Навстречу судьбе [Евгений Павлович Молостов] (fb2) читать онлайн

Евгений Молостов Навстречу судьбе

В российской деревне я вырос.

С ней связана жизнь моя вся.

И как бы она ни сложилась,

Я счастлив, что здесь родился.

Книгу я назвал «Навстречу судьбе». В нее вошли мои ранее изданные четыре небольшие книги. С тех пор прошло почти два десятилетия. За это время что-то изменилось. Но главные темы и события, которые затрагиваются в этой книге, актуальны до сих пор.

Выражаю искреннюю признательность за высокопрофессиональную работу всему коллективу издательства, осуществившему выпуск этой книги.

Певец родного края

Я очень горжусь тем, что на нашей Нижегородской — Кстовской земле родился и вырос замечательный человек — Евгений Молостов, который своим творчеством прославляет свой родной край, наше Нижегородское Приволжье.

Евгений Павлович Молостов родился 4 мая 1936 года в деревне Новопокровское Кстовского района Горьковской (Нижегородской) области. Сразу же после окончания семилетки пошел работать. Трудился в родном колхозе, на стройке, на заводе. Последние более чем двадцать лет работал оператором газовой котельной. Сочинять стихи начал с юных лет: от избытка любви к природе и людям. Впервые их опубликовала многотиражная газета завода «Орбита» в 1964 году, где он работал. Заводчанам его стихи понравились. И автор с тех пор к своему сочинительству стал относиться более серьезно и ответственно. Он начал учиться, где только была возможность. В 1971 году окончил Горьковскую заочную среднюю школу. Ему в ту пору было 35 лет. В 1972 году окончил двухгодичный Университет марксизма — ленинизма, отделение журналистики, в 1980 году — двухгодичный Горьковский городской университет рабочих корреспондентов, в 1988 году — техникум по специальности «Зоотехния». Перечитал множество художественной литературы.

Все свободное время Евгений Молостов отдает стихам и зарисовкам. Ну что поделаешь, если потребность души такая, чтобы каждый миг жизни, пережитый им, запечатлеть и донести до читателя. Он очень тонко чувствует окружающий мир и натуру человека. Его произведения искренни и проникновенны.

В 1998 году Михаил Вадимович Вогралик, доктор медицинских наук (большой любитель поэзии), прочитав два стихотворных сборника Евгения Молостова, сказал о нем: «Простой русский человек, поэт-самородок, не получивший специального литературного образования. При знакомстве с автором у меня возникла ассоциация с образом Очарованного странника Лескова — то же простодушие и чистосердечность, бесконечный интерес к жизни, миру, людям, бескорыстное желание им помочь, вечное нетерпение сердца, вера в добро…»

Кировский поэт Овидий Любовников, прочитав несколько стихотворений Евгения Молостова, написал на своей подаренной книге: «Верю в тебя, рабочий человек». Виктор Кумакшев и Федор Сухов также тепло отзывались о стихах Евгения Молостова.

Теперь перед нами прозаический сборник. В нем он с глубокой любовью и теплотой рассказывает о природе, людях труда, поднимает злободневные вопросы бытия, раскрывает патриотизм русской души — людей-творцов, преобразующих лицо приволжской земли.

Станислав Марков, член Союза журналистов России, председатель Кстовского районного отделения общества «Нижегородский краевед».

17 марта 2002 г. Кстово

Я недавно познакомился с рукописным прозаическим сборником Евгения Молостова «Когда цветет черемуха».

Все его рассказы и зарисовки самобытны, интересны и поучительны. Написаны хорошим языком. В них чувствуется развитая любознательность, любовь, сопереживание и добродетельные помыслы и дела автора к изображаемым представителям живой природы. И к человеку.

Я с интересом и пользой для себя прочитал этот сборник. Думаю, он понравится и другим.

Николай Васильевич Левенков, кандидат медицинских наук.

3 мая 2002 г.

Евгений Молостов. Весна 1969 г.

Когда цветет черемуха

Деревенские мастера

Что такое русская печка? Домашний очаг, тепло и уют — для любой семьи: и большой, и малой. Сложит печь далеко не каждый мужик, даже будь он семи пядей во лбу. Быть может, это не такой уж парадоксальный случай, но знаю одного сверстника-самоучку. В школе учился — тройка у него самый высший балл был. Начальную еле окончил. Зато печник из него получился отменный. И не только печник. Он может запросто и самовар залудить, и валенки подшить, и топорище сделать. А однажды — я своим глазам не поверил — комод смастерил, да такой, что залюбуешься.

Таких теперь в деревне остается все меньше. Может, потому их порой и не дозовешься — знают себе цену. Наук по печному делу они не проходят. Но где-то подглядев и усвоив для себя, на всю жизнь становятся мастерами своего дела. Знают: от того, как горит печь, зависит даже само настроение хозяйки. Чтобы в печке хорошо щи прели, картошка тушилась и пироги пеклись и получались сдобными и румяными, под не должен скоро выстывать. Чтобы печка хорошо прогревалась, а не в трубу уходило тепло. А простудится человек, полежит на горячих кирпичах, и как рукой все недомогания снимет. Не зря в народе говорится: «Печка, печка — ласково местечко».

Помню, долго стояла у нас в избе русская печка, поставленная вскоре после войны одним степенным мужиком-однодеревенцем, дядей Лёксандром Даниловым, так мы его тогда звали. Лицо его было заросшее русой с проседью бородой и усами. Над добрыми темными глазами свисали густые брови.

Мужик этот говорил всегда как кирпичи клал, неторопливо, веско.

Мы с соседскими ребятами придем из школы, встанем около него и с любопытством смотрим. А он, спустя некоторое время, присядет на стопку кирпичей, закурит свою непомерную козью ножку из прегорькущего самосада и с наслаждением затянется, радуясь нашему присутствию, потому что все взрослые в это время в поле.

Начнет нам разные смешные байки заворачивать. Говорят, любят прихвастнуть заядлые рыбаки да охотники. Замечал, шоферы со стажем, деревенские плотники и печники не отстают от них.

Дядя Лёксандр в каждое предложение всегда вставлял, а то и не по одному разу, слово «голова». «Да, голова! Вот сбросит, бывало, фашист бомбу на дорогу, изба хоть и крепкая, в щепы разлетится, а печка стоит. Во как — голова!».

Годы минули, словно свечки сгорели-растаяли. Печь, которую когда-то клал дядя Лёксандр, отслужила свое. Новую печь сложил другой мастер. Хорошая печь получилась, с подтопком. В печи варят, на печке греются, а подтопок — для тепла в избе.

И вот как-то зимой забарахлил подтопок. Тяга забилась. Дым валит в избу. В печке сажу могут сами хозяева вычистить, и в трубе, и в борове. Но чтобы из дымохода подтопка выгрести, нужно взламывать кирпичи. Но где? Которые? Это известно только печнику-мастеру. Мать пошла к тому печнику, который печь клал. А ему недосуг. Свои, говорит, дела. Старушка пошла к другому. Взяла грех на душу, слукавила для пользы дела, сказала, что это он сложил печь. В конце концов мастер дал согласие. Как доктор, осмотрел печь с ног до головы. Постучал черенком мастерка по кирпичикам подтопка. Внимательно прослушал. Спросил мать: «Давно ли я у тебя ставил ее, что-то не припомню?». Деревня-то большая. «Да годков, эдак, с десяток прошло!» — «И все как новенькая, мать честная, курица лесная, — обрадованно воскликнул печник. — Я плохо не умею!»

Еще походил вокруг печки, покурил, подумал, почесал затылок. Потом взломал штук пять кирпичей в разных, самых неожиданных местах, почистил сажу и опять вмазал в прежние гнезда.

Часа два провозился. «Ну вот, хозяюшка, теперь у тебя подтопок с гудом, с воем будет топиться еще десяток-другой лет», — доложил печник. Вымыл руки, сунул мастерок в сумку. Опять закурил, лукаво прищурившись. Стал нос чесать. Старушка засуетилась: «Сколько тебе, милый, за работу-то?» — «Сто пятьдесят рубчиков, матушка, мое первое и последнее слово», — мягко, но решительно произнес печник. «Ой, светы! — воскликнула мать. — Ты с ума спятил никак? Да за эту цену…» — «Никак не спятил, старая, — не дал договорить матери печник. — Привела бы другого печника, он бы у тебя не два часа, а два дня проканителился, сделал бы хуже и взял бы дороже!» — «Ну, ладно, спасибо, что не отказал!» — «Пользуйтесь на здоровье», — пробормотал печник и вышел довольный, припрятывая деньги подальше.

Сейчас в деревне проводят газ. Молодежь, конечно, предпочтительнее относится к этому более чистому и экономичному виду топлива. С ним меньше забот и в избе просторнее. Но старики никак еще не привыкнут к нему. Им дивно: как это можно без русской печки!

Певунья

Шел я после ночной смены домой. Утро стояло промозглое. Капало с крыш. Изредка набегал низовой ветер и, потеребив мокрую траву, утихал, обессиленный.

В трех шагах от меня, на газоне, не двигаясь, безразличная ко всему, сидела синичка. К ней кралась кошка. Но она на эту опасность не реагировала. Я взял пичугу в ладонь. И понял, что от недоедания ослабла бедняжка. Принес домой. Отрезал сала. Насыпал подсолнечных семечек. Не притрагивается. Только по-прежнему глаза щурит. Куда положил ее, там и сидит, не шелохнется. Глажу ли я ее, подталкиваю ли ближе к пище — все ей нипочем. Мелко-мелко накрошил хлеба, упрямо поднес к клюву пичуги. Клюнула раз, другой. Я обрадовался, оставил ее одну на кухне, прикрыв за собой плотно дверь. Прилег в спальне отдохнуть. Через час, а может, через два, услышал я удивительно нежную песню. Это пела ожившая в теплой комнате моя синичка. Вот уж не думал, что так быстро оправится гостья. Голос ее между тем звенел как весенний ручей. Не предполагал, что так мелодично могут петь синицы. Ее пение приманивало к окошку других синиц. Как же она обрадовалась своим сестрам.

Так бы весь день и продлился их веселый разговор, только вдруг при моем появлении на кухне стала моя певунья биться о стекло, а синицы на улице еще беспокойнее заверещали с требованием освобождения сестры. Моя пичуга ликовала, радовалась соучастию.

Пришлось открыть форточку и выпустить ее на волю. Лети, говорю, если тебе на воле лучше.

С тех пор прошло уже много дней. Но каждый раз, когда я прихожу на кухню с тем, чтобы нарезать хлеба и выставить его на подоконник в кормушку, мне кажется, что синица, слетевшая с соседней березы и с любопытством наблюдавшая за мной через окно, и есть моя недавняя гостья.

Стреляный воробей

B заводскую столовую залетел воробей. Стояло погожее лето, и для птиц было совсем не голодно, но какой воробей откажется от лакомых крошек.

Люди ничуть не сердились, а наоборот, радушно улыбались шустрому гостю. Только уборщица, пожилая женщина, поправляя на высоких окнах длинным шестом занавеску, беззлобно проворчала себе под нос: «Чертенок, прошмыгнул-таки».

Посетители нашей столовой дивятся убранству: на стене декоративные слайды с подсветкой, под потолком полированные панели. Такую красотищу, думаю, воробей в своей жизни видел впервые.

Присмотрев освободившийся от посетителей столик, он тут же садился на него, с любопытством разглядывая оставшееся съестное, хватал, что приглянется, и был таков.

Улетал под потолок, там он нашел для себя безопасное место с хорошей видимостью. Обед закончился. Уборщица вымыла полы, закрыла окна.

В пустынной столовой одиноко воробью. Слетел с панели, заметался по залу. Чирикнув раз, другой, прицепился за оконную занавеску. На улице по-прежнему ласково светило солнце. Ленивый ветер еле шевелил на деревьях кудрявую листву. Его собратья-воробьи озорно купались в пыли. Не веря себе, он перелетел на занавеску второго окна, затем третьего… И убедившись в своем безвыходном положении, улетел на потолок, стал терпеливо ждать следующего дня.

Свечерело. Он задремал. В эту ночь не снились ни кошки, крадущиеся за ним, ни уличные ребятишки, пуляющие камешками из рогатки. Время шло тихо и мирно.

Вдруг ни с того ни с сего грянул гром. Воробей вздрогнул. Встряхнулся. Это работники кухни загромыхали бачками и кастрюлями. Вскоре нестерпимо запахло вкусным, а через какое-то время появилось множество людей, и снова воробью стало интересно и весело. Вот только с питьем ему приходилось трудновато. Наестся и сидит где-нибудь с раскрытым клювом, высматривает капельки жидкости. Увидит на столе разлитый суп или компот, и смотришь, с какой жадностью он пьет. Один мужичок из веселой компании накапал ему какой-то жидкости из пустой бутылки. Воробей подлетел и, как обычно, хотел утолить жажду, но, притронувшись к напитку, тряхнул головкой, содержимое брызгами вылетело из его клюва. Бутылка-то была пивная. Сердито чирикнув, обиженный воробей поднялся со стола и сел на переплет оконной рамы. Может быть, он хотел вылететь на улицу? Но с этого дня заморосил дождь, подули холодные ветры и окна больше не открывались. Солнце иногда ненадолго выглядывало и опять пряталось за тучи. Шли дни, недели. Повалил снег. А в столовой было тепло. Но нет-нет да взгрустнется воробью по воле.

А тут на днях в столовую нагрянули какие-то высокопоставленные лица. Администрация привыкла, ничего плохого не предпринимала по отношению к воробью. А тут на тебе, пожаловала проверка и распоряжение: «Во что бы то ни стало поймать воробья живым или мертвым!» Дескать, не место ему здесь. И когда столовая в очередной раз освободилась от посетителей, пришел парень со спортивной винтовкой, прицелился и выстрелил. Воробей упал на пол. Стрелок наклонился и осторожно взял воробья за хвост, но… воробей (на то он и воробей, к тому же еще и стреляный) вырвался из рук растерявшегося стрелка, оставив ему на память перья от своего хвоста.

С тех пор воробей стал очень осторожным. Придешь в столовую, смотришь, а его нет нигде. Думаешь, неужели с ним опять что-то случилось? И обрадуешься, когда увидишь: бесхвостый воробей откуда-нибудь вынырнет, схватит со стола крошку и сразу скроется.

Встреча с лосем

Нынче летом мы с женой и дочерью, набродившись по лесу, сели на лужайке возле кустарника отдохнуть. Заодно решили перекусить. В стороне от нас была горушка. Под ней били ключи и брала свое начало безымянная речка. Ее бурливый поток несся низиной мимо нас среди мха и высокой осоки, напоминая воркование голубей. В чистой студеной воде будто сверкали перламутровые камушки.

Перекусив, стали собираться домой в деревню. На синем небе начали скучиваться облака. Солнце клонилось к закату.

Неподалеку прокричала какая-то птица. И тут сквозь кусты мы заметили метрах в двадцати от нас огромного лося. Поедая тальниковые ветви, он прядал своими большими ушами. Его бархатная шерсть золотом отливала на солнце. Такое животное мы встретили впервые, и мне почему-то захотелось нежно потрогать его или, в крайнем случае, хоть чем-то угостить. «У нас в узелке остался хлеб?» — спросил я у дочери.

Дочь взяла кусочек хлеба и осторожно пошла к лосю. Он стоял за речкой среди мшистых кочек. Прекратив свою трапезу, с любопытством стал разглядывать нас, а мы — его. Дочка подходила к нему, вытянув руку, ласково говоря: «Лоська, Лоська!» А потом как вкопанная остановилась, проговорила: «Я же его все равно не достану, а он ко мне не идет!»

Я вспылил: «Эх ты, трусиха! Ну, тогда хлеб-то кинь ему!» Кусок упал у ног лося. Сохатый, думая, что мы ему не добра желаем, а озоруем над ним, сильно ударил копытами о землю. Оставаясь на месте, он своим угрожающим видом сделал нам предупредительный знак, чтобы мы прекратили свои посягательства на его личную жизнь.

Потом в Зеленом городе мне приходилось видеть, как лоси свободно перепрыгивают заборы выше человеческого роста. А эту речку он тем более мог бы легко перемахнуть. Но он стоял в ожидании, с возбужденным любопытством наблюдая за нами.

Когда я увидел его грозно настороженный взгляд, мне стало ясно, что это все-таки дикий зверь. И в этот момент у меня по всему телу пробежали мурашки: дочь в опасности, чем защитить ее? Подбежал к ней и, замахнувшись на лося тапочкой, снятой с ноги (больше ничего под рукой не оказалось), я почти в безрассудстве заорал: «Не сметь!»

Лось оказался умным животным, не двинулся с места. А мы, чтобы избежать опасности, потихоньку стали отходить от него. Он тоже повернул от нас, стал подниматься по горе. Взобравшись на нее, повернулся в нашу сторону и долго смотрел на нас. А мы, в свою очередь, смотрели на фоне неба на него и любовались им, великолепнейшим созданием природы. И досадовали, что он нас не понял.

1975 год

Дик

В нашем подъезде у одной семьи была собака по кличке Дик. Привезли его из частного дома. Не хотели расставаться. Привыкли. Но в квартире держать не стали. Негигиенично. И приучали его жить в подвале. Закрывали там, но при каждом удобном случае он вырывался на волю. Недавно хозяин его пристрелил как старого и ненужного.

До сих пор у меня перед глазами его умный, понимающий взгляд. Бывало, идешь с работы, а он в задумчивости сидит на лестничной площадке, на хозяйскую дверь смотрит.

Напрасно он не лаял. Когда наша семья вселялась в этот дом, он, словно чуя, что мы — будущие соседи, уступал дорогу и пристально смотрел вслед, чуть повиливая куцым хвостиком. Дети наперебой теребили его отвислые уши, он старался не придавать этому значения. Но панибратства терпеть не мог. Как-то на улице меня с радостным лаем встретил Малыш, владельцем которого был знакомый сторож гаража. Только я потрепал Малыша по шерсти, рядом оказался Дик. Я и его погладил. И он побежал. Какой-то прохожий тоже надумал погладить вислоухого пса, нагнулся к нему, но Дик с угрозой взглянул на него и предупреждающе зарычал. Больше всего Дик был не в ладах с теми, кто сам не уважал его. Например, с уборщицей, которая мыла в подъезде полы. Она всегда ворчала на него, и Дик в ответ лаял.

Чего зря говорить, охотничья собака — это охотничья собака. Дик выбегал на улицу и шел по следу. Быть может, по которому его хозяин утром уходил на работу. А может, в обиде и тоске вспоминал давнюю пору охоты. Я как-то разговаривал с хозяином Дика, стариком, инвалидом войны. Он рассказывал: «Последний раз был я с Диком на охоте года три назад. Дик тогда, обрадованный, бежал впереди меня.

На ранней зорьке у озерка взлетели утки. Я прицелился, а цель-то расплывается, стар стал, зрение не то. Дал выстрел, второй… Мимо. Дик бросился было вперед за добычей, но, увидев, что утки продолжают свой полет, обернулся и с такой жалостью посмотрел, что мне неловко стало. Потом подбежал и, словно успокаивая, стал тереться мордой о резиновые сапоги. Я присел, глажу его, а сам думаю: “Отохотился”. После этого я долго ходил сам не свой. Да и Дик весь день на зов плохо откликался и к пище не притрагивался, видимо, тоже переживал неудачу».

Теперь Дика нет. В подъезде тишина.

Год спустя и хозяина не стало. Умер.

Голоса

Свечерело. Я вышел на прогулку. Свернул за дома, к полю. Январский морозец пощипывал нос и щеки. Голые деревья стояли не шелохнувшись. Через минуту-другую вдали послышался странный крик: «Ого-го-го-оо!» В том крике было что-то жутковатое. Прислушиваясь, прибавил шагу. Когда крик повторился, понял, что кричит сова. И тут нахлынули на меня воспоминания деревенского детства…

У нас деревня стояла на горе. За деревней неподалеку — лес. И в тихую погоду, зимой, нам частенько приходилось слышать такие же вот необычные голоса. Когда мы, дети, спрашивали у матери, кто это кричит, она отвечала: «Русалка!»

От края леса брала свое начало — там били ключи — наша безымянная речка. Она текла под горой вдоль деревни. И мать объяснила нам: «Одна девушка дружила с парнем. Она очень любила его. Но парня взяли на войну, и он погиб. Эта девушка не перенесла гибели любимого человека, пошла на речку и утопилась. И там превратилась в русалку. Вот с тех пор она и тоскует по своему любимому. Выйдет на берег и кричит, зовет его».

«А можно на русалку посмотреть?» — спросили мы как-то у матери. «Нельзя. На реке прорубь. Вы будете подходить, а русалка нырнет в нее и скроется подо льдом. Мало того, еще вас с собой заберет. Ведь у нее целое подводное царство. Где я вас там буду искать? А не найду, что я без вас буду делать?»

Вот уж, действительно, думаю сейчас, что бы она одна без нас, пятерых малолеток, в те послевоенные годы делала?! И смех и грех! В другой раз, помню, нам мать говорила, что это кричит из лесу леший. «И на него нельзя посмотреть?» — допытывались мы у матери. «Ну, с лешим связываться тоже опасно. Вы будете ближе подходить к нему, а он в лес дальше от вас. Заманит в самую непроходимую чащу — не выберетесь…»

И вправду, казалось, дошел я до того леска, откуда доносился крик совы, — слышу, ее голос уже в другом месте, дальше, глуше.

Зеленый уголок

Котельная, в которой я работаю вот уже 20 лет, находится у перелеска.

Занятно было первое время наблюдать, как из оврага крадется по-пластунски лиса к нашей помойке, как изо всех сил огрызается наш Дружок на цепи на непрошенную гостью, видеть прыгающих по деревьям белок. Лоси на участке, который мы рядом с котельной вскопали, браконьерили капусту…

Вокруг котельной, обнесенной железным забором, успевшим проржаветь после ее строительства, валялись битые кирпичи, стекла, слежавшийся цемент и прочий хлам.

В один из субботников мы этот хлам коллективно убрали. Покрасили забор. Кое-где посадили цветы. Я прикрепил к макушке высоченной березы скворечник. Оставалось много пустующей земли. «Вот бы, — подумал я, — посеять траву, многолетние цветы и, конечно, — деревца. Ведь работать-то собираюсь не год и не два».

Моя старшая сестра поделилась семенами декоративных маков, гвоздик, лилий. Получились чудесные клумбы. Обратился к специалистам растениеводства, и они не отказали — дали семена многолетних трав.

Помню, в праздничные первомайские дни 1980 года вокруг котельной высадил шестьдесят саженцев, а 9 мая — еще. Рябина, береза, сирень, акация, черемуха, вишня… Каждое деревце бережно выкапывал и переносил прямо с землей из перелеска, поливал. Боялся, не приживутся слабые деревца — в одну ямку прикапывал по два саженца. Но напрасно. Сейчас с болью смотрю на черемуху и акацию, растущие из одной лунки. Даже дикие цветы переселял из перелеска — с корнями и землей. Но поскольку они влаголюбивые, то сразу не зацвели, дождались, когда деревца подросли, начали давать тень. А я-то как ждал этого цветения! Радовался колокольчикам да ромашкам и другим диким цветам. Но были и переживания. Ведь котельная есть котельная. Там траншею разрывают, чтобы сменить трубу, тут кислоту выливают после промывки котлов. Думал, загубят мой зеленый уголок. Не дождусь, когда окрепнут цветы, а деревья станут большими. И все-таки дождался! Более половины посадок сохранились.

Однажды утром в начале июня в котельную высокое начальство пожаловало: наш новый директор знакомился со своими подразделениями, а у нас у котельной кругом зелено, цветет сирень. Глаз радуется. Распустились нежным цветом большие шапки алых маков, благоухают нарциссы. И все это в капельках росы сияет на солнце, дышит.

И тут директор спросил: «Так у вас в штате проведен садовник?» И, помню, очень удивился, что эту красоту вырастили и сохранили сами операторы газовой котельной. Не за деньги, а так, ради интереса.

Недавней весной иду на смену, а в нашем саду поет взахлеб соловей, рядом зарянка подпевает.

Другой раз мы с женой наблюдали здесь солнечным утром за двумя иволгами. Это птицы божественной красоты. Всегда осторожные и скрытные, редко показываются на глаза. На них любоваться — не налюбуешься. А голос!.. Как будто кто-то играет на флейте. Мы замерли как завороженные и долго-долго вспоминали потом эту песню.

Синицы

При наступлении холодов синицы к нам в котельную залетают через вентиляционные отверстия (дефлекторы). Быстро осваиваются.

В котельной всегда чисто, но это их не устраивает. Не обращая внимания на сильный шум работающих котлов и насосов, они начинают бесцеремонно «хозяйничать». Смотришь, как из пазов и расщелин во все стороны летят пакля, пыль, цементные крошки от штукатурки, паутина. Это они достают мух, спрятавшихся на зиму спать. Когда синицы разделаются со своим «деликатесом», приходится их подкармливать подсолнечными семечками и хлебными крошками. Семечки они берут прямо из рук.

Ближе к вечеру птицы разлетаются кто куда. На ночевку. Но, бывает, остаются у нас, поскольку котельная высокая и просторная. В два-три часа ночи слышишь, вновь начинает раздаваться их оживленный разговор, а затем и звонкое, полное радости, пение. Для них зимой в котельной раздолье. На улице метель, а тут фиалки с лилиями цветут. Тепло и светло. Под синичью песню отдыхаешь душой.

С пробуждением природы синицы все реже и реже появляются в котельной, а затем и вовсе покидают нас. Для них предпочтительнее оттаявшая земля, проснувшиеся букашки, тепло, воля. Одни и те же синицы живут с нами не более одной зимы. От силы — двух. На третью зиму наведываются уже совсем другие, нам незнакомые. Жалко «старых», прирученных. Ведь мы с ними, как говорится, провели всю зиму душа в душу. Привыкли к ним, они — к нам. В середине или в конце апреля ранним утром идешь на работу, и вдруг — слышишь их песню. Встречают метров за пятьдесят от котельной. Как бы приветствуя, вьются, ожидая угощения.

По весне у синиц песня особая.

Голубь — птица умная

На конечную автобусную остановку слетелось множество голубей. Там продавали семечки. И люди, находившиеся рядом, высказывали различные мнения по поводу этих птиц. Одним они нравились, другим — нет. Кто-то даже сказал, что голубь — глупая птица.

И тут мне вспомнился случай, связанный с голубем, происшедший в моей жизни лет двадцать тому назад.

От нашей организации до «перестройки» в товарных поездах отправляли племенных коров (нетелей) для улучшения породности и повышения продуктивности скота в мясном и мясо-молочном направлениях в разные края и республики Советского Союза.

Мне несколько раз приходилось сопровождать животных.

В этот раз я отвозил их в Киргизию. Стояло начало лета. И вот на одной станции под названием «Сопак», что не так далеко от Аральска, ко мне в вагон через окно стрелой влетел белый с коричневым оттенком на крыльях голубь. Какой-то напуганный и взъерошенный, хвост выщипанный, словно он вырвался из кошачьих когтей. Через минуту-другую к вагону подбежал мальчик лет 12–13, шустрый такой, с рогаткой в руках. В расстегнутой рубашке. В коротких штанишках. С непокрытой головой. Перо голубиное торчало за повязкой в волосах. По-казахски он обратился ко мне, показывая на голубя, дескать, отдай мне его. Еще несколько ребятишек такого же возраста подбежали. Тоже одеты кто как. Вспотевшие, лица измазаны то ли черной краской, то ли углем, и почти у каждого рогатка. Понял я, что они играют в «туземцев». И этот мальчик с голубиным пером на голове — их «вождь». «Значит, голубь замучен не какой-то кошкой, а ими», — подумал я. И начал читать им всем «лекцию», старательно внушать, что над птицами нельзя издеваться, в том числе и над голубями. Голубь — это наш символ мира и дружбы. Издеваясь над ним, вы делаете недоброе, даже пакостное дело. Если вы сейчас меня не послушаетесь, не уйдете отсюда, я пойду к вашим родителям, расскажу им, чем вы занимаетесь, и они накажут вас за это. Гляжу, они ничего не понимают. «Вождь», перебивая меня, капризно лопочет что-то по-своему. И уже с какой-то дикой дерзостью замахал руками. Голубь, забившись в угол вагона, стал озираться по сторонам, видимо, догадывался, что разговор идет о нем, решается именно его судьба. А когда «вождь» стал залазить в вагон, он стал метаться и, удивительно, на улицу не вылетал. Я уже хотел было сделать сердитый вид и повысить голос на «вождя». Но наш товарняк тронулся. Голубь опять в углу занял свое место. «Вождь» спрыгнул обиженный и недовольный. «Туземцы» окружили его и громко о чем-то заспорили.

Целые сутки прошли, а голубь, как ни звал я его, не слетал из своего угла. Видно, досталось ему от «туземцев», что никак не мог опомниться. Спустя еще некоторое время слетел мой голубчик, видно, голод и вправду не тетка. Стал клевать хлеб, который я ему заранее накрошил, но клевал с такой осторожностью, что стоило мне чуть шевельнуть рукой, как он норовил вспорхнуть.

Тут я горько усмехнулся, вспомнив наш лозунг: «Птицы — наши друзья». Вот явное доказательство, какие мы им «друзья».

Но через два-три дня голубь ко мне начал привыкать. Перестал бояться. Несколько раз вылетал из вагона, я думал: «Ну все, улетел насовсем!» Нет. Опять возвращался. Он быстро поправился. Гладким стал. Только хвост был неровный.

Наш товарняк уже подъезжал к Киргизии. И вот на седьмой день, до восхода солнца (я спал на тюках сена) голубь сел рядом со мной, заворковал, и я проснулся. Думал, что он есть захотел. С радостью накрошил ему хлеба, налил водички, а он ни пить, ни клевать не стал. Поворковал еще немного, поднялся и полетел. Полетел прямой линией, как будто давно запланированной, в ту сторону, где вставал рассвет. Я наблюдал за ним до тех пор, пока он не скрылся из виду. За неделю привык к нему. И расставание было неожиданным.

Я понял, что он меня разбудил для того, чтобы поблагодарить и попрощаться со мной. Голубь — птица умная.

Март, 2002 г.

Поэзия русской гармони

Прочитал я в «Горьковском рабочем» за 22 ноября 1985 года зарисовку писателя Александра Сизова под заголовком «Рождение гармони». Мне она напомнила, как несколько лет назад в рейсовом автобусе я увидел у незнакомого мужчины в руках самодельную гармонь. Я вырос в деревне и начал играть на русской и хромке еще со школьных лет. И различать фабричную гармонь от гармони любителя-мастера научился рано.

Разволновался я. Как, думаю, подойти, начать разговор, вдруг не поймет? Вышел он на одной остановке со мной. Я за ним. Не могу глаз от гармони оторвать. Дошел он до своего дома, замедлил шаг, поставил гармонь на лавочку и сам сел. Закурил. Я к нему. Говорю: «Дорогой, дай хоть пять минут полюбуюсь на твою красавицу!» Посмотрел он на меня. Потеплел во взгляде: «А чего на нее любоваться? Если уж такой любитель, спотешь свою душу, сыграй. Можешь хоть не пять минут».

Я взял гармонь. Сел на лавочку, провел пальцами сверху вниз, потом снизу вверх по басам и ладам. Заговорила милая, как живая. Поет — не нарадуется, напоминая о родном и давно минувшем.

Да, плохую гармонь возьмешь, попробуешь — скорее бросить хочется, а на хорошей — век бы играл! Недаром отец мой когда-то говорил: «Все продам, гармонь оставлю».

…Поговорили о том, о сем. О мастерах: как они долго над гармонями ворожат. О том, что время идет, меняется, что инструмент этот нынче не в моде.

А жаль ее, эту неприхотливую музыку моей юности, участницу веселых и шумных деревенских празднеств, протяжных девичьих хоров.

Нет, не зря один известный советский поэт называл гармонь «поэзией российских деревень».

Знаток природы

Перебирая старые газетные вырезки, я наткнулся на несколько зарисовок И. Тарасова. Довольно часто в продолжение нескольких лет он публиковал свои удивительные миниатюры под рубрикой «Окно в природу» в местных газетах, в том числе в «Горьковской правде».

Именно на ее адрес я и написал ему когда-то. Решил сообщить, что в нашем лесу появились Лоси, и с одним у меня состоялась встреча. Дал свой адрес. Иван Селиверстович не замедлил приехать.

Среднего роста, как лунь, седой, пожилой, но подвижный, с зоркими глазами. Мы приняли его как дорогого гостя.

Идти в лес искать лося решили со стороны Дубенок. Стояли последние весенние дни. Как цыплята, всюду разбредшиеся, желтели одуванчики. Цвели сирень, рябина, акация. После утренней прохлады ярко блестела на солнце молодая листва. На радостях, что встретил человека, сведущего в природоведении, я задавал ему множество вопросов и удивлялся, что на каждый он давал исчерпывающий ответ.

Войдя в лес, Иван Селиверстович замечал всякую мелочь. Он сорвал ландыш, понюхал и рассказал мне о нем целую историю.

«Поскольку у ландыша листья похожи на уши лани, народ и назвал его таким именем — ландыш, то есть “оленье ушко”. Понюхайте, как он приятно пахнет, — хитро улыбнулся Иван Селиверстович, — а ведь от его нежного запаха погибают многие цветы. Но некоторым он на пользу. Например, жасмину. Он по соседству с ландышем не так быстро вянет. В свою очередь, и у ландыша рядом с жасмином запах усиливается, — и уже как бы с наставлением продолжил: — У ландыша очень сложная корневая система: выдернув один цветок, можешь нарушить питание других. Поэтому рвать его надо с осторожностью, иначе он может исчезнуть. Ландыш ведь ценен не только из-за своей красоты и нежного аромата. В народной медицине его употребляют как лекарство от многих заболеваний».

Весь большой и малый лес мы прошли, но лося так и не встретили. Я думал: «Не поверит мне Тарасов, что водятся тут лоси». Однако мой спутник, как мудрый и много поживший на свете человек, заметил следы пребывания зверя и предупредил: «Сохатый только с виду кажется мирным животным, но не надо забывать — это зверь. Увидев его, надо быть осторожным. Мне тоже приходилось встречаться, — сказал он, — и с лосем, и даже с медведем, но, слава Богу, расходились с миром».

И.С. Тарасову в ту пору было уже за семьдесят. Спускаясь к долу, я старался поддержать его под руку, но он, вероятно, чувствуя в себе еще достаточно силы и ловкости, пренебрегал моей помощью.

Так завершилась наша первая встреча.

Потом я узнал, что Иван Селиверстович родился в г. Горьком 1 мая 1906 года. Окончил педагогический институт, два года отработал в одной из школ города Горького преподавателем русского языка и литературы. Затем работал в многотиражных заводских газетах, в свободное время увлекался охотой и рыбалкой. Вел дневник. После выхода на пенсию стал чаще ездить в ветлужские и семеновские леса и на озера. Любил собак. Часто рассказывал о своем ирландском сеттере Джеке. Свои зарисовки-миниатюры публиковал не только под своей фамилией. Был у него псевдоним Д. Ольгин, что означало «дедушка Ольгин». В честь своей маленькой внучки Оленьки, в которой души не чаял. Теперь у Оли сынишке уже четыре годика.

Ушел из жизни Иван Селиверстович в 1985 году, не дожив одного месяца до своего восьмидесятилетия. Если бы Тарасов был сейчас жив, он бы обязательно издал за свой счет книгу зарисовок. Однажды он мне показывал около сотни газетных публикаций. Я тогда, в доперестроечное время, писал по этому поводу в наше книжное издательство письмо. Но ответа не получил.

4.11.2000 г.

Нечаянное знакомство с В.Я. Дворжецким

3 августа — день рождения известного актера театра и кино Вацлава Яновича Дворжецкого.

Много фильмов с его участием видел я за свою жизнь. Восхищался его талантом. И не чаял, что посчастливится мне познакомиться с ним.

В 1989 году в фойе Нижегородской телестудии я впервые увидел его — выше среднего роста, с ухоженной бородой. Он оживленно беседовал с какими-то должностными лицами. Я в восторге затеребил Юрия Михайловича Прохорова, диктора областного радио, с которым разговаривал: «Мне необходимо сейчас же познакомиться с Дворжецким! Иначе я больше его не встречу!» И был крайне удивлен, когда узнал, что Вацлав Янович живет не в Москве, как я думал, а у нас в Нижнем. Юрий Михайлович пообещал узнать его адрес. Через неделю я послал Вацлаву Яновичу письмо и в конце привел свое четверостишие.

Примерно через полгода получил от него фотографию, на которой он написал: «Дорогой Евгений Павлович! Опять перечитал Ваше письмо и стихи. Хороший Вы человек. Я в людях разбираюсь! Жизнь научила. Очень Вы мне симпатичны! Я был бы рад с Вами встретиться».

Предварительно созвонившись с известным артистом, я приехал к нему на квартиру. Жена Вацлава Яновича была в отъезде, он дома один. С ходу, без всяких церемоний, пригласил меня к столу.

В то время ему было без одного месяца 80, но производил впечатление бодрого и крепкого не по годам человека. Свой разговор начал с рыбалки. Сказал, что раньше ездил недалеко — на пруд к одной колхозной ферме. Природа там красивая. Но председатель колхоза взял и запретил ловлю. «А я рыбак только для удовольствия посидеть на бережку». Возмутившись, я начал говорить Вацлаву Яновичу, что напишу об этом факте в «Нижегородскую правду». «Ну, этого еще на хватало», — остудил меня артист.

За столом Вацлав Янович вспомнил сыновей Владислава и Евгения. Порадовался за младшего и пожалел старшего, который умер в молодые годы. «Вы же знаете, что он у меня был великолепным артистом! У него было большое будущее!» Говорил он о своих предках и о работе. «Вот отснимусь в последнем фильме и уйду куда-нибудь в леса или в горы. Постарел я. И жизнь для меня теперь стала неинтересной». Потом улыбнулся и рассказал случай.

«Недавно мы снимали фильм в Киеве. После съемок я ехал в автобусе и обратил внимание, что на меня одна женщина смотрит. Интересная такая. Я вышел, и она за мной. Подошла ближе и умоляюще произнесла: “Батюшка, благословите меня, пожалуйста!” Я сразу нашелся — благословил ее. Она меня с такой бородищей за священника приняла! Ну и пусть. Надо же было сделать ее душе облегчение!»

Вацлав Янович попросил меня почитать что-нибудь из моих стихов. Я начал:

Увидев удивленное лицо, я прекратил чтение.

«Вы верите в коммунистические идеалы?» — спросил он. (После от него узнал, что он отбывал 14 лет в лагерях). Я ответил: «Воспитан на них!» — «Ну, это все наносное и на вас не похоже. А вообще-то, каждый вправе жить как хочет. И так же выражать свои мысли».

Только закончил чтение, он мне сказал: «Природа, любовь, душа. Вот здесь — это вы! И не уходите от себя».

Позднее я, с разрешения Дворжецкого, это стихотворение посвятил ему и опубликовал его в многотиражной газете завода им. Орджоникидзе.

Мы заговорили о судьбе, о Боге. Вацлав Янович достал откуда-то книжку и дал мне прочитать цитату. Поскольку шрифт был очень мелкий, я без очков плохо разбирал буквы. Он, улыбнувшись, сказал: «Дайте-ка — я сам!» — и без очков прочитал. Для восьмидесятилетнего возраста зрение у него было сносное.

Вторая встреча с В.Я. Дворжецким у меня произошла года через два. Прочитал объявление: в областной библиотеке для слепых на ул. Варварской, д. 8 состоится встреча известного артиста России В.Я. Дворжецкого со зрителями, и пошел. Вацлав Янович сидел за столом недалеко от входной двери. Я заметил во взгляде актера лишь едва уловимую реакцию на мое приветствие.

«Почему он на этот раз холодно отнесся ко мне? Может, обиделся на что?» — этот вопрос я задал вслух своему приятелю, а сидящие рядом молодые девушки ответили: «Он же не видит!»

Я встал и быстрым шагом подошел к столу, за которым сидел Дворжецкий.

— Вацлав Янович, Вы меня не узнаете?

— Голос вроде бы знакомый. А кто это?

— Евгений Молостов.

— Евгений Павлович, дорогой мой, присаживайтесь сюда!

Рядом с ним были два стула. Я присел на один из них. Он обеими руками на ощупь взял мою правую руку, крепко пожал ее. Затем потрогал плечи. Тихо с улыбкой проговорил:

— Помните, я собирался уйти в леса или в горы? Теперь из меня отшельника не получится. Ослеп я!

— А что говорят врачи?

— Тут врачи бессильны, — промолвил он в ответ.

Писатель Константин Проймин открыл встречу. Вацлав Янович встал и начал подробно рассказывать про свою жизнь и работу в кино и театре. Смотрел в зал, запросто общаясь с публикой. Ничуть не было заметно, что он не видит. Встреча закончилась, и мы тепло распрощались. Девушки с обеих сторон подхватили слепого Вацлава Яновича под руки и потихоньку повели его домой.

1 апреля 1993 года В.Я. Дворжецкого не стало.

Короткая встреча с поэтом В.В. Казиным

Однажды, еще в советское время, придя с работы домой, я взял «Комсомольскую правду», развернул ее и увидел на одной из страниц подборку стихов Василия Казина и был крайне удивлен и обрадован. По книгам я знал, что он современник С. Есенина, но что он еще живет и здравствует, да простит меня Господь, — не знал.

У меня один-разъединственный сборник стихов В. Казина за 1954 год, в котором есть стихотворение «Памяти Сергея Есенина». Вот четыре строки из него:

В «Комсомолке» были стихи и портрет В.В. Казина. И я, как горячий поклонник поэтов того бурного революционного времени, приготовил этот сборник для автографа и стал упорно искать случая, чтобы встретиться с Василием Васильевичем. Для меня было великим счастьем воочию увидеть старого поэта. И случай представился.

Тогда я работал на гальваническом участке при заводе им. В.И. Ульянова оцинковщиком и в связи со своей (вредной) работой получил от завода путевку на юг, в Новый Афон. Оказавшись проездом в Москве и узнав домашний телефон поэта, я стал ему звонить. И услышал очень тихий и скромный голос: «Алло! Кто это?» Я ответил: «Извините, Вас беспокоит незнакомый Вам из Горьковской области Ваш почитатель! Мне хочется, чтобы Вы поставили свой автограф на Вашем сборнике стихов на память для меня». — «Но у меня сейчас обстановка не позволяет для встречи», — голос его был чуть слышен да и говорил-то он, как мне показалось, какими-то недомолвками. Мне, конечно, стало обидно, что я не могу увидеть мною заочно уважаемого поэта, к которому я с таким нетерпением рвался. И чтобы закончить несостоявшийся разговор, сказал: «Я сейчас еду на юг отдыхать по заводской путевке, но на обратном пути я опять Вам позвоню! До свидания!»

Когда я ехал с юга, у меня у самого времени было в обрез в связи со скорым отходом поезда. Но к Василию Васильевичу я все-таки напросился, хотя он по-прежнему говорил, что у него длявстречи обстановка не позволяет. Мне казалось, что он, как и все известные люди, по горло занят своими делами или просто-напросто придумывает разные причины, чтобы избежать встречи с незнакомым человеком.

Но пришел и убедился: жена была у него при смерти. Лежала в спальной комнате. Я, конечно, извинился, что проявил излишнюю смелость в своем посещении их квартиры в такой неподходящий момент, но Василий Васильевич меня успокоил, сказав, что жена сейчас спит.

Тут я понял, почему он по телефону всегда разговаривал чуть слышно и чего-то не договаривал. Увидев его, почувствовал такой контраст: огромные комнаты с высокими потолками — и он сам небольшого росточка. Но не старый, как я предполагал. И чуть сконфуженный. В углу комнаты мне бросился в глаза большой портрет, на которым запечатлены вместе С. Есенин и В. Казин. Я был в восторге, что нахожусь в Москве у поэта в квартире, который когда-то дружил с С. Есениным. И стиснул его в своих объятиях, как давно знакомого и горячо любимого человека. Конечно, вряд ли ему было понятно, что он для меня был большой творческой личностью, работавшей когда-то и ходившей по земле вместе с такими выдающимися поэтами, как Маяковский и Есенин.

Сейчас не помню, с чего у нас с Василием Васильевичем начался разговор, но только он, прежде чем подписать мне книгу стихотворений «на память», посмотрел на нее и спросил: «А разве поновее-то нет у вас?» — «Нет», — ответил я. «Ну вот, и у меня, как на грех, нету». И, волнуясь не менее, чем я, начал искать самопишущую ручку. Но так и не нашел ее. Я тоже начал искать и тоже не нашел. Потом, как оказалось, у меня ручки были запиханы в чемодан. Наконец ему попался под руку простой карандаш, и он быстро надписал: «Моему читателю Молостову Евгению с наилучшими пожеланиями. Василий Казин. 18-го ноября 1976 года». Сначала посмотрел серьезно, потом поморщился и проговорил: «Уж очень бледно получилось». И, взяв красный карандаш, стал муслить его и по написанному выводить. Когда закончил, спросил: «Это Вы для коллекции?» — «Василий Васильевич, на память! Ведь Ваше поэтическое слово звучало еще в 20-х годах! О чем Вы и Ваше поколение поэтов когда-то мечтали, объединясь в «Кузнице», и писали в стихах — вот оно! — я рукой показал в окно на светящуюся от солнца Москву. — Вы сейчас видите это воочию. Вы не представляете себе, что Вы — поэтическая история. Вы мост, что называется, соединяющий 20-е годы с 70-ми. Мне кажется, это великое счастье — прожить такую большую жизнь, какую прожили Вы!» Казин чуть сконфуженно улыбнулся. А я торопливо добавил: «Я работаю на заводе рабочим и тоже пишу стихи. Правда, изредка». Василий Васильевич удивленно посмотрел на меня. А я продолжал: «Я без них жизни не представляю!» — «Что же вы мне сразу-то не сказали?! — с оживлением произнес он. — Это ведь хорошо — работать на заводе и писать стихи!» На радостях я прочитал ему одно сатирическое стихотворение, написанное для заводской стенной газеты, другое — серьезное, посвященное Расулу Гамзатову. Тут Казин глубокомысленно произнес: «Да, Расул Гамзатович — фигура колоритная, огромная. Да и переводчики прекрасные».

Взглянув на часы, я заторопился. На прощание Василий Васильевич сказал: «Вы говорите, что пишете изредка?! Конечно, на вашем месте совмещать работу на заводе и писать стихи — очень трудно. Но писать желательно постоянно! Это необходимо даже. Пожалуйста, имейте это в виду».

По поводу этого мне часто приходится вспоминать В.В. Казина.

В 1981 году его не стало.

«Прийти с улыбкой мудреца»

Федор Сухов, наш знаменитый земляк, широко признанный поэт со своим особым, необычным видением мира, сложен и многогранен. Меня всегда подкупает его тонкий лиризм, философская глубина стихов, их неповторимая поэтичность. Его мироощущение неразрывно связано с дорогой ему родной природой.

Я первый раз увидел Федора Григорьевича году в 78-м. В 1979 еще была встреча. А весной 1988 года я приехал к нему в Красный Оселок, село Лысковского района, воспетое им.

Вошел к нему в избу, а он сам еще только разувается. «Бродил по лугам и оврагам», — пояснил он.

А луга у Красного Оселка большие и овраги крутые и высокие.

По виду, хозяин был отягчен какой-то заботой. У нас и разговор-то начался не со стихов, а с «прозы жизни», что меня несколько удивило.

«Ты видел, — спросил он меня, — когда шел сюда: по склонам горы кое-где попадаются старые яблоньки? Это у нас здесь был общественный яблоневый сад. Сколько было цвету по весне, а по осени — урожая! Раньше землю меряли лаптями, обрабатывали кое-чем, и лишней земли не было. Теперь трактора, комбайны, а земля во многих местах лебедой зарастает. А то еще. Смотрю, сейчас катит на своей личной машине от перелеска к перелеску, прямо по полю, приминая зеленя, горожанин, — Сухов махнул рукой. — Где там любовь к земле, к людям, к труду…»

Я рассматриваю избу Федора Григорьевича. Из сеней, как войдешь, направо — кухня, где готовят пищу на газовой плите, по левую сторону — комнатка-столовая, тут рядом со столом и стульями в стороне — кровать, по стенам на полочках много всяких книг. По другую сторону стола — круглая изразцовая печь старого образца. Есть еще комната побольше — передняя, или «Светлая», где комод, картины, по стенам — фотографии. Я спросил: «А почему у вас нет телевизора?» Федор Григорьевич ответил: «Ну его! Нам и радио достаточно».

По левую сторону от передней комнаты — рабочая комнатка самого хозяина, заваленная книжками и рукописями, там же — его кроватка. Но мы остановились и сидели в комнатке-столовой. Перекусывали с дороги и пили чай. Разговор оживлялся. Федор Григорьевич продолжал: «За последние 2–3 десятка лет люди забыли ремесла, возродился лодырь, тунеядец, потребитель, а вместе с этим и пьянство. А взять праздники. Люди разучились веселиться. Выпили и, как говорится, ни басен, ни песен. Научились судачить, из пустого в порожнее переливать».

Федор Григорьевич рассказывал, а я старался каждое слово не упустить, запомнить.

Родился он в 1922 году в этом же селе Красный Оселок. Только на горе. Стихи писать начал рано. Но коллективизация, окружающая его атмосфера того времени — раскулачивание, аресты, ссылки — угнетали, давили его первые детские чувства, оставляли неприятные впечатления. Он вспоминал: «Жители боялись не только милиционера, но даже проходящего с портфелем человека».

А через несколько лет — война. Девятнадцатилетним пареньком он командовал взводом противотанковых орудий. С 1942 года с боями прошел Воронеж, Курскую дугу, где получил ранение, всю Белоруссию, Польшу. Победу встретил в Германии. Стихи сопровождали его повсюду. Он ими жил, как верующий молитвами. А мне рассказывал: «Первое мое патриотическое стихотворение напечатали на войне во фронтовой газете “Красная Армия”, 14 апреля, но какого года, убей — не помню. Когда в окоп принесли эту газету и стали ее читать, меня политрук спросил: “Сухов, это ваши стихи?” Я был настолько взволнован, что постеснялся признаться. Пачку табака, которую давали каждому солдату на неделю, я искурил тогда всю за одну ночь».

Война оставила в сознании и сердце Федора Григорьевича неизгладимое впечатление. Спустя два десятка лет Сухов, уже окончивший Литературный институт им. М. Горького в Москве, едет по местам прошлых боев. Тогда такие посещения были еще редкостью и с подозрением воспринимались местными властями. А его тянуло туда, чтобы в дальнейшем подробнее написать о пережитом. В прологе к одному стихотворному сборнику Ф. Сухов пишет: «Проблема ночлега в ту пору для меня не существовала. Я знал, что могу переночевать на вокзале, на пристани». Нетрудно представить, что Федор Григорьевич и тогда не в парадной форме путешествовал по заросшим воронкам и окопам, коль его забрал участковый и увез в милицию для выяснения личности. Задержанный стал объяснять, что он писатель. А ему в ответ: «Писатели книги пишут, а вы здесь бродите». Потом выяснили. Извинились. Это было под Воронежем, в селе Подклетное.

На вопрос «Кто у вас в юности был любимым поэтом?» Федор Григорьевич ответил: «Виновник всех моих “бед“ — Есенин. Но вначале были Пушкин, Некрасов, Кольцов. Помню, мне один парень, Штылев Сергей, дал томик Есенина всего на сутки — так он у меня по сей день в голове, с первой до последней строчки».

И Федор Григорьевич начал читать стихотворение Есенина «Песнь о хлебе». Позднее у него самого появилось стихотворение «Притча о хлебе»…

По наивности своей я спросил его: «И часто Вы бродите по лугам и оврагам?» Сухов ответил: «Надо не только много читать, но чаше бывать и наедине с природой. Природа тоже по-своему просвещает, — и, как бы наставляя, продолжал: — В поэзии должна быть музыка, грамотно поставленные слова и образное видение. Ведь недаром в прошлом поэзию называли наперсницей Богов, усладительницей жизни человеческой».

Я впоследствии видел снятый фильм о поэте Ф. Сухове, старался не пропустить очередной его сборник (а их у него свыше двадцати). И неотрывно читал его стихи. Скажу честно: не сразу они дались мне, но сейчас все чаще и чаще тянет к ним.

Ближе к вечеру в избу вошла супруга Федора Григорьевича — Мария Сухорукова — поэтесса. И снова кипит чайник. И снова читаются стихи. Разговор затянулся допоздна. Через одиночные рамы слышно, как неистово щелкают соловьи, а в небе среди редких облаков тихо плывет молодой месяц, бросая свой серебристый свет к нам в окно, на наши блюдечки и чашки. И на цветущие яблони в саду, которые, по словам Федора Григорьевича, посадил он сам.

Теперь нет с нами Федора Сухова. Но мне всегда почему-то кажется, что он ушел совсем ненадолго полюбоваться Волгой, побродить по широким приволжским лугам и оврагам-горам. Поговорить, посоветоваться с природой, набраться у нее земных и небесных сил и снова вернуться домой, в свою убогую завалюху, чтобы работать.

30 мая, 1996 г.

Вот такую вводку написал Ф.Г. Сухов к моим стихам, которые я привозил к нему в село Красный Оселок и опубликовал их 19-го августа 1988 г. в газете «Горьковский рабочий».

Лепестки

Затяжная в этом году, холодноватая весна в конце мая, на своем исходе, расщедрилась на тепло, сразу облиствели осины, березы, даже дуб и тот показал свои листочки. Зацвела черемуха, думалось: вот-вот зацветут яблони, но они не спешили, они знают: когда цветет черемуха, возвращаются заморозки, индевеют своими утренниками. К счастью, заморозки не возвратились, тогда-то и распустились, разлепестились яблони. Молодые, они утопли в нестихаемом пчелином гуде, они облились небывало бодрой, заревой розовизной — сказалось благодатное тепло…

Оно сказалось во всей жизни, сказалось в неожиданно попавших на мои глаза стихотворных строках Евгения Молостова. Я читаю их, а в моем огороде радостно лепестятся посаженные мной яблони. По всей вероятности, они услышали вслух произнесенные мной добрые строки, что, как лепестки тех же яблонь, умиляют душу, укрепляют веру в торжество человеческого разума, его мирного созидания.

Федор Сухов

Село Красный Оселок, май, 1988 год»

Поездка в село Константиново на родину С. Есенина

Меня иногда спрашивают, какое место в моей жизни, жизни рабочего человека, занимает поэзия. Я думаю, ищу ответ, и на намять приходят первые послевоенные годы, мое детство. К нам в деревню мужчин с войны вернулось мало, а работы невпроворот. Техника кое-какая. И не своя. Сеялку и молотилку брали на время из соседнего совхоза, да еще за них отрабатывали на совхозных полях: пропалывали огурцы, морковь. Из МТС приходил старый, истрепанный тракторишко. О стогометателе и комбайне только мечтали. Вся работа вручную. Каким испытанием легло на плечи женщин то время — и сказать трудно. Не потому ли и называли их в ту пору «двужильными». В каждой избе — пятеро, трое… И надо каждый день бежать в поле — с утра до позднего вечера женщины наши не разгибали спины. Казалось, какие тут радости? До них ли? Но нет. Как ни трудно приходилось, они не расставались с песнями, шутками. Друг друга подзадоривали. И работа спорилась. Наверное, каждая понимала: слезами нужду с плеч не скинуть.

Никогда не забуду один летний вечер. Садилось солнце, горел огненно-красный закат. И вдруг я услышал песню. Она начиналась где-то на краю деревни, за околицей. Плавная и величественная. Постепенно приближался ее напев. Пели женщины, идущие с жатвы. Удивительная картина: с серпами на плечах, в пестрых одеяниях, шли они медленно и торжественно, словно после праздника, а не после тяжелого труда. Я спросил одну пожилую женщину, отчего она поет. Она ответила: «Один раз на земле живем».

В длинные зимние вечера при тусклом свете, когда мать что-нибудь ушивала или переделывала из одежды, мы, дети, часто слушали, как она вполголоса напевала:

В такие минуты ко мне приходило непонятное, неизъяснимое чувство, и я не мог сдержать слез. Забирался тайком в заднюю комнату и слушал. То были песни о недолгой счастливой любви и вечной разлуке (когда отца не стало, матери было 33 года).

По праздникам мать пекла пироги с картошкой и луком, вишнями и черной смородиной. Ставила на стол попыхивающий самовар. Тогда же появлялась у нас музыка. Патефон. Пластинки Ковалевой, Руслановой, Шульженко и другие. Я думал, что поют настоящие люди там, внутри патефона. Однажды, оставшись в избе один, я вскрыл патефон и разобрал до последнего винтика. И был крайне огорчен и вместе с тем до невероятности испуган, когда из барабана с пронзительным визгом вылетела пружина. Это было последнее. Больше нечего было разбирать. И так мне было досадно и обидно не за то, что мне влетело, а за то, что там никого не оказалось!

Стихов в детстве, кроме заданных по школьной программе, я не читал и не заучивал. Зато знал уйму песен и частушек. Я не разбирался еще, что такое поэзия вообще, но понимал, что мы живем не для того, чтобы есть и пить, но едим и пьем, чтобы жить в полном смысле этого слова. Спустя несколько лет я прочитал в блокноте одного моего знакомого стихи С. Есенина:

Это стихотворение я крепко запомнил. Вскоре мне попались два сборника Есенина. Я проглотил их в один присест. Узнал, что стихотворение «Выткался на озере…» написано было в ранней юности. Это меня ошеломило. Другое стихотворение — «Я иду долиной, на затылке кепи» — я запомнил наизусть, прочитав его всего раза три.

Особенно мне запомнилось:

Народные песни и поэзия С. Есенина во мне навсегда слились воедино. Быть может, с тех пор я стал не созерцать человека, а видеть в нем душевный мир с его сложностями и противоречиями, с его радостями и страданиями и понимать неотделимость поэзии от человеческого труда.

Как-то мне пришлось быть на литературном вечере самодеятельных поэтов, где присутствовал нижегородский поэт А. Люкин. Навсегда запомнились сказанные им слова: «Человек должен быть всегда человеком, тем паче, если он себя готовит в литературу». В моем представлении С. Есенин прежде всего тем и человечен, что его любовь к родине, людям и ко всему живому на земле искренняя и честная. По-моему, здесь и скрыта магическая сила притяжения людских сердец к его поэзии.

У меня с юных лет была мечта съездить на родину поэта в село Константиново. Своими глазами увидеть те места, где он рос и так безмерно их любил, о чем не мог не петь:

И вот я в Константинове. Дом, который был построен еще при жизни С.А. Есенина на месте старого (сгоревшего), в котором он родился, — обыкновенная деревенская изба. Тем только она и необыкновенна, что жил в ней когда-то знаменитый русский поэт. Здесь все так, как описал Есенин в стихах. И дом с мезонином под железной крышей, и сад под окнами. В кухне на стене — лапти матери поэта да шушун старомодный, в котором она часто выходила на дорогу встречать своего единственного сына. В светлой комнате — портреты и личные вещи Сергея Александровича: пальто, трость.

Есть на свете Россия, и Россия неотделима от поэзии Есенина.

Теперь возле дома стоит бюст Есенина. Еще один литературный музей находится в бывшем доме помещицы Лидии Ивановны Кашиной, которая послужила прототипом образа Анны Снегиной. Нескончаемыми потоками идут люди поклониться памяти народного поэта. По словам одного из сотрудников музея, здесь побывало в прошлом году 80 тысяч человек. А в этом году — уже более 90 тысяч. На берегу Оки высятся новые постройки, которые соорудили для съемок художественного фильма «Сергей Есенин». (В прокате он был под названием «Пой песню, поэт».) В селе Лакаш Рязанской области уже снимались первые кадры картины. Сергея Есенина играет Сергей Никоненко, только что защитивший во ВГИКе режиссерский диплом. В селах говорят, что Сергей Никоненко и вправду внешне, без всякого грима, очень похож на Есенина.

Сестры поэта — Александра Александровна и Екатерина Александровна — живут в Москве, но на лето приезжают в село Константиново. У них там свой деревянный пятистенный дом.

Я еще только стал подходить к их дому, а мне уже кричит через дорогу старик: «Вы к Шуре? Она вон в той половине!» Я вошел к ней в светлую комнату, ее муж — шустрый мужик — топил печь, на стене — фотография молодых сестер поэта со стихами, посвященными Шуре:

Мне было и здесь дорого все. Очень трудно сейчас передать то состояние, которое я испытывал при встрече с Александрой Есениной. Когда она вышла из другой комнаты ко мне, я как-то даже растерялся. Но в мягком взгляде живых и выразительных глаз этой доброй старушки я увидел до боли что-то знакомое и родное. И от этого взгляда мне стало легко и просто. Мы разговорились. Я попросил ее рассказать, какие изменения произошли в с. Константиново с того времени, когда в нем жил Есенин. Ответ ее был краток: все течет, все меняется. И жизнь не та, и облик села, безусловно, стал не тот, что был при Сергее. Жизнь стремительно спешит вперед. Молодежь учится. С юных лет уезжают, разлетаются по свету. Может, поэтому раньше в селе было около шестисот дворов, а теперь едва ли осталось двести.

Поговорили о том, как Есенин писал стихи. Стихи он отрабатывал в уме, а потом уже записывал на бумагу.

Она рассказывала, а я вглядывался и запоминал ее черты лица. Эти счастливые минуты навсегда сохранятся в моей памяти.

Сергей Есенин остается для нас одним из самых глубоких и проникновенных русских лириков двадцатого века. Его удивительно певучие стихи всегда в наших сердцах. Эти поездки и встречи с людьми, помнящими и почитающими Есенина, еще шире открыли для меня границы его поэзии.

Сентябрь, 1971 г.

Заблудшая

Посвящается З. Панкратовой

Давно это было. Еще в молодости. Я отдыхал в Гаграх.

Черноморское побережье было солнечным и ласковым. Мы с товарищами каждое утро после завтрака шли на пляж на берег долгожданного моря, чтобы искупаться и вволю позагорать.

С первых же дней на пляже наше внимание привлекла одна молодая интересная женщина, которая после купания уединялась где-нибудь в стороне с книгой в руках или подолгу задумчиво смотрела на море. А затем вдруг исчезала.

Как-то раз после полудня, когда отпуск мой подходил к концу, захватив с собой фотоаппарат, я задумал сфотографировать ту местность.

Картина передо мной стояла впечатляющая: бездонное небо в редких облаках и подернутая пестрой рябью необозримая водная ширь. Неподалеку от берега, чуть покачиваясь, нежились пальмы, помахивая крупными веерообразными листьями. Дул свежий, пахнущий морем ветерок. Откуда-то доносилась в то время популярная песенка:

В стороне от меня, в тени кипарисовой аллеи, виднелись скамейки для отдыхающих. Сделав несколько снимков, я присел на одну из них. Через некоторое время подошла в легком голубеньком платьице та женщина, которая нас, молодых мужчин, заинтересовала на пляже. Она осторожно присела на другой конец скамейки и с восхищением в голосе проговорила: «Господи, красота-то какая». Я, утвердительно кивая головой, сказал: «Да, красота изумительная, потому и запечатлел сейчас эти места на память!» — «Вот и я прощаюсь с этими местами. Завтра уезжаю. Почти весь отдых мой прошел в одиночестве, на этой скамеечке», — с радостью в глазах и с какой-то пронзительной печалью в голосе произнесла женщина. «Любовались морем?! И мечтали?!» — «А вы знаете, — оживилась она и подсела поближе. — Некоторые говорят, что они не умеют мечтать. А я, например, могу мечтать где угодно и сколько угодно. Не только ночами при бессоннице, но и когда еду на работу, что-нибудь делаю или играю с ребенком. Это не мешает мне, а наоборот. Я чего-то жду, в мечтах на что-то надеюсь, и это придает мне силы. Я и здесь мечтала. Море на меня действовало успокаивающе. Сейчас себя намного умиротвореннее чувствую. Вы даже не знаете, какая я сюда приехала. Настоящая психопатка».

Она вздохнула и добродушно, как-то смущенно поглядела на меня своими голубыми глазами и начала рассказывать, как давнему другу, свою горькую семейную драму. На первый взгляд, банальную, но, мне кажется, заслуживающую внимания.

«Муж меня разлюбил. Может, от постоянных ссор, которые вроде и возникали-то из-за пустяков. Придет он выпивши, я, конечно, сердилась. Принесет кроху от своей получки — затевала скандалы. А он в этих случаях, чтобы избежать их, уходил из дома. И вот результат. Уже год с лишним, как ушел совсем. Полюбил другую. Долгое время он с ней валандался. Поначалу мне это все казалось какой-то несерьезной комедией, потом, когда я поняла, что он от меня ушел навсегда, жить стало невыносимо. Думала, с ума сойду. Каждую ночь глядела в окно, ждала его. А когда приходил, раздражалась. Во мне вскипала ненависть к нему. Всю трясло. Первое время я на работе старалась не показывать виду, как мне больно, но шила в мешке не утаишь. Земля слухами полнится. Помню, однажды пришел, я уже не скандалила. Просто плакала. А когда заснул, мелькнула мысль: вот, пока он дрыхнет, размозжить ему голову. А может, над собой что-нибудь сделать? Но ведь у меня дочь! Он уйдет к той. Оленьку возьмет с собой, а каково ей у них будет? Я свою дочь люблю больше жизни! Долго я тогда ломала себе голову. Умоляла Бога: “Хоть бы случилось с ним что-нибудь!”»

Вдруг ни с того, ни с сего моя рассказчица посмотрела на меня и, как бы спохватившись, проговорила: «Вы уж извините, что я, совершенно не зная вас, так откровенничаю, — и кивнула на море. — Когда я прихожу сюда, мне всякий раз не хочется уходить отсюда. Море своей таинственной музыкой бодрит меня и вселяет какую-то надежду».

Ласковый ветерок шаловливо трогал ее ухоженные волосы. Глядя на неторопливые волны, набегавшие на берег, она на мгновение замолкла. Задумалась. А потом, виновато улыбнувшись, опять увлеченно начала говорить о муже и о наболевшем.

