Топ-модель 2. Я хочу развод [Ольга Вечная] (fb2) читать онлайн

Топ-модель 2. Я хочу развод Ольга Вечная

Глава 1

Все вымышлено. Любые совпадения случайны

Я облокачиваюсь на стол в магазине «Мир колясок» и делаю медленный вдох-выдох. Тренировочные схватки совсем болезненные.

Скоро, малышка. Каких-то три-четыре недельки осталось, и можно встречаться. Транспорт тебе выберем только. Самый красивый и самый лучший.

Поглаживаю живот.

— Аня, все в порядке? — спрашивает обеспокоенная Папуша.

Если не считать того, что твой брат уже две недели не ночует дома, а у меня с утра до ночи адские треники, бессонница и изжога, — просто превосходно. Сжимаю зубы и стараюсь продышать боль.

— Да, в порядке.

— Когда ты к врачу, кстати? Тебя положат заранее, как обещали?

— Завтра на УЗИ. Посмотрим. Малышка никак не ляжет правильно.

Мы проходим вдоль ряда колясок — тут на любой вкус и цвет. И правда — целый мир.

— Мне почему-то хочется белую. Непрактично, зато красиво. — Тянусь к одной, катаю.

— Давай розовую! — смеется Папуша. — Умираю от желания увидеть Максима с розовой коляской!

Я вспоминаю нашу последнюю встречу с Максимом, когда он демонстративно прошел мимо, собрал некоторые вещи и ушел. Просто ушел, будто в кресле никого не было. Будто не было меня с огромным животом, в котором толкалась его дочка. Каким же козлом он может быть! Папуша себе даже не представляет.

Новый спазм скручивает едва ли не пополам. Я стискиваю ручку коляски, зажмуриваюсь. Считаю про себя: «Один, два, три…»

Господи, надо терпеть… Ощущаю тошноту. И так долбит уже второй месяц, то сильнее, то мягче.

— Аня, зайка, ты как? — Папуша берет за руку.

— Что-то мне и правда нехорошо. Поторопимся. — Обращаюсь к консультанту: — Я возьму эту. Давайте оформим доставку. — Протягиваю карточку.

У меня есть свои собственные деньги. За последние две недели я не сняла ни рубля с карты мужа. Он ни разу не поинтересовался, на что я живу и как.

Закончив с покупкой, выходим на улицу. Майское солнышко приятно греет лицо, я опираюсь на руку Папуши и достаю из сумки темные очки.

— Немного осталось, и увидим нашу девочку. Напиши завтра, что скажут на УЗИ. Я переживаю, что у тебя слишком аккуратный живот. И вообще, ты со спины не похожа на беременную.

— Я же кобыла высокая. Врач сказал, будь я ростом метр шестьдесят, смотрелась бы по-другому А так… дочка там потягивается в удовольствие. Фух! Как больно. Аж слезы выступают.

В этот момент, к своему полнейшему удивлению, осознаю, что по ногам что-то течет. Прямо на асфальт капает. Пульс взрывается, боль становится на миг просто невыносимой.

— У тебя воды отошли, милая! — вопит Папуша. — Господи! Срочно в машину! Бегом!

Я сжимаю зубы. Бегом — сильно сказано. Опираюсь на руку Папуши и спешу, как только могу.

Папуша прыгает за руль, пристегивается. Говорит:

— Наберу Макса, пусть привезет вещи в роддом.

— Я думаю, у него найдутся дела поважнее.

— Аня…

— Твой брат сказал четко и ясно, что на родах присутствовать не собирается. Я скажу Семёну, он привезет.

Достаю мобильник и звоню охраннику. Затем сообщаю врачу, что случилось и как себя чувствую.

— В роддом, — командует тот.

— Едем!

Папуша выжимает газ, а я хочу позвонить еще кому-нибудь.

Почему так рано? Вдруг что-то идет неправильно? Папуша так нервничает, что приходится быть сильной, иначе мы обе начнем паниковать и рыдать. Сильной в этой машине оказываюсь именно я, как ни странно. Внутри же плещется море страха. Я кладу руку на живот.

— Доча, доченька. Ты как там? — шепчу.

Вспоминаю, что нельзя сидеть в родах, и съезжаю пониже.

— Папуша, она не шевелится. Затаилась или что? Папуша. Господи, Папуша.

Та достает из бардачка шоколадку и протягивает мне.

— Поешь сладкого. По навигатору осталось двадцать минут. Скоро, Аня, приедем. Потерпи.

Киваю, открывая шоколадку. Аппетита совсем нет, но дочка и правда реагирует на сладкое, а мне сейчас и без ее активности жутко! Поэтому откусываю и нервно жую. Глажу живот без остановки.

Малышка моя. Доченька.

Новая схватка поясом боли сжимает поясницу. Живот напрягается. Я вдруг осознаю, что совершенно не готова рожать сегодня. Я думала, придется перехаживать.

— Не переживай, — говорит Папуша, — если что, я приму роды.

Застываю. Перевожу обалделый взгляд на бледную как мел золовку и… хохочу.

Она тоже улыбается, а потом смеется. Я качаю головой.

— Доченька, доча, — причитаю. — Как ты там, крошка моя?

Через секунду чувствую движение, потом еще. Шоколадка дошла по назначению? Дочка вытягивает ноги, и они врезаются под ребра. Это больно, но и одновременно радостно.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Шевелится! — ликую я. — Реагирует на шоколадку.

— Фух! Она, видимо, готовится к рождению.

— Видимо, — шепчу я. Губы пересохли, тело ломит.

— Ну ты даешь, Аня! — ругается Папуша. — Я знаю, что девка ты жизнью не обласканная, но, будучи в родах, шататься по магазинам… это же надо!

— Боль была терпимой.

— Стальная ты.

Папуша находит мою руку и сжимает. Машина летит по улицам так быстро, как только позволяют утренние заторы.

Дорога занимает полчаса, все это время схватки идут одна за другой, по нарастающей. Мне так больно, что к концу пути получается только беспомощно хныкать. А когда машина останавливается, я понимаю, что идти не в состоянии.

Неимоверным усилием воли, и не без помощи Папуши, заставляю себя выйти на улицу. Опираюсь на капот тут же. Скручивает так, что глаза закатываются.

— Аня, надо идти. Аня, — торопит золовка.

— Сейчас. Сейчас, Папуша… — задыхаюсь я.

К нам кто-то подбегает. Решив, что это Семён с сумками, я оборачиваюсь, готовая опереться на охранника, но замираю. Даже боль будто стихает. Потому что передо мной стоит Максим, ненавижу тебя, Станиславович Одинцов.

Впервые его вижу. Впервые за прошедшие две недели.

Как всегда с иголочки, в дурацкой белоснежной рубашке и брюках, несмотря на жару. Клоун.

— Максим, слава богу! — восклицает Папуша.

— Я же попросила ему не звонить! — накидываюсь на нее в каком-то безграничном, опустошающем отчаянии.

— Меня набрал Семён, — перебивает Максим.

— Помоги ей, что ты, блин, стоишь!

Я закрываю глаза, проживая новую схватку.

— Иди сюда. Анют. Аня.

Меня обнимают. Держат крепко, так что наконец получается расслабиться. И я… обезумев от страха и боли, забываю все, что было в последние месяцы. Послушно обнимаю за шею.

— Вот так. Умничка. Идем.

Максим подхватывает на руки.

— Все будет хорошо. Эй. Малыш. Посмотри на меня.

Его глаза черные, как сырая земля. Любимые глаза. Он мой самый любимый человек. На целый миг мы снова будто оказываемся вдвоем во всем мире. И я так хочу ему верить! Так сильно! Обнимаю изо всех сил.

— Не знаю, — шепчу. — Макс, еще рано. Слишком рано для рождения.

Глава 2

— Почему ты сразу не поехала в роддом, как схватки начались? Врачи бы остановили роды.

— Мама, говорю же, я думала, это треники. — Хожу по палате. Нервничаю.

Дышу. Все, что могу, — это дышать.

— Ты себе представляешь, что это значит — растить больного ребенка?! Моего опыта тебе мало? Ума нет, угробила девочку! Какая из тебя мать?! Горе ты, а не мать! Бедный Максим!

Я сбрасываю звонок и откладываю мобильник. Мысли разбегаются. Почему, ну почему так рано? Я ведь анализы сдавала, на приеме была недавно — все шло хорошо, не считая положения малышки.

Мама перезванивает, она как никто умеет накрутить меня до дикой паники и сжигающего чувства вины. Уже что-то вычитала в интернете и решила сообщить последствия преждевременных родов. В тот момент, когда я во второй раз сбрасываю вызов, в палату заходят.

Вздрагиваю и как-то сразу понимаю, что это Максим. Стоит в больничной одежде и резиновых тапочках, а я в пол пялюсь. Не на него, ни в коем случае. Лишь краем глаза касаюсь. Чувствую присутствие, ощущаю вторжение, нарушение личных границ. В глаза смотреть необязательно, да и не получается. Физически не могу его видеть.

Пол-окно-тумбочка.

— Ну что? — Я хватаюсь за спинку кровати. — Где там анестезиолог?!

— Скоро освободится. — Его спокойный голос бьет наотмашь.

Не могу с Максимом находиться в одном помещении!

— Скоро?! Ты не видишь, что я умираю?

— Мне его за шкирку из операционной притащить?

— Притащи! Депутат ты или кто?! Сделай хоть что-нибудь! — Горько всхлипываю. — Прости, я за малышку переживаю. Почему я не поехала в больницу рано утром? Или вчера? Я просто… У меня треники давно уже, мне говорили, что я сразу узнаю, когда схватки будут настоящими. А я не узнала. — Зажмуриваюсь и реву от отчаяния.

Давай, добивай, муж любимый. У тебя это отлично получается.

Он, кажется, подходит. Чтобы убедиться, надо поднять глаза. Я потираю поясницу машинально, чтобы хоть как-то облегчить состояние.

Спустя вдох чувствую прикосновение к спине через больничную сорочку. К тому самому месту, что разминала.

— Позволь мне, — говорит Максим заботливо. Как раньше.

Я вздрагиваю всем телом, собираюсь отпихнуть немедленно. Он начинает гладить, растирать. Его рука — большая, уверенная.

Моя — застывает в воздухе. Снова закрываю глаза и дышу.

— Перестань прикасаться ко мне, к бриллиантовой, — слышу собственный голос.

Так говорил обо мне Жан Рибу.

Нажатие становится в пять раз ощутимее, муж полностью игнорирует выпад. Прикусываю губу и вдыхаю громко.

— Ай!

— Легче?

— Да, — временно сдаюсь и смягчаю тон. Не защищаюсь. — Поясница. Капец просто, она сейчас отвалится.

— Твоя мать опять тебя накрутила? Аня, просто пришло время.

— Ты думаешь?

— Я сегодня не мог спать ночью, ждал, что ты позвонишь. Да, пришло.

Его движения становятся ритмичнее, и это невыносимо нужно в данный момент. Кое-как получается немного расслабиться, и я сразу чувствую, как живот опускается.

Время идет. Сквозь схватки осознаю, что уже второй час в палате нас двое. Врач заглядывает периодически, смотрит, как дела, и уходит.

И снова мы вместе. Муж и жена. Будто семья настоящая, которая и в горе и в радости. Которая действует заодно.

Мы так сильно поругались в тот раз, после которого не разговаривали. Я думала, что и не начнем уже.

Фразы короткие. По делу. Ни шагу на запретные территории. Ни шагу туда, где больно, где черное болото и ссоры.

Сердце только колотится. Я ведь так и не научилась смотреть в сторону мужа. Максом звать научилась, иногда позволяю себе цыганское Ману. Мнение свое высказывать научилась. А вот смотреть — нет.

Потому что пусть я из деревни, но гордость тоже имеется. И я лучше умру, чем еще раз покажу ему свой «щенячий взгляд».

А иначе смотреть, видимо, не получается. Как иначе-то на него смотреть, когда при одной мысли внутри все замирает: и тоска, и горе, и обида, и боль? В итоге одна сплошная боль. Не могу из сердца выкинуть, что бы ни делала. Но однажды получится.

Точно получится.

Мы перемещаемся по палате. Я то в кровати лежу, то хожу из стороны в сторону. Максим рядом. Говорит о чем-то, шутит.

Про коляску рассказываю. Лгу, что розовую выбрала, он вздыхает, соглашается. Я смеюсь. Господи! Он тоже улыбается.

Понять не могу: мы заключили короткое перемирие или… помирились? Максим ведь не хотел присутствовать. Он… сразу приехал и остался.

Разминает спину, приносит воду, поддерживает. Слова, что произносит, всегда правильные, пусть, может, лживые, но к месту.

Когда подключают эпидуралку, становится легче. Ночью даже получается немного задремать. Он рядом. Все время рядом, не звонит никому, не уезжает. И это так… странно. И не похоже на него.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Просыпаюсь от поцелуя в лоб, срабатывает рефлекс, и я открываю глаза.

Следом встревоженный голос мужа:

— Мне кажется, ты горячая.

Ищу его руку, как спасательный круг, вцепляюсь. Слабость сильная. Сколько я спала: час или десять минут?

Дочка толкается. Кладу ладонь на живот.

— Я за врачом, — говорит Максим.

Его встревоженный тон мгновенно рождает панику. Чтобы Максим тревожился? Когда такое было?! Не пускаю сначала — нужен очень, чтобы рядом, чтобы со мной! Но потом включаю голову и слушаюсь.

Хлопает дверь, я остаюсь совершенно одна.

Наверное, эта минута тишины — самая страшная за весь день. Одиночество и полная неопределенность. А может, она самая страшная за всю мою жизнь?

Не хочу быть одна. Мамочка, права ты. Не готова я стать матерью, сама еще дура дурой. Помощь нужна. Все не по плану пошло, не о таких родах я читала и смотрела ролики, вот и растерялась. Страшно, ужасно страшно не справиться. Мне больно, а еще я нестерпимо… просто смертельно, оказывается, вымоталась.

Вот только о маме думать не получается. Максим. Я трезво понимаю, что если помощь будет, то с его стороны. Как бы там ни было между нами. Помощь обязательно будет.

Максим возвращается с доктором. Опять осмотр. А мне тревожно! Суечусь, ерзаю, мужа глазами ищу. Он у изголовья стоит, тоже нервничает. Все идет не так с самого начала.

— У нашей Виты все будет хорошо? — шепчу я. — Максим, поклянись. Ты ведь видел ее во сне? Пожалуйста, не лги. Какая она была?

Он касается живота впервые за последние недели, и дочка толкается точно в его руку. Мое бедное, кое-как склеенное сердце сыпется, сама я сыплюсь.

Как так выходит, что ближе его нет? Что в самые сложные моменты — всегда рядом именно он. Ну как же так, любви-то не случилось. Лишь расчет и голое раздражение.

— Она была здоровой, — произносит Максим. — С большими темными глазами и беззаботной улыбкой. — Он поворачивается к врачу: — Ну что там?

— Все-таки едем в операционную, — цокает тот языком. — Больше ждать не рекомендую, девочка опять повернулась, не хочет опускаться. — Доктор снимает перчатки и командует акушерке: — Готовимся быстро!

Время останавливается.

— Я помню, что вы модель и что вам важно сохранить живот, но…

— Вы шутите? Дочку спасите! — кричу я. Хватаю Максима за руку.

— Зашью максимально аккуратно. Шов будет почти незаметным.

— Максим… — Я сжимаю его ладонь изо всех сил. — Максим, пожалуйста, будь с ней. Максим, я умоляю тебя. Она родится, не оставляй. Ей будет страшно.

Наши глаза встречаются. Впервые за… не знаю сколько времени. Мы смотрим друг на друга, и мне плевать, что он думает и на какую бездомную я похожа. Я требую от него клятвы. Не отпускаю до тех пор, пока он не сжимает в ответ.

— Я тебе обещаю.

— Позаботься о ней.

Я паникую. Сквозь шум и кипеш слышу, как Максим говорит:

— Я останусь на операцию. Что для этого нужно?

Наверное, в такие моменты обиды остаются позади. Пусть сквозь зубы, но мы дали клятвы поддерживать друг друга в горести, и мы их исполняем. Если бы он попал в беду, я бы сделала то же самое. Была бы рядом столько, сколько потребуется.

Максим держит за руку, пока меня перевозят в операционную. Он рядом, когда подключают наркоз, рядом, когда я отрубаюсь, точно зная, что он не уйдет. Никакая сила его сейчас с места не сдвинет: ни люди, ни магия.

Он встретит нашу девочку.

* * *

Голова чугунная.

Кое-как, согнувшись пополам, я шаркаю к палате. Медсестра сказала, что дочка спит, мне ее принесут попозже, но разве можно дождаться? Как только смогла встать, сразу пошла. Хочу увидеть. Погладить. Может быть, даже… поцеловать?

Иду медленно, сил совсем нет. Отделение, где детки, этажом ниже, благо лифт работает. Ступеньки я бы сейчас не одолела.

Нужный номер палаты. Я открываю дверь и вижу… мужа. Он сидит в кресле в той же зеленой хирургичке, что был на родах, и держит на руках сверточек.

Чуть не падаю. Для меня было шоком проснуться и обнаружить, что живота нет. Я… все пропустила, никак осознать не могу, что родила ребенка.

Такая тишина в ушах, словно мир замер. Вот она. Вита. Девочка моя.

Не верю. До сих пор поверить не могу. Волоски дыбом, дрожу от эмоций — их много так! Я путаюсь, захлебываюсь.

Максим большой мужчина, высокий, и сейчас, когда держит в руках нашу дочку, кажется просто огромным. Она… такая крошечная. Он поднимает глаза, я хватаюсь за косяк.

— Это она? Можно… мне? — шепчу.

Муж отвечает не сразу. То есть не мгновенно. И эта секунда тишины повисает в воздухе страшным кошмаром. Словно ответ на вопрос может быть и отрицательным. Словно всё… в моих руках.

Максим произносит:

— Конечно, Аня. — Неспешно поднимается. — Присаживайся. — Улыбка трогает его губы. — Она… настоящая красавица. Не могу выпустить из рук.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍В груди больно. Так больно, что дышать не могу. Максим помогает присесть, устраивается рядом и показывает доченьку. Маленькую и самую красивую девочку на свете! Я так робею, что не сразу беру ее на руки. Но влюбляюсь с первого взгляда. Неужели это чудо — мое. Это она сидела у меня в животе, это я ее создала. Такие губки крошечные, носик… глазки закрыты, Вита сладко спит.

Максим рассказывает, как кормил ее из шприца.

— Медсестра сказала не держать на руках, но как же не держать? Я пробовал положить, она занервничала. Вот и сидим.

А я смотрю на Виту, на крошку свою. Не могу поверить, просто не могу поверить, что все позади.

— Она покушала, да? — выдыхаю.

— С аппетитом, — кивает Максим.

Снова вдребезги. Всегда так.

Вита открывает ротик и широко, сладко зевает. Живая куколка.

Время идет, и я, наконец, осознаю, что муж не собирается отчитывать меня за ранние роды. Поэтому не обвиняю его в том, что сам до них и довел. Мы оба… идем на мировую?

— Ты хочешь поговорить? — спрашиваю по-доброму.

— Попозже обязательно, — отвечает он как всегда спокойно.

Качаю головой. Сейчас. Хватит молчания. Я набираюсь смелости и выпаливаю:

— Как твоя интрижка?

— Закончена.

— Тогда… если хочешь, можешь вернуться домой.

Глава 3

Примерно шесть месяцев спустя

Мой муж наполовину цыган. В нем много светского. Наверное, больше, чем в ком бы то ни было: он посещал элитные школы, учился в престижном вузе у лучших преподавателей. Его друзья и подруги из современного, знакомого мира. Но, видимо, некоторые вещи передаются на генетическом уровне и не поддаются трансформации. Он такой, какой есть, и глупо верить, что я когда-нибудь смогу изменить хоть что-то в этом человеке.

Я приехала в столицу наивной глупышкой и с разбегу влетела в клан Одинцовых. Семья мужа — как маленькая сплоченная община, где все друг за друга, где близкие регулярно общаются, видятся и живут по негласным правилам. Община, где нет секретов и тайн. И где самое страшное наказание — отлучение.

Соблюдай законы — и все у тебя будет. Поддержат, помогут, не дадут в обиду, что бы ни случилось. Ты только… соблюдай эти правила.

Чего бы это ни стоило.

* * *

— Вот эта фотография хорошая, — говорю я подруге. — Видно, что ты поработала. И здесь. Вот эти две нормас, остальные, прости, не нравятся. Не хочу тебя расстраивать, но ты сама просила честное мнение. Я бы их не купила.

Диана смотрит на экран ноутбука, моргает, борясь с желанием расплакаться. Она тоже из Упоровки и приехала покорять столицу по моему примеру. Вообще, после моей свадьбы с депутатом многие девочки бросились менять свою жизнь. Я никого не собиралась вдохновлять, просто так вышло.

— Смотри. Бренду не интересно, как именно ты получилась, — объясняю. — Им вообще до тебя нет дела. Единственное, что имеет значение — продала ты товар или нет. Попала ли в нужный образ? Вот здесь ты очень миленькая, но это фото для анкеты на сайт знакомств, акцента на губах нет. А тебе нужно было продать блеск. Поэтому и отказ.

— Я не понимаю. Покажи. Фух… Давай три кадра, как бы Аня Февраль продала этот блеск.

Я смеюсь, доедая салат.

— Прямо сейчас? — бубню с набитым ртом.

— Да, на счет «три». Один, два… — Диана хватает мобильник и включает камеру.

— Да погоди ты!

Торопливо дожевываю. Достаю сумочку, а оттуда косметичку. Мимолетно бросаю взгляд на часы — Максим должен вот-вот привезти Виту. Они сегодня развлекались вдвоем, пока я работала.

Крашу наскоро губы. Диана настраивает телефон и делает несколько кадров, я быстро меняю позы.

— Ва-а-у! — тянет она. — Как?! Как ты это делаешь?! А теперь продай мне тушь!

Смеюсь и показываю, как сделала бы я, если бы предложили поучаствовать в такой рекламной кампании.

Диана просматривает фото и качает головой:

— Ты такая простая в общении, но стоит щелкнуть фотиком — другой человек.

— Пока учусь. И ты научишься. Я… действительно много тренируюсь. Очень много. Максим иногда цокает языком, когда мы с Витой часами позируем перед зеркалом, выбирая идеальный образ.

— Как для «СвитБэг»?

— Да! Например. Я же там на себя не похожа, и это нормально.

Диана находит в соцсети страницу модного бренда сумок, и я там на первой полосе в ярком зеленом платье, с рюкзаком. Фотография действительно классная, под ней куча комментариев. Вчера вроде бы столько не было? Забеспокоившись, открываю ветку и вижу тот самый ролик.

Пот прошибает! Всегда одна и та же первая реакция. Когда уже абстрагируюсь? Когда обрасту толстой кожей? Стыд чудовищный.

Нажимаю кнопку «пожаловаться». Модераторы не успели подчистить.

— Что там?

— Все нормально, забей.

Убейволк, Лев и вся его компания отбывают срок в колонии строго режима. Максим в их отношении был жесток, но время назад не отмотаешь — видео, где мы занимаемся сексом, завирусилось. Впервые оно вошло в топ просмотров, когда Макс подрался с Убейволком, спасая меня. Идиотов столько было! Писали мне в личку, пока он не устроил показательную порку одному из них.

Но ролик, конечно, никуда не делся, и каждый раз, когда где-то мелькают мои фотографии, какой-нибудь уникум его притаскивает со словами: «А не эту ли модель тут имеют как последнюю блядь?»

Ниже споры, эту или не эту, конца и края которым нет!

У меня на носу был шикарный, просто потрясающий контракт с брендом для беременных. У них еще есть отличная линейка кремов для тела, я могла бы работать и после родов, но на самом последнем этапе получила отказ. Почему — не объяснили, но намекнули, что беременность в их представлении не ассоциируется с сексом. А я у людей — ассоциируюсь.

У всех, блин, кроме собственного мужа! Сейчас уже ровно, а тогда — как ударили. Такая обида взяла! Разозлилась страшно! Я столько времени потратила на кастинг. А может, просто доказать хотелось Максиму, что могу, что крутая!

— А как, по-вашему, беременность получается? — уточнила. Рассмеялась менеджеру в лицо: — Непорочно трахают, что ли, ваших покупательниц? У меня зато все прозрачно. Вот секс, вот живот, — ткнула на слоненка.

В общем, уж не знаю из-за длинного языка или порочного видео, но осталась я без контракта и денег.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Впрочем, чуть позже появились другие варианты.

— Аня, смотри, твой муж, — выпаливает Диана.

Поднимаю глаза и действительно вижу Максима. Он заходит в кафе с дочкой на руках, оглядывается, находит меня. Подскакиваю и спешу к ним!

Вита подпрыгивает, тянется, а у меня такое счастье, что словами не описать! Любая, даже крошечная разлука с дочерью — это пытка. Не думала, что когда-то смогу так сильно любить. И что любовь эта будет взаимной.

— А где моя девочка? Где мое солнышко? Звездочка сладкая! — Беру Виту, прижимаю к себе, та сразу начинает беспокоиться, ерзать. Я обращаюсь к Максиму: — Привет. Она ела?

— Заявила, что, если мне надо, я сам могу поесть из той бутылки, что ты оставила. Юной леди такое не в кайф.

Смеюсь.

— Вообще отказалась? Тогда она же голодная, Макс.

— И не только она, — усмехается муж. — Эти три часа были длинными. В следующий раз я привезу орущего ребенка к тебе на съемку, Аня, — говорит строго.

Я делаю вид, что не тушуюсь от его голоса.

— Хорошо. Спасибо тебе, — благодарю искренне. — Пообедаешь с нами? Мы только сделали заказ.

Максим смотрит на часы.

— Да, успеваю. Привет, Диана.

— Добрый день, — улыбается та, мгновенно оробев.

Он по-прежнему одинаково действует на всех моих подруг, и если раньше это вызывало горячую ревность, то теперь — больше сухое раздражение. Сколько можно кипеть? Надежда его очаровать давно испарилась.

Присаживаемся за стол. Я отворачиваюсь, прикрываюсь пеленкой и прикладываю дочь к груди.

Максим мажет по нам глазами, чуть сжимает зубы и берет меню. Ему не нравится, что я кормлю Виту в общественных местах, еще меньше — что езжу на работу и участвую в съемках. Спорить с ним трудно, но другого выхода нет: если я не буду учиться и работать, навсегда останусь домашней зверюшкой, как Луна, которую в свободное время он не против погладить.

Нам приносят блюда, Максим принимается за еду, Диана тоже ковыряет вилкой в тарелке.

— Чуть не забыл, твоя мама звонила, — произносит Максим. — Слушай, Ань, она зовет меня теперь исключительно «господин Одинцов». Давно в нашей семье взялись эти низкопоклоннические вещи?

Он сказал «в нашей семье», потому что мои родные теперь тоже к ней относятся. Говорю же, клан.

— После вашей ссоры, когда Вита родилась. Вообще-то уже полгода.

— Да? — хмурится он. — В тот момент меня повысили до господина?

Диана смеется, я тоже улыбаюсь. Пожимаю плечами.

— Или понизили? Она ведь тем самым дает понять, что я ей не нравлюсь, — догадывается мой образованный муж.

— Что ты недалекий высокомерный сноб, — подсказываю я.

— Вот как.

Прыскаю.

— Прости. Ты же знаешь маму. Либо делаешь, как она скажет, либо становишься недалеким.

— А что случилось? — спрашивает Диана.

— После родов мама приехала помогать с Витой. Первый месяц был тяжеленьким, дочка родилась раньше срока и была совсем крошкой. У нее не было сил сосать молоко, я таскалась с этими молокоотсосами, пытаясь наладить процесс. Мама же вынесла мне весь мозг, и когда Максим в очередной раз приехал с работы, а я в слезах, он просто взял ей билет обратно.

— Ничего себе!

— Мама прожила у нас пять дней и больше с тех пор не приезжала ни разу. — Опускаю глаза и добавляю с легкой улыбкой: — А Максим из любимого зятя превратился в господина.

Макс тем временем успевает доесть салат. Смотрит на дочку и расплывается в улыбке. Вита налопалась и сидит у меня на коленях, крутит в руках погремушку. Поймав взгляд отца, улыбается, а потом визжит от радости. Тянет ручки.

— Вита, погоди, дай папе поесть. Он только сел.

— Все нормально. — Максим поднимается и берет дочь. — Поешь сама, тощая стала, одни глаза и ноги, — отчитывает меня беззлобно. Возвращается на свое место. — То ли дело вот эта булочка, да? Вот это щеки, идеальной формы. — Он наклоняется и зацеловывает Виту в шею, та снова визжит от восторга.

Любит его. Очень любит.

В груди сладко ноет тут же. Я смотрю на этих двоих и не могу проглотить кусочек курицы, который до этого жевала. Не могу привыкнуть. Не получается. Каждый день вижу, как Макс с дочерью возится, и каждый раз до слез прошибает. Все опасаюсь подвоха, какого-то сюрприза неприятного.

Но какие уж тут сюрпризы! Он ее ждал. Если начистоту, он ждал ее больше, чем я.

Моя дочь растет в любви и обожании. Она… даже не представляет себе ситуацию, чтобы папа ее проигнорировал, чтобы не улыбнулся и не затискал. Он другой с ней. Для всех, в том числе домашних, есть один Макс Одинцов — суровый, ответственный, вечно погруженный в дела. И только для этой девчушки существует вариант номер два — папа Виты.

Как-то раз он говорил по телефону по работе, отчитывал кого-то, но не повышая голоса и, конечно, без ругательств, — она услышала и разрыдалась. Не поняла, почему папа злится, и так горько ревела, что Максим потом долго просил прощения.

Моя дочка совсем не такая, как я. И растет в других условиях.

Об этом, кстати, не раз говорила мама: избалуете девочку. Но как тут не баловать?

Максим ее с рук не спускает. И он действительно будто рад… просто рад, что у него есть ребенок. Его собственный.

Когда он уезжает и я успокаиваю Виту, отвлекая от расставания с отцом, Диана произносит:

— Боже, Февраль, у тебя идеальный муж. Если бы у меня был такой, я бы ни дня не работала, только бы рожала ему детей. Как в сказке Пушкина: я б для батюшки-царя родила богатыря!

— Но мы ведь не в сказке, — улыбаюсь я, целуя дочку.

У меня есть своя машина, но зачастую нас с Витой сопровождает Семён или Альберт, водитель Максима. Сегодня за рулем Семён, он останавливает авто у дома, в котором снимает комнату Диана. Мы тепло прощаемся.

Провожаю глазами подругу, которая забегает на крыльцо, и опускаю их.

— Хотите мороженое? — весело спрашивает Семён.

— Что?

— Мороженое будете? По пути можно заскочить в МакАвто. Я бы съел. Ну и я угощаю.

— Вообще, можно, — улыбаюсь. — Спасибо, Сёма. Классная идея.

— Абсолютно не за что. Только не грустите, пожалуйста.

— Не буду.

Я достаю мобильник и смотрю на верхнее письмо в ящике. Там несколько фотографий, на них ничего криминального — Максим разговаривает с девушкой. Только разговаривает. Он… обычно предельно осторожен, попался только единожды. Со мной.

Сжимаю зубы.

«Гостиница ”Флорет”, номер 16. Сегодня. Будьте в курсе. Поклонник».

Качаю головой. Это уже третье письмо, первые два я сразу после прочтения удалила. Мне часто пишут. И Максиму, знаю, тоже пишут про меня какую-то чушь. Людям делать нечего.

Вновь смотрю на фотографии: эффектная девушка. Брюнетка. Лица не видно, но фигура отпад.

Закрываю письмо и зажмуриваюсь. Диана права, у меня идеальный муж. Вот только жизнь с ним — хождение по раскаленным углям. Я замужем год, не глупая, понимаю: если муж не спит с женой, значит, он спит с другой женщиной.

Мне на это плевать: у меня есть дочь, есть дом, учеба и работа. У меня все хорошо.

Вот только почему же так больно? Каждый раз! Почему так нестерпимо больно даже думать о том, что Максим обнимает другую? В груди горит, крутит, тянет. Это какая-то изощренная пытка — жить с ним, видеть его каждый день. И знать.

Осознаю, что пальцы дрожат.

Семён протягивает мороженое, я беру неудачно, и оно падает прямо между сиденьями. Он тут же заверяет, что все в порядке, жертвует мне свое. Сам же сворачивает на парковку и достает влажные салфетки. Вита морщится во сне, а потом широко улыбается.

Я не удерживаюсь и целую ее в лоб. Мое сердце, мое спасение. Единственный фактор, почему я еще не сошла с ума от своего «счастливого» замужества с идеальным мужчиной.

— Что ж, малышка, судя по всему, папа снова задержится. Не будем с тобой готовить ему ужин, да? Лучше займемся чем-нибудь повеселее.

Глава 4

Разноцветные тряпочки, которые нашила мама для Виты, — просто топ. Мы десять минут перебираем, гладим, рассматриваем. Разная фактура ткани интересует дочку безмерно! Ни одна дорогущая игрушка пока такого эффекта не имела.

— Смотри, вот так еще можно. — Я кутаю куколку в ткань. — Платье получается, да? Как у Виты платье! Только зеленое. А у Виты голубое, — показываю, рассказываю.

Дочка еще слишком мала, чтобы наряжать кукол, но ей нравится любая деятельность, поэтому она мгновенно включается и… добит пупсом об пол. Затем берет машинку, которую купил Максим, кладет на ковер и накрывает, будто одеялом.

Смеюсь:

— Да моя ты девочка! Маминого пупса, значит, об пол, а папин мерс баиньки! Виточка уложила машинку спать! Булочка заботливая.

Картинка выходит настолько славной, что дочь не выдерживает, хватает машинку и тянет ко рту.

Вита внешне похожа на папу — смуглая, темноволосая. Когда родилась, глаза были ярко-голубыми, теперь карие и продолжают темнеть с каждым днем. Смотрю в них и поражаюсь — разрыв шаблона у меня. Глаза Максима — точь-в-точь, при этом такие добрые, веселые и счастливые, каких я у мужа отродясь не видела.

А жаль, ему бы пошло. Вита теряет интерес к тряпочкам, и я собираю их в пакет. Бросаю взгляд в окно — фары мелькнули или показалось? Бр-р.

Зря так рано отпустила Семёна, иногда он сидит с нами вечером. Вдвоем с дочкой не то чтобы страшно. Некомфортно.

Максим купил этот дом, когда я была на шестом месяце беременности. Когда Вите исполнился месяц, мы сюда переехали. Ремонт делали на скорую руку. Квартира Максима показалась тесной для троих. А для двоих, если начистоту, особенно.

— Что ж, пойдем купаться? — предлагаю дочке весело.

Поднимаюсь, иду в ванную и включаю воду. В этот момент щелкает замок.

От неожиданности я замираю.

Смотрю на часы — и восьми нет. Рано он что-то.

Тут же суетиться начинаю на ровном месте! Проверяю воду, убавляю горячую, добавляю. Целую Виту, хватаюсь за полотенце. Дочка тянется к своим резиновым уткам, я машинально вручаю ей одну, хотя это игрушки для ванны.

Максим для меня — гость, был им раньше и навсегда останется. К его приходу нужно подготовиться, хотя бы морально.

Себя оглядываю — бежевый домашний костюм, топ и широкие длинные штаны. Пойдет. В зеркало быстрый взгляд, потом на дочь — в любопытные карие глаза. Целую. Целую. Целую ее в сладкие щеки.

— Неужели это папа? — Стараюсь, чтобы голос звучал максимально бодро.

Дочка радуется. Это слово она знает прекрасно.

А мне дурно! Тошнота у горла и легкое головокружение. Любить Максима — это болезнь, как испытывать страсть к недоступной рок-звезде из телика. Позорная хроническая болезнь. Знать, что считает себя лучше, что с другими развлекается. И самое страшное — понимать, что однажды его линия жизни пересечется с линией особенной женщины и в его глазах вспыхнут такие же искры счастья, как сейчас плещутся в глазах Виты.

Просто чувствовать его заботу каждый день. Встречать дома. Моменты, эпизоды. Семья — как мыльный пузырь. Каждую минуту я знаю, что это временно, что я просто оказалась на той яхте и он женился по залету. То злюсь на него, ненавижу искренне, всем сердцем, всей душой, как было перед родами. То… ошеломительно скучаю.

Ну дура дурой! Деревенская.

Стараюсь быть гордой, независимой. Не какой-то там половой тряпкой, о которую он бы регулярно вытирал ноги, а та и рада, потому что больше ничего не умеет.

Я учусь быть личностью. У меня хороший учитель.

Но внутри — просто ад. Иногда мне кажется, что я люблю мужа до смерти. Просто лежу лицом в подушку и терплю это. Вспоминаю, как любил, как целовал нежно, жарко, как брал в постели. Вспотел тогда — думала, волнуется. Боже! В итоге с его стороны будто и не было ничего, словно он снова оказался под трином. С моей — каждое ощущение в память въелось.

Когда я думаю, что его при нашей близости тошнило, умереть хочется. Я тогда растворяюсь в воздухе, не дышу. А когда эти мысли отбрасываю, лежу и тоскую. Понимая, что тряпка. Та самая, половая. Стыдно до смерти, потому что Максим Одинцов никогда бы по собственной воле не выбрал в жены убожество.

Выключаю воду. Обняв дочку, выпрямляю спину и чинно спускаюсь на первый этаж. Кое-что в новой жизни я усвоила определенно — есть вещи, которые не входят в зону нашей ответственности, и повлиять на них мы не можем. Отвечаем только за свое собственное поведение. Как сказал Аристотель, мы есть то, чем мы заняты.

Поэтому я веду себя как жена депутата, как достойная мать его дочери. Моя совесть чиста кристально, только с такой совестью и можно — выстоять. Именно это — зона моей ответственности.

Максим вешает пальто в шкаф, гладит Луну. Увидев нас, улыбается.

Злит до трясучки.

— А вот он где, папа наш! Вот он приехал! — весело говорю я. Нижняя губа чуть дергается.

Он не замечает.

— Привет! — бросает нам. — Вита, у меня руки холодные. — Быстро растирает, дышит.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Дочка уже тянется, хныкает, плачет. Он берет ее наконец.

— Ага! Говорил же, что холодные.

У Виты такое лицо — просто шок. Детский, искренний, как будто крошку ни за что обидели. От кого от кого, а от отца не ожидала, сладкая, что и правда будет холодно!

Не можем сдержаться и вместе с Максимом хохочем. Ну что за девочка, такая естественная во всех своих реакциях.

Переглядываемся. Делим еще один до боли трепетный момент на двоих. Тот самый, который, может, и забудется, но в сердце останется. У нас их много, таких моментов. Мы делим воспитание дочки поровну.

— Ужин я не готовила, — говорю быстро. — Думала, будешь поздно.

— Моя же очередь купать. Ошибся, Аня?

— Нет, твоя. Но…

— Тогда доставку закажу. — Максим достает мобильный, набирает номер ближайшего ресторана.

Я пытаюсь как-то понять по нему, был с другой или нет. Если признаки нахожу, — аромат духов, например, на одежде, — сторонюсь несколько дней. Невыносимо, грязно. Не только ему от меня тошно, Максим довел это чувство до взаимности.

— Да, здравствуйте, доставку хочу заказать. — Поднимает глаза на меня. — Ты будешь что-нибудь?

Отрицательно качаю головой. Его демонстративная забота обо мне всегда и во всем — действует опустошающе.

Максим перечисляет постоянный набор блюд, добавляет салат с креветками, — это для меня, это я люблю, — благодарит и кладет трубку. Я же зову дочку на руки:

— Вита, иди к маме. Пусть папа спокойно помоется.

— От меня так сильно несет? — спрашивает он с усмешкой. Шутит, наверное.

Пожимаю плечами.

— После твоих политических совещаний лучше освежиться, — расплываюсь в улыбке.

Максим отводит глаза.

Господи. Дай. Сил.

— Окей. Как у тебя день прошел? — спрашивает.

У него хорошее настроение, мои подколы он игнорирует.

Поднимается на второй этаж с дочкой на руках, я следом. Вита по привычке тянется в ванную, но он тормозит, болтая, что сегодня первый. Усаживает Виту на свою кровать, вручает погремушку. Сам достает трико из шкафа, свежую белую майку.

— Мы играли в тряпочки. Представляешь, она уложила машинку спать и накрыла одеялом.

— Да ладно?

— Да! Запомнила, как мы ее укрываем, и догадалась. Тот красный мерс, который ты купил, помнишь? А куклой била по полу.

Максим опускается на колени, облокачивается на кровать и любуется.

— Мой островок адекватности и доброты в этом убогом мире. Подрастешь — куплю тебе такой мерс, тебе пойдет.

А я, значит, езжу на «Киа».

— Марат не обидится? — шучу.

Марат — это его приятель-дилер, у которого сеть автосалонов и который всех друзей пытается усадить на корейцев.

— Придется с ним разругаться, — улыбается Максим, поддерживая легкий тон. — На видео не засняла, Ань? — уточняет с искренней надеждой.

Ему настолько важны все эти моменты, что он действительно смотрит все видео, которые я снимаю за день и отправляю ему.

И я снова сметана. Это какой-то особый вид счастья, когда муж так сильно любит ребенка. В такие минуты я действительно счастлива.

— Не успела, она потом в рот ее. Радость была недолгой.

Вита не перестает улыбаться папе, а я… им обоим.

Максим — мой недосягаемый Дэн Рейнольдс[1][Дэн Рейнольдс — солист группы Imagine Dragons и абсолютный краш)], который через день приезжает домой пораньше, чтобы искупать дочку. Который ко мне хорошо относится. Действительно хорошо.

И который безропотно идет в душ. А потом, переодевшись в домашнее, набирает с Витой ванну в большом санузле. Я же… прихожу в его ванную, чтобы собрать грязную одежду. Стиркой в семье занимаюсь я. После того как испортила пару его кашемировых свитеров, научилась выбирать нужные режимы на машинке.

Отношу вещи в прачечную. Когда оказываюсь наедине с собой, наклоняюсь и украдкой вдыхаю запах с рубашки. Улавливаю оттенок женских духов, а позже, при сортировке, нахожу длинный темный волос. Вытягиваю, смотрю. Губу кусаю нервно от досады.

Козел. Он даже не старается.

Взяв себя в руки, я поднимаюсь на второй этаж. Сама себе бормочу беззвучно: «Это все в стирку, уберем, смоем. А в домашней одежде он пахнет хорошо, вкусно. Он… полностью наш с дочерью».

Заруливаю на скорости в большую ванную — вдруг что нужно? — и застываю в дверях, растерявшись. Потому что именно в этот момент Максим стягивает майку, эффектно так, через голову. Будто спецом выпендривается, хотя в мою сторону не смотрит и о моем приближении не знал.

Смотрю на его плечи, на татуировку в виде цыганского колеса.

Тотчас накрывает. Нутро до боли скручивает жуткой, нечеловеческой ревностью.

Я как-то резко краснею, потому что не готова видеть мужа без одежды. Потому что слишком хорошо он выглядит, а еще… потому что его рубашка воняет дорогими духами. Я даже запах этот чертов знаю: подруга рекламировала их прошлым летом, ей бренд надарил пробников, она присылала мне.

Пульс ускоряется до безумия, я как-то сразу обмираю. Максим же, раздетый до пояса, смеется.

— Я научил Виту брызгать из утки, — хвастается мне. — У нас есть здесь взрослое полотенце? Потому что я весь мокрый.

Дочка с остервенением сжимает уже пустую резиновую игрушку и понять не может, куда пропала вода.

— Дам свое, — выпаливаю я и прохожу в ванную.

Тут тепло от пара. Даже жарко. Позади Максим без футболки.

Хочу пояснить: у него дома не принято ходить полураздетым, я ни разу не видела, чтобы он вышел из своей спальни в трусах. Мы живем в соседних комнатах, у каждого своя ванная. У него маленькая, где душевая и тумба. У меня — эта, просторная, светлая.

Господи, кому расскажи — обхохочешься. Год женаты, а шугаюсь вида полуголого мужа.

Открываю шкаф, достаю полотенце и протягиваю Максиму. Наши пальцы касаются, я впиваюсь глазами в его грудь. Опускаю их ниже по плоскому животу, к пупу, вокруг которого широкая дорожка коротких волос. Отворачиваюсь.

Макс тем временем набирает в брызгалку воды, и Вита дает новый залп струей, вновь в него, следом в меня.

Отец тут же дает ей сдачи! То есть брызгает легонько, дочка громко чихает дважды, а потом хохочет! Мы вновь переглядываемся и застываем от умиления.

Сердце разорвано на куски. В груди крошево. Минуту назад я мечтала о разводе и не видеть Максима никогда. Сейчас — люблю всем сердцем.

Звонят в дверь.

— Доставка, наверное. Я приму.

Выхожу из ванной. Шепчу себе: «Тряпка, ничтожество. Он другую только что пялил, а у тебя пальцы горят от желания его потрогать. Да что с тобой происходит!Очнись!»

Никогда. Никогда на свете! Крыша тем временем подъезжает.

Я принимаю пакеты с едой, ставлю на стол. Наверх больше не спешу.

А когда поднимаюсь, Максим уже вытирает дочку большим махровым полотенцем с ушками. Он по-прежнему без майки, и я смотрю только на Виту.

— Там еду привезли, давай дальше я сама, — помогаю ему.

— Ань, — говорит он, — посидишь со мной, пока ем?

Странно. Обычно на этом моменте мы прощаемся до утра.

— Ладно. Уложу только.

Переодеваю малышку в пижаму и, подсушив ей волосы, укладываю спать у себя. Накупавшись, Вита быстро засыпает на груди. Игры с папой ее особенно выматывают, мы то тряпочки перекладываем, то книжки смотрим, а с Максом у нее активити.

Подключив видео-няню, я возвращаюсь в ванную и поправляю волосы. Раньше в цыганских семьях была такая, скажем, традиция… носить на себе все украшения, которые только есть. Потому что, в случае чего, муж может выставить из дома, и в чем ты была, милая, в том и осталась. Иногда, после его «совещаний», я думаю о том, что Максим может выставить меня в любой момент. Порвать со мной в один день, как в свое время сделал с Олесей.

Спускаюсь на первый этаж.

Сидит на диване, тянет виски и гладит Луну. Усмехаюсь. Да по фигу. Что может быть хуже пережитого мной пару минут назад?

Открываю холодильник, достаю бутылку красного вина, бокал из шкафа. Ставлю на стол.

— Ты выпиваешь? — Муж выгибает бровь. С претензией спрашивает.

— Иногда. Когда ты задерживаешься. — И поправляюсь: — Страшно мне одной в этом доме. Так сказать, пятьдесят грамм для смелости. Доктор разрешил. Поможешь?

Он подходит и берет из моих рук бутылку.

Глава 5

— О чем ты хотел поговорить?

Я принимаю бокал из его рук и прохожу к барной стойке, усаживаюсь на стул. Позу принимаю эффектную. Не сижу как забитая мышь, опустив плечи и глаза в пол. При Максиме я стараюсь быть звездой больше, чем на работе.

Глупо? Наверное. Он видел меня разной, знает как облупленную, он был у меня дома, в деревне, и оценил диван, на котором я спала с детства.

Даже в родах Максим Одинцов меня видел. А еще во время бессонных ночей, с раздутой молоком грудью, с черными мешками под глазами и паникой, что наша малышка не наедается. Он — мой муж, и мы вместе идем по жизни.

Единственное, я слежу за тем, чтобы при нем всегда ходить в длинных юбках или широких штанах. Такая форма одежды — правило его семьи. Он любит, когда именно это правило нарушают, я помню, как одевалась его бывшая. Но сама этого правила придерживаюсь особенно рьяно.

Максим наливает себе еще.

— Я возьму Кирилла на работу, — говорит будто между прочим. — Если он захочет повышение в будущем, то пусть поступает на вышку заочно. Отпуск на сессии я устрою. Повкалывать несколько лет придется, это правда. — Цокает языком. — Любой самый никчемный диплом самой убогой шарашки подойдет.

Сжимаю зубы и опускаю глаза на секунду, обдумывая.

— А что в салоне? Не справился?

Максим устраивал Кирю к Марату младшим менеджером.

Пауза в секунду выводит из себя! Он всегда так делает, привык, чтобы внимательно слушали.

— Кирилл пытался замутить схему и украсть тюнинга на пять тысяч. Не постарался, вышла халтура, Марат заметил.

— Блин. Придурок. Он не признается, Макс. Мама ни мне, ни тебе не поверит.

— Это неважно. — Максим делает глоток и вновь устраивается на диване. — Обвинять его никто, разумеется, не станет, сумму нам Марат уж простит. Кирилл умный, талантливый парень, но жадный, иногда эта жадность толкает его на глупости. Поэтому я возьму его к себе. От греха подальше.

Чтобы мой брат больше ни перед кем не позорил господина депутата.

— Прости.

Он отмахивается.

— У меня украдет — получит по морде.

— Мама этого не переживет.

— Придется ей потерпеть. Иногда парню полезно огрести, мозг на место встает.

— Хорошо, что у нас дочка, — парирую.

Макс улыбается.

Делаю большой глоток. Терпкий вкус на языке, тепло в пищеводе. Градус нервозности снижается как-то резко, а вот уровень наглости, напротив, растет к небу. Я усаживаюсь удобнее, вальяжнее, но при этом так, что, если кто щелкнет камерой — можно и на обложку. Столько билась над позами, что теперь принимаю их автоматически.

— После того как у нас появилась Вита, желание воспитывать мужиков обострилось стократно, — продолжает тему Максим.

Смеюсь. Это мило. Он может быть милым, когда старается.

Один-два-три. Поднимаю глаза и смотрю на него пару секунд.

Максим крутит в руках стакан, рассматривает напиток. Пользуюсь этим и разглядываю его.

— Это все? — спрашиваю, отпивая. Как вино закончится, пойду спать.

Он закидывает ногу на ногу, голову запрокидывает на спинку дивана и, закрыв глаза, расслабляется.

Из-под рукава футболки виднеется татуировка. Максим больше не носит плетеные браслеты. Из украшений только простое кольцо на пальце.

Интересно, как бы он отреагировал, подойди я и заберись на колени? Сейчас!

Будь в бокале не вино, а трин. Оседлала бы, в спине прогнулась. Стянула топ через голову, оголив потяжелевшую грудь. Волосы бы разметались по плечам, сердце на волю выскочило!

Воображаю, загораюсь!.. Хмыкаю.

Фантазии такого плана преследуют все чаще, в интернете написано, что организм после родов просыпается постепенно. Пока либидо валялось в коме, терпеть этот брак было проще.

Максим громко вздыхает, садится ровнее.

— Дальше. Твоя подруга Диана. Я не хочу, чтобы она бывала у нас дома. И чтобы вы общались.

Еще один укол. Опять неожиданно, больно. Снова я накосячила.

— Какие еще будут указания, господин Одинцов? — уточняю сдержанно, в его манере.

Прищуривается. Голову набок склоняет, точно зверь на охоте. Недоволен? Я прячусь за вином и делаю глоток. Осталось не больше пары в бокале.

Алкоголь в крови, он голову кружит. Я редко пью, мне мало надо. Вонючие рубашки Максима стираются в подвале, своим замужеством в данный момент я сыта по горло.

Максим вдруг смягчается. Усмехается и качает головой, забавляют его мои попытки уколоть.

— Какие будут, Аня, такие и выполнишь, — говорит он весело. — Да же?

Накатывает. Ослепляет. На части рвет от потребности вывести его на эмоции. Чтоб психовал, орал, как зверь бешеный! Мебель крушил! Показал как-то, что не всё у него под контролем! Что злится, что в душе больно!

Была бы рана, я бы обняла, залюбила, занежила. Но нет у него ни ран, ни слабых мест, кроме Виты. Непробиваемый. А манипулировать дочерью я не буду точно.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Остается вино пить.

— Слушаюсь! — Спрыгиваю с высокого стула, решив закончить семейный вечер.

— Стоять.

Застываю. Смотрю.

Максим медленно, будто недовольно меня осматривает. С головы, гад, до кончиков пальцев, спрятанных под носками. Костюм мой не нравится? С каким пор ему не плевать, в чем я по дому хожу?

— Не спросишь почему?

— Я так понимаю, твои помощники нарыли на нее какую-то информацию, способную тебя скомпрометировать. Я ведь под прицелом, все мои связи проверяются.

Он одобрительно кивает:

— Ни убавить, ни прибавить. — Берет телефон, смотрит на экран.

Внезапно нашлись вещи поважнее разговора с женой? Я вдруг думаю о том, что это та женщина, которая на фотографиях. С которой он провел час времени после работы. Пишет ему. Фотки шлет?

— Твой салат в холодильнике, если передумаешь, — произносит Максим как всегда спокойно, буднично.

Я допиваю вино, беру бутылку и наливаю себе еще. Он поднимает глаза.

Дай мне сил не начать ругаться! Я знаю, как ссорятся мои родители, я росла на этом, видела, впитывала. Пыталась так же — высказывать, орать, выплескивать. А он просто ушел. Бросил меня одну перед родами.

Помню прекрасно это ощущение ошеломительное, когда высказала, выдохлась, поделилась болью. Я ждала ответку, а ее не было. Последнее слово за мной осталось, победа на языке горчила. Сама же потом позвала обратно.

Дыхание учащается. Я делаю вид, что пью еще. Максим встает, подходит.

— Что случилось? — В упор смотрит.

Теперь уж точно — или в пол, или в сторону.

— А ты как думаешь?

— Если для тебя важна Диана, попроси, я с ней поговорю.

— Не надо никого спасать ради меня, чтобы потом я слушала, кто, как и сколько у тебя ворует! И о твоих планах наподдавать моему родному брату. Я не просила устраивать Кире жизнь, ты сам проявил инициативу. Хочешь быть для всех хорошим — пожинай плоды. И самое главное…

Он берет меня за локоть, чуть сжимает. Бокал повисает в воздухе, я больше не хочу пить, но ему назло осушила бы до дна.

— Пусти меня, пожалуйста.

— Если у тебя есть претензии, поясни.

— Есть совет: Максим, последи за собой, пожалуйста. Ты опять палишься.

Отдаю ему бокал, сама беру мобильник со стола, нахожу то письмо и показываю.

Макс смотрит на экран, а потом напрягается. Да так сильно, что я от обиды едва не вою.

Хотела вывести его на эмоции — получай. Не из-за тебя. Не из-за тебя только!

Он выхватывает телефон из моих рук. Водит пальцами по экрану, пожирая глазами фоточки.

— Они сегодня пришли?

Максим пересылает письмо себе. Вбивает адрес отправителя в поиск — видит еще два письма. Снова отправляет себе. Следом листает все мои письма, а там есть от Жана Рибу. Я вспыхиваю! Допрыгалась! Нужно отвлечь, не позволить!

Хочу выхватить мобильник, да куда там! Он руку вверх поднимает, словно я ребенок, и отворачивается.

— Отдай! Отдай телефон немедленно! — психую.

— Напиши мне пароль от своего ящика сейчас же.

— Да пошел ты!

Оборачивается. В глазах сталь.

— Почему ты немедленно мне не сообщила о том, что тебе такие фотки шлют? Ты понимаешь, что это компромат?

— А может, просто не надо трахать всех подряд, и не будет компромата?

Наши глаза встречаются, напряжение вечера достигает максимума. Злость, обида, ревность — я все в этот взгляд вкладываю. Были бы мы магнитами — отлетели бы друг от друга на сто километров.

«Я хочу развод», — на языке болтается. Горчит, зреет.

А потом происходит то, чего я боюсь все эти месяцы, — Макс меня подавляет. Размазывает морально.

Ком застревает в горле, опускаю глаза и отворачиваюсь. Сколько я боролась? Секунды четыре? Рекорд поставила.

Голос его, впрочем, смягчается:

— Аня, эта женщина мне, разумеется, не любовница. Ты ведь понимаешь это?

— Мы договорились, что создаем видимость счастливого брака, пока не подрастет Вита. Мы договорились, что будем друг о друге заботиться!

— Это с работой связано.

— Она твоя избирательница? — смеюсь.

Максим разводит руками, дескать, так и есть.

Козлина.

— Ты только что сказал, что это компромат.

— Блядь, — ругается он сквозь зубы, но не на меня. Себе под нос. В бешенстве Максим Станиславович наконец-то! — Аня, малыш…

Этот сраный «малыш» — капля последняя. Я немедленно выплескиваю вино ему в лицо. Максим столбенеет.

— Я тебя просила не называть меня так, — выпаливаю.

Напрягаюсь. Жду сдачи.

Он встряхивает головой, но мобильник мой, прокрутив в руке, возвращает. Медленно идет к столу, отматывает бумажное полотенце. Не оборачивается. Не смотрит на меня. И снова все не так!

Папа бы или упал пьяным, или так и спал облитым на полу. Или бы бил кулаками по столу и кричал, что никому не позволит так с ним поступать. Мама бы тут же кинулась стирать ему кофту.

Максим не делает ни первого, ни второго. И я снова в панике. Как быть? Я не понимаю! Я не умею с ним ругаться!

— Извини, — шепчу в ужасе.

— Это ты извини, — отвечает он опять ровно. По-прежнему не оборачивается. Вытирается. Майку больше не снимает. — Такие письма — дерьмо. Я разберусь, кто тебе их шлет. Это очень важно для меня. Пожалуйста, если такие письма будут еще приходить, сразу присылай мне. Мы с тобой в одной команде. И Аня. У меня нет любовницы.

Пялюсь ему между лопаток. Так верить хочется! Наивно, по-детски!

— Хорошо. Я подумала, что нас снова пытаются поссорить и что это неважно. Я, конечно, не поехала бы тебя выслеживать и застукивать. Я не буду давать тебе свой пароль, но обещаю пересылать сразу же. Клянусь, Максим.

— Хорошо.

После ссоры с ним — опустошение.

— Я могу идти спать?

Он делает движение, будто обернуться хочет, но останавливается.

— Иди, конечно. Спокойно ночи.

— Правда. Я просто не подумала, что это… важно. Я бы никогда не стала играть против тебя или что-то в этом роде.

Он мешкает, но затем смягчается. Вздыхает.

— Спасибо, я тебе доверяю.

Беру бокал со стола, ставлю в мойку. И поднимаюсь по лестнице.

* * *

Следующим утром мы с Витой долго валяемся в кровати. Максим часто готовит кофе для нас с ним, это… в некотором смысле традиция, и я люблю спуститься рано утром в кухню, с дочкой или одна, если Вита спит, чтобы составить мужу молчаливую компанию за завтраком. Обменяться планами на день.

Но сегодня я так не делаю. Не хочу его видеть, не могу. Когда Пупыш говорил, что быть женой депутата — труд, я не ожидала, что сюда входит еще и покрывать его интрижки. Следить, чтобы муженька не застукали.

Смотрю в мобильник — там миллион сообщений. Мама звонила, Кирилл… Это, наверное, из-за работы. Куча лайков из семейного чата Одинцовых — все без ума от новых фотографий Виточки. Бабушка с дедушкой и Ба-Ружа ждут в гости. Папуша приглашает пообедать в городе… Листаю почту и среди спама нахожу то самое письмо, особенное.

Открываю с волнением и трепетом.

Оно от Жана Рибу. Человека, который все еще в меня верит и ради которого я учу французский, потому что английский для него слишком провинциален, а русский — сложен.

«Бриллиантовая Аня Февраль! — пишет Жан. Эта часть понятна и без переводчика. — Вчера я был у своего друга Кристофа. Ты знаешь Кристофа, не буду унижать нас троих и писать его фамилию. Кристоф готовит новую линейку ароматов и показал мне, пока первому(!), главный бриллиант будущей коллекции. Знаешь, что я ему сказал? Предложил назвать его бриллиант в честь моего. Но надо тебя посмотреть. Я полностью освободил третью неделю января, и, если ты прилетишь, мы можем сделать пробные фотографии. С 23 января начинается Неделя моды, нам нужно успеть до. И кстати, я сделаю тебе приглашение. С любовью, Жан».

Голова кружится. Три месяца. Я ответила, что мне нужно согласовать с мужем.

Всего три месяца до работы мечты, до нового шанса. Когда перечитываю письмо, взлетаю в небо от счастья. Это так сильно отличается от того, в чем я варюсь последние месяцы. Это другая реальность.

Смотрю на дочку, которая сосет краешек тканевой книги, и улыбаюсь.

— Вита! В честь нас хотят назвать духи, представляешь! Женщины всего мира будут душиться Аней Февраль. Как тебе?

Мурашки по коже.

— Отомстим твоему папе? Пусть чувствует мой запах в толпе. Везде и всюду.

Осталось только утрясти один момент: уговорить Максима отпустить нас с Витой в небольшой отпуск.

Глава 6

— Максим долго еще будет в спортзале? — спрашивает Папуша, отправляя в рот кусочек пышного бисквита. — Хочу повидать, наконец, братишку.

Чуть не давлюсь на этом ее «братишке».

— Понятия не имею. Что-то случилось или ты так?

— Соскучилась, — улыбается она. — Что ты хихикаешь, может, и правда!

— Да верю, верю. Мы сегодня к вам на ужин приедем, повидаетесь.

— Мне бы успеть до. — Папуша немного хмурится.

Совсем мимолетно, и если бы я не успела так хорошо изучить темпераментную золовку, то даже не обратила бы внимания.

Мы завтракаем на кухне. Летом такую традицию выдумали, сразу после рождения Виты. Каждую субботу в шесть утра Папуша как штык появлялась на пороге нашего дома и брала дочку, Максим уезжал в спортзал, и я спала часов до девяти. Это были блаженные три часа, самые долгожданные!

Папуша всегда привозила какую-нибудь запеканку или другую вкусную еду, и после моего пробуждения мы завтракали на террасе, любовались цветами в саду, обсуждали планы. Зачастую к завтраку приезжали свекры, Ба-Ружа и даже Эля.

Сейчас сидеть на террасе слишком холодно, да и с Витой стало попроще, но мой законный отсыпон по субботам сохранился. К тому же Папуша просто обожает племянницу! К сожалению, бог не дал ей детей, после десяти лет бесплодия они с мужем развелись. Как-то раз, выпив вина, Папуша сказала, что ее прокляла семья за побег из табора. Прокляла пятилетнюю девочку без шанса на прощение. Бездетная она теперь на веки вечные. Муж ее давно женился на другой, у него трое, а она одна осталась. Но это ничего, ей нравится быть просто тетушкой Виты. А может, мы подарим ей еще племянницу или племянника?

Я тогда еще беременной ходила, и долго уснуть не могла после откровенного разговора. Плакала от несправедливости. В проклятия не верю, да и Папуша, хоть и болтает о колдовстве как о чем-то естественном, далеко не дура — она и лечилась, и ЭКО делала. Не сложилось. Вот как в жизни бывает, я мечтала о карьере — и мамой стала. А Папуша всю жизнь стремилась к большой семье — и ждет субботы, чтобы понянчиться.

— Нравится браслетик, шей? Подрастешь, научу плести такие и еще лучше, — воркует Папуша с Витой, та слюнявит подарок ручной работы. — Это браслет на удачу и крепкое здоровье.

— Еще и красивый, — говорю я искренне. — У Максима, кстати, был похожий, когда мы познакомились. Он случайно порвался, я нашла… Хотела ему отдать, но потеряла.

Папуша снова хмурится, в такие моменты она выглядит очень взрослой, и я вспоминаю, что сестра Максима старше почти в два раза.

— Не ты ли ему плела? — переспрашиваю.

Она закатывает глаза, и наступает моя очередь обеспокоенно нахмуриться. Но тон поддерживаю беззаботный:

— Только не говори, что он сам!

— Не сам, конечно. — Папуша ругается на цыганском, зло, обидно. Потом берет себя в руки и улыбается: — Неважно. Мне уже ехать скоро, ну где Макс! Напишу. — Она достает мобильник.

— Расскажешь, может? Это был подарок одной из бывших Максима?

— Да, одной из бывших.

Видимо, цыганки. Интересно.

От скуки я открываю сообщение от Жана Рибу. Новое. Перечитываю. Он сообщил утром, что меня ждет сюрприз. Вот-вот должны опубликовать в модном французском журнале мои фотографии, которые мы сделали еще весной. Никому не известная русская модель… тут пятьдесят на пятьдесят, но хочется надеяться, что авторитет Жана сыграет роль, и меня и мое интервью опубликуют на какой-нибудь предпоследней странице в крошечной колонке. Это будет шикарный вклад в портфолио.

— Молчит, зараза, — психует Папуша. — Мне надо насчет Эли с ним поговорить. Во сколько он утром уехал? В пять?

Пожимаю плечами и говорю уклончиво:

— Не помню, мы спали.

— Аня… — Папуша прерывается на то, чтобы зацеловать и развеселить Виту, потом продолжает: — Аня, Максим не ночевал дома?

— Вчера вечеринка была у его друга, Георгия Басова. — Это правда, я видела в соцсети фотографии. — Макс выпил и решил остаться в московской квартире.

— Продать вам ее надо. Нехорошо, что у женатого мужика есть пустая квартира.

Я быстро опускаю глаза, и Папуша, занервничав, тараторит:

— Дома потому что надо ночевать! Блин, прости, я расстроила тебя?

— Да ничего. Я не расстроилась.

Она смотрит внимательно:

— А ты почему не поехала?

— Так у меня Вита.

— Написала бы мне, я бы посидела.

Да потому что меня никто не звал, потому и не поехала! Не вписалась в круг Одинцова официантка с мальчишника. Вслух же чинно отвечаю:

— Спасибо, Папуш, может, позже. Вита пока засыпает только со мной, я издергалась бы на этом празднике. Лишние нервы. Максим выспится, сходит в зал и приедет, куда денется? Я ему скажу, что ты хотела поговорить об Эле.

В этот момент мы обе слышим, как открываются ворота. Максим приехал.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Привычное напряжение сковывает тело. Когда он написал вчера, что остается в городе, я тут же полезла по страницам его знакомых. Увидела фотки с праздника и все поняла. Но ссориться не стала.

Они меня не приняли. Может, выбрали сторону Олеси, а может, просто не понравилась. Кстати, была ли на том празднике Олеся? Наверное, да…

Настроение портится. Я смотрю на тарелку, остатки омлета доесть бы, но аппетит пропал. Ревность — блюдо, которое дарит абсолютную сытость.

Папуша тем временем отпускает Виту, и дочка, уже сообразив, что скоро придет папа, летит на четвереньках встречать. Кошка соскакивает с подоконника и несется следом, аж заносит ее на повороте. Папуша с громким смехом замыкает троицу!

Я улыбаюсь до ушей!

Добравшись до шкафа, Вита хватается за дверцу и деловито приподнимается на коленях. Вот-вот встанет она у нас. Луна присаживается рядом.

Хлопает дверь. Максима я не вижу, но слышу голос:

— Привет! О, как вас много.

Голос звучит приветливо, однако сразу понимаю: что-то не то. Не в духе. Брак фиктивный, а мужа я выучила, словно он мой.

Макс бросает пару слов сестре, подхватывает Виту на руки, гладит быстро кошку.

Прошлым утром мы немного повздорили. Он был в хорошем настроении, я приготовила тосты с авокадо, сыром и соленой рыбой. Максим сварил кофе. Мы отошли после ссоры с вином, он всю неделю приезжал домой вовремя. И я закинула удочку, спросив про Неделю моды в Париже. Макс ответил, что отпуска у него в это время не будет и что дочку он со мной не отпустит точно.

«Как же я ее оставлю, если она грудная?» — уточнила я.

Он ответил: «Полагаю, никак».

— Папуша, возьми Виту и сходите наверх, поиграйте, пожалуйста. — Слова вежливые. Сухие.

— Нам нужно поговорить об Эле…

— Мама позвала на ужин, там обсудим Элю, — перебивает Максим по-доброму. — Сестра, выполни мою просьбу.

— Очевидно, что я хочу поговорить с тобой до ужина!

— Папуша, потом, — чуть нажимает он. — Дай мне поговорить с женой без свидетелей.

Я как-то сразу подбираюсь, размышляя, о ком пойдет речь. Опять Кирилл натворил дел?

