Главред: назад в СССР 3 [Антон Дмитриевич Емельянов] (fb2) читать онлайн

Сергей Савинов, Антон Емельянов Главред: назад в СССР 3

Пролог

Спасибо, читатели, что вместе с нами перебрались в новую книгу. Это значит, что герой и его история вам нравятся. Мы очень рады! Довести книгу до конца без вас мы бы никогда не смогли. Спасибо за поддержку, за то, что позволяете заниматься любимым делом. С пользой для всех нас))) Покупка электронной книги — это ваш вклад в наше творчество.

Город шумел. Я бы даже сказал — бурлил. И причиной тому был репортаж Зои Шабановой с открытия второго блока АЭС в Удомле. Люди спорили друг с другом на остановках, жадно выхватывая друг у друга газету, кто-то вслух зачитывал материал в автобусе… Я и не думал, что такое возможно!

Это было как в будущем с популярными интервью на Ютьюбе. Каждый спрашивал у друзей и знакомых, смотрел ли и что по этому поводу думает. Как потом станут говорить — хайп. Вот и у нас в газете получился хайп по-советски.

Я не пожалел и отдал теме целый разворот, благо там было не только о чем писать, но и что показывать. Леня подтвердил свое звание фотографа-профессионала, и с газетных полос на читателя смотрели не «говорящие головы», режущие красную ленточку, а сосредоточенно всматривающиеся в приборы атомщики в белых халатах и колпаках. А еще — величественные агрегаты, названия которых я никогда раньше не слышал и выговорить мог разве что со второго раза.

— Ну что, Евгений Семенович? — Краюхин отхлебнул ароматного кофе из дымящейся кружки, которую принесла вечно холодная секретарша Альбина. — Ты чувствуешь, какой ажиотаж накрутил?

— Чувствую, — улыбнулся я, потянувшись за ириской «Кис-кис». — И чертовски этому рад.

— Я вижу, — первый секретарь нахмурился. — Еще бы ты не радовался — весь тираж газеты раскуплен, люди друг у друга номер выпрашивают, как лишние билетики на концерт Пугачевой. Вот только я, дорогой ты мой товарищ, опасаюсь…

— Чего опасаетесь, Анатолий Петрович? — я по-прежнему держался уверенно и доброжелательно. Разумеется, такую реакцию я предвидел.

— Что народ перевозбудится! — первый секретарь сжал кулаки и слегка постучал по столу, выпуская пар. — Мне сегодня уже докладывали, — он покосился на сидящего напротив меня Поликарпова, — что люди чуть ли не дискуссионные клубы прямо в автобусах устраивают!

— И не только, — добавил чекист.

— А мне расскажете, Евсей Анварович? — я посмотрел на этого скромного неприметного мужика в роговых очках и вновь убедился, что случайно опознать в нем конторского практически невозможно. Да и если стараться — тоже.

— Разумеется, Евгений Семенович, — он кивнул, слегка улыбнувшись и блеснув толстыми линзами. — С вашей подачи это все началось, так что вы… соучастник процесса.

Не нравится мне это слово. Всего-то слог лишний прибавили к «участнику», а уже полное ощущение какого-то предубеждения со стороны Поликарпова.

— Так вот, — продолжил чекист. — Люди спорят на производстве, на ЗКЗ сегодня вообще смена началась позже — все вашу газету обсуждали. А на цементном заводе даже драка случилась между одним из бывших ликвидаторов и его коллегой… К счастью, стороны быстро помирились. Но конфликт, попрошу заметить, начался именно из-за статьи.

— Ты понимаешь, Кашеваров? — Краюхин даже вспотевший лоб промокнул платочком. — И это может быть только началом!.. А вдруг народ на улицы выйдет, что прикажешь делать?

— Зачем ему выходить? — возразил я. — У людей желание подискутировать, поспорить… Тема болезненная, горожане хотят безопасности, понимания происходящего. Одним оказалось достаточно статьи Зои, другие еще не удовлетворены до конца, им мало. Но четкий процент, кто за и кто против, пока не понятен — помните про опросные листы в газете? Давайте дождемся, пока читатели пришлют в редакцию хотя бы половину из всего тиража.

— Разумно, — кивнул Анатолий Петрович, немного успокоившись. — Документальное подтверждение… Так сказать, глас народа. Срез мнений.

— Именно, — подтвердил я. — Мы запустили механизм общественной дискуссии, это уже свершившийся факт. И нам осталось только его контролировать. Узнаем, что еще беспокоит наших людей — сможем грамотно выстроить дальнейшую работу. Подобрать аргументы, усилить позиции… Информация работает на тех, кто ею владеет. И это мы.

— Значит, делай как планировал, — строго сказал Краюхин. — Узнавай, подбирай… Задачу ты знаешь, что я тебе объясняю… И смотри, чтобы все по плану пошло! Головой отвечаешь! И я вместе с тобой…

— Знаю, Анатолий Петрович, — серьезно кивнул я. — Все риски мне известны. Можете на меня положиться.

— Что ж, должен вам сказать, я не жалею о своем решении, — Евсей Анварович, все это время молча наблюдавший за нашей дискуссией со стороны, улыбнулся.

— Простите? — я вопросительно посмотрел на него.

— Рискнул, доверившись вам, и не прогадал, — пояснил чекист и легко рассмеялся. — Да расслабьтесь вы, товарищ Кашеваров. В области за вашим экспериментом с интересом следят, в Москве тоже. Из типографии сегодня утром спецрейсом отвезли… Подумать только, андроповскую районку на Краснопресненской набережной^[1] читают. Так и до Кремля дойдет.

— Ой, не мути воду, Евсей Анварыч, — поморщился Краюхин. — Наверняка уже и там все увидели. Глядишь, будут к нам столичных журналистов на обучение присылать, если дело не завалим, конечно… А, Кашеваров? Готов опыт передавать?

— Кстати об этом, — оживился я. — Мне для вечерки новые люди нужны, мы уже говорили. Как раз и будет с кем опытом делиться…

— Дадим тебе пополнение, Евгений Семеныч, — первый секретарь благодушно махнул рукой. — Чуть-чуть подожди, прошу тебя. Новый год на носу, не до этого сейчас.

— Значит, как район прославлять — это пожалуйста, — я улыбнулся, но не отступил. — А как людей новых, так подожди, Кашеваров, у нас мандарины на праздничный стол не начищены.

— Да ну тебя, — немного нервно засмеялся Краюхин. Поликарпов же лишь благодушно улыбался. — Так, ладно. Вопросы есть у тебя еще?

— Только пополнение кадров… — вновь ввернул я больную тему.

— Тогда пока свободен, — первый секретарь легонько хлопнул рукой по столу, словно ставя жирную точку в нашем разговоре.

Поставить-то поставил, но теперь точно не забудет. А то я иногда как бультерьер, своего упускать не собираюсь.

Я попрощался с обоими и вышел из кабинета. Планерку с утра я уже провел, сотрудники заняты в поте лица, а я после такого напряженного разговора, пожалуй, заслужил небольшую прогулку по морозному воздуху. Доберусь до редакции пешком. Жаль, Аглаю с собой не вытащить, у нее сегодня не только напряженный прием из-за сезонного роста простуд, но и дежурство на «скорой». Кстати, надо будет договориться о репортаже. Давно мечтал покататься с бригадой, а тут еще двойное удовольствие — любимую женщину сопровождаешь и работаешь.

У стенда с газетой, расположенного неподалеку от здания райкома, все еще толпился народ. Пенсионеры, отпускники, рабочие вечерних смен — дома людям не сиделось, а тут такой инфоповод. Казалось, совсем недавно гремел скандал с интервью Павла Садыкова, и вот продолжение темы. Но есть нюанс: слишком уж шумно дискутируют, даже спорят! Не как сегодня утром в автобусе, а гораздо жестче. Кто-то даже вдруг перешел на крик. Теперь точно надо бы подойти, послушать. Не дошло бы до драки!

— Говорю же я, вранье это все! — вновь запальчиво выкрикнул паренек в необъятной меховой шапке и с усиками щеточкой. — Готовят нас к новой атомной станции, вот и пишут, что все безопасно…

Он увидел меня и тут же осекся. Разговоры в толпе быстро прекратились — народ меня уже часто узнавал в лицо.

— Евгений Семенович, здравствуйте!

— Доброго дня, товарищ Кашеваров!

— Привет пишущим!

Компания была в основном мужской, и немногочисленные женские голоса потонули в стройном рявке сильных глоток. Что-то было не так…

— Здравствуйте, товарищи, — я улыбнулся, подходя к стенду, народ расступился.

— Не иначе как вражеские голоса, — подсказал кто-то.

— Да наши это, — еле слышно поправил другой.

Люди еще о чем-то переговаривались, но я не слушал. Все мое внимание оказалось приковано к стенду: прямо на передовицу моей газеты кто-то прилепил испещренный машинописными строчками листок. Клея не пожалели, щедро полили. Судя по всему, недавно, так как бумага еще отходила с уголков, если потянуть.

— Самиздат, — важно сообщил кто-то густым басом.

Выглядела листовка убого по меркам моей прошлой жизни, но здесь она смотрелась нахально и смело. Неизвестный автор словно бросал мне в лицо свои домыслы, нещадно громя материал Зои о безопасности атомных станций.

…пропагандисты.

Наглая ложь…

…только мы скажем правду.

Весь мир отказывается от атома, но только в «совке»…

Распечатанный на машинке текст хлестал по глазам, пугая страшными сценариями повторения чернобыльской катастрофы. А внизу подпись: Смелый.

«Не такой уж смелый, — усмехнулся я про себя. — Что же свое имя настоящее не указал?»

Я повторил эту мысль уже вслух, стараясь рассуждать максимально спокойно. Уж мне ли, человеку из будущего, не знать методы таких вот диванных аналитиков?

— Сплошные громкие слова, — добавил я. — Но ни одного факта. Страшилки, оскорбления, обвинения. Сравните со статьей в «Андроповских известиях». Наши сотрудники были там, все описали, отсняли, привели экспертные комментарии. А тут человек пишет, основываясь исключительно на своих домыслах.

— А может, того… — несмело проговорил кто-то. — Наврали эксперты ваши?

Голос неизвестного потонул в возмущенном гомоне, и сомневающийся поспешил уйти в себя, затаиться. Однако напряжение по-прежнему чувствовалось — народ все же начал сомневаться. Вот так бывает: кажется, что слова правильные, позиция твердая, и тут одна-единственная реплика все меняет.

— Что ж, — я внимательно оглядел присутствующих. — Вы подали мне хорошую идею. Как вы смотрите, товарищи, если в одном из следующих номеров мы новую статью опубликуем? Разберем несколько экстренных ситуаций на атомной станции и объясним, как они будут решаться. Привлечем физиков, наших опытных ликвидаторов… Распишем возможные сценарии.

— А не боитесь? — спросил кто-то из задних рядов.

— А чего бояться? — улыбнулся я. — Вон городские петухов боятся, потому что не знают, как себя с ними вести. А мы-то готовы. Чернобыль нас много чему научил. А самое главное, распишем все подробно, чтобы все понятно было.

— Что, и формулы будут? — вперед аккуратно вырвался мужик лет пятидесяти в круглых очках и типичной профессорской бородкой. Кажется, я его видел на выставке в нашем НИИ мелиорации. Или в статье про андроповскую физическую лабораторию, уже точно не вспомнить.

— Будут, — уверенно ответил я. — Естественно, те, о которых можно писать, не секретные. Так что желающие сами все смогут проверить.

— Я бы такое точно почитал, — одобрительно закивал «профессор». — Так сказать, наглядности ради…

— Можно, чего уж тут…

— Напишите, пожалуйста!

— Да, Евгений Семенович, побольше узнать не помешало бы!

— Значит, так и сделаем, — резюмировал я. — Спасибо, товарищи! Спасибо за критику!

Удивительное дело. Общество в этом времени хорошо образованно и в то же время ждет какого-то чуда. Вот почему его так легко толкнуть в объятия шарлатанов, что и произойдет уже очень скоро. Но если подпитывать думающую жилку, то в будущем этих людей обмануть станет гораздо сложнее…

Больше мне тут находиться не имело смысла, пора в редакцию, особенно если я все еще хочу прогуляться пешком. Обратная связь по статье еще только набирается, это же не лайки и репосты в интернете, тут людям дать время нужно, чтобы бланки заполнили и на почту отнесли. А вот новая статья по горячим следам народного интереса — это вещь выигрышная. Надеюсь, наверху меня и в этом плане поддержат. Все же в наших общих интересах, в конце концов.

— Громко выстрелили, Кашеваров, — едва я сделал всего пару шагов, рядом раздался знакомый гнусавый и нудный голос. — Должен признать, с такой пропагандой сложно сражаться.

Напротив меня остановился, зажав в руках свежий номер «Андроповских известий», диссидент Алексей Котенок, будущий лидер городской оппозиции. Неприятный человек, но чего не отнять — говорить о своей точке зрения он не стеснялся. По крайней мере, со мной.

— Из ваших уст это комплимент, — усмехнулся я.

— Нельзя недооценивать противника, — Котенок смотрел на меня сквозь затемненные стекла очков.

— Ваших рук дело? — я указал большим пальцем себе за спину, примерно туда, где на свежем номере был приклеен подпольный листок.

— О чем вы? — диссидент оскалился, словно строптивая лошадь перед тем, как укусить незадачливого ездока.

— Я о самопальном воззвании.

— А я ничего не палил…

Нашей намечающейся перепалке помешал скрип тормозов милицейского «лунохода». Из машины, хлопая дверцами, вышли патрульные в длинных зимних шинелях и меховых ушанках. Форма неудобная, но все еще вызывающая уважение перед органами.

— Котенок, пройдемте, — угрожающим тоном произнес старшина.

— Что? — диссидент растерянно повернулся к нему. — Уже прямо так? Просто? Даже ничего не предъявите?

Котенок, похоже, снова ломал комедию, привлекая всеобщее внимание. Главное, чтобы милиционеры не сорвались на нем, потому что тогда они потерпят фиаско. Задержать-то его задержат, вот только со стороны это будет казаться произволом.

— Вы подозреваетесь в незаконной агитации против советского строя, — в голосе старшины сквозило раздражение, но он держался. — К нам поступил сигнал, мы обязаны отреагировать…

— Чего? — взгляд Котенка упал на газету в собственных руках, потом он близоруко прищурился, глядя на стенд позади меня.

— Пройдемте, пожалуйста, добровольно, — милиционеры встали по бокам диссидента. — Давайте не будем усложнять.

— Дайте мне посмотреть! — от голоса Котенка заложило уши, словно кто-то скребнул металлом по стеклу.

Он рванулся к стенду, патрульные от неожиданности выпустили его. Вот только худощавый диссидент и не думал удирать. Уткнулся носом в машинописную листовку, пробежался по тексту, развернулся с перекошенным лицом.

— Это не я! — проскрипел он, глядя попеременно то на меня, то на милиционеров.

— Разберемся, — уже более благодушно сказал старшина. — Пройдемте.

Двое рослых патрульных аккуратно, но уверенно схватили Котенка под руки и повели к «луноходу». Диссидент не сопротивлялся, лишь задержал на мне взгляд и отрывисто проговорил, задыхаясь от возмущения:

— Кашеваров, это не я! Я за честную борьбу! Ты мне веришь, Кашеваров?

— Бодрее идем, Котенок! — старшина чуть повысил голос, и диссидент понуро побрел к машине.

Я смотрел ему вслед, борясь с неожиданным ураганом в душе.

* * *

На столе стояла белая кружка с масляно-черным кофе. Уже третья за этот день или даже четвертая, надо бы остановиться. Но у меня не получалось. Я сидел за макетом следующего номера основной газеты и все никак не мог перейти к располосовке вечерки.

С одной стороны, Котенок был мне абсолютно несимпатичен. Особенно после выходки во время демонстрации седьмого ноября, когда он ради пиара собирался испортить людям праздник. А с другой… Обдумывая его слова, я понял, что он не кривил душой — действовать диссидент предпочитал и вправду открыто, словно нарочно испытывая судьбу. Я ведь давно предположил, что Котенка опекает контора, иначе трудно объяснить его непотопляемость. И тут вдруг уверенного в себе почти системного оппозиционера задерживают — как там сказал старшина? — из-за поступившего сигнала. Кому-то наш Котенок перешел дорогу? Или вдруг надоел КГБ, после чего от него решили избавиться самым топорным образом?