«Я и любила его и ненавидела. При одном воспоминании о нем мысли мои разбегались, делалось невыносимо жутко. Но слез уже не было. Видимо, выплакала все. Когда он собрался совсем к ней, я не вытерпела и пошла с ним вместе. Я вам еще не сказала, кто оказалась моей соперницей? С нашего поселка моя бывшая подруга. Когда-то у нас на заводе в расчетном отделе работала и, разумеется, мы с ней делились секретами. Вот уж поистине справедлива поговорка “Не делись с подружкой, а делись с подушкой”. И она, мне даже ее по имени не хочется называть, сказала, что обо всем уже с ним договорились. Я стояла как вкопанная и не знала, что сказать. Единственный выход нашла — поругаться. У меня язык запинается, а она смеется, говорит: “Гордости в тебе нет!” У меня ее действительно нет, потому что он через два дня опять вернулся ко мне. И я с радостью приняла его. Неделю был мир. По старой памяти ходили в кино. А та его везде караулила. У нее двое детей в интернате, а у меня одна — и дома. И мне, конечно, его некогда ублажать. Я все думаю, что же он в ней нашел? На вид невзрачная, правда, одевается хорошо. Чем же она его как женщина завлекала? Чем она лучше меня? Ведь все, как говорится, при мне. И фигурой, и лицом Бог не обидел. И вроде хозяйка я неплохая. В квартире всегда чисто. Ребенок ухожен. Питанием тоже обеспечены были вдоволь. В чем же причина? Может, я лишнего грубила ему? Так не должна же я на него молиться, если он приходил пьяный или мало денег приносил! А может, наплодить ему кучу детей, жизнь-то бы и наладилась? Нет. Тут дело, по-моему, не в детях и не в ссорах. Ведь любил же он меня, любил — точно знаю! Потом стал говорить: “Без той жить не могу!” Непостоянный какой-то. И сам мучился и меня терзал. А когда в очередной раз собрался к той, я не выдержала, выкинула все его вещи. И вдобавок пошла и окошко у нее разбила. Стою, кричу ей, чтобы люди слышали: “Иди выходи, забирай его совсем, этого кобеля распутного. Вот все его пожитки. Пусть больше ко мне не возвращается!” А у самой на душе кошки скребут. Как же я буду жить без него? Как я его забуду? Успокаиваю себя, шепчу: “Я его должна забыть во что бы то ни стало!” Но он из моей памяти не уходил. И я продолжала твердить: “Прости меня, Виктор, прости. Может быть, того, чего я тебе не дала, она даст! Будь счастлив! Я тоже должна жить. У меня ребенок. Я мать. И я люблю свою дочь. И буду ее воспитывать. Не должна она слышать постоянные наши скандалы. Прости и ты меня, Оленька. Когда ты вырастешь, я постараюсь тебе объяснить, как все получилось, почему ты лишена такого счастья — расти с отцом”.

Я думала: одной, притом без постоянных ссор и скандалов, легче будет, а мне стало без него еще тяжелей. Людей стала избегать, которые приставали с расспросами. Да и чем они могли помочь? Лицемерными охами-вздохами? Счастье не какая-то подачка, которую кто-то мог бы одолжить. А между прочим, мы с ним на автобусной остановке каждый день виделись. Это было пыткой, выдержать которую не каждый бы мог. Сменила работу, коллектив. И это не помогло.

“Эх, Виктор, Виктор, — думала я, — и тебе сейчас не легче”. Хотелось все снова ему простить, забыть все обиды и позвать назад, но приходил он, поневоле вспоминалось все старое, и опять у меня возникала непреодолимая ненависть к нему. Мы ссорились, и я, как прежде, с треском выгоняла его. А сама до утра ревела. Даже во сне плакала. Иногда вставала по утрам, а подушка вся от слез мокрая.

Как-то он мне сказал, что это наше с ним испытание. Все равно, дескать, через год, другой мы будем жить вместе. “Нет, милый, — ответила я, — не бывать этому. Умерли мы друг для друга”. И он после этого долго ко мне не приходил. А я по-прежнему металась по дому как загнанная зверушка. И не находила себе места.

Однажды, чтобы не сойти с ума от одиночества, придумала себе друга. Говорю ему: “Дружок, давай с тобой переписываться”. И мы переписывались с ним. Всю душу я изливала, а он мне. Я за него писала и плакала. На другой день, когда ехала на работу, по пути опускала письмо в почтовый ящик. Через неделю оно ко мне приходило с печатью на конверте. А когда мне становилось лучше, забывала про него. Но стоило мне затосковать, заново вспоминала о своем дружке. И писала ему: “Прости меня, дружочек, я не писала тебе, потому что мне было хорошо. Теперь я опять с тобой. И, наверное, надолго”. В другой раз писала, чтобы он меня не осуждал, если я где-то не так вела себя. Но порой брала бумагу, а мысли путались, я разревусь и не напишу ни одной строчки.

Где-то я слышала, что жизнь — это сцена, а люди — артисты. Тогда в отчаянии подумала я: “Что ж, если я артистка, то должна сыграть свою роль по-настоящему!” И стала злой и обидчивой эгоисткой. Мне казалось, что все счастливые жены, которым я дико завидовала, в душе смеются надо мной. И я беспрестанно в мыслях угрожала: “Ну, подождите же, подождите, я сполна расплачусь с вами за все мои слезы. Заставлю ваших мужей изменять вам! Да простит меня Господь Бог, но я в этом буду находить свое утешение”.

Есть такая пословица — “На ловца и зверь бежит”. И тут мне попался первый! Чернявый, высокого роста, с животиком, элегантно одетый. Начальник, наверное, какой-нибудь, потому что всегда разъезжал на машине и имел личного шофера. Покупал коньяк и дорогие конфеты. И такой оказался хлюст, сразу же стал меня заманивать к себе на дачу, начал волю давать рукам. Но я его быстро поставила на место. “Черта с два, — думала, — только в кино или театр я могу с тобой сходить и то на дневной сеанс!” Знала, что он со мной просто так долго не проходит, поторопится бросить. Но я и здесь постаралась его перехитрить, теперь бросать всегда буду только я. И без жалости. Дней несколько походил он ко мне. Обцеловал всю. И после каждого поцелуя облизывался, как кот. Говорил, что я его мучаю. И что жену после меня видеть не хочет. Тогда я сжалилась все-таки над ним, ответила: “Находи комнату со всеми удобствами…” Но не лежала у меня душа к нему после Виктора. В следующий раз сказала: “Мы сошлись с мужем!” Он понял, что я его обманываю. И это было для него пощечиной. Видел бы кто, в какой он гнев пришел. С тех пор мы с ним больше не виделись. Я ликовала, потому что навредила и его жене, и ему самому нервы подергала.

Но, бросив его, я стала раскаиваться. Меня охватил испуг. Вдруг больше никого не найду. Колебалась. Видно, саму себя еще плохо знала. Вскоре соседка пригласила меня на день рождения. Среди прочих гостей там гуляла интеллигентная женщина с симпатичным мужем, который часто приглашал меня танцевать. Невысокого роста, с правильными чертами лица, темноволосый и с черными озорными глазами. Он напоминал мне артиста из какого-то фильма. Ежеминутно говорил мне комплименты. Это было кстати. Я же задумала мстить счастливым женам. Только неприятно было, что его звали, как и мужа, Виктором. Но это меня не остановило. Народу собралось много. Я притворилась, будто опьянела. Он крепко обнимал меня и при удобных случаях ненасытно целовал. В этот вечер жена его ничем не заподозрила, разговаривая с коллегой о своей научной работе. Но на другой день ей передали, что он мной активно увлекался. И она очень нервничала. Тут я тоже позлорадствовала. И убедилась, что есть еще одна, которая отведала горечь измены.

А однажды к нам в бухгалтерию пришел электрик Саша устраивать неисправность в розетке. Я лишь спросила его: “Который час?” и пристально посмотрела в его пустые зеленые глаза. Он обрадовался, что я с ним заговорила, и околачивался возле меня полдня. А потом, когда узнал, что я живу без мужа, набился ко мне в провожатые. Подумала: “Вот и этот клюнул”. Но не понравился он мне. Трус и хвастун. Прежде чем поцеловать, всегда оглядывался. Оказалось, что у него тоже дочка, моей Оленьке ровесница. Но почему-то он о ней умалчивал. Долго Александр ходил у меня на поводке. После двух встреч со мной ушел от жены. Нашел для своего проживания отдельную комнату. Заходила я к нему. Ох, как он выступал передо мной. Говорил: “Обещать златые горы не умею, зато любить могу — сама в том убедишься”. Звал уехать куда-нибудь. Дочку обещал удочерить. Он мне объясняется в любви, целует, а меня одолевает зевота. Эх, думаю, Сашка, Сашка, дубинушка ты моя неотесанная, достаточно того, что я пересиливаю себя и дозволяю тебе ласкать меня. Если бы ты мог читать мои мысли, бедный, с ума бы сошел, давно сбежал бы от меня. Тьфу… сейчас вспомнила, что и я его целовала. После очередной встречи один голос мне твердил: “Тешься над ним, сколько тебе влезет — пусть и его жена помается!” А другой голос упрашивал: “Оставь его. Оставь их всех! И без тебя разбитых семей немало!” “И вправду, — подумала я, — кому я мщу? Таким же, как я!“ И перестала встречаться с ним. Но одной тоскливо было жить.

И я решила позвонить ему. Но телефон перепутала, попала в квартиру к другому мужчине. Как-то шутя познакомились. Звать Володя. Работает на маршрутном такси. Женатый тоже. Думала, для счету. Но сразу же, с первой встречи, он меня покорил. Чем-то неуловимым. Теперь думаю: таких, как я, у него был миллион. Я ему поддалась, как удаву лягушка. Все думы были только о нем. После каждой встречи он меня все более и более притягивал. Чем? Сама не могла понять. Был вроде как все мужики. Правда, крепкий, чуть повыше среднего роста. Серые глаза с лукавинкой. Нос прямой. Небольшие усики. Что мне более нравилось в нем? Говорил в дело. И был неисправимым весельчаком. Мне было радостно с ним встречаться. В каждой маршрутке видела его. У него сынишка на год постарше моей дочки. Он его любит. И жену любит. Пригласила его к себе домой. Пили чай. Разговаривали. Вдруг стук в дверь. Муж Виктор входит. Гневно покосился на Володю. Сам живет с другой, а меня ревнует, шельмец. Спрашиваю: “Ты почто пришел?” — “Дочь навестить”, — отвечает. Оленька была у бабушки. Не знаю, с какой стати я стала тут его поучать. Говорю: “С такой-то рожей нашел бы помоложавей да потихоньку, чтобы никто не знал, если уж так захотелось чужой-то… а ты на женщину с двумя детьми набросился, да еще вон от тебя она забеременела. Не выкарабкаться тебе, мой милый, до гробовой доски из того хомута, в который ты влез. И я тебе ничем помочь не могу”. Слушал, слушал он меня, потом нервно повернулся и вышел, с силой захлопнув за собой дверь.

После посещения Виктора разговор у нас с Володей не клеился. Посидел он еще некоторое время и ушел. В квартире у меня стало опять пусто. И на душе неприятно. Володя в то время был мне нужен как воздух. Он много о своей семье рассказывал, и я ему верила, а вот Алексашке, например, нет. А почему? Да потому, что Володя мне по душе пришелся. Мне казалось, он был настоящим в жизни моим попутчиком. Я благодарна была ему за это. Словно в хорошем сне он мне приснился. Я даже отважилась тогда заявление подать на расторжение брака. Но, увы. Виктор в назначенное число не явился. Суд отложили. Не явился в тот день и Володя ко мне на свидание. На другой день ходила встречать его на линию. Подъехала маршрутка, гляжу на него, а он и ухом не ведет. Может, заподозрил, что я его на себе силком женю? Правду говорят: “Чужой муж не потешка, а одна насмешка!” Мне тогда хотелось ревмя реветь. Ведь я опять оказалась одна-одинешенька на всем белом свете. Жизнь без любви казалась каторгой. Это было настоящее испытание. Да. Кровью и нервами достается житейская мудрость. Тут надо быть сильной, а я слабенькая. Из любых житейских передряг мне так хочется выйти победительницей. И всегда при этом держать высоко голову. Но это мне удается лишь на людях, и то не всегда, а как только остаюсь одна, ощущаю себя как на скользком краю пропасти. Боюсь шагу ступить, голова кружится.

А жизнь шла своим чередом. Дня не проходило, чтобы какой-то ловелас не попытался завлечь меня. Словно на лбу моем было написано, что я соломенная вдова.

Тут еще цыган один все норовил присвататься ко мне. Говорил, что будет любить меня жгучей любовью. С работы поехала домой, и он за мной увязался. Все улыбался. Обоими глазами подмигивал. А я думала: “Ах ты, рыбина копченая! Ведь я не таких видывала. Ты у меня в досаде запоешь Лазаря, когда в свой табор улепетывать станешь”. Хотела ему напакостить и его жене, а он оказался холостым и жил не в таборе, а в квартире с матерью. Видимо, осевшие цыгане. Работал на заводе. Денег, говорит, у них куры не клюют. На другой день обещал золотое кольцо подарить. Говорю: “Не надо мне от тебя никакого кольца, и сам от меня испарись!” Еле отделалась. Еще мне цыган на хватало.

Как-то в выходной день ехали мы с дочкой в автобусе, смотрим, неподалеку от нас крутит, как сова, своей белобрысой головой Александр, тот самый Алексашка, мое горе луковое. “Сколько лет, сколько зим”, — говорит. Чудным он каким-то показался на этот раз. Рассказал, что с женой живут до сих пор каждый по себе. “А ты?” — спросил. “Я, как и прежде, одна!” Тут дочка прижалась ко мне и чуть слышно спросила: “Мамка, почему ты всем говоришь: одна да одна? Мы же с тобой вдвоем живем!” Интересная у меня Оленька.

От нечего делать пригласила Лексашку в гости. Посмотрели телевизор. Покушали. Подумала: к чему любовь. Может, без нее обойдусь. Не совсем уж он и плохой. И вправду куда-нибудь уехать с ним, чтобы глаза мои не видели и уши не слышали ничего из прошлого. Спросила: “Кто хоть тебя оцарапал?” Ответил: “Жена!” и осекся. Так и остался он в моей памяти хвастуном. Не могла я к нему привыкнуть. Не было в нем того, чего бы я хотела. Сказала ему об этом. Думала, как репей, не отцепится. Нет, больше не появлялся.

На другой день приехал Виктор, супруг, на мотоцикле. Я его называю супругом, потому что еще с ним не разведена. Смотрит, никого у нас посторонних нет. Подошел к Оленьке, дал ей гостинцев: новую куклу и шоколадку. Видно было, что он только побрился. Пахло его любимым одеколоном “Красная Москва”.

Свеженький был как огурчик. Замелькали мысли в моей голове: “Эх, Виктор, Виктор, может, и вправду я сама во всем была виновата? Говорят, в нынешнее время семья-то на женщине держится!” Посмотрела на него. Какой он хороший! Лучше всех! В этот раз поговорили без скандала. Целый вечер играл с дочерью. Долго катал ее на мотоцикле. На прощание пожал мне руку и, смеясь, сказал: “Зина, я на развод подал!” Этими словами он меня как ледяной водой облил. Ему я на это ничего не ответила, а про себя подумала: “Смейся, смейся, милый, ты в тот раз на суд не явился, а я на этот не приду. Теперь ты меня подождешь”. А когда пришла повестка — пошла. Только всю ночь не спала. Ворочалась с боку на бок. Себя в этот раз поймала на мысли: чем реже он приходил, тем легче я переносила нашу трагикомедию. Придет, всполошит меня, и снова я становлюсь злюкой. Мысленно представила всех своих “донжуанов”, на душе моей сделалось противно и мерзко.

Когда я доказываю своей соседке, что почти каждый мужчина — кобель, она не верит мне. И в душе, наверное, осуждает меня, думает, что я уж совсем… заблудшая. У нас с ней нередко дело доходит даже до ссоры. Своего мужа она так и подавно боготворит. Меня это бесит. Всегда хочется прекратить этот разговор, и в то же время я его опять сама начинаю. Я ей до сих пор завидую. Может, она и есть одна из тех женщин, которых до беспамятства любят и никогда не бросают. Должна признаться, между прочим, что ее тепло, ее вера в любимого и меня согревают и всегда тянет к ней. Вот как тут сделаться такой же, как она?

Недавно я где-то вычитала, что женщины любят тех мужчин, которые ими занимаются. Такая любовь не по мне. В моем характере ситуация обратная: я люблю только тех мужчин, которыми сама увлеченно занимаюсь. На самом деле, я так хочу любить. Неужели больше не встречу такого человека? Эх, и полюбила бы я его тогда. До могилы бы. Пылинки бы с него сдувала. Только смогу ли теперь кого полюбить? Иногда мысленно представляю. Нет. Не смогу. Потому что не верю никому. Все опостылели. Вот и обручальное кольцо на правой руке ношу, чтобы не приставали. А может, прошла она, любовь-то? Ведь, говорят, по-настоящему-то любят только один раз.

Меня однажды обозвали нехорошим словом. Иногда я и сама о себе думала так. Сколько раз я давала себе слово, чтобы не только не встречаться с мужчинами, но и не глядеть на них. Но не проходило и трех дней, как свой зарок нарушала, стреляя глазами и улыбаясь всем им подряд. И они липли ко мне как мухи на мед. Видел Бог, мне и самой было не сладко вешаться на шеи чужим мужчинам и себя позволять обнимать.

Но, как ни странно, я только тогда познала истинную цену семейного счастья, когда испытала этот вертеп. Ведь мне всего двадцать три года, а кажется, прожила сорок три. Порой мне хотелось крикнуть: “Люди, не осуждайте меня! Ведь вы не знаете, каково мне было, когда я металась в те бессонные ночи, ждала его, а он целовал другую! Я тогда волосы на себе рвала. Утром, не выспавшись, ехала на работу. А там все валилось из рук. Слезы застилали глаза. А когда вы догадывались, жалели меня, я в этой жалости находила насмешку и подвох. Старалась как можно скорее отплатить вам злом. Иначе я не могла жить. Для меня тогда вы все были врагами. Я в своем мщении, словно садистка, находила удовольствие. А с Виктором разговаривала вслух, хотя его не было рядом. Когда узнала, что его сожительница забеременела, мне не только ему, но и ей хотелось причинить зло, чтобы и они были, как и я, несчастными”.

Ночь прошла. Почему-то всех стало жалко. В том числе и Виктора. Еще раз представила: а если все-таки вернется он, как мы будем жить? Нет уж. Пусть живет с той.

В зал суда пришла спокойная. Встретились с ним опять по-хорошему. Он был такой растерянный. Я удивилась. Это значит, та его принуждает разводиться. И решила: не дам развод! Что там говорила — не помню, только опять суд отложили. Обратно шли вместе. Разговаривали о работе, о дочери.

Мне сейчас даже не верится, что я когда-то жила счастливо, как большинство женщин, что у меня был любящий муж, семья, куда я после работы стремилась, ради кого жила. Неужели все это кончилось?»

Тутона умолкла. Вечернее солнце уже опустилось за горизонт. Еще недавно его жаркие лучи разноцветными бликами где мягко, а где до рези в глазах отражались в игривых волнах. Сейчас они погасли. Закат покрыло огромное белесое облако. Над морем, особенно вдали, как пыль, висела седая мгла. Устремив свой пристальный взгляд в сторону моря, она оживленно прошептала: «Вы слышите?» Ее грустные глаза засветились вдруг радостью. Воздух, насыщенный свежестью моря, словно опьянил ее. Там, в сгущавшейся туманной мгле, слышались все вечерние звуки моря. Они сливались в одну бесконечно-таинственную волшебную мелодию. Я также шепотом ответил ей: «Конечно, слышу!» И оба облегченно вздохнули.

Странно было смотреть на эту женщину. Ее взгляд то смеялся, то, чуть не плача, грустил. Но и в том, и в другом случае глаза излучали такое тепло, от которого, казалось, растаяло бы ледяное сердце.

Вскоре, попрощавшись, она ушла. А я еще долго размышлял в одиночестве над ее откровением. И понял, что море для нее было великим творцом и исполнителем своей симфонии. Исхлестанная неудачами, беспомощная, она приходила слушать его и исповедоваться перед ним, набираться сил и энергии для новой, нормальной жизни.

1976 г., 2002 г.

Когда цветет черемуха

Лешка Кривошеев вчера вернулся из заключения. Всю эту ночь на мягкой постели у себя дома он не сомкнул глаз. В памяти перебирал свою молодую, но уже исковерканную жизнь. В лагере он так не задумывался над ней, как сейчас, после вчерашнего знакомства с девушкой, которая покорила его сердце…

Рос без отца. Воспитывали бабушка и мать.

Пока учился в школе — жизнь текла беззаботно. Летом со своим другом Федькой Вареновым, таким же непоседливым, как и сам, катались на велосипедах, играли в футбол, успевали и за яблоками в чужой сад слазить, и змея на бугре запустить.

После окончания школы получили аттестат зрелости. Дальше учиться не захотели. Федьку отец взял к себе в совхоз на ферму работать слесарем по оборудованию. Но Лешка туда не пошел. Потому и оказался без дела.

Получилось так неожиданно, не знал он тогда, что ему делать и куда идти. Смотрел вокруг и удивлялся: и солнце вроде по-прежнему светило, и дети все так же на улице играли и звонко кричали, но на душе у него была какая-то пустота. Будто он потерял что-то и не мог найти.

Елена Васильевна, Лешкина мать, работала на заводе бухгалтером. Город находился в двух километрах от их поселка. Поскольку сын не очень-то был расположен к учебе, она давно мечтала устроить его слесарем в сборочный цех. Лешка пришел туда, там его молодой рабочий отговорил, дескать, работа тебе такая быстро надоест. Чтобы собрать какой-нибудь прибор, только и знаешь крутишь гайки да винты, еще вставляешь прокладки с шайбами.

Он поделился с матерью: мол, не советуют мне идти туда. «Безвольный ты человек, — упрекала она сына. — А человек без воли подобен слепому в поле!» Лешка воспротивился: «Ты меня, мама, не понимаешь. Эта работа не требует никакой сообразительности». Елена Васильевна испытующе поглядела на Лешку и уже более мягко произнесла: «Ты на меня не обижайся, если действительно ищешь работу по душе — это хорошо. Тогда походи еще по заводу, поприглядывайся. Больше интересуйся. Но скажу тебе, что в слесарном деле без завинчивания гаек, без прокладок и шайб — никак не обойтись».

В тот день Лешку приняли учеником слесаря механосборочного участка. Он с первых же дней начал относиться к своей работе с любовью и прилежанием. Правда, мастер-наставник у него был не такой, как у других ребят. Одет небрежно. Небритый. Вечно перегаром прет, разговаривать противно. «Ладно, — думал Лешка. — Как-нибудь полгода проучусь-промучаюсь. А там видно будет». Их участок делал камбузное оборудование для судов. Ему не сразу далось слесарное дело. Особенно разметка на деталях и их сверление. Но ровно через шесть месяцев его перевели на самостоятельную работу. Правда, под присмотр старого опытного рабочего. Лешке показался он слишком строгим. Никуда и шагу нельзя отойти. Все твердит, что нужно работать творчески. Лешке и без него хотелось детали делать не только быстрее, но и лучше всех. Работал вроде бы в полную силу, все равно своему шефу не угождал.

Однажды вышел из проходной раздосадованный. Когда его бывший наставник окликнул у проходной и пригласил к пивной «врезать по стопарику», он даже обрадовался.

У пивной, где они остановились и стали распивать водку, он среди чужих мужчин заметил несколько знакомых заводских рабочих. Ему стало не по себе. Подумают, работает без году неделю, а уже по пивным шастает. Но после первого «причастия» Лешка почувствовал себя самоуверенным, все стеснение пропало. Ему захотелось пива, а кружки все были заняты. Крикнул в толпу пьющих: «Мужики, не задерживайте кружки!» Крикнул скорее потому, чтобы показать себя: мол, и я не лыком шит.

Домой пришел среди ночи пьянющий, на отвороте нового пальто, как отличительный значок за паскудное поведение, висела застывшая слюна, видно, пытался плюнуть, но не хватило сил.

А наутро, когда мать стала Лешку будить на работу, сказал: «Начхал я на весь завод. Не пойду больше работать. С работы лошади дохнут и трактора глохнут». Это он услышал вчера у пивной.

И после той пьянки на заводе больше не появлялся. Днями сидел дома. Ему стыдно было выходить на улицу, потому что все добрые люди работали, а он, как сова, выглядывал из окна. К вечеру, разодевшись, в кругу своих сверстников тренькал на гитаре, которую купила ему мать в честь восемнадцатилетия, отправлялся гулять. Домой часто приходил пьяный, с разбитой головой и синяками. Когда денег на вино не хватало, приходилось пить одеколон, туалетную воду и всякую дрянь, с чего только можно было захмелеть. На увещевания матери не реагировал, а если она этим надоедала ему, то на другой день он вообще домой не являлся.

Елена Васильевна надеялась, что скоро начнется призыв на военную службу и сына возьмут в армию. «Уж там ему вправят мозги», — отчаявшись, успокаивала она себя. Но такого не случилось.

Однажды воскресным утром Лешку Кривошеева и Федьку Варенова одна старушка попросила расколоть три кубометра дров. По окончании работы она поставила им литр самогона. Одну бутылку выпили. А по поводу другой Федька сказал: «Выпьем вечером, когда пойдем на гулянье». Но Лешке не терпелось и эту сейчас же опорожнить. Он стал отнимать бутылку у Федьки. Оба упали. Бутылка разбилась. Кривошеев осколком порезал руку. Вызвали скорую медицинскую помощь. Вначале он растерянно смотрел на струйку крови, потом поднес ее ко рту. Медицинская сестра скорой помощи, очень молоденькая девушка, покачивая своей красивой головкой, заметила: «Жалко кровь-то, что зря проливается?» Лешка в ответ зашмыгал носом. Беспомощным он казался в эти минуты. Серые глаза от слез повлажнели.

Руку забинтовали, но кровь из нее сочилась сквозь повязку. Пришлось его везти в городскую дежурную больницу. Из больницы он, как только наложили на рану швы, сразу же сбежал. До страсти хотелось еще выпить. Внутри у него горело, а в кармане звенело всего на кружку пива.

Стояли первые майские дни. Кривошеев шел вдоль сквера и смотрел то на осиянные ласковым солнцем редкие облака, то на распустившиеся ветлы, то на нарядных мотыльков, которые, играя, гонялись друг за другом. Но только ничто его не радовало. Не ощущал он эту весеннюю свежесть — неповторимую прелесть времени.

Проходя глухим переулком мимо заброшенного сарая, Лешка увидел курицу. Оживился: «Сейчас поймаю и продам на вино. Только надо как-то ее заманить в сарай. Но чем?» Догадался — хлебом. Ускорил шаг к магазину. Хлеба ржаного не оказалось. На последние медяки купил батон. Искрошил его весь, но курица не шла. Наконец он загнал ее в сарай и, закрыв дверь, вспотевший, с последними силами бросился на нее, успел схватить за хвост. Она вырвалась и с истошным кудахтаньем вылетела в разбитое окно, оставив Лешке в руке горсть перьев. Ударившись лицом о косяк, он тут же ощутил в гортани солоноватый привкус собственной крови.

Потеряв всю надежду на выпивку, обозленный, он вышел из сарая и… остолбенел. В его сторону бежали, громко крича, две пожилые женщины и милиционер.

Лешка пустился наутек. Петлял переулками и не заметил, как очутился у рынка. Весь от пота мокрый, он снял с себя пиджак и присел в сторонке. Вздрогнул, когда на его горячую голову опустилась пухлая и влажная рука сверх меры упитанной женщины. «Ох и квашня», — измеряя глазами нездоровую полноту, подумал Лешка. «Сколько просишь за пиджак?» — спросила она и, не говоря больше ни слова, взяла с коленей пиджак. Лешка только сейчас догадался и выпалил: «Давай на бутылку!» — «Вместе со штанами?» — нахально переспросила барыга. Мимо шел мужчина небольшого роста с темными коротко остриженными волосами. Остановился. Проговорил, обращаясь к Лешке: «Ты чо, в натуре, шмотки с себя загоняешь? Канаем со мной!» Выхватил у бабы пиджак, и они пошли в сторону магазина.

Купив бутылку водки, незнакомец и Лешка свернули в сквер и выпили прямо из горлышка. Без закуски. Незнакомец утерся рукавом, закурил. А Лешка сорвал с березы несколько листочков, пожевал их и выплюнул. Хмелея, уставился на незнакомца. Тот, улыбнувшись, довольный протянул Лешке руку: «Юрка Крюков. Я вон… тут, — кивнул он головой в сторону, — через два дома живу. Неделю как “откинулся”. За карман годишник торчал». — «А меня Алексеем зовут», — в свою очередь произнес Кривошеев.

Незаметно наступил вечер. Магазины закрыли. Пивные тоже. А Лешке опять показалось мало. «Еще бы не мешало», — в нерешительности проговорил он. «О чем базар? Я никогда никого не подводил, — успокоил его Крюков и смачно сплюнул, подмигнув, вынул из кармана горсть червонцев и небрежно кивнул Лешке. — Поканали в ресторан». Зашли к Крюкову в квартиру, где Лешка умылся, почистился.

В необозримом небе посреди облаков, покачиваясь, плыл полумесяц, словно в синем море утлый челн.

В ресторан попали в самый разгар. Играла музыка. Танцевали медленный танец. Официантка им предложила занять столик, за которым сидели парень с девушкой. Приняла у них заказ и удалилась. Заиграли шейк. Молодежь повскакала с мест. Парень снял пиджак, повесил его на спинку стула и пригласил свою девушку на танец. Крюков глазами показал Кривошееву на оттопыренный карман висевшего пиджака. Видя, что он «не клюет на удочку», упрекнул: «Что ж, значит, будем слюни жевать?» Тогда Лешка, не раздумывая, протянул руку к пиджаку — и в миг туго набитый кошелек оказался у него в руках. Быстро передал его Крюкову. Тот, убедившись, что в нем большие деньги, тихо проговорил: «Немедля смываемся» — и быстро покинули зал.

На улице за собой они услышали шум. Было понятно: парень хватился денег. Крюков метнулся в одну сторону, Лешка — в другую. Услышав свист, Кривошеев обернулся и в тусклом свете ущербной луны увидел бегущих за ним парней. «Убьют, собаки», — горячо прошептал он. Забежал через арку во двор, заметил в углу деревянный ящик и спрятался за него. Преследователи, появившись во дворе, несколько опешили быстрым его исчезновением, принялись искать по подъездам. Лазили на чердак. А Лешка в это время возмущался про себя: «Это я, Лешка Кривошеев, который век не боялся никого, вдруг спрятался от какой-то шушеры?! Еще не было такого! Пусть лучше убьют!» Он встал, отряхнулся. На счастье, парни, искавшие его, ушли, а он продолжал трястись как в лихорадке. Из руки капала кровь. Разбередил рану. «Теперь мне все равно, — отчаявшись, пробормотал он, — поедет машина — и под колеса башкой… Хватит жить во вред себе и добрым людям». Пошел к шоссейной дороге. Встал около нее. Из-за поворота вынырнула машина. Свет ее фар ослепил Лешку. Он вытер тыльной стороной ладони пот со лба. Сердце забилось сильно и часто, готовое оборваться. А когда машина приблизилась, волосы зашевелились на его голове. Он был уже готов кинуться, но машина остановилась. Из нее вышли двое и направились к Лешке. «А мы тебя, голубчик, ищем всюду», — сказал один из них. Взяли его под руки и затолкали в милицейский уазик. Теперь уже ко всему безразличный, Лешка уронил голову на грудь и от бессилия заплакал. Через месяц Кривошеева с Крюковым осудили.

В большом зале суда почти никого не было. Потерпевший да трое свидетелей. К Крюкову пришла мать, с заплаканными глазами, осунувшаяся и угнетенная. К Кривошееву — бабушка. Она принесла ему целую кошелку еды. Дрожащими губами произнесла: «Мотри у меня, исправляйся». — «Да, ладно», — огрызнулся Лешка. «Не ладь, ладан у попа в кадиле, — повысила голос бабушка. — Пожалей мать-то. Она как узнала, что тебя забрали, до сих не приходит в себя. В больнице лежит».

Кривошеев, терпеливо выждав момент, спросил: «А почему Федька Варенов не пришел?» — «Пошто он сюда попрется? — серьезно заметила бабушка. — Он работает. Не как ты — пень горелый, белый свет коптишь».

Суд шел недолго. Когда судья разрешил Кривошееву сказать последнее слово, он всю появившуюся злость выместил на Федьке, на своем закадычном друге, из-за того, что не пришел к нему на суд. Вспомнил о том, что он у него зажал книгу «Граф Монте-Кристо». Встал и от волнения упавшим голосом произнес, обращаясь к своей ссутулившейся бабушке: «Увидишь Варенова, передай ему: пусть он мне или книгу вернет или двенадцать рублей пришлет в лагерь. Иначе освобожусь, голову ему, как куропатке, враз оторву». Судья, молодая женщина, удивленно посмотрев на Кривошеева, постучала карандашом по столу и еще раз напомнила: «Вам предоставляется последнее слово. В оправдание свое вы ничего не скажете?» Лешка махнул рукой и, понурив голову, ответил: «Ничего не скажу». Крюков просил смягчить меру наказания. Суд вынес решение: «Кривошееву Алексею Ивановичу — три года общего режима, Крюкову Юрию Степановичу — три года строгого».

Когда Лешку еще до суда в первый раз привезли в тюрьму и в предбаннике среди голой пестрой толпы парикмахер начал стричь ему волосы, он уже тогда почувствовал себя как в ловушке. До его сознания только сейчас дошло, куда он попал. Но было уже поздно. «Милая мама», — мысленно повторял он, глядя, как падают на колени и на пол его кудрявые русые волосы. Кривошеев вздрогнул, услышав взрыв хохота и язвительный голос кругломордого бесконвойного парикмахера: «Сынок, я говорю, как много ты праздников-то успел отметить». Лешка покраснел до ушей. Он понял, что теперь на его стриженой голове шрамы выделялись, как в бабушкином огороде тропки. Парикмахер еще хотел съязвить, но он вскипел, не помня себя, зло оборвал его: «Ты, папаша, тоже хочешь отметину схлопотать на своей бестолковке? Я тебе это вмиг устрою!» Бесконвойник умолк. А потом промямлил: «Уж нельзя пошутить».

После суда Лешку в тюрьме долго не держали. По первому же набору этапировали.

Над воротами лагеря, к которому его подвезли, висел транспарант из красного полотнища, на котором белыми буквами было начертано: «В условиях социализма каждый выбившийся из трудовой колеи человек может вернуться к полезной деятельности».

К концу дня Кривошеева вызвал к себе начальник отряда. «Вот что, гражданин хороший, — сказал он ему. — Ты попал в бригаду, борющуюся за звание отличного труда и примерного поведения. Будешь хорошо работать, участвовать в общественной жизни лагеря, представим тебя к условно-досрочному освобождению. А будешь лениться, пассивно относиться к интересам бригады и нарушать правила установленного порядка, гляди, это к добру тебя не приведет. Иди устраивайся. Помни, каждый твой шаг мне будет известен!»

В первое же утро, во время подъема, Лешка встал с постели, хотел одеться, но у него не оказалось хлопчатобумажного костюма, который только вчера получил. Кто-то сменил на старый. Все оделись, а он стоял посреди секции и молча возмущался. Для него непонятно было, как это можно жить в одном помещении и у другого подменить одежду. Вдруг услышал осиплый, но властный голос, обращенный к нему: «Бригада на завтрак собралась, а ты что стоишь, или думаешь, тебе маменька завтрак принесет!» Лешка увидел перед собой пожилого мужчину с аккуратно подстриженной бородкой, который крикнул в толпу: «А ну, пусть та крыса, что у нас появилась, вернет барахло пацану!» Через минуту костюм х/б был возвращен Лешке. Кривошеев очень удивился, когда рослый мужчина по кличке «Проныра» с одного окрика послушался худощавого на вид старика.

После завтрака конвой повел бригаду в промышленную зону — строем. Замыкающим шел бригадир. Рядом оказался Лешка Кривошеев. Хоть конвой и предупредил бригаду, чтобы в строю не разговаривали, но как тут вытерпишь, когда до рабочей зоны целый километр. И первым это правило нарушил бригадир. Он вполголоса обратился к Лешке: «С сегодняшнего дня ты будешь работать с Василием Васильевичем». — «С тем, что с бородкой? — переспросил Лешка. — Дед-то уж очень грозный». — «Он “крыс” терпеть не может. “Проныра” недавно переведен к нам из другой бригады и трудно привыкает к нашему порядку. Твой костюм хотел на чефир променять. Вот его Василий Васильевич и перевоспитывает по ходу дела. Он у нас варит каркасы стульев. Помощник его недавно освободился. Так вот это вакантное место займешь ты. Твоя обязанность будет — вставлять в приспособление спинку стула и ножки и подавать ему в кабину для сварки. Со временем сам освоишь профессию сварщика. У нас здесь, кто желает получить эту специальность, обучаются на производственных курсах без отрыва от производства».

Еще Лешка узнал от бригадира, что этот дед — бывший вор, давняя кличка — «Философ». В прошлом неоднократно судимый, он с такими же друзьями, как сам, работу считал за «подлянку», гастролировал по городам, занимаясь в основном квартирными кражами. Последний раз их долго выслеживали. И все-таки поймали. Отстреливаясь, он ранил одного из работников милиции. И за это намотали ему на всю катушку — пятнадцать лет строгого режима. Теперь осталось отбывать год. Под конец срока перевели со строгого режима на общий, так как пошел на исправление: занимается в художественной самодеятельности, на гитаре «шпарит» исключительно. Мужик грамотный. Много читает художественной литературы. Вот только трудно избавляется от блатных слов. В беседе интересен. Не соскучишься.

Когда вошли в промзону, Кривошеев подошел к Василию Васильевичу, стоявшему у сварочной кабины, поглядел на него. Тот спросил: «Ты чего на меня так примитивно смотришь?» Лешка ответил: «Бригадир меня заряжающим к тебе ставит!» — «Ну и добро! — оживленно произнес Василий Васильевич. — Значит, сейчас «пахать» начнем! Не смотри, что я такой-сякой, сто раз мазаный и “ботаю по фене”. Я в людях разбираюсь. И дружбу ценю».

Подошел бригадир. Представил Василию Васильевичу Лешку. Сказал несколько слов им и отошел. Дед дал Лешке приспособление, показал, как надо вставлять в него ножки и спинку стула. Кривошеев сначала путался, на место ножек совал спинку, но дед терпеливо поправлял.

Осмыслив под старость лет свою непутевую жизнь, Василий Васильевич горько переживал за молодых людей, которые свободу меняли за рюмку водки, ленились работать, а попав в лагерь, оказывались под влиянием неких «проныр». «Проныра» уже несколько раз предлагал Кривошееву покурить анаши, когда тот получал посылку, совал какие-нибудь таблетки, от которых можно было получить кайф. Но, видя постоянное присутствие Василия Васильевича, отстал. Лешка с каждым днем незаметно для себя втягивался в работу, и теперь уже он торопил деда, а тот не снижал темпа. И к концу рабочего дня, сверяя показания сварщиков, гордился, что у них норма перевыполнена, да с отличным качеством. Выучившись на сварщика, Лешка через год заменил Василия Васильевича, сам стал каркасы варить, когда тому прозвенел звонок.

«Эх, Лексей, — на прощание горько вздохнув, произнес Василий Васильевич. — Коли бы мы на свободе так с тобой вкалывали, мы бы и понятия не имели, что такое тюрьма и лагерь. Ты деньги, здесь заработанные, высылай матери с бабушкой. Радуй их. Ну, прощай! Говорят, хрен с лаптем никогда не встренутся, а мы, Бог даст, еще на свободе, может, свидимся! — и продолжал внушать Кривошееву: — Ты хорошо работаешь, у тебя и в быту порядок, но, помимо всего прочего, продолжай посещать художественную самодеятельность. Я тебя научил играть на гитаре, исполнять песни. Будь добр, ходи на эстраду. Весели друзей. Заодно не увидишь, и как комиссия по условно-досрочному освобождению заявится. Может, освободят досрочно». Василию Васильевичу хотелось, чтобы у Лешки нисколько не оставалось времени на шкодничество. Дед уважал Лешку за его здоровье, силу, молодость, за его неразвращенную душу. Он в нем видел себя в молодые годы. И жалел. В клубе на репетициях Кривошеев перенял у него много песен. Одну из них — «Студентку-медичку» — исполнял чаще всего:

Еще за неделю до освобождения Василия Васильевича, как-то придя с работы в свой барак, Лешка получил два письма: от Федьки Варенова и из дома. Отвечала бабушка. Он все просил, чтобы они привезли чего-нибудь послаще. В столовую Кривошеев ходил нехотя — до сих пор скучал по вольной еде. Из дома по установленному режиму ему высылали посылки и привозили передачки. Да он и сам на заработанные деньги покупал из лагерного ларька кое-что. Но все ему казалось мало.

Лешка еще раз вынул из кармана письмо, развернул, стал читать вслух, чтобы и дед слышал: «Добрый день, дорогой внучек! Замучил ты нас своими сладостями. Так бы ты заботился о своем здоровье на воле, смотришь, и не попал бы туда, где находишься. Сколько мы с твоей матерью твердили тебе, что дурное дело не хитрое — вино пить. Ты вон гнилые прясла не мог сменить на новые, тебе лень было сходить в лес за жердочкой. С яблонь сухие сучки спилить все только обещался. Ну, до свидания! Мать опять заболела. Из больницы тебе напишет. Извел ты ее всю. Выздоровеет, опять приедет к тебе. Привезет всего, чего просил».

Федька Варенов писал из армии, что его на гражданке с отцом по телевизору показывали как хороших работников. «Графа Монте-Кристо» он давно отдал. Просил не обижаться.

«Про книжку я давно уже забыл. А вот мать жалко», — начал было Лешка. «Сейчас не время предаваться печали, — прервал его дед. — Все равно уж вчера не вернешь, а от завтра не уйдешь. Напиши, успокой их, особенно мать, давшую тебе жизнь, любящую тебя, переживающую за тебя и полившую твой бесталанный путь своими горькими слезами, мол, освобожусь, все дела переделаю. Ее вылечит лишь твоя свобода. Освободишься — работай. Где-нибудь, но работай. Не пей. Пьянствуют нынче только дураки. Ты думаешь, какая разница между верблюдом и пьяницей? Верблюд может две недели не пить, но работать. А пьяница, наоборот, может две недели пить, но не работать. Не думай, что тут я тебя критикую. Я и сам был таким. Молодым. Бестолковым. Да спроси каждого отбывающего здесь срок, и почти каждый признается, что прошел этот горький путь. Вот я сейчас подумал про себя: вроде жил, а вроде и не жил. Жизнь-то бегом пробежала. И мимо. Ощущение осталось такое, будто я плутал возле цветущего сада, где благоухали роскошные цветы, которыми я полюбоваться хотел и вдоволь надышаться их распространяющимся ароматом, но не сумел. Не той дорогой шел. Но, с другой стороны, я прожил жизнь с изнанки и видел то, что не всем во сне снилось. Я уже давно мечтаю написать книгу. Помнишь, у Максима Горького есть книга «Мои университеты», а у меня будет «Университет солнца». Ты поживешь с мое, может, тоже напишешь. Ты парень смышленый».

Василий Васильевич освободился. А через год после него Лешку Кривошеева вызвали на комиссию по условно-досрочному освобождению. Спросили фамилию, имя, отчество, год рождения, статью, срок. Где работает? Кем? Чем занимается, кроме работы? Лешка на все вопросы ответил. Похвалился, что он здесь, в лагере, в свободное от работы время участвует в художественной самодеятельности, поет.

«Вот здесь вы поете да пляшете, — строго сказал судья, — а родители дома, наверное, по вашей милости убиваются, плачут». Кривошеев в растерянности пробормотал: «У меня мать только да бабушка!» — «Тем более, — ответил, как отрезал, судья, — безотцовщина к тому же. Освободи вас, вы опять воровать станете, вино пить». Лешка промолчал. Два года в лагере прожить — сказать легко. Лично у него они прошли, как два века. Вокруг лагеря высокий забор. Да кроме забора, по эту и по другую сторону в два ряда колючая проволока. На каждом углу вышки, на которых солдаты с автоматами. Здесь сам себе не хозяин.

Начальник отряда, присутствовавший на комиссии, встал, сказал несколько слов в защиту Кривошеева, и его освободили.

Ему дали переодеться в свою вольную одежду, которую два года тому назад сдавал в лагерную каптерку. Попрощался с товарищами и окрыленный надеждой на свободную жизнь покинул лагерь.

Сойдя с поезда, посетил сначала универмаг, купил на заработанные в лагере деньги рубашку, костюм, ботинки, легкую курточку, затем, переодевшись во все новое, по старой привычке зашел в пристанционную пивную. Тяжелый, удушливый запах пива и вина с ног сшибал. Купил в буфете бутылку водки и поспешил на автобус.

В автобусе напротив сидели две девушки — Лена и Тоня (так они называли себя). Разговаривали о медицине. Лешке нравился их веселый щебет. Возвышенные чувства овладели им. Одна из них, Тоня, курносенькая, белокурая, увидев из окна автобуса цветущую черемуху, обрадованно воскликнула: «Черемуха!» В ясных девичьих глазах ее засиял притягательный свет, от которого Кривошееву защемило душу. «Как я люблю, когда парни дарят девушкам букеты черемухи, — тихо промолвила она своей подружке и капризно добавила: — Мне еще никто-никто не дарил». И с таким упреком впилась своими голубыми глазами в Лешкино одухотворенное лицо, будто именно он, а никто другой, был виноват в этом. Кривошеев благодарно посмотрел на девушку. Ему вспомнилась песня про студентку-медичку, и он спросил ее: «Вы не в медицинском институте учитесь?» — «В медицинском, — ответила она. — А откуда вы знаете?» — «Да я так», — сказал Лешка и замолчал. Он никогда не видел такого приятно возбуждающего душу взгляда, таких красивых, обтянутых легким платьем грудей, никогда не слышал такого ласкового голоса. Весь ее внешний вид действовал на него дурманяще. Душа размякла. Зародившаяся в сердце сладкая боль разлилась по всему телу. Он подумал: «Родная, я б тебе подарил самый наилучший букет, какого еще никто никому и никогда не дарил на свете».

От наплыва мучительно-любовных чувств на его вспыхнувшем лице появилась сконфуженная улыбка. Учащенней забилось сердце. Какая-то непонятная лихорадочная дрожь наполнила тело. Дрожащими пальцами он провел по вспотевшему лбу и вспомнил, что у него короткие волосы. «А вдруг она догадается, что я из лагеря?» — промелькнуло в Лешкином сознании. Хотел достать из брючного кармана носовой платок, но в нем торчала бутылка. Кривошееву стало совсем не по себе. В это время как будто кто-то невидимый с идиотской усмешкой прошептал ему: «Куда ты лезешь к невинной девушке? Ты не достоин ее!»

По причине Лешкиного молчания девушка смущенно опустила голову, огоньки ее милых глаз потухли. Кривошеев, не помня себя, протолкался к выходу и с отчаянно колотящимся сердцем спрыгнул на первой же остановке. Завернул в городской парк. И только сейчас заметил, как цветет черемуха. Он издалека почувствовал ее аромат. От ослепительного солнца на кустах ярко зеленела молодая листва. Лешка сел на скамейку. Голову, изнемогающую от тоскливых дум, обхватил обеими руками. Подумал: «Плохое прошлое не выкинешь из своей биографии и, как бы ни хотел, — не отречешься от него». В своем сознании еще раз представил образ той девушки и посожалел, что таким коротким было его очарование. «К черту все сомнения, — убеждал он себя. — Нужно увереннее и крепче ступать по земле и перестраивать свою жизнь не мешкая».

К Лешке на скамейку присел молодой человек с дипломатом в руках. Его небритое лицо выражало беспокойство. Он попросил закурить, сам косо глянул на карман, из которого высовывалась бутылка. Кривошеев с сочувствием произнес: «Я никогда не курил, но вином увлекался. Теперь каюсь». Вынул из кармана бутылку и предложил: «Могу угостить!» Молодой человек поглядел на Лешкину челочку и, в знак согласия кивая головой, с благодарностью проговорил: «С удовольствием принимаю твое угощение». Взял бутылку. Открыл свой дипломат, заполненный книгами и тетрадями, достал из него завернутые в газету недоеденный кусочек сыра и рюмку. Трясущимися руками налил в нее водки и с жадностью выпил. «Можно я еще одну налью? — спросил он Кривошеева и, еле сдерживая слезы, сказал: — Я студент. У меня в институте нелады, поэтому вчера вусмерть нарезался». — «А я сразу усек, что ты с похмелья, поэтому и предложил», — признался Лешка. После второй выпитой рюмки студент продолжил свой разговор: «У нас, у многих людей, слабость к вину. Всегда ищем в нем спасение от всяких неприятностей, но оно дает лишь временное облегчение. Конечно, слава Богу, и на этом».

Выходя из парка, Лешка Кривошеев увидел возле цветущей черемухи двух девушек, которые совсем недавно сидели рядом с ним в автобусе. Они тянулись к веткам черемухи, но не доставали до них. Увидев Лешку, в один голос начали просить, чтобы он им нарвал по букету. Лешка с радостью рвал. Выбирал ветки попышнее. «Как вас звать?» — нетерпеливо спросила его Тоня и протянула ему руку. «Алексеем», — улыбаясь, произнес он. «А меня Тоней. Подружку Леной». — «Очень приятно». — «Вы еще придете сюда?» — спросила Алексея Тоня. «Обязательно приду. Хоть завтра. Только назовите время». — «В двенадцать часов дня».

Кривошеева дома ждали с нетерпением. Елена Васильевна, похудевшая, с множеством седых волос на висках, к его приезду испекла пирог, наварила мясных щей. Увидев сына, заплакала. Поцелуям не было конца. Бабка тоже долго не могла наглядеться на Алешку. Размахивая костлявыми руками, обнимая его, говорила: «Алешенька, родненький, ты как не из заключения прибыл. Нарядный, свежий. Уж, пожалуйста, дурь-то выкинь из головы, не балуй больше. Отец Федьки Варенова обещал устроить тебя сварщиком к ним в совхоз. Сварщики у них большие деньги зарабатывают».

Лешка к утру крепко заснул. Когда проснулся, мать уже ушла на работу, а бабка на кухне готовила завтрак. Он посмотрел в окно. От чистых лучей утреннего солнца на листьях тополей блестела роса. На карнизе соседнего дома мирно ворковали голуби. Кривошеев смахнул навернувшиеся слезы — слезы счастья. Он сегодня пойдет на свидание с любимой девушкой. И обязательно купит большой букет роз. Тоня любит цветы.

1981 г., 2000 г.

Ласточкины гнезда

И удивлять, и удивляться

Неблагодарное дело комментировать произведения того или иного автора. Да и беспристрастный читатель сам разберется: или полистает странички и положит книжку на дальнюю полку, или просидит до утра, не смея оторваться от чтения.

«Ласточкины гнезда» — очередная книга Евгения Молостова, как и предыдущие шесть, о том, как говорит сам автор, что «прошло через его жизнь и душу. Хочется добавить: прошло или пока не прошло через нашу жизнь и душу — отсюда и очарование книги, которую еще перечитаешь не раз.

Работать с Евгением Павловичем, а еще больше общаться (при встречах, читая его книги) — всегда истинная радость. Это легкий по натуре и на подъем человек, вечно спешащий что-то увидеть, с кем-то встретиться. Кажется иногда по-юношески немного наивным… Но в этом как раз и прелесть. Увидеть, услышать то, что для других без цвета и звука, серо и обыденно. Сюжеты его зарисовок вроде незамысловаты, но как точно, зримо переданы на бумаге.

Евгений Павлович не перестает удивлять своим живительным творчеством, потому что не перестает удивляться сам всему, что вокруг него. А значит, будут новые находки, новые открытия, новые книги.

Николай Румянцев, член Союза журналистов России

Птицы моего детства

Ласточкины гнезда

В мое давнее детство ласточки лепили гнезда и в мезонинах домов, и во дворах наверху под стропилами. А по голым крутым берегам речки Рахмы, что течет из города по Афонинскому лугу, гнездились в земляных норах. Мы, ребятишки, тогда пытались достать детенышей ласточек из этих дыр, чтобы посмотреть на них, но попытки были безуспешными: проход до гнезда был узким и длинным. Редкая пара ласточек сделает свое гнездо несовершенным и в неудобном месте. Птицы умные, трудолюбивые и оптимистичные. Их жизнерадостность передается и человеку.

Мы тогда не различали ласточек: касатка ли она, береговушка ли. Для нас они были все одинаковые. Но стрижей отделяли. Это хищные птицы. Я видел, как они в скворечницах разоряли воробьиные гнезда.

Сейчас в нашей деревне ласточек стало меньше. А по берегам речки Рахмы их вообще не видно. Раньше там находился конный двор. Теперь его не стало. Не стало и мошкары, и прочих насекомых, которыми питаются ласточки.

Я теперь живу в поселке Селекционная станция, здесь ласточек тоже очень мало. Но пару лет назад, в начале сентября, я ходил по перелеску невдалеке от железнодорожной станции «Ройка». Искал грибы. Рядом с одним из зданий очистных сооружений услышал радостный лепет. Подошел поближе: через фрамугу туда влетали ласточки.

Увидев работника этого предприятия, я спросил: «Разве ласточки не улетели? Потому что я читал в какой-то газете, ласточки уже покинули наши края!?» Он ответил: «А у нас, похоже, и не собираются еще улетать!»

Первое, куда я ступил, было рабочее помещение. Внизу работал насос, шума которого ласточки не боялись. Когда я заглянул на потолок, то увидел в разных углах два ласточкиных гнезда. Рабочий мне сказал: «Первое — родительское. Из него вышло пять птенцов, которые слепили вот это второе гнездо. И потом тоже вывели своих птенцов».

В минуту нашего разговора подросший малыш, устав летать, присел на кирпичный выступ. Но родители не дали ему отдохнуть: в полете спихнули с выступа и тут же начали показывать виртуозные пируэты.

Я порадовался за птиц своего детства. И с того дня стал пристально вести наблюдения за пернатыми на станции, надеясь, что они станут первыми ласточками новой колонии.

К середине сентября погода испортилась. Дождь сыпал, как из сита. Ласточки пропадали по двое, а то и по трое суток, затем возвращались опять в свои гнезда. Перед отлетом, несмотря на плохую погоду, родители упорно продолжали учить своих птенцов летать. Птицы, наверное, ждали «летной» погоды, но так и не дождались. Улетели на юг в конце сентября. Порознь. И в разное время.

Дежурные станции закрыли фрамугу только через неделю, досконально убедившись, что гости уже не вернутся.

Мы очень беспокоились, прилетят ли ласточки весной. К нашей радости, они прилетели. Налепили еще гнезд. В конце августа, когда они вновь улетели на юг, я посчитал — их стало семь.

В нынешнем году я зашел к старым знакомым в июле. В рабочем зале стояла тишина. Дежуривший рабочий сказал: «Первый выводок уже «выписался». Гнездуется рядышком. Родители высиживают второй».

В этот раз гнезд уже тринадцать. Ласточкам здесь понравилось.

30 июля 2000 год

Теперь ласточек становится все меньше. И все реже слышим

над полями пение жаворонков, перекличку перепелов, дергачей.

А при вспашке полей за трактором вместо грачей

устремляются чайки. Май 2020

Запасливая сорока

В начале ноября в наших краях выпал первый снежок на сырую землю. За окном появились синицы, как бы заявляя о том, что скоро начнутся холода. Они очень подолгу с любопытством заглядывали в окна и этим поторопили меня прибить за окном кормушку.

К моему удивлению, когда я в нее насыпал хлебных крошек, и синицы, и воробьи не очень-то охотно клевали. А это означало, что кроме кормушки, птицы находили для себя корм в других местах. Через неделю выпал большой снег. Тут налетели и синицы, и воробьи. За окном послышался гвалт и писк. Синички обычно уступают воробьям. Отлетят в сторонку и наблюдают, ждут своей очереди. Но это пока они не голодны. Голод заставляет и их отстаивать свои права.

Нынче я видел, как на кормушку прилетел поползень. Разогнал и робких синиц, и драчливых воробьев, крыльями загородил все хлебные крошки, дескать, это все мое, а сам к ним не притрагивается. Меня это озадачило. Я часто вижу, как он обследует деревья. Значит, думаю, питается разными букашками, насекомыми. И я ему отдельно подвесил кусочек мяса. Смотрю, клюнул его и больше не стал. В другой раз прилетел. Опять крылья растопырил. Стал набирать в клюв хлебных крошек.

Под моими окнами березовые посадки. И мне было видно, как он рассовывал их в разные щелки коры деревьев. Таскал долго и на различные расстояния. Прекрасно понимая, что голод не тетка, на черный день все сгодится.

Хочу привести давний пример с сорокой. Там, где я работаю, зимней порой тоже приходится подкармливать птиц. Однажды недалеко от входной двери здания я раскрошил черствую хлебную горбушку. Налетели воробьи, синицы. И сорока тут как тут. Эта вся мелкота от нее, естественно, разлетелась врассыпную. А она, как настоящая воровка, с жадностью набирала в клюв хлебных крошек. Да выбирала те, что покрупнее, и улетала. И так несколько раз. Мне показалось подозрительным: не может же она так быстро съедать свою пищу.

Подсмотрел. Она долетала до местечка, расположенного сбоку здания. Как мне показалось тогда, проглатывала то, что было в клюве зажато, и начинала чистить свой клюв о снег. Поразился я тогда ее аппетиту.

Через месяц-другой чисто случайно увидел сороку на том же самом месте. В этот раз она, плутовски озираясь по сторонам, свою голову совала глубоко в снег. Неужели, подумалось мне, она тогда прятала хлеб, а теперь его достает? Ведь за это время не один раз ложился снег, дули вьюжные ветры. Стало кругом голо. Никаких примет. Кочки и те заровняло. Единственный признак — рядом стояла одинокая ветка полыни.

Накинув на себя пальто и обувшись в валенки, я выскочил на улицу и полез в сугроб. Хотелось убедиться в хитрости птицы. Завидев меня, сорока что-то по-своему громко проверещала и скрылась. Снегу было много. Добравшись до примеченного места, я увидел глубокую ямку, а в ней — облепленные снегом хлебные крошки. Значит, она тогда не клюв о снег чистила, а таким образом свой запас зарывала.

Зима 1998 г.

Воробей

В моей старой скворечнице на садовом участке нынешней весной опять поселились воробьи. Недавно все хлопотали вместе. И самка и самец. Из скворечницы выкидывали разный хлам, а в нее затаскивали новый материал: сухие стебельки травы, различные ворсинки и пушинки. Сейчас, к середине мая, самки не видать. Высиживает яйца. А самец, сидя на крыше скворечницы, переживает за нее, заодно хвастливо рассказывает всем, что он ведет свое домашнее хозяйство лучше всех. Например, скворечница хоть и старая, и в ней не совсем просторно и уютно, как в новой, зато само гнездо почти из одного пуха. И насчет корма у него тоже всегда полный порядок. И как бы другим в доказательство он принимает деловитый вид и летящую мошку ловит налету.

Серая ворона, сидящая неподалеку, не раз уже слышала бахвальства воробья. Ее всякий раз нервировало это, но она все сдерживала себя, прекрасно зная, как суровой и метельной зимой воробей, нахохлившись, прячется под застрехой и пищит: «Чуть жив… чуть жив…». Теперь, когда пригревает солнце и зазеленело вокруг, он громко, на весь свет бахвалится: «Семь жен прокормлю…!» На этот раз ворона не выдержала и закричала: «Ка-а-к!.. ка-а-к!» — «А вот так..! а вот так..!» — дразня ворону и, как бы поддерживая воробья, затараторила вездесущая сорока. К ней присоединилась любопытная синица, она изо всех своих сил пропищала: «Еще бы..! еще бы..! Каждый день…! не спит..!» У пруда, невдалеке от зеленого луга, услышав птичий базар, просвистел кулик. Жаворонок, наблюдавший всю эту картину, прыснул со смеху и взмыл высоко в небо.

Но воробья не смутишь. Он уверен в себе. И говорит всем то, что есть на самом деле.

Сейчас его больше всего волнует подруга. Поэтому он далеко от скворечницы не улетает. Изредка заглядывает в нее. Немного посуетится и вновь начинает беспокойно твердить: Чай ведь… чай ведь…» Переполненный нескрываемой радостью и надеждой, он спит и видит, как они со своей желанной подругой скоро будут таскать корм для своих птенцов. И ждет — не дождется.

Июнь 1992 г.

Ястреб и голубь

Это произошло в один сентябрьский полдень, в начале бабьего лета. Когда серые неровные тучи, гонимые незатихающим ветром. пролились, наконец, нудными, коробящими душу дождями и высветили до прозрачной синевы высокое небо.

Я шел посадками вдоль края убранного поля, среди нарядных берез и пожелтевших тополей. Теплый ветерок играл опадающей листвою. В пожухлой густой траве наводили своеобразный шорох различные насекомые. Неугомонно стрекотали кузнечики.

В стороне, на скошенной ниве и первой опавшей листве, валялись перья какой-то растерзанной птицы. Через несколько шагов подобное я заметил в кустах акации. И почти в этот же миг услышал шумное хлопанье крыльев. Это с ближайшей скирды соломы панически взлетела стая голубей. За ними вдогонку стрелой гнался ястреб. Он уже выбрал себе жертву, которая отделилась от стаи, и начал преследовать ее. Я затаил дыхание, потому что расстояние между жертвой и ее преследователем катастрофически сокращалось. Подумалось, что голубь не выдержит такого испытания. Но… не тут-то было. Инстинкт самосохранения еще крепкой птицы сыграл свою роль. Голубь со стремительной изворотливостью начал как бы метаться: то вниз, то вверх, то в одну, то в другую сторону. Разбойнику это явно не понравилось, и он, прекратив преследование, взмыл на своих могучих крыльях высоко в небо. И плавно полетел в сторону хвойного леса.

Кукушка в снежном лесу

Как-то весной дочь моя, тогда еще подросток, доняла меня и упросила, чтобы мы с ней сходили в наш лес и там набрали березового сока.

Весна тогда выдалась ранняя. Снег уже почти весь растаял. Вовсю серебрились барашки верб, кое-где зазеленела даже трава и раскрылись цветы мать-и-мачехи. Я пообещал дочери, что в следующую субботу, как раз перед Пасхой, мы обязательно выберемся в лес.

Пасха в том году была двенадцатого апреля. Почему мнезапомнилось это число? Потому что в ночь на одиннадцатое выпал снег высотой в треть аршина. Какой тут сок, когда столько снегу? Но дочь всячески настаивала на своем. К обеду вновь на улице показалось солнце и температура воздуха по-прежнему стояла плюсовая. Ну, будь что будет. Пошли. Соку, правда, всего с половину литровой банки успели набрать. Медленно тек. Да и солнце уже начинало спускаться к горизонту. Зато при выходе из леса увидели, как на молодом дубке, с которого сухой лист падает только весной, притаились на ночлег десятка два свиристелей, плотно прижавшись к веткам. Они слились с прошлогодней сухой листвой дубочка. И их было почти незаметно.

А вот что для нас тогда стало вторым удивительным явлением. Мы привыкли слышать кукушку, когда в лесу из-под земли уже пробилась новая зелень. А в тот день кругом лежал белый пушистый снег, но уже слышался ее сиротливый голос: «Ку-ку!»

1999 год

Пасха

Пасху 12-го апреля 1999 года нам с женой очень хотелось встретить солнечной. Давно не видели игру солнца. Хотя это казалось маловероятным, поскольку накануне Пасхи дни стояли пасмурные. Но что удивительно, наше желание сбылось. Рано утром на синем полотне неба разгорелись разноцветные полоски зари: самая верхняя была голубая, ниже салатовая, затем кремовая, а над самым горизонтом розовая. Через какое-то время все эти красочные ленты померкли, нам показалось даже, что на мгновение замерли голоса певчих птиц, недавно возвратившихся с юга.

И тут в этой таинственности начало всходить солнце, переливаясь огневыми красками. Его игру мы как в далеком детстве восприняли с трепетом, благоговением и восторгом. Пели зарянки и жаворонки. Даже трясогузки подавали свои голоса. Хотя на озимом поле и в лесу еще местами лежал снег. Кое-где робко появлялась молодая растительность. На припеках, сгорая от любопытства, поднимали свои желтые головки на свет Божий цветы мать-и-мачеха. Над ними изредка пролетали нарядные мотыльки. Все радовалось возрождению земли и света.

Солнце поднялось не так высоко, а уже дети начали ходить по домам и собирать яйца. Я всегда с радостью раздаю их. В этот момент душа дающего раскрывается, как на ладони. Не только познается щедрость хозяина или скупость его, а весь характер. Люди в Пасху становятся духовно чище и радостнее. Сердце заполняется искренней любовью. Не зря призывает Господь: «Любите ближнего, как самого себя».

Солнышко

Ранней весной 1978 года приехала из района в наш цех работать молодая, аккуратненькая большеглазая девушка Надя. Жила она в заводском общежитии. Волосы ее были огненно-рыжие, лицо белое веснушчатое, брови и ресницы белесые. Глаза голубые, но невыразительные. Лишенная миловидности, она стеснялась своей внешности. Но в коллективе, в котором в основном работали девушки и женщины, полюбили ее за добрый и отзывчивый характер. И называли Солнышком. Но парни этого цеха все же смотрели на других девчат, а не на нее.

Спустя некоторое время одна из работниц посоветовала Надюше сходить в парикмахерскую, в салон красоты. Чтобы она там выкрасила брови, ресницы и волосы.

И вот как-то после выходных дней Надюша пришла на работу и… все ахнули. Никто не узнавал ее. Волосы она покрасила в каштановый цвет. Ресницы и брови — в черный. Как оказалось, у нее всегда была красивая форма бровей и густые ресницы. Теперь черные ресницы ее глазам стали придавать синий оттенок. Веснушки на лице выглядели бледнее. И все это подчеркивало красоту ее лица. Надюша смущенно улыбалась. С той поры много парней стало засматриваться на нее. Но она выбрала одного. На всю жизнь.

31 марта 2002 г.

Знаменитые земляки

Г.И. Блом — ученый геолог

Мой двоюродный брат работал шофером на автомашине высокой проходимости в геосъемочной партии, проводящей исследования в Семеновском и смежных с ним районах. В начале осени 1956 г. он приехал ненадолго домой, в Нижний, за какими-то деталями и собирался уже уезжать обратно. А поскольку я наслышан был о Семеновском крае, о его мастерах, дремучих лесах и Керженце, напросился с ним. Когда приехали в большую просторную избу, где квартировали геологи (они в это время находились на работе), я там впервые увидел ложкаря. Мужик на протезе, уже в годах, сидя на скамейке верхом, как на коне, нехитрым приспособлением вырезал заготовки для изготовления ложек. Делал он их ловко, как семечки лузгал.

К вечеру приехали геологи. Старшим среди них был Блом Георгий Иванович.