Принимаю милый вид, будто Макс не перечеркнул вчера в очередной раз мою мечту и не веселился с друзьями, пока я с дочкой дома.

— Ты капец каким невозможным стал! Ману, даже папа таким никогда не был! Ну что ты за человек-то такой! — бурчит Папуша, наступая ему на пятки. — Не трогай жену, всю ночь где-то шлялся, явился с перегаром и претензией! Я тебе не позволю!

Максим же быстрым шагом вторгается в кухню. Сразу ко мне направляется, да так решительно, что я напрягаюсь всем телом, словно он мне физически что-то хочет сделать.

— Как спалось, милый? — невинно улыбаюсь.

Он абсолютно трезвый, в глазах ни намека на похмелье.

— Будешь завтракать? — Ни дать ни взять идеальная цыганская жена.

— Тебе пиздец, — отвечает он беззвучно. Чтобы дочь не разобрала.

Но по губам я считываю угрозу прекрасно. Волосы встают дыбом, такого еще не было.

В одной руке Макс держит Виту. В другой — книжку… Нет, это журнал. Он размахивается, я зажмуриваюсь… Журнал летит… нет, не мне в лицо. Падает на стол перед моим носом.

Медленно открываю глаза и смотрю на обложку. Пульс моментально разгоняется. Щеки печет жар. Поднимаю глаза на мужа — он непроницаем, лишь бледен. Я вновь смотрю на обложку.

Вита что-то болтает на своем, привлекая внимание отца.

Жан Рибу говорил, что устроит мне колонку. Что подсунет мои фотографии главреду.

На обложке написано: «Мне только восемнадцать, и я буду мамой! Русский бриллиант Аня Февраль о своем выборе».

А еще на ней я. На седьмом месяце беременности. И, если не считать пары прозрачных тряпочек — абсолютно голая.

Глава 7

— Если ты не прекратишь терроризировать жену, достойную мать твоей дочери, я… — Папуша замолкает на полуслове.

Мы втроем смотрим на журнал, после чего золовка забирает Виту и, склонив голову, послушно поднимается на второй этаж. Дочка хнычет, тянется к Максу, но Папуша непреклонна. Мое сердце разрывается за дочь, не выношу, когда она плачет, для меня это убийственно. Даже если я уверена, что у нее ничего не болит и это каприз.

Перевожу взгляд на обложку.

Вспышки перед глазами. Неужели это правда? Вижу себя и забываю дышать, в ушах гул. Пульс частит, аж пальцы покалывает. Если можно испытать сексуальное возбуждение от успеха, то это — оно самое. Жгучее, ошеломляющее. Незабываемое.

Вцепляюсь в журнал мертвой хваткой. Максим говорит что-то, а я вскакиваю на ноги и начинаю метаться по кухне. Открываю, листаю, жадно ищу свою статью. Вот она! Интервью, которое я дала помощнице Жана, на целую страницу! Оно на французском, ничего непонятно. А еще там фотографии! Эффектные, цепляющие. Еще более откровенные, нежели на обложке.

Помню, как застеснялась раздеваться при всем честном народе, но Жан объяснил, что только так мы зацепим аудиторию и что нужно быть смелой. Он прилетел ради меня и попросил довериться. Все три дня мы плотно работали в студии.

Жан не мог ждать и занимался ретушью прямо в самолете, через пару дней уже выслал несколько фотографий. Получила я их в ресторане, во время ужина с Максимом. Мы отмечали какой-то его успех на работе, Макс рассказывал, я делала вид, что понимаю.

Мы смеялись, когда позвонил курьер.

Максим тогда искренне удивился, а я решила, что он подшучивает надо мной. Сам организовал подарок и притворяется, будто не в курсе, что происходит. Он часто что-то дарил просто так, без повода. У меня… ничего же не было, угодить было несложно.

Когда в зал зашел курьер с букетом, Максим оперся на локти и посмотрел на меня внимательно. Взгляд его поменялся. Глаза цвета мокрой земли приобрели графитовый оттенок, их будто пеплом присыпали. А может, так показалось в необычном освещении?

Я пожала плечами и улыбнулась.

Это был очень хороший ресторан, из тех, где меню девушкам приносят без ценников. Максим любил водить меня по таким заведениям, потому что съесть салат за две тысячи рублей я не могла физически, а ему непременно хотелось приучить меня к дорогой кухне.

Официант тут же откуда-то взялся с вазой. Букет был роскошным, он благоухал на нашем столе, пока я вскрывала конверт. Все еще без задней мысли это делала, приговаривала: «Что бы это могло быть?» На сто процентов была уверена, что Максим вновь решил порадовать.

Жан любит делать сюрпризы, это я поняла в тот вечер.

Максим молча следил за моими движениями. В конверте была записка: «Бриллиант». И подпись Рибу. А еще десяток фотографий.

Макс склонил голову набок, чуть сжал губы и хищно улыбнулся:

— Кто это, Ань?

Я догадалась, что он в шоке. Настолько глубоком, что даже не может сразу выбрать модель поведения.

— Это не поклонник, — тут же успокоила.

У нас были фиктивные отношения, которые мы поддерживали, помогая друг другу. Получить цветы от ухажера при муже — это было бы слишком. Демонстрация пренебрежения, вызов или что-то в этом роде.

Ревности Максим ко мне, конечно, не испытывал, с этим я успела смириться. Но при этом его эго такое бы не стерпело. Ладно бы дома, но публично…

— А кто? — уточнил он.

Голос прозвучал невинно, но я уже успела узнать мужа достаточно, чтобы улавливать перемены в настроении. Какие угодно он мог испытывать эмоции, но точно не невинные. Никогда.

Вскрыла очередной конверт, а там фотографии. Я застыла, чуть не расплакалась. Они были хороши настолько, насколько не вписывались в картину мира Максима.

Конечно, я не осмелилась сказать Жану, что муж не знает о моей фотосессии. Он прислал без задней мысли.

— Это от Рибу, Макс. Помнишь, он приезжал на той неделе? Потом рассмотрю, давай продолжим ужин. — Я попыталась убрать конверт в сумку, но Максим нетерпеливо потянулся.

Его лицо нужно было видеть. Он действительно побледнел как мел, когда увидел мои яркие соски. Кажется, в жизни они темнее. Подкрасили?

Ком застыл в горле. Почему-то стало неловко. Тело загорелось, пульс забился. При муже раздеться… это не то же самое, что перед фотографами. Совсем-совсем другое.

Максим вежливо попросил себе всю пачку. Десять фотографий размером пятнадцать на двадцать, рассмотреть можно было каждую деталь. На второй фотографии в его лицо словно плеснули краской, он пошел пятнами. Я наблюдала процесс воочию и бледнела, чтобы, наверное, соблюсти какой-то баланс.

Цветы в вазе пахли безумно. Именно в этот момент позвонил Жан. На ломаном английско-французском с добавлением русских эпитетов я поблагодарила от души. Сердце колотилось все быстрее.

Максим листал фото молча. Сперва быстро проглядел, нервно, истерично. Затем принялся рассматривать неспешно. Предельно внимательно. Неловкость достигла пика, сидеть напротив него стало невозможно.

— Все в порядке, Макс? — спросила я. — Ты что-то побледнел. Если тебе дурно, давай попросим воды… или, может, выйдем на воздух?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Он достал сигарету и зажал между зубами. Тут же подошел официант. Максим, словно опомнившись, заверил, что курить не будет, но попросил виски. Выпил порцию, дал знак повторить.

Тут уж я совсем занервничала, попросила вернуть фотографии. Он отказался.

— Я пока не всё рассмотрел, — сказал мне. — Есть еще?

— Что?

— Тут пизда не попала в кадр. Может, на других видно лучше?

Похолодела я тогда вся, словно на мороз выгнали. До костей пробрали тон и взгляд.

— Такого нет точно.

Макс стиснул зубы, отчего скулы проступили четче, а лицо будто заострилось.

— Не надо меня рассматривать, — строго произнесла я. — Перестань. Ты это делаешь так, что мне неловко.

— Почему? Ты ведь сама разделась перед камерой. Или тебя заставили? Угрожали, давили? — Он поднял глаза.

Графит стал искрить: под слоем золы разгорался дикий цыганский темперамент.

В этот момент я поняла, что, если обвиню Жана, фотографу конец. Не знала как. Не представляла, каким образом, но это случилось бы.

— Это просто работа, Максим. Я ведь модель, а Жан Рибу знает толк в искусстве. Если хочешь, объясню тебе разницу между порно и…

Он вздохнул, и я замолчала. Как раз принесли еще виски, он выпил. Я сделала глоток воды с лимоном.

Стало душно! Максим не просто мужик из двадцать первого века, он даже не деревенский гопник из Упоровки, где свои законы и правила. Много хуже! Для него тело женщины — это нечто особенное, и нужно заслужить, чтобы его увидеть. Он никого открыто не осуждает, но женщины в его семье запакованы в платья до пола. Я погладила живот, дочка потягивалась в ожидании десерта.

— Слушай, — начала выкручиваться, потому что Максим продолжал наслаждаться фотографиями, а мне словно кислород перекрыли. — Это просто пробники. Ничего страшного.

— У кого права на эти фотографии, Ань? Честно признаюсь, меня будто лопатой по лбу огрели. Для меня это слишком.

— У меня, — соврала, не думая.

Как тут правду сказать, когда перед тобой злой как черт мужик сидит и тебе с ним еще домой ехать?

Жан повторял, что будет обложка. Было понятно, что он так поддерживает, но надежда на колонку теплилась, и, конечно, я подписала все бумаги, не читая. Рибу приехал ради этой фотосессии из Парижа, работал со мной три дня. Отказать ему — перечеркнуть свое будущее.

Максим попросил счет, хотя мы планировали взять десерт.

А когда выходили из ресторана, он выбросил цветы в урну. Не спрашивая разрешения.

Этот жест выглядел настолько по-хамски, что я оторопела. В машине вырвала у него фотографии, спрятала в сумку. За рулем был Семён, мы ехали молча. Всю дорогу я копила обиду — Макс не имел права выбрасывать мои цветы! Это моя карьера, мое будущее. Он отреагировал так, будто я сделала что-то недопустимое!

Дома разругались в пух и прах. Да, у нас фиктивные отношения, но если я терпела его интрижку, то он должен был терпеть мои съемки!

— Какая работа?! Ты, мать твою, голая! — психовал Максим. — Толпа мужиков смотрела на тебя голую. Бля-я-ядь. — Он потер лицо. — Аня! Я, как лошара, оплатил студию, чтобы какие-то ублюдки пялились на мою беременную женщину!

— Да боже! Ты образованный человек, неужели не в состоянии увидеть разницу между порно и искусством? Максим! Да им без разницы, в чем я! Все вели себя безукоризненно, никто ко мне не приставал.

— Еще бы они к тебе приставали в МОЕМ городе!

— Это ис-кус-ство, — прокричала по слогам.

— А можно заниматься искусством так, чтобы толпа мужиков не ретушировала твои соски и зад? Блядь. Аня!

— Ты больной? Господи! Ты больной псих! Ты хуже моего брата даже, который из глухой деревни! Я в шоке просто, не ожидала!

В этот момент Максиму позвонила София, он буркнул, что освободится через пару часов. Тихо буркнул, но я услышала. И это стало последней каплей.

— Езжай сейчас! — завопила я что было духу. — Зачем два часа ждать? И вещи свои прихвати! Обрадуй Софию! Езжай к своей шлюхе, которая не работает моделью, но зато женатому мужику все показывает и не только показывает! Скажешь, что нету у тебя с ней ничего? С блондинкой этой! Не хочу тебя видеть! — Слезы душили, но я держала их намертво. — Никогда больше!

Я кричала на мужа и топала ногами, понимая, что не могу пережить его неодобрение по поводу фотосессии. Он был для меня всем, он был моей стеной, моей опорой, он был тем, кто всегда выбирал мою сторону. Пусть не любил, но берег! Его раздражение и гнев — катком размазали. Единственное, чего хотелось, — это вычеркнуть Максима из жизни и никогда больше не видеть. Немедленно сделать это! Я кричала, что он мне жизнь сломал. Лучше бы я его не встречала! Никогда не встречала! Лучше бы не было этого ребенка и ничего не было! Так сильно в тот момент я его ненавидела.

Слова висели в воздухе пылью, которая не давала вздохнуть как следует. Я плюхнулась в кресло. Макс собрал небольшую сумку и действительно ушел.

Хлопнула дверь.

Мы тогда еще в московской квартире жили, и я понятия не имела, куда он двинулся. Всю ночь ждала, тревожилась, он впервые не пришел ночевать. Я на диване ему как всегда постелила, тот остался нетронутым.

Утром убрала постель, но собрала вещи Максима. Приготовила чемоданы в прихожей.

Потом переосмыслила случившееся. Как-то простила его, что ли.

Разложила одежду по шкафам обратно, рубашки, что помялись, — погладила. Села ждать.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Но Максим не приехал.

На следующий день я осторожно узнала у Папуши, что он не ночевал у родителей. В тот момент поняла, что когда выгоняешь мужчину из дома к шлюхам, он к ним и едет.

Урок был настолько страшным, что только ребенок в животе и помог пережить. Отвлечься.

К шлюхам поехал… Это я в мыслях ту девушку так называла. Сама-то знала, что у него вполне себе интрижка, какие-то отношения с одной и той же. Максим меня с ней, конечно, не знакомил, но иногда они при мне созванивались, обсуждали нейтральные темы.

Я сразу поняла, что он с ней спит. Щелкнуло в голове. С другими женщинами так не было. Наверное, жены, пусть даже навязанные, чувствуют кожей подобное. Макс не ночевал у нее, не приводил в дом, не упоминал в разговорах. Я просто знала, что она есть и что у нее есть несколько часов в неделю с ним.

Ревновала. Потому что, несмотря на фиктивность отношений, я хотела его себе полностью. Однажды, не выдержав, осторожно поделилась с мамой, как мучаюсь, та ответила, что невозможно по голосу понять, любовница София или нет. Глупости. И вообще, лучше не лезть в это, счастливее буду. Но как не лезть-то? Как?!

Я не могла услышать слова той девушки, но в интонациях распознала те самые щенячьи нотки, которые появляются у меня самой рядом с Максимом. И возненавидела ее мгновенно.

Потом пришел страх, что он с ней останется. Влюбится. Выборы позади, кресло из-за такого пустяка он не потеряет. Развод и алименты — самый удобный для него путь. Я подумала о том, что останусь одна. Вообще одна. Что понятия не имею, как быть с ребенком. Что морально совершенно не готова к тому, чтобы другие мужчины разглядывали мои соски — жадно, алчно, как это делал муж.

Я испытала ужас при мысли, что придется жить без Максима. Я так сильно привыкла к нему за эти месяцы, — к нашим разговорам по душам, к его шуткам, к его легким улыбкам, когда я радовалась подаркам или узнавала что-то новое, — что, вмиг потеряв… чуть не погибла.

Я осталась одна. Снова одна в столице и в мире. Мы не были любовниками, не были мужем и женой в общепринятом понимании, но мы… наверное, были командой. Иногда вечерами смотрели его любимые фильмы, которые поначалу казались скучными, но Максим рассказывал предысторию, биографию режиссера или актеров, и сразу становилось интересно. Дочка крутилась, он поглаживал мой живот, ловя ее пиночки, я ела мороженое, вдыхала запах мужа, впитывала тепло тела и чувствовала безопасность. Смеялась над черными шутками и комментариями, умирала от счастья, когда он улыбался, чувствуя Виту. Тогда мурашки бежали по коже. Я думала о том, что ни одна женщина не дарила ему таких эмоций. Что мы связаны навеки.

Мы были чужими людьми, но это был наш первый общий ребенок. Максим заботился обо мне, а я за это позволяла ему быть к дочке так близко, как он хочет.

Старалась относиться к нему как к старшему брату. Изо всех сил старалась… Вот только силы духа не хватало. Лишь одна мысль, что у него где-то есть София, — низвергала в ад. Но когда Максим ушел из дома к ней, я ощутила, что такое боль по-настоящему. И заткнула ее, словно заплатой, ненавистью.

Жан мне, конечно, не заплатил за фотосессию, это я сняла студию для работы. Но я неплохо получала за сотрудничество с питерским брендом и в том месяце впервые не отослала деньги маме, а оставила для себя. Покупала продукты, выбрала коляску и кое-что для малышки. Я надеялась, что Максим оценит.

Или возмутится. Приедет посмотреть, как я?

Спустя неделю молчания с его стороны я осознала, что он ушел насовсем. Из-за чего? Из-за фотографий?! Ненавидела его за то, что так легко отказался от нас с дочкой.

После родов Максим действительно закончил интрижку с Софией. Больше я о ней не слышала, но спустя время его рубашки снова стали вонять.

Он перестал говорить при мне по телефону с женщинами, у которых щенячьи интонации. Приходилось проводить расследования, чтобы докопаться и найти признаки измен. Иногда мне кажется, я неделями только этим и занималась помимо ухода за дочерью.

Глава 8

Я кручусь на месте, прыгаю от ошеломительного счастья! Грудь сдавило, кожу покалывает. Поднимаюсь на седьмое небо и парю над этим городом! Над целым миром! Жан — волшебник, настоящий ангел-хранитель.

— Максим, спасибо, что организовал мне встречу с Жаном, — выпаливаю, задохнувшись радостью. — Просто от души спасибо за этот шанс!

На мужа не смотрю. Вдруг становится все равно, о чем он думает. Плевать. Просто плевать! Я звезда. Я — Вселенная.

— Хм. Ты в восторге, — заключает он ровным голосом, из чего я делаю вывод, что муж в бешенстве.

Сама подбегаю с журналом к окну, чтобы рассмотреть получше. Вау.

— Давай разведемся, — выпаливаю быстро себе под нос. — Если тебе что-то не нравится, давай разведемся.

Максим ничего не отвечает секунду, вторую, третью. Первая горячка спадает, и я оборачиваюсь. Он скрестил руки на груди. В глаза смотреть не рискую, но журнал к сердцу прижимаю. Мое.

— Я модель. Я топ-модель, Максим. И конечно, у меня будут обнаженные фотосессии. Это работа такая.

— Мы уже говорили на эту тему: у моей жены не может быть работы светить задницей. Я сейчас в таком ахуе, милая моя девочка, что готов кого-нибудь убить. Я этого… Рибу достану и из России, он такую неустойку нам выплатит…

— Нет.

Секунду длится молчание. Затем слышу грубоватый голос:

— В смысле нет? Он опубликовал интимные фотографии без лицензии.

Я молчу, и Максим продолжает:

— Или у него были права?

Вдох-выдох. Да по фигу!

— Я модель, Максим. Бриллиант. Зимой я еду в Париж на Неделю моды. Это мой путь, и это моя жизнь. Яркая, интересная, великая. Я и так отдала тебе целый год.

Он снова отвечает не сразу.

— Тогда наши пути расходятся, потому что подобного плана величие не по мне.

— Я тут прекрасна, — показываю журнал.

— Да.

От неожиданности вскидываю глаза и напарываюсь на черноту.

— Рибу поместил тебя на обложку, чтобы продать своим друганам русскую девочку экзотической внешности. Я тебе рассказывал, ты чем слушала? Знаешь же, из какой я тусовки, сколько таких девочек с обложек переебали мои пацаны, и я в том числе, в свое время. На скольких, как ты думаешь, женились? — Максим показывает мне ноль. — Если ты хочешь на эту гребаную обложку, выбери любой наш журнал, я заплачу, и ты там будешь завтра же. В нормальном, блядь, платье.

Качаю головой. Больной. Больной придурок.

— Я сам телкам пару раз дарил обложки, не понимаю, че вы от этого фанатеете. Откуда еще у меня связи? — Он будто бы начинает нервничать, или маска спадает. Максим суетится, руками разводит. — В каком журнале хочешь? Любой. Скажи, я тебя устрою. Назови любой журнал.

— Перестань. Меня. Унижать.

— Мы договорились, что ты будешь с Витой. Она маленькая.

— Жан не работает с девушками старше двадцати лет, осталось мало времени. Я старалась, но… роль цыганской жены у плиты — не по мне. Меня уже… тошнит от всего этого.

Максим обескураженно качает головой, трет лоб, и это невыносимо. Ругаться с ним невыносимо.

— Как еще мне тебя убедить? Как описать будущее? Хочешь, чтобы смотрели на тебя и видели тело? Просто тело?

— Я хочу развода, — повторяю. — Поеду в Париж, и будь что будет. Всяко лучше, чем здесь.

Он вновь качает головой. А потом вдруг хватает сахарницу и со всей дури швыряет в стену. Я застываю. Она фарфоровая, подарок на свадьбу от его родителей. Красивая такая!

Сахарница врезается в стену и разбивается дребезги, вместе с сахаром осыпаясь на пол.

— Не смею задерживать.

Он разворачивается и идет в сторону лестницы. Заведенный, аж потряхивает его. Как и меня. Беру чашку из набора и тоже швыряю в стену. Потом еще одну, ему вслед. Мимо. Она бьется, осколки в стороны. Максим прижимает ладонь к лицу. Не оглядывается.

Хочется запустить в него еще что-нибудь! Я не готова прекратить ругаться, я хочу продолжать! Но, зная его…

— Вита меня любит! — кричу ему в спину. — Если ты нас разлучишь, у нее будет травма! Она вырастет и никогда тебе этого не простит! Никогда на свете! Поэтому ты так не сделаешь! Или будешь конченым! Просто конченым!

Максим опускает руку, сжимает в кулак. Вновь качаетголовой и поднимается выше.

Я показываю ему в ответ средний палец. Но он не видит, не оборачивается. Ему по хрену. Ненавижу! Как я его ненавижу! Несусь в прихожую, хватаю пальто и выхожу из дома, сажусь в машину и жму на газ. Включаю музыку. Меня трясет.

Тупой старомодный цыган. Старый-старый-старый дед! Психованный неадекват! Просто ненавижу!

На пассажирском сиденье лежит журнал, на котором я. Моя первая обложка, мой первый успех! Сжимаю зубы. Максим никогда мне этого не спустит. Никогда не свете.

Качаю головой. Пупыш сказал, что я должна стать личностью, что должна быть яркой, иначе Максим никогда меня не оценит. Но как же мне чего-то добиться, если ничегошеньки у меня нет?! Ни образования, ни талантов. Вытираю слезы, пока лечу по району.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Чем я могу покорить мужа, если больше ничего не умею? Ну не могу я еще пять лет нюхать его рубашки. С ума я сойду в таких условиях. Был бы плохой он — абстрагировалась бы и жила тихонько, радуясь возможностям. Но он для меня хороший, он такой нужный!

Люблю его! Аж в груди все пламенем, сердце на вертеле крутится, со всех сторон поджаривается. Хочу быть с Максом по-настоящему! Хочу, чтобы умирал по мне, чтобы с ума сходил, в аду горел от одной мысли! Мой старый тупой цыган! Я хочу, чтобы ни спать, ни есть у него не получалось! Я этого от него хочу.

Ну нет у меня образования! Не профессорша я!

Что мне делать, если единственная возможность пробиться честно — вызывает у него взрыв презрения? Ну как еще его привлечь?!

— Максим, я же люблю тебя, — шепчу беззвучно. — Люблю-люблю-люблю. Я так тебя люблю, что не могу простить! А ты меня нет. Совсем. Что мне остается? Карьера. Только карьера. Я буду успешной. Я буду… гребаной звездой. Иначе… в пепел рядом с тобой рассыплюсь, и ничего от меня не останется.

Глава 9

— Аня! — визжит в трубку Ира. — Аня-я-я!

Я смеюсь. Мы вместе начинали работать у Валерия Константиновича, с тех пор и дружим.

— Офигеть, да? — кричу. — Офигеть?!

— Какая ты умница! Я так тебе завидую! — радостно продолжает она, не скрывая эмоций. — И статья супер, я уже прочитала! Так ты о Максиме красиво рассказываешь.

О Максиме… Настроение чуть портится.

Около часа я катаюсь по поселку. За это время знакомые успели обо всем узнать, и телефон начал буквально разрываться! Коллеги, фотографы, менеджеры, что работали со мной ранее, принялись репостить к себе обложку, упоминать меня. Сообщения с поздравлениями посыпались как снег в октябре — вроде и предсказуемо, но при этом целое событие.

— Прости, Ириш, телефон обрывают, — говорю я. — Попозже созвонимся?

— Лучше встретимся, и ты все расскажешь. Поклянись, Зима! Что ты мне все-все расскажешь!

— Клянусь, — торжественно обещаю, сбрасывая вызов и принимая другой, тоже от коллеги.

В череде звонков и поздравлений поступает один, отвечать на который я не спешу. Ба-Ружа. Она редко пользуется телефоном, обычно мы созваниваемся через ноут с видеосвязью. А тут…

Мешкаю. Мимо пролетает внедорожник Папуши, я краем глаза замечаю номера. Отворачиваюсь.

Ба-Ружа звонит еще раз. Что ж, ничего плохого я не сделала.

— Да, ба? — спрашиваю в трубку весело.

— Чяй? Чяй Аня! — задыхается она.

У меня на миг щемит сердце.

— Бабушка, как вы? Все в порядке?

Ба-Ружа будто забыла русский алфавит, повторяет мое имя несколько раз, а потом обрушивает на мои бедные уши такой поток цыганских слов, что в панике сбрасываю звонок.

Этот язык может быть грубым. Наверное, как и любой другой язык на планете, но голос старой цыганки и вовсе превратил речь в жуткое проклятье. Волоски встают дыбом, я потираю предплечья и подавляю желание перекреститься.

Ба-Ружа звонит снова. Беру трубку и говорю:

— Я не хочу ссориться. Простите, я вас люблю, бабушка, но ссориться не буду! — После чего сбрасываю.

Мобильный разрывается! Звонки поступают в том числе с неизвестных номеров, с европейских… Я понимаю, что это работа. Мне хотят предложить работу.

Когда ба-Ружа звонит в четвертый раз, я вновь сбрасываю, крепко сжимаю телефон. Не все в этой жизни можно решить кровавыми простынями. Далеко не все.

Эйфория по-прежнему кружит голову, но при этом я ощущаю себя будто слегка… подавленной. Пришибленной? Какое-то посленовогоднее похмелье, когда просыпаешься первого января и понимаешь, что, несмотря на громкие тосты и пожелания счастья, ничегошеньки не поменялось. Все то же самое вокруг. Тот же дом, тот же старый диван колет поясницу. Храп пьяного отца из спальни, мать злая гремит посудой, Киря пялится в телик, в котором те же самые звезды. Все как было. И вообще никакого чуда.

Я ждала этот шанс, возможно, всю жизнь.

Обложка есть. Звонки есть. А сама я… прежняя.

Как бы Максим поступил на моем месте? Вряд ли бы раскис и сдался.

Поэтому собираю волосы в хвост, распрямляю плечи.

Что ж. Жизнь продолжается. Я жму на газ и поворачиваю в сторону дома.

У ворот припаркован только внедорожник мужа, Папуша уехала, мне не показалось. Интересно, это она успела рассказать Ба-Руже? Шустрая какая. Или Максим всех обзвонил, пожаловался?

Захожу в дом. Тут все по-прежнему, но при этом как-то иначе. Атмосфера поменялась?

Я снимаю ботинки, пальто. Глажу встречающую Луну, а потом подхватываю на руки Виту. Целую ее пухлые щеки, сладкую шею. Вита тут же начинает нервничать, тычется в грудь — долго меня не было, проголодалась.

Максим сидит в гостиной на полу и строит из кубиков башню. Уже один, без дочери, та у меня в объятиях. Быстро отмечаю, что осколки убраны.

— Ты запускал робота? — первой нарушаю молчание. — Вита ползает, не дай боже порежется.

— Да, конечно. На четыре раза, — произносит он. — Поднимает глаза.

Отворачиваюсь. Я сказала про развод — он разбил сахарницу, но ничего не ответил. Нужно сказать еще раз. Наверное.

От волнения колет кожу, слова стынут на языке. Не понимаю, почему на душе горько? Брак фиктивный, я знала, что все к тому придет.

— Хорошо, спасибо. Я уложу ее на дневной сон.

Мобильник сигнализирует об очередном входящем, я принимаю вызов и, отвечая на череду вопросов, поднимаюсь с дочкой по лестнице.

В кровати Вита крутится, никак не заснет, пока я даже вполголоса говорю по телефону. В итоге ничего не остается, кроме как отложить мобильник.

С трудом гашу раздражение.

Целую дочку в лоб и машинально напеваю нашу любимую детскую песенку. Вита улыбается, а потом начинает подпевать. Невпопад, конечно, совсем по-детски, но это так мило, что сердце замирает, а недовольство… улетучивается. И я наконец позволяю себе расслабиться.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Спустя час дочка сладко засыпает на груди, а я, позабыв о проблемах, лежу рядом и любуюсь. Не представляю, как можно было родиться такой красивой девочкой? Такой совершенной. Нежно поглаживаю ее пальчики, щечки. Такая тонкая, нежная у нее кожа, что видны паутинки капилляров.

Когда раздаются шаги, кладу голову на подушку и прикрываю глаза. Максим заглядывает в комнату, смотрит на нас некоторое время. Долго смотрит. Приближается.

Я изо всех сил стараюсь дышать ровнее, опасаясь, что он разбудит. И мы продолжим ругаться! Но… он этого не делает. Берет плед с пуфика и укрывает нас обеих.

Становится тепло-тепло, спокойно. Едва он закрывает за собой дверь, я засыпаю.

После пробуждения мы с дочкой готовим полдник, едим. Максим работает в кабинете. Он приходит, когда мы играем на диване.

— Будешь творог с фруктами? — спрашиваю я.

— Спасибо, нет. Через полчаса нужно выезжать к родителям. — Голос звучит глухо, отстраненно.

— Ты поедешь?

— Они готовились, ждут.

— Понятно. Ба-Ружа звонила, кажется, прокляла меня, поэтому, пожалуй, в этот раз останусь дома. Дам вам возможность обсудить меня как следует, — играю бровями. В сторону Максима не смотрю даже. — Сам скажешь о разводе, хорошо?

— Хорошо. Виту соберешь? Вещи, перекус.

Он не настаивает на моем присутствии, разумеется. Все, я больше не часть семьи. Меня изгоняют.

Знала, что так будет. Понимала риски: или будь послушной, или не будешь совсем. Но все равно горько. Я их всех… всех полюбила.

— Соберу, — начинаю суетиться. — Я положу на всякий случай кашу, как развести, ты знаешь… Не давай Ба-Руже кормить Виту супом, окей? Она вечно норовит, а там такой навар… И смотри, чтобы Вита шкафы не открывала, у твоих родителей чего только нет, и иголки, и скрепки. Я уже тысячу раз просила поднять все острое и мелкое наверх, они скотчем заклеили, но для нее отклеить — легкотня. Ладно? И пусть не облизывает ключи и пульты от телевизора. Микробов вокруг полно, не убережешься, но пульт для меня… это конец света. Пусть лучше с собаками обнимается.

— Я прослежу.

— Спасибо. Я там приготовила подарочки для Евгении Рустамовны, Папуши и Эли. Захвати, пожалуйста. Ничего особенного, просто шарфы и носочки от питерского бренда. Они хорошие вещи делают, качественные.

Надеюсь, мои подарки не сожгут на костре. Честно говоря, я очень хочу поехать на семейный ужин и злюсь, что нет такой возможности.

— И… если будете крыть меня матом, то хотя бы не по-русски при дочери.

— Искренне рад, что тебе весело.

— Плакать теперь?

— У меня эта неделя забита делами. Разводом займемся в четверг, освободи первую половину дня.

— Хорошо.

— Поищи адвоката. Могу предложить своего.

— Я поищу.

Собираю сумку, кормлю Виту и… отпускаю ее с Максимом. Сама, наконец, включаю мобильник и обалдеваю от количества сообщений.

Вскоре звонит Марко, ассистент Жана, он неплохо говорит по-русски, но сейчас в голосе столько эмоций и счастья, что я едва поспеваю за мыслью.

А на следующий день, рано утром, звонит Эля.

Она делает это впервые за все время нашего знакомства, я даже не знаю, откуда в моей телефонной книге ее номер. Случайно попал, наверное. Поэтому от удивления сразу снимаю трубку.

Глава 10

Три стука в дверь. Я как раз заканчиваю говорить с Элей и произношу:

— Входи.

Дверь открывается — на пороге муж с большим букетом бордовых роз! Не успеваю обрадоваться, как он бросает их на кровать.

Блин. Не от него.

Мгновенно догадываюсь об этом. Роль курьера Максиму не идет, да и сам он явно бесится.

Вита радостно взвизгивает, Максим, увидев дочь, сразу добреет, улыбается. Подхватывает ее на руки. Прошлым вечером я нарядила Виту в белую пижамку с зайчиками, которая его особенно умиляет. На мне точно такая же. Специально так сделала.

— Доброе утро, зайчишка, — говорит Макс дочери, не мне. — Как спала? Восстановила силы за ночь?

Вита что-то отвечает, включаясь в диалог на своем языке.

— Это мне? — спрашиваю.

— Надеюсь, пока не зайцу. Там еще несколько коробок внизу.

— От кого? Была карточка?

— Не увидел.

Блин.

— Максим… я не ждала, правда…

Он берет дочку и выходит из комнаты. Дверью не хлопает, но прикрывает ее достаточно плотно. Ясно и дураку — отгораживается.

Качаю головой и падаю на подушки. Ну какой он непробиваемый! Это просто знаки внимания, и, конечно, они у меня будут! Смысл психовать?

Развод. Спокойно через него проходят, должно быть, какие-то сверхлюди. Или те, у кого нет претензий и ожиданий друг от друга. Так бывает, наверное, когда проходит любовь и остаются лишь приятные воспоминания об общих минутах.

Нам с Максимом надо так же делать, у нас дочь маленькая, но как будто не получается. Словно у обоих в душе пепелище, и мы, ведя себя как взрослые люди, походим со стороны на каких-то мимов из представления. Роли наши карикатурны, а в душе что… богу только известно.

Я смотрю на розы и злюсь! Не могу с собой совладать! На части рвет.

Вот зачем Макс их сюда притащил? Я, разумеется, не ждала, что в вазу поставит, но можно было внизу сложить. Ну что он за скотина такая! Правда решил, что я над ним специально издеваюсь, давая поклонникам домашний адрес, чтобы те прямо сюда подарки слали?!

Снова кричать что есть силы на него хочется. Безумие. Просто безумие. Я накрываюсь покрывалом с головой. Трясет. От злости трясет, от негодования. От какой-то неописуемой ярости, которая глаза застилает! Еще недавно он говорил, что доверяет. Варил для меня кофе, болтал весело. Теперь конец этому? К своему ужасу, я вдруг понимаю, что, вероятно, после развода придется отсюда съехать.

* * *

Весь день только и делаю, что придумываю, как сделать мужу больно. Хочу мстить, обижать. Я так мучаюсь, что не могу с этим справиться. Целый день как на иголках.

А цветы продолжают слать! Пишут блогеры, интервьюеры, поступают приглашения на вечеринки. Все за меня рады, все хотят общаться, работать, дружить.

Только Максим не рад. Совсем.

С дочкой на руках много дел не сделаешь, она еще и капризничает, будто чувствует, что мать на взводе. Я звоню Папуше с просьбой побыть с Витой, но та отвечает, что занята до вечера. Прохладным голосом разговаривает, что тоже обижает. Не ожидала от нее столь резких перемен. С Евгенией Рустамовной даже не пытаюсь связаться, хотя сегодня воскресенье и у нее выходной. Видимо, прошлым вечером нанянчились.

У Максима сегодня несколько неформальных встреч по работе. Он предупреждал, что в выходные на него не надо рассчитывать, но все равно бесит — он работает, а я? Мне когда это делать?

В итоге весь день с дочерью мотаюсь и только ближе к шести пересекаюсь с Папушей, отдаю ей Виту, сумку размером с дом. Потом в машину прыгаю и выдыхаю.

На встречу с подругами остается не больше часа. Вот такая вечеринка в мою честь. Когда приезжаю, они уже поели и выпили. Бегом-бегом я рассказываю, что сама не ожидала такого эффекта: сразу, без проб, предложили несколько контрактов, которые нужно, разумеется, как следует изучить. Жан пообещал, что пришлет своего человека в понедельник, тот поможет во всем разобраться.

— У тебя же муж юрист, попроси у него помощи, — советуют подруги.

— Так и сделаю, — лгу я.

Максим с радостью поможет, да. Все дела бросит и кинется читать мои контракты! Бросит он меня на съедение, глазом не моргнув. Вот какой он! Или по правилам его табора живешь, или проваливай.

Я опускаю глаза на свои широкого кроя брюки. Они очень красивые и сидят прекрасно. Раньше я думала, что состоятельные люди одеваются сплошь в громкие бренды, но на самом деле это не так. Есть огромное количество малоизвестных дизайнеров, которые шьют действительно эксклюзивные вещи. Их имена знает ограниченный круг людей. Чудесные ткани, удобство, стиль. Наверное, теперь я снова могу носить мини и скинни. Наверное, надо.

По-прежнему больно даже думать о муже и обо всем, через что предстоит пройти. Все еще не верится, что это происходит.

Эля ждет в половину восьмого в одном из кафе, расположенном недалеко от ее квартиры. Она просила увидеться прямо с утра, но у меня было несколько важных телефонных разговоров, которые, правда, благополучно сорвала Вита.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Привет, — бросаю, порывом ветра проносясь мимо золовки и падая на стул.

Усталость ощущаю ошеломительную. А еще размышляю о том, что этот разговор не нужен ни мне, ни Эле. Почему согласилась? Из всех Одинцовых младшую сестру Максима я опасаюсь меньше всего — мы никогда не ладили, и мне совсем не страшно снова с ней поссориться.

Поговорить о разводе придется и со свекрами, и с Ба-Ружей. Пусть сегодняшний вечер станет репетицией.

— Привет, Аня, — непривычно приветливо улыбается Эля. В руках коктейль держит, подозреваю, что алкогольный. — Заказать тебе выпить? Я угощаю.

— Я бы с радостью, но мне Виту кормить ночью. И я за рулем.

— Тогда чай?

Мы делаем заказ. Аппетита нет совсем, хотя я весь день практически ничего не ела. Нервы, эмоции — лучшее питание модели.

— Поздравляю с обложкой. Крутой результат, — уклончиво начинает Эля. — Реально. У меня в окружении все о тебе спрашивают.

— Спасибо, — благодарю неискренне, ожидая издевок или чего-то в этом роде.

Я хочу расспросить ее о родителях, бабушке, обо всей семье! Но не решаюсь, так как не готова слушать колкости. Обе с минуту молчим.

Эля делает еще один глоток и вздыхает.

— Слушай, мы не очень начали, но давай помиримся. — Она протягивает руку.

Я сперва вглядываюсь в ладонь, нет ли на ней краски или еще чего похуже — уж очень подозрительно. Но отказываться странно, и я пожимаю руку.

— Отлично. Фух! Думала, ты откажешь, — пожимает она плечами. — Извини, что называла тебя тупой деревенщиной.

— Ты меня так называла? — вскидываю брови. Щеки начинают гореть.

Брови Эли тоже летят вверх, она на секунду отводит глаза.

— Ты не знала? Эй. Давай, будто прошлой минуты не было, начнем сначала?

— Эля, что происходит? О чем ты хотела поговорить?

Золовка вздыхает, будто собираясь с мыслями и силами.

А я напрягаюсь. Уж не о встрече ли с Рибу она хочет попросить?

— Аня, у меня к тебе личная просьба. Не уверена, что ты согласишься, но и не попытаться было бы глупо… Фух! Ладно. Погнали. Мы с Тимуром хотим пожить вместе. Ты не могла бы убедить Максима, что это нормально? — Эля вдруг краснеет до кончиков ушей. Трясет ладонями у лица, словно наконец решилась озвучить идею. — Я это сказала!

Я на миг застываю.

— С Тимуром?

— Моим парнем. Хочу пригласить Тима на следующий семейный ужин и объявить, что мы будем жить вместе. Но ты ведь знаешь Максима! Ему это не понравится. Тимур сам предложил съехаться. Жениться мы пока не готовы.

Я вновь моргаю. История любви Эли настолько не бьется с тем, что я ожидала услышать… На миг ощущаю шок от понимания: у других людей свои жизни, которые не вертятся вокруг моей обложки.

— Поздравляю! Жить вместе — это важное решение, круто.

— Спасибо. Так ты поможешь?

— Эм. Эля, я бы с радостью, но с чего ты вообще взяла, что я могу помочь, когда дело касается гнева Максима?

— Он тебя послушает.

— Смеешься? — Машинально разрываю салфетку на тысячу крошечных кусочков.

Но на лице Эли ни намека на улыбку.

— Я буду твоей должницей.

— Мне жаль, но я даже не представляю, как бы могла к нему подкатить с этим.

— Понятно. Тогда не смею больше задерживать, — выпаливает она, начиная громко собираться. Все еще красная как рак, на глазах слезы.

Я впервые вижу ее такой уязвимой и не выдерживаю. Соскакиваю на ноги, хватаю за запястье.

— Эля… я не хотела обидеть. Поверь, если бы я только знала к нему подход…

— Если кто-то в этом мире и знает к нему подход, так это ты! — тараторит она.

Глава 11

Глаз с Эли не свожу. Где-то там, в глубине зала, тарелка звонко разбивается, голоса вокруг становятся тише, народ вертится, ищет причину шума. А мне настолько важно смотреть на золовку и ждать пояснения, что прочее не имеет смысла. Пусть хоть огнем все запылает!

— Я? — уточняю. — Я знаю к Максу подход?

Эля дергается, плечами пожимает, словно ей неприятно это признавать.

— Ну. Аня! Разве иначе он разрешил бы тебе откровенную обложку во французском «Out of fashion»? Это так похоже на моего братца! — прыскает ядовитым сарказмом. — Он сама толерантность и понимание!

— С чего ты взяла, что он разрешал? — усмехаюсь я.

Она хмурится:

— Сам так сказал.

Замираю. Эмоции и чувства консервируются. Я растворяюсь в воздухе, пытаясь осознать услышанное. Едва в себя придя, резко меняю тон и лисой-подлизой спрашиваю:

— Вчера? Да? Расскажи подробнее. Пожалуйста. Как прошел вчерашний ужин, Эля?

Мы смотрим друг другу в глаза, после чего обе возвращаемся за столик. Голоса вновь гудят ровно, народу битком. Но создается ощущение, что мы наедине. Эля тянется, чтобы не кричать.

— Ну… Вчера за ужином Макс так и заявил: «Фото Ани — это искусство, нужно понимать разницу между работой в сфере моды и порнографией», — пародирует брата.

У меня падает челюсть.

— Так и сказал?! — взвизгиваю. Пытаюсь, конечно, марку держать и не показывать шок. Но… не очень-то получается.

К счастью, Эля так занята собой и своими проблемами, что не замечает.

— Ага. И слава богу. Мама ведь уже такого навыдумывала! Что якобы ты на меня плохо влияешь и что Вита непонятно кем вырастет. Всем уже с Ба-Ружей наставили диагнозов, старые цыганки, — закатывает она глаза. — Бесят. Максим приехал и все это закончил. Он умеет, конечно.

Волоски на коже стоят дыбом.

— Да ладно.

Эля вновь хмурится. Тут до меня доходит, что она не в курсе ссоры. Мгновенно меняю тактику поведения: прекращаю обороняться и начинаю вести себя как жена Максима. Сообщаю деловито:

— Не ожидала, что он вступится за меня перед родителями. Тема такая… скользкая.

— Он всегда за тебя вступается и перед родителями, и перед всеми, — отмахивается Эля. В голосе сквозит странная детская обида, словно мы — давние соперницы. — Мама злится, но ничего не может сделать. Мне тоже поначалу было неприятно, потому что… — золовка быстро стреляет в меня глазами, — казалось, что ты его вообще не любишь. Эта внезапная беременность… А Максим — мой единственный и самый любимый брат. Самый-самый близкий из всех. — Она распечатывает зубочистку, ломает ее. — Он, конечно, перегибает со строгостью, но я знаю, что он меня любит и желает только хорошего. Я когда с Тимуром познакомилась и он начал так же меня защищать — поняла, как это важно. Тимур тоже хороший, я просто не готова бросить его на растерзание Максу! — Эля невесело смеется. — Он… такой у меня. Другой, в общем. Ну и вижу я, что ты действительно нашла к брату подход, уж не знаю какой. — Она снова закатывает глаза и чуть краснеет. — Даже не рассказывай, это ваше личное. Но, если тебе несложно, сделай так еще разок. — Сводит брови домиком.

В этот момент сестра Максима выглядит милой и забавной, впервые на моей памяти. Перемены разительны. Я, конечно, ее прощаю, но… при этом столько мыслей в голове, что та начинает раскалываться.

— А ты можешь объяснить подробнее, что вчера было? Я не смогла приехать.

Эля пожимает плечами:

— Да как обычно все. Мама с Ба-Ружей накрутили друг друга до точки кипения. И мне досталось, я там выступила в ответ. Но ты тоже извини — где Максим и где «Out of fashion»? Вернулась Папуша, мы открыли бутылку вина, потом вторую и третью. Плакали и причитали. Всю жизнь тебе расписали на будущее. Папа спрятался в кабинете. Потом приехал Максим и разогнал шабаш. Сказал, что мы ведем себя как сплетницы, что у него всё под контролем. И что вообще время другое и надо голову включать. Мама, конечно, на него тоже набросилась, но он ей быстро закрыл рот. Обожаю, как он это делает: не грубо, но без шансов на сопротивление. Заявил, что ты та же самая Аня, которую они все обожают, и что ничего не изменилось после публикации журнала. Что ты талантливая, и с этим придется смириться. Была бы другой — он бы тебя не выбрал.

Мурашки бегут по коже, аж зябко становится. Я потираю замерзшие ладони.

— Так и сказал? Прямо дословно?

— Ну да. Мы с мамой не очень верили, что вы долго протянете вместе. Но вообще, год прожить с Максимом под одной крышей и прогнуть его на фотосессию… — смеется Эля. — Если кто-то и сможет помочь мне с Тимом, то это ты. Мне, кстати, по секрету, твои фотографии понравились. Только маме не говори, у нее будет очередная истерика на тему, что мы все умрем.

— Спасибо.

— Ты на маму тоже не обижайся, у нее иногда шарики за ролики заходят. — Эля крутит пальцами у висков. — У нее такие ужасы были с первым мужем, думаю, это отложилось. Когда она сказала, что видеть тебя на пороге дома больше не хочет, она не со зла. Клянусь. Максим тут же развернулся уходить, это было так жестко, бедная Вита, она уже тянулась к бабушке и дедушке. Даже папа вступился, заявил, что маме пора успокоиться и выпить коньячку. Мне самой стало страшно, что Максим перестанет с нами общаться. И что здесь поделаешь? Тим бы на его месте так же повел себя, и я понимаю. Правда понимаю.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Кошмар. Мне жаль, что все переругались.

— Ты же знаешь, у мамы четыре родных брата в таборе и миллиард прочих родственников. Они все, разумеется, видели журнал, давай ей звонить, накручивать, дескать, родила от русского, и вот пожалуйста, сын женился на… модели. Ой жесть. Никто в таборе не различает искусство и порнуху. Ба-Руже стало нехорошо.

Я делаю пару глотков воды, а потом и вовсе осушаю стакан. Наливаю еще.

— Да уж. Представляю.

— Но Максим всем все объяснил. Реально, кому какое дело, что там говорят? Мама выпила коньяка и успокоилась, сегодня уже сама по телефону хвасталась подруге, что невестка у нее звезда.

— Правда?

— Конечно. Мы хорошие, чуть-чуть вспыльчивые, но быстро остываем, — хлопает Эля ресницами. — Макс из-за тебя разругался со всеми друзьями, даже с Басовым, а они со школы вместе. Он от тебя без ума. Пожалуйста, скажи ему, что Тим отличный парень. — Она сжимает ладони. — Мы правда любим друг друга.

Я выхожу из кафе, сажусь за руль и некоторое время смотрю в одну точку.

Он меня защищал. Заступался. Почему? Почему он так делал?

Не понимаю.

Мурашки бегут по спине и плечам. Кожу покалывает, нетерпение сжимает грудную клетку. Прокручиваю в голове слова Эли. Вряд ли бы она стала обманывать, у нее свой интерес — Тим.

Вот бы увидеть хоть одним глазком, как Максим Станиславович говорит родной матери и Ба-Руже, что они не разбираются в искусстве! Даже представить себе не могу такое.

Улыбка широко растягивает губы. Я ударяю в ладоши несколько раз и вновь пропускаю через себя разговор. Ух! Максим за меня заступился, несмотря на ссору, на обман. Он им всем сказал, что это с его разрешения.

Дух захватывает.

Следом вспоминаю о дочке и звоню Папуше. Та у нас в гостях, сообщает, что всё в порядке, Вита купается, скоро будет ужинать. Бутылочка у них есть.

Максима еще не вернулся, до сих пор на работе, наверное.

— Если она откажется, позвони, хорошо? Я приеду в течение часа.

— Конечно.

— Спасибо большое, милая Папуша!

— Да не за что. Кстати, спасибо за шарфик, очень мило.

— Рада, что понравился. Я тебя сильно-сильно люблю, — говорю торопливо и, не став ждать ответа, сбрасываю.

Навигатор показывает, что пробок в мою сторону нет. Долечу быстро.

«И я тебя», — приходит от Папуши.

Вновь улыбаюсь, вытираю ладонями щеки. И все же, почему Максим заступился, никак понять не могу! Почему сделал так, чтобы они все приняли меня и мою профессию?

Нужно выяснить немедленно. Прямо сейчас. Иначе… взорвусь от нетерпения!

Если я сделаю небольшой крюк до работы Макса, то опоздаю максимум на полчаса. Хочу его увидеть. Мы должны поговорить на нейтральной территории, не дома и не при дочери. Нам надо хотя бы раз после рождения Виты это сделать.

Выжимаю педаль газа.

Если он хотя бы на двадцать процентов думает так, как сказал родителям, то, может быть, нам необязательно разводиться?

Надо поговорить. Просто поговорить.

Светофоры на моей стороне — долетаю быстрее, чем планировала. Время позднее, поэтому место на парковке найти легко.

В этом здании я была раза два за все время, и то будучи беременной, но охранники узнают и пропускают. Поднимаюсь по лестнице, на лифт времени нет.

Зря, наверное, я наговорила Максу эти злые слова! Как бы там ни было, он единственный, кто с самого начала всегда был на моей стороне. Что бы ни происходило. И на яхте, и перед родными, друзьями, врагами… перед всеми. Пусть не любил, но чувства — это только наше с ним дело. Перед другими он был мне мужем.

Почему-то я обо всем этом забыла. О его словах поддержки, примерах из жизни, советах и постоянной похвале. Забыла о родах, самом страшном и прекрасном дне в жизни, когда Максим тоже был рядом. Постоянно. От обиды и боли я вмиг позабыла все хорошее. Обесценила. Теперь вспомнила и устыдилась. Мы справимся без адвокатов, даже если развод неизбежен. Мы обязаны договориться!

Нужный этаж.

Коридор пустой — вечер воскресенья, все дома с семьями. Развязываю шарф, расстегиваю пальто. Жарко! Стараюсь идти потише, но все равно шаги дают эхо. Я думаю о том, что пусть брак и фиктивный, но мы обязаны выполнять клятвы, данные в загсе. И Максим выполняет.

Надо сказать, как важна для меня его поддержка и как трудно мне было бы без нее.

Марии Александровны, его секретаря, на месте нет, поэтому подхожу сразу к кабинету и стучусь. Толкаю. Заперто.

Оттуда свет идет.

Я стучусь еще раз. В груди как-то больно вдруг сжимается. Поднимаю кулак и ударяю громче. Потом еще и еще. Я буквально долблюсь в дверь!

Сердце гулко бьется. Почему-то становится дурно, я стягиваю шарф с шеи и запихиваю в сумку.

Когда вновь поднимаю руку, чтобы продолжить, замок щелкает и дверь открывается.

Максим стоит передо мной в рубашке, без пиджака. Это я как-то сразу улавливаю. Верхние пуговицы расстегнуты.

— Аня? — По лицу считывается изумление.

И еще другие эмоции, не разберу сразу какие, но их много, и все они — тяжелые, мутные.

За его спиной шум. Приподнимаюсь на цыпочки и пытаюсь заглянуть через плечо. Максим выходит ко мне, закрывает за собой дверь плотно. В этот момент я все понимаю и мир в очередной раз рушится.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Глава 12

Отворачиваюсь, глаза опускаю. Это невозможно. Просто невозможно вынести. Топ-модель Аня Февраль в действительности состоит из битого стекла, обтянутого кожей.

— Я не вовремя? — бормочу. — Домой поеду, там Вита…

— Ты зачем приехала? Что случилось?

— Не имеет значения. — Шаг назад делаю.

— Нет уж стой. — Максим берет за руку.

Освобождаю ладонь тут же, не грубо, но решительно, меньше всего на свете я хочу касаться его. Тогда он обхватывает запястье. Фиксирует сталью, не пускает.

— Погоди. Пойдем-ка поговорим, — тянет в сторону.

В сторону соседнего кабинета, где восседает его юридический отдел, кажется. Или там конференц-зал? Не помню. Внутри стекло битое, оно не дает двигаться, дышать не дает. Болит все. Тело болит, душа кровоточит.

Я думаю о той роковой женщине, которую упоминала Ба-Ружа. Что ради нее Максим и связался с Кале, ради нее все и было задумано. Я не видела ее, но знала, что она где-то есть в этом мире. Как-то сразу понимаю, что сейчас — здесь, за дверью.

Дыхание перехватывает от черной, мертвецкой ревности. Я хочу ее, суку эту, ударить. В драку готова кинуться! Не леди я, а обычная деревенская девка сейчас, которая хочет оказаться на ее месте! А раз нет — значит, мстить. Мне вообще ничего в жизни не нужно. Карьера, друзья, деньги… — по фигу.

Лишь бы он меня любил. Вот так же, как ее, любил!

Зависть бьет градом. Следом я думаю об Олесе, невесте бывшей, которую Максим выбрал и по которой скучал.

Он открывает соседнюю дверь, включает в кабинете свет, жестом приглашает.

А я делаю рывок обратно на полной скорости! Кто бы там ни был в эту минуту, я ее хладное тело в землю зарою!

Муж ловит на полпути за талию. Выкручиваюсь, бью его, ногами в воздухе болтаю. Он поднимает выше, как куклу. Дерусь, кусаюсь!

— Тише-тише-тише, — успокаивает.

От чего еще сильнее вдребезги! Он пытается тащить — я змеей извиваюсь.

— Кто там у тебя? — психую, опять бью его. — Кто там прячется?

Слез нет, хватит уже, выплакала. Я впадаю в истерику и не хочу себя останавливать. Не могу, не буду!

— Аня, камеры. Аня…

Да пошел ты со своим статусом!

Едва Максим ослабляет хватку, вырываюсь. Он тоже злится, я — так и вовсе вулкан действующий.

— Кто?! Цыганка твоя?! Та самая?! Это ее черные волосы на твоей одежде?

— Конечно же, нет! — рявкает.

Не верю. Ни одному его слову не верю! Указываю на дверь его кабинета и ору:

— Покажи! Я хочу видеть! Ту хочу видеть, после которой ты любить разучился. Покажи мне ее!

Глаза вскидываю, и мы в ярости пялимся друг на друга. Внутри такие взрывы, что кости — в крошку. Сердце тарабанит, чувствами захлебываюсь. А потом что-то холодное под ребрами вспыхивает и по венам разливается. Я вдруг понимаю, что это конец. Та самая точка невозврата.

И он это понимает тоже.

На миг тихо становится. Звуки во всем мире умерли. А может, мы оглохли? Тишина опустошающая, тишина — как конец всему. Сердце больше не бьется, кровь не течет. Мы с Максимом — теперь по отдельности?

Может, дура я полная. И мама, и брат это в лицо не раз еще скажут. Живу как в раю, всё при мне, муж на руках носит.

Будь на его месте другой — и сама бы так думала. Девочке из колхоза повезло несказанно, из разваленной хибары в замок угодила!

Но не могу. Не с ним. Только не с ним играть в семью.

Я просто больше не в состоянии.

Лед по венам. Я, конечно, умру и не один раз, по мужу тоскуя, но уже не вернусь никогда. Что бы ни было — не вернусь!

И судя по реакции, он это знает. Воображаю, как в следующий миг разворачиваюсь и ухожу. Как Максим шлет вслед напутствия. Как брак разбивается всмятку — не сохранили. Я представляю финал нашей истории. И молчу.

Стою как вкопанная.

Максим… тоже стоит.

Мы оба, бешеные животные, тянем. Мы… будто осознанно оттягиваем тошнотворно предсказуемую концовку.

Горячка чуть спадает, и становится страшно. Звуки резко включаются, какой-то шум сирены с улицы, гудение кулера. Голос Максима:

— Аня, пожалуйста.

Угрожает? Просит? Не понимаю.

Он подходит, берет за руки. Смешно становится — и правда же чуть в драку не кинулась! Вот же глупая. Будто это помочь может.

Макс в глаза смотрит четко, гипнотизирует. Он это умеет.

— Девочка моя, пойдем-ка обсудим ситуацию. Вот это да.

Я качаю головой. К черту его магию. К черту всё!

Шаг назад от него.

— Если ты не покажешь, все закончится. Богом клянусь, под твоей крышей ночевать не останусь. Что бы дальше ни было. Что бы ты со мной ни сделал. За решетку хочешь? Сажай! Ногами бей! У меня внутри сплошная рана. Ну кто там? Олеся? Цыганка та? Кто?! Просто скажи и отпусти. Просто сделай это.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Мы у черты. Перешагнем ее — и фиктивный брак рухнет. Никогда так близко к краху не были. Все, что построили, в воздухе зависло, над головой моей. Крошечный шаг — и обрушится.

Трясет. От ужаса зубы стучат. Как же я могу потерять Максима навсегда? Разве переживу, если увижу с другой? Но и так тоже нельзя. Живые люди — они не уголь, они дышат и кровоточат.

Я так растеряна!

— Ни первая, ни вторая. — Он снова подходит. Лицо мое обхватывает, в глаза заставляет посмотреть себе. Паникует будто.

Тоже черту чувствует? Понимает, что все, заступили? Почему тогда нервничает? Зачем ему это? Отпусти. Какая тебе разница! Отпусти, раз не нужна. Умеешь ты и словами рубить, и точки ставить. Ты все-все умеешь, это для меня впервые.

Брови вместе свожу, ожидая всего на свете сейчас. Внутри крошка, хуже уже не будет.

Он говорит мне:

— Малыш, малышка моя.

Ладони его теплые, уютные. И это — просто ужасно. Слушать и хотеть верить. Дура из Упоровки в столицу приехала на автобусе и в сына посла втрескалась. Дура набитая.

Максим нависает, в глаза смотрит:

— Тебе это не надо все. Ты чистая, хорошая. Тебе это не надо.

— Надо, — шепчу. Пялюсь на него. — Ты не понимаешь, как сильно мне это надо. Ты совсем ничего не понимаешь! Я просто хочу уже понять. Мне надо это понять! Макс! — Обхватываю его руки. — Максим, Ману, или ты мне показываешь, или я уезжаю с Витой. В гостиницу, в Упоровку, к твоим родителям… плевать! К кому скажешь, туда и уеду. Но с тобой не останусь. Ни секунды не останусь. Не делай из меня дурочку.

— Блядь, — говорит он беззвучно. — Как хреново вышло.

Мы так и смотрим друг другу в глаза. У него там пламя белое, уничтожающее. А еще я вижу горечь, кожей ее чувствую через касание, она от него ко мне перетекает по невидимым линиям.

Волоски стоят дыбом. Я сжимаю его руки сильнее — он головой качает. Мы оба состоим из горечи.

Максим как будто отпускать не хочет.

Почему? Любви-то нет, он так и сказал перед самой свадьбой, когда мы поговорили по душам. Когда я призналась, что случайно подслушала разговор с Ба-Ружей. Хотела молчать сперва, но как его увидела, все и вылепила, прямо в лицо. Стояла в белом платье, с прической, перед ним в загсе.

Макс тогда дверь кабинета на ключ закрыл, и мы говорили. Долго. Чуть не опоздали ко времени. Я призналась, что в своей жизни дважды занималась любовью, но при этом оба раза… без любви. Парадокс. Не любили меня. Я сказала ему, что живая. Что из плоти и крови состою! Что не надо со мной просто так! Что я настоящий человек! Не могу я просто спать с мужчиной, я мечтаю тонуть в чувствах. Что мне именно это надо! Настоящую любовь — яркую, вечную. И не меньше! Что я не могу. Просто не могу по-другому! Иначе выжжена. Такой и чувствовала себя — деревце сожженное, только Вита и грела внутри.

Он расстроился. Сел в кресло, лицо потер. И посмотрел на меня своими черными, но совершенно пустыми глазами. Наверное, впервые настоящими.

Сказал, что любви в нем, к сожалению, не осталось. Что я вся свечусь от наивности и искренности, а он — уголь, бездушный и черный. Я возразила, что это не так, я бы не полюбила уголь! На что Максим ответил, что да, не полюбила бы. Что я и не его полюбила — лишь образ в голове. Сам он — ноль. Давно уже. Что старался быть нормальным рядом со мной, но я девочка, увы, умная. Раскусила.

Глава 13

Уголь-уголь-уголь.

Изо всех сил сжимаю его запястья — они крепкие, не получается освободиться. Впиваюсь ногтями.

— Аня, Аня моя, — выдыхает Макс. Головой качает, медлит.

Я же думаю о том, что это последнее наше касание. Мысли вихрем кружат, в воспоминания заворачивают — уютные, теплые, будто одеяло пушистое. Как мы на диване валяемся, он в домашней футболке, у меня живот большой, Максим его гладит с расслабленной улыбкой, там Вита потому что, дочка наша. Или как на кровати лежим, выжатые очередной бессонной ночью. Я Виту кормлю грудью, он рядом. Стеснения нет, уже не до интимных идей. Мы просто оба счастливы, что она ест и не орет. Маленькая родилась, а громкая, как сирена. Как он в лоб меня тысячу раз целует, встречает, провожает…

Я смотрю на мужа и наконец плачу. Ну как же так! Ну почему он не смог полюбить меня?! Я бы ему все дала. Вообще все!

Мир кружится.

— Надо было позвонить, — говорит Максим.

На что бы он пошел, чтобы этой сцены и новой боли не было? Специально он никогда бы не причинил мне боль. Может, и уголь бездушный, но о нас с дочкой — всегда на максимум.

Секунда, вторая, третья.

Я сильнее впиваюсь ногтями в его кожу. Смотрю в глаза. В эту минуту мы все еще есть друг у друга. В эту минуту мы… пока еще семья, да?

— Отпусти меня.

— Я для тебя все сделаю, — произносит он. В упор пялится.

Вот и ответ на вопрос.

Все. Все сделает.

Захлебываюсь и головой качаю. Не понимает он, что мне по-настоящему надо. Ничего не понимает.

Да и я уже запуталась. Зачем ему эти отношения? После тайной фотосессии, обложки, после того как ему и цыгане свое «фи» высказали? Зачем он сейчас пытается?!

Отстраняюсь.

— Там… так. Не первая и не вторая, давай просто уедем домой. — Максим берет мою ладонь как-то особенно бережно.

Качаю головой:

— Не верю.

— Слово тебе даю.

— Я тебе не верю! — повышаю голос.

Он взмахивает руками, трет подбородок. Нервы с катушек смотаны, мы обречены.

В день свадьбы я ему заявила, что жизнь без любви — существование. Он усмехнулся и посоветовал попробовать влюбиться. По-взрослому и не взаимно. И тогда снова сказать свое мнение.

И я не знаю! Правда в эту минуту не знаю, что лучше! Просто жить на свете или гореть вот так. Гореть каждый день, зная, что он горит по другой.

Максим подходит к своему кабинету. На миг скручивает бессознательная потребность остановить его. Закричать безумной птицей, кинуться, на шее повиснуть. Домой, поехали домой! И впрямь, сбежать, сделать вид, что все в порядке, что там никого не было. Просто быть с ним… каждый день, каждый вечер. С меня будто силой стаскивают самое любимое одеяло, оставляя в том, в чем была до роковой встречи на яхте.

Становится холодно.

Он открывает дверь, заходит.

— Ты почему в таком виде? — произносит спокойно, но с нотками раздраженного разочарования.

Я воображаю себе прекрасную полуголую цыганку. Момент настал, та самая встреча. Это должно было случиться однажды. Семеню за мужем, приподнимаюсь на цыпочки и вижу… девицу. Знакомую. Но это не Олеся. И не цыганка точно.

— Думала, ты вернешься… — оправдывается она.

— Ты в своем уме, моя жена приехала! — качает головой Максим. Взмах руки: — Иди уже.

— Ой!

Красивая, как девочка Хью Хефнера. Она запахивает платье и, неловко поздоровавшись, выбегает из кабинета. Чуть ошалело провожаю глазами. Она не такая, как я. Аня Февраль — безликий холст, меня можно одеть и накрасить как угодно. А можно и отвернуться, странная. Эта же дамочка — красива именно так, чтобы вызывать похоть у мужчин.

А потом я ее узнаю. Ситуация перестает казаться трагичной, внутри такая ярость вспыхивает, что сама залетаю в кабинет, хватаю со стола пачку бумаг и швыряю в стену. Следом какие-то ручки, статуэтки. Я в бешенстве! Это из-за нее наш брак развалился?!

— Ты совсем уже, что ли?! — кричу как потерпевшая. — Ты что творишь?! Ты… спишь со своей тупой секретаршей?! Как ее… Дура эта набитая!

— Это не моя секретарша. — Максим закрывает дверь и для верности загораживает ее спиной. Отсекает пути к спасению.

Да по фигу! Я никуда и не собираюсь!

Я просто вне себя от злости! Уже все придумала — что он страдает по своей бывшей, как они воссоединяются в объятиях друг друга наконец-то! Что я им мешаю и все такое. А он… просто ебет секретаршу в воскресенье, в конце дня?!

Последнюю фразу выдаю вслух.

— Она не секретарша. Аня, блядь. — Максим устало трет виски. — Я вымотан, у меня дел до жопы, объемы пиздец, — указывает на стопки бумаг. — У моего секретаря, Марии Александровны, тридцать лет трудового стажа. Даже если бы я спятил и решил ее выебать, ей было бы некогда. Мы не в кино находимся, в реальной жизни никто не трахает своих секретарей.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Я трясу руками в немой истерике.

— Ее зовут Ада! Вспомнила!

— Она из отдела кадров. Не секретарша. Не моя.

— Да какая разница! Ты трахаешь ее в свободное время у себя в кабинете!

Хватаю очередную папку, когда Максим подходит и ловит меня за руку, останавливая. Наши глаза встречаются, и видно, что уголь у него внутри раскалился до предела. Мужу или надоело извиняться, или я перегнула… Он тоже в ярости. Сжимает зубы, выдергивает из моих рук папку и… сам швыряет ее на пол.

— А кого мне трахать, милая, в свободное время в своем кабинете, если моя жена на меня даже не смотрит?

— Тупую девицу из отдела кадров! — подсказываю. — С большими сиськами!

— Да хоть бы и ее! Мне, блядь, некогда скакать по клубам в поисках телок. Ты не видишь, сколько у меня работы?! Я домой приползаю! Хоть бы раз встретила и обняла, спросила что-то! Тебе плевать на мои дела, на мою жизнь и на мой член. Извините! Есть те, кому не плевать. — Макс психует. — Их, поверь, тысячи! Только пальцами щелкну — прибегут.

Я моргаю. Вот это да. Он типа… хвастается сейчас?

— Вот и трахай их всех.

— И буду, не сомневайся.

— Козлина.

— Аргументируй. Девочка. Свои постоянные оскорбления, — цедит сквозь зубы.

— Сам сказал, что у тебя жена есть, — выдаю я на одном дыхании. — Живая и здоровая.