Кем бы ни был на самом деле этот загадочный Смелый, подписавшийся так в листовке, он не мог не учитывать, что Котенок автоматически подпадет под подозрение. Значит, его подставили? Вероятно. Теперь нужно решить, праздновать ли мне чужую победу над моим врагом или сделать так, чтобы восторжествовала справедливость.

— Евгений Семенович, разрешите? — в кабинет осторожно заглянула секретарша Валечка. — На крыльцо подбросили, Гаврила Михайлович передал.

Я не сразу сообразил, что речь идет о вахтере Михалыче, а потом быстро закивал девушке, чтобы несла добычу ко мне на стол.

— Спасибо, — поблагодарил я и придвинул поближе картонную папку с веревочными тесемками.

На ней через шрифтовой трафарет было жирно выведено: «Любгородский правдоруб. Журнал».

Интересные дела творятся в нашем городе!

Глава 1

На изучение второго за сегодняшний день самиздата у меня ушел час. Я буквально провалился в чтение сброшюрованных скоросшивателем листков писчей бумаги, погружаясь в теневую журналистику восьмидесятых.

В университете нам рассказывали о самопале времен цензуры, подробностей добавила старая гвардия, вспоминая, как кто-то доставал «Архипелаг ГУЛАГ», «Доктора Живаго» или «Мастера и Маргариту», а кто-то — эссе запрещенных философов. Но все это относилось к художественной литературе и публицистике. А тут прямо-таки настоящий журнал, еще и размноженный на несколько экземпляров, судя по следам от копирки. И мне зачем-то его подбросили, явно понимали, что самопал дойдет до редактора официальной районной газеты.

Написано в «Правдорубе», к слову, было много всего шокирующего для советского человека. О действиях продотрядов и продразверстке, о периоде немецкой оккупации и наших местных коллаборационистах, о ГУЛАГе, о затоплении расположенной неподалеку от Любгорода-Андроповска Корчевы, исчезнувшего российского города. Как и Молога в Ярославской области, он погрузился в пучину рукотворного моря, после чего был предан забвению и оброс легендами. Но главное — таинственный автор (или даже целый коллектив) откровенно нападал на строительство новых АЭС в Союзе. Словно прямой вызов мне, причем уже второй за день. Я еще раз просмотрел последнюю статью.

Листы, на которых она была напечатана, немного отличались от остальных. И это давало повод предположить, что готовили ее наспех, вставляя уже в готовый «номер» самиздатовского журнала. Еще интересно, что вышла критика АЭС день в день с материалом Зои, опубликованным в официальной районке. Неужели так зацепило, что человек за несколько часов статью набарабанил? В принципе, технически это несложно, если твоя цель — исключительно удар по эмоциям. Или же кто-то знал о репортаже Шабановой… Так, ладно, что-то я глубоко начинаю копать. Мы же заранее готовились, что-то могло и просочиться случайно. К тому же с момента запуска второго блока уже почти неделя прошла. Так что вовсе не обязательно, что это ответ на нашу статью. Вернусь к чтению.

Несмотря на откровенную чернуху, которая просто била ключом по моим мозгам, сама подача увлекала. Причем что-то мне даже показалось знакомым — я как будто бы уже читал подобное в своей прошлой жизни. Впрочем, неудивительно: наш холдинг вел сразу несколько исторических проектов о Любгороде и всей Тверской области. И… Мысль была совсем близко, но ухватить ее за хвост никак не получалось.

Трель звонка заставила вздрогнуть и вернуться в реальность.

— Евгений Семенович, на линии Анатолий Петрович Краюхин, — я схватил трубку коммутатора и услышал взволнованный голос Валечки.

— Евгений Семеныч? — я не видел первого секретаря, но хорошо представлял, что он сейчас подобен Везувию. Вот-вот взорвется и засыплет все вокруг пеплом. — Бери машину и немедленно ко мне! Ситуация безотлагательная!

Еще только собираясь, я уже знал, на какую тему будет разговор. Краюхину наверняка тоже попался на глаза номер «Правдоруба». И тоже вряд ли случайно — ощущение, будто кто-то специально разнес экземпляры едкого самиздата по всем ключевым фигурам нашего города. Интересно, уже нашли злоумышленников? А то есть у меня кое-какие мысли…

— Смотрите-ка, Евгений Семенович, в райкоме сегодня людно, — водитель Сева показал на забитую парковку возле бетонного здания.

Наверное, с десяток машин, и сплошь черные «Волги». Сомнений нет, собрание у Краюхина предстоит жарким. Едва я зашел в кабинет первого секретаря, мои подозрения тут же подтвердились. Сам Анатолий Петрович, второй секретарь Козлов, председатель исполкома Кислицын, главный комсомолец Жеребкин, полковник Смолин и еще ряд партийных деятелей рангом поменьше. Их имен я не знал или не помнил, да это и не важно. А вот чекист Евсей Поликарпов одной только своей персоной подчеркнул серьезность момента.

— Вот и Кашеваров, — Краюхин громогласно объявил мой приход. — Проходи, Евгений Семеныч, садись. Мы тут с товарищами уже немного подискутировали… Ты ведь это тоже видел?

Он швырнул на стол экземпляр «Правдоруба», и самопальный журнал со скрипом проехался по полированной поверхности. От него отделилась чуть смятая листовка — такая же, как и на стенде рядом с редакцией. Люди за столом обменялись репликами, кто-то покачал головой.

— Видел, — подтвердил я, взяв брошюру в руки и пролистывая, словно она могла как-то отличаться от той, что принесли мне. — И даже читал.

— Ну, и что скажете, товарищ Кашеваров? — спросил Кислицын, явно пытаясь развить бурную деятельность. — Как вам это… с профессиональной точки зрения?

— Если говорить откровенно, — начал я, и все моментально затихли, — написано хорошо. Я про журнал, если что, а не про этот листик.

По кабинету пронесся возмущенный ропот. Партийные деятели были недовольны.

— А что? — я обвел всех взглядом. — Вы хотите дежурных фраз об антисоветчине? Да вы и сами это все прекрасно понимаете. У меня спросили, что я думаю про журнал, и я ответил. Написано хорошо, человек явно подготовленный. А то и целый коллектив потрудился, что вернее всего.

— И вы со всем этим согласны?! — выкрикнул побагровевший Жеребкин, секретарь райкома ВЛКСМ. Нет, Вася Котиков определенно смотрелся бы лучше на его месте. Не того человека выбрали представлять интересы молодежи.

— Я сказал, что самиздат подготовлен грамотно, — вежливо и спокойно ответил я. — А признание качества формы еще не означает согласия с содержанием.

— Тихо все, — беззлобно сказал Краюхин. — Дайте Кашеварову договорить. Не маленькие тут собрались, так что будем разбираться без лозунгов, а по делу.

Жеребкин стыдливо отодвинулся назад, чтобы мне его было хуже видно, а я продолжил, собирая на себе изучающие взгляды опытных партийных бонз. Особенно внимательно смотрел Поликарпов, но он и так это по долгу службы обязан.

— Скажу честно, мне было интересно читать эту брошюру, пусть ее содержание и откровенно антисоветское, — говорил я. — И я для себя даже почерпнул кое-что интересное в плане стилистики и подачи… Так что наш неизвестный идеологический противник силен, и недооценивать его точно не стоит.

— Да Котенок это! — раздраженно сказал второй секретарь Козлов. — Никто не говорит, что он дурак! Но один он это вряд ли сумел провернуть!

— Может, он и имеет отношение к «Правдорубу», — сказал я. — Но к листовкам — вряд ли. Я его видел перед задержанием, и он искренне негодовал, что на него хотят повесить безграмотные цидульки.

— Мало ли, что он там говорить будет! — вновь возмутился Жеребкин.

Его пышущее праведным гневом лицо было столь же красным, что и кулаки, которые явно чесались набить морду всем этим отщепенцам, вздумавшим порочить советский строй. Признаться, я думал, что во главе комсомольских райкомов должны стоять прагматичные личности вроде того же Краюхина, только моложе. Но у нас в Андроповске, судя по всему, думают иначе.

— Я его и не защищаю, — мой голос по-прежнему звучал уверенно и спокойно. — Но Котенок — журналист, был журналистом раньше… Если бы он и писал листовки, то точно не так топорно. Взять те же тезисы про обман с атомной станцией. Я подошел к людям, и из всей толпы они зацепили только одного человека, и это при том, что совсем недавно на нее чуть ли ни каждый был готов ругаться. Непрофессионально. А теперь вспомните, как Котенка слушают, когда он начинает вещать. Чушь порой городит, но не оторваться. Так что я скорее поверю, что он печатает журнал, а не расклеивает боевые листки. А во-вторых, на моей памяти он особо и не скрывал своих убеждений…

Я выразительно посмотрел на чекиста, параллельно обдумывая, что у него-то наверняка больше информации.

— То есть ты хочешь сказать, — пробурчал Краюхин, — что журнал и листовку делают разные люди?

— В этом я даже уверен, — кивнул я.

— А ты что скажешь, Ефим Хрисанфович? — первый секретарь повернулся к полковнику Смолину. — Долго твоим архаровцам ловить этих… цеховиков от журналистики?

— Люди работают, — спокойно ответил главный милиционер. — Котенка допрашивают. С листовки и журнала криминалисты снимают отпечатки пальцев, ищут особенности печати, чтобы определить машинку. Опера и дознаватели опрашивают свидетелей. Ищем, Анатолий Петрович. Сроки называть не рискну, но приложу все усилия, чтобы они были минимальными.

— А что там, ты говоришь, с этим Котенком? — нахмурился Краюхин. — Он сознался?

— Свою причастность к листовкам яростно отрицает, — ответил полковник. — Про журнал говорит, что сам хотел бы такой выпускать, но кто-то его опередил.

— Понятно, — первый секретарь побарабанил пальцами по столу. — Значит, ждем новостей от милиции и КГБ. Журналы спрятать, попытки размножить — пресекать.

— А я считаю, что так делать не нужно, — сказал я, и все присутствующие в кабинете тут же воззрились на меня. Причем так, будто я в портрет Ильича плюнул. — И я объясню, почему.

— Нет, это возмутительно! — Жеребкин даже со стула вскочил. — Советскую власть поливают грязью какие-то недобитки, а редактор районной газеты собирается их покрывать? Не много ли вы о себе возомнили, товарищ Кашеваров?

— Что ж, — я усмехнулся и тоже встал, чтобы всем было хорошо меня видно. — Мы можем, конечно, все запретить. И делать вид, что никакого журнала не было, а листовки на стендах не висели. Но давайте представим, что будет дальше. Что скажут люди? А я могу подсказать — что нам нечего ответить, что правда глаза колет. Что подумают наши враги? Тоже могу подсказать… Им плевать! Но говорить они будут, что мы испугались. И будут использовать это, чтобы сделать свою брошюру модной.

— И что же? — поддержал главного комсомольца второй секретарь Козлов. — Пусть эта рвань и дальше выходит, а мы все на самотек пускаем? Даем диссидентам трибуну и тихо проглатываем?

Мужик он тоже оказался эмоциональным, хотя в целом вызывал у меня уважение. Ведь именно Козлов от райкома занимался проверками на заводе кожзамов. И такие люди нужны мне в качестве союзников. Жеребкин с его твердолобостью, кстати, тоже. Настроить его на нужный лад — и вот тебе готовый боец и глашатай твоих идей.

— С диссидентами милиция и КГБ будут действовать строго в рамках закона. Нарушили закон о печати? Получат штраф или срок, но когда это признает суд, — я пожал плечами. — Главное же, мы не будем прятать голову в песок. Враг подсказал, в какие болевые точки он бьет, обманывая людей. Так и прекрасно. Мы теперь сможем взять и проработать их, ответить на вопросы, которые раньше только на кухнях обсуждали. Напишем правду о тех событиях, расскажем, для чего были те или иные решения. А потом посмотрим, кому больше поверит народ.

— А если поверят им, а не вам? — Жеребкин буравил меня взглядом.

— Значит, я хреновый редактор и журналистов воспитал себе под стать. Если не смогу с фактами макнуть в дерьмо эти хайпожоров!

— Кого? — удивленно переспросил Жеребкин, и я поспешил продолжить. А то что-то действительно разволновался.

— Этих! — рявкнул я. — Вы сказали, что у них есть трибуна? Так у нас есть своя, а после нового года появится и вторая. Это наша война, и мы умеем сражаться, пусть и по-своему. Так что дайте мне два выпуска, и посмотрим, что будет. Тем более что с моими анкетами вы сможете в цифрах узнать, кто на самом деле победил. Так что?

Я разнервничался, возможно, наговорил лишнего, но… По-другому сейчас было нельзя. Иначе бы меня не услышали, не поверили. А вот когда я поставил на кон голову, теперь, может, и взглянут по-другому. Эх, догадался бы раньше, что этот разговор будет — речь бы себе написал. Но и так вроде бы получилось. Задумались важные головы, точно задумались!

— Так-так-так, — Анатолий Петрович снова забарабанил пальцами по столу. — Тихо, товарищи! Значит, в следующем номере твоей газеты выйдет опровержение «Правдоруба»?

— Именно, — кивнул я. — Ведь что фактически получилось? Мы написали статью в защиту АЭС, и тут же выходит материал в самиздате. Причем и в подпольном журнале, и в листовке. А это что означает?

— Что контроль ослаб, — пробурчал председатель райисполкома Кислицын. — Не досмотрели мы, не докрутили…

— А вот и нет, — я улыбнулся, все еще продолжая стоять, будто сам выступал с трибуны. — Это значит, что нас читают, нас опасаются, хотят ослабить наше влияние… А мы используем это, чтобы, наоборот, стать сильнее. Как до революции, когда партия не боялась спорить хоть с самим чертом.

— Ладно, — Краюхин подумал и принял решение. — Предлагаю попробовать. Что скажешь, Евсей Анварович?

Впервые за все это время первый секретарь посмотрел на чекиста, который словно бы отрешился от происходящего.

— Я доложу в управление, — ответил Поликарпов. — У товарища Кашеварова неплохое чутье, которое уже срабатывало. Уверен, получится и на этот раз.

— Тогда все свободны, — устало замахал руками Краюхин. — Продолжаем работать.

— Я это так не оставлю, — сквозь зубы процедил комсомолец Жеребкин, проходя мимо меня.

Я лишь улыбнулся ему в ответ, дождался, пока все выйдут, и негромко сказал чекисту:

— На пару слов.

Глава 2

Мы стояли недалеко от крыльца и курили. Вернее, курил Поликарпов, а я лишь вдыхал щекочущий ноздри дым и гордился собой, что справился с пагубной привычкой своего предшественника.

— Считайте, что вашу авантюру уже одобрили, — выдержав паузу, сказал чекист. — Вы у нас на хорошем счету, Евгений Семенович.

— Это радует, Евсей Анварович, — усмехнулся я. — Скажите, Котенок с вами сотрудничает?

Поликарпов смерил меня удивленным взглядом и даже затянулся дольше обычного. Выбросил окурок в урну, запалил еще одну сигарету.

— Что вас навело на подобные мысли?

— Слишком долго он остается безнаказанным. Недолгие задержания не в счет, нельзя их всерьез воспринимать.

Какое-то время Поликарпов думал, стоит ли со мной откровенничать или нет. Но потом все же принял решение.

— За Котенком мы действительно наблюдаем, — осторожно сказал чекист. — Есть вероятность, что он может вывести на кого-то посерьезнее. А еще, — Поликарпов неожиданно улыбнулся, — он как свисток у паровоза, понимаете?

— Свистит и пар выпускает? — прищурился я.

— Именно.

— Ну, а вы как думаете, — я решил продолжить, — это все-таки он самиздат запустил?

— Много будете знать, Евгений Семенович, скоро состаритесь, — Поликарпов ответил классической сентенцией. — Котенок не единственный, кто у нас на примете. Это могу точно сказать. Остальное, извините, не для ваших ушей. Возможно, пока.

— Что ж, и на том спасибо, — улыбнулся я. — А если я вам скажу, что у меня возникла еще одна идея?

— Отвечу, что с удовольствием ее выслушаю, — чекист внимательно посмотрел мне прямо в глаза, по обыкновению сверкнув своими толстыми линзами.