В его группе были женщина-геолог и три паренька: два техника-коллектора и рабочий. Георгий Иванович мне тогда показался мужчиной подтянутым и энергичным, немногословным и чуть-чуть суровым. Увидев меня, глазевшего на ложкаря, поинтересовался мною и сказал: «Вижу, любознательный! Неплохо, если б ты у нас «на поле» поработал, там романтики — хоть отбавляй!»

Я согласился и подал заявление. А уже на следующее утро мы, наскоро позавтракав и вооружась необходимыми орудиями труда, на рассвете подались в путь. И вот мы с рабочим Левой в разных запланированных Георгием Ивановичем местах роем канавы-закопушки глубиной примерно до двух метров. А когда попадался открытый овраг или берег реки, тут мы только расчищали, выравнивали землю, чтобы наглядно заметны были слои. Георгий Иванович на определенной высоте брал щепоть земли, сыпал на другую ладонь и пристально рассматривал ее, тер пальцами и, если что-то его заинтересовывало, помещал в маленький мешочек. Часто фотографировал обнаженные места и все то, что считал нужным, записывал. Однажды сфотографировал Леву у какой-то канавы-расчистки. Меня сфотографировал среди берез и елей, около валуна, принесенного ледником.

Работе мешало только одно — непогода. То жара, то холод, а то и дождь. Не мешкая, быстро обсушивались у костра и трогались снова в путь. И эти многокилометровые походы совершались ежедневно. В случаях, когда приходили с маршрута промокшими, уставшими и озябшими, мы некоторый раз употребляли по 100 г спиртного, но не более как профилактическое средство от всех простудных заболеваний. После этого и на здоровье не жаловались, и усталость как рукой снимало.

В Семеновском краю люди жили по-разному. Однажды, что-нибудь в ноябре, мы переходили с одного места на другое. Уже лег снег на деревья и на землю. В небольшой деревушке я заглянул в одну избу, чтобы попросить попить. Открыл дверь и остолбенел. Посреди избы стояла печь, около нее молодые муж с женой качали зыбку с ребенком, подвешенную на жердь. Недалеко от них была разбросана солома, на ней мочился козленок, возле козленка ползал малыш годика полтора. Я не успел рта раскрыть и закрыл дверь, чтобы не застудить эту семью. Дом стоял без крыльца и двора. Тут мне вспомнились стихи поэтов девятнадцатого столетия о бедных, больных и забитых людях. Но меня предупредили: никому не рассказывать об увиденном, а то пришьют статью и… ту-ту — в Воркуту.

С переходом с одного места работы к другому мы вынуждены были менять и места жительства. И к великому нашему счастью, хозяева всегда попадались щедрыми. Насчет питания Георгий Иванович с ними договаривался в первую очередь. Он переиначил известную поговорку по-своему: «Как полопаешь, так и потопаешь». На такой работе, какая была у нас, на голодный желудок много не наработаешь. Пусть не до хорошего, но картошка и утром, и вечером с пылку да с солеными огурцами, а то и грибами была у нас всегда. Мы все уважали Георгия Ивановича за его деловитость и собранность. У него время было рассчитано и в делах всегда порядок. Дисциплины придерживался армейской, хотя в армии не служил.

После окончания Казанского университета, в начале 1941 года, его направили в геологоразведочную организацию Нижнего Новгорода. Молодой и, как я уже упоминал, энергичный, он поторопился и прыгнул на подножку переполненного трамвая. Автомашина, проехавшая вплотную с трамваем, травмировала его правую ногу.

Георгий Иванович по национальности латыш. А родители его жили в Мордовской республике, Большеберезниковском районе, в селе Большие Березники. Отец его, Блом Иван Петрович, работал агрономом, а мать, Ольга Вильгельмовна, — учительницей. Сам Георгий Иванович полюбил геологию.

…Почти через сорок лет после работ в Семеновском районе я поинтересовался в Волжском государственном геологическом предприятии «Волга-геология» насчет Георгия Ивановича, и мне ответили: «Он у нас и сейчас работает. Составляет геологические карты и пишет пояснительные к ним записки для территории Татарстана, где он в свое время проводил геологическую съемку».

Время наложило мощный отпечаток на его внешность. Кажется, и ростом ниже стал, да и энергии поубавилось. Еще бы, ему скоро исполнится 78 лет, из них 55 он отдал геологии.

Он мне вынес из архива два большущих иллюстрированных альбома, где я среди многочисленных фотографий тех далеких лет нашел и свою, пришпиленную к записи: «Валун на правом склоне долины реки Арманки…».

Им описаны тысячи обнажений и выявлена не одна сотня местонахождений фауны и флоры в Поволжье и Прикамье. Я приведу некоторые примеры. В 1958 году у деревни Асташихи в Воскресенском районе Горьковской области среди триасовых отложений Георгием Ивановичем найден скелет листрозавра. Вот как описывает эту находку сам первооткрыватель: «Расчистив значительную площадку, где были обнаружены розовато-красные костные остатки, мы с коллектором В.Г. Гороховым, собрав два тяжелых рюкзака костей, тщательно завернув каждую из них, отправились на базу в с. Воскресенское. От радости я даже не заметил, как мы прошли 15-километровый путь, и только тут я почувствовал, что был голоден». Сам скелет находится теперь в зале Палеонтологического музея Академии наук. Ранее листрозавр известен был лишь в пределах южных материков (Африка, Австралия, Антарктида), а на территории европейской части России он встречен впервые. Этот листрозавр несколько отличается от своих южных собратьев и отнесен к виду Георга (по имени геолога, его нашедшего). В том же районе в 1958 г. Г.И.Бломом было открыто местонахождение ганоидных рыб.

Вот так всю свою жизнь Георгий Иванович посвятил геологическим исследованиям. В 1967 г. вышла книга «Геология СССР», том одиннадцатый. Георгий Иванович — соредактор этого фундаментального труда и автор нескольких глав. В 1968 и 1969 гг. у него выходят две книги. А в 1995 году он написал небольшую книгу, как бы завершавшую свой труд, — «Тропинки и дороги нижегородских геологов».

Еще в 1970 году Г.И. Блом защитил докторскую диссертацию. Надеялся, что через год-другой диссертация будет одобрена ВАКом. Но тут постарались недобрые люди, те, которых когда-то Георгий Иванович покритиковал. И только после долгих мытарств, в 1976 году, Г.И. Блому была присуждена ученая степень доктора геолого-минералогических наук. С 1972 по 1988 гг. он работал главным геологом Средне-Волжской геологоразведочной экспедиции. Имя Г.И. Блома известно не только у нас в России, но и далеко за рубежом.

Георгий Иванович Блом — единственный доктор геолого-минералогических наук в управлении «Волга-геология» и во всем Нижнем Новгороде.

25 июня 1996 г.

Его именем названа кафедра

2 августа 1998 г. исполняется год со дня смерти выдающегося нижегородского профессора В.Г. Вогралика. Он умер в возрасте 86 лет.

Меня, как, наверное, и многих других людей, жгуче интересует: каким будет в XXI веке наш народ? При таком социальном и экономическом кризисе выживет ли он? Да еще непрерывно ухудшается экология. Многое будет зависеть от врачей, от их квалификации и чувства долга, от их умения сопереживать больному человеку. Сохранят ли они эти качества? Мне приходилось встречать врачей, которые формально относятся к больному — им безразлична судьба обратившегося к ним за помощью человека. От них уходишь с чувством неудовлетворенности. Но ведь так не должно быть.

Мучаясь этими вопросами, я немало перечитал медицинских книг, в том числе «Практические возможности чжень-цзю в превентивной терапии болезней старости» В.Г. Вогралика, М.В. Вогралика, А.В. Смир¬но¬ва (1991 г.), «Путь к здоровью» В.Г. Вогралика (1997 г.). Эти книги очень заинтересовали меня.

Вадима Габриэлевича почти год нет в живых. В его бывшем кабинете я встретился с сыном Михаилом Вадимовичем Вограликом, который уже 20 лет как профессор медицины и имеет сорокалетний стаж лечебной работы. В этом кабинете областной клинической больницы им. Семашко Вадим Габриэлевич проработал 25 лет. Здесь сохранился дух творчества и гуманизма. Все напоминает о Вадиме Габриэлевиче, его жизни и работе. Вот статуя человека в полный рост с нанесенными на нее акупунктурными точками — подарок профессору от китайского правительства, сделанный во время командировки в Китай в 1956 году. В шкафах вдоль стен — огромное количество книг, представляющих большую научную и историческую ценность. Есть и уникальные издания. Многие из книг с автографами подарены Вадиму Габриэлевичу. Один шкаф заполнен книгами и сборниками научных трудов В.Г. Вогралика и его сотрудников, изданными не только на русском, но и на китайском, немецком, французском, чешском языках. Здесь же хранятся рукописи всех трудов Вадима Габриэлевича, многие еще не изданы. Стенды, альбомы, фотографии. Среди них портрет Панчен-ламы — «живого Бога на земле». Этот портрет со священным полотенцем лично подарил Вадиму Габриэлевичу сам Панчен-лама после того, как русский доктор вылечил его от острого гепатита. Такое же полотенце Панчен- лама подарил только Мао Цзэдуну. Есть в кабинете и портрет теперешнего короля Непала (тогда он был принцем), которого Вадим Габриэлевич также лечил.

Мы с Михаилом Вадимовичем беседуем, расположившись в старинных дубовых креслах с высокими спинками. Еще до Вадима Габриэлевича в тридцатых годах в них сидел профессор П.Г. Аврамов, ученик С.П. Боткина, первый декан медицинского факультета при Нижегородском госуниверситете и основоположник кафедры, которой Вадим Габриэлевич руководил 50 лет. Михаил Вадимович отвечает на мои вопросы, показывая мне бережно тот или иной предмет, уже ставший дорогой реликвией для всех нас, нижегородцев.

Благодаря необычайному трудолюбию, творческой активности и чрезвычайной требовательности к себе и сотрудникам, сочетавшейся с доброжелательностью и умением помочь в работе, В.Г. Вогралик создал большую научную терапевтическую школу. Под его руководством было выполнено и защищено 12 докторских и более 50 кандидатских диссертаций. Его ученики работают не только в Нижнем Новгороде, но также и в Москве, Петербурге, Киеве, Перми, Тюмени, Хабаровске, Махачкале, других городах.

В Нижнем Новгороде Вадимом Габриэлевичем и его коллективом регулярно проводились научно-практические конференции, в которых участвовали ученые и врачи со всей России. Они были посвящены проблемам ревматизма, гипертонической болезни, нейроэндокринным заболеваниям и патологии обмена веществ, недостаточности кровообращения, заболеваниям сердца, крови, неврозам и лекарственной болезни. Особое место в его научных интересах занимала проблема атеросклероза, в решение которой он внес заметный вклад.

Вадим Габриэлевич за свою большую жизнь помог десяткам тысяч больных. Он был широко эрудированным врачом-гуманистом, ярым противником платного лечения. Лечил всех, не взирая на личности и имена. Он говорил: «Я не хочу знать, какую должность занимает мой больной». Бескорыстие было принципом его жизни.

Вадим Габриэлевич обладал удивительным даром речи, умением очень четко, ясно и кратко сформулировать мысль. Он говорил благозвучно. Его лекции-доклады нравились не только русским слушателям и врачам. Китайцы, подчеркивая мелодичность его речи, говорили: «Как профессор хорошо поет». Вадим Габриэлевич любил музыку, увлекался поэзией и разводил цветы. Говорил об оздоровляющем действии «любования красотой». После возвращения из командировки в Китай он написал книгу «Два года в Китае» — о жизни, обычаях, культуре, искусстве и природе этой замечательной страны. Вадима Габриэлевича увлекали проблемы этики, морали, философии. За год до смерти он издал книгу «О сущности, смысле и цели жизни». Он говорил, что врач обязан иметь повышенную нравственность.

Академики И.Н. Блохина, Б.А. Королев, ректор НГМА, профессор В.В. Шкарин, профессор В.Д. Трошин и другие коллеги, друзья, ученики В.Г. Вогралика в своих воспоминаниях, опубликованных в четвертом номере «Журнала восточной медицины» за 1998 год, подчеркивают его незаурядный интеллект, организованность и высокую работоспособность, которую он сохранил до конца своей жизни. За полгода до смерти он организовал и провел юбилейную конференцию, посвященную 40-летию изучения и применения в России и странах СНГ метода иглорефлексотерапии.

Умер он за пишущей машинкой, работая над новой книгой «Берегите сердце». После смерти вышла его другая книга «Можно ли продлить жизнь?» Вадим Габриэлевич сам ответил на этот вопрос. Да. Можно. Своим трудом, книгами, учениками, всем хорошим, что человек сделал в жизни. В этой книге, цитируя Фейербаха, он писал: «Человек, утратив свое существование телесное, не теряет своего существования в духе, в воспоминаниях и в сердцах живых людей».

По инициативе ректора медицинской академии В.В.Шкарина для увековечения памяти Вадима Габриэлевича Вогралика кафедре госпитальной терапии НГМА, которой он заведовал полвека, присвоено его имя — «Кафедра имени В.Г.Вогралика». Его рабочий кабинет в областной больнице им. Н.А.Семашко, где сейчас работает его сын Михаил Вадимович Вогралик, планируется сделать мемориальным.

30 июля 1998 год

Из династии Вограликов

В первых числах июня я позвонил по телефону доктору медицинских наук, профессору Михаилу Вадимовичу Вогралику на квартиру (мы с ним договорились встретиться в начале лета), но мне расстроенным голосом ответили: «Михаил Вадимович неделю назад умер!» (Он умер 26 мая). Я был потрясен. Только сумел сказать два слова: «Как умер?!» Не верилось.

Вечно беспокойный. И все куда-то спешащий. У него не оставалось времени на свои болезни. Он был по горло занят профессиональными делами, заботами о своих пациентах.

Нередко я приходил к нему на лечение, когда он читал молодым врачам или студентам лекции. В перерыве усадит меня где-нибудь в сторонке, поставит иголки и как бы между прочим начнет рассказывать своим слушателям, какая у меня болезнь, в каких точках моего тела (называл по-китайски) находятся иголки и какое важное значение имеют они для моего выздоровления.

И врачи, и студенты относились к нему с большой любовью. Его лекции слушали с чрезвычайным вниманием и интересом. Он говорил просто, ясно, доходчиво. В нужный момент шутил. Один раз его спросил молодой врач, сколько он взял с меня за это лечение. Михаил Вадимович ответил: «У нас с вами нищенская зарплата, а сколько можно взять с человека, у которого она еще меньше нашей!»

Михаил Вадимович был человеком высокой культуры и нравственности. Выступал против курения и употребления алкоголя.

Не только в семье, но и с окружающими был очень ласков и добр. С работы всегда звонил домой матери, справлялся насчет ее здоровья. (Тамаре Михайловне идет уже девятый десяток). Разговор заканчивал словами: «Мамочка, привет, целую. Я сегодня немножко задержусь. Не переживай!»

Кто бы к нему ни обращался за медицинской помощью, он никогда никому не отказывал. С готовностью шел навстречу.

…Михаил Вадимович Вогралик родился 31 ноября 1935 года в Томске. Его отец, Вадим Габриэлевич Вогралик, был яркой личностью ХХ века. Широко образованный, эрудированный врач, одинаково разбиравшийся во всех разделах терапии внутренних болезней. Это ему принадлежит разработка современных теоретических основ древнего китайского метода иглоукалывания. Он проработал в Нижегородской академии ровно 50 лет, заведовал кафедрой госпитальной терапии НГМА. Умер 2-го августа 1997 года в возрасте 86 лет.

Дед Михаила Вадимовича, Габриэль Францевич, по национальности чех (предки его приехали из Чехии в Россию еще в екатерининские времена). Он тоже был профессором, заведовал кафедрами эпидемиологии и инфекционных болезней Томского медицинского института и занимал пост директора Томского института микробиологии и эпидемиологии. Умер в 1938 году.

Михаил Вадимович пошел по стопам отца и деда. В 1958 году с отличием окончил Горьковский государственный медицинский институт. Он и школу закончил с отличием. В 1962 году ему была присуждена ученая степень кандидата медицинских наук. В 1976 году он стал доктором медицинских наук. С 1984 г. М.В. Вогралик более 40 лет своей жизни отдал лечебной и преподавательской работе. Опубликовал более двухсот научных работ. Под его руководством защищены три докторские и около десятка кандидатских диссертаций. Он участвовал в разработке многих научных направлений. Соавтор нескольких книг отца. После смерти отца продолжал начатое им дело — заведовал курсом иглорефлексотерапии. 7 июня 1999 года он получил диплом на открытие — «Закономерность изменения интенсивности инфракрасного излучения в областях акупунктурных точек покровов тела человека».

В прошлом году, осенью, меня сшибло машиной. На затылке образовалась гематома. В больнице мне уже назначили трепанацию черепа. За ночь до операции моя жена позвонила Михаилу Вадимовичу. И он сразу откликнулся. Операция была отменена… За три недели гематому излечили капельницей. Таких случаев в его практике, думаю, было немало.

Михаил Вадимович умер на взлете своих творческих сил. Он был полон идей, замыслов, планов. Люди, которые имели счастье общаться с ним, будут всегда с благодарностью помнить его.

24 июня 2000 года

Из невыдуманных историй

«С кем я останусь?..»

Ехал я как-то поездом дальнего следования. В салоне вагона обратил внимание на седого, ссутулившегося мужчину. Что-то выдавало в нем интеллигентного человека. Неожиданно я понял, что человек этот разговаривает сам с собой. Он так культурно и грамотно говорил, был так вежлив в обращении, а от него все сторонились. Почему?

Познакомиться нам помог случай. На одной из остановок я поспешил к газетному киоску. И он тоже. Людей около киоска столпилось множество. Подлетела, как бабочка, в разноцветном платьице, хрупкая девушка лет восемнадцати. Покрутившись вокруг очереди и поняв, видимо, всю бесполезность ожидания, исчезла. Чуть позднее, когда народ схлынул, она опять появилась, беспокойная и нетерпеливая. Пробираяясь к киоску, что-то купила и убежала. И тут вдруг послышался глухой басовитый голос загадочного попутчика: «Чей кошелек?»

Людей на перроне было мало, и он позвал меня, чтобы вместе пройти по вагонам. Размахивая кошельком, человек стал громко разыскивать незадачливого хозяина. Увлеченные хлопотами, люди машинально ощупывали свои карманы и почти не обращали на нас внимания.

Мой попутчик был в стареньком заштопанном костюмчике, и это, видимо, вызывало к нему недоверие окружающих. Кто-то даже съязвил: «Значит, в кошельке пусто, коль басит так густо!»

Но в кошельке были деньги — 53 рубля. (В то время зарплата кухонной работницы). Не знаю, чем бы закончился наш розыск, только неожиданно перед нами оказалась вся мокрая от слез девушка. Та самая, что вертелась у газетного киоска.

— Это мой кошелек! — испуганным голосом выпалила она.

— А сколько в нем денег? — с нарочитой недоверчивостью спросил мужчина.

— Пятьдесят три рубля! Две по двадцать пять и одна трешница! Там еще есть мелочь!

— Точно! — и мой попутчик протянул хозяйке кошелек, при этом обнажил в улыбке свои пожелтевшие зубы. Девушка торопливо открыла кошелек, убедилась в целости содержимого и вся просияла от радости. Благодарно глянув на измятую физиономию своего благодетеля и на его трясущиеся руки, она вдруг предложила: «Я вам сейчас на бутылку дам!»

— Еще чего! — с напускной важностью возмутился мужчина, но, смекнув, добавил. — А впрочем, дочка, не мешало бы копеек сорок… на пиво.

Девушка с радостью отсчитала ему несколько серебряных монет и, обрадованная, скрылась среди пассажиров. И тогда, подсев ко мне, попутчик разоткровенничался. Когда-то занимал большую должность на ответственной работе. Увлекался литературой, музыкой. Изредка выпивал. Затем выпивки эти перешли в запои. Поэтому много лет уже нигде не работает. Несколько раз лечился, но срывался. Замучил мать-старуху.

Настолько он ко мне привязался за этот короткий промежуток времени, что когда я предупредил, что выхожу на следующей остановке, он вдруг испуганно спросил: «А как же я, с кем я останусь?» Слышали бы вы, сколько было отчаянности в его словах!

Колдовством загубленная жизнь

Мы с женой недавно ехали на электричке. С нами рядом расположились бабушка с внучкой и незнакомые между собой мужчина с женщиной.

Девочка в вагоне нашла какую-то игрушку. Бабушка ей строго сказала: «Иди и положи ее туда, где взяла!»

Мужчина заступился за девочку: «Вы напрасно, бабуся, ругаете свою внучку, она же не украла эту игрушку. Я сам видел ее, валявшуюся на полу». Бабушка не унималась: «Сколько раз можно тебе говорить, чтобы ты не подбирала ничего. Разве мало заколдованных вещей подбрасывают». Обратив внимание, что ее слушают окружающие, она в оправдание своих слов, рассказала случай: «Я помню, как в девичестве, мы шли с подружкой по улице, и она подобрала новенькие, аккуратно положенные на траву носочки. Так она тогда обрадовалась этой находке. Уж больно красивые были носочки-то. Обула их. На другой день у нее ноги отнялись. А через месяц умерла». Девочка отнесла ту игрушку и виновато прижалась к бабушке.

Мужчина начал возражать рассказчице, мол, это же было давно. Теперь колдуны-то все перевелись!

«Ты, милок, как с луны свалился, — беззлобно проговорила бабушка. — Сейчас весь мир испорчен. Ты посмотри, сколько зависти в людях, лицемерия, распутства, ненависти, мести. Над нашей землей во многих местах висят темные энергетические пятна, которые источают злые люди».

И рассказала еще один недавний случай: «У нас в поселке проживает семья. Муж с женой. И с ними две дочери. Василий Данилович с Антониной Ивановной люди пожилого возраста. Дочери их тоже не молодые уже. Старшей Татьяне — 35, младшей Людмиле — 30. Обе незамужние. Людмила работала в конторе бухгалтером. Татьяна до сих пор торгует с напарницей Валентиной в магазине. Валентина замужем. Имеет двоих детей. Спуталась с мужчиной, Сашей, который возит завмага на легковушке. Роман у них длился более года. Они часто выезжали на природу, приглашая с собой Татьяну. Когда задерживались на работе, Александр их отвозил обоих домой. И поскольку у Валентины муж ездит по командировкам, Александр частенько ночевал у нее.

В семье у Александра начались неприятности. Дошло до того, что жена стала следить за ним. И подозрение у нее пало на незамужнюю Татьяну. Поскольку подруги были очень дружны, Татьяна не выдавала Валентину. Поэтому все зло обрушилось на ее семью.

Жена водителя со свекровью Прасковьей Петровной поехали к колдунье. Та им приготовила порчу-отворот. И они с ней несколько вечеров прогуливались возле Татьяниного дома. Видимо, выбирали место, куда лучше подложить зелье. И затем зарыли под калитку. Получилось так, что первая калиткой прошла Людмила. Сестра Татьяны. И с этого дня она стала хиреть. Врачи не знали, что с ней делать. Никакие лекарства не помогали. А когда совсем слегла, родителям стали говорить: «Езжайте по ворожеям, иначе она у вас помрет!»

Во многие места они ездили. Одна из ворожей сказала: «Порчу-то наводили на старшую дочь, а она попала на младшую. Тех, которые подсунули ее, вы хорошо знаете. Они несколько вечеров кружили возле вашего дома».

После той ворожейки Людмиле стало немного полегче. Ее под руки начали выводить гулять возле дома. За это время все узнали настоящую любовницу Александра, так как Татьяна больше покрывать их не могла. Она сильно переживала за свою больную сестру.

В нашем поселке очень хорошая баня, — продолжала бабушка. — Мыться в нее ходят почти все жители поселка. Однажды в эту баню пришла мыться Антонина Ивановна и встретила там Прасковью Петровну — мать того самого водителя. Антонина Ивановна с укоризной произнесла негромко, но так, что рядом женщины все услышали: «Девчонку-то мою вы зазря загубили. Такой страшный грех на душу взяли. Мы ведь все узнали. Как же ты, пожилая женщина, дальше-то жить будешь с таким грехом на душе».

Прасковья Ивановна ни слова не говоря, не домывшись, быстро собралась и ушла из бани. С тех пор она стала избегать общения с людьми. В один из дней пришла к своей соседке вся скрюченная и попросила, чтобы та вызвала ей скорую помощь. Скорая быстро приехала и увезла больную. На следующее утро Прасковья Петровна в больнице скончалась. Диагноз поставили: отравление».

Рядом сидящие пассажиры с интересом слушали рассказ бабушки. И кто-то из них, вздохнув, проговорил: «Да-а, этой мерзости у нас предостаточно».

2 мая 2000 г.

Раскаяние

Как-то в беседе со своим тестем о том, что люди свои действия сначала возводят в грех, а затем раскаиваются за него, он рассказал мне такой случай.

Его супруге, Марии Ивановне, моей теще то есть, в 55 лет, — при выходе на пенсию не хватало одного выработанного года, вследствие того, что она в молодости у себя в деревне работала на поденных работах, нянчилась с детьми у чужих людей.

С тех мест они давно уехали, поэтому ей пришлось писать письмо одной из хозяек, у которой водилась с детьми, с просьбой, чтобы она выслала ей справку, подписанную свидетелями и заверенную сельсоветом, что, мол, да, Мария Ивановна, действительно, нянчилась с моими детьми год. И даже более. Письмо выслала, но ответа не последовало. Пришлось Марии Ивановне самой ехать в ту деревню. Ведь все-таки год, а под старость он ой каким тяжелым кажется. Особенно, когда здоровье неважное.

Но и там, на месте, вопрос этот положительно не решился. Хозяйка была крутого нрава. Бывало, еще тогда ни за что, ни про что придерется к Марии Ивановне (в то время Машеньке), беспричинно отругает, а то и шлепков надает. А что делать? Это сейчас за одного ребенка плату требуют, а тогда сунут тебе кусок хлеба, и ешь его со слезами вперемежку. А у той хозяйки детей было трое, да мал-мала меньше. Вставать приходилось рано и ложиться поздно. А кроме этого, и полы, и посуду надо было перемыть. И другие дела находились. Поработать Марии Ивановне тогда пришлось на совесть. Поэтому и за справкой она обратилась с большой надеждой, что хозяйка окажется благодарной. Но не тут-то было. Та и спустя годы оказалась непреклонной. Не дала она согласия на такую справку. Никакие уговоры не помогли. Мария Ивановна скрепя сердце уехала из деревни. Пришлось ей еще год отрабатывать. А через месяц после назначенной пенсии ей сделали серьезную операцию. Чуть выжила… Прошли годы. Здоровье Марии Ивановны более-менее наладилось. Стала с внуками нянчиться.

Однажды она пошла за газетами к почтовому ящику, а там письмо от тети Тани. От той самой хозяйки, которая не дала справку. Мария Ивановна догадалась, что в этом письме будет просьба о прощении. Целую неделю она не вскрывала его. Вот как она обидела ее. Через неделю распечатала, прочитала. Вот его содержание: «Милая Машенька! Душевный и сердечный привет тебе. Не удивляйся, что это письмо пишет тетя Таня, та, у которой ты когда-то нянчилась. Ты просила у меня справку, но я тебе ее не дала. Конечно, ты обиделась тогда. Да, времени прошло много, а раскаяние пришло только теперь, под старость. Прости меня, пожалуйста, за все мои оскорбления, нанесенные тебе, если ты их помнишь, а также за справку. И ты в годах, и мне уже пошел 78-й год. Здоровье мое ослабло. Силы нет. Хожу плохо. Пока живы, хочется проститься друг с другом по-хорошему. Прости. До свидания».

На вопрос: «Простила ли Мария Ивановна эту тетю Таню?» Николай Иванович (мой тесть) ответил: «Да простить-то мало! По Божьему закону, говорят, за таких еще молиться надо! Молить Бога за их здоровье. Говорят, что они самые разнесчастные люди… Чудно как-то получается».

Домашний прокурор

К нам нагрянули гости. А дома, как на грех, денег ни гроша. Уже несколько месяцев задерживают зарплату. И в запасе ни бутылки вина. Все израсходовали в прошедшие праздники.

Побежал к товарищу по работе. Говорю: «Приятель, одолжи денег!» — «Вон, обращайся к моему прокурору (к супруге то есть), она у меня деньгами-то ведает.»

Спрашиваю его жену: «Люсь, выручи, пожалуйста, деньгами». — «На что тебе?» — «Гости приехали издалека». — «А откуда издалека-то?» — «Из Калининграда». — «Сколько человек?» — «Двое. Муж с женой». — «Родственники что ли?» — «Нет. Отдыхали когда-то вместе». — «А где?» — заинтересованно переспрашивает меня Людмила. — «В Анапе. Жили в одном коттедже. Вместе ездили на экскурсии, фотографировались, — торопливо объясняю ей. — Привыкли мы тогда друг к дружке. С тех пор переписываемся. И вот неожиданно они в наш город приехали. Говорят: “Заодно решили вас навестить”. Помнишь, мы еще вам тогда по приезде из Анапы фотографии показывали. На берегу Черного моря. Это мы там с ними стоим. Выручи, — тороплю я Людмилу. — А то неудобно как-то, я их одних оставил в квартире-то. Моя половина еще с работы не пришла».

— «Вам же в прошлом месяце спирту давали в счет зарплаты, — настойчиво заявила мне Людмила. — Мой-то давно уже все выпил. А у вас еще, наверное, осталось?» — «Да хотелось бы какого-нибудь хорошенького винца купить для таких-то гостей. Люди-то уж очень солидные». — «А кем они работают?» — «Он капитаном. Она врачом». — «Хорошо, наверное, зарабатывают?» — «Не знаю. Не спрашивал». — «А дети-то есть у них?» — «Есть». — «А сколько?» — «Двое. Сын в армии. Дочь институт заканчивает».

И тут в разговор вмешался ее муж. Раздраженно сказал жене: «Ты уже более часа его допрашиваешь! Дашь ему денег-то или нет?» Людмила, недовольно взглянув на супруга, с возмущением воскликнула: «У них денег нет, а у нас откуда они возьмутся. Ты с ним вместе работаешь. Сколько уже месяцев не получаешь? А на нашем предприятии я вообще не помню, когда последний раз зарплату выдавали».

Март 1999 год

С натуры

Обед на троих

На дворовых и уличных свалках часто можно увидеть бомжей, собак и кошек, ищущих для себя чего-нибудь из съестного.

Когда человек идет выбрасывать из ведра мусор, они уже встречают его с надеждой: а вдруг он сейчас вывалит то, чем можно поживиться.

Однажды возле одной мусорки пришлось наблюдать такую картину. Одна небольшая беспородная собачка нашла для себя что-то вкусное и стала аппетитно жевать. Бомж подбежал к ней, хотел отнять, но, видно, пища оказалась не столь съедобной, поэтому он неспешно отошел и стал рыться в другом месте.

В это время к собачонке подползла, как лиса, на животе другая попрошайка — тощая-претощая кошка. И, жалобным тонким голоском мяукая, начала выпрашивать у собачонки оставить хоть сколько-нибудь от той пищи.

Собачонка оказалась совестливой. Оставила свой недоедок, ретируясь задом. И начала с каким-то недоумением смотреть то на бомжа, то на урчащую кошку. Как бы размышляя про себя: «Вот жизнь настала!».

16.02.1999 г.

Когда ковры девать некуда

Недавно мужики про собак разговорились, и мне пришлось услышать такую историю.

Это было нынешним летом. На Мещерке. Один хозяин сказал своей собаке (овчарке): «Я сбегаю за куревом, а ты сторожи квартиру!»

Поскольку киоск недалеко от его дома, он часто так делал. Выбежит, не запирая дверь, купит что ему надо и быстро возвращается. На этот раз он не успел еще спуститься до низу, как в его квартиру прошмыгнула цыганка. Убедившись, что никого нет, она быстро сняла со стены ковер, свернула его и хотела вынести. И тут в прихожей увидела собаку. Та подошла к цыганке, обнюхала ее и легла у двери. Цыганка стала уговаривать собаку, чтобы та ее выпустила.

В это время вернулся хозяин. «Ты чего здесь делаешь?» — строго спросил он незваную гостью. — «Да вот, дорогой, ковер продаю!» — «Забирай свой ковер и иди отсюда!» — Хозяин пошире раскрыл дверь и добавил: «У нас свои девать некуда!»

Цыганка с радостью подхватила ковер и была такова. Собака пролаяла хозяину, дескать, гостья потащила наш ковер! Но тому очень хотелось покурить. Зайдя на кухню, он раскрыл пачку, закурил и, посмотрев на собаку, которая продолжала настойчиво лаять, догадался… Быстро зашел в переднюю комнату, взглянул на стену. Ковра нет. «Ах, стерва», — пробормотал он. Сбежал вниз. Но цыганки и след простыл.

14.10.1999 г.

Не перестроились

Недавно две пожилые женщины жаловались друг дружке. Одна говорила: «Думала, что новый уклад жизни встретила во всеоружии. Входную дверь сделала железную, на окна решетки поставила. Да вот беда — жулики проникли в сарай. Я не успела его кирпичом обложить и дверь сменить — и вот они оттуда недавно повытаскивали все наши соленья и варенья. Жалость смертная! Считай, что все лето протрудились понапрасну. И нет на них, выродков, никакой управы! Чтобы поперек горла встала у них еда наша!»

— У тебя в сарае воровство произвели, — перебила ее другая, — а у меня — в квартире! Белым днем. Старик пошел ведро с мусором выносить, а я, думаю, дай прилягу. Легла на кушетку в передней. И слышу — что-то погромыхивает на кухне. Ну, думаю, как всегда, старик не даст мне спокойно отдохнуть. Начал возиться с чем-то! Зову его — не откликается. А встать-то лень. Звон посуды, слышу, все продолжается. Взорвало меня. Давай ругать его: «Ты чего, старый, надумал там делать?» Опять не отвечает. И тишина установилась. Что-то уж подозрительно показалось. Встала. Поковыляла на кухню. А там два бугая наши продукты выгребли из холодильника. И посуду с полок и шкафов поснимали, посовали в свои большущие сумки. И уже убегают на улицу. Я и опомниться не успела. Мне бы надо за ними вдогонку бежать. Звать на помощь. А я со страху-то давай смотреть: оставили ли они нам чего? Нет. Ни продуктов, ни посуды — ничего не оставили. Даже чайные чашки забрали. Теперь чайку попить не из чего. Оказывается, когда старик пошел выбрасывать мусор, дверь-то не закрыл…

— Ну, милая моя, — перебила ее собеседница, — я смотрю, вы до сих пор не перестроились. С незапертыми дверями живете!

20.02.1999 г.

Обиженные женщины

По окончании курсов меня направили работать оператором в одну небольшую газовую котельную, расположенную недалеко от завода «Красная Этна», которая отапливала всего два-три деревянных дома.

Как-то утром пришел на работу, пожилая сменщица, собираясь домой, взволнованно начала рассказывать, что какой-то пьяный мужчина посреди ночи надоедливо стучал к ней в дверь. Пришлось по телефону вызывать супруга. Хорошо, что эта котельная находится близко от дома. «После случая происшедшего со мной в другой котельной, — категорически заявила женщина, — я на нашу милицию теперь не надеюсь».

Я поинтересовался: «После какого случая?» Она, расписавшись в оперативном журнале о сдаче смены и положив свою хозяйственную сумку на стул, смущенно поведала мне: «Три года тому назад я работала в другой котельной. Там мы дежурили по два человека в смену.

Однажды ночью моя напарница пошла в бытовку поставить чайник. А в это время мужчина с улицы, видимо, подглядев в незашторенное окно, что я в котельной одна, решил проникнуть в помещение. Входная дверь была «заперта» черенком лопаты, всунутой в ручку. Он, наверное, подергал ее, и лопата мягко упала на коврик. Я в это время подошла к ПКН (предохранительному клапану низкого давления), чтобы проверить его. А он сзади подкрался и начал меня своими ледяными руками душить. Дурак какой-то, — сердито произнесла женщина. — Ни слова не говоря, сразу и душить. Он меня душил, а я вместо того, чтобы спасать свою жизнь, звать на помощь напарницу, переживала за работу котельной. Думала: «Вот он сейчас меня задушит, я упаду. Задену за ПКН. И он сработает. На улице холод. Пока потом напарница провентилирует котлы да разожгет их. Температура снизится. В квартирах и так особого тепла нет».

Я оператором проработала почти 20 лет. И всегда была у начальства и у всех жильцов на хорошем счету. Не хотелось и в этот раз подводить себя. Уж начала терять сознание. Как раз в это время моя напарница сняла с пожарной доски топор. Да как заорет: «Ах ты, поганец такой! Вон что удумал! Я тебе вот сейчас!» Нашего насильника как ветром сдуло. Мы «по свежим следам» давай скорее звонить в милицию. Открыли дверь котельной, ждем ее. Меня с испугу всю трясло. Смотрим, неподалеку остановилась легковая машина. «Жигули». Из нее вышли два молодых человека, открыли капот и начали в моторе копаться. Мы занервничали. Подумали: «Это еще что за такое!» Через минуту-другую подъехала милиция. Двое улыбающихся молоденьких милиционеров. Один сразу же подошел к нам. И не успел и рта раскрыть, чтобы вопрос задать, как подбегает к нему другой и шепчет: «Машина-то, которую мы ищем, вон у ребят. Надо задержать их срочно!» Оба милиционера заторопились к той машине. «Жигуль» в это время рванул с места. И уехал. Тогда милиционеры побежали к своей. Я закричала им: «А с нами-то вы чего такой серьезный вопрос не решаете?» Напарница побежала к ним, стала объяснять ситуацию. Мол, женщину чуть не изнасиловал какой-то мужик, а вы мер никаких не принимаете?! А они оба в один голос: «Да, кому вы нужны! Мы вон из-за вас воров-рецидивистов упустили!» Завели свою машину. И укатили. Они, конечно, думали тут молоденькие. А нам уж за пятый десяток пошел. Вроде мы уж никому и не нужны.

Вот с тех пор я и перешла сюда поближе к дому работать. И в милицию больше ни при каких обстоятельствах не звоню», — обиженно проговорила моя сменщица. Взяла со стула хозяйственную сумку и, попрощавшись, пошла домой.

11.03.2000 г.

Реабилитация

Старого бездомного кота ругали все кому не лень. Хозяйка, кормившая поросенка, подняла ком земли и бросила в него. Кот остановился, с полным безразличием повернулся в ее сторону и пренебрежительно зашагал дальше. Дымчатая шерсть его была взъерошена, клочкаста, что само по себе вызывало неприязнь. Ребятишки бежали за котом с палкойследом, ободренные взрослыми.

«За что вы его так?» — недоуменно спросил я. — «А чтобы не лазил по чужим дворам!» — «Да что в вашем дворе он может добыть, кроме крыс да мышей? — «Крыс, мышей? — не успокаивалась соседка. — Они как лазили, так вон до сих пор и лазят, а он вместо того, чтобы ловить их, забирается в куриные гнезда, таскает яйца. Как вовремя не возьму яичко, знай пропадет». Я попробовал возразить, мол, не под силу коту такое…

«Этот ворюга все сможет, — вмешалась другая женщина. — У меня третьего дня в сенях с кастрюли крышку сдвинул, лапой вытащил последний кусочек мяса и сожрал его. Больше некому. Не кот, а бестия!»

Я подумал: «Коли так гневно настроены женщины, несдобровать коту». И угадал. Через несколько дней его убили. Случилось это так. В небольшой загороди двора гуляла клушка с только что вылупившимися цыплятами. Хотя клеть была обнесена новой проволочной сеткой, но невдалеке стали находить растерзанных цыплят. Отверстия сетки не такие уж широкие, чтобы цыплята сами вылазили, и бабы рассуждали: «Если этот разбойник кот зацепит какого цыпленка своей клешней, то, конечно, тому не уцелеть».

Терпение их лопнуло, когда они увидели очередного убитого цыпленка, застрявшего в сетке, а кот в это время шел невдалеке своей уверенной равнодушной поступью. Ослепленные жаждой отмщения, сбегали за соседом, у которого было ружье…

Но хищения не только продолжались, они увеличились. И ведь выяснилось… цыплят из вольера вытаскивал не кот, а… сорока. Яйца же из гнезд уносили не кто-нибудь, крысы.

Я отнесся к трагической гибели кота с глубоким сочувствием. И обрадовался, когда узнал, что бабы реабилитировали посмертно ни в чем неповинное животное, прикормив около сараев бездомного котенка.

Смерть гналась по пятам

Время было уже заполночь, мы с другом возвращались с гулянья из чужой деревни. Обоим не более чем по семнадцать лет. Идем луговиной, оживленно разговариваем. Смотрим, вдалеке нам навстречу с горы кто-то в светлом спускается. Даже слышны были какие-то молодые голоса. Но когда подошли поближе, увидели одинокую, тонкую, неестественно высокую фигуру в белом балахоне.

Поскольку ночь была темная, лица не могли разглядеть. Вначале подумали, что над нами кто-то подшучивает, разыгрывает нас, как это нередко бывает среди селян. И мой друг решил зажечь спичку, чтобы убедиться — кто это? Я его стал отговаривать: «Да, ладно тебе, пойдем!» А он с такой горячей настойчивостью и нетерпением вплотную приблизился к этой фигуре, чиркнул спичкой, поднял ее повыше и осветил то место, где должно было быть лицо.

И увидели страшное, костлявое, несуразно вылепленное из воска (или из грязи) старушечье лицо самой настоящей смерти. Какую часто рисуют художники и показывают в кино. Мы вначале от ужаса остолбенели, потом по-дикому закричали. До ближайшей деревни было около двух километров. Мы изо всех своих сил бросились бежать, под собой не чуя ног. Истошно крича, оборачивались и видели, что смерть по пятам преследует нас, ни на шаг не отдаляясь. Казалось, что до деревни никогда не добежим. И все-таки добежали. Бросились к первой попавшей избе. Стали оба барабанить в окна и дверь. Там жили дедушка с бабушкой. Они нам быстро открыли. Спрашивают: «Что с вами случилось?» Говорим: «Закрывайте скорее дверь! За нами смерть гонится!» И вбежав в сени, оба упали на пол.

Немного успокоившись, рассказали, что с нами произошло. Дед с бабкой как могли успокоили нас. Потом устелили постель и положили спать. Ранним утром мы пошли в свою деревню, до которой было еще не менее двух километров. Когда пришли домой, родители уже знали про наше происшествие. Деревенские новости распространяются с молниеносной быстротой. Моя мать вроде бы как с усмешкой сказала: «Что вы там народ-то всполошили!» Мы поняли, что нам не верят. И очень огорчились.

Но прошло три или четыре дня, и этот самый мой друг поехал на электричке к своей девушке на свидание. И так как остановки возле той деревни не было, он на повороте, где поезд замедлял ход, всегда спрыгивал. И в этот раз он спрыгнул на ходу и попал под колеса поезда. И только после этого нам тогда поверили, что за нами, а вернее, за ним гналась смерть. И это было ему как бы предупреждением.

P.S. Этот случай нам с женой рассказал Николай Алексеевич Удалов. Уроженец Ковернинского района. Он у нас работал начальником котельной. А паренька звали Севрюгин Вася.

17 мая 1997 г.

Друг мой Валентин Кордатов

Зима. 1956–1957 гг. Мне 20 лет. Работал я в ту пору кочегаром котельной в деревне Кузнечиха — отапливал оранжерею, в которой по зимам выращивали огурцы. Наши деревни Ново-Покровское и Кузнечиха объединили в один колхоз. И стал он называться «Имени 22-го партсъезда КПСС».

В один из февральских метельных дней на взмыленных лошадях к моей котельной с «Сибирской пристани» подвезли каменный уголь возчики-ребятишки, один моложе другого. Среди них в этот раз подъехал незнакомый паренек лет 16-ти. Роста был он среднего, коренаст. Мне на всю жизнь запомнилось его открытое лицо, мокрое от снега. Темно-русые густые волосы. Длинные ресницы вокруг добродушных глаз и темный пушок на верхней губе. Вместо «Здравствуй», он, озорно улыбаясь, нарочно громко продекламировал сквозь метель стихи С. Есенина:

А я продолжил:

Оба рассмеялись. Познакомились. «Валентин Кордатов», — назвался он. У его лошади под дугой и вправду звенел старый-престарый колокольчик.

Отряхнув с себя снег и, немного перекурив, возчики стали поочередно разгружать совковой лопатой уголь со своих саней. Разгружали в одну кучу, поближе к дверям котельной, чтобы нам, кочегарам, было удобнее накладывать его в тачку и увозить по настланным доскам к топкам котлов.

Валентин крепкий, ухватистый. Лошадью управлял как опытный возчик. Остановив сани возле кучи с углем, он подошел к ним сзади, схватил за один угол, приподнял и так тряхнул, аж колокольчик жалобно звякнул. И угля в санях сразу почти ничего не осталось. Не знаю, может, он это делал специально, показать свою силу и удаль, но поскольку уголь лопатой с саней разгружался медленно да в лицо бил жесткий снег, я его за эту находчивость только одобрил.

Валентин был года на четыре моложе меня, а ростом чуть только пониже. Он сразу мне понравился. Я с первых минут почувствовал какую-то привязанность к нему, как к родному человеку. Одет он был в поношенный шубняк, валенки и в кожаную шапку-ушанку. И в таком облачении его юношеское лицо выражало счастливую одухотворенность. Если другие мальчишки кутались в воротники своих стеганок, то он с горячим желанием шел навстречу разбушевавшейся стихии. Я тогда про себя отметил: этому юноше ни мороз, ни трудности нипочем.

При такой непогодине поговорить с ним как следует не пришлось. Поехали они на конный двор. «Чтобы лошадей не застудить», — пояснил он. Но мы успели перекинуться несколькими словами.

Жил он в Кузнечихинской Слободе с родителями, с сестрой и братом. В выходной день пригласил меня придти к ним домой. «Мой отец исполняет под аккомпанемент своей гитары есенинские стихи. Послушаем», — сказал он мне на прощание.

Поэзия С. Есенина долгое время считалась упаднической, с мелкобуржуазными наклонностями. И для широкого читателя была запрещена. Ее критиковали комсомольские работники на собраниях, на концертах художественной самодеятельности, по радио и даже некоторые поэты в стихах. Но у народа она жила всегда в памяти. За неимением книг стихи Есенина переписывались, особенно молодежью, от руки в блокноты. И только теперь, примерно с 1955 года, за самого поэта и его поэзию вступились Юрий Прокушев, Василий Федоров и другие.

С Валентином и его отцом Василием Дорофеевичем у нас началась крепкая дружба. По вечерам я часто задерживался у них в избе. Мечтали о космосе. Тогда уже был запущен спутник Земли, и Валентин и я писали письма в Москву с просьбой о зачислении нас в космонавты. По праздникам выпивали. Играли на гитаре. Читали стихи. Пробовали сами сочинять на свободную тему. Приведу здесь строки, которые запомнились. Тогда вот что я посвятил Есенину:

А у Валентина, примерно, вот такое получилось. Про любовь. Хотя он еще не имел никакого представления о настоящей любви. Потом она встретилась ему, спустя несколько лет.

А это как-то сам отец придумал — Василий Дорофеевич — после того, когда в Африке был убит выдающийся деятель Патрис Лумумба:

В беседах с нами Василий Дорофеевич принимал участие, особенно когда был выпивши. Учил нас не только на гитаре играть, но и как правильно жить. Насидевшись у них и наговорившись, как наевшись сладких пирогов, мы с Валентином уходили вечером гулять в Кузнечихинский сельский клуб на танцы под гармонь и под радиолу. У нас с ним было много любимых пластинок: «Ландыши», «Цветущий май» и «Одесский порт». Молодость живет любовью и будущим, тем она, наверное, и счастлива, и прекрасна. Я был гармонистом и среди молодежи имел успех. Но не всем это нравилось. Находились ненавистники, которые пускали про нас ложные слухи.

Помнится такой случай. Летом танцы в Кузнечихе были не в клубе, а на пятачке, возле пожарки. Однажды я прихожу к Кордатовым, тетя Нюра, не унимаясь, ругает Валентина. И с ходу спрашивает меня: «Вы с Валентином в воскресенье чего набедокурили у пожарки?» Я в недоумении пожал плечами. Оказывается, кто-то из ребят после танцев (поздней ночью) бросил толу в пожарную бочку, произошел взрыв, а рядом спал сторож, и он так напугался, что вместо «караул» всю ночь «ура» кричал, носясь по деревне. И в этом обвинили нас, будто мы с Валентином созорничали над сторожем. Валентин вначале смеялся, а потом, когда надоело ворчанье матери, сказал: «Ты назови мне того, кто мог про нас такое наговорить. Я тому хохотальник начищу!» — «Кто, кто? — бабы!» — неопределенно ответила тетя Нюра. — «Ну-у, нашла кому верить, — вступился тут за нас Василий Дорофеевич. — Бабы тебе такое могут наговорить, только уши развесь!»

В летнее время, в выходные дни, мы уходили гулять в кинотеатры и парки города Горького, что от Кузнечихинской Слободы всего в трех километрах.

Помню, в какой-то праздничный погожий день, выйдя из кинотеатра, мы пошли по центральной улице им. Свердлова. Нам навстречу попалась старая-престарая цыганка с двумя цыганятами. Мы только купили бутылку водки, два мороженое и с пяток пирожков с мясом — цыганка преградила нам путь. «Положи сколько-нибудь на руку, добрый человек, — обратилась она к Валентину. — Я скажу, какая красавица тебя ждет в недалеком будущем!» Я опередил Валентина, ответил ей: «У нас денег только на проезд осталось!» — «Хоть зелененькую», — настаивала цыганка. Я рассмеялся: «На зелененькую (трешницу) мы бутылку водки купили!» Она повернулась ко мне и сказала, как будто в душу мою тяжелых камней накидала: «Ты, мой золотой, проживешь долгую, но тяжелую жизнь. Любят тебя, но и клевещут на тебя и все за твою гордость!» Тут Валентин, чтобы скорее отвязаться от цыганки, подтвердил: «У нас, действительно, только на проезд осталось!» Цыганка как будто обожглась, убрала протянутую ладонь, но тут же указательный крючковатый палец направила в его сторону: «А ты, золотой, умрешь скоро, из-за любви своей умрешь, по своей воле!» Я заглянул цыганке в ее мутные сверлящие глаза, и у меня сердце оборвалось, как будто я заглянул в мрачную и бездонную пропасть. Мы, не сговариваясь, отдали мороженое цыганятам, а цыганке всю оставшуюся мелочь и быстрыми шагами, почти бегом, побежали от нее. «Какая она страшная», — еле слышным голосом произнес Валентин. «Она, наверное» голодная», — прошептал я, давай отдадим ей пирожки!»

В этот день мы познакомились с одним канавинским парнем Володей, который был намного старше нас и вскоре поженился на старшей сестре Валентина, Лине.

Навещая молодых, Валентин однажды встретил двоюродную сестру Владимира и по уши влюбился в нее. Девушка была хороша собой и знала себе цену. Валентин витал на седьмом небе. Молодая жизнь его закипела, забила ключом. Но, чтобы завоевать ее, показать свою самостоятельность, нужны были деньги, как считал он. И Валентин глубоко задумался над этим. Долго мучился и страдал. Его лицо осунулось, стало бледным, большие серо-голубые глаза потускнели. Неистребимая жажда к жизни пропала. Прошло некоторое время. Я уже женился, как вдруг он приходит ко мне в избу с необычной радостью на глазах. Крепко жмет мне руку: «Я вербуюсь на Камчатку. Завтра уезжаю. Только там я могу хорошо заработать».

Заработав денег на Камчатке, он приехал уже более серьезным, но решения своего не сменил, как и прежде он от этой любви был без ума.

По приезде Валентина родители задумали заново строиться. Валентин помог им. И привел свою особу в только что выстроенный дом. Родителям объявил: «Это моя жена». На скорую руку сыграли свадьбу. Тут бы поддержать всеми силами молодую, только что возникшую семью, с такими трудностями завоеванную. Но с первых же дней между родителями и молодыми пошли нелады. Родителям не нравилась молодая хозяйка, которую так горячо любил их сын. Посыпались упреки, что им не стоило бы сходиться, поскольку она двоюродная сестра их зятю. И что у нее уже был муж, с которым она еще не развелась… Нашла коса на камень. Ни старые молодым, ни молодые старым не уступали.

Прожили молодые в Слободке около года. Не раз решались уходить, собирали чемоданы. У Валентина старший брат был женатым, жили отдельной семьей, изредка навещая родителей, приходили к ним в гости. Надо бы и Валентину убежать с глаз долой от этого кошмара и жить отдельно. Но он был последним из детей, может быть, это и задерживало его. Говорят: «Сколько веревочка не вьется, а кончик объявится».

26-го ноября 1964 года Валентин своей супруге, собиравшейся на работу, сказал: «Сегодня я пойду во 2-ю смену». И выбрав момент, когда в доме никого не стало, проделал несколько операций, чтобы покончить с собой. Вскрыл на руках вены, нанес три удара ножом под сердце. Смерть не наступала. Тогда он затянул себе горло капроновой ниткой. Осталась не тронутой бутылка водки, но пачка папирос была целиком искурена. Написал посмертное письмо. В нем выразил горячую любовь к своей благоверной жене. Попрощался с родными. И что смерть наступила в 9 часов 45 минут.

Я в то время был в отъезде. Чуя своим сердцем трагическую гибель друга, послал ему письмо, но ответ получил от отца. Василий Дорофеевич писал: «Евгений, наш сын и твой друг умер. Мы все переживаем эту тяжелую утрату. Ничто не потревожит его теперь: ни запах цветов, ни щебетанье птиц. Злой рок вырвал его из жизни. Он подготавливался несколько дней, чтобы покончить с собой. Проделал все это трезво, терпеливо и догадливо. Как только он приехал с Камчатки, пошел в город, и там ему подсунули «смазливую бабу», она его и опутала. Первого мужа одурачила и Валентина загнала в петлю. Подговаривала его подать на нас на суд, чтобы отсудить «долю» от нашего дома. Но он предпочел себе получить «вечную квартиру». Приходи к нам, будешь у нас всегда первым и дорогим гостем вместо сына Валентина. Все имущество, в том числе фотографии и тетрадь с его стихами, остались у ее матери в Горьком».

Родители то ли по старости, то ли от пережитого за сына вскоре умерли. Как-то я шел из города поздней ночью, мела сильная метель с каким-то надрывным визгом и причитанием. И у меня под ее впечатлением возникли такие строки:

В последний раз я проходил мимо пустынного дома Кордатовых, когда сыпал осенний дождь. Все небо было заволочено серыми тучами. Дико и знобко было смотреть на этот дом. Ком стоял в горле. Когда-то мы в нем веселились, мечтали о долгой и красивой жизни и дружбе. А тут внезапно пришел всему конец. Тоскливо и протяжно выли ветры со всех сторон. От их диких порывов в палисаднике клонились вплоть до земли какие-то высокие цветы, словно просили прощения за всех повинных в этих смертях. Чуть всхлипывала до боли в сердце знакомая старая калитка. А по окнам, словно слезы, беспрестанно текли дождевые струйки. И у меня, как от дыма, заело глаза. Я отвернулся и быстрым шагом пошел прочь. В голове складывались новые строки:

Отшумят дожди и ветры, отсверкают грозы,

Но не высохнут на сердце пролитые слезы.

26.11.1989 г.

Наводчица

Этот случай со мной произошел, когда советский социалистический строй рухнул. Только-только начали проявляться ростки демократии. На заводах и фабриках не платили зарплату. Рабочих и служащих сокращали. Хорошие работники становились бомжами и преступниками. Комсомольские организации распались. Молодежь была предоставлена сама себе. В продовольственных магазинах появились продукты, но дорогие. Люди туда заходили, как в музей. Только посмотреть на них. Многие голодали. Из создавшегося положения каждый выходил по-своему.

Зимой на автобусной остановке «Мыза» ко мне подошла молодая девушка и попросила закурить. У меня курева не было (не курящий). Дал ей несколько монет и сказал, что в табачном киоске, в пятидесяти шагах от нас, продаются хорошие сигареты. Она деньги взяла, поблагодарила, но с места не тронулась. Продолжала разговаривать. Девушка была на вид красивая, но… Натянутый разговор с ней мне быстро надоел. Чтобы отвязаться, вежливо спросил: «Чего вы еще от меня хотите?» Ответила: «Поближе познакомиться. Погулять по парку «Швейцария». Остановка наша была расположена как раз у входа в парк. Я с усмешкой произнес: «Вы мне, мадемуазель, в дочери годитесь. Вон стоят два бравых молодца (невдалеке от нас стояли двое крепких парней), идите к ним, пригласите их!» — «От молодых прока нет», — услышал я в ответ. — «А от меня вы надеетесь прок получить?» — «Несомненно». — «Не говорите “гоп” пока не перепрыгните».

И тут я обратил внимание, что те парни, которых я предлагал ей, нет-нет да искоса поглядывают в нашу сторону. Через некоторое время к ним подошли несколько размалеванных девиц. Получив какое-то известие от парней, эти красавицы тоже украдкой стали поглядывать на нас. Я догадался, что я у этих хлопцев «на прицеле». И что моя собеседница подослана ими. Тогда часто срывали шапки с людей. Раздевали. А на мне были нажитые еще при советской власти кожаная куртка, махеровый шарф, ондатровая шапка. Я был для них соблазном, предметом легкой наживы. Меня, как пишущего человека, это очень заинтересовало. Меня всегда интересуют дерзкие, рискованные события. Мне всегда кажется, чтобы хорошо писать, надо больше всяких происшествий испытывать на себе. И я бы с удовольствием сразу пошел с Ираидой (так звали эту девушку) в парк, но в данный момент я не мог располагать временем, поскольку уже вечерело и мне предстояло идти на дежурство в ночь. Да и не был готов к этой «прогулке». А между тем Ираида все настойчивее убеждала меня в полезности с ней «прогуляться» по парку.

На мызинском трамвайном кольце тогда некоторое время стоял киоск, в нем молодые ребята записывали песни на магнитофонные ленты. Я только что отдал им несколько кассет для записи новых песен на день рождения дочери. Мне они пообещали сделать их к следующему дню. Я Ираиде тоже сказал, что завтра в эти же часы сюда приеду. По делу. И если ей очень хочется со мной «прогуляться» по парку, я сделаю такое одолжение.

Подошел рейсовый автобус, и я уехал. Долго ломал голову: каким образом доказать этим самонадеянным салажатам, что их хитрость вся выходит наружу. Что они в своей жизни выбрали ложный путь и на нем хорошего для себя ничего не наживут. Но объяснения мои они слушать не будут. Им нужна нажива. Перезвонил друзьям. Те посоветовали срочно подобрать ребят покруче и накостылять им. Но это тоже не способ перевоспитания. И решил: будь что будет, докажу по-своему, что их преступная задумка, как мир стара и что я это давным-давно «прошел». И когда они от меня уйдут не солоно хлебавши, может, поймут, что я их водил за нос, и этот урок им пойдет на пользу. Что в следующий раз могут нарваться на таких, от которых сами бедными станут. На следующий день, не взяв никакого орудия для самообороны, поехал.

Ираида встретила меня с наигранной улыбкой. Я машинально спросил: «А где твои друзья?» — «Нет у меня никаких друзей», — глядя мне прямо в глаза, смело заявила юная авантюристка. Пришлось на минуту умолкнуть, затем разговор перевести на другое. Вошли в парк. Примерно метрах в ста от входа увидел в сторонке от дороги сидящих на каких-то бетонных плитах «разбойников»: двоих парней и трех девушек. Надо было видеть, с каким предвкушением они рассматривали свою жертву, своего тельца, который добровольно шел на заклание: парни — с любопытством, а девушки — со злорадством. В далекой юности я таких красавиц считал за ангелов Божиих. Дарил им цветы. Сочинял стихи. А в транспорте всегда уступал место. Теперь они мне с высоты моих прожитых лет кажутся все одинаковыми. Как дьяволицы, лживые и хитрые, ради денег готовые на все.

«Мои разбойники» уже выработали свой план действий. И я шел строго подчиняясь ему. Ираида выбрала для сидения лавочку у Окского обрыва, как раз напротив центрального входа в парк с колоннадой. Недалеко располагалась остановка «Музей района». Двое «грабителей» (девушек я больше не видел) перешли за близлежащий небольшой овражек и там заняли наблюдательную позицию. Им хорошо было видно нас, а мне их. Сидя на этой лавочке, я слушал «лапшу» наводчицы целый час. На улице уже зажглись огни. Мы встали и пошли. Братки как по команде вскочили и быстрым шагом направились нам наперерез. Ираида цепко держала меня под руку и потихоньку тянула в их сторону. В десяти метрах от них я резко освободился от руки Ираиды. Парни были уже в трех шагах от нас, как со стороны входа в парк перед моими глазами выросли две спортивного вида фигуры молодых мужчин. От неожиданности у братков разом пропала вся охота к нападению. Они подумали, что это идут мои друзья. И сразу свернули на другую тропу. В обратную сторону. Через минуту я оглянулся, помахал наводчице рукой. Она сначала стояла в растерянности. Потом, придя в себя, начала изрыгать в мой адрес грубые ругательства и кидаться конфетами, которыми я ее угостил во время нашей «интимной» беседы.

Когда я рассказываю о подобных историях с благополучным исходом священникам или монахам, мне они все по-разному отвечают. Одни говорят, что за меня грешного родители на том свете Богу молятся. Другие — что ангел-хранитель так оберегает. Я не знаю, кто из них более прав, но за всю свою жизнь у меня таких происшествий было не один десяток. Я о них тоже когда-нибудь расскажу.

1.07.2002 г.

Роковая любовь

Это происходило в 1938–1939 году в селе Тенекаево (колхоз им. Сталина) Пильнинского района Нижегородской области.

Ванька Бахарев, парень 21 года, среднего роста, коренастый, с черными, как смоль, кучерявыми волосами, на вечеринке Нового года, влюбился в круглолицую с миловидными голубыми глазами 17-летнюю Машеньку Кузнецову.

Эта вечеринка сыграла в Ванькиной жизни роковую роль, и всегда он вспоминал ее с большой печалью. Вечеринка — как вечеринка. Все там было: и шутки, и смех. И бражка на столе. И различные игры. Когда балалаечник заиграл, подружки все повыскакивали из-за стола и пустились в пляс. И Машенька среди них, как яблочко наливное. Глаза наивные, улыбающиеся. Вот тут она Ванюшке и приглянулась. Он весь вечер, как петух, крутился возле нее. До поту отплясывал. Молодежь тогда в тех краях, как и взрослые, ходили в лаптях, так он пляской все лапоточки свои в тот вечер истрепал. Но дня через два новые смастерил и заодно Машеньке. Да такие аккуратные, что все диву дались. Залюбовались. Ваньке Машенька казалась такой хрупкой, что он ее на каждом шагу оберегал и жалел. Даже когда очередь убираться на посиделках доходила до Машеньки, Ванька всегда просил другую девушку. Даст ей какой-нибудь гостинец, и та с удовольствием за нее не только, как другие, окурки да шелуху от семечек из избы выметет, а пол-то косырем скоблила и мыла, как на большой праздник.

Машенька с первого вечера положительно ответила на любовь чернобрового красавца. Она понимала, что за него замуж любая девушка пойдет. И будет жить за ним, как за каменной стеной. Он мастер на все руки. Делает этажерки, шкафы, столы, стулья. Да такого качества, что хоть на выставку в саму столицу отвози. Беспокойный. Кончатся дрова у хозяйки, у которой снимают посиделки, соберет товарищей, договорится с ними и, смотришь, через день-два дров привезут: распилят их и расколят. Только топи хозяйка.

Ванька и его друзья с весны этого года гуляли особенно буйно и весело. Они знали, что их к осени забреют в армию. Часто пели свою любимую частушку по этому поводу:

Парни все были, как на подбор, стройные, крепкие. Одевались в костюмы из черного шивьета (кто побогаче — из бостона), в белые коленкоровые рубашки с воротником на выпуск. У всех кудрявая шевелюра, на боку фуражка и к ней пришпилена гроздь черемухи или сирени. А в руке с нарезными узорами тросточка. Ни дать ни взять — сказочные принцы.

Им льстило, когда про них невесты пели.

Но эти частушки девчата пели, когда они были довольны поведением своих женихов. А когда хотели созорничать над ними, они пели про них другую частушку:

А одно время у парней была мода носить галоши. Так девушки враз придумали про них частушку вот такого содержания:

Но частушки частушками, а любовь остается любовью. Ванька без Машеньки не мог прожить и дня. При ней озорует, смеется, а домой придет, и сам не свой. Тоска гложет несусветная. Хоть обратно беги к ней. И Машенька в нем души не чаяла. Жизни себе без него не представляла. И верила в него…

Ее мать, тетка Анастасия, услышав от Машеньки, что она забеременела от него, руками всплеснула: «Что же ты, дочка, себя и нас всех опозорила. Я ж вижу, что ты не такая какая-то стала. И люди перешептываются, увидев меня». Машенька в волнении ответила: «Маменька, Ванечка вчера сказал, что замуж меня возьмет. Скоро у нас свадьба будет. А люди, которые перешептываются, — злые. Добрые люди не позволят так себя вести».

Но Ванька и рад бы взять Машеньку в жены, да мать его категорически была против. Сказала: «Не смеши людей. Чтобы хозяйство в семье вести, тебе нужна крепкая и здоровая баба. А не пигалица. Отслужишь армию — найдешь другую. Вон иди утопи котят, — тетка Авдотья показала сыну на помойное ведро с водой. — Кошка у нас опять окотилась!» В углу избы, около старинного сундука, кошка облизывала котят, которые тыкались в ее живот. Ванька знал железный характер своей матери, потому и не перечил ей ни в чем. Взял котят, они тихо и беспомощно мяукали и вырывались из его рук, спустился с крыльца и на березовом чурбане поочередно начал рубить им головы. Рубил неторопливо, думая совершенно о другом, и после каждого удара равнодушно рассматривал, как бьется в конвульсиях обезглавленное тело каждого котенка.

Стоял жаркий месяц июль. Оранжевое солнце клонилось к закату. За деревней на пойменном лугу безутешно плакал чибис.

