Ответственные редакторы серии:
B. А. ТИШКОВ,
C. В. ЧЕШКО
МОСКВА
НАУКА
2010
Ш'Ь
Народы
Северо-Востока
Сибири
Айны. Алеуты. Ительмены. Камчадалы.
Кереки. Коряки. Нивхи. Чуванцы.
Чукчи. Эскимосы. Юкагиры
Ответственные редакторы:
Е.П. БАТЬЯНОВА, В. А. ТУРАЕВ
МОСКВА
НАУКА
2010
УДК 39
ББК 63.5(2)
НЗО
Издание осуществлено при финансовой поддержке
Российского гуманитарного научного фонда (РГНФ)
проект № 08-01-16099д
Ответственный секретарь серии
“Народы и культуры”
Л.И. МИССОНОВА
Рецензенты:
кандидат исторических наук В.Г. СМОЛИЦКИЙ,
доктор исторических наук Ч.М. ТАКСАМИ
Народы Северо-Востока Сибири / отв. ред. Е.П. Батьянова, В.А. Тураев ; Ин-т
этнологии и антропологии им. Н.Н. Миклухо-Маклая РАН ; Ин-т истории, археоло
гии и этнографии народов Дальнего Востока ДВО РАН. - М. : Наука, 2010. - 773 с. (Народы и культуры). - ISBN 978-5-02-036993-1 (в пер.).
Очередной том серии «Народы и культуры» посвящ ен этнографии коренных малочисленных народов
Северо-Востока Сибири: айнам, алеутам, ительменам, камчадалам, керекам, корякам, нивхам, чуванцам,
чукчам, эскимосам, юкагирам. Это первый обобщ аю щ ий труд, в котором представлена подробная
характеристика этнических культур всех палеоазиатских народов Дальнего Востока. Книга знакомит читателя
с результатами новейш их исследований по антропологии, археологии, этнической истории этих народов,
традиционным хозяйством, социальной организацией, верованиями, обычаями и праздниками, уникальным
народным и профессиональным искусством, фольклором, общ ественной жизнью. В научный оборот
вводятся новые материалы из музеев, государственных архивов, частных собраний. О собенно интересны
фотоматериалы Северной экспедиции И нститута этнологии и антропологии Р А Н 1950-2000-х годов.
Д ля этнологов, историков и более ш ирокого круга читателей.
редставляемая читателям коллективная монография “Народы СевероВостока Сибири” - это очередной том серии “Народы и культуры”. Он
подготовлен в рамках проекта “Народы и культуры”, осуществляемо
го Институтом этнологии и антропологии РАН в сотрудничестве с научны
ми центрами Российской Федерации и ряда зарубежных стран при поддержке
Президиума РАН, Российского гуманитарного научного фонда и издательства
“Наука”. Подготовка рукописи осуществлена в рамках научно-исследователь
ского проекта РГНФ № 05-01-01167а.
Монография посвящена айнам, алеутам, ительменам, камчадалам, керекам,
корякам, нивхам, чуванцам, чукчам, эскимосам, юкагирам - коренным народам
Северо-Востока Сибири - особой этногеографической области Дальнего Вос
тока, которая включает восточную часть Якутии, Чукотку, Камчатку, о. Саха
лин, Командорские и Курильские острова. Проживающие в этой части России
аборигенные этнические сообщества являются исконными насельниками дан
ных территорий, создателями и хранителями своеобразных культур, которые
составляют важную часть человеческой цивилизации. На протяжении многих
веков обитатели Севера и Дальнего Востока осваивали арктические и горно-та
ежные ландшафты, адаптировались к экстремальным природным условиям, вы
рабатывали самобытные традиции. Обширные территории проживания абори
генных народов Северо-Востока являются важнейшими ресурсными регионами
России. Историческая колонизация и современная промышленно-хозяйственная
деятельность почти всегда заключали в себе сложный конфликт между тради
ционными системами жизнеобеспечения аборигенов и индустриальными нова
циями, запросами переселенцев из европейской части страны, ставших численно
преобладающими.
Как показал недавний опыт осуществления международных нефтегазовых
проектов на о. Сахалин, решение отмеченной выше фундаментальной коллизии
интересов не найдено до сих пор. Занятия рыболовством, оленеводством и про
мыслом морского зверя находятся под постоянной угрозой и несут серьезный
ущерб, зачастую без поддержки и компенсаций со стороны компаний и госу
дарства. Будущее аборигенной экономики, скорее всего, за культурно ориенти
рованной модернизацией. Видимо, эта стратегия должна соединять в себе раз
витие (с учетом современных технологий) традиционных занятий как условие
сохранения этнокультурной преемственности и новых, более доходных и специ
ализированных занятий в экономике, включая частное предпринимательство.
Одним из условий осуществления такой стратегии является вовлечение
гредставителей коренных народов в сферу высшего образования и систему по
вышения профессиональной квалификации. Хорошо подготовленные специали
сты для образования, здравоохранения, управления, науки, предприниматель
ства - это непременная предпосылка для поступательного развития аборигенных
народов региона. Меры, предпринимавшиеся в этом направлении в советское
время, нельзя недооценивать. Однако в современных условиях политика “мяг
П
кой аккультурации” требует особого внимания и деликатности. Особенно важно,
чтобы подготовленные специалисты оставались в регионе и работали на благо
своих народов и в свое удовольствие. Разумеется, это реально только при серь
езном и комплексном подходе к экономическому, социальному и культурному
развитию северных территорий.
В уязвимом положении находятся культуры рассматриваемых в томе наро
дов, особенно их языки. Ассимиляция в пользу доминирующих культурных сис
тем (русской или якутской), повсеместное утверждение общероссийских куль
турных норм, а также распространение глобальных культурных явлений через
современные средства коммуникации, телевидение, международные контакты
определяют новые, более сложные культурные стратегии.
Сложной и неоднозначной по своим последствиям является проблема утраты
родных языков и перехода на русский язык. Суть проблемы - могут ли данные
культуры воспроизводиться и развиваться на иной языковой основе. Мировая
практика показывает, что последствия могут варьировать. Соотношение меж
ду аккультурацией и ассимиляцией, о чем писали еще в конце первой половины
прошлого века Р. Линтон, Р. Редфилд и М. Херсковиц (.Redfild, Linton, Herskovits,
1940), разнятся в каждом конкретном случае. Обнадеживает то, что коренные
народы региона по истечении столетий нахождения в составе Российского го
сударства - при всех сопутствующих трудностях - обнаружили замечательные
свойства адаптации к резко меняющимся привходящим условиям и способность
сохранять функциональные традиции - те традиции, которые и сегодня соответ
ствуют потребностям людей.
С точки зрения государственных интересов надо, в частности, понять, что
и в будущем представители малочисленных народов Северо-Востока будут со
ставлять одну из основ развития этой территории страны. Именно они останутся
носителями адаптационных практик, уникального народного знания, своеобраз
ных духовных ценностей. Сохранение и обеспечение социально-экономического
и этнокультурного развития народов Северо-Востока представляет собой обще
национальный приоритет и один из важных приоритетов мирового культурного
наследия.
Стратегия государственной политики в отношении народов региона, равно
как и народов других “аборигенных” областей страны, должна заключаться в
поддержке этнокультурных ориентаций, стратегий этих народов и их социаль
ных сегментов. В равной степени неверны и жесткий патернализм, осуществляв
шийся в СССР, и “музейный подход” сохранения всеми силами прежнего укла
да, к чему зачастую призывают некоторые ученые и активисты национальных
движений (обычно, кстати, предпочитающие урбанизированный образ жизни).
Люди должны иметь право выбора. А власти обязаны обеспечить возможности
для реализации этого выбора.
Подготовку данного тома координировал Институт этнологии и антрополо
гии РАН совместно с Институтом истории, археологии и этнографии народов
Дальнего Востока ДВО РАН. Для написания монографии были привлечены из
вестные исследователи истории, этнографии, археологии, фольклора, языков на
родов Северо-Востока из научных центров Москвы, Санкт-Петербурга, Влади
востока, Магадана, Хабаровска, Южно-Сахалинска, Якутска.
В книге даются общие сведения об исследуемых народах, рассматриваются
их этногенез и этническая история, характеризуются материальная и духовная
культура, общественные и семейные отношения. Особое внимание уделяется эт
нокультурным процессам в советский период и постсоветским трансформациям,
связанным с ростом этнического самосознания северных народов, с изменения
ми в хозяйстве, культуре, в отношении к родному языку, религии, традициям.
Каждому из народов посвящен отдельный очерк. Объем очерка, его структурные
и содержательные особенности определяются численностью рассматриваемого
народа, степенью его этнографической изученности и этнической репрезента
тивности той или иной сферы его культуры.
Введены в научный оборот новые архивные документы и материалы этног
рафических экспедиций. Привлечены фонды и коллекции отечественных и зару
бежных музеев, архивов, в том числе Американского музея естественной исто
рии (Нью-Йорк), Института этнологии и антропологии РАН, Государственного
архива Российской Федерации, Российского государственного архива древних
актов, Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера),
окружных и областных архивов, статистических управлений, похозяйственные
списки сельских администраций. Представлен богатый иллюстративный матери
ал, большая часть которого публикуется впервые. Особый интерес представляют
фотографии из Фотоархива ИЭА РАН (Фонды Северной экспедиции), сделан
ные в 1950-2000 гг. во время полевой работы сотрудников Института на СевероВостоке Сибири, а также снимки образцов косторезного искусства из коллекции
В.А. Тишкова. Подготовку фотографий для печати осуществляли М.Б. Лейбов и
Н.В. Хохлов. Иллюстрации, публикуемые в томе, сопровождаются краткими ан
нотациями с обязательным указанием на место съемки в соответствии с совре
менным административно-территориальным делением.
Редакторы серии выражают благодарность директору Музея антропологии и
этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) Ю.К. Чистову, заведующей Отде
лом Сибири МАЭ Л.Р. Павлинской, директору Музея народов Востока А.В. Се
дову, разрешивших использовать для подготовки тома иллюстративные мате
риалы из фондов этих музеев, а также исследователям, представившим для тома
фотографии из своих личных архивов: Т.С. Балуевой, Е.П. Батьяновой, С.В. Березницкому, М.М. Бронштейну, А.Ю. Вахрушеву, К.А. Днепровскому, Н.А. Кренке, Н.А. Месштыб, О.А. Мурашко, В.В. Подмаскину, А. Сухонину, В.А. Тураеву,
Н.В. Хохлову, Т.С. Шенталинской, В.И. Шадрину.
Выражаем искреннюю признательность рецензентам тома: к.и.н. В.Г. Смолицкому и д.и.н. Ч.М. Таксами.
Благодарим сотрудников Института этнологии и антропологии РАН к.и.н.
В.В. Степанова - автора электронных карт, Г.П. Петухову, Е.А. Юрину и Н.В. Пав
лову за техническую подготовку тома, заведующую редакцией истории изда
тельства “Наука” Н.Л. Петрову, ее коллег.
В.А. Тишков, С.В. Чешко
ВВЕДЕНИЕ
радиция рассматривать Северо-Восток Сибири как единый этногеографический регион восходит в российской науке к XVIII в. Начало этногра
фического изучения этого региона связано с Первой Камчатской экспе
дицией Витуса Беринга, предпринятой в 1725-1730 гг. по инициативе Петра I.
Исследования на Северо-Востоке были успешно продолжены Второй Камчатс
кой (Великой Северной) экспедицией (1733-1743) и Северо-Восточной экспеди
цией (1785-1793), руководимой капитаном И.И. Биллингсом. Труды участников
Т
Этнографическая карта Сибири
П ервая К ам чатская экспедиция В. Беринга
этих экспедиций до сих пор составляют фундаментальную основу этнографичес
ких знаний о народах, населяющих регион. Уже в первом сводном труде о наро
дах России аборигенам Северо-Востока Сибири, выделенным в особую группу,
был посвящен специальный раздел {Георги, 1799).
В XIX в. изучение истории и культуры народов Северо-Востока, как и всего
дальневосточного региона, велись преимущественно учеными Москвы и СанктПетербурга - этнографических центров РАН и Русского географического обще
ства. Ситуация стала меняться лишь с образованием во Владивостоке в 1884 г.
Общества изучения Амурского края (ОИАК), осуществившего на Северо-Восто
ке ряд собственных этнографических исследований.
Среди наиболее известных трудов XIX - начала XX в., оставивших замет
ный след в истории изучения Северо-Востока, работы А.И. Аргентова (1857,
1869, 1876, 1879), Н.В. Буссе (1872), Ф.М. Депрерадовича (1875), В.П. Маргаритова (1895), Г.Г. Майделя (1894), А.А. Ресина (1888,), А.П. Сильницкого (1897),
А.В. Олсуфьева (1896), H.JI. Гондатти (1897а, б, в, г, д), А.Е. Дьячкова (1893),
Н.П. Сокольникова (1911,1912), Н. Ф. Калинникова (1912), В .В. Солярского (1916),
jt-
о
ре
Се
Современное расселение народов Северо-Востока Сибири. 2009 г.
целого ряда других авторов, чьи книги и статьи не потеряли своего значения
до настоящего времени. Выдающийся вклад в изучение Северо-Востока внесли
В.Г. Богораз, В.И. Иохельсон, Л.Я. Штернберг, труды которых до сих пор пред
ставляют собой наиболее фундаментальные исследования по этнографии, языкам
и фольклору коренного населения региона.
В советский период приоритет в этнографических исследованиях на Севе
ро-Востоке принадлежал Институту этнографии АН СССР (с 1990 г - Институт
этнологии и антропологии РАН). Начиная с середины 1950-х годов, на СевероВостоке Сибири ежегодно работало по нескольку полевых отрядов Северной эк
спедиции Института. Результаты экспедиционных сборов обобщались в статьях,
монографиях, а также экспертных документах: справках, докладных записках,
направляемых в директивные органы. В документах анализировались насущные
проблемы развития хозяйства и культуры аборигенов Севера.
С 1957 г. на Чукотке начала работать организованная Институтом этногра
фии археологическая экспедиция, занимавшаяся раскопками Уэленского и Эквенского древнеэскимосских могильников. Ее возглавлял известный этнолог и
антрополог заместитель директора Института М.Г. Левин. Одним из руководи
телей экспедиции многие годы был С.А. Арутюнов. Экспедиция внесла выдаю
щийся вклад в изучение культуры древних эскимосов.
Среди многочисленных трудов, посвященных Северо-Востоку, подготовлен
ных сотрудниками Института, следует отметить монографии Г.Ф. Дебеца (1951),
М.Г. Левина (1958), И.С. Гурвича и К.Г. Кузакова (I960), Ч.М. Таксами (1967,
19756), И.С. Вдовина (1965, 1973), С.А. Арутюнова и его соавтора Д.А. Сергеева
(1969, 1975), А.В. Смоляк (19846, 1991), М.Я. Жорницкой (1983), Б.П. Полевого
(1997), И.И. Крупника (1989), ряд коллективных монографий и сборников. Осо
бое место занимает фундаментальный обобщающий труд И.С. Гурвича “Этни
ческая история Северо-Востока Сибири” (1966), где автор исследовал 300-лет
ний путь этноисторического развития региона с начала его освоения русскими
до современности. В 2008 г. вышла книга-альбом В.А. Тишкова “Тундра и море:
Чукотско-эскимосская резьба по кости”, где помимо описаний предметов косто
резного искусства из коллекции автора дан этнографический и искусствоведчес
кий анализ этого уникального народного творчества.
Исследованию Северо-Востока посвящены многие работы сотрудников Ин
ститута истории, археологии и этнографии Дальнего Востока ДВО РАН. Начиная
с 1970-х годов, Институт издает серию “История и культура народов Дальнего
Востока”. Вводный том серии “Народы Дальнего Востока СССР в XVII-XX вв.”
увидел свет в 1985 г. К настоящему времени вышло из печати еще 10 коллектив
ных монографий этой серии: “История и культура чукчей” (1987), “История и
культура ительменов” (1990), “История и культура коряков” (1993), “История и
культура нивхов” (2008) и др.
С начала 1960-х годов обширные археологические и этнографические иссле
дования развернулись в Северо-Восточном комплексном научно-исследователь
ском институте в Магадане. Их результаты получили всестороннее освещение
в коллективной монографии “История Чукотки с древнейших времен до наших
дней” (1989), в книгах В.В. Леонтьева (1973, 1983), Н.Н. Дикова (1977, 1979),
Т.М. Диковой (1983), А.А. Орехова (1987), А.И. Лебединцева (1990), М.А. Кирьяк (1993), С.Б. Слободина (1999), Л.Н. Хаховской (2003) и др.
Этнические культуры Северо-Востока Азии успешно исследуются Государ
ственным Музеем народов Востока {Бронштейн и др., 2002, 2008), Российским
этнографическим музеем {Горбачева, 2004), Институтом природного и культур
ного наследия {Богословская и др., 2007; Тропою Богораза, 2008).
Среди фундаментальных работ по Северо-Востоку Сибири следует отметить
коллективную монографию “Антропоэкология северо-восточной Азии” (М., 2008),
где обобщены результаты 10-летней работы экспедиций НИИ и Музея антрополо
гии МГУ и Института этнографии на Чукотке, Камчатке и Командорских островах.
Народам, населяющим Северо-Восток Сибири, посвящены тысячи книг и
статей историков, археологов, этнографов, лингвистов, фольклористов, социо
логов, культурологов.
Этнографическая специфика рассматриваемого региона заключается в том,
что здесь издревле проживают палеоазиатские народы - потомки древнейшего
И
населения Азии, сохранившие до настоящего времени архаические черты в ми
ровоззрении, материальной культуре, обрядах, фольклоре.
Термин “палеоазиаты” был предложен Л.И. Шренком в середине XIX в. для
народов Северной и Северо-Восточной Сибири с архаическими чертами культу
ры и во многом является условным. К палеоазиатам были отнесены чукчи, ко
ряки, ительмены, юкагиры, чуванцы, нивхи, кеты, эскимосы, алеуты и айны. По
своему происхождению с полеазиатами (ительменами) связаны и современные
камчадалы.
Основанием к выделению палеоазиатской группы народов послужило то, что
их языки не связаны с большими языковыми семьями Северной Азии. Внутри
палеоазиатской группы выделяют обычно пять родственных по языку подгрупп:
эскимосско-алеутскую (эскимосы, алеуты); чукотско-камчатскую (чукчи, кереки, коряки, ительмены); юкагиро-чуванскую (юкагиры и чуванцы); нивхскую
(нивхи); кетскую (кеты, котты, арины, ассаны)1. При этом юкагирский, нивх
ский, кетский и айнский языки принято считать изолированными.
Объединять в одну общую группу эти, в большинстве своем далеко не родст
венные народы позволяет не только условная лингвистическая классификация.
Не меньшую роль играет принцип географического соседства - совместное про
живание в пределах определенной территории - Северо-Востока Азии (Сибири).
В этом отношении не все упомянутые народы могут считаться автохтонами тер
ритории. В свете современных знаний “северо-восточными палеоазиатами”, по
мнению ряда ученых, можно считать только чукчей и коряков, однако, все они
связаны общностью проживания здесь.
Одна из глав в томе посвящена айнам - древнейшим обитателям Дальнего
Востока, традиционная территория проживания которых издавна включала, по
мимо Японского архипелага, Курильские острова и о. Сахалин. В первые годы
после окончания Второй мировой войны большинство айнов, проживавших на
Сахалине, было депортировано в Японию, так как с 1933 г. они считались япон
скими подданными. Всесоюзная перепись 1979 года зарегистрировала всего
лишь трех айнов. Перепись 2002 г. зафиксировала самоназвания айн, айн, айна в
Камчатской, Рязанской, Ярославской и Сахалинской областях и в Красноярском
крае. В настоящее время айны проживают в Японии на о. Хоккайдо и насчиты
вают около 27 тыс. чел. Потомки айнов на территории России добиваются при
знания за ними прав коренных малочисленных народов.
Все рассматриваемые в томе народы (кроме айнов) относятся к группе ко
ренных малочисленных народов Севера, Сибири и Дальнего Востока. Общая их
численность в Российской Федерации по данным переписи 2002 г. составляет
40 039 чел. Наиболее крупные по численности - чукчи (15767), коряки (8743) и
нивхи (5162). Ительменов в 2002 г. насчитывалось 3180 чел., камчадалов - 2293,
эскимосов - 1750, юкагиров - 1509, чуванцев - 1087, алеутов - 540. Численность
кереков, которые в качестве отдельного народа после Приполярной переписи
1926-1927 гг. в официальных документах до 2000 г. не значились, составила в
2002 г. всего 8 человек.
Несмотря на сложную этнодемографическую ситуацию в 1990-е годы, числен
ность большинства перечисленных народов по сравнению с последней советской
переписью 1989 г. выросла. Небольшая убыль была зафиксирована литпь у алеутов.
Народы Северо-Востока расселены на территории шести субъектов Рос
сийской Федерации - Камчатского края, Магаданской и Сахалинской областей,
1К о т ы , а р и н ы и а сса н ы о т н о с я т с я к и с ч е зн у в ш и м н ар о д ам . В н а с т о я щ е е в р е м я в э т у п о д г р у п п у в х о
д я т то л ь к о к еты . С м . о н и х том “ Н ар о д ы З а п а д н о й С и б и р и ” , в ы ш ед ш и й в д ан н о й с е р и и в 2005 г.
Чукотского автономного округа, Республики Саха (Якутия) и Хабаровского
края. В Камчатском крае сосредоточена основная часть алеутов, камчадалов; в
Корякском округе - коряков и ительменов, коряки традиционно проживают так
же в Магаданской области (Северо-Эвенский район); эскимосы, чукчи, кереки и
чуванцы - в Чукотском автономном округе, небольшая часть чукчей проживает
также в Камчатском крае и колымских районах Якутии; большинство юкагиров
относительно компактно - в Нижнеколымском, Аллайховском и Верхнеколым
ском районах Якутии, Среднеканском районе Магаданской области и в Чукот
ском автономном округе (Анадырский и Билибинский районы); нивхи расселе
ны на Сахалине и в низовьях Амура.
Места проживания аборигенов крайнего Северо-Востока остаются неизмен
ными на протяжении нескольких столетий. В результате административных пе
реустройств советского периода произошла лишь их концентрация в крупных
населенных пунктах, где они в настоящее время живут совместно с русскими,
украинцами, представителями других народов, переселившимися на Дальний
Восток в годы социалистического строительства.
Все рассматриваемые в томе народы за исключением алеутов, эскимосов
и айнов живут только в Российской Федерации. Большая часть алеутов прожи
вает в США на Алеутских островах, островах Прибылова и юго-западной око
нечности полуострова Аляска. Общая их численность около 6 тыс. чел. Алеуты
занимают промежуточное положение между Старым и Новым Светом, относят
ся к единому кругу народов Тихоокеанского севера, которых принято называть
берингоморцами. Их этногенез тесно связан с проблемами заселения Америки,
распада единого эскоалеутского языка. По мнению большинства исследовате
лей, алеуты как этнос сформировались на территории Алеутских островов, од
нако откуда пришли их предки, остается загадкой до сих пор. Многие элемен
ты традиционной материальной и духовной культуры алеутов дают основания
считать их далеких предков выходцами из южных, более теплых районов нашей
планеты, возможно, даже из Океании. Об этом свидетельствуют и антропологи
ческие материалы. Алеуты в составе арктической расы занимают особое поло
жение, у них обнаружена примесь южных элементов тихоокеанской ветви мон
голоидов. Предки современных российских алеутов появились на Командорских
островах в первые десятилетия XIX в.
Прародиной эскимосов, также являющихся древнейшим населением Берингоморского региона, скорее всего, был крайний Северо-Восток Азии, откуда
и началось их продвижение через Берингов пролив на Северо-Запад Америки.
Как этнос они сформировались около 5 тыс. лет назад. В настоящее время боль
шинство эскимосов проживает в США (35 тыс.), Канаде (26 тыс.) и Гренландии
45 тыс.). Эскимосов, живущих на Чукотке, а также на о. Св. Лаврентия и ост
ровах Диомида (США), относят к сибирской или азиатской эскимосской группе.
Первые упоминания о народах региона в русских документах относятся к
XVII в. В досоветский период некоторые из них были известны под другими
именами. Так, юкагиров одно время называли омоками. Старое русское название
нивхов - гиляки. Эскимосов русские казаки не отличали от береговых чукчей,
называя и тех и других чухчами. Кереки в самых ранних исторических докумен
тах именовались коряками, чухмарями. В качестве локальной группы корякского
этноса они долгое время рассматривались и в этнографической литературе. Пер
вая попытка комплексного описания кереков в качестве самостоятельного наро
да была предпринята лишь в начале 1970-х годов В.В. Леонтьевым. Официаль
ное признание их в таком качестве, явно сильно запоздавшее, состоялось только
в 2000 г.
Весьма непроста история этнонимов ительмены и камчадалы. Первоначаль
но камчадалами называли коренных жителей южной части Камчатки - итель
менов. В таком понимании этноним использовался до середины 1920-х годов,
хотя в научной литературе уже в XIX в. происходила постепенная дифференциа
ция понятий камчадалы и ительмены. Официальное их разделение на два само
стоятельных этноса произошло при проведении Приполярной переписи 1926
1927 гг. Ительменами с этого времени стали считать коренных жителей девяти
селений западного побережья Камчатки, сохранивших ительменский язык и не
которые архаические черты в материальной и духовной культуре. Этноним кам
чадалы закрепился за обрусевшими, русскоговорящими ительменами, а также
за русскими старожилами долины р. Камчатки и некоторых селений в окрестно
стях г. Петропавловска-Камчатского, которые к этому времени представляли со
бой единую этнокультурную общность. Однако во всех последующих советских
переписях, как и в других официальных документах, камчадалов как самостоя
тельный народ не учитывали. Этнографы долгое время определяли их как субэтническую группу русских.
Ситуация изменилась в конце 1980 - начале 1990-х годов, когда на волне де
мократических преобразований, затронувших и сферу межэтнических отноше
ний, на Камчатке возникло движение за признание камчадалов самостоятельным
народом. Признания в качестве самостоятельного коренного народа камчадалы
добились лишь в 2000 г. Сходные процессы лежали в основе формирования ана
логичной по происхождению группы русскоязычного населения на Охотском
побережье Магаданской области, которую в настоящее время также относят к
камчадалам.
Естественно-географические условия территории расселения северо-восточ
ных палеоазиатов не могли не оказать влияния на формирование их материаль
ной и духовной культуры, языка, мировоззрения, а также антропологических
особенностей. Коряков, кереков, чукчей, ительменов, эскимосов и алеутов ант
ропологи относят к особой арктической расе. При этом коряки, чукчи, кереки и
ительмены имеют между собой больше общих черт, чем с эскимосами.
Особняком на этом фоне стоят юкагиры и нивхи, которых относят к палео
азиатам условно. Юкагиры - древнейшее население Восточной Сибири. С ними
связывают позднепалеолитические культуры, распространенные от Таймыра на
Западе до Анадыря на Востоке и Прибайкалья на Юге. Для них характерен бай
кальский тип североазиатской расы. Позднее обширная юкагирская общность
распалась. Юкагиры приняли участие в этногенезе чукчей, чуванцев и других
народов Северной Азии.
Прямыми потомками древнейшего населения низовьев Амура и Сахалина
являются нивхи. Существует точка зрения, что предки современных нивхов, чук
чей, коряков, эскимосов и индейцев Америки - звенья одной этнической цепи,
охватывавшей в далеком прошлом северо-западные берега Тихого океана. На со
временный этнический облик нивхов большое влияние оказали их этнокультур
ные контакты с тунгусо-маньчжурами, айнами, корейцами и японцами.
Общность происхождения, длительные этнокультурные контакты северо
восточных палеоазиатов нашли отражение в топонимике Северо-Востока Сиби
ри, при этом распространение топонимов соответствует характеру расселения
отдельных народов: на морских побережьях распространена эскимосская, чукот
ская, ительменская, корякская топонимика; в континентальной части - юкагир
ская, кочевых чукчей и коряков. Этнографы отмечают особенно большое сход
ство в культурном комплексе чукчей и коряков, которые родственны и по языку.
Близкими к ним долгое время считали и ительменов, однако, в последние годы
появилась точка зрения, что ительмены генетически не связаны с чукчами и ко
ряками.
Общая историческая судьба, тесные этнокультурные контакты северо-вос
точных палеоазиатов отнюдь не свидетельствуют об их идиллических взаимо
отношениях. Как следует из документов, фольклорных материалов, до середи
ны XVIII в. у эскимосов было много военных столкновений с чукчами. Лишь к
началу 1780-х годов прекратились корякско-чукотские войны. Известны воен
ные столкновения юкагиров с чукчами, эвенами, другими соседями по региону.
Фольклор, исторические источники повествуют также и о конфликтах внутри
самих этнических групп.
В этнокультурном и даже языковом отношениях большинство народов ре
гиона в XVII в. не представляли собой единых общностей. Ительмены распа
дались на пять этнотерриториальных групп - бурин, суаачю-ай, кыхчерен, лигнурин и кулес. Коряки по хозяйственным занятиям и образу жизни делились на
олепеъодов-чавчувенов и оседлых нымыланов. Последние, в свою очередь, со
стояли из нескольких, более мелких территориальных подразделений - палан
цев, итканцев, паренъцев, каменцев, алюторцев и др. Ряд исследователей выде
ляет алюторцев даже в самостоятельный этнос. В таком качестве они включены
и в перечень коренных малочисленных народов РФ. В настоящем томе они, тем
не менее, рассматриваются в составе корякского этноса. Разные этнокультурные
группы были зафиксированы у чукчей (оленные и “пешие”) и юкагиров (тундро
вые и таежные). Более однородную хозяйственную общность представляли со
бой азиатские эскимосы, хотя и в их языке известны три диалекта - чаплинский,
науканский и сиреникский.
Вхождение народов Северо-Востока Сибири в состав России завершилось в
основном к концу XVII в., хотя их взаимоотношения с русскими в первые деся
тилетия колонизации складывались сложно. Казачьи отряды, продвигавшиеся к
востоку от Охотска и к югу от Анадыря, встретили сопротивление со стороны
коряков. Борьба с охотскими коряками затянулась почти на полстолетия. До се
редины XVIII в. продолжались вооруженные конфликты с коряками и ительме
нами на Камчатке. В конечном счете, юкагиры, коряки и ительмены признали
себя подданными России и были обложены ясаком.
Попытки обложить ясаком чукчей и эскимосов предпринимались неод
нократно, но долгое время безуспешно. Чукотская тундра оказалась бедной на
пушнину, здесь не было соболя, да и сбор ясака с кочевого населения представ
лял большие трудности. Несколько военных экспедиций не привели к покорнос
ти коренное население Чукотки, не сделали его надежным плательщиком ясака.
С конца 1760-х годов российское правительство окончательно отказывается от
мысли привести чукчей и эскимосов в подданство с помощью силы. Их переста
ли облагать ясаком в обязательном порядке.
Особое положение чукчей и эскимосов в Российской империи было офици
ально закреплено в “Уставе об управлении инородцев” (1822), в соответствии с
которым чукчи и эскимосы повинностей не несли, сборами не облагались, ясак
вносили добровольно, получая за это подарки. Этот необычный для “инородцев”
России статус чукчи и эскимосы сохраняли до 1917 г. Позднее всех - в середи
не XIX в. - вошли в орбиту административной системы Русского государства
нивхи.
С приходом на Северо-Восток русских начался новый этап в этнической ис
тории его коренных народов. Глубокие изменения происходят в технике изготов
ления орудий труда, в способах ведения промысла. Повсеместное распростра
нение получает огнестрельное оружие, интенсифицируется пушной промысел,
расширяются обменные связи с соседями. Важную роль в сближении аборигенов
(особенно оседлых) с русскими сыграло принятие ими православия, способство
вавшее возникновению школ и распространению русского языка. В наибольшей
степени процесс христианизации затронул юкагиров, чуванцев, береговых коря
ков и ительменов. Христианизация способствовала заключению смешанных бра
ков русских с представителями коренного населения.
Под воздействием русской культуры в быт аборигенов проникают товары
русского производства: прядево для сетей, более совершенные инструменты
для обработки дерева и кости, металлическая утварь, новые пищевые продук
ты, мануфактурные изделия. Меняется характер поселений и тип жилищ. Уже в
XVIII в. господствующими жилыми постройками у береговых коряков и итель
менов стали русские срубные избы.
Массовые миграции (бегство от сборщиков ясака, эпидемий), преодоление
родоплеменных барьеров, хозяйственно-культурное сближение различных тер
риториальных и этнических групп, смешивание населения в контактных зонах не могли не вызвать серьезных преобразований этнических общностей XVII в.
Одним из результатов стало появление на Северо-Востоке новых этнических
групп - камчадалов, чуванцев, эвенов.
Историческая судьба народов региона в XX в. сложна и неоднозначна. На
ционально-государственное строительство, интенсивно осуществлявшееся в
первые советские десятилетия, ликвидация культурной отсталости, новые фор
мы хозяйственной жизни ускоряли консолидационные процессы, разрушали
обособленность и стойбищную замкнутость, способствовали осознанию этни
ческого единства. Вместе с тем, с самого начала политика советского государ
ства по отношению к северным народам базировалась на ошибочной концепции,
которая не рассматривала их общество как самодостаточное. Традиционная
культура северных народов определялась властями как “примитивная”, “отста
лая”. Главной целью советской политики в отношении этих народов была их ин
теграция в социалистическое общество. На решение этой проблемы и были на
правлены мероприятия государства.
На рубеже 1920-1930-х годов их можно оценить в целом как сравнительно
удачные. Запрещение торговли спиртным, обширная программа всеобуча и ко
операции населения, приобщение к политической жизни через доступные для по
нимания аборигенов формы способствовали заметному оздоровлению социаль
но-экономической и демографической ситуации в районах Северо-Востока. Во
всяком случае, они успешно решили комплекс проблем, характерных для этих
народов к началу XX в. - голод, эпидемии, торговая эксплуатация, спаивание.
К середине 1930-х годов интерес государства к народам Севера пошел на
убыль. Приоритетными становились другие задачи. Наступило время жесткого
директивного индустриального освоения Севера, где ведущую роль играли ор
ганизации типа Дальстроя. В этот период народы Северо-Востока стали упоми
наться в государственных постановлениях преимущественно в контексте инду
стриального строительства в регионе.
С 1957 г. народы Севера вновь стали объектом пристального внимания госу
дарства. Постановление ЦК КПСС и СМ СССР № 300 “О мерах по дальнейше
му развитию экономики и культуры народностей Севера” открыло целую эпоху
по принятию последующих аналогичных решений (1960, 1967, 1973, 1980, 1987,
1989, 1991), которые и сформировали систему государственного регулирования
всех сфер жизнедеятельности народов Севера.
Общим знаменателем этой политики стали борьба с кочеванием, укрупнение
и огосударствление коллективных хозяйств, обучение детей в интернатах, тех
ническая модернизация традиционных отраслей. Их настойчивая реализация на
фоне резкого ухудшения окружающей среды из-за промышленного освоения и
привели к глубокому демографическому и социально-экономическому кризису
народов Севера, сопоставимому с началом века.
Низкая продолжительность жизни, высокая детская смертность, заболевае
мость алкоголизмом и туберкулезом, безработица, суицид —неполный перечень
показателей, где народы Севера “лидировали” среди других этносов России. Ин
тенсивная миграция на Север в связи с его промышленным освоением пришлого
населения, активизировала процесс ассимиляции аборигенов.
В тяжелом положении оказался традиционный хозяйственный комплекс.
Борьба с кочеванием, отрыв детей от семьи нарушили адаптивно-профессио
нальную преемственность, привели к дефициту кадров в традиционных отрас
лях. Интенсивное промышленное освоение без учета пониженной устойчивости
и продуктивности северных биосистем стало серьезным фактором ухудшения и
сокращения жизненного пространства аборигенов. Навязанный переход к урба
низированному обществу радикально изменил традиционный образ жизни, раз
рушил этническое своеобразие, и стал, в конечном счете, главной причиной их
современных проблем.
Новая Россия, признав неверную ориентацию советской политики на Севере,
к сожалению, не сумела пока предложить в этом отношении ничего нового. Если
советская политика была по-своему логичной и последовательно проводилась в
жизнь, то в настоящее время превалируют декларации о возрождении и разви
тии народов Севера. Незавоз топлива и продуктов на Север, многомесячная не
выплата зарплат, отток с Чукотки и Камчатки приезжих специалистов: учителей,
врачей, технических работников, безработица, болезни, духовный кризис - вот
проблемы с которыми пришлось столкнуться населению Северо-Востока с пере
ходом к рыночным отношениям. Разрушение оленеводства - важнейшей отрасли
традиционного хозяйства народов Камчатки и Чукотки привело к распаду мно
гих звеньев материальной и духовной культуры этих народов.
Из положительных явлений постсоветского времени на Северо-Востоке мож
но отметить подъем престижа языков северных народов, оживление на Чукотке
при поддержке местных властей и международных организаций морского зверо
бойного промысла, создание национальных ассоциаций и других общественных
объединений северян, национальных предприятий, укрепление связей абориге
нов Северо-Востока с зарубежными сообществами коренных народов.
К сожалению, с начала 1990-х годов интенсивность работы российских этно
графов на Северо-Востоке существенно снизилась. Сказались разные причины.
Ушли из жизни представители старшего поколения, научные интересы которых
были связаны с регионом. Сократилось финансирование научных исследований,
полевые исследования на Камчатке и Чукотке стали разорительны для институт
ских бюджетов. В это время активизировались исследования ученых из Японии,
США, Канады, Германии, Австрии, Франции. Труды П. Швайтцера, П. Ретман,
В. Ватэ, Д. Кестера, Д. Шиндлер и др. обогатили этнографическую науку новы
ми подходами и методиками, материалами по этнографии коренных народов ре
гиона.
Хочется надеяться, что публикация очередного тома серии “Народы и куль
туры” ознаменует собой завершение “депрессивного” периода в отечественном
североведении, станет важным импульсом к активизации научных исследований
в области истории и культуры народов Северо-Востока РФ.
Структура тома традиционна для данной серии. Три вводных раздела по
священы соответственно описанию языков народов Северо-Востока Сибири
(д.филол.н. Н.Б. Вахтин, Санкт-Петербург), антропологической характеристике
представленных в томе народов (к.и.н. Т.С. Балуева, Москва) и археологии рас
сматриваемого региона {к.и.н. А.И. Лебединцев, Магадан). Каждый из одиннад
цати следующих разделов представляет собой очерк, посвященный отдельному
народу. Авторство по этим разделам распределено следующим образом: “Айны”
(к.и.н. В.А. Тураев, Владивосток); “Алеуты” (к.и.н. Н.А. Лопуленко, Москва);
“Ительмены” - глава I “Общие сведения” {В.А. Тураев; д.филол.н. А.П. Воло
дин, Санкт-Петербург; О.А. Мурашко, Москва), глава II “Этногенез и этническая
истории” (д.и.н. И. С. Вдовин, Санкт-Петербург; В.А. Тураев), глава III “Тради
ционное хозяйство” {В.А. Тураев), глава IV “Материальная культура” {В.А. Ту
раев), глава V “Общественный строй и социальные отношения” {И.С. Вдовин),
глава VI “Духовная культура” {А.П. Володин - фольклор; к.и.н. С.Ф. Карава
нова, Владивосток - народные танцы; д.и.н. Н.В. Кочешков, Владивосток - де
коративное искусство; к.и.н. Н.К. Старкова, Владивосток - верования и куль
ты), глава VII “Современные этнические процессы и общественные движения”
{О.А. Мурашко)-, “Камчадалы” (О.А. Мурашко-, к.и.н. Л.И. Хаховская, Магадан глава VII “Камчадалы Магаданской области”); “Кереки” (к.и.н. Е.П. Батъянова, Москва); “Коряки” - глава I “Общие сведения” {В.А. Тураев), глава II “Этно
генез и этническая история” {В.А. Тураев), глава III “Традиционное хозяйство”
{В.А. Тураев), глава IV “Материальная культура” {В.А. Тураев), глава V “Со
циальная организация” {В.А. Тураев), глава VI “Духовная культура” (к.и.н.
B.В. Горбачева, Санкт-Петербург - праздники и обряды; к.и.н. Е.Г. Демидо
ва, Владивосток - мировоззрение; к.и.н. М.Я. Жорницкая, Москва - хореогра
фическое искусство; к.и.н. Л.Я. Иващенко, Владивосток - фольклор; Н.В. Ко
чешков - декоративное искусство), глава VII “Этнокультурные процессы в
советский и постсоветский периоды” {Е.П. Батъянова); “Нивхи” - глава I
“Общие сведения” {В.А. Тураев), глава II “Этногенез и этническая история” (к.и.н.
Е.В. Рудникова, Владивосток), глава III “Традиционное хозяйство” {В.А. Ту
раев), глава IV “Материальная культура” {В.А. Тураев), глава V “Социальная ор
ганизация” (к.и.н Е.В. Фадеева, Владивосток), глава VI “Семейная обрядность”
{Е.В. Фадеева), глава VII “Духовная культура” {Н.В. Кочешков - декоратив
ное искусство; Н.А. Мамчева,Южно-Сахалинск - музыкальная культура; к.и.н.
C.Н. Скоринов, Хабаровск - мировоззрение и культовая практика; к.филол.н.
Л.Е. Фетисова, Владивосток - фольклор), глава VIII “Нивхи в постсоветский
период” {В.А. Тураев)-, “Чуванцы” {Е.П. Батъянова', Т.С. Шенталинская, Моск
ва - фольклор); “Чукчи” - глава I “Общие сведения” {В.А. Тураев), глава II “Эт
ногенез и этническая история” {И. С. Вдовин), глава III “Хозяйство и матери
альная культура” {И.С. Вдовин, Е.П. Батъянова - пища), глава IV “Социальная
организация и семейно-брачные отношения” {И. С. Вдовин, Е.П. Батъянова), гла
ва V “Духовная культура” {Е.П. Батъянова - похоронные обряды, промысловые
обряды, фольклор - в соавт. с В.А. Тураевым, декоративно-прикладное искусст
во; И.С. Вдовин - религиозные верования; С.Ф. Карабанова - танцы; Н.В. Ко
чешков - декоративное искусство; В.А. Лыткин, Магадан - музыкальный фоль
клор; В.А. Тураев - фольклор в соавт. с Е.П. Батъяновой), глава VI “Этнические
и социальные процессы в советский и постсоветский периоды” {Е.П. Батъянова,
В.А. Тураев), “Эскимосы” {Н.А. Лопуленко)-, “Юкагиры” (к.и.н. Н.В. Плужников,
Москва; к.и.н. В.И. Шадрин, Якутск - глава VI “Этнокультурное развитие юка
гиров в советское и постсоветское время”). Заключает том статья “Косторезное
искусство народов прибрежной Чукотки” (к.и.н. М.М. Бронштейн, Москва).
Е.П. Батъянова, В.А. Тураев
Я ЗЫ К И Н А Р О Д О В
С Е В Е Р О -В О С Т О К А С И Б И Р И :
С О В Р Е М Е Н Н А Я С И ТУА Ц И Я
ольшинство народов Северо-Востока Сибири - палеоазиаты. Сочетание
“палеоазиатские народы” означает народы, говорящие на палеоазиатских
языках, и однозначно отсылает к лингвистической классификации. Однако
содержание термина “палеоазиатские языки” (п-а.я.) существенно менялось на
протяжении последних ста лет.
Термин п-а.я. был впервые предложен во второй половине XIX в. Л.И. Шренком для обозначения языков некоторых племен Северной Азии, которые, по его
мысли, представляли собой остатки древнего населения Азии, вытесненные на
Крайний Северо-Восток тунгусо-маньчжурскими племенами (так называемая
"палеоазиатская гипотеза”). Внутри п-а.я. Шренк выделял следующие группы
языков: 1) эскимосско-алеутская, 2) чукотско-камчатская, 3) юкагирская, 4) три
изолированных языка: нивхский, кетский и айнский. Эти группы языков не были
связаны генетическим родством ни между собой, ни с какими-либо известны
ми языковыми семьями; они представляли собой именно “остаток”, определен
ный отрицательно: все языки Сибири и Севера, не принадлежащие к тюркским,
монгольским, тунгусо-маньчжурским или финно-угро-самодийским языкам Се
верной Азии.
Традиционно в п-а.я. включаются следующие языки: эскимосский, алеутс
кий, чукотский, корякский, ительменский, юкагирский, нивхский, кетский и айн
ский. Однако за сто с лишним лет, прошедших с момента появления “палеоази
атский гипотезы”, наши знания о п-а.я. претерпели существенные изменения.
То, что считалось прежде одним языком, оказывается группой близкородст
венных языков. Так, вместо кетского языка говорят теперь о группе енисейских
языков, в которую входят кетский, а также исчезнувшие коттский, аринский и
ассанский. У эскимосов выделяются как минимум три языка: чаплинский (уназикский), науканский и исчезнувший (старо)сиреникский, у алеутов - беринговский и медновский, у коряков - собственно корякский (чавчувенский) и алютор
ский, у юкагиров - тундренный (северный) юкагирский, колымский (южный)
юкагирский, исчезнувшие омокский и чуванский. Из трех ительменских языков
(восточный, южный и западный), к настоящему времени сохранился лишь за
падный. Нивхский язык также трактуется сегодня многими как фактически два
близкородственных языка - сахалинский и амурский.
Появились гипотезы о внешнем генетическом родстве некоторых п-а.я., счи
тавшихся прежде изолятами. В результате исследований, проведенных С.А. Ста
ростиным, С.Л. Николаевым, В.Н. Топоровым и Г.К. Вернером, стало возможным
говорить о генетическом родстве енисейских языков с северокавказскими. Юка
гирские языки оказываются в отдаленном родстве с уральскими, хотя финно-угор
ские и самодийские языки и отстоят от юкагирских дальше, чем друг от друга.
Основываясь на географии распространения эскимосско-алеутских языков и
их носителей, значительная часть которых сегодня находится в Северной Аме
рике, Канаде и Гренландии, современные исследователи относят эти языки к
американским.
Б
Следует учитывать также и то, что в ряде случаев при сохранении названия
языка наполнение этого названия кардинальным образом изменилось: так, чуванский, бывший когда-то одним из языков юкагирской группы и исчезнувший
к середине XVIII в., сегодня неожиданно “возродился”; чуванским языком сегод
ня считается либо один из говоров чукотского языка, либо диалект русского (см.
подробнее ниже).
Некоторые языки, существовавшие во времена Шренка и ранее, к настояще
му времени исчезли. Это - (старо)сиреникский, коттский, югский, ассанский,
восточный и южный ительменский, омокский, ходынский, анаульский юкагирс
кие языки (диалекты?). Айнский язык, на котором когда-то говорили коренные
жители южной части Сахалина, в настоящее время практически исчез (по край
ней мере, на территории Российской Федерации).
Подвергаются сомнению и некоторые казавшиеся установленными генети
ческие связи. Так, высказывается гипотеза (А.П. Володин), согласно которой
ительменский язык генетически не принадлежит к чукотско-камчатским языкам,
а представляет собой результат конвергенции; эта группа языков в соответствии
с данной гипотезой распадается на чукотско-корякскую и изолированный итель
менский язык, генетические связи которого не ясны.
Поскольку п-а.я. - группа неродственных языков, то заслуживает внимания
и гипотеза А.П. Володина, что к ним могут быть отнесены лишь языки опреде
ленного структурного типа, а именно языки с “двухсторонней агглютинацией”
(то есть с необязательно только левой позицией корневой морфемы в словофор
ме); по этому признаку из п-а.я. должны быть исключены юкагирские и эски
мосско-алеутские. Структурно-типологические основания позволили А.П. Во
лодину, кроме того, высказать предположение о принадлежности к п-а.я. языка
бурушаски (Каракорум, северный Индостан).
Если учесть все эти новые данные, то оказывается, что к живым п-а.я. сегод
ня можно отнести лишь следующие языки: чукотский, корякский (чавчувенский), алюторский, керекский, западный ительменский, нивхский, а также,
возможно, айнский и бурушаски. Однако, отдавая дань традиции, будем отно
сить к п-а.я. Северо-Востока Сибири следующие живые языки и говорящие на
них группы:
Живые языки
• чукотский
• керекский
• корякский (чавчувенский и алюторский)
• ительменский (западный)
• нивхский
• юкагирский (тундренный и колымский)
• (кетский) - см. соответствующий том
• алеутский (беринговский и медновский)
• эскимосский (уназикский и науканский)
• айнский
Сложные случаи
• камчадальский
• чуванский
Чукотский язык распространен на территории Чукотского автономного ок
руга, в северо-восточной части Камчатского края, в Нижне-Колымском райо
не республики Саха (Якутия). До 1920-х годов использовался также термин
луораветланский язык. На чукотском языке говорят чукчи (самоназвания: анкалын, анкальын, луораветлан, лыгъоравэтлят, чаучу).
Относительно территориальных групп чукчей и, соответственно, говоров чу
котского языка ситуация довольно интересная. С одной стороны, диалектное ва
рьирование чукотского языка незначительно. Выделяются восточный (уэленский)
диалект, положенный в основу письменности, западный (колымский) диалект, а
также группа южных диалектов (юго-восток Чукотки): энмылинский, нунлигранский и хатырский. Эти последние характеризуются фонетическими и морфоло
гическими особенностями, сближающими их с керекским и корякским языками.
Все диалекты взаимопонятны, все группы называют себя лъыораветлъат.
С другой стороны, сами чукчи четко различают представителей территори
альных групп, причем не только по языку, но и по внешности, по особенностям
характера и поведения, по деталям одежды, обрядов и ритуалов. В эти группы
входят не только чукчи, но и кереки. Так, ваежские чукчи на просьбу расска
зать о территориальных группах начинают с собственной группы {лъыоравет
лъат) и затем последовательно перечисляют группы эйгиск'и?лъит “северные”,
онм?ылъ?ыт “глубинные” (ср. онмын “глубина, глубь”, онмэты “вглубь”),
телък'епылъыт (значение неясно) и керекит (кереки). При этом подчеркивает
ся, что керекский язык отличается от чукотского незначительно и понятен им в
большей степени, чем корякский.
По переписи 2002 г. из 15 767 чукчей 7742 (49,1%) отметили владение чукот
ским языком. (К сожалению, данные предшествующих переписей в отношении
языка не сопоставимы с данными переписи 2002 г.: если в последней приведены
данные по владению титульным и русским языками, то в предыдущих - данные
о родном языке). Степень владения чукотским языком по основным территориям
проживания чукчей различна: в Чукотском АО чукотским языком владеет 44%
чукчей, в Корякском АО, вошедшим в 2007 г. вместе с Камчатской областью в но
вый субъект РФ - Камчатский край, - 61%.
Для старшего поколения чукчей характерно чукотско-русское двуязычие,
для лиц моложе 40 лет - русско-чукотское. Язык используется в быту и при ве
дении традиционного хозяйства (оленеводство) и лучше сохраняется в олене
водческих бригадах, чем в поселках. В Иультинском районе дети школьного воз
раста владеют чукотским языком пассивно: как правило, не проявляют своего
знания, не пользуются чукотским языком в школе. По наблюдениям середины
1990-х годов, большинство чукчей старше 30 лет свободно владеет чукотским
языком, включая тех городских жителей, кто много лет прожил вдали от олене
водческих бригад.
Наиболее новые данные о социолингвистической ситуации можно найти в
диссертации австралийского лингвиста М. Данна, проводившего полевые иссле
дования на Чукотке в середине 1990-х годов. Данн отмечает, что все более за
метное число чукчей переселяется в поселки и города, где дети не говорят по-чу
котски. Это касается даже тех детей, кто приехал в город недавно и в принципе
умеет говорить по-чукотски, - они не говорят на родном языке даже с родите
лями. Мужчин, говорящих по-чукотски, значительно меньше, чем женщин. Те,
кто еще говорит, используют чукотский язык в ограниченных социальных ситу
ациях - например при разговоре с пожилыми одноязычными родственниками.
В небольших поселках и стойбищах степень сохранности чукотского языка
выше, поскольку многие дети либо воспитываются в тундре, либо проводят там
достаточно много времени. Здесь больше людей, которые не говорят ни на каком
языке, кроме чукотского; если в крупных поселках 30-летние обычно не владеют
языком свободно, то в мелких поселках и стойбищах они, как правило, являют
ся полноценными носителями языка. Однако и в небольших поселках дети редко
говорят по-чукотски и их знание языка в лучшем случае пассивное. Данн дела
ет вывод, что чукотский язык находится под угрозой исчезновения и, хотя носи
телей его еще довольно много, механизм передачи языка детям в значительной
степени разрушен.
На чукотском языке ведутся радио- и телепередачи. Языком делопроиз
водства и административной деятельности является русский, которым владеют
(в разной степени) почти все чукчи. На чукотском языке ведется обучение в на
чальной школе. В средней школе чукотский язык преподается как предмет.
Письменность на чукотском языке существует с 1930-х годов (до 1937 г. - на
латинской основе). Первый чукотско-русский словарь был напечатан в 1927 г. в
Петропавловске-Камчатском, первая книга для чтения (В. Богораз-Тан. Celgbkalekal —“Красная грамота”) —в 1932 г. в Москве. На чукотском языке издаются
газеты, общественно-политическая и художественная литература, как перевод
ная, так и оригинальная. Тем не менее, о наличии нормативного литературного
языка говорить преждевременно.
Корякский (чавчувенский и алюторский) язык распространен на терри
тории бывшего Корякского автономного округа. На нем говорят фактически ми
нимум два народа, объединенных общим этнонимом. Под коряками обычно
понимаются нымыланы (от нымным - селение) - оседлые коряки, и чавчувены
(чае ’чывав ’) - кочевые коряки-оленеводы. Оседлые коряки называют себя по на
званию поселка: в ’эемлелг ’у - лесновцы, к ’аян ’ынылг ’у - карагинцы, элутэлг ’у —
алюторцы.
Корякский язык включает несколько территориальных вариантов - по раз
ным данным, от четырех до семи. Основными его диалектами являются чавчу
венский (взятый за основу литературного языка), паланский, алюторский, карагинский. Часть специалистов выделяет алюторский как самостоятельный язык.
Корякский является в настоящее время языком устного общения, причём
не только в быту, сохраняется функция языка как средства общения в произ
водственной сфере. Тем не менее наблюдается значительная утрата языка. Чис
ленность людей старшего поколения, знающих корякский, неуклонно падает, а
число молодых людей, которые его не знают, растет. Повсеместно наблюдается
русско-корякское двуязычие.
Письменность на корякском языке была создана на латинской основе в кон
це 1920-х годов; изданы первые книги по-корякски - “Словарь русско-ламутс
кий и русско-корякский” (Петропавловск-Камчатский, 1926) и “Книга для чте
ния” (П.Н. Жулева. М.; Л., 1934. Ч. 1). С 1937 г. письменность была переведена
на кириллицу.
Обучение в школе (преимущественно сельской) включает преподавание ко
рякского языка как предмета. Издается учебная и художественная литература,
публикуются фольклорные произведения. Регулярно ведутся радио- и телепере
дачи. Газет на корякском языке в настоящее время не издается. При этом город
ские дети демонстрируют подчеркнуто положительное отношение к изучению
русского языка и отрицательное - к изучению корякского, сельские дети, напро
тив, оценивают “полезность” русского и корякского примерно одинаково.
Керекский язык был распространен в прошлом по побережью Берингова
моря от Анадырского лимана до мыса Олюторского на Камчатке; в настоящее
время ареал распространения сузился до устья р. Опуки (несколько севернее ад
министративной границы Камчатки). Кереки всегда были малочисленны, во вто
рой половине XX в. практически полностью ассимилированы чукчами. Диалект
ного членения и территориальных групп не имеет.
По переписи 2002 г. кереков - 8 чел. Однако владеющих керекским языком в
переписи числится 15 чел.; очевидно, керекский как один из языков указали ко
ряки и/или чукчи.
В 1991 г. говоривших по-керекски было три человека (все - пожилые женщи
ны). Все трое трехъязычны: помимо керекского, владеют еще чукотским и рус
ским языками, причем чукотским - значительно лучше, чем керекским.
Керекский язык не имеет письменности и практически не описан. Первые за
писи фольклора относятся к 1960-м годам.
Ительменский (камчадальский) язык распространен в Тигильском районе
Камчатского края (западное побережье Камчатки). Представлен двумя говора
ми - южным (подавляющее большинство говорящих по-ительменски) и седанкинским, или северным (жители ныне не существующего пос. Седанка в верх
нем течении р. Тигиль). Традиционно относится к чукотско-камчатским языкам,
однако есть основания полагать, что его отношения к чукотскому, корякскому и
керекскому более сложны, чем простое генетическое родство.
Под термином ительмены (камчадалы) известны две группы, сегодня уже до
вольно трудно различимые.
1. Собственно ительмены - коренные жители Камчатки, населявшие в про
шлом западное, восточное и южное побережье полуострова; под давлением рус
ских, появившихся на Камчатке в XVIII в., и в результате опустошительных
эпидемий численность ительменов резко сократилась (по некоторым данным —
в 10 раз), и в настоящее время они сохранились лишь на западном побережье,
в Тигильском районе.
2. Камчадалы - потомки от смешанных браков русских поселенцев с итель
менами, коряками и другими коренными народами Камчатки. Камчадалы гово
рили (некоторые до сих пор говорят) на своеобразном диалекте русского языка с
заметными следами влияния местных языков.
До середины 1980-х годов многие камчадалы называли себя ительменами,
поскольку официально национальности “камчадал” в то время не существовало.
После признания в постсоветское время камчадалов самостоятельным “корен
ным малочисленным народом Крайнего Севера”, напротив, многие люди, пре
жде считавшие себя ительменами, стали называться камчадалами. По переписи
2002 г. ительменов 3180 чел., из них показали владение ительменским языком
385 чел. (12%). Число владеющих ительменским языком по основным террито
риям проживания представлены в таблице.
всего
владею т
ительм енским
владею т
русским
владею т
другими
нет данны х
К ам чатская область
2296
100
2294
98
2
К орякски й автон ом н ы й
округ
1181
63
1179
33
2
Т ерритория
В настоящее время все ительмены владеют русским языком, сохранившие
родной язык двуязычны; седанкинские ительмены старшего поколения, кроме
того, владеют корякским языком. Нормальное воспроизводство ительменского
языка (передача от родителей к детям) прекратилось свыше 50 лет назад; число
говорящих постоянно сокращается.
Письменность на базе латинской графики была введена в 1932 г. (1932 г. букварь, и 1933 г. - учебник арифметики). Преподавание по букварю 1932 г.
(Н. Попова) длилось несколько лет; после перевода северных алфавитов на
кириллическую базу в 1937-1939 гг. издание литературы по-ительменски пре
кратилось. Ительменский язык стал бесписьменным и оставался таковым поч
ти полвека. Современный ительменский алфавит был создан в 1984 г. на кирил
лической основе. Вторично ительменский букварь был издан в 1988 (переиздан
в 1993 г.). Опубликованы также школьный ительменско-русский и русскоительменский словарь и учебник для второго класса (К. Халоймова). Итель
менский язык преподается как предмет в начальных классах, но ни учителя,
ни учащиеся не владеют им как родным. Вся литература издается на южном
диалекте.
Нивхский язык (генетические связи не ясны) распространен на о. Сахалин и
в низовьях Амура. У нивхов выделяются две четко различающиеся группы: са
халинские и амурские. Традиционно (до середины XX в.) амурские нивхи про
живали в небольших селениях в низовьях р. Амур, вдоль побережья Амурского
лимана, Охотского моря и Татарского пролива, сахалинские - на северо-запад
ном и восточном побережьях о. Сахалин, а также в небольших количествах на
юге Сахалина. За последние полвека территория проживания нивхов существен
но сократилась; кроме того, полностью исчезли однонациональные нивхские се
ления. В Хабаровском крае их относительно компактное расселение наблюдает
ся лишь в поселке Алеевка, в Сахалинской области наиболее многочисленные
группы нивхов проживают в поселках Ноглики, Некрасовка и Рыбное. Во всех
указанных поселках преобладает русскоязычное население.
Разные группы говорят на трех диалектах, два из которых существенно раз
личаются и в целом взаимно непонятны. По переписи 2002 года нивхов 5162 че
ловека, из них в Хабаровском крае - 2452 чел., на Сахалине - 2450 чел. Владе
ние родным языком отметили 477 человек (9,2%) в т.ч. в Хабаровском крае - 193
чел., на Сахалине - 284.
Нивхский язык - один из наиболее ярких примеров резкого снижения за
30 лет числа людей, назвавших нивхский родным, и соответствующего резкого
увеличения числа назвавших родным русский. Русским как родным или вторым
владели в 1989 году 96% нивхов (4446 человек).
В целом языковая компетенция нивхов определяется преимущественно воз
растом говорящего. Проведенное в пос. Ноглики в 1989 г. выборочное социолин
гвистическое исследование, охватившее 315 нивхов, показало, что на тот момент
приблизительно 75 человек, т.е. 23,8%, знали и использовали нивхский язык; са
мому молодому носителю языка было 40 лет. В настоящее время практически
все компетентные говорящие достигли 65-летнего возраста.
С середины 1970-х годов политика в отношении нивхского языка измени
лась: стали публиковаться учебники и литературные переводы на этот язык, раз
виваться преподавание языка. В 1975 году Магаданское издательство выпустило
“Нивхские сказки” в переводе Ч.М. Таксами.
Юкагирский (тундренный и колымский). Фактически это два языка, зна
чительно разошедшиеся. Большинство исследователей поддерживает гипотезу о
генетических связях юкагирских языков с уральскими.
Под этнонимом “юкагиры” известны две достаточно сильно различающие
ся группы: северные, или тундренные, юкагиры (большинство) и южные, или
колымские (меньшинство). Названия, зафиксированные в переписи: юкагиры,
алаи, ваду, деткиль, дудки, одул, омоки, хангайцы. Группы живут на расстоя
нии порядка 1000 км одна от другой: северные - в тундре, в районе рек Алазея и Чукочья (северо-восточная Якутия, в поселках Андрюшкино и Колымское),
южные - по реке Ясачная (в юго-восточной Якутии, в поселке Нелемное) и на
северо-западе Магаданской области. Традиционно северные юкагиры - оленево
ды, южные - охотники и рыболовы. Языки их значительно различаются. Эти две
группы до начала 1990-х годов не осознавали себя частями одного народа, однако
после Съезда юкагиров в 1992 году, когда большая группа андрюшкинских юка
гиров приехала в Нелемное, ситуация начала меняться. Юкагиры живут в тесном
и многолетнем контакте с эвенами и якутами, на северо-востоке - с чукчами.
По переписи 2002 года юкагиров насчитывается 1509 человек, из них пока
зали владение титульным языком 604 (40%). Языковая ситуация для разных тер
риториальных групп различна. Северные юкагиры переходят на якутский или
русский, южные - на русский. Широко распространено многоязычие (юкагир
ский, эвенский, чукотский, якутский, русский). Старшее поколение владеет язы
ком как родным и первым (северные - около 20% населения, южные - около
10%). В следующей возрастной группе юкагирский уступает место русскому или
якутскому и при этом функционирует в упрощенном, “креолизированном” вари
анте. Северный в этом отношении более устойчив, южный меняется и упрощает
ся, в том числе грамматически, даже в речи старшего поколения.
Переписи показывают неуклонное уменьшение процента людей, называю
щих юкагирский язык родным, и некоторый рост процента людей, называющих
родным русский. Значительная доля приходится на “другой” язык, в данном слу
чае - якутский, который успешно конкурирует с русским.
Первая школа в районах проживания тундренных юкагиров возникла в
1930 году в местечке Хара-Тала; в первом классе было 16 учеников. В 1935 году
появилась начальная четырехлетняя школа, в 1952 году - семилетняя школа, с
1981 г. - полная средняя школа. Начальная школа для колымских юкагиров так
же была открыта в 1931 году в пос. Нелемное; среднее образование дети полу
чали в поселках Зырянка и Сеймчан. Преподавание велось на русском языке, так
как юкагиркий язык в то время не имел письменности. Литература на юкагирс
ком языке не публиковалась до 1980-х годов; первая книга юкагирского писателя
Улуро Адо “Рассказы Юко” (Якутск, 1980), первая школьная книга - “Букварь”
(СПб., 1993 - авторы В. Спиридонов и И. Николаева). В конце 1980-х годов все
юкагирские дети изучали в школе, кроме русского, юкагирский и якутский языки.
Сегодня юкагирский язык используется главным образом в быту предста
вителями старшего поколения; делопроизводство ведется на русском или якут
ском.
Алеутский (беринговский и медновский) группа диалектов, относящаяся
к эскимосско-алеутской семье. По-алеутски говорят алеуты (варианты назва
ний ангагинас, сасигнан, унан'ах, унанган); устаревшее название языка - унан
ганский.
Алеуты живут на территории двух государств - США (на Алеутских остро
вах, островах Прибылова и на западной оконечности полуострова Аляска) и Рос
сийской Федерации (прежде всего на Командорских островах и на Камчатке). До
1960-х годов командорские алеуты населяли два острова - Беринга и Медный; в
1960-е годы в рамках кампании ликвидации неперспективных деревень все они
были сселены в пос. Никольское на о. Беринга.
По переписи 2002 года алеутов насчитывается 540 человек, из них показали
владение титульным языком 175 (32%). Число активных носителей языка значи
тельно меньше - не более 12-15 человек (начало 1990-х годов).
До начала 1990-х годов алеуты составляли менее 20% населения села Николь
ского. Несмотря на очень значительный отток приезжих в последние 12-15 лет
(население Никольского за этот период сократилось с полутора тысяч до пример
но 800 человек), алеуты на острове Беринга и сегодня едва достигают половины
населения.
Письменность на алеутском языке была создана миссионером-просветителем И.Е. Вениаминовым в 1820-1930-х годах. В сотрудничестве с алеутом Ива
ном Паньковым Вениаминов в 1826 г. составил алеутский букварь и перевел
на алеутский язык катехизис. В период с 1840 по 1903 г. Русской православной
церковью было издано еще несколько переводных книг: “Евангелие от Матфея”
(1840, 1841), “Указание пути в царствие небесное” (1840), “Начатки христианс
кого учения” (1840), “Евангелие от Иоанна” (1902), “Евангелие от Луки” (1903),
сборники молитв и псалмов. Важно, что некоторые переводы сделаны алеута
ми и креолами, помощниками и учениками Вениаминова, и потому качество пе
реводов очень высоко. Наибольшую ценность с точки зрения качества перевода
представляет “Евангелие от Марка” (1861), переведенное учеником Вениамино
ва Саламатовым.
Примечателен факт высокой грамотности среди алеутов в первой половине
XIX века. Это имело серьезные последствия для алеутской культуры: не будет
преувеличением сказать, что в то время ни один из так называемых малочислен
ных коренных народов не мог сравниться с алеутами по уровню грамотности: к
моменту продажи Аляски в 1867 г. алеутское население было стопроцентно гра
мотно.
На Командорских островах алеутский язык не преподавался до 1980-х годов.
В 1932 г. Е.П. Орлова с помощью алеутов - студентов Дальневосточного техни
кума народов Севера в Хабаровске составила алеутский букварь на основе ла
тинского алфавита, однако он так и не был издан. Первая попытка факультатив
ного преподавания алеутского языка (беринговский диалект) в младших классах
была предпринята в 1983-1985 годах B.C. Сушковой с использованием машино
писного пособия, а также неопубликованного алеутско-русского словаря, и позд
нее учебного алеутско-русского и русско-алеутского словаря.
Подавляющее преобладание смешанных браков, жизнь в поселке, в котором
для большей части населения родной язык русский, отсутствие в прежние годы
преподавания алеутского языка в школе и в первую очередь малочисленность
группы командорских алеутов неизбежно должны были привести к утрате алеу
тами своего языка. Уже по данным переписи 1959 г. лишь 22,3% алеутов называ
ли алеутский родным языком. В конце 1980-х годов все алеуты без исключения
свободно говорили по-русски, лишь некоторые представители самого старшего
поколения - с заметным алеутским акцентом. Сегодня молодые алеуты не гово
рят и не понимают по-алеутски, в лучшем случае их словарный запас составляет
несколько слов. Алеутский язык знают лишь отдельные представители старшего
поколения.
Эскимосский (уназикский и науканский) язык. Носители эскимосских
языков распространились на огромной территории от Гренландии на востоке че
рез север Канады, Аляску и до юго-восточной и северо-восточной Чукотки.
Носители эскимосских языков - эскимосы (варианты названий, зафиксиро
ванные в переписи: сигыныгмит, уназигмит, нывукагмит, юпигыт, юит) живут се
годня на Чукотке - в Анадыре, в пос. Провидения, Лаврентия, Уэлькаль, Уэлен,
Лорино, Новое Чаплино и Сиреники. Носители уназикского языка проживают
также на о. Св. Лаврентия (США) в поселка Гембел и Савунга. В прошлом на Чу
котке существовал еще один эскимосский язык - (старо)сиреникский, последний
носитель которого умер в 1997 г.
Внутри чаплинского выделяется как минимум четыре говора: уназикский,
аванский, имтукский и диалект острова Св. Лаврентия (США). Науканский язык
на говоры не членится. Существуют косвенные данные о наличии в прошлом как
минимум двух говоров старосиреникского языка.
По переписи 2002 г. на территории Российской Федерации эскимосов насчи
тывается 1750 человек, из них показали владение титульным языком 410 (23%).
Носителей уназикского (чаплинского) языка около 200 чел., носителей науканского - несколько десятков.
Письменность на эскимосском языке была создана в начале 1930-х годов;
первая учебная книга - “Xwangkuta ihaput” (“Наша книга”, автор Е.П. Орлова)
вышла в 1932 г. В 1937 г. письменность на латинской основе была повсемест
но заменена новыми системами на основе кириллицы. За 60 лет существования
письменности на эскимосском было издано в общей сложности около 90 учебни
ков, учебных пособий и художественных произведений (как переводных, так и
оригинальных), почти все - на чаплинском (уназикском). Науканский язык пись
менности не имеет; в течение 1970-1980-х годов анадырское радио вело дважды
в неделю часовые программы на языке азиатских эскимосов, в основном по-наукански. В условиях мощного давления со стороны русского попытки создания
литературного языка удались лишь частично.
Преподавание языка азиатских эскимосов началось в 1933 году; в это время
эскимосский преподавался как предмет и одновременно был языком преподава
ния. После войны преподавание эскимосского языка начало сворачиваться. В на
стоящее время эскимосский преподается как обязательный предмет в двух сель
ских школах Провиденского района с 1 по 4 класс и факультативно - в старших
классах, а также в Анадырском педагогическом училище, где готовят учителей
эскимосского языка для школ Чукотки.
Эскимосский язык быстро вытесняется русским из всех сфер функциониро
вания, за исключением бытового общения представителей старшего поколения.
Старшее поколение (старше 55 лет) двуязычно, достаточно свободно владеет
русским языком, однако предпочитает эскимосский. Младшее поколение прак
тически полностью утратило родной язык и перешло на русский.
Айнский. Язык айнов, устар. айну; родственные связи языка не выяснены.
В прошлом был распространен на о. Сахалин, на островах Курильской гряды, на
юге полуострова Камчатка, а также в Японии; основная территория современно
го распространения - о. Хоккайдо (Япония). Выделялись три основные группы
диалектов (Хоккайдо, Сахалин и Камчатка). Айнское население всегда было дву
язычно, в Японии говорило по-японски, в России - по-русски. Последние носи
теля айнского языка исчезли на территории России в 1970-е годы.
Сложные случаи: чуванцы и камчадалы. Чуванцы - жители централь
ной и западной Чукотки, камчадалы - жители Камчатки. И те, и другие - пре
красный пример того воздействия, которое оказывает государственная нацио
нальная политика на формирование новых этнических самоидентификаций, на
создание и поддержание новых границ между частями того, что когда-то было
одним народом.
Этноним “чуванцы” объединяет две различные группы, которых местные
жители иногда называют “горные” и “речные” чуванцы. С исторической точки
зрения и та и другая включают в себя потомков ассимилированных юкагирских
групп, однако если первые были ассимилированы чукчами, переняли (или сохра
нили?) оленеводство и перешли на чукотский язык, то вторые смешались с рус
скими, эвенами и отчасти якутами и образовали вместе с ними группы “русских
старожилов” (например, группу так называемых марковцев).
Всероссийская перепись 1897 г. выявила 201 оседлых (русскоязычных) и 306
бродячих (чукотскоязычных) чуванцев. Похозяйственная перепись 1926-1927 гг.
выявила, соответственно, 389 оседлых и 318 кочевых чуванцев. Перепись 1959 г.
демонстрирует новое решение “чуванской проблемы”: чуванцы вообще исче
зают из номенклатуры национальностей: все чуванцы были включены в состав
или русского, или чукотского населения. В переписи 1989 г. чуванцы появляются
вновь: она фиксирует 1384 чуванца
Опросы, проведенные участниками Северной экспедиции Института этноло
гии и антропологии РАН в 1990 г., показали, что анадырские чуванцы (по-види
мому, обе группы) осознают себя отдельным, особым народом
Камчадалы. Когда в XVIII в. русские пришли на Камчатку, они встретили
оседлое население, жившее по рекам и занимавшееся в основном рыболовст
вом; этих туземцев русские назвали “камчадалами”. Как и в других районах
Северо-Востока, осевшие в этих местах русские колонисты начали смешивать
ся с камчадалами, и в первой половине XIX в. окончательно слились с ними.
Получившееся метисированное русско-камчадальское население полностью пе
реняло тип хозяйства от коренных камчадалов, хотя и сохранило русский язык.
К началу XX в. формально единая группа “камчадалов” в языковом отношении
раскололась: большая часть говорит по-русски, меньшая - по-камчадальски.
Около 1927 г. был введен официальный термин “ительмены” (самоназвание) как
обозначение тех камчадалов, которые сохранили “старый” (ительменский) язык.
В материалах переписи 1926 г. приводятся данные по “камчадалам”: из общего
числа 3837 камчадалов лишь около 800 человек говорит по-ительменски, осталь
ные смешались с русскими, сформировав особую “гибридную” группу со своим
особым диалектомрусского языка. То есть, если брать критерием разделения язык,
можно сказать, что ительменов в этот момент было около 800, а камчадалов - около
3000 человек.
Это тот случай, когда этническое самосознание части коренного населения
Камчатки - ительменов изменилось в результате смешения с приезжим населе
нием, и группа распалась на две. Для одной было восстановлено прежнее на
звание ительмены, вторая получила (и приняла) русское название камчадалы.
Это разделение помимо языкового признака имело территориальные основания:
те, кого стали называть ительменами, жили (достаточно компактно) на запад
ном берегу Камчатки. Тот факт, что введенные “сверху” термины “ительмены”
и “камчадалы” оказались приняты, объясняется прежде всего тем, что они от
ражали реальную ситуацию. При этом в русских источниках вплоть до начала
XX в. обе группы называют камчадалами, что вносит дополнительную путани
цу в проблему.
В публикации 1928 г. результатов северной переписи по Камчатскому округу
специально оговаривается, что “камчадалы подсчитаны вместе с русскими”: при
переписи не могла быть выдержана строго регистрация камчадалов, так как с од
ной стороны часть русских называет себя камчадалами, а с другой - часть камча
далов называет себя русскими.
В 1930-е годы ту часть населения полуострова Камчатки, которая называла
себя камчадалами, говорила по-русски и жила оседло, не относили к числу ко
ренного населения Севера. В результате национальность “камчадал”, которая до
1932 года часто встречается в записях камчатского ЗАГСа, начинает попадаться
все реже и вскоре исчезает. После 1986 года, с началом перестройки и возрож
дением интереса к этническим и национальным проблемам, камчадалы появля
ются вновь.
Таким образом, вместо одной этнической группы “коренного населения Кам
чатки” - ительменов возникло две группы - ительмены и камчадалы - которые
существенно отличаются друг от друга, и прежде всего - четко осознают себя и
друг друга как отдельные народы.
Народы Северо-Востока Сибири по территориям преимущественного проживания
и владению языками (по данным переписи 2002 г.)
в том числе указали владение языком
Всего
1
своего
народа
2
русским
другими
4
3
Не указали
владение
языком
5
6
АЛЕУТЫ
Камчатская область
Городское и сельское население
Городское население
Сельское население
Корякский автономный округ
Городское и сельское население
Городское население
Сельское население
446
96
350
33
8
25
445
96
349
19
13
6
6
3
3
-
6
3
3
-
-
-
1
_
1
_
ИТЕЛ[ЬМЕНЫ
Территории преимуществен
ного проживания КМН
Городское и сельское население
Городское население
Сельское население
Камчатская область
Городское и сельское население
Городское население
Сельское население
Корякский автономный округ
Городское и сельское население
Городское население
Сельское население
Магаданская область
Городское и сельское население
Городское население
Сельское население
2939
1012
1927
105
42
63
2934
1009
1925
133
98
35
5
3
2
2296
584
1712
100
38
62
2294
584
1710
98
64
34
—
1181
145
1036
63
14
49
1179
145
1034
33
15
18
_
643
428
215
5
4
1
640
425
215
35
34
1
3
3
-
1881
1030
851
1879
1029
850
68
50
18
2
1
1
132
80
52
132
80
52
7
6
1
-
2
2
2
2
КАМЧАДАЛЫ
Камчатская область
Городское и сельское население
Городское население
Сельское население
Корякский автономный округ
Городское и сельское население
Городское население
Сельское население
_
КЕРЕКИ
Чукотский автономный округ
Городское и сельское население
Городское население
Сельское население
3
2
3
3
-
-
-
—
_
3
2
3
3
-
_
1
2
3
4
5
6
КЕТЫ
Красноярский край
Городское и сельское насе-ление
Городское население
Сельское население
1189
199
990
365
39
326
1186
199
987
25
12
13
-
—
—
КОРЯКИ
Территории преимуществен
ного проживания КМН*
Городское и сельское население
Городское население
Сельское население
Камчатская область
Городское и сельское население
Городское население
Сельское население
Корякский автономный округ
Городское и сельское население
Городское население
Сельское население
Магаданская область
Городское и сельское население
Городское население
Сельское население
Чукотский автономный округ
Городское и сельское население
Городское население
Сельское население
8271
2368
5903
2549
522
2027
8142
2351
5791
214
135
79
86
15
71
7328
1998
5330
2115
379
1736
7214
1984
5230
175
112
63
82
12
70
6710
1611
5099
1978
303
1675
6597
1597
5000
123
78
45
81
12
69
888
346
542
432
141
291
875
343
532
26
19
7
4
3
1
55
24
31
2
2
-
53
24
29
13
4
9
_
-
_
НИВХИ
Территории преимуществен
ного проживания КМН*
Городское и сельское население
Городское население
Сельское население
Хабаровский край
Городское и сельское население
Городское население
Сельское население
Сахалинская область
Городское и сельское население
Городское население
Сельское население
4902
2291
2611
477
281
196
4887
2287
2600
134
109
25
15
4
И
2452
969
1483
193
92
101
2444
968
1476
94
75
19
8
1
7
2450
1322
1128
284
189
95
2443
1319
1124
40
34
6
7
3
4
985
295
690
55
33
22
—
ЧУВАНЦЫ
Территории преимуществен
ного проживания КМН*
Городское и сельское население
Городское население
Сельское население
990
295
695
88
27
61
5
5
1
2
Чукотский автономный округ
Городское и сельское население
Городское население
Сельское население
Магаданская область
Городское и сельское население
Городское население
Сельское население
3
951
259
692
4
88
27
61
39
36
3
5
6
946
259
687
52
30
22
39
36
3
3
3
-
-
5
_
5
Чл/ к ч и
Территории преимуществен
ного проживания КМН*
Городское и сельское население
Городское население
Сельское население
Чукотский автономный округ
Городское и сельское население
Городское население
Сельское население
Корякский автономный округ
Городское и сельское население
Городское население
Сельское население
14034
2320
11714
6418
725
5693
13619
2306
11313
368
159
209
271
11
260
12622
2264
10358
5555
715
4840
12271
2250
10021
288
137
151
221
11
210
1412
56
1356
863
10
853
1348
56
1292
80
22
58
_
50
50
ЭСК11МОСЫ
Территории преимуществен
ного проживания КМН*
Городское и сельское население
Городское население
Сельское население
Чукотский автономный округ
Городское и сельское насе-ление
Городское население
Сельское население
Корякский автономный округ
Городское и сельское насе-ление
Городское население
Сельское население
1537
394
1143
236
31
205
1511
392
1119
443
92
351
26
2
24
1534
394
1140
236
31
205
1508
392
1116
442
92
350
26
2
24
-
-
_
3
-
3
1
3
3
1
_
_
-
ю ю ^ГИРЫ
Территории преимуществен
ного проживания КМН*
Городское и сельское население
Городское население
1Сельское население
Республика Саха (Якутия)
Городское и сельское население
Городское население
1176
494
682
323
110
213
1125
480
645
685
275
410
__
1097
426
310
99
1046
412
677
269
2
~
2
2
1
Сельское население
Магаданская область
Городское и сельское население
Городское население
Сельское население
2
3
4
5
6
671
211
634
408
2
79
68
11
13
11
2
79
68
11
8
6
2
-
* Коренные малочисленные народы.
Основными источниками сведений для данного раздела послужили справоч
ники “Языки народов России” (Красная книга, 1994; Языки народов России, 2002),
“Языки мира” (Палеоазиатские языки, 1997), монография (Вахтин, 2001), а так
же другая литература, приведенная в конце книги. Некоторые данные взяты из
“Свободной энциклопедии” (интернет-публикацияwww.ru.wikipedia.org/wiki/).
Раздел подготовлен в рамках проекта “Языковые изменения в условиях языково
го сдвига (на материале языков малочисленных народов России)”, грант РГНФ
№ 05-04-04269а.
АН ТРО П О ЛО ГИ ЧЕСКАЯ Х А РА К ТЕ РИ С Т И К А
КОРЕННЫ Х Н АРО ДО В
С Е В Е Р О -В О С Т О К А А З И И
Антропологическая специфика региона
нтропологический состав населения азиатского Северо-Востока формировал
ся в процессе заселения человеком окраинных областей материка. Чукотка
и Камчатка издавна влекли к себе мигрантов из континентальных областей
Северной и Центральной Азии, районов Дальнего Востока и еще более южных тер
риторий Тихоокеанского побережья и островов Восточной и Юго-Восточной Азии.
Судьба потомков древних азиатских мигрантов складывалась по-разному.
Возможно, какие-то группы, миновав этот регион, стали осваивать американс
кий континент. Другие осели на северо-восточной окраине азиатского материка,
приспособились к суровым условиям Арктики, пройдя сложный путь адаптации
к экстремальным условиям среды, и создали уникальные культуры охотников на
оленя, рыболовов и морских зверобоев.
Северо-Восточная оконечность азиатского материка представляет собой вос
точную часть циркумполярного ареала Евразии, в пределах которой в направле
нии с запада на восток постепенно увеличивается степень экстремальности ок
ружающей среды. Изучение миграционной структуры этого огромного региона
показало, что на фоне высокой разреженности населения, глубокой лингвисти
ческой дифференциации и значительного разнообразия хозяйственно-культурных
укладов, миграции на азиатском Северо-Востоке на порядок менее интенсивны,
чем во всей циркумполярной зоне и Сибири в целом. При этом генетическая
дифференциация популяций Северо-Востока Сибири оказывается более низкой,
чем можно было ожидать при столь малой интенсивности миграций. Последнее
может объясняться усилением давления селективного отбора в крайне экстре
мальных условиях внешней среды (Алексеев, 1971а, б).
Возможно, в основе формирования целой группы арктических типов, во мно
гом сходных между собой и, согласно антропологической классификации, об
разующих арктическую малую расу внутри континентальной группы большой
монголоидной расы, помимо древних генетических связей, лежат и процессы
специфической адаптации человека к жизни в условиях Крайнего Севера (Чебоксаров, 1951; Левин, 1958в). К арктической малой расе относятся, прежде всего,
эскимосы, чукчи и, в меньшей степени, коряки и ительмены. Представители ар
ктической группы антропологических типов отличаются от других североазиат
ских монголоидов, прежде всего, более темной пигментацией. Особо отмечается
интенсивная пигментация волос с высоким процентом иссиня-черных оттенков
(Дебец, 1951; Левин, 1958). Волосы прямые и жесткие, частота эпикантуса со
ставляет от 30 до 50%, лицо менее уплощено, чем у представителей североазиат
ской малой расы, иногда отмечается умеренный прогнатизм, губы более толстые,
выступание носа от слабого до умеренного. Контур лица часто имеет пентагоноидную форму за счет большого расстояния между углами нижней челюсти
(Дебец, 1951; Левин, 1958в; Алексеева, Алексеев и др., 1983).
М.Г. Левин, основываясь на гипотезе Я.Я. Рогинского о древних формах мон
голоидной расы, рассматривал антропологические особенности арктических на
родов как свидетельство сохранения черт некоего древнего недифференцирован
ного монголоидного типа (Левин, 1958в).
2. Н ароды С еверо-В остока С ибири
33
История антропологического изучения
Начало антропологического изучения северо-восточных районов Сибири
было положено Второй Камчатской экспедицией В. Беринга (1733-1743 гг.). Од
ним из самых обстоятельных описаний коренных народов Камчатки является
книга участника экспедиции С.П. Крашенинникова “Описание земли Камчатки”
(1755). Его ценные материалы не потеряли и сейчас своей актуальности, так как
некоторые группы коряков и ительменов в настоящее время исчезли. Другой уча
стник Камчатской экспедиции Т. Стеллер отметил сходство физического типа
коряков и ительменов с народами Америки и связал их происхождение с мон
гольскими народами Азии (Steller, 111А).
Большую роль в антропологическом изучении коренных народов Камчатки
и Чукотки сыграла Северо-Тихоокеанская экспедиция (1897-1903), организован
ная Американским музеем естественной истории (Нью-Йорк), на средства прези
дента Музея, мецената М.К. Джезупа. Одной из задач Джезуповской экспедиции
было выявление древнейших связей между аборигенами Азии и Америки. На
Северо-Востоке Азии исследования проводились русскими учеными: В.Г. Богоразом, В.И. Иохельсоном и Д.Л. Иохельсон-Бродской. Помимо богатейших мате
риалов по этнографии и фольклору ими были собраны данные по антропологии
коряков, чукчей, юкагиров, эскимосов, тунгусов (эвенов) и якутов. Антропологи
ческие материалы частично были обработаны и опубликованы (.Иохельсон-Бродская, 1907).
Обширные антропологические исследования на Чукотке и Камчатке были
проведены Г.Ф. Дебецом в 1945-1947 гг. Им был собран уникальный матери
ал по народам Северо-Востока Азии, содержащий описание трех групп эскимо
сов, пяти групп коряков, четырех групп чукчей, ительменов “камчадалов”, рус
ских старожилов Камчатки, трех групп эвенов. Обобщив весь соматологический
и краниологический материал по северо-восточным палеоазиатам и эскимосам в
своей фундаментальной книге “Антропологические исследования в Камчатской
области”, Г.Ф. Дебец в составе арктической расы выделил несколько локальных
типов “берингоморский” (эскимосы и береговые чукчи), “камчатский” (коряки и
оленные чукчи) и “ительменский” (береговые коряки и ительмены). Все они ха
рактеризуются определенной комбинацией признаков, которые отличают их друг
от друга, но в целом близки между собой и противопоставляются байкальскому
типу. Основываясь на большом соматологическом и краниологическом материа
ле, Г.Ф. Дебец вслед за М.Г. Левиным (1949) подверг критике теорию “эскимос
ского клина”, выдвинутую участниками Джезуповской экспедиции Ф. Боасом
(Boas, 1905), В.И. Иохельсоном (Jochelson, 1925, 1926) и В.Г. Богоразом (1927).
Привлекая большой историко-этнографический, археологический и антро
пологический материал, М.Г. Левин в своей книге “Этническая антропология и
проблемы этногенеза народов Дальнего Востока” (1958) обстоятельно рассмат
ривает этногенез палеоазиатов. Он предполагает, что “ареал первоначального
расселения и формирования северо-восточных палеоазиатов лежал в северной
части Охотского побережья, охватывая прибрежные районы как на материке, так
и на Камчатке” (Левин, 1958в. С. 225). Сопоставив область первоначального рас
селения северо-восточных палеоазиатов с ареалом распространения современ
ного камчатского антропологического типа, М.Г. Левин приходит к выводу об их
значительном совпадении. В то же время он подчеркивает, что те локальные ан
тропологические различия, которые отмечаются среди береговых коряков, воз
никли в результате внутригрупповой изменчивости, связанной с малочислен
ностью групп, с раздробленностью, неоднократно отмечавшимися и в области
языка, и в области быта.
Оригинальные данные по соматологии тела, впервые собранные у эскимо
сов, чукчей и коряков, представили в своих работах Н.И. Клевцова и Н.С. Смир
нова (1974, 1976). Анализ этих материалов показывает широкое распростране
ние у мужчин эскимосов и чукчей носителей мускульного типа телосложения
и преимущественно мезопластическую конституцию у женщин. Такой характер
распределения соматотипов безусловно свидетельствует о специфике адаптив
ных процессов в условиях Арктики. Сочетание большой массы тела с мезо-брахиморфией обусловливает меньшую величину соотношения веса тела (Р) к его
поверхности (S). Соотношение Р/S определяет в значительной степени уровень
теплоотдачи организма и является одним из важных показателей адаптированности к экстремальным температурным условиям среды. Градиент его сниже
ния в направлении от севера к экватору наблюдается во многих районах земного
шара (Алексеева, 1975). Значительное развитие грудной клетки у коренного насе
ления Крайнего Севера, обеспечивающее высокую жизненную емкость легких,
представляет собой приспособление, облегчающее процессы газообмена в усло
виях холодного климата. Из других морфофункциональных свойств, изученных
на рентгенограммах, обращают на себя внимание массивность костей и широ
кий костно-мозговой канал с тонким компактным слоем (Алексеева, Коваленко,
1980), что является свидетельством мощного очага синтеза гемоглобина, обес
печивающего интенсивные энергетические процессы в организме. Своеобразие
морфофункционального комплекса, его строгая географическая локализация, ге
нетическая обусловленность многих жизненно важных особенностей позволили
обосновать существование арктического адаптивного типа, являющегося нормой
реакции на воздействие стресса холодом (Алексеева, 1977)
Этот новый материал подтверждает выделение тех же антропологических
типов и вариантов, которые были предложены ранее Г.Ф. Дебецом и М.Г. Леви
ным на основании анализа физиономических и краниологических признаков.
Значительный вклад в изучение геногеографии региона внесли исследования
М.Г. Левина (1958в, 1959), И.М. Золотаревой (1968; Золотарева, Башлай, 1968),
Ю.Г. Рычкова и В.А. Шереметьевой (1972а, 19726, 1976), Р.И. Сукерника (1979,
1986), Л.Л. Соловенчук с коллегами (1984, 1985) и др. На основе их работ была
подготовлена обобщающая геногеографическая энциклопедия “Генофонд и геногеография народонаселения”, в двух томах (2000, 2003).
Большой интерес представляют работы Ю.Г. Рычкова и В.А. Шереметьевой
по популяционной генетике народов Северо-Восточной Азии (19726) и алеутов
Командорских островов (1972а). Исследование полиморфизма сывороточных
групп крови у народов Сибири, в частности, у чукчей, коряков, эскимосов и эве
нов Камчатки и Чукотки, было проведено В.А. Спицыным (1974). Его работы
доказывают серологическое единство арктической расы и определенную фиксированность комплекса серологических свойств по одним и тем же генам. Чукот
ский и Камчатский полуострова составляют северо-восточную окраину ареала
с полным отсутствием носительства резус-отрицательности, охватывающего се
вер Восточной Сибири.
Анализ данных по системам крови ABO, MN, Le и Р популяций коренного
населения Северо-Востока Азии позволяет сделать вывод о наибольшей близости
по системам крови чукчей и азиатских эскимосов. По этим показателям с ними
сближаются коряки и эвены. Наибольшее отдаление от основного кластера этни
ческих групп, исследованных по серологическим системам, почти всегда пока
зывают алеуты и американские эскимосы, что соответствует их географической
удаленности от популяций азиатского континента. Для собственно эскимосов
можно отметить некоторое сближение аляскинских групп с азиатскими. Эски
мосы Канады и Гренландии в целом заметно отличаются от эскимосов Аляски
и Чукотки. Система крови АВО дает картину, наиболее адекватную как данным
этнографии, так и данным морфологии лица: береговые чукчи близки азиатским
эскимосам, а оленные чукчи - эвенам и корякам. Коряки по системам крови ока
зались самыми разнородными. Вероятно, их этногенез среди этносов северо-вос
точной Сибири является наиболее сложным.
Антропологическая характеристика палеоазиатских народов
В течение ряда лет, с 1970 по 1985 г., антропологической экспедицией Инсти
тута этнографии АН СССР, под руководством В.П. Алексеева собран обширный
материал по антропометрии коренных народов Камчатки и Чукотки. Были обсле
дованы коряки западной, центральной, северо-восточной и северо-западной час
ти Камчатки, ительмены, эвены, береговые и оленные чукчи, эскимосы, алеуты
Командорских островов.
Все изученные народы имеют достаточно высокое и очень широкое лицо типичный признак монголоидной расы. Исключение составляют алеуты и коряки
западного побережья: высота лица у алеутов не превышает обычных европейс
ких величин, у коряков несколько выше, а по ширине лица они занимают в це
лом промежуточное положение между европеоидами и монголоидами, но ближе
к последним. Исключительно велик нижнечелюстной диаметр и у чукчей, и у эс
кимосов {Дебец, 1951, Алексеев, 1979; Алексеева и др., 1983).
Характерными представителями арктической расы являются эскимосы и
близкие к ним по антропологическому типу чукчи и коряки. Антропологические
показатели свидетельствуют о генетических связях этих народов с древним на
селением Восточной и Юго-Восточной Азии. Сопоставляя краниометрические
и соматологические признаки с лингвистическими и историко-этнографически
ми данными, Г.Ф. Дебец (1951) так охарактеризовал арктическую расу: выступа
ние носа умеренно слабое, ширина носа на черепе малая, прогнатизм умеренно
част, пигментация волос и глаз темная, монголоидные особенности век выраже
ны умеренно, рост бороды слабый, рост бровей средний.
Наиболее полное и исчерпывающее описание антропологического типа эски
мосов приведено в работе М.Г. Левина. “Азиатские эскимосы являются типичны
ми представителями арктической расы. Именно эскимосам в наибольшей степе
ни свойственны такие ее особенности как прямые жесткие волосы, более темная,
по сравнению с североазиатскими монголоидами, пигментация (более смуглая
кожа, темные, почти без примеси смешанных оттенков, глаза), очень высокий
процент волос с иссиня-черным отливом, слабое, по монголоидному масштабу,
развитие эпикантуса, повышенный, по сравнению с сибирскими монголоидами,
рост бороды; лицо у эскимосов очень высокое, широкое, но менее плоское, чем
у байкальского типа, переносье сравнительно высокое, нос хорошо очерченный
с прямой и часто выпуклой спинкой. Губы сравнительно толстые; к этим призна
кам следует добавить и такие характерные краниологические особенности, как
высокий череп, наклонность к мезогнатии, низкий носовой указатель” (Левин,
1958в. С. 206).
По лицевым измерительным признакам у народов Камчатки и Чукотки об
ращают на себя внимание довольно широкий нос, умеренная или большая высо
та верхней губы, довольно толстые губы (исключение составляют лишь эвены,
тонкогубость которых характерна только у мужчин) и умеренная брахикефалия,
переходящая (на Камчатке) на границу брахи- и мезокефалии. Из межгрупповых сходств и различий нужно отметить исключительное сходство эскимосов и
береговых чукчей, которые очень немного отличаются друг от друга только по
Антропологические портреты эскимосов
Э ски м о сы . Ч у к о тск и й АО, П р о в и д ен с к и й р ай о н , п ос. Н о во е Ч ап л и н о. А рхи в Н И И и М узея ан тр о
п о л о ги и М Г У
продольному диаметру головы, высоте лица и ширине носа, и отличие русскоалеутских метисов от алеутов, не говоря уже о других группах (Алексеева, Алексе
ев и др., 1983).
Ительменская комбинация признаков отличается от эскимосо-чукотской,
хотя эти различия невелики. Ительмены более длинноголовы, узколицы и низ
колицы, чем жители Чукотки, у них уже нос, выше верхняя губа и тоньше губы.
Даже по сравнению с чукчами и эскимосами у них очень велик нижнечелюст
ной диаметр. Самостоятельность ительменской комбинации признаков находит
свое подтверждение и в описательных характеристиках (меньший процент лю
дей с иссиня-черными волосами, некоторое усиление роста бороды, своеобразие
в микростроении складки верхнего века, повышение высоты верхней губы, более
тонкие губы {Дебец, 1951; Алексеева и др., 1983).
С вхождением Камчатки в состав Русского государства большинство тер
риториальных групп ительменов оказалось в зоне интенсивных контактов с рус
скими. Внутренняя раздробленность народа, преобладание локального самосо
знания способствовали ассимилятивным процессам. Уже в первой трети XVIII в.
значительная часть казаков и промышленников находились в фактических брач
ных связях с ительменками. На этой основе стал меняться физический облик ко
ренного и русского населения. К концу XVIII в. на полуострове насчитывалось
около 3 тыс. камчадалов-ительменов, которые фактически представляли собой
субэтнос русского народа. Со второй половины XIX в. процесс обрусения кам
чадалов еще более ускорился. Особенно интенсивно он шел в долине р. Камчат
ки. Камчадалы все больше теряли свои локальные особенности, растворяясь в
увеличивающейся массе русского населения. И.В. Перевозчиков с соавторами
(1999) в статье по антропологии камчадалов выделил у них такую комбинацию
признаков, как умеренную темнопигментированность (при этом частота свет
лых оттенков кожи значительная, однако в окраске радужины и волос преобла
дают темные оттенки) слабый рост бороды, волосы в половине случаев прямые
и жесткие, умеренная уплощенность лица, эпикантус отсутствует в 80% случа
ев, Скуловой диаметр и высотные размеры лица выше средних величин, однако
довольно большой нижнечелюстной диаметр и поэтому лицо выглядит округ
лым. Смешанность происхождения камчадалов лучше всего видна на описатель
ных признаках. По абсолютным размерам тела средние величины определяются
как достаточно типичные для народов Северной Евразии - средний рост, широ
кие плечи, хорошо развитая грудь округлой формы и повышенные показатели
обезжиренной массы тела. По пропорциям тела камчадалы обладают значитель
ным сходством с европеоидами Восточной Европы, отличаясь от них несколько
большей широкоплечестью и относительно более узким тазом. По группам кро
ви АВО частоты аллелей близки к средним величинам для населения Восточной
Европы и отличаются от жителей Северо-Восточной Азии за счет большей час
тоты аллелей А и В (Перевозчиков и др., 1999).
Алеутская комбинация антропологических показателей имеет такое же са
мостоятельное значение в составе арктических популяций (Hrdlicka, 1945; Д е
бец, 1951; Алексеева, Алексеев и др., 1983). Нужно отметить, что алеуты все же
имеют менее широкое, а главное - заметно более низкое лицо, чем классиче
ские сибирские монголоиды. У русско-алеутских метисов лицо еще меньших
размеров, чуть уже нос, что соответствует их метисному происхождению. Не
которое ослабление монголоидных черт по сравнению с внутрисибирскими и
арктическими монголоидами имеет место и среди алеутов без инородной при
меси. Таким образом, соматологические наблюдения свидетельствуют о смешан
ном происхождении алеутов Командорских островов. Европеоидная примесь
совершенно отчетливо выявляется даже в составе тех алеутов, которые не пом
нят среди своих предков русских, представителей других народов. В тоже вре
мя отличия от эскимосов остаются значительными без европеоидной примеси.
Особое положение алеутов среди арктических монголоидов, возможно объясня
ется не только тысячелетней островной изоляцией, влияние которой очевидно,
но и дополнительной древней примесью восточно-монголоидных и южно-мон
голоидных элементов (Алексеева, Алексеев и др., 1983). Согласно современным
представлениям об их этногенезе, алеуты обособились от эскимосов в глубокой
древности, от VI до IV тыс. лет назад, и обосновались на Алеутских островах.
На Командорские острова, открытые экспедицией В. Беринга в 1741 г. и до того
времени необитаемые, алеуты переселялись в связи с деятельностью РоссийскоАмериканской компании.
По описательным признакам мы видим близкое сходство эскимосов и берего
вых чукчей, которое проявляется в степени роста бороды у мужчин, цвете волос и
глаз, развитии складки верхнего века, горизонтальном профиле лица, высоте верх
ней губы, толщине губ. У чукчей сильнее развит эпикантус, больше процент вогну
тых спинок носа. Очень высокое лицо в сочетании с сильно развитым эпикантусом
наводит на мысль о наличии в их составе небольшой внутрисибирской примеси.
Однако сходство между береговыми чукчами и эскимосами и в описательных при
знаках настолько велико в дополнение к измерительным, что заставляет вспомнить
сообщения В.Г. Богораза, писавшего об очукочивании многих эскимосов и интен
сивном переходе кочевых чукчей к морской охоте. Во всяком случае еще на рубеже
XIX-XX в. сохранилась память о наличии многих заведомо эскимосских фамилий
в поселках береговых чукчей (Там же).
В то же время чукчи, особенно оленные, по многим признакам обнаружива
ют явный сдвиг в сторону байкальского типа североазиатской малой расы. У них
менее жесткие волосы, более слабый рост бороды, сильнее выражены монго
лоидные особенности глазной области, меньше выступание носа, ниже процент
выпуклых спинок носа, несколько менее интенсивна пигментация.
Среди чукчей Камчатки, исследованных Т.С. Балуевой, оленные чукчи так
же отличались от остальных групп чукчей большей морфологической высотой
лица (Балуева, 1979а, б). На графике канонических переменных (см. ниже: С. 43)
массив чукчей соприкасается с массивом эвенков и эвенов, а эскимосы занима
ют совершенно обособленное положение, что соответствует антропологическим
особенностям этих групп. Однако Г.Ф. Дебец считал, что отличия чукчей от эс
кимосов не следует относить лишь за счет примеси байкальского антропологи
ческого типа. У оленных чукчей он выделил еще один тип, который назвал кам
чатским, считая главными его особенностями низкое лицо, прямой лоб со слабо
развитым надбровьем и сильно выступающие крылья носа с резко очерченными
крыльевыми бороздами.
На основе собранного обширного материала по антропометрии коренных
народов Камчатки (Алексеева, Алексеев и др., 1983; Антропология Северо-Восточ. Азии, 2008) можно отметить, что береговые и оленные группы различаются:
1) по пигментации: у коряков наиболее темнопигментированными являются
оленные группы, у чукчей - береговые; 2) по развитию волосяного покрова:
у оленных групп он развит меньше, чем у береговых; 3) по степени развития
складки верхнего века: оленные группы характеризуются более сильным раз
витием складки, чем береговые; 4) по высоте верхней губы: у коряков олене
водов губа выше, чем у береговых, а у чукчей наоборот - у береговых выше;
5) по “толщине” обеих губ: у береговых коряков и чукчей губы толще, чем у
оленных.
Именно камчатский антропологический тип Г.Ф. Дебец считал наиболее ха
рактерным для коряков. Ареал расселения коряков, кереков и ительменов с юга
примыкает к чукотскому. До недавнего времени кереки считались субэтнической
группой коряков или не отделялись от оседлых чукчей, теперь они признаются в
качестве самостоятельного этноса. Предполагается, что кереки могли быть более
древними поселенцами на Северо-Востоке Азии, чем коряки и чукчи, и террито
рия их расселения была гораздо шире, чем в более позднее время, когда они поч
ти полностью были ассимилированы чукчами (Агеева, 2000).
М.Г. Левин отмечал значительные антропологические различия между отде
льными группами коряков Камчатки, которые, по его мнению, далеко не всегда
достигают уровня различий между антропологическими типами и объясняются,
скорее, “условиями внутригрупповой изменчивости, связанными с крайней ма
лочисленностью групп и известной их разобщенностью” (Левин, 1958в. С. 208).
Высокий уровень межгрупповых различий среди коряков был подтвержден
более поздними исследованиями В.П. Алексеева и Т.С. Балуевой. На их осно
ве можно выделить три “сгустка” в таксономическом поле, образованном все
ми корякскими группами. В первый входят паланские и соболевские коряки, во
второй - карагинские, алюторские и апукинские коряки, в третий - пенжинские береговые и оленные коряки. Таким образом, по антропологическим призна
кам у коряков выделяются несколько локальных групп - западные, восточные и
северные.
У западных коряков более сильное развитие волосяного покрова на лице, ме
нее интенсивная пигментация, более широкая и горизонтально расположенная
глазная щель, низкое и профилированное лицо, относительно узкий нос, боль
ше высота верхней губы и одновременно больше толщина губ, довольно боль
шой нижнечелюстной диаметр. На формирование западной группы коряков мог
ло сказаться влияние соседних ительменов, которое выражается в более светлых
глазах, большем нижнечелюстном диаметре и относительно узком носе. Нельзя
при этом забывать, что у самих ительменов существует довольно большая рус
ская примесь.
Самой темнопигментированной группой по цвету глаз и волос оказывают
ся северные коряки. У них наибольшее выступание скул, сильнее развита склад
ка верхнего века, выше процент прямой и выпуклой формы спинки носа, сла
бее развитие волосяного покрова на лице, высокая верхняя губа, тоньше губы.
Северная группа коряков отличается также наибольшими значениями головного
указателя, скулового и нижнечелюстного диаметров, большой морфологической
высотой лица, большой высотой и шириной носа. Антропологические особен
ности северной группы коряков позволяют предполагать определенное влияние
на эту группу южных чукчей.
Коряки восточного побережья Камчатки отличаются от остальных групп бо
лее темной пигментацией кожи, большей частотой прямых жестких волос, на
именьшей частотой эпикантуса, слабо выступающим носом, небольшой высотой
верхней губы, прохейлией. По измерительным признакам восточные коряки ха
рактеризуются небольшими значениями ширины лба, скулового и нижнечелюст
ного диаметров, наименьшими значениями головного указателя, значительной
высотой лица. Восточная группа коряков наиболее своеобразна. Предполагается,
что ее формирование могло произойти еще до начала контактов коряков с итель
менами и чукчами (Вдовин, 19736).
Таким образом, среди коряков Камчатки наблюдается (с юга на север) гради
ент увеличения интенсивности пигментации, уменьшения развития третичного
волосяного покрова, ширины глазной щели, частоты встречаемости эпикантуса,
усиление развития складки верхнего века, выступания скул, уменьшение высту
пания носа, увеличение процента прямых и выпуклых спинок носа, увеличение
высоты верхней губы и толщины губ. В том же направлении возрастают значения
головного указателя, скулового диаметра, нижнечелюстного диаметра, морфоло
гической высоты лица, высоты и ширины носа.
Наиболее далеко от северных коряков отстоит восточная группа. Западная
группа коряков занимает промежуточное положение, хотя тоже имеет своеобраз
ные черты. Для западных коряков характерно наиболее низкое лицо, они резко
выделяются относительно узким носом, самыми толстыми губами. Очевидно,
первоначальное разделение коряков произошло на западную и восточную вет
ви, а затем от западной отделилась еще и северная. В западной группе коряков
антропологически выделяются паланские коряки, а в восточной - карагинские.
Сходное территориальное образование субвариантов, в зависимости от геогра
фического распределения, наблюдается и на краниологическом материале среди
эскимосов: “Морфологическая дифференциация является следствием террито
риальной удаленности популяций друг от друга” (.Алексеев, Балуева, 1976. С. 69).
По характеру сочетания описательных и измерительных признаков, и на ос
нове статистического сопоставления на внутри- и межгрупповом уровнях вос
точный локальный вариант выделяется как самостоятельный и изначальный,
сформировавшийся до контактов коряков с ительменами и чукчами; он также
далек от эскимосов и чукчей Чукотки (Вдовин, 19736). Что касается его форми
рования на континентальном побережье Охотского моря, до заселения коряками
Камчатского полуострова, то об этом можно говорить только после получения
палеоантропологического материала, который пока еще не обнаружен.
Антропологические портреты коряков
Коряки. К ам чатский край. А рхив НИИ и М узея антропологии М ГУ
Прослеживается небольшое ительменское влияние на формирование запад
ной группы коряков. Оно выражается в депигментации глаз, большом нижнече
люстном диаметре и относительно узком носе. Вместе с тем, какую роль сыграл
древний ительменский пласт в формировании локальной специфичности корякс
ких групп, четко невозможно выяснить, поскольку у самих ительменов присутст
вует довольно большая русская примесь.
Проявление в северной группе коряков такого комплекса соматологических
черт, как наибольшие головной указатель, скуловой диаметр, высота и ширина
носа, наименьшая ширина лба, наиболее темнопигментированные глаза и во
лосы, наибольшее развитие складки верхнего века, предполагает определенное
влияние на эту группу южных чукчей.
Анализ канонических переменных, проведенных среди территориальных
групп коряков, свидетельствует о том, что они не столь однородны, как чукчи.
Особым антропологическим своеобразием как у мужчин, так и у женщин от
личаются карагинские коряки, имеющие своеобразное сочетание признаков наибольшую ширину лба и наименьший скуловой диаметр. Территориальные
антропологические варианты соответствуют географическому распределению
корякских групп. Своеобразное положение занимают алюторские и апукинские
коряки, территориально относящиеся к восточным корякам. Ближе всего они сто
ят к карагинским и пенжинским оленным корякам. Антропологическая близость
алюторцев и апукинцев к оленным группам подтверждает ранее высказанную
мысль С.Н. Стебницкого (1938) и И.С. Вдовина (19736), основанную на лингвис
тических данных, о том, что в их сложении изначальную роль играли оленеводычавчувены.
Антропологические портреты чукчей
Чукчи. Чукотский АО, Ч укотский район. А рхив Н ИИ и М узея антропологии М ГУ
Близость южных и береговых северных чукчей можно объяснить вхождени
ем в их состав гомогенной группы чукчей-оленеводов, а восточных чукчей и эс
кимосов - участием эскимосов в образовании восточных береговых чукчей {Де
бец, 1951). Определенная близость алеутов к русско-камчатским метисам еще
раз убедительно доказывает наличие у алеутов русской примеси.
По сравнению с коряками, чукчам свойственна большая гомогенность, и их
группы не отличаются особым своеобразием по отношению друг к другу
В плане межгруппового сопоставления интересное положение занимают
ительмены. При сопоставлении только коренных народов Камчатки ближе всего
к ительменам стоят коряки, но при введении в суммарное сопоставление других
народов Крайнего Севера оказывается, что ительмены также тяготеют к чукчам.
Таким образом, можно говорить о комплексе специфических признаков, харак
терных для коренных народов Камчатки: большие нижнечелюстной и скуловой
диаметры, мезо-брахикефалия, лицо достаточно высокое и плоское. При этом
суммарное сопоставление показывает довольно близкое расстояние между коря
ками и ительменами, которое, может свидетельствовать о продолжительных кон
тактах коряков с древним ительменским населением, что хорошо согласуется с
историческими данными.
Близость ительменов к эвенам по комплексу измерительных признаков мож
но, вероятно, объяснить наличием у ительменов примеси байкальского типа, но
сителями которого являются эвены, заселившие центральную часть Камчатки в
середине XIX в., а также юкагиры, с которыми ительмены могли контактировать
до прихода коряков на Камчатский полуостров, и которые в прошлом занимали
гораздо большую территорию, чем теперь.
Близость ительменов коряков и чукчей свидетельствует о наличии в их
составе общего древнего субстрата, возможно привнесенного извне. Что касает
ся чукчей Камчатки, то они обнаруживают генетическую близость к чукчам Чу
котки и эскимосам, что вполне согласуется с историческими данными.
На западной границе своего ареала арктические группы издавна соприкаса
лись с чуванцами и юкагирами, непосредственными потомками неолитических
охотников и рыболовов Восточной Сибири, тесно связанными по своей этничес
кой принадлежности. Чуванцами называлась субэтническая группа анадырских,
северо-восточных юкагиров, которые уже в XVIII-XIX вв. подверглись ассими
ляции чукчами и коряками (Гурвич, 19666). М.Г. Левин отводил юкагирскому
компоненту роль древнего этнического пласта, легшего в основу антропологи
ческого типа тунгусов. Юкагиры относятся к байкальскому типу североазиатской
малой расы, для которого характерны ниже среднего длина тела, умеренно боль
шой диаметр головы, мезокефальный череп, умеренная высота и ширина лица,
относительно мягкие волосы, некоторое ослабление пигментации, высокая, до
70%, частота эпикантуса, тонкие губы, но высокая кожная часть губы, сильно
уплощенное лицо в целом и носовая область в частности, малая высота мозгово
го черепа. Хотя монголоидные особенности глазной области у юкагиров выраже
ны слабее, а эпикантус в некоторых случаях полностью отсутствует. Мнение от
носительно некоторой “американоидности” антропологического типа юкагиров
принадлежит В.И. Иохельсону, автору концепции об американском происхож
дении всех северо-восточных палеоазиатов. В реальности у юкагиров преобла
дает байкальский антропологический тип, ареал которого, возможно, охватывал
К1
Расположение в осях первых двух канонических переменных (К1 и К2) 81 выборки мужчин
О бозначения: • - коряки, □ - чукчи, - ительм ены , Д - эским осы , ■ - э в е н ы , ▲- эвенки, О - ю кагиры,
▲- я к у т ы ,-----народы П риам урья, ♦ - буряты , + - кам чадалы
обширную территорию на севере азиатского материка (Левин, 1958в). Антропо
логические материалы позволяют считать, что тундровые юкагиры больше всего
сохранили комплекс признаков древнего антропологического типа юкагирских
племен. Юкагирская этническая среда связана с внутрисибирскими расогенети
ческими процессами (Юкагиры, 1975)
Южная граница расселения коряков на Охотском побережье в древности
смыкалась с территорией расселения нивхов - еще одного палеоазиатского наро
да Сибири. Сейчас нивхи расселены по нижнему течению Амура, на побережье
Амурского Лимана и на Сахалине, а древние, северные места их обитания на по
бережье Охотского моря заняты эвенами.
М.Г. Левин отмечал антропологическое своеобразие нивхов и выделял их в
особый амуро-сахалинский тип в систематике сибирских монголоидов (Левин,
1958в). При этом он допускал возможное влияние на формирование характер
ного для нивхов антропологического типа айнов, или каких-то еще более древ
них, родственных айнам, аборигенов этого региона. Однако, результаты более
поздних исследований не подтверждают гипотезу возможного участия айнов в
формировании характерного для нивхов амуро-сахалинского антропологическо
го типа (Бахолдина (Коваленко), 1978).
Итоги антропологического обследования нивхов, проведенного в середине
1920-х гг., позволяют охарактеризовать их как довольно грацильную группу с по
ниженным жироотложением и тенденцией к мезо-долихоморфии. Они отличают
ся также небольшими диаметрами головы, небольшими широтными и средними
высотными размерами лица, средней шириной и высотой носа, губами средней
толщины, довольно светлой кожей в сочетании с темными глазами и волосами,
средним ростом бороды и бровей, хорошо выраженными монголоидными осо
бенностями глазной области (частота эпикантуса у мужчин составляет в среднем
61%). По головному указателю нивхи брахикефальны (Коваленко, 1977; Бахол
дина, 1982).
Нивхская тотальная популяция дифференцируется на три крупные локальные
группы —Нижнего Амура и Лимана, западного Сахалина и восточного Сахали
на. В направлении от нижнеамурской к восточносахалинской группе выявляет
ся географический градиент последовательного увеличения отличий от средне
сибирских значений как по морфологическим признакам, так и по “восточному
комплексу” признаков дерматоглифики (Гладкова, Балановская, Коваленко, 1977;
Коваленко, 1977; Бахолдина (Коваленко), 1978).
Айны, населявшие когда-то территорию Южного Сахалина, Курильских ос
тровов, южной оконечности Камчатки и современной Японии и проживающие
ныне преимущественно на острове Хоккайдо, ни своим антропологическим об
ликом, ни своей культурой не похожи ни на какой другой народ Восточной Азии.
Этнографы ведут оживленные споры о происхождении айнов, выдвигая то север
ную, то южную, то даже западную версии их этногенеза. Однако ни одна из них
пока не дает четкого ответа на вопрос: откуда появились айны, каковы их линг
вистические и этнокультурные связи с другими этносами?
Обращает на себя внимание то, что айны, находясь в окружении монголо
идных народов, резко отличаются от них в антропологическом плане, образуя в
пределах Восточной Азии как бы островок расовой обособленности. В проти
воположность монголоидам (китайцам, японцам, корейцам, народам Дальнего
Востока) у айнов наблюдается чрезвычайная обволошенность лица и тела. По
многим соматическим признакам (значительный процент волнистых волос, срав
нительно широкий разрез глаз, менее плоское и более короткое, чем у монголо
идов, лицо, смуглый цвет кожи, толстые губы, широкий нос и т.д.) некоторые
исследователи сравнивали айнов с австралоидами, с населением Юго-Восточной
Азии и даже европейцами, что лишено, однако, оснований. Тем не менее, по пол
ному набору антропологических признаков айны не соотносятся ни с одной по
пуляцией земного шара.
По антропологическому типу айнов относят к курильской (айнской) расе малой расе, смешанного происхождения. Антропологический облик ее предста
вителей своеобразен и неожиданен для доминирующего населения Восточной
Азии. Следует учитывать, что современные айны имеют значительную японскую
примесь. Это люди обычно невысокого роста, кожа у них светлая или смуглая.
Лицо высокое и среднеширокое, довольно уплощенное, лоб часто наклонный
с умеренно развитым надбровьем. Волосы темные и жесткие. Глаза карие, но
встречаются и смешанного цвета, складка верхнего века развита умеренно, не
который процент эпикантуса. Довольно широкий нос выступает несильно, чаще
имеет прямую спинку, реже вогнутую. Слизистая губ средней или большой тол
щины. Кожистая часть верхней губы высокая, прохейличная. Большинство этих
признаков характерны для монголоидов. Однако у айнов наблюдаются и иные
морфологические черты: волосы волнистые, и, главное, сильнейшая третичная
обволошенность тела, особенно лица, чего у монголоидов никогда не бывает.
Кроме того, как показывают краниологические исследования айнских серий, че
репная коробка у них характеризуется огромной величиной, близкой мировому
максимуму.
В более глубокой древности ареал их обитания мог смыкаться с ареалом
классических австралоидов, живущих ныне в юго-западном Тихоокеанском ре
гионе, которые также отличаются сильной обволошенностью тела и волнистой
формой волос головы. На их стыке формировался антропологический тип ку
рильской расы. В дальнейшем этот регион заселяли в основном уже монголоиды
современного облика, и под их напором ареал курильской расы сохранялся лишь
на островах, все более и более редуцируясь.
Таким образом, основными процессами, формирующими структуру антропо
логического состава населения Северо-Востока Азии, издревле были миграции,
длительная изоляция и метисация. Сочетание всех этих факторов или преоблада
ние одного из них в разное время для разных этносов и предопределило все раз
нообразие антропологической палитры азиатского Северо-Востока.
Д Р Е В Н И Е КУЛЬТУРЫ
С Е В Е Р О -В О С Т О К А Р О С С И И
И ЭТНОГЕНЕЗ
С Е В Е Р О -В О С Т О Ч Н Ы Х П А Л Е О А ЗИ А Т О В *
ачало расселения человека по территории Северо-Востока Азии относят
к периоду каргинского межледниковья, примерно 30-35 тыс. лет назад.
Открытие Янской стоянки на севере Якутии возрастом около 27 тыс. лет
свидетельствует, что уже в это время древний человек осваивал арктическое
бережье Ледовитого океана (Pitulko et al., 2004). Комплекс каменных изделий
стоянки сочетает унифасиальную и бифасиальную технологию обработки ору
дий, пластинчатая индустрия отсутствует. Имеются орудия из костей плейстоце
новых животных. Исследователи отмечают сходство материалов со стоянки Яна
с палеоиндейскими орудиями.
В позднем плейстоцене на Северо-Востоке выделяются несколько палеоли
тических культур с разными технологическими традициями: безмикропластинчатой, микропластинчатой (с клиновидными нуклеусами и бифасами) и галечной
(Слободин, 2000). Смена археологических культур происходила благодаря неодно
кратным миграциям с юга и юго-запада, из бассейна Амура и Енисея (Федосеева,
1999. С. 72). Древние культуры каменного века Чукотки и Колымы формировались
при значительном влиянии со стороны Якутии. В конце плейстоцена - начале го
лоцена определенное влияние на них оказывали культуры Приамурья.
Древнейшие археологические культуры Северо-Востока. В период позд
него палеолита на Северо-Востоке Азии широко распространилась берингийская
традиция и близкие к ней в хронологическом и технологическом отношениях
археологические комплексы Аляски (West, 1981). Все относящиеся к ней куль
туры пластинчатые. Появляется пластинчатая индустрия в Якутии и на Даль
нем Востоке позднее 30 тыс. лет назад. На ее основе в бассейне р. Зеи форми
руется селемджинская культура (23-12 тыс. лет назад). Продвижение носителей
этой культуры в бассейн Алдана привело к появлению дюктайской культуры (18
10 тыс. лет назад). Дальнейшее продвижение палеолитического населения на Се
веро-Восток и по Берингийскому мосту положило начало заселению Америки
(Деревянко, 2005. С. 61).
Стоянки дюктайской палеолитической культуры обнаружены на Алдане,
Лене, Олекме, Вилюе, Индигирке (Мочанов, 1977). На Западной Чукотке памят
ники, сходные с дюктайскими, продолжают существовать и в раннем голоцене
(Киръяк, Дикова, 2005). Дюктайцы охотились на крупных стадных животных,
эпизодически занимались рыбной ловлей, а также собирательством. Характер
ными каменными орудиями дюктайской культуры являются: двусторонне обра
ботанные ножи и наконечники копий овальной и подтреугольной формы;мелкие
клиновидные и массивные галечные подпризматические нуклеусы; срединные,
угловые и трансверсальные резцы, скребла и скребки (Мочанов, Федосеева, 1976.
С. 515). Из отщепов бивней мамонта изготавливались наконечники копий, дроти
ков, скребла, из ребер мамонтов - лощила, из рогов северного оленя - отбойники,
из расколотых костей различных животных - шилья и иглы.
Н
* В разделе не рассматриваются древние культуры юга Дальнего Востока, с которыми связаны судьбы
двух “палеоазиатских” народов - нивхов и айнов.
Предполагают, что носители древних культур Северо-Востока Азии могли
стать первыми переселенцами в Северную Америку, известными как палеоин
дейцы {Зубов, 2002). Ю.А. Мочанов (1977) считал, что ими были дюктайцы, но
эта гипотеза не подтвердилась (Диков, 1993а). Американский антрополог К. Тер
нер (1983) выводит, несмотря на отсутствие антропологических материалов, из
дюктайской культуры американских индейцев и всех северных монголоидов.
Древнейшие археологические памятники Камчатки относятся к позднему
палеолиту. Всего выявлено 5 стоянок (Ушки I, II, IV, V, VI). Выделены ранняя и
поздняя ушковские культуры. Древние ушковские обитатели занимались охотой
на крупных животных, рыболовством и собирательством.
Ранняя ушковская культура (слой 7) датируется возрастом 15-14 тыс. лет на
зад или, возможно, позднее (Диков, 1979а, 19936; Северо-Восток России, 1996;
Goebel et al., 2003). На стоянке Ушки I выявлено 11 углистых площадок, кото
рые являлись остатками наземных жилищ округлой формы в виде чума. Две из
них описаны как сдвоенные - “двухкамерные жилища” (Диков, 1979а). Предпо
лагается, что сдвоенные жилища могли получиться от наложения двух обычных
жилищ (Слободин, 2000). Очаги находились в середине жилищ, образуя мощное
скопления углистости. В центре поселения находилось одиночное погребение
(кости не сохранились). Могильная яма и площадка вокруг нее засыпаны охрой,
на дне могилы обнаружено множество пирофиллитовых бусинок с одежды пог
ребенного. Каменный инвентарь этой культуры характеризуется черешковыми
метательными наконечниками, бифасиальными листовидными ножами и нако
нечниками копий, резцами, бусами округлой формы и подвесками.
Комплекс (слой 7) ушковских стоянок не имеет аналогов среди известных
верхнепалеолитических культур Сибири и Дальнего Востока. Н.Н. Диков (1979а)
предполагал, что ранняя ушковская палеолитическая культура относится к пале
оиндейцам. Эта идея широко обсуждается исследователями. Однако недавно по
лучены новые датировки для этого слоя, согласно которым эта культура не древ
нее палеоиндейской (Goebel et al., 2003).
Поздняя ушковская культура (слой 6) датирована временем 11-10 тыс. лет
назад (Диков, 1979а, 19936). Для нее характерны жилища трех типов: небольшие
углубленные с коридорообразным входом и кольцевыми обложенными камнями
очагами (грибовидные); подобные жилища без коридора (овальные); наземные
со следами кострищ. В одном из грибовидных в плане жилищ обнаружено погре
бение домашней собаки, в двух других - могильные ямы с детскими захоронени
ями. В комплексе этой культуры имеются бифасиальные листовидные ножи и уз
кие метательные наконечники, скребки, скребла-ножи, клиновидные нуклеусы,
срединные и угловые резцы на отщепах, макроорудия ударного типа и скребластруги, лабретковидные изделия и бусы, плоские камни и песчаниковые плитки
со штриховкой, плитка с крестообразным рисунком, выполненным ямками-точ
ками. Н.Н. Диков (1979а) первоначально полагал, что с 6-м слоем Ушковской
стоянки связано происхождение протоэскимосоалеутов, но позднее связал позд
нюю ушковскую палеолитическую культуру с предками индейцев атапасков (надене) (Диков, 19936).
В палеолите Чукотского полуострова выделяются две культурные тради
ции, соответствующие двум этапам: ранний ульхумский (18-15 тыс. лет назад)
и поздний ульхумский (12-11 тыс. лет назад) (Диков, 1993а). Выделена также
путуракская финальнопалеолитическая или мезолитическая культура, которую
Н.Н. Диков полагал допустимым считать протоэскимосско-алеутской (СевероВосток России, 1996. С. 19). К раннему голоцену, по-видимому, относятся вос
точно-чукотские стоянки Ульхум и Курупка I, содержащие микропризматические
ядрища (Питулъко, 2004). На Западной Чукотке выявлены палеолитические сто
янки периода предсартана - начала сартана, а также верхнепалеолитические па
мятники, относящиеся к рубежу плейстоцена и голоцена (Киръяк, Дикова, 2005).
Сумнагинская культура существовала в период раннего голоцена (10,5—
6,5 тыс. лет назад). Стоянки этой культуры известны от Таймыра до побережья
Берингова пролива, включая долины Алдана и Вилюя, Новосибирские острова
(Жоховская стоянка) и восточную оконечность Чукотского полуострова (Челькун IV, Найван). Преемственность между предшествующей дюктайской культу
рой и сумнагинской не выявлена. Появление сумнагинской культуры Ю.А. Мо
чанов (1977) связывает с крупной миграцией из района Енисея, но причиной
могло стать и коренное изменение среды обитания (Питулъко, 2004. С. 110).
Основой хозяйства сумнагинцев являлась охота на лося в тайге и северного оленя
в тундре.
Большинство каменных орудий сумнагинцев (вкладыши, ножи, концевые и
выемчатые скребки, угловые и боковые резцы, проколки) изготовлено из плас
тин, снятых с одно и двухплощадочных призматических нуклеусов. Из галек
изготавливались тесла. Грубые рубящие орудия встречаются редко. Костяные
орудия представлены плоскими клинками с одним боковым пазом и веретенооб
разными наконечниками с одним боковым пазом или с расщепленным острием
(Мочанов, Федосеева, 1976. С. 518).
Сумнагинцы, которых предположительно относят к уральской языковой се
мье, генетически близки к палеолитическим приенисейским популяциям охот
ников на северного оленя, которые проникли в бассейн р. Лены на рубеже плей
стоцена и голоцена (Мочанов, Федосеева, 1976. С. 518). С ними же связываются
древнейшие этапы формирования эскимосов и алеутов (Федосеева, 1999. С. 83).
По данным популяционной генетики свое происхождение от сумнагинцев ведут
и чукчи (Сукерник, Кроуфорд, 1984. С. 99).
Сибердиковская культура. На Верхней Колыме выявлены памятники сибердиковской “реликтово-палеолитической культуры” (Сибердик, Конго), содержа
щие клиновидные нуклеусы, чопперы и двусторонне обработанные метательные
наконечники (Диков, 1979а). Это были охотники на северного оленя и лошадей.
Жилища представляли собой наземные постройки типа шалашей или чумов. Со
хранились рабочие площадки, где осуществлялась обработка каменных орудий
и где были найдены наковальни и отбойники. Дальнейшие исследования на Ко
лыме С.Б. Слободина (1999) не выявили присутствие сибердиковской галечной
культуры на исследованных им памятниках. Однако само ее существование, без
условно, усложняет общую картину развития региона в раннем голоцене и ждет
решения в будущих исследованиях (Воробей, 2000).
Верхняя Колыма и Северное Приохотъе в конце плейстоцена —начале голо
цена. Н.Н. Диковым (1979а) на Колыме исследован мезолитический комплекс на
стоянке Малтан (возраст 7,5 тыс. лет), представленный слоем II. Для него харак
терна пластинчатая техника. Пластинки скалывались с конусовидных и призма
тических нуклеусов. Ножи представлены листовидными бифасами и изделиями
неправильной формы с грубой краевой ретушью; наконечники - удлиненно-тре
угольной формы с прямым насадом. Присутствуют скребловидно-тесловидные
орудия, изготовленные из галек.
С.Б. Слободин полагает, что заселение Колымы и континентального Приохотья началось, по крайней мере, не позднее сартанской эпохи плейстоцена и
шло с запада на восток. Это были носители палеолитической традиции, сход
ной с дюктайской, селемджинской и ушковской культурами. На стоянке Хета
обнаружены клиновидный нуклеус, лыжевидный скол, микропластинки, листо
видные и овальный бифасы, концевые скребки, резец и подвеска. Все находки
залегали в позднеплейстоценовых отложениях, перекрытых раннеголоценовой
тефрой (Слободин, 2000). В раннем голоцене на Верхней Колыме выделяют
ся несколько культурных традиций, различающихся каменным инвентарем, в
частности, обосновано выделение уолбинской традиции, выразительная осо
бенность которой наличие в ее комплексах черешковых пластинчатых наконеч
ников.
В Северном Приохотье обнаружен комплекс Дручак-Ветреный, в материалах
которого присутствуют клиновидные микронуклеусы, резцы верхоленского типа,
бифасиальные наконечники и крупные пластины с одно- и двухплощадочных монофронтальных ядрищ, что свидетельствует о существовании отличной от сум
нагинской традиции, связанной с кругом докерамических памятников Дальнего
Востока (Воробей, 1996). Предполагается позднеплейстоценовый возраст этого
комплекса (Слободин, 2000).
Неолит Северо-Востока. Поздний голоценовый каменный век Северо-Вос
точной Азии представлен преемственными культурными традициями - сыалахской, белькачинской и ымыяхтахской. Для всех характерна развитая пластинчатая
техника. Стоянки Сыалахской неолитической культуры (6,5-5,2 тыс. лет назад)
известны на Таймыре (Глубокое I, Бытык), в долине Алдана (Белькачи I, Сумнагин I), на Нижней Лене (Сиктях I), Чукотке (Бол. Нутенеут II, Коолень III)
(Питулъко, 2004). Влияние этой культуры отмечается в раннем неолите Кам
чатки (Диков, 1979а). Сыалахская культура сменила в Якутии докерамическую
сумнагинскую культуру. Сложение новой культуры связывают с приходом из За
байкалья населения, которое частично ассимилировало сумнагинцев. Хозяйство
сыалахцев основывалось на охоте на лося и северного оленя, речном и озерном
рыболовстве. Жилища были наземными, типа шалашей или чумов. У оз. Уолба
обнаружены могилы. Умершие похоронены в грунтовых ямах в вытянутом на
спине положении, головой на северо-восток, тела их были засыпаны охрой
(Неолит Северной Евразии, 1996).
Для сыалахской культуры характерны яйцевидные глиняные сосуды с отпе
чатками сетки-плетенки, под бортиком венчика которых расположен ряд сквоз
ных округлых или овальных отверстий (Мочанов, Федосеева, 1976. С. 524). На
раннем этапе сосуды орнаментировались одним или двумя узкими горизонталь
ными налепными валиками, на заключительном этапе отдельные сосуды украша
лись косой решеткой или горизонтальными рядами зубчатых вдавлений, идущими
по утолщенному налепом венчику.
Из камня наиболее типичны шлифованные прямоугольные и ступенчатые
тесла, шлифованные полулунные ножи, частично обработанные ретушью нако
нечники стрел из пластин, двусторонне обработанные листовидные наконечники
стрел, концевые скребки с ретушированной спинкой. Сыалахцы изготавливали
из кости бородчатые наконечники гарпунов с плоским насадом. Прямых дан
ных об этнической принадлежности носителей этой культуры не получено, но
Р.И. Сукерник и М. Кроуфорд (1984. С. 99) считают, что от сыалахцев ведут свое
происхождение нганасаны.
Белъкачинская культура (5,2-4,1 тыс. лет назад). Наиболее представитель
ные стоянки этой культуры найдены на Таймыре (Маймече I, IV), в долине Ал
дана (Белькачи I, Сумнагин I), на Нижней Лене, на Западной Чукотке. В область
распространения этой культуры входила также восточная часть Чукотского полу
острова, ее влияние достигало Камчатки (Диков, 1979а). Стоянки белькачинской
культуры располагаются в тех же местах, что и сыалахские. Погребальный обряд
белькачинцев сходен с сыалахским (Неолит Северной Евразии, 1996).
Керамика белькачинской культуры представлена яйцевидными сосудами с
округлыми или приостренными донцами, покрытыми вертикальными отпечатка
ми шнура. Венчики орнаментировались горизонтальным рядом сквозных дыро
чек, прочерченными горизонтальными линиями. На сосудах другого типа венчик
утолщен налепом, а под венчиком идут горизонтальные линии, нанесенные зуб
чатым штампом. Встречается орнамент в виде косой решетки и зигзага.
Каменные орудия представлены теслами с ушками, шлифованными ступен
чатыми теслами с высокой спинкой, ретушированными теслами с желобчатыми
лезвиями, клювовидными комбинированными орудиями, иволистными и треу
гольными двусторонне обработанными наконечниками стрел, многофасеточны
ми резцами-дрилями (Мочанов, Федосеева, 1976. С. 524). К украшениям отно
сятся обломки нефритового кольца и крупная подвеска из песчаника. Изделия из
кости: основы для вкладышевых орудий, острия, шилья и иглы. Полагают, что с
белькачинской культурой связано происхождение индейцев языковой семьи надене (Федосеева, 1999. С.83).
Ымыяхтахская культура (4,1-3,3 тыс. лет назад) была распространена на
значительной части Восточной Сибири. Характерными признаками ымыяхтахской традиции является производство вафельной керамики, наличие многофа
сеточных резцов, напильниковидных наконечников, подтреугольных ножей и
развитой пластинчатой техники. Ымыяхтахская культура вследствие широкого
распространения оказала значительное влияние на других обитателей Восточной
Сибири, унаследовавших от нее вафельную керамику. Но отнесение всех архео
логических памятников с вафельной керамикой к ымыяхтахской культуре непра
вомерно (Хлобыстин, 1998. С. 103-104).
В Якутии Ымыяхтахская культура распространяется в конце III - начале
II тыс. до н.э. Эта культура получила название по стоянке у оз. Ымыяхтах на
средней Лене и была выделена Ю.А. Мочановым (1969) после открытия мно
гослойных стоянок на Алдане. В дальнейшем она целенаправленно изучалась
С.А. Федосеевой (1980). На территории Якутии выявлены около 300 различных
памятников - стоянки, могильники, отдельные погребения и писаницы. Распро
странение памятников ымыяхтахской традиции отмечено на Таймыре (Питулъ
ко, 2004). На Чукотке памятники с близким материалом, но имеющие отличие
в комплексах, были выделены Н.Н. Диковым (1979а) в самостоятельные северо
чукотскую и усть-бельскую культуры. Возможно, что они представляют восточ
ный ареал ымыяхтахской культурной традиции, но их облик, специфика хозяйст
венно-культурного типа позволяют рассматривать их не как локальные вариан
ты ымыяхтахской культуры, а как самостоятельные и родственные между собой
культуры. Дальнейшие исследования могут прояснить ситуацию.
Керамика ымыяхтахской культуры представлена круглодонными сосудами,
внешняя поверхность которых покрыта вафельными отпечатками с квадратны
ми, прямоугольными и ромбическими ячейками. Характерный орнамент ымыяхтахских сосудов - горизонтальный ряд сквозных дырочек, от которых на многих
сосудах отходят одинарные или сдвоенные прочерченные или резные линии, об
разующие сплошной или прерывистый зигзаг.
Каменный инвентарь содержит трехгранные и четырехгранные наконечни
ки стрел, треугольные наконечники стрел, двусторонне ретушированные пря
моугольные вкладыши, небольшие подтреугольные концевые скребки с крутым
лезвием, шлифованные прямоугольные небольшие тесла, многофасеточные рез
цы. Характерным типом костяных орудий являются веретенообразные наконеч
ники стрел. На заключительном этапе существования ымыяхтахской культуры
спорадически использовались бронзовые изделия. Ымыяхтахскую культуру ра
нее полностью относили к позднему неолиту, теперь она определяется как пере
ходный период от камня к эпохе ранних металлов (Федосеева, 1980; 1999).
Несмотря на то, что ымыяхтахская культура считается одной из наиболее изу
ченных древних культур Северо-Восточной Азии, для нее до сих пор не опреде
лены хронологические этапы и локальные варианты, хотя такие попытки и пред
принимались. По мнению Л.П. Хлобыстина в Таймырском и Якутском Заполярье
следует выделить особый вариант ымыяхтахской культуры или особую культу
ру, входящую в ымыяхтахскую культурно-историческую общность (Хлобыстин,
1998. С. 160). А.Н. Алексеев (1996а) предложил выделить три территориальных
варианта ымыяхтахской культуры: “северный”, “южный” и “смешаный”. В ос
нову такой градации была положена орнаментация керамики, что конечно недо
статочно для окончательных выводов. “Северный” вариант получил распростра
нение на огромной территории от Таймыра до Колючинской губы на Чукотке.
“Южный” охватил территорию от правобережных притоков Енисея на западе до
среднего течения р. Анадырь на востоке. В окраинных, периферийных районах
такой громадной территории, как на западе, так и на востоке, вполне могли обра
зоваться локальные варианты или даже культуры.
Скептически отнеслась к выделенным вариантам ымыяхтхской культуры
С.А. Федосеева (1999. С. 68). Индикаторные признаки северного локального ва
рианта ымыяхтахской культуры, определенные А.Н. Алексеевым, не являются
бесспорными. Что же касается восточно-чукотских археологических памятни
ков, то они могут быть выделены в локальную культуру в рамках ымыяхтахской
традиции, поскольку специфика хозяйственно-культурного типа поздненеоли
тического населения Восточной Чукотки отличается от основного массива
ымыяхтахских памятников (Питулъко, 2004. С. 139). Определенное своеобра
зие в поздненеолитических памятниках Восточной Чукотки имеет и каменный
инвентарь.
А.Н. Алексеев (1999) относительно дифференциации ымыяхтахской куль
туры высказал мнение, что локальный вариант на периферии археологической
культуры может отличаться от ее эпицентра не только своеобразием материаль
ной и духовной культуры его носителей, но и хронологией, а также самостоя
тельным развитием в последующем. Однако, учитывая своеобразие и более дли
тельное существование общностей на периферии, их самостоятельное развитие
в последующем, более логично говорить о локальных культурах ымыяхтахской
традиции, а не о локальных вариантах ымыяхтахской культуры.
Ымыяхтахцы считаются выходцами с территории между Байкалом и Зеей,
откуда они расселились в Якутию и заняли районы обитания белькачинцев.
В конце II - начале I тыс. до н.э. на Чукотке развивались две близкие поздне
неолитические культуры - северочукотская и усть-бельская {Диков, 1979а; Исто
рия Дальнего Востока, 1989). Основным занятием носителей этих культур была
охота на северного оленя, дополняемая рыболовством, охотой на птиц и собира
тельством. Ареал северочукотской культуры охватывал прилегающие к Ледови
тому океану тундры Северной Чукотки. Стоянки обнаружены на о. Айон, в доли
нах рек Пегтымель, Амгуэма и Анадырь. К этой культуре Н.Н. Диков относил и
памятники на крайнем востоке Чукотского полуострова (Северо-Восток России,
1996. С. 24.).
Для северочукотской культуры характерными каменными орудиями явля
ются: нуклеусы призматические и конические; наконечники стрел трехгранные,
листовидные, вершковые, треугольные; ножи - бифасиальные листовидные с вы
деленными черешками и без, шлифованные; скребки, скобели и резцы на но
жевидных пластинах; многофасеточные резцы; трапециевидные топоры и шли
фованные тесла. Керамика отличается от ымыяхтахской. Вафельные оттиски на
фрагментах редки. В восточном районе сосуды гладкостенные, покрыты отпечат
ками штампа, полосчатые или бороздчатые (Диков, 1993а).
Устъ-бельская культура распространялась по лесотундровой территории Чу
котки. К ней относятся памятники по среднему течению р. Анадырь и Усть-Бельский могильник. Стоянки располагались у сезонных переправ оленей через реки.
Каменный материал усть-бельской культуры во многом близок северочукотско
му инвентарю. Своеобразие усть-бельской культуре придают бронзовые резцы и
наконечник поворотного гарпуна. Керамика также отлична: сосуды покрывались
оттисками рубчатой лопаточки.
В верховьях Колымы и континентальном Приохотье также выявлены архе
ологические памятники, относящиеся к раннему, среднему и позднему неолиту
(Слободин, 2001а). Наряду со сходством колымского каменного инвентаря с ма
териалами Прибайкалья, Амура, Якутии и Чукотки отмечаются и существенные
различия. Планомерное археологическое обследование Верхней Колымы позво
лило С.Б. Слободину (2007) выделить в этом регионе несколько археологических
микрорайонов со скоплениями разновременных памятников: оханжийский, ольско-хитинский, верхне-сугойский, синегорский, среднеканский.
Памятники раннего неолита на Камчатке известны на Ушковском озере (слои
III—IV), возле Петропавловска-Камчатского и в долине р. Облуковины. Для их
каменного инвентаря характерны крупные призматические нуклеусы и плас
тины, наконечники копий, дротиков и стрел с вытянутым подтреугольным те
лом и плечиками с вислыми шипами, топоры с “ушками” (Пономаренко, 2000).
В Центральной и Южной Камчатке во II—I тыс. до н.э. распространена таръинская культура (развитый или поздний неолит), памятники которой распростране
ны от мыса Лопатка на юге до р. Тигиль на северо-западе и р. Озерной на северовостоке (Диков, 1979а; Дикова, 1983; История Дальнего Востока, 1989).
Зимние жилища тарьинцев представляли собой полуподземные конструкции
с прямоугольными котлованами, бревенчатыми перекрытиями, опиравшимися на
столбы и земляными насыпями сверху. Летние поселения были свайные, в виде
шалашей на столбах. Основным занятием было рыболовство, охота на сухопут
ных и морских животных на лежбищах, птиц; собирательство имело вспомога
тельное значение. Типичными орудиями из камня этой культуры являются пре
имущественно черешковые метательные наконечники; ножи: “горбатые”, узко- и
ширококлинковые с выделенной рукоятью, шлифованные, овальные бифасы;
скребки: концевые, колоколовидные, овальные, круглые; острообушковые тесла
с треугольным поперечным сечением; лабретки и лабретовидные шпильки; ми
ниатюрные фигурки. Костяные орудия представлены зубчатыми наконечниками
гарпунов, инструментами для обработки травы, орудиями собирательства.
Северная Камчатка была, вероятно, местом оживленных культурных кон
тактов между населением Камчатки, северного побережья Охотского моря и Чу
котки. Неолит Северной Камчатки не имеет четких критериев. Предполагается
выделение северокамчатской неолитической (ивашкинской) культуры. В матери
алах стоянок Северной и Западной Камчатки отмечается влияние токаревской и
древнеберингоморской культур.
Палеоэскимосская культура на о. Врангеля. Большинство исследователей
считает, что центр формирования популяции эскимосов находился на Юго-За
падной Аляске, откуда во II тыс. до н.э. могло начаться их движение в сторо
ну Берингова пролива (Александров, Арутюнов, Бродянский, 1982). Палеоэскимосский период представлен временной сезонной стоянкой Чертов Овраг на
о. Врангеля, датируемой концом II тыс. до н.э. - началом I тыс. до н.э. (Диков, 1979а;
Теин, 1983; Герасимов и др., 2003) или началом I тыс. до н.э. (Питулъко, 2004.
С. 105). Древние морские охотники появились на острове, вероятно, преследуя
моржей, направляющихся к крупнейшему лежбищу на мысе Блоссом. На стоян
ке не было обнаружено остатков жилищ. Выявлены несколько очагов и мусор
ных ям с разбитыми костями. Каменный инвентарь представлен листовидными
и черешковыми наконечниками, листовидными ножами, скребками, резчиками,
массивными ретушированными по краю пластинчатыми отщепами. Шлифован
ные орудия отсутствуют. Найдено одно небольшое тесло из гальки с подшлифованным лезвием. Среди костяных изделий особенно примечателен наконечник
поворотного гарпуна с открытым гнездом для колка, одной боковой шпорой, от
верстием для линя и желобком для крепления в нижней части. Найдены кости
моржа, лахтака, нерпы и белого медведя. Значительное количество костей при
надлежало белому гусю, на основе чего был сделан вывод, что основным заняти
ем обитателей стоянки была охота на гуся (Герасимов и др., 2002, 2003). Однако
наличие малого количества костей морских млекопитающих на стоянке, возмож
но, объясняется тем, что древние охотники использовали их в качестве топлива
(Теин, 1979). Предположительно охотничий лагерь существовал в летнее время
(июль-август).
Остается открытым вопрос истоков древнейшей культуры морских зверобоев
на о. Врангеля. Н.Н. Диков (1979а), основываясь на сходстве каменного и костя
ного инвентаря этой стоянки с материалами из Канадской Арктики и Гренландии,
относил ее к памятникам палеоэскимосского круга. Некоторые сходные черты
стоянки Чертов овраг с материалами культуры древних китобоев на Аляске от
мечал и Р. Аккерман (Ackerman, 1988. Р. 66-67). Т.С. Теин (1979) связывал про
исхождение памятника с миграцией из Северной Америки и Гренландии. Идею
неазиатского происхождения врангельского комплекса считал более предпочти
тельной и В.В. Питулько (2001). В то же время отмечено сходство врангельско
го наконечника поворотного гарпуна с аналогичной находкой из Усть-Бельского
могильника (Dikov, 1988). Гипотеза о принадлежности стоянки Чертов овраг на
о. Врангеля к культуре Древних Китобоев с Аляски, по мнению санкт-петербург
ских исследователей (Герасимов и др., 2003), требует более веских доказательств.
Тот факт, что каменные изделия стоянки Чертов овраг напоминают находки севе
рочукотской и усть-бельской культур, составляющих, по мнению В.В. Питулько
(2004), чукотский вариант ымыяхтахской культуры, дают основание считать фор
мирование врангельского комплекса на местной ымыяхтахской традиции впол
не реальным. Пока это предположение только постулируется. Об азиатских кор
нях врангельской палеоэскимосской культуры упоминал Т.С. Теин (1979. С. 76).
В.В. Питулько (2004. С. 134) не исключает, что стоянка Чертов овраг теснейшим
образом связана со стоянками п-ва Аачим. Предположение о том, что она явля
ется частью древнейшего единого культурного пласта Тихоокеанского Севера,
в том числе и его азиатской стороны, высказывал Н.Н. Диков (1979а. С. 168).
Эпоха палеометалла и железный век на Северо-Востоке представлены не
сколькими культурами. Стоянки устъ-милъской культуры (3,3—2,4 тыс. лет на
зад). Стоянки усть-мильской культуры известны на Лене, Алдане, Мае, Олекме,
Яне, Индигирке и Колыме (Эртюков, 1990; Алексеев, 1996а). Керамика устьмильской культуры представлена гладко стенными круглодонными сосудами с
намечающейся шейкой. В верхней части сосуды орнаментированы гладкими или
рассеченными горизонтальными валиками. Орудия из камня - мелкие треуголь
ные наконечники стрел, асимметрично-треугольные двусторонне ретуширован
ные ножи и мелкие подтреугольные концевые скребки. Встречаются грубые ру
бящие орудия из галек. Для усть-мильской культуры характерны разнообразные
бронзовые изделия, аналогии которым находят среди карасукских и тагарских
образцов. Усть-мильцы в основном занимались охотой и рыболовством.
Памятники раннего железного века Якутии (2,4-0,5 тыс. лет назад) обнару
жены на Алдане, Амге, Вилюе, Колыме, Лене, Олекме (Константинов, 1978;
Алексеев, 19966). Керамика представлена круглодонными сосудами с хорошо вы
раженной шейкой и выступающим под венчиком налепным валиком. Внешняя
поверхность большинства сосудов покрыта отпечатками рубчатой лопаточки,
встречаются сосуды с вафельными отпечатками. В отличие от ымыяхтахских ва
фельных оттисков отпечатки штампа сосудов раннего железного века менее рельефны и имеют более крупные ромбовидные ячейки. Изделия из камня не четко
выражены, довольно часто повторяют случайные очертания отщепов. Тщатель
ная обработка орудий ретушью применялась очень редко. Из кости изготавлива
лись наконечники стрел, проколки, детали составных луков, иглы, игольницы и
др. изделия. Характерны железные изделия - ножи (однолезвийные черешковые
с двусторонней заточкой, однолезвийные коленчатые с односторонней заточкой),
наконечники стрел (удлиненно-треугольные, вильчатые), плоские овальные пан
цирные пластины, рыболовные крючки.
Древнеителъменская культура Камчатки (I—II тыс. н.э.) развивается на ос
нове тарьинской (Диков, 1979а; Дикова, 1983; История Дальнего Востока, 1989;
Пономаренко, 1985, 2000). Выделяется ее ранний этап - кроноцкий (I тыс. н.э.)
и поздний (II тыс.) со среднекамчатским (никульским) и южнокамчатским (налычевским) вариантами. Орудия кроноцкого этапа представлены наконечниками:
черешковыми, ромбовидными, листовидными с приостренным, прямым или вог
нутым насадами; ножами: “горбатыми”, узко- и ширококлинковыми, овальными с
выделенной рукоятью, шлифованными, овальными бифасами; концевыми скреб
ками с насадом, грушевидными и овальными, круглыми, боковыми; теслами и до
лотами острообушковыми с треугольным или асимметрично-выпуклым попереч
ным сечением; проколками с выделенными рукоятями; костяными и роговыми
зубчатыми и поворотными наконечниками гарпунов; деталями нарт и ступательных лыж; изделиями из дерева, бересты, китового уса, травы, кожи. В позднем
(налычевско-никульском) этапе появляются костяные наконечники с пазом для ко
пьеца, железные ножи, тесла с линзовидным сечением, грузила. Основные виды
хозяйства древнеительменской культуры - рыболовство, охота на сухопутных и
морских животных, птиц, собирательство. На северо-западном побережье выделя
ются памятники типа Теви (I тыс. н.э.), имеющие аналоги в древнеительменской и
в древнекорякской культурах, ряд элементов характерен для древнеэскимосской,
алеутской и охотской культур. Происхождение и культурная принадлежность па
мятников типа Теви дискуссионна (их относят к древнеительменской или древне
корякской культурам) (Пономаренко, 2000, 2002; Пташинский, 1996, 1999, 2002).
С конца I тыс. до н.э. в Берингоморье развиваются неоэскимосские культуры
различной локализации. Одна из наиболее древних - Оквикская (вторая полови
на I тыс. до н.э. - первая половина I тыс. н.э.). На Чукотке ее распространение
ограничено побережьем Берингова пролива от Уэлена до Чаплина. Древнеберингоморская культура (II - VI—VIII в. н.э.) охватывала территорию от Анадырского
залива до о. Шалаурова, Бирниркская культура (VI-X вв. н.э.) - от устья р. Колы
ма до южного края Берингова пролива; Пунукская (VIII-XVI вв. н.э.) - от устья
р. Колыма до южного берега Анадырского залива. Все эти неоэскимосские куль
туры относятся к традиции Туле. Каких-либо связей неоэскимосских культур с бо
лее древним неолитическим населением Чукотки не прослеживается (Гусев, 2001).
Происхождение неоэскимосских культур Чукотки сложное (История Чукот
ки, 1989). Древнеберингоморская культура возникла в результате взаимодействия
лабреточных древнеэскимосских культур (Оквик, Чорис, Нортон и, возможно,
Иииутак) и безлабреточной усть-бельской культуры. Бирниркская культура рас
пространилась с Аляски. Отмечается ее генетическая связь с оквикской культу
рой. Сильное влияние на эту культуру Чукотки оказала американская арктичес
кая культура Туле. В то же время в материальной культуре бирниркцев заметны
элементы азиатского пунукского происхождения. Пунукская культура вобрала в
себя многие элементы древнеэскимосских культур - древнеберингоморской, ок
викской и бирниркской. Предполагается, что определенное влияние на нее ока
зали внутриконтинентальные палеоазиаты чукотско-корякской группы, в резуль
тате чего каждая из возникших культур морских зверобоев имела определенное
своеобразие.
Лахтинская культура Северо-Западного Берингоморья занимала террито
рию от устья Анадырского лимана на севере до мыса Олюторского на юге. Дати
руется она довольно продолжительным временем - с середины II тыс. до н.э. до
XVII в. (Орехов, 1987).
Ранний период лахтинской культуры в находках представлен слабо. Данные
о наиболее древних памятниках этой культуры противоречивы и малоинформа
тивны. В районе лагуны Лахтина выявлены несколько стоянок. Лахтина I оказа
лась разрушенной и имеет смешанный материал (Орехов, 1987. С. 100). Наличие
призматического нуклеуса и ножевидных пластин в подъемном материале не ис
ключает того, что эти предметы более раннего времени и ошибочно отнесены к
лахтинской культуре. Лахтина II расположена в 70 км от Лахтина I. Здесь обнару
жена печь, сооруженная из вертикально поставленных плит, такая же, как на бо
лее поздних лахтинских поселениях. Рядом найдено тесло трапециевидной фор
мы, сопоставимое с комплексами Орианда I (середина I тыс. до н.э.). Лахтина III
(вторая половина I тыс. до н.э.) и Лахтина IV (середина I тыс. н.э.), расположен
ные рядом с Лахтина II, имеют культурный слой бедный находками.
Жертвенник Орианда II находился в центре поселения и представлял собой
ритуальную площадку с вертикально вкопанной китовой нижней челюстью. Как
отмечал А.А. Орехов, жертвенник и поселение возникли и функционировали
синхронно. Однако даты, полученные для нижнего горизонта этого жертвенни
ка, оказались более древними, чем те, которые определены по материалам ниж
них слоев поселений Орианда I и II (не древнее первой половины I тыс. до н.э.).
Недавно обнаружено новое поселение Орианда III, расположенное в непосредст
венной близости от ранее открытых поселений (Галанин, 2002). Найденные в
культурном слое обсидиановые наконечник и ножевидная пластинка, скорее все
го, относятся к более раннему периоду - неолиту и, вероятно, не связаны с ком
плексом материалов древнекерекского поселения Орианда III. Таким образом,
датировки лахтинской культуры, относящиеся ко II тыс. до н.э., вызывают сом
нение в их достоверности. Ранние комплексы этой культуры следует датировать
первой половиной I тыс. до н.э.
