Идиот и дура [Жанна Половцева] (fb2) читать онлайн

Жанна Половцева Идиот и дура

Проект заваливается,

сроки поджимают,

Евгений не успевает — ещё БОС не знает!

Борислав Олегович.

И тут Ленка звонит. Весь настрой испортила.

— Женя, я от тебя ухожу. Вещи собрала. Ключи в соседней квартире. Я бы тебе утром сказала, да ты бы уговорил меня. А я больше так не могу жить!

— Да и пошла ты…! — орёт Жека и бросает трубу так, что крышка отлетает.

Сосед справа — Лёвчик — усмехается:

— Что, очередная неудача?

— Что надо им, не пойму! Хочу то, хочу сё! А потом — тебя дома никогда не бывает! А «хочулки» как оплачиваются?

— Да-а…

— А ласку не пробовал в перерывах между работой? — проходит мимо технолог Ирина Алексеевна.

И вот только что-то стало складываться, опять телефон.

— Евгений Николаевич, Вас здесь спрашивает девушка.

— Какая девушка?

— Странная очень.

— Почему странная?

— Откуда мне знать почему? Спуститесь и увидите, — даже через трубку чувствуется, как Танечка надула свои пухленькие губки.

Отрываться совершенно не хочется из-за какой-то странной девицы.

Некогда!

— Ну, пусти её!

— Нет, не стоит.

— Татьяна, что за игры.

— Какие игры! Я боюсь! Потом мне отвечать!

— Чего боишься?

— Её. Сами с ней разбирайтесь, — и отключилась.

— Ё… бэ-тэ, — выругался Евгений Николаевич, хлопнул ладонями по столу.

Лёвчик вздрогнул:

— Жека, ты чего?

— Сейчас приду, — отмахнулся. (Если бы он знал, когда придёт!)

Лифт, как всегда, внизу. И, как обычно, подбирает на каждом этаже народ. Потом, естественно, через каждые три метра остановка! Пока спустились, набилась толпа жаждущих (они вообще когда-нибудь работают?) Духота! Где бы найти работу на первом этаже?

— Ну, и что? — наезжает он на Танечку, — Кто такая?

— Говорит, Ваша сестра.

— Кто?!

— Ой, разбирайтесь сами, у меня и без Вас полно работы!

— Какой работы, дорогая моя? Кнопку нажимать и пропуск выдавать? Один раз в час! Это работа? Где она?

— Там, у зеркала.

— Конечно, где ещё! Все вы, — он поводил пальцем вокруг лица, — у зеркала! — машет рукой и идёт искать зеркало.

Зеркало знало подданных Ивана Грозного. Огромное, пышное и мрачное с тумбой внизу. На него смотреть-то страшно. А в него? Из каких подвалов его выудили? И никакой девицы рядом! Только охранник. Но он же не девица! Евгений шагает обратно к Танечке и… увидел. Девица выползала из-за зеркала… Но как выползала! Похоже, она решила обтереть собой всю эту гробовину. Медленно со вкусом, с растяжечкой: вот рука, вот нога, вот зад, и ещё рука, и ещё нога, движение вверх, движение вниз… па де-де.

Охранник беспокойно наблюдал.

— Что Вам надо?

Девица вытащила из-подмышки лицо и уставилась на Евгения.

— Ба! — подпрыгнула она, — Жека! Жека! Мой любимый братик Жека! Это мой братик, — пояснила она охраннику и замерла.

— Ты кто? Эй! — Девица не шевелилась.

— Я пытался её выгнать, она верещит, как кошка, царапается, хотела бежать наверх, по полу каталась, ладно зеркалом увлеклась.

— Врёшь, не каталась, — ожила девица и вдруг заревела, — Мама умерла.

— Какая мама?

— Моя и твоя.

— Ты что несёшь?

— Несу, несу, письмо вот, — она засуетилась и выудила откуда-то мятый конверт, — Вот.

Какая-то женщина, называя все метрики и координаты Евгения Николаевича, умоляла его позаботиться о Веточке.

— Это я, — ткнув в имя, пояснила девица.

— Так, стоп, откуда ты меня знаешь?

— Мамочка сказала. Сказала: умру — иди к Жеке, он тебя никому в обиду не даст. Вот, адрес дала. Вот домашний, вот рабочий, — она начала совать ему в руки какие-то клочки, — Вот телефон. Я звонила — никто не отвечает! — она опять заревела.

— По-моему она того, — покрутил охранник пальцем, — Может, в психушку её?

Это слово произвело на неё потрясающее впечатление. Видимо, всё то, что она изображала тут раньше, она повторила, и вдвойне.

Охранник был в шоке!

— Всё, хватит, цирк окончен! — Евгений схватил её и бросил на тумбу, — Я не знаю ни тебя, ни твою мамочку. И не желаю знать, поняла? Я спрашиваю, ты поняла? — Девица закивала, — А теперь убирайся отсюда, пока я не сдал тебя твоим врачам! Иди!

Она пошла, остановилась и протянула в сторону кулак.

— Это тебе подарок от мамы, — разжала пальцы, что-то звякнуло, — Прощай. И извини. Что побеспокоила.

На полу лежало кольцо.

Точно такое же, какое было у отца. Он не носил его, оно валялось в коробке вместе с шурупами и шайбами и другими непонятными железками. Жека в детстве шарился иногда в ней, когда ремонтировал свои машинки, и кольцо пытался пристроить куда-нибудь, потому что оно было с большим малиновым камнем, или стеклом. Сейчас он почти забыл о нём.

— Стой! — она встала, — Откуда это у тебя?

— Мамино.

И тут нарисовался БОС.

— Так, что тут происходит? Что за визги по всему зданию? Евгений Николаевич? А это кто тут? — он разглядывал потрёпанную девицу и лицо его надувалось.

— Извините, Борислав Олегович, Это сестра моя, двоюродная, у неё мать умерла, она не в себе. Сейчас. Она уже уходит. Идём.

— А Вы куда?

— Я быстро, я только посажу её в такси. Такое горе!

— Смотрите мне! — ткнул пальцем БОС.

Евгений схватил Веточку за локоть и потащил на улицу.

— У тебя ещё кто-нибудь есть?

— Я не хочу в такси, они гоняют.

— Есть?

— Я не хочу в такси…

— Да не будет такси, это я так, БОСу. Ну так есть?

— Есть.

— Кто? Где?

— Вот, — она пошарилась по карминам и нашла фотографию, — Лёлечка. Она меня любит.

Фотография была старая и женщина на ней не молодая.

— Лёлечка? Кто это?

— Она меня любит.

— Ладно-ладно. А где она живёт, ты знаешь?

Веточка перевернула фотографию. Адрес был.

— Ё… бэ-пэ! Это километров 300 будет. А здесь, здесь есть кто-нибудь?

— Здесь — нет.

— Ну, ты ведь где-то живёшь?

— Нигде.

— То есть как нигде? Где вы с мамой жили?

— В больнице, я на кровати, а мама на полу.

— Ясно. Что ничего не ясно.

— Мама умерла, кровать забрали.

— Ты можешь мне показать, где эта больница?

— Могу.

— Поехали. Чёрт!

Документов с собой не было, ключи в кармане, правда, но возвращаться в офис — не выйти потом. Ладно, проскочим как-нибудь, — Садись. Показывай.

— Ух ты, какая у тебя машина! — Веточка вертелась, разглядывая с выпученными глазами салон, — Кожа, климат-контроль… и кресла подогреваются?

— Откуда такие познания?

— Я знаю, я знаю, я знаю…

— Хорошо, молодец. Послушай, а об этом кольце ты что-нибудь знаешь?