Впереди избы Кузнецовых, среди старых ветел, находилась мазанка. Последнее время влюбленная пара встречалась в ней. После работы по хозяйству Машенька умылась, привела себя в порядок и пошла туда отдыхать. Сегодняшний день показался ей годом. Она нестерпимо ждала своего возлюбленного. Ее очень интересовало: «Что сегодня ответила ему мать по поводу их свадьбы». Ванька в мазанку к Машеньке пришел поздно, хмурый и неразговорчивый. Машенька сразу догадалась, что ничего утешительного Иванушка ей не скажет. «Ну и что? — мысленно успокоила она себя. — Он же все равно ее и ничей больше!» Вскочила с кровати и обняла его. Ванька, легонько отстранив ее, сказал: «Дай мне нож, я буду делать тросточку!» Машенька выдвинула из стола ящик, взяла из него большой нож и подала Ванюше. В Тенекаеве в каждом доме хлебопечением занимались хозяева. Кузнецовы тоже сами пекли хлеб. Этим ножом они часто резали его, когда он был горячий и пышный, поэтому на него всегда налипали крошки. «Дай я его вымою, — попросила Машенька. — Да к тому же он еще тупой!» — «Ничего, — дрожащим голосом промолвил Ванька. — И такой сгодится!» Машенька зажгла керосиновую лампу (в те годы в Тенекаеве электричества и в помине не было) и опять легла на кровать, пристально наблюдая, как живо в руках ее жениха вырисовывались на простой палке красивые узоры. Она была счастлива, что, Ванюшка, ее любимый человек, сидел на краю кровати рядом с ней. И не обращала особого внимания на его, как ей казалось, наивные вопросы. В них она находила беспочвенную ревность. А говорят: «Если ревнует, значит любит». Он ее спросил: «А ты будешь с другими ребятами гулять, когда меня призовут в армию?» — «Глупенький, у меня же будет ребенок, куда я от него денусь!» — «А если я женюсь на другой, ты тоже за кого-то замуж выйдешь?» — «Ну, если ты мне изменишь, не буду же я весь свой век одна коротать!» Ванька будто того и ждал. Как обезумевший бросился на Машеньку, подмял ее под себя и начал этим тупым ножом, с налипшими хлебными крошками, пилить ей горло. Машенька инстинктивно изо всех своих сил оттолкнула Ваньку, и нож выпал из его рук. Тогда он еще более рассвирепев, начал судорожными руками раздирать надрезанное горло. Затем одной рукой сдавил Машенькино лицо, другой стал шарить по постели нож. И в этот момент Машенька вырвалась из-под Ваньки и побежала не домой, чтобы не пугать и без того расстроенную мать, а к своей тетке, что недалеко от них жила. Торкнулась в дверь крыльца, но она была запертой. Побежала к калитке забора. И ее не открыла. Тогда она в паническом страхе, позабыв о своей беременности, с бешено колотящемся сердцем, перелезла через досчатый забор и по дворному мосту влетела в тетушкину избу. «Кто это?» — спросила проснувшаяся тетка Лукерья. «Это я, Маша, попить пришла!» — «А-а, чашка там на столе, ведро с водой на кухонной лавке! Хочешь пей чай, самовар еще горячий», — ничего не подозревая, сказала тетушка. Машеньку и вправду мучила жажда. Она думала, что ничего особо страшного и не произошло, но когда начала пить, вода стала выливаться из гортани на пол. «Ты чего плещешь воду-то?» — спросила Машеньку тетушка. И услышала на кухне грохот. Это у Машеньки, осознавшей свою трагедию, подкосились ноги. И она упала. Тетушка быстро зажгла лампу, подошла к Машеньке и увидела ее всю в крови, с надрезанным горлом. Как потом оказалось, весь путь, где бежала Машенька, был полит кровью. И дверь на крыльце, и калитка забора, которую Машенька впопыхах не могла открыть, и то место, где Машенька перелазила через забор, и половицы дворного моста. Тетушка Лукерья, очумевшая от страха, побежала к Машенькиной матери Анастасии. Разбудили брата Василия, тот сбегал на конный двор, запряг лошадь и повез ее в Пильну, в районную больницу. Он в то время председателем колхоза был. Довез до переправы речки Пьяны и сказал: «Если скажешь мне кто тебя порезал, то я тебя повезу в больницу, если не скажешь, я поверну обратно и умирать будешь дома!» Машенька долго не признавалась. Брат сердито спросил: «Ванька что ли?» Машенька, обливаясь слезами, утвердительно ответила: «Да, Ванечка, но очень прошу и тебя, и всех, пожалуйста, не судите его». Эти слова Машеньки были последними. Не доехав до больницы, она скончалась от потери крови. Ванька, боясь возмездия, скрылся. Через четыре дня его нашли и отправили в милицию.

Спустя месяц, осенним слякотным утром из Пильнинской милиции в село Тенекаево приехали три всадника. Два милиционера и Ванька Бахарев с завязанными назад руками. Остановились они у клуба. Раньше на месте его здесь стоял красивый двухэтажный дом, в котором когда-то до революции 1917 года жил барин Волков со своей семьей. Невдалеке виднелись три пруда. Тогда по глади их в летнее время плавали белоснежные лебеди, а по берегам росли ракиты. После революции в этом барском доме образовали школу. Потом она сгорела. И на этом месте совсем недавно построили клуб, где и судили Ивана.

Народу собралось столько, что клуб не вместил всех. Некоторые стояли на улице. Судьи опрашивали свидетелей: «Кто видел Бахарева Ивана в тот день, когда произошло убийство Марии Кузнецовой?» Одна молоденькая девушка ответила: «Я видела. Утром. Он рубил головы котятам. Они ползали по траве, пищали, а он брал их и… совершенно трезвый…» — «Так, так, значит, репетицией занимался, — отреагировал судья и спустя минуту добавил. — Убийство квалифицируется умышленным». Люди ловили каждое слово судьи. Как от брошенного камня в большом пруду рождаются волны и распространяются до самого берега, так от судьи слова передавались друг другу до самых задних рядов и на улицу. Когда приговорили Ивана Бахарева к восьми годам лишения свободы, по залу пробежало глухое волнение. Тогда такие происшествия случались очень редко.

В начале суда много нареканий было на Ивана. Затем люди смягчились, услышав из показаний, что Иван без ума любил Машеньку и предпринял убийство в запальчивости, после запрета его матери жениться на ней, которая, естественно, не ожидала такого исхода.

По окончании суда Ванька вышел на улицу и, увидев свою мать плачущей, сказал: «Мать, не подходи ко мне!» То ли из-за того, чтобы самому не разреветься, то ли из-за обиды, что она не разрешила ему брать Машеньку в жены. Вспрыгнул на коня, на котором приехал из милиции, и по привычке пропел частушку, но уже не как прежде веселую и задорную, а скорбную и горькую, видимо, им заранее сочиненную:

Тут бабы взвыли, как на похоронах. Милиционеры взобрались на своих лошадей. Опять завязали Ваньке руки. И поехали.

Примерно через год (или два) Ваньку Бахарева видели, как он однажды поздним вечером крался к своей избе. Говорили, что его отпускали за столярным инструментом, чтобы делать главному начальнику лагеря мебель.

После отсидки срока Ванька Бахарев в свою деревню не вернулся.

Эту историю мне рассказала моя теща, Мария Ивановна Дерябина (Бахарева по мужу), проживающая в то время в с. Тенекаево. Она присутствовала на том суде. Было ей в ту пору тринадцать лет.

Еще она говорила, что Иван Бахарев (однофамилец ее мужа) прожил очень долгую жизнь. Последнее время жил где-то в Москве у родственников. Когда М.И. прочитала ему его частушку, он удивился ее памяти. И по его щекам покатились непрошеные слезы.

Мы много обязаны в жизни успеть

Мечта всей его жизни

Николаю Федоровичу Захарову 53 года. Он поэт. К сожалению, до сих пор неизвестный даже в литературных кругах. Родом из Выксы. Рано лишился матери. Отец в дом привел чужую женщину. Она его и воспитывала. Когда умер отец, выставила его за дверь, сказав: «Здесь твоего ничего нет. Иди на все четыре стороны!»

В молодости кто-то деньги зарабатывает. Наживает квартиру, машину, дачу. А он по стихам с ума сходил. Встретились мы где-то в конце 60-х годов: Анатолий Алексеев, Владимир Смирнов, Иван Борькин и Николай Захаров. Посещали тогда в Доме журналистов поэтическую секцию, которую вела горьковская поэтесса Татьяна Кушпель. Из них я был самый старший. Но все мы одинаково в то время болели Сергеем Есениным. Виктор Кумакшев даже статью написал в «Ленинской смене» о Николае Захарове как об имажинисте. Видимо, в стихах у него было что-то такое.

Мы с Николаем первое время переписывались. У меня до сих пор хранятся его письма со стихами и рисунками. Он хорошо рисовал. Несколько раз заочно рисовал меня. Образование у него — средняя школа. После армии жил у нас в Нижнем Новгороде в общежитии. Затем в Мурманске. Работал бригадиром монтажников-высотников и шофером. Вербовался. Рыбачил на море (шкерил рыбу). Кажется, поездил. Повидал жизнь. Набрался смелости. Но нет. Слишком скромный он человек. Такие люди в наше воровское (или, как поскромнее выразиться, — суматошное) время не выживают. Их или давят на дороге жизни или они остаются на обочине ее и спиваются.

Лет семь назад Николай Федорович прислал мне письмо. В нем говорилось, что живет теперь с бомжами. Ходит на поденную работу. Прописки нет. И котомку со стихами таскает с собой. Когда работал шофером, хранил ее в гараже, т. е. в своем ящике для рабочей одежды. Ящик у него не раз подламывали. Стихи, как ненужный мусор, выкидывали, потом кто-то, жалея, возвращал их ему. В последние годы особенно пристрастился к вину. А совсем недавно по телефону сообщил мне, что находится на Автозаводе в наркологическом диспансере — лечится от вина. Я ездил к нему, дал немного денег. Купил толстую тетрадь, ручку. Только пиши.

Здесь привожу одно из его стихотворений:

Стихи Николая Захарова — это мечта всей его жизни.

15.05.2002 г.

Импровизированный концерт

В городе Вязники Владимирской области, на родине поэта-песенника Алексея Ивановича Фатьянова, каждый год летом проводятся праздники в его честь. Читают стихи, поют песни. В городском парке в 1978 г. была специально сооружена большая площадка с видом на заречье, реку Клязьму. Она так и называется Фатьяновской. На ней выступают не только местные поэты и художественные коллективы, но и гости из разных уголков России. И слушателей собирается не одна тысяча.

Двадцать первого июля сего года, накануне Фатьяновского праздника, я и несколько нижегородских поэтов приехали в Вязники, чтобы походить по старым улицам города (нынче ему исполнилось 223 года), посетить краеведческий музей, музей песни ХХ века, поглядеть на другие достопримечательности, связанные с жизнью известного поэта. А на другой день послушать с эстрады стихи и песни самих вязниковцев и гостей города. В этом Фатьяновском празднике поэзии и песни принимал активное участие и наш земляк — поэт Борис Селезнев.

Накануне торжеств, вечером, мы подошли к Фатьяновской площадке, и после разговора с молодежью нашу поэтессу Татьяну Панченко попросили с эстрады почитать стихи. Затем туда поднялся автор-исполнитель своих песен Владимир Мельков. Он начал играть на гитаре и петь:

На скамеечках сначала разрозненно сидели и слушали молодые девушки, парни да несколько милиционеров, которые следили за порядком. Затем слушатели стали подходить ближе и просить нижегородца продолжить свои песни. Аплодисменты не стихали на этом импровизированном концерте.

Я исполнение песен Владимира Мелькова слушал впервые и, как остальная публика, воспринимал их с удовольствием.

Мелькову 46 лет. Родился и живет в Нижнем на ул. Бекетова. С 16 лет пошел работать на завод радиоизмерительной аппаратуры (РИАП). Там трудился фрезеровщиком 28 лет. Уволился, потому что три года не платили зарплату. Сейчас, вот уже четвертый год, место его работы — опытно-механический завод «Горьковский». Песни начал писать в зрелом возрасте. Их у него уже около сотни.

Я был рад поездке в фатьяновские места и открытию для себя нового самодеятельного таланта.

7 августа 2001 г.

О Федоре Ларюшкине

В июле 1996 года, когда у меня вышел первый сборник стихов, я позвонил по телефону домой Федору Федоровичу Ларюшкину, хотел поделиться с ним своей радостью. Трубку взяла его жена (ныне тоже покойная) Анна Гордеевна и печальным голосом сообщила: «Федор Федорович 17 января этого года скончался». Я был глубоко потрясен таким неожиданнымизвестием.

Казалось, недавно я видел Ф.Ф. Ларюшкина, разговаривал с ним. Читали друг другу стихи. На вид он был крепок и полон энергии. И вдруг такое случилось…

Федор Федорович Ларюшкин родился в селе Мотызлей Вознесенского района в 1921 г., девятого июля.

Вскоре после окончания десятилетки (сентябрь 1940 г.) его призвали в армию. Там и застала его война. Воевал на 2-ом Украинском фронте. (Кстати, Анна Гордеевна — тоже участница войны). Был командиром орудия. Звание имел старшего сержанта. В мае 1944 г. его приняли в ряды ВКП(б). К концу войны и после войны (1945–1946 гг.) исполнял обязанности комсорга полка. Награжден орденом Отечественной войны 2-й степени и медалями «За отвагу», «За взятие Будапешта» и «За Победу над Германией».

После войны (1948–1950 гг.) он закончил Горьковскую двухгодичную партийную школу. С 1954–1963 гг. работал редактором кстовской газеты «Знамя коммунизма», которую в дальнейшем переименовали в «Маяк».

Где-то в конце 50-х годов я послал ему туда свои первые стихи (редакция находилась тогда в церкви старого Кстова на берегу Волги). Федор Федорович прислал мне письмо, в котором писал, что у них при редакции в определенные дни собираются начинающие стихотворцы и что он сам тоже увлекается стихами. И пригласил меня на очередное литзанятие.

Время стерло из памяти многое, но не забыть того, как я преображался душой, когда входил к нему в редакцию. Как очищался мыслями и чувствами, когда слушал стихи незнакомых мне авторов. Тогда впервые я увидел там (настоящего) нашего нижегородского поэта Александра Петровича Зарубина. Он изредка приезжал на эти занятия и давал свои наставления молодым поэтам.

Святые воспоминания. Я до сих пор берегу небольшой сборник стихов, изданный в 1958 году под названием «Первое слово», в нем представлены стихи членов того литературного кружка. Книга была подарена мне одним из авторов Алексеем Савиновым, учителем Ново-Ликеевской вечерней школы.

Хочется представить здесь одно, на вой взгляд, замечательное стихотворение Федора Ларюшкина из этой книжки в связи с пятилетием его кончины.

15.09.2000 г.

Его приют с видом на Волгу

Осенью 1979 года Федор Григорьевич Сухов посетил наше поэтическое занятие, проводимое Виктором Кумакшевым в Доме ученых. Он недавно вернулся из Волгограда, купил у себя на родине, в селе Красный Оселок, избу и жил с новой семьей. В Горький приезжал редко. Он в то время пользовался большой популярностью. Нашей поэтической группе было интересно поближе познакомиться с ним. Беседа затянулась. Разошлись поздно.

Получилось так, что домой мы пошли с ним в одном направлении. Погода стояла теплая. На темно-синем небе между редких облаков шевелились, как живые, звезды.

В сером костюме, удивленно улыбающийся, с аккуратно зачесанной прядью темных с проседью волос, Федор Григорьевич выглядел тогда молодцевато, шагал легко и свободно, разговаривал тепло и искренне.

Я был очень обрадован, когда узнал, что он также горячо любит поэзию Есенина. И мы с ним почти всю дорогу проговорили о есенинской судьбе и его отношении к Богу. Я прочитал строки Есенина:

Сухов с задумчивостью проговорил: «Может быть, так трагично и кончилась его жизнь, что он отошел от Бога?»

На прощание Федор Григорьевич дал мне свой адрес. Сказал — «Приезжайте, я всегда рад гостям!»

Работа и другие обстоятельства крепко связывали меня по рукам и ногам. Лишь в 1988 году вырвался впервые на родину Федора Григорьевича Сухова.

На автостанции на пл. Лядова у кассы молодой мужчина, узнав, что я еду в гости к поэту, прочитал наизусть одно из суховских стихотворений:

Когда я приехал к Федору Григорьевичу и рассказал ему об этом, он, благодарно улыбнувшись, воспринял это как должное.

Что характерно, Сухов родился и рос на крутой и высокой горе, с которой видна Волга, а Сергей Есенин — на такой же высокой горе, где видна Ока. Когда я нахожусь в Красном Оселке и с горы смотрю на Волгу, я всегда вспоминаю село Константиново Рязанской области, родину Есенина, и реку Оку с ее такими же, как у Волги, необъятными далями.

Сделаю оговорку, что в селе Красный Оселок, которое «стоит на высокой горе», Федор Григорьевич только родился.

В одном стихотворении он пишет:

Там сейчас на этом доме прикреплена мемориальная доска, увековечившая память Федора Григорьевича Сухова. Но жил он в другой деревушке под названием Кругловка, что находится чуть далее Красного Оселка. Под горой. Тоже вдоль Волги, в живописном месте.

Принял меня Федор Григорьевич со всем радушием. На этот раз передо мной сидел человек уже преклонного возраста, повидавший на свете всего с избытком. И хорошего. И плохого… Хоть он и не обладал необыкновенным даром говорить, но речь его была всегда тиха и нетороплива, каждое слово емко, обдуманно и весомо. Даже когда его задевало за живое, и он вскипал, не терял самообладания.

Я спросил, с каких пор он стал писать стихи. Ответ был таков: «Пробовать начал годов с пяти-шести. А уже к 16–17 рассылал их по газетам и журналам. Даже в Москву посылал, там до войны издавался альманах «Молодая гвардия». Редактировал его поэт Семен Кирсанов. Однажды оттуда получил коротенькое письмо: «Ваши стихи оставляем для сборника молодых поэтов». Но война помешала этому сборнику увидеть свет. Тогдашние стихи не помню наизусть, но по смыслу они были о природе. Ближе к есенинским. Удивительные образы его были для меня доходчивы и натуральны».

Я спросил Сухова: «А как понять Есенина, где он пишет: «Я лиры милой не отдам ни другу, ни жене»?

Федор Григорьевич воскликнул: «О, творчество — это таинство каждого поэта, и посторонний ничего об этом не должен знать, как у верующего в Бога!»

Я сказал Сухову: «Говорят, в 20-х годах к нам в Нижний приезжал Маяковский. Выступал со своими стихами в драматическом театре».

— Я не люблю Маяковского, — был ответ.

— Почему?

— А за что его любить? За построенный в боях социализм? Поэты нашей эпохи — это Исаковский, Прокофьев и Твардовский. Твардовский понял ошибку своей молодости. И Теркин на том свете поправил своего Теркина на фронте. Из всех писателей выделяется Платонов. В «Чевенгуре» он всю нашу глупость описал. Это произведение — как «Дон-Кихот». А.И. Солженицын — личность героическая, исклю¬читель¬ная и неподкупная. Это самый крупный писатель. Каждой эпохе, каждой стране поэты и писатели нужны, как воздух…»

Я неоднократно бывал у Ф.Г. Сухова, и всякий раз, когда уходил из Кругловки домой, он провожал меня до конца деревни. В последний раз аж до самого шоссе, до остановки «Асташиха». Никакие уговоры не помогали. Не знал я, что на сердце у него было. Дождь начал моросить, а мы стоим голосуем, чтобы мне уехать. И когда проезжали автобусы, не останавливаясь, а Федор Григорьевич у края дороги стоял с поднятой рукой, мне вспомнились строки из его стихотворения:

И мне стало стыдно. Я подумал, если б шоферы знали, что этот настойчиво голосующий, по-деревенски одетый — редкостной души человек и знаменитый поэт из села Красный Оселок Федор Григорьевич Сухов — остановили бы обязательно.

Теперь поэта с нами нет, но остались его неповторимые стихи и повесть-эпопея «Ивница». Когда я их читаю, как будто душевно беседую с ним.

Похоронен Федор Григорьевич по его просьбе не на самом кладбище, которое расположено при церкви Николая Чудотворца, а рядом — на склоне крутой и высокой горы Красного Оселка. С видом на Волгу.

14 марта 2002 г.

Новая поездка в село Константиново Рязанской области — на родину Сергея Есенина

Весной, лишь только наступили первые теплые деньки, менеджер туристического агентства «Школьные каникулы» С.В. Туманова побывала в ряде школ Московского района, познакомила старшеклассников и учителей с интересными маршрутами. С удовольствием откликнулась на ее предложение дирекция школы № 64. Учитель истории Т.А. Желанова и литератор З.С. Фролова, посоветовавшись со своими учениками (9 и 10 классы), выбрали путь неблизкий, но очень интересный — село Константиново Рязанской области, родину Сергея Есенина.

Несколько мест в автобусе оказались свободными. И мы — поэтесса Т. Панченко, поэт Б. Селезнев, бард В. Мельков, А. Алексеев и автор этих строк, давно мечтавшие посетить родину замечательного русского поэта — с удовольствием поехали с ними. Вместе со мной поехала дочь со своими детьми и их подружками — все они ученики школы № 24 Советского района, а моя дочь — учительница этой школы.

Мы выехали из города ненастной ночью. А солнечным утром под звонкое пение птиц, раздававшееся по обе стороны леса, уже подъезжали к Окскому мосту, что стоит перед самым городом Рязанью. Здесь возвышается стела с датой: 1095. Это год основания города. Из окна автобуса проплывали мимо нас до чистоты изумрудной умытые дождями зеленые луга. На расстилавшейся сочной зелени — пасущийся табун коней и стадо коров. Все как при жизни поэта. Рязанская область в России — чуть ли не единственная, где еще сохранилось коневодство. Невольно вспомнились стихи Есенина:

Через некоторое время мы прибыли в Рязань. У гостиницы «Ловеч» (так называется город в Болгарии — побратим Рязани) нас встретил экскурсовод и повез в село Константиново. Всю дорогу мы любовались исконно русскими пейзажами средней полосы России — широкими полями, перелесками, одинокими березами и ветлами. И вновь всплывали в памяти есенинские строки:

По пути экскурсовод с гордостью рассказывал нам о древней и юной рязанской земле, что дала миру немало удивительных людей — Пирогова, Мичурина, Павлова, Есенина и других. Несмотря на разрушительные войны и все неурядицы, творящиеся в стране, этот край строится, молодеет и экономически развивается с каждым годом.

Помолодело и окрепло село Константиново. Мне довелось побывать здесь ровно тридцать лет назад. В то время на широкой улице села в ненастные дни были большие лужи и непролазная грязь, которую я из любви к поэзии Есенина даже не замечал. Теперь об этом напоминают лишь старые черно-белые фотографии. Нынешней весной я открыл для себя уже новое Константиново: центральная дорога заасфальтирована, вместо луж и грязи — широкий луг с цветущими одуванчиками. Дом и амбар, которые с течением времени пришли в ветхость, заново отстроены всего лишь несколько лет назад, с такою же точностью, как старые. Рядом с домом-музеем С.А. Есенина по-прежнему стоит бюст поэта. Теперь его обступили березы. Здание, которое раньше было клубом, в настоящее время перестроено в научно-культурный центр. Еще один музей — литературный — находится в бывшем доме помещицы Лидии Ивановны Кашиной, которая послужила прототипом образа Анны Снегиной.

В каждом музее очень много фотографий самого поэта, его друзей, учителей. Много различных документов и вещей, связанных с его жизнью и творчеством. Немало интересных фактов и подробностей из жизни С.А. Есенина поведали нам экскурсоводы.

Одна местная жительница сказала мне, что в последние несколько лет очень мало людей приезжало в их село. И лишь с прошлого года потоки экскурсий возобновились с новой силой. (В семидесятые годы родину С. Есенина посещали до девяноста тысяч человек в год). Наш приезд совпал с Международным днем музеев. Прибыли экскурсии из Москвы и других городов. Праздник отмечался чтением стихов.

Быстро бежит время. За тридцать лет молодые березки у дома Есениных превратились в зрелые деревья. Особенно постарел и потрескался тополь, который посадил сам поэт. Тридцать лет назад я сфотографировал около него свою девятилетнюю дочь, а теперь возле него сфотографировались уже ее дети: одной — 14, другой — 19 лет.

Многие из нашей туристической группы заново открыли для себя поэтический мир Есенина. И я осмотрел все как будто заново. С радостью сфотографировал сельскую церковь, которую разрушили при советской власти, а ныне восстанавливают. Сфотографировался с моими земляками-поэтами, с дочкой и внучками. Анатолий Александрович Алексеев, наш нижегородский «морж», большой поклонник поэзии С. Есенина, искупался в Оке (при температуре 15 градусов), в местах, где когда-то в детстве и юности купался сам поэт.

На обратном пути экскурсоводы познакомили нас с городом Рязанью, с его великолепным кремлем и многими другими достопримечательностями.

Поездка на родину великого русского поэта понравилась всем — и взрослым, и детям. Каждый вынес из нее что-то свое. А по дороге домой снова вспомнились строки любимого поэта:

Заодно мне здесь еще хочется сказать вот о чем. Около полвека я читаю стихи Сергея Есенина. За этот период времени много раз издавались они. И в стихотворении: «Клен ты мой опавший, клен заледенелый» издатели в каждом издании допускают ошибку в пятой строке:

Правильно будет:

Будем надеяться, что в следующих изданиях они исправят ее.

28.05.2002 г.

Сергею Есенину

Николай Захаров

А это уже мое стихотворение:

Сергею Есенину

Фотография от писательницы Г.И. Серебряковой

Это было весной 1966 г. в деревне у матери. Вечером я пришел с работы домой усталый. Поужинал. И лег на кровать. Отдохнуть. По радио слышался приятный голос женщины, которая вдохновенно рассказывала про политику и про революционеров. Как она потом написала политическую книгу. Затем за политику же отбывала срок в лагерях.

В избе не было никого, и мне никто не мешал слушать эту передачу. Я расчувствовался, перебирая в памяти тяжелую жизнь в военные и послевоенные годы. Вспомнил, как колхозники работали от зари до зари за «палочки». Питались впроголодь. А их власти давили непомерными налогами.

В конце передачи сказали, что выступала советская писательница Галина Иосифовна Серебрякова. После этого по радио зазвучала симфония. Раньше я не понимал ее. У меня тогда была другая музыка — гармонь. Но в этот раз эта симфония аж душу защемила. Впервые в жизни я понял вкус музыки. Воодушевленный ею, я тут же «накатал» Галине Иосифовне письмо, рассказал ей о своей жизни и попросил ее, чтобы она мне выслала свою фотографию с автографом. Письмо отослал через Союз писателей Москвы. И забеспокоился. Что-то долго не было ответа.

В один солнечный день мы с женой копали у тещи в огороде, а мимо ее усадьбы проехала милицейская машина. Огород у нее рядом с дорогой. Говорю жене: «Думал уж за мной едут!» — «А ты что натворил что ли чего?» — спрашивает меня жена. Я ответил: «Да писательнице Галине Серебряковой написал письмо и в нем откровенно высказался насчет нашей политики». Жена упрекнула: «Тебя вечно «на подвиги» тянет!» Нет. Меня просто интересовали необыкновенные люди. Мужественные люди.

Наконец, мне пришло письмо. С фотографией. На фотографии Галина Серебрякова написала: «На добрую память моему читателю — Евгению Молостову с пожеланием счастья». Галина Серебрякова. 7-е июня 1966 год». Мое письмо через Союз писателей долго плутало, наверное, поэтому писательница мне написала свой домашний адрес. Фотографию-то я вывесил, а адрес затерял и не ответил ей, не поблагодарил за фото.

Поскольку на фотографии она выглядит моложаво, я много лет спустя, надеясь застать ее в живых, написал в Союз писателей Москвы. Хотел ей книжечку стихов подарить. Оттуда мне ответила первый секретарь Союза писателей Москвы поэтесса Римма Казакова: «Уважаемый Евгений Павлович! Ваше письмо нас очень растрогало. Замечательно, что через Вашу жизнь и душу прошла замечательная женщина и писательница Галина Серебрякова. К сожалению, она уже умерла (30 апреля 1980 года) в возрасте 75 лет. Она могла бы жить дольше, но много страдала, многое перенесла. Сердечно кланяемся Вам и желаем всего наилучшего. 23.02.2000 г.».

Отсвет далеких лет

«Жизнь, как зарница, — поздоровался — не забудь проститься»

Народная мудрость

«Я люблю свою деревню…»

Я люблю свою деревню, хотя давно в ней не живу. Люблю смотреть на нее изнутри и со стороны, особенно весной, когда буйно цветут сады. Над землей, как от большого пожара, стелется бело-розовый дым. Здесь такая трогательная прелесть излучается от цветения, что с улицы уходить не хочется. Чувствуется настоящее оживление природы. Особенно, когда прольет дождь. Умоется лицо матери-земли. Да если стоит теплынь. На глазах все идет в рост: и трава-мурава, и озимые. Все благоухает. У каждого деревца, куста, цветка и травинки свой неповторимый аромат, которым я никогда не могу надышаться вдоволь.

Душа наполняется благодатью, когда в саду заслышишь трель соловья, над лугами, затянутыми утренней дымкой, вечно жалобный голос пигалицы, а от Высокова — церковный звон.

От нашей деревни до Высоковской церкви километров пять, но слышимость колоколов оттуда такая отличная, будто она совсем рядом с нашей деревней стоит.

Особенно этот звон тревожит душу в Пасху и Троицу, когда в ослепительном сиянии взошедшего из-под Афонинской горы солнца просыпается деревня и вся окрестность. Когда в густой зелени озимых с искрящимися росами слышны голоса перепелок и коростелей.

Над полем вспорхнет и с трогающей душу песней начнет подниматься кругами ввысь золотистый жаворонок. Прислушаешься. Да их много! Как серебряные колокольчики звенят они, пробуждают наши души. Тревожат нас, чтобы не были мы равнодушными, заставляют нас видеть всю эту прелесть и наслаждаться ею. Чтобы мы ценили этот прекрасный мир.

Еще с юности мне на душу легли такие строки:

Может быть, впечатления от красоты родного края и дали мне первый толчок к творчеству.

Родная деревня Ново-Покровское

Деревня Ново-Покровское находится на самом верху этой фотографии. Фото сделано в 2009 году,

когда на бывших колхозных полях и лугах, которые когда-то раздал бывший губернатор Борис Немцов, начали строить коттеджи. Теперь эту местность не узнать. Вид с Афонинской горы.

По преданию, кстовская деревня Ново-Покровское (бывшее Грабилово) образовалась еще в петровские времена, в 1720 году. Национально-религиозный состав населения — русские православные. По рассказам земляка Сергея Александровича Золина (по деревенской фамилии Мизонов), свое первое название она получила за нещадные грабежи купцов, ехавших из Казани в Нижний Новгород торговать. И происходило это на большой дороге возле Афонинского луга. Говорят, как-то сумели увести для своей молельной и попа, который сопровождал купеческие подводы. А ныне здравствующий старожил Алексей Павлович Пальгуев уверяет, что, по словам его бабушки, наша деревня в девятнадцатом веке была названа по фамилии управляющего помещичьими делами — Грабина, который изредка наезжал сюда.

Но что бы ни говорили о наших предках, они, по сути своей, были трудолюбивыми крестьянами. Сеяли рожь, пшеницу, овес, просо, лен. Имели две ветряные мельницы. Мельниками работали Николай Пальгуев (Япончиков) и Александр Пальгуев (Данилин), которых давным-давно уже нет в живых. Александра Данилина (в детстве мы его звали дядя Лёксандр) я хорошо помню, он нам в избе вскоре после войны (1941–1945) сложил русскую печь.

Селяне были набожные. Строго соблюдали посты. Зато религиозные праздники отмечали широко и весело. Недаром поется в частушке:

А вот эту частушку я часто слышал в детстве от матери. Пела она ее с озорнинкой в глазах под гармонь:

Советская власть в деревне устанавливалась местными активистами Михаилом Фадеевым, Борисом Кочневым и присланным из волости Василием Сурским. Коллективизацию проводили тоже местные — Иван и Дмитрий Бабурины. В начале 30-х организовали колхоз «Победа бедноты». Первую молодежную бригаду возглавила Вера Бабурина.

Мой отец Павел Иванович Молостов имел четыре класса образования. Был начитан. Поэтому с ним новая власть считалась. После Гражданской войны его посылали в Омск помогать устанавливать Советскую власть. Возвратившись, он сфотографировался со своей сестрой Марией и братом Григорием. Работал он секретарем сельсовета. Я знаю, что отец в своей деревне спас от раскулачивания Егора Ляпина (Сальникова) и жителя из деревни Утечино. Моя мать называла его фамилию, но я забыл. Подростком я интересовался у своей бабушки Анны: «Чем отличается власть капитала от власти Советов?». Она мне отвечала: «Это одни и те же штаны, только вывернутые наизнанку».

В 1920 году Грабилово переименовали в Ново-Покровское. Название ей дал Василий Иванович Горячев (Васенька Романов). В том же году в деревне впервые открыли продовольственный магазин. В 60-х годах построили новый. В 1958 году появился медпункт. Затем открыли сельскую библиотеку. В 1982 г. ей отвели место в здании школы.

Начальная школа и молельня-часовенка — это наши раритеты. Они построены еще в 1890 году Земской управой. Часовенка и сейчас стоит посреди деревни, недалеко от магазина, а школа — на отшибе. Мы называем то место Бутырками. До революции школа была церковно-приходской, принадлежала Высоковскому приходу. По свидетельству родителей, пожилые люди помнят, что последнего священника звали Аркадием. Батюшка жил при школе, в учительской. Был очень строг. На уроке за непослушание ученика ставил в угол коленями на горох.

Учились в ней только те, кто крестился тремя перстами. Старообрядцев, например, Михаила Чурушкина (с 1895 г. рождения) с его родным братом Семеном (1897 г.) специально возили на учебу из Грабиловки по Александровской дороге в теперешние Дубенки к отставному штабс-капитану, народному учителю Григорию Николаевичу Степанову.

Моя тетя Мария Ивановна Глодина (до замужества Молостова), встретив свою прежнюю учительницу, удивленно спросила: «Анна Степановна, когда Вы учили меня, то говорили, что Бог есть. А теперь моим детям говорите, что Бога нет. Как это понимать?». Старая учительница ответила: «Милая Маша, что мне мое начальство прикажет, тому я и учу!».

Наша школа работала не только зимой, но и в летнее время. Ее не раз ремонтировали. Устраивали в ней детские ясли. Только вместо кроваток были колхозные корзинки-плетенки. В конце сороковых в школе отдыхали и городские ребята.

Помню, как мы по весне у школы копали ямки для саженцев, и нам попадались человеческие кости. В 1959 году при рытье пруда вблизи пришкольной горы тоже находили много человеческих черепов. Учителя нам говорили, что эти кости сохранились от войны с татаро-монголами. Мы, ребятишки, удивлялись: а почему же описания этих битв нет в наших учебниках истории?

Зимой я посетил родную деревню. Сфотографировал часовенку на память внукам. Раньше в нее ходили пожилые люди помолиться в Великий пост и на праздники. Теперь лет 15–20 уже не заходят. От времени фундамент растрескался. Школу я тоже заснял. Она для меня, как и вся деревня, родная. Я в ней учился с 1944 по 1951 год. Окна ее теперь наполовину заколочены. Из жителей 210 домов молодежь почти вся выехала в город. Отток ее начался еще с начала 60-х.

К тому времени наш колхоз «Победа бедноты» объединили с кузнечихинским колхозом, оставив ему имя вождя. Затем переименовали — «22-го партсъезда КПСС». В дальнейшем на базе Горьковского сельскохозяйственного института был организован совхоз «Пригородный», отделение учхоза «Новинки».

Колхозники на полях сеяли рожь, пшеницу и другие культуры механизированным способом. Тогдашние пенсионеры завидовали им. Говорили: «Так-то что не работать. На поле приезжают к 9-ти часам утра, сеют машинами. И денежки за это получают. Мы трудились от зари до зари. Сеяли вручную. Жали серпом. А получали палочки».

Время менялось. Односельчане осмелели. Стали просить построить в деревне клуб, чтобы молодежь могла сходить вечером на танцы, в кино, организовать художественную самодеятельность. Много раз писали властям, чтобы поставили памятник погибшим в войну 1941–1945 годов. Но дело не двигалось с места. На наше счастье, как-то в газете «Горьковская правда» вышла статья под заголовком «Забытая деревня». После этой публикации памятник быстро установили (автор этих строк с другими мужиками рыл землю под фундамент). А клуба до сих пор нет. Остались одни обещания.

Может, поэтому мало сейчас в деревне детей. А несколько ребятишек учить, говорят, нерентабельно. Лет пять-шесть как совсем не учат. В помещении школы размещены медпункт и библиотека.

«Хозяйкой книг» работает на полставки молодая женщина Евдокия Сергеевна Кузнецова (до замужества Гушева). Я очень обрадовался, когда увидел там несколько читательниц, которые учатся в Нижнем Новгороде в институте. В библиотеке они берут необходимый им материал.

Чуть не забыл упомянуть, что в ноябре 1937 года наше Ново-Покровское посещал В.П. Чкалов. Он тогда был депутатом Верховного совета СССР от Горьковской области и Чувашской республики. Очень горячо интересовался жизнью колхозников и их делами. Об этом мне поведали покойный С.А. Золин и ныне здравствующий А.П. Пальгуев.

В деревне Ново-Покровское давно проведены газ и вода. Но вода из колонок течет некачественная. Поэтому кстовские власти запланировали открыть новый источник питьевой воды, капитально отремонтировать вдоль деревни изрытую дорогу. И заасфальтировать. К старой молельне навозили бетонных блоков, чтобы возродить ее на радость людям.

Еще в советские годы поговаривали пустить троллейбус до деревни Ново-Покровское (расстояние до Нижнего менее пяти километров), чтобы молодежь могла спокойно добираться на работу и учебу, а крестьяне — возить на рынок товар. Но помешала перестройка. А может, мечта односельчан еще осуществится?

PS. Нынешним летом умер А.П. Пальгуев. Совсем недавно снесли старую часовенку и строят новую.

Март 2003 г.

«Меня однажды заинтересовало…»

Меня однажды заинтересовало: почему деревне (деревня — слово женского рода), как нашей, например, дали название среднего рода — Ново-Покровское. Поспрашивал некоторых: «К кому обратиться с таким вопросом?». Мне посоветовали написать в Горьковский государственный историко-архитектурный музей-заповедник.

Оттуда (28 марта 1979 г.) пришел такой ответ: «К сожалению, историей возникновения названий сел и деревень мы не занимаемся и поэтому ответить по существу Вашего вопроса не можем.

Попробуйте обратиться на кафедру экономической географии пединститута к тов. Трубе Л.Л. Он занимается топонимикой и, возможно, даст Вам ответ.

С уважением, директор музея-заповедника Л. Зерчанинов».

По совету Л. Зерчанинова я написал в пединститут (лично Трубе). И вот что мне оттуда ответили:

(Пишу только для тех, кто тоже интересуется таким вопросом).

«Уважаемый Евгений Павлович!

Лев Людвигович Трубе передал мне Ваше письмо для ответа по интересующему Вас вопросу.

В топонимии суффиксы — ово, — ино используются при образовании названий от тех же основ, что и суффикс — ов, — ин. Разница лишь в соотнесенности названий с их родовой принадлежностью. Конечные — ов, — ин скорее ассоциируются с представлением о городе, а — ово, — ино — о селе или поселке. Но это тенденция только нашего времени. В прошлом, 19 веке, такой тесной связи между размером или видом объекта (город, починок, село, деревня) и его названием не было. В результате до сих пор нет однозначного соответствия грамматического рода объекта и грамматической формы названия. Сравните: город Черемхово, деревня Жуково, д. Дубравное и др. Иногда форма среднего рода удерживается в названии деревни, если в прошлом это было село (т. е. была церковь), но это не обязательно.

Активность формы среднего рода в прошлом объясняется тем, что сами виды объектов были мало дифференцированы и объединились общим понятием «селение» (ср. село, сельцо, сельбище и др.). Это главная причина.

С уважением Талина Анатольевна Исаева, доцент кафедры русского языка. ГГПИ им. Горького. 12.05.1979 г.».

27 лет спустя

Из рассказа Зинаиды Панкратовой

Евгений Павлович Молостов описал в рассказе «Заблудшая» в сборнике «Когда цветет черемуха» (Н. Новгород, 2002 г.) мою семейную жизнь. Но хочу осведомить читателя, что у моря я не была сроду. Мы с ним познакомились в гальванике на заводе им. Ульянова «Термаль», работая оцинковщиками. Покрывали металлические изделия тонким антикоррозийным составом. И там я ему все свои семейные неурядицы и рассказывала, вдыхая с ним не морской воздух, а запах щелочи, серной и азотной кислоты.

С тех пор миновало 27 лет. (Тогда мне 23 было). Теперь я бабушка. А Ольга, моя дочь, — мать троих детей. Время летит так, что порой становится страшно. Жизнь уходит.

Мне часто вспоминаются молодые годы: встречи и разлуки, восторги и печали. О многом сожалею, а о чем-то бы и вообще лучше не вспоминать.

Бог не наделил меня слухом, но дал мне любовь к поэзии, к литературе, к истории. Я много читала стихов. Сочиняла сама. Сейчас я дар свой почти весь растеряла. Быт заел. Нищета. Другие не обращают на это внимания, а я нервничаю, злюсь. В заботе о семье порой не могу вспомнить то или иное стихотворение.

Но я помню свое, первое. Мне было тогда всего 15 лет. И первый раз влюбилась, но безответно:

Вторая любовь пришла, когда мне исполнилось 18 лет. Звали его Анатолием. Жил в деревне Козловка. Как хорошо мы с ним дружили. Он любил меня по-своему. Иногда обманывал. Я же была молодая. Психовала. И изменяла ему. Он все мне прощал. И опять не приходил, когда обещал. Приходил же, когда не ждала. Узнав, что я не нравлюсь его родным, послала «подальше» и вышла замуж за Виктора. Это была уже третья любовь. Жила с ним, казалось, любила. Но когда узнала об измене, не смогла простить. И жизнь не получилась. Разошлись. Потом от безысходности, от тоски было всяких полно. Мужским вниманием я вообще никогда не была обделена. Но все не то… Я хотела любви, чтобы с удовольствием гладить ему рубашки, варить суп. Такой не появлялся.

И вдруг, устроившись работать в гальванику, мне показалось, что я встретила там свой идеал. Он был весь в моем вкусе.

Я думала: пусть ему больше, чем мне лет, и он женатый, все равно я буду с ним рядом. Хоть на работе. Авось, он поймет, что это я — его счастье, а он — мое.

Он общался с другой, с которой вместе я стала работать. И мы начали дружить втроем. Та женщина была простая, порядочная. Замужняя. Двое детей. Счастья у нее тоже не было. Я не видела в ней соперницу. И это сближало нас. А он был не такой, как все. Вина не пил, не курил. С мужчинами общался меньше, чем с нами. Писал стихи. А это мне было ближе. Некоторые удивлялись, спрашивали: «О чем ты с ним разговариваешь?». Один электрик мне все время твердил: «Как ты с ним можешь общаться? Он же очень тяжелый и настырный, как бык». Но я знала, что он вел себя со всеми по-разному. Если не испытывал к человеку симпатии и тот еще не внушал доверия, то, конечно, он много с ним не разговаривал. Старался обойти его. И этим самым наживал себе неприятелей. Но я чувствовала и надеялась, что счастливой могу быть только с ним. Ему можно было рассказывать обо всем, буквально. Он понимал, сочувствовал, жалел. Когда его не было на работе, мне было скучно. Я неспокойно себя чувствовала. Он тоже все рассказывал о своей жизни, семье. Жил с женой неважно. И мы сдружились.

И вдруг он с женой разошелся. Вот бы мне где надо было проявить весь свой «талант». Окрутить, забрать. И мы были бы счастливы. Но опять это «но»… Ни у него, ни у меня негде было жить. Я жила со свекровью, а он в одной квартире с женой. У него дочь. У меня дочь. Но и это еще не все. Я не видела у него тяги ко мне, как к женщине. Я его не интересовала. А если бы мы с ним встречались как любовники, я уверена, мы бы потеряли друг друга как друзья. И я решила, пусть лучше мы и будем друзьями. Тогда стала думать и надеяться, что любовь придет. Первой отдает Богу душу Вера, затем Любовь. А надежда во мне еще жила. Я тешила себя этой Надеждой. И думала-гадала про себя: я сама такая плохая или обстоятельства мешают?

Через какое-то время мы расстались с ним. Потеряли друг друга. Чтобы не думать о нем, я вынудила себя забыть его.

Но вот через много лет мы вновь встретились. Совершенно случайно. И я поняла, что любила его. Но, видно, не так крепко, раз не пыталась бороться за свою любовь. Теперь он живет с другой. И счастлив. Я тоже живу, вернее, существую.

Говорят: «Слезою мир не удивишь.

Слеза — роса, вода не боле».

Да и жизнь-то мы уж почти прожили. Будем и дальше друзьями. После разлуки, когда он принес мне свои сборники стихов, то меня в стихах и не вспомнил. Значит, я была права, что в любви ему не признавалась. И сейчас не хотела, но уж так получилось. Видно, каждому свое.

Вторая любовь моя умерла. Мне рассказывали, как он родных ругал, что были против меня. Говорил: «Дочь у нее моя!». Значит, он меня любил, а я за него не боролась. Похоронен на Борисовском кладбище. И теперь каждый год хожу к нему на могилу 17 августа, в день его рождения.

Бывший муж мой Виктор тоже несчастлив. Жена спилась, сам болеет, еле ходит. Одышка. Сын ушел от них.

Сейчас я живу со вторым мужем молча. Ради сына, который родился от него.

Вот так и проходит жизнь. Четверо близких мужчин. Но где же ты, любовь — счастье — мечта? Часто думаю — за кого же мне надо было больше бороться?

А может, еще где-то пятый был, да я мимо него прошла? Теперь молюсь Богу за всех. В том числе и за себя.

Этот рассказ написан Зинаидой Панкратовой-Пименовой в августе 2002 года.

О Зинаиде

Да. Зинаида мне рассказывала свою семейную историю не у Черного моря, а на работе. В гальванике. Сейчас только представлю себя в цехе, и дрожь берет. Там грязи не было. Уборщица мыла полы изо дня в день. Вентиляция постоянно работала у каждой ванны. Но испарения кислоты и щелочи в воздухе все равно оставалось много, и нам приходилось ими дышать. От частого прикосновения к кислотным и щелочным ваннам хлопчато-бумажные костюмы, которые выдавали нам как рабочую одежду на год, истлевали намного раньше. Потому и считалась наша работа вредной. Производственное начальство и тогда, в советское время, хитрило, обманывало многих рабочих, в том числе и меня.

Работал я оцинковщиком, но принят-то был на работу электриком. Это для того, чтобы я на пенсию не ушел по вредности, то есть раньше шестидесяти лет. Да я на это как-то и не обращал внимания. Откровенно сказать, тогда и не думал, что доживу до пенсии. Мне казалось, что я всегда буду здоровым и молодым. На мне и пахали сколько хотели. Я говорил своему начальству: «В Америке (и вообще на загнивающем западе) капиталист бережет своего рабочего, а вы, господа, стараетесь сегодня все силы вымотать из меня, ни капельки не заботясь о состоянии моего здоровья на завтрашний день». Но начальники были бесчувственными. У них на уме было только перевыполнение плана, чтобы получить за это премию. Они говорили: «Вам и так много дается льгот. Каждому в смену по пакету молока. Всех желающих в летнее время обеспечивают путевками в Дома отдыха и санатории. И зарплата выше, чем в других (не вредных) цехах. Это действительно, в какой-то степени удерживало меня. Но когда я приезжал с юга, где проводил отпуск, и вновь приступал к своей работе, мне казалось, что я из рая попал в ад. Наверное, поэтому мне и захотелось описать семейную историю Зинаиды на берегу Черного моря. Толчком послужило то, что там и вправду была такая симпатичная женщина, которая ежедневно сидела на скамеечке на берегу моря и пристально смотрела в даль.

Зинаида в своих высказываниях после прочтения рассказа «Заблудшая» «описала» мои отношения с другими рабочими. Дескать, я не со всеми дружелюбен был на работе. С добрыми людьми (незаковыристыми) я сходился запросто. И хорошо относился к ним. И они ко мне. Попадались, конечно, и такие, с которыми ладу не было. Например, с тем же электриком. У него было незаконченное высшее образование, и он, гордясь этим, считал себя всегда во всем правым. Не соглашаясь по каким-то вопросам, я дважды вынужден был с ним поспорить. И он мне оба раза проигрывал. В первый раз расплатился, а во второй — нет. Бутылка водки до сих пор осталась за ним. Правда, я к тому времени уже бросил пить, но все-таки спор есть спор. И при проигрыше надо расплачиваться. А он зажилил. Значит, настырничал я с ним не зря. Между прочим, тот электриктоже любил стихи. И мы с ним хотели создать при заводе поэтическую студию. Уже составили план встреч с любителями поэзии. У меня даже сохранился протокол первого собрания литературной группы производства № 3.

Вот он: День первый — 19 марта 1976 года.

1. ЦЕЛИ.

2. ПРОПАГАНДА И ВОСПИТАНИЕ ХУДОЖЕСТВЕНОГО ВКУСА.

3. ОРГАНИЗАЦИЯ ЛИТЕРАТУРНОЙ ГРУППЫ В ЦЕЛЯХ ПРЕДОСТАВЛЕНИЯ ЛЮДЯМ, УВЛЕКАЮЩИМСЯ ИЗЯЩНОЙ СЛОВЕСНОСТЬЮ, ВОЗМОЖНОСТИ ВЫСТУПИТЬ СО СВОИМИ МЫСЛЯМИ И ПРОИЗВЕДЕНИЯМИ.

УСТАВ.

ОБЩИЕ ПОЛОЖЕНИЯ.

1. ПРИНИМАЕТСЯ ПРИНЦИП ЕДИНОГЛАСИЯ.

ОБЯЗАННОСТИ.

1. ПРИ ВСТУПЛЕНИИ В ЛИТЕРАТУРНУЮ ГРУППУ БЕРЕТСЯ ВСТУПИТЕЛЬНЫЙ ВЗНОС В РАЗМЕРЕ 16 (ШЕСТНАДЦАТИ) ХУДОЖЕСТВЕННЫХ СТРОК.

ПРАВА.

1. КАЖДЫЙ ИМЕЕТ ПРАВО ВЫСКАЗАТЬСЯ.

Очередные собрания группы — через пятницу.

Внеочередные — в четные пятницы.

Совет директоров-учредителей: Евгений Молостов, Валерий Зябрев, Валерий Махов, Валерий Митюков, Зинаида Панкратова.

Но ввиду каких-то обстоятельств наши мечты, к великому сожалению, не осуществились. Только единственный раз мне пришлось выступить на заводском концерте. Прочитать отрывок из поэмы Сергея Есенина «Гуляй-поле».

А свои стихи: «Родина» и «В час моего рождения» я подготовил для прочтения на том литературном собрании. (Их можно прочитать сразу после описанной истории).

По поводу Зинаиды. Узнав о том, что она любит стихи, я с удовольствием стал общаться с ней, не порывая связи с той первой женщиной, которая работала рядом со мной и глубоко любила меня. С виду та женщина была простой, но тайны свои не выдавала никому, в том числе и Зинаиде, которая была больше занята своей жизнью, своими планами и мечтами. Она, трудолюбивая и расчетливая, быстро втянулась в свою работу. Привыкла к коллективу. И уволилась только тогда, когда выработала себе стаж по вредности.

А мне терять было нечего. Проработав в гальванике всего года три, по семейным обстоятельствам я уволился оттуда. И встретился с Зинаидой много лет спустя. В момент нашей встречи у нее из глаз потекли слезы. Я лишь тогда поверил в искренность ее чувств ко мне. И был поражен этому. Обычно безответно влюбленные женщины начинают мстить мужчинам. Сплетничать про них и всячески вредить им. Но Зинаида (теперь уже Константиновна) в моем сердце осталась незапятнанной, как верный друг.

Я часто вспоминаю ее стихотворение, написанное еще в гальванике:

P.S. Родись она в интеллигентной семье, была бы, вероятно, хорошим поэтом. Но не надо забывать, что нами всеми руководит судьба.

3 сентября 2002 г.

«В час моего рождения…»

Вот мои стихи:

1972 г.

Родина

Поле за окном

Теперь я живу в поселке Селекция. В пятидесяти метрах напротив нашего пятиэтажного дома раскинулось настоящее сельское поле, с четырех сторон окаймленное березовыми посадками. Наша семья проживает на четвертом этаже, и нам из окон доставляет радость наблюдать в течение круглого года всю красоту меняющейся картины.

К концу марта на поле только что начинают виднеться проталины с зеленью озимых, а над ними уже вовсю раздаются веселые голоса прилетевших из далеких стран жаворонков. На небе их не видать. Лишь слышатся переливчатые звоны. Где-то невдалеке горланят грачи. Березы стоят в раздумьи. В них уже бродит сок. Скоро будут набухать почки. А к середине мая распустится сплошь изумрудная листва. Дети начнут гоняться за майскими жуками.

На этом поле каждый год селяне засевают разные культуры: то овес, то пшеницу, то рожь. Летом поле из-за густой листвы березовых посадок, одна сторона которых проходит почти под нашими окнами, трудно проглядывается, зато слышно, как на нем и ночью, и днем кричат перепела и коростели. Эти птицы прилетают к нам в начале июня, когда подрастают озимые и луговая трава — их среда обитания. Но в середине августа их уже не слыхать.

Августовскими вечерами, когда созревают зерновые, на небосклоне можно видеть игру зарниц. В прошлом году, 31 августа, мы с женой долго наблюдали их частые вспышки из-за небольшого облака, висевшего над нашим полем. После каждой вспышки у края светлого облака на небе оставался зигзагообразный темно-синий след, похожий на молнию. Естественно, ударов грома не было слышно. Первый раз в жизни пришлось так близко наблюдать за этим загадочным явлением. И испытывать очарование от тайн природы.

А на краю поля в эту пору нередко слышишь шорохи. Это среди колосьев разгуливают ежи. Я всегда переживаю за них, поскольку не сегодня-завтра заслышится рокот комбайнов. Затем начнется пахота. Как бы машины не раздавили их.

После вспашки земля отдыхает. В небе слышны крики гусей, улетающих в чужие края. Грачи сбиваются в большие стаи и тоже покидают нас. На березах появляется желтизна. В воздухе летают белые нити паутины. К концу октября ведренные дни кончаются. Начинается осеннее ненастье. Березы становятся мрачными. Вскоре выпадает снег. Зима вступает в свои права. Мороз крепчает. За окном появляются старые друзья: синицы и воробьи. Я для них каждую зиму на подоконнике прилаживаю кормушку.

В морозные дни верхушки берез покрываются инеем. И когда взойдет солнце, иней начинает сверкать волшебными искрами. К середине зимы на поле образуется толстый слой снега. После снежных бурь кругом царят тишина и покой.

Братья наши меньшие

С детских лет я полюбил собак. Когда жил в деревне, всегда их держал. Бывало, мать подоит корову и нальет нам, детям, молока, то я не сам его пил, а собакам скармливал. Всегда им давал громкие имена: Легенда, Сатурн.

В юности я был слишком доверчив. А говорят, какой хозяин — такая и собака. Как-то один пьяный сосед задумал к нам забраться в дом белым днем — чего-то у нас подглядел. Поскольку с улицы лезть было небезопасно, он решил вырыть за двором ров. А Легенда как раз во дворе была на цепи, в том же самом месте. И вместо того, чтобы залаять на вора или хотя бы зарычать, она… стала ему помогать лапами рыть яму со двора. Видимо, так соскучилась сидеть на цепи, что стало интересно хоть чем-нибудь развлечься. И помогала даже после того, как они столкнулись нос к носу. Вор оторопел от неожиданности. Я уверен, они бы нашли «общий язык» и он пробрался бы к нам во двор, поскольку Легенда знала его, как облупленного, да заметили посторонние.

В нашем детстве у кого была злая собака — много значило. Мальчишки хвалились этим. Что характерно, я сам всегда выбирал щенят и самый первый, а не то, что оставалось после всех. И все равно у друзей были злые, а у меня — нет. Сатурн был таким же. Я уже был женатым и однажды с досады как-то сказал жене: «Ну, что у нас за собаки, кто бы ни позвал их, ко всем ластятся». Но она меня успокоила: «Не всем же собакам быть злобными! Главное, что они умные!». Один раз зимой я шел вдоль деревни. Сбоку бежал Сатурн. Увидев у него что-то в зубах, я сказал: «Ты чего подобрал? Ну-ка брось!». Оказалось, это моя оброненная перчатка. Пришлось погладить его, как бы извиняясь.

Однажды мы с супругой отдыхали в Анапе в доме отдыха «Витязево». В одном дачном домике с нами жила женщина-сибирячка. Она всегда, выходя из столовой, выносила угощение собакам, жившим во дворе. Соседи ее как-то спросили: «За что Вы так любите собак?». «За их верность, — ответила она. — Собака человека не предаст. А человек собаку — может!». И я вспомнил случай, происшедший у нас в Горьком, в Кузнечихинском микрорайоне. Там поссорились двое мужчин с женщиной. У нее была небольшая очень ласковая собачка. И, чтобы отомстить женщине, они поймали ее собачку, завязали в мешок и бросили в грязную речку Рахму. Это были не бандиты, а обыкновенные обыватели. Люди, которые жили рядом с нами, растили детей. А на работе их фото, может быть, висело на Доске почета. С тех пор я стал переживать за наивную собачью доверчивость к людям. Нередко вспоминаю четверостишие Марии Сухоруковой, нижегородской поэтессы: «Звери чуют, кто их любит. Нету в этом их мудрей. Кто есть звери, а кто люди — вы спросите у зверей!».

У нас на работе тоже были собаки. Дружок и Малыш. И о каждом хоть поэму пиши. Малыш как-то пошел провожать нас с работы домой. Жена дорогой сломала березовую палку и кидала ее в сторону. А пес подбирал и отдавал ей обратно. Так она играла с ним, пока не дошли до самого дома. Затем, спрятав палку, жена показала Малышу руки, сказав, что палки у нее нет: дескать, игра из-за этого прекращена. Тогда пес подбежал к акации, сломал сухую ветку и принес ее в зубах: вот, мол, пожалуйста, давай этой веткой играть.

В другой раз жена вытряхивала халат. Малыш наблюдал за ней, а потом сунул морду в густую и высокую траву. Она его спрашивает: «Ты чего там ищешь, Малыш?». Он поднял морду, виляя хвостом и вроде как улыбаясь, в зубах держит за браслет часы, только что вытряхнутые из кармана халата.

Но не только у своих собак я замечал «умственные способности». В Щербинках видел старого дворнягу, который лишь тогда начинал перебегать шоссейную дорогу, когда посмотрит в обе стороны и убедится в своей безопасности.

Однажды я шел к сестре в Анкудиновку по Федяковскому лугу. И невдалеке увидел черненькую собачку, которая стала ласкаться к женщине, спускающейся с горы. Я спросил: «И Вы не опасаетесь посторонних собак?». «А это моя собака, — ответила женщина. — Я с автобуса. Она меня тут каждый раз встречает!».

Собаки, как люди, при потере близкого человека беспокоятся, воют, тоскуют. При хорошем настроении радуются. Во сне вздрагивают. От страха седеют. Мне один мужчина из нашей деревни рассказывал. У них как-то пропала собака. Скорее всего, увез кто-то. И вот мы, говорил он, уже другую завели. Вдруг года через два-три зимой пропавший пес появился. Слышим, кто-то царапается в калитку. А вечером дело было. Открыл. Гляжу — собака. И смотрит на меня так вопросительно: узнаю ее или нет? А я сразу-то не узнал. Кричу сыну: «Выйди-ка, вроде наш Шарик заявился!». Шарик, как услышал свое имя, начал на радостях прыгать и визжать! Еле успокоили. А когда впустили в сени, при свете обнаружили, что черная его шерсть вся в сединах.

Лето 1985 г.

Рекс

Житель деревни Кузнечиха Александр Николаевич Ламонов рассказал мне такую историю.

— Это в войну было, — начал он. — У нас в лесу, у Замостья, где теперь построен кардиоцентр, с 1932 по 1952 год находилась салотопка. Туда со всех мест свозили дохлых свиней, коров, лошадей и прочих животных. Работал там дядя Василий, по фамилии Завражный. Я был дружен с его сыном Колькой.

Однажды на салотопку, — продолжал свой рассказ Александр Николаевич, старшина милиции (его часть находилась возле макаронной фабрики), — привез немецкую овчарку по кличке Рекс с обожженным боком. Собака шла по следу преступника, и в двери его комнаты столкнулась с женщиной, которая выносила в коридор таз с кипятком… Кожа Рекса с одного бока напрочь слезла.

Я упросил тогда дядю Васю, чтобы он отдал эту собаку мне, сказал, что у меня мама и людей, и животных лечит.

Год с лишним мать возилась с Рексом. Лечила отваром подорожника. И я за него переживал. Самый лучший кусок хлеба отдавал ему.

Бок в конце концов зарос. Только шерсть на этом месте выросла не серая, а черная. Рекс как бы в благодарность за подаренную жизнь служил нам верой и правдой. Зимой нагружу на санки два мешка картошки, и он до Средного базара везет — хоть бы что.

А один раз был такой случай. На улице разбушевался снежный буран. Свету вольного не видно было. Я что-то делал во дворе у старшего брата Константина. Вижу, Рекс мечется по двору, скулит. Спрашиваю: «Ты чего, Рекс?» Он как бы в ответ замолчал: слушай, мол. И мне почудилось сквозь вой бурана далекий-далекий крик о помощи. Тут Рекс опять заметался по двору. И тогда я понял: не зря собака рвется. Надеваю лыжи. Хватаю Рекса за поводок. Пускаю вперед. Примерно через километр Рекс остановился в овраге Добычино у снежного бугра и стал его скрести. Смотрю, какая-то тряпка. Как потом оказалось, большой платок. Им была покрыта женщина из соседней деревни Ново-Покровское. Тетка Авдотья Пальгуева (Рябова) шла из церкви, и буран застиг ее в пути. Она сбилась с дороги. Выбившись из сил, села на корточки и укрылась шалью… Если бы не Рекс, могла и замерзнуть.

Что потом стало с Рексом? Александр Николаевич так закончил свой рассказ.

— Тогда еще не существовало улицы Бекетова, там расстилалось огромное поле. И здания партшколы не было. На его месте стояли лабазы. И там в 1942–1945 годах торговали сеном и отрубями. Я туда наладился ездить на Рексе за сеном для коровы. Нагружу на сани четыре тюка, и он везет. И тут как-то останавливает меня тот самый старшина, который привозил Рекса на салотопку. И обрадованно спросил, глядя на собаку: «Паренек, неужели это Рекс? Он же обучен ловить преступников, а ты на нем сено возишь. Отдай нам его! Мы тебя хорошо отблагодарим!» Я ответил: «Ни за какие деньги не отдам». Тогда старшина подошел к собаке и громко произнес: «Рекс, ты меня помнишь?» Собака сначала радостно завиляла хвостом, но потом, видно, что-то сообразив своим собачьим умом, виновато проскулила: дескать, я теперь служу другому хозяину. Извини!

Не успел я привезти домой сено, как к нашей избе подъехали старшина с полковником. Привезли 20 мешков овса и 11 тюков сена. Мать, конечно, была несказанно рада, что столько корму на ее двор привалило, а я расстроился. Но что делать? Война. Собака там нужнее. Проводил я Рекса до конца деревни.

Синица — божья птица

Несколько лет тому назад ранней весной я простудился на сквозняке и заболел. Как ни остерегался, от меня загрипповала жена. Сам-то я быстро вылечился, а она пролежала больше недели. Пришлось вызывать врача на дом. Он ей назначил дорогие лекарства и разные травы. Много было хлопот, но, слава Богу, тогда обошлось без всяких осложнений.

В начале лета того же года мы (сначала я, а потом жена) взяли отпуск. Но отдыхать никуда не поехали. Начали на огороде работать. Но не прошло и половины отпуска, как моя жена снова заболела: она полола грядки, а в это время моросил холодный дождь. Оттого и простудилась. Дышать стала с хрипотой. Появился сильный кашель. На ночь я ей ставил горчичники. Но ничего не помогало. Вызвали врача. Болезнь принимала серьезный оборот. Я опять забегал, забеспокоился. Мне казалось, что этому не будет конца-края. Отпуск мой закончился. Пришла пора выходить на работу, а жену не с кем оставить. Я тогда всю ночь не спал. Переживал. Утром, приготовив разные лекарства и заварив мать-и-мачеху, подорожник, поставил все на стул возле кровати и пошел расстроенный работать, моля Бога о ее выздоровлении. Из глаз моих невольно текли слезы. Всегда за жену переживаю больше, чем за себя. А тут я был в отчаянии.

Иду березовыми посадками, и вдруг мое глубокое раздумье прервала птичка-синичка. Она будто меня специально ждала. Слетела с березы, начала порхать надо мной и что-то настойчиво щебетать. Мне передалось такое чувство-мысль: она меня на своем птичьем языке старается успокоить, дескать, не расстраивайся, потерпи еще малость, все будет хорошо. С моей души сразу как тяжелый камень свалился. Стало легко-легко. И я про себя вымолвил: «Господи, пусть будет так, как я это понял!».

Рабочий день мой прошел безо всяких переживаний и незаметно быстро. Прихожу с работы, жена лежит на кровати и улыбается. «Мне стало полегче, — проговорила она. — Еще бы поставить горчичники, но они кончились». «А что, если я тебя натру спиртом?». Так и сделал. С нее всю ночь лил пот. Не успевала менять белье. На другой день она поправилась. Как будто и не болела.

Когда я рассказываю своим друзьям-поэтам, какие со мной иногда происходят чудеса, они мне верят. И говорят, что это от Бога.

Мир не без добрых людей

На площади Советской на Нижегородской городской телефонной станции моя жена стояла в очереди в кассу, чтобы уплатить за установку телефона за свою мать. Впереди ее пожилой мужчина подал в окошко кассирше квитанцию вместе с деньгами об уплате за телефонный переговор. Кассирша удивленно спросила его: «Мужчина, Вы за что платите?». «За переговоры», — ответил он. «А сколько?» — переспросила кассирша. «А там в квитанции написано. Мы с бабушкой насчитали, вот я и принес!». Кассирша ответила ему: «В Вашей квитанции указано — 36 руб. 00 коп. А Вы мне подаете 3600 рублей. Вот держите сдачу — 3564 рубля. И положите ее подальше», — посоветовала старику кассирша.

Эта женщина (кассир) вела себя так обыденно (не показушно), что не привлекла внимания других. Сразу было видно, что она очень порядочная.

5.04.2002 г.