Распространяя пластинчатую технику на весь ранний период существования
лахтинской культуры (середина II тыс. до н.э. - середина I тыс. до н.э.), А.А. Оре
хов (20016. С. 23) выделяет в составе лахтинской культуры “прелахтинскую (долахтинскую) культуру” (3300-2500 лет назад), что еще более запутывает предложен
ную им ранее периодизацию (неолитические памятники с пластинчатой техникой,
без керамики - II тыс. до н.э.; неолитические памятники без пластинчатой тех
ники, с керамикой - первая половина I тыс. до н.э.; стоянки периода палеометал
ла - III в. до н.э. - XVII - XVIII вв.). При этом А.А. Орехов считает, что культу
розначимые черты данной культуры не претерпевают изменения со II тыс. до н.э.
до XVII в.
Лахтинская культура
1-4, 2 1 -2 3 - кам енны е н аконечники стрел; 5, 14 - тесла; 6, 12 - скребки; 7 - скребок-резец; 8 - топор;
9-11 - скребла; 13 - лощ ило; 15-18, 31 - нож и; 20 - вклады ш ; 19, 24 - острие-вставки; 25 - подвеска;
2 6 - м олот; 2 7 -3 0 - сланцевы е ш лиф ованны е нож и; 32 - игла; 33 - рукоять нож а или резца; 34 - деталь
составного ры боловного крю чка; 35, 36 - наконечники гарпунов; 37 - костяная пробка; 3 8-41 - костяные
н аконечники стрел и дротиков; 42 - костяной скребок; 43 - лопаточка; 44 - подвеска из позвонка тю ле
ня; 45 - бола; 46 —рукоять бубна; 47 —лопата из лопатки моржа; 48 - костяное наверш ие древка гарпуна;
49 - ф игурка птицы ; 50 - костяной ж ертвенны й ковш ик; 51 - поп лавок для сети; 52 - ф игурка ж ен
щ ины; 53 - м оты га; 5 4 -5 7 - керам ика; 58 - облом ок челн ока дл я вязания сети; 59 - деревянны й ковш
Орехов, 1987
В новой публикации А.А. Орехов (20056) уже сообщает о ранних комплексах
поселений Лахтина I, Орианда I, V, которые выявлены недавно и датированы им
временем “около 5-4 тыс. лет назад”. Они характеризуются микропластинчатой
техникой, наконечниками стрел и ножами на пластинах, призматическими нук
леусами, малыми размерами орудий и “хорошо согласуются с обликом раннеи среднеголоценовых (мезолитических) комплексов континентальных культур
Дальнего Востока и Аляски”. Культурный слой с этим материалом зафиксирован
на довольно малой глубине - 15-25 см от поверхности. Данные комплексы, крат
кая информация о которых дана А.А. Ореховым, безусловно, свидетельствуют о
выходе внутриконтинентальных охотников к морскому побережью. Происходило
это, конечно, в долахтинский период, однако их взаимосвязь с носителями лах
тинской культуры пока не ясна.
Исследователями отмечается архаичность облика каменных изделий ранне
го этапа лахтинской культуры (Диков, 1977; Орехов, 1987). Объясняется это тем,
что генетически она восходит к древнейшему реликтовому пласту, хотя прими
тивная техника обработки каменных орудий может указывать и на деградацию
каменной индустрии, которая наблюдается во многих культурах Тихоокеанского
побережья в I тыс. до н.э.
По мнению А.А. Орехова (1987), лахтинская культура восходит к сумнагин
ской и малтанской мезолитическим и даже к ушковской позднепалеолитической
традициям. Это предположение не подтверждается археологическими материа
лами и маловероятно. Отсутствие поздненеолитических памятников затрудня
ет выявление генетических истоков лахтинской культуры. А.А. Орехов полага
ет, что она послужила основой для формирования керекского этноса, и вслед за
Н.Н. Диковым (1973а) связывает его происхождение с древнейшими протоэскоалеутским и протоительменским этническими пластами. Все это, однако, остается
на уровне предположений. Кереков, скорее всего, следует рассматривать как одно
из обособленных и своеобразных подразделений северо-восточных палеоазиат
ских племен, возможно, родственных корякам (Лебединцев, 1998). Н.Н. Диков
(1979а. С. 209) также высказывал предположение, что палеоазиатский (чукотс
ко-корякский) этнический компонент Северного Приохотья принимал участие в
формировании приморских культур Берингоморья, в частности древнеберингоморской культуры. Лахтинская культура, находясь значительно ближе к Охотоморью, могла испытать это влияние гораздо ранее.
Главной особенностью хозяйства лахтинской культуры являлось существова
ние безгарпунного морского промысла ластоногих на лежбищах (Орехов, 1980,
1987). Впоследствии наконечники поворотных гарпунов в памятниках этой куль
туры все же были обнаружены (Орехов, 1990; Галанин, 2002). Лахтинцы занима
лись также рыболовством и собирательством.
Самыми многочисленными находками на поселениях древних кереков явля
ются костяные изделия, среди которых преобладают наконечники стрел и дроти
ков. Наиболее характерными являются втульчатые наконечники, орнаментиро
ванные прорезным орнаментом. Каменный инвентарь представлен листовидными
наконечниками стрел, “горбатыми” ножами, шлифованными ножами типа “улу”,
ретушированными и шлифованными теслами трапециевидной формы, топорами
овальной и треугольной формы, скобелями, боковыми и дисковидными скребка
ми, скребками подовальной и грушевидной формы, резцами, резчиками на отщепах, сверлами. Керамика лахтинской культуры представлена большими тонкос
тенными круглодонными сосудами с орнаментацией шнуровым накатом, крупно
полосчатым орнаментом, штриховкой. Встречаются сосуды гладкостенные и с
оттисками гребенчатого штампа.
Подчеркивая изолированность лахтинской культуры, А.А. Орехов (1997) в то же
время отмечает существование культурных связей лахтинцев с синхронными сопре
дельными и более далекими археологическими культурами - северочукотской, токаревской, тарьинской культурами периода II—I тыс. до н.э. и неоэскимосскими куль
турами Чукотки, древнекорякской, охотской, древнеалеутской, относящимися уже
к I—II тыс. н.э. Упоминает он также о тесных связях с палеоэскимосскими культу
рами, в том числе с культурой Нортон (Аляска). По-видимому, полной изолирован
ности лахтинцев не существовало, и носители лахтинской культуры все же испы
тывали определенное влияние со стороны сопредельных археологических культур.
Канчаланская культура была выделена Н.Н. Диковым (1971а). Ее стоянки
(Канчалан, Седьмой Причал, Осиновая Коса) принадлежали внутриконтинентальным охотникам, осевшим у моря, и сочетавшим охоту на оленей с морским
зверобойным промыслом. Датировалась культура по наличию пунукских элемен
тов VIII-X вв. Теперь верхний рубеж пунукской культуры определяется XIVXVI вв., что позволяет отодвинуть верхнюю границу канчаланской культуры до
XVI в. (История Чукотки, 1989. С. 55).
Н.Н. Диков (1979а) на основе “генетической близости” добавил к канчаланским памятникам более древние поселения у мыса Низкий (первая половина
I тыс. н.э.), полагая, что они “обнаруживают определенную историческую взаи
мосвязь”, не составляя в то же время единой культуры. Объединяющим для этих
памятников являлось наличие скребел на галечных отщепах и изделий из моржо
вого клыка (История Чукотки, 1989. С. 58). В то же время стоянка Седьмой При
чал отнесена Н.Н. Диковым (1979. С. 225) к пунукской культуре.
Включение А.А. Ореховым (20016) поселения Русская Кошка I в круг памят
ников канчаланской культуры еще более усложнило представление о ней (Лебединцев, 2006). Несмотря на наличие пунукских орудий и керамики, канчаланская
культура датируется А.А. Ореховым (2002) возрастом 2-0,5 тыс. лет назад, а жи
лищные комплексы - V-X вв. н.э. (Орехов, 2005а. С. 326). Сосуды с уплощенным
дном, считающиеся теперь культурозначимыми, не являются общим типом для
канчаланских стоянок.
Работы, проведенные на стоянках канчаланской культуры (Канчалан, Красненская Коса, Осиновая Коса), а также других памятниках, отнесенных к этой
культуре (мыса Тонкий, бухта Тихая, Краснено I), до сих пор не дали ясности, в
чем заключается их своеобразие. Стоянки на косах являются мастерскими, где
происходил сбор и обработка гальки (История Чукотки, 1989). Канчаланское по
селение, состоящее из 12 жилищ, было исследовано в 1953-1954 гг. Н.Н. Нарыш
киным (Окладников, Нарышкин, 1955), но раскопки, по заключению Т.М. Диковой (1964), были проведены неквалифицированно. На других памятниках
проведены незначительные раскопки.
А.А. Орехов (2005а) полагает, что комплексы канчаланской культуры имеют
некоторые общие черты (морфотипы скребков и скребел, листовидных наконеч
ников стрел, ретушированных ножей) с комплексами северочукотской и ымы
яхтахской культур. Однако, это предположение сомнительно - комплекс канча
ланской культуры включает материалы разновременных памятников, культурная
принадлежность некоторых из них еще пока весьма спорна.
Какотмечают исследователи, сходство ряда материалов может объясняться
влиянием культуры Пунук {Диков, 1979а; История Чукотки, 1989; Орехов, 20016,
2002). Появление большого количества скребел на галечных сколах может быть
связано с возросшей ролью этих орудий для обработки шкур, что проявляется во
многих приморских культурах Севера Дальнего Востока в начале II тыс. н.э. и
особенно характерно для памятников середины II тыс. н.э.
Объединение собственно канчаланских памятников (Канчалан, Седьмой При
чал, Осиновская Коса) с более древними стоянками (мыс Низкий, Краснено I) не
оправданно. Отличаются эти памятники и по каменному инвентарю. Ретуширо
ванные ножи, наконечники устойчивой формы представлены преимущественно
в ранних комплексах, а в более поздних, действительно канчаланских, преоб
ладают орудия на галечных сколах и отщепах, широко используется сланцевая
шлифованная индустрия, орудия из моржового клыка. Взаимосвязи с позднене
олитическими памятниками не прослеживаются. Следует отметить дискуссионность интерпретации материалов Краснено I, которые датируются в широком
диапазоне времени (Орехов, 2001а). По-видимому, объединять все археологичес
кие памятники в низовьях р. Анадырь и на примыкающем к этому району морс
ком побережье в одну культуру пока преждевременно. Многие стоянки исследо
ваны еще плохо.
Неопределенной остается этническая принадлежность стоянок, отнесенных
к канчаланской культуре. На основе анализа материалов Канчаланского поселе
ния А.П. Окладников и В.В. Нарышкин (1955) полагали, что это поселение не
может быть отнесено ни к эскимосской, ни к корякской культуре. И.С. Вдовин
(История Сибири, 1968. С. 411-412) и Н.Н. Диков (История Чукотки, 1989. С. 58)
считали его чукотским, Ю.Б. Симченко (1976. С. 19) - юкагирским. А.А. Орехов
(2005а. С. 329) высказал предположение, что канчаланцы могли быть и исчезнув
шим этносом, антропологически близким древним керекам и ительменам.
Согласно заключению А.А. Зубова, исследовавшего антропологические ма
териалы могильника Седьмой Причал, одонтологические признаки свидетельст
вуют о монголоидном расовом типе населения и о наличии ряда арктических
черт. В то же время он отмечал, что недостаток материала, а также неполная диф
ференцированно сть арктических особенностей не позволяет провести каких-ли
бо определенных параллелей между изученными сериями и современными груп
пами Арктики и Северо-Восточной Сибири {Диков, 1977. С. 263).
По мнению же А.А. Орехова (2002), антропологический тип канчаланцев от
личен от чукчей и коряков, и поэтому соотносить их с приморскими чукчами
вряд ли оправдано. Кроме того, он полагает, что канчаланцы антропологически
близки лахтинцам (древним керекам) и тарьинцам (древним ительменам) (Оре
хов, 20016). Однако для таких выводов необходимы более веские заключения ан
тропологов.
Таким образом, исследование проблемы происхождения канчаланской куль
туры, этнической интерпретации и даже определение культурозначимых призна
ков являются довольно трудными и далекими от завершения.
Вакаревская культура (середина II тыс.). Стоянки этой культуры (Вакерная,
Нижняя Усть-Бельская, Усть-Маинская, Чикаевская) обнаружены в долинах рек
Анадырь и Майн. Все они расположены на косах, Чикаевская на 8-12 метровой
террасе над косой. На стоянках найдены каменные орудия: шлифованные то
поры, тяжелые “расщепляющие” тесла, ретушированные и шлифованные ножи,
листовидные наконечники стрел, скребки. Керамика представлена круглодон
ными сосудами, гладкостенными или с оттисками прямоугольно-гребенчатого
штампа. На Усть-Бельской стоянке найдены костяные орудия: тесла, мотыги,
ножи для разделки рыбы и иглы для пронизывания рыбы. Обильный материал
был получен с Чикаевской стоянки, где обнаружено несколько железных пред
метов.
Обитатели стоянок занимались преимущественно рыболовством и охотой
на дикого оленя. Предполагают, что ими были предки юкагиров, которые в это
время вклинились между чукчами и коряками и оттеснили их на северо-восток
и северо-запад Чукотки {Диков, 1979а). По другой версии Н.Н. Дикова (1979а.
С. 237), вакаревская культура - корякская, подвергшаяся влиянию юкагиров.
Наиболее древней приморской культурой в Северном Приохотье является
токаревская, пока она определяется в пределах VII в. до н.э. - II в. н.э. (Лебединцев, 1990, 2002). Стоянки этой культуры расположены на побережье и островах в
районе Тауйской губы. Хозяйство токаревцев ориентировано в основном на при
брежные ресурсы. Они занимались промыслом мелких тюленей, рыболовством и
собирательством. Жилища слегка углубленные, в основном овальной и округлой
формы, диаметром 5—9 м. Очаги выложены из вертикально поставленных камней
и имеют прямоугольную форму.
Каменной индустрии токаревской культуры присуще широкое использова
ние отщепов. Наиболее характерными орудиями из камня являются: небольшие
треугольные наконечники с прямым, выемчатым и асимметрично выемчатым ос
нованием; миниатюрные концевые скребки треугольной формы, скребки с выде
ленной широкой и узкой рукоятью; узко- и ширококлинковые ножи с выделенной
рукоятью; тесла и топоры прямоугольной и миндалевидной формы. Яркая осо
бенность токаревской культуры —подвески и амулеты из небольших овальных
галек и шлифованных пластинок. Для их изготовления применялись шлифовка,
резьба, сверление.
Широко использовали токаревцы костяные изделия: проколки, шилья, со
ставные рыболовные крючки, изготовленные с применением металлических
инструментов. Наконечники гарпунов, гребни, проколки, рукоятки резцов и дру
гие бытовые предметы и поделки из кости орнаментированы резными линиями,
пунктирами, точками, насечками.
Особенно культурно-значимыми являются наконечники гарпунов. Все токаревские наконечники поворотных гарпунов имеют открытое гнездо. Самый мно
гочисленный тип поворотных гарпунов —с двумя симметричными зубцами и
двумя шпорами. Характерной особенностью является наличие двух пар симмет
ричных отверстий, расположенных по краям гнезда (верхние) и в нижней части
гнезда (нижние), а также раздвоенность зубцов.
Керамика токаревской культуры представлена сосудами горшковидной фор
мы с отогнутыми венчиками и уплощенными донцами. Сосуды орнаментирова
лись насечками, гребенчатыми штампами и прочерченными линиями.
В формировании токаревской культуры участвовали, вероятно, неолитичес
кие культуры Колымы (Слободин, 2001а). Значительное влияние на нее оказыва
ли культуры Приамурья - польцевская или талаканская, что особенно отразилось
в керамическом производстве, орнаментике, в распространении изделий из ме
талла и копирования их в камне (Лебединцев, 2003). Появление гарпунного ком
плекса в токаревской культуре, вероятно, связано с влиянием палеоэскимосских
культур Аляски. Черты сходства наблюдаются в культурах Алеутских островов и
арктических районов Канады, что объясняется, по-видимому, довольно тесными
связями древних культур северной части Тихоокеанского бассейна и приморских
арктических районов. Эскимосо-алеутское влияние на культуры Северо-Запад
ного Приохотья осуществлялось опосредовано, возможно, через древние культу
ры Северной Камчатки (Лебединцев, 1998).
Древнекорякская культура. На основе токаревской культуры в I тыс. н.э.
формируется древнекорякская культура. Р.С. Васильевским (1971) было выделе
но пять ее стадий: завьяловская, богурчанская, атарганская, ленгельвальская и
поселения XVI-XVII вв. Область древнекорякской культуры простиралась от за
лива Шельтинга до р. Ковран на Западном побережье Камчатки, на севере она
достигала р. Анадырь. Самые западные стоянки этой культуры на п-ове Хмитевс-
кого (мыс Дальний, Узкая, Шестакова I и II, Станюковича), предварительно дати
руются X-XV вв. (Лебединцев, 1990, 1998). Исследования отдельных поселений
и разведочные работы на п-ове Кони (Орехов, 2003, 2005а, б) дополнили харак
теристику уже известных памятников, уточнили комплекс атарганской стадии
древнекорякской культуры, выделенной Р.С. Васильевским.
Поселения древнекорякской культуры располагаются на речных террасах в
устьях рек, в глубине бухт или на морских террасах. Для завьяловской стадии
(V-VIII вв.) характерно преобладание каменных орудий, сохраняющих облик ка
менного инвентаря предшествующей токаревской культуры. Многие изделия из
готовлены из халцедона и яшмы, часто встречаются миниатюрные четырехуголь
ные скребки и наконечники, продолжают бытовать черешковые и листовидные
наконечники, узкоклинковые ножи, овальные и подтреугольные скребки, круп
ные тесла с овальным лезвием. Костяной инвентарь представлен различными
орудиями: лопатки, наконечники стрел, проколки, ложки, ножи, а также наконеч
ники поворотных гарпунов, близкие по форме дорсетским и некоторым наконеч
никам культуры Качемак I. Отмечается распространение керамических тонкос
тенных остродонных сосудов с ложнотекстильными отпечатками, круглодонных
сосудов с налепными валиками.
На богурчанской стадии (около X в.) орудия охоты и бытовые предметы оста
ются теми же. Преобладают изделия из камня, отмечается деградация их обработ
ки, отсутствие изделий из халцедона и яшмы. Основным сырьем для производст
ва каменных орудий является темно-серый кремнистый сланец. Сохраняются
формы и типы костяных изделий предшествующего этапа. Широко распростра
нены круглодонные сосуды с ложнотекстильным оттиском и сосуды с налепными
рассеченными насечками валиками. На некоторых появляются сложные венчики.
При строительстве полуподземных жилищ используются кости кита.
Для атарганской стадии (X-XIII вв.) характерно дальнейшее развитие мор
ского зверобойного промысла, доминирование охоты на тюленей. Важное мес
то занимает собирательство моллюсков. Рыболовство и сухопутная охота имеют
вспомогательное значение. Развивалось собаководство. Сокращается общее коли
чество, число категорий и устойчивых форм каменных орудий. Исчезают мелкие
скребки выработанных форм, появляются массивные подтреугольные или гру
шевидные скребки. Возрастает количество тесел, появляются “расщепляющие”
тесла, точильные бруски. Значительного развития достигло производство костя
ных орудий. Наконечники гарпунов становятся разнообразнее по форме и специ
ализации. Наиболее типичны наконечники гарпунов с косо срезанным основа
нием и одной базальной шпорой, которые имеют прямые параллели с гарпунами
охотской культуры (Васильевский, 1971. С. 135). Некоторые наконечники имели
прорезь для вкладышевого железного острия-вставки. Резко возрастает числен
ность наконечников стрел, гребней, игл, тесел, наконечников острог, игольни
ков, лопаточек. Обнаружены защитные пластины запястья, панцирные пласти
ны, плоские охотничьи ножи. Качество костяных изделий улучшается, многие
предметы украшены простым геометрическим орнаментом. Уменьшается число
сосудов с ложнотекстильным оттиском, форма сосудов становится шаровидной.
Чаще употребляются сосуды с налепными рассеченными валиками. Венчики та
ких сосудов значительно утолщены и часто декорированы по верхней плоскости.
Сохраняются в обиходе гладкостенные сосуды, но размеры их увеличиваются.
В этот период широко используются железные изделия: лезвия и заклепки в
гарпунах, ножи. Применение металла способствовало развитию морского зверо
бойного промысла и производству костяных орудий. Увеличилось число примор
ских поселений и количество жилищ в них, появились большие полуземлянки,
Древнекорякская культура
1 -2 - наконечники поворотны х гарпунов; 5-8 , 16 - зубчаты е н аконечники гарпунов; 9, 11,
13, 20, 22, 23 - наконечники; 10 - стерж ень ры боловного крю чка; 12 - н аконечник остроги;
14 - тесло; 15, 18 - скребки; 17, 19 - нож и; 21 - гребень; 24 - п анцирная пластина; 25 - со
суды ; 26 - ж и рн ик 1-8, 10, 12, 16, 20, 21, 24 - кость; 9, 11, 13-15, 17-19, 22, 23, 26 - камень;
25 - керам и ка
•
Slobodin, 2004
достигающие 20-25 м в диаметре. В конце этапа возникают укрепленные посе
ления.
Ленгельвальская стадия (XIII-XIV вв.) характеризуется активным развити
ем китобойного промысла. Широко распространяются крупные черешковые на
конечники из кремнистого сланца, служившие для оснащения китовых гарпу
нов. Китовые кости использовались для сооружения жилищ и для изготовления
костяных орудий. Коряки продолжают заниматься морским промыслом тю
леней, сухопутной охотой на оленей и горных баранов, рыболовством и собира
тельством.
Обработка каменных изделий становится более грубой. Появляются скреб
ки на плоских гальках округлой формы, у которых обработано только лезвие.
Больше становится каменных пестиков, имеются изделия из железа. Сокращает
ся производство керамических сосудов, что связано, вероятно, с заменой керами
ческой посуды деревянными сосудами, а также из китового уса.
Последняя стадия представлена небольшими поселениями, состоящими из
нескольких жилищ и относящихся к XVI—XVII вв. В это время почти полностью
исчезли каменные орудия, редкими стали костяные изделия, найдена масса дере
вянных предметов, в том числе и посуда.
ПРОБЛЕМА ЭТНОГЕНЕЗА АБОРИГЕННЫХ НАРОДОВ
КРАЙНЕГО СЕВЕРА
Суждения археологов о происхождения аборигенных народов Северо-Восто
ка России довольно противоречивы. Якутские археологи полагают, что носители
ымыяхтахской культуры (4,1-3,3 тыс. лет назад) принимали участие в этногене
зе чукчей и коряков (Мочанов, Федосеева, 1980; Федосеева, 1999; Константи
нов, 1978; Эртюков, 1990). Другие исследователи Окладников (История Якутии,
1955), Левин (1958), Кирьяк (1993); Хлобыстин (1998); Эверстов (1998) связыва
ют носителей ымыяхтахской культуры с праюкагирами. Ю. Б. Симченко (1976.
С. 19) также считал допустимым связывать неолитическое население Восточ
ной Сибири (вплоть до Чукотки) с предками юкагиров. А.П. Окладников (Исто
рия Якутии, 1955), И.В. Константинов (1978), Ю.А. Мочанов и С.А. Федосеева
(1980) полагали, что предками юкагиров можно считать и носителей усть-миль
ской культуры (3,3-2,4 тыс. лет назад).
С.А. Аргунов (1990) считает, что ымыяхтахцы представляют собой полиэт
ническую историко-культурную общность, которая имеет отношение к этногене
зу чукчей, коряков, эскимосов, нганасан и юкагиров. По мнению С.А. Арутюно
ва (1983), ымыяхтахское население вполне могло состоять из нескольких этносов
с различными языками, которые могли и не быть прямыми предками современ
ных нам этнических общностей. А.Н. Алексеев (1996а) также пришел к выводу,
что потомки ымыяхтахцев и усть-мильцев приняли участие в генезисе разных
народов Северо-Восточной Азии.
С предками северо-восточных палеоазиатов связывал поздненеолитическое
население Чукотки и прилегающих с запада и юго-запада территорий Н.Н. Диков
(1979а). По мнению М.А. Кирьяк (1993), памятники позднего неолита и ранней
бронзы Якутии и континентальной Чукотки оставила этническая общность, при
нявшая непосредственное участие в этногенезе юкагиров. По ее мнению, ымы
яхтахцы уже в первой половине II тыс. до н.э. достигают колымского рубежа,
потеснив аборигенную (чукотско-корякско-ительменскую) общность к окраинам
Азиатского материка и на Камчатку. Население, представлявшее эту общность
3. Н ароды С еверо-В остока С ибири
65
и вытесненное ымыяхтахцами, М.А. Кирьяк идентифицирует с белькачинцами.
Все это, однако, выглядит умозрительным и неаргументированным.
Применительно к этому времени, вряд ли можно говорить о какой-то чукот
ско-корякской, а тем более ительменской общности. Белькачинцы существовали
в период 5,2-4,1 тыс. лет назад и, по мнению якутских археологов, относятся к
предкам атапасскоязычных индейцев (Мочанов, Федосеева, 1980. С. 11), что, ко
нечно, тоже гипотетично. Да и сами ымыяхтахцы, как уже говорилось, пока что
не имеют какой-либо этнической привязки. Вернее всего, на Западной Чукотке в
этот период обитали предки чукчей.
М.Г. Левин (1958в. С. 224) полагал, что “континентальные районы Чукотско
го полуострова были издавна заселены юкагирскими племенами, и что эти райо
ны первоначально не входили в пределы этнической территории чукчей”. Мне
ние М.Г. Левина было слабо аргументировано, тем не менее, это не помешало
М.А. Кирьяк (1993, 2005) активно использовать его в доказательство древности
обитания юкагиров на Западной Чукотке.
Определение этнической принадлежности археологических культур Северо
Восточной Азии является одной из наиболее сложных проблем, и пока что все,
что предложено для решения этой проблемы, является не более чем предполо
жениями. Этническая идентификация археологических культур каменного века
Якутии слабо обоснована фактическим материалом (Аргунов, 2004). Утвержде
ние М.А. Кирьяк (2005. С. 116) о том, что точку зрения на предков юкагиров как
носителей ымыяхтахской культуры разделяет в настоящее время большинство
исследователей, не соответствует действительности. Р.С. Васильевский (1998)
считает, что первоначальное формирование северо-восточных палеоазиатов про
изошло в процессе интеграции различных компонентов при доминировании юж
ных (тихоокеанских), но это, скорее всего, касается только этногенеза коряков.
У чукчей все же преобладает доля континентальных элементов.
Проблема происхождения чукчей. Исторические и этнографические источ
ники свидетельствуют, что этническое формирование чукчей и коряков прохо
дило с глубокой древности в пределах территории их современного расселения,
обитание их на Крайнем Северо-Востоке было весьма длительным, посколь
ку именно в этих широтах сложились расовые признаки с их специфическими
чертами (Вдовин, 19866). Попытки выявить какие-либо языковые связи между
юкагирским и чукотским языком почти не дали результатов. На этом основа
нии Е.А. Крейнович (1958. С. 245, 246) пришел к выводу, что самыми древни
ми обитателями Северо-Востока Азии являются чукчи. Древнечукотским считал
поздненеолитическое население внутриконтинентальной Чукотки и Н.Н. Диков
(1979а. С. 157). К предкам чукчей он относил носителей усть-бельской и северо
чукотской культур (История Чукотки, 1989). По мнению С.Б. Слободина, терри
тория формирования чукотского этноса простиралась и до Верхней Колымы. Об
этом свидетельствует своеобразие колымских археологических стоянок, их отли
чие от синхронных памятников Якутии и определенное сходство с материалами
северочукотской культуры (Слободин, 2001а).
По данным антропологии, основной континентальный компонент (чукот
ский тип) отличается от байкальского и других вариантов североазиатской
расы (Беневоленская, 1988. С. 88). В прошлом он составлял основу морфоло
гии предков чукчей. Его черты свойственны анадырскому черепу усть-бельской
культуры, т.е. четко прослеживаются уже в палеоантропологических матери
алах рубежа II—I тыс. до н.э. Палеоантропологические данные подтверждают
и вывод Н.Н. Дикова (1979а. С. 212) об инфильтрации в древнеэскимосскую
этническую среду (древнеберингоморская культура) внутриконтинентального
(чукотского) населения, связанного с усть-бельской культурой (Беневоленская,
1988. С. 87).
Следует упомянуть и другие версии происхождения чукчей. Исследования
генетиков показали, что предками чукчей могли быть сумнагинцы (Сукерник,
Кроуфорд, Осипова и др., 1988. С. 27), обитавшие в Северо-Восточной Азии
10,5-6,5 тыс. лет назад. Однако прямых оснований для такого вывода нет. Следу
ет упомянуть и о том, что в родинкских неолитических захоронениях в низовьях
Колымы, датируемых первой половиной II тыс. до н.э. (ымыяхтахская культура),
обнаружен антропологический материал близкий к арктической расе (Кистенев,
1986; Кашин, Калинина, 1997). Это свидетельствует о том, что уже тогда сформи
ровались определенные черты, свойственные представителям арктической расы,
среди которых, по нашему мнению, могли быть предки чукчей.
У черепов ымыяхтахского могильника Диринг-Юрях также выявлено не
которое сходство с черепами из зоны расселения арктической расы. Из-за не
четкости комплекса исследователи сделали вывод о том, что население, оста
вившее могильник, можно рассматривать как представителей сибирской ветви
азиатского расового ствола, имеющего своеобразные морфологические черты.
Диринг-юряхские черепа обнаруживают наибольшую близость с сериями чере
пов центрально-азиатской расы (Федосеева, 1999. С. 98-99). Из этого следует,
что население ымыяхтахской культуры не было однородным. Интересно также
отметить, что изучение серии черепов с неолитических могильников Бойсмана II
в Приморье (возраст могильников 6 тыс. лет назад) показало, что их антропомет
рические и антропоскопические признаки образуют комбинацию, наиболее близ
кую к древним и современным сериям арктической расы, при этом максималь
ное сходство обнаруживается с оленными чукчами (Попов, Чикишева, Шпакова,
1997. С. 79).
По мнению Д.Л. Бродянского (2007), бойсманская культура является протоберингийской, путь на север бойсманцы прошли морем за 1,5-2 тыс. лет. Дово
ды, приведенные в доказательство, сомнительны. Самое главное, отсутствуют
причины для миграции бойсманцев в арктические районы. Вытесненные на се
вер земледельцами-зайсановцами они, скорее всего, растворились в среде обита
телей Приамурья.
Важным этнокультурным источником являются Пегтымельские петроглифы
со сценами охоты арктических аборигенов Чукотки. Этот археологический па
мятник, датируется довольно продолжительным временем - с начала I тыс. до
н.э. по середину I тыс. н.э. Большинство сюжетов петроглифов Н.Н. Диков счи
тал чукотскими и эскимосскими. Отмечалось, что многие элементы содержания
пегтымельских рисунков соотносятся с чукотско-эскимосской хозяйственно
культурной общностью в целом (Диков, 19696). М.А. Кирьяк (2003. С. 246-248)
попыталась обосновать принадлежность некоторых рисунков юкагирам. В.В. Пи
тулько (2002. С. 413-414) соотнес время создания петроглифов с периодом наи
большего распространения на этой территории эскимосской культуры. Вопросы
абсолютной хронологии пегтымельских петроглифов нельзя считать окончатель
но решенными. В целом же, можно отметить, что значительная часть рисунков,
бесспорно, принадлежит чукчам. По мнению Н.Н. Дикова (История Чукотки,
1989. С. 53), пегтымельские наскальные изображения свидетельствуют о выхо
де предков чукчей к побережью, возможно, еще в древнеберингоморское время,
т.е. в первой половине I тыс. н.э.
Проблема происхождения коряков. Археологические исследования показа
ли, что формирование коряков происходило на североохотском побережье (Васи
льевский, 1971). Носители токаревской культуры, вероятно, являются предками
приморских коряков. В первой половине I тыс. н.э. на основе токаревской фор
мируется древнекорякская культура (середина I тыс. н.э. - XVII в.), прошедшая
в своем развитии ряд этапов, уточнение которых требует дальнейших исследова
ний. Со временем, вполне возможно, могут быть выделены и ее локальные вари
анты, поскольку для древнекорякской общности характерны неразвитость эконо
мических и социальных связей. Это касается, в частности, древних памятников
Северной Камчатки и Северо-Западного Берингоморья, происхождение населе
ния которых, вероятно, также связано с северо-восточными палеоазиатами.
Высказанные ранее гипотезы о том, что предки коряков происходят от носи
телей ымыяхтахской культуры (Мочанов, Федосеева, 1980. С. 11), можно считать
уже неактуальными, хотя они продолжают использоваться. Попытку выявить
следы влияния внутриконтинентальных культур (ымыяхтахской и усть-миль
ской) на приохотские на керамическом материале предпринимала М.А. Кирьяк
(2000. С. 50), но данных, подтверждающих это на приморских памятниках, пока
не обнаружено.
По своему происхождению культуры Северного Приохотья связаны с тихо
океанской культурной общностью. Вероятно, существовала в прошлом и циркумохотская культурная общность, имевшая глубокие связи с сопредельными куль
турами Азиатского побережья и островов северо-западной части Тихого океана и
Северной Америки (Лебединцев, 2003).
Проблема происхождения кереков. Принято считать, что основой для фор
мирования кереков является Лахтинская культура Северо-Западного Берингомо
рья (середина II тыс. до н.э. - XVII в.), но в этногенетическом плане она изучена
пока слабо (Орехов, 1987). Происхождение керекского этноса на уровне предпо
ложений связывается с древнейшими протоэскоалеутским и протоительменским
этническими пластами. Обосновывается это архаичностью облика каменных из
делий на раннем этапе древнекерекской культуры. Здесь следует отметить, что в
I тыс. до н.э. деградация каменной индустрии наблюдается во многих культурах
Тихоокеанского побережья. Это может свидетельствовать о слабых связях с ок
ружающими континентальными культурами и заменой многих каменных орудий
костяными.
В признании самостоятельности кереков сыграла большую роль монография
B.В. Леонтьева (19836). Он отмечал, что восстановление этнической истории ке
реков представляет большие трудности. По его мнению, керекский язык явля
ется диалектом корякского, отмечается сходство керекской и корякской культур
в комплексе жилищ, очагах, промысловом инвентаре, топонимике. Определен
ная близость прослеживается у жертвенников Северо-Западного побережья Бе
рингоморья и Северо-Западного побережья Камчатки (Лебединцев, 1998. С. 163).
Название кереки происходит от этнонима кэрэкэ, который является чукотским
названием приморских коряков, а также любых своих соседей, занимающихся
сухопутной охотой или морским промыслом (Бурыкин, 1996). В.В. Леонтьев счи
тал, что кереки в далеком прошлом представляли особое племя (Леонтьев, Но
викова, 1989. С. 20), правда, такая точка зрения была слабо аргументирована.
Кереков, скорее всего, следует рассматривать как одно из обособленных и свое
образных подразделений северо-восточных палеоазиатов, возможно, родствен
ных корякам и испытавших сильное влияние эскимосов, ительменов и чукчей
(Лебединцев, 2006). Важно также отметить, что керекский язык явно обособил
ся от корякского, а затем уже испытал влияние чукотского языка (Скорик, 1959.
C. 42).
'
Как справедливо полагает С.Б. Слободин (2004. С. 292), решение проблемы
происхождения кереков находится в прямой зависимости от результатов иссле
дований этногенеза коряков на всем ареале их расселения. Необходимы дальней
шие исследования в Северо-Западном Берингоморье, которые не только допол
нят представления о развитии лахтинской приморской культуры, а, возможно,
кардинально изменят сделанные ранее выводы (Лебединцев, 2003, 2006; Галанин,
Лебединцев, 2006).
Проблема происхождения ительменов. Этногенез ительменов Камчатки свя
зывают с тарьинской неолитической культурой (Дикова, 1983; Пономаренко,
2000) и даже с более ранним периодом - ранненеолитической культурой Кам
чатки (Диков, 1979а). По мнению А.К. Пономаренко (1985. С. 193) формиро
вание древнеительменской культуры происходило на основе позднепалеолити
ческих, позднемезолитических или ранненеолитических традиций. Однако эти
взаимосвязи пока что постулируются без какой-либо аргументации. Т.М. Дикова
(1983) объединяла все памятники Южной Камчатки с V тыс. до н.э. до середины
XVII в. н.э. в единую культуру, выделяя три периода: ранний, средний и поздний.
Н.Н. Диков (История Дальнего Востока, 1989. С. 96) датировал тарьинскую куль
туру II тыс. —серединой I тыс. до н.э. А. К. Пономаренко (2000. С. 7) относит
стоянки периода V тыс. - I тыс. до н.э. к тарьинскому этапу древнеительменской
культуры. Столь долгое существование тарьинской культуры вызывает сомне
ние. Скорее всего, более ранние памятники должны быть отнесены к отдельной
культуре - тарьинской и датированы временем II тыс. до н.э. - серединой I тыс.
до н.э. Это обусловлено прежде всего тем, что материальные комплексы более
раннего этапа (тарьинская культура) отличаются от инвентаря поздних памятни
ков I—II тыс. н.э. (собственно древнеительменской культуры). Тарьинские стоян
ки севернее долины р. Камчатки пока не выявлены (Пономаренко, 2000. С. 189).
Наличие лабреток у тарьинцев свидетельствует о том, что эта общность в какойто мере близка к эскимосско-алеутскому кругу культур. В то же время, А.К. По
номаренко считает, что материалы древнеительменских стоянок I тыс. н.э. Запад
ной и Северной Камчатки свидетельствуют о генетических связях обитателей
этих стоянок с тарьинцами. Однако, по его мнению, проблема происхождения та
рьинской этнической общности (тарьинский этап древнеительменской культуры
по А.К. Пономаренко) сложна и едва ли разрешима на нынешнем этапе исследо
ваний, поскольку существует хронологический разрыв между ранненеолитичес
кими и тарьинскими памятниками.
Н.Н. Диков (История Дальнего Востока, 1989. С. 98) считал, что тарьинская
культура имеет прямое отношение к предкам ительменов. Несколько иное мне
ние высказывает А.В. Пташинский (2001). Он полагает, что тарьинская культура
имеет южные истоки и относится к кругу специализированных неолитических
культур, изначально не имевших ничего общего с предками ительменов.
Формирование ительменов происходило на рубеже нашей эры и связано с
древнеительменской культурой (Пономаренко, 1985, 2000). Ее памятники рас
пространялись на Западном и Восточном побережьях Камчатки. Выделяются
кроноцкий (I тыс. н.э.) и налычевско-никульский (II тыс. н.э.) этапы. На северо
западном побережье Камчатки выделяется культура или памятники типа Теви
(.Пташинский, 2002). Древние приморские стоянки в этом районе исследованы
пока довольно слабо. Большинство аналогий культура Теви находит в древнеи
тельменской и в древнекорякской культурах, ряд элементов характерен для древ
неэскимосской, алеутской и охотской культур (Пташинский, 1996). Высказы
ваются различные точки зрения на их культурную принадлежность. Возможно,
памятники типа Теви представляют один из локальных вариантов древнекоряк
ской культуры I тыс. н.э. на Камчатке (Лебединцев, 2003. С. 91). Предполагает
ся также выделение северокамчатской (ивашкинской) неолитической культуры,
сформировавшейся на основе тарьинской при влиянии токаревской, северо-чукотской, усть-бельской и лахтинской культур (Пономаренко, 2000. С. 188). Се
верная Камчатка, несомненно, была местом оживленных культурных контактов
между древним населением Камчатки, Северного Приохотья и Чукотки, и это не
могло не отразиться на материалах стоянок.
Изучение ительменского языка показало, что он не связан генетически с
другими чукотско-камчатскими языками и развивался по пути конвергентной
эволюции по отношению к этим языкам (Володин, 1979). Особенности языка и
культуры ительменов свидетельствуют об их отличном от коряков и чукчей про
исхождении, а имеющиеся элементы общности возникли вследствие историчес
ких контактов (Вдовин, 1970; 19736. С. 271). Ительмены имеют ряд признаков,
которые дают основание выделить их из общей массы аборигенов Северо-Восто
ка Азии (Дебец, 1951. С. 115).
Проблема происхождения юкагиров вызывает немало споров. В XVII в. они
обитали в бассейнах рек Анадырь, Пенжина, Колыма и делились на несколько
этнокультурных групп: омоки, чуванцы, ходынцы, лавренцы, анаулы, колымцы
(Долгих, 1960. С. 548). Главным их занятием была охота на дикого оленя и рыбо
ловство, оленеводство имело транспортный характер.
Косвенными основаниями для утверждения, что юкагиры были древнейшим
этническим пластом населения Восточной Сибири, были огромная область рассе
ления юкагирских племен и их относительная многочисленность в XVII в. (Гурвич, 19666. С. 12). В.И. Иохельсон (2005. С. 29) древнюю территорию юкагиров
очерчивал пространством между Леной и Колымой с запада на восток и между
Восточно-Сибирским морем и Верхоянскими хребтами с севера на юг. Причем,
на составленной им карте юкагиры занимали в начале XX в. лишь узкую полосу,
примыкающую к Восточно-Сибирскому морю, и участок правобережья Колымы,
куда юкагиры были вытеснены тунгусскими племенами с территории, которую
они занимали в XVII в. В более древние времена они обитали гораздо южнее.
А.А. Бурыкин (2002) справедливо называет юкагиров пришельцами с
юга. В.А. Туголуков (1985) также считал, что предки юкагиров до того, как они
были ассимилированы древними тунгусами, жили значительно южнее, нежели
в XVII в., на Среднем и Нижнем Алдане, а также, вероятно, на Нижнем Вилюе.
Вполне возможно, что движение тунгусов заставило юкагиров переселиться в
более северные районы, но происходило это, скорее всего, во второй половине
I тыс. н.э., или даже ближе к концу этого тысячелетия. Дальнейшее распростра
нение тунгусов на Крайнем Северо-Востоке, особенно в первой половине II тыс.
н.э., привело к отунгушиванию значительной части юкагиров. Начало массово
го расселения тунгусов по Восточной Сибири относят к XII в. Основная их мас
са направилась на север, в сторону Верхоянского хребта, здесь они появились
в XIV в. В Заполярье тунгусы начали просачиваться только со средины XVII в.
Вторгшиеся в XIII-XIV вв. с юга якуты оттеснили тунгусов и юкагиров от Лены
к северо-востоку.
Таким образом, в прошлом основная масса юкагиров проживала в таежной
зоне. Предполагают, что они обитали к западу от Лены и в более южных райо
нах Якутии и были вытеснены отсюда или ассимилированы тунгусскими племе
нами и предками якутов (История Якутии, 1955. С. 289). Толчком к переселению
тунгусов по сибирской тайге на запад и восток от Байкала и на север по р. Лене,
послужил выхода в Забайкалье тюркоязычных курыканов в IX в. Одновременно,
по-видимому, началось и переселение к северу юкагирских племен. В соприкос
новение с чукчами они пришли не ранее XIII-XIV вв. (История и культура чук
чей, 1987. С. 48). Именно в это время они, вероятно, появляются в Приколымье.
В нижнем течении р. Колымы юкагиры разъединили чукчей. Вскоре после при
хода юкагиров начался процесс их постепенной физической, культурной и язы
ковой ассимиляции чукчами, а затем в значительно большей степени тунгусами.
Время появления тундровых нижнеколымских юкагиров пока не ясно. Тот
факт, что они были оленными, указывает на сравнительно позднее их формиро
вание. Оленеводство у этой группы появилось, скорее всего, в XVII в. в результа
те заимствования от тунгусов (Помишин, 1990. С. 129). Основой существования
тундровых и лесных юкагиров были охота на диких оленей и рыболовство.
По краниометрическим признакам юкагиры близки к тунгусо-маньчжурам и относятся к байкальской группе типов {Дебец, 1951. С. 71; Левин, 1958в.
С. 153). В.П. Алексеев (1979. С. 212), выделив сибирско-амурский этногенетический пучок, отнес к нему помимо тунгусо-маньчжурских народов, и юкагиров,
считая их антропологически близкими. По антропологическим данным юкагиры
обнаруживают связи с народами Северной Сибири (Левин, 1960. С. 11).
Популяционные генетики полагают, что наиболее вероятными предками
юкагиров и сформировавшихся на их основе нганасан являются носители сыа
лахской культуры (Сукерник, Кроуфорд, Осипова, 1988. С. 27), существовавшей
6,5-5,2 тыс. лет назад. Это утверждение, однако, не подтверждается археоло
гическими данными. Этническая идентификация даже поздних культур Якутии
(ымыяхтахского переходного периода от эпохи камня к эпохе ранних металлов и
усть-мильской бронзового века) весьма затруднена (Алексеев, 1996а).
И.С. Гурвич, считая юкагиров прямыми потомками древнейшего абориген
ного населения Северо-Востока Азии (Народы Дальнего Востока, 1985. С. 44),
ссылался на мнение ученых Сибири. На самом деле эти ученые (А.П. Окладни
ков, Б.О. Долгих, М.Г. Левин) высказывали лишь предположение. Говоря о дотунгусском и доякутском “палеоазиатском” населении региона, они имели в то
время мало свидетельств в поддержку своих взглядов. Тем не менее, в литера
туру проникло убеждение, что юкагиры и есть те самые палеоазиаты (Гурвич,
Симченко, 1980. С. 142). Важно отметить, что, анализируя антропологические
данные по юкагирам, эти же авторы подтверждают бесспорность отнесения юка
гиров к урало-алтайскому ареалу, а не к “палеоазиатскому”.
Древнейший субстратный пласт, легший в основу северо-восточных палео
азиатов, И.С. Гурвич (1980. С. 226) связывал с сумнагинской культурой. Дальней
шие археологические исследования в этом регионе показали довольно сложную
и не такую уж ясную картину этнокультурного развития (Мочанов, Федосеева,
1980). Тем не менее, И.С. Гурвич (Этногенез народов Севера, 1980. С. 144), со
поставляя территории ымыяхтахской культуры и расселения юкагиров в XVII в.,
а также отмечая некоторую близость культуры археологической (ымыяхтахской)
к этнографической (юкагирской), посчитал возможным определить носителей
ымыяхтахской культуры прежде всего как праюкагиров.
Этому выводу противоречат, однако, полученные впоследствии антрополо
гические данные, согласно которым диринг-юряхская краниологическая серия
(ымыяхтахская культура) при сравнении с древними черепами Восточной Си
бири по отдельным признакам обнаруживает сходство с черепами арктической
расы (Родинка И, Усть-Белая) и довольно сильно отличается от черепов с преоб
ладающим комплексом байкальской расы (Гохман, Томтосова, 1986. С. 91), к ко
торой относятся юкагиры. Тем ни менее, версия о принадлежности ымыяхтахцев
к праюкагирам продолжает поддерживаться (Эверстов, 1998; Кирьяк, 2005).
Недавняя находка якутскими археологами на ымыяхтахской стоянке Белая
Гора (бассейн р. Индигирка), бересты с изображением нагрудника (Эверстов,
1999. Рис. 6), являющегося элементом традиционной распашной одежды эвенов,
эвенков и юкагиров, вновь привлекла внимание исследователей к юкагирской
проблеме. М.А. Кирьяк (2003. С. 210), соглашаясь с юкагирской привязкой ар
хеологического комплекса, отмечает удивительное сходство рисунка на бересте
с композицией, выгравированной на камне с оз. Раучувагытгын. В попытке де
шифровать раучуванский рисунок она опирается на символику юкагирских пере
дников. Однако, следует иметь в виду, что передник на самом деле был заимст
вован юкагирами у тунгусов и, следовательно, не может рассматриваться только
юкагирским (Слободин, 20056. С. 590).
Время появления юкагиров на Западной Чукотке остается неопределенным,
хотя М.А. Кирьяк (1993) без особых доводов, поскольку археологических свиде
тельств нет, утверждает, что уже в I тыс. н.э. от Вилюя до устья Анадыря форми
руются юкагирские племена.
Анализ материальной культуры бронзового века Якутии также не дает ясных
этнографических сопоставлений с коренными народами Северо-Восточной Азии
(Алексеев, 1996а). По мнению А.Д. Степанова (1999. С. 148), ранний железный
век Якутии представлял культуру с разнородными палеоазиатско-самодийскими,
прототюркско-монгольским и прототунгусским субстратами. На ранних этапах
они этнически не дифференцируются. Лишь к середине I тыс. н.э. в результате
притока инокультурных групп из районов Забайкалья, Прибайкалья и Приаму
рья оформляется тенденция к их этническому разграничению. Картина этниче
ских процессов гипотетична, показывает сложность культурного развития в этот
период. А.Н. Алексеев (19966) полагает, что даже на раннем этапе эпохи железа
в Якутии проживали предки северо-восточных палеоазиатов (чукчей и коряков),
поэтому вполне оправданным можно предположить существование этой общно
сти, скорее всего, палеочукотской, и на Западной Чукотке.
А.Д. Степанов (2003. С. 286) считает, что появление гребенчатой традиции в
раннем железном веке Якутии (V в. до н.э. - V в. н.э.) свидетельствует о том, что
ее население в этот период было уже юкагирским. По его мнению, в составе но
сителей культуры раннего железного века Якутии, принимавших участие в сло
жении юкагиров, можно выделить два субстратных компонента - уралоязычный
и палеоазиатской (усть-мильцы и потомки ымыяхтахцев).
Иное мнение высказывал С.И. Эверстов (2001. С. 369), который утверждает,
что ымыяхтахская вафельная керамика, с ее характерными признаками (многослойность, технический внешний декор, реставрационные конические отверс
тия, примесь шамота, песка, растительных волокон, шерсти и волос в формо
вочной массе) является этническим индикатором именно древних юкагиров. На
наш взгляд, одних только керамических сопоставлений для такого вывода мало.
Керамика хотя и является довольно важным источником, но на ее развитие и рас
пространение влияют факторы далеко не всегда связанные с этническими пере
селениями.
А.Н. Алексеев (19966. С. 37) полагает, что юкагиры не распространялись по
всей Якутии, тем более по всей Восточной Сибири, в Якутии они появились не
ранее бронзового века. По мнению В.Г. Аргунова (2002), в Северо-Западной Яку
тии юкагиры распространяются уже после эпохи палеометаллов, т.е. во второй
половине I тыс. н.э. С.И. Эверстов (2001. С. 369) считает, что нижнеиндигирские
(Белая Гора, Дениска-Юрюйэтэ, Сугуннаах) и нижнеленские (Букачан, Иччилях)
памятники с археологическими остатками ымыяхтахской культуры принадлежат
протоюкагирам. Причем нижнеиндигирские ымыяхтахцы-протоюкагиры, нахо
дясь в длительной изоляции от южных соседей, сохранили свой древний язык и
культуру, а также и антропологический тип (Эверстов, 1998. С. 209). Все эти вы
воды пока что основываются на двух датировках, относящихся к началу I тыс. н.э.,
и убежденности в сходстве ымыяхтахской культуры и культуры юкагиров XVIIXVIII вв. (Эверстов, 2002.).
Юкагиры появились на Западной Чукотке позднее, скорее всего, во второй
половине I тыс. н.э. или в конце I тыс. н.э., но гораздо раньше, чем тунгусы. Анадырско-майнская (вакаревская) культура, датированная серединой II тыс. н.э., по
мнению Н.Н. Дикова (1979а), как раз свидетельствует о появлении юкагиров в
этом регионе и начале их ассимиляции коряками.
Лингвистические исследования подтверждают, что юкагиры не являются
аборигенами Северо-Востока Азии (Крейнович, 1958. С. 245, 246). В их истори
ческих преданиях имеются прямые указания на то, что, когда они пришли на Ко
лыму, ее берега были уже заселены чукчами (История и культура чукчей, 1987.
С. 34). По мнению И.С. Гурвича (Этногенез народов Севера, 1980. С. 10, 151),
выделение у юкагиров каких-либо субстратных элементов при стертости юка
гирской традиционной культуры весьма затруднительно, в то же время он по
лагает, что чукчи и коряки вкакой-то мере участвовали в формировании юка
гирского этноса. В традиционной культуре юкагиров прослеживаются элементы,
указывающие на связь с чукчами и коряками, которые до появления юкагиров на
Крайнем Северо-Востоке уже обитали на этой территории.
Таким образом, все изложенные данные свидетельствуют о сложности этногенетических процессов на Крайнем Северо-Востоке и подтверждают точку зре
ния о том, что чукчи и коряки являются автохтонными народами Крайнего Севе
ро-Востока.
АЙНЫ
ГЛАВА I
ОБЩ И Е СВЕДЕНИЯ
йны - во многом загадочный по своему происхождению народ - в настоя
щее время живут в подавляющем большинстве в Японии, на Хоккайдо,
хотя еще сравнительно недавно они были достаточно широко расселены
и на российском Дальнем Востоке.
Самоназвание - айну, предполагаемая этимология этнонима - “люди”. Саха
линские нивхи называли их куги, ительмены, маньчжуры и китайцы - куилк, куи,
куви. В Японии в разные исторические эпохи они (их предки) были известны как
эбису (эмиси) и эдзо. Относятся к айнской расе. Отличаются развитым третич
ным волосяным покровом.
Родной язык айнов, ныне почти утраченный, является предметом оживленных
научных споров. Попытки его сопоставления с японским, тунгусо-маньчжурски
ми, индоевропейскими и другими языками не дали убедительных результатов.
В лингвистической классификации его принято считать изолированным. В про
шлом существовали диалекты: сахалинский, хоккайдский, курильский. На Саха
лине последние носители языка умерли в 1970-х годах.
Современная численность айнов точно неизвестна. По переписи 1994 г. на
Хоккайдо проживало 23 830 чел. Не менее 2700 айнов жило в Токио, имелись они
и в других крупных городах Японии. Общая численность айнов в настоящее вре
мя, видимо, превышает 27 тыс. чел. (Эмори, 1998. С. 18).
Первые русские сведения о сахалинских айнах относятся к 1640-м годам
(И. Москвитин, В. Поярков), в конце XVII-начале XVIII в. были получены све
дения об айнах Курильских островов (В. Атласов, И. Козыревский). Позднее с
айнами встречались и оставили о них свои заметки участники русских экспе
диций (В.М. Головнин, И.Ф. Крузенштерн, Г.И. Давыдов и др.). Первое научное
описание айнов принадлежит С.П. Крашенинникову (1949). Значительный вклад
в изучение этнографии сахалинских айнов во второй половине XIX - начале
XX в. внесли Ф.М. Депрерадович (1875), М.М. Добротворский (1875), Д.Н. Ану
чин (1876), И.С. Поляков (1895), Б.О. Пилсудский (1907а; 19076; 1914-1915),
Л.Я. Штернберг (1933а). Изучением айнского фольклора занимался Н.А. Невс
кий (1972). К проблемам археологии и антропологии айнов в 1970-1980-е годы
обращались PC. Васильевский (1981), Т.М. Дикова (1983), В.О. Шубин, О.А. Шу
бина, С.В. Горбунов (1982), М.Г. Левин (1971) и др. Большой вклад в изучение
А
айнской этнографии внесли С.А. Арутюнов (1962), Ч.М. Таксами, В.Д. Косарев
(1990), А.Б. Спеваковский (1988), М.М. Прокофьев (1985). Активно занимаются
проблемами айнской культуры японские исследователи.
В настоящее время айны концентрируются на о. Хоккайдо в двух районах Хидака и Ибури. В прошлом территория их расселения охватывала большую
часть о. Хонсю, Южный Сахалин, материковую сторону Татарского пролива, Ку
рильские острова, южную оконечность Камчатки, а возможно и низовья Амура.
Судя по китайским источникам, в VIII в. у оз. Кизи жил народ кушо, это название
хорошо согласуется с названиями айнов (куши, куи, кудзи), под которыми они
были известны позднее.
Основной ареал расселения айнов на Сахалине в середине XIX в. простирал
ся южнее 49° с.ш. Большая часть айнов жила в прибрежной части залива Анива
вокруг селения Кусунь-Котань и по берегам многочисленных речек. На восточ
ном побережье айны жили в прибрежной полосе между селениями Вара и Тунайчи, на западном - вокруг селения Эндунгомо. Самыми северными их поселени
ями были Тарайка в устье р. Невы (восточное побережье) и Уссура на западном.
В своих перемещениях по острову айны в середине XIX в. никогда не переходили
51 параллель. На Курильских островах в этот период айны обитали в основном
на двух островах - Кунашире и Итурупе. По данным японских ревизских книг
1860-х годов на Сахалине насчитывалось около 3 тыс. айнов, на Курильских ос
тровах - 2,5 тыс. (Депрерадович, 1875. С. 1). Переписью 1897 г. на Южном Са
халине было учтено 55 селений айнов, а их численность составляла 1442 чел.
(Патканов, 1912. С. 992-994). В северной части Сахалина айны к этому времени
концентрировались на западном побережье и жили в тесном соседстве с нивхами.
Имелись и совместные поселения - Ктеус, Пиляво.
ГЛАВА II
Э Т Н О ГЕ Н Е З И ЭТНИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ
резвычайный интерес, который айны вызывают у исследователей, об
условлен нерешенностью проблемы их этногенеза. Они резко отличались
от своих соседей внешним видом, языком и элементами обрядовой культу
ры. Существует много гипотез их происхождения, которые в своей совокупности
и образуют так называемую “айнскую проблему”.
Предположение об европеоидности айнов было впервые высказано Ж. Jlaneрузом и обоснованно позднее Э. Баэльцем и Ж. Монтадоном. Они исходили из
того, что до широкого расселения монголоидов обширные пространства Азии
занимало древнее европеоидное население, отдаленными потомками которо
го и являются айны. Близких взглядов на происхождение айнов придерживался
Л. Шренк, считавший их, вместе с нивхами, ительменами и некоторыми древни
ми народами Приамурья, Приморья и Маньчжурии, составной частью палеоази
атов - многочисленного домонгольского населения Восточной Азии.
Наиболее широкое распространение получила гипотеза Л.Я. Штернберга о
южном происхождении айнов. По его мнению, их древняя прародина распола
галась на далеком тропическом юге, откуда они постепенно продвигались на се
вер. Система доказательств Штернберга сводилась к тому, что по антропологи
ческим признакам айны весьма близки папуасам, австралийцам и полинезийцам.
С австронезийскими народами сходен по ряду признаков язык айнов. Множес
тво сходных черт обнаруживается в их материальной и духовной культуре: на
бедренная повязка у мужчин и женщин, полинезийский ткацкий станок, отсутст
вие зимних средств передвижения, долбленая лодка аналогичная океанийской,
культ змеи и инау, южные элементы в орнаменте - меандр, зигзаги, змеевидные
линии и др.
Гипотеза Л.Я. Штернберга и сегодня имеет наибольшее число сторонников,
как у нас в стране, так и за рубежом. В то же время в свете новейших данных
многие ее положения вызывают серьезные возражения. Достаточно подробно
они изложены в совместной работе Ч.М. Таксами и В.Д. Косарева (1990. С. 92
113). Напомним лишь некоторые из них. Наиболее яркое доказательство южно
го происхождения айнов - наличие набедренных повязок. Но аналогичные по
вязки зафиксированы у разных народов, в том числе у чукчей, которые, как и
айны, раздевались внутри яранги донага. Долбленые лодки широко распростра
нены не только по всей Сибири, но и в Европе. Сходство айнской долбленки с
индонезийской вполне можно объяснить длительными контактами их древних
предков эбису с племенем кумасо индонезийского происхождения. Результатом
такого заимствования вполне могла стать и техника ткачества. Эти и многие дру
гие возражения сложно опровергнуть, они плохо вписываются в гипотезу юж
ного (тропического) происхождения айнов, а скорее свидетельствуют о длитель
ных контактах древнего населения Японии с островным миром Юго-Восточной
Азии. Вместе с тем, все это вовсе не исключает и гипотезы о южном происхож
дении айнов. Вопрос лишь в том, что считать югом.
По отношению к Хоккайдо и Сахалину, основной территории обитания ай
нов, безусловным югом можно рассматривать острова Рюкю, протянувшиеся от
южной оконечности Кюсю до Тайваня. В свое время среди локальных вариантов
антропологического типа японцев М.Г. Левин (1971. С. 165-166) особенно вы
делял тип жителей Рюкю, основные признаки которого сближают их с айнами.
Ч
Айн, айнка
С евер Сахалина. Н ачало X X в. М А Э, № 1073-10, 11
О сходстве физического облика айнов и рюкюсцев писал Ф. Зибольд. Одонтоло
гические исследования (К. Тернер, К. Ханихара, X. Мацумура и др.) также по
казывают, что рюкюсцы и айны составляют общую группу, обнаруживающую
большое сходство с филиппинцами, полинезийцами и микронезийцами.
Подтверждением общих очень отдаленных этногенетических процессов у
рюкюсцев и айнов могут служить исследования частотности гаплотипа г” или
cdE резуса группы крови. Его высокий показатель зафиксирован у айнов (12,4%)
и жителей Рюкю (7%), в то время как в центральной Японии он составляет толь
ко 3%. Работы по выделению зрелых клеток вируса лейкемии, известного как
HTLV-I, также показали высокую пропорцию их носителей среди айнов и рю
кюсцев, в то время как в центральной части Японии такие носители редки (Hud
son, 1999. Р. 70). На этом основании можно предположить, что носители высо
кого показателя HTLV-I жили на Японских островах задолго до того как сюда
прибыли переселенцы из Китая и Кореи, у которых этот вирус не зафиксирован.
Сомнительно, чтобы носители этого первичного генетического субстрата, на
базе которого позднее шло формирование далеких предков айнов и рюкюсцев,
были автохтонами Японских островов. Скорее всего, это были наиболее ранние
(палеолитические) выходцы из восточно-азиатских районов материка. В конце
последнего ледникового периода уровень моря был ниже современного на 120
140 м. На севере Япония была связана с Сахалином и материком через Хоккай
до, на юге - через Рюкю. Оконечность материкового шельфа достигала здесь
Индонезии и Филиппин. По южному сухопутному мосту и проникли в Японию
ее первые палеолитические насельники. Произошло это, видимо, никак не ме
нее 18 тыс. лет назад. Именно такой возраст показал радиоуглеродный анализ
найденных в 1967 г. на Окинаве, в местечке Минатогава, костей скелета мужчин
(рост около 155 см) и женщин (144 см). Череп человека Минатогава, по мнению
антропологов, напоминает череп человека из Люцзяо в Южном Китае. От палео
литического “человека Минатогава” ведут свое происхождение и неолитические
обитатели Японии (дзёмонцы), распространившиеся по всему архипелагу, вклю
чая и Хоккайдо (Ханихара, 1993. С. 4). Значительную часть неолитической эпохи
дзёмон (12 тыс. - 300 лет до н.э.) они, видимо, прожили в изоляции. В конце па
леолита (около 10 тыс. лет назад) произошло таяние ледника, Японские острова
приняли современные очертания, и дзёмонцы надолго сохранили первоначаль
ный облик на всей территории Японии.
С середины I тыс. до н.э. по Японским островам прокатываются новые вол
ны миграции. Известны, по крайней мере, две волны переселенцев, безусловно,
оставивших свой след в этнической истории этого периода - индонезийские (по
линезийские?) племена кумасо и новые выходцы из восточноазиатских районов
материка сушэни. С сушэнями обычно связывают кроуновскую культуру в При
морье, тождественную, с одной стороны, культурам Ляодуна и Кореи, с другой,
донгшонской культуре северных вьетов. Вьетами назывались жившие к югу от
Янзцы аустронезийские (древнеиндонезийские) племена, северо-восточной вет
вью которых и были сушэни. Отсюда и началась их миграция на восток и северовосток под давлением чжоусского Китая.
Сушэни оставили заметный след в культуре и языке народов Приамурья*, они
же приняли активное участие и в формировании предков айнов. С прямым их
влиянием исследователи связывают распространение многих элементов культу
ры, характерных как для айнов, так и для других народов юга Дальнего Востока
(свайные постройки, культ тигра, обычай татуировки и т.п.). Особенно любопыт
ные параллели прослеживаются на лингвистическом материале. Э.В. Шавкунов
приводит сравнения ряда слов в нанайском, айнском и индонезийском языках.
Так, нанайское название одного из духов аджеха вполне соотносится с айнским
achika (церемония жертвоприношения родовым духам) и индонезийским adji
(волшебство, колдовские заклинания). Нанайское название женского духа фадзя/
пудя-мама очень похоже на айнское fuji kamui (женский дух огня) и индонезийс
кое pudja (поклонение богам). Слово шаман (саман) в языках всех амурских на
родов точно так же звучит и то же означает у айнов (saman, shaman) и индонезий
цев (saman, sjamas) и т.п. (Шавкунов, 1990. С. 29).
Аустронезийцы-сушэни в процессе своего движения по островам Японии ас
симилировали местное неолитическое население и сами ассимилировались, при
обретя многие черты не свойственные их первоначальной родине. Вполне можно
предположить, что с сушэньской волной переселенцев связаны многие южные
элементы культуры айнов.
В конце периода дзёмон (500-300 лет до н.э.) началась новая волна массо
вых миграций с материка, на этот раз с Корейского полуострова. Северные мон
голоиды проникли вначале на север Кюсю, откуда быстро распространились в
центральные районы Японии. Мигранты принесли с собой культуру заливного
рисосеяния, бронзовые орудия и домашних животных. Появляются первые го
сударственные формации, начинается формирование японского этноса. Эти про
цессы, однако, практически не затронули географически изолированные районы
Японии Хоккайдо и Окинаву, что и обусловило сохранение их первоначального
* К у л ь ту р н о е в л и я н и е с у ш э н е й о со б е н н о п р о я в л я е т с я у н а н а й ц е в -за к с о р о в , ко то р ы е б ы л и н е к о г
д а и х б л и ж ай ш и м и со с е д я м и . У п о м и н а ем ы е в их р о д о в о м п р е д а н и и з а н ги н ы , х а р а к те р и зу ю т с я
Л .Я . Ш те р н б е р го м к ак в ы д а ю щ и е с я п о д а р о в а н и я м , у м у и к р а с н о р е ч и ю л и ч н о с т и . “ Н о р м ы п р а
ва, п р а к т и к у е м ы е и м и , и п р о ц е с с у а л ь н ы е н о р м ы , - п и с а л он, - с в и д е т е л ь с т в у ю т о б о л ее в ы с о
ком у р о в н е к у л ьту р ы , и б о л ь ш и х к у л ь ту р н ы х свя зях , ч ем т е , ко то р ы е м о ж н о н аб л ю д ать у го л ь д о в ”
(Ш т е р н б е р г, 1933. С. 4 7 3 ). В э т о й с в я зи у м е с т н о в с п о м н и ть , ч т о и у ай н о в с у щ е с т в о в а л кул ьт о р а
то р ск о го и с к у сст в а, и х р еч ь о т л и ч а л а с ь б о г а т с т в о м эп и т е т о в , с р а в н е н и й и м етаф о р .
генетического пула, у их жителей в значительной мере продолжали сохраняться
дзёмонские черты. С учетом этих обстоятельств становятся понятны, как особен
ности генетических характеристик айнов, о которых шла речь выше, так и юж
ные истоки их культуры.
Было бы неверным связывать происхождение айнов непосредственно с насе
лением эпохи Дзёмон. Их этногенез имел сложный характер и был тесно связан
с носителями более поздних культур Японских островов - дзокудзёмон (постдзёмон), культурой этнической группы эмиси (эбису), проживавшей на северозападе и северо-востоке Хонсю, считавшихся позднее исторической областью
проживания айнов. Да и изолированное существование предков айнов на самом
Хоккайдо было относительным. Об этом могут свидетельствовать многочислен
ные северные элементы в их культуре, которые также имеют весьма древние ис
токи. Нельзя исключать того, что их появление могло быть связано с еще одной
палеолитической волной древних переселенцев, на этот раз с севера. Как уже
говорилось, Японские острова соединялись с материком не только через Корей
ский пролив. Существовал еще один сухопутный мост, которым Хоккайдо был
связан с материком через Сахалин, и который позволял северным палеоазиатам
свободно перемещаться в том и другом направлении до тех пор, пока не возник
пролив Лаперуза. Но если эти древние “вливания” культур Севера во многом ги
потетичны, то тесные культурные контакты предков айнов с их северными сосе
дями в VIII—XIII вв. не вызывают сомнений. Более того, именно на вторую по
ловину I тыс. приходится завершающий этап их этногенеза, в конце которого и
появляются собственно айны.
В этот период для Хоккайдо характерны две археологические культуры керамическая культура сацумон и сосуществовавшая с ней охотская культура.
Культура сацумон охватывала север о. Хонсю (полуострова Цугару и Симокита), большую часть Хоккайдо и испытывала сильное влияние японской культуры.
Памятники охотской культуры характерны для севера Хоккайдо, его охотско
го побережья, Сахалина и Курильских островов. Охотская культура имела глу
бокие связи с материковыми культурами бассейна Амура и Северо-Восточной
Азии. Экономической основой культуры сацумон было рыболовство в нересто
вых реках, охота, а также суходольное земледелие. Экономика носителей охотс
кой культуры имела преимущественно морскую направленность.
Относительно носителей культуры сацумон у исследователей нет разно
гласий, ими без сомнения были предки айнов. Сложнее с носителями охотской
культуры. Здесь высказываются разные точки зрения. Называются, в частности
тончи, кобито, коропкгуру, упоминаемые в айнском фольклоре, протонивхи и
некоторые другие “новые” (северные) монголоиды.
Носители двух соседствующих культур не могли не войти в соприкоснове
ние. Айны заимствовали в этот период многие элементы северной палеоазиат
ской культуры. Особенно интенсивными были контакты с ее носителями у айнов
Сахалина и Курильских островов, культура и этнический тип которых стали весь
ма отличаться от айнов на Хоккайдо. Они усвоили морской зверобойный промы
сел с соответствующими орудиями, приспособленное к более суровому клима
ту полуподземное жилище, одежду из шкур морских животных, птиц и пушных
зверей и т.п. Происходил процесс метисации, приведший к образованию сахалино-амурского антропологического типа, где хорошо просматриваются айнские
особенности - длинноголовость, обильный волосяной покров. “Мохнатые курильцы” испытали сильное влияние ительменов и алеутов. При этом айны Саха
лина и Курильских островов не порывали связей со своими соплеменниками на
Хоккайдо.
Контакты носителей этих культур были не только мирными. Имело место
длительное (500-600 лет) противостояние двух этнических групп. Об этом мож
но судить по содержанию героического эпоса айнов “Юкара”. Борьба куев (ай
нов) с нивхами, развернувшаяся в XIII в., зафиксирована в китайских источни
ках “Юаныни” и “Цзинши дадянь” (Эмори, 1998. С. 9). О военных столкновениях
“курилов” с ительменами писали русские землепроходцы. Военное противосто
яние способствовало укреплению этнического самосознания айнов, стало важ
нейшим фактором их этногенеза.
С конца XIII в. начинают быстро развиваться японо-айнские товарообмен
ные отношения, под их воздействием айны переходят от керамической культу
ры сацумон к собственно “айнской культуре”, как ее характеризуют археологи.
Изменения в материальной и духовной культуре айнов, произошедшие в конце
XIII-XIV в., носили революционный характер. Именно в этот период происходит
окончательное формирование облика культуры айнов, которая, несмотря на бури
японской ассимиляции, смогла дожить до наших дней.
Последующие события этнической истории айнов теснейшим образом связа
ны с японской экспансией. В середине XV в. на Хоккайдо высадились и основали
первые опорные пункты японцы. Начинается длительный период серьезных про
тиворечий между японским обществом и айнами. К началу XVII в. усиливается
господство над айнами со стороны японского клана Мацумаэ. По мере развития
товарного производства айны из партнеров по меновой торговле превращаются в
бесправных и бесплатных рабочих. Теснимая японцами, часть айнов стала пере
селяться на Сахалин и Курильские острова.
Во второй половине XIX в. айны Хоккайдо включаются в состав японцев в
качестве сословия “хэймин”, проводится политика форсированной ассимиляции
и дискриминации. Им присваиваются японские фамилии, запрещаются айнский
язык, “варварские обычаи” (татуировка, ношение серег и др.), взят курс на пол
ное отрицание айнской культуры. С 1869 г. начинается массовое переселение
японцев на Хоккайдо. По мере роста численности японских переселенцев доля
айнов в населении Хоккайдо стремительно сокращалась. Если в 1807 г. на Хок
кайдо, Кунашире и Итурупе они составляли 45% всего населения, то в 1913 г. чуть более 1% (Эмори, 1998. С. 15). Массовое заселение Хоккайдо японцами
сопровождалось дискриминацией айнов в вопросах землепользования, рыбо
ловства и охоты, их традиционное хозяйство было разрушено.
В XVII-первой половине XVIII в. власть клана Мацумаэ не распространя
лась на айнов Сахалина и Курильских островов. “Курилы” островов Итуруп и
Уруп, подчеркивал С.П. Крашенинников, никакого правительства не признают,
кроме того, что “сами между собой имеют”. Однако, появление русских на Кам
чатке, а затем и на Курильских островах встревожило центральное японское пра
вительство. В 1779 г. оно забирает у клана Мацумаэ в свое непосредственное
подчинение восточную часть Хоккайдо, острова Кунашир и Итуруп, в 1807 г. остальную часть Хоккайдо и юг Сахалина. В 1809 г. Сахалин (Карафуто) был пе
реименован в Северные земли Эдзо. Меняя название, правительство исходило из
следующей посылки: айны (люди эдзо) - народ, подчиненный Японии, поэтому
все те земли, где они проживают, также принадлежат Японии. В реальности, од
нако, японское влияние долгие годы распространялось только на малую Куриль
скую гряду, острова Кунашир и Итуруп. Остальные Курильские острова контро
лировались русским государством.
Взаимоотношения русских с айнами на Северных Курилах не были безоб
лачными. И хотя русская администрация запрещала применять к “инородцам”
насилие, злоупотребления ясачных сборщиков вызывали законное недовольство
айнов. Спасаясь от ясачного обложения, многие стали переселяться на более юж
ные острова, в том числе на Итуруп. Всякий раз такие переселения ставили айнов
перед дилеммой - принять российское подданство или оказаться во власти япон
ского правительства. Нередко предпочтение отдавалось первому. Русская адми
нистрация не вмешивалась в жизнь аборигенов. Их не сгоняли с насиженных
мест, как это было на Хоккайдо, не навязывали чуждых социально-политических
форм. Русская культура внедрялась без коренной ломки традиционного уклада.
И все же большая привязанность к родной земле пересиливала явные выгоды
содружества с русскими. В 1875 г., когда по условиям русско-японского догово
ра к Японии отошли все Курильские острова, большинство айнов не решилось
расстаться с родиной. Их дальнейшая судьба оказалась печальной. Все айны с
Шумшу, Парамушира, Онекотана и других северных островов были переселены
на Шикотан. К концу XIX в. из 97 насильно перевезенных на Шикотан “курилов”
умерли 63 человека, оставшиеся были вывезены на Хоккайдо и растворились в
местном населении. Курильская ветвь айнского народа перестала существовать
{Таксами, Косарев, 1990. С. 57).
Прямые контакты русских с айнами начались на Сахалине позже, чем на Ку
рилах. Остров был объявлен принадлежностью России в 1806 г., но сложная по
литическая ситуация не позволила закрепить его за Россией. До 1875 г. Сахалин
считался в совместном владении России и Японии, фактически же оказался поде
ленным на две части. Юг Сахалина с преобладающим айнским населением нахо
дился под контролем Японии. Японское влияние сохранялось здесь и после того,
как весь остров стал русской территорией (1875).
Длительные этнокультурные контакты сахалинских айнов с нивхами, тунгу
со-маньчжурскими народами, а во второй половине XIX в. и с русскими оказали
серьезное влияние на их культуру и хозяйственную деятельность. Определенные
параллели с тунгусо-маньчжурами и палеоазиатами прослеживаются в обыча
ях и обрядах, касающихся промысловой деятельности (обряды кормления воды,
жертвоприношений духам и божествам, промысловые запреты), в похоронно-по
минальной обрядности, экологическом поведении. Процесс взаимовлияния при
вел к многослойному сплаву элементов разных этнических культур, сформировав
общий амуро-сахалинский культурный комплекс {Осипова, 2006. С. 23). Особен
но тесные связи айны поддерживали со своими ближайшими соседями - нивха
ми и ороками, но имели место и более широкие контакты. По данным М. Ринзо, в начале XIX в. айны хорошо знали путь с Сахалина на Амур через оз. Кизи.
Они ездили ежегодно на ярмарку в с. Дэрэн, расположенное на границе рассе
ления ульчей и нанайцев. В результате брачных союзов айнов с местными на
родами в Приамурье сформировались весьма сложные по своему составу роды.
Роды айнского происхождения зафиксированы у удэгейцев и орочей (Бисанка,
Сиучинка, Куинка), ульчей (Куйсали), амурских нивхов (Аргон, Ыгнын), наличие
айнов отмечалось исследователями в составе негидальцев и нанайцев {Штерн
берг, 1933а. С. 286, 407-408; Смоляк, 19756. С. 32, 38, 94).
Несмотря на серьезные отличия в хозяйстве и культуре от своих хоккайдских
соплеменников айны Южного Сахалина, будучи тесно связанными с ними эко
номическими и родственными отношениями, продолжали ощущать себя единым
народом, и когда между ними и Хоккайдо пролегла государственная граница, вы
нуждены были делать нелегкий выбор. В 1875 г. с Южного Сахалина уехало в
Японию 843 айна, правда, вскоре многие стали возвращаться. К началу XX в.
вернулось более 200 человек {Пилсудский, 1907а. С. 111).
К сожалению, новая русская администрация не смогла завоевать на Южном
Сахалине доверия айнского населения. Разрушение традиционного хозяйства,
начатое в период японского господства, продолжалось и в русский период. Рус
ские поселенцы занимали промысловые территории, лучшие рыболовные угодья
айнов. Серьезную угрозу хозяйству, культуре, а зачастую и самой жизни айнов
несла в себе “ссыльнокаторжная специализация” Сахалина: многие айнские се
ления оказывались нередко буквально на военном положении, люди вынужде
ны были охранять свои дома, нести сторожевую службу. Серьезным испытанием
стали эпидемии заразных болезней. За двадцать с небольшим лет (1877-1899) от
оспы, гриппа, коклюша на острове умерло около 500 айнов. Весной 1905 г. в Тарайке, одном из самых многолюдных айнских сел, от гриппа вымерла четверть
жителей (Солярский, 1916. С. 158).
Взаимоотношения айнов с русской администрацией особенно обострились
накануне и в период русско-японской войны. Их стали обвинять в сношениях с
врагом. Особое подозрение вызывали исикари - сахалинские айны, выехавшие в
1875 г. на Хоккайдо и вернувшиеся на Сахалин к началу XX в. По словам Б. Пилсудского, они оказались “между молотом и наковальней”. Подозрительное отно
шение русских усугублялось опасением мести со стороны возможных победите
лей-японцев (Пилсудский, 19076. С. 137).
В мае 1905 г. Япония оккупировала Сахалин, на юге острова было учрежде
но губернаторство Карафуто. О жизни сахалинских айнов в этот период известно
мало. В 1933 г. они стали японскими гражданами и после второй мировой войны
попали под репатриацию, которая началась в 1946 г. Около 200 айнов, главным
образом находившихся в браке с местными жителями, решило остаться на Саха
лине, остальные стали репатриантами. Сказались сильная японизация, большое
число смешанных айнско-японских семей, наличие родственников на Хоккайдо,
стремление соединиться с основной частью своего народа. К началу 1949 г. на
Сахалине оставалось не более 100 айнов, которые вскоре, видимо, тоже покину
ли остров. Переписью 1979 г. на Сахалине было зарегистрировано всего 3 айна
(Сообщение..., 1979. С.. 10), в 1989 и 2002 гг. в переписных листах они уже не
встречались.
Однако, судя по всему, айны в РФ не исчезли окончательно. Потомки саха
линских айнов, помнящих свое айнское происхождение, живут в настоящее вре
мя в различных регинах России. В апреле 2008 г. 12 человек, считающих себя
айнами, обратились в Законодательное собрание Камчатского края с просьбой
признать их официальный этнический статус. Создана родовая община айнов,
которую возглавляет Алексей Накамура.
Большинство айнов - выходцев с Сахалина к настоящему времени уже ушли
из жизни, оставшиеся проживают на севере Хоккайдо (Вакасаканай), в окре
стностях г. Абасири, а также в г. Отару. По некоторым данным (Таксами, 1998.
С. 117) их осталось не более 50 семей, которые уже не считают себя выходцами
с Сахалина, а многие и вообще айнами.
После Второй мировой войны в долгой истории айнов Хоккайдо появились
обнадеживающие тенденции. На конституционном уровне запрещены все формы
расовой дискриминации, создана общественная организация айнов “Ассоциация
Хоккайдо”, которая развернула активную деятельность по установлению связей
с коренными народами других стран, возрождению родного языка и традицион
ного искусства. Во многих районах Хоккайдо созданы музейные и парковые ком
плексы (Сираой, Нибутани и др.), посвященные истории и культуре айнов. Воз
росло этническое самосознание айнов.
ГЛАВА III
Х О З Я Й С Т В О И М А Т Е Р И А Л Ь Н А Я КУЛЬТУРА
радиционные занятия айнов - речное рыболовство в сочетании с охотой на
морских и сухопутных животных, собирательство. Основными объектами
рыбного промысла на Сахалине была горбуша, из которой готовили юко
лу. По оценке Н. Кириллова (1898. С. 61), в конце XIX в. айны на зимние месяцы
“запасали до 50 пудов на юрту”. В начале XX в. в обиход вошла засолка рыбы
русским и японским (сухим) способом. Основными орудиями рыбного промысла
были удочки ах, несколько видов острог (трасупо, кираму, озяй), в том числе с
отделяющимся наконечником мааре, сачки тасири и сети. На Хоккайдо на нере
стовых речках айны строили небольшие запоры тэс.
О морском зверобойном промысле айнов известно немного. Судя по име
ющимся данным, его объемы были невелики —от 5 до 10 нерп и тюленей в год
на каждую семью. Мясо морских животных шло в пищу, его распределяли сре
ди всех жителей селения, впрок запасался нерпичий жир, из шкур шили одежду,
обувь, изготавливали ремни. В технологическом отношении охота на морских
животных не отличалась от аналогичного промысла нивхов и ороков. Морских
животных добывали в основном вблизи селений, но совершались и промысло
вые экспедиции на острова Монерон и Тюлений. Артель охотников в этом случае
формировалась таким образом, чтобы в нее входило в порядке очередности по
одному охотнику от каждого дома. Вся добыча делилась между жителями всех
селений, принимавших участие в промысле.
Кроме нерп и тюленей айны добывали также дельфинов и китов, в том чис
ле белух. О китовом промысле айнов в середине XIX в. писал Н.В. Буссе (1872.
С. 110), однако в конце этого века такого промысла уже не существовало. Б. Пилсудский даже полагал, что айны Сахалина вообще не умели охотиться на китов.
Массовым объектом промысла у курильских айнов были каланы.
Большое значение в прошлом имела у айнов охота на копытных и медведей.
Способы добычи копытных были аналогичны тем, которыми пользовались их со
седи: оленей караулили в местах переправы через реки, на них настораживали
самострелы, с помощью собак животных загоняли в глубокий снег и убивали из
лука ку. На Сахалине айны применяли крупные луки, почти в рост человека с
большой убойной силой. Отличительная особенность айнской охоты —примене
ние отравленных стрел. Яд суруку, которым пользовались айны, попав в кровь,
практически всегда приводил к смерти животного. По утверждению японского ис
следователя X. Ватанабе, достаточно было небольшой царапины, чтобы такие мо
гучие животные как олень, медведь и даже кит погибали. На медведей охотились
в конце лета и осенью с копьем и собакой, ранней весной их добывали в берлогах.
Разбудив спящего зверя и заставив его выбраться из берлоги, его убивали из лука.
Весенняя охота осуществлялась главным образом ради медвежат, которых приво
зили в селение и выращивали к медвежьему празднику. Охота на медведей у айнов
обставлялась множеством ритуалов и правил (Таксами, Косарев, 1990. С. 179).
Пушной промысел в прошлом не играл существенной роли. Его значение вы
росло после того как пушнина стала приобретать товарный характер, но и после
этого пушная охота не приобрела у айнов крупных размеров. Охотились в основ
ном на соболя с помощью петель и ловушек, которые устанавливали на ство
лах деревьев, перекинутых через ручьи и мелкие речки. Такой способ охоты был
заимствован айнами у орочей, у которых он был широко распространен.
Т
Еще одна отрасль традиционного хозяйства - собирательство давало айнам
не только пищевые ресурсы, но и сырье. В больших объемах заготавливалась
крапива мосе, из которой изготовляли ткани, сети, нитки. Сначала со стеблей
крапивы сдирали кожицу, затем их скоблили ножом и длительное время выма
чивали в воде, после чего развешивали для просушки. Обработка крапивы, как и
само собирательство, было женским делом. Дикоросы заготавливали коллектив
но на все селение. Места сбора находились в собственности не отдельных семей,
а всего локального сообщества.
На базе собирательства развитие получила народная медицина айнов. Н. Ки
риллов, работавший среди сахалинских айнов в конце XIX в., зафиксировал у
них более 130 названий лекарственных растений. С их помощью айны лечили
простудные и кожные заболевания, снимали зубную и желудочную боли, боль в
груди, останавливали кровотечения. Практический опыт выработал различные
способы применения лекарственных растений: натирания, отвары, примочки,
горячие компрессы и т.п. Заживлению ран способствовала скобленая древеси
на красной смородины и толченая кора тальника, воспалительные опухоли лечи
лись порошком известняка и морских ракушек, от чесотки помогал сок ядовитой
чемерицы (Добротворский, 1875. С. 78; Кириллов, 1898. С. 63).
Важной составляющей хозяйственного комплекса айнов на Хоккайдо было
суходольное земледелие, которое имеет давнюю традицию. Достоверно извес
тно, что в начале XVIII в. они выращивали просо и другие хлебные растения.
Земледелие айнов существенно отличалось от японского. У них были собствен
ные орудия труда: плуг из кривого древесного сука, мотыга из оленьих рогов,
серп из морских раковин. Айны в отличие от японцев никогда не делали грядок,
причем эти различия сохранялись даже в середине XX в. О древности земледе
лия у айнов свидетельствуют их фольклор, ритуал саке. На Сахалине и Куриль
ских островах земледелие не получило широкого распространения, айны ориен
тировались на занятия более соответствующие природно-географической среде
Модель морского баркаса
А йны. М А Э, № 8 0 9 -1 0
Модель жилища
А йны. М А Э, № 202-18
островов, но в конце XIX в. под влиянием русских переселенцев и своих сопле
менников на Хоккайдо многие айнские семьи и здесь стали заниматься домаш
ним животноводством и земледелием. На огородах выращивались картофель,
овощи, некоторые зерновые культуры.
Айны селились преимущественно на морском побережье в устье нерестовых
рек. Айнское селение котан состояло из нескольких (обычно 3-4) жилых домов
и хозяйственной зоны, где размещались амбары, вешала для сушки сетей и рыбы,
привязи для собак и т.п. В прошлом в оборонительных целях вокруг селения ус
танавливался частокол. У айнов центральной части Сахалина (залив Терпения)
кроме летних селений сах котан в начале XX в. имелись и зимние мата котан,
которые располагались в лесу.
Айнский дом цисе, именуемый в русских источниках юртой, - прямоуголь
ное каркасное жилище из тонкого леса с четырехскатной крышей, крытой со
ломой. Крышу строили на земле и уже в готовом виде поднимали на стены. На
зиму стены дома утеплялись связками сухой травы. У айнов залива Анива извест
ны жилища из досок и жердей, обложенных древесной корой. Н.В. Буссе (1872.
С. 58) полагал, что айнские жилища с окном и широким отверстием в крыше ана
логичны нивхским. Но это лишь внешнее сходство, назначение окна в айнском
цисе принципиально иное. Другой тип зимнего жилища айнов - землянка той
цисе (земляной дом) с наклонным боковым входом. В таких землянках постоянно
жили лишь айны Северных Курил, а прежде они имелись и на Хоккайдо (Такса
ми, Косарев, 1990. С. 119).
Дом цисе имел перегородки-ширмы, стены внутри завешивались циновками
светлого цвета с желтым или коричневым орнаментом, пол застилался досками
или сухой травой, поверх которой укладывались камышовые маты и тростни
ковые циновки. Входили в дом через невысокие сени, в которых хранилась до
машняя утварь, здесь же обязательно разувались. В центре дома располагался
священный очаг камун ундзи, по бокам - низкие нары сех, иногда их отделяли
друг от друга спускающиеся сверху
длинные циновки. Место хозяина дома
располагалось слева от очага и счита
лось почетным.
Центром и святыней айнского дома
был очаг - широкий четырехугольный
каркас из досок, заполненный песком
и мелким гравием. Жечь огонь по но
чам у айнов считалось недопустимым,
но и разжигать огонь каждый раз зано
во тоже было нельзя, можно было лишь
раздуть его из сохранившихся углей.
Постоянно поддерживать огонь в очаге
было обязанностью хозяйки дома цисе
матнеку. По представлениям айнов в
очаге постоянно обитает бог огня Ундзи камуи, а огонь - лишь видимое его су
ществование. Дым от огня выходил через два отверстия в крыше над очагом. В
зависимости от направления ветра одно из отверстий могло закрываться. Котлы
для варки пищи, очажный крюк и даже ложка, которой помешивают варево, тоже в своем роде божества. Они - подданные хозяина огня ундзи камуи (Таксами,
Косарев, 1990. С. 121).
Окон в айнском доме в обычном их смысле не было, за исключением камуи
пуйяра - священного окна в задней стене жилища, обращенного всегда к верхо
вьям реки. Через это окно, как считалось, другие божества следят за порядком
и благополучием дома. По этой причине загораживать его или смотреть в него
было недопустимым. Через окно подавали обычно в дом мясо убитого на охоте
или ритуальном празднике медведя (Пилсудский, 1914-1915. С. 104). Рядом с ок
ном располагался своеобразный алтарь, где устанавливались инау - небольшие,
обычно ивовые палочки, увенчанные кудрявыми стружками, и деревянный ларь
с фамильными реликвиями. Никакой другой мебели в цисе не было. Сидели на
циновках, скрестив ноги.
Из хозяйственных сооружений известны свайные амбары-помосты пу. В них
хранили запасы продуктов, всевозможную утварь. Поднимались в амбар по при
ставному бревну с зарубками. Из других хозяйственных сооружений можно на
звать вешала для приготовления юколы, парные бани пана (у айнов Курильских
островов) и срубные клети для содержания медведя. В прошлом медвежонка пеуре держала почти каждая семья. Из японских источников известно также, что в
традиционное айнское подворье обязательно входил и туалет (Таксами, Косарев,
1990. С. 304).
Кроме хозяйственных сооружений при каждом айнском доме имелся и так
называемый инау ципа - наружный ритуальный алтарь, где устанавливались
инау. Обычно ставили шесть или кратное этой магической для айнов цифре чис
ло шестов. Ежегодно на инау ципа устанавливались новые шесты, в результате
на каждом айнском подворье их скапливалось несколько десятков. Аналогичные
ритуальные алтари айны устраивали и на местах промысла.
Мужская и женская одежда айнов изготавливалась главным образом из гру
бой ткани, сделанной из луба вяза или ильма, зимняя - из тюленьих и собачьих
шкур. Основная одежда айнов - халат аттус. Айнские халаты существенно от
личаются по покрою от халатов народов Нижнего Амура. Все они распашные,
имеют прямой разрез спереди и узкие рукава, халаты из тюленьей шкуры были
отрезными по талии - черта, полностью отсутствующая в одежде народов Амура
(Смоляк, 1975а. С. 73). Халаты украшались сложным орнаментом и аппликаци
ей из меха. Орнамент на женских халатах отличался от мужского, свой орнамент
был присущ и каждой местности.
Известны еще два вида халатов: тетарапе, сотканный из волокон крапивы
(их носили знатные люди, уважаемые старики) и кайя - женский халат-платье из
рыбьей кожи. Некоторая верхняя одежда айнов шилась также из покупной ткани
(японской). Кроме халатов в комплект верхней одежды входили куртка из тюле
ньей шкуры охко и собачьи шубы сета рус, кроме того, мужчины носили юбки
из нерпичьих шкур гоникарисъ. Судя по имеющимся материалам, терминология
айнской одежды и обуви не имеет аналогий у соседних народов. В то же вре
мя, меховая зимняя одежда сахалинских айнов (штаны, ноговицы, наколенники,
шубы из собачьего или медвежьего меха, унты и др.), по мнению Ч.М. Такса
ми (1969а. С. 69), была во многом аналогична нивхской и орокской. А.В. Смо
ляк (1975а. С. 74-75), однако, находила в ней гораздо больше сходства с зимней
одеждой ульчей. В любом случае не подлежит сомнению, что многие виды зим
ней одежды айны заимствовали у народов Приамурья и Сахалина в результате
долгих этнокультурных контактов.
В прошлом всю верхнюю одежду айны надевали прямо на голое тело. В теп
лое время года мужчины не носили штанов, предпочитая набедренную повязку
тэпа. По свидетельству очевидцев, женщины нередко также ходили в тэпа, не
испытывая при этом стеснения (Буссе, 1872. С. 55-56).
Головные уборы айнов были нескольких видов: зимняя глухая шапка из меха
хахка, летний тюрбан атампуса, который носили в торжественных случаях, и го
ловная повязка для поддержания волос из кожи или луба. У женщин распростра
нены были также платки. В отличие от нивхов, айны кос не заплетали, мужчины
выбривали лоб, волосы сзади обстригали в кружок, женщины носили короткую
(до плеч) стрижку. В качестве украшений мужчины и женщины носили серьги и
перстни, украшением женщин были также браслеты, ожерелья и бусы синего или
голубого цвета, которые покупали у японцев. Особым видом украшения у жен
щин была татуировка губ и рук.
Основу пищевого рациона айнов составляла рыба. Ее употребляли в самых
разных видах. Из сырой и замороженной делали строганину, рыбу варили, за
пекали на костре. Основным способом заготовки рыбы впрок было вяление. На
юколу инун цеп шла главным образом кета камуи цеп - “божественная рыба”.
Горбушу, запасая впрок, предварительно поджаривали на костре (Пилсудский,
1907а. С. 90). В сушеном виде заготавливалась и лососевая икра, зимой ее до
бавляли в супы. Курильские айны на северных островах по примеру ительменов,
с которыми они поддерживали тесные контакты, рыбу заготавливали способом
квашения в ямах.
Рыбный столразнообразили блюда из морепродуктов (морской гребешок),
морской капусты, клубней и кореньев дикорастущих растений. Из них варили
супы, готовили разнообразные салаты и гарниры. Обязательной приправой ко
всем блюдам была черемша кито. Лакомством считались луковицы сараны и
черной лилии. Из клубней растений айны извлекали крахмал, из которого пекли
лепешки. Одной из добавок к праздничным блюдам был особый сорт белой гли
ны. Ее смешивали с ягодами, различными клубнями и нерпичьим жиром. Подоб
ную глину в пищевых целях использовали также охотские эвены.
В прошлом важную роль в питании айнов, видимо, играло мясо диких оле
ней. Об этом можно судить по тому, что словом йук (олень) айны называли мясо
всех диких животных. На юге Сахалина, однако, во второй половине XIX в. ко
пытных было мало. Сократилась и численность медведей. Медвежатина счита
лась в основном праздничным и ритуальным блюдом. Мясо диких животных за
менило мясо морских зверей.
Примечательная особенность айнской кухни - наличие собственного хмель
ного напитка саке. Его готовили из вареного риса или проса. После их брожения
получался пенистый приятного вкуса напиток, похожий на кислое молоко. Упо
треблению саке придавался ритуальный смысл, о чем свидетельствует опреде
ленная церемония его употребления. Взяв рюмку, ее поднимали вверх обеими
руками и склоняли голову. Затем, принося жертву духам, четыре раза макали
палочкой в напиток и стряхивали его капли на четыре стороны. Перед тем как
выпить, рюмку снова поднимали вверх и трижды кряхтели (как от боли или тя
жести). Пили саке в несколько приемов, всякий раз останавливаясь и склоняя
голову. Оставшиеся капли выливали на руку и вытирали ею голову (Буссе, 1872.
С. 39).
Культуру питания айнов отличает сложный церемониал угощения, серви
ровка “стола” (блюда раскладывалось на полу на специальной циновке), особый
этикет застолья. Б. Пилсудский, сравнивая питание айнов с другими народами
Сахалина, подчеркивал, что оно “более обильно, более разнообразно и более
культурно” (Таксами, Косарев, 1990. С. 125).
Традиционная домашняя утварь айнов представлена в основном резной де
ревянной посудой, береста использовалась редко. Широко применялись покуп
ные лаковые (олифляные), керамические и металлические изделия японского
производства, которые служили предметами престижного накопления. Изделия
из травы и растительных волокон (сумочки для мелких принадлежностей, кисе
ты) напоминают соответствующие изделия народов Сахалина и низовьев Амура.
В прошлом у айнов было распространено собственное гончарство, которое было
утрачено при первых контактах с японцами. В праздничной и ритуальной утва
ри выделяются богато орнаментированные палочки (“усодержатели”) икуниси.
Айны считали их священными предметами и передавали по наследству. Ничего
подобного ни у одного из соседних с айнами народов не встречается.
Основным средством передвижения айнов в летний период были долбленые
лодки с фальшбортом, имевшие несколько названий (чип, циби и др.). На них
айны выезжали на промысел вместе с женщинами и детьми, которые выполняли
функции гребцов. В конструкции таких лодок многие исследователи усматрива
ли индонезийские черты. Для морских плаваний, торговых и военных экспеди
ций использовались многовесельные большой вместимости (20 и более человек)
дощатые лодки-карбасы. Из зимних средств передвижения известны ступательные лыжи и собачьи упряжки, заимствованные айнами у своих северных сосе
дей. Айнские нарты сикени, судя по описанию Н.В. Буссе (1872. С. 54), напо
минают нивхские мыкыр ту. Узкие (не более 30 см), длинной около 2 м они не
имели кузова, их настил на прямых копыльях делался из тонких дощечек и пе
реплетенных прутьев. Узкие полозья имели крутой изгиб, отчего передняя часть
нарт казалась приподнятой. Собак в упряжке припрягали за шею к кожаному по
тягу “елочкой”. Для остановки нарт использовался остол. Для переноски тяже
стей применяли деревянные носилки типа сибирской поняги, а также налобные
и плечевые лямки.
ГЛАВА IV
СО Ц И А Л ЬН АЯ О РГА Н И ЗА Ц И Я
о времени первых контактов с европейцами айны делились на три крупных
территориальных подразделения: хоккайдские, сахалинские и курильские,
которые, в свою очередь, состояли из более мелких локальных сообществ,
имевших свои собственные географические, а возможно и родоплеменные назва
ния. В пользу последнего свидетельствует наличие диалектных различий в языке
айнов. Общественное устройство айнов достаточно хорошо изучено на Хоккай
до. По Сахалину и Курильским островам сведения весьма фрагментарны, к тому
же, к моменту знакомства русских с айнами на Сахалине их общественный строй
существенно изменился.
Наиболее полную характеристику айнского общества на Сахалине дал Б. Пилсудский. По его описанию, у айнов отчетливо выделялись две категории общин
ников: благородные нисъпа, которые отличались не только своим происхожде
нием, но и богатством, и простые утаракесь. Из числа первых формировались
руководители (старосты) селений и вожди - старейшины районов, чья власть
могла распространяться на весь Южный Сахалин (Пилсудский, 1907а. С. 112).
В середине XIX в. были известны три вождя: Ямасука у жителей залива Анива;
Конкус, которому подчинялись северо-восточные айны, и Сетокуреро на северозападе, он же считался и главой всего Южного Сахалина (Депрерадович, 1875.
С. 12; Буссе, 1872. С. 72). Вожди этих же районов, но уже с другими именами,
упоминаются и в более поздних источниках.
Власть вождей в каждой группе была наследственной, но айны могли выбрать
вождем и более способного человека. Ниспа обязан был устраивать празднест
ва, прежде всего, медвежий праздник. В его доме происходили общественные
собрания. Нередко он выступал руководителем промысловой артели. Привиле
гией вождей было сношение с чужеземцами. Законодательными полномочиями
обладало собрание наиболее влиятельных старейшин. Всеми внутренними дела
ми общины (разбор имущественных споров, различных тяжб, проступков и т.п.)
занимались старейшины районов и старосты селений, опираясь на традицион
ные нормы обычного права, религиозные установления и советы наиболее ува
жаемых стариков. Они же руководили ритуальной практикой в масштабах посе
ления. В семье религиозные функции исполнял глава дома.
В целом айнское традиционное общество имело довольно сложную иерархи
ческую структуру, в которую входили вожди - ниспы острова, районов, отдель
ных селений, простые общинники утаракес, а также свободные слуги и даже
рабы. Слуг и рабов называли одинаково -уси у, что может свидетельствовать об
их примерно равном социальном статусе. Исследователи выделяли в социальной
структуре айнов еще два категории: шаманов и певцов-сказителей, социальный
статус которых, однако, не совсем ясен.
Б. Пилсудский, сравнивая общественную организацию айнов с их северны
ми соседями нивхами, подчеркивая ее более сложный характер, считал, что ши
рокие властные полномочия айнских вождей и старшин позволяли поддерживать
высокую организованность и дисциплину, способствовали стабилизации общин
ной жизни, гармонизации отношений между членами общины.
Род как таковой, в его чистом виде, у айнов в середине XIX в. отсутствовал.
Сохранялось лишь представление о роде (синеутара), осознание тотемической
общности, как по мужской, так и женской линии. Первичной ячейкой айнского
К
общества была семья, а основной социально-экономической единицей - локаль
ная группа. Имевшее место в прошлом родовое владение промысловыми угодья
ми в XIX в. трансформировалось в артельную или семейную собственность.
Организация судебного дела находилась в руках авторитетных стариков,
хорошо знавших традиционные обычаи. Серьезные преступления рассматри
вались собранием стариков. Существенной чертой традиционного судопроиз
водства были гласность, а также наличие своеобразных “адвокатов”. Ч.М. Так
сами и В.Д. Косарев (1990. С. 152) приводят на этот счет такое замечание
Б. Пилсудского: ответчик “через избранного со своей стороны красноречивого
человека пытается уменьшить требуемый штраф, но всегда в пределах, установ
ленных обычаем”. Наказания за несущественные проступки чаще всего ограни
чивались штрафами, но выносились и весьма жестокие судебные решения. Они
касались главным образом убийств и воровства. Известен случай, когда убий
цу приговорили к смерти и связанным закопали в могиле убитой (Пилсудский,
19076. С. 122). М.М. Добротворский писал о женщине, которой в детстве за пу
стяковую кражу отрезали два пальца (Добротворский, 1875. С. 85). Чаще, одна
ко, смертные приговоры заменялись штрафом (“платой за тело”), он выплачи
вался престижными для айнов вещами - мечами, шелковой одеждой, старинной
посудой.
В прошлом убийство сородича приводило к длительной межродовой вражде.
Подобные случаи судом не рассматривались. Наказание виновного брали на себя
члены рода. С этой целью иногда осуществлялись настоящие карательные экспе
диции. Пагубные последствия кровной мести побудили айнов выработать новые,
весьма своеобразные, формы разрешения подобных конфликтов. Во второй по
ловине XIX в., судя по записям М. Добротворского, обиженный айн вместо мще
ния предпочитал самоубийство (иногда предварительно убив своего оскорбите
ля), а его семья брала с обидчика плату. Тем самым пресекалась возможность
затяжной межродовой вражды.
У курильских айнов своеобразной формой разрешения конфликтов по по
воду оскорбления чести были дуэли. “Буде кто у них приличится в прелюбодея
нии, - писал С.П. Крашенинников, - то бывает странный поединок, на котором
бьются они палкою... Нейти на поединок такое же бесчестие, как у некоторых
европейских народов” (Крашенинников, 1949. С. 470).
Исследователи обратили внимание на достаточно привилегированное поло
жение в айнском обществе женщин. Л.Я. Штернберг вообще считал, что айны единственный народ Дальнего Востока, у которого сохранились отчетливые при
знаки материнского рода. “Девушка, - писал он, - совершенно свободна в выборе
мужа, дети женщины наследуют ее брату, муж переходит в дом жены или яв
ляется только на время; младшие сыновья женщины считаются в ее роде, жен
щина может быть старшиной, бабушка считается общим предком и исходящие
от нее считаются членами рода” (Штернберг, 1933а. С. 584). “Семейные узы
по женской линии прочнее, нежели с мужской стороны, - отмечал и Б. Пилсуд
ский. - Брат матери и сегодня является главой семьи. Сестра в своей родной се
мье пользуется большими привилегиями, чем жена ее брата” (Pilsudski, 1912.
P. VI). Подтверждением матернитета может быть и наличие полиандрии.
В прошлом у айнов существовало несколько форм брака: брак по взаимной
любви, брак по договоренности между родителями, когда жених и невеста нахо
дились еще в малолетнем возрасте, калымная форма, левиратный и сороратные
браки. В XIX в. брачные нормы уже заметно трансформировались. Родовая эк
зогамия еще существовала, но была исключением. Господствовали эндогамные
браки. Продолжала иметь место полигамия, но случаи многоженства были ред
кими. В 1903 г. на восточном побережье Сахалина было зафиксировано лишь
шесть айнов-двоеженцев. Почти исчезли браки по принуждению.
Появление ребенка в семье было желанным событием. Бездетность счита
лась тяжелым наказанием от богов. Женщина рожала, стоя на коленях, в спе
циальном шалаше, либо в собственном доме, из которого удалялись мужчины.
Новорожденного обмывали холодной водой, обмывание продолжалось обычно
до года. Грудью детей кормили до 3-4 лет, но уже в грудном возрасте приучали
к обычной пище. С целью сохранения жизни ребенку над колыбелью вешались
талисманы, призванные отгонять злых духов. Первое (“несобственное”) имя ре
бенок получал, когда начинал ходить. С 10 лет он получал окончательное имя
мукаси ороватре (“имя с детства”). Недопустимым считалось присвоение оди
наковых имен двум людям сразу, брали обычно имена недавно умерших айнов.
В воспитании детей большое участие принимали старший брат или дядя по ма
тери (Таксами, Косарев, 1990. С. 160).
ГЛАВА V
Д У Х О В Н А Я КУЛЬТУРА
радиционные верования айнов - вера в духов-хозяев природы, астральные
божества. Самое раннее описание основных божеств сахалинских айнов соJ L держится в работе Ф.М. Депрерадовича (1875. С. 22-25). Главным божест
вом считался Муссири сисъкасъма камуи (Бог, охраняющий остров). По представ
лениям айнов, он постоянно обитал в недрах земли и когда гневался, случались
землетрясения. Следующее, почти равное по почитанию, божество Риста камуй
{Чуфъ камуй) - Бог неба и солнца. В его честь обязательно совершались жертво
приношения. Менее важные, но также весьма почитаемые Боги - Атуй камуй (Бог
моря), Нибури камуй (Бог гор), Най камуй (Бог рек) и Унжи камуй —Бог огня.
Каждое из божеств айны отождествляли с различными природными стихия
ми и конкретными существами. В роли таковых выступали звери, птицы и рыбы.
Медведя, например, называли горным богом, сивуча - морским богом. Ворон по
читался в качестве “дяди” бога-медведя. Богами почитались и объекты неживой
природы - скалы, водные источники, примечательные места. Из злых сил выде
лялись божества голода кентрам камуи и болезней: патум камуи - бог оспы (на
Хоккайдо), онке камуи - бог кашля и т.п. Сахалинские нивхи все злые и враждеб
ные силы называли одним словом ояси, но одни и те же по своей роли божества
в разных районах проживания айнов могли называться по-разному.
Космологическая модель айнов не отличается от таковой у соседних наро
дов. Она подразумевает три уровня миров: верхний камуи мосири - страна богов,
средний айну мосири - земля людей и нижний покна мосири - страна умерших.
Каждый из трех этих миров принадлежал и управлялся соответствующими бога
ми и многочисленными духами.
Огромную роль в жизни айнов играл промысловый культ, связанный с тотемическими представлениями. Тотемными считались многие животные (касатка,
дельфин) и растения (вяз, ясень), но главенствующее место в длинном ряду тоте
мов принадлежит медведю. Тотемические связи с этим животном наиболее ярко
проявляются в ритуальном медвежьем празднике, который был главным этниче
ским торжеством. Для участия в этом событии съезжались родственники и гости
из многих селений. В день убиения медведя устраивался массовый плач перед
его клеткой. Зверя украшали стружками инау и на ремнях вели через котан. Во
время этого шествия совершался обряд “целования зверя” - молодые айны на
мгновение прижимались к нему, стараясь коснуться головы. Затем зверя корми
ли праздничной едой, после чего перед ним произносили напутственное слово
йоритаку, в котором давались подробные инструкции относительно его пути к
отчему дому, излагались пожелания айнов горно-таежному божеству. Убить зве
ря полагалось первой стрелой, не принося ему мучений. Если это не удавалось,
вслед за медведем посылалась умилостивительная жертва - задушенная собака
(Пилсудский, 1915. С. 119-122; Буссе, 1872. С. 54-57).
После разделки туши и варки мяса устраивалось пиршество. Мясо раздавали
с учетом старшинства и родовитости, для женщин некоторые части туши были
запретными. Во время пиршества обязательно употреблялось саке. После кол
лективного поедания мяса собранные кости оставляли в специальном месте, где
еще раз совершалось символическое жертвоприношение. После этого в селении
устанавливалась тишина. Считалось, что шум помешает медведю найти нужную
дорогу к “отчему дому”.
Женский пояс стыдливости тэпа
А йны. М А Э, № 700-227а
Обязательным атрибутом ритуальных действий во время медвежьего празд
ника и других культовых церемоний служили инау - антропоморфные палочки,
исполнявшие двоякую роль - жертвенного подарка богам и посредника между
человеком и духами, передававшие просьбы людей божествам через свои языкистружки. Ф. Депрерадович (1875. С. 24) сопоставлял инау с восковыми свечами
в православном культе.
Инау, предназначенные разным богам, оформлялись по-разному. Палочки
покрывали резьбой или зарубками, они могли состоять только из стружек или
только из одной палочки. Если отвлечься от мировоззренческой составляющей
инау, то нетрудно заметить их прагматическую функцию: они были заменителя
ми жертвенной пищи. Здесь уместно, видимо, сказать о том, что о роли инау в ри
туальных церемониях существуют любопытные суждения. М.М. Добротворский
считал их “остатками человеческих жертвоприношений”, которые айны совер
шали в древности. В качестве заменителя живого человека, который приносил
ся в жертву в особо важных случаях посредством вскрытия живота (обряд пере),
рассматривал их также А.Б. Спеваковский. Подобные оценки не лишены осно
ваний, тем более, что в языке айнов сохранился термин урай киниге (приспособ
ление для ритуального убийства людей), а для изготовления инау использовался
специальный нож чеики макири, подобно тому как для обряда пере применя
лось специальное оружие. Не исключено, что обычай харакири был заимствован
японцами у предков айнов.
Инау использовались в подавляющем большинстве ритуальных церемоний.
Как уже говорилось, они украшали интерьер дома. Их жертвовали богам перед
выходом на промысел, выставляли на месте убиения зверя на медвежьем празд
нике, стружками обертывали больные участки тела, они применялись и в заупо
койном культе синураппа.
Похоронный обряд айнов представлял сложное ритуальное действо. Умирая,
человек превращался в высшее существо, объявлялся богом. Покойника одевали
в новое платье, лицо обертывали куском белой ткани. Развлекая усопшего, род
ственники всю ночь рассказывали забавные истории. Перед выносом тела произ
носилась прощальная речь-напутствие. Выносить покойника через дверь не раз
решалось, для этого разбирали часть стены дома. В прошлом покойников хорони
ли, завернув в циновки, рядом с домом, позднее - на кладбище в гробу, который
сооружался непосредственно в могиле. Крышки гроба нередко украшались орна
ментированной резьбой. Существовало и наземное захоронение в ящике (в форме
домика), заимствованное у соседних народов. На могилах погибших в результате
несчастного случая сооружались алтари из ритуальных палочек инауси.
В шаманстве айнов хорошо прослеживаются черты, присущие сибирскому
шаманизму, а также их собственным традиционным воззрениям. Основная атри
бутика и часть терминологии шаманского культа, по мнению Б. Пилсудского, за
имствована у нивхов. Айнский шаман тусу айну сочетал в себе функции жреца,
фокусника и врача. Последняя была главенствующей. Сделав особое инау, ша
ман ночью без огня начинал камлание, призывая своих богов, которые должны
были назвать ему необходимое лекарство. Многие манипуляции айнского шама
на во время лечения пациентов, по свидетельству очевидцев, сильно напоминали
практику филиппинских хилеров [Добротворский, 1875. С. 62-63). В шаманской
практике тусу айну органично сочетались традиционные религиозные воззрения
айнов, достижения первобытной медицины, а также музыки и поэзии. Многие
шаманы были не только хранителями религиозной традиции, но и искусными
сказителями, трансляторами древней истории и культуры своего народа. По этой
причине они, а также профессиональные сказители юкаркуру, как уже отмеча
лось, занимали в социальной иерархии весьма почетное место.
Фольклорное наследие айнов слабо изучено, однако его богатство поражало
всех, кто с ним соприкасался. Среди жанров айнского фольклора особенно выде
ляются песни ойна. В основе их содержания лежат религиозные мифы, отража
ющие традиционную картину мира, рассказы о происхождении родов, божеств
и героев, которые очень часто подвергаются испытаниям со стороны богов, но
всегда с честью выходят из положения. Текст ойна разбивался на ритмические
отрезки, куплеты могли перемежаться рефреном. На Сахалине сказители пели
их, лежа на спине, закрыв глаза и отбивая ритм по своему телу.
Другой жанровой разновидностью были произведения, объединяемые поня
тием юкар. По своей структуре это очень разнообразный класс фольклора. Он
включает в себя любовные песни яйкатекара, праздничные голошения хауки,
“винные гласы” сакехау, поющиеся в пути “лодочные гласы” цибо хао, поэти
ческие обращения к божествам инонноитак, песни-импровизации яйюкара и
множество других более мелких жанров. Исполнение юкар отличалось большой
эмоциональностью. По словам Н.А. Невского, “в грустных местах у самого ска
зителя навертываются слезы, а при передаче героических мест отбиваемый такт
становится бурным, и голос сказителя прямо гремит” (Невский, 1972. С. 25).
В фольклоре айнов невозможно не заметить особой роли женщины в их об
ществе. Она нередко выступает в роли руководителя группы, вмешивается в
схватки людей с богами, показывает себя храбрее и искуснее мужчин. Обращает
внимание и упоминание о оймакус махнеку - женщинах, населяющих целый ост
ров и имеющих “зубатые вагины”. Аналогичный сюжет встречается в нивхском,
чукотском фольклоре,-а также у тунгусо-маньчжуров. Столь широкое его бытова
ние трудно объяснить этнокультурными контактами, скорее, речь может идти об
очень древних связях народов Северо-Восточной Азии, а возможно и об общих
весьма далеких предках.
Особенности декоративного искусства айнов наиболее отчетливо проявля
ются в украшении посуды, тканей, предметов ритуального назначения. В осно
ве орнаментики лежит кривая линия (спираль) и зигзаг, который рассматривает
ся исследователями как изображение змей. Эта символика восходит к глубокой
древности. В айнской мифологии рассказывается о небесном (божественном)
змее инока камуи, спустившемся на землю в сопровождении своей возлюблен
ной, богини огня. Наличие в орнаментике этого элемента нередко рассматрива
ется как одно из доказательств южного происхождения айнов, однако, следует
иметь в виду, что границы его распространения чрезвычайно обширны. Доста
точно сказать, что зигзаг и спираль встречаются в петроглифах Сикачи-Аляна в
низовьях Амура.
Изображения змей, обнаруженные И.П. Лавровым у айнов Южного Сахали
на, имели весьма примечательную особенность: многие змеи имели медвежью
голову, а изображения медведей - змеевидные черты и придатки. Подобное со
четание может свидетельствовать о пластическом перевоплощении мифического
образа змеи в реальное изображение медведя. Культ медведя, имевший в услови
ях Сахалина более реальное значение, как бы преодолевал полузабытый айнами
миф о божественном змее (Лавров, 1949. С. 36).
Яркими образцами айнского искусства резьбы по дереву могут служить ри
туальные палочки икунуси. Богатство формы, поразительное разнообразие ор
наментации в самой различной технике исполнения позволяют отнести их к
подлинным произведениям искусства. Наиболее распространенным сюжетом
на икануси является медвежья тематика, при этом преобладают медвежьи голо
вы, отражающие, видимо, раннюю форму медвежьего культа (почитание головы
медведя), широко распространенного в Сибири. Другим распространенным сю
жетом икунуси является скульптурное изображение касатки. Удивительное раз
нообразие художественных вариаций, мастерство обработки, доведенное до вир
туозности, выделяют айнов в искусстве миниатюрно-декоративной резьбы среди
всех других народов Сибири и Дальнего Востока.
Не менее своеобразно хореографическое и музыкальное искусство айнов.
В качестве основных музыкальных инструментов они использовали флейты, вар
ганы, струнные тонкори и ударные (звуковое бревно) инструменты, происхожде
ние последнего не совсем ясно. Скорее всего, этот инструмент является элементом
южной культуры, им пользовались жители Филиппинских островов, некоторые
народы Южного Китая. Вместе с тем аналогичный инструмент зафиксирован у
американских индейцев. Тот факт, что музыкальное бревно на российском Даль
нем Востоке встречается еще только у нивхов и ульчей, дает основание говорить,
что оно было заимствовано ими у айнов. В свою очередь наличие у айнов вар
ганов, которые широко распространены у народов Приамурья, может свидетель
ствовать об их тесных культурных связях с материком. Что касается арф тонкори
и флейт, то они в культуре других народов не обнаруживаются (Соколов, 2007).
АЛЕУТЫ
ГЛАВА I
О БЩ И Е СВЕДЕНИЯ
леуты - один из народов Севера Тихоокеанского побережья. В настоящее
время они расселены на территории двух государств: в США - на Алеут
ских островах, островах Прибылова и на западной оконечности полуост
рова Аляска, и в России - на о. Беринга и до начала 1960-х годов на о. Медный
(в цепи Командорских о-вов). Культура алеутов с древнейших времен до XVIII в.
характеризуется устойчивостью своих основных черт и сформировалась она, по
мнению большинства исследователей, на Алеутских островах, которые были от
крыты в 1741 г. участниками Второй Камчатской экспедиции Витуса Беринга и до
1867 г. принадлежали России, а затем были проданы США вместе с колониями на
Аляске.
Алеутские острова - архипелаг, расположенный на севере Тихого океана. Цепь
этих островов растянулась дугой на 1740 км с запада Аляски к Командорским ос
тровам, отделяя Берингово море от Охотского. Острова вулканического происхож
дения.
Командорские острова - это западное ответвление Алеутской островной гря
ды в 200 км от восточного побережья Камчатки. Архипелаг включает в себя око
ло 15 островов разного размера, наиболее крупными из которых являются о. Бе
ринга и Медный, которые разделяет пролив шириной 49 км.
Командорские острова относятся к субарктической природной зоне. Океа
нический климат влияет на характер почвенного и растительного покровов, ко
торые относятся к тундровому и лесотундровому типам. Здесь очень богатый
животный мир, в том числе редкие, исчезающие и эндемичные, не встречающие
ся больше нигде в мире виды. На островных пляжах размещались обширные
лежбища морских котиков, сивучей, нерп, а в прибрежных скалах укрывались
ценные пушные звери каланы. Командорские острова - место гнездования мно
жества видов морских птиц (чайки, глупыши, топорки, бакланы, кайры и др.),
которые образуют многочисленные птичьи базары. Среди рыб наибольшее зна
чение имеют лососевые - нерка, кижуч, горбуша (Махоркин, 1966).
До первых контактов с русскими в середине XVIII в. алеуты заселяли всю
гряду Алеутских островов и юго-западную оконечность полуострова Аляска
(около 160 поселений) и насчитывали примерно 8-10 тыс. чел. (Dumond, 1987;
Frohlich, 2002, P. 63-88). В тот период они разделялись на восемь племен: к,агаан
А
Лежбище котиков
А леуты. К ам чатский край, А леутской район, о. Беринга
Ф ото Т.С. Балуевой, 1973 г.
тайаг, ун,ин, к,игииг,ун, к,ам>алан,ин, акууг.ун, нииг,уг,ис, наа 'мигус, к,ах,ун, сасигнан (Ляпунова, 1975а; 1987).
При введении нового административного деления русские учли традицион
ное деление алеутов на западных и восточных. Последние населяли Лисьи ос
трова, юго-западную часть п-ова Аляска и прилегающие к ней острова, и были
приписаны к Уналашкинскому отделу (по о. Уналашка, где находился админис
тративный центр). Другой отдел - Аткинский (с административным центром на
о. Атка), куда входили западные алеуты, включал в себя острова к западу от Уналашкинского отдела - Андреяновские, Крысьи, Ближние и Командорские (после
заселения их алеутами) (Ляпунова, 1975а. С. 129).
Историческое и традиционное самоназвание алеутов - унанган (вост. диа
лект) или унангас (зап. диалект). Унанган происходит от слова уна (ал.) - побе
режье, т.е. “житель побережья”. До настоящего времени сохранилось самоназва
ние одного из алеутских племен унанас “живущие внизу у моря или в проливе
между маленьким и большим островами”. Возможно также, что самоназвание
унанган или анангин, происходит от антангик “человек”, ангангик - “живущий”,
"житель”.
4. Народы С еверо-В остока С ибири
97
Название алеут не алеутского происхождения. Оно было введено российски
ми исследователями и торговцами меха и впервые встречается в документах 1747 г.
Существует ряд версий о возникновении этого этнонима (Вдовин, 1968)1. Русские
использовали название алеут также для того, чтобы отличать их от тихоокеанс
ких эскимосов или конягов, которые населяли о. Кадьяк на востоке (язык алютик)2.
Использовались и определенные этнонимы для жителей каждого из островов
и локальных групп (жителей поселков), т.е. они разделялись на региональные
подгруппы и далее - на группы на уровне поселения.
Самоназвание медновских алеутов - сакаснан, сасигнан, саскинан, беринговских - унанган, негосис, негогахвс. Название алеуты распространилось среди
них в начале XX в. В переписных листах 2002 г. встречаются автоэтнонимы - ангагинас, сасигнан, унан'ах, унанган.
Как сообщал святитель Иннокентий Вениаминов, в Уналашкинском отделе
до прихода русских был заселен почти каждый остров. Он насчитал там пример
но 120 селений. В каждом имелось свыше 40 однолючных байдарок и, следова
тельно, свыше 40 мужчин-охотников3. Население Уналашкинского отдела, с уче
том предполагаемого числа стариков, женщин и детей, он определял примерно
в 12-15 тыс. человек (Вениаминов, 1840, Т. II. С. 177). Численность алеутов Аткинского отдела к приходу русских равнялась примерно 5 тыс. человек (Ляпуно
ва, 1975а, С. 130).
К приходу русских численность алеутов составляла 16-20 тыс. чел., сейчас
даются более низкие оценки: 12-15 тыс. или даже 8-10 тыс. (Jones, 1970).
Официальные данные за 1781-1871 гг. показывают общее количество алеу
тов от 1800 до 2500 чел., возможно, вместе с кадьякцами. Шесть из восьми пере
писей, в которых содержатся сведения по полам, показывают превышение числа
женщин над числом мужчин - признак, по мнению А. Хрдлички, высокой смер
тности среди охотников.
В XIX в. алеутская популяция пережила два демографических спада. После
эпидемии оспы 1839 г. численность алеутов, по оценкам, сократилась до 1800—
2200 чел., а к 1910 г. - до 1500 чел. (хотя эту цифру И. Крупник считает сомни
тельной) (Handbook, 1984. Р. 163\Крупник, 1992. С. 41).
1 П о о б н а р у ж е н н о м у р у с с к и м и п у т е ш е с т в е н н и к а м и сх о д с тву о с т р о в и т я н с ж и в ш и м и в Т ом ской г у
б ер н и и т ел еу т а м и ; по и м ен и а ла н т , ко то р о е р у с с к и е н а К а м ч атк е д а в а л и в ся к о м у б е з ы м я н н о м у
у т е с у в м о р е (К.Т. Х л еб н и к о в , 1 8 3 0 -1 8 4 0 гг.); п о п р ед п о л о о ж ен и ю И .Е . В е н и а м и н о в а (1 8 4 0 г.) у в и д е в р у с с к и х , о с т р о в и т я н е с п р а ш и в а л и д р у г д р у га: а л и к у а я (с о к р а щ е н н о - а л и у а я ) - “ ч то э т о ? ” .
Н е и м е я в о зм о ж н о с т и у зн а т ь н а с то я щ ее и м я а б о р и г е н о в , р у с с к и е с т а л и н азы в ать и х алы ут ам и (п о
то м а л е у т а м и ). Е сть и д р у ги е вар и ан ты : а ли ут - “ о с т о р о в и т я н и н ” (ч у к .), а л я г у к - “ м о р е ” (алеут.).
а ляв. э л е в - “о б в я за т ь ” , “ о б м о т а т ь ” (ч у к ., к о р .), а л и т т х у х - “ о б щ и н а ” , “ о т р я д ” , “ в о й ск о ” , “ к о м ан
д а ” . П о м н е н и ю Г.А. М е н о в щ и к о в а , этн о н и м в о зн и к от чу ко тско го сл о в а а л л и т х у х (о тр я д , вой ско,
о б щ и н а); по в е р с и и Л .С . Б е р га - от ч у к о тск о го а ля т - о с т р о в , а ли ю т - о с т р о в и т я н е . Е сть та к ж е
п р е д п о л о ж ен и е, ч то это - в и д о и зм е н е н н о е с л о во алут , к оторы м н а зы в а л и ал ю то р ц ев , п р о ж и в а в
ш и х н а в о сто ч н о м п о б е р е ж ь е К а м ч атк и . Э т а гр у п п а, те с н о св я за н н а я в к у л ь ту р н о м о т н о ш ен и и
с к о р я к а м и , в то ж е в р е м я и м е л а н е к о т о р о е к у л ь ту р н о е сх о д с тво и с ал е у та м и - о х о тн и к ам и на
к и то в.
2 Т ер м и н “ ал е у т ” о б ы ч н о и с п о л ь зо в а л с я д л я о п и с а н и я ж и тел ей А л е у т с к и х о с т р о в о в , с о д н о й с т о
р о н ы , и ж и т е л е й о. К а д ь я к , п о л у о с т р о в о в А л я с к а , и К е н а й , и п о б е р е ж ь я п р о л . П р и н ц а У и л ь ям а, с
д р у го й . П р и н ц и п и а л ь н о е их сх о д с тво в то м , ч то и х ку л ь ту р ы о с н о в а н ы н а и с п о л ь зо в а н и и б и о р е
су р с о в м о р я. О д н ак о н е с м о т р я н а зн а ч и т е л ь н о е сх о д с тво м е ж д у эти м и д ву м я гр у п п а м и к о р ен н ы х
н ар о д о в , о н и п р е д с т а в л я ю т о т д е л ь н ы е к ул ьтуры , с р а зл и ч н ы м и язы к ам и . А н т р о п о л о г и ч е с к и е и с
сл е д о в а н и я X X с то л е т и я п о к а за л и , ч то и м е н н о ал е у та м и б ы л и ж и т е л и А л е у т с к и х о с т р о в о в , в то
вр ем я к а к о с т а л ь н ы е б ы л и ф а к т и ч е с к и эс к и м о с а м и , ко то р ы х в а н т р о п о л о ги ч е с к о й л и те р а т у р е с т а
л и н а зы в а ть т и х о о к е а н с к и е э с к и м о с ы , а и х я з ы к - т и х о о к е а н с к и й ю п и к.
3 У ч е т ак ти в н ы х о х о тн и ко в п р и р у с с к и х в ел ся п о к о л и ч е с т в у б а й д а р о к в се л е н и и , сколько б а й д а
р о к - сто л ьк о о х отн иков.
Возможными объяснениями уменьшения численности могут быть измене
ния в идентификации, распространение хронических заболеваний, в частности,
туберкулеза, и соответственно, - рост смертности, эмиграция и мисцегенация, а
возможно, и недостатки учета. К 1920 г. алеутов насчитывалось 2942 чел.
На Командорских островах до 1825 г. постоянного населения не существо
вало. Российско-Американская Компания завозила туда сменные партии русских
промышленников для добычи морских котов и бобров (каланов). Некоторые чле
ны таких артелей были женаты на алеутках. В 1825 г. на о. Беринга было достав
лено 17 алеутов-промышленников с семействами с о. Атту. В 1826 г. переселены
алеуты и креолы с о. Атту и Атха. Причем о. Беринга заселялся преимуществен
но выходцами с о. Атха и других Андреяновских островов, а о. Медный - выход
цами с о. Атту (Гребницкий, 1902. С. 34, 46-48).
В последующие годы на Командорские острова переселяли алеутов с о. Св.
Павла (из группы островов Прибылова), эскимосов - с Кадьяка, промышленни
ков - из Ситхи и Калифорнии. С 1840-х годов на Командоры стали переселять и
пенсионеров компании, большинство которых было русскими, женившимися на
алеутках. В качестве рабочей силы на острова завозили также креолов, индейцевтлинкитов, представителей народов России (коми-зырян, цыган, киргизов). По
следние переселения на острова произошли в 1872 и в 1888 гг. (Ляпунова, 1989.
С. 43-44).
После продажи Русской Америки и Алеутских островов Командоры вошли
в состав Петропавловского округа. В 1879 г. на обоих островах проживало 168
алеутов (в том числе на Медном - 100) и 332 креола. Поскольку креолы и але
уты не различались ни религией (православие), ни хозяйственно-культурными
чертами, ни языком, все они считались алеутами. Неалеутское население сос
тавляло 10%.
В 1900-е годы на Командорах насчитывалось 532 алеута и креола.
Исследования Н.В. Слюнина показали, что с 1872 по 1892 г. прирост населе
ния был очень низким, наоборот, преобладало вымирание целых семей. За 5 лет
(1886-1891 гг.) на о. Беринга родилось 111 человек, а умерло 127. Нао.М едномс
1872 по 1892 гг. население совсем не увеличилось (хотя туда переселяли семьи с
о. Беринга), а две семьи алеутов целиком вымерли. По подсчетам Е.К. Суворова,
численность алеутов с 1890 по 1909 гг. уменьшилась на 118 человек (Ляпунова,
1989. С. 55; Суворов, 1912. С. 105). К 1917 г. осталось 449 алеутов.
Вплоть до 1935 г. смертность превышала рождаемость. В 1926-1927 гг. алеу
тов насчитывалось 345 чел., в 1935 г. наступил перелом - начался прирост насе
ления. Наряду с приростом начался процесс рассеивания алеутов и их оседание
на материке. К середине XX в. около 200 алеутов жило на Камчатке и в других
регионах страны.
По переписи 2002 г. командорские алеуты насчитывали всего 540 чел. город
ского и сельского населения (мужчин - 262, женщин - 278); проживало в Камчат
ской области 446 чел. Вне традиционных районов расселения алеуты встречают
ся почти во всех субъектах Российской Федерации.
Первое этнографическое описание алеутов было сделано участником Второй
Камчатской экспедиции Георгом Стеллером (Steller, 1793). Ученый составил на
учное описание местной флоры и фауны. Ему удалось описать уникальное мор
ское млекопитающее, которое водилось только у берегов Командор - морскую
корову (Стеллерова корова). Имя ученого увековечено на Командорах: самая вы
сокая вершина на о. Беринга названа горой Стеллера. В первом сводном этногра
фическом труде о народах России при описании алеутов использованы материа
лы Стеллера (Георги, 1779; Токарев, 1966. С. 105).
Сообщения о встречах с алеутами поступали и от участников многочислен
ных экспедиций XVIII в.: Емельяна Басова (1743-1746 гг.), Михаила Неводчикова и Якова Чупрова (1745-1756 гг.), Андреяна Толстых (1748-1764 гг.), Степа
на Глотова и Савина Пономарева (1759-1762 гг.) и др. (Русские открытия, 1948.
С. 69-70; Токарев, 1966).
Богатый этнографический материал по алеутам был получен в результате эк
спедиции под командованием Иосифа Биллингса и Гаврилы Сарычева (1785
1794 гг.), ее участники обследовали прибрежные и внутренние области Чукотки,
побережье Берингова моря и Алеутские острова4 (Сарычев, 1802; 1952; Этногра
фические материалы, 1978).
В 1819-1822 гг. была организована экспедиция в северные широты под руко
водством М.П. Лазарева, во время которой проводились наблюдения быта чукчей,
эскимосов о. Лаврентия и залива Коцебу, алеутов и тлинкитов (Лазарев, 1959).
Во время плавания военного шлюпа “Сенявин” под командой Ф.П. Литке (1826
1829 гг.) его участники посетили и обследовали берега и острова Берингова
моря, описали культуру чукчей, эскимосов, алеутов, тлинкитов (Литке, 1948а, б;
Alekseev, 1996).
Глубокое и разностороннее исследование культуры и быта алеутов связано
с именем русского миссионера Ивана Евсеевича Вениаминова (впоследствии
митрополита Иннокентия) - ученого, этнографа, лингвиста и биолога (1797—
1879 гг.), прожившего 10 лет среди алеутов и создавшего алеутскую письмен
ность (Окладников, 1983; Святитель Иннокентий, 1999а, б). Особенно известен
его труд “Записки об островах Уналашкинского отдела” (1840). В первом томе
описаны сами острова, природные условия и общие сведения о жителях; второй
том - обстоятельная монография об алеутах Лисьевских островов; третий - крат
кое описание аткинских алеутов и тлинкитов. Это первое научное исследование,
в котором рассматривается проблема происхождения алеутов.
В начале XX в. одним из серьезнейших исследователей этнографии алеутов
был Владимир Ильич Иохельсон. Он провел на Алеутских островах не только эт
нографические, но и археологические исследования (1909-1910 гг.). В 1923 г. в
Петрограде были изданы его “Материалы по изучению алеутского языка и фоль
клора. Т. 1: Образцы народной словесности” (тексты на уналашкинском наре
чии) (Иохельсон, 1912, 1915а, б, 1919, 1934). Вместе с В.Г. Богоразом Иохельсон
участвовал в русско-американской экспедиции, организованной Ф. Боасом на
средства Джезупа (Джезуповская экспедиция) для изучения культурно-истори
ческих связей между народами северо-восточной Азии и северо-западной Аме
рики (Bogoraz, 1913; Jochelson, 1925, 1933, 1966, 1990).
В советской этнологии особое место занимают труды Л.А. Файнберга и Р.Г Ля
пуновой. Л.А. Файнберг исследовал главным образом социальную организацию
алеутов, есть у него работы и по их традиционной культуре, и о социально-по
литических и культурных процессах в 1960—1980-е годы (Файнберг, 1955; 1964;
1971; 1991а, б). Научная деятельность Р.Г. Ляпуновой была посвящена истори
ческой этнографии алеутов, их традиционной культуре, социальной организации,
изобразительному искусству. Ее работы основывались на архивных источниках
и алеутских коллекциях Петербургского Музея этнографии (Кунсткамеры) (Ля
пунова, 1964а; 19646; 1967а; 1972; 1975а; 19756; 1979; 1987; 1989; 1992а; 1996).
Среди американских ученых-этнографов второй половины XX в. большой
вклад в изучение культуры американских алеутов внесли Маргарет Лэнтис (Lantis,
4У ч а с т н и к то й ж е эк с п е д и ц и и М е р к с о б р а л б о гаты й м ате р и а л о б ал е у т а х и э с к и м о с а х (Р у с с к и е о т
к р ы ти я , 1948).
1984; 1970; 1973) (традиционная этнография, социальное развитие, этнополитическое самосознание), Лидия Блэк (Black, 1981, 1982; 1983; 1991) (этнография и
искусство алеутов), Дороти Джоунс (демография, современные социальные про
цессы) (Jones, 1970; 1972; 1973; 1976; 1980), М. Краус и К. Бергсланд (этноязыко
вые процессы (Krauss, 1980; 1982; 1988; Краусс, 1981; Bergsland, 1958; 1959а, б;
1981; 1988; 1989)и др.
Исследования командорских алеутов начались сразу после их поселения на
островах. Материалы о первых этапах их этнической истории можно найти в ра
ботах по истории РАК (Русская Америка в неопубликованных записках, 1979).
Дореволюционная литература представлена главным образом записками ис
следователей, предпринимателей и государственных чиновников, которые опи
сывали историю заселения островов, занятия местных жителей, их экономиче
ское положение, особенности быта и культуры; обсуждалась также проблема
вырождения алеутов. Это записки управляющего Командорскими промысла
ми, а позже - начальника Командорского округа Н.А. Гребницкого (Гребницкий,
1882; 1902), Б.И. Дыбовского, собравшего естественно-исторические и этногра
фические материалы и коллекции, исследователя из Национального музея США
Л. Стейнегера, чиновника Главного управления Восточной Сибири П.Г. Сулковского, подполковника Генерального штаба Н. Волошинова, биолога Н.В. Слюнина, К.И Савича, автора самого обстоятельного труда о Командорских островах
Е.К. Суворова (Ляпунова, 1989. С. 41-42).
Исследования советского периода начинаются с командировки в 1923 г.
на Командорские острова В.К. Арсеньева, известного писателя и исследовате
ля Дальнего Востока. Эта работа была продолжена начальником промыслов
К.В. Кулагиным и учительницей Л.И. Кулагиной, Б.А. Редько, 3 года работавшего
помощником начальника Командорских островов, И.И. Барабаш-Никифоровым,
М.А. Сергеевым, подробно описавшим историческую судьбу командорских але
утов (Сергеев, 1938).
Во второй половине XX в. и начале XXI столетия историография командор
ских алеутов пополнилась значительным числом специальных статей историков,
лингвистов, этнографов и антропологов, в числе которых труды В.В. Антроповой
(1956), Е.П. Орловой (1962), Н.А. Бондаревой (1966), Н.Б. Вахтина (1992, 1985),
Е.В. Головко (1988, 1989, 1994, 1997а, б, 2002), И.Ф. Махоркина (1966), Г.А. Меновщикова (1959а, 1968), Г.А. Аграната и К.Г. Кузакова (1971), Ю.Г. Рычкова и
В.А. Шереметьевой (1972), К.Г.Кузакова (19746), И.И. Крупника и М.А. Членова (1987), И.С. Гурвича (1970а, 2006), С.Г. Федоровой (Русская Америка, 1985),
PC. Васильевского (2002), С.А. Корсуна (2004), А.В. Постникова (2004), А.С. Су
ханова (1987), Л. Чубаровой (2000), В.О. Шубина (1985, 1987, 1992).
ГЛАВА II
ЭТНОГЕНЕЗ
И ЭТН И ЧЕСКАЯ И СТО РИ Я
П
роблема происхождения алеутов, интересовавшая многих русских ис
следователей, была сформулирована в начале XX в. русским ученым
В.И. Иохельсоном как “алеутская проблема”.
В ее круг входят следующие вопросы: 1. Были ли алеуты автохтонным насе
лением Алеутских островов или их предки переселились сюда? 2. Когда, откуда
и каким путем шло заселение Алеутских островов? 3. Как связано формирование
алеутов с заселением человеком Америки вообще и соотношение в этом процес
се алеутского, эскимосского и индейского населения в частности? 4. Где и когда
формировалась алеутская культура морских охотников? 5. Как происходило хо
зяйственное освоение протоалеутами Алеутских о-вов и их адаптация в данном
регионе?
Существуют две точки зрения на вопрос об автохтонности алеутов на Але
утских островах. Согласно одной из них их предки мигрировали сюда с северо
восточного побережья Азии (Стеллер, Вениаминов, Квимби, Коллинз, де Лагуна,
Хейзер, Козырева) или с Аляски (Долл, Иохельсон, Грдличка, Сполдинг, Бенк) в
период от 3000 лет до нескольких столетий назад. Другая точка зрения обосно
вывала их автохтонность (Дебец, Левин, Лафлин), формирование их физичес
кого типа, языка и культуры на Алеутских островах и части территории Аляски
6000-4600 лет назад.
В рамках миграционной теории заселения алеутами островов выдвигалось
несколько идей о том, как происходил этот процесс. Одни ученые считали, что
заселение происходило двумя (Грдличка, Квимби) или тремя (Долл) волнами,
другие полагали, что оно происходило единовременно (Иохельсон, Сполдинг,
Бенк, Лафлин). Последняя точка зрения лучше подтверждается археологически
ми и антропологическими данными {Ляпунова, 1979. С. 185-208).
Широкая комплексная программа изучения “алеутской проблемы” американ
скими учеными началась в конце 1940-х годов. Руководил выполнением програм
мы известный американский антрополог Лафлин (Laughlin, 1974/75, 1975, 1980).
В 1970-е годы к участию в решении вопросов “алеутской проблемы” и связанной с
ней этнической истории Северо-Восточной Азии и Северо-Западной Америки ак
тивно привлекались специалисты других стран, в том числе из Советского Союза.
Летом 1974 г. Коннектикутским университетом (США) по инициативе профессо
ра Лафлина была организована советско-американская археологическая экспеди
ция, производившая раскопки на древних алеутских стоянках Анангула и Чалука.
В состав экспедиции входили крупнейшие советские специалисты в области
древней истории северо-востока Азии - академик А.П. Окладников, А.П. Де
ревянко, В.Е. Ларичев, Р.С. Васильевский и А.К. Конопацкий (Ляпунова, 1979.
С. 185-208).
Исследования 1960-1970-х годов, в том числе Г.Ф. Дебеца (Debetz, 1959.
С. 57-64), М.Г. Левина, В. Лафлина (Laughlin, 1967), Н.Н. Дикова (Диков,
1971а, б), Р.С. Васильевского (Васильевский, 1973а, б; 2002. С. 71-78) позволили
сделать вывод о формировании алеутов со всеми особенностями их физическо
го типа, языка и культуры именно на Алеутских островах и части полуострова
Аляска от 6 тыс. до 4 тыс. 600 лет назад, где их и обнаружили европейцы.
Исследования советских археологов и антропологов на побережье Охотского
моря, Сахалина, Камчатки, Чукотки, на Курильских островах позволили прояс
нить некоторые этапы древнейшей истории этого района, в том числе и ранней
истории алеутов. Была подтверждена гипотеза о существовании прямых связей
алеутской культуры с азиатскими, что и позволяет говорить о заселении Алеут
ских островов с запада, через Камчатку и Командорские острова.
Эту точку зрения подкрепляет исследование лабреток - древних костяных
украшений для лица. Есть мнение, что лабреточные украшения - это южный эле
мент в культуре алеутов, и что Курильские острова и Камчатка были той проме
жуточной областью, через которую шло их распространение на Север. С Камчат
ки обычай носить лабретки проник, по-видимому, сначала на Алеутские острова,
а затем к эскимосам Аляски, что подтверждает предположение о существовании
прямых контактов между Камчаткой и Алеутскими островами. Подтверждается
эта гипотеза и данными алеутского фольклора (Окладников, Васильевский, 1976;
Васильевский, 2002. С. 71-78).
Таким образом, решая вопросы этногенеза алеутов, ученые неизбежно выхо
дили на проблему заселения Америки, включая вопросы о древних путях мигра
ций человека из Азии в Америку (Слободин, 20016. С. 13-20).
Американский ученый Эйгнер, отмечая древность формирования алеутов,
считает, что археологические данные позволяют говорить о двух маршрутах,
двух периодах и двух основных волнах переселенцев, участвовавших в заселе
нии Нового Света. Берингоморские монголоиды начали свое движение по бере
говой линии около 15 тыс. лет тому назад и достигли лодками восточных Алеут
ских островов в раннем голоцене. К этому времени они уже обладали сложными
навыками приморской адаптации. Другая часть берингоморских монголоидов,
оставаясь на берегах Берингии, сочетала использование морских, прибрежных и
наземных ресурсов.
Лафлин, проводивший геологические исследования Берингоморской плат
формы, предположил, что пути предков алеутов пролегали по ее береговому
краю. Эта идея подкрепляется материалами самой древней стоянки человека на
Алеутских островах - Анангула5, образовавшейся во время, соответствующее
существованию Берингийского моста, т.е. около 9000 лет тому назад. Данные
радиоуглеродного анализа подтвердили, что потомки ее создателей участвова
ли в формировании культуры предков алеутов (4500 лет тому назад и раньше)
(Laughlin, 1967; Ляпунова, 1979. С. 185-208).
Ранняя этнокультурная история алеутов, как показывает археологический ма
териал, тесно связана с эскимосами. Разделение единой эскалеутской общности,
по различным оценкам, произошло от 2600 до 6000 лет до н.э. на стадии конти
нентальной культуры, поскольку лексика эскимосов и алеутов, связанная с мор
ским зверобойным промыслом, различна. Это можно объяснить тем, что предки
эскимосов и алеутов осваивали разные территории Берингии и Американского
Севера.
В советской литературе высказывалось предположение о значительном раз
личии между древнейшими пластами алеутской культуры и теми комплексами,
' А н а н г у л а - сто я н к а н а о. А н а н г у л а - и л и А н а н ь ю л ь я к (“ К р о л и ч и й о с т р о в а ” ) в в о с т о ч н о й ч а сти
А л е у т с к и х о стр о в о в . Э т о с а м а я р а н н я я с т о я н к а д р е в н е го ч е л о в е к а н е то л ь к о н а А л е у т с к и х о с т
р о в а х , н о и н а в с е й А л яс к е. В у с л о в и я х Б е р и н г и и о н а р а с п о л а г а л а с ь н а б е р е го в о й л и н и и н а 17
2 0 м в ы ш е у р о в н я м о р я и п о то м у н е б ы л а зат о п л е н а . Э т а с т о я н к а б ы л а о т к р ы т а B .C . Л аф л и н о м
и А.Г. М е ем в 1938 г., и сс л е д о в а л а с ь А . Х р д л и ч к о й и др. у ч ен ы м и . Д а ти р у ется кон ц ом V II - н ач а
л о м V I ты с. д о н .э. (п о д р у ги м д ан н ы м 8700 л е т ) (гео л о ги ч еск и й в о зр а с т - б о л ее 10 ты с. л е т д о н .э.)
(Л я п ун о ва , 1979)
которые считаются исходными для эскимосов. Отмечалось довольно раннее от
деление алеутов от эскимосов, которое, очевидно, произошло еще в период су
ществования Берингийской платформы (Alexeev, Aroutiunov, Sergheev, 1972
P. 234-244).
Островной характер процессов формирования алеутов подтверждается и
их антропологической спецификой (островная группа популяций в составе ар
ктической расы), которая стала следствием изоляции и адаптации к местным
условиям.
Вопросы освоения протоалеутами Алеутских островов и затем их адапта
ции в данном регионе, находятся в рамках более широкой проблемы адаптации
и биологии человека в Берингии и далее во всем северотихоокеанском ареале,
создания здесь уникального хозяйственно-культурного уклада морских охотни
ков, возникновения специфических физических особенностей населения (Alexe
ev,, Aroutiunov, Sergheev, 1972; Слободин, 20016. С. 13-20; Ляпунова, 1979. С. 185
208).
Начальный этап освоения русскими Алеутских островов проходил в период
с 1743 по 1783 гг. К концу 1770-х годов русские освоили всю территорию рассе
ления алеутов от о. Атту до полуострова Аляска.
Первые контакты русских промышленников с алеутами чаще всего имели ха
рактер “разбойничих набегов” (Ляпунова, 19926. С. 73—85). Алеутов захватывали
и в качестве рабов вывозили на острова Прибылова, где заставляли охотиться на
пушных животных. Алеуты сопротивлялись русскому вторжению, но из-за пре
восходящего вооружения и практики взятия заложников (аманатство6), подпали
под российское правление, где они оставались в течение почти столетия (Hulley,
1970).
Известный английский путешественник Д. Кук оставил описания взаимоот
ношений промышленников и алеутов на о. Уналашка в 1778 г. По его наблюдени
ям, алеуты были уже полностью подчинены русским и платили ясак, причем не
которые из них жили с промышленниками в качестве слуг или рабов (Кук, 1971).
Для предотвращения нападений у них было отобрано оружие, а также большие
байдары, на которых могли перемещаться отряды воинов.
В 1770-е годы алеуты стали основной рабочей силой на промыслах. Из них
формировались байдарочные команды для добычи калана под руководством рус
ских промышленников. Добытая алеутами пушнина изымалась. За свой труд
аборигены получали чисто символическую плату в виде бус, бисера, листового
табака и др. Для привлечения на свою сторону алеутских вождей русская адми
нистрация выдавала лояльным туземцам подарки.
Российские власти, пытавшиеся придать процессу освоения новых земель
цивилизованную форму (“Ничем от русских не отличать”, 2002. С. 20-24), не
имели, однако, достаточных сил для полного контроля над ситуацией. Стремле
ние промышленников к сверхприбыли нейтрализовало усилия власти. Русским
промышленникам удалось создать эффективную систему эксплуатации природ
ных богатств края, заимствованную впоследствии Российско-Американской ком
панией (Русская Америка, 1985; Истомин, 2000. С. 104-106).
Принимались меры к мирной инкорпорации алеутов в русскую жизнь. Ши
роко была распространена практика вывоза алеутов на Камчатку, где их обычно
крестили и обучали русскому языку, чтобы сделать из них проводников русской
6 С а р ы ч ев п и с а л об ам ан атах : “ В о д н о й зе м л я н к е в и д е л и м ы ам ан ато в: д е т е й , в зя т ы х о т о с т р о в и т я н в
за л о г в е р н о сти . С о д е р ж а т и х д о в о л ь н о х о р о ш о и б ез стр о г о с ти ; п о зв о л я ю т в о в с я к о е в р е м я н е то к м о
и м еть с в и д а н и е с р о д с т в е н н и к а м и , н о и о т п у с к а ю т их н а в р е м я в с в о и д ом а. О тц ы о б я зан ы и х к о р
м и ть и п р и в о зи т ь д л я н и х все н у ж н о е ” ( С а р ы ч е в , 1952. С . 150).
политики на островах. Часто такие люди возвращались на родину в звании тойо
нов, утвержденных камчатской администрацией.
С конца XVIII в. власть над островами стала принадлежать Российско-Аме
риканской компании, которая была основана в 1799 г. и просуществовала вплоть
до продажи российских владений на Аляске в 1867 г. Постоянными акционе
рами РАК были русские цари (Агранат, 1997; 1999, 2002. С. 109; Окунь, 1939.
С. 182).
Основной целью РАК в отношении алеутов было стремление сохранить их
традиционное хозяйство как надежный источник получения прибылей. Офици
альный статус алеутов приближался к статусу других инородцев Российской им
перии, они платили в казну ясак, а с 1821 г. были признаны равноправными рос
сийскими подданными (Агранат, 1997, 1999,2002).
Правила компании гласили: все алеуты обязаны были работать как непос
редственно на промыслах, так и при заготовке для компании продовольствия из
местных ресурсов и материалов для шитья одежды. Для последних работ можно
использовать стариков, женщин и подростков обоего пола, которые должны ис
полнять приказания старшин (Ляпунова, 1979, 1989. С. 49).
В официальных документах того времени зафиксировано крайне тяжелое по
ложение алеутов, во многом сходное с положением крепостных крестьян в Рос
сии. На полученные за свой труд деньги алеуты должны были покупать необходи
мые им товары у той же компании по произвольно устанавливаемым ею высоким
ценам (Van Stone, 1980. P. 145-158; Ляпунова, 1979, 1989. С. 49).
В конце XVIII в. алеуты, испытав сильное влияние русской культуры, были
обращены в православие. Русская Церковь сделала много, чтобы облегчить из
держки колонизации. Она высказывалась против плохого обращения Компании с
коренным населением, благодаря ей распространилось школьное обучение, дву
язычие. Появились религиозные книги, переведенные на алеутский язык, часть
аборигенов стала миссионерами, многие алеуты активно участвовали в церков
ной жизни (Ackerman, 1970; Ivanov, 1997).
В начале XIX в. усилился натиск британских, испанских и американских тор
говцев мехом, которые стали осваивать территории, которыми обычно управля
ла Россия. Прибыль от продажи мехов упала, и к 1860 г. Россия потеряла инте
рес к Аляске. Поддержка социальной сферы колоний стала одной из важнейших
причин экономических трудностей РАК и наряду с другими факторами привела
к финансовому кризису компании в 1860-е годы (Гринев, 2003. С. 96-111). Тяже
лое экономическое положение РАК также послужило весомым аргументом для
сторонников продажи колоний в 1867 г.
Освоение Командорских островов русскими началось сразу же после воз
вращения на Камчатку участников экспедиции В. Беринга. И.С. Гурвич выде
лял три этапа этнической истории командорских алеутов: I - до 1860-х годов;
II - с 1860-х до 1920-х годов XX в.; III - советский (Гурвич, 1970а).
В первой половине XVIII в. мех морских котиков не имел большой ценнос
ти, поэтому вплоть до 1780 г. промышленники вывозили ежегодно в среднем
не более 2 тыс. котиковых шкур. Спрос на котиковый мех удалось поднять бла
годаря массовому вывозу котиковых шкур в Китай (Бурлак, 1982). И посколь
ку обработку шкур животных было выгодней производить непосредственно
в местах промысла, было решено создать постоянную базу на Командорских
островах.
Алеуты, переселявшиеся на Командорские острова, вынуждены были при
спосабливаться к местным климатическим условиям, зимы здесь были более хо
лодные и снежные, чем на Алеутских островах. Жизнь на Командорских остро
вах была чрезвычайно изолирована от внешнего мира. На начальном этапе, до
1867 г., у командорских алеутов в целом сохранялась культурная традиция, соот
ветствовавшая общеалеутской (добыча пушнины, охота на морского зверя, заго
товка товарного продовольствия, традиционные элементы материальной культу
ры) с небольшими нововведениями (например, собачья упряжка, заимствованная
с Камчатки, которая использовалась и летом).
На новой территории РАК продолжала свою политику по отношению к ко
ренному населению, стараясь сохранять традиционную материальную культуру,
хозяйство и образ жизни, основанные на использовании местных ресурсов. Это
способствовало относительной жизнестойкости коренного населения. В это же
время на Командорах было положено начало огородничеству - выращиванию
картофеля, репы, редьки, редиса; скотоводству - разведению коров, свиней, коз;
содержанию домашней птицы - кур и уток (Ляпунова, 1989. С. 50).
Первоначально положение переселенцев не отличалось от положения або
ригенов Алеутских островов. Население Командор различалось по своему об
щественному статусу: алеуты, эскимосы, конягмиуты и курильцы относились (с
1821 г.) к сословию “островитян” с обязанностью служить компании с 18 до 50 лет.
С 1844 г., по уставу РАК, “островитяне” перешли в категорию “инородцев”. Основ
ная масса креолов с 17-летнего возраста должна была служить компании 15 лет,
после чего они становились “вольными” и могли добровольно и за особую плату
работать на компанию. В несколько привилегированном положении находились
пенсионеры компании, обладая так называемым “колониальным гражданством”.
С ликвидацией РАК и присоединением Командорских островов к Камчатскому
округу алеуты и креолы были причислены к “инородческому” населению, хотя до
1905 г. в церковных метрических книгах их по-прежнему записывали алеутами и
креолами. После 1905 г. их всех стали именовать “инородцами”. До установления
советской власти все местное население Командор числилось работниками казен
ных промыслов, составляя крестьянское общество без уплаты казенных и земских
податей. На каждом острове выбирались староста и совет, в основе деятельнос
ти которых лежали законы о русских сельских обществах (Ляпунова, 1989. С. 44).
После прекращения деятельности РАК на Командоры хлынули русские и
американские предприниматели, купцы, авантюристы. Они за бесценок скупа
ли пушнину, заключали контракты с алеутами, якобы являвшимися владельца
ми промыслов, расплачиваясь с ними бытовыми товарами и водкой. В этот пе
риод спаивание местных жителей достигло огромных размеров. Если в период
деятельности РАК существовала строгая регламентация забоя зверей, действо
вала система запрета промысла на определенный период и другие ограничения
для сохранения поголовья зверя, то позже котики забивались без различия пола и
возраста, без учета восполнения.
В 1871 г. промыслы были сданы правительством в аренду на 20 лет амери
канской компании “Гутчинсон, Кооль и К°”. Произошли существенные измене
ния в материальной культуре переселенцев: традиционные одежда и обувь сме
нились американскими, товары и охотничье снаряжение можно было приобрести
только в американских лавках, были утрачены навыки изготовления одежды, ут
вари, орудий труда, вместо теплых юрт строились неприспособленные к местно
му климату дощатые дома. Утрате черт традиционной материальной культуры
способствовало истребление сивучей - люди лишились материала для изготов
ления байдарок, одежды и т.п. Завезенные европейцами болезни и алкоголизация
повлекли за собой увеличение смертности, началось вымирание командорских
алеутов (Бурлак, 1982; Слюнин, 1895. С. 167-177; Патканов, 1911. С. 148-153;
1912. С. 906, 976-977).
В 1891 г. Россия, опасаясь вымирания и полной американизации оставших
ся в живых туземцев, отказалась продлить этот контракт. Командоры перешли в
аренду отечественным компаниям. Русские торговцы, став хозяевами островов,
заставляли алеутов вести охоту на морских млекопитающих в огромных масшта
бах, платя им мизерное вознаграждение или расплачиваясь алкоголем (хотя ввоз
алкоголя на острова был запрещен по закону), оружием и табаком.
Многолетняя хищническая эксплуатация промыслов американскими и рус
скими компаниями и самими алеутами способствовала размыванию основ тради
ционной культуры местного населения, особенно материальной. В духовной же
и в семейно-брачных отношениях еще сохранялись традиционные нормы: кросскузенный брак, добрачные связи, счет родства по материнской линии, обычаи
дарения детей и обмен ими. Половозрастное разделение труда также оставалось
традиционным. И хотя острова весь дореволюционный период были совершен
но отрезаны от материка, через русскую администрацию, церковнослужителей,
школу в культуру алеутов стало больше проникать русских обычаев, представ
лений и верований. Меньше оставалось чисто национальных традиций в фоль
клоре и танцах, которые заменялись русскими. В этот период алеуты перешли на
двуязычие, что однако не повлияло на их этническую самоидентификацию (Анфертьев, Ляпунова, 2006).
Годы революции и Гражданской войны на Дальнем Востоке оказались для
алеутов самыми тяжелыми. Прекратилось снабжение островов продуктами и бы
товыми товарами, постоянная смена белогвардейских правительств сопровожда
лась грабежом пушнины. Начался голод, выросла смертность, участилось брако
ньерство иностранных промышленников (Ляпунова, 1989. С. 57). К 1920-м годам
численность алеутов еще больше снизилась, обнищание островитян достигло
предела. Им реально стало грозить не только окончательное разрушение тради
ционной культуры, но и полное вымирание (Шубин, 1985, 1987, 1992). Советская
власть на Командорах установилась в 1923 г. после ликвидации иностранной ин
тервенции на Дальнем Востоке.
После окончания Гражданской войны началось восстановление разрушен
ного хозяйства, развитие земледелия, скотоводства, рыбного и морского зве
робойного промыслов. Государственная политика по отношению к коренным
малочисленным народам Севера, в число которых были включены и алеуты, пре
дусматривала ревитализацию островной фауны, преодоление изоляции, интегра
тивное развитие местной экономики, особую социально-культурную политику.
В 1925 г. был создан зверосовхоз, в 1928 г. Командорские острова выделили в
Алеутский национальный район с центром в с. Никольское (ликвидирован в
середине 1930-х годов, восставлен в начале 1990-х, с 2007 г. Алеутский район
входит в состав Камчатского края), началась подготовка кадров национальной
интеллигенции, технических специалистов. Уже к началу 1930-х годов было по
строено 26 жилых домов. Относительная стабилизация ситуации, однако, не была
достаточной для быстрого роста алеутского населения. Этому мешали серьезные
болезни, особенно туберкулез, которым болело 20% населения, хронический ал
коголизм. Не решенными оставались проблемы жилья, здравоохранения и народ
ного образования.
ГЛАВА III
Х О ЗЯ Й С ТВО
И М А Т Е Р И А Л Ь Н А Я КУЛЬТУРА
озяйственные занятия. Главным источником жизнеобеспечения алеу
тов было незамерзающее море. Оно обеспечивало мясом морских живот
ных и рыбой. Из шкур морских животных и птиц изготовляли одежду.
Шкурами сивучей, нерп и моржей обшивали каркасы лодок. Выброшенные
берег доски и бревна использовали при строительстве жилищ, лодок, изготовле
нии орудий труда, домашней утвари. Кости морских животных, клыки моржей
шли на изготовление наконечников стрел и копий, при постройке жилищ исполь
зовали ребра и челюсти китов.
Ритм жизни моря и его обитателей (приливы и отливы, миграции морских
животных, косяки идущей на нерест рыбы, оживление птичьих базаров весной,
появление на береговых лежбищах морского зверя и т.п.) определял ритмичность
сезонных занятий алеутов в течение года.
Умение предсказывать погоду жизненно важно для обитателей островов, и
алеуты умели делать это в совершенстве. По форме волн и облаков они определя
ли погоду, а соответственно - возможность и способы охоты. Многие алеутские
секреты прогнозирования погоды не разгаданы до сих пор.
Исчисление месяцев у алеутов начиналось с марта. Их названия были связа
ны с особенностями годового хозяйственного цикла и с сезонной миграцией жи
вотных и птиц. У каждой группы алеутов они были свои. Годовой хозяйственный
цикл складывался у алеутов следующим образом (см. табл.).
Мужчины значительную часть времени находились в море, занимаясь охотой
на морских животных. Вот как описывал Ф.Г. Китлиц связь алеутов с морем: “Эти
люди рождены для морской жизни и страстно предаются охоте за морскими жи
вотными. Можно сказать, что алеут начинает жить, когда сидит в кожаной одно
местной лодочке, обыкновенно собственного изделия, и раскачивается на волнах.
Х
Н азвание м есяц а у
восточны х алеутов
(В ениам инов, 1840.
Ч . 2. С. 256-2 5 8 ).
Н азвание м есяц а у
западны х алеутов
(В ениам инов, 1846.
С. 2 -6 9 ).
М арт
К ад угих “п еред
н и й ” и л и кисагун а к - “ в р е м я , к о гд а
ед я т кож у за н е д о
статком п и щ и ”
‘У ля м й л я н к а г и к “врем я, в которое
едят в ю рте”
А прель
А га л ю 'игих кисагун а к - “м е с я ц , в к о
торы й в последний
раз едят кож у”
С адаган ка ги к “ в р ем я, когда ед ят
уж е вне дом а”
В к о н ц е а п р е л я п р и л е т а ю т л е тн и е п т и
ц ы , п р и х о д ят ко ти ки и с и в у ч и , н а к о т о
р ы х в это вр ем я н ачи н аю т охотиться
в м о р е . Т о гд а ж е н ачи н ается п р о м ы с е л
ры бы , входящ ей из м оря в реч ки для
м етания икры
М ай
И ч и ч х у х и л и ч и гу м
т угида - “м есяц
цветков”
С а г а с а н ’у л ю к “ в р ем я, ко гд а м ал о
спят”
П р о м ы сел си вучей, к о т и к о в -с е к а ч е й и
м орских бобров в м оре, ловля ры бы
М есяц
В ид пром ы сла (Л яп ун о ва , 1975а. С. 71).
М есяц
Июнь
Н азвание м есяц а у
восточны х алеутов
(В ениам инов, 1840.
Ч. 2. С. 2 5 6-258).
Ч игалилим т уги
д а или ч а г а л и г и м
т у г и д а - “месяц
Название м есяца у
западны х алеутов
(В ениам инов, 1846.
С. 2 -6 9 ).
С адигнам т угид а -
“месяц, в который
звери жиреют”
птенцов и ново
рожденных морс
ких зверей”
Июль
С адигнам т уги
д а - “месяц, когда
жиреют молодые
звери”
Август
У гнам или ‘у х н а м
т у ги д а - “теплый
Охота на китов, моржей на лежбищах,
промысел котиков, в том числе самок,
торый родятся нер- морских бобров, ловля рыбы в море.
пенки и прочие
Охоту на птиц начинали с середины
земноводные”
июля (с момента оперения птенцов)
и продолжали почти до самого аглета
птиц, т.е. до сентября
Ч агалилим т уги
д а - “месяц, в ко
В это время птенцы уже летают, а у
морских зверей детеныши становятся
самостоятельными. Охота на моржей
на лежбищах, на китов, ловля рыбы в
море, охота на птиц
«Месяц, в который
звери переменяют
шерсть”
Охота на птиц
К им ад гим т уги
да , - “промысло
К и м а д ги м т уги
д а - “время, в ко
Охота на котиков, возвращавшихся с
севера на юг
вый месяц”
торое ловят зверей,
и в особенности
китов”
Ч игулим т уги д а -
“месяц, в который
шерсть у всех зве
рей и оперение у
птиц становятся
наилучшими”
Октябрь
Начиналась охота на китов, морских
бобров, самок котиков, которые появ
лялись у островов в конце мая, и на
моржей (на лежбищах), ловля рыбы
в море
«Месяц, в который
вянет трава и все
звери начинают те
рять тучность”
месяц, в который
начинают вянуть
травы”
Сентябрь
В ид пром ы сла (Л япунова, 1975а. С. 71).
Ноябрь
К и м а д г и м к а н 'ин
т у г и д а - “пос-
А га л ъ га л ю к
Декабрь
А галгугак
а га лга лук
или
- “месяц,
в который промыш
ляют нерп манщиками”
Этот месяц назван Промысел тюленей с берега.
главным: т у г и д и
г а м а к - “всем ме
сяцам месяц
Т угидигам ак -
А нулгилик
- “вре
мя, в которое по
являются урилы”.
Промысел тюленей с берега
- “вре
мя, в которое
очень часто едят
ремни по нужде”
Промысел тюленей с берега и урилов
силками
Январь
- “вре Охота на котиков, возвращавшихся с
мя, в которое бо
севера на юг
лепромысловый ме лее не занимались
сяц”
ловлей зверей”
“большой, главный
месяц”
Февраль
А нулгиляк
- “ури-
лий месяц”
К исагунак
Тогда он обнаруживает изумительную ловкость в управлении легким своим суд
ном. Страсть алеута к морю до того велика, что и разнообразные работы, возла
гаемые Компаниею на туземцев, не в состоянии подавить в них любви к морской
охоте” (Китлиц, 1862).
Охота на кита, чье мясо составляло главную пищу алеутов, была основой
алеутского хозяйства7. Из разных видов китов, обитавших у Алеутских остро
вов, алеуты промышляли малого полосатика - алямак. Охотились группой и в
одиночку с байдар. С помощью метательных дощечек в кита вонзали копья, на
конечники которых смазывали растительным ядом (аконитом). Вонзив копье по
ближе к переднему плавнику, поспешно уплывали прочь. Через 2-3 дня умерших
животных выбрасывало на берег. Члены общины, на чью территорию волны вы
брасывали кита, осматривали копья, имевшие тамги охотников и давали знать
о находке общине, к которой те принадлежали, делили с нею добычу (Китлиц,
1862). При таком способе охоты из нескольких раненых китов алеутам доставал
ся в лучшем случае один, но при изобилии их в Беринговом море киты были ча
стой добычей (Ляпунова, 1975а. С. 74).
Морского бобра (калана) добывали в открытом море при помощи “бобро
вой стрелки” (легкий неповоротный гарпун на длинной веревке). Охота на бере
гу была малопродуктивна (бобры только при очень большом волнении на море
выходили на берег, да и то на труднодоступные для людей места). Вот как опи
сывается морская охота на калана: “ ...Никто на свете лучше алеута не умеет и
не может охотиться за морским бобром. Алеуты страстно любят эту охоту; в ней
поэзия их печальной жизни. Алеут, увидевший на море бобра, дрожит весь, как
охотничья собака, и несмотря ни на какую бурю, готов броситься в свою байдар
ку, сшитую из сивучьей кожи, чтобы плыть на свою любимую охоту. Обыкновен
но несколько байдарок окружают то место, где видели бобра; круг они делают
очень большой, в версту или больше диаметром. Как только бобр покажется на
поверхности воды, чтобы вдохнуть воздуха, ближайший к нему охотник броса
ет в него свою стрелку с необычайной ловкостью и тотчас поднимает весло, да
вая этим знать своим товарищам, что бобр здесь. Тотчас меняется дислокация и
этот охотник становится центром переместившегося круга байдарок. Бобр может
пробыть в воде 15 минут, а потом обязательно где-нибудь вынырнет, чтобы по
дышать. Раненый он не может долго оставаться под водой. Только он покажется,
как в него летит новая стрелка. Тем временем круг байдарок сужается и добычу
вытаскивают с великим торжеством” (Подвиги наших Колумбов, 1861).
Зимой из северной части Берингова моря к островам заплывали нерпы, кото
рых промышляли, чаще индивидуально, и в море, и отгонами, и с берега тяже
лым неповоротным гарпуном, который бросали без метательной дощечки. При
охоте с берега ее заманивали на сушу манщиком - надутой нерпичьей шкурой,
имитируя крик самки, затем загарпунивали и вытаскивали на берег, где и добива
ли ударом дрегалки или копья (Вениаминов, 1840. Ч. III. С. 23; Ляпунова, 1975а.
С. 73).
На моржей и сивучей, очень неповоротливых на суше, охотились только на
лежбищах, где животные были беспомощны. К лежащим животным старались
7 О с т а е т с я о тк р ы ты м в о п р о с , с у щ е с т в о в а л а л и о х о та н а к и т а н а в с е х А л е у т с к и х о с т р о в а х и л и он а
б ы л а х а р а к т е р н а то л ь к о д л я н а с е л е н и я в о с т о ч н о й и х ч а сти . Т ак, К.Т. Х л еб н и к о в п и с а л об “ атхи н с к и х ” (зап ад н ы х . - А в т .) ал еу тах : “ К и то в б ы в а ет у б ер его в д о в о л ь н о , н о ал е у т ы о с о б е н н о б о я тс я
и х и н и к о гд а н е п р о м ы ш л я ю т ” . В п р и м е ч ан и и он отм ечает, что “ н ы н е атх и н с к и е ал еу ты к и то в уж е
н е б о я т с я и н а ч и н аю т п р о м ы ш л я т ь ” (Л я п у н о в а , 1975а. С. 88). Н а о с н о в а н и и это го св и д е т е л ь с т в а
Р.Г. Л я п у н о в а д е л а е т в ы во д , ч то “ к и т о в а я ох о та б ы л а х а р а к т е р н а то л ь к о д л я в о с т о ч н ы х ал еу то в , а к
з а п а д н ы м гр у п п ам о н а с т а л а п р о н и к ать уж е тол ько в н ач а л е X IX в .” ( Там ж е).
Оружие. 1826-1829 гг.
А леуты. А леутские острова. Рис. П .Н . М ихайлова
1, 2 - м етательны е копья дл я охоты н а птиц; 3 - н еповоротны й гарпун для охоты н а нерп; 4 - копье для
китовой охоты; 5 - н еповоротны й гарпун для охоты н а бобров; 6 - п оворотны й гарпун для охоты н а сиву
чей; 7 - м етательн ая дощ еч ка {Ляпунова, 1975а)
подойти со стороны моря и заколоть ближайших к воде; их туши загораживали
путь к морю остальным, которых без особого труда убивали копьями или ударом
палки (дрегалка) по носу. Отгонная охота на сивучей производилась таким же
образом, старались лишь выбрать время, когда в стаде не было самцов, опасных
и на суше.
Котиков также промышляли на лежбищах, отгоняя животных дальше от
воды, где они становились беспомощными. Несколько человек шли цепью вдоль
берега, отрезая их от воды, и убивали ударом дрегалки по носу.
Большое значение имела охота на птиц. На морских пернатых - чаек, буре
вестников, глупышей, красноклювых бакланов, гаг, уток и гусей охотились с по
мощью копий шатин (с применением метательных дощечек), бола - связки рем
ней с каменными или костяными грузиками на концах, лука и стрел, ловили их
силками. Бола бросали, придав ему вращательное движение, в стаю, птица при
этом запутывалась в ремнях. При помощи этого орудия можно было поймать сра
зу несколько пернатых. На птичьих базарах их отлавливали при помощи большо
го сачка на длинном шесте (чируч), ловили их в силки (или петли) из китового
уса. Промышляли птиц группами и индивидуально. Охота на глупышей пред
ставляла собой любопытное зрелище: находясь в шлюпке, алеут с помощью чируча ловким движением вылавливал из воды упитанных молодых птиц.
Рыбу ловили удочкой, сетями не только в море, но и в многочисленных про
токах и озерах. При ужении употребляли костяные крючки, привязываемые к
леске из сухожилий.
Добычей рыбы во время нереста занимались в основном женщины с детьми
(в группу включали двух-трех стариков) (Hoffman, Czederplitz, Patrlow, 2000). В ус
тьях рек устраивали запруды из камней, а рыбу били острогами или ловили сачками,
сплетенными из сухожилий. Здесь же женщины заготавливали на зиму юколу.
Л еса из м орских водорослей с костяны м и составны м и ры боловны м и
к р ю чк ам и и кам ен н ы м гр у зи л о м
А леуты М А Э, № 4104-29
Яркой особенностью культуры алеутов, отличавшей ее от эскимосской, это большое значение собирательства в приливно-отливной зоне. Когда конча
лись продукты питания, которые давали им морская охота и рыболовство, они
могли прокормиться иглокожими, ракообразными моллюсками, морской капус
той и прочими дарами моря. Эта традиция настолько прочно вошла в их быт,
что морепродукты сохраняют свое значение в пищевом рационе алеутов до на
стоящего времени (Ransom, 1946; Ляпунова, 1975а. С. 88). Собирательством за
нимались женщины и дети, и кроме сбора даров моря оно включало в себя и
сбор различных растений на суше: ягод, луковиц сараны, корней макарши и
петрушки и т.п.
У алеутов существовало четкое разделение труда между полами. Обеспече
нием основными продуктами питания, сырьем для одежды, изготовлением ору
дий и оружия, некоторых предметов домашнего обихода (каменной и деревянной
посуды), строительством жилищ, изготовлением охотничьих байдарок и байдар,
деревянных охотничьих головных уборов, заготовкой древесины (в которой они
не испытывали недостатка, т.к. море часто выбрасывало бревна на берег) зани
мались мужчины, которые были собственниками орудий труда и произведенных
с их помощью предметов {Ляпунова, 1972. С 215-227).
Женщины вылавливали морских ежей и крабов, готовили пищу, занимались
собирательством и уходом за детьми, шитьем и вышиванием одежды, плетением
циновок, мешочков и корзин, делали обтяжки для байдар. Выполнять женскую
работу мужчине считалось постыдным.
Охотничье оружие алеутов было прекрасно приспособлено к особенностям
охоты на море: два вида неповоротных гарпунов, поворотные гарпуны, копья,
шатины (Ляпунова, 2002; 19646). Все промысловые орудия были строго диффе
ренцированы по видам животных, для охоты на которых были предназначены
(“бобровые стрелки”, “сивучьи стрелки”, “нерпичьи стрелки”, “китовые копья”,
“стрелы на птиц”). Гарпуны и копья бросали с помощью копьеметалок - де
ревянных дощечек 50-70 см длиной с продольным желобком, углублениями
для пальцев на одном конце и костяным упором на другом (Гиршфельд, 1953.
С. 98-118).
Орудиями охоты на сухопутных животных являлись лук и стрелы. Алеуты
пользовались небольшим усиленным луком, наконечники стрел были каменные,
лавровидной формы. Способ крепления тетивы был такой же, как у чукчей и ко
ряков —навешивалась петлей на скошенные концы древка.
Кости морских животных, камень служили основным материалом для изго
товления наконечников гарпунов, копий, дротиков, рыболовных крючков, острог
и других предметов охотничьего и рыболовного снаряжения. Особенно часто их
делали из кости кита.
Наиболее широко алеуты использовали неповоротные гарпуны и легкие ме
тательные копья, что отличало их от эскимосов, у которых употреблялись по
воротные гарпуны (за исключением тихоокеанских), а легкие метательные ко
пья вообще не использовались. Поворотные гарпуны алеуты употребляли редко.
Охотничье оружие алеутов было приспособлено для метания его с легкой, мало
остойчивой байдарки. Эскимосы в отличие от алеутов промысел крупных морс
ких животных, и особенно китов, производили с многовесельного умиака.
Особенности, присущие морской охоте алеутов, позволяют говорить о высо
кой степени специализации морского промысла, что предполагает длительную
по времени эволюцию культуры именно в этом конкретном районе (Ляпунова,
1975а. С. 86; Файнберг, 19916. С. 325-352).
Женские орудия труда - это палка-копалка для выкапывания съедобных кор
ней - копарулъка, широкие сланцевые ножи с деревянной рукояткой для раскрой
ки шкур и пекулки, скребки для очистки мездры.
В качестве хозяйственной утвари за неимением глиняной посуды использова
ли пузыри животных, желудок морского льва, воду держали в деревянных сосу
дах. “Каждая семья пред своим отделением в особенных деревянных посудинах
скапливает урину как для крашения в ней травы, так и для омовения” (Сарычев,
1952. С. 212). Выброшенными на берег губками мыли посуду, а крупные рако
вины моллюсков использовали для хранения нужных в хозяйстве мелочей. Для
шитья употребляли иглы, сделанные из костей ног чаек, нитками служили скру
ченные сухожилия морских млекопитающих. Из длинных водорослей таломов
делали веревки, натирая их жиром морского зверя, а из шаровидных утолщений
нереоцистисов - пепельницы и подсвечники. Известковые отложения корковых
багрянок (литотамниевые водоросли) употребляли как абразивный материал при
выделке шкур сивучей и котиков и для полировки поплавков сетей, чтобы отбить
запах человеческих рук. Наряду с традиционной утварью пользовались привоз
ной посудой фабричного производства. Шкуры каланов, котиков, нерп, сивучей
использовали в качестве постелей, из них же шили одежду. Жир котиков перетап
ливали и использовали при приготовлении пищи, для смазывания обшивок бай
дарок и для освещения жилища.
Так же, как и на Алеутских островах, море и морское побережье давали ко
мандорским алеутам все необходимое для жизни. У северной оконечности о. Бе
ринга, в тридцати километрах от с. Никольского, на каменистых отмелях распо
ложено одно из двух беринговских лежбищ котиков. Их убивали, заманивая на
специальные забойные площадки. Битье котиков на лежбищах и добивание мор
ских животных на берегу производилось палками-дубинками (дрегалки). С бай
дарок алеуты охотились на морских млекопитающих с помощью короткого ко
пья. Позднее при охоте стали применять и сети. Когда удавалось убить кита,
жители надолго обеспечивали себя разнообразными продуктами: мясом, кито
вым усом, спермацетом для изготовления свечей, сухожилиями для шитья, киш
ками, жиром. Шкуры каланов, котиков, нерп, сивучей использовали в качестве
постелей, шили из них одежду. С появлением на Командорах сельского хозяй
ства штормовыми выбросами водорослей стали удобрять огороды, а обсыпанные
мукой водоросли использовали как корм для свиней.
Для алеутского общества XVIII в. было характерно наличие развитого обме
на на базе разделения ремесленного труда между обитателями восточной и за
падной частей Алеутских островов. Алеуты торговали также с чукчами и индей
цами северо-западного побережья Америки.
Существовал у алеутов обмен и внутри общин - через посредника (тауянак), избиравшегося из молодых алеутов. Имевший лишнюю или ненужную
вещь посылал ее с посредником в другое жилище или гостям, прося за нее чтото определенное или что дадут (Вениаминов, 1840. С. 110-111). Путем обмена
алеуты получали с Аляски оленьи и медвежьи парки, а от кенайцев и чугачей тарбаганьи (Ляпунова, 1972. С. 215-227). Кроме того, алеуты покупали еврашечьи парки у эскимосов Аляски, а им продавали кишечные камлейки (Jacobi,
1937. Р. 128).
Поселения. Алеуты жили в постоянных поселениях, свойственных всем
оседлым рыболовам и морским зверобоям. Свои селения они располагали на по
бережье, поскольку здесь были наиболее благоприятные условия для промысла
рыбы, морских животных, имелся плавник для хозяйственных нужд.
Селения обычно устраивались на мысах или перешейках между двумя за
ливами, что было важно в оборонительном смысле: при приближении врагов
байдарки можно перенести с одного залива на другой. Выбирали обычно высо
кое открытое место, откуда можно было наблюдать за ходом морских животных,
приближением неприятеля. Рядом с селением должны были быть источники пи
тьевой воды, лежбища морских животных, рыболовные угодья, птичьи гнездо
вья, места сбора дикоросов (Frohlich, 2002. С. 63-88; Ляпунова, 1975а. С. 130;
Сарычев, 1952. С. 138, 200). Рядом с селением на берегу моря располагались кос
тяные или деревянные подставки для байдар.
Почти во всех селениях восточных алеутов имелись укрепления - аттагин
для защиты от врагов, они представляли собой большую яму, обнесенную по пе
риметру досками высотой в человеческий рост (Вениаминов, 1840. Ч. 2. С. 208).
Характер селений на западной и восточной частях Алеутских островов ко
времени их открытия был различен. У западных алеутов они состояли из инди
видуальных для каждой (малой) семьи жилищ и одного общественного здания,
где жил тойон со своими родственниками (Берг, 1924. С. 13). Селения восточных
алеутов состояли обычно из больших коллективных домов (улягам), в каждом из
которых располагалось от 10 до 40 семей.
Для поселений алеутов XVIII в. (особенно восточных) была характерна зна
чительная плотность населения. Уже к первой четверти XIX в. многие старые
алеутские селения были заброшены. С приходом русских изменились и селения,
и жилища алеутов, селиться они стали поближе к тем местам, куда заходили суда
русских. В начале XIX в. селения состояли из небольших домов (от 2 до 10) не
более 20 м в длину, в каждом из которых проживала одна семья (или две неболь
шие) (Ляпунова, 1975а. С. 143).
Жилища. Ко времени прихода русских алеуты жили в полуподземных жи
лищах, называемых барабара или, по-алеутски, улах. Их каркас строили из при
битого к берегу плавника и китовых костей, покрывали вязанками сухой травы,
шкурами и поверх всего - дерном. В крыше оставлялинесколько четырехуголь
ных отверстий, через которые по бревну с зарубками, служившему лестницей,
попадали в помещение и осуществлялась вентиляция. Некоторые дома достига
ли 60 м и более в длину и 15 м - в ширину (McCartney, Veltre, 2002. P. 249-266).
Жилища обычно ориентировали на восток, который особо почитался алеутами.
“И сколько мне случалось видеть признаки прежних юрт, - писал И. Вениами
нов, - то почти всегда оне строены длиною с востока к западу и, кажется, не всег
да потому, чтобы строение приноровить вдоль ветров, дующих сильнее прочих”
(Вениаминов, 1840. Ч. 2. С. 204).
Жилища у западных и восточных групп алеутов различались: “На некото
рых островах (скорее всего западных. - Авт.), - писал И. Георги, - ведутся
отчасти по старинному обыкновению, а отчасти и по причине каменистой от
земли обнаженной подошвы малыя фута в три глубиною землянки же, в коих
живут по одной только семье. Большая половина островитян (по-видимому вос
точных. - Авт.) имеет и летние хижины (барабора), подобно также камчадаль
ским. Они огромнее, стоят поверх земли и преисполнены людей” (Георги, 1799.
Ч. 3. С. 90).
Летних жилищ у западных алеутов не отмечено. В сообщениях путешествен
ников говорится, что летом они не живут на одном месте, а во время своих пере
мещений и на дальних промыслах устраиваются на ночлег в вырытых ямах, вы
стланных мхом и травой, покрываясь парками и циновками. Ночуют они также
под байдарами или сооружениями из байдар, весел и длинных жердей, покры
вая их шкурами. Роль общественного дома у западных алеутов выполняло самое
большое в селении жилище, где жил тойон с семьей (Ляпунова, 1975а. С. 141).
Стационарное полуподземное жилище восточных алеутов улягамах вмещало
от 10 до 40 семей, часто все селение. Структура, устройство и организация внут
реннего пространства подобных жилищ подробно описаны многими авторами
(Вениаминов, Сарычев, Коровин, Лэнтис, Соловьев, Георги, Кук и Мерк и др.).
В книге Кука дано подробное описание строительства и внутреннего вида жили
ща на о-ве Уналашка (восточные алеуты) (Cook, 1785. С. 108).
Внутренние несущие столбы, расположенные вдоль стен жилища, выделяли
места для отдельных семей. От столбов к стене шли невысокие перегородки внизу из досок, наверху из циновок, которые разделяли помещение на отсеки.
Невысокие перегородки из досок - аюк (высотой менее 1 м) отделяли семей
ные помещения от середины жилища. Вдоль стен сооружали нары, отдельные
для каждой семьи. Г.А. Сарычев писал: “Внутри юрты, по сторонам ее, живут
алеуты семьями, одна подле другой, в нарочно сделанных отделениях, где тра
вяные рогожи постланы вместо постелей” (Сарычев, 1952. С. 138); “днем сидят
на оных, упражняясь в рукоделии, а ночью спят, одеваясь своими парками” (Там
же. С. 212).
Под нарами хранилась утварь. Вдоль стен в семейном помещении сооружа
ли полки кихъян, которые устилали циновками. В зимнее время на них храни
ли пищевые припасы. Над полками устраивали еще небольшие полки итгусин,
где каждая семья держала свои пожитки (Ляпунова, 1975а. С. 142; Jakobi, 1937.
Р. 118).
За нарами часто выкапывали дополнительные секретные хранилища агаяк.
Их могли использовать и как кладовые, и как спальни для детей, а при внезапных
нападениях врагов “в них прятались и отсиживались”.
Жилища отапливали и освещали жировые лампы из камня или глины, кото
рые выполняли также роль очагов. Хранительницей очага считалась женщина
(Ляпунова, 1975а. С. 142).
В передней, восточной, стороне жилища помещался тойон со своими женами
и детьми, затем в соответствии с занимаемым положением размещались осталь
ные семейства - каждое со своим имуществом в отдельном помещении (Ляпуно
ва, 1975а. С. 142).
Такие дома служили и как производственное помещение, и как место про
ведения общинных и церемониальных действий, а иногда - местом погребения
усопших.
Для обитателей одного дома у алеутов имелись специальные термины - улякилянап и улянакак (“дом”, “семья”, “семейство”). Вениаминов определяет их
словом “родники” (Вениаминов, 1840. Ч. 2. С. 199-200, 279). “Родники” состав
ляли определенное социальное объединение. Ляпунова считает его большой се
мейной общиной (Ляпунова, 1975а. С. 136).
Кроме таких больших жилищ, которые были преимущественно зимними, у
восточных алеутов имелись и летние жилища - уяя/с, отдельные для каждой се
мьи (Вениаминов, 1840. Ч. 2. С. 207). В них же хранили промысловое снаряже
ние, пищевые запасы, имущество. Вероятно, это были шалаши, сооружаемые из
китовых костей или плавника, менее углубленные в землю и менее утепленные
полуземлянки (Ляпунова, 1975а. С. 141).
Строительство больших жилищ всегда сопровождалось праздниками. Когда
была готова жилищная яма, тойон или старший в роде устраивал угощение для
будущих обитателей жилища. Тогда же определялось и место, где какая семья бу
дет жить (по старшинству) (Ляпунова, 1975а. С. 142). По завершении строитель
ства в дом вселялись не все сразу, а по очереди, начиная с тойона, и каждый ново
сел должен был “делать праздник” катгулялик и угощать всех жителей селения.
После того как жилище заселялось полностью, устраивали общий праздник укамак, на который приглашали и жителей соседних селений. Укамак устраивали
также при ежегодном переходе из летних индивидуальных жилищ в общие дома
(Вениаминов, 1840. Ч. 2. С. 207-208).
После прихода русских начались изменения в конструкции жилищ. Новые
дома (“юрты”) были небольшими; в землю они углублялись не более чем на
70 см. В передней стене прорубали окно, в противоположной - дверь, очень уз
кую и низкую. Иногда для освещения, как и раньше, наверху делали люки. Вмес
то стекол в них (и окно) вставляли сивучьи или китовые кишки. Двери завеши
вали шкурами морских животных, иногда сбоку встраивали вход через низкую
пристройку в виде русских сеней. Для освещения использовали жировые лампы,
для обогрева - иногда ставили печи (Ляпунова, 1975а. С. 143).
Жилища командорских алеутов в первый период пребывания их на новой
родине представляли собой немного видоизмененные полуподземные алеутские
юрты. Они были меньше традиционных и менее углублены в землю. Стены и
крышу строили из жердей, плах, досок (из плавника) и обкладывали дерном. Из
нутри стены утепляли циновками, пол был земляной или покрыт досками; навер
ху оставляли люки для света, но вход был сбоку, через небольшие сени. Позже в
таких полуземлянках стали устраивать окна, которые затягивали кишками морс
ких животных, а иногда - ставить печи. Как и на Алеутских островах, компания
сооружала здесь для неженатых рабочих жилища больших размеров, которые на
зывали “казармами”. Семейные селились в юртах на 1-2 семьи (Ляпунова, 1989.
С. 50-51). Освещали и отапливали жилища жирниками, позже американскими
судовыми печами.
В 1870-е годы представители американской компании “Гутчинсон” начали
строить для алеутов стандартные деревянные дома. Они оказались непригодными
для проживания в зимний период, поскольку требовали много топлива для обог
рева (Волошинов, 1886. С. 21-22). Люди иногда предпочитали оставаться на зиму
в местах промысла и жить в юртах, а не в холодных домах (Ляпунова, 1989. С. 53).
Пища. Основная традиционная пища алеутов - мясо, жир и внутренности
морских животных, особенно сивуча, птица, рыба, морские беспозвоночные, во
доросли, ягоды, коренья. Пищу ели сырой (довольно часто), в жареном или ва
реном виде. Впрок запасали в основном сушеную рыбу и китовый жир, который
хранили в пузырях из желудков морских животных. Он был не только продуктом
питания, но и средством для обогревания и освещения жилища.
Продукты промыслового забоя котиков - ласты, сердца, языки - до сих пор
считаются у алеутов особым деликатесом.
Одними из основных продуктов питания на островах были и остаются рыба
и разнообразные морские беспозвоночные. Рыбу ели как свежую, так и соленую,
а также сушеную без соли (юколу). На Командорах юкола шла и на корм ездовым
собакам, и на приманки для песцов, рыбьими головами растапливали печь.
В пищу употреблялось также мясо и яйца птиц. Очень вкусным считалось мясо
молодых глупышей, которых следовало ловить, пока они не встали на крыло.
Морские водоросли, особенно ламинарию, широко известную под названием
“морская капуста”, добавляли в супы с морепродуктами, тушили, заготавливали
впрок (сушили).
Из морских моллюсков варили супы или просто отваривали их. На Коман
дорах литорины и морские блюдечки (чимиги и чикичи) называли “алеутские
семечки”.
Излюбленным блюдом местных жителей была икра морских ежей. Дети, иг
рая на берегу, лакомились икрой, разламывая панцири. Сами панцири тоже шли
в дело: из них варили краску для окрашивания выделанных кож морских котиков.
В пищу употребляли и голотурий (морские огурцы), ими же кормили и песцов.
Алеутам были известны целебные свойства многих растений. В лечебных це
лях использовали водоросли: ульву прикладывали к обожженным местам, отвар
фукуса применяли при лечении желудочных расстройств. “Коренья, употребля
емые островитянами в пищу, - писал Г.А. Сарычев, - суть макарша и сарана, да
еще есть особливый род желтого корня, который они почитают лекарством для
глаз. ...И для того те алеуты, кои намереваются ехать в море за промыслом зве
рей, накануне того дня едят вышеупомянутый корень (Сарычев, 1952. С. 210).
Одежда. Традиционная одежда алеутов, вместе с одеждой других берингоморских народов (коряков, ительменов, чукчей, эскимосов), представляет собой
единый тип. Главный ее признак - глухой, не распашной покрой, что обусловле
но особенностями климата. Материалом для одежды служили шкурки птиц, шку
ры, кишки, горла и сухожилия морских животных.
Основной одеждой алеутов была парка - длинная глухая (без разреза спе
реди) куртка из меха морского котика, калана, птичьих шкурок, женская - из
шкур морских бобров или котиков мехом внутрь. В сырую погоду и перед вы
ходом в море поверх нее надевали камлейку - глухую непромокаемую одежду
из кишок и горл морских животных с рукавами, глухим закрытым воротом и ка
пюшоном. По покрою она напоминала парку. Края капюшона и рукавов затяги
вали шнурками. Парки и камлейки украшали аппликацией, вышивкой из волос
и бахромой. Мужская и женская одежда совпадала по покрою, несколько отли
чаясь украшениями.
Комплект праздничного алеутского костюма включал: мужскую нарядную
парку - верхнюю одежду в виде двойной меховой рубахи с капюшоном, сшитую
из птичьих шкурок; женскую нарядную парку из шкур диких песцов или лисиц;
камлею из кишок сивуча, богато украшенную орнаментом, а также головные убо
ры, обувь, охотничьи и бытовые принадлежности, сопровождавшие обряды и ри
туалы.
Обрядовые головные уборы
1 , 2 - зап адн ы е алеуты; 3 , 4 — восточны е алеуты. М А Э, № 2868-234, 2868-232, 2868-233, 536-14
Одежда командорских алеутов, употреблявшаяся на промысле, не отлича
лась от традиционной (парки из шкурок птиц, камлейки и куртки с капюшонами
из сивучьих кишок и горл, штаны из нерпичьей кожи). Однако у них появился и
новый тип одежды - бродни - штаны из сивучьих горл, к которым пришивались
непромокаемые торбаса - мягкие сапоги из кожи морских животных. В повсед
невной жизни алеуты носили русскую одежду.
Головные уборы алеутов были двух видов: промысловые и празднично-об
рядовые. Деревянные шляпы чагудах с длинным козырьком, с верхом или без,
него - непременная принадлежность одежды алеутского охотника. Форма шляп
зависела от социального положения, которое занимал владелец: коническая
(у вождей-тойонов) либо с открытым верхом (типа козырек) с сильно удлинен
ной передней частью (у простых охотников). Молодой охотник носил шляпу
с коротким козырьком. Шляпа более опытного имела козырек подлиннее. Са
мые опытные охотники носили открытую высокую шляпу с очень длинным ко
зырьком, украшенную усом морского льва. Их надевали на капюшон камлейки
(.Шубин, 1992, С. 37-52).
Изготавливалась такая шляпа из цельного куска дерева (позднее - из несколь
ких скрепленных кусков дерева), который посредством долбления превращался в
пластину. Далее пластину распаривали, придавая ей нужную форму. Края плас
тины соединяли особым способом, чтобы из нее получился конус или козырек.
Соединение закреплялось сухожильными нитями так, что сзади образовывался
шов. С боков и сзади украшали резными пластинками из моржового клыка, гра
вированными геометрическим орнаментом, в который втирали краску. На вер
шину задней пластинки, служившей одновременно и верхушкой шляпы, крепили
костяную фигурку птицы или зверя. В боковые отверстия пластинки вставляли
сивучьи усы длиной до 50 см. Количество их зависело от охотничьего достоинс
тва владельца и свидетельствовало о числе добытых моржей. Эти головные убо
ры носили только мужчины {Ray, 1981; Black, 1991).
Празднично-обрядовыми головными уборами были шапки разнообразной
формы из кожи и птичьих шкурок с украшениями, кожаные повязки, украшен
ные узорными швами. Все головные уборы были только мужскими. Церемони
альные шляпы имели более богатый орнамент.
Обувью служили торбаса - сапоги из кожи морских животных. Горла сиву
чей употреблялись на голенища сапог, а из ласт делались подошвы. Более древ
ний тип торбасов представлял собой широкое голенище с пришитой подошвой.
Своей обуви алеуты не изготовляли, а выменивали ее у эскимосов.
Неотъемлемой частью праздничного убранства были ожерелья, ручные и
ножные браслеты, вставки и подвески в отверстиях, проделанных в губах и возле
губ, а также в носу, по краям ушной раковины и в мочке уха, лабретки (Василь
евский, 2002. С. 71-78). Их изготавливали из кости, камня, деревянных и слан
цевых палочек, перьев, уса морского льва, травы и корней растений. Крупные
стеклянные бусины, главным образом китайского происхождения, свидетель
ствовали о богатстве их владельца. Однако меньше чем за столетие, со време
ни открытия островов русскими, украшения совсем исчезли из обихода алеу
тов. Алеуты наносили татуировку и раскрашивали лицо и тело, однако с нача
лом контактов с русскими и принятием крещения эта традиция стала ослабевать
(Ray, 1981).
Средства передвижения. Основным средством передвижения по морю была
байдарка - каркасная лодка, обтянутая сивучьей или нерпичьей кожей. По своим
техническим качествам она была прекрасно приспособлена к плаванию в откры
том море. Этот тип лодки был распространен вдоль всего северного побережья
Северной Америки, на северо-западном побережье Гренландии и на северо-вос
токе Азии (у эскимосов, чукчей, коряков, алеутов) и использовалась она для охо
ты на морских млекопитающих, ловли рыбы. У алеутов это транспортное сред
ство по своей конструкции достигло совершенства (Robert-Lamblin, 1980. Р. 5-20).
Алеутская байдарка (игах) строилась следующим образом. Каркасом лод
ки служил эластичный деревянный остов (решетка) из обтесанного плавника,
скрепленный сухожилиями, костью и китовым усом. Под ударами волн такой
каркас гнулся, но не ломался. Снаружи он обтягивался сивучьей и нерпичьей ко
жей. Все сооружение представляло собой своеобразную капсулу, в которой свер
ху оставалось круглое отверстие (люк) для гребца. Обшивка переходила в сши
тую из кишок непромокаемую горловину, которую можно было туго затянуть
Женщина в парке из шкур морских котиков; деревянные блюда, костяные ложки, пояс для
плясок. 1768-1769 гг.
А леуты . А леутские острова, о. У налаш ка. Рис. М .Д . Л еваш ова (Л япунова, 1975а)
под мышками у гребца. Таким образом, алеут составлял как бы единое целое со
своей байдаркой. Детали ее тщательно отделывались, она была искусно декори
рована и очень легка, ее можно было поднять одной рукой. Из-за своего уникаль
ного строения она была очень устойчива и намного быстрее эскимосского кая
ка. Весла были легкими, двухлопастными. Садясь в водонепроницаемой одежде
в люк, охотник плотно стягивал его края вокруг своего пояса. На случай аварии
к байдарке привязывались пузыри из надувных нерпичьих шкур или сивучьих
желудков.
Алеуты достигли очень высокого искусства не только в строительстве байда
рок, но и в плавании на них. По свидетельству русских путешественников, алеуты,
неуклюжие и малоподвижные на земле, совершенно преображались в своих байдар
ках. “Алеут, - писал И. Вениаминов, - когда сидит в своей однолючной байдарке и,
разумеется, в своем национальном костюме, совсем другой человек, чем на земле;
в то время кажется, что он создан для байдарки, или байдарка изобретена для того,
чтобы показать его с самой лучшей стороны” (.Вениаминов, 1840. С. 240; RobertLamblin, 1980. P. 5-20).
Благодаря байдарке и своим мореходным навыкам алеуты могли уходить да
леко в море или к другим островам. Байдарка была очень эффективна при охоте
на морских животных благодаря большой скорости и маневренности. Важным ее
качеством была и бесшумность при приближении к животному (Ляпунова, 1972.
С. 215-227).
'
Алеут в своей однолючной байдарке мог отправиться на промыслы один,
без товарищей. Сообщения о таких выездах встречаются в фольклоре алеутов.
Привезенная охотником добыча могла быть довольно значительной: 100-200 кг
внутри байдарки и сотни килограммов на буксире (для транспортировки дичи
имелись поплавки из тюленьих шкур). Таким образом, байдарка позволяла под
держивать существование охотника и его семьи без кооперации усилий всей об
щины (Ляпунова, 1972. С. 215-227).
С проникновением огнестрельного оружия большое распространение по
лучили двухлючные байдарки, которые раньше использовались при обучении
подростков охоте. Второй гребец должен был удерживать равновесие во время
стрельбы. Алеуты создали также трехместный каяк с тремя люками и двулопас
тными байдарочными веслами.
Другим типом лодки была большая байдара: около 9 м длиной, походила
на эскимосский умиак и использовалась для хозяйственных поездок с острова
на остров, перевозки детей и женщин, транспортировки большого числа людей
Байдары. 1768-1769 гг.
А леуты . А леутские острова. Рис. М .Д . Л еваш ова (Л япунова, 1975а. С. 99)
(он мог вместить приблизительно 12 пассажиров, или 6 охотников) во время охо
ты на кита или на моржей, для ловли трески и палтуса, а также в военных похо
дах. Это была открытая лодка с остовом из китовых ребер и плавника, также об
тянутых кожами морских животных.
У командорских алеутов появились не характерные для традиционной куль
туры алеутов виды транспорта. Так, на о. Беринга использовались нарты с со
бачьими упряжками. На них ездили зимой и летом. Медновские алеуты освоили
лыжи камчатского типа - короткие, широкие, подбитые шкурой нерпы с мехом.
Однако основным видом транспорта и здесь оставались байдарки и байдары.
ГЛАВА IV
СО Ц И А Л ЬН АЯ О РГА Н И ЗА Ц И Я
И С Е М Е Й Н О -Б РА Ч Н Ы Е О Т Н О Ш Е Н И Я
середине XVIII в. население каждого острова или группы островов пред
ставляло самостоятельное территориальное объединение с самоназвани
ем и диалектом. Предполагается, что это были племена, состоявшие из ро
довых общин - объединений лиц, связанных кровнородственными отношениями
и именем общего предка (Файнберг, 1955. С. 68-77).
В маленьких поселениях, разбросанных по островам, жило несколько нуклеарных семей, большинство которых было связано родственными отношени
ями. “Фактически, целая деревня могла бы быть составлена из родственников”
(Lantis, 1970. Р. 2, 292; Ляпунова, 1972).
Состав селений-общин алеутов был неоднороден. Кроме родственников, они
включали значительное число чужеплеменников: рабов и “безродных” алеутов.
И даже родственники были дифференцированы по имущественному и социаль
ному признаку. Домашнюю общину алеутов, по мнению Р.Г. Ляпуновой, можно
рассматривать как патриархальную, хотя некоторые локальные различия на ост
ровах и существовали (Файнберг, 1955; Ляпунова, 1972. С. 215-227).
Охотничьи и рыболовные угодья у алеутов являлись коллективной собствен
ностью общин-селений. Свидетельства ранних русских сообщений подтвержда
ют это: “Всякое селение имело свои отдельные места для промыслов” (Вениами
нов, 1840. С. 166); “А где же кто имеет жилище, другой поблизости оного зверей
промышлять, а что и с моря выкинет явно взять не смеет, разве с дозволения”
(Русские открытия, 1948. С. 167-168; Ляпунова, 1972. С. 215-227). В фольклоре
алеутов встречается сюжет, где нарушители этого правила наказываются смер
тью (Вениаминов, 1840. С. 280-282).
Есть указание на существование права собственности объединений ряда се
лений-общин (или их объединений) на земельные угодья (Вениаминов, 1840.
С. 166-168; Русские открытия, 1948. С. 177; Ляпунова, 1972. С. 215-227).
Существовала и борьба между отдельными общинами за места промыслов.
“Слабейшие и беднейшие” вынуждены были “искать себе средства к существова
нию в другом месте, делаясь недругами и даже врагами прежних своих утеснителей, а потом и всем единоплеменникам” (Вениаминов, 1840. С. 94-95; Macshner,
Reedy-Macshner, 1998). На это указывают, по-видимому, и названия отдельных
групп населения. Так, жителей Ближних островов восточные алеуты называли
сасигнан - “изгнанные с острова” (Jacobi, 1937. S. 116; Ляпунова, 1972. С. 215-227).
При охоте на морских животных, ловле рыбы в море, охоте на птиц у алеутов
существовала кооперация труда как средство повышения его производительнос
ти. Участники охоты под руководством главы расширенной семьи, как правило,
были членами одного домохозяйства, живущего в большом многосемейном доме.
Характерным, по словам Сполдинга, было то, что конкуренция и соревнование
не разрушали общину (Spaulding, 1955. Р. 114-115). Кроме того, у алеутов быто
вали определенные формы экономических содружеств, основанных и на брат
ском родстве (Вениаминов, 1840. С. 197), и на фиктивных родственных связях
(Вениаминов, 1840. С. 23; 1846. С. 4).
Наряду с кооперацией существовали развитые формы индивидуального тру
да со сравнительно высокой производительностью, чему способствовали совер
К
шенные средства производства и высокая квалификация охотников, “выработан
ные на протяжении многих веков адаптационной стратегией” (Ляпунова, 1972).
Для распределения добычи существовали определенные правила, учитыва
ющие степень участия охотника в промысле. Больше всего уравнительных мо
ментов было в распределении выброшенных на берег китов, в том числе и по
гибших от ран, нанесенных охотниками (Ляпунова, 1972. С. 215-227). При охоте
на морского бобра охотник, первым попавший в него стрелой и считавшийся его
собственником, никогда не оставлял добычу себе, а дарил ее своему ближайшему
родственнику, тот в аналогичном случае поступал так же (Jacobi, 1937. Р. 120).
По свидетельству И.Е. Вениаминова, считалось постыдным, будучи на охоте, не
предложить и не отдать товарищу лучшую часть добычи или при ее дележе “не
быть довольным и явно показывать свою жадность (в последнем случае все отда
вали таковому свои части в посмеяние)” (Вениаминов, 1840. С. 115-116).
Архивные материалы второй половины XVIII в. указывают на существова
ние присвоения продуктов отдельными семьями: “Они не знают общественно ни
нужд, ни выгод, а к собственности привязаны, даже и в промыслах бывает час
то так, что один подстрелит нерпу или котика стрелкою, другой готового хватает
и редко делится в чем, разве больших зверей сивучей упромышлят вообще или
кита выкинет” (Ляпунова, 1972).
Однолючная байдарка и охотничьи орудия являлись собственностью охот
ника, т.е. основные средства производства находились в индивидуальном вла
дении, что способствовало экономической самостоятельности отдельной семьи,
возглавляемой хозяином-охотником. Индивидуализация труда обусловила и вы
деление малой семьи из коллектива общины.
Сообщения о бедственном положении сирот дают основания сделать вывод
об отсутствии коллективных норм распределения пищи. “Примечено у жителей
здешнего острова в разных юртах много бедных маленьких ребят, совсем го
лых и в крайней нечистоте живущих, о коих чрез толмача уведомленность, что
они беспомощные сироты, а питаются только собирая при убылой воде ракушки
и оставшимися от взрослых людей оглоданными рыбьими костями” (Ляпунова,
1972).
Сведения о хранении и потреблении пищевых запасов у алеутов также ука
зывают на индивидуализацию в распределении добычи. В бытовавших до прихо
да русских больших коллективных полуподземных жилищах алеутов были выде
лены отдельные места для каждой семьи, в которых хранились ее имущество и
“кормовые запасы”. В таком общем жилище его обитатели питались не сообща,
а каждая семья отдельно на своих нарах (Jacobi, 1937. Р. 121).
Однако практика присвоения добычи индивидуального промысла сосуще
ствовала с проявлениями коллективного распределения. На это указывает, на
пример, такой обычай: “С начала промысла первого убитого зверя мясо хозяин
оного раздает в своем селении всем алеутам по части каждому” (Сарычев, 1802.
С. 127). Традиции коллективного распределения пищи активизировались также
в случае ее крайнего недостатка и экстремальных погодных условий. Гостю из
другого селения не полагалось доли из охотничьей добычи местных жителей, но
он всегда был накормлен по прибытии в деревню ли, в рыболовный или охотни
чий лагерь.
Существовавшие производственные отношения и отношения в сфере распре
деления создавали предпосылки для разделения членов общины на богатых и
бедных и, соответственно этому, на знать и простых общинников. Имеющиеся
сообщения показывают, что у алеутов существовало имущественное и социаль
ное неравенство (Ляпунова, 1972).
Социальная стратификация традиционного алеутского общества проявлялась
в распределении полезной площади в длинных домах и на похоронах. Форма охот
ничьего головного убора также указывала на положение его владельца. Богатство
состояло не только из мехов и пищи, но также из цуклей, янтаря и рабов.
Как форма противодействия растущей имущественной дифференциации
у алеутов существовал обычай потлача. Он имел те же основные черты, что и
потлач у индейцев Северо-Западной Америки (Аверкиева, 1960; 1961). Эта ри
туальная форма дарения выражалась в угощении, плясках и раздаче подарков
(составные части всякого потлача). Распределение пищи и подарков чаще всего
происходило не среди членов селения, а среди приезжающих гостей. И. Вениа
минов описывает потлач под названием “торжественные празднества” (или “иг
рушки”). Существовал у алеутов и погребальный потлач. Здесь угощение и по
дарки получали все члены селения (Вениаминов, 1840. С. 85-86, 90-91).
О правилах наследования имущества у алеутов сведения очень скудные.
Имеются немногочисленные свидетельства, что наследование было матрилинейным. Так, в одном из сообщений говорилось, что наследство после смерти отца
делили его родственники: жене и детям давали большую часть, а остальное бра
ли себе (Сарычев, 1802. С. 167). На островах Креницына дом со всем его содер
жимым, за исключением того, что нужно было для охоты и рыболовства (каяк и
орудия труда), принадлежал жене. Дом наследовался по женской линии, т.е. стар
шей дочерью, принимая во внимание, что имущество мужчины было унаследо
вано по мужской линии (Spaulding, 1955. Р. 97-98). Это подтверждается тем, что
старшая дочь продолжала жить со своими родителями после брака. Если бы она
вышла замуж за своего кросс-кузена, ее муж просто продолжал бы жить там, где
он работал на ее родителей в молодости. По-видимому, наследование стало про
исходить по мужской линии под влиянием русских и в связи с распространением
православия. По замечанию Сполдинга, “как член Русской Православной Церкви
мужчина надеялся оставить свое имущество племяннику, сыну или крестнику”
(Spaulding, 1955. Р. 98).
До прихода русских на Аляску поселенную общину возглавлял вождь (tukux,
или, как говорили русские, - тойон), который был главой общины-деревни, состо
явшей из родственников или из расширенных семей в селении. Существует мно
го указаний на то, что тойон селения был прежде всего военным главой; в пов
седневной жизни он не пользовался особыми экономическими преимуществами.
Первые сообщения русских так свидетельствуют об этом: “В каждом жилье есть
старшина - туку или тоёны - по одному и по два, которые дальней над жителя
ми власти не имеют, а работают с прочими наряду” (Ляпунова, 1972. С. 215-227).
Тойон получал власть либо по наследству, либо избирался (Lantis, 1972.
Р. 43-65). При выборе вождей селения принцип старшинства часто подменялся
богатством. Стать вождем мог только человек, имевший знаменитых предков,
заслуживший себе славу хорошего промышленника и воина и обладавший до
статочным богатством. В языке алеутов слова “тойон” - туккук (тукук) и “бо
гатство”, “власть” - тукугасик весьма близки (Вениаминов, 1846. С. 58), а слова
“тойон” и “богатый” были почти синонимами. Есть и более определенные сооб
щения, что вождями выбирали самых имущих, а сын наследовал отцу. Если же
сына не было, то вождем избирался другой (Jacobi, 1937. Р. 121). И хотя власть
тойона могла быть наследственной —от отца к сыну или племяннику, но эта на
следственность регулировалась традициями и решением “знатных” (Вениами
нов, 1840. Ч. 2. С. 99, 164-165; Ч. 3. С. 13; Ляпунова, 1972. С. 215-227).
Кроме организации повседневной общественной жизни, в обязанности тойо
на входили торговые и политические связи, судебные дела, охрана лежбищ мор
ского зверя, контроль за другими угодьями. За пределами своего острова власти
у него не было (Lantis, 1970. Р. 295). Он должен был контролировать поведение
людей так, чтобы это не возбуждало враждебность в общине, и командовать в во
енных походах. Экономические преимущества вождь имел только после военных
походов и торговых сделок. Он получал долю из каждой добычи подчиненных и
обычно становился богатым. Кроме вождя, у группы был совет стариков (Lantis,
1970. Р. 139-301). Тойон не мог применять наказание или предпринимать воен
ные действия без согласия “уважаемых”.
С приходом русских была установлена иерархическая система власти в об
щинах, которая определила полномочия руководителей каждого уровня; впос
ледствии эти посты стали наследуемыми (Lantis, 1970. Р. 250-253).
Поскольку охотой на китов занимались не все семьи, то она давала таким
охотникам преимущества и высокий статус. Есть сведения, что особое право на
занятие китовой охотой и знание ее правил передавались от отца к сыну, так же,
как и власть лидера.
Судя по источникам, у алеутов достаточно развитым и древним институтом
было патриархальное рабство, которое широко распространилось уже в конце
XVIII в. Рабами (калга) были в основном военнопленные, как исключение - со
племенники, иногда их покупали. Некоторые алеуты имели до 20 рабов. Коли
чеством рабов измерялось богатство человека. Рабы являлись собственностью
вождей, членов их семей и других почетных алеутов. Из фольклора алеутов мож
но видеть, что рабы находились в личном услужении у каждого члена семьи.
Слова “раб” и “слуга” у алеутов обозначаются одним термином: таляк, аягам
талягана —“служанка”, “рабыня” (Вениаминов, 1846. С. 56). Рабыни часто ста
новились наложницами. М.Д. Левашов следующим образом отметил существо
вание этого института у алеутов: “Вышеописанные начальники сами тут как сво
их байдарок, так и убору в байдарке ничего не работают, а убирают у них слуги,
коих название калги” (Цит. по: Ляпунова, 1972. С. 215-227). Они являлись в то
же самое время меновой единицей ( Чубарова, 2000. С. 94-96). “Цена калги была
такова: за байдарку и за хорошую парку давали по паре калгов, т.е. мужа и жену;
за каменный нож, за пару цуклей и за бобровую парку - по одному калге”. Охот
ничьи и другие орудия, байдарки, используемые рабами, принадлежали их хо
зяевам. Калга не мог иметь своей собственности, все, приобретенное им, при
надлежало его хозяину ( Чубарова, 2000). Его делом было “наблюдать чистоту
и обиходство домашнее”. Воспитывая своих детей, алеуты их к такому труду
не приучали, “говоря, что дети их не из роду калгов” (.Вениаминов, 1840. Ч. 2.
С. 165-170). За храбрость или хорошую работу раб мог быть отпущен на волю,
что считалось делом “славным и достойным”. Дети рабов наследовали рабское
состояние, но дети рабыни от свободного мужчины становились свободными.
Наказания рабов были четко определены, встречалось и очень жестокое обраще
ние с ними (Ляпунова, 1972).
На похоронах и поминках существовал обычай убивать рабов после смерти
хозяина. Но уже перед приходом русских это считалось не обязательным. Иног
да, несмотря на завещание умершего, рабов не убивали, что являлось “следстви
ем расчетов” - раб сохранялся как богатство.
Наряду с эксплуатацией рабов в алеутском обществе существовала и экс
плуатация беднейших сородичей. Так, сироты, чтобы не умереть с голоду, от
давали себя на попечение какому-либо богатому человеку и работали на него за
пищу и одежду. Хозяин, у которого вырос сирота, мог продать его, кому захочет.
Несколько случаев продажи сирот в рабство описано в дневниках Левашова
(Сарычев, 1802. С. 166). По-видимому, эксплуатация беднейших сородичей от
ражена также в сообщении: “Тоёны же имеют в холопстве у себя умерших род
ников своих жен и детей, а они называют оного тоёна отцом” (Русские открытия,
1948. С. 115).
Поскольку организация военных походов находилась в руках тойона и об
щинной знати, они набирали отряды из родственников, свойственников и добро
вольцев из других селений. Предводитель имел некоторое подобие личной дру
жины (4-8 человек), которая состояла из ближайших родственников или опытных
воинов, которые выполняли также функции военного совета (Macshner, ReedyMacshner, 1998. P. 19—51; Ляпунова, 1972).
Выделение военной знати у алеутов, структура их военной организации,
обычаи, связанные с дележом военной добычи, подробно описаны И. Вениами
новым. Вся добыча поступала сначала предводителю, а он уже раздавал ее со
гласно социальной градации воинов и с учетом ее ценности.
Кроме войн с иноплеменниками алеуты вели и междоусобные: между жите
лями отдельных островов из-за промысловых угодий или естественных место
рождений (материалов для каменных наконечников копий, кинжалов, янтаря и
др.). Следствием их была вражда, которая передавалась из поколения в поколе
ние. Захваченных иноплеменников убивали или делали рабами (Macshner, ReedyMacshner, 1998; Ляпунова, 1972).
До контакта с европейцами, у алеутов существовала наследственная вражда
по законам кровной мести и между родственниками, и между жителями разных
островов (Macshner, Reedy-Macshner, 1998). Такая вражда часто возникала из-за
набегов на селения, когда мужчины уходили на охоту, оставляя свои семьи без
защиты.
Большую роль в общественной жизни играли тайные мужские союзы. Прием
в них юношей происходил по представлению дяди со стороны матери или (реже)
отца. Для алеутских тайных союзов были характерны все основные элементы
этого института: ряженье, запугивание женщин и детей, секретность. Элементы
женских тайных союзов, выражавшиеся в плясках при луне, запретных для муж
чин, указывают на возможность их бытования в прошлом.
По мнению JI.A. Файнберга (1964) и Р.Г. Ляпуновой (1972), наблюдавшие
ся у алеутов формы брака были остатками группового брака8, пережитки кото
рого сохранились в обычаях обмена женами, уступки жены гостю, брака одной
женщины с несколькими мужчинами и в брачных правах мужчин на своих дво
юродных сестер. Встречались у алеутов многоженство и многомужество, госте
приимный гетеризм (обычай, по которому муж предоставлял свою жену на ночь
гостю), кросс-кузенные браки (браки на двоюродных братьях и сестрах, заклю
чаемых между членами двух родов), обычными были левират и сорорат, братская
полиандрия, авункулат - обычай покровительства дяди по матери в отношении
племянников. Существовал обычай, позволявший соединяться браком детям од
ного отца от разных матерей, тогда как дети одной матери, хотя бы и от разных
отцов, не могли вступать в брак. Среди знатных и богатых алеутов существовало
многоженство, развившееся на основе рабства. Термины родства отражали все
эти отношения.
Представление о брачных запретах и кровосмешении нашло отражение в
алеутском фольклоре. Там широко представлена тема брака между братом и сес
трой, между племянником и теткой и т.д.; потомки от таких кровосмесительных
браков, по верованиям алеутов, отличались необыкновенным обликом, например,
8 Г р у п п о в о й б р а к - ф о р м а б рака, когд а гр у п п а м у ж ч и н сч и т ал ась п о т ен ц и ал ь н ы м и м у ж ь я м и гр у п п ы
ж ен щ и н.
имели клыки наподобие моржовых, обрастали шерстью, превращаясь таким об
разом в зверей-оборотней.
Степень родства неполнородных детей признавалась неодинаковой. Так, еди
нокровные дети (имеющие общего отца, но разных матерей) могли вступать меж
ду собой в брак, а единоутробные (от разных отцов) - нет. Еще в начале двад
цатого столетия мужчина мог жениться на младшей сестре своей жены, а более
молодые братья имели доступ к жене старшего брата, “только, когда младший
брат не женат” (Jochelson, 1933. Р. 72).
Счет родства у алеутов был и патрилинейный, и матрилинейный, и билате
ральный, формы поселения после заключения брака не были четко регламенти
рованы, они могли быть и патри- и матрилокальными.
Параллельные кузены считались родными братьями и сестрами, и по терми
нологии родства и по поведению, в то время как кросс-кузены были потенциаль
ными супругами. Старший брат не мог сожительствовать с женой младшего бра
та, потому что он считался как бы “заместителем” отца для своего брата, но его
жена не считалась “матерью” для младших родственников своего мужа. Парал
лельная сеть обязательств и запретов управляла отношениями между старшими
и младшими сестрами и их супругами. Старшинство было важным принципом;
имелись термины родства для старших и младших братьев и сестер, их права и
обязанности строились на этом основании.
Молодые люди, как правило, вступали в брак по воле родителей и старших
родственников, и выбор невесты происходил обычно без участия юноши, причем
предпочтительно для него выбирали дочь дяди по матери. При этом “жених поч
ти никогда не смел противоречить; но желание невесты очень часто было уважа
емо...” (Вениаминов, 1840. С. 75). Впрочем, иногда инициатива находилась в ру
ках юноши или девушки.
Были распространены либо выкуп за жену - реже, либо отработка за жену чаще. Превалирующий способ получения жены состоял в отработке за невесту
один или два года, потенциальный муж жил в семье родителей жены и помогал
им вести хозяйство. В течение этого срока обрученная пара могла вступать в сек
суальные отношения. Отработка за жену часто объединялась с авункулатом, т.е.
жених уже с детства жил и работал в семье брата своей матери; а потом женился
на дочери своего дяди (на своей кросс-кузине).
Особых брачных обрядов не было. Но если жених получал жену без отра
ботки, он дарил ее родственникам подарки. Подобные же подарки делались всей
родней жениха и распределялись между родичами невесты.
Твердых правил поселения после брака не существовало. Все зависело от
жизненных обстоятельств. Молодая пара чаще оставалась с родителями жены до
рождения первого ребенка и затем переселялась в дом мужа. Если, однако, отец
жены нуждался в помощи, а отец мужа имел других сыновей, которые могли по
мочь ему, молодой муж оставался в доме тестя.
В XVIII в. уже преобладал патрилокальный брак с возможной временной
матрилокальностью. Женщина была обязана после замужества жить несколько
лет в доме своего отца, причем нередко молодой муж также жил в доме тестя.
Молодая покидала дом отца только после рождения первого ребенка.
Каждому новорожденному давалось родовое имя по отцу или по матери. В
выборе имени для мальчика принимались во внимание личные качества предков
или родичей, отличившихся храбростью на войне или удачливостью в охоте и
промыслах, например, “ломающий моржовые клыки” (т.е. сильный человек) или
“разрушающий в битве” (т.е. сильный воин) и т.д. При разводе дети оставались у
матери или, чаще, - у дяди по матери.
Воспитание детей обоего пола входило в обязанности дяди с материнской
стороны. Отец отдавал своего сына брату своей жены, у которого мальчик и жил
до полной возмужалости. Детей закаливали, купая в море круглый год. В десять
лет алеутских мальчиков допускали к участию в охоте, а с двенадцати лет их при
учали плавать на байдарках. К этому же времени они нередко оказывались номи
нально женатыми.
Значительные изменения произошли в общественном устройстве алеутов в
течение XIX в. В результате превращения алеутов в наемных работников Рос
сийско-Американской компании распались их “родовые общины”, потеряли свое
значение градации, существовавшие ранее. С принятием христианства к сере
дине XIX в. почти исчезли выкуп и заменяющая его отработка за жену, а так
же многоженство, многомужество и гостеприимный гетеризм. Исчезло патриар
хальное рабство, богатство человека стало измеряться денежной стоимостью его
имущества. Вместе с тем стали входить в быт христианские обряды сватовства и
венчания. Однако при вступлении в брак продолжала играть важную роль родо
вая принадлежность человека.
5. Н ароды С еверо-В остока С ибири
ГЛАВА V
Д У Х О В Н А Я КУЛЬТУРА
ировоззрение, религия. Для традиционного мировоззрения алеутов
характерен анимизм - вера в существование добрых и злых духов,
управляющих природными явлениями и влияющих на жизнь человека.
Алеуты почитали духов-хозяев земли, воды, различных животных, а также ду
хов-предков и семейных духов-покровителей, чьи разнообразные изображения
из камня, кости, дерева, птичьих шкурок передавались по наследству. Всем этим
разнообразным духам делались подношения (Месштыб, 1999. С. 14). Была рас
пространена охотничья магия, заключавшаяся в обрядах вызывания зверя, в осо
бых охотничьих запретах, ношении амулетов, охраняющих владельца и прино
сящих удачу в охоте.
Кит занимал особое место в жизни алеутов. Ребра и черепа этого животно
го находили в древних погребениях. Иногда в алеутских могилах находили че
реп умершего зверобоя, лежавший между двумя китовыми ребрами (Black, 1981;
Окладников, Васильевский, 1976). По представлениям алеутов, как и в погребаль
ном культе народов Сибири, человек уходит в страну мертвыхвместе со зверем,
чтобы, родившись заново, вернуться на землю.
“Восток” и “верх” были священными направлениями, связанными с созда
телем - Агугухом. На рассвете мужчины алеуты появлялись на крышах своих
домов и становились лицом на восток, чтобы приветствовать день и “глотнуть
свет”. Алеуты не боялись воды, а боготворили ее, считая источником жизни. Пе
ред каждым важным делом они обязательно окунались в морскую воду.
Важная роль в религиозных представлениях алеутов отводилась птице. Шкур
ки птиц считались воплощением семейных духов. Во время охотничьих обрядов
вызывания зверя большую роль играли перья, кости и изображения птиц. Зачас
тую костяные фигурки птиц прикрепляли к лодкам и охотничьим шапкам.
Посредником между человеком и духами служил шаман, в чьи функции вхо
дило лечение людей, помощь в охоте. По представлениям алеутов, шаман при
помощи духов мог влиять на погоду, создавать благоприятные условия для охо
ты. Шаманская мифология включала представления о пяти мирах, о вселении в
человека болезнетворных духов. Как и у некоторых народов Сибири, шаманский
костюм символизировал птицу (Веггетап, 2002. Р. 25-50).
Погребальная обрядность алеутов включала мумификацию трупов: хирурги
ческим путем внутренние органы удалялись из тела мертвых, а полость наполня
лась травой, затем труп помещали в холодный поток воды, которая удаляла жир,
оставляя кожу и мышцы. Мумию хоронили далеко от сырых мест в сидячем по
ложении, обертывая ее несколькими слоями водонепроницаемых кож (Jonsdottir,
2002. Р. 155-168). Родовые погребения размещались в небольших углублениях
среди скал или в пещерах. В погребения клали орудия труда покойного, оружие,
посуду, ритуальные маски и личные амулеты.
Знатных алеутов после бальзамирования хоронили в гротах (пещерах) или
подвешивали между двумя столбами в корзинах. Если захоронение происходи
ло в пещере, то у входа в нее ставили раскрашенный столб. Богатые захоронения
часто сопровождались убийством рабов (Frohlich, Laughlin, 2002; Dali, 1875).
Перед началом Второй мировой войны археолог А. Хрдличка проводил рас
копки в пещерах о. Кагамил, где обнаружил более десяти мумий, подвешенных к
М
каменным стенам пещер. Они были натерты специальной “мазью” для бальзами
рования, одеты в парки из морской выдры или птичьих шкурок и плотно завер
нуты в травяные циновки. Вместе с мумиями в пещерах находились каменные и
костяные инструменты, оружие, украшения (.Frohlich, Laughlin, 2002. P. 89-120;
Окладников, Васильевский, 1976).
Известны деревянные погребальные маски алеутов, которые клали вместе с
умершим знатным человеком или шаманом (шаман пользовался своей “погре
бальной” маской в течение своей жизни). Некоторые маски были сделаны таким
образом, чтобы человек во время обряда мог удерживать ее на своем лице, зажав
зубами. Одни алеутские маски, символизирующие духов шамана, фантастич
ны, другие представляли собой реальные изображения человеческих лиц (Dali,
1884). Маски, олицетворявшие собой духов животных, умерших предков или ес
тественных явлений, часто использовались в религиозных ритуалах, особенно в
XIX столетии (Авдеев, 1957; 1960; Маски народов Сибири, 1975).
В конце XVIII в. алеуты были обращены в православие и испытали сильное
влияние русской культуры. Восприятию и сохранению православия способство
вало то, что основные религиозные книги были переведены на алеутский язык и
службы велись на нем же. Кроме того, большое значение имела терпимость рос
сийских чиновников к институтам традиционной культуры, подготовка миссио
неров из числа аборигенов (Smith, 1980).
В настоящее время алеуты являются православными христианами с неко
торыми чертами более ранних религиозных представлений: в алеутском право
славии христианские представления переплелись с древними анимистическими
воззрениями, что вылилось в своеобразный синкретизм, - появление у них так
называемой “алеутской церкви” или “алеутской веры”, т.е. православия с алеут
скими инновациями. “Алеутская вера”, став одной из самых ярких составляю
щих современной национальной культуры американских алеутов, выступает и
как средство групповой активности и солидарности.
Праздники. Среди традиционных календарных праздников алеутов глав
ным был праздник зимнего солнцестояния. Он включал пляски, драматичес
кие представления охотничьих сцен и мифологических сюжетов, раздачу по
дарков. Обряды-празднества, предшествовавшие охотничьему сезону, должны
были обеспечить успех в будущей охоте и сопровождались пантомимой и тан
цами под пение и бубен. Исполнители надевали особые головные уборы и де
ревянные маски, изображавшие соответствующих героев. В пантомимических
представлениях, которые разыгрывались на праздниках, участники изображали
и духов-покровителей и будущих жертв - животных. Обрядовые головные убо
ры символизировали птицу.
Г.А. Сарычев отмечал, что алеуты для праздников специально изготовляли
“личины” (маски) по образу и подобию духов, “увиденных” шаманом, в которых
танцевали мужчины и женщины. Одна из мужских масок “имела разинутый рот
и вверху ее тюленья голова, другая личина была об одном правом глазе... Пос
ле мужчин вышли в личинах же две женщины... Перед ними плясали несколько
женщин. Одна из них имела растрепанные волосы; все же они держали в руках
сивучьи усы, которыми иногда показывали на стоящую в середине харю” (Сары
чев, 1952. С. 201-202; Жорницкая, 1983).
Для проведения праздников избирали распорядителей из числа уважаемых
людей, которым все беспрекословно подчинялись. Вокруг игровой площадки
рассаживались так, что женщины оказывались с одной стороны, а мужчины - с
другой. На праздниках проводились состязания в пении и танцах, танцевали под
песню и бубен.
Танцы, исполнявшиеся на праздниках, воспроизводили сцены охоты или
мифические сюжеты, их исполнители также надевали деревянные маски, изоб
ражавшие представляемых героев (Dali, 1884; Ray, 1967). По свидетельству Ве
ниаминова, древние алеутские танцы продолжались 3-4 часа под аккомпанемент
барабанов или бубнов и исполнялись тремя-пятью стариками, одетыми в костю
мы из нерпичьих или котиковых шкур (Вениаминов, 1840). В своих записках он
подразделял танцы на ритуальные и обрядовые на торжественных общих праз
дниках (укумак), имитационно-подражательные и развлекательно-игровые - на
частных торжествах (наганасик) (Вениаминов, 1840). Первые проводились в ос
новном зимой, к ним готовились заранее, шили костюмы, делали маски. Пляс
ку всегда начинал мужчина - с запева и игры на бубне, женщины подхватывали.
Сюжеты этой группы танцев - исторические события, нападение на неприятеля
и сражение с ним, заключение мира и празднование победы, а также промысло
вые сцены охоты на морских зверей и птиц.
В имитационно-подражательных танцах изображались морские звери и пти
цы. “Ух’чук”’ - «Топорок” и “К ’аплах”’ - “Ворон” - мужские танцы, состоящие
из нескольких пантомимических сюжетов (“топорок опускается на воду”, “ворон
чистит свои перья” и т.п.); на имитации и подражании строится и парный танец
“Охота на нерпу”.
В ряде случаев композиция танцев строго регламентировалась: танцующие
двигались по кругу, по ходу солнца под аккомпанемент бубна, движения сопро
вождались хлопками и горловыми выкриками. И. Георги зафиксировал у алеутов
и линейную композицию танца (Георги, 1799).
Обрядово-ритуальные танцы, мужские и женские, общие или индивидуальные,
исполнялись стоя или сидя (последние - наиболее древние, в них “танцевала” верх
няя часть туловища). Для стоячих были характерны пружинистые движения на по
лусогнутых ногах с наклоном корпуса вперед, с резкими поворотами и различными
положениями рук. Танцы сольные или с малым числом участников исполнялись,
как правило, в закрытых помещениях. Довольно полное описание танца на празд
нике кита дано в работах И. Георги и Г.А. Сарычева (Георги, 1799; Сарычев, 1952).
Хореографическая культура алеутов Командорских островов мало чем отли
чалась от традиционной, однако к началу XX столетия вместе с русскими обыча
ями и верованиями в нее вошли танцы и песни русских поселенцев. На островах
Беринга и Медном прослеживались различия в хореографическом и песенном
творчестве, на о. Медном при меньшей этнической пестроте населения больше
сохранялось самобытных и оригинальных танцев и песен.
Танцы командорские алеуты исполняли на ритуальных праздниках, простых
и частных торжествах (сольные, имитационно-подражательные и развлекатель
но-игровые). Существовали и культовые пляски, например, для творца всего ви
димого и невидимого “Агу’гук’”. Шаманы в масках с помощью одних плясок
вызывали души умерших, с помощью других - духов, действующих на человека.
Отдельные пляски посвящались духам промышляемых морских зверей и птиц,
встречались пляски очищения огнем (пляска шамана перед зажженным светиль
ником). Исполняя самые древние пляски, алеуты перевоплощались в морских
животных и птиц, подражая их пластике.
По тому, как исполнялись обрядовые ритуальные пляски, их можно разделить
на мужские и женские, общие и индивидуальные, стоячие и сидячие. Стоячие тан
цы отличались пружинистыми движениями на полусогнутых ногах с наклоном
корпуса вперед, резкими поворотами, различными положениями рук.
Пляски в основном были сольными, иногда в них участвовали два-три чело
века. Исполнялись они, как правило, в закрытых помещениях - бараборках (по-
луподземных жилищах алеутов), реже - на открытых площадках, специально для
этого предназначенных.
Уже в 1920-е годы, по свидетельству Б.А. Редько, на Командорах танцевали,
как и на Камчатке, кадриль и “Восьмерку” (Редько, 1927). Древние националь
ные алеутские танцы помнили только старики. В 1930-е годы биолог И.И. Барабаш-Никифоров во время экспедиции на Командорские острова описал излюб
ленный танец алеутов “Баланс”, в который алеуты вставляли понравившиеся
элементы танцев других народов. “Баланс” состоял из трех частей: старинного
русского хоровода с ведущим мужчиной, где фигуры выполнялись в определен
ной последовательности; “камчатской кадрили”, исполняемой парами со сменой
фигур и солированием сначала юношей, затем девушек; и наконец, кружащихся
(с покачиванием) пар на месте или движущихся по кругу (эта часть напоминала
ритмы американских кантри и диксиленда). И при этом алеуты считали “Баланс”
исконно алеутским: “чужие” танцы они переработали и приспособили к своей
национальной манере исполнения. “Баланс” танцевали чуть не всем селением
по несколько часов, в сопровождении гармошки и алеутской балалайки. Этномузыковед И.А. Богданов-Бродский в 1966 г. зафиксировал у алеутов пять танцев:
кадриль, карагохт (шуточный танец), старинные алеутские танцы кагадогтыхт,
тулукызахт и “Баланс”.
Качественно новый этап в развитии хореографического искусства алеутов
Командорских островов связан с появлением сценических танцев, создаваемых
хореографами (В.Н. Ниловым, А.В. Гилем и др.) на основе национальных тан
цевальных традиций и сюжетов. В.Н. Нилов выделил три группы танцев (Нилов,
2003): национально-ритуальные, заимствованные у других народов, имитацион
но-подражательные.
Игры. В прошлом алеуты проводили игры как на открытом воздухе - на хо
рошо утоптанных площадках на берегу моря, так и в своих полуподземных жи
лищах. Сведения о них можно найти в трудах многих ученых и путешествен
ников XIX и XX столетий. Национальные игры-соревнования устраивались во
время сезонных праздников, на традиционных праздниках кита, первой байдар
ки, перехода в зимние жилища, окончания сезона охоты. Описания алеутских игр
сделаны В. Ниловым (2001).
Среди игр наиболее известными были “Какан” (метание деревянных кру
жочков), “Калуба” (попадание чуркой в кольцо), алеутская национальная борьба
(раздетые по пояс борцы должны были оторвать противника от земли и поднять
его над собой), стрельба из лука по мишени, перетягивание на судатих (короткое
копье с каменным острием), перетягивание на ремне или на руках, “Лестница”.
Игра “Лестница” была постоянным атрибутом традиционных зимних празд
ников “Укамах”. Праздники проводились поочередно в разных селах. К ним дол
го готовились, сочиняли песни, сценки, изготовляли костюмы и маски. В сере
дине праздника традиционная лестница (бревно с зарубками) убиралась. На ее
месте ставили лестницу, сделанную из надутых пузырей или надутых чучел. По
ней мог спуститься только самый ловкий. Соревнование сопровождалось пени
ем и игрой на алеутском бубне, который не только аккомпанирует, но и передает
состояние участника (дрожь от страха, уверенность и т.п.).
Фольклор. По сравнению с фольклором других народов севера тихоокеан
ского побережья алеутский фольклор является наименее изученным. Отдельные
записи образцов устного народного творчества алеутов имеются в трудах И. Ве
ниаминова (1840) и Я. Нецветова, Г. Сарычева (1802) и Ф. Гольдера. Специально
сбором материала занимались В. Иохельсон (1990) и К. Бергсланд. Однако фун
даментальных исследований в этой области не велось.
По жанрам алеутский фольклор подразделялся (по Иохельсону) на героичес
кий эпос или сказки о подвигах богатырей, сказки, песни, бытовые рассказы,
рассказы о древних обычаях, поговорки, загадки (Иохельсон, 1915а; 1919).
Большинство сказок основано на мифологических сюжетах, в которых обычно
пользовались так называемой сложной формой устной речи с частым употребле
нием полисинтетических оборотов. Рассказывание сказок часто сопровождалось
пением. Наиболее распространены были рассказы-мифы о животных-покровителях, духах и других сверхъестественных существах. Известны и этиологические
предания (объясняющие причины различных явлений): о первоначальном бес
смертии людей, о происхождении людей от упавшей с неба собаки и расселении
их на восток и запад от о. Умнак, о происхождении морских бобров от кровосме
сительной связи брата и сестры. Традиционные семейные отношения отражает
миф о сестре луны, спустившейся на землю и вышедшей замуж за человека.
В сказках и мифах преобладают сюжеты, присущие охотничье-промысловому культу животных, в частности мотив о превращении (по воле злых духов)
человека в животное или птицу, о брачном союзе людей и животных (о женить
бе героя на женщине-лисице, о сожительстве женщины с морскими котиками и
др.). Все это является частью мировоззрения, характерного для культа животных,
распространенного у всех народов, ведущих охотничье-промысловое хозяйство.
Распространены были сказки о путешествии героя в мир духов для похищения
волшебных предметов, о людоедах и борьбе с ними. Сюда можно отнести и сказ
ки о духах, об их переселении и деяниях.
У командорских алеутов есть много легенд, посвященных каланам. Интерес
но, что почти в каждой из них калан наделяется чертами человека. Как считают
ученые, зверь заслужил это своими умственными способностями и некоторым
сходством в поведении с человеком (Бурлак, 1982).
Цикл мифов о Вороне, широко распространенный у народов северо-восточ
ной Сибири (особенно у палеоазиатов) и северо-западной части Северной Аме
рики, у алеутов представлен слабо. Однако известно несколько вариантов этого
сюжета (Ляпунова, 1984; Ljapunova, 1986). Сущность мифологического ворона
двойственна - он может быть птицей и не птицей, обладает способностью ме
нять свое обличье, может жениться на женщине. В роли культурного героя (твор
ца) Ворон добывает свет и небесные светила (солнце, звезды, луну). В качестве
трикстера у него слава поедателя падали и отбросов, дурной запах, он черного
цвета и некрасив, обманщик и жулик, вечно голодный и предающийся обжор
ству, у него плохое поведение и другие отрицательные черты. По мнению Е.М. Мелетинского, исследовавшего эпос о Вороне у палеоазиатов, отрицательные черты
усиливаются на периферии Вороньего цикла (Мелетинский, 1959; 1979).
Героический эпос алеутов включает в себя предания о родоначальниках, о
борьбе с людоедами, сюжеты о переселении людей с материка на острова, о вой
нах между ними и индейцами полуострова Аляска, рассказы о походах восточ
ных групп алеутов на острова, заселенные западными группами, в том числе на
о. Атту, о кровной мести, приводившей к жестоким войнам, кончавшимся пол
ным истреблением населения какого-либо острова.
Бытовые сказки алеутов повествуют о поездках на промысел морских боб
ров, о промысле песцов и поездках с острова на остров. В них описывались древ
ний алеутский быт, орудия охоты, поведение охотника перед началом промысла.
Выделяются сказки о семейно-родственных отношениях. Наряду с повество
ваниями о неверности мужа или ревнивой жене, часто встречаются сюжеты о со
жительстве тетки с племянником, о враждебных отношениях зятя с шурином, об
убийстве сыном отца, покинувшего мать, о сожительстве героя с женой двоюрод
ного брата, об убийстве дядей своих племянников - сыновей сестры. К этому же
циклу можно отнести сказку о женщине, менявшей свой пол, и сказку, в которой
рассказывается об отношении алеута к своей байдарке, претендующей на ласки
жены своего хозяина как товарища в брачном союзе.
Исторические предания рассказывают о беглых алеутах, скрывавшихся от
русских в пещерах, о путешествиях.
Следует отметить, что у алеутов широко бытовали сатирические сюжеты
внутри каждого вида фольклорного жанра. Песни, сказки и легенды высмеивали
причуды и слабости соплеменников. Среди бытовых сказок известны комичес
кие сюжеты об охотнике, умершем от обжорства внутри кита.
Особняком в алеутском фольклоре стоит бытующая на о-ве Умнак легенда о
“древе жизни”, которая, по-видимому, иллюстрирует процесс слияния язычес
ких верований с православием. По алеутской версии, - это было одно единствен
ное дерево на островах, оно доставало до облаков и было без ветвей. Алеуты
его почитали, поскольку считалось, что пока оно живет, им ничего не грозит. Но
пришли русские и срубили его для постройки дома. После этого они заболели и
умерли. Над остатком “древа” был сооружен небольшой сруб, и это место стало
еще более священным и запретным.
Между тем, из записок И.Е. Вениаминова известно, что на этом месте пер
выми русскими поселенцами был воздвигнут огромный крест, и они же, видимо,
внушили туземцам священный трепет перед этим сооружением и предупредили
о каре божьей за его уничтожение. Через пятьдесят лет этот крест был спилен
другими русскими для постройки нар в доме. После этого часть русских умер
ла, возможно, от отравления, что и произвело на местных жителей неизгладимое
впечатление, они по-своему интерпретировали это событие. Эта своеобразная
интерпретация - сопоставление креста с “древом жизни” - косвенно подтверж
дает идею о существовании у алеутов в далеком прошлом мифа о “древе жиз
ни”, широко распространенного сюжета шаманских рассказов у народов Север
ной Азии.
Песенный фольклор алеутов был чрезвычайно развит. Как писал И.Е. Вени
аминов, всякое селение или остров имели по множеству своих песен, воспева
ющих подвиги предков, удальство в промысле, ловкость в управлении байдар
кой (Вениаминов, 1840). Когда-то песни сочинялись только шаманами или их
помощниками, позже, к середине XIX в., их мог сочинять любой человек, обла
давший необходимыми способностями. Пение часто сопровождалось пантоми
мическими танцами под аккомпанемент бубна-камертона (как у эскимосов, ко
ряков, чукчей, кереков).
Некоторые песни сопровождали игры и обрядовые действия, например, пес
ня инугум анача исполнялась хором во время игры инугих - подбрасывание де
вушки на натянутой шкуре. В.И. Иохельсоном записана песня о сивуче, на 4 го
лоса (2 мужских и 2 женских), под аккомпанемент бубна, а также хоровая о
промысле лисиц. Исполнение сказок также часто сопровождалось пением. Были
и шаманские песни, которые звучали во время камлания (.Вениаминов, 1840).
На праздниках мужчины под аккомпанемент бубна воспевали подвиги пред
ков, удальство в промысле, ловкость в управлении байдарой. Самая любимая
песня командорских алеутов “Агитада” (товарищ) об охотнике, ушедшем в море.
Он борется со стихией и, выйдя победителем, возвращается с добычей на берег.
Во время игр, обрядовых действий и исполнения сказок и песен пели под
аккомпанемент многострунной щипковой мечевидной цитры (чаях), которую
позднее заменила гитара. В 1909-1911 гг. были осуществлены звукозаписи на
фонографе 17 лирических, эпических и обрядовых песен алеутов. В 1966 г.
И.А. Богданов-Бродский записал на Командорских островах на магнитофон три
лирические мелодии, отличающиеся широкими октавными звукорядами. По сти
листике мелодика алеутов содержит элементы, характерные для песенной лири
ки ительменов, эскимосов и верхнеколымских юкагиров.
Традиционные художественные промыслы алеутов - резьба по камню,
кости и дереву, украшение одежды вышивкой и аппликациями, плетение из рас
тительного материала, художественная роспись по дереву и коже. В свободное
от промысла время умельцы изготовляли модели кожаных байдарок (в том числе
и для детских игр), которые делались с полным охотничьим снаряжением, с фи
гурками гребцов и охотников. “Рукоделия прежних алеутов ограничивались од
ними только орудиями, но, разумеется, не всякий умел сделать для себя всякую
вещь, особливо байдарку, бобровые стрелки; для этого у них были и есть особые
мастера” (Вениаминов, 1840. С. 253). О ремесленном профессионализме убеди
тельнее всего говорят сохранившиеся в музеях предметы культуры и быта але
утов XVIII - начала XIX в., многие из которых представляют собой замечатель
ные произведения искусства (деревянные охотничьи головные уборы, обрядовые
головные уборы, резная кость, “бобровые стрелки”, плетеные изделия и т.д.).
Изделия мастеров высоко ценились. Так, за байдарку и хорошую парку платили
по паре рабов. Лучшие деревянные головные уборы стоили до трех рабов. Су
ществовала специфика в изделиях западной и восточной частей Алеутских ост
ровов. Например, жители восточных островов и полуострова Аляска славились
искусством резьбы по кости (и имели для этого материал - моржовые клыки),
очень хорошо выделывали они и кожи. Женщины западных островов очень ис
кусны были в плетении, а восточных —славились вышивкой оленьей шерстью
и волосом, а также шитьем камлеек (.Вениаминов, 1840. С. 252, 253; Ляпунова,
1972. С. 215-227; Black, 1982).
Плетеные изделия занимали видное место в быту алеутов. Они плели ци
новки, сумки и корзины разнообразных форм и назначений. В XX в. появились
кошельки, бумажники, портсигары. О мастерстве их плетения Г.А. Сарычев пи
сал: “Работу сию делают они с отменным искусством и чрезвычайно хитро” (Са
рычев, 1952. С. 138). Высокое мастерство, методы и материал сохранились до
настоящего времени. Алеутские плетеные корзины и циновки высочайшего ка
чества делались только при помощи удлиненного и заостренного ногтя большо
го пальца руки, который использовался в качестве инструмента. Для плетения
употребляли главным образом дикую рожь: листья, стебли и корни. Орнамен
тация плетеных изделий делалась приемом “фальшивая вышивка” (Ляпунова,
19756).
Одежда алеутов, особенно праздничная, обрядовые головные уборы и поя
са украшались орнаментированными полосами, похожими на вышивку. Эти ук
рашения делались на полосах сивучьего горла, предварительно окрашенных в
красный или черный цвет, а на них сухожильной нитью нашивали более узкие
окрашенные полосы из сивучьего горла с различными декоративными швами,
сделанными из оленьего подшейного волоса и шелковых ниток. Шерсть и нити
так переплетались, что шитье было похоже на мелкий бисер. Иногда эти полос
ки различным образом оплетались волосом, либо вместо волоса использовали
сухую траву. Техника эта скорее приближалась к аппликации, а не к вышивке,
поскольку различные узорные швы пришивались сухожильной нитью к основе.
Чаще всего встречался декоративный шов в виде цепи овалов. Основной прямо
угольно-геометрический орнамент составлялся полосками, окрашенными в раз
ные цвета и расположенными в шахматном порядке в сочетании с декоративны
ми швами и различными узорами.
В качестве декоративного материала у алеутов использовалась мандарка,
шкура нерпы, обработанная особым способом с удалением волосяного покрова.
Это был очень прочный вид замши чисто белого цвета, не растягивавшийся в от
личие от ровдуги. Из нее вырезали детали геометрических и растительных узо
ров для аппликации и орнамента, различной ширины ремешки для продергива
ния в коже и выполнения рельефных швов.
Высокого мастерства достигли алеуты в декорировании традиционных шляп
(.Горбачева, Ляпунова, 1985. С. 50-58; Ляпунова, 1985. С. 4-49). Готовую шляпу
раскрашивали минеральными, реже растительными красками либо сюжетными
рисунками, либо раскрашивали в яркие тона, создавая причудливый орнамент.
Алеутам были известны белая, черная, красная, синяя, зеленая и желтая краски.
Узоры представляли собой чередующиеся полосы разного цвета, линии из точек,
кругов, полукружий, штрихов, криволинейные узоры состояли из завитков, пар
ных и сигмаобразных спиралей и розеток. Иногда шляпы расписывались сюжет
ными рисунками {Ray, 1981).
С.В. Иванов связывает форму и орнаментику шляпы с охотничьей магией. По
его мнению, ее генезис восходит к древнейшим зооморфным головным уборам,
изображавшим животных-покровителей в охоте (Маски народов Сибири, 1975).
Американские ученые Г. Коллинз, Т. Матиассен, Д. Дженнесс предполагали связь
орнамента с древнеберингоморской культурой и через нее - с орнаментами ме
ланезийцев, айнов, народов Амура. Тем более, что обычный орнамент на посуде,
одежде и др. отличается скудостью и не похож на этот. Другое мнение (Д. Рей)
заключается в том, что богато орнаментированные шляпы - чисто алеутское тра
диционное явление, но особенно широко распространилось оно в русский период.
Когда-то у них была распространена гравировка на клыке. Искусство резь
бы по кости у алеутов характеризуется не только архаичностью своих образцов,
что видно по предметам из музейных коллекций, но и архаикой стиля. Алеутские
предметы, собранные в XVIII - начале XX в. предельно близки в стилистическом
отношении археологическим находкам, отстоящим от этих предметов на 15 сто
летий {Dali, 1880). На предметах встречаются сложные многофигурные компо
зиции. Отсутствие перспективы и горизонта на таких изображениях отличает их
от чукотских {Бурыкин II http: // anthropology.ru).
Резными фигурками каланов, который, как считали алеуты, приносит удачу,
украшали нос байдарки, причем чаще всего калана изображали лежащим на спи
не - в позе, в которой он больше всего напоминает человека, ведь по их поверь
ям каланы когда-то были людьми. Изображения этого животного можно увидеть
и на древних алеутских деревянных шляпах, которые имели скорее ритуальное
значение во время морской охоты {Ляпунова,
С. 24).
Интересно, что объемные изображения человеческих лиц, вырезанные из
кости, на Алеутских островах часто встречаются на наконечниках гарпунов,
дротиков, рукоятках шил, лопатках и мотыжках для выкапывания кореньев и
т.п. Возможно, они были не просто украшением, но и играли роль в каких-то сак
ральных представлениях алеутов {Окладников, Васильевский, 1976).
Резьба из дерева и моржовой кости, так же как и плетение из травы, были
некогда любимым занятием алеутов. В XIX в. эти искусства стали исчезать, так
как алеуты должны были посвящать почти все свое время Российско-Американ
ской компании, летом для морской охоты, а зимою для охоты на лисиц {Китлиц,
1862).
ГЛАВА VI
С О Ц И А Л Ь Н О -К У Л Ь Т У Р Н О Е Р А З В И Т И Е
В X X ВЕК Е
настоящее время единственным местом компактного проживания алеу
тов на территории России является с. Никольское (о. Беринга). Алеутская
часть поселка составляет всего чуть более 280 чел., общая численность
населения - около 1560 чел. До конца 1960-х годов 43% алеутов жило на о. Мед
ный в с. Преображенское, которое было закрыто местными властями в ходе кам
пании “ликвидации неперспективных деревень”. По образу жизни и социальной
структуре алеуты не отличаются от приезжего населения (Мирополъский, 1968;
Гурвич, 1970а).
К 1970-м годам в Алеутском районе функционировали зверозавод, районный
узел связи, гидрометеостанция, строительный участок треста “Камчатстрой”,
комбинат коммунальных предприятий и благоустройства, комбинат бытового
обслуживания, рыбкооп, районная ветеринарная станция, больница на 15 коек,
школа-интернат, дом культуры, музыкальная школа, библиотека, детский сад
на 100 мест, пекарня, столовая на 30 мест, типография (Мухачев, 1968; Шубин,
1985; Бурлак, 1982; Орлова, 1962). Ныне в районе из числа национальных кадров
работают медики, учителя, воспитатели, работники культуры, специалисты мор
ского транспорта и рыболовства.
В настоящее время численность приезжего населения на Командорских ос
тровах в пять раз превышает численность алеутов. Образ жизни и социальная
структура коренного населения не отличается от таковых у приезжего, главным
образом русского, населения. Преобладание в настоящее время на островах не
коренного населения способствует интеграционным процессам и территори
альной мобильности, характерным для современных коренных народов Севера
(Анфертъев, Ляпунова, 2006; Крупник, Членов, 1987). Этнически чистые браки
редки. Выбор национальности в смешанных браках зависит от среды, в которой
живет семья.
Уже к началу 1990-х годов носителями алеутского языка оставались едини
цы, и все они были людьми среднего и старшего возраста. Для остальных алеу
тов родным языком стал русский. Однако у них сохраняются антропологический
тип, этническое самосознание и ряд культурных особенностей {Крупник, Членов,
1987. С. 45-55). Алеуты как малые народы Севера пользуются льготами.
Общественная жизнь алеутов концентрируется вокруг идеи сохранения са
мобытной культуры, а национальная специфика поддерживается фольклорны
ми ансамблями {Кочешков, 1989). Имеются также краеведческий музей, детская
школа искусств, клуб старожилов, фольклорные ансамбли “Алеуточка” и “Унан
ган”, с 1994 г. - “Унанган” и “Чиян”. На русском языке выходят газеты “Алеут
ская звезда” и “Абориген Камчатки” (Петропавловск-Камчатский). Передачи те
лерадиокомпании “Камчатка” рассказывают о деятельности общины алеутов, о
традиционных праздниках, обрядах и обычаях. В 1996 г. Камчатский центр на
циональных культур объединил все национальные общины в областной Ассоци
ации КМНС, куда вошла и Ассоциация командорских алеутов. С 1999 г. она на
зывается Ассоциация алеутов “Ансарко”.
В сентябре 1998 г. состоялась международная конференция алеутов. Основ
ным итогом ее работы было создание Международной ассоциации алеутов, в
В
состав которой вошли представители Алеутских островов США и Ассоциации
алеутов Российской Федерации. Президентом Международной ассоциации але
утов был избран В.Н. Добрынин. Штаб-квартира Международной ассоциации
алеутов находится в г. Анкоридже (США). С 1999 г. она является постоянным
участником межправительственного регионального форума Арктический совет
(Arctic Council).
В советское и постсоветское время был принят ряд важных мер по сохра
нению уникального природного богатства Командорских островов. С 1924 г.
был ограничен забой котиков и голубых песцов, запрещена добыча каланов.
С 1958 г. правительство СССР ввело строгий запрет на промысел рыбы в трид
цатимильной зоне вокруг островов, что позволило сохранить донные биоцено
зы. С 1969 г. началось переселение каланов на о. Беринга с Медного, где они еще
сохранялись. В 1993 г. на Командорских островах был организован природный
заповедник федерального значения. В конце 2002 г. ему был присвоен статус “Биосферного резервата” под контролем ЮНЕСКО. В настоящее время на Ко
мандорах возобновлен рациональный промысел морских котиков.
На Аляске с начала 1960-х годов начался этап возрождения коренных наро
дов, сформировалось движение за социально-экономические права, сопровож
давшееся ростом национального самосознания {Lantis, 1973. Р. 99-118). В это же
время была создана Алеутская лига (Aleut League) - общеалеутская организация.
Ее целью стало сохранение алеутской культуры через экономическое развитие.
Она вошла в Федерацию туземцев Аляски (Alaska Federation of Natives).
Принятый в США в 1971 г. Закон об удовлетворении исков коренного насе
ления Аляски сильно повлиял на положение алеутов. Была создана Алеутская
корпорация для региона Алеутских островов, а также некоммерческая корпо
рация, которая обеспечивает коренное население медицинскими услугами, со
циальной и политической защитой. Каждой алеутской деревней управляет пле
менной совет, и все они имеют политический статус “индейского племени” и
поддерживаются особыми отношениями с федеральным правительством {Лопу
ленко, 1993, 1996, 1998).
У американских алеутов национальная одежда, традиционные формы жили
ща, транспорта полностью утрачены и заменены современными, американскими.
В то же время в некоторых семьях сохраняется традиционная пища, в частности,
юкола (вяленая рыба), копченая рыба, употребление в пищу мяса сивуча и коти
ка {Jones, 1972; 1973; 1976; Гурвич, 2006). Алеуты до сих пор остаются стойки
ми приверженцами православия, религиозные обряды исполняют на русском и
алеутском языках. Большое количество алеутов носят русские имена и фамилии.
В настоящее время их общество характеризуется высокой степенью аккуль
турации при устойчивости некоторых черт традиционной культуры, поскольку
экономически все группы алеутов все еще продолжают, если не непосредствен
но, то опосредованно, зависеть от морской фауны и рыболовства.
ИТЕЛЬМЕНЫ
ГЛАВА 1
О БЩ И Е СВЕДЕНИЯ
овременные ительмены (самоназвание ителъменъ, итэнмън —местный
житель, старое название - камчадалы) живут на Камчатке, преимущест
венно в Тигильском районе Камчатского края. Здесь они сосредоточены в
четырех селах района - Ко вране, Усть-Хайрюзово, Тигиле, Хайрюзове, а также в
бывшем административном центре округа пос. Палана. Преобладающей частью
населения они являются только в Ковране. Небольшие группы ительменов име
ются в других населенных пунктах Камчатки.
В конце XVII в. северной границей обитания ительменов были р. Тигиль
на западном и р. Ука на восточном побережьях Камчатки, южная граница про
стиралась до самой оконечности полуострова. Эту же территорию ительмены
заселяли и в первой половине XIX в., сократилось лишь число поселений. Во
второй половине XIX в. они жили только на западном побережье Камчатки, в се
лах Сопочном, Морошечном, Хайрюзове, Ковране, Утхолоке, Напане, Седанке
Оседлой. В 1950-х годах в связи с укрупнением колхозов ительмены Сопочного,
Морошечного и Утхолока переселились в Ковран, жители Аманино, Напаны и
Седанки Оседлой - в Тигиль.
Численность ительменов к моменту прихода русских определялась по-раз
ному. JI.C. Берг, основываясь на сообщениях землепроходца В. Атласова, пред
положил, что только в низовьях р. Камчатки в конце XVII в. жило около 25 тыс.
ительменов {Берг, 1946. С. 64). По мнению И.И. Огрызко, численность итель
менов в конце XVII в. составляла 18 тыс. чел. {Огрызко, 1961. С. 201). Наибо
лее обоснованные данные по численности ительменов в конце XVII - начале
XVIII в. приводит Б.О. Долгих. Используя материалы ясачных книг, он пришел
к выводу, что в 1697 г. численность ительменов составляла 12 680 чел., к 1738 г.
сократилась до 8448 чел. {Долгих, 1960. С. 571). В конце XVIII - начале XIX в.
численность ительменов продолжала сокращаться, в 1820 г. их насчитывалось
примерно 2 тыс. человек {Гурвич, 19666. С. 101, 103, 180). Основными причина
ми уменьшения являлись завезенные болезни и процесс ассимиляции. Смешение
коренного населения с пришлым особенно быстро шло в XIX в., в результате в
начале XX в. ительменов, владеющих родным языком и элементами традицион
ной культуры, насчитывалось около 1000 человек.
Всесоюзная перепись 1926 г. зафиксировала 4207 камчадалов, в число кото
рых вошли и ительмены (Всесоюзная перепись населения 1926 г., 1928. С. 134).
Исследователи, пользуясь матери
алами указанной и Приполярной
(1926-1927 гг.) переписей, назы
вают различное число ительменов:
769 (Е.П. Орлова), 803 (С.Н. Стебницкий), 888 (Т. А. Молл), 831
(И.С. Гурвич). Всесоюзные перепи
си населения 1959 и 1970 гг. учли со
ответственно 1096 и 1301 ительме
нов (Итоги переписи 1959 г., 1963.
С. 302-303; Итоги Всесоюзной пере
писи населения 1970 г., 1973. С. 21,
24, 26), в 1979 г. насчитывалось 1370
ительменов, из них в Корякском ав
тономном округе 1002.
В 2002 г. переписью учтено 3180
ительменов, в том числе 643 в Ма
гаданской области. Магаданские
“ительмены” - коренное русско
язычное население Охотского побе
режья Магаданской области, анало
гичное по своему происхождению
камчадалам. “Ительменами” они
стали в 1980-е годы, когда камчада
лы не признавались малочисленным
народом Севера, а соответственно на
Расселение ительм енов
НИХ не распространялись и ЛЬГОТЫ. В
1 ~ XVIII в.; 2 - конец XIX в.; 3 - середина XX в.
результате произошла смена этничности, чему во многом способствовали и местные власти. Численность ительме
нов в Камчатской области - 2296 чел. В это число вошла часть бывших камчада
лов, идентифицировавших себя во время переписи как ительмены. В Корякском
АО, согласно переписи, проживал 1181 ительмен.
Ительменский язык принято относить к чукотско-камчатской группе, в кото
рую кроме него входят еще четыре языка: чукотский, корякский, алюторский и
керекский. Согласно традиционной точке зрения, ительменский язык генетичес
ки связан с ними, хотя и имеет ряд отличий (Богораз, 1929; Стебницкий, 1934а,
1941; Скорик, 1958а, б; 19776).
Традиционная точка зрения наиболее последовательно изложена в работах
П.Я. Скорика. Суть ее состоит в следующем. Ительменский язык обнаружива
ет существенные отличия в фонетике и лексике, однако, имеет не менее сущест
венное сходство в грамматике, особенно в области словоизменения глагола. Это
обстоятельство побуждает считать ительменский генетически связанным с чу
котско-корякскими языками, а различия объясняются ранним обособлением
ительменского от чукотско-корякского языка-основы и интенсивным иноязыч
ным влиянием. В сущности ительменский язык - “конгломерат” различных язы
ков (каких именно - остается неясным, предполагается, что они без следа пог
лощены ительменским). Эти “поглощенные языки” оказали сильное влияние на
фонетику, лексику и отчасти даже на грамматику ительменского языка. Отсут
ствие в ительменском инкорпорации и основосложения, свойственных чукотс
ко-корякским языкам, объясняется их “утратой”.
Существует иная точка зрения, согласно которой атрибуция ительменского
языка как одного из чукотско-камчатских может быть оправдана ареальными, но
не генетическими основаниями. Точка зрения, отрицающая генетическую связь
ительменского с чукотско-корякскими языками, была сформулирована амери
канским лингвистом Д. Бортом и получила развитие в работах А.П. Володина и
А.С. Асиновского (Володин, 1969;1979).
При решении “языковой проблемы” необходимо иметь в виду, что в про
шлом существовало три ительменских языка (предпочтительно называть их
именно языками, а не диалектами): восточный (тихоокеанское побережье, до
лина р. Камчатки), южный (район Петропавловска - Болыперецка) и западный
(западное побережье), который сохранился до настоящего времени. Чукотскокорякские языки сопоставлялись лишь с западным ительменским языком, в ко
тором и присутствует корякский элемент. Сведения о восточном и южном “язы
ках” крайне скудны, поскольку оба они в настоящее время полностью утрачены
и ограничиваются лексикой, однако именно лексические данные позволили по
колебать убеждение в генетической связи ительменского языка с чукотско-ко
рякскими.
Это утверждение строится на двух обстоятельствах —распределении глас
ных и согласных в потоке речи (фонотактика) и наличии так называемой корре
ляции лабилизации. Они резко выделяют ительменский не только в чукотско-ко
рякской группе, но и во всем сибирском ареале. Эти черты могли быть присущи
только языку, природа которого генетически иная сравнительно с чукотско-ко
рякскими языками. Инкорпорация в чукотско-корякских языках с выражением
атрибутивных отношений в ительменском языке отсутствует, эти отношения вы
ражаются способом, никак не сопоставимым с чукотско-корякскими данными.
Качественные слова у ительменов не способны изменяться по лицам как в чу
котско-корякских языках (если следовать логике традиционной точки зрения,
эту способность они утратили вместе с инкорпорацией). Ительменский язык номинативный, а не эргативный, как чукотско-корякские, что проявляется не
только в отсутствии эргативного падежа, но и в принципиальных отличиях всей
грамматической структуры. Практически полное материальное совпадение лич
ных показателей глагола - самый сильный аргумент традиционной точки зре
ния - может быть объяснено как результат длительных межъязыковых контактов
ительменов с коряками и чукчами. При этом речь идет о заимствовании не отде
льных форм, а целостной парадигмы словоизменения. Она взята целиком, гото
вая. Это чрезвычайно важно. Кроме того, видовременная система ительменского
глагола принципиально отличается от чукотско-корякской, и показатели вида и
времени занимают в структуре слова разные места: в чукотско-корякских язы
ках - перед корнем, в ительменском - после. На это существенное обстоятельс
тво традиционно не обращалось внимания.
В качестве одного из доводов генетического единства ительменского и чу
котско-корякских языков приводятся также совпадения форм падежей. Сопо
ставительные исследования показали, что эти совпадения носят “контактный”
характер. История формирования чукотско-корякской падежной системы свиде
тельствует, что ительменский язык не принимал участия в этом процессе. Сле
довательно, можно предположить, что ительменский язык входит вчукотскокамчатскую группу на ареальных основаниях, но генетической связи с чукот
ско-корякскими языками у него нет. Сходства в грамматике и лексике являются
результатом длительных интенсивных контактов. Однако эти контактные влия
ния ограничены внешними границами словоформы, они не изменили (и вряд ли
могли изменить) принципа устройства слова в ительменском языке. Ительмен
ское слово не может иметь более одной корневой морфемы, тогда как в чукот
ско-корякских языках основосложение и инкорпорация - важнейший элемент
морфологического конструирования. Следовательно, фонетическое своеобразие
ительменского языка только подчеркивает его генетическую независимость от
чукотско-корякских языков.
Представляется перспективной попытка установить связи ительменского с
индейскими языками. В пользу этого свидетельствует следующее. Многие аме
рикано-индейские языки имеют свойственные ительменскому глоттализованные
смычные. Кроме того, ительменский язык имеет не свойственное чукотско-ко
рякским языкам косвенно-объективное спряжение, которое отмечается в целом
ряде индейских языков. Вряд ли подобные совпадения могут быть случайными.
Ительмены относятся к арктической расе большой монголоидной расы, но
существенно отличаются от своих соседей по расовому ареалу физическим об
ликом. Антропологи выделяют их в особый тип, что хорошо согласуется с язы
ковыми и культурно-генетическими данными.
Наиболее ранние сведения об ительменах относятся к концу XVII в. и содер
жатся в “скасках” русского землепроходца В.В. Атласова. Начало специальному
этнографическому изучению ительменов было положено участниками Второй
Камчатской экспедиции (1733-1743 гг.). С.П. Крашенинников собрал разносто
ронние сведения по истории, этнографии, языку ительменов, вошедшие в его
классический труд “Описание земли Камчатки” (.Крашенинников, 1949). Об
стоятельная характеристика материальной культуры, занятий, общественной и
духовной жизни ительменов дана
в книге Г.В. Стеллера (Steller,
1774).
Важные сведения о матери
альной культуре, хозяйстве, осо
бенностях религиозных пред
ставлений, изменениях в быте и
культуре ительменов, происшед
ших под русским влиянием, ос
тавили участники различных эк
спедиций: Ж.Б. Лессепс (1801),
Г.А. Сарычев (1952), В.М. Голо
внин (1861).
Ценные фактические сведе
ния по вопросам истории осво
ения Камчатки, археологии, эт
нографии имеются в работах
А.С. Сгибнева (1869), П.А. Словцова (1886), К. Дитмара (1901),
американского путешественни
ка Дж. Кеннана (1871). В конце
XIX в. в составе Охотско-Камчат
ской экспедиции в качестве врача
работал Н.В. Слюнин. На основе
личных наблюдений и уже накоп
ленных сведений им был написан
двухтомный труд (Слюнин, 1900)
с характеристикой занятий, быта,
Семья ительменов
элементов материальной куль
И тельм ены . К ам чатский край, Т игильский район,
туры ительменов. В эти же годы
пос. Н апана. 1956-1957 гг. Ф отоархив И Э А РАН.
сведения об ительменах собра
Ф. 44. Оп. 280
ли окружной врач В.Н. Тюшов (1906), В.П. Маргаритов (1899), В.Л. Комаров
(1950).
В 1897-1903 гг. в составе Джезуповской экспедиции и в 1909-1911 гг. в со
ставе Камчатской экспедиции РГО принимал участие В.И. Иохельсон. Его ма
териалы об ительменах нашли отражение в ряде статей (Иохельсон, 1915, 1930;
Jochelson, 1928).
Большой вклад в изучение древней истории ительменов внесли советские ар
хеологи и антропологи. Выделен ряд культурных комплексов, соответствующих
различным этническим группам Камчатки (Руденко, 1948; Дикое, 1964, 1973а, б,
1979а). Древние ительменско-айнские связи на юге полуострова реконструиро
ваны Т.М. Диковой (1980, 1983). Генезис древней культуры территории, ее мес
то среди приморских культур сопредельных районов прослежен А.К. Понома
ренко (1985). Расовое разнообразие палеоазиатских народов, антропологические
признаки, формировавшиеся в далеком прошлом, установлены антропологами
М.Г. Левиным (19586), Г.Ф. Дебецем (1951), В.П. Алексеевым и И.И. Гохманом
(1984).
Интерес специалистов в советское время привлекло изучение языка и фоль
клора ительменов (Алъкор, 1932; Луке, 1930; Стебницкий, 1934; Молл, 1960;
Скорик, 1958а, б, 1974, 19776). Новый взгляд на генетическую принадлежность
ительменского языка высказал А.П. Володин (1979). Накопление фольклорных
текстов ительменов проводилось Е.П. Орловой, А.П. Володиным, Н.К. Старко
вой, специальный их анализ дан Г. А. Меновщиковым (1974) и Е.И. Мелетинским
(1979).
В послевоенные годы опубликовано значительное число работ, посвященных
различным проблемам этнографии ительменов. В.В. Антропова по материалам
С.П. Крашенинникова восстановила географическое размещение ительменских
поселений в 1730-х годах XVIII в. (Антропова, 1949 а). Проблемам этногене
за ительменов, их этнических связей с соседними народами посвящены работы
М.Г. Левина (19586, в), Б.О. Долгих (1960), И.С. Вдовина (1970, 1972а, 19736),
И.С. Гурвича (19706, г, 1980, 1982а), Р.Г. Ляпуновой (1975а).
Наиболее изучена к настоящему времени материальная культура ительменов
(Старкова, 1971,1974, 1976, 1978; Левин, 1946; Прыткова, 1976; Антропова,
1949а, 1953а). Большую ценность представляет “Историко-этнографический ат
лас Сибири” (1961), в котором наиболее подробно описаны и классифицированы
средства передвижения ительменов и их виды.
Единственными источниками, позволяющими судить о формах социаль
ной организации ительменов ко времени прихода русских, являются материалы
С.П. Крашенинникова и Г.В. Стеллера. К сожалению, они противоречивы. Осно
вываясь на этих сведениях, советские ученые признавали у ительменов сущес
твование материнского рода (Золотарев, 1934), переходной стадии от материн
ского к отцовскому роду (Антропова, 1957; Симченко, 1970).
Фрагментарно изучена традиционная духовная культура ительменов. Из на
родного декоративного искусства рассматривался лишь орнамент (Иванов, 1963,
1972; Кочешков, 1989). В 1980-е годы появились первые работы по традиционно
му танцевальному искусству (Карабанова, 1984; Жоргшцкая, 1983).
Тщательное изучение и накопление материала по хозяйству, быту и куль
туре народностей Севера, социалистических преобразований дало возможность
перейти к обобщающим исследованиям (История и культура ительменов, 1990).
Современные особенности изучения ительменов характеризуются актив
ным участием в исследовательских проектах представителей ительменской ин
теллигенции, а также перемещением центра изучения ительменов на Камчатку.
Большинство исследовательских проектов являются международными и но
сят прикладной характер, диктуемый потребностями ительменского сообще
ства ( Wilson, Koester, 2006), Специалистами Камчатского института экологии и
природопользования ДВО РАН при поддержке Общества охраны природы ФРГ
подготовлен проект развития территории традиционного природопользования
“Тхсаном” (Ресурсы..., 1996). В целях реконструкции традиционного сезонно
го расселения и природопользования проведено археологическое изучение до
лины р. Ковран, выявлено около 40 археологических памятников (Кренке, 2002,
2006).
Для содействия изучению и распространению ительменского языка К.Н. Халоймовой в содружестве с немецкими исследователями подготовлены и изда
ны “Историко-этнографическое пособие по ительменскому языку”, пособие
“Ительменский язык и культура”. Издан на ительменском языке подготовлен
ный В.И. Успенской сборник “Ительменский фольклор. Ительменская разговор
ная речь”.
В 1995 и 1997 гг. в окрестностях Петропавловска записывались воспоми
нания пожилых ительменов, личные истории, которые затем были изданы не
большим тиражом (Кестер, Петрашева, 1997). Антрополог из США Д. Ке
стер записал и издал на английском языке обширное жизнеописание ительмена
Г.Д. Запороцкого и его родственников (Koester, 2003).
Процессы трансформации современного религиозного мировоззрения итель
менов изучались О.А. Мурашко (1999а, б, 2004) и Д. Кестером (2006).
Многие аспекты современной культуры ительменов, их социально-экономи
ческого развития отражены в материалах международных конференций, прово
димых на Камчатке.
ГЛАВА II
ЭТНОГЕНЕЗ
И ЭТНИЧЕСКАЯ И СТО РИ Я
тногенез ительменов —сложный и длительный процесс, многие сторо
ны которого остаются до сих пор открытыми. Уже ранние исследователи
Камчатки С.П. Крашенинников и Г.В. Стеллер расходились во взглядах
на происхождение ительменов, но в главном их представления были общими:
ительмены не являются частью или ответвлением их северных соседей коряков
и чукчей. Генетическое отличие ительменов подчеркивали позднее В.П. Маргаритов (1899. С. 104) и Н.В. Слюнин (1900. С. 402).
Признавая генетическую обособленность ительменов, исследователи опира
лись, прежде всего, на языковые отличия, но ительмены обладают также рядом
антропологических признаков, которые также выделяют их среди аборигенов
Северо-Востока. Несмотря на весьма интенсивное смешение с русскими, “итель
мены, и особенно камчадалы, все-таки более темнокожи, чем коряки”. В про
шлом эти различия были еще большими (Дебец, 1951. С. 118). М.Г. Левин, при
знавая близость антропологического типа ительменов и коряков, говорил лишь
об общем ареале их формирования, что, конечно, не равнозначно генетическому
родству (Левин, 1958в. С. 228).
Важные для понимания этногенеза ительменов данные содержатся в архео
логических материалах. С.И. Руденко выделил на полуострове три археологи
ческих комплекса. Наиболее древний, который он соотносил с ительменами, по
его мнению, генетически связан с континентальной Сибирью, предположитель
но с неолитом Лены и Прибайкалья” (Руденко, 1948. С. 153-179). Гипотеза о про
никновении предков ительменов на Камчатку из районов Приленья в настоящее
время признается большинством исследователей. Однако Н.Н. Диков небезос
новательно полагал, что ительмены имеют и местные “весьма древние, восходя
щие к концу палеолита” на Камчатке генетические истоки (Диков, 19796. С. 3-5).
А. К. Пономаренко подтверждает это положение, когда говорит, что формиро
вание древнеительменской культуры развилось на основе местных позднепалео
литических, позднемезолитических или ранненеолитических культурных тради
ций (Пономаренко, 1985. С. 193).
Не менее существенны для обоснования генетической изолированности
ительменов от своих северных соседей этнографические данные. Ительмены
были в первую очередь типичными речными рыболовами. Второе по значению
место в их производственной деятельности занимала заготовка дикорастущих
трав и корней. В использовании растений они далеко превосходили всех своих
соседей. “Где вы найдете племя, - писал Н.А. Словцов, - с таким удивительным
знанием ботанизирующее? Камчадалы и камчадалки - самоучки, но знают вре
доносные, питательные, целебные, лакомые силы всех прозябаний и трав, на их
полуострове растущих” (Словцов, 1886. С. 138).
Отличался тип зимнего и летнего жилища ительменов. Ряд существенных
отличий имелся в одежде. Например, женские кухлянки имели сзади хвостооб
разное удлинение, хотя по конструкции они были глухими, подобно корякским
и чукотским, шили их обязательно с капюшонами. Обувь, используемая во вре
мя дальних поездок или охоты, изготавливалась из рыбьей кожи. Мужчины но
сили головные берестяные уборы в виде умбракулов с завязками на затылке.
Э
В юрте они находились в голом виде, опоясанные ремнем с кожаным футляром
для полового органа. Женщины носили травяные парики, перчатки без пальцев.
У ительменов преобладало копчение рыбы, и печение рыбы, чего не было у ко
ряков. Пищу они готовили в деревянной посуде при помощи раскаленных кам
ней, этого не знали их северные соседи. Ительменам принадлежит особый вид
нарт, способ упряжи также отличается от всех известных видов.
Особый характер носили благодарственные праздники ительменов, сопро
вождавшиеся сложными пантомимами, плясками, пением. Отличались и бытовые
обряды, связанные со свадьбой, с рождением ребенка, с похоронами. Детей они
хоронили в “дуплеватых деревьях”. Взрослых покойников оставляли на поверх
ности земли. С умершими не клали никаких предметов, которыми они пользова
лись при жизни, как это было у коряков и чукчей. Ительмены добывали огонь пу
тем вращения палочки между ладонями рук, а не лучковым снарядом, как коряки
и чукчи. Их домашние охранители (хантай и ажушак) ни по форме, ни по пред
ставлениям об их функциях не соответствовали домашним охранителям коряков
и чукчей (тайн’ыквыт). Праздники ительмены сопровождали пением, которое
отличалось особой музыкальностью. “Они умеют, отмечал Г.В. Стеллер, петь не
только в унисон, но и подпевают друг другу на два-три средних голоса” (^^оВерхне-КамчатскийА
Конпаково
Л у щ и н о ^ \р
'
Кумщеч
О Ъ л О К И Ы О ^ - I—\м] Щ емеч
л
1
"s4 i~ i
\К о р ж и
К И £ Г
^
sSr
Березовский
Оротуга
'ч Т Ч Ж у п а н о в о
\К ал и г ар ск и й
\ S f y ‘^ ■>L?i*Cn О г ,ггтлг>иг’ ь'тяг!
III
Диалектальные группы
(по С.П. Крашенинникову):
I - Кулес
II - Лингурин
III - Кш аагж и
IV - Бурин
Тигиль - Русские селения
у —-&
Го™ ° ! £ р ь м 'а Г
Явино
Кученичев
■
/К азы нчеев
Озерновский
Камбалин M s у
100 км
V ^ J 1-й Курильский
2-й Курильский
Поселенческая структура оседлого населения Камчатки в середине XVIII в.
Лингвистические и территориальные группы камчадалов
и изменение их численности в XVIII-XIX вв.*
Лингвистические
группы
Селения, входящие
в локальные группы
1740-1747;
1750-е годы
все население
1822 г.
все население
“камчадалы” “русские” “камчадалы”
I Кулес
П Лингурин
III Кшаагжи
(кыхчерен)
IV Бурин
(чюпагжу)
* SfypauiKO, 1999.
^ и ф р ы в колонках по каж дом у хронологическом у периоду обозначаю т следую щ ее:
1. “кам чадалы ” 1740-1747 гг. Ч и сленн ость по данны м “В едомости крещ ены х и некрещ ены х ино
земцев в К ам чатских остр огах” (РГИ А ДВ. Ф. 1011. On. 1. Д. 5. JI. 1-38; Д. 17. JI 5 -7 ; Д 18 Л 1-7 0 '
Д. 19. Л. 1-13; Д. 20. Л. 1-67).
“русские” 1750-е годы. Ч исленность по данны м “В едом ости поим енны е Болы нерецкой, Ниж несш ч а т с к о й и В ерхнекам чатской канцелярии за 1756 г., обретаю щ ихся в казацких острогах” (РГИ А ДВ.
; 1067. On. 1. Д. 11. Л. 1 -72) и “В едомости, учиненной в 1758 году по сей 1761 год поручиком Х олм ов
: ким в К амчатских острогах порознь в коих м естах, кем и м ены паш енны м крестьян ам ” (РГАДА Ф 214
Оп. 5. Д. 1228. Л. 147-149).
2. “кам чадалы ” 1822 г. - Ч и слен н ость по дан н ы м из “О кладной кн иги ” 1829 г. по переписи Рикорда
1 ?22 г. (РГИ А . Ф. 468. Оп. 9. Д. 1054. Л. 1-199).
_ “русские — Д анны е С едьм ой ревизии 1822 г. по русском у населению К ам чатки опубликованы
А.С. Сгибневы м (1869).
Русские колонии устраивались в экологически благоприятных местах Камчат
ного полуострова, где плотность коренного населения была наиболее высокой.
Коренное население вытеснялось из этих мест. Зафиксированы факты админист
ративного переселения аборигенов. Число селений коренных жителей с середины
Х\ТП в. до конца XIX в. сократилось втрое.
После эпидемии оспы и голодовок 1769—1770 гг., когда население северо-загадного побережья Камчатки сократилось почти в три раза, а население бассейна
: Камчатки и восточного побережья —в четыре раза, администрация Камчатки
решила улучшить демографическую ситуацию в селениях бассейнов рек КамчатQ и Большая за счет переселения туда части камчадалов восточного побережья.
РГАДА. Ф. 199. On. 1. Д. 539. Л. 7-9).
В 1799 г. последовала эпидемия “гнилой горячки”, за ней голодовки и эпиде
мия. видимо, кори в 1804 г. По сообщению Сгибнева (Сгибнев, 1869. № 8. С. 36),
; . 95 по 1804 г. на Камчатке “умерло одних ясачных плательщиков коряков,
камчадалов и курилов 986 человек”.
Для сравнения изменения показателей численности камчадалов с середи
ны Х \ III в. до первой четверти XIX в. по отдельным территориальным группам
-'гтользуем приведенное выше описание С.П. Крашенинникова географических
—шип распространения их лингвистических подразделений (.Крашенинников,
- а. С. 691). Данные по динамике численности по четырем территориально
лингвистическим ареалам приведены в таблице, которая составлена по сведе
ниям о численности населения 105 поселений Камчатки (Мурашко, 1999). При
близительные границы ареалов отмечены на карте горизонтальными линиями,
:ловные номера ареалов - римскими цифрами.
Как мы видим, численность камчадалов менялась во времени и пространстве
неравномерно. Неравномерным было и распределение групп русских колонис
тов в ареалах расселения ясачных камчадалов.
Видимо, самому значительному сокращению численности за первые сорок
лет колонизации подверглись камчадалы в районе Болынерецкого острога (селе
ния между Кихчиком и Опалой), в котором в это время проживало наибольшее
число русских колонистов (большая их часть к концу XVIII в. была переведена
в другие русские поселения Камчатки). Затем, в период после восстания 1730—
1732 гг. и в результате переселенческой политики камчатской администрации
после 1770 г., произошло сокращение численности населения и селений камча
далов в районе Авачинской бухты и по восточному побережью полуострова (се
ления от Паратунки до Жупанова). После эпидемии 1799 г. последовало резкое
сокращение численности в селениях долины реки Камчатки (сел. от Пущино до
Ушков) и исчезновение многих селений камчадалов низовьев р. Камчатки и вос
точного побережья (селения от Козыревска до Начики и от Оратуги до Шевача).
Таким образом, к началу XIX в. численность коренного населения на территории
распространения диалекта бурин, “столпового”, по мнению С.П. Крашениннико
ва (Крашенинников, 1949. С. 361), древнего камчадальского языка, сократилась
в пять раз. На этой же территории, в районе Авачинской бухты и в долине реки
Камчатки, за данный период число российских колонистов увеличилось вдвое.
После эпидемий последней трети XVIII - начала XIX в. в 1822 г. на Камчатке
проживало около 1700 камчадалов в 35 селениях, причем в 31 селении числен
ность населения составляла от 20 до 100 человек. Числившихся русскими было
около полутора тысяч человек в 9 селениях. На протяжении XIX в. численность
ясачного коренного населения, называемого в документах камчадалами, мед
ленно росла со средней скоростью 0,13% в год (Мурашко, 1999. С. 69).
Камчадалки. 1896 г.
Западны й берег К ам чатки ( С лю нин, 1900)
В 1897 г. в тех же 35 селениях числилось 2794 камчадала и в 16 селениях
2584 потомка русских старожилов (Патканов, 1912. С. 912-921).
Особенности формирования локальных групп камчадалов
Численность коренного населения западного побережья к началу XIX в. по
сравнению с XVIII в. сократилась вдвое, но была достаточно значительной, око
ло 1200 человек. Число русских колонистов на западном побережье было незна
чительным: в отдаленном от других русских поселений Камчатки Тигиле, тя
готевшем в своих связях более к материковым русским поселениям Охотску и
Гижиге, в первой четверти XIX в. проживало менее 200 человек, а в Болынерецке, тяготевшем к Петропавловску-Камчатскому, оставалось менее 60 человек, то
есть было в пять раз меньше по сравнению с численностью аборигенов западно
го побережья Камчатки.
В долине р. Камчатки численность коренного населения составляла в этот
период около 500 человек и была близка к численности проживавших здесь рус
ских, принадлежавших к разным сословиям. На восточном побережье и вокруг
Петропавловска поселений аборигенов не осталось. В Петропавловске и окружа
ющих его острогах проживало только русское население - 539 чел. Соотношение
русского и аборигенного населения в разных ареалах резко различалось.
Возможность воспроизводства географически разобщенных малочисленных
групп коренного населения Камчатки в XIX в. была тесно связана с необходи
мостью заключения браков с соседями “русского” происхождения (Мурашко,
1999а. С. 70-76). Одновременно представители русского населения Камчатки
также нуждались в брачных партнерах, в том числе из числа коренных жителей.
Об этом писали Г.В. Стеллер и С.П. Крашенинников, отмечая большое число ме
тисов в казачьих острогах уже в 1730-е годы (Крашенинников, 1949. С. 505-506).
В период с 1740 по 1747 г. на Камчатке было крещено более восьми тысяч
оседлых аборигенов. Кочевники, коряки-оленеводы, от крещения уклонились
(РГИА ДВ. Ф. 1011. Д. 5. Л. 17-20, 26). Хотя в письменных источниках XVIII в.
имеются сведения о заключении браков русскими колонистами с крещеными або
ригенами, данные о численности смешанных браков в XVIII в. не сохранились.
О числе детей-метисов в семьях казаков и таким образом зачисленных в каза
чье сословие можно судить по косвенным данным “Ведомости поименные Большерецкой, Верхнекамчатской и Нижнекамчатской канцелярии за 1756 г. обрета
ющихся в казацких острогах порутчиков, офицеров, солдат” (РГИА ДВ. Ф. 1067.
On. 1. Д. 11. Л. 1-72). Из перечисленных в ней 308 человек казачьего сословия
190 принадлежало к “казачьим детям”. Причем в число казачьих детей, были за
писаны вполне взрослые мужчины.
За период с 1801 по 1917 г. сохранились метрические книги Камчатских цер
квей по всем приходам. Наиболее полно представлены Тигильский (северо-за
падный) и Мильковский (долина р. Камчатки) районы. По остальным районам
информация сохранилась за отдельные периоды. Следует отметить, что, как по
казывает анализ списков жителей поселений, на Камчатке соблюдалось правило,
утвержденное Уставом об управлении инородцев 1822 г., запрещавшее в параг
рафе 31 “россиянам самовольно селиться” в селениях ясачных инородцев, т.е. в
одних селениях на Камчатке проживали только потомки ясачных камчадалов, в
других - потомки русских старожилов разных сословий. Только к концу XIX в.
в камчадальских селениях, где были построены церкви, появились русские по
селенцы.
При выборе брачных партнеров ясачные камчадалы и русские старожилы
Камчатки как бы руководствовались двумя принципами, с одной стороны, стре
мились найти невесту или жениха в своей этнической среде, с другой стороны, в
поисках брачного партнера редко выходили за рамки своих географических ареа
лов, границы которых совпадали с описанными С.П. Крашенинниковым грани
цами распространения “языков” камчадалов (условные границы их показаны на
карте). Причем второй принцип оказывался сильнее, особенно на западном по
бережье.
Разумеется, это были не принципы, а реальные демографические и геогра
фические обстоятельства: на западном побережье не было дорог, общение между
отдаленными поселками было затруднено, численность аборигенного населения
была достаточной для того, чтобы найти брачного партнера поблизости и в сво
ей этнической среде. В долине реки Камчатки и зимой и летом река была доро
гой, кроме того, существовала казенная сухопутная дорога от Петропавловска до
Нижнекамчатска, поэтому жители Нижнекамчатского и Мильковского ареалов
были менее изолированы. Дорога, хотя бы зимняя, соединяла долину реки Кам
чатки с Петропавловском и Болыперецком.
Численность ясачных камчадалов и русских старожилов в долине реки Кам
чатки была сравнительно небольшой. Проблемы с поиском брачных партнеров
для русского крестьянского населения сел Мильково и Ключи исследователи от
мечали уже в начале XIX в. (Головнин, 1961. С. 30). В то же время представители
часто обновлявшегося русского служилого населения г. Петропавловска-Камчатского при численности более пятисот человек редко связывали себя брач
ными узами со старожилами Камчатки. Все эти обстоятельства определяли ха
рактер процессов ассимиляции и метисации, происходивших в разных ареалах
полуострова.
По данным метрических книг камчатских церквей о заключении браков на
протяжении XIX в. представителями оседлого населения Камчатки, в число ко
торого входили потомки ясачных камчадалов и русских старожилов, можно вы
делить пять эндогамных ареалов в соответствии с определением З.П. Соколовой
(Соколова, 1990). В четырех из них (за исключением г. Петропавловска-Камчатского) происходил процесс интенсивной метисации между ясачными камчада
лами и русскими колонистами. Причины метисации: резкое сокращение чис
ленности камчадалов в XVIII в., изменения структуры расселения, появление и
численный рост в ареалах расселения ясачных камчадалов значительной по чис
ленности, доминирующей в социальном отношении иноэтничной группы.
При значительном перевесе численности представителей одной этнической
группы (аборигенной) над другой (русской) и ее географической изолированнос
ти, как это было на северо-западном побережье Камчатки, наблюдались сравни
тельно высокие (до 90%) показатели этнической эндогамии в аборигенной груп
пе и, следовательно, метисация и ассимиляция происходили медленнее, поэтому
там к началу XX в. сохранилась наименее русифицированная группа коренного
оседлого населения, получившая в советское время название ительменов.
При локальной малочисленности обеих этнических групп и наличии путей
сообщения, как это было в долинах рек Камчатки, Авачи, Большой, смешение
шло быстрее: уже в середине XIX в. показатель межэтнических браков составлял
здесь более 50% от числа всех браков, заключенных русскими и аборигенными
жителями долины реки Камчатки (Мурашко, 1999. С. 70-74). В первой четверти
XX в. представители этой смешанной группы именовали себя камчадалами.
При этом дети казаков, крестьян, мещан, составлявших русское население
Камчатки, от браков с камчадалками причислялись к сословию отцов, т.е. фор
мально становились русскими, а дети камчадалов от браков с дочерьми казаков,
крестьян, мещан причислялись к ясачным камчадалам. Благодаря этому потомки
Камчадальская семья
К амчатка, с. К ресты . 1923 г. (B ergm an, 1923)
тех и других, происходившие от межэтнических браков, заключавшихся на про
тяжении многих поколений, называя себя камчадалами, твердо знали о своей со
словной принадлежности, которая в то время административно приравнивалась
к этнической и потеряла свою актуальность только в советское время.
Описанная специфика системы брачной предпочтительности оседлых аборитенов и русских старожилов Камчатки в XIX—XX вв. является одной из состав
ных частей сложных этнических процессов, происходивших и происходящих на
Камчатке сейчас. Другая составная —специфика культурного взаимодействия
представителей аборигенных и пришлых групп, которая связана как с адапта
ционными процессами в прошлом (аборигенов к изменениям в структуре рассе
ления, численности и новым соседям, русских колонистов - к природным усло
виям Камчатки и условиям культурной изоляции от остальных русских), так и
тех и других с изменениями в колониальной политике Российского государства.
Все это оказывало влияние на особенности физического и культурного смешения
представителей двух групп.
Социальный состав русского населения Камчатки в XIX в. изменился по
сравнению с веком XVIII в соответствии с изменениями колониальной полити13. Если в XVIII в. подавляющее число русских принадлежало к служилому со
словию: казакам, солдатам, чиновникам (Сгибнев, 1869. № 4. С. 37), то к концу
XIX в. было 1442 крестьянина, 534 казака, 359 мещан, 89 отставных и 156 лиц,
принадлежавших к духовному сословию.
Изменения во времени идентификации и взаимодействия различных сослов
ных, но смешанных по крови групп видны из описаний исследователей.
О взаимоотношениях ясачных камчадалов и русских в середине XIX в. пи
сал исследователь Камчатки Карл Дитмар: “Обитатели Милковой называют свое
п: селение русской деревней, а не камчадальским острогом, нисколько не отли
чаюсь от камчадалов ни по одежде, ни по языку, ни в каком другом отношении,
: -:н тем не менее очень напирают на свое чисто русское происхождение... Бла
годаря самому тесному общению в течение десятков лет со своими соседями и
частым смешанным бракам, русские успели столько же заимствовать от камча
далов, сколько передать им свои особенности и привычки, таким образом, здесь
возникла своеобразная помесь, занимающая как бы середину между обоими пле
менами. Склад лица лишь в редких случаях представляется здесь европейским,
в этом именно отношении одерживает верх камчатский элемент. С другой сто
роны, камчадалы, особенно с того времени, как они сменили свои землянки на
дома, построенные по русскому образцу, переняли множество русских обычаев и
приемов, сохранив лишь кое-что из старокамчадальского быта, главным образом,
содержание собак и рыболовство...” (Дитмар, 1901. С. 159).
B.JI. Комаров в начале XX в. писал уже несколько иначе, объединяя все сме
шанное население Камчатки в одну группу и называя ее “все камчадальско-рус
ское оседлое население Камчатского полуострова” (Комаров, 1912. С. 101). При
этом Комаров сообщает: “Потомки первобытного камчадальского населения
сильно слились с потомками русских переселенцев... Теперь далеко не всегда ска
жешь, кого видишь перед собою, камчадала или русского, настолько они пере
мешались и настолько одинаковы их образ жизни, одежда и утварь. Даже там,
где жители считают себя чистокровными потомками аборигенов края, трудно
поймать их характерные черты, так как они мало похожи друг на друга” (Там же.
С. 105).
В.И. Иохельсон, работавший на Камчатке в одно время с B.J1. Комаровым,
в рукописи, хранящейся в публичной библиотеке в Нью-Йорке, озаглавленной
“Страна камчадалов”, отмечал: “Русские в значительной степени оказались ме
шанными по крови с камчадалами и переняли от последних их способ домашнего
хозяйства. Однако в своем самосознании они противопоставляли себя камчада
лам, по крайней мере, до тех пор, пока это было выгодно для них. Царское прави
тельство четко отличало крестьян, горожан и казаков от камчадальских абориге
нов. Камчадалы должны были платить ясак, а другие жители были освобождены
от этой повинности; наоборот казаки получали от правительства в течение всей
своей жизни месячное жалование и были обязаны выполнять функции полиции
и стражи” (MADPL paper. Box N 6).
Ко времени проведения Переписи 1926 г. сословные барьеры были разруше
ны, камчадалами при проведении этой переписи себя уже назвали как потомки
ясачного, так и “русских” сословий. При этом камчадалы долины р. Камчатки не
отождествляли себя с ительменами северо-западного побережья. Так, например,
по сообщению К. Брасловца, старожил Усть-Камчатска Н.И. Сновидов, считав
ший себя камчадалом, в 1962 г. утверждал: “По насей Камцятке (реке. - К.Б.)
ни одного интел,мена не было” (Брасловец, 1968. С. 52). То же самое и на том
же наречии в 2005 г. утверждала девяностолетняя камчадалка из с. Мильково
К.С. Толман, рассказывая, как переписчики хотели ее записать в “интел,мены”:
“У нас на Камцятке (реке. - О.М.) ни одного интел,мена никогда не было. Уви
деть бы их” (ПМА, 2005).
ГЛАВА III
Т Р А Д И Ц И О Н Н А Я КУЛЬТУРА
азачье житье на Камчатке “не разнствует почти от камчадальского, ибо
как те, так и другие питаются корением и рыбою, и в тех же трудах уп
ражняются: летом промышляют рыбу и запасают в зиму, осенью копают
коренье, дерут крапиву, а зимою вяжут из оной сети. Вся разница состоит в том:
1) что казаки живут в избах, а камчадалы по большей части в земляных юртах;
2) что казаки едят больше вареную нежели сухую, а камчадалы больше сухую
(рыбу); 3) что казаки из рыбы делают различные кушанья, как, например, тель
ные, пироги, блины, оладьи и прочее, чего камчадалы до российских людей не
знали” (Крашенинников, 1949. С. 505).
Из этого красноречивого описания следует, что географические и климати
ческие особенности Камчатского полуострова уже в первые десятилетия его ко
лонизации русскими поселенцами оказали определяющее влияние на занятия ко
лонистов. С одной стороны, географическая отдаленность Камчатки, а с другой,
ее суровый климат и доступность рыбных богатств оказывали влияние на образ
жизни оседлого населения и в последующие годы.
С самого момента присоединения Камчатки к России российские власти
стремились распространить на полуострове хлебопашество, так как доставка
хлеба на Камчатку была очень затруднительной. Первые опыты хлебопашества
на Камчатке в 1724 г. были осуществлены монахами. “В 1727 г. Верховный тай
ный совет определил: В тех местах Камчатки, где климат благоприятствует, за
вести хлебопашество” (Сгибнев, 1869. № 5. С. 80). Первые партии крестьянских
переселенцев были посланы из Якутии еще в составе Второй Камчатской экспе
диции Беринга и в 1740 г. расселены в районе Болыперецка - семь семей и в до
лине р. Камчатки - 17 семей. Следующие партии расселялись только в долине
р. Камчатки. В 1740 г. начались ежегодные посевы хлеба “около Болыперецка,
Милькова и на Ключах; но урожай ржи, ячменя и ярицы был так ничтожен, что
его не хватило даже для нужд переселенцев, которые принуждены были, для про
кормления себя, заняться другими работами” (Там же). Опыты с хлебопашест
вом повторялись почти каждым новым управителем Камчатки, но заканчивались
также безуспешно.
К началу XIX в., когда стало ясно, что затраты на содержание Камчатского
тарнизона превышают выгоды от получаемого с Камчатки ясака, камчатский гар
низон был сокращен. Из 591 солдата, 160 кантонистов, 346 казаков, 49 нижних
чинов и инвалидов, военной команды должно было остаться 50 казаков, 5 уряд
ников и один сотник. Остальным было предложено остаться на поселении на
Камчатке и получить казенный скот и семенной хлеб (Там же. С. 92-94). Таким
образом, большая часть русских колонистов Камчатки вынуждена была перейти
на самообеспечение.
Русские переселенцы восприняли способ жизнеобеспечения камчадалов как
тотовую модель адаптации к местным условиям.
Главным занятием было рыболовство, при этом русские заимствовали и усо
вершенствовали сезонные камчадальские способы лова: запорами, устройствапн. перегораживающими реку, закидными сетями с двух лодок. Переняли спо; тбы вяления и квашения рыбы в ямах, для создания запасов рыбы для собак,
“кислых ям” в местах охоты.
К
Камчадальское сел. Ключи у подножия Ключевского вулкана. 1896 г.
(Слю нин, 1900)
Собачья упряжка
К ам чадалы . К амчатка. 1923 г. (B ergm an, 1923)
Народные мастера выдалбливают бат в Ключах
К амчадалы . Камчатка. 1923 г. (B ergm an, 1923)
Переняли и усовершенствовали передвижение на собачьих упряжках. Этот
вил транспорта казался настолько органичным для Камчатки, что в 1909 г. ис
следователь Камчатки, будущий академик B.J1. Комаров писал: “Заменить езду
на собаках другими способами передвижения вряд ли можно” (Комаров, 1912.
С. 128). И действительно, езда на собаках как для личных нужд, так и для казен
ных надобностей продержалась на Камчатке до появления самолетов. Пожилые
камчадалы в долине реки Камчатки до сих пор знают, как сделать собачью нарту,
и уверяют, что нарту можно собрать за вечер (.Борисов, 2001. С. 9).
Из транспортных средств коренного населения был перенят русскими по
селенцами и бат - длинная, с заостренными кормой и носом лодка, на которой
z l t h по воде с помощью шеста. Такие лодки описаны у С. Крашенинникова как
камчадальские в 1740-е годы, такие же лодки фотографировал В. Комаров у кам
чадалов долины реки Камчатки в начале XX в. О том, как сделать такую лодку
зз одного ствола древним способом, рассказывал пожилой камчадал в Ключах в
*993 г. (Борисов, 2001. С. 9-10).
Сочетание этих двух видов транспорта для путешествий по Камчатке было
газвито виртуозно. Камчатку пересекает множество рек, некоторые не замерзаю
щие из-за горячих ключей, но они не были преградами для собачьих упряжек. На
:паренных батах с берега на берег перевозились и собаки и нарты. Летом баты
сновали вверх и вниз по мелким горным речкам, иногда буквально по гальке.
Шестом на бату умели управлять и женщины, и дети. Население хорошо знало
т?лфик морских приливов и отливов, вверх по реке шли по приливу, вниз - по
отливу.
Русскими переселенцами был перенят и охотничий календарь камчадалов.
По осеннему и весеннему припаю русские жители береговых поселений выходилн на морской зверобойный промысел. Русские принесли на Камчатку пушной
Способ переправы собачьей упряжки через незамерзшую реку-н арты устанавливаются
поперек двух спаренных батов
Кам чадалы . Камчатка. 1923 г. (B ergm an, 1923)
промысел, которым зимой занималось все население. Русские переселенцы, как
и камчадалы-аборигены, практиковали осеннюю охоту на дикого оленя и горно
го барана, но с применением верховых лошадей, этот способ к середине XIX в.
был распространен и у ясачных камчадалов (Дитмар, 1901. С. 520). На зимнюю
охоту на пушного зверя выезжали на собачьих упряжках. Охотились также на
медведя, выдру и росомаху. У В.Н. Тюшова и В.Н. Комарова имеются описания
различного рода ловушек, петель, капканов, которые применяли и ясачные або
ригены и русские поселенцы, усовершенствование этих охотничьих орудий было
совместным творчеством представителей обеих групп.
К. Дитмар упоминает об охоте “русских” из Ключей на линных гусей, кото
рых били палками на протоке, везли в Ключи батами. Интересно, что этим видом
охоты занимались в Ключах женщины, крестьянки по сословной принадлежно
сти (Дитмар, 1901. С. 325). Мужчины птицу били из ружей, причем повсеместно
распространены рассказы о том, как знаменитые охотники в прошлом одной пу
лей могли убить разом 3 и даже более 10 уток.
С конца XVIII в. российские власти усиленно насаждали на Камчатке ого
родничество и разведение крупного рогатого скота. Со временем камчадалы пе
реняли у русских эти инновации, сначала адаптированные переселенцами к кам
чатским условиям, в особенности картофелеводство. К концу XVIII в. в каждом
камчадальском селении имелись огороды (Сгибнев, 1869. № 4. С. 13), в первой
половине XIX в. в каждом втором камчадальском селении имелся крупный рога
тый скот и лошади (Огрызко, 1973. С. 157).
Таким образом, переселенцы пополнили местную культуру рыболовов, соби
рателей, охотников производящими формами хозяйства, хотя и слаборазвитыми,
во-первых, из-за местных природных условий, во-вторых, усердно заниматься
огородничеством и скотоводством мешали рыбалка и охота, которые были в си
стеме обеспечения на Камчатке приоритетными. Скотоводство и огородничество
служили некоторой гарантией выживания при голодовках, связанных с недоходом рыбы.
Процесс инкорпорации новых партий русских переселенцев в этноэкосистему Камчатки происходил постоянно. Начиная с 1740-х годов на Камчатку присы
лались небольшие партии сибирских крестьян с Лены, Илима, уже адаптировав
ших культуру хлебопашества и огородничества к суровым сибирским условиям.
Колониальная администрация рассчитывала с их помощью обеспечить Камчат
ку собственным хлебом, но опыты с развитием камчатской пашни не удавались,
несмотря на, казалось бы, сравнительно мягкий климат. Вновь прибывшие кре
стьяне очень скоро бросали хлебопашество и переходили к камчадальскому об
разу жизни. К 1800 г. все 160 крестьянских семей Камчатки окончательно отка
зались от хлебопашества и перешли к рыболовству и охоте (Сгибнев, 1869. № 5.
С. 48-49).
Что было причиной этого превращения хлебопашцев в охотников, собирате
лей, рыболовов —ранние заморозки и кремнистые почвы, как писали исследова
тели-естественники К. Дитмар и В. Комаров, или привлекательность свободно
го образа жизни, остается неясным, но эти переходы были систематическими и
в XVIII, и в XIX в. В 1851 г. К. Дитмар, описывая быт русского населения Тигильского острога, сообщал о тщетных усилиях тигильского доктора Левицкого
вытеснить из Тигиля “старое камчадальское хозяйство с его ездовыми собаками
и, связанным с последними, рыбным делом”, заменяя его “разведением рогатого
скота, лошадей и культурой разведения хороших, здоровых огородных овощей”,
но это плохо удавалось, так как “на всех здешних инородцах, да и на русских,
проживших здесь более долгое время, заметно, что бродячая жизнь, рыболовство
н охота нравятся им больше, чем домовитость спокойной оседлой жизни” (Дит
мар, 1901. С. 525).
Территории традиционного природопользования камчадальских и русских
селений были огромными. B.JI. Комаров писал: “По среднему течению реки Кам
чатки мы имеем Кирганик с территорией примерно 30 х 30 верст, то есть 900 кв.
верст или более 90 000 десятин; Машуру и Щапину с такой же приблизительно
территорией и Толбачик, территория которого приблизительно в два раза боль
ше. А между тем, в первом из этих селений 9 дворов, во втором - 11, в треть
ем - 6, в четвертом - 9, да и те малолюдные. Если же принять во внимание, что,
например, жители Паратунской долины пользуются, как своей собственностью,
большой территорией по реке Жупановой, имея в своем распоряжении весь бас
сейн реки Паратунки, что мильковцы - частые гости в Щапинских лесах и на
верхнем течении реки Жупановой, то территорию каждого селения придется вы
считывать многими десятками тысяч десятин и никак не менее 1000 десятин на
двор, а часто и значительно больше” (Комаров, 1912. С. 106).
Основой хозяйства русских старожилов, как и всего коренного оседлого на
селения, стало рыболовство в его традиционных для Камчатки формах. Рыбо
ловство определяло весь хозяйственный годовой цикл. Основные объекты лова лососевые породы рыб. Рыбу ловили с апреля по ноябрь, самый напряженный
период июль - начало сентября. Хозяйственный календарь, связанный с добычей
и заготовкой рыбы, накладывал свои ограничения, наряду с природными усло
виями, на занятия русских колонистов земледелием и животноводством. Рыбу
повсеместно на малых реках ловили запорами или чиручами, загородками, за
канчивающимися сетью и перегораживающими часть реки. На широкой р. Кам
чатке рыбу ловили ставными неводами. Для их установки объединялось несколь
ко семей. Запасали много рыбы впрок, заготовляя ее всевозможными способами,
в основном вялением, использовали копчение, квашение в ямах, в основном для
собак. Солили мало, так как соль была всегда в дефиците.
После русско-японской войны на Камчатке стал стремительно развиваться
промышленный лов рыбы. ПоПортсмутскому трактату японцы получили право
Ловля лососей. 1923 г.
Камчадалы. Камчатка, с. Ключи (Bergman, 1923
ловить рыбу у берегов Камчатки, одновременно началась “лихорадочная разда
ча рыболовных участков русским предпринимателям” (Комаров, 1912. С. 130).
Располагаясь у устий рек, те и другие перехватывали рыбу, входящую в реки.
У камчадалов до сих пор сохранился цикл героических рассказов об обороне
своих рыболовных участков от “японцев”.
За рыболовством по значимости в создании продовольственных запасов
следовало собирательство и огородничество, второе, отчасти, заменяло первое.
Из-за постоянного недостатка муки русские переняли у камчадалов сбор клуб
ней дикой лилии. Их собирали ближе к осени, выстукивая и разоряя мышиные
"кладовые”. Пожилые потомки камчадалов до сих пор помнят сбор сараны, ко
торую запасали мешками в военное время уже в XX в., когда на Камчатку пере
стали поставлять посевную картошку (ПМА, 1995). Кроме съедобных и лекарс
твенных растений заготавливалось растительное сырье, употреблявшееся для
домашних ремесел.
В хозяйстве жителей морского побережья второе место занимал морской зве
робойный промысел ластоногих. Без продуктов морзверобойного промысла не
могла обойтись ни одна семья - мясо и жир шли в пищу, жир также употреблял
ся для освещения жилищ, шкуры - для изготовления одежды, обуви и утвари. Из
шкур нерпы, тюленя шили торбаса, которые хорошо отталкивают воду, полосками
меха подбивали лыжи и полозья нарт. Ремни, шкуры и жир морских животных яв
лялись продуктами обмена между оседлым населением и оленными коряками, с
середины XIX в. - эвенами, на них выменивали оленье мясо, шкуры, сухожилия.
На огородах сеяли картофель, репу, причем использовали привозной посев
ной материал. Урожаи были очень небольшими, первые заморозки часто случа
лись во время цветения. В долине р. Камчатки, в соответствии с более мягким
климатом, урожаи были чуть больше. По данным об урожаях, приведенным в
поселенческих статистических таблицах Н.В. Слюнина за последние пять лет
XIX в., на одного человека в долине р. Камчатки приходилось в среднем 64 кг
картофеля и 18 кг репы, а на западном побережье - 45 кг картофеля и 17 кг репы.
Этих запасов, конечно, не могло хватить на год (.Мурашко, 19856. С. 86).
Содержание ездовых с о б а к летом. 1 9 0 9 г.
Камчадалы. Камчатка (Комаров, 1912)
Лошади летом содержались либо на вольном выпасе, либо на привязи. На се
веро-западе Камчатки в болотистых тундрах лошадь могла использоваться лишь
раз в год, для выезда на осеннюю охоту. “Кони у нас были полудикие. Ездили на
них только летом на охоту или в гости в соседнее село. А затем они сами пас
лись по лесу. И ловили их всем селом” (Из воспоминаний Н.Н. Косыгина, род. в
1917 г. в с. Облуковина. -П М А , 1995).