— Мамино.

— А у мамы оно откуда?

— Ты что, забыл? Оно всегда у неё было.

— Забыл. Она тебе что-нибудь рассказывала о нём?

— Мама с папой, когда женились, купили. Ты что, забыл?

— Это точно?

Веточка напряглась и оцепенела.

— Эй. С тобой всё в порядке? Куда дальше ехать? — пришлось остановиться. Что делать с мумией Евгений не знал. Болезнь это или придурь, долго ли будет продолжаться, и как вывести девицу из этого? Посидели несколько минут.

— Ну, всё, хватит, не хочешь ехать дальше, выходи, меня работа ждёт, — молчание, — Вон пошла! — заорал неожиданно для себя, — замаяла ты меня!

— Туда.

— Ты дура или притворяешься?

— Дура.

— Дуры себя дурами не называют.

— А я называю.

— Ты понимаешь, не могу я быть твоим братом. Да, я жил с отцом, я не знал мать, но это ничего не доказывает. Твоя мать могла спереть это кольцо где-нибудь. А! Даже у моего папаши. Теперь понятно, откуда она про меня знает! Поняла?

— Конечно! Всё поняла!

— Что ты можешь понимать, ты дура!

— Я дура! Я дура! Я дура! Я дура!

— Прекрати немедленно, а то врежу!

— Я дура — поэтому ты не брат. А если бы я была умная, то была бы сестра.

— По-моему, ты не такая уж и дура.

— Такая, такая, — она начала корчить рожи и хвататься за руль, — Видишь, какая я дура?!

— Вижу, вижу, отстань, а то врежемся.

— Труп?

— Типун тебе на язык.

— Трупная дура! — Это её развеселило, и она начала хохотать.

Евгений обозвал себя идиотом — надо было связаться! Ну и что, что кольцо! Даже если и мать — что с того? Она его бросила и не проявлялась, пока не надо стало подсунуть свою доченьку неизвестно от кого нагулянную. Это, наверняка, что нагулянную! Сейчас они приедут, он сдаст её, и прощай!

— Приехали!

Здание было городской поликлиники № 2. Евгений поискал другие таблички, но их не было.

— Ну, пошли.

— Веточка! Деточка моя! Ты, что ли? — какая-то старушка столкнулась с ними в дверях.

— Тётя Нюра! Тётя Нюра! — запрыгала Веточка вокруг неё, — это мой братик, Евгений Николаевич. Вот!

— Ну и хорошо, ну и слава Богу! А я-то думаю. Где ты? Горе-то какое! Как хорошо, что вы её приветили. Я вижу — добрый вы человек. Теперь я спокойна.

— Она сказала, что жила тут.

— Жили-жили. Мать-то её полы мыла, ну и сторожила ночами. Вот и жили. А куда ж их горемычных. А Вы с ней построже, построже, она поспокойнее будет. Ну-ка, тише, окаянная. Мать-то умерла, а её куда? Ну и сдали… понимаете сами. А она и сбежала, вот проныра! Как сумела?

— Мне там больно было.

— Бедная ты моя. Сейчас всё хорошо будет, нашёлся брат-то.

— Вы не знаете, кто-нибудь ещё у неё есть?

— Как же это, Вы разве не знаете?

— С материной стороны. Мы же не жили с ней.

— А ну да, ну да. Да нет, никого. Одна она была. Никого.

— А вот это кто? — Евгений протянул фотографию.

— Это Лёля, это Лёля!

— Вот не знаю, милок, не сказывала мне Вероника-то, — Жека вздрогнул: всё, что знал о матери — это имя; неужели всё-таки? — А что?

— Понимаете, мне ненадолго уехать надо — командировка, — начал сочинять Евгений, — Работа есть работа.

— Да, да, понимаю. А что, у Вас-то никого нет?

— Так получилось.

— Плохо-плохо, тут её не возьмут, с матерью жила, и то ругались.

— Ладно, придумаем что-нибудь.

— И я-то не могу, я-то у сына живу. А так кто ж ещё?

— Ладно, ладно.

— Придумай, милок.

— И вот ещё. Это чьё кольцо, не знаете?

— Мамино.

— Вероникино, Вероникино, она его берегла шибко. Есть было нечего, и то не продала. Золотое, говорила, память о муже. Любила его очень, подлеца. Ой, извините, всяко в жизни бывает.

— А давно оно у неё?

— Да сколько знаю её, всё на пальце носила.

— А сколько знаете?

— Так уж… Ента пигалицей ещё была. До травмы ещё.

— До какой травмы?

— Так это ж она вон с той лестницы пала. Головой-то ушиблась сильно. Вот и тронулась умом-то. Маленькая была ещё. Не досмотрели.

— Ладно. Спасибо. Пошли.

— Ак мне-то что, Вам спасибо, приветили. Добрый человек, добрый.

— Ну, и что мне с тобой делать?

— Добрый человек.

— Да не добрый я.

— Злой?

— И не злой. Просто некогда мне с тобой возиться. Вот уехал из-за тебя, знаешь, что мне сейчас будет?

— Убьют?

— Почти.

— Маму всегда убивали.

— Вот, видишь — знаешь! У тебя хоть документы какие-нибудь есть?

— Есть. Я прятала. На, — паспорт был завёрнут в газету и сложен в полиэтиленовый мешочек.

— Виктория Николаевна Булаева. Понятно. А почему «Веточка»?

— Мамочка так звала: Веточка — тоненькая, гнётся на ветру. Кто захочет, обломит. Жалко… Обратно не прирастёт. Дерево умрёт, Веточка умрёт. Что с дуры взять. И ты не хочешь.

— Хватит прибедняться. Поехали.

— Куда?

— К Лёле твоей. Если она жива ещё.

— Тоже умерла?

— Вполне возможно. Слушай, давай ты поживёшь немного в той больнице, в другой, а я закончу работу, узнаю всё о Лёле и тебя отвезу к ней. Она ж тебя любит!

— Не буду в другой жить, не буду! — заорала Веточка, запрыгала по машине, как бешеная кошка — салон после неё придётся чистить.

— Сидеть! — приказал. Истерика не прекратилась. — Всё! Всё! Не будешь! Уймись!

Она остановилась на полу и вдруг уснула. То ли из сил выбилась, то ли прикидывается.

Голова пухла. По трассе — три часа туда, три обратно. Если повезёт, за пять можно обернуться. Ещё неизвестно, что там. Держала ли мать связь с этой Лёлей, или всё наобум. И нужна ли эта ненормальная этой Лёле? Тоже неизвестно. Тогда одна дорога ей — в психушку. Позвонить надо. Что будет!

— Лёвчик, ты там скажи БОСу, что кроме меня тётку хоронить некому. А завтра я, как штык, с утра буду.

— Какую тётку? Ты где? Ты с ума сошёл?

— Почти. Сойдёшь тут. Он знает про тётку — ты скажи ему. Пока.

Ну, поехали!

Город пересекли спокойно. Веточка продолжала лежать на полу, а, когда светофоры прекратились, осторожно вползла в кресло и молча, не шевелясь, стала рассматривать придорожные пейзажи.

Вдруг она ожила и забила руками в стекло.

— Остановись! Остановись!

— Что ещё? — Остановились.

— Лес! Мне надо в лес.

— Зачем тебе в лес?

— Надо, — Веточка кокетливо потупила глаза.

— А, ну иди.

— Евгений смотрел, как она мечется по редкому лесу, ища скрытное местечко, и думал: нажать сейчас на газ, развернуть машину и уехать; всё равно кто-нибудь подберёт, сдаст в полицию, а те — куда надо, и кончились его мучения с этой девицей. Совесть, может, и погрызёт, но хуже остаться без работы. И что у него сегодня день такой неудачный!

— Жека! Жека! Иди скорее сюда! Скорее! Скорее!

— Что тебе надо от меня? Штанишки подтянуть?

— Нет-нет! Иди скорее! — она бегала на четвереньках, нарезая круги вокруг какого-то цветка, — Смотри!

— Что смотреть?

Веточка схватила его за руку и потянула вниз (пропал костюм).

— Видишь?

— И что?

— У неё маленький хоботок, вон он, и она им собирает нектар. Она так кушает. Видишь?

— Не вижу.

— Ну, как же не видишь, вон он. Хоботок. Ма-а-ленький такой, вот такусенький. Видишь?

— Вижу.

— Врёшь ты всё, не видишь.

— Поехали, мне некогда.

— Ой, ягодки! Какие ягодки! Их можно кушать, я знаю, они не ядовитые, это другие ядовитые. На, поешь, она принялась пихать Евгению в рот землянику.

— Отстань ты от меня!

— Я хочу ягоды, я хочу ягоды, я хочу ягоды…

— Ё… бэ-тэ, — выругался Евгений, — навязалась ты на меня.

— Я быстро! — заползала по поляне.

Жека откинулся на спину, уже не заботясь о костюме, и сквозь ветки деревьев стал рассматривать далёкое небо. Дремлющая память оживилась знакомым в детстве ощущениям. Если немного полежать, не двигаясь, раскинув руки, то начнёт казаться, что ты летишь, летишь, летишь; и никаких забот, только голубое небо вокруг, спокойное, бездонное.

— Мама говорила, что в небе живут Ангелы, — тихо сказала Веточка, — у них белые крылышки и розовые дудочки, они веселятся и играют. У каждого ангела есть свой человек, которого он бережёт. И если человек делает плохо, ангел грустит. А ведь от грусти можно умереть. Мамин ангел умер. И больше некому стало её беречь.

Они помолчали.

Веточка пристроилась рядом, уткнулась Жеке в бок. От неё приятно пахло земляникой.

— От чего умерла мама?

— Она дёрнула плечом и не ответила.

Было тихо и уютно. Даже шум, проносящихся машин, немыслимо как вписывался в эту тишину.

— Мама пила. Когда папа ушёл. Потом стало нечем платить за квартиру. Пришлось продать. Тётя Нюра соседка была. Сын её купил — дядя Витя. Я помню у неё кота, огромного такого, пушистого. Он нисколько не ходил. Всё лежал и мурлыкал. Толстый был. Тётя Нюра жалела маму, и меня. Больше никто не жалел. Попросила, чтобы её работать взяли в больницу. Тётя Нюра воровала у неё вино, говорила — не пей, у тебя дочь! Я тоже воровала и выливала. Мама плакала: сказала — виновата, что я с лестницы упала… А то мама бы раньше умерла. У тебя большая квартира?

— Нормальная.

— А у нас вот такая была, — она обрисовала пальцем вокруг тела Жеки, — там сначала тряпки и вёдра хранились. А той квартиры я не помню, только кота тёти Нюриного, — она вдруг соскочила, — вот такой был кот. Р-Р-Р, — и начала напрыгивать на Евгения, — Р-Р-Р!

— Ты же сказала, он лежал и не двигался.

— И ты такой же. Вставай, чего разлёгся! — Она поднялась и величественно пошла к машине, — тебе же некогда!

— Мн-да, за тобой не поспеешь.

— Возвращаю! — взмахнула рукой.

Некоторое время она развлекалась, перебирая содержимое бардачка. Евгений отдыхал. Найдя фломастер, она издала зов индейца Могикан и принялась разрисовывать коленку. Впереди замелькала полосатая палочка.

— Ё… бэ-тэ! Чёрт! Вот влип! — он глянул на спидометр, прикидывая на сколько влип. Машина стормозила далеко за гаишником. Гаишник не счёл за труд пройтись.

Жека привычно потянулся к заднему сиденью за барсеткой… и похолодел — документы так и остались в офисе!

— Жека, посмотри, какое солнышко!

— Какое солнышко, дура! Какое солнышко! Из-за тебя я сейчас вообще останусь без машины. Тебя сдадут в психушку, а я долго буду доказывать, что не верблюд! Дёрнуло меня связаться с тобой! Идиот! Идиот! — Он судорожно пошарил по карманам, выудил несколько тысячных, ещё какую-то мелочь и кредитную карту. Хотя вряд ли без прав он сможет откупиться.

— Старший лейтенант Тимошин, — представился гаишник, — выйдите, пожалуйста, из машины.

Евгений вышел.

— Понимаете, товарищ старший лейтенант, вон сестра у меня, она очень больна, её надо…

— Всё понимаю, только нарушать зачем? Ваши документы.

— Командир, может, договоримся?

— Договоримся-договоримся. Документы. — Такого не прошибить.

— Ой, дяденька, что это у Вас? — Веточка вытекла из машины, перебралась через капот и протянула руку к погонам гаишника, — Какие звёздочки красивые! Подарите, дяденька!

— Ветка, сядь немедленно в машину!

— Подарите, подарите, подарите, — канючила Веточка, толкая лейтенанта в плечо, и пытаясь заглянуть ему в глаза.

Гаишник испуганно-брезгливо отступал назад и косился на её руки. Покрашенные красным фломастером, они создавали полную иллюзию какой-то проказы. Жеку осенило. Он схватил Ветку и начал оттаскивать от гаишника, та цеплялась и визжала.

— Ветка, иди немедленно в машину, что ты делаешь, тебе нельзя ни к кому прикасаться. Извините, товарищ лейтенант, я не думал, что она выйдет. Психичка, да ещё подцепила какую-то заразу. Отцепись, дура! — он еле отодрал дуру от гаишника и потащил к двери, — Извините, пожалуйста, сейчас я её закрою и подойду. — Ветка извивалась, пытаясь вырваться.

— Ладно, поезжайте, — махнул лейтенант и побежал назад.

— Спасибо Вам, — крикнул вслед Жека, и, запихав орущую Ветку на сиденье, хлопнув дверкой.

— Ну, поехали, пока он не передумал.

— Р-Р-Р, — изобразила из себя кошку, и тут же успокоилась, замурлыкала и начала слюнявить руки и стирать с них следы фломастера.

— Хоть какая-то польза от твоей придури! — накричал на неё Евгений.

— У тебя жена есть?

— Что?

— Жена.

— Жена? Нет!

— А как же ты без жены?

— При чём здесь жена? — Жека никак не мог понять связи с только что происшедшим событием и отсутствием жены. Хотя, какая логика с дуры?

— Мамы нет, жены нет, а кто же тебе кушать варит, стирает?

— Для этого не обязательно иметь жену?

— А для чего обязательно?

— Для любви.

— И что, тебе любви не надо?

— ?

— Ты не хочешь любви?

— Что ты ко мне привязалась?

— Ты не умеешь.

— Я не умею? Театр — пожалуйста, подружки — да ради бога, салоны — на, шопинг — как без этого! И что? Всё мало, всё чего-то не хватает…

— Любви?

— Да, ладно! Я должен быть рядом всё время, и деньги для блажи всякой! А как совместить?! Вот хоть на изнанку вывернись, а не совместить! И никто этого не понимает! Никто! — Евгений завёлся и уже просто орал слова, не замечая, что Веточка вытаращила глаза и испуганно вжалась в кресло, — А ты что думала — всё просто? Любовь! Любовь! — Ветка как-то странно задёргалась и заревела, — Что? Что ты воешь?

Поток слёз возрос. Где-то застучало и машину стало слегка покидывать в сторону.

— Да заткнись ты! — Рёв мешал слушать стук. Похоже было, что спустило колесо…

Так и оказалось.

— Что, что, что тебе сегодня надо от меня?! — поорал в небо Жека. Раздражение перевалило через край. Нет, конечно, колесо сейчас поменяет, проблем нет. Но сам факт чёрной полосы нервировал до предела.

— Выходи!

— Не хочу!

— Мало ли что ты не хочешь, я что машину с тобой поднимать буду?

Ветка подумала и вышла. Утирая слёзы, она ходила за Евгением от багажника до крыла и обратно, как привязанная.

— Да не мешайся ты!

— Я смотрю.

— Чего ты смотришь?

— Если бы мне разрешили, я бы тоже ездила за рулём, а как колесо менять, не знаю…Но мне не разрешают — я дура.

— Тогда зачем тебе знать, как менять колесо?

— Чтобы тебе помочь. А вдвоём быстрее?

— Не быстрее!

— Злой ты. Приедем к Лёлечке, сдашь меня и — прощай!

— Я говорил это вслух? — поразился Жека.

— Это я говорю вслух! Это я говорю вслух! — Веточка села на колени, замирая в своей неподвижности, изображая придорожный камень.

— Ты живая? — Евгений бросил ключ и домкрат в багажник. Как-то надо теперь выводить её из этого состояния, — Поедешь к Лёле-то или поорать на тебя сначала? Хотя я могу тебя и так запихать — не гордый.

— Я мороженку хочу. Пойду по дорожке — смотрю. Найду денежку — в кармашек спрячу. А потом куплю. Вот купила, кушаю. Мама не любит мороженку, а я люблю. Мальчик любит мороженку, папа его любит мороженку. Мама говорит: видишь? мальчик и папа его. Говорю: вижу. Это твой брат и твой папа. Только нельзя их звать. И мы убежали. Потом я тебя много раз видела и папу. Мама не разрешала подходить. Я не подходила. А потом думала, как хорошо вместе. Может быть.

— Ты ведь врёшь. Ты всё врёшь. Если соединить все ваши рассказы, не получается. У нас с тобой разница в возрасте какая! Я уже с мачехой жил, когда ты родилась. Как я раньше не соединил. Не допёр! Послушал тебя и твою тётю Нюру. Уши развесил! Брат нашёлся! Счастье какое! Да врёшь ты всё! Ты что меня на деньги разводишь? Дурой прикидываешься, слезами умываешься, истории мне всякие втюхиваешь! А я, как болван последний!

— Папа приходил, звал маму! Он приходил!

— Давай продолжай, рассказывай сказки! Что ещё придумаешь?

Она поднялась и пошла по дороге.

— Куда ты? Жить надоело? А! Это такой способ шантажа! Да мне наплевать! Сдохни!

Красная девятка вылетела из-за тормозящей Газели, не видя смысла в её манёврах. Засвистели тормоза, машину развернуло и потащило на обочину, Жека отскочил и увидел, как дёрнулась «его красавица». Из Газели выскочил мужик, собирая все этажи мата. Евгений оглянулся, Ветки не было.

— Нашли место ругаться, придурки, что вам дома не хватает?

Ветка пыталась подняться.

— Да не дёргайся ты, вдруг перелом, — рявкнул мужик, — дорогу перегороди, чего остолбенел!

Жека, не понимая, что делать, скинул пиджак и замахал появившейся вдалеке машине. Мелькнула мысль, что отречься от этой придурочной не удастся — газелист видел их вместе. Из девятки выполз пацан и как-то криво и неуверенно побежал к ним. Мужик чёткими профессиональными движениями прощупал Ветку.

— Вставай, в порядке всё.

— Больно.

— Как не больно.

— Живая? — чуть не ревел пацан.

— Живая, у тебя права-то есть?

— Есть.

Ветка встать не могла. Жека взял её на руки, понёс, лёгкую, как котёнка…

— Ну, мужики, разбирайтесь, пока я не уехал, — торопил газелист, глядя на царапины и вмятины, — по сути виноваты оба: баба твоя пошла, где не положено, а ты ехал с закрытыми глазами.

— Я с открытыми, — возмутился пацан, объясняя кому-то в мобилу детали происшествия.

— Повреждения так себе — пока ГАИ, страховщики, намаетесь больше. Поделите расходы, да разъедемся, а то ещё штрафы заставят платить.

Пацану по мобиле досталось, видимо, сполна, весь красный, в слезах, он протянул трубку Жеке. Трубка спокойно, обстоятельно, со знанием дела объяснила на сколько не права жена Жеки и на сколько не прав пацан. Если стоимость неправоты пацана вычесть из стоимости неправоты жены, то получится как раз та сумма, которую надо Жеке заплатить за то, чтобы не терять время и нервы.

— Ладно, разберёмся, — буркнул Жека.

Девятка пострадала серьёзнее. Цен особо он не знал, но навскидку мобила не наглела. Газелист был больше в курсе, называя цифры запчастей и работ, он пришёл примерно к таким же выводам.

— Жека! Жека! — закричала Ветка из машины.

— Что ещё? — подошёл.

— Пожалуйста, пожалуйста, не отдавай меня в психушку, пожалуйста, — шептала она. Щёки были в слезах. Глаза огромные, блестящие… Жека как будто увидел её в первый раз, — Прости меня, пожалуйста, я не думала…

— Так вот думать надо. Этим и отличаются умные от дур. Сиди уж.

— Жека…

— Сиди!

— Что, получил последние жёнины наставления? — усмехнулся мужик с Газели.

— Она сестра. Да ещё и психичка.

— Это не удивительно, что жена, что сестра — все бабы психички.

— Так что делать-то? — осмелел пацан.

— Жека вынул все свои «копейки», стал считать, — Кредиткой берёшь? — попробовал пошутить, — а то малость не хватает.

Пацан юмора не понял, задумался, соображая.

— А сколько не хватает?

Жека протянул ему деньги.

— А, ну, не страшно! — обрадовался пацан, видимо, мобила позаботилась обозначить минимум.

— Расписки оставьте друг другу, — подсоветовал газелист, — и я подпишусь.

Расписки оставили. На этом и разъехались.

— Ну, всё, дорогая моя мнимая сестра, чем дальше, тем больше ты мне должна. Ещё на ремонт сколько выложу.

— У меня нет денег.

— А это меня не волнует! Хотя можно и натурой.

— Я же тебе сестра! — возмутилась Веточка.

— У как ты много знаешь!

— Я читать умею! Я все книжки и все журналы, и все газеты прочитала.

— Все прочитать невозможно.

— А я прочитала. Я с 4-х лет читаю.

— Ой, уж!

— Меня мама научила.

— Ты хоть в школу ходила?

— Ходила, только меня выгоняли всё время.

— Понятно.

— Ребята дразнили меня, а я их била и кусала. Мама меня защищала, но ей никто не верил. Меня любила только Полина Петровна, потому что я читала всё. А другие учителя говорили, что меня в спецшколу надо отдать. А ещё, что в психушку.

— И надо! Слушай меня и запоминай. Ещё одна такая выходка, — Евгений кивнул на дорогу, — и я тебя точно туда сдам. Ты поняла меня?

— Поняла.

Скорее бы уж доехать до этой Лёли!

В жизни случаются чёрные полосы.

Белые, чёрные — банальная аксиома.

Евгений был больше оптимистом, поэтому к неудачам относился чаще спокойно — значит, так и надо. Неудачи — те же удачи, только надо понять их смысл. Но может быть, у него было мало проблем? Может быть. И катастрофы такой глобальности точно ещё не было. Проехать по одной не из самых главных трасс, с более, чем менее хорошим покрытием, с малым автопотоком, 300 километров за 3 часа: что может быть проще?! Но нет! Каждые полчаса — «стихийное бедствие». Уже начинает бить мандраж — что там ещё впереди?

Среди ночи безмолвный крик души,

И одинокий Я за горизонт спешащий,

Не помню Я, что было позади,

Не знаю Я, что будет дальше.

Здесь мрак струной, а там клокочет пламя,

А там заря в полнеба на восходе,

А я иду, себя не понимая,

Туда, где сходятся пути-дороги.

Пройду по ста измученным ночам,

По бесконечным далям изумрудным,

И там пойму — дороги выбирают нас,

Как мы в дорогах выбираем трудное….

Песня навязчиво присела на язык. Не разбери-поймёшь, с какими ассоциациями связал её мозг. Евгений уж и забыл про неё. На заре туманной юности он играл на гитаре вместе с тремя «однокашниками» на школьных дискотеках и концертах. Подчиняясь природным инстинктам подросткового максимализма, они перепели все песни Цоя и Талькова. А эту написал Жека сам. Встал как-то ночью, разбуженный наплывающей мелодией из сна, и написал. Все знали это. Песню любили. Девчонки рыдали, как на стадионе от профи. Закидывали его воздушными поцелуями и любовными записками, — выбирай любую! Жека летал! Когда он подходил к микрофону и выдерживал огромную паузу перед тем, как сказать «Струна», он чувствовал, как волна подступающей истерии начинает давить на него, тем больше, чем дольше он молчал, — люди знали, какая сейчас будет песня. А пика эта волна достигала, когда он с оттяжкой музыки от слов — пауза, барабан, затем только его гитара — переходил к припеву «Здесь мрак струной…», а дальше — всё. Орали так, что не слышал не только инструменты, но и свой голос. В эти мгновения он ощущал себя Звездой! И решил, что это его Жизнь.

Отец послушал его VIP — выступление на кухне с ложкой вместо микрофона, сказал: «Ничего так, но сначала приобрети существенную профессию». На концерт он так и не пришёл. Песен, подобных этой, больше не писалось. И после выпускных экзаменов Жека решил, что отец прав.

Сейчас его Слава в разработке провальных проектов (для кого-то провальных), а они с Лёвчиком находят выход. OPEN. За то и имеют — Славу. А что он будет иметь после сегодняшнего дня — большой вопрос. У БОСа талант находить «незаменимых людей», поэтому особо ни с кем не нянчится. Надо было связаться с этой дурой.

Самой дуре — всё ни по чём, очередной стресс она переживает во сне. Сейчас проснётся, как ничего не случилось. Вот и Евгению бы так: проснуться — в офисе и всё чики-чики, и никакой Веточки, нет и не было. Какое счастье! Бортовой компьютер пикнул, Евгений глянул на датчики. Понятно, было бы странно, если бы было иначе. Сегодня.

Ветка встрепенулась:

— Что это?

— Бензин заканчивается, спи давай.

Она выпялилась на промаргивающую лампочку.

— А-а! моргает ещё. Не встанем, — успокоила Евгения.

— Ну, спасибо, я не знал!

— Заправка где-нибудь будет. Много понастроили.

— А если не будет?

Ветка тревожно задумалась.

— Не, будет, — и стала внимательно осматривать окрестности. Слева и справа.

— Вон там! — закричала она, разглядев в появляющихся намёках на крышу, АЗС. И обрадовалась: — Успели, успели! Всё ещё моргает!

— Сиди, и не вздумай выходить! — приказал Евгений (Ветка потёрла ушибленную ногу) и пошёл платить.

Касса была внутри, справа от входа за стильной полукруглой стоечкой. А слева манил запахами немаленький магазин.

— Здравствуйте! — улыбнулась девушка, не запрятанная за зеркальные стёкла.

— Кредитки принимаете?

— Конечно! Что желаете?

В плечо засопела Ветка.

— Я тебе сказал не выходить.

— Я только посмотрю, я не была ни разу.

— Стой и не двигайся!

— Я и так не могу.

Девушка продолжала улыбаться.

— А магазинчик ваш кредитки берёт?

— Ой! Не знаю. Оля! Оля! Вот мужчина спрашивает, кредиткой можно расплатиться?

— Так мне ж не сделали всё ещё! — откликнулась Оля.

— Нельзя, — перевела со вздохом девушка.

— Очень кушать хочется, — пожаловался Евгений, — может, у вас банкомат есть?

— Нет.

— Ну, как же вы так!

— Не спрашивал никто как-то… А что совсем наличных нет?

— Совсем.

— Да-а… А знаете, тут немного в сторону посёлок есть. С банком.

— Сколько — немного?

— Километров 40.

— Пятьдесят, — откликнулся охранник со стула.

— Да ну, вряд ли, — заспорила девушка.

— Точно, я проверял по спидометру. Гонял как-то.

— Ну, если Вы далеко едите, то Вам какая разница? Если деньги нужны.

— Разница есть — тороплюсь.

— Тогда голодом торопитесь, — хмыкнул охранник.

— Не успею, наверное, закроются скоро, — Евгений взглянул на часы. Время летит, цель не приближается, — Что ж спасибо, до свидания.

Всё к одному! Что-то ширится чёрная полоса. Может, стоит повернуть обратно? По закону подлости никакой Лёли они не найдут. От злости есть захотелось ещё больше. Странно, что заправка не закрыта оказалась.

Снаружи он вспомнил, что Ветка приковыляла следом.

— И где она?

А она выбегала из здания, волоча ногу, за ней — охранник, за охранником какая-то тётка.

— Стой, поганка! — крикнул охранник.

Евгений схватил поганку.

— Как Вам не стыдно! Такой солидный, а туда же, интриги разводить! — Напустилась тётка на Евгения, теребя Ветку. — Бессовестный!

— Что, что, что ещё!

— Вот! — Тётка торжественно сунула Евгению под нос «Сникерс». — Украла!

— Ты меня забодала уже! Я тебя сейчас сам разорву на мелкие кусочки! — набросился Евгений на Ветку, тряся руками: если бы мог, вцепился бы и точно разорвал. — Дура! Дура! Как я устал уже от тебя! Дура! Ненормальная! — Продолжал орать то Ветке, то тётке. — Ненормальная! Психичка, не знаю, что с ней делать! Что? — Тетка, отступая, покачала головой: она не знала, что делать. — Давайте, вызывайте полицию, оформляйте всё, как надо, и сдам я её вам с превеликим удовольствием! Давайте! Давайте! Ну?!

— Да ладно, — тётка пошла к двери. Перспектива сидеть с психичкой её не устраивала.

— Оля, так что, отпускать что ли? — растерялся охранник.

Оля скрылась.

— Давай, забирай её! — толкнул Евгений Ветку к охраннику. Та надломилась и пала.

— Что уж Вы так-то! — укоризненно проворчал охранник, помогая ей подняться.

— А как?1 Сил моих больше нет!

Охранник пожал плечами и тоже пошёл.

— Садись! — Гаркнул Евгений и, не поблагодарив заправщика, как делал обычно, рванул с места. — Тебя мама не учила, что воровать нельзя?! — продолжал он орать в машине.

— Ты же кушать хочешь.