Знахарка

В деревне Кузнечиха лет двадцать пять тому назад жила очень набожная женщина — Надежда Ивановна Ламонова. Попросту, тетя Надежда. Родом она была из деревни Никульское. Родители ее с семилетнего возраста приучили поститься и молиться. В Кузнечихе она стала жить после замужества. Работала в колхозе. Ходила в Высоковскую церковь. Дожила до девяноста лет. Владела тайной лечения больных людей. По словам ее сына Александра Николаевича, к ней приходили и знакомые, и чужие — до двадцати человек в день. Под старость она стала уставать, говорила людям, чтобы по религиозным праздникам не приходили, потому что не успевает молиться за своих родных, умерших и живых. Но они без конца приходили, прося у нее помощи. И она не отказывала им. Лечила.

Приведу один только пример. В 1974 г. к ней приехал из Москвы летчик гражданской авиации в звании подполковника. Он привез на легковушке свою красавицу жену, которую испортили на одной пирушке. Подлили ей в рюмку какого-то снадобья, и у нее отнялись ноги. Ко многим врачам обращались. И все понапрасну. «Может, Вы поможете моей жене встать на ноги», — умоляюще обратился к тете Надежде подполковник. Та ответила ему: «Ты офицер и, наверное, твоя жена в Бога не верует? А я лечу только пребывающих в вере Господней». Говорят, что мужчина упал на колени перед Надеждой Ивановной и перекрестился, чтобы она поверила им. Уж очень он любил свою жену. И вот тогда произошло чудо. Надежда Ивановна вылечила эту женщину.

Я недавно спросил Александра Николаевича: «Каким образом она могла это делать?». Ответ был кратким: «Молитвами и святой водой!».

Подполковник после писал тете Надежде: «Дорогая Надежда Ивановна, моя жена чувствует себя великолепно. Мы пожизненные Ваши должники».

Тетя Надежда умерла в 1978 году. Александр Николаевич сказал мне, что тот мужчина из Москвы специально приезжал на кузнечихинское кладбище, чтобы положить на ее могилу цветы.

Колдунья

В деревне Кузнечиха в середине прошлого столетия жила колдунья. С месяц назад при встрече с одним жителем той деревни Александром Николаевичем Ламоновым спросил: «Я давно слышал от моей старшей сестры, будто бы ты в молодости однажды, идя поздней ночью с гулянья домой, ударил камнем черную кошку, перебегавшую тебе дорогу. А на другой день выяснилось, что от этого удара заболела колдунья. Правда ли это?». «Правда, — ответил он. — Только я ударил не кошку, а собаку. И не камнем, а костью». «Расскажи, пожалуйста, поподробнее об этом», — попросил я его.

«После войны в нашем лесу у «Замостья», где теперь находится Кардиоцентр, была салотопка, — начал издалека пояснять мне тот случай Александр Николаевич. — Там работал знакомый врач, и он изредка давал нам вареного мяса домой на корм свиньям. Оставшиеся кости мы за ненадобностью выбрасывали на улицу (по деревне тогда много валялось костей). И вот я как-то ночью сидел на крыльце той колдуньи с ее дочерями Лизой и Таней. Разговаривали. Шутили. Смотрим, носится по деревне собака. Мимо нас раз пробежала, другой, третий. Много по улице собак всяких бегало, но эта мне показалась подозрительной. Я сказал девчонкам: «Если она еще раз тут побежит, я запущу в нее костью». Девчонки обе взмолились: «Да не надо!». Видно, они догадывались, что это их мать превратилась в собаку. Смотрю, в темноте ночной собака опять мимо нас несется. Я поднял кость и со всего маху залепил ей. На следующий день колдунья слегла. Ее бригадир на работу наряжает, а она ему жалуется, что не может идти, бок болит. Бригадир говорит: «Да я ж тебя вчера вечером видел здоровой. Когда ты успела заболеть?». «Ночью подскользнулась», — в ответ сказала колдунья. Тут всем стало ясно, как она «подскользнулась». «Наверное, неприятно чувствовали себя перед людьми ее дочери?» — такой вопрос задал я Александру Николаевичу. «Конечно, — согласился он со мной. — Их теперь уже нету. А при жизни я никогда от них не слышал, чтобы они громко смеялись или пели песни. Но, между прочим, девушки обе мне доверяли, не стеснялись, что у них мать — колдунья. Однажды я летом ранним утром иду в колхоз на работу мимо их избы, слышу меня зовет Татьяна: «Саша, иди помоги, пожалуйста, маму вытащить!». Подошел. Смотрю, ее мать сидит скрюченная в глубокой щели между забором и поленницей дров. И стонет. Я удивленно спросил: «Как она там оказалась?». Татьяна ответила: «Лукавый силен!». Пришлось разбирать всю поленницу дров, чтобы вызволить оттуда колдунью».

(Имена дочерей колдуньи изменены).

Переговоры с «домовым» не состоялись

Мне раньше приходилось слышать о «домовых» только от деревенских жителей. Я всегда проявлял большой интерес к этим загадочным существам, поэтому старался как можно подробнее расспрашивать тех людей, у которых они водились.

Одна женщина говорила мне, что «домовой» находится в каждой избе. Если он «свой», то ведет себя тихо и мирно, как бы оберегая покой семьи. А если «чужой», то начинает «хулиганить». Например, щипаться. Домашнюю кошку мучить. От чужого надо освобождаться. Открыть дверь, веником с руганью представить себе его невидимого и выгонять.

Другой раз мне мужчина из Павловского района рассказывал, что у него тоже живет «домовой». Располагается он под печкой, где находятся ухваты. На вопрос, мешает ли он ему, мужчина ответил: «Как-то ночью начал греметь ухватами, я встал с постели и сказал: «Ты чего там никак на успокоишься? Мешаешь мне спать!». С тех пор давно никакого громкого стука не слышал». Еще мужчина добавил: «А вообще-то я на «домового» никогда не обращаю внимания. Пусть живет».

Затем я увидел по телевизору, как одна пожилая ленинградка «содержала» «домового» у себя на закрытой дверцей полке, подстелив ему в уголке для удобства какой-то лоскут. Она «разговаривала» с ним постукиванием о стенку. Задавала ему вопросы, предварительно договорившись о его способах давать ей ответ. Например: два удара значат «да», три — «нет». Тогда я подумал: везучие те люди, у которых живет «домовой».

И вот однажды днем я приехал из Нижнего Новгорода. Сел обедать. И тут услышал из деревянной хлебницы, которая располагалась у нас на холодильнике, странный шорох. «Этого еще не хватало», — проговорил я вслух. Мне сразу почему-то этот шорох напомнил мышиный. Хоть мы живем на четвертом этаже, но я слышал, что мыши могут забраться на любой этаж. Открыв крышку хлебницы, ничего там не увидел, кроме початой только что буханки ржаного хлеба да батона в целлофановых мешочках. Озадаченный, я сел опять за стол. Не прошло и минуты, шорох целлофановых мешочков повторился. Я невольно рассмеялся, а у самого по телу мурашки побежали. О чем я когда-то мечтал, сбылось — у нас в квартире завелся «домовой». Наскоро пообедав, я стал заниматься им. Начал задавать ему вопросы. Учить этой самой азбуке Морзе. Мне, наивному, очень хотелось расспросить его, как он оказался у нас? Откуда прибыл? И вообще «поговорить» с ним. Это же интересно. Я настойчиво задавал вопросы «домовому», но он на мои постукивания — молчок.

Пришла с работы жена, я стал ей хвалиться, что к нам в квартиру пожаловал «домовой». Жена сначала подумала, что я шучу, потому что в хлебнице шорохи больше не повторялись. Видимо, надоел я ему. Зато в ванной на полке стали слышны частые топанья, как будто маленький ежик бегал.

Возмущенная жена моя проговорила: «Еще нечисти у нас не хватало!». Недолго думая, взяла святой водички, давно привезенной мной из источника Серафима Саровского, открыла пластиковую створку той полки, побрызгала туда, а заодно и по всей квартире. И с той поры у нас опять воцарилась тишина.

Так что «переговоры» у меня с «домовым» не состоялись.

В юности море по колено

Нередко приходится слышать упреки пожилых людей в адрес юношей за их озорство. Забывая о том, что многие сами же были озорниками.

В юности и море кажется по колено. В этом возрасте каждый озорует в меру своих грез и фантазий, не задумываясь о последствиях.

Расскажу несколько случаев, произошедших со мной.

После просмотра фильма «Молодая гвардия» мне очень запомнился эпизод, где Олег Кошевой остановил мчавшуюся во весь опор лошадь. И я не замедлил подобное испытать на себе. Однажды в своей деревне, увидев скачущего знакомого всадника, я решил немедленно остановить его. Встал посреди дороги и поймал за уздцы лошадь. Мужик, который ехал верхом, успел вовремя остановить ее. Но все равно она меня ударила грудью своей и могла бы сшибить, если бы я ее не успел поймать за уздцы.

Еще был такой случай.

В колхозе я был зачислен в бригаду плотников. В первый день бригадир прочитал мне инструкцию по безопасности работ. Как раз в то время пилили бруски из толстых досок. Показал циркулярную пилу, шкив, приводной ремень, вал. Сказал, чтобы я был при работе осторожен. Проработав часа полтора, мы присели перекурить. Я спросил бригадира: «А можно, схватив за работающий вал, остановить пилу?». Он ответил: «Нельзя. Работающий вал может переломать руки». «А мне не переломает». «Ну, тогда испытай счастье», — услышал я в ответ.

В то время пила не работала. Я сказал одному работяге: «Я сначала сейчас схвачу неработающий вал, а ты включай рубильник. Если удержу его таким образом, значит, и работающий смогу удержать». Схватил вал обеими руками. Работяга включил рубильник. Мотор заработал. Приводной ремень заскользил по шкиву, но вал не вращался. Я его удерживал. Рубильник выключили. Затем снова включили. Плотники с огромным интересом стали ожидать, как я буду удерживать работающий вал. Ни минуты не мешкая, я опять обеими руками сжал было вал, но в тот же миг разжал руки, почувствовав сильнейший ожог. Посмотрел на ладони. Они у меня были до блеска отшлифованные. Видно, забыл закон физики. Мотор (а значит, и вал) при работе в минуту делал более тысячи оборотов, поэтому я и обжег ладони. Весь день мне пришлось тогда работать с обожженными руками. И в медпункт не ходил. Зажило без лечения.

Нередко публикуют в газетах и журналах да и по телевизору показывают, как молодые люди кончают свою жизнь самоубийством. Мне и это знакомо.

В 1957 г. летом в нашей стране проходил Всемирный фестиваль молодежи и студентов. Всюду шли празднества. В городе прямо на улицах строили подмостки, и на них выступали профессиональные и самодеятельные артисты. Мы один раз ходили с другом Валентином Кордатовым в город на площадь Свободы. Смотрели концерт. До сих пор помню частушку, которую исполнял артист:

Государство и нас, деревенских жителей, не оставило без внимания. Наше правление колхоза им. 22-го партсъезда КПСС выделило нам, молодежи, денег для угощения. И кузнечихинский шофер на автомашине отвез нас на большую поляну в лес возле Кстова. Молодежи там собралось из разных деревень очень много. Звенели гитары, играли гармони, баяны, аккордеоны. Девушки и парни танцевали, плясали, пели песни. Выступали самодеятельные артисты. У меня от впечатлений голова кружилась. Да и не только от впечатлений. От вина тоже. Нас же угощали.

В одной группе я играл на гармони. И вдруг увидел невдалеке своих ребятишек, едущих на нашем грузовике. Мне почему-то показалось, что они уезжают домой. Я передал гармонь рядом стоящему парню. Выбежав на дорогу, поднял руку и крикнул шоферу: «Стой!». Ребятишки из кузова заорали мне: «Мы поехали в Большую Ельню за вином, сейчас вернемся!». У меня мелькнула мысль: «Как же они поедут без меня». И бросился под передние колеса автомобиля.

Шофер после рассказывал, что у его машины ножной тормоз всегда срабатывал только со второго раза, а в этот раз она встала с первого, как вкопанная.

Еще бы каких-то двадцать сантиметров, и моя горячая голова была бы раздавлена и остыла навеки.

Спрашивается, чего мне тогда не хватало? Мечтательный юноша. Дружил с красивой девушкой. И должен быть счастлив. Но у меня почему-то стихи получались вот какие:

Крот своим голосом выдал себя

В конце июня прошлого года мы с женой, выбрав свободное время, пришли на участок окучивать картофель. И диву дались: вся земля была изрыта кротами. Вообще-то излюбленное место у кротов — грядки. А тут отдельное картофельное поле. И на тебе. Во многих местах виднелись большие норы. Мы, грешным делом, сначала подумали: «Не карбыш ли завелся?». Карбышем мы зовем недавно появившегося в наших местах черно-желтого зверька с белыми пятнами, размером почти с домашнюю кошку. Некоторые утверждают, что это недавно образовавшийся зверек — помесь крота с крысой. Но карбыш своими острыми зубами режет, как ножницами, ботву. А у нас она стояла целехонькая.

Порассуждав некоторое время, мы с супругой принялись за работу. После минувших дождей и короткого времени жаркой погоды земля под мотыгой рассыпалась и легко поддавалась окучиванию. Пройдя несколько бороздок, я услышал из-под земли какой-то странный звук, похожий на голос земляной жабы, а перед моими глазами земля у только что окученного картофельного куста зашевелилась. Я стал с нетерпением и интересом ждать, когда вылезет это загадочное существо наружу. Но шевеление прекратилось. И я, не удовлетворив своего любопытства, раздосадованный, начал снова заниматься окучиванием. Через минуту вновь услышал тот же глухой и скрипучий, даже какой-то сердитый голос. А на краю того куста земля опять зашевелилась. Я быстро вонзил мотыжку рядом с тем местом и рванул ее на себя. Конечно, это был крот. Упитанный и гладкий. Краем мотыжки я задел его, и он лежал в стороне от меня неподвижен.

Видимо, мы мешали ему свободно передвигаться по своим лабиринтам, и он как их хозяин стал возмущаться нашим вторжением, кричать. И этим обнаружил себя.

Июль 2002 г.

Так мы кошку спасали

В морозный январский день мы с женой шли в деревню Анкудиново. Спустились на луг. Дошли до мостика быстрой речки Парашки, что течет вдоль базинского луга, и услыхали жалобное и усталое мяуканье, которое заглушал шум воды. Огляделись кругом — кошки нигде не было видно. Когда позвали ее, мяуканье усилилось.

Сама речка и ее размытые берега были полностью завьюжены снегом, и только где-то в середине речки виднелась темная полоса, через которую выходил пар от незамерзшей под снегом воды. В эту полоску и сбросили кошку с таким расчетом, чтобы она оттуда не выбралась: или замерзнет, или утонет в этой мутной, вонючей воде. Наши попытки кошку спасти казались безуспешными. Жена сказала: «Пойдем, ничего ты тут не сделаешь. Мало того, сам можешь утонуть».

Я летом проходил здесь и знал, что воды в речке не так уж много и человек в ней не утонет. Но крутые ее берега настолько завалены снегом, что оступиться и провалиться можно. Это точно. И кого тогда звать на помощь? А мороз крепчал. Когда мы громко рассуждали, кошка мяукала изо всех сил. А приумолкали, раздумывая, — она, видимо, потеряв всякую надежду на спасение, только чуть-чуть издавала писк.

На краю поселка База, в пятидесяти метрах от моста, растет ивняк. Я сходил, сломал суховатую палку потолще и подлиннее. Встав на мостик, уронил снег, что нависал над речкой. Теперь кошку хорошо было видно. И она нас увидела. Засуетилась. Снова умоляюще замяукала. Белая с желтым, вся мокрая, дрожит от холода, сидя на какой-то коряге.

Безусловно, она была обречена. С мостика мне ее невозможно было достать. А с берега я провалился бы.

На нашу радость, к нам подошли четыре девчушки. Объяснив ситуацию, говорю им и своей жене: «Держите меня за ноги, а я, лежа на снегу, с берега буду палкой доставать кошку». И действительно, я ее рогулинами палки, как ухватом, поддел и вызволил.

Оказавшись на свободе, она, как бы в благодарность, промяукала и озябшая бросилась к первому попавшему двору. И юркнула в подворотню.

Январь 1993 г.

Там, где росла сахарная трава

Историю поселка Сахарный дол мне рассказал бывший лесник Алексей Егорович Проворов. Его отец в тридцатые годы был лесником на Анкудиновском кордоне, затем на Щелковском.

До войны на Щелковском хуторе, в лесу, был ресторан. По всему склону леса, особенно в выходные дни, собирались кампании отдыхающих с аккордеонами, с гармонями. Веселились. Где сейчас находится первое озеро (второго и третьего тогда и в помине не было), купались и загорали. На каждом шагу продавали мороженое.

В войну ресторан перестал работать. Да и отдыхающих не стало. В Кузнечихинском лесу выкопали большие землянки. В них располагались солдаты и офицеры — около 2000 человек. Их привозили туда для прохождения строевой службы. Через шесть месяцев увозили на фронт. И так с 1941 по 1945 год. После войны землянки заровняли и отдали горожанам под земельные участки. Теперь там сады.

На месте поселка Сахарный дол было большое поле. Горожане самовольно выращивали там картофель. После войны главный агроном Ворошиловского (ныне Приокского) райисполкома посоветовал лесничему Щелковского хутора: «Засади-ка ты все это поле лесом, а то тут намечается строительство поселка!». Но в лесничестве не оказалось посадочного материала. Был бы посадочный материал, этого бы поселка не существовало.

В ту же пору началось строительство завода радиодеталей, который в 1964 году назвали «Орбита». От него и пошел поселок. Только завод был пущен в 1950 году, а поселок строился до 1954 года.

— А в честь чего этот поселок так назвали? — спросил я Алексея Егоровича.

— У каждого лесника имелись огороды, скотина. Тем и жили. В оврагах и долах выделяли места, где мы могли пасти животных, запастись сеном.

В войну и после войны мы косили и на Анкудиновском кордоне, и на Щелковском, и в Кузнечихинском. Самая лучшая трава была в долу, который начинается почти от самого завода «Орбита» и заканчивается у музея быта Поволжья. Посреди дола тогда протекал чистый ручей. Трава там росла сочная, сахарная. Мы ее больше всех косили. И коровы от той «сахарной» травы больше доили, и молоко было жирнее и слаще.

В честь той «сахарной» травы и дол назывался Сахарным. А когда построили поселок, стали его называть Сахарный дол.

Ключ супротивный

В Васильсурске, в солнечном лесу, есть родник. Называется он Супротивный. В 1979 году летом мы с женой гостили в Васильсурске у одних знакомых и ходили на тот родник.

Деревья и кустарники расступались перед ним, давая ему чувствовать себя вольготно. Солнечные лучи сквозь кроны деревьев играли в его серебряных струях. И катились они среди зеленых бережков, издавая на своем пути таинственные мелодичные звуки. Мы к этому роднику отнеслись тогда бережно, как к святому источнику.

Стояла жара. Но прежде чем напиться из него, мы перекрестились и поклонились ему. Набрав стакан чистой воды и, немного отойдя в сторону, освежили свои лица.

Было трогательно смотреть, что вокруг ключа был наведен порядок. Кроме двух-трех сухих веточек (которые мы убрали), рядом никакого мусора. На дне собравшейся ключевой воды лежало несколько серебряных монет. Подход тоже был вычищен. Чувствовалось, что за ним каждый приходящий сюда человек ухаживает. Любит его. А ведь любовь к родине начинается именно с любви к своей родной земле, по которой мы ходим, к роднику, из которого пьем, и к цветам, на которые любуемся.

Я многих спрашивал: «Почему этот ключ называют Супротивный? И мне отвечали: «Потому что он течет против хода солнца».

А несколько лет назад я поинтересовался по поводу этого ключа у жителя Васильсурска Кондратьева Константина Федоровича, автора книги под названием «Троцкист» — из 5-го “б” класса». Вот что он мне поведал: «Во-первых, он из земли вытекает супротив горы (и солнца тоже), но это не главное. В Васильсурске много ключей (более десятка), и все они текут в сторону рек (Волги и Суры), а этот, Супротивный, течет в противоположную сторону (от Волги)».

Далее Константин Кондратьев делает такое заключение: «Вроде бы ключу на этом месте и быть-то не положено, а он имеется».

Прошло с тех пор почти четверть века, а Супротивный ключ в памяти моей до сих пор живет. Не забывается.

2003 г.

Стрижи

Когда я говорю о стрижах как о хищниках, мне многие не верят: «Это птицы мирные. Насекомоядные». Я тоже так считал.

Но мне приходилось видеть дважды, как они разоряли воробьиные гнезда в скворечнях. Первый раз — когда был мальчишкой. Стриж залетел в скворечню, которая находилась на крыше соседнего двора. Уличные ребятишки заорали: «Стриж, стриж залетел в скворечню!». И показывают на то место, откуда вылетали пух и перья. Налетчик там терзал птенцов. А их родители испуганно метались над скворечней и громко пищали.

Когда я залез на крышу и просунул в отверстие скворечни пальцы, чтобы помешать разбойнику, он начал своим острым клювом их больно щипать. Я, превозмогая боль, цепко захватил его и вытащил.

Говорят, что стрижи с земли не могут взлететь. Веря этим слухам, положил его на землю, а он взлетел, я и глазом не успел моргнуть.

Второй раз я видел, как стриж делал свой разбойничий налет на воробьиное гнездо в скворечне под крышей дома моей сестры в деревне Анкудиново.

Любопытных собралось много, но, сочувствуя воробьям и переживая за них, никто тогда помочь им не смог. Нужна была длинная лестница, которой рядом не оказалось.

Сестра сказала, что стрижи разбойничают уже не первый раз в этой скворечне. И добавила: «После этого в ней воробьи года два не вьют гнезда».

Кошка беспризорница

На автостанции площади Лядова разговаривали две пожилые женщины. Возле их ног крутилась беспризорная кошка. Рядом стоящий молодой мужчина (таксист) сказал им: «Бабушки, смотрите, как к вам ластится кошка. У вас, наверное, частные дома-то, возьмите ее, глядишь, мышей будет ловить!».

«Нет, милый, спасибо, — проговорила одна из них. — Дом-то у меня, и вправду, частный, но кошек-то стало больше, чем мышей».

И стала рассказывать: «У меня в деревне дом стоит самый последний, а за домом сразу начинается садоводческий массив. Эти горе-садоводы на лето навезут к себе на дачи кошек (для развлечения, что ли?), а на зиму, уезжая по домам, их выкидывают. Я скотину держу. Они во двор-то ко мне и бегут все. Курам или поросенку начну давать, вместе с ними едят. Голодные. Тощие, как скелеты. И жалко их, а другой раз и зло берет. Ничего оставить нельзя. Все тащут.

Один раз в магазине купила селедину. Выбрала, которая получше. Так захотелось ее с картошкой поесть. Пришла домой. Поставила сумку на стол. Вышла в сени. И не заметила, как одна из этих блудней прошмыгнула в избу. Пока ходила, картошки набирала, пришла, смотрю — сумка пустая валяется на полу. Кошка мечется по избе. А изо рта ее один только рыбий хвост виднеется. Дожирает мою селедину. Я со злости схватила ее, одела на шею петлю, выскочила из дома и повесила на забор. Через полчаса, зажмурив глаза, сняла ее. Закопала. Горячка-то прошла, вроде уж жалко стало. Животину все ж таки загубила». Другая женщинаей говорит: «Да, кошек-то грех убивать! Говорят, они самые первые на том свете встречают. Один мужчина убивал их. Хозяевам не хочется самим-то. Несли к нему. Так он, когда умирал, все кричал: «Уберите от меня кошек… Уберите… Они мне всю грудь исцарапали!».

Неподалеку стояли еще женщины. Одна из них вынула из своей сумки чго-то съестное и стала кормить беспризорницу.

1993 г.

Одному и у каши не споро

Знакомый деревенский мужик рассказывал: «Баба порознь от мужика — ноль. А мужик без бабы — единица. А может, наоборот», — усмехнулся он. Но когда они вместе соединяются, получается внушительная цифра. Баба своими делами занимается, мужик — своими. И, глядишь, в семье — полный порядок. А когда раздельны они, то и порядка нет. Пока летом жена у меня лежала в больнице, дела по хозяйству не успевал вести один. Во дворе поросенок орет, куры перестали нестись. На кухне гора немытой посуды. В огороде морковь, лук и свекла заросли травой. Не только на пьянку времени не было, еду себе на скорую руку готовил.

Как-то огурцы на грядке переспели. Думаю, баба узнает, ругани не оберешься. Собрал. А куда их? На базар? Некогда. Жук колорадский замучил, надо картофель обрабатывать. Смородина, малина, вишня поспели, пора компоты, варенье варить. Решил до выходного дня в погреб огурцы спустить. Трое суток они там пробыли, на ночь вытащил и в воду положил. Чтобы товарный вид создать им. А то дряблые какие-то сделались. Утром из воды вынул. В мешок. Свежих еще набрал целую сумку. И в город продавать. Высыпал на прилавок. Старые не поймешь какие сделались. У некоторых кожура облезла. Покупатели отворачиваются. Думаю, что же делать? Неужто обратно везти? Свежие-то быстро разобрали. А с этими нанервничался.

Смотрю, подходит мужичок. Да с похмелья, видать. Приценивается. Спрашивает: «За полцены отдашь? Сразу половину твоих огурцов забираю!». Отвечаю: «Конечно, отдам!». Поинтересовался: «А при засолке они еще хуже не станут!?». Говорю: «Чего им будет! Съедите за милую душу!». «Съесть-то съедим, — оно понятно!.. Я вот, — говорит тот мужичок, — пока бабы нет (она у меня срочно уехала в другой город к дочери и наказала мне, чтобы я огурцов насолил), хочу выкроить на четверок, сейчас тут вот в киоск зайду и опохмелюсь». «Ну вот и бери!». Смотрю, кладет он их в свою сетку. Говорю ему: «Нежелательно бы в сетку-то! Изрезать можешь!». Мужичок такой оптимистичный оказался: «Уж как-нибудь, — говорит, — постараюсь!». Ну, слава Богу! Рассчитался. Пошел. Пока я с другой половиной огурцов стоял, смотрю, тот мужичок уже пьяненький идет. Ругается. Естественно, огурцы у него еще больше облупились. Он подымает сетку, смотрит на них да приговаривает: «Эх, а-я-й! Бр-р!».

Остальные огурцы у меня так и не взял никто. Пришлось выкинуть. На другой день поехал к бабе в больницу. Говорю: «Давай выписывайся скорее, а то без тебя у меня и дела никакие не идут. Сама знаешь — одному и у каши не споро!».

«Профессию свою очень любил»

В Высоковской церкви после обедни перед иконостасом я увидел знакомую женщину Зою Туманову из Кузнечихинской слободы. Она гасила свечи прихожан, которые во время службы сама же зажигала на большом подсвечнике. Встретив ее здесь, я удивился, потому что всегда представлял себе, что в церквях работают только слишком верующие в Бога люди.

В молодости Зоя дружила с очень интересным парнем, гармонистом из своей деревни. А затем вышла за него замуж. Звали его Туманов Вениамин Николаевич. С 1938 года рождения. Я помню, их миловидные лица всегда озаряла счастливая улыбка, поэтому и теперь в первую очередь поинтересовался об их житье-бытье и о здоровье, ожидая, радостный ответ. А Зоя, наоборот, печальным голосом произнесла: «Да я-то чувствую себя ничего. А вот Вена умер…».

И рассказала мне следующее: «Вениамин Николаевич проработал в РИАПе, в цехе № 7 токарем 38 лет. Профессию свою очень любил. Порой, даже чувствуя недомогание, ходил на работу.

В 1997 г. к ним на завод приехала врачебная комиссия с проверкой здоровья старых производственников. И у него обнаружили инфаркт. Сказалась работа. 38 лет у станка на ногах.

Два месяца он пролежал в больнице. Затем снова вернулся к токарному станку. Ему хотелось доработать до пенсии. Да хоть как-то детям и внукам помочь. Время-то тяжелое. Но вскоре у него признали инсульт. И в 1998 г. он отправился на пенсию по болезни. Думала, отдохнет. Поправится. Но поправиться ему не пришлось. На ногах образовалась гангрена. И в январе 2000 года Вениамин скончался».

И тут от женщины прозвучал упрек в адрес заводской администрации: «Я пошла к ним, надеясь, что за 38 лет работы на заводе он, может быть, заработал себе табличку и крест надмогильный, но они (пом. директора и начальник цеха) даже в этом отказали.

Теперь некоторые взяли повадку хаять Советскую власть. При Советской-то власти мы (рабочие и крестьяне) людьми себя чувствовали, хоть как-то да жили. А нынче «по одежке протягиваем ножки».

У меня внезапно возникла мысль в голове, что Зоя пришла в церковь работать по случаю смерти мужа. Чтобы быть ближе к Богу.

Это хорошо, когда человек понимает, что только Бог — наше спасение.

Март 2001 г.

Отсвет далеких лет

Мария Ивановна Бахарева (моя теща), жившая до 1964 г. в селе Тенекаево Пильнинского района, однажды мне рассказала (а ей рассказывала ее мать Прасковья Харлампьевна Дерябина, с 1888 г. рождения), что в их селе до революции (1917 г.) проживал барин Волков со своей семьей. Барин был строг до жестокости, но справедлив. К нему простые крестьяне ходили на подработки. Весной сажали овощи и сеяли зерновые. Осенью собирали урожай. Молотили рожь, ячмень, овес, коноплю (пшеницу в тех местах до Советской власти не сеяли). Зимой возле дома чистили снег. В сельницах домолачивали то, что оставалось недомолоченным от осени. Перебирали картошку, лук. Барин притаивался где-нибудь и подсматривал за работниками: кто как работал, тому так и платил.

Летом ему приносили ягоды: с лугов — землянику, из леса — малину, смородину, черемуху. Естественно, у каждой ягоды была своя цена. Барин оценивал каждую и рассчитывался с ягодниками. Одна женщина принесла ему туесок малины. Что-то барину ягода не понравилась. И он не купил ее. Женщина крепко обиделась. Вышла из барского дома и прямо у крыльца ее и растоптала. И пошла домой. Вечером того же дня за женщиной пришел посыльный и привел к барину. Барин распорядился: «Выпороть!». Женщину отвели во двор. Положили на скамейку. Но сначала подняли сарафан и завязали его на голове. И выпороли.

Вскоре после революции барин Волков был вынужден со своей семьей покинуть Россию. Эмигрировать на запад. Долгие годы в Тенекаеве стоял большой барский дом с его усадьбой. Последнее время его занимала школа. Затем школа сгорела. Но до сих пор сохранился барский пруд со старыми ивами.

В разгар войны (1942–1943 гг.) в Тенекаево приехала дочь Волкова — Соня-барыня. Когда эмигрировали родители, она была еще девочкой, а в войну приехала зрелой дамой. Два дня она прогостила у своих бывших соседей. В глухую полночь у пруда под ивами выкопала очень много золотых драгоценностей, припрятанных ранее отцом, и уехала. Несколько ребят после ее отъезда утром, идя в школу, нашли золотые монеты, дорогие браслеты, часы. Приезжала милиция. Кое-кого поспрашивали. Но не забрали никого. Расспросили хозяев, у кого она гостила. Те ответили: «Да, была у нас Соня-барыня. Попросила лопату. Куда-то уходила часа на три!». На этом дело и закончилось.

Вскоре после отъезда Сони-барыни некоторые крестьяне разбогатели. Стали кушать хлеб вместо лебеды. Вместо лаптей носить валенки. А на месте своих халуп под соломенной крышей построили добротные дома.

Мария Ивановна рассказала мне еще про одну зажиточную семью, по фамилии Играшкины, которую в начале 30-х органы Советской власти сослали куда-то далеко от родных мест.

Осенью 1982 г. в Тенекаеве появился неизвестный пожилой человек. Жители сразу же обратили внимание, как он ко всему приглядывался, что-то искал. Своего имени не называл. Остановившись в одном месте, с откровенным любопытством стал расспрашивать старых людей: «Здесь вот стоял с разрисованными наличниками и крыльцом большой дом. Где он?». Те ему объяснили: «Так это же было полвека назад. Тут дома не раз горели и не раз выстраивали!». Незнакомец настойчиво продолжал свое: «А вот тут были сад и баня!». Ему селяне отвечали: «Баня устарела, ее давно снесли. Сад постарел и перестал плодоносить, его выкорчевали». После глубоких раздумий мужчина проговорил: «Да-а, жизнь изменилась круто!». И вдруг неожиданно спросил: «Здесь еще были два колодца, куда девались они?». «А колодцы совсем недавно заровняли землей», — ответили ему. Незнакомец, услышав это, сразу сник лицом. Задумался. Закурил. И вопросов больше не стал задавать. Холодно простившись, пошел из села. Он ушел, а разговор про него две старушки долго не прекращали. Одна догадалась: «Дак это же был сын Играшкиных. Когда их ссылали, ему было не более восьми лет». Другая возразила: «Как он в таком возрасте мог запомнить: дом, сад, баню, два колодца?». «Если он все это до точности сам не запомнил, значит, родители ему рассказывали!». И обе старушки в один голос посожалели: «Наверное, немало в этих колодцах Играшкины золота похоронили. И в том же саду, у бани… Не так же просто их потомок сюда приезжал и обо всем расспрашивал! Пораньше бы ему надо сюда приехать. Вон, как Соня-барыня!».

История одной любви

Нынешним летом я возвращался из Дома отдыха на теплоходе по Волге. Безмятежно — тихий августовский день на редкость выдался ведренным. На небе не было ни облачка. Люди, прячась под тентом от жары, с удовольствием ели мороженое, подставляя лица ласковому освежающему ветерку. Где-то тихо играла музыка.

Я стоял у перил и под плеск волны за бортом смотрел на залитую солнцем даль. За светлым, как слюда, речным простором зеленели берега и темнел задумчивый лес, на фоне которого то здесь, то там маячили маленькие фигурки рыбаков. Кой-где горели костры. Их зыбкие дымки в теплом воздухе призрачным туманом окутывали близлежащие кустарники и стога. Я даже почувствовал их запах.

На память пришли стихи Гавриила Державина: «И дым отечества нам сладок и приятен…».

— Глядите сюда, — услышал я позади себя заговорщицкий голос. Молодой мужчина в светозащитных очках, который отдыхал со мной в одном Доме отдыха, кивком показал на рядом сидевшую в тени молодую пару. И, снижая голос до шепота, с любопытством в глазах, спросил: «Как Вы относитесь к девушке, которая курит и пьет?». Я, недолго раздумывая, ответил: «Отрицательно». Мужчина умолк, что-то припоминая. На скамеечке молодые люди пили пиво, ели воблу и курили. Девушка развязно шутила и смеялась, бестолково выпучив размазанные тушью глаза. Своими длинными накрашенными ногтями она делала попытки стряхивать пепел на пол, но из этого ничего не получалось. Он падал то на помятый сарафанчик, то на обнаженные колени. Парень в полублаженном состоянии слушал ее и поддакивал, покачивая кудлатой головой. Но шутки были плоскими и смех настолько наигран, что многие проходившие мимо смотрели на них с жалостью.

Моему спутнику молодая девушка напомнила бывшую подругу, о которой он и рассказал мне.

— Это было лет десять назад, — негромко начал он, недоверчиво оглядываясь по сторонам. — К нам в заводскую столовую устроилась кассиршей красивая девушка, лет восемнадцати. Мне тогда было столько же. И я влюбился в нее. Полгода ходил сам не свой, при виде ее терялся и не находил слов, чтобы признаться ей в этом. А мне нередко доводилось ее видеть у кинотеатра и в парке на танцплощадке. Однажды был очевидцем, как она «отшила» одного симпатичного парня, мастера спорта, который «клеил» к ней. «Куда уж мне», — подумал я тогда, и с колотившимся сердцем, словно завороженный, лишь только украдкой смотрел на нее.

Потом, когда мне вручили повестку из райвоенкомата, встретил ее на улице и, пересилив робость, неловко сказал: «У меня завтра проводы в армию, может, придете?». Она запросто ответила: «Что ж, можно!». Условились о времени встречи. И она пришла. Каким прекрасным было ее светящееся от приподнятого настроения лицо. Я тогда понял, что не такая уж она была недоступная, как мне всегда казалось. Среди других девушек и друзей она выглядела совсем беззащитной, как ребенок. И как только что распустившийся цветок, нежной и хрупкой. Во время танцев я боялся, чтобы ее кто-то ненароком не задел. А насчет вина, еле уговорил за весь вечер выпить шампанского бокал. После танцев и игр мы вышли из квартиры и, уединившись, пошли гулять по саду. Она говорила, что пьяна. Я был тоже опьянен, но не вином, а ею. Мне навсегда запомнились ее волнистые светлорусые волосы, большие серые глаза и сладкие губы. Ни до этого, ни после я ни одну девушку так горячо не целовал. А как я тосковал в армии по этим губам. Они мне во сне снились».

Молодой человек на момент умолк, еще раз бегло взглянул на молодую пару, которая, ни на кого не обращая внимания, довольствовалась сама собой, и продолжал далее: «Мы договорились с ней переписываться. И первое время она мне писала часто. Жаловалась на одиночество. Признавалась, что и она меня давно заприметила. Все ждала, когда подойду. Только, писала она, не верится, что мы когда-нибудь будем вместе. Я, как мог, ее морально поддерживал, писал, мол, чепуха, срок службы не ахти какой. Два года промелькнут — не увидишь как. Но чем дальше шла служба, тем реже получал я от нее весточки. Короткие, писанные наспех, хотя веселые и беспечные. То ее кто-то приглашал в бар, то на вечеринку, то еще на какое-то веселье. И всюду с выпивкой. А месяца два она мне совсем не писала. Последнее письмо, как раз перед дембелем, было вообще до неузнаваемости странным. Дескать, все парни ненадежные типы, и что, мол, не на кого положиться. И опять жаловалась на одиночество.

Демобилизовавшись, я в первую очередь зашел не к матери домой, а к ней. И увидел в ней страшную перемену… Волосы она подстригла и покрасила в рыжий цвет, брови повыщипала, губы стали обессоченные, словно увядшие лепестки. Изменилась не только внешностью, но и характером. Что-то недоверчивое, отчужденное и скользкое сквозило в ее разговоре. Но кинулся-то я к ней как к прежнему нежному и хрупкому цветку. Пройденное время не изменило во мне ее очарования. И целовал я ее с той же жадностью. Но не сладость уже я тогда почувствовал от этих губ, а курево и перегар. Оказалось, за время нашей разлуки она успела привыкнуть и к сигаретам, и к выпивкам. А те два месяца, которые мне не писала, она пролежала в психиатрической больнице. И только тут я осознал основательно, до чего довели ее эти частые выпивки, о которых она мне извещала с таким восторгом. Да много ли надо было неокрепшему организму? Убедившись, что я не охоч к вину, к нам домой она наотрез отказалась идти. Затем стала вообще избегать наших встреч. А через неделю-другую уехала куда-то».

Молодой человек снял очки, прищурив глаза от солнца, вытер пот со лба и шеи носовым платком и с укоризной проговорил: «Как я казнил себя потом, когда узнал, что первую-то рюмку она выпила у меня на проводах».

Сила любви

У нас на заводе один парень Миша влюбился в молодую женщину Лену, которая только что развелась со своим мужем. Он стал ходить к ней прямо на квартиру. На работе сослуживцы втайне осуждали их, и в первую очередь Лену, поскольку у нее было двое детей, и, что удивительно, они быстро успели привыкнуть к нему и стали называть его папой.

Главное, что я запомнил из их любовной истории, — это какими они поначалу были счастливыми. Особенно Лена. Она сразу стала ходить вся преображенная. Улыбающиеся глаза, как у романтичной девчонки, горели живым блеском. Лицо нежное-нежное. Однажды я даже не вытерпел, спросил: «Лена, у тебя за последнее время такое миленькое личико, что ты с ним делаешь, может быть, какими особенными кремами мажешь?». Помню, щеки ее от смущения залились румянцем, и она, улыбаясь, искренне проговорила: «Ничего я с ним не делаю, просто, когда моюсь у себя в ванной, потру его немного мочалкой. И все!». Но тут, понятно, причина крылась не в мочалке, а в полном удовлетворении в любви и жизни. Мы это называем Счастьем. В ее глазах искрились веселые огоньки, цветущая душа была полна доброты и радости. Вот что делает сила Любви.

Лена чувствовала себя по-настоящему счастливой. Но так продолжалось недолго. Примерно месяца через три об их романе дошли слухи до Мишиной матери. Мать категорически запротестовала. И все сделала для того, чтобы разлучить их. Сына уволила с завода и поженила на одной знакомой девушке из Ленинграда. Она думала этим браком связать молодых людей навек, но они прожили всего две недели. И развелись.

За Мишей я не наблюдал резких перемен. Но Лена — не подобрать слов, как изменилась. За какие-то две недели сделалась подавленной, изможденной. Провалившиеся глаза поблекли. Веки от слез набухли. Лицо стало одутловатое, серо-желтого цвета. Выглядела намного старше. Вскоре и она с завода уволилась. И зажили они каждый своей жизнью. Потом я слышал, что Миша женился на другой.

Года через три я оказался у него на квартире. Он меня познакомил со своей женой. Передо мной стояла женщина, как две капли воды похожая на Лену, которая работала у нас на заводе.

«Мужайся, сынок…»

Недавно я встретил бывшего директора школы № 24 Советского района Нижнего Новгорода Сербера Владимира Яковлевича. Проработал он в ней почти четверть века.

Познакомился я с ним в 1969 г., когда только открылась школа, и моя дочь пошла учиться в первый класс. Помню я его предельно вежливым, воспитанным и на редкость обаятельным.

Моя задача в своем рассказе донести до читателя, как Владимир Яковлевич в детстве и юности дважды получал увечья, но не упал духом и не остался инвалидом на всю жизнь, а благодаря своему терпению, мужеству и выносливости, занятиями гимнастикой восстановил свое здоровье. Если бы кто другой о нем рассказал, что он в жизни перенес такое, я не поверил бы, потому что он до сих пор выглядит здоровым и подтянутым. Видимо, неустанные занятия спортом сделали его таким.

Родился он на Украине, в Винницкой области, г. Ямполь. Мать — экономист плановик. Отец — виноградарь. У отца был свой участок земли. Выращивал виноград и делал из него вино. В 1927 году, по совету своих земляков, землю сдал государству добровольно. И всей семьей они переехали в г. Кировоград. Там Владимир Яковлевич (а тогда Володя) успел закончить только четыре класса, поскольку началась Великая Отечественная война. Эвакуировались в Узбекистан, г. Беговат, где Володя проучился еще два года. В 1943 году отца отправили на фронт. Семейные тяготы легли на Володины плечи. Пошел работать в Беговатскую МТС рабочим по двору и помощником конюха. Было ему в ту пору 14 лет. Пареньком рос крепким, поэтому из-за нехватки рабочих рук некоторое время работал молотобойцем в кузнице. Однажды поздно вечером перевозил сено. Сидел на высоком возу. Лошадь, услышав вой шакалов, рванула в сторону. Он упал с воза. Получил травму спины. И слег. Вскоре с войны возвратился отец, и семья переехала в Россию, в город Смоленск. Отец с матерью устроились работать в госпиталь и положили туда Володю. Травма оказалась серьезной, и он пролежал в госпитале загипсованным 20 месяцев. Врачи сказали: «Мужайся, сынок, мы тебе должны всю правду сказать, что ходить, как все люди, ты уже не будешь, а передвигаться с помощью костылей — научишься». Такое было страшно слышать, но еще страшнее чувствовать это на себе. Лежа в госпитале, он трижды перечитал книгу Николая Островского «Как закалялась сталь». Она его настолько вдохновила, что с той поры начал усиленно заниматься по школьным предметам. Было очень трудно, но занятий не бросал. Лежа на спине закончил (заочно) седьмой класс. Параллельно перечитал множество книг по медицине. Разработал сам для себя свою систему лечебной физкультуры, используя гантели и эспандеры. Врачи ему каждые три месяца меняли гипс и удивлялись, как быстро он шел на поправку. Через полтора года ему разрешили подниматься и ходить при помощи костылей сначала по палате, а затем и по коридору. В 1947 году он вышел из госпиталя, и ему дали инвалидность 2-й группы. Стал получать от государства пенсию. Но тянуло учиться. И он на костылях пошел в школу. К его счастью, школа недалеко была. И учился, и упорно занимался по своей системе физической подготовки. Десять классов закончил в 21 год. Костыли к тому времени он уже забросил.

После окончания школы в 1950 г. поступил в Смоленский пединститут. На первом курсе института начал играть в волейбол. Однажды зашел в спортивный зал. Там занимались штангой. Она весила 65 кг. Попробовал. Выжал. Тренер пригласил заниматься спортом. Спустя два года он уже участвовал во Всесоюзных соревнованиях добровольного спортивного общества «Буревестник». Одновременно занимался штангой, туризмом, волейболом, стрельбой, боксом, ходил на охоту. По девяти видам спорта были разряды от третьего до первого.

В середине лета 1953 г. в стране должны были проходить Всесоюзные соревнования по туризму в районе города Сочи. Его назначили командиром группы смоленских туристов. За две недели до отъезда он поехал на велосипеде попрощаться с младшим братом в пионерский лагерь. Лагерь был на высоком берегу озера, в 36 км. от Смоленска. Когда приехал, в лагере был «тихий час». И он решил искупаться. По лесной дорожке поехал вниз к озеру. Неожиданно на дорожку выбежали двое детей. Он резко затормозил и перелетел через руль. И все началось сначала. В этот раз повредил тазобедренный сустав и подвздошные сочленения. Его опять положили в гипс, в котором он пролежал дома ровно год. Четвертый курс института продолжал в постели. Естественно, родные его сразу же впали в глубокий транс. Но он им сказал: «Не надо слез. В первый раз вылез. Выкарабкаюсь и во второй!». Начал опять настойчиво заниматься своей системой лечебной гимнастики. Курсовые экзамены сдавал в постели, а госэкзамены — в институте. Его туда возили на санитарной машине. И опять получил инвалидность второй группы.

А тут началось распределение. Врачи советовали ему ехать в Крым на лечение, но он без учительской работы себя не мыслил. У него уже был опыт. В течение года, будучи студентом второго курса, преподавал немецкий язык в пятых классах той школы, которую закончил сам. Получив в распределении отказ, написал Каирову, тогдашнему министру просвещения, письмо, в котором изложил все о себе, приложил рекомендации врачей: «Жить и лечиться в Крыму!». Через некоторое время получает ответ. В нем говорилось, что в Крым его направлять нельзя, поскольку он отошел к Украине. В письме лежала бумага: «Направить В.Я. Сербера в Краснодарский край». И стал он при станции «Тимашевская» в средней школе учителем истории. При двух костылях и в специальном протезе на позвоночнике. Дома неустанно продолжал выполнять свою лечебную гимнастику. Через год врачи разрешили оставить костыли. А еще через год он провел своих учеников во время летних каникул через северные отроги Кавказского хребта в туристическом велосипедном походе протяженностью 840 км.

В 1957 г. его перевели директором семилетней школы. Перед началом учебного года после ремонта школы нужно было повесить классные доски, а штырей не было. Пошел в кузницу. Там работали два кузнеца. Представился. И попросил сделать 14 штырей для семи досок. Ему ответили: «Три рубля штырь!». «А можно я сам себе сделаю бесплатно?», — спросил Владимир Яковлевич. «Давай, як можешь, роби сам. Вот тебе горн, а вот инструмент!». Владимир Яковлевич переоделся, кузнецы ему помогли нарубить из прутков 14 заготовок. И когда сделал два штыря (оттянул концы и загнул), старший кузнец взял его за руку, отобрал молоток и щипцы, сказал: «Коли ты у кузни робыв, тогда я тебе зроблю без грошей!».

Проработав в той школе более 2-х лет, Владимир Яковлевич по семейным обстоятельствам переехал опять в Смоленск. Здесь проработал три года директором средней школы. Женился. И вместе с женой (она закончила аспирантуру и получила направление в Горьковский пединститут) уехали в Горький, где ему тоже предложили работу на кафедре педагогики Горьковского пединститута. В феврале 1969 г. дал согласие перейти директором еще только начавшей строиться школы № 24. Как я уже говорил, проработал он в ней почти четверть века. Всю энергию он отдавал своей работе. И государство высоко оценило его труд. Сначала наградило значком «Отличник просвещения РСФСР», затем присвоили звание «Заслуженного учителя школы РСФСР». Есть и много других поощрений.

Теперь с нами Сербера Владимира Яковлевича нет. Но память о нем жива в сердцах друзей, его учеников и коллег-учителей.

Бывший директор школы № 24 Приокского района Сербер Владимир Яковлевич

О поэте Ароне Шагаловиче

В 1971 году один из рабкоров многотиражки телевизионного завода им. Ленина познакомил меня с бывшим работником и поэтом Шагаловичем Ароном Иосифовичем. Год рождения его 1915. По образованию — радиотехник. Свою трудовую деятельность на заводе начал младшим лаборантом в отделе технического контроля, а ушел на пенсию вследствие инвалидности с должности заместителя начальника отдела материально-технического снабжения.

С первых же дней на заводе он себя проявил как активный комсомолец. Кроме работы, своими сатирическими стихами, которые печатались в заводской газете «Ленинец», бичевал разгильдяев, пьяниц и нерадивых работников. Человеком был общительным, и люди любили его. Тянулись к нему. Приведу один случай.

В 1941 году группа молодых людей от завода была направлена на сооружение оборонительных рубежей. В дороге они узнали, что в один из цехов попала бомба. Все встревожились. Некоторые хотели вернуться назад. Шагалович был тогда политруком этой группы. Как поэт, он сочинил про Гитлера несколько задиристых частушек, от которых у молодых людей сразу поднялось настроение. А чтобы узнать, как обстоят дела на заводе, послали делегацию из трех человек. И обстановка наладилась.

Проработал Арон Иосифович на заводе с 1933 по 1967 год. Коварная болезнь диабет подточила его здоровье.

Но и дома больной, он приносил пользу своему заводу. Рассказывали, когда новенький заступил на его место работы по снабжению и поехал в Москву «пробить что-то», приехал ни с чем. Арону Иосифовичу пришлось звонить из своей квартиры на то предприятие. И добился. И стихи в многотиражку он писал до последнего. Одно стихотворение датируется за два месяца до его кончины. А поводом послужил вот такой случай. Грузчика завода задержали с бухтой провода в проходной. Сообщили об этом Шагаловичу. Он быстро написал длинное стихотворение под заголовком «У вахтера глаз остер». Вот из него четыре строки:

Не зря на каждом торжественном собрании заводская администрация с гордостью произносила имена активистов завода, в том числе и Арона Иосифовича. Вот слова одного оратора: «Наш коллектив воспитал Арона Иосифовича Шагаловича, который по-прежнему с нами во всех делах. Сердце его молодо, воля сильна, голос тверд».

Несмотря на то, что Шагалович каждый год ложился в больницу, подлечивался, болезнь не отступала. На ноге образовалась гангрена. Когда ампутировали ногу, заболели глаза. Операция не помогла — ослеп. Он жил тогда в Приокском районе, на ул. Омская, дом № 13, кв. 10. Я ездил к нему. Когда разговор заходил о трудностях жизни, то не я его подбадривал, а он меня: «Ты молодой. У тебя еще все впереди. Все наладится». Меня это поражало. Он тогда писал:

Арон Иосифович много рассказывал о себе. А я записывал. Однажды к нему, уже больному, пришли школьники (он одну девочку назвал по имени и фамилии: Вера Ляпун) и спросили: «Здесь живет поэт Шагалович?». «Что вы, ребята, какой я поэт!», — ответил он. «Но Вы сочиняете стихи?». «Да. Я пишу стихи». «Вы нам нужны», — в один голос заявили они ему. И пригласили в свою школу читать стихи. Гуськова Ирина Андреевна, тогдашний редактор многотиражной газеты «Ленинец», вспоминает, что выступление Арона Иосифовича тогда прошло блестяще.

После этого он написал такое стихотворение:

Арон Иосифович любил жизнь. Стихи всегда боевые, задорные печатались не только в заводской многотиражке «Ленинец», но и в городских газетах, и в сборниках песен о родном городе, в других изданиях.

Он прожил трудную, но очень яркую жизнь. Боролся за нее до конца дней своих. Когда в больнице сказали ему, что будут ампутировать и вторую ногу, он ответил: «И без ног можно жить. У меня есть руки, чтобы здороваться с друзьями и стихи писать!».

Но после операции его сердце не выдержало. В августе 1972 г. он умер. В возрасте 57 лет.

Приведу еще одно стихотворение Шагаловича:

Полюби свои земли и воды

Александр Сергеевич Колесов, автор многих поэтических книг, родился 11 января 1935 г. в Сормовском районе Горьковской области в семье учителей.

После окончания десятилетки служил в армии в Закавказье. Демобилизовавшись, закончил машиностроительный техникум и работал судосборщиком на заводе «Красное Сормово», где в далекие годы трудился кузнецом его дед по матери Александр Васильевич Гусев, который умер от голода в тяжелый послереволюционный 1921 год.

Затем Александр Колесов закончил вечернее отделение филфака Горьковского университета им. Лобачевского. И тридцать лет проработал корреспондентом многотиражной газеты авиационного завода.

Стихами начал заниматься со школьных лет.

Его отец Сергей Викторович Колесов, 1911 г. рождения, был участником войны с белофиннами. Когда началась Великая Отечественная война, в июле 1941 г. ушел добровольцем на фронт. Воевал в звании политрука на Северо-западном фронте всего месяц. Девятнадцатого августа — в день Яблочного Спаса — погиб в бою за деревню Большое Станишино, под Старой Руссой. Мать осталась одна с троими детьми. Младшему было всего полгода. Письма-треугольники, которые отец присылал с войны, Александр Сергеевич хранит до сих пор.

Хочется кратко рассказать о пращурах Александра Сергеевича. Прапрадед по отцу Федор Кузнецов был крепостным крестьянином. Слывя сметливым и трудолюбивым, сумел выкупить себя и свою семью из крепостного права. И стал деловым человеком — купцом. А его сын Сергей Федорович Кузнецов, т. е. прадед Александра Колесова, продолжил фамильную традицию и являлся владельцем двух пароходов, ходивших по Волге.

У Сергея Федоровича Кузнецова было трое детей: младшая дочь Мария, которая часто болела, впечатлительный и легкоранимый, увлекающийся с отрочества стихами Максим и Умная волевая Серафима.

Видя мягкость характера своего сына Максима, Сергей Федорович на склоне своего возраста передал свое право владения пароходами дочери Серафиме. Серафима Сергеевна вскоре познакомилась с приехавшим с Дона Виктором Ильичем Колесовым, который помог ей однажды снять с мели один из ее пароходов. Тогда молодые люди крепко полюбили друг друга, но пожениться смогли только после смерти Сергея Федоровича. Он был против этого брака. Прожили они короткую жизнь, заразившись незадолго до революции тифом. После них остались круглыми сиротами Сережа и Таня.

Максим Сергеевич Кузнецов, закончив Санкт-Петербургский университет, стал работать сначала в одной из Санкт-Петербургских газет заместителем главного редактора, а в последствии — в астраханских «Биржевых ведомостях». От него осталась тоненькая пожелтевшая от времени книжечка романтических стихов, изданная в Санкт-Петербурге под простым названием «Стихотворения». Стихи, помещенные в ней, трогают читателя за душу. Вот одно из них.

Песня

По признанию Александра Колесова, эта книга сыграла одну из главных ролей становления его как поэта.

Он помнит, как мать Нина Александровна читала ему сказки Пушкина. В школе он познакомился с поэзией Лермонтова и Некрасова. Одно из любимых стихотворений у Колесова, лермонтовское: «Выхожу один я на дорогу».

В 1974 году в книжном магазине ему попалась в руки книжка стихотворений Николая Рубцова «Зеленые цветы», которая также глубоко повлияла на его творчество.

Впервые имя Рубцова Колесов услышал от А.И. Люкина, когда занимался в его поэтическом кружке при библиотеке Сормовского ДК.

Александра Ивановича Люкина и его простую поэзию Александр Колесов также полюбил и в мае 1963 г. напросился в творческую командировку сормовского поэта по Волге до Ульяновска. Вместе с ним читал свои стихи перед командой теплохода «Чита».

Александр Сергеевич любит деревню и очень сожалеет, что родился в городе.

Первые две свои книжки «Что суждено оставить…» и «Високосное время» Колесов издал незадолго до выхода на пенсию с помощью и на средства своего университетского товарища, юриста Евгения Ивановича Галкина. После этого начали выходить другие книги.

Главные темы поэзии Александра Колесова — любовь к родине и природе, сочувствие к ближним и размышления о вездесущности Бога.

Известный вологодский поэт Александр Романов, познакомившись со стихами Александра Колесова, написал ему: «В Ваших стихах есть светоносные строки».

26.10.2001 г.

Шаляпинская школа

На месте здания средней школы № 140, что находится в Дубенках, на ул. Шатковской, когда-то стояла сельская школа, построенная в 1907 году на средства А.М. Горького и Ф.И. Шаляпина. Сейчас проектируется новый комплекс школы с музеем.

В начале прошлого века здесь вместо густонаселенного района находилась небольшая деревня Александровка. Проживали в ней отставной штабс-капитан Григорий Николаевич Степанов со своей супругой Александрой Николаевной (в девичестве Верещагиной). Григорий Николаевич, человек умный и образованный, имел библиотеку, в которой сделал избу-читальню для жителей своей деревни. Выставлял на обозрение свои коллекции разных растений, животных и птиц. Они привлекали внимание взрослых и детей. Убедившись в тяге детей к знаниям, Степанов начал обучать их грамоте. Послышав об энтузиасте и добром учителе, жители близлежащих деревень Ляхова, Анкудинова, Бешенцева и Дубенок стали приводить своих детей к нему на учебу. И вот тогда Григорий Николаевич решил, что детям нужна настоящая школа. Он обратился в Нижегородское уездное земство за помощью. Получил отказ. Денег не было. В 1903 году Григорий Николаевич решил обратиться к А.М. Горькому, который жил тогда в Нижнем. Алексей Максимович, выслушав внимательно, дал ему крупную сумму денег.

Степановым выделили участок земли, архитектор П.П. Малиновский составил проект, александровские мужики навозили бревен, и началось строительство одноэтажной школы деревни Александровка. Но денег не хватало, и Горький познакомил мечтательного учителя Г.Н. Степанова, хлопотавшего об открытии школы для крестьянских детей, с Шаляпиным.

Ф.И. Шаляпин, приезжая в те годы в Нижний на гастроли, специально давал благотворительные концерты, деньги от которых поступали на строительство общежития для учительских детей, Народного дома.

Шаляпину понравился благородный замысел Степанова, и он передал ему еще часть средств в дополнение к той сумме, которую дал А.М. Горький. Обещал и в дальнейшем помогать материально в постройке школы.

Алексей Максимович предложил назвать будущую школу именем Ф.И. Шаляпина. А для того, чтобы она, помимо обучения детей, выражала духовные интересы взрослых людей, посоветовал сделать в ней библиотеку и сцену для самодеятельных концертов. Ему еще хотелось, чтобы дети занимались рукоделием, чтобы рядом со школой был разведен сад, за которым школьники и ухаживали бы.

Начало войны с Японией и революционные события 1905 года задержали постройку школы. Закончилась она лишь к 1907 году.

Ф.И. Шаляпин неоднократно приезжал в эту школу. В первый приезд даже дал концерт на маленькой школьной эстраде. Там его слушали и ученики, и взрослые люди, прибывшие из Александровки и окрестных деревень.

С годами население росло, и старая школа перестала справляться с проблемой образования. Давно уже сменившиеся власти решили построить другую школу. Трехэтажную. Из кирпича.

Младшая дочь Григория Николаевича Степанова Александра Григорьевна поехала тогда в Москву с просьбой, чтобы оставили старую школу как памятник, поскольку в ней бывал сам Шаляпин. Ей ответили: «Вы опоздали. Уже принято решение старую школу сломать, а построить новую, более современную». И пообещали выделить в ней место под музей Ф.И. Шаляпина.

К первому сентября 1964 г. новая школа была построена и в ней создан музей. Теперь директор этой школы — Виктор Константинович Валов, а музеем заведует учительница русского языка и литературы Мария Владимировна Миронова.

Автор этих строк недавно заходил туда. Музей длительное время не ремонтировался. Школьная администрация терпеливо ждет материальной помощи от районных властей. Заведующая школьным музеем сказала мне, что в Осеннем проезде стоит дом, в котором некогда жили супруги Степановы Григорий Николаевич и Александра Николаевна. Я долго искал его. Многих людей спрашивал. Никто не знает. Фамилия-то нынешних хозяев другая. Но когда спросил одного шофера: «Может быть, Вы знаете, где здесь самый старый дом?», он показал на него рукой. Оказалось, что этот дом стоит в двух шагах от школы в окружении яблонь и столетних лип. Также построенный в начале прошлого века, правда, трижды капитально ремонтированный. Я посетил его. Никакой таблички на нем нет. Но с первых же шагов я ощутил то далекое время, особенно когда стал открывать щеколду калитки сада, сохранившуюся с тех лет.

Я забыл известить читателя, что у Степановых были две дочери. Старшая Наталья Григорьевна (1895–1988 гг.) и младшая Александра Григорьевна (1902–1987 гг.). Можно бы много рассказать интересного о продолжателях рода Степановых, но я кратко остановлюсь лишь на внуках, которые проживают до сих пор в этом доме. Это Вадим Гавриилович 1936 года рождения, Кирилл Гавриилович (1938 г.) и Елена Гаврииловна (1947 года). Они от младшей дочери Степановых.

Александра Григорьевна вышла замуж за Гавриила Ефимовича Иванова, приехавшего из Владимирской губернии. Выпускник медицинского факультета Казанского университета, он занимал в нижегородской медицине высокие посты. Последнее время своей трудовой деятельности работал главным врачом областной психоневрологической больницы в Ляхове и одновременно являлся начальником первого женского отделения этой больницы. Прошел всю войну. Был заядлым охотником. Его жена Александра Григорьевна работала на Мызе старшим преподавателем детского костно-туберкулезного санатория. Вадима Гаврииловича и Кирилла Гаврииловича нередко навещает двоюродный племянник Алексей Всеволодович Весницкий. Все они высокообразованные и интелли-гентные люди. С ними поговорить — одно удовольствие. Они хорошо помнят рассказы бабушки о том, как их избу навещали Ф.И. Шаляпин и А.М. Горький.

У них до сих пор живо дедушкино пианино фирмы «Дидерихс», на котором музицировал сам Шаляпин. Ввиду того, что комнаты в доме небольшие и на пианино теперь никто не играет, его вынесли в сарай. В Америке бы за него сейчас дали огромные деньги и бережно хранили как дорогую реликвию. У нас же все делается по-другому.

Еще мне внуки показали у школы № 140 обелиск их деду, поставленный после его смерти в 1920 году александровскими мужиками. Скульптор Галина Кулакова в 1965 году сделала для него барельеф, под которым надпись:«Степанову Григорию Николаевичу. Первому учителю и основателю школы им. Ф.И. Шаляпина». Александра Николаевна Степанова пережила своего мужа на 32 года.

Внуки также помнят, как их старинный дом неоднократно навещала дочь Шаляпина. В последний раз Ирина Федоровна была у них в 1974 году. Она жила в Москве и приезжала в Горький всегда к дню рождения своего отца — 13 февраля. Заходила в школу и каждый раз что-нибудь привозила в подарок музею. На одной книге о Ф.И. Шаляпине она сделала дарственную надпись Александре Григорьевне: «Будем вместе вспоминать и моего, и Вашего отца, доброго человека, чудесного народного учителя школы, построенной моим отцом в деревне Александровка для детишек крестьян». Дата — 25.06.1964 г.

В том же 1964 году, в июне, к ним приезжала Е.П. Пешкова. Она свой приезд объяснила ощущением скорой смерти. И вправду, через несколько месяцев она умерла.

В заключение хочется сказать, что здесь грядут большие перемены. По решению министерства образования и науки правительства Нижегородской области Нижегородскому государственному архитектурно-стро¬ительному университету предложено провести среди студентов конкурс на проектирование архитектурно-паркового ансамбля на территории Шаляпинской школы № 140 Приокского района. Цель проектирования — увековечивание памяти национального русского гения Ф.И. Ша-ляпина и воссоздание школы с музеем Ф.И. Шаляпина как центра гармоничного развития детей.

Конкурс посвящается 130-летию со дня рождения великого певца.

Декабрь 2002 г.

На фотографии сам Григорий Николаевич Степанов, который на деньги А.М. Горького и Ф.И. Шаляпина построил в 1907 г. в Дубенках первую школу. Здесь он с дочерьми. Фотография из домашнего альбома внука Вадима Гавриловича Иванова.

Сделана она 14 сентября 1914 г.

Поэт чародей

Впервые я услышал о поэте Федоре Сухове от моего товарища, молодого поэта, ныне покойного, Геннадия Ларионова где-то в начале 70-х годов. Геннадий Ларионов тогда только что закончил институт инженеров водного транспорта, кстати, его учил в институте наш нижегородский поэт Владимир Васильевич Половинкин. Геннадий тогда свои стихи печатал в газетах. Издавал в коллективных сборниках. Его показывали по телевизору. И он, вращаясь среди поэтической братии, был в курсе всех литературных событий. Вот он тогда мне, рабочему, который ни дня не мог прожить без поэзии, и рассказал о Федоре Сухове. Дескать, Федор Григорьевич Сухов — наш земляк, очень талантливый поэт. Что он после окончания Литературного института в Москве стал жить в Волгограде. Что у него уже вышло несколько стихотворных сборников: в Москве и Горьком. Геннадий Ларионов с гордостью сказал, что Сухову присуждена Всесоюзная литературная премия им. А. Фадеева. Еще Геннадий рассказывал, что за очень смелую суховскую поэму «Былина о неизвестном солдате» редактора, рискнувшего опубликовать ее в своем журнале, сняли с работы.

Я тогда загорелся Федором Суховым. Стал искать его книги по книжным магазинам, но не нашел. Тогда Геннадий Ларионов дал мне небольшой сборник Сухова Волго-Вятского издательства за 1954 год под названием «Родные просторы». В суховских стихах меня удивила тонкая лиричность, простота и глубокий смысл. Я сразу же тогда переписал несколько понравившихся мне стихотворений из этого сборника и носил их с собой в кармане, читая другим.