* * *

Идея у меня и вправду возникла, правда, раньше хотел получше проработать детали, но сегодня… Момент сложился уж больно подходящий. Как пишут в книгах: большие проблемы — это еще и большие возможности. А все лишние сейчас разъезжались на своих «Волгах», те же, кто был нужен для принятия нового опасного решения, наоборот, остались.

— Чего тебе еще, Женя? — Анатолий Петрович удивленно поднял брови, когда я вновь заглянул в его кабинет. — А, ты не один… Проходите, товарищи.

— Я хотел обсудить с вами расширенный план действий, — когда мы уселись, Краюхин попросил Альбину заварить нам на всех кофе. Похоже, сегодня я спать уже точно не буду…

— Вот ты прям генератор идей, Кашеваров, — поморщился первый секретарь. — Если бы не твое чрезмерное вольнодумство, я бы тебя на свое место рекомендовал.

— Спасибо, Анатолий Петрович, — я улыбнулся. — Приятно слышать. Но мне и на моем месте хорошо.

— И слава богу, — пробормотал Краюхин. — Давай рассказывай уже. И почему, кстати, раньше не сообразил? Или стесняешься кого-то?

— Я думаю, для начала достаточно нам все обсудить втроем. А потом уже донести до остальных.

Первый секретарь и чекист пристально смотрели на меня. Каждый по-своему: Краюхин с надеждой, Поликарпов с интересом. Что ж, уверен, я не разочарую обоих.

— Эксперимент нужно расширить, — наконец, я решился. — Если мы будем работать исключительно на опровержение, получится, что мы только оправдываемся…

— Погоди, — Краюхин заиграл бровями, что у него означало сильную степень раздражения и непонимания. — Ты же сам тут при всех говорил, что мы должны в полемику с диссидентами вступить! А сейчас почему заднюю дал?

— На опровержениях я по-прежнему настаиваю, — я улыбнулся. — Просто это не должно стать нашим единственным оружием. Если хотите, это только оборона позиций, а нам нужна контратака.

— Так-так-так, — Краюхин забарабанил пальцами по столу. А вот это хороший признак.

— И как же мы должны контратаковать? — прищурился Поликарпов.

— В двух направлениях. Одно пока опущу, а второе… Мы должны перетянуть на свою сторону умных диссидентов вроде Котенка.

Первый секретарь и чекист молча ждали продолжения, не споря и не перебивая. Так что я продолжил, пока они не передумали.

— Вот только мы должны понимать, что у них будет совершенно иное мнение. Даже несколько мнений. Плюрализм. Взять Котенка, — я посмотрел на Евсея Анваровича. — Он ведь вам нужен, чтобы выпускать пар, чтобы он выражал мнение меньшинства несогласных. Но если наше общество едино, то противники разрозненны. Котенок — либерал. А ведь наверняка же в городе еще есть монархисты…

— Есть, — подтвердил Поликарпов. — И «зеленые» есть, как их на Западе называют.

— Экологи? — уточнил я.

— Они самые, — кивнул чекист. — И самая яркая их представительница — Аэлита Ивановна Челубеева.

— Аэлита Ивановна? — Краюхин, услышав знакомую фамилию, поморщился. — Не к ночи будь помянута.

Я тоже сразу же вспомнил, кого имел в виду чекист. Бодрая активная старушка по кличке Кандибобер обивала пороги всех мыслимых учреждений, таская с собой сумку на колесиках, забитую воззваниями. Открытое письмо в защиту Каликинского леса, петиция против сброса сточных вод в Любицу — в целом Аэлита Ивановна мне нравилась как человек. Ничего плохого не делала, никого свергнуть не призывала, а жалела букашек и зверушек. Говорят, во дворе ее частного дома жило не меньше пяти барбосов и полтора десятка разномастных кошек. И всех она подобрала на улице.

С другой стороны, добейся она успеха, закрой хотя бы один завод, и что дальше? Без работы останется полгорода, и это в Союзе нас не бросят, а в девяностых сказали бы: выживайте, как умеете. И, возможно, через месяц голодовки собаки и кошки гражданки Кандибобер пообедали бы в последний раз уже ей самой. Ох, что-то не туда меня потянуло. Наверно, от напряжения. А с тетушками такими просто нужно работать: перенаправлять энергию в конструктивное русло, без максимализма. Пусть требует не полного запрета стока, а установки очистных сооружений. Чтобы и природу сохранить, и страну без промышленности не оставить, а людей без работы.

— Чудаков у нас, Евгений Семенович, много, — продолжил тем временем Поликарпов.

— А мне не нужны чудаки, Евсей Анварович, — возразил я. — Мне нужны люди, которые умеют отстаивать свою позицию. И ключевое определение — последовательно. Не как наверняка известный вам Электрон Валетов, который с тарелочками контактирует, а как тот же Котенок.

— И зачем нам именно сильные оппоненты? — Поликарпов не спорил, он хотел понять мое мнение.

— Чтобы они смогли поднять те вопросы, до которых на кухне или в курилке пока не додумались… — я поднял руку, чтобы меня не останавливали. — И чтобы мы в свою очередь смогли на них ответить, чтобы если… вернее, когда что-то подобное скажет провокатор, наши люди уже знали бы что ответить.

— Знать ответы недостаточно… — и опять Поликарпов не спорил.

— Это первый шаг. Если мы тоже последовательно будем работать, то научим людей и самих думать, разбираться, смеяться над теми, кто пытается навешать им лапшу на уши, пользуясь моментом.

— Хорошо… Тогда Голянтов, — чекист кивнул и, словно ничего и не было, вернулся к обсуждению возможных оппонентов. — В миру Вадим, а среди своих — Варсонофий. Служитель единственной в Андроповске действующей церкви.

— Не слышал о нем, — я покачал головой. — Чем он может быть интересен?

— Активный сторонник восстановления Успенского собора, — ответил Краюхин. — Того, что раньше стоял на месте городского парка…

— Тот самый парк на костях? — я понимающе кивнул. — Слышал. Значит, этот отец Варсонофий сможет стать голосом верующих.

— Женя, ты к чему, вообще, клонишь? — не выдержал Краюхин. — При чем тут священники? Вы что мне тут устроить хотите? Дать высказаться? Всем этим клоунам?! Это уже перебор, Кашеваров. Тебе никто это не позволит сделать. Я! Не позволю! В первую очередь!

— А как же гласность, товарищ Краюхин? — напомнил я. — В партии ее разве просто так придумали?

— Опять ты за свое, Женя! — первый секретарь рубанул воздух ладонью. — Мы ведь уже обсуждали с тобой перед тем, как ты историю того ликвидатора выдал!.. Как его там? Садыкова! Забыл уже? Гласность нужна не для того, чтобы страну грязью поливать или всякой шушере слово давать! Критика, Кашеваров! Здоровая адекватная критика, а не оголтелая антисоветчина!

— Я и говорю про критику…

— Помолчи! Я еще не договорил! Ты знаешь, чего Кандибобер добивается? Чтобы мы все заводы закрыли в городе! В Европе, говорит, уже ловушки какие-то на трубы ставят! А мы чем хуже, мол?

— Я так понимаю, она тоже предлагает эти… ловушки ставить? — уточнил я. Возможно, старушка не так плоха, как я изначально про нее подумал.

— Именно! — подтвердил Краюхин и неожиданно успокоился. — Да это все будут делать, Женя, будут! И выбросы постепенно снизятся… Просто она хочет все и сразу. Остановить производство, пока уровень вредных веществ не придет в норму. А куда я людей дену? Как я поставки продукции остановлю?

— Вот и надо это объяснять, — улыбнулся я. — Каждый из этих людей — Котенок, Кандибобер, Голянтов — задают нам вопросы от лица части общественности. Пока они делают это адекватно, не переступают черту, мы с ними разговариваем. Отвечаем им, заодно разъясняем населению нашу позицию. Подробно рассказываем, что уже делается, что можно сделать, а что — просто популистская болтовня.

— Я так понимаю, что в основном это все будет идти через газету? — Поликарпов уже ухватил суть моей идеи, но не до конца. — Вот только не превратится ли тогда районка в поле для словесных баталий? Если каждую претензию так разбирать, полос не хватит… На ежедневку тогда предлагаете перейти?

— В идеале, — принялся объяснять я, — нужно открыть новую площадку для выражения мнений. Необязательно печатное издание, хотя вскоре это все равно потребуется… Пока я предлагаю оставить это на перспективу вечерки. А на постоянной основе — дискуссионный клуб. С жесткими правилами. Кто не вписывается, как этот Смелый из боевого листка, тот остается на обочине информационной повестки. И ответственность несет по всей строгости закона.

— Ты понимаешь, что тогда будет? — Краюхин одним махом выпил половину стакана крепкого горячего чая, который внесла Альбина. — Ты видел, что сегодня произошло после статьи в твоей газете. А что начнется, когда всем высказываться можно будет?

— Не всем, — я вновь покачал головой. — Только тем, кто примет наши правила игры. Знаете, как у детей… Нарушаешь — с тобой никто не играет. Единственное отличие — во взрослой жизни и ответственность взрослая. По всей строгости советских законов. И люди это увидят. Читатели, я их имею в виду. Адекватно критикуешь, доносишь свою позицию — к тебе прислушиваются. Грязью поливаешь — это твой выбор, пеняй на себя. Помните, я в начале сказал, что нам надо контратаковать в двух направлениях? Там вот, если одно — это трибуна для тех, кто готов сотрудничать, то второе — это война.

С минуту мы сидели молча, поглощая наваристый грузинский чай. Краюхин с Поликарповым обдумывали мою идею. Смелую для этого времени, даже опасную. Я это осознавал. Вот только я еще знал, до чего могут довести попытки закрутить гайки, как это было в Советском Союзе. Резьбу сорвет. Но и сильно ослабить тоже нельзя — все вразнос пойдет. А потому надо стремиться к золотой середине. Создать информационное поле, где вроде бы нет рамок, кроме одной, главной. Той цели, на которую мы всех соберем. Не разрушать, не призывать вредить, а искать что-то общее, какое-то новое решение, которое сделает мир лучше. При этом, если коммунизм — это по умолчанию более современная социальная и экономическая формация, то и правда будет на нашей стороне. Просто мы поможем людям узнать ее не как аксиому в школе, а самим набить шишки. Возможно, после стольких лет мира по-другому и не получится… Все это, почувствовав, что тишина затягивается, я уже рассказал вслух, чтобы окончательно склонить собеседников на свою сторону.

— Ты же понимаешь, Евгений Семеныч, что это уже политика? — медленно барабаня пальцами по столу, проговорил Анатолий Петрович.

— Понимаю, — кивнул я. — Но при этом моя идея может сработать. Надо только действовать с жестким контролем. И со стороны партии, и со стороны КГБ.

— Как сказали бы в двадцатых, это контрреволюция, — усмехнулся Поликарпов. — Фактически вы, товарищ Кашеваров, хотите создать в одном взятом городе многопартийную структуру со свободной прессой.

— С некоторыми оговорками, — пояснил я. — Повторю. Полностью под нашим контролем. Если мы получим разрешение создать некую свободную информационную зону… экспериментальную.

— И где мы должны его получить? — прищурился чекист.

— В Москве, — улыбнулся я.

— Я подумаю, — нахмурился Краюхин. — Сам понимаешь, затея рискованная. Надо сначала в обкоме это проработать, посоветоваться. А потом уже и вМоскву, в Центральный комитет КПСС.

— Но вы-то, я так понимаю, за?

— Мне это кажется интересным, — уклончиво ответил первый секретарь, покосившись на Поликарпова. — Ты вот что, Женя… Подготовь тезисы этой своей свободной информационной зоны. Пропиши все плюсы, продумай реакцию на риски, работу с последствиями. И мне на стол. А пока…

— А пока мы работаем на опровержение, — подхватил я. — Как и обсуждали.

Краюхин кивнул, а чекист словно бы погрузился в астрал — настолько серьезно задумался над моими словами. Главное, чтобы воспринял их не как мое желание изменить строй!

Глава 3

Следующим утром я назначил еще одну планерку. Сразу же, как только мне позвонил Поликарпов и подтвердил, что в областном управлении одобрили эксперимент, пусть и в усеченном виде. О дискуссионном клубе речь пока не идет, пояснил чекист, слишком уж смелой получилась идея. А вот не арестовывать подпольную редакцию и дать ей возможность схлестнуться с официальным печатным органом — это разрешили. Мне как редактору районки дали зеленый свет на идеологическую борьбу, а КГБ с милицией, разумеется, должны бдительно отслеживать ситуацию, чтобы не довести до греха.

И я, кажется, понимаю почему. Проверка — смогу ли я, как обещал, справиться с теми, кто будет готов конструктивно спорить, и уничтожить тех, кто попытается превратить дискуссию в игры свиней.

— Коллеги, концепция следующего номера меняется, — объявил я причину, по которой решил провести еще одно собрание на следующий день после планового. И потом рассказал подробно о самиздате, пустив по кругу экземпляр «Правдоруба» для наглядности.

Секретом, разумеется, это уже ни для кого не было. Все и так наверняка догадывались, почему я решил всех собрать, еще и внести изменения в план номера. Журналисты оживились и едва сдерживали разговоры, пытаясь одновременно слушать меня и вникнуть в содержание подпольного издания — все-таки достать его было довольно сложно, тираж крошечный, не в пример нашему. Особенно, как я заметил, вдохновился Бродов, в которого словно пять чашек кофе влили. Он ерзал на стуле, порывался что-то сказать, но мужественно терпел, ожидая, пока я закончу.

— Так что в номер от двадцать четвертого декабря мы поставим несколько новых статей, — я перешел к завершению. — Что-то придется подвинуть на тридцать первое, но это не критично. Зоя Дмитриевна, — я посмотрел на Шабанову, — вам предстоит подготовить продолжение вашего материала. Используйте контакты, что вы набрали на предыдущем задании. Потребуется экспертный анализ возможных аварийных ситуаций — нужно показать, что советские ученые готовы к новым вызовам и знают, как на них реагировать. Не стесняйтесь оперировать реальными городами, которые теоретически могут пострадать. Попросите физиков и инженеров привести парочку расчетов. Нужный доступ и все разрешения я вам обеспечу.

— Я поняла, Евгений Семенович, — сосредоточенно кивнула Зоя.

— И вот еще, — добавил я. — Ваш новый материал должен стать грамотным опровержением статьи в «Правдорубе» и… вот в этом.

Я передал ей скукожившийся листок, подписанный Смелым, и продолжил.

— Внимательно прочитайте все, что здесь сказано, отметьте, на что лично вы бы отреагировали. Пройдитесь прям по всем болевым точкам. Сделайте это сейчас, потом отдельно обсудим. А пока я перейду к другим материалам…

Сложно будет Зое, параллельно подумал я. Но по-другому никак не научиться. Надо брать и делать — только так можно перейти выше на следующую профессиональную ступень. Впереди, уже совсем близко, мрачный период вседозволенности, и мои журналисты должны уметь противостоять чернухе и огульным обвинениям. Как говорил мой главред из будущего Игорь, возможно, СССР не распался бы, если бы власти вовремя разрешили журналистам писать по-другому. А так официальные реляции государственных газет очень быстро ушли на свалку истории, проиграв желтухе и чернухе. В моем плане этого не должно случиться — для этого я собираюсь провести своего рода вакцинацию. Прививку от лжи и заодно от слишком жестокой правды. Естественно, я помогу Зое и остальным, используя свои знания будущего.

— Дальше, — я поискал глазами Метелину. — Людмила Григорьевна, вас я прошу подготовить ответ на статью о продотрядах. Вы хорошо разбираетесь в сельском хозяйстве и, уверен, совместите это со знаниями по истории.

— Я… — вредная старушка, которая то и дело вставляла мне палки в колеса, не ожидала такого доверия с моей стороны. — Хорошо, Евгений Семенович, я подготовлю опровержение!

— Важно, Людмила Григорьевна, — я поднял указательный палец, — чтобы вы писали открыто, не замалчивали факты действительных перегибов. Наша задача — обезоружить идеологического противника. Нельзя давать ему повод обвинить нас во лжи и укрывательстве.

— Я поняла, товарищ редактор, — сосредоточенно кивнула Метелина.