— И что? И что? Теперь воровать? Ты понимаешь своим скудным умом в какую ситуацию ты меня поставила? Ты понимаешь или нет?

— Ты же кушать хочешь, — завелась Ветка.

— Я убить тебя хочу! Они бы вызвали сейчас ментов…

— Не вызывали ни разу.

— Ни разу! Я тебя задушу сейчас, вот этими руками! — Жека задыхался от злости, дорогу не понимал, ехал на автомате. Ветка выпучила глаза и поспешно перебралась на заднее сиденье. Зажалась там и замерла. — Чёрт! Чёрт! Чёрт! Чёрт! — забил он запястьями по рулю, пытаясь выплеснуть наружу свернувшуюся в голове тугую боль. Вены лопались в мозгах, или что там лопается? Ехать дальше он не мог. Выскочил из машины, — Дура! Дура! Сейчас я тебя сдам куда надо! В психушку!

— Нет, нет, нет, нет, — начала стонать Ветка и как-то странно дёргаться.

— Да, да, да! — орал на неё на всю дорогу, походил туда-сюда, пытаясь успокоиться, но не помогло. Огромный колючий комок злобы раздирал его, — В психушку! — гаркнул он в салон. И увидел.

Ветка скрипела и извивалась, её колотило как от страшного холода, взбулындывало всю и трясло. Сквозь слёзы и удушье она пыталась ещё что-то говорить. Жека испугался, бросился на сиденье и сжал её в руках.

— Тихо, тихо, никуда не сдам, всё-всё, успокойся, — колотило её сильно, Жека не мог удержать, — всё, всё, — говорил ей тихонько, гладя по голове, по плечу, вытирая щёки, — я просто очень расстроился, не сдам, никуда.

Ветка стала затихать. Её ещё била дрожь, но это уже не было так страшно. Почти совсем успокоившись, она заснула, продолжая всхлипывать и вздрагивать. На этот раз забытьё было долгим. Жека сам устал, иногда проваливался в какую- то бездну, иногда дремал, слыша всё вокруг. Затекла рука, но он держал Веточку, боялся шевельнуться, боялся, что она не отдохнёт как следует и её скрутит снова, боялся этого страха.

Он очнулся, почувствовав прикосновение взгляда, открыл глаза. Веточка смотрела на него с каким- то обожанием и влюблённостью. Смутилась и ткнулась носом в плечо.

— У тебя красивые глаза.

— И у тебя красивые, — искренне сказал Жека.

— Правда, ведь мы похожи?! — встрепенулась Ветка.

— Есть что-то.

— Но я больше похожа на маму, а ты на папу.

— Или наоборот.

— Нет, мне все говорят, что я похожа на маму. А ты — на папу, я видела.

— Наверное, — Жека закрыл глаза. Ему никто не говорил, что он похож на отца.

Веточка замолчала. И молчала, пока он не зашевелился.

— Спи, — прошептала она, — я тебя посторожу.

Ему почему-то стало смешно.

— Какая ты глупая!

— Глупая, — согласилась Веточка.

— Ехать надо, поздно уже.

— Жень, я хочу спросить, ты не будешь ругаться? Пожалуйста!

— Что ещё? — насторожился Евгений.

— Я вот, — она достала из кармана какие-то кулёчки, — Выбросить теперь?

— Что это?

— Ну, я там взяла, в магазине. Украла. Выбросить?

В Жеке боролись совесть с принципом и голодный желудок.

— Ладно уж, давай сюда. Нельзя еду выбрасывать, — нашёл он компромисс.

Ветка обрадовалась и выгребла ещё какие-то брикеты и даже маленький пак сока.

— Ну, ты даёшь.

— Я с кассы схвачу что-нибудь и побегу. Они заберут и отпустят, а в карманы не смотрят. Я — хитрая! Мама тоже сильно ругалась, — спохватилась Ветка, — я иногда так делала, редко-редко.

— Зачем с кассы-то?

— Так думают — что дура ходит, ничего не купила. Говорят, покажи карманы. А если украду на виду… И вот…

— Понятно. Ешь сама-то.

Всю оставшуюся дорогу Веточка ехала молча. То ли выдохлась, то ли переживала. Смотрела прямо на дорогу, иногда косилась на Евгения. Обычная девчонка, очень даже симпатичная, с каким-то внутренним светом, обаянием. Чаще бывают или слишком отточенные, или (ещё чаще) бесцветные. Может быть, ему приснилось всё? Или у него с этим треклятым проектом крыша съехала, и он всё воспринимал в искажённом, утрированном виде. Эта мысль настолько удивила его, что захотелось остановиться и проверить — наверное, и вмятины нет. В голове ещё было тупо и безжизненно. Представляя, как он видел события, и как они могли быть на самом деле, Жека ещё больше разбудил тревогу. Ужасы Стивена Кинга. Желание остановиться и осмотреть машину росло. Чтобы прекратить это, надо убедиться, что Веточка всё-таки дурочка… «Ё-бэ-тэ, какой тупизм! Кто из нас ненормальный? Я или она?» — поиронизировал он над собой.

На деревню указатель, слава Богу, был. Улицу нашли быстро. Ветка даже узнала дом. Но на стук никто не вышел. Видно было, что не заброшено, что живёт кто-то, но кто?

— Не достучитесь! Она в это время уже никому не открывает, — проинформировал проходящий мимо мужичок.

— Не темно ещё, — посомневался Жека.

— Старая уж очень, ей темно, а вы кто будете?

— Как сказать, ищем вот эту женщину, — Жека показал фотографию, — Не виделись давно. Раньше тут жила.

— Это Лёля, — уточнила Ветка.

— Вроде она. Похожа. Я тут тоже не свой. Молодых-то не видал, — кивнул он на фотографию, — Но, все равно, бесполезно. Вы уж с утра, переждите, она рано встаёт. А сейчас не откроет. Даже соседке не откроет. Ваша машина-то? Вот и есть, где ночевать. А стучать бесполезно. — Мужичок подался дальше в улицу.

— Так я и знал!

— Что, не откроет? — расстроилась Веточка.

— Не откроет.

Веточка постояла с виноватым видом и полезла в палисадник.

— Лёля! Лёля! — базгала она в окно, — это я, Веточка, это я, Веточка! Лёля! Лёля! — дом не шелохнулся, — Что делать?

— Ночевать, машина наша? Есть где, — передразнил Жека мужичка.

— А как тебе на работу?

— Ну, давай ты останешься здесь, а я поеду.

— Давай, — обречённо согласилась Ветка и оглянулась, — вон скамейка есть. Иди.

— Дура ты.

— Почему? — первый раз не согласилась Дура.

— Потому что. Пошли в машину.

— Не поедешь?

— Не поеду.

— Убьют на работе.

— Да уж наверняка.

— Не, тогда лучше едь!

— Я позвоню, пошли.

Старым косматым шаром опускалось за деревню солнце. Таким оно будет, наверное, через миллиард лет, когда остынет, и жизнь умрёт. Непонятная, ненужная, ни к чему не приведшая. Жека ненавидел закат — холодное солнце накрывало его тоской и бессмысленными вопросами о цели всего.

Ветка вожгалась в кресле, вздыхала, теребила платье, заплетала пальцы и косо поглядывала на Евгения. Где-то рядом с солнцем поднималась дымка. Тёплый запах травы и отчаянные тихие вскрики погибающего дня убаюкивали и утешали. Может быть, первый раз в жизни он наслаждался одиночеством. Странный и сладкий мир. Наверное, он устал. День не погибал, он просто ложился спать.

— Там река?

Ветка встрепенулась и, покрутив головой. Уставилась на дымку.