Однажды я услышал, что Федор Григорьевич Сухов приехал из Волгограда к нам в Горький. Узнал адрес, где он живет, и послал ему письмо. В письме просил, чтобы он разрешил записать его голос на магнитофон. Во время чтения стихов. И, не дождавшись ответа, взял с собой магнитофон и собрался к нему на квартиру. Доехал до площади Свободы, там увидел горьковскую поэтессу, которую не очень-то уважал, и повернул обратно. Постеснялся ее. Подумал, вдруг она тоже к нему идет.

Вскоре я пошел в Союз писателей к Михаилу Сточику со своим стихотворением-пародией. Кстати, скажу, моя пародия ему понравилась, и он тут же написал мне фамилии поэтов, на которых бы я тоже мог написать пародии. Это: Юрий Адрианов, Владимир Половинкин, Федор Сухов, Людмила Калинина, Виктор Кумакшев, Александр Фигарев, Сергей Карасев, Елена Крюкова.

После этого я увидел Федора Григорьевича Сухова. Конечно, обрадовался такой встрече. И спросил: «Федор Григорьевич, я посылал Вам письмо. Получали ли Вы его?». «Нет, — ответил он. — Никаких писем я не получал». Не знаю, может, не передали ему тогда мое письмо.

Теперь я понял, что в этом мире ничего случайного не происходит. Все идет закономерным путем.

В 1978 году Федор Григорьевич покупает дом, как он выражался, «завалюху» у себя на родине, в Лысковском районе, в деревне Кругловка.

В 1979 году осенью приезжает в Горький и посещает нашу поэтическую секцию в Доме ученых, которую вел поэт Виктор Кумакшев. Все, конечно, были тогда на седьмом небе, что нас навестил такой популярный поэт — Федор Сухов. Занятие наше затянулось. Разошлись поздно. И получилось так, что домой мы пошли с ним в одном направлении. Улицей имени Свердлова, ныне Большой Покровской. Погода стояла теплая. Как сейчас помню, на темно-синем небе, между редких облаков, шевелились, как живые, звезды.

В сером костюме, удивленно улыбающийся, с аккуратно зачесанной прядью темных с проседью волос Федор Григорьевич выглядел молодцевато, шагал легко и свободно. Разговаривал тепло и искренне. Увидев на небе молодой месяц, он прочитал из Есенина:

Я был очень обрадован, когда узнал, что он также горячо любит поэзию Есенина. И мы почти всю дорогу говорили о нем и его отношении к Богу. Я спросил Федора Григорьевича: «Что означает в Вашем понимании Бог?». Первый раз он мне объяснил так: «Бог — это люди! Это сам народ!». «А кто же тогда дьявол? Тоже люди?» — вырвалось у меня. Федор Григорьевич на это ничего не ответил. Промолчал. В другой раз он выразил свою мысль по-иному: «Религия — это создание народа, это самое высшее создание человеческого гения. Это наши Толстой и Достоевский. Только она — религия — как мировоззрение сможет привести наш земной хаос к гармонии».

Тут я прочитал есенинские строки:

Сухов с задумчивостью проговорил: «Может быть, так трагично и кончилась его жизнь, что он отошел от Бога».

Я сказал Федору Григорьевичу, что трижды посещал родину С.А. Есенина, село Константиново Рязанской области. Застал в живых сестер поэта Шуру и Катю.

Помню, мы с Суховым подошли к памятнику М. Горькому. Федор Григорьевич остановился. Я ему тогда сказал: «Федор Григорьевич, поехали ко мне ночевать!». Он мне ответил: «Я уже договорился с Борисом Пильником. Он меня сейчас ждет». Борис Ефремович жил недалеко от памятника А.М. Горькому. «Ну что ж, — проговорил я. — рад был с Вами встретиться и поговорить». Сухов подошел поближе к электрическому фонарю, написал на клочке бумаги свой адрес и дал мне. Улыбаясь, сказал: «Приезжайте, пожалуйста, ко мне, я всегда рад гостям».

Работа и другие обстоятельства крепко связывали меня по рукам и ногам и мешали заниматься любимым делом. И все-таки я стихи хоть изредка, но писал. Прошло много лет. Около десяти, примерно. И вот как-то я увидел в одной из телепередач маститого поэта Михаила Дудина. Он читал стихи. Они меня тронули. Я написал ему письмо, могу ли я ему выслать свои стихи для оценки. Ответа я, конечно, от него не ожидал. Но он быстро откликнулся. Письмо было коротким. Как записка: «Уважаемый Евгений Павлович, у вас в Горьком есть замечательный поэт — Федор Григорьевич Сухов. Со своими стихами и обратитесь к нему. Я уверен, он Вам поможет».

Я вспомнил, что около десяти лет назад Федор Григорьевич меня приглашал к себе в гости. И не откладывая ни дня, собрался и поехал к нему, прихватив с собой десятка два стихотворений.

Хочу сказать, что ту записку, которую мне прислал Михаил Дудин, у меня потом, после смерти поэта Сухова, попросил племянник Федора Григорьевича Сухова. Между прочим, племянника тоже зовут Федором и фамилия ему Сухов. Только отчество другое. Суховский племянник у меня и тетрадь взял, в которую я заносил слова Федора Сухова. Записывал, что мне было интересно. Писал коротко. Много слов непонятных. Сказал племяннику: «Ты же здесь не поймешь ничего!». Он все равно взял.

Да. Я не сказал, как я съездил тогда в Красный Оселок. Был май, 1988 год. На автостанции площади Лядова у кассы молодой мужчина, узнав, что я еду в Красный Оселок к поэту Федору Григорьевичу Сухову в гости, прочитал наизусть, да громко, одно из суховских стихотворений:

Что характерно, Сухов родился и рос на крутой и высокой горе, с которой видна Волга, а Сергей Есенин — на такой же высокой горе, где видна Ока. Когда я нахожусь в Красном Оселке и с горы смотрю на Волгу, я всегда вспоминаю село Константиново Рязанской области, родину Есенина, и реку Оку с ее таким же, как у Волги, необъятными далями.

Сделаю оговорку, что в селе Красный Оселок, который «стоит на высокой горе», Федор Григорьевич только родился и рос. Там сейчас на доме прикреплена мемориальная доска, увековечившая память поэта. Но жил он с Марией Арсентьевной Сухоруковой, поэтессой, и с сыном Арсентием в другой деревушке под названием Кругловка, что находится чуть далее Красного Оселка. Под горой. Тоже вдоль Волги, в живописном месте.

Когда я вошел в избу к Федору Григорьевичу, а он сам только разувается. «Бродил по лугам и оврагам, — пояснил и, как бы наставляя, добавил. — Надо не только много читать, но и чаще бывать наедине с природой. Природа тоже по-своему просвещает».

Я ходил там. Луга большие, во многих местах заросшие ивняком. Овраги крутые и высокие.

На этот раз передо мной был человек уже преклонного возраста. Отягченный какой-то заботой. У нас и разговор-то начался не со стихов, а с «прозы жизни». «Ты видел, — спросил он меня, — когда шел сюда, по склонам горы кое-где попадаются старые яблони? Это у нас был здесь общественный яблоневый сад. Сколько было цвету по весне, а по осени урожая. Теперь он заброшен стоит. Никому до него дела нет. Да-а. Раньше землю лаптями меряли, обрабатывали кое-чем и лишней не было. Теперь трактора, комбайны, а земля во многих местах лебедой зарастает. А то еще. Смотрю, сейчас катит на своей личной машине от перелеска к перелеску, прямо по полю, приминая зеленя, горожанин с женщиной». Сухов махнул рукой: «Где там любовь к земле, к людям труда».

Тут я вспомнил стихи Есенина:

Некоторые думают, что поэты — праздномыслящие люди. Нет. Это не так. Пусть у Федора Сухова большинство стихов о природе, но душа его была полна любви к родине и к людям. Он жил той любовью и писал во имя любви.

Принял меня Федор Григорьевич со всем радушием. Поставил чайник. Стал хлопотать насчет обеда. А я стал рассматривать их избу.

Из сеней, как войдешь, направо — кухня, где готовят пищу на газовой плите, по левую сторону комната — столовая, тут рядом со столом и стульями в стороне — кровать, по стенам на полочках много всяких книг. По другую сторону стола — круглая старинная изразцовая печь. Есть еще комната побольше — передняя, или «светлая», где комод, картины, по стенам — фотографии. Я спросил: «А почему у вас нет телевизора?». Федор Григорьевич ответил: «Ну его! Нам и радио достаточно».

По левую сторону от передней комнаты — рабочая комната самого хозяина, заваленная книжками и рукописями, и там же его кроватка. Но мы остановились и сидели в комнате-столовой. Перекусывали с дороги и пили чай. За чаем мы не переставали говорить о перестройке. Напоминаю, тогда шел 1988 год. Говорил больше Федор Григорьевич: «За последние два десятка лет люди забыли ремесла, возродился лодырь, тунеядец, потребитель, а вместе с этим пьянство. А взять праздники. Люди разучились веселиться. Выпили и, как говорится, ни басен, ни песен. А без песен рот тесен. Научились судачить. Из пустого в порожнее переливать». Сухов на минуту смолк, затем опять начал: «Наше бывшее время — время бездуховное. Тот социальный строй не способен был для развития личности, и оно останется в истории как время лжи и низкопоклонства перед этой партией. Сколько у нас в России было разных сказителей и сочинителей, но так и не вышли они в поэты и писатели в силу обремененного положения своего. Некоторые считают, дескать, уж у кого есть талант, тот все равно пробьется! Не у всех есть такие возможности. У нас любят ссылаться на М. Горького, но, видимо, не все знают, что он, кроме чтения книг, постоянно вращался с образованными людьми, среди которых были Каренин-Петропаловский, Короленко и другие. Иначе бы он так и остался Алексеем Пешковым. Или взять Тараса Шевченко. Не надо забывать, что он батрачил у образованного помещика, который помог ему в учебе». Федор Григорьевич выплескивал наружу, видимо, давно накопившееся в себе. Он то вставал из-за стола, уходил в свою рабочую комнату, искал там книгу и, найдя, вычитывал из нее какую-нибудь политическую цитату и критиковал ее, то опять садился за стол, сам беспрестанно говорил и говорил, горячась. О поэтических цитатах он отзывался восторженно. Приводил слова поэта Василия Андреевича Жуковского: «… Река говорит, ее можно понять, не разумом — чувством… Она образ времени, преходящего и вечного… Это невнятное бормотание струй просвещает душу больше, чем жизнь в городах среди ученых людей». Федор Григорьевич взял письмо, присланное ему друзьями из Сталинграда, повертел его в руках, перечитал и положил на близлежащую полку. В письме говорилось по поводу написания произведения М. Шолохова «Тихий Дон». Но я другой вопрос задал Федору Григорьевичу: «Почему так, пишут Вам письма по адресу: село Красный Оселок. Вы же получаете их здесь, в Кругловке? И не путают?». «Так уж привыкли все, — последовал ответ. — Наша Кругловка, как бы входит в этот Красный Оселок как часть его, как его продолжение».

Я с удовольствием слушал Федора Григорьевича. Мне все было интересно, о чем он говорил.

Тут я ему рассказал, что, когда я был на автостанции, там один мужчина лет тридцати, услышав, что я еду в гости к Вам, прочитал наизусть, да громко, Ваше стихотворение: «Село мое Красный Оселок». На это Федор Григорьевич благодарно улыбнулся и воспринял это как должное. Взял свой сборник стихов и на титульном листе написал: «Молостову Евгению Павловичу — от обитателя Красного Оселка. Федор Сухов».

Я вынул свои стихи. На нескольких листах. Дал ему. Он внимательно их прочел. И отложил в сторону. Пришла с работы Мария Сухорукова. Его жена. Поэтесса. Она села к нам за стол. После выпитой чашки чая стала тоже читать стихи. Федор Григорьевич подал ей мои листы со стихами и сказал: «Подбери штук пять для газеты, а я вводку напишу». Спросил меня: «С каких пор ты занимаешься сочинительством?». Я ответил: «Всю жизнь. Только вот все некогда. Работа». И я заметил, что после этих слов у Сухова отношение ко мне еще более улучшилось. Он сказал: «В твоих стихах чувствуется внутренняя сила — это хорошо. Продолжай в том же духе. Больше заучивай стихов наизусть». Я спросил: «Чьих? Своих или чужих?». Федор Григорьевич, улыбаясь, ответил: «И свои, и чужие, которые понравятся, конечно». И еще посоветовал: «На этот раз свои стихи посылай сразу в две газеты: в «Горьковскую правду» и «Горьковский рабочий». Я спросил: «А разве так можно?». «Можно, — ответил Сухов. — Александру Александровичу Сметанину, редактору «Прав¬ды», передашь привет от меня».

Меня однажды в передаче по радио спросили, что мне дал Федор Григорьевич? Я ответил: «В первую очередь Сухов дал мне почувствовать уверенность в себе. Ведь, кроме наших газет, мои стихи по его рекомендации печатали даже в газете «Литературная Россия». После его признания я стал раскованнее чувствовать себя. И понял, что надо еще лучше и больше работать, чтобы не подводить его. Это был безгранично щедрый поэт. Поэт с большой буквы».

Для меня тогда ничего не составляло преодолеть около сотни километров, чтобы попасть к поэту-чародею на родину — Красный Оселок. Я тогда понял, для чего рождаются на земле поэты. (Беру пример с Сухова). Чтобы воспевать матушку-землю и живущих на ней людей. Поэт своим творчеством обновляет и обогащает духовную жизнь человека, создает ему условия не попасть в болото косности, рутины и обывательщины и открывает ему светлый путь, чтобы он мог видеть прекрасное на этом свете. Федор Сухов многим открыл дорогу в будущее. Повторяю, поэтом он был великодушным и бескорыстным. Меня тянуло к нему. Я учился у него всему хорошему. Не зря Виктор Кумакшев написал на моем первом сборнике: «Молостов из поэтов-современников выделяет Федора Сухова». Да. У него есть чему поучиться. Старался у него все расспросить. Однажды поинтересовался, с каких пор он начал писать стихи. Ответ был таков: «Пробовать начал лет с шести. А уже к 16–17 рассылал их по газетам и журналам. Даже в Москву посылал, там до войны издавался альманах «Молодая гвардия». Редактировал его поэт Семен Кирсанов. И вот оттуда получил коротенькое письмо: «Ваши стихи оставляем для сборника молодых поэтов». Но война помешала этому сборнику увидеть свет. Сухов мне не раз говорил, что много за свою жизнь перечитал стихов, но стихи Есенина затмевают всех. «Конечно, никуда не денешь Пушкина, Некрасова, Кольцова. Они нам с детства знакомы. Но в юности есенинские удивительные образы всегда были для меня доходчивы и натуральны». И прочитал:

Что такое: «Скромен в песнях дощатый мост?» — спросил он меня. И тут же объяснил. — Это строки стихотворений, похожие на дощатый мост. Или еще: «Заиграл в куриную гармонику петух». А это когда куры на насесте сидят рядышком одна к другой, а петух с краю. Разве не похоже на меха гармони?».

Я сказал Сухову: «Некоторые газеты сейчас не печатают стихи. Работники газет говорят, что их мало читают». «Я тоже это слышал, — проговорил Федор Григорьевич. — И надо сказать, что у нас в стране отучают любить стихи. Не пропагандируют их. От самодеятельных стихотворцев отбрыкиваются, бегут, как от нашествия. Сколько в стране обыкновенными, простыми людьми придумано частушек и песен, и надо к этому относиться, как к творчеству.

Каждой эпохе, каждой стране писатели и поэты нужны, как воздух. Чем больше поэтов и писателей будет, тем культурнее и образованнее будет страна. Но нашим политикам они не нужны. Они не заинтересованы в них. Особенно в рядовых. Я, например, — продолжал Федор Григорьевич, — стихи и поэмы Сергея Есенина знаю наизусть, а меня хоть бы раз пригласили на какой-нибудь семинар о Есенине и его поэзии. Нет, конечно. Меня ни разу не приглашали в усадьбу Михайловское в Пушкинские юбилейные праздники чтения. На совещаниях молодых писателей тоже пренебрегали мной. У меня вышло около тридцати стихотворных сборников и в Москве, и в Волго-Вятском издательстве, а ко мне относятся, как к новичку! В родном городе Горьком не разу не выступал со стихами публично ни перед рабочей аудиторией, ни перед студенческой. Были дни горьковской литературы в Чувашии и в Литве, но не было такого случая, чтобы меня и туда пригласили. Я в войну всю Белоруссию на брюхе прополз — также не соизволили пригласить ни на тридцатилетие, ни на сорокалетие победы».

Федор Григорьевич Сухов, бесспорно, большой поэт, но он не хвалился своим величием. Всегда был прост. Называл себя рядовым. И это его не принижало. Наоборот, к нему тянулись даже профессиональные поэты как к огромному авторитету. Труженик он был великий. Вечно беспокойный. Однажды время было уже заполночь. А он принес из другой комнаты толстую пачку листов, отпечатанных на машинке, — рукопись своей повести-эпопеи «Ивница». И стал читать. Потом сказал: «Вот она, на которую я затратил около двадцати лет. Издательство «Советский писатель» возвращает мне ее не читая. Второй заход. Там уже и рецензия есть. И договор заключен. Вся причина в том, говорят, что большая — 700 страниц. Хотят, чтобы я ее сократил. Они одного не хотят понять, что здесь у меня в каждой буковке жизнь, выверенная кровью и потом». Федор Григорьевич очень переживал за свое детище «Ивница». Говорил: «Вот умри я, и у меня все растащат, разбазарят. И мало того, по своей безалаберности уничтожат».

На некоторое время он умолк, задумался, затем продолжил: «У нас в Лыскове жил и работал Виктор Константинович Варгин, писатель, написал пять книг, но не был принят в члены Союза писателей нашей горьковской писательской организацией. Правление Союза писателей РСФСР его приняло. Никто из наших не приехал на похороны Варгина. Неизвестно, что станет с его архивом».

Федор Григорьевич взял с полки свой сборник стихов и прочитал стихотворение «Памяти Виктора Варгина»:

Затем положил на стол сборник стихов. И начал разговор о других прозаиках и поэтах, ушедших в мир иной: Шестерикове, Патрееве, Пильнике, Денисове. Они оставили большое художественное наследство, но никто их наследством не занимается, с большой грустью пожалел он.

До сих пор нет музея Мельникова-Печерского, Даля и других. В Горький приезжал Всеволод Эмильевич Мейерхольд. И его приезд к нам в город тоже ничем не отмечен. Вот так ведут себя наши «верха», не уважающие культуру.

Я сказал Федору Григорьевичу: «Говорят, где-то в 20-х годах к нам в Нижний приезжал В.В.Маяковский. Выступал со своими стихами в драматическом театре?». «Я не люблю Маяковского», — был ответ. «Почему?». «А за что его любить? За построенный в боях социализм? Поэты нашей эпохи — это Исаковский, Прокофьев и Твардовский. Твардовский понял ошибку своей молодости. И Теркин на том свете поправил своего Теркина на фронте.

Из всех писателей выделяется Платонов. В «Чевенгуре» он всю нашу глупость описал. Всю нелепость построения коммунизма. Это произведение — как «Дон-Кихот».

Александр Исаевич Солженицын — личность героическая, исключительная и неподкупная. Я тоже видел и знал, как разлагалась социалистическая система, но молчал, как жалкий трус. А он это высказал. И на весь мир. Это самый крупный писатель».

Еще я тогда спросил Федора Григорьевича Сухова, как он относится к писателю М.Шолохову. Он рассказал: «Когда я учился в Литературном институте, однажды в Москву по какому-то поводу, может, на очередной съезд, приехал Михаил Шолохов. Остановился он в гостинице. И вот нас с одним товарищем послали взять у него интервью. Пошли к нему в номер, так он с нами и разговаривать не захотел. Загадочный писатель Шолохов. И для меня — неопределенный», — заключил Федор Григорьевич.

Я забыл сказать, что тогда в годы перестройки Сухову хотели присудить вторую Всесоюзную литературную премию, но он от нее отказался. Сказал, что не хочет ни от кого зависеть. И добавил: «Мне писатель Михаил Алексеев сказал: «Ну, и правильно сделал, что отказался».

Я горжусь тем, что у нас в Нижегородском крае жил и творил такой поэт. Большое видится на расстоянии. Сейчас суховские стихи и поэмы разбросаны по многим сборникам. Читателю многое незнакомо. Но когда их издадут вместе, в томах, читатель скажет: «Да — это великий поэт. Классик. Его надо изучать в школах и институтах».

Однажды в Горьком за несколько лет до кончины Федора Григорьевича в Доме архитектора организовали вечер поэзии с «чаепитием». Там собрались архитекторы, художники и поэты. Каждый поэт читал стихи по желанию, на выбор. Сухов прочитал тогда есенинское:

Теперь поэта Федора Григорьевича Сухова с нами нет. Скончался он 5 января 1992 года, не дожив до семидесятилетия двух месяцев и девяти дней.

Но мне всегда почему-то кажется, что он ушел совсем ненадолго, полюбоваться Волгой, побродить по широким приволжским лугам и оврагам-горам. Поговорить, посоветоваться с природой, набраться у нее земных и небесных сил и снова вернуться домой, в свою убогую завалюху, чтобы работать, творить.

Захоронен Федор Григорьевич, по его просьбе, не на самом кладбище, которое расположено при церкви Николая Чудотворца, а рядом — на склоне крутой и высокой горы Красного Оселка. С видом на Волгу.

17.12.2001 год

Для справки: «Ивница» — лирическая хроника, а, по существу, роман о Великой Отечественной войне в двух частях. Произведение написано в 1963–1982 гг. Первая часть хроники (в отрывках) была опубликована после смерти писателя журналами «Волга», «Огонек», «Аврора». Вторая часть — журналом «Нижний Новгород».

О Викторе Кирилловиче Кумакшеве

Летом 1969 г. я послал письмо со своими стихами в газету «Ленинская смена», откуда вскоре получил ответ за подписью Виктора Кирилловича Кумакшева.

Вот его краткое содержание: «Дорогой Евгений! Письмо Ваше мне очень понравилось. По-моему, Вы способный человек, а, следовательно, Вам надо писать, учиться писать. Выберете какой-то день (предварительно сообщив о нем в редакцию), приедете, привезете свои стихи, и мы с Вами поговорим подробно. Условились? Всего Вам хорошего!».

Дня через три, загодя договорившись с Виктором Кирилловичем и на час раньше отпросившись с работы, я поехал к нему в редакцию, прихватив с собой несколько стихотворений.

Он усадил меня в мягкое кресло, где я чувствовал себя не очень-то уютно, дал мне какой-то журнал. А сам стал читать мои стихи. Читал долго и внимательно. Внизу каждого стихотворения писал свои замечания. Под «Шопена мелодия тихо звучала» написал: «Интересно, но сухо». Эти стихи увидели свет лишь 28 лет спустя в моем первом сборнике «Утро в деревне».

Далее мы с ним долго разговаривали каждый о своем. Его очень заинтересовала моя жизнь, и он с удовольствием слушал меня.

Я тоже кое-что узнал о нем. Например, что он наш — нижегородский. Родился 26-го февраля 1935 г. в Молитовке. Отслужил в армии. Успел поработать на заводе станочником. Заочно закончил Литературный институт им. М. Горького в Москве. Выпустил два поэтических сборника в Волго-Вятском книжном издательстве. Первый — «Позывные моей весны» — 1964 г. и второй — «Зрение» — 1968 г. Написал поэму «Ранний снег».

Передо мной был уже сложившийся поэт, стихи его, появившиеся в печати, я знал хорошо.

Он мне говорил о прадеде, который 20 лет тянул лямку бурлака. Видно, он им очень гордился. Но я тогда не придал значения этому разговору. Потом, когда перечитывал его стихи заново, обнаружил для себя, что первый его сборник начинался стихотворением, именно посвященным прадеду и его бурлацкой жизни, и почувствовал себя очень неловко.

После разговора с Виктором Кирилловичем в редакции «Ленинской смены» я вышел из нее на многое прозревшим.

С тех пор и началось мое знакомство с Кумакшевым. Можно даже сказать — дружба. Он нередко приходил к нам на квартиру. И один. И со своей супругой Галиной Даниловной. Моя жена с удовольствием их принимала. Один раз у Виктора Кирилловича завязался разговор с моей дочерью. Она только что пришла из школы. И он поинтересовался ее успеваемостью. Поскольку он вел себя запросто, дочь сначала не испытывала к нему внимания, но, когда я ей сказал, что это поэт и что у него уже выпущены книжки со своими стихами, тогда она, озорно улыбаясь, взяла учебник русского языка, продиктовала ему несколько предложений и после написанного им на листе тетради, стала с пристальным интересом проверять по учебнику знаки препинания. Виктор Кириллович так увлекся детским любопытством, что буквально во всем подчинялся ей. А после этого по просьбе дочери прочитал своего «Кузнечика».

Видя, как он старательно и четко читает стихи, я его голос стал записывать на свой магнитофон «Романтик». Попросил прочесть еще что-нибудь. И он с удовольствием читал: «Стихи о дуэлях», «Целуйте женщин» и другие. Но больше всего мне запомнилось стихотворение «Лучинник». Из его третьей книги «Прильни к земле», вышедшей в 1971 г.

Оно начиналось:

Виктор Кириллович читал его с каким-то особенным, ему присущим напряжением и выразительностью, что мы после исполнения захлопали в ладоши. С этого дня моя дочка открыла для себя поэта В. Кумакшева.

У Виктора Кирилловича тоже есть дочь, немного постарше моей. Однажды солнечным летним днем мы с двоюродным братом проходили мимо столовой «Дома крестьянина». Брательник был выпивши и ругался. В то время невдалеке от нас пересекали шоссейную дорогу Кумакшев с дочкой. Как я потом узнал, он ее водил на занятия по музыке. Я боялся, что он услышит брательникову ругань, и готов был сквозь землю провалиться со стыда. Но, слава Богу, Виктор Кириллович, увлекшись разговором, нас не заметил. А брательнику я потом дал выволочку, сказав: «Сейчас прошел наш горьковский (нижегородский) поэт с дочкой, а ты матюгаешься!».

Для меня Кумакшев — поэт был тогда уже вроде духовного учителя. Я знал, что он терпеть не мог пошлые слова. А хорошие ценил. У него даже есть стихи «О словах».

Или:

В одном из своих стихотворений поэт Кумакшев объясняет прозаику значение «слова» в поэзии:

Как-то, тоже летом, Виктор Кириллович был в деревне со мной на похоронах моего родственника дяди Коли. На кладбище, в бывшем колхозном яблоневом саду, нас застал дождь, когда мы зарывали могилу. Но он быстро прекратился. На небе опять заиграло солнце. На деревьях засверкала листва. В палисадниках заблагоухали цветы. Старые люди заговорили, что, если дождь прошел, значит это хорошо. Бог смыл грехи с умершего. Народу собралось очень много, поминки делали прямо на улице, на скоро сшитых скамьях и столах. Всех угощали вином. После обеда мужики, отойдя в сторону, присели покурить. Разговаривали о разном. О дяде Коле, который больше не вернется на эту землю, про будущий урожай и о собаках. Поскольку Виктор Кириллович большой любитель собак, он в этом разговоре принимал активное участие. Общение с деревенскими мужиками приносило ему удовольствие. Он потом даже с какой-то гордостью вспоминал: «А ваши мужики меня сразу приняли». Помню, и мужики меня спрашивали о нем: «Как поживает наш поэт Кумакшев?».

Один раз у меня на квартире собрались Иван Борькин, Николай Захаров и Володя Смирнов. Я их надоумил: «Пойдемте в гости к Кумакшеву!». «А как без приглашения-то?». «Да так, придем, и все». Пришли. Сам хозяин нас пригласил в свой рабочий кабинет. Сначала все не знали, с чего начать. Потом освоились. Стали читать стихи. Кумакшев раскритиковал Николая Захарова за его имажинизм в стихах. Даже потом написал статью об этом в «Ленинской смене». С большой любовью и гордостью он вспоминал своего учителя — поэта Илью Сельвинского. Прочитал ему посвященные стихи. Среди нескольких своих я прочитал:

После выпили, и Виктор Кириллович, опьянев, все обнимал нас и целовал. Я ему, смеясь, процитировал есенинскую строку: «И никого, ни капли не спросив, как пьяный друг ты лезешь целоваться». Кумакшев на это, широко и довольно улыбаясь, ответил: «Братцы мои, вы не представляете себе, как я вас всех люблю!». Чуть расстались. Вскоре нашу встречу Виктор Кириллович выразил в стихотворении «Поэзия».

В другой раз, сидя у Кумакшева, я ему прочитал песню «Журавли».

И стихотворение Александра Николаевича Вертинского, вычитанное мной из одного журнала, когда еще Вертинский жил в эмиграции:

И похвалился Виктору Кирилловичу, что купил две пластинки: одну, где читают свои стихи Маяковский и Есенин, другую, где поет свои песни Вертинский. Кумакшев встрепенулся, достал пластинку с песнями Вертинского и, как мальчишка, блестя от радости глазами, сказал: «Я тоже ее приобрел». И начал крутить все подряд.

Затем:

Кумакшев слушал Вертинского с особым вниманием. Чувствовалось, что ему нравилась даже картавость певца.

Одно время я занимался (кроме кенарей, попугаев, черепах, белок и прочей живности) цветами — кактусами. Когда у меня расцвел очередной кактус (мамелярия), я его показал Виктору Кирилловичу и сказал: «Посмотри, как великолепно расцвел мой кактус!». Сам кактус маленький, но он выпустил длинную под тридцать сантиметров стрелу-ножку, и на ней расположен был сам бархатный цветок нескольких полутонов нежных и красивых. «Ты бы знал, — сказал я тогда Кумакшеву, — как долго мне пришлось ждать этого цветения».

Вскоре в Люкинском сборнике стихов на первых страницах я читаю статью В. Кумакшева, в которой такие слова: «… столь высокого признания Александру Ивановичу Люкину пришлось ждать долго и терпеливо, как ждут цветения кактуса».

Виктор Кириллович не раз говорил: «Некоторые поэты разъезжают по командировкам, чтобы набраться впечатлений для написания стихов, но это необязательно. Темы для стихов преследуют нас на каждом шагу, только относись повнимательнее к жизни и природе».

«Мне нравится в тебе такая черта, — обратился он однажды ко мне, — что любой, обыкновенный случай рассказываешь поэтизировано. Ты любишь сияние солнца, землю, траву, росу, цветы». Я его тогда прервал: «Мою поэтизированость некоторые воспринимают с иронией. Когда рассказываю случаи, со мной произошедшие в жизни, считают за выдумку». «Вот-вот. Я даю тебе книгу Бориса Шергина, самобытного поэта-сказочника, который тоже очень любил природу, наблюдал за ней и записывал. В ней и про таких есть, про которых ты говоришь».

Он раскрыл книгу и прочитал: «У всякого человека есть что вспомнить, но у человека бездарного ничего не отпечатлелось. Бездарному все ни к чему, все мимо носу прошло. На! Пожалуйста! Почитай ее!».

Я взял и, перелистывая, стал читать: «Все, что ты видел, все, что ты делал, что переживал, во что вникал, над чем радовался или скорбел, все это, как некие, неиждиваемые дрожди, остается в тебе. Ежедневная твоя жизнь должна быть и есть творчество (твои думы, твоя работа, отношения с людьми, разговоры с ними…)».

«… У человека должно быть сокровище внутри себя, должна быть внутренняя сила, собственное богатство. Человек должен светить из себя».

«… Душа человеческая есть вещь непреходящая, нестареющая».

Должен признаться, некоторые книги я читаю с трудом, себя приневоливая. А эту проглотил.

В следующий раз, узнав о том, что я интересуюсь А.И. Солжени¬цыным (я читал тогда книгу «Один день Ивана Денисовича), Виктор Кириллович принес мне книгу под заголовком «В споре со временем», написанную в 1969–1974 годах первой женой Александра Исаевича — Н. Решетовской. В то время книга была запрещенной. А теперь днем с огнем не сыщешь. Рассказывалось в ней про их совместную жизнь: до войны, в войну, когда Солженицына арестовали, как отбывал он срок, как она к нему ездила в лагерь на свидания, привозила передачки. Как он освободился, как писал книгу «Один день Ивана Денисовича». И еще очень много чего интересного. Эта книга была настолько изумительно талантливо написана, что я не вытерпел и написал письмо-благодарность этой уже одинокой женщине и отослал в Москву, в Союз писателей, с тем, чтобы кто-то из членов той организации переслал письмо Н. Решетовской, поскольку мне ее адрес не был известен.

Узнав об этом, Виктор Кириллович не на шутку забеспокоился. Та книга была издана нелегальным образом — всего в ста экземплярах. И все повторял: «Ну, братка, считай, что мы оба с тобой погорели!». Но страшного не случилось. Письмо мне вернули небрежно надорванным и не заклеенным. С надписью на конверте: «Н. Решетовская членом Союза писателей не является» и т. д. Когда Кумакшев прочитал письмо и убедился, что я его вообще не упомянул, с облегчением вздохнул и уже радостно проговорил: «Ты, однако, старик, можешь быть хорошим конспиратором».

Еще в «доперестроечное» время я написал удачный рассказ о пьянице и воре Лешке Копченове, Виктор Кириллович прочитал его и, похвалив, сказал: «Я этот рассказ захвачу в Москву и опубликую в журнале «Юность». У меня там хорошо знакомый редактор, мы с ним учились вместе в Литинституте». Кумакшев даже написал на своем пятом по счету сборнике стихов «Середина апреля», подаренном мне, такие слова: «Евгению Молостову с неизменной верой в его талантливую душу и с надеждой увидеть не только опубликованные его стихи, но и прозу». 25.01.1982 г. К сожалению, тот рассказ затерялся.

Когда я по семейным обстоятельствам сменил место жительства, встречаться с Виктором Кирилловичем пришлось реже, но все равно он очень интересовался мной и был предельно строг к моему неписанию стихов. Он всегда старался, как будто между прочим, подковырнуть меня этим. Был такой случай. Встретились мы с ним на улице Свердлова (ныне Большой Покровке). Будучи рабкором и инспектором общественной приемной, я выходил из редакции «Горьковского рабочего». Он спросил: «Куда путь держим?». Я с гордостью заявил, как представитель рабочего класса с двумя удостоверениями на руках: «По поручению редакции иду с письмом-жалобой рабочих Автозавода разбираться в конфликтной ситуации!». «Ну-ну, распыляемся, значит», — промолвил он. У меня, помню, тогда к этому конфликту сразу весь пыл пропал.

Я знал процветающую бюрократию на заводах, и мне хотелось вступиться за рабочих, своими статьями хоть в какой-то степени защитить их. Но дежурства в «приемной» и бесконечные разбирательства в подобных ситуациях у меня действительно занимали немало времени. И мне надолго запомнилось замечание Кумакшева.

Когда он собирал мой первый сборник стихов, кстати, он сам ему и название дал — «Утро в деревне», радовался ему не меньше, чем я. И говорил: «Насчет того, что ты поздно издаешься, — не беспокойся! Поэт-декабрист (он назвал его имя) тоже поздно начал печататься!». А затем на своем последнем сборнике «Вечерний разговор» написал: «Евгению Молостову в честь его первой книжки, которая будет!». 7.06.1996 г.

Виктор Кириллович очень сожалел, что не мог из-за болезни присутствовать на обсуждении моего сборника в Союзе писателей. Когда я ему рассказал, как там мои стихи некоторые «товарищи» уж очень с большим усердием критиковали, он с усмешкой тихо произнес: «Закон джунглей».

Он никогда не давал меня в обиду. С Борисом Пильником у них не раз возникал спор из-за меня. В 1974 году, 16-го апреля, в зрительном зале Дома ученых (ул. Октябрьская, 25) состоялся весенний турнир молодых поэтов, более из студенческой среды, на котором довелось стихи читать и мне. На пригласительном билете было написано: «Каждый желающий принять участие в непосредственной борьбе, должен подготовить к дню конкурса два стихотворения (не более 50 строк каждое) на заданные темы: «Мой город» и «О творчестве».

Я здесь приведу несколько строк из одного своего стихотворения:

Поэта, вызвавшего больший интерес, ждала награда — метровая афиша, подписанная поэтами-мэтрами: Пильником, Кумакшевым, Бараховичем и другими, которые входили в комиссию-жюри. Тогда возник вопрос, кого наградить. Кумакшев предлагал меня, Пильник — другого поэта. (Спор, естественно, шел за кулисами). И все-таки, по настоянию Кумакшева, эту афишу вручили мне.

18 сентября 2003 года в Доме ученых состоялся поэтический вечер, приуроченный к 100-летию Бориса Ефимовича Пильника. Афиша висела там на стенде рядом с другими реликвиями, связанными с памятью поэта.

Виктора Кирилловича никакими ценностями нельзя было подкупить, если он не видел в человеке, что называется, искры Божьей. Видимо, он своей зоркостью видел во мне больше того, что замечали другие.

Первое время я его называл Виктором Кирилловичем, хотя он был всего-то на один год старше меня, на что он мне однажды полушутя, полусерьезно заявил: «Ты чего меня зовешь по имени-отчеству? Я тебе что? Премьер-министр, что ли?». С тех пор я стал его называть просто — Виктором.

При очередной встрече Виктор Кириллович поинтересовался у меня: «Я гляжу что-то у тебя сегодня настроение плоховато?». «Мысли какие-то нехорошие лезут в голову, — ответил я ему. — На душе как-то тягостно». «И в чем же заключается тягость твоя душевная, доложи-ка мне?». Тут я начал ему объяснять: «Вот я умру и ведь больше никогда, никогда не возвращусь на эту землю. И чем я больше об этом думаю, тем страшнее становится мне. Ведь никогда, никогда я больше, понимаешь, никогда не увижу этот мир, который мне до боли душевной дорог. Спрашивается, для чего же я рождался на этот свет и жил, чтобы умереть. И все? Строки поэта Василия Федорова меня не устраивают: «Ты не дивись, что ты умрешь. Дивись тому, что ты живешь!».

Виктор Кириллович мне на это с таким равнодушием ответил, что меня поразило: «Ты рожден на этот свет и живешь, чтобы оставить после себя потомство! Это, во-первых. И, во-вторых, оставить хоть что-нибудь, хоть капельку из своих трудов праведных. Полезного, нужного людям. Я понимаю, для этого нас создал Бог. А о том, что тебе страшно, — не думай. Гляди на вещи просто. А то так себя и в могилу загонишь».

И тут я ему пооткровенничал: «Виктор, я и вправду, наверное, умру скоро». «Нет, я вперед тебя умру». «Нет, Виктор, я умру вперед тебя». «Нет, нет, — начал пояснять он мне, — у меня была серьезная операция, я вперед тебя умру». «Я тебе говорю, что я вперед тебя умру, — не унимался я. — Мне и сны стали страшные сниться, и сердце начало барахлить». «Ну, ладно, — усмехаясь, согласился он, — пускай вначале ты, потом я, — только от этого все равно белый свет не изменится». Должен заметить, что Виктор Кириллович, уже больной, в своей квартире при супруге Галине Даниловне о смерти рассуждал просто, как о переходе в другой мир.

Я совсем выпустил из виду, как Виктор Кириллович загорался, когда я ему рассказывал случаи из своей рабочей жизни. Он готов был тогда на полном серьезе бежать и завтра же устраиваться к нам на завод, хоть разнорабочим. Но такое желание у него быстро гасло.

Один раз я ему рассказывал, как в детстве-отрочестве, прочитав книгу «Остров сокровищ», учился метать ножи. «И у меня это было», — ответил он. И один мой любимый автоматически раскладывающийся нож, подаренный мне племянником, так и выпросил. Когда нож складывался, получалась красивая дамская ножка. Я думал, Кумакшев этот нож будет хранить вечно, но через месяц, два ли, он отдал его другому человеку, какому-то приятелю.

А перед этим он разглядывал в нашей квартире разные сувениры, и ему понравились морская раковина и морской коралл, которые мне привез мой друг Анатолий Алексеев с Атлантики, где когда-то рыбачил. Еще будучи студентом ГИИВТа. И я их Кумакшеву с удовольствием отдал. Ведь сколько он передавал мне книг! Которые до сих пор у меня лежат в шкафу вместе с его поделкой «Глухарь на сосне».

Галина Даниловна недавно сказала мне, что и коралл, и ракушка у них сохранены. Находятся в той самой квартире Кузнечихинского микрорайона, где они раньше с Виктором жили, а теперь занимает их дочь уже со своей семьей. Вот так! Годы-то как летят.

От Галины Даниловны, этой славной, интеллигентной женщины, у меня остались книги: «Литература и теория» П.В. Палиевского и «Слово и культура» Осипа Мандельштама. Она мне их подарила в память о Викторе Кирилловиче.

Я здесь уже упоминал, что Виктор Кириллович всегда слушал меня с большим вниманием. Когда я пришел к нему 25 января, уже к тяжелобольному, Галина Даниловна на время оставила нас, чтобы мы с ним поговорили. И я тихо начал ему рассказывать о своем житье-бытье. Виктор Кириллович сразу напрягся весь, голову подвинул к краю подушки, ближе ко мне, боясь пропустить слово. Спросил насчет стихов. Я прочитал ему несколько стихотворений. Одно давнее, написанное мной во время моей болезни. Он взял у меня его, перечитал:

Не верилось, что Виктор Кириллович через три дня умрет. Казалось, ну, поболеет, как со всеми нами бывает, и выздоровеет.

Но его 28-го января 1997 г. не стало.

Одного месяца не дожил до 62 лет. А это еще далеко не старость. У него было все впереди. Семь стихотворных сборников (и кроме них, — два детских) — это не предел для его возраста и таланта.

Последние годы он вел поэтическую студию при Союзе писателей. Был таким человеком, что к нему тянулись все: от рабочего до профессора. И со всеми находил общий язык. Но, когда оппонент в чем-то не соглашался с ним и, не дай Бог, лукавил, Виктор Кириллович, чтобы пояснить истину, терпеливо выслушивал и начинал заново доказывать, но уже с фразы: «Давай без дураков!».

Я за всю свою жизнь ни разу не слышал, чтобы Виктор Кириллович кого-то ругал или как-то изругался. Он делал что-то подобие ругани мимикой и шевелением губ. В таких случаях меня всегда разбирал смех, потому что глядеть на него было забавно.

И о женщинах он говорил только хорошее. Это был настоящий джентльмен. Он однажды рассказывал, как германская киноактриса Марлен Дитрих, чтобы отблагодарить Константина Паустовского за его произведения, любимые ею, встала перед ним на колени.

Я вспомнил этот случай в день похорон Виктора Кумакшева. Перед выносом тела покойного, примерно за полчаса, вышла из квартиры Кумакшевых в коридор, заполненный людьми, божественной красоты женщина, молодая поэтесса, ученица Виктора Кирилловича, еще очень мало известная читателю. Она показалась нам провидением. Мы стояли: Анатолий Алексеев, Александр Колесов и я. От подавленного горя, с невидящими от слез глазами, она захлебывающимся шепотом спросила нас, показав на чужую квартиру: «Через эту дверь выйти можно?». Мы ей сразу же все трое ответили: «Это чужая квартира! Идите вот в эту дверь!». И показали на выход. Чувствовалось, что смерть поэта до глубины души потрясла ее. Через какое-то мгновение она исчезла из наших глаз.

Потом, когда я пришел домой, Колесов позвонил мне по телефону и сказал: «Та божественная женщина вдохновила меня написать стихотворение на смерть Виктора Кирилловича». И прочитал. Я тогда про себя отметил, если такая женщина горько плакала об утрате поэта, значит, он не зря прожил жизнь!

22.01.1999 г.

Письма

Кроме газеты «Нижегородская правда» и кстовской газеты «Маяк», мои стихи и заметки неоднократно публиковала газета «ЗОЖ» (Здоровый Образ Жизни). У этой газеты очень большой тираж (более трех миллионов). И отклики приходится получать из разных уголков России.

Ниже привожу некоторые из них.

Это письмо прислал юноша.

Евгений Павлович, здравствуйте!

Я люблю девушку. Ее зовут Ира. Мы с ней незнакомы. Я хотел бы послать ей любовное стихотворение. Но сочинять стихи не умею. Не могли бы Вы для меня написать стихи про любовь? Чтобы с этим стихотворением я начал со своей Музой знакомство.

Всего Вам доброго.

Октябрь 2002 год.

14.11.02. Ответ на письмо юноши Вадима Ведерникова.

Вадим, поскольку сейчас в мире много подлостей и мерзостей (мир очень развращен), я с осторожностью отнесся к Вашему письму. И все-таки надумал дать ответ. Надеясь на Вашу добрую совесть и порядочность. Влюбленному юноше завоевать сердце любимой девушки трудно. Но еще труднее сохранить эту любовь до конца жизни своей.

Так прежде чем покорить ее сердце, дайте себе слово, что Вы никогда не разлюбите ее. Ведь Вы еще молодой, и девушек Вам будет встречаться много. Так вот, когда они будут Вам встречаться, и, естественно, будут нравиться, вспомните, с каким трудом добивались Вы своей первой возлюбленной — Ирины, как Вы называете ее, — Музы.

Имя Ирина происходит от греческого слова «мир», «покой». Подумайте. Стоит ли Вам нарушать этот «мир, покой»?

Еще древние говорили: «Ирина — это завораживающая улыбка, редко переходящая в смех. Очень умная, но может быть немного холодноватой, сама об этом не зная. Если она вам даст на любовь вашу положительный ответ, то будет всю жизнь вам верна, готовая идти на жертвы. Она будет очень хорошей матерью и все сделает для своих детей и семьи».

Так вот, дорогой Вадим, готов ли ты сам на такую любовь? На большую любовь? Не обижать ее, а, наоборот, помогать в трудностях. Чтобы она чувствовала, что Вы и есть ее половина. И всегда торопилась к Вам навстречу. А Вы чтобы не зазнавались, а только крепче любили ее.

У некоторых молодых людей есть такой лозунг: «Жизнь свою надо прожить так, чтобы, оборотясь, увидел гору выпитых бутылок и толпу девушек, не успевших еще оправить подолы юбок».

Поверьте мне, я много пожил и знаю. У таких людей не было счастья. И красивой, и порядочной жизни. Крепкие и здоровые, они превращались в больных людей. И погибали или под забором, или в тюрьме.

Если только у Вас нет надежды на самого себя, дайте Богу клятву, что Вы ей не измените. И из-за боязни, что Вас накажет Господь, будете увереннее в себе. И любить будете ее всю жизнь.

Извините. О другом знакомстве и другой любви я не хочу говорить. Высылаю Вам несколько своих стихотворений о любви. Новые сочинять времени нет.

Желаю Вам успеха! И счастья!

С уважением Евгений Молостов.

«Пишет Вам Наташа из г. Усинска…»

Здравствуйте, Евгений Павлович!

Пишет Вам Наташа из г. Усинска. Прочитала Вашу заметку в газете «ЗОЖ» № 11 за 2003 год: «Вот жизнь настала». И решила написать Вам письмо, потому что поняла, что Вы неравнодушный человек и Вас волнует то, что сегодня происходит. Вы обращаете внимание на то, что люди, наделенные разумом, оказались сегодня в одном и то же положении, что и бездомные животные.

Люди сегодня находятся, действительно, в ужасающем положении: голод, болезни, войны, безработица, сколько людей погибает при землетрясениях, катастрофах, наводнениях, многие люди лишаются своего жилья и вынуждены бежать в поисках стабильности. К сожалению, не всегда это приводит к хорошим результатам. И Вы, конечно, заметили, что большинство людей живет в страхе и унынии, поэтому люди стали раздражительными, ожесточенными, грубыми, людей сейчас интересует материальная сторона.

В поисках ответов на свои вопросы многие люди сегодня обращаются к Библии. Возможно, Вы, Евгений Павлович, тоже читали эту книгу. Интересно, что все, что происходит сейчас на Земле, было предсказано в Библии более чем за 1900 лет. Эти предсказания записаны в книге Луки (21 глава, стихи 9, 10, 11, 26), а также во 2 Тимофею (глава 3, стихи 1–5, 13).

Но Бог в Библии сообщает нам утешительную весть. Мы с надеждой читаем книгу Откровения, где записано: «И отрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже: ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет; ибо прежнее прошло» (21 глава, 4 стих).

А в 71 Псалме 16 стихе Бог говорит, что будет обилие здоровой пищи.

В Библии есть еще очень много чудесных обещаний Бога, но вопрос в том, когда Бог исполнит свои обещания.

И ответ тоже можно найти в Библии.

Мне бы очень хотелось продолжить с Вами переписку.

С уважением к Вам Наташа.

«Прочитав в газете «ЗОЖ» в № 14 за 2003 год Вашу заметку…»

Уважаемый Евгений Павлович!

Прочитав в газете «ЗОЖ» в № 14 за 2003 год Вашу заметку «С кем я останусь?», у меня стало очень неспокойно на душе и как-то даже скорбно. Возникла жалость к тому интеллигентному человеку, который извел своей пьянкой старушку-мать.

Мне кажется, он человек хороший. Ему просто некому помочь встать на путь истинный. А мать одна, видимо, не в силах.

Я одинокая пенсионерка. Материально обеспечена. В летнее время почти каждый день езжу на дачу. Но общаться не с кем. Возможно, знаете, где он живет? Вышлите мне его адрес. Я бы ему помогла вылечиться.

Так наскучило жить одной. Пожалуйста, поспособствуйте. Очень буду благодарна Вам.

Москва. Нина Михайловна Овсянникова. 27.07.2003 год

Письмо Агаповой Валентины Евгеньевны

А вот что мне написала из Дальнего Константинова Нижегородской области заместитель редактора районной газеты «Родная земля» Агапова Валентина Евгеньевна. Поэтесса. В соавторстве с местным композитором Николаем Фагиным в 1999 году выпустила сборник стихов и замечательных песен «У родного крыльца».

Уважаемый Евгений Павлович!

С удовольствием читала Ваши книги «Ласточкины гнезда» и «Когда цветет черемуха». По-доброму завидовала Вам, сколько интересных людей Вы встретили в жизни. И замечательно написали о них.

Валентина Агапова, член Союза журналистов.

Отзыв Николая Рачкова

А этот отзыв на прозаические книги «Когда цветет черемуха» и «Ласточкины гнезда» в письме пишет наш выдающийся российский поэт Николай Рачков.

Евгений Павлович!

Стихами ты меня уже порадовал, но вот и прозаические вещи — весьма удивительные, есть просто, на мой взгляд, талантливые зарисовки. Знаешь, некоторые зарисовки о природе напомнили мне Пришвина. Ты зоркий, наблюдательный человек, подчас до риска, и увлекательный в своей бесхитростной простоте рассказчик. Умеешь нарисовать характер, подметить главные черты, т. е. увидев, познакомившись, способен понять человека, художественно, как мне кажется, домыслить ситуацию («Заблудшая», «Роковая любовь»). Краткость, немногословность тоже мне по душе. Обыденное, банальное ты превращаешь в свежую находку. Пусть не всегда.

С уважением. Николай Рачков.

Мой отчий дом, где я живу

Слева направо: мой отец Павел Иванович Молостов, его сестра Мария и младший брат Григорий, фронтовик. Григорий родился в 1902, умер от ран 22 июля 1944 года. Похоронен в г. Новосокольники Псковской области.

В прозе

Да. Человеку надо малость,

Чтоб вызвать к жизни интерес

Моя деревенская Русь

Во время дебатов кандидатов на должность президента России, которые в ходе предвыборной кампании транслировались по телевидению, председателя Аграрной партии Николая Харитонова небезызвестный Владимир Жириновский обозвал колхозником. Подтекстом прозвучало: мол, типа последней спицы в колеснице.

И я вспомнил, что и прежде некоторые горожане смеялись над нашими деревенскими жителями, обзывая их безграмотными лапотниками. Хотя те сроду лапти не носили. Бесхитростность селян, их доверчивость и безотказность в работе считались чуть ли не тупостью.

Однажды деревенские бабы ехали в трамвае на Молитовский рынок за покупками и громко разговаривали между собой. Я был свидетелем того разговора. Одна спрашивает другую: «Нюрка, ты куда деньги-то положила?» — «В грудной карман пальтушки». — «А ты, Наська, куда?» — «Тоже в грудной сунула». — «Смотри, чтобы не вытащили». — «А я карман-от булавкой приколола».

Народу тогда в трамваях ездило много, все слышали их разговор. В том числе и жулики-карманники. И когда наши бабы выходили из трамвая, то у Нюры и Насти грудные карманы пальтушек были разрезаны бритвой. Деньги, естественно, украдены, хотя были они заработаны тяжелым и изнурительным трудом. Всем известно, что тогда в колхозе работали за «палочки». И все равно люди не ожесточались. Сначала на колхозных полях все дела переделают, выполнят свою норму, а уж потом личными садами-огородами займутся. В весенне-летнее время спали по три-четыре часа.

Помню, заключенные строили дорогу по Ржавской горе (возле деревни Ржавка). Женщины, и моя мать в том числе, им туда носили вареную картошку — вместо милостыни.

После войны в деревне мало было мужиков. Мать в 33 года осталась после умершего от натуги на колхозных работах отца одна с нами пятерыми. Как и другие бабы, чтобы прокормить детей, крутилась всегда словно белка в колесе. А семьи тогда почти у всех были большие. Это сейчас три ребенка, и уже семья многодетной считается. А некоторые «мамаши» своих детей прямо в роддоме оставляют, ссылаясь на то, что материально недостаточно обеспечены, не на что растить. А сами пьют и гуляют. А тогда наши матери больше о детях беспокоились, чем о себе. Они в них видели в будущем своих помощников.

Мы тогда в детском возрасте уже помогали матерям: на поле пропалывали грядки огурцов, лука, свеклы. В 12-летнем возрасте я таскал из лесу тяжелые вязанки хвороста, из речки — воду для полива. А речка была у нас под высоченной горой.

В начале 70-х годов уже прошлого века мы с моим приятелем комкором Владимиром Смирновым зашли в редакцию газеты «Горьковская правда», принесли известному журналисту (теперь покойному) Аркадию Колчинскому фельетон. И меня один газетчик спросил: «У вас атлетическое телосложение, каким видом спорта вы занимаетесь?» Я ответил: «Днем на разных физических работах, а вечером в гармонь играю». — «Ах, вы из деревни?» — удивился он. И было чему удивляться, потому что некоторые городские ребята неправильно сидят в классе за партой и уже искривление позвоночника получают. А я перетаскал тонны тяжестей на своих плечах, и меня за атлета приняли. Потому что я деревенский, колхозник.

Чем мы питались в детстве? Ходили в Артемовские луга за щавелем и диким луком. Но больше любили в своих огородах полакомиться вишней, сливой, смородиной, огурцами, помидорами, яблоками. Если, конечно, был урожай. Мать тогда нам строгие наставления давала: «Рвать только бракованный плод, а хороший я понесу в город на продажу барыне». И у нас, ребятишек, выработалось такое правило: вишню рвать только надклеванную птицей (тогда скворцов по садам летало тучами). Кисть смородины выбирать — тоже которая похуже на вид. Но не всегда мы это правило выполняли.

Мать наша таскала на себе не только траву после прополки на корм корове (косить для своего хозяйства тогда строго запрещалось), но и тяжелые ноши на базар. Продав товар, она набирала на всю нашу ораву хлеба, мыла, сахара, соли, спичек. А оставшиеся деньги приберегала на черный день, чтобы справить на зиму нам одевку с обувкой. Тогда она не знала, какой у нас, детей, размер обуви. Замеряла нам подошвы лучиной и с ней шла на базар.

Голодней всего каждая семья чувствовала весной. В некоторых семьях дети пухли от голода. Приходилось ходить на колхозные поля за промерзшей картошкой и из нее печь крахмальные лепешки. Ели за милую душу. Сейчас бы в рот не вломили.

Я как-то свою мать спросил: «А раньше на что вы питались до урожая?» Она ответила: «После праздника Святой Троицы наламывали березовых веников и носили их на Сенной рынок продавать. Чаще их брали татары, чтобы потом париться. По этой причине тогда, — продолжала мать, — жители деревни Утечино дали нашим деревенским прозвище “Зеленые веники”, а мы их, в свою очередь, прозвали “Калеными пятами”, потому что они ходили в летнее время со своим товаром целой гурьбой через нашу деревню Ново-Покровское, через Кузнечиху, Лапшиху, Ошару и вплоть до Мытного рынка разутыми. У них только пятки сверкали». — «А почему каленые?» — «Потому что загорелые».

Когда мы копали ранней весной свою усадьбу, то приходилось выкапывать много отростков малины, сливы, вишни. Мне мать как-то сказала: «Ты просишь, чтобы я тебе купила самопишущую ручку? Навяжи вот этих отростков, дойди до Лапшихи, продай и на вырученные деньги купи ее себе. Заодно пострижешься и сходишь в кино». Было мне в ту пору лет 12–13.

Только успел дойти до Лапшихи, у меня все эти отростки-саженцы раскупили. Сразу же пошел в парикмахерскую, где-то у Кулибинского парка (мы тогда его называли «парк живых и мертвых»). На мне было легкое пальто. Войдя в парикмахерскую, сдал его в раздевалку. Деньги на подстрижку взял в руки, а остальные оставил в кармане пальто. Когда подстригся, поспешил в магазин за той самой самопишущей ручкой. По дороге сунул руку в карман и остолбенел — денег в нем не оказалось ни рубля. Я до сих пор помню ту женщину, которая при выдаче пальто прятала от меня глаза. Мать рассказывала, что и в городе есть семьи, которые перебиваются с копейки на копейку. И мне было жалко гардеробщицу, чтобы вернуться и потребовать с нее украденные деньги. Когда я нес охапку отростков, мне за шиворот попадали иголки от малины и сухой коры, от вишен и слив, но я не чувствовал ни боли, ни усталости. Я был заворожен мечтой о самопишущей авторучке. А тут моя мечта разбилась вдребезги. Я почувствовал страшную усталость. Домой пришел с тяжелым сердцем. Мать сразу догадалась и сказала: «Не надо было варежку-то разевать». Больше я отростки продавать никогда не ходил.

Жили в ту пору в деревне небогато, но все же корову держали многие. Стадо было большое. На лето нанимали двух пастухов. За пастьбу расплачивались с ними зерном, картошкой или деньгами. Кормили их каждый день сами хозяева по очереди. В полдень в избу приходил один из пастухов. Сам отобедав, он затем уносил приготовленный хозяйкой обед второму пастуху на пастбище. На ужин, после пастьбы, приходили оба. Обычно для них приготавливали мясные суп и картошку, а на третье — чай или компот. Кроме прочего, мать пекла еще пироги с зеленым луком и картошкой. Она всегда из последних сил старалась угодить пастухам, потому что, если узнавали в деревне, какая хозяйка их плохо накормит, бабы перемывали той бедняжке все косточки. Мы, дети, всегда надеялись, что и нам после пастухов перепадет что-нибудь из вкусненького, и с нетерпением ждали этого дня.

После смерти отца старшая сестра, окончив шесть классов, была вынуждена оставить школу. Стала в колхозе помогать матери, не отставая от нее. Увидев это, бригадир дал сестре отдельную норму.

Зимой в хранилище перебирали картошку, плели из соломы маты, предназначавшиеся для укрытия овощей от холода. Летом жали серпом рожь, рыхлили и пололи километровые боровки (грядки) огурцов. Поливали их. Председатель колхоза подбадривал: «Товарищи колхозники, Родина вас не забудет». И колхозники работали не покладая рук.

Несмотря на тяжелый труд, старшая сестра Тамара сочиняла озорные частушки и вечерами на гулянье их пела. Очень любила цветы, разговаривала с ними как с живыми существами. Помню, однажды под вечер, узнав от бригадира, что завтра будет сенокос, она собрала своих подруг, и они пошли на луг прощаться с цветами. Наклонялись к ним, целовали их и плакали по-настоящему.

В нашей родне, кроме старшей сестры, сочиняли стихи-частушки отец и оба деда. Деда по материнской линии прозвали Демьяном Бедным, а по отцовской — Пушкиным. Поэтому в деревне нас и звали Пушкиными. Когда спустя многие годы я собирал документы для получения пенсии, то Молостова Евгения Павловича в колхозных списках не нашли. Там значился Женя Пушкин. В нынешнем году, в Троицу, заходил в свою деревню и услышал, как в мой адрес один парень сказал: «Пушкин-2 идет».

У нас посреди деревни, где теперь находится памятник ветеранам Великой Отечественной войны, раньше стояла пожарка (деревенское депо). Это обыкновенный сарай, и в нем на телеге размещали деревянную бочку, залитую водой на случай пожара. Но когда пожар возникал и открывали этот сарай, чтобы впрячь лошадь в телегу, то бочку всегда находили непригодной. То ли зимой распирало от мороза, то ли летом она рассыхалась от жары. Поэтому людям приходилось воду таскать ведрами из своих домашних бочек, стоящих под стеками с крыши. Но после пожара мужики, видимо, по привычке, а может, для собственного успокоения, вновь приобретали бочку, заливали ее водой и закрывали сарай до следующего пожара.

Рядом с пожаркой стояла вышка. На ней висел колокол. Заметив пожар, в него и били, сообщая селянам о случившейся беде. Еще с нее наш сосед, дедушка Иван Жучков, звонил в полдень. Колхозники по этому сигналу заканчивали работу на полях, а дома — сверяли свои настенные часы.

Теперь в наше цивилизованное время деревенских жителей трудно отличить от городских. Время уже не то. У нас, например, еще в советское время город разросся почти до деревни. Кузнечихинский микрорайон стоит в трех километрах.

Да вот беда — новая власть наступила. Демократическая. Колхоз развалился. Дети ходят учиться в город. Зато траву теперь косить не запрещают никому. Только коров в деревне почти никто не держит. Отучили за много лет.

14.06.2004

На улице Рождественской

Отрывок из воспоминаний

На Рождественской улице (бывшей Маяковской) Нижнего Новгорода, во дворе дома № 16, когда-то располагалась хорошая организация — артель «Гармония». В ней работали несколько парней из нашей деревни. В том числе и я. Помог мне туда устроиться Паша Золин. Среднего роста, крепкий, красивый, с русыми кудрявыми волосами. Он был на три года старше меня. Работал там по настройке голосов. Мы с ним оба были гармонистами, поэтому дружили, несмотря на разницу в возрасте.

Как только я окончил семилетку в 1951 г., он сразу же предложил идти к ним работать, зная, что отец у нас рано умер. Матери с нами пятерыми в эти послевоенные годы тяжело было.

В отделе кадров мне сказали: «Мы тебя возьмем учеником. Но нам нужна справка, что тебя колхоз отпускает. А потом тебе придется ехать в “Промстрахкассу”, в нашу вышестоящую организацию, чтобы она не воспрепятствовала. Ведь тебе еще шестнадцати нет».

Услыхав такое, на душе моей стало неприятно. Дадут ли мне такие документы? Паша Золин ободрил меня: «Не беспокойся. Мы и колхоз обманем, и эту “Промстрахкассу”».

Наученный Пашей, я пришел в колхозную контору и спросил у председателя справку, пояснив ему, что иду в город учиться, твердо зная, что работать в город меня не отпустят. Председатель колхоза поинтересовался: «А на что ты будешь жить?» Я ответил: «Как-нибудь проживу». И он выдал мне справку — «на учебу». А в «Промстрахкассу» Паша Золин сам ходил за меня. Номер у него прошел блестяще.

Когда я, собрав необходимые документы, явился к начальнику отдела кадров артели «Гармония», он мне сказал: «Тебе же колхоз выдал справку для учебы». Я, сделав вид, что тогда не понял его, заявил: «Так вы сами говорили, что берете меня учеником. То есть учиться». Начальник отдела кадров поверил в мою наивность, согласился, принял.

Поставили меня учеником к столяру-мастеру изготовлять резонаторы. Я быстро усвоил столярное мастерство. Даже наладил делать табуретки. А рамки для картин и фотографий мне заказывали бабушки прямо из этого двора. Еще я там научился делать оковку на углы корпусов гармоней.

Что важное для меня там было: разнообразие всяких гармоней. Ведь мы не только изготовляли новые музыкальные инструменты, нам несли и старые в ремонт. И русские гармони, и хромки. И баяны, и аккордеоны. И скрипки, и балалайки, и мандолины. Аккордеоны попадались даже немецкие (трофейные). Некоторые мастера играли на русских аккордеонах. А на немецких никак не могли. Начальник цеха Степан Афанасьевич крикнет мне, скажет: «Ну-ка, Евгений, утри-ка этому “аккордеонисту” нос!» Через минуту-две я уже налаживал на этом аккордеоне какую-нибудь мелодию танца или песни. Со стороны слышу Николая Ивановича Шальнова одобрительные слова: «Молодец, пострел, быстро схватывает!»

Николай Иванович Шальнов работал у нас в цеху столяром. Был участником Великой Отечественной войны. Ему в ту пору было лет 30–35. Чуть пониже среднего роста. Плотного телосложения. Широколицый. Походка валкая, как у моряка. Сдружился я с ним очень быстро. Он мне рассказывал про себя, ничего не скрывая. Как воевал. Как попал к немцам в плен. Как они нещадно били его, издевались над ним. Показывал мне всю изрубцованную спину. Еще рассказывал, как немцы сажали его ежедневно на несколько часов в огромную емкость с холодной водой, по плечи, с тем расчетом, чтобы пленный не мог присесть. Приседая, он захлебывался. А стоять было невмоготу.

Николай Иванович говорил, что его и всех солдат, которые были с ним, освободили из плена американцы. Американцы не только белой расы, но и негры.

Я только что прочитал «Повесть о настоящем человеке» Б. Полевого и под тем впечатлением говорил Шальнову: «Николай Иванович, ты — герой! О тебе надо тоже книгу писать». А он строго меня предупреждал: «Если хоть чуть уважаешь меня, то никому ни слова не говори обо мне. За то, что я был в плену, меня могут сослать туда, где Макар телят не пас». — «Этого не может быть, — настойчиво доказывал я. — Ты Родину защищал!» — «К сожалению, не все это понимают», — вполголоса отвечал он.

С тех пор прошло ровно полвека, а как будто это было вчера. До сего дня помнятся его жесты, привычки, шутки. Заканчивая какое-нибудь дело, он всегда говорил: «Все. Баста. Бобик сдох!» Мне с бесхитростной, но открытой всему миру душой это выражение нравилось.

Помню начало весны 1953 года. Утро. Николай Иванович подходил к столярному цеху, я, приветствуя его, воскликнул: «Шальнов, бобик сдох!» И увидел его сердитый взгляд вместо ответной шутки. Когда он ко мне подошел и протянул для пожатия руку, я в недоумении спросил: «Ты чего сегодня какой-то не такой?» Он, с оглядкой, тихо ответил: «Сталин умер». Я от неожиданности растерялся: а при чем тут Сталин?