— У вас уже есть мысли на этот счет? — уточнил я. — На чем бы вы сделали акцент?

— О том, что продразверстка — это не изобретение большевиков, — моментально нашлась старушка. — Еще до февральской революции и свержения монархического строя царское правительство ввело соответствующие меры для оборонных нужд. Постановление подписал министр земледелия Александр Риттих.

— Отлично, Людмила Григорьевна, — я был абсолютно искренен в своей похвале. Метелина верно ухватила суть и вместо ожидаемого отрицания исторического факта уравновесила большевиков с их идеологическим противником. Бывшей властью. — Но я бы закрепил…

— После Февраля продразверстка тоже практиковалась, — Людмила Григорьевна оседлала своего конька и прямо-таки лучилась гордостью, что способна на большее, нежели реляции о перевыполнении плана по осеннему севу. — Поначалу вопросами продовольствия занимался Андрей Шингарев. Потом, когда временное правительство организовало профильное министерство, его возглавил Алексей Пешехонов. Кстати, наш коллега — журналист и публицист. Но вдобавок экономист. Планы заготовки все время срывались, население реагировало агрессивно, власти отвечали еще большей суровостью. Сменивший Пешехонова Сергей Прокопович еще больше ужесточил меры…

— Но большевики ведь потом не отказались от продразверстки, — я попытался спровоцировать Метелину. Ведь именно так и должны, если рассуждать логически, отвечать создатели «Правдоруба».

— Не отказались, — широко улыбнулась Людмила Григорьевна. — И даже, увы, действительно кое-где перегнули… — а вот эта фраза явно далась старушке с большим трудом. — Но не стоит забывать и о том, что большевики стояли перед непростым выбором. Либо снизить нагрузку и допустить тем самым полный развал экономики, либо… жестким путем, но удержать страну от падения в пропасть. И, кстати… Сам Владимир Ильич Ленин потом признавал чрезмерность политики продразверстки. Говоря о замене ее на продналог, он подчеркивал, что это временное явление. Вождь честно писал, что власть не способна дать крестьянину за весь нужный хлеб промышленную продукцию, необходимую земледельцам. Продналог стал в этом плане компромиссным вариантом — изымалось только минимально необходимое для армии и рабочих.

Речь Метелиной все еще отдавала казенщиной и реверансами в адрес Владимира Ильича. Но основа была верна — большевики признали жестокость мер. Именно этого я и ждал от старушки. Впрочем, наши оппоненты вряд ли будут чересчур мягкими. Нанесу-ка я еще один хлесткий удар, покажу, чего ждать в будущем…

— Да, — кивнул я. — Все верно. Но именно при красных вспыхивали восстания крестьян, недовольных разорительной политикой продразверстки.

Метелина поджала губы, смерила меня гордым взглядом, будто бы я сейчас представлял не самого себя и газету «Андроповские известия», а подпольщиков из «Правдоруба». Кажется, все-таки поплыла бабушка.

— А вы не забыли, — вкрадчивым голосом начала она, — что народ к тому времени был и так разорен войной да революционными вихрями? Беда большевиков лишь в том, что на них чаша терпения переполнилась. Не победили бы они в октябре, и с восстаниями пришлось бы разбираться Керенскому сотоварищи. И не факт, — Метелина грозно повысила тон, — что не дошло бы до еще более страшной гражданской войны! И что Россия вообще бы осталась на карте мира как независимое государство! Неважно, в каком виде и под чьим флагом!

Под конец Людмила Григорьевна даже крикнула, словно выступая на митинге, да еще и с броневичка. Потом на несколько томительно долгих мгновений повисла густая тишина… и вдруг она моментально разбилась аплодисментами.

— Молодец, Григорьевна! — Шикин даже привстал со своего места и приобнял ее.

— Мое почтение, товарищ Метелина, — я закрепил доверительное отношение, пока еще слишком хрупкое, но уже явно намеченное. — От себя добавлю… Наши оппоненты подают продразверстку как преступление советской власти. Мы же не будем оправдываться, мы прямо скажем, что не было другого выбора. И монархический строй, и буржуазный не смогли ничего с ней поделать, а только рухнули в хаос. А молодые советы смогли. И это с учетом двух войн и интервенции. Прошло чуть больше двух лет, и ее при первой же возможности сменили продналогом, с которого началась новая экономическая политика. Так что это было сложное время, но я бы вспомнил о нем как о подвиге народа. Пусть и с грустью, но никак иначе. А теперь… Начинайте работать.

Старушка сразу же принялась что-то строчить в своей тетрадке, а я пошел дальше. Сразу все статьи самиздата опровергать нет смысла — будет выглядеть как откровенное оправдание. Так что поступим мудрее. Мол, мы обратили внимание, выразили свое несогласие с совсем уж жесткими материалами, но и других дел у нас тоже хватает.

— Аркадий… — я посмотрел на Былинкина, скромного молодого очкарика. — Вам нужно будет разобрать важную тему. Улицы нашего города, названные в честь революционеров и героев гражданской войны. Авторы «Правдоруба» пишут, что все они убийцы, и что их имена на табличках — это надругательство над исторической памятью…

— Да, я читал, — парень как раз листал страницы «Правдоруба». — Вот тут пишут, что при Урицком, когда он возглавлял Петроградскую ЧК, резко выросло число краж и убийств в городе. Но я знаю, что это не взаимосвязано. Петроград и другие города бывшей империи захлестнула волна преступности, был всеобщий хаос, нередко бандиты переодевались в чекистов…

— Отсюда во многом и обвинения в терроре, — подхватил я. — Нельзя сказать, что Урицкий был ангелом. Но и демонизировать его тоже не стоит. Насколько я знаю, он был резко против практики захвата заложников и внесудебных расстрелов. В общем, посидите над книгами, составьте достойный ответ. Постарайтесь, как и Людмила Григорьевна, предусмотреть контраргументы и сразу найти на них ответы. Не стесняйтесь, если для этого придется написать об ошибках — думаю, ни у кого нет иллюзий, будто путь революции устлан розами. Наша задача — не стесняться этого, но выводы всегда делать о главном. Для чего все это было, для чего старались люди тогда, для чего работаем мы сейчас.

— Сделаю, Евгений Семенович! — Былинкин сверкнул стеклами очков, но вот понимания в глазах мне не хватило. Что ж, повторим.

— Мне нравится ваш настрой, Аркадий, — сказал я. — И все-таки… А давайте я вам приведу пару примеров реакции на вашу статью.

— Это как? — настороженно уточнил парень.

— Смотрите, — я прокашлялся. — Мы скажем, Урицкий — ангел, он не совершал никаких злодеяний. Что это? Правильно, вранье, и нас ткнут в это носом, потому что бога нет, и ангелов, значит, тоже. Дальше. Напишем, что Урицкий — демон во плоти, что мы признаем его злодеяния. А это что? Согласие с позицией оппонентов. Они будут очень рады. Или, третий вариант, Урицкий — фигура неоднозначная… Что ответят нам в следующем номере? Словами восхищения и благодарностью за подробный разбор темы? Никогда! Они напишут, что на самом деле все гораздо страшнее, если мы пытаемся все замылить.

— И как тогда быть? — Былинкин так расстроился, что даже побледнел, а его голос заметно сел.

— У вас есть отличный пример профессионального подхода, — я улыбнулся и снова показал на Людмилу Григорьевну. — Вспомните, что мы обсуждали с товарищем Метелиной. Понимаете, к чему я веду?

— Кажется, да, — неуверенно улыбнулся Аркадий. — Когда говорят о красном терроре, забывают про белый террор.

— Именно, — подтвердил я. — Наберите фактуры о преступлениях царских силовиков. Напомните о Кровавом воскресенье. О Ходынке, где банально не предусмотрели безопасность людей. Но главное — обязательно добавьте о жестокости белых, которых рисуют освободителями. О тех же «баржах смерти»^[2] расскажите… О восстании Чехословацкого корпуса, солдаты которого расстреливали не только красноармейцев, но и рабочих в Самаре. Напомните про Казань, где было убито свыше тысячи человек просто потому, что они представляли советскую власть. Разве это закон и порядок? Разве это лучшая жизнь для страны?

— Про гражданскую войну, кстати, в «Правдорубе» много написано… — Аркадий что-то строчил в блокноте. — Как раз там, где о красных командирах и комиссарах. У нас же не только улица Урицкого есть. Щорса, Чапаева… Вот они и пишут, что советская власть увековечила память бандитов, потрошивших страну. Что никакие они не герои, что убивали направо и налево…

— Что ж, — я прокрутил в голове недавно прочитанную статью. — Вижу, нам тут не обойтись без расширения темы. Убийцы, значит? Страну потрошили? Думаю, стоит напомнить еще кое-что. Разве не белые допустили международную интервенцию из четырнадцати стран? Напомните, что именно сторонники буржуазных перемен, как и монархисты, рассчитывали на помощь чужаков. Подумать только, на российскую землю высадился американский десант! Единственный случай за всю историю! А австралийцы? Что делали австралийцы у нас в стране? Задайте читателям и авторам «Правдоруба» этот вопрос. А вот тот же Николай Щорс, в честь которого названа улица в нашем городе, сражался как раз против оккупантов. И если вспомнить Чапаева, его противниками были не только белогвардейцы, но еще и солдаты Чехословацкого корпуса. Вряд ли они действовали из благородства по отношению к русским и другим населяющим нашу страну народам.

Не знаю, откуда я все это знал и помнил, но всплыло вовремя. Впрочем, я же знаю ответ — мой предшественник был ярым партийцем и такие вещи ему были прекрасно известны. Даже в подробностях.

— Казаки атамана Дутова, — вдруг добавил обозреватель Шикин, воспользовавшись паузой, — живьем закопали пленных красноармейцев на Оренбуржье. А перед этим другой отряд казаков совершил набег на горсовет. Ночью. Рубили спящих, даже женщин с детьми… Запишите это, Аркаша. Я, если что, вам помогу. У меня дед из Оренбурга, он многое рассказывал.

Снова повисла гнетущая тишина. Журналисты переваривали услышанное. Конечно же, многое они знали и раньше. Но сейчас, когда мы начали вспоминать и перечислять, еще и Пантелеймон Ермолаевич своего предка в пример привел, добавив трагедиям живости… Страшно это все было, конечно. Кровь лилась с обеих сторон, которые словно бы соревновались в жестокости. И я, Женя Кротов из будущего, прекрасно понимал, что нет в истории черного и белого. Вот только моя задача сейчас — остановить поток однобокой чернухи. Неважно, идет речь о чекистах в Питере или о сражавшихся против интервентов красных комиссарах. И когда люди в Андроповске — хотя бы тут! — научатся слышать и понимать друг друга, принимая чужие ошибки и собственную вину… Вот тогда можно будет поговорить объективно о том же красном терроре.

— У остальных задания прежние, — резюмировал я, разбивая тяжкую печальную муть. — Зоя, с вами мы еще поговорим по статье отдельно. Сейчас пока можете быть свободны. Все, кто готовит опровержения, при необходимости советуйтесь с Кларой Викентьевной по партийным вопросам. Расходимся и работаем!

— Вот тут еще есть статья о репрессиях, — все, кроме Бродова, принялись вставать и собираться. — Разве не стоит выпустить опровержение?

— Очень хороший вопрос, Арсений Степанович, — похвалил я одного из своих замов. — И очень сложный. Мы обязательно этим займемся, но не сразу. У нас и так на ближайший номер три сильных темы.

— Я думал, это наиболее важная тема, — настаивал Арсений Степанович. — Может, дадим четвертый материал?

— Это будет выглядеть как сплошное оправдание, — мягко, но уверенно ответил я. — Мы еще вернемся к этой теме, спасибо, что обратили на нее внимание.

Мой толстый заместитель вздохнул, помялся, хотел было что-то возразить, но передумал. Встал из-за стола, поправил сбившиеся подтяжки и побрел в сторону выхода. Нет, что-то я, пожалуй, перегнул.

— Арсений Степанович! — окликнул я толстяка.

— Я! — он тут же обернулся, с надеждой глядя на меня.

— Послушайте, — начал я. — Я предлагаю не спешить с темой репрессий по одной простой причине. Вернее, наоборот, по сложной… Здесь самая высокая вероятность наделать ошибок, дав оппонентам карт-бланш. Это уже политика, причем глубокая. Но! — я многозначительно поднял указательный палец. — Вы можете, если близка эта тема, начать готовиться. Зайдите ко мне попозже, мы обсудим текст «Правдоруба». А пока работайте над основным материалом.

— Хорошо, — Бродов расплылся в улыбке и вышел из кабинета.

В кабинете остались только мы с Кларой Викентьевной. Она-то явно не спешила уйти. Странно только, почему во время нашего разговора она ни разу не вступила в дискуссию. Все-таки партийные темы обсуждались… С другой стороны, она человек грамотный в таких делах, понимает, что партия пока дала мне добро.

— Разрешите на пару слов, Евгений Семенович? — Громыхина подсела поближе, когда я кивнул, соглашаясь. — Я не хотела это озвучивать при всех… Мне кажется, одним из авторов «Любгородского правдоруба» может оказаться кто-то из наших сотрудников..

Глава 4

Честно говоря, у меня самого мелькали мысли, что кто-то из наших причастен, но я гнал их от себя. Спасибо нашей парторгше — сама того не подозревая, прочистила мне мозги. В конце концов, зачем бежать от очевидного? Город у нас маленький, пишущих не так много. Я имею в виду, конечно же, профессионалов. Так что шанс обнаружить подпольщика в редакции «Андроповских известий» очень даже высок.

— Согласен, Клара Викентьевна, — я кивнул. — Спасибо, что не стали об этом говорить на планерке. И у меня просьба: даже если мы вдруг кого-то на этом поймаем… не будем действовать необдуманно. А пока наблюдаем, фиксируем и — самое главное — боремся с дезинформацией.

— Надеюсь, вы знаете, что делаете, — покачала головой Громыхина. — То есть я понимаю, конечно, что все это согласовано. Но не открываем ли мы тем самым ящик Пандоры?

— Не думаю, — уверенно ответил я. — Наоборот, если мы будем давить и преследовать инакомыслие, сделаем только хуже. А так — не отрицаем очевидное и аргументированно опровергаем очевидную ложь. Это если коротко…

— А если подробно?

— Mea culpa^[3], Клара Викентьевна, — я улыбнулся. — Надо было заранее вас поставить в известность…

— Не помешало бы, — кивнув, сухо сказала Громыхина. — Я понимаю, конечно, что вы напрямую общаетесь с Анатолием Петровичем без моего посредничества… Однако я думала, что у нас с вами более доверительные отношения. Профессиональные, разумеется.

Мне стало по-настоящему стыдно. Или как минимум неловко. Клара Викентьевна, за которой ухлестывал мой предшественник, не забыла об этом, а даже наоборот — пристегнула сюда мою рассеянность. Мол, я ей не доверяю из-за не сложившейся личной жизни. А я-то просто закрутился и забыл, что она вообще-то парторг и еще главлит, то есть отвечает за идеологию в нашем издании. Да уж, теперь выкручиваться придется.

— Вы уж меня простите, — я не стал городить огород, а просто признался в собственной невнимательности. — Столько всего произошло, голова просто пухнет. Мы с вами настолько сработались, что мне уже казалось, будто и так на одной волне. Расслабился, извините.

— Понимаю, Евгений Семенович, — строгая парторгша растаяла. — Вы уж будьте собранным… Время сейчас непростое, нельзя распускаться.

— И не говорите, — серьезно кивнул я. — Так, давайте вернемся к «Правдорубу» и вашим соображениям.

— Конкретных соображений пока нет, — пожала плечами Громыхина. — Есть только предположения. В частности, я бы на вашем месте присмотрелась к Никите Добрынину. У него прадед был местным священником. Служил в Успенском соборе, который уничтожили в тридцатые годы.

— И что? — удивился я. — У нас, конечно, светское государство, но иметь родственника-священнослужителя не преступление. Разве это аргумент?

— Это еще не все, Евгений Семенович, — снисходительно улыбнулась Громыхина. — Прадеда Никиты арестовали за антисоветскую деятельность — как раз из-за ситуации с храмом. Звали его Амвросий, в миру Кирилл Голянтов…

Знакомая фамилия, вот прямо сегодня ее слышал. Точно!