Секунду мы пялимся друг на друга как голодные звери. Молча. Агрессивно. Потом Макс моргает, чего, признаюсь, не хватало. А то казалось, что превратился в нечеловеческое существо.

Еще через секунду это ощущение возвращается.

Муж делает шаг ко мне. Нависает, пугает. Здоровый, гад, а мы здесь наедине. Ада-то у-бе-жа-ла! Приходится отступить. Он снова приближается, и в этот момент становится действительно жутко. Не потому, что ударит или что-то такое. Мне страшно, потому что я не представляю, что он может сделать со мной сейчас. Напрягаюсь максимально, одновременно умирая от любопытства.

— Есть жена? Да неужели? — тянет он. Прищуривается.

Сглатываю. Мурашки проносятся по коже, и кажется, что в здании вмиг отключили отопление. Зябко.

Макс быстро оглядывает меня с головы до ног, возвращается к глазам. Гипнотизирует, намертво держит внимание. У самого они пылают черным. Точно угли раскаленные! Тело напряжено, плечи, грудь, шея… Кадык дергается. Его тело — пышет жаром, и это, похоже, моя заслуга. Вывела. Мы — нервы оголенные. Мы два пламени.

Дикий страх сжимает все внутри. И сразу приходит мысль-спасение — напомнить про дочку. Я всегда вострых ситуациях перевожу тему на Виту, муж тут же обрывает себя и смягчается, превращаясь из темпераментного цыгана в доброго папочку… нам обеим.

Сейчас же он идет на меня. Или разорвет на части, или… еще, блин, что-нибудь сделает! От этого понимания настолько не по себе, что я начинаю кусать губу.

Дверь… заперта. Да и попробуй мимо него проскочи.

Отступаю, пока бедрами к подоконнику не прижимаюсь. Оглядываюсь — за спиной окно. Макс все еще за руку держит, зафиксировал намертво.

Я открываю рот, чтобы напомнить ему про Виту, и… вдруг впервые прикусываю себе язык.

— Ненавижу тебя! — выплевываю в лицо. — Ты мне жизнь ломаешь снова и снова.

— Эту песню я слышу стабильно раз в неделю, — выдает Максим резко. — И тем не менее ты здесь, снова отслеживаешь, где я и с кем. Снова сцены закатываешь.

— А ты имеешь секретаршу. Из отдела кадров.

— Имею. Сегодня вот не закончил.

Открываю рот. Закрываю. Руку выдергиваю из захвата и потираю ее. Муж в это время резко подхватывает под бедра, и пикнуть не успеваю, как на подоконник плюхает.

Глава 14

Максима резко становится много. Сам воздух теперь состоит из его запаха и энергетики. Для меня, ищейки, это как перешагнуть допустимый предел. Так близко других людей мне не надо. Тут либо страстью захлебнуться, либо отвращением.

Оттенков не существует.

Если мы ссорились раньше, то всегда на расстоянии. Сейчас он нависает, а я слишком расстроена, чтобы стушеваться. Кровь кипит, на душе прожженные углем дыры.

Он ее трахал. Шлюху эту трахал прямо сейчас! Прямо, мать его, пять минут назад в этом кабинете!

— Мне тоже хочется, — выпаливаю в лицо. — Тоже хочется кончить.

Макс наклоняется ниже. Если бы я резко не отстранилась, губ моих коснулся бы. Совсем охренел, видимо.

— Так скажи, — выдыхает.

— Что?

Он все-таки касается губами губ. Говорит так, что каждое движение кожей чувствую.

— Попроси, если хочется. — Тембр плотный, низкий.

Я вздрагиваю.

Максим тут же действует: бедра мои сжимает. Да так сильно, что от неожиданности шумно выдыхаю. Ему в рот прямо. Довольно ухмыляется, грязный ублюдок.

А потом дергает на себя, сам наваливается, и так выходит, кажется специально, что в мою промежность врезается его пах. Твердый, горячий. Макс вжимает в себя, а у меня там внизу все нежное такое, что больно от грубости. Совсем не так все было во второй раз, я, дура, думала, он нежный и ласковый по сути, а он… вот какой. Грязное животное.

Мгновенно теряюсь, я таким забыла его… В наш первый раз решила, что им управляет трин.

Сама реагирую! Как жена на мужа, выбранного сердцем.

На козла этого снова реагирую, как и на яхте, как и всегда. На его сильное тело, на уверенность, сексуальность. Потому что хочу. До смерти его хочу, хоть нежно, хоть грубо. Хоть как-нибудь уже. Желание такое сильное и яростное, что я опять теряюсь. Понимаю! Вмиг понимаю всех женщин, что под напором страсти себя забывали. Вот оно как бывает.

Это вдруг появляется в воздухе — похоть. Вязкая, отравляющая, но такая сладкая. Не любовь, не нежность. Лишь бешеная потребность и нетерпение. Максим быстро, умело расстегивает пуговицы на рубашке, и его запаха становится больше. Грудь твердая, густая темная поросль по ней, дорожка широкая вниз. А я… как будто другой стала. Не пугаюсь, не отшатываюсь от мужика, как раньше было.

У меня тело пылает, между ног болит аж. Он целоваться лезет. Ну уж нет, не после шлюхи. Отворачиваюсь демонстративно, нос задираю — со мной нельзя так. Он тогда в шею впивается. Да так, что на месте обмираю — в жар и холод бросает, пот между лопатками каплями вниз. А Макс лишь вдыхает жадно, тоже реагирует.

Губы у него влажные, горячие. Я громко сглатываю слюну, а он свою на мне оставляет не стесняясь.

Господи, как стыдно и грязно. Как унизительно после той шалавы.

Он находит какую-то точку на шее, и я не могу сдержать громкого стона, граничащего со вскриком. Удовольствие простреливает до нежной области между ног.

Максим вздрагивает сам. Вздыхает громко.

Не нежничает совсем. Пиявкой присасывается, к тому самому месту. Нашел и пользуется, скотина. А меня ломает снова и снова. Тело так хочет, меня распирает, он лижет мою шею, трется пахом. Я вцепляюсь в его плечи.

Макс прямо сейчас меня доламывает. Гордость мою в грязь втоптал и пользуется. Он ведь только что… на этом же самом подоконнике… эту дуру набитую… пихал в нее свой член. Ему все равно кого, он пустой, любви нет… животное…

Боже, как он целует шею. Ласкает. Пальцы всюду проходятся, касаются. Он дышит на меня только. Я об этом думала, столько ночей мечтала. В беременность, когда гормоны жгли, когда нестерпимая жажда его тела просыпалась, Максима представляла и себя трогала.

Он просовывает между нами руку и через слои одежды нащупывает половые губы, прижимает к ним ладонь. Трогает. И меня пронзает оргазм. Да такой, что ахаю. Прикусываю губу и зажмуриваюсь, проживая эти сильные спазмы, что волнами проносятся по всем клеткам. Стыд какой, господи. Я кончаю с рукой мужа между ног, умирая от сумбура чувств, не понимая, зачем живу вообще без этого удовольствия каждый день.

Сжимаю его плечи. Так злюсь! Когда спазмы ослабевают, осознаю, как сильно злюсь на него! От сладкого оргазма тот еще осадочек — словно в грязи вываляли.

Макс, к счастью, не догадывается о моей слабости, иначе бы точно высмеял. Он тянется к моему туго застегнутому ремню, а я пропихиваю руки под его рубашку и с наслаждением царапаю кожу — сильно. Смачно. Чтобы если разденется перед очередной — та видела, что не единственная. Обхватываю ногами его торс и вжимаю в себя.

— Блядь.

Максим ударяет ладонью по подоконнику, обнимает крепче, фиксирует и толкается бедрами. Снова так резко, что по нежной, еще пульсирующей плоти боль расходится. Но откат потом — кайфовый.

Запрокидываю голову и гортанно смеюсь.

— Больно, что ли? — издеваюсь.

— Ногти тебе подстрижем, — усмехается.

Опять пытается в губы целовать, но я отворачиваюсь. Он снова накидывается на шею, теперь с другой стороны. Ведет языком — влажный широкий след оставляет. Прикусывает! Втягивает в себя кожу.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Как он там говорил? «Выебать»? Вот этого мне сейчас и надо: между ног мокро, там все пульсирует, ждет, будто я больна этим мужчиной смертельно. А может, так и есть? Увидела на берегу мокрым, запыхавшимся — и все, дальше жизнь как в тумане вокруг него одного.

Максим опять толкается в меня, теперь мягче, но требовательнее, а я делаю движение бедрами, потираясь об него. Честное слово — ма-ши-наль-но-е. Он снова начинает бороться с моим тугим ремнем — как-то злобно, остервенело. Но там фирменная застежка, без определенного знания не справиться.

Хочу, чтобы Макс трахнул меня, каждой клеткой истомившегося тела хочу! А душой? Чего я хочу душой?

Может, по происхождению я и не цыганка, а обычная девка, у нас так скучно в деревне было, что в близость с мальчиками рано вступали и какого-то особого значения не придавали этому. Но не могу я так! Не могу, и все! Хоть ножами режьте. Словно Ба-Ружа воспитывала, ну право слово!

Дрожу у Максима в руках — мягкая, горячая, податливая. Мокрая вся от нашего трения, от того, что наконец-то почувствовала, как он жаждет меня. Задрожала, в том числе там самым местом особенным среагировала. Хочу его, как жена своего мужа только хотеть может. Ждет. Своего собственного. Единственного.

Дура дурой.

Все происходит так быстро. Ломано.

Не любила бы я Макса — клянусь, отдалась бы. Потому что переспать с ним — кайф, знаю, это было дважды, по-разному, но идеально. Однако я люблю его и снова о свою любовь спотыкаюсь.

Он два раза просил о близости, и я не отказывала. Что было потом? Я, может, и поломанная им, но чувство собственного достоинства имею. Он сам его во мне взрастил за этот год, называя особенной.

Качаю головой. Вспоминаю все обиды, все его измены — и прежде всего вот эту, свежую. Максим, наверное, кончить не успел, вот и лезет сейчас. Я накручиваю себя и зверею! Отпихиваю.

— Прекрати, — шиплю. — Прекрати немедленно! Оставь меня в покое!

Толкаю с силой, изворачиваюсь и закидываю ногу на ногу, переплетаю лодыжки, намертво сцепляя замком. Упираюсь руками в грудь.

Он застывает на этом расстоянии, дышит тяжело. Ставит руки по обе стороны от меня. Не пускает.

— Ману, — говорю. Голос звучит жалко, поэтому пользуюсь особым именем мужа. И прокатываюсь по тому, что для него важно, несмотря на всю его современность. — Ману, перестань, ты меня унижаешь. Я отдала тебе свою девственность, верность тебе храню. А ты… прямо с секретаршей… И потом ко мне?

Отворачиваюсь. Подбородок задираю гордо. Сердце колотится на грани возможного, из груди выпрыгивает.

Что сделает? Что Максим со мной сейчас сделает? Он же так возбужден! Додавит? Покажет, кто в семье главный? Как жену любить надо, а ей — мужа уважать-ублажать? Доведет до пика и домой отправит?

Я не переживу этого. Пусть убьет лучше. Не переживу! Он меня трогает только, и уже кончаю. Ну не могу я быть такой жалкой! Перед другими — по фигу, но только не перед ним!

— Аня… — Голос звучит негромко, снова хрипло, но так, будто Максим живой человек, не уголь. — Я не понимаю твои сигналы.

— Не целуй меня. Я тебе запрещаю.

Он ведет носом по моей шее, шумно втягивает мой запах, и от этого ощущения я срываюсь на дрожь. Я в нем, Макс мной пропитывается. Это так важно! Господи. Дичаю и действительно как кошка хочу на него наброситься, подстроиться, позволить. Но вместо этого качаю головой.

Он чуть отстраняется.

— Ты снова обиделась на меня?

Достаю мобильник из кармана, нахожу ту самую фотографию простыней и показываю ему. Максим абсолютно серьезен, смотрит, кивает. И я вдруг осознаю, какое имею на него влияние. Другой бы на его месте просто рассмеялся, дескать, трахнулись и трахнулись, мало ли целок вокруг ходит. А для него это имеет значение. Тупые старые традиции, но он действительно ценит, что лишил меня невинности. Что я не захотела до него прыгать по мужикам. Что гордая и верная.

— Ты меня уничтожаешь день за днем, — шепчу. Смотрю в сторону. Не на него.

— Ты просила не трогать, я берег, как умел. Не трогал.

— Ты утверждал, что моя любовь к тебе ненастоящая. А я и спустя год не разлюбила.

— Блядь.

— Не разлюбила! — выпаливаю.

Максим нежно берет мою ладонь, подносит к губам и целует. Сперва тыльную сторону, пальцы. Каждый по очереди. Потом касается внутренней стороны.

Мы друг другу навязаны. Нам надо разойтись. Самый подходящий момент сейчас: нет угрозы для его карьеры. Мне ведь очень хочется, чтобы Макс был успешным и богатым, тогда и наша доченька будет расти в достатке и любви. Можете камнями закидать, но я знаю, что такое нищета и голь перекатная, и ребенку своему этого ада не пожелаю.

Максиму… тоже. От всего сердца — только счастья. Ему тоже меня надо отпустить. Пусть не полюбил, но он был первым, и я была верна. Он уважает за это, ценит. Он… наверное, поможет и мне.

Мы зависаем на этом подоконнике.

Навязанные. Я оказалась не в том месте, не в то время. Он выпил трин. Я влюбилась до смерти.

Мои пальцы в кольцах — изящных, современных, с прекрасными сверкающими бриллиантами. На запястье несколько браслетов. На руках у меня, возможно, целая квартира в небольшом городе. Все эти украшения подарил Максим. Стоит сейчас передо мной, горячий, взъерошенный, зацеловывает мои руки. Искренне и почему-то щемяще трогательно. И мне вдруг кажется, что он так не делал никогда. А если делал — то нечасто и для какой-то особенной женщины.

Эти пробирающие поцелуи Максу несвойственны, и одновременно только от него они имеют значение. Цыган из богатой семьи, у которого девок была куча самых красивых. У которого власть в руках невероятная.

Я люблю его, но могу представить, что потом будет. Сложный он. Такие и правда, наверное, должны лет в шестнадцать жениться девственниками, чтобы мир не видеть и не развращаться. Убийство — быть с ним.

Только заглушила боль немного, только карьерой занялась… и что теперь? На те же грабли с размаху? Снова маяться — верен не верен, не мечтает ли о другой?

Мягко забираю у него руку, не позволяя больше целовать, но и не вытираю демонстративно. Это уже был бы конец, а я к такому не готова.

— Я приехала извиниться, Ману, — говорю специально осторожно. Без вызова, просто гордая, искренняя девка. — С обложкой вышло некрасиво. Как и с правами на фотографии. Я знаю, что ты заступился за меня перед семьей, и это важно. Даже не представляю, чего это тебе стоило. И понимаю. Правда. Ты все думаешь, я не знаю тебя, а я знаю. И еще. Я не хотела сегодня скандалить, только извиниться. Ненавижу с тобой ссориться. Я очень ценю твою заботу, ты перевернул мою жизнь однажды, и я… просто увидела мир другим. Благодаря тебе.

Он прищуривается. Ему не нравится. Потому что похоже на прощание.

Тело мое бедное аж пульсирует, требует жарко, нестерпимо. Максим еще рядом, опаляет, как печка на максимуме.

Поднимаю глаза. Снова друг на друга смотрим. Уж не знаю, что он там видит, но на следующем вдохе подхватывает меня на руки. Усаживается на подоконник, меня — к себе на колени. Не верхом, а когда ноги вместе, они по-прежнему замком. Макс кладет голову мне на грудь. Я… растерявшись, машинально начинаю поглаживать его, нежно ерошить волосы.

— Рибу приехал тогда с целой командой ради меня одной, мы до этого не обсуждали формат съемки, он сказал, что привезет одежду. Когда дошло до дела, я не осмелилась отказаться. То есть изначально я не планировала тебя как-то подставлять. Не думала, что это будет аж обложка! Где я и где обложка, ну правда! Я по-прежнему считаю, что фотографии красивы, но я их не планировала.

— Ты невероятно красива, и обложка — это меньшее, что французы могли для тебя сделать. Я за тебя беспокоюсь, Май.

Улыбаюсь бегло. Давно он так не шутил.

— Знаю. С тех пор как у меня появился ты, стало безопасно. Но… так дальше не может продолжаться. У меня больше нет сил выслеживать твои интрижки.

— Ты кого-то встретила?

Молчу.

— Ты мне сказала, что твой третий раз будет по большой любви. Ты просишь развод, значит, кого-то встретила?

Такой простой вопрос от него. Ух ты. Без тени улыбки.

Если бы я не знала Макса так хорошо, то решила бы, что он ревнует. А может, просто привык? Ко мне, как к интерьеру. Мы не любим свой холодильник, но при этом не хотим, чтобы сосед там что-то хранил.

Пожимаю плечами уклончиво. Но быстро добавляю:

— Я не изменяла. Клянусь.

— Знаю. Так встретила?

«Какой же ты придурок, — думаю я. — Встретила. Тебя. Как по минному полю теперь. Люблю — тебе скучно, разлюбила — ты бесишься. Просто придурок. И правда уголь. Ничего тебе не мило, ничего не нравится». Вслух же произношу:

— Наверное, я подросла. Великую любовь можно ждать всю жизнь, а может, ее и не существует вовсе. Я хочу романтики, близости, хочу эмоций и… горячего секса. — А потом просто беру всю силу воли, которая только есть во мне, всю смелость, всю боль, что испытывала из-за него. Там такой океан бездонный, что черпать и черпать. Беру это все и добавляю: — Поэтому давай разведемся.

Аж закричать хочется от паники, что он будет не моим, хотя бы номинально.

Выдерживаю взгляд. Долгий, в упор.

— Я не готов тебя отпустить, — возражает Максим. Очевидно, что тоже подбирает слова.

Сглатываю. Это самое прекрасное, что я слышала в жизни. Мы говорим о разрыве, а сами друг друга гладим. Я его волосы пропускаю сквозь пальцы, нежничаю, не могу остановиться. Потому что после развода такой возможности не будет. А он меня обнимает сразу двумя руками. Крепко. По спине ведет пальцами, нестерпимо приятно, но не показываю.

— У нас… сложились общие ритуалы, мы можем друг на друга положиться. Я тоже буду по этому скучать, — говорю нейтрально.

Максим качает головой.

— Может, подумаем еще? Покрутим? Эта девка… — начинает.

Только не это, я ведь почти забыла. Ощетиниваюсь мгновенно. Перебиваю тут же:

— Будет здорово, если ты на каких-то условиях снимешь нам с Витой квартиру. Или пустишь в московскую? Может, временно, я не знаю.

— Глупости. Вита будет расти в доме. На фига он мне нужен одному?

И снова невыносимо от его слов, от такой заботы и горечи. Но, если я сейчас ему снова все дам — он опять не оценит. Нельзя заслужить любовь, к сожалению. Ни одним местом. Уважение — да.

Он прижимает меня к себе. Не пускает. Хотя мы не миримся.

Вдох-выдох.

— Тогда съедешь ты.

С другим парнем этот фокус бы не прошел. А Максим… у меня есть фотография моей крови на простынях. Вот о чем говорила Ба-Ружа. Я ему отдалась — он взял. Потом я была верна. Вина на нем. Поэтому он все сделает, если продолжит уважать.

Пульс, если начистоту, шпарит. Я могла бы сидеть на коленях Максима вечно — гладить его, нежить в любви и ласке. Ему, наверное, это надо было в двадцать лет, когда он сам был нормальным, а не циником. Жаль, мне тогда было лет семь.

Какая несправедливость — эта ваша разница в возрасте! Вот бы мы были ровесниками и встретились.

Бросаю взгляд на столик — там два стакана с остатками виски. Усмехаюсь. Ее-то к себе позвал, угостил выпивкой, перед тем как натянуть. Сжимаю зубы. Нутро снова в узел, ярость ошеломительная. Слепит.

— Потому что я хочу свободы, — рублю наотмашь.

Брак фиктивный, а боль от грядущего развода — настоящая.

Я делаю движение, чтобы освободиться, но Максим не пускает. Тогда прикладываю усилие и спрыгиваю с его колен.

— Ты говорил, у тебя нет любовницы, — вновь взрываюсь.

Мне бы уйти гордо, а я все эту тему тру.

— У меня ее нет. — Его голос звучит устало. Словно не осталось аргументов, словно мои слова, что ему нужно съехать, Макс воспринял всерьез.

— От тебя пахнет секретаршей из отдела кадров. Ты же знаешь, я, как ищейка, чувствительна на запахи.

— Я попрошу ее уволить завтра.

— Развел тут харассмент, бедная Ада. Нашелся, блин, властный босс. Отвратительно.

— Блядь, да, — подтверждает. Будто для него это тоже открытие. Будто собственное поведение его царапает. — Пиздец.

— В любом случае это ничего не изменит, ты мне врал.

Максим тоже спрыгивает с подоконника и подходит к столу. Наливает себе выпить, делает глоток.

— Я тебе не врал. Женщины — это всегда обязательства. Единственное обязательство, что у меня есть, — перед тобой и Витой, других мне не надо. Время идет, Аня, между тобой и мной ничего не меняется. Я не могу быть просто отцом, пусть даже самой красивой девочки. У меня крышу рвет периодами, агрессии много, груша в спортзале не справляется. Я действительно хочу сохранить наш брак, но согласен: выходит херня. Мы не спим, но оба ревнуем.

Он сказал «оба».

— Пора освободить друг друга.

— Ты знаешь, я не хочу освобождаться.

— То есть тебя не парит, что я выслеживаю тебя и закатываю сцены? Не парит моя обложка и то, что я еду в Париж? Говорят, твои цыганские родственники в истерике, сиськи мои рассматривают с лупой.

— Да похуй на них.

Максим делает еще глоток. Очевидно, тема ему неприятна. Он как будто вообще не просчитывал, что делать в этом случае, словно и не собирался со мной разводиться. Выглядит огорошенным. Много ругается матом, что ему тоже не свойственно. С катушек слетел?

— Выпьешь со мной? — спрашивает.

— Дочка дома. У меня уже грудь распирает, надо бы ехать.

— Она, наверное, уже спит.

Пусть я дура полная, но не могу отказать решительно. Ищу компромисс:

— Может быть, в другой раз выпьем? Здесь пахнет сексом, ты пахнешь сексом и другой женщиной. Я очень чувствительна на запахи, ты ведь знаешь, меня может даже стошнить. Мне уже тошно.

— А ты пахнешь моей дочей, — говорит Максим с какой-то болезненной улыбкой, раньше я такой у него не видела. — И моим домом. Поэтому я не могу дать тебе свободу.

Глава 15

Макс

— Бросишь тут курить, с такой жизнью и работой.

Помощник, Денис Кравченко, громко хохочет, делая вид, что шутка удалась. Угораю над его попытками угодить боссу. Год в новой должности, а все не привыкну, как люди реагируют. Попробуй тут берега не потеряй. Все, что ни скажу, — получает одобрение.

Дома бы так.

Я выхожу из «Кии», достаю пачку и прикуриваю, по сторонам озираюсь.

— Не мыть утром машину было идеей хорошей. В принципе, в пейзаж более-менее вписываемся.

— Точно. Ну и гетто.

Кидаю зажигалку Денису, тот ловит. Закуривает тоже. Пялится на здание метрах в пятидесяти. Оно и понятно, что пялится, — высоченное, отделанное мрамором строение на фоне общей убогости смотрится дворцом. Это и есть дворец — районный суд Кале.

— Ну и что ты думаешь обо всем этом? — спрашиваю.

Напротив толпа с плакатами — согласованный пикет. Денис, чуть прищурившись и поправив очки, вглядывается в надписи.

— Требуют снести тут все к херам, — усмехается. — А что, вариант. Хотя снести будет сложнее, проще взорвать.

Я чуть не давлюсь дымом.

— Спасибо, Денис, за идею. На следующем заседании Думы обязательно вынесу на обсуждение.

— Вы, главное, авторство не указывайте, мы с женой ипотеку взяли на десять лет. Дарю вам идею безвозмездно.

— Щедро.

Полиция оцепила здание, стоит на защите судей и их аппаратов.

— Гиблое тут место, плохая энергетика, — подмечает Денис.

— И запах денег витает, да?

Еще одна затяжка, и я оглядываюсь в поисках урны. Нахожу единственную на чистой дорожке у суда. Два метра вокруг здания облагородили, а дальше гори огнем, туда приличные люди не ступают, видимо. Мусор припорошен снежком, но все равно смотрится плохо. Представляю, что тут по весне происходит.

— Мне кажется, это какая-то вонь, как из сортира.

— А ты думаешь, лесопилка таких масштабов как-то иначе пахнет? Тот самый священный запах блевоты, испражнений и ложных приговоров.

— А что мы тут делать будем? — бойко спрашивает помощник. — Надеюсь, не подметать?

— С народом говорить, — киваю на пикет. — Они тут уже неделю стоят, в снеговиков вот-вот превратятся.

— Пообещаем помочь со взрывчаткой?

— Лучше.

Откаты в Кале поражают. Отмывают и пилят деньги, глаза закрывают там, где рубить с плеча нужно. Эта кучка энтузиастов с плакатами за что-то борется, только вот у лидера их с мозгами трудно: ни образования, ни знаний — как-то все эти скучные мероприятия в школе мимо него прошли. А флагами махать — толку мало. Да и не здесь стоять нужно, а хотя бы у Квалификационной коллегии, там тоже вряд ли стрельнет, но хоть шумиху создали бы. Как бы так незаметно намекнуть… Увы, не имею права.

Я не люблю пословицы и поговорки, в своем большинстве в двадцать первом веке они давно себя изжили, но иногда, в качестве исключения, какую-то идею продолжают нести и в наше муторное время. Рыба гниет с головы — так люди говорят. И вот перед нами эта самая голова, она же географическое сердце Кале.

Из-за поворота выруливает мерс и на полной скорости летит к зданию. У дороги лужа, но мерс скорость лишь увеличивает, поднимает комья грязи. Пикетирующие едва успевают отскочить. Кто не успел, того обливает — вот и ответ на предложения и жалобы.

Авто останавливается у дорожки, и выходит судья Бобров. Весело чешет на работу.

— Ты посмотри, какой себе приятный. Сразу видно, все в жизни правильно сделал, все хорошо у человека, — цедит сквозь зубы Денис. — Я так и не понял, что мы здесь делаем?

— С людьми поговорить приехали.

Бобров замечает нас, останавливается и, очевидно, ждет.

— А если серьезно?

— Я серьезно.

— Как он вообще ночами спит, тварь убогая? Святых нет, я сам далеко не безгрешен, — вещает двадцатипятилетний Денис с ипотекой на десять лет, — но какие-то принципы иметь нужно. Деньги с собой в гроб не утащишь.

Мы несем окурки к урне. Бобров все это время переминается с ноги на ногу — наш крюк его бесит, отчего я внутренне злорадствую. Старик лет под шестьдесят, с гонором, властью и отсутствием совести. Говорят, на входной двери его дома золотая ручка. Демонстрация? Вероятно, да.

— Разве не хочется стать тем, кто принимает правильные решения? — подходит к катарсису Кравченко.

— Ему не хочется, но мы не оставим выбора.

— А что мы сделаем?

— На два шага вперед, Денис, думать труднее. Мало кто этим занимается, но мы рискнем. Бобров даже не догадывается о том, что мы его снимем.

— Как, блядь? — давится он шоком.

— Увидишь. — И продолжаю громко: — Здравствуйте. Грязненько тут у вас, урн мало.

Судья широко разводит руками и на людей указывает, дескать, те их и похитили.

Переговорив с Бобровым, мы идем к пикету, что, в общем-то, и есть цель визита. Наши не очень любят соваться в Кале, поэтому мне приходится, хотя это давно не моя ноша.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Едва подходим к протестующим и я начинаю вещать, из толпы доносится истошный выкрик:

— Одинцов! Я на твою жену дрочил вчера!

Свист, хохот, аплодисменты.

Злость — дикая, опустошающая. Она голову обносит, и первый порыв — движение вперед. Один шаг, второй. К толпе, ближе к тому, кто выкрикнул. Гнев всюду, он от нее исходит, но большая часть — внутри меня сконцентрирована, разгорается жаждой расправы. Обволакивает, требует здесь и сейчас. Блядь. Кто ты, а кто я. Какого хера ты в мою сторону пасть разеваешь, нелюдь?

С землей же сейчас сравняю.

Денис в меня глазами впивается в ожидании реакции. Все, блядь, впиваются. Мы — животные. Сам дергаюсь: нормальное народное приветствие. Быстро нахожу в толпе глаза кричавшего. Молодой цыган, смотрит дерзко, борзо. С ненавистью и желанием подраться с депутатом. Одна секунда между его выкриком и нашим зрительным контактом.

Парень предельно напрягается. Я тоже.

Идеи одна за другой. Дать в морду самому или позвать копов и указать пальцем? А так я тоже могу, пятнадцать суток и теплый прием в обезьяннике утырку будут гарантированы.

Провокация от него получит немедленный ответ.

Стоп.

Усилием воли заставляю себя вспомнить о том, что он все-таки стоит здесь, на морозе, в толпе протестующих. Губы синие, подбородок трясется.

Значит, зацепило по жизни. И сильно.

— Эй. Кто у тебя сидит? — спрашиваю громко.

Тишина пару вдохов. Переваривают.

Они видели, как я жму руку Боброву, и реагируют на это. Для них я такой же — главный враг. Дерьмо на палочке. Они не понимают, что, будь мне плевать, я бы в своем кабинете сейчас кофе пил, а не на морозе в этой грязи с ними торговался.

Когда народ вопит, что что-то в обществе должно поменяться, он обычно не заморачивается рассуждениями, кто конкретно это должен сделать. Пальцем в избранного покажите. Чей это сын, брат, муж собой должен рискнуть? А ну-ка, у кого в компании за столом сидит молодой политик? Или не сели бы с ним рядом, дерзкие?

Кто-то эфемерный, видимо, должен выбрать родом своей деятельности политику, стать тем, кого ненавидят и презирают. Винтиком в системе.

Потерять себя полностью или частями, научиться лгать в лицо, искать лазейки. Влезть, сука, в эти интриги по уши, пропитаться, дабы спустя годы получить доступ к механизму.

За каждым положительным событием, изменением, принятым важным законом — стоит кто-то с фамилией и именем, датой рождения и историей. Тот, кто чем-то пожертвовал и кого на части рвет потребность реализовать проект, который намного больше его самого.

Все эти люди хотят жить хорошо, но при этом должен быть кто-то, желательно не их родственник, кто пожертвует собой во имя их благополучия.

— Сиськи зачетные! Весь журнал залил. Пусть еще сфоткается без пуза! — новая ответка.

Взрыв реакции — злой смех, ненависть. Сученыш.

Я могу сейчас их всех засадить. Или влететь в толпу, взять за шкирку и мордой в асфальт впечатать. Первый раз, второй, третий. Между лопатками наступить, чтобы хрустнуло и в голове прояснилось, да так, что сразу вспомнится про уважение.

Полицейские подходят ближе. Смотрю цыгану в глаза и улыбаюсь. Он, почему-то перестает. А я гашу жажду крови. Животными управляют эмоции — люди отличаются тем, что научились их контролировать.

Парень отворачивается, ища поддержки. Принимается описывать мою Февраль — громко, смачно, с эпитетами, но на цыганском. Полицейские не понимают. Но понимаю я, плюс еще несколько человек. Он называет мою фамилию, кое-какие слова говорит на русском. Открывает Анины фотки на телефоне и всем показывает. Народ переглядывается.

Кровь кипит в жилах.

Этот утырок оставляет нам три варианта развития событий. На место его кулаками или наручниками поставить. Постараться перекричать своими витиеватыми, но совершенно пустыми речами. Или уехать молча. Все три роняют авторитет.

Денис смотрит на меня.

— Лошпек! — выкрикиваю на цыганском.

Падла оборачивается.

— Моя жена — шикарная женщина. Ты на нее дрочил до мозолей, а я — ебал ее всю ночь. Поэтому хлебало завали и, блядь, послушай, что тебе скажут грамотные люди.

Цыгане затыкаются и исподлобья на меня палят. Дальше говорю чушь, что-то обещаю, прошу, убеждаю.

Эта часть работы самая херовая, она ничего не меняет. Основная деятельность ведется за закрытыми дверями, с документами: мы нашли лазейки в законодательстве. Объединим улицы (народу это не понравится, но мы это сделаем), перераспределим нагрузку между другими судьями, сократим Боброва и его компашку к херам собачьим дай бог после Нового года. А потом создадим должность заново и поставим нормального человека. Уже, к сожалению, не Жору, с ним у меня все.

Вопрос пиздец трудоемкий, и чтобы добрые люди в процессе деятельности не строчили жалобы, надо их задобрить. Каким-то хитрым образом, другими словами — наврать с три короба.

Правду рассказать я не могу. Свои же сольют и в жопе останутся. Как там сказанул Кравченко: стать человеком, который принимает правильные решения?

Чем не цель по жизни?

На четвертой минуте все еще чувствую, как пульс шпарит и кровь бурлит. Почему-то оно не прекращается, хотя давно не трогают быдло-выкрики и прочая гопота из районов. Это раньше я бежал сам разбираться и право на свою жизнь доказывал. Сейчас недоброжелателей столько, что и время тратить незачем.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Меня колотит. Трясет. Пальцы замерзшие в кулаки сжимаю.

Голову снова и снова обносит тупой, упоротой яростью. Я, блядь, хочу закопать его.

Какого хера он вообще на нее смотрел?! Какого. Блядь. Хера. Он трогает мысленно мою невесомую девочку. От себя защитить ее не могу, может поэтому так яро хочу мстить другим?

Смотрю на борзого цыгана и машинально планирую, каким образом можно дать ему по роже незаметно для избирателей.

Он не сказал ничего такого, чего бы я не знал. Конечно, на нее дрочат, она слишком соблазнительна. Ее представляют, фантазируют, за счет этой невинной девочки тешат свое эго. Я умом это понимаю и понимаю зачем. Но как с этим жить, засыпать и просыпаться — не имею понятия. Решить этот вопрос вне моей власти, моих возможностей и компетенции.

Когда мы сошлись, Аня была совсем юной. Да, манкая, броская девка с самыми длинными ногами, что я видел, и пронзительным, душу переворачивающим взглядом, но даже просто хотеть такую — забить личный котел в аду. Нельзя. Малышка же.

Таких беречь, растить и баловать нужно. По-братски, по-отечески.

Абсолютно все родные и знакомые горели в стыде: Ману затащил в кровать школьницу. Вчерашнего ребенка. Разочарование в глазах отца — она младше Эли — как контрольный в голову.

Его всю жизнь моей судьбой пугали. Цыганская кровь, у посла сын родился черный — что из него вырастет? Будет ли воровать? Мою сумку в общаге перетряхивали, если что-то терялось. На меня всегда думали. Дед и бабка по линии отца так и не признали ни меня, ни Элю. После того как я впервые остался у них с ночевкой лет в восемь, они позвонили и заявили, что деньги пропали. Разборка длилась неделю, деньги нашлись в другом ящике комода, но к родителям отца мама меня больше не отпустила.

Он после новости о свадьбе так и не начал со мной разговаривать, впервые за год заступился позавчера перед матерью. Аж дух захватило, словно мне не тридцать два, а снова восемь, и отец говорит, что верит: я не брал деньги, не подставлял, не обманывал. И что никто не зайдет в мою комнату и не будет трясти вещи, пока я живу у него дома. Даже его родители.

Он всегда мне верил, до истории с Аней. Гром среди ясного неба.

Сын Стаса Одинцова так поступить не мог. Не мог украсть невинную девочку, затащить в каюту и выебать, будучи бухим, на мальчишнике. А раз сделал, значит, он… что? Конечно, легенде о музее отец не поверил ни на секунду: он после инсульта, а не после психушки.

Котла я не дождался — уже полыхал, когда в больнице врач угрожала полицией. Ане на вид, когда она без косметики и зажимается испуганно, можно и четырнадцать дать. Пиздец. Просто пиздец. Позарился. Размазало. Думал, подо мной земля разверзнется, прямиком до чистилища.

Я надеялся на это. Просил у Бога именно этого.

Вот только жизнь так устроена, что человек, который грешит, имеет дело с собственной совестью, кара настигает еще при жизни.

Подколы друзей. Совсем еще юная, малышка же. Нельзя, конечно. Даже мысли держать в голове — недостойно. За такое отец Ани мне не руку жать должен был, а морду разбить. Когда Вита родилась и я ее на руки взял, — это создание невинное, сладко пахнущее, что помещалось в две ладони, — вообще поплыло перед глазами. Если бы так с моей дочерью поступили — блядь, убил бы на месте.

Да, Аня совершеннолетняя и горячая, но хотеть ее — идти по тонкой грани морали. Глаза эти большие, наивные, смех звонкий, улыбка от уха до уха. Секс с ней — непростительно нежный для такого ублюдка, как я.

Качаю головой. В глазах всех, кто для меня важен, за исключением, может, Ба-Ружи, я выглядел стремно. Так себя и чувствовал каждый день новой жизни.

Вдобавок еще и непростительная радость из-за того, что Вита вот-вот родится, а потом родилась. Но с этой радостью я тоже ничего не мог поделать, она грела изнутри круглосуточно. Моя Вита — сокровище.

Мир раскололся на части.

Ебать Февраль. Как люблю, умею, как привык? Такую за ручку держать ровесник должен, целовать часами, смешить, в кино водить, на роликах с ней кататься — не знаю, что еще делают в девятнадцать. Я ничего такого не делал, у меня была своя война в это время.

Говорю речь, аж Денис заслушался. Сам уже нить потерял, а она ручейком журчит. Лгать нетрудно, со временем привыкаешь, даже не потеешь. Естественный процесс, как завтрак или сортир. Потом, бывает, даже не хочешь — оно само. Плата за должность.

Машинально нахожу борзого, побледневшего от холода цыгана. Он, разумеется, поверил моим словам про близость с женой, про наши ночи горячие. Заткнулся. Хотя в действительности мы с ним в равных условиях: оба вчера на нее дрочили.

Девочка-то выросла.

Глава 16

Аня

— Давайте встретимся еще раз и тогда уже подпишем, — говорю я немного неуверенно.

Малина Некрасова собирает листы контракта в стопочку, стучит ею по столу. Увесисто. Щеки горят от возбуждения, стыда и неловкости — все вышло не совсем так, как планировалось. Точнее, вообще не так.

Рано утром мы созвонились с Жаном, после чего он прислал контакт менеджера. Мой телефон продолжал разрываться, я хотела работать, но понятия не имела, как из вороха предложений выбрать те, которые меня продвинут, а не загубят.

С Малиной Некрасовой Жан сотрудничает давно. Молодая женщина, лет тридцати пяти, яркая, уверенная в себе, она много лет крутится в мире моды, сотрудничала с разными моделями и брендами. Я о ней, честное слово, не слышала, но часто бывает такое, что менеджеры остаются в тени, их имя на слуху у довольно узкого круга людей.

До выхода журнала Малина бы не заинтересовалась мною, а сегодня мы проговорили весь первый сон Виты.

Дочка проснулась минут пять назад, я взяла ее из коляски и устроила на груди.

— Конечно. Я понимаю, что вы растеряны, но долго ждать тоже нельзя. Волна идет, или ее оседлаешь, или она накроет.

— Я осознаю.

Официант приносит новый чайничек, а когда оставляет нас, Малина делает круг пальцем в воздухе и кивает на дочку:

— С гэвэ желательно будет закончить. Ребенку нечего делать за кулисами подиума. Там бывает проходной двор, мало ли что.

— Эм. Да, понимаю. Но я планировала после года, не раньше. Она пока… не готова. Да и я тоже, — улыбаюсь.

Да, Вита, наверное, выдержит, а вот я буду белугой выть. До ее рождения подумать не могла, что матери такое испытывают, но при одной мысли прекратить кормить грудью своего ребенка скручивает тоска.

— Многие модели и актрисы работали, продолжая кормить детей. Сейчас к этому относятся нормально. Да и статья Жана посвящена тому, что я рано стала мамой и взяла на себя ответственность. Может, я могла бы стать рекламой грудного вскармливания?

Малина тоже улыбается, призадумавшись. Мои романтические речи она, должно быть, переводит в цифры.

Некрасова — приятная, бойкая бизнес-леди с безумной энергетикой. Зашла в кафе — аж светлее стало. Сразу завалила вопросами, планами, перспективами.

Как-то раз к нам в гости приезжал приятель Максима, они болтали за стаканами виски, а я, беременная, сидела и слушала. Мужчины обсуждали новую книгу об экономике Советского союза. Оказывается, в те времена существовала негласная должность выбивалы. Например, государство выделяло больнице, или любому другому предприятию, оборудование, а поставки не случалось. Выбивала ехал в центр и договаривался таким образом, чтобы получить все необходимое, причитающееся по праву. На бумаге все были равны, но в действительности богаче оказывались организации, у которых смелее сотрудники.

Забавно, но именно в то время была популярна поговорка, что скромность украшает.

С тех пор, наверное, мало что изменилось. Продвигать себя самого, отстаивать права, сохранять границы — это практически профессия, такому нужно учиться. А может, эти таланты и вовсе врожденные?

Моделям тоже необходим надежный, пробивной менеджер, со вкусом и связями. Малина — эффектная и миниатюрная, она профессиональная выбивала в мире красоты.

Если я подпишу контракт, все будет идти через нее. Она избавит меня от кучи головной боли, звонков и проблем, но… за это присвоит часть моих денег и моей свободы.

— Вы тогда контракт в двух экземплярах сделайте. Я… эм, оба проверю, мало ли что, вдруг где-то опечатка, — говорю и сразу глаза опускаю. Я как будто обвиняю Малину в преступном желании.

Она пару мгновений молчит. Наверное, я бестактна, но как иначе сформулировать — представляю плохо. Я не могу себе позволить верить на слово, мой муж — опытный юрист, ему нужно соответствовать.

— Нет проблем, Аня, перечитайте столько раз, сколько необходимо. Но вообще, это типовой контракт.

Как же неловко отказывать такому приятному человеку. Я летела на встречу на расправленных крыльях, думала, текста на страничку будет. Малина обрисовала перспективы, а потом протянула стопку бумаг… боже, да там страниц сорок! Она назвала фамилии моделей, которые сейчас блистают в Штатах и Италии, достала ручку.

Я сказала, что сперва прочитаю. Приступила. На второй странице стало тяжело: язык витиеватый, предложения на абзац. Но признаться было стыдно, и я продолжала. Потом уже по диагонали. Малина терпеливо ждала, я разнервничалась, потому что времени ушло много, а решение так и не принято.

У меня есть опыт в моделинге, я много контрактов выполнила, но все они были… короткими и простыми: что сделать и какая зарплата.

Сейчас все совершенно иначе.

Еще год назад легко подмахнула бы, чтобы не показаться деревенской дурой. Но не сегодня.

— Нужно будет добавить пункты о том, что я не целуюсь с мужчинами в кадре, не имитирую близость, неснимаюсь голой или в прозрачной одежде.

— Ты уверена, что эти пункты необходимы? — уточняет Малина, переходя на «ты». — Я гарантирую, что никто тебя не тронет сверх того, что нужно по сюжету. Аня, модельерам на тех же показах легче работать со всеядными моделями. И, если будет выбор или-или, выберут не тебя.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Коко Роша никогда не снималась в белье и стала супермоделью, — говорю решительно. — Я хочу добавить эти пункты в контракт, а дальше посмотрим. Возможно, в будущем я изменю решение, но хотелось бы оставить себе возможность для маневра.

— О, ты любишь Коко? — переключается она.

— Я ее обожаю! Она мой кумир. Ее книга очень помогла мне принять и понять себя.

Малина улыбается:

— Я вас познакомлю на Неделе моды.

— Господи боже мой! — выкрикиваю я, едва не подскочив на месте.

Вита на мгновение отрывается от груди и смотрит укоризненно.

— Прости, малышка, у мамы фестиваль эмоций.

Дочка прощает, а у меня щеки еще сильнее горят. Помимо того, что Коко гениальная, она еще и мама трех деток. Нужно усиленно учить английский, так хочется с ней поболтать! Возьму с собой ее книгу, может, Коко мне ее подпишет?

— Аня, я буду ждать твой предварительный ответ завтра до обеда. Если ты согласна со мной работать, то займемся обсуждением спорных пунктов.

— Поняла. Спасибо, что уделили время.

— Тебе спасибо, бриллиант Жана. В жизни ты еще милее, чем он описывал.

Мы пожимаем руки.

Я бы еще поболтала, но пора ехать на съемки. Мобильный разрывается. Как ни взгляну на него — там несколько пропущенных. Предложения о работе сыпятся градом. Поначалу они тешили эго, но сейчас я просто в растерянности. К земле ответственностью, словно камнями, прибивает. Как из шелухи выбрать то, что действительно будет полезно?

Ошибиться страшно. Мне необходим менеджер, который будет отсекать плохие проекты.

* * *

Мы с Витой едем в фотостудию, где я буду работать с новой коллекцией бренда сумок. Директор по развитию в «СвитБэг» — потрясающий молодой мужик, он называет меня исключительно женой депутата и грозит пальцем всем, кто смеет подшучивать.

Подшучивают по-доброму, разумеется, и все вместе похоже на игру. Каждый раз, снимаясь для сумок, я испытываю большое удовольствие.

— Это кто такой сладкий к нам приехал! — ахают организаторы, завидев Виту.

— Это я! — кричу, проносясь по залу с дочкой на руках и на ходу снимая куртку.

Директор грозит пальцем тому, кто использовал эпитет «сладкий», а я весело смеюсь.

— Фёдор Ильич, я про ребенка! — оправдывается визажист Лео.

— Простите, пробки такие! И я с дочкой, за это тоже простите, но правда не с кем оставить.

Семён заходит следом, тащит объемную сумку с детским ковриком, игрушками и бутылочкой.

Мы с ним готовим импровизированный детский уголок, но Вита там сидеть отказывается. Держу ее на руках, пока красят и волосы укладывают. Тот еще труд: дочка то хнычет, то тянется за кистями, то хохочет, превращая окружающих в сметану.

Я отдаю себе отчет, что далеко не каждый бренд готов создавать столь удобные условия. Этой фирме подходит, что я жена депутата, работающая молодая мамочка, для них честь, что я ношу их сумки, но и сама стараюсь сделать все, чтобы помочь.

Оставляю Виту на коврике под присмотром Лео и девочек, переодеваюсь и выхожу к камерам. Работаю.

День такой насыщенный, что некогда о происходящем задуматься. Дела — как заплата. Кусок пластыря на пылающее сердце. Муж вчера засосов мне наставил — замазали, конечно, но они там есть, под тонной штукатурки. Не греют, а жгут, как что-то запретное, неправильное. Максим не имел права так делать. Не имел права портить мою кожу!

Было так приятно, когда он это делал.

Катастрофа. В личной жизни у меня полный кабздец. Хотеть и ненавидеть. Желать и отталкивать. Болеть до крика и трепета. И презирать себя за слабость и безумие.

Прошлым вечером, уже ночью, нас с Максимом привез домой Альберт. Едва к дому подъехали, я из машины выскочила и пулей внутрь: Вита проснулась, не нашла меня и как давай плакать! Бедная моя девочка, мой ребеночек, моя душа, мое сердце. Проснулась, а мамы нет, мать отношения выясняет, личную жизнь затеяла! Оргазмы ей срочно понадобились!

Боже мой, я ее схватила, прижала к переполненной груди. Так вместе и заснули в обнимку. Вита налупилась молока, аж икала. А я млела. Соскучилась по своему сокровищу.

Ночью спала вроде и крепко, но сны снились бешеные. То мы с Максимом целуемся, то с другой его вижу, то снова целую. То я в Упоровке и дерусь с девками дворовыми, и будто бы из-за Макса. Дурь. Все никак не осознаю, что развод впереди, что осмелилась сказать об этом.

Утром Максим уехал рано, мы с Витой только спустились, а он уже при параде. Заявил, что нужно срочно разогнать забастовку, которая набирает обороты и которая сейчас совершенно не в кассу: он там какие-то дела мутит, и нужно, чтобы пресса не раздувала.

Я фыркнула и отвернулась. Он предложил вместе поужинать — я пожала плечами.

Разогнать забастовку… Все знают, что этим полиция занимается. Бред. Постоянный тупой бред. Думала, мы утром позавтракаем и обсудим, что дальше делать, потому что его вчерашние слова, что не отпустит, прозвучали двояко.

Не знаю, как относиться. Страх, наверное, чувствую. Какие Максим примет меры? Свяжет, и в подвал? Тогда контракт с Малиной нужно быстрее подписать, она меня в обиду не даст.

Но с другой стороны — приятно. Видимо, в глубине души я все еще робко жду, что он влюбится и начнет за меня бороться. Три раза ха! Гашу порыв неуместной мечтательности усилием воли.

— Стоп! Вот это выражение лица! — Директор спрыгивает с высокого стула. — Витя, бери в кадр ее. Витя, вот сейчас. Аня, замри. Работаем, ребята. Да! Вот эта дерзость и уверенность. Это мы! Аня, сокровище ты мое. Продолжай. Лиза, как тебе?

Я перехватываю сумку, меняю позы. Вскидываю подбородок.

Дизайнер Лиза подключается:

— Да-да! Деловая женщина, уверенная в себе. Юная и неотразимая жительница большого города. Не легкомысленная. Она взяла сумку и поехала по делам. Она прекрасна и женственна, она — стиль, она лицо своего поколения. Отлично. Еще. Вот этот супер. Витя, ты всё заснял? Витя-я-я?!

Виктор Егорович, крутейший фотограф, бросает в сторону дизайнера уничтожающий взгляд, а я невольно улыбаюсь. Это вечное противостояние модели, дизайнера и фотографа. Когда каждый занят своим делом, замечательно, но, если один вмешивается в работу другого — конфликт неминуем. Люди-то творческие, обидчивые. Я привыкла к тому, что на меня могут наорать, за спиной Упоровка — обиду глотаю и работаю. Но люди с именем и славой так не поступают.

Простое замечание сделаешь, а им до мяса больно.

Виктор Егорович опускает камеру и рявкает:

— Конечно, Лизавета, я ничего не снял! Я ведь впервые держу в руках камеру, а не ежедневно двенадцать последних лет!

— А если вот так? — предлагаю я новый вариант.

Чуть более легкомысленную позу и выражение лица: у рекламщиков и маркетологов должен быть выбор.

В этот момент раздается крик Лео:

— О нет! Аня! Помогите кто-нибудь!

Визажист бежит ко мне, Вита беспомощной куклой болтается в его руках. А я от одного взгляда умираю: у нее в глазах паника. У девочки моей. Она не может вдохнуть. Подбородок на глазах синеет. Моя дочь задыхается.

Глава 17

Микроинфаркт длится долю секунды. Затем попадаю в вакуум, в какое-то параллельное измерение, если хотите, где даже воздуха не существует. Есть только я и мой беззащитный ребенок. Звуки сливаются, фон плывет.

Мгновение — бросаю сумку и лечу к дочке. Вырываю из рук, к груди прижимаю на один лишь крошечный миг — не могу отказать себе в этом. Обнимаю. Душой, сердцем ее обнимаю, под незримыми крыльями прячу, защищая от жестокого мира. Все за нее отдам. Душу свою отдам. После этого я переворачиваю Виту вниз головой и трясу за ноги. Давлю на живот, под ребра. Один раз, второй. На третий дочка делает вдох, потом кашляет и начинает рыдать.

Господи. Голос ее слышу, и руки трясутся.

Обессилев, падаю на колени и прижимаю Виту к себе. Она плачет навзрыд, а я крепко-крепко зажмуриваюсь, словно напитывая ее своей энергией, отдавая все свои силы. Если бы только это было возможно! Но будто получается: Вита плачет горько и громко, а у меня от слабости по-прежнему дрожат руки. Сжимаю ее крошечные плечики, целую вспотевший лоб, вдыхаю нежный молочный запах. Моя девочка, доченька. Душа моя, бескрайний мир.

— Я люблю тебя, как отсюда до края Вселенной. Как будто бы туда и обратно миллиард раз пролетели — вот так я тебя люблю, — шепчу тихо, сбивчиво.

Сердце колотится на разрыв, качаю свою крошку.

— Я порезала ей яблоко, — беспомощно лепечет Маргарита, — она так радовалась, ей так вкусно было, а потом подавилась. Как мы перепугались!

Я быстро заглядываю дочке в рот и нахожу зуб. Ее первый зубик, который, видимо, ночью проклюнулся, то-то она плакала так сильно. Первый зуб Виты, а я настолько увлеклась работой, что даже не заметила. Она, наверное, откусила кусочек и не поняла, что с ним делать.

Снова обнимаю. В этот момент в зал возвращается Семён, он должен был помыть машину. Перепуганный, подбегает к нам. Спрашивает, что случилось.

Я головой качаю, показывая, что без сил и не способна продолжать работу. Не сегодня.

Семён утрясает вопросы с директором: может, в выходные продолжим, если им будет недостаточно уже сделанных фото. С Витой посидит Макс…

Бедный Макс! Он поседеет, когда узнает! От одной мысли рассказать мужу — прошибает потом.

Как была в платье и тренче для фотосессии, так и выхожу на улицу, кутаю Виту в плед, защищая от ветра. Семён открывает дверь, и я забираюсь на заднее сиденье машины. Кормлю дочь. Спать ей еще рано, но, вероятно, Вита слишком испугалась — закрывает глазки и тут же сладко сопит. Глажу ее, перебираю темные волосики, улыбаюсь. Осторожно оттягиваю губу и, замерев, любуюсь на кончик белоснежного зуба. Вау. Фантастика. Я создала человека, и он функционирует. У него растут настоящие зубы. Дух захватывает. Мне только девятнадцать, а я уже создала такую крутую «штуковину», как Вита.

Помимо первого зуба, у моей дочери большие карие глаза, смуглая кожа и тонкие пальчики.

Вита родилась не похожей на меня. Время идет, и с каждым месяцем становится яснее, что от рыжей долговязой мамочки если что-то и досталось, то глубоко внутри. Опять улыбаюсь. Такая она славная, хрупкая девочка. Это магия какая-то — увидеть однажды абсолютно чужого мужчину, родить от него ребеночка, так сильно на него похожего, и осознать, что значит держать в руках собственное сердце.

Мама всегда говорила, что я пошла в отцовскую породу, у него в семье были рыжие. Получается, Вита пошла в породу своего отца? Ну и что! Это ведь, наоборот, прикольно.

Вновь нежно целую дочку в лоб и некоторое время держу на руках, прижимаю к себе, баюкаю. Не способна я отстраниться. Прислушиваюсь к дыханию.

Посидев вот так в тишине со спящей Витой, я понимаю, что сама не в порядке. Откат настигает резко и основательно. Я прокручиваю в голове те секунды, когда трясла ее, когда отключила страх и действовала, и чем явственнее все это вспоминаю, тем ощутимее ужас. Он жуткий, сродни животному. Вдруг бы не получилось? Вдруг бы не смогла? Что было бы, если бы кусочек яблока не вылетел?

Дурно. Зато плотину прорывает. Слезы катятся, я громко всхлипываю. Вита хмурится, как будто готова проснуться и разделить мои страхи. Торопливо укладываю ее в кресло, поправляю плед. Сама выхожу на улицу и мягко прикрываю дверь. Порыв ветра раздувает волосы и кусает мокрые щеки.

Я прижимаюсь спиной к машине и, закрыв лицо ладонями, переживаю этот стресс заново. Пропускаю через себя. Не дай бог пережить еще раз. Врагу не пожелаю.

Семён появляется откуда ни возьмись. Он всегда ждет на улице, пока я кормлю дочку. Подходит близко, выглядит взволнованным.

— Все в порядке, Ань?

Хороший он парень. Добрый, отзывчивый. Громко выдыхаю.

— Блин, зря я поехал тачку мыть. Не дай бог что, я бы себе никогда не простил. Ужасно себя чувствую, аж нутро горит.

— Я тоже. Никогда бы себе не простила, не пережила бы.

— Анька, ты молодец. Не растерялась, все сделала четко. — Он подходит еще ближе, голос звучит мягко, успокаивающе. Умеет Семён подобрать слова, это правда. — Поступила как настоящий боец отряда «Альфа». Я бы тебя взял с собой в разведку.

— Да конечно! — хмыкаю.

— Точно говорю. Отставила панику и сделала мою работу, причем блестяще. Следующую зарплату перечислю тебе, заслужила по праву.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Я прыскаю.

— Давай сторгуемся на тридцати процентах, — улыбаюсь. — Это ведь ты научил, как оказывать первую помощь в таких случаях. Сёма, спасибо, я не знаю, откуда бы еще эти знания возникли в моей голове. Это все ты и твой инструктаж.

— Думал, ты меня тогда не слушала, — произносит он с улыбкой.

— Слушала. Я всегда тебя слушаю, ты интересно рассказываешь.

Он делает еще один шаг ближе, и я наконец расслабляюсь.

Сёма рядом больше года, несколько раз в неделю как штык. Он много раз доказывал, что надежный и настоящий. Ни разу не позволил себе грубого слова, всегда похвалит и поддержит. Его работа — защищать нас с Витой, помогать нам, и я понимаю, что наша почти дружба чуть выходит за рамки отношений телохранитель-подопечная.

Он замечательный человек, а мне как никогда нужна поддержка. Обнимаю за шею и снова всхлипываю.

— Ну ладно. Все позади. Ты крутая мамочка.

Семён обнимает за талию, его ладони сжимают сильно. Это слишком, потому что я упираюсь грудью ему в грудь. Хочу отстраниться.

Тогда он приподнимает меня и болтает в воздухе, заставляя рассмеяться. Мы почти одного роста, но Семён крепкий, попробуй выскользни из тисков его рук. Я чувствую облегчение, хотя кровь до сих пор бурлит, да и сердце не успокоилось.

Хочется или бежать, или кричать, или что-нибудь еще сделать! Моя дочка жива и здорова! Я ее спасла!

Наши глаза встречаются. У него — светло-голубые, добрые. Улыбка широкая и почти мальчишеская. Такой невозможно не улыбнуться в ответ.

Семён возвращает на землю. Я почему-то смущаюсь и отвожу глаза, в этот момент он наклоняется и целует в губы.

На миг замираю, как-то вдруг до глубины души растерявшись. Он делает движение, он действительно меня целует. Пря-мо сей-час! Прикрывает глаза в наслаждении и искренности. А я-то пялюсь на него, в полном шоке. Будто в паутину попала, не в силах с места сдвинуться. Он хороший, он друг. Что же мы делаем?

Отстраняюсь поспешно, Семён тянет «м-м-м», обнимает крепче, вновь льнет и отчаянным рывком впивается в мои губы своими.

Я упираюсь руками в его плечи. Он тут же отпускает, на два шага отпрыгивает и в лице меняется. Краснеет до кончиков ушей, будто ему не двадцать шесть, а пятнадцать.

— Простите, Аня, простите, пожалуйста, — выдает испуганно, мгновенно переходя на «вы». — Извините, мне не стоило. — Ударяет себя по лбу. — Треш! Вот это я дал! Простите.

Я, немало смущенная, обнимаю себя. Смотрю ошарашенно, не понимая, понравилось или нет. Ничего не понимая. Но изрядно разнервничавшись.

Редкий ледяной дождь капает на нос, плечи, одежду. Я быстро вытираю лицо.

— Да ничего, это случайно вышло, — бормочу. — Ты меня утешал, все… в порядке.

Семён облизывает губы, я машинально тоже обвожу свои языком, тогда он подходит решительно. Перепугавшись, что вновь схватит и начнет крутить в воздухе, отшатываюсь к машине, где спит дочь. Дыхание задерживаю.

— Я люблю тебя, — выпаливает он в лицо. — И Виту люблю. Прости, но я полюбил тебя с первого взгляда.

Все еще не могу ни вдохнуть ни выдохнуть. Семён снимает шапку, его кожа пышет жаром, он сам — как супердвигатель. Легкий, ловкий, поджарый.

— Одинцов тебе не пара. Он никогда не сделает тебя счастливой. А я сделаю.

— Что? Семён… — Я хочу отойти, но он упирается руками по обе стороны и не дает.

— Одно свидание. Одно, Анька. И потом делай что хочешь — увольняй меня, из жизни вычеркивай, но… одно свидание. Я прошу тебя всего об одном вечере наедине. Ты и я.

— Ты спятил? Он нас убьет, — выдаю полушепотом.

— Не убьет. — Семён дерзко вскидывает подбородок. — Ничего он не сделает. Да и не узнает! Где он? — Широко разводит руками. — Вита подавилась, ты пытаешься совместить работу, материнство, роль эту тупую жены депутата, когда постоянно на виду. Ты самая красивая девушка на свете, Аня, и я буду говорить тебе об этом ежедневно.

* * *

Следующий час получается каким-то особенно долгим. Семён везет нас с Витой в московскую квартиру, и я всю дорогу чувствую на себе его взгляд через зеркало. А может, кажется? В телефон пялюсь, не очень хочется переглядываться.

Я… не понимаю, как себя вести, и посоветоваться снова не с кем. Семён, бесспорно, классный парень, и в него можно влюбиться раз и навсегда. Но… он мой водитель, которому платит мой муж. Это пошло, будто зарисовка из дешевого любовного романчика.

Сглатываю. Неуютно теперь рядом с ним.

Влюблен с первого взгляда. Ничего себе. Думаю об этом, и волоски дыбом поднимаются. Резко вскидываю глаза — он смотрит. Секунду целую, потом подмигивает и переводит глаза на дорогу.

В меня никто никогда не влюблялся с первого взгляда, никто не признавался мне в любви. И я… просто в шоке сейчас.

Согласилась провести вечер вместе, иначе бы Семён продолжил наседать. На этой неделе, когда смогу оставить Виту. Если смогу ее оставить.

* * *

В квартире мы с дочкой убираемся, играем, обедаем. Я получаю исправленный контракт от Малины и, распечатав его, некоторое время вглядываюсь в мелкий шрифт. Головой качаю. Что в электронке, что на бумаге — ужас кромешный. Так все запутано, а рисковать нельзя. У меня дочь, и я должна подстраховаться.

Вита важнее всего на свете.

Беру мобильник, пишу мужу быстро, пока не передумала:

«Макс, привет. Мне нужна помощь. Можно приехать к тебе на работу?»

Он начинает отвечать тут же. Пишет, стирает, снова пишет.

Я закусываю губу. Нервничает?

«Мне жаль», — приходит наконец.

Сжимаю зубы. Дыхание перехватывает, и я несколько секунд просто машу ладонями у лица. Вдох-выдох.

Максим извиняется за то, что я спрашиваю разрешения приехать к нему на работу. Что застукала его и теперь предупреждаю заранее. Ему жаль, и без всяких скобочек. Тело снова наполняется горечью. Вот что между нами — одна сплошная, но такая, блин, сильная горечь.

«Конечно, ты можешь приехать, когда тебе удобно, — добавляет он. — Прости меня».

Зубы стучат. Барабаню пальцами по столу, потом печатаю:

«Тогда через час, мы с Витой в городе».

«Жду».

Раньше я бы написала Семёну подогнать машину к подъезду но… честно говоря, не представляю, как после случившегося попросить телохранителя построить маршрут до работы Максима.

Как-то все… странно очень, неправильно.

Собираю дочку и вызываю такси.

Через час мы заходим в здание и поднимаемся на нужный этаж. Меня бьет дежавю, и я думаю о том, что схожу на свидание.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Схожу на это гребаное свидание с Семёном, посмотрю, как это — общаться с человеком, который в меня влюблен. Хочу это почувствовать. Кожей впитать чью-то любовь. Я сделаю это.

Киваю Марии Александровне, толкаю дверь, закрываю ее за собой. И на целую секунду замираю, в очередной раз осознав, какой он красивый мужчина.

Максим Станиславович Одинцов, мой законный муж, отец моей дочери, депутат, сидит в кресле в своем кабинете. На нем белая рубашка и темно-синий костюм. Он увлечен работой.

Беру себя в руки и, когда он поднимает глаза, вежливо улыбаюсь:

— Привет. У нас для тебя есть сюрприз: первый зуб.

Вита взвизгивает и тянется, Максим улыбается широко, быстро встает и спешит к нам.

— Да не может быть! — восклицает он радостно. — А ну-ка хвастайтесь!

Глава 18

Воздух в кабинете странно густой, а может, это только мне тяжело дышится? Здесь. Рядом с ним.

Суток не прошло с той страшной ссоры, возвращаться сюда — преступление против себя самой. Я бросаю взгляд на подоконник и ошпариваюсь. Перевожу глаза на столик, где стояли стаканы с виски. Сейчас там — графин с кристально чистой водой. Жалюзи подняты. Бумаги, что мы раскидали, убраны. Ни намека на разврат, и все же он здесь витает — мимолетно на кончиках пальцев ощущается. Покалывает.

Здесь мой муж трахает своих шлюх и чуть было не поимел меня. Вскидываю подбородок — я остро ненавижу в этот момент.

При Вите мы делаем вид, что все замечательно.

Вновь пялюсь на подоконник. Широкий он. Потираю шею и закидываю ногу на ногу. Платье с фотосессии выше колена. Максим никак не комментирует мой внешний вид, но глазами задерживается не единожды — я это практически чувствую.

Сглатываю и касаюсь губ. Вот это я роковая женщина — вчера прогнала любовницу мужа и обжималась с ним, сегодня уже целуюсь с телохранителем. Девочка из Упоровки выдает.

Максим с Витой на руках подходит к окну, читает первую страницу контракта. Бегло, будто по диагонали, но я знаю, что он внимателен. Муж легко может загнобить меня сам, но другим в обиду не даст — это сто процентов. Пунктик у него такой. Мучить меня — лишь его прерогатива.

Вита, глядя на отца, тоже хмурится, копируя.

— Мне нравится идея подыскать для тебя менеджера, — произносит Макс, листая страницы. — Это хорошо. О Малине нужно навести справки, мне ее имя не говорит ни о чем, плюс я бы дал почитать контракт юристам, которые специализируются именно в этой области. Сам, честно, могу затупить.

Улыбаюсь на «затупить» из его уст.

— Она сказала дать ответ завтра до обеда.

— Нужно больше времени. Если ты не против, я пробью по своим каналам, подыщем тебе кого-нибудь. Менеджеров, Ань, полно. Этот контракт на сколько? Года на три? Большой срок.

От мысли, что необязательно давать ответ прямо сейчас, я чувствую некоторое облегчение. Как гора с плеч.

— Буду благодарна за помощь.

— Благодарен, что обратилась, — парирует Максим с легкой улыбкой.

Не принял в штыки, не сказал резкое «нет». Идет на переговоры. Страшно сглазить!

Осекшись под его прямым взглядом, подхожу к столику и наливаю воды. Вита гордо восседает у отца на руках, он за моей спиной носит ее по кабинету, что-то показывает. Я делаю пару глотков. Потом произношу:

— Вита сегодня подавилась сильно, благо я вспомнила уроки, который давал Семён. До сих пор потряхивает.

Макс обнимает нашу дочу, целует в висок. Выспрашивает подробности, но сам как будто не осознает до конца, что я пережила. Он… на позитиве. Подходит ближе.

— Семён молодец, что обучил тебя. Надо будет премию выписать, — говорит запросто, почти весело, и я прикусываю от досады губу.

Максим продолжает:

— У отца юбилей двадцатого, давай пока не будем говорить о разводе.

На миг хочется закрыть дочке уши, чтобы не слышала это грубое слово.

— Сходим вместе, поздравим. Я думаю, всем это понравится.

— Если бы я тебя не знала, то решила бы, что ты тянешь время.

Он усмехается, становясь на миг родным и понятным. Вот только не маска ли это?

— Ты куда-то спешишь, моя птичка? На свободу?

— Спешу жить, — вторю.

— Кстати, завтра нас с тобой пригласили на прием к одному перцу из мэрии, ты его не знаешь, но прийти поблистать нужно.

— Для твоей работы?

— Да.

— А ты смелый парень. После случая с Денисовым зовешь меня на приемы, — играю бровями.

Макс смеется.

В последний раз, когда он брал меня с собой, я крупно его подставила. Случайно! Мы беседовали о пустяках с его коллегой, который в контрах с Денисовым, что не так давно приезжал к нам в гости. Они с Максимом играли в шахматы и выпивали пару часов. Про контры я не знала, услышала знакомую фамилию и ляпнула о посиделках. Коллега Макса покраснел, как помидор с грядки. Максим незаметно приставил палец к губам, дескать, тс-с. Но было поздно. Эти политические интриги невыносимы! Как я перепугалась тогда!

— Ляпнешь не то, оштрафую на пару миллионов за первый и второй разы, — шутит он. — И всего делов.

— Умеешь ты пригласить девушку. И чем я буду отдавать?

— Натурой. В смысле я могу рассчитывать на несколько особенных фотографий? Они сейчас стоят дорого.

Это неожиданно. Он обалдел?! Я беспомощно моргаю.

— Вообще-то я больше не фотографируюсь обнаженной.

— В качестве исключения.

— Чтобы ты меня ими шантажировал?

— Считаешь, я бы такое опубликовал?

— А иначе они тебе зачем?

Он вновь меня оглядывает с головы до ног. Платье слишком короткое для общества этого цыганского мудака. Вещи Семён положил в машину, так они и остались в багажнике.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Для души, — наигранно простецки улыбается Макс.

Закатываю глаза, осознавая, что мне весело. И легко! Что мы впервые за долгое время нормально разговариваем.

— Хорошо, схожу с тобой завтра. Сегодня поужинать не получится, предупреждаю сразу, я перенервничала из-за Виты и не готова ее оставить даже на час. Тащить куда-то тем более не хочу.

— Окей, поужинаем дома. Отпусти Семёна, я на сегодня закончил, отвезу вас сам.

— Ты обещал съехать же, — беспомощно развожу руками.

— Прямо сегодня нужно? — вскидывает он глаза. Показывает мой контракт. — Выгоняешь?

— Ладно. Семёну можно не звонить, мы на такси приехали.

— Почему? — искренне удивляется Макс и сразу хмурится.

Все еще увлечен нашим… эм, флиртом, но за детали по привычке цепляется.

А я вдруг чувствую уверенность в себе. Да, я действительно жена депутата, скоро буду, наверное, бывшей женой, но в любом случае это статус, который дает бонусы, хотя и накладывает ожидания.

— Он сегодня, возможно, спас нашей дочери жизнь. Если бы он не научил меня, я бы могла растеряться, — произношу быстро, но четко.

Максим меняется в лице. Видимо, строгость моего тона на него, наконец, подействовала.

— Все было настолько серьезно?

— Макс! Она посинела. Откусила кусочек яблока, подавилась. Я чуть не умерла на месте. Семёна пораньше отпустила, мы с тобой, Максим, у него в неоплатном долгу.

— Конечно. Я про премию не пошутил. Хотя… давай подниму зарплату. Он молодец. Сын моего приятеля, талантливый, надежный парень. Из-за ранения пришлось оставить службу, но, похоже, охрана — это его. Поработает у нас еще пару лет и, думаю, пойдет дальше и выше. Я напишу ему блестящие рекомендации.

— Премию — это правильно. Спасибо, ты всегда был очень щедр. Но помимо этого, я бы хотела, чтобы ты его уволил. — Сама поражаюсь тому, насколько ровно звучит голос.

Максим переводит глаза на меня. Они мгновенно темнеют, флирт и шуточки в этой точке заканчиваются, дальше диалог со мной ведет расчетливый политик.

— Причина?

Волнение гоночным болидом от нуля разгоняется до максимума за каких-то пару секунд, но я не могу поступить иначе. Быть женой Максима Одинцова — непросто. До меня никто не зашел с ним настолько далеко, а я худо-бедно справлялась.

— Семён пригласил меня на свидание, и я бы хотела пойти, но сначала уволь его.

Подло по отношению к верному телохранителю? Может быть. Но Семён должен был понимать, приглашая жену босса, что все именно к этому и придет.

Иначе за кого он меня принимает? За тупицу? Все эти столичные мужчины существенно недооценивают личностные качества деревенских девчонок. Может, мы чего-то не догоняем, но я так думаю: если ты влюбился и сказал о своих чувствах — неси ответственность. Я свою несу каждый день жизни.

Вздергиваю подбородок. У мужа, по ощущениям, миллиард вариантов проносится перед глазами.

— Свидание? — уточняет Макс, хотя прекрасно расслышал каждое слово. — Вот это сюрприз.

— Семён меня пригласил, и я ему очень благодарна за то, что он сделал для Виты. В любом случае после этого приглашения мне неловко оставаться с ним наедине.

Максим вглядывается в мои глаза мгновение, другое. Считывает в них ответы на какие-то свои вопросы, чуть сжимает зубы, но остается в меру спокойным. Я видела его в ярости, сейчас — он держит себя в рамках.

Проходит к шкафу, достает куртку.

— Ну, убить малого я не могу, он по-прежнему сын моего друга, — рассуждает вслух. — Да, Вита? Не будем устраивать кровопролитие за твою мамку. Пока что. Сперва побеседуем.

— Максим, он хороший. И честно все сказал. Не прятался по кабинетам.

— Честно было бы сказать мне.

— Я и сказала. Но ты должен знать: я сильно расплакалась из-за дочки, тебя как всегда не было рядом, а он — был. Семён вообще всегда рядом, он часто видел мои слезы.

Максим накидывает куртку мне на плечи.

— В твоей тряпке будет холодно, — бросает. — Идем.

В машине я предусмотрительно сажусь назад и развлекаю доченьку на протяжении всего пути. Дома мы с Максом готовим, обсуждаем контракт, мою работу, обложку, журнал, Рибу, Виту. Он как будто включается, задает уйму вопросов. Раньше моя карьера его если и волновала, то мало, сейчас ему как будто действительно интересно.

Вместе мы купаем Виту, я укладываю ее в ночь и как обычно, переложив в кроватку, что рядом с моей, ухожу в ванную.

Семёна мы не обсуждали, время пролетело быстро, и я испытываю некоторое беспокойство насчет его судьбы. Максим не должен повести себя как псих. Тем более это сын его друга.

Не должен же?

Раздевшись, забираюсь под душ, выдавливаю гель на руку и начинаю намыливаться. Какие сложные дни, сложные решения! Натираю себя скрабом, смываю, стараясь расслабиться. И все же я ощущаю облегчение из-за того, что обо всем рассказала мужу. У меня правда, будто камень с души упал, вести двойную игру — не по мне.

В этот момент дверь открывается и в ванную заходит Макс.

Я сперва не понимаю, что происходит. Распахиваю дверь и выпаливаю:

— Что-то случилось?

Доча, доченька.

— Не одолжишь шампунь? — спрашивает он. — Закончился.

— Эм… — запинаюсь я. Потом в себя прихожу: — Эй! — возмущаюсь, закрывшись руками.

Душевая запотела от пара, но все равно это слишком. Он что себе позволяет?

— Я на тебя не смотрю, — говорит и отворачивается. — Заканчивай спокойно.

Вновь приоткрываю дверь душевой и просовываю руку с бутылкой. Макс стоит, не шелохнувшись. Раздетый по пояс, в одном трико. В десяти от меня сантиметрах. Качаю головой. Толкаю его в плечо шампунем и грубо бурчу:

— Держи и уходи.

Пульс мгновенно ускоряется. Так Максим раньше не делал. Может, у него и заканчивался шампунь, но я об этом знать не знала. Мылся мылом, наверное.

Пялюсь на его спину, на широкие плечи, крепкие мышцы. Розовые рытвины по лопаткам.

— Капе-ец, — тяну, — что за бешеная сука тебя исцарапала?

Он вдруг оборачивается и смотрит на меня. В глаза прямо. И я свои не отвожу, потому что, если так сделаю, он начнет пялиться на мое тело. Я же голая абсолютно!

Держу взгляд. Усилием воли держу.

— Не говори так о моей жене, — криво улыбается Максим. Его взгляд скользит ниже, вновь к глазам возвращается. — Что за псих тебе на шее засосы оставил?

— Какой-то псих, — бормочу, обнимая себя.

Жар покидает кабинку. Я беспомощно свожу брови вместе.

Убирайся. Пожалуйста. Знаю, это твой дом, твоя душевая, но… убирайся.

— Привет, — выдает вдруг Макс как-то иначе. Глубже, ласковее? Но при этом не сюсюкаясь, как делал со мной раньше.

Такого Макса я не знаю и не представляю, как реагировать. Это вам не дешевое «малыш».

Ошарашенно отвечаю:

— Привет.

— Как у тебя здесь тепло. Моя комната и душевая подмерзают. Пустишь к себе погреться? — Он наклоняется и стягивает штаны.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Я в полном шоке пялюсь на него, не понимая, кричать, стыдить его цыганскими штучками или молча выйти? Фотография простыней на телефоне, а тот в спальне.

На ум приходит то, чем муж попрекал буквально вчера.

Мы и правда весь вечер снова говорили обо мне и моей работе.

Щеки пылают. Шок сковывает. Максим отбрасывает штаны в корзину, я улыбаюсь и говорю:

— Кстати, не успела спросить. Как у тебя дела на работе?

— Щас расскажу. — Он делает шаг вперед.

Глава 19

Максим заполняет собой большую часть душевой кабины. Я быстро отворачиваюсь, выдавливаю гель на ладони и начинаю тереть плечи. Свои, разумеется. Бока, спину.

Он настраивает температуру, прибавляя пару градусов. Встает под поток воды, касаясь бедром моих ягодиц. Да не просто касаясь — обжигая неправильностью! Отстраняюсь тут же. Отскакиваю.

Мы голые.

Мы оба здесь голые!

Его ладони падают на мою талию, заставляя вновь вздрогнуть.

— Толкнул? Прости. — Он удерживает. — Не хотел, Ань, тесно тут, — просит прощения с улыбкой на губах!

Я этот тон ни с чем не перепутаю, Максу весело. Сам пальцами перебирает.

Спиной к нему стою. Вдох-выдох. Это всего лишь отец моей дочери, он был на родах, он мне как… брат уже. Наверное.

Почти бывший муж. Мы разводимся. Разъезжаемся. И все такое прочее. Мне надо меньше истерить и вести себя адекватнее.

— Все в порядке, — отвечаю, — тут не очень скользко. Руки можно убрать. — И надавливаю голосом: — Максим.

Если бы он полез сейчас и стал лапать, я бы разозлилась от обиды, но он отстраняется, и я в недоумении.

— Будь осторожнее. — Макс снова встает под поток воды и начинает вещать практически буднично: — На работе бои не на жизнь, а на смерть. Я задолбанный, ты даже не представляешь насколько. Помнишь Дениса? Проворачиваем с ним одну идею спорную. А, на митинг сегодня ездили. Народ, кстати, про тебя спрашивал.

— Да? Серьезно? А что именно?

— Правда ли у меня жена супермодель.

— А ты что сказал?

— Что правда.

Улыбаюсь. Это приятно. Поглаживаю себя — по плечам, шее. Жарко-то как, на нас будто кипяток льется. Или кажется мне?

Не думала, что известность будет столь масштабной. Максим что-то еще говорит про Дениса, про судью, и мне с одной стороны, интересно послушать, но с другой… Эм. Нужно смыть скорее этот гель и покинуть ванную.

— А плохого обо мне ничего не говорили?

— Я не вслушивался.

Улыбаюсь шире. Боковым зрением замечаю, что он поднял руки вверх и намыливает волосы, следовательно, глаза, по логике, должны быть закрыты, поэтому прижимаю ладонь к груди и на секунду позволяю себе обернуться.

О нет. Вновь в стекло кабинки пялюсь, потираю губу. Я, конечно, в мыслях зову Максима старым из-за нашей разницы в возрасте и его ископаемых замашек, но этот мужик совсем не стар. Ни одного седого волоса.

Крепкое тело, налитые мышцы, будто он только что, вот буквально, пробежал пару кэмэ. Плоский живот с выделяющимися косыми. Не понимаю, почему я не выхожу из этой кабинки немедленно. Я просто не понимаю ничего.

— …Ну а потом мне сообщают, что Бобров звонил четыре раза. Я, мать его, понятия не имею зачем. Благо конец дня был, а завтра что-нибудь придумаю. Потому что не перезвонить будет невежливо, уебок может о чем-то догадаться… — вещает Максим вполголоса. — Прости за обсценную лексику, Анют.

Я еще раз украдкой оборачиваюсь и смотрю ниже. У него стоит. Ровненько так вверх, как стрелка часов, показывая на двенадцать. Капец. А у самой внутри все как будто плавится, готовое подстроиться и всю эту красоту принять. Немедленно. Промежность пылает.

Ствол крепкий, крупный, под стать обладателю. С проступающими синими венами и на контрасте — с розоватой нежной головкой. Я вживую-то и не рассматривала никогда. Лобок густо покрыт короткими черными волосками. Мошонка совсем темная. Сглатываю. Я по сравнению с этим мужиком вся светлая, розовая. Капли мыльной воды стекают по его телу вниз, по животу, члену, волосатым ногам, ягодицам. Сжимаю бедра крепче, сгорая одновременно от стыда и любопытства.

— Ты меня слушаешь?

Кипятком ошпаривает. Это ведь… ненормально? Что он тут моется и у него стоит. Какой-то сюр.

Толкаю Максима бедром сама и встаю под душ, смываю пену. С этого момента напряжение как-то болезненно усиливается, оно в скованных движениях, в тесноте и жаре, от которого кружится голова. Мы оба быстро дышим, кабинка окончательно запотела.

— Да, слушаю. Думаю, он точно догадается. Если бы я оставила человеку четыре пропущенных, а он спокойно поехал домой, то выводы я бы сделала.

Макс фыркает:

— Справедливо.

— Скажи, что жена отвлекла, — даю совет. — Всегда можно свалить на жену.

На мгновение пересекаемся глазами. Максим начинает себя намыливать: плечи, грудь, живот, потом член. Вашу мать, он намыливает свой член. Я тут же отворачиваюсь. Открываю дверцу, собираясь покинуть эту обитель разврата.

Он вновь кладет руки на мою талию, притягивает к себе, да так, что налетаю спиной на его грудь, бедрами вписываюсь в стояк. Кровь шумит в ушах, жизнь пробегает на ускоренке, между ног все пылает, как и живот. Все тело пылает. Это больше, чем я готова выдержать.

Он не трогает грудь или вульву, иначе бы я просто расплакалась.

Чуть приподнимает меня, делает толчок, член трется о мои складочки, буквально проскальзывает по входу, клитору, лобку.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Взрывает от какого-то священного ужаса.

— Блядь, я не вижу твои глаза, — выпаливает Макс. Обнимает вдруг нежно руками своими загребущими. Разворачивает к себе. — Не могу с тобой так. Посмотри, Аня, я хочу увидеть, — добавляет быстро, низко.

Секс? Сейчас прямо секс? Между нами? Здесь?

Потряхивает. Я правда решила, что мы моемся. Что ему было холодно…

Ну что за дура! Какой он козел! От обиды слезы.

Наши взгляды встречаются, соединяются намертво мощным замком. И начинается какая-то техника. Максим подхватывает меня на руки за бедра, машинально обвиваю его талию, он прижимает к стене и нависает.

Обнимаю за шею. Он тянется целоваться, но я вновь отворачиваюсь, и Макс зацеловывает мою щеку, шею. Жадно, голодно.

— Я тебе не дам, — выдаю с неимоверным усилием воли.

— Побудь еще минуту, — говорит он отрывисто. — Побудь со мной.

— Не будь козлиной! — цежу сквозь зубы.

Сжимаясь внутренне от противоречивого удовольствия. От потребности я обнять крепче, прильнуть. Как бы это было хорошо! Жарко, горячо, чувственно. Прошибает потом от одной мысли, от желания. И ужаса, что снова увижу мужа с другой.

Облизываю вмиг пересохшие губы. Сердце качает кровь по венам. Максим делает движение бедрами — я вздрагиваю. Он усмехается криво, по-мальчишески задорно, улыбается широко и искренне. У него щеки горят.

— Я тебе не дам. Даже не мечтай! — выпаливаю в лицо.

— Почему?

Боже.

— Во-первых, мне нельзя беременеть, а ты без резинки. Во-вторых, ты мне все еще неприятен после вчерашнего. В-третьих, хочу по любви, а тебя разлюбила.

Мгновение длится тишина, лишь вода шумит, поливая его спину.

— Уверена? — Макс чуть приподнимает брови.

— Ты все для этого сделал.

— Ну наконец-то. — Он медленно опускает меня на ноги. — Взрослеешь не по дням, а по часам.

— С кем поведешься. Больше меня не трогай. Никогда. — Вздергиваю подбородок.

Муж в этот момент оглядывает меня с ног до головы, да так жадно, хаотично, не стесняясь. Член дергается, и Максим чуть сжимает его рукой, будто поправив.

Я вспоминаю вторжение — как это было по ощущениям. Помню ведь. Помню! Две ночи в объятиях Макса провела. Вновь прошибает потом, сейчас сильнее, Максим втягивает воздух через нос. Вода хлещет на него.

А я сжимаю грудь, отпускаю ее на свободу и, развернувшись, выхожу из кабинки. Заматываюсь в полотенце и покидаю ванную, слыша, как он беззвучно ругается.

Качаю головой обескураженно.

Едва глотнув прохладного воздуха, я делаю пару жадных вдохов. Боже-боже, что это было? Пулей залетаю в спальню и закрываюсь на замок. Вита сладко спит, я же присаживаюсь на краешек кровати и тру лицо.

Сжимаюсь вся. Горю. В промежности влажно, ногу на ногу закидываю. Какие эмоции из-за Макса опять! Они чувства мои на лоскуты порезали за каких-то пару минут. Ровно столько мы были в душевой.

Сама уже не понимаю, где любовь, где ненависть, где страсть, а где нежность? Ничего не понимаю!

Но нужно бороться. Не сдаваться ему так запросто, иначе будет все то же самое. Сейчас он меня хотя бы уважает.

Дышу так быстро, что запыхалась. Вскакиваю на ноги и хожу по комнате, туда-сюда хожу.

Член этот его дурацкий, эрегированный. Горячий весь. Я стискиваю зубы. Головой качаю. Он что, ожидал, что я ему дам вот так сразу? Едва пришел?

А как нужно было поступить? Что было бы, если бы разрешила?

Спустя некоторое время накидываю халат и выхожу из комнаты. Дома тихо. Я подхожу к двери спальни мужа, стучу. Сжимаюсь. Снова стучу. Тишина.

Тогда делаю то, что не делала еще никогда — толкаю дверь и захожу. Первое впечатление — и правда здесь холодно, комната ведь угловая. Даже обидно, я думала, это предлог для встречи.

Максима нет.

Но есть его мобильный на кровати, экран горит. Я быстро оглядываюсь по сторонам, произношу негромко:

— Макс? Ману, я нагрубила, хочу поговорить.

Тишина.

— Ну твое поведение тоже… такое себе!

Подхожу к ванной — вода шумит. Он… эм, зубы чистит? И тут со мной что-то неправильное случается, видимо это деревенская сущность вылазит, иначе объяснить не могу, почему глаза заволакивает туманом, а совесть выключается.

В следующую секунду осознаю себя сидящей на кровати с телефоном мужа в руках и жадно пялящейся в экран.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Глава 20

Блокировка экрана не включилась, потому что на телефоне проигрывается длинное видео.

Сперва не понимаю: это что, фильм? Собираюсь свернуть, чтобы успеть пошарить в переписках и галерее. Волнение ускоряет сердечный ритм, совесть где-то там скребется беспомощно. Сколько времени я мечтала об этом, иногда, в бессонные ночи, за стенкой от мужа, готова была душу дьяволу продать за возможность посидеть в его телефоне! Чтобы убедиться, посыпать солью раны, выяснить, кто в его глазах лучше меня.

На следующем вдохе замираю. Глазараспахиваются, чтобы, как в сказке, лучше видеть. Как привороженная пялюсь в телефон, а на экране Максим тащит меня в свою каюту. Мы диковато хохочем, неуклюже заваливаемся на пол. Макс ловит, не давая впечататься лбом в ковер. Ржем. Поднимаемся, целуемся. Без остановки вульгарно целуемся.

У меня открывается рот. Столько чувств внутри красками взрываются — и сразу иглами под кожу. Да так, что та вспыхивает!

Не знаю, можно ли резко ощутить взросление. Всегда думала, что это медленный, скучный, неосязаемый процесс. Но сейчас будто пыльным мешком огрели.

Куда я, блин, влезла?!

Смотрю на себя со стороны — на взрослую женщину, жену, мать. На сформированную дылду девятнадцати лет, которая притаилась у мужа в спальне и трясется от счастья полазить по его мобильнику.

На котором сама!

Если бы Максим сделал так же, выяснил бесцеремонно, как я по нему тоскую, — впала бы в бешенство.

Быстро пересылаю себе запись и кладу телефон на кровать. В этот момент звуки душа стихают, и я поспешно выпрямляюсь.

Максим выходит из ванной, протирает волосы полотенцем, на нем только боксеры. Увидев меня, он останавливается. Торопливо перевязывает полотенцем бедра, как будто… стесняется. Словно не терся только что своим членом о мою промежность.

А мне неудивительно. Я настолько хорошо узнала мужа, что давно перестала поражаться сочетанию природной стыдливости и зашкаливающего тестостерона. Когда Максим не планирует секс, он до зубовного скрежета скромен. Истинный джентльмен.

— У тебя и правда холодно. — Обнимаю себя за плечи. — Капец!

Он бросает быстрый взгляд на мобильник, видит темный экран и успокаивается. Теперь моя очередь ощущать неловкость. Кажется, ему неудобно, что он пересматривал наш секс.

Щеки вспыхивают, и я растираю их, показывая, что холод дикий.

На самом деле, не настолько.

— Да, я не шутил. Ты что-то хотела? — Макс чуть приподнимает брови. Усмехается нагло. Вновь в образе засранца.

А у меня сердечко ускоренно бьется, я пытаюсь понять, что у мужа в голове происходит. Он сам-то в курсе?

— Попросить, чтобы ты больше не вламывался ко мне в душ, — говорю мягко. — Я испугалась.

— Меня? — Он прислоняется к косяку плечом.

— Ты ни разу так не делал раньше, а тут, после новости о моем свидании, вдруг приперся.

— Думаешь, это как-то связано? — вновь улыбается Макс. Загадочно.

Опускает глаза, позволяя пару секунд бесстыже его рассматривать, затем вскидывает — аж жаром обдает.

— Думаю, ты в ярости сейчас.

Он вновь смотрит в пол, улыбается шире. Не глазами, только ртом.

Максим улыбается, когда бесится, злится, когда ему плохо. Этому его научила политика. Улыбаться напоказ, когда фигово, — это и талант, и проклятие.

Я вдруг понимаю это, и волоски поднимаются.

— Я не могу тебя оставить без охраны, поэтому, пока ищу малому замену, потерпишь без свидания?

— Потерплю. Не спеши. Мы хорошо с ним ладим. Мне будет сложно привыкнуть к кому-то другому.

— Есть такая штука в шахматах, называется «вилка». Когда идет нападение на две фигуры разом, и что бы ты ни выбрал, исход так себе.

— Научишь меня такие ставить? — показываю ему все свои ровные тридцать два.

— Ты умеешь, малыш.

«Малыш». Хихикаю. Вот гад. Может, я и поставила ему вилку, но игрок он по-прежнему опасный.

— Во сколько мне завтра быть готовой?

— К семи. Я скину адрес.

— Как одеться? Скромнее, строже, вульгарнее?

— Чтобы все видели, что моя жена, топовая модель, в одежде не менее прекрасна, чем без.

— Окей… Тогда я оставлю Виту с Папушей, и Сёма меня привезет в город. Да?

Вообще не понимаю, зачем сказала «Сёма».

— Рискуешь. — Максим проходит по комнате, расстилает кровать.

Я пожимаю плечами:

— В нашей семье нормально путаться с подчиненными. Ладно, это все тупые шутки, у меня с ним ничего не будет, пока он на тебя работает. Иначе я саму себя отвезу обратно в деревню.

— Если берега потеряет, только скажи.

— Оборвешь малому уши?

— Оборву.

Я разворачиваюсь и ухожу, слыша краем уха, как Макс бурчит себе под нос: «Что-нибудь».

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Забираюсь под одеяло, у самой сердце пылает, кровь бурлит. Проигрываю в голове наш диалог снова и снова, пропускаю сквозь себя интонации. Потом открываю видео на телефоне. Я ведь так ни разу и не посмотрела его полностью, не нашла достаточно смелости. Оно казалось вульгарным, пошлым, не тем, что может меня касаться.

Включаю ролик и проматываю до момента, как мы идем другу к другу. Как Максим хватает меня, а я в него вцепляюсь. Как обнимаю и отвечаю на поцелуи. Как он в стену впечатывает. Мы воедино сливаемся, целуемся, целуемся, целуемся…

Руку к груди прикладываю, вновь ту ночь проживая.

Макс расстегивает штаны. Нетерпеливо, агрессивно действует. Толчком входит, а я голову запрокидываю. Он меня трахает — быстро, ритмично. Мое тело дергается синхронно его движениям. Задыхаюсь. Откидываюсь назад и застываю в немом крике, дрожа от волн удовольствия. Пока он вколачивается в меня. Пока берет, берет, берет, не беспокоясь о возрасте, происхождении, аттестате. Не тормозя ни секунды. Имеет как равную. Пока кончает в ту, которую выбрал для ночи.

Током до промежности простреливает, и мурашки по телу. Господи боже мой.

Я сглатываю. Какие мы горячие здесь, чуть яхту не спалили. Как это могло между нами исчезнуть? Опускаю руку ниже, к животу, потом еще ниже. Касаюсь себя. Глаза закрываю и переношусь в ту ночь. А потом в душевую к нему. Когда контакт был кожа к коже. Когда Макс стоял сзади и хотел мое тело. Когда мы впервые почти трахнулись в нашем доме.

* * *

Следующим утром просыпаюсь по тихому будильнику Максима. Вита сладко спит, на часах ровно пять. Муж поднимается, топает до гардеробной и потом вниз.

Когда я захожу в кухню, он как раз останавливает блендер. Оборачивается.

— Разбудил, малыш? — сразу включается в игру, проходится по моим триггерам.

Раньше бы я развернулась и убежала. Но не сегодня.

На мне длинная, в пол сорочка, просвечивающий халат и белые носки. Поправляю волосы и подхожу ближе.

— Доброе утро, — зеваю. — Приготовить тебе что-нибудь?

— Я в спортклуб, поплаваю, потом где-нибудь поем.

Заглядываю в чашу блендера:

— Твои протеины пахнут шоколадкой.

Максим наливает немного в стакан, протягивает.

Я пробую, смакую.

— Н-да. Только пахнут. Терпимо, — морщусь. — Но я больше люблю капучино утром.

Он посмеивается.

— Присаживайтесь тогда.

Макс заправляет зернами кофемашину, а я наливаю себе стакан теплой воды, пью его потихоньку и, устроившись поудобнее, наблюдаю за тем, как муж орудует на кухне, готовя завтрак. Упираюсь подбородком в ладони и улыбаюсь, понимая, что люблю наши ленивые пробуждения. Несмотря ни на что — люблю. И буду по ним скучать.

Максим взбивает молочную пенку, выливает в кофе и подает чашку. Достает из холодильника молочный шоколад с фундуком, кладет на стол.

— Трудный день сегодня? — спрашиваю. Потом поясняю: — Я заметила, что когда ты встаешь раньше и едешь в спортзал, то возвращаешься поздно и не в духе. Хотя есть еще вариант, что это из-за раннего пробуждения.

— Я так и не придумал, зачем понадобился судье. Херово сегодня спалось. К тому же холодно. Вызовешь мастера? Может, можно усилить батарею.

— Конечно. Думаешь, этот судья хочет тебя во что-то нехорошее втянуть?

— Боюсь, малыш, попытается. А нам это совсем не в кассу.

— Ты откажешься? В смысле можно же отказаться?

— Не знаю. Поплаваю, подумаю. Мы кое-что мутим, и если я откажусь, то могу сдать команду. Иногда, чтобы победить в войне, нужно проиграть пару битв. Но битвы тоже бывают разными. Проигрываешь сознательно, понимаешь зачем, а блевать тянет.

Он убирает шейкер с коктейлем в сумку, закидывает ее на плечо.

— Что бы ни случилось, мы с Витой на твоей стороне, — выпаливаю я.

Максим зацепляется за меня взглядом, и я, чуть смутившись, дополняю:

— Твой успех — успех моей дочери. Я желаю тебе охренеть какого успеха, здоровья, долгих лет жизни и счастья.

Он улыбается, подходит и берет за руку, целует тыльную сторону ладони.

— Благодарю, моя мудрая леди. В семь, помнишь?

— Топовая модель в одежде будет.

Максим уходит из дома, а я пью кофе, который он приготовил, слушаю, как отъезжают автоматические ворота, как скрипят колеса по снегу. И думаю о том, что это самый вкусный кофе, что я пробовала. В действительности я ведь помню не только череду обид, но еще и море радостей, которые, фокусируясь на чем-то большом, часто упускаю.

Я думаю о секретарше из отдела кадров, о толпе бывших, о видео, которое Макс пересматривал перед тем, как почистить зубы. Я думаю о своих голых, беззащитных чувствах. О его дурацкой работе. И о том, какими красивыми вещами и заботой он меня окружил за то, что отдала ему девственность и родила дочку.

Я так много всего думаю, что, когда просыпается Вита и я вижу движение на экране видеоняни, испытываю облегчение и спешу к дочке.

Не привыкла столько размышлять, раньше моя жизнь всегда была простой и понятной. Крыльцо — помыть, кур — покормить, грядки прополоть. Толком даже вспомнить не могу, чем занималась, просто дома сидела. Главная цель была — не заболеть и не заразить брата. Я убиралась, смотрела телик. Иногда пыталась подогнать рецепты из интернета под набор продуктов в холодильнике и побаловать себя чем-то особенным.

Никогда я не надеялась, что со мной может случиться чудо. Сейчас я думаю о том, что продолжала бы жить свою скромную жизнь, если бы старый извращенец Валерий Константинович не заметил меня на улице… Я была лишена амбиций и хоть каких-то целей.

У меня не было мечты. А когда нет мечты, неоткуда взяться силам на перемены.

— А кто это у нас проснулся? Это мое солнышко! — восклицаю я, задохнувшись радостью при виде дочки.

Вита неуклюже присаживается и сонно улыбается, тянет ко мне руки. А я чувствую себя счастливой. Действительно счастливой. Наполненной до самого горлышка.

* * *

В телефонном разговоре я говорю Малине, что мне нужно больше времени на изучение контракта. Что риски и каторжная работа сейчас исключены. Не будь у меня дочери — конечно, с радостью! С утра до ночи нон-стопом!

Однако она у меня есть, поэтому мой путь будет другим. Наверное, медленным. Но у каждой из нас он свой, не так ли?

* * *

С Папушей мы сплетничаем в основном об Эле и ее парне, старшая сестра тоже в курсе Тимура. Как я успела догадаться, все в курсе, кроме Максима. Мне даже обидно за него становится. Семья замерла в трепете, что скажет Макс. И только бабуля причитает, что надо бы замуж и что Ману не должен разрешить такой ужас.

Папуша помогает уложить волосы волнами, нанести вечерний макияж. Платье, выбранное для приема, — лишает ее дара речи.

Оно… напыщенно-скромное по меркам всего мира, и недопустимо откровенное, по меркам нашей семьи.

Темно-синее, полностью закрытое, до пола. Облегающее настолько, что белье под него надевается специальное. Платье, которое только и смотрится, что на такой тощей вешалке, как я, с широкими плечами. Хотя про грудь ничего плохого сказать не могу, благодаря кормлению она идеальна.

От самого бедра с левой стороны тянется разрез, который незаметен, когда стою ровно, но открывает всю ногу, если нахожусь в движении. У Папуши горят щеки от волнения. Это платье мне подарил бренд, в показе которого я участвовала, уже будучи беременной, пока живот был незаметен.

— Макс смотрит на других женщин, — объясняю Папуше. — На своих секретарш.

Когда иду к машине, внезапно вспоминаю Олесю, ее мини — как крик отчаяния — на приеме в честь дня рождения босса Максима. На миг холодею, но потом обрываю себя — я еду не провоцировать, а поддержать. Это другое.

Семён открывает дверь. Когда я вышла, он выбежал из машины. Это не внезапный жест, он всегда так делает в непогоду, а сейчас сыпет мелкий неприятный снег, но именно сегодня становится чуть неловко.

Забираюсь в салон, проверяю глаза — макияж в порядке. Семён усаживается в водительское кресло, и я вдруг ощущаю дискомфорт от его присутствия. Он как будто перестал быть энписи[2][Энписи — персонаж, который в компьютерных играх определяется программно. То есть фон игры.], став за сутки игроком. Тем, кого замечаешь.

— Фух, вот это погода, — болтаю, чтобы разрядить обстановку.

Семён бросает пронзительный взгляд через зеркало, и машина трогается.

Глава 21

Все эти люди, что будут на приеме, — чужие. Я не росла среди них, у нас нет общих друзей из университетов и тем для разговоров. Понятия не имею, кто они такие в большинстве своем.

Машина плавно движется. Я напряженно в окно пялюсь, не замечая, что за ним. На вечер настраиваюсь.

Быть непроницаемо приветливой, мягко улыбаться, отвечать вопросом на вопрос. Никому не отвечать прямо. Первой глаза не отводить. И уж тем более не опускать их в пол.

— Семён, а где мы? — спрашиваю, очнувшись. Оглядываюсь, навигатор на телефоне открываю.

— По дворам проедем, так короче будет. Из-за снега пробки. — Он снова бросает взгляд в зеркало, улыбается.

Я улыбаюсь тоже:

— Понятно.

— Если хотите опоздать, можно где-нибудь остановиться. Взять кофе. — Подмигивает. — Без проблем.

Качаю головой и усмехаюсь:

— И приехать к концу вечеринки? Заманчиво, знаешь ли! Так заметно, что нервничаю?

— Я просто тебя знаю. Выучил. Когда едешь с ним на встречи, ты всегда напряжена. А после — часто в слезах.

— Да-а?

Семён перестраивается в соседний ряд, вглядывается в дорогу, оставляя уточняющий вопрос без ответа.

— Надеюсь, дело в твоей подготовке, а остальные не в курсе моих истерик.

— Истерики для здоровья не полезны, — назидательно упрекает он. — Так что, сделаем крюк до кофейни? Всё в порядке.

— Максим обещал поговорить с твоим отцом.

— Он поговорил.

— О. Уже? Не страшно тебе тогда?

— Нет. — Семён продолжает без запинки: — Страшно тебя оставить. Мне придется поменять работу теперь, сама понимаешь.

Молчу. Не знаю, что на это ответить. Мне жаль, правда очень жаль, он хороший парень и ценный сотрудник.

— У меня есть квартира. Небольшая, но в нормальном районе. И дом в деревне, там бабушка с дедом, но они будут рады. Если тебя допечет, просто позвони.

— Допечет Макс?

— Жизнь эта. Не твое это все, ты хорошая девчонка. Простая хорошая девчонка, которую пафосные приемы и лживые люди ломают день за днем.

— Хорошо, Сём. Спасибо.

— И про твое обещание поужинать. Я не забыл, — упрямо напоминает он.

К ресторану мы подъезжаем внезапно, и правда выныриваем из какого-то переулка. Я застигнута врасплох: надо было позвонить Максиму за пять минут до прибытия.

Благодарю Семёна, он как обычно заверяет, что будет на телефоне, и я выхожу из машины.

Оставив верхнюю одежду и ботинки в гардеробе, в лодочках на шпильке взлетаю по лестнице. Максим встречает у входа в зал. Напарываюсь на его прямой взгляд и резко останавливаюсь. Сжимаю клатч.

— Опоздала? — выдаю, запыхавшись.

Показалось, Макс хмурый, да и в гардеробе больше никого не было.

Он чуть склоняет голову на бок, мгновение медлит, изучая меня.

Ну? Ну же!

Едва заметно одобрительно кивает, и я улыбаюсь. Идеальна. Он получил, что хотел. Присаживаюсь в комичном реверансе, забыв о прочем мире.

Максим протягивает ладонь:

— Когда леди пришла, тогда и вовремя. Идем?

— Леди пришла. — Вкладываю свою руку в его, теплую.

Он сжимает мои холодные пальцы, и мы направляемся в зал, битком набитый гостями.

— Каждый раз теперь переживаю, не сбежишь ли ты от меня с малым, — произносит Максим вполголоса.

Шутит? Наверное. На лице, правда, ни тени улыбки.

— Чтобы ты на радостях привел в мой дом Аду? — подкалываю в ответ. — Мечтай.

Он недовольно прищуривается, но улыбается шире.

— Смотри-ка, все на тебя пялятся, ждали. — Берет бокал шампанского, подает.

Я бросаю взгляд на время — м-м-м, а Семён точно срезал?

— Ты имеешь в виду, на нас пялятся?

— Я говорю то, что хочу сказать. Только ленивый не спросил, где моя жена. Ты неотразима, малыш.

Поправляю волосы и мягко улыбаюсь. Он тоже шикарно выглядит, просто невероятно. Словно в подтверждение мыслей к нам подходит фотограф и делает несколько снимков. Я делаю шаг к Максиму, принимаю более выгодную позу, чтобы смотреться с ним еще лучше. Оба улыбаемся сначала в камеру, потом друг другу.

Глаза в глаза. Гипнотизируем.

Следующие два часа проходят в непрерывном общении. Мы поздравляем именинника, я перебрасываюсь парой слов с его женой. Подходим к разным группам людей, сидим за столиком, пока идет программа, в том числе стендап.

— Слушай, шутки такие простые, а все смеются, — говорю я Максиму шепотом.

Он наклоняется ниже, чтобы расслышать.

— Вроде неплохо. Тебе не смешно?

— Мне да. Но я — это я. Тут ведь все такие важные. А тебе смешно?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Он поднимает ладонь и качает ею в воздухе. Хихикаю.

— Я немного в своих мыслях, — признается Макс. — Слушаю через слово. Слежу за тобой: если ты улыбаешься, делаю так же.

— О, отвечать за твое чувство юмора — большая ответственность, — выпаливаю восторженно.

— Да ладно тебе. — Он раздосадованно закатывает глаза.

— Нет, правда.

Зал вновь взрывается хохотом, и я оглядываюсь.

— Верить, что люди в дорогих костюмах обладают утонченным чувством юмора и вообще какие-то особенно мудрые, — мера оптимизма, — произносит Макс негромко. Делает глоток вина — Они смеются над теми же шутками, смотрят те же шоу по телику. И думают, конечно, в первую, вторую и пятую очереди о себе. Своем внешнем виде, своем желудке. И периодически о сексе.

— Все, кроме тебя? — подкалываю.

— Включая меня, разумеется.

— Значит, кроме меня. Потому что я не думаю о желудке и внешнем виде. Что о нем думать? Какая есть. О, смотри! Это важный деятель в модной онлайн-сфере, — киваю на мужчину, идущего к сцене. Поднимаю руку и машу, мы как-то пересекались.

— Еще раз. Какой деятель?

— Деятель в модной онлайн-сфере, — повторяю четче. — Артур Мо. Он также входит в Совет модельеров города Москвы.

— А-а, — тянет Макс.

Я закидываю ногу на ногу, из-за разреза колени оказываются на виду, но решаю не поправлять. Смотрю выступление, ловлю каждое слово — очень интересно послушать.

Артур тоже замечает меня со сцены и, видимо, узнает, потому что, произнеся тост и поздравив именинника, подходит. Спрашивает разрешения ненадолго присесть за наш столик. Вскоре к нему присоединяется еще пара коллег, мы недолго болтаем, обсуждая Рибу, мои фотосессии и планы на будущее. У одного из модельеров оказывается с собой экземпляр журнала, меня просят подписать, что я и делаю, раскрасневшись.

Максим в разговоре участвует мало, но терпит лежащий на столе журнал довольно стойко. Заметны лишь черные вспышки в его глазах, когда кто-то смотрит на обложку, и он это видит. По губам мужа блуждает доброжелательная, обманчиво-приветливая улыбка. Если бы я не знала, что он за меня заступился перед семьей, у меня бы тряслись поджилки.

Ни словом, ни жестом Макс Одинцов не показывает неудовольствие. О чем думает — остается лишь догадываться, и я решаю отложить это на потом.

Мы говорим о грядущей парижской Неделе моды, о моем возможном в ней участии. Снова о Жане. Обнимаемся и расцеловываемся в щеки.

Максим небрежно кладет руку на спинку моего стула. Слегка поглаживает плечо. Я поднимаю глаза на его пальцы, затем поворачиваюсь к лицу, мило улыбаюсь. Он улыбается в той же манере.

— Да, я как раз ищу менеджера, — поясняю на вопрос Артура. — Муж помогает, он классный юрист. Если я отвечаю за творческую часть в нашей семье, он берет на себя все самое скучное.

Артур протягивает Максу руку:

— Рад был знакомству. Надеюсь, увидеть вас и Анну этой зимой в Париже.

— А я-то как надеюсь, — любезничает тот в ответ. — Непременно.

Едва модельеры покидают наш стол, Максим как будто случайно опускает ладонь на мою ногу и аккуратно подтягивает платье, пряча колени.

— Что? — спрашиваю я. — Что-то не так? Здесь все видели мои ноги, ты же понимаешь это?

Он вновь кладет руку на спинку стула, небрежно и как-то соблазнительно настойчиво касается пальцами плеча, наклоняется ближе. Я убираю волосы за спину, открывая ему ухо, и Максим говорит негромко:

— Я тебя хочу.

Застываю. Обмираю. Дыхание задерживаю.

Три слова испепеляют, как искры — комочек ваты. Макс потирает костяшками пальцев мое плечо, а я осознаю, что тысячу лет от него таких слов не слышала. Наверное, с тех пор, как он меня, глупую девочку, соблазнял, чтобы не вздумала задний ход врубить и кинуть его на выборах.

Реагирую, конечно, сразу. Всем телом. И это видео вчерашнее в его телефоне, и приставание в душе… Все может быть опять игрой.

Все и есть игра.

Мне сложно. Как и прежде сложно осознавать, что здешняя публика думает одно, а говорит другое. Возможно, Семён прав?

Долго смотрю в одну точку, борясь со сладким томлением. Потом улыбаюсь и меняю положение ног. Платье вновь расходится, оголяя их до бедра.

— Я могу чем-то помочь с этим?

Вскидываю глаза, поворачиваюсь к Максу, а он близко! Как раз наклонился, чтобы сказать еще что-то! Приходится отпрянуть, чтобы не вышло чего-то вроде непреднамеренного поцелуя. Снова улыбаюсь тут же, волосы поправляю, убирая прядь за ухо.

Я не флиртую намеренно, оно само получается. Взгляд опускаю вниз, на его пах, потом, будто ошпарившись, поднимаю выше — Макс на мои колени пялится. Теперь уже самой хочется платье поправить. Потому что, если другие смотрят оценивающе, он — как-то диковато. Ненормально.

Как будто я без платья тут сижу, грудь напоказ. Вот так он смотрит.

Губы облизывает быстрым движением.

— Проголодался? Тебе положить мясо или салат? — мой голос немного дрожит.

Я пытаюсь справляться с тем, что чувствую, но выходит неидеально.

Снова нервничаю. Из всех властных и успешных мужчин и женщин сегодня вокруг — меня пугает и беспокоит лишь Макс. И я стараюсь вести себя естественно, стараюсь быть взрослой, разумной девушкой. Год уже с ним под одной крышей живу, а все не привыкну.

— Да, малыш, пожалуйста.

Поднимаюсь и начинаю хлопотать. На нашем столе есть закуски, я кладу Максиму немного говядины, овощи, зелени побольше — он все это любит. Пару тарталеток.

Капец. Ну что я, виновата, что ли, что мой муж здесь самый красивый, самый настоящий и мужественный, по версии Ани Февраль! И ей, бедняжке, составившей список, пора бы как-то в себя прийти.

К нам вновь подходят и поздравляют с обложкой. Максим ковыряется в овощах, позволяя мне блистать в лучах славы. Не переводит тему на себя или в сторону, вообще никак не вмешивается, просто доброжелательно кивает.

Когда остаемся наедине, он произносит:

— Потанцуешь со мной?

— А тут танцуют? — Оглядываюсь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Я люблю эту песню. — Он протягивает руку.

И правда, группа затянула что-то красивое.

Киваю и вкладываю свою ладонь в его. Мы поднимаемся и немного отходим от столика. Сердце колотится на разрыв.

Я знаю, что у Виты все хорошо — она сегодня с тетей и бабушкой развлекается, Папуша кидает фотографии. Три часа вечеринки пролетели быстро, занимательно, я практически не дергалась.

А ведь Максим за это время ни разу не отошел от меня. Слушал всю эту болтовню из мира моды, хотя, полагаю, в курилках и кулуарах на таких приемах поднимаются темы, которые были бы ему интересны. Он ни разу меня не бросил одну.

Эмоции кипят. Ну не умею я их сдерживать! Не умею!

Кладу руки ему на грудь, его ладони приятно сжимают мою талию.

Макс может быть адски соблазнительным, когда ему что-то нужно. Он может быть самим богом или дьяволом.

Мы танцуем всю песню, за которую, кажется, я не делаю ни единого нормального вдоха. Потому что он обнимает, прижимает к себе. Мой муж. Чужой и близкий одновременно. Он что-то спрашивает или рассказывает об имениннике. Но слова «Я тебя хочу» — в ушах так и звенят громадным колоколом.

Не могу дышать, ведь мы снова стоим, прижатые друг к другу, как и вчера в крошечной душевой кабине. Стараюсь думать о том, что вокруг туча людей. Стараюсь быть настоящей леди, не скатывающейся в пошлости.

После танца извиняюсь и ухожу в дамскую комнату, чтобы поправить макияж и прийти в себя. А когда возвращаюсь — Макс ждет в коридоре.

Берет меня за руку и ведет куда-то не в ту сторону.

Глава 22

— Эй! Макс! Что происходит? Опасность?

Мы куда-то спешим, в какой-то коридор темный заруливаем, потом по лестнице вверх, направо. Он крепко держит меня за руку, и я уже решаю, что придется через окно на пожарную лестницу выбираться, как вдруг Максим рывком притягивает к себе и в губы впивается.

Только и успеваю вдох сделать.

Одновременно с этим он щеки обхватывает — не шелохнуться. И целует. Прижимается губами к моим. Я сперва замираю, мелькает мысль: мы горим и это последний поцелуй. Следом накатывает облегчение.

Наконец-то!

Руки сами к Максиму летят, губы приоткрываются. Внутри все вибрирует, я приподнимаюсь на цыпочки. Все это в полумраке, как тогда посреди моря. На полную катушку. С разбегу прыжок в пропасть, потом точно разобьюсь, но пока — летим.

Пульс отбивает четко. Пальцы гудят от желания трогать.

Язык Макса касается моего, а там будто особые нервные окончания расположены, потому что ласкаемся языками, а откликается полностью тело.

Звуки торопливого дыхания заполняют коридор. Медленные тихие вздохи, мои сладкие причмокивания.

Поцелуй становится глубже. Я поглаживаю шею Максима, затылок. Не знаю зачем, просто хочется.

А мой муж увлекается. Будто забыл обо всем прочем, надо же. То жестче, то нежнее ласкает. То быстрее, то медленнее. Едва поспеваю, но мне нравится, азарт берет свое.

Прервать хочу, чтобы не он, а я первая. Но когда отстраняюсь, Макс наступает и набрасывается, и так каждый раз, пока спиной не упираюсь в стену.

— Эй.

Время идет, а мы внутри него замерли. Без слов, без вопросов и ответов. Потому что испугать они могут, обидеть, в прошлое толкнуть.

Просто стоим и целуемся.

Целуемся-целуемся-целуемся. И так это восхитительно!

Иногда я, как дурочка, улыбаюсь, Максим тогда в уголки губ чмокает. А когда возвращаюсь на волну, его язык вновь в рот проникает. И я отвечаю увереннее.

При следующей улыбке он целует в щеку, в шею. Дальше, более нервно, — в плечо, прямо по ткани: скупой вырез мало позволяет. Я вдруг желаю большего, закидываю на Макса ногу, и он тут же ее подхватывает, задирая выше. Двигается быстрее. Осыпает поцелуями грудь, через платье — недоступные ему затвердевшие соски.

Сглатываю, сжимаясь. Боже.

Он отрывается от меня, нависает сверху, хаотично разглядывает. Приоткрытые губы, из которых дыхание рвется. Щеки, подбородок. Глаза. Рукой ведет вверх ощутимо, по бедру, по ягодицам. Наклоняется, касается рта.

Чувствую его слюну на языке и срываюсь на дрожь, когда он прямо между ног трогает.

Ладонью накрывает, обхватывает. Сжимает как-то сильно сразу, до легкой приятной боли. Я ахаю, хочу вырваться — слишком.

Фиксирует.

— Ш-ш-ш… — трется губами о мои. — Малыш, я тебе завтра кровать розами усыплю, — басит тяжело. Вновь ведет губами по губам. Нажимает интонациями: — Веришь?

— А сейчас?

— Да.

Господи боже мой. Он хочет сейчас!

Здесь?!

Секунда на осмысление.

И взрыв горячий внутри.

Там ядерный реактор против воли запускается, он шпарит на полную от одной только мысли. Мне жарко, душно и дурно. Кажется, свет через меня проходит в таких количествах, что кожа рвется.

Предвкушение кружит голову.

Максим еще раз целует, будто небрежно поглаживает пальцами промежность, и так это прекрасно, что от удовольствия потираюсь сама. И тут же голову запрокидываю. Такое наслаждение.

В следующую минуту мы заваливаемся в какую-то подсобку. Здесь склад столов и стульев, какие-то картины в тяжелых рамах, лампочка тусклая над головой. Я обескураженно озираюсь. Макс тоже.

— Блядь, пиджак-то в зале.

— И?

Он поспешно разувается, стягивает носок.

— Что ты делаешь? — смеюсь вслух. — Ты что, решил полностью раздеться?

— Блядь, не спрашивай.

Максим ставит табуретку, поднимается и… напяливает носок на камеру. Она из-под потолка торчит!

— Она рабочая?

— А хер его знает. Нам не привыкать.

Я сгибаюсь пополам от истеричного хохота. Мир внезапно становится простым-простым, он состоит в этой комнатки и нашего веселья.

— Откуда ты вообще знаешь про это место?

— Цыган я или кто? — усмехается Макс, ловко спрыгивая ко мне. Наступает.

— Как это вообще связано? Не понимаю. — Сердце бахает, но для вида пячусь назад.

На его губах играет легкая улыбка. Макс склоняет голову набок.

— Ты кого-то здесь уже пялил? — Я с наигранным интересом оглядываясь.

— Помоем тебе рот вечером с мылом.

— Да пошел ты, — смеюсь. То ногти подстричь собирался, теперь это. — Так пялил кого-то?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Он хватает меня за бедра, задрав платье до талии, плюхает на какой-то комод. Наваливается сверху и прижимается к губам. Так приятно и хорошо становится, что я тут же обнимаю Максима руками и ногами.

Из горла вырывается низкий, несвойственный мне смешок. Игривый. Удовлетворенный.

Да и по фигу, если пялил. Я тоже живая, и я хочу его. Сейчас. Немедленно.

Именно его. Во всем зале, во всей столице. Его.

Мы снова целуемся. Макс справляется с молнией и стягивает платье. Облизывает и зацеловывает мою шею, грудь, заставляя как-то стыдно шалеть и кусать губы.

Сердце колотится, рвется по былым ранам, когда он снимает с меня стринги-ниточки — одновременно и торопливо, и как-то щемяще медленно. Лицо пылает, когда он смотрит вниз, быстро, но цепко изучает мою промежность, бедра, колени.

Поспешно расстегивает брюки.

В его кулаке зажато мое белье. Между пальцами мелькает конвертик.

Максим зубами его надрывает. Я слежу за тем, как ловко он натягивает резинку.

Сердце ускоряется. Меня уже саму колотить скоро будет, как эту мышцу.

Не верю, что буду заниматься этим. Заниматься сексом с мужем.

Я — и сексом. Ого.

А если опять фигня какая-нибудь получится?

Пальцы сжимаются нервно, впиваюсь ногтями в ладонь. Когда он приближается, когда за бедра меня к себе тянет.

Когда наклоняется и целует.

Плыву по волнам кипящих эмоций. И… кипятком захлебываюсь.

Максим быстро проводит языком по ладони, опускает ее вниз и касается и без того мокрой промежности.

Я вздрагиваю и зажимаюсь от того, насколько там все чувствительно.

— Никого, малыш, — говорит он отстраненно. Потом усмехается: — Такая роскошь только для моей леди.

Он рывком насаживает на себя, взбивая мысли в пену. Действиями подкрепляя намерения.

Входит плавно и глубоко. Неотвратимо. В меня на полную.

Растерянно застываю. В его объятиях, с его членом внутри. Жалобно всхлипываю, потому что до сих пор не уверена, что стоит.

Макс, видимо, уверен. Он толчок совершает. Еще один. Еще. Скользит как по маслу. А потом впечатывается так, что по всем чувствительным клеткам прилетает разом. Ощущение — будто насквозь прошивают удовольствием.

Кайфом опустошающим, диким, когда Максим и внутри, и снаружи одновременно, когда быстро двигается и всюду воздействует. Сжимаю зубы и подстраиваюсь под него. Зажмуриваюсь, обнимаю крепче.

Лишь бы продолжал.

Макс и не думает тормозить. Он толкается снова, и опять так же. И я как-то сразу подсаживаюсь на эту иглу. Враз понимаю, что без этого больше жить не хочу и уж точно не буду.

Рвано, громко выдыхаю.

Перестаю быть леди.

Перестаю быть.

Вцепляюсь в своего мужа намертво. Прижимаюсь всем существом. Ноги закидываю выше. Прося еще.

Мы коротко сладко целуемся, очень нежно и многообещающе. А потом он начинает двигаться резко, ритмично, как-то сильно сразу. По всем точкам.

По максимуму.

С каждым толчком эмоционально разбивает, раскатывает.

И это не секс больше, это какой-то кайф нечеловеческий. Я тону в нем, позволяю ему всю себя заполнить.

Еще один толчок — пронизывающий, быстрый, до упора. Катком по чувствам. Я хватаю ртом воздух, чувствую-чувствую-чувствую, а потом задыхаюсь и кричу.

Макс ускоряется. Вместо того чтобы передышку дать, он наваливается и ебет быстрее. А у меня вторая жизнь начинается, сейчас прямо, под ним, на этом старом комоде. С этой самой секундочки. Кто бы знал, что мое тело способно испытывать такое удовольствие!

Я не могу сдержаться, кричу! От счастья, восторга, от того, что это сильнее меня!

Кричу снова и снова, при каждом толчке. Когда прошивает меня, когда душу — вдребезги.

Застываю на каком-то пике. Мы снова целуемся. Жадно облизываем языки друг друга. Так, будто ближе нас нет. Как будто обожаем.

Я балансирую на грани. В таком ужасе, что Макса лишусь, что он козлина, но мой. Мой собственный.

— Еще так же, Ману. Еще так же! — дышу ему в рот.

Он перехватывает меня поудобнее. Поднимает и в стену впечатывает. Ноги совсем высоко оказываются, насколько растяжка позволяет. Серия толчков — быстрых, четких, в одном темпе и каких-то одинаковых.

Вновь кричу при каждом. Захлебываюсь. Спустя секунду накрывает волной, и острый, как бритва, кайф полосует изнутри. Это больше, чем оргазм. Это больше, чем когда пальцами. Это… Всем телом разом.

Я кричу, снова и снова испытывая этот дичайший восторг.

Без него жить нельзя больше. Испытав однажды, прежней уже не будешь. Я кончаю всей душой и телом, всем своим разумом, всеми чувствами. И ощущаю что-то вроде… перерождения.

В себя прихожу не раньше чем через минуту. Опять на комоде сижу, прикусываю Максиму шею, обнимаю сильно, пока он в меня впечатывается. Пока достигает своего пика. Жмет меня к себе. Двигается, а потом застывает глубоко внутри. Хрипло выдыхает. Аж мурашки по телу.

Я ощущаю себя цветком. Какой-то особенной розой, которая раз — и расцвела. И так приятно от этого — везде, в каждой клетке. Так приятно, тепло и красиво! Хоть песню пой.

Таинственно улыбаюсь.

Исследую себя мысленно — сердце колотится, кожа горит, между ног печет и влажно. Совсем не стыдно почему-то. Разве можно стыдиться такого удовольствия? Отказываться от того, что природа подарила, — восьмой грех, не иначе.

Макс отстраняется, стягивает презерватив и завязывает узлом. Я бы хотела ноги свести, но он все еще стоит между ними, игнорируя мои попытки выбраться. Опирается руками на комод, наклоняется, да так, что приходится назад сильно отклониться.

Глаза темные, пьяные — в хламину. Щеки и губы раскрасневшиеся. Волосы взъерошенные, на висках капельки пота. Максим сейчас иначе выглядит — уютным, классным. Моим!

Но.

Так. Радоваться мы не будем. Не будем мы радоваться любовной любви, мы же больше не дуры из Упоровки. Мы — жена депутата.

И говорить о себе в третьем лице тоже не будем, это уж совсем странно.

Я облизываю губы, Максим тянется — снова сладко целуемся с языком, одновременно улыбнувшись.

— Малыш, понравилось? — первым нарушает он молчание.

Бедра мои мерно потирает ладонями. Зацеловывает щеку, шею, будто и правда оторваться не может.

Я чуть приподнимаю брови и небрежно ерошу его волосы. Да ладно, все позади, уже не обязательно ласкать.

Прикусываю губу. Что тут ответишь?

Киваю.

За стенкой голоса: кто-то идет по коридору, смеется. Я испуганно съеживаюсь, ручка дергается.

— Дверь, блядь, не трогай! — басит Макс, да так, что вздрагиваю от грубости.

Тишина, шаги, бег. Господи!

Он диковато озирается, отходит на шаг, закрывая меня на всякий случай: вдруг начнут ломиться. Поднимает и застегивает штаны. Я спрыгиваю с комода, беру из его рук стринги, аккуратно, не снимая туфель, натягиваю. Вот это голову снесло. Вот это мы обнаглели!

— Макс, если нас здесь застукают, будет некрасиво. Жена именинника — почтенная дама, утонченная вся, гламурная. С таким лицом, будто ее ни разу в жизни не трахали и всех детей им аист принес.

Он начинает хохотать, и я толкаю его в плечо.

— Не хочу, чтобы опять все болтали, что меня выебали за каким-то углом! Максим!

— Прости. Не будут болтать, — отвечает он, хватает мои ладони, сжимает. — Что поделаешь, если ты персик сочный. У меня яйца чуть не взорвались, если твоим сленгом.

— Да иди ты! — Снова отталкиваю.

Сама вижу — хочет. В смысле, глазами вижу эрекцию. На меня у Макса стоит без остановки уже второй день. Но спрашивать, понравилось ли, — не рискую. Как бы там ни было — он кончил. Про остальное я думать отказываюсь. Мне было зашибись, и я хочу еще раз пережить это ощущение. С ним. Потому что он мой муж, я его люблю, и это лучший вариант.

Максим бросает обеспокоенный взгляд на камеру, обувается. В одном носке он смотрится комично, но я это замечаю, только когда выходим в коридор.

Никого нет, к счастью. Пусто.

— Какой позор, — шепчу, расстроившись. — Нас больше не пригласят.

Он снова дико ржет. Я обижаюсь, скрещиваю руки на груди. Тогда Максим берет и сжимает запястья.

— Аня, Анют. Поехали-ка домой. — Да таким тоном говорит, словно у него есть планы.

— Эй! Поехали, но… Ладно, потом. Слушай… — Понижаю голос: — Ничего, что я не мило стонала, как леди, а вопила, словно поросенок на убое? Не надо было?

Макс улыбается и пораженно качает головой.

— Оно само так выходило, — пожимаю плечами. — У меня словно душа из тела вылетела. Офигеть.

Его кадык дергается, а улыбка вдруг исчезает.

Мы останавливаемся в коридоре, замираем напротив друг друга. К счастью, тут по-прежнему полумрак. Максим поправляет мои волосы, а я, машинально, — воротничок его рубашки.

Он говорит тихо:

— Ты была охуенна, моя леди. Делай так всегда.

Всегда? То есть это не разовый забег? Чувствую, что краснею.

— Иногда мне кажется… — снова начинает он говорить, но замолкает, усмехнувшись. Убирает еще одну прядь волос за ухо.

— Что? Что ты влюбился в меня? — тоже усмехаюсь, доставая телефон и проверяя макияж с помощью фронтальной камеры.

— Любой бы влюбился, — парирует Максим незамедлительно.

Сердце сжимается больно-больно. Он берет меня за руку и спокойно, без спешки, ведет в зал с таким видом, словно мы благочинно прогуливались по саду.

Спокоен, невозмутим, идеален во всем. Хоть и в одном носке.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍В этот момент мне очень комфортно. Пусть Максим уголь. Пусть так случилось, что, когда я стала совершеннолетней, он уже выгорел. Пусть так, жизнь — сложная штука. Но он меня не обижает.

«Любой бы влюбился». Разве можно ответить на глупый выпад лучше?

Это был не просто секс.

Это был настоящий убой! Куда он меня отвел и куда я, если честно, сбегала бы еще разок. А об остальном пока не буду беспокоиться.

Я молодая мама, начинающая модель, сестра, дочь, жена, личность… Обо всем переживать — рехнуться можно.

Входя в зал, держимся за руки. Тут светло, шумно, нас не было, наверное, минут сорок, и когда мы появляемся, народ переглядывается.

Заметили отсутствие.

Идем к гардеробу. Максим берет куртку и отпускает меня переодеться, а сам выходит покурить и попрощаться с именинником.

Я захожу в комнатку, достаю с полки пакет с теплыми колготками и ботинками, когда дверь позади открывается.

Машинально оборачиваюсь и вижу знакомую девушку.

Глава 23

У публичного политика не бывает частной жизни. Все, что с ним происходит, — достояние общественности.

Поэтому я вежливо улыбаюсь Марии, жене Георгия — судьи и бывшего лучшего друга Максима. Впервые мы увиделись на яхте, где я разносила напитки, а она подарила деньги на фотосессию.

С тех пор пару раз случайно пересекались, но не разговаривали. Я думала, они все вместе меня презирают, но оказалось, Максим тоже выпал из тусовки.

— Здравствуйте, — первой нарушаю молчание и возвращаюсь к своему шуршащему пакету. Достаю ботинки.

— Добрый вечер, — отвечает Мария, кстати довольно приветливо. Берет с полки сумку, что-то там ищет.

Да уж. Вот так встреча. Я отчаянно надеюсь, что к нам присоединится еще кто-нибудь, но этого не происходит. Уровень неловкости шкалит, по возможности быстро утепляюсь.

— Отличный был праздник. Замечательная атмосфера, еда вкусная, — произносит она внезапно.

На всякий случай оглядываюсь, полагая, что Мария обращается к кому-то другому, но в гардеробе мы по-прежнему вдвоем. Тогда вглядываюсь, не говорит ли она по наушнику, в этот момент жена Басова оборачивается и смотрит на меня.

Слова все еще висят в воздухе. Морально готовясь к какой-нибудь колкости или подвоху, я отвечаю нейтрально:

— Да, все было замечательно. Мне и шоу понравилось. Смеялась до слез.

— И я смеялась! — подхватывает она. — Особенно на моменте, где про разбросанные вещи.

— Да, точно, — улыбаюсь. — Это было к месту.

— Жора вечно все разбрасывает, потом найти не может. Не знаю, как он работает судьей, иногда я просто в шоке, насколько он рассеянный в быту.

Эм. Окей.

— Максим не такой, — пожимаю плечами. — Он во всем педант. Но, возможно, это еще хуже: приходится соответствовать.

— О да, Максим может быть невыносимым, но мы все к нему привыкли и скучаем. Аня… почему бы вам не приехать к нам в эту субботу, например?

— Что? — переспрашиваю, хотя слышала прекрасно. Вдох длится пауза. — Зачем?

— На ужин. Или на обед. — Мария улыбается широко. — Мы с Жорой будем очень рады. Можно поиграть в карты или просто выпить вина.

— Эм. Я такие вопросы не решаю, это нужно с Максимом разговаривать, — врубаю заднюю. Меняю тон.

Этого еще не хватало: в очередной раз хотят надо мной посмеяться?

— Пожалуйста, — просит она. Откладывает сумку, заламывает руки и как-то воровато оглядывается. Понижает голос: — Ань, нам всем не хватает Макса. Особенно Жоре. Сказать честно, он последний год сам не свой. — Ее глаза начинают слезиться, Мария быстро вытирает уголки, моргает. — Психует, срывается на всех подряд. На меня тоже.

— Мне жаль. Мне… нужно идти.

— Постой. — Она встает по направлению кдвери. — Минуту. Я понимаю. Правда понимаю, что сама виновата: не смогла удержать язык за зубами в этом непростом вопросе.

— Мария, прошу, не нужно.

Она говорит ровно, смотрит в глаза:

— Все выглядело так, будто ты сознательно к нему в каюту полезла, и я подумала, что… Олесе было так больно. И я… просто сказала, понимаешь? Просто сказала подруге, как было на самом деле. Мне так жаль! Я тысячу раз себе мысленно язык отрезала!

Отвожу взгляд, но буквально на секунду. Внутри такая обида сильная! Маша, разумеется, тут совершенно ни при чем, просто она под рукой оказывается, и я выпаливаю:

— Ты думаешь, все вокруг такие расчетливые? Представь себя восемнадцатилетнюю, проснувшуюся в каюте взрослого мужика, который этому совсем не рад. Который просто в ярости! Какой ужас я тогда испытала! Максим потом старался защитить меня от слухов, придумал легенду. В итоге все узнали, как оно на самом деле было. Да, я в него влюбилась. А кто бы не влюбился! В Максима! Сознательно я бы никогда так не сделала.

— Еще раз повторяю, мне очень жаль! Поступок крайне некрасивый, но поверь, я свое тоже получила: Жора мне больше не доверяет. Вообще ничего. — Ее руки дрожат. — Я не представляю, как это исправить. Раньше мы все обсуждали, даже случаи из его практики, а теперь он не рассказывает. Если бы я не была беременной, наверное мы бы расстались.

— О, ты в положении, — обрываю себя тут же. — Поздравляю! Прекрасные новости.

— Да, спасибо, срок еще маленький. Аня, я правда не понимаю, что сделать, чтобы мой Жора ко мне вернулся полностью. Чтобы перестал злиться так сильно. Они с Максом столько лет дружили, иногда мне кажется, что муж меня ненавидит.

Басов ведет себя жестоко. Я столько раз случайно подставляла Максима, но он никогда не объявлял мне бойкоты из-за этого. И все же она любит своего Жору.

— Я постараюсь поговорить с Максом, — произношу после заминки. — Не знаю. Я… правда спрошу. Что было, то было. Подумаешь. — Вновь опускаю глаза.

Маша вдруг подходит и обнимает.

* * *

На улицу выхожу в мурашках и смятении. Почему и Эля, и Маша считают, что я имею какое-то влияние на мужа? Что через меня к нему можно подкатить. Бред. Ну бред же! Я на него посмотреть лишний раз опасаюсь — неужели это не очевидно? Он делает что хочет, я же — как поплавок в океане.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Максим с именинником стоят на крыльце и курят. Когда появляюсь, Макс легонько приобнимает за талию, будто даже машинально. Опираюсь на его локоть, чтобы не поскользнуться, благодарю именинника за вечер, еще раз поздравляю.

— Анют, машина прогрета, беги. Я сейчас подойду, — кивает Максим на припаркованную неподалеку «Киа».

— Пять минут, Ань, — просит именинник, — и я его верну. Твой муж всем нужен, так уж вышло.

— Я знаю, он такой, — вежливо улыбаюсь. — Незаменимый.