Время летит. Правительства меняются. Но жизнь продолжается. Той гармонной мастерской давно в помине нет. О дальнейшей судьбе Николая Ивановича Шальнова я ничего не знаю. Звонил по всем райвоенкоматам, но нигде определенного ответа мне не дали.

9.02.2002

И пост он занимал высокий

Меня некоторые спрашивают, откуда беру темы для написания стихов. Расскажу один давний случай.

В молодости мать меня всегда ругала, когда выпью или с кем-то подерусь. И ставила в пример нашего председателя сельского Совета А. Сорокина. «Вот на кого надо равняться, — говорила она. — Мужчина партийный, добрый, отзывчивый и дисциплинированный. Выпивает только по праздникам. Увидит пьяных, обойдет их. Боже упаси, чтобы с кем-то затеял драку. Был когда-то бригадиром в колхозе, а теперь вот работает председателем сельсовета, старателен. Говорят, скоро его повысят в должности, переведут в замы председателя райисполкома». На это я матери отвечал: «А ты помнишь, мне говорила, что одна пожилая женщина, перед тем как поехать на базар с красной смородиной, зашла к нему в сельсовет и попросила у него несколько старых газет, чтобы делать из них кульки для смородины, и он ей назначил цену: два куриных яйца за одну газету. Где же тут его доброта и отзывчивость? Ну, хотя бы они нужны ему были эти газеты. Он ими подтопок растапливает зимой, а летом они валяются на полу да пылятся на полках». Мать, естественно, начала его оправдывать, дескать, может быть, он тогда пошутил. А если это была и правда, то зазорного в этом ничего нет: скупость не глупость.

Тогда я в своем колхозе работал в бригаде плотников, строили мост через реку Рахму. Погода была осенняя, ненастная. Когда нас заставал дождь, мы прятались в рядом стоящий стог сена. Однажды при возвращении с работы домой мне встретился А. Сорокин. Увидев на мне прилипшие сенинки, ухмыляясь, проговорил: «Улики-то надо убирать». Он подумал, что я воровал сено. Ответил ему: «Не суди по себе!» Его ехидная улыбка сразу сошла с лица.

Вскоре мне предложили вступить в комсомол. Я не отказался. Комсомольский билет всегда стал носить с собой. Как-то вызвали меня в военкомат. Но прежде чем туда явиться, нужно было зайти в сельсовет и взять там какой-то документ. За давностью лет я забыл, что это был за документ, но хорошо помню, что товарищ Сорокин с меня потребовал оставить ему какую-нибудь вещь взамен. У меня тогда с собой ничего не было, кроме комсомольского билета, и я его спокойно, ничего плохого не подозревая, оставил председателю. Не знал, что комсомольский билет — очень важный документ, и его ни за какие ценности не отдают в чужие руки.

Товарищ председатель сельского Совета воспользовался моей оплошностью и сообщил об этом в райком комсомола. Вскоре меня из комсомола исключили. Тогда я и написал вот это короткое стихотворение, которое нигде не публиковал:

Сорокину

Прошло какое-то время. В замах председателя райисполкома Сорокин так и не побывал, а вскоре и с должности председателя сельсовета его убрали.

От Рождества Христова до крещения гадают все, кому не лень

Я однажды сказал своей супруге, что гаданье — очень интересное развлечение для молодежи. «Оно кажется развлечением на первый взгляд, — услышал я в ответ. — Гадание — это дело житейское, серьезное». И рассказала мне следующее:

«В раннем девичестве я про многие гадания слышала. Но всегда боялась их. Мне одна бабка наговорила, что при гаданиях нужно строго соблюдать все правила его, иначе может вмешаться злой дух, и накличешь себе беду. И я во избежание злого духа выбирала самые простые гадания, потому что погадать-то страсть как хотелось.

Один раз утром мама пекла блины. Я взяла один. Залезла на чердак. У блина откусила середку и через его отверстие смотрела в чердачное окно. Первым прошел сосед, его звали тоже как тебя — Евгений».

«Ну это же случайность!» — возразил я супруге. «Нет, — ответила она. — Двух случайностей не бывает». И рассказала мне еще один случай:

«Мы с девчонками снимали валенки (я забыла с какой ноги: правой или левой). И каждая кидала свой сапог через голову. Упавший мой валенок показал своим носом именно на вашу избу. Мне подружки сказали про тебя, но я тогда не взяла это во внимание, потому что гадала на своих ребятишек-ровесников, а ты был старше меня. Только позднее я убедилась, что гадание — это разгадывание своей судьбы».

1964 г.

Культурное пастбище

В свою деревню Ново-Покровское я теперь хожу только в гости к родным, обычно через деревню Афонино. И мне невольно приходится видеть с горы наши поля, которые бывший губернатор-реформатор Б.Е. Немцов во время своего правления областью раздал под сады. Вроде бы благое дело сделал, но прошло более десяти лет, а земля до сих пор стоит в запустении. Только на некоторых участках (поближе к Нижнему Новгороду) виднеются коттеджи. В основном же растет сорняк. Местами даже появилась густая поросль березняка и других деревьев и кустарников.

В этом году я пошел на праздник Святой Троицы через деревню Кузнечиха. И увидел рядом большое поле чистым и зеленым, как изумруд. На нем паслось совхозное стадо. Подъехавший на легковой машине инженер-механик (он же и бригадир отделения) Александр Иванович Пальгуев пояснил мне, что поле засеяно ползучим клевером и райграсом. Семена этих сочных и питательных трав привезли из Канады. Чтобы у коров не сбавлялись надои молока, каждые три дня место выпаса меняют.

По периметру каждого участка на высоте восьмидесяти сантиметров виднелся провод от солнечной батареи, который заменяет … пастуха. Коровы настолько приучились, что за метр не подходят к нему. Боятся — ударит током.

Траве не дают осеменяться, иначе она пропадет. Ее скашивают под ноль. Через двадцать дней она опять вырастает свежая, сочная.

Невдалеке на культурном пастбище виднелась подвезенная бочка с водой для питья животных. На вопрос: «Давно ли стадо пасется таким методом?» — Александр Иванович ответил, что третий сезон. Еще я поинтересовался у него, к какой организации они теперь относятся. В ответ услышал: «Наш бывший колхоз имени 22 партсъезда с 1971 г. стал называться совхозом “Пригородный”, отделение учхоза “Новинки”. И мы с тех пор подчиняемся Нижегородской сельхозакадемии. А сельхозакадемия — Москве».

Я с удовольствием сфотографировал культурное пастбище. Коров на нем и солнечную батарею.

Капризная весна 1999 года

Из дневника садовода

Весна 1999 года пришла неожиданно рано. В конце февраля уже прилетели грачи. Душа радовалась скорому ее приходу.

С 26 марта и почти все апрельские дни стояли теплые. Мы с женой дождались, когда на участке более-менее подсохло, выбрали время и приступили к копке. С 18 апреля (на улице плюс 20) у нас в котельной в связи с повышением температуры воздуха котлы на день начали отключать.

В огороде сначала посадили несколько штук свеклы и моркови на семена. В парник (под пленку) посеяли семена поздней капусты. Подрыхлили почву вокруг виктории, удобрили ее коровяком.

19 апреля у котельной вовсю зацвела мать-и-мачеха. Появились одуванчики. В перелеске из-под прошлогодней листвы вылезли и зацвели медуницы, по которым ползали шмели.

Температура воздуха — плюс 24 градуса. Чтобы не пересохла земля, мы с женой торопились все успеть. С 23 по 28 апреля посеяли чернушку, морковь, сельдерей, петрушку, салат, репу. Посадили лук-севок, свеклу, горох. И раннюю капусту. В эти солнечные дни селекционеры вспахали поле, проборонили и посеяли на нем овес.

28 апреля термометр показывает плюс 26 градусов. 29 апреля в посадках и перелесках распустились березы и тополя. Расцвела черемуха. Но вечером все небо обложили тучи. Хотя красоту природы они не испортили. На западной стороне медленно спускалось солнце, а на юго-восточной поднималось другое светило — полная Луна. Они то и дело выныривали из-за туч. И это воспринималось с восхищением.

30 апреля резко похолодало. Праздничные дни (1 и 2 мая) люди надеялись использовать для копки и посадки овощных культур, но это им не удалось. Шли дожди со снегом. Второго мая моей супруге позвонила подруга из поселка Запрудное и сказала: «А у нас нет ни дождей, ни снега. Мы собираемся в огород». Через час снова звонит: «У нас дождь хлещет с градом. Прибежали из огорода».

3 мая первый раз в жизни видел, как на белый цвет черемухи с неба падали белые снежинки. Но они быстро таяли, поскольку температура воздуха была плюс 4 градуса. Зато по утрам 4 и 5 мая было минус два градуса (в котельной даже разожгли котлы). Пришли на свой участок, а там кисти красной и черной смородины прихвачены морозцем. Вот тебе и ранняя весна! А у нас все посажено. Это называется — перестарались. Вынуждены были покрыть бумажными пакетами раннюю капусту, пленкой — две грядки со свеклой и одну грядку с луком-севком. На пленку постлали еще соломы. Боялись, чтобы свекла не вымерзла, а лук не пошел в стрелы. Жаль будет не трудов своих (нам уж не привыкать весь свой век гнуть спины), а семена, которые все израсходовали.

Шестого мая возвратилось тепло. Мать-и-мачеха отцвела. Прибавилось одуванчиков. В небе появились белые облака, как на бескрайнем поле копны хлопка.

На седьмое мая утром температура воздуха снизилась до плюс одного. Ночью опять выпал снег. Он сплошь покрыл большое поле, засеянное овсом. А над ним пели жаворонки. Снег лежал на траве и цветах, на кустах и деревьях. Пионы и декоративные маки только что вылезли из земли. Эти цветы многолетние. Им не страшны ни заморозки, ни снег. Необычайно трогательно было смотреть на распустившиеся кисти черемух, покрытые снегом… Ближе к обеду солнце вырвалось из пелены облаков, и весь снег растаял. Молодая листва от чистых капель, оставшихся после таяния снега, заблестела.

Ранним утром девятого мая термометр показывал минус четыре. Природа стояла в оцепенении. На своем участке потрогали землю, она была промерзлой на палец толщиной. В этот раз еще страшнее было смотреть на мерзлые кисти смородины и на заиндевевшие грядки. Ведь огород — спасение наше. Одна старушка успокоила нас: «Чернушка, морковь и свекла не боятся заморозков. И луку-севку ничего не будет, если он после зимы хорошо сохранился».

10 мая солнечно. К обеду ветерок стал уже не такой леденящий. Послышались голоса соловья и иволги. На поле заблестел клевер, посаженный под зиму. Кисти черемух не засохли и не отпали, как я предполагал, после всех заморозков, а, наоборот, висели свежими, как будто только расцвели. Кстати, этой весной из-за пасмурных дней и заморозков черемуха цвела намного дольше обычного. Вот кисти смородины, мне показалось, не сразу пришли в себя. Вишня еще не зацветала. Сирень тоже не распустилась, но некоторые листья ее морозцем тронуло. Они все лето провисели обожженными, как упрек нынешней капризной и норовистой весне.

После десятого мая посеяли астры, высадили луковицы гладиолусов. 20 мая посадили картошку, 21 — огурцы под пленку (в прошлом году их высадили шестого мая). Морковь и чернушка взошли с опозданием (через 26 дней), но дружно. Зря беспокоились мы и насчет свеклы. И лука-севка. И смородины. И всего прочего.

27 мая высадили сорок штук поздней капусты из парника и полсотни помидор (домашней рассады) в грунт.

29 мая опять передавали похолодание и местами заморозки. Но в этот раз они нас миновали.

P.S. В июне и июле было очень мало дождей, боялись, что совсем не будет урожая картошки. Молили Бога о дождичке. Но в августе месяце дожди залили. Только в конце месяца они прекратились. Не дождавшись, чтобы земля как следуетобветрила, мы начали рыть картошку. Картошка была грязная (зря торопились). В сентябре и октябре погода установилась сухая. Стояла настоящая золотая осень. Лук, морковь, свеклу, а затем и капусту убрали вовремя.

О колдунах и ворожеях

В 1976 году я работал в гальванике завода им. Ульянова. Со мной рядом трудилась Зинаида Панкратова из деревни Бешенцево. Однажды пришла она на работу и стала мне рассказывать, и не только рассказывать, но и показывать на своей ноге синяки. «Это, — сказала она, — проделки домового. Ночью меня щипал». Я в то время был помоложе и не верил в нечистую силу, поэтому расхохотался и пристыдил ее: «Сейчас конец двадцатого века, а ты дурь городишь. В бабушкины сказки веришь». Но с течением времени пришлось услышать еще много не менее интересных рассказов. И тоже не от проходимцев, а от порядочных, добрых людей. Но обо всех долго говорить. Приведу только некоторые примеры.

У нас раньше, до войны, при выезде из деревни, в конце прогона, стоял деревянный крест. Старые люди вспоминают, что на том месте когда-то стояла молельня. И вот, бывало, когда жениха с невестой везли венчать в Высоковскую церковь (наши деревенские там венчались), их лошадь дальше этого креста не шла. Ее лупили плеткой, она вставала на дыбы и поворачивала назад. Дело доходило до слез невесты, до расстройства свадьбы. Жениху приходилось идти к нашему деревенскому колдуну Ивану Каржихину и приглашать его на свою свадьбу. А колдун в ответ говорил: «Езжайте, езжайте, милые, все будет хорошо!» И действительно. После этого приглашения у молодых лошадь шла спокойно, как ни в чем не бывало. Дедушка Иван на свадьбы не ходил, но нет-нет да опять подшутит над кем-нибудь. И чтобы не было в пути неприятности, все молодые старались заглянуть к колдуну, пригласить его на свадьбу, прежде чем поехать в церковь венчаться.

Колдуны и ворожеи — это уж точно провидцы. На Бору их после войны полно было. Тогда у нас в деревне (чаще зимой) воровали коров. Бабы вынуждены были идти на Бор к ворожеям. И они точно называли того, кто крал, и предсказывали, через какое время найдется кража.

Вот факт. У нашей деревенской хозяйки однажды увели со двора корову. И ей, то есть тете Нине Кочневой, ворожейка с Бора сказала: «Через месяц твоя корова тебе сама попадется на глаза». И вот идет тетя Нина с базара с корзинками на плечах — картошку, лук, морковку носила продавать. Раньше с Мытного рынка мы ходили пешком через Лапшиху. В Замостье, где теперь кардиоцентр (только по другую сторону дороги), паслось лапшихинское стадо. И она увидела свою корову. «Смотрите, люди добрые, ведь вон корова-то моя стоит». И позвала ее: «Зорька, Зорька». Зорька замычала и побежала к хозяйке, то есть к тете Нине.

Спустя годы я ходил к Зинаиде Панкратовой (она теперь Пименова и живет в Вязовке), извинился перед ней за то, что я ей тогда не только не поверил, а еще вдобавок к тому обсмеял ее, когда она мне поведала о домовом.

Конечно, все люди разные, и нам, хоть кол на голове теши, мы все равно не поверим ни в какие таинства, пока не испытаем их на себе.

Неудачный роман

Однажды на Молитовском рынке, в местечке, где продавались гармони, я встретил давнего приятеля, отличнейшего гармониста Сашу. Его часто мужики брали с собой гармонь выбирать. У него на этот раз под глазом виднелся синяк, чего раньше такого я не замечал. Увидев мой удивленный взгляд, он тут же перед мной «отчитался», то есть рассказал мне всю историю, связанную с этим синяком.

«Дело получилось так, — начал он. — Меня с гармонью, естественно, и с чувихой моей (с женой то есть) пригласили на новоселье».

Мой приятель был выпивши, поэтому и рассказ его получался сбивчивым. Настроение его менялось на глазах: то он загорался радостью и шутил, то омрачался и начинал ругаться. И вдруг, понизив голос, со страстным лицом проговорил: «Короче, мне там в этот раз красотка наклевывалась. Ларисой звать, — и нервно добавил: — Но все сорвалось из-за моей… этой… стервозы…»

Я знал его жену, их обоих лад не брал со дня свадьбы. И не очень удивился, когда он принялся ругать ее на чем свет стоит, а чужую нахваливать.

«Вот, значит, когда мы гуляли, — с блеском в глазах и с плутовской улыбкой продолжал он, — эта Лариса уж очень плясала здорово. Весь пол у хозяев своими каблуками издырявила, а мне своими красивыми глазками изранила всю душу. Попляшет, попляшет, чарочку поднесет, закусочками разными угостит… Подмены-то не было. Я и шпарил на гармонике-то весь вечер один. И, понимаешь, не уставал. Она пот с моего лица сотрет, поцелует меня и опять в пляску. В глазах у нее будто сирень цвела, а вместо губ — малина спела. Поцелует, как меду в рот положит, губы как пламенем опалит. И к тому же еще внимательная. Сам знаешь, со своей-то живем всегда как кошка с собакой. Ну, на нее глаз-то и положил. Потом думаю: как же ухитриться завладеть ею. Смотрю, гулянье заканчивается, многие уходят домой. А некоторые остаются у хозяев. Стелют кто что, прямо на пол. И ложатся. Моя Лариса тоже легла… А жена домой рвется. Еле уговорил остаться. И легла она рядом с Ларисой. Думаю, очень хорошо. Раздвигаю их и ложусь посредине. Выключили свет. Моя, слышу, тут же, как лошадь, захрапела. Я, значит, к Ларисе поворачиваюсь, ласкаю ее. Приноравливаюсь. Она вроде не против, только шепчет мне: “Еще не все уснули, подожди маленько”. Ну, я и успокоился. Лежу. Жду, когда все заснут. Да и сам ненароком задремал. Проснулся, а она ко мне уже задом лежит. То ли я во сне на другой бок повернулся. Руку под платье, а она уже оголенная. Приготовилась, значит. Думаю, умница какая! Сам затаился. Не дышу. Сразу к делу приступаю. Чувствую, она положительно к моему решению относится. Чего, думаю, время тянуть. Сзаду приладился. Откуда моя мощь любовная появилась. Чужая женщина все-таки. Волосы мягкие, шелковисты. Тело упругое, нежное. Ягодички пухленькие, не как у моей макаки — два мосла. Думал, это для меня как подарок самой судьбы с неба свалился. Сладость и на душе, и по всему телу разлилась. Вцепился в нее как клещ и пыхчу, нашептывая ей дорогие моему сердцу слова: “Ласточка ты моя залетная! Утешеньице мое мимолетное!” Еще какие-то слова душевные говорил. Забыл. Только, помню, повторял: “Ларочка, Ларисочка! Слатулечка!” Тут эта… она… мне локтем ка-а-ак со всей силы мазданет в глаз. В глазу словно молния сверкнула и звезды посыпались. И змеиное шипение слышу: “Ах, ты, алкаш подзаборный! Какая я тебе Ларисочка? Вон ты о чем размечтался, харя твоя неумытая. А ну, собирайся домой!” Я, конечно, был в шоке. Это оказалась моя гюрза. Гадюка гробовая. А не Лариса».

Тут моего приятеля окликнул мужик гармонь испробовать, которую выбрал для покупки. И мы торопливо распрощались.

5.12.1998

В доме отдыха «Новый Афон»

В доме отдыха «Новый Афон», что стоит на середине горы черноморского побережья километрах в двадцати от города Сухуми в сторону Сочи, я отдыхал жарким летом 1977 года. Одним рейсом со мной из Горького прибыли еще несколько отдыхающих.

Читая потом записки святых отцов, я узнал, что Новый Афон — это святая гора. Бывший монастырь — церковь с жилыми помещениями. Правда, церковь в семидесятые годы не действовала, а бывшие монашьи кельи с чисто побеленными стенами и высокими потолками служили нам, отдыхающим, комнатами для проживания. В одну из них поместили меня, молоденького паренька из Подмосковья, любителя шахмат, и средних лет мужчину из города Бор, который с первых же минут стал называть меня земляком. Ему это, видимо, нравилось, и я его называл также — земляк. С земляком приехала его дочь Ирина, лет восемнадцати. Ее поселили в другом корпусе, женском. Она часто наведывала нас (скорее потому, что с нами был молодой человек) и рассказывала нам обо всех событиях, происходивших с ними или у них.

А «событий» у отдыхающих на юге всегда много, хотя по приезде в любую здравницу приезжающих отдыхать предупреждают, чтобы были осмотрительными и не всем доверялись. Но люди есть люди. Каждая (или каждый) думает: если что и случится, только не с ними! Ирина рассказала нам, что перед нашим приездом в Новом Афоне отдыхало несколько человек из России. Как-то из той группы глубокой ночью одну девушку завели в чащу, изнасиловали и сбросили в овраг. Говорят, она не убилась, но сильно была травмирована. Потом Ирина добавила (скорее всего, с чужих слов): «Южане — народ темпераментный, умеют постоять друг за друга; они не только у себя на родине ведут себя дерзко, но и у нас в России». На что земляк добавил: «Да, русские по сравнению с южанами люди не дружные, это точно».

И как бы в подтверждение этому вечером на танцплощадке произошла стычка между русским и абхазцами. В нашей группе был такой отдыхающий — таксист. Он, видимо, вечером, придя на танцплощадку подвыпивши, стал на публике вести себя вольно, что не понравилось местным завсегдатаям. Они собрались все вместе, отозвали его в сторону и спросили: «Кто ты такой?» — «Таксист, приехал из Горького», — ответил он. «Ты можешь за свои выходки схлопотать по физиономии». А он им в ответ: «А я могу дать сдачи». После краткого выяснения отношений один ударил его, и он действительно дал тому сдачи. Абхазцы были шокированы поведением русского смельчака и, о чем-то переговорив между собой, разошлись, словно ничего не случилось. Русских там было много, но ни один не подошел, не заступился, в том числе и мой земляк. Ирина на следующий же день высказала отцу свое возмущение по этому поводу. А он ей ответил: «Ты, дочь, не суйся в мужские дела, больше вникай в ваши, женские».

Таксист потом благодарил судьбу за то, что так легко отделался. При разговоре он пояснил, что погорячился. И с тех пор подружился со мной. Не ездил без меня ни в Сухуми, ни в Сочи, ни в Гудауту. И на танцы без меня не ходил. И вообще старался почему-то везде меня придерживаться.

Нас водили на экскурсии. Однажды на одну вершину горы к святому источнику, в который отдыхающие бросали монеты, а потом, набрав воды, умывались ею, чтобы быть счастливыми и помолодевшими. Еще водили нас в очень большую пещеру, показывали там причудливые известковые наросты (особенно внизу на стенках), так называемые сталактиты, освещаемые разноцветными огнями — огни сталактитам придавали особую сказочность. А когда там выключили свет, чтобы нам ощутить пещеру в темноте, одна женщина из города Павлово, самодеятельная поэтесса, высказала свою мысль вслух: «В такой темноте хорошо быть наедине с любимым». Нас водили посмотреть и на другие достопримечательные места. И к морю. Возле него рассказывали, что за морем (в Греции) существует такой же древний монастырь Афон и что по его принципу построили этот, добавив слово «Новый».

Но чаще всего наша группа ходила на пляж загорать. Однажды мы шли с таксистом с пляжа. По дороге зашли в кафе, выпили кофе. Затем, когда уже почти поднялись по лестнице на вымощенную булыжником площадь, увидели впереди симпатичного абхазца, среднего роста, лет 25-ти, щегольски одетого. Таксист мне шепнул: «Вот с этим щеголем я схватился на танцплощадке. Удивительно, — продолжал таксист, — когда он бывает дома. Ведь целыми днями околачивается возле женского корпуса, а вечером — на танцах. Всегда в выглаженной рубашке, при галстуке. И так, говорят, круглый год. Видимо, не работает. Родители, значит, хорошо обеспечивают?» Щеголь приятельским тоном, как ни в чем не бывало, проговорил, обращаясь к таксисту на ломаном русском полублатном жаргоне: «Ты до хаты канаешь? Пожалуйста, вызови Зину». Таксист пробормотал что-то, но, мне кажется, он так и не пошел ее вызывать.

Зина, молодая симпатичная женщина с экстравагантной прической, проживала рядом с нашей комнатой. Она дней пять тому назад заходила к нам, брала у меня самодельный самораскладывающийся ножичек. Я потом спрашивал ее подруг по комнате, зачем понадобился Зине нож. Они мне ответили: «Ей понадобились вы, а не нож». Я почему-то тогда не поверил. Увидев ее, изящную и шикарно одетую, я, смеясь, ей сказал: «Абхазию приехали покорять? Ну-ну, покоряйте!» Я ее переоценил. Она была наивнее, чем я думал. С первого же раза обожглась, согласившись идти на пару с этим самым щеголем.

Что он делал с ней, никому не было известно, только все знали, что с первой же встречи она сбежала от него, ища защиты хоть у кого-нибудь. Она напросилась к русским шоферам-перегонщикам. Несколько дней ночевала у них. Затем и уехала вместе с ними. Я, конечно, об этом только потом узнал, перед отъездом домой, от дочери борского земляка, отца Ирины.

Я был в то время знаком с тремя москвичками и вечерами ходил к ним пить индийский (тогда дефицитный) кофе и играть в карты. Меня очаровала одна белокурая женщина с красивыми живыми глазами. Как две капли воды она была похожа на молодую латвийскую актрису Вию Артмане. Я у нее тогда выиграл жгучий поцелуй. При отъезде домой оставил им бутылку вина «Букет Абхазии», а Людмиле отдельно — коробку конфет. Она мне дала свой московский адрес. И сама потом приезжала ко мне в Горький.

В конце предпоследнего дня нахождения в Новом Афоне Ирина рассказала нам еще об одном «романе» щеголя с нашей русской девушкой — парикмахершей Таней. В первую встречу она так же, как и Зина, вырвалась и убежала от него и так же днем и ночью пряталась в чужих комнатах. Но однажды, увидев его из окна, она сказала подругам: «Это восхитительной наружности мужчина. Я не могу вытерпеть, чтобы не встретиться с ним сегодня же вечером». Наказала: «Я возьму с собой бритву. Если он позволит чего лишнего сделать со мной, перережу себе вены. И если завтра не вернусь, вот его адрес, приезжайте за мной к нему». — «Ну и что?» — нетерпеливо поинтересовался наш сосед-шахматист, теперь уже Ирин кавалер. «Ничего. Она перерезала себе вены, а он свез ее к знакомому врачу (тот наложил швы) и после этого опять привез к себе домой. Пока. На время. У него таких-то… было да было».

Утром, перед отъездом, пока мы с земляком и с таксистом упаковывали свои вещи в камере хранения ручного багажа, к нам подошла женщина, работница этой камеры хранения, и показала пачку (около полсотни) фотографий какой-то молодой парочки. И спросила: «Случайно не знакомы вам эти молодые люди? Ведь фотографии-то все цветные, красивые, столько израсходовано денег на них. И вот оставили на подоконнике. Уже с месяц как лежат здесь». — «Нет. У нас знакомых таких не было», — ответил за всех нас земляк. «Жалко, жалко», — искренне досадовала уже не молодая, но симпатичная на вид женщина-абхазка. «Чего жалеть-то, — с насмешкой ответил таксист, внимательно рассматривающий фотографии, — значит, они им больше не нужны стали».

При выходе из камеры хранения земляк в раздумье спросил сам себя: «А случайно на фотографии не та ли девушка, которую сбросили в овраг? — и сам же себе ответил: — А кто их знает…»

Договоры и отговорки

За время моей работы инспектором общественной приемной редакции газеты «Горьковский рабочий» приходилось немало заниматься вопросами, касающимися защиты прав жителей нашего города. Вот один из примеров — статья, опубликованная 5 октября 1983 г.

Что такое договор, договорное обязательство, полагаю, не надо много объяснять. Тут ясно главное: обязался, установил сроки выполнения — будь точен в исполнении. Так должно быть. На деле же не всегда так. И об этом «не так» письмо, присланное в редакцию, о конфликте, который произошел в тресте № 7 «Автозаводстрой» между двумя договаривающимися сторонами.

В 1978 г. пришли на строительство ЗКПД-480 рабочие, с которыми был заключен договор о предоставлении им и их семьям в течение четырех лет квартир. Срок договора истек в конце 1982 г.

Четыре года рабочие ждали документально обещанные трех- и четырехкомнатные квартиры, то есть соответственно численности членов семей. 13 января 1983 г. все они ждали с особым волнением — шло распределение жилой площади, которая предполагалась им. И вот решение: то, что положено, не дадут на сей раз, а пока временно поселят семьи в условия стесненные (вместо трех — в однокомнатные, четырех — в двухкомнатные). Пообещали, что с очередей их не снимут, при сдаче следующего дома удовлетворят. Но такая сдача на горизонте и не просматривалась.

Заместитель управляющего трестом № 7 К.М. Мордовцев познакомил меня с выпиской из протокола № 24 заседания профкома СМУ № 4 треста от 13 января 1983 г. о распределении жилплощади в доме № 4 пятого микрорайона Сормово: «…Ввиду недостаточного количества изолированного жилья большей площади предложить работникам СМУ-4, у которых истек договор, изолированные однокомнатные квартиры как вариант временного жилья без права снятия очереди удовлетворения договора на основании личного заявления работника о согласии, в порядке представленного списка».

Я решил познакомиться с людьми, которые значились в списке получивших однокомнатные квартиры. Это Л.И. Сусляков, В.Г. Кормилин, Х.С. Сибатуллин, В.Н. Волженкин, Кувшинов и другие. Вот что выяснилось в беседах с некоторыми из них.

Волженкин Владимир Николаевич — плотник-бетонщик. Договор заключил с СМУ-4 треста 20 декабря 1978 г. По истечении срока договора ту квартиру, что обещали, не получил.

«Сказали, что не хватило. Получил временно однокомнатную — 17,2 кв. м. Обещают дать в следующем доме. Только когда тот дом построится — неизвестно. Тоже, наверное, года через четыре, как и этот строился. А у меня жена и двое детей».

Сибатуллин Хасян Салехович работает плотником-бетонщиком. Заключил договор с трестом 7 декабря 1978 г.

«Когда мне сказали, что квартиры не хватило, я думал, со мной шутку шутят. Быть не может того! Как раз тогда в нашем СМУ-4 был заместителем председателя построечного комитета треста Важдаев Юрий Петрович. Мы ему сказали, что поедем жаловаться в главк. А он нам — дескать, пожалуйста, туда дорога не закрыта! Но и в главке нас не обрадовали. Заместитель начальника управления кадров и быта Быстров Борис Иванович сказал: “Если не хотите жить на частной квартире, то пишите заявления, что согласны на однокомнатную”. В следующем доме, мол, получите, какую положено. А куда деваться — и написали. Жили с семьей на частной пять лет. За нее платить надо по 30 рублей. А у меня двое детей малых — мальчик и девочка».

Поинтересовался я, может быть, рабочие эти имеют какие-то нарушения и их за это таким образом наказали. Да нет. Х. Сибатуллин, например, имеет благодарности, почетную грамоту за высокие показатели в труде и успешное выполнение соцобязательств.

Откровенный разговор по сигналу в редакцию произошел у меня с нынешним начальником управления Главволговятскстроя Б.И. Быстровым.

«Эти договоры не имеют никакой юридической силы. Я бы лично их не заключал. Они в ущерб кадровым рабочим. На мой взгляд, никто договорника защищать не станет», — так изложил свою точку зрения руководитель, ведающий кадрами.

Решил я проконсультироваться в областной прокуратуре у прокурора по общему надзору В.И. Киселева. Он мне ответил, что наше правосудие станет защищать права обманутых людей.

Удивлению моему не было конца, когда я этой информацией поделился в беседе с управляющим трестом «Автозаводстрой» Л.Н. Евсеевым.

Товарищ Евсеев посвятил меня в трудности и проблемы с жильем в масштабах треста. Назвал такие данные: 62 человека, у которых истек срок договора по квартирному вопросу. Очень подробно управляющий трестом изложил, бесспорно, чрезвычайно сложную жилищную проблему в их ведомстве и подвел черту под оценкой так называемых договорников. «Они стройорганизации не выгодны. Когда получат квартиру — увольняются. Но, — сказал тов. Евсеев, — скоро опять будем их набирать, так как стройке нужны люди».

Вот вам и палка о двух концах. Нужны стройке люди — понятно, надо привлекать рабочую силу. Пришли кадры, значит, работая (или проработав уже по четыре с лишним года), они уже заработали обещанное и не просят чего-то сверх договора. Что же касается опасения: уйдут, мол, эти люди со стройки, едва квартиры получат, — то тут уж многое зависит и от коллектива, и от руководства. Наверное, надо работать с кадрами, стараться, чтоб не ушли. В этом сила воспитательной линии, которая должна вестись среди строителей.

Но, вспомнив тот список на квартиры, который подписан начальником СМУ-4, секретарем партбюро и председателем профкома, подумал я о силе авторитетного обещания руководителей и о том, как можно пошатнуть любой авторитет, если обещание, скрепленное солидными подписями, оказывается невыполненным. Причинами, наверное, не следует прикрывать свою необязательность. Лучше заранее и серьезно взвешивать реальные возможности.

Е. Молостов, рабочий, инспектор общественной приемной «Горьковского рабочего».

И вот я через полгода получаю письмо:

«Здравствуйте, Евгений Павлович! С радостью Вам сообщаю, что мы получили 3-комнатную квартиру в доме № 5. Квартира очень хорошая, новой планировки, на 2-м этаже, 38 кв. м. С благодарностью вспоминаю все то, что Вы для нас сделали. Счастья Вам, добра, успехов в Вашем нелегком деле!

С искренним уважением, Кувшинова Л.И.»

Наше времечко смутное

15 октября 1999 года меня сшибло легковым автомобилем около автобусной остановки на площади Минина. Шофер не успел отреагировать. А я, в свою очередь, всегда осторожный в правилах дорожного движения, в этот раз допустил неосмотрительность, за что поплатился здоровьем. Через час скорая помощь доставила меня в больницу. Там поставили диагноз: закрытая черепно-мозговая травма с ушибом головного мозга; неврологическое состояние средней тяжести.

Пять дней я лежкой лежал с невыносимой головной болью, ничего не принимая из пищи, лишь утолял жажду морсом из калины и клюквы. На шестой день начал понемногу употреблять жидкий суп да что жена принесет: яблоки, мандарины, апельсины, бананы. Кроме фруктов и морса, жена накупила всяческих лекарств, которые назначил доктор. Две недели мне ставили капельницы. Делали уколы. Самочувствие улучшилось. Стал проситься на выписку.

Больно было видеть травмированных и изуродованных людей, постоянно поступающих в нейрохирургическое отделение. Их привозили не с войны, а из квартир и с улиц, в большинстве своем на почве пьянки: сбитыми машинами, избитыми и ограбленными бандитами и хулиганами. Некоторые больные через сутки-двое умирали. Но находились и иные.

В нашу палату привезли до полусмерти избитого грузного мужчину лет сорока. Он, видимо, бизнесом занимался и сам шоферил. Поздно вечером приехал в свой гараж. Поставил машину. К нему банда из молодых ребят, которая давненько за ним охотилась, подослала знакомого с бутылкой водки, чтобы «по-дружески» выпить. Тот, естественно, поддался на удочку, решил как следует расслабиться, послал еще сам за бутылкой. В наше смутное время водку продают на каждом углу и круглые сутки. Изрядно выпивши, он пошагал домой. Выследив его в глухом местечке, стая накинулась на него и чуть не убила. Из кармана вытащили ключи от квартиры и смылись. В час ночи его, стонущего, привезли к нам в палату. Медсестра сделала укол, и он заснул. Жена приехала к нему на другой день в восемь утра и рассказала, что эта банда средь ночи выкраденными ключами открыла дверь и чуть было не обчистила квартиру (только цепочка изнутри помешала им). Ее чуть живой муж разнервничался и, кряхтя, начал собираться домой. Лечащему врачу сказал, что у него есть личный доктор и тот вылечит. Врач потребовал с больного расписку, что тот отказывается от лечения. Больной расписку дал. И пошел. Мой сосед по палате сказал: «Лечащий врач опечалился, когда прощался с больным. Уж очень богатого пациента терял». А меня другая мысль посетила: все-таки не перевелись богатыри в России. Ночью мужик умирал, а утром словно целебной воды испил. Встал и домой поехал. Правда, с поддержкой жены. И этот пример не единичный.

Несколько дней назад поздно вечером одного молодого мужчину привезли тоже, как нам показалось, при смерти. Медсестра сделала ему обезболивающий и снотворный уколы. И он уснул. Утром встал и начал собираться. Врач и медсестра его спрашивают: «Вы куда?» — «Домой!» — «Да вам лежать, лечиться надо минимум две недели». Он ответил: «Я уже выздоровел!» Такие крепкие и выносливые люди живут, наверное, только у нас в России.

Слева от меня в палате лежал мужчина лет 28. Родом из Лапшихи. Звать Володей. Работал на стройке. Рассказал случай, происшедший летом с его бригадой. «Однажды мы с окончанием работы накупили водки и закуски и всей бригадой забрались на крышу пятиэтажного здания, которую только что покрыли рубероидом. Помаленьку выпили и начали беседовать между собой. Внизу заурчала машина. Бригадир встал и пошел вдоль крыши посмотреть, не их ли грузовик подъехал забрать кой-какой инвентарь да котел, в котором варили битум. Минут через 15 наш бригадир лезет на крышу из люка, возле которого мы сидим. Все лицо исцарапано. Мы спрашиваем его: «Ты же по крыше ходил, как ты здесь очутился?» — «Да я упал с крыши-то, — возбужденно ответил он. — Хорошо, что за сучок березы зацепился. Ну-ка, налейте-ка». Ему налили полстакана. Он выпил как на каменку плеснул. И стал показывать оцарапанные живот и ноги… Рядом с этим домом стояла старая кудрявая береза. Ее сучки и спасли ему жизнь. Кстати сказать, десять дней назад Володю самого привезли в больницу с травмами головы — ударило трубой, упавшей с крыши. Работяги диву дались, как его не убило. Володя тоже на третьи сутки стал выходить из палаты в туалет курить. И многие больные чуть оклемаются (особенно молодые) и сразу же сигареты в зубы. Если у самих сигарет нет, с окровавленными бинтами на голове ходят по палатам, спрашивают у других, уже подлечившихся больных. Не забуду, как мать за одним таким бедолагой ходила сзади, приговаривая: «Тебе вредно сейчас курить. Вот хоть убей меня здесь, но при мне ты не закуришь! Уйду, хоть задохнись этим дымом». А сын, улучив момент, что врача пока нет, шатаясь, направлялся к туалету, надеясь, что там ему хоть кто-нибудь да оставит покурить.

Я надеялся через две недели выписаться, но мой лечащий врач, молодой, подающий надежды специалист, настоял самолично отвезти меня в диагностический центр и по снимкам установить точный диагноз. И не напрасно он это предпринял. Обследование показало, что у меня дела не так уж оптимистичны. В диагностический центр ездила и моя супруга. Прямо там доктор Павел Владимирович пояснил, что обнаруженную гематому придется удалять. «Это несложно», — пояснил он. «Как считаете нужным, так и поступайте», — согласились мы, совершенно не искушенные в области медицины. На другой день Павел Владимирович мне сказал, чтобы на завтра я готовился к операции. Необходимо на голове сбрить волосы. Я позвонил своей супруге: «Срочно вези новое лезвие». Мы только догадались, что мне буду вскрывать череп. Жена приехала расстроенная. А когда уехала, поздним вечером из дома позвонила знакомому нам профессору Вогралику Михаилу Вадимовичу по поводу предстоящей операции. Наутро мой лечащий врач, увидев меня бритого наголо, спросил, как я себя чувствую, готов ли к операции. Отвечаю, что жду с нетерпением, чем скорее, тем лучше для меня.

Через полчаса в палату пришел со своей свитой профессор Александр Петрович Фраерман, и первый вопрос его был ко мне: «Откуда вы знаете Вогралика Михаила Вадимовича?» Я понял, что Вогралика в курс дела операции ввела моя жена. А Михаил Вадимович оповестил по телефону Фраермана. Трепанация черепа была срочно отменена. Жена накупила новых дорогостоящих лекарств. И опять капельницы, уколы, таблетки. Лечащий врач извинился передо мной, что поторопился оголить мою голову.

Ровно месяц я пролежал в больнице. Через три дня после выписки мы с женой снова поехали в диагностический центр. Снимки показали, что гематома рассосалась. Мы были этому несказанно рады. И в первую очередь безгранично благодарны нашему доброму знакомому, профессору М.В. Вогралику.

29 февраля 2000 г.

Его стихи стали песнями

Александр Александрович Жаров, известный русский советский поэт, родился 13 апреля 1904 года в крестьянской семье в деревне Семеновская, что расположена на знаменитом Бородинском поле.

Поэт любил родные места — поля и рощи, речку Семеновку, которая протекала позади деревни, невдалеке виднеющийся храм, где молодые венчались и крестили детей. С этих родных и близких ему мест начиналась его малая родина.

Жизнь шла размеренно и тихо. Но свершилась Октябрьская революция. Жизнь закипела, забурлила. Простой народ освободился от гнета рабства, против которого когда-то поднимали восстание Емельян Пугачев, Стенька Разин, декабристы. Сколько революционеров, боровшихся с самодержавием за Свободу, Равенство и Братство, погибло в ссылках и тюрьмах!..

Саша Жаров в то время учился в реальном училище в Можайске. Он с товарищами организовал там культпросветкружок, где бурно обсуждалась новая жизнь, разучивались задорные революционные песни. Молодежь мечтала о всемирной революции.

Затем Саша стал секретарем уездного комитета РКСМ города Можайска. Попадает на III съезд комсомола. Воочию увидел вождя мирового пролетариата В.И. Ленина. Услышал его речь: не отрываться от народных масс, перестраивать отношения между людьми на основе новой морали.

Возвратившись со съезда в родные края, комсомольцы начали активно вести общественную жизнь. Учили безграмотных крестьян. Читали им газеты и журналы. Объясняли политику новой власти. Ставили концерты. Читали стихи Демьяна Бедного и Владимира Маяковского.

Жаров сам пробует писать революционные стихи. Едет в Москву учиться. На втором курсе Московского университета, где поэтическим семинаром руководил талантливый поэт Валерий Брюсов, он создает текст знаменитой пионерской песни «Взвейтесь кострами, синие ночи!» Эта песня понравилась не только пионерам и комсомольцам, но и руководителям ЦК комсомола. Ее пели пионеры всей страны.

Вскоре Александр Жаров написал поэму «Гармонь». В среде комсомола она наделала много шума, вызвала недовольство, потому что с гармошкой люди всегда справляли религиозные праздники и свадьбы, а в те революционные годы комсомольцы вели решительную борьбу с религией и в гармошке видели орудие невежественного эксплуататорского строя. Но в конце концов победил здравый смысл. Поэма «Гармонь» заняла достойное место и в литературе, и в жизни народа.

Автор этих строк помнит такой случай. Зимой 1956 или 1957 года к нам в деревню Ново-Покровское вечером с гармошкой пришли святошники из деревни Анкудиново. Комсомолец Володя Золин не впустил их в старое колхозное помещение, служившее нам клубом. Сказал, что из райкома комсомола пришло указание — с таким пережитком прошлого, как святки, надо бороться. А комсомольцы тех давних лет тем более были этой поэмой озадачены. Они строили новое будущее и, естественно, «перегибали».

Поэма «Гармонь» мне сразу понравилась, как только попалась на глаза. Я же был гармонистом. Особенно вот эти строки:

О гармони лучше не скажешь. После прочтения этой поэмы я стал относиться к творчеству А. Жарова более внимательно. В юности с удовольствием слушал по радио замечательные песни на его стихи — «Ходили мы походами», «Заветный камень», «Мы за мир» и другие. А песню «Грустные ивы» наши деревенские девушки всегда пели на вечеринках.

Я много перечитал поэм и стихов Александра Жарова. Однажды, в середине 70-х годов прошлого века, послал ему письмо. Меня жгуче интересовало, как он относился к Сергею Есенину и повлиял ли Есенин на его творчество? Жаров быстро откликнулся. Вот его ответ:

«Уважаемый Евгений Павлович! С.А. Есенина я знал лично. Считаю его выдающимся лирическим поэтом. Восторгался и восторгаюсь всем лучшим, что создано им. А то немногое, в чем он отступал от самого себя, всегда меня огорчало. Я имею в виду некоторые кабацкие, упадочные стихи. Оказал ли влияние Есенин на меня? Конечно, оказал. Впрочем, А.В. Луначарский говорил обо мне в двадцатых годах: “Жаров — под перекрестным влиянием Маяковского и Есенина”. О Есенине я написал стихи на другой день после его смерти. Они были напечатаны тогда в газете “Известия”. Вот эти строки:

На смерть Есенина

Всего семь четверостиший, отпечатанных на машинке. И автограф Жарова.

Еще Александр Жаров прислал снимок, на котором он сфотографирован с Юрием Гагариным в 1961 году, и вырезку из чувашской газеты со своими стихами. Он переводил поэму «Нарспи» чувашского поэта Константина Иванова и поэтому дружил с чувашскими редакциями и литераторами. На этой вырезке фото Жарова с орденами и медалями во всю грудь. Жаров — участник Отечественной войны. Служил корреспондентом.

Газета «Маяк» Кстовского района, 14 мая 2004 г.

Художник Сергей Бочаров и гитарист Александр Пиковский (два гения)

20 марта 2002 года я посетил выставку картин великого русского художника Сергея Бочарова — профессора живописи итальянской Академии художеств, обладателя Гран-при в Риме и Париже. Выставка проходила в музее Нижегородской радиолаборатории, что на Верхне-Волжской набережной.

Сергей Бочаров родился в 1953 году в Сибири. Окончил Краснодарское художественное училище, Ленинградскую академию художеств, студию Нади Леже в Париже, ВГИК. Первую выставку открыл в Москве в 1986 году. Затем представлял свои работы во Владимире, Рязани, Липецке, в Ростове-на-Дону и других городах России, а также в США. И везде он имел неслыханный успех.

И в Нижнем Новгороде народ валом валил, чтобы увидеть такие шедевры, как «Вид на Ай-Петри», «Мыс Фиолент», «Вид на церковь Санта-Мария делла Салюте» и «Битва». За последние две упомянутые картины художник и получил престижные награды в Риме и Париже. Это действительно гениальные картины. Они достойны восхищения. Не зря Сергея Бочарова сравнивают с великими художниками прошлого: Александром Ивановым, Иваном Айвазовским, Павлом Федотовым, Леонардо да Винчи.

На выставке многие зрители задавали художнику интересующие их вопросы. И он охотно отвечал.

Сергей Бочаров — очень глубокая и рискованная натура. Не каждый художник осмелится написать чиновника, обнаглевшего, нажившего капиталы неправедным трудом, рвущегося к власти. Показать такое может только мужественный и смелый гений, патриот. И он явился как народный заступник. Художник-реалист.

Картина «Явление народа» (использую оценки газеты «Казачий СПАСЪ» за декабрь 2001 г., которую мне подарил со своим автографом сам Сергей Бочаров) посвящена патриотам России, написана с целью «собрать в кулак мужей Руси карающую силу» в борьбе с антинародным режимом. Среди них — генералы Силуянов, Макашов, Варенников, здесь же — Питирим, атаманы Филин, Козицин, Чуреков, писатели Распутин, Белов, Проханов, Хатюшин и многие другие, кем можно по праву гордиться. На написание картины художника благословил митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Иоанн. Это он сказал, что в России есть две партии: партия патриотов и партия воров. Они и представлены Сергеем Бочаровым.

Партия патриотов — это лучшие люди России. Кроме вышеназванных, Александр Баркашов, Александр Харчиков, Слав Топтыгин. Эту когорту богатырей возглавляет Георгий Победоносец с лицом маршала Советского Союза Г.К. Жукова.

Партия предавших народ: Горбачев, Ельцин, Гусинский, Боровой, Новодворская, Дибров и другие.

Каждая работа Бочарова впечатляет — не сразу оторвешь глаз. Например, картина «Охотники за президентской властью». Мы все помним, как Перов изобразил охотника, который с пристрастием рассказывает своим собратьям об отхваченной добыче. Сергей Бочаров показал нынешних политических «охотников». Перед ними заморские яства разложены на газете с портретом Зюганова и надписью «Россия, Родина, народ». В. Жириновский увлеченно ведает своим «коллегам» Александру Лебедю, Григорию Явлинскому, Виктору Черномырдину и Юрию Лужкову о своей какой-то политической проделке. Те внимательно слушают. И каждый по-своему реагирует. Ю. Лужков, недоверчиво ухмыляясь, чешет себе висок. С правой стороны притаилась «новая ренегация» власти — Б. Немцов и А. Чубайс. «На первом плане раненая (со слезами на глазах) олениха — Россия. Задний план — панорама Москвы в багряно-кровавом закате вечернего солнца».

Не менее ошеломляющая картина «Кремлевская баня» — это «аллегория Содома и Гоморры, которая обнажает сатанизм ельцинской власти». В центре картины стоит Сам (Ельцин), вокруг — весь правящий каган, нагло демонстрирующий свои жирные зады и телеса: Лужков, Чубайс, Новодворская, Боннер, Куркина и их идейный вдохновитель Киссинджер.

Эта картина повергла в шок заевшихся нуворишей России. Она была снята с экспозиции и… похищена у художника. Ужас их охватил, когда С. Бочаров заявил, что восстановит это полотно, но еще больших размеров. И воссоздал. Но картина вновь была украдена, на этот раз из мастерской художника.

За картину «Кремлевская баня» Сергея Бочарова привлекли к уголовной ответственности. Прокурор просил наказать его штрафом в 5 миллионов рублей. Адвокат от президента рассуждал: поскольку у художника вряд ли найдется столько денег, то надо дать ему срок в 5 лет, и пусть он посидит в местах не столь отдаленных, подумает, кого и в каком виде можно изображать, а кого — нет.

«Я жил в Сибири, а у сибиряков принято мыться в бане. Герои моей картины и их защитники иной национальности, нежели я. И я искренне сожалею о том, что они не знают простой истины — в русской бане все равны», — сказал обвиняемый в последнем слове. И художника оправдали.

«Урок анатомии» — тоже будоражащая умы работа. Там Ельцин показан в морге с отрубленной головой. Голова — на блюде. Идет урок анатомии. Рядом с ельцинским трупом кремлевская «элита». А. Чубайс иглой проверяет, умер Ельцин или нет.

Один из увидевших эту картину на выставке сказал: «Терпеть не могу глядеть на покойников, но, поскольку Ельцин так много выпил кровушки из простого народа и разорил страну, я на эту картину смотрю с удовольствием». Присутствующие зааплодировали.

Сам художник рассказывал: «Когда я демонстрировал свою выставку в США, две американские дамы, увидевшие обезглавленного Ельцина, упали в обморок. Меня сразу же предупредили, что если женщины подадут в суд, то придется дорого заплатить им за моральный ущерб. Пришлось сворачивать свои картины и уезжать восвояси».

У нас в Нижнем Новгороде Сергей Бочаров был заинтересован, чтобы его зрители не «галопом по Европам» пробежали по залам и удалились, а внимательно рассматривали каждую работу и уходили потрясенными и в то же время просветленными.

В последнем зале, где зрители, готовясь к выходу, благодарили художника, он, обращаясь к нам, сказал: «Я свои картины писал для вас, простых людей, и выше награды, чем ваша благодарность, для меня ничего нет. Перед вашим уходом, — добавил он, — я хочу представить вашего земляка, замечательного гитариста Александра Борисовича Пиковского, который сыграет для вас, чего вы только пожелаете!»

К нам вышел в белом костюме и белой рубашке с черной бабочкой вместо галстука улыбающийся мужчина с гитарой в руках. Его длинные пышные волосы, ухоженная борода и усы придавали ему изящность и благовидность. Перебирая пальцами струны, он издавал такие причудливые звуки, которые затрагивали сердце каждого из нас. Все устремили свое внимание на него. Присутствующие были разного возраста, поэтому заказов гитаристу поступило много и разных. Каждому хотелось, чтобы он сыграл именно его любимое произведение. Остановились на песне «Живет моя отрада».

Я сам в молодости баловался гитарой. Видел в своей жизни изумительно талантливых исполнителей. И это был один из тех немногих. Гитара пела и рыдала в его руках. После нескольких песен я заказал ему «Цыганочку». Раньше я всегда плясал ее, когда был… подвыпивши. А тут душа моя так загорелась, что ноги у трезвого сами пустились в пляс. Рядом стоявшие тоже не удержались. Своей игрой Саша тогда нас всех зачаровал.

В следующий раз я встретил его в троллейбусе. Обрадовался ему, как родному брату, которого давно не видел. От всей души пожал ему руку. Он пригласил нас с дочерью на свои концерты. Мы посещали их дважды. Проходили они в небольшом концертном зале того же дома № 5 на Верхне-Волжской набережной. Выступали художественный руководитель и солист коллектива «Мир искусства» Валентин Водопьянов, сам гитарист Александр Пиковский, скрипачка Анна Водопьянова и еще несколько исполнителей.

Александр Пиковский окончил консерваторию по классу баяна, но превосходно владел и фортепьяно и другими инструментами. На гитаре он начал играть с 15 лет. Гитара была его жизнью и судьбой. Я видел, как он мастерски играл поочередно и одновременно и на гитаре, и на кувиклах. (Кувиклы — это такой духовой инструмент, что издает мягкую и нежную мелодию.) Играя на кувиклах, Александр незаметно переходил на гитару. Минуту-две слышались ее переливы. Затем, правой рукой продолжая перебирать струны, левую руку убирал с грифа, опять брал кувиклы, подносил к губам, и тут к гитарным звукам добавлялась еще одна завораживающая мелодия.

Я мысленно задавал себе вопрос: чем Саша Пиковский покоряет зрителя? И сам же отвечал: своей незаурядностью и добротой. Своей доступностью и неиссякаемой энергией и любовью. Его душа была всегда распахнута, сердце горело, и от него зажигались другие сердца.

7 апреля 2003 года (в Благовещение Пресвятой Богородицы, в Великую среду Великого Поста) случилась трагедия. Сашу нашли в овраге у Благовещенского монастыря. На последнем весеннем снегу. Руки и ноги его были обморожены. 22 апреля он умер, прожив на этом свете сорок два года и четыре неполных месяца.

Валентин Водопьянов, основатель ансамбля «Мир искусства», он же вокалист по природе и образованию, поэт и композитор, тесно сотрудничавший с Александром Пиковским, сказал: «Умер музыкант, но его музыка будет долго жить в его произведениях, согревать сердца слушателей и воодушевлять их на добрые дела, потому что в ней звучит неподдельный русский дух. Мне легко было петь под аккомпанемент Сашиной гитары наши классические русские песни и старые русские романсы. Он был отзывчивым, нежным и трепетнымчеловеком и музыкантом исключительным. У нас с ним получалось не имитирование русской песни и романсов, а искреннее, новое творческое создание искусства. Путеводной звездой в мире русского романса нам с Сашей явился наш выдающийся русский композитор Александр Гурилев. Его песни — “Однозвучно гремит колокольчик”, “Матушка-голубушка”. Всего у Гурилева 200 романсов, симфонические сюиты. Наша программа, посвященная ему, состоит из 50 произведений. Для реализации своего ощущения романса нам приходилось в гитарной фактуре выражать (т. е. дополнять) все отсутствующие музыкальные краски ансамбля и оркестра. Александр Пиковский обладал чутким слухом и прекрасными руками гитариста. Когда он брал гитару, она издавала такие волшебные звуки, которые сразу пленяли сердца слушателей. Скорость владения струнами и их переборы производили неотразимое впечатление. На кинопленке, отснятой во время концертов, видно, как будто у него на играющей руке не пять пальцев, а десять. Его пассажи имели глубокую и неповторимую гармонизацию.

Александра Пиковского я впервые увидел в 1989 году на концерте в музыкальном училище имени Балакирева. Там он играл на гитаре, а певица Татьяна Кошелева пела. Через год я его пригласил к себе в ансамбль «Мир искусства». И мы с тех пор начали с ним сотрудничать. Первый концерт вдвоем дали в Доме офицеров 22 апреля 1993 года».

За более чем десятилетнюю творческую деятельность нижегородский ансамбль «Мир искусства» создал около 50 музыкальных программ таких композиторов, как Гурилев, Алябьев, Варламов, Булахов, Балакирев, Мусоргский на стихи Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Кольцова, А.К. Толстого. На стихи современных поэтов — Адрианова, Тремасова, Каурова, Терехова, Головкина, Кареля, Ядринцева и других — музыку сочинил сам Валентин Водопьянов. Композиция и аранжировка к ним — Александра Пиковского.

За одиннадцать программ, посвященных А.С. Пушкину, ансамбль «Мир искусства» был награжден премией «Вдохновение» благотворительного фонда «Пушкинское Болдино» и памятной медалью к 100-летию канонизации Серафима Саровского московского благотворительного фонда «Энциклопедия Серафима Саровского» за программу «Земля Серафима Саровского».

Нижегородский ансамбль «Мир искусства» — участник международных фестивалей в Англии, Франции, Австрии, Германии и США. Русские песни в исполнении Валентина Водопьянова и Александра Пиковского звучали на обоих континентах.

За десять лет фирмой «Мелодия» изданы пластинки «Мир искусства», «Волга»; компакт-диски «Волга», «Тройка», «Русь», выпущенные в Австрии фирмой «Тоннал»; компакт-диски «Не уходи» и «Нижегородский романс» на музыку и стихи Валентина Водопьянова. Готовится к изданию компакт-диск «Земля Серафима Саровского» на стихи нижегородских поэтов Адрианова, отца Владимира (Гофмана), Тремасова, Коноплева, Терехова, Головкина, Ядринцева.

В заключение приведу еще несколько слов верного соратника Пиковского Валентина Водопьянова: «Александр был на взлете новых свершений. У нас с ним было много планов. Намеревались приступить к работе над новыми песнями, и в первую очередь на стихи Сергея Есенина. Скоро выйдет в свет книга со стихами Александра Пиковского, где будет рассказана в частушечной манере история ансамбля “Мир искусства”».

10.04.2004

Певец математики

Мы читали свои стихи в Кстовской центральной библиотеке им. А.С. Пушкина. Авторов собралось не менее десяти, разного возраста и профессий: работники образования, милиции, медицины, библиотеки и других сфер деятельности.

И вот подошла очередь Михаилу Андреевичу Давыдову из поселка Запрудное Кстовского района. Поскольку его не все присутствующие знали, он сказал несколько слов о себе:

«В недавнем прошлом я — учитель математики, поэтому стихи мои не только на лирические темы, но и на математические. В свое время с отличием окончил физико-математический факультет Арзамасского учительского института, затем заочно за три года окончил полный курс педагогического института. Общий стаж моей педагогической деятельности — 49 лет, из них более 20 проработал директором школы».

Я не раз слышал об авторах, складывающих стихи из цифр, но воочию увидел одного такого только теперь, поэтому попросил Михаила Андреевича встретиться и поговорить.

В беседе я сразу почувствовал его начитанность, осведомленность в разных сферах деятельности. В молодости Давыдов занимался фотографией, стенографией, быстрочтением. Совершил 36 прыжков с парашютом. Играет в шахматы. Страстный книголюб — в его личной библиотеке около 6000 томов, из них не менее 400 книг занимательной математики. Знает много примеров развития внимания и памяти у детей. Он разбирается в музыке, живописи, играет на струнных инструментах. В течение нескольких лет ему приходилось руководить хором. Еще он садовод-любитель.

Но больше всего любит математику. Михаил Андреевич знает и очень много оригинальных приемов быстрого счета, буквально за 10–15 секунд может в уме извлечь корни даже 9-й степени из многозначных чисел. За всю свою жизнь он перерешал тысячи сложных и нестандартных задач, подготовил и прочитал 1200 лекций и докладов. Для иных математика — дисциплина нудная, трудная, скучная. Давыдова ученики слушали на уроке с большим вниманием, потому что он умел показать ни с чем не сравнимую красоту этой науки.

«Для меня краше математики, — признается Михаил Андреевич, — ничего нет. И любовь к ней я пронесу до конца своих дней. Ее совершенство может, по-моему, уступить только красоте женщины».

Благодатным материалом для стихов Михаила Андреевича служит и геометрия. Вот аксиома:

А вот теорема о свойстве углов при основании в равнобедренном треугольнике. Этот белый стих Михаил Андреевич пропел на мелодию народной частушки «Семеновна»:

Я спросил Давыдова, кто привил ему любовь ко всему этому.

«Мой первый учитель математики — Павел Иванович Воденеев, когда я учился во Владимирской семилетней школе. А еще с благодарностью вспоминаю Александра Александровича Куманева, директора Лукояновского педучилища, и возглавляемый им педагогический коллектив».

Мне интересно было узнать, делится ли своими знаниями и опытом удивительный математик и стихотворец с другими людьми.

«Конечно, приходилось выступать на районных секциях учителей математики, на областных курсах усовершенствования учителей, в Московском областном пединституте, Московском физико-техническом институте, Министерстве просвещения РСФСР, — перечисляет Михаил Андреевич, — на приеме у заместителя Председателя Совета Министров РСФСР Н.И. Масленникова. В последние годы выступаю в школах с беседами о красоте математики и с чтением своих стихов. Сейчас работаю над книгой «Красота математики». Уже готовы тридцать глав, а будет еще двадцать».

В заключение нашей беседы я попросил Михаила Андреевича прочесть его «Оду математике». Он с любовью и напевностью прочитал из нее несколько четверостиший:

«Нижегородская правда», 5 июня 2004 г.

Новогодний сюрприз

Мне этот случай рассказал приятель.

С Маргаритой Георгиевной мы когда-то работали на одном предприятии. С тех пор и завязалась у нас с ней некая дружба. Я — старый холостяк (недавно тридцать стукнуло). Она разведенная. На пять лет моложе меня. На вид симпатичная. Черные глаза с озорнинкой на кругленьком белом личике. Тонкие брови, как крылья ласточки. Носик прямой. Пухленькие губки. Ростом чуть пониже меня. Когда коллеги нас видели с ней вместе, обычно подшучивали над нами: вот, мол, чем не парочка! Она при любом случае в карман за словом не лезла. И о чем бы ни говорила, слушать ее было одно удовольствие.

Один недостаток я видел в ней — непредсказуемая. Порой такой фокус могла выкинуть, что поразишься ее изобретательности. Она нередко меня приглашала к себе на квартиру, но, постольку-поскольку ее постоянно навещали то миловидная соседка, то приятельницы что-нибудь шить приносили (она швея), я придумывал разные причины для отказа, полагая, что буду неловко чувствовать себя при них. В конце концов как-то попросил ее: «Вы пригласите меня, когда у вас в квартире никого не будет». Она согласилась, сказав: «Ну что ж, ладно». После этого долго не приглашала. И не звонила. Я подумал тогда: «Женщина с характером».

И вдруг в новогодний вечер (как раз за час до Нового года) у меня в квартире раздался телефонный звонок. Звонила она. Сказала, что у нее в квартире никого нет и чтобы я приезжал как можно быстрее. «Очень хорошо», — ответил я обрадованно и быстро положил трубочку. Наконец-то свершилось то, о чем я давно мечтал — встретиться с хорошенькой женщиной наедине, притом на Новый год. Тут же выключил только что настроенный телевизор. Наскоро оделся и, прихватив бутылку шампанского и коробку конфет, вышел. Кое-как поймал такси (время-то было уже позднее). Поехал (она живет на другом конце города в многоэтажке на шестом этаже). Лифт, разумеется, не работал. Но я в один миг одолел эти шесть этажей. На лестничной площадке, немного отдышавшись и поправив галстук, нажал на кнопку звонка. Но… никакого шороха, ни голоса там, за дверью, не последовало. Недоуменный, постоял немного, еще позвонил. Опять никого. Тишина. Только у соседки по телевизору кремлевские куранты пробили двенадцать часов. Я позвонил к ней. Вышла миловидная женщина и ответила: «Маргарита Георгиевна уехала еще с вечера к своим подружкам». — «Да она мне по телефону звонила не более чем час тому назад». — «Значит, звонила оттуда, от подружек, — утверждала соседка. — Подшутила над вами».

Я стоял раздосадованный и немного сконфуженный, толком еще не понимая, как могло все это случиться. Повернул было домой, но соседка настояла на том, чтобы я у нее справил Новый год, поскольку она тоже одна с пятилетней дочкой. Я согласился. И не раскаялся. С Маргаритой Георгиевной пришлось расстаться навсегда. Хотя она на меня за это очень обиделась. Обиделась и на соседку. Никак не ожидала она от нее такого сюрприза.

Туфли из поросячьей кожи

Помню такой случай. В Москве (в начале 80-х) в одном магазине выбросили дефицитный товар — женские туфли. Магазин небольшой. Покупателей в нем собралось много. Почти все приезжие. Тут, разумеется, и давка, и ругань. Обслуживали два продавца. Им наперебой выкрикивали: «Покажите, пожалуйста, такой-то размер, дайте другой».

Туфли оказались двух сортов. На вид вроде бы одинаковые. A цены разные. Покупатели возмущенно спрашивали: «Чем же отличаются они?» — «Качеством, — отвечали продавцы. — Которые подороже, те из телячьей кожи, а которые подешевле — из свиной».

Народу в магазине прибавлялось все больше. Нервозность среди покупателей нарастала. В это время одну из покупательниц стали оттеснять от прилавка. Она закричала: «Товарищ продавец, ну, пожалуйста, подайте же мне туфли-то!» — «Какие вам?» — спросила продавец. — «Да эти, как их… из поросячьей-то кожи!» Все громко расхохотались. И нервозность у людей пропала.

22.05.2000

Склероз проклятый

Пожилая женщина в магазине покупала продукты. Я стоял рядом, ждал своей очереди. Продавщица взвесила ей килограмм вермишели, полкилограмма пряников и спросила: «Еще чего брать будете?» — «Еще, пожалуйста, взвесьте 250 грамм склерозу… Тьфу, извините, — сконфуженно улыбаясь, проговорила женщина. — Про себя подумала, чего же я еще-то хотела купить. Забыла. Склероз проклятый. Вылепила, что думала. Мне еще 250 грамм конфет. Этих самых… подушечками-то… карамели».

Выйдя из магазина, я сел в автобус. В это время одна старушка встала с места и начала пробираться к выходу. Через минуту к ней подошел мальчик и сказал: «Бабушка, вы сумку оставили». — «Спасибо, сынок, — произнесла старая женщина. — На старости лет память совсем худая стала… склероз проклятый». — «Сейчас памяти-то и у молодых не стало, — послышался недовольный мужской голос. — Всю атмосферу загадили. Дышим загрязненным воздухом. Воду пьем не чистую. Вот оно все и отражается на нашем здоровье».

Тут я вполголоса рассказал случай, происшедший в магазине, рядом сидящему со мной мужчине. Говорил вроде тихо, но впереди сидящая пожилая женщина обернулась к нам и вполне серьезно произнесла: «Извините, а мне этого склероза и ста грамм не надо».

Из разговора с сумасшедшим

Поднимаясь по высокой лестнице от Печерского источника с трехлитровым бидончиком освященной воды, на каждой площадке я видел просящих милостыню. На самом верху, где сел отдохнуть, заметил, как один из нищих очень искренне разговаривал с женщиной средних лет, которая с нескрываемым интересом его слушала. Мужчина тот был, как я сразу понял, сумасшедшим, но женщина об этом, вероятно, не догадывалась. Потом, заметив, что он больной, сразу же ушла, а я, заинтересовавшись необычностью темы разговора, решил продолжить с ним беседу.

Однажды мне доводилось встречаться с ему подобным, но тогда разговора я не записал, о чем долго сожалел. И этот случай уже не упустил. Может быть, найдутся еще люди, которым такая беседа будет небезынтересна. Вот что я услышал. Записал почти дословно.

Будьков Михаил Иванович. Родился в селе Стретенки Московского района Киргизской ССР в год титановой змеи — 1941 год. 14 марта — в день черного жемчуга.

Питается железом — чесноком и фосфором — рыбой. Но чаще всего — хлебом и водой.

В 1993 году, 13 сентября утром (это было в Свердловске), он ездил знакомиться с невестой. Предложил ей семь планет, где живут только люди, и 469 планет, где живут звери, птицы и рыбы. В семь часов вечера того же дня на его голову надели корону северного сияния. Корона эта пронизала его насквозь. Теперь он стал связан с планетой Земля всем своим телом. Поэтому тело его ослабло ввиду этой коронации. Однажды он ударил по звезде своей энергией и упал без сознания. Лежал три часа на снегу. По улице ходили люди, но никому до него не было дела. Почему он ударил по звезде? Потому что хотел соединить воедино Марс и Омегу. Омега — это такая красная звезда. Она сегодня вечером будет сиять над горизонтом с левой стороны.

До 2000 года у нас не будет развития. У людей должно быть личное «я». Личное мнение. Личная душа. И судьба тоже. А то один прыгнул в пропасть и все следом за ним. Тому доказательство — 1993 год. Люди вооружились. У каждого пистолеты, автоматы, гранаты.

Михаил Иванович обхватил свою голову руками и сказал, что если рядом с ним не будет друга, то он скоро умрет. У него только голова живая, а тело — мертвое. С его смертью остынет и Земля. Она (Земля) станет второю Луною у Солнца.

В каждом человеке вся таблица Менделеева. Человек получает энергию от звезд через волос, мозжечок на оба полушария головы, на душу, сердце, легкие, печень.

Вся звездная система висит на нем (Будькове Михаиле Ивановиче). Он устал. Тело его ослабло, как у четырнадцатилетнего мальчика. А голова крепкая, как у мудрого здорового человека.

В 1989 году он сообщил в газеты «Известия» и «Труд», что в Японии есть организация (она находится за Токио), способная сопротивляться дружбе с Россией. Той организацией руководят две женщины. Тому подтверждение — взошедшее созвездие в виде треугольничка и ухвата.

Женщины — самые воинственные из людей. Все войны происходят только из-за них.

Я спросил Михаила Ивановича, верит ли он в Бога. «А я и есть Бог, — ответил он. — Я и медицина, и астрология, и физика, и химия. Какие есть на Земле науки — это все я.

В 1957 году мне делали операцию. Вырезали аппендицит. Операция длилась всего 13 минут. Я думаю, внутри меня доктора чего-то оставили, потому что это место часто беспокоит меня. Тяжелые работы я не могу выполнять… Все дети любят меня как отца, как друга. Я есть во всех вас. Если у меня настроения не будет, то и у вас его не будет. Я есть все. И все зависит от меня. Я утром поднимаюсь раньше всех. И вы вслед за мной встаете. И пользуетесь моей энергией».

Забили в колокол (закончилась литургия). Я перекрестился и задал Михаилу Ивановичу еще один вопрос: «Почему вы не посещаете церковь?» Мой собеседник задумался, затем ответил: «Меня туда не пускают».

Февраль 1998 г.

Чубайс храбрится

Сообщения о заказных убийствах не сходят с газетных полос и телевизионных экранов. Еще совсем свеж в памяти трагический случай с генералом Львом Рохлиным, как ошеломил очередной — с Галиной Старовойтовой. 24 ноября 1998 года в обед я включил радио, чтобы проверить часы. Передавали митинг в связи с ее похоронами. Выступали демократы, ее соратники. Говорил и Анатолий Чубайс. Вот его речь: «Мы не сдадим своих позиций! Повернуть вспять страну не позволим! Нас не запугать!» Эти дежурные слова я слышал от него уже не раз. Видимо, что-то надо было говорить.

Пытаюсь разобраться в смысле этой речи. Первое: какие позиции не собирается сдавать Анатолий Борисович? Позиции им самим же разваленной России, где бастуют и объявляют голодовку учителя, врачи, шахтеры, дети которых гибнут от истощения? Второе: если Чубайс не позволит вспять повернуть страну, то куда же ей бедной катиться? Им же начертанным путем — прямо в пропасть? И третье: о запугивании. Кто вас пугает, главный энергетик, кому вы это говорите? Самому себе? Странно получается: одиозный приватизатор возмущается разросшейся преступностью, гневно осуждает ее. Мне лично так и хочется сказать: хитрый Анатолий и его товарищи создали такие благоприятные условия, что преступность лавиной хлынула в экономику и во власть. Народ остался ни с чем. Не на что купить кусок хлеба. Чтобы лечь в больницу, нужно нести туда с собой постель и лекарства. Где это было видано, где это было слыхано? Население России вымирает.

Стали жить при коммунисте Горбачеве плохо — не задумываясь проголосовали за демократа Ельцина. Народ поверил ему, когда он поклялся лечь на рельсы. Мы пожалели его за такую искренность. Но демократы обманули простых людей. Сразу же их начали называть толпой и даже быдлом.

От безысходности демократы теперь на каждом углу ругают коммунистов. Обвиняют их в тоталитаризме, коммунизме, социализме, сепаратизме и во всех прочих грехах. Цепляются за каждое неосторожное слово, сказанное против них и другими партиями. Я не оправдываю лозунги и слова Альберта Макашова о евреях. А как, скажите на милость, расценивать заявление, что макашовская партия является фашиствующей, а самого-де генерала надо ставить рядом с Гитлером? Мало того, уже пожилой человек Виктор Черномырдин теперь разжигает и без того накаленные страсти. Он ходит к мусульманам в мечеть, говорит им, что «Макашов и вас может обозвать как угодно».

…Возникает логичный вопрос: кто, как не вы, Чубайс, и ваши коллеги, должны за все отвечать? Ведь вся власть в стране в ваших руках. Почти все средства массовой информации России работают на вас. Вашу политику как-то покритиковал по телевизору Александр Солженицын, так вы теперь и его до ОРТ на пушечный выстрел не допускаете.

Самим нажиться да своих детей учить в престижных заграничных колледжах — это дело нехитрое. Но на большее вы, как всему миру стало известно, не способны. Вас лишь тянет к лакомым кускам. Вам, Анатолий Борисович, при советской власти было противно смотреть по телевизору передачу «Время», где показывали, как убирают с полей хлеб. Вы смеялись над тем, какой по счету комбайн выходил с конвейера завода. Зато нравится, как теперь в нашем «цивилизованном» обществе показывают богатых на Красном море и нищих возле помоек, проституток и бандитов, насильников и убийц. Больше вам хвалиться нечем.

В конце заметки хочется сказать: «Молитесь Богу, господа демократы, что российский народ слишком доверчивый и может очень долго терпеть. Но все-таки не следует забывать, что всякому терпению когда-то наступает и конец».

25.11. 1998

Больной вождь или… больное воображение?

Прочитав в газете «Нижегородская правда» интервью с актером Л. Мозговым под заголовком «Момент истины», хочу в нескольких словах высказать свое мнение о фильме А.Н. Сокурова «Телец». Я смотрел эту картину. Начну с того, что каждое произведение художника — это его нутро, его душевный мир. Это результат его взгляда на жизнь, его фантазии, мечты. Это результат воплощений его характера и способностей.

Сокуровский фильм действительно ни с чьим не спутаешь. Сам режиссер признается, что он создает произведения для народа, а не для населения. На подобное Ленин в свое время отвечал: «В капиталистическом обществе человек человеку — волк».

Сейчас модно ругать советскую власть. Кто счеты сводит с ней, кто льстит новой власти, а кто — чтобы удивить мир своей изобретательностью и изощренностью в этом деле. Режиссер Сокуров шагнул еще дальше, он намеренно в своем фильме развенчивает самого основателя советского государства — В.И. Ленина.

Актер Леонид Мозговой насчет этого постарался — уважил задумку режиссера Он сыграл вождя мирового пролетариата страшно больным и немощным. Сокуров мог бы еще уродливее показать нам Владимира Ильича, да не в силах. Ленин лежит в Мавзолее, и его все видят и знают, какой он есть и каким был при жизни. Здоровым, крепким, работоспособным человеком, обладавшим высокой энергией, которая притягивала и сплачивала миллионы людей. В последние годы, несмотря на то что в него стреляла эсерка Каплан отравленными пулями, он еще продолжал управлять молодой республикой. Даже враги признавали его великим человеком. Что касается болезни, то она никого на свете не красит. Да и вообще на этом делать карьеру нехорошо.

Кстати сказать, ни один народ так не порочит своих вождей и так резко не меняет свои политические взгляды, как наш. Говорят, что у русских характер стал таким непостоянным и мстительным после нашествия татаро-монголов. Якобы кровь смешалась. Может быть. Но не так давно я в Кстове видел, как воспитатели вели группу детей из детсада в кинотеатр «Русь» на просмотр какой-то сказки. И дети, увидев памятник Ленину, в один голос закричали: «Дядя Ленин говорил: “Надо маму слушаться!”» Значит, помнят Владимира Ильича как доброго гения. И его имя никакие враги не сотрут с анналов истории. Оно там запечатлено навечно.

Случайный разговор

Как-то я ехал в автобусе и случайно услышал разговор двух ребят. Один говорил: «У меня за четверть оценки по всем предметам хорошие!» Другой: «А у меня по русскому языку двойка. Нам задано было написать сочинение о труде, на следующий день я принес его, а учительница не пришла в школу. Я принес его и на второй, и на третий, а она, оказывается, заболела. Через неделю вышла, а я сочинение не взял. Она спрашивает: “Почему ты не принес сочинение? Не написал, что ли? Я тебе двойку за это поставила!” Объясняю ей: “Я написал, но не принес, думал, вы и сегодня не придете”. — “Ну, хорошо, — сказала учительница, — если ты написал, то сходи за ним”. Я принес, а она говорит: “Так как четверть уже закончена и оценки я выставила, сейчас твое сочинение проверять не буду”».

Слушая рассказ мальчугана, я про себя подумал: «Какой славный и умный мальчишка. А ведь его в школе портят. Могут и вконец испортить. И он, не дай Бог, совершит какой-нибудь пагубный поступок или что-то над собой натворит, психологи начнут в нем копаться, искать плохие гены». Раздумывая так, я вмешался в разговор: «Мальчик, ты в какой школе учишься?» Он назвал ее. И осекся. «А зачем вам?» — спросил. «Я хотел бы узнать фамилию этой учительницы и поговорить с ней». — «Да вы что?! Мне она тогда и восьмого класса не даст закончить! Не надо с ней связываться, — настаивал мальчик. — Вы еще не знаете, какая она!» — «Тогда назови фамилию директора». — «Они с ней подруги». — «Милый человек, если ты будешь молчать, они над тобой могут вытворять еще в девятом и десятом классах невесть что». — «А я там не буду больше учиться. Пойду в другое место… Хотелось бы, конечно, в техникум… радиотехнический!»

Я все не успокаивался. Спросил ребят, а есть ли в их классах хорошие учителя. «Есть, — в один голос ответили они. — У нас вот по истории и праву очень интересно ведут уроки». — «А у нас по алгебре и геометрии, — заявил хорошист. — По физике учительница строгая, но справедливая».

На одной из остановок ребята вышли. А я задумался. Мальчишки вырастут. Но как сложится их жизненный путь? И как они впоследствии будут отзываться вот о таких, мягко говоря, несправедливых учителях? Какой неприятный осадок на всю жизнь оставят они в их душах? Неужели они не понимают этого?

Муська

У нас в газовой котельной, где мы с женой проработали газооператорами более 20 лет, много перебывало различных кошек. Но мне сейчас хочется рассказать про одну — красивую и пушистую четырехшерстную Муську. По белому рыжие, коричневые и желтоватые пятнышки. Глаза темно-зеленые, большие, с поволокою. Как будто обведенные коричневым карандашом. На ногах отороченные сапожки. На шее белый воротник. Хвост тоже пушистый, коричневый, с белыми пятнышками.

Жена принесла ее котенком. Муська очень долго не могла привыкнуть к шуму котельной и к чужим людям. Приходилось успокаивать ее как малого ребенка. Еле дождались, когда вырастет. А повзрослев (это случилось зимой), пришла в охоту. Начала метаться по котельной, стала плохо принимать пищу, сильно мяукать. Мы не знали, что с ней делать.

В один из таких дней наша сменщица отнесла ее на животноводческий комплекс, который находился метрах в двухстах от нашей котельной. Там проживал большой красивый черно-белый кот. Сменщица надеялась, что после встречи с котом Муська сама вернется к нам. Но ни через сутки, ни через двое наша Муська не появлялась. Мы забеспокоились. И я решил за ней сходить. Пришел туда. Смотрю, она сидит обезображенная и вся испачканная. Один глаз опухший и совсем закрыт, другой — исцарапанный, полузакрытый. Когда я ее позвал, она не откликнулась. В каком-то шоковом состоянии находилась. Ни на что не реагировала. Кот, агрессивно настроенный, стоял возле нее. Я осторожно взял Муську на руки и дрожащую принес в котельную. По всей видимости, их встреча не дала результата. Долго мы с женой ее отмывали и расчесывали. Марганцовкой обеззараживали глаза. Боялись, что станет кривой. Но Бог миловал. Через месяц она стала снова красивой и здоровой.

Наступила весна. Муська начала выходить гулять на улицу. Мы очень обрадовались, когда у нее появился ухажер. Шерсть у него была гладкая, серого цвета, с чуть заметными светлыми полосками. Он сутками сидел около нее, терпеливо поджидая. И она к нему иногда выходила. Ей нравилась его робость. И было забавно наблюдать за их нежными отношениями. Часами сидя друг перед другом, они сначала обменивались любовными мурлыканиями, а затем куда-то убегали. Проголодавшись, Муська возвращалась в котельную. Мы, зная, что ее ухажер тоже проголодался, зазывали его в помещение, чтобы дать ему поесть. Но он был очень скромен и осторожен, поэтому еду для него выносили на улицу. Он моментально все съедал. И снова ждал встречи с Муськой.

Однажды, выпустив Муську гулять, через некоторое время я вышел на улицу. Серый кот сидел у входа в котельную один. Увидев меня, он стал жалобно мяукать. Я спросил у него: «А Муська где?» Он побежал за котельную, при этом оборачивался и продолжал мяукать. Дескать, пойдем, увидишь все сам. Остановился у длинной и широкой трубы и стал выжидательно глядеть на меня. За котельной никого не было. Я озадачился. И еще раз спросил: «Так где же Муська-то?» Тогда он полез в трубу и сразу же вылез оттуда, обиженно мяукая. Заглянув в трубу, я увидел нашу Муську с другим котом. Это был тот самый черно-белый кот с животноводческого комплекса, который зимой так бесцеремонно обошелся с ней. Теперь было понятно, что Муська серому коту изменила. И он настойчиво просил меня, чтобы я вмешался в их дело. Я прогнал черного разбойника, пытавшегося нарушить идиллию нашей «сладкой парочки». Муська осталась с серым женихом. Но через час снова исчезла. И в котельной появилась только на другой день.

Спустя положенное время Муська принесла на свет четырех котят. Один из них серенький с еле заметными светлыми полосками. И три черно-белых.

Семнадцатая весна

Стояла чудная майская ночь. Светила полная луна. Теплый воздух, густо насыщенный ароматом расцветших черемух, разливался по всей деревне.

Людмила проснулась и долго лежала с открытыми глазами, не в силах заснуть.

Невдалеке от избы под аккомпанемент гармони старшие по возрасту девушки пели знакомую песню «Ивушка». И это пение разбудило Людмилу. Растрогало до слез.

По вечерам она не гуляет, не пускает мать. Девчата-одногодки, веселые, как ласточки-щебетуньи, к Людмиле приходят лишь только чтобы вместе учить уроки.

Отца у Людмилы нет. Мать говорила ей, что он был добрым и трудолюбивым человеком. Работал шофером. В летнее время в выходные дни они брали с собой Люсю на луг и речку. Играли с ней. Но Люся отца не помнит. Ей было в то время, когда он погиб в автомобильной катастрофе, всего четыре годика.

Для матери Людмила была единственным человеком, для которого она жила. И крепко любила. Люся отвечала ей тем же. Была послушна и отзывчива.

Сегодня она пришла из школы и, перекусив, села за уроки. Скоро выпускные экзамены. Каждый день повторяет пройденный материал. После занятий ходит в сад-огород помогать матери копать грядки. На лужайке возле дома нарвала одуванчиков и сплела венок.

Вечером, поужинав с матерью, пошла спать. Мать осталась в избе, а Людмила — на веранду. Снился ей лес, цветы и парень, вроде знакомый и вроде нет, такой хороший, ласковый. Снилось еще что-то очень волнующее и приятное. Но песня девушек прервала ее короткий сон и погрузила в другой таинственный мир. Мир грез и фантазий. Мир счастья и любви.

В последнее время Людмиле стали сниться сны сладострастные и в то же время какие-то тревожные и грустные.

В школе ей недавно один паренек признался в любви. Но она об этом пока и слышать не хочет, хотя волнение сердца чувствует с тех пор все чаще. Сладкая истома каждую ночь охватывает ее. Ей очень жаль, что так медленно тянется время. Хочется скорее окончить школу. Вечерами выходить на улицу и с подружками гулять по деревне и так же петь песни. И не стесняться матери дружить с парнем. Ведь она уже почти взрослая. А когда придет осень, она пойдет учиться в институт. Ее давняя мечта — стать агрономом, потому что ей больше всего нравится растительный мир. И вообще, она любит природу.

Людмила прислушалась. С улицы по-прежнему доносилась щемящая душу песня. А к той песне прибавился звонкий и переливчатый голос соловья. Через приоткрытую форточку вливался свежий воздух, наполняя веранду запахами цветущей черемухи.

В жизни Людмилы эта весна была по счету семнадцатая.

1970, 2003 гг.

Наивность по имени Жанна

Это было в советское время в санатории «Ессентуки», куда я приехал поправить свое здоровье. Назначили мне через день принимать минеральные ванны. Однажды пришел, занял очередь возле одной кабинки и, сев на свободную скамеечку, стал ждать. Процедуры близились к концу. Тут в помещение вошла молодая симпатичная женщина в легком сарафанчике (на улице стояла жара). Она вытерла платочком пот с лица и начала извиняться перед работницей в белом халате, что немного запоздала, поскольку в санаторий приехала впервые и трудно привыкает к установленному порядку.

Служащая взяла из ее рук курортную книжку и, показав на скамейку, где был я, проговорила: «Присядьте пока» — и пошла по своим делам. Женщина робко и сконфуженно спросила: «А почему она меня к вам послала, разве эту процедуру принимают по двое?» Я, сообразив о ее неосведомленности, ответил: «Вы еще не знаете, сколько людей здесь бывает за день. А ванн очень мало. И чтобы ускорить работу, пускают в каждую по двое». Женщину звали Жанной. Она была настолько наивна, что я еле сдерживал себя, чтобы не рассмеяться.

Я видел, что в кабину, рядом с которой мы сидели, входил мужчина и, чтобы потом не оправдываться перед моей красавицей, почему он там был один, сказал: «Из этой кабины недавно вышла женщина, сейчас должен выйти мужчина». И действительно, через минуту вышел мужчина. Жанна своим нежным голосочком стала упрашивать меня зайти в кабину первой, чтобы раздеться одной, без меня. «Конечно, конечно, идите, пожалуйста», — согласился я. Рядом сидящие две пожилые дамы, слышавшие наш разговор, добродушно улыбались и молчали. Жанна юркнула в кабину, а вскоре и мы заняли другие освободившиеся.

Когда вечером мы встретились на улице, Жанна, поняв розыгрыш, поведала, как ждала меня в ванной: «То сожму ноги, то вытяну их, все равно, думаю, нам тесно будет. А вас все нет и нет… Наверно, стесняется мужчина. Прошло минут пятнадцать (процедура рассчитана на 8-10 минут), подошел сотрудник санатория. Странно так посмотрел на меня и ушел. А я лежу, мечтаю. Минут через десять еще раз подходит и говорит: “Девушка, я жду, когда вы освободите ванну, в здании уже никого нет, кроме вас”. Меня оттуда как ветром сдуло, — откровенно призналась Жанна. — Я выскочила из ванны, кое-как полотенцем обтерлась и уже на ходу надела свой сарафанчик».

Разговор с манекеном, или находчивая молочница

Это было в советское время. Мы с другом шли по Большой Покровке. День выдался пасмурным, быть может, оттого и у людей был невеселый и озабоченный вид. Наверное, и мы с другом выглядели такими же.

У витрины одного магазина женской одежды стояли несколько женщин. Мой друг проговорил: «Что-нибудь из парфюмерии выкинули». Но раздавшийся оттуда смех рассеял его предположение.

Когда подошли ближе, увидели пожилую женщину с пустыми бидонами наперевес. Оказывается, магазин был закрыт на обед, и деревенская молочница через стекло витрины вздумала разговаривать с… манекеном девушки, настойчиво спрашивая у нее, через сколько времени откроется магазин и какие там имеются товары. А за то что манекен молчал, женщина принялась ее из всей мочи совестить: «Вот она, нынешняя-то молодежь! И не подступись! Нос-то задрала! На деревенскую и глядеть не хочет! Сама, чай, поди, недавно из деревни!?»

Мой друг решил выручить деревенскую женщину. Продвинулся к ней и усердно прошептал на ухо: «Вы напрасно возмущаетесь, бабуля, это же обыкновенная фигура, слепленная из гипса, — и уже громче: — Вы что, не видите? Она неживая!» Женщина пристально посмотрела на манекен и, повернувшись к другу, со смущенной улыбкой проговорила: «Да я шучу. Надо же вспотешить вас! А то вы ходите все как в воду опущенные». И как ни в чем не бывало пошла, погромыхивая бидонами.

Как быстро жизнь летит

Смотрю сейчас на маленьких детей, идущих в школу, и вспоминаю свою дочь. И самого себя в молодые годы. Как я молил Бога, чтобы дочь быстрее окончила одиннадцать классов, поступила в институт, а после его окончания устроилась работать учительницей. И вот дождался. Дочь давно окончила школу, институт. Теперь в своей памяти перебираю годы ученичества дочери. Некоторые ее детские рассказы о себе и о своих одноклассниках я приведу здесь.

Дочь на вид была хрупкой и скромной. Но с ребятами сдружилась сразу. Полюбили ее. Один раз после того, как ее учительница вызвала к доске отвечать урок и она ответила, одноклассник Юра Аношин взял девочку на руки и отнес ее до парты. А однажды, рассказывала учительница, в перемену два первоклассника затеяли драку. Все ребята замерли от страха, а Света подошла к дерущимся и разняла их.

А вот другой случай. Это когда Света училась уже в пятом классе. Как-то придя из школы, она начала рассказывать про Юру Аношина. Я ей говорю: «Привязалась ты с этим Аношиным». А она: «Нет, папочка, вот послушай. Ирина Владимировна на уроке нам задала вопрос: “Что такое неморфологический способ образования слов?” Аношин локоть своей руки поставил на парту, виском уперся на зажатый кулак и, разинув рот, уставился в потолок. Стал сосредоточивать мысли. В это время Саша Бутаков поднял руку. Ирина Владимировна спросила его. И он ответил: “Слияние сочетания слов в одно слово и переход одной части речи в другую — это и есть неморфологический способ образования слов. Например, вечно зеленый кедр — вечнозеленый кедр”. — “Молодец, Саша, правильно!” — сказала учительница. Тут встал с нахмуренными бровями Юра Аношин и с обидой в голосе вымолвил: “Ирина Владимировна, Бутаков прочитал мои мысли”. Ирина Владимировна ему ответила: “Не будешь рот разевать”».

В следующий раз Света пришла из школы и стала как-то сбивчиво рассказывать о поведении другого одноклассника, Игоря В. Это был один из неуспевающих учеников. (В четвертом классе его «прикрепляли» к Светлане, чтобы она ему помогала в учебе.) Но, несмотря на низкую успеваемость, он отвратительно вел себя на уроке. Обижал мальчика, сидящего рядом за партой. Дразнил учительницу по рисованию, всячески обзывал ее. Я сказал Свете: «Неужто не нашлось никого, чтобы вправили ему мозги?» Она ответила: «Нашлось!» Я спросил: «И кто такой храбрец?» Она произнесла: «Я. У меня терпение лопнуло слушать его оскорбления, подошла к нему и щелкнула по голове линейкой. Весь класс захохотал. Он сморщился. Кулак мне показал. Я ему сказала: “Попробуй только тронь! Еще получишь!”»

Как быстро жизнь летит… Теперь у дочери свои дети. Хочется сказать молодым папам: «Не торопите время. Оно не возвращается».

Со «светелки» началось знакомство

Мы познакомились с Зеноном Филимоновичем Немцевым два года назад в киноцентре «Рекорд» на поэтическом вечере в гостиной «Светелка», где он прочитал несколько стихотворений.

Зенон Филимонович крепок не по годам. Скромен. Очень интеллигентен. Меня заинтересовало его имя — Зенон и фамилия — Немцев. Он ответил, что имя взято матерью в день его рождения из святцев. Что касается фамилии, то один из его предков занимался мелким ремонтом часов и прочей техники, а этим занимались обычно приезжие иностранцы, которых называли «немцами» (от слова «немой», так как они не умели говорить по-русски). Поэтому и появилось у этого предка сначала прозвище немец, а затем и фамилия Немцев. С ударением на первом слоге.

Родители Зенона — из Поволжья. В 1907 или 1909 году в связи со столыпинской реформой они переехали в Сибирь, в Кемеровскую область. Отец — рабочий, токарь восьмого разряда. Мать — домохозяйка. Всем детям дали высшее образование.

В 1952 году Зенон Филимонович окончил Томский политехнический институт по специальности «Теплоэнергетические установки». Через шесть лет защитил кандидатскую диссертацию без отрыва от производства, работал на Томской ТЭЦ-1. Позднее защитил докторскую диссертацию.

Зенон Филимонович опубликовал 160 научных работ, в том числе выпущенную Калининским политехническим институтом в 1969 году монографию «Тепловая экономичность энергосистем». И учебник «Теплоэнергетические установки и теплоснабжение», изданный в Москве «Энергоиздатом» в 1982 году.

Впервые придя к Зенону Филимоновичу, я увидел его двухкомнатную квартиру, как склад забитую книгами. Все стены в комнатах заставлены от пола до потолка полками, стеллажами и шкафами. Почти все книги и журналы технические, по специальности — теплоэнергетика, термодинамика. И всего несколько десятков книг поэзии и прозы.

Сейчас Зенон Филимонович работает профессором в Нижегородском государственном архитектурно-строительном университете. Он в хорошей творческой форме: за последние три года опубликовал 15 научных работ. Является автором 17 изобретений.

С 1982 года его основные усилия и научные публикации посвящены коренному обновлению основ термодинамики.

Высокая награда из Кембриджа

Зенону Филимоновичу Немцеву, доктору технических наук, профессору Нижегородского архитектурно-строительного университета, прислали из Международного биографического центра (Кембридж, Англия) Почетный диплом — «как признание выдающихся достижений в сфере молекулярной термодинамики и теплоэнергетики».

Об этом ученом я дважды писал в газете «Нижегородская правда». Его имя в энергетике известно еще с 50-х годов прошлого века, когда он сначала в кандидатской (1958 г.), а потом в докторской (1969 г.) диссертациях и, соответственно, в многочисленных публикациях доказал эффективность своих научных разработок, которые стали применяться и применяются до настоящего времени повсеместно. О своих научных исследованиях последнего времени З.Ф. Немцев регулярно докладывал на научных конференциях в Москве, Санкт-Петербурге, Волгодонске, Казани, Воронеже и других городах.

О сути своего открытия он говорит так:

— Еще в конце 19 столетия Фридрих Энгельс пришел к выводу, что появление молекулярно-кинетической теории составило эпоху в науке. По уравнению первого закона термодинамики можно заключить, что термодинамика держится на трех «китах»: энергии, работе, теплоте. А теория многие годы имела молекулярно-кинетические формулы только для одного из этих «китов» — для энергии, в разных ее частях и видах. Но не было молекулярно-кинетических формул для работы и теплоты. Эти формулы удалось наконец получить мне с соавторами только в конце XX века. В связи с важностью этого обстоятельства вопрос сейчас рассматривается на предмет выдачи мне с соавторами диплома на научное открытие.

— Зенон Филимонович, а что можно сказать о количестве изобретений и открытий в стране?

— На тысячи изобретений приходится примерно одно научное открытие. За всю историю существования нашего вуза разработано около тысячи изобретений и пока не было ни одного научного открытия.

«Нижегородская правда», 7 февраля 2004 г.

И Доёнки — тоже родина

Стоял солнечный майский день. Я спустился от Высоковской церкви по лестнице вниз и на автобусной остановке услышал разговор пожилого мужчины с молодым человеком. Мужчина был небольшого роста, на вид не такой старый, но ему оказалось 74 года. Прислушался к нему и присел рядом. Он говорил, что живет сейчас на улице Овражной. Рядом с церковью. Родился и какое-то время жил в деревне Доёнки Линдовского района (теперь Борского), в четырех километрах от реки Линда.

Звать этого мужчину Сергеем Васильевичем Бузиловым, 1928 года рождения. Когда молодой человек, сидевший с ним по другую сторону от меня, сказал, что у нас в стране плохая, бедная жизнь, поэтому он сейчас учит английский язык, чтобы убежать в США, Сергей Васильевич ответил: «Не все знающие английский, мил человек, приживаются в Америке. У меня недавно в соседях сын учителя истории тоже позарился на Америку. Уехал. Занялся там коммерцией, но быстро обанкротился. И отец его оттуда еле вытащил».

Ветеран стал много рассказывать о трудных годах своей жизни. И втолковывал юноше, что не следует бросать свою Родину, тем более в лихолетье. Да, Сергей Васильевич оказался человеком оптимистичным.

На мой вопрос: знает ли он, от какого слова произошло название их деревни Доёнки, ответил: «В нашем колхозе было тогда всего пятьдесят коров, земля на полях бедная. Как ни старались ее унавозить, все равно урожаи были небольшие. А с населения налоги доили как с хорошей категории. Вот поэтому, наверно, и деревню назвали — Доёнки. От слова “доить”.

Рядом с нашей деревней стояла другая — Овсянниково. Она называлась в честь того, что там на каменистой и песчаной почве часто сеяли овес. Поля тоже удобряли навозом, в сухую погоду поливали из бочек и только в отдельный раз урожай овса собирали более-менее. Сеялок в то военное время у нас в колхозе не было. Все сеяли вручную».

Сергей Васильевич встал со скамьи и стал показывать, как он тогда сеял рожь. Свой показ сопровождал объяснением: «Так вот, значит, левую ногу надо ставить вперед, правой рукой лезть в сетево за зерном. Потом правой ногой ступать — равнять ее с левой. Левую ногу опять вперед. И в это время взятую в ладони рожь бросать не на землю, а о сетево, от него зерна и разлетались».

Молодой человек спросил: «А что такое сетево?» — «Да это емкость наподобие лукошка, бечевка, привязанная к нему, одевается на шею сеятеля». — «Да, работенка — не позавидуешь», — проговорил парень. — «Для тех лет работа самая настоящая, колхозная, — сказал в ответ Сергей Васильевич. — А что было делать, какие-никакие, а урожаи собирали. Жить-то надо было как-то. А вот в 1943 году у нас выпал сильный град с дождем, измолотил на поле всю рожь и смыл ее в ближайшую реку Алсома. И все наши труды пошли прахом. Старики, которые меня учили сеять, тяжело переживали это событие. Сейчас каждую беду запивают вином, а тогда страдали трезвыми».

Парень предложил Сергею Васильевичу закурить. «Не-ет, — отмахнулся он. — Не курю и тебе не советую!» — «А как вы жили в неурожайные годы?» — поинтересовался молодой человек. «За картошкой и дурандой ездили в Шахунью и Семеново. Дуранду ели вместо хлеба. Нам всегда старались всучить какую-нибудь устарелую, негодную. Дуранда льняная была самая хорошая, но дорого стоила. И нам она редко доставалась. Чаще всего мы покупали шелуху от пшеницы. Свиньи ее не ели, а мы — за милую душу. Один раз, накопив денег, поехали с дедушкой в Горький за рожью. Нас один гражданин привел на свою квартиру, она у него была рядом с мельницей. Взвесил нам пуд. Мы вышли, чувствуем, чего-то маловато. В другом месте перевесили, оказалось 11 килограмм. Вернулись, а на его квартире уже висел замок. Сосед сказал, что его теперь долго не будет, куда-то уехал. И мы ушли. Мне в ту пору было 15 лет, а деду — под 80. Чего таких-то не обмануть». Сергей Васильевич ненадолго умолк, затем добавил: «Ворюг-то и тогда много было».

«Ты один жил у родителей-то?» — спросил его парень. «Нет. Еще два брата: Леонтий с 1912 года да Тимофей с четырнадцатого. Оба прошли две войны: Финскую и Отечественную. От первой они уже были инвалидами второй группы. Леонтия из миномета ранило в грудь. Когда оперировали, два ребра из спины убрали, чтобы достать осколок. У Тимофея обе ноги очередью из пулемета прострелили».

«Ты мне, дед, мозги-то не пудри, — смеясь, сказал парень. — Как же у тебя братья-инвалиды воевали в Отечественную?» — «А зачем мне, сынок, мозги-то тебе пудрить? Не хочешь, не верь. Но знай, что немец-то на нас напал внезапно. Дошел аж до самой Москвы. Была спешка. Братьев увезли воевать и не спросили. Леонтию приказали грузить бомбы на самолеты-бомбардировщики. И он грузил. Потом увидели, что это ему не под силу, прислали замену, стал с фронта в штаб важные письма на велосипеде возить. Штабу-то надо было знать, как идут дела на фронте. А на Тимофея посмотрели, увидали, что он на обе ноги хромает, сразу же послали учиться на радиста. Выучили и отправили в прифронтовой штаб под Ленинградом. Домой писал, что вернется живым. Но при отступлении озверелый немец разбил их штаб. И похоронен Тимофей где-то у берега Невы. А вот Леонтий вернулся. Умер дома. Так что, сынок, мы Родине отдали все, что могли. И тебе советую».

К остановке подъехал автобус. Многочисленная толпа устремилась к нему. Сергея Васильевича я больше не видел.

Ушел из жизни поэт Владимир Мощанский

Недавно (14 мая 2004 г.) умер нижегородский (сормовский) поэт Владимир Владимирович Мощанский.

Родился он 29 апреля 1939 г. в Московской области, в поселке Владычино. Когда началась Великая Отечественная война, их семью эвакуировали в Новосибирск. После войны, в 1946 г., они переехали в наш нижегородский край, в Сормово, к родственникам.

В.В. Мощанский оставил заметный след на земле, остался и в моей памяти.

Начну с того, что зимой в середине 60-х (прошлого века) я послал письмо со своими стихами поэту Александру Ивановичу Люкину и через несколько дней, придя с работы домой (жил я тогда в своей деревне, а работал в городе электрослесарем), с нетерпением открыл конверт с ответом.

Александр Иванович приглашал меня именно вечером этого же дня на занятие поэтической секции в Дом культуры им. Свердлова. Наскоро перекусив, я переоделся во все новенькое и снова побежал в город. Дорога была заметена снегом. Преодолевать тяжелый путь в 5–6 километров пришлось не менее часа. Не чувствуя усталости, на это занятие я как на крыльях прилетел. Правда, с опозданием.

А.И. Люкин, невысокого роста, коренастый, с густыми бровями и густыми темными волосами, очень по-доброму отнесся ко мне.

Ребят было около пятнадцати человек. Тоже добрые и отзывчивые. Каждый читал свои стихи. Люкин делал замечания, поправлял, спорил. Но спор был настолько добродушным, что не раздражал и не отталкивал от поэта, когда он настаивал на чем-то своем, а наоборот, располагал к нему. И я не постеснялся прочитать свои стихи.

Вот одно из них:

Следом за мной начал читать Володя Мощанский. Рассказал о себе, что не так давно вернулся с воинской службы. Тоже небольшого роста, симпатичный, с густой копной черных волос. Одно стихотворение у него называлось «Горе». Он прочитал его:

Александр Иванович, видимо, знал Володю, по-свойски спросил: «Под каким впечатлением оно у тебя появилось?» Мощанский рассказал: «Мы с одной девушкой, Альбиной Третьяковой, вместе окончили Сормовский машиностроительный техникум. И нас с ней направили работать на завод «Красное Сормово», только по разным отделам. Я работал технологом в бюро групповой обработки металлов, а она разрабатывала штампы и прессформы. Ездила по командировкам. После очередной производственной командировки заболела. И вскоре скончалась. У нее оказался рак крови. Смерть для меня была настолько неожиданной, что я сразу же после похорон и написал это стихотворение».

Александр Иванович, подумав, сказал: «Я попробую напечатать его в газете “Ленинская смена”». Но это стихотворение было опубликовано в той газете лишь в 1970 году, 24 мая, после смерти А.И. Люкина, между прочим, с посвящением ему.

В том же номере газеты опубликовано еще одно стихотворение Владимира Мощанского, характеризующее его уже тогда как настоящего, самобытного поэта.

Весной 1970 года на Моховых горах проходил межобластной семинар молодых писателей, на котором со своими стихами принимал участие в качестве обсуждаемого и Владимир Мощанский. Вот, в частности, какой отзыв о нем и об Александре Реве был дан в газете «Ленинская смена» за 19 июля 1970 г. нашим известным поэтом Лазарем Шерешевским:

«…Были среди участников нашего семинара и поэты с неровной творческой биографией — это Александр Рева из Кировской области и горьковчанин Владимир Мощанский. У обоих за плечами — публикации в книге “Старт” (Рева), в сборниках и журналах (Мощанский). Но развитие этих поэтов идет трудно, после удачных стихов — срывы, отход от уже взятых рубежей, непреодоленные недостатки. Что ж, судьбы поэтические не одинаковы и непросты…»

Да, поэзия — «баба капризная». И я бы еще от себя добавил: ревнивая — любит, чтобы ей постоянно уделяли внимание.

А у Владимира Владимировича не всегда хватало времени для нее. Хотя всю свою жизнь его сердце принадлежало ей — госпоже поэзии.

Он до последних дней работал на заводе «Красное Сормово». А пришел он туда в 1959 году и начал сначала токарем, а затем, получив техническое и гуманитарное образование, стал работать инженером-технологом.

После прохождения армейской службы (1960–1963 гг.), кроме как на этой должности, он еще работал ученым секретарем совета НТО судостроителей.

И все-таки он урывает время на стихи. Печатается в периодических изданиях, в сборниках «Поэтический год 1963» (г. Горький), «Заполярье — земля поэтов», 1964 г. (г. Мурманск), «С надеждой и любовью», 1994 г. (Нижний Новгород) и др. Посещает занятия литературных групп, участвует в творческих семинарах Б. Пильника, А. Люкина, Л. Шерешевского и других.

С 1992 года руководит сормовским литобъединением «Волга».

В 1996 г. у него выходит отдельная книга стихов «Земная радуга». В ней, на мой взгляд, стихи душевные, серьезные и глубокие. О нашей бренной жизни и космических глубинах. Я с большим интересом читаю их, например, «Поэтово ремесло», «На срезе», «Борису Пильнику», «Миры».

Но вторую поэтическую книгу Владимир не успел издать. И все потому (повторяю), что много расходовал времени на другие дела. То он устраивает литературные чтения в музее деревянной скульптуры А.И. Новикова, то еще в каком-то другом месте.

При Дворце культуры и техники сормовичей есть библиотека им. А.И. Люкина. В ней ежегодно проводятся литературные чтения в честь его памяти, в дни рождения. Мощанский и здесь был одним из инициаторов. Он лауреат премии Люкина, учрежденной Княгининской районной администрацией. Княгинино — родина Александра Ивановича.

В газете «Красный Сормович» Владимир Владимирович готовил литературные странички. Он вообще за многое беспокоился. В день выписки из больницы он с радостью позвонил мне, сообщив, что заходил в библиотеку им. А.И. Люкина, где ценители творчества Александра Ивановича читали стихи и не ожидали там появления Мощанского, а он, несмотря на обнаружившуюся у него болезнь (рак поджелудочной железы), принял в том мероприятии активное участие. «Туда выезжало областное телевидение, и нас там снимали», — похвалился мне по телефону Владимир.

Еще он мне рассказал (тоже по телефону), как на пародию Николая Симонова:

он, находясь в больнице, написал свою ответную:

У Владимира Владимировича остались мать, жена, две дочери и четверо внуков. Матери — 95 лет. Она очень нежно любила сына.

Светлая память о В.В. Мощанском как о настоящем и добром поэте навсегда сохранится в читательских сердцах.

В стихах

Мне главное на этом свете —

Писать достойные стихи

Осеннее

«Однажды наш колхоз купил кобылу молодую…»

На стихи Николая Рачкова

«В честь женщины этой стихи я слагал…»

«Недавно вроде цвел вишневый сад…»

И жить торопится,

И чувствовать спешит.

П.Вяземский

«Когда был молодым и в силе…»

Нательный крест

«Я Божьей милостью поэт…»

Однажды наш нижегородский поэт Игорь Чурдалев в своем поэтическом выступлении по телевидению сказал, что он не любит, когда поэтов называют «местными». Ему я посвятил это стихотворение.

«Да. Человеку надо малость…»

Экспромт армянскому поэту Патвакану Лусину (Мкртчану)

Бессонница

«Жизнь — это, брат, такая кутерьма…»

«Пастух овец отару пас…»

«Охватит дрожь…»

«Один поэт однажды во хмелю…»

1994 год

«Пусть не совсем богатый твой наряд…»

Зарянка

«Теперь, когда снова жасмином…»

Галине Молостовой

Смерть льва

«О, если бы мне вновь родиться…»

«Читаю стихи Николая Рачкова…»

Экспромт кстовской поэтессе Ирине Краевой

В письмах

Коль красота жива,

Есть смысл и жить

От Татьяны Александровны Казариновой

Здравствуйте, уважаемый Евгений Павлович!

Прочитала Вашу статейку и стихотворение в № 13 «ЗОЖа».

Какой Вы изумительный человек, какая Душа! Сейчас это такая редкость!

Евгений Павлович, так хочется быть поближе к хорошим людям. Как-то так сложилась моя жизнь, что настрадалась.

Очень люблю жить в деревне. Бывшая ленинградка, но последнее время жила в Москве, а сейчас в Тверской области (но квартира в Москве).

Евгений Павлович, если у меня будет такая возможность — можно мне приехать в ваш пос. Селекция? Напишите, пожалуйста, как ехать? По атласу я не нашла Кстовского района, может быть, он раньше назывался по-другому?

До свидания!

С большим уважением,

Татьяна Александровна Казаринова

7.08.2000

«Горьковская правда»

29 сентября 1975 г

Уважаемый Евгений Павлович! Как приятно встретиться с человеком, который любит и хорошо знает Сергея Есенина! Вы достаточно живо и аргументированно написали о поездке в с. Константиново, но, к сожалению, Ваш материал мы не можем использовать в печати, т. к. о Есенине наша газета писала совсем недавно.

О. Касьянова, корр. отд. Культуры

От Ф. Ларюшкина

Здравствуй, Женя!

Прочитал твою статью «Как на дрейфующей льдине», опубликованную 21 июля 1981 г. в «Горьковском рабочем». Статья хорошая. Молодец! Поздравляю!

Мне и раньше приходилось читать в той же газете твои материалы. Если можешь писать статьи, напишешь и рассказ.

Будь здоров!

Ф. Ларюшкин

г. Кстово

24.8.1981

От Нины Александровны Барановой

Уважаемый Евгений Павлович, здравствуйте!

Прочла Ваши стихи в «ЗОЖ» № 13 (169) июль 2000 г. Огромное Вам спасибо, получила истинное удовольствие.

Вы не просто любитель, Вы — настоящий профессионал в стихах. Надо очень любить природу, быть внимательным ко всему в природе, особенно в лесу, чтоб так видеть красоту бытия.

Огромная Вам благодарность, желаю Вам здоровья и творческих успехов.

С уважением, Нина Александровна Баранова

Нижний Новгород

От Паниной Нины Сергеевны

Добрый день, Евгений Павлович!

Прочитала Ваше стихотворение в газете «ЗОЖ» за 13 июля 2000 года. Оно меня растрогало до слез, как будто побывала на своей родине, где я родилась и выросла, где прошла моя юность. Это город Арзамас, село Кирилловка. Я помню, когда я ездила в Горький, проезжали г. Кстово, Богородск, еще какие-то небольшие городки. Прочитав Ваше стихотворение, я как будто побывала в юности, где мы с папой любили ходить и любоваться этой красотой. Он очень любил природу и меня приобщал к этому. Папа брал меня на покос, где мы встречали зарю и купались в прохладной речке, и я бегала по росе босиком. Боже, какая это была красота: голубое небо, зеленая трава, чистая холодная вода в речке, пение птиц. Я любовалась этой красотой и не могла налюбоваться, у меня это осталось на всю жизнь. Когда я приезжала в отпуск на родину, я просила папу сходить туда, где мы с ним косили (сено) траву, купались в речке и вдыхали этот запах скошенной травы и ягод. Потом мы ходили в лес за ягодами и грибами. Приезжали мои братья и сестры, и мы уходили в лес на целый день, чтобы вдыхать этот свежий целительный воздух, слушать пение птиц и смотреть на голубизну неба.

С тех пор прошло много времени. Уже и папы нет в живых, умер в 1977 году, а я до сих пор не могу забыть этой русской красоты. Здесь в Сибири, где я живу с 1963 года, тоже очень красивая природа, недаром нашу горную Шорию называют «второй Швейцарией», которая славится своим лечением и красотой. Но свою родину я не могу забыть до сих пор. В последний раз мы там были с мужем в 1989 году, после свадьбы дочери, потом начались эти кризисы с деньгами. В 1994 году умирает муж, и я никак не могла выбраться на родину, по которой очень скучаю. Получу письмо от двоюродной сестры, которая живет в Арзамасе, и как будто побываю там сама. Вы уж извините меня, что я написала Вам письмо. Это под впечатлением Вашего стихотворения, которое мне очень понравилось, и что Вы живете на моей родине, и совсем близко от моего отчего дома. И звать Вас Евгений, как моего друга юности, который живет в Горьком, но жив ли он, не знаю.

Извините, ради Бога, если что не так, пусть Ваша жена ничего плохого не думает. Ваше стихотворение я читаю утром и вечером. Оно, как молитва, помогает мне, когда я чувствую себя плохо.

Дай Бог Вам здоровья. Я выписала эту газету и читаю ее с удовольствием.

Если можете, вышлите еще какое-нибудь стихотворение, буду благодарна.

Панина Нина Сергеевна

Кемеровская область, город Осинки

От Лидии Анатольевны

Здравствуйте, Евгений Павлович!

Я не постоянный читатель газеты «ЗОЖ», но с некоторых пор стала ее изучать, знакомиться с публикациями. Газета заинтересовала полезными советами, историями, творчеством читателей. Очень понравился Ваш лирический и чувственный рассказ «Певунья». После прочитанного потеплело и посветлело на душе от человеческого участия к маленькой птичке, да и слово Ваше, проникновенное и складное, не осталось у меня без внимания.

Сама я живу в красивом старинном (1010 года основания) волжском городе Ярославле, хотя свою сознательную жизнь провела в г. Горьком, сейчас Н. Новгороде. Жизнь получилась как бы раздвоенная.

После переезда в г. Ярославль сначала при каждом удобном случае ездила в г. Горький домой, сейчас езжу в гости к маме и сестре. Поэтому любая малость, связанная с моим родным Н. Новгородом, не проходит мимо меня, интересует любая информация.

Вот и Ваш рассказ, да и адрес был мной отмечен. В г. Кстове я не была, но слышала много хорошего от своих соучениц.

Наш г. Ярославль имеет пять жилых районов, а наш Заволжский район, где я живу, расположен между двух сосновых боров на левом берегу р. Волги. Я сейчас живу на краю жилого квартала, в больших многонаселенных домах, но в нескольких метрах есть зеленые массивы, где растут кусты, деревья; сейчас май месяц наполнился в этой зелени таким нескончаемым гомоном птиц, а с некоторых пор трелями соловья. Соловьи поют и там и тут. Удивительно мелодичные звуки, трели, токанья — слушала бы их без конца и края.

В молодости с друзьями ходила в туристические походы. Как-то, в конце мая, были на озере Селигер в Калининской области, посещали место, где берет начало наша река Волга. Там дивная природа. Старались разбить лагерь на ночлег в самом живописном месте. Кругом буйное цветение сирени от кипенно-белого цвета до густо-сиреневого, кисти крупные, душистые, запах опьяняющий, а пение соловьев, как оркестр: на разные голоса — от низкого до самой небесной высоты. У всех у нас, участников похода, восторг, настроение ликующее, чувства самые высокие.

Еще один случай в памяти остался навсегда. Когда я оказалась в новом доме, в том самом Заволжского района, еще совсем необжитом, под окнами остался небольшой водоем, а попросту болотце. Весной, когда установилась теплая погода, все распахнули окна. Ночью жители большого многоэтажного дома были свидетелями необыкновенных звуков своеобразной музыки, где исполнителями оказались лягушки; вот уж солисты на удивление, многозвучные и активные. Кто посчитал, что оказался на необыкновенном концерте, а кто-то не спал, сердился за бессонную ночь.

Евгений Павлович, извините меня за многословие. Совсем для меня неожиданнополучилось такое письмо, а хотела просто поблагодарить за Ваше чуткое отношение к природе, а значит, и добро к людям. Если посчитаете нужным, напишите мне.

До свидания, всего Вам доброго!

Лидия Анатольевна

27.05.04

От Татьяны Серафимовны Адамовой

Здравствуйте, Евгений Павлович!

Сердечное Вам спасибо за поэтическую миниатюру «Певунья». Единение с природой, прочувствование ее — это состояние души. Много лет преподавала русский и литературу, но оценку «5+» ставлю Вам, уважаемый Евгений Павлович.

К сожалению, я газету не выписываю, мне ее дарит одна добрая женщина, которая своим участием помогает мне жить. Что у Вас есть еще написанное? Пришлите, если сочтете нужным, весточку о себе. Я живу в общежитии, работаю в школе Ленинского района Нижнего.

Доброго здравия!

Творчества!

Понимания и тепла!

С уважением, Татьяна Серафимовна Адамова

29.05.04

От Галушина В.М

Уважаемый Евгений Павлович!

Сердечно благодарим Вас за Ваш замечательный, искренний и очень добрый рассказ! Надеемся, что Вы и в дальнейшем будете делиться с нами Вашими наблюдениями за пернатыми.

Ждем от Вас новых работ. Сообщаем, что птицей 2000 года станет большая синица!

С уважением,

вице-президент Союза охраны птиц России

Галушин В.М.

От Риммы Дмитриевны

Письма в мой адрес бывают разные: с благодарностями за написанное, с предложениями новых тем. А вот это, из Москвы, связанное с моей фамилией, — само по себе художественное произведение, которое я и решил включить в книгу (даю с незначительными сокращениями).

Здравствуйте, Евгений Павлович!

Оказалось, что написать о Жене непросто. Ну что тут такого — дали мне после стольких лет ожидания комнатку на семью из четырех человек в 1959 году. В квартире еще 6 семей, 24 человека.

Но дом и квартиры полны тайн и легенд. В конце теперь уже позапрошлого века построил миллионер Рябушинский для своей любовницы. Она жила в соседнем подъезде и тогда еще, правда, в одной комнате. А в нижней квартире жил адвокат. В 17-м году бежал, осталась только его домработница, жила в маленькой комнате, бывшей детской. В квартиру вселились самые разные люди: тетя Паша, ее муж, отличившийся на баррикадах в 1917. У них самая лучшая комната. Слесарь-сантехник вселился из подвала — ему чуть похуже. И так далее — Володя, рабочий с завода с семьей, врачиха недавно перед нами прибыла.

Сантехнику, по фамилии Молостов, было сказано, что на одного такой роскоши слишком, женись, а то выселим. И он привел жену — ходила бездомная с узелком. Бывшая провинциальная артистка. С гордостью уже старой старухи, с клюкой, парализованная, говорила мне: «Я была наложницей графа Лесовского». Сантехник спился и умер, а бывшая артистка с двумя детками, Ириной и Женей Молостовыми, продолжала жить в этой квартире. Ирина, когда я приехала в квартиру, жила в Киеве и была единственным в Союзе режиссером-женщиной в Киевском театре оперы и балета. Женя служил 6 лет на флоте, окончил МАИ и преподавал там же.

Квартира была похожа у нас на булгаковскую. Каждое утро просыпались от мата из кухни, не простого, а «фигурного» и длинного. Это Володя. В 6 утра вставала врачиха, помешанная на старости лет на микробах, кипятила большой чайник, выливала его на единственный кран и шла в туалет (тоже единственный). Следом вставал Володя, ему раньше всех на работу, хватался за кран, далее шел мат. Потом врачиха освобождала уборную и опять поливала кран, и опять Володя хватался за кран и опять — длинная «очередь» из мата. И так каждый день. Будильник был не нужен.

Когда в комнате Молостовых плакал двухлетний Алеша, тетя Паша ехидно замечала: «С голоду ребенок плачет, опять Светка (жена Жени) на обед готовит чай с колбасой». Вся квартира обожала Женечку и терпеть не могла Свету. Все по очереди рассказывали, как жила семья Молостовых после смерти слесаря-сантехника. Каждую субботу вечером устраивался прием. Собирались «гости» — человек 20, на стол подавались на блюдах жареные гуси и удивительные блюда — как у графа Лесовского. Пеклись пирожки, удивительные и невиданные. И это все в 30-е годы. Приглашались цыгане. Веселье на всю субботнюю ночь и воскресенье, с игрой в карты, под цыганский хор. Три дня семья доедала остатки, а потом мать начинала готовить для следующих «гостей». Ни один ресторан в то время ни такого угощения, ни развлечения предложить не мог. Отдавали полполучки, чтобы повеселиться, «как раньше», и весь месяц ждали «гости» возможности придти хоть еще разок к бывшей провинциальной артистке. Женя, уже будучи преподавателем, с тоской говорил: «Эх, у матери не было денег, а ведь меня брали в цыганский хор, нужно было заплатить».

Я познакомилась с Жениной матерью, когда она приехала из Киева от Ирины уже старой парализованной старухой на костылях, с распущенными седыми космами, ну точь-в-точь ведьма. Вот тогда она с гордостью представилась: «Я была наложницей графа Лесовского». И тотчас по телефону собрала стариков — человек 15, оставшихся в живых. И опять был пир, но, по свидетельству соседей, совсем не то, что раньше, но с гитарой, с пением и игрой в карты на всю ночь.

Света ненавидела свекровь и в дни ее приезда уходила из дома… Женя заходил в такие дни на кухню со словами: «Женщины, как у вас вкусно пахнет!» Все сразу веселели, говорили: «Женечка, ты только купи в “Рисунчатом” (магазины были по-своему именованы, вместо продмага №…) кусочек мяса, остальное мы дадим». И в кухне собирались все, кроме врачихи. В кастрюльке кипел суп, а Женя руководил удивительным хором. «На речке, на речке», — Женя только пальцем покажет, а Володя запевает. Дальше все: «На т-о-м бережочке». И тетя Паша с подголосками: «И-и-и-ой». Задействованы все, и мой муж, начисто лишенный слуха. А алкоголик Володя сразу трезвеет и басит. Дальше у Марусеньки моют и тело, и груди, но не вкладывая в это никакой сексуальности. Наверное, на флоте, где Женя руководил всей самодеятельностью, смысл воспринимался иначе. На кухне было особое единение, хотелось, чтобы мне разрешил подголосок или строчку пропеть. Песня была великолепная, хотя никаких репетиций не было. Без Жени никто не пел.

Но это было редко, чаще в отсутствие Светы. Женя приводил друга с гитарой и бутылкой. И весь вечер они пели под две гитары и плясали, но у себя в комнате. А вся квартира, затаив дыхание, ходила по коридору и только жалела, почему щелка в двери такая узкая. Маленький Алеша тоже там, тоже подпевает, тоже пляшет.

А какой был Женя муж! Приведет Алешу из садика, выстирает белье к приходу Светы. «Светочка, я все сделал, пойдем в кафе». А она: «Ну кто тебя просил?» На день рождения купил ей в салоне подарок — картину, акварель «Сломанные маки». Я, грешным делом, ей завидовала. Она опять: «Так я и сама могут нарисовать». Рисовала, рисовала, все похоже, а не то.

Алеша подрос и стал тоже лихо плясать «Цыганочку с выходом». Говорим Жене: «Отдай Алешу в кружок, кругом полно клубов». А он: «Талант и так пробьется». Когда мы уехали, сменявшись со свекровью, Алеша уже не просто плясал, а изображал в танце и тоску, и отчаяние, и удаль.

Через месяц пришел к нам на новую квартиру Женя: «Римма, Светлана хочет со мной развестись, поговори с ней». Хотя мы и не были со Светой дружны, поехала. Уговорить не смогла. «Мне надоели эти песни, пляски с выпивкой, эти долги, я хочу жить нормально». Последний раз видела я Женю, когда он уже жил один в маленькой комнатке. Сказал: «Живу с чужими людьми, в пустой, как тюремная камера, комнате». Вскоре Женя исчез, оставив записку: «Не ищите меня ни живым, ни мертвым». В большой Москве стала случайно встречать Свету. Женю объявили во всесоюзный розыск. Через полгода признали умершим. Я была уверена: Женя сыграл «Живого трупа», в душе он всегда был артистом. Света изменилась. Из правильной и жесткой вдруг стала другой, бросила работу (это при отсутствии помощи). Заявила: «Мне надоела фальшь нашей жизни». Ничего себе. А как же жить Алеше? «У Алеши есть пенсия за отца». Алеша сам пошел и поступил в училище при ансамбле Моисеева, окончил его. Света вдруг загорелась желанием то быть воспитательницей в детсаду, то портнихой, но все проходило. Последний раз встретила ее в метро. Она бросилась ко мне: «Римма, Женю встретили ребята из МАИ в Свердловске, он настоящий бомж».

Больше я уже много лет не встречаю Свету, хотя живу теперь на той же улице, что и она. Года два назад по телевизору увидела Алешу Молостова, он главный балетмейстер Ленкома. «Ах, Женя, знаешь ли ты, что талант пробился?!»

Вот почему, увидев подпись под прелестными рассказами в ЗОЖ — Евгений Молостов, я вообразила, что Женя не может объявиться в Москве, а хочет дать о себе знать. Так хотелось сказать ему про Алешу.

Простите мне мою ошибку, Евгений! Может быть, вы упрекнете меня, что назвала Женю замечательным человеком, но что поделаешь. Иногда читаешь о замечательном человеке, а он чем-то неприятен, а то вдруг простой человек поражает своим тактом, умом, интеллигентностью. Хочется сказать о нем — замечательный человек.

Простите еще раз за многословие.

Римма Дмитриевна, 73 года

Москва

Из газеты «Маяк» г. Кстово

Сердце, открытое добру и красоте

В конце прошлого года наш земляк — поэт и прозаик Евгений Молостов — выпустил очередную книжку — «Отсвет далеких лет».

В книге, небольшой по объему и тиражу, опубликованы зарисовки автора о родной деревне, об интересных случаях из жизни селян, рассказы о старине, об окружающей нас природе, о братьях наших меньших. Есть повествования о замечательных людях, с которыми Е. Молостов встречался, учился у них жизни и литературному мастерству. Радость жизни, умение подняться над серостью будней, желание показать красоту, которая, как говорят, спасет мир, — все это вобрали в себя прозаические произведения, созданные нравственной волей этого человека, его убежденностью в жизненной доброте. Свободно, ни на кого не оглядываясь, передает он свои чувства живым словом.

Светлые до прозрачности, его рассказы легко входят в душу и оседают там навсегда. Ждем новых книг от Вас, уважаемый Евгений Павлович!

Б. Краев, врач-пенсионер

(из газеты «Маяк» г. Кстово)

От Николая Рачкова

Дорогой Евгений Павлович!

Получил я твои книжицы, прочитал… Хочу тебе сказать, что твои стихи мне понравились, они написаны человеком с русской душой, с любовью к миру, к земле, на которой он живет. И такая дышит в твоих деревенских стихах поэзия, что невольно восклицаешь: «Здорово!» Мне нравится твоя откровенность, раскованность в стихе, много у тебя замечательных находок. И как мы близки в своем творчестве, словно жили с тобой в одном селе и на одной улице! Я очень рад, что на родной нижегородской земле живет и творит близкий мне по духу поэт. Твори, Евгений, удивляй, радуй!.. Итак, удачи тебе еще раз, Евгений. Я рад, что мы познакомились. До новых книг!

Николай Рачков

12.01.02

«…Евгений Павлович Молостов много лет прожил в деревне, в Кстовском районе. Судьба была с ним порой беспощадна. Да ведь не сдался, потому что в сердце не затухал, а, наоборот, разгорался огонек поэзии, творчества…»

Николай Румянцев

Оглавление

Певец родного края

Когда цветет черемуха

  Деревенские мастера

  Певунья

  Стреляный воробей

  Встреча с лосем

  Дик

  Голоса

  Зеленый уголок

  Синицы

  Голубь — птица умная

  Поэзия русской гармони

  Знаток природы

  Нечаянное знакомство с В.Я. Дворжецким

  Короткая встреча с поэтом В.В. Казиным

  «Прийти с улыбкой мудреца»

  Лепестки

  Поездка в село Константиново на родину С. Есенина

  Заблудшая

  Когда цветет черемуха

Ласточкины гнезда

  И удивлять, и удивляться

  Птицы моего детства

    Ласточкины гнезда

    Запасливая сорока

    Воробей

    Ястреб и голубь

    Кукушка в снежном лесу

    Пасха

    Солнышко

  Знаменитые земляки

    Г.И. Блом — ученый геолог

    Его именем названа кафедра

    Из династии Вограликов

  Из невыдуманных историй

    «С кем я останусь?..»

    Колдовством загубленная жизнь

    Раскаяние

    Домашний прокурор

  С натуры

    Обед на троих

    Когда ковры девать некуда

    Не перестроились

    Обиженные женщины

    Реабилитация

    Смерть гналась по пятам

    Друг мой Валентин Кордатов

    Наводчица

    Роковая любовь

  Мы много обязаны в жизни успеть

    Мечта всей его жизни

    Импровизированный концерт

    О Федоре Ларюшкине

    Его приют с видом на Волгу

    Новая поездка в село Константиново Рязанской области — на родину Сергея Есенина

    Фотография от писательницы Г.И. Серебряковой

  Отсвет далеких лет

    «Я люблю свою деревню…»

    Родная деревня Ново-Покровское

    «Меня однажды заинтересовало…»

    27 лет спустя

    О Зинаиде

    Поле за окном

    Братья наши меньшие

    Рекс

    Синица — божья птица

    Мир не без добрых людей

    Знахарка

    Колдунья

    Переговоры с «домовым» не состоялись

    В юности море по колено

    Крот своим голосом выдал себя

    Так мы кошку спасали

    Там, где росла сахарная трава

    Ключ супротивный

    Стрижи

    Кошка беспризорница

    Одному и у каши не споро

    «Профессию свою очень любил»

    Отсвет далеких лет

    История одной любви

    Сила любви

    «Мужайся, сынок…»

    О поэте Ароне Шагаловиче

    Полюби свои земли и воды

    Шаляпинская школа

    Поэт чародей

    О Викторе Кирилловиче Кумакшеве

    Письма

Мой отчий дом, где я живу

  В прозе

    Моя деревенская Русь

    На улице Рождественской

    И пост он занимал высокий

    От Рождества Христова до крещения гадают все, кому не лень

    Культурное пастбище

    Капризная весна 1999 года

    О колдунах и ворожеях

    Неудачный роман

    В доме отдыха «Новый Афон»

    Договоры и отговорки

    Наше времечко смутное

    Его стихи стали песнями

    Певец математики

    Новогодний сюрприз

    Туфли из поросячьей кожи

    Склероз проклятый

    Из разговора с сумасшедшим

    Чубайс храбрится

    Больной вождь или… больное воображение?

    Случайный разговор

    Муська

    Семнадцатая весна

    Наивность по имени Жанна

    Разговор с манекеном, или находчивая молочница

    Как быстро жизнь летит

    Со «светелки» началось знакомство

    Высокая награда из Кембриджа

    И Доёнки — тоже родина

    Ушел из жизни поэт Владимир Мощанский

  В стихах

    Осеннее

    «Однажды наш колхоз купил кобылу молодую…»

    На стихи Николая Рачкова

    «В честь женщины этой стихи я слагал…»

    «Недавно вроде цвел вишневый сад…»

    «Когда был молодым и в силе…»

    Нательный крест

    «Я Божьей милостью поэт…»

    «Да. Человеку надо малость…»

    Экспромт армянскому поэту Патвакану Лусину (Мкртчану)

    Бессонница

    «Жизнь — это, брат, такая кутерьма…»

    «Пастух овец отару пас…»

    «Охватит дрожь…»

    «Один поэт однажды во хмелю…»

    1994 год

    «Пусть не совсем богатый твой наряд…»

    Зарянка

    «Теперь, когда снова жасмином…»

    Смерть льва

    «О, если бы мне вновь родиться…»

    «Читаю стихи Николая Рачкова…»

    Экспромт кстовской поэтессе Ирине Краевой

  В письмах

    От Татьяны Александровны Казариновой

    «Горьковская правда»

    От Ф. Ларюшкина

    От Нины Александровны Барановой

    От Паниной Нины Сергеевны

    От Лидии Анатольевны

    От Татьяны Серафимовны Адамовой

    От Галушина В.М

    От Риммы Дмитриевны

    Из газеты «Маяк» г. Кстово

    От Николая Рачкова