— Отец Вадима Голянтова, действующего священника, который считается неблагонадежным, — закончила Громыхина. — Это родной дядя Никиты по матери. Вы не знали?

— Как-то вот не довелось… — от неожиданности у меня язык начал заплетаться. — Наверное, забыл. Но ведь Никита, насколько я знаю, комсомолец?

— Совершенно верно, — кивнула парторгша. — Причем характеристики у него хорошие. Но в связи с открывшимися обстоятельствами… Вы понимаете, — Громыхина выразительно показала глазами на экземпляр «Правдоруба». — Всякое могло случиться в молодой горячей голове. Комсомол комсомолом, знаете ли, но тут семейная память.

— Я учту, Клара Викентьевна, спасибо, — сосредоточенно кивнул я. — И если еще что-то узнаете… Сообщите, пожалуйста, мне. Разумеется, неофициально.

Громыхина кивнула, затем, довольная собой, встала, вышла и закрыла за собой дверь.

* * *

Рабочий день подходил к концу, но у меня из головы так и не шел разговор с парторгшей. Ее слова о Никите и его репрессированном прадеде… Мог ли этот факт стать спусковым крючком и заставить парня участвовать в антисоветском самиздате? Теоретически — да. Но, если честно, причина, как любил говорить один мой друг из прошлой жизни, на тоненького. Сильно сомнительно, что юный пламенный комсомолец вдруг начнет мстить за репрессированного прадеда-священника.

А вот то, что Вадим Голянтов, он же отец Варсонофий, тоже родственник Никиты — это гораздо интереснее. Проще будет мосты наводить с оппозицией града сего. Правда, дядя племянника-комсомольца, скорее всего, не жалует. Да и по ту сторону, полагаю, отношение не лучше. Но все-таки уже что-то. Не удивлюсь, если Аэлита Ивановна Челубеева, она же Кандибобер, четвероюродная сестра нашего Бродова. Город-то маленький, все возможно…

Кстати, о Бродове. Интересно, почему его так завел материал «Правдоруба» о репрессиях? Тоже кто-то из предков попал в жернова государственной машины? С другой стороны, у меня вот тоже в роду были пострадавшие от советской власти. «У меня» — в смысле у Кашеварова, хотя у того, кем я был в прошлой жизни, тоже наверняка нашлись бы такие родственники. Просто я, к сожалению, этой темой, будучи Женькой Кротовым, не интересовался. А жаль. Но не обо мне сейчас речь, а о том же Бродове и, возможно, других журналистах, тайно сотрудничающих с «Правдорубом».

Как бы то ни было, я никого не собираюсь наказывать и сразу бежать в КГБ. Если, конечно, не произойдет ничего опасного или хотя бы угрожающего. Для начала мне нужно лучше узнать тех, с кем работаю и с кем буду вместе делать новую советскую прессу. Не зря говорят: предупрежден — значит вооружен.

— Евгений Семенович, можно? — в кабинет, вежливо постучав, заглянула Зоя Шабанова. — У меня возникли кое-какие вопросы, и я хотела их с вами обсудить. Или мне попозже зайти?

Скромность никуда не ушла от девушки, хоть она теперь и редактор новой вечерней газеты. Люблю таких людей — что на уме, то и на языке. А еще на лице.

— Заходите, Зоя, — я вежливо махнул рукой, предлагая сесть. — Рассказывайте.

— Я обдумала обе статьи, — девушка раскрыла блокнот, поправила очки. — Это сплошные эмоции, нам будет легко их рассеять…

— Зоя, Зоя, — я покачал головой. — Не попадайтесь в ловушку, которую нам заготовили. Помните, о чем мы говорили на планерке? Людмила Григорьевна не только рассказывает о признании продразверстки чересчур жесткой мерой, но и выбивает почву из-под ног противника. И Аркадий Былинкин со своими революционерами и героями гражданской войны… Вам нужно так же.

— Но ведь здесь совершенно глупые страшилки! — девушка возмущенно тряхнула головой, ткнув пальцем в уже изрядно помятую листовку на моем столе. — Полное бесплодие всех женщин СССР! Опасные мутации! Новые бактерии, которых не берут антибиотики! Нужно просто написать, что это антинаучно!

— А вам ответят, что вы прикрываетесь заумными формулировками, — безжалостно рубанул я. — Вот у жены друга племянника дед… — я даже воздух весь выпустил, выговорив эту сумасшедшую конструкцию. — У него зять служит под Чернобылем, так вот он рассказывал, что целую роту ночью по-тихому вывезли. Те за ужином позеленели всего лишь, кто-то чихнул… А всех остальных — в карантин. И его туда же.

— Невозможно. Столь быстро развивающий вирус моментально убил бы носителя. Если же рассматривать возможность радиационного заражения, то опять же скорость воздействия должна быть последовательной, иначе…

— А вам ответят, что сами трупы видели, — я улыбнулся, слушая, как искренне удивлялась девушка.

— Но так ведь можно любой бред приплести, — Зоя растерянно потерла лоб. — Всего же не предусмотришь!.. Как быть тогда?

— Смотрите, Зоя Дмитриевна, — я аккуратно потрепал отчаявшуюся девушку по руке. — Сильная сторона этого Смелого в том, что он использует дремучие человеческие страхи. Они простые, понятные, а потому легче воспринимаются на веру. И вот вам первый совет: не отступайте от изначального плана, что мы с вами обсуждали. То есть привлекайте экспертов, приводите формулы… Но делайте это так, чтобы понятно было даже самому суеверному деду из глубинки. Не стесняйтесь переспрашивать, просите объяснить на пальцах… Только простой у вас должна быть исключительно подача, понимаете? Это главное. Сами факты — научно подтвержденные. И вишенка на вашем тортике — уничтожьте самого крикливого соперника. Я сейчас говорю про Смелого. Того, кто написал этот безграмотный листок. Создатели «Правдоруба» выглядят серьезнее, и мы дадим им шанс на честную дискуссию. А Смелого нужно приравнять к его тезисам — показать его таким же дремучим и глупым. Вот, например, он пишет: «только в совке до сих пор доверяют атому». Если убрать это оскорбительное словечко… Смысл в том, что наша страна, мол, настолько отсталая, что пляшет на горящем реакторе, пока все остальные страны улепетывают на безопасное расстояние.

— А разве не так? Ну, если говорить его языком…

Зоя смутилась от собственной неожиданной резкости, но не стала отворачивать взгляд и смотрела сейчас мне прямо в глаза. А ведь она искренне пытается разобраться, хочет понять для себя, а не только для того, чтобы написать в статье. Что ж, поможем.

— Почему несмотря на Чернобыль в Чехословакии в сентябре этого года запустили второй блок на Дукованской АЭС? — к счастью, это произошло совсем недавно, и я видел новость то ли в программе «Время», то ли в «Международной панораме».

— Но ведь это Восточный блок, наши союзники, — возразила девушка. — Хотя…

На ее лице отразился ускоренный мыслительный процесс, и вскоре она уже довольно улыбалась. Кажется, Зою осенила идея.

— «Фламанвиль» во Франции! — воскликнула она и, засмущавшись, прикрыла рот ладошкой. — В начале декабря первый блок запустили, даже перед стартом нашей КАЭС в Удомле.

— Вот видите! — улыбнулся я. — Кстати, вы это откуда знаете?

— Это мне ваш друг Николай Осокин информацию предоставил, — пояснила Зоя. — Когда мы с экспертами общались… Мне просто не пригодилось, я же про безопасность реакторов ВВЭР писала вместо РБМК. Так, там же что-то еще было…

Она смешно наморщила лоб, затем тряхнула головой и принялась что-то судорожно искать в блокноте. Затем нашла, откинулась назад на стуле, заулыбалась.

— «Суперфеникс»! — протянула она. — Это тоже АЭС во Франции. В восемьдесят втором году ее даже атаковали из реактивных гранатометов! Нападавшие остались неизвестными^[4], но главное — атака не помешала запустить станцию! А после Чернобыля ее и вовсе могли закрыть, но нет!

— Может, еще что-то? — хитро прищурился я, добавляя Зое уверенности.

Она снова заглянула в блокнот.

— Брокдорф, Западная Германия, земля Шлезвиг-Гольштейн! — довольно произнесла она. — Станция называется KBR^[5]. Запущена в октябре этого года. Снова после Чернобыля!

— Теперь понимаете, Зоя? — я развел руками. — Значит не только в «совке»… Западный мир спокойно запускает реакторы, и наш Смелый ткнул пальцем в небо. Уверен, вы легко найдете и другие слабые места в его писанине. Дерзайте!

Зоя ушла, окрыленная нашим разговором, а я, посмотрев на часы, решил в оставшееся время кое с кем поговорить. Если его, конечно, не отпустили и он не стартанул куда-нибудь в направлении Западной Европы.

Впрочем, нет. Я сам недавно отмечал твердость позиции этого человека, так что и самому нужно быть последовательным. Начну с него, потом выйду на остальных интересующих меня личностей.

— Добрый вечер, Евсей Анварович, — поприветствовал я чекиста, когда меня переключили на его кабинет. — У меня к вам дело.

— Рассказывайте, Евгений Семенович, — добродушно ответил Поликарпов. — Очередная идея пришла в вашу светлую голову?

— Пока идея все та же, — ответил я. — Разрешите мне неофициально поговорить с Алексеем Котенком? Думаю, я смогу найти с ним общий язык. Но мне нужны от вас гарантии.

— Я внимательно слушаю, — сосредоточенно сказал чекист.

Теперь главное все правильно объяснить.

Глава 5

Рабочий день уже завершился, и я не стал заставлять водителя ждать меня. Попросил высадить у отделения милиции и спокойно ехать домой. А я уж потом сам доберусь на автобусе. Разрешение на разговор от Поликарпова у меня было, примерный план тоже. Непонятной оставалась только возможная реакция Котенка, но я твердо решил добиться своего.

— О, Евгений Семеныч! — в коридоре мне попался Апшилава. — Какими судьбами к нам?

— Да знакомого проведать пришел, — я улыбнулся и протянул ладонь для рукопожатия. — Сидит тут один, скучает.

— Понятно, — ухмыльнулся Эдик. — А я уж думал, Величук пошутил… Говорит, Котенка нужно в отдельную комнату для допросов, какой-то важный тип приедет из КГБ. Сам полковник Смолин лично звонил, инструктировал. Так это ты, что ли?

— Нет, товарищ следователь, полковник имел в виду меня, — послышался знакомый голос, и мы с Апшилавой, синхронно обернувшись, увидели Поликарпова. — Где задержанный Котенок?

Чекист предъявил Эдику развернутое удостоверение, чтобы не было вопросов, и следак вытянулся в струнку.

— Пойдемте, — кивнул он. — Дежурный его уже привел из КПЗ, так что сидит, дожидается.

— Постойте, Евсей Анварович, — я недоуменно смотрел на Поликарпова. — Мы же договорились?..

— И все по-прежнему в силе, — сдержанно улыбнулся чекист. — Пообщаемся с Котенком вместе, вы же понимаете, что речь идет о государственной безопасности…

— Евсей Анварович! — я начал раздражаться, и Поликарпов, недовольно взглянув на меня, повернулся к растерянному Апшилаве.

— Товарищ, оставьте нас, пожалуйста.

Эдик понимающе кивнул и, объяснив, как нам найти комнату с Котенком, спешно удалился. А я, едва Апшилава скрылся за углом, тихо заговорил с чекистом.

— Евсей Анварович, разговора не будет, если мы пойдем вместе. Нашему подопечному не нужен еще один допрос, неужели вы не понимаете?

— Кашеваров, — устало вздохнул Поликарпов. — Вы всерьез думаете, что вам разрешили бы разговор с Котенком без присутствия кого-то из комитета? Скажите спасибо, что это я, а не кто-то, кому плевать на вас и на Котенка.

— Он не будет говорить с вами, — я упрямо помотал головой. — Или будет, но вряд ли откровенно. Разрешите мне пообщаться с ним один на один под мою личную ответственность. Ну, не знаю, хотите, я нашу беседу на диктофон запишу?

— Давайте так, — чекист подумал и, по всей видимости, решил предложить мне компромиссный вариант. — Мы беседуем втроем, и если он не идет на контакт, я буду говорить с моим руководством насчет вашей встречи уже тет-а-тет. Согласны?

— Евсей Анварович, — я посмотрел Поликарпову прямо в глаза, искаженные толстыми линзами очков. — Зачем эти сложности? Все равно Котенка бы скоро выпустили, и никто бы не помешал нам с ним встретиться просто так…

— А вот это вряд ли, — оборвал меня чекист и жестом предложил проследовать к комнате для допросов. — В связи с известными нам обоим обстоятельствами все активные диссиденты находятся под негласным наблюдением. Вы же понимаете, что эксперимент экспериментом, но без контроля комитет это все равно не оставит?

— Понимаю, — сухо ответил я, останавливаясь перед неприметной дверью, которую стерег рослый милиционер.

— Вот и давайте не пороть горячку, играя в Штирлица, — Поликарпов смерил меня взглядом, — а будем работать сообща, как и договаривались. Откройте, пожалуйста.

Чекист показал красную книжечку сержанту, и тот, отдав честь, пропустил нас в небольшую комнатенку со столом и привинченными к полу стульями. Вон оно как, значит.

— Тогда просто отдайте мне инициативу в разговоре и не вмешивайтесь, — быстро и тихо, чтобы меня услышал только Евсей Анварович, сказал я. — И подыграйте…

За дальним концом сидел нахохлившийся Котенок, с интересом рассматривающий меня и с подозрением — Поликарпова.

— Здравствуйте, Котенок, — вежливо произнес чекист. — С вами хочет поговорить товарищ Кашеваров. Вы же не против?

— С идеологическим противником? — скрипнул диссидент, сверкнув очками и зубами. — Что ж, дебаты в тюремной камере — это любопытно…

— Не ерничайте, Алексей, — сказал я, усаживаясь на жесткий стул. Черт, как неудобно! Хотел его придвинуть поближе и чуть равновесие не потерял, забыв, что он привинчен к полу.

— Осторожнее, Евгений Семенович, — ухмыльнулся Котенок. — Моя милиция меня бережет — сперва посадит, потом стережет.

И он, довольный собой, засмеялся, откинувшись на своем стуле и брызнув слюной.

— Смешно, — улыбнулся я. — Но я не шутить пришел, товарищ Котенок…

— Гусь свинье не товарищ, — перебил меня диссидент. — Давайте без этих ваших обращений…

— Да я такой гусь, — я прищурился, — что с любой свиньей сойдусь. Дальше будем в остроумии упражняться или к делу перейдем? Меня, вообще-то, дома ждут.

— Так и шли бы, — Котенок отвернулся.

— И пошел бы. Вот только сначала с вами поговорю, — я гнул свою линию. Мы все же не в детском саду, чтобы на слова обижаться. — Итак, Алексей, для начала — я верю, что «Любгородского правдоруба» создали не вы.

— Да? — Котенок продолжал буравить взглядом стену. — И чем же я заслужил доверие редактора районной газеты?

— Тем, что вы идейный, — ответил я. — С вашими взглядами можно не соглашаться, но стоит признать, что вы отстаиваете их последовательно.

— И что? — диссидент все еще не повернул голову.

Я украдкой посмотрел на Поликарпова: он прислушался ко мне и не стал встревать в диалог. Просто сидит рядом и наблюдает за нашим противостоянием.

— А то, — улыбнулся я, отвечая Котенку, — что авторы «Правдоруба» могут действовать исключительно ради денег. Или из собственных политических амбиций. Еще и вас подставили, чтобы убрать конкурента.

Теперь Алексей с интересом повернулся ко мне. В глазах мелькало недоверие, но необходимое зерно уже было посеяно.

— За деньги? — наконец, переспросил он. — За чьи?

— Это выясняется, — я выразительно посмотрел на Поликарпова, и тот серьезно кивнул, как будто бы подтверждая мои слова.

У меня с души камень свалился. Честно говоря, я не предусмотрел того, что чекист пойдет со мной и будет участвовать в беседе. Поэтому план «Б» у меня родился буквально на ходу — я хотел использовать те же аргументы, что задумал для разговора наедине, но участие конторского добавляло моим словам правдивости.

— Ну, тут вариантов немного, — Котенок беспечно махнул рукой. — Или американцы, или британцы. Англичанка гадит, как говорится… Иного в нашей конторе не предусмотрено.