— Да, да там речка, ты хочешь поплавать?

Речка оказалась маленькая и неглубокая. Ручеёк. Зато уж прогрелась так, что вода была…

— Как парное молоко, — вздохнула Веточка и зажмурилась.

Евгений плюхнулся в речку, как в горячую ванну, полежал немного, потом поплавал вдоль берега, почти доставая руками дно. Веточка так и стояла по колено в воде неподвижная и задумчивая.

— Эй, ты почему не купаешься? — осторожно (кто её знает?) окликнул Жека.

— Наверное, я была маленькая, — сделала она вывод из каких-то своих мыслей.

— А вдруг речка стала меньше?

— Чёрный ворон, — неожиданно запела она,-

Чёрный ворон,

Что ты вьёшься надо мной,

Ты добычи не дождёшься,

Чёрный ворон, я не твой…

Пела она грустно и нежно, совсем не так, как поют эту песню — с грубым трагизмом. Звонкий чистый её голосочек, наоборот, вызывал отчаянную надежду и полёт, полёт куда-то вверх, на свободу. Вспархивали иногда завитушки волос с её щёк…

— Ты очень красиво… — прошептал Жека.

— Мама любила эту песню.

Она выбежала на берег, поднимая бурю брызг, пала на колени и заплакала. Жека обнял её тихонько и почему-то не стал успокаивать. Так они и сидели — плачущая дура и крутой разработчик провальных проектов.

Когда слёзы закончились, Ветка вскочила на ноги и, пританцовывая вокруг Евгения, загорланила с «иками»:

— Ой, со вечёра да с полуночи,

Ой, со вечёра да с полуночи,

Голова болела, голова болела…

Мы всегда с мамой пели…

Ой, да головушка моя болела,

Ой, да головушка моя болела,

Гулять захотела, гулять захотела!

А вы пели?

— Нет, — усмехнулся Евгений, уже ничему не удивляясь.

Ветка остановилась и нахмурилась.

— Тебя папа не любил?

— Да нет, любил. Правда, я думал иначе. А потом понял, что всё не так.

— Когда понял?

— Случай был один. Поссорились мы с другом моим Сегой Петровым. Смертно поссорились, подрались даже. Вот он и решил мне отомстить. Подкараулил нас с отцом — мы утром обычно вместе выходили — и сказал ему, что я курю.

— А ты курил?

— Нет, так, пробовал — отца боялся, да и не надо было мне кому-то что-то доказывать, я и так… Не важно. Словом, ждал Сега, что отец тут же и отлупит меня. А он схватил его за грудки и говорит: «Ты, поганец, сам куришь», — достал у него из кармана сигареты, бросил на землю и растоптал. «Если, — говорит, — ещё поймаю, отучу тебя от курева, получишь по полной программе!»

— А тебя не побил?

— Нет, даже не спросил. Сказал: «Ненавижу, когда друзей предают».

— Не поверил?

— Не это главное.

Ветка обдумала всё и решила:

— Он любит тебя.

— Наверное, это я — эгоист. Только не сложилось у нас доверительных отношений. Сейчас даже не знаю, где он. Нашёл, может быть, очередную пассию…

— У тебя ещё мама была?

Жека засмеялся: «ещё мама» — смешно.

— Я помню, когда отец первый раз женился, я услышал от соседских тёток «мачеха», и я её сразу возненавидел. Я представил себя Золушкой, которую мачеха будет заставлять работать день и ночь, а так какя мальчик и Принц мне не светил, то я понял, что спасать меня будет некому.

— И что, она заставляла тебя работать?

— Нет, конечно. Даже сказки на ночь читала. Но я всё равно относился к ней как-то… настороженно — постоянно ждал подвоха. Отец с ней быстро развёлся, так что привыкнуть друг к другу мы не успели. А потом были другие.

— И ни с кем не подружился?

— У-у! Они мелькали с такой скоростью, что я не у всех и имена помню. Как говорится: входили в двери и выходили в окно. Не до дружбы.

— Бедненький, — пожалела Ветка, не разделяя веселье Жеки, — как ты плохо жил.

— Я плохо жил? У меня было почти всё, что я хотел: акустика, гитара, секции-кружки, одежда, лагеря всякие, санатории, море…

— Я ведь не об этом…

— Я знаю, прости.

— А теперь я тебя буду любить, я же сестра. Всё будет хорошо.

— Ладно, договорились. Всё будет хорошо.

— Хочешь, вместе споём? Ты знаешь песни?

— Что-то знаю.

— А такую?

Выйду на улицу, солнца нема,

Девки молодые свели меня с ума.

Выйду на улицу, гляну на село…

Веточка заплясала вокруг Жеки, подбадривая его руками.

— … Девки гуляют, и мне весело, — подхватил Жека, с трудом преодолевая стеснительность. Но с каждой новой строчкой входил всё в больший раж. А потом плюнул на всё и закружился с Веткой по берегу, выдавая залихватские кренделя и горланя во всю глотку. Они долго дурачились, пытаясь поймать друг друга на незнании какой-либо песни (Жека проигрывал, переходил на современные, Ветка знала и их), плясали и смеялись и совсем обессиленные пали на траву.

— Ой, какие звёзды огромные! — зачарованно затихла Ветка.

Жека вдруг вспомнил гаишника, не удержался и захохотал.

— Что ты смеёшься? — подпрыгнула Веточка.

— Так, вспомнил.

— Расскажи, расскажи!

— Дяденька, какие звёздочки красивые, подарите, подарите, — передразнил он Ветку и «прижал язык», испугавшись, что она обидится, но она подхватила:

— Дяденька, подарите! Хочу звёздочки! — она смешно напрыгивала на Жеку и теребила ему плечи. — Дяденька, Дяденька! А как он рванул от нас!!! — изображая больше какую-то каракатицу, сильно утрируя все движения, Ветка побегала вдоль берега и вернулась. — Ой, какая пакость, какая пакость! Я заражусь! — запричитала она, стряхивая с себя и Жеки «пакость», — Жека давился он смеха.

— Стой! Так ты специально так себя вела?! — поймал он её руки.

— Ты что, тоже с ума сошёл? Как я могу специально так себя вести! — она изобразила подобный с зеркалом танец, но с машиной и более энергичный, — Отпусти меня! Отпусти меня! Хочу звёздочки! Хочу звёздочки! А-а-а! — бросилась на сиденье, хлопнула дверкой и застыла.

Жека постоял немного, обдумывая осенившую его догадку, и тоже сел, пощёлкал пальцами у её глаз — всё, полный ступор.

— Странная ты какая-то. Сумасшедшие такими не бывают.

Не шелохнувшись и даже, кажется, не открывая рта, она спросила:

— Ты много сумасшедших видел?

— Честно говоря, ни одного. В кино только.

Ветка молчала.

— Так то кино, — ответил за неё Жека.

Всю ночь они спали легко и безмятежно. Жеке снилось море — чистое и прозрачное, каким не бывает Чёрное. Он собирал со дна ракушки и давал их маме. Живые крабики расползались, утаскивая за собой свои домики, а мама смеялась и вытирала Жеку большущим махровым полотенцем с косматым солнцем на рисунке. Ветка кричала от восторга, бегая за крабиками по мокрому песку, и брызги блестели у неё на волосах. А отец шёл к ним с огромным арбузом и пел: «А тяжела ты ноша моя сирыя-а»… Арбуз упал и треснул. Они сидели все вместе вокруг него и руками доставали большие куски спелой мякоти. Ветка измазала щёки, строила смешные рожицы… Так весело и вкусно не было никогда в его жизни!