В долине р. Камчатки, между Болынерецком и Петропавловском лошади ис
пользовались летом для верховой езды и перевозки грузов. В XVIII - первой тре
ти XX в. на Камчатке были распространены якутские породы коров и лошадей.
Это низкорослые, длинношерстные животные, хорошо приспособленные к зим
ним холодам и скудному зимнему рациону. Если для коров запасалось небольшое
количество сена на зиму, то лошади зимой добывали себе корм сами, нестрижен
ные копыта их хорошо приспособлены для добычи корма из-под снега.
По сообщению современных камчадалов, деревянные седла для лошадей и
костяные стремена они делали сами (Борисов, 2001. С. 10; ПМА, 1995). В Собо
левском, Мильковском краеведческих музеях и в некоторых семьях камчадалов
с. Ключи хранятся стремена, сделанные из кости горного барана. Все эти стре
мена однотипны и очень похожи на эвенские для верховой езды на олене. Скорее
всего, этот тип стремян является еще одним свидетельством совместного твор
чества камчатских аборигенов и русских старожилов.
Поселенческие статистические таблицы конца XIX в. показывают однотип
ность хозяйственного уклада камчадалов-аборигенов и русских колонистов, они
запасали одинаковое количество рыбы на одного человека, имели по 13-15 со
бак на хозяйство, в среднем по одной лошади и по одной-две коровы на двор. У
русских, как правило, показатели по числу коров были на 15-25% выше, чем у
аборигенов. В долине р. Камчатки показатели по числу крупного рогатого скота
были в целом в 1,5 раза выше, чем на западном побережье, то же можно сказать
и о развитии огородничества (Мурашко, 1985. С. 82-86).
По данным Похозяйственной переписи 1926-1927 гг., распределение хо
зяйств на Камчатке по ведущим отраслям у населения, определившего себя как
камчадалы, было таким же, как у ительменов, таким же оно было и у других рус
ских старожилов, определивших себя в переписи как “русские”. Различия зави
сели не от этнической принадлежности, а от особенностей местности.
По свидетельству В.Л. Комарова, в 1909 г. “все оседлое камчадальско-рус
ское население Камчатского полуострова (с небольшим 8000 человек)” было
"сосредоточено в 53-х, по большей части очень небольших селениях, располо
женных, кроме 3-х, по рекам, в зависимости от удобства рыбной ловли и путей
сообщения” (Комаров, 1912. С. 100).
Уже в XIX в. структура поселения и усадьбы стали общими как для камчадалов-аборигенов, так и для русских колонистов. С конца XVIII в. камчадалы
по русскому образцу строили избы с печкой “по-черному”. Те и другие имели
летние промысловые поселения в местах рыбной ловли и сбора дикорастущих
растений, охотничьи избушки. Зимние дома могли построить в пойме, поближе
к реке, чтобы зимой ловить рыбу недалеко от дома, а когда весной этим домам
угрожал паводок, к двери привязывали лодку-бат. Когда вода прибывала, пере
бирались на летнюю рыбалку, расположенную на высоком берегу, где уже были
устроены свайные балаганы для жилья и просушки рыбы (Борисов, 2001. С. 28;
ПМА, 2005).
Кроме жилого дома, построенного по типу двухкамерной русской избы, в
поселениях ясачных камчадалов и русских колонистов строились хозяйственные
постройки, балаганы и амбары для хранения рыбы, других продовольственных
запасов и утвари. Для содержания коров строился навес, стенами в зимнее время
для коров являлись сугробы снега. Лошади содержались на привязи или на воль
ном выпасе.
Балаган в береговом лесу напротив сел. Коряки. 1909 г.
Камчадалы. Камчатка СКомаров, 1912)
Амбарчик в Паратунке. 1909 г.
Камчадалы. Камчатка (Комаров, 1912)
В начале XX в. быт камчадальского населения улучшился. Самые лучшие
дома в начале XX в. по признанию путешественников были в долине р. Камчат
ки, где имелось изобилие строевого леса. Участник Камчатской экспедиции РГО
1908-1909 гг. П.Ю. Шмидт писал: “Экономический и культурный уровень жизни
местного населения относительно высок по сравнению с нашим крестьянством
северных губерний России.... Дома здесь более или менее просторные, хорошо
построенные и достаточно теплые. Обычно изба делится на две половины... печь
ставится посредине избы... Окна, затянутые вместо стекол медвежьей кишкой
или пузырем, отошли в область преданий и сохранились только в самых захуда
лых селениях, даже, несмотря на то, что доставка стекол сюда обходится очень
дорого. Впрочем, некоторым пережитком является ставень, которым закрывает
ся окно снаружи - это рама, с натянутой на нее сырой бараньей (горного барана)
шкурой” (цит. по “Мильково 1743-1993”. 1993. С. 2).
Впрочем, не все селения Камчатки были столь богаты. На западном берегу
Камчатки строения были небольшими, выглядели убого, всегда ощущался дефи
цит жилья из-за отсутствия леса.
Внутри жилища располагалась самодельная мебель: стол, лавки, нары для
сна, в качестве постельного белья в большинстве случаев использовались мехо
вые подстилки, нередко - меховые спальные мешки (Бергман, 2000. С. 92).
В связи с закрытием старых поселений в 1950—1960-е годы старинных по
строек практически не осталось. В тех поселках, которые не были закрыты, дома
зажиточных камчадалов были перестроены и уплотнены. С конца 1950-х годов в
поселках началось типовое строительство двух-, четырехквартирных одноэтаж
ных домиков и двенадцатиквартирных двухэтажных бараков. Строительство хо
зяйственных построек плановой застройкой не предполагалось. Возобновление
строительства свайных балаганов для сушки рыбы и хранения хозяйственного
инвентаря возобновилось в поселках камчадалов лишь в 1990-е годы. Свайные
балаганы стали символом этнической архитектуры, ими украшены обществен
ные площади, где проводятся сельские торжества, площади в народе так и назы
ваются “Балаганные”.
Уже во времена Крашенинникова начал создаваться на Камчатке общий для
камчадалов и русских пришельцев камчадальский костюм. Женщины-камчадал
ки быстро сменили ровдужную (замшевую) летнюю одежду на матерчатые ру
бахи, юбки, платья. Русские колонисты в качестве зимней одежды закупали ме
ховую одежду у камчадалов и коряков. Уже в середине XVIII в. установилась
твердая цена на кухлянку - 4 рубля из собачьего меха, 4-10 рублей из оленьего
Современный амбарчик в окрестностях с. Мильково. 1990-е годы
Камчадалы. Камчатка. Архив В.З. Михайловой. Библиотека с. Мильково
Балаганы для жилья и просушки рыбы на летовке в пос. Кирганик. 1909 г.
Камчадалы. Камчатка (Комаров, 1912)
меха, кухлянки закупались, в том числе, для казаков в качестве зимнего обмун
дирования (Шмалев, 1774. С. 197). В XVIII в. были более распространены камча
дальские традиционные собачьи кухлянки, в XIX в. распространились корякские
кухлянки из оленьего меха. Даже термин, сохранившийся в камчатском наречии
русского языка, “гагаглю” происходит от корякского “кагавле” - рубаха из олень
его меха ворсом внутрь (Старкова, 1976. С. 197).
Головными уборами в XIX в. летом служили картузы у мужчин и платки у
женщин. Мужским зимним головным убором повсеместно стал на Камчатке ма
лахай - шапка в виде капора, близкая по покрою к чукотскому и корякскому ти
пам. Женщины пользовались капюшоном камлеи. Обувью служили сшитые из
камусов сапоги, за которыми закрепилось название торбаса. Термины кухлян
ка, камлея, малахай, торбаса в XVIII-XIX вв. были известны всем этническим
группам и социальным слоям населения Камчатки. Даже на новогоднем карнава
ле в губернаторском доме в Петропавловске в 1851 г., по сообщению К. Дитмара.
очень популярны среди дам были “камлеи” и “торбаса”. П.Ю. Шмидт отмечал в
начале XX в.: «Население Милькова одевается гораздо лучше нашего крестья
нина... Вся одежда добывается покупкою... Впрочем обувь шьется и домашним
способом: это “чижи”, меховые носки из оленьего меха, и “торбаса” - сапоги
из нерпичьих или других шкур с медвежьими подошвами» (цит. по: “Мильково
1743-1993”. 1993. С. 2).
В конце 1990-х - начале 2000 годов пожилые жительницы поселков долины
реки Камчатки вспоминали о том, как матери учили их шить кухлянки, камлеи,
торбаса из камусов, которые покупали у эвенов, и даже из медвежьего меха (Бо
рисов, 2001. С. 28).
В конце XIX - начале XX в. у тех, кто был позажиточнее, то есть успешнее
в охоте на соболя, в моде была городская покупная одежда, в ней отправлялись
в гости, в церковь на праздники. Но в каждой семье в запасе имелась традици
онная одежда для охотника. В середине XX в. у сельского населения в колхозах
была распространена казенная промысловая одежда: телогрейки, ватные штаны,
резиновые сапоги.
Когда в 1970-1980-е годы начали создаваться фольклорные коллективы, из
сундуков достали старую праздничную одежду, по образцам которой создава
лись сценические костюмы. Косоворотки, картузы, сборчатые юбки, притален
ные блузки, кухлянки, торбаса, малахаи - все это считалось “традиционным кам
чадальским”. По этим образцам было сшито много сценической и праздничной
одежды, используемой в настоящее время.
Современные камчадалы в будние дни одеваются, как и все окружающие, в
покупную одежду, но в праздники - день первой рыбы в начале лета, или осен
ний “Алхалалалай” - престижно надеть что-нибудь из “традиционного” гарде
роба. Любопытно, что одной из самых простых и непременных “традиционных”
деталей костюма участника фольклорного праздника является головнушка. Ее
носят как часть национального костюма, участники всех фольклорных ансам
блей —ительменских, корякских, камчадальских. При этом головнушка, наряд
ный ремешок, охватывающий голову, не связана с традиционной одеждой XIX в.
С.П. Крашенинников упоминает, что камчадалки носили грузы, прикрепляя их
к ремню на лбу, Г.В. Стеллер упоминает кожаный ремешок с перьями и кусоч
ками меха в качестве головного убора мужчин. Но эти детали одежды исчезли
в XIX в. Возможно, этот элемент камчатского фольклорного костюма возник во
второй половине XX в., как дань некоему сценическому древнерусскому образу?
Во всяком случае, волосы, охваченные красивым бисерным или кожаным, укра
шенным бисером и мелкими ракушками, ремешком, выглядят очень эффектно.
В школах на уроках труда дети всех национальностей занимаются бисероплетением и достигают в этом искусстве большого мастерства, плетутся не толь
ко прямые головнушки, но и бисерные шапочки, со множеством розеток, под
весок.
С появилением спроса на традиционную одежду возникли и мастерские по
ее производству. Таких мастеров можно сейчас найти в Эссо, Мильково, Петро
павловске. Они производят традиционную одежду на заказ и для сувенирных ма
газинов. Мастера различного этнического происхождения производят эклектич
ную по стилю традиционную одежду и такие же меховые и бисерные аксессуары
к ней, которые можно увидеть на людях в дни праздников, связанных с нацио
нальной культурой, и в сувенирных лавках.
Русские поселенцы, как писал Крашенинников, многое переняли в заготов
ке и приготовлении продуктов питания у оседлых аборигенов. Так как соли было
мало, то основную часть рыбы вялили, и поэтому в русских селениях так же, как
и в аборигенных, юколъники (вешала для рыбы) составляли непременную часть
пейзажа. Сушеной икрой и квашеной в ямах рыбой также кормили собак, без ко
торых было невозможно передвижение. Сушеная икра с корой ольхи была лакомс
твом для детей и компактной сытной пищей для охотников. Крестьяне переняли
много от местного населения, в том числе традиции сбора съедобных растений.
Об использовании в пищу съедобных и лекарственных растений сейчас расска
зывают старые мильковчанки: “Среди трав первое место занимала сарана. Сара
ну сушеную употребляли в пироги и толкушу. Пареную сарану, толченую с мо
рошкой, голубикой или другими ягодами, можно считать наилучшим и наиболее
вкусным кушаньем. Оно и сладкое, и кислое, и питательное. Сладкая трава пуч
ка употреблялась для приготовления сладостей, похлебок и разных толкуш. Сок
этой травы употребляли также от вшей. С сушеным, толченым кипреем варили и
рыбу, и мясо, а свежие листья употребляли вместо чая” (“Мильково 1743-1993”.
.993. С. 3). Вспоминая свое детство, пожилые камчадалы рассказывают и о мо* Народы Северо-Востока Сибири
225
лочных блюдах: простокваше, пенках, ряженке, но они были редкостью. Глав
ными были рыбные блюда, приготовленные в русской печи: барабан - толченая
икра, запеченная с мукой из сараны или картофелем, галга - приготовленная из
толченых лососевых рыб, сушеных или свежих, с картофелем или клубнями са
раны, медвежьим или нерпичьим жиром, и тельное, гигантские котлеты, целые
хлебы из толченой рыбы, с начинкой из сараны, картошки и черемши. Тельное
и сейчас обязательное блюдо на любом семейном торжестве камчадалов и, тем
более, на национальном празднике (Борисов, 2001. С. 27, 138). Сушеную икру,
юколу сейчас запасают охотники-камчадалы - это легкая по весу походная пища.
В современном быту у тигильских, соболевских, ключевских, мильковских
камчадалов сохранились плетеные из травы корзины, берестяные туески и чашки-чумашки. Все это можно сейчас заменить пластиковой утварью, но у пожилых
старожилов существует мнение, что в плетеных и берестяных емкостях ягоды,
травы и даже хлеб хранятся лучше. А чай из чумашки нельзя сравнить с чаем из
железной и пластмассовой кружки. В Мильковском музее имеется обширная кол
лекция современных плетеных и деревянных бытовых изделий.
В настоящее время покупная пища составляет у разных слоев старожильче
ского камчадальского населения различную долю. Как показали исследования
2001 г., в семьях, где нет постоянных денежных доходов, продукция рыболов
ства, собирательства и огородничества составляет более 70% рациона, из про
дуктов питания покупают только хлеб, соль, сахар, масло. Более обеспеченные
семьи, особенно горожане, в основном питаются покупной пищей, но, судя по
рассказам, не могут долго прожить без свежей камчатской рыбы, называя ее “эт
нической пищей”.
ГЛАВА IV
С О Ц И А Л ЬН О Е УСТРО ЙСТВО
С
ведения о социальном устройстве камчадалов скудны, немногое можно
реконструировать по косвенным данным.
Судя по хозяйственным отчетам и исповедным росписям камчатских церк
вей, в одном домохозяйстве проживала обычно трехпоколенная семья, иногда с
несколькими женатыми сыновьями.
Во главе домохозяйства потомков русских старожилов и аборигенов Камчат
ки в XIX в. стоял мужчина, но не редки были семьи, где главой числилась вдова
при наличии взрослых сыновей. Такие записи имеются в Исповедной росписи
Камчатских церквей за 1893 г., где приведен похозяйственный список крещено
го населения всей Камчатки с указанием главы семьи (РГИА ДВ. Ф. 1067. On. 1.
Д. 2818. JI. 1-60), и в нескольких уцелевших годовых похозяйственных отчетах
о хозяйственной деятельности семей в конце XIX в. Любопытно, что в одном из
таких отчетов фигурирует казачья вдова, которая добыла за год семь медведей
РГИА ДВ. Ф. 1005. Оп. 5. Д. 94. Л. 17-31). О камчадалках-охотницах писали
К. Дитмар и В. Тюшов (Тюшов, 1906. С. 427). Глава семьи, в том числе и женщи
ны, решали все вопросы домашней и семейной жизни. Мать, например, неред
ко искала невесту и женила сына по своему усмотрению, при этом обращалось
внимание на родство и приданое, которое может принести невеста (ПМА, 1995).
В сельских поселениях до сих пор одной из основных женских тем остается тема
обсуждения среди пожилых женщин генеалогического положения потенциаль
ных женихов и невест. Сохранение генеалогических знаний у камчадалов дело
женщин, поэтому и сейчас мужчины уточняют генеалогические сведения у жен
щин (ПМА, 1989, 1995, 2005).
Все это может свидетельствовать о достаточно высоком положении женщи
ны в камчадальских семьях. Причины этого, видимо, нужно искать в истории
становления смешанной группы камчадалов.
Необходимость межэтнических браков привела к усвоению русскими ко
лонистами некоторой специфики организации семейной жизни и сексуального
поведения коренного населения. Наиболее ярко это проявилось в отношении к
добрачным половым связям девушек и относительно высоком и свободном поло
жении женщины в семье. В первые 40 лет колонизации казаки женились на кам
чадалках, которых брали “в полон”: “Казаки поселились на Камчатке без женс
кого полу... Из острожков покоренных силою брали они довольное число в полон
венского полу и малолетних, которых разделяя по себе владели ими как холопа
ми. ...Для присмотра за холопами употребляли они наложниц своих из числа же
чолопей, на которых они по прижитии детей по большей части и женивались”
Крашенинников, 1949. С. 505-506). Из-за постоянного недостатка священников
па Камчатке русские вступали в браки с камчадалками до освящения этих браю з церковью: “таким образом, случалось, что у казака крестины невесты, свадь5а. молитва и крестины детей отправлялись вместе” (Там же. С. 506). То есть
первоначальные брачные отношения русских и ясачных складывались как бы из
: эчетания местных обычаев и христианской обрядности: взятие невесты силой
: полне вписывалось в обычай ительменов брать жену “хватанием”, что затем ос
вящалось церковным венчанием.
В метрических книгах камчатских церквей XIX в. имеется много записей о
незаконнорожденных детях как у русских, так и у ясачных камчадалов, но, судя
по тем же метрическим книгам и исповедным росписям, девушки с незаконно
рожденными детьми не оставались незамужними. Они легко выходили замуж,
возможно, даже считались хорошей партией, так как были проверены на спо
собность к материнству. Видимо, в этой сфере отношений, своеобразную роль
играл и обычай дефлорации девиц, вступивших в репродуктивный возраст, опи
санный Г.В. Стеллером у ительменов (Стеллер, 1999. С. 198). Стеллером описа
но также, как казаки использовали страх ительменов перед женитьбой на вдове.
По его сообщению, ительмены считали, что следующий муж непременно умрет,
если вдова не будет “омыта” случайной связью с третьим лицом, и казаки охотно
оказывали ительменам эту услугу (Стеллер, 1999. С. 198). Так что в смешанном
камчадальском обществе целомудренность невесты явно не рассматривалась как
ценность.
Высокое положение женщины у ительменов, при котором жених должен был
угождать невесте, а муж жене, видимо определило отсутствие признаков подчи
ненного положения женщины в смешанных камчадальских семьях. Отсутствие
мужского рукоприкладства в семьях камчадалов, частое подчиненное положение
мужчин “под каблуком у жены” описаны в 1920-х годах, в нескольких семейных
историях жителей камчадальских Ключей (одного из первых крестьянских посе
лений на Камчатке) (Нордстрем, 2000. С. 29-37).
Совершение церковного обряда при венчании, крещении и других церковных
обрядах, по описаниям путешественников первой четверти XX в., сводилось к
минимуму, все, включая священников, спешили перейти к праздничному угоще
нию (Бергман, 2000. С. 87-88).
В XIX в. система управления аборигенными и русскими крестьянскими селе
ниями были схожими - в тех и других практиковалось общинное землепользова
ние, управление осуществлялось через институт старост.
Только казаки стояли несколько особняком: они представляли власть и полу
чали жалованье. Существенным в их системе поселкового самоуправления было
воинское звание. К концу XIX в. казачья команда Камчатки была сокращена, и
большинство казаков оказались в отставке, они должны были сами в основном
обеспечивать свои семьи. В.Л. Комаров писал в 1909 г.: “Казаки живут теперь
только в Тигиле, Устькамчатске, Сероглазке и по одному семейству в Болынерецке и Калахтырке... Быт их не отличается от быта остальных русских сельчан
Камчатки, но жизнь, благодаря пайку, дается несколько легче” (Комаров, 1912.
С. 130). В Тигиле пожилые камчадалы до сих пор помнят, в каком казачьем зва
нии были их прадедушки.
Для жителей камчадальских селений был характерен коллективизм. Во время
организации летнего лова рыбы односельчане объединялись в артели, где каж
дый вносил свой вклад орудиями лова. Установка запора на реке, изготовление
бата также требовали коллективного труда. Старожилы описывают обычай “пер
вой чавычи”, которую встречали на берегу все жители села, а первая пойманная
рыба распределялась между всеми, обязательно, хотя бы по маленькому кусочку.
В селениях организовывались вечерки, где веселилась молодежь. Любое собы
тие в селе отмечалось коллективно. Приход в село новых батов встречался ру
жейным салютом и праздничным общим столом. На дверях домов в селениях не
было замков, не было и воровства (из воспоминаний Т.Н. Брагиной, с. Тигиль;
Н.Э. Косыгина, с. Соболево; К.И. Толман, с. Мильково —ПМА, 1995, 2005; Бо
рисов, 2001).
Интересны сведения, приведенные одновременно у В.Н. Тюшова и В.Л. Ко
марова на начало XX в., о существовании межпоселковых сходов, которые могли
принимать важные решения. В это время камчадалами горячо обсуждался воп-
Сплав по течению р. Камчатка на трех соединенных батах. 1896 г.
( С лю нин, 1900)
рос о снижении численности соболя. Охота на соболя была важна для всех, так
как средства от реализации соболиных шкурок составляли во всех без исклю
чения камчадальских семьях значительную статью дохода в денежном выраже
нии. Рыбой не торговали, ее все ловили сами. В. Комаров сообщает, что староста
поселения Щапино ему поведал, что ловушки-кулемки запрещены на Камчатке
-общественным приговором” и потому те, у кого они есть, “стыдятся” (Кома
ров, 1912. С. 259). Таким же “общественным приговором” была запрещена охота
за соболей на территории современного Кроноцкого заповедника, тех, кто нару
шал этот запрет, “общество” само и наказывало, вплоть до того, что нарушитель
“пропадал”, о подобном случае В.Н. Тюшову рассказали в Старом остроге (Тюшов, 1906. С. 13).
Общность экономической основы - рыбные и охотничьи ресурсы региона обусловило социально-политическое единство потомков оседлых аборигенов и
гусских старожилов, которое в XIX в. проявлялось в противостоянии, с одной
:тороны, российским компаниям, монополизировавшим морской зверобойный
промысел, с другой, иностранцам, покушавшимся на рыбные и крабовые ресур- ы Камчатки. Это проявлялось в организации дружин - временных гражданских
групп самообороны своих промысловых участков, состоявших как из русских
старожилов, так и ясачных аборигенов.
Традиция организации таких групп проявилась и в участии народного ополче
ния в обороне Петропавловска-Камчатского в 1854 г., и во время русско-японской
войны 1904-1905 гг., причем число дружинников-добровольцев для последнего
периода известно: “на западном побережье к обороне готовились 300 дружинни
ков.. . на восточном побережье в дружины вступили 475 человек” (Сергеев, 1992.
С. 157), то есть каждый десятый житель Камчатки.
Подобные группы ополченцев или дружинников из смешанного по происхож
дению гражданского населения действовали до, во время и после русско-японс
кой войны. Вот что пишет о жителях своего с. Соболево (бывшее Воровское) его
историк и председатель районной ассоциации коренных народов Севера Н. Оре
хова: “Его жители не раз совместно с другими ополченцами - камчадалами отра
жали набеги японских браконьерских шхун, которые, воспользовавшись русскояпонской войной, перекрывали сетями устья западнокамчатских рек и, забивая
трюмы своих шхун отборным лососем, не пропускали рыбу в верховья. От браконьеров-японцев в устье р. Воровской погибли надзиратели Максим Иванович
Сотников и Македон Александрович Ворошилов, и вместе с ними погибли в не
равном бою камчадалы села Воровского, отстаивая природные богатства своей
земли” (И дольше века... 2000. С. 10).
ГЛАВА V
Д У Х О В Н А Я КУЛЬТУРА
ультурно-историческое единство метисного по происхождению населения
Камчатки, принадлежавшего к ясачному аборигенному и податному или
служилому “русскому” сословиям, выражалось в двустороннем двуязы
чии: владении теми и другими камчадальским (ительменским) языком и “камчат
ским наречием” русского языка, зафиксированным по письменным источникам
конца XVIII в. (Браславец, 1968. С. 52). Билингвизм групп аборигенного камча
дальского и пришлого русского населения сложился на Камчатке уже ко второй
половине XVIII в. на основе развития сети церковно-приходских школ и совмес
тного обучения в них детей аборигенов и русских.
Камчатка в середине XVIII в. “выглядела самым культурным, самым обра
зованным уголком Российской империи” (Браславец, 1968. С. 58). Первая шко
ла была открыта в Большерецке Г. Стеллером в 1740 г., вторая - В. Берингом и
И. Чириковым в Петропавловске в 1741 г. Преподавание велось на русском язы
ке выпускниками Московской славяно-греко-латинской академии. Выпускники
и студенты этой же академии принимали участие в массовом крещении камча
далов 1741-1747 гг., некоторые становились крестными отцами и давали ново
крещеным свои фамилии, сохранившиеся у камчадалов до сих пор, например,
Логинов, Ласточкин, Серебряков. К 1749 г. в 10 камчатских школах (Нижне-Кам
чатском, Верхне-Камчатском, Ключевском, Машурском, Хайрюзовском, Ичинском, Еловском, Шемяченском, Паратунском, Камоковском селениях) обучалось
205 учеников - детей казаков, крестьян и камчадалов (Браславец, 1968. С. 59). По
ходатайствам тойонов камчадальских селений в новые школы учителями опреде
лялись обученные камчадалы “из родников” (Там же. С. 60).
В 1769 г. в 15 школах обучалось 300 детей аборигенов и колонистов (Антро
пова, 1971. С. 17). В результате на Камчатке в третьей четверти XVIII в. имелась
значительная по численности группа русскоговорящих аборигенов. Начал скла
дываться особый камчадальский язык - русское камчатское наречие на основе
взаимодействия северного говора русского языка и местных аборигенных диа
лектов (.Браславец, 1977. С. 9).
Эпидемия 1768-1769 гг. и последовавший за ней голод зимы 1769-1770 гг.,
унесшие жизни более трех четвертей камчадалов, положили конец эпохе про
свещения на Камчатке. В 1779 г. еще сохранялось четыре школы, в 1783 г. не ос
талось ни одной. С конца XVIII в. в течение целого столетия школ на Камчатке
практически не было, к 1834 г. существовали одно духовное училище с 13 уча
щимися и ремесленная школа с 8 учениками.
Это период, когда большая часть камчадалов (тагильских, болынерецких,
азачинских и долины реки Камчатки) была двуязычной, К.М. Браславец счита
ет временем формирования “камчатского наречия”. “Сформировавшись (в конце
XVIII - начале XIX в.) оно стало основным средством коммуникации на полу
: строве, и его носителями оказались не только обрусевшие ительмены, “окам-:адалившиеся” русские и стоящие между теми и другими камчатские казаки,
но и священники, и выпускники открывшихся в конце XIX в. школ, и даже учитгля-камчадалы” (Браславец, 1968. С. 77-78). На этом языке с конца XVIII в.
н в XIX в. камчатские жители говорили и писали. В.И. Иохельсон так охарак
теризовал его особенности: “Камчадальский диалект очень отличается от лите
ратурного языка. Он развился из старого северорусского диалекта, на котором
К
говорили первые покорители Камчатки. Он сохранил некоторые старые формы и
слова северорусского диалекта, которые исчезли в современном русском языке.
Вместе с этим влияние камчадальского языка проявляется в том факте, что язык
воспринял много камчадальских слов, главным образом, названия объектов, спе
цифичных для камчадальского быта и жизни. Влияние камчадальского языка на
морфологию и фонетику речи проявляется в более или менее отчетливой форме”
(Jochelson, 1928).
Начало диалектной лексикографии камчатского наречия, по мнению иссле
дователя К.М. Браславца, положено В.М. Головниным, который к своим “Замеча
ниям о Камчатке и Русской Америке в 1809, 1810 и 1811годах” приложил “Соб
рание слов, употребляемых в русском языке жителями Камчатки”. Достоинством
“Собрания слов” В.М. Головнина является наличие слов, употреблявшихся как
русскими, так и аборигенами, например, “абаба” - холодно, “акика” - жарко, а
также слов, относящихся к специфике хозяйственной деятельности (Браславец,
1977. С. 10-11). В более позднем лексикографе камчатского наречия П.Ф. Кузмищева 1842 г. эта группа слов отсутствует с объяснением “выпущены некото
рые (слова), относящиеся к рыбной ловле и собачьей езде, по неизвестности сих
обстоятельств на Руси” (Браславец, 1977. С. 12). Между тем именно эти слова
составляют специфику камчатского наречия, отмечает К.М. Браславец (Там же.
С. 12).
В течение XIX в., по мнению К. Браславца, на Камчатке сложилось несколько
говоров камчатского наречия, в формировании фонетических и морфологичес
ких особенностей этих говоров определенную роль сыграли аборигенные язы
ковые субстраты (Браславец, 1968. С. 92, 114). К. Брасловцом описаны 4 говора,
елизовский (у населения поселков, ближайших к г. Петропавловску), населения
долины р. Камчатки, большерецкий (у населения современного Усть-Болыперецкого района) и у обрусевших ительменов Тигильского района.
Носители камчатского наречия, в родословных которых переплелись фами
лии казаков и ясачных камчадалов, жили также в Тигиле (ПМА, 1995) и в Нижнекамчатске (Борисов, 2000. С. 137-145), где экспедиции по изучению камчатского
наречия не проводились. Камчадальская лексика используется для обозначения
понятий, связанных с традиционным природопользованием, местных орудий ры
боловства, деталей собачьей упряжки. То же и в домашнем быту: в семьях Со
болева и Тигиля, где до сих пор сохранились плетеные из травы корзины - со
хранились и “местные” для них названия, записанные в начале XX в. Тюшовым
(ПМА, 1995-2005).
Современные потомки камчадалов моложе 60 лет помнят отдельные вы
ражения на камчатском наречии и вспоминают, как в школе учителя усердно
отучали их от камчадальского говорения, прибегая к наказаниям и публичному
осмеянию.
Христианизация оседлого аборигенного населения Камчатки, с одной сто
роны, усвоение камчадальского образа жизни и фольклора русскими колониста
ми, с другой, создали удивительный сплав в мировоззрении населения: комплекс
двоеверия из основ православного вероучения и обрядности и политеистических
воззрений и промысловых обрядов.
В первой половине XVIII в. на Камчатке было мало церквей. После крещения
коренных народов Камчатки, во второй половине XVIII в. церквей стало с е т .
во всех основных поселениях российских колонистов, эти церкви обслуживали
огромные округи, включавшие поселения ясачных камчадалов. Священников на
Камчатке всегда не хватало, поэтому церковные службы проводились лишь по
приезде священника, в это же время отправлялись основные обряды: крещение.
Старинная часовня с восьмиконечными крестами. 1909 г.
Камчадалы. Камчатка, с. Машур (Комаров, 1912)
отпевание, совершались браки. Об этом можно судить по записям в метрических
книгах камчатских церквей, где часто под одним числом записано крещение, от
певание и сочетание браком десятков жителей одного селения. Священники тре
бовали от крещеных камчадалов устройства кладбищ по русскому образцу. Но ни
одного старинного кладбища на Камчатке не сохранилось, обычно жители объяс
няют это паводками, пожарами и другими стихийными бедствиями.
Религиозной жизнью поселений руководил выборный церковный староста.
Традиционный хозяйственный камчадальский календарь был тесно переплетен
с христианскими праздниками, так с первой осенне-зимней охоты возвращались
к Рождеству, с зимне-весенней - к Пасхе, в Духов день устраивали освещение
воды в реке и приносили реке традиционные камчадальские жертвоприноше
ния —щаглы первой рыбы.
Различия в отношении к православию местных русских и камчадалов отме
тил К. Дитмар: “Русские крестьяне - и в этом может быть главное отличие обо
их племен - более искренне и несколько более разумно следуют правилам церк
ви, между тем как камчадалы, несмотря на поголовное крещение, усвоили себе
только внешность православия, и считают его особым, ныне прочно установлен
ным родом шаманства. В результате у них возникает невообразимая путаница из
смеси древнего языческого суеверия и внешних обрядов православной церкви”
Дитмар, 1901. С. 159).
Такие христианские праздники, как Рождество, Пасха, Духов день, отмеча
лись очень краткой церковной службой, за которой следовали несколько дней
взаимного гостевания и потчевания. Характерно описание празднования Рождестза в камчадальском поселке Толбачики в 1923 г. «К Рождеству все мужчины вер
нулись с соболиной охоты. Священник, который вел службу, сам также только
что явился с охоты, читал из книги так быстро, что ни у кого не было времени
что-нибудь понять... Прихожане непрерывно осеняли себя крестом... Когда бого
служение закончилось, все пошли по домам, поужинали и легли спать... Заутре
ня оказалась точной копией вечернего богослужения. В день Рождества священ
ник и псаломщик должны обойти все дома в селе...в каждом доме их угощают
стаканом водки... В остальном день Рождества посвящается визитам к соседям.
Но в этот день с визитами ходят только мужчины... В каждом доме стол на
крыт самой разнообразной едой... На следующий день настает очередь женщин
наносить визиты... На третий день одеваются самым неузнаваемым образом, а
лицо закрывают платком... Обычно в этих визитах участвует только молодежь...
Обычно мужчины одеваются женщинами и наоборот... Затем в каком-нибудь из
домов устраивают вечерку с танцами» (Бергман, 2000. С. 89-92).
В своей повседневной жизни камчадалы аборигенного и русского происхож
дения использовали весь аборигенный арсенал представлений, ритуалов, обы
чаев, знаний. Окружающий мир для тех и других был населен хозяевами мест
и стихий. Занимавшиеся рыболовством и охотой потомки аборигенов и русских
приносили жертвоприношение реке, хозяину места, боялись обидеть хозяина
всех зверей Билюкая. В случае болезней, тяжелых родов обращались к местным
знахарям и шаманам.
Для объяснения удивительных явлений природы использовались элементы
этиологических мифов о Кутхе. Запретный мир мертвых по представлениям кам
чадалов XIX и даже XX вв. находился в вулканах. Поэтому вулканологам 1950—
1960-х годов было трудно найти проводников среди “русских” старожилов селе
ния Ключи, расположенного у подножия Ключевского вулкана (ПМА, 1985).
Столь глубокое и длительное взаимодействие двух культур создало удиви
тельный образец смешанной культуры, близкой по типу креольским культурам
Америки, с гибким адаптивным механизмом, чуткостью к природе, веротерпи
мостью, пластичностью и восприимчивостью к инновациям.
Двуязычие и сложение общего языка общения привело как бы к “обобществ
лению” фольклора двух этнических групп.
В.Н. Тюшов приводит примеры того, как русские проводники пересказыва
ли путешественникам ительменские этиологические легенды о географических
объектах Камчатки и охотничьи былички о встречах с Билюкаем, а представите
ли ясачных камчадалов рассказывали русскую сказку о трех медведях на камчат
ский лад, употребляя имена персонажей из старинной камчадальской мифологии
(Тюшов, 1906. С. 90, 112, 142).
Интересно, что среди ительменских сказителей, перечисленных в сборнике
“Сказки и мифы народов Чукотки и Камчатки” (1974. С. 626-632), ровно полови
на по одной из родительских линий происходит из русских старожилов (генеало
гии собраны автором).
В ительменских сказках множество шутливых историй о Кутхе, который, с
одной стороны, являлся создателем мира, с другой - воплощал в себе все чело
веческие пороки: обжорство, похоть, лень, вороватость, плутоватость. Сюжеты и
дух этих сказок пришли из глубокой древности. Описывая пантеон современных
ему камчадалов, С.П. Крашенинников писал: “Кутх по сотворении земли оставил
небо и поселился на Камчатке... Впрочем, никого глупее не представляют как
своего Кутху, чего ради и не воздают ему никакого почтения, ничего у него не
просят, и ничем так как именем его не забавляются, рассказывая про него такие
непристойности, о которых и писать гнусно” (Крашенинников, 1949. С. 407).
С сатирическим образом главного языческого камчадальского божества пе
рекликается обычай подшучивания. В настоящее время этот обычай распростра
нен как у ительменов западного побережья Камчатки, так и у камчадалов, потом
ков смешанных браков. Для мужчины считается хорошим тоном говорить обо
всем в шутливой форме.
У камчадалов очень ценится искусство рифмованной шутки, иногда доволь
но скабрезной, похожей на рискованные русские частушки. В таких шуточных
стихах описывают смешные случаи на охоте или рыбалке, где добыча обманы
вает охотника таким же образом, как это случается в сказках о Кутхе. Мастером
этого жанра был и известный камчадальский писатель и поэт Г.Г. Поротов.
Современные пожилые камчадалки так же хорошо, как и во времена Кра
шенинникова, знают свойства окружающего их растительного мира. Рассказы
о чудесных свойствах трав - непременный сюжет разговора с любой пожилой
камчадалкой. Знание “зеленой аптеки” для современных камчадалок престижно.
Лекарственные растения Камчатки - это одна из тем, которая обязательно нахо
дит отражение в сельской библиотеке или в школьном музее, в маленьких крае
ведческих или даже рукописных изданиях.
ГЛАВА VI
ТРА Н С Ф О РМ АЦ И Я ЭТНИЧЕСКОЙ И ДЕН ТИ Ч Н О СТИ
И КУЛЬТУРЫ К А М Ч А Д А Л О В
В СО ВЕТСКИЙ И П О СТСО ВЕТСКИ Й П ЕРИОДЫ
ервая треть XX в. была ознаменована для Камчатки притоком новых по
селенцев. Их численность к 1926 г. составила около 5000 человек. Кроме
постоянного населения на Камчатке ежегодно появлялись сезонные рабо
чие - около 50 тыс. человек. Из них 25 тысяч из России, остальные иностранцы.
Если к концу XIX в. на Камчатке было всего около шестидесяти селений, то Пе
реписью 1926 г. зафиксировано 131 поселение, значительная часть которых были
рабочими поселками, связанными с промышленным рыболовством (Список на
селенных мест..., 1928).
В первые послереволюционные годы на полуострове усиливается деятель
ность иностранных, преимущественно японских, рыбопромышленников. Даже в
1934 г. на Камчатке из 27 рыбоконсервных заводов только 9 были советскими, из 14
крабоконсервных - 4 советских, остальные японские (Большаков, 1934. С. 69-70).
С 1929 г. на Камчатке начал стремительно увеличиваться советский государ
ственный сектор в рыбной промышленности, что повлекло увеличение числа пере
селенцев из Центральной России, в особенности, на западное побережье Камчатки.
Национализация рыбной промышленности и коллективизация, начавшиеся
на Камчатке в 1930 г., сопровождались репрессиями, когда камчадалы как кула
ки, дети казаков и священников, или просто как “японские шпионы”, забирались
из своих домов и исчезали. Приблизительная численность репрессированных из
числа коренного и старожильческого населения составила около полутора тысяч
человек (Абориген Камчатки, 9 мая, 1998). Для восьми тысяч старожильческого
оседлого населения Камчатки это означало, что репрессиям была подвергнута
почти каждая семья (Идольше века..., 2000. С. 53-55).
В 1930-е годы на Камчатку стали ссылать раскулаченных из Европейской
России: русских, удмуртов, украинцев, белорусов и представителей других на
циональностей. Краеведческие брошюры об истории камчатских сел повеству
ют о том, что положение ссыльных было тяжелым, и камчадалы, сами живя в
нищете, старались им помочь, научить рыбачить, разделывать рыбу, управляться
с собачьими упряжками. По данным Переписи 1939 г. население Камчатской об
ласти составляло 132799человек, в том числе русских - 99862, народов Севера
- 26085, украинцев - 6249, мордвы - 2171, прочих - 4432 (Всесоюзная перепись
населения 1939 года..., 1992. С. 61).
На западном побережье Камчатки и в Устькамчатском районе организовыва
лись рыболовецкие колхозы, в долинах рек Камчатки, Авачи, Паратунки - пре
имущественно овощеводческие. В рыболовецких колхозах, а затем и совхозах на
рыбодобыче и обработке рыбы трудились, в основном, ссыльные и другие пере
селенцы. Местное население, чаще всего, работало в подсобных хозяйствах, на
фермах и огородах, которые должны были доставлять питание рабочим.
В результате нескольких акций отстрела, проведенных в 1930-е и 1960-е годы
по распоряжению местных властей, оседлое население почти полностью лиши
лось ездовых собак, “обвиненных” в истреблении ценных пород рыбы. Традици
онные связи между селениями ухудшились. Упряжки сохранились лишь для пе
ревозки почты и начальства.
П
Братья Н.Э. и И.Э. Косыгины после освобождения из заключения
Владивосток. 1934 г. Фото из архива Тигильской районной библиотеки
Ощутимый удар традиционной системе жизнеобеспечения старожильческого
населения был нанесен принятым в 1957 г. “курсом” на укрупнение сельских по
селений. Многие удобные для жизни и освоения природных ресурсов поселки
были закрыты как “неперспективные”, а население переселено в более крупные
поселки. В крупных многонациональных поселках интернированные из родных
мест представители коренных народов не находили себе работы. Среди них рас
пространялись безработица и алкоголизм. Многие в поисках работы переселя
лись в г. Петропавловск и ближайшие к нему поселки, в г. Елизово. В Елизовском районе сложилась довольно крупная по численности и многонациональная
по происхождению группа потомков коренного и метисного старожильческого
населения.
В результате миграционной политики государства численность приезжего
населения на Камчатке возросла к концу 1980-х годов по сравнению с 1926 г.
почти в сорок раз. По переписи 1989 г. на Камчатке числилось 471 932 человека.
Если в 1926 г. коренное население на Камчатке составляло 64%, то в 1989 г. по
данным переписи - только 2% от всей численности населения (включая коряков
и ительменов Корякского автономного округа).
В 1962 г. исследователь И.С. Гурвич посетил бывшие старожильческие посе
ления долины реки Камчатки и обнаружил там около тысячи двухсот потомков
старожилов. Более всего старожилов проживало, по его данным, в Мильково около 150 семей, в Ключах - 75 семей. По другим поселкам в долине р. Камчатки
он обнаружил еще около двухсот старожильческих семей. Причем около полови
ны старожильческих семей приняли в свой состав ссыльно-поселенцев: белору
сов. удмуртов, украинцев (Гурвич, 1963в).
В своей среде старожилы называли себя и других по реке или местности, где
г одились и жили. Пожилое поколение потомков аборигенов и русских старожилов
Камчатки называло себя еще и камчадалами, но южнее границ Корякского нацио
нального округа они были записаны “русскими”, в Корякском автономном окру
ге - “ительменами”. Представителям власти, каковыми были для них и этнографы,
они называли свою “национальность” в соответствии с записью в паспорте.
Судя по воспоминаниям пожилых камчадалов, несмотря на репрессии, не
справедливости и трудности жизни, колхозный период воспринимается боль
шинством как новая и по-своему интересная фаза жизни. Камчадалы Тигиля,
Мильково, Ключей, Соболево с удовольствием вспоминают хороших председа
телей колхозов, сельских врачей, учителей, радистов, коллективные успехи в
рыболовстве, овощеводстве, с гордостью перечисляют имена камчадалов геро
ев войны и ударников труда. Традиционный уклад жизни был разрушен, и сель
скохозяйственные рабочие, каковыми числилось большинство камчадалов, мог
ли заниматься привычными видами деятельности только в свободное время. Но
речное рыболовство на Камчатке, законное или рискованное, охота и собиратель
ство были важнейшим подспорьем и дополнительным источником питания, ими
продолжали заниматься все камчадалы и в советское время.
В годы перестройки “бедственное положение народов Севера” стало одной
из официальных тем критики прошлого. Камчатские власти откликнулись на из
менение государственной политики в отношении коренных народов специаль
ным решением “О мерах по социальной защите малочисленных народов Севера
в период перехода к рыночной экономике”. В этом документе излагалась госу
дарственная и региональная программа по подготовке юридических актов о за
креплении за коренными народами Камчатки традиционных природных ресур
сов, выдаче им бесплатных лицензий на вылов рыбы и охоту, отводу земель под
оленьи пастбища. В пункте третьем решения предписывалось “Признать нали
чие в Камчатской области этнической группы камчадалы и распространить на
них все льготы, предоставляемые Законом СССР и РСФСР малочисленным на
родам Севера” (решение Камчатского областного Совета народных депутатов от
25.04.91 - ПМА).
После принятия этого Решения на Камчатке произошел “взрыв этнического
самосознания” коренных народов. Те, кому, казалось, была безразлична запись
о национальности в паспорте, вспомнили о своих “аборигенных” и “камчадаль
ских” корнях. Начали организовываться районные и поселковые ассоциации ко
ренных народов Севера и камчадалов, создавались списки их членов. Труднее
всех пришлось камчадалам, которых уже третье поколение записывали “русски
ми”. Они начали восстанавливать свои генеалогии и требовать изменения записи
о национальной принадлежности в паспорте.
Большую роль в восстановлении права камчадалов называться собствен
ным этническим именем сыграла молодая Ассоциация коренных народов Се
вера (АКМНС) Камчатской области, которая поддержала и включила в свой
состав камчадалов. В ассоциации камчадалов вступило более семи тысяч чело
век (Списки районных ассоциаций коренных народов Камчатки 1994 г. Копии из
личного архива автора).
При проведении Переписи 1989 г. в Камчатской области, в состав которой вхо
дил Корякский автономный округ (КАО), камчадалы не учитывались. Ассоциации
провели альтернативную перепись и учли представителей непризнанной официаль
но национальности.
Признаком, по которому человека вносили в списки камчадалов, было са
мосознание (национальную принадлежность детей определяли родители), под
крепленное знанием собственной родословной и одобрением односельчан, ко
торые хорошо знали родословные друг друга. Процесс составления списков и
Численность населения по районам Камчатской области по данным Переписи 1989 и 2002 гг.,
Ассоциации коренных народов Севера Камчатской области 1995 г.
Ительмены
Прочие
1989 г.
1989 г.
Районы
Камчадалы
по данным
АКМНС 1995 г.
Ительмены
Камчадалы
перепись
2002 г.
перепись
2002 г.
Быстринский
2
2183
82
У-Камчатский
7
29 126
1738
61
18
Болынерецкий
5
14 268
113
30
18
Соболевский
4
2909
695
123
92
23
646
Мильковский
11
16 803
2640
354
499
Елизовский
29
1793
214
225
Петропавловск
1724
276
219
Алеутский
179
4
75 689
284 863
15
2
1
Карагинский
28
1072
7361
23
0
Олюторский
26
11 893
19
0
Пенжинский
10
3428
5
1
Тигильский
1115
8897
1134
131
прием новых членов в ассоциации автор наблюдала в полевые сезоны 1991—
1994 гг.
Новая камчатская администрация после 1991 г. не подтвердила решение
прежней власти о признании официального статуса камчадалов. Камчадалов так
же не спешили признавать и лидеры официально признанных коренных народов
вКАО.
Экономический способ давления власти на тех, кто боролся за самоназвание
"камчадалы”, был прост: в ежегодных постановлениях Совета по рыболовству
в Камчатской области из перечня народов Севера, которым полагались льгот
ные лимиты, с середины 1990-х годов камчадалы были исключены. Камчадалам
предлагалось оформить в архиве справки о своей принадлежности к ительменам
п я включения в списки коренных малочисленных народов Севера. Админист
ративное давление на камчадалов раскололо их лидеров. Так, Л.Ф. Спешнев, ге
рой войны и труда, бывший партийный активист, в своей статье 1995 г. “Сколь
ко можно глумиться и издеваться над камчадалами?” защищал право камчадалов
называться собственным историческим именем (Вести. 1995. № 83, 11 апреля).
В 1997 г. этот же автор в статье “Ительмены и камчадалы - кто они? Один и тот
же народ” пытался доказать, что все камчадалы должны называться ительмена
ми (АК. 1997, сентябрь). Его односельчанка, президент АКМНС Соболевского
района Н.Н. Орехова, в 1998 г. в том же “Аборигене Камчатки” печатает статью
"Есть такая национальность - камчадалы”, в которой пишет: “...не могу посту
питься своей совестью ради сиюминутных льгот и привилегий, чтобы писать
;ебя и своих камчадалов (а в нашем районе одни камчадалы) ительменами. Мне
:-;е простят мои потомки...” (АК. 1998. 1 апреля). В этот период некоторые члены
камчадальских ассоциаций попытались получить в архивах справки, подтвер
ждающие их ительменское происхождение. Судя по итогам Переписи 2002 г. это
удалось лишь одной тысяче человек.
В камчадальских ассоциациях, кроме сомнений насчет этнонима, были и
другие проблемы. Большинство поселков, где сейчас живут камчадалы, находит
ся на месте или около старых поселков. В период закрытия “неперспективных”
Семья камчадалов. 1950-е годы
Камчадалы. Камчатский край, с. Пугцино. Фотокопия О.О. Мурашко, 2005 г.
поселков сюда переселили людей из других деревень и даже районов. Так что в
каждом поселке есть “местные коренные”, у которых “здесь деды жили”, и “пе
реселенные коренные”. Противоречия между этими группами “коренных” возни
кают при распределении рыболовных и охотничьих угодий: во-первых, их дают
для коренного населения недостаточно, во-вторых, есть участки, далекие и близ
кие от поселка, плохие и хорошие, в-третьих, ресурсы рек, на которых стоят по
селки, из-за увеличения численности населения за последние 30 лет, оскудели.
Как следствие - возникло движение за восстановление закрытых поселков и воз
вращение в них. Но реальной экономической поддержки это движение от госу
дарства не получило.
Тема борьбы за права камчадалов на пользование традиционными природ
ными ресурсами в этот острый период попала на страницы авторитетной кам
чатской газеты “Вести”. Журналистка этой газеты Ольга Павлова опубликовала
статью «Дележ угодий по “волчьим” законам. Есть ли на Камчатке камчадалы?»
(Вести. № 199 от 19.10.94), в которой критиковала Постановление губернатора
Камчатской области В.А. Бирюкова, предоставившее в Елизовском районе Акци
онерному обществу “Волк” огромные охотничьи угодья (435 тыс. га), в то время
заявки на землепользование объединений камчадалов не были удовлетворены.
Различные акционерные общества, связанные с охотой, рыболовством и туриз
мом, начиная с 1994 г., агрессивно заняли ресурсную нишу традиционных видов
природопользования коренного населения. Такая ситуация наблюдалась и в дру
гих районах Камчатки.
На фоне борьбы за право использовать традиционные природные ресурсы
произошли два события: включение камчадалов в Единый перечень коренных
малочисленных народов Российской Федерации и проведение через полтора года
после этого Переписи 2002 г.
Официальные итоги Переписи 2002 г. по Камчатской области и Корякскому
автономному округу показали суммарную численность ительменов и камчадалов
ниже численности камчадалов по спискам ассоциаций 1995 г. более чем в 4 раза.
По полевым данным автора 2005 г., тех, кто в Камчатской области хотели запи
саться камчадалами и ительменами, переписчики с пристрастием расспрашивали
об основаниях такой записи (ПМА, опросы жителей Соболевского, Мильковского,
Елизовского районов, 2005). Это было нарушением правил проведения Переписи.
Спор между властью и ассоциациями сейчас идет не об этнонимах, а о при
знании наличия коренного населения именно в тех районах, где имеется наиболь
шая концентрация приезжего населения, то есть в Елизовском районе и городах.
Власти не хотят признать, что на территории города и его густонаселенных при
городов сейчас проживает большое число представителей коренных народов, ко
торые имеют право на приоритетное использование природных ресурсов, то есть
на ловлю рыбы, охоту, сбор дикорастущих растений. При этом власти мотивиру
ют свой отказ в признании прав коренных народов Елизовского района и городов
тем, что, по их мнению, эта территория никогда не была местом традиционного
расселения коренных народов.
Но исторические сведения свидетельствуют о непрерывном проживании кам
чадалов на территории современного Елизовского района. В первой половине
XVIII в., по данным, приведенным у С.П. Крашенинникова в “Описании земли
Камчатки”, в 1707 г. у Авачинской губы казаки столкнулись с восемью сотнями
камчадалов (Крашенинников, 1949. С. 479), в 1738 г. в 18 селениях камчадалов,
расположенных на территории современного Елизовского района, было зарегис
трировано 415 плательщиков ясака, то есть мужчин в возрасте от 18 до 50 лет,
а всего населения около двух тысяч. В 1747 г. в 25 селениях на той же террито
рии было крещено 697 камчадалов. По данным Переписи 1897 г., на территории
современного Елизовского района проживало 298 камчадалов, причем большая
часть из них в селениях Авача, Паратунка, Калахтырка, Гаванское и Старый Ос
трог, которые ныне входят в муниципальные образования г. Петропавловск-Камчатский или г. Елизово.
Численность коренного населения в городах Петропавловск и Елизово и в
близких к городу поселках Елизовского района резко увеличилась за последние
45 лет. Первоначально - за счет представителей коренных народов Камчатки,
переселившихся в город и пригороды после закрытия неперспективных сел в
1960-е годы. Вторая волна переселения последовала в 1990-е годы, это произош
ло в результате закрытия и приватизации имущества бывших колхозов и совхо
зов, сокращения рабочих мест в сельской местности.
К сожалению, данные реального учета численности коренного населения в
этом районе, видимо, отсутствуют и у представителей власти, и у ассоциаций,
так как процесс восстановления этнической идентичности и ее документального
подтверждения у камчадалов и ительменов Камчатской области был затруднен.
Включение камчадалов в Единый перечень коренных малочисленных народов
Российской Федерации в 2000 г. узаконило употребление этнонима “камчадал”
для обозначения национальности гражданина и распространило на камчадалов
права, которые имеются для коренных малочисленных народов в Российском зако
нодательстве. С получением паспортов нового образца, в которых запись о нацио
нальной принадлежности отсутствует, камчадалы формально оказались в равном
положении с другими коренными малочисленными народами. Но только формаль
но. Старые привычки и предрассудки, сформировавшиеся в советское время, про
должают играть важную роль, особенно при распределении экономических благ.
Местные власти продолжают признавать “старый список коренных народов”, а в
отношении камчадалов высказывают сомнение, иногда прямо заявляя, что вклю
чение камчадалов в официальный перечень было ошибкой. Эту же позицию за
няли и некоторые лидеры общественных объединений коренных малочисленных
народов Камчатки. Некоторые жители Камчатки из числа приехавших в совет
ское время говорят, что они сами, прожив на Камчатке всю жизнь, тоже считают
себя камчадалами, “но нам почему-то не дают льготы”, другой вариант высказы
вания - “но мы не претендуем на льготы” (ПМА, 2002-2005). Как видно, этноним
камчадалы и связанные с ним довольно-таки мифические в современной социаль
но-экономической ситуации (когда лицензии на все природные ресурсы выставля
ются на аукционы и конкурсы) льготы оказались камнем преткновения для мно
гих. Поэтому внуки убежденных камчадалов при опросах, проводимых властями,
предпочитают называть себя ительменами или “русскими”, не вдаваясь в объяс
нения, просто говоря: “так лучше” или “так вернее” (ПМА, 2005, 2006).
Как и полтора века назад, камчадальская культура сейчас - это культура син
кретическая, в которой до сих пор уживаются древние анимистические представ
ления, православная обрядность и некий стихийный иронический атеизм или,
скорее, представление о панибратских отношениях с высшими силами, унасле
дованное от древних камчадалов, как это описывал С. Крашенинников.
Знаменательно, что многие “генетические камчадалы”, то есть выходцы из
семей смешанного происхождения, получив в 1940-е и 1960-е годы педагоги
ческое образование или дипломы культработников, отправились поднимать на
циональную культуру коренного населения в Корякский автономный округ, где
“сохранение и развитие национальной культуры народов Севера” было офици
альной доктриной. Такие деятели культуры, как Т. Лукашкина, Н. Старкова, Т. Гуторова, К. Халоймова, Г. Поротов и другие, очень много сделали для сохранения
и расцвета национальной культуры коряков, ительменов, эвенов.
Многие на Камчатке связывают процесс возрождения национальной куль
туры коренного населения с именем писателя Г. Поротова. Его путешествия по
всей Камчатке и работа в сфере “развития национальной культуры народов Се
вера” способствовали разностороннему и глубокому знакомству с этническими
культурами населения полуострова. Георгий Поротов, собрав вокруг себя едино
мышленников, стал одновременно создателем, носителем и транслятором полиэтничной культуры коренного и старожильческого населения Камчатки.
В его стихотворных поэмах, отдельных стихотворениях отражен весь спектр
древнего фольклора народов Камчатки: мифологические сюжеты, легенды, вол
шебные сказки, сказки о животных, былички, обрядовые песни, заговоры. Стихо
творная поэма Поротова “Эльвель” состоит из нескольких мифологических сю
жетов, этиологических мифов о происхождении гор и рек. В поэме “Тигильское
сказание” Поротов дает яркое описание интернациональной вечеринки начала
XX в. в бывшем казачьем остроге Тигиль. В русскоязычное стихотворение вклю
чаются местные названия музыкальных инструментов (“коон, чикзел, айтена”,
“тэлытыл”) и ительменских песен-танцев:
Без устали Тимошка
На русской на гармошке
М елодию ведет.
Коон, чикзел, айтена
Ей вторят вдохновенно.
И теш ится народ!
Тут в моде пляски всякие:
И Ходила и Бакию
И русский хоровод.
Жужжит, поет тэлытыл.
Изложенные современным рус
ским языком, отражающие особенно
сти камчадальской речи, произведе
ния Г. Г. Поротова близки коренному и
старожильческому населению Камчат
ки. Его стихи и песни для ительменов,
коряков, эвенов, камчадалов и русских
старожилов стали народными, стихо
творные поэмы на фольклорные темы
воспринимаются как настоящая мифо
логия, а пьесы - как обрядовые дей
ствия. Сквозь призму его исторических
поэм и романов “Камчадалы”, “На око
лице Руси” его земляки воспринимают
историю Камчатки. Литературоведы и
критики называют Георгия Поротова
то ительменским, то корякским поэтом
и писателем. Но он сам так определил
свою этническую принадлежность в
стихотворении “Таганок”: “Я камчадал
закоренелый!”.
При творческой поддержке Порото
ва была сделана сценическая постанов
ка центрального обрядового осеннего
праздника древних камчадалов Алхалалалай, записанного С.П. Крашеннико
вым дважды, у аборигенов долины реки
Камчатки и на западном побережье полуострова. Этот спектакль, впервые постав
ленный в 1987 г., перерос сцену, стал настоящим обрядовым праздником жителей
с. Ковран, символом сначала ительменской, а затем и камчадальской культуры.
Таким образом, деятели культуры и науки камчадальского и ительменско
го возрождения в 1960-1980-е годы создали плацдарм для возрождения совре
менной камчадальской культуры в девяностые годы. Ительменское культурное
возрождение оказало и оказывает огромное влияние на камчадальскую культуру.
Для камчадалов их культура не “наследие”, а образ жизни, который связан, в том
числе, и с правом использования традиционных природных ресурсов. К сохране
нию памяти о жизни своих предков и фольклору камчадалы проявляют искрен
ний интерес. Энтузиасты-краеведы (В.И. Михайлова - Мильково, Л.А. Косыги
на - Тигиль, Н.И. Орехова, Л.Ф. Спешнев - Соболево и многие другие) создают
клубы камчадалов, составляют родословные, записывают воспоминания, руко
писные издания хранятся в местных библиотеках. Писатели-краеведы (С.И. Вах
рин, В.И. Борисов) используют любые возможности для издания краеведческой
литературы, которая пользуется огромной популярностью у камчадалов.
В мировоззрении современных камчадалов совмещается вера в духов, в
сверхъестественные способности отдельных людей к ясновидению, к лечению
болезней необычными способами. При этом многие из них, следуя новым вея
ниям, крестились. Следствием широты взглядов является не только терпимость,
но и интерес камчадалов к разным конфессиям. В то же время среди них немно
го последовательных и долговременных приверженцев какой-либо определенной
конфессии. Ко всем проявлениям религиозной жизни, как языческой, так и хрис
тианской, они относятся скорее не как к определенным формам религии, а как к
разнообразным проявлениям культуры.
Фольклорный ансамбль “Камчадалочка” и гости фольклорного праздника
Камчадалы. Камчатский край. Конец 1990-х годов. Архив В. Михайловой. Библиотека с. Мильково
В массе своей оседлое старожильческое население Камчатки сохраняет то
лерантность, восприимчивость, уважение к природе. Поэтому программы раз
личных экологических фондов по сохранению биологического разнообразия
Камчатки находят в его среде живой отклик. Само собой сложилось так, что
эти программы на Камчатке считаются программами “для аборигенов”, и имен
но аборигены главным образом выходят на очистку рек от Мусора в поселках,
на очистку набережной Авачинской бухты в Петропавловске-Камчатском. Такие
мероприятия обычно заканчиваются коллективной ухой и концертом фольклор
ных групп “Лач”, “Лаччах”, в которые объединены горожане разных “коренных”
национальностей.
Подводя итоги истории метаморфоз значения этнонима камчадалы на Кам
чатке, следует отметить, что этот этноним, определявший сто лет назад корен
ное оседлое население, стал в первой трети XX в. самоназванием смешанного по
происхождению старожильческого населения Камчатки. Население, называвшее
себя камчадалами, отличалось языком, бытом и внешним видом, сложившимися
за два века ассимиляции и метисации, от хлынувшего на полуостров потока при
езжих из материковой России.
В девяностые годы, самоидентификация камчадал носила для южных старо
жилов смешанного происхождения протестный характер, это был символ борь
бы за восстановление старинного названия и право считаться коренным народом
Камчатки. Северо-западные (тигильские) камчадалы, которые в советское время
в большинстве были “записаны” как ительмены, также в период запрета исполь
зовали между собой самоназвание камчадалы, подчеркивая этим отличие своего
происхождения от соседей ительменов. В девяностые годы эта “домашняя” иден
тичность становится публичной и протестной. Это протест против того, что их
причисляли к ительменам и в то же время претензия на получение прав корен
ных малочисленных народов Севера. При этом они не считают южных камчада
лов родственной группой, а считают истинными камчадалами лишь себя (ПМА,
2004).
В 1990-е годы на Камчатке происходит два параллельных процесса. С одной
стороны, администрация предлагает тем, кто называет себя камчадалами, “запи
сываться” ительменами, чтобы получать статус и льготы народов Севера. С дру
гой стороны, происходит бурное возрождение и распространение по полуострову
яркой ительменской культуры. Камчадальская культура в это время не имела та
ких ярких самобытных черт, как ительменская, многие молодые камчадалы учас
твуют в местных фольклорных коллективах, возникающих в Тигиле, в Соболево,
и в долинах рек Авачи и Камчатки, они впитывают ительменскую фольклорную
культуру и начинают называть себя ительменами. Эти два процесса, администра
тивный и культурный, привели к тому, что к началу 2000-х годов молодое поколе
ние камчадалов, то есть детей тех, кто в начале девяностых годов XX в. боролся
за право называться камчадалами, размывается на два потока. Те, кто привержен
к ительменской культуре, а также те, кто продолжает заниматься рыболовством
и охотой, идентифицируют себя в Переписи 2002 г. как ительмены. Те, кто стре
мится влиться в модернизированное надэтничное общество, идентифицируют
себя как русские. Многим, идентифицирующим себя как камчадалы, не удалось
в переписи добиться записи камчадал. Число идентифицирующих себя как кам
чадалы снижается по сравнению с пиком численности камчадалов в 1995 г.
В этом смысле показательны истории этнической идентификации в старых
камчадальских семьях. Так, девяностолетняя жительница с. Милькова К.С. Толман (урожденная Михайлова) считает себя камчадалкой, потому что ительменов
на реке Камчатке, по ее мнению, никогда не было, она с сожалением сообщает,
что ее дочь записалась в Переписи 2002 г. ительменкой, а внучка-студентка, уха
живавшая в момент интервью за бабушкой, записалась русской. Сестра Г.Г. По
ротова, которая, как и брат, считает себя “камчадалкой закоренелой” и в 1991 г.
возглавляла районную мильковскую ассоциацию камчадалов, записалась в Пере
писи русской, “как в паспорте”. Ее сыновья “записались” в Переписи 2002 г. как
ительмены, при том, что их отцом был приезжий из Приморья русский. Один из
ее сыновей руководит фольклорным ансамблем народов Севера, другой являл
ся в момент Переписи лидером Камчатской областной ассоциации народов Се
вера. Оба они сообщили, что назвали себя ительменами, не задумываясь. Пожи
лой уроженец старинного камчадальского с. Кирганик (М.П.), который в 2005 г.
продолжал говорить на камчадальском диалекте, имеет фамилию, родословную
н внешний вид настоящего камчадала, сообщил, что “записался” в Переписи рус
ским, “как было в паспорте”, а приехавший к нему из Мильково тридцатидевяти
летний сын назвал себя в Переписи камчадалом “в знак протеста”. Его родствен
ница (С.Б.), 56 лет, сообщила, что хотела записаться камчадалкой, а ей не дали,
сказали, что нужна справка, в то же время ее две родные сестры записаны итель
менками. Их сосед по Кирганику и родственник (Т.П.), 58 лет, любитель охоты
и рыбалки, присутствовавший тут же, сказал, что “записался ительменом - так
проще” (ПМА, 2005).
Характерным является распределение этнической идентификации, обна
ружившееся при сборе сведений по традиционным знаниям коренных народов
Камчатки в 2005 г. у потомков старожилов смешанного происхождения, живу
щих в старинных крестьянских поселениях Мильково и Ключи. Из 48 предста
вителей старожилов, опрошенных в этих селениях, 27 человек без всяких ого
ворок обозначили свою национальную принадлежность этнонимом “камчадал”,
8 человек сообщили: “камчадал по самосознанию, русский по паспорту”, 3 чело
века ответили: “русский, собирать справки такая морока”, 3 человека - “русский
по паспорту, но есть предки камчадалы”, 3 человека - “русский по паспорту, но
доказал, что ительмен”, 4 человека назвали себя ительменами, причем один из
них с оговоркой “пока”. Следует отметить, что анкетирование в этих поселениях
проводили представители старожильческих семей Мильково и Ключей (ПМА).
Представление об осознании камчадалами старшего поколения своего поло
жения в обществе и о камчадальской этике сконцентрированы в высказывании
пожилого камчадала (так он сам себя определил) Ю.А. Конкина из поселка Клю
чи, которым он заключил свои ответы на вопросник по традиционным знаниям
коренных народов.
“Камчадал жил рядом с природой, он был единый с природой. Он лишнего
от природы ничего не брал. Он брал то, что ему нужно, сколько ему нужно на
питание. Он живое дерево не рубил на дрова. Он брал сухостой, мертвое дерево.
А сейчас же губится все живое и неживое. Рыбу возьмем, вот поймал, сколько ему
надо рыбы, все, он лишнее не возьмет. Зверя убил, он знает, что ему этого мяса
хватит на столько-то. Сейчас же возьми - убьют медведя, желчь забрали, осталь
ное все выбросили. Сняли шкуру, мясо бросили. Поймали рыбу, икру забрали, а
рыбу бросили. Возьми уток. Они еще летать не могут, их уже бьют. Поэтому все
сейчас уменьшилось: рыбы в речке меньше стало, дичи меньше стало. Потому
что люди стали жить одним днем. Раньше думали: мне, детям, внукам и другим.
Мне мать рассказывала, что лес, это тоже живое существо. Лишнего не ломай,
оно все живое. Лишнего не дергай. Будь с огнем осторожнее. Разводишь костер,
следи. Уходишь, заливай, чтобы не было ни пожаров, ничего... Вот такое было
отношение к природе...От безысходности люди спиваются, работы нет, на речку
нельзя. Едет браконьерить. Сам бы он так никогда не сделал, но жизнь заставля
ет....В душе он остался тот же, а жизнь его ломает” (ПМА, 2004).
Открытость традиционной культуры камчадалов Камчатки способствует ее
обогащению и трансформации в некую новую эклектическую народную куль
туру, “культуру народов Севера”, “культуру всех наших коренных камчадалов”.
В формировании этой культуры большую роль сыграли творческие личности
камчадальского происхождения, такие как Г.Г. Поротов, и продолжают играть
фольклорные коллективы, объединяющие творческих людей из среды всех ко
ренных народов Камчатки, в том числе и камчадалов. Эта эклектическая куль
тура воплощает в себе интегрирующее начало в современной эволюции тради
ционных культур коренных народов Камчатки.
ГЛАВА VII
КАМ ЧАДАЛЫ
М А ГА Д А Н С К О Й О Б Л А С Т И
агаданские камчадалы - этническая группа, сложившаяся на основе сме
шения коренного и пришлого населения. Формирование ее происходило
в селениях Тауйск, Армань, Ола, Ямск, Наяхан и Гижига. Основание и
развитие этих населенных пунктов неразрывно связано с социально-политиче
ской и экономической интеграцией северо-восточных территорий в Российское
государство. Колонизация региона и активные контакты русских переселенцев
с местным населением привели к складыванию охотских камчадалов, которые
имели отличительные черты культуры, выделяли себя среди окружающих сооб
ществ, но конкретные формы их этнической идентичности определялись госу
дарственной политикой.
Хозяйственные и культурные навыки охотских камчадалов сложились в ре
зультате аккультурации и адаптации к местным природно-климатическим усло
виям; духовная культура была, по существу, русской - от переселенцев были вос
приняты православие и русский язык в форме северного (сибирского) диалекта.
Ассимилятивные процессы привели к появлению смешанного антропологиче
ского типа, соединяющего в различных вариантах монголоидные и европеоид
ные черты. Этническая группа охотских камчадалов на протяжении всей сво
ей истории представляла собой подвижное образование, быстро реагировавшее
на внешнее воздействие изменением этнокультурного облика. Смешанный ха
рактер происхождения камчадалов получил адекватное отражение в их этниче
ской характеристике и проявился в существовании модифицированных культур
ных форм, подвижности этнического самосознания, быстрой смене этнонимов.
В состав охотских камчадалов вошли представители оседлых коряков, коче
вых и “пеших” тунгусов (эвенов), якутов и русских. Накануне прихода русских
западная граница расселения оседлых коряков, древнейших обитателей края,
проходила по р. Тауй, а территории, лежащие западнее, в это время занимали
тунгусы (ламуты, или эвены) (Туголуков, 1982. С. 155). К концу XVII в. этниче
ский ареал оседлых коряков существенно сужается. Междуречье Тауйска и Олы
было местом ожесточенных стычек между коряками и проникавшими в реги
он тунгусами, которых поддерживали русские. В результате граница расселения
оседлых коряков отодвигается на восток до р. Яма {Гурвич, 19666. С. 50; Дол
гих, 1960. С. 560). В XVIII в. оседлые коряки были обращены в христианство.
Это благоприятствовало росту смешанных браков с русскими переселенцами, а
также с принявшими православие тунгусами. Интенсивная ассимиляция коряков
пришлым населением вела к перемене этнической идентичности, являлась од
ним из факторов значительного уменьшения их численности. К середине XIX в.
численность коряков на р. Яма и в ее окрестностях сократилось до 184 человек,
причем собственно корякскую идентичность сохраняли лишь 2/3 ямских жите
лей (ГАМО. Ф. Д-2. Д. 1. JI. 39; Гурвич, 19666. С. 186). В 1920-х годах числен
ность здешних жителей, идентифицируемых как коряки, составила 246 человек.
Они ничем не отличались от окружающего оседлого населения, что позволило
органам власти отнести их к группе охотских камчадалов.
Тунгусоязычные племена начали осваивать рассматриваемый регион накану
не прихода русских, со второй половины XVII в. этот процесс заметно активизи
М
ровался. Самыми ранними пришельцами в северной части Охотского побережья
являлись тунгусоязычные бродячие охотники, осевшие в устьях р. Тауй, Армань
и Ола [Левин, 1958в. С. 199; Туголуков, 1982. С. 163; Лебединцев, 1990). По-ви
димому, в их состав влилось и некоторое число тунгусов-оленеводов, потеряв
ших оленей и осевших на побережье. Так образовалась группа “пеших тунгусов”
(Линденау, 1983; Туголуков, 1980), которая стала важным этническим компонен
том будущих камчадалов. К концу XVIII в. оседлые тунгусы уже проживали в
сел. Тауйск, Армань и Ола, причем последнее являлось восточной границей их
массового проникновения (Попова, 1981. С. 14).
Активное проникновение на Охотское побережье якутов также было тес
но связано с русской колонизацией (Майнов, 1927). Царская администрация пе
реселяла семьи якутов, владевших лошадьми и крупным рогатым скотом, для
обслуживания Якутско-Охотского (с XIX в. - Охотско-Камчатского) тракта
('Серошевский, 1993. С. 486). В течение XIX в. якуты-мигранты полностью ас
симилировались с русскими и тунгусами и утратили родной язык, сохранив в
быту отдельные элементы материальной культуры. К концу XIX в. численность
якутов, сохранивших этническую идентичность, составляла не более 150 чело
век, проживали они в основном в с. Тауйск и составляли около 80% его жителей
(ГАМО. Ф. Д-1. Д. 1. Л. 9, 11, 13).
В XVIII - начале XIX в. доля русского населения (в основном казаков) в та
ких населенных пунктах, как Тауйск и Ямск составляла от 20 до 40%. Самым
крупным пунктом, население которого составляли преимущественно выходцы из
России, являлось с. Гижига. В 1776 г. гижигинский гарнизон насчитывал 229 чел.
Всего же гижигинцев было не менее 750 человек. В XIX в. значение охотских
поселений как опорных укрепленных пунктов падает, их гарнизоны полностью
или частично упраздняются, численность казаков значительно снижается. Одна
ко часть из них остается в крае. Не прекращается и переселение русских, связан
ное с частной инициативой. В конце XIX —начале XX в. происходит увеличение
числа жителей Охотского побережья за счет сезонных рабочих, нанимаемых на
рыбные промыслы. Некоторые из них, вступив в браки с местными женщинами,
оседали на постоянное жительство, и их потомки пополнили ряды будущих кам
чадалов.
В целом в северной части Охотского побережья этническое взаимодействие
осуществлялось следующим образом: между р. Тауй и Ола смешивались в основ
ном якуты, русские и пешие тунгусы, северо-восточнее преобладало взаимодей
ствие русских с коряками. Со второй половины XVIII в. и особенно в XIX в. этни
ческую составляющую формирующихся камчадалов проследить проблематично:
новые переселенцы вступали в браки уже не с коренными, а с метисированными жителями. Вхождение региона в российское политическое и культурное про
странство, непосредственное влияние русских переселенцев определили специ
фичность этнического облика камчадалов, которую можно охарактеризовать как
сочетание аборигенных и русских черт культуры. Численность охотских камча
далов в 1910-х годах составляла примерно 1,3 тыс.чел. (Хаховская, 2003. С. 43).
Первостепенное значение в формировании камчадалов Охотского побережья
имели брачные связи аборигенов и переселенцев. В рамках смешанных в этни
ческом отношении семейных коллективов происходила адаптация к природным
условиям, вырабатывались приемы хозяйственной деятельности, складывался
этнический облик группы.
Численность переселенцев многократно возросла в советское время в ходе
широкомасштабного хозяйственного освоения Северо-Востока. В послевоенный
период камчадалы вступали в браки в основном с мигрантами советского време
ни различной этнической принадлежности и, реже, с оседавшими эвенами и ко
ряками. Значительный наплыв русских переселенцев, оседание кочевых эвенов и
коряков привели к тому, что в 1940-1950-х годах в численном отношении в мес
тах своего традиционного проживания камчадалы уже не преобладали. Среди
них также начинается активное переселение в города.
Поскольку основными жителями края становились приезжие, в основном
русские, и численность их увеличивалась быстрыми темпами, то смешение кам
чадалов с пришлыми становилось все более интенсивным. Часть камчадалов,
вступив в браки с приезжими, впоследствии выезжали в центральные районы
страны на постоянное жительство, уезжали на учёбу, на сезонные работы и т.д.
Оставшиеся сливались с преобладающим населением. В настоящее время в Ма
гаданской области насчитывается свыше 1 тыс. чел., составляющих этническую
группу камчадалов. Две трети их проживает в городской местности (пгт. Ола,
Армань, Эвенск, г. Магадан), более половины - в областном центре (г. Магадан).
Смешанное происхождение охотских камчадалов, ведущих свое происхожде
ние от различных этносов, их своеобразное “пограничное” положение обуслови
ли подвижный, многоплановый характер идентификации, воспроизводившийся
на всем протяжении их истории. Внутренние факторы формирования этническо
го самосознания (происхождение, родственные связи, территория проживания и
др.) действовали противоречиво, способствуя как консолидации камчадалов, так
и их разобщению, вследствие чего они не оказывали определяющего влияния
на самоопределение. Конкретные формы этнической идентичности задавались
внешними обстоятельствами, основные рычаги, влиявшие на характер протека
ния идентификационных процессов в среде камчадалов, были сосредоточены в
руках государства. Политические и социально-экономические преобразования,
происходившие в переломные моменты российской истории, вели к перемене
статуса метисного населения, что отражалось в его этнической номенклатуре.
До установления советской власти основой самоопределения оседлых охот
ских жителей являлось осознание сословной, этнической (в пределах “инородче
ских” сословий) и локальной территориальной общности. Сословная принадлеж
ность наследовалась по отцовской линии и перемене не подлежала. Несмотря на
широкую метисацию, государственные органы номинально относили охотских
жителей к сословию “инородческому” или “русскому”, при этом первое подраз
делялось на этносы, а второе - на группы (сословия) по роду занятий. Факти
ческое обрусение охотских жителей не привлекало внимание администрации.
Важной чертой официальной номенклатуры являлось обозначение места житель
ства, а по отношению к тунгусам - образ жизни (тауйский якут, ямской коряка,
арманский оседлый тунгус, олъский сидячий тунгус) (ГАМО. Ф. Д-2).
Преобладание “инородцев” приводило к постоянному воспроизводству якут
ской (с. Тауйск), тунгусской (с. Армань) и корякской (с. Ямск) идентичности.
В с. Ола, вследствие притока мигрантов, происходило снижение доли тунгу
сов, что вело к постепенному “вымыванию” этого термина из административной
практики и повседневного обихода. Жители Гижиги в основном принадлежа
ли к “русским” сословиям казаков и мещан. Общность хозяйственных занятий,
культуры, быта и языка охотских жителей не соответствовала дробному сослов
ному делению, но оно устойчиво поддерживалось на официальном уровне. Та
ким образом, сословный вариант идентичности предполагал наличие этнических
Тауйск, Ямск, Армань, частично Ола), сословных (Гижига, Ола) и террито
риальных самоназваний.
В советское время государственная национальная политика становится качест
венно иной. Отказ от сословного деления, курс на консолидацию и укрупнение на
родов приводили к пересмотру этнической номенклатуры. Органы советской власти
ввели для обозначения бывших охотских “инородцев” термин камчадал (1925—
1927 гг.), формально закрепивший их фактическую культурную отличительность.
Таким образом, произошла консолидация рассматриваемой общности в этническую
группу с единым названием. Введенный “сверху” этноним закрепился как самона
звание, вошел в статистические данные и местную административную практику.
Дальнейшее функционирование этнонима “камчадал” определялось двумя
важнейшими факторами: ассимиляцией группы мигрантами советского време
ни и государственной политикой “упрощения национальной структуры”, прово
димой в стране со второй половины 1930-х годов. Этноним “камчадал” исчез из
официального перечня народов, но сохранился для “внутреннего употребления”
на местах. В материалах переписей до конца XX в. охотские камчадалы учитыва
лись как русские. Тем не менее они продолжали осознавать себя особой этниче
ской группой и использовать этноним камчадал в качестве самоназвания. Актив
но использовался он и органами местной власти для обозначениякатегории лиц,
обладавших льготами коренных народов Севера.
В середине 1980-х годов в этнической идентичности камчадалов происходит
очередная трансформация, обусловленная ужесточением порядка предоставле
ния льгот северным народам. В законодательном порядке было определено, что
льготами могут пользоваться только представители народов, входящих в офици
альный перечень. Поскольку камчадалы в нем не числились, для магаданских
камчадалов это повлекло за собой искусственное переименование, в основном, в
ительменов. Этот процесс был инициирован государственными органами, кото
рые руководствовались консультациями специалистов о синонимичности терми
нов камчадал и ительмен. Тот факт, что ительмены никогда не входили в состав
охотских камчадалов, остался без внимания. Именно поэтому переписью 1989 г.
в Магаданской области зафиксированы ительмены (370 чел.), никогда прежде
здесь не проживавшие. Небольшая часть камчадалов сочла более надежным
“стать” эвенами и коряками.
Официальная “ительменизация” магаданских камчадалов шла вразрез с ре
альными этнокультурными сдвигами в их среде, но была воспринята жителями,
желавшими сохранить льготы. Наиболее активно переименование протекало в
1990-е годы в связи с резким ухудшением социально-экономического положения
населения. В 1994 г. Магаданская областная Дума законодательно признала кам
чадалов в качестве этнической группы, однако это уже не могло остановить запу
щенный механизм переименования. Принятие нового Перечня коренных народов
(2000 г.) и обмен паспортов приостановили переименование, однако передача
вновь обретенного этнонима ительмен новым поколениям продолжается. Резуль
таты Всероссийской переписи населения (2002 г.), показывают, что навязанное
ительменское самосознание в целом “прижилось” среди магаданских камчада
лов, и лишь немногие из них, вопреки переименованию, продолжают причислять
себя к камчадалам.
Охотские камчадалы выработали хорошо приспособленный к местным усло
виям образ жизни, который занимал промежуточное положение между русской
крестьянской культурой, перенесенной из центральных районов страны и Си
бири, в основном Якутии, и культурой коренного населения. Все хозяйственные
занятия были привнесены народами, участвовавшими в сложении камчадалов коряками, тунгусами, якутами и русскими. К концу XIX - началу XX в. сложил
ся единый тип хозяйственной деятельности камчадалов (Гурвич, 19666. С. 259;
Левин, 1958в. С. 200), который характеризуется как составная часть особой суб
культуры, или субцивилизация (Тураев, 1997. С. 24).
Главной хозяйственной отраслью камчадалов являлся рыболовный промысел.
Наиболее важной была летняя путина - требовалось заготовить как можно боль
ше рыбы лососевых видов для собственного потребления и на корм собакам.
Промысел вели на летниках (рыбалках) в устьях рек или на морском побережье.
Разбросанность населения по рыболовным участкам приводила к тому, что до
быча рыбы велась в основном семейно. Применялся и коллективный неводный
способ —несколько семей составляли артель, которая сшивала свои полотна се
тей в единый невод. Улов делили поровну между участниками артели (Арсеньев,
1999. С. 71).
Основными орудиями лова служили сети и невода. В начале российско
го освоения края их плели из крапивных нитей и конского волоса. В XVIII в.
стали использовать привозную русскую и американскую бечевку (прядево) и
пеньку. Вязали сети при помощи специальной деревянной или костяной мерки,
деревянных игл (челноков) и станков в форме развилки. В конце XIX - начале
XX в. появилась возможность приобретать готовые сетные и неводные полот
на у частных рыбопромышленников, однако из-за их дороговизны населению
было более выгодно самостоятельно плести сети и невода из покупного сырья.
Этот вид домашнего промысла сохранял свою актуальность в течение долгого
времени.
Ставную сеть ставили на морском берегу во время отлива. В прилив сеть ока
зывалась в воде. По мере наполнения сети к ней подплывали на лодке (каюке или
бате) и выбирали рыбу. Невод, посаженный на длинный ремень, выметывали с
батов, одинарного или сдвоенных.
Баты и каюки - основные средства передвижения по воде - изготавливали
из цельного ствола тополя путем долбления. Их различие состояло в том, что бат
был длиннее каюка и борта его не были разведены. При меньшей, чем у бата,
длине, каюк был “поразвалистее”, то есть шире, и имел более острые концы. Со
второй половины 1920-х годов баты и каюки выходят из употребления, их сменя
ют плоскодонные сшивные дощатые шлюпки, кунгасы и моторные лодки.
Добытую рыбу вялили 2-3 дня на перекладинах-вешалах (юкольниках) на
открытом воздухе, а затем сушку продолжали в закрытых помещениях либо
под навесом. Небольшую часть улова солили. Зимой и весной камчадалы лови
ли жилую и полупроходную рыбу (голец, хариус) в верхнем течении рек якут
ским способом, устанавливая плетеные из ивовых ветвей морды; весной добы
вали корюшку и камбалу с помощью невода с мелкими ячейками (Попова, 1964.
С. 61).
Развитию собаководства и каюрного извоза у камчадалов Охотского побе
режья способствовали их оседлый образ жизни и большие запасы рыбы (ГАМО.
Ф. Р-117. Д. 10. Л. 84). Извоз, помимо основной цели - перевозки грузов и пасса
жиров, обслуживал и другие отрасли хозяйства.
Каюрным извозом занимались все семьи охотских камчадалов, имевшие по
одной упряжке ездовых собак, а зажиточные — две или три. Одна упряжка (потяг)
состояла из 10-12 животных, по хорошей дороге за день она преодолевала при
мерно 60 км, перевозя 160 кг груза. Зимний путь устанавливался в конце ноября
и продолжался до мая. Грузы доставляли из Охотска на Камчатку по тракту вдоль
побережья, через каждые 20-40 км стояли заезжие избушки (юрты, или поварни).
Караван состоял из 7-9 нарт. Впереди шел опытный каюр, замыкающим был стар
ший по возрасту возчик. В досоветское время камчадалы исполняли подводную
повинность - бесплатно возили почту, казенные грузы, продовольствие для свя
щенников и должностных лиц. Многие камчадалы самостоятельно вели мелкую
развозную торговлю с кочевыми аборигенами, подряжались на развоз купеческих
К а м ч а д а л ы - ж и т е л и с. Я м с к - н а н а р т е с с о б а ч ь е й у п р я ж к о й
Кам чадалы . М агаданская область, О льский район, пос. Ола. С ередина 1950-х годов.
А рхив JI.H. Х аховской
товаров. Долгое время собачья упряжка была единственным зимним видом транс
порта на Охотском побережье. С 1950-х годов упряжное собаководство постепен
но исчезает вследствие развития механического транспорта и трудностей заготов
ки собачьего корма.
В структуре охотничьего промысла была весома добыча пушных зверей,
имевшая товарное значение. Охотились в основном на белку, добыча которой
приносила до 90% дохода. Промысел горностая и лисицы был развит слабее
(Хаховская, 2003. С. 102). Добывали также песца, росомаху, зайца, в отдельных
случаях - медведя. Применялся активный (огнестрельный) и пассивный (с ис
пользованием пастей, петель, капканов, черканов) способы охоты. Объектами
промысловой охоты были и птицы (гуси, утки, турпаны и др.), и сухопутные жи
вотные (лоси, дикие олени).
Важным подспорьем в хозяйстве был морской зверобойный промысел. Жи
вотных ловили сетями, били палками на прибрежных лежбищах, на воде стре
ляли из мелкокалиберных винтовок. Мясом зверей, добытых на весенней охоте,
кормили собак. Продукты осенней охоты, которая открывалась сразу после рыб
ной путины, шли на питание людей и изготовление высококачественных шкур.
В это время добывали лахтака, акибу и ларгу. В советское время эта отрасль по
лучила развитие в связи с потребностями звероводческого хозяйства - мясом и
жиром морских животных кормили клеточных песцов, лисиц, норок.
Огородничество и скотоводство у охотских камчадалов получили ограни
ченное развитие и в досоветский период не покрывало даже личных потребно
стей (Бацевич, 1913. С. 25). Развитию этих отраслей препятствовал сложившийся
образ жизни с ежегодными сезонными переселениями в места рыбодобычи, что
не позволяло должным образом обрабатывать огороды и ухаживать за скотом,
вовремя заготовить сено.
Имевшиеся огороды были невелики. Их устраивали недалеко от дома, для
защиты от потравы скотом огораживали кольями. Выращивали картофель, репу
и редис. Существовала традиция устраивать “помочи” во время полевых работ артель, состоявшая из молодых людей, по очереди обрабатывала огороды одно
сельчан. Эта традиция приняла форму своеобразного праздника, который сопро
вождался шутками, песнями и заканчивался обедом.
С появлением в колхозах молочно-товарных ферм домашний скот сохранился
лишь у редких семей. Напротив, огородничество получило большое развитие огороды, размеры которых увеличились более чем в 10 раз, имелись при каждом
камчадальском подворье. Роль приусадебных участков была велика - выращен
ные овощи (картофель, капуста и др.) шли на питание, а также на продажу.
С начала 1930-х годов у камчадалов шло форсированное принудительное со
здание коллективных хозяйств, задачей которых было продовольственное снаб
жение быстро растущего населения региона. Укрупнение колхозов, рост числа
приезжих жителей и оседающих кочевников привели к трансформации хозяйс
твенного комплекса и стиранию тех граней, которые прежде отличали камчада
лов от окружавшего иноэтнического населения. Изменилась структура занятос
ти, камчадалы все больше теряли связь с сельским хозяйством.
В ходе освоения Охотского побережья и взаимовлияния коренного и при
шлого населения были выработаны синкретичные культурные формы. Наряду с
ллительной консервацией местных типов жилищ, одежды, бытовых предметов в
материальной культуре оседлых жителей происходили значительные изменения,
связанные с модернизацией хозяйства и быта.
Типы поселений охотских камчадалов были обусловлены природно-климати
ческими условиями края, а также спецификой их хозяйственных занятий. Сущест
вовало два типа поселений - стационарные и сезонные летние. Летнюю путину
камчадалы проводили в местах рыбодобычи. На зимний период переселялись в ста
ционарные села, которые располагались вдоль линии Охотско-Камчатского тракта.
О городн ы е работы
51гмчадалы. М агаданская область, О льский район, с. Т ауйск. 1970-е годы . А рхив JI.H. Х аховской
Ю р т а - п о в а р н я н а м е с т е с т а р о г о с. Я м с к
Кам чадалы . М агаданская область, О льский район. Ф ото JI.H. Х аховской, 2003 г.
Стационарные селения, как правило, застраивали вдоль реки в произволь
ном порядке, улиц не существовало, расположение домов и подворий являлось
кучевым.
Размещение жилищ и подсобных строений внутри подворья определялось
характером хозяйственной деятельности. Позади жилых домов располагалось
помещения для крупного рогатого скота и лошадей (хотоны, стайки), амбары
для хранения продовольствия, летние юрты {поварни), которые зимой функ
ционировали как подсобные помещения, а летом могли служить и для жилья.
Устраивался также стан - односкатный навес для содержания ездовых собак.
Камчадальский двор был открытым, неогороженным, жилой дом и хозяйствен
ные постройки располагались свободно и не были связаны друг с другом.
В советский период перепланировка сел и новое строительство привели к
ликвидации многих подсобных помещений - старинных поварен, бревенчатых
амбаров, хотонов и др. Оказались заброшенными многие сезонные поселения на
побережье.
На первоначальном этапе освоения края преобладали жилища, характерные
для коренных жителей (юрты, балаганы, чумы) - стационарные деревянные пос
тройки, конструктивно близкие якутскому наземному жилищу или, реже, коряк
ской полуземлянке (Народы Сибири, 1956. С. 172; Гурвич, 19666. С. 28; История
и культура коряков, 1993. С. 32). Эти жилища представляли собой наземные кар
касные строения со стенами в виде усеченной пирамиды (Попова, 1964. С. 67).
Каркас состоял из четырех опорных столбов, в них врубали поперечные балки,
на которые опирали концы плах или жердей, составлявших стены. Крыша была
двускатной, но невысокой, сложенной из тесаных жердей и покрытой дерном.
Снаружи балаган утепляли балбахами - замерзшими лепешками коровьего поме
та. Обстановка в домах была близка якутской: лавки-нары вдоль стен, земляной
пол. Отапливался балаган камином-чувалом, который делали из дерева и густо
обмазывали глиной (Попова, 1964. С. 18). В подобных строениях могли отсутс
твовать окна, а вход иногда устраивался сверху, что было влиянием корякских
стационарных жилищ.
В XIX в. состоялся переход к срубному домостроительству, а каркасные по
стройки (поварни) стали использовать как подсобные помещения, сезонные лет
ние жилища и заезжие избушки.
Срубные избы возводили из лиственницы, при строительстве обходились од
ним топором (Арсеньев, 1999. С. 71). Постройка занимала 2-3 сезона, а служи
ли жилища 40-50 лет. Первый венец сруба ставили на бычки - обожженные де
ревянные стойки, которые располагались по углам и середине каждой стороны.
Дома были невысокими, в среднем 14-15 венцов, стыки между ними конопати
ли сухим мхом и промазывали глиной. Углы сруба для предохранения от про
мерзания соединяли способом “в чашку”. К избе прирубались сени, избу дели
ли перегородкой на кухню и чистую половину. Размеры жилищ были невелики
18-20 кв. м). Окна и дверные проемы вырубали после возведения сруба. К дому
пристраивали дощатые завалинки, заполняемые землей. Только с конца XIX в.
охотские камчадалы стали настилать полы в избах, а до этого пол был земляным.
Перед укладкой пола рыли яму под погреб, где зимой хранили продукты.
Преобладала двускатная крыша из коры лиственницы, придавленной попе
речными жердями, на чердаке хранили хозяйственные принадлежности. Внут
реннюю сторону двери утепляли коровьими или оленьими шкурами мехом на
тужу, окна затягивали очищенным нерпичьим пузырем, кишками, слюдой или
толстым льдом. Во второй половине XIX - начале XX в. в обиход вошло остек
ление окон. Для вентиляции в стене выше печки вырубали небольшое круглое
отверстие диаметром 15 см. Обязательными были навесные ставни, которые ле
том снимали. Отапливались жилища чувалом, который состоял из шестка и дере
вянной каминной трубы с глиняной обмазкой. Во второй половине XIX в. стали
строить кирпичные печи (Слюнин, 1900. С. 661; Бацевич, 1913. С. 24, 25).
В 1930-1940-х годах конструкция домов оставалась прежней, однако они
стали более просторными. Дома досоветской постройки перестраивали - рас
ширяли маленькие оконца, перекрывали кровлю, меняли полы. В послевоенный
период строительство в селах проходило по заранее намеченному плану, возник
ла регулярная застройка, улицы. Велось массовое строительство жилых домов,
.о здание сельской производственной и социальной инфраструктуры. Интерьер
:•амчадальских домов послевоенного периода отражал возросший уровень жиз
ни населения - появилась покупная мебель, бытовые приборы, утварь. В 1960
’980-е года Ола и Армань превратились в крупные поселки городского типа с
многоэтажными домами.
Зимняя одежда камчадалов Охотского побережья долгое время была иден
тична одежде коренного населения, поскольку хорошо соответствовала суровым
::рирод но -климатиче ски м условиям и новым хозяйственным занятиям. Мужчи
на: носили заимствованную у коряков двойную куклянку из оленьего меха с ка
пюшоном и нагрудником и такие же штаны (хонайты). Подол, капюшон и руказа кухлянки оторачивали мехом росомахи, собаки или волка. Осенью и весной
носили одинарную кухлянку без капюшона и нагрудника (стаканчик). Поверх
хухлянок надевали ровдужную рубаху с капюшоном или камлейку из ткани. Го
т : зным убором служил малахай из собачьего меха, а обувью - торбаса из оле
нь его камуса с меховыми вкладышами (чижи, онучки). Каюры в зимний период
а : : и и сутуры - торбаса из оленьих камусов длиной до паха, с орнаментиро
ванным корсажем. Эта деталь одежды была заимствована у якутов (Линденау,
>33. С. 26; Серошевский, 1993. С. 327). В сильные морозы каюры-камчадалы
надевали гачи - сшитые вместе торбаса и меховые штаны. Охотники на промыс
ле носили короткие запашные куртки из оленьего меха, с отложным воротником
и поясом (мухха), покрой которых заимствован у якутов (Попова, 1964. С. 22).
Более легкая и короткая мухха на охоте была удобнее, тогда как корякская кух
лянка была незаменима в каюрном извозе.
Повседневной женской одеждой была меховая рубаха корякского происхож
дения, с капюшоном, сшитая волосом внутрь, с окрашенной в коричневый цвет
мездрой (гагагля, когагля). Ее украшали полосками ровдуги, окрашенными лос
кутами меха. Под влиянием якутской одежды распашного кроя местные женщи
ны часто шили шубы из оленьего меха с застежкой на пуговицы. В подражание
корякской кухлянке эти шубы украшали по подолу широкой узорчатой каймой
(упованом). В дополнение к шубам носили муфты. Зимним головным убором
камчадалок служил круглый капор из пыжиков, с длинными ушами.
Летом носили одежду европейского типа, которая часто сочеталась с вещами
местного происхождения - ровдужными штанами, рубахой, перчатками. Ровдужная одежда хорошо защищала от укусов насекомых и была практичной. В каче
стве головных уборов мужчины носили вытертые зимние шапки, кепки из шку
ры морского зверя, женщины - платки и шали. Производственной летне-осенней
обувью рыбаков и охотников были непромокаемые сары и бродни из нерпичьих
шкур, привнесенные переселенцами из Якутии.
В XIX-XX вв. в обиход камчадалов широко входит европейская одежда, как
зимняя, так и летняя - ватные телогрейки, шубные тулупы, демисезонные паль
то, костюмы из различных материалов, кожаные сапоги, пояса, фуражки, трико
тажное и тканевое белье, головные платки и др. (ГАМО. Ф. Р-15. Д. 6. Л. 167;
Д. 5. Л. 176, 178, 230).
Во время Великой Отечественной войны острый дефицит тканей и других
товаров стимулировал пошив одежды и обуви из местных материалов. Однако
в последующий период повседневная одежда камчадалов все менее отличалась
от общеевропейского стандарта. С прекращением каюрного извоза в основном
ушла в прошлое зимняя меховая одежда и обувь. Дольше пользовались только
зимними торбасами как наиболее соответствующими климатическим условиям
края.
Традиционная пища камчадалов - рыба, жир и мясо морских животных, оле
нин. Средняя семья заготавливала от 1,5 до 2 тыс. штук вяленой рыбы - юколы,
незначительное количество рыбы солили. Для собак сушили от 3 до 7 тыс. штук
горбуши. Свежую и замороженную рыбу варили и жарили, из нее пекли пироги тельное. Летом рацион разнообразили солеными и квашеными рыбьими голова
ми, сушеной икрой.
Мучные блюда не были широко распространены в досоветский период. Го
товили мучную кашу - саламат. Поджаренную муку добавляли в чай, получая
напиток бурдук, или затуран. Печеный хлеб прежде ели очень редко, в большие
праздники. Даже в середине 1920-х годов хлеб не всегда был доступной пищей
камчадалов. Весной в пищу употребляли мясо перелетных птиц, птичьи яйца.
Камчадалы, содержавшие коров, разнообразили стол молочными продуктами.
Летом молоко накапливали, снимали сливки, а снятое молоко сквашивали, изго
товляя кислый напиток сору. Из сливок сбивали масло. Сыворотку употребляли
в пищу и для выпечки пресных лепешек. Осенью готовили хаяк - замороженную
сметану.
Летом и осенью рацион разнообразили ягодой, дикорастущими луком, сара
ной, а также собственным картофелем и репой. Из ягод и отварной рыбы, смеши
вая их в различной пропорции и поливая топленым нерпичьим жиром, готовили
популярное блюдо - толкушу. Свежих овощей хватало ненадолго, их достаток
возник лишь в советское время.
Зимний рацион питания камчадалов отличался от летнего. В это время на сто
ле бывало оленье мясо, которое выменивали у кочевников. Ежедневным блюдом
была сырба - густой суп из мяса или рыбы, с картофелем, приправленный ди
ким луком. Тарелка сырбы и чай составляли обычный обед камчадала. На завтрак
обычно ели юколу с нерпичьим жиром и чай. На ужин - кочемаз (вяленая осенняя
кета) с топленым нерпичьим жиром или юколу и чай. Зимой камчадалы, особенно
каюры, потребляли много мороженого и топленого жира морского зверя, коровь
его топленого масла. В дороге обычно питались строганиной из свежезаморожен
ных мальмы и хариусов. Любимым напитком камчадалов во все сезоны был чай.
У каюров было принято пить чай “напроход” - неразбавленную заварку.
В послевоенный период снабжать жителей продуктами стали колхозы. В счет
денежной оплаты труда колхозникам выдавали оленье мясо, молочные и овощ
ные продукты по себестоимости. Осуществлялась продажа продуктов на колхоз
ном рынке. Основными продуктами питания камчадалов в это время являлось
мясо, рыба и картофель. Мясо ели ежедневно зимой, рыба была основной пи
щей летом. В 1960—1970-е годы пищевой рацион камчадалов Магаданской облас
ти лишь частично сохранял свою специфику, поскольку претерпел значительные
перемены, связанные с доступностью новых продуктов, появлением новых спо
собов заготовки.
В досоветский период общее руководство округами (уездами), в которые вхо
дила рассматриваемая территория, осуществлялось местным административным
аппаратом, находившимся в Гижиге и Охотске. Управленческий штат Гижигинска (Гижиги) - единственного в рассматриваемом регионе административного
центра, ставшего в 1783 г. городом, состоял из исправника, городничего и выбор
ных старост от сословий.
Самоуправление других, более мелких населенных пунктов осуществлялось
институтом старост, поддерживающих общественную жизнь села. При однород
ном этническом и сословном составе селений (Армань, Ола) власть старосты
обычно распространялась на всех односельчан. В селениях с более сложной со
словно-этнической структурой имелись выборные старосты от казаков и преобла
давших “инородческих” групп. Должность старосты, особенно в “инородческих”
обществах, могла переходить по наследству. В обязанности старосты входило
обеспечение исполнения повинностей, организация общественных работ, общий
надзор за порядком, разрешение споров (ГАМО. Ф. Д-1. Д. 19. Л. 88).
Важнейшим социальным институтом охотских камчадалов была территори
ально-соседская община. Промысловые угодья распределялись согласно обыч
ному праву. Преобладали семейные формы организации труда. Вместе с тем в
строительстве, огородничестве были развиты традиции взаимопомощи, в других
отраслях - кооперирование. Семьей руководил мужчина - глава домохозяйства,
собственник жилища, скота и прочего движимого и недвижимого имущества. В
его компетенции находилось решение всех вопросов обеспечения жизнедеятель
ности семьи. Он же представлял семью в административных органах. Со второй
половины XIX в. в камчадальском обществе преобладают малые (нуклеарные)
семьи, состоявшие из супругов и детей. Иногда совместно проживали несколь
ко женатых братьев, взрослые дети с престарелыми родителями. Не были редко
стью и женщины - главы домохозяйств, в основном вдовы с неженатыми сыновь
ями (ГАМО. Ф. Д-1, Д-2, Д-73).
Социальное расслоение охотских камчадалов было связано с сословно-про
фессиональной дифференциацией общества. Зажиточная прослойка формирова9. Н ароды С еверо-В остока Сибири
257
лась не за счет основных промыслов, а за счет торговли и посредничества (Бацаев, 1997. С. 10). Состоятельными жителями поэтому являлись купцы (мещанское
сословие), а также казаки, помимо государственного содержания также занимав
шиеся меновой торговлей. Однако численность мещан и казаков была значитель
на лишь в с. Гижиге, а в других населенных пунктах их было крайне мало. Более
высокий социальный статус казаков и мещан с. Гижиги обусловил тенденцию к
консервации преимущественно внутрисословных браков.
После установления советской власти в камчадальских селениях создаются
новые органы самоуправления. Камчадалы активно участвовали в мероприяти
ях, проводимых властью, входили в состав местных органов власти. Они более
успешно, нежели кочевники, интегрировались в советское общество, поскольку
их образ жизни не был подвергнут коренному разрушению и у них не существо
вало языкового барьера.
В создании единого этнокультурного и социального пространства охотских
камчадалов определяющее значение имела Русская Православная церковь с ее
комплексом христианских обрядов, охватывающим основные этапы жизненного
пути человека и структурирующим годовую и повседневную деятельность кол
лектива. Система духовных ценностей камчадалов сложилась в поле христиан
ского православного мировоззрения, календарные праздники и основные обряды
жизненного цикла имели временные опорные вехи и семантическое наполнение,
в основном совпадающие с символическим поведением русского сельского насе
ления. К началу XX в. в регионе действовали 4 церкви и 8 часовен.
Основные хозяйственные работы приурочивались к православным праздни
кам. После Покрова —наиболее почитаемого осеннего праздника - начинали пуш
ную охоту, домашний скот переводили на стойловое содержание (до праздника
Николы Летнего). С пушной охоты приходили во вторую неделю Великого по
ста, после чего начинался морской зверобойный промысел. Сезон весенней охоты
заканчивался в последние дни Великого поста. После Пасхи добывали перелетных
птиц, пополняя оскудевшие запасы пищи. Появление первой травы, соотносимое
с праздником Троицы, совпадало с огородными работами. С конца июня до конца
августа длилась рыбная путина - самая важная пора в хозяйственном календаре
камчадалов. Поэтому летние христианские праздники, в том числе дни поминове
ния святых, камчадалы соотносили с нерестовым ходом рыбы. 13 июня на Руси
традиционно праздновали день Акулины-гречишницы, у охотских камчадалов
он трансформировался в Акулину-горбушницу - по народным приметам, с этого
дня начинался интенсивный ход горбуши. Праздник Кирика и Улиты, отмечав
шийся 15 августа, возвещал о массовом ходе кеты (Хаховская, 2002. С. 32).
Приверженность камчадалов христианству хорошо проявлялась в первые
годы советской власти, когда по собственной инициативе они создавали объ
единения православных верующих, содержали за свой счет священника, а часто
и самостоятельно проводили основные христианские обряды (ГАМО. Ф. Р-17.
On. 1. Д. 234. Л. 15; Ф. Р-50. On. 1. Д. 3. Л. 205; Ф. Р-61. Д. 6. Л. 22).
Вместе с тем достаточно стойко бытовали и языческие ритуалы. Традицион
ным объектом почитания была водная стихия. В конце мая, в день, когда вскры
валась река, проводили обряд благодарения - одаривание реки кусочками хлеба
с маслом, сахаром, солью. Мужчины стреляли из ружей. Такой же обряд, но без
стрельбы, исполняли, когда осенью начинала идти шуга. Согласно представле
ниям камчадалов, река, будучи их кормилицей, осенью как бы беременела, а вес
ной разрешалась от бремени (Хаховская, 2003. С. 206).
Длительное время камчадалы сохраняли старинные демонологические
верования в привидения (чудинку), в вещие сны и приметы. Не были чужды
охотским камчадалам представления и обряды аборигенов-кочевников, поэто
му бытовало “множество суеверий и следы шаманства” (Слюнин, 1900. С. 443).
Камчадалы верили в духов, боялись “шаманских мест” и обходили их, испыты
вали страх перед влиятельными местными шаманами, о них старались не упо
минать в разговоре, а в случае необходимости говорили иносказательно. Иногда
к шаманам обращались за помощью. Шаманящие женщины часто выступали в
роли повитух.
Прочно укоренился обычай поклонения таким природным объектам, как гор
ные останцы или валуны (аппапилъ), перевалы, сопки. Возле них оставляли та
бак, спички, соль, хлеб, остатки пищи. Широко практиковался обычай “кормле
ния” огня кусочками пищи, устройство инэлвитов - своеобразных жертвенных
комплексов, куда входили лоскуты меха, ткани, кусочки пищи и др. При неблаго
приятных событиях инэлвит выбрасывали в окно, на порог, произнося при этом
просьбу в произвольной форме.
В свадебной обрядности камчадалов в досоветское время и первые советские
годы проявлялись черты русского православного ритуала. Обычными ее элемен
тами было сватовство, сговор [рукобитье, зарученье), смотрины, венчание в
церкви, домашнее торжество, гостевание. Подобные церемонии были общими
для старожильческого населения Сибири (Народы Сибири, 1956. С. 184).
Похоронный обряд камчадалов имел черты православного ритуала при со
хранении ряда анимистических представлений. Хоронили обычно на третьи сут
ки, после отпевания в церкви. В гроб клали подушку в белой наволочке, тело на
крывали тюлем или белой тканью. После выноса тела родственники покойного
растворяли двери, а летом и окна, и вслед за этим немедленно начинали уборку,
выносили на воздух все вещи, мыли дом, чистили, вещи выбивали, “чтобы по
койник не вернулся и не увел кого-либо”.
Дно погребальной камеры устилали досками, иногда в ней устраивали сруб.
На могиле насыпали невысокий земляной холмик, в головной части ставили
крест с прибитой к нему иконой. Ставили скамейку, сооружали оградки с калит
кой. В устройстве могильной камеры и намогильных сооружений, обычае поми
нок камчадалов отражены предписания заботиться о покойном, навещать его в
потустороннем “доме” и общаться с ним.
В бытовой обрядности камчадалы в основном придерживались традиций
русского крестьянства. Сохранялся старинный новогодний обычай ряжения, ко
торый сопровождался колядованием и обходом дворов. Ряженые играли на ба
лалайках, танцевали. Ряженых, как и весь обряд в целом, называли Селюкины.
Важным компонентом обрядового поведения камчадалов были гадания, которые
зюычно проводили на святки. Зимой любимым развлечением и взрослых, и де
творы было катание с ледяных горок. В эту пору в селах часто устраивали вечёр
ки - вечеринки с русскими песнями и плясками. Собирались обычно в самой
просторной избе, в советское время —в клубе, устраивали чаепитие в складчину.
В качестве музыкальных инструментов использовали трехструнную балалайку,
“1ттару Репертуар камчадальских исполнителей состоял из русских хороводных,
хтясовых, хоровых и лирических сольных песен. Прежде существовал и особый
фольклор камчадалов —старинные былины и песни (Леонтьев, 19836. С. 7; Зот ое, 1973. С. 23, 24).
Массовая атеистическая пропаганда, преобладание приезжего населения,
влияние доминирующей европейской культуры, внедрение широкой сети обра
зовательных учреждений не оставили места явлениям духовной сферы как этни
ческим разделителям между камчадальским и пришлым населением. Социаль
но-экономические преобразования XX в. привели к практически полной утрате в
К а м ч а д а л к и М .А . К у д ь я р о в а и И .В . А г е е в а (у р . Н о в о с е л о в а ) п о ю т ч а с т у ш к и
К ам ч адалы . М агадан ская обл асть, С еверо-Э вен ски й рай он, с. Г иж ига. С ередин а 1980-х годов.
А рхив Л.Н. Х аховской
среде камчадалов фольклора и диалекта, которые были вытеснены в пассивный
фонд старшего поколения, а впоследствии исчезли из повседневной жизни.
Современный этнокультурный облик камчадалов Магаданской области опре
деляют два основных взаимосвязанных процесса: урбанизация населения и об
щая стандартизация его быта. Переход к рыночной экономике привел к полной
ликвидации коллективных хозяйств в местах проживания камчадалов. Сельско
хозяйственная деятельность отныне стала частным занятием и практикуется в
основном как выращивание огородных культур и на селе, и в городской мест
ности. Огородничество помогло камчадалам, как и другим жителям, пережить
сложные 1990-е годы. Однако скот не содержат даже в сельской местности из-за
высоких трудовых и материальных затрат.
С 1994 г. в Магаданской области идет процесс создания национальных пред
приятий (НП) различных форм собственности, в котором активно участвуют
камчадалы. Деятельность большинства этих структур ограничивается выловом
и переработкой лосося. Однако слабая техническая база, отсутствие финансиро
вания, нестабильный кадровый состав не позволяют большинству из них хозяй
ствовать успешно.
Традиционного хозяйства камчадалов в настоящее время практически не
существует. Экономически активные члены этнической группы даже не ставят
вопрос о “возрождении” традиционного хозяйственного комплекса, так как все
они имеют иные, общие с другим населением источники существования - в ос
новном, профессиональную занятость в несельскохозяйственных сферах. Един
ственная, во многом условная связь с традиционной экономикой состоит в ис
пользовании камчадалами рыбных ресурсов благодаря выделяемым бесплатным
лимитам. Однако орудия труда, способы добычи рыбы, переработки сырья пол
ностью модернизированы и не несут этнодифференцирующих признаков. На
блюдается смена приоритетов и в видах продукции - изготовление традици
онной юколы не практикуется, на первый план вышла заготовка икры, которая
прежде служила кормом для собак. Икра же идет в основном не на собственное
потребление, а на продажу.
С 1990-х годов в камчадальских селениях прекратилось жилищное строи
тельство, коммунальная сфера должным образом не поддерживается и постепен
но деградирует, вследствие чего население переезжает в места более комфортно
го проживания. Сохраняющиеся частные жилые дома функционируют как летние
дачи переселенцев или базы городских предпринимателей, занимающихся летом
рыбодобычей.
Бытование отдельных элементов материальной культуры и память о связан
ных с ними этнических традициях прослеживаются у ограниченного круга лиц
пожилого и среднего возраста, живущих в сельской местности, или недавних го
родских переселенцев. Своеобразный пищевой рацион, присущий в былое время
камчадалам, сохраняется лишь частично в виде использования в пищу мяса и
жира морских животных, а также приверженности рыбной пище. Пожилые кам
чадалы и сейчас любят полакомиться строганиной из мороженой рыбы, оленьего
мяса. Такие блюда, как овощной салат, винегрет, соленые и маринованные огур
цы, майонез они считают непривычной “русской” едой. Пищевой же рацион мо
лодого поколения близок системе питания других жителей региона.
Современные камчадалы характеризуются высокой миграционной активно
стью, многие из них переселяются из сельской местности в города. Камчадалы
являются наиболее урбанизированным коренным населением Магаданской обла
сти, доля городских жителей среди них в начале XXI в. составляла не менее 73%
(.Хаховская, 2003. С. 66). В городской среде камчадалы успешно “растворяются”
и в повседневной жизни мало заметны среди остальных жителей. Публичная ак
тивизация этнического фактора наблюдается во время проведения праздничных
мероприятий, имеющих этническую окраску, когда камчадалы активно заявляют
о себе как о коренных жителях.
Социально-экономическое развитие охотских камчадалов в последние деся
тилетия проходит в плоскости укрепления их связей с представителями пришло
го населения. Явление двойной или множественной идентичности, свойственное
современным камчадалам вследствие их смешанного происхождения, блокиру
ется наличием дополнительных льгот для коренного населения. Характер са
моидентификации камчадалов диктуется рациональным выбором в условиях
внешнего предписания. Выбирая между двумя потенциально существующими
оппозиционными идентичностями (некоренная/коренная), камчадалы предпо
читают последнюю, подчеркивающую их принадлежность к коренным народам
Севера.
КЕРЕКИ
ГЛАВА I
О БЩ И Е СВЕДЕНИЯ
ереки (кэрэкиты), анкалгакку (самоназв.) “приморские люди”, аракыкку (от чукотского кэрэкит) - самый малочисленный народ российского
Севера. Перепись 2002 г. зарегистрировала всего 8 чел. кереков, трое из
которых проживают в Чукотском АО. В 1930-е годы кереков насчитывалось око
ло 100 чел.
По происхождению, языку и культуре кереки делились соответственно их
диалектам на две группы: северную - наваринскую, или мэйныпилъгынскую
(самоназв. ыйулалгалакку “верхние”) и южную - хатырскую (самоназв. иутылалгакку “нижние').
Историческая территория расселения кереков - восточное побережье Берин
гова моря, от Анадырского лимана до устья р. Опуки. Участник Джезуповской
экспедиции В.И. Иохельсон, изучавший этнографию коряков восточного берега
Камчатки, назвал побережье Берингова моря между мысом Олюторским и мысом
Барыкова “землей кереков”. Известный советский историк и этнограф И.С. Вдо
вин считал, что “территория, занимаемая в прошлом кэрэками, начиналась на юге
у мыса Олюторского и простиралась до земли Гека в Анадырском заливе. Они
же занимали пространство, примыкавшее к устьям рек. Археологические дан
ные подтверждают, что эта территория издавна являлась местом их расселения».
Кереки издревле вели оседлый образ жизни, занимались рыболовством, мор
ским зверобойным промыслом, сухопутной охотой.
Наиболее ранние сведения о кереках относятся к XVIII в.*, правда, они упо
минаются в этот период под именем коряков. Каптенармус Иван Анкудинов, по
бывавший в 1777 г. в местах расселения кереков, у мыса Олюторский, в сво
ей “записке” привел интересные этнографические сведения об обитателях этих
мест. “Оная записка означает, - писал исследователь Северо-Востока Сибири ка
питан Т.И. Шмалев, - что на Хатырке неплатежных коряк множество и живут
в земляных юртах в трех жилах, четвертое от Хатырки во отдаленности к Ана
дырскому устью; пропитание имеют морскими зверми, птицею и рыбою, також
собираемыми кореньем и ягодами” (цит. по: Косвен, 1962. С. 286).
К
* В .В . Л е о н т ь е в с ч и т ал , что кер ек и в п е р в ы е у п о м и н а ю т с я в о тп и ск е С. Д е ж н е в а , о т н о с я щ е й с я к 1653
году. С м . н и ж е: с. 2 78.
Упоминание о кереках (чухмарях) есть у А.А. Ресина, путешествовавшего на
китобойной шхуне “Сибирь” в 1885 г. Маршрут шхуны включал бухты Анаста
сия, Дежнева, лагуну Опука, побережье Анадырского залива. Ресин, собиравший
по поручению Приамурского отдела Имп. РГО материалы о расселении инород
цев Северо-Востока, писал о кереках (чукмарях) следующее: “Между ними (чук
чами и коряками. - Е.Б.) (по Апукинскому и Туманскому берегу) живет народ,
сродный по языку как тем, так и другим, вероятно, происшедший от браков меж
ду коряками и чукчами, и известный в общежитии под именем чухмари... К ним
не заходят ни русские купцы, ни иностранные суда... Они идолопоклонники...
Встречались такие, которые не знали употребления спичек и не брали их...” (Ре
син,, 1888. С. 36).
Сам этноним “кереки” появился в литературе лишь в конце XIX в. Он впер
вые упоминается в работе А.Е. Дьячкова {Дьячков, 1893. С. 51). Начальник
Анадырской округи H.JI. Гондатти в числе народов, населяющих вверенный ему
край, особо выделял кереков (“керекит”): “К числу народностей, населяющих
Анадырский край, относится и народ керекит. Язык этого народа непонятен ни
чукчам, ни ламутам, ни даже корякам. Чукчи отделяют керекит от коряков, при
знавая их совершенно отдельным народом (Гондатти, 1897а. С.217).
Именно в годы правления на Чукотке H.JI. Гондатти (1894-1897) наваринские кереки впервые были “объясачены”. Правда, их зависимость от российского
государства оставалась чисто номинальной, о чем упоминает В.Г. Богораз: “Гон
датти послал своего помощника Анкудинова объясачить кереков. Кереки явля
ются самыми несчастными во всей северо-восточной Сибири, быть может, даже
более несчастными, чем юкагиры; кереки быстро вымирают просто от голода.
Следует сказать, что Гондатти не применял особенно жестоких мер, послал с Ан
кудиновым сухарей и сахару для корякских ребятишек, их боязливые отцы по
жертвовали несколько лисьих шкурок в ясачный фонд Российского Государства.
К этому следует прибавить, что племя кереков платило свой ясак только однаж
ды или дважды. Потом они перестали приезжать в Анадырь и платить ясак” (Бо
гораз, 1934. С. 61).
H.JI. Гондатти принадлежит большая заслуга в изучении культуры кереков:
он не только побывал в их селениях, но и собрал уникальную коллекцию предме
тов их материального быта. В настоящее время она хранится в МАЭ (Колл. 441—
-^44) и представляет собой самое богатое у нас в стране собрание материальных
образцов культуры кереков.
В.Г. Богораз побывал у кереков в 1900-1901 гг. в составе Джезуповской эк
спедиции (Богораз, 1934. С. 3). По свидетельству Иохельсона, Богораз был пер
вым, проехавшим на собаках по морскому побережью и посетившим все селе
ния кереков” (Иохельсон, 1997. С. 38 ). Он зафиксировал 12 керекских селений,
казал количество жителей и жилищ в каждом, определил общую численность
• греков. В.В. Леонтьев, основываясь на полевых материалах и других данных,
считал, что керекских селений в начале 1900-х годов было больше, чем указал
Зогораз (Леонтьев, 1983).
Богораз относил кереков к корякам: “Восточная ветвь приморских коряков, писал он, - живущая на Тихоокеанском берегу от мыса Аннанон до мыса Барыко
ва. называется Kerek” (Богораз, 1934. С. 8). В материалах переписи 1897 г. часть
игреков также были зафиксированы как коряки (Иохельсон, 1997. С. 38).
В советское время одно из первых описаний кереков было сделано зам.
-.тгдседателя Дальневосточного Комитета Севера К.Я. Луксом, возглавлявшим
в 1927 г. экспедицию, которая обследовала побережье Чукотки и Камчатки. По
нению Лукса, кереки представляли собой самостоятельную “народность, оши
бочно причисляемую к корякам (ниымыланам)”. Правда, Луке обратил внимание
на языковую близость кереков и коряков, отметив, что “анадырские чукчи со
вершенно не понимают языка керэкитов, тогда как с коряками они изъясняются
довольно сносно” (ГАРФ. Ф. 3977. On. 1. Д. 674. Л. 133). О местах расселения
кереков в этот период Луке писал: “Керэкиты живут оседло в районе побережья
Берингова моря: б[ухта] Угольная, б[ухта] Кеннот (Гавриила) - Майна-Пилгэн и
южнее до встречи с коряками. Они разбросаны по десяти населенным пунктам,
в количестве от одного до 4 жилищ в каждом. Число керэкских хозяйств насчи
тывается 24. Количество керэкитов - мужчин 56, женщин - 37 = 93человека”
(ГАРФ. Ф. 3977. On. 1. Д. 674. Л. 132об.).
Изучением кереков в 1930-е годы занимался этнограф и лингвист, сотрудник
Музея Арктики и Антарктики Н.Б. Шнакенбург. Ученый обследовал группу кере
ков, живших в бухте Анастасия и по озеру Мимыльгытгын, близких по культуре
корякам-алюторцам и апукинцам. Он провел среди кереков полгода и впоследс
твии в журнале “Советский Север” опубликовал о кереках объемную статью, где
высказал мнение, что “тип хозяйства, материальный быт и язык свидетельству
ют о принадлежности “кэрэков” к приморским нымыланам-корякам” и что “нет
никаких оснований выделять “кэрэков” как самостоятельную народность” (Шна
кенбург, 1939. С. 103).
Сведения о кереках содержатся в полевых записях И.С. Вдовина, который
проводил среди них полевые исследования в 1960-е годы (Архив МАЭ. Ф. 36).
В 1970-х годах в Беринговском (с 2009 г. - в составе Анадырского) районе у
кереков побывал И.С. Гурвич, изучавший современные этнические процессы в
Чукотском АО. Материалы, собранные им, хранятся в Архиве ИЭА РАН.
Наиболее фундаментальные работы по этнографии кереков принадлежат
В.В. Леонтьеву, который в 1972, 1973 и 1975 гг. по плану Северо-Восточного
комплексного научно-исследовательского института ДВНЦ совершил экспеди
ционные поездки в Беринговский район Чукотского АО, где собрал разнообраз-
В и д пос. М ей н ы п и л ьги н о
Кереки, чукчи. Чукотский А О , А нады рский район. 1969 г. Ф отоархив И Э А РАН
К ереки
Ч укотски й А О , А нады рский район, пос. Х аты рка. 1969 г. Ф отоархив И Э А РА Н
ные материалы по языку, фольклору, традиционной культуре кереков, записал
несколько их биографических рассказов. Леонтьев выявил и систематизировал
литературные и архивные материалы о кереках. Он исследовал древние поселе
ния кереков, проанализировал материалы по их антропологии. Основным резуль
татом его комплексных исследований стали две книги о кереках (Леонтьев, 1976;
19836). Монография В.В. Леонтьева “Этнография и фольклор кереков” (М., 1983)
в настоящее время являются единственной обобщающей работой по этнической
культуре этого народа.
Исследованием фольклора кереков, помимо Леонтьева, занимались учитель
ница О.Е. Бабошина, филолог П.Я. Скорик. В сборнике “Сказки и мифы народов
Чукотки и Камчатки” (М., 1974), вышедшем под редакцией Е.М. Мелетинского,
опубликовано 12 образцов керекского фольклора, записанных и переведенных на
русский язык В.В. Леонтьевым, П.Я. Скориком, Е. Хатканой. Оригинальные за
писи керекских фольклорных текстов хранятся в архивах.
Ряд работ по керекскому языку опубликованы П.Я. Скориком (1958, 1968) и
А.П. Володиным (1994а, б, 19976).
ГЛАВА II
ЭТНОГЕНЕЗ
И ЭТНИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ
б этногенезе кереков мнения исследователей расходятся. В.Г. Богораз
считал, что при переселении эскимосов с Азиатского материка в Амери
ку и Гренландию небольшая их группа отделилась от основной массы и
стала продвигаться на юг вдоль побережья Берингова моря. Группа обосновалась
в районе Анадырского залива и южнее его. Постепенно здесь произошло смеше
ние эскимосов с коряками. В результате смешения появился новый народ —кере
ки. Постепенно кереки расселились по побережью Берингова моря от мыса Наварин на северо-востоке до Олюторского мыса на юго-западе.
И.С. Вдовин, относивший кереков к локальной группе береговых коряков,
также находил в их культуре и следы эскимосского субстрата, которые просле
живаются в языке коряков-алюторцев, в топонимике восточного побережья Кам
чатского полуострова и далее на север” (Вдовин, 19736. С. 262). В.В. Леонтьев
считал, что данные по языку, материальной культуре и топонимика не подтверж
дают древних тесных связей кереков с эскимосами и можно лишь говорить о не
которых контактах кереков с эскимосами, но не об этнических связях и ассими
ляции” (Леонтьев, 19836. С. 65). В материальной и духовной культуре кереков
некоторые этнографы находят аналогии с культурой ительменов.
В разрешение загадки происхождения кереков свой вклад внесли и архео
логи, которые выделили и довольно подробно изучили древнекерекскую архе
ологическую культуру I половины I тыс. до н.э. на юго-восточном побережье
Чукотки (Орехов, 1971, 1982, 1987, 2005 а,б; Диков, 1979а; Пташинский, 2002 и
др.). Наиболее древний этап этой культуры (Лахтинский) представлен стоянкой
на берегу лагуны Лахтина возле поселка Беринговский. По мнению Н.Н. Дико
ва, “следует признать... четкую этническую связь этой древней культуры с сов
ременными кереками” (Диков, 1979а. С. 259). Что же касается происхождения
этой культуры, то Диков считал, что “она, вероятно, является реликтом очень ар
хаичного этнокультурного пласта, может быть даже близкого палеоиндейскому,
общего для протоэскимосо-алеутов и древнейших ительменов... В ней заметно
влияние и корякской культуры, и особенно ительменской, и эскимосской, а эт
нограф У.Г. Попова находит в ней какую-то связь с культурой загадочных “пеших
тунгусов” Охотского побережья. На примере этой древнекерекской культуры хо
рошо видно проявление тенденции этнокультурной дифференциации - от ши
рокой древнейшей этнической общности к узким локальным этнографическим
группам” (Диков, 1979а. С. 260).
В XVII-XX вв. ближайшими соседями кереков были алюторские и апукинские коряки, а также коряки-чавчувены. С береговыми чукчами кереки в XVII в.
имели лишь эпизодические контакты, так как, судя по донесениям русских зем
лепроходцев, бериногоморское побережье к северу от Анадырского лимана до
залива Креста было почти необитаемым.
До XVIII в. отношения кереков с береговыми чукчами, коряками-алюторцами и чавчувенами носили мирный характер: “У приморских чукчей побережья
Берингова пролива до сих пор сохранились предания о том, как их предки пла
вали в залив Мейныпилгын, к устью р. Хатырка, где они вели обмен с коряками.
По-видимому, никаких осложнений в отношениях чукчей с оседлыми коряками
О
этого побережья не было. В конце XVIII в. коряки хатырского берега не строили
укреплений, и чукчи на них не нападали” (Вдовин, 1965. С. 62). С конца XVIII в.
начались чукотско-корякские войны, в которые оказались вовлеченными и кереки, оказавшиеся меж двух огней: “На них нападали и чукчи, и коряки, сжигали
жилища, убивали взрослых мужчин, а детей и женщин уводили в плен и исполь
зовали как рабов. Спасаясь от сильных и воинственных чукчей, кереки находи
ли убежище в пещерах отвесных скал, на островах...(Леонтьев, 19836. С. 65).
Устная история кереков запечатлела события того времени: “Наш народ, керекский народ, все время настороже был, так как враги хотели уничтожить нас, когда
мы зимой в валькарах (полуподземное жилище - Е.Б.) жили. Враги подходили к
валькарам, открывали дымовые отверстия и поджигали валькары, бросая туда го
рящие пакли с жиром. Валькар загорался, так как был деревянным. Но не сгорать
же людям, выбегали наружу! Враги были вооружены копьями, а у нас копий не
было, только луки были. Из луков стреляли, китовыми орудиями отбивались от
врагов. Вот так мы воевали” (Про вражду рассказ, 1983. С. 95-96).
По окончании войн разоренные кереки на многие десятилетия оказались в
зависимости от своих соседей оленных чукчей. Богораз отмечал: “ Кереки, жи
вущие на мысу Барыкова, неоднократно жаловались, что телькепские чукчи об
ходятся с ними дурно, берут меха без уплаты и заставляют детей работать в ка
честве пастухов” (Богораз, 1934. С. 29). Численность кереков к концу XIX в.
существенно сократилась. Н.Л. Гондатти отметил в этот период: “Прежде это
племя было многочисленно, но от частых голодовок некоторые поселки совер
шенно вымерли” (Гондатти, 1897д. С. 178).
“Но самый страшный урон нанесли керекам эпидемии конца XVIII-XIX в.,
когда вымирали целые поселения. Так случилось на Туманской, на Опуке... Ес
тественная природная изоляция, межплеменные войны, резкое сокращение морс
кой фауны, эпидемии оспы и других массовых заболеваний, которые в коллектив
ных больших жилищах были губительными, - вот основные причины вымирания
кереков” (Леонтьев, 19836. С. 19).
ГЛАВА III
Х О ЗЯ Й С ТВЕН Н Ы Е ЗА Н Я Т И Я
И М А Т Е Р И А Л Ь Н А Я КУЛЬТУРА
амятники древнекерекской археологической культуры подробно характе
ризуют хозяйственный комплекс ее носителей. Для обитателей наиболее
ранней стоянки (Лахтинской), представляющей эту культуру, характерно
комплексное хозяйство, в котором одно из ведущих мест занимало рыболовство:
“О рыболовстве свидетельствует сравнительное обилие среди находок каменных
грузил от сетей. На рыболовный промысел указывают остатки китовых костей на
стоянке, но полное пока отсутствие там орудий гарпунного комплекса говорит о
неразвитости морской охоты” {Диков, 1979а. С. 256).
Более поздние стоянки этой культуры свидетельствуют о том, что морской
зверобойный промысел постепенно приобретал в хозяйстве кереков ведущее
место: “Хозяйство на этом этапе было по-прежнему комплексным, но морская
охота стала играть уже более значительную роль” (Диков, 1979а. С. 258).
Территориальные группы кереков XIX - начала XX в. различались по со
отношению хозяйственных занятий. Так, кереки, проживавшие в районе бухты
Анастасии, были близки по типу хозяйства к корякам-алюторцам. Они занима
лись рыболовством, морским зверобойным промыслом, пушной охотой и мелко
табунным оленеводством.
У северных (наваринских) кереков соотношение хозяйственных занятий
было несколько иным. Главными из них были рыболовство и ловля птиц, мор
ской зверобойный промысел, пушная охота, меньшее место занимала охота на
диких оленей, горных баранов, а также сусликов и тарбаганов. Оленеводства се
верные кереки не знали. Большое хозяйственное значение у них имело собира
тельство на морском берегу и в тундре.
Хозяйственный цикл у кереков разделялся на два основных сезона: летний и
зимний. Летний начинался с июня и длился до начала заморозков в сентябре, зим
ний - с сентября по июнь. С этими циклами были связаны переходы весной из зим
них жилищ в летние, а осенью - во вновь построенные зимние жилища. Осенью
кереки охотились на тюленей и моржей, зимой ловили пушных животных, рыбачи
ли (ставили сети и морды подо льдом), стреляли нерпу, весной выкапывали из нор
сусликов и заготавливали яйца, ловили птиц на птичьих базарах, охотились на лежа
щих на льду моржей и лахтаков, пеструю нерпу. Летом ловили и заготавливали рыбу.
Рыболовство. Как свидетельствуют археологические памятники, рыбо
ловство - древнейшее занятие кереков. Одно из ведущих мест оно занимало в хо
зяйстве кереков и в XIX-XX вв.
Основным объектом рыбного промысла были лососевые: горбуша, чавыча,
голец и особенно нерка и кета. Лососевых ловили вблизи от устьев рек во время
рунного хода. В лагунах и устьях рек кереки ловили также навагу, корюшку, сига,
чира, а в море - палтуса и камбалу. По берегу моря собирали мойву (уёк).
Главным орудием лова были сети, которые “в прошлом плели из жил кита, а
когда предоставлялась возможность, то и из жил оленя. Сети из крапивной нит
ки, какие изготовляли приморские коряки, попадали к керекам крайне редко че
рез посредников и имели огромную ценность. Сети были короткими и ставились
с берега с помощью специального шеста. Это было наиболее эффективное сред
ство лова рыбы” (Леонтьев, 19836. С. 22).
П
К концу XIX в., когда резко сократился китовый промысел, сети собственно
го изготовления у кереков исчезли, в связи с этим они перешли к более прими
тивным способам промысла рыбы: ее ловили специальными крючками, глушили
на перекатах дубинками “куплунан”, ставили “морды”, перегораживали неболь
шие реки, строили плотины (Леонтьев, 19836. С. 22). Как и другие народы Кам
чатки и Чукотки, кереки широко употребляли рыболовные удочки. Крупных рыб
с древних времен ловили с помощью остроги (Диков, 1979а. С. 259). В коллекции
Н.Л. Гондатти имеется трезубец, который кереки использовали для ловли мелкой
рыбы (ПФА РАН. Ф. 250. Оп. 3. Д. 87. Л. 12).
По мнению Леонтьева, рыболовство кереков по орудиям и способам лова
было намного беднее и примитивнее корякского. Это связано с недостатком у ке
реков материала для изготовления орудий лова (Леонтьев, 19836. С. 23).
Большую хозяйственную значимость имело для кереков рыболовство и в со
ветское время. Н.Б. Шнакенбург, наблюдавший жизнь керекских селений в 1930-х
годах, писал о рыболовстве кереков следующее: “Весенне-летний промысел гор
буши, мальмы (голец), кеты, красной является для кэрэкского населения заня
тием, дающим основные средства к существованию... Промысел рыбы ведется
населением главным образом во время входа ее в реки для нереста и начинается
примерно во второй половине июля. Лов рыбы производится с берега реки при
помощи неводов и сеток. Пойманная добыча заготавливается в виде вяленой на
солнце юколы, служащей основным продуктом питания кэрэков зимой” (Шна
кенбург, 1939. С. 100).
Рыболовство и в настоящее время продолжает оставаться важнейшей хозяйс
твенной отраслью коренного населения восточного района Чукотки, где прожи
вают кереки и их потомки. Сейчас рыбу ловят здесь ставными сетями. Зимой ста
вят сети подо льдом, вырубая с осени специальные лунки и пропуская ставной
ремень. Готовят юколу. Часть рыбы солят. Для своих нужд керекам, как малочис-
С уш ка ю колы на совхозной ры балке
К ереки, чукчи. Ч укотский А О , А нады рский район, пос. М ейны пильгино. 1969 г.
Ф отоархив И Э А РА Н
ленному народу Севера, разрешается льготный промысел лососевых в количест
ве необходимом для питания. В 2003 г. в с. Хатырка начал свою работу миниза
вод по переработке рыбы, выловленной сейнером “Рубикон”.
Морской зверобойный промысел издревле являлся одним из основных хо
зяйственных занятий кереков. Н.Н. Диков считал, что “обилие моржовых чере
пов в жертвенниках и костей различных морских животных, включая китовые,
в культурных слоях поселений ярко свидетельствуют об интенсивности морско
го промысла у древних кереков” (Диков, 1979а. С. 259). На это же обстоятель
ство обратил внимание и В.В. Леонтьев, характеризуя памятники древнекерекской культуры: “На этих жертвенниках... можно найти черепа нерп, лахтаков,
сивучей и торчащие или упавшие одиночные челюсти гренландских и других
крупных китов. В древних жилищах попадались китовые ребра, лопатки, рядом
с поселениями встречались и китовые черепа. Все это говорит о том, что в про
шлом большое место в жизни обитателей побережья занимал морской промысел,
объектом которого были моржи, сивучи, лахтаки, нерпа и меньше - киты” (Леон
тьев, 19836. С. 27).
Морской зверобойный промысел кереков несколько отличался от чукотскоэскимосского и алюторского. Так же, как и соседние народы, кереки выходили на
охоту в море на байдарах. Команда байдары при охоте на кита обычно состояла
из десяти человек (8 гребцов, 1 рулевой и 1 гарпунщик). По данным В.В. Леон
тьева, кереки, в отличие от береговых чукчей и эскимосов, не использовали по
воротных гарпунов при охоте на китов. У Н. Н. Дикова на этот счет было иное
мнение: “Наличие в этнографических коллекциях с территории кереков своеоб
разных гарпунных поворотных наконечников позволяет думать, что древние керекские наконечники гарпунов пока просто еще не обнаружены” (Диков, 1979а.
С. 258). Последние исследования древнекерекской культуры подтвердили пред
положение Дикова. Так, находки в новом поселении Лахтинской культуры, обна
руженном А.А. Галаниным, доказывают, что древние кереки пользовались пово
ротными гарпунами (Бацаев, Лебединцев, Хаховская, 2003. С. 10).
По данным В.В. Леонтьева, кереки, охотясь на китов, не преследовали их,
как чукчи и эскимосы, чтобы загарпунить, а били животных стрелами и копьями,
стараясь перебить позвоночник у хвостового плавника, лишая тем самым кита
возможности двигаться. Охотились кереки обычно в горловинах лагун, когда ки
тов было удобно бить не только с байдар, но и с берега. При этом, как предпола
гает Леонтьев, кереки, как и алеуты, пользовались отравленными стрелами (Ле
онтьев, 19836. С. 29).
Образцы орудия морского зверобойного промысла кереков (гарпунное
устройство, дубинки и др.) хранятся в МАЭ, в коллекции Н.Л. Гондатти. Леонть
ев так характеризует гарпунное устройство из этой коллекции: “Керекская спи
ца”, как называет гарпун Н.Л. Гондатти, имеет длину 175 см. Головка и упор
сделаны из клыка моржа, по длине и форме сильно отличаются от эскимосскочукотских. По всему древку проходит лахтачий ремень, который перехвачен в
двух местах, как и у чукчей... В отличие от чукотского гарпунного комплекса,
головка гарпуна и упор прикреплены по скосу с уступами на древке и кости, в
то время как чукчи и эскимосы вставляют их клином в прорезь древка и плотно
обматывают плоским ремнем.
Наконечник гарпуна, по-керекски “вамак”, сделан также из моржового клы
ка. Желтизна кости говорит о том, что он был в длительном употреблении. В
отличие от чукотского и эскимосского орудия маленький железный вкладыш
закреплен металлической заклепкой небрежно и неумело (чукчи и эскимосы за
клепку делают из медной проволоки, которая не ржавеет в морской воде). Нако
нечник гарпуна соединяется с основным ремнем китовой жилой. Ремень лахтачий, толщина 4 мм, ширина 12 мм. На расстоянии 12 см от наконечника на ремне
жилами закреплен колок, имеющий плоскую форму с утолщением у основания,
которым он вставлялся в головку гарпуна (а затем уже на колок насаживался на
конечник гарпуна). Освобождался колок из тела загарпуненного животного пу
тем сильного рывка на себя: гарпун оставался в теле, колок - на лине и вместе с
древком всплывал на поверхность. Этот способ освобождения гарпуна от древка
не всегда был эффективным, так как вместе с колком и древком мог выскочить из
тела животного и наконечник гарпуна, и животное с небольшой ранкой уходило
от охотника” (Леонтьев, 19836. С. 28).
Распространенным орудием охоты, в том числе морской, была особая дубин
ка калувйанана - древко с насаженным куском моржового клыка или металла.
Этим примитивным орудием кереки промышляли на лежках тюленей и, возмож
но, моржей, а также бурого медведя. В коллекции Н.Л. Гондатти имеется не
сколько образцов такого орудия. Сам Гондатти называл его “медвежьей дубин
кой”. В.В. Леонтьев исследовал и описал два вида “медвежьих дубинок” из этой
коллекции: “Первая представляет собой древко длиной 112 см, на утолщенной
(3 см) конец которого насажен массивный кусок моржового мореного клыка в
форме прямоугольника с закругленным каменным теслом гранями и большими
шипами на поперечных сторонах. Длина куска 13 см, ширина 5-6 см, толщина
3 см. Второй конец древка сходит почти на нет, но имеет деревянный шип, на
который насажен костяной наконечник. Кусок кости с шипами служил для убоя
зверя и защиты от него, противоположный конец помогал при ходьбе по льду,
твердому насту и выполнял роль посоха.
Вторая “медвежья дубинка” тоже представляет собой древко длиной 135 см,
но на утолщенной своей части уже имеет насадку из железа, похожую на кай
ло или мотыгу. Для утяжеления веса и увеличения убойной силы дополнитель
но насажен округленный кусок моржовой кости с высверленным отверстием по
сердцевине клыка. На другом конце древка имеется наконечник из оленьего рога
с шипом.
В прошлом калувйанана был постоянным спутником керека в тундре и на бе
регу моря, так же как у чукчей и коряков постоянными орудиями были копье и
лук со стрелами” (Леонтьев, 19836. С. 29).
По своему назначению и способу употребления керекские “медвежьи дубин
ки” находят аналогии с древними предшественниками томагавков индейцев Се
верной Америки. Такие орудия обнаружены на американском континенте при
раскопках некоторых могильников и курганов. Интересно, что подобное ору
жие использовали в XVII в. анаулы (племя юкагиров), оно (“топоры на долгие
топорища сажены”) упоминается в отписках русских казаков (Степанов, 1937.
С. 220). Еще в 1970-е годы “медвежья дубинка” находила применение у охотни
ков и пастухов Чукотки.
В.В. Леонтьев считал, что керекский морской промысел, ограниченный при
брежными водами, косами и отмелями, был крайне примитивным и малоэффек
тивным по сравнению с таковым у приморских чукчей и эскимосов. Возражая
Леонтьеву, Н.Н. Диков писал: “ Некоторые исследователи, очевидно, ее (мор
скую охоту. - Е.Б.) недооценивают, когда подчеркивают, что кереки не были на
стоящими морскими охотниками. Ближе к истине, вероятно, В.Г. Богораз, отме
чающий, что кереки прежде имели кожаные байдары и жили охотой на моржей”
Ликов, 1979а. С. 258).
С исчезновением моржовых и нерпичьих лежбищ нарушилось равновесие
з экономике кереков, что привело к истощению и вымиранию этой народности.
П ри сп особлен и е для ловли м елки х м орских ж ивотны х
Кереки. Ч укотский А О , А нады рский район. М А Э, № 441-20
Н.Л. Гондатти писал по этому поводу следующее: “Керекиты бедны, часто стра
дают от недостатка корма, особенно в последние годы, когда благодаря деятель
ности американских судов, ежегодно в течение многих лет посещавших весною
это побережье и даже теперь не оставляющих его без внимания, совершенно
исчезли киты и моржи, вернее сказать, они, сильно напуганные, сделались со
вершенно недоступными для местного жителя, с его плохой байдарой и мета
тельными орудиями” (Гондатти, 1897д . С. 177). В.Г. Богораз также считал, что
массовое истребление моржей американскими китоловами в 1870-1880 гг. и в
последующие годы “послужило причиной того, что племя кереков на южном бе
регу Анадырского залива, испокон веков жившее моржовым промыслом, стало
голодать и вымирать” (Богораз, 1991. С. 61).
К концу XIX в. морской промысел у кереков пришел в упадок. Тем не ме
нее, Н.Б. Шнакенбург отметил его хозяйственную значимость у южных кереков
в 1930-е годы. Он писал: “Второй по значению отраслью экономики населения
является промысел пестрой, отчасти серой нерпы и крылатки. Летний промысел
нерпы с ружьем производится с берега или же с байдары. В первом случае охот
ник тщательно маскируется в камнях высокого берега и терпеливо поджидает
с ружьем добычу. При охоте с байдары в бухтах выезжают трое охотников, ко
торые, передвигаясь по воде с места на место, подкарауливают нерпу, время от
времени высовывающую свою голову на поверхность воды. Охота на нерп ве
дется главным образом из-за жира, необходимого для освещения жилищ. Нерпи
чье мясо идет в пищу, а из шкур шьется обувь и выделываются ремни для хозяй
ственных надобностей”. (Шнакенбург, 1939. С. 100).
О морской охоте в 1940-х годах в местах исконного расселения кереков вспо
минает А.Г. Керек: “На моржовую охоту я ходил с 10 лет. Ходили мы на байдарах.
У нас 7 байдар было. Байдары большие, из моржовых шкур, шли на веслах или
на парусе, моторов не было никаких. И охотились мы в основном напротив лагу
ны Тымна, и немного в сторону, иногда вместе со льдом нас направо несло, в сто
рону Беринговского, вниз, на юг. Весной всегда течение несло на юг. Из байдар
высаживались, преследовали зверя. Где зверь сидел, там его и били. Охотились
уже с оружием. Я начал охотиться, наверно, в третьем классе. Оружие было не
мецкое, привезенное после войны, а до этого были больше карабины, “берданки”
у отцов. А раньше, когда не было оружия, старики рассказывали, да я и сам знаю,
охотились на льдах поколонными копьями... И на льдах в Мейныпильгино,
Хатырке, по-моему, охотились только на лахтака, нерпу, ларгу.
Там и ледовая обстановка совсем другая, море открытое все время. А алькатваамские - это в основном туманские, исконные моржатники. Потому, что при
мне, я помню, они тоже охотились на морзверя вместе с нами. Они к нам приез
жали, мы к ним. Часто в Мейныпильгино мы встречались.
На китов туманцы никогда не охотились, хотя китов заносило в лагуну на от
мели. Часто они просто барахтались, застревали по отливу, а потом дожидались
прилива и уходили. Никогда наши в них не стреляли, никогда не кололи, только,
когда большим штормом выбрасывало, а такое часто случалось. Кит застревал на
меляках” (Чтобы помнили, 2002).
К середине XX в., по свидетельству В.В. Леонтьева, кереки совершенно не
промышляли морского зверя. Правда, И.С. Вдовин писал в своем дневнике 1961 г.
о ловле кереками нерп: “Нерп и до сих пор ловят особыми удочками, сделанны
ми из железа. Удочка делается по шаблону раздвинутых пальцев руки безымян
ного и мизинца из прочного железа, еще не так давно эти удочки делались из
моржового клыка. К длинному концу удочки прикреплялся прочный лахтачий ре
мень, примерно по 1,5 метра длиной. Свободный конец ремня пропускали через
рот и анальное отверстие рыбы, так чтобы удочка оказалась во рту рыбы. Затем
к свободному концу этого ремня привязывали длинный в 100-200 метров линь
(ременный или из прочной веревки) и забрасывали рыбу в море. Нерпа хватала
рыбу с головы, глотала и таким образом оказывалась на крючке” (Архив МАЭ.
Ф. 36. On. 1. Д. 62. Л. 6-6 об.).
Но в конце XX в., уже в постсоветское время, на Чукотке началось интенсив
ное возрождение морского зверобойного промысла. Стал развиваться он и в мес
тах традиционного проживания кереков. В настоящее в Анадырском районе вре
мя им занимаются несколько сельхозпредприятий.
Мясная и пушная охота. Кереки охотились на горного барана, дикого оле
ня, бурого медведя и других животных. Использовали на охоте обученных собак.
Одним из главных орудий охоты кереков был лук со стрелами. При этом втульчатые наконечники для стрел различались по форме и размерам. При охоте на
мелких животных: зайцев, сусликов (евражек) и других использовались мелкие
тупые наконечники, для более крупных животных (дикого оленя и др.) использо
вали более массивные наконечники.
У кереков не существовало религиозных ограничений в охоте на волков, в
отличие от соседних народов: коряков, эскимосов, чукчей, у которых бытовали
элементы культа волков. Волчьи шкуры шли для шитья и отделки одежды. Для
этого использовали также шкуры росомахи и выдры. Охотились на волков осо
бым способом: “В кусочек жира вставляли заостренную с двух концов гибкую
тонкую пластинку из китового уса, свернутую в кружок. Затем этот кусочек жира
замораживали и разбрасывали по волчьим следам. Так же кереки охотились и на
других хищных животных. Такой способ промысла хорошо известен и эскимо
сам, которые так охотились на белого медведя” (Леонтьев, 19836. С. 33).
В полевых дневниках И.С. Вдовина есть информация о способах охоты ке
реков на медведей: “Гиункев говорит, что кереки изобрели и широко пользо
вались петлями для ловли медведей. Петли делались из прочного ремня или
тонкого троса, который они якобы брали на омокских (юкагирских. - Е.Б.) ры
балках. Ставили петлю на медвежьей тропе между двумя деревьями (кедрачи)
так, чтобы нижний конец петли находился на высоте 50-60 см от земли, а верх
ний должен быть выше метра. Нужно было поставить петлю так, чтобы медведь
прошел в нее только головой. Свободный конец петли привязывали к дереву
обязательно так, чтобы затяжка ее произошла с левой стороны медведя. Попав в
петлю шеей, медведь так ее затягивал, что задыхался (Архив МАЭ. Ф. 36. On. 1.
Д. 62. JI. 7-7об.). В случае удачной охоты на медведя устраивали праздник
благодарения.
В голодные годы кереки промышляли песцов и лисиц, но не как пушнину, а
для потребления в пищу. Их били стрелами или выкапывали из нор. В конце мар
та - начале апреля охотились на сусликов, которых тоже выкапывали из нор. В
календаре кереков этот период так и назывался “сикакайллын” - “сусликов ме
сяц”. Помимо сусликов в голодные годы кереки употребляли в пищу мышей, тар
баганов, собак.
Ясачная повинность обязывала кереков заниматься пушным промыслом.
Но нехватка орудий охоты ограничивала их возможности охоты на пушных
зверей. Наиболее ценными считались у кереков шкуры росомах и выдр, так как
они использовались для отделки меховой одежды и имели спрос при меновой
торговле.
В период социалистических преобразований кереки получили возможность
приобретать через кооперацию капканы, огнестрельное оружие. Пушной про
мысел получил в этот период новые возможности для своего развития. Он ма
териально стимулировался властями, о чем писал Шнакенбург: “Зимняя охота
капканами на пушных зверей (лисицу, песца) дает возможность приобретать в
фактории села Апука необходимые привозные продукты: чай, табак, муку, мате
рию, охотприпасы, и является скорее подсобным занятием. Охота же на горных
баранов с целью добычи мяса случайна и не носит регулярного промыслового
характера” (Шнакенбург, 1939. С. 100).
Древние кереки охотой на птиц “занимались очень активно с помощью спе
циальных сетей и особых тупых наконечников стрел-томаров” (Диков, 1979а.
С. 259).
В пищу кереки употребляли всех морских птиц, но основным объектом до
бычи была кайра. О птичьем промысле кавачинских кереков писал в 1777 г. кап
тенармус Иван Анкудинов: “Вокруг Хатырского мысу до Тапатоги есть довольно
небольших губ, в коих рыбы кеты, также птицы, черных урилов и топорков пре
довольно, коих тамошние жители промышляют вязанными ис кропивы сетми;
наперво в средине утесу на верху вяжут за камень или за колоченный деревян
ной кол ремень толстой, а другим свяжет за себя человек за середину и вязанную
сеть, коя натянута по шесту не более как дву сажен, и спуститца на том ремне по
утесу вниз сколко ему надобно и тех птиц на гнездах яичных ловят, а сколко на
ловит и вяжет на ремень; а потом другой человек, один или двое, на ремне натя
гивают на гору обратно” (цип. по: Косвен, 1962. С. 289).
В.В. Леонтьев считал, что птицеловство было наиболее развитым видом про
мысла: “Здесь значительно богаче терминология, оригинальны и совершенны
способы ловли птиц” (Леонтьев, 19836. С. 23). Ученому удалось реконструи
ровать некоторые забытые способы охоты на птиц. Так по его описанию, ловлю
птиц на птичьих базарах кереки производили следующим образом: “Из жил кита
плели специальную сеть “пайнинтын” длиной до 3 м, шириной около 2 м с раз
мерами ячеек 6x6 см. Одной стороной сеть привязывали к палке, нижний край
оставался свободным. К концу палки крепили прочный лахтачий ремень. Про
мышлявший кайру керек подходил к краю отвесной скалы, на уступах которой
внизу сидели на гнездах птицы, и, смотав сеть в рулон, бросал ее вниз. Сеть на
лету распускалась, керек выжидал, когда успокоятся птицы, а затем начинал мед
ленно поднимать сеть вверх. Кайры срывались с гнезд и попадали в сеть. За один
прием в сети запутывались десятки кайр” (Леонтьев, 19836. С. 24). Похожий
способ ловли птиц отмечен С.П. Крашенинниковым у ительменов (Крашенинни
ков,, 1949. С. 316).
С помощью силков кереки ловили бакланов. В полночь, когда, по керекским
поверьям, баклан, ничего не видит, “со скалы на крепком ремне спускали челове
ка. Он повисал там, где сидели бакланы, и спокойно надевал петлю на длинную
шею баклана, сдергивал его и опускал в кожаную сумку, которую на ремне под
нимали помощники” (Леонтьев, 19836. С. 25). Хатырские кереки охотились на
уток на их гнездовьях, используя тупые стрелы-томары.
Орудием охоты на уток-гаг служили палки: “На косах, через которые проле
тали стаи гаг, которые обычно летят низко над землей, кереки выкапывали углуб
ления, в которых мог лежать человек навзничь, так, чтобы не быть видным - в
уровень с землей. Охотник в руке держал прочную палку до 1,5 м длиной. Ко
гда над ним показывалась стая гаг, он бил их палкой” (Архив МАЭ. Ф. 36. On. 1.
Д. 62. Л. 7об.-8).
В больших количествах кереки собирали птичьи яйца. И.С. Вдовин писал об
этом: “В бухте Ушакова и Гавриила много птичьих базаров. Кереки собирали на
скалах яйца, спускаясь на ремнях и кроме того, пользовались особыми сачками
(объемом на 5 яиц), которые прикрепляли к длинному шесту. Такими сачками
снимали яйца птиц со скал (Архив МАЭ. Ф. 36. On. 1. Д 62. Л. 4).
В советское время коренное население юго-восточной Чукотки почти утра
тило традиции охоты на птиц, но у кереков эти традиции долгое время сохра
нялись.
Сейчас коренные жители юго-восточной Чукотки практически не занимают
ся птичьим промыслом.
Существенную роль в хозяйстве играло собирательство. На берегу моря ке
реки собирали морскую капусту, водоросли, моллюсков. Все это употреблялось в
пишу. Собирательство считалось исключительно женским занятием. В одной из
керекских сказок герой спрашивает у бабушки разрешения пойти на берег моря,
и та ему отвечает: “Ох, не мужское это дело ходить по берегу моря, этим толь
ко женщины занимаются” (Леонтьев, 19836. С. 103). В тундре кереки собирали
различные съедобные растения, в том числе шикшу, морошку, голубику, брусни
ку и другие ягоды. Так же, как чукчи, коряки, кочевые чуванцы, кереки собирали
съедобные корни в норах мышей и сусликов.
Северные кереки не занимались оленеводством. Существует предание “По
чему кереки безоленные”, записанное В.В. Леонтьевым в 1970 г. в с. Мейныпильняно у чукчей, где говорится, что кереки еще при сотворении высшими силами
оленей отказались принимать в этом участие: “Кереки были нашими предками,
первыми были. Однако оленеделание в один день было. Но кереки не захотели
падать оленей в этот день и сказали: “Завтра оленей делать будем”. Но на слепующий день не было оленеделания. В один день все закончилось” (Леонтьев,
.9836. С. 127). Конечно, при том, что мужчины-кереки нанимались пастухами к
богатым оленным чукчам, какие-то хозяйственные различия между кереками и
местными чукчами постепенно стирались. Многие члены смешанных чукотско:-:грекских семей были заняты в оленеводстве. Перепись 1926-1927 гг. выявила
:олее 30 кочевых, т.е. оленных, кереков, составлявших 7 хозяйств Керекремкин;жого сельсовета.
Южные кереки, соседи коряков-алюторцев, издавна занимались мелкотабун
ным оленеводством. Об этом виде хозяйства у кереков в 1930-е годы так писал
Шнакенбург: “Каждое семейство кэрэков бухты Анастасии имеет 10-15 оленей,
которые пасутся в общем стаде у Тынгыйилькана. Последний приходится родс
твенником всем кэрэкам бухты Анастасии и не является крупным оленеводом
чавчувенского типа: совместное стадо его и родственников насчитывает всего
60-80 оленей. Сам Тынгыйилькан, мужчина лет 45, по своему происхождению коренной уроженец бухты Анастасии, а поэтому и с этой точки зрения его нельзя
никак отнести к оленеводам-чавчувенам. Летом Тынгыйилькан занимается рыб
ной ловлей на р. Ильпырваям, а зимой отходит со стадом вверх по реке ближе к
горам (Шнакенбург, 1939. С. 100).
Резкого разделения труда между оленеводами, охотниками и морскими зве
робоями в чукотско-керекских селениях в XX в. не существовало. А.Г. Керек впоминал: “Мой отец раньше был оленеводом, пас оленей, и побочно охотился на
песцов. А когда образовался колхоз, он стал уже охотником, зимой охотился на
песца, а весной и в июле был морзверобоем. И разделение труда у охотников и
оленеводов появилось уже, когда колхозы образовались.... И даже я помню, как
оленеводы нанимались в морзверобойные бригады, чтобы заготовить жир для
жирников” (Чтобы помнили, 2002).
В доперестроечные годы оленеводство в Беринговском районе Чукотки было
весьма развито. В 1980-х годах в совхозах района выпасалось около 40 тысяч оле
ней. В постсоветское время на Чукотке наблюдался упадок этой отрасли хозяйства.
Производство изделий из дерева и кости. Кереки изготовляли украшения,
различные хозяйственные и ритуальные предметы из моржовых бивней, дерева,
бересты, оленьего рога и других материалов.
Изделия часто украшали орнаментом. На жертвенных местах кереков нахо
дят старинные наконечники стрел, черенки которых украшены опоясывающими
линиями. “Орнамент из опоясывающих линий, - писал Леонтьев, - типичен для
керекской культуры, но среди наконечников копий, найденных на жертвеннике в
губе Гавриила, один был с несколько своеобразным орнаментом (форма и размер
аналогичны). Орнамент нанесен на слегка утончающемся втульчатом черенке.
Он представляет собой две пары тройных опоясывающих линий, но вместо то
чечек и вертикальных черточек от верхних линий двух поясков отходит веточка,
которая просматривается с боков и с тыльной части черенка. По форме веточка
напоминает стилизованную летящую птицу. Подобная веточка не встречалась на
других изделиях кереков” (Леонтьев, 19836. С. 49).
На остатках древнего керекского поселения Каныйун Леонтьевым была най
дена “загадочная фигурка птички с нерпичьей головой”, сделанная из моржовой
кости. “Фигурку птички керек М.И. Етынкеу назвал тчикылтчики, что значит
“сова”. Сова —распространенный фольклорный образ кровожадной птицы, спо
собной съесть своих детей. Фигурка совы у шейки имеет отверстие, что указы
вает, что она служила амулетом, который носили на шее или поясе. Вся фигурка
орнаментирована опоясывающими и продольными двойными и тройными лини
ями с треугольными точечками” (Леонтьев, 19836. С. 50).
В МАЭ, в коллекции Н.Л. Гондатти хранятся керекские детские игрушки,
представляющие собой фигурки животных.
В конце XIX - начале XX в. большую популярность получило у кереков (как
и у других народов Камчатки, Чукотки, Аляски) изготовление коробочек для хра
нения нюхательного табака. В.Г. Богораз отмечал: “ Коряки, кереки, обрусевшие
юкагиры, а также колымские чукчи делают коробки для нюхательного табаку по
одному стилю, изготовляя их из дерева, оленьего рога, моржовых бивней. То же
Ф и гурка м орж а
Кость. Кереки. Ч укотский А О , А нады рский район. М А Э,
№ 442-28-35
самое наблюдается у аляскинских эскимосов” (Богораз, 1991. С. 139) К.Я. Луке,
посетивший кереков в 1927 г., писал: “Керэкит-искусный кустарь. Трубки керэкитского изделия славятся по всему Чукотско-Анадырскому краю” (ГАРФ.
Ф. 3977. On. 1. Д. 674. Л. 132 об.).
Средства передвижения. Среди соседних народов кереки считались хоро
шими собаководами. Собачьи нарты у кереков сходны по своему устройству с
грузовыми нартами чукчей и коряков. В.И. Иохельсон считал, что “способ езды
на собаках, распространенный у коряков, является общим для всего северного
населения Восточной Сибири и Дальнего Востока, как русского, так и туземного,
и в особенности близок к чукотскому” (Иохельсон, 1997. С. 74). Собак запрягали
в нарту попарно, цепочкой.
Собачьи упряжки оставались главным видом зимнего транспорта у кереков
и в 1930-1940-х годах. Так, Н.Б. Шнакенбург писал: “Средством передвижения
кэрэков зимой служат собаки, запрягаемые попарно (10-12 собак) в деревянные
нарты, устройство которых однотипно собачьим нартам приморских нымыланов” (Шнакенбург, 1939. С. 101).
Зимой кереки использовали ступательные лыжи.
Средством передвижения и промысла в летнее время служила байдара коряк
ского типа, которая короче и шире чукотско-эскимосской. Нос и корма байдары
имели полукруглую форму. Остов байдары покрывали моржовыми или лахтачьнми шкурами, позднее - оленьими. Части байдары укреплялись китовым усом и
деревянными гвоздями. По данным И.С. Вдовина, у кереков были байдары раз
ного назначения: при охоте на китов “использовали байдару особой конструк
ции. Она имела расширение спереди, низконосая по корме, как ложка из бара
ньего рога, чтобы не утопил кит”, при охоте на моржей использовались байдары
другой конструкции (Архив МАЭ. Ф. 36. On. 1. Д. 66. Л. 71). Н.Б. Шнакенбург
дисал: “Для охоты в бухте кэрэки выезжают на обычной нымыланской байда:е с широким носом и узкой кормой. Деревянный остов байдары обтягивается
-—8 шкурами лахтаков. По рассказам стариков, кэрэки выезжали раньше на мор
жовый промысел в больших байдарах с узкой кормой и носом, которые еще бы
т. :-эт и сейчас среди приморских чукоч” (Шнакенбург, 1939. С. 101-102).
Обшивку на байдару шили женщины. Ранней весной, перед тем как натянуть
покрышку на остов байдары, ее размачивали, потом обтянутую покрышку ос
матривали, чинили. Испорченные шкуры заменяли новыми, старые шли на под
шивку торбасов. Обычно на каждую землянку имелось по одной байдаре (Архив
ИЭА РАН. Ф. 44. Оп. 7. Д. 1109. Л. 47).
Селения и жилища. Отличие керекских селений от чукотских и эскимос
ских, по описанию Леонтьева, заключалось в следующем: “Если у приморских
чукчей и азиатских эскимосов от мыса Шелагского по побережью на восток, а
затем на юг до залива Креста были сложившиеся оседлые поселения..., которые
просуществовали до начала коллективизации и укрупнения чукотских поселков,
то у кереков постоянных поселений не было, а имелись сезонные обжитые мес
та: летние и зимние. Возможно, этим и объясняется такая неточность в сведени
ях о керекских поселениях. Так, перепись 1897 г. дает 5 поселений на территории
расселения кереков; В.Г. Богораз (1901 г.) - 12; Приполярная перепись (1926—
1927 гг.) - 10; Н.Б. Шнакенбург (1937 г.) - 8 поселений” (Леонтьев, 19836. С. 10).
В 1901 г. В.Г. Богораз зафиксировал следующие селения кереков: “Hachatahin
и Keniun имеют каждое по одному жилищу с 25 жителями в каждом. В селении
Vatirkan три подземных жилища с почти 50 жителями. Селения Annon, Malan,
Yagnon и Ukilan имеют каждое по одному жилищу с 25 жителями. Ilpi в устье
реки того же названия - три жилища и приблизительно 50 жителей. Поселки
Mecivnen, Tapan, Vaimentahin и Tapatahin имеют по одному дому и около 25 чело
век в каждом. В селении Kavacat 21 житель. Следовательно общая численность
кереков 371 человек” (Иохелъсон, 1997. С. 38).
На основании исторических документов и собственных полевых материа
лов, Леонтьев выявил 28 мест поселений кереков XVII-XX вв. Одно из них,
Нигрин, расположенное на мысе Гека у входа в Анадырский лиман, и назван
ное по имени главы общины, упоминается, по мнению Леонтьева, в донесении
Семена Дежнева: “Да прошлого ж 1652-го году на корге ходили мы в поход на
коряцких людей, что оне от той корги жывут недалеко и на корху под нас тайно
убойства для приходят и зверя морскова моржа промышляют для корму. И мы,
яз, Семейка, с товарищы, на них ходили и дошли их 14 юрт в крепком острошке, и бог нам помог, тех людей разгромили всех и жен их и детей иных поимали.
А сами оне ушли, и жен, и детей лутчие мужыки увели, потому что оне люди
многие, юрты у них большие: в одной юрте жывет семей по 10-ти” (Подлинные
документы, 1964. С. 139).
В 10 км от поселения Нигрин, в местечке Нигринутэтэгын, располагалось
другое древнее поселение кереков. По предположению Леонтьева, после походов
Дежнева местные кереки покинули Землю Гека, но в XIX в. сюда переселились
чукчи иосновали здесь поселение, которое просуществовало до 1960-х годов.
Другим старинным местом поселения кереков был берег лагуны Туманской.
А.А. Ресин, побывавший здесь в 1885 г. отметил, что жителей этих мест соседи
называли чухмарями (Ресин, 1888. С. 156).
Поселения кереков располагались также у мыса Упанк: “Рядом богатые пти
чьи базары, зимой хороший промысел нерпы и лахтака. Кромка припая тянет
ся зимой до мыса Барыкова, постоянные приливно-отливные течения образуют
трещины и разводья, в которых и держатся ластоногие. По рассказам кереков,
живших в бухте Угольной, зимой здесь собирались все кереки из ближайших
поселений” (Леонтьев, 19836. С. 14). Древнее поселение, обнаруженное здесь,
по мнению Леонтьева, “по всем признакам... напоминает защитное укрепле
ние, типичное для северо-восточных палеоазиатов. С одной стороны - отвес
ная гладкая скала, с другой - сравнительно крутой спуск, который зимой, обли
тый водой, становился недоступным противнику. С вершины сопочки хорошо
просматривалась вся местность” (Леонтьев, 19836. С. 14). Во время проведения
Переписи 1926-1927 гг. у подножия мыса находилось поселение, состоящее из
трех хозяйств (кереков?), насчитывавших в общей сложности 10 человек, но уже
в 1930-х годах поселение опустело.
Следы двух поселений( Канийун) были обнаружены на обоих берегах прото
ки, у лагуны Орианда. Леонтьев считал, что одно из этих поселений было тем, где
В.Г. Богораз в 1901 г. зафиксировал одну подземную юрту с 25 обитателями.
Селение Этьчун, остатки которого обнаружил В.В. Леонтьев, не упоминает
ся ни в официальных документах, ни в литературе. Оно располагалось в 20 км
от Мейныпильгино, на перешейке, отделяющем озеро-лагуну Пекульнейское от
моря. Поселение состояло из трех-четырех землянок, соединенных коридором.
Рядом найдены остатки культовых сооружений, жертвенных мест: черепа мор
жей, челюсти китов.
Керекские поселения располагались на галечниковых косах вблизи устьев
рек, горловин лагун или же на небольших террасах рядом с нерпичьими и мор
жовыми лежбищами. Значительная часть этих поселений была покинута жите
лями в 1920-1950-х годах. Причиной этого являлись социалистические преоб
разования в регионе. Н.Б. Шнакенбург писал в конце 1930-х годов: “ ...крупный
сдвиг большой политической важности - объединение кэрэков северной груп
пы в одном месте - произошел в 1931-1932 гг. с организацией кэрэкского колхо
за, который и избрал для своего поселения устье р. Майнапильгын. Известную
роль в этом сыграла также торговая фактория Майнапильгын - центр снабжения
кэрэков товарами” (Шнакенбург, 1939. С. 98). Постепенно кереки сосредоточи
лись преимущественно в двух селениях: Мейныпильгино и Хатырка, вошедших
П о л у з е м л я н к а . 1 9 3 0 -е г о д ы
Кереки, чукчи. Чукотский АО, Анадырский район, пос. Мейныпильгино. 1969 г.
Фотоархив ИЭА РАН
О с т а т к и з е м л я н к и , п о с т р о е н н о й в 1 9 3 0 -х г о д а х
Кереки, чукчи. Чукотский АО, Анадырский район, пос. Хатырка. 1969 г.
Фотоархив ИЭА РАН
в 1957 г. в новый Беринговский район, который в 2008 г. вошел в состав новооб
разованного Центрального района, с 2009 г. - в Анадырский.
Традиционно у кереков различались зимние и летние поселения и жилища.
Зимние жилища представляли собой большие коллективные землянки, в кото
рых жили несколько семей, летние - временные жилища, сходные с чукотской
ярангой.
Зимние поселения включали обычно одну-три землянки. Так, по данным,
приведенным А.И. Рогозинниковым в отчете Вилюнейской культбазы Главсевморпути “в двух землянках, составляющих сел. Малан, проживает зимой 40 че
ловек, из которых в первой землянке живут кэрэки - 21 чел (4 хоз.), а во второй
кэрэки и чукчи совместно - 19 чел. (4 хоз.)” (Шнакенбург, 1939. С. 99). В землян
ки переселялись с первым снегом. Рядом с землянками стояли специальные по
мосты, на которых хранили имущество, нарты и пр.
Полуподземные зимние жилища были распространены у многих народов
северной части Тихого Океана. Специальную работу этим жилищам посвятил
В. И. Иохельсон (1908), который выделил ряд общих и особенных черт, характер
ных для этих сооружений у разных народов. Общие черты, по мнению Иохельсона, состояли в следующем:
“1. Яма для жилища круглой или неправильной формы глубиною от 3 до 6
футов обыкновенно выкапывается на холме, с тем чтобы дождевая вода могла
стекать вниз по склону холма.
2.
Стены сделаны из бревен, поставленных в яме вертикально. Они образуют
прямоугольник или неправильный восьмиугольник или имеют круглую форму,
стены наполовину или на треть выходят над ямой, но эти надземные части стен
обкладываются землей, вынутой из ям, наподобие вала или обносятся землей в
виде холма.
3. Крыша поддерживается четырьмя или более столбами, стоящими в середи
не жилища, а уклоны крыши спускаются к стенам.
4. Квадратное отверстие в крыше служит дверью, окном и для выхода дыма.
Для входа в жилище поставлено бревно с зарубками, служащее лестницей”
(Иохельсон, 1908. С. 22).
Указывая на специфику керекских жилищ, Иохельсон писал: “Вследствие не
достатка леса кереки... строят свои полуподземные жилища без воронкообраз
ной крыши. Так как дымовое отверстие не служит входом, то у них нет и лест
ницы с отверстиями. Остов дома, сооружаемый в вырытом углублении, делается
из изогнутых шестов и засыпается землей. Внутренность дома выложена кругом
шкурами. Зимой, чтобы сберечь как можно больше тепла, жилище засыпается
толстым слоем снега. Вход, как зимой, так и летом —через длинные узкие сени.
Внутренне устройство помещения такое же, как и в других корякских подземных
жилищах” (.Иохельсон, 1997. С. 56).
В.В. Леонтьев высказал предположение, что “землянки керекского типа, ви
димо, более древнего происхождения, чем землянки коряков с воронкообразны
ми устройствами на крышах” (Леонтьев, 19836. С. 39).
Кереки из селений, расположенных в устье р. Опуки, рассказывали в 1979 г.
И.С. Гурвичу, что их зимние жилища - землянки имели два входа, один из
которых представлял собой дымовое отверстие в крыше. Вероятно, часть кереков
строили свои полуподземные жилища по чукотскому и корякскому образцу. Так
что землянки на рубеже XIX-XX вв. могли быть у них как с двумя входами (зим
ним и летним), так и с одним.
В прошлом для кереков были характерны общие землянки куймайаана (“с
ответвлениями жилище”). Куймайаана представляла собой “внушительное со
оружение, хотя оно было неприметным издали, так как, покрытое дерном, сли
валось с естественным ландшафтом. Основу “куймайаана” составляла большая
общая землянка, имевшая свой выход. Рядом с ней по окружности располагались
землянки меньшего размера, в которых уже жили отдельные семьи. Все землян
ки соединялись с центральной ходами, а некоторые малые землянки имели свой
отдельный выход. Кроме того, выходы-коридоры имели небольшие ответвления,
которые служили кладовыми для хранения пищи и различных предметов обихо
да” (Леонтьев, 19836. С. 37).
При строительстве землянки снимали вместе с дерном слой земли и выкапы
вали яму глубиной 0,5 м, т.е. настолько, насколько позволяла мерзлота. Затем в
центре по форме квадрата вкапывали четыре стойки, отстоящие друг от друга на
два-четыре метра. Стойки соединяли перекладинами. На перекладины навали
вали толстые жерди и под наклоном закрепляли их в земле. Сооружение обкла
дывали дерном, а все щели забивали песком и землей. В крыше оставляли све
тодымовое отверстие, которое зимой закрывали тонкой пластиной речного льда.
Пол в землянке засыпали галькой. Вдоль стен составляли земляной выступ, на
который обычно клали различные хозяйственные вещи. В землянке обычно жили
две-три семьи. Каждая семья жила в отдельном пологе, который освещался и
обогревался светильником из нерпичьего жира. Очаг был общим. Когда усили
вались морозы и выпадал снег, к выходу дополнительно пристраивали длинный
снежный коридор.
Керекское жилище не было приспособлено для двух годовых сезонов: лета и
зимы. Летом в дождливую погоду землянка быстро разрушалась. В связи с этим
на каждую зиму с началом заморозков кереки строили новые землянки.
Кереки летом жили также и в ярангах. Шнакенбург писал, что “летним
жилищем для кэрэков служит круглая в основании и конусообразная юрта (яран
га. - Е.Б.) из оленьих шкур, со спальным помещением. Во внешнем устройстве
кэрэкской летней юрты нельзя наблюдать каких-либо внешних отличий от юрты
чавчувенского типа, подробно описанной В.И. Иохельсоном. По выпадении сне
га примерно во второй половине октября кэрэки переходят жить в полуподзем
ные жилища типа “валькар” - “дом из челюстей кита”, распространенного жили
ща приморских нымыланов в прошлом...” (Шнакенбург, 1939. С. 101).
В советское время основным жилищем кереков стал деревянный рубленый
дом. Но, на местах летних промыслов, кереки жили в специальных жилищах.
В.В. Леонтьев подробно описал такое временное жилище с его внутренним уб
ранством, находящееся на рыбалке Куэт в 22 км от Мейныпильгино. Жилище
принадлежало кереку К.А. Турылькоту: “Домик засыпной, 4,5 х 8 м, с пологой
двускатной крышей, без потолка. Справа от двери стояла железная печь. В пра
вом скате крыши, ближе к выходу, прорезано окно “инуйнын”. Дальше в глубь
комнаты натянут на распорках полог из прочной материи. Хозяева обычно спят в
пологе на оленьих шкурах, накрывшись современными одеялами, а приехавшие
в гости - вне полога с правой стороны. Чтобы в жилое помещение не посту
пал холодный воздух, пристроен небольшой тамбур, в котором хранятся сети и
различные домашние вещи. Когда в двери тамбура начинает дуть сильный ве
тер и бить дождь, хозяин делает заслон из досок, чем-то напоминающий длин
ный снежный коридор в древних землянках кереков, который когда-то тоже слу
жил заслоном от прямых ветров. Такое же жилище было и у керека Кежгынто,
жившего на рыбалке Ваамочка. В поселках кереки имели свои благоустроенные
квартиры, но все же предпочитали жить на местах промысла” (Леонтьев, 19836.
С. 43).
Одежда. Среди керекских вещей, входящих в коллекцию Н.Н. Гондатти, име
ются образцы одежды, обуви, украшений кереков: верхняя женская камлейка,
трехпалые перчатки, две пары дымленых торбасов - мужские и женские, ... го
ловной ремешок с украшениями и др. (ПФА РАН. Ф. 250. Оп. 3. Д. 87).
Исследователи этнической культуры коряков (большинство которых рассмат
ривали кереков, как локальную группу коряков) не указывали, что одежда кере
ков чем-то существенно отличается от таковой у других корякских групп. Вме
сте с тем они отмечали сходство их одежды с чукотской. Н.К. Шнакенбург писал
об этом следующее: “Одежда кэрэков в основном не отличается от нымыланской
и шьется из оленьих шкур. Наряду с этим кэрэки (как мужчины, так и женщи
ны) носят и белье, и одежду, приобретаемые в фактории: штаны, рубахи, платья.
Некоторое влияние в покрое одежды из оленьих шкур можно наблюдать со сто
роны чукоч. Летняя меховая верхняя одежда мужчин представляет собой типич
ную чукотскую рубаху без разрезного ворота и капюшона, типа “Ирэн”. С дру
гой стороны, у мужчин встречается летняя одежда из ровдуги, представляющая
собой обычные нымыланские короткие до колен кухлянки с капюшоном. Зимой
мужчины носят теплую из двойного пыжика одежду - кухлянку нымыланского
типа с капюшоном и нагрудником для защиты лица от ветра. Мужские штаны и
короткая до колен обувь, сшитые из ровдуги, встречаются как у кэрэков, так и у
чукоч. Летняя одежда женщин у кэрэков и чукоч, однако, различна. В то время,
как чукчанки носят летом из ровдуги, а зимой из оленьих шкур комбине (кэркэр)
без верхнего балахона и с длинными рукавами, одеждой кэрэчек служит комбине
летом из ровдуги, а зимой из оленьих шкур, с короткими рукавами, поверх кото
рого надевают летом матерчатый, а зимой из шкур оленя мездрой вверх, балахон
с капюшоном” (Шнакенбург, 1939. С. 101).
На вопрос И.С. Вдовина: “Что отличает кереков от чукчей?”, 24-летний жи
тель с. Мейныпильгино ответил, что таким отличительным признаком кереков,
является их одежда: “ Кереки шили себе верхнюю одежду из шкур нерпы: шта
ны мехом наружу. Из шкур молодых тюленей (новорожденных), которые мягко
выделывались, шили кухлянки. На кухлянки использовали также шкуры волков,
:эбак, росомах и даже медведей. Из шкур лахтаков делали мандарки, гладкую
сторону такой кожи слегка пропитывали жиром, а затем коптили над костром
?тшги. Из выделанной таким способом кожи шили торбаса вместе со штанами.
3 таком полукомбинезоне обычно рыбачили летом” (Архив МАЭ. Ф. 36. On 1.
Л. 62. Л. 4).
У кереков птичий промысел являлся одним из главных видов хозяйственэ : й деятельности, но в отличие от эскимосов и алеутов, использовавших птичьи
шкурки для шитья одежды, кереки такой одежды не знали. Они охотились на
тгтлп исключительно из-за мяса.
Непременной принадлежностью мужской одежды у кереков, как и у других
- : : лов Северо-Востока, были пояса. Для их декоративного убранства “наряду
. кожаной аппликацией, воспроизводящей традиционный орнамент из двой
ных опоясывающих линий, была характерна вышивка оленьим волосом и сухо
- сгшыми нитками, а позднее и цветными фабричными. Вышиваемые узоры со
; т: о й из геометрических фигур в виде концентрических кругов и различных
ас лнообразных линий. Нить мастерицы не пропускали через кожу насквозь, а
П ояс охотн и чи й с ам улетам и и нож ам и
Кереки. Чукотский АО. Анадырский район. МАЭ, № 442-18
лишь слегка прихватывали ее за верхний край, поэтому на обратной стороне нет
следов от швов (МАЭ, № 442-38), что характерно в целом и для всех корякских
поясов” (Ермолова, 2005. С. 263).
На пояса подвешивали ножны, кисет, различные украшения, которые одно
временно являлись и амулетами: антропоморфные фигурки, изображения птиц и
зверей, вырезанные из кости или дерева.
Как и у других народов Северо-Востока Сибири, у кереков существовала
специальная погребальная одежда. Она включала меховую кухлянку с приши
тым капюшоном, который перед захоронением туго затягивался, открытым ос
тавался только нос. Пояса для погребальной одежды были окрашены в черный
цвет (Ермолова, 2005. С. 263). К погребальному поясу обычно прикрепляли не
которые личные вещи умершего.
Специальную ритуальную одежду имели шаманы: “Она была распашной и
длинной, расшита узорами. Края были оторочены собачьим мехом, на голове пушистая шапка с кисточками” (Леонтьев, 19836. С. 60).
Популярными украшениями были серьги, браслеты, причем серьги носили
как мужчины, так и женщины.
Пищей кереков служили продукты морского зверобойного промысла, олене
водства, рыболовства, охоты и собирательства. Их пищевой рацион был сходен с
таковым у коряков-алюторцев и чукчей.
Мясо морских животных разрезали на тонкие куски и сушили на вешалах.
Популярным блюдом был - “копальхен” - мясо, квашеное в специальных ямах.
Рыбу ели в вареном, сыром, вяленом виде. Белую рыбу почти не заготавлива
ли впрок. Лишь мойву (иногда корюшку) вялили на специальных подстилках или
коптили, вплетая в веревки, сделанные из травы (Леонтьев, 19836. С. 20-21).
Красную рыбу - нерку и кету, в больших количествах заготавливали на зиму рыбу вялили на солнце на вешалах или закладывали в специальные ямы разме
ром 1 х 1,5 м и глубиной до 1 м., где она квасилась. Зимой вяленая и квашеная
рыба служила пищей не только для людей, но и для собак.
На зиму заготавливали и птичье мясо: “Не ощипывая, отрезали у кайры кон
чики крыльев. Затем плечевой косточкой крыла, выдернутой из сустава, отделя
ли шкурку вместе с перьями от тела, ловко вытаскивали внутренности, а мясо
птицы, в основном грудинку, разрезали, развешивали на балках в землянке и вя
лили над костром; шкурку, отрезав лапки, опаливали на костре, счищали гарь до
белизны и после, перевязав шейку, тоже подвешивали на балках. Затем эти туш
ки, похожие на бутылки, наполняли яичным желтком. Употребляли в пищу в ва
реном виде” (Леонтьев, 19836. С. 25).
Один из оригинальных способов приготовления пищи кереками заключал
ся в следующем. В земле выкапывали яму, обкладывали ее плоскими камнями и
разводили огонь. Когда камни нагревались, угли вытаскивали, а в яму заклады
вали дичь, рыбу или оленье мясо. Сверху яму закрывали плоским камнем и за
сыпали землей или песком. Таким образом, рыба или мясо тушились в собствен
ном соку.
Традиционным любимым блюдом кереков была особая колбаса “павалйаан”.
Ее приготовливали следующим образом: “Из птицы (предпочитали чайку) вмес
те с желудочком вынимали пищевод, затем его надували и высушивали. После
пузырь заливали желтком из яиц кайры, чаек, гаги и варили. Когда имелась воз
можность, то делали “павалйаан” из кишок дикого оленя и даже бурого медведя”
■
:. -...
■
:. . '
Зимняя яранга в пос. Унгазик (Чаплино)
Эскимосы . Ч укотка. 1928 г. М АЭ. № И -1 15-34
рышка не отсыревала, и ее не надо было снимать для просушки (ИЭАС. С. 148;
Меновщиков, 19596. С. 50).
Если полуземлянку со временем сменило наземное зимнее жилище, то лет
нее почти не претерпело изменений. Летний шалаш азиатских эскимосов пылъюк был аналогичен приморско-чукотскому. Это каркасная из жердей прямо
угольная постройка с односкатной крышей. В нем жили с июня по август. Он
был четырехугольной формы с покатой к задней стенке крышей. Устанавливали
шесть стоек в плане прямоугольника, к которым привязывали поперечные и про
дольные жерди обрешетки крыши. Причем передняя поперечная жердь дополни
тельно скреплялась двумя перекрещивающимися жердями у входного отверстия.
Поскольку три задние стойки были ниже трех передних, крыша получалась од
носкатной, а стенка со входом была выше противоположной. К боковым сторо
нам каркаса наклонно приставляли жерди. Остов целиком покрывали моржовы
ми шкурами или брезентом, перетянутыми ремнями. Размер типичного летнего
жилища 3,5 х 5,5 м, высота передней стенки около 3, задней - 1,5 м. Вход был
спереди. Внутри жилища устанавливался небольшой полог, часто просто подве
шенный на ремнях и сделанный из оленьих шкур, в котором и жили люди. Низ
покрышки палатки закреплялся большими камнями (ИЭАС. С. 138, 200; Менов
щиков, 19596. С. 47-48; Народы Сибири, 1956. С. 940).
До начала XIX в. у азиатских эскимосов еще встречались общинные дома большие полуземлянки, в которых жило несколько семей, а также проходи
ли собрания и праздники (Народы Сибири, 1956. С. 940; Арутюнов и др., 1982.
С. 105).
В конце XIX столетия зажиточные эскимосы стали приобретать у американс
ких торговцев легкие дощатые дома с двускатной крышей и окнами, которые слу
жили обычно летним жильем или подсобным помещением для хранения продук
тов и утвари (Народы Сибири, 1956. С. 940).
После 1930-х годов эскимосы стали строить более модернизированные жи
лища, напоминавшие яранги с асимметричной крышей, но с деревянными (доща
тыми) стенами, обложенными дерном (Меновщиков, 19596. С. 49-50■,Дьяконова,
1995. С. 49-50). Постепенно они все более стали приближаться по форме к до
мам с двускатной крышей.
Пища. В традиционной пищевой модели эскимосов использовалось до
100 видов растений и животных, что заметно больше, чем у тундровых олене
водов. В пищу употребляли мясо всех видов ластоногих - основного источника
белковой пищи - моржа, лахтака, кольчатой нерпы, крылатки, ларги, сивуча. Но
главным и важнейшим был кит. Традиционная кухня эскимосов включает мно
жество блюд из мяса, жира, кожи, плавников, языка и внутренностей гренланд
ского и серого китов и белухи. Поскольку питались эскимосы главным образом
мясом и жиром, они поглощали большое количество воды. Ели, если была воз
можность, помногу, хотя в еде были неприхотливы и могли долго оставаться без
пищи. Обычно на ловлю морского зверя или охоту отправлялись натощак (Бого
словская и др., 2007. С. 24, 373, 375).
Часть мяса заготавливали впрок: квасили, сушили, замораживали или вяли
ли. На зиму запасали яйца птиц, сало в мешках из тюленьей кожи, мясо, которое
укладывали на выложенное мелкими камнями дно ямы, чтобы оно не примерза
ло к земле. Ямы заваливали большими камнями, опасаясь непрошеных гостей —
медведей и росомах. Мясо кита вялили так, чтобы, затвердев сверху, внутри оно
оставалось сырым (нувкурак). Проварив в больших котлах, его помещали в мешки
и заливали топленым тюленьим жиром. В таком виде нувкурак долго сохранялся,
ели его только зимой. Характерным для эскимосской кухни способом обработки
мяса и рыбы было квашение в специальных ямах. Известно много блюд, приго
товленных таким способом. Заквашивали сайку с кишками нерки, а также голо
вы рыб, моржовый жир, мясо ластоногих и гренландского кита (копалъхен).
Если все добытое мясо не съедали сразу, его укладывали на высокий помост
достаточно высокий, чтобы не могли достать собаки. В холодную погоду мясо
здесь хранилось прекрасно. Холодильником служили и земляные ямы.
В традиционной кухне эскимосов кроме квашеного мяса известно огромное
число блюд из туш морских животных: мороженое мясо, кусок моржовой шкуры
с жиром, шкварки из свежего моржового сала, толченые внутренности, смешан
ные со свежим моржовым жиром, белок из моржовой крови, нутряной жир мор
жа и др. Любимая пища всех береговых жителей Чукотки - китовая кожа с верх
ним слоем жира (мантак), которая употреблялась сырой без приправ7.
Варили мясо в длинной и мелкой сковороде, сделанной из мыльного камня,
над жирником. На приготовление большого куска тюленьего мяса на лампе ухо
дило полдня.
Деликатесом считался акутак - паштет из тертых сладких кореньев растений,
смешанных с кровью кита и жиром морского зверя, мозг, глаза и губы тюленя.
Свежая сырая печень его являлась превосходным противоцинготным средством.
Кожа, мясо и жир белухи также всегда были любимым лакомством, которым пот
чевали гостей, а также обменивали на продукты оленеводства. Нерпичий жир до
сих пор считается целебным средством, его вытапливают и пьют с различными
блюдами, используют для консервирования продуктов на зиму - им заливают за
готовки из мясных и растительных компонентов, прикладывают к ранам и поре
зам (Богословская и др., 2007. С. 304, 322, 395).
Продукты собирательства играли важную роль в питании эскимосов, дела
ли пищу не только вкуснее, но и служили источником витаминов, клетчатки и
микроэлементов. На зиму заготавливали запасы листьев и корней съедобных ра
стений. Летом и осенью в большом количестве употребляли морскую капусту и
другие водоросли, в незначительных количествах собирали ягоды - морошку и
особенно воронику, их ели часто со свежим тюленьим жиром, грибов в пищу не
употребляли (Там же. С. 395-398).
Сиреникские эскимосы собирали в большом количестве толстые корни ар
ктической ивы и закапывали их в землю. Зимой откапывали и снимали с них
кору, которая служила приправой для блюд из мяса и жира. В Чукотском и Провиденском районах для этих же целей заготавливали листья ивы. Их укладывали
под гнет и заливали холодной водой. Науканские эскимосы из замоченной мас
сы листьев ивы приготовляли особое блюдо к ’у к ’у нльяк: зеленая масса уклады
валась вперемежку с кусками моржовых ластов или китовой кожи с жиром (Ме
новщиков, 1974).
Высоко ценилась оленина, которую эскимосы выменивали у чукчей на шку
ры морских животных. Из оленьего мяса и сала приготовляли “паштет”, запека
ли мясо, заготавливали на зиму в брюшине оленя оленье сало с мясом, топили
оленье сало и т.п.
Рыбу вялили и сушили, ели в свежезамороженном виде. Рыба с душком зи
мой замораживалась. Широко использовалась вяленая икра, квашеная и отварная
рыба с жиром морского зверя, квашеные головы рыб, растертая и взбитая икра
и многое другое. Мясо и жир белого медведя также употреблялись в пищу и ис
7Мантак содержит большой и разнообразный набор микроэлементов и витаминов, что в
экстремальных полярных условиях делает его ценнейшим пищевым продуктом для людей
и собак.
пользовались как корм для ездовых собак. Хлеб и лепешки уже два столетия вхо
дят в рацион северян. Табак впервые был завезен на Чукотку русскими в XVIII в.
Для курения эскимосы пользовались курительными трубками сибирской формы
из кости.
Распространение “европейского” стиля жизни привело к изменению питания
коренных северян - доля покупной пищи в их диете возрастает, меняется состав
пищи: потребление углеводов увеличивается, а жиров и белков - снижается, хотя
по “европейским” нормам содержание жиров и белков в диете коренных севе
рян еще остается высоким (.Богословская и др., 2007. С. 384). Они готовят супы
из оленины, употребляют крупяные, овощные и молочные блюда, консервиро
ванные продукты, хлеб. Там, где эскимосы вынуждены полностью переходить
на мучную и другие виды европейской пищи, появились болезни, неизвестные
раньше, - рахит, авитаминозы и т.д. В настоящее время свежее мясо варят с лу
ком и лавровым листом, слегка подсаливая; бульон пьют с перцем. Мясо, печень,
почки жарят на животном и растительном масле, вытопленном жире морского
зверя. В качестве гарнира широко распространены картофель, мучные изделия и
крупы (Богословская и др., 2007. С. 392-393).
Одежда. До конца XIX в. азиатские эскимосы носили глухую одежду без
продольного разреза и застежек. Закрытый тип одежды был хорошо приспособ
лен к особенностям климата Арктики. В зимне-весенний период использовалась
одежда и обувь из меха молодого оленя (неблюя), оленьего камуса и нерпичьих
шкур. Одежда азиатских эскимосов значительно отличалась от одежды эскимо
сов Аляски, особенно Канады и Гренландии, как по форме, так и по материалу
(в Гренландии и на Аляске использовались в основном шкуры морских животных)
(Вдовин, 1961. С. 54). Обувь и одежду шили также из шкуры белого медведя.
Мужская одежда состояла из глухих узких кожаных натазников из нерпичьей
шкуры, коротких кухлянок (меховых рубах) из оленьего меха (аткук), меховых
штанов до колен и торбазов. Летняя одинарная кухлянка шилась мехом внутрь,
зимняя - двойная, мехом внутрь и наружу. Внутренние кухлянку и штаны наде
вали мехом к телу и шили из шкур неблюя, забитого в августе-сентябре. Верхние
штаны шили из шкуры кольчатой нерпы, реже - ларги или молодого лахтака, ме
хом наружу. Такие штанины плотно натягивали на торбаса и завязывали. Иногда
верхнюю кухлянку шили мехом внутрь, снаружи ее красили ольхой в терракото
вый цвет и делали воротник из шкуры собаки с густой подпушью (Богословская
и др., 2007. С. 209).
Обычно охотники подвязывали кухлянку “пузырем” поясом (тафси) из нер
пичьей кожи, расшитым белым оленьим волосом. Если зверобой упадет в воду,
то “пузырь” поддержит его и не даст утонуть, пока не подоспеет помощь (Наро
ды Сибири, 1956. С. 940; Богословская и др., 2007. С. 208).
Женщины и мужчины носили на голом теле кожаные натазники, поверх кото
рых надевали такой же, как у чукчей, меховой комбинезон (к ’алъывагык). Женс
кие натазники были шире мужских. Детская одежда имела вид мехового комби
незона с зашитыми рукавами или прорезями для рук в рукавах сбоку.
Зимой во время дальних поездок надевали широкую кухлянку (парку) из
оленьих шкур длиной до колен и с капюшоном. Летом для предохранения одеж
ды от сырости поверх нее надевали глухую камлейку или плащ-дождевик с ка
пюшоном (к 'ипаг 'ак') из нерпичьих или моржовых кишок, позднее - из покуп
ных тканей. На зимней охоте охотники часто носили камлейки белого цвета. Еще
в конце XIX в., а в единичных случаях и позднее, эскимосы носили длинные кух
лянки из птичьих шкурок перьями внутрь, которые с развитием обмена с чукчами-оленеводами были вытеснены одеждой из оленьего меха. Одежду украшали
вышивкой или аппликацией из кусочков меха и кожи, утиными шейками, лисьим
и беличьим мехом.
Головные уборы у эскимосов были редкостью, меховые шапки надевали
только при переездах. В остальное время, даже в сильный мороз и на ветру, они
ходили с непокрытой головой.
На ноги надевали меховые чулки (чижи) из оленьего камуса и меховые унты
или нерпичьи торбаса (камгык) с косо срезанным голенищем из шкуры кольча
той нерпы или оленьего камуса и подошвой из кожи лахтака8; мужские торба
са - до середины голени, женские - до колена, поскольку женские штаны были
короче мужских. Внутри под стопу подстилалсь сухая трава, собирающая вла
гу. Носок выкраивался значительно больше подъема ноги в виде “пузыря”. Спе
циальную непромокаемую обувь изготавливали из выделанных тюленьих шкур
без шерсти. Края подошв таких торбасов загибали вверх и засушивали. Зимние
торбаза часто делали из камуса, получаемого от чукчей-оленеводов. Шкуры акибы, предназначенные для штанов и торбасов, подвергали специальной обработ
ке, после чего они становились непромокаемыми (Народы Сибири, 1956. С. 940;
Богословская и др., 2007. С. 209).
Обязательны были меховые рукавицы, привязывавшиеся к рукавам. Еще од
ним необходимым предметом были снежные очки, состоявшие из деревянной
полоски с прорезями. Весной, когда солнечные лучи ослепительно отражались
от снега, такие очки предохраняли от слепоты.
Верхнюю одежду, рукавицы, летние и зимние торбаса шили сухожильными
нитками. Они были прочными, размокая, набухали, не пропуская воду. Более
толстыми и крепкими нитями из крупных сухожилий сшивали байдарные по
крышки из моржовой кожи (Богословская и др., 2007. С. 395).
Праздничная одежда эскимосов отличалась разнообразием. При исполне
нии обрядовых танцев в пологе женщины надевали облегающие штаны длиной
до колен из хорошо обработанной нерпичьей шкуры, выкрашенной в черный
цвет. По краю они были обшиты белой и красной нерпичьей шкурой. Грудь
иногда прикрывали ровдугой, но чаще оставляли открытой. Через плечо на
грудь надевали бусы, а на руки - браслеты и перчатки. К косам прикрепляли
металлические подвески и украшения в виде пуговиц из костей морских жи
вотных, к ушам - серьги. Танцевали обычно в летних торбазах из белой зам
ши, расшитых цветными нитками и подшейным оленьим волосом. Головным
убором был валик из ровдуги, выкрашенной в красный цвет и расшитый. По
бокам к нему прикрепляли по белому перу чайки. Мужчины тоже надевали
специальный наряд: облегающие штаны, короткие торбаза, тонкие длинные
или короткие перчатки из ровдуги темного цвета. Перчатки имели специаль
ный покрой, чтобы во время танца кисти рук могли свободно двигаться (Жор
ницкая, 1983).
Традиционная женская прическа эскимосок - две косы с пробором посереди
не, мужчины стригли волосы, оставляя длинные пряди на макушке, либо выстри
гали макушку, оставляя волосы вокруг нее (Народы Сибири, 1956. С. 941). До
XVIII в. эскимосы, протыкая перегородку носа, вставляли носовые украшения из
колец, стержней пера, бус, сколков раковин. Такие же предметы вставлялись в
разрезы под нижней губой. Иногда туда вставляли целый ряд округлых пластин
из раковин, похожий на ряд зубов.
Для магической защиты от болезней применялась также раскраска лица ох
рой и графитом.
8 О х о тн и к и с е в е р н о г о п о б е р е ж ь я и н о гд а д е л а л и п о д о ш в ы т о р б а с о в и з ш к у р ы б ел о го м ед вед я.
Изготовление одежды и обуви было обязанностью женщин. Шкуры скобли
ли, снимали шерсть и мездру, дубили кашицей из оленьей печени. Нерпичьи и
тюленьи шкуры для непромокаемой обуви размягчали зубами. “Для эскимоски
рот - третья рука, поэтому у старух, - пишет Ф. Нансен, - зубы совсем стертые
и обломанные” (Нансен, 1926). Из птичьих шкурок, шедших на изготовление ру
бах, выжевывали жир только пожилые женщины, у которых зубы были стерты
до десен, и поэтому они не могли прокусить их тонкую кожицу.
В XIX - начале XX в. наиболее богатые эскимосы пользовались бельем и имели
верхнюю хлопчатобумажную или шерстяную одежду. В настоящее время эскимо
сы носят европейское платье, однако для охоты предпочитают традиционный ко
стюм, которым пользуются и приезжие, особенно при переездах или на промысле.
Была широко распространена татуировка. В отличие от большинства наро
дов мира эскимосы, как и чукчи, не пользовались при татуировании техникой
уколов, а протягивали под кожей иголку с накрашенной ниткой. В качестве крас
ки употребляли смешанную с жиром золу от пережженных водорослей. Самая
сложная татуировка опытной женщиной выполнялась в течение одного, реже
двух дней. Татуировали лицо, по рисунку можно было определить охотничьи по
двиги мужчин и семейное положение женщин. Девушек татуировали с наступле
нием половой зрелости. С медицинской целью татуировку наносили на заболев
шие органы. Например, при нервных заболеваниях схематические изображения
человечков наносили на лоб над бровями. Одним из самых распространенных
мотивов татуировки являлась Y-образная фигура (“китовый хвост”).
Мужчины татуировались реже, чем женщины. Мужская татуировка - кружки
или полукружки около уголков рта (возможно, пережиток ношения прежде губ
ной втулки), короткие линии на висках, фигурки человека на лбу над бровями.
Татуировка женщин была богаче и разнообразнее. Она состояла из прямых или
вогнутых параллельных линий на лбу, носу, подбородке. Значительно сложнее
была татуировка щек, представленная обычно геометрическим орнаментом. Как
правило, правую щеку покрывали татуировкой более сложной (“сетка”, арки,
квадраты), левую - более простой. Иногда татуировали только одну щеку. На ру
ках женщин татуировка покрывала тыльную поверхность кисти, запястье, ниж
нюю часть предплечья.
Татуировка азиатских эскимосов на протяжении, по крайней мере, двухсот лет,
сохранялась до мельчайших подробностей. Такая стойкость этого обычая, отсут
ствие какой-либо эволюции и в общей композиции, и в частных элементах рисунка
свидетельствуют о большой его древности (Митрюкова, 2000. С. 69-73).
Средства передвижения. По воде азиатские эскимосы передвигались на
байдарах и каяках. Вплоть до начала XX в. байдары (анъяпик) широко исполь
зовались морскими охотниками от Чукотки до Гренландии. Это - каркасная, от
рытая сверху, плоскодонная лодка различных размеров и назначения, древней
ший тип лодки у народов Берингова моря: легкая, быстроходная и устойчивая
на воде. Она очень удобна для промысла, незаменима среди плавучих ледяных
полей.
Основу байдары составлял легкий деревянный каркас, собранный на эла
стичных связях из ремней и китового уса. Каркас строили из лиственницы, кото
рая долго не гниет, киль судна и штевни - из сосны. Ремни для связывания дета
лей каркаса делали из шкуры молодого лахтака. Обшивку лодок шили из шкур
моржа, тюленя сухожильными нитками и натягивали на каркас (Народы Сибири,
1956. С. 938; Богословская и др., 2007. С. 232).
Байдара очень удобна при плавании во льдах. Борта ее под ударами льдин
только пружинят, а не ломаются. При подвижке и сжатии льдов, благодаря об
водам, байдару не затирало, а “выжимало” наверх; обшивка из моржовых шкур
не обледеневала; в открытом море при волнении до 5 баллов байдара двигалась,
не зарываясь носом в волну и могла лежать практически на борту. Она исклю
чительно легка, ее нетрудно вытащить из воды и перенести на значительное рас
стояние (Народы Сибири, 1956. С. 940; Богословская и др., 2007. С. 245, 246).
Большие байдары использовались для дальних поездок, перевозки грузов, в
военных походах. Они достигали в длину 20 м и поднимали свыше 4 т груза или
25-30 чел. Сейчас на Чукотке они не употребляются, лишь кое-где сохранились
их полуразрушенные каркасы (Богословская и др., 2007. С. 227).
Средние байдары длиной 8-10 м и грузоподъемностью до 1,5 т (анъяпик) и
теперь активно используются коренными жителями Чукотки.
Большими и средними байдарами управляли с помощью однолопастных за
остренных весел, при попутном ветре поднимали квадратный парус из ровдуги9.
Нередко гребцами на байдарах были женщины. Иногда вдоль берега байдару тя
нули ремнями при помощи собак (Сарычев, 1952. С. 237). Под рукой у гребца
на палубе привязывали гарпун, дротики для птиц и поплавки. Все это крепилось
между колышками из моржовой кости, которые часто украшали прекрасной резь
бой. Умение строить средние промысловые байдары сохранялось к концу XX в.
лишь у эскимосов пос. Сиреники10 (Богословская и др., 2007. С. 227-228, 231).
Маленькие одно-двухместные байдары (длина 2-4 м, ширина 75-85 см, вы
сота борта 35-45 см) были основными промысловыми лодками. На покрышку
для нее шла одна лахтачья шкура и использовали ее для охоты на мелких тюле
ней, ловли рыбы и плаваний по тихой воде вдоль берега. На маленьких байдарах
гребли двухлопастными веслами без уключин. В настоящее время одно-двухместные байдары еще встречаются на Чукотке у пожилых охотников.
Специальная лодка для морского промысла - каяк, это небольшое, узкое, с пло
ским дном, обтянутое кожей со всех сторон, в том числе и сверху, одноместное
судно типа каноэ с небольшими вариациями у разных групп11. Служила она в ос
новном для морского промысла, но на ней могли плавать женщины и дети. Длина
каяка - около 3 м, ширина - 45 см; он был настолько легкий, что его мог нести один
человек. Каркас лодки представлял собой решетчатый остов из тонких деревянных
или костяных планок, скрепленных между собой и обтянутых твердой моржовой
кожей. Получалась крайне упругая, совершенно непроницаемая для воды лодка.
Сверху оставлялось только небольшое круглое отверстие, которое стягивалось во
круг пояса гребца. Через этот люк охотник залезал внутрь и садился на дно. Гребли
одним двухлопастным или двумя однолопастными веслами без уключин. Эскимо
сы не умели плавать, поэтому для плавания на каяке надевался специальный водо
непроницаемый костюм из нерпичьих шкур с капюшоном (тувилик), который на
глухо скреплялся с краями люка, в котором сидел охотник, так что человек и каяк
представляли собой как бы одно целое, ни капли воды не могло проникнуть внутрь
каяка. Однолючный каяк охотник переносил с места на место, надев его люком на
голову (Богословская и др., 2007. С. 227). М. Гвоздев так описал эскимоса в каяке:
“...кухта вся коженая и вверху коженой, только что сесть в ней человеку одному,
и на нем надета на платье рубашка, сшита из кишек китовых и обвязана кругом его
кухты, руки и около головы, чтоб вода не залилась, а когда волна морская его всего
обольет, то не может к нему в кухту попасть вода; да у него на кухте привязан вели
кой пузырь надутой, для того, чтоб морской волной не опрокинула кухты” (цит по:
Косвен, 1961. С. 170).
9 В А м е р и к е п о л ь зо в а л и с ь о д н о л о п а с т н ы м и б ай д а р о ч н ы м и в е с л а м и , к а к у и н д ей ц ев .
10 Зато н а А л я с к е о н и и т е п е р ь ак т и в н о и с п о л ь зу ю т с я э с к и м о с а м и .
11 К а я к и м о гл и б ы ть и д в у х -т р е х м е с т н ы м и . Т огда д л я к аж д о го о х о тн и к а б ы л с в о й о тд е л ь н ы й л ю к.
ш
ш
к
.
Б айд ара на подствах
Э ским осы . Ч укотка, пос. У нгазик (Ч аплино). 1928 г. М АЭ. № И -115-66
Плавание в каяке было верхом искусства, поскольку он был очень неустой
чив на воде: охотник должен был уметь поставить переворачивающийся каяк на
днище, не вылезая из него. Если лодка переворачивалась набок, то ударом руки
о воду эскимос мог вернуться в нормальное положение. Оставаясь сухим, гре
бец мог переворачивать лодку вверх дном и возвращаться снова в вертикаль
ное положение. По своим мореходным качествам это была лучшая эскимосская
лодка. Этот тип лодки был распространен у алеутов и эскимосов от Чукотки до
Гренландии и сыграл огромную роль в развитии морской охоты. Однако к кон
цу XIX в. каяки почти исчезли из употребления, и эскимосы стали пользоваться
только байдарами.
Вельбот, или “китовая лодка” (whaleboat), был создан во времена расцвета
европейского китобойного промысла. На Чукотке первые вельботы появились в
Унгазике (Чаплино). Здесь со второй половины XIX в. было основное место сто
янки американских китобойных судов. Их капитаны нередко приглашали в каче
стве гарпунеров местных эскимосов, известных знаниями повадок китов. На зара
ботанные деньги гарпунеры покупали вельботы (.Богословская и др., 2007. С. 249).
В начале XX в. жители Унгазика вели морской зверобойный промысел на
байдарах и вельботах. В настоящее время охотники Чукотского р-на применяют
несколько видов плавсредств во время промысла китов. В Лорино и Лаврентия
наиболее эффективными для охоты на китов считаются мотолодки, на которых
можно быстро догнать кита и легче маневрировать. В качестве вспомогательных
судов используются вельботы и катера (Там же. С. 259).
Основными средствами передвижения по суше зимой служили собачьи нар
ты (к'имухсик) и ступательные лыжи (валгуягык)12. До середины XIX в. нарты,
В ероятн о, у сам ы х п ер вы х эск и м о со в н а А л яске н е бы л о обуч ен н ы х собак, п оскол ьку каки е-л и бо
п р и зн ак и этого отсутствую т. И ссл ед овател и о бн аруж и л и сан н ы е п ол озья из м орж овой кости, которы е
го в о р ят о д ал ь н и х п у теш естви ях эски м о со в вскоре п о сл е 1-го года н.э. В конечном счете у всех эск и
м о сск и х груп п п о яви л и сь собаки за и скл ю чен и ем тех, что ж и л и н а о стр о ва х и не н уж д ал и сь в них.
подобно чукотским, были дугокопыльными, на полозьях укреплялись семь-восемь дуг-копыльев13. На них накладывалась рама, заменяющая настил. Она со
стояла из нащепов и семи-восьми поперечных планок. Передние концы полозьев
соединялись дугообразно изогнутыми планками с нащепами (ИЭАС. С. 58-59).
Крепление было мягким, отдельные части нарты скреплялись ремешками.
Упряжь состояла из двух петель, соединенных между собою поперечной пере
мычкой. В петли продевались передние ноги собаки, перемычка ложилась ей на
спину между лопатками. К концам петель пришивались постромки. Постром
ка каждой собаки привязывалась к передку нарты. Такие нарты напоминали ос
тов умиака и обладали тем же преимуществом, что и умиак, могли выдерживать
сильные толчки, не ломаясь. Длина нарт бывала от 3 до 9 м. Нарты были широ
кими или узкими, в зависимости от местности. Полозья были составными из де
рева и кости, обшитые тщательно подогнанными друг к другу полосками мор
жовой кости. При отсутствии такой кости эскимосы пользовались сложенными
в несколько раз отрезками моржовой или тюленьей шкуры. Чтобы сделать низ
нарт гладким, эскимосы обрызгивали его водой и давали ей замерзнуть, растирая
рукой или снежным ножом. Такой полоз, будучи гладким, как стекло,был под
вержен растрескиванию и тогда его вновь обрызгивали водой. Некоторые нарты
почти не имели деревянных деталей.
Бытовал у эскимосов еще один тип санок (канрак) - очень коротких, бескопыльных, с полозьями из моржовых клыков. Они служили для перевозки бай
дар к воде и доставки добычи; тащил их сам охотник. Этот древний тип санок
известен со времен древнеберингоморской культуры (Народы Сибири, 1956.
С. 940).
Существовало два способа запряжки собак: веерная и цугом. С середины
XIX в. веерная запряжка на Чукотке сменилась восточносибирской. В цуговой
упряжке тягловая сила животных используется лучше, кроме того, у нее более
высокая проходимость в торосах, по глубокому снегу и в лесу. Она больше при
способлена для дальних переходов и перевозки тяжелых грузов (Богословская
и др., 2007. С. 262, 270). Хорошая упряжка насчитывала до пяти-шести собак.
Крупные эскимосские лайки-полуволки обладали густой шерстью и могли спать
на снегу. Даже зимой их держали на привязи вне дома, кормили мороженой ры
бой или моржовым мясом. В доме держали только щенков, женщины иногда но
сили их с собой под паркой, как ребенка. Взрослые упряжные собаки обучались
совместной работе и подчинению вожаку.
Зимой эскимосы передвигались на коротких и широких лыжах-ракетках
(снегоступах), которые предназначались исключительно для хождения по глу
бокому снегу. Такой вид лыж (ступательный) был распространен и у других на
родов Сибири и Северной Америки. Они делались в виде рамы из двух планок с
поперечными распорками, переплетенными ремнями из нерпичьей кожи, и под
битой снизу костяными пластинами (Народы Сибири, 1956. С. 940). По льду пе
редвигались с помощью специальных шипов из кости, укрепленных на обуви.
Скользящих лыж они не знали14.
В настоящее время наряду с собачьими упряжками эскимосы пользуются со
временными транспортными средствами: вездеходами, тракторами, снегоходами.
На дальние расстояния их перевозят автомобили, вертолеты и самолеты.
13 С ко н ц а X IX - н а ч а л а X X в. д у г о к о п ы л ь н а я н а р т а см е н и л а с ь п р я м о к о п ы л ь н о й . Б о л ь ш у ю р о л ь в
р а с п р о с т р а н е н и и п о с л е д н е й с ы г р а л о р у сск о е н а с е л е н и е (И Э А С . С . 59).
14 В н ек о то р ы х р а й о н а х А р к т и к и э с к и м о с ы п о л ь зо в а л и с ь к о н ь кам и , в ы р е з а н н ы м и и з м о р ж о в о го
кл ы ка.
ГЛАВА IV
СОЦИАЛЬНАЯ О РГА Н И ЗА Ц И Я
И С Е М Е Й Н О -Б Р А Ч Н Ы Е О Т Н О Ш Е Н И Я
радиционная социальная организация эскимосов представлена несколькими
моделями. Одна из них, распространенная в Восточной Арктике, Гренлан
дии и на Американском континенте, известна в западной антропологии как
социальная организация “эскимосского типа” (Hughes, 1958). Другая, бытовавшая
в Берингоморье, характеризовалась такими признаками, как наличие “унилинейных кланов, преференционной внутриклановой и локальной эндогамией, системой
родства бифуркативно-коллатерального типа” ( Членов, 2003). В XIX в. эскимосы
не имели (кроме, возможно, берингоморских) родовой и развитой племенной ор
ганизации. Азиатские эскимосы делились на три группы, каждая из которых име
ла свой язык: айраны (ныне чаплинцы), пеэки (науканцы), вутаэнцы (сиреникцы).
На структуру общества эскимосов взгляды ученых расходятся. Имеющиеся по
этому вопросу отрывочные сведения интерпретируются по-разному. Одни счита
ют типичным для социальной организации азиатских эскимосов существование
экзогамного отцовского рода (Меновщиков, Сергеев). Часть российских ученых
середины XX в. считали, что в прошлом у эскимосов существовал материнский
род. Подтверждение этого они видели в руководящей роли женщин в некоторых
сферах общественной жизни эскимосов, особенно в религиозных обрядах. Следы
существования в прошлом экзогамных норм прослеживаются, по мнению А.А. Бу
рыкина, в различиях терминов для обозначения родственников с материнской и
отцовской сторон (Бурыкин, 2005. С. 246—254). Л.А.Файнберг полагал, что эски
мосское общество находилось на переходной ступени развития от материнского
рода к отцовскому и процесс этот в силу ряда условий не завершился, а формиро
вавшийся отцовский род распался (Файнберг, 1964).
Рудиментом общеродового имени являлись, по-видимому, долго сохраняв
шиеся общие названия, которыми одна группа семей отличала себя от других.
Например, в пос. Чаплино были известны группы семей, называющие себя общим
именем Нынлювак, Лякаг’мит, Пагаг’мит и др.; в пос. Сиреники - Сиг’иниг’мит,
Силякаг’мит и др.; в пос. Наукан - Мамрох’паг’мит, Ситкомаг’мит, Туграг’мит,
Имтуг’мит и др. Свидетельством наличия в прошлом родовой организации слу
жила, по мнению части российских исследователей, и преобладающая форма бра
ка - парный брак с отработкой за невесту (Народы Сибири, 1956. С. 941-942).
Другие авторы отрицают существование у азиатских эскимосов в прошлом
родовой организации (Членов, Крупник). На фоне двух крупных этнических
общностей —северной и южной - М. А. Членов выделяет более мелкие, называе
мые им “племенами” или “кланами”. По его мнению, клановый коллектив был
эндогамен, связан с определенной территорией и характеризовался устойчивым
самосознанием, противопоставлением другим племенам и этническим группам,
специфическими внутренними социальными подразделениями, антропонимическими особенностями, незначительно отличаясь по культуре от других кланов.
Члены клана осознавали свое родство, совместно выполняли хозяйственные и ри
туальные функции и, в свою очередь, дробились на более мелкие унилинейные
родственные группы - линиджы, ведшие свое происхождение от общего реаль
но существовавшего предка. Такое племенное деление характерно и для других
народов Северной Сибири и эскимосов Северо-Западной Аляски ( Членов, 2003).
Т
К началу XX в. каждое поселение азиатских эскимосов состояло из несколь
ких малых общин, куда входили семьи, объединенные родством или свойством.
Община занимала зимой отдельное полуподземное жилище, в котором каждая
семья имела свой полог. У них существовали патрилинейный счет родства, брак
с отработками за невесту. Наследовал после отца старший сын, после смерти
жены муж должен был вернуться в дом своих родителей, а дети оставались в
доме жены, но если дети были уже взрослыми, то их отец мог остаться с ними.
По родственному принципу были организованы важнейшие производствен
ные объединения эскимосов, так называемые байдарные артели - ан ’я м има
(“байдары содержимое”). Члены артели были чаще всего ближайшими родствен
никами владельца байдары - его братьями, сыновьями, племянниками. Хозяином
байдары являлся охотник, соорудивший ее силами своей семьи или получивший
ее по наследству. Члены байдарной артели делили между собой охотничью до
бычу. Согласно преданиям, каждая такая команда занимала некогда отдельную
круглую землянку с общим очагом, но каждая семья имела там особый полог
(Народы Сибири, 1956. С. 941). В конце XIX в. отдельные семьи, входившие в
байдарную артель, уже обособились. Каждая такая семья вела свое хозяйство ин
дивидуально и объединялась лишь для промысла. С развитием меновой торговли
складывалось имущественное неравенство, начали выделяться крупные торгов
цы, которые становились во главе поселений.
Порядок распределения добычи был следующий: мясо добытого моржа де
лили поровну между членами артели и всеми присутствующими при разделке
зверя. Шкуру получали по очереди все охотники, но первым - хозяин байдары.
Помимо этого он получал моржовые головы вместе с клыками. Так же распреде
лялся и добытый лахтак. Убитый кит делился не только между всеми жителями
поселка, но и всеми присутствующими. Хозяин байдары пользовался известным
преимуществом: он получал лучшие пласты китового уса. Нерпа принадлежала
охотнику, убившему ее (Народы Сибири, 1956. С. 942).
Руководил всей общественной и производственной жизнью односельчан
умилык. По рассказам эскимосов, им становился человек, обладавший большой
физической силой, ловкостью, смелостью и пользовавшийся уважением одно
сельчан, которые ему добровольно подчинялись. Умилыком становился неред
ко человек, победивший в каких-либо состязаниях. Свое право быть старшим он
периодически должен был отстаивать в состязаниях по бегу и борьбе с наибо
лее сильными односельчанами (Меновщиков, 2002. С. 25; Рубцова, 1954. С. 41;
Жорницкая, 1983). Он начинал и прекращал промысловый сезон, определял вре
мя поездок к оленеводам для обмена и т.п. Вместе со стариками селения он раз
бирал ссоры и тяжбы между односельчанами. Функции “хозяина земли” пере
ходили по мужской линии, обычно от отца к сыну. Побежденный в состязаниях
умилык становился рядовым членом общины, его место занимал победитель.
С конца XIX в., пользуясь своим экономическим преимуществом, главой селе
ния мог стать местный торговец.
Азиатские эскимосы постоянно вели оживленный товарообмен с оленеводами-чукчами, а также с американскими эскимосами, совершали поездки на
о. Св. Лаврентия и на побережье Аляски. Обмен с оленными чукчами приурочи
вали к летнему забою оленей. Оленье мясо, сало, оленьи жилы, шкуры и камусы,
готовые чижи, штаны, торбаса чукчи выменивали на продукты морского про
мысла - лахтачьи шкуры, топленый нерпичий жир, сушеное мясо, белужьи жилы
для ниток, лахтачью кожу для подошв, лахтачьи ремни для арканов, торбаса из
нерпичьих шкур и др. (Богословская и др., 2007. С. 29-31). Такой обмен проис
ходил вплоть до начала XX в. Развитие меновой торговли с русскими купцами и
американцами снизило значение этого обмена, усилило роль отдельных эскимо
сов как посредников в американской торговле с чукчами-оленеводами. В конце
XIX - начале XX в. четырнадцать эскимосских торговцев успешно торговали от
себя вельботами, механическими двигателями, китобойным огнестрельным ору
жием, боеприпасами и другими товарами.
Эскимосская семья выполняла четыре основные функции: экономическое
производство и потребление, воспроизводство населения, обучение и социали
зация молодого поколения, расширение связей взаимной помощи и кооперации.
Основной экономической единицей у эскимосов было домохозяйство. Оно мог
ло состоять как из нуклеарной, так и из расширенной семьи. Причем в случае
сосуществования нуклеарной и расширенной семей происходила специализация
в их функциях. Нуклеарная заботилась о рождении и воспитании детей, социа
лизации и обучении молодежи, а главной функцией расширенной семьи стано
вились экономическое производство и потребление. Таким образом, на индиви
дуума воздействовали два взаимосвязанных процесса - развитие его личности в
нуклеарной семье и подавление индивидуализма в системе расширенной семьи.
Расширенные семьи могли состоять: 1) из брачной пары с родственниками
одной из супружеских сторон (родственниками могли быть и родители, и неже
натые сиблинги); 2) из совокупности нескольких нуклеарных семей, связанных
родством; 3) из полигамного союза (одного мужчины и его жен с родственника
ми или одной женщины и ее мужей с родственниками). И хотя различные типы
семей или объединялись в различных сочетаниях, или жили раздельно, в любом
случае основой семьи оставалось домохозяйство.
Обычай многоженства поддерживался, по-видимому, половой диспропорци
ей, возникавшей в среде эскимосов из-за суровых условий жизни, когда мужчи
ны часто погибали на охоте.
Поскольку эскимосские общины были, как правило, эндогамны, то сущест
вовали твердо установленные правила относительно того, кто может быть брач
ным партнером. У некоторых групп, хотя и не существовало никаких специаль
ных правил, эндогамия соблюдалась как общепринятая норма.
Брак заключался без всяких церемоний, и молодые поселялись либо в семье
мужа, либо жены, там, где они были нужнее. Практически только обстоятельства
диктовали, где поселиться молодой паре: они могли жить и у родителей одного
из супругов, и в новом жилище, и с сиблингами одной стороны или даже уйти
в новую общину. Позже они могли сменить место жительства, поскольку у эс
кимосов строгих правил по этому поводу не было. Преобладающим был брак с
отработкой за невесту. Бытовали случаи заключения брачного договора между
родителями малолетних детей и даже до их рождения. При заключении брака со
блюдались некоторые запреты, однако его устройство не было формализовано.
Женщина в семье имела сравнительно высокий статус, хотя и не могла участво
вать в общественных делах.
Рождение детей в эскимосском обществе могло происходить и без образова
ния семьи. В таком случае ребенок входил в семью родственников, чаще всего
родителей матери. Но в большинстве случаев рождение ребенка означало окон
чательное формирование семьи, ее укрепление и даже общественное признание.
Эскимосы очень любили детей и хотели иметь их как можно больше. Бездетные
пары усыновляли детей своих родственников, которые, в свою очередь, считали
своей обязанностью дать такой паре одного из своих детей. С приемными детьми
обращались, как с родными.
За длительный период освоения труднодоступных и суровых северных тер
риторий эскимосы не только выработали свой уникальный хозяйственно-куль
турный комплекс, они нашли наиболее эффективные способы передачи знаний
о нем подрастающему поколению {Stern, 1999. Р. 502-514; Thorpe, 1998. Р. 403
408; Briggs, 2000). Отношение эскимосов к детям и их воспитание мало чем от
личалось от таковых у других охотничьих обществ, находившихся на том же
уровне развития.
Воспитательно-обучающий процесс у эскимосов можно разделить на не
сколько периодов. В пределах возрастных границ каждого из них изменялись
задачи и содержание воспитания. Первый период, в основном, характеризовался
подражательным обучением, которое проводилось в игровой манере. В это вре
мя наиболее важное значение имели спортивные и развивающие игры, фольк
лор, подражание взрослым. Второй период - приобщение к общественно-полез
ному труду, когда происходит половая дифференциация обучающего процесса и
посильная помощь родителям. И третий период - самостоятельная деятельность
молодежи в рамках семьи или общины.
Очень трудно выявить точные возрастные границы каждого периода у раз
ных групп эскимосов, которые часто различались. Детство у эскимосов было
длительным периодом - от 1,5-2 до 12-14 лет.
Одним из принципов воспитания детей у эскимосов было предоставление им
самостоятельности. Их редко или никогда не наказывали, никогда на них не кри
чали. От дурных поступков их удерживали увещеваниями, и если было необхо
димо, то и насмешкой. Отсутствие наказаний объяснялось верованиями эскимо
сов: считалось, что в детях возрождаются умершие родственники. А как можно
наказывать своих предков?!
Ребенка часто называли именем недавно умершего родственника. Если ребе
нок был здоров, значит, имя было “правильным”. Если он болел, то необходимо
было дать ему другое имя.
Дети младшего возраста пользовались неограниченной свободой, но, выра
стая, они должны были безоговорочно повиноваться родителям вплоть до зре
лости. В семьях между детьми одного пола существовала возрастная суборди
нация - младшие подчинялись старшим, между разнополыми - наблюдалась
сдержанность.
Важной частью воспитательного процесса являлось обучение. Оно начина
лось с игр, которые тренировали умственные и физические способности детей.
Существовало много игр на свежем воздухе, в которых участвовали и мальчики,
и девочки. Они играли в мяч, в прятки, упражнялись в прыжках на натянутых
шкурах, перетягивали друг друга, держась за руки, боролись и танцевали.
Большую часть времени дети посвящали играм, имитирующим деятельность
взрослых. Они учились обращению с собачьими упряжками, запрягая щенят в
маленькие нарты, мальчики обучались метанию копья и стрельбе из лука. Такие
игры подготавливали детей к производственной деятельности и самостоятель
ной жизни. Взрослые часто принимали участие в их играх.
Развита была у эскимосов и система физического воспитания, включавшая
разнообразные тренировочные упражнения. Прежде мальчики должны были
двигаться не шагом, а бегом, поднимались с камнями в гору, чтобы все время
тренировать ноги. Детей учили стоицизму; маленьких детей закаливали, погру
жая в холодную воду.
С 12 лет мальчики уже могли использовать собачий транспорт для достав
ки мяса в лагерь, рубить дрова и ходить в короткие охотничьи походы. Когда
ребенок проходил мимо работающих взрослых, он обязательно должен был им
помочь по мере своих сил (Богословская и др., 2007. С. 44). В возрасте 16 лет
юноши уже принимали участие в охоте наравне со взрослыми.
20. Народы Северо-Востока Сибири
609
М ален ьки й эским ос
Эскимосы. Чукотский АО, Провиденский район, пос. Провидения.
1964-1965 гг. Фотоархив ИЭА РАН. Ф. 44. Оп. 531
Старики знакомили молодежь с преданиями, традициями и обычаями груп
пы. Девочки обучались у старших женщин искусству обрабатывать шкуры и де
лать обувь, а также женским танцам15. Подражая матерям, девочки присматрива
ли за младшими братьями и сестрами, приносили лед, очищали шкуры от жира.
Молодые девушки собирали топливо, коренья и ягоды, обрабатывали и сшивали
шкуры. У девочек и мальчиков были большие возможности встречаться во время
игр и танцев на открытом воздухе, где взрослые всячески поощряли их показывать
свои умения. Физическая зрелость человека совпадала, как правило, с социальной.
В настоящее время на социализацию детей влияет и школьное образование,
и нарушение преемственности поколений. Эффективность эскимосской семьи
как проводника традиционной социализации сведена к минимуму. Однако в наи
более отдаленных районах родители все еще обучают детей некоторым тради
ционным навыкам.
15 У т и х о о к е а н с к и х э с к и м о с о в д е в о ч к и у ж е в 6 л е т м о гл и п л е с т и м аты .
ГЛАВА V
Д У Х О В Н А Я КУЛЬТУРА
ародные знания. У эскимосов была развитая система народных знаний о
природе. Они превосходно знали окружающую местность, умели преду
гадать погоду, определить направление пути во время пурги, знали строе
ние человека и животного, могли различить зверя на расстоянии по признакам,
известным только им, умели лечить болезни и раны и многое другое. В памя
ти северных охотников откладывались особенности погоды, состояние моря и
льдов, распространение зверей, их поведение. Эти знания были эмпирически
ми, основывались на многовековом опыте и наблюдениях за явлениями природы
и образно передавались в форме преданий, мифов, сказок. “И если эскимос не
всегда правильно мог объяснить, почему произошло то или иное явление, то он
почти всегда правильно использовал это знание в практической деятельности”
( Wenzel, 1999. Р. 113-124). Полярные исследователи XIX в. предпочитали иметь
эскимосов в своих отрядах в качестве помощников и проводников.
Мировоззрение и религия. Религиозные представления азиатских эскимо
сов близки к чукотским. Согласно их верованиям, существуют три главных бо
жества: владыка воздуха и хозяин вселенной Киягнык, владычица моря Седна,
владычица земли Пинга. Владычица моря - старая моржиха, живущая в хижине
на дне океана.
Верили эскимосы также в некую безличную мощь, называвшуюся сила
(хила), от которой зависели явления природы, удачи и неудачи человека. В не
которых диалектах эскимосского языка термин сила означает такие отвлечен
ные понятия, как “пространство”, “внешний мир”, “погода”, “стихия”, “воздух”.
Все необычайное приписывалось силе. Она была повсюду и проникала во все
(Меновщиков, 19886. С. 5-22)16.
В каждом из миров, по представлениям эскимосов, существовало множество
ДУх о в - добрых и вредоносных. Добрые отождествлялись с животными и птицами.
Злые (туг’ны г’ат) представлялись в виде антропоморфных великанов или кар
ликов, либо существами самых фантастических форм. При встрече с людьми
злые духи приносили несчастье, болезни. Самым жестоким духом был подзем
ный дух Нунамйо. И добрых, и злых духов нужно было ублажать жертвами. Духи
могли менять свой вид и были непредсказуемы, как природа (Народы Сибири,
1956. С. 943; Schott, 1984).
Земной мир, по представлениям эскимосов, населен многочисленными ду
хами-хозяевами - инуа11, что буквально означает “его человек”, но это не душа
в понимании европейца. Считалось, что инуа живут во всех одушевленных и не
одушевленных предметах, в том числе в воздухе, в ветре, в воде, на земле. Все
вокруг - растения, камни, земля, лед, вода, горы, холмы, явления природы, сон
и другие состояния человека - все имеет своего духа-хозяина. От них зависит
успех или неуспех хозяйственной деятельности. Инуа может принимать вид ма
ленького человечка с деформированными чертами лица или маленькой копии
того предмета или животного, духом которого он выступает. Инуа животных мог
принимать облик людей. С инуа имеют дело только шаманы. Правда, во время
Н
16В некоторых миф ологических сказаниях сила (хила), возмож но, под влиянием христианства пред
ставлена в образе одного из небесны х сущ еств (М еновщ иков, 19886. С. 5-22).
17У эским осов Берингова пролива - юа.
П р азд н и к зи м н его со л н ц есто я н и я - п р и зы в д у х а
Эскимосы . Чукотка. М А Э. № И -1 15-118
охоты эскимос мог сам призывать своего духа-помощника, чтобы получить его
поддержку, либо спеть специальную песню, чтобы приманить добычу (Руссело,
1999. С. 143-144). Инуа могут быть разными по значимости, от самых крупных
и главных хозяев до мелких и малозначимых. Кроме инуа, у живых существ есть
просто душа - тарнек.
Добыча зверя не считалась его убийством. По представлениям эскимосов,
животные хотят, чтобы их убивали, поскольку их души возвращаются, чтобы
вновь обрести плоть. Зверь сам жаловал в гости к людям. О промысле зверя го
ворили: “оморжился”, “онерпился” и т.д. Все, чего хотят животные, - это чтобы
их смерть была обставлена соответствующим ритуалом. Поэтому, когда живот
ное убивали, выполнялся определенный ритуал, позволявший ему, по мнению
охотников, возвратиться туда, откуда оно прибыло. “Гостя” старались всячески
ублажить, чтобы он остался доволен приемом и снова пришел к охотникам. Так
же, как у других охотничьих народов Севера, промысловый культ включал обря
ды по умилостивлению добытого зверя и его проводы с просьбами, чтобы он не
сердился и возвращался к людям “во множестве”.
Всякий раз после добычи моржа или тюленя строго соблюдался обычай при
ношения даров “хозяину моря”. Охотник никогда не вносил добычу в дом, преж
де чем его жена не выйдет навстречу и не “напоит” убитого зверя водой из спе
циальной ритуальной мисочки. Этот обряд соблюдался неукоснительно. Черепа
убитых животных благоговейно омывали в воде и относили в святилище. Нару
шение обрядов грозило охотнику неудачей на охоте - никто из зверей не захотел
бы снова стать добычей неучтивого человека (Бронштейн, http://arctictoday.ru).
Эскимосы верили, что если очень долго охота происходит неудачно, зна
чит, охотник чем-то не угодил духам. В таких случаях приносилась жертва: духу
моря, когда не удалась морская охота, или духу тундры, когда не удалась охота
в тундре. В жертву приносили обычно маленькие кусочки кожи, отрезанные от
носа мелкого зверя или от кожи возле ушных отверстий и глаз кита, тем самым
как бы возвращая духу всего зверя. Иногда жертвенным приношением стано
вились небольшие кусочки внутренностей зверя (печени, сердца, легких и т.д.).
Жертвоприношения могли быть общинными, семейными или индивидуальными
(Богословская и др., 2007. С. 41, 43).
Старшина байдарной группы после коллективной разделки зверя уносил его
голову в свое жилище, где хозяйка отрезала от носа и губ звериной головы кус
ки шкуры с мясом, разрезала их на мелкие кусочки и укладывала в жертвенный
деревянный сосуд в виде корытца - мити. С этим сосудом на берег моря шел
сам хозяин, облаченный в специальный ритуальный плащ с нашивками-амулета
ми на спине. Он становился у самой кромки воды спиной к морю и через плечо
выбрасывал ритуальные кусочки в воду, обращаясь к “хозяину моря” с прось
бой, чтобы тот вместо присланного им “гостя” (т.е. добытого охотниками мор
жа) прислал в следующий раз столько, сколько кусочков от звериного носа он
возвращает обратно в море (Меновщиков, 19886. С. 5-22).
Эскимосы посвящали животным специальные праздники. На этих праздни
ках охотники совершали обряд примирения с убитыми ими животными, прино
сили извинения за причиненные страдания. Они верили, что звери скоро снова
возродятся к жизни, но уже в другом облике (Меновщиков, 19596; 1964; 1974;
Воблов, 1952; Теин, 1975).
Наряду с праздниками существовал обычай бросать в море головы морских
зверей, что рассматривалось как возвращение морю, взятого у него (Богораз,
1939. С. 84, 98).
С охотой и приготовлением пищи из мяса животных, добытых на охоте, был
связан ряд запретов. Так, запрещалось варить и есть вместе мясо морских, реч
ных и сухопутных животных. Нельзя было есть в один день рыбу и оленину,
нельзя было охотиться на сухопутных животных после рыболовства, хранить их
одновременно в жилище и т.п. Многие запреты распространялись на женщин,
особенно в менструальный период и после родов. Считается, что нарушение
женщиной подобных ограничений грозит бедой не только ей самой, но и всему
роду или поселку. Запреты эти, впрочем, различались у разных групп эскимосов
(Tein, 1995. Р. 209-214).
Существовали запреты убивать касаток, волков и воронов. Особенно почита
лась касатка, которая считалась мужчиной-охотником и покровительствовала, по
мнению эскимосов, морской охоте летом, а зимой, превращаясь в волка, помога
ла охотнику в тундре; она изображалась на байдарах, ее деревянное изображение
охотники носили на поясе. Вплоть до конца XX в. в Сирениках рулевые байдар,
приметив касаток, сыпали им в море чай и табак, а если его не было, крошили си
гареты. Морские охотники считают их своими помощниками при охоте на моржей.
Существовало поверье, что касатки на зиму якобы выходят на берег и превращают
ся в волков, чтобы охотиться на оленей. По-видимому, похожие охотничьи прие
мы волков и касаток и породили представление о том, что это два обличья одного
и того же зверя. На касаток никогда не охотились, а пожилые охотники до сих пор
стараются не трогать и волков (Богораз, 1939. С. 27; Богословская и др., 2007. С. 39).
Амулеты, татуировка и рисунки охрой и графитом на лице защищали от
злых духов, болезней, помогали в промыслах. Амулеты у эскимосов были широ
ко распространены, они могли быть семейными или индивидуальными. Первые,
связанные с семейными обрядами, передавались по наследству. Ими могли стать
части животных, птиц или каких-либо предметов. Индивидуальными амулетами
были, как правило, костяные или деревянные изображения живых существ, бу
сины, которые одновременно служили и украшениями.
В религиозных ритуалах часто использовались маски, изображающие раз
личных духов.
Для мировоззрения и религии эскимосов характерен шаманизм, который
включил в себя различные элементы дошаманских верований и практик. Служи
телями культа являлись шаманы (ангекок, ангакок) (Paper, 1990. Р. 85-94; Riches,
1994. Р. 381-405; Теин, 1999. С. 96-99).
Шаманские церемонии играли большую роль в жизни поселка. Шаман яв
лялся посредником между духами (тунг’ныг’ат) и людьми. Благодаря общению
с духами-помощниками (tornak) он “изгонял” болезни, помогал вернуться про
павшим в тундре или унесенным на льдине, “устанавливал” хорошую погоду и
“вызвал” промысловых зверей. У духов помощников был, в свою очередь, свой
хозяин (tornarsuk).
Шаман мог нейтрализовать действия злого колдуна или другого шамана, на
славшего порчу. Одной из его обязанностей было “путешествие” к луне или к хо
зяйке моря с просьбой “выпустить” животных, чтобы охота была удачной.
Особого костюма у эскимосского шамана не было, на шаманскую специали
зацию указывали особые знаки на обычной одежде: подвески, бахрома, кисти.
За свои услуги шаманы получали вознаграждение.
Шаманами могли быть и мужчины, и женщины, но последние считались
более сильными шаманами. Женщина руководила религиозной жизнью семьи.
В ее ведении находились священные амулеты (охранители); она готовила обрядо
вую пищу; старейшая в семье женщина наносила татуировку и знаки помазания.
Эскимосы мало подверглись христианизации (в начале XX в. к ним прони
кали миссионеры из Америки), и сегодня они продолжают сохранять анимисти
ческие верования, промысловые культы и видоизменный шаманизм.
Ш ам анское кам лание
Э скимосы . Ч укотка, пос. Унгазик (Ч аплино). 1928 г. М А Э.№ И -1 15-111
Эскимосы считали, что человек имеет три души. Одна умирает вместе с те
лом. Вторая - это имя души. После смерти человека она скитается, пока этим
именем не назовут ребенка, одного из потомков умершего, чаще всего —внука, в
тело которого она входит. Чья именно душа заключена в теле ребенка, определял
шаман. Но душа предка остается в ребенке лишь до тех пор, пока его собствен
ная душа не окрепнет. Потом душа предка покидает ребенка, и что с ней в даль
нейшем делается, неизвестно.
Третья душа может отправиться либо в нижний, либо в верхний мир, что
зависит от характера смерти. Умершие естественной смертью попадают в ниж
ний мир, который находится под землей, в нем все точно так, как и в “этом”
мире.
Души убитых или самоубийц, а также погибших на охоте попадают в верх
ний мир, тоже похожий на земной. Хоронили таких покойников на общем клад
бище, однако вскрытия тела не делали. Считалось, что если человек погиб в
море, то его душа уходила в “морской мир”, представления о котором были
еще более неопределенными. Если тело утонувшего так и не было найдено,
ему делали пустую могилу, в которую клали одежду покойного, но никогда не
бросали одежду и личные вещи в море. Если труп умершего выбрасывался мо
рем, его хоронили на обычном кладбище, но вещей не трогали (Крупник, 1980.
С. 211).
Умершего естественной смертью хоронили обычно на следующий день. По
койному - новую, “погребальную” одежду, желательно белого цвета. Для муж
чин шили кухлянку, брюки, торбаса и рукавицы; для женщин - керкер, торбаса,
иногда новую камлейку. Всю одежду (кроме женской камлейки) шили из олень
их шкур, а не из шкур морских животных, и только торбаса делали из кожи лахтака (Крупник, 1980. С. 208).
Умершего одевали в новую одежду, привязывали ремнями к одному или
двум деревянным шестам, на которых спереди и сзади делали ременные пет
ли для переноски тела, лицо закрывали шкуркой оленя или капюшоном, что
бы дух умершего не мог видеть дороги, по которой его несли, и не вернулся.
Г.А. Меновщиков отмечал, что умершего выносили через специальное отвер
стие в задней стене яранги, которое затем тщательно заделывали, чтобы душа
покойного не могла найти пути обратно (Крупник, 1980. С. 208; Меновщиков,
19596. С. 93). Перед выносом тела родственники и близкие умершего совершали
трапезу.
На месте захоронения с умершего снимали одежду и производили вскры
тие, с целью узнать причину смерти. Если причина была ясна, вскрытия не дела
ли (Богораз, 1939. С. 193). По сообщению И. Крупника, «один из близких родственников-мужчин, чаще всего брат или сын умершего, вскрывал ему ножом
грудную клетку и брюшную полость и “открывал” их. Затем внутренние органы
умершего тщательно осматривались, при нахождении опухолей, язв и т.п. по
раженные участки тканей и органов вырезались ножом и складывались рядом с
телом. В частности, так обрезали верхушки легких при открытом туберкулезном
процессе, куски печени при эхиноккозе, почки и т.п. После этого грудную клетку
снова “закрывали”...» (Крупник, 1980. С. 209).
Наиболее распространенным у азиатских эскимосов было захоронение в ка
менистых осыпях (Михайлова, 2000. С. 82-87). Кладбище располагалось на этих
осыпях на склонах сопок, иногда даже прямо над поселением. В прежние време
на, поскольку в замерзшей земле невозможно выкопать могилу, тело покойного
с вытянутыми ногами и прижатыми к туловищу руками оставляли просто на сне
гу или на поверхности земли, прикрывая лицо и гениталии небольшими кусоч-
С тар и н н ы е н азем н ы е зах о р о н ен и я бли з пос. Э н урм и н о
Э ским осы , чукчи. Ч укотский А О , Ч укотский район. 2007 г. Ф ото Н .В. Х охлова
ками оленьей шкуры или плоскими камнями. Вокруг него располагали крупные
камни, причем самый большой ставили около головы. При закрытом погребе
нии могилой служила неглубокая ниша в камнях - сверху насыпали небольшой
холмик из камней либо тело заваливали камнями. Такие типы захоронений рез
ко отличаются от известных на Чукотке древних эскимосских погребений древнеберингоморского, бирникского и пунукского периодов (т.е. от начала нашей
эры до XIII-XV вв.), которые совершались в специальных углубленных в землю
могильных камерах, обложенных и перекрытых каменными плитами, китовыми
костями, иногда деревом и т.п. (Крупник, 1980. С. 209).
При одновременной смерти матери и маленького ребенка их хоронили в
одной могиле на общем кладбище. На могилы детей обычно клали их игруш
ки, деревянные миниатюрные байдары, маленькие деревянные тарелки и т.п.
(Крупник, 1980. С. 212). Погребение шаманов проводили по обычному ри
туалу.
Вокруг захоронения раскладывались предварительно испорченные принад
лежавшие покойному при жизни вещи. Одежду умершего разрезали на мелкие
части, нарты, на которых его везли, разламывали, все складывали рядом с телом,
придавив камнями. Деревянный шест, к которому было привязано тело, остав
ляли обычно в ногах умершего. Ближе к голове клали личные вещи покойного,
предназначавшиеся ему “в дорогу”. Возле мужчины клали ружье, нож, гарпун,
иногда маленькую байдару, трубку, табак, инструменты; возле женщины - игол
ки, женский нож (уляк), деревянное блюдо, тарелки; в обоих случаях клали так
же чашки, чайники, иногда кастрюли или котелки (Крупник, 1980. С. 210). Все
это делалось для “освобождения их (этих предметов. - Н.Л.) душ”, чтобы по
койный мог взять души этих вещей с собой в “царство мертвых” (Богораз, 1939.
С. 133). На обратном пути с кладбища старались идти не сразу домой, а пройти
хоть немного вдоль берега моря.
После похорон нельзя было громко разговаривать и смеяться, поскольку счи
талось, что шум может привлечь дух умершего. Эскимосы полагали, что душа
мужчины витает над могилой в течение четырех дней, а женщины - пяти. В это
время в жилище нельзя было шуметь и работать. Женщинам нельзя было шить, а
мужчинам - вязать узлы и закреплять что-либо ремнями, поскольку, по поверь
ям эскимосов, так можно “притянуть дух умершего и навлечь на себя болезнь”.
Если в семье за одной смертью сразу следовала другая, это объяснялось тем, что
первый умерший, став злым духом, нашел дорогу домой и увел своего близкого.
В этом случае ярангу переносили на новое место (Рубцова, 1954. С. 79; Менов
щиков, 19596. С. 93-94; Крупник, 1980. С. 210).
Поминки по умершим (акх, исахтук —“кормление мертвых”) в прошлом про
водились ежегодно в сентябре - начале октября, когда привозили свежее оленье
мясо, которое считалось лучшим “угощением” для умерших предков. Для поми
нок отваривали куски такого мяса, готовили сушеную рыбу, собирали и сушили
траву коопик для поминального костра. Для “угощения” мертвых эскимосы ста
рались не употреблять мясо морских животных, только в редких случаях, при от
сутствии оленины, использовали мясо моржей и нерп, причем лишь строго опре
деленные куски (грудинку или мясо от стенок желудка). Поминки проводились
сравнительно небольшой, но постоянной группой родственников либо на клад
бище у могилы, либо на специальном “поминальном месте”, отдельном у каждой
группы (Воблов, 1952. С. 325; Крупник, 1980. С. 212).
На местах ежегодных поминальных обрядов из камней выкладывались коль
ца диаметром 1-2 м. Камни, образовывавшие круг, символизировали души умер
ших родственников. В ритуальной практике с той же целью использовались
столбы из китовых челюстей. Однако большинство обрядовых действий прово
дилось внутри жилища, где и строились ритуальные сооружения. Основным эле
ментом обрядового действа было совместное пиршество и жертвоприношение “угощение предков”.
И.И. Крупник замечает, что “в больших эскимосских поселках с хорошо со
хранившейся до XX в. клановой структурой (например, в Чаплине и, очевидно,
также в Наукане) существовали специальные клановые участки поминальных
мест; в поселках, где к этому времени клановая система была уже сильно наруше
на (Сиреники, Имтук, Авань, Кивак), клановых ограничений на территорию по
минок, по всей видимости, не было”. Костер, зажигавшийся на могиле умершего,
предназначался для “кормления” не только его души, но и душ всех остальных ра
нее умерших членов данной группы... Поэтому весь обряд фактически предстает
не как поминки, т.е. памятная трапеза по конкретному человеку, а как совместное
“угощение” его и ранее умерших предков (Крупник, 1980. С. 213-215).
Традиционный обряд погребения изменился уже к началу XX в. Исчезли
обычаи вскрытия и очищения тела, разрезания на части одежды, упростился ри
туал “кормления мертвых”. Уже в конце 1920-х годов эскимосы стали хоронить
умерших в прямоугольных деревянных ящиках, сколоченных наподобие гробов,
которые прикрывали сверху крупными камнями.
Промысловые праздники. Большая часть эскимосских праздников была
связана с промысловым культом и приходилась на осенние, зимние и весенние
месяцы. Праздники сопровождались танцами, песнями, драматическими пред
ставлениями, играми. Составными элементами праздников были жертвоприно
шения хозяевам моря, тундры, коллективная трапеза, обмен подарками (Fair,
2000. Р. 464-494; Михайлова, 1996. С. 45-79). Обрядовые элементы всех праздни
ков включали в себя обращение к солнцу как к источнику жизни, изгнание злых
и благодарение добрых духов, жертвоприношения хозяевам моря и тундры.
Важным элементом морской зверобойной культуры является система кален
дарных праздников, поддерживающих охотничью удачу. Наиболее известными
были: Праздник кита, Праздник моржовых голов, Праздник первого спуска бай
дары, Праздник молодого охотника.
Кит у эскимосов являлся главным промысловым животным, и его добыча
отмечалась торжественной церемонней. Так, в Наукане она начиналась с того,
что все байдары, участвовавшие в охоте на кита, перед тем, как его подтянуть к
берегу, объезжали вокруг него, непременно по ходу солнца. На берегу их встре
чали жители поселка, и мужчины танцами приветствовали кита. Танцоры пры
гали с места на место, поворачивая голову направо и налево, выражая радость
по случаю удачной охоты и благополучного возвращения охотников. Встречать
кита выходило не только местное население, но и гости из ближайших селений
(.Жорницкая, 1983). Жена хозяина главной байдары “угощала” кита кусочками
оленьего мяса и кореньями, “поила” пресной водой. Женщины преподносили
участникам охоты традиционное кушанье паюхтак'ут (вареное оленье мясо с
кореньями). Охотники в свою очередь одаривали женщин китовым мясом и жи
ром. При разделе туши лучшие куски получали охотники, загарпунившие кита,
затем мясо раздавали остальным участникам охоты. Свою долю получали все
жители селения и гости; оставшееся мясо закладывали в ямы.
Особые почести воздавались гренландскому киту. Если кит был добыт вес
ной (когда эти киты идут с юга на север), то осенью (когда они пойдут в обрат
ный путь, с севера на юг) ему устраивались торжественные проводы. Если же
кит добыт осенью, то проводы ему устраивались весной (.Богословская и др.,
2007). У некоторых групп эскимосов праздник устраивали в декабре независи
мо от того, когда был пойман кит. В празднике принимали активное участие все
жители селения. К нему тщательно готовились, специально создавали и разучи
вали танцы.
Главным распорядителем и устроителем праздника был бригадир байдары,
первый загарпунивший кита. О начале торжества жителей селения оповещали
молодые парни, его родственники, традиционными словами: “О сек, камай, сайохси” (“Снимите бубны, идите на праздник, идите на танцы”). Каждый старался
прийти пораньше, чтобы занять лучшее место. Когда все собирались, в пологе,
освещенном жирниками, становилось тесно и жарко. Если места не хватало, по
лог раскрывали, и зрители размещались в холодной части яранги (Жорницкая,
1983). В пологе развешивали миниатюрные изображения кита, байдар, с помо
щью которых, дергая за прикрепленные к ним ровдужные ремешки или волося
ные нитки, изображали охоту.
Поскольку убитый кит считался “дорогим гостем”, охотник стремился при
нять его как можно лучше. До тех пор, пока не отпраздновали проводы, киту
всячески старались угодить. Охотник, добывший кита, никому не должен до
саждать, ни с кем не должен спорить, ссориться, никому не должен отказывать
в просьбе. Стараясь сделать приятное киту, охотник постоянно играл на бубне
внутри своей яранги, несколько дней никуда не уходя из нее. Пляски на Празд
нике кита также продолжались и днем, и ночью, так как считалось, что кита не
обходимо развлекать18 (Богораз, 1939; Богословская и др., 2007. С. 38).
На празднике в танцах воспроизводили процессы добычи и разделки живот
ного. Церемония включала также обряды “кормления” убитого кита, угощение
18Э с к и м о с ы т а к о б ъ я с н я л и это Е. Р у б ц о в о й (1 9 5 4 ): “Е сл и к в ам п р и е д е т х о р о ш и й го с ть , в ы н е у й д е
т е о т него. А к и т - сам ы й х о р о ш и й го с ть , п о э т о м у его о с т а в и т ь без в н и м ан и я н ел ь зя , и н ач е он
обидится”.
участников праздника, танцы и театрализованные представления, раздачу по
дарков, обмен вещами, спортивные состязания, в заключение в море бросали
кусочки сушеного мяса кита. По поверьям, таким образом возвращалась жизнь
убитым животным.
Добыча серых китов, белух, горбачей не сопровождалась столь сложными и
торжественными церемониями. Правда, черепа серых китов и горбачей склады
вали в ритуальные кольца и кучи, но, как правило, их сооружали вокруг уже вко
панных в землю черепов и нижних челюстей гренландских китов (Богословская
и др.,2007. С. 38).
Обряды встречи и проводов кита уразных семей передавались из поколения
в поколение. Они имели единую структуру, но в деталях могли заметно разли
чаться.
Тот же характер имел и так называемый Праздник моржовых голов. Он
устраивался в летнее время и посвящался итогам весенне-летнего промысла. Го
ловы моржей, добытых членами семьи, начинали собирать задолго до праздни
ка, поскольку, чем больше было собрано голов, тем больше можно пригласить
людей. В день, когда назначался праздник, хозяйка жилища раскладывала го
ловы на шкуре и готовила угощение. Перед трапезой она садилась около голов
и заводила песню, а присутствующие обходили их по ходу солнца, восклицая:
“Огой! Огой!”. Затем гости усаживались, и хозяйка угощала их головами мор
жей. Самую большую голову получал старейший. После трапезы начинался та
нец. В празднике и в относящемся к нему ритуальном танце особую роль играли
женщины (Народы Сибири, 1956. С. 943; Жорницкая, 1983).
Помимо Праздника моржовых голов, у некоторых групп азиатских эски
мосов существовали церемонии, связанные с почитанием моржовых клыков и,
видимо, ребер. Праздник клыков наскуных-кылык (наск’у ныхк’ылык) описал
И.К. Воблов. Его устраивали в июле, когда охота на моржей прекращалась из-за
частых штормов. Церемония начиналась с того, что хозяин яранги и гости осо
быми выкриками и пением приглашали на праздник духов, от которых якобы
зависела дальнейшая удачная охота. Во время праздника в яранге начинались
танцы под аккомпанемент бубна, сопровождаемые выкриками присутствующих.
Танцы изображали отдельные моменты морского промысла - охоту на морских
зверей, птиц, разделку туш морских зверей, обработку их шкур и т.д. (Воблов,
1952. С. 322-324; Жорницкая, 1983).
Праздник начала морской охоты или Праздник байдары (“Спуск байдары на
воду”) - атыгак был связан с надеждами на удачную охоту и приурочивался к
весне. В.Г. Богораз указал на некоторые его особенности: обязательное присут
ствие на нем старейшей женщины, обрядовое хождение вокруг жилища по ходу
солнца всех участников праздника в определенном порядке (впереди шла пожи
лая женщина, за ней следовал владелец байдары, рулевой, гребцы, а затем все ос
тальные). После обхода жилища участники праздника входили в него и начинали
пение. Оно сопровождалось пляской и битьем в бубен и продолжалось несколь
ко часов (Богораз, 1939. С. 98; Жорницкая, 1983).
Все священные обряды, связанные с байдарой, в XX в. стали совершать и с
вельботом. Например, весной был Праздник первой охоты, во время которого
на борту вельбота также рисовали магический знак, обеспечивающий охотни
чью удачу и защиту команды от несчастий в море. Были случаи, когда во время
охоты льды и течения уносили чаплинские вельботы к острову Св. Лаврентия.
Чаплинцы пережидали там зиму у родственников и по чистой воде возвращались
домой. После этого вельбот разбивали и приносили в жертву духам, поскольку
ходить на нем в море никто уже не смел (.Богословская и др., 2007. С. 250).
В августе-сентябре чукчи-оленеводы подгоняли свои стада к морскому по
бережью и здесь производили сезонный забой оленей. В это время происходил
торговый обмен между ними и эскимосами, который завершался торжеством с
танцами и различными состязаниями (Меновщиков, 1959. С. 30-31; Жорницкая,
1983). Другие праздники также сопровождались обменом. Так, Е.С. Рубцова, по
дробно описывая эскимосский праздник Саяк, устраивавшийся осенью в честь
проводов убитых морских зверей, сообщает, что в этот день “женщины долго
танцуют. Затем начинается нечто похожее на торг. Присутствующие поодиноч
ке выходят к тому месту, где стоят головы, и начинают танцевать. Закончив та
нец, танцевавший подходит к избранному им лицу и преподносит ему какой-ли
бо подарок. Тот в свою очередь обязан отдарить его. Обмен происходит самыми
разнообразными предметами” (Рубцова, 1954. С. 255). Упоминание о “торговых
плясках” азиатских эскимосов имеется также у В.Г. Богораза (Богораз, 1939.
С. 95), а описание его дает И.К. Воблов (1952. С. 327-329).
Разновидностью Саяка являлся Праздник обмена Казива (крутить). Он
устраивался в конце января и длился три дня. Центральное место на этом празд
нике занимало вращение праздничного шеста. В последний день гости, вращав
шие шест, исполняли танец (Воблов, 1952. С. 334; Жорницкая, 1983). Обрядовый
танец, исполнявшийся по случаю добычи пушного зверя, был записан М.Я. Жорницкой в Уэлене в 1973 г.: в центре яранги становился мужчина, державший в ру
ках шест, к которому были привязаны шкурки лисицы и песца. Мужчина вращал
шест, а вокруг него под пение и удары в бубны танцевали (.Жорницкая, 1983).
К тому же типу относился и Праздник песца, описанный Г.А. Меновщиковым.
Обменные праздники в настоящее время не устраиваются, но кое-какие воспо
минания о них были еще живы в 1970-е годы.
Азиатские эскимосы, подобно чукчам и корякам, отмечали праздник рогов
Кильвэй. Наличие хотя бы небольшого количества оленей у отдельных эскимос
ских семей обязывало их справлять праздники, связанные с оленеводством. Эти
праздники проводились у эскимосов с теми же ритуалами, что и у чукчей (Бого
раз, 1939. С. 95, 100; Вдовин, 1961. С. 55).
Существовали и семейные праздники по случаю удачного промыслового се
зона. Устраивались они либо одной семьей, либо несколькими родственными,
посвящались обычно духу-покровителю охотника и проводились по общепри
нятым правилам. Во время такого праздника яранга украшалась изображениями
промыслового инвентаря.
Танцы играли большую роль в жизни эскимосов. Их исполняли по самым
различным поводам: после успешной охоты, приветствуя гостей, во время тра
урных церемоний. Многие ритуальные действия на праздниках сопровожда
лись танцами с целью “задобрить”, “развеселить” духов тех или иных живот
ных.
Хореографическое искусство эскимосов очень древнее. Об этом говорят, в
частности, найденные в древнеэскимосских погребениях на женских черепах ор
наментированные пластины-диадемы из моржового клыка, украшенные слож
ным орнаментом. Аналогичны им сохранившиеся до наших дней кожаные го
ловные повязки у группы науканских эскимосов, которые они надевали во время
танцев на празднике, посвященном проводам кита (Арутюнов, Сергеев, 1969.
С. 173; Жорницкая, 1983).
Изучение народной хореографии науканских, сиреникских и чаплинских эс
кимосов выявило не только локальное своеобразие танцев каждой из названных
групп, но и взаимовлияния в танцевальной культуре соседствующих народов.
Так, сиреникские эскимосы заимствовали от своих соседей —тундровых чук-
Э ски м осски е танцы
Эскимосы . Ч укотский А О , Ч укотский район, пос. У элен. 1973 г. Ф ото С.Н. И ванова.
Ф отоархив И Э А РАН
чей - гортанное пение. От науканских эскимосов - береговые чукчи, проживаю
щие недалеко от них, в с. Уэлене, переняли сидячие танцы и т.д. (.Жорницкая,
1983).
Перед исполнением танцев азиатские эскимосы надевали специальные пер
чатки. Они придавали особую выразительность танцу, вся пластика которого по
строена на движениях рук.
Танцы сопровождались ударами в бубен и выводимой голосом мелодией,
что наблюдалось и у других народов Северо-Востока Сибири, но у азиатских эс
кимосов руки танцоров были всегда свободны, так как танцующим аккомпани
ровали на бубне другие, как правило, не занятые в танце мужчины (Жорницкая,
1983).
Эскимосские танцы - подражательные. По исполнителям они подразделя
лись на женские, мужские, смешанные; сольные и групповые. И хотя чаще всего
мужчины и женщины танцевали отдельно, женщины при желании могли при
нять участие в танцах мужчин, жестких ограничений в этом отношении не суще
ствовало. По своему смыслу танцы делились на обрядовые и игровые (Жорниц
кая, 1983).
Обрядовые танцы азиатских эскимосов были направлены на то, чтобы уми
лостивить, ублажить, задобрить духов охоты или духов убитых животных. Ве
дущими исполнителями обрядовых танцев выступали преимущественно жен
щины пожилого возраста. По тому, как исполнялись обрядовые танцы, их
можно разделить на сидячие (женские), стоячие (женские и мужские), а также
экстатические (мужские). Если мужчины и женщины танцевали вместе, то они
стояли рядами, причем обычно женщины находились позади мужчин. Компо
зиция танцев также была строго определена. Для многих из них характерно
продвижение исполнителей по незамкнутому кругу по ходу солнца под акком
панемент бубна и пение. Запевали и играли на бубне всегда мужчины, а женщи
ны подхватывали песню. Время от времени танцы сопровождались возгласами
и выкриками.
В танцах могли принять участие все желающие; женщины во время праздни
ка всегда танцевали сидя. Сидячие танцы по-эскимосски (сиреникский диалект)
называются ак’умлютын, агулякут (букв. “Сидя, руки, ноги танцуют”). Обычно
танцоров было так много, что вдоль трех сторон полога устраивали специальные
сиденья из досок или бревен, покрытых оленьими шкурами (кулинак). На них в
определенном порядке усаживались женщины: впереди - жена хозяина яранги,
она же была ведущей исполнительницей; за ней - более опытные танцовщицы,
а затем - молодые женщины и даже девочки. На полу, у входа в полог, разме
щались певцы и музыканты, играющие на бубнах. Их могло быть пять-шесть и
более человек. Рядом с ними располагались члены байдарной артели, а сзади все остальные участники праздника, которые подпевали или просто наблюдали
за танцующими.
На Празднике голов все присутствующие женщины, девушки, девочки, юно
ши и мальчики, за исключением самых маленьких детей, поочередно плясали и
били в бубен (Богораз, 1939. С. 99; Жорницкая, 1983). Танец на Празднике мор
жовых голов исполняли много раз подряд, пока мужчины пели и играли на буб
не, причем одни могли выйти из танца, другие - включиться в него. Под конец
темп убыстрялся, и некоторые танцующие женщины и мужчины начинали под
прыгивать и помахивать руками над головой.
В эскимосо-алеутском мире были широко распространены танцы в масках,
которые довольно реалистично изображали китов, моржей, тюленей, иногда из
дерева вырезали причудливые маски для представления духов на церемониях.
Э ски м осски е танцы
Э скимосы . Ч укотский А О , Ч укотский район, пос. У элен. 1973 г. Фото С.Н. И ванова.
Ф отоархив ИЭА РАН
В масках, по представлениям эскимосов, воплощались духи-хозяева соответ
ствующих им животных. Ученые, занимавшиеся праздниками эскимосов, отмеча
ли, что маски наряду с особыми головными уборами - налобными повязками яв
лялись непременными атрибутами празднично-религиозных обрядов (Ляпунова,
1975а. С. 188; Соколова, 1972. С. 143). Е.А. Михайлова полагает, что маски сим
волизировали перевоплощения танцоров в духов, которым посвящались празд
нества (Михайлова, 1995. С. 47-62). У азиатских эскимосов эти маски не сохра
нились, и об их виде можно судить по материалам, собранным у других групп
эскимосов. Встречались и миниатюрные напальцевые маски. Иногда мужчинытанцоры в масках рядились в женскую одежду и наоборот - женщины надевали
мужскую одежду. При этом все движения в танце исполнялись соответственно в
женской или мужской манере (.Жорницкая, 1983).
Сравнительный материал по традиционным танцам различных групп эски
мосов и индейцев позволяет говорить о том, что обрядовые танцы азиатских эс
кимосов входят в широкий круг подражательных танцев, регион распростране
ния которых охватывает северную оконечность Чукотки и Аляски, Алеутские
о-ва и значительную часть Северной Америки.
Игровые танцы азиатских эскимосов исполнялись в разное время и по любо
му поводу - “для веселья”. Особенно часто их танцевали во время праздников,
на которые собирались жители нескольких ближайших селений. Каждая груп
па эскимосов (например, науканская, уэленская и нунямская) выставляла сво
их танцоров и певцов, и между ними происходили своеобразные состязания на
лучшую песню и лучший танец. Для проведения танцевальных состязаний во
многих селениях имелись специальные каменные площадки размером пример
но в 5 м2. В зимнее время нередко собирались у хозяина большой яранги. Семьи
устроителей состязаний подготавливали подарки, своего рода призы, которые и
вручали победителям (.Жорницкая, 1983).
Игровые танцы четко делятся на мужские, женские и смешанные. Их обычно
начинает молодежь (чаще - юноши). Движения в игровых танцах по сравнению с
обрядовыми более разнообразны, и в отличие от обрядовых, они исполнялись не
только в праздничной одежде и обуви, но и в обычной, будничной. Все игровые
танцы исполнялись стоя.
В танце изображали охоту на моржа, полет чайки, охоту на медведя,
уток, сбор яиц и пр. (Жорницкая, 1983). Многие современные игровые танцы:
“Ворон”, “Охота на моржа”, “Охота на кита”, “Охота на каяке” и другие, сюжеты
которых связаны с промысловой деятельностью эскимосов, в прошлом носили,
по-видимому, обрядовый характер. Со временем, однако, они превратились в иг
ровые, но некоторые специфичные для обрядовых танцев движения (например,
пластика рук) сохранились (Рулътынэут, 1989).
В настоящее время широко распространены женские танцы, изображающие
повседневные занятия: “Сбор съедобных трав и корней растений”, “Заготов
ка жира”, “Езда на байдарке”, “Разделка кита”. Хотя в процессе разделки кита
женщины практически не участвовали, но в танце они очень точно показывали
эту операцию. Характерны женские танцы, имитирующие повадки птиц и жи
вотных.
Игры. Летом на открытом воздухе молодые люди соревновались в беге,
борьбе, подъеме тяжестей, играли в мяч19. Существовали разные игры с мячом.
19 М я ч о м м о гл а сл у ж и ть го л о в а т ю л ен я , н а п о л н е н н а я су х о й т р а в о й и к у с к а м и кож и , он м о г б ы ть
сш и т и з о л е н ь е й р о в д у г и и н а б и т о л е н ь е й ш ер сть ю . Р а зм е р его м о г б ы ть р а зл и ч н ы й , н о н е б о л ее
р а зм е р а в о л е й б о л ь н о го м я ч а (Ж о р н и ц к а я , 1977а. С . 3 4 - 3 5 ; Б о го р а з , 1949).
Игра амракаметкон представляла собой соревнование двух частей поселка.
С каждой стороны стояла группа участников игры с одной девушкой впереди.
Начиная игру, девушка первой группы бросала мяч в сторону второй группы.
Вторая девушка должна была поймать мяч и убежать с ним. Ее пытались догнать
и отобрать мяч. Сторона-победительница объявляла соревнование на лучшую
песню и танец (Жорницкая, 1977а. С. 34—35). В игре каплыу чичватча (дослов
но “в мяч играть”) обычно участвовали две группы - юноши и девушки. Игра
ющие бегали по площадке, ловили мяч, передавали его из рук в руки. В процес
се игры девушки ухитрялись прятать мяч в одежду, юноши пытались найти его
и забрать; при этом зачастую они довольно свободно обращались с девушками
(Жорницкая, 1977а. С. 34-35). Существовала также игра, отдаленно напоминав
шая футбол. Мяч клали на землю посередине между двумя стойбищами; по сиг
налу их жители - всех возрастов обоего пола - стремились ударами ног по мячу
пробиться с ним к противоположной стороне. Ни время игры, ни количество иг
роков команды не ограничивались (Богораз, 1949а).
Очень распространена среди эскимосов и чукчей играрепалъкпенкон - “прыж
ки на моржовой шкуре”. Имелось несколько вариантов этой игры. М.Я. Жорниц
кая описала следующий: “Сухую моржовую шкуру растягивали, на ее концах
делались прорези, чтобы можно было держать шкуру руками. Один из юношей
становился на середину, и его в таком положении подбрасывают вверх. Тот счи
тался ловким, кто мог удержаться на ногах при приземлении. Иногда подбрасы
вали девушек. Ловкие девушки в тот момент, когда их подбрасывали в воздух,
перебирали ногами, будто шагают, и приземлялись стоя” (Жорницкая, 1977а.
С. 32-34).
Летом устраивали игру пынылъкутеткун (“обменная игра”). Из моржового
хряща делали небольшой шарик. Возле яранги на безветренное место ставили на
землю ровный камень. Одна из женщин предлагала начать обмен. В руках она
держала разные вещи: торбаза, камусы, перчатки. В игру вступала другая жен
щина, которой понравились, например, белые камусы. Женщина начинала бро
сать шарик о камень, а та, которая наметила себе белые камусы, пыталась его
поймать. Если она забирала камусы, то обязана была принести свой подарок, не
менее ценный. В игре принимали участие только женщины.
По случаю добытых моржей устраивали соревнования в гребле на байдаре.
Кто приходил на байдаре первым, тому доставались внутренности моржа (Жор
ницкая, 1977а. С. 35-36).
Большой популярностью у детей пользовалась игра к ’соль - “ворон”. Играю
щие стояли гуськом друг за другом, держа за пояс впереди стоящего. Впереди
всех стояла “мать”, руки у нее были разведены в стороны, она защищает своих
“детей” от “ворона”. “Дети” кричат: “Ворон, ворон, ты меня не съешь, глаза мои
не выклюешь!”. “Ворон” бегает, прыгает вокруг и пытается оторвать “детены
ша” от “матери”. Игра продолжается до тех пор, пока “ворон” не победит “мать”
и не “съест” ее (Жорницкая, 1977а. С. 35-36).
Весной играли в игру эмеюручит - “с камнями”. Игра заключалась в следую
щем: китовое ребро устанавливали на определенном расстоянии от играющих.
В него бросали камень-гарпун. Если играющие попадали в ребро, то бегали с
большим камнем и бросали его в сторону, это означало, что кита убили. Если
кита, т.е. большой камень, отнимала другая команда, то кит считался потерян
ным. Соревновались две команды (Жорницкая, 1977а. С. 35; Леонтьев, 1960).
Любимыми играми были перемена фигур из связанного концами шнурка,
надетого на кисти рук. Играли также в кости, подбрасывали и ловили на острие
палочки предмет с отверстием, типа серсо (Богораз, 1939) и другие игры.
Народные игры эскимосов связаны с древними верованиями и обычаями
(к'солъ), а также с обрядами жизненного цикла (каплыу чичватча). Некоторые
игры в прошлом, несомненно, имели магический характер (репалъкпенкон) и ус
траивались для обеспечения удачи в промысле (эмеюручит).
Фольклор. Общеэскимосский повествовательный фольклор разделяется
на следующие жанры: 1) мифологические (космогонические) предания; 2) вол
шебно-мифологические сказки с подразделами: а) сказки о дружественных или
брачных союзах, а также о враждебных отношениях человека с животными,
б) волшебно-героические сказки о чудесных похождениях героев и их борьбе с
враждебными силами, в) сказки о злых духах - тунгаках, г) сказки о шаманах,
магии, перевоплощении душ умерших предков и каннибалах, д) сказки о сироте;
3) сказки о животных; 4) героические предания; 5) бытовые рассказы (Меновщи
ков,, 19886. С. 5-22). Однако такое деление условно, поскольку для эскимосского
фольклора характерна жанровая нерасчлененность, сюжетный и жанровый синк
ретизм. Одни и те же персонажи могут быть героями и космогонических мифов,
и волшебных сказок, и бытовых рассказов, и сказок о животных (Ващенко, 1998.
С. 106-113; Островский, 2003а; Бурыкин, 20016).
Сами азиатские эскимосы различают следующие виды устного повествова
тельного творчества: весть, новость (унипак), рассказ о действительных и знаме
нательных событиях в прошлом (унипамсюк), сказка или мифическое предание
(унипаган).
Особенно ценились охотниками долгие, “истинные” сказания, заполнявшие
пустоту зимней арктической ночи. В них говорилось о богине моря и ее старшем
брате - месяце, о всесильных и всеведущих шаманах и о таинственных отшель
никах - кивитоках, об убийствах, кровной мести и ссорах из-за женщин, о сиро
тах, которые вырастают и мстят убийцам своих родителей, о долгих путешест-
Ф о л ь к л о р н ы й а н с а м б л ь т а н ц а “У э л е н ” . Т а н е ц р ы б о л о в о в
Э ским осы , чукчи. Ч укотский АО, Чукотский район, пос. У элен. 1973 г. Ф ото С.Н. И ванова.
Ф отоархив И Э А РА Н
виях и о встречах со страшными чудовищами, о голоде и изобилии, и о смелых
охотниках, погибавших в морской пучине.
Культурными героями эскимосских преданий являются: а) хозяйка моря, со
творившая людей и животных; б) человекоподобный небожитель, регулирующий
поведение и жизнь людей на земле; в) брат и сестра, ставшие луной и солнцем и
регулирующие погоду; г) ворон - создатель живого и неживого мира; д) “хозяе
ва” пространств и погоды и т.п. (Меновщиков, 19886. С. 5-22).
Одним из самых распространенных в эскимосском фольклоре персонажей
мифологических преданий выступает “хозяин верхнего мира”, хозяин стихий,
а также хозяин Вселенной, творец всего сущего, обладающий сверхъестествен
ной силой. Однако представления эскимосов о создателе мира - очень нечеткие.
Разные группы эскимосов называют его по-разному, но чаще всего его называют
сила или силъа.
В то же время в мифах и сказках эскимосов он предстает как обычный человек,
ведущий образ жизни обычного эскимоса-охотника. Прямо из жилища он выплы
вает в море на каяке, пронзая копьем стену; гостей с земли небожитель спускает на
землю через отверстие в полу землянки при помощи ремня, предварительно одарив
их предметами, которые на земле превращаются в оленей, шкурки пушных зверей,
мясные припасы и т.д.; он следит за соблюдением людьми обычаев предков и на
казывает тех, кто их не соблюдает; он наделен также даром свершения чудесных
деяний; местом пребывания “небесного владыки” может быть луна, тогда самим
“владыкой” будет ее сын-месяц в облике человека (Меновщиков, 19886. С. 5-22).
Образ “хозяйки моря” и “создательницы” людей и животных в разных эски
мосских фольклорных регионах трансформируется по-разному. Мифы о сотво
рении людей и животных, связанные с деяниями “девушки, не желавшей выйти
замуж”, зафиксированы в целой серии версий у разных групп эскимосов. Поч
ти у всех эскимосов существует представление о великом духе Седне - хозяйке
моря. В одном из мифов она предстает девочкой, которая была выброшена из
лодки, и, в то время как она цеплялась за нее, ей отрезали пальцы. Из этих об
рубленных пальцев произошли тюлени, киты и другие морские животные, а она
сама стала Женщиной моря, главным морским божеством, Хозяйкой морских
животных, которая посылает людям добычу, если не сердится на них.
Образы женщины-прародительницы и женщины-морской владычицы объ
единены единым происхождением - это непокорные воле родителей дочери,
однако их мифологические функции различны: земная создает людей и живот
ных, морская распоряжается морскими зверями. У азиатских эскимосов и чук
чей “создающей” девушкой выступает героиня из эскимосского рода Мамрохпагмит, обитавшего на Чукотском мысе. Позднее этот миф о девушке, творящей
людей и животных, постепенно лишается созидательно-миротворческих начал и
трансформируется в волшебную сказку. Владыкой моря может быть и мужской
персонаж, например, “старик-нерпа” (.Меновщиков, 19886. С. 5-22).
К жанру космогонических преданий в общеэскимосском фольклоре относит
ся также весьма распространенный сюжет о брате и сестре, поднявшихся в пого
не друг за другом на небо и превратившихся в солнце и луну.
В мифах азиатских эскимосов одним из “хозяев верхнего мира” считается
Киягнык (букв, “жизнь”, “живущий”, “существующий”), который повелевает си
лами стихий и способен и к созиданию, и к разрушению. У них же существует
образ морского духа - Касака, в котором некоторые ученые видят Большого
кита - хозяина моря и всех морских животных, посылающего людям добычу.
Особое место занимает цикл сказок о Вороне, который распространен по
всему ареалу расселения эскимосов (Ващенко, 1998. С. 106-113). Литература о
культурном герое в образе Ворона весьма значительна (см., например: Богораз,
] 949а; Мелетинский, 1959; 1979; Токарев, 1964; 1965; Вдовин, 1965; Жорницкая,
1972). С древнейших времен Ворон был героем не только мифов и сказок, но
также обрядовых танцев, песен, шаманских заговоров и игр. Ворон выступает в
качестве культурного героя, создающего и разрушающего мироздание. Одновре
менно Ворон исполнял роль обманщика, шута, простака, трикстера, предающего
даже интересы членов своей многочисленной семьи, насмехающегося над ближ
ними или оказывающегося объектом насмешек или издевательств (Меновщиков,
1988. С. 5-22; Мифы народов мира, 1982).
Трансформацией мифологических преданий являются волшебно-мифологи
ческие сказки. Они стали самым распространенным жанром устного повество
вательного творчества эскимосов. В них мифологическая основа сочетается с
рассказами о чудесных похождениях героев в различных мирах, об их столк
новениях с великанами, карликами, гигантскими птицами, духами-тунгаками, с
дружественными и враждебными человеческими и животными персонажами, о
содружестве человека и животного, о брачных союзах между ними (Меновщи
ков, 19886. С. 5-22).
Особый раздел в жанре волшебно-мифологической сказки эскимосов зани
мают многочисленные повествования о злых духах тунгаках (тугныгак, тугныгат), которые представлялись в виде великанов или карликов, либо существами
самых фантастических форм, каких только может создать воображение челове
ка. При встрече они обязательно насылали на людей болезни и несчастья.
Сюжеты о тунгаках тесно связаны со сказками о шаманах. Тунгаки являются
такими же врагами человека, каким может быть и злой шаман, который с помо
щью различного рода магических действий способен нанести вред человеку.
Эскимосские сказки о шаманах представляют собой повествования об обще
нии шаманов с духами-тунгаками, с душами умерших из “верхнего мира” или с
душами находящихся в плену у “хозяев” моря или неба, об оживлении умерших,
излечении больных, о магических состязаниях шаманов между собой (Меновщи
ков, 19886. С. 5-22).
Сказки о каннибалах зафиксированы в разных вариантах у всех групп эски
мосов и также являются одним из древнейших пластов эскимосского повество
вательного фольклора. Каннибалы представляются в сказках как в образах вели
канов человекоподобных или животных, чудовищ, так и в образе людей особого
племени головастиков.
Одной из разновидностей волшебно-мифологической сказки являются сказ
ки о сироте, занимающие значительное место в устном повествовательном твор
честве эскимосов. Сирота, преодолевший множество жизненных трудностей и
препятствий, становится героем. В отличие от гренландских, канадских и ча
стично аляскинских эскимосов, в фольклоре азиатских эскимосов этот вид жан
ра получил более насыщенную социальную окраску. Объясняется это непосред
ственными связями азиатских эскимосов с их соседями чукчами, занимавшимися
оленеводством, у которых раньше возникла социальная стратификация. По мне
нию Т. Теина и Г. Меновщикова, в сказках чукотско-эскимосского региона мо
тивы социальных противоречий, особенно мотивы отношения к обездоленным
людям, становятся преобладающими (Меновщиков, 19886. С. 5-22; Теин, 1981
С. 31).
Сказки о животных включают сюжеты о персонификации животных персо
нажей, о животных - чудесных помощниках и покровителях человека, о брач
ном союзе женщины с животным, о перевоплощении человека в животное и на
оборот. Мотивы такого перевоплощения отличаются множеством вариантов.
В одних случаях превращение человека в животное происходит без помощи чу
десных или волшебных средств, в других - с использованием магических или
волшебных приемов. Животные в этих сказках - помощники человека, наделен
ные чудесными свойствами предвидения событий. Иногда они выступают анта
гонистами героя.
В фольклоре азиатских и аляскинских эскимосов особое место занимают
сказки о гигантских орлах. Общей чертой, выделяющей этот сюжет, является
то, что птицы-великаны охотятся на дикого оленя или морского зверя (обычно
на китов) и, когда возвращаются с добычей в свое жилище, сбрасывают с себя
оперение и становятся людьми (Меновщиков, 19886. С. 5-22). У азиатских эски
мосов множество сказок связано с китом и белым медведем. “Дух” кита в них
представляется в образе человека, а белый медведь - нанук пользуется заслужен
ным уважением.
Жанр героических сказаний наибольшее развитие получил у азиатских эски
мосов в связи с развитием в чукотском регионе двух экономических укладов кочевого оленеводства и морского зверобойного промысла. Набеги кочевников
на селения приморских жителей с целью захвата их имущества и пленников,
борьба отдельных стойбищ и семей друг с другом, а также реальные историче
ские события, связанные со столкновениями казачьих отрядов с кочевникамиоленеводами - все это нашло отражение в устных традициях азиатских эскимо
сов20.
У эскимосов сложился жанр бытового рассказа, в котором отражается по
вседневная жизнь людей. Веселили эскимосов короткие юмористические сказки
и анекдоты, например, о каком-нибудь простофиле, который в разгар охоты на
тюленя смог поймать только ворону, да потом еще и хвастался своей добычей.
Рассказчиками выступали наиболее талантливые члены общины или семьи,
независимо от пола и возраста, обладающие хорошей памятью и даром эмоцио
нальной, художественной речи. Слушатели, знающие сказку, внимательно сле
дили за тем, чтобы рассказчик не исказил сюжета произведения. Постоянный
контроль слушателей за исполнением сказки способствовал тому, что многие сю
жеты без существенных изменений дошли из глубины веков до нашего времени.
Заклинания, по мнению эскимосов, обладали огромной магической силой.
Они порой служили “боевым оружием” при столкновении враждующих стой
бищ: враги отступали, испугавшись пропетого какой-нибудь старухой поноше
ния. Заклинания, обозначаемые у эскимосов общим термином канымсут, вклю
чают еще и специальные обозначения в зависимости от цели их произнесения:
пиних ’сатыт - для лечения людей, уйвалатыт - для мщения обидчику, ныкынъютыт - для удачи на охоте, ауатаг ’сигатыт - для привлечения к берегу кита,
силъалъиг ’утыт - для улучшения погоды. В основе этого деления лежат намере
ния говорящего (Petersen, 1990. Р. 95-103; Теин, 1981. С. 31).
Пение - одно из любимейших развлечений эскимосов. В прошлом были ши
роко распространены певческие праздники, в которых участвовали и мужчины,
и женщины, пели хором под аккомпанемент бубна. У каждого мужчины и у мно
гих женщин были свои личные песни, сложенные ими самими в связи с какимлибо знаменательным событием. Известны и песенные состязания, своего рода
“дуэли”, когда поссорившиеся “выясняли отношения” в песенной форме. В тем
ные зимние дни, когда охота была невозможна, эскимосы много времени посвя
20 В ф о л ь к л о р е д р у г и х гр у п п эс к и м о с о в (ал я ск и н ск о м , к ан ад с к о м , гр е н л а н д с к о м ) ге р о и ч е с к и х п р е
д а н и й т и п а а з и а т с к о -э с к и м о с с к и х н е б ы л о , п о ск о л ь к у у н и х н е б ы л о четко в ы р аж ен н о го п р о т и в о
б о р с т в а с д р у г и м и п л ем ен ам и .
щали пению и танцам. Были такие знаменитые сочинители, которые отправляли
песни с посыльными своим сородичам в отдаленных деревнях и получали от них
песни взамен. Новая песня передавалась по кругу и вся деревня заучивала ее.
В поэтическом фольклоре азиатских эскимосов отмечены два вида песенного
жанра, обозначаемые терминами: атун и илаган. Термином атуit обозначается
танцевальная песня, под ритмы которой коллективом певцов исполнялись обря
довые танцы в сопровождении бубна. В этом виде песни почти нет слов, а со
держание танца выражается мастерством танцора (Меновщиков, 19886. С. 5-22).
Термином илаган обозначались песни со словами. Каждая песня имела свое
содержание и исполнялась одним певцом под звуки бубна или без него. Песни
сопровождались ритмическими припевами без слов. До недавнего времени бы
товало еще два традиционных вида коллективных песен-импровизаций, испол
нявшихся на обрядовых празднествах женщинами. Первый - песни в виде корот
ких частушек сатирического содержания при состязании противоборствующих
групп женщин. Их размер не превышал трех-четырех коротких фраз. Побеждала
группа, у которой не истощался запас таких частушек. Второй вид коллективных
песен относился к песням без слов, исполнявшимся также до победы одной из
двух групп женщин. Этот вид песен исполнялся посредством глубоких и глухих
гортанно-легочных хрипов и требовал от участников особого умения и физиче
ских сил (Там же).
Для коротких сказок, адресованных маленьким детям, были характерны пе
сенные вставки —шуточные песенки, которые исполнял персонаж-животное, от
вечая на обращенные к нему вопросы. Эти вставки передавались часто не на род
ном языке рассказчика, а на другом диалекте или языке. Инодиалектные слова и
выражения в фольклоре азиатских эскимосов встречались также в диалоге чело
веческих и животных персонажей и в косвенной речи, когда сказитель употреб
лял табуированные слова или так называемые слова духов.
Музыка (айнгананга) на праздниках была преимущественно вокальная. Ос
новным музыкальным инструментом служил большой плоский бубен с ручкой,
придававшей ему вид сковороды. Бубен считался личной или семейной святы
ней (иногда использовался и шаманами). При раскопках, проведенных И.С. Ру
денко в с. Сиреники в 1945 г., была обнаружена ручка от бубна из моржового
клыка. Им же описана еще одна такая ручка из случайных находок с побережья
Чукотского п-ова, имевшая в верхней части форму клюва гуся или утки. Бубны сягуяк’ с подобной ручкой, под аккомпанемент которых эскимосы исполняли
свои танцы, и в настоящее время встречаются у азиатских эскимосов (Руденко,
1947. С. 55, 67; Жорницкая, 1983).
Декоративно-прикладное искусство. Эскимосы создали самобытное деко
ративно-прикладное и изобразительное искусство. Раскопками открыты относя
щиеся к концу I тыс. до н.э. - 1 тыс. н.э. костяные наконечники гарпунов и стрел,
так называемые крылатые предметы, стилизованные фигурки людей и животных,
модели каяков, украшенные изображениями людей и животных, а также сложным
резным орнаментом (см. раздел о косторезном искусстве Чукотки).
До нашего времени сохранились такие виды традиционного декоративно
го искусства, как меховая мозаика, вышивка цветными сухожильными нитками
и бисером по ровдуге, плетение, резьба по моржовому клыку (Кочешков, 1989;
2001. С. 52-67).
Эскимосские женщины издавна занимались орнаментальной вышивкой под
шейным оленьим волосом, бисером и цветными нитками по меху и замше. В эс
кимосском орнаменте декор раскрывает образ, воплощенный в изделии, вирту
озная техника расширяла границы орнаментальных возможностей. Материалы,
применяемые эскимосами при создании орнаментов, это - мех и кожа оленя, его
белый подшейный волос, кожа нерпы и кость моржа. Женщины украшали одеж
ду искуссными геометрическими аппликациями из разноцветного меха и кожи,
узорной вышивкой украшали пояса, перчатки, коврики, обувь, одежду, сумочки,
кожаные мячи. В вышивке использовался геометрический орнамент (квадраты,
прямоугольники, ромбы, зигзаги, треугольники, косые крестики, прямые и ко
сые линии), а также - криволинейный (точки, круги, овалы, дуги, волнообраз
ные линии, овальные, сердцевидные, каплевидные и Ж-образные фигуры) (Ray
1977).
Особенностью техники вышивки было то, что волос и нитки не продергива
лись сквозь кожу, но шов, состоявший из мельчайших стежков, накладывался на
основу и прикреплялся к ней в некоторых местах сухожильными нитями. Стеж
ки могли быть параллельными или косыми, в один или в два перекрещивающих
ся ряда. Иногда встречался шов, похожий на тамбурный. Высота шва зависела от
толщины и числа волосинок или нитей и характера его положения. Контур узора
выполнялся плотным окаймляющим швом, поэтому вышивка была рельефной.
Кроме вышивки у эскимосов были распространены меховая мозаика и продерги
вание ремешков через разрезы на коже.
ГЛАВА VI
С О Ц И А Л Ь Н О -К У Л Ь Т У Р Н О Е Р А З В И Т И Е В X X ВЕК Е
обытия 1917 г. в России поначалу затронули Чукотку очень опосредованно.
После Февральской революции смена власти произошла лишь в июне, а
после Октябрьской и вовсе были восстановлены дофевральские органы
управления.
Новый общественно-политический строй утверждался на полуострове почти
четыре года. В 1919г. эмиссары большевиков совершили переворот в Анадыре,
свергнув колчаковскую администрацию. У богатых коммерсантов были нацио
нализированы товары, оружие и боеприпасы —конфискованы, а долги им - ан
нулированы. В январе 1920 г. власть ревкома была свергнута, а его руководители
расстреляны. Впоследствии власть не раз переходила из рук в руки. Коренное
население вовлекалось в борьбу за власть, весьма смутно представляя себе при
чину Гражданской войны в России. Результаты Гражданской войны на Чукотке
были плачевными: разрушена система управления, подорвано снабжение про
мышленными товарами. Первоочередной задачей после окончания войны ста
ло оказание материальной помощи населению Севера, ликвидация последствий
колониальной зависимости. Однако в 1924-1928 гг. эта помощь не доходила до
многих групп коренного населения. Острый недостаток товаров испытывали се
верные районы Чукотки, где проживали эскимосы (Гурвич, 19666. С. 214).
В 1924 г. Дальревком издал “Временное положение об управлении туземны
ми племенами Дальнего Востока” (Временное положение, 1925). В 1926 г. ВЦИК
и СНК РСФСР утвердили “Временное положение об управлении туземных на
родностей и племен северных окраин РСФСР”. В связи с тем, что значительная
часть народов Севера вела кочевой образ жизни, была признана нецелесообраз
ной организация территориальных административных единиц. Органами управ
ления стали “родовые собрания, родовые советы” (Гурвич, 19666. С. 214-215;
Северная Азия, 1927. Кн. 2. С. 85-91).Фактически были использованы старые
административные единицы —“родовые управы”, охватывавшие кочевое насе
ление.
Вовлечение коренных жителей в советское строительство началось после
того, как был организован Комитет содействия народностям северных окраин
при Президиуме ВЦИК. В 1926—1929 гг. на Северо-Востоке были проведены
важные хозяйственные и культурные мероприятия. В 1925 г. малые народы Севе
ра были освобождены от всех прямых общегосударственных и местных налогов,
от воинской и трудовой повинности. На Север стали поступать необходимые
продукты и товары. Была запрещена торговля спиртом. На ссуды Интегралсоюза
беднейшие хозяйства обеспечивались оружием и оленями (Итоги работы, 1926.
Кн. 3. С. 85, 89\ Гурвич, 19666. С. 215).
Параллельно с хозяйственным шло культурно-бытовое освоение террито
рии. Во второй половине 1920-х годов началось “социалистическое переустрой
ство жизни азиатских эскимосов. В 1928—1930 гг. на Чукотке были построены
школы, организовывались кооперативы. Было проведено национально-террито
риальное районирование. 10 декабря 1930 г. по постановлению советского пра
вительства был создан Чукотский национальный округ, который включал в себя
6 районов: Анадырский, Чукотский, Марковский, Чаунский, Восточно-Тундровский и Западно-Тундровский. В 1929-1934 гг. временные родовые советы были
постепенно заменены территориальными. В течение довоенных пятилеток была
проведена коллективизация промысловиков. В 1934-1940 гг. появились колхо
зы. Рыбная промышленность перешла от прибрежного лова к промыслу в откры
том море.
В наиболее глухих районах Севера, в бухте Лаврентия и других местах, были
созданы культбазы, включавшие различные культурно-просветительные и хо
зяйственные учреждения. Начали работать школы-интернаты, кочевые школы,
передвижные клубы - Красные яранги и чумы. Для обслуживания кочевого насе
ления были направлены передвижные врачебные отряды Российского общества
Красного Креста. После 1930-х годов традиционные занятия и культура эскимо
сов начали исчезать, но еще сохранялись традиционные верования, шаманство,
резьба по кости, песни и танцы. С созданием письменности начала формировать
ся собственная интеллигенция (Шестой расширенный пленум Комитета Севера,
1929. С. 4; Местные органы власти, 1934. С. 92-98, 114-115; Львов, 1926. С. 28
37; Гурвич, 19666. С. 215).
Существенную роль в развитии экономики Чукотского округа сыграла орга
низация Главного управления Северного морского пути. Под его эгидой создава
лись полярные станции, порты, аэродромы, промышленные предприятия; велись
гидрографические и геологические работы. К 1928-1936 гг. относится становле
ние авиации Чукотки, коренным образом изменившей жизнь региона. По данным
землеустроительной экспедиции Наркомата земледелия РСФСР, численность
населения Чукотского национального округа в 1938 г. составила 18 390 чел., из
них 12 101 - чукчи, 1280 - эскимосы, приезжих - 3020 чел.
В годы Отечественной войны среди тех, кто отстаивал независимость роди
ны, были и эскимосы.
К 1950-м годам коллективизация оленеводства, самой доходной отрасли
сельского хозяйства, и морского промысла была завершена. Началась кампания
по укрупнению населенных пунктов, сселению жителей малых и отдаленных сел
в центры колхозов и совхозов. Трагичной оказалась судьба крохотной этниче
ской группы науканских эскимосов, расселенных в 1958 г. по разным поселкам
(Уэлен, Нунямо, Лаврентия), а их поселок Наукан, находившийся в удобном для
охоты, но самом узком месте Берингова пролива, был ликвидрован.
В 1950-е годы некоторые эскимосские колхозы были объединены с олене
водческими колхозами чукчей, образовались комплексные промыслово-олене
водческие хозяйства. В бухтах Провидения и Лаврентия в 1950-е годы XX в.
были организованы государственные моторно-зверобойные станции. Позже на
их основе были построены комбинаты по переработке морепродуктов.
В 1953 г. была образована Магаданская область, в состав которой вошел и
Чукотский национальный округ. 1960-е годы были периодом максимального
производства оленины, рыбы, пушнины. С конца 1960-х годов большое распро
странение в приморских совхозах получила новая отрасль хозяйства - пушное
звероводство. Промысел морских животных продолжался, но в ограниченном
объеме, главным образом для поддержания клеточного звероводства. К концу
1980-х годов эскимосы работали мотористами, механиками, электриками, добы
вали пушнину, занимались кустарным промыслом.
Благодаря высокому районному коэффициенту и северным надбавкам уро
вень заработной платы на Чукотке оказался значительно выше, чем в целом по
стране, из-за чего стала расти численность населения в округе за счетмигрантов.
Национальные села снабжались очень хорошо, и туда стали вселяться приезжие.
В результате коренные народы - чукчи, эскимосы, эвены, юкагиры - стали со
ставлять менее 5% от общей численности населения. В то же время льготы для
малочисленных народов Севера (приданое новорожденному, бесплатные лекар
ства, внеконкурсное поступление в вузы и т.д.) привели к тому, что детей от сме
шанных браков стали записывать чукчами или эскимосами.
К середине XX в. материальная культура эскимосов изменилась. В поселках
они уже жили не в ярангах, а в привозных щитовых домах. В быт вошли покуп
ная одежда и обувь, приспособленные к условиям оседлого быта. Традиционная
меховая одежда сохранялась в основном как промысловый костюм, за исключе
нием матерчатой камлейки с капюшоном, которая еще долго служила женщинам
летним платьем.
Реконструкция промыслового хозяйства Чукотки, укрупнение артелей при
вели не только к объединению колхозов береговых и оленных чукчей, но и к
слиянию с ними эскимосских колхозов. Так, эскимосский колхоз “Ленинский
путь” с центром в поселке Наукан в 1958 г. соединился с чукотским колхозом
“Красная звезда” с центром в поселке Нунямо. Укрупненный колхоз стал назы
ваться “Ленинский путь”. Центром этой артели стал поселок Нунямо. В колхозе
работали чукчи, эскимосы и русские. В этой артели в 1962 г. было 65 семей (оди
ночки в посемейном списке сельсовета распределены по родственным семьям),
в том числе 40 чукотских, 16 эскимосских, 3 русских и смешанных - чукотскоэскимосских 4, русско-эскимосская 1, русско-чукотская 1. Береговые эскимосы
и оленные чукчи входили в укрупненный колхоз “Заря коммунизма” с центрами
Янраккинот и Новое Чаплино. В поселке Ткачен (Новое Чаплино) в 1962 г. было
62 хозяйства, в том числе одиночек: эскимосских хозяйств-семей 39, в том числе
4 одиночки, чукотских - 10, в том числе 3 одиночки, смешанных семей - чукот
ско-эскимосских и эскимосско-чукотских - 13. В связи с укрупнением артелей
эскимосские поселки были преобразованы в чукотско-эскимосские (Нунямо, Но
вое Чаплино, Сиреники). Семьи эскимосов поселились в русских и чукотских по
селках, таких как Уэлен, Лаврентия, Провидения, Анадырь. В Уэлене, например,
было всего две чисто эскимосских семьи (одна - неполная), 14 чукотско-эски
мосских и 2 русско-эскимосские семьи. Всего эскимосов в поселке насчитывал
ся 31 человек. В поселке Лаврентия - 4 смешанных русско-эскимосских семьи и
10 эскимосских. Всего эскимосов там было 25 мужчин и 30 женщин. Националь
ный состав береговых поселков Чукотки показывает, что произошло рассеива
ние эскимосов по побережью от Уэлена до залива Креста (Гурвич, 19666. С. 248).
В 1977 г. была принята новая Конституция СССР. В соответствии с ней в
1980 г. был утвержден закон об автономных округах, и Чукотский округ стал ав
тономным, продолжая входить в Магаданскую область.
К этому времени мало что осталось от традиционного уклада коренных на
родов. Укрупнение поселков отрицательно сказалось на состоянии окружающей
среды: равномерно распределявшаяся нагрузка на разные участки побережья
была нарушена, морзверя стало не хватать. Потребление мяса морских живот
ных местным коренным населением сильно сократилось и составляло очень ма
лую долю от общей добычи. Мясо и жир морских животных добывались исклю
чительно для обеспечения совхозных звероферм {Пика, 1998). Но главное, была
разрушена система общественных и кровнородственных отношений.
Идеология советского периода и прагматичный подход к природе как к ре
сурсу подорвали у молодых поколений уважение к традиционным знаниям и
старикам - их носителям. Воспитание детей в интернатах в отрыве от семей и
традиционных занятий усугубило положение. Сейчас наблюдается тяжелейший
культурный разрыв между старшими и младшими поколениями. Традиционные
знания обесценились с появлением новых современных машин и оружия. Моло
дой охотник может теперь быстро догнать и убить зверя, мало что зная о нем и
плохо представляя себе картину течений и подвижек льда возле родных берегов.
Переход к рыночной экономике оказался болезненным для всей России, для
Чукотки же, как и для всего Российского Севера, - просто разрушительным.
17 июня 1992 г. Чукотский АО отделился от Магаданской области и выделил
ся в самостоятельный субъект Российской Федерации. В округе началась про
грессирующая деградация - своего рода антиосвоение региона, хозяйство ко
торого так и не смогло интегрироваться в рынок. Многие социальные процессы
на Чукотке приобрели неуправляемый характер. Больше половины населения самого квалифицированного и предприимчивого - покинуло полуостров. Круп
нейшие горно-обогатительные комбинаты прекратили работу, на треть упала до
быча угля, замерло строительство, вдвое сократилось производство мяса и яиц,
уловы рыбы, зато цены на товары на Чукотке росли более высокими темпами,
чем в целом по России.
В этот же период было ликвидировано большинство совхозов и организо
ваны новые формы хозяйственного объединения морских охотников - муници
пальные унитарные предприятия (.Богословская и др., 2007. С. 359). К середине
1990-х годов резко сократилась численность занятых в производстве эскимо
сов - почти на 40% (Лопуленко, 2000. С. 50).
В 1992-1993 гг. лицам коренной национальности на Чукотке выплачивалось
ежемесячное социальное пособие, его получили 13 155 чел., т.е. 83% коренного
населения. В 1994 г. этот вид пособия был отменен как способствующий укло
нению от работы, вместо него выплачивались другие виды пособий, которыми
в 1994 г. воспользовались 2138 чел., в 1995 г. —4081 чел., за первую половину
1996 г. - 3187 чел. В 1997 г. по уровню денежных доходов на Чукотку прихо
дилось менее 1,5 прожиточных минимума на 1 чел. в среднем (Лопуленко, 2000.
С. 47, 61-62).
1990-е гг. характеризовались высокой смертностью коренного населения Чу
котки и связанной с ней быстрой сменой поколений, что было вызвано во многом
изменением социальных отношений в стране и в поселках. Важными факторами
роста смертности взрослого населения у эскимосов стали ухудшение медицин
ского обслуживания, рост онкологических и сердечно-сосудистых заболеваний,
участившиеся случаи гибели охотников в море и тундре во время промысла и
т.д. (Богословская и др., 2007. С. 359-360). В бедственном положении оказались
здравоохранение и образование: в чукотских больницах не было даже рентгенов
ских аппаратов, а в школах не хватало учебников. Из-за болезней и алкоголизма
коренное население оказалось на грани выживания.
Система управления Чукотским АО в 1990-е годы не оставила коренным
народам ничего другого, как выживать своими силами и средствами, опираясь
на традиции. Впервые с 1950-х годов жители береговых поселков Восточной
Чукотки начали питаться почти исключительно продуктами морского промыс
ла - мясом и жиром морского зверя, рыбой, различными видами птиц, беспозво
ночными и водорослями. Во многих национальных поселках появилось много
женство, таким образом поддерживается высокая рождаемость (Богословская и
др., 2007. С. 359).
В 1996 г. была восстановлена протекционистская политика на Севере, были
приняты Законы “Об основах государственного регулирования социально-эко
номического развития Севера” (Современное положение, 2004. С. 64), “О госу
дарственной поддержке морского зверобойного промысла в Чукотском автоном
ном округе”.
В 1990-2000-е годы количество морзверобоев резко сократилось, как это
видно на примере Провиденского района: 1990 г. (конец советского периода) 224 чел.; 1998 г. - 144 чел.; 2006 г. - 32 чел.; 2007 г. - 66 чел. Современное число
морзверобоев по поселкам и районам округа составляет всего 316 чел. (.Богослов
ская и др., 2007. С. 361).
Еще с начала 1990-х годов береговые чукчи начали требовать возобновления
традиционной китовой охоты с байдар и вельботов. Такое разрешение было дано
в 1994 г. С 1997 г. коренному населению было разрешено забивать 620 серых ки
тов каждые пять лет и 5 гренландских китов в год. Сейчас китов бьют старыми
традиционными способами, копьями, гарпунами, добивают из винтовок и кара
бинов. Поселок Лорино занимает первое место по добыче китов. Охота на китов
возобновлена и в поселках Лаврентия, Уэлен, Инчоун. За промысловый сезон
1998 г. охотники добыли в общей сложности 122 серых кита.
В п. Лаврентия созданы кооперативы морских охотников “Наукан” и “Наукаг'мит”. Они, с одной стороны, - производственные кооперативы и объединяют
только охотников, а с другой - взяли на себя некоторые функции органа местно
го самоуправления. Эти кооперативы снабжают все население поселка (не только
коренное) мясом морских животных. Обучая подрастающее поколение морско
му промыслу, они фактически взяли на себя функции воспитания и обучения, ко
торые издревле были присуще общине (Современное положение, 2004. С. 120).
В марте 1998 г. в округе был проведен слет охотников-морзверобоев. В Об
ращении участников 1-го съезда охотников зверобойного промысла Чукотско
го автономного округа было сказано, что “охотники морзверобойного промысла
сегодня являются одной из самых социально незащищенных категорий мест
ного коренного населения. Необходимо не допустить распада отрасли, сохра
нить ее как образ жизни береговых жителей Чукотки” (цит. по: Лопуленко, 2000.
С. 143).
Небольшой поддержкой для части безработных эскимосов стало участие в
1990-е годы в программе “Роль традиционных знаний в современной жизни эс
кимосов и чукчей Чукотского полуострова”, которую финансировало правитель
ство одной из территориальных организаций эскимосов Аляски - “Самоуправле
ния Северного склона” (Богословская и др., 2007).
На Чукотке создано несколько крупных общественных региональных ассо
циаций, которые способствуют росту национального самосознания и возрожде
нию культуры. Общество эскимосов “Юпик”, Национально-культурный центр
“Киягныг” (“Жизнь”), Ассоциация коренных малочисленных народов Чукотки и
Союз морских зверобоев.
Президиум Ассоциации малочисленных народов Чукотки принял 16 декаб
ря 1997 г. решение “Об основных направлениях деятельности”, среди которых законотворчество и правовая защита малочисленных народов Чукотки; развитие
традиционных форм хозяйствования и местного самоуправления; возрождение
национальной культуры, языка, традиций и обрядов; образование и подготовка
национальных кадров и т.д.
В Постановлении губернатора Чукотского АО от 22 января 1998 г. приведен
календарь праздников, в который помимо общероссийских входят “Оленьи гон
ки” (февраль), День первого теленка (апрель), “Праздник кита” (август). 8 авгу
ста на Чукотке празднуется День коренных народов. Развивается декоративно
прикладное изобразительное искусство (Кочешков, 1989; 2001).
Начало XXI в. стало новым этапом в этнокультурном развитии эскимосов.
ЮКАГИРЫ
ГЛАВА I
О БЩ И Е СВЕДЕНИЯ
кагиры - один из исконных народов Северной Сибири. Следы их пред
ков на иных территориях не обнаружены. До появления тунгусов в
Северной Сибири юкагиры занимали обширную территорию —от рек
Оленек и Анабар на западе до среднего течения р. Анадырь на востоке, южной
границей их расселения были верховья р. Лена, северной - побережье Ледови
того океана.
В настоящее время потомки древних юкагиров, сохранившие сознательную
причастность к этому народу, обитают двумя изолированными группами в вер
ховьях и низовьях Колымы. Соседями юкагиров, наиболее близкими им по обра
зу жизни, являются эвены. В зоне юкагирского расселения живут также якуты,
русские и чукчи. Знание на бытовом уровне местными жителями трех, а то и че
тырех языков еще до 1950-х годов считалось обычным (Юкагиры, 1975. С. 149).
Название “юкагир” имеет, по-видимому, тунгусское происхождение. “Дюкэ
гир” означает “ледяные”, или “мерзлые люди” (.Иохельсон, 2005. С. 46). Сами
себя юкагиры называют одул, что на их языке означает “сильный”, “могучий”.
Юкагиры объясняют происхождение этого этнонима тем, что их “предки счи
тались лучшими воинами по всей Северо-Восточной Сибири” (Там же. С. 47).
При этом чукчи и коряки именуют юкагиров атал или этэл, в чем несложно
усмотреть переогласовку того же одул, поскольку в языке коряков и чукчей от
сутствует звук “д”. Известно также, что чукчи называли юкагиров описательно по месту и образу жизни: веемылыт —“поречане” или оседлые жители речных
долин (Богораз, 1934. С. 175). У якутоязычного населения низовьев Оленёка
бытовали предания о войнах тунгусов с местным населением, предводителем
которого был богатырь по имени Ункэбил —Юкагир в якутской огласовке (Гур
вич, 1977. С. 152-157), т.е. данный этноним мог возникнуть из личного имени.
В.И. Иохельсон также ссылается на предание о том, что слово “юкагир” проис
ходит от имени юкагирского воина (.Иохельсон, 2005. С. 47).
Впрочем, сами юкагиры не пользуются этим этнонимом. Этноним “одул”
или “вадул” (у нижнеколымских юкагиров) употребляется ими для противопо
ставления себя соседям “неюкагирам”, при этом “одулы” как внутренний си
ноним “юкагиров” на самом деле представляет большую группу малочислен
ных народов, объединяемых по признаку близости и родственности языка, как,
Ю
На берегу р. Колымы
Ю кагиры . Р есп убли ка С аха (Я кутия), В ерхнеколы м ский район. 1956-1957 гг. Ф отоархив И Э А РАН.
Ф. 44. Оп. 280
допустим, славяне или романские народы. Друг друга юкагиры называют иначе.
Например, лесные юкагиры Колымы называют тундровых юкагиров той же реки
“алаи”, а те, в свою очередь, называют лесных “когимэ” (вороньи люди). Однако
языки даже колымских юкагиров - таежных и тундровых настолько различны,
что они не понимают друг друга.
Наиболее ранние научные этнографические описания юкагиров относятся к
первой половине XVIII в. и принадлежат Я.И. Линденау, участнику Второй Кам
чатской экспедиции 1733-1743 гг. (Линденау, 1983. С. 154-155). Сам Линденау у
юкагиров не был, но обстоятельно изложил сведения, которые он услышал о них
во время своих путешествий по Восточной Сибири. В его описаниях кроме об
щих замечаний о нравах юкагиров подробно представлены данные о шаманских
фетишах и обращении с ними.
Сведения о юкагирах содержатся также в дневнике капитана Иосифа Бил
лингса, участника Северовосточной географической экспедиции 1785-1795 гг.
(Этнографические материалы, 1978. С. 22-27). И. Биллингс побывал у таежных
юкагиров, обитавших на реках Ясачная и Нелемная, и оставил подробные запис
ки об их одежде, охоте и сезонных перемещениях, связанных с ней. Более крат
ко им были описаны танцы, брачные установления, похоронный обряд и пред
меты быта. Спустя сто с лишним лет не все его данные были подтверждены
В.И. Иохельсоном, поскольку за это время в бытовой жизни юкагиров произо
шли серьезные перемены.
С именем В.И. Иохельсона связано начало фундаментального этнографиче
ского и лингвистического изучения юкагиров. В ссылке на Колыме В.И. Иохель
сон провел четыре с лишним года. К этому периоду относятся его “Заметки о на
селении Якутской области в историко-этнографическом отношении” (Иохельсон,
1895 а, б).
В начале 1890-х годов В.И. Иохельсон принял участие в научной экспедиции
по изучению культуры и экономического положения народов Якутии. Экспеди
ция была организован Восточно-Сибирским отделом Имп. РГО. Средства на неё
выделил И.М. Сибиряков - крупный сибирский золотопромышленник и извест
ный меценат.
За два с половиной года экспедиции В.И. Иохельсон посетил десятки стой
бищ якутов, чукчей и юкагиров, проживавших на реках Индигирка и Колыма.
Особое внимание он уделил юкагирам. С некоторыми из них, кочевавшими меж
ду реками Колымой и Яной, исследователь странствовал более двух лет. Посе
щал он их стойбища и на притоках Колымы - реках Малый Анюй, Ясачная, Рас
соха, Коркодон.
Овладев юкагирским языком, Иохельсон изучил его грамматический строй,
составил словарь из почти 10 тыс. слов, записал полторы сотни текстов песен и
преданий. В результате им был создан капитальный этнолингвистический труд,
охватывающий оба диалекта юкагиров - таежный и тундровый: “Материалы
по изучению юкагирского языка и фольклора, собранные в Колымском округе”
(Иохельсон, 19006). В его этнографических очерках “По рекам Ясачной и Коркодону” (1898), “Бродячие роды тундры между реками Индигиркой и Колымой”
(1900а), написанных по впечатлениям сибиряковской экспедиции, также содер
жатся сведения о быте, социальных отношениях, духовной культуре юкагиров.
Работы В.И. Иохельсона о жизни северных народов сопровождаются великолеп
ными фотоснимками.
На рубеже XIX-XX вв. крупный американский этнолог Франц Боас органи
зовал на средства известного мецената и одного из основателей Музея естест
венной истории в Нью-Йорке Морриса К. Джезупа широкомасштабную экспеди
цию, посвященную поискам общих черт в этнических культурах, расположенных
по обеим сторонам Берингова пролива. Для работы в азиатской части Россий
ская академия наук рекомендовала среди прочих В.И. Иохельсона. Экспедиция
Иохельсона к юкагирам началась 15 августа 1901 г., когда он в составе отряда
в пять человек отправился из Гижиги в Верхнеколымск через Становой хребет.
Исследователь побывал у юкагиров на реках Коркодон и Ясачная, месяц провел
у тундровых юкагиров.
В результате юкагирских исследований Иохельсона под грифом Джезупов
ской экспедиции в 1910 и 1924 гг. на английском языке вышли тома под общим
названием “Юкагиры и юкагиризированные тунгусы” (Jochelson, 1910; 1924),
которые в 2005 г. были изданы на русском языке (Иохельсон, 2005). Это до сих
пор самое обширное этнологическое описание юкагиров с пространной геогра
фической характеристикой области их обитания, с исследованием их физиче
ской антропологии и верований, семейных отношений, социальной жизни, ре
лигиозных представлений, шаманизма, а также с представлением фольклорных
текстов на юкагирском языке со словарем. Ценной особенностью этого труда
является сопоставление описываемого материала с аналогичным у ближайших
этнических соседей юкагиров - эвенов и якутов.
Среди авторов немногочисленных работ этого времени о юкагирах стоит
упомянуть еще два имени ссыльных народовольцев: В.М. Зензинов (Зензинов,
1914а) и С.О. Шаргородский, обнаруживший юкагирские любовные “письмена”
(Шаргородский, 1895).
Последний крупный этап юкагирских исследований относится к Комплекс
ной юкагирской экспедиции Якутского филиала АН СССР, состоявшейся в
1959 г. В ее составе работали московский этнограф И.С. Гурвич, ленинградский
этнограф-языковед Е.А. Крейнович, антрополог И.М. Золотарева и др. В резуль-
Вид пос. Верхнеколымск
Юкагиры. Республика Саха (Якутия), Верхнеколымский район. 1956-1957
Фотоархив ИЭА РАН. Ф. 44. Оп. 280
гг.
тате их исследований вышла монография “Юкагиры” (1975), большая статья
Е.А. Крейновича (1972) о традиционной жизни тундровых юкагиров, где был
подробно описан их годовой цикл и представлены пространные песенные тек
сты. Крейновичу же принадлежат обширные исследования по языку юкагиров
(1958; 19686; 1979в; 1982а). По архивным материалам И.С. Гурвичем была напи
сана история Северо-Востока Сибири, немалая часть которой посвящена юкаги
рам (Гурвич, 19666).
В 1979 г. увидела свет научно-популярная книжка В.А. Туголукова “Кто вы
юкагиры?”.
В 1995 г. была опубликована интересная работа по экологической этике юка
гиров (Иванов, 1995).
Современный этап юкагирских исследований связан, в первую очередь,
с именами якутских ученых: этнолога Л.Н. Жуковой (1991; 1996), филологов
Г.Н. Курилова (2001; 2005) и А.А. Даниловой (2004), этномузыковеда Т.И. Иг
натьевой (2005), этнолога В.И. Шадрина (Шадрин, 2000; Шадрин, Винокурова,
2006).
ГЛАВА II
ЭТНОГЕНЕЗ
И ЭТНИЧЕСКАЯ ИСТОРИ Я
роблема этногенеза юкагиров достаточно подробно проанализирована
А.И. Лебединцевым в настоящем томе (см. с. 46-73). Остановимся на их
этнической истории в XVII-XX вв.
Приход русских на территорию юкагиров в XVII в. положил начало фикса
ции юкагирских племен в качестве ясачных плательщиков. Таких племен (ло
кальных групп) насчитывалось 12. Их места обитания были тесно связаны с си
стемами крупных рек. Среднее и верхнее течение Омолоя занимали яндинцы, а
нижнее - хоромои. Хоромои также жили в нижнем течении Яны, а в средней и
верхней ее части обитали ононди. На востоке, в бассейне Индигирки с ними со
седствовали племена шоромба (в верхнем течении реки) и янга - в среднем те
чении. В нижнем течении жили олюбенцы, их соседями на западе были упомя
нутые шоромои, а на востоке алаи, обитавшие в бассейне Алазеи. Восточными
соседями алаев были омоки, обитавшие в среднем и нижнем течении Колымы и
нижнем течении Омолона. В верхнем течении Колымы жили когимэ, а в среднем
течении Омолона - лавренцы. Их соседями были ходынцы и анаулы, занимавшие
бассейн верхнего и нижнего Анадыря, к северу от них жили восточные соседи
омоков - чуванцы, которые граничили с чукчами, в то время как коряки грани
чили с ходынцами и когимэ.
Как показывают первые русские письменные свидетельства, взаимоотноше
ния между юкагирскими племенами были различны. Дружественные отношения,
как правило, поддерживались у обитателей соседних рек. Постоянная же взаимонеприязнь присутствовала у племен одной реки, чьи территории разделяла гра
ница тайги и тундры. Причиной частых конфликтов была борьба за переправы
диких оленей в тундре. Эти так называемые “плавежи”, действуя всего лишь не
сколько дней в году - весной и осенью, давали основной запас пищи на большую
часть года местным жителям. Таежным юкагирам промысел дикого оленя и лося
давал пропитание круглый год, но в очень ограниченном объеме.
К приходу русских на территорию юкагиров уже вклинились тунгусские
племена и якуты, обладавшие технологическим превосходством над юкагира
ми. Поэтому в результате кровопролитной борьбы с тунгусами юкагирам при
шлось отступать либо ассимилироваться. Единственная область, где в конце XIX
столетия сохранилось население, обозначающее себя юкагирами, - это бассейн
верхней и нижней Колымы. Здесь они оказались в сплошном окружении эвенов.
Верхнеколымские юкагиры, будучи полуоседлыми, осваивали речные долины
Колымы. Эвены занимали горную местность. Нижнеколымские юкагиры, буду
чи малооленными охотниками, как и соседствующие с ними эвены, вели схожий
образ жизни, при этом они больше тяготели к речным долинам, тогда как эве
ны - к горам.
Анализируя записи в ясачных книгах, Б.О. Долгих пришел к выводу, что к
приходу русских на громадной территории от Лены до Анадыря и на юг до вер
ховьев Яны, Индигирки и Колымы обитало около четырех с половиной —пяти
тысяч юкагиров, представленных двенадцатью племенами (Долгих, 1960). Со
гласно переписи 2002 г., юкагиры насчитывают 1509 чел., из которых 1097 чел.
проживают в Якутии (Электронный архив ИЭА РАН).
П
Судьбу юкагиров после принятия ими российского подданства во многом
определяли миграционные процессы. В 1640 г. с верховьев Колымы на Индигир
ку сошел со своим родом шаман Пороча. В итоге этот род растворился в среде
шоромбойских юкагиров (Долгих, 1960. С. 404).
В середине XVII в. перебираются в низовья Яны, а оттуда - на Индигир
ку —омолойские юкагиры (Гурвич, 19666. С. 21—22) и как отдельное племя также
перестают существовать. После разгрома казаками в 1650 г. оседлых юкагиров
Анаульского рода его остатки ушли к корякам, часть - к ходынцам (Гурвич, 19666.
С. 19). Такая же судьба постигла в 1654 г. юкагирский род Уянды с нижней Ин
дигирки (РГАДА. Ф. 214. Кн. 382. JI. 379). Его остатки перешли от полуоседлого к кочевому образу жизни и растворились среди кочевников-соседей (Гурвич,
19666. С. 19). В конце XVII в. перестают фигурировать в документах пешие юка
гиры (за исключением колымских) (Гурвич, 19666. С. 19).
Можно выделить несколько факторов, определивших демографическое
и культурное состояние этой в прошлом обширной группы народов. Один из
них - столкновения юкагиров с казаками. Оседлые юкагирские племена одними
из первых были включены в состав Российского государства и в полной мере
испытали на себе произвол казаков. Об этом свидетельствуют многочисленные
челобитные XVII в. (Гурвич, 19666. С. 18-19). В этих условиях переход к коче
вому образу жизни большинства юкагирских племен стал спасением от казачьих
погромов.
Став подданными Российского государства, юкагиры вынуждены были уча
ствовать в походах русских против коряков и чукчей в качестве проводников и
воинов. Особенно тяжким бременем легла воинская повинность на анадырских
юкагиров. Она разрушила хозяйственный уклад охотников и рыболовов и приво
дила к элементарному голоду. Другим, не менее разрушительным последствием
участия юкагиров в военных экспедициях стала их репутация “сообщников” рус
ской власти. После разгрома чукчами отряда майора Павлуцкого и упразднения
Анадырского острога (1770 г.), под защитой которого находились анадырские
юкагиры, они были окончательно рассеяны и прекратили свое существование
как локальная группа. Большая их часть переселилась на Колыму, где была асси
милирована русскими старожилами. Меньшая - ушла к корякам и растворилась
среди них.
В качестве “государственных людей” юкагиры вынуждены были нести под
водную повинность, которая серьёзно подрывала их хозяйство, была постоян
ным дестабилизирующим фактором. Местные чиновники часто злоупотребля
ли своей возможностью путешествовать за казенный счет. В середине XVIII в.
для обеспечения перевозки грузов и чиновников часть оседлых нижнеколым
ских юкагиров была специально переселена на Большой Анюй и Малый Ашой
(Гурвич, 19666. С. 71).
Приток русского населения не мог не сказаться на результатах охотничье
го и рыболовного промыслов юкагиров. Многие семьи были уже не в состоя
нии обеспечивать себя всем необходимым для жизни и вынуждены были прода
вать в рабство женщин и детей, особенно в “неуловные” годы, а также за долги
(Токарев, 1945. С. 273). Это был еще один фактор распыления юкагирского на
селения и его ассимиляции с русскими. В 1670-1680 гг. вне юкагирских племен
находилось около 10% юкагирских женщин (Долгих, 1960. С. 440). Рабство было
отменено в 1733 г.
Приток оседлого русского и якутского населения, также существовавшего за
счет рыболовства и охоты, тяжесть государственных повинностей породили по
стоянные сезонные голодовки юкагиров. Вблизи оленьих “плавежей” - постоян21. Н ароды С еверо-В остока С ибири
641
ных сезонных точек юкагирского промысла, кормивших юкагиров большую часть
года, возникли русские поселения - Русское Устье, Походск и др. С их появле
нием связаны многие перемещения юкагиров в XVII—XVIII вв. Позже бродячее
юкагирское население начинает селиться вблизи русских и якутов, поскольку не
в силах было самостоятельно прокормить себя. Сезонные голодовки стали под
линным бедствием - вымирали целые семьи, люди вынуждены были употреб
лять в пищу свою зимнюю одежду из шкур зверей (Гурвич, 19666. С. 136-137).
Тяжелые голодовки среди юкагирского населения были не редкостью даже в
начале XX века. Если голод 1903 г. был следствием “естественных причин” (сла
бые подходы рыбы), то голод 1905 г. был во многом спровоцирован властями за долги у юкагиров были изъяты лодки, две семьи погибли от голода. К тому
же война с Японией затруднила доставку в Колымский край казенных товаров.
Голод и сильное обнищание юкагиров наблюдалось также в 1911-1916 гг. (Гур
вич, 19666. С. 150).
Одним из главных разрушительных факторов русской колонизации для або
ригенных народов Сибири, от которого больше других пострадали именно юка
гиры, стали оспенные эпидемии. Эпидемия 1669 г. уменьшила Хромовский род
со 100 до 60 человек (Долгих, 1960. С. 387-388), в эпидемиях 1693 г. численность
янских юкагиров сократилась со 106 до 41 (ясачных плательщиков) (РГАДА
Ф. 214. Кн. 1049. JI. 605-607). В 1692 г. полностью вымерли ясачные платель
щики Омолонского рода (РГАДА. Ф. 214. Кн. 1049. Л. 679). Крупные эпидемии
оспы на Колыме зафиксированы в 1884 и 1889 гг. (Гурвич, 19666. С. 143).
Сокращение численности юкагиров привело к тому, что на их землях стали
селиться тунгусы и якуты, с которыми постепенно ускорились ассимилятивные
процессы. Так в начале XVIII в. в низовьях Яны юкагиры составляли уже лишь
одну треть местного населения (Там же. С. 66). Подобные процессы происходи
ли на Индигирке и Алазее. На Индигирке в это время соотношение юкагиров и
эвенов было примерно одинаковым.
Культурной и языковой ассимиляции “пеших” юкагиров способствовал их
оседлый образ жизни. Крещение юкагиров, начавшееся в XVIII в., ускорило
культурное сближению с русскими, выросло число смешанных браков, юкагир
ские женщины в своем большинстве становились женами русских промышлен
ников. Уже в конце XVIII в. большинство русского старожильческого населения
Восточной Сибири представляло собой смесь русских и юкагиров. Тесные кон
такты с русскими, эвенами и якутами, новые волны которых хлынули на обезлю
девшие в результате опустошительных эпидемий территории юкагиров, опреде
лили характер языковой ассимиляции. Уже в середине XIX в. исчез юкагирский
язык в тундре между Индигиркой и Яной, а также между Яной и Леной. Некото
рые группы юкагиров еще раньше перешли на эвенский язык, во второй полови
не XIX столетия эвенский язык в этих местах стал заменяться якутским (Гурвич,
19666. С. 142-143).
В некоторых районах имели место и обратные процессы: языковая ассимиля
ция тунгусоязычного населения юкагирами, но проследить их, за исключением
нижнеколымского региона, оказалось сложным, поскольку к западу от Колымы
все население во второй половине XIX века перешло на якутский язык.
ГЛАВА III
Х О ЗЯ Й С ТВО
И М А Т Е Р И А Л Ь Н А Я К У Л ЬТУ РА
одовой хозяйственный цикл таежной группы верхнеколымских юкагиров,
традиционно обитавших по притокам Колымы —рекам Коркодон и Ясач
ная,был обусловлен их полуоседлым образом жизни. Они имели постоян
ные места проживания и постоянные территории промысла. Коркодонские юка
гиры промышляли по рекам Рассоха и Шаманиха, юкагиры с реки Ясачной - на
реках Омулевка, Поповка и Солдатская.
Кочевой период жизни у верхнеколымских юкагиров продолжался с февраля
по июль и был связан с окончанием зимних запасов рыбы и мяса. В период коче
вья юкагиры охотились на диких оленей, лосей, зайцев и куропаток, весной - на
перелетную птицу. В июле начинался ход рыбы, который заканчивался поздней
осенью, и семьи оседали по берегам рек. После окончания рыбного сезона юкаги
ры перебирались на место зимовки - в рубленые избушки.
Нижнеколымские юкагиры были оленеводами, поэтому их образ жизни был
схож с эвенским. Зиму они проводили в лесу, на лето выходили в тундру, доби
раясь до побережья в конце июля (Юкагиры, 1975. С. 58). Каждый этап кочевой
жизни отмечался праздниками: один проводили после устройства зимних жи
лищ в лесу, другой - после забоя гусей, в тундре (.Крейнович, 1972. С. 72).
В марте начиналась перекочевка в лесотундру. В апреле в защищенных от
ветра местах происходил отел оленей. В мае вслед за стадами диких оленей юка
гиры выходили в тундру к озерам Большой Олер и Малый Олер и в бассейн ни
зовий Алазеи. Здесь оленеводы разделялись на малые группы, и каждая кочева
ла по собственному маршруту. Возле озер оставляли стариков и детей, которые
занимались рыбалкой. Одна часть юкагиров выпасала домашних оленей, дру
гая занималась промыслом диких. В середине июля начинался сезон промысла
линного гуся. В нем принимали участие все юкагиры, включая женщин, детей и
стариков. Основная пора охоты на дикого оленя наступала ближе к осени, когда
дикие олени собирались в крупные стада и начинали миграцию на юг. Следом за
ними двигались и юкагиры, продолжая ловить рыбу, в том числе и подо льдом.
Охота на дикого оленя и лося, продолжалась и зимой, его промышляли на ост
ровах Колымы.
Оленеводство нижнеколымские юкагиры позаимствовали у эвенов. Как и
у них, оно играло транспортную роль. Количество оленей обычно было неболь
шим: от 2-3 до 10-20, поэтому при перекочевках имущество перевозилось не
редко в несколько этапов. Были среди юкагиров и хозяева, богатые оленями. У
самого богатого в начале XX в., Николая Курилова, стадо насчитывало около ты
сячи оленей. Свое стадо он сформировал из оленей вымерших от оспы соседних
чукотских стойбищ (Юкагиры, 1975. С. 58). О крупных табунщиках Индигирки
(юкагирах, ассимилированных эвенами) упоминает и В.И. Иохельсон. Один из
них владел стадом в 800 голов, у другого оленей было около двух тысяч (.Иохель
сон, 2005. С. 512).
Исследователи зафиксировали у юкагиров своеобразный метод борьбы с
оводом, от личинок которого болели олени. В начале июля, когда оводы начи
нают откладывать яйца, несколько кочевых групп объединяли оленей в общее
стадо. Расстилались, белые оленьи шкуры, привлекающие оводов яркой окрас
Г
кой, а оленеводы, вооружившись специальными дощечками, убивали севших на
шкуры оводов (Крейнович, 1972. С. 79-80). Подобным средством пользовались
тундровые ненцы.
В начале XX в. в области расселения нижнеколымских юкагиров почти не
осталось дикого оленя. Это бедствие юкагиры связывают с появлением много
численных чукотских стад домашнего оленя, которые стравили пастбища. В ре
зультате начавшейся бескормицы масса юкагиров и эвенов (тоже существовав
ших охотой) стала наниматься пастухами к чукчам. На этой почве возник еще
один очаг мощной ассимиляции, который привел к потере многих черт этниче
ской культуры.
Охота. Несмотря на то, что рыба давала юкагирам основную пищу, они (осо
бенно нижнеколымская группа) продолжали себя воспринимать как охотников
на дикого оленя. Охоте на дикого оленя подчинялось и домашнее оленеводство оленей выпасали в строго определенных местах, чтобы сохранить пастбища для
“дикарей”. До начала сезона охоты на эти пастбища старались не заходить, что
бы дикий олень не учуял запаха человека (.Крейнович, 1972. С. 84). На оленя не
охотились от отела до начала августа (Там же. С. 77).
Наиболее архаический способ промысла дикого оленя сохранялся у юкаги
ров еще в начале XX в. Стадо диких оленей загоняли в водоем, возле которого
животные спасались от жары и насекомых. В воде олень менее подвижен и легко
становится добычей охотника. Такая охота была коллективной. Выследив стадо
оленей, на озерном мысу, женщины и дети отрезали животным путь к суше и за
гоняли их в воду. Колоть оленя старались в почку, чтобы не портить шкуру. С
наступлением темных ночей юкагиры сооружали около больших озер коридор
пирамидальных фигур из кочек и земли, близких к человеческому росту. Сво
ей узкой частью он упирался в берег озера. Днем строительство прерывалось,
и олени на эти сооружения не обращали внимания. Когда коридор был постро
ен, юкагиры выслеживали стадо и гнали его в сторону коридора. Олени прини
мали земляные фигуры за живых людей и мчались мимо них к озеру. Навстречу
им выплывали в челноках охотники с копьями. Такой же способ охоты в начале
XX в. практиковали нганасаны (Попов, 1948. С. 31—34). Примечательно, что этим
способом загонной охоты в тундре не пользуются ближайшие соседи юкагиров эвены и соседи нганасан - долганы.
Другой вид промысла дикого оленя у тундровых юкагиров - поколки оленей
на переправах через крупные реки во время их сезонных миграций. На этот пе
риод юкагиры объединялись с русскими старожилами, эвенами, поскольку все
“плавежи” находились вблизи оседлых поселений.
На диких оленей юкагиры охотились также с помощью домашних оленей:
летом - верхом, зимой - на нартах. Юкагиры называют этот способ эвенским,
хотя у него имелось и юкагирское название (Крейнович, 1972. С. 91). Принцип
преследования заключался в том, что олени спасаются от охотника по траекто
рии, окружности с большим радиусом. Охотник их догоняет, двигаясь им на
перерез, исходя из своего пространственного воображения. Этот азартный вид
охоты, вероятно, пришел к юкагирам от эвенов.
Поздней осенью, в период гона, в тундровой полосе начинался промысел
дикого оленя при помощи оленя-манщика. Для этой роли подходил олень серой
масти, по своему окрасу похожий на диких, с большими ветвистыми рогами. На
его шее закреплялся длинный аркан, конец которого на лбу оленя имел костя
ной гребень. Охотник управлял оленем, натягивая аркан, и тогда костяной гре
бень врезался оленю в лоб. Или же охотник пускал арканом “волну”. Манщика
обучали ложиться и вставать при рывке аркана, послушно поворачивать голову
направо и налево и т.д. После шестн-семи лет обучения можно было выпускать
манщика и без ремня. Иногда практиковали охоту с двумя манщиками - самцом
и самкой. Иногда - на пару с ездовым оленем, которого тоже специально дресси
ровали. Охотник двигался за ними, подражая движениям олененка.
В период больших снегов использовались самострелы, которые насторажи
вали на тропе диких оленей. Самострелы ставили по возможности ближе к чуму,
поскольку от долгого пребывания в глубоком снегу у оленя портилась шкура.
В лесной зоне дикого оленя, а также лося добывали весной, гоняя на лыжах
по насту. Этот вид охоты практиковался как нижне-, так и верхнеколымскими
юкагирами.
Важную роль в жизнеобеспечении юкагиров играла охота на птиц. Наиболее
архаичные орудия промысла (праща и дротики) долго сохранялись у обрусев
ших юкагиров Нижней Колымы (.Иохельсон, 2005. С. 550). Об их использовании
в устье Анадыря упоминает и В.Г. Богораз (1991. С. 82-83). Западнее эти орудия
лова птицы не распространялись.
Загонная охота на линных гусей была распространена по всей российской
Арктике. Гусь в период линьки неспособен летать. В этот период птицу осторож
но собирали в крупную стаю и загоняли в огороженное пространство, где гусям
сворачивали шеи голыми руками. На устройство подобных вольеров употребля
лись треноги и рыболовные сети, сетью закрывали лишь сторону, обращенную
к реке, на другие стороны вешали покрышки чума и одежду. Отличие промыс
ла линных гусей у юкагиров от других северных народов заключалось в том, что
перед началом забоя беззащитной птицы исполнялся особый ритуал. Старик или
старуха пели песню, в которой говорили гусям, что смерть подобна сну, после
смерти наступает возрождение. После исполнения песни каждый человек брал
из собранной стаи по гусю и выпускал его на волю. Это было обязательно для
всех, включая младенцев, за них птицу выпускали родители. Последнего гуся
тоже выпускали (Крейнович, 1972. С. 80-81). Для добытой птицы в вечной мерз
лоте устраивали погреба. Птицу при этом потрошили, но перья не ощипывали.
Во время кладки и высиживания яиц гусей ловили петлей либо руками. Пет
лю ставили в гнезда и тщательно маскировали. Охотник прятался поблизости с
концом веревки, чтобы затянуть петлю, когда гусыня сядет на яйца.
С появлением русских у юкагиров широкое распространение получила охо
та на пушного зверя, который был средством уплаты ясака, а также денежным
эквивалентом в местных рыночных отношениях. Соболь как наиболее ценный
пушной зверь исчез уже во второй половине XIX в. Для тундровых юкагиров ос
новными пушными зверями были песец и лиса, для таежных - лиса и белка. На
песца и лису ставили капканы, которые охотник проверял несколько раз в тече
ние зимы. Тундровые юкагиры выезжали на охоту на нартах, обнаружив след,
догоняли зверька и убивали дубинкой. Таежные юкагиры на лису охотились так
же с собакой, белку стреляли мелкой дробью, иногда вместе с ружьем брали так
же лук с тупыми стрелами (для белки). Самострелы на пушных зверей юкагиры,
в отличие от якутов, ставили редко. Тундровые юкагиры охотились на волка,
охота происходила на двух оленьих упряжках. Догнав зверя, на него накидывали
аркан (Иохельсон, 2005. С. 551-553).
Рыболовство играло в жизни юкагиров очень важную роль. Это был наибо
лее стабильный промысел, спасавший от голодной смерти. Тем не менее, он был
лишен сакрального смысла. Никакой обрядовой стороны промысла у них не за
фиксировано (Крейнович, 1972. С. 65).
Верхнеколымские юкагиры начинали рыбачить весной. Рыбу ловили удоч
ками со свинцовым грузилом и железным крючком. В качестве наживы крючки
обматывались красной ниткой. Более древним орудием была костяная спица с
остро заточенными концами. Ее длина не превышала 8 см. Жильная леска при
вязывалась ближе к одному из ее концов. Спица втыкалась в маленькую рыбку
так, чтобы один ее конец чуть высовывался наружу. Когда щука или нельма про
глатывала рыбку, то конец спицы становился поперек пищевода. Таким спосо
бом рыба добывалась лишь “для котла”, на повседневные нужды. Летом по ре
чушкам и озерам ставили нитяные и волосяные сети. В прошлом использовались
переметы с костяными спицами. Часть летней рыбы вялили. Основной ход рыбы
начинался осенью - в августе и сентябре. Большие скопления чира и омуля лови
ли неводом. Этот способ назывался “черпанием”. В прошлом у юкагиров вместо
невода изготавливалась изгородь из ивовых прутьев. Один ее конец закреплял
ся на берегу, а второй подтягивался к берегу, когда внутри скапливалась рыба.
Крупную рыбу сушили и вялили, мелкую квасили в ямах на корм собакам. В го
лодное время квашеная рыба выручала и людей. Икру отдельно сушили. Позд
ней осенью перед замерзанием рек ставили заезды с мордами из ивняка или ни
тяные мережи. В октябре-ноябре рыбу ловили подо льдом волосяными сетями,
протаскивая их через проруби. Улов замораживали.
Средства передвижения. Основным средством передвижения верхнеколым
ских юкагиров в зимний период были лыжи. По внешнему виду юкагирские лыжи
не отличались от эвенских. Нога крепилась в них при помощи двух кожаных пе
тель. Лыжи были охотничьими и бытовыми. Охотничьи подбивались камусом.
Лыжи-голицы использовались в быту. Лыжные палки с кольцами различались на
женские и мужские. Мужские имели на верхнем конце крюк, которым охотник
цеплялся за кустарник при спуске с гор. Женские на верхнем конце заканчивались
лопаткой с вырезанным орнаментом.
Для ходьбы по мокрому глубокому снегу использовались лыжи-ракетки
(Юкагиры, 1975. С. 63), явное заимствование от чукчей. В то же время такие
лыжи можно рассматривать как признак палеоазиатской культуры, характерный
также дляиндейских и эскимосских культур североамериканского континента.
Ареал распространения этого типа лыж у юкагиров был самым западным.
Таежные юкагиры для установки и осмотра сетей использовали челноки, вы
долбленные из тополя. Их длина достигала 6 м. Бытовали и дощатые челноки типа
якутских веток . Но, если якутские лодки имели плоское днище, то у юкагирских —
днище было наполовину выдолблено и имело выгнутую форму. Нос у челноков
делался овальным, а корма - прямой. Для спуска по течению использовали двуло
пастное весло, длиной около трех метров, при подъеме вверх отталкивались дву
мя шестами. В начале XX в. верхнеколымские юкагиры считались признанными
мастерами по изготовлению челноков. Они делали их на продажу соседям —яку
там, чукчам и даже корякам (ИЭАС. С. 110). В прошлом, по рассказам стариков,
юкагиры изготовляли лодки-берестянки. В народной памяти остались также тре
угольные плоты с парой или двумя парами весел в уключинах, на них юкагиры
сплавлялись к местам летних рыбалок. Есть мнение, что плоты были заимствованы
у русских, однако их треугольная форма представляется малоудобной, тем более,
что название плота - “мино” - юкагирское. С другой стороны, весла в уключинах явно русское заимствование. Плоты были быстро вытеснены крупными лодками,
которые юкагиры называли карбач (от русского “карбас”). Днище лодок выдалб
ливали из тополя, к бортам пришивали две пары досок. Нижняя пара делалась из
тополя, верхняя - из лиственницы. Составные части карбаса сшивались березовы
ми прутьями, а швы проконопачивались мхом. Все это сооружение крепилось на
4-6 кривых ребрах. На карбасе гребли однолопастными веслами, еще одно весло
на корме было рулевым. Если позволял рельеф местности, в лодку впрягали собак.
П ри стан ь в пос. Зы рянка
Ю кагиры . Р еспублика С аха (Я кутия), В ерхнеколы м ский район. 1956-1957 гг. Ф отоархив ИЭА РАН.
Ф. 44. Оп. 280
У нижнеколымских юкагиров челнок имел некоторые особенности. Он изго
товлялся из плавника, состоял, аналогично верхнеколымским челнокам, из трех
досок, донная доска - полувыдолблена. Главным его отличием были полозья из
рога дикого оленя, которые крепились к краям днища при помощи клея и дере
вянных гвоздей. Клей вываривали из оленьих рогов. Такой челнок олени могли
волочить по тундре без повреждений.
Нарты у верхнеколымских и нижнеколымских юкагиров были различного
происхождения и конструкции, у первых они предназначались для собак, у вто
рых - для оленей. Нартами пользовались только зимой.
Юкагирские собачьи нарты короче, уже и проще, чем у других народов вос
точной Сибири, делаются из березы. У них три или четыре пары прямых копыль
ев, вставленных в полозья при помощи грубого шипа. Длина полозьев - три мет
ра, ширина - около 10 см, толщина - около трех см. Спереди они имеют крутой
загиб, к которому крепится горизонтальная дуга (баран). Другой ее узел креп
ления - первая пара копыльев. Примерно на середине высоты каждая пара ко
пыльев имеет горизонтальную перекладину, - на них кладутся три сколоченных
доски. К верхним концам копыльев крепится пара жердей, одинаковой с досками
длины. Между жердями и концами досок проходит веревочная обвязка, состав
ляющая борта нарты. Спинки нет, нет и передней вертикальной дуги, за которую
держится ездок, при быстрой езде. Отсутствие этих деталей можно объяснить
отсутствием у юкагиров нужного количества собак для быстрой езды.
В нарты нижнеколымских юкагиров запрягался обычно один олень. По сво
ей конструкции они похожи на корякско-чукотские, но выглядят грубее. Все
их части прочно связаны между собою ремешками. Они также имеют изогну
тые полукруглые копылья из оленьего рога, к которым сверху вдоль корпуса
Г р у п п а ю каги р о в н а бер егу р. К о л ы м ы
Ю кагиры . Р еспублика С аха (Я кутия), В ерхнеколы м ский район. 1956-1957 гг. Ф отоархив И Э А РАН.
Ф. 44. Оп. 280
Н а собачьей упряж ке
Ю кагиры . М агаданская область, С реднеканский район, с. Колы м ское. 1956-1957 гг.
Ф отоархив И Э А РАН. Ф. 44. Оп. 280
привязаны перекладины, образующие сиденье. К перекладинам крепятся загну
тые петлей передние концы полозьев и своей изогнутой частью горизонтальная
дуга. Основание дуги крепится к концам полозьев и имеет перекладину. Поло
зья изготовляются из березы, которая в тундре не растет, а привозится с Омолона. Пара таких полозьев обменивается на шкуру одного оленя (Иохельсон, 2005.
С. 513). Остальные деревянные части нарт делаются из лиственницы, которая
растет на границе леса. Грузовые нарты шире и грубее ездовых, они могут иметь
различные конфигурации для перевозки домашнего скарба. Самая простая и ко
роткая - нарта для шестов. У нее всего две пары копыльев, а передняя часть по
лозьев примерно с середины начинает изгибаться наверх.
Общий вид юкагирских оленьих нарт и их некоторые отличия позволяют
предположить, что они были заимствованы у чукчей. Несмотря на грубость из
готовления, они прочнее чукотских. Во время езды юкагиры погоняют оленей
шестом. Он очень похож на северосамодийский хорей с костяным кольцом на
конце или затупленной развилкой. (Чукчи и коряки для этого используют прут с
костяным наконечником в виде клюва.)
Кроме нарт, аналогичных чукотским, у юкагиров встречаются нарты, не
имеющие аналога у соседних народов. Это нарты для шестов чума. Они похожи
на носовую часть челнока-долбленки с ровно обрезанным началом днища. Нар
ты имеют три бортовых отверстия: одно на самом носу - для оленьей упряжи, а
два симметрично по бокам, ближе к заднему краю. Через них проходит веревка,
на которую нанизаны жерди чума (также снабженные отверстиями на концах).
Жерди на такой нарте транспортируются волоком, ее основная задача - собрать
передние концы жердей, чтобы они не мешали движению (Гурвич, 1963а. С. 90
93). Другой вид нарт того же принципа, это нарта-волокуша для транспортиров
ки мяса. Для этого вместе сшивались две оленьи шкуры мехом наружу. Полу
чался большой мешок. В него складывались куски оленины. Мешок зашивался,
к нему пришивали ремни, так чтобы он мог скользить по направлению шерсти, и
в него впрягали оленя (Крейнович, 1972. С. 86).
Летом нижнеколымские юкагиры кочевали верхом на оленях, а домашний
скарб перевозили вьюками. Верховая езда заимствована ими у эвенов. Седло
крепилось на лопатки оленя, поскольку у оленей слабый позвоночник. Для езды
верхом была пригодна лишь крупная лесная порода оленя, характерная для тун
гусоязычных народов, тофаларов и тувинцев. У оленьего седла не было стремян,
и ездок обеспечивал себе равновесие при помощи деревянного посоха.
Седла бывают верховые (мужские) и вьючные (женские), на вьючном седле
может сидеть женщина. Есть и грузовые седла, на которых сидеть невозможно,
потому что передняя и задняя луки соединены у них перекладиной, к которой
привязывалась поклажа. Вьючные сумки закрепляла подпруга с кольцом на кон
це, в отличие от конских седел она проходила по верху седла и груза.
Оленье седло имело следующую конструкцию: две короткие широкие дос
ки, которые называются “полками”, соединялись, образуя тупой угол, при по
мощи роговых или деревянных лук в виде дужек и затем обшивались чехлами
из оленьей шкуры, набитыми, как подушки, оленьей шерстью. Длина обычно
го седла была 50-60 см. Мужские седла отличались от женских и грузовых бо
лее тупым углом сочленения полок и более низкими луками. Важная их конст
руктивная особенность - наличие планок, нешироких дощечек, горизонтально
укреплённых на полках под прямым углом, снаружи между луками.
Женские и грузовые седла делались с более широкими и покатыми полками,
а также высокими деревянными луками, которые всячески украшались.
Вьючные сумки делались обычно двойными, но есть и одинарные. Они име
ли клапан на завязках или стягивающуюся горловину. Нередко такая одинар
ная сумка уравновешивала детскую колыбель, висящую с другой стороны седла.
Парные сумки соединялись широким ремнем или были сдвоенными и имели об
щую горловину.
Для перевозки детей использовались седла с высокими деревянными бор
тами. Их высота позволяла детям держаться за них руками. Между нижними
краями бортов и седлом проходила достаточно широкая щель, в которую можно
было просунуть ноги и ехать верхом подобно взрослым.
Реки обычно переезжали вброд верхом. Более глубокие переправы преодоле
вались на челноках-ветках.
Пища. Основной пищей верхнеколымских юкагиров были лосиное и оленье
мясо и рыба. Мясо обычно варили, зимой ели в виде строганины. Весной и ле
том его вялили. Для этого мясо разрезали на длинные и тонкие пласты, которые
сначала коптились над костром, а потом сушились на солнце. Высушенное мясо
разрезали на небольшие кусочки и нанизывали на жильные нитки для долгого
хранения. Зимой это мясо варили.
Из трубчатых костей вываривали жир, который тоже заготавливали впрок.
Кости для этого разбивали каменным пестом. Дичь варили, но гусиные и лебе
диные желудки ели сырыми.
Рыба летом варилась, обычно без соли. Большая часть летнего улова шла на
изготовление юколы. Мелкую рыбу пекли возле костра на тальниковых колыш
ках. Летом также готовили рыбу с душком: ее заворачивали в листья тальника и
помещали на сутки в тепло, а потом варили. Зимой питались сырой мороженой
рыбой. Сырыми также ели брюшки и налимью печень. Икру и рыбьи потроха
жарили. Из икры, смешанной с рыбьей мукой, пекли лепешки. Это блюдо было,
вероятно, заимствовано у русских старожилов. Рыбью муку получали из варе
ной рыбы, которую потом сушили на солнце и затем толкли. Ее хранили в меш-
Л ов ры бы
Ю кагиры . Я кутия. К онец X X в. А рхив В.И. Ш адрина
ках из налимьей кожи. Зимой такую муку варили с оленьей кровью, а в голод
ное время - с сосновой заболонью. Деликатесной приправой к рыбным блюдам
служили ягоды. Вареную и толченую рыбу смешивали с голубикой и сдабривали
жиром. Из вареных рыбьих потрохов с ягодами шиповника, залитых рыбьим жи
ром, приготовлялась каша, которую на зиму замораживали в берестяных туесах.
Жирные брюшки омуля сначала поджаривали, потом подсушивали и толкли с
ягодами, сушеной икрой и жиром.
Юкагиры употребляли в пищу дикий лук, но на зиму не запасали. Кедровые
орехи добывались из найденных на зиму запасов птицы-кедровки. Большим под
спорьем зимой и весной (в голодное время) служила лиственничная заболонь.
В берестяных ведрах запасали на зиму ягоды брусники, голубики и шиповника.
Чернику собирали при помощи берестяного гребня, тоже, скорее всего, русского
заимствования. В отличие от якутов и эвенов юкагиры собирали и сушили неко
торые виды грибов в качестве приправы для супа - здесь тоже видится русское
влияние.
Жилища. Древние юкагиры были оседлыми жителями речных долин. Осед
лому образу жизни соответствовало их жилище - чандал. Они перестали им
пользоваться, вероятно, вскоре после прихода русских. Показательно, что остат
ки чандалов были обнаружены только в тундровой зоне, в горах чандалов нет.
Местный русский старожильческий фольклор однозначно относит развалины
чандалов к юкагирам. Среди археологических находок в этих сооружениях нет
железных предметов, а дерево, из которого они были сложены, имеет следы об
работки каменными орудиями.
Археологические раскопки чандалов начались с экспедиции капитана Бил
лингса в 1785-1793 гг. Они свидетельствуют, что жилища строились из плавника
и были нескольких типов: самый древний представлял собой конус, в плане имел
незамкнутый овал. Опорные столбы обкладывались стволами деревьев корня
ми вверх. В корневом переплетении устроивалось дымовое отверстие. Чандалы
могли иметь в плане прямоугольник, тоже незамкнутый. У таких построек имел
ся плоский потолок-крыша, которая крепилась опорным столбом. Жилое про
странство чандала представляло усеченную пирамиду. Опорных столбов обычно
было четыре. Снаружи чандал обкладывался дерном. Он мог быть и полузем
лянкой, и не углубляться в землю. Своим обликом поздний чандал напоминает
голомо, стационарное жилище к западу от расселения юкагиров (на территории
Таймыра). В то же время очертания древних овальных чандалов напоминают
традиционные захоронения нганасан и энцев. Эти строения, лишенные дверного
проема, окружают нарты с покойником. Учитывая общую консервативность по
хоронного обряда, можно предположить, что таймырские предки энцев и нгана
сан вместе с юкагирами представляли единую автохтонную культуру рыболовов
и охотников на дикого оленя. Другим отголоском древних чандалов на Таймыре
представляется овальный чум энцев, где так же, как и в чандале очаг сдвинут к
одной из стен, что характерно для конического жилища с малой площадью. В
ненецком языке есть слово, характеризующее этот вид чума: нибяраха - “игло
подобный”. В нем живут бедные безоленные рыболовы. Такой чум рассчитан на
одну небольшую семью. Раскопки чандалов показали, что эти постройки имели
приличную площадь - до 68 кв. м (Юкагиры, 1975. С. 92).
После перехода юкагиров к кочевому (полуоседлому) образу жизни тип жи
лищ изменился. Таежные юкагиры верховий Колымы стали использовать чум
конической формы. Летом его покрывали лиственничной корой, зимой - по
крышками из лосиной или оленьей ровдуги. Покрышек было две - верхняя и ниж
няя. Верхнюю шили из 4-7 шкур, нижнюю - из 5-10. По форме и конструкции
Стойбище на берегу реки
Ю кагиры. Я кутия. К онец X IX в. М АЭ. № 4399-115
жилище таежных юкагиров было схоже с эвенским. На зимнем промысле или лет
ней рыбалке чум ставили на основе треноги, покрывая его ровдугой. В период дож
дей чум, покрытый лиственничной корой, имел иную конструкцию: его основу со
ставляли две пары массивных жердей, врезанных одна в другую. На них опирались
четыре жерди поменьше. На это сооружение укладывались 20-30 тонких жердей,
расставленных по кругу и скрепленных 5-6 тальниковыми обручами. Лиственнич
ная кора придавливалась снаружи жердями (Юкагиры, 1975. С. 40-41).
Лиственничная кора шла на крышу и для зимних избушек-полуземля
нок. Они представляли собой небольшие срубы из лиственницы, имели окош
ко (15 х 20 см), затянутое рыбьим пузырем или примороженным куском льда.
Справа от входа в углу находился открытый очаг, камин, или глинобитная печка
с трубой из прутьев, обмазанных глиной. Юкагиры в отличие от русских обита
телей таких избушек предпочитают не закрывать дымохода, поэтому в них, не
смотря на обилие жильцов, всегда свежий воздух, а по утрам температура такая
же, что и снаружи (Иохельсон, 2005. С. 63). Эти избушки обычно квадратные в
плане - 3 х 3 м, их высота немногим более двух метров. Крыша таких жилищ
была либо плоская, либо пирамидальная (ИЭАС. С. 135). Иохельсон пишет толь
ко о плоских крышах.
Кочевое жилище тундровых юкагиров по форме и конструкции относится к
цилиндро-коническим сооружениям - подобно переносным жилищам чукчей и
оленных коряков, однако в нем имеются свои особенности, характерные толь
ко для тундровых юкагиров. Кроме нижнеколымской области подобные соору
жения бытовали и в низовьях Индигирки у населения юкагирского происхож
дения.
Зимнее жилище подобно стационарному чандалу имело четыре опорные
жерди, а не три, как в корякско-чукотской яранге или в чуме. Они вкапывались в
землю. На верхушке одного из них имелось расширение с отверстием, в которое
вставлялась другая жердь. На образовавшуюся развилку клали две другие опор
ные жерди. Их ставили под острым углом к первым двум, поскольку они еще
служили и опорами для двух дверей. Двери располагались друг против друга, - в
этом также проявлялась особенность юкагирского жилища.
Крыша устраивалась подобно крыше яранги: из тонких жердей, которые при
вязывались к жердям, лежащим горизонтально на треногах, образующих стены.
Особенностью крыши юкагирского чума в отличие от яранги было отсутствие
внутренних Т-образных распорок, которые выгибали крышу наподобие пузы
ря, приближая ее к полусфере. Распорки, вероятно, появились из-за сильных
ветров, характерных для Чукотки, а полусфера более обтекаема, нежели конус.
В низовьях Колымы, где был распространен юкагирский чум, ветра были слабее
и специальных распорок здесь не требовалось, тем более, что зимовали тундро
вые юкагиры в лесной зоне.
Стены юкагирского чума устраивались из треног подобно яранге. Сущест
вуют два варианта стен юкагирской конструкции. В первом конструкция стен
полностью совпадает с ярангой (.Крейнович, 1972. С. 69). Это устойчивый ва
риант, но съедающий внутреннее пространство, поскольку треноги располага
ются внутри помещения. Второй вариант - чисто юкагирский: тренога развора
чивается веером, - две ноги стоят на земле, а третья становится перекладиной,
соединяющей ее со следующей треногой. В Историко-этнографическом атласе
Сибири (С. 212-213) эта конструкция обозначена как эвенская, но это все же,
вероятно, заимствование от юкагиров. Это менее устойчивый вариант, но более
просторный, поскольку треноги разворачиваются в плоскости, а не в объеме.
Покрышки зимнего юкагирского чума настилались на крышу по возможно
сти в четыре слоя. Самый нижний и небольшой по размеру, сшитый из разных
кусков кожи, - для защиты от огня и искр. Остальные покрышки накрывали
всю крышу, свисая на стены. Стены делались однослойными из двух парных
покрышек - от входа до входа с каждой стороны. Сверху на них набрасывалась
нижняя часть крыши, а снизу они стелились по земле на полметра и длиннее.
К стенам снаружи примыкали снежные завалинки высотой в половину челове
ческого роста.
Дверь делалась из оленьей шкуры мехом внутрь. Она крепилась на кожаных
ремешках к опорным столбам под покрышками крыши. Снизу под нее был поло
жен массивный обрубок дерева - в качестве порога.
Интерьер кочевого жилища тундровых юкагиров, несмотря на наружное
сходство его с ярангой, был ближе к чуму: в нем не было меховых пологов с
собственной системой освещения и отопления. На земляном полу укладывались
стволы деревьев в 2-3 м от стен - их закрепляли вбитыми в землю колышка
ми. За каждым стволом располагалась отдельная семья. Между стволами и сте
ной настилались лежанки. Сначала в это пространство набрасывали сухих веток
высотой до колена, на них укладывались прутья тальника, и все покрывалось
оленьими шкурами.
Очаг напоминал открытый квадратный дощатый ящик, полностью засыпан
ный землей. Его высота была одинакова с высотой лежанок, чтобы тепло от ко
стра стелилось по ним. Над очагом на высоте чуть выше человеческого роста
крепились к опорным столбам две параллельные жерди. На них лежало несколь
ко перекладин, к которым цеплялись крюки для котлов и чайников. Подобное
устройство тоже характерно больше для чума, нежели для яранги.
Еще одна деталь, характерная для интерьера юкагирского чума, - наличие
кожаных ширм, по обеим сторонам входа. Рядом с опорным столбом, но перпен-
Юкагиры за изготовлением мехового полога
Ю кагиры. Я кутия. К онец X IX в. М АЭ. № 4399-123
дикулярно к земле вкапывалась толстая жердь высотой в человеческий рост. Ее
верхний конец был привязан к опорному столбу. К ней крепился ремнями один
край кожи, а другой ее край привязывался к ближайшей треноге.
Поскольку в юкагирском чуме имелось два входа, делящих жилище на две
равные части, то в нем могли обитать до четырех семей. Они по очереди пользо
вались очагом для приготовления пищи, но питались отдельно. У каждой семьи
был свой котел. В таком жилище отсутствовало сакральное место, характерное
для чума.
Возводили чум женщины. Мужчины обеспечивали материалом, клали брев
на для лежанок и устанавливали очаг. Если в обычном чуме с одним входом
сакральные места разделялись на женскую область (очаг) и мужскую (за оча
гом), то у юкагиров они сливались в области очага. Это подчеркивает обычай
кормления огня, который совершался как мужчинами, так и женщинами. Специ
фические отличия жилища тундровых юкагиров от корякско-чукотской яранги
сложились не в одночасье, но сами юкагиры считают своим древним жилищем
конический чум с четырьмя опорными столбами (Юкагиры, 1975. С. 65). Веро
ятно, при вынужденном переходе к кочевой жизни, сначала был взят за образец
чандал, трансформировавшийся в конический чум, который позднее вытеснила
чукотская конструкция.
После весенней откочевки на север на месте оставляли опорные столбы, очаг
и бревна для лежанок. Если здесь никто не умер, то к следующей зиме сюда воз
вращались.
На границе леса семьи, зимовавшие вместе, расходились в разные стороны.
Во время перекочевок к летней стоянке ставили небольшой конический чум с
одним входом, имеющий четыре, а не три опорных столба, называемый по-якут
ски ураса. В отличие от зимнего жилища, ураса имела пол из тальниковых ци
новок. На длительных стоянках урасу использовали как коптильню для кож и
рыбы, из нее выносили вещи, закрывали дверное и дымовое отверстия, в течение
5-7 дней внутри поддерживали тлеющий огонь.
Различие между эвенским и юкагирским традиционным жилищем прослежи
вается в надмогильных сооружениях тундровой зоны, символизирующих жили
ще покойного: если у эвенов было принято оставлять опорную треногу, то юка
гиры ставили четыре опорные жерди (Юкагиры, 1975. С. 67).
Летний чум юкагиров имел особую конструкцию, которая сохранялась еще
в 1950-е годы у населения низовьев Индигирки (Гурвич, 1963. С. 90-93). На
звание чума - бои неюкагирского происхождения, по-эвенски означает “верх
ние покрышки чума” (Юкагиры, 1975. С. 65). Однако схожее жилище было в те
же годы описано юкагирскими стариками низовьев Колымы (Крейнович, 1972.
С. 83-84). В своих основных деталях летний чум имеет сходство с описанным
выше зимним, его можно даже охарактеризовать как “полуразобранный” зим
ний чум юкагиров. В нем вместо четырех опорных столбов использовались два.
Они ставились под небольшим углом. Между ними располагался очаг, и поэто
му их связывали две горизонтальные жерди: одна очажная, а вторая - на высоте
двух метров в качестве конька крыши. На ней перекрещивались две поперечи
ны, которые связывали это сооружение с двумя поясами треног. Летняя яран
га, как и зимняя имела два входа. Ее очертания в плане образовывали эллипс.
Покрышки представляли собой два полотнища на полжилище каждое. Боковые
края имели ременные вязки, которыми связывали их между собой, а на верх
них углах - с двумя опорными столбами. Внизу полотнища имели петли для
колышков.
Юкагирские женщины
Ю кагиры. Я кутия. К онец X IX в. М А Э.№ 4399-81
Корьевая ураса около пос. Старое Нелёмное
Ю кагиры . Р есп убли ка С аха (Я кутия), В ерхнеколы м ский район. 1956-1957 гг. Ф отоархив И Э А РАН.
Ф. 44. Оп. 280
Кормление огня
В ерхнеколы м ские ю кагиры . Р есп убли ка С аха (Я кутия). Фото В.И . Ш адрина, 2005 г.
Обряд кормления реки
Н иж неколы м ские ю кагиры . Р есп убли ка С аха (Я кутия). Ф ото В.И. Ш адрина, 2006 г.
Воздушное (разрушившееся) захоронение тундренных юкагиров.
Конец XIX - начало XX в.
И охельсон, 2005. С. ЗОВ
Воздушное (разрушившееся) захоронение древних юкагиров
И охельсон, 2005. С. 308
На кочевых маршрутах тундровых юкагиров имелись перевалочные стоянки.
Там оставляли часть вещей и пищевых припасов. Летом на них жили старики и
дети, занимаясь рыбной ловлей. Постоянным сооружением перевалочных стоянок
были лабазы. Они представляли собой помост на четырех столбах, скрепленный
четырьмя поперечными перекладинами, на которые клали настил из жердей. Здесь
Амбар
Ю кагиры . Р есп убли ка С аха (Я кутия), В ерхнеколы м ский район, пос. О м ук-А рангастах. 1956-1957 гг.
Ф отоархив И Э А РАН. Ф. 44. Оп. 280
Зимник и ураса на противоположном берегу от пос. Омук-Арангастах
Ю кагиры . Р есп убли ка С аха (Я кутия), В ерхнеколы м ский район. 1956-1957 гг. Ф отоархив И Э А РА Н
Ф. 44. Оп. 280
хранили одежду, - летнюю оставляли осенью, а зимнюю - поздней весной. Для
этого ее высушивали и заворачивали в продымленную кожу. Подобный помост
строили и в лесу на зимнем промысле, чтобы уберечь шкуру и мясо убитого лося
от зверей и птиц. Такой помост сооружали высоким - выбирали четыре близко
растущих дерева. С них срубали верхушки и очищали от коры. Наверху каждого
ствола делали вырубку для двух поперечных перекладин, на их концах тоже де
лались вырубки. Концы деревьев и перекладин прочно связывались ремнями. На
перекладины клали настил из толстых жердей или плах. Для помоста делали ле
стницу - бревно с зарубками. В качестве крыши к помосту пристраивали покатый
настил. Деревья вокруг вырубали, чтобы на помост нельзя было прыгнуть сверху.
На перевалочных стоянках кроме постоянных помостов-лабазов поздней
осенью устраивались ледники для хранения рыбы, мяса и птицы. Их строили на
поверхности замерзшей лужи. Для этого из соседнего водоема вырубались ледя
ные плиты высотой до пояса. Стены из таких плит могли достигать в длину до
десяти метров. Когда ледник был заполнен, его перекрывали ледяными плитами,
в которых делали отверстия для вентиляции. Швы плотно забивались снегом и
пропитывались водой. В ледниках пища хранилась до весны. Весной за ней от
правлялись из зимнего стойбища. Летом оставшиеся припасы перекладывали в
погреба-мерзлотники, расположенные там же.
Одежда. Основной этнографический источник по одежде юкагиров - мате
риалы В.И. Иохельсона (Иохельсон, 2005. С. 560-583). Описывая юкагирскую
одежду, Иохельсон отметил сходство ее покроя и основных элементов с одеждой
ближайших соседей юкагиров - колымских эвенов. Сходство это было настоль
ко близким, что впоследствии некоторые из описанных Иохельсоном предметов
были “опознаны” как эвенские (Там же. С. 663).
Е.П. Долганова с детьми
Ю кагиры . Р еспублика С аха (Я кутия), В ерхнеколы м ский район. 1956-1957 гг. Ф отоархив И Э А РАН.
Ф. 44. Оп. 280
Ансамбль “Нэривдэн”
Н иж неколы м ские ю кагиры. Р еспубли ка С аха (Я кутия), А ндрю ш кино. Ф ото В.И. Ш адрина, 2006 г.
Уже к середине XX в. в результате активных межэтнических контактов в рай
оне Верхней и Нижней Колымы у юкагиров от их этнической одежды остались
одни лишь детали, полный комплект одежды перестал существовать (Туголуков,
1979. С. 92). Вместо него в середине XIX в. возник синкретический комплекс
одежды без этнических признаков: русские пиджаки, рубашки, платки, якутские
торбаса и т.д., которые в современных условиях оказались дешевле и практич
нее. Лучше сохранилась традиционная промысловая одежда с характерным для
северных палеоазиатов “глухим” признаком (Жукова, 1996. С. 9-10).
В этнографических материалах И. Биллингса, касающихся верхнеколымских
юкагиров, и женская, и мужская верхняя одежда выглядит как глухая, имеющая
прорезь лишь наверху (Этнографические материалы, 1978. С. 22). По этим дан
ным возникает предположение, что глухая одежда представляет собой не аркти
ческий, а палеоазиатский компонент культуры. “Тунгусская мода” у юкагиров
возникла поздно - в XIX столетии.
Юкагирская одежда, которую застал и описал Иохельсон на рубеже XIX и
XX вв., имела очень небольшие отличия у мужчин и женщин. Этот принцип от
мечен в юкагирской любовной пиктографии, которая, несмотря на свою услов
ность, представляет очень конкретное отображение действительности: здесь
человеческая фигура в виде зонтика может иметь косу в виде пунктирной ли
нии, - тогда это девушка, поскольку мужчины кос не носили. В остальном же
пиктографические различия касаются пропорций: мужчины (в виде зонтика)
выглядят уже женщин, поскольку женщины шире в бедрах.
М.Г. Лихачева в палатке чинит обувь
Ю кагиры . Р еспублика С аха (Я кутия), В ерхнеколы м ский район. 1956-1957 гг. Ф отоархив И Э А РАН.
Ф. 44. Оп. 280
Тунгусско-юкагирский комплекс одежды в общих чертах состоит из кафта
на без воротника на завязках с расходящимися полами, к нему прилагается на
грудник (или передник); вместо воротника - шарф типа “боа” из шкурок мелких
пушных зверей. Шапка - в виде капора, штаны - короткие или длинные с соот
ветствующими меховыми чулками, верхние края которых привязываются к поя
су, и высокой или низкой обувью типа унтов. Вся одежда меховая или ровдужная использовалась как зимой, так и летом. Только летний кафтан шьется мехом
внутрь, а зимний - мехом наружу. При сильных морозах тундровые юкагиры
одевают два кафтана - зимний на летний, а женщины в качестве нижнего белья
носили меховой комбинезон с нагрудником, подобный энецкому или нганасан
скому. Летняя одежда своим покроем не отличалась от зимней, нередко летней
становилась истершаяся зимняя одежда (Иохельсон, 2005. С. 563).
Исключением из этого комплекса (явно позднего происхождения), является
шапка у тундровых юкагиров - она чукотского типа. По рассказам стариков, в
прошлом юкагирские шапки у этой группы не имели донышка (были с отвер
стием сверху) (Крейнович, 1972. С. 60). Шапки с открытой макушкой встреча
лись и у чукчей. В.Г. Богораз приводит рисунок аналогичной ламутской шапки
(Богораз, 1991. С. 184). Впрочем, Н.Н. Курилов пишет, что вырез на макушке
был крестообразным (Курилов, 1999. С. 10). Несмотря на оригинальность кон
струкции этого головного убора можно все же предположить, что в те времена
(конец XIX - начало XX в.) такого рода шапки уже не имели внятной этнической
привязки.
Хотя одежда тундровых юкагиров в отличие от чукотской не имела ворот
ника (что характерно для тунгусской одежды), но способ обработки шкур у них
был близок чукотскому. Шкуру сушили, мездру снимали каменным скребком
из гальки. Дубили оленьим пометом сутки. Затем дубитель счищался желез
ным скребком, шкуру подсушивали и мяли каменным скребком. Для водонепро
ницаемости шкуру коптили не менее двух недель, подвесив над очагом в чуме
(Юкагиры, 1975, С. 67-68).
В качестве красителя кож использовали кору лиственницы и ольхи. Листвен
ница давала бордовый цвет, ольха - красноватый (.Крейнович, 1972. С. 75). Чер
ный цвет получался из ивового угля, смешанного с осетровым клеем (Иохельсон,
2005. С. 562). У Биллингса отмечено, что черная и красная краска были мине
рального происхождения (Этнографические материалы, 1978. С. 26). Так же кра
сили свою одежду нганасаны (Попов, 1948. С. 108) и энцы. Одежду для ламутов
юкагирские женщины окрашивали в желтый и красный цвет при помощи краски
травяного происхождения (Этнографические материалы, 1978. С. 27). Юкагир
ских женщин ламуты считали лучшими мастерицами по сравнению со своими.
Цветовая гамма украшений, возникшая с появлением бисера, у юкагиров
ближе к эвенкам, чем к эвенам - преобладают желтые и красные цвета, нежели
голубые (Каплан, 1980. С. 58).
Покрой мужских кафтанов у тундровых юкагиров отличается заостренной
вставкой сзади, подобной “хвосту” эскимосской одежды или корякских мужских
погребальных кафтанов (Иохельсон, 2005. С. 563).
Распашная одежда тундровых юкагиров —свидетельство их прихода из лес
ной зоны уже во времена тесных контактов с тунгусским населением. Мода на
тунгусскую распашную одежду, о которой писал В.И. Иохельсон (2005. С. 561)
объясняется ее удобством для зимней пешей охоты на лыжах. Кроме того она
очень удобна для верховой езды на олене. Нижнеколымские старики-юкагиры,
информаторы Е.А. Крейновича, говорили, что некогда тундренные юкагиры жили
где-то на юге, в верховьях рек, откуда затем переселились в тундру (Крейнович,
1972. С. 57). Схожий покрой женской и мужской одежды может служить о д н и м из
доказательств ее “лесного” происхождения. При этом цветовая гамма украшений,
вероятно, сложилась в те времена, когда предки колымских юкагиров соседство
вали с эвенками, а не эвенами. Когда это случилось - неизвестно, но видимо, уже
после прихода русских, поскольку с ними пришел и цветной бисер.
ГЛАВА IV
С О Ц И А Л Ь Н А Я О Р Г А Н И ЗА Ц И Я .
С ЕМ ЬЯ И Б Р А К
сновным структурным подразделением традиционного общества юка
гиров были родственные группы (роды). Во главе каждой такой группы
стоял старейшина, чей жизненный опыт внушал наибольшее уважение.
Он руководил военными и охотничьими походами, выбирал рыболовные угодья
и назначал каждой семье свое место на стойбище. Он разделял род на группы,
если того требовали интересы охоты, заботился, чтобы в каждой группе были хо
рошие охотники. Во время длительных кочевок старейшина выбирал место для
стоянки на ночлег. Он также руководил праздниками, следил за соблюдением
принятых обычаев. Во всех важных делах старейшина советовался со старшими
представителями семей, которые составляли своего рода совет. В семейные дела
старейшина не вмешивался. С появлением русской администрации старейши
на взял на себя роль старосты и обязанность по сбору ясака. Жена старейшины
занимала соответствующее положение: она следила за распределением между
семьями общей охотничьей и рыболовной добычи.
Кроме старейшины выделялись еще три фигуры: шаман, герой (сильный че
ловек, главный защитник рода) и главный охотник (“преследователь”). Шаман и
герой - были эпизодически действующими лицами, в разного рода экстремаль
ных ситуациях. Старейшина и главный охотник - постоянными.
Реальную роль шамана в юкагирском обществе представить довольно слож
но по причине ранней христианизации юкагиров. Шаманство у них быстро ушло
в подполье.
Роль героя упала с переходом юкагиров в российское подданство - власти
пресекали межплеменные раздоры.
Юкагирский род был экзогамным. И.С. Гурвич в специальной статье, посвя
щенной экзогамии у юкагиров, писал: “Экзогамия по отцовской линии была ха
рактерна для юкагирского рода” (Гурвич, 1969. С. 92). По мнению Гурвича, имен
но обычай экзогамии способствовал в немалой степени ассимиляции юкагиров:
“Вследствие малочисленности юкагиров соблюдение обычая экзогамии вело
к постепенному смешению их с соседями иного этнического происхождения”.
По данным Е.А. Крейновича, кровнородственные браки были непозволитель
ны (Крейнович, 1972. С. 58-59), но В.И. Иохельсон встретил на Коркодоне весь
ма уважаемую в юкагирской среде семью, где пожилые супруги приходились
друг другу двоюродным братом и сестрой. Сам старик при этом считался храни
телем юкагирских обычаев и пользовался значительным влиянием (Иохельсон,
2005. С. 136-137). Вероятно, уже на рубеже XIX-XX вв. родовые представления
у юкагиров были реально разрушены.
Юкагиры - “единственный народ Сибири, сохранявший еще до второй по
ловины XIX в. матрилокальный брак” (Гурвич, 1969. С. 87). Правда, по мнению
В.И. Шадрина и Л.И. Винокуровой у разных групп юкагиров наблюдались отли
чия в традициях заключения брака. Если у нижнеколымских юкагиров превали
ровали патрилокальные браки, в чем исследователи видят влияние чукчей и эве
нов, то у верхнеколымских юкагиров часто встречались матрилокальные браки,
что, возможно, свидетельствует о существовании у них в прошлом матрилинейного рода (Шадрин, Винокурова, 2006).
О
У юкагиров традиционно существовал обычай кровной мести. С юкагирского
языка этот обычай переводится как “кровавый гнев” или “сердечный гнев”.
Обычно кровная месть была ответом на убийство. С появлением русской адми
нистративной власти этот обычай прекратил свое существование. В преданиях
сохранилось много материала о кровной мести. В догосударственных обществах
кровная месть представляет собой естественный механизм самозащиты семьи
и рода, ее осуществление было вопросом чести. Мстителя представлял обычно
родственник жертвы со стороны отца. В качестве выкупа семья виновного отда
вала молодую девушку, которая переходила в семью убитого. При отсутствии у
жертвы родных братьев мстили двоюродные или младший брат его отца. Если
у жертвы были сыновья, то они мстили вместо братьев: обидчика должен был
убить старший брат, а остальные помогали ему. За девушку обязан был мстить
ее отец, а если он умер, то ее братья. За женщину мстил муж, если его не было
или он был стар, - сыновья или ее братья. Если был убит младший брат матери,
то за него мстили его племянники (Иохельсон, 2005. С. 194-195).
Рабство у юкагиров существовало до прекращения войн, рабами станови
лись пленники. Участь раба-мужчины была тяжелей и позорней, поскольку жен
щина обычно становилась наложницей своего хозяина и рожала от него детей.
Раб на всю жизнь оставался в женской сфере хозяйства и занимался домашней
работой. Кроме того рабам позволялось чинить сети, нарты и ловить рыбу (Там
же. С. 195-196).
Юкагиры, как и тунгусские народы, строго соблюдали обычай нимат. Суть
его заключалась в том, что охотник свою добычу отдавал старикам стойбища, и
они ее распределяли по своему разумению. Согласно наблюдениям В.И. Иохель
сона, у охотника оставалась голова и шкура оленя или лося (Там же. С. 184). Де
лежом добычи занимались специально выбранные люди, “распределители”. Так
у тундрового рода Алаев на 7-8 хозяйств выбирали одного-двух распределите
лей. Свои действия они исполняли согласованно друг с другом. Если добычи
было много, например, во время осеннего забоя оленей, то в помощь им выделя
лись люди. У каждого распределителя имелась специальная палочка с несколь
кими гранями - по числу семейств, которых он опекал. На этой палочке он делал
соответствующие нарезки, отмечая, какой семье сколько было выделено добы
тых оленей (Крейнович, 1972. С. 64).
У юкагиров отмечен обычай “взаимного избегания”. Этот обычай регламен
тирует взаимоотношения между родственниками. Он запрещает смотреть, разго
варивать, прикасаться друг к другу и т.д. Если невозможно избежать обращения,
то оно делается безадресным во множественном числе. Обычай соблюдается
между родными, двоюродными и троюродными братьями и сестрами, отцом и
женой сына, старшим братом с женой младшего, старшего брата и женой сына
младшего брата или сестры, матерью и ее зятем, отцом и мужем дочери, стар
шим братом и мужем младшей сестры, отчимом и его сводной дочерью, мачехой
и ее сводным сыном (Иохельсон, 2005. С. 125-127). Сестрам и братьям запре
щается сидеть рядом с женой брата, женам братьев запрещается вместе спать.
В случае смерти женатого мужчины его братья не могут жениться на вдове (в
отличие от многих соседних народов), но помогать оставшимся детям им разре
шается (Крейнович, 1972. С. 61). Юкагиры не могут объяснить происхождение
обычая взаимного избегания и его смысл. Иохельсон видел этот смысл в преду
преждении кровнородственных браков (2005. С. 125-127).
Если связывать обычай взаимного избегания с опасностью кровосмеситель
ных браков и принять во внимание крайнюю малочисленность юкагирского на
селения, то обнаружится необходимость искать брачных партнеров в иноэтни-
ческой среде. Самым близким народом по образу жизни для юкагиров оказались
тунгусы (эвены). Однако при этом возникают кардинальные противоречия: если
у юкагиров брак имеет матрилокальную установку и соответственно запрет на
брачного партнера из рода матери, то у тунгусов было наоборот: патрилокальная норма и соответствующий запрет. Снять противоречие между патрилокальностью/матрилокальностью можно было лишь при объединении тунгусских и
юкагирских родственников мужа и жены в единую кочевую группу, а второе
противоречие таким образом устранялось само собой. При возникшем изобилии
новых родственных связей в качестве предохранительного средства появилась
новая норма: в брак можно было вступать лишь родственникам, имевшим об
щего предка, не ближе прадеда или прабабку или еще дальше. Таким образом,
возраст юкагирско-тунгусских родов распространялся всего на несколько поко
лений (Туголуков, 1979. С. 122-124). В конце XIX в. Иохельсон уже застал ситуа
цию разложения юкагирского рода и большой семьи на малые семьи. По поводу
дотунгусского родового прошлого юкагиров существует масса противоречивых
суждений, высказанных информаторами из юкагирской среды. Так, манипуля
ции с костями шамана, подробно описанные Иохельсоном (см. ниже), представ
ляют механизм магической защиты рода. Но в таком случае шаманом должна
быть женщина, если родство ведется по материнской линии. Иохельсон же пи
шет о традиции сохранения шаманских костей как костей предка рода, предкамужчины (Иохельсон, 2005. С. 236).
С обычаем взаимного избегания у юкагиров связан определенный речевой
этикет, согласно которому при отсутствии посредника к избегаемому лицу об
ращались в форме личных и указательных местоимений множественного чис
ла (Крейнович, 1972. С. 60-61). Это выглядит как одна из формул вежливости.
В.И. Иохельсон писал об особенной деликатности юкагиров при общении между
собой. Он же отмечал их врожденную обидчивость и мстительность (Иохельсон,
19006. С. VI). Такие качества оказываются чрезвычайно разрушительны в малых
оседлых обществах, вынужденных быть постоянно готовыми к отпору враждеб
ным соседям и иноплеменникам. Поэтому столь редкая и необычная внутренняя
дипломатия юкагирского общежития (наряду с традицией “избегания”) пред
ставляет собой механизм, ограждающий его от конфликтов. Нечто подобное до
недавнего времени существовало и у обских угров, чье традиционное общество
имело схожие с юкагирским характеристики.
В.И. Иохельсоном были отмечены у таежных юкагиров некоторые необыч
ные и, вероятно, архаические черты в гендерной сфере: в играх мужчины и жен
щины образуют две соперничающие группы. Кроме того, некоторые звуки жен
щины произносят иначе, чем мужчины (подобное существует и в чукотском
языке). Для женщин важнее родство по матери, а для мужчин - по отцу (Иохель
сон, 1898. С. 259).
Единственный, кто написал о многоженстве у юкагиров, был Биллингс. Он
же представил по этому поводу нормы обычного права, согласно которым пер
вая жена считается старшей, и без ее согласия муж не может брать себе в жены
других женщин, а они, в свою очередь, обязаны ей беспрекословно подчинять
ся. В случае смерти мужа, не имеющего сыновей, старшая жена распоряжает
ся судьбой остальных жен, выдает их замуж, получая калым, у нее же остается
большая часть калыма при возвращении кого-либо из младших жен к своим ро
дителям.
Когда девочка становилась девушкой, ей устраивали отдельный спальный
полог. Там без всякого противодействия со стороны родителей она могла сво
бодно принимать симпатичных ей молодых людей, которыеимели право ее на
вещать после того, как старшие улягутся спать. Дети, родившиеся от таких свя
зей, оставались в семье девушки, и ничего предосудительного в этом никто не
видел. Мальчик, как у многих народов, существующих охотой, обретал статус
мужчины после того, как приносил свою первую охотничью добычу.
Свадебные обычаи и семейные нормы у тундровых и лесных юкагиров раз
личались. У лесных юкагиров свадебные обычаи ограничивались сватовством,
и жених, взяв с собой ружье, лук и нож, переходил жить в дом невесты. Спустя
некоторое время - по обстоятельствам добавлялось церковное венчание. Сватов
ство начиналось самим юношей: он без лишних договоренностей появлялся у
дома невесты и начинал исполнять всякую домашнюю работу: рубил дрова, чи
нил нарты, приносил свою охотничью добычу. Если он не нравился родителям
невесты, то его тактично останавливали, если устраивал в качестве будущего
мужа, то результаты его деятельности молчаливо принимались. Через некоторое
время об этом давали знать родственникам жениха, жених возвращался к себе
домой, а оттуда приходил в качестве свата старший родственник.
После женитьбы, живя у родителей жены, молодой муж находился у них в
беспрекословном подчинении, пока наконец не становился в семье старшим или
же не отделялся хозяйством.
В семейных и брачных обычаях тундровых юкагиров ясно просматривает
ся тунгусское влияние: невеста уходит жить в дом мужа. Но перед этим муж
три года живет у родителей невесты, выполняя там любую работу. Это их ни к
чему не обязывает, и через три года они могут отправить жениха восвояси. (Такая
“отработка” жены существовала и у коряков.) Дальнейшее сватовство старшего
родственника мужа включает обязательную торговлю с родителями невесты по
поводу калыма в виде определенного количества оленей. В качестве придано
го невеста уводит несколько оленьих упряжек с нартами: одна - для жениха, в
другой - спальные принадлежности, на третьей - свадебная одежда молодоже
нов, сшитая невестой, и дальше - нарты с домашней утварью и подарками для
родственников жениха. При движении поезда родственники стреляют из ружей
над головой жениха и невесты, чтобы отогнать от них злых духов. Олени, приве
денные невестой, присоединяются к стаду семейства жениха, но перед этим их
головы позади рогов мажут красной краской из ольховой коры. Выкуп (калым)
в виде оленей немногим больше ценности приданного раздается родственни
кам, родители невесты оставляют у себя лишь пару животных. Приезд невесты
в дом жениха отмечается свадебным пиршеством, где родственникам невесты
вручаются подарки. На этом пиру для жениха и невесты накрывают отдельный
столик на шкурах их брачной постели, как это делают якуты (Иохельсон, 2005.
С. 147-149).
Женщина, выйдя замуж, считалась безвозвратно ушедшей из рода. Вдова,
решив снова выйти замуж, должна была просить разрешение у брата умершего
мужа, а не у своего родного брата. Если у мужа не было братьев, то она обраща
лась к свекру, но не к родному отцу (.Крейнович, 1972. С. 61).
ГЛАВА V
Д У Х О В Н А Я КУЛЬТУРА
емейные обряды. При трудных родах у юкагиров, как и у многих других
народов, принято развязывать ремешки на одежде и обуви не только роже
ницы, а у всех присутствующих, открывать все ящики и сундуки и обяза
тельно дымоход. Если в окрестностях стоит церковь, священника при начале ро
довых схваток просили открыть парадный вход (Иохельсон, 2005. С. 303-304).
У таежных юкагиров В.И. Иохельсоном не был зафиксирован обычай празд
новать свадьбу, но рождение первого ребенка отмечалось. С рождением ребенка
родители теряли свои имена и с тех пор назывались отцом и матерью такого-то
(Иохельсон, 1898. С. 259).
Юкагиры твердо верят в круговорот душ. Эта часть их представлений харак
терна для исконных жителей Северо-Востока Сибири. Поэтому родившемуся ре
бенку дают имя лишь после того, как он заговорит, когда можно выяснить, душа
какого родственника вернулась из Мира Теней и воплотилась в ребенке. Обычно
ребенку перечисляли имена ушедших предков. Когда тот вдруг улыбнется, зна
чит через него вернулся в мир людей предок с этим именем. Якуты, издавна жив
шие на Колыме по соседству с юкагирами, переняли это представление.
У юкагиров, крещеных раньше своих соседей, многие традиционные обря
ды, связанные со смертью человека, ушли из жизни еще до В.И. Иохельсона. Мо
гилы стали рыть в земле. Однако, еще в конце XIX в., сохранялись остатки древ
них воздушных захоронений - с гробами на помостах. Помосты устраивались
на двух или четырех столбах. Гроб для мужчины нередко делался из его личного
челнока: лодку распиливали поперек и доски соединяли деревянными гвоздями
(Юкагиры, 1975. С. 77). Подобный способ встречался у эвенков Забайкалья и за
паднее у народов уральской группы. Похороны в гробу из лодки, возможно, от
ражают обычай оставлять покойному вещи, необходимые для его посмертного
существования, предварительно их испортив, так чтобы они тоже “умерли”.
И юкагиры, и тунгусские народы специально ломают и портят вещи, оставляе
мые на могиле. В погребальной одежде делают прорези.
До погребения покойный лежит в чуме на своем спальном месте ногами к
выходу под пологом. В это время ему могут дошивать необходимые части погре
бальной одежды. Когда семья садится за свою обычную трапезу, его тоже при
глашают к столу и “кормят” кусочками пищи, которые бросают в огонь очага.
Чтобы вынести покойника из чума, убирают часть жердей со стороны его спаль
ного места. После выноса на этом месте снаружи ставят три скрещенных стол
ба, тем самым закрывая ему дорогу домой (Иохельсон, 2005. С. 323-324). В гроб
кладут предметы, необходимые в пути и дальнейшей жизни - трубку, кисет с
табаком, небольшой запас чайной заварки, мужчинам - лук, модели трех стрел,
ножа и топора, женщинам - мешочек со швейными принадлежностями. Тундро
вые юкагиры ставили гроб на нарты и запрягали в них оленя, которого на месте
захоронения убивали ударом ножа в сердце таким образом, чтобы он долго бил
ся в конвульсиях. В это время провожающие поочередно “погоняли” его хореем.
Считалось, что чем дольше он умирает, тем быстрее “везет” покойного. Если
олень умирал быстро, это считалось плохим знаком. У жертвенного оленя выру
бали лобовую кость с рогами. Ее вешали на имитацию четырех опорных жердей
чума, возводящихся над могилой, вместе с крестом и иконой. Мясо жертвенного
оленя на месте погребения варили и съедали. Кости, шкуру оленя и одежду по
С
койного сжигали (Юкагиры, 1975. С. 77). Таежные юкагиры в качестве надмо
гильного сооружения ставили двускатный шалаш с крестом.
Промысловые обряды. Как и многие народы, чья жизнь была тесно связана
с охотой, юкагиры считали, что звери понимают человеческую речь. Поэтому у
них был разработан иносказательный язык, на котором велись разговоры о про
мысле (Крейнович, 1972. С. 64-65).
С охотничьим промыслом связаны и представления о женщине как о сущест
ве, физиологически нечистом. По этой причине для нее существовали различные
запреты - нельзя было перешагивать через кровь добытых зверей, свежие шку
ры и орудия промысла, класть на них одежду, наступать на птичьи перья. Чисто
юкагирским был запрет для женщин смотреть в глаза убитым лосям и оленям.
Это было особенно неудобно, когда хозяйке нужно было снять шкуру. Есть мясо
с головы лося и мозг женщинам не позволялось. Через след лося юкагиры не пе
рекочевывали, можно было идти лишь вдоль него. Охотники тщательно следили,
чтобы ни один кусочек сердца и печени лося не достался собакам. Череп лося
хоронили на помосте. К добытым крупным промысловым животным относились
как к почетным гостям. Система запретов предполагала возможность возрожде
ния зверя, его “повторные посещения” дома охотника. Добытого медведя вообще
не вносили в дом, полагая, что человеческое жилище не может быть настолько
чистым для такого гостя. Мясо медведя ели только мужчины. Череп помещали
на уровне человеческого роста в развилке трех тальниковых прутьев, также по
ступали и тунгусские народы. От осквернения оберегали также черепа мелкой
дичи - зайцев и уток. Их бросали в огонь или топили в воде.
Благодаря постоянному исполнению “уважительных” охотничьих ритуалов у
охотника как бы складывались особые доверительные отношения с промысловы
ми зверями. Юкагиры считали, что если животное “не любит” охотника, он его
не убьет (Иохельсон, 1898. С. 262).
Из общих ритуально оформленных представлений, отмеченных В.И. Иохель
соном и сохранившихся у юкагиров до сих пор, важнейшим считается почитание
Хозяйки Огня. Подобное почитание сохраняется у многих народов Сибири, но у
юкагиров оно выглядит более ярким. Хозяйка Огня живет в семейном очаге и пу
тешествует вместе с семьей. Без нее невозможно зажечь огонь. Ее юкагиры ви
дят в горящем пламени как маленькую голую девочку. На голове у нее нет волос.
Когда огонь затухает, она парит над углями, отчего возникает голубое пламя. Ей
можно задавать вопросы, и тогда она отвечает потрескиванием, которое обычно
расценивается как негативный ответ (Иохельсон, 2005. С. 220). Ее кормят кусоч
ками еды и просят о помощи на промысле.
В 1999 г. у лесных юкагиров из Нелемного от Людмилы Егоровны Шадриной
(1958 г/р.) была записана такая история: «Мою племянницу Олесю первый раз
вывезли в лес, когда ей было лет восемь. Тот год на рыбу был не очень богатый.
Вечером, когда все уже ложились спать, она выскочила из палатки и подбежала
к догоравшему костру, что-то зажав в кулачке. А все сидят у палаток и за ней на
блюдают, как она что-то говорит огню, своей маленькой ручкой что-то туда бро
сает. Все сделала, побежала обратно, а все притворились, что уже спят. Она легла
и отцу, моему брату Коле, на ухо шепчет: “Папа, ты завтра нельму поймаешь.”
Рано утром Коля поехал проверять сети, и вдруг на всю реку слышится его крик:
“Нельма! Поймал!» (ПМА, 1999.)
Сохранение культа огня у юкагиров также объясняется тесной связью с куль
том предков, которым при помощи огня передаются просьбы и приношения от
живых потомков. С этим, в частности, связано кормление огня на промысле как
средство удачной добычи благодаря благорасположению предков.
Другим ритуалом, сохранившимся у таежных юкагиров, было “кормление”
реки во время ледохода. К реке обращались с просьбами о сохранении жизни лю
дей и “дарили” ей бисер. С этим обычаем, вероятно, связаны импровизирован
ные песни, адресованные реке, они есть и у тундровых юкагиров. Подобные пес
ни в 1980-х годах были записаны у стариков. Их обычно пели при первом выезде
после окончания ледохода (ПМА, 1999).
Шаманство. С определенной уверенностью можно утверждать, что по
следние шаманы у юкагиров жили еще в середине XX в. На рубеже XIX-XX вв.
B.И. Иохельсону удалось встретить нескольких шаманов, описать их одежду и
камлания. Основные представления о юкагирском шаманстве известны через его
публикации (Иохельсон, 2005. С. 235-302). Опубликовано также некоторое коли
чество меморатов, записанных сравнительно недавно от юкагирских стариков
(Жукова, Прокопьева, 1991). Близость юкагиров к русской среде достаточно давно
увела шаманство в подполье и не позволила развиться ему до столь зрелищных
форм, какие присутствовали в культуре соседних тунгусских народов и якутов.
По сообщениям Иохельсона, на рубеже XIX-XX вв. одежда юкагирских ша
манов испытала на себе влияние эвенкийско-якутской шаманской культуры. В
то же время старики-юкагиры сообщали, что в прошлом ритуальная одежда их
шаманов мало отличалась от обычной, разве что была богаче украшена кисточ
ками и вышивкой (Иохельсон, 2005. С. 244). Это утверждение, с одной сторо
ны, доказывает принадлежность юкагиров к северо-восточному палеоазиатско
му культурному комплексу. С другой стороны, появление эвенкийско-якутского
шаманского комплекса у юкагиров имеет сравнительно недавнее происхождение.
К нему относятся, в первую очередь, железные подвески на ритуальной одежде,
бубен с железной крестовиной-рукояткой внутри, а также железные рога на ри
туальной шапке. По сравнению с эвенкийскими и якутскими шаманами у юка
гирских шаманов железных подвесок было немного. К обязательным относились
диски солнца и луны, которые крепились на спину и были необходимы как ис
точники света в путешествиях по потусторонним мирам. Другой обязательной
деталью из этого комплекса одежды была обильная бахрома.
Как показывают материалы Иохельсона, у наиболее близких соседей юкаги
ров - эвенов традиция оформления шаманской одежды была иной - одежда была
богата не металлическими подвесками, а заменявшими их фигурными апплика
циями. Юкагирская шаманская одежда, купленная Иохельсоном у двух шаманов,
этих черт не имеет. Впрочем, искать во времена Иохельсона и позже какие-либо
закономерности в этой области с точки зрения этнической традиции - занятие
неблагодарное и мало результативное, поскольку уже тогда юкагиры соседство
вали как с эвенами, так и с якутами. Один из упоминаемых Иохельсоном шама
нов помогал камлать коряку, женившемуся на его соплеменнице, после смерти
корякского шамана, этот юкагир женился на его вдове и получил корякских ду
хов ее покойного мужа. При этом главный дух этого юкагира был якутским (по
скольку его мать являлась якуткой) и говорил через шамана по-якутски (Там же.
C. 279-280). Якутское шаманство представляется популярным среди юкагиров,
поскольку в молитвенных обращениях у них упоминаются якутские божества
(айыы) в юкагирской перегласовке (айи), а также имеют место и целые категории
якутских духов (Там же. С. 274). В этом же тексте с “айи” упоминаются восемь
сторон света (ветров), соотносимые с восемью углами юрты Хозяина Земли, ко
торые характерны для якутских заклинаний. В юкагирской же юрте, в отличие от
стационарной рубленой якутской, углов нет (Там же. С. 285-287).
Несмотря на то, что виденные Иохельсоном у юкагиров шаманские бубны
относятся к тому же якутско-эвенкийскому комплексу, что и ритуальная одежда,
их метафизическая функция совсем иная. Если у соседей, шаманский бубен
осмысливается как транспортное средство, то у юкагиров, он представляется
озером, куда ныряет шаман, чтобы достичь подземного мира. Об этом свиде
тельствует юкагирская терминология: “озеро”, “бубен” и “шаманить” - слова
одного корня (Там же. С. 272). Чтобы использовать бубен таким образом, ша
ману необходимо концентрировать свой взгляд на его поверхности. В этом по
ложении с бубном сложно плясать, как это делают тунгусы и якуты. В своих
замечаниях о манере исполнения Иохельсон пишет, что юкагирская техника
очень отличается от тунгусской: первая - плавная и ритмичная, убаюкиваю
щая; вторая - неистовая и беспорядочная (Там же. С. 279). К этому можно доба
вить, что, вероятно, шаманская техника, подобная юкагирской, имелась у лес
ных ненцев, где шаман стучал в бубен, повернув его мембраной к лицу (ПМА).
Это может быть еще одним свидетельством родственной близости ураль
ских (вернее, их субстрата) и юкагирских народов, о чем пишут лингвисты и
антропологи.
Русские старожилы представляли юкагиров народом колдунов, поскольку в
юкагирских селениях бубен имелся чуть ли не в каждом доме. Из этого Иохель
сон делает вывод, что у юкагиров, как у коряков, чукчей и эскимосов, бубен в
прошлом был светским музыкальным инструментом (Иохельсон, 2005. С. 272).
Однако это представляется спорным, поскольку до сих пор ни у одного народа
Сибири, за исключением эскимосов с их специфической культурой охотников на
морского зверя, бубен не используется в этом качестве. Скорее всего, это были
шаманские бубны семейного статуса, предназначенные для решения неслож
ных шаманских задач в определенные периоды года, когда юкагиры находились
в изоляции друг от друга. Чтобы решать такие проблемы (например, гадание по
поводу поисков зверя) не обязательно быть шаманом. К тому же у палеоазиат
ских народов понятия шаман и не-шаман не имели четкой границы, - это больше
зависело от обстоятельств и настроения.
Шаманская деятельность юкагиров, какую видел и подробно описал
В.И. Иохельсон, касалась обычно лечения больных. Виновниками болезни и
смерти человека считались злые духи. По представлениям юкагиров, человек не
мог умереть просто от старости (Там же. С. 304). Задача шамана поэтому состоя
ла в том, чтобы извлечь злого духа из тела больного и вернуть душу больного из
мира его покойных родственников. При подобных коллективных ритуалах все
иконы поворачивались лицом к стене, шаман на время камлания снимал крест
и передавал его помощнику, девушки и женщины, у которых были месячные,
на ритуал не допускались. Шаман не мог лечить болезни “русского происхож
дения”, т.е. занесенных в эти края русским населением - грипп, корь, сифилис.
Однако оспа, источник чудовищного опустошения среди юкагиров, вошла в их
шаманский пантеон как “из Русской страны поселившаяся здесь мать”. Шаман в
своих молитвословиях обращался к ней как к божеству, которого можно только
упрашивать (Там же. С. 302).
В отличие от многих народов Сибири, где бытует тунгусская шаманская
“школа”, у юкагиров помощник шамана и зрители не помогали шаману петь, од
нако в определенных местах камлания они, согласно устоявшемуся сценарию,
имели свои реплики.
Шаманы обязаны были не только лечить, но и обеспечивать охотничью удачу.
Для этого шаман “отправлялся” к Хозяину Земли. Не входя в его жилище, он
упрашивал его подать что-нибудь на пропитание. Хозяин Земли обычно давал
ему душу-тень самки или самца оленя. Душа самца оленя давалась тогда, ко
гда сам шаман или его люди почему-либо оказывались несимпатичны Хозяину
Земли. Шаман “возвращался” с невидимым подарком и привязывал его невиди
мой веревкой к голове охотника. При этом он пел, указывая где охотник должен
встретить соответствующего зверя. Предсказание должно было в точности подт
вердиться. Однако убитый самец оленя не предвещал дальнейшей охотничьей
удачи, в то время как добыча самки обещала дальнейшую удачу на промысле в
этот сезон. Были шаманы, которые “воровали” души-тени зверей у Хозяина Зем
ли, но это не предвещало ничего хорошего ни шаману, ни людям. Аналогичным
образом шаман лечил женское бесплодие: ему необходимо было взять из Страны
Теней душу одного из родственников пациентки. Бесплодие и выкидыши объяс
нялись гневом покойных родственников за недостаточную память о них и почи
тание. Шаман должен был их упросить дать ему душу, в противном случае он
забирал эту душу насильно. В таком случае ребенок рождался, но долго не жил.
Поэтому люди умоляли шамана так не поступать, а договориться с покойными
родственниками для того, чтобы они отправили душу-тень с шаманом в мир жи
вых по доброй воле.
Как и у многих других народов Сибири, юкагирские шаманы занимались из
готовлением амулетов: они вселяли в миниатюрных деревянных человечков раз
личных духов: одни охраняли от различных бед и предназначались для детей,
женщин, путников, другие приносили удачу на промысле, - на них были нарисо
ваны животные, птицы, рыбы.
Сильные шаманы могли бороться со стихийными бедствиями. Один из стариков-юкагиров из Нелемного, Спиридон Константинович Спиридонов (1923 г/р),
рассказал об этом такую историю. Это случилось в его детстве, в конце 1920-х
годов. Загорелась тайга, и ветер гнал огонь в сторону их стойбища, а небо, как
назло, чистое, на дождь надежды не было. Тогда с ними жил шаман Семен, и
люди попросили его предотвратить бедствие. «Шаман говорит отцу: “Дай поку
рить!” У отца был табак американский, у шамана здоровая была трубка, он набил
ее, сел курить рядом со своей урасой и все время на север смотрит. Одну затяж
ку только сделал, трубку изо рта вынул и у правого уха держит, как будто кто-то
невидимый курит справа от него. Трубка вся скурилась. Нам, детишкам, говорит:
“Идите в урасу.” Тут мы видим, как со стороны севера из-за горизонта маленькое
облако появилось и стало быстро расти. Мы в урасу спрятались, а шаман снару
жи остался. Тут такой ливень хлынул! Мы в урасе насквозь промокли. 15 минут,
и все кончилось. Мы выходим - вокруг все мокро, пожар погашен, а шаман су
хой, словно дождя и не было. “Ты чего не намочился?” - спрашиваю. - “А зачем
мне это надо?” Потом чай у нас пил, рассказывал, что из шаманских духов у него
есть двое парней (они всегда при нем, они-то и курили) и самый сильный —де
вушка. Ее он послал за водой в Северный Ледовитый океан, она ее принесла во
рту и тут выплеснула. В то время в этом районе, сильнее его не было шамана.
Его побаивались, но он не был пакостным, он защищал своих людей. Он умер в
1936 г. от кори - у нас была эпидемия» (ПМА, 1999).
Самым впечатляющим и древним комплексом юкагирского шаманизма, не
отмеченным у других народов Сибири, было расчленение тела умершего шама
на для изготовления фетишей, которые распределялись по родственникам. Для
этого одевались специальные перчатки и маски, а инструментом служили желез
ные крючья. От костей отделялась кожа с мясом и внутренние органы, которые
высушивались на солнце. Если родственников было много, то таким же фети
шем становилась ткань, смоченная кровью расчлененного шамана. Череп счи
тался главной святыней. Для него делали деревянные туловище и маску с про
резями для глаз и рта, которая отражала еще и черты лица. Идолу шили одежду,
помещали в передний угол дома, а перед каждой трапезой “кормили”, окуривая
дымом от брошенных в очаг кусочков пищи. Фетиш также кормили перед тем,
как спросить совета по тому или иному важному поводу. Идола клали на землю
и, задав вопрос, поднимали. Если предок был согласен, то идол становился лег
ким; если был против, его невозможно было оторвать от земли, и тогда люди от
казывались от задуманного. Если вес идола не менялся, то проблему решали, ис
ходя из собственного разумения. Таким образом, в юкагирском роде должен был
всегда существовать один мертвый и один живой шаман. Мертвый шаман обес
печивал связь живых сородичей с их умершими предками, от которых зависело
благосостояние живых. Таким образом, по представлениям юкагиров, живой ша
ман часто работал в паре с мертвым, и это, видимо, было более эффективно, чем
в одиночку.
Юкагирские маски от шаманских черепов не дошли до наших дней, но у
Иохельсона еще были живые свидетели хранилищ сушеного шаманского мяса.
Они представляли собой присыпанные землей и обложенные дерном шалаши.
После удачной охоты на оленя или лося сюда приносились рога убитого живот
ного. Мясо шамана доставалось по мере необходимости - его носили на груди в
вышитых мешочках как охранителя. Особенно ценились сердце и печень. Таки
ми шалашами пользовались еще незадолго до Иохельсона омолойские юкагиры,
поменявшие к тому времени два языка и уже говорившие по-якутски.
Среди почитаемых шаманских предметов у нганасан и энцев были обнаруже
ны деревянные маски с прорезями для глаз и рта и конкретным портретным сход
ством. Кроме больших масок встречались малые, уменьшенные копии больших,
они крепились к деревянной фигурке в человеческой одежде. Это существо на
зывалось идолом-шаманом. От прочих идолов он отличался коммуникативными
возможностями в мире духов, чем шаман отличается от обычного человека. По
добные идолы-шаманы не встречаются в Сибири больше нигде, но их происхож
дение явно юкагирское (Грачева, 1980. С. 91-93), тем более что у нганасан есть
предания о том, что часть их предков пришла откуда-то с востока, и это были не
тунгусы или якуты, известные нганасанам в качестве соседей.
Маски, связанные с шаманством, встречаются у южных эвенков. Они желез
ные и лишены портретных черт. Они называются “шаманом-предком”. Такую
маску шаман надевает во время камлания. Тут тоже можно предположить юка
гирское влияние, при том что ареал распространения железных шаманских ма
сок относится к бывшей юкагирской территории.
В одном из самых ранних собраний сведений о юкагирах, записанном Я.И. Лин
денау в первой половине XVIII в., сообщается, что помимо почитания шаманских
костей юкагиры отличались от других народов Сибири также и тем, что бубен у
них обтягивался кожей умершего шамана (Линденау, 1983. С. 155). Это сообщение
не вызывает особого доверия. С другой стороны, фольклорные сведения о бубне,
обтянутом человеческой кожей, имеются у нганасан. Это была кожа не шамана, а
девушки-сироты, которую обессилившие от голода соплеменники убили по при
казу шамана, чтобы звук бубна, обтянутого ее кожей, был услышан через разлив
шуюся реку людьми на другом берегу, и те спасли бедствующих. Этот случай на
влек проклятие на целый род, поскольку у нганасан принесение в жертву людей
считается страшным грехом (Lambert, 2002-2003. Р. 252-254).
Случаи человеческих жертвоприношений у юкагиров имели место в про
шлом, но в исключительных случаях: жертвоприношение как наказание за нару
шение запрета, в результате которого вся группа юкагиров оказалась на пороге
голодной смерти (Иохельсон, 2005. С. 215).
Еще один неожиданный отголосок юкагирской традиции почитания шаман
ских костей обнаруживается в дневнике художника Александра Борисова, путеУ 2 22. Н ароды С еверо-В остока С ибири
673
шествовавшего по острову Вайгач. У художника был проводник-ненец из рода
Вылка, который возил с собой череп отца-шамана и, ложась спать, клал его себе
под голову для получения советов (Борисов, 1907. С. 74). У самодийских наро
дов мир мертвых противостоит миру живых, и любой контакт с предметом, отно
сящемся к покойному, грозит смертельной опасностью. Однако у юкагиров как
автохтонов северной Сибири отношение к мертвым прямо противоположное —
миры живых и мертвых взаимодополняют друг друга. Проводник Борисова, ве
роятно, имел среди своих предков автохтонов, родственных юкагирам по культу
ре, чью территорию заняли пришедшие с юга ненцы. Интересно, что у нганасан
и энцев, чья территория разделяет ненцев с юкагирами, подобных явлений не
обнаружилось.
В Нижнеколымском районе в 1951 г. этнографы встретили лиц, видевших
амулеты, изготовленные из фаланг пальцев умерших шаманов (Юкагиры, 1975.
С. 78). В своем очерке о новых материалах по селькупскому шаманству Г.И. Пелих описывает амулет из большого пальца шамана, завещанный им своим род
ственникам (Пелих, 1980. С. 22).
Таким образом, шаманские кости у юкагиров и других палеоазиатских на
родов представляли своеобразный мост, соединяющий воедино миры живых и
мертвых, и позволяющий находить необходимое благополучие у предков, если
оно покинуло мир живых.
Фольклор. Начало изучения юкагирского фольклора и языка связано с
В.И. Иохельсоном и относится к концу XIX столетия. Среди нынешнего поко
ления носителей юкагирского языка до сих пор еще живы знатоки фольклора.
Фольклор у юкагиров существует как в песенной, так и в прозаической форме.
Обе формы имеют свои особенные жанры, которые, по большей части, не пере
секаются. Однако в сказках встречаются песенные вставки, которые исполняют
ся в манере, близкой к речитативу.
Прозаический фольклор юкагиров, как и у многих народов Сибири, представ
лен сказками о животных, мифологическими сказаниями, преданиями о сильных
людях и шаманах, волшебными сказками, заимствованными у русских, эвенов
и якутов, а также загадками. К прозаическому фольклору также примыкают мемораты из недавнего прошлого о шаманах, сильных людях и разного рода чу
десах. Отдельным прозаическим жанром выглядит героический эпос, сохранив
шийся у нижнеколымских юкагиров как цикл сказаний об Эдильвее. По своему
содержанию он отличается от подобных памятников у других народов Сибири
своей моралью: главный герой, победив и уничтожив массу иноземных врагов,
в конце концов оказывается покалеченным Хозяином Земли за то, что пролил
слишком много человеческой крови (Фольклор юкагиров, 2005. С. 177, 179, 191).
В мифологических преданиях многие тексты посвящены уничтожению стариковвеликанов. Эта тема представлена у многих народов Сибири. Однако здесь не
которые истории имеют чисто юкагирское завершение: в результате своей смер
ти старик-великан перерождается в человека - прекрасного юношу (Иохельсон,
2005. С. 343, 354).
Песенные жанры отличаются импровизированным характером их содержа
ния и простой мелодической формой. В них ярко и сильно выражена эмоцио
нальная сторона человеческой жизни. Другой их особенностью может быть
подробная описательность тех событий, которые побудили автора сочинить и
исполнить песню (Крейнович, 1972. С. 82-83; 89-91). Такие песни относятся к
жанру “личных” (“личные” песни есть у многих народов Сибири при их разном
происхождении и соответственно музыкальной культуре), который сохранился у
тундровых юкагиров. Нередко в такие песни вплетается речитатив. Речитативные
формы в песнях представляются более древними и сохранились лишь у тундро
вых юкагиров. В песенном творчестве юкагиров встречаются звукоподражания
животным и птицам, если о них в песне идет речь. Подобные звукоподражания
(по звучанию скорее знаковые, нежели натуралистические) отнюдь не связаны
с промысловым интересом юкагиров, их можно обозначить как представление
о чужом языке, хотя их происхождение явно магического свойства (Игнатьева,
2005. С. 94). В некоторых случаях они бывают ритуальными (например, крик во
рона в обряде, связанном с добычей медведя, как у эвенков или якутов) или же
действительно промысловыми и тогда натуралистически похожими (например,
токующий глухарь).
Песни таежных юкагиров по мелодике и звукоряду более разнообразны, чем
у тундровых, и это может быть объяснено более тесными контактами с русским
населением. Таким образом, музыкальный язык таежных юкагиров обогатился и
наиболее яркий тому пример - появление нового песенного жанра - андылыцины, которая пелась как по-русски (обрусевшим населением), так и по-юкагирски.
По содержанию —это протяжная лирическая любовная песня, своеобразный ко
лымский романс. При этом записи В.И. Иохельсона отразили более древнее со
стояние любовной песни, предполагающее диалог-состязание между певцами и
отличающееся иносказательным метафорическим языком. Нечто подобное было
отмечено лишь у нганасан.
У верхнеколымских юкагиров в 1962 г. была записана песня, своей мело
дикой напоминающая русскую (В приложенном к Фольклору юкагиров (2005)
CD-диске она идет под номером 23). По своему содержанию она действительно
оказалась связана с появлением русских в этих местах.
К “полиэтническому” жанру относятся так называемые “песни-пестушки” шиши. Их пели для младенцев в качестве общения с ними (от слова пестовать “нянчить”). Это миниатюрные ритмизованные высказывания, которые поются в
манере, близкой к речитативам из сказок. В них встречаются как русские, так и
эвенские слова, хотя манера исполнения выглядит весьма архаичной.
Культура танца во времена В.И. Иохельсона сохранилась только у таежных
юкагиров. Это хоровод лонгдоль, круговой танец, исполняемый молодежью ле
том во время съезда юкагиров к Верхнеколымску на Петров день. Этот танец
настолько воодушевлял юкагиров, что мог продолжаться целый день. Название
танца, скорее всего, описательное - “приподыматься”, по манере движений тан
цоров: двигаясь справа налево по часовой стрелке в едином ритме они после
каждого шага дважды приподымаются на носки и пятками ударяют о землю.
Этот танец похож на круговой эвенский, и В.И. Иохельсон видит в нем опреде
ленное заимствование от эвенов, тем более что слова запева, организующие на
чало танца, эвенского происхождения, при этом юкагирская грация существен
но отличает его от эвенского варианта (.Иохельсон, 2005. С. 191). Другой танец,
“лебединый л о н г д о л ь явно юкагирского происхождения: в центре круга танцу
ют, сменяя друг друга, пары из юноши и девушки: они представляют пантомиму,
кружась вместе с внешним хороводом и взмахивая попеременно правой и левой
рукой, подобно крыльям. При этом юноша кружится вокруг девушки, а она пово
рачиваясь к нему, стремится избежать его касаний. Движения солистов напоми
нают брачный танец лебедей, так же как и хоровое исполнение во время танца,
основанное на звукоподражании.
Письменность. В начале XX столетия таежные юкагиры сохраняли пикто
графическую письменность. На обратной стороне бересты они кончиком ножа
или костяным шилом наносили рисунки. Эта традиция имела две совершенно
различные функции и соответственно сферы употребления вместе со своей осо
бой стилистикой. Первая была мужской, - она касалась охотничьих экспедиций
и связанных с ними перекочевок. Эти пиктографические сообщения были ос
нованы на общем принципе взаимопомощи, который действовал при капризах
охотничьей удачи. В таких письмах сообщалось о количестве людей, маршрутах
их кочевания и результатах охоты. Письма оставлялись в определенных местах на одиноко стоящем дереве. С их помощью якутские торговцы находили своих
юкагирских потребителей. Второй род писем был исключительно женским, точ
нее девичьим и при этом имел определенную стилистику. В ней фигуры людей
рисовались подобно сложенным зонтикам. В этих силуэтах можно обнаружить
условные изображения рук и ног, а голова сливалась с телом.
У юкагиров девушке запрещено первой объясняться в любви при помощи
слов. Это может делать мужчина. Поэтому любовные письма - занятие деви
чье, замужние женщины такими письмами не занимались. Поскольку у взрос
лых девушек не так уж много свободного времени, то поводом служил тот или
иной праздник, во время которого собиралась молодежь. Обычно писала одна
девушка, окруженная зрителями ее возраста, которые пытались отгадать значе
ние рисунков. Если кто-то ошибался, это служило поводом для шуток и смеха,
поскольку у юкагиров любовные отношения не были предметом тайны ни для
сверстников, ни для родителей.
Среди юкагирских фигурок на этих рисунках встречаются изображения рус
ских женщин. Эти изображения определяются по форме юбки. Нередко юкагир
ские юноши сильно задерживались в городе, стараясь там набрать как можно
больше новостей, что делало их потом желанными гостями в каждом доме. Такие
долгие отсутствия подогревали у их избранниц печаль и ревность.
Фигурки могли быть нарисованы в прямоугольном ступенчатом проеме, ко
торый обозначает дом. Если дом нарисован не полностью, значит фигура в нем
скоро его покинет или уже покинула. Короткие прямые линии между мужской и
женской фигурами изображают их взаимные чувства, когда эти линии перекре
щиваются, это обозначает любовную связь. Если же с верхушки одной фигурки
в сторону другой уходила извилистая ниточка, которая заканчивалась облаком,
значит мысли и чувства этого человека не находили взаимности. Нередко над од
ной из фигур рисовался косой крест, который обозначал ее страдания.
ГЛАВА VI
ЭТН О К У Л ЬТУ РН О Е Р А З В И Т И Е Ю К А Г И Р О В
В С О В Е Т С К О Е И П О С Т С О В Е Т С К О Е В РЕ М Я
ктябрьские события 1917 г. оказали большое влияние на последующую
жизнь юкагиров. Гражданская война подорвала и без того их слабую эко
номику. Одним из главных стал вопрос обеспечения продуктами первой
необходимости населения Колымского округа, снабжение которого с 1912 г. про
изводилось из Владивостока по северному морскому пути. С 1918 г. рейсы из
Владивостока на Колыму прекратились. Положение с продовольствием усугуб
лялось отсутствием у населения охотничьего и рыболовного инвентаря. Из-за
военных действий по всей республике Губчека были конфискованы все виды ог
нестрельного оружия и боеприпасы к ним. В итоге охотники вновь стали исполь
зовать архаичные орудия промысла: ловушки, петли-самоловы, поставные луки
со стрелами. В результате резко сократилась добыча пушных и копытных живот
ных. Большинство юкагиров, спасаясь от вооруженных столкновений, откочева
ло с Колымы в далекие труднодоступные места.
С установлением Советской власти на Колыме были приняты меры по ока
занию материальной помощи юкагирам. В навигацию 1923 г. на Колыму прибыл
пароход с продовольствием, с тех пор через Владивосток была налажена постав
ка продовольствия и промышленных товаров для населения всего Колымского
бассейна.
Для облегчения положения народов Севера они были освобождены от сель
скохозяйственного налога и сборов. СНК ЯАССР постановлением от 8 февра
ля 1924 г. запретил ввоз в северные районы алкогольных напитков и игральных
карт. Был использован и опыт царской России: снабжение кочевого населения, в
том числе и юкагиров, мукой, солью производилось на условиях долгосрочных
кредитов. На Колыме были открыты хлебо- и рыбозапасные магазины для пре
дупреждения голода.
Принятое III Всеякутским съездом Советов (декабрь 1924 г.) постановле
ние “О помощи малым туземным народностям Якутии” сыграло важную роль
в развитии экономики и культуры малочисленных народов Севера. Был создан
Комитет по делам малых туземных народностей ЯАССР (позже Комитет со
действия народностям северных окраин). На заседаниях Якутского обкома пар
тии, ЯЦИК, СНК ЯАССР в 1924-1925 гг. были приняты постановления “О ме
роприятиях по охране северных окраин”, “О помощи и устройстве туземных
народов”, ‘‘Положение об органах власти кочевых и бродячих, малых тузем
ных народов ЯАССР”. Налаживалась организованная, планомерная работа по
защите интересов малочисленных народов Севера (НА РС(Я). Ф. П-1888. Оп. 5.
Д. 10. Л. 75).
В 1925 г. постановлением Якутского ЦИКа районы, заселенные малочислен
ными народами, были объявлены на особом положении в отношении условий ве
дения пушной торговли, снабжения охотничьими припасами и предметами пер
вой необходимости. Правительство ЯАССР установило твердые цены на товары.
В юкагирские стойбища их стали доставлять агенты Якутторга.
С 1927 г. начали организовываться туземные советы. В январе 1928 г. на съез
де эвенов, чукчей и юкагиров Западной тундры было избрано четыре родовых
Совета и туземный Совет под председательством С.Н. Неустроева. В октябре
О
22. Н ароды С еверо-В остока Сибири
677
Ураса около пос. Омук-Арангастах
Ю кагиры . Р еспублика С аха (Я кутия), В ерхнеколы м ский район. 1956-1957 гг. Ф отоархив И Э А РАН.
Ф. 44. Оп. 280
1930 г. открылась школа-интернат на участке Хара-Тала. К концу учебного года
здесь обучалось 20 детей. В интернат завозились невиданные для этих мест кар
тофель, лук, овощи. Уже в 1934 г. были открыты 5-7 классы и количество учени
ков утроилось.
20 мая 1931 г. Президиум ВЦИК принял Постановление “О национальных
районах и внешних границах Якутской АССР”, по которому был образован юкагиро-эвено-чукотский Нижнеколымский район.
В 1929 г. в верхнеколымской тайге были обнаружены юкагиры рек Ясачной
и Коркодона, убежавшие от тягот Гражданской войны. Им была оказана помощь
продуктами и промысловыми орудиями. В этом же году юкагиры-кочевники
обратились в Комитет содействия народностям северных окраин с просьбой по
мочь им перейти к оседлой жизни. В конце 1929 г. в стойбище Нелемное при
ехали уполномоченные Среднеколымского районного исполкома, которые ор
ганизовали выборы депутатов в юкагирский совет. В 1930 г. поселковый совет
Нелемное получил официальный статус. Нелемнинским юкагирам на жилищное
строительство была выделена безвозвратная денежная ссуда в сумме 36000 руб.
Было начато строительство рубленых русских изб.
Поселкование способствовало развитию социальной инфраструктуры.
В 1931 г. в Нелемном была открыта школа-интернат и центр ликвидации негра
мотности среди взрослого населения. В школу-интернат были приняты, кроме
детей ясачнинских юкагиров, дети из Оттур-Кюеля, Верхнеколымска, КюеляЗырянки, всего 27 человек. Так как юкагирской письменности не существовало,
преподавание велось на русском языке.
С началом строительства поселка в 1931 г. был создан фельдшерский пункт, пе
ред началом Великой Отечественной войны преобразованный в больницу-стационар.
Бухгалтер колхоза “Светлый путь” В.К. Спиридонов
Ю кагиры . Р есп убли ка С аха (Я кутия), В ерхнеколы м ский район. 1956-1957 гг. Ф отоархив И Э А РАН.
Ф. 44. Оп. 280
Вид на покинутый пос. Старое Нелемное
Ю кагиры . Р есп убли ка С аха (Я кутия), В ерхнеколы м ский район. 1956-1957 гг. Ф отоархив И Э А РАН.
Ф. 44. Оп. 280
Лодка райкома КПСС на р. Ясачной
Ю кагиры . Р есп убли ка С аха (Я кутия), В ерхнеколы м ский район. 1956-1957 гг. Ф отоархив И Э А РАН.
Ф. 44. Оп. 280
Начавшаяся в конце 1920-х годов коллективизация затронула и места прожи
вания юкагиров. В каждой из юкагирских групп этот процесс имел свою специфи
ку, определяемую особенностями их хозяйства и культуры (Гурвич, 19666. С. 117).
Верхнеколымские одулы, обитавшие в бассейне реки Ясачной, организовали
в 1930 г. товарищество “Юкагир”, в который вступили 138 юкагиров и эвенов,
всего 33 хозяйства. (НА РС(Я). Ф. П-3149. On. 1. Д. 44. Л. 27). Председателем
был избран Егор Иванович Шадрин. В апреле 1931 г. товарищество преобразова
лось в колхоз под названием “Почорходол модол” (“Светлая жизнь”) с центром
в поселке Нелемное на р. Ясачной. В этот колхоз объединились юкагиры, оби
тающие по рекам Ясачной, Поповка и Шаманиха, а также несколько якутских хо
зяйств из селения Оттур-Кюель.
Наркомзем ЯАССР выделил колхозу безвозмездную ссуду в сумме 25 тысяч
рублей. На эти средства колхоз закупил у кочевников-эвенов 120 голов оленей,
были куплены также две лошади, 15 голов крупного рогатого скота, приобрете
ны дель (сети) на четыре невода, нить для вязания сетей, три десятка малокали
берных винтовок, два винчестера, несколько берданок с патронами, палаточный
материал, листовое железо для поделки железных печек, веревки, топоры, но
жовки (Верхнеколымский улус, 2002. С. 179). В начале 1930-х годов основным
источником денежных и натуральных доходов были рыболовство и охота. Летом
и осенью рыбу ловили большими неводами. Перед ледоставом на реках Ясачная
и Рассоха устраивали заездки с мережами. Подледный лов рыбы производился
только поздней осенью. Если в прошлом добытую летом рыбу вялили, изготав
ливали из нее юколу или сваливали в земляные ямы, где она квасилась, тоте
перь, после организации колхоза, рыбу стали хранить в основном в специально
выстроенных ледниках.
С организацией колхозов увеличилась добыча пушнины: белки, лисицы, гор
ностая. Для пушной охоты колхоз приобретал транспортных оленей. Каждому
промысловику осенью правление выдавало по четыре оленя, палатку, печку, за
пас продовольствия. На оленях звенья охотников, обычно без семей, откочевы
вали к отведенным им участкам. Добыча лося и диких оленей, в прошлом яв
лявшаяся основой существования лесных юкагиров, превратилась в условиях
колхозного производства в подсобную отрасль хозяйства. Охота на лосей и ди
ких оленей стала практиковаться для удовлетворения личных нужд в мясе (Юка
гиры, 1975. С. 143).
Так как охота на копытных животных и рыболовство в верховьях Колымы
зависели от капризов природы, то было принято решение заниматься животно
водством и коневодством. Для обеспечения крупного рогатого скота сочными
кормами стали выращивать репу и турнепс. Сажали картофель, капусту, огурцы.
Особой популярностью среди населения Зырянки пользовался табак сорта “амонал”, приносивший большой доход колхозу.
Коркодонские юкагиры в 1930 г. также объединились в оленеводческо-транс
портную, охотничье-рыболовную, скотоводческую артель “Новый путь”. Было
обобществлено все имущество, включая жилые и хозяйственные постройки, кро
ме пил, собак, стружек-веток (лодки), топоров, дробовиков. В артель принимали
с 16 лет. Были построены рубленые избы в районе Столбовой и устья Коркодона.
Колхоз коркодонских юкагиров “Новый путь”, специализировавшийся главным
образом на пушной охоте и рыболовстве, в 1941 г. объединился с якутским кол
хозом с центром в пос. Балычыгане. Укрупненный колхоз им. Третьей пятилетки
стал заниматься огородничеством и животноводством.
Советизация на Нижней Колыме началась в середине 1920-х годов. Примеча
тельно, что первым уполномоченным Советской власти в Западной тундре стал
самый богатый юкагир Афанасий Ильич Курилов1. Переустройство жизни пошло
по пути организации артелей, в которых жили за счет своих индивидуальных хо
зяйств. В 1925 г. была организована первая артель “Сырдык Кыым” (Искра света),
в 1929 г. - “Чайларул Вадул” (Пробуждающийся юкагир) в Олеринской тундре, в
1930 г. - “Круговатай Найнюкла” и “Хутання Омчик” (Красный край) на р. Алазее
и “Ленин-явуул” в восточной части Халарчинской тундры (Ягловский, 2003. С. 4).
По постановлению ЦК ВКП(б) от 1 сентября 1932 г. “О формах коллекти
визации в районах народностей Крайнего Севера” артели в 1933-1934 гг. были
преобразованы в товарищества. Часть юкагиров с эвенами объединились в това
рищество “Чайларул Вадул”, иногда в документах называвшийся “Чукочий Ва
дул”2, другие вошли в состав эвенского “Хутання Омчик” и чукотского “Хэрчааркин”. Товарищества, согласно Уставу, 10% всей вылавливаемой рыбы и 10%
стоимости реализованной пушнины сдавали в общественный фонд. Олени оста
вались в личном владении, их объединяли только на летний период, чтобы осво
бодить часть людей для заготовки рыбы.
Создание товариществ сыграло в жизни тундренных юкагиров важную роль.
Появление больших стад домашних оленей привело к уменьшению, а в 1933 году
и исчезновению диких оленей, являвшихся основным объектом охоты юкагиров
и эвенов, что неминуемо привело бы к страшным голодовкам. Товарищества по
зволили перейти от охоты к оленеводству, обеспечивавшему стабильное сущест
вование. Для наделения товариществ землями было проведено земельно-водное
устройство.
1 П р о то ти п К у р и л я и з р о м а н а С .Н . К у р и л о в а “Х а н и д о и Х а л е р х а ” .
2 Э т о т я к у т и зи р о в а н н ы й в а р и а н т п е р е в о д и л с я к ак “Ю к а ги р с р. Ч у к о ч ь е й ” .
В 1932 г. на базе агентства “Якутпушнина” и опорного пункта Наркомзема
ЯАССР был организован Нижнеколымский оленсовхоз республиканского значе
ния, имевший 12000 оленей (НА PC (Я). Ф. 50. Оп. 2. Д. 160. JI. 16). В 1940 г.
совхоз перебазировался на р. Омолон, вместе с оленями на новое место переко
чевали несколько юкагирских семей3.
В 1940 г. товарищества стали переходить на “Устав сельскохозяйственной ар
тели”: товарищество “Чайларул Вадул” преобразовалось в колхоз “Оленевод” с
центром на р. Тустах-Сень, “Хутання Омчик” - в колхоз “Сутаня Удеран” (Крас
ная тропа), а “Хэрчааркин” - в колхоз “Турваургин”.
В послевоенные годы появились колхозы - “миллионеры”, в которых коли
чество оленей превысило 10 тысяч голов. Изменились приемы выпаса оленей.
В 1946 г. были завезены 10 и в 1947 г. еще 28 оленегонных собак из Аллайховского района, значительно облегчивших работу пастухов. Перекочевки стад ста
ли производиться по специально разработанным маршрутам с учетом пастбищеоборота. Для летних кочевок колхозы приобрели верховых лошадей, поголовье
которых выросло до 360 голов. В районах осеннего забоя и весеннего отела были
выстроены стационарные корали.
В 1938-1940 гг. началось строительство центральных усадеб колхозов. Было
решено населенные пункты строить в лесной зоне для удобства обеспечения дро
вами в зимний период. Центральная усадьба колхоза “Сутаня Удеран” распола
галась в местечке Андрюшкино. Место строительства центральной усадьбы кол
хоза “Оленевод” было определено на берегу р. Чукочьей. Всего к 1955 г. здесь
было построено 13 жилых домов, баня, больница, магазин, контора, школа, хотон
и склады.
Таким образом, в результате коллективизации были организованы крепкие
многоотраслевые юкагирские колхозы, материальное состояние юкагиров на
много улучшилось, исчезла угроза вымирания от голода. Так, в 1953 г. колхозы
“Оленевод” и “Турваургин” получали доход более одного миллиона рублей каж
дый (Нижнеколымский улус, 2003. С. 117).
К середине XX в. юкагиры имели крепкие многоотраслевые хозяйства с обу
строенными населенными пунктами. Переход к оседлому образу жизни, рас
пространение грамотности, нововведения в быту внесли глубокие изменения в
жизнь юкагиров.
Однако с 1950-х годов начинается новый этап общественного переустрой
ства - укрупнение хозяйств и закрытие неперспективных сел, негативно отразив
шийся на жизни народа.
В 1955 г. колхозы “Сутаня Удеран” и “Чайларул Вадул” были ликвидированы,
объединившись в укрупненный колхоз имени Сталина. Центром нового колхо
за стал пос. Андрюшкино, что предрешило судьбу юкагирского поселка ТустахСеня. Через 2-3 года в селе не осталось ни одной семьи.
Ликвидация пос. Тустах-Сень, где юкагиры составляли большинство насе
ления и могли сохранять свой язык и элементы культуры, имела далеко идущие
последствия. В новом поселке юкагиры оказались в значительном меньшинстве
среди эвено- и якутоязычного населения, потеряв возможность повседневного
общения на родном языке. Более того, в результате волюнтаристских решений
местных властей при выдаче паспортов во второй половине 1950-х годов многих
юкагиров записали эвенами (Курилов, 2003. С. 13). Необходимо учитывать и тот
факт, что в конце 1930-х годах при преобразовании товариществ в колхозы два
юкагирских товарищества были растворены в эвенском и чукотском колхозах.
3 И с т о р и я п е р е г о н а о л е н е й р а с с к а з а н а в п о в е с т и В. Б о л д ы р е в а “ Г и б е л ь С и н его О р л а ” .
Именно эти события, по мнению делегатов I съезда юкагиров в 1992 г., стали
главными причинами ускорения процесса утраты юкагирами языка и культуры
(Материалы съездов, 1993. С. 112).
В 1960-1980-е годы характеризовались противоречивыми процессами. С од
ной стороны, были достигнуты успехи в традиционных отраслях - оленеводстве,
охотпромысле и рыболовстве, укреплялась техническая база хозяйств, развива
лась социальная инфраструктура мест компактного проживания юкагиров, по
явилась письменность, громко заявила о себе юкагирская литература. С другой
стороны, продолжалась утрата юкагирами их этнической культуры.
Начавшаяся перестройка, гласность и демократизация общества оказали ог
ромное влияние на национальное самосознание народов Севера, в том числе и
юкагиров. Интеллигенция народов Севера стала активно поднимать давно на
зревшие проблемы. В декабре 1989 г. в Якутске состоялся I съезд Ассоциации на
родностей Севера Якутии, в работе которого приняли участие и делегаты от юка
гиров. Первым вице-президентом АНС Якутии был избран С.Н. Горохов, родом
из аллайховских юкагиров, в состав правления АНС вошли также Г.Н. Курилов,
Н.Н. Курилов, Д.А. Винокурова.
В марте 1990 г. в Москве состоялся I съезд Ассоциации Коренных Мало
численных Народностей Севера, на котором присутствовали десять делегатов от
юкагиров.
В июне 1992 г. в с. Нелемное Верхнеколымского района Республики Саха
(Якутия) прошел I съезд юкагирского народа, в котором приняли участие около
200 юкагиров. На съезде были созданы Совет старейшин юкагирского народа
На съезде юкагиров
Р еспублика С аха (Я кутия). Черский. Ф ото В.И . Ш адрина, 2006 г.
(председатель Г.Н. Курилов) и Ассоциация юкагиров (председатель Н.Н. Курилов). Съезд сыграл большую роль в консолидации народа и росте этнического
самосознания (до съезда тундровые юкагиры не имели никаких связей с лесны
ми юкагирами, не поддерживались контакты с разрозненными группами юкаги
ров Аллайхи, Чукотки и Магадана). Эти процессы продолжаются: оформилось
единое этническое самосознание, проводятся реконструированные националь
ные праздники “Шахаджибэ”, состоялись II (г. Якутск, 2000 г.) и III (п. Черский,
2006 г.) съезды юкагирского народа с участием делегатов из Чукотского АО и
Магаданской области, наладились постоянные контакты между различными
группами юкагиров. С 1990-х годов достигнуты определенные успехи в системе
образования: в школах с. Андрюшкино и с. Нелемное во всех классах ведется
преподавание родного языка, начато обучение в детсадах, сформирована систе
ма внеклассной работы с национальным уклоном. В 1996 г. Нелемнинская школа
получила статус национальной юкагирской школы им. Текки Одулова, базовой
по изучению языков коренных малочисленных народов Севера. За 2000-2008 гг.
издано около 30 пособий и книг на юкагирском языке, научных работ по культу
ре и языку юкагиров.
Ассоциация народов Севера Якутии стала инициатором воссоздания уже на
чинавших забываться старых форм традиционного хозяйствования. Особенно
большую роль ассоциация сыграла в организации широкого движения по воссоз
данию кочевых родовых общин, по возрождению традиционного уклада жизни
северных народов. В основу этой работы была положена Конвенция МОТ № 169
“О коренных народах и народах, ведущих племенной образ жизни в независи
мых странах”, в одном из пунктов которой говорится, что кочевые народы могут
сохраниться как самостоятельный этнос лишь в естественных условиях жизне
деятельности на территориях предков.
Было разработано Положение о кочевой родовой общине, которое стало ос
новой устава многих общин. В течение 1991 г. были созданы юкагирские об
щины “Юкагир” в с. Нелемное и “Чайла” в п. Андрюшкино. При образовании
общин встали вопросы раздела имущества с совхозом. Существовали разные
точки зрения о порядке раздела. При образовании общины “Юкагир” после де
батов был принят компромиссный вариант - раздел по паям. Расчеты произво
дились представителями совхоза. Общине выделялось 15 голов крупного рога
того скота, все поголовье лошадей, пасшихся на территории общины. Однако
за ней не закрепили земельные угодья, т.е. не были возвращены земли бывшего
юкагирского колхоза. Открытым остался вопрос о родовых территориях бассей
на р. Шаманихи - промысловых угодьях, богатых пушными зверями. К тому же
здесь было найдено золото, и в начале 1990-х годов начата работа артели по ее
добыче.
Юкагиры Олеринской тундры были объединены в общину “Чайла”, самую
крупную родовую общину юкагиров. В ней наряду с юкагирами трудятся эвены
и якуты. Хозяйство занимается оленеводством, рыболовством, охотой на диких
оленей. К сожалению, в последние годы не удалось преодолеть негативные про
цессы - продолжается спад производства, снижается поголовье оленей - числен
ность оленей составляет около трех тысяч голов, полностью свернут песцовый
промысел, практически прекратился промышленный лов рыбы. В местах произ
водственной деятельности прекращены торговое, бытовое, медицинское обслу
живание, резко ухудшилось культурное обслуживание. Практически полностью
прекратилось стимулирование труда. Оленеводы и промысловики имеют низкие
доходы - средний уровень их дохода составляет менее 7000 руб., что не обеспе
чивает прожиточный минимум.
Община “Юкагир” в 1993 г. была преобразована в общину “Тэки Одулок”,
которая расположена в с. Нелемное Верхнеколымского района и объединя
ет юкагиров лесной группы, которые охотятся на лосей, на соболя, занимают
ся рыболовством. Для занятия традиционными производствами на рубеже XXXXI вв. создалась крайне неблагоприятная обстановка - постоянно возрастают
цены на снегоходы, горючее, запасные части, снаряжение и продовольствие,
закупочные цены на продукцию промыслов далеко не возмещают эти затраты.
Охота и рыболовство стали убыточными занятиями. Признавая это, только в се
зон 2005-2006 гг. 9 из 32 промысловиков прекратили занятие промыслами. Это
пример потери отраслью престижа и профессиональных кадров. Заброшенные
угодья занимают случайные охотники, которых не заботит состояние угодий. В
итоге растет число безработных среди трудоспособного населения, падает бла
госостояние семей.
Существуют юкагирские родовые общиньт и в других районах: в Аллайховском - община “Линкеев Олдан” и в Усть-Янском - община “Янугайл”, которые
занимаются промыслом диких северных оленей и рыболовством. Но они созда
ны на семейной основе и объединяют небольшое число общинников.
В новых условиях появились новые национальные предприятия - еще в
1990 г. в с. Нелемное было создано малое предприятие “Розовая чайка”, которое
занималось заготовкой леса. Стали создаваться крестьянские хозяйства, зани
мавшиеся звероводством, коневодством, рыболовством, заготовкой древесины,
огородничеством, птицеводством. Из всех хозяйств наиболее жизнеспособной
показала себя “Катюша” (глава - М.И. Дьячкова, с. Нелемное), занимающееся
выращиванием картофеля и коневодством.
В селах распространена мелкая торговля, в том числе спиртным. Переход к
рыночным отношениям способствовал утере элементов традиционного мировоз
зрения, формированию новых взаимоотношений в обществе.
В настоящее время действует Закон “О Суктуле юкагирского народа”, при
нятый парламентом Республики Саха (Якутия) в апреле 1998 г., который рас
сматривает вопросы местного самоуправления с учетом этнической специфики
и предусматривает широкий спектр мероприятий по сохранению и возрожде
нию юкагирского народа. Претворение в жизнь этого закона затруднено многи
ми объективными факторами, в том числе несоответствием его федеральному
законодательству о местном самоуправлении.
К О С Т О Р Е З Н О Е И С К УС С ТВО
Н А Р О Д О В П Р И Б Р Е Ж Н О Й Ч У К О ТК И
езьба и гравировка по кости - один из ярких компонентов традицион
ной культуры азиатских эскимосов, береговых чукчей и кереков. Извест
ное многим северным этносам косторезное искусство достигло у жителей
чукотских побережий особенно высокого уровня. В значительной степени это
связано с тем, что, будучи морскими охотниками, народы прибрежной Чукотки
широко использовали моржовую кость - материал, относительно легко поддаю
щийся обработке и предоставляющий широкие возможности для создания разно
образных скульптурных и графических композиций. На протяжении многих сто
летий жители северо-восточной оконечности Азии создавали из моржовой кости
охотничье снаряжение, орудия труда, украшения, ритуальные предметы. Продол
жает работать с клыком моржа и большинство современных народных художни
ков Чукотки1.
Наиболее ранние из обнаруженных на чукотских побережьях изделий из
моржовой кости датируются серединой II тыс. до н.э. (Диков, 1979. С. 168), од
нако современный уровень знаний позволяет проследить эволюцию косторезно
го искусства народов Чукотки только с первых веков нашей эры. Этим истори
ческим периодом датируется значительное число находок, обнаруженных в ходе
археологических раскопок, которые проводили на берегах Берингова, Чукотско
го и Восточно-Сибирского морей С.И. Руденко, А.П. Окладников, М.Г. Левин,
С.А. Арутюнов, Д.А. Сергеев, Н.Н. Диков и другие исследователи.
Около полутора тысяч лет назад у морских охотников прибрежной Чукотки
(по своей этнокультурной принадлежности это были представители двух древ
неэскимосских археологических культур - древнеберингоморской и оквикской2)
получили широкое распространение изготовленные из моржового клыка нако
нечники поворотного гарпуна, головки гарпунного древка, стабилизаторы гарпу
на (“крылатые предметы”). Выполненные из кости детали гарпунов отличались
разнообразными формами. Опираясь на данные С.А. Арутюнова и Д.А. Сергее
ва, можно уверенно говорить о том, что в первой половине I тыс. н.э. на Чукотке
бытовало не менее двадцати различных конструктивных типов гарпунных нако
нечников. Несколько позднее, во второй половине I тыс. н.э. с распространением
других древнеэскимосских культур - бирнирка и раннего пунука - на чукотских
побережьях появилось свыше десятка новых типов наконечника гарпуна. Бирниркские и пунукские гарпуны заметно отличались от древнеберингоморских и
оквикских. Они, как правило, были крупнее и имели существенные конструктив
ные отличия. Практически столь же разнообразны по конструкции стабилизато
ры гарпуна. Разнятся их размеры, форма и угол наклона крыльев, конструкция
центральной части.
Р
1 П о м и м о м о р ж о в о г о к л ы к а н а Ч у к о т к е ещ е в д р е в н о с т и и с п о л ь зо в а л и о л е н и й р о г, в X X в. зд е с ь
т а к ж е п о я в и л и с ь и зд е л и я и з к и т о в о й к о с т и и р о г а л о с я , о д н а к о и м е н н о м о р ж о в а я к о с т ь б ы л а и о с
т а е т с я о с н о в н ы м м а т е р и а л о м , и з к о т о р о г о и зг о т а в л и в а ю т к о с т о р е з н ы е и зд е л и я н а р о д ы ч у к о т с к и х
побереж ий.
2 А р е а л ы д р е в н е б е р и н го м о р с к о й и о к в и к с к о й к у л ь т у р в к л ю ч а л и т а к ж е в себ я о -в а Б е р и н г о в а п р о л и
ва и о тд е л ь н ы е у ч а с т к и м а те р и к о в о г о п о б е р е ж ь я А л яски .
Головки гарпунного древка ста
билизаторы и наконечники гарпуна,
как правило, покрывал насыщен
ный геометрический орнамент. Вы
полненный в технике гравировки,
он состоял из прямых и изогнутых
линий, коротких отрезков, пункти
ра, треугольников, отточий, концен
трических окружностей и овалов3.
Орнамент гармонично сочетал
ся с конструкцией изделий. В деко
ре наконечников гарпуна и головок
гарпунного древка преобладали
прямые, сходящиеся под острыми
углами линии. Они подчеркивали
стреловидные формы этих пред
метов, их удлиненные пропорции.
Орнаментация “крылатых предме
тов” была преимущественно иной.
Здесь чаще встречались скруглен
ные линии, окружности и овалы.
Подобная гравировка удачно распо
лагалась на полуовальных крыльях
и трапециевидной центральной ча
сти стабилизаторов гарпуна4.
Наряду с отвлеченными, гео Наконечник гарпуна
метрическими символами, в орна М орж овая кост ь, резьб а, гравировка. Д ревние
менте на охотничьем вооружении эским осы . Ч укотка, Ч укотский район, Э квен. I тыс. н.э.
древнеберингоморцев присутство Рис. Н.С. С урвилло. Государственны й м узей Востока.
Инв. № 383 Д р-IV
вали фигуративные мотивы. Так, на
головках гарпунного древка, можно
увидеть выполненные в технике рельефной резьбы изображения медвежьих зубов
и клыков моржа. На стабилизаторах гарпуна часто помещены рельефы, изображаю
щие головы морских животных или белых медведей. На многих “крылатых пред
метах” вырезаны также большеглазые антропозооморфные лики и орлиные перья.
Помимо деталей поворотного гарпуна, древние жители чукотских побере
жий изготавливали из моржового клыка наконечники стрел, остроги.
Моржовая кость использовалась древним населением прибрежной Чукотки
для создания и таких предметов охотничьего снаряжения, как снеговые очки, крю
ки и карабины для транспортировки добычи, полозья ручных нарт, а также на
кладки на обувь, предохранявшие зверобоя от скольжения при передвижении по
льду. Снеговые очки, транспортировочные крюки и карабины обычно декорирова
лись гравированными геометрическими узорами. На карабинах и крюках нередко
выполнялись рельефные изображения зооморфных и антропоморфных существ.
3 В I ты с. н .э. д р е в н и е э с к и м о с ы Ч у к о т к и , с у д я по н а х о д к а м а р х е о л о г о в , у ж е б ы л и зн а к о м ы с м е
та л л о м ; гр а в и р о в к а н а и зд е л и я и з м о р ж о в о г о к л ы к а н а н о с и л а с ь , п о вс е й в е р о я т н о с т и , с п о м о щ ь ю
м и н и а т ю р н ы х ж е л е зн ы х р езц о в.
4 И с с л е д у я к о с т о р е з н о е и с к у с с т в о д р е в н и х э с к и м о с о в , С .А . А р у тю н о в и Д .А . С е р ге е в в ы д в и н у л и
ги п о т е зу , с о г л а с н о к о т о р о й гр а ф и ч е с к и й д е к о р п о м о га л р е зч и к у п р и д а ть и зд е л и ю о п ти м ал ь н у ю
ф о р м у . О р н а м е н т , п о л а га л и и с с л е д о в а т е л и , « это “ ге н о т и п ” п р е д м е т а , его у с л о в н ы й с х е м а т и ч е с к и й
к о д , к о то р ы й п о м о га е т м а с т е р у д е р ж а т ь в п ам я ти к о н с т р у к ц и ю , о б л е г ч а е т к о п и р о в а н и е , о б е с п е ч и
в а е т у с т о й ч и в о с т ь и п р е е м с т в е н н о с т ь ф о р м » (А р ут ю н о в, С е р геев , 1975. С. 177).
Стабилизатор гарпуна (“крылатый предмет”)
М орж овая кость, резьба, гравировка. Д ревние эским осы . Ч укотка, Ч укотский район, Эквен.
I тыс. н.э. Рис. Н .С. С урвилло. Г осударственны й м узей В остока. Инв. № 183 Д р -IV
Головка гарпунного древка
М орж овая кость, резьба, гравировка. Д ревние эским осы . Ч укотка, Чукотский район, Эквен.
I тыс. н.э. Рис. Н .С. С урвилло. Государственны й м узей Востока. Инв. № 144 Д р -IV
Наиболее богатый декор покрывает вырезанные из моржового клыка рукояти
женских ножей, штампы для керамики, игольники.
В ходе археологических раскопок на чукотских побережьях найдено большое
число относящихся к началу нашей эры костяных деталей костюма: застежек,
пуговиц, накладок на пояса. Широкое распространение получили миниатюрные
подвески, многие из которых представляли собой изображения звериных голов
или фантастических, зооорнитоморфных существ. Эти подвески, по всей вероят
ности, имели особое, сакральное значение.
К ритуальным изделиям из моржового клыка, следует также отнести резные
корытца для жертвоприношений и круглую скульптуру. Последние произведения
нередко представляют собой подлинные шедевры мелкой пластики. Древнеберингоморские и оквикские резчики по кости с поразительной точностью пере
давали они анатомическое строение животных, их наиболее характерные позы,
покрывали скульптуру изысканными графическими узорами.
Не менее совершенна в художественном отношении антропоморфная пласти
ка древнеберингоморско-оквикского круга. Это, главным образом, обнаженные
женские фигурки с четко обозначенными признаками пола или с крупным, опу
щенным вниз животом, а также изображения голов, напоминающие миниатюрные
маски. В отличие от зооморфных изображений эти произведения, как правило, ли
шены гравировки.
Воспроизводя формы человеческого тела, резчики по клыку моржа неред
ко искажали пропорции: увеличивали голову, утяжеляли туловище, укорачивали
ноги. Изображения лиц, напротив, отличались большей достоверностью. Тща
тельно прорабатывая мельчайшие детали, древние художники Чукотки мастер
ски передавали антропологические особенности своих персонажей и в отдель
ных случаях, возможно, стремились к определенному портретному сходству с
конкретным человеком.
Характерной особенностью древнеберингоморско-оквикской пластики явля
ется полиэйкония - “многообразность”. Проявлялась она в умении резчика соз
дать изображение, содержание которого менялось в зависимости от того, под ка
ким углом рассматривали скульптуру. Впервые эта важная черта косторезного
искусства Чукотки первых веков нашей эры была подробно описана С.А. Арутю
новым и Д.А. Сергеевым. В ходе археологических раскопок Эквенского могиль
ника они обнаружили вырезанный из моржового клыка буксировочный крюк,
на поверхности которого была выполнена в технике рельефа сложная антропозооморфная композиция. Скульптура, отмечали исследователи, “в одном ракур
се представляет собой изображение моржихи с моржонком на спине, в другом
ракурсе это уже не животное, а женщина” (Арутюнов, Сергеев, 1975. С. 180).
Сопоставляя полиэйконические композиции с сюжетами эскимосских мифов,
С.А. Арутюнов и Д.А. Сергеев обнаружили прямые аналогии в изобразительном
искусстве и фольклоре древних охотников чукотских побережий. Согласно их
точке зрения, полиэйконическая скульптура была своеобразной иллюстрацией
религиозно-мифологических представлений о возможности людей и зверей пе
ревоплощаться друг в друга (Там же, 1975. С. 179-183).
Сравнительный анализ изделий из моржового клыка, созданных на Чукот
ке в I тыс. н.э., свидетельствует о том, что косторезное искусство ее обитателей
Снеговые очки
М орж овая кост ь, резьба, гравировка. Д ревние эским осы . Чукотка, Ч укотский район, П айнельгак.
I тыс. н.э. Бронш т ейн, Д непровский, Сухорукова, 2007. С. 130
Нож-уляк
М орж овая кость, резьба, гравировка. Д ревние эским осы . Ч укотка, Ч укотский рай он, Эквен. I ты с. н.э.
Рис. Н .С. С урвилло. Г осударственны й м узей Востока. Инв. № 7 8 4 (1 -2 ) Д р -IV
Деталь костюма
М орж овая кость, резьба, гравировка.
Д ревние эскимосы . Ч укотка, Ч укотский
район, Эквен. I тыс. н.э. Рис. Н .С. Сурвилло.
Государственны й м узей В остока.
Инв. № 105 Д р -IV
постоянно изменялось, в нем были периоды
подъемов и спадов.
Наибольшая вариативность в орнамен
тальных графических композициях просле
живается в эпоху, когда ряд субкультурных
археологических традиций - “среднее древнеберингоморье”, “позднее древнеберингоморье”, “поздний оквик”, “бирнирк”, “ран
ний пунук” - сосуществовали друг с другом.
Именно в этот хронологический период, да
тируемый предположительно серединой
I тыс. н.э., на чукотских побережьях были
созданы и наиболее совершенные в художе
ственном отношении скульптуры из моржо
вого клыка. В последующие столетия высо
кий художественный уровень косторезного
искусства Древней Чукотки стал постепен
но снижаться.
Анализируя причины определенно
го упадка косторезного искусства Чукот
ки к середине II тыс. н.э., С.А. Арутюнов и
Д.А. Сергеев указывали на “совокупность
разных факторов”. Одним из них было “уси
лившееся иноплеменное влияние” (нача
лось наиболее интенсивное переселение на
побережья Берингова пролива и Северно
го Ледовитого океана, заселенные древни
ми эскимосами, чукотских племен. - М.Б.).
Другой не менее важный фактор: “перенос
основной тяжести форм идеологического са
мовыражения общества с изобразительных
Зооморфная скульптура
М орж овая кость, резьба, гравировка. Д ревние эским осы . Ч укотка, Ч укотский район,
Эквен. I тыс. н.э. Рис. Н.С. С урвилло. Государственны й м узей В остока.
Инв. № 101 Д р -IV
средств на устные и зрелищные”. Подобная трансформация духовной культуры у
жителей прибрежной Чукотки была обусловлена “все большим развитием кито
бойного промысла и связанным с ним укрупнением основных единиц производ
ственного и бытового сотрудничества” {Арутюнов, Сергеев, 1975. С. 178).
Отмечая продолжавшееся на протяжении нескольких столетий снижение ху
дожественного уровня косторезных изделий, следует, однако, иметь в виду, что
и в середине, и во второй половине II тыс. н.э. искусство резьбы и гравировки
по кости находилось на Чукотке на существенно более высоком уровне, чем в
других ареалах Крайнего Севера. Материалы археологических раскопок свиде
тельствуют о том, что в прибрежных селениях эскимосов, береговых чукчей, ке
реков продолжали создаваться миниатюрные скульптурные изображения зверей
и птиц. Лишенные тонкой декоративности, характерной для пластики древнеберингоморско-оквикского времени, они, тем не менее, отличались прежней досто
верностью и выразительностью образов, высокой техникой исполнения.
После включения Чукотки в состав России в прибрежных селениях появи
лось значительно больше железа, и многие предметы охотничьего вооружения
и орудия труда стали изготавливать из металла. Вместе с тем и в XVIII-XIX вв.
у морских зверобоев чукотских побережий бытовали разнообразные изделия из
моржового клыка. Многие из них представляли собой подлинные произведе
ния искусства. В частности, дальнейшее распространение получила сюжетная
гравировка на ручках ритуальных сосудов. От аналогичных рисунков предше
ствовавшей эпохи фигуративные изображения, созданные в этот период, от
личались более детальной разработкой
образов, более сложным построением
композиции. Персонажами сцен, запе
чатленных на поверхности изделий из
моржовой кости, были люди, звери, пти
цы; граверы изображали охоту на китов,
ритуальные танцы5.
Достаточно специфичные черты про
слеживаются и в орнаментике чукот
ских косторезных изделий. По мнению
С.В. Иванова, орнамент чукчей был в
этот период более вариативным, чем эс
кимосский, и, в частности, включал в
себя узоры, повторявшие мотивы на “чу
котских изделиях из меха и кожи” (Ива
нов, 1963. С. 176-177).
Начиная со второй половины XIX в.,
у берегов Чукотки стали часто появлять
ся русские, американские, норвежские
шхуны. Изделия из моржового клыка,
представлявшиеся приезжим экзотиче
скими сувенирами, привлекли их особое
внимание. Специально для “белых” ки
тобоев и торговцев местные жители на
Антропоморфная скульптура
М орж овая кость, резьба. Д ревние эскимосы.
чали изготавливать фигурки полярных
Ч укотка, Ч укотский район, Эквен. I ты с. н.э.
животных, а также курительные трубки,
Ф ото Е.И. Ж елтова. Г осударственны й м узей
шпильки для волос, ножи для разрезания
В остока. И нв. № 92 Д р -IV
бумаги, другие утилитарные предметы,
используемые американцами и европей
цами. На рубеже XIX и XX столетий у косторезов Чукотки появился новый тип
художественных изделий —цельные моржовые клыки с выгравированными на
них сценами из жизни морских охотников и оленеводов6.
Возможность регулярно обменивать изделия из кости на ружья, ткани, чай и
другие товары привела к возникновению у азиатских эскимосов, береговых чук
чей, кереков народного художественного промысла. Сформировавшись на основе
традиционного косторезного искусства, он вскоре приобрел собственные, доста
точно специфичные черты. Появились не только новые виды изделий; скульпту
ры из моржового клыка, утратив в глазах своих создателей сакральный характер,
стали разнообразнее по сюжетам, свободнее по форме. На смену жестким кано
нам ритуального искусства пришло стремление создать близкий к натуре, понят
ный зрителю образ. Созданные в конце XIX - начале XX в. скульптуры моржей,
тюленей, белых медведей лаконичны и предельно точны.
Таким же был подход к изображаемым объектам у граверов. Первые гравиро
ванные клыки представляют собой своего рода короткие рассказы о том, как ез
дят на собачьих упряжках, как охотятся на белых медведей. Художники изобража
ли своих соплеменников, возможно, самих себя, занятых повседневным трудом.
5 П о м н е н и ю С .В . И в ан о в а , в X IX в. “ г р а в и р о в а н н ы е и зо б р а ж е н и я у п р и м о р с к и х ч у к ч е й и а зи а т с к и х
э с к и м о с о в н о с и л и те ж е ч е р ты , ч то и н а и зд е л и я х а л я с к и н с к и х эс к и м о с о в и э с к и м о с о в , ж и в у щ и х
н а о. С в. Л а в р е н т и я ” (И в а н о в , 1954. С. 457).
6 С ю ж е т н а я г р а в и р о в к а , по с в и д е т е л ь с т в у С .В . И в а н о в а , в ы п о л н я л а с ь та к ж е н а н е б о л ь ш и х п л а с т и
н ах и з м о р ж о в о й к о сти (И в а н о в , 1954. С. 461).
Превращение традиционного косторезного искусства в ремесло, ориентиро
ванное на “внешнего потребителя”, привело к определенным утратам: вместе с
магическим содержанием из художественных образов ушла многозначность, ме
нее совершенной в ряде случаев стала форма произведений. Вместе с тем, в нача
ле XX в. резьба и гравировка по кости приобрели у приморских народов Чукотки
новые художественные черты. Вырезая фигурки полярных животных, резчики
не покрывали их графическим орнаментом, но стремились показать природную
красоту моржового клыка. Тщательно полируя поверхность скульптур, они ста
рательно выявляли характерный, молочно-белый цвет моржовой кости.
Белый цвет играл большую роль и в сюжетной гравировке на моржовом клы
ке. Свободно размещая изображения на его поверхности, оставляя пустое, неза
полненное рисунком пространство, граверы достигали тонких колористических
эффектов. Цвет отполированной до блеска моржовой кости контрастировал с
черными, тонированными сажей жирника силуэтами людей и животных и орга
нично входил в контекст произведения, создавая образ заснеженной тундры или
покрытого льдом моря.
Появление художественного промысла привело к увеличению на Чукотке
числа мужчин, занимавшихся резьбой и гравировкой. В 1920-х годах в Чаплино,
Сирениках, в других селениях на побережье Берингова пролива, где особенно
часто бывали иностранные суда, возникли сезонные бригады косторезов. Одной
из самых больших была бригада резчиков и граверов Уэлена. В 1928 г. уэленцы
стали преподавать косторезное дело в местной школе, а 1931 г. в этом поселке,
превратившемся со временем в центр косторезного искусства береговых чукчей
и азиатских эскимосов, была создана первая на Чукотке постоянно действующая
косторезная мастерская.
Первыми профессиональными резчиками и граверами стали чукчи Вуквутагин, Айе, Аромке, Хальмо. Т.Б. Митлянская приводит сведения о том, как воз
никла в Уэлене художественная мастерская. Инициатором ее создания стал один
из местных жителей - Тегрынкеу. Человек энергичный и предприимчивый, он
был удачливым морским зверобоем, плавал матросом на американской шхуне,
работал инструктором в советской администрации. Как большинство уэленцев,
Тегрынкеу владел искусством резьбы по клыку моржа, однако уступал в этом
младшему брату —Вуквутагину. Вуквутагин обладал способностью создавать
Зооморфная скульптура бирнирка и раннего пунука
М орж овая кость, резьба. Д ревн ие эским осы . Ч укотка, Ч укотский район, Эквен. I ты с. н.э.
Ф ото Е.И. Ж елтова. Г осударственны й м узей В остока. И н в . № 1 1 8 7 9 -III
Ручка сосуда
М орж овая кост ь, резьб а, гравировка. Д ревн и е эским осы . Чукотка, П ровиден ский район, о. А ракам чечен. С ередина. II ты с. н.э.
Ф ото Е.И . Ж елтова. Государственны й м узей В остока
694
Курительная трубка
М орж овая кост ь, резьб а, гравировка. Ч укчи, эским осы . Чукотка. X V III-X IX вв. Ф ото Е.И. Ж елтова. Г осударственны й м узей В остока.
Бронш т ейн, К арахан, Ш ироков, 2002. С. 22, 25—26
Зооморфная скульптура
М орж овая кост ь, резьб а, гравировка. Ч укчи, эским осы . Ч укотка. X IX в.
Зооморфная скульптура
М орж овая кость, резьба. Ч укчи, эским осы .
Ч укотка. Н ачало X X в. Ф ото Е.И. Ж елтова.
Государственны й м узей Востока. Инв. № 12428-III
Гравированный клык
М орж овая кост ь, саж а, гравировка. Чукчи,
эским осы . Чукотка. Н ачало X X в. Фото
Е.И. Ж елтова. Государственны й м узей В остока.
Инв. № 14100-III
исключительно выразительные изображения моржей, тюленей, белых медведей.
Тегрынкеу предложил брату объединить вокруг себя самых опытных уэленских ко
сторезов, главным образом, тех, кто уже не принимал активного участия в морской
охоте. Эти люди, считал Тегрынкеу, могли бы заниматься художественным про
мыслом не только в “межсезонье”, но круглый год (Митлянская, 1976. С. 49-50).
У каждого из первых профессиональных художников Уэлена был свой “твор
ческий почерк”. Айе, самый старший из мастеров (он родился в конце 1870-х го
дов и был старше своих товарищей на 15-20 лет), вырезал из моржового клыка
миниатюрные скульптуры моржей, медведей, нерп. Изображал он и домашних
оленей, поскольку был не только морским зверобоем, но долгое время кочевал с
оленеводами по тундре. Аромке, который тоже в юности постоянно охотился, но
потом из-за болезни не мог выходить в море, любил рельефную резьбу. Среди его
изделий, наряду с объемными фигурками тюленей и моржей, были многофигур
ные рельефные композиции на портсигарах и цельных моржовых клыках. Хальмо, брат Вуквутагина и Тегрынкеу, - он тоже был опытным зверобоем и одним из
самых сильных уэленских борцов - владел редкой для уэленцев техникой ажур
ной резьбы и вырезал из моржового клыка цепочки и броши. Создавал Хальмо и
небольшие скульптурные группы, изображавшие, главным образом, охотников,
едущих на собачьих упряжках (Митлянская, 1976. С. 50; Бронштейн, Карахан,
Широков, 2002. С. 59, 93).
К середине 1930-х годов число уэленских художников возросло. В мастер
скую пришли работать новые резчики по кости, в том числе сыновья Хальмо Вуквол и Туккай. Появились в Уэленской мастерской и граверы: Лейвун, Онно,
а также Вера Эмкуль - дочь резчика Аромке, ставшая на Чукотке первой женщи
ной, работающей с моржовым клыком. По примеру Уэлена косторезные мастер
ские возникли в соседних поселках - в эскимосском селении Наукан и в поселке
береговых чукчей Кенискун (Дежнёво).
Заметный след в истории косторезного промысла Чукотки 1930-х годов
оставила деятельность молодого искусствоведа и художника А.Л. Горбункова.
Он был командирован на Север в качестве “консультанта по художественным
промыслам” торговыми организациями Советской России, заинтересованными
в приобретении у местных жителей художественных изделий из кости и меха.
Перед поездкой А.Л. Горбунков прошел длительную стажировку у известных
отечественных специалистов по народному искусству, которые рекомендовали
ему “изучить художественную традицию чукотского искусства... и только тогда
начинать твердо налаживать художественное и технологическое руководство”
(Митлянская, 1976. С. 71-74).
В 1933-1935 гг. А.Л. Горбунков побывал во многих береговых селениях, по
долгу жил в Уэлене. Справедливо полагая, что для народного искусства особое
значение имеют коллективные формы творчества, А.Л. Горбунков предложил
уэленским резчикам и граверам совместно обсуждать сюжеты произведений. Эти
обсуждения нередко превращались в настоящие спектакли-пантомимы. По сове
ту А.Л. Горбункова художники Чукотки стали создавать эскизы будущих скульп
турных и графических композиций на бумаге.
Несомненной заслугой А.Л. Горбункова является вовлечение в косторезный
промысел новых мастеров. С этой целью он организовал в Наукане курсы, на
которые в летнее время съезжались резчики и граверы из расположенных в рай
оне м. Дежнёва поселков. Среди тех, кто посещал занятия на курсах, были эс
кимосские и чукотские девушки. Им А.Л. Горбунков настоятельно советовал ис
пользовать в гравировке на моржовых клыках мотивы орнаментов традиционной
вышивки. А.Л. Горбункову удалось также добиться увеличения оплаты труда на
родных художников. Уэленцы, занимавшиеся косторезным промыслом, были с
его помощью освобождены от обязательной для работников колхоза сдачи мяса,
рыбы, пушнины (Там же, 1976. С. 80).
Важным направлением в работе А.Л. Горбункова стало создание коллекции
художественных изделий народов Чукотки. Собранные им произведения, в том
числе авторские работы резчиков и граверов по кости, экспонировались в 1937 г.
в Государственной Третьяковской галерее. Эта выставка стала для многих под
линным открытием уникального культурного феномена - косторезного искус
ства береговых чукчей и азиатских эскимосов (Там же, 1976. С. 81).
Возможно, не все, что было сделано А.Л. Горбунковым на Чукотке в 1930-х
годах, можно оценить положительно, однако главный итог деятельности
А.Л. Горбункова среди чукотских и эскимосских народных мастеров был пози
тивным. Он заключался в создании оптимального алгоритма взаимоотношений
приезжего искусствоведа и местных художников. В основу этих отношений было
положено бережное отношение исследователя к самобытным традициям изобра
зительного искусства чукчей и эскимосов. Своей главной задачей А.Л. Горбунков
считал не навязывание северянам стереотипов западной эстетики, а, напротив, по
мощь в раскрытии их собственного творческого потенциала (Bronshtein, 2007. Р. 87).
К концу 1930-х годов у резчиков и граверов Чукотки уже во многом сформи
ровался особый художественный стиль, который вплоть до настоящего времени
отличает произведения косторезного искусства береговых чукчей и азиатских эс
кимосов. В произведениях, датируемых первыми десятилетиями минувшего века,
еще сказывалось влияние ритуальной пластики, и изображения полярных живот
ных часто были достаточно условными и статичными. В 1930-х годах резчики по
кости перешли к созданию пластических образов, в которых воплощались черты
конкретного зверя, научились изображать животных в сложных, динамичных по
зах. Впервые в истории косторезного искусства Чукотки мастера стали ставить
перед собой задачу изобразить движение: появились фигурки идущего белого
медведя, греющейся на солнце нерпы, настороженно поднявшего голову оленя.
Качественные изменения в сюжетной гравировке на моржовых клыках за
ключались прежде всего в том, что на смену изображениям отдельных охот
ничьих сцен пришли значительно более сложные по построению композиции,
повествующие о жизни северян во всех ее разнообразных проявлениях. Среди
персонажей, запечатленных на гравированных клыках 1930-х годов, можно уви
деть морских охотников, оленеводов, челюскинцев. Вместе с тем, изображая
зверобоев, охотящихся на моржей, разделку звериных туш, приезд в поселок
оленеводов, граверы не стремились к передаче конкретных деталей. Действие
разворачивалось на фоне типичных чукотских пейзажей, образы людей и живот
ных были лишены индивидуальных черт. Подобный подходпридавал гравиров
ке обобщенный, “вневременной” характер. Каждая гравюра на моржовой кости
по существу представляла собой не только рассказ о том или ином событии, но
была разносторонним, символическим изображением основ жизненного уклада
морских охотников и оленеводов Чукотки (Митлянская, 1976. С. 64; Бронштейн,
Широков, 2008. С. 98).
Новым в гравировке на моржовых клыках стало обращение к фольклорным
сюжетам. (В становлении этого важного направления в современном косторез
ном искусстве Чукотки большую роль сыграл А.Л. Горбунков.) 1930-ми годами
датируются гравированные клыки, выполненные Рошилином и Рыпхыргином на
сюжеты чукотских сказок о злом духе Келе.
Еще одна яркая черта сюжетной гравировки 1930-х годов - богатая коло
ристическая гамма. Уже в 1920-х годах на смену традиционным черно-белым
Зооморфная скульптура
М орж овая кость, р езьб а. Чукчи, эским осы . Чукотка. 1930-е годы. Ф ото Е.И. Ж елтова. Государственны й
м узей Востока. И нв. № 11384-III
Гравированный клык “Жизнь береговых чукчей”. Автор Лейвун
М орж овая кост ь, граф ит цвет ны х карандаш ей, гравировка. Чукчи, Ч укотка, Ч укотский район,
пос. Кенискун (Д еж нево) 1930-е годы. Ф ото Е.И. Ж елтова. Государственны й м узей В остока.
И нв. № 11311-III
изображениям на моржовой кости пришли многоцветные рисунки, созданные с
использованием графита цветных карандашей. Для первых многоцветных грави
рованных клыков было характерно сочетание насыщенных контрастных тонов красного, синего, черного, белого. В 1930-е годы наряду с контрастными цвето
выми сочетаниями - они были характерны главным образом для граверов так
называемой “дежневской школы” (жителей чукотского поселка Кенискун/Дежнёво) - появились иные колористические решения. Так, например, уэленские ху
дожники использовали более мягкую, слегка приглушенную цветовую палитру
(Митлянская, 1976. С. 65; Бронштейн, Карахан, Широков, 2002. С. 28).
Созданные в 1930-е годы предметы функционального назначения - изготов
лению изделий декоративно-прикладного характера, ориентированных на “внеш
ний рынок”, по-прежнему принадлежала большая роль —тоже приобрели новые
черты. Значительно более сложным стал декор табакерок, портсигаров, пеналов:
их поверхность покрывали многофигурными сюжетными композициями, выпол
ненными в техниках рельефной резьбы и гравировки, ручки шкатулок выполня
ли в виде фигурок полярных животных.
В 1930-е годы косторезный промысел переживал период подъема. Однако
уже в следующем десятилетии, в 1940-х годах, ситуация существенно измени-
Зажим для бумаг, пенал, шкатулка
М орж овая кость, граф ит цвет ны х карандаш ей,
резьба, гравировка. Ч укчи, эским осы . Чукотка,
Ч укотский район, пос. У элен, Н аукан, 1930-е
годы. Ф ото Е.И . Ж елтова. Г осударственны й м узей
Востока. Инв. № 13768-III
лась, и косторезное искусство Чукотки
вступило в один из самых сложных пе
риодов своей истории.
В годы Великой Отечественной
войны многие резчики и граверы ока
зались оторванными от народного про
мысла. Погиб на фронте талантливый
художник Вуквол. Из-за ухудшения по
ставок на Чукотку продовольствия ма
стерам нередко приходилось отказы
ваться от художественного творчества
и заниматься исключительно охотой и
рыбной ловлей.
В начале 1940-х годов резчики и
граверы Уэлена и Наукана лишились
помещений для совместной работы;
мастерская в Дежнёве была полно
стью упразднена. Предпринятая вла
стями в 1945-1948 гг. попытка помочь
косторезному промыслу (для этого в
Уэлене было создано государственное
предприятие - “Уэленский промкомбинат”) закончилась неудачей. Приобре
тенные у художников изделия из кости, из-за невозможности продать их по
установленным государством ценам, были, в конечном итоге, варварски уни
чтожены.
Однако, несмотря на все испытания в годы войны и в не менее трудный по
слевоенный период, косторезное искусство чукчей и эскимосов продолжало раз
виваться. В скульптуре, в гравюрах на моржовых клыках, в изделиях декоратив
но-прикладного характера, созданных в 1940-х годах, все большую роль играло
авторское начало. Оно проявлялось в композиционных решениях, в пропорци
ях, в особенностях передачи движения, в выборе цвета для графических изобра
жений. Наиболее отчетливо индивидуальные особенности творческого почерка
видны в работах таких резчиков и граверов, активно работавших в эти годы, как
Аромке, Вуквутагин, Уэкен, Жиринтан, Онно, Ичель, Куннукай.
Наряду с уже привычными художественными формами, в 1940-е годы в
скульптуре и гравировке появляются новые направления. Так, резчики стали
значительно чаще вырезать из моржовой кости большие многофигурные ком
позиции. Наиболее удачные скульптурные группы были созданы в 1940-х годах
Аромке, Вуквутагиным, Хухутаном.
Примечательной особенностью многофигурных пластических композиций
стало включение в них графических изображений. Рисунки выполнялись на мас
сивных пластинах из моржовой кости, которые служили подставками для скульп
туры. Сюжет гравировки дополнял и развивал сюжет скульптурной группы. Про
изведение становилось многоплановым, в нем еще заметнее проявлялась яркая
черта косторезного искусства Чукотки - его повествовательный характер.
Скульптура “Охота на моржей на лежбище” . Автор Аромке
М орж овая кость, граф ит цвет ны х карандаш ей, резьб а, гравировка. Ч укчи, Ч укотка, Ч укотский район, пос. У элен. 1942 г. Ф ото Е.И . Ж елтова
Г осударственны й м узей Востока. Инв. № 8334-III
Гравированный клык “Тундра и море”. Автор Надежда Краснова
М орж овая кост ь, граф ит цвет ны х карандаш ей, гравировка. Ч укчи. Ч укотка, Ч укотски й район, пос. У элен. 1940-е годы.
Коллекция В .А . Т иш кова.
Новые черты, появившиеся в гравированных клыках 1940-х годов, были в зна
чительной степени обусловлены тем, что их авторами нередко являлись женщи
ны. Помимо Веры Эмкуль, пришедшей в косторезный промысел еще в середине
1930-х годов, во время войны и в первые послевоенные годы гравировкой на мор
жовых клыках занимались Надежда Краснова, Энмина, Натаукуна, ряд других
одаренных художниц.
Женщины привнесли в гравировку дополнительную декоративность, которая
проявлялась в тонкой, нередко слегка приглушенной цветовой гамме, в условной,
“орнаментальной” трактовке пейзажа, а также в использовании особых приемов
для узорной разработки фона (точечная гравировка, волнообразные и зигзагооб
разные линии). 1940-ми годами датируется большое число графических компози
ций по мотивам чукотских сказок о злом духе Келе, великане Лолгылыне, диком
существе Тэркы (Митлянская, 1976. С. 110).
В 1950-х годах продолжалось начатое вскоре после войны “укрупнение” на
циональных поселков, и жители упраздненных Дежнёва и Наукана были насиль
ственно вывезены в другие селения. Подобные действия нанесли тяжелый удар
по традиционной культуре морских охотников - основе их косторезного искус
ства, и, в частности, обрекли на исчезновение сложившиеся в Дежнёве и Наукане самостоятельные направления в гравировке и скульптуре - так называемые
“дежнёвскую и науканскую школы”.
Вместе с тем, переселение в Уэлен резчиков и граверов из других прибреж
ных поселков, - среди них были известные мастера, такие, например, как Ичель
и Хухутан, - усилило позиции самого крупного на Чукотке центра косторезного
промысла, каким была Уэленская мастерская. Переезд в Уэлен чукотских и эски
мосских художников из других селений ускорил процесс формирования единого
художественного стиля в косторезном искусстве Чукотки XX в.
В 1950-е годы условия работы резчиков и граверов Уэлена существенно
улучшились. В значительной степени это было достигнуто благодаря московско
му художнику и искусствоведу И.П. Лаврову. Для “Уэленской косторезки” было
построено новое здание. Народные художники получили возможность в процес
се работы общаться друг с другом. Совместная производственная деятельность
традиционно имела большое значение для коренных жителей Чукотки. Невоз
можность работать сообща, ведя неторопливые разговоры и наблюдая за рабо
той своих товарищей, нарушала привычные традиции резчиков и граверов. Воз
обновление коллективных форм творчества благотворно повлияло на развитие
косторезного дела.
Возглавляя Уэленскую мастерскую в 1955-1958 гг., И.П. Лавров предложил
уэленцам работать электроинструментами. Использование современных техни
ческих средств существенно облегчило труд художников. Способствовало оно и
привлечению в промысел молодежи, которая осваивала новые приемы работы с
костью значительно быстрее, чем мастера старшего поколения.
Понимая, какое большое значение для жителей Чукотки имеет обществен
ное признание их искусства, И.П. Лавров старался привлечь к нему внимание
людей, живущих в крупных городах Центральной России и Дальнего Востока.
Во второй половине 1950-х годов, во многом благодаря его усилиям, произведе
ния чукотских и эскимосских косторезов стали регулярно экспонироваться на ху
дожественных выставках в Магадане, Хабаровске, Москве, Ленинграде (СанктПетербурге).
Несомненной заслугой И.П. Лаврова является поддержка Веры Эмкуль и дру
гих уэленских граверов, обращавшихся к чукотскому и эскимосскому фольклору.
Для того чтобы эта тема стала интересной для большинства народных художни
ков, И.П. Лавров читал мастерам вслух сказки народов Чукотки, собранные эт
нографами, записывал истории, услышанные от самих уэленцев (Митлянская,
1976. С. 127). В результате со второй половины 1950-х годов фольклорное на
правление стало одним из основных в косторезном искусстве чукчей и азиатских
эскимосов.
Лавров считал своей важной задачей привнести в произведения народного
искусства напряженность и драматизм. Такая установка была продиктована, по
всей вероятности, желанием сделать изделия художников Чукотки более привле
кательными для покупателей, которых в первую очередь интересовала экзотика
Севера. И.П. Лавров настоятельно советовал резчикам по кости создавать обра
зы зверобоев, поражающих копьями моржей, изображать пастухов, отражающих
нападение волков на оленье стадо. Нередко он сам выполнял на бумаге эскизы
будущих произведений и предлагал тому или иному мастеру выполнить что-либо
подобное в материале. Мастер вносил в рисунок свои коррективы, облекая гра
фическую композицию в пластическую форму (Митлянская, 1976. С. 126).
Подобные действия руководителя Уэленской мастерской трудно оценить
однозначно. Возможно, ему следовало быть более осторожным в своих реко
мендациях и не предлагать народным художникам готовых решений. Одна
ко, придавая особое значение сюжетам борьбы, призывая уэленских резчиков
изображать своих героев в моменты наивысшего напряжения физических и ду
шевных сил, московский искусствовед не вступал в противоречие со сложив
шейся художественной традицией.
Многоплановость, которая как правило, присутствует в произведениях о
противостоянии человека и зверя, была, вероятно, обусловлена видением мира,
характерным для самих северян. Обращаясь к подобным сюжетам, народные
художники нередко нарушали пропорции: фигурки охотников уменьшались, а
изображения животных увеличивались. Усилению контрастного противопостав
ления человека и зверя способствовали различия в трактовке образов. Людей
показывали в стремительном движении, моржей и тюленей - застывшими в гор
дых, величественных позах. Использовалось и другое стилистическое средство.
Изображая человека, мастер тщательно прорабатывал детали - вплоть до выра
жения лица и складок на одежде; созданный же им образ зверя был, напротив,
лаконичным и предельно обобщенным.
Случайна ли подобная стилистика, или художники Чукотки 1950-х годов со
знательно прибегали к различным изобразительным приемам, чтобы ввести в
произведение мировоззренческий, философский подтекст? Сегодня едва ли мож
но дать уверенный ответ на этот вопрос, однако позднее, в следующем десяти-
Гравированный клык “Муж-солнце”. Автор Вера Эмкуль
М орж овая кост ь, граф ит цвет ны х карандаш ей, гравировка. Ч укчи. Ч укотка, Ч укотский район,
пос. Уэлен. 1956 г. Ф ото Е.И. Ж елтова. Г осударственны й м узей Востока. Инв. № 11315-III
Скульптура “Охотник и морж”. Автор Хухутан
М орж овая кость, р езьб а. Э скимосы. Ч укотка, Ч укотский район, пос. Н аукан. 1950-е годы.
Б ронш т ейн, К арахан, Ш ироков, 2002. С. 34
летии и особенно в 1970-х годах, в чукотском и эскимосском искусстве резьбы
и гравировки по кости новые семантические компоненты проявились настолько
отчетливо, что не увидеть их практически невозможно.
Наиболее последовательно новые черты прослеживаются в творчестве рез
чиков Николая Килилоя и Льва Никитина. В созданных ими образах полярных
животных присутствует ярко выраженный гуманистический аспект. Звери пред
стают перед зрителем не как “объекты охоты”, а как существа, похожие на людей.
Так, например, в скульптуре “Моржиха с моржонком” Килилой изобразил мор
жиху, лежащую на боку и заботливо поддерживающую ластом прижавшегося к
ней детеныша. Такой же теплотой проникнута скульптура Никитина “Бельки”,
изображающая двух маленьких нерп, тесно прижавшихся друг к другу.
Гуманистическое начало, ставшее постепенно важной чертой косторезного
искусства Чукотки, обусловило появление в нем нового образа человека. В 1970-х
годах народные художники часто создавали скульптурные изображения своих
односельчан, занятых будничным, лишенным “героического ореола” трудом. Ха
рактерны названия этих работ: “Женщина с ношей”, “Резка жира”, “Первая до
быча”. Небольшие по размерам скульптуры из кости достоверно воспроизводили
облик коренных жителей Чукотки: их черты лица, пропорции тела, одежду, ха
рактерные движения и позы.
В сюжетной гравировке 1960-1970-х годов стала еще более заметной роль
фольклорных сюжетов. Только за короткий период, с 1968 по 1973 г., в Уэлене,
по данным Т.Б. Митлянской, было выполнено свыше 50 гравированных клыков
на сюжеты чукотских и эскимосских сказок (Митлянская, 1976. С. 166).
Усилилась авторская индивидуальность. Галина Тынатваль отдавала пред
почтение голубым, желтым и оранжевым тонам, Елена Янку - серым и корич
невым, для Майи Гемауге был характерен миниатюрный, изящный рисунок, у
Лидии Теютиной рисунок, напротив, всегда был крупным и динамичным (Мит
лянская, 1976. С. 160-161; Митлянская, Карахан, 1986).
Позитивные перемены, происходившие в косторезном искусстве береговых
чукчей и азиатских эскимосов, сопровождались явлениями негативного харак-
Скульптура “Моржиха с моржонком”. Автор Николай Килилой
М орж овая кост ь, р езьб а . Ч укчи. Чукотка, Ч укотский район, пос. У элен. 1960-е годы.
Бронш т ейн, К арахан, Ш ироков, 2002. С. 35
тера. Так, в частности, из-за вывоза художественных изделий из кости в цен
тральные районы страны заметно ослабела преемственность в развитии на
родного промысла, художники прибрежной Чукотки оказались в значительной
степени оторванными от собственной художественной традиции. Для того что
бы вернуть чукотским и эскимосским резчикам и граверам знания о прошлом
их национального искусства, искусствоведы и художники Научно-исследова
тельского института художественной промышленности (Москва) разработали
специальную программу, в соответствии с которой, начиная с 1967 г., на Чукот
ке регулярно проводились творческие семинары. Сотрудники НИИХП Т.Б. Мит
лянская, И.Л. Карахан, Л.И. Чубарова, подолгу живя в Уэлене, беседовали с
местными художниками, особенно с теми, кто недавно пришел в косторезный
промысел. Во время этих бесед обсуждались изобразительные средства, кото
рые традиционно использовали эскимосские и чукотские резчики и граверы.
Московские исследователи изготовили альбомы с фотографиями и прорисовка
ми произведений традиционного искусства Чукотки из крупнейших музейных
коллекций. В эти рукописные книги были также включены фотографии худо
жественных изделий, созданных эскимосами Аляски, Канады, Гренландии. По
словам Т.Б. Митлянской, “альбомы вызвали большой интерес у мастеров: резчи
ки старшего поколения узнавали вещи, ушедшие из быта, молодежь открывала
много неизвестных для себя страниц в искусстве своего народа” (Митлянская,
1976. С. 139).
Для того чтобы сохранить в косторезном промысле преемственность нацио
нальных художественных традиций и полнее раскрыть коренным жителям Чу
котки многообразие их собственного культурного наследия, сотрудники НИИХП
предложили пригласить в Уэленскую мастерскую вышивальщиц. Привлечение к
работе в “Уэленской косторезке” мастериц, владевших традиционными для чук
чей и эскимосов техниками женского рукоделия (вышивка подшейным оленьим
волосом, аппликации из меха и кожи), оказало заметное влияние на резчиков и
граверов. В колорите графических композиций 1970-х годов стали преобладать
теплые коричневые тона, перекликающиеся с цветовой гаммой изделий из олень-
С кульп тура “Б ельки ” . А втор Л ев Н икитин
М орж овая кость, р езьб а . Ч укчи. Ч укотка, Ч укотский район, пос. У элен. 1960-е годы.
Ф ото Е.И . Ж елтова. Государственны й м узей Востока. И нв. № 11454-III
С к у л ь п т у р а “Р е зк а ж и р а ” . А в то р А н а т о л и й Т ы м н ета ги н
М орж овая кость, резьб а. Ч укчи. Ч укотка, Ч укотский район, пос. У элен. 1972 г.
Бронш т ейн, Карахан, Ш ироков, 2002. С. 38
Скульптура “Нерпа”. Автор Олег Кадяч
М орж овая кость, резьба, гравировка. Ч укчи. Ч укотка, Ч укотский район, пос. Уэлен. 1987 г.
Ф ото Е.И . Ж елтова. Г осударственны й м узей Востока. И нв. № 11992-III
■ЖЕ
sag ЙК
Скульптура “Собачья упряжка”. Автор Иван Сейгутегин
М орж овая кость, граф ит цвет ны х карандаш ей, резьб а, гравировка. Ч укчи. Ч укотка, Ч укотский район,
пос. У элен. 1990-е годы. Б ронш т ейн, К арахан, Ш ироков, 2002. С. 47
его меха; возродилась традиция покрывать скульптурные изображения полярных
животных орнаментальной гравировкой.
Нанесение геометрического орнамента на фигурки морских зверей и деко
ративные изделия получило еще более широкое распространение в 1980-е годы,
когда в программу по работе с народными мастерами, наряду с сотрудниками
НИИХП, включились археологи Государственного музея Востока (Москва), про
водившие раскопки на северо-востоке Чукотского п-ова. Произведения древнеэс
кимосского косторезного искусства, с которыми знакомили резчиков и граверов
Уэлена участники археологической экспедиции, вызвали у них большой интерес,
и в декоре современных изделий из моржового клыка стали часто появляться
концентрические окружности и прерывистые линии, близкие мотивам древнеэс
кимосского графического орнамента. В 1990-х годах, помимо орнаментальных
композиций, перекликающихся с древнеэскимосской гравировкой, народные ху
дожники Чукотки стали создавать скульптурные изображения, так же восходя
щие к искусству Берингова пролива начала нашей эры.
Освоение художественного наследия своих далеких предшественников было
не единственным направлением в развитии косторезного промысла чукчей и
Гравированный клык “Охота на моржей на лежбище”. Автор Сергей Тегрылькут
М орж овая кость, граф ит цвет ны х карандаш ей, гравировка. Ч укчи. Чукотка, Ч укотский район,
пос. Л орино. 1987 г. Фото Е.И. Ж елтова. Государственны й м узей Востока. Инв. № 11344-III
эскимосов в последние десятилетия XX в. Многие мастера продолжали работать
в русле традиции, сложившейся к середине минувшего столетия. Один из самых
ярких представителей “традиционалистского” направления в косторезном искус
стве Уэлена этого периода —Иван Сейгутегин. Его многофигурные скульптурные
композиции, дополненные сюжетной гравировкой, перекликаются по содержа
нию и художественной форме с работами Хухутана, Туккая, других знаменитых
художников 1940-1960-х годов. Герои И. Сейгутегина - охотники, едущие на со
бачьих упряжках, пасущиеся олени, зверобой, подкрадывающейся к лежащей на
льдине нерпе.
В гравировке на моржовых клыках также доминируют традиционные для ис
кусства середины XX в. темы: морская охота, быт оленеводов, фольклор. К по
добным сюжетам обращаются как граверы старшего поколения, такие, как Елена
Янку, Галина Тынатваль, Василий Ёмрыкаин, так и молодые художники, пришед
шие в косторезный промысел на рубеже 1970-1980-х годов - Зоя Гемауге, Ната
лья Гоном, Сергей Тегрылькут.
“Традиционализм” в резьбе и гравировке 1980—1990-х годов был вызван не
только характерной для любого народного промысла ориентацией на творчество
“учителей”. Во многом он был обусловлен проявившимся еще в предшествую
щие десятилетия стремлением создавать художественные изделия, привычные
для покупателя. Вплоть до начала 1990-х годов в Уэленской мастерской сущест
вовало жесткое правило, согласно которому молодые резчики и граверы, преж
де чем получить возможность работать самостоятельно, в течение длительного
времени были вынуждены копировать наиболее известные скульптуры и грави
рованные клыки (.Бронштейн, Широков, 2008. С. 89-91, 95, 107). Эта установка
ограничивала их авторскую свободу, но, вместе с тем, копирование высокоху
дожественных произведений было хорошей “школой” для начинающих худож
ников. Они приобретали навыки и технические приемы, которые впоследствии
применяли для создания собственных оригинальных работ.
Исследуя творчество чукотских и эскимосских резчиков и граверов в конце
XX в., нельзя не отметить, что этот период в истории их косторезного промысла
был, вероятно, не менее трудным, чем 1940-е годы. Чукотка переживала в 1990-х
годах тяжелый экономический кризис. Выходцы из центральных районов стра
ны стали покидать Крайний Север, и, поскольку многие из них были постоян
ными покупателями косторезных изделий, их отъезд имел для местных худож
ников самые негативные последствия. Уэленская мастерская оказалась на грани
закрытия. За неуплату долгов коммунальные службы часто отключали в здании
мастерской отопление и электроэнергию. Резчики и граверы годами не получа
ли заработную плату. Тем не менее, даже в это исключительно сложное время на
Чукотке появлялись новые, высокохудожественные изделия из моржового клыка.
В 1990-х годах чукотские и эскимосские художники создают как одиночную
скульптуру, так и большие многофигурные композиции, выполняют сюжетную
гравировку на моржовых клыках, более широкое распространение, чем в пре
дыдущие годы, получают небольшие изделия прикладного характера, главным
образом, миниатюрные шкатулки и брелоки. Характерная особенность многих
работ, выполненных на исходе XX в., - обращение к сюжетам, связанным с про
шлым. Резчики по кости изображают зверобоев, вооруженных копьями, героями
графических композиций становятся, наряду с фольклорными персонажами, об
лаченные в старинные одежды исполнители ритуальных песен и танцев.
Ностальгические настроения прочитываются и в произведениях косторезно
го искусства, созданных в начале XXI в. Мастера по-прежнему часто изобража
ют картины из стремительно уходящего в прошлое традиционного быта морских
охотников и оленеводов. Не исключено, что обращение к подобным сюжетам дань изобразительной традиции, стремление привлечь “северной экзотикой”
внимание зрителей. Не менее вероятным представляется и другое предположе
ние: тема “Старой Чукотки” - отражение душевного дискомфорта, который ис
пытывают народные художники, видя, как на глазах двух-трех поколений разру
шается их традиционная культура.
В 2000-х годах в косторезном промысле береговых чукчей и азиатских эс
кимосов произошли заметные изменения. Если в 1990-х годах Уэлен оставался
практически его единственным центром, то к концу первого десятилетия нового
века таких центров насчитывается не менее четырех. Кроме Уэлена, это столица
Чукотского автономного округа, Анадырь, и два крупных районных центра - Эгвекинот и Билибино. Небольшие косторезные мастерские работают также в по
селках Лаврентия, Лорино, Провидения; мастера, занимающиеся надомным ко
сторезным промыслом, живут в Инчоуне и Нешкане.
Анализ художественных изделий указывает на существование двух проти
воречивых тенденций в развитии косторезного искусства современной Чукотки.
С одной стороны, в нем сохраняется мощная стилистическая традиция, сформи
ровавшаяся в минувшем столетии и уходящая своими корнями в далекую древ
ность. С другой стороны, все больше появляется произведений, в которых отчет
ливо прочитываются влияния художественных направлений, не характерных для
народов Северо-Восточной Азии.
Наиболее последовательно традиции чукотских и эскимосских косторезов
сохраняются в творчестве художников, работающих в наши дни в небольших
прибрежных поселках и, прежде всего в Уэлене. Среди уэленских резчиков и
граверов немало сегодня и опытных мастеров, и тех, кто только начинает работу.
Известны случаи, когда художники, принадлежащие к разным поколениям, объ
единяют свои усилия. Примером подобного творческого содружества являются,
в частности, скульптурные композиции, созданные молодым уэленским резчи
ком Владимиром Нинелем по эскизам старейшего гравера, работающего в наши
дни на Чукотке - Лидии Теютиной.
Большая вариативность прослеживается также в художественном уровне со
временных изделий из кости. Наряду с произведениями, обладающими несомнен
ной эстетической ценностью, появляются работы, которые следует отнести к так
называемому “искусству для туристов”. Появление подобных изделий - процесс
закономерный и характерный не только для Чукотки. В нем, как известно, есть
положительный момент: народные художники получают возможность улучшить
свое материальное положение, что и сегодня чрезвычайно существенно для каж
дого из них. Но есть, несомненно, в “искусстве для туристов” и отрицательное
начало. Широкое распространение этого направления может привести к исчез
новению самобытной изобразительной традиции, к ее вытеснению безликой, ли
шенной глубокого внутреннего содержания сувенирной продукцией.
Оценивая современное состояние косторезного промысла у народов при
брежной Чукотки, можно уверенно говорить о том, что он переживает опреде
ленный подъем. Несмотря на отмеченные выше негативные тенденции, увеличе
ние количества создаваемых сегодня косторезных изделий, рост числа мастеров,
занятых резьбой и гравировкой по кости, имеют, безусловно, большое значение.
Поступательное развитие народного промысла, участие в нем художников, при
надлежащих к различным возрастным группам, - в первую очередь, результат
улучшения экономической ситуации на Чукотке. В округ вновь стали приезжать
на работу люди из других районов страны, появились туристы, в Анадыре по
строено новое здание краеведческого музея и открылся художественный салон,
приобретающий у народных художников изделия из кости.
Развитию косторезного искусства способствует вновь оживившийся к нему
интерес со стороны этнологов и искусствоведов. На рубеже нынешнего столетия
в Москве, Санкт-Петербурге, Анадыре неоднократно проводились выставки чу
котских и эскимосских изделий из кости, где помимо экспонатов из фондов го
сударственных музеев, демонстрировались частные коллекции. Так, например,
впервые была показана обширная коллекция В.А. Тишкова, которая включает в
себя характерные образцы произведений косторезного искусства Чукотки, начи
ная с XIX в. и вплоть до работ, созданных в 1996-2005 гг. В 2008 г. эта коллекция
была опубликована в красочном альбоме. Характеризуя современное состояние
чукотского косторезного промысла, В.А. Тишков отметил, что вопреки мнению
о том, будто “это искусство умерло вместе с кончиной плеяды известных масте
ров... в Уэлене продолжает свою жизнь косторезная мастерская, трудится но
вое поколение художников, из которых, возможно, вырастают новые Гемауге и
Эмкуль. ...Продолжается яркое творчество Т. Печетегиной, которая, как древний
летописец, отражает в своих композициях наиболее крупные события в жизни
Чукотки и ее обитателей. Именно Печетегина сделала гравированный клык, на
котором чукотский губернатор Р. Абрамович в образе могущественного повели
теля спускается с небес на самолете или вертолете, чтобы сделать какие-то доб
рые дела для чукчей” (Тишков, 2008. С. 137-138).
Существуют, несомненно, и другие причины, вызвавшие нынешний подъем
изобразительного творчества береговых чукчей и азиатских эскимосов. Одна из
них заключается в том, что с разрушением многих ключевых компонентов ма
териальной и духовной культуры морских зверобоев и оленеводов, с едва ли не
полной утратой народами Чукотки родного языка косторезное искусство приоб
ретает для них все большее значение как важное средство этнической и культур
ной самоидентификации.
А Р Х И В Н Ы Е М А Т Е РИ А Л Ы
Архив Ассоциации коренных малочисленных народов Севера Камчатского края (Архив АКМНС КК).
Архив загса Камчатского края (Архив загса КК).
Архив Института этнологии и антропологии Российской академии наук им. Н.Н. МиклухоМаклая (Архив ИЭА РАН). Ф. 44. Оп. 6. Д. 1088, 1095; Оп. 7. Д. 1108, 1109.
Архив Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН (Архив
МАЭ РАН). Ф. К-1. On. 1. Д. 50,175; Ф. К-2. On. 1. Д. 216, 307; Ф. К-3. On. 1. П. 2; Ф. 36.
Оп.1. Д. 8, 16, 16-а, 62, 65, 65-6, 66.
Архив Русского географического общества (Архив РГО). Ф. 1190. On. 1. Д. 11.
Государственный архив Камчатского края. (ГАКК). Ф. 220. On. 1. Д. 1-40.
Государственный архив Магаданской области (ГАМО). Ф. Д-1. Д. 1-8, 19; Ф. Д-2. Д. 1-18;
Ф. Д .-73; Ф. Р-15. Д. 5, 6; Ф. Р-50. On. 1. Д. 3; Ф. Р-61. Д. 6; Ф. Р-117. Д. 10; On. 1. Д. 234.
Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ). Ф. 3977. On. 1. Д. 221, 674- Ф 3977-р
On. 1. Д. 141.
Государственный архив Чукотского автономного округа (ГАЧАО). Д. 17.
Личный архив О.А. Мурашко.
Научный архив Северо-Восточного комплексного научно-исследовательского института ДВО
РАН (Научный архив СВКНИИ ДВО РАН). Инв. № 391.
Национальный архив Республики Саха (Якутия) (НА РС(Я). Ф. 50. Оп. 2. Д. 160; Ф. П-1888.
Оп. 5. Д. 10; Оп. 14. Д. 13; Ф. П-3149. On. 1. Д. 44.
Российский государственный архив древних актов (РГАДА). Ф. 199. On. 1. Д. 528, 539; Ф. 214.
Кн. 382, 1049; Оп. 5. Д. 1228.
Российский государственный исторический архив (РГИА). Ф. 418. Оп. 9. Д. 1055; Ф. 1264
Оп. 54. Д. 2.
Российский государственный архив Дальнего Востока (РГИА ДВ). Ф. 702. On. 1. Д. 313, 682,
720, 1401; Оп. 2. Д. 229, 347, 414; Оп. 3. Д. 160, 563; Ф. 1005. Оп. 5. Д. 94; Ф. 1011. On. 1.
Д. 5, 17-20, 26; Оп. З.Д . 26-65; Ф. 1067. Оп. 1.Д . 11,2818.
Рукописный фонд Отдела этнологии ИИЭА народов Дальнего Востока ДВО РАН (РФ ОЭ
ИИАЭ ДВО РАН). Отаина Г.А. Материалы к сб. «Нивхский фольклор». П. 1-5.
Санкт-Петербургский филиал Архива РАН (ПФА РАН). Ф. 3. On. 1. Д. 800-а; Оп. 10. Д. 65;
Ф. 21. Оп. 4. Кн. 32, 33; Ф. 250. Оп. 3. Д. 87; Оп. 5. Д. 114.
Центр документации новейшей истории Камчатской области (ЦДНИКК). Ф. 45. On. 1. Д. 25.
Электронный архив ИЭА РАН
American Museum o f Natural History, New York (AMNH) - Американский музей естественной
истории. № 54-149-F. Siberia, 1901-02. Jesup North Pacific Expedition. Waldemar Bogoras and
Waldemar Jochelson.
Archives of Traditional Music, Indiana University, Bloomington (ATM) - Архив традиционной
музыки Университета штата Индиана в Блумингтоне.
ATP - Азиатско-Тихоокеанский регион.
Manuscripts and^ Archives Division New-York Public Library (MADPL) - Отдел рукописей и ар
хивов Нью-Йоркской публичной библиотеки, paper, box № 6: Jochelson W. The Country of
the Kamchadal. 1928.
М УЗЕЙНЫ Е КОЛЛЕКЦИИ
Музей антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) (МАЭ) - Кол. 20-26-а,
442-38, 538-1, 611-98, 704-8, 2868-230, 4424-8. 4894-12-в
Музей Арктики и Антарктики - Кол. 1060
Российский этнографический музей (РЭМ) - Кол. 2167, 4979-14, 6780-60
БИ БЛИОГРАФ И Я
Абориген Камчатки. Петропавловск-Камчатский, 1995. № 1, 2. Декабрь; 1997. Сентябрь; 1998.
Май; 1998. Октябрь; 2007. № 5 (128)
Абрамов И.А. Описание Березовского края. [Б/м, б/г].
Абрамян Л.А. О некоторых особенностях первобытного праздника // СЭ. 1977. № 1.
Абрютина Л.И. Народы Севера России: право на здоровье. М., 1999.
Авдеев А.А. Алеутские маски в собраниях Музея антропологии и этнографии // Сб. МАЭ. М.;
Л., 1958. Т. 18.
Авдеев А.А. Маска: Опыт типологической классификации по этнографическим материалам //
МАЭ. 1957. Т. 17; 1960. Т. 19.
Аверкиева Ю.П. К истории общественного строя у индейцев северо-западного побережья Се
верной Америки // Американский этнографический сборник. М., 1960. I.
Аверкиева Ю.П. Разложение родовой общины и формирование раннеклассовых отношений в
обществе индейцев северо-западного побережья Америки. М., 1961.
Аврорин В.А. Материалы по нанайскому языку и фольклору. Л., 1986.
Агеева Р.А. Какого мы роду-племени? Народы России: имена и судьбы: Словарь-справочник.
М., 2000.
Агранат Г.А. Возможности и реальности освоения Севера: глобальные уроки // ВИНИТИ:
Итоги науки и техники: М., 1992. Т. 10. (Сер.: Теоретические и общие уроки географии).
С. 96-198.
Агранат Г.А. Судьбы Русской Америки // США: экономика, политика, идеология. М., 1997.
№ 11 .
Агранат Г.А. Русская Америка: К 200-летию Российско-Американской компании // Изв. РАН.
1999. № 2. (Серия географическая). С. 62-68.
Агранат Г.А. Русская Америка - долгие проводы (по книгам 1990-х годов) // Изв. РАН. 2002.
№ 4. (Серия географическая).
Айзенштадт А.М. Песенная культура звенов. Красноярск, 1995.
Айзетитадт А.М., Нарва Х.Я., Португалов В.В. Музыкальный фольклор народов Севера и
Сибири. М., 1966.
Александров А.В., Арутюнов С.А., Бродянский Д.Л. Палеометалл северо-западной части Тихо
го океана. Владивосток, 1982.
Алексеев А.И. Освоение русскими людьми Дальнего Востока и Русской Америки (до конца
XIX века). М., 1982.
Алексеев А.Н. Древняя Якутия: железный век и эпоха средневековья. Новосибирск, 1996а.
Алексеев А.Н. Древняя Якутия: неолит и эпоха бронзы. Новосибирск, 19966.
Алексеев А.Н. “Северный” локальный вариант ымыяхтахской культуры позднего неолита //
Археология Северо-Восточной Азии. Астроархеология. Палеоантропология: Сб. науч. тр.
Новосибирск, 1999. С. 22-26.
Алексеев В.П. К краниологии орочей // Зап. Приморского филиала ГО СССР. Владивосток,
1965. Т. XXIV.
Алексеев В.Л. Антропологические исследования на Чукотке в 1970 г. // Итоги полевых работ
Института этнографии в 1970 г. М., 1971а.
Алексеев В.П. Антропологические исследования на Чукотке в 1971 г. // Итоги полевых работ
Института этнографии в 1971 г. М., 19716. Ч. II.
Алексеев В.П. Антропологические исследования на Камчатке в 1972 г. // Новое в этнографиче
ских и антропологических исследованиях: (Итоги полевых работ Института этнографии в
1972 г.). М., 1974а. Ч. II. С. 114-122.
Алексеев В.П. География человеческих рас. М., 19746.
Алексеев В.П. Историческая антропология: Учебное пособие. М., 1979.
Алексеев В.П. Алеуты Командорских островов // Традиционные культуры Северной Сибири и
Северной Америки. М., 1981.
Алексеев В.П. Становление человечества. М., 1984.
Алексеев В.П. Протоморфные монголоиды Внутренней Азии и заселение Америки // Расы и
народы. М., 1986. Вып. 15.
Алексеев В.П. Заселение Америки человеком и происхождение коренного населения Амери
ки // Коренное население Северной Америки в современном мире. М., 1990. С. 6-27.
Алексеев В.П., Алексеева Т.И., Балуева Т.С. Антропологический состав коренных народов Чу
котки и Камчатки // Антропоэкология Северо-Восточной Азии: Чукотка, Камчатка, Коман
дорские острова / отв. ред. Т.И. Алексеева, А.П. Бужилова и др. М., 2008. С. 56-89.
Алексеев В.П., Балуева Т.С. Материалы по краниологии науканских эскимосов. (К дифферен
циации арктической расы) // СЭ. 1976. № 1. С. 48-59.
Алексеев В.П., Балуева Т.С. Материалы по краниологии науканских эскимосов (к дифферен
циации арктической расы) // Антропоэкология Северо-Восточной Азии: Чукотка, Камчат
ка, Командорские острова / отв. ред. Т.И. Алексеева, А.П. Бужилова и др. М., 2008. С. 109—
118.
Алексеев В.П., Гохман И.И. Антропология азиатской части СССР. М., 1984.
Алексеева Т.И. Биологическая адаптация населения Арктики к экстремальным условиям Край
него Севера (Антропологический аспект) // Географические аспекты экологии человека.
М., 1975.
Алексеева Т.И. Географическая среда и биология человека. М., 1977.
Алексеева Т.И. Адаптация человека в различных экологических нишах Земли. М., 1998.
Алексеева Т.И., Алексеев В.П. Антропологические исследования на Чукотке // Зап. ЧКМ. Ма
гадан, 1973, вып. 6. С. 6-7.
Алексеева Т.И., Алексеев В.П., Артуюнов С.А., Сергеев Д.А. Некоторые итоги историко-этно
логических и популяционно-генетических исследований на Чукотском полуострове // На
стыке Чукотки и Аляски. М., 1983.
Алексеева Т.И., Алексеев В.П., Спицин В.А., Круковская О.Б., Боева С.Б., Ирисова О.В. Фер
ментные и другие белки крови и дифференциация популяций Северо-Восточной Азии: (не
которые итоги генетико-антропологических исследований) // ВА. 1978. Вып. 58. С. 23-41.
Алексеева Т.И., Волков-Дубровин В.П., Гудкова J1.K., Павловский О.М. Физиологические осо
бенности коренного населения Чукотки // На стыке Чукотки и Аляски. М., 1983. С. 137—
169.
Алексеева Т.И., Коваленко В.Ю. Морфофункциональная характеристика постракраниального
скелета науканских эскимосов // Палеоантропология Сибири. М., 1980. С. 131-153.
Алексеенко Е.А. Кеты: Историко-этнографические очерки. Л., 1967.
Алексеенко Е.А., Дьяконова В.П., Таксами Ч.М. Предисловие // Стебницкий С.Н. Очерки этно
графии коряков. СПб., 2000.
Алпатов В.М. Айнский язык // Языки мира: Палеоазиатские языки. М., 1997.
Алпатов В.М. 150 языков и политика. М., 2002.
Алпатов В.М. Айны и айнский язык // http://il.rsuh.ru/docsllsh/Alpatovl_2006.pdf.
Алькор (Кошкин) Я.П. Письменность народов Севера // СС. 1931. № 10. С. 102-121.
Алъкор (Кошкин) Я.П. Вопросы создания и развития национально-литературных языков Се
вера // Материалы Всесоюзной конференции по развитию языков и письменности народов
Севера. М.; Л„ 1932. С. 32-64.
Анисимов А.Ф. Об истинном и иллюзорном в первобытных воззрениях на природу // Вопросы
истории, религии и атеизма. М., 1958. Вып. 5.
Анисимов А.Ф. Космологические представления народов Севера. М.; Л., 1959а.
Анисимов А.Ф. О наивном реализме первобытных людей // Ежегодник Музея истории религии
и атеизма. М.; Л., 19596. Т. 3.
Анисимов А.Ф. Духовная жизнь первобытного общества. М.; Л., 1966.
Анисимов А.Ф. Этапы развития первобытной религии. М.; Л., 1967.
Анисимов А.Ф. Общее и особенное в развитии общества и религии народов Сибири. Л., 1969.
Анисимов А.Ф. Исторические особенности первобытного мышления. Л., 1971.
Антропова В.В. К вопросу о межплеменных отношениях и военных укреплениях у народов
Северо-Востока Сибири // КСИЭ. М., 1947. Вып. 3. С. 64-65.
23. Н ароды С еверо-В остока Сибири
Антропова В.В. Расселение ительменов в первой половине XVIII в. // Изв. ВГО. 1949а. Т. 81
вып. 4. С. 414-419.
Антропова В.В. Старинные камчадальские сани // Сб. МАЭ. М.; JL, 19496. Т. X. С. 47-92.
Антропова В.В. Из истории транспорта у народов Сибири // КСИЭ. 1952 Вып XV
С. 23-26.
Антропова В.В. Лыжи народов Сибири // Сб. МАЭ. М.; Л., 1953а. Т. XIV. С. 5-36.
Антропова В.В. Современная чукотско-эскимосская резная кость // СМАЭ М ■ Л
19536
" "
'
Антропова В.В. Алеуты // Народы Сибири: Историко-этнографические очерки. М.; Л., 1956а.
Антропова В.В. Коряки // Народы Сибири: Историко-этнографические очерки. М.; Л., 19566.
Антропова В.В. Вопросы военной организации и военного дела у народов Крайнего СевероВостока Сибири // Сибирский этнографический сборник. М.; Л., 1957 Вып 2 С 99-245
(ТИЭ. н.с. Т. XXXV).
Антропова В В. Культура и быт коряков. Л., 1971.
Антропова В.В. Представления коряков о рождении, болезни и смерти // Природа и человек в
религиозных представлениях народов Сибири и Севера. Л., 1976. С. 254-267.
Антропоэкология Северо-Восточной Азии. Чукотка, Камчатка, Командорские острова М
2008.
'
Анучин Д.Н. Племя айнов (Материалы для антропологии Восточной Азии) // Изв. ОЛЕАЭ. М.
1876. Т. XX, кн. 2, вып. 1.
Анфертъев А.П., Ляпунова Р.Г. Некоторые вопросы экономического и культурного развития
коренного населения Командорских островов. 1981 // Этнологическая экспертиза: Народы
Севера России / под ред. З.П. Соколовой, Е.А. Пивневой. М., 2006.
Аргентов А. Путевые записки священника-миссионера в приполярной местности // Зап СО
РГО, СПб., 1857. Кн. 4.
Аргентов А.И. 15 лет в Нижнеколымском крае. (1843—1857): (Из воспоминаний миссионера).
Томск, 1869.
Аргентов А.И. Очерк Нижнеколымского края // Сборник газеты “Сибирь”. Б. м 1876 Т 1
С. 387-396.
' ' '
Аргентов А.И. Нижнеколымский край // Изв. РГО. СПб., 1879. Т. XV, вып. 6. С. 433-451.
Аргунов В.Г. Каменный век Северо-Западной Якутии. Новосибирск, 1990.
Аргунов В.Г. Основные этапы заселения человеком западного сектора Якутской Арктики //
Северный Археологический Конгресс: тез. докл., 9-14 сентября 2002 г., Ханты-Мансийск.
Екатеринбург, 2002. С. 9-11.
Аргунов В.Г. Проблема этнической идентификации археологических культур каменного века
Якутии // Этносы Сибири. Прошлое. Будущее: Материалы межд. науч.-практ. конф. Крас
ноярск, 11-13 ноября 2004 г. В 2-х ч. Красноярск, 2004. Ч. 1. С. 97-101.
Арсеньев В. К. С научными целями на собственный счет // Северные просторы 1999 № 3-4
С. 70-76.
• ■
Т. 17.
Арсеньев И.К. Гижигинский промысловый район // Экономическая жизнь Дальнего Востока.
Хабаровск. 1925. № 6.
Арутюнов С.А. Древний восточноазиатский и айнский компоненты в этногенезе японцев М
1962.
'
Арутюнов С.А. Рец. на кн.: Федосеева С.А. Ымыяхтахская культура Северо-Восточной Азии.
Новосибирск, 1980 //С А . 1983. № 4. С. 256-258.
Арутюнов С.А., Крупник И.И., Членов М.А. “Китовая аллея”: Древности островов пролива Сенявина. М., 1982.
Арутюнов С.А., Сергеев Д. А. Древние культуры азиатских эскимосов (Уэленский могильник)
М., 1969.
Арутюнов С.А., Сергеев Д.А. Проблемы этнической истории Берингоморья: Эквенский мо
гильник. М., 1975.
Арутюнов С.Л., Сергеев Д.А. Вариативность изобразительных приемов древнеэскимосского
искусства // Музей: Художественные собрания СССР. М., 1981. Вып. 2. С. 32-37.
Арутюнов С.А., Сергеев Д.А., Таксами Ч.М. Этнокультурные связи коренных народов при
брежной Северо-Восточной Азии // Этническая история народов Азии. М., 1972.
Асиновский А.С. Консонантизм чукотского языка. Л., 1991.
Асиновский А.С., Бахтин Н.Б., Головко Е.В. Этнолингвистическое описание командорских
алеутов И ВЯ. 1983. № 6.
Афанасьев В.Ф. Этнопедагогика нерусских народов Сибири и Дальнего Востока. Якутск,
1979.
Афанасьева Г.М. Чукчи: популяционно-демографический статус (вторая половина XIX - пер
вая половина XX в.). М., 1999.
Афанасьева Г.М., Симченко Ю.Б. О брачных системах автохтонных народов Северной Азии //
СЭ. 1981. № 4.
Афанасьева Г.М., Симченко Ю.Б. Традиционная пища береговых и оленных чукчей //Народы
Сибири. М., 1993. Кн. I.
Бадаев А.Н. Социолингвистическая ситуация в Корякском автономном округе //Языковая
ситуация в Российской Федерации. М., 1992. С. 68-73.
Базанов А.Г. Школы на Камчатке в XVIII веке // СС. 1939. № 2. С. 177-194.
Балашов Д. Традиционное и современное // Наука и религия. М., 1965. № 12.
Баллер Э.А. Преемственность в развитии культуры. М., 1970.
Балуева Т.С. Материал по дерматоглифике коряков // Проблемы этнографии и исторической
антропологии. М., 1978. С. 181-191.
Балуева Т.С. Антропологическая характеристика коренных народов Камчатки: Автореф.
дис. ... канд. истор. наук. М., 1979а.
Балуева Т.С. Антропологическая характеристика коренных народов Камчатки. (Соматологические исследования) // Этнокультурные процессы в современных и традиционных обще
ствах. М., 19796. С. 144-157.
Балуева Т.С. Опыт суммарного сопоставления на антропометрическом материале народов
Камчатки и Чукотки // ПИИЭ АН СССР в 1980-1981 гг. М., 1984.
Балуева Т.С., Долинова Н.А., Хить Г.Л. Дерматоглифика коренного населения Чукотки, Камчат
ки и Командорских островов // Антропоэкология Северо-Восточной Азии: Чукотка, Камчатка,
Командорские острова / отв. ред. Т.Н. Алексеева, А.П. Бужилова и др. М., 2008. С. 119-129.
Балуева Т. С., Дубова Н.А., Пестряков А.П. Эритроцитарные системы крови в популяциях ко
ренного населения Чукотки и Камчатки // Антропоэкология Северо-Восточной Азии: Чу
котка, Камчатка, Командорские острова / отв. ред. Т.Н. Алексеева, А.П. Бужилова и др. М.,
2008. С. 161-207.
Баранников И. (Тымлаткэн). Сказки об Эмэмкуте. Л., 1940.
БартэльсД., Бартэльс А.Л. Проблемы сравнения коренных народов Канады и СССР // Модель
в культурологии Сибири и Севера. Екатеринбург, 1992. С. 130-141.
Баскин Л.М. Северный олень: Экология поведения. М., 1970.
Батьянова Е.П. Корякский автономный округ // Народы советского Севера. М., 1991 С 230
246.
Батьянова Е.П. Архаические элементы в этническом самосознании коряков // Ранние формы
религии у народов Сибири. Л., 1992.
Батьянова Е.П. Материалы по традиционному мировоззрению чукчей и коряков // Сибирский
этнографический сборник. М., 1993. Вып. 6, кн. 1. С. 44-56.
Батьянова Е.П. Некоторые архаические обычаи у народов Крайнего Северо-Востока // Наро
ды Севера и Сибири в условиях экономических реформ и демократических преобразова
ний. М., 1994. С. 390-411.
Батьянова Е.П. Коряки рассказывают о себе (по материалам полевых исследований на Кам
чатке в 1995 году) // Социально-экономическое и культурное развитие народов Севера и
Сибири: традиции и современность. М., 1995а. С. 203-222.
Батьянова Е.П. Обычай “превращения пола” у народов Крайнего Северо-Востока Сибири //
Социально-экономическое и культурное развитие народов Севера и Сибири: традиции и
современность. М., 19956. С. 222-236.
Батьянова Е.П. Русские и русское глазами коряков // Этнические стереотипы в меняющемся
мире. М., 1998.
Батьянова Е.П. К портретам сибирских шаманов // ПИИЭА. 2003. М., 2005. С. 150-165.
Батьянова Е.П. Женщины Севера в роли религиозных лидеров (по материалам полевых ис
следований на Камчатке и Чукотке) // Женщина и возрождение шаманизма: постсоветское
пространство на рубеже тысячелетий. М., 2005. С. 108-127.
Батьянова Е.П., Горохов С.Н. Чуванцы // Народы России: Энциклопедия. М., 1994. С. 403^104.
Бауэрман К.И. Пенжинский район Камчатского округа: Краткий физическо-географический,
статистико-экономический и этнографический обзор // Дальневосточное статистическое
обозрение. Хабаровск; Благовещенск, 1928. № 10.
Бауэрман КИ . Следы тотемического родового устройства у паренских коряков // СС. 1934.
№ 2. С. 70-79.
Бахолдина (Коваленко) В.Ю. К изучению антропологии нивхов // Биологические науки. М.,
1978. № 8. С. 77-83.
Бахолдина В.Ю. Антропология и популяционная генетика нивхов: Автореф. д и с с.... канд. био
лог. наук. М., 1982.
Бахолдина В.Ю., Шереметьева В.А. Миграционная структура как элемент этнической систе
мы адаптаций // ВА. 1988. Вып. 82. С. 3-12.
Бацаев И.Д. Сельское и промысловое хозяйство Северо-Востока России 1929-1953 гг. Мага
дан, 1997.
Бацаев И.Д., Лебедищев А.И., Хаховская JI.H. II Диковские чтения // Колымские вести. Мага
дан. 2003. № 22. С. 7-11.
Бацевич С.Л. Два года в местечке Гижига Камчатской области // Изв. общества горных инже
неров. 1913. № 3. С. 1-32.
Бежкович А.С., Жегалова С.К., Лебедева А.А., Просвиркина С.К. Хозяйство и быт русских кре
стьян: Памятники материальной культуры (определитель). М., 1959.
Беликов В.И. Надежность советских этнодемографических данных // Малые языки Евразии:
социолингвистический аспект. М., 1997.
Белиловский К.А. Женщина инородцев Сибири (медико-этнографический очерк) // Сборник
работ по акушерским и женским болезням, посвященный проф. К.Ф. Славянскому в 25-ле
тие его врачебно-ученой деятельности. СПб., 1894.
Белимов Э.И Кетский синтаксис: Ситуация, пропозиция, предложение. Новосибирск, 1991.
Белов М.И. Русские походы на Камчатку до Атласова // Изв. ВГО. 1957. Т. 89, № 1. С. 25-35.
Беневоленская Ю.Д. Арктическая раса (проблема формирования) // Расы и народы. М., 1988.
Вып. 18. С. 75-91.
Берг Л.С. Из истории открытия Алеутских островов // Землеведение. М., 1924. Т. XXVI,
вып. 1-2.
Берг Л. С. Открытие Камчатки и экспедиции Беринга. 1725-1742. М.; Л., 1946.
Бергман Стен. По дикой Камчатке. Петропавловск-Камчатский, 2000.
Березин А.А., Перлов А. С. Ресурсы морских млекопитающих // Биологические ресурсы Тихого
океана. М., 1986.
Березкин Ю.Е. Мифология аборигенов Америки: Результаты статистической обработки аре
ального распределения мотивов // История и семиотика индейских культур Америки. М.,
2002. С. 277-346.
Березницкий С.В. Этнокультурные контакты и изменения в культуре нивхов // Личность.
Культура. Общество: Науч.-практ. журн. РАН / Ин-т социально-политических исследова
ний. М., 2000. Т. 2, вып. 3(4).
Березницкий С.В. Этнические компоненты верований и ритуалов коренных народов Амуро
Сахалинского региона. Владивосток, 2003.
Беретти Н.Н. На Крайнем Северо-Востоке // Зап. Владивостокского отделения РГО. Влади
восток, 1929. Т. 4.
Берх В. Первое морское путешествие россиян, предпринятое для решения географической за
дачи: соединяется ли Азия с Америкою. СПб., 1823.
Бёрч Э.С., мл. Социодемографические корреляты структуры жилища в трех Берингийских
популяциях // Традиционные культуры Северной Сибири и Северной Америки. М.,
1981.
Билибин Н.Н. Батрацкий труд в кочевом хозяйстве коряков. Л., 1932а.
Билибин Н.Н. У западных коряков // СС. 19326. № 1-2.
Билибин Н.Н. Классовое расслоение кочевых коряков. Хабаровск, 1933а.
Билибин Н.Н. Среди коряков // СС. 19336. № 3.
Билибин Н.Н. Обмен у коряков. Л., 1934а.
Билибин Н.Н. Формы материального производства береговых коряков Пенжинской губы //
Проблемы истории докапиталистических обществ. 19346. № 6.
Благодатов Г.И., Верткое К.А., Язовицкая Э.Э. Атлас музыкальных инструментов СССР. М.,
1975.
Богданов И.А. Музыка народностей Чукотки. Пластинка М 3043075-76. Мелодия. Вып. 1981.
Богданович КИ . Очерки Чукотского полуострова. СПб., 1901.
Богораз В.Г. Краткий отчет об исследовании чукоч Колымского края. Иркутск, 1899.
Богораз В.Г. Материалы по изучению чукотского языка и фольклора, собранные в Колымском
округе. СПб., 1900. Т. 1: Образцы народной словесности.
Богораз В.Г. Областной словарь колымского русского наречия и песни русских поречан на Ко
лыме. Собрал на месте и составил В.Г. Богораз. СПб., 1901а (Сб. Отделения русского языка
и словесности Импер. Академии наук. Т. LXVIII).
Богораз В.Г. Очерк материального быта оленных чукчей, составленный на основании коллек
ции Н.Л. Гондатти // Сб. МАЭ. 19016. Т. 2. С. 1-65.
Богораз В.Г. О принятии чукоч в русское подданство: Легенды и документы // ЖС. Спб. 1902
Вып. 2, отд. 1. С. 147-164.
Богораз В.Г. О так называемом языке духов (шаманском) у различных ветвей эскимосского
плем ени/ / Изв. РАН. Пг., 1919. Т. 13. № 8-11. (IV сер.)
Богораз-Тан В.Г. Миф об умирающем и воскресающем звере // Художественный фольклор
М., 1926. № 1.
Богораз В.Г. Древние переселения народов в Северной Евразии и в Америке // Сб. МАЭ VI
1927. С. 37-62.
[Богораз В.Г.] Celgb-Kalekal (Красная грамота). Букварь на чукотском языке / составлен проф.
В.Г. Богоразом совместно с бригадой чукотских студентов Института народов Севера. На
учно-исследовательская Ассоциация Института народов севера ЦИК СССР. М., 1932.
Богораз В.Г. Чукчи. Л., 1934. Ч. 1.
Богораз В.Г. Древнейшие элементы в языке азиатских эскимосов // Академия наук СССР ака
демику Марру (юбилейный сборник). М.; Л., 1935. Т. XLV.
Богораз В.Г. Социальный строй американских эскимосов // Труды Ин-та антропологии, архео
логии и этнографии. М.; Л., 1936. Т. IV.
Богораз В.Г. Луороветланско-русский (чукотско-русский) словарь. М.; Л., 1937.
Богораз В.Г. Чукчи: Религия. Л., 1939. Ч. II.
Богораз В.Г. Игры малых народностей Севера // Сб.МАЭ. 1949а. Т. XI.
Богораз В.Г. Материалы по языку азиатских эскимосов. Л., 19496.
Богораз В.Г. Материальная культура чукчей. М., 1991.
Богораз-Тан В.Г. Христианство в свете этнографии. М.; Л., 1928.
Богородский А. Медико-топографическое описание Гижигинской округи // Журнал МВД
СПб., 1853. Отд. 3 .4 .2 .
Богословская Л., Слугин И., Загребин И., Крупник И. Основы морского зверобойного промыс
ла: Научно-методическое пособие. М.; Анадырь, 2007.
Богословский С. А н’ьяпик-Умиак // Северные просторы. М., 2004. № 1-2. С. 50-56.
Богоявленский Д.Д. Вымирают ли народы Севера? // СОЦИС: Социологические исследования
М., 2005. № 8. С. 55-61.
Бойко В.И. Социальное развитие народов Нижнего Амура. Новосибирск, 1977.
Большаков М.А., Рубинский В.И. Камчатская область. М.; Л., 1934.
Бондарева И.А. Семь недель на Командорах. Петропавловск-Камчатский, 1966.
Борисковский П.И. О пережитках родовых отношений на северо-востоке Азии, юкагиры и ко
ряки // СЭ. М.; Л., 1935. № 4-5.
Борисов А.А. У самоедов: От Пинеги до Карского моря. СПб., 1907.
Борисов В.И. Воспоминания старожилов долины реки Камчатки. Петропавловск-Камчатский
2001
Борисов В.И. Ключи (начало XVIII - конец XX в.): Страницы истории поселка. Петропав
ловск-Камчатский, 2006а.
Борисов В.И. Усть-Камчатский район. Петропавловск-Камчатский, 20066.
БошнякН.К. Экспедиции в Приамурском крае // Морской сборник. СПб., 1859. Т. 39, № 2.
Браславец К.М. Диалектологический очерк Камчатки. Южно-Сахалинск, 1968.
Браславец К.М. О фольклоре обрусевших чуванцев села Марково на Анадыре // Вопросы тео
рии русского языка и диалектологии. Хабаровск, 1975. С. 166-183.
Браславец К.М., Шатунова Л.В. Словарь русского камчатского наречия. Хабаровский ГПИ
1977. С. 1-134.
Бриль А.И. Описание народов, находящихся около Якутска, Охотска и Камчатки // Российский
магазин. СПб., 1792.
Бродский И.А. О народных музыкальных инструментах и инструментальной музыке Дальнего
Востока РСФСР // Теоретические проблемы народной инструментальной музыки. М., 1974
С. 156-162.
.
Бродянский Д.Л. Южное Приморье в эпоху освоения металла (II—I тыс. до н.э.) Автореф.
дисс. ... канд. истор. наук. Новосибирск, 1969.
Бродянский Д.Л. Протоберингийская культура в Приморье // Этноистория и археология
Северной Евразии: теория, методология и практика исследования: Сб. науч. тр. Иркутск;
Эдмонтон, 2007. С. 30-32.
Бромлей Ю.В. Новая обрядность - важный компонент советского образа жизни // Традицион
ные и новые обряды в быту народов СССР. М., 1981а.
Бромлей Ю.В. Современные проблемы этнографии: Очерки теории и истории. М., 19816.
Бронштейн М.М. К историко-этнографической интерпретации древнеэскимосского орнамен
та // Генезис и эволюция этнических культур Сибири. Новосибирск, 1986а. С. 143-146.
Бронштейн М.М. Типологические варианты древнеэскимосского графического орнамента
(К проблеме этнокультурной истории Берингоморья в I тыс. до н.э. - I тыс. н.э.) // СЭ,
19866. № 6 . С. 46-58.
Бронштейн М.М. Антропоморфная скульптура древних эскимосов Чукотки: Опыт типологи
ческого анализа//Н ауч. сообщ. ГМИНВ. М., 1991а. Вып. 20. С. 86-98.
Бронштейн М.М. Древнеуэленский орнамент: (К проблеме историко-этнографической ин
терпретации древнего искусства эскимосов) // Науч. сообщ. ГМИНВ. М., 19916. Вып. 20.
С. 99-107.
Бронштейн М.М. Там была своя цивилизация - полярная Ойкумена // http://arctictoday/ru/
news/publiations/806.html
Бронштейн М.М. Произведения древнеэскимосского искусства в собрании Государственного
музея Востока // Памятники культуры: Новые открытия. Письменность. Искусство. Архео
логия. 2000. М., 2002. С. 366-384.
Бронштейн М М , Днепровский К.А. Жилище морских зверобоев Древней Чукотки // Памят
ники культуры: Новые открытия. Письменность. Искусство. Археология. 2000. М., 2001.
С. 587-619.
Бронштейн М.М., Днепровский К.А., Отке Н.П., Широков Ю.А. Искусство Чукотки. М.,
1997.
Бронштейн М.М., Днепровский К.А., Сухорукова Е.С. Мир арктических зверобоев: шаги в не
познанное: Каталог выставки. М.; Анадырь, 2007.
Бронштейн М.М., Карахан И.Л., Широков Ю.А. Резная кость Уэлена. Народное искусство
Чукотки. М., 2002.
Бронштейн М.М., Широков Ю.А. Чукотская и эскимосская резная кость: Художественные из
делия I-X X веков из коллекций Музея Востока. М., 2008.
Бубнис Г.К., Нефедова С.П. Социалистические преобразования в Корякском автономном окру
ге. М., 1981.
Буданова В. Жизнь как она есть // Северные просторы. М., 2000. № 1. С. 34-35.
Булатова Н.Я., Вахтин Н.Б., Насилов Д.М. Языки малочисленных народов Севера // Мало
численные народы Севера, Сибири и Дальнего Востока: проблемы сохранения и развития
языков. СПб., 1997.
Бунак В.В. Антропометрия. М., 1941.
Бурлак В. Командорские этюды. М., 1982.
Бурыкин А.А. Чуванцы: Происхождение и этническая история: Материальная и духовная куль
тура ( конец XIX - начало XX века). Анадырь, 1993.
Бурыкин А.А. Следы культуры эскимосов на Охотском побережье // Системные исследования
взаимосвязи древних культур Сибири и Северной Америки: духовная культура. СПб., 1996.
Вып. 4. С. 48-59.
Бурыкин А.А. Языковая ситуация и вопросы преподавания родных языков в национальных
школах Чукотского автономного округа // Малочисленные народы Севера, Сибири и Даль
него Востока: проблемы сохранения и развития языков. СПб., 1997.
Бурыкин А.А. Роль изучения топонимики для археологических и историко-этнографических
исследований // Диковские чтения: Материалы науч.-практич. конф., посвящ. 75-летию со
дня рожд. чл.-кор. РАН Н.Н. Дикова. Магадан, 20016. С. 147-153.
Бурыкин А.А. Миграции с востока на запад и проблемы этнокультурной истории народов по
бережья Северного Ледовитого океана // Северный Археологический конгресс: тез. докл.,
9-14 сент. 2002 г., Ханты-Мансийск. Екатеринбург, 2002. С. 40-41.
Бурыкин А.А. Мифологические рассказы о медведе у народов Северо-Восточной Азии и
Северной Америки // Сибирская заимка. 2001а. № 2; http://zaimka.ru/ethmgraphy/burykinlO.shtml
Бурыкин А.А. Материалы к структурной характеристике системы терминов родства и свойства
чаплинских эскимосов // Алгебра родства: Родство. Системы родства. Системы терминов
родства. СПб., 2005. Вып. 9. С. 246-254.
Бурыкин А.А. Представления народов Северо-Востока Азии об окружающем пространстве
и их отражение в изобразительном искусстве // http://anthropology.ru/ru/texts/burvkin/
studia02_05/html
Бурыкин А.А. Историко-этнографические и историко-культурные аспекты исследования оно
мастического пространства региона [топонимика и этнонимика Восточной Сибири! СПб
2006.
Буссе Н.В. Остров Сахалин и экспедиция 1853-1854 гг.: Дневники. СПб., 1872.
Буссе Ф.Ф. Статистика христианского населения Анадырского округа II Дьячков А.Е. Анадыр
ский край. Владивосток, 1893. (Зап. ОИАК. т. II).
Бутурлин С.А. Отчет уполномоченного Министерства внутренних дел по снабжению продо
вольствием в 1905 году Колымского и Охотского края. СПб., 1907.
Вакселъ Свен. Вторая Камчатская экспедиция Витуса Беринга. М., 1940.
Вагин В. Исторические сведения о деятельности графа М.М. Сперанского в Сибири с 1819 по
1822 г. СПб., 1872. Т. 1.
Валл М.Н., Канакин И.А. Категории имени в кетском языке. Новосибирск, 1985.
Валл М.Н., Канакин И.А. Категории глагола в кетском языке. Новосибирск, 1988.
Валл М.Н., Канакин И.А. Очерк фонологии и грамматики кетского языка Новосибирск
1990.
’
Вальгиргин А.И., Нувано В.Н. Календарные праздники хатырских и ваежских оленеводов //
Тропою Богораза. М., 2009. С. 218-223.
Василевич Г.М. Типы обуви народов Сибири // Сб.МАЭ. 1963. Т. XXI.
Василевич Г.М., Левин М.Г. Типы оленеводства и их происхождение // СЭ. 1951. № 1.
Василевский А.А. Происхождение и родство островных народов Восточной Азии // Краеведче
ский бюллетень СОКМ. Южно-Сахалинск, 1995. № 3.
Василевский А.А. Охотская проблема в свете современных исследований // Уч. зап. СахГУ.
Южно-Сахалинск, 2000.
Васильев Б.А. Медвежий праздник // СЭ. 1948. № 4.
Васильев В.Н. Отчет о командировке к гилякам и орокам. СПб., 1912.
Васильевский Р.С. Происхождение и древняя культура коряков. Новосибирск, 1971.
Васильевский Р.С. Древние культуры Тихоокеанского севера. Новосибирск, 1973а.
Васильевский Р.С. Охотская культура. Новосибирск, 19736.
Васильевский Р.С., Голубев В.А. Древние поселения на Сахалине: Сусуйская стоянка. Новоси
бирск, 1976.
Васильевский Р.С. По следам древних культур Хоккайдо. Новосибирск, 1981.
Васильевский Р.С. О проблеме генезиса северо-восточных палеоазиатов и эскимосов // Про
блемы археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий: мат-лы
VI Годовой итоговой сес. Ин-та археологии и этографии СО РАН. Декабрь 1998 г Новоси
бирск, 1998. С. 219-225.
Васильевский Р.С. Лабретки в культурах Северо-Тихоокеанского региона // Археология, этно
графия и антропология Евразии. Новосибирск, 2002. № 2. С. 71-78.
Вахрин С.И. Из истории происхождения камчатских фамилий // Краеведческие записки
КОКМ. Петропавловск-Камчатский, 1989.
Вахрин С.И. Встречь солнцу. Петропавловск-Камчатский, 1996.
Вахрин С.И. Потомки остроклювого бога (Камчадалы). Петропавловск-Камчатский, 1997.
Вахтин Н.Б. Некоторые особенности русско-алеутского двуязычия на Командорских остро
в а х / / ВЯ. 1985. № 5.
Вахтин Н.Б. Народы Крайнего Севера Российской Федерации. СПб., 1992.
Вахтин Н.Б. JESUP-2: Новая программа социально-антропологических исследований на Севе
ре // Кунсткамера: Этнографические тетради. 1993а. Вып. 1. С. 211-213.
Вахтин Н.Б. Коренное население Крайнего Севера Российской Федерации. СПб., 19936.
Вахтин Н.Б. Синтаксис языка азиатских эскимосов. СПб., 1995.
Вахтин Н.Б. Эскимосско-алеутские языки //Я зы ки мира: Палеоазиатские языки. М., 1997.
Вахтин Н.Б. Язык, сиреникских эскимосов: тексты, грамматические и словарные материалы.
Munchen, 2000. (Lincom Studies in Asian Linguistics, 33).
Вахтин Н.Б. Языки народов Севера в XX веке: Очерки языкового сдвига. СПб., 2001.
Вахтин И.Б. Эскимосов азиатских язык // Языки народов России. М., 2002.
Вахтин Н., Головко Е„ Швайтцер П. Русские старожилы Сибири: социальные и символиче
ские аспекты самосознания. М., 2004.
Вахтин Н.Б., Емельянова Н.М. Практикум по лексике эскимосского языка. JL, 1988.
Ващенко А.В. Параллельные мотивы в мифологиях коренных народов Северной Америки и
Сибири // Сибирь в панораме тысячелетий: (Материалы междунар. симпозиума). Новоси
бирск, 1998. Т. 2. С. 106-113.
Вдовин И.С. Расселение народностей Северо-Востока Азии во второй половине XVII и начале
XVIII вв. // Изв. ВГО. 1944. Т. 76, вып. 5. С. 250-265.
Вдовин И.С. История изучения палеоазиатских языков. М.; Л., 1954.
Вдовин И.С. В.Г. Богораз как исследователь языков народов Северо-Востока // На Севере
Дальнем. Магадан, 1957. Кн. 6.
Вдовин И.С. Эскимосские элементы в культуре чукчей и коряков // Сибирский этнографиче
ский сборник. III. М.; Л., 1961. С. 27-63. (ТИЭ, н.с. Т. LXIV).
Вдовин И.С. Очерки истории и этнографии чукчей. М.; Л., 1965.
Вдовин И. С. К вопросу о происхождении названия “алеут” // Страны и народы Востока М
1968. Вып. 6.
Вдовин И.С. К проблеме этногенеза ительменов // СЭ. 1970. № 3. С. 28-36.
Вдовин И.С. Жертвенные места коряков и их историко-этнографическое значение // Религи
озные представления и обряды народов Сибири в XIX - начале XX в. Л., 1971 С. 275-299
(Сб. МАЭ. Т. XXVII).
Вдовин И.С. Следы алеутско-эскимосской культуры на Тихоокеанском побережье Камчатки //
Страны и народы Востока. М., 1972а. Вып. XIII. С. 41-51.
Вдовин И. С. Юкагиры в этнической истории коряков и чукчей // Этническая история народов
Азии. М., 19726. С. 99-114.
Вдовин И.С. Забытый исследователь Камчатки: Новые материалы об ительменах и коряках
начала XVIII в. // Краевед, зап. КОКМ. Петропавловск-Камчатский. 1973а. Вып. 4 С 134—
146.
Вдовин И.С. Очерки этнической истории коряков. Л., 19736.
Вдовин И.С. Ительмены и коряки в первые десятилетия XVIII в.: По неопубликованным мате
риалам участника Камчатской экспедиции А.П. Горланова // Страны и народы Востока М
1975а. Вып. XVII. С. 57-66.
Вдовин И.С. Исторические особенности формирования общественного разделения труда у на
родов Северо-Востока Сибири // Социальная история народов Азии. М., 19756.
Вдовин И. С. Природа и человек в религиозных представлениях чукчей // Природа и человек в
религиозных представлениях народов Сибири и Севера. М., 1976.
Вдовин И.С. Религиозные культы чукчей // Памятники культуры народов Сибири и Севера Л
1977. (Сб. МАЭ. Т. XXXIII).
Вдовин И.С. Влияние христианства на религиозные верования чукчей и коряков // Христиан
ство и ламаизм у коренного населения Сибири. Л., 1979.
Вдовин И. С. Актуальные проблемы этнографии аборигенного населения Сибири и Севера //
Этнографические аспекты изучения современности. Л., 1980.
Вдовин И.С. Чукотские шаманы и их социальные функции // Проблемы истории общественно
го сознания аборигенов Сибири. Л., 1981.
Вдовин И.С. Из истории становления социальной организации аборигенов Северо-Востока
Сибири // Этнические культуры Сибири: Проблемы эволюции и контактов. Новосибирск
1986а. С. 3-9.
Вдовин И. С. Историко-культурные данные к этногенезу чукчей и коряков // Проблемы этноге
неза и этнической истории аборигенов Сибири. Кемерово, 19866. С. 121-130.
Вдовин И.С. Гижига - город-крепость на Северо-Востоке России // Памятники, памятные ме
ста истории и культуры Северо-Востока России (Магаданская область и Чукотка). Мага
дан, 1995.
Вдовин И.С., Терещенко Н.М. Очерки истории изучения палеоазиатских и самодийских язы
ков. Л., 1959.
Ведомость о числе жителей в Камчатском округе 1848 г. // Труды Вольного экономического
общества. СПб., 1848. Т. 6.
Венедиктов Г.В. Анадырские и колымские записи былин В.Г. Богораза // Русский фольклор
Л., 1987. Т. 24. С. 149-160.
Вениамин, архимандрит. Самоеды мезенские // Этнографический сборник РГО. СПб., 1858.
Вып. IV.
Вениаминов И. Записки об островах Уналашкинского отдела: В 3 частях. СПб., 1840. Т. И.
Вениаминов И. Опыт грамматики алеутско-лисьевского языка. СПб., 1846.
[Вениаминов И.] Избранные труды Святителя Иннокентия, митрополита Московского, апо
стола Сибири и Америки / Сост. Магистр богословия протоиерей Борис Пивоваров. Ново
сибирск, 1997.
Верещагин Н.К., Николаев А.Н. Промысловые животные у неолитических племен Камчатки //
Бюлл. МОИП. М., 1979. Т. 84, вып. 5. С. 16-39.
Вернер Г.К. Коттский язык. Ростов, 1990а.
Вернер Г.К. Сравнительная фонетика енисейских языков. Таганрог, 19906.
Вернер Г.К. Кетско-русский и русско-кетский словарь. СПб., 1993.
Вернер Г.К. Кетский язык // Языки мира: Палеоазиатские языки. М., 1997а.
Вернер Г.К. Коттский язык // Языки мира: Палеоазиатские языки. М., 19976.
Вернер Г.К. Югский язык // Языки мира: Палеоазиатские языки. М., 1997в.
Вернер Г.К., Николаева Г.Х. Остынгынна букварь (кетский экспериментальный букварь).
Красноярск, 1988.
Вернер Г.К., Николаева Г.Х. Букварь. 1-е изд. Л., 1991; 2-е изд. СПб., 1996.
Верхнеколымский улус: история, культура, фольклор. Якутск, 2002.
Вести: Петропавловск-Камчатский. 1994. № 199. 19.10.
Вестник Сахалинского музея. Ежегодник. Южно-Сахалинск, 1997. № 4.
Воблов И.К. Эскимосские праздники // Сибирский этнографический сборник. М.; Л., 1952.
Вып. I. (ТИЭ, н.с. Т. XVIII).
Возгрин В.Е. Гренландия и гренландцы. М., 1984.
Володин А.П. Отношение ительменского языка к другим чукотско-камчатским языкам // Про
исхождение аборигенов Сибири и их языков. Томск, 1969. С. 225-227.
Володин А.П. Ительменский язык. Л., 1976.
Володин А.П. Ительменский язык: Фонология, морфология, диалектология, проблема генети
ческой принадлежности: Автореф. дис. ... д-ра филол. наук. Л., 1979.
Володин А.П. Язык и фольклор // История и культура ительменов. Л., 1990.
Володин А.П. Проспект описания грамматики керекского языка (чукотско-камчатская груп
па) // Языки народов Сибири. Грамматические исследования: Сб. науч. тр. Новосибирск,
1991.
Володин А.П. Керекский язык // Красная книга народов России: Энциклопедический словарьсправочник. М., 1994а. С. 30-31.
Володин А.П. Керекско-русские языковые связи // Контактологический энциклопедический
словарь-справочник. М., 19946. Вып. 1: Северный регион: Языки народов Севера, Сибири
и Дальнего Востока в контактах с русским языком. С. 102-106.
Володин А.П. Ительмены. М., 1995. 2-е изд. СПб., 2003.
Володин А.П. Ительменский язык // Языки мира: Палеоазиатские языки. М., 1997а.
Володин А.П. Керекский язык //Языки мира: Палеоазиатские языки. М., 19976. С. 53-60.
Володин А.П. Палеоазиатские языки // Языки мира: Палеоазиатские языки. М., 1997в.
Володин А.П., Кукова А.Н. Ительменский язы к / / Языки народов СССР. Л., 1968. Т. 4: Монголь
ские, тунгусо-маньчжурские и палеозиатские языки. С. 334-351.
Володин А.П. Мысли о палеоазиатской проблеме // ВЯ. 2001. № 4. С. 129-141.
Володин А.П, Скорик П.Я. Чукотский язык // Языки мира: Палеоазиатские языки. М., 1997.
Володин А.П., Халоймова К.Н. Ительменско-русский и русско-ительменский словарь Л
1989.
Волошинов Н. Отчет по командировке на Командорские острова в 1884-1885 гг. Хабаровск
1886.
Воробей И.Е. Стоянка Дручак-Ветреный // Археологические исследования на Севере Дальне
го Востока (по данным Северо-Восточнот-Азиатской комплексной археологической экспе
диции). Магадан, 1996. С. 24-51.
Воробей И.Е. Рец. на кн.: Слободин С.Б. Археология Колымы и Континентального Приохотья
в позднем плейстоцене и раннем голоцене. Магадан, 1999 // Исторические исследования на
Севере Дальнего Востока. Магадан, 2000. С. 182-186.
[Врангель Ф.П.] Путевые записки адмирала барона Ф.П. Врангеля. Сообщил В.В. Врангель //
Исторический вестник. 1884. Т. 18, № 10.
Врангель Ф.П. Путешествие по северным берегам Сибири и Ледовитому морю. М., 1948.
Временное положение об управлении туземными племенами Дальнего Востока. Петропавловск-Камчатский, 1925.
Временное положение об управлении туземных народностей и племен Северных окраин
РСФСР (1926) // Законодательные акты 1917—1992 гг. (Социально-экономическое и куль
турное развитие народов Севера). М., 1992 (Материалы к серии “Народы и культуры”,
вып. XI. Национальная политика в России, кн. 2).
Вруцевич М. С. Обитатели, культура и жизнь в Якутской области. СПб., 1891.
Всеволодский-Гернгроссе В.Н. Игры народов СССР. М.; Л., 1933.
Всесоюзная перепись населения 1926 г. М., 1928. Вып. IV.
Всесоюзная перепись населения 1926 г. М., 1929. Т. IX.
Всесоюзная перепись населения 1989 г. М., 1990.
Выготский JI.C. Лурия А.Р. Этюды по истории поведения. М., 1993.
Выписки из журнала путешествия штурмана Ивана Васильева к островам Алеутским в 1811—
1812 гг. // Дух журналов. 1816. Ч. XIV.
Высокое М. С. К проблеме преподавания в школе языков аборигенов Сахалина // Краеведче
ский бюллетень. Южно-Сахалинск, 1995. № 1: Проблемы истории Сахалина, Курил и со
предельных территорий.
Галанин А.А. Новые данные о лахтинской культуре (м. Наварин) // II Диковские чтения: Мате
риалы науч.-практ. конф., посвящ. 70-летию Дальстроя. Магадан, 2002. С. 383-388.
Галанин А.А., Лебединцев А.И. Лахтинская культура на западном побережье Анадырского ли
мана в конце I тыс. до н.э. // Неолит и палеометалл Севера Дальнего Востока. Магадан,
2006. С. 27-33.
Гапанович И.И. Основные вопросы этнографии камчатских коряков. Прага, 1928.
Гапанович И.И. Камчатские коряки: Современное положение племени и значение его оленного хозяйства. Тяньцзинь, 1932.
Гарусов И.С. Социалистическое переустройство сельского и промыслового хозяйства Чукот
ки (1917-1952 гг.). Магадан, 1981.
Генофонд и геногеография народонаселения / Под ред. Ю.Г. Рычкова: Т. 1. Генофонд населе
ния России и сопредельных стран. СПб., 2000.
Генофонд и геногеография народонаселения / Под ред. Ю.Г. Рычкова. Т. 2: Географический
атлас населения России и сопредельных стран. СПб., 2003.
Георги И.И. Описание всех обитающих в Российском государстве народов, также их житейских
обрядов, вер, обыкновений, жилищ, одежды и других достопамятностей. СПб., 1779. Ч. 3.
Герасимов Д.В., Гиря Е.Ю., Питулько В.В., Тихонов А.Н. Новые материалы к интерпретации
стоянки Чертов Овраг на о. Врангеля // II Диковские чтения: Материалы науч.-практ. конф.,
посвящ. 70-летию Дальстроя. Магадан, 2002. С. 379-383.
Герасимов Д.В., Гиря Е.Ю., Тихонов А.Н. Поселение Чертов Овраг на острове Врангеля - во
просы культурной атрибуции и перспективы исследования // Естественная история россий
ской восточной Арктики в плейстоцене и голоцене. М., 2003. С. 85-88.
Гиршфельд О.А. Копьеметалки по материалам этнографических музеев Ленинграда и Моск
вы // Сб. МАЭ. 1953. Т. XIV. С. 98-118.
Гладкова Т.Д., Балановская Е.В., Коваленко Ю.В. Дерматоглифические особенности сахалин
ских нивхон // ВА. 1997. № 55.
Головко Е.В. Материалы для изучения языка медновских алеутов. 1 // Лингвистические иссле
дования: Проблематика взаимодействия языковых уровней. Л., 1988.
Головко Е.В. Материалы для изучения языка медновских алеутов. 2 // Лингвистические иссле
дования: Структура языка и его эволюция. М., 1989.
Головко Е.В. Словарь алеутско-русский и русско-алеутский (Беринговский диалект). СПб.,
1994.
Головко Е.В. Алеутский язык // Языки мира: Палеоазиатские языки. М., 1997а.
Головко Е.В. Медновских алеутов язык // Языки мира: Палеоазиатские языки. М., 19976.
Головко Е.В. Алеутский язык // Языки народов России. М., 2002. С. 23-28.
[Головнин В.М.] Материалы для истории русских заселений по берегам Восточного океана
(Замечания В.М. Головнина о Камчатке и Русской Америке в 1809, 1810 и 1811 гг.). СПб.,
1861. Вып. 11.
Головнин В.М. Путешествие на шлюпе “Диана” из Кронштадта в Камчатку в 1807-1811 годах.
М., 1961.
Голубцов И. Религия, обряды и нравы племен, живущих по западному берегу Татарского про
лива, по низовью реки Амур и частию по западному берегу Охотского моря // Домашняя
беседа для народного чтения. СПБ., 1859. Вып. 34.
Гондатти Н.Л. Культ медведя у инородцев Северо-Западной Сибири // Труды этнографиче
ского отдела ОЛЕАЭ. М., 1888. Кн. VIII.
Гондатти Н.Л. Анадырские очерки. Хабаровск, 1897а.
Гондатти Н.Л. О языках // ЖС. СПб., 18976. Вып. 2. Год 7-й. С. 140-155, 218-229.
Гондатти Н.Л. Оседлое население р. Анадыря // Зап. ПО РГО. Хабаровск, 1897в. Т. 3, вып. 1.
С. 111-165.
Гондатти Н.Л. Сведения о поселениях по р. Анадырь // Зап. ПО РГО. Хабаровск, 1897 г. Т. 3,
вып. 1. С. 71-110.
Гондатти Н.Л. Состав населения Анадырской округи // Зап. ПО РГО. Хабаровск, 1897д. Т. 3,
вып. 1. С. 166-178.
Гондатти Н.Л. Поездки из села Маркова на р. Анадырь в бухту Провидения (Берингов про
лив) // Зап. ПО РГО. Хабаровск, 1898. Т. 4, вып. 1. Приложение.
Гонтмахер П.Я. О национальном своеобразии народного искусства нивхов // История и куль
тура народов Дальнего Востока. Южно-Сахалинск, 1973.
Гонтмахер П.Я. Народные истоки в живописи нивхского художника С. Гурка // Материалы по
истории Дальнего Востока. Владивосток, 1974.
Гонтмахер П.Я. Художественная обработка металла у нивхов // Культура народов Дальнего
Востока СССР (XIX-XX вв.). Владивосток, 1978.
Гонтмахер П.Я. К проблеме художественного стиля в декоративном искусстве нивхов // Этно
графия и фольклор народов Дальнего Востока СССР. Владивосток, 1981.
Гонтмахер П.Я. Золотые нити на рыбьей коже. Хабаровск, 1988.
Гонтмахер П.Я. Орнамент нанайцев, ульчей, нивхов. Хабаровск, 1991.
Гонтмахер П.Я. Нивхи: Этнографические тетради. Хабаровск, 1998.
Гонтмахер П.Я. Типология орнаментального искусства и методика изучения орнамента наро
дов Амура и Сахалина // Типология культуры коренных народов Дальнего Востока России.
Владивосток, 2003.
Гонтмахер П.Я., Карабанова С.Ф. Из истории эстетического воспитания у народностей Даль
него Востока в дооктябрьский период // История культуры Дальнего Востока СССР X V IIXX вв. Владивосток, 1989.
Горбачева В.В. К вопросу о семейных охранителях ачайваямских коряков-оленеводов // Науч
но-атеистические исследования в музеях. Л., 1984а. С. 46-52.
Горбачева В.В. Современное состояние праздничной и семейно-бытовой обрядности у коря
ков. Л., 19846.
Горбачева В.В. Традиционные и современные праздники и обряды коряков. Автореф. дис. ...
канд. ист. наук. Л., 1985.
Горбачева В.В. Осенний праздник ачайваямской группы коряков-оленеводов // Фольклор и
этнография народов Севера. Л., 1986а. С. 104-115.
Горбачева В.В. Традиционные личные и семейные охранители ачайваямских оленеводов //
СЭ. 19866. № 5 . С. 104-113.
Горбачева В.В. Праздники и обряды //История и культура коряков. СПб., 1993а.
Горбачева В.В. Ретроспективный анализ праздников и обрядов коряков // Традиционные веро
вания в современной культуре этносов. СПб., 19936.
Горбачева В.В. Обряды и праздники коряков. СПб., 2004.
Горбачева В.В., Ляпунова Р.Г. Головные уборы алеутов в собрании ГМЭ // Культура народов
Америки. Л., 1985. С. 50-58.
Горбачева В.В., Мастюгина Т.М. Похоронная обрядность: Коряки // Семейная обрядность на
родов Сибири. М., 1980.
Горбунов Е. Оленеводство в Пенжинском районе // СС. 1934. № 3.
Гохман И.И., Томтосова Л.Ф. Антропологическая характеристика черепов из неолитическо
го погребения у речки Диринг-Юрях // Археологические и этнографические исследования
Восточной Сибири: итоги и перспективы: Тез. докл. к регион, конф. 13-15 окт. 1986 г., Ир
кут. ун-т. Иркутск, 1986. С. 90-91.
Грачева Г.Н. Ранние представления нганасан о человеке. Л., 1974.
Грачева Г.Н. Человек, смерть и земля мертвых у нганасан // Природа и человек в религиозных
представлениях народов Сибири и Севера. М., 1976.
Грачева Г.Н. К материалам по духовной культуре нганасан и энцев // Духовная культура наро
дов Сибири. Томск, 1980. С. 80-94.
Грачева Г.Н. Традиционное мировоззрение охотников Таймыра (на материалах нганасан
XIX - начала XX в.). JL, 1983.
Гребницкий Н.А. Записка о Командорских островах // Сборник главнейших официальных до
кументов по управлению Восточной Сибирью. Иркутск, 1882. Т. III, вып. 2.
Гребницкий Н.А. Командорские острова. Очерк. СПб., 1902.
Грибанова Л. С. Материалы этнографического изучения нивхов с. Некрасовка Охинского рай
она // Вестник Сахалинского музея: Ежегодник. Южно-Сахалинск, 1998. № 5.
Гринев А.В. Характер взаимоотношений русских колонизаторов и аборигенов Аляски // ВИ.
2003. № 8 . С. 96-111.
Груздева Е.Ю. Нивхский язык // Языки мира. Палеоазиатские языки. М., 1997.
Груздева Е.Ю. Комплексное представление языковых изменений в условиях языкового сдвига
(на материале нивхского языка) // Языковые изменения в условиях языкового сдвига. Сб. ст. /
Отв. ред. Н.Б. Бахтин. СПб., 2007.
Груздева Е.Ю., Леонова Ю.В. К изучению нивхско-русского двуязычия в социолингвистиче
ском аспекте // Лингвистические исследования 1990: Системные отношения в синхронии и
диахронии. М., 1990. С. 48-55.
Гудан Е.П. Месяц орла наступил. Хабаровск, 2009.
Гурвич И.С. Этнографическая экспедиция в бассейн р. Индигирки // КСИЭ. М., 1953. Вып XIX.
С. 28-42.
.
Гурвич И.С. Этнографическая поездка в Корякский национальный округ // СЭ. 1957а. № 6.
С. 43-58.
Гурвич И. С. Юкагиры чуванского рода в середине XVIII века // Сибирский этнографический
сборник. II. М.; Л., 19576. С. 246-262. (ТИЭ, н.с. Т. XXXV).
Гурвич И.С. Корякские промысловые праздники // ТИЭ, н.с. М., 1962. Т. 78. С. 238-257.
Гурвич И.С. Летний чум аллайховских эвенов и нарта-волокуша // КСИЭ. М., 1963а.
Вып. XXXIII. С. 90-93.
Гурвич И.С. Полевые дневники В.И. Иохельсона и Д.Л. Иохельсон-Бродской // ТИЭ. н.с. М.,
19636. Т. 85. С. 248-258.
Гурвич И.С. Русские старожилы долины р. Камчатки (К вопросу об исторических судьбах обо
собленных групп русского народа в Сибири) // СЭ. 1963в. № 3.
Гурвич И.С. Отмирание религиозных верований у народностей Северо-Востока // Вопросы
преодоления религиозных пережитков в СССР. М.; Л., 1966а.
Гурвич И.С. Этническая история Северо-Востока Сибири. М., 19666 (ТИЭ. Т. 89).
Гурвич И. С. Культ священных камней в тундровой зоне Евразии // Проблемы антропологии и
исторической этнографии Азии. М., 1968а.
Гурвич И.С. О современном состоянии традиционных религиозных верований малых народов
Севера и пути их преодоления // Вопросы преодоления пережитков прошлого и становле
ния новых обычаев и традиций у народов Сибири. Улан-Удэ, 19686. Вып. 1.
Гурвич И.С. Была ли известна юкагирам экзогамия? // СЭ. 1969. № 2. С. 87-92.
Гурвич И.С. Алеуты Командорских островов // СЭ. 1970а. № 5.
Гурвич И.С. Соседская община и производственные объединения малых народов Севера //
Общественный строй у народов Северной Сибири. М., 19706.
Гурвич И.С. Социальная организация юкагиров // Общественный строй у народов Северной
Сибири. М., 1970в. С. 248-263.
Гурвич И.С. Этнические процессы на Крайнем Северо-Востоке Сибири // Преобразования в
хозяйстве и культуре и этнические процессы у народов Севера. М., 1970г. С. 195-225.
Гурвич И.С. Изучение этногенеза народов Севера в советский период (Состояние проблемы,
задачи и перспективы) // Этногенез и этническая история народов Севера. М., 1975.
Гурвич И.С. Культура северных якутов-оленеводов. М., 1977.
Гурвич И.С. Проблемы происхождения чукчей, коряков и ительменов // Этногенез народов
Севера. М., 1980. С. 211-226.
Гурвич И. С. Северо-восточные палеоазиаты и эскимосы // Этническая история народов Севера.
М., 1982а. С. 197-222.
Гурвич И.С. Этнографическая экспедиция 1917-1919 гг. на Чукотку и Камчатку (Материалы
Сикари Пяльси) // Очерки истории русской этнографии, фольклористики и антропологии.
М., 19826. Вып. IX. С. 114-127.
Гурвич И. С. Проблема этногенеза оленных групп чукчей и коряков в свете этнографических
данных // На сытке Чукотки и Аляски. М., 1983. С. 96-120.
Гурвич И. С. Некоторые черты современного этнического развития чукчей и коряков (Измене
ния в этнической и социально-профессиональной структуре) // Этнокультурные процессы
у народов Сибири и Севера. М., 1985. С. 144-158.
Гурвич И. С. Некоторые аспекты этнического развития коренного населения Корякского авто
' номного округа/ / ПИИЭ. 1982. М., 1986. С. 127-136.
Гурвич И.С. Чуванцы // ЭО. 1992. № 5. С. 76-83.
Гурвич И.С. Поездка на Алеутские острова // Этнологическая экспертиза: Народы Севера Рос
' сии 1981-1984. М., 2006.
Гурвич И.С., Батьянова Е.П. Современное развитие межнациональных отношений в Чукот
ском автономном округе. М., 1991. (Исследования по прикладной и неотложной этнологии.
Документ № 16).
Гурвич И. С., Долгих В О., Смоляк А.В. Хозяйство народов Севера в X VII-XX веках // Общест
венный строй у народов Северной Сибири. М., 1970.
Гурвич И.С., Кузаков К.Г. Корякский национальный округ. М., 1960.
Гурвич И.С., Симченко Ю.Б. Этногенез юкагиров // Этногенез народов Севера. М., 1980.
С. 141-151.
Гурвич И.С., Яйлеткан А.И. Ачайваямская группа коряков-оленеводов // Краеведческие запис
ки. Петропавловск-Камчатский, 1971. Вып. 3.
Гусев С.В. Археология и фольклор азиатских эскимосов // ЭО. 1997. № 4. С. 60-71.
Гусев С.В. Приморская адаптация на Чукотском полуострове // Диковские чтения: Материа
лы науч.-практ. конф., посвящ. 75-летию со дня рожд. чл.-кор. РАН Дикова Н.Н. Магадан,
2001. С. 71-78.
Гусев С.В. Географические факторы адаптации азиатских эскимосов // Горизонты антрополо' гии. М., 2003. С. 399-405.
Гуцол Н.Н. Полуподземные жилища коренных народов Северо-Востока Азии // Культура на
родов Дальнего Востока: Традиции и современность. Владивосток, 1984.
Гуцол Н.Н. К вопросу картографирования традиционных жилищ Северо-Востока Азии и
Северо-Запада Америки // Ареальные исследования в языкознании и этнографии. Уфа,
1985.
Данилова А.А. Бытовая лексика юкагирского языка. Материальная культура. Новосибирск,
2004.
Двукратное путешествие в Америку морских офицеров Хвостова и Давыдова, писанное сим
последним. СПб., 1810-1812. Ч. 1, 2.
Дебец Г.Ф. Селькупы (антропологический очерк) // ТИЭ. 1947. Т. 2. С. 103-145.
Дебец Г.Ф. Антропологические исследования на Камчатке (предварительное сообщение) //
КСИЭ. М., 1949. Вып. 5. С. 3-18.
Дебец Г.Ф. Антропологические исследования в Камчатской области: Труды Северо-Восточ
ной экспедиции. М., 1951. (ТИЭ, н.с. Т. XVII).
Дебец Г. Ф. Антропология Сибири и проблема заселения Америки // Научная конференция по
истории Сибири и Дальнего Востока: Секция археологии, этнографии, антропологии и ис
тории Сибири и Дальнего Востока дооктябрьского периода / Тез. докл. и сообщ. Иркутск,
1960.
Де-Прерадович (Депрерадович) Ф. Этнографический очерк Южного Сахалина // Сборник ис
торико-статистических сведений о Сибири и сопредельных ей странах. СПб., 1875. Т. 2,
вып. 1.
Дербек Д.А. Медвежий праздник гиляков // Зап. ОИАК. СПб., 1913. Т. XIII.
Деревянко А.П. Ранний железный век Приамурья. Новосибирск, 1973.
Деревянко А.П. Приамурье в I тыс. до н.э. Новосибирск, 1976.
Деревянко А.П. Генезис пластинчатой индустрии в Северной, Восточной и Центральной
Азии // Северная Пацифика - культурные адаптации в конце плейстоцена и голоцена: Ма
териалы междунар. науч. конф. “По следам древних костров ...”. Магадан, 2005. С. 54-62.
Деренко М.В., Малярчук Б.А. В поисках прародины американских аборигенов // Природа. М.,
2001 . № 1.
Дерябин В.Е. Многомерная биометрия для антропологов. М., 1983.
Дерябин В.Е. К методике статистического межгруппового анализа: рассмотрение смешанного
набора признаков // ВА. 1995. Вып. 88.
Джоунс С. Снежные граффити // Северные просторы. М., 2004. № 1-2. С. 164-169.
Диков Н.Н. О раскопках Усть-Бельского могильника по данным 1958 года // Зап. ЧКМ. Мага
дан, 1961, вып. 2. С. 10-14.
Диков Н.Н. Каменный век Камчатки и Чукотки в свете новейших археологических данных //
История и культура народов Северо-Востока СССР. Магадан, 1964. С. 5-27.
Диков Н.Н. Древние костры Камчатки и Чукотки. Магадан, 1969а.
Диков Н.Н. Проблема этнической принадлежности пегтымельских петроглифов // Материалы
конференции “Этногенез народов Северной Азии”. Новосибирск, 19696. Вып. I. С. 125
127.
Диков Н.Н. Древние культуры Камчатки и Чукотки: Автореф. дис. ... докт. ист наук М
1971а.
Диков Н.Н. Наскальные загадки древней Чукотки: петроглифы Пегтымеля. М., 19716.
Диков Н.Н. Древнейшее историческое прошлое Камчатки // Краевед, зап. КОКМ. Петропавловск-Камчатский, 1973а. Вып. IV. С. 89-93.
Диков Н.Н. Основные контуры этнической истории Северо-Восточной Сибири в свете архео
логических данных // Проблемы этногенеза народов Сибири и Дальнего Востока: тез. докл.
всесоюз. конф. Новосибирск, 19736. С. 31-33.
Диков Н.Н. Древняя этническая история Камчатки и прилегающих областей Севера Дальнего
Востока по археологическим данным // Краевед, зап. КОКМ. Петропавловск-Камчатский,
1974. Вып. 4. С. 157-162.
Диков Н.Н. Археологические памятники Камчатки, Чукотки и Верхней Колымы: (Азия на сты
ке с Америкой в древности). М., 1977.
Диков Н.Н. Древние культуры Северо-Восточной Азии // Азия на стыке с Америкой в древно
сти. М., 1979а.
Диков Н.Н. Предисловие // Новые археологические памятники севера Дальнего Востока. Ма
гадан, 19796. С. 3-5.
Диков Н.Н. Азия на стыке с Америкой в древности. М., 1993а.
Диков Н.Н. Палеолит Камчатки и Чукотки в связи с проблемой первоначального заселения
Америки. Магадан, 19936.
Дикова Т.М. Новые данные к характеристике Канчаланской стоянки // История и культура
народов Северо-Востока СССР. Магадан, 1964. С. 41-53. (Тр. СВКНИИ СО АН СССР.
Вып. 8).
Дикова Т.М. Авачинская многослойная стоянка - новый памятник тарьинской культуры на юге
Камчатки // Новые археологическиепамятники севера Дальнего Востока. Магадан, 1979а
С. 82-106.
Дикова Т.М. Первые находки палеолита на юге Камчатки: мыс Лопатка // Новые археологиче
ские памятники Севера Дальнего Востока. Магадан, 19796. С. 29-38.
Дикова Т.М. Лабретки Южной Камчатки // Новейшие данные по археологии Севера Дальнего
Востока. Магадан, 1980. С. 56-63.
Дикова Т.М. Археология Южной Камчатки в связи с проблемой расселения айнов. М., 1983.
Дитмар К. О коряках и весьма близких к ним по происхождению чукчах // Вестник РГО. СПб.,
1855. Ч. 15; 1856. Ч. 16, кн. 1.
[Дитмар К.\ Поездки и пребывание в Камчатке в 1851-1855 гг. Карла фон Дитмара (Истори
ческий отчет по путевым дневникам). СПб., 1901. Ч. 1.
Добротворский М.М. Южная часть острова Сахалина // Изв. СО РГО. 1870. Т. 1, № 2-3.
Добротворский М.М. Айнско-русский словарь. Казань, 1875.
Долгих Б. О. Родовой и племенной состав народов Сибири в XVII в. М., 1960. (ТИЭ
н.с. Т. LV).
Долгих Б.О. Бытовые рассказы энцев. М., 1962. (ТИЭ, н.с. Т. LXXV).
Долгих Б.О. Формирование современных народов советского Севера // СЭ. 1967. № 3. С. 3-15.
Долгих Б. О., Левин М.Г. Переход от родовых связей к территориальным в истории народов Се
верной Сибири // Родовое общество. М., 1951. С. 95-108. (ТИЭ, н.с. Т. XIX).
Дополнения к актам историческим. СПб., 1851. Т. IV. (1655-1664).
Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым. М., 1977.
Дульзон А.П. Кетский язык. Томск, 1968.
Дулъзон А.П. О древних связях енисейских народов с чукотско-камчатскими по данным язы
ка // Материалы конференции “Этногенез Северной Азии”. Новосибирск, 1969.
Дыбовски Б. Словарь ительменского языка. Warszawa, 1998.
Дьяконова В.П. Жилище народов Сибири // Экология этнических культур Сибири накануне
XXI века. JL, 1995.
[Дьячков А.Е.] Анадырский край: Рукопись жителя села Маркова Г. [господина] Дьячкова (Зап.
ОИАК); Владивосток, 1893; 2-е изд.: Магадан, 1992. Т. И.
Дюрр М., Кастэн Э., Халоймова К.Н. Ительменский язык и культура. Munster; Berlin, 2001.
(Multimedia CD-ROM).
Евангелие, написанное Апостолом Матфеем с русского на алеутско-лисьевской / Перевел Ин
нокентий Вениаминов. М., 1840.
Евангелие от Матфея. На алеутско-лисьевском языке / Перевел Иннокентий Вениаминов.
СПб., 1841.
Елистратов Ф. Камчадалы (Пенжинская губа) // Этногр. материалы Северо-Восточной геогр.
экспедиции. 1785-1795 гг. Магадан, 1978. С. 166-172.
Ермолова Н.В. Пояса у народов Северной Сибири и Дальнего Востока // Украшения народов
Сибири. СПб., 2005. С. 170-301 (Сб. МАЭ. Т. LI).
Ефимов А.В. Из истории русских экспедиций на Тихом океане (первая половина XVIII века).
М., 1948.
Жидяевский М.А. Камчадальский диалект: Его происхождение и краткая характеристика //
СС. 1930. № 2.
Жилин А.М. Камчадалы - национальность или прозвище? // Бюллетень № 25. Лето-осень,
1999. М., 2009 - http://www.indigenous.ru
Житков Б.М. Полуостров Ямал // Зап. Имп. РГО. СПб., 1913. Т. XIX.
Жихарев Н.А. Очерки истории Северо-Востока РСФСР (1917-1953 гг.). Магадан, 1961.
Жихарев Н.А. Повесть об Афанасии Дьячкове // Дьячков А.Е. Анадырский край. Магадан,
1992.
Жорницкая М.Я. Изучение танцевальной культуры амгуэмских чукчей // Итоги полевых ис
следований ИЭ. 1971. М., 1972.
Жорницкая М.Я. Народные игры чукчей и эскимосов // ПИИЭ. 1975. М., 1977. С. 28-35.
Жорницкая М.Я. Хореографический образ Ворона у аборигенного населения Северо-Востока
С ибири/ / ПИИЭ. 1977. М., 1979.
Жорницкая М.Я. Чукчи / Свадебная обрядность // Семейная обрядность народов Сибири. М.,
1980а. С. 82-83.
Жорницкая М.Я. Чукчи / Похоронная обрядность // Семейная обрядность народов Сибири. М.,
19806. С. 202-206.
Жорницкая М.Я. Народное хореографическое искусство коренного населения Северо-Востока
Сибири. М., 1983.
Жорницкая М.Я. Народные танцы Сибири как историко-этнографический источник // Антро
пология и историческая этнография Сибири. Омск, 1990.
Жорницкая М.Я. Обрядовые танцы эскимосов // Народы Крайнего Севера и Дальнего Востока
России в трудах исследователей. М., 2002. Т. 2: XX век.
Жукова А.Н. Русско-корякский словарь. М., 1967.
Жукова А.Н. Грамматика корякского языка: Фонетика и морфология. Л., 1972.
Жукова А.Н. Язык паланских коряков. Л., 1980.
Жукова А.Н. Корякский язык: Учебник для педучилищ. Л., 1987.
Жукова А.Н. Материалы и исследования по корякскому языку. Л., 1988.
Жукова А.Н. Корякско-русский и русско-корякский словарь. Л., 1990.
Жукова А.Н. Корякский я зы к // Языки мира: Палеоазиатские языки. М., 1997.
Жукова JI.H. Одежда юкагиров. Якутск, 1996.
Жукова Л.Н., Прокопьева П.Е. Фольклорные тексты юкагиров Верхней Колымы // Язык-мифкультура. Якутск, 1991. Вып. 3. С. 146-167.
Загорулько А.В. Планировка эскимосских жилищ зоны Берингова пролива: этно-археологические аспекты // Интеграция археологических и этнографических исследований. Омск,
1999. С. 195-199.
Западный берег Камчатки по описаниям Ушакова и Елистратова 1742 и 1787 гг. // Зап. ГДММ,
1859. Кн. XX.
Записки о плавании военного шлюпа “Благонамеренный” в Берингов пролив и вокруг света
для открытий в 1819, 1820, 1821 и 1822 годах, веденные гвардейского экипажа лейтенантом
А.П. Лазаревым. М., 1950.
Зеланд Н. О гиляках // Изв. ОЛЕАЭ. 1886. Т. 49, вып. 3.
Зеленин Д.К. Табу слов у народов Восточной Европы и Северной Азии // Сб. МАЭ. Л., 1929.
Т. VIII, ч. I: Запреты на охоте и иных промыслах.
Зеленин Д.К. Обычай “добровольной смерти” у примитивных народов // Памяти В.Г. Богораза
(1865-1935). М.; Л., 1937.
Зензинов В. В гостях у юкагиров // ЭО. 1914а. Кн. 101-102, № 1-2. С. 106-126.
Зензинов В. Марковцы и русско-устьинцы (этнографические параллели и сравнения) // ЭО
19146. Кн. 101-102, № 1_2. С. 155-161.
Зибарев В.А. Советское строительство у малых народностей Севера (1917-1932 г г ) Томск
1968.
Зиндер JI.P. Общая фонетика. Л., 1960.
Знамя Ленина (Тигильский р-н). 1988. 7 июля.
Золотарев А.М. К вопросу о генезисе классообразования у гиляков // За индустриализацию
Советского Востока. 1933а. № 3.
Золотарев А.М. Пережитки родового строя у гиляков района Чомэ // СС. 19336. № 2.
Золотарев А.М. Пережитки тотемизма у народов Сибири. Л., 1934.
Золотарев А.М. Из истории этнических взаимоотношений на северо-востоке Азии / Изв.
Воронежского пед. института. Воронеж, 1938а. Т. 4.
Золотарев А.М. Новые данные о тунгусах и ламутах XVIII века // Историк-марксист. М.,
19386. № 2.
Золотарев А.М. Родовой строй и религия ульчей. Хабаровск, 1939.
Золотарев А.М. Родовой строй и первобытная мифология. М., 1964.
Золотарева И.М. Некоторые данные по этнической антропологии населения Забайкалья // Зап.
Бурят-Монгольского НИИ культуры. Улан-Удэ, 1957. Т. XXIV. С. 203-241.
Золотарева И.М. Юкагиры (антропологический очерк) // Проблемы антропологии и историче
ской этнографии Азии. М., 1968. С. 148-177.
Золотарева И.М., Башлай А.Г. Серологические исследования в Якутии // СЭ. 1968, № 1.
Зотов Г.В. К истории появления и образования русских старожильческих говоров на Крайнем
Северо-Востоке // Изучай свой край: Некоторые вопросы школьного краеведения. Мага
дан, 1973. С. 13-29.
Зотов Г.В. К истории образования русской этнической группы и формирования русских ста
рожильческих говоров на Крайнем Северо-Востоке/ / Краевед, зап. Магадан, 1988 Вып 15
С. 163-177.
Зубов А.А. Некоторые спорные моменты в традиционных взглядах на формирование физиче
ского типа американских индейцев // История и семиотика индейских культур Америки
М., 2002. С. 388-399.
Зуев В.Ф. Материалы по этнографии Сибири XVIII века (1771-1772). М.; Л., 1947. (ТИЭ АН
СССР. Нов. сер. Т. V).
И дольше века: К 300-летию села Соболева. Петропавловск-Камчатский, 2000.
Иакинф (Бичурин Н.Я.). Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние
времена в 3 ч. Ч. 1. СПб., 1851.
Иванов А.М. Традиционное отношение к природной среде у юкагиров. Экологическая этика
(Научный отчет) // Социально-экономическое и культурное развитие народов Севера и Си
бири: Традиции и современность. М., 1995.
Иванов С.В. Орнаментика, религиозные представления и обряды, связанные с амурской лод
к о й / / СЭ. М., 1935. № 4 -5 .
Иванов С.В. Медведь в религиозном и декоративном искусстве народностей Амура // Памяти
В.Г. Богораза (1865-1936). М.; Л., 1937.
Иванов С.В. Чукотско-эскимосская гравюра на кости // СЭ, 1949. № 4. С. 107-124.
Иванов С.В. Архитектурный орнамент народов нижнего Амура // Сб. МАЭ. М : Л 1953
Т. 15.
Иванов С.В. Материалы по изобразительному искусству народов Сибири X IX - начала XX в.
Сюжетный рисунок и другие виды изображений на плоскости // М.; Л., 1954. (ТИЭ н с
Т. XXII).
Иванов С.В. Орнамент // ИЭАС. М.; Л., 1961. С. 369-434.
Иванов С.В. Орнамент народов Сибири как исторический источник: (по материалам XIX - на
чала XX в.): Народы Севера и Дальнего Востока. М.; Л., 1963. (ТИЭ, н.с. Т. 81).
Иванов С.В. Века, оставшиеся в бронзе // Радуга на снегу: Культура, традиционное и совре
менное искусство народов советского Крайнего Севера. М., 1972.
Иванов С.В. Художественные изделия из бересты // Полярная звезда. Якутск. 1978. № 1.
Иванов С.В. Проблемы изучения народного орнамента // Проблемы истории и развития народ
ного искусства. Рига, 1983.
Иванова-Уварова 3. Огни Николая Курилова // Северные просторы. 1988. № 4. С. 21-22.
Игнатьева Т.И. Музыкальный фольклор юкагиров // Фольклор юкагиров: Памятники фольк
лора народов Сибири и Дальнего Востока. Новосибирск, 2005. Т. 25. С. 45-124.
Из экономического обзора Сахалинской области “К 10-летию советизации Северного Сахали
на” 1935 г. // Труды ГАСО. Южно-Сахалинск, 1995. №. 1.
Извлечение из путевого журнала помощника мореходства Андрея Глазунова // Журнал ману
фактур и торговли. 1836. Отд. IV.
Иннокентий. Материалы для истории Камчатской епархии в половине XIX века. (Путевой
журнал Камчатского архиеп. Иннокентия Вениаминова, веденный им в третье и четвертое
путешествие по Камчатке, Охотской и Якутской обл., по рекам Амур и Уссури в 1850—
1867 гг.). - Православный собеседник. Казань, 1909, ч. 2, № 5. С. 1-32 (пат. 2-я); № 6.
С. 33-54 (паг. 2-я); ч. 3, № Ю. С. 55-96 (пат. 3-я).
Инэнликэй П.И. Чукотско-русский и русско-чукотский словарь. Л., 1987.
Иохельсон В.И. Заметки о населении Якутской области в историко-этнографическом отноше
нии // Живая старина. 1895а. Вып. II. С. 1-37.
Иохельсон В.И. Заметки о населении Якутской области // Землеведение. 18956. Кн. II, III.
С. 149-176.
Иохельсон В.И. Население Якутской области в историко-этнографическом отношении // Па
мятная книжка Якутской области. Якутск, 1896а. Вып. I. С. 109-151.
Иохельсон В.И. По Колымскому округу // Восточное обозрение. Иркутск, 18966. № 133-135,
152.
Иохельсон В.И. По рекам Ясачной и Коркодону. СПб., 1898.
Иохельсон В.И. Бродячие роды тундры между реками Индигиркой и Колымой, их этнический
состав, наречие, быт, брачные и иные обычаи и взаимодействие различных племенных эле
ментов. Отд. от. из журн. “Живая старина”. СПб., 1900а. Вып. 1-2.
Иохельсон В.И. Материалы по изучению юкагирского языка и фольклора. СПб., 19006. Ч. 1.
Иохельсон В.И. Древние и современные подземные жилища племен Северо-Восточной Азии и
Северо-Западной Америки // Ежегодник РАО. 1908. Т. 2. С. 18-56.
Иохельсон В.И. Заметки о фонетических и структурных основах алеутского языка // Изв. Имп.
АН. СПб., 1912.
[Иохельсон В.И.] Записка В.И. Иохельсона об оказании ему содействия в обработке и издании
собранных им материалов по языкам, народному творчеству и этнографии алеутов и пле
мен Крайнего Северо-Востока Сибири. СПб., 1915а.
Иохельсон В.И. Образцы материалов по алеутской живой старине // ЖС. Пг., 19156. Вып. 3.
Иохельсон В.И. Опись фольклорных и лингвистических материалов // Изв. РАН. Пг., 1919.
Иохельсон В.И. Материалы по изучению алеутского языка и фольклора. Пг., 1923. Том 1. Об
разцы народной словесности; вып. 1: Тексты на уналашкинском наречии с переводом и
примечаниями. Пг., 1923.
Иохельсон В.И. Археологические исследования на Камчатке // Изв. Гос. РГО. Л., 1930. Т. 62,
вып. 3. С. 199-242; Вып. 4. С. 351-384.
Иохельсон В.И. Унанганский (алеутский) язык // Языки и письменность народов Севера. М.;
Л., 1934. Ч. 3.
Иохельсон В.И. Юкагиры и чуванцы // Язык - миф - культура народов Сибири. Якутск, 1994.
Вып. 3. С. 227-230.
Иохельсон В.И. Коряки. СПб., 1997.
Иохельсон В.И. Юкагиры и юкагиризированные тунгусы. Новосибирск, 2005.
Иохельсон-Бродская Д.Л. К антропологии женщин племен крайнего северо-востока Сибири //
Русский антропологический журнал. М., 1907. № 1-2. С. 1-87.
Истомин А.А. Начало создания “новых селений” на острове Кадьяк в Русской Америке (1839—
1842 гг.)//Э О . 1998. № 5 .
Истомин А.А. О “колониальном политаризме”, латиноамериканском “феодализме” и некото
рых аспектах отношения к аборигенам в Русской Америке // ЭО. 2000. № 5. С. 104-106.
Историко-этнографический атлас Сибири. М.; Л., 1961.
Исторические песни XVIII века. Л., 1971.
История Дальнего Востока СССР с древнейших времен до XVII века. М., 1989.
История и культура ительменов: Историко-этнографические очерки / Под ред. ак. А.И. Крушанова. JL, 1990.
История и культура коряков. СПб., 1993.
История и культура орочей: Историко-этнографические очерки. СПб., 2001.
История и культура чукчей: Историко-этнографические очерки. Л., 1987.
История Сибири. Л., 1968. Т. 1.
История Чукотки с древнейших времен до наших дней. М., 1989.
История Якутской АССР. М.; Л., 1955. Т. 1; М., 1957. Т. 2.
Итоги Всероссийской переписи населения 2002 г.: Национальный состав населения, коренные
малочисленные народы по Камчатской области: Статистический сборник № 477. Феде
ральная служба Государственной статистики по Камчатской области. Петропавловск-Камчатский, 2005.
Итоги Всесоюзной переписи населения 1970 г. М., 1973.
Итоги переписи северных окраин Дальневосточного края (1926-1927 гг.). Благовещенск
1929.
Итоги переписи 1959 г. РСФСР. М., 1963.
Итоги работы Комитета содействия народностям северных окраин // Северная Азия. М., 1926
Кн. 3.
'
Казакевич О Л. Языковая ситуация у коренных малочисленных народов Туруханского края:
кеты и селькупы // Язык в контексте общественного развития. М., 1994.
Калинников Н.Ф. Наш Крайний Северо-Восток. СПб., 1912.
Камчатский комсомолец. 1989. 15 июля.
Каплан Н.И. Из камуса, ровдуги, бисера: Декоративно-прикладное искусство малых народов
Крайнего Севера // Радуга на снегу: Культура, традиции и современное искусство народов
советского Крайнего Севера. М., 1972.
Каплан Н.И. Народное декоративно-прикладное искусство Крайнего Севера и Дальнего Вос
тока. М., 1980.
Карабанова С.Ф. Танцы малых народов юга Дальнего Востока СССР как историко-этногра
фический источник. М., 1979.
Карабанова С. Ф. Шаманские пляски и промысловый обряд у народностей Дальнего Востока
СССР // Культура народов Дальнего Востока: Традиции и современность. Владивосток
1984. С. 101-107.
Карабанова С.Ф. Народный танец // История и культура ительменов. Л., 1990.
Карабанова С.Ф. Элементы промысловых обрядов в шаманских камланиях // Традиционная
культура народов Дальнего Востока. Хабаровск, 1998. № 3-4.
Караев А.И. Чукотско-Анадырский край (очерки местного жителя) // Экономическая жизнь
Дальнего Востока. Хабаровск, 1926. № 3. С. 136-153.
Каров Д.М. О развитии примитивных орудий // Проблемы истории первобытного общества
М.; Л., 1960.
Каталог этнографических коллекций Музея археологии и этнографии Сибири Томского уни
верситета. Томск, 1979. Ч. 1: Народы Сибири.
Кашин В.А., Калинина В.В. Помазкинский археологический комплекс как часть циркумполяр
ной культуры. Якутск, 1997.
Кеккетын Кецай. Последняя битва. Л., 1936.
Кеккетын Кецай. Хоялхот. Л., 1939.
Кеннан Дж. Степная жизнь в Сибири: (странствия между коряками и другими племенами
Камчатки и Северной Азии). СПб., 1871.
Кеннан Дж. Кочевая жизнь в Сибири: Приключения среди коряков и других племен Камчатки
и Северной Азии. СПб., 1872.
Керекский язык // Языки народов Сибири, находящиеся под угрозой исчезновения // http://
lingsib.unesco.ru/ru/languages/kerek.shtml.htm
Кестер Д., Петрашева В. Хранители родовых очагов: Воспоминания и рассказы. Петропавловск-Камчатский; Нью-Йорк, 1997.
Кетский сборник: Антропология, этнография, мифология, лингвистика. М., 1982.
Кетский сборник: Лингвистика. М., 1968.
Кибер И. Замечания о некоторых предметах естественной истории, учиненных в Нижне-Колымске и окрестностях оного в 1821 году // Сибирский вестник. СПб., 1823. Ч. II, кн. 10.
Кибер И. Ч укчи// Сибирский вестник. СПб., 1824. Кн. 9-10. Ч. 2. С. 81-126.
Кибрик А.Е. Очерки по общим и прикладным вопросам языкознания. 2-е изд. М., 2001.
Киле Н.Б. Тэлунгу в нанайском фольклоре // Фольклорное наследие народов Сибири и Даль
него Востока. Горно-Алтайск, 1986.
Кириллов А. Гиляки: Краткий этнографический очерк // Древняя и новая Россия. СПб., 1881.
№ 19
Кириллов А. Из путевого журнала начальника Камчатской миссии // Камчатские епархиальные
.
ведомости. 1894. № 11.
Кириллов Н.В. Аляска и ее отношение к Чукотскому полуострову. СПб., 1912.
Кириллов Н. Айно: Предварительное сообщение // Сахалинский календарь на 1898 год. Саха
лин, 1898.
Кирьяк М.А. Археология Западной Чукотки в связи с юкагирской проблемой. М., 1993.
Киръяк М.А. Памятники мобильного искусства в контексте культурно-этнических связей на
Севере Дальнего Востока в позднем неолите-палеометалле (на примере подвески с о. Не
доразумения) // Исторические исследования на Севере Дальнего Востока. Магадан, 2000.
С. 46-57.
Киръяк (Дикова) М.А. Древнее искусство Севера Дальнего Востока как исторический источ
ник: Каменный век. Магадан, 2003.
Кирьяк (Дикова) М.А. Каменный век Чукотки: (новые материалы). Магадан, 2005.
Киселев Г. Карагинское “Хололо”: Очерк // Корякский коммунист. 1976. № 30-43. 11 марта 8 апреля.
Кистенев С.П. Родинкские захоронения в низовьях Колымы // Археологические и этнографи
ческие исследования Восточной Сибири: итоги и перспективы: Тез. докл. к регион, конф.
13-15 окт. 1986 г. Иркут, ун-т. Иркутск, 1986. С. 92.
[Китлиц Ф.Г.\ Из путешествий Китлица. 1862 // http://www.transport.ru/2_period/v_
sveta/1996_ 12/unalash.htm
Кищинский А.А. Белый медведь. М., 1974.
Клевцова Н.И. Некоторые проблемы изменчивости особенностей строения тела человека на
примере монголоидов Сибири. М., 1976.
Клевцова Н.И. Особенности строения тела коренного населения Чукотского полуострова // На
стыке Чукотки и Аляски. М., 1983. С. 120-136.
Клевцова Н.И., Смирнова Н.С. Морфологические особенности тела чукчей и эскимосов // В А.
1974. Вып. 48. С. 18-33.
Коваленко В.Ю. Соматологическая характеристика сахалинских нивхов // ВА. М., 1977.
Вып. 55. С. 96-113.
Козинцев А.Г. Новые данные о происхождении арктической расы // Палеоантропология и ар
хеология Западной и Южной Сибири. Новосибирск, 1988. С. 66-83.
Козырева Р.С. Древний Сахалин. Л., 1967.
Козлов А.И. Питание морских зверобоев Чукотки: традиции и современность // Тропою Бого
раза: Научные и литературные материалы / Составители и научные редакторы Богослов
ская Л.С., Кривощеков B.C., Крупник И.И. М., 2008. С. 180-194.
Колониальная политика Московского государства в Якутии в XVII веке. JL, 1936.
Колониальная политика царизма на Камчатке и Чукотке в XVIII веке: Сб. архивных материа
лов. JL, 1935.
Колосова Г. Праздник родительской радости: Современные обряды - в жизнь: Из опыта работы
обрядовых комиссий Тигильского района. Палана, 1975.
Колосовский А. С. Растения-обереги в религиозных представлениях нивхов // Полевые исследо
вания на Сахалине и Курильских островах / СОКМ. Южно-Сахалинск, 1989.
Колосовский А. С. Применение лекарственных растений аборигенами о. Сахалина // Краеведче
ский бюллетень. Южно-Сахалинск. 1990. № 4.
Колосовский А.С. О музыкальных инструментах сахалинских нивхов // Этнографические ис
следования СОКМ. Южно-Сахалинск, 1995. С. 56-70.
Комаров В.П. О русском населении Камчатки // Антропология. М., 1912а, № 2-3. С. 100-136.
Комаров В.П. Путешествие по Камчатке в 1908-1909 годах. М., 19126.
Комаров В.П. Путешествие по Камчатке в 1908-1909 гг. // Избр. соч. М.; Л., 1950. Т. 6. С. 409
435.
Кондрашкина Е.А. Нивхский язык // Письменные языки мира: Языки Российской Федерации:
Социолингвистическая энциклопедия / Отв. ред. Мак-Коннел Г.Д., Михальченко В.Ю. М.,
2003. Кн. 2.
Константинов И.В. Ранний железный век Якутии. Новосибирск, 1978.
Коренные малочисленные народы Российской Федерации: Итоги Всероссийской переписи на
селения 2002 г. М., 2005. Т. 13.
Корсаков Г.М. Самоучитель нымыланского (корякского) языка. М.; JL, 1936.
Корсаков Г.М. Нымланско (корякско)-русский словарь. М., 1939.
Корсун С.А. В.И. Иохельсон и его экспедиция на Алеутские острова // Культурное наследие
народов Сибири и Севера. СПб., 2004. С. 83-89.
Корякский большевик, 1937, 2 янв.
Корякский коммунист. 1988,16 окт.
Корякский коммунист. 1989,7 янв., 28 янв., 11 февр.
Косвен М.О. Этнографические результаты Великой Северной экспедиции 1733-1743 гг. // Си
бирский этнографический сборник. М.; Л., 1961. III. С. 167-212. (ТИЭ, н.с. Т. 64).
Косвен М.О. Из истории этнографии коряков в XVIII веке // Сибирский этнографический сбор
ник. М.; Л., 1962. IV. (ТИЭ, н.с. Т. 78).
Косыгин В. Проводы зимы // Счастья вам, люди! Петропавловск-Камчатский, 1974.
Косыгин В. Проводы зимы: Современные обряды - в жизнь // Из опыта работы обрядовых ко
миссий Тигильского района. Палана, 1975.
Коул М., Скрибнер С. Культура и мышление. М., 1977.
Коцебу О.Е. Путешествия вокруг света. М., 1948.
Кочешков Н.В. Головные уборы монголов XIX - начала XX в. по материалам музеев МНР и
частного собрания У. Ядамсурана //СЭ. 1973а. № 3.
Кочешков Н.В. Народное искусство монголов. М., 19736.
Кочешков Н.В. Этнические традиции в декоративном искусстве народов Крайнего СевероВостока СССР. Л., 1980.
Кочешков Н.В. Историография декоративного искусства малых народностей Дальнего Востока
СССР (XIX век - 70-е годы XX века) // Этнография и фольклор народов Дальнего Востока
СССР. Владивосток, 1981. С. 80-92.
Кочешков Н.В. Проблемы этнических традиций в декоративном искусстве малых народов со
ветского Дальнего Востока // Традиции и современность в культуре народов Дальнего Вос
тока. Владивосток, 1983. С. 3-17.
Кочешков Н.В. Современное декоративное искусство народов Крайнего Северо-Востока СССР
и его этнические традиции // Национальные традиции в культуре народов Дальнего Восто
ка. Владивосток, 1987. С. 5-19.
Кочешков Н.В. Этнические традиции в декоративном искусстве народов Крайнего СевероВостока СССР. Л., 1989.
Кочешков Н.В. Алюторцы // Народы России: Энциклопедия. М., 1994а.
Кочешков Н.В. Эскимосы // Народы России: Энциклопедия. М., 19946.
Кочешков Н.В. Декоративное искусство народов Нижнего Амура и Сахалина XIX -X X вв.:
Проблемы этнических традиций. СПб., 1995.
Кочешков Н.В. Тюрко-монголы и тунгусо-маньчжуры: проблемы историко-культурных связей
на материалах народного декоративного искусства XIX-XX веков. СПб., 1997.
Кочешков Н.В. Народное декоративное искусство азиатских эскимосов // Вестник ДВО РАН.
Владивосток, 2001. № 3.
Крамнистая А. Совет да любовь // Счастья вам, люди! Петропавловск-Камчатский, 1974.
Крамнистая А. Обряд бракосочетания: Современные обряды —в жизнь // Из опыта работы об
рядовых комиссий Тигильского района. Палана, 1975.
Красная книга языков народов России: Энциклопедический словарь-справочник. М., 1994.
Краткий Христианский Катихизис // На алеутско-лисьевском языке / Перевел Иннокентий Ве
ниаминов. СПб., 1841.
Краус М.Э. Языки коренного населения Аляски: прошлое настоящее и будущее // Традицион
ные культуры Северной Сибири и Северной Америки. М., 1981.
Крашенинников С.П. Описание земли Камчатки, сочиненное Степаном Крашенинниковым,
Академии наук профессором. СПб., 1755.
Крашенинников С.П. Описание земли Камчатки: С приложением рапортов, донесений и дру
гих неопубликованных материалов. М.; Л., 1949.
Крашенинников С.П. Описание земли Камчатки. СПб.; Петропавловск-Камчатский, 1994.
Т. 1, 2.
Крейнович Е.А. Очерк космогонических представлений гиляк острова Сахалина //Этнография.
М.; Л., 1929. № 1 . С. 78-102.
Крейнович Е.А. Рождение и смерть человека по воззрениям гиляков // Этнография. М.; Л.,
1930а. № 1-2. С. 89-113.
Крейнович Е.А. Собаководство гиляков и его отражение в религиозной идеологии // Этногра
фия. М.; Л., 19306. № 4. С. 29-54.
Крейнович Е.А. Гиляцкое числительное. Л., 1932.
Крейнович Е.А. Морской промысел гиляков деревни Куль // СЭ. М., 1934. № 5.
Крейнович Е.А. Нивхский (гиляцкий) язык // Языки и письменность народов Севера. М.; Л.,
1934. Т. III.
Крейнович Е.А. Промысел белухи у гиляков деревни Пуер // СЭ. М., 1935. № 5.
Крейнович Е.А. Nivb-Bitb. Букварь на нивхском (гиляцком) языке. М., 1936а.
Крейнович Е.А. Пережитки родовой собственности и группового брака у гиляков // Вопросы
истории доклассового общества. М.; Л., 19366.
Крейнович Е.А. Фонетика нивхского языка. М.; Л., 1937.
Крейнович Е.А. Гиляцко-тунгусо-маньчжурские параллели //Доклады и сообщения института
языкознания. Л., 1955. Вып. VIII.
Крейнович Е.А. Юкагирский язык. М.; Л., 1958.
Крейнович Е.А.Глагол кетского языка. Л., 1968.
Крейнович Е.А. Из жизни тундренных юкагиров на рубеже X IX-XX в. // Страны и народы Вос
тока. М., 1972. Вып. 13. С. 56-92.
Крейнович Е.А. Нивхгу: Загадочные обитатели Сахалина и Амура. М., 1973а.
Крейнович Е.А. О пережитках группового брака у нивхов // Страны и народы Востока. М.,
19736. Т. XV.
Крейнович Е.А. Из истории заселения Охотского побережья // Страны и народы Востока. М.,
1979а. Вып. XX.
Крейнович Е.А. Нивхский язык // Языки Азии и Африки. М., 19796. Т. 3.
Крейнович Е.А. Исследования и материалы по юкагирскому языку. Л. 1982а.
Крейнович Е.А. О культе медведя у нивхов: Публикация и анализ текстов // Страны и народы
Востока: Страны и народы Тихого океана. М., 19826. Вып. 24, кн. 5.
Крузенштерн И.Ф. Путешествие вокруг света в 1803, 1804, 1805 и 1806 гг. СПБ., 1810. Ч. II.
Крузенштерн И.Ф. Путешествие вокруг света в 1803, 1804, 1805 и 1806 годах на кораблях “На
дежде” и “Неве”. М., 1950.
Крупник И.И. Эксимосы / Похоронная обрядность // Семейная обрядность народов Сибири:
Опыт сравнительного изучения. М., 1980. С. 207-216.
Крупник И.И. Древние и традиционные поселения эскимосов на Юго-Востоке Чукотского по
луострова // На стыке Чукотки и Аляски. М., 1983.
Крупник И.И. Инфантицид в традиционных обществах Америки: адаптивная стратегия или
культурный механизм? // Экология американских индейцев и эскимосов: Проблемы индеанистики. М., 1988. С. 76-83.
Крупник И.И. Арктическая этноэкология: Модели традиционного природопользования мор
ских охотников и оленеводов Северной Евразии. М., 1989.
Крупник И.И. Культурные контакты и их демографические последствия в районе Берингова
пролива // Америка после Колумба: взаимодействие двух миров: Проблемы индеанистики.
М., 1992. С. 30-47.
Крупник И.И., Членов М.А. Динамика этнолингвистической ситуации у азиатских эксимосов //
СЭ. 1979. № 2.
Крупник И.И., Членов М.А. Алеуты Командорских островов: проблемы этнографического из
учения // ПИИЭ. М., 1987. С. 45-55.
Крывелев И.А. О формировании и распространении новых обычаев и праздников у народов
С С С Р //С Э . 1963. № 6.
Крылов В.М. В Пенжинском районе // СС. 1935. № 1.
Крылов В. М. Оленеводство Пенжинского района (Корякский национальный округ) // Ковязин Н.М., Крылов В.М., Подэкрат А.Г. Очерки по промысловому хозяйству и оленеводству
Крайнего Севера. JL, 1936.
Кузаков К.Г. У коряков среднего течения реки Пенжины // КСИЭ. 1959. Вып. 32. С. 122-129.
Кузаков К.Г. Хозяйство, культура и быт колхозников Аянки (Пенжинский район Корякского
национального округа) // ТИЭ, н.с. М., 1960. Т. 56. С. 199-213.
Кузаков К.Г. Корякские колхозы. Петропавловск-Камчатский, 1969.
Кузаков К.Г. К истории образования Корякского национального округа 1924-1932 гг. // Крае
ведческие записки КОКМ. Петропавловск-Камчатский, 1971а. Вып. 3. С. 3-10.
Кузаков К.Г. Подъем экономики и культуры коренного населения Корякского национального окру
га// Осуществление ленинской национальной политики у народов Крайнего Севера. М., 19716.
Кузаков К.Г. Социолого-лингвистические исследования в Корякском национальном округе //
СЭ. 1972. № 5. С. 89-93.
Кузаков К.Г. Заметки о населении Корякского национального округа // Краеведческие записки
КОКМ Петропавловск-Камчатский, 1974а. Вып. 5. С. 139-145.
Кузаков К.Г. Социолого-лингвистические исследования алеутского населения Командорских
островов // Краеведческие записки. КОКМ. Петропавловск-Камчатский, 19746.
Кузаков К.Г., Ларькин В.Г. Развитие экономики и культуры Корякского национального округа
на современном этапе // Краеведческие записки КОКМ. Петропавловск-Камчатский 1968
Вып. 1. С. 60-68.
Кузнецова В.Г. Материалы по праздникам и обрядам амгуэмских оленных чукчей // Сибирский
этнографический сборник. М.; Л., 1957. Вып. II. (ТИЭ, н.с. Т. XXXV).
Кузнецова В.Г. Из неопубликованных материалов Чукотской экспедиции 1948-1951 гг. / вступ.
ст., подгот. текста, примеч.: Е.А. М ихайлова//Материалы полевых этнографических иссле
дований. СПб., 2004. Вып. 5. С. 136-164.
Кук Д. Третье плавание капитана Джеймса Кука. Плавание в Тихом океане. 1776-1780 гг М
1971.
' "
Куликов М.И. Характер экономических (производственных) отношений у чукчей в конце XIX
и начале XX в. // Сб. статей по истории Дальнего Востока. М., 1958.
Кульгин // Легенды и мифы Севера. М., 1985.
Культурное строительство на Дальнем Востоке (1917—1941 гг.). Документы и материалы. Вла
дивосток, 1982.
Культурно-историческое развитие народов Камчатки: Доклады международной научно-прак
тической конференции: Петропавловск-Камчатский. 1999.
Курдина Н.Я. Я - гражданин Советского Союза: Современные обряды - в жизнь // Из опыта
работы обрядовых комиссий Тигильского района. Палана, 1975.
Курилов Г.Н. О некоторых юкагирских топонимах // Советское финноугроведение. Таллин
1968. Т. IV, вып. 1. С. 67-70.
Курилов Г.Н. О терминах родства и свойства тундренных юкагиров // СЭ. 1969 № 2 С 92
96.
Курилов Г.Н. Сложные имена существительные в юкагирском языке. Л., 1977.
Курилов Г.Н. Лексика спортивных игр юкагиров тундры. Якутск, 1999.
Курилов Г.Н. Юкагирско-русский словарь. Новосибирск, 2001.
Курилов Г.Н. Лексикология современного юкагирского языка. Новосибирск, 2003.
Курилов Г.Н. Юкагиры и их фольклор // Фольклор юкагиров: Памятники фольклора народов
Сибири и Дальнего Востока. Новосибирск, 2005. Т. 25. С. 12-44.
Кушелевский Ю.И. Северный полюс и Земля Ямал. СПб., 1868.
Кэмпбелл Дж. Тысячеликий герой. М., 1997.
Лавров И.П. Об изобразительном искусстве нивхов и айнов // КСИЭ. М.; Л., 1949, вып. 5.
Лазарев А.П. Записки о плавании военного шлюпа “Благонамеренного” в Берингов пролив и
вокруг света для открытий в 1819-1822 гг. М., 1959.
Лауфер Б. Декоративное искусство народов Амура. Нью-Йорк, 1902.
Лебедев В.В. Похоронный обряд ачайваямских коряков-оленеводов // ПИИЭ. 1975 г. М., 1977.
Лебедев В,В., Симченко Ю.В. Ачайваямская весна. М., 1983.
Лебедева Ж.К. Эпические памятники народов Крайнего Севера. Новосибирск, 1982.
Лебединцев А.И. Древние приморские культуры Северо-Западного Приохотья. Л., 1990.
Лебединцев А.И. Эскимосо-алеутское влияние на формирование и развитие приморских
культур в Северном Приохотье // Историко-культурные связи между коренным населе
нием Северо-Западной Америки и Северо-Восточной Азии: К 100-летию Джезуповской
Северо-Тихоокеанской экспедиции: Материалы межд. науч. конф. Владивосток, 1998
С. 121-127.
Лебединцев А.И. К дискуссии о выделении токаревской культуры // II Диковские чтения:
мат-лы науч.-практ. конф., посвящ. 70-летию Дальстроя. Магадан, 2002. С. 388-393.
Лебединцев А.И. К проблеме происхождения древних приморских культур Севера Дальне
го Востока // Археология, этнография и антропология Евразии. Новосибирск, 2003. № 2.
С. 87-93.
Лебединцев А.И. Проблема происхождения древних приморских культур Чукотки // Вестник
СВНЦ. Магадан, 2006. № 3. С. 71-81.
Леви-Брюль Л. Сверхъестественное в первобытном мышлении. М., 1994.
Левин М.Г. К антропологии чукчей // Антропологический журнал. М., 1936, № 2. С. 228-232.
Левин М.Г. О происхождении и типах упряжного собаководства // СЭ. 1946. № 4.
Левин М.Г. Антропологический тип якутов // КСИЭ. 1947. Вып. III.
Левин М.Г. Краниологические типы чукчей и эскимосов (в связи с вопросами этногенеза севе
ро-восточной Азии) // Сб. МАЭ.Х. М.; Л., 1949.
Левин М.Г. Группы крови у чукчей и эскимосов // СЭ. 1958а. № 5.
Левин М.Г. К проблеме происхождения северо-восточных палеоазиатов // Сборник статей по
истории Дальнего Востока. М., 19586.
Левин М.Г. Этническая антропология и проблемы этногенеза народов Дальнего Востока. М.,
1958в. (ТИЭ, н.с. Т. 36).
Левин М.Г. Новые материалы по группам крови у эскимосов и ламутов // СЭ. 1959. № 3.
С. 98.
Левин М.Г. Очерки по истории антропологии в России. М., 1960.
Левин М.Г. Этническая антропология Японии. М., 1971.
Леонтьев В.В. Национальные игры чукчей // На Севере Дальнем. Магадан, 1960. Кн. 1.
Леонтьев В.В. Хозяйство и культура народов Чукотки (1958-1970 гг.). Новосибирск, 1973.
Леонтьев В.В. По земле древних кереков. Магадан, 1976.
Леонтьев В.В. Поселения и жилища кереков // Труды СВКНИИ. Магадан, 1976. Т. 67. С. 158—
164.
Леонтьев В.В. Керекский способ погребения / Погребальная обрядность // Семейная обряд
ность народов Сибири. М., 1980. С. 239.
Леонтьев В.В. О Марье Кэрдэекене и ее повести “Сказание о старине и пароходе с красным
флагом” II Кэрдэекене М. Сказание о старине и пароходе с красным флагом. Магадан, 1983а.
С. 3-8.
Леонтьев В.В. Этнография и фольклор кереков. М., 19836.
Леонтьев В.В., Новикова Е.А. Топонимический словарь Северо-Востока СССР. Магадан,
1989.
Леонтьева Г.А. Якутский казак Владимир Атласов - первопроходец земли Камчатки. М.
1997.
(Лессепс Ж.Б.) Лессепсово путешествие по Камчатке и по южной стороне Сибири. В 3-х ч
М., 1801.
Ли М. Культура плетения: проблема сибирских истоков практики корзиноделия эскимосов
Аляски // Системные исследования взаимосвязи древних культур Сибири и Северной Аме
рики: Духовная .культура. СПб., 1995. Вып. 2. С. 63-84.
Лим С.Ч. История просвещения коренных народов Канады. Южно-Сахалинск, 2003.
Линденау Я.И. Описание народов Сибири (первая половина XVIII в.). Магадан, 1983.
Липская-Вальронд Н.А. Материалы к этнографии гольдов // Сибирская живая старина. Ир
кутск, 1925. Вып. Ill—IV. С. 145-160.
Литке Ф.П. Путешествие вокруг света на военном шлюпе “Сенявин” в 1926-1929 гг М
1948.
Литке Ф.П. Четырехкратное путешествие в Северный Ледовитый океан на военном бриге
“Новая Земля” в 1821-1824 гг. М., 1948.
Лопатин И.А. Гольды амурские, уссурийские и сунгарийские: Опыт этнографического иссле
дования. Владивосток, 1922.
Лопуленко Н.А. Социальное развитие эскимосов Аляски в освещении современных американ
ских этнографов // Этнография за рубежом. М., 1979. С. 250-273.
Лопуленко Н.А. Американские эскимосы // Семья у народов Америки. М., 1991.
Лопуленко Н.А. Эскимосы США и Канады: Очерки социально-культурного развития (60—
80-е гг. XX в.) М., 1998.
Лопуленко Н.А. Народы Крайнего Севера России во второй половине 90-х гг. XX в. Экономика.
Культура. Политика: Обзор по материалам российской прессы. М., 2000.
Лубсаев Д.Д. Некоторые вопросы изучения обычаев и традиций бурятского народа // Вопросы
преодоления пережитков прошлого и становление новых обычаев и традиций Улан-Удэ
1968. Вып. I.
’
Лукашкина Т.П. Сказки бабушки Петровны. Петропавловск-Камчатский, 1991.
Луке К.Я. Проблема письменности у туземных народностей Севера // СС. 1930. № 1. С. 38^17.
Лукьянченко Т.В. Материальная культура саамов (лопарей) Кольского полуострова в конце
Х1Х-ХХвеке. М., 1971.
Лыткин В.А. Музыкальный фольклор // История и культура чукчей. JL, 1987.
Львов А.К. Культурные базы на Севере // Северная Азия. М., 1926. Кн. 3.
Ляпунова Р.Г. Алеутские байдарки // Сб. МАЭ. JL, 1964а. Т. 22.
Ляпунова Р.Г. Орудия охоты алеутов // Сб. МАЭ. JL, 19646. Т. 22.
Ляпунова Р.Г. Зооморфная скульптура алеутов // Сб. МАЭ. JL, 1967а. Т. 24.
Ляпунова Р.Г. Экспедиция Э.Г. Вознесенского и ее значение для этнографии Русской Америки //
Сб. МАЭ. 19676. Т. 24.
Ляпунова Р.Г. Материальная культура алеутов (к проблеме этногенеза): Автореф. дис. ... канд.
ист. наук. Л., 1970.
Ляпунова Р.Г. Этнографическое значение экспедиции капитанов П.К. Креницына и М. Д. Лева
шова на Алеутские острова (1764-1769 гг.) // СЭ. 1971. № 6.
Ляпунова Р.Г. К вопросу об общественном строе алеутов середины XVIII в. // Охотники, соби
ратели, рыболовы. Л., 1972.
Ляпунова Р.Г. Очерки по этнографии алеутов (конец XVIII - первая половина XIX в ) Л
1975а.
’’
Ляпунова Р.Г. Плетеные изделия алеутов // Сб. МАЭ. Л., 19756. Т. 31.
Ляпунова Р.Г. Алеутская проблема” в новейших зарубежных исследованиях // Актуальные
проблемы этнографии и современная зарубежная наука. Л., 1979. С. 185-208.
Ляпунова Р.Г. Ворон в фольклоре и мифологии алеутов // Фольклор и этнография: У этногра
фических истоков фольклорных сюжетов и образов. Л., 1984.
Ляпунова Р.Г. Головные уборы алеутов в собрании МАЭ // Культура народов Америки Л
1985. С. 4^19.
Ляпунова Р.Г. Алеуты: Очерки этнической истории. Л., 1987.
Ляпунова Р.Г. К этнической истории командорских алеутов // Краевед, зап. КОКМ. Петропавловск-Камчатский, 1989. Вып. 6. С. 40-61.
Ляпунова Р.Г. Празднества эскимосов острова Кадьяк // Фольклор и этнографическая действи
тельность. СПб., 1992а. С. 71-87.
Ляпунова Р.Г. Этнокультурные контакты русских с алеутами и тихоокеанскими эскимосами в
XVIII-XIX вв. // Америка после Колумба: Взаимодействие двух миров. М., 19926.
Ляпунова Р.Г. Маски и другие атрибуты праздничных представлений эскимосов о. Кадьяк в со
брании МАЭ // Кунсткамера: вчера, сегодня, завтра. СПб., 1996. Т. 1. С. 166-184.
Ляпунова Р.Г. Этнографические коллекции по эскимосам-конягам в собрании МАЭ // Амери
канские аборигены и их культура. СПб., 1998. С. 8-31.
Ляпунова Р.Г. Орудия охоты на морских зверей и водоплавающих птиц // Народы Крайнего Се
вера и Дальнего Востока России в трудах исследователей. М., 2002. Т. 2: XX век. С. 261-283.
Маак Р.К. Путешествие на Амур в 1855 г. СПб., 1859.
Майдель ГЛ. Путешествие по северо-восточной части Якутской области в 1868-1870 годах
СПб., 1894. Т. 1.
Майнов И.И. Население Якутии. Л., 1927.
МакГи Р. Происхождение эскимосов: возможна ли альтернативная гипотеза7 // СЭ 1988 № 3
С. 110-115.
' ' '
Максимов А.Н. Об одном свадебном обряде // ЭО. М., 1908. М., 1909. № 4.
Максимов А.Н. Превращение пола // Русский антропологический журнал. М., 1912. Кн. 29.
№ 1. С. 1-19.
Малиновский Б. Магия, наука и религия // Магический кристалл: Магия глазами ученых и ча
родеев. М., 1992.
Малочисленные народы Севера Сибири и Дальнего Востока: Проблемы сохранения и разви
тия языков. СПб., 1997.
Малюкович В.Н. Праздник карагинских коряков “Хололо” // Краеведческие зап. КОКМ. Петро
павловск-Камчатский, 1971. Вып. 3.
Малюкович В.Н. Корякские народные праздники // Краеведческие зап. КОКМ. ПетропавловскКамчатский, 1974а. Вып. 5. С. 68-85.
Малюкович В.Н. Ленаты счастья (корякские праздники). Петропавловск-Камчатский, 19746.
Мамчева Н.А. Нивхская музыка как образец раннефольклорной монодии. Южно-Сахалинск,
1996.
Мамчева Н.А. “Нивхская виола” тынрьга // Вестник Сахалинского музея: Ежегодник. ЮжноСахалинск, 1997. № 4. С. 214-236.
Мамчева Н.А. Обрядовые музыкальные инструменты аборигенов Сахалина. Южно-Сахалинск,
2003.
Мамчева Н.А. Нивхские варганы // Вестник СОКМ. № 12. Южно-Сахалинск, 2005. С. 71-85.
МандрикА.Т. История рыбной промышленности российского Дальнего Востока. Владивосток,
1994.
Маргаритов В.П. Камчатка и ее обитатели // Зап. ПО РГО. Хабаровск, 1899. Т. V, вып. 1.
Маски народов Сибири / Сост. С.В, Иванов. Л., 1975.
Материалы для истории русских заселений по берегам Восточного океана. Приложение к
Морскому сборнику № 1. СПб., 1861. Вып. IV: Извлечения из путевых записок Симпсона,
директора Гудзонбайской компании, 1841 и 1842 гг.
Материалы к истории Камчатской Епархии: Путевой журнал Камчатского Архиепископа Ин
нокентия, веденный им в третье путешествие по Камчатке и Охотской области в 1850-1851
годах // Православный сборник. Казань, 1908.
Материалы съездов малочисленных народов Севера Якутии (1989-19993 гг.). Якутск,
1993.
Махоркин И. Ф. Командорские острова // Вопросы географии Камчатки. Петропавловск-Кам
чатский, 1966. Вып. IV.
Мейер Е.Е. Письма с Амура // Вестник Сахалинского музея: Ежегодник. Южно-Сахалинск,
2000. № 7.
Мелетинский Е.М. Сказание о Вороне у народов Крайнего Севера (О древнейших фольклор
ных связях Азии и Америки) // Вестник истории мировой культуры. М., 1959. № 1.
Мелетинский Е.М. Палеоазиатский мифологический эпос: Цикл Ворона. М., 1979.
Мельчук И.А. Модель спряжения в алюторском языке: Предварительные публикации Институ
та русского языка. Ч. 1, вып. 45; Ч. 2, вып. 46. М., 1973.
Меновщиков Г.А. Эскимосско-алеутские параллели // Уч. зап. ЛГПИ им. А.И. Герцена. Л.,
1959а. Т. 167.
Меновщиков Г.А. Эскимосы. Магадан, 19596.
Меновщиков Г.А. Грамматика языка азиатских эскимосов. М.; Л., 1962 Ч. 1; М ; Л 1967
4 . 2.
Меновщиков Г.А. Устное народное творчество как историко-этнографический источник. М.,
1964а.
Меновщиков Г.А. Язык сиреникских эскимосов. Л., 19646.
Меновщиков Г.А. Алеутский язык //Языки народов СССР. Л., 1968. Т. 5.
Меновщиков Г.А. Об устном повествовательном творчестве народностей Чукотки и Камчатки //
Сказки и мифы народов Чукотки и Камчатки. М., 1974. С. 5 ^ 8 .
Меновщиков Г.А. Язык науканских эскимосов. Л., 1975.
Меновщиков Г.А. Китовый праздник полъа у науканских эскимосов // Страны и народы Востока.
Л., 1979. Вып. XX.
Меновщиков Г.А. Язык эскимосов Берингова пролива. Л., 1980.
Меновщиков Г.А. Материалы и исследования по языку и фольклору науканских эскимосов. Л.,
1987.
Меновщиков Г.А. Материалы и исследования по языку и фольклору чаплинских эскимосов.
Л., 1988а.
Меновщиков Г.А. Устное повествовательное творчество эскимосов // Эскимосские сказки и
мифы / Сост., пред. и примеч. Г.А. Меновщикова. М., 19886.
Меновщиков Г.А. Язык науканских эскимосов. СПб., 1995.
Меновщиков Г.А. Азиатских эскимосов язык // Языки мира: Палеоазиатские языки. М., 1997а.
Меновщиков Г.А. Сиреникских эскимосов язык // Языки мира: Палеоазиатские языки М
19976.
'
’’
Меновщиков Г.А. Азиатские эскимосы // Народы Крайнего Севера и Дальнего Востока России
в трудах исследователей. М., 2002. Т. 2: XX век. С. 284-299.
Меновщиков Г.А., Вахтин Н.Б. Эскимосский язык. Л., 1990.
Меркер П. Чуванская байка // Литературная Россия. 20 марта 1998 г.
Меркер П. Как рождаются легенды // Крайний Север. 14 июля 2000 г.
Меркушев И.Л. Нивхские топонимы как историко-этнографический источник // Арсеньевские
чтения 7-8 апреля 1984 г.: Тез. докл. и сообщ. Хабаровск, 1984.
Месс Л.А. Работы художественных мастерских Севфака // Искусство народностей Сибири Л
1930. С. 48-50.
'
"
Месс Л.А. Скульптура народов Севера // Народное творчество. М., 1937. № 6. С. 28-29.
Местные органы власти и хозяйственные организации на Крайнем Севере: Справочник для
работников Севера / сост. Е. Кантор, И.М. Суслов, 1934.
Месштыб Н.А. Алеутов религиозные верования // Религии народов современной России: Сло
варь. М., 1999. С. 14.
Миддендорф А.Ф. Путешествие на Север и Восток Сибири. СПб., 1869. Ч. I, 2 отд. 5: Сибир
ская фауна; 1878. Ч. II, отд. 6: Коренные жители Сибири.
Миллер В. Ф. Материалы по наречиям инородцев Анадырского округа, собранные Н.Л. Гондат
ти // ЖС. СПб., 1897а. Вып. II, год 7.
Миллер В.Ф. Об эскимосских наречиях Анадырского округа // ЖС. М., 18976. Вып. II, год 7.
Мильково 1743-1993 / Составитель иглавный редактор А.Г. Попов. Петропавловск-Камчат
ский. 1993.
Мир коренных народов - Живая Арктика. М., 2000. № 3.
Миропольский В.П. Алеуты сегодня // Возрожденные народности. Владивосток, 1968.
Митлянская Т.Б. Художники Чукотки. М., 1976.
Митлянская Т.Б., Карахан И.Л. Новая жизнь древних легенд Чукотки. Магадан, 1986.
Митрюкова Л. Исчезнув на востоке, когда приходит с запада // Северные просторы М 2000
№ 2/3. С. 69-73.
'
Мифы народов мира. М., 1982. Т. 2.
Михайлова Е.А. Маски азиатских эскимосов // Системные исследования взаимосвязи древних
культур Сибири и Северной Америки; Духовная культура. СПб., 1995. Вып. 2. С. 47-62.
Михайлова Е.А. Культовые предметы, связанные с праздниками азиатских эскимосов и при
морских чукчей (по материалам МАЭ) // Традиционное мировоззрение народов Сибири
М., 1996. С. 45-79.
Михайлова Е.А. К вопросу об истории погребальных сооружений азиатских эскимосов // Куль
турное наследие народов Сибири и Севера. СПб., 2000. С. 82-87.
Михайлова Е.А. Теория этногенеза Л.Н. Гумилева и чукотской феномен в истории Российской
Империи // Лев Николаевич Гумилев. Теория этногенеза и исторические судьбы Евразии
СПб., 2002. Т. 2. С. 132-137.
Михайлова Е.А. К вопросу о преемственности в культуре азиатских эскимосов // Культурное
наследие народов Сибири и Севера. СПб., 2004. С. 136-142.
Мичи А. Путешествие по Амуру и Восточной Сибири. СПб.; М., 1868.
Младописьменные языки народов Севера. М.; Л., 1959.
Молл Т.А. Корякско-русский словарь. Л., 1960а.
Молл Т.А. Очерк фонетики и морфологии седанкинского диалекта ительменского языка // Учен,
зап. ЛГПИ. 19606. Т. 167.
Молл ТА., Инэнликэй П.И. Чукотско-русский словарь. Л., 1957.
Морозова Г.Ф. Проблема приживаемости на современном этапе освоения восточных районов
страны // Региональные проблемы социально-демографического развития. М., 1987.
Моуэт Ф. Люди оленьего края. М., 1963.
Мочанов Ю.А. Многослойная стоянка Белькачи I и периодизация казенного века Якутии М
1969.
'
Мочанов Ю.А. Древнейшие этапы заселения Северо-Восточной Азии. Новосибирск, 1977.
Мочанов Ю.А., Федосеева С.А. Основные этапы древней истории Северо-Восточной Азии //
Берингия в кайнозое. Владивосток, 1976. С. 515-539.
Мочанов Ю.А., Федосеева С.А. Основные итоги археологического изучения Якутии // Но
вое в археологии Якутии: Труды Приленской археологической экспедиции. Якутск, 1980.
С. 3-13.
Музыкальный фольклор народов Севера и Сибири. М., 1966.
Муравьева И.А. Алюторский язык // Красная книга языков народов России: Энциклопедиче
ский словарь-справочник. М., 1994.
Мурашко О.А. Популяционные аспекты этногенетических процессов у некоторых групп насе
ления Севера и Северо-Востока Сибири // Этническая культура: динамика основных эле
ментов. М., 1984.
Мурашко О.А. К проблеме динамики структуры брачных связей смешанного населения Кам
чатки III Доклады МОИП. М., 1985а.
Мурашко О.А. Старожилы Камчатки в историко-демографической и социально-экономиче
ской перспективе // Межэтнические контакты и развитие национальных культур. М., 19856.
С. 77-88.
Мурашко О.А. Ительмены и камчадалы: метаморфозы этнической идентичности // Гуманитар
ная наука в России: Соросовские лауреаты. История. Археология. Культурная антропология
и этнография. М., 1996.
Мурашко О.А. Ительмены и камчадалы // Сибирь: этносы и культуры (народы Сибири в
XIX в.). Москва; Улан-Удэ, 1999а. Вып. 4.
Мурашко О.А. Шаманство и традиционное мировоззрение ительменов // “Избранники духов”
“Избравшие духов” : Традиционное шаманство и неошаманизм. Памяти В.Н. Басилова: Сб.
статей ИЭА РАН. М., 19996. С. 160-183.
Мурашко О.А. Современная магико-мистическая практика у ительменов // Шаманизм и иные
традиционные верования и практики: Материалы международного конгресса 7-12 июня
1999 г.. М., 1999в. С. 196-201.
Мурашко О.А. Эволюция шаманского праздника ительменов // Сакральное глазами “профа
нов” и “посвященных: Материалы междунар. междисциплинарного научно-практического
конгресса 21-30 июня 2004 г. М., 2004. С. 121-126.
Мухачев Б.И. Октябрь на Командорах // Возрожденные народности. Владивосток, 1968.
Мухачев Б.И. Становление Советской власти и борьба с иностранной экспансией на СевероВостоке СССР. Новосибирск, 1975.
Надо делать баты // Абориген Камчатки. 1999. № 2(25).
Нанайский фольклор: нингман сиохер, тэлунгу. Новосибирск, 1996.
Нансен Ф. На крайнем Севере. М.; JL, 1926.
Народное искусство Якутии: Альбом. Л., 1981.
Народные истоки в живописи нивхского художника С. Гурка // Материалы по истории Дальне
го Востока. Владивосток, 1974.
Народы Америки. М., 1959.
Народы Дальнего Востока СССР в X VII-XX вв.: Историко-этнографические очерки. М.,
1985.
Народы мира: Историко-этнографический справочник. М., 1988.
Народы России: Энциклопедия. М., 1994.
Народы Севера России (1960-1980-е годы). М., 1992 (Материалы к серии “Народы и культуры”.
Вып. XVII).
Народы Сибири. М.; Л., 1956.
Национальная политика в императорской России: Поздние первобытные и предклассовые об
щества Севера Европейской России, Сибири и Русской Америки / Сост., ред. и вступ. ст.
Ю.И. Семенов. М., 1998.
Национальные меньшинства: эскимосы / / h ttp ://w w w .d w - w o r ld .d e /d w /a r tic W O ..4 8 7 0 4 7 0 0 h tm l
Национальный состав населения СССР. М., 1991.
Начатки Христианского учения. СПб., 1840.
Невельской Г.И. Подвиги русских морских офицеров на крайнем востоке России. 1849-1855.
М , 1947.
Невский Н.А. Айнский фольклор. М., 1972.
Недялков В.П., Отаина Г.А. Стативы от интранзитивов в нивхском языке // Культура народов
Дальнего Востока СССР (XIX-XX вв.). Владивосток, 1978.
Независимая газета. 26 ноября 2002 г.
Неолит Северной Евразии. М., 1996.
Нефедкин А.К. Военное дело чукчей (середина XVII - начало XX в.). СПб., 2003.
Нивхи Сахалина: Современное социально-экономическое положение / Отв. ред. А.И. Бойко.
Новосибирск, 1988.
Николаева И.А., Хелимский Е.А. Юкагирский язык // Языки мира: Палеоазиатские языки \1
1997.
' "
Николаева И.А., Шалугин В.Г. Словарь юкагирско-русский и русско-юкагирский (верхнеко
лымский диалект). СПб., 2002.
Нилов В. Народные игры алеутов // Народное творчество. М., 2001. № 1.
Нилов В. Алеуты: от магического обряда до инсценировок // Народное творчество. М., 2003. № 1.
НиткукЕ. С. Элементы традиционной культуры в современной бытовой практике нивхов //В е
стник Сахалинского музея: Ежегодник. Южно-Сахалинск, 2000. № 7.
Ничем от русских не отличать”: Документы XVIII века об отношении русской администрации
к жителям Алеутских островов // Источник. М., 2002. № 2. С. 20-24.
Новгородова Э.А. Мир петроглифов Монголии. М., 1984.
Новик Е.С. Обряд и фольклор в сибирском шаманизме: Опыт сопоставления структур М
1984.
’’
Новик Е. С. К типологии жанров несказочной прозы Сибири и Дальнего Востока // Фольклор
ное наследие народов Сибири и Дальнего Востока. Горно-Алтайск, 1986.
Нордстрем Эстер Бленда. Деревня в тени вулкана. Петропавловск-Камчатский, 2000.
Об изменении численности и состава населения малых народностей Камчатской области. Пет
ропавловск-Камчатский, 1990.
Об организации национальных объединений в районах расселения малых народностей Севера //
Законодательные акты 1917-1992 гг. (Социально-экономическое и культурное развитие
народов Севера). М., 1992 (Материалы к серии “Народы и культуры”, вып. XI. Националь
ная политика в России, кн. 2.)
Общественный строй у народов Северной Сибири / Отв. ред. Б.О. Долгих. М., 1970.
Огрызко И.И. Расселение и численность ительменов и камчатских коряков в конце XVII в //
Уч. зап. ЛГПИ. Л., 1961. Т. 222. С. 171-208.
Огрызко И.И. Дохристианские верования ительменов // Уч. зап. ЛГПИ. Псков 1971 Т 502
С. 109-125.
Огрызко И.И. Очерки истории сближения коренного и русского населения Камчатки (конец
XVII - начало XX в.). Л., 1973.
Окладников А.П. Древние культуры Северо-Востока Азии по данным археологических иссле
дований 1946 г. в Колымском крае // Вестник древней истории. М., 1947. № 1.
Окладников А.П. У истока культуры народов Дальнего Востока // По следам древних культур:
От Волги до Тихого океана. М., 1954.
Окладников А.П. Утро искусства. Л., 1967.
Окладников А.П. Археология Сибири вчера, сегодня и завтра // ВИ. 1968. № 5.
Окладников А.П. Тунгусо-маньчжурская проблема и археология // История СССР. 1968. № 6.
Окладников А.П. Неолит Сибири и Дальнего Востока // Каменный век на территории СССР
М., 1970.
'
Окладников А.П. Петроглифы Нижнего Амура. Л., 1971.
Окладников А.П. Иннокентий Вениаминов // Первопроходцы. М., 1983.
Окладников А.П., Васильевский Р.С. По Аляске и Алеутским островам. Новосибирск, 1976.
Окладников А.П., Деревянко А.П. Громатухинская культура. Новосибирск, 1977.
Окладников А.П., Нарышкин В.В. Новые данные о культурах на Чукотском полуострове (Древ
нее поселение на р. Канчалан) // СЭ. 1955. № 1. С. 151-158.
Окунь С.Б. Российско-Американская компания. М.; Л., 1939.
Олсуфьев А.Б. Общий очерк Анадырской округи, ее экономического состояния и быта населе
ния. СПб., 1896 (Зап. ПО РГО. Т. II, вып. 1).
Орехов А.А. Предварительная типология костяных наконечников Северо-Западного Берингоморья // Краеведческие записки МОКМ. Магадан, 1971. Вып. 7.
Орехов А.А. Древняя приморская культура Северо-Западного Берингоморья: Автореф. дис. ...
канд. ист. наук. Л., 1980.
Орехов А.А. Жертвенники Северо-Западного Берингоморья // Исследования по математике,
экономике, истории, этнографии и археологии на Северо-Востоке. Магадан, 1982.
Орехов А.А. Древняя культура Северо-Западного Берингоморья. М., 1987.
Орехов А.А. Древнее поселение Русская Кошка I на побережье Анадырского лимана // Древ
ние культуры Дальнего Востока СССР: (Археологический поиск). Владивосток, 1989.
С. 25-29.
Орехов А.А. Итоги исследования древнего поселения Гека I (лахтинская культура) // Древние
памятники Севера Дальнего Востока (Новые материалы и исследования СВАКАЭ). Мага
дан, 1990. С. 80-87.
Орехов А.А. Северо-Западное Берингоморье: развитие приморской адаптации древнего населе
ния // Культура народов Сибири (материалы третьих Сибирских чтений). СПб., 1997. С. 16-26.
Орехов А.А. Археологичские комплексы оз. Красное (Восточная Чукотка) // Диковские чтения:
Материалы науч.-практ. конф., посвящ. 75-летию со дня рожд. чл.-кор. РАН Н.Н. Дикова.
Магадан, 2001а. С. 58-64.
Орехов А.А. Северная Пацифика в голоцене (проблемы приморской адаптации): Автореф.
дис. ... д-ра ист. наук. СПб., 20016.
Орехов А.А. Канчаланская приморская культура Восточной Чукотки // Северный археоло
гический конгресс: тез. докл. (Ханты-Мансийск, 9-27 сент. 2002 г.). Екатеринбург, 2002.
С. 31-33.
Орехов А.А. Новые данные к характеристике древнекорякской культуры // Проблемы археоло
гии и палеоэкологии Северной, Восточной и Центральной Азии: мат-лы междунар. конф.
“Из века в век”, посвящ. 95-летию со дня рожд. акад. А.П. Окладникова, 50-летию Дальневост. археол. экспедиции РАН. Новосибирск, 2003. С. 279-284.
Орехов А.А. Стратегия и тактика приморской адаптации древнего населения Северного и За
падного Берингоморья // Дни Берингии: материалы междунар. науч.-практ. конф. (Анадырь,
18-21 сент. 2003 г.). М., 2004. С. 43-52.
Орехов А.А. Модели приморской адаптации Берингоморья и Охотоморья (канчаланская и древ
некорякская культуры) // Российский Дальний Восток в древности и средневековье (откры
тия, проблемы, гипотезы). Владивосток, 2005а. С. 319-357.
Орехов А.А. Роль миграций в освоении природных ресурсов древним населением Западной
Берингии (приморские культуры) // Северная Пацифика - культурные адаптации в конце
плейстоцена и голоцена: Материалы междунар. науч. конф. “По следам древних костров...”
Магадан, 20056. С. 162-166.
Орлова Е.П. Ительмены // Статистичекий бюллетень. Хабаровск; Благовещенск, 1927. № 8-9.
С. 35-78.
Орлова Е.П. Коряки полуострова Камчатки // Северная Азия. М., 1929. № 3.
Орлова Е.П. Xwangkuta ihaput (“Наша книга”). СПб., 1932.
Орлова Е.П. Азиатские эскимосы // Изв. ВГО. Л., 1941. Т. 73, вып. 2.
Орлова Е.П. У алеутов на Командорских островах // Известия СО АН СССР. 1962. № 8.
Орлова Е.П. Чукотская, корякская, эскимосская, алеутская резная кость. Новосибирск, 1964.
Орлова Е.П. Обряд погребения и погребальная одежда коряков Камчатской области // Бронзо
вый и железный век Сибири. Новосибирск, 1974. Вып. 4.
Орлова Е.П. Верования камчадалов-ительменов // Страны и народы Востока. М., 1975.
Вып. XVII, кн. 3. С. 127-137.
Орлова Е.П. Ительмены: Историко-этнографический очерк. СПб., 1999.
Осипова М.В. Обычаи и обряды айнов в системе культурного взаимодействия с аборигенами
Нижнего Амура и о. Сахалин. Автореф. дис. ... канд. ист. наук. Владивосток, 2006.
Основные показатели развития экономики и'культуры малочисленных народов Севера (1980—
1989 гг.). М., 1990.
Островский А.Б. Семантика медвежьих онгонов // СЭ. 1989. № 6.
Островский А.Б. Образ медведя в лечебной магии народов Амура и Сахалина (На основе коллек
ций ГМЭ народов СССР) // Религиоведческие исследования в этнографических музеях. Л., 1990.
Островский А.Б. Миф, экология, мышление: “дом горных жителей” в представлениях нив
х о в / / ЭО. 1992. № 3.
Островский А.Б. Тело человека и тело зверя (на материалах медвежьего культа у народов Си
бири и Дальнего Востока) // Краеведческий бюллетень. Южно-Сахалинск, 1992. № 4.
Островский А.Б. Водная стихия в мифологическом мышлении нивхов // Природа и цивилиза
ция. Реки и культуры: Мат-лы конф., посвящ. 100-летию выхода в свет первого русского из
дания книги выдающегося ученого Л.И. Мечникова “Цивилизации и великие исторические
реки”. СПБ., 1997а.
Островский А.Б. Мифология и верования нивхов. СПб., 19976.
Островский А.Б. Пятиричность в мифологической традиции палеоазиатов // Народы и культу
ры Дальнего Востока: взгляд из XXI века. Южно-Сахалинск, 2003а.
Островский А.Б. Числовой код в мифологическом нарративе культур Тихоокеанского Севера //
ЭО. М., 20036. № 2.
Отаина Г.А. Отражение мифологических и религиозных представлений в нивхском языке //
Культура народов Дальнего Востока: традиции и современность. Владивосток, 1973.
Отаина Г.А. Нивхские топонимы // Филология народов Дальнего Востока (ономастика). Вла
дивосток, 1977. С. 67-73.
Отаина Г.А. Качественные глаголы в нивхском языке. М., 1978.
Отаина Г.А. Нивхские народные песни // Этнография и фольклор народов Дальнего Востока
СССР. Владивосток, 1981. С. 110-124.
Отаина Г.А. Отражение этнокультурных процессов в нивхском языке // Традиция и современ
ность в культуре народов Дальнего Востока. Владивосток, 1983.
Отаина Г.А. Отражение мифологических и религиозных представлений в нивхском языке //
Культура народов Дальнего Востока: традиции и современность. Владивосток, 1984.
Отаина Г.А. Жанровая специфика нивхских настундов /У Фольклорное наследие народов
Сибири и Дальнего Востока. Горно-Алтайск, 1986.
Отаина Г.А. Жанр тылгуров в нивхском фольклоре // Sakhalin and В. Pilsudski. Ю жно-Саха
линск, 19926.
Отаина Г.А. Воспитание экологического сознания у народов Дальнего Востока // Культура
Дальнего Востока, Х Х -Х Х вв. Владивосток, 1992в.
Отаина Г.А. Нивхский фольклор (тексты) // Национальные меньшинства Сахалина: Исследо
вания языков малочисленных народностей Сахалина (айны, ороки, нивхи) / Издано япон
ским департаментом образования при содействии К. Мурасаки. Саппоро, 1993.
Отаина Г.А. Народная медицина нивхов как фактор сохранения здоровья // Культура и этнос.
Владивосток, 1994.
Отаина Г.А. Фольклор в народной педагогике нивхов // Семья и семейный быт в восточных
регионах России. Владивосток, 1997.
Отаина Г.А., Соломонова Н.А. Поэтика песнопений нивхского шамана // Шаманизм как рели
гия: генезис, реконструкция, традиция: Тезисы докладов международной конференции по
шаманизму. Якутск, 1992.
Открытие Америки продолжается / Ред. Г.И. Дзенискевич, А.Д. Дридзо. СПб., 2001. Вып. 3.
Открытия русских землепроходцев и полярных мореходов XVII века на северо-востоке Азии:
Сборник документов / Сост. Н.С. Орлова. М., 1951.
Палеоазиатские языки. Л., 1986.
Памятники сибирской истории XVIII века. СПб., 1882. Кн. 1: 1700-1713- СПб 1885 Кн 2
1713-1724.
"
■ • ■
Панфилов В.З. Грамматика нивхского языка. М.; Л., 1962. Ч. 1; М.; Л., 1965. Ч. 2.
Панфилов В.З. Нивхский язык // Языки народов СССР. Л., 1968. Т. 5.
Панфилов В.З. О самоназвании нивхов и названиях нивхов у соседних народов // Этнонимы
М., 1970.
'
Панфилов В.З. Нивхско-алтайские языковые связи // ВЯ. 1973а. № 5.
Панфилов В.З. О связях нивхского языка с некоторыми языками Юго-Восточной Азии // Гене
тические и ареальные связи языков Азии и Африки. М., 19736.
Патканов С.К. О приросте инородческого населения Сибири: Статистические материалы для
освещения вопроса о вымирании первобытных племен. СПб., 1911.
Патканов С.К. Статистические данные, показывающие пелменной состав населения Сибири,
язык и роды инородцев. СПб., 1912. Т. 2, вып. 3. Зап. РГО Отд-ние статистики.
Певнов А.М. Глоттохронология и тунгусо-маньчжурская проблема // Археология и этнография
народов Дальнего Востока. Владивосток, 1984.
Пекарский Э.К. Словарь якутского языка. М., 1958-1959. Т. I—III.
Пелих Г.И. Материалы по селькупскому шаманству // Этнография Северной Азии Новоси
бирск, 1980. С. 5-70.
Пенская ТВ. Малые народы Сахалина в 1927—1928 годах: По страницам дневников врача
Я.А. Воловика // Материалы к изучению истории и этнографии населения Сахалинской об
ласти. Южно-Сахалинск, 1986.
Первое П.Д. Первоначальные жители крайнего Севера. Эскимосы // ЭО. М., 1930. № 1.
Перевозчиков И.К Камчадалы: История формирования генофонда смешанной группы //
ВА. 1999. Вып. 90. С. 59-75.
Перевозчиков И.В., Саливон И.Н., Тегако П.И. К антропологии хакасов // ВА. 1984. Вып. 73.
С. 39-48.
Перевозчиков И.В., Гудкова Л.К., Кочеткова Н.И., Маурер А.М. Антропология камчадалов. М.,
1999. С. 76-86.
Петрова-Бытова Т.Ф. Четыре камчатских танца. Петропавловск-Камчатский, 1964.
Пивнева Е.А. Современная чукотская семья: структура и динамика развития (1970—1980-е
годы). М., 1994.
Пика И.А. Экономика переходного периода на российском Севере // Красная книга народов.
М., 1998. Ч. 2.
Пилсудский Б. Нужды и потребности сахалинских гиляков // Зап. ПО РГО. 1898. Т. 4, вып. 4.
С. 1-38.
Пилсудский Б. Краткий очерк экономического быта айнов острова Сахалин //Зап. ОИАК. Т. X.
Владивосток, 1907а.
Пшсудский Б. Некоторые сведения об отдельных айнских стойбищах на острове Сахалине //
Зап. ОИАК. Т. X. Владивосток, 19076.
Пилсудский Б.О. Отчет Б.О. Пилсудского по командировке к айнам и орокам о. Сахалина в
1903-1905 гг. // Известия Русского комитета для изучения Средней и Восточной Азии в
историческом, археологическом, лингвистическом и этнографическом отношениях. СПб.,
1907в. № 7. С. 20-52.
Пилсудский Б.О. Аборигены острова Сахалина // ЖС. 1909. Т. 18, вып. 3, кн. 70-71. С. 3-16.
Пилсудский Б. Роды, беременность, выкидыши, близнецы, уроды, бесплодие и плодовитость у
туземцев о. Сахалина/ / ЖС. 1910. Вып. 1-2. С. 22-48.
Пилсудский Б. О. На медвежьем празднике айнов о-ва Сахалина // ЖС. 1914. Пг., 1915. Т. XXIII,
вып. 1-2.
Пилсудский Б.О. Поэзия гиляков // Краеведческий бюллетень. № 1. Южно-Сахалинск, 1990.
С. 76-111.
Пилсудский Б. Проказа у гиляков и айнов // Краеведческий бюллетень. Южно-Сахалинск,
1991. № 3 . С. 85-97.
Пилсудский Б.О. Фольклор сахалинских айнов. Интернет-публикация (http://www.icrap.org/
Folklor_sachalinskich_Ainov.html).
Питулько В.В. Восточночукотские поздненеолитические памятники: проблема соотношения с
ымыяхтахской культурой // VI Арсеньевские чтения: Тез. докл. регион, науч. конф. по про
блемам истории, археологии и краеведения. Уссурийск, 1992. С. 199-201.
Питулько В.В. Морские адаптации на Северо-Востоке Азии // Диковские чтения: Материалы
науч.-прак. конф., посвящ. 75-летию со дня рожд. чл.-кор. РАН Н.Н. Дикова. Магадан, 2001.
С. 64-71 .
Питулько В.В. Пегтымельские петроглифы: датировка и события // II Диковские чтения:
Материалы науч.-практ. конф., посвященной 70-летию Дальстроя. Магадан, 2002. С. 408
415.
Питулько В.В. Голоценовый каменный век Северо-Восточной Азии // Естественная история
российской Восточной Азии в плейстоцене и голоцене: Сб. статей. М., 2004. С. 99-151.
Подвиги наших Колумбов в Восточном океане. Историческое обозрение образования Россий
ско-Американской компании и действия ее до настоящего времени. Сост. П. Тихменев //
Морской сборник. Приложение. Материалы для истории русских заселений по берегам
Восточного океана. СПб., 1861. Вып. 1.
Подлинные документы о плавании С.И. Дежнева // Русские арктические экспедиции X V IIXX вв. Л., 1964.
Подмаскин В.В. Музыкальные инструменты удэгейцев // Национальные традиции в культуре
народов Дальнего Востока. Владивосток, 1987.
Подмаскин В.В. Народная астрономия аборигенов Нижнего Амура и Сахалина // Россия и АТР.
Владивосток, 1997. № 3.
Подмаскин В.В. Традиционные метеорологические знания у народов Нижнего Амура и Са
халина (этнографический обзор по материалам X IX -X X вв.) // Этнокультурные процес
сы и общественное сознание у народов Дальнего Востока (X V II-X X века). Владивосток,
1998.
Подмаскин В.В. Знания о фауне у народов Нижнего Амура и Сахалина в XIX-XX вв.: Исто
рико-этнографический аспект // Традиционная культура Восточной Азии. Благовещенск,
2001 .
Подмаскин В.В. Народные знания о животных у народов Нижнего Амура и Сахалина в X IX XX веках // Древняя и средневековая история Восточной Азии: К 1300-летию образования
государства Бохай: Мат-лы международ. науч. конф. Владивосток, 2002.
Подмаскин В.В. Народные знания нивхов // Традиционная культура народов Дальнего Востока
России: Сб. материалов. Владивосток, 2003.
Подпечников В.Л. Поселок у мыса Иль-Ых // Труды ГАСО. Южно-Сахалинск, 1995. № 1.
Полевой Б.П. Первооткрыватели Курильских островов. Южно-Сахалинск, 1984.
Полевой Б.П. Новое об открытии Камчатки. В 2-х ч. Петропавловск-Камчатский, 1997.
Поляков И.С. На Сахалине II Живописная Россия. Т. XII. СПб., 1895.
Помишин С.Б. Происхождение оленеводства и доместикация северного оленя. М., 1990.
Понкратова И.Ю. Гончарство Северо-Востока Азии (как культурно-историческое явление):
Автореф. дис. ... канд. ист. наук. Владивосток, 2000.
Понкратова И.Ю. Керамический орнамент Северо-Восточной Азии // Археология и культур
ная антропология Дальнего Востока. Владивосток, 2002. С. 116-126.
Понкратова И.Ю. Гончарство Севера Дальнего Востока и морская адаптация // Северная Па
цифика - культурные адаптации в конце плейстоцена и голоцена: Материалы междунар.
науч. конф. “По следам древних костров ...” Магадан, 2005. С. 166-170.
Пономаренко А.К. Древняя культура ительменов Восточной Камчатки. М., 1985.
Пономаренко А.К. Древняя культура ительменов Камчатки. Петропавловск-Камчатский,
2000 .
Пономаренко А.К. Рецензия на автореферат диссертации на соискание ученой степени кан
дидата исторических наук А.В. Пташинского “Культура охотников на морского зверя се
веро-восточного побережья Охотского моря (I—II тысячелетия н.э.)” // Краеведческие зап.
КОКМ. Петропавловск-Камчатский, 2002. Вып. 12. С. 215-225.
Попов А.А. Тавгийцы. М.; Л., 1936.
Попов А.А. Нганасаны. М.; Л., 1948.
Попов А.А. Плетение и ткачество у народов Сибири в XIX и первой четверти XX столетия //
Сб. МАЭ. М.; Л. 1955. Т. 16. С. 41-146.
Попов А.А. Пережитки древних дорелигиозных воззрений долганов на природу // СЭ. 1958.
№ 2.
Попов А.Н., Чикишева Т.А., Шпакова Е.Г. Бойсманская археологическая культура Южного
Приморья (по материалам многослойного памятника Бойсмана II). Новосибирск, 1997.
Попов М.И. Социолингвистические аспекты преподавания родного языка в корякской школе //
Малочисленные народы Севера Сибири и Дальнего Востока: Проблемы сохранения и раз
вития языков. СПб., 1977.
Попова Н.С. Arifetika. М.; Л., 1933. Ч. 1.
Попова У.Г. Становление колхозного строя на Тауйском побережье // История и культура наро
дов Северо-Востока СССР. Магадан, 1964. С. 136-158.
Попова У.Г. Эвены Магаданской области. М., 1981.
Поротое Г.Г. Сочинения. Петропавловск-Камчатский, 2003.
Поселенные итоги туземной переписи 1926 г. Владивосток, 1928.
Постников А.В. Исследование и картографирование Аляски и Алеутских островов: К истории
контактов с местным населением // Историческая география России: новые подходы: Сб.
статей, посвященный 70-летию В.М. Кабузана. М., 2004. С. 170-184.
Посух О.Л., Вибе В.П., Сукерник Р.И., Осипова Л.П., Карафет Т.М. Генетическое и экологи
ческое изучение коренных жителей Северо-Востока Сибири: Сообщение 4: Генофонд и ге
нетическая структура трех современных популяций эвенов Якутии // Генетика. 1990. Т. 26.
С. 16-37.
Потапов И.А. Якутская народная резьба по дереву. Якутск, 1972.
Потапов Л.П. Шаманский бубен качинцев как уникальный предмет этнографических коллек
ций // Материальная культура и мифология. Л., 1981. Сб. МАЭ. Вып. XXXVII.
Представления о природе и человеке у нивхов // Природа и человек в религиозных представле
ниях народов Сибири и Севера (вторая пол. XIX - нач. XX в.). Л., 1976.
Пржевальский Н.М. Путешествие в Уссурийском крае. 1867-1869 гг. М .,1947.
Про вражду рассказ / / Леонтьев В.В. Этнография и фольклор кереков. М., 1983.
Проект Этно-экологического информационного центра “Лач” по разработке базы данных по
традиционному природопользованию коренных народов Камчатки // Значение традицион
ных знаний для устойчивого развития коренных народов. М., 2007.
Прокопенко В.И. Традиционное физическое воспитание нанайцев: игры и состязания. Екате
ринбург, 1992.
Прокопенко В.И. Игры и национальные виды спорта нивхов Амура и Сахалина. Екатеринбург,
1993.
Прокопенко В.И. Народные игры и физическое воспитание // История и культура орочей. СПб.,
.
2001
Прокопенко В.И., Прокопенко В.В. Настольные игры коренных малочисленных народов Севера
Российской Федерации. Екатеринбург, 2004.
Прокофьев М.М. Новое об айнах о. Сахалина: Из неопубликованных материалов Б.А. Жереб
цова за 1946 г. // Этнографические исследования СОКМ. Южно-Сахалинск, 1985.
Пропп В.Я. Чукотский миф и гиляцкий эпос // Пропп В.Я. Фольклор и действительность: Из
бранные статьи. М., 1976. С. 300-302.
Протодиаконов П. Гольдская азбука для обучения гольдских и гилякских детей по слуховому
способу. Казань, 1884.
Прыткова Н.Ф. Одежда чукчей, коряков и ительменов // Материальная культура народов Си
бири и Севера. Л., 1976. С. 5-88.
Пташгтский А.В. Культура Теви - новая культура Северо-Восточного Приохотья // Тез. докл.
и сообщ. Междунар. науч. конф. “Дальний Восток России в контексте мировой истории: от
прошлого к будущему”. Владивосток, 1996. С. 99.
Пташинский А.В. Оставленные святыни: новый тип культовых памятников на Северо-Запад
ном побережье Камчатки // Материалы и исследования по археологии Севера Дальнего
Востока и сопредельных территорий. Магадан, 1997. С. 150-165.
Пташинский А.В. Культура морских зверобоев северо-запада Камчатки // Исследования по ар
хеологии Севера Дальнего Востока. Магадан, 1999. С. 80-97.
Пташинский А.В. Некоторые проблемы археологии и этногенетических реконструкций на
Камчатке // Диковские чтения: Материалы науч.-практ. конф., посвященной 75-летию со
дня рождения чл.-корр. РАН Н.Н. Дикова. Магадан, 2001. С. 111-114.
Пташинский А.В. Культура охотников на морского зверя Северо-Восточного побережья Охот
ского моря (I—III тысячелетие н.э.): Автореф. дис. ... канд. ист. наук М., 2002.
Пусть говорят наши старики: Рассказы азиатских эскимосов-юпик. Записи 1975-1987 / Под
научн. ред. И.И. Крупника. М., 2000.
Путешествия и исследования лейтенанта Лаврентия Загоскина в Русской Америке в 1842—
1844 гг. М., 1956.
Пухта М.Н. О нивхском этикете // Известия Института наследия Бр. Пилсудского при Саха
линском государственном областном краеведческом музее. Южно-Сахалинск, 1999. № 3.
Расмуссен К. Великий санный путь. Л., 1935.
Рахманин Г.Е., Сергеев М.А. Очерки по охотничьему хозяйству и звероводству Крайнего Се
вера. Л., 1936.
Редъко Б.А. Алеуты Командорских островов // Производительные силы Дальнего Востока. Ха
баровск; Владивосток, 1927. Вып. 5.
Резиновский В.М. Ола: Историко-краеведческий очерк. Магадан, 1983.
Ресин А.А. Очерк инородцев русского побережья Тихого океана. СПб., 1888. (ИРГО. Т. 24,
вып. 3).
Ресурсы традиционного природопользования народов Севера и Дальнего Востока России.
Сб. статей / Отв. редакторы Е.В. Дульченко и Э. Кастен. Петропавловск-Камчатский, 1996.
С. 15-97.
Решения партии и правительства по хозяйственным вопросам (1917-1967 гг.). М., 1968. Т. 4.
Рогинский Я.Я. Материалы по антропологии тунгусов Северного Прибайкалья // Антрополо
гический журнал. М., 1934. № 3. С. 105-126.
Рогинский Я.Я., Левин М.Г. Основы антропологии. М., 1955.
Рогинский Я.Я., Левин М.Г. Антропология. М., 1978.
Романов В. Т., Шейнин Ю.И. Музыкальные инструменты народностей Камчатки // Культура на
родов Дальнего Востока. Владивосток, 1984. С. 70-80.
24. Народы Северо-Востока Сибири
745
Роон Т.П. Одежда нивхов Сахалина в собраниях Сахалинского областного краеведческого му
зея / /Краеведческий бюллетень. Южно-Сахалинск, 1991. № 4.
Роон Т.П. Мистический образ одежды (по материалам нивхского и ультинского шаманства) //
Вестник Сахалинского музея. Южно-Сахалинск, 1995. № 1.
Роон Т.П. Классификация традиционной материальной культуры сахалинских нивхов и уильта
(ороков) // Типология культуры коренных народов Дальнего Востока России (Материалы к
историко-этнографическому атласу). Владивосток, 2003.
Российского купца именитого Рыльского гражданина Григорья Шелехова первое странствова
ние с 1783 по 1787 год из Охотска по Восточному океану к Американским берегам... СПб.,
1793.
Рощина Н.А. Производственные отношения ительменов в первой половине XVIII века //
Уч. зап. МОПИ. 1953. Т. 28, вып. 2. С. 85-108.
Рощина Н.А. Хозяйство и общественный строй ительменов в первой половине XVIII века //
Уч. зап. МОПИ. 1956. Вып. 1. С. 50-82.
Рубцова Е. С. Материалы по языку и фольклору эскимосов. (Чаплинский диалект) М • JI
1954. Ч. 1.
Рубцова Е.С. Эскимосско-русский словарь. М., 1971.
Руденко С.И. Древняя культура Берингова моря и эскимосская проблема. М.; JL, 1947.
Руденко С.И. Культура доисторического населения Камчатки // СЭ. 1948. № 1. С. 153-179.
Рудъ Н.П. К вопросу о соотнесении природного и культурного бытия человека (культурологи
ческий и этнографический аспекты) // Историко-культурное и природное наследие Дальне
го Востока на рубеже веков: проблемы изучения и сохранения: Материалы Вторых Гродековских чтений. Хабаровск, 1999. С. 170-173.
Рудъ Н.П. Музыка и миф в духовной культуре нивхов // Сб. статей молодых ученых. Хаба
ровск, 2001. Ч. 2.
Рудъ Н.П. Орнамент как проявление мифологического сознания в духовной культуре нивхов //
Культура как способ бытия человека в мире: Мат-лы III Всероссийской научно-практ. конф.
Томск, 2002а.
Рудъ Н.П. Ритуал в духовной культуре нивхов: основные смыслы и функции // Гуманитарные
науки: научно-теоретические, логико-методологические и учебно-методические аспекты:
Мат-лы региональной научно-практ. конф. Комсомольск-на-Амуре, 20026.
Рулътынэут Е.А. Чукотские и эскимосские танцы: Учеб.-метод. пособие / Под общ. ред.
М.Я. Жорницкой. Магадан, 1989.
Руссело Ж.-Л. Шаман эскимосов-юпик и его церемониальное облачение // “Избранники ду
хов” - “Избравшие духов”: Традиционное шаманство и неошаманизм: Памяти В.Н. Басилова (1937-1998) / Сб. статей. М., 1999.
Русская Америка в “Записках” Кирила Хлебникова. Ново-Архангельск / Сост., предисл., коммент. и указ. С.Г. Федорова; Отв. ред. В.А. Александров. М., 1985.
Русская Америка в неопубликованных записках К.Т. Хлебникова. Л., 1979.
Русская эпическая поэзия Сибири и Дальнего Востока / Подгот. Ю.И. Смирнова, Т.С. Шенталинской. Новосибирск, 1991.
Русские мореходы в Ледовитом и Тихом океанах: Сб. документов о великих русских географи
ческих открытиях на Северо-Востоке Азии в XVII веке / Сост. М.И. Белов. Л.; М., 1952.
Русские открытия в Тихом океане и Северной Америке в XVIII веке. М., 1948.
Русские экспедиции по изучению северной части Тихого океана в первой половине XVIII в.:
Сб. документов. М., 1984.
Русско-чукотский словарь. Петропавловск-Камчатский, 1927.
Рыжков А. Девушка из стойбища Чайво // Тихоокеанская звезда. 1940. № 283. 5 декабря.
Рычков Ю.Г. Материалы по антропологии западных тунгусов // Антропологический сборник.
№ III. М., 1961. С. 242-268. (ТИЭ, н.с. Т. LXXI.)
Рычков Ю.Г. Особенности серологической дифференциации народов Сибири // ВА. 1965.
Вып. 21.
Рычков Ю.Г., Шереметьева В.А. Популяционная генетика алеутов Командорских островов
(в связи с проблемами истории народов и адаптации населения древней Берингии) // ВА,
1972а, вып. 40.
Рычков Ю.Г., Шереметьева В.А. Популяционная генетика народов Севера Тихоокеанского
бассейна в связи с проблемами истории и адаптации населения. III. Популяции азиатских
эскимосов и чукчей побережья Берингова моря // ВА, 19726, вып. 42.
Рычков Ю.Г., Шереметьева В.А. Генетика циркумполярных популяций Евразии в связи с про
блемой адаптации человека// Адаптация человека. Л., 1976. Т. 3. С. 10-41.
Савельева В.Н., Таксами Ч.М. Русско-нивхский словарь. М., 1965.
Савельева В.Н., Таксами Ч.М. Нивхско-русский словарь. М., 1970.
Савоскул С.С. Чуванцы // Земля и люди: Ежегодник. М., 1974.
Савоскул С.С. Русская народная драма “Лодка” // СЭ. 1982. № 5. С. 120-122.
Саладин д'Англар Б. “Третий” пол // ЭО. 1994. № 2. С. 77-89.
Санги В. Путешествие в “стойбище, где гудит ветер” // Дружба народов. М., 1967. № 4.
Санги В.М. Алхтунд как жанр нивхского фольклора// Фольклор: Поэтическая система. М., 1977.
Санги В.М. Избранное. Л., 1983.
Санги В.М. Человек Ыхмифа. М., 1986.
Санги В.М. Песнь о нивхах. Эпическая поэма в мифах, сказаниях, исторических и родовых
преданиях. М., 1989.
Санги В. Неслышная любовь. М., 1990.
Сарасино Гэндзо. Айну. Рекиси то миндзоку. Айны. История и обычаи. Токио, 1970.
Сарингулян К. С. Очерк семиотической характеристики ритуала // Семиотика и проблемы ком
муникации. Ереван, 1981.
( Сарычев Г.А.) Путешествие флота капитана Сарычева по Северо-восточной части Сибири,
Ледовитому морю и Восточному океану. СПб., 1802.
Сарычев Г.А. Путешествие капитана Биллингса через Чукотскую землю от Берингова пролива
до Нижнеколымского острога и плавание капитана Галла на судне “Черном Орле” по Северо
Восточному океану в 1771 г. СПб., 1811.
Сарычев Г.А. Путешествие по северо-восточной части Сибири, Ледовитому морю и Восточ
ному океану. М., 1952.
Сведения о чукчах капитана Шишмарева // Зап. ГДММ. СПб., 1852. Т. 10.
Свердруп Г.У. Плавание на судне “Мод” в водах морей Лаптевых и Восточно-Сибирского. М.,
1930.
Свод этнографических понятий и терминов: Материальная культура. М., 1989. Вып. 3.
Святитель Иннокентий Митрополит Московский и Иркутский // Тальцы. Иркутск, 1999. № 1.
С. 5.
Сгибнев А.С. Исторический очерк главнейших событий на Камчатке. (1680-1856 гг.) // Мор
ской сборник. СПб., 1869. Ч. 3-8.
Север как объект комплексных региональных исследований / Под ред. В.Н. Лаженцева. Сык
тывкар, 2005.
Северная Азия. М., 1926. Кн. 3; 1927. Кн. 2.
Северо-Восток России с древнейших времен до наших дней: новые экскурсы в историю. Ма
гадан, 1996.
Селиванова В. Русская березка// Счастья вам, люди! Петропавловск-Камчатский, 1974.
Селиванова Н. Прикован к Камчатке навечно: Вступление // Георгий Поротов. Сочинения. Пет
ропавловск-Камчатский, 2003. Т. 1-2.
Сельскому учителю о народных художественных ремеслах Сибири и Дальнего Востока. М.,
1983.
Семенов Ю.И. Происхождение брака и семьи. М., 1974.
Сергеев В.Д. Страницы истории Камчатки. Петропавловск-Камчатский, 1992.
Сергеев М.А. Советская Камчатка. М.; Л., 1932.
Сергеев М.А. Корякский национальный округ. Л., 1934.
Сергеев М.А. Народное хозяйство Камчатского края. М.; Л., 1936.
Сергеев М.А. Советские острова Тихого океана. JL, 1938.
Сергеев М.А. Оборона Петропавловска на Камчатке (1854-1855). М., 1952.
Сергеев М.А. Некапиталистический путь развития малых народов Севера. М.; Л., 1955. (ТИЭ,
н.с. Т. XXVII).
Серебренников И.И. Инородцы Восточной Сибири // Изв. ВСО РГО. Иркутск, 1914. Т. 43.
Серошевский B.JI. Якуты: Опыт этнографического исследования. М., 1993.
Симченко Ю.Б. Особенности социальной организации палеоазиатов Крайнего Северо-Востока
(коряки, чукчи, ительмены, эскимосы) // Общественный строй у народов Северной Сибири.
М., 1970. С. 313-331.
Симченко Ю.Б. Культура охотников на оленей Северной Евразии: Этнографическая реконст
рукция. М., 1976.
Симченко Ю.Б. Обычаи и обряды, связанные с рождением и смертью, у чукчей северной Камчат
ки // Этнодемографические особенности воспроизводства народов Севера России. М., 1995.
Сирина А.А. Эскимосов религиозные представления // Религии народов современной России:
Словарь. М., 1999.
Сирина А.А. Кто такие камчадалы и почему ты —один из них? Государственная политика и
проблемы формирования этнической идентичности камчадалов Магаданской области //
В поисках себя: Народы Севера и Сибири в постсоветских трансформациях / Отв. ред.
Е.А. Пивнева, Д.А. Фуни. М., 2005.
Сиськова А.В. Жанры традиционного фольклора сахалинских нивхов на современном этапе //
Культура народов Дальнего Востока: Традиции и современность. Владивосток, 1984а.
Сиськова А.В. Традиционные музыкальные инструменты нивхов Сахалина // Культура народов
Дальнего Востока: Традиции и современность. Владивосток, 19846.
Сказки и мифы народов Чукотки и Камчатки. М., 1974.
Сказки Чукотки / Записала О.Е. Бабошина. М., 1958.
Склонение в палеоазиатских и самодийских языках. Л., 1974.
СкорикП.Я. Очерки по синтаксису чукотского языка: Инкорпорация. Л., 1948.
Скорик П.Я. Устное творчество народов Северо-Востока Азии И На Севере дальнем. Магадан,
1957.
Скорик П.Я. К вопросу о классификации чукотско-камчатских языков // ВЯ. 1958а. № 1.
Скорик П.Я. К вопросу о сравнительном изучении чукотско-камчатских языков // Изв. АН
СССР: Отделение литературы и языка. М., 19586. Т. XVII, вып. 6. С. 534-546.
Скорик П.Я. Чукотско-камчатские языки // Младописьменные языки народов СССР. М.; Л.,
1959.
Скорик П.Я. Керекский язык // Языки народов СССР. Л., 1968а. Т. V. С. 310-333.
Скорик П.Я. Чукотско-камчатские языки // Языки народов СССР. Л., 19686. Т. 5.
Скорик П.Я. К генезису склонения в чукотско-камчатских языках // Склонение в палеоазиат
ских и самодийских языках. Л., 1974. С. 95-108.
Скорик П.Я. Грамматика чукотского языка. М.; Л., 1961. Ч. 1; 1977а. Ч. 2.
Скорик П.Я. К проблеме языковой общности аборигенов северо-востока Азии // ВЯ. 19776
№ 3. С. 27-36.
Скоринов С.Н. Новые подходы в исследовании мифов и обрядов аборигенов Нижнего Амура и
Сахалина // Зап. Гродековского музея. Хабаровск, 2002. Вып. 3.
Скоринов С.Н. Мифология и обрядовая культура нивхов. Хабаровск, 2004.
Слободзян М.Б. Новые исследования петроглифов реки Пегтымель // Естественная история
российской восточной Арктики в плейстоцене и голоцене: Сб. статей. М., 2004. С. 89-98.
Слободин С.Б. Археология Колымы и Континентального Приохотья в позднем плейстоцене и
раннем голоцене. Магадан, 1999.
Слободин С.Б. Перспективы археологических исследований ранних комплексов на СевероВостоке Азии // Археология, этнография и антропология Евразии. Новосибирск, 2000. № 4
С. 49-60.
Слободин С.Б. Верхняя Колыма и Континентальное Приохотье в эпоху неолита и раннего ме
талла. Магадан, 2001а.
Слободин С.Б. Гипотезы о миграциях в Берингии в исследованиях XVI-XIX веков // Археоло
гия, этнография и антропология Евразии. Новосибирск, 20016. № 4. С. 13-20.
Слободин С.Б. Этнокультурные миграции на севере Дальнего Востока по археологическим
данным // Миграционные процессы на Дальнем Востоке (с древнейших времен до начала
XX века): Мат-лы междунар. науч. конф. (Благовещенск, 17-18 мая 2004 г.). Благовещенск,
2004. С. 290-294.
Слободин С.Б. Археологические данные об этнокультурных взаимодействиях на северо-вос
токе Азии // Проблемы историко-культурного развития древних и традиционных обществ
Западной Сибири и сопредельных территорий: Мат-лы XIII Западно-Сибирской археолого
географической конференции. Томск, 2005а. С. 273-275.
Слободин С.Б. Новые данные по культуре охотских эвенов // Наука Северо-Востока - начало
века: мат-лы Всерос. науч. конф., посвящ. памяти академика К.В. Симакова и в честь его
70-летия (Магадан 26-28 апреля 2005 г.). Магадан, 20056. С. 589-593.
Слободин С.Б. К проблеме выделения археологических микрорайонов на Верхней Колыме //
Университет в регионе: наука, образование, культура: мат-лы науч.-практ. конф. 5-6 декаб
ря 2006 г. Магадан, 2007. С. 176-178.
Словцов П.А. И сторическое обозрение Сибири. СПб., 1886. Ч. 1.
Слюнин Н.В. Экономическое полож ение инородцев северо-восточной С ибири // Изв. РГО.
СПб., 1895. Т. XXXI.
Слюнин Н.В. О хотско-Камчатский край: Е стественноисторическое описание. СПб., 1900.
Т. I, II.
Смирнова Л.И. М иниатю рная корякская скульптура из кости и дерева // Страны и народы В ос
тока. М ., 1972. Вып. 13, кн. 2. С. 93-113.
Смолицкий В.Г. Н екоторые способы декорирования современной корякской одежды // Тради
ционное искусство и современны е промыслы народов С евера, С ибири и Дальнего Востока.
М ., 1981. С. 77-91.
Смолицкий В.Г. Художественное плетение / Н ародные художественные рем ёсла Корякского
автономного округа // С ельскому учителю о народных художественных ремёслах С ибири и
Дальнего В остока. М ., 1983.
Смоляк А.В. Об одном древнем типе ж илищ а на северо-востоке А зии // Сб. МАЭ. М .; JL, 1957.
Вып. XVII.
Смоляк А.В. Заметки по этнограф ии нивхов А мурского лим ана // Соврем енное хозяйство и быт
малы х народов Севера. М., 1960.
Смоляк А.В. Некоторые вопросы происхождения народов Н иж него А мура // В опросы истории
С ибири и Дальнего Востока. Н овосибирск, 1961.
Смоляк А.В. М агические обряды сохранения ж изни детей у народов Н ижнего А мура // Сибирск. этногр. сб.: Очерки по истории, хозяйству и быту народов Севера. М ., 1962. Вып. 4.
С. 267-275 (ТИЭ, н.с. Т. LXXVIII).
Смоляк А.В. Современные этнические процессы у народов бассейна Н ижнего А мура // П реоб
разования в хозяйстве и культуре и этнические процессы у народов Севера. М ., 1970а.
Смоляк А.В. С оциальная организация народов Н иж него А м ура и Сахалина в X IX - начале
X X в. // О бщ ественный строй у народов Северной Сибири. М., 19706.
Смоляк А.В. Родовой состав нивхов // С оциальная организация и культура народов Севера. М.,
1974а.
Смоляк А.В. Тунгусоязычные компоненты в родовом составе нивхов // П роблемы этногенеза
народов С ибири и Дальнего Востока. Н овосибирск, 19746.
Смоляк А.В. О взаимны х культурных влияниях народов Сахалина и некоторых проблемах эт
ногенеза // Этногенез и этническая история народов Севера. М ., 1975а.
Смоляк А.В. Этнические процессы у народов нижнего А мура и Сахалина. М ., 19756.
Смоляк А.В. П редставление нанайцев о мире // П рирода и человек в религиозны х представле
ниях народов С ибири и Севера. JL, 1976.
Смоляк А.В. П роблемы этногенеза тунгусоязы чны х народов Н иж него А мура и Сахалина // Эт
ногенез народов Севера. М ., 1980.
Смоляк А.В. Нивхи / Свадебная обрядность // С емейная обрядность народов Сибири: Опыт
сравнительного изучения. М., 1980.
Смоляк А.В. Народы Н ижнего А мура и С ахалина // Этническая история народов Севера. М.,
1982.
Смоляк А.В. Традиционное хозяйство и материальная культура народов Н ижнего А мура и С а
халина: Э тногенетический аспект. М ., 1984.
Смоляк А.В. Этногенез народов Н иж него А м ура и С ахалина // Народы Дальнего В остока в
X V II-X X вв. М ., 1985.
Смоляк А.В. Традиционны е календари коренных ж ителей Н ижнего А мура // Н овое в этногра
фии: ПИИЭА. М., 1989. Вып. 1.
Смоляк А.В. Н ароды С евера и Дальнего Востока. Некоторыеитоги // С емейный бы т народов
СССР. М ., 1990.
Смоляк А.В. Ш аман: личность, функции, мировоззрение: (Народы Н иж него А мура). М.,
1991.
Смоляк А.В., Соколова З.П. Традиционны е и новые праздники и обряды у народов С евера //
Традиционные и новые праздники и обряды в быту народов СССР. М ., 1981.
С оврем енное полож ение и перспективы развития малочисленны х народов С евера, Сибири
и Дальнего Востока: Н езависимы й экспертный доклад / Под ред. В.А. Тишкова. Н овоси
бирск, 2004.
Соколов А.М. М атериальная культура айнов (X III-X IX вв.): И сторико-этнограф ическое иссле
дование: А втореф. д и с .... канд. ист. наук. СПб., 2007.
Соколов А.П. Экспедиция к А леутским островам капитанов К реницына и Леваш ова, 1764
1769 гг. // Зап. ГДММ. СПб., 1852. Ч. X.
Соколова З.П. Культ ж ивотны х в религиях. М ., 1972.
Соколова З.П. Эндогамны й ареал и этническая группа. М ., 1990.
Соколова З.П. Ж илищ е народов С ибири (опыт типологии). М ., 1998.
Сокольников Н.П. Болезни и рож дение человека в селе М аркове на А надыре // ЭО 1911 1912
№ 3 /4 . С. 71-172.
Сокольников Н.П. Охотничьи и промысловые звери А надырского края // Бю ллетень М ОИП.
М.; Л., 1927. Нов. сер. Т. 36, вып. 1-2.
Соловенчук JI.JI. Генетическая структура популяций коренных ж ителей С еверо-В остока СССР.
III. А зиатские эскимосы , береговые и оленные чукчи // Генетика. М ., 1984. Т. 20. № 11.
Соловенчук JI.JI., Аршавский В.В. П опуляционно-генетические изменения функциональной
асимметрии головного мозга у коренного и приш лого населения Северо-Востока. П оло
возрастное распределение и семейные данны е // Генетика, М ., 1988. Т. 24, № 5.
Соловенчук Л.Л., Гельфгат Е. Л., Глушенко А.Н. Генетическая структура популяций коренных
ж ителей С еверо-Востока. Коряки К амчатки // Генетика, М .., 1985. Т. 21. № 8.
Соломонова Н.А. Некоторые особенности музы кального фольклора народов П риамурья //
Культура Д альнего В остока СССР (X IX -X X вв.). В ладивосток, 1978.
Соломонова Н.А. М узы кальны й фольклор народностей Н иж него А мура и Сахалина. Х аба
ровск, 1994.
Соломонова Н.А., Отаина Г.А. П оэтика песнопений нивхского ш амана // Ш аманизм как р е
лигия: генезис, реконструкция, традиции: Тез. докл. международ. конф. по шаманизму.
Я кутск, 1992.
Солярский В.В. С оврем енное правовое и культурно-экономическое полож ение инородцев П ри
амурского края. Х абаровск, 1916.
С ообщ ение статистического управления Сахалинской области “М алые народности Севера,
С ибири и Дальнего В остока” (предварительные итоги В сесою зной переписи населения
1979 г.). Ю ж но-С ахалинск, 1979.
Спеваковский А.Б. Д ухи, оборотни, дем оны и бож ества айнов. М ., 1988.
Спиридонов В.К., Николаева Н.А. Букварь для 1 класса ю кагирских школ (верхнеколымский
диалект). СПб., 1993.
С писок народностей С ою за Советских С оциалистических Республик. Л., 1927.
С писок населенных мест Камчатского округа с 4 картами: По материалам П риполярной пере
писи 1926-1927 гг. Х абаровск-Благовещ енск, 1928.
Спицын В.А. К исследованию полиморфизма сывороточных групп крови у народов Сибири.
Гаптоглобины // А нтропология и геногеография. Сб. в честь 80-летия В.В. Бунака. М ., 1974.
Сравнительный указатель сюжетов: В осточнославянская сказка / Сост. Л.Г. Бараг, И.П. Бере
зовский, К.П. Кабаш ников, Н.В. Новиков. Л., 1979.
Стариков В. С. К биографии А фанасия Ермиловича Дьячкова, первого марковского краеведасамородка // Зап. ЧКМ . М агадан, 1961. Вып. 11.
Старкова Н.К. М орской зверобойны й промысел у ительменов (X V III в. - начало X X в.) //
Краевед, зап. КОКМ. П етропавловск-К амчатский, 1974. Вып. 4. С. 146-148.
Старкова Н.К. И тельмены: М атериальная культура (X VIII в. - 60-е годы X X в.): Э тнограф и
ческие очерки. М ., 1976.
Старкова Н.К. Рыболовство и орудия промысла у ительменов (конец X IX - начало X X в.) //
Культура народов Дальнего В остока СССР. В ладивосток, 1978. С. 75 -8 0 .
Старкова Н.К. П огребальная обрядность ительменов в прош лом и настоящ ем // Традиции и
современность в культуре народов Дальнего Востока. В ладивосток, 1983. С. 38-43.
Старостин С.А. П раенисейская реконструкция и внеш ние связи енисейских языков // Кетский
сборник: антропология, этнограф ия, мифология, лингвистика. Л., 1982. С. 144-237.
Стебницкий С.Н. Корякские дети // СС. 1930. № 4.
Стебницкий С.Н. У коряков на Камчатке. М ., 1931.
Стебницкий С.Н. Ительменский (камчадальский) язык // Языки и письменность народов Севера.
М.; Л., 1934а. Ч. III: Я зыки и письменность палеоазиатских народов. С. 85-105.
Стебницкий С.Н. Н ымы ланский (корякский) язы к // Я зы ки и письменность народов С евера
М .; Л., 19346.
Стебницкий С.Н. О сновны е ф онетические различия диалектов нымыланского (корякского)
язы ка // П амяти В.Г. Богораза (1865-1936). М.; Л., 1937. С. 285-307.
Стебницкий С.Н. Н ымы лане-олю торцы: к вопросу о происхож дении оленеводства у южных
коряков // СЭ. 1938. № 1. С. 129-145.
Стебницкий С.Н. Н ымы ланы -карагинцы по материалам С. П. К раш енинникова: К вопросу о
происхождении карагинского диалекта нымыланского (корякского) язы ка в свете лингви
стических материалов С.П. Краш енинникова // СС. 1939. № 2. С .129-170.
Стебницкий С.Н. Из истории падеж ны х суффиксов в корякском и чукотском языках. Л., 1941.
Стебницкий С.Н. О черки по язы ку и фольклору коряков. СПб., 1994.
Стебницкий С.Н. Очерки этнограф ии коряков. СПб., 2000.
Стеллер Г.В. Из К амчатки в Америку: Быт и нравы камчадалов в X VIII в. / Пер. с нем.
Л., 1927.
Степанов А.Д. Ранний ж елезны й век Я кутии: проблемы исследования в свете новейш их архео
логических открытий (1978-1998 гг.) // А рхеология С еверо-Восточной А зии. А строархео
логия. П алеометрология: Сб. науч. тр. Н овосибирск, 1999. С. 138-151.
Степанов А.Д. В опросы юкагирского и тунгусского этногенеза в изучении культур ранних
металлов // П роблемы археологии и палеоэкологии С еверной, Восточной и Ц ентральной
А зии: М ат-лы междунар. конф. “Из века в век”, посвящ енной 95-летию со дня рож дения
академика А.П. О кладникова и 50-летию Дальневосточной археологической экспедиции
РАН. Н овосибирск, 2003. С. 285-287.
Степанов А.Д. Ю кагирская проблема в изучении ымыяхтахской культуры и эпохи ранних
м еталлов Я кутии // Э тносы С ибири. П рош лое, настоящ ее, будущее: М ат-лы меж дунар.
науч.-практ. конф. К расноярск, 11-13 ноября 2004 г. В 2-х ч. К расноярск, 2004. Ч. 1.
С. 145-153.
Степанов Н.Н. К истории освободительной борьбы народностей С еверо-В остока С ибири в
X V II в. // П амяти В.Г. Богораза (1865-1936). М.; Л., 1937.
Степанов Н.Н. “П еш ие тунгусы ” Охотского побереж ья в X V II в. // Экономика, управление и
культура С ибири X V I-X IX вв. Н овосибирск, 1965.
Стефансон А.В. О хотники крайнего Севера. М .; Л., 1929.
Стешенко-Куфтина В.Л. Элементы музы кальной культуры палеоазиатов и тунгусов // Э тно
графия. М.; Л., 1930. № 3. С. 81-108.
Стракач Ю.Б. Трудовое воспитание у малы х народов С ибири в связи с развитием промысло
во-оленеводческого хозяйства: Автореф. дис.... канд. педаг. наук. Н овосибирск, 1963.
С труктура предложения в язы ках различны х типов. Л., 1984.
Суворов Е.К. Командорские острова и пуш ной промысел на них. СПб., 1912.
Сукерник Р.И., Кроуфорд М. П опуляционная генетика и первоначальное заселение А мерики //
П рирода. М ., 1984. № 4. С. 90-99.
Сукерник Р.И., Кроуфорд М.Г., Осипова Л.П., Вибе В.П., Шенфилд М. С. П ервоначальное засе
ление А мерики в свете данны х популяционной генетики // Экология американских индей
цев и эскимосов. М., 1988. С. 19-32.
Сукерник Р.И., Лемза М.В., Галактионов O.K. Группы крови А В Н -секреторы среди чукчей се
веро-восточной К амчатки // Изв. СО А Н СССР, 1979, вып. 1. № 5.
Суханов А. С. Об одной рукописи этнограф ического содерж ания // М атериалы и сообщ ения по
фондам О тдела рукописной и редкой книги, 1985. Л., 1987. С. 133-137.
Сухорукова Е.С. “Крылаты е предм еты ” Э квенского могильника: Закономерности худож ест
венного оформления и конструктивного устройства // ЭО. 1998. № 5. С. 67-82.
Таксами Ч.М. Возрождение нивхской народности. Ю жно-С ахалинск, 1959.
Таксами Ч.М. С еления, ж илье и хозяйственны е постройки нивхов А мура и западного побере
жья о. Сахалина (середины X IX - начало X X в.) // Сибирский этнограф ический сборник.
М.; Л., 1961. Вып. III. С. 9 8 -1 6 6 (ТИЭ, н.с. Т. LXIV).
Таксами Ч.М. Русско-нивхский словарь. М ., 1965.
Таксами Ч.М. Нивхи: С овременное хозяйство, культура и быт. Л., 1967.
Таксами Ч.М. М атериалы М А Э по этнограф ии айнов Ю ж ного Сахалина // Сб. МАЭ. Л., 1969а.
Т. XXV.
Таксами Ч.М. П ервобы тно-родовы е отнош ения и религиозны е верования у нивхов // Страны
и народы Востока. М ., 19696. Вып. 8.
Таксами Ч.М. Н ивхско-русский словарь. М ., 1970а.
Таксами Ч.М. О деж да нивхов // О деж да народов Сибири. Л., 19706.
Таксами Ч.М. Ф ольклорны е материалы об истоках этнических и фольклорных связей наро
дов Н иж него А мура и Сахалина // Ф ольклор и этнография. Л., 1970в.
Таксами Ч.М. К вопросу о культе предков и культе природы у нивхов // Религиозны е представ
ления и обряды народов С ибири в XIX - начале X X века. Л. 1971. (М АЭ. Т. 27).
Таксами Ч.М. О хотники, ры боловы , собиратели Н иж него А мура и С ахалина // О хотники, р ы
боловы, собиратели. Л., 1972.
Таксами Ч.М. Общ ие элементы в традиционной культуре народов Т ихоокеанского побереж ья
СССР // Соотнош ение древних культур С ибири с культурам и сопредельных территорий.
Н овосибирск, 1975а.
Таксами Ч.М. О сновны е проблемы этнограф ии и истории нивхов. Л., 19756.
Таксами Ч.М. Н екоторы е общ ие черты летних средств передвиж ения у народов Н иж него А м у
ра и Сахалина // М атериальная культура народов Сибири и Севера. Л., 1976а.
Таксами Ч.М. П редставления о природе и человеке у нивхов // П рирода и человек в религиоз
ных представлениях народов С ибири и Севера. Л., 19766.
Таксами Ч.М. С истем а культов у нивхов // П амятники культуры народов С ибири и С евера
(вторая половина X IX - начало X X в.). - Л., 1977. (Сб. МАЭ. Т. X X X III.)
Таксами Ч.М. Некоторые аспекты современной жизни малых народов Приамурья и Сахалина
(по материалам экспедиции) // Этнографические аспекты изучения современности. Л., 1980а.
Таксами Ч.М. П роблемы этногенеза нивхов // Э тногенез народов Севера. М ., 19806 С 196—
.
210
Таксами Ч.М. Ш ам анство у нивхов // П роблемы истории общ ественного сознания аборигенов
С ибири (по м атериалам второй половины X IX - начала X X в.). Л., 1981.
Таксами Ч.М. Общ ие черты в духовной культуре народов П риамурья и С ахалина // Э тнокуль
турны е контакты народов Сибири. Л., 1984.
Таксами Ч.М. Ж ивые родники. Ю ж но-С ахалинск, 1989.
Таксами Ч.М. Н ивхско-русские язы ковы е связи // К онтактологический энциклопедический
словарь-справочник. М ., 1994. Вып. 1: Северный регион: Я зыки народов Севера, С ибири и
Д альнего В остока в контактах с русским языком.
Таксами Ч.М. А хт Ургун. В ерны й Ургун: С казки народов Севера. Ю ж но-С ахалинск, 1996.
Таксами Ч.М. Ш аман и В селенная // Ш аман и В селенная в культуре народов мира СПб 1997
С. 6-16.
Таксами Ч.М. А йны С ахалина // А йнские коллекции М узея антропологии и этнографии
им. П етра Великого (К унсткамера) Российской академии наук: Каталог. Токио, 1998.
Таксами Ч.М., Косарев В.Д. Экология и этнические традиции народов Д альнего В остока //
Природа. М ., 1983. № 12.
Таксами Ч.М., Косарев В.Д. Кто вы, айны? М ., 1990.
Теин Т.С. Эскимосский праздник кита полъа (на примере с. Н аукан) // К раеведческие записки.
М агадан, 1975. Вып. X.
Теин Т.С. А рхеологические исследования на о. В рангеля // Н овы е археологические памятники
С евера Д альнего В остока (по данны м СВА КАЭ). М агадан, 1979. С. 53-63.
Теин Т.С. Ш аманы сибирских эскимосов // П роблемы истории общ ественного сознания або
ригенов Сибири. Л., 1981.
Теин Т.С. Тайна Ч ертова Оврага. М агадан, 1983.
Теин Т.С. А рхеологические свидетельства ш аманизма у древних эскимосов // История, архео
логия и этнограф ия С евер о -В о сто ка России. М агадан, 1999. С. 96-99.
Теин Т., Леонтьев В.В., Богословская Л.С. Н ауканские эскимосы и чукчи Уэлена: И спользо
вание продукции китобойного промы сла // Тропою Богораза: Н аучные и литературны е м а
териалы / Составители и научные редакторы Богословская Л.С., К ривощ еков B.C., К руп
ник И.И. М ., 2008. С. 177-178.
Терлецкий П.Е. Н аселение К райнего С евера Сибири. Л., 1932.
Тернер К.Г. Синодонтия и сундадонтия: происхождение микроэволюция и расселение монголои
дов в бассейне Тихого океана, Сибири и Америки с точки зрения одонтологии // П озднеплей
стоценовые и раннеголоценовые связи А зии и Америки. Новосибирск, 1983. С. 72-76.
Тимонина Б.Я. Я - граж данин С оветского Союза // С частья вам, люди! П етропавловск-К амчатский, 1974.
Титов А.А. Сибирь в X V II в.: Сб. старинных русских статей о С ибири и прилеж ащ их к ней
землях. М ., 1890.
Тихвинский С. Записки миссионера. В оспом инания о ж изни гольдов, гиляков, самогирцев,
айнцев и других народах, обитаю щ их по А муру и его притокам: Гиляки // Благовещ енские
епархиальные ведомости. Благовещ енск. 1913 г. № 9-1 1 .
Тишков В.А. А боригены К анады: современная этноязы ковая ситуация // 1986. № 6. С. 35-46.
Тишков В.А. Тундра и море: Ч укотско-эскимосская резьба по кости. М., 2008.
Токарев С.А. Общ ественный строй якутов X V II-X V III веков. Я кутск, 1945.
Токарев С.А. С ущ ность и происхож дение магии // И сследования и материалы по вопросам
первобытных религиозны х верований. М ., 1955. (ТИЭ, не Т. 51).
Токарев С.А. Этнография народов СССР. М ., 1958.
Токарев С.А. Ранние формы религии. М ., 1964.
Токарев С.А Религия в истории народов мира. М., 1965.
Токарев С.А. И стория русской этнографии. М ., 1966.
Токарев С.А. П роблемы общ ественного сознания доклассовой эпохи // О хотники, собиратели,
рыболовы. Л., 1972а.
Токарев С.А. И стория изучения календарны х обычаев и поверий // Календарны е обычаи
и обряды в странах зарубеж ной Европы: И сторические корни развития обы чаев. М.,
1983.
Токарев С.А. О бычаи и обряды как объект этнограф ического исследования // СЭ. 1980. № 3.
Топоров В.Н. П раздник // М ифы народов мира. М., 1982. Т. 2. С. 329-331.
Топоров В.Н. О ритуале: Введение в проблематику // А рхаический ритуал в фольклорных и
раннелитературны х памятниках. М ., 1988.
Т радиционны е знания ительменов Западного побереж ья Камчатки // Сохранение биоразно
образия лососевы х Камчатки и их устойчивое использование. П етропавловск-К амчатский.
2006.
Тропою Богораза: Н аучные и литературны е материалы ./ С оставители и научные редакторы
Богословская Л.С., К ривощ еков B.C., К рупник И.И. М., 2008.
Трояков П.А. П ромысловые и магические ф ункции сказывания сказок у хакасов // СЭ. 1969.
№ 2. С. 24-34.
Туголуков В.А. П оездка к чуванцам // П ИИЭ. 1974. М ., 1975. С. 180-189.
Туголуков В.А. К то вы, ю кагиры? М ., 1979.
Туголуков В.А Этнические корни тунгусов // Этногенез народов Севера. М ., 1980. С. 152-176.
Туголуков В.А. Эвены // Э тническая история народов Севера. М ., 1982. С. 155-167.
Туголуков В.А. С оциально-экономические и этнокультурны е изменения у эвенов в советское
время // Э тнокультурны е процессы у народов С ибири и Севера. 1985. С. 121-143.
Туземное хозяйство низовьев А мура в 1927-1928 гг. (По материалам обследования 1928 г.).
Х абаровск; Благовещ енск, 1929.
Тураев В.А. Россия и народы Д альнего В остока: взаим одействие двух миров // В естник ДВО
РАН. 1997. № 1 . С. 22-2 7 .
Туров М.Г. К проблеме этногенеза и этнической истории эвенков // ЭО. 1998. № 3. С. 12-25.
Тюшов В.Н. По западному берегу Камчатки // Зап. РГО по общ ей географии. СПб., 1906. Т. 37
№ 2.
Указание пути в Ц арствие Н ебесное: (О ригиналы катехизиса написанного в А леуте). М.,
1840.
Уледов А.К. С труктура общ ественного сознания. М ., 1968.
Улуро Адо. Рассказы Ю ко. Я кутск, 1980.
Уркачан А. Т. “В эем лэн” (Л есная) —земля моих предков (М етодическая помощ ь по сбору, со
хранению и изучению традиционны х обрядовых семейных праздников, обы чаев, танцев).
П етропавловск-К амчатский, 2002.
Успенская В.И., Голованева Т.А. И тельм енский ф ольклор. И тельм енская разговорная речь.
П етропавловск-К амчатский, 2004.
( Ушаков и Елистратов И.) Западный берег Камчатки по описям У ш акова и Е листратова 1742
и 1787 гг. // Зап. ГДМ М . СПб., 1852. Ч. X.
Фадеева Е.В. О браз ж енщ ины в религиозном сознании и ф ольклоре материковы х нивхов и
нивхов острова С ахалин (середина X IX - начало X X в.) // А рхеология и этнология Д альне
го В остока и Ц ентральной А зии. В ладивосток, 1998.
Фадеева Е.В. Роль ж енщ ины в медвеж ьем празднике коренны х народов Н иж него А мура: сере
дина XIX - начало XX в. // Этнология и образование: проблемы интеграции академической
науки и высш ей школы: М ат-лы науч.-практ. конф. В ладивосток, 2002.
Файнберг Л.А. К вопросу о родовом строе алеутов // КСИЭ. М ., 1955. Вып. XXIII. С. 68 -7 7 .
Файнберг JI.A. О бщ ественный строй эскимосов и алеутов: от м атеринского рода к соседской
общ ине. М ., 1964.
Файнберг JI.A. О черки этнической истории зарубеж ного С евера (А ляска, К анадская А рктика,
Л абрадор, Гренландия). М ., 1971.
Файнберг JJ.A О хотники А мериканского Севера: И ндейцы и эскимосы. М ., 1991а.
Файнберг Л.А. С оврем енны е проблемы этнической экологии А мериканского С евера // Э тни
ческая экология: теория и практика. М ., 19916. С. 325-352.
Федосеева С.А. Ы мыяхтахская культура С еверо-Восточной А зии. Н овосибирск, 1980.
Федосеева С.А. И стория изучения ы мы яхтахской культуры С еверо-В осточной А зии // П ро
блемы археологии и перспективы изучения древних культур С ибири и Д альнего В остока
Я кутск, 1982. С. 93-97.
Федосеева С.А. А рхеология Я кутии и ее место в мировой науке о происхож дении и эволю ции
человечества: Очерки по дописьменной истории Я кутии. Я кутск, 1999 (Труды П риленской
археологической экспедиции).
Феест К.Ф. И скусство коренны х народов С еверной А мерики / послесл., коммент. и пер.
с англ. А.В. Ващ енко. М ., 1985.
Фетисова Л.Е. Традиционны й нивхский фольклор: ж анровый состав и своеобразие // Т иполо
гия культуры коренных народов Д альнего В остока России. В ладивосток, 2003.
Филимонов А.Г. В осприятие пространства в традиционной культуре нивхов // Сб. ст. молодых
учены х. Х абаровск, 2001. Ч. 2.
Филимонов А.Г. О бщ ество и природа в традиционны х представлениях нивхского этноса.
Х абаровск, 2002.
Филимонов А.Г. К оллективные представления нивхского этноса: взаим одействие человека,
социум а и природы: А втореф. дис. ... канд. ист. наук. Владивосток, 2002.
Ф ольклор удэгейцев: ниманку, тэлунгу, ехэ. Н овосибирск, 1998.
Ф ольклор ю кагиров Верхней К олымы: Х рестоматия / Сост. Л.Н. Ж укова, И.А. Н иколаева,
Л.Н. Демина. Я кутск, 1989. Ч. 1, 2.
Ф ольклор ю кагиров: П амятники ф ольклора народов С ибири и Дальнего Востока. Н овоси
бирск, 2005. Т. 25.
Фридлендер А. А мурские гиляки: Э тнографический очерк. В ладивосток, 1918.
Хайлова Р.П. Н ивхское имя. Ю ж но-С ахалинск, 2009.
Халдеева Н.И. Н ароды С ибири и Д альнего В остока: Буряты, хакасы. Д альний В осток // Э тни
ческая одонтология СССР. М ., 1979.
Халоймова К.Н. Б укварь с прилож ением. Л., 1988.
Халоймова К.Н. И тэн м эн ’ин крвэ хатас (И тельменский язык): У чебник и книга для чтения
для 2 класса. Л., 1991.
Халоймова К.Н. И тельм енский язык: учебник для 2 класса. СПб., 1997.
Халоймова К.Н. И тельменский язык: У чебник и книга для чтения для 3 класса. СПб., 1999.
Халоймова К.Н. И тельменский язык: У чебник и книга для чтения для 4 класса. СПб., 2000.
Халоймова КН., Володин А.П. Букварь для 1 класса ительм енских школ. СПб., 1993. 122 с.
Халоймова КН., Дююр М., Кастен Э. И тельменский язык и культура. W A XM ANN. 2001.
Халоймова К.Н., Дююр М., Кастэн Э., Лонгинов С. И сторико-этнограф ическое учебное посо
бие по ительм енскому языку. П етропавловск-К амчатский, 1995; 2000.
Ханихара Кадзуро. У тинантю доко кара кита ка? О ткуда приш ли “утинантю ”? // Рю кю симпо
07.01.1993.
Хансен Й.Х. М умии К илакитсока // Тайны тысячелетий: Забытые миры. М еж ду прош лым и
будущ им. Тени минувш его. М ., 1996. С. 43 -5 1 .
Харузин Н.Н. Русские лопари (очерки прош лого и современного быта). М ., 1890. (Изв. ОЛЕАЭ.
Т. 66. Тр. этнограф ического отдела. Т. 10).
Харузин Н.Н. “М едвеж ья присяга” и тотемические основы культа медведя у остяков и вогу
л о в / / ЭО. 1898. № 3 .
Хаттори Т. Гиляки: С казки и обычаи. Саппоро, 1956.
Хаховская Л.Н. О хотские метисы -кам чадалы // Колымские вести. 2002. № 17. С. 25 -3 3 .
Хаховская Л.Н. Камчадалы М агаданской области (история, культура, идентиф икация). М ага
дан, 2003.
Хикл У. П роблемы общ ественной собственности: М одель А ляски - возмож ность для России
М ., 2002.
Хить Г.Л., Долинова Н.А. Расовая диф ференциация человечества: дерм атоглифические дан
ные. М., 1990.
Хлебников К. П ервоначальные поселения русских в А мерике // Радуга, Ревель, 1833. Кн. 4.
Хлобыстин Л.П. Древняя история Таймырского Заполярья и вопросы формирования культур
севера Евразии. СПб., 1998.
Холодович А.А. А йнский язы к // Я зыки А зии и А фрики. М ., 1933. Т. V.
Хомич Л.В. Н енцы. М .; JL, 1966.
Х ранители родовы х очагов. Вторая меж дународная полевая экспедиция. В оспом инания и р ас
сказы / Ред. Виктория П етраш ева, К амчатский И нститут экологии и природопользования,
Дэвид Кестер. К олумбийский университет. П етропавловск-К амчатский, 1995.
Хрисанфова Е.Н., Перевозчиков И.В. А нтропология. М ., 1991.
Хруслов Г.В. О возрож дении корякского язы ка (К итогам анкетирования корякских ш кольни
ков, март, 1997 г.) // М алочисленны е народы севера С ибири и Д альнего Востока: П роблемы
сохранения и развития языков. СПб., 1977. С. 154-161.
Х удож ественная обработка металла у нивхов // К ультура народов Д альнего В остока СССР
(X IX -X X вв.). В ладивосток, 1978.
Цеханская К.В. П редисловие // Колумбы Земли Русской. Х абаровск, 1989. С. 5-18.
Цинциус В.И. Заметки о пиктографическом письме у гиляков // Я зы ки и письменность народов
Севера. Л., 1934. Ч. 3.
Цинциус В.И. К этимологии алтайских терминов родства // Очерки сравнительной лексиколо
гии алтайских языков. JL, 1972.
Чебоксаров Н.Н. О сновны е направления расовой диф ференциации в Восточной А зии // ТИИЭ.
Нов. сер. М .; Л., 1947. Т. 2.
Чебоксаров Н.Н. О сновны е принципы антропологических классиф икаций // П роисхож де
ние человека и древнее расселение человечества. М .; Л., 1951. С. 29 1 -3 2 5 . (ТИ ИЭ, н.с.
Т. XVI).
Черников А.М., Сыроватский А.Д. Экспедиция И.И. Редовского в Я кутию и к О хотскому морю
(1806-1807 гг.) // Сб. науч. статей ЯРКМ . Я кутск, 1966. Вып. 4. С. 170-191.
Чернолусский В.В Л егенда об олене-человеке. М ., 1965.
Чесноков Ю.В. Н екоторы е аспекты традиционного природопользования коряков // ПИИЭ,
1982. М ., 1986. С. 142-149.
Чесноков Ю.В. О лень в культуре северо-восточны х палеоазиатов // Культура народов Сибири.
СПб., 1997. С. 74-82.
Чехов А.П. Остров С ах ал и н // Чехов А.П. Собр. соч. в 12 т. М ., 1956. Т. 10.
Ч исленность и состав населения СССР. По данны м В сесою зной переписи населения 1979 г.
М., 1984.
Чистов К.В. Духовная культура и процессы этнической консолидации народов СССР // Со
временны е этнические процессы в СССР. М ., 1977а.
Чистов К.В. Традиция, “традиционны е общ ества” и проблема варьирования // СЭ. 1981. № 2.
Членов М.А. О понятии “локуса” в традиционной социальной организации эскимосов // V К он
гресс этнографов и антропологов России: Тезисы докладов. Омск, 2003.
Ч тобы помнили // И нф ормационный бю ллетень “К айра-вестник” , 2002, № 7 http://w w w .kaira.
seu.ru/kv/2002
Чубарова Л.И. Х удож ественно-технические приемы обработки кожи и меха у чукчей, эским о
сов и коряков // Традиционное искусство и современны е промыслы народов С евера, Сиби
ри и Дальнего Востока. М ., 1981. С. 91-104.
Чубарова Л. Четы ре раба за одну ш ляпу // С еверные просторы. М ., 2000. № 1. С. 94 -96 .
Чубарова Л.И., Смолицкий В.Г. Художественная обработка меха / Н ародные художественные
рем есла Корякского автономного округа // Сельскому учителю о народных художественных
рем еслах С ибири и Д альнего Востока. М ., 1983. С. 64-87.
Ч укотское и эскимосское искусство X IX -X X вв. (Из собр. музея): К аталог // Сергиево-П осад.
гос. ист.-худож . м узей-заповедник / Авт. вступ. ст. и сост. кат. А.К. Ф исинина. М ., 1995.
Шавкунов Э.В. К ультура чж урчж эней-удигэ X II-X III вв. и проблемы происхож дения тунгус
ских народов Дальнего Востока. М ., 1990.
Шавров К.Б. О населении северной части полуострова Камчатки // Стат. бю ллетень Д аль
невосточного статистического управления. Х абаровск; Благовещ енск, 1927. № 5 -6.
С. 73-90.
Шавров К.Б. Этнический состав и естественное движ ение населения северны х окраин Д альне
восточного края // И тоги переписи северны х окраин Д альневосточного края (1926-1927).
Благовещ енск, 1929.
Шадрин В.И. И споведь на трудную тем у // Северные просторы. М ., 2000. № 1. С. 26-30.
Шадрин В.И., Винокурова Л.И. Л есны е ю кагиры Я кутии: Состояние этнической культуры //
М еж этнические взаим одействия и социокультурная адаптация народов С евера России. М
2006. С. 75-96.
Шанъшина Е.В. М иф ология первотворения у тунгусоязы чны х народов ю га Д альнего В остока
России: О пыт м иф ологической реконструкции и общ его анализа. В ладивосток, 2000.
Шаргородский С.М. Об ю кагирских письменах // Землеведение. М ., 1895. № 2 -3 .
Шаталов B.C. Заря над Камчаткой. Владивосток, 1984.
Шаховской А. Н ачало построения Г ижигинской крепости // Вестник Европы М ,1 8 1 8 Ч 102
№ 24. С. 280-285.
Шаховской А. И звестия о Гиж игинской крепости // С еверный архив. СПб., 1822. Ч 4 С 283
312.
Шашков С. М атериалы для истории С еверо-Восточной С ибири в X VIII в. // Ч тения в О бщ ест
ве истории и древностей Российских. М ., 1864. Кн. 3.
Шафрановская Т.К. Народы Камчатки и прилегаю щ их островов // С траны и народы В остока
1968. Вып. VI. С. 61-67.
Шейкин Ю.И. Задачи изучения музы кального ф ольклора коренного населения П риморья //
Т радиции и современность в культуре народов Дальнего Востока. В ладивосток, 1983.
С. 66-68.
Шейкин Ю.И. М узы кальная культура народов С еверной А зии. Я кутск, 1996.
Шейкин Ю.И. И стория музы кальной культуры народов Сибири: С равнительно-историческое
исследование. М ., 2002а.
Шейкин Ю.И. И стория музы кальной культуры народов С ибири // Т радиционная культура н а
родов Севера, С ибири и Д альнего В остока России: Сб. материалов. Владивосток, 20026.
Шейкин Ю.И. Региональная специф ика музы кальны х традиций народов С ибири // Традици
онная культура народов Севера, С ибири и Д альнего В остока России: Сб. материалов. В ла
дивосток, 2002в.
[Шелихов Г.И.] Российского купца Григория Ш елихова странствования из О хотска по В осточ
ному океану к американским берегам. Х абаровск, 1971.
Шенталинская Т.С. М арковские вечёрки. М агадан, 1983.
Шенталинская Т.С. А нды лы цина - местный песенный ж анр русских колымчан // Русский
ф ольклор в инокультурном окружении: Государственны й республиканский центр русского
ф ольклора: С борник научны х трудов. М ., 1995. Вып. 6. С. 140-151.
Шенталинская Т.С. А нды лы цина (ж анр-эндем ик) // Э кспедиционные открытия последних
лет. СПб., 1996. С. 97-114.
Шенталинская Т. С. Не прош ло и ста лет // Ж С. М ., 1999. № 2. С. 31 -3 4 .
Шенталинская Т.С. Ф ольклорные ипостаси (новы е факты по материалам американской Северо-Тихоокеанской экспедиции) // Традиционная культура. 2000. № 2. С. 43 -4 9 .
Шенталинская Т.С. Знаки лю бви // ЖС. М ., 2003. № 3. С. 9-1 4 .
Шенталинская Т.С. Э лементы традиционной культуры аборигенов в русскоязы чны х анклавах
на северо-востоке С ибири // С лавянская традиционная культура и современны й мир: Сб.
мат-лов науч. конф.: Государственны й республиканский центр русского ф ольклора. М.,
2004. Вып. 6. С. 68-80.
Шенталинская Т.С. Русская “Л одка” на крайнем С еверо-Востоке // Русская народная песня:
Н еизвестные страницы музы кальной истории. СПб., 2009а. Вып. 2.
Шенталинская Т.С. Ф ольклор чуванцев // ЭО. 20096. № 3. С. 60-78.
Шенталинская Т.С. Ф онозаписи сибирского ф ольклора из американских архивов // Фольклор:
Значение ранних записей: Сб. трудов И н-та мировой литературы РАН. М., 2009в.
Шереметьева В.А., Горшков В.А., Медников Б.М. М онокулярная история коряков Камчатки //
Природа. М., 1983. № 1. С. 23 -3 3 .
Шереметьева В.А., Рычков Ю.Г. Популяционная генетика народов С еверо-Восточной А зии.
М ., 1978.
Ш естой расш иренны й пленум К омитета С евера при П резидиуме ВЦИК. М ., 1929.
Широкогоров С.М. О пыт исследования основ ш аманства у тунгусов // Уч. зап. И сторикофилол. факультета в г. Владивостоке. В ладивосток, 1919. Т. 1, отд. 1. С. 47-108.
Широков Ю.А. Ф ольклорны е мотивы в резьбе и гравировке по кости в искусстве чукчей
и азиатских эскимосов // Генезис и эволю ция этнических культур Сибири. Н овосибирск,
1986.
Широков Ю.А. Ф ольклорны е сю жеты в чукотско-эскимосской резной кости // Н ауч. сообщ . /
Гос. музей искусств народов В остока. М ., 1991. Вып. 20. С. 108-127.
Шмалев Т.И. К раткое описание народов К амчатки, учинённое в июле месяце 1773 г. команди
ром капитаном Тимофеем Ш малевым. М., 1774. (О пы т Трудов В ольного Российского со
брания при М осковском Университете. Ч. 1).
Шнакенбург Н.Б. Н ы м ы ланы -кэрэки // СС. 1939. № 3.
Шнейдер Е.П. И скусство народностей С ибири / И скусство народностей Сибири. Л., 1930.
Шнирельман В.А. Рыболовы Камчатки: экономический потенциал и особенности социальных
отнош ений // Ранние формы социальной стратификации: генезис, историческая динамика,
потестарнополитические функции. М., 1973. С. 98-121.
Шнирельман В.А. П роисхож дение скотоводства. М ., 1980.
Шренк Л.И. Об инородцах А мурского края. СПб., 1883. Т. I; 1899. Т. И.
ШренкЛ.И. Об инородцах А мурского края: Э тнографическая часть. П ервая половина: О снов
ные черты семейной, общ ественной и внутренней ж изни. СПб., 1903. Т. 3.
Штеллер Г.В. Описание земли Камчатки. П етропавловск-К амчатский, 1999.
Штернберг Л.Я. Сахалинские гиляки // ЭО. 1893. № 2. С. 1-47.
Штернберг Л.Я. О бразцы материалов по изучению гиляцкого язы ка и фольклора, собранные
на острове С ахалин и в низовьях А мура // Изв. имп. АН. СПб., 1900. V серия. Т. X III, № 4.
Штернберг Л.Я. Гиляки // ЭО. 1904. Кн. X V III. № 4.
Штернберг Л.Я. Гиляки (О ттиск “Этнографического обозрения”, кн. 60, 61, 63). М ., 1905.
Штернберг Л.Я. М атериалы по изучению гиляцкого язы ка и фольклора. СПб., 1908. Т. 1. О б
разцы народной словесности, ч. 1.
Штернберг Л.Я. К ульт орла у сибирских народов: (Этю д по сравнительному ф ольклору) // Сб.
МАЭ. Л., 1925. Т. 5.
Штернберг Л.Я. О рнамент из оленьего волоса и иголки дикобраза: к методологии изучения
орнамента // СЭ. 1931. № 3 -4 .
Штернберг Л.Я. Гиляки, орочи, гольды, негидальцы, айны. Х абаровск, 1933а.
Штернберг Л.Я. Семья и род у народов С еверо-Восточной А зии. Л., 19336.
Штернберг Л.Я. Т урано-ганованская система и народы С еверо-В осточной А зии // Семья и
род у народов С еверо-Восточной А зии. Л., 1933в.
Штернберг Л.Я. П ервобы тная религия в свете этнографии. Л., 1936.
Штернберг Л.Я. Д невник путеш ествия к восточным гилякам и орокам // И звестия И нститута
наследия Бронислава П илсудского. Ю ж но-С ахалинск, 2001. № 5. С. 217-283.
Шубин В. О. А леуты на К урильских островах // Этнографические исследования СОКМ . Ю ж
но-С ахалинск, 1985. Вып. 2. С. 14-27.
Шубин В. О. Н овые данные о культуре алеутов на Курильских островах // Э тнографические ис
следования СОКМ . Ю ж но-С ахалинск, 1987. С. 26 -3 5 .
Шубин В.О. Ж изнь “курильцев” на Камчатке в 1877-1888 гг. // Краевед, бюл. Ю ж но-С аха
линск, 1992. № 4. С. 37 -5 2 .
Шубин В. О., Косухин Г.И., Прокофьев М.М. Э тнографические исследования С ахалинского об
ластного краеведческого музея на С еверном Сахалине. Ю ж но-С ахалинск, 1984.
Шубин В.О., Шубина О.А., Горбунов С.В. Н еолитическая культура на Ю ж ном Сахалине. Ю ж
но-С ахалинск, 1982.
Шумский М.Е. Сведения о туземны х инородцах, проживаю щ их в П риморской области. В лади
восток, 1911. С. 3 -7 .
Эвенбах Е.К. О рнаментированны е бытовые изделия // И скусство народов Амура: каталог вы
ставки. Л., 1959.
Эвенский фольклор / Сост. К.А. Н овикова. М агадан, 1958.
Эверстов С.И. Этническая идентиф икация ы мыяхтахских памятников Н иж ней И ндигирки //
И сторико-культурны е связи меж ду коренны м населением С еверо-Западной А мерики и
С еверо-В осточной А зии: К 100-летию Д ж езуповской С еверо-Тихоокеанской экспедиции:
М ат-лы меж дунар. науч. конф. В ладивосток, 1998. С. 2 06-210.
Эверстов С.И. И зображ ение на бересте и этническая идентиф икация ы мы яхтахских пам ятни
ков И ндигирки (в свете новы х археологических открытий) // А рхеология С еверо-В осточ
ной А зии. А строархеология. П алеометрология: Сб. науч. тр. Н овосибирск, 1999. С. 54-64.
Эверстов С. И. О рнаментальное искусство носителей ымыяхтахской культуры Н иж ней И нди
гирки (по археологическим м атериалам стоянки С угуннаах) // Древняя и средневековая ис
тория В осточной Азии: К 1300-летию образования государства Бохай: М ат-лы междунар.
науч. конф. (В ладивосток, 2 1 -2 6 сентября 1998 г.). Владивосток, 2001. С. 366-371.
Эверстов С.И. Орудия охоты в эпоху камня и броны И ндигирского Заполярья (к вопросу фор
мирования традиционны х форм хозяйства у малочисленны х народов Севера). Н овоси
бирск, 2002.
Эделъман Д.И. Буруш аски язы к //Я зы к и мира: П алеоазиатские языки. М ., 1997.
Эмори Сусуми. А йны: прош лое и настоящ ее // Этнокультурные процессы и общ ественное са
м осознание у народов Дальнего В остока (X VII—XX века). Владивосток. 1998.
Э поха бронзы лесной полосы СССР. М ., 1987.
Эртюков В.И. У сть-м ильская культура эпохи бронзы в Я кутии. М ., 1990.
Э скимосы. Мы не исчезнем! // Курьер Ю НЕСКО. 1975. № 2.
Этническая история народов Севера. М., 1982.
Э тническое развитие народностей С евера в советский период. М ., 1987.
Этногенез народов Севера. М ., 1980.
Э тнографические материалы С еверо-В осточной географ ической экспедиции (1785-1795 гг.).
М агадан, 1978.
Э тнологические исследования на Камчатке: М атериалы м еж дународны х научно-практиче
ских семинаров 2004 г. П етропавловск-К амчатский, 2005.
Эчган В.И. С борник м етодических и сценарных материалов в помощ ь коллективам худож ест
венной самодеятельности. П алана, 1990.
Ю кагиры (историко-этнограф ический очерк) / Отв. ред. А.П. Окладников. Н овосибирск
1975.
Ягловский А.Я. А рктическая Олера. Я кутск, 2003.
Я зыки А зии и А фрики. М ., 1979. Т. 3: П алеоазиатские языки.
Я зыки и письменность народов Севера. М.; JL, 1934. Т. 3: Я зыки и письменность палеоазиат
ских народов.
Я зыки мира. П алеоазиатские языки. М., 1997.
Я зыки народов России: Красная книга: Э нциклопедический словарь-справочник. М ., 2002.
Я зыки народов СССР. Л., 1968. Т. 5: П алеоазиатские языки.
Я зы ковая ситуация на С ахалине и в низовьях А мура // Н ивхи Сахалина: С оврем енное соци
ально-экономическое развитие. Н овосибирск, 1988.
Яйлеткан А.И. А чайваямская группа коряков-оленеводов: этнограф ические заметки // К рае
ведческие зап. КОКМ . П етропавловск-К амчатский, 1971. Вып. 3. С. 32-50.
Якубовская Е.И. Традиционны й фольклор русского населения А нады ря и К олымы в записи
В .Г . Богораза и В.И. И охельсона // Русский ф ольклор. СПб., 2008. Вып. 32. С. 181-246.
A cculturation in 7 A m erican Indian Trides / Ed. by R. Linton. N .Y ., 1940.
Ackerman R. Ethnohistory in Southw estern A laska and the Southern Yukion. M adison, 1970.
Ackerman R.E. Settlem ents and sea m am m al hunting in the B ering-C hukchi Sea region // A rctic Antropology. M adison, 1988. Vol. 25, N 1, P. 52-79.
Alekseer A.J. Fedor Petrovich Litke. Fairbanks, 1996.
Alexeev V.P., Aroutiunov S.A., Sergheev D.A. R esults o f H istorico-Ethnological and A nthropological
Studies in the E astern C hukchee A rea // Inter-N ord. Paris, 1972. N 12.
A leut D ictionary / C om piled by K nut Bergsland. Fairbanks, 1994.
A leut Tales and N arratives / C ollected 1909-1910 by W aldem ar Jochelson. Ed. by K. Bergsland,
M.L. D irks. Fairbanks, 1990.
A lliance in Eskim o society. Seattle; L., 1972,
Anders G.C. Social and econom ic consequences o f federal Indian policy: a case study o f the A laska
natives // Econom ic developm ent and cultural change. Chicago, 1989. Vol. 37, N 2.
A rctic adaptations: N ative w halers and reindeer herders o f N orthern E urasia / Ed. by I. K rupnik,
M. Levenson. H anover, 1994.
A rctic languages: A n aw akening / Ed. by D.R.F. Collis. Paris, 1990.
Arima E.Y. C aribou Eskim o // A rctic: H andbook o f N orth A m erican Indians. W ash., 1984. Vol. 5:
Arctic.
Arima E. East C anadian A rctic kayak // A rctic. C algary, 1990. Vol. 43, N 2.
Arnold Ch.D., Hart E.J. The M ackenzie Inuit w inter house // A rctic. C algary, 1992 V ol 45 N 2
P. 199-200.
Arutiunov S.A., Bronstein M M The problem s o f distinguishing betw een O ld B ering Sea and Okvik // Jahrbuch des B ernischen historischen M useum s. 1983-1984. Bern, 1985.
A satchaq. The things that w ere said o f them: Sham an stories and oral histories o f the Tikigaq people /
Told by A satchaq; T ransliteration from the Inupiaq by Tukum m iq, L ow enstein Т.; Introduction
and com m entaries by L ow enstein T. B erkeley (Cal.) etc. Toronto, 1992.
Atkinson L. W. Travels in the R egions o f the U pper and Low er A m oor. L., 1860.
Austerlitz R. G ilyak N ursery W ords // W ord. N .Y ., 1956. U. 12.
Austerlitz R. N ative Seal N om enclatures in South-Sahalin // Papers o f the CIC Far Eastern language
Institute. A nn A rbor, 1968.
Austerlitz R. Two gilyak Song-texts: O ffprint from Tirage, a part de to honor R om an Jakobson // E s
says on the occasion o f his seventieth birthday. M onton; The Hague; Paris, 1967.
Balikci A. Regime matrimonial des Eskimaux N etsilik // Homme. La Haye; Monton, 1963. Vol. 3, N 3.
Balikci A. D evelopm ent o f Basic Socioeconom ic U nits in tw o Eskim o Com m unities. O ttaw a, 1964.
Balikci A. Fem ale infanticide on the A rctic C oast // M an. L., 1967. Vol. 2, N 4.
Balikci A. The N etsilik Eskim os: A daptive Processes // M an the H unter. C hicago, 1968.
Barger W.K. Inuit-C ree R elations in the Eastern H udson Bay R egion // A rctic A nthropology. M adi
son, 1979. Vol. 16, N 2 .
Batianova E.P. Ritual V iolence am ong the Peoples o f N ortheastern Siberia // H unters and G atherers
in the M odern W orld. N .Y .; O xford, 2000. S. 150-163.
Bergsland K. Is L exico-Statistic D ating V alid? // Proceedings o f X X X II International C ongress o f
A m ericanists. Copenhagen, 1958.
Bergsland K. A leut D ialects o f A tka and A ttu // Transaction o f the A m erican Philosophical Society,
n.s. Philadelphia, 1959a. Vol. 49, pt. 3.
Bergsland K. The Eskim o-U ralic H ypothesis // Journal de la Societe Finno-O ugrienne. H elsinki,
1959b. Vol. 61.
BergslandK. Present and Past, Eskim o-A leut // K eynote Speeches from the 6th Inuit Studies C onfer
ence, Copenhagen, O ctober 1988. Copenhagen, 1989.
Bergsland K. Com parative A spects o f A leut Syntax // Journal de la Societe Finno-O ugrienne. H el
sinki, 1989. Vol. 82.
Bergsland K., Dirks M. A tkan A leut School G ram m ar / U niversity o f A laska. A nchorage, 1981.
Berreman G.D. A leut sham anism in the tw entieth century? A n assessm ent o f evidence// To the A leu
tians and beyond: The anthropology o f W illiam S. Laughlin. C openhagen, 2002.
Birket-Smith K. The C aribou Eskim os: M aterial and Social Life and T heir C ultural Position // R eport
o f the Fifth Thule E xpedition 1921-1924. Copenhagen, 1929. Vol. 5, N 1-2.
Birket-Smith K. The Eskim o. L., 1959.
Black L. The N ivkh (G ilyak) o f Sakhalin and Low er A m ur // A rctic anthropology. M adison, 1973.
Vol. X, N 1.
Black L. The N ature o f Evil: O f W hales and Sea O tters // Indians, A nim als, and the F ur Trade. A th
ens, 1981.
Black L. A leut Art; U nangan A guqaadangin: U nangan o f the A leutian A rchipelago. A nchorage,
1982.
Black L. Some Problem s in the Interpretation o f A leut P rehistory // A rctic A nthropology. M adison,
1983. Vol. 20, N 1.
Black L. G lory rem em bered: w ooden headgear o f A laska See hunters. Juneau, 1991.
Boas F. The Jesup N orth Pacific Expedition. Proceedings o f the Jntem ational C ongress o f A m erican
ists. 13 Sec. N .Y ., 1905. P. 91-100.
Boas F. The Eskim o o f Baffin Land and H udson Bay. N .Y ., 1907.
Bodenhorn B. “He used to be m y relative” : exploring the bases o f relatedness am ong Inupiat o f
northern A laska // C ultures o f relatedness: N ew approaches to the study o f kinship. Cam bridge,
2000 .
Bogoras W. The Chukche. M aterial culture. Leiden; N .Y ., 1904. Vol. 7. P art 1.
Bogoras W. The Chukche. Religion. Leiden; N .Y ., 1907. Vol. 7. Part 2.
Bogoras W. The Chukche. Social organisation. Leiden; N .Y ., 1909. Vol. 7. P art 3.
Bogoras W. Chukchee M ythology. Leiden; N .Y ., 1910. Vol. V III, pt. I.
Bogoras W. The Eskim o o f Siberia. N.Y., 1913 // M em. o f the Amer. M us. o f N at. Hist. Jesup N orth
Pacific Expedition.V ol. 8.
Bogoras W. K oryak texts. Publications o f the A m erican E thological society. Leiden, 1917. Vol. IV.
Bogoras W. Tales o f Y ukaghir, Lam ut and R ussianized N atives o f E astern Siberia by W aldem ar
B ogoras // A nthropological papers o f The A m erican M useum o f N atural H istory. N .Y ., 1918.
V ol. X X, pt. I.
Bogoraz W. C hukche // H andbook o f A m erican Indian Languages / Ed. by Franz Boas. W ash. 1922.
Pt. 2.
Bogoras W. Early M igrations o f the Eskim o betw een A sia and A m erica // Proceedings o f the 2 1 st In
ternational C ongress o f A m ericanists. G oeteborg, 1924. Vol. 1.
Bottino R. Peopling o f the A rctic: A com puter sim ulation // A rctic. C algary, 1987. Vol. 40, N 2.
Boyer D.S. The untamed Fraser riv e r/ / National geographic. Wash., 1986. Vol. 170, N. 1. '
Briggs J.L. N ever in anger: Portrait o f an Eskim o fam ily. C am bridge (M ass.); L., 2000.
Brody H. Living Arctic: H unters o f the C anadian N orth. L., B oston, 1987.
Bronshtein M.M. U elen hunters and artists // Inuit Studies. Quebec, 2007. Vol. 31, N 1-2.
Buchner A. M usikinstrum ente der V olker. Prague, 1968.
Burch E. (Jr.). M arriage and divorce am ong the N orth A laskan Eskim os // A nthropology for the
eighties. N .Y .; L „ 1970.
Burch E. (Jr.). Eskimo Kinsmen: Changing Family Relationships in Northwest Alaska. St. Paul, 1975.
Burch E. (Jr.). The T raditional Eskim o Societies in N orthw est A laska. W ash., 1979.
Burch E. (Jr.). The T raditional Eskim o Societies in N orthw est A laska // A laska N ative Culture and
History. Osaka, 1980.
Burch E. (Jr.). The Eskim os. N orm an, 1988.
Cameron М., Weis M. O rganochlorine contam inants in the country food diet o f the B elcher Island
Inuit, N orthw est T erritories, C anada // A rctic. Calgary, 1993. Vol. 46, N 1.
Cambell L., Munzell M.C. The structural consequences o f language death // Investigating obsoles
cent: Studeis in language contraction and death / Ed. by N.C. D orian. Cam bridge, 1992.
Census o f population. 1970. W ash., 1973. Vol. 1: C haracteristics o f populations: Pt. 3: Alaska.
C ensus o f population. 1980. W ash., 1981. Vol. 1, chap. A: N um ber o f inhabitants; Pt. 3: A laska.
Chang C. N auyalik fish camp: A n ethnoarchaeological study in activity-area form ation // A m erican
antiquity. W ash., 1988. Vol. 53, N 1.
Clark D. Pacific Eskim o: historical ethnography // H andbook o f N orth A m erican Eskim o W ash
1984. Vol. 5.
'
Collins H.B., Clark A.H., Walker E.H. The Aleutian Islands: Their people and natural history Wash
1945.
Collins P., Wenzel G., Condon R.G. M odem food sharing netw orks and com m unity integration in the
C entral C anadian A rctic // A rctic. C algary, 1998. Vol. 51, N 4.
Colt S. Financial Perform ance o f N ative R egional C orporations // A laska review o f social econom ic
conditions. A nchorage, 1991. N 2.
Comrie B. The Languages o f the Soviet Union. Cam bridge, 1981.
Condon R. G., Collins P., Wenzel G. The best part o f life: subsistence hunting, ethnicity, and econom
ic adaptation am ong young adult Inuit m ales // A rctic. C algary, 1995. Vol. 48, N 1.
CookJ.A. V oyage to the Pacific Ocean. III. L., 1785.
C rossroads o f continents: C ultures o f Siberia and A laska /E d . by W.W . Fitzhugh A C row ell W ash ■
L., 1988.
'
Crowe K.J. A history o f the original peoples o f N orthern Canada. K ingston; M ontreal, 1982.
CruikshankJ. G laciers and clim ate change: perspectives from oral tradition // A rctic C algarv 2001
Vol. 54, N 4 .
'
'
Czaplicka M.A. A boriginal Siberia: A study in social anthropology. O xford, 1969.
Dahl J. Self-governm ent, land claim s and im agined Inuit com m unities // Folk. K obenhavn 1988
Vol. 30.
’
'
Dali W. A laska and its Resources. B oston, 1870.
Dali W.H. A laskan M um m ies // A m erican N aturalist. C hicago, 1875. Vol. 9, N 8.
Dali W.H. On the Rem ains o f L ater Pre-historic M an O btained from Caves in the C atherina A rchi
pelago, A laska T erritory and E specially from the C aves o f the A leutian Islands // Sm ithsonian
C ontributions to K now ledge. W ash., 1880. Vol. 22.
Dali W.H. O n M asks, Labrets, and C ertain A boriginal Custom s //3d A nnual R eport o f the B ureau o f
A m erican Ethnology for the Y ears 1881-1882. W ash., 1884.
Damas D. Three kinship system s from the C entral A rctic // A rctic A nthropology M adison 1975
Vol. 12, N 1 .
’
'
Damas D. The distribution and habits o f the ringed seal and C entral Eskim o settlem ent patterns //
A nthropology, history and A m erican Indians. W ash., 2002.
D Anglure S.B. L O rganization sociale traditionelle des E squim aux de K angirsujuaak (N ouveauQ uebec) // U niversite Laval. Centre d ’Etudes N ordiques. T ravaux D ivers 17. Q uebec, 1967.
D 'Anglure S.В. M ission chez les E squim aux Tarram iut du N ouveau-Q uebec (C anada) // H omme. La
H aye; M onton, 1967. Vol. 7, N 4.
Darnell F. A rticles E ducation am ong the N ative Peoples o f A laska // Polar Record. Cam bridge,
1979. Vol. 19, N 122.
Debetz G.F. The Skeletal R em ains o f the Ipiutak Cem etery // A ctas del X X X III C ongreso Interna
tional de A m ericanistas, San Jose, C osta Rica. San Jose, 1959. Vol. 2.
De Reuse W.J. Siberian Y upik Eskim o. The Language and its Contacts w ith C hukchi / U niversity o f
U tah Press. Logan, 1994.
Dikov N.N. The oldest sea m am m al hunters o f W rangel Island, A laska // A rctic A ntropology. M adi
son, 1988. Vol. 25, N 1.
Dorais L.-J. Inuit identity in C anada // Folk. K obenhavn, 1988. Vol. 30.
Driver H., Massey W.C. Com parative Studies o f N orth A m erican Indians. Philadelphia, 1957.
DrysekJ., Young O. Internal C olonialism in the C ircum polar N orth: The Case o f A laska // D evelop
m ent and Change. The H ague, M onton, 1985. Vol. 16, N 1.
Ducker J.H. C urriculum for a new culture: A case study o f schools and A laska natives, 1884-1947 //
Pacific N orthw est Quart. Seattle, 2000. Vol. 91, N 2.
DumondD. The Eskim os and A leuts. L., 1987.
Dybbroe S. Participation and control: Issues in the debate on w om en and developm ent. A G reenlandic exam ple // Folk. K obenhavn, 1988. Vol. 30.
Emsheimer E. B in giljakisches Schalgerat // Festsschrift fur W alter W iora. K assel, 1967.
Ervin A.M. Styles and strategies o f leadership during the A laskan N ative Land C laim s movem ent:
1959-1971 // A nthropologica. N.S. Sudbury, 1987. Vol. 29, N 1.
Ethnohistory in Southw estern A laska and the Southern Y ukon / Ed. by M. Lantis. L exington, 1970.
Fair S.W. The Inupiaq Eskim o M essenger Feast: C elebration, dem ise and possibility // Journal o f
A m erican folklore. W ash., 2000. Vol. 113, N 450.
Falk K., DurinckJ. T hick-billed m urre hunting in W est G reenland, 1988-1989 // A rctic. Calgary,
1992. Vol. 45, N 2 .
Ferguson M.A.D., Messier F. C ollection and analysis o f traditional ecological know ledge about a
population o f A rctic T undra caribou // A rctic. C algary, 1997. Vol. 50, N 1.
Ferzacca S. Frederica de Laguna and her reunion under M ount Sain Elias // Expedition. Philadel
phia, 1998. Vol. 40, N 3 .
Fienup-Riordan A. C ollaboration on display: a Y u p ’ik Eskim o exhibit at three national m useum s //
A m erican anthropologist. W ash., 1999. Vol. 101, N 2.
Fienup-Riordan A. Y aqulget qaillun p ilartat (w hat the birds do): Y u p ’ik eskim o understanding o f
geese and those w ho study them // Arctic. C algary, 1999. Vol. 52, N 1.
Fienup-Riordan A. The living tradition o f Y u p ’ik masks: A gayuliyararput, our w ay o f m aking prayer.
Seattle, 1996.
Fortescue М., Jacobson S., Kaplan L. Com parative Eskim o D ictionary. Fairbanks, 1994.
FreedS.A., FreedR.S., Williamson L. C apitalist philanthropy and R ussian revolutionaries: The Jesup
N orth Pacific expedition (189 7 -1 9 0 2 ) // A m erican anthropologist. W ash., 1988. Vol. 90, N 1.
Freeman M.M.R. A Social and Ecological A nalysis o f System atic Fem ale Infanticide A m ong the
N etsilik Escim o // A m erican A nthropologist. W ash., 1971. Vol. 73, N 5.
Freeman M.M.R. A rctic ecosystem s // H andbook o f N orth A m erican Indians. W ash., 1984. Vol. 5:
Arctic.
Friesen T.M., Arnold Ch.D. Zooarchaeology o f a focal resource: dietary im portance o f beluga whales
to the precontact M ackenzie Inuit // A rctic. C algary, 1995. Vol. 48, N. 1.
Frohlich B. A leutian settlem ent distribution on A dak, K agalaska, B uldir and A ttu Islands. A leutian
Islands, A laska // To the A leutians and beyond: The anthropology o f W illiam S. Laughlin. C o
penhagen, 2002. P. 63-88.
Frohlich B., Laughlin S.B. U nangan m ortuary practices and the U m qan burials on A nangula Island,
A leutian Islands, A laska // To the A leutians and beyond: The anthropology o f W illiam S. L augh
lin. Copenhagen, 2002. P. 83-120.
Gallagher Th.J. Language, native people, and land m anagem ent in A laska // A rctic. C algary, 1992.
V ol. 45, N 2 .
Georg R.S., Volodin A.P. D ie itelm enische Sprache. W iesbaden; H arrassow itz, 1999.
Gilberg R. N ukagpianguaq and the royal C anadian m ounted police // T o the A leutians and beyond:
The anthropology o f W illiamS. Laughlin. Copenhagen, 2002.
Goebel Т., Waters M.R., Dikova M. The A rchaeology o f U shki Lake, K am chatka, and the Pleistocene
Peopling o f the A m ericas // Science. W ash., 2003. Vol. 301.
Golovko E. Mednij Aleut or Copper Island Aleut: an Aleut Russian mixed language // Mixed
Languages: 15 Case Studies in Language Intertwining (Studies in language and language
use. 13) / Ed. by P. Bakker, M. Mous. Amsterdam, 1994.
Golovko E. A case o f non-genetic development in the Arctic area: the contribution o f Aleut and Rus
sian to the formation o f Copper Island Aleut // Language Contact in the Arctic: Northern Pidgins
and Contact Languages / Ed. by E.H. Jahr and I. Broch. Berlin; N.Y., 1996.
Golovko E., Vakhlin N. Aleut in Contact: the CIA Enigma // Acta Linguistica Hafniensia: Interna
tional Journal of Linguistics. Copenhagen, 1990. Vol. 22.
Graburn N. Eskimos Witout Igloos. Boston, 1969.
Gray P.A. Chukotkan reindeer husbandry in the post-socialist transition. Polar Research. Tromso,
2000. Vol. 19, N. 1. P. 31-38.
Gray P.A. Chukotkan reindeer husbandry in the twentieth century: In the image o f the oviet economy //
Cultivating Arctic landscapes: knowing and managing animals in the circumpolar North. / Eds.
D. Anderson and M. Nuttall. Oxford, 2003.
Gray P.A. The Predicament o f Chukotka’s indigenous movement: Post-Soviet activism in the Rus
sian Far North. Fairbanks, 2004.
Gray P.A., Schweitzer P.A. The Chukchi and Siberian yupiit o f the Russian Far East // Endangered
peoples o f the Arctic: Struggles to Survive and Thrive / Edited by Milton M.R. Freeman. W est
port, 2000.
Gruzdeva E. Aspects of Russian-Nivkh Grammatical Interference: The Nivkh Imperative // Lan
guages in Contact / Ed. by D.G. Gilbers, J. Nerbonne, J. Shaeken. Amsterdam; Atlanta, 2000.
Gruzdeva E. The linguistic consequences o f Nivkh language attrition // SKY Journal of Linguistics.
Helsinki, 2002. N 15.
Gubser N.J. The Nunamiut Eskimo: Hunters o f Caribou. New Haven, 1965.
Guemple D.L. Eskimo Band Organization and the “D.P. Camp” hypothesis // Arctic Anthropology.
Madison, 1972. Vol. 9, N 2.
Guemple D.L. Kinship and Alliance in Belcher Island Eskimo Society // Alliance in Eskimo Society:
Proceedings o f the American Ethnological Society. Seattle, 1972.
Gullov H. Chr. Where is the Greenlandic qassi?: A study o f settlement structures // Folk. Kebenhavn,
1988. Vol. 30.
Hall L. Great Whale River Eskimo Youth: Socialisation into the Northern Town Life // Anthropologica. Ottawa, 1973. Vol. 15, N 1.
Hamilton J.D. Arctic Revolution: Social change in the Northwest Territories. 1935-1994. Toronto;
Oxford, 1994.
Hammerich L.L. Can Eskimo be related to Indo-Europien? // International Journal of American Lin
guistics. Chicago, 1951. Vol. 17, N 4.
Hammerich L.L. The Eskimo Language. Oslo, 1970.
Handbook of North American Indians. Wash., 1984. Vol. 5: Arctic.
Handbook of North American Indians. Wash., 1996. Vol. 17: Languages.
Heinrich A.C. Divorce as an alliance mechanism among E skim os// Alliance in Eskimo society. Se
attle, 1972.
Hennigh L. Function and Limitations o f Alaskan Eskimo Wife Trading // Arctic. Calgary, 1970.
Vol. 23, N 1.
Henshaw A.S. Location and appropriation in the Arctic: an integrative zooarchaeological approach
to historic Inuit household economies // Journal of anthropological archaeology. N.Y., 1999.
Vol. 18, N 1.
Hickel W. Crisis in the Commons: The Alaska Solution. Oakland, 2002.
Hoffman B. W., Czederplitz J.M.C., Patrlow M.A. Heads or tails: the zooarchaeology o f Aleut salmon
storage on Unimak Island, Alaska // Journal o f archaeological science. L., 2000. Vol. 27, N 8.
Honigmann J.J. Frobisher Bay Eskimo Childhood. Ottawa, Dept, of Indian and Northern Affairs.
S.a.
Hudson MarkJ. Ruins o f identity: ethnogenesis in the Japanese Islands, Honolulu, 1999.
Hrdlicka A. The Aleutian and Commander Islands and their Inhabitants. Philadelphia, 1945.
Hughes Ch. An Eskimo deviant from the “Eskimo” type o f social organization // American Anthro
pologist. Wash., 1958. Vol. 60.
Hughes Ch. An Eskimo village in the modem world. N.Y., 1960.
Hughes Ch. Under Four Flags // Current Anthropology. Chicago, 1965. Vol. VI, N 1.
Hulley C.C. Alaska: Past and Present. Portland, 1970.
Ivanov V. The Russian Orthodox Church o f Alaska and the Aleutian Islands and its relation to Native
American traditions: An attempt at a multicultural soc., 1794-1912. Wash., 1997.
Jacobi A. Carl Heinrich Merks ethnographische Beobachtungen tiber die Volker des Beringsmeers
1789-1791 / / Baessler-Archiv. Berlin, 1937. Bd. XX, H. 3-4.
Jacobson S. Yupic Eskimo Dictionary. Fairbanks, 1984.
Jacobson S. A Practical Grammar of the St. Lawrence Island // Siberian Yupik Eskimo Language.
Fairbanks, 1990.
Jean-Luc Lambert. Sortir de la nuit: Essai sur le chamanisme nganassane (Arctique sibe’rien) //
Etudes mongoles et sibe’riennes. P., 2002-2003, N 33-34.
Jenness D. The Life of the Cooper Eskimos // Report of the Canadian Arctic Expedition, 1913-1918.
Ottawa, 1922. Vol. 12, pt. A.
Jochelson W.I. The Koryak. Prt. 1: Religion and Myths // Memoirs of the American Museum of Nat
ural History (Publications of the Jesup North Pacific Expedition). Leiden, 1905. Vol. 2.
Jochelson W. The Koryak. Prt. 2: Material Culture and Social Organization // Memoirs of the Amer
ican Museum of Natural History (Publications of the Jesup North Pacific Expedition). Leiden;
N.Y., 1908. Vol. 6.
Jochelson W. The Yukaghir and Yukaghirized Tungus // Jesup north pacific expedition. Vol. IX:
The Jesup North Pacific Expedition Publications. American Museum of Natural History, New
York, Memoir, Vol. XIII. Leiden: E. J. Brill; New York: G.E. Stechert & Co., 1910. Pt. 1.
Jochelson W. The Yukaghir and Yukaghirized Tungus // Jesup North Pacific Expedition. Publica
tions. Vol. IX. American Museum of Natural History. Memoir, Vol. XIII. Leiden: E.J. Brill; New
York: G.E. Stechert & Co. 1924. Pt. 2.
Jochelson W.I. Archaeological Investigations in the Aleutian Islands. Wash., 1925.
Jochelson W. The Ethnological problems of Bering sea // The Journal o f the American Museum of
Natural History. N.Y., 1926. Vol. 26.
Jochelson W. Archaeological Investigations in Kamtchatka. Wash., 1928.
Jochelson W. History, Ethnology and Anthropology o f the Aleut. Wash., 1933.
Jochelson W. History, Ethnology and Anthropology of the Aleut. N.Y., 1966.
Jochelson W. Aleut Tales and Narratives collected 1909-1910 by W. Jochelson / Ed. by K. Bergsland
and M. Dirks. Fairbanks, 1990.
Johnston T.F. The Eskimo Songs o f Northwestern Alaska // Arctic. Montreal, 1976. Vol. 29, N 1.
Johnston T.F. Song categories and musical style of the Yupik Eskimo // Anthropos. Freiburg, 1989.
Bd. 84. N 4/6.
Jones D.M. Changes in Population Structure in the Aleutian Islands // University, of Alaska, Institute
of Sociology, Economy and Government. Research. Note A-2. Fairbanks, 1970.
Jones D.M. Contemporary Aleut Material Culture // Modem Alaska Native Material Culture. Fair
banks, 1972.
Jones D.M. Patterns of Village Growth and Decline in the Aleutians / University of Alaska. Institute
o f Social, Economic, and Government Research. Fairbanks, 1973. N 11 Occasional Paper.
Jones D.M. Aleuts in Transition: A Comparison of Two Villages. Seattle, 1976.
Jones D.M. A Century o f Servitude: Pribilof Aleuts Under U.S. Rule. Lanham, 1980.
Jonsdottir B. СГ-scanning of Aleutian mummies // To the Aleutians and beyond: The anthropology
o f William S. Laughlin. Copenhagen, 2002.
Johnston T.F. The Eskimo Songs o f Northwestern Alaska // Arctic. Montreal, 1976. Vol. 29, N 1.
Johnston T.F. Song categories and musical style of the Yupik Eskimo // Anthropos. Freiburg, 1989.
Bd. 84, N 4/6.
Kamchadal Texts collected by W. Jochelson / Ed. by D. S. Worth. Los Angeles, 1961.
Karger N.K. Bukvar. L., 1934.
Kendal L., Mathe B., Miller T.R. Drawing Shadows to Stone. The Photography of the Jesup North
Pacific Expedition, 1897-1902. N.Y., 1997.
Kendal L., Mathe B., Ross Miller T. Drawing Shadows to Stone. The Photography of the jesup North
Pacific Expedition, 1897-1902. American Museum o f Natural History. 1997, N 4.
Kershaw G.P., Scott P. A., Welch H.E. The shelter characteristics o f traditional-styled Inuit snow
houses // Arctic. Calgary, 1996. Vol. 49, N 4.
Kjellstrom R. Eskimo marriage. Lund, 1973.
Kleivan J. West Greenland before 1950 // Handbook o f North American Indians. Wash., 1934.
Vol. 5.
Knox N. W. Journey in Russia. Wash., 1877.
Koester D. Life in Lost Villages: Home, Land, Memory and the Senses o f Loss in Post-Jesup Kam
chatka 11 Constructing Cultures Then and Now: Celebrating Franz Boas and the Jesup North Pa
cific Expedition / Laurel Kendall and Igor Krupnik, eds. N.Y., 2003.
Koester D. Global Movements and Local Historical Events: Itelmens of Kamchatka Appeal to the
United Nations // American Ethnologist. Wash., November, 2005. Vol. 32, N 4.
Koester D. Durativity and Religious Experience - Church Building in the Russian Far East // An
nual Meetings o f the American Anthropological Association. November 15-19 2006 San Jose
California, 2006.
'
’
Krauss M. Eskimo-Aleut // Current Trends in Linguistics. The Hague, 1973. Vol. X, N 2.
Krauss M. Na-Dene and Eskimo Aleut // The Languages o f Native America: Historical and Compar
ative Assessment. Austin, 1979.
Krauss M. Alaska Native Languages: Past, Present, and Future // Alaska Native Language Center
Research Papers. Fairbanks, 1980. N 4.
Krauss M.E. Native Peoples and Languages o f Alaska: Maps. Fairbanks, 1982.
Krauss M.E. Language Many Tongues - Ancient Tales // Crossroads of Continents: Cultures o f Si
beria and Alaska. Wash., 1988.
Krupnik I. Extinction o f the Sirenikski Eskimo Language: 1895-1960 // Etudes Inuit Studies Quebek, 1991. Vol. 15, N 2 .
Lambert J.-L. Sortir de la nuit: Essai sur le Chamanisme nganassane // Etude mongoles et Sibe'riennes
Paris, 2002-2003. N 33-34. P. 252-254.
Lantis M. The social culture o f the Nunivak Eskimo. Philadelphia, 1946.
Lantis M. Alaskan Eskimo ceremonialism. N.Y., 1947.
Lantis M. American Arctic Populations: Their Survival Problems // Arctic Biology Corvallis
1957.
’
Lantis M. Eskimo childhood and interpersonal relationships. Seattle, 1960.
Lantis M. The Aleut Social System, 1750 to 1810, from Early Historical Sources // Ethnohistory in
Southwestern Alaska and the Southern Yukon. Lexington, 1970.
Lantis M. Factionalism and Leadership: A Case Study of Nunivak Island // Arctic Anthropology
Madison, 1972. Vol. 9, N 1.
Lantis M. The Current Nativistic Movement in Alaska // Circumpolar Problems: Habitat, Economy
and Social Relations in the Arctic. N.Y., 1973.
Lantis M. Aleut // Handbook o f North American Indians. V.5: Arctic. Wash., 1984.
LauferB. Ethnological work on the island o f Sakhalin// Science, CqaiBridge Mass. 1899.
Laufer B. Decorative Art o f the Amur Tribes // Memoirs of the American Museum o f Natural His
tory. N.Y., 1902. Vol. VII.
Laughlin W.S. Human migration and permanent occupation in the Bering Sea area. The Bering land
bridge. Stanford, 1967.
Laughlin W.S. Holocene History of Nikolski Bay, Alaska, and Aleut Evolution // Folk. Kobenhavn
1974/75. Vol. 16-17.
Laughlin W.S. Aleuts: Ecosystem, Holocene History, and Siberian Origin. Sojet and U.S. Scien
tists Join in a Study o f the Origins o f the First A m ericans/ / Science. Cambridge 1975 Vol 189
N 4202.
'
'
Laughlin W.S. Aleuts: survivors of the Bering Land Bridge. N.Y., 1980.
Lesseps M.D. Trave in Kamtchatka during the year 1787 and 1788. L., 1970.
Liapunova R.G. Essays on the ethnography o f the Aleuts: (At the end of the eighteenth and the first
half o f the nineteenth century). Fairbanks, 1996.
Ljapunova R.G. Le corbeau dans le folklore et la mythologie des Aleoutes // Ethnologie et anthropogeographie arctique. Paris, 1986.
LiptonB. Arctic vision: Art o f the Canadian In u it/ / Archaeology. N.Y., 1985. Vol. 38, N 1.
Lopatin I.A. The cult o f dead among the natives of the Amur Basin. Hague, 1960.
Lynge F. Conflict treatment, old and new: From Sinngajik to EEC and Greenpeace // Folk. Koben
havn, 1988. Vol. 30.
Macshner H.D.G., Reedy-Macshner K.L. Raid, retreat, defend (repeat): The archaeology and ethno
history o f warfare on the North Pacific Rim // Journal of anthropology, archaeology N Y 1998
Vol. 17, N 1 .
' ”
'
McCartney A.P., Veltre D. W. Longhouses o f the Eastern Aleutian Islands, Alaska // To the Aleutians
and beyond: The anthropology o f William S. Laughlin. Copenhagen, 2002.
MacDonald J. The Arctic: Inuit astronomy, star lore, and legend. Toronto, 1998.
McGhee R. Ancient people o f the Arctic. Vancouver, 1996.
McLean S. To educate or not to educate? Canadian discourses concerning Inuit schooling from the 1930s
to the 1950s // Journal ofhistorical sociology. Oxford; N.Y., 1995. Vol. 8, N 2. P. 182-197.
Malaurie J. Une autre lecture de l ’espace arctique pour une geographic sacree des lieux // Ethnologie et anthropogeographie arctique. Paris, 1986. P. 159-177.
Malaurie J. Ultima Thule. Paris., 1990.
Marcus A.R. Out in the cold: the Legacy of Canada’s Inuit Relocation Experiment in the High Arc
tic. Copenhagen, 1992.
Marcus A.R. Relocating eden: The image and politics o f Inuit exile in the Canadian Arctic. H anover
L„ 1995.
Maslova E.A. Grammar o f Kolyma Yukagir. Berlin; N.Y., 2003.
Mathiassen T. Material Culture of the Iglulik Eskimos. Copenhagen, 1928.
Merkur D. Souls, spirits, and indwellers in nature: Metaphysical dualism in Inuit religion //Temenos.
Helsinki, 1985. Vol. 21. P. 91-126.
Merkur D. Eagle, the hunter’s helper: The cultic significance of Inuit mythological tales // History of
religions. Chicago, 1987. Vol. 27, N 2. P. 171-188.
Milan L.C. Ethnohistory of Disease and Medical Care Among the Aleut // Anthropological Papers of
the Univercity o f Alaska. Fairbanks, 1974. Vol. 16, N 2. P. 15-40.
Milan F„ Pawson S. The demography of the native population-of an Alaskan city // Arctic. Calgary,
1975. Vol. 28, N 4 .
Miyaoka O. An Eskimo Tribe near Mount Saint Elias (Alaska) // Arctic Anthropology. Madison
1974. Vol. 11, N 1. P. 73-80.
Mobjerg T. The spatial organization of an Inuit winterhouse in Greenland: An ethnoarchaeology.
study // Social space. Odense, 1991. P. 40-48.
Morrison D. The Coopper Inuit soapstone trade // Arctic. Calgary, 1991. Vol. 44. N 3. P. 239-245.
Mowat P.M. People of the Deer. Boston, 1952.
Murasaki K. Sakhalin Ainu (Asian and African Grammatical Manual). Tokyo, 1978.
Murashko O.A. A Demographic History of the Kamchadal/Itelmen of Kamchatka. Arctic Anthropol
ogy. Madison, 1994. Vol. 31, N 2.
Murashko O.A. Itelmens and Kamchadals: Marriage Patterns and Ethnic History // Arctic Anthro
pology. Madison, 1997. Vol. 34, N 1. P. 181-193.
Murdoch J. Ethnological results o f the Point Barrow expedition / Introduction by Fitzhugh W.W.
Wash., 1988.
Murdoch G.P. Social Structure. N.Y., 1949.
Nelson E. The Eskimos along Bering Strait 18th Annkeport o f the Bureau of American Wash
1899.
Nielsen J.B. Inupiat whaling and the oil industry in North Alaska: An account from a one year field
trip to Alaska // Folk. Kobenhavn, 1988. Vol. 30. P. 57-71.
Oswalt W. Alaskan Eskimo. San Francisco, 1967.
Oswalt W. The Kuskokwimiut: riverine Eskimos // This land was theirs: A study o f North American
Indians. N.Y., 1978.
Paper J. “Sweat lodge”: a Northern native American ritual for communal shamanic trance // Teme
nos. Helsinki, 1990. Vol. 26. P. 85-94.
Parry W.E. Journal o f a Second Voyage for the Discovery o f a Northwest Passage from the Atlantic
to the Pacific. L., 1824.
Petersen H.C. Song and verse in traditional Greenlandic society // Folk. Kobenhavn 1988 Vol 30
P. 229-243.
Petersen R. On the material element in the supernatural aspect o f the former Greenlandic religion //
Temenos. Helsinki, 1990. Vol. 26. P. 95-103.
Pilsudski B. Materials for the Study of the Ainu Language and Folklore. Cracow, 1912,
Pihudski B. The gilyaks and their songs // Folk-Lore. L., 1913. Vol. 24, N 3.
Pitulko V.V., Nikolsky P. A., Girya E.Yu., Basilyan A.E., Tumskoy V.E., Koulakov S. A., Astak
hov S.N., et al. The Yana RHS site: humans in the Arctic before the last glacial maximum // Sci
ence. Cambridge Mass., 2004. Vol. 30.
Pospishil L. Law and Societal Structure among the Nunamiut Eskimo // Explorations in cultural an
thropology. N.Y., 1964.
Prattis J.I. Developmental Constrains in a Case o f Eskimo Enterpreneurship in Arctic Quebec // Arc
tic Anthropology. Madison, 1974. Vol. 11, N 1.
Proceedings of the 20th Alaska Science Conference: Science in Alaska. 1969. N.Y., 1970.
Prokopec M. Dr. Alesh H rdlicka’s concept o f the coming o f man to America from Asia // Горизонты
антропологии = Horizons o f anthropology. М., 2003. P. 381-386.
Ransom J.E. Aleut Natural-Food Economy // American Anthropology. 1946. Vol. XLIII.
Rasmussen K. The Netsilik Escimos: Social Life And Spiritual Culture // Report o f the Fifth Thule
Expedition 1921-1924. Copenhagen, 1931. Vol. 8.
Rasmussen K. Alaskan Eskimos. Copenhagen, 1952.
Ray D.J. Nineteenth century settlement and subsistence patterns in Bering strait // Arctic Anthropol
ogy. Madison, 1964. Vol. 2, N 2.
Ray D.J. Eskimo Masks: Art and Ceremony. Seattle, 1967.
Ray D.J. The Eskimo of Bering Strait, 1650-1898. Seattle, 1975.
Ray D.J. Eskimo art. Seattle; L., 1977.
Ray D.J. Aleut and Eskimo art: Tradition and innovation in South Alaska. Seattle, 1981.
Ray D.J. Bering Strait Eskimo // Handbook of North American Indians. Vol. 5: Arctic. Wash., 1984.
Redfild R., Linton R., Herskovits M. Memorandum for the Study o f Acculturation // American
Anthropologist. 1936. Vol. 38.
Reed I., Miyaoka O., Jacobson S., Afcan P., Krauss M. Yup’ik Eskimo Grammar. Fairbanks, 1977.
Rethmann P. Tundra passages: History and gender in the Russian Far East. University Park, Penn
sylvania, 2000.
Riches D. Shamanism: the key to religion // Man. N. S. L., 1994. Vol. 29, N 2. P. 381-405.
Riches D. The holistic person; or, the ideology o f egalitarianism // Journal, of the Royal Anthropo
logical Institute. L., 2000. Vol. 6, N 4. P. 669-685.
Roberl-Lamblin J. Le Kayak aleoute // Objets et Mondes. Paris, 1980. Vol. 20, N 1. P. 5-20.
Robitaille N., Choiniere R. The Inuit population o f Northern Quebec: Present situation, future
trends // Anthropologica. N. S. Sudbury, 1988. Vol. 30, N 2. P. 137-154.
Sauvageot A. Eskimo et Ouralien // Journal de la Societe Americanistes de Paris. Paris, 1924.
Vol. XXI.
Schindler D.L. Russian Hegemony and Indigenous Rights in Chukotka // Etudes/Inuit/ Studies. Que
bec, 1992. Vol. 16. N 1-2. P. 51-74.
Schindler D.L. Redefining tradition and renegotiating ethnicity in native Russia // Arctic Anthropol
ogy, Madison, 1997. Vol. 34, N 1. C. 194-211.
Schmidt P. The language of the Negidal // Acta Universinanis Latviensis. Riga, 1922. Vol. 6.
Schott C. Eskimospiele. Alltags- und Bewegungsspiele der Inuit // Budo und transkulturelle Bewegungsforschung. Hamburg, 1984. Bd 6.
Schweitzer P. Yanrakynnot - Yistory and ethnosocial trends o f a Chukchi village // Siberie III: Ques
tions siberiens. Paris, 1993. P. 129-147.
Shibatani M. The Languages of Japan. Cambridge, 1990.
Shineu M. Notes on marriage customs o f the St. Lawrence island Eskimos // Anthropologica. Otta
wa, 1963. Vol. 5, N 2 .
Slobodin S. Tarya Culture // Encyclopedia of the Arctic. N.Y., 2004. V. 3. P. 2001-2002.
Smith B.S. Russian Orthodoxy in Alaska. Juneau, 1980.
Smith D.G. Natives and Outsiders: Pluralism in the Makkenzie River Delta. Ottawa, 1975.
Smith D. Mackenzie Delta Eskimo // Handbook o f North American Indians. Wash., 1984. Vol. 5:
Arctic.
Sorensen W. Folk models of wife-beating in Nuuk, Greenland // Folk. Kobenhavn, 1990. Vol. 32.
S. 93-115.
Spaulding A. C. The Current Status of Aleutian Archaeology // Memoirs of the Society for American
Archaeology. Salt Lake City, 1955. Vol. 9.
Spencer R.F. The North Alaskan Eskimo. A Study in Ecology and Society. Wash., 1959.
Status of Alaska Natives 2004: Executive Summary / Research University of Alaska Anchorage.
May 2004 // http://www.iser.uaa.alaska.edu/Publications/main.htm
Stefansson V. My Life with the Eskimo. N.Y., 1913.
Steller G. W. Beschreibung von dern Lande Kamtchatka, dessen Einwohnern, deren Sitten, Nahmen,
Lebensart und verschiedenen Gewohnheiten. Frankfurt; Leipzig, 1774.
Steller G. W. Reise von Kamtschatka nach Amerika mit dem Comandeur-Kapitan Bering. SPb.,
1793.
Stern P.R. Learning to be smart: an exploration of the culture o f intelligence in a Canadian Inuit com
munity // American, anthropologist. Wash., 1999. Vol. 101, N 3. P. 502-514.
Stevenson M.G. Inuit, whalers and cultural persistence: structure in Cumberland Sound and Central
Inuit social organization. Oxford; Toronto, 1997.
Takakura S. Vanishing A inuof Nort Japan // Natural History. N.Y. 1966. October. Vol. 75.
Tatz C. Aboriginal, Maori and Inuit youth suicide: avenues to alleviation? // Austral, aboriginal stud
ies. Canberra, 2004. N 2. P. 15-25.
Tein T.S. Traditions, rituals, and beliefs of the Asiatic Eskimos // Culture incarnate: Native anthro
pology from Russia. Armonk (N.Y.); L., 1995. P. 209-214.
Thalbitzer W. Is there the Connection between the Eskimo language and the Uralian? //Atti del XII
Congresso Intern, degli Americanisti. Roma, 1928. Vol. II.
Thorpe N.L. The Hiukitak school o f Tuktu: collecting limit ecological knowledge of caribou and
calving areas through an elder-youth camp // Arctic. Calgary, 1998. Vol. 51, N 4. P. 403-408.
Tilleu H.A. Japan, the Amoor and Pacific. L., 1861.
Tjukotka i Fortid og Nutid / Red. Bent Nielsen. K0benhavn, 2005.
Uhlenbeck C.C. Eskimoisch und Indogermanishe. Amsterdam, 1935.
Vallee F.G. Kabloona and Eskimo in the Central Keewatin. Ottawa, 1967.
VanStone J. W. An Early Nineteeth-century Artist in Alaska: Louis Choris and the First Kotzebue Ex
pedition // Pacific Northwest Quarterly. Wash., 1960. Vol. 51, N 4. P. 145-158.
VanStone J.W. Point Hope: An Eskimo Village in Transition. Seattle, 1962.
VanStone J. W. Eskimos o f the Nushagak River: An Ethnographic History. Seattle, 1967.
VanStone J. W. Nunivak Island Eskimo (yuif) technology and material culture. Chicago, 1989.
Vate V. Kilvei: The Chukchi Spring Festival in Urban and Rural Contexts // Rebuilding Identity.
Pathways to reform in Post-Soviet Siberia (3). Berlin, 2005 a P. 39-62.
Vate V. Maintaining Cohesion through Rituals: Chukchi Herders and Hunters, a People of the Sibe
rian Arctic. // Ethnological Studies N. 69. Osaka, 2005. P. 45-68.
Wenzel G. W. Traditional ecological knowledge and Inuit: reflections on ТЕК reseach and ethics //
Arctic. Calgary, 1999. Vol. 52, N 2. P. 113-124.
West H.F. The Archaeology of Beringya. N.Y., 1981.
Weyer E. The Eskimos: Their Environment and Folkways. New Haven, 1932.
Wilson E., Koester D. Community Participation in International Projects: An Analytical Perspec
tive from the Russian Far East // Environment, Development and Sustainability. Online, preprint
Fall, 2006.
Witsen N. Noord en Oost Tartarye. Amsterdam, 1705.
Woodbury A. C. Eskimo and Aleut Languages // Handbook of North American Indians. Vol. 5: Arc
tic. Wash., 1984. P. 49-63.
Worth D.S. Kamchadal Texts collected by W. Jochelson. Los Angeles, 1961.
Worth D.S. La place du kamtchadal parmi les langues soi-disant paleosiberiennes // Orbis. Louvain,
1962. Т. XI, N 2 . P. 579-599.
Worth D.S. Dictionary of Western Kamchadal // University o f California Publications in Linguistics.
Berkeley; Los Angeles, 1969. Vol. 59.
Znamenski A.A. Vague Sense of Belonging to the Russian Empire: The Reindeer Chukchi’s Status in
Nineteenth Century Northeastern S iberia/ / Arctic Anthropology. Madison, 1999. Vol. 36, N 1-2
P. 19-36.
ПРИНЯТЫ Е СОКРАЩ ЕНИЯ
АГО - Административно-гражданский отдел Дальстроя
АИ - Акты исторические, собранные и изданные Археографической комиссией СПб.
Абориген Камчатки. Петропавловск-Камчатский
АКМНС - Ассоциация коренных малочисленных народов Севера
АКМНС КК - Ассоциация коренных малочисленных народов Севера Камчатского края
АНС - Ассоциация народов Севера
АН СССР - Академия наук СССР
АО - Автономный округ
ATM - Archives o f Traditional Music, Indiana University, Bloomington (Архив традиционной
музыки Университета штата Индиана в Блумингтоне)
АТР - Азиатско-Тихоокеанский регион
БГПУ - Благовещенский государственный педагогический университет
БСЭ - Большая советская энциклопедия
ВА - Вопросы антропологии. М.
ВГО - Всесоюзное географическое общество
ВИ - Вопросы истории. М.
ВИНИТИ - Всероссийский институт научной и технической информации РАН
ВКП(б) - Всесоюзная коммунистическая партия большевиков
ВО РГО - Восточно-Сибирский отдел РГО
ВЦИК - Всероссийский центральный исполнительный комитет
ВФ - Вопросы философии. М.
ВЯ - Вопросы языкознания. М.
Г АКК - Г осударственный архив Камчатского края
ГАМО - Государственный архив Магаданской области
ГАРФ - Государственный архив Российской Федерации
Г АСО - Г осударственный архив Сахалинской области
Г АЧАО - Г осударственный архив Чукотского АО
ГМИНВ - Государственный музей искусства народов Востока
ГМЭ - Г осударственный музей этнографии народов СССР
ГО СССР - Географическое общество СССР
ГПИ - Государственный педагогический институт
ДАИ - Дополнения к актам историческим, собранные и изданные Археографической комис
сией. СПб.
ДБК - Древнеберингоморская культура
ДВГУ - Дальневосточный государственный университет
ДВК - Дальневосточный край
ДВНЦ - Дальневосточный научный центр АН СССР
ДВО РАН - Дальневосточное отделение РАН
ДК ИК - Дальневосточный краевой исполнительный комитет
ДКС - Дальневосточный комитет Севера
ДПИ - Дальневосточный педагогический институт
ЖС - Живая старина
Зап. ГДММ - Записки Гидрографического департамента Морского министерства. СПб.
Зап. Имп. РГО - Записки Императорского РГО. СПб.
Зап. ОИАК - Записки Общества изучения Амурского края. Владивосток, СПб.
Зап. ПО РГО - Записки Приамурского отделения (отдела) Имп. РГО. Хабаровск
Зап. РГО - Записки РГО
Зап. ЧКМ - Записки Чукотского краеведческого музея
ИАЭТ - Институт археологии и этнографии СО РАН
ИИЭА - Институт истории, археологии и этнографии народов Дальнего Востока ДВО РАН.
Избр. соч. - Избранные сочинения
Изв. АН - Известия АН СССР. М.
Изв. ВГО - Известия Всесоюзного географического общества. М.; Л.
Изв. ВСО РГО - Известия Восточно-Сибирского отделения РГО, Иркутск
Изв. Гос. РГО - Известия Государственного РГО
Изв. Имп. АН - Известия Императорской Академии наук. СПб.
Изв. ОЛЕАЭ - Известия ОЛЕАЭ. М.
Изв. РАН - Известия РАН. М.
Изв. РГО - Известия РГО. СПБ.; Л.; М.
Изв. СО АН СССР - Известия Сибирского отделения АН СССР. Новосибирск
Изв. СО РГО - Известия Сибирского отделения РГО. Новосибирск
ИЛИ РАН - Институт лингвистических исследований РАН
Импер. - Императорский
Имп.РГО - Императорское РГО
ИЭ - Институт этнографии АН СССР
ИЭА РАН - Ордена Дружбы народов Институт этнологии и антропологии им. Н.Н. МиклухоМаклая РАН
ИЭАС - Историко-этнографический атлас Сибири. М.; Л. 1961
КАО - Корякский автономный округ
КГПИ - Камчатский государственный педагогический институт
ККМ - Камчатский краеведческий музей
КМНС - Коренные малочисленные народы Севера
КО - Камчатская область
кор. - корякский
КПИ - Камчатский педагогический институт
КПСС - Коммунистическая партия Советского Союза
Краевед, бюл. - Краеведческий бюллетень
Краевед, зап. КОКМ - Краеведческие записки КОКМ. Петропавловск-Камчатский
КСИЭ - Краткие сообщения Института этнографии. М.-Л., М
ЛГПИ - Ленинградский государственный педагогический институт (университет) им. А.И. Г ерцена
ЛОИИ - Ленинградское отделение института истории
МАЭ - Музей антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера).
МВД - Министерство внутренних дел
МГПИ - Магаданский государственный педагогический институт
МЗК - морской зверобойный комбинат
МЗС - морская зверобойная станция
МНЭПУ - Международный независимый эколого-политологический университет
МОИП - Московское общество испытателей природы
МОКМ - Магаданский областной краеведческий музей
МОПИ - Магаданский областной педагогический институт
МОТ - Международная организация труда
МЦНЧ - Музейный центр «Наследие Чукотки» (г. Анадырь)
НА РС(Я) - Национальный архив Республики Саха (Якутия)
НИИ - научно-исследовательский институт
НИИХП - Научно-исследовательский институт художественной промышленности
НП - национальное предприятие
ОИАК - Общество изучения Амурского края
ОЛЕАЭ - Общество любителей естествознания, антропологии и этнографии
ПАКО - Партийный архив Камчатской области
п-а я - палеоазиатские языки
пгт - поселок городского типа
ПИИЭ - Полевые исследования Института этнографии. М.
ПИИЭА - Полевые исследования Института этнологии и антропологии. М.
ПМА - Полевые материалы автора
ПФА - Полевая фонограмма автора
ПФА РАН - Санкт-Петербургский филиал архива РАН
РАК - Русско-американская (Российско-американская) компания
РАН - Российская академия наук
РАО - Русское антропологическое общество
РГАДА - Российский государственный архив древних актов
РГИА - Российский государственный исторический архив
РГИА ДВ - Российский государственный исторический архив Дальнего Востока
РГО - Русское географическое общество
РКП(б) - Российская коммунистическая партия большевиков
РСФСР - Российская Советская Федеративная Социалистическая Республика
РФ - Российская Федерация
РФ ОЭ ИИАЭ - Рукописный фонд Отдела этнологии ИИАЭ народов Дальнего Востока ДВО
РАН
РЭМ - Российский этнографический музей
СА - Советская археология. М.
Сах. ГУ - Сахалинский государственный университет
Сб. МАЭ - Сборник МАЭ. Л., М.; Л., СПб.
СВАКАЭ - Северо-Восточно-Азиатская комплексная археологическая экспедиция
СВИК - Совет возрождения ительменской культуры
СВКНИИ - Северо-Восточный комплексный научно-исследовательский институт ДВО РАН
СВНЦ - Северо-Восточный научный центр ДВО РАН
СИК - Совет ительменов Камчатки
СМУ - Северный международный университет
СОКМ - Сахалинский государственный областной краеведческий музей
СО РАН - Сибирское отделение РАН
СС - Советский Север. Архангельск.
СССР - Союз Советских Социалистических Республик
США - Соединенные Штаты Америки
СЭ - Советская этнография. М.
ТИЭ - Труды Института этнографии. М.; М.-Л.
ТИЭ, н.с. - Труды Института этнографии. Новая серия. М.
УКМ - Уэленская косторезная мастерская им. Вуквола
Уч. зап. КГПИ —Ученые записки Камчатского государственного педагогического института.
Петропавловск-Камчатский
Уч. зап. ЛГПИ - Ученые записки Ленинградского педагогического института им. А.И. Гер
цена. Л.
Уч. зап. МГПИ - Ученые записки Магаданского государственного педагогического институ
та. Магадан
ХГПУ - Хабаровский государственный педагогический университет
ХККМ - Хабаровский краевой краеведческий музей им. Н.И. Гродекова
ЦДНИ КК - Центр документации новейшей истории Камчатского края
ЦСУ СССР - Центральное статистическое управление СССР
чук. - чукотский
ЭА ИЭА РАН - Электронный архив ИЭА РАН
ЭО - Этнографическое обозрение. М.
ЭЭИЦ - Этноэкологический информационный центр
ЯА ССР - Якутская автономная Советская социалистическая республика (с 1991 года Респуб
лика Саха (Якутия))
ЯАЭ - язык азиатских эскимосов
ЯОУ - Якутское областное управление
ЯРКМ - Якутский республиканский краеведческий музей
ЯФ СО РАН - Якутский филиал СО РАН
AMNH - American Museum of Natural History
ARB AE - Annual Report o f Bureau of American Ethnology
IWGLA - International Work Group for Indigenous Affairs
M A D L - Manuscripts and Archives Division. New-York Public Library
Я зы ки народов Северо-Востока Сибири: соврем енная ситуация (Н.Б. Вахтин) .......
19
А нтропологическая характеристика коренных народов Северо-Востока Азии
(Т.С. Балуева)..........................................................................................................................................
33
Д ревние к ультуры Северо-Востока России и этногенез северо-восточных палео
азиатов (А.И. Лебединцев)..........................................................................................................
46
АЙНЫ
Глава
Глава
Глава
Глава
Глава
I. Общие сведения (В.А. Тураев)..........................................................................................
II. Этногенез и этническая история (В.А. Тураев) ..........................................................
III. Хозяйство и материальная культура (В.А. Тураев) .................................................
IV. Социальная организация (В.А. Тураев) .......................................................................
V. Духовная культура (В.А. Тураев) ...................................................................................
Глава
Глава
Глава
Глава
Глава
Глава
I. Общие сведения (Н.А. Лопуленко) ..................................................................................
II. Этногенез и этническая история (Н.А. Лопуленко)...................................................
III. Хозяйство и материальная культура (Н.А. Лопуленко) ..........................................
IV. Социальная организация и семейно-брачные отношения (Н.А. Лопуленко).....
V. Духовная культура (Н.А. Лопуленко).............................................................................
VI. Социально-культурное развитие в XX веке (Н.А. Лопуленко)..............................
74
76
83
89
92
А ЛЕУТЫ
96
102
108
123
130
138
И Т ЕЛ ЬМ Е Н Ы
I. Общие сведения (В. А. Тураев, А.П. Володин, О.А. Мурашко).................................
II. Этногенез и этническая история (И.С. Вдовин, В.А. Тураев) .................................
III. Традиционное хозяйство (В.А. Тураев) .......................................................................
IV. Материальная культура (В.А. Тураев) .........................................................................
V. Общественный строй и социальные отношения (И.С. Вдовин).............................
VI. Духовная культура (А.П. Володин, С.Ф. Карабанова, Н.В. Кочешков,
Н.К. Старкова)...............................................................................................................................
Глава VII. Современные этнические процессы и общественное движение (О.А. Мурашко)
Глава
Глава
Глава
Глава
Глава
Глава
140
146
155
163
178
182
195
КАМ ЧАДАЛЫ
Глава I. Общие сведения (О.А. Мурашко) .....................................................................................
Глава II. История формирования камчадалов (О.А. Мурашко)...............................................
Глава III. Традиционная культура (О.А. Мурашко) ....................................................................
Глава IV. Социальное устройство (О.А. Мурашко).....................................................................
Глава V. Духовная культура (О.А. Мурашко) ..............................................................................
Глава VI. Трансформация этнической идентичности и культуры камчадалов в советский
и постсоветский периоды (О.А. Мурашко)..............................................................................
Глава VII. Камчадалы Магаданской области (Л.Н. Хаховская)..............................................
201
205
213
227
231
236
247
К ЕРЕК И
Глава I. Общие сведения (Е.П. Батъянова).................................................................................. .....262
Глава II. Этногенез и этническая история (Е.П. Батъянова).................................................. .....266
Глава III. Хозяйственные занятия и материальная культура (Е.П. Батъянова)................. .... 268
Глава IV. Социальная организация и семейные отношения (Е.П. Батъянова).................. .... 286
Глава V. Духовная культура (Е.П. Батъянова)........................................................................... .....289
Глава VI. Трансформации в этническом статусе кереков в советский и постсоветский
периоды (Е.П. Батъянова).......................................................................................................... .....296
КО РЯ К И
Глава I. Общие сведения (В.А. Тураев).......................................................................................... .....299
Глава II. Этногенез и этническая история (В.А. Тураев) .......................................................... .....303
Глава III. Традиционное хозяйство (В.А. Тураев) ...................................................................... .....308
Глава IV. Материальная культура (В.А. Тураев)......................................................................... .....321
Глава V. Социальная организация (В.А. Тураев)......................................................................... .....347
Глава VI. Духовная культура (В.В. Горбачева, Е.Г. Демидова, М.Я. Жорницкая, Л.Я. Ива
щенко, Н.В. Кочешков).................................................................................................................. .....351
Глава VII. Этнокультурные процессы в советский и постсоветский периоды (Е.П. Батъ
янова) ................................................................................................................................................. .....372
НИВХИ
Глава I. Общие сведения (В.А. Тураев).......................................................................................... .....380
Глава II. Этногенез и этническая история (Е.В. Рудникова) ................................................... .....383
Глава III. Традиционное хозяйство (В.А. Тураев)............................................................................388
Глава IV. Материальная культура (В.А. Тураев)......................................................................... .....397
Глава V. Социальная организация (Е.В. Фадеева)...........................................................................412
Глава VI. Семейная обрядность (Е.В. Фадеева).......................................................................... .....416
Глава VII. Духовная культура (Н.В. Кочешков, Н.А. Мамчева, С.Н. Скоринов, Л.Е. Фе
тисова) ...................................................................................................................................................422
Глава VIII. Нивхи в постсоветский период (В.А. Тураев)......................................................... .....442
ЧУ ВА Н Ц Ы
Глава I. Общие сведения (Е.П. Батъянова).................................................................................. ..... 445
Глава II. Основные виды хозяйственной деятельности и материальная культура
(Е.П. Батъянова)..................................................................................................................................452
Глава III. Общественные и семейные отношения (Е.П. Батъянова).......................................... 474
Глава IV. Духовная культура (Е.П. Батъянова, Т.С. Шенталинская).................................. ..... 478
Глава V. Этническое развитие чуванцев в советский период и постсоветские транс
формации (Е.П. Батъянова).............................................................................................................499
ЧУКЧИ
I. Общие сведения (В.А. Тураев).......................................................................................... ..... 507
II. Этногенез и этническая история (И. С. Вдовин) ......................................................... ..... 510
III. Хозяйство и материальная культура (И.С. Вдовин, Е.П. Батъянова) ................ ..... 517
IV. Социальная организация и семейно-брачные отношения (И.С. Вдовин,
Е.П. Батъянова)................................................................................................................................... 544
Глава V. Духовная культура (Е.П. Батъянова, И.С. Вдовин, С.Ф. Карабанова, Н.В. Ко
чешков, В.А. Лыткин, В.А. Тураев)........................................................................................... ..... 553
Глава VI. Этнические и социальные процессы в советский и постсоветский периоды
(Е.П. Батъянова, В.А. Тураев).......................................................................................................... 571
Глава
Г лава
Глава
Глава
ЭС КИ М О СЫ
Глава I. Общие сведения (Н.А. Лопуленко).................................................................................. ..... 583
Глава II. Этногенез и этническая история (Н.А. Лопуленко)................................................... ..... 588
Глава III. Хозяйство и материальная культура (Н.А. Лопуленко) .......................................... .....590
Глава IV. Социальная организация и семейно-брачные отношения (Н.А. Лопуленко)..........606
Глава V. Духовная культура (Н.А. Лопуленко) ..................................................................................611
Глава VI. Социально-культурное развитие в XX веке (Н.А. Лопуленко)...................................631
ЮКАГИРЫ
Глава I. Общие сведения (Н.В. Плужников)................................................................................. .....636
Глава II. Этногенез и этническая история (Н.В. Плужников)................................................. .....640
Глава III. Хозяйство и материальная культура (Н.В. Плужников)......................................... .....643
Глава IV. Социальная организация. Семья и брак (Н.В. Плужников).................................. .....664
Глава V. Духовная культура (Н.В. Плужников).......................................................................... .....668
Глава VI. Этнокультурное развитие юкагиров в советское и постсоветское время
(В.И. Шадрин).................................................................................................................................. .....677
Косторезное искусство народов прибрежной Чукотки (М.М. Бронштейн).................. .... 686
Архивные материалы............................................................................................................................711
Библиограф ия..........................................................................................................................................712
Принятые сокращения..........................................................................................................................768
Научное издание
НАРОДЫ
СЕВЕРО-ВОСТОКА СИБИРИ
Утверждено к печати Ученым советом
Института этнологии и антропологии
им. Н.Н. Миклухо-Маклая
Российской академии наук
Заведующая редакцией Н.Л. Петрова
Редактор И.В. Клюшкина
Художественный редактор В.Ю. Яковлев
Технический редактор Т.В. Жмелькова
Корректоры З.Д. Алексеева, А.Б. Васильев,
Последние комментарии
1 час 38 минут назад
5 часов 52 минут назад
8 часов 11 минут назад
10 часов 58 секунд назад
15 часов 46 минут назад
15 часов 52 минут назад