— Ошибаетесь, Алексей, — я покачал головой. — На самом деле и внутри страны могут быть силы, пытающиеся раскачать лодку и ждущие удобного момента, чтобы включиться в большую игру. Вы же умный человек, понимаете, что даже в такой однопартийной стране, как наша, есть люди с разными интересами. Даже среди тех, кто каждый день гуляет по площади из красного кирпича. И некоторые готовы ради них на любые жертвы.

Оба — и Котенок, и Поликарпов — сейчас внимательно смотрели на меня. И оба с искренним интересом. Чекист наверняка думает, что я тут сценку разыгрываю, и это отчасти так и есть. Однако мое послезнание будущего сидит в голове не просто так. Действительно же, именно сейчас, на волне перестройки, зреет раскол — уже очень скоро начнут появляться не только серые кардиналы внутри КПСС, но и общественные движения, а еще открытые политические партии вроде того же «Демократического Союза» Валерии Новодворской. А там и ЛДПСС не за горами, организация молодого Жириновского…

Только наивный может думать, что эти силы и другие, подобные им, вдруг возникнут из ниоткуда в восемьдесят восьмом. Разумеется, все это зреет годами, если не десятилетиями, и при первой же возможности протест выходит наружу.

— Это правда, Евсей Анварович? — Котенок неожиданно обратился к Поликарпову, будто к старому знакомому. Впрочем, сам же чекист говорил, что Алексей у них на крючке.

— Это вполне вероятно, — туманно, но в то же время уверенно ответил конторский.

— Та-ак… — протянул диссидент. — И вы думаете, что кто-то решил меня таким образом устранить? А не слишком ли сложно? Ради меня одного — и целый журнал выпустить! Да еще и этот… листок.

— Журнал — это не средство вашей нейтрализации, — я покачал головой. — Это попытка занять информационное поле знающими и циничными людьми. Я не исключаю даже, что они могут использовать таких же, как вы, людей с иной точкой зрения. Пока мы не знаем их конечную цель, они пока не задекларировали никаких взглядов. Но есть у меня предположение, что они просто хотят занять место руководящей роли КПСС. Вот и все.

— Заменить жабу на гадюку? — понимающе закивал Котенок, а Поликарпов заметно побагровел, но сдержался.

— Если проводить столь грубую аналогию, то да, — подтвердил я. — И им просто не нужен тот, кто будет представлять третью силу. Четвертую, пятую и так далее.

— И почему вы мне это все рассказываете? — вдруг усмехнулся Котенок. — И что за третьи-четвертые-пятые силы имеете в виду?

— Вот вы у нас кто? — я ответил ему вопросом на вопрос. — Демократ? Либерал? Анархист? Видите, у нас уже несколько вариантов. А ведь в нашем городе есть монархисты, есть «зеленые» вроде гражданки Кандибобер… то есть Челубеевой. У нас есть христианская община, мусульманская, иудейская, и у каждой группы есть свои вопросы и проблемы.

— Очевидные вещи, — поморщился Котенок. — Что дальше-то? Суть где?

— А суть — в договоренностях, — улыбнулся я. — В Андроповске создается дискуссионная площадка, где можно будет обсуждать городские проблемы. И вам мы предлагаем стать одним из ее модераторов…

— Кем? — удивился диссидент, и такой же немой вопрос я увидел в глазах Поликарпова.

— Одним из руководителей клуба, — пояснил я.

— А кто еще? Сколько всего руководителей будет? И кого вы еще туда пригласили?

— На начальном этапе больше двух руководителей нам не нужно. И второй — это я. Остальные станут просто участниками, трансляторами идей, претензий, вопросов и критики. Мы же с вами будем это все собирать, накапливать и разруливать. Слышали про систему сдержек и противовесов?

Диссидент кивнул.

— А теперь самое интересное, — пришло время главного козыря. — Адекватным ораторам будет предоставлена печатная площадь в районной газете.

Молчание длилось как минимум минуту. А потом Котенок подался вперед, в глазах его плясали безумные огоньки.

— А что будет с «Правдорубом»? — осторожно уточнил он, едва сдерживаясь от напряжения.

— Если продолжит в том же духе, мы его уничтожим, — ответил я. — И «Правдоруба», и боевой листок.

— Мне нравится, — уже не сдерживаясь, ухмыльнулся Котенок. — Но у меня тоже свои условия.

Мы с Поликарповым переглянулись.

Глава 6

— Так какие же у вас условия, Алексей? — чекист хотел было что-то сказать, но я его опередил.

Поликарпов, конечно, умеет держать себя в руках, но сейчас он вряд ли собирался говорить что-либо доброе. Вон, аж венка на шее запульсировала.

— Для начала… — диссидент оскалился, вновь став похожим на лошадь. Надо бы мне, пожалуй, завязывать с такими ассоциациями, мешают нормально людей воспринимать. — Для начала я хочу для себя неприкосновенности.

— Не наглей, Котенок, — спокойно, но с явной сталью в голосе сказал Поликарпов. — Тебя и так особо не трогают, хотя с твоими выходками ты уже давно сидеть должен…

— Не сказал бы, что не трогают… — пожал плечами диссидент, нарочито покрутив головой, словно впервые рассматривает тесную комнатку для допросов.

— Думаю, что мы с Евсеем Анваровичем, — я выразительно посмотрел на чекиста, — подумаем, что тут можно сделать. Согласны, товарищ Поликарпов?

— В разумных пределах, — ответил тот. — Если будешь соблюдать правила, Алексей, то и трогать тебя особо не за что будет.

— Ну, хоть на этом спасибо, — ухмыльнулся Котенок. — Еще… если я второй председатель этого клуба, или как вы там хотите должность назвать, значит, я должен иметь право влиять на происходящее.

— Будете, — пообещал я. — Так же, как и я. Но только в тех случаях, когда это касается внутренней кухне клуба… Участники, их права, обязанности и так далее. Темы для обсуждения.

— А если не придем к общей точке, скажем так, соприкосновения? — Котенок подался вперед, словно хотел переползти к нам через стол.

— Будем выбирать компромиссное решение, — ответил я. — А если все же тупик… Тогда простооткажемся от своих изначальных вариантов — принципиально — и будем искать что-то новое. Третий путь, который, возможно, по-другому и не заметишь. Но самое главное… нужность и важность наших идей будут определять люди. Жители города и района.

— И как же это будет происходить? — диссидент недоверчиво прищурился, склонив голову набок.

— А вот детали, Алексей, уже после того, как вы примете решение, — кинув ему наживку, я дал возможность выбирать.

— Мне нужно подумать, — Котенок отвернулся к стене.

— Только побыстрее, Алексей, — все так же спокойно, но с еле заметной угрозой в голосе сказал Поликарпов. — Тебе и так условия, как в малиннике, предлагают.

Диссидент не ответил, все так же безучастно глядя на зеленую облупившуюся краску. Я кивнул Поликарпову, и мы молча вышли. Идею мы Котенку высказали, назвали свои условия, он — свои. А дальше плясать вокруг него мы не намерены. Уж я-то точно.

— По лезвию ходим, Евгений Семенович, — тихо сказал мне чекист, когда мы отошли от комнаты для допросов на приличное расстояние. — Вы правильно сказали, это идейный человек. И действовать он, если что, будет исходя из собственных взглядов. А на что он способен — вы видели.

— Пока я видел, что он разве что под грузовики бросается, — улыбнулся я. — Поверьте, если все сделать грамотно, он нам очень хорошо послужит.

— Рассчитываю на вас, — серьезно сказал Поликарпов, когда мы попрощались с Апшилавой и оказались на заснеженном утоптанном крыльце. — От вашего успеха и моя карьера зависит, Евгений Семенович.

Он выразительно посмотрел на меня.

— Понимаю, Евсей Анварович, — я ответил так же серьезно. — И очень ценю, что вы мне доверились. Я сделаю все возможное.

— Дискуссионный клуб нужно будет собрать где-нибудь на нейтральной территории, — Поликарпов жестом предложил мне немного прогуляться. — Курите?

Я отрицательно покачал головой. Занятия спортом в качалке Загораева и ставшие обязательными пробежки возымели эффект. Если раньше я чувствовал неприятные тянущие позывы при упоминании сигарет или запахе табачного дыма, то теперь это меня никак не трогало. Вот что значит здоровый образ жизни!

— Тогда я тоже пока повременю, — улыбнулся Поликарпов. — Так вот, есть у вас на примете какое-нибудь помещение?

— Сперва я думал, чтобы в редакции их собирать, — хрустеть свежевыпавшим снежком было весело и приятно, как в детстве. — Но потом подумал, что это моя территория, им там не расслабиться. А вот, к примеру, в районном ДК…

— Понимаю ход ваших мыслей, — кивнул чекист. — Директор Сеславинский — потомок «бывших». С ним всей этой братии будет комфортнее. И еще.

Поликарпов повернулся ко мне и встал. Я тоже остановился.

— Как мы и обсуждали, все эти сборища должны быть под контролем, — спустя томительную паузу вновь заговорил он. — Понятно, что их материалы, если до этого все же дойдет, будут отдельно вычитываться…

— Если дойдет? — переспросил я. — Но, позвольте, мы ведь уже обсуждали, что авторские колонки будут печататься, пусть и после тщательной проверки. У вас там, в комитете, опять передумали и решили перестраховаться?

— Не переживайте, Евгений Семенович, все по-прежнему в силе. Просто, зная этих людей, лично я сомневаюсь, что они примут правила игры. Будут требовать, спорить, друг с другом еще передерутся.

— Так для этого и правила существуют, — напомнил я. — Думающие люди, даже если у них радикальная точка зрения, будут действовать в рамках, чтобы добиться результата. Это в их же интересах. А интересы газеты и партии отстаивать буду уже я.

— Разумеется, — кивнул Поликарпов. — Тут мы, ясное дело, рассчитываем на вас. Да и вообще, с газетой проще. А вот сами беседы… Нашего человека в небольшом городе добавить сложно, поэтому дискуссионный клуб будет под постоянной прослушкой.

* * *

Я уплетал макароны по-флотски и жалел, что в Андроповске нет моих любимых острых кетчупов или перчиков халапеньо. Да их и в принципе во всем Союзе пока еще нет… Зато есть стол с накрахмаленной скатертью, любимая женщина напротив, пузатый кот, развалившийся на полу у чугунной батареи.

— Ты не думаешь, что вся эта затея тебе может выйти боком? — спросила Аглая.

Перед тем, как сесть ужинать, я рассказал ей о жаркой дискуссии в райкоме, беседе с Котенком и обо всем, что я планировал из этого сделать.

— Думаю, — честно ответил я. — Это все в принципе рискованно. Однако закручивать гайки, как этого хотят, например, Кислицын с Жеребкиным, еще хуже. Ты же в больнице работаешь, куча народа мимо тебя проходит каждый день, наверняка же люди стали чаще неудобные вопросы задавать.

— Неудобные вопросы люди и при Сталине задавали, мне еще бабушка рассказывала, — кивнула девушка. — Но мы всегда чем-то недовольны, это нам всем свойственно по природе. Рыба ищет, где глубже…

— А человек — где рыба, — подхватил я, закончив фразу рыбацкой пословицей.

— Да ну тебя, — нахмурилась Аглая. — Я с ним серьезно, а он в бирюльки играет. А вдруг они под твоим чутким руководством переворот замыслят, а ты и знать не будешь со своим благородством? Отвечать-то в итоге тебе придется. Еще в организаторы запишут…

— Все же циники вы, товарищи медработники, — притворно вздохнул я. — Тут, может быть, судьбы страны решаются, а ты, дорогая, о моей заднице печешься.

— Ты знаешь, — прищурилась Аглая, и в воздухе повисла напряженная тишина. — Я действительно в этом плане циник, и твоя задница мне дороже, чем возможность высказаться для Котенка и бабушки Кандибобер.

— Я не могу по-другому, — твердо сказал я.

Встал, подошел к ней и крепко обнял.

* * *

Декабрь в этом году выдался невероятно снежным. Метель обрушивалась на Андроповск в ежедневном режиме, и с городских улиц практически не уходили лаповые снегопогрузчики, похожие на больших красных крабов.

Я смотрел в окно своего кабинета, завороженный безумным танцем снежинок, и потягивал терпкий обжигающий кофе. Понедельник был в самом разгаре, журналисты сдавали мне свои материалы, я вносил правки, отдавал на доработку и вновь перечитывал переделанное. Номер готовился серьезный, мне не хотелось допустить даже малейшей халатности. В итоге мы буквально зашивались, параллельно готовя не только «Андроповские известия», но и вечерку.

Старушка Метелина оказалась действительно классным профессионалом, и я не ошибся, когда начал подозревать, что ей просто не хватает творческого полета. Статью о продразверстке она подготовила безупречно, и правок с моей стороны был минимум. Не подкачала и Зоя, создавшая, на мой взгляд, аналитический шедевр с использованием всей имевшейся у нее информации по АЭС. Справки, ссылки на авторитетные источники, комментарии экспертов, эмоциональные диалоги с ликвидаторами… Причем девушка сама, без моей подсказки, вышла на людей из Андроповска, которые совсем недавно вернулись из чернобыльской зоны по причине ротации, и набрала фактуры от них. Еще и фотографиями разжилась.

Сложности вышли с Аркадием Былинкиным, которому досталась действительно непростая тема. Но тут я сам виноват — начал с названий улиц в честь революционеров, а в итоге задал ему сложнейшую аналитику на тему взаимного террора. В итоге, рассмотрев и обсудив три версии статьи, мы с ним решили остановиться все же на изначальной концепции. Пусть сначала несколько улиц рассмотрит, а уже в следующем номере используем его наработки по аналитике.

— Евгений Семенович, к вам товарищ Бродов, — задумавшись, я не сразу взял трубку.

— Пусть заходит, Валечка.

В дверь боком протиснулся Арсений Степанович. В своей неизменной рубашке и мощных подтяжках. Неуклюжий, полный, противоречивый, но очень умный мужик.

— Рассказывай, Арсений Степанович, с чем пожаловал? — улыбнулся я. — Чаю хочешь?

— Спасибо, Жень, — он махнул рукой и покачал головой.

Прошел к столу, грузно присел на скрипнувший стул. Только сейчас я заметил, что он прижимает к боку пачку бумажных листов.

— Я тут набросал кое-что, — заговорил Бродов. — Помнишь тот наш разговор о репрессиях?

— Арсений Степаныч… — я вздохнул. — Помню, конечно. Только давай все-таки после этого номера подробно обсудим? У тебя же есть сейчас основная статья? Ты с Пеньковым поговорил?

— Поговорил, — кивнул Бродов. — Уже все с ним согласовал, причешу немного и тебе на суд…

— Вот и давай, — я отзеркалил его кивок. — У нас тут, кстати, читательская обратная связь накопилась. Поможешь разобрать? Я Бульбаша тоже планировал позвать.

— Это по тем вырезкам? — оживился мой зам, отвлекаясь от своего вопроса.

— По ним, — подтвердил я и, нажав кнопку на коммутаторе, попросил секретаршу принести мне подборку, а заодно пригласить Бульбаша и Зою.

В нашей редакции, как и в сотнях других районок, был свой отдел писем, и работу со вкладышами, по идее, нужно было отдать им. Но мне хотелось лично почитать отклики на материалы, чтобы к планерке в среду уже иметь представление, в каком направлении вести подготовку номера. Понятно, что в основном он будет посвящен Новому году, так как выйдет аккурат тридцать первого декабря… Но забивать всю газету елочками и шариками, как это станут делать некоторые коллеги в будущем, я не собираюсь. Даже в праздник найдется место серьезным вещам.

Секретарша Валечка поставила на стол внушительную картонную коробку, заполненную вырезанными и исписанными бюллетенями на газетной бумаге. Я улыбнулся, достав сразу несколько. Когда я разрабатывал макет, то вспомнил, как в детстве мне было обидно вырезать из «Пионерской правды», «Феньки» и «Черного кота»^[6] всякие интересности — потому что на другой стороне порой тоже был хороший материал. Вот я и придумал, что бюллетень должен быть двусторонним, чтобы выкромсать его из газеты без лишних потерь.

— Ну что, коллеги? — я обвел интригующим взглядом своих заместителей и главреда вечерки. — Готовы заглянуть в глаза правде?