Ни на яву, ни во сне.

С утра попытались снова достучаться.

Веточка нервничала от ожидания. Услышала что-то за дверями и бросилась к замочной скважине.

— Открывает! Открывает! — запрыгала она.

В дверях стояла древняя старуха. Худая и обвисшая. Щурясь, разглядывала гостей, но, похоже, ничего не видела. Глаза были мутные и пустые.

— Вы кто? — Евгений ожидал, соизмеряя с её обликом, что голос будет дребезжащий и скрипучий, но она спросила мягко и приветливо.

Веточка очнулась от оцепенения и стала, крадучись, забираться за Евгения.

— Мы ищем Лёлю, — он протянул ей фотографию.

Старуха долго изучала изображение и вдруг скривилась вся, заплакала и стала наступать на Жеку, протягивая к нему свои тощие кривые руки. От неожиданности он было отступил, но за ним пряталась Веточка.

— Вы от Веронички?! — схватилась старуха за пиджак Жеки.

— Это моя мама.

— Веточка! — старуха оживилась и, отталкивая, Жеку, попыталась добраться до его спины. Веточка завизжала и бросилась бежать.

— Мне не догнать её, — затосковала старуха, наблюдая, как та пытается забраться в закрытую машину, наконец, она залезла под капот и замерла. — Я и есть Лёля, — пояснила старуха Жеке, — А Вы, наверное, Евгений? Я знаю про Вас всё, Вероничка писала, — махнула Лёля рукой, — так и не поправилась Веточка. Бедная девочка.

— А Вы ей кто будете?

— Я-то, так бабушка её.

— Бабушка? — пришло время цепенеть Жеке.

— Да, помирать уже пора. Я Вероничку-то поздно родила. На 43-ем годочке уж. Не живучи были другие-то. А ей повезло.

Евгений разглядывал бабушку, которой у него никогда не было, и о которой он всегда мечтал в детстве. А теперь он её нашёл. И что?

— Ветка, иди сюда немедленно, это Лёля! — крикнул он оборачиваясь.

— Это не Лёля, это не Лёля. Это не Лёля, — завелась Веточка, но из-под машины вылезла и осторожно подошла.

— Лёля это, постарела только. Понимаешь?

Веточка ещё некоторое время посомневалась, разглядывая старуху, и кинулась ей на шею.

— Лёлечка! Мамочка умерла!

— Тихо ты, уронишь, — заплакала Лёля, и они долго стояли обнявшись. — Что ж, надеялась я раньше её помереть, не суждено стало быть, — она достала из кармана замызганную тряпку и стала обтирать лицо, — Пойдёмте в дом, чего ж за порогом-то.

В доме было уютно и чисто. Пахло старушечьими вещами, но в целом было приятно.

— Чаю поставлю, голодные поди с дороги.

На комоде стояли фотографии в рамках. Маленькая Ветка, очень красивая женщина, какой-то солдат военной поры. Веточка схватила один из портретов женщины и запрыгала по комнатке.

— Это мама! Это мама!

Зазвякали рюмки в горке. Евгений стал разглядывать мать. У отца не было её фотографии, и Жека всегда представлял её самой красивой в мире, а потом, когда подрос, самой уродливой из всех уродин. Веточка вдоволь напрыгалась и, обняв портрет, уснула в уголочке кровати.

— Я ведь давно их не видела, лет 10 поди, а, может, и того ещё. Часто она так-то?

— Засыпает? Чаще, чем нормальные люди, бабушка, — попытался Жека произнести незнакомое для себя слово.

Бабушка села и стала пристально глядеть в глаза Евгению.

— Ты где её взял-то?

— Сама пришла, вчера, с письмом от мамы.

— А-а-а, — протянула старушка, — так ты, видать, ничего не знаешь. Не мать же она тебе.

— Как не мать?

— А вот так. Любила она очень отца твоего Николая. И он её. А родить-то не могла, переняла, видать, от меня. А как без детей. Она и ушла от него, пряталась, он ездил за ней. А она-то упёртая шибко. Так и потерялись.

— А как же имя? Мою мать звали Вероника.

— Так, совпало, а, может, Николай специально на ней женился — из-за имени. Но непутёвая она какая-то была, гуляла. Что уж там у них произошло, не знаю. Знаю, что с мачехой ты рос. Да не с одной вроде. Вероника-то моя потом вернулась в город, следила за вами, плакала, всё винила, казнила себя. Да пила уж шибко, зачем она ему такая.

— Подождите, но у Ветки — у неё и фамилия и отчество отцовы.

— Так, когда развелись, Вероничка не стала фамилию менять, а отчество, наверное, в память написала. И Веточке говорила, что вы семья ей. Она в роддоме работала акушеркой, а тут малявка какая-то родила и отказалась — родители её больно важные были, скандала боялись, вот и подделали всё, что это Веронички…

Жека онемел от таких новостей. Так тяжело он себя ломал всю дорогу, чтобы принять явившийся факт в виде психбольной сестры, которую уж, наверняка, он теперь не бросил бы. Он даже начал прикидывать, каким врачам её показать — очень странное у неё сумасшествие, подозрительное, может быть, ей нужен просто невропатолог. А в эту ночь он впервые думал о матери, как о явном человеке, а не воображаемом — как будто она сидела рядом, а он разговаривал с ней. И даже увидев Лёлю, почувствовал, что наконец, нашёл семью, пусть такую, но у него и такой не было… Хотя, наверное, и лучше, что всё так обернулось — некогда ему с ними возиться.

— М-да. А я уж почти поверил… А что, Ветку нельзя вылечить?

— А кто ж знает. Никто и не лечил толком. Деньги нужны. В психушку не хотела её отдать, думала накопить, да где ж ей. Потом сама заболела, — старушка опять заплакала. Потом той же тряпкой утёрлась, сходила укрыла пледом Веточку.

— Вы кушайте, Женя, кушайте. Поди обратно торопитесь, с работы спросились.

— Да уж, спросился. Не успел. Не знаю, что и будет мне. У меня там проект заваливается, а я вот…

— Спасибо Вам. Веточку я пропишу, помру скоро, будет, где жить. Мне Вероничка не сказывала, да я знаю, что в чулане жили. Звала её сюда, да не ехала она. Работы тут нету. А мы с Веточкой огородом прокормимся. Вы не переживайте за неё, всё хорошо будет, Дай бог Вам здоровья!

— Ну, ладно, тогда я поехал.

— Поезжай, поезжай.

Что-то щемило в груди у Жеки. Какое-то беспокойство. Вроде радоваться надо, что не их он оказался… он замешкался в дверях.

— Я бы денег вам оставил, да так получилось — в дороге поистратился.

— Не надо, зачем? У тебя своя жизнь. Поезжай спокойно.

— Прощайте, бабушка.

— Прощай, сынок!

Через десять километров ныть в сердце не перестало.

Через пятьдесят боль усилилась многократно.

Через сто его охватил панический ужас, как будто он забыл что-то очень важное, забыл или оставил.

Через несколько минут он остановил машину — ехать дальше было невозможно. Он обругал себя всеми словами, которые знал, привёл огромную кучу доводов «за» продолжение пути… Легче не стало.

Ехать дальше он не мог!

Возвращаться было не за чем!

Но не стоять же здесь?!

Он до отказа вывернул руль.

Нажал на газ.

— Я идиот, — сказал он себе вслух.

И стало хорошо и спокойно.

* * *

Веточка сидела на крыльце и ждала Жеку.

Она знала, что он её не бросит. Не потому что так сказала мама, а потому что она сама так знала.

КОНЕЦ