Игра под названием жизнь [Владислава Юрьевна Бурносова] (fb2) читать онлайн

Бурносова Владислава Игра под названием жизнь

Моей коллеге,

чей внутренний мир настолько глубок,

что невозможно не писать о нём книги.

Отец Николай закончил беседу с прихожанкой. Старинный храм. Невероятная синь неба, которая где-то высоко под куполом переходит в лики святых.

Батюшка встал, вышел на середину церкви. Остановился, задумчиво поднял голову. Когда-то давно, будучи ещё подростком, он пришёл на службу в этот храм. И, когда зазвонили колокола, он неожиданно ощутил себя внутри того самого колокола. Словно мальчик был частью вечности, а этот звук — проводником, соединяющим вехи вселенной. И вот нет уже ни времени, ни пространства. Только бесконечный поток несёт тебя далеко — далеко, туда, где поёт хор и оплавляются свечи.

Прошла Пасха. Весна тогда тоже была дружная, ранняя, и на деревьях и кустах проклёвывались первые зелёные листочки. Вновь ударил колокол, заставляя отца Николая открыть глаза, вернуться в залитый солнцем храм.

— Отец Николай…

Батюшка отвлёкся от своих мыслей.

— Там к вам пришли.

Отец Николай вопросительно посмотрел на пожилую женщину, стоящую возле него.

— Подростки. Джинсы рваные, сверху надето нечто, на кофты похожее. Вас спрашивают.

Отец Николай окинул взглядом храм. Людей практически не было, но вдалеке, в самом притворе, угадывалась кучка подростков. Они как-то испуганно жались друг к другу, растерянно оглядывались по сторонам, но не уходили.

Священник был папой, и потому не понаслышке знал, что такое подростки. А ещё он понимал: если дети добровольно пришли в храм за советом, то случилось что-то действительно серьёзное. Значит, больше им надеяться не на что. Порой жизнь вносит свои коррективы, заставляя в одночасье повзрослеть. И тогда, не найдя ответы на вечные вопросы, дети и приходят в храм.

Кивнув прихожанке, батюшка неторопливо направился к подросткам. Интересно, что привело их в церковь? Предстоящие экзамены? Ссоры с одноклассниками? Проблемы в семье?

Увидев священника, дети встрепенулись. Вперёд вышел юноша лет пятнадцати с серьёзным, не по годам взрослым взглядом.

— Здравствуйте, отец Николай.

Из-за плеча мальчишки выглядывали пять девочек. Джинсы и толстовки. Неловко повязанные платки. Из карманов торчат телефоны. Обычные подростки.

— Здравствуйте, дети, — ответил отец Николай. — Почему вы не входите?

— Так мы того…в штанах, — ответила за всех девочка в бандане с черепами. — Мне бабушка говорила в детстве, что в церковь только в юбке можно и платках. А юбок нет у нас, не носим потому что.

— Отец Николай, мы к вам за советом пришли, — снова взял слово мальчик. — Можно вас отвлечь?

Вся компания покивала.

— Можно, почему же нельзя. Тут будем говорить или на улицу выйдем?

Сквозь открытую дверь было слышно, как поют птицы. Пахло весной и солнцем. Здесь, в храме, было тихо. Лишь иногда возвышенную тишину нарушали удары колокола.

— На улицу, — за всех ответила светловолосая девочка. — Тут тишина … давит.

Они присели на скамейку в небольшом парке, который окружал церковь. До подростков и священника то и дело долетали стук молотка и жужжание пилы: строители поправляли прохудившуюся крышу трапезной.

Мальчик, усадив всех на скамейку, остался стоять. Он сорвал травинку, принялся жевать её, задумчиво глядя на купол церкви, мимо которого то и дело пролетали шустрые ласточки. Молчание затягивалось.

— Ну, дети мои, о чём вы хотели поговорить? — спросил отец Николай.

— Мы училку обидели, — на одном дыхании выпалила девочка в бандане. — То есть не училка, конечно, а учительницу. Классную нашу. Выпускной скоро, а мы…вот так. Без учителя. Ну, не мы обидели. Одноклассник наш.

— Идиота кусок, — пробурчал юноша, продолжая смотреть вдаль.

— И не ушла она пока, но может, — продолжила девочка. — А мы теперь не знаем, что делать.

Она замолчала, внимательно рассматривая дорожку парка.

— Сильно, наверное, обидели? — уточнил отец Николай.

— Сильно, — шёпотом ответили девочки и почему-то посмотрели на мальчишку, словно предлагая ему самому рассказать историю.

— Он… Отец Николай, он давно над учителями издевается. Над Марией Петровной, классной нашей, особенно. А тут она его на переменке подозвала, стала за что-то отчитывать. Вот Серёга и закипел.

— И на весь коридор как крикнет… — начала говорить девочка и вдруг покраснела.

— Послал он её на три буквы, причём на «ты», — закончил за одноклассницу мальчик. — При всей школе.

Помолчали.

— Как тебя зовут? — обратился отец Николай к юноше.

— Иван.

— Вань, как вы решали эту ситуацию? Что делали?

— Девчонки вот мишку купили, сказали, что очень — очень её любят. А мы с пацанами того… Простите, но морду ему набили. Только от школы отошли, чтобы камеры не засекли. Нет, не очень сильно. Но так, чтоб понял, что классную нельзя обижать. Да, я знаю, отец Николай, что ближнего нужно любить. Но если он не понимает, что с людьми ТАК не поступают? Знаете, батюшка, этот товарищ сейчас по школе ходит, задрав морду, и рассказывает, как круто он унизил училку. А то, что он человеку больно сделал, это так, мелочи! Она ради нас в декрет не уходит, понимаете? Разрывается между ребёнком и нами, но не уходит, чтоб из нас людей нормальных сделать! — Ванька сплюнул в траву, сунул руки в карманы джинсов и вновь стал смотреть на купол церкви.

— Мы…мы не можем ничего сделать, — прошептала рыжеволосая девочка и вытерла слёзы рукавом толстовки. — Понимаете? Не можем! А Марии Петровне каково? Приходить на уроки и смотреть, как он сидит и ухмыляется. Он теперь всех учителей доводит. Батюшка, как нам её поддержать?

… Дети ушли. Проводив их до калитки, отец Николай медленно пошёл назад. Поднялся по ступенькам храма, остановился. Вокруг цвела весна. Нежная зелень уже покрыла тонкие веточки кустиков. Природа жила, возрождаясь вместе со Спасителем. Батюшка перекрестился, вошёл внутрь. На середине церкви стоял Ванька. Не шевелясь, юноша смотрел на иконы. Его отчаянный взгляд переходил с одного лика на другой. Ударил колокол. Это группа детей поднялась на колокольню вместе с учителем. И тут… Отец Николай на мгновение потерял дар речи. Ясно, так, словно это был не мираж, батюшка увидел тень от огромного колокола. Умом он понимал, что колокольня находится над ними, что такого просто не может быть. Но тень качалась в такт звону, и в центре этой тени был Ванька. Луч солнца, падающий из окна, освещал его русые волосы. Ванька стоял, а тень медленно качалась. Он был центром чего-то необъяснимого, незримого, и вокруг этого центра текла жизнь.

Батюшка моргнул. Пропал звон. Исчезла тень. Только юноша стоял возле иконы.

— Вань, ты их ко мне привёл? — спросил отец Николай, подходя ближе.

— Да.

— Почему?

— У меня мама учитель. Я, когда узнал, что случилось, сразу её на месте Марии Петровны представил. Допустил бы я, чтобы с моим близким человеком так обращались? Унижали? Оскорбляли? Но сам я ничем помочь не могу, сами понимаете. Вот я и подумал: раз мы не можем ничего сделать, то может кто-то другой. Кто-то, кто выше всего этого. Знаете, батюшка, если нашего одноклассника из школы не выгонят, то я хочу, чтобы Мария Петровна осталась дома с дочкой. Потому что у каждого человека есть гордость. Не гордыня, отец Николай, а именно гордость. Чувство человеческого достоинства. И никто не имеет права это чувство убивать. Пусть он сам к экзаменам готовится. А мы справимся. Мы самостоятельные. Нас так Мария Петровна воспитала.

…Девочка плакала. Прижавшись спиной к старой шершавой яблоне, она вытирала кулачком слёзы. Светлые волосы рассыпались по плечам, выбились из хвоста, и тёплый ветер робко дотрагивался до них, словно жалея.

Там, среди листвы и кряжистых ветвей, её и нашла бабушка. Осторожно наклонилась, придержала ветви, подошла к внучке. Такой Мария её и запомнила: седой, с аккуратно убранными в пучок волосами и живыми, озорными зелёными глазами. Бабушка была в лёгком домашнем платье, поверх которого повязала передник. Она присела рядом с внучкой, спросила:

— Машенька, почему ты плачешь?

Девочка подняла на бабушку заплаканные глаза. На щеках были дорожки от слёз, нос то и дело предательски шмыгал.

— Я проиграла, бабушка.

Ответила — и снова заплакала. Искренне, чисто, всей своей маленькой душой переживая детское, но такое необъятное горе. Бабушка понимающе улыбнулась, села ближе и обняла внучку. Мария тут же уткнулась носом в бабушкин передник. Он пах ванилью, корицей. Чем-то необъяснимо родным и тёплым. Казалось, словно сам запах мог уберечь от всех невзгод этого мира.

— Машенька, но ведь ты можешь придумать другие правила.

Девочка перестала всхлипывать. Подняла голову, утёрла слёзы уголком бабушкиного передника и спросила:

— Правда?

— Конечно, — кивнула бабушка. — Ведь самое интересное в играх — это менять правила. Как думаешь, мы сможем вместе придумать новые правила для твоей игры?

Девочка кивнула. Она прижималась к бабушке. Такой родной, тёплой, знакомой. И ей казалось, что нет в мире более спокойного уголка, чем эта яблонька, этот сад. И даже ветер, играющий зелёной листвой, свой. Родной и безопасный. Нужно просто поменять правила игры. Как всё просто!

А старый сад шумел. Скрипели ветви берёз, а им в такт отзывались качели, которые повесил дедушка. Можно сидеть на них, болтать ногами, читать любимую книжку и есть яблоки. А если раскачаться, то можно взлететь высоко-высоко, туда, где пушистые облака вновь закрыли солнце и сидят, хихикают, глядя на то, как солнце, ворча, пытается пробраться сквозь сонное летнее марево.

Таким Мария Петровна и запомнила это место. Качели, сад, бабушкины руки в морщинках, ягоды из компота, пенки от варенья и ощущение невероятной непостижимости этого мира. Казалось, что горизонт бесконечен. Ты можешь бежать, бежать, и всё равно никогда не найдёшь его. И ещё казалось, что проблемы решаются очень легко. Достаточно лишь поменять правила игры, и вот уже ты победитель, а не проигравший.

Мария проснулась. Взрослая, знающая, что у горизонта есть конец. Понимающая, что мир — это то место, где есть не только качели и сладкие яблоки. Но всё ещё мечтающая хоть на миг вернуться туда, где запах корицы мог спрятать её ото всех невзгод этого мира.

Она пошевелилась, разминая затёкшую спину. Придя с работы, Мария Петровна открыла дверь, почему-то не с первого раза попав ключом в замочную скважину. Сняла пальто. Пожалуй, впервые в своей жизни не повесила его аккуратно на вешалку, а бросила в коридоре на тумбочке. На негнущихся ногах дошла до комнаты, присела возле дивана на пол. Взрослая, умеющая решать свои проблемы женщина. Сильная, не раз попадавшая в ситуации, когда люди делали больно ради того, чтобы сделать больно. Она верила, что есть справедливость. Что есть нечто, этой справедливостью управляющее. Но сегодня в ней словно что-то сломалось.

Мария Петровна положила голову на диван. Она вновь заснула, и снился ей бабушкин сад, та самая яблоня, качели, бесконечный горизонт.

— Бабушка, я проиграла, — прошептала взрослая Мария Петровна, кладя руку на шершавую кору яблони.

Она сбросила туфли, пошла по траве босиком. Дошла до любимых качелей, оттолкнулась. Вначале робко и несмело, а потом всё сильнее и сильнее. И вот уже качели несут её к бесконечному. Мария вытянула руку и дотронулась до линии горизонта. Она была влажная и солёная, как и слёзы, которые текли по её щекам.

— Не плачь, Машенька. Ты не одна. Даже если мир уходит из-под ног, если кажется, что нет никого рядом, помни: где-то в церкви кто-то молится за тебя. Ты никогда не узнаешь, откуда придёт помощь. Но она придёт, Маш. Обязательно, — прошелестели листья.

…В тот вечер на службе отец Николай увидел Ваньку. Он стоял чуть в стороне перед иконой Божьей Матери, освещаемый огоньком лампадки. Не молился, нет. Просто наблюдал.

На лавке у противоположной стены сидели девочки. Одна из них заснула, положив голову на плечо подруги. Остальные напряжённо наблюдали за происходящим. Лёгкий ветерок, временами залетавший в храм, волновал пламя свечей. Он всё видел, слышал и чувствовал. Он знал, что уснувшая девочка плакала весь день, не желая мириться с тем, что в мире существует не только добро. Что Ванька весь день бродил по городу и бесконечно думал. Смотрел на небо, опускал руки в воду фонтанов, чтобы почувствовать, как холодные иголочки колют руки. А потом вновь пришёл в храм.

В конце службы к отцу Николаю подошли девочки.

— Батюшка, мы понимаем, что время позднее, но Мария Петровна рассказывала, что после Пасхи можно в колокола звонить. Мы не звонить, просто постоять наверху и послушать. Можно?

…Они поднялись на колокольню. Перед ними расстилался город. Словно кто-то построил уменьшенную модель, где всё двигалось, жило, дышало. Мария Петровна прижалась спиной к холодной побеленной колонне и поняла, что не сдвинется с места: она боится высоты.

Дети радостно вместе с батюшкой звонили в колокола, а она старалась не смотреть вниз, цепляясь пальцами за перила. Дыхание перехватывало, руки дрожали. Качались тросы, колокола. Лучи солнца отражались от металла, то и дело шустрые зайчики бегали по перилам, колоннам, стенам. Мир вертелся в калейдоскопе событий, а она наблюдала и внутренне вздрагивала каждый раз, когда кто-то из детей подходил к перилам.

— А вы?

Мария Петровна покачала головой.

— Как же так? Дети звонили, давайте и вы.

Мария Петровна сильнее вжалась лопатками в стену. Страх парализовывал, не позволяя дышать.

Батюшка отошёл на пару шагов и потянул за трос главного колокола. Мария Петровна была готова поклясться, что она слышала, как там, внутри, словно в жерле вулкана, заклокотало время. Настолько плотное, что при ударе по нему раздавался звон.

— Давайте руку.

Батюшка протянул ей морщинистую шершавую ладонь. Мария Петровна нервно сглотнула, а потом осторожно отошла от стены, вложив свою ладонь в руку священника. Они вышли на середину колокольни, где переплеталась сложная система из нот, звуков и мелодий.

— Приложите руку, — сказал священник и кивком головы указал на большой колокол, который всё ещё гудел.

Мария Петровна несмело протянула руку. Словно до призрачной линии горизонта, она одними лишь кончиками пальцев дотронулась до металла.

Под её ладонью было нечто живое. Оно гудело, ворчало и что-то рассказывало. Поверхность, согретая лучами солнца, была тёплой. Мария Петровна отпустила руку священника, осторожно придержала колокол и прижалась к нему щекой, закрыв глаза.

… Подростки стояли на колокольне. Весенние сумерки уже прокрались в город, но пока не спешили уложить его спать. Первые едва заметные звёзды показались на небе.

Пришёл звонарь, кивнул отцу Николаю. Дети не поняли, в какой момент запела тишина. Но тишина пела. Она накрывала город с его ритмом, всех людей, что спешили домой мимо храма. Тишина пела. Нет, она кричала. А, может быть, звала? Плакала? Никто этого не знал. Но всем казалось, что этот звон — про него. Про его беды, печали, радости. Про жизнь, что течёт сквозь пальцы, растворяется, оставляя после себя лишь незримый след.

…Мария Петровна, сидя на качеля, было задремала, согретая лучами солнца, но неожиданно услышала голос. Вначале ей показалось, что это ветер шелестит листвой бабушкиного сада. Но слова становились всё отчётливее, и она поняла, что это никто иной, как Ванька. Порой упрямый, на всё имеющий своё мнение, Ванька то и дело спорил с учителями. Нет, не ругался, а именно спорил, пытаясь докопаться до истины, найти ответы на вечные вопросы. Порой казалось, что этот ершистый подросток знает нечто такое, что неизвестно ей, взрослой женщине.

И сейчас она отчётливо слышала голос Ваньки. Где-то вдалеке звонили колокола, дул ветер, развевая юбку, тревожа траву, которая касалась босых ног. И сквозь это биение жизни звучал шёпот.

— Господи, я не знаю, есть ты или нет. Я пока, если честно, не разобрался. Но раз на столе у Марии Петровны стоят иконки, то для неё Ты существуешь. Пожалуйста, если ты меня слышишь…помоги ей. Не знаю, правда, как. Но пусть она знает, что не одна сейчас. Мы с ней. И мы примем любое её решение. Только передай, пожалуйста, что мы её очень — очень любим и понимаем, сколько она для нас сделала. Очень тебя прошу…

А далеко внизу расстилался город, где день передал право ночи, закрепив сей обмен сотнями отпечатков из звёзд на небе.