Мне показалось, что жаднее всего в этот момент смотрел на коробку с бюллетенями Бродов.

Глава 7

Бюллетень был составлен по довольно простому принципу: в первой части респондентам нужно было рассказать о себе, чтобы мы могли лучше узнать своего читателя, а во второй уже требовалось оценить содержание номера.

С самого начала я вынашивал мысль сделать опрос анонимным, поэтому сразу исключил строку ФИО. В итоге портрет читателя состоял из пола, возраста, образования и рода занятий. Для удобства это было размещено на одной стороне бюллетеня. На оборотной же было несколько общих вопросов и голосование за материалы по уровню интересности.

Мне, прежде всего, хотелось узнать, достаточно ли читателям одного выпуска в неделю, а еще чего, на их взгляд, газете не хватало — тут требовался развернутый ответ. И, наконец, каждую статью нужно было оценить по пятибалльной шкале со школьной системой. То есть пятерка — это отлично, а кол — отвратительно. То же самое требовалось в плане фотографий — оценить снимки каждого из наших фотокоров.

Нам оставалось лишь систематизировать бюллетени, которых оказалось приятно много. Я вывалил их из коробки прямо на стол, завалив его с горкой, и мы вчетвером принялись их обрабатывать — выписывать данные в заранее заготовленные бланки. Потом несложные арифметические подсчеты — и вуаля. Обратная связь, пусть и предварительная, готова.

Я перебирал аккуратно вырезанные листочки, ощущая радостный перестук в груди. Моя идея сработала, она получила отклик — а значит, людям не все равно. Судя по количеству заполненных бюллетеней, это не меньше двух третей тиража. А то и больше. Уже одно это говорило, что газету на самом деле читают. Не просматривают, как в моей прошлой жизни ленты новостей в соцсетях, а вдумчиво разбирают каждую статью. Соглашаются, возмущаются, спорят.

Изначально мне казалось, что обратная связь не получится столь массовой. Думал, люди будут лениться заполнять бумажки и потом еще отправлять их по почте. Но я недооценил энтузиазм жителей советского Андроповска. И не только самого города, а еще и целого района. Читатели на предприятиях, в магазинах, конторах, колхозах искренне поддержали призыв газеты выразить мнение. Этого я не учел как раз при добавлении вопроса о том, чего не хватает «Андроповским известиям». Люди столько всего написали… Некоторые даже к вырезанным бюллетеням скрепочками подкалывали исписанные страницы с замечаниями и советами.

Оказалось, что люди читают газету от корки до корки, но больше всего им нравятся человеческие истории. Те же интервью — не только с героями-ликвидаторами, но и партийцами вроде Краюхина. Читателей захватывали расследования Сони Кантор, обзоры кино от Никиты Добрынина, репортажи о работе милицейских патрулей. Некоторые обижались на рубрику о профессиях — мол, почему не пишете о нас? Журналистов звали доярки, комбайнеры, пожарные, газовики, ветеринары, экскаваторщики, бульдозеристы, строители. У меня даже голова закружилась от одного только огромного списка будущих статей о людях труда. А еще… мы без всякого преувеличения попали в яблочко с атомным страхом.

— Итак, — начал я, когда мы спустя несколько часов перебрали все бюллетени. — Поздравляю вас, Зоя Дмитриевна, ваша статья про безопасность АЭС набрала больше всего баллов. Отрыв от всех остальных просто огромный. Вы даже Софию Адамовну обскакали, хотя криминальные истории наш народ любит.

Слабым звеном оказалась Евлампия Тимофеевна Горина, подружка Метелиной, в отличие от нее не желавшая расти в профессиональном плане. Потом шли несколько внештатников, печатавшихся в газете в основном по старой памяти и по требованию райкома. Чуть выше разместились Катя и Люда, молоденькие журналистки, которым не хватало опыта и которых, кстати, обскакала Юлька Бессонова со своими «модными приговорами».

Тройка лидеров прошлого номера была следующей: Зоя Шабанова, София Кантор и Виталий Бульбаш. Затем уже шел Никита Добрынин со своими фильмами, Аркадий Былинкин, Пантелеймон Шикин и мой второй зам Бродов. Бесспорным лидером среди фотографов, как я и был уверен заранее, стал Леня Фельдман. Хотя у кадров Андрея тоже хватало поклонников. И еще я по-новому открыл для себя одного из внештатников — Вольдемара Сеппа, милицейского фотографа-криминалиста.

— Давай-ка, Степаныч, подтягивайся, — Бульбаш потрепал по плечу Бродова, понурившегося от довольно низкой, по его мнению, оценки.

— Арсений Степанович, у вас очень хорошие статьи, сильные, — попыталась приободрить его Зоя.

— Я абсолютно уверен, что вы можете лучше, — внес и я свою лепту.

— Ладно, — тяжко вздохнув, махнул рукой Бродов. — Пойду я интервью с Пеньковым доделывать…

И он побрел шаркающей походкой к двери. Мне его стало жалко, но утешать и поддерживать в нем умонастроение жертвы я не собирался. Пусть сам делает выводы. А я ему, если что, потом помогу. Когда сам захочет.

* * *

— Евгений Семенович, на проводе Поликарпов, — сообщила мне Валечка, когда я уже дочитывал последний на сегодня готовый материал. — Сказал, что вы поймете…

— Да-да, соединяйте, — попросил я.

— Радуйтесь, товарищ Кашеваров, — сказал чекист сразу после приветствия. — Котенок согласился на наши условия. Особенно он заинтересовался возможностью официально публиковаться… Его требования тоже в целом оказались приемлемыми.

— Это действительно хорошая новость, Евсей Анварович, — сдержанно ответил я. — А что насчет других кандидатов, которых мы обсуждали?

— Челубеева и Голянтов, — чекист назвал только две фамилии. — Пока могу предложить только этих двоих.

— Но этого же мало! — я постарался, чтобы голос не прозвучал слишком разочарованно. — Я, Котенок, Голянтов и старушка Кандибобер — вряд ли у нас получится полноценная дискуссия на общегородские темы. Кворума нет.

— Не спешите, Евгений Семенович, — успокоил меня Поликарпов. — У нас, разумеется, есть и другие активные диссиденты на примете. Вот только давайте начнем с малого. Вы же не собираетесь сразу всем давать печатную площадь?

— Справедливо, — согласился я. — Но даже если в клубе будет сто человек, я все равно не планировал публиковать сразу всех. Помните опросники в газете?

— Конечно.

— Так вот, напомню, их заметок они тоже будут касаться. И читатели так же станут голосовать за лучших.

— Разумно, — чекист словно чего-то еще ждал от меня. — А лучших не так много, и они не всегда на виду…

— Вы хотите, чтобы их предложил Котенок? — догадался я. — Чтобы все выглядело естественно, а не как принудиловка от КГБ? А он пока молчит, правильно?

— Он хитрый, — чекист рассмеялся. — Хорошо знает принцип «разделяй и властвуй», и потому с этими двумя ему проще. С Челубеевой они в контрах, и ее, если что, ему не жалко, а Голянтов хоть и идейный, но спокойный. Все-таки священник, он за мир между людьми. Так что каких-то действительно интересных личностей Котенок нам выдаст после того, как увидит результаты работы клуба. Ну и первые публикации, разумеется. Бережет себя, прикрывает тылы. Так что, еще раз говорю, просто потерпите. Главное в любом деле — начать.

— Понятно, — я побарабанил пальцами по столу, напомнив сам себе Краюхина. — И, в общем-то, предсказуемо. Я ведь могу поговорить с Котенком отдельно? Так сказать, успокоить, усыпить его паранойю?

— Разумеется, — подтвердил Поликарпов. — И, кстати, еще вопрос. Я помню, что мы говорили не только о городских инакомыслящих. С вашей стороны ведь тоже люди будут? Те, кому мы можем доверять в отличие от Котенка и компании?

— Будут. Как раз составляю список.

— Вот и отлично, Евгений Семенович. А пока давайте организационные вопросы решим. Жду через тридцать минут у районного дворца культуры. У вас получится?

— Успею, — коротко ответил я и положил трубку.

Сейчас меня в первую очередь интересовали именно городские диссиденты. Лояльных советскому строю спикеров мы и так уже с Зоей составили, когда обсуждали авторские колонки. Вот они-то как раз и должны составить костяк центристов. Тот же профессор Королевич, к примеру, который лечил ликвидатора Павла Садыкова. Сам чернобылец, кстати, тоже. Еще в моем списке кандидатур был Вовка Загораев, владелец полулегальной качалки и будущий андроповский предприниматель, один из первых. В клубе я, кстати, видел вариант будущего для Петьки Густова — моего знакомого афганца. Ему я готовил роль представителя ветеранов локальных войн. В общем, народ подбирался разношерстный, и это как раз то, что нужно.

У массивных колонн РДК, где всего пару месяцев назад загорелась скандальная звезда группы «Бой с пустотой», я очутился уже через пятнадцать минут. Поликарпов улыбнулся моей оперативности, мы пожали друг другу руки и направились в здание. Там, как выяснилось, шел ремонт — пахло краской и цементной пылью, сновали рабочие, перемежаясь с пышно разодетыми кружковцами.

— Евгений Семенович? — обрадованно воскликнул директор ДК Константин Сеславинский, узнав меня. А потом быстро помрачнел, увидев, что я не один. — Доброго дня, любезный Евсей Анварович. Чем могу служить?

— Товарищ Кашеваров вам все объяснит, — уклончиво ответил чекист, тем не менее, вежливо улыбнувшись.

Мы прошли в тесный кабинет Сеславинского на первом этаже. Все тот же столик из ДСП, календарь с голубем мира, шкафчик с наградными кубками и маленькая аккуратная скрипка. Инструмент работы мастера Льва Горшкова, принадлежавший отцу директора — земскому депутату Филиппу Андреевичу Сеславинскому. Вспомнив все это, я сразу же понял, откуда Константин Филиппович знает, кто такой Поликарпов, и почему сразу же так напрягся.

— Присаживайтесь, судари мои… то есть, простите, товарищи, — засуетился директор.

— Не переживайте, Константин Филиппович, — улыбнулся Поликарпов. — За обращение «сударь» в советской стране не наказывают.

— Да я и не переживаю, — Сеславинский все же смутился. — А то просто молодых людей смешит порою моя старорежимность… Вот и поправляюсь сразу на всякий случай. Кофию?

Мы с Поликарповым синхронно кивнули, и директор ДК принялся хлопотать с напитком. Достал все тот же кипятильник, трехлитровую банку… Я улыбнулся.

— Константин Филиппович, мне нужно помещение для нового дискуссионного клуба. Вы сможете помочь?

— Осмелюсь спросить, почему не в редакции? — уточнил Сеславинский, покосившись на Поликарпова.

— Единственное свободное помещение — это библиотека, которая сейчас также используется как опорный пункт народной дружины, — ответил я. — Позже нам обещали поставить специальный киоск во дворе, а пока…

— Я понял, — кивнул директор. — Помещение есть, оно совсем маленькое для танцевального или, скажем, театрального кружка. Могу посодействовать, Евгений Семенович, для вас — почту за честь.

— Спасибо, Константин Филиппович, — искренне поблагодарил я.

— Туда, правда, перевезли архивы избы-читальни из Дятькова, — развел руками Сеславинский, а потом принялся заваривать нам свой фирменный «кофий».

Я сразу понял, о чем он говорит: Дятьково — это деревня на границе с Андроповском. Ее недавно снесли для строительства новых городских домов, сломали и старую избу-читальню. Интересно, что там за архивы? Всегда было интересно копаться в старых бумагах… Столько открытий можно совершить, не сходя с места!

— Нас это не смущает, Константин Филиппович, — кивнул я. — Если нужно, мы и приберемся.

— О, не утруждайтесь, прошу вас! — Сеславинский смешно всплеснул руками. — Когда вам потребуется помещение?

— Завтра, — ответил я. — После сдачи номера в половину седьмого вечера.

— Тогда, быть может, сходим осмотреться? — тут же предложил директор. — Попьем кофию и направимся…

С напитком мы закончили быстро — подспудно всем хотелось поскорее освободиться. Я торопился домой к Аглае, Сеславинскому просто было неприятно общество чекиста, хоть он это и старательно скрывал. Сам Поликарпов относился к нашей беседе как к части работы и вряд ли испытывал к потомку «лишенцев» что-то личное. Просто не хотел рассиживаться по причине конторской прагматичности.

Комната и впрямь оказалась маленькой, но для собраний вполне подходящей. Еще и напоминала нашу редакционную библиотеку книжными стеллажами. Только здесь они были заставлены наспех — сразу видно, что содержимое привезли недавно и еще не успели отсортировать. Я подошел к одной из полок, с интересом разглядывая корешки старых книг. Задел плечом какую-то папку и…

Со звуком, напоминающим плеск воды, на пол посыпались фотокарточки и отрезки пленки. Я попытался удержать лавину, но сделал только хуже. Старая папка окончательно развалилась, накрыв меня дождем снимков. Подобрав один из них, я с любопытством всмотрелся в старую фотобумагу. Карточка пожелтела, на ней было почти ничего не разобрать. С сожалением отложив ее, я взял один из отрезков пленки. Она была испачкана чем-то серо-синим, но кадры можно было разобрать.

— Что это? — с интересом спросил Поликарпов, подбирая еще один отрезок.

Я посмотрел на свет — со старой фотопленки на меня смотрели люди в старомодных тулупах, косоворотках, платьях… Это же какой-то архив!

— Позвольте-ка, — попросил Сеславинский, надевая на нос очки. — Это же… это… Я могу ошибаться, но это похоже на фотографии Тюлькина!

— Кого, простите? — уточнил чекист.

— Народный фотограф! — выдохнул я. — Константин Филиппович, вы знали об этих снимках?

— Нет! — воскликнул директор. — Их… привезли совсем недавно, я планировал разобрать архив. Только дел сейчас с празднованием Нового года, сами понимаете…

— Евсей Анварович, вы на машине? — я повернулся к чекисту. — А то я свою отпустил…

— Да, меня ждет водитель, — сказал Поликарпов, непонимающе глядя на меня.

— Нам нужно срочно ехать к развалинам Дятькова! — заявил я. — Константин Филиппович, вы с нами?

— Разумеется! — воскликнул директор ДК.

— Евсей Анварович, это очень важно! — я повернулся к чекисту. — По дороге все объясню.

* * *

В будущем Россию и нашу Тверскую область захлестнула мода на частные музеи. Как правило, они создавались местными активистами — краеведами, историками и просто неравнодушными людьми. Мне доводилось бывать во многих, когда я готовил спецматериал. Например, в селе Михайловском под Тверью — там работал Музей гвоздарей. Местные просто взяли в аренду здание, привели его в порядок и подготовили экспозицию со старыми вещами. Патефоном, маслобойками, ткацкими станками, самодельными игрушками. И получился музей старого деревенского быта, посвященный местным ремесленникам — васильевским и михайловским гвоздарям.

У нас в Любгороде тоже открыли похожий музей, и среди экспонатов там было несколько пожелтевших снимков деревенского фотографа Архипа Тюлькина. Их случайно обнаружили в районном ДК почти полностью сгнившими и рассыпавшимися… А основное собрание, как впоследствии выяснилось, погибло в развалинах дятьковской избы-читальни. Той самой, о которой мы только что говорили столь буднично. А я-то ведь и не сразу об этом вспомнил! Но главное, что все-таки сознание Женьки Кротова из двадцать первого века вовремя выдало эту информацию.

Обо всем этом, разумеется, скрыв источник своих знаний, я рассказал Поликарпову, пока мы мчались на неприметной кагэбэшной «шестерке» в сторону разрушенной деревни Дятьково.

— Это же достояние нашей малой истории! — не переставал восклицать Сеславинский. — Евгений Семенович, как хорошо, что вы тоже знали о Тюлькине! И хорошо, что вспомнили!

— Неужели он настолько ценен, этот ваш Тюлькин? — спросил чекист. — Что такого в этих старых фотографиях?

— Пройдет время, Евсей Анварович, — сказал я, — и за этими кадрами будут охотиться, чтобы восстановить память о нашем прошлом. А мы сейчас с вами эту память спасаем.

Машина затормозила возле разрушенного деревенского дома, присыпанного ярко-белым снегом.