Забравшись в салон, смотрю из окна на мужчин. Едва отошла, их лица поменялись. Вытянулись? Между бровями залегли глубокие складки, да и сам разговор будто жестче стал, с таким выражением лиц хорошие новости не обсуждают.

— Как прошел вечер? — спрашивает Семён, напоминая о своем присутствии.

— Нормально. Весело. А у тебя?

— Сидел в соцсетях, но был начеку, — усмехается он. — Не получилось утащить для меня пирожок?

Эм.

— Пирожок? Ты голодный? Там не было ничего такого. И я… — воображаю, как прячу в пакетик тарталетку, — даже не представляю, как это можно было бы устроить.

— Да я шучу.

Нервная улыбка растягивает губы, не знаю, что еще сказать. Я немного устала от того, что было в каморке, смущена и хотела бы побыть одной. А еще сейчас придет Максим, и мы будем час ехать домой, находясь в этом странном любовном треугольнике. Хуже всего то, что Семён мне нравится.

Время идет, за пятнадцать минут мы успеваем обговорить погоду, пробки, завтрашнее расписание.

Когда Максим, наконец, подходит, он как-то сразу, буквально одной фразой решает все вопросы. Открыв водительскую дверь, сообщает хмуро:

— Дальше я сам поведу, спасибо.

Семён оборачивается, улыбается широко, но как-то грустно. После чего, словно нехотя, покидает машину.

— Прыгай вперед, — приглашает Макс, усаживаясь за руль и отодвигая кресло под свой рост. — А то чувствую себя таксистом.

— Тогда мне домой, пожалуйста, — произношу кокетливо. — Шеф.

Он улыбается:

— Йес, мэм. — Заводит двигатель, и машина трогается.

В первые минуты поездки кажется, что Сёма смотрит нам вслед, и от этого тяжесть на душе. Обижать людей — неприятно. Особенно тех, кто хороший, кто открылся и искренне помогал. И кому ты всем сердцем благодарен и симпатизируешь. Почему-то в этот момент я вспоминаю Олесю и представляю, что она так же, чуть растерянно, смотрит нам вслед, гадая, что у Максима в душе. С единственным вопросом: почему?

Двигаюсь влево, чтобы оказаться за водителем, и обнимаю Макса за шею. Крепко.

— М-м-м? — тянет он. — Неожиданно.

— Мы домой?

— Да. Мама написала, Виту они выкупали, но она хохочет, прыгает по подушке и отказывается спать.

Я смеюсь.

— Опять написала, что дочь у нас невоспитанная?

— Да, у нее дети были, разумеется, совсем другими. С рождения сами ползли на горшок и чистить зубы.

Прыскаю. Свекровь у меня хорошая, но строгая, а порой и сухая. Это из-за жизни, которая у нее была до замужества, но все же в некоторые дни мне хочется с ней поругаться. С другой стороны, зная Максима, легко можно предположить, что Евгения Рустамовна заставляла его читать по слогам уже месяцев в девять. Результат налицо.

На светофоре Макс останавливается, и я перебираюсь на переднее сиденье, а потом начинаю разговор о Марии. Передаю наш диалог, только предлагаю не идти к ним в гости, а пригласить к нам, на нашу территорию.

— …это будет неплохой первый шаг, — заканчиваю я. — Мне так кажется. Мы можем устроить барбекю, будет классно.

— Не вижу смысла. То есть давай пожарим мясо на огне, если ты хочешь. Я за.

— Хочу. Зря, что ли, у нас свой дом.

— Это без проблем, давай завтра же купим мясо и замаринуем. Возьму бутылку красного сухого. Можно позвать твоего брата, Папушу, Ба-Ружу, родителей. Посидим компанией, давно так не собирались.

Моя очередь прикусить губу.

— Максим… я думаю, Жора по тебе и правда скучает.

— Завидую, честно. Потому что мне скучать некогда.

— Ну я же не об этом.

— Ни к чему, малыш, но спасибо за попытку.

Он смотрит на дорогу, а я — на него. Моргаю несколько раз и произношу:

— Пожалуйста.

Минуту длится пауза.

— Зачем тебе это? — атакует Макс.

Мне — совершенно не за чем. Но это нужно тебе. Мне почему-то так кажется.

* * *

Не доехав совсем чуть-чуть до нашего поселка, Максим сворачивает на обочину и поворачивается ко мне.

За последний час окончательно стемнело. Фонари горят исправно, но из-за пробрасывающего снега ощущение, что мы не в столице находимся, а где-то на краю мира. В машине жарко, я давно сняла шарф, расстегнула пальто.

Секунд пять просто молчим. Я рассматриваю снежинки на лобовом, Макс — на мой профиль пялится.

— Что-то случилось? — наконец беру себя в руки.

Он тянется ко мне. Замираю, буквально прирастаю к креслу, лишь сердце ускоряется, когда щеку опаляет дыханием. Чуть разворачиваюсь, и Максим пробует губы поцелуем. Касается неспешно языком, словно проверяя — я ли это? Со мной ли он только что испытал удовольствие в подсобке? Или это была другая девушка?

Если бы я была в курсе!

Позволяю ему в себе разобраться. Сама так же поступаю: прислушиваюсь к ощущениям. Если не захочется — немедленно остановлю.

Максим берет мою руку, пальцы переплетаются.

Вдребезги сердце.

Свободной ладонью я начинаю робко его поглаживать — по плечам, щеке. Может, излишне ласково, но почему-то кажется, что именно сейчас ему бы хотелось ласки. Мы целуемся быстрее, теперь нежно-страстно, как будто отбрасывая сомнения, не думая, не беспокоясь.

А потом он кладет мою руку на свой пах и, освободившись, притягивает к себе.

Ощущений сразу много! Его ладони гладят, сжимают, трогают. Пах каменный. Я тоже жадно сжимаю и трогаю — наслаждаюсь совершенной эрекцией. Чувствовать, что Максим так сильно желает, что ему так сильно нравится меня целовать, — коктейль ядовитый, сладкий. Я хлебаю его голодно, не останавливаясь. И продолжаю гладить, сжимать, ощупывать через брюки — воображаю себе его орган. Сглатываю.

Макс не препятствует, и я расстегиваю его ремень. Пуговицы, ширинку. Рукой туда ныряю.

А потом все происходит стремительно. Он снимает куртку и на кресле отъезжает назад, я избавляюсь от ботинок и колготок — неуклюже, но очень быстро. Он раскатывает презерватив. Я оказываюсь сверху. Тесно, неудобно, потолок давит. Но мы целуемся. Стринги Максим сдвигает в сторону. Промежностью ощущаю его головку и медленно опускаюсь на ствол.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— М-м-м, — тяну.

Дышу часто. Плечи его сжимаю, растягиваясь под эрекцию. Наполненность предельная, словно еще чуть-чуть — и лопну.

Кайф. Какой же это кайф — так глубоко его чувствовать. Понимаю, что теку на нем прямо сейчас, и когда опускаюсь полностью, глаза закрываю от удовольствия. Замираю, наслаждаюсь. Ахаю.

Макс обнимает крепче и вдруг делает толчок бедрами. Сильный, резкий, такой, что я захлебываюсь стоном. Он толкается еще раз и еще. Словно показывая: вот так можно. Вот такие ощущения.

Фишку просекаю, опираюсь на его плечи и начинаю двигаться сама — нанизываюсь на ствол снова и снова. Твердый, горячий, жаждущий. То поверхностно-быстро, то до самого корня. Яростно. С нетерпением. Потому что удовольствие растет, душа требует.

Ладони Макса шарят по телу — большие, жадные. А мне так и нужно. Он сжимает мои ягодицы, крутит соски. Даже шлепает. А я хочу еще и еще. Страсть и нетерпение с ума сводят.

Дыхание шумное. Мои стоны — громкие, чувственные. Они вторят шлепкам, отчего мы оба сильнее заводимся. В плен друг к другу попадаем. Прерываемся на поцелуи.

Мы отчаянно любим друг друга в машине, в трех минутах от дома. Я жадно на муже прыгаю — все быстрее и быстрее, мне так сильно этого хочется. Его хочется.

В момент оргазма голову кружит, я как-то всем телом слабею, Макс обнимает, перехватывает инициативу. Прижимает к себе и трахает. Жестко, резко. Каждый удар по пульсирующей плоти отдается новой вспышкой наслаждения. Дурею. Дурею я, щеки его зацеловываю, языком, как дикая кошка, веду, потом снова чмокаю.

Он сжимает мои бедра с силой и на себя дергает — еще, еще и еще. Голову опускает, трется лбом о мою шею. А я его глажу и улыбаюсь. Дышу, ощущая, как он пульсирует. Внутри меня.

Глава 24

— Да, Иван, я поняла. — Хожу по комнате с Витой на руках. — Всех отправляю к вам и только к вам.

— Свой номер, Аня, никому больше не давайте. Мой кьюар-код показывайте, дальше разберусь.

— Конечно. Спасибо огромное.

— И пришлите актуальное расписание ваших занятий. График няни у меня есть, будем исходить из этого, а дальше по обстоятельствам. Максим сказал, что никаких ночных клубов, но, если будут огненные варианты, я все же буду присылать.

— Договорились. Еще раз спасибо за помощь.

— Совершенно пока не за что.

Я кладу трубку и кружусь с Витой.

Иван — менеджер, которого посоветовал знакомый Максима. Он долго был в Совете модельеров Питера, потом около десяти лет жил в Европе и отвечал за кастинг моделей для модного ток-шоу. Сейчас, помимо работы с брендами, ведет собственную линейку аксессуаров и организовывает мероприятия в мире моды. Такая вот энергичная, разносторонняя личность, довольно жесткая, но мне с ним комфортно.

— Поклонники? — спрашивает вышедший из котельной Кирилл. — Аня, тебе звонят без передышки!

Вчера мы болтали по телефону с мамой, и я пожаловалась, что у нас дом подмерзает с одной стороны, а Максим отбыл в командировку, оставив меня разбираться со всем этим самой. На следующий день приехал брат с инструментами.

— Это менеджер. Слава богу, поток звонков удалось переключить на него, а то я просто уже боялась телефон в руки брать.

— У тебя есть свой менеджер? Серьезно?! — смеется он.

— Ну да. Так проще.

— Охренеть. Господин Одинцов, кстати, не против? — Киря кивает на два больших букета в кухне.

— Да это от него! — возмущаюсь я.

Один букет и правда прошлым вечером прислал Максим нам с доченькой, второй — от Артура, который пригласил поучаствовать в показе авангардных коллекций, посвященных началу зимы. Я буду одной из ведущих моделей. Иван одобрил.

Семён тоже заходит в кухню, он сегодня подмастерье.

— Господин Одинцов, разумеется, не против моей карьеры, — отвечаю в тон.

— Карьеры? Теперь это так называется, — бубнит под нос Киря, наливая себе вина. — Я другое слово знаю.

— Какое?

— Малая еще.

Прибила бы его, если бы не Семён, переминающийся с ноги на ногу за моей спиной.

Мы с Максом решили никому не говорить о грядущем разводе, вообще пока отложили эту тему, по крайней мере до дня рождения свекра. Слишком сложно.

Сегодня воскресенье, ровно неделя прошла, как я попросила свободы. С тех пор много чего случилось: мы начали заниматься любовью и смеяться над общими шутками.

Удивительное дело. Почувствовав приближающийся конец нашей семьи, то, чего больше всего боялась, я, напротив, ощутила уверенность. Будто смирилась с неизбежным. Да, Максим меня не любит и никогда не полюбит. Но мы поддерживаем друг друга, а еще у нас появился секс.

Мы занимались им во вторник, среду, четверг и в пятницу утром, потом Макс уехал в командировку, сорвав обещанное барбекю.

Пока его не было, мы с Семёном занимались хлопотами: познакомились с Иваном, провели кастинг на должность няни. Список кандидаток составила свекровь, поспрашивав у подруг в университете. Одна из нянь — Лидия — понравилась мне особенно сильно. Она перешла к нам, как пошутил Макс, по наследству, вырастив четырех детей подруге Евгении Рустамовны. Семён пробил ее по своим каналам — все в порядке.

Няня начинает завтра. В пятницу мы провели вместе полдня, притираясь. Пока не поняла, устраивает она меня или нет. И главное, сдружится ли с Витой.

Дочка радостно тянется к Семёну, и тот, быстро помыв руки, подхватывает ее, кружит по комнате, подбрасывает невысоко.

— Сём, не надо, эй! — прошу я.

— Все под контролем.

Вита хохочет в голос, она знает дядю Семёна с рождения и относится к нему хорошо.

— А ко мне пойдешь? Племянница? — Кирилл тоже тянет руки, но дочка отворачивается.

— Она просто тебя не знает. Киря, не обижайся, Семён ей как няня.

— Все понятно с вами, — якобы уязвленный, закатывает глаза брат.

— Приезжай чаще, — развожу я руками.

Семён светится гордостью, улыбается от уха до уха, Вита тоже радостно демонстрирует ему все свои два прорезавшихся зуба, которые мы теперь начищаем специальной щеточкой.

Вскоре курьер привозит украшения: эффектную бижутерию, в которой завтра мне нужно будет фотографироваться.

— Опять подарки? — поражается Кирилл.

— Это для работы, — смеюсь. — Честное слово. Дочка, пойдем-ка подгузник поменяем. — Я забираю малышку и уношу на второй этаж.

Насчет Семёна: Максим сказал, что поговорил с ним и что, пока не найдется новый надежный защитник, Семён будет пастись рядом. С одной стороны, я испытала облегчение: еще один новый человек в окружении — это стресс. С другой… немного загрустила.

Наверное, хотелось надеяться, что после секса отношение мужа ко мне изменилось, но нет. Максим не ревнует. Увы.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Впрочем, это нестрашно. К этому я давно привыкла. Нужно двигаться дальше.

За эту неделю я как будто повзрослела, стала спокойнее. Наконец упорядочила расписание занятий по английскому, французскому, взяла новый курс истории моды, жду с нетерпением начала, заказала несколько книг.

Кирилл на пару с Семёном и отцом на созвоне чинят отопление весь день. Перед тем как уйти, Семён проверяет работоспособность сигнализации, уточняет, приедет ли ко мне кто-нибудь. Две прошлые ночи здесь ночевали Ба-Ружа и Папуша. Вот это была вечеринка! Ба-Ружа причитала, что Макс ведет себя как подонок, разрешив зарабатывать на моих голых фото. Она абсолютно уверена, что я слушаюсь мужа беспрекословно, и я решила не портить бабушке жизнь правдой.

— Кирилл побудет еще немного, а там уже и утро, — заверяю я.

Брат как раз усаживается ужинать.

— Могу и остаться. Семён, присоединяйся, — зовет за стол.

— Нет, спасибо, я не голоден, — отвечает тот. — Аня, один звонок, полчаса, и я здесь.

— Спасибо, — улыбаюсь. — Все будет в порядке.

Семён уходит, а Кирилл подмечает, подливая себе вина:

— Господин Одинцов в курсе, что твой телохранитель от тебя без ума? Он на тебя так смотрит, словно готов сожрать немедленно.

— Ты бредишь, Киря. — Я запрыгиваю на подоконник и слежу за тем, как Вита в очередной раз разбирает кухонный шкаф с кастрюлями. — И перестань его так называть, Господи! Он бесится от этого!

— Ну а как же его называть, благодетеля нашего? Аня, не будь дурой, прекращай крутить романы за спиной мужа. — Кирилл кивает на цветы. — Прекращай.

Краска в лицо ударяет.

— Ты спятил? Это от коллег.

Он осушает бокал и наливает еще, а я закусываю губу. Скрещиваю на груди руки.

— Я люблю только одного. С первого взгляда. Другой мне не нужен, даже если бы и была возможность.

Киря смотрит на цветы Артура, качает головой:

— Деньги тебе вскружили голову.

В этот момент мы оба поворачиваемся к окну, потому что слышим, как включается механизм ворот. Луна с громким мяуканьем несется встречать, распушилась вся, хвост трубой. Следом за ней Вита — дочка уже разобралась, что если кошка так себя ведет, значит, папка на подходе.

— Максим! — Спрыгиваю на пол, мгновенно разнервничавшись. — Он обещал только завтра быть. Вот это сюрприз.

— Проверяет тебя, видишь.

— Что за бред? — морщусь. В этом ключе я как-то не думала.

Дверь хлопает.

— Максим, привет! — радостно восклицает Киря и спешит пожать руку. — А мы тут отопление чиним. Слушай, ты когда дом покупал, хоть бы посоветовался, там такая жопа с трубами.

— Да? Привет, Кирилл. — Макс ударяет его по ладони, отвечая на рукопожатие, потом растирает руки.

— Ань, помоги, возьми ее, у меня руки ледяные.

Я подхватываю дочу и подставляю под поцелуи. Максим берет ее осторожно, чтобы не причинить дискомфорт. На миг замираю, любуясь тем, как он чмокает Виту в лоб и пухлые щеки. Как она улыбается и тянет к нему ручки, тая от счастья.

Хочу тоже. Поцелуев его. Радости встречи.

Кошка трется о его ноги, все как обычно. А я… опять стою, смакую привкус легкого разочарования. В четверг мы любили друг друга утром, Вита еще спала. Я спустилась пить кофе, и Макс взял меня на диване.

На цыпочки готова приподняться и подставиться, если знак подаст. Но муж не предпринимает никаких попыток, как всегда увлечен дочерью и гостем.

Зубы сжимаю от досады. Нет, я не жду, что наши отношения изменятся, он такой, какой есть. Но все же. Я думала о нем. И… если честно, скучала. После близости, что у нас была.

— Анют, здравствуй, — произносит Максим.

— Привет. Я ждала тебя только завтра. Ужинать будешь?

— Денис справится один, оставил его за главного. Да, буду.

— Проходи скорее, пока горячее.

Мужчины ужинают, обсуждая рабочие дела, какие-то бытовые проблемы, отопление. Максим слегка задерживается взглядом на цветах от Артура, но не комментирует.

Играю с Витой, пока она не начинает капризничать, тогда, попрощавшись, поднимаю ее наверх. Дочка засыпает долго, не менее часа возится. Я лежу с ней, постепенно погружаясь в путы сна, когда получаю сообщение.

Сощурившись, читаю на ярком экране:

«Спустись, как Вита уснет».

От Макса.

«Киря с тобой?»

«Уехал».

Включив видеоняню, в первую очередь отправляюсь в душ, чтобы освежиться. После чего надеваю длинную шелковую сорочку, накидываю тонкий халат.

Сбегаю вниз, но замедляюсь на последних ступеньках лестницы.

— Ты что-то хотел? — спрашиваю, широко зевнув и прикрыв рот ладонью. — Извини, я уже сплю.

Максим стоит посреди гостиной. В домашней одежде, волосы влажные после душа. Смотрит на меня. Его взгляд плавно скользит от лица ниже, еще ниже. Пока не останавливается на моих ногах.

Я вдруг понимаю, что спросонья забыла натянуть носки. И он это, конечно, заметил.

Глава 25

Макс улыбается. И не только губами, как часто делает, а прям радостно!

Становится неуютно. И дело даже не в прохладной лестнице под ногами. Скорее, напротив, хорошо, что от плитки веет холодком, а то как-то сразу в жар бросило от этой его улыбочки.

Поджимаю пальцы на ногах, в момент застеснявшись. Что ж он так на них смотрит-то? Раскрывает объятия, дескать, я должна к нему броситься. Скептически хмурюсь.

Тогда Максим подходит, подхватывает под ягодицы и как есть, столбиком, несет к дивану. К тому самому, в общем.

— Эй! — восклицаю. На плечи его опираюсь и ногами в воздухе болтаю. — Ты чего творишь?

— Не скучала, значит? Совсем?

Он заглядывает в глаза, и я вижу в них раздражение, граничащее с обидой.

— Почему это? — улыбаюсь растерянно. Спросонья. Снова зеваю.

— Успела уснуть? Серьезно? — Обида продолжает расти, она проскальзывает в интонациях.

— Немного. А что?

— Три дня не виделись. Она брата пригласила, а потом спать умотала.

— Макс! — смеюсь. — Ты просто так холодно встретил, я подумала, что не в настроении.

— Я шестьсот кэмэ сегодня проехал. К тебе. А ты не ждала.

— Ждала!

Он бросает меня на диван, забирается следом. Стягивает футболку, а потом, задрав сорочку повыше, ловит ступню. Фиксирует обеими ладонями, поглаживает, любуется. Натурально рассматривает.

— Эй! Перестань.

— Красавица, — выдыхает. — Вся красивая. Вообще вся, как картиночка.

Пытаюсь вырвать ногу — Макс не пускает.

— Да погоди ты. Расслабься. Хочу тебя поласкать.

Он наклоняется и целует тыльную сторону ступни. А мне вдруг так смешно становится — ну что за комедия наигранная, еще бы правда розами все усыпал. Откидываюсь назад и хохочу над ним. Макс замирает, не двигается. А мне смешно! Головой качаю.

Чувствую еще один поцелуй, потом еще. На четвертом волоски дыбом поднимаются, я открываю глаза и слежу за тем, как Максим, уже в пятый раз, целует мою ногу, теперь голень. Серьезный совершенно. Глаза прикрыл. Свободные штаны не скрывают эрекцию, пальцы его, сильные, становятся очень осторожными. Мой хохот чуть стихает, а когда Макс прижимается губами к колену и бросает на меня взгляд, замолкаю совсем.

— Что ты делаешь? — шепчу.

Смеяться больше не хочется. Он адово возбужден. Сейчас.

— Целую. Не видишь?

Он поглаживает мою голень, очерчивает пятку. И так восхищенно это делает, что я, расхрабрившись, задираю свободную ногу высоко, носок тяну, грациозно сгибаю в колене… и прижимаю пальцами к его торсу.

Убедившись, что не отпихнет, я веду из стороны в сторону, потом вниз. Ощупываю его таким образом.

Макс следит за каждым движением. Дышит чаще.

Я начинаю дрожать.

Веду ниже, до живота. Чувствую, как под пальцами напрягаются мышцы. Облизываю пересохшие губы. Веду по дорожке к штанам, нащупываю в паху твердость. Нажимаю.

Он улыбается, стреляет в меня глазами.

И я улыбаюсь тоже. Уже не над ним потешаясь, а как-то уверенно, без стыда и совести. Щеки горят. Давлю сильнее. Еще сильнее. Вожу по стволу.

Макс срывается. Наклоняется и целует мои колени, бедра, прижимается губами к лобку через трусики. Зацеловывает живот.

От шока, паники и удовольствия я теряюсь.

Обвиваю ногами, зову к себе и заключаю в нежные объятия. Мы целуемся, прижимаемся друг к другу, ласкаем, горим, греемся!

Пока он, стянув трико, занимается резинкой, я рискую, касаясь ступнями его члена, мошонки. Макс качает головой, усмехается, но не останавливает.

Нравится, что ли? Да ладно! Вот только мне больше не смешно. Особенно когда он накрывает своим телом, да так, что мои ноги на его плечах оказываются. И сам он, не дав и пикнуть, толкается, заполняя изнутри всю, растягивая.

После близости мы долго лежим в обнимку, по очереди проверяя видеоняню. Молчим. Я обвиваю его ногами, тая в отголосках своего пика. Максим немного притих, а то дерзкий весь приехал, взъерошенный какой-то. С претензиями и обидой.

— Я по тебе скучал, — говорит, поглаживая. — Зря думала, что нет. И зря спать пошла, не дождавшись.

Он обиделся. Что тут ответишь? Надо полежать с этими словами, переварить их.

— Я немного не поняла твою реакцию при встрече. Ты погладил кошку, поцеловал Виту, а меня… совсем никак. — Делаю движение, чтобы освободиться.

Максим, видимо решив, что мне тяжело, меняет положение, устраиваясь на боку. Но мы по-прежнему обнимаемся, и я поглаживаю его по плечам. Осторожно, следя за реакцией, — вдруг лишнее ляпну? Сложно с ним. В сексе как-то легко стало, а разговаривать — как по минному полю.

Он опускает глаза, разглядывает кружево на моей сорочке. Размышляет.

— Я же поздоровался.

Эм.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Да-а. И все. Если дословно, Макс, то ты сказал мне «здравствуй».

Он чуть хмурится:

— Ну да, так здороваются в нашей стране.

— Но не с женами. Это из-за моего брата, что ли? — прищуриваюсь. — Эй, из-за Кири ты меня поприветствовал как менеджера в банке?

— К менеджеру я бы обратился на «вы».

— По-твоему, ты был со мной нежнее, чем с менеджером? А как же страсть? Вот эти вот поцелуи все.

Он слегка, уголком губ улыбается.

— А зачем ее демонстрировать?

Мы смотрим друг на друга с полминуты, не меньше.

— Ты спрашиваешь, зачем демонстрировать страсть?

— Да. Для чего? Ясно же, что, когда мы останемся наедине и дочь уснет, все будет. Ты не против, я — приехал для этого.

— Не знаю. Пусть не в губы, но можно было хотя бы в щеку чмокнуть. Мои родители так всегда делают. — Сказав, понимаю, что ни разу не видела, чтобы родители Максима друг друга касались, не то что целоваться. — Да и не только они. Люди так делают.

— Ты хочешь целоваться при других? Это обязательно?

Пару вдохов не знаю, что и сказать.

— Нет, я не хочу целоваться при других, но я уверена, что когда рад встрече с женой, как-то это показываешь.

Макс откидывается на подушку и закрывает глаза. Я бесстыдно рассматриваю его лицо, невольно расплываюсь в счастливой улыбке. Столько целовались сейчас, а мне мало. Все еще мало его.

— Я улыбнулся тебе, — говорит Максим, окончательно испортив настроение.

Присаживаюсь.

— Господи, это невыносимо! Ты почему такой зажатый?

Он тоже приподнимается.

— Я не зажатый, — морщится. — Просто показуха — это не мое.

— Да уж. Как удобно.

Хочу налить воды, но при попытке встать Макс перехватывает, рывком укладывает на спину и нависает сверху. Его губы накрывают мои, язык проникает в рот, а сам поцелуй становится глубоким, влажным и настолько чувственным, что мои пальцы, и на руках, и на ногах, которые он так любит рассматривать, непроизвольно подгибаются.

Он отрывается через несколько минут на вдохе, и я жалобно хватаю воздух.

— Я тебя раздел, увидел, как ты заблестела, — имеет в виду мою промежность. — Лучшее приветствие.

— Но Макс. До того как ты это увидел, прошло три часа. Три часа мы находились в доме, и все, что ты сказал мне: «Здравствуй».

— Да, твой брат ужасно липучий. — Теперь поднимается он, идет к крану, наливает воды и пьет. — Это были долгие три часа. Пиздит как дышит.

— Можно было поцеловать меня, Кирилл бы понял намек.

Макс хмурится, глубоко задумавшись. Я подхожу ближе, забираю у него стакан и допиваю.

— Как прошла командировка? — перевожу тему.

Он тянется за вторым стаканом, вновь украдкой пялясь на мои ноги.

— С переменным успехом.

Глава 26

Макс

— Твоя жена безнадежно наивна, Макс.

— Это пройдет.

— Само по себе — вряд ли. — Иван, новый менеджер Ани, усмехается. — А шишки набить ты ей не позволишь, как я понимаю. Где ты откопал такую? Уже больше года работает в моделинге, а знать не знает ничего. Контрактов поназаключала, ни про один не в курсе — ни про сроки, ни про обязательства.

— А ты зачем нужен, если она будет в курсе? Твоя роль тогда какая?

— Моя роль — ее протолкнуть дальше. Я сейчас разбираюсь с контрактами, которые уже есть и которые смогли найти. Потому что свои экземпляры документов Аня не хранит. А те, что хранит, подписаны через один.

— Так и наведи порядок. Вите еще и года нет, моей жене не до бумажек.

Иван цокает языком.

— Если ей не до бумажек, может, годик-другой в декрете спокойно посидеть? Куда ты ее пихаешь? Зачем?

— Нам, может, жить не на что. Нужен допдоход.

— Прикалываешься? Девочке дай отдохнуть, жене своей.

— Совершенно серьезно говорю.

— Блядь, Макс. Аня Февраль талантливая, но такая… на своей волне. И уже с понтами. Ты понимаешь, какой график у моих моделей? Я могу позвонить в любое время дня и ночи, и они едут в клуб или на кастинг, на последнем могут сидеть по восемнадцать часов. Я говорю, что надеть, и они слушаются, не глядя в зеркало. Так не получится: сегодня дочка капризная, мы все отменяем.

— Ваня, разберись с ее контрактами, ничего там сложного нет, я просматривал бумаги. И займись новыми проектами.

Он молчит пару секунд.

— Про деньги ты пошутил же?

— Я предельно серьезен. Сделай так, чтобы Аня получала много, работала мало, и чувствовала себя при этом — превосходно. Разве я много прошу?

Закончив разговор, убираю мобильник в карман. Достаю сигарету и кручу между пальцами. Дурацкая привычка, столько раз бросал, но работа накладывает отпечаток — здоровый образ жизни среди юристов не распространен, курят практически все. Кто усерднее работает, тот больше курит. И меньше живет, я полагаю.

Щелкнув зажигалкой, ощущаю, как вместе с дымом наполняет изнутри раздражение. Все, что связано с работой Ани, вызывает одно-единственное чувство — раздражение. Начиная с самого факта, что она работает, тогда как в моем видении мира моя жена отдыхает, занимается домом и хобби. Ну точно не в беременность или после родов вкалывает.

Сам знаю, что она наивная и недальновидная, — кто бы еще поперся подработать в Сочи на мальчишнике? На яхте. Где толпа незнакомых зажравшихся мужиков, пьяных, к тому же еще и обдолбанных, если вспомнить меня. Волосы на голове шевелятся, когда думаю, что с Аней могли бы сделать. И сделали, в общем-то, но ко мне у нее были чувства хотя бы. По крайней мере, ей так казалось. В любом случае хорошего мало.

Наивность — ее бич. И сколько ни объясняй, что люди разные есть и что никому нельзя верить слепо, — как об стенку горох.

А этот фотограф, Валерий Константинович, который ее и вывез из села.

Затягиваюсь глубоко, прищуриваюсь от новой волны раздражения.

Слухи о нем пиздец какие ходят. Все девочки, которых он пропихнул, прошли через его половой стручок. Мужик на старости лет совсем крышей поехал на почве ебли, переклинило: по деревням ездит, целок вылавливает. Я с ним только поговорил — бить стремно было, старый. Старый седой дед, которого на том свете с фонарями ищут. Но мысль, что он принуждал ее минет делать и девка еле отбилась, — пиздец выносила. Была бы Анька более послушной или благодарной… Блядь, голову взрывает. Если бы он заставил ее отсосать, я бы его… блядь, не знаю. Убил? Ее рот я представляю только в улыбке или поцелуе, другого не должно быть. Причем все, кто знает о ее контракте с Валерием, уверены, что и Аня через него прошла. Тот же Иван. Не просто так поначалу он не хотел с ней работать.

Да что это за работа такая, этот моделинг гребаный? Неужели другой нет, где на тебя не смотрят как на кусок мяса?

Моделинг и эскорт — не одно и то же. Но красивых девочек, желающих фотографироваться, каждый день в Москву приезжают сотни. Как много имен известных моделей мы знаем? Какой процент из этих девочек сломается, отсеется, пойдет на компромиссы?

Аня — девица хоть и наивная, но исключительно славная. Не нужен ей опыт, сын ошибок трудных. Прется она упорно в этот бизнес — надо хоть как-то подстраховать. Понятно, что денег хочется сейчас, и желательно много, а честным путем их много не заработать, потому что в девятнадцать выбор доступных честных путей — ограничен. Я был в этой шкуре сам, понимаю. Вот и рвется.

Будь она моей дочерью, сказал бы: «Учись, получи высшее образование, займись карьерой». Но Аня мне не дочь, а жена.

На прошлой неделе я это всем существом прочувствовал, и теперь все лишь сильнее запуталось. Выхода не вижу, да его, наверное, и не существует: мы дошли до ненависти и на этой почве начали трахаться. Впрочем, такой расклад мне знаком.

Сегодня перед судом важная встреча, я припарковался и иду по улице. Натыкаюсь на вывеску любимой кофейни Ани. Наверное, машинально эту дорогу выбрал, мы часто, когда жили в квартире, сюда заглядывали выпить кофе и поболтать, пока Аня еще была беременной.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍В те месяцы, до первой крупной ссоры, казалось, что у нас все нормально и что она вполне счастлива. Мне нравилось думать, что она обеспечена и защищена, покупает все что хочет, вкусно питается, много смеется, готовится к материнству с удовольствием. И что никто ей ничего плохого не сделает. Рот ее прелестный, блядь, в полной безопасности.

Потом, когда Аня меня выгнала, дошло, что ей наши мирные отношения видятся иначе. И тот союз, который мы создали ради нашей дочери, дарит гармонию только мне.

Я останавливаюсь у вывески, размышляя, не купить ли кофе с собой, — эдакая ностальгия по былым временам, когда все было просто. Фиктивные отношения. Взаимная забота. Мир.

Смотрю через окно и вижу Аню. Вот так совпадение. Рядом с ней коляска — начало одиннадцатого, у Виты должен быть первый сон как раз.

Аня голову запрокинула и хохочет в полный голос. Я ловлю себя на том, что сам невольно улыбаюсь. Она с подружками на завтраке, о чем-то болтают. Им всем по девятнадцать-двадцать, модели, студентки — впереди целая жизнь. Беззаботность и свобода. За столом также Семён восседает, что-то рассказывает эмоционально, смешит девок.

Качаю головой. Малой времени даром не теряет. Конкуренции с ним я не боюсь, если Аня выберет его — судьба такая, значит. Я полностью уверен, что при необходимости он прикроет ее и мою дочь собой, второго такого самоотверженного найти сложно.

Семён тем временем берет салфетку и вытирает Анину щеку. Блядь. Совсем охерел, а? Как только найду замену — вышвырну в тот же час.

Жена вновь хохочет, вытирает глаза, а я ощущаю себя лишним в этой молодежной тусовке. У меня другая жизнь. Вообще другая. Вроде бы наши с Аней судьбы переплелись, но при этом лишь отчасти. Как там она сказала: я отвечаю за скучную часть. Даже не представляю, чтобы мы вместе вот так же легко проводили время.

К черту кофе. Собираюсь пойти дальше, но тут наши с ней глаза встречаются. Стыковка через стекло, а ощущение — будто рядом стоим. Жгучая тоска сжимает грудную клетку. Потому что Аня больше не улыбается. Не рада, в общем.

Предсказуемо, но отчего-то неприятно царапает.

Аня меня видит и явно пугается. Глаза округляет, улыбки как не бывало. Она меня боится. Что бы ни делал, что бы ни спускал ей с рук — боится.

Поднимается и робко машет. Я тушу сигарету и захожу в кофейню. Пока отряхиваю ноги и плечи от снега на пороге, пока снимаю куртку, малой успевает катапультироваться за соседний столик. Детский, блядь, сад, а я в нем — воспитатель.

Аня семенит встречать. Выглядит виноватой.

— Следишь за мной? — спрашивает. — Зачем?

— Клянусь, мимо шел. Думал взять кофе с собой. Здесь вроде бы неплохой был, помнишь? — имею в виду наши завтраки.

Она опускает глаза и быстро облизывает губы, пальцы сцепляет. Ни дать ни взять — провинившаяся Эля. Я снова чувствую себя старшим надзирателем.

— Не буду ругаться, не боись, — цежу. Надо было идти дальше.

— Нас с французского отпустили пораньше. Я не прогуливаю, честно. А Семён, он…

— Все нормально, я не буду мешать. — Киваю ее подругам, подхожу к бару и заказываю кофе. — Тебе взять что-нибудь?

— Да мы уже поели. Здесь неплохие омлеты, не хочешь перекусить?

Заманчиво. Отчего-то возникает странное, но сильное желание остаться и тоже их всех посмешить. Аню особенно. Рассказать веселую историю. Разве не придумаю ничего?

Я вновь смотрю на часы. Цокаю языком:

— Не успею. Может, приедешь днем ко мне, пообедаем вдвоем? В смысле втроем с Витой.

— Во сколько?

— Час, два, три. После двенадцати я весь день буду у себя, много бумажной работы.

— Ты помнишь, что маму сегодня встретить нужно? Я могу сама, если будешь занят. — И к официанту: — Ой, а можно соломинку? — Аня встает на цыпочки, тянется через барную стойку.

Ловлю момент и быстро ее рассматриваю — с головы до ног. Платье облегает высокую грудь, попку круглую. Я сразу физически реагирую, мгновенно, остро.

Талия у Ани бесстыже тонкая — хочу эту девочку сзади попробовать. Тут же обрываю поток идей: слишком пошло для нее будет. В прошлый раз вылетела из душевой кабины, не стоит перегибать. Но движок запущен, в нос ударяет запах ее кожи, будто прямо сейчас веду по шее губами.

— Встречу. Я успею, — говорю, когда Аня поворачивается ко мне.

Прикусывает соломинку кокетливо. Зажимает во рту, как сигарету.

Усмехаюсь.

— Что? — спрашивает. — Ты пялишься на меня.

— Ноги у тебя космические.

— Я же модель.

Она улыбается мне — широко, наконец-то искренне. А я вдруг, как дурак, улыбаюсь в ответ, просто потому что приятно ее внимание и приятна реакция на комплимент.

Аня говорит тише:

— Спасибо. Хочешь еще раз их поцеловать?

Тепло по коже поднимается. Покалывает область паха. Стреляю взглядом вниз, потом в глаза жене. Смущается, щеки пылают.

— Поцелую сегодня.

Хочу сейчас ее в губы. Хотя бы в щеку. Притянуть к себе и на виду у ее подруг, охранника, бариста и других гостей поцеловать. Просто сделать это. Так все делают. Все в мире. Барьер будто осязаем, и я стараюсь его переступить.

Порыв на удивление сильный. Пытаюсь сделать это.

— Погоди. — Аня касается моего плеча и отходит к коляске, проверяет дочку.

Момент упущен. Вновь не удерживаюсь, оцениваю точеную фигурку, попка — чудо настоящее, круглая, орешек крепкий. Перевожу глаза на бариста, который протягивает стаканчик.

Подруги жены взрываются смехом, я смотрю на них машинально, качаю головой. Дети. Все они для меня дети. И Аня тоже. Снова не по себе становится, одно желание — уйти. Стыд печет кожу там, где раньше щипало возбуждение.

Аня возвращается ко мне, вставляет соломинку в мой стакан. Улыбается.

— Нужно пить через соломинку, чтобы не портить эмаль.

— Спасибо за заботу, так и буду.

Смотрим друг на друга. Когда Ани нет рядом, я пребываю в ахуе от воспоминаний, что с ней в кровати делаю. Когда она рядом — все меняется. Картинка — пазл — рассыпается и иначе собирается. И снова без ошибок. Как можно относиться к одной и той же женщине так по-разному, причем оба варианта верные? Хочу ее.

Неправильно это все, конечно. Каждой твари должно быть по паре. А мы не пара друг другу.

— Время, — говорю я. — Пора мне. — Обхватываю губами соломинку, которую она только что держала во рту, и пью.

Аня машет рукой и спешит к подружкам. Надзиратель ушел, можно продолжать.

Еще раз оцениваю космические ноги и иду к выходу. Меня ждет разговор с новым кандидатом на пост судьи, нужно вернуться на волну. Не упустить ничего. Не дай боже заменить одну тварь на другую. Столько работы, и зря окажется. Все с начала придется.

Каждый должен заниматься своим делом и выполнять свои обязанности. Краем глаза я улавливаю, что Семён снова садится за столик девчонок.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Глава 27

Аня

— Макс, пожа-а-алуйста, — тяну я в трубку. — Должна буду.

Улыбка при этом от уха до уха. Параллельно держу в руках куклу, играю с дочкой. Семён везет нас домой.

— Должна будешь… что? — переспрашивает муж заинтересованно.

Смеюсь!

Он сегодня так внезапно появился в нашей кофейне, что я растерялась. Думала, ругать будет, еще и Сёма тут как тут вечно вьется, но нет. Максим, по ощущениям, сам будто смутился. В какой-то момент показалось, что хотел побыстрее уйти.

А когда дверь за ним закрылась, я подумала, что нужно было настоять, упросить посидеть с нами хоть минут пятнадцать.

— Что хочешь, — сдаюсь. — Какая разница, мои родители все равно будут в своем репертуаре, ты не отдохнешь. Ну подумаешь, Эля с Тимуром придут. Это ведь не знакомство с родителями. Ты — не родитель своей сестре, — на всякий случай поясняю. — Вот Вита когда подрастет, я еще могу понять…

— Не-не, давай не будем подгонять время и представлять себе мою девочку взрослой. Я к такому не готов. Даже думать об этом не могу.

— Страшно?

— Ты издеваешься?!

— Ладно! — выдаю сквозь хохот. Уж очень Максим перепугался за Виту. — Все будет нормально.

Он мешкает пару мгновений. Знаю, что стоит на парковке вокзала: скоро мои приедут. Ждет их. Старается.

— Проверь, чтобы еды хватило, окей? — просит суховато.

— Конечно! — радуюсь я победе. — Об этом не волнуйся, все под контролем. Спасибо еще раз, что встречаешь родителей. Ты сегодня такой молодец.

Макс хмыкает.

Пару часов назад мы узнали, что папа, оказывается, тоже решил приехать в столицу погостить. Наверное, хочет дом посмотреть, Киря рассказал, что отопление плохо работает. Маме же нужно посетить пару врачей, плюс мы собираемся в театр. Я заранее взяла билеты, она мечтала увидеть вживую известных актеров.

— Хорошо, пусть Эля приходит с Тимуром. Но это не значит, что я даю согласие на совместную жизнь.

— Конечно-конечно! — комично иронизирую. — Об этом никто и мечтать не может.

— Малая, заговариваешься, — смеется Максим.

Я тоже улыбаюсь. Пальцы покалывает.

— До вечера, — шепчу.

— До вечера.

Мне кажется илиСемён добавил газу?

Боже, как трудно быть роковой женщиной. В этом самом кресле, где сидит телохранитель, мы с Максимом недавно занимались любовью. Почему-то, когда об этом думаю, мне одновременно стыдно, плохо и хорошо. Такие вот эмоции.

Сбрасываю звонок, целую дочку в лоб и улыбаюсь. Макс и правда поддается на уговоры. Максим Одинцов меня слушает. Ух ты.

— Срежем через дворы? — уточняет Семён. Показывает навигатор и рассказывает, какие улицы стоят мертво.

— Давай, дочка совсем уже измучилась. Весь день со мной таскается.

Утром Вита оставалась в квартире с няней, пока я ходила на учебу, но занятия отменили, и я освободилась пораньше. Иногда мне кажется, что я многовато на себя взваливаю. Разрываюсь! Хочется и то, и это, и пятое, и десятое! Когда жила в селе, думалось, что ничего и не надо, никакой конкуренции вокруг, все инертно плывут по течению. Город же дарит безумное количество возможностей, но и силы выжимает до капельки. Мне все нравится, у меня все-все получается. И хочется действовать!

Потом вижу дочку, ее бездонные черные глаза, и останавливаю себя. Когда Вита смотрит на меня, она улыбается. Занимаясь чем-то другим, я думаю о том, что лишаю ее этих улыбок. Лишаю нас обеих. Как же трудно поймать баланс! Иногда Порой ощущение, что теперь вся моя жизнь сводится к его поиску.

Семён мирно смотрит на дорогу, в машине играет детская песенка, которая нравится дочке. Я же набираю номер Эли и сообщаю радостную новость:

— Максим не против. Будем вас ждать.

— Ура! Ура! Аня, спасибо!

— Надеюсь, Тимур ест рыбу? Именно ее я планирую готовить.

— Съест. Никуда не денется.

Эля продолжает сыпать восторгами и предложениями, какие закуски привезти на ужин, а я, заметив движение слева, перевожу взгляд на тротуар. Мы как раз обгоняем тучную женщину в пальто с вычурным мехом, из-под полы торчит желтая юбка в пол, на голове цветастый платок. Мелькает мысль: цыганка? С тех пор как вышла за Макса, всюду их вижу. А может, так работает наш мозг — замечает знакомое и важное?

Время от времени я читаю что-то про цыган, смотрю документальные фильмы. Хочу понять мужа. Хотя бы чуть-чуть больше разобраться в его сложном мире, расположившемся на стыке двух культур. Действующий муж, фиктивный или и вовсе бывший — неважно. Максим отец Виты, и это навсегда. Наша дочь вырастет и будет задавать вопросы. Я должна быть готовой к этому.

э Машинально провожаю женщину глазами. Именно в тот момент, когда мы равняемся, ее левая нога жутко летит вверх. Поскользнувшись, бедняжка падает всем весом на бок, а у меня внутри все сжимается как от боли — живо представляю себе удар о лед. Это невозможно, но я как будто слышу звук падения. Глухой, тяжелый. Оборачиваюсь быстро, все еще слушая болтовню Эли, и вижу, что цыганка лежит. Не двигается.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Сёма, видел? Давай остановимся.

— Не встает она?

— Нет. Кошмар какой. — И торопливо произношу в трубку: — Эля, прости, отвлекают. До вечера. Жду вас!

Я убираю мобильник в сумку. Семён тем временем уже разворачивается и тормозит в самой ближайшей точке.

— Сейчас, зайчик мой, проверим, как там тетя. И домой. — Целую дочку в лоб.

Семён выпрыгивает из машины и подбегает к пострадавшей. Она кое-как присела, прижимает к себе руку, качает ее, как ребеночка. Семён технично ее осматривает, но и без диагноза понятно, что несчастной невыносимо больно.

Я сразу звоню в скорую, но оператор сообщает, что мы находимся в десяти минутах от травмпункта и быстрее довезти женщину самим, нежели ждать доктора. Гололед, вызовов много — могут и два часа ехать.

— Два часа?! — переспрашиваю.

На улице, как стемнело, стало совсем холодно.

Знаком показываю Сёме, чтобы вел несчастную к машине. Она причитает, плачет! Стонет. Ее боль очевидна, и у меня внутри аж все сжимается.

— Надо сказать Максиму, чтобы проверил, кто посыпает дорожки в этом районе. Семён, запомни улицу, пожалуйста, — болтаю от нервов. Потом обращаюсь к женщине: — Мы вас отвезем в больницу, вам там укол сделают и помогут.

В ответ — отрицание. Пострадавшая сопротивляется, качает головой. Вяло пытается оттолкнуть Семёна, хотя он ее держит. Идти явно не может, плачет. Жалко так, что сердце щемит. Сколько ей лет, непонятно, она как мама — вроде бы и не старая, но словно никогда лицо кремом не мазала: кожа жесткая, морщины редкие, но глубокие. Я спрашиваю, кому позвонить, есть ли у нее с собой документы. Женщина, кажется, в шоке, снова отказывается или не может сказать. Беспрерывно руку баюкает, плачет.

— Давай вызовем скорую сюда, — предлагает Семён. — Не силком же ее переть?

— И что? Ждать с ней?

Он разводит руками. Бросить тоже не по-человечески. Половина седьмого, на улице темно, температура падает. Я же потом издергаюсь.

Цыганка кое-как достает телефон, кнопочный, старый. Тычет, тычет в него, но экран не реагирует.

— Батарея села?

Она его трясет — как-то отчаянно, горестно. Сама чуть не реву. Жалко.

Напрягаю мозг изо всех сил и выдаю несколько слов на цыганском:

— Бабушка, все будет хорошо. Мы поможем. Помощь вам. Мы добрые.

Она вдруг меняется в лице, вскидывает подбородок и вглядывается в мои глаза — цепко, жадно. Чуть ли не агрессивно.

— Садитесь, отвезем вас в больницу, — продолжаю я ровно уже по-русски. — По пути позвоним вашим близким.

Она качает головой, но наконец слушается.

В машине Семён дает ей пару таблеток кетанола, фиксирует руку, после чего жмет на газ.

— Поскользнулись, да? — спрашиваю я учтиво.

Цыганка говорит что-то на своем языке, быстро-быстро. Вылитая Ба-Ружа, когда на эмоциях. Ее бы сюда.

— Не понимаю, простите, — качаю головой. — Я только несколько слов знаю, меня бабушка мужа научила. Могу позвонить золовке, если вы плохо говорите по-русски.

Женщина оборачивается, ее взгляд немного светлеет. Не думаю, что боль утихла, но хотя бы первый шок позади. Она смотрит на меня, на Виту и произносит обличительно:

— У тебя дочь цыганочка.

— Я знаю, — подтверждаю строго.

Хмурюсь и двигаюсь к Вите ближе, показывая, что если собеседница об этом что-то думает, то мнение свое пусть попридержит.

Она молчит секунду, две. По-прежнему смотрит на меня, на Виту. Малыха приветливо улыбается. Я же затаилась — других цыган, кроме Одинцовых, не знаю. У Максима целая куча родни, но в наш дом они не вхожи. И вероятно, не просто так.

— Хорошая. Вырастет, будет статной красавицей! С ума сводить будет, деньгами большими ворочать. Ух, президентша вырастет! — рассыпается в восхищении женщина.

— Спасибо, — выдыхаю с облегчением. — С таким отцом, как у нее, вряд ли возможны иные варианты. Но муж запрещает мне гадать. Своим, говорит, нельзя. Поэтому не продолжайте.

— А ты своя?

Показываю кольцо на пальце. Впрочем, становится немного не по себе. Максим и правда не разрешает Ба-Руже или Папуше делать для меня расклады. Они повинуются беспрекословно, хотя мне было бы интересно послушать. Не то чтобы я верю. Отнюдь.

Не знаю. Просто, наверное, запуталась я в своей жизни. Может быть, это сработает как с метафорическими картами — о чем искренне мечтаешь, то и увидишь?

И все же… не сегодня и не с этой цыганкой. Главное, скорее добраться до больницы.

— Доченька, я погадаю тебе. Плохого, если увижу, не скажу, хорошее только. — Она обращается к Семёну: — И тебе, мальчик. Ты брат ей?

— Может быть, вы вспомните номер телефона кого-то из своих близких? — перевожу я тему. — Они наверняка до смерти за вас волнуются.

Глава 28

Макс

— …Смотрю, Смирнов помалкивает, слушает, — взахлеб вещает Денис. — А тетка такую ахинею несет, что пиздец. Тут я встаю, объясняю, что Кале — район размером с небольшой город, крайне тупо строить один, но огромный дом детского творчества. Такие центры, как супермаркеты, должны быть в каждой части, чтобы пешком дойти.

— Никто не поедет за молоком за десять кэмэ. И никто не повезет отпрыска после работы в художку, до которой пилить час. Уж точно не в Кале.

— Я так и сказал. Нам нужна сеть, филиалов десять. Чтобы дети сами, своими ногами, после школы могли добраться до центра, позаниматься, потом домой. Нужно только помещения выбирать тщательно, чтобы рядом были пешеходные переходы и так далее. Эта тетка потом сказала, что у нее ко мне появились вопросики.

— Ты ей выписал направление?

— Пригласил к себе, да. Будут проверять мою биографию, Максим Станиславович?

— Надеюсь, она у тебя не слишком скучная.

— Красный диплом юрфака, награды за боевую службу, списан по ранению. Волонтер, женат, плачу ипотеку. Досрочно не гашу, — рапортует Кравченко.

Не удерживаюсь от смешка.

— Где я тебя нашел, помнишь?

— В больнице, в очереди за протезом.

— Съезди туда еще, поищи таких же одноногих.

Денис польщенно смеется.

— Ладно, — сворачиваю я разговор. — Эта лесопилка на тебе, но в курсе держи. По основным моментам.

— Я добьюсь своего.

Качаю головой.

— До связи. — И кладу трубку.

Не будет в Кале сети детских центров. Денежки выделили немалые, но до детишек они дойдут едва ли. Пока что. Это не предвидение — банальная интуиция. Но Денису опыт полезный. Пусть борется.

— Максим, у тебя еще и лесопилки есть? — восхищенно спрашивает теща.

Я дымом давлюсь. Тушу окурок в пепельнице и кашляю в кулак.

— Простите. Не у меня, у знакомых. Согрелись? — Стреляю глазами в зеркало.

Родители Ани смирно восседают на заднем сиденье. Судьба моя — быть таксистом для семейства Февраль.

— Да, спасибо большое. — Теща стягивает шарф и расстегивает пуховик. — Упрела.

— Как коробка в этой машине? Все говорят, что робот ломается быстро, — задает вопрос тесть.

Теща бросает на него укоризненный взгляд.

— Да, я тоже такое слышал, — подтверждаю. — Но пока нормас. ТО прохожу вовремя, думаю, поездим еще.

— Это твоя или выдали?

— Выдали.

— Тогда по фигу, пусть ломается, не жалко, — отмахивается тесть. — Если бы мне такую выдали, тоже бы ездил. Нива совсем что-то разваливается.

— Кирилл тебе давно говорил, что продавать ее надо!

— Так за сколько я ее продам? За двадцать рублей?! — взрывается он, превращаясь из добряка в очаг домашнего насилия. — И потом что делать?!

Они в момент разгоняются до крика, хотя вот же мирно сидели, улыбались. С непривычки я ощущаю неловкость.

— Надо глянуть, что там по программам, — вклиниваюсь. — Может, есть что-то выгодное: кредит, рассрочка, льготы. Спрошу у Марата.

— Кирилл тебе давно говорил, — не унимаясь, шипит теща. — Ты никогда его не слушаешь.

— Кирилл будто понимает что-то! Кроме телефонов дорогущих, ноль он без палочки!

Они заводятся вновь.

Бросаю взгляд на мобильник — там мое сообщение Ане: «Забрал, едем домой». Не прочитано уже минут десять. Звоню.

— Ману, все хорошо! — выпаливает моя белка, будто запыхавшись. — Позже наберу, занята, потом расскажу. — И трубку кладет.

Эм. Я смотрю на телефон в недоумении. Пишу Семёну: «?»

— Аня не отвечает? — недовольно цокает языком теща. — Думала, доченька приедет встречать. Внучку привезет.

— У нее сегодня день плотный, Аня нас дома будет ждать. Она там что-то у плиты обещала наколдовать особенное, — смягчаю ситуацию.

— Ну да, мама же каждый день приезжает, можно не менять для этого планы!

— Все нормально. Мы сейчас в пробке долго будем стоять, Вита бы утомилась.

— Все дети утомляются, что теперь? Многое ты Аньке спускаешь, Максим, — вздыхает теща. — Цветы эти опять же, непонятно от кого.

Стреляю взглядом через зеркало ей в глаза. Предупреждающе.

Цветы жене от поклонников я не обсуждал ни с кем, и что-то подсказывает: вряд ли Аня хвасталась. Получается, Кирилл рассказывает, сколько букетов у нас на кухне стоит и какие из них от меня.

Раздражение волной накрывает, нутро требует заткнуть поганцу рот немедленно. Это изнутри идет, из генетического кода ромы. Моя женщина, моя жена.

Гашу порыв. Что-то странно часто эти домостроевские замашки во мне кипят в последнее время. С бывшей все ровно было. Человеком слыл адекватным. С женой — прямо захлестывает желание спрятать ее от мира. Коленки ее острые опять же. Пиздец как красиво.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Она всегда такой была, — продолжает теща. — Легкомысленной. Аня и Кирилл вроде бы от одних родителей, а такие разные. Мы с отцом… — кивает на мужа и голос заговорщически понижает, тянется ближе: — тут обсуждали, может ли она кого себе завести. Я говорю, что такому ее не учила, но не удивлюсь. Не знаю, господин депутат, что ты о нас думаешь, но у нас в семье честь и верность — это очень важно. Аню мы воспитывали в строгости. Все эти цветы, подарки, фотографии пошлые… это не от нас. Мы совсем не такие.

А они знают, куда давить. Где больно.

— Не понял. Вы намекаете, что жена мне изменяет?

— Смотреть за ней надо, — нервно бурчит тесть. В окно пялится, моего взгляда в зеркале избегает. На месте ерзает. — Недоволен я. Совсем недоволен. Столица плохо на Аньку влияет.

— Мы на твоей стороне, Максим, — добавляет теща заговорщически, касается моего плеча. — И Кирилл тоже. Он за Аней обещал присматривать.

— У нас все в порядке. Я своей жене полностью доверяю.

— Не так я ее воспитывал, — повторяет тесть. — В ежовых рукавицах держали девку. По дому с самого малолетства работала. Грядки, куры, скотина — все на ней. Уборка. Откуда эта страсть к ресторанам? Букетам? Тьфу! Аж тошнит.

— Это ты ей покупал пирожные! — взрывается теща. — Тайком ее с собой брал, думаешь, не знаю я! Кирилл дома, а эту по кафЭ! Вот твое кафЭ во что вылилось!

— Давайте разговор этот закончим, — чуть повышаю голос. — Он всем неприятен. Я… тоже люблю кафе. Здесь все любят.

— Да было-то два раза, может! — рявкает тесть, не слушая меня.

Блядь.

— Вот они, твои два раза! Принцесса выросла, скоро муж нам ее вернет! Вся деревня только и обсуждает нашу семью!

Руль вправо, в карман у магазина. Глушу движок и оборачиваюсь.

Эти двои застывают, на меня как на удава пялятся.

— Значит так. Давайте кое-что сразу проясним, а то впереди неделя жизни под одной крышей. — Я отстегиваюсь, чтобы повернуться больше и поймать зрительный контакт. — Мне нравится ваша дочь Аня. Нравится вы себе даже не представляете как сильно, поэтому она ночует со мной и только поэтому я устраиваю Кирилла то в одно место, то в другое и трачу этим вечером три часа, чтобы встретить вас на вокзале.

Родители жены ошарашенно моргают. Тут же начинаю жалеть — зря нахамил. Они в моей машине, в чужом городе, слово боятся сказать. Отец бы плюнул в мою сторону.

Тушуюсь.

— Кирилл старается, господин депутат. Если бы вы знали, какое у него детство было, как ему пришлось нелегко!

Этот эмоциональный инцест вновь разгоняет, и я накидываю:

— Кирилл меня интересует, честно, крайне мало. В отличие от его сестры. Я человек глубоко традиционный, где-то эти традиции можно назвать… устаревшими. Не спорю. Но Аня им соответствует полностью. Когда моя жена счастлива, мне психологически комфортно, понимаете? Когда она расстроена или в переживаниях, я беспокоюсь, плохо сплю, как следствие — ошибаюсь на работе. Поэтому большая просьба на этой неделе сделать все, чтобы Аня была жизнерадостной и счастливой. Тогда и вас, и Кирилла я буду искренне рад видеть у себя в доме и городе. — Осознавая, что вышло грубовато, широко улыбаюсь.

При виде моей улыбочки они что-то бледнеют оба. Переглядываются. Перестарался? Делаю ее чуть уже.

— От Ани зависит ваша работа? Тогда у нас большие проблемы, — пробует шутить теща.

Ищет поддержки у мужа, тот включается:

— Максим, ты неверно понял. Мы на твоей стороне, мы рады, что у нас такой зять. И Кириллу нравится с вами работать, он всегда о вас хорошо отзывается. — Он перескакивает с «ты» на «вы».

Я вновь широко улыбаюсь и подвожу итог:

— Тогда хвалите Аню. Радуйте, радуйте ее. Ну же.

От Семёна приходит:

«Тетка упала на улице, сломала руку. Мы с Аней докинули ее до травмы, скоро домой».

«Окей. Не задерживайтесь».

— Как же ее хвалить, если не за что? Будет за что, похвалим, — чеканит слова теща.

Цокаю языком и возвращаюсь к дороге.

Несложно представить, почему Февраль такая скрытная получилась. С такой семейкой-то. Я год жил в полной уверенности, что все в порядке, что мы играем по правилам и у обоих жизнь устаканилась. Аня просто улыбалась и кивала на все, что ни скажу. Не хотела общаться ближе — ее право. А потом оказалось, что у нас развод на носу. Что ей нужно больше, чем даю. Чайник свистит — так сильно нужно.

Эмоции того вечера, когда она меня с секретаршей застукала, — хоть топором руби. Твердые, обугленные. Тысячу раз, блядь, пожалел, что перед возвращением домой решил спустить пар с веселой девкой… И чтоб быстрее — прямо на работе. Пустое здание было, воскресенье. Тогда казалось, что все херово предельно.

Херово стало потом. Каждый день дебош теперь внутри, чувства наслаиваются друг на друга, с прочими путаются, отравляя. Из Ани боль фонтаном била, острая, рвущая внутренности боль, словно жена моя — одна сплошная рана. Живая, вскрытая.

Отношений не было, а измена была. И боль эта, оказывается, давно стала частью нашей жизни, перешла в хронику. Острое состояние лечится, хроническое — нет. Мы с Аней связаны до конца жизни, и боль эта навсегда с нами. Дебош во мне с каждым днем усиливается. Сам понимаю, что в желаниях путаюсь.

Душа бесится.

— Вы ее похва́лите. И не раз, — говорю пассивно-агрессивно. — Или вместе с Кириллом домой поедете первым же поездом.

Следующий час катим в молчании. Я включаю музыку, дабы как-то разрядить обстановку. Так увлечен мыслями тяжелыми, что не сразу замечаю: флешка малыхи играет, там детские песенки. Тесть с тещей такие напуганные, что уже полчаса безропотно слушают трали-вали.

Блядь. Давлюсь смешком. Бедняги, сказать не рискуют, а я по привычке уже не реагирую на эту музыку. Абстрагируюсь. Врубаю радио, там что-то веселое, и наши вздохи на фоне выглядят особенно комично. После второй пробки застреваем в третьей. Следуем по маршруту.

Мне отчего-то тревожно.

Даже проверяю, не собираются ли они мне удавку на шею накинуть. Глупо — да. Но волосы дыбом встают, на ровном месте. Впереди семейный ужин. И дело даже не в Тимуре, я о нем забыл.

Может, наша с Аниными родаками ссора серьезнее, чем я поначалу подумал?

Домой прибываем поздно. Как только замечаю, что свет не горит, мобильник достаю и Аню набираю. Гудок, второй, третий.

— Ману? — отвечает наконец-то.

— Ты где? — выдыхаю.

— Вы уже приехали? Мы скоро будем.

Тесть с тещей сопят позади, поэтому я глушу движок и выхожу на улицу. Сильное беспокойство сковывает движения. И оно лишь растет. Голос звучит едва не напуганно:

— Где ты, Анют? На улице темень, тебя и моей малыхи нет дома.

— Малыха со мной. Мы бабушку после травмы домой отвезли, сейчас уже поедем. Нас тут за стол усадили, — неловко смеется она. — Сама не поняла, как согласилась. Они все Ба-Ружу, оказывается, знают.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Сердечная мышца вмиг разгоняется до максимума, качает кровь по венам с такой скоростью, что перед глазами темнеет. Это кто еще мою бабку старую знать может?!

— Домой, — говорю резко.

— Да-да, уже. — И тише кому-то: — Мы домой, муж ругается.

Сбрасываю, Семёна набираю.

— Адрес назови.

Он пытается что-то молоть про контроль над ситуацией.

— Убью нахуй, — рычу.

Называет улицу и дом.

Кале. Самое сердце гребаной черноты. Глаза прикрываю на секунду. Чую я этот район, и девочек своих чую. Оттого и неспокойно было.

— Ты дебил? Увози их оттуда.

— Как ее увезешь-то? Силой? Тут целый праздник затеяли!

— Блядь! На плечо взвали! И в машину запихай! Герой, ебаный ты в рот, я тебя живым зарою. — Трубку сжимаю. Почти ору: — Увози обеих!!

— Сделаю, — выдает Семён. Отключается.

В этот момент подъезжает незнакомый мерс, тормозит рядом. За рулем — черт этот Тимур, который мне не нравится. Элька выпрыгивает на улицу, улыбается восторженно. Но это потом. Подхожу к ней, беру ладонь и ключи от дома вкладываю.

— Будь за хозяйку. Там тесть и теща, помоги разместиться. И по ужину сообрази.

— А где настоящая хозяйка?

Пульс так и бахает.

— Сейчас привезу. Я надеюсь на тебя.

— Конечно, — лепечет сестра.

Высаживаю родственников и выжимаю газ. Пальцы подрагивают от напряжения. Все Анины маршруты мне известны, каждый из них был утвержден нами с Семёном и его отцом. Все передвижения под камерами, всегда на виду, среди сотен людей.

Она ни разу не отклонилась. Умненькая девочка, послушная девочка. Знал я когда-то еще одну такую, жила в сердце Кале, недалеко от того самого здания суда. И знаю, что с ней сейчас стало.

Глава 29

Волосы дыбом, пот по телу катится, буквально чувствую холодные дорожки и передергивает.

Девочки должны вернуться домой здоровые. Иного пути быть не может, иной реальности, иного хода события. Пусть они вернутся домой. Сегодня. В будущем проколов я не допущу. Когда просишь, всегда щедро обещаешь взамен. Сжимаю руль крепче, будто это может ускорить движение.

Та же дорога, тот же ужас внутри, только в этот раз я трезвый и на пятнадцать лет старше.

Кале напоминает о себе. Стоит забыться, расслабиться немного, подумать о собственной жизни, колесо варды, древней цыганской кибитки, делает круг, вечное путешествие продолжается, и над горизонтом снова одно и то же солнце. Куда бы ни шел, что бы ни делал.

Что за гребаное стечение обстоятельств привело мою жену с дочерью в Кале? Почему сегодня? С какой стати эта бабка именно на глазах Ани руку сломала? Какого дьявола телохранитель, который больше года четко выполнял инструкции, ослушался?

Череда совпадений?

Или, блядь, судьба? Судьба, что требует обновить обещания. Колесо варды, что выбито на плече, делает новый круг. Можно жизнь бежать, но в итоге перед тобой то же самое солнце.

Я не забыл про Кале. Я… с рождением Виты стал будто более увлечен собой и новыми внутренними переживаниями: сочными, как спелый грант. Возможно, я увлекся собственной женой, и думаю о ее коленях чаще, чем следует.

Кале это чувствует.

Пусть мои девочки будут здоровы, со мной или без меня, но пусть будут здоровы. Я продолжу работу в Кале, не уйду с дороги.

И как только обновляю клятвы, становится легче. Будто они вышли за ворота.

Через полчаса вижу встречную машину со знакомыми номерами. Выруливает из-за поворота, и я жму гудок.

Семен сворачивает на обочину и останавливается, я разворачиваюсь и торможу в пяти метрах.

Аня выбегает из машины и ко мне летит.

Встречаемся. Стыкуемся. За плечи ее хватаю, для собственного больше успокоения. В глаза вглядываюсь. Они у нее светлые, чистые, не омраченные ничем жутким.

Пульс всё еще бахает. Я так рад ее видеть, что едва не улыбаюсь.

— Вита?

— Пристегнута в машине. Эй, ты чего, родной? Всё в порядке. — Ее пальцы касаются запястий. Аня машинально легонько царапает мою кожу, как обычно делает, и что мне в действительности нравится. Думает, не чувствую. — Без куртки выбежал. Мы бабушку домой после травмы отвезли, ее родственники не поехали. Сказали по телефону, что заняты. Странные такое. Ну куда ее бросить? Она в обморок грохнулась трижды, пока вправляли кости. Встретили нас хорошо, чаем напоили. Дом большой у них. Но странные, да. Вроде бы хорошие люди, а чужим бабушку доверили. Я представляю, ты бы Ба-Ружу не поехал забирать!

— Ань, фамилию бабушки запомнила?

Она морщится, память напрягая.

— Эм… Кусо… Куси… Кусаинова, кажется.

Смотрю ей в глаза. Пульс обратный отсчет отбивает. Вот и не верь в судьбу, как говорится. Колесо варды горит на плече.

— Чаем тебя напоили. Кусаиновы, — повторяю машинально, скорее, чтобы в собственной голове эту информацию как-то упорядочить. — Дом трехэтажный, с огромными витражными окнами.

— Да. Верно.

— Виту бери и в мою машину дуй. Не оборачивайся.

Округляет глаза, но кивает. Что в моей Ане уникально, помимо прочего, в экстренных ситуациях она в панику не в падает, а дела вывозит. Далеко не каждый мужик покажет самообладание, как эта малая.

Дочка плачет, требует внимания, но мне остыть надо, прежде чем ребенка на руки взять. Когда за девочками дверь хлопает, подхожу к переминающемся с ноги на ногу Семену. Он голову наклоняет, ожидая распоряжений. Я чуть размахиваюсь и с силой, что есть, впечатываю кулак ему в солнечное. Пополам сгибается, подхватываю, не даю упасть.

Дергается. Больно ему, а готов уже защищаться. Подготовка блестящая, мозги быстрые, но сердце парня подвело.

— Тише-тише. Не психуй. Больше не буду. Ты уволен. Машину домой отвезешь сейчас, и больше чтобы не видел тебя.

— Максим Станиславович, дайте объяснить, — хрипит. — Ситуация была под контролем, я пробил адрес…

— Чтобы не видел тебя больше.

Возвращаюсь в машину, сажусь за руль. Дочка ревет недурной сиреной, аж уши закладывает, беру к себе тут же. Выключается как по щелчку. Обнимаю, щеки ее соленые быстро зацеловываю. Она улыбается солнечно, будто секунду назад не закатывалась в истерике, глаза блестят от влаги. Какая же славная. Добрая девочка.

Внутри всё переворачивается, один раз, второй, третий. Не могу успокоиться. Не могу перестать вдыхать ее запах. Не могу осознать, что со мной они обе. Обе — мои.

Что ж так кроет, дежавю захлестывает. Картинки перед глазами, как прыгаю в отцовскую тачку, как руль перед глазами плывет, в венах водка и жажда мести. Как на газ давлю и лечу в Кале. И ощущение потери полное и опустошающее, лишь подгоняет. И в голове вертится: будь, что будет. Будь, что будет.

Кажется, впервые с той ночи ощущаю, что-то подобное облегчению.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍- Максим, я плохое что-то сделала, да? — голос Ани дрожит.

Смотрю — она вся сжалась, пальцы переплела, мается. Переживает.

Качаю головой. А потом как-то само собой получается, что притягиваю девицу к себе и упираюсь лбом в ее. Глаза на миг закрываю, чувствуя тепло ее кожи. Близость. Нежность девичью. Следом у нас поцелуй получается. Сухой короткий чмок — губы по губам мажут. Еще раз. Потом еще. Без страсти и желания, без привычных нетерпеливых настроений, когда вопреки.

Еще один поцелуй. А потом на пару секунд ее всю в плен захватываю, целую глубоко. Дважды лизнуть ее язык получается, как дочь вновь начинает реветь.

Устыдившись, что позволяю себе такое при ребенке, тем более девочке, отрываюсь от жены и целую малыху в лоб.

Аня тут же делает то же самое.

Я следом.

Потом Аня.

Вита смеется. Сидит у меня на коленях, легкая как перо, светится, смотрит то на меня, то на мать. Сама зажмуривается от звонких чмоков, но лоб подставляет по очереди. В пуховике красном. Концентрированное счастье, спелый обалденный гранат.

Аня стягивает пальто, и я замечаю у нее на запястье плетеный кожаный браслет. Тянусь к руке, подношу ближе, рассматриваю. Знаю это плетение.

— Подарили браслеты. Мне и Семену. Это на удачу. У тебя похожий был, когда мы познакомились. Да?

Стреляю глазами.

— Отдашь мне его?

— Зачем?

— Хочу сжечь.

Она чуть округляет глаза и кивает. Быстро отстегивает.

— Ты думаешь, его плели со злом?

— Я думаю, он тебе не идет.

— Всё-таки веришь в магию, — она мягко улыбается. — Так и знала!

Как только Аня отдает браслет, я кидаю его в бардачок. Потом ловлю ее ладонь, целую.

— Поехали домой? Нас гости заждались.

Спустя еще пять минут Вита пристегнута и машина трогается. Аня нарушает молчание:

— Максим, Семен не виноват, он не был в восторге от крюка, но я посмотрела по карте, не так и долго ехать, а женщине было реально плохо. Мне она показалась симпатичной. Не похоже на подставу или что-то подобное. Ей кости на наших глазах вправляли, там такая боль страшная… Потом нас хорошо встретили. Вот этот момент я не очень поняла, честно, мы проводили бабулю до ворот, а потом раз и за столом все сидим. Как пелена какая-то. Гипноз? Магия? Семену было некомфортно, он все полчаса, что мы там были, дергался и подгонял.

— Вы заглянули на чаек в гости к цыганскому баро Анхелю Кусаинову. Есть данные, что через него проходит пятая часть всех запрещенных веществ по области. Я бы в его доме ничего не ел и не пил.

Аня моргает, бледнеет и вцепляется в Виту.

— Боже мой.

— Я тебе это говорю не для того, чтобы напугать. Но больше ты с маршрута своего сворачивать не будешь, идет? Даже если там тысяча бабушек и котят при смерти. Позвонишь мне. Я решу.

Кивает.

Дома первым делом наливаю выпить и делаю несколько глотков. В душ надо сходить, остыть, освежиться. Извинившись перед гостями, поднимаюсь на второй этаж, потом, переодевшись в чистое, спускаюсь в кухню, где суетится Аня.

Прислоняюсь к косяку, наблюдаю.

Просто пялюсь. Всю обсматриваю, от белых носков, длинной изумрудной юбки до рыжей копны волос. Аня, прикусив губу, проверяет рыбу в духовке. А я просто стою и смотрю на нее.

Неотрывно.

Глава 30

Аня

Я ставлю горячий лист на доску, закрываю духовку, отсекая исходящий жар. С удовольствием вдыхаю аппетитные запахи, аж на цыпочки приподнимаюсь.

— М-м-м! — тяну.

Кто-то наблюдает, и я оборачиваюсь. Максим. Вот так сюрприз. Бросаю в него быстрый взгляд, и, засмущавшись от пристальной слежки, возвращаюсь к плите. Суечусь активнее прежнего. Блюдо достаю большое из шкафа.

Он подходит, а потом совершенно неожиданно обнимает со спины. Склоняется. Дыхание касается макушки, потом щеки.

Такое простое действие, наверное, для большинства пар обыденное, меня же заставляет замереть и покрыться мурашками. Никогда не привыкну. Клянусь, никогда.

— Получается? — спрашивает.

— Вроде бы. Если выйдет фигня, у меня есть чипсы. Все любят чипсы, как думаешь?

Максим улыбается, чуть меня покачивая.

— Обожаю чипсы.

Тоже улыбаюсь от уха до уха. Сердце из груди выпрыгивает, надеюсь, муж не слышит, как отчаянно оно колотится. Не чувствует, что я опять сметана.

В гостиной пищит Вита, малыха строит гостей, требуя внимания ежесекундно. Мягко освобождаюсь и вручаю мужу блюдо с горячим.

— Отнесешь к столу? — Деловито развязываю фартук.

— Как скажешь. Тебе не кажется, — задумывается, — что дома холодно?

— Папа что-то там чинил, и стало хуже. Прости, — сжимаю зубы. — Пожалуйста. Он хотел как лучше.

— Разберемся.

Наше появление, вернее, появление горячего, встречают овациями!

Вот денек выдался, плотный на события. Усаживаясь за стол, я немного нервничаю. Беспокойство Максима передалось. Да и ситуация, когда заходишь в гости без своего желания, да еще и к крупным наркоторговцам, — нездоровая. Не знаю, почему так сделала. Правда, не знаю. Баро с виду такой добрый, улыбчивый дядька. Рассказывал, что они производят лопаты и грабли, обещал подарить.

Но беспокоит меня не только это.

В большом доме Кусаиновых была девушка чуть старше меня. Она как раз стояла во дворе, когда мы приехали, и хозяин дома ее будто… отчитывал? Потом она принесла чай, но за стол ее не пригласили.

Мы пересеклись чуть позже, в машине. Как я догадалась, эти люди не жалуют такси, привыкли на всем экономить. Попросили добросить, раз по пути.

В машине мы недолго обсудили состояние пострадавшей, я догадалась, что девушка медик, хотя это редкость у таборных цыган. Заинтересовалась. Беседа легко склеилась.

— У вас всё в порядке? — спросила, прощаясь. Не знаю зачем, порыв был.

Она пожала плечами.

— Замуж отдают скоро.

— О, поздравляю.

— Да не с чем. От одного еле избавилась, теперь второй. Вы, русские выходите замуж по любви, вам не понять.

— Вы же… врач, верно? У вас высшее образование.

— Для родителей это неважно.

Думаю теперь о ней украдкой весь вечер. С Максимом хочу обсудить, но пока момента не было. За столом родители, Киря еще подъехал пять минут назад, Эля с Тимуром… всем нужно время уделить, еще и Виту накормить.

Родители осыпали комплиментами с порога! Не ожидала. Думала, возмущаться будут, что не встретила и опоздала на ужин. Обычно маме всё не так, от чистоты дома, до моего внешнего вида. А тут мы крепко обнялись, расцеловались, внутри потеплело. Я очень сильно скучаю по родителям, и в такие моменты, когда мы вместе, — будто дышу глубже.

Вечер проходит в уютной, доброй обстановке. Мы едим, шутим, болтаем. Максим сидит рядом. Вита — на его коленях. Она, конечно, поесть отцу как следует не дает, но если рядом Макс, никто к себе не переманит.

Тимур много и часто приобнимает Элю, каждый раз, когда это происходит, Макс отворачивается и покорно смотрит в тарелку. Предельно терпеливо. Я тогда поглаживаю его по руке, дескать, молодец. У него сегодня напряженный день, впрочем, как обычно, но сегодня — особенно.

Мы пытаемся быть гостеприимными. Ох уж эти современные нравы.

В очередной такой раз Макс ловит мою руку и слегка сжимает пальцы. Сам говорит при этом с Кириллом, что-то ему рассказывает. Совершенно машинально подносит мою ладонь к губам, целует и лишь потом отпускает.

Абсолютно все замечают этот жест. У Эли открывается рот.

Я же ощущаю мощный взрыв — любви, нежности, и отчего-то возбуждения. Уж очень неожиданным вышло касание губ по коже. Поцелуи наши вспомнились в машине.

Стул резко стал неудобным.

Беру бокал Максима, прячусь за ним, глоток вина делаю. Макс, продолжая рассказывать, смотрит на меня, как пью, слегка улыбается, как будто что-то сам себе хитрое отмечает. Улыбается искренне, что редкость, и мне вновь становится неловко. Больше!

Стыдно становится, будто он меня взасос при маме и папе — нагло и развратно.

Кожей чувствую, что представил себе что-то. Вообразил. Понравилось.

Такое, наверное, только с ним возможно — умирать от стыда на ровном месте, потому что он в эти жесты, взгляды, особый смысл вкладывает. Такой мой муж… не современный, конечно. Год ушел, чтобы просто понять это обычной девчонке.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Ману возвращается к разговору, я же выдыхаю с облегчением, как после прелюдии. Едва он отворачивается, я на него тут же смотрю, он поворачивается снова, а я — в тарелку. Улыбаюсь. Мы флиртуем. Флиртуем с ним без остановки при гостях.

К полуночи нестерпимо хочется, чтобы все разошлись. Проводив Элю с Тимуром, я стелю родителям в гостиной и поднимаюсь укладывать Виту. Дочка засыпает беспокойно, пересидела с гостями, и когда, наконец, совершается, внизу уже не горит свет. Тишина.

Максима в его комнате нет, зато в ванной свет горит, доносятся звуки душа. Я… мешкаю у двери не меньше минуты: смелости набираюсь. В конце концов… жизнь любит дерзких. Сколько можно прятаться в спальне?

Предельно осторожно нажимаю на ручку, тяну на себя — не заперто. Знак?

Захожу в ванную и закрываю дверь за собой. Максим в душевой. Конечно, голый. Этот факт всегда волнует меня безмерно, но я делаю вид, что плевать.

— Не помешаю? — говорю громко, бойко и запросто. Чтобы услышал. — Валюсь с ног от усталости!

Встаю у раковины, достаю щетку, выдавливаю на нее пасту. Примерно в тот момент, когда уже собираюсь почистить зубы, дверь в душевую открывается, обдает жаром, паром окутывает, следом мокрые горячие руки хватают за талию и утаскивают туда. В горячую кабинку. В логово чудовища.

Сперва возмутиться пытаюсь: вообще-то в я сорочке! Она в момент пропитывается водой, и становится всё равно. Поздно! Мокрая ткань липнет к телу, Макс прижимает к кафелю, нависает.

— Привет, — выдаю. У самой улыбка нервная, по — женски довольная какая-то, до ушей.

Сердце в ушах бахает.

— Привет.

Он предельно серьезен, оглядывает меня, облепленную такой тонкой тканью, что виден каждый изгиб.

Тянется целоваться, я отворачиваюсь. Тянется снова — я в другую сторону. Наконец нападает в третий, в этот раз губы соединяются, следом языки — сразу по-взрослому, глубоко, с жадными причмокиваниями. Я обнимаю его за шею, его руки обвивают талию, широкие ладони фиксируют.

Всё, что испытываю в моменте — прекрасно и чувственно. Рассыпаюсь в крошку, позволяю себе насладиться каждой секундой этой дикой дурной страсти.

Макс меня целует. Боже, как он целует — в губы, потом в шею. Стягивает лямки и ласкает грудь, опускается ниже, покрывая живот поцелуями. Я как богиня переступаю через стянутую, потяжелевшую ткань, обнажаясь полностью. Макс видит, что без белья и прижимается губами к лобку. Я ногу задираю, ткань больше не мешает, и позволю ему поцеловать меня там. Голову запрокидываю, и губу прикусываю, ероша его волосы.

В какой-то миг, растворяясь в ощущениях, в жарких касаниях влажного языка между ног, я стараюсь представить нас со стороны. И так сильно нравится мне эта картина, вдохновляет жить, любить, творить!

Захлебываюсь любовью и счастьем.

Утолив жажду, Макс выпрямляется и резко меня к кафелю разворачивает. Упираюсь ладонями. Ахаю. Мы ошалело переглядываемся, заводясь еще больше. Он просто ураган, а я… дрожу от предвкушения.

Если сейчас в этой кабинке и есть уголь, то он внизу моего живота — раскаленный, печет нестерпимо. Руки мужа сжимают талию. Мнут ягодицы. Его губы покрывают быстрыми поцелуями плечи и линию вдоль позвоночника. И я хочу. Требую. Его требую, твердый ствол, толчки, его всего. Прогибаюсь в спине, умирая. Он так сильно нужен, что в следующую секунду я хочу быть такой же нужной ему. Быть единственной. Необходимой. Гребаным кислородом! Чтобы испытывал то же самое. Чтобы уголь в паху был и у него тоже.

Все мое тело — какой-то мягкое, доступное, пылающее.

Призываю себя не стонать громко, мы не вдвоем в доме, но, видимо, не получается. Потому что когда он стыкуется со мной, когда толчком прошибает, насаживая, когда я ощущаю этот дикий кайф от грубого вторжения, осознаю, что мы без резинки, как настоящие муж и жена. Когда сжимаю его, когда толчок за толчком… и удовольствие стрелами по телу. В этот момент Макс зажимает ладонью мой рот. Два его пальцы проскальзывают между губ, заполняют. Машинально я их облизываю, обхватываю губами, втягиваю в себя. Свободной ладонью муж сжимает талию. Фиксирует. И двигается.

Быстро. Жестко. Требовательно. Прекрасно.

А я… с ума схожу. Для меня его много слишком и одновременно чудовищно мало! Растворяюсь и отдаюсь полностью, забираюсь на какую-то новую вершину наслаждения, где меня, вместо оргазма, будто ледяной водой окатывает. Я замираю в лобовую столкнувшись с прошлым и настоящим. С тем, что не любит. Не любит меня. Не любит. Не любит. Не любит.

Качаю головой. Стараюсь из головы выбросить. Не думать! Не думать о том, что он с другими также. Вот также, как меня сейчас, и что с ними то же испытывал. И сыплюсь. Снова сыплюсь. Потому что в глубине души знаю, что был бы его выбор, он бы другую предпочел. Ту, что любит по-настоящему. Что я просто… заменяю.

Если бы я вышла замуж за Семена, как скоро смогла бы привыкнуть? Научилась бы загораться в руках, хотеть? Спустя сколько времени, стала бы спать, пусть без чувств? Наверное, как раз через год.

Да и пофигу. Пофигу! Я всегда на втором плане, всю свою жизнь поступаю так, чтобы никому жизнь не портить. Привычная роль. Знакомая. Нельзя сдаваться, надо просто… быть счастливой самой по себе. И верной себе. Как бы там ни было, Макс ведь сейчас… со мной.

Он сносит страстью, и спустя еще несколько секунд я достигаю пика. Следом он выходит, я зажмуриваюсь, чувствуя, как на ягодицы брызгают теплые пряные капли. Нос заполняют запахи, я ощущаю приятную усталость, а еще пустоту. Без мыслей. Ожиданий. Без чьей-то вины. Просто так в жизни бывает, что любовь не взаимная.

Обмывшись, выхожу из душевой, и, закутавшись в одеяло, возвращаюсь к себе в спальню.

Не думать о будущем. Не планировать. Просто жить в моменте. Жить так, как нравится. Маюсь. Легко быть гордой и дерзкой, когда не влюблена так, что рядом с ним заикаешься!

Ладно. Это всё ладно. Нам нужно поговорить.

Если честно, я бы неделю провела с ним за разговорами. Мы раньше мало это делали, теперь жалею об этом. По сути, я совсем его не знаю.

Беру телефон, чтобы спросить, спит ли. Но не решаюсь написать. Откладываю. Едва это делаю, в дверь стучатся.

— Да? — спрашиваю.

Видеть его снова больно. Я не удержалась, и опять скатилась в ревность. Вспомнила и Аду, и Олесю, и его бывшую, что в Кале. Я… когда Макс оказывает знаки внимания, вновь становлюсь той Аней, которую он забрал к себе с улицы.

В футболке и боксерах. Милый. Домашний. Улыбаюсь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍- Что ты хотел?

— Мама передавала одеяла, ты никуда их не убирала?

— М-м-м. Прости. Я своим постелила.

— А. Ладно.

— Давай я заберу?

— Не, ты чего. У нас мало одеял, понял, докупим. Всё в порядке, спокойной ночи, малышка.

— Спокойно ночи.

Он разворачивается уйти, потом легонько хлопает по косяку. И задерживается.

— Слушай, у меня есть идея. Хочу кое-куда съездить. Отпуск возьму дня на три. Поедешь со мной?

— Да. — Вылетает быстрее, чем отдаю себе отчет о графике работы, учебы и так далее.

Максим смеется.

— Не спросишь, куда?

— Я нигде не была, мне всё интересно, — улыбаюсь. Потом присаживаюсь. — А куда?

— Завтра расскажу, если получится забронировать. Там красиво. Мне бы хотелось тебе показать. И побыть с тобой.

— Давай. Честно говоря, я тоже устала, и отдых не помешал бы.

Он уходит, я лежу еще пару минут. Вздыхаю. Сердце неспокойно, мыслей в голове много.

Просто так бывает, что любовь не взаимная. Но любовь это ведь не главное, на одной любви далеко не уехать, напротив, голые чувства приводят к ревность и ненависти, обидам и опрометчивым поступкам.

У нас с Максимом есть забота, уважение, внимательность. И симпатия.

А с болью я как-нибудь справлюсь.

Поднимаюсь и иду в соседнюю комнату. Захожу без стука. Максим лежит в постели с телефоном. У него и правда холод дикий, папа с Кирей, кажется, окончательно доломали систему. Молча подхожу, беру его за руку и веду к себе.

Он тоже ничего не говорит. Укладывается в постель со мной, обнимаетсо спины. Целует в затылок.

Под бой сердечной мышцы я закрываю глаза и медленно засыпаю.

Глава 31

Примерно неделю спустя

— Я смогу! — говорю громко и для верности поднимаю руку вверх.

Ведущий оборачивается, смотрит пристально. Им нужна девочка, которая выйдет в черном пышном платье, упадет на колени и при всех разрыдается.

До показа остается меньше пяти минут, дизайнер вдруг решил, что ему нужны слезы прямо сейчас, ведущего потряхивает от раздражения и беспомощности. Мы — не актрисы. Не учились играть роли, умеем улыбаться, но плакать по щелчку пальцев — выше наших сил. О таком нужно предупреждать заранее.

Но я сделаю.

Иван запихал меня на это шоу в последний момент. Ведущий подходит вразвалочку.

— А ну-ка, Февраль.

Я опускаю глаза, делаю вдох-выдох, вспоминаю вчерашний разговор с мамой. Слезы брызгают из глаз. Я стою ровно, позволяя им начертить кривой узор поверх косметики.

— Хрена себе. Сань, вот ее в финальное платье. Работаем!

— А как же я? — возмущается модель, которая должна была изначально.

Ее все игнорируют.

— То, что рыжая — ничего? — хмурится Саня, рассматривая мои веснушчатые плечи.

— Ну зачешите ей хвост по-быстрому и припудрите шею. Даепвашумать, живее! Февраль, девочка, не подведи.

— Не подведу.

Бросаю взгляд на модель, которая хочет разорвать меня на части, пожимаю плечами. Ничего личного, просто я могу расплакаться, а ты нет.

Залаченые волосы больно дерут, зачесывая в пучок, мужественно терплю. Ведущий уже на сцене, следом дизайнер говорит пару слов, кланяется. Время тянет. Наконец, музыка, софиты. Организатор дает отмашку первой модели, вторая готовится.

Шоу стартует!

Привычные теплые мурашки бегут по коже. Раньше я испытывала огромное волнение перед тем, как выйти на подиум или встать перед камерой. Потом я встретила Максима, и поняла, что значит волноваться по-настоящему. Я ни в коем случае не обесцениваю чьи-то страхи и подвиги, просто у меня жизнь сложилась таким образом, что я испытала то самое яркое головокружительное чувство, которое и ведет по жизни. Иногда, в такие дни, как вчера и сегодня, только оно и любовь к дочери помогает держаться.

Я не ничтожество. Я бриллиант, и я докажу это.

— Февраль, готов-сь!

Киваю. Модель, которую вытеснила в последний момент, проходя мимо грубо толкает плечом. Это замечают все, но я полностью игнорирую. Смотрю вперед. Настраиваюсь. Пошла она в задницу, это моя работа. В зале мой муж.

Организатор дает отмашку, и я выхожу.

Софиты слепят, платье безобразно длинное, колючее и тяжелое. Это авангард, такие вещи не продают в магазинах, они ненужны никому. Наверное, у далекого от фешн-индустрии человека они вызовут приступ истеричного смеха.

Боже, они непригодны даже для маскарадных костюмов! Но в этих нарядах столько моды и чистого творчества, что они непременно станут вдохновением не многих дизайнеров. На основе этого шоу будут создаваться коллекции. Мода рождается здесь и сейчас.

Я дохожу до середины подиума, эффектно выгибаюсь поломанной куклой, слушаю проигрыш. Иду дальше. А в финале, как было велено, падаю на колени. Смотрю вперед, в потолок, а потом… плачу.

Поднимаю руки, сцепляю пальцы, будто в молитве. Душераздирающая музыка создает полную тишину в зале. Вспышек камер так много, что реветь впору только из-за них.

Слезы катятся по лицу, капают вниз. Зал застывает. Все смотря на меня. А я напоследок нахожу глазами Максима, он подходит совсем близко и смотрит в упор. Кажется, будто задержал дыхание. Он бледный. Взволнованный. Вдруг понимаю, что если протяну руку, он снимет меня с этого гребаного подиума у всех на глазах и увезет. Он сделает это. Лишь бы я не плакала.

Сердце колотится на разрыв.

Выпрямляюсь, одариваю дерзкой улыбкой зрителей. Разворачиваюсь и под оглушающие аплодисменты шагаю за кулисы, волоча за собой три метра безобразного шлейфа.

Дизайнер обнимает и расцеловывает в щеки, щебеча, что это высокая мода. Улыбаюсь, киваю и благодарю за честь стать частью его мира. Мы делаем еще один проход, после чего спешим в гримерку.

Напоследок, украдкой обернувшись, я к своему удивлению вижу как дизайнер вцепляется в букет в руках Максима, думая, что это для него. Самый красивые букет этого вечера. Самый яркий и прекрасный.

На лице Макса отражается паника и шок. Он в жизни не дарил мужикам цветы, разумеется, машинально дергает на себя. Дизайнер тоже не спешит выпускать листы упаковки, и тянет в свою сторону.

Я смеюсь в голос и снова плачу, от чувств, эмоций, от веселья и внутреннего раздрая.

Модель, что должна была идти замыкающей, вновь меня толкает, но в этот раз я уворачиваюсь и сама даю сдачи. Резкое быстрое движение плечом. Удар. Она охает и хватается за руку. Отшатывается. А я прохожу мимо, задерживаюсь на секунду и выдаю сквозь зубы:

— Сука, еще раз так сделаешь, пожалеешь и очень сильно.

Едва спускаюсь в фойе, переодевшись и умывшись, сгибаюсь пополам от хохота. Максим стоит в сторонке с отбитым у дизайнера букетом. Держит его для верности двумя руками. Я честно стараюсь сдержаться, подходя ближе, но не получается. Прыгаю ему на шею. Он тут же обнимает одной рукой, приобнимает и даже кружит.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍- Ты мой герой! Я видела, как отчаянно ты бился.

— Я в ахуе, малыш, — он округляет глаза, и я снова смеюсь.

Мой брутальный старомодный муж так сильно не списывается в мир красоты.

— Такие цветы дарят гвоздю программы. Они слишком шикарны. Наверное, он решил, что все скинулись на эту прелесть для него. Взял, обидел дизайнера.

— Я их выбрал для тебя.

— Я бы поняла. Правда.

— Эй нет. Ты ничего не поняла. — Он сжимает мое запястье, заставляя остановиться и посмотреть на него. — Это тебе.

Краска заливает щеки, и я ощущаю смущение. Откуда-то оно берется, хотя вчера мне казалось, что я тоже выжжена. Полностью.

Снова смеюсь, а Макс вдруг тянется и целует меня в щеку. Почти в уголок губ. Дух на миг захватывает, он пялится на меня во все глаза, и это бешеное внимание прокатывается по нервным клеткам.

Мы занимаемся любовью пару недель, одну из которых — спим в одной постели. И с каждым днем, с каждой ночью жажда его тела усиливается.

Не знаю, как это объяснить, не используя слово химия. Она как будто есть, наши элементы соединяются, и все вокруг — сверкает, кровь в венах бурлит. Все сильнее и ярче.

Я не приглашала мужа на показ. Он уехал с работы раньше.

Макс вручает цветы, наклоняется, и мы легонько целуемся в губы. Это по-прежнему слишком аккуратно для влюбленных, но зная мужа — это сверх максимум.

— Ты что творишь! — шиплю.

— Выхожу из зоны комфорта с женой супер-моделью, — пожимает плечами. — Эй, а ты правда плакала или это какое-то средство? — спрашивает он, прищурившись. — Натурально вышло, я думал снимать тебя со сцены.

Пожимаю плечами и сообщаю, что это для роли.

— И давно ты такое можешь?

— Поверь, — усмехаюсь, — каждый раз, когда я из-за тебя ревела — это было по-настоящему и от всей души.

Мы смотрим друг другу в глаза. Недолго, но как-то остро, болезненно. Чем чаще мы спим, тем болезненнее становятся вот такие взгляды. Они какие-то… по лезвию. Теперь я не представляю, как можно не разговаривать с ним неделями. Как можно пережить измену, если вдруг она повторится.

— Я вспомнила один из своих дней рождения, — говорю ему. — И они полились, — указываю на глаза. — Никто не пришел.

— В смысле не пришел?

Мы спускаемся в гардероб, Макс держит за руку. Немного спешим, потому что нас ждет долгая дорогая на машине в загородный отель, где мы сняли целый коттедж.

Макс вчера был допоздна на работе, и мы с мамой долго болтали в кухне о том, о сем. Макс приехал и отправился в душ. Я же вылезла из-под одеяла и отправилась нюхать его рубашки. Они пахли потом и его туалетной водой, в тот момент я вновь будто увидела себя со стороны, вспомнила слова мамы, и ощутила внутри пустоту.

Что я делаю?

Что. Я. Делаю, вашу мать?!

Потом что-то щелкнуло внутри. Сегодняшней модели повезло, что я не расцарапала ей лицо.

— Вчера с мамой вспоминали мое десятилетие, — рассказываю. — Я позвала пять детей с улицы, но никто не пришел. Мама сказала, все разъехались по речкам-озерам. Лето же. Но я все равно думала, что они не захотели, потому что меня потом ни разу не пригласили в ответ. Так вот, вчера мы это вспомнили, я похвасталась, что завела кучу подруг, а мама призналась, что обзвонила всех родителей и попросила не приходить. Потому что они могли заразить Кирилла.

— Ему было восемнадцать. Он мог уйти из дома на время детского праздника.

Как всегда господин депутат первым делом ищет решение проблемы.

— Он сидел в своей комнате весь день. Я вспомнила, как ждала и молилась, чтобы пришел хоть кто-то. Хотя бы один человек! — Вытираю слезы, а потом широко улыбаюсь. — Видишь, я могу расплакаться в любой момент. Это несложно. Наверное, у тебя тоже есть что-то такое, что может заставить плакать.

Он снова вручает букет цветов, который нес, так как он слишком тяжелый. Я принимаю, подношу к лицу розы, вдыхаю аромат и улыбаюсь. Это мило.

Максим тем временем забирает из гардероба пальто, помогает надеть сверху на спортивный флисовый костюм.

Мы заезжаем в квартиру за Витой и няней, после чего прем в загородный дом.

В машине снимаю ботинки, закидываю ноги на приборную панель. Няня развлекает Виту, которой как раз подходит время сна, они обе позади, а я впервые с рождения дочки восседаю на переднем сиденье рядом с мужем. Максим тоже спортивном костюме, розы болтаются в багажнике, я не смогла их оставить.

Машина летит навстречу отпуску.

Мной правит кураж, немая решимость и какое-то внутреннее безумие. Я правда не знала, что мама так сделала. И наверное, делала не единожды.

Дело там было не в болезнях Кирилла, в восемнадцать он был в порядке. Она это делала, чтобы ему не было обидно, потому что у него не было ни одного друга. Никогда. И девушка его бросила, уехав в столицу, а он забоялся отправиться с ней.

Она это делала, чтобы у меня не было бонусов. Чтобы я не чувствовала себя лучше и счастливее. Когда я это осознаю, волосы поднимаются дыбом.

Надеюсь только, что отец не был в сговоре, но не хочу знать правду.

— Давай на твое двадцатилетие снимем ресторан и пригласим всех. Вообще всех, кого ты знала когда-либо. А можно и тех, кого не знала. Кто тебе симпатичен.

— И потратим денег больше, чем на свадьбу?

— Почему бы и не потратить?

Он снова ищет решение. Какое-то простое решение проблемы, не находит и бесится. Это заметно.

Как можно превратить девку с щенячьим взглядом в принцессу? Когда он позвал меня замуж, он стал для меня богом. Я вспоминаю себя прошлую, и самой от себя тошно.

Вчера, в последний раз обнюхивая его рубашки, я это осознала.

Клянусь, что в последний раз.

Смотрю вперед.

На то, как мелькают укутанные в снежную шубу, высаженные по обочинам деревья. На бледное небо и на линию горизонта, где оно встречается с черным полотном дороги. Чувствую покой и тихое счастье, что мы куда-то едем, и что ехать еще долго, и впереди нас ждет отпуск.

И что я сижу впереди, а не с Витой на заднем сиденье, которую обожаю, но при этом именно сейчас ощущаю себя не только матерью, но еще и женщиной. Прекрасной женщиной, на которую смотрели сотни людей, и которой муж привез самый шикарный букет. Боже, бедный дизайнер, бедный Макс. Поворачиваюсь к насупленному мужу и спрашиваю вполголоса:

— Тебе меня жалко? Только честно.

Он чуть хмурится, произносит:

— Ты знаешь, я испытываю странное удовольствие, когда тебе хорошо. Но у меня мало понимания, как это делать. Ты часто отстраненная и печальная. Как, например, сейчас. Хотя я душу едва не заложил, чтобы выбить этот домик, брони расписаны до марта.

Прыскаю. Он продолжает:

— На подиуме ты была точно счастлива.

— И сейчас.

— Уверена?

— Абсолютно.

На телефон падает сообщение, я вижу кругленькую сумму, которую прислали за работу. Показываю Максу.

— Ого, — тянет он. — Еще немного, и я ухожу на пенсию.

Смеюсь!

— Обалдеть, да? Невероятная сумма. Макс, спасибо за Ивана. Он грубый такой, но объясняет всё четко.

— Да причем здесь Иван. Это ты рыдала в колючем платье.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Потираю грудь и бока — приняла душ, но действительно до сих пор все чешется. Еще и проволокой поцарапали.

— Притом, что меня запихали на крутой показ.

— Все твои дни рождения будут веселыми, — обещает он.

— Я знаю, — говорю быстро. Стреляю в него глазами.

Потом мы оба смотрим вдаль, на дорогу. Няня с Витой посапывают на заднем сиденье, негромко играет музыка.

Я не раз слышала фразу, что за каждой сильной женщиной стоит один козел, который испортил ей жизнь. По мне так более унизительную тупость придумать сложно. Если ты ноль внутри, если ничего из себя не представляешь, так понятно дело, что об тебя ноги вытрут и жизнь тебе испортят. Чего стоит твоя жизнь? Чего стоишь ты сама? Ни-че-го. Ноль не притянет успех. Не притянет прекрасного человека. Ноль — это пустота.

Я думаю, что за каждой сильной и счастливой женщиной стоит кто-то, кто ее поддержал. Показал примером, что границы существуют лишь в голове. Кто вдохновил, пусть даже нелюбовью, работать и расти. Кто был недосягаем и стал целью.

За каждой счастливой женщиной стоит мечта.

Невозможно заставить мужчину полюбить себя, но стремясь стать лучше, в сухом остатке ты получаешь себя новую. А потом, наверное, уже и неважно, любит он или нет. Потом ты нравишься самой себе. И твоя жизнь становится прекрасной.

Я смотрю на Максима, когда в фойе гостиницы он подает документы. Глаз с него не свожу. Кем бы ни была. Чего бы ни достигла. Он — так и останется мечтой.

Приносят шампанское, и Максим вручает мне бокал. Чокаемся и делаем по глотку. Вита на руках у няни обалдело глазеет по сторонам — здесь уже вовсю готовятся к новому году, украсили елку, натянули гирлянды. На улице восхитительные инсталляции и ледяные скульптуры. Уютно и сказочно.

Мы любуемся дочерью, а потом с тем же выражением смотрим друг на друга.

Макс осушает бокал и просит принести еще.

— Всё. Отпуск, — оправдывается. — Никаких дел.

— Никаких дел, — поддерживаю я, делая еще глоточек.

Подхожу к огромному витражному окну и смотрю на прекрасную природу. Снег здесь настолько белый, что слепит даже вечером в свете фонарей. Не перестаю любоваться.

Чувствую себя спокойной и удовлетворенной. Я в том месте, в котором бы сейчас хотела быть. На данный момент я сделала максимум. Это приятное чувство.

Муж забирает едва тронутый бокал и допивает. Поторапливает:

— Идем заселяться?

Мы договорились, что сегодняшний вечер Вита проведет с няней. Они неплохо ладят. А мы… пойдем на свидание. Отмечать показ, мою бешеную зарплату и начало первого общего отпуска!

Глава 32

Макс

— Тише! — шипит Аня.

— Сама тише!

Она прикладывает палец к губам и громко шипит, я отзеркаливаю действие, делая также, еще и глаза вытаращиваю в ее стиле — достаточно выпил для пантомимы. Она сгибается пополам от смеха. Хохочу сам. Блядь, весело.

— Вроде тихо, да? Спят, — агрессивно шепчет.

— Ш-ш-ш, — тяну я. — Все спят, не кричи.

— Я не кричу. Сам ты кричишь! Ай! Я кричу.

Мы снова пьяно смеемся, а потом на полминуты застываем, прислушиваясь, что совершенно лишнее — если бы Вита не спала, мы были бы в курсе еще на подходе.

— Спит. Эта няня — нечто, — восторженно хвалит Аня, жестикулирует. Полтора бокала, и девицы в хлам.

Ей было весело в ресторане, но она всё равно уговорила дойти до домика и послушать, всё ли нормально.

Я выпил намного-намного больше. К себе Аню притягиваю, но она ловко выскальзывает. Обхватывает мою руку и тянет к выходу.

— Идем, идем, иде-е-ем, — манит. Улыбается хитро, крутится на месте и вновь тянет за собой. — Танцевать. Прекрати упираться, ты не старый.

Стреляет глазами.

— Или старый? — приоткрывает комично-испуганно рот.

Охреневаю. Молчу. Пялюсь.

А внутри такое несогласие! Потому что в ресторане под громкую музыку и откровенное шоу для взрослых мне тоже было нескучно. Рядом с женой.

Эй! Слов подобрать не могу, чтобы обозначить возмущение.

Хватаю за талию строптивую, притягиваю к себе спиной. Рывком, вплотную. Все автоматически выходит. Быстро. Пахом к округлым ягодицам прижимаюсь. Девка — секс. Толчок бедрами, еще один, Аня прогибается и чувственно дрожит. Откликается. Предвкушение жжет нутро похотью, отдается тяжелой болью в паху. Жаждой, нетерпением.

Моя же. Моя.

Сглатываю, наклоняюсь и прижимаюсь ртом к сладкой девичьей шее. Вдыхаю запах, веду языком с каким-то голодным, наивысшим удовольствием. Юная, нежная, отзывчивая. Моя очередь ловить дрожь. Аппетитный фрукт.

Я закрываю глаза и отпускаю себя. Позволяю себе хотеть ее.

Позволяю хотеть эту малышку, которой нет и двадцати.

Блядь.

Я просто отпускаю себя.

Беру ее за руку и тащу в спальню на первом этаже. Тут кровать огромная, камин растопленный. Перед ним ковер пушистый, окна в пол, а за ними ночь, снег, деревья.

Замыкаю дверь. Подхватываю Аню под бедра, а она вырывается, отбегает.

— Я хочу танцевать. Ману, я хочу с тобой танцевать! — крутится.

— Сейчас пойдем. Малыш. Окей? Штаны лопаются.

— Ты потом не захочешь, — грозит пальцем. — Кончишь не захочешь больше меня сегодня! А я хочу, чтобы хотел!

— Да ептвою мать, снимай колготки.

Она смеется. А смех искренний, счастливый. При этом глубокий, женственный. Он прокатывается по нервным окончаниям, будто обтягивает изолентой оголенные провода. Он… нужен мне.

— Я хочу танцевать! — спорит она. — Твоя дама желает танцы!

Взгляд случайно натыкается на гитару у стены, которую беру единым бездумным порывом и легко перебираю струны. Один раз, второй — настроенная. Начинаю наигрывать машинально что-то из Лед Зеппелин, но, даже будучи бухим, соображаю — под такое не потанцуешь, ну не когда тебе девятнадцать. «Руки вверх»? Она такое знает? Такое знают все.

Играю. Аня снова смеется, головой качает, и начинает танцевать.

Неуклюже стягивает колготки.

Смеюсь. Блядь. Какая горячая девка.

Посто бля-я-ядь.

Пальцы сами перебирают струны, Аня горделиво танцует, крутится, балуется. Выгибается, ноги задирает. Я приседаю, пытаясь заглянуть под юбку. Она хохочет! Стягивает стринги, бросает в меня. Ловлю. Наматываю на пальцы и продолжаю играть.

Балуемся. Напились и всё. С ума сходим.

— Не знала, что ты умеешь, — подходит эффектно, будто всё еще на подиуме. Останавливается совсем близко. Ведет пальцем по гитаре.

Машинально перебираю струны дальше. Что-то из ранней Билли Айлиш, девчонки такое обожали, по крайней мере когда я учился. Аня хлопает в ладоши.

— Я не умею, — говорю.

— Врешь.

— Это случайно, — даю сложный проигрыш. — Правда.

— Дьявольщина творится!

Но дьявольщина происходит в другом: в свете живого огня от камина ее глаза светятся желтым, как у кошки. Я подношу к лицу руку, на которую накручены ее трусики, вдыхаю девичий спелый запах, самого аж потряхивает.

— Твоя очередь раздеваться, — говорит Аня. — Я помогу.

Эффектно приседает на корточки, расстегивает ремень, ширинку, стягивает брюки. Холодок касается освобожденного члена, кровь тут же бросается в него, по ощущениям — вся. В следующую секунд Аня обхватывает его рукой.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Задыхаюсь в ожидании.

Резко заканчиваю играть. Убираю гитару в сторону и делаю шаг ближе. Потому что очевидное продолжение почему-то не следует. А надо бы. Уже сильно.

— Ты не доиграл.

— Возьми его в рот.

Прикусывает губу. Рассматривает. Сглатываю снова.

— Аня, может фонарик возьмешь? — спрашиваю секунд через десять.

Смеется, а член всё в руке держит. Эрекция тем временем усиливается. И это непросто. В общем вот так стоять перед ней — почему-то очень непросто.

— Я не видела так близко. Интересно, — тянет. — Ты красивый.

— Попробуй. Понравится.

Смеется. Тоже улыбаюсь. Подаюсь к ней, отшатывается, едва не брезгливо.

Это обидно.

— Я хочу по-своему, — просит.

— Окей, — вылетает раньше, чем доходит смысл. — Без зубов только.

— Я чуть-чуть, — щелкает громко.

Быстро наклоняется, но не кусает. Ведет языком по мошонке, обхватывает губами кожу. А потом лижет. Нежно, влажно, поднимая волосы дыбом. Ее рука на члене неподвижна, она немного его сжимает, пока лижет мои яйца. И через минуту мне начинает это нравится.

Дыхание частит. Я торможу себя на действия. Потому что давным давно не играл в сексе ни во что такое, обычно сразу к делу. Наверное даже ни разу не баловался. А ей позволяю.

Похоть сушит горло, я кладу ладонь на ее голову, но не давлю. Поглаживаю одобрительно.

Ее язык — это нечто. Член взрывается. Яйца горят.

— Тебе приятно? — спрашивает.

Выпрямляется. Я тяну ее к себе.

— Пососи теперь.

— Не дави, — сверкает глазами. — Ты у меня первый. Я учусь.

Приближается к головке. Обводит языком. Дышит часто, жарко. Облизанные тщательно яйца по ощущениям лежат в соседнем очаге камина. Больно аж. Ну же. Соси.

Еще через минуту понимаю, что улыбаюсь. Нравится. Ласка ее нравится — чудовищно медленная, но пиздец настоящая.

Аня целует самый конец, скользит по уздечке, снова и снова обводит языком. Ее слюна стекает, мой мозг кипит уже минут десять.

— Возьми глубже, — подсказываю. — Будет хорошо.

Качает головой.

Поднимается на ноги и идет к камину. Смотрю на задницу. На босые ноги. Кровь бьет в пах удар за ударом, заставляя пульсировать. Она красива как небо. Присаживается напротив огня, смотрит на него.

Миг любуюсь, запоминая момент. Сам освобождаюсь от брюк.

А потом там, у живого огня, настигаю ее.

Ее пальцы зарываются в высокий ворс, колени скользят, пока вколачиваюсь сзади — быстро. Яростно. Жадно. Копна рыжих волос горит пламенем в естественном свете. Я вижу и знаю каждую веснушку на плечах, спине, пояснице. Член горит нестерпимо, яйца сжимаются болью на каждом выходе. Сердце замирает и рвется, пока не погружаюсь снова. Плоть — нежная, горячая, влажная — зовет. Дает все то, что не позволили губы. Я держу ее бедра, я беру ее с силой. Я позволяю себе это.

Когда напряжение становится невозможным, когда она, кончив, лишь тихо стонет, уткнувшись в ковер, а у меня — еще немного и жилы порвутся, кости в крошку. Когда в голове бахает и все чувства, что имеются, сжимаются в плотный комок, камнем давят на мозг, сердечную мышцы, гудят в паху. Когда я переступаю грань — выхожу из ее тела. Хватаю за волосы и притягиваю к себе.

Отпускаю себя. Сегодня отпускаю.

Происходит быстро, на кураже, в каком-то безумии похоти и голода. Я пихаю член в ее рот, в этот раз она берет охотно и глубоко. Я трахаю. Трахаю ее туда — быстро, резко, сдыхая от экстаза и удовольствия. Я ебу ее в рот, помня, какая она горячая была только что. Как стонала этими самыми сладкими губами. Я стягиваю ее волосы и со стоном кончаю.

Это смерть. Блядь. Не оргазм, а смерть. Никакая не маленькая, пусть поэты на хуй идут. Ни у кого такого не было.

Настоящая смерть. Опустошающая. Нужная. Полная потеря самоконтроля.

Кончив, обескураженно застываю. Стрелы стыда и паники врезаются в затылок. Увлекся с рыжей белкой. Аня же в слезах не убегает. Деловито облизывает ствол, и я ощущаю облегчение. Я, кажется, потею от облегчения.

Она чуть отстраняется. Стреляет глазами в мои, а потом проглатывает. В этот момент наступает вторая смерть — решающая. Уже абсолютная.

Вновь поймав кураж, нападаю. Хватаю Аню, ловлю, укладываю на ковер. Трусь губами о щеку, облизываю мочку уха, шею, прекрасную грудь. Всю эту юную женщину облизываю. Ласкаю, трогаю, глажу, в себя вжимаю, она — податлива и послушна, как полотно драгоценной ткани. Мы обнимаемся, чуть отдыхаем.

Пальцы тем временем проникают в нее. Мокрая. Обжечься можно, какая. Моя.

Делаю движения рукой, и она подгибает ноги, запрокидывает голову и стонет, ловя новую волну кайфа. Эти губы теперь с ума сводят, и глядя на них — похоть бьет в пах.

Я трахаю ее рукой, не могу остановится. Член только поднимается после убойного финиша, а жажда тела уже звенит в ушах. Рассинхрон у меня члена и мозга, первый удовлетворен, второму мало. Мало. Мало.

Я имею жену рукой без остановки, она стонет тихонько, дышит часто. Я имею ее, пока она губу не прикусывает, и не кончает вновь, быстро задвигавшись сама на моих пальцах.

Красивая, такая красивая. Идеальное тело — упругая грудь, плоский живот. Линии бедер. Попа. Эта безумная попа сердечком.

Розовая вульва с лепестками малых губ, чуть выступающих за большие — заманчиво, соблазнительно.

Аня тяжело дышит, а я облокачиваюсь на руку и рассматриваю ее. Наши глаза встречаются. Аня скользит ниже, рассматривает меня, как и я ее. Женаты год скоро, а рассматриваем друг друга как впервые.

Она видит мою эрекцию. Не скрываю. Смотри, ну.

Улыбается. Потом присаживается, упирается пальцами ноги мне в грудь. Ведет выше-ниже. Снова балуется. Сначала позволяю, а потом бережно обхватываю ее ножку, подношу к губам, целую.

Она дрожит и громко ахает. Хочет забрать, перепугавшись, не пускаю.

Целую ее пальцы — аккуратные, красивые. Облизываю. Жажда снова зашкаливает.

— Тебе нравится женские ноги? У тебя член аж дергается.

— Твои ноги. Я тебя снова хочу. М-м-м, не против?

Падаю на нее. Смеется, обнимает в ответ.

— Такой джентльмен, не могу, — шепчет.

У нее затекла спина, и мы переворачиваемся. Аня оказывается сверху. Водит пальцами по моей груди.

— А ты бы хотел, чтобы тебе целовали ноги?

— Что? — хмурюсь. — Нет, конечно.

— Я просто подумала… — вспыхивает, теряется. Нервничает. Я фиксирую бедра, чтобы не убежала. — Подумала, твой футфетиш работает в обе стороны.

Качаю головой.

— Нет. Ноги мне кажутся одной из самых красивой частей женского тела. После попки. — Сжимаю ягодицы, щипаю, Аня улыбается. — Мне нравишься ты. — Продолжаю серьезно. — Я такое редко испытываю. Никогда. Почти никогда не испытываю. Ты… пиздец аппетитная. Персик. Я хочу тебя съесть, так ты мне нравишься. Вся. Твои пальцы. Твоя грудь. Вульва, анус. Я просто хочу тебя всю сожрать. Душой клянусь, что всю. Позволишь мне?

Ее зрачки в свете камина горят красным. Щеки тоже пылают, словно ей очень жарко. Аня облажена, я не помню, когда стащил с нее платье. Когда разделся сам.

Она польщенно смущается, а потом вскидывает глаза и тихо спрашивает:

— Ты не обманываешь?

Голос с нотками храброй игривости, но меня прошибает.

Насквозь прошибает этим простым искренним вопросом. Я смотрю на эту прекрасную обнаженную девушку, восседающую на стоящем колом члене. На ее совершенную грудь, плечи, талию. И на мгновение вижу перед собой простую деревенскую девчонку, никому никогда ненужную. Которая оказалась не в том месте, не в то время, и которая вызывала во всех мужиках вокруг, в том числе во мне, — первобытную животную похоть. В остальном ничего. Она никому не подходила. И мне особенно.

Я не знал, что с ней делать. Не имел понятия. Воспитывать? Жалеть? Я пытался с ней спать, но это было настолько неправильно, что от себя самого тошнило. От нее. От нас обоих и вранья.

Понимаю, что эта горячая девушка, которая только что кончала от моего хуя и руки — и та одинокая девчонка — один и тот же человек. И что прошел всего год. Что она ничего не забыла. И не забудет.

Как, впрочем, и я.

Качаю головой.

— Даю слово. — Смотрю ей в глазах и начинаю пошлить: — Я бы тебя лизал, трахал, и кончал бы в тебя. Ничем другим бы не занимался.

— Ты бы хотел что-то изменить во мне? Что-нибудь. Не знаю. Веснушки?

— Нет.

— Клянешься жизнью? — тычет в меня пальцем. С взвившейся столбом девичьей обидой. С жаждой справедливости.

Киваю.

— Клянешься Кале? — усмехается.

— Клянусь Кале.

Глажу без остановки. Аня покачивается, расхрабрившись. Потирается о стояк промежностью. Прелюдия с ней — порождает дебош в душе.

Я позволил себе секс с ней перед свадьбой, потому что пиздец как хотелось ебаться хоть с кем и хоть как, воздержание в несколько месяцев, стрессы, проблемы, гребаная свадьба — били по мозгам. С бывшей расстался полностью. Можно было найти другую на ночь, но это надо было искать. А девочка была рядом и не против. Да и на яхте у нас было круто. Хотя она вела себя не как на яхте.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Я просто позволил себе ее выебать. Расслабиться, так сказать. Я решил, что будучи депутатом, образованным и состоятельным, имею право взять любую, и что это будет уместно. Потому что я лучше ее. Лучше всех. И что ей надо радоваться.

Аня просто снова была под рукой. Ну и вроде как жена, надо притираться. И она, блин, радовалась! Что в итоге оказалось самым паскудным. В тот вечер я не планировал секс, но в момент захотелось, и я себе позволил. Закрыл глаза на возраст. На ее наивность и забавную очарованность мною.

Но я не был лучше. Это понимание пришло сразу после финиша. Напротив. Осознание душило, нервы рвало. Я хотел отослать ее на Кипр с глаз долой, но она не поехала.

И маячила. Маячила, маячила, маячила. Всегда рядом. Такая, какая есть.

Не знаю в какой момент ситуация изменилась, и был ли он, переломный? Но захотел я ее, когда впервые увидел в ней равную. А потом как снежный ком.

Блядь, ей же по-прежнему нет двадцати. Ей девятнадцать! Закрываю лицо руками, вздыхаю. Она смеется. Целует грудь, лижет языком ровно так, как до этого делала с мошонкой, член дергается, она по нему ерзает.

Кровь кипит.

— Где у тебя презервативы? — спрашивает, но я словно не слышу.

Смотрю на ее живот, потом веду пальцем по тонкому шраму. Сам небрежно двигаю бедрами.

— Макс. Ману-у-у, — тянет. Где презервативы? — приподнимается.

В этот момент на глаза пелена падает, а сам я словно в транс впадаю. Татуировка на плече горит, требует. Я ощущаю порыв. Хватаю Аню, переворачиваю на спину и накрываю телом. Целую в губы. Сам впечатываю член в промежность и трусь-трусь. Она увиливает, не дается. На каждом толчке скольжу головкой по плоти, норовя зайти. Норовя проникнуть и растянуть.

Она вырывается, а я к себе прижимаю, к душе, к сердцу.

— Ману-Ману-Ману, стоп. Тише. Любимый, тише. Ману!

Она с силой вжимает мои щеки, потом обхватывает плечи, больно царапает. И я останавливаюсь. Прихожу в себя резко. Пелена спадает, лишь рука отваливает от боли. Та, где татуировка.

Приподнимаюсь и смотрю в глаза.

А Аня на меня пялится.

— Ты такой пьяный. Словно не в себе, — шепчет. Потом добавляет тише: — Мне рано беременеть, ты же знаешь.

Знаю. Врач сказал минимум год, я это запомнил. Нельзя навредить. Ни в коем случае.

Но страсть максимальной близости требует. Такой, от которой дети рождаются. Бешеной, рвущей душу. Давно я не хотел женщину так яро, чтобы рожать с ней детей. Снова и снова. Давно не хотел вот таким образом.

Киваю. Сам холодею, ошпарившись неадекватной потребностью. Вспышкой она пронеслась. Наполнить Аню собой. Кончить в нее. Еще. Еще. И еще раз. Что-то древнее, традиционное, из самих глубин души рвущееся, из ДНК-кода. То, с чем борюсь всю жизнь. С этой цыганской сущностью, которая в последнее время слепит.

Давно не стремился целовать ножки женщины. Не тянуло. Нет у меня никакого футфетиша или чего-то в этом роде. Вообще нет никаких отклонений, я предпочитаю обычный секс с женщиной в постели. Просто девочка эта сильно нравится. Вся до пальчиков.

Улыбаюсь и покорно откатываюсь на спину.

— Прости, разыгрался. В кармане брюк, — подсказываю хрипло.

Она поднимается и спешит к моим брошенным как попало штанам. Свет от очага падает на ее попку, ножки. Когда Аня наклоняется, я вижу капли влаги, что буквально катятся по бедрам. Сглатываю. Капли ее возбуждения. Она текла, когда я придавил ее к полу. Я хотел с ней зачать, она сопротивлялась, но при этом текла.

Как полностью моя женщина.

Глава 33

Аня

Услышав хныканье Виты я просыпаюсь и открываю глаза. Не сразу понимаю, где нахожусь и что происходит. Рано совсем, на часах шести нет. Мы пришли из бара часа два назад…

Слетаю с постели. Падаю! Макс дрыхнет мертво.

Вчера, после близости, я уже, честно говоря, идти никуда не хотела, но Максим подколы про возраст воспринял серьезно и потащил веселиться. И это было здорово! Мы много смеялись, танцевали, болтали. А еще он был пьян. Ни разу не видела его таким расслабленным, и много смеялась — это было классно.

Кое-как поднявшись на ноги, ведомая оголенным материнским инстинктом и злющей совестью, накидываю халат, и в полусне выхожу из спальни. Няня спускается с Витой на руках. Поспешно благодарю ее за труд и забираю дочку.

Все так же в полусне возвращаюсь в спальню, ныряю под одеяло и прикладываю Виту к груди. Спи-спи-спи, крошка, умоляю тебя. Мама ушла в отрыв, мама не в адеквате. Мои полтора бокала шампанского давно выветрились, всё в порядке. Только бы ты уснула.

А вот бутылка виски Максима, кажется, еще работает: муж не шевелится. Я улыбаюсь и закрываю глаза. Кто бы мог подумать, что мой депутат танцует, играет на гитаре, поет и говорит так много развязных пошлостей. Кто бы мог подумать!

Наверное, я родилась под счастливой звездой, потому что Вита, оказавшись между родителями, засыпает снова. И вот так, втроем, мы дрыхнем почти до десяти, когда она снова начинает вошкаться. Я стягиваю тяжелый подгузник, притягиваю дочку к себе, а Максим, наконец, открывает глаза.

Мы смотрим друг на друга. На Виту. Снова друг на друга. И отчего-то так легко и спокойно на душе становится, как будто это утро — истинное счастье. Быть втроем, быть семьей, просто быть здесь, друг с другом, потому что именно этого в душе хочется. Это ведь здорово, когда не заставляешь себя. Когда там, где нравится. Разве не к такой жизни нужно стремиться?

Сложно, конечно, поверить, что муж чувствует то же самое. Я вспоминаю, как мы танцевали в баре. После полуночи диджей крутил клубняк. Толпа людей в полумраке двигалась под музыку. И мы тоже.

Максим двигается ближе, целует Виту в макушку и обнимает нас обеих. Я закрываю глаза, и засыпаю снова.

Днем мы вместе завтракаем, много гуляем, катаемся на плюшках. А ночью няня вновь забирает Виту, и мы с Максимом любим друг друга у камина. Во второй вечер идти никуда не хочется, мы просто тянем вино, разговариваем.

— Огонь завораживает, да? — спрашиваю.

Я притащила кучу подушек, на которых устроился Максим. Сама улеглась ему на грудь. Он говорил, что его сердце — уголь, что ж оно тогда так сильно колотится?

— Да. Хорошо, что мы побудем здесь еще немного.

— Ты уже ездил сюда? С кем? — сама, правда, знать не хочу.

— Когда был ребенком, с отцом. Отеля тогда еще не было, конечно, здесь располагалась советская турбаза. Но воспоминания остались хорошими. — Он делает глоток. — Знаешь, я не хочу быть таким родителем, какими были мои. Но как быть другим — тоже не понимаю. Когда появилась возможность вывезти Виту за город, сразу подумал именно об этом месте, куда возили меня самого. Новых идей нет.

— Исследуем твои любимые локации, потом мои. И найдем новые.

— Звучит хорошо.

Некоторое время мы молчим. Его сердце всё еще колотится ускоренно, я лежу на груди, слушаю, гадая, что бы это значило.

— А в чем ты хочешь отличаться от своим родителей? У тебя они замечательные.

— Да, замечательные. — Охотно кивает. Потом произносит: — Они много работали. Фанатично. Без отпусков и выходных. Даже сюда мы приезжали вчетвером, без мамы. Раз шесть, и она ни разу не смогла. Всегда были студенты, лекции, защита. Я не хочу быть для Виты просто образцом. Хочу быть с ней знакомым, — чуть улыбается.

— Да ладно! Я думала, вас содержал отец.

— Отец. За ним всегда оставалось последнее слово, но ты же знаешь историю мамы. Как она сражалась за право учиться и работать. За право любить. Я думаю, это с ней осталось до сих пор. Она всегда вкалывала на износ, как будто готовилась к моменту, когда отец накосячит, чтобы уйти. Думаю, она до сих пор ему не верит на сто процентов, после того, что пережила с бывшим.

— Печально. Кто же занимался домом?

— Папуша. Она водила меня в сад, потом в школу, готовила завтраки, делала уроки. Потом и об Эле заботилась.

— А теперь и о Вите, получается.

— Она как будто реализовалась как мать. И Бог не дал ей своих детей.

— Это невыносимо грустно. Я бы так хотела, чтобы у нее родился ребеночек.

— Я бы тоже хотел. Она думает, что ее прокляли, но это не так.

— Ты не веришь в проклятия?

Он допивает вино и разливает новую порцию.

— Я думаю, что пока не знаешь свою судьбу, можно ее изменить. А как только узнал — то всё. Папуша уверена, что знает.

— Поэтому ты против того, чтобы гадали мне?

Он чуть улыбается, и я продолжаю:

— Если бы ты считал это ерундой, ты бы не был так категоричен, поэтому не отпирайся.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍- Представь, что ты стоишь неподвижно и светишь фонариком в темноту. Вот то, что видишь при этом — иногда могут показать карты. Наверное. Но если ты сделаешь шаг назад, в сторону, вперед — картинка откроется шире, иначе, не знаю, по-другому. Карты показывают твое будущее из той самой точки, в которой ты находишься в данным момент. Главное не забыть, что можно шагать.

— Шагать бывает трудно.

— Бывает, малыш. Верно.

Некоторое время мы снова молчим. Мы редко говорим вот так серьезно, и мне это нравится.

— Расскажи, когда ты набил татуировку. Если не секрет, конечно.

— Давай без секретов, — отвечает поспешно. — Я тебе отвечу, если спросишь. Надоели секреты.

Чуть приподнимаюсь и рассматриваю его плечо — необычная татуировка. Выполнена с большим вкусом и мастерством, видно, что дорогая, я знаю, что он летал заграницу к особому мастеру, но при этом странно простая. Колесо. Просто старое колесо, будто от убитой повозки.

— Примерно такое же колесо, только схематическое, изображено на цыганском флаге. Это как-то связано?

— Я пытался примириться с самим собой, не мог понять, цыган я или кто. Это был шаг. Тогда казалось, что тот самый.

— Внешне — цыган, и еще какой.

— Внешне — да, — улыбается шире. — Но одной внешности оказалось недостаточно, чтобы, хм, проникнуться культурой. Меня воспитывали Ба-Ружа с Папушей на цыганских сказках и былинах, я это впитывал. Потом выходил из дома и видел совсем другой мир, который тоже нравился. Пытался как-то состыковать, наложить одно на другое, найти компромисс.

— Получилось?

— Нифига. В некоторых вопросах нельзя усидеть на двух стульях. Я пытался, но когда пришлось выбирать, то не смог вернуться в табор.

— А хотел? — Аж приподнимаюсь. — Серьезно? Ты думал жить в таборе?!

— Ну. Размышлял.

— Ты учился в МГУ на пятерки, ездил верхом, фехтовал, и размышлял, не бросить ли это всё, и не стать часть табора?

На секунду он задерживает дыхание, мелочь такая, но я определяю. Потом выдыхает и улыбается.

— Я влюбился. Лет в пятнадцать.

Влюбился. Он.

Внутри всё обрывается. Мне тогда было два года, мне нельзя его ревновать пятнадцатилетнего. Но на миг умираю от этих слов.

— В цыганку, да?

Глава 34

Чуть пожимает плечами.

— Наши матери дружили, когда моя жила еще в таборе, едва мы вернулись в Россию, они попытались возобновить общение. Приходили в гости. Ничего не было, мы были детьми. Я — особенно. Отец шутил, что тело выросло, а мозгов не прибавилось. У меня тогда было столько увлечений, что минуты свободной не найти.

— Учеба, спорт, снова спорт, снова учеба. Даже волонтерство!

— Аня, — он откидывается на подушки. — Когда это было.

— Не так давно. Папуша всё про тебя рассказала: ты помогал собачкам, собирал деньги и всё такое!

— К собачкам у меня особая любовь еще с Турции. В свободное время я рубился в фифу.

— У тебя его не было, не прикидывайся.

— Если было, то я предпочитал комп.

— А потом повзрослел?

— Наверное. Фокус сместился в один год, я бросил плавание, что никак не могут простить родители. Не поехал в штаты на курсы английского. Такой придурок был в шестнадцать, много возможностей упустил. Сейчас бы могли жить с тобой в домике побольше.

— Мне нравится наш дом.

— Я мог бы лучше, если бы не потерял время. Родители об этом, кстати, напоминали каждый день, но я только злился. Был сыт правильностью по горло. Достало. У нас совсем испортились отношения, а я словно ослеп. В какой-то момент родители узнали, что я месяц не хожу в универ, чтобы гулять с ней — в другое время она не могла. Мне поставили условие, и я ушел из дома. Решил, что так тому и быть, набил татуировку, приехал к Ба-Руже. Пожил в таборе с полгода и вернулся домой как миленький, по-быстрому пересдал сессию. Решил, скажем так, не рубить с плеча.

— Ого. Про такое Папуша не рассказывала.

— Да, — усмехается. — Тогда я понял, что нужно что-то делать с Кале. Что так жить не должны люди. Я думал, что моя жизнь, состоящая из учебы и достигаторства — отстой, но вообще-то нет. — Спустя минуту молчания, он смотрит на огонь, продолжает: — Я был на свадьбе тринадцатилетней девочки и взрослого ублюдка. Ба-Ружа такая добрая, да? Славная старушка. Она первой из гостей залетела в спальню проверять простынь. Девочка в истерике рыдала, забилась в угол, звала мать. Это был пиздец, меня до костей пробрало. Никогда не видел столько крови.

Внутри всё обрывается, я на миг задыхаюсь, думая о Вите.

— А полиция? Это же статья, и не одна.

— Полицию туда никто не пустит. Никто никогда не признается, с пеленок так воспитаны. Нужно менять что-то сверху, а пока все живут по правилу: наши деды так делали, не нам менять уклад. Моя мать не зря помешана на работе. Папуша не зря носится со своим проклятием. Они травмированные.

Некоторое время молчим. Он тоже травмированный, по-своему. Да и я. Есть ли вообще здоровые? А может, чувствовать, сопереживать и ценить можно лишь пережив собственную драму?

Максим бросает на меня странный взгляд, и я вдруг думаю, что он решил, что эта история похожа на нашу с ним. Что он поступил со мной также на яхте.

Опускаю глаза, и мы продолжаем молчать.

Потом я думаю о том, что он полгода жил в таборе. И что он был безумно влюблен. Полгода — это долго. За это время можно изменить жизнь и измениться самому.

— А потом что случилось с цыганкой, в которую ты влюбился? Ее зовут Лала? Вы встречались?

Он чуть хмурится.

— Настя. Ничего не было. По закону нельзя до свадьбы, а жениться нам не разрешили. Я работал физически, мыл тачки, таскал тяжести. Иногда мы виделись. Реже, чем раньше.

— А потом?

— Ее выдали замуж за другого, — запросто сообщает он.

— Почему не за тебя?

— Когда я узнал, что ее сосватали, мне было семнадцать. Я заканчивал первый курс, экстренно сдавал экзамены, так как висел в списках на отчисление. Ей было шестнадцать. Я поехал свататься, но мои родные отказали в поддержке. А ее — поставили условия: или я возвращаюсь в табор и делаю то, что скажет баро. Или иду на хер.

— И что ты сделал?

— Предложил бежать, — усмехается с нотками снисхождения к самому себе. — Подчиняться какому-то баро, пф! Я бы не смог. Да и отец бы такого не оценил. Мы договорились, что я ее выкраду, и мы уедем: у меня есть знакомые в Красноярске и на Дальнем Востоке. Дальше можно дождаться совершеннолетия, сделать загранники и выехать из страны. Меня манила Азия, например, Таиланд.

— Ого! И что потом?!

— В назначенный день она не пришла.

— Как жаль.

— Да нет, не жаль. Это был выбор. О чужом выборе нельзя жалеть, это бессмысленно.

— И вышла замуж? За кого?

— За того, кого выбрали родители. Сына, а теперь, после смерти Яноша, брата нынешнего баро. Почетно.

— И они живут вместе?

— Живут. Чего же не жить.

— А ты? Скучал по ней? Долго?

Скучаешь сейчас?

— А я… после череды идиотский поступков и порывов взялся за ум. Закончил универ, поработал в полиции, поработал в суде, построил недурную карьеру. Жаль, не все ошибки получилось исправить, но жизнь продолжается. Первая любовь — это просто период такой, который нужно пережить. Я свою пережил.

Я глажу его ладонь, и наши пальцы переплетаются.

— Как думаешь, а она пережила любовь к тебе?

— Хм. Наши чувства и эмоции в наших руках. Их нужно уметь укрощать, иначе жизнь будет походить на череду случайностей. Мне нравится то, как я живу сейчас. Моя жена — мой по-настоящему близкий человек. А еще у меня есть дочь.

— Которая тебе снилась? Верно?

Он улыбается, будто врасплох застала. Качает головой.

— Всё-то ты помнишь. Да, малыш, снилась. Я знал, что первой у меня родится девочка, потом сны на долгий период прекратились. А когда мы встретились с тобой, я снова ее увидел. И понял, что Виту родишь мне ты.

— А еще дети у тебя будут?

— Не знаю. Фонарик у эту часть не светит. Когда Ба-Ружа мне гадала, она тоже видела одного ребенка и туман.

— В доме Кусаиновых мне погадали. Та бабушка, мать Анхеля. Она сказала то же самое: мое будущее в тумане. Невидно ни про детей, ни про мужчину. То есть, может быть так, что у меня будет только Вита.

А может, я рано умру.

— В этом и смысл гадания: может быть так, а может — иначе. Как угодно. Как захочешь.

— Получается, в душе ты не цыган? Раз не смог жить в таборе.

— Думал, что нет.

— Почему в прошедшем времени?

Он вдруг делает движение, переворачивает меня на спину и оказывается сверху. Языки пламени мистическим светом лижут наши лица. Мы смотрим друг на друга, не отрываясь. Обнаженные, горячие.

— А потом я встретил тебя.

— И в душе твоей дебош, — цитирую его же.

Улыбается,

— Он самый.

— Ну прости.

Я машинально обнимаю его, он утыкается губами в шею. Целует. Обнимает.

— Может быть, ты просто сделал шаг в сторону, например, спасая того ребенка, и увидел, что мир шире? Шаг в сторону — это ведь поступок. Важный, иногда опасный. Я тоже сделала шаг, когда приехала в столицу.

— Я хочу, чтобы ты родила мне еще детей, — произносит зачем-то.

Замираю. Он снова целует.

— Прости за смелый заход. Сильная страсть должна приносить детей, зачем она еще нужна. Я сильно тебя хочу, и хочу еще детей с тобой.

Крепко зажмуриваюсь.

За год я сделала невозможное: обратила его внимание на себя. Мне было так больно, одиноко, я так старалась. И вот он рассмотрел. Надолго ли?

— Сейчас это говорит Максим или Ману? — подкалываю.

Улыбается. Снова целует в шею.

— Оба. Ты знаешь, наверное, я только с тобой и веду себя по-настоящему. Не притворяясь, не играя роли.

— Жесткий. Старомодный. Циничный. Хитрый. Лицемер, — выплевываю слово на за словом.

Он пожимает плечами:

— Выходи за меня.

Смеюсь.

— Знаешь, в чем ты прокололся? Когда я за тебя выходила, я ведь знала, какой ты. Практически с самого начала знала. Было кое-какое затмение временное, а потом прояснилось. Я всегда знала, с первого взгляда, кто ты.

— И всё равно пошла.

Ты думал, что тебя нельзя полюбить настоящим, потому притворялся для одной цыганом, для дугой — русским. Дурак.

— Я не готова тебе ответить про новых детей. Ты меня обижал много раз. И я тебе не верю.

Макс перекатывается на бок, вновь смотрит на огонь.

— Если я это исправлю?

— Как? Лично я с трудом представляю, как ты будешь терпеть мои поездки в Европу, фотосессии, поклонников.

— С трудом. Но буду.

— Да ты чуть не облез после фотосессии у Рибу! А у меня впереди серия ароматов! И мало ли еще что! Нам проще развестись и видеться, время от времени. У нас отличный секс и всё такое.

— Тебя я ни с кем делить не буду.

Открываю было рот, чтобы продолжить шутливый спор, чтобы припомнить ему былые интрижки, но почему-то обрываю себя. Я хотела услышать именно эти слова, но оказалась не готовой.

— Именно меня?

— Именно тебя. Я в тебя влюбляюсь, малыш, — смотрит пытливо, то ли с вызовом, то ли с интересом.

Моргаю.

— Давай проясним. Влюбляется Максим или Ману? — опять шучу.

— Оба. Одновременно. — Без тени улыбки.

— Такое уже было?

— Такого еще не было.

Блин. Он смотрит в глаза, и я перестраиваю мысль:

— Я своего мужчину, Максим, тоже делить ни с кем не буду. — Костер красиво поглощает ветки. Картинка расплывается. — Это такая боль, знать, что твой человек не с тобой.

— Звучит, как шанс.

— Не знаю. Плохо звучит.

— Ты сама со мной чуть не стала угольком, да? — он допивает вино из бутылки. Подходит к камину, берет кочергу, разбивает почерневшие дрова в золу. — Или стала?

Может быть и да.

Мы возвращаемся в постель и занимаемся любовью. Тлеем в объятиях друг друга, догораем, рассыпаемся, смешиваемся. Прекрасных принцесс добиваются прекрасные принцы, но это не моя история. Чтобы оживить его, я сама рассыпалась.

Под утро я просыпаюсь, чтобы забрать Виту, и уснуть быстро вновь не получается. Ворочаюсь. Потом беру мобильник и открываю почтовый ящик, листаю письма. Нахожу то самое, от анонима, который прислал фотографию, на которой Максим с темноволосой девушкой.

Волосы, правда, не такие темные, как у Папуши. Одежда мирская. Со стороны на цыганку не похожа.

Делаю скрин, приближаю. Приближаю. И разглядываю у нее на запястье плетеные браслеты. Сердце с цепи срывается. Ускоряется. Болит.

Качество фотографий не позволяет убедиться на двести процентов, но я отчего-то точно знаю, это она. Настя, Лала, как там? Цыганка, которую за него не отдали. Не знаю, как давно они не спят, но виделись, получается, относительно недавно. Или это старое фото? Господи.

Дать Максиму шанс или нет? Не понимаю. Он хочет, старается спасти наш брак, это приятно, но… сколько можно мучить меня? Целую его, обнимаю, умираю под ним в постели. Иду на это, ничего не ожидая взамен. Даже не уголь, зола.

Обнимаю нашу сладко спящую дочку и крепко-крепко зажмуриваюсь.

Глава 35

Максим

То, что Анхель Кусаинов пришел в мой кабинет в часы приема граждан, может говорить в равной степени об оказанной великой чести и насмешке. Машинально проверяю, в кармане ли кастет. Это совершенно лишнее в данных локациях, но он в кармане, и после этого беседу вести спокойнее.

— Слушаю тебя.

— А ты редко разговариваешь с народом в последнее время, — шутит Анхель, тяжело присаживаясь. — Неужто зазнался? Наконец-то.

Это первый вызов.

— Недавно разговаривал, гасил назревающий бунт у суда.

— Ой, — Анхель отмахивается. — Какой еще бунт. Так, собрались, потолкались. Всем уже люлей выписал.

— По списку Боброва?

— Да нет. У меня свои каналы.

Даже не отпирается насчет судьи. Забавно. Впрочем, тут же начинает оглядываться, деланно восхищаясь моим кабинетом.

— Перемен требуют наши сердца, — говорю спокойно. Напоминаю ему слова песни, которую когда-то давно пел у костра, цыгане подхватывали хором. Молодым нравилось. Пока Анхель не разбил гитару о голову Артура. Хотел о мою, но не решился.

— Наши сердца требуют материальной господдержки, которая поступает всё реже. Детям не в чем в школу ходить, Ману.

— И школ нет. Вот какие дела.

— Не строят.

— Везде строят, а в Кале — нет.

— Но пришел я не за этим, — дружелюбно улыбнувшись, Анхель тянется ближе. В этот момент я ужасаюсь тому, как сильно он стал похож на своего папашу. Специально копирует или само собой с возрастом получается? — Я бы хотел поблагодарить твою семью и твою жену в частности за помощь моей матери. Бабка совсем из ума выжила, шляется непонятно где, ищем ее по кустам и помойкам. Тьфу ты.

— Скорейшего вашей матушке выздоровления, — проговариваю ровно. — Такие травмы в ее возрасте — крайне болезненны и неприятны.

Эта славная женщина когда-то давно отравила меня грибами, не насмерть, а по приколу. Кусаинов склоняет голову набок. Мы с ним дрались в кровь. Не из-за Насти, я был новеньким в таборе и качал права, он, как сын баро, пытался поставить меня на место.

На каждом его пальце массивный перстень, как оружие.

— Я пришлю подарки на адрес, какой назовешь. Много подарков.

— Не нужно. Моя жена добрая девушка, она помогла от сердца. Такой же сердечной благодарности будет достаточно.

— Брезгуешь?

— Мои жена и дочь оказались в твоем доме случайно, я об этой поездке не знал, а если бы знал — не допустил бы, — поясняю спокойно. — Забудем.

— Зря, Ману, зря. Твоей дочери было комфортно у нас. Также комфортно, как когда-то тебе.

Провокация.

— Прекрати, — качаю головой.

— Она цыганка, и она была среди своих. А не рядом с каким-то белобрысым парнем. Ты вообще в курсе?

— Анхель, ты поссориться хочешь?

— Ружа пытается что-то исправить, но я тысячу раз ей говорил, что немыслимо жить среди русских и чтить традиции. Традиции дарят счастливую и полную жизнь. Они показывают путь, — пылко, с жаром.

— Лучше за своими ребятами присмотри, — начинаю раздражаться. — Что ты обещал, когда Янош умер? Что несовершеннолетних в делах не будет. Они же дети. Тебя самого чем заставляли заниматься в юности? Ты вырос, и не изменил ничего.

Он недолго жует губу.

— Как будто это так просто.

— Тебе подсказать? — буравлю глазами.

— Вообще-то, Ману, у меня есть идея. — Выдерживает паузу. — У тебя хорошая девочка родилась, мать разложила на нее, добрая будет, долгую жизнь проживет. Как насчет породниться?

— Что? — усмехаюсь, откинувшись на спинку кресла. — Ты спятил?

— Вовсе нет. У тебя дочь, у меня сыновья и племянники, выбирай любого. Пришлю всех на смотрины. Ха! Красавцы, умельцы!

Если бы такое предложение о моей полугодовалой дочери сделал русский, он бы уже получил кастетом в челюсть. Но передо мной старой закалки цыган, и я с трудом, но осознаю — это не оскорбление. Он оказывает мне честь.

В своем, разумеется, понимании. И психовать тут бессмысленно, он просто не поймет.

— Анхель, так дела давно не делаются.

— Делаются каждый день. Ты станешь своим в Кале, наконец-то, как и хотел. Породнишься с Лалой, пусть так. Мой брат пьет, для него скоро всё плохо кончится.

— Анхель, замолчи, — тру лоб. — Я правда не хочу ссориться. Езжай домой.

— Ты сам можешь вернуться домой! — продолжает он, жестикулируя. Янош, ей-богу, чертово перерождение души. — Колесо варды сделает круг, всё станет на свои места. Ты знаешь, если начнется война, пересажают половину Кале, вторую — перебьют. В том числе детей. Нам нужен мир. И мы готовы пересмотреть условия. Пойти на некоторые… послабления для подрастающего, так сказать, поколения. Но и нам нужна гарантия поддержки. Ты ведь этого хочешь? И ты дал клятву моему отцу, помнишь? Он сказал, что изменить ничего нельзя, ты ответил — что сделаешь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍- Еще раз увижу кого-то из табора рядом с дочерью или женой, будет война. Настоящая. Скажи своим людям, чтобы никогда, нигде, ни разу. Пусть номера машины запомнят, и объезжают за километр. Ты меня понял? Ты знаешь, какие у меня связи. И какие скоро появятся.

Он резко встает.

— Я пришел мириться, а не ссориться. Просто прошу — подумай. Где меня найти знаешь. И жена твоя знает. Она могла бы привозить Виту раз в месяц, чтобы мы друг к другу привязалась.

— Анхель. Этого не будет никогда.

— Отдашь хорошую девочку в модельное?

— Может быть.

Будь мне семнадцать, он бы уже впечатался носом в стену и не единожды. Сейчас я молча провожаю гостя глазами и пишу новому телохранителю: «Как обстановка?»

Когда за Анхелем Кусаиновым закрывается дверь, долго смотрю на нее, барабаня пальцами по столу. Бароны как грибы — срезаешь один, назавтра новый тут как тут. Может быть и правда нельзя спасти тех, кто не хочет быть спасенным? Когда-то он был нормальным человеком.

Впервые искренне хочется уехать далеко и навсегда. Чтобы из головы выбросить, забыть, не знать. Чтобы поставить свою жизнь выше работы.

Нехорошо, что Аня возила к ним Виту. Нехорошо, что Вита им понравилась. Про расследование в Кале я знаю мало, сам так хочу — не вмешиваться. Помог друзьям в полиции отыскать связных и умыл руки. Первая чистка будет скоро, операция в разработке год. Списки фамилий давно известны, ждут крупной сделки с наркотой, чтобы всех повязать. Анхель чувствует это. Не могу сказать, что у него есть какие-то сверх способности, вряд ли ему карты показали срок в двадцатку. Но интуиция у мужика горит.

То, что он пришел ко мне свататься, — говорит о многом. Визит Ани воспринял как знак судьбы. Представляю, какой она устроила там переполох.

Надо подумать, как повернуть ситуацию в свою пользу. Может, и правда отослать Февраль в Париж? Ненадолго.

От одной мысли ощущаю тоску, и раздражаюсь. Неприятная, болезненная эмоция. Раньше всё было проще. Раньше было как-то без разницы. Сейчас у нас только-только начали налаживаться отношения, я не представляю, переживут ли они разлуку. И хотелось бы, чтобы пережили. Сильно хотелось бы.

Следом приходит сообщение: «Он был у тебя? Зачем?! Надо увидеться».

Раздражение меняет тон и усиливается.

«Не сейчас. Не пиши мне», — отвечаю.

«Это срочно. Пожалуйста. Я тебя умоляю».

«В пятницу».

«Я буду ждать, где обычно».

Не вовремя. Но ладно, разберемся. Настя редко пишет, еще реже использует слова «срочно» и «умоляю». Возможно, что-то случилось.

Следующие полдня проходят в рутине. Работаю с людьми, затем с бумагами. С Денисом много времени тратим на проработку стратегии — парень продолжает сражаться за сеть домов детского творчества в Кале, теперь это уже дело принципа.

Занятые в секциях дети имеют меньше свободного времени, и реже идут искать закладки. Всё взаимосвязано: ребенок должен видеть перспективы, тогда у него появятся цели. Нельзя мечтать о том, чего никогда не видел. Живя в грязи, либо становишься ее частью, либо начинаешь втаптываешь в нее товарищей.

Наш спор прерывает звонок жены.

— Извини, — беру трубку. — Привет, Анют.

— Макс! — выпаливает она, запыхавшись. — Слушай! Макс. Ты не поверишь, где работает Диана!

Блин. Прикрываю глаза. Этого еще не хватало. Выяснила. Моя жена — прирожденный шпион и диверсант, вот что с ней сделаешь? Везде докопается.

Глава 36

Аня

— Ма-акс, — тяну в трубку. — Что мне делать?! Я приеду к тебе? Пожалуйста.

— Конечно. Ты сказала ей, что твой номер никому давать не надо? — его спокойный голос наводит некоторый порядок в бешеных мыслях.

— Сказала. Категорически запретила! Я просто в шоке. Вот дурная. Не знаю теперь, позвонить ее родителям или нет? Грязно так.

Он цокает языком.

— Мир, малыш, грязный, не мы его таким придумали, но нам в нем жить. Они не поняли, кто ты, вот и попросили номер. Скоро поймут.

— А если нет?

— Если с тобой свяжутся, скинешь контакт мне, окей? Я решу.

— Окей.

Новый охранник Дмитрий провожает в машину, помогает усесться. Я чувствую на себе взгляды и качаю головой. Глупая, глупая Диана.

Сегодня мы с Тасей, цыганкой из дома Кусаиновых, завтракали вместе. Тася уже ушла, когда ко мне присоединилась Диана, попросила пару советов по работе. Мы как раз допивали кофе, обсуждая знакомого модельера, когда к нам подошел незнакомый мужчина, и сообщил, что оплатил наш счет. Диане он незнакомым не показался. Она смутилась и кивнула, он пошел к бару.

— Это твой парень?

— Нет.

Я, разумеется, возмутилась, так как мой счет есть кому оплачивать, Диана ответила, что могу перевести деньги ей. Чуть позже она прочитала что-то в телефоне и спросила, может ли дать мой номер. Я уточнила, кому? Она покраснела до ушей и ответила, что клиенту с работы.

Не сразу поняла, о чем речь: мы обе работаем моделями. Ситуация, где бы на меня вышли через нее — маловероятна, в данный момент я востребованнее. Но вдруг? Я продиктовала мобильный Ивана.

— Нет, не менеджера номер. Твой хотят. Чтобы напрямую.

— Напрямую… что?

Тогда Диана рассказала, что в сфере моды ей пока платят мало, даже на съем квартиры не хватает, и она устроилась в массажный салон для подработки. И что там замечательные успешные мужчины. И что вон тот у бара — один из них, часто к ней заходит.

Следом до меня дошло, что никакого образования, позволяющего делать массаж, у Дианы нет.

— Я закончила подготовительные курсы. Ну и там не сложно… блин, я написала, что ты замужем, он спрашивает, за кем.

В ушах зашумело:

— Диана, о каком массаже речь?

— График удобнее и платят больше. Это не проституция, секс с клиентами недопустим. Просто массаж. Расслабляющий. С продолжением.

Я подняла глаза и увидела мужчину у барной стойки, который к нам подходит. Вдоль позвоночника поползли холодный щупальца.

Как я перепугалась! Вылетела оттуда пулей, давай звонить Максу. К концу разговора его спокойствие передалось мне, но на душе по-прежнему ощущается тяжесть.

— Дмитрий, к Максиму на работу заскочим, хорошо?

— Конечно, — отвечает тот. — Минут через сорок доберемся.

Я откидываюсь на сиденье и качаю головой. Ну денечек. Отвыкла от сальных взглядов, отвыкла от ощущения, что нужно быть начеку. Кручу кольцо на пальце.

Новый телохранитель значительно старше и сдержаннее, чем Семен, по которому я, если начистоту, время от времени скучаю. Но зато между нами совсем нет неловкости. Дмитрий опытнее в этих вопросах, наверное. И совсем в меня не влюблен.

С Максимом мы долго говорим в его кабинете — о Диане, Тасе, о жизни в целом. Потом, уже дома, лежа в постели, я полушепотом признаюсь, что представляю себе подработки Дианы и чувствую вину. Возможно, моя история кому-то из односельчанок показалась слишком красивой, простой, захватывающей. Реальность в том, что не каждой смазливой девчонке встречается депутат, готовый жениться и заботиться. А вот позволить подрочить за денежку — это запросто. Передергивает несколько раз подряд. Я крепко зажмуриваюсь. Возможно из-за того, что Максим у меня первый, я с трудом представляю себе близость с другими. Она кажется мерзкой. Даже если эта близость — массаж с окончанием.

Максим обнимает, и я расслабляюсь. Он произносит негромко:

— Это всё не стоит того. Не стоит денег.

— Знаю. Бедная Диана.

— Я с ней говорил, она пообещала уволиться, но видимо, не послушалась. Если хочешь, я побеседую с кем-нибудь полезным, и устроим им рейд. Припугнем так, чтобы близко не подходила к такого рода учреждениям.

— Это поможет? Я… не знаю, звонить ли ее родителям. А еще я на нее злюсь! — вздыхаю. — Понимаешь, моделям и так непросто поддерживать репутацию: если девушка молодая, видная, и улыбается на камеру, каждый пятый думает, что она за деньги и что другое готова делать.

— Ну почему каждый пятый. Каждый второй.

— Макс! Мы не берем в расчет твоих старомодных друзей и родственников.

Он усмехается, и я переворачиваюсь, устраиваясь у него на груди. Продолжаю:

— А тут выходит, что она моя подруга, из моей деревни, и делает такое за деньги. Выходит, и ко мне тоже могут подкатить. Но я работаю не в сфере секса, а в сфере моды — это совсем другое. Да, красота и секс — граничат. И дизайнеры создают одежду в первую очередь таким образом, чтобы женщина была притягательна и прекрасна. Но при этом сама могла выбирать партнера, понимаешь?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍- Чтобы такая красивая, нежная девочка, как ты, — он ведет по моему подбородку, — выбрала и согласилась провести ночь или больше, нужно очень постараться.

— Или просто предложить денег. — Спохватываюсь. — Эй, а ты когда-то так делал? Предлагал деньги?

— Я? Нет, — улыбается чуть неловко. Не любит говорить на такие темы, стесняется. — У меня, хм, не было проблем, чтобы с кем-то познакомиться.

— Помню-помню, тысячи желающих! — пародирую его.

— Может, не тысячи. Я это с психу ляпнул. Скорее, у меня были проблемы с количеством времени на всё это.

— Ты продал молодость взамен на власть. — Поднимаюсь и присаживаюсь на него сверху. — Высокая цена, Максим.

Он потирает мои ноги, потом обнимает и аккуратно, но довольно резко переворачивает на спину. Хватаю воздух, и Макс целует в губы — тягуче, долго.

— Ух ты, — шепчу. — Что это было?

— Стараюсь, — признается.

— Чтобы «красивая нежная девочка провела с тобой ночь»? — передразниваю.

— Или больше.

Улыбка растягивает губы, я обнимаю его и запрокидываю голову, пока Макс будоражит чувствительные точки на шее, одновременно целуя и царапая щетиной.

— Очень стараешься? — шепчу.

— Еще как.

— Как-то не очень усердно…

Он прикусывает кожу и задирает мои ноги повыше. Смеюсь! Тихо, хрипло. А потом обнимаю его крепче и забываю о всем прочем.

* * *

Услышав шум отъезжающих ворот, мы с Луной кидаемся на первый этаж. Кошка — прямиком в прихожую, я — в кухню. Ставлю лист с горячим в духовку и включаю на двести градусов. Сама суечусь, зажигаю встречи.

Максим появляется примерно через пару минут. Ставит пакеты с подгузниками в прихожей, кошка громко мяукает — соскучилась. Понимаю ее — в пятницу он всегда приходит на полчаса позже из-за пробок, хотя освобождается раньше — такой вот минус жизни за городом.

— А где всё, Луна? — громко спрашивает Макс у кошки. Чуть обиженно — его ведь не встречают, а он привык.

Смеюсь.

Выхожу сама и застываю в дверном проеме. Он оглядывает меня с головы до ног — а на мне лишь кружевная короткая ночная сорочка. И шикарное белье.

— Где. Дочь? — спрашивает прерывисто, склонив голову чуть набок.

Он обожает мои ноги, сегодня я надела на щиколотки несколько браслетов, чтобы акцентировать внимание.

— Твои узнали, что она неплохо засыпает с няней, восприняли это как личное оскорбление, и оставили Виту у себя до завтра. Ничего?

В следующую секунду Максим подхватывает меня на руки и кружит. Хохочу! Господи, ему будто шестнадцать!

— Они не догадываются, что просыпаться она предпочитает только со мной. Утром надо будет пораньше забрать… ай!

Он прижимает меня к стене и целует. А я обнимаю, закидываю ножку повыше — настроение раскованное, игривое. Я приготовила ужин, накрыла на стол. Я… не очень понимаю, что происходит между нами. Как будто конфетно-букетный период, хотя мы женаты скоро год. Послезавтра будет год.

Наверное, именно так люди начинают встречаться. Узнавать друг друга. Радоваться совместным вечерам. Наверное, с чего-то такого начинаются отношения. Мы постоянно занимаемся любовью, каждый день, а иногда не единожды. Это… создает связь. Внутреннюю и сильную.

Макс отрывается от моих губ, давая нам обоим возможность отдышаться, поворачивает голову и видит накрытый стол. Кошка продолжает тереться об его ноги.

— Блин. Луна. Брысь, наступлю же! Ань, — поворачивается ко мне. — Это… сюрприз? Для нас с тобой?

— Да… ой. Не надо было? Лишнее?

— Надо было.

И тут я догадываюсь:

— У тебя дела? Я не спросила… прости. Хотела сюрприз. А еще у меня завтра месячные, и я думаю, ты можешь в меня. Ну. В общем, пошалим, ты же любишь.

Он облизывает губы, на секунду задумавшись.

— Да ничего, если нужно — езжай. Я в холодильник всё уберу. Без обид. Правда. Если не поздно приедешь, просто отложим.

— Погоди, — шарит по карманам.

— Я правда не обижусь. Честное слово.

— Да погоди, — он достает мобильник, выбирает чей-то контакт, в трубке звучит голос Дениса. — Привет еще раз. Планы поменялись, сегодня отбой. Да, всё нормально. Напиши, что мы не приедем, на номер, что я тебе дал. Окей?

Убирает телефон на комод и вновь меня подхватывает. Я чувствую радость — он остается! Ура ура! Он, конечно, не обязан из-за моих сюрпризов менять планы, и у него работа, иногда сделки, иногда не очень легальные — не всё можно решить в рамках закона. Но при этом я ощущаю радость!

— На чем мы остановились? — спрашивает.

Сам нападает на мою шею, ключицы.

— Десять минут и горячее готово.

— Я успею, — он подхватывает меня под бедра и тащит на диван. — Луна, брысь! Да что с этой чертовой кошкой!

— Надо ее закрыть в ванной, — уже просто хохочу. — Я ее покормила, у нее все прекрасно. Она просто наглая морда.

— Сейчас минуту. На диван пока присаживайся.

— Еще чего.

Сама, по пути заглянув в духовку, действительно присаживаюсь на диван. Расправляю шелковую ткань сорочки. Она совсем короткая, даже до колен не достает. Таким видом я балую его крайне редко. Максим поднимает кошку, дарит ей пару ласковых слов и идет в ванную. Судя по звукам, моет руки.

Ко мне возвращается уже один, по пути расстегивая рубашку. Я смеюсь, отползая от него подальше, когда рядом садится.

— Не спеши. Эй! А поговорить?

Он настигает, ловит, и мы вместе заваливаемся на подушки. Я ерошу его волосы, обнимаю, пока ласкает, трогает, пока сжимает меня в руках. Закрываю глаза и расслабляюсь. Кажется, сюрприз удался, Максим Одинцов — в восторге.

Глава 37

Примерно неделю спустя

Макс

Строчки двоятся, я перечитываю текст еще раз, понимаю, что ничего не понимаю. Мозг натурально кипит, еще немного, и из ушей, как из гейзеров, повалит паром отчаяние. Каждому мальчишке хочется совершать подвиги. Вырасти, стать героем, чтобы всё кругом уважали, и любимая смотрела восхищенно.

В наше время подвиги совершенно отвратительные: с саблей, на коне и в красивом мундире ты ничего не изменишь. Лишь сидя в кабинете, год за годом, среди бумаг, принимая решения, можно повлиять на ход событий. Денис таки отбил дома детского творчества в Кале. Через год начнется стройка.

Достойно ли это восхищения?

Вряд ли кто-то узнает о его подвиге: выделенные деньги дойдут до цели, что особенного? Но виски мы с ним сегодня в баре выпьем.

Ставлю пару подписей, собираю бумаги стопкой и бережно убираю в папку. Взгляд на часы — пора.

Накинув куртку, выхожу на улицу и направляюсь к парковке. Сам набираю номер эфэсбэшника Битникова.

— Сегодня, верно? — говорю без приветствия.

— Да. Привези мне ее в назначенную точку.

— Их. Женщина и ребенок.

— Да, их.

Убираю мобильник в карман. От подружки Ани, Таисии, толку в полиции мало, под программу защиты свидетелей она не попадает. Но помочь нужно, и мы нашли способ. Битников мне должен, у него неплохие связи.

Тень у забора замечаю сразу, и когда она трансформируется в широкоплечего парня и загораживает дорогу, я уже зажимаю в кулаке кастет. Держу так, чтобы видно не было, провоцировать конфликт последнее, чего бы хотелось. Под кучей камер. О чем собираюсь сообщить вслух, если человек не освободит дорогу немедленно.

Он рукой взмахивает, шатается. Не в себе? Пьян? Обдолбан?

Прикидываю, есть ли с собой наличные. В этой ситуации разумнее отдать, чем драться.

Замедляю шаг. Есть ли смысл вернуться к зданию и попросить охранника проводить, как узнаю стоящего напротив человека. Усмехаюсь.

Кастет оставляю в кармане, сам скрещиваю руки.

— Семен, ты ли это прогуливаешься?

— Поговорить надо, Максим Станиславович.

— Давай. В понедельник приезжай ко мне на работу.

— Сегодня! — рявкает он. — Сейчас!

Черт, как не вовремя.

— Тебе отец что сказал, малой?

— Максим Станиславович, я не отступлю! — в голосе слышится неуверенность. Отец у него мужик грозный, ты погляди-ка, парень даже ему сопротивляется. — Не могу и всё! Честно вам говорю, в сердце Аня засела. Занозой, — с размаху впечатывает кулак в грудь. Так отчаянно, что аж сам пошатывается.

— Занозой, говоришь?

— Ни спать не могу, ни есть. Всё время думаю. Ну не могу я тайно за спиной. Хватит с меня. Но и отступиться не выходит.

— И… что ты предлагаешь? Бой?

— Насмехаетесь? Отлично. Я предполагал, вам лет под сорок, а вам всего тридцать два, не так уж вы и старше меня. Так что будет честно.

— Драться мы тут не будем, Семен. Не под камерами.

— Я ее люблю! — вырывается у него.

— Я тоже ее люблю.

Дальше становится тихо. Мы смотрим друг на друга. Темно. Ветер ледяной прошивает.

Улица освещается отлично, не работает всего один фонарь по пути к парковке, и конечно, Семен поджидал именно у него. Мои слова как будто шокировали охранника, он ожидал не этого.

— Она очень хорошая, добрая, чистая девушка.

— Я знаю, — отвечаю. — Пусть она выбирает, окей?

— Она не может выбирать, пока вы ее не отпустите.

— Ты мне предлагаешь ее из дома выгнать для чистоты эксперимента?

Он молчит, потом психует. Пинает сугроб. Я понимаю степень отчаяния, но и помочь не могу. Его любимая — замужем.

Колесо варды сделало круг. Каждый их нас рано или после проживет каждую роль в собственной трагедии.

Семен шаг ближе делает — не очень уверенный. Видно, что настроен на бой, но уместность его под вопросом, оттого и нажрался. Оттого и под камерами. Еле стоит. Портить ему жизнь не хочется.

— Давай так, — я демонстрирую ладони. — Мне нужно девушку вывезти в безопасное место. Сейчас. Ты выпьешь кофе и поможешь, а после мы отправимся в бар, где ждет Денис. Там накатим и дальше видно.

Семен скептически прищуривается.

— Что за девушка?

— Таисия, подруга Ани.

— Не припомню у нее таких подруг.

— Она недавно появилась. И время поджимает.

Кофе покупаем в ближайшем точке макавто, двойной сладкий эспрессо Семену и одинарный — мне. Боец мужественно пытается протрезветь, трясет головой периодически.

— План такой: паркуемся у торгового центра, ждем. Если никто не приходит, идем вот по этому адресу, — показываю мобильник с открытым навигатором. — Ближе подъехать нельзя, машину заметят. Но есть надежда, что девочки спокойно выйдут сами.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍- А… что с ними?

— Таисии двадцать шесть, она талантливый педиатр, и мать прекрасной семилетней девочки. Такой же рыжей, как Аня. Таисия потратила кучу сил и нервов, чтобы выучиться и устроиться на работу, и она просто обожает свою дочь. И все в жизни Таисии было хорошо и замечательно, она кормила свою маленькую семью и платила налог баро. Пока родители не решили отдать ее замуж. За одного козла. Таисия — цыганка, воспитанная в таборе, и хотя она довольно свободолюбива — осушаться не имеет права. Вот только будущий муж — тварь та еще. Он еще не женился, а уже попытался всыпать девочке ремня. Таисия вступилась, и получила от родителей за это.

— Пиздец.

Вздохнув, добавляю:

— У цыган есть такая традиция — заключить браки очень рано, чтобы и жених и невеста были невинны. Нередко девочка переезжает в семью жениха лет в десять, там живет, помогает по хозяйству, привыкает. И как только жених входит в пубертат, их и женят.

— А как же школа?

— Трех классов обычно достаточно. Таисия понимает, что отчим в первый же год совместной жизни отдаст Радку замуж. Так сказать на вырост. Нам нужно вывезти девочек в определенную точку, откуда их увезут очень далеко. Я могу доверять тебе?

— Конечно, — решительно сообщает Семен.

На светофоре открывает дверь, выплескивает на руку воду из бутылки, быстро трет лицо. Захлопывает дверь, растирает щеки.

— Не простудись, малой.

— Вы меня старше на шесть лет.

— Как мне недавно сказали — я свою молодость променял на власть, — шучу. — По плану всё пройдет спокойно, мы просто их вывезем.

— Одного не понимаю. Почему этим делом занимается господин депутат?

Цокаю языком. А это ты зря. Пытаюсь списать на алкоголь и ревность.

— Потому что господин депутат знает Кале. «Чужих» таксистов там не бывает, а свои не помогут. Полиция пока еще не вся на стороне… хм, добра. И я знаю, куда не добивают камеры.

Мы подъезжаем к нужной точке, паркуемся в тени. Я выхожу из машины и закуриваю — тишина. Взгляд на часы.

Плохо. В идеале девочки должны были ждать здесь.

Семен ходит из стороны в сторону, мельтешит. Но хотя бы протрезвел более-менее.

— Я пробегусь по окрестностям?

— Только если быстро.

Он исчезает в темноте, некоторое время я продолжаю курить. Затем смотрю на месяц. Честная цыганка никогда не позволит себе убежать из дома и пойти против воли родителей. Что победит, уважение к семье или любовь к дочери?

Неужели первое? Аня сказала, что Таисия умоляла о помощи.

Едва думаю об этом, как появляются две фигуры. Семен и девушка. Без ребенка.

— Что случилось? — выпаливаю, подлетев.

— Ману, помоги, — задыхается она в истерике. — Радка у Кусаиновых. Пожалуйста! Заклинаю, вытащи мою дочь! — она пытается опуститься на колени, мы с Семеном ее подхватываем, к машине ведем.

Ее трясет то ли от страха, то ли от холода.

— Перенесем побег?

— Они мне ее не отдадут! До свадьбы и удочерения не отдадут! — захлебывается. — Ее подарят в другую семью, Ману! Ей семь лет! Только семь!

— Она в доме Анхеля?

— Да-а. Ей бы знак подать… какой-нибудь! Радка может выбраться, есть дыра в заборе. Но я не представляю, как подать. Конечно, телефон, планшет и часы у нее отобрали.

— Щас подумаю.

Блядь, все так четко было спланировано. И ночь темная, располагающая.

— Ману, пожалуйста, вытащи ее. Я без нее не поеду. Не поеду ни за что!

Сжимаю ее руки, смотрю в глаза:

— Сядь. Дай мне подумать. Окей?

Смотрю на Семена.

— Ты протрезвел?

Кивает.

— Мы прогуляемся. Закройся и сиди тихо.

Таисия пытается увязаться за нами, и на ее уговоры уходит непозволительное количество времени. После чего мы по дворам аккуратно добираемся до нужного дома. Почему аккуратно? Я интуитивно обхожу заборы, за которыми громкие собаки. Знаю семьи, которые таких держат.

Знаю, где камеры, и их тоже мы обходим.

Дом баро Кусаинова — чертова крепость, окруженная двухметровым забором. Там и камеры, и собаки. Попасть и вылезти незаметно — нереально. Однажды, много лет назад, я нашел лазейку — по ветвям березы, но дерево в тот же день срубили.

— У вас же нет с собой оружия? — хмурится Семен, прикидывая, не решусь ли я на шторм.

Качаю головой.

Картинки перед глазами возникают нехорошие. Я думаю о Насте, о нашей первой встрече, которая состоялась спустя два месяца после ее брака. Случайная встреча в городе. Она бросилась ко мне и разрыдалась. Я был с друзьями. В тот день Жора пообещал, что поможет навести порядок в Кале. Мы пробовали через полицию — но быстро поняли, что это нереально, система в Кале настолько прогнила, что необходимо влияние сверху.

Качаю головой и усмехаюсь. В отношении побегов у меня какой-то гештальт незакрытый. Что ж. Доведем сегодня дело до конца.

Пишу: «Отправь девочку».

Прочитано.

«Сейчас?»

«Да».

— Есть предположения, в какой она комнате? — спрашивает Семен. — Можно было бы бросить камешек или посветить в окно.

— Подожди пока.

— У вас есть кто-то в этом доме, кому вы доверяете?

— Пятьдесят на пятьдесят. Посмотрим сейчас. Вообще, наверное, зря я тебя позвал с собой.

— Думаю, вам очень повезло, что напился я именно сегодня. Это большая редкость.

Усмехаюсь. Сам на окна смотрю. Надежда и правда есть, но не такая уверенная, как хотелось бы. Раньше доверял. Такое было. Сейчас — под большим вопросом. Слишком много времени прошло, слишком мы с ней изменились.

— Внимательно следи за забором.

— Уже.

Мы прячемся за дальним сараем, чтобы не попасть на камеры. Ждем. Ждем-ждем- ждем. Ожидание становится убийственным, на часах половина десятого.

Свет гаснет на первом этаже.

Долго. Зато Семен на морозе трезвеет с каждой секундой, хоть какой-то плюс. Подбирается, наконец, превращаясь из влюбленной размазни в бойца, которого я кого-то нанимал. Его инстинкты обостряются, он готов в стычке, если придется.

Мы оба напряжены предельно. В любой момент нас могут обнаружить, и если я не смогу договориться — будет его выход.

Пульс отбивает.

Движение замечаем одновременно. Несколько кирпичей падают на снег, образуя в заборе совсем небольшое отверстие, через которое чудом пролезает худенькая девочка. Жалость, которую ощущаю, не передать словами.

Никто сюда не придет спасать, потому что никто не догадывается, что здесь живут и хороше люди.

Девочка в тонком комбинезоне, без верхней одежды. Ежится от дикого холода, воровато оглядывается по сторонам. Семен уже машет фонариком, она замечает и доверчиво стартует к нам. Не бежит, а стрелой летит, едва снега касаясь. Стягиваю куртку, расправляю. И в момент, когда девочка добегает, ловлю ее, закутываю и поднимаю на руки. Принимаюсь растирать плечи, спину. Семен присоединяется, трет ей пятки, жарко дышит на них. Натягивает на маленькие ступни свои рукавицы.

— Ты что же босиком? — ругаюсь.

— Попрятали! Попрятали сволочи поганые сапожки! — выдает она чисто, звонко.

И от этой внезапной детской искренности мы с малым срываемся на смешки. Славная девочка. А то, что рыжая, — будит внутри отцовские инстинкты. Моя Вита могла бы быть такой же, если бы в Аню пошла.

— Где мама? Мамочка моя? — начинает беспокоиться девочка, испуганно оглядываясь по сторонам.

— Ждет в машине. Поспешим, а то у нее уже слез не осталось.

Семен надевает Радке свою шапку и забирает на руки. Я кутаю ее ноги, чтобы оказались под тканью, мороз — не просто кусает, он жрет заживо.

— Куда-то вы меня не туда втянули, — сквозь зубы размышляет боец, когда пробираемся теми же окольными путями. — Это точно законно?

— Ты можешь уйти в любой момент.

— Чтобы вас тут с ребенком прибили, ага. И многих вы так вытащили?

— Достаточно, Семен. Поверь, больше тебе знать не захочется.

— Дяденька, вы же меня тут не бросите? — вспыхивает Радка, обнимающая Семена за шею.

— Дяденька этот добрый, он тебя ни за что не бросит, — отвечаю. — Но вот обувь где-то раздобыть тебе надо, причем срочно.

Поворачиваем за угол, и я вижу, наконец, машину. Вокруг никого. Тихо. Облегчение неимоверное.

Таисия выбегает навстречу, несется к нам и вцепляется в дочь. Обнимает ее, целует в щеки.

— Мама, мама, всё хорошо! Мне тетя Лала сказала спешить, я дождалась, пока бабуля уйдет спать, и через забор и пролезла. А дяденька меня на руках нес всю дорогу!

Ощущаю, что от холода сводит плечи.

— В машину, — тороплю. — Быстрее.

— Ману! — раздается за спиной.

Блядь. Оборачиваюсь. Этого еще не хватало.

Настя стоит метрах в десяти. Дышит тяжело, быстро — запыхалась. Длинное траурное платье. Серая шаль на плечах. Она давно одевается как старуха. Вся ее жизнь — траур.

— Ты мне сорвешь операцию.

— Которую спасла.

— Мы спешим, некогда.

— Одна минута. Пожалуйста, всего одна.

Быстро подхожу. Закуриваю.

Она тоже тянется, угощаю сигаретой.

— Артур в тюрьме, ты ведь знаешь об этом. Не можешь не знать. Над ним издеваются. Я навещала недавно, живого места нет.

Ее младший брат. Морщусь. Славный пацан был, пошел по статье, десять лет сидеть будет.

— Его бьют каждый день, Ману. Помоги.

— Я ничего не могу сделать. Пусть Анхель проплатит, у него есть связи.

— Он не будет! — взрывается. — Не потратит и копейки на моего Артура!

— Попроси мужа, пусть повиляет на баро.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍- Ты мне мстишь? — вскидывает глаза. Дергается.

Жар пробегает по телу, что на морозе ощущается диковато.

— Ты не пришел в прошлую пятницу, я ждала почти всю ночь.

— Денис должен был предупредить.

— Ты не пришел и не связался со мной! Его бьют всю эту неделю! — Она толкает в плечо. Грубо, резко.

И тут меня взрывает злостью.

— Перестань орать, ты срываешь операцию! — обрываю ее негромко. — Я не могу спасать твоих братьев. — Она пытается ответить, но я перебиваю: — И сыновей не смогу.

Резко замолкает. Перестает дергаться. Глаза огромные, влажные, слеза капает на щеку. Сигарета тлеет между пальцев.

— Посмотри на них, — показываю на машину. — Они хотят выбраться. Хотят жить честно. Нормально. Вот им я помогу. И буду продолжать помогать по мере сил и возможностей. Мне это непросто — лезть в колонии, искать там кого-то, проплачивать. Это не моя сфера. Я могу выкупить его на полгода, но потом придется снова платить. И так все десять лет, а он выйдет и сядет. Я не могу приезжать каждый раз, когда у тебя проблемы. Я не могу их решать, это похоже на бег по кругу, толку никакого, а движений масса. Ты поняла?

— Ему никто не поможет. Ты же знаешь Артура, он хороший.

— Он… блядь! — встряхиваю руками. — Он продавал наркоту, и его взяли на этом! Ты понимаешь это? У тебя сыновья. Я тебя предупреждал еще два года назад: Артур на примете, и фамилию твоего старшего уже отметили. И он тоже сядет. Скоро. И его тоже будут бить. И я ничего не смогу сделать, — развожу руками. — Мне жаль. Но это всё.

Разворачиваюсь и иду к двери.

— Максим, — окликает. Впервые именем попаспорту. Машинально поднимаю глаза.

— Если я тоже решусь убежать? С мальчиками.

— Поспеши с решением. Времени мало.

— Насколько мало?

— В обрез.

Сажусь в машину и выжимаю газ. Спустя минуту понимаю, что пальцев не чувствую, Семен добавляет печку молча.

Времени и правда в обрез. После нового года снимаем судью, полагаю, сразу после этого случится облава. Плюс минус месяц. Дальше будем работать по новым правилам. Как именно — одному Богу известно.

— Это кто? — спрашивает Семен.

— Этот тетя Лала, она очень добрая и хорошая. Переживает за меня?

— Переживает, Радка, — отвечаю. — Еще как за тебя переживает.

— Жаль, что она не смогла поехать с нами.

— Чтобы поехать с вами нужно иметь столько отваги, сколько не у каждого генерала.

— Мы отважные, — шепчет Рада матери, и я слегка улыбаюсь. Еще какие.

Через час мы передаем Таисию с дочерью эфэфсбэшнику Битникову, который обещает пристроить ее в какой-нибудь дальний небольшой город, где девочек никогда не найдут. Под присмотр какого-нибудь генерала на пенсии.

Перед расставанием Таисия крепко обнимает меня:

— Спасибо, Ману.

— Это Ане спасибо. Я уже и забыл, зачем это всё делаю. Она… будет рада. Ты ее подарок на годовщину свадьбы.

— Ничего себе, — Таисия быстро вытирает щеки. — Аня — чудесный человек, не обижай ее.

— Я буду стараться.

Девочек увозят, а мы с Семеном направляемся в бар, где уже заждался Денис.

Заказываем виски и отмечаем ряд удачных сделок, в том числе сегодняшнюю. Адреналин всё еще кипятит кровь, надо успокоиться.

Денис о Таисии не знает, и Семен, даже будучи пьяным, ни словом ни взглядом не выдаст авантюру, в которой поучаствовал.

Скоро настанет время, когда никого из Кале не придется вывозить. Прятать. Спасать. А дальше будем строить — на обломках, да. Но зато что-то крепкое, и надеюсь, не столь мрачное.

Семен с Денисом доигрывают партию в бильярд. Небольшое, но серьезное дело, как я и смел надеяться, взбодрило бойца. Он изрядно повеселел и расслабился.

Есть такие люди, которых в тылу съедает апатия. Моя Аня — слишком хорошая девочка, охранять ее было скучно. И малой придумал себе развлечение. Открываю альбом на мобильнике, у меня там сплошь дочь и жена. Красивая жена. Если и сходить с ума по чужой женщине — то по такой. От мысли, что приеду домой к своим девочкам, да еще и с хорошими новостями, становится спокойно.

Расходимся в два часа ночи. Провожаем Дениса до такси, потом ждем свои машины: я слишком много выпил, чтобы садиться за руль. Поглядываю на часы.

Семен поворачивается и говорит:

— Одно свидание с Аней.

Да твою мать!

— Нет, — отвечаю я.

— Одно свидание, Максим Станиславович.

Я повторяю:

— Нет.

Он размахивается и пьяно толкает меня в грудь. В следующую секунду замахиваюсь и бью в ответ.

Глава 38

Быть помятым кулаками в тридцать плюс — ощущение совершенно новое, и не скажешь, что приятное. Если раньше после хорошего мочилова я был на подъеме и кураже, теперь по больше части топит нелепостью.

Не без труда выбираюсь из такси и ковыляю к дому, правую ногу простреливает при каждом шаге. Малой рассудил справедливо, что раз мы сходили на дело, а потом накидались в баре и разделили чек, о субординации можно позабыть. Кажется, он отбил мне все, что было можно.

Как бы там ни было, в душе я пловец, а не боец, поэтому по итогу сделал то, что умеют юристы лучше всех — отсыпал угроз да побольше.

Заяву, разумеется, писать не стану и к отцу его не пойду жаловаться. Дело даже не в Таисии с Радкой, девочек он не сдаст ни при каких обстоятельствах, тут я полностью спокоен.

Правильно всё случилось. Как будто вовремя.

В прихожей встречает только Луна, что предсказуемо. Угощаю кормом. Присаживаюсь и наблюдаю за тем, как кошка лопает за обе щеки, благодарно урча.

— Сколько таких вечеров было, да? Ты да я, по старинке.

Когда домой возвращался за полночь, вымотавшийся работой или свиданием с очередной девицей, к которой вообще ничего не чувствовал, и от того злился. Сейчас Луна сытая, толстая, ест скорее из уважения к хозяину, а в те времена налетала на корм чуть ли не в ярости.

Глажу кошку, предаваясь пьяной сентиментальности. Именно в этот момент слышу какой-то шум наверху, будто всплеск.

Еще на лестнице отмечаю свет, льющийся из-под двери. Захожу в ванную, а там, при свечах — моя жена релаксирует в ванне. Рыжие мокрые волосы разметалась по плечам. В воздухе витает аромат мяты и трав.

В первую секунду, едва взглянув на ее губы и изумительную тонкую шею, ощущаю что-то вроде вспышки неудержимого самодурства — какого, блин, хрена, он ее целовал?! Эта информация никак не укладывается в голове, причем будучи в браке я тоже целовал других — и это вроде как честно. Но воспаленный мозг отказывается учитывать что-либо честное. Меня распирает.

Аня невинно улыбается и машет влажными пальцами. От движения пена растворяется, и я замечаю розовые соски, мелькнувшие под водой. Следом выныривают острые колени, и ругаться хочется меньше.

— У меня тут ванна с солью. Не желаешь присоединиться?

Ослепляющая вспышка ревности медленно гаснет. Я смотрю Ане в глаза и думаю о том, что она позволила мне пережить всё то, о чем я мечтал в семнадцать лет с другой. Просто так. Ничего из себя не строя, не требуя.

Топит теплом, благодарностью, какой-то особенной нежностью. Алкоголь, видимо, второй полной ударяет в мозг. И на мгновение я ощущаю себя снова семнадцатилетним, и каким-то полностью счастливым, что у меня есть она, и она лежит в моей ванне, и рада меня видеть. А на ее тонком безымянном пальце обручальное кольцо.

Разумная часть требует прийти в себя и заняться делами.

Анины соски снова мелькают и я бурчу:

— Желаю.

Торопливо стягиваю штаны с трусами. Носки, свитер. Аня включает воду, и комнату наполняет пар.

— Погорячее налью… Эй, у тебя там не синяки?

— Ерунда.

— Нет уж покажи, — присаживается она, строго хмурится.

Я тем временем забираюсь в ванну, к жене валетом. Вода при этом чуть не переливается за бортики, но становится всё равно — мне слишком приятно и необходимо лежать в этом полу кипятке. Аня бормочет что-то вроде: ладно, потом подотру.

Наши колени торчат из воды, тела соприкасаются. Член мгновенно твердеет до боли в мошонке, как всегда рядом с этой топ-моделью, но прежде чем предложить секс, я облокачиваюсь на плитку и закрываю глаза.

Растягиваю предвкушение. Отдыхаю. Я дома, можно.

— Как всё прошло, расскажешь? — спрашивает Аня виновато. Я сообщил ей, что дела в порядке. Она не должна была волноваться.

Ребра ломит. Если не пройдет до завтра, нужно будет сделать рентген.

— И когда ты мне собиралась рассказать, что малой тебя целовал?

Приподнимаюсь и смотрю в упор. Глаза круглые. Волосы мокрые. Зато кожа, которая вот только в свете свечей казалась бледной, густо розовеет.

— Это было один раз и давно, — сообщает Аня отрывисто. — И вообще не тебе меня стыдить. Где только твой пенис не побывал, пока не оказался в моих руках.

— Понравилось?

Она резко начинает подниматься, явно глубоко обидевшись.

Идиот. Спохватившись, хватаю за руку, прошу остаться.

— Не уходи. Пожалуйста. Я устал, пьян и несу чушь. Возможно, у меня сломаны ребра.

Аня задумывается, потом медленно тянется ко мне, укладывается на грудь. Чуть морщусь от легкой боли, но обнимаю крепче. Отодвигаю потяжелевшие волосы, веду по идеальной спине. Покрытая веснушками кожа как будто слишком тонкая для живого человека. Сердце при этом стучит ускоренно.

— Прости. Мне было очень одиноко, и наверное, я дала Семену повод в меня влюбиться. Хотя сама потом не понимала, что с этим делать. Я тебя слишком сильно боялась. А с ним… было легко. Мы постоянно хохотали из-за ерунды.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍- Он только что меня как следует отметелил.

— Серьезно? — напрягается. — Это были не цыгане, а Семен?!

— Ш-ш-ш, заслуженно. Я тоже, кстати, держался достойно.

— Ты, блин, сумасшедший — драться с проф бойцом. Слава богу, он тебя пожалел.

— Спасибо огромное, — закрываю глаза. — Именно то, что мне сейчас нужно — это твоя жалость.

Она хихикает, устраивается поудобнее.

— Я переживала за тебя. Хоть ты и уверил, что всё пройдет гладко, не могла спать. Когда я просила помочь Тасе, думала, ты сделаешь пару звонков… кому-то что-то прикажешь. Как всегда. Но не поедешь сам! — легонько меня ударяет. — Я так за тебя переживала!

Улыбаюсь. Глубоко вдыхаю аромат каких-то трав, пламя свечей отряжается в зеркалах. Уютненько. И часто Аня себе такие спа устраивает? Не знал. Целый год потеряли.

— Может, больше и не поеду, — произношу уклончиво. — Мне надоело, Анют. Даже не представляешь как.

— А куда поедешь? Со мной в Париж? — радостно.

— О да, буду сидеть с дочкой в отеле, пока ты расхаживаешь по мировым подиумам.

Она снова задорно хихикает. Щипает меня. И я осознаю одну простую, но очень важную вещь. Которую, наверное, знал всегда в каком-то плане, просто раньше она меня не интересовала. Раньше мне было совершенно на это плевать.

А вещь следующая: однажды Аня Февраль меня перерастет. Точнее, скоро.

Отчего-то эта мысль не бесит, но ранит. Я обнимаю ее посильнее, насколько позволяют ребра.

Перед этой бойкой девушкой раскинулся целый мир, и главное, она его видит. И я убьюсь, но помогу ей во всем.

Когда-то передо мной тоже был мир — отец, блядь, посол, я мог мечтать о чем угодно, но затем сам, своими руками сузил планету до Кале. Дал клятву. Сам себя связал. Это было затмение. Я не замечал ничего и никого.

А ведь люди живут и за пределами Кале. Да, этот район необходимо перестроить. В идеале снести под ноль, и выстроить заново, но такое невозможно, поэтому будем менять постепенно.

Но я могу получить больше. Когда Аня меня перерастет, а это случится точно, я смогу дотянуться до нее и подняться выше. Это ли не мотивация? Это ли не крылья за спиной?

— Ты помнишь, что я взяла билеты до Парижу? — она спецом коверкает окончание, чтобы смягчить новость. Придуривается.

Поначалу простецкие словечки и ошибки у нее вылетали частенько, но довольно быстро она их уничтожила с той же жестокостью, с которой я расправился с ее девичьей наивностью.

— Ты же мне говорила. Конечно, помню. Дмитрий и Иван летят с тобой. Н-да, многовато вокруг тебя мужиков, моя милая.

— Ты был занят и слушал вполуха, поэтому напоминаю. Не хочу, чтобы для тебя это был неприятный сюрприз.

— Для меня это будет в любом случае крайне неприятный день. И я никогда не слушаю тебя вполуха.

— Ма-а-акс, — тянет она. — Ну мы же всё обсудили! Я на две недельки-неделечки. Неделюшечки, — показывает пальцами чуть-чуть.

— Я не буду тебя держать силой. Однажды ты уже отложила карьеру.

— Ради Виты. И не жалею. Хорошая у нас получилась дочка.

— Крайне.

— Может, всё же полетишь со мной? Я постараюсь сделать тебе пропуска и активно подмигивать с мировых подиумов, — просит она будто даже искренне.

Смеюсь. И вот честно — хочется. Взять отпуск и впервые за много лет отдохнуть пару недель.

— В это время мне нужно быть на работе, ты же знаешь.

— Да-да, знаю. Кале. Вы там что-то планируете грандиозное. Две недели пролетят быстро, Максим, соскучиться не успеешь.

— Наверное.

Я тяну Аню к себе, а потом целую в губы. Самое время предложить секс, пока мы окончательно не расстроились. И не поддались нахлынувшей апатии.

Глава 39

Аня

— И… можно еще фотографию, пожалуйста?

— Извини, — неловко прошу Папушу помочь сделать снимок. Встаю из-за стола и обращаюсь к подошедшей девушке. — Да, конечно.

Папуша быстро фотографирует, после чего мы с ней, наконец, возвращаемся за столик и остаемся вдвоем.

— Прости, — всё еще ощущаю неловкость. — Не понимаю, почему это происходит, но как минимум дважды в неделю кто-то меня узнает и просит автограф.

— Милая, ты на всех обложках! — восхищается Папуша. — Ты популярна!

— А еще я, наконец, начала неплохо зарабатывать, — делюсь искренне. У Папуши свой бизнес, она понимает, как важно для женщины иметь доход. Какое это особенное чувство — получать собственные деньги, словно обладать свободой.

— Ты большая молодец, Анют. Но мне тебя категорически не хватает.

— Тогда полетели вместе! — завожу ту же шарманку. — Будет здорово! Возьмем няню, у нее есть загран, я спрашивала уже.

— Аня, я не смогу. Я же тебе уже говорила.

— Днем я буду работать, вечером мы могли бы гулять. Ходить по ресторанам. И Максиму было бы спокойнее. Да и мне так страшно разлучаться с Витой… Мы вроде бы все решили, но как подумаю, что две недели не буду видеть свою малышку — сердце кровоточит. А так бы взяли ее. Все вместе бы справились.

— Аня… — золовка делает глоток чая и промокает губы салфеткой.

— Я куплю тебе подарок, — умоляю. — Ты моя самая лучшая и близкая подруга.

— Правда? — оживляется. — Ты не шутишь?

— Абсолютно искренне. Мне очень повезло, что у моего мужа такая прекрасная семья. Пусть вы не всегда понимаете меня, а я вас — но я очень дорожу нашей теплотой.

Папуша промокает салфеткой теперь уголки глаз.

— Ты плачешь, что ли? С ума сошла, я вообще-то в любви признаюсь!

— Аня… ты тоже стала мне близкой подругой. Кто бы мог подумать, что эта напуганная до смерти малышка в действительности окажется той, кто уложит на лопатки моего невыносимого братца! — подмигивает. — И я бы очень хотела полететь с тобой в Париж, и мне, конечно, совсем не трудно было бы днем побыть с Витой. Но я боюсь. Очень боюсь летать.

— Серьезно?

— Аня, я, кажется… беременна.

Мои глаза округляются, а сердце сжимается такой сильной радостью, что больно.

— Точнее, — продолжает она. — Я точно знаю, что беременна.

Папуша быстро говорит, что больше никто не в курсе, срок небольшой — три месяца. Что она никому не говорит, дабы не сглазить. И что мужчина — хороший, в разводе. Что у него есть дети от первого брака, но он их не бросает, и очень любит. А это значит, что надежный. Не так ли? А он надежного рожать не страшно.

— …И не говори Максиму, — просит в конце.

А я не могу поверить! Подскакиваю со стула и обнимаю ее. Расцеловываю в щеки.

— Я никому не скажу. Но уверена, Максим будет рад. Просто счастлив!

— Пока не решила, хочу ли замуж. Но ребенка этого очень хочу.

— А этот мужчина знает? Ты сказала ему?

— Да. Он старше, ему скоро пятьдесят, — весело продолжает она. — Мы познакомились в моем салоне, он привозит дочь на стрижку раз в три месяца. В таком шоке был, думал слишком стар, чтобы сделать маленького. Потом радовался, даже танцевал, — смеется она.

Я тоже улыбаюсь.

— Всё очень сложно. Но я… так счастлива, что боюсь дышать, — она снова вытирает глаза. — Поэтому, прости, моя милая, но я не полечу с тобой. Я хожу-то аккуратно.

* * *

Закончив завтракать, я еду на работу, а потом тороплюсь домой, чтобы больше времени провести с дочкой. Новость золовки делает меня чувствительной, весь вечер обнимаю Виту, смотрю ее фотографии, видео с роддома. Так быстро время летит, так быстро она растет у меня.

А еще я думаю о том, что, кажется, семейное проклятье на семью Руси, конец, утратило силу. Жизнь продолжается, вопреки предсказаниям, ссорам, ненависти. Новая жизнь — это ли не счастье? Становится тепло на душе от этой мысли.

На следующий день мы с Максимом едем на кладбище, навестить его бывшего босса. Того самого, на чей праздник меня привел Максим, когда позвал замуж, и который год уже не с нами.

С Пупышом мы успели повидаться несколько раз. Наверное, это чуть ли не единственный человек из окружения Макса, в гостях которого я чувствовала себя спокойно.

Стоим у памятника некоторое время. Возложили цветы. Молчим. Я знаю, что этот человек много значил для Макса, и рада, что успела с ним познакомиться.

Максим ценил и уважал своего босса, и это было полностью взаимно. Как-то Пупыш признался, что не пустил своих детей в политику, потому что хотел им счастья. Я смотрю на хмурое лицо мужа, и понимаю, что тот имел в виду. Макс такой давно — напряженный, слегка расстроенный. Особенно его настроение ухудшилось после нового года. Даже на юбилее Станислава Валерьевича Макс произнес какой-то сдавленный, будто неполноценный тост, хотя говорить красиво, долго и на любую тему — его стезя.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Никто не заметил разницы. Я заметила.

Беру его за руку, он тут же сжимает ладонь в ответ.

— Мы несколько лет с ним готовились, ждали этот январь, — произносит Макс. — Пупыш мечтать не просто переделать Кале, а еще переименовать, дав свое имя.

Улыбаюсь.

— Район Пупыша? Пупышинск? Пупышка?

Макс смеется.

— Как ты меня радуешь каждый день моей жизни. А что, мне нравится: пробка через Пупышку, торговый центр на Пупышке. Петр Андреевич был бы в восторге! Он работал с Кале, еще когда я в школу ходил. Тоже оттуда.

— Надо же. Мне кажется, он видит тебя с неба.

— Аня, — Макс мягко осекает романтичный порыв.

— Ну а что? Это ведь вопрос веры. Можно ее и не иметь, но даже если после смерти пустота и распад на атомы, никому не станет хуже, если при жизни ты чаще улыбаешься.

— Что ж. Логика в этом есть. — Он чуть сжимает мою руку. — Жаль, что он так рано ушел.

— Немного не дожил до цели.

Максим не хотел меня сюда брать: еще совсем рано, холодно, — но я настояла с вечера. Мы первые положили цветы у памятника. Когда жена Пупыша приедет, она будет видеть, что не единственная скучает. Возможно, эта мысль чуть согреет ее. С чужими Максим не слишком сентиментален, особенно когда нужно не на показ, а искренне. Он…. в действительность много стесняется. В нашей семья я, скажем так, отвечаю за связи с общественностью.

— Слушай… давай я останусь? — выпаливаю, когда мы забираемся в теплый салон автомобиля. — По фигу на эту неделю моды. У тебя сложный период, тебе нужна база, куда ты будешь возвращаться каждый день.

Макс качает головой задумчиво.

— Спасибо, Аня, но эту жертву я не приму. Буду злиться, что не только у меня всё идет по звезде, а оно так и пойдет, операция не сможет пройти идеально, но и что ты отказалась от важного. Нет уж.

— Мне немного… страшно ехать без тебя.

— Я буду с тобой мысленно каждый день. И на телефоне, конечно. Ты должна повзрослеть, — он целует мою руку. — Увидеть перспективы. И сама решить, хочешь ли быть со мной. Это важно.

— Почему?

— Потому что я такой, какой есть. Потому что я значительно старше, и у меня багаж за плечами. И еще, потому что я тебя люблю. Нутро у меня ноет и горит при мысли, что на тебя будут пялиться всякие утырки, что ты станешь успешна и продолжишь также хорошо зарабатывать, а то и больше. Станешь независимой. И поймешь, что мир шире нашего брака. И как же удобно и спокойно в таборе, когда женщина слова поперек сказать не может! — яро подчеркивает напоследок он.

— Как много плюсов у домостроя и домашнего насилия, — восхищаюсь я, расхохотавшись.

— Да. Но при этом вторая часть меня хочет, чтобы одна топовая модель, к которой питаю слабость, показала всему миру, насколько крута. А потом… выбрала старого цыгана.

— Представляю, как это потешит твое эго, — бормочу я, растрогавшись.

— Еще как, — уголки его губ чуть приподнимаются в легкой, но искренней улыбке. — Тебе нужно быть там, и ты меня порадуешь, если исполнишь мечту.

Представить страшно, что я буду так от него далеко. И так долго! С того дня, как сообщила о Вите, Максим всегда был рядом, на расстоянии телефонного звонка и часа езды. Сейчас мы тоже будем созваниваться, но он будет в другой стране.

На той неделе я забронировала дом в Подмосковье, такой небольшой и не особенно заметный. Там будут прятаться Анастасия Кусаивнова, ее дети и еще несколько женщин во время чистки Кале. У Насти-Лалы есть дальний родственник, который живет в таборе в другом городе, их там примут. Она решилась.

Боюсь ли я, что он бросит всё и поедет с ней?

Подстраховаться на такие случаи невозможно. Остается доверять и быть собой. Он ведь мне доверяет.

Уложив дочку, мы долго занимаемся любовью. Сначала жадно, быстро, на грани с грубостью, потому что обезумели от грядущего расставания. Затем медленно и сладко. Неспособные оторваться друг от друга, прекратить, сделать даже короткую паузу.

В конце я, вымотавшаяся настолько, что не в силах разговаривать, полулежу на диване, закинув ноги на его колени, Макс машинально массирует мои ступни. Полностью голый. Да и я обнажена.

Хмурится, что-то опять свое думает. Периодически целует мои ножки. Он… из тех, кто неравнодушен, хотя и отрицает это. И дело не в принципах, не в его конфликте с Кусаиновыми, не в проклятье, конечно, и уже давно не в юношеской любви к Лале. На голых чувствах так долго не протащишься. Просто некоторые люди держатся за власть всеми силами, как, например, Анхель Кусаинов, который в юности мечтал о добре, а потом поверг свой дом в еще больший хаос, а есть те, кому такое поперек горла.

Максим ввязался в противостояние и доведет его до конца. А меня ждет Париж, Жан и подиум. Удивительно, как наши судьбы смогли пересечься, и не поломаться.

Еще удивительнее, что мне больно уезжать. По ощущениям, я почти не хочу этого.

Глава 40

Макс

Коротко инструктирую Кирилла еще раз.

— …И главное — держись уверенно. Если не понимаешь, о чем речь, никто в здании не должен об этом догадаться. Лги даже под угрозой смерти.

Избиратели должны быть уверены, что хоть кто-то в этом мире понимает, что происходит. Им тогда лучше спится. Создавать видимость порядка — одна из важнейших задач политика.

— Понял, — отвечает Кирилл отрывисто, серьезно, будто парня и правда собираются пытать каленым железом.

— Все жалобы мне на стол. И не забывай о вежливости.

— Всё будет отлично, Максим Станиславович. Вот увидите.

На работе брат Ани соблюдает субординацию. Удивительное дело — парню крайне зашло взаимодействие с народом. В математике, технике, продажах — не силен. В том, чтобы болтать о ерунде — гуру. Сочиняет что-то иногда настолько дикое, что хочется глаза закатить, но люди слушают, кивают.

Как человек Кирилл мне скорее не нравится: он много печется о себе, довольно завистлив и ехиден, умеет лицемерить, способен на кражу. В политике его будто ждали. Но почувствовав, что хоть где-то замаячил успех, Кирилл расправил крылья, и теперь общается от моего имени с избирателями. Поначалу делал это под присмотром, теперь сам. Человек со свободным временем сильно хуже человека, без свободного. И Кирилл, скажем так, улучшается на глазах.

Мать не любит Аню в основном потому, что из-за Ани Кирилл переехал в столицу и стал недосягаем. Но зато она любит старшего сына. Любит так, что жить без него не может, и я, честно говоря, не знаю, что хуже.

— Кире привет! — говорит Аня, встрепенувшись.

Исполняю и сбрасываю вызов. Настроение в машине гнетущее, и сделать с ним что-то крайне сложно, хотя мы и шутим с самого утра, улыбаемся. Плохо расставаться с тяжелым сердцем. Но как его облегчить?

Виту оставили с няней: таскать ребенка в аэропорт и спекулировать на детских слезах — было бы плохим решением. Мы с Аней приняли ряд правильных, вот только с каждым преодоленным километром становится сложнее держать хорошую мину.

— Ты мне пиши, ладно? Каждый день — что угодно. И фотографии не забывай присылать: себя и Виты.

— Особенно себя, — усмехаюсь.

Ей же не весело. Кривит губы, чуть не плачет. Мечется. Рибу позвонил за прошлую неделю раз тридцать, и это только при мне. Я не нашел на фотографа ничего криминального. Никаких темных дел, даже связи с наркотиками.

— Ты можешь взять билет на самолет и вернуться домой в любой момент.

— У меня подписаны контракты. Там такая компенсация, что ты не потянешь, — бурчит.

— Ничего, посудимся.

Аня прыскает, а потом хохочет.

— Мне не нравится твой азарт! Сразиться с Рибу — будто твоя мечта! Любым способом!

Беру ее руку, целую.

— Я серьезно. Что-то не то — сразу к Дмитрию, он проинструктирован максимально подробно.

— Спасибо, Ману, — совершенно обворожительно улыбается Аня. — Но ты мне всё равно звони. Понял? Я хочу держать с тобой контакт.

Перед посадкой мы обнялись и слегка поцеловались. Она вдавила свои пальцы между моих, сжала слишком сильно для такой хрупкой девочки. Аня прощалась. А я просто стоял и игнорировал момент, потому что хотя умом и понимаю всё, нутро горит. Требует вернуть девицу домой и никуда никогда не пускать.

Рассуждая о том, за какие грехи судьба уготовила мне именно модель с бесконечными ногами, я сел за руль и отправился к матери.

Беременная Папуша восседала с ведерком мороженого на диване, увидев меня, спохватилась и стала придумывать предлоги, почему не на работе. Спустя год мои родственники секретничают с моей женой, а мне же лишь улыбаются. Стоит задуматься, но позже.

Я будто бы ничего не знаю про Папушу, поэтому обнимаю сестру крепко, искренне, якобы просто от радости видеть.

— Ба, погадай мне, — прошу у Ба-Ружи.

— Это с чего вдруг?

— Настроение лирическое, — бросаю взгляд на часы, Аня вот-вот приземлится в Париже. — Взял в жены русскую, теперь гадай, где она.

— Я тебе и без карт скажу: в городе своей мечты, — ехидно успокаивает сестрица.

Ба-Ружа поджимает губы:

— А вот сам виноват, надо было давно второго ребенка. И была бы девка при деле, и в семье радость. Я тебе говорила, — бурчит, доставая колоду. — Садись за стол, сейчас поглядим, чем сердце успокоится.

— Не успокоится у него, — вклинивается загадочная Папуша. — Никогда не успокоится. Но нагадай ему счастья. Хватит уже препятствий.

Ба-Ружа раскладывает карты, смотрит на них, смотрит. Мешает, снова раскладывает. Потом резко поднимается, бросает колоду в мусорку и выходит из кухни.

Неделю спустя

Я захожу домой, запираю дверь. И наконец оказавшись один на один с самим собой, опускаюсь на пол и закрываю глаза. Луна летит тяжелым галопом, подняв хвост, громко мяукает.

— Ну ты и леди у меня, ну и охотница. Топаешь как слониха, — глажу.

В темноте ее глаза блестят чуть сказочно. Больше ничего сказочного в мире нет. В горле резко пересыхает.

В полной тишине дома мурчание раздается грохотом.

— Сейчас пойдем ужинать. Минуту только посижу. Ну и денечек. А ты как?

Тишина долгожданная, последне два часа только о ней грезил, и вот сейчас, ощутив, не могу расслабиться. Вита у родителей, они купили уматовые прибамбасы в ванну, и у малыхи был длительный заплыв, фотографий на телефоне штук двести. Дочка на них счастливая и веселая, но на секунду жалею, что не попросил няню остаться с ночевкой.

Хочу увидеть дочь, погладить, посидеть рядом.

Отбрасываю сентиментальную чушь — с появлением собственного ребенка я будто изменился, и день за днем продолжаю становиться мягче, осмотрительнее. Помню Виту с рождения, с первой минуты жизни — такую беззащитную, невинную, славную. Помню острый страх — смогу ли взять ее на руки, чтобы случайно не сломать? Но спустя какую-то минуту я освоился настолько, что начал испытывать новый ужас — как ее положить и оставить без внимания? Это казалось немыслимым. И кажется до сих пор. Вита только-только родилась, но уже стала драгоценностью. Перевернула внутри многое.

От усталости кости ломит, башка раскалывается. А в ушах чужой плач.

Проходим в Луной в кухню, насыпаю ей корм, меняю воду. Затем наливаю воды себе, быстро осушаю стакан. Потом еще один. Тело напряжено. Словно не слушается, неприятно сжимается. Столько лет варюсь в этом, а не то, что не привык: после рождения Виты стало невыносимее.

Не могу успокоиться.

Сегодня вывозили женщин из Кале. Завтра утром будет объявлено о закрытии суда, то красивое здание на время опустеет. Боброва в какую-то деревню. Этим же вечером случится облава. Как бы тайно всё ни делалось, информация просочилась, полиции пришлось подключиться, чтобы дать возможность уехать всем желающим. Многие женщины и дети перед побегом подверглись побоям.

Мы везли их тремя машинами под громкий плач и цыганские причитания. И это длилось, длилось, и длилось. И конца этому не было.

Достаю сигарету, прикуриваю. Открываю холодильник, оглядываю содержимое, после чего начинаю готовить яичницу. Руки подрагиваю. Картинки перед глазами черно-красные. Качаю головой. Слезы, крики, ругань, отборный мат.

И боль. Боль, боль, боль.

Я падаю на диван и тру лицо. Пупыш не так глуп, как многие думали: заварил кашу и свалил на покой, да туда, откуда его не достанут. Отличная идея, взять бы на заметку.

Передергивает несколько раз. Не хочу это всё видеть, не хочу запоминать.

Ад как он есть.

Верчу телефон в руке. Открываю переписку с женой, мое сообщение: «Как дела? Как день прошел?» — не прочитано уже семь часов.

Захожу в галерею, листаю фотографии дочери. Примерно полтора года назад я был в шоке, что Аня Февраль родит мне ребенка. Я думал, Аня сбежит сразу после родов. И я на это надеялся. Олеся только полгода как перестала писать по разным поводам. У нас с ней ничего, разумеется, не было, но иногда одиночество в браке было столь сильным, что хотелось ей позвонить.

Как всё может измениться. Сейчас тишина дома убивает, и вообще хоть в квартиру обратно переезжай. Без хозяйки здесь стены давят не уютом.

Я листаю, листаю фотографии, пока не натыкаюсь на ту, на которой Аня. Машет мне у Эйфелевой башни. И так органично она вписывается в этот заграничный пейзаж, чтобы диву даешься — почему не родилась в тех локациях.

В ушах вновь крики. Я подхожу к плите, разбиваю на раскалившуюся сковородку яйца. Открываю переписку с Дмитрием, там полный отчет — показы, обеды, поездки, экскурсии. Сейчас вечеринка. Ей просто некогда, понимаю. Я тоже много работаю.

Но и скучаю. Скучаю по этой девушке.

Набираю номер жены. Гудок, второй.

Аня берет трубку, в динамике тут же раздается громкая музыка.

— Макс, минуту! — весело кричит она. — Сейчас выйду на балкон! Господи, я ничего не слышу!

Глава 41

Аня

Его голос — как укол в сердце: щеки тут же начинаю пылать, тахикардия в полной мере, жар по коже.

— Привет! Всё в порядке? Как Вита? — кричу.

— В полном. Только пришел с работы, хочу поболтать. Есть время?

Выдыхаю с облегчением. Всё хорошо.

Бросаю взгляд на стеклянные двери, за которыми громкая вечеринка, кутаюсь в шарф.

— Немного времени есть. А если честно — я бы поболтала часа четыре.

Иван как по команде появляется по ту сторону стекла и возмущенно разводит руками. Киваю на мобильник, получаю в ответ закатывание глаз. Отворачиваюсь.

— Иван всю душу из меня хочет вытянуть, — быстро-быстро жалуюсь. — У меня минуты нет свободной! Если бы не Дмитрий, клянусь, он бы стоял рядом, пока я сцеживаю молоко, чтобы дать пару советов! Потому что кто всё знает о кормлении грудью? Конечно, Иван! Как и обо всем остальном в этом мире.

Макс хрипло смеется, и я улыбаюсь. Продолжаю:

— Еще он посадил меня на диету и не дает есть сладкое.

— Дать ему по шапке?

— Пока терпимо. Эти все вечеринки — это не просто так, они по работе. В смысле, именно здесь происходят те самые встречи, после которых заключаются контракты. Я так… — словно в подтверждение мысли широко зеваю, — хочу спать. Почти не сплю.

Дмитрий появляется по ту сторону стекла, показываю большой палец. Он пропадает, чтобы вновь возникнуть через минуту, но уже с пальто.

Всё это время болтаем с Максом, смеюсь до слез.

— …Да вообще! А ты видел, как малыха пузырьки рассматривала!

— Конечно, видел. Мама сказала, она пыталась их собой забрать в кровать.

— Кро-шеч-ка-а! Ба-Ружа ей такую смешную косынку повязала.

Мы обсуждаем взахлеб дочку, меня аж потряхивает от того, как сильно я соскучилась. Грудь наполняется, колет. Неделю не видела Виту — мы решили не созваниваться по видеосвязи, чтобы ее не нервировать. Только фотографии.

Маленький ад работающей матери.

Это просто работа. Всего две недели.

— А ты как? Ужинал? Высыпаешься? Ты серьезно только домой пришел, а где был всё это время?

— Где я только не был. О. А знаешь где? В длительном отпуске, там, где жарко и растут экзотические фрукты. Вот там я не был.

— На необитаемый остров я тебя одного не отпущу. И сама не поеду.

Смеется.

— Поищем компромисс.

— Ладно.

— Как Рибу? Виделись?

— Ну вот как я и рассказывала, в первый день. Потом нет. Некогда. Но в пятницу я еду на вечеринку, где будет он и тот граф, помнишь? Который хочет выпустить линейку духов «Бриллиант».

Иван появляется, вновь машет и топает.

— Слушай, мне пора. Прости.

— Развлекайся. Как будешь ложиться спать, скинь сообщение.

Я обещаю, что обязательно так и сделаю, но сообщение не скидываю, потому что… домой заявляюсь под утро. Падаю на подушку, три часа сна, после чего подрываюсь и лечу на новый показ. Прямо в такси Иван дает выпить какую-то гадость, чтобы прийти в себя.

Тру глаза и качаю головой. Вот это ритм жизни. Вот это скорость.

Не планировала пить алкоголь, но при знакомствах принято глотать шампанское, и кажется, что мне в него вливали также энергетики. Тут многие пьют такие коктейли: ночь требует бодрости. Зато утро — ужасно.

Иван протягивает энергетик.

— Я еще твое зелье не переварила, — бурчу.

— Давай-давай, времени в обрез. У тебя сегодня четыре прохода.

— Я в порядке.

— Уверена?

— Абсолютно.

Но перед выходом из такси сдаюсь и делаю несколько глотков этого чертового энергетика, который тут все лакают как воду.

Действительно бодрит. Сердце то и дело ускоряется без повода, раньше оно такое творило лишь рядом с одним цыганом. Я думаю о Максе и дочке каждую свободную минуту, вот только таких выдается — катастрофически мало.

По пальцам пересчитать.

Жизнь настолько насыщена на встречи, события и планы, на красоту декораций и изумительную музыку, на эмоции и планы, ощущения и вкусы, что голова кругом. К счастью, Иван всё время рядом, подсказывает куда идти, что делать. И, главное, как кого зовут. Я думала, что знаю все яркие фигуры в модной индустрии, но оказалось — далеко нет.

— Да, дочка с папой дома, — объясняю с улыбкой по сто раз на дню. Многие видели фотографию беременной меня на обложке Рибу, и данный вопрос — самый очевидный.

Приглашений на свидания — много. Действительно много. Я понимаю, что новенькая, что русская, что им интересно. И держусь достойно.

После встречи с кумиром Коко Роша, я практически не сплю ночь от охватившего трепета. И думаю, думаю, думаю. Так много думаю и мечтаю! Муж Коко бросил всё и занимается только карьерой жены.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍А Макс? Сможет ли он пойти на такой шаг ради меня? А если нет, то может, так и не полюбил по-настоящему?

Сказка, в которой я оказываюсь, настолько прекрасна, что в некоторые секунды становится жутко, что я так мало скучаю о доме. Всё меньше и меньше. Как будто мое место здесь. Словно всё, что было до… не про меня.

Если бы я попала сюда сразу, то наверное, у меня не было бы детей. Возможно вообще, так плохо они вписываются в происходящее яркое безумие.

* * *

С Жаном мы, как и планировали, видимся в пятницу. Загородный невероятной красоты особняк, толпа шикарно одетых людей, потрясающий прием. Здесь модели, актеры, бизнесмены и просто деятели модной индустрии. Короткое красное платье, украшенное бисером, едва прикрывает мой зад.

Образы для приемов подбирает Иван. Мое мнение учитывает, но не то, чтобы сильно, и мне это не очень нравится. Лишь на показы я могу приезжать в том, в чем захочу.

Немалых усилий требует необходимость не одергивать ткань ежеминутно. Я и раньше не носила настолько короткие вещи, а после встречи с Максимом — вообще перестала. Помимо платья на мне туфли на шпильках, отчего ноги кажутся тощими и какими-то и правда бесконечными. Я беру шампанское и выпиваю сразу половину бокала. Качаю головой.

Пялятся. Вижу, что пялятся. Иван хочет контракт на рекламу ароматов, и я тоже хочу, но… слишком много пристального внимания. Мне это и нравится, и смущает. Я ведь не просто модель, но еще и жена. Нужно помнить об этом.

Спустя три часа общения и самопрезентации на чужом языке, я отправляюсь на поиски пледа. Ноги покрыты гусиной кожей, хочется их спрятать уже! Согреть.

В итоге сдергиваю с тумбочки скатерку и отправляюсь на дальний диван, у выхода на террасу. Там накурено и довольно прохладно, поэтому народ держится подальше, а мне всё равно, хочу хотя бы ненадолго спрятаться. Думала отсидеться в женском туалете, но там кого-то так отчаянно тошнит, что пришлось бежать.

Стелю скатерку на колени, и после этого расслабляюсь.

Кто-то пьяный кричит за спиной, следом раздается громкий женский смех. Какая-то парочка проходит, пошатываясь. Дмитрий ждет в машине, я напряженно жду отмашку Ивана. Мы договорились встретиться с Кристофом, но его до сих пор нет.

— Вы замерзли? — на английском.

Слышу голос над головой и оборачиваюсь. Симпатичный ухоженный мужчина лет тридцати пяти-сорока пяти, так и не поймешь. В брендовом костюме, хотя кто здесь не в брендах?

— О, нет. Застеснялась, — улыбаюсь, чуть смутившись, когда он пытается предложить свой пиджак. Скатерка и правда смотрится смешно на коленях.

— Позвольте, — он все же вручает пиджак. Забирает скатерку и аккуратно складывает, словно та стоит кучу денег. — Я за это посижу немного с вами? Хочу спрятаться от шума, — с опаской округляет глаза.

Потом быстро рассказывает, что кто-то перепил, и кому-то стало плохо, и кого-то увезли, и что он устал как пес, и что счастлив увидеть хоть кого-то трезвого! Я плохо улавливаю кто и что, всё же мой английский не настолько хорош, но мужчина выглядит приятно и безопасно, поэтому киваю.

Беру его пиджак и закрываю им колени, бедра, игры.

И правда намного лучше.

— Вам некомфортно в этом платье? — спрашивает он озадаченно.

Пожимаю плечами.

— Тогда я обязан вернуть вам деньги немедленно, потому что именно мой бренд его выпустил.

— Вы Кристоф?! — подскакиваю. — Я как раз вас ждала! Аня Февраль, — протягиваю руку, он с энтузиазмом пожимает. — Нужно позвать Ивана. Тут где-то рядом еще Жан…

— Умоляю, давайте через пять минут. Мне надо посидеть.

В этот момент официант приносит напитки, Кристоф берет пару бокалов, и мы выпиваем за знакомство.

И мне, и ему английский — чужой язык, наверное, поэтому общение складывается. Мы оба используем самые простые фразы.

— Чем вам не нравится платье? Колется? Неудобное?

Упс. После нескольких минут объяснений приходится признаться, что это влияние мужа и его семьи. Сто процентов. Не было во мне раньше такого стеснения! Ноги и ноги, подумаешь.

— Ваш муж влюблен в ваши ноги?

— Не исключаю этого.

Макс по ним, честно говоря, с ума сходит, одни поцелуи чего стоят. Вслух произношу:

— Поэтому неловко демонстрировать их просто так. Вообще неловко, что столько тела обнажено. Моделинг — это реклама, а реклама не синоним обнаженки.

Кристоф смеется.

— Вот именно.

— В остальном ваше платье — прекрасно.

— Спасибо.

Он отворачивается и вздыхает. И я понимаю, что кажется, за две минуты успела обидеть художника, с которым маячил самый дорогой контракт в моей жизни. Захлопываю рот.

Дальше случаются сразу две вещи: подходит Иван и звонит Макс, вызов которого приходится сбросить.

Мы обсуждаем варианты сотрудничества. Долго обсуждаем, и кажется, приходим к соглашению и подписываем бумаги. Иван держится холодно, но я нутром чую: он полностью счастлив. Кристоф ему нравится: он простой, интересный, располагающий. И главное, очень модный. Чуть позже к нам присоединяется Жан, чтобы выпить за удачную рекламную компанию.

Через полчаса я вижу Ивана пьяным в стельку в кругу юных развратных нимф: дела сделаны, можно позволить себе отдохнуть.

Качаю головой. Вечеринка в самом разгаре, плотность звезд на квадратный метр зашкаливает.

Пора, наверное, домой собираться. Жан и Кристоф — просто замечательные, мы много болтаем, обсуждая показы, коллекции и дизайнеров. Ради меня они придерживаются английского, и за это я особенно благодарна.

Кристоф и правда граф, самый настоящий. Ему сорок девять! С ума сойти! Кто бы ему столько дал?! Был трижды женат, содержит шестерых детей, сейчас встречается с известной моделью. И устраивает вот такие приемы.

Выпив стакан воды, я понимаю, что пора сцедиться. Вита-Вита, доченька. Чувствую укол вины за то, что так хорошо провожу время.

Отыскиваю свободную дамскую комнату на втором этаже, где долго сцеживаюсь. Голова слегка кружится. Кажется, я смертельно устала, хочу пить и есть. Нормальную еду! Руки дрожат. В горле пересохло. Да и кожа горит так сильно, что начинаю переживать — не простудилась ли?

Пора домой. Теперь точно. И хотя бы шесть часов поспать непрерывно.

Я открываю дверь и вижу Кристофа. Вдруг понимаю, что он очень мне нужен. Именно он. Сейчас. Подхожу и обнимаю за шею.

А он прижимает меня к стене и впивается поцелуем в шею.

Глава 42

Макс

Закончив речь, я стремительно покидаю зал. Ни с кем не прощаюсь, не даю комментарии журналистам.

Довольно.

Опустошение — достаточно приятное чувство, приправленное легкой растерянностью, будто застали врасплох. Работа проделана, но я не задумывался раньше, что будет, если получится.

Не получалось раньше. Всё время Кусаиновы оказывались хитрее, быстрее, со связями. Взять того же Убейволка, который должен был сидеть в моем кресле и всячески им способствовать.

Не приготовил я праздничных речей во имя успеха. Криминальную сеть Кале накрыли, допросы не прекращаются вторую неделю подряд. Материала там столько, что хватит пару десятков человек повысить.

ОМОН сработал технично — взяли практически всех, кто в списке, в первые же три дня. Остальных отлавливают по одиночке.

Прошлый вечер выдался изматывающим: к дому родителей приехала бабка Кусаиновых, рыдала, кричала, проклинала. Та самая, что с гипсом.

Все хотят жить хорошо и богато. Пользоваться дорогими телефонами, ездить на «Бентли», но в наше время достаточно сложно организовать себе достойное содержание, не имея банального аттестата, не желая сотрудничать и хоть как-то соответствовать времени. Кусаиновы всегда жили хорошо, нидня никто из них не работал. Наркосеть рухнула, верхушку арестовали, Анхель скрывается, на него, увы, нет практически ничего: темные дела всегда творились чужими руками.

Мне нечего было сказать его матери. Однажды я пообещал ей лично, что закрою их бизнес. Они думали, это невозможно.

На парковке темно. Фуршет наверху в самом разгаре — народ хорошо поработал, может позволить себе отдых. Я был уверен, что напьюсь, когда всё случится. Друзья ждут, телефон обрывают, но сейчас душа требует вернуться к семье.

Жора поздравил коротко. Его единственного из команды, с кем начинали, нет на вечеринке. И к лучшему. Все совершают ошибки на работе, он ошибся в отношении моей жены, а такое не прощается.

Когда Олеся узнала, что я заделал Ане ребенка будучи невменяемым, она простила. Решила спасти, поддержать. Это хороший и правильный поступок верной женщины, я ее безусловно уважаю, но мне это было не надо. Сейчас она собирается выйти за ректора своего университета, искренне желаю им счастья.

Ситуацию, в который оказалась моя напуганная беременная жена из-за этого идиота Жоры — забыть не получится. Олеся разнесла слухи. А однажды на вечеринку она приперлась в моей рубашке. Мужские рубашки все одинаковые, но Аня как-то сразу поняла, что она моя. Все вокруг поняли.

— Она носит мою рубашку, а ты — мою дочь, — сказал я ей, чтобы поддержать.

Тот еще успех.

Унизительная ситуация. Ее не должно было быть. Я не хотел такого своей женщине. Нельзя легкомысленно относиться к чужим секретам. Я старался не таскать Аню по светским раундам, чтобы не волновать лишний раз, но иногда такие поездки были необходимы.

Беру телефон, проверяю в очередной раз — от жены ничего. Сжимаю трубку, откладываю.

Машина прогрета, выжимаю газ.

Старуха Кусаинова вопила, что я буду раздавлен колесом варды, но она заблуждается. Возможно, в глубине души, традиционная сторона меня всё же верит в судьбу, и эта сторона ликует, насколько всё правильно сделано.

Кале должен был быть уничтожен. На пути к этому, будучи прожженным циником и попросту потерявшим берега — я встретил свою будущую жену.

Закончил дело жизни, и получил новую цель. Да не просто цель, а что-то настоящее, искреннее, ценное. Пусть не сложилось сразу. Слишком юная. Кто мог подумать, что для меня такая? Как я мог принять этот подарок?

Я мечтал о такой в семнадцать, а встретил за тридцать.

Не думал, что когда-то еще смогу гореть. Если бы знал, что так будет, последние десять лет прошли бы намного веселее. В надежде.

Я закончил с Кале. Впереди семья, дом. Что-то новое. Юная жена, которая настолько мне стала интересна, что от предвкушения, как буду завоевывать ее каждый день, губы сами растягиваются в улыбку.

Хочется. Ее хочется. Ухаживать за ней, заботиться. Любить? Да, мне не семнадцать и не двадцать. Ну и что? Если ей нравлюсь. Если повторяет, что любит.

Я никогда не любил так сильно и взаимно, как сейчас. Для меня это ново.

Дорога темная, чистая от снега. Я превышаю скорость, летя по трассе. Вита с родителями, сегодня мы будем отмечать. Ба-Ружа вот-вот лопнет от гордости. Если нам всем по-человечески было жалко бабку Кусаиновых, Ба-Руже — ни капли. Выскочила с метлой и в ответ присыпала да так, что у меня уши в трубочку свернулись.

Набираю номер Ани, звоню — не берет. Ну где же ты. Найди время и ответь мужу.

Накидываю голосовое:

— Малышка, есть новости. Знаешь… — делаю паузу, обдумывая слова. — Я тут подумал, что ты — награда. За что-то хорошее. Как будто всё, что делаю, обрело смысл не только для кого-то другого, но и для меня самого. Как у тебя терпения только хватило дождаться, пока я…

На дорогу резко выезжает белая копейка, руль влево и по тормозам. Удар приходит на правую сторону, срабатывает подушка.

Зрение плывет. В ушах звенит. Достаю пистолет и выбираюсь из салона так быстро, как получается. Ребра ломит адски, еще после инцидента с Семеном не срослись как следует.

Поднимаю глаза.

Вдалеке фары — моя охрана. Мобильник — выпал, где-то на полу под сиденьем. Фокусирую зрение на четырех приближающихся фигурах. Двоих узнаю сразу же — Анхель и его братишка, муж Анастасии.

— Охрана, — говорю громко, указывая на приближающиеся машины. Сжимаю пистолет крепче. — Бегите. — Предупреждающий в воздух.

— Куда бежать, Одинцов? — выкрикивает Анхель. — Куда, мать твою, бежать?!

— На тебя ничего нет толком. Только на остальных идиотов, которые своими руками себе могилы вырыли, — окидываю взглядом компанию. — А на тебя, Анхель, так, по мелочи. Сдавайся. — Обращаюсь ко мужу Лалы: — Твоя жена и дети. Хочешь их еще раз увидеть?

— Лала жива?! — кричит.

— Убейте его! — орет Анхель. — Сейчас же! Нет Лалы больше!

Сука. Никогда сам в руки оружие не возьмет, всегда чужими руками. И сейчас они останутся чистыми.

Даже сейчас.

Двое делают движение, но муж Лалы подает знак, что сам. Мелькает нож. Уже понимаю, что охрана не успевает. Конец.

Ба-Ружа выкинула карты.

Усмехаюсь. Так вот что в них было.

Конец в темноте. На трассе. От ножей недобитков.

Аня в Париже. Слава богу. Но когда-то она вернется.

Поднимаю пистолет. Выстрел, отдача, следом бок пронзает боль.

Анхель падает, схватившись за грудь. Я стреляю еще раз — теперь твари в голову. Пока могу держать оружие — действую.

Он падает. Всё. На этом всё. У Анхеля нет живых детей. Колесо варды остановлено.

Опускаюсь на корточки. Двое цыган, перепугавшись, несутся в лес со всех ног.

Муж Анастасии застывает, а потом начинает суетиться. Когда-то мне казалось, что он — мой главный враг. Когда-то я ненавидел его каждой клеткой тела.

Как же сильно на него плевать. Как может измениться жизнь — хоть мотивирующую книжку пиши о новых шансах.

Если выживу — напишу. Обязательно напишу.

Он испуганный и с похмелья.

— Лала… она жива? Дети не в детском доме?

— Достань нож. Под сиденьем. Вложи в руку брату. Быстро.

Исполняет. Проверяет пульс и сообщает на цыганском:

— Успокоился.

Я закрываю на миг глаза. Зажимаю рану и отборно ругаюсь матом, как будто это может помочь.

Голова кружится.

— Лала с детьми в порядке? — спрашивает снова. — Одинцов, Лала…

Не всегда нужен план, иногда нужна просто сила.

— Твою мать, — сквозь зубы. — В порядке они! — рявкаю. — Уедут скоро. Далеко.

Опускаюсь на стылую землю. Руки начинают дрожать, кровь хлещет.

Анхель не шевелится, снег вокруг него становится красным.

— Она в Москве? Я могу с ней поговорить?

— Жить хочу, — смеюсь.

— Я поцарапал только тебя. Блядь, Одинцов, я просто тебя поцарапал. Для остальных. Чтобы меня не пришили потом. Перестарался, что ли?

— Сейчас отключусь. И ты сядешь за убийство депутата. — Смеюсь. — Тупой кусок дерьма. Всегда слушал то отца, то брата. И вот твой итог.

— Нет! Нет! — вопит. — Давай-ка живи!

— Да стараюсь!

— Как я тебя ненавижу, Одинцов. Ты себе даже не представляешь. Я всегда знал, когда она о тебе думала. Видел, как менялось лицо. Ты сейчас к ней поедешь? Я сяду, а ты будешь с ней?!

Машина с охраной резко останавливается. Муж Лалы поднимает руки.

— Отсидишь за покушение, — выплевываю слова, — и если она захочет, я дам тебе адрес. Если, блядь, выживу. У меня с твой женщиной уже много лет нет ничего. И не будет.

Перед тем, как охранники добегают, бывший соперник успевает брезгливо пнуть брата в отместку за горести и беды.

По пути в больницу кручу телефон в руке, набираю Аню снова и снова. Лоб горит. Это всего лишь царапина. Всего лишь царапина.

Что же так плохо.

Малыш, ну. Дай услышать твой голос. Я не жаловаться собираюсь, просто поговорить. Вдруг правда сдохну. Мать твою, вот будет номер. Вот это поворот. Вот это будет поворот — бешено любить собственную жену, и откинуться от руки мужа бывшей любовницы, до которой давно ровно.

Набираю ее еще раз, а потом еще.

— Аня, ответь, вдруг и правда это всё, — бормочу вслух.

Закрываю глаза и погружаюсь в дремоту. Анхеля больше нет. Теперь точно конец. Теперь Кале превратится в Пупышку. Смеюсь.

Колесо варды делает круг.

Думаю об Ане. Вспоминаю ночи с женой. Пиздец какие горячие ночи. Хорошо, что они были.

Чем ты там занята так сильно, малышка? Нашла кого получше меня?

Ну наконец-то.

Усмехаюсь. Я тебе говорил.

Чертов круг варды. Сознание уплывает, становится спокойно.

В этот момент телефон в руке вибрирует.

Глава 43

Аня

В это время…

Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я так люблю тебя.

Выбегаю из здания, чувствуя себя худшим вариантом Золушки — оставила дурацкому принцу вместо туфельки стыд и сдавленные извинения.

Сознание плывет, ощущения, будто в каждой клетке завелся маленький термоядерный источник, который пашет на полную, превращая меня в оголенный, чувствительный нерв.

Потряхивает. Одновременно дурно и сладко, и от осознания потери контроля над собственным телом еще и на душе гадко. Я качаю головой, не веря, что такое происходит. Что оказалась в настолько дурацкой ситуации!

Добежав до машины, колочусь в дверь, и как только Дмитрий открывает, забираюсь в салон и пристегиваюсь, будто хочу себя привязать, гвоздями прибить к этому креслу!

Остервенело тру лицо, и только спустя минуту осознаю, что Дмитрий тормошит меня, водой отпаивает.

Жадно глотаю.

— Дмитрий. Дмитрий, — шепчу. Цепляюсь за мысли, за собственное сознание. Называю слово, которое повторял граф. — Скажите, вы знаете, как оно переводится?

Дмитрий меняет в лице, хмурится.

— Что случилось в доме, Анна? Говорите сейчас же.

Качаю головой.

— Они пили это. То, что я произнесла. И я выпила. А теперь мне нехорошо.

— Вам лучше поехать домой немедленно и полежать в горячей ванне. Это сильный возбудитель, у нас он называется трин.

Дмитрий возвращается за руль, а я откидываюсь на сиденье и закрываю глаза. Боль простреливает снова и снова, слезы чертят узоры по некогда идеальному тону лица.

— Его изобрели случайно. Работали над совсем другим препаратором, а получилось нечто с… эм, определенным эффектом, — монотонно рассказывает. — Он запрещен пока, тестируется, но в народ, как видите, просочился. Многократно повышает либидо, но может повредить память. Это главный недостаток.

Слушаю плохо. Пальцы ломает, сжимаю их, выкручиваю. Трин — именно этот возбудитель мне и Максиму подмешали на яхте. Здесь его добавляют в воду после полуночи, чтобы закончить ночь еще ярче, получить больше удовольствия.

Узнаю ощущения. На яхте было также, только сейчас сильнее, потому что выпила больше. Намного-намного больше.

Возбуждение такое острое, что грызу кулак, чтобы хоть как-то переключиться. Словно именно в эту ночь у меня случились все овуляции разом, и организм, как у дворовой суки, требует близости.

Я зажмуриваюсь и дрожу. Как же сильно. В сто раз сильнее. В тысячу, наверное.

Кусаю губы, вспомнив, как на секунду стало приятно от ласк графа. Как я расслабилась и рассмеялась, а потом появился блок. Не то. Не тот запах, не те руки, не те касания. Огляделась в поисках мужа, не обнаружила его, и давать бежать!

Вытираю глаза.

Я оттолкнула графа. Он повторял что-то, звал, обещал. Клялся, что будет улет.

А я драпала! Из-за новой порции стыда и страха. И еще из-за осознания, которое в очередной раз перевернуло мир.

Оказывается, трину можно противиться.

Всхлипываю, а потом горько рыдаю. Я думала, что не виновата, что в ночь на яхте меня опоили и подставили. Только что я ушла из дома, полного шикарный мужчин, о которых мечтают сотни тысяч женщин по всему миру. Граф звал в бассейн, в джакузи, в свой номер… Сейчас я еду с не менее шикарным Дмитрием, понимая, что ни за что.

Вспоминаю, как распахнула дверь каюты и увидела Максима. Как бросилась к нему. И снова плачу. Это был выбор. Мой выбор провести с ним ночь. Не трина, а мой!

С первого взгляда ему всё: тело, душу, любовь. Качаю головой. Я одновременно злюсь на себя, что не захотела тогда сдержаться, что связала его беременностью, разрушила крепкую пару, и радуюсь, что меня не использовали, что сама управляю своей жизнью. И выходит, что всегда управляла.

Дмитрий уточняет, не нужно ли мне чего-то, я пошло отшучиваюсь на тему, чего бы мне и правда хотелось, и он грубо по-солдатски хохочет. Провожает до номера, быстро его исследует на предмет нахождения фанатов, маньяков или еще кого нежелательного. После чего оставляет одну.

Я же следую совету — набираю горячую ванну, добавляю соль и забираюсь в воду. Закрываю глаза.

Вспоминаю Максима, сидящим на корточках в коридоре. Как будто ощущаю его боль, потребность, желание.

Дрожу.

Я люблю тебя. Я люблю тебя.

Сжимаю ноги, шепчу его имя и запрокидываю голову, застонав от вспышки удовольствия.

Придя в себя, вдруг думаю о том, мог ли Макс сопротивляться? Он ведь был уже под трином, когда к нему отправили ту проплаченную стриптизершу. Он ее выставил и пошел искать меня.

А потом я вдруг вспоминаю, как сорвала браслет с его руки — тот меня поцарапал, и я разозлилась. Максим тогда рассмеялся и накинулся с новым поцелуем.

Кожа покрывается мурашками. Ему нужно было отключить голову, он слишком много думал и тогда и сейчас.

И что если, откинув мораль, правила, планы и политику, если отбросив ответственность, что мы на себя навешиваем год за годом, на всей этой огромной яхте он в действительности хотел только меня одну?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍А может, и в мире?

Ведь сидел у двери, за которой была я. Сидел и ждал. Надеялся?

Рывком присаживаюсь, а потом выскакиваю из ванны! Вода расплескивается, я сама вся мокрая, с меня течет ручьями. Ходок больно кусается, но я несусь к сумке, достаю мобильник.

Девять пропущенных от Макса!

Вот теперь холодею до костей.

Перезваниваю.

Он берет на втором гудке.

— Макс! Телефон был в сумке! — выкрикиваю. — Я не слышала!

— Как ты, малышка? — его тихий хриплый голос прокатывается по коже.

Я вновь загораюсь вся, падаю в кресло. Нервно улыбаюсь. Горю как в первый раз, мать твою, Максим Одинцов. Заряженный магией цыган.

— В ванне горячей лежала. Всё бы отдала, чтобы ты сейчас меня трахнул.

Хрипло смеется. Выдает:

— Аналогично. Как день прошел?

Рассказывать мужу, что меня накачали возбудителем, когда он за несколько тысяч кэмэ — идея так себе.

— По тебе скучаю. Сильно-сильно, — шепчу. — И по нашей доченьке любимой. Я так по вам скучаю.

— Анют, — говорит он. Делает паузу. Снова хрипло, совсем тихо смеется. — Блядь. Так рад тебя слышать, не представляешь себе.

— У тебя всё в порядке? — напрягаюсь. Он какой-то… неестественный.

Сердце скачет, сильная тахикардия заставляет прижать пальцы к груди.

— Порезался. В больницу еду. Боюсь, будут шить.

— Макс! — возмущаюсь. — Ты мясо разделывал, что ли? — Помню, что у них сегодня вечеринка должна была быть в честь удачной операции в Кале. Но не помню во сколько.

— Разделывал, малыш.

— Как ты так неосторожно.

— Буду теперь осторожнее. Я люблю тебя.

— А я тебя. С первого взгляда.

Боюсь, у тебя не было ни шанса. Я просто открыла ту дверь, потому что в коридоре был ты. Просто взяла и открыла. И так хочу открыть снова. Как можно скорее.

— Как зашьют, напиши мне, пожалуйста. Буду волноваться.

— Ложись спать, всё будет нормально. Я думаю. Утром… спишемся.

* * *

Ночь выдается изматывающей. Я трижды пью соленую воду и вызываю тошноту, чтобы очиститься, но видимо, доза, которую успела отхватить — была огромной. Голова трещит, состояние кошмарное — вспоминаю Макса тем нашим первым утром — злого как черт. И понимаю, проснись я сейчас с каким-то официантом, я бы его притопила!

Стоя под душем остервенело тру спину мочалкой, пытаюсь восстановить события вечера и ночи, выходит урывками. Граф уговаривал остаться, осыпал комплиментами, я отказалась. «Замужем-замужем-замужем», — объясняла ему, а он лишь пожимал плечами, дескать — и что?

После душа долго сживаю молоко и истошно рыдаю от тоски по дочке. Накатывает волнами — тяжелыми, рвущими сердце. Я так хочу к ней! Скулю. Обнять, к груди прижать мое солнышко. Увидеть ее улыбку и целовать, целовать пухлые щеки!

Приведя себя в относительный порядок, обуваюсь в прихожей. Чувствую странный неприятный запах, проверяю ванную — не прорвалась ли труба с канализацией — но нет, всё в порядке.

И только открыв дверь, понимаю, в чем дело — у моей двери в розовой коробке лежит сюрприз. Да, то самое.

Написано крупно на французском: «Шлюхе Ане Февраль».

Качаю головой, захлопываю дверь и набираю Дмитрия.

Телохранитель наводит шороху, с администратором отеля они прослеживают по камерами и без труда вычисляют, кто оставил посылку.

Услышав имя сжимаю зубы.

Вот черт.

Колéт. Из-за секундного помешательства мне объявила войну девушка графа.

* * *

Вкалываю до самой ночи. Каждую свободную минуту пишу Максу что-нибудь, он отвечает через раз, занят, наверное.

Сомнения иногда накатывают, терзают — знаю, что его бывшая большая любовь оставила мужа, и наконец-то свободна. Если он захочет, то… стоит руку протянуть. Наверное.

Новость о том, что я остаюсь в Париже еще на неделю, ради съемки рекламы для нового аромата Кристофа, Максим воспринимает спокойно. Сообщает ему Иван, который делает это четко, емко, в цифрах. Я понимаю умом, что это еще одна неделя — совсем мало времени. Что это работа, огромные деньги, контракт, который расторгнуть не имею права — на вечеринке всё подписали.

Но в глубине души огорчаюсь. Наверное, мне бы хотелось, что Максим разозлился и рявкнул лететь домой немедленно.

На кону слишком большие деньги. Мы все ведем себя разумно.

Колéт мельтешит то тут, то там. К следующим выходным девушка становится чуть ли не моей тенью, то булавкой уколет, то краской обольет, то пролезет в номер и выключит отопление — мелкие пакости, которые выбешивают меня, но веселят Кристофа и Рибу.

— Это же Колéт! — повторяют они. — Она темпераментная!

«Она ненормальная, еще и наркоманка», — думаю я про себя, опасаясь, как бы та не вытворила что-то посерьезнее. В погоне за графом, его славой и деньгами, бешеной темнокожей анорексичке может прийти в голову и кислотой плеснуть.

К концу следующей недели ощущаю неимоверную усталость и одно желание — попасть домой.

Свекры и няня по-прежнему присылают фотографии и видео о каждом шаге Виты. Максим звонит каждый день, но говорим не так много. Он всё время занят, и из-за этого я тоже переживаю.

В субботу мы летим в Испанию на последние съемки рекламы духов. И так выходит, что эта сумасшедшая сидит позади меня в самолете, и всю дорого пинает в спину. Проливает на ногу как бы случайно кипяток. Мажет макушку тушью.

Господи, ей двадцать три или семь?!

Граф спускает любовнице всё, может, правда ее так любит, или до сих пор обижен, что я не разделила с ним триновский экстаз. Иван просит не обращать внимания и вести себя как взрослая — впереди сложные съемки, но в конце первого же дня я впадаю в истерику.

Сказывается одиночество, потому что Макс не звонит. И когда я обнаруживаю, что эта дура Колéт пробралась в мой номер и перепачкала платье для вечеринки в старинном замке, сжимаю кулаки и рычу.

Сегодня свадьба какого-то известного бизнесмена, будет много гостей. Мы весь день снимали, я ощущая себя выжатым лимоном, но идти надо. Это в рамках рекламной компании.

Иван за час находит подходящий наряд, он не верит, что прошлый испортила Колет, или ему выгодно не верить. Ругает меня и просит относиться к дизайнерским шмоткам внимательнее.

Еще четыре дня. Четыре дня работы и домой.

Колéт встречает у входа и толкает меня плечом. Я делаю знак, что надо поговорить. Мы проходим в небольшую комнату, закрываем дверь. Начинаю объяснять, что не собираюсь вмешиваться в ее отношения, но она как с цепи срывается: кричит, топает ногами, французская абсценная лексика ручьем льется. Я такое уже видела у девочек, похоже на ломку. Полностью неадекватное поведение.

Пытаюсь на английском и ломаном французском пояснить, что замужем, что мне ее граф не нужен, и ничего с ним не было и не будет.

Она достает баллончик с краской и пшикает на меня. Осознаю, что очередное платье безнадежно испорчено. Краска попадает на руку и щиплет. Тут уж терпение лопается!

И я зверею. Вспоминаю себя маленькую с этими пирожными, которые бросили в грязь. Вспоминаю, как меня булили дворовые дети, пока пыталась договориться по-хорошему. Вспоминаю свою маленькую доченьку, которую так рано отлучили от груди и разлучили с мамой ради этих гребанных духов!

— Ну держись, сука, — говорю четко и на русском. И кидаюсь на мерзавку.

Такого француженка не ожидала. Я зажимаю ей рот, чтобы не визжала, и вцепляюсь в волосы. Да, у меня хорошие манеры и выдержка — Максим за этот год постарался обучить всему, что знал и умел. Но помимо жены депутата я еще и деревенская девка, которая сама выбилась из нищеты.

Снимаю с Колéт чистое платье и надеваю сама.

Вытираю руки салфетками.

У Колет разбита губа, она полусидит на полу, пялится ошарашенно.

— Только, блядь, подойди. У нас в Упоровке за такое живьем закопать могут! — рявкаю я, и она сжимается.

Выхожу из комнатки и заворачиваю к выходу, но тут меня встречает Иван, хватает за талию и тащит в гостиную! Праздник в разгаре. Пихает к какому-то мужику, представляет, видимо, стараясь заключить новый контракт. А меня трясет.

— У тебя новое платье? — переспрашивает Иван.

— Это долгая история. Мне надо вернуться в гостиницу как можно скорее.

— Ты никуда не пойдешь.

В этот момент я вижу, как мелькает вдалеке Колéт в белом халате, тычет пальцем в меня. Граф несется за ней.

Качаю головой и зажмуриваюсь. Домой. Как я хочу домой.

Какая-то женщина, пролетая мимо, кричит на меня на французском и явно угрожает. Я теряюсь. Зажимаюсь. Вижу, что многие смотрят, обсуждают, шушукаются. Дмитрий ждет в машине на парковке, но даже он не увезет меня в аэропорт.

«Ты мне нужен», — пишу. Одной до машины идти страшно.

От мысли, что впереди четыре плотных дня съемки, — хочется белугой выть. Ко мне подходят знакомиться, но я отказываюсь. Внутри страх — что платье Колéт могут отобрать, и я останусь голой. В чужой стране. В которой не знаю законов.

Дмитрий, ну где же ты?

Штраф за отказ сотрудничать — огромен. Я жалею, что сорвалась и ударила эту французскую суку. Надо было стерпеть. Как завтра сниматься? Вдруг она и правда обольет кислотой?

Делаю глоток воды, которую привезла из гостиницы. В конце зала замечаю графа и его охранника, граф ему что-то объясняет, показывая на меня. В этот момент ко мне подходят, я осознаю что это конец — идут ведь целенаправленно. Возможно, это полиция. Дмитрий не успел!

Зажимаюсь от ужаса, оборачиваюсь, и вижу Максима.

Потом пелена. Через миг осознаю себя в его руках. Прижимаюсь изо всех сил. Дрожу снова. Горько отчаянно всхлипываю.

Он как-то странно охает, чуть меня отстранив.

— Слежу-слежу за тобой, думаю, когда заметит. А она ни разу не обернулась, — говорит хрипло, радостно. И… чуть растеряно?

— Макс, у меня проблемы, — бормочу в полуистерике. — Кажется, я совсем случайно подралась.

— С кем? — спрашивает больше с любопытством, чем с удивлением.

Собирается тут же.

Граф с охранником стремительно приближаются.

И я показываю на них пальцем.

Глава 44

Макс

Говорят, люди не просто так любят бриллианты: поиск воды всегда был одной из главных задач человечества, а вода блестит на солнце. Когда мы видим что-то блестящее — будь то драгоценный камень или озеро, нам приятно.

Аня Февраль — как вода. Как бриллиант. Как мой оазис.

Неимоверным усилием воли заставляю себя отвести глаза от жены и взглянуть на двух разъяренных мужиков.

— Сейчас решим, — говорю быстро. У Ани щеки горят, глаза круглые. Наклоняюсь и и произношу полушепотом: — Что, с обоими? По очереди или разом?

Аня таращит глаза. На следующем вдохе улыбка растягивает ее губы. Аня взрывает хохотом, пополам сгибается. Сам тоже смеюсь, прижимаю к себе, но не слишком сильно — бок всё еще ноет при каждом движении.

Так-то лучше. Чуть успокоившись, девица торопливо поясняет, что случилось. Заканчивает:

— …Нужно было или в отель ехать с позором, как эта гадина и хотела, или… В общем, я одолжила у мерзавки платье. Потом сразу пожалела. Но было поздно.

— Серьезно?

Иван не дает ответить. Подскакивает и начинает вываливать свою версию. Дмитрий уже в дверях, в зал его не пускают, но телохранитель скрещивает руки и грозно сверлит глазами.

Напрягаюсь, прикидывая, дойдет ли до драки. Кастет у меня с собой, но пользоваться им в Испании не хотелось бы. Особенно учитывая, что я на подписке от невыезда.

Делаю шаг к графу. Иван, несмотря на то, что секунду назад жаловался на Аню, ни грамма не смутившись переходит на английский:

— Вы нам должны платье ценой в четыре тысячи евро. В гримерке были камеры, у меня есть видео, на котором Колет ведет себя как полная идиотка. И в драку она кинулась тоже первой, — поднимает телефон.

Аня молчит. Иван блефует, никакой записи у него и в помине нет, но поддерживаю.

Граф меняется в лице.

Дмитрий умудряется растолкать охрану и возникнуть у меня за спиной.

— Решаем сами или с полицией? Уж поверьте, скандал я устрою, — достаю мобильник. — Российское посольство у меня на быстром наборе.

— Деньги, штраф, — выдает граф сквозь зубы.

— У меня есть деньги. А у вас?

* * *

Колет извиняется долго и сбивчиво. Хнычет, мямлит. Аня не понимает ни слова, слишком плохой у француженки английский, сам с трудом разбираю слова. Аня бросает на меня осторожные взгляды, я киваю, показывая, что нормас.

— У нас еще три встречи на сегодня, и можете быть свободными, — предупреждает Иван, когда в ситуации ставится точка, и мы возвращаемся на свадьбу. Уходит.

Оглядываю зал и произношу вполголоса:

— Свалим?

— Да! — подпрыгивает на месте Аня.

Аккуратно мы продвигаемся к выходу. Едва оказавшись на улице — спешим к машине, Дмитрий уже поджидает, прогревая салон.

— Максим Станиславович, куда едем?

— В бар. В маленький местный бар. Любой. У нас девушка умирает от голода.

— Понял.

В машине Аня выглядит восторженной, на лице играет загадочная улыбка. Вкладывает ладонь в мою руку, сжимаю. Иван набирает минуты через три. Вот ищейка.

Психует, что у него планы! Что завтра съемка в десять! Что так не пойдет.

— Я привезу ее в десять. Даю слово.

Мы с женой пялимся друг на друга, пока едем по тихим улочкам испанской провинции. Встреча всё еще кажется нереальной. Оказывается так это просто — купить билет и поехать в аэропорт.

Заваливаемся в небольшой самобытный бар, занимаем дальний столик. Здесь не говорят на английском, и мы делаем заказ, ориентируясь по картинкам. Аня выбирает много всего, набрасывается на еду, жалуясь на Ивана и его бесконечную диету.

— Конечно я эту Колет легко уделала, она тощая как веревка, руки слабые, ноги — никакие, — лопает паэлью. — Господи, как вкусно, наконец-то мясо!

Мой аппетит всё еще плох после операции.

— У меня небольшие проблемы с законом, — сообщаю ей осторожно. — Поэтому мне лучше не светиться перед камерами.

— В смысле?

— В смысле я должен быть сейчас в России.

— Почему?

— Чуть позже расскажу, ты ешь, малыш. Я посмотрю.

— Как я ем?

— На оазис, — повторяю вслух.

Она чуть розовеет, смутившись. Доедает всё до крошки. А потом начинаются караоке.

Испанцы поют, танцуют, да так легко и артистично у них получается, что мы заслушиваемся. Аня тоже включается. А потом, выпив немного вина, исполняет пару песен на русском, провоцируя взрыв аплодисментов.

Следующую песню мы, выпив еще, исполняем дуэтом. Много смеемся.

Вернувшись за столик, целуемся. При всех. Страстно. Горячо.

Едва начав, остановиться не получается.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Жгучая похоть ломает контроль. Сердечная мышца горит, колотится. Поцелуи становятся безумными.

Аня отправляется в туалет. Спустя минуту иду на поиски. Узкий коридор. Небольшой тамбур. Крючок на двери. Мне отчего-то весело. И плевать на всё.

Горячие объятия, жажда нестерпимая.

Ее шепот: «Ману, Ману, я скучала».

Помню.

Ее эти слова: «Все отдам, чтобы ты меня трахнул». Я тогда сознание терял от потери крови. Сразу как-то взбодрился.

Разворачиваю лицом к стенке. Дизайнерское платье Колет поднимается до талии. Еще один поцелуй. Прикусываю шею. Аня хрипло смеется. Толчок. Еще один. Адреналин кипит в венах. Узкая плоть кайфово сжимает. Движение. Одурь. Не виделись с женой три недели. Мы жарко трахаемся, сжимая зубы, чтобы не стонать громко. Чтобы быстрее. Чтобы получить это с ней.

Необходимость. Действие. Результат. Я летел сюда со швами, чтобы получить это.

Потом, за столиком, пока прошу счет, Аня обнимает меня, всхлипывает и шепчет: «Я так устала, так хочу домой».

— У меня для тебя есть еще один сюрприз.

Когда приезжаем в отель и поднимаемся в номер, нас встречает няня. И Аня понимает, кто спит в спальне.

Ее лопает натуральным образом. Плечи опускаются, руки трясутся.

Аня вздрагивает и на полусогнутых рысью несется в комнатку.

* * *

Вита сопит посередине кровати, раскинулась звездой. Аня лежит рядом и аккуратно поглаживает волосики. Невесомо целует дочке ладошки и лоб.

Когда я присаживаюсь рядом, Аня тут же тянется обниматься.

— Почему не предупредил, Макс? — шепчет. Улыбается. Наконец-то расслабленная, спокойная, будто счастливая.

— Не был уверен, что нас с Витой выпустят. Я же сказал, есть некоторые проблемы, но запрет на выезд не наложили. В нашем с тобой последнем разговоре мне показалось, что ты скучаешь по дочери. А еще я не был уверен, что ты меня ждешь, и решил, что… — усмехаюсь неловко. Но что уж теперь? — Решил, что нам с дочкой пора вернуть тебя из мира блесток домой.

— Ох Макс, — всхлипывает она и снова прижимается.

А я поглаживаю ее волосы и закрываю глаза. Это полет — делать что-то для женщины, и получать восторги и благодарность. Это полет, и мы летим. Остальное — по колено.

Глава 45

Аня

Мы почти не спим ночью, но утром я ощущаю небывалый подъем. Тело наполнено энергией, энтузиазм бьет ключом. Может, дело в том, что впервые за почти месяц я нормально поела, но вероятнее, — это из-за встречи с Максимом и Витой.

Чудо, что он прилетел и привез дочку. Настоящее чудо!

Макс рассказал про инцидент, в котором пострадал. Его зашили максимально аккуратно, но рана всё еще выглядит страшно. Рано утром я помогала менять повязку.

Вита, едва проснувшись, завизжала от радости. Я завизжала в тон! Мы обнимались, целовались, валялись на кровати.

Максим наблюдал со стороны, пил черный кофе и качал головой. Мой степенный, сдержанный политик вернулся. Вчерашнее забвение, когда мы пели, танцевали и даже занимались любовью в старом испанском пабе — прошло, но я запомнила каждую минуту. Знаю, каким горячим он может быть. Знаю, как разбудить это.

Съемки длятся пять часов, все это время Максим находится рядом и контролирует ситуацию. Дмитрий — неизменная статуя за его спиной. Колет не пришла, зато приехал Жан, и попытался максимально сгладить конфликтную ситуацию. Долго объяснял мне, жестикулировал, просил у неба поддержки.

В итоге все решили, что из-за ссоры моделей не стоит рушить дорогостоящий контракт, нам всем нужна эта рекламная компания.

На следующий день я впахиваю девять часов без отдыха, и вечером мы, наконец, летим домой.

Первый этап работы закончен. Впереди ждут несколько презентаций аромата, интервью, поездка в Германию, но то всё позже. Весной. А сейчас домой!

В аэропорту Максима, к счастью, не встречают ребята в форме. Его трехдневный побег остается секретом, а может, из-за высокой должности и связей на него просто закрывают глаза.

* * *

Карьера Максима надламывается, и дело не в убийстве, доказано, что превышения самообороны не было. Проблема в самом Анхеле. Баро оставил столько незаконченных сделок, долгов и обещаний, что крайне много влиятельных людей остались данной смертью недовольны. Максиму дали понять, что лучше бы освободить пост.

Проблема зависла в воздухе, но нервов больших не стоила. Макс отступил и затаился. Мы с ним выполнили задачи, которые должны были, помогли друг другу и остались вместе. Сохранили семью. Это вдруг оказалось важнее всего на свете.

Разумеется, после выхода рекламного ролика, мое имя вновь всплыло везде и всюду. Интернет заполнила информация, что Максим якобы теряет карьеру из-за Ани Февраль — никто ведь не знал о его участии в операции в Кале. Я вновь осталась крайней в глазах общественности. Девочка из деревни, которая удачно забеременела от богатого мужчины. Но это нормально. Я жена политика, и по-другому не будет. Наше белье на виду, хотим мы того или нет.

В тот период было еще одно событие — встреча с Лалой. Она приехала к Ба-Руже, чтобы оставить сообщение для своих, а я как раз была в гостях у свекров. Не справилась с собой, вышла на улицу посмотреть.

Холодный апрельский воздух покалывал щеки, ветер порывами трепал волосы. Даже под кучей одежды я разглядела фигуру красивой статной женщины.

— Я всё знаю, — сказала ей. — Про фотографии. Это ты была тем самым заботливым анонимом, присылала мне какое-то старье. Я только дочь родила, ты хотела довести меня до истерики.

Услышав мои слова Лала, которая до этого момента избегала зрительного контакта, вдруг выпрямилась и посмотрела в глаза. Яркие они у нее, колдовские. Увидев раз — не забудешь. Потому я и вспомнила — передо мной стояла та самая цыганка, которая когда-то давно нагадала мне в туалете кафе беду.

В этот момент будто камень с души упал.

Я столько времени опасалась, что у Максима проснутся сильные старые чувства, что он осознает, что ее любит больше. В этот момент я поняла, как на самом деле Лала боялась и ненавидела меня.

Зажала в туалете восемнадцатилетнюю испуганную девчонку. Максим говорил, что таро — как свет фонарика в темноте: показывает возможное будущее, если не менять маршрут. Своими предсказаниями Лала постаралась направить мой вектор в сторону еще большего недоверия и тревоги. Прошло много времени, прежде, чем я рискнула оглядеться.

— Ты как я. Ни образования, ни ума. Только внешность. Не боишься, что надоешь ему? В наше время он был хотя бы студентом, а сейчас…

— Ты поэтому с ним не убежала, когда вам было семнадцать? — перебиваю. — Боялась наскучить? Думала, он поиграет и заинтересуется себе равной? Или не хотела даже пробовать тянуться, предпочитая понятную с детства жизнь?

Слишком тряслась за свою простынь, вручила свое сокровище более… надежному и предсказуемому. И… судя по всему пожалела.

— С ним сложно! У него всегда были безумные планы и идеи!

— Которые осуществились. Больше не пиши мне никогда!

Ба-Ружа, которая только-только оделась и вышла, начала что-то говорить на цыганском. Обняла меня крепко, Лале погрозила, та ответила отборными цыганскими ругательствами.

Когда мы вернулась в дом, я спросила прямо:

— Ба, как ты думаешь, может ли кто-то из детей Лалы быть от Максима?

Та удивилась искренне.

— Не-ет. Ее дети вылитые Кусаиновы, все на одно лицо. Она, конечно, шаболда последняя, но на такое бы не пошла. А если бы и пошла, сейчас бы молчать не стала. Как она на тебя смотрит, чяй! Сколько зависти! Видела?

— Я подумала, может, случайно. Как Вита, — пожала плечами.

— Ваш брак случился на небесах, чяй, с первого взгляда. Всё было правильно. И детей Максиму родишь только ты. Еще двоих.

— Вы уверены? — смеюсь.

— После твоего возвращения из Парижа, расклад изменился. Моя девочка, ты снова изменила судьбу.

Я понимаю, о чем речь. Можно верить или отрицать судьбу, таро, магию, но когда Максима ранили, я была в объятиях другого. Спорю, минута в минуту. Он мог бы истечь кровью, пока я отдавалась графу. Но я сделала выбор и определила будущее.

Каждый из нас определяет свое будущее, выбирает с кем быть, от кого рожать деток. В конечном счете, всё сводится к выбору.

* * *

Через несколько месяцев девочка из Упоровки, в которую мало кто верил, на вырученные с рекламной компании деньги покупает небольшую квартиру в ипотеку, и… дарит мужу машину.

Вернувшись домой со встречи с подругами, где отмечаем покупки, я обнаруживаю на кухне Максима, Дениса и еще четверых их коллег. Мужчины выпивают виски.

— Отмечаете что-то? — спрашиваю я, прикидывая, чем бы по-быстрому накормить шестерых мужиков.

— Так точно, Аня, — улыбается Денис. — Нам утвердили перестройку Кале.

Поцеловав меня и взяв Виту на руки, Максим возвращается в кресло. Гордо крутит на пальце брелок: уже всем похвастался, что у него теперь немецкая машина, и что ему ее подарила жена супермодель.

— Будет большая стройка? — спрашиваю.

— Грандиозная, — глаза мужа вспыхивают азартом. Как будто он, наконец, увидел новую цель, и она показалась ему достойной. — С разрушениями мы закончили. Теперь только строить.

— За созидание! — подхватывает Денис, поднимая стакан.

Мужчины следуют его примеру. Максим поспешно наливает мне сок. Вита тянется к Луне, а я подношу бокал ко рту и поддерживаю:

— За новую жизнь и успех!

Мы громко чокаемся и смеемся.

Эпилог-бонус

Примерно два года спустя

Элина

Я не представляю, как у Ани Февраль, получилось уговорить Максима. Вернее, не хочу даже представлять, фу. Но дело в том, что но мой брат участвует в гендер-пати. Совершенно серьезно.

Дом набит гостями — близкие родственники, друзья, знакомые. Небольшая неуверенность покалывает кончики пальцев — давненько я не присутствовала на столь масштабных семейных сборищах. Знаю, о чем спросят. Знаю, что ответить, но регулярность таких разговоров действует на нервы. Я будто… с каждым разом изнашиваюсь.

— А вот и наша Эля! — радостно восклицает Ба-Ружа, взяв меня за руки. — У Ани с Максимом будет ребеночек, ты в курсе?

— Конечно. Я ведь приехала на гендер-пати.

У бабули совсем стало плохо с памятью, но она держится молотком.

— Это мальчик, — делится она. Потом делает взмах рукой, — но пусть развлекаются, раз делать нечего. А ты с кем приехала?

— Честно говоря, сама с собой, — улыбаюсь чуть шире. — А где Максим? Нужно поговорит с ним.

— В кабинете был с телефоном. А вот и тетя София. Софа, тут Эля!

— Элечка, зайка! Ты одна? Или с кем-то? — улыбается тетя широко-широко. Вздыхаю. — Тут пару мужчин с тебя глаз не сводят. Крайне интересных.

— Я сама с собой, — выкручиваюсь весело.

— Давай я тебя представлю.

— Ни в коем случае!

— Похудела, что ли? — Наклоняется к уху. — Ты не беременна, часом? Я в первые месяцы из-за токсикоза стала тростинкой.

— Надеюсь, что нет. Не люблю выносить личное прессе.

— Прессе?

— Непрочное зачатие обязательно бы осветили в СМИ. Мне нужно найти брата, простите.

Обхожу гостей, по пути беру бокал с шампанским и делаю глоточек. Так вышло, что я родилась и живу на стыке двух культур: воспитывали меня в строгости, Максим отгонял парней, ставил им ультиматумы, да и вообще всем своим видом политика-нагибатора всячески мешал моей личной жизни. Зато меня учили. Учили так хорошо, что я закончила универ, аспирантуру, пошла работать в научный центр, и до сих пор не могу остановиться в самосовершенствовании.

Планка повышается. Требования тоже. Я планирую завести кота.

Потому что парня в таких условиях завести крайне проблематично. И теперь, когда мне двадцать четыре, всем резко стало неинтересно, сколько научных статей я написала. Вопрос один: а где муж и детки?

Тимур поступил со мной не слишком красиво, и с тех пор я сосредоточилась на работе.

Кстати, о работе…

— Аня, привет! — обнимаю невестку крепко и искренне. Аня светится счастьем, заряжает энергией и будто окутывает добротой.

Всегда такой была. С первого дня. Этим и бесила поначалу: чему радуется? Деньгам? Комфорту? Но со временем пришлось признать, что она действительно особенная, по крайней мере для моего брата. Он очень изменился, женившись. В лучшую сторону.

Вот и сейчас искренне смеется, стоя у окна и разговаривая по телефону. Тепло-тепло на душе становится. Максим, несмотря на все его пакости моей личной жизни, — мой самый близкий человек после мамы. И очень-очень важный. Если бы ему нужно было сердце, я бы отдала свое.

Подхожу ближе, и Максим грубо по-братски обнимает меня за плечи продолжая разговаривать.

— Да-да, спасибо, мы тоже думаем, что нам пойдет большая семья. Будем двигаться в эту сторону. До связи.

Сбрасывает вызов и поворачивается ко мне.

— Привет, Эля. Рад, что приехала.

— Как могла пропустить! Поздравляю искренне. И присоединяюсь к поздравлениям — больше деток вам. Приходится признать, они у вас получаются красивыми.

Мы поворачиваемся и наблюдаем за тем, как Вита в шикарном платье деловито объясняет Ане что-то про мягкую игрушку, которую держит в руках.

— Это ты принесла ей черное чудовище? — спрашивает Макс.

— Я. Все дети играют сейчас чудовищами. Чем ужаснее, тем лучше.

Вита прижимает страшилку к сердцу и целует. От умиления сжимается сердечко — я не слишком терпелива к детям, за исключением потомства моего брата и сестрицы. Эти — особенные навсегда.

Стасик, сынок Папуши, деловито подходит и я тут же подхватываю его на руки. Начинаю целовать в пухлые щеки.

— Что за сладкий мальчик, ом-ном-ном. Я его съем, съем, съем!

Стас хохочет, и я умиляюсь. Буду скучать по этим чилдренам всей душой. Наш клан.

Поднимаю глаза и натыкаюсь на тетю Софию с Ба-Ружей, они обе смотрят на меня и всячески одобрительно кивают.

Блин.

Приходится отпустить Стасяна и вернутся к Максу. Впрочем, страшновато, поэтому я снова нахожу Аню и отвожу в сторону. Рассказываю в чем суть, после чего мы обе подходим к брату.

Максим обнимает жену, она быстро целует его в щеку и говорит:

— Эля выиграла грант и едет работать в Красноярск. Через неделю. Надо отпустить, Ману, она много вкалывала ради этого. Это отличный шанс.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍- Это очень далеко, — говорит Максим.

— В этом и смысл, — подсказываю, стреляя глазами в Ба-Ружу. — Макс, мне нужно сменитьобстановку! Пожалуйста, это всего на два года.

— На сколько?! — рычит он.

— Возможно, именно в Красноярске я кого-то встречу, — иду ва-банк.

В этот момент объявляют начало вечеринки, и Максим, оборонив: «Позже договорим», — ведет жену к столу. Вместе они нарезают торт, начинка у которого — синяя.

Мальчик.

У меня будет еще один племянник.

На самом деле, пол уже все знали — Ба-Ружа в таких вещах не ошибается, но хотелось собрать всех под одной крышей, и почему бы и нет.

Максим поднимает Аню на руки, кружит. Та громко хохочет. После чего подхватывает Виту. Я наблюдаю за ними с улыбкой.

— Красивые такие, — говорит Папуша.

Мы звонко расцеловываемся в щеки. Я люблю сестру, но у нас слишком большая разница в возрасте, чтобы дружить. Она мне как вторая мама, наверное.

Стас утыкается в ее колени, и Папуша поднимает мальчика на руки. С появлением ребенка она буквально ожила, это тоже приятно. Папуша вышла замуж, у них всё в порядке.

София громко требует дать первый кусочек торта мне, то есть передать эстафету, я охотно принимаю и начинаю есть.

— Держись, — поддерживает Папуша.

— Обожаю гендер-пати, — салютую ей вилкой.

Максим чуть розовеет. Начинает рассказывать забавный случай, переходящий в тост за его прекрасную жену, которая для него всё. Слышать такие слова от брата в какой-то степени радостно, в какой-то немыслимо. Я до сих пор его по-сестрински ревную. Он всегда был для меня самым надежным, лучшим, порядочным. Может, я потому и одна, что планка задрана слишком высоко?

Но искренне за них рада. Честное слово.

Сердце дребезжит, и даже у меня глаза на мокром месте. Они — моя семья. Люди, которые поддержат, примут любой, простят… за всё. Даже за грубость или неадекватное поведение. Они — всё. И я никогда еще не уезжала настолько далеко.

Максим всегда был рядом. В делах, в переживаниях, в проблемах. Хмурый, злой, дерганный, или счастливый и румяный, как сейчас. Но он был.

А там я буду одна. Совсем.

Ладно. Это все рефлексия.

Мама подходит, расцеловывает в щеки и говорит:

— Эля, милая, ты одна или с молодым человеком?

— Я сама с собой. Мы грант выиграли.

— Поздравляю! Прекрасные новости. Как так получается, что ты работаешь в мужском обществе, и ни с кем до сих пор не познакомилась? Сегодня здесь много друзей Максима…

— Мама, они все старые, — морщусь.

Когда мама была в моем возрасте, у нее уже было двое детей. И попытки завести третьего. Карьера для мамы — не оправдание.

— Ничего не старые. Очень даже… нормальные. Хм…

— В этом городе нет никого, кто бы мне приглянулся. Пожалуй, время полететь в следующий.

Аня подбегает, ворует меня и отводит в кабинет.

— Как ты себя чувствуешь? — спрашиваю.

— Хорошо. Немного в шоке, что так быстро всё получилось, и почти половина срока позади. Но я счастлива. В последнее время было столько работы и предложений от агентств, что мне понадобилась передышка. — Она смеется, потом пожимает плечами. — И я хочу прожить это всё еще раз. Как было с Витой, только лучше. Почему-то мне кажется, что мы с Максимом это заслужили. Он очень хотел второго ребенка, ты же знаешь.

— Знаю. Я счастлива за вас.

— Спасибо, Элин. Если бы не роды, мы бы обязательно приехали к тебе в гости.

— Верю, — смеюсь. — Придется мне летать к вам.

— Это даже не обсуждается.

В дверь стучатся, заходит Максим, и я, почувствовав себя лишней, оставляю мужа и жену наедине. У них, по ощущениям сплошной медовый месяц. Пусть веселятся.

Побыв еще немного, я открываю приложение такси и заказываю машину до ближайшего торгового центра. У всех свои семьи и заботы. А мне… наверное, нужно купить чемодан побольше. Неделя, это очень маленький срок. Пора двигаться дальше.

Конец‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35

Глава 36

Глава 37

Глава 38

Глава 39

Глава 40

Глава 41

Глава 42

Глава 43

Глава 44

Глава 45

Эпилог-бонус