Глава 8

Номер сдавали в бешеном темпе. И это с учетом того, что у нас почти все было готово еще вчера! Однако меня словно накрыло самоедством — я без конца лакировал тексты, чтобы не ударить в грязь лицом, и с той же целью несколько раз менял фотографии. Замучил и корректуру, и верстку, но в итоге сдал почти идеальную газету. Почти — потому что нет предела совершенству.

Параллельно с этим я бегал к нашим фотографам — Андрею и Лене — проверял качество проявки почти рассыпающейся пленки. Вчера нам с Сеславинским и Поликарповым удалось спасти остатки архива Тюлькина, и парни весь день занимались тем, что бережно тиражировали старинные фотокарточки. Увы, некоторые кадры безвозвратно погибли. Слишком долго архив пролежал под снегом.

И все равно — то, что удалось проявить, пусть и с огрехами, было настоящим сокровищем. На нас смотрели дятьковские крестьяне, позирующие для деревенского фотографа. Надевшие, как водится, все лучшее, словно на праздник. Были у Тюлькина и пейзажи, которые уже давно канули в Лету, подобно разрушенной деревне. Но в основном он снимал людей. Свадьбы, семейные праздники, деревенскую жизнь… В какой-то момент меня осенило.

Я собрал внеочередную, даже можно сказать экстренную планерку, причем не у себя в кабинете, а в ленинской комнате. Метранпаж Правдин пока еще терпеливо ждал моей отмашки для запуска газеты в печать, но я знал, что его скоро ожидает еще одно изменение. Небольшое, но очень важное.

— Коллеги, — обратился я к журналистам. — Наша с вами редакция запускает особый проект…

— Евгений Семенович, когда вы все это успеваете придумывать? — захлопала ресницами Люда, тут же ойкнув и извинившись за то, что перебила меня.

— Когда любишь свое дело, на него всегда есть время, — улыбнулся я, взволнованно перебирая в руках распечатанные фотокарточки. — Для начала поднимите руки, кто слышал о фотографе Тюлькине.

Я, конечно, не ожидал единодушия, но результат меня, откровенно говоря, расстроил. Руки подняли только старики — Шикин, Горина и Метелина. Даже мой друг Бульбаш, к сожалению, не знал о талантливом самородке из уничтоженной деревни Дятьково.

Впрочем, теперь я зато понимаю, почему в будущем этого человека почти забудут, и лишь в начале две тысячи двадцатых запоздало начнут собирать по крупицам уцелевший архив. А сколько ведь таких Тюлькиных жило и творило в первой половине гремучего двадцатого века! Их снимки будут массово лежать на помойках вместе со старыми семейными альбомами людей, не помнящих своего родства и не ценящих прошлое. А многое просто сгниет и рассыпется пылью в заброшенных деревенских домах. Корни подобного отношения растут отсюда, из противоречивой истории нашей страны… Страны, как сказано в грустной шутке, с непредсказуемым прошлым. После семнадцатого мы боролись с пережитками царской власти, и старая Россия с хрустом французской булки превратилась в Атлантиду. А очень скоро в такой же затерянный континент превратится и Советский Союз. Если, конечно, сидеть сложа руки и ничего не делать!

— Посмотрите на эти снимки, коллеги, — я передал несколько фотографий в аудиторию, и портреты людей прошлого пошли по рукам.

— Ого, это же мой прадедушка! — неожиданно воскликнул Никита Добрынин и тут же запнулся, с осторожностью взглянув на меня.

А я понял, что произошло, и примерно догадывался, какой ураган бушует сейчас в душе парня. Кирилл Голянтов, он же Амвросий, репрессированный любгородский священник, предок андроповского комсомольца. Именно он, как выяснилось, смотрел с одного из снимков.

— Отлично, — кивнул я. — Лучшей иллюстрации моим словам и не придумаешь. На этих кадрах, как вы понимаете, чьи-то родители, бабушки с дедушками. И наш новый проект поможет найти своих родственников. А возможно, и получше узнать историю своей семьи.

— По старым фотографиям? — удивилась Катя.

— Именно, — улыбнулся я. — Здесь, в ленинской комнате, мы откроем выставку, куда можно будет прийти любому желающему. Печатать снимки в газете было бы слишком сложно и затратно, а тут у нас огромное помещение…

— Но в газете ведь можно не сразу все публиковать, — возразил Аркадий Былинкин. — Например, в каждом номере по одному портрету…

— Все равно долго и неудобно, — я покачал головой. — Да и без каких-либо вводных это не так интересно… Как доска объявлений получится. А вот если к снимку будет прилагаться история, то это уже совсем другое дело. Понимаете, о чем я?

— Люди будут искать своих предков, узнавать их на фотографиях и рассказывать какие-нибудь семейные предания? — первой догадалась Соня Кантор.

— Именно, София Адамовна, — подтвердил я. — И лучшие семейные истории мы будем публиковать. Что-то в вечерке, что-то в основной газете. Ведь представьте: кто-то из этих людей, возможно, был героем первой мировой. Или революционером. Кто-то вернулся из Берлина с Победой… Да это же фактически бездонный кладезь!

— Как назовем рубрику? — Зоя Шабанова подняла руку.

— Семейный альбом, — тут же ответил я.

Это простое название пришло мне в голову только сейчас. А до этого мысли крутились вокруг всяких невыразительных сложностей вроде «Народного хронометра» или «Фотохроники».

— А теперь, коллеги, пока досдается номер, я попрошу вас помочь оформить выставочный зал, — улыбнулся я. — Иван, а вы подготовьте виньетку для вставки анонса в газету. Нужно успеть в течение двух часов. Завтра выйдет свежий номер, и жители города сразу узнают о выставке. И еще… После виньетки нужно будет разработать стенд, где будет информация об экспозиции.

— Сделаем, — кивнул художник.

Бывший муж Аглаи по-настоящему прижился в коллективе и даже, как я заметил, начал ухаживать за одной из подружек-хохотушек — Катей. Вот что значит занят человек делом, а не страдает от ушедшей любви. Работать он, кстати, гораздо лучше стал. Думаю, здесь не только отсутствие ограничений играет роль, а именно востребованность, нужность.

— Коллеги, кто не занят сегодня в патруле народной дружины, помогите, пожалуйста, Ивану с оформлением.

Первой отозвалась Катя — предсказуемо. Вместе с ней развешивать фотографии согласилась Люда, что тоже не стало неожиданностью. А потом уже и остальные подтянулись, так что я завершил планерку. Правдин сейчас тяжело вздохнет, когда я ему сообщу, что одну из полос придется переделать, но такова жизнь.

Уходя из ленинской комнаты, я задержал взгляд на Никите — тот отложил фотографию прадеда и сейчас с любопытством рассматривал портрет какой-то совсем молодой девчонки в белой косынке. Каким-то седьмым чувством он понял, что я на него смотрю, вздрогнул и принялся помогать Люде, оставив снимки на стуле.

* * *

Подписав номер у Громыхиной, я отправил его в печать, и метранпаж Правдин не сумел скрыть своей радости. Видимо, я сильно его сегодня замучил. Поблагодарив весь отдел верстки, я помчался собираться — время уже поджимало, и мне не хотелось опаздывать на первую встречу дискуссионного клуба «Вече». Именно так я решил его назвать, вспомнив аналог из истории. Разумеется, собрание городских активистов — это еще не народный сход, как в Новгороде и Твери. Но если идея получит развитие, мы наш кружок до настоящего вече и расширим. А то и до новой газеты — официально независимой, но фактически подконтрольной…

Схватив со стола листок с правилами, я оделся и, попрощавшись с Валечкой, поспешил вниз. Водитель Сева подбросит меня до РДК, а домой я потом на автобусе доберусь.

Андроповск по-прежнему заметало снегом, и у дворца культуры работала уборочная машина. Площадь перед зданием расчищали широченными лопатами дворники. Разумно, отметил я. Если все оставить на утро, сложностей будет гораздо больше, потому как за ночь такие сугробы навалит… Да уж, и куда потом подобная предусмотрительность денется? Почему зима в средней полосе России станет неожиданностью для чиновников и коммунальщиков?

Размышляя о подходе к ЖКХ в Союзе и в постсоветских странах, я буквально ворвался в ДК и увидел мирную картину. Директор Сеславинский беседовал с бородатым мужчиной в рясе, а главный городской возмутитель спокойствия Алексей Котенок с любопытством разглядывал детскую стенгазету.

— Евгений Семенович! — Сеславинский и на этот раз первым увидел меня, сразу же поспешив поздороваться. — Я как раз ожидал вас!

— Здравствуйте, — поприветствовал я сразу всех троих.

Котенок обернулся и осклабился, священник вежливо кивнул, и только директор ДК с жаром потряс мою руку.

— Я бы хотел попросить вас… — начал Сеславинский, и поп сразу же перебил его.

— Не унижайтесь так, Константин Филиппович, — сказал он густым басом. — Насколько я понял, мы не на партийное заседание собираемся, вход желающим не воспрещен. Так ведь, уважаемый Кашеваров?

— Евгений Семенович, — я вежливо склонил голову. — А вас как лучше называть? Варсонофий или Вадим?

— Правильней — отец Варсонофий, — поправил меня священник. — Но если вам удобно, можно и Вадим.

— Может, пройдемте? — предложил я. — И да, Константин Филиппович, вам тоже можно поучаствовать.

Пока Сеславинский рассыпался в благодарностях, в фойе вкатилась со своей неизменной тележкой Аэлита Ивановна по кличке Кандибобер и, покрутив длинным острым носом, уверенно направилась к нам.

— Доброго вечера, господа-товарищи! — высоким скрипучим голосом сказала она. — Я не опоздала?

— Вы вовремя, — кивнул я. — Идемте.

Первыми шли мы с Сеславинским, остальные в напряженном молчании следовали в паре шагов позади. Не доверяют и не понимают еще, действительно ли стоит овчинка выделки. И наверняка подозревают какую-нибудь провокацию со стороны КГБ. Если честно, я и сам этого опасаюсь. Поликарпов, конечно, на моей стороне. Вроде как. Но с чекистами нужно в любом случае держать ухо востро.

— Располагайтесь, — я пропустил городскую оппозицию в комнату и зашел следом.

Интересно получается — рядом сели только директор ДК со священником, а Котенок с Кандибобер демонстративно отдалились сразу ото всех. В том числе друг от друга. Вот поэтому большевики в свое время и победили, подумал я. Пока остальные перетягивали одеяло друг на друга, те выступили с понятной большинству программой. Эти, видимо, тоже на старые грабли хотят наступить, воюя со всеми и не желая объединяться ни с кем.

А что будет, когда и остальные инакомыслящие подтянутся? Ладно, не будем забегать вперед, может, еще все и обойдется. Правила я составил простые, мои собеседники люди неглупые, сразу должны понять, что к чему.

Я вспомнил, что нас откровенно прослушивают, и внутри все упало. Понимаю, что без этого не обойтись, но все равно как-то… не по себе. А вдруг они сейчас, по закону вселенской подлости, возьмут и все испортят? Достаточно ведь одной провокации, единственной свары…

— Ну что, Котенок? — сварливо обратилась к моему сопредседателю Кандибобер. — Расскажешь, наконец, во что ты нас втягиваешь? Что нам тут будут рассказывать? О том, что советская промышленность — самая чистая в мире, и угарный газ в атмосферу не выбрасывает?

— Вы бы, Аэлита Ивановна, помолчали для начала, — тот едва не испепелил ее взглядом. — А то приглашение ваше можно и отменить…

Кажется, свара все-таки намечается. Может, правы Кислицын с Жеребкиным, и с этими господами впрямь каши не сваришь?

Глава 9

Прочь сомнения, все зависит от меня — от того, как я поведу дискуссию. С этими мыслями у меня как будто бы сил прибавилось.

— Итак, начнем, — я приступил к делу, проигнорировав перепалку Котенка и Аэлиты Ивановны. — Вам уже сообщили, что в городе начинает работать дискуссионный клуб под названием «Вече». Меня вы наверняка все знаете, но все же представлюсь. Кашеваров Евгений Семенович, редактор андроповской районной газеты. По совместительству один из ведущих дискуссий и председателей клуба. Мой напарник — Алексей Котенок. Как нетрудно догадаться, я представляю официальную точку зрения, он — альтернативную. Для равновесия.

— А мы тогда вам на что? — хмыкнула Кандибобер. — Вот и дискутируйте друг с другом, нас-то зачем позвали?

— Потому что каждый из вас представляет не только определенный взгляд, но и интересы части общества, — напомнил я. — Мы хотим учесть всех, чтобы никто не ушел обиженным.

— Не поздновато ли? — спросил священник.

— Прийти к соглашению всегда уместно, — улыбнулся я. — А чтобы у нас с вами не оставалось лишних вопросов, предлагаю ознакомиться с правилами дискуссионного клуба. Они простые, — я пустил по столу распечатанные листы, которые заранее вынул из портфеля вместе с газетами. — Выступаем по очереди. Темы для выступлений оговариваются заранее. В перспективе начнем приглашать сторонних спикеров… то есть выступающих. И, соответственно, слушателей. Не членов клуба, а просто тех, кому интересно. Это потом, когда докажем, что способны на адекватную дискуссию. Регламент — пятнадцать минут. Еще по минуте — у каждого, кто захочет задать вопрос. На ответ — тоже минута. Перебивать друг друга нельзя. Увеличение регламента возможно, если согласны оба председателя, и участники не нарушили правила. Эти технические моменты. Теперь основное. Каждый должен уважать мнение других. Разделять не обязан, но уважать — однозначно. Как бы мы с вами ни спорили по разным вопросам, запрещаются оскорбления и переход на личности.

— А обсуждать-то что будем? — Кандибобер аж подпрыгнула от нетерпения. — И для чего?

— Уверен, у каждого из вас есть наболевшая тема, — невозмутимо ответил я. — О них мы и будем говорить. Но если вам проще, первую тему могу обозначить я. Например, вопрос безопасности атомных электростанций. Наверняка вы читали статью Зои Шабановой с комментариями экспертов, но я на всякий случай все равно привез экземпляры газеты.

— А «Правдоруба» принесли? — Аэлита Ивановна, похоже, решила сегодня поговорить сразу за всех.

— Его мы тоже обсудим, — сухо заметил я. — Только дайте закончить. Говорить мы с вами будем не просто так. И не обо всем подряд. Наверняка вам известно о том, что в стране объявили гласность. Партия готова идти на контакт и обсуждать сложные вопросы. В том числе публично. И от того, как вы будете себя вести, зависит будущее нашего эксперимента. Начнете хаять и критиковать без разбору — ничего хорошего не получится. Первое предупреждение — как желтая карточка в футболе. Второе — как красная, и влечет за собой удаление из дискуссии. А станете аргументированно обозначать острые углы — глядишь, и придем к чему-то общему. Каждому, кто внятно обозначит проблему, я, как редактор районки, готов предоставить печатную площадь. И уже от того, как вы напишете, как выскажетесь, будет зависеть, единственный ли это ваш выход в свет или первый в длинной череде публикаций.

— А судьи кто? — Кандибобер изрекла пафосную цитату из классики. — Кто и как будет определять, что можно печатать? Если вы, товарищ редактор, то все сразу понятно…

— Председателей, хочу напомнить, у нас двое, — терпеливо пояснил я. — Но даже мы с Алексеем не судьи, а скорее посредники. Решать, кто будет высказываться, а кто нет, станут читатели. Откройте газету на восемнадцатой полосе.

Собравшиеся, как прилежные школьники, зашуршали бумагой. На Сеславинского я изначально не рассчитывал, поэтому ему экземпляра не хватило, и он подслеповато подглядывал в газету священника.

— Обратите внимание на бюллетень, который можно заполнить и отправить по почте в редакцию, — я начал объяснять принцип обратной связи. — Каждой статье и заметке читатели ставят оценку по школьной пятибалльной шкале. Те, кто набирает минимум, вылетает.

— То есть, простите, как вылетает? — директор ДК поднял на меня удивленный взгляд. — Куда?

— Перестает публиковаться, — пояснил я. — Газетная площадь, как вы понимаете, не резиновая, так что печататься будут лучшие. Хотите публично делиться мнением — набирайте лайки…

— При чем тут лайки, товарищ редактор? — удивилась Кандибобер. — Не овчарки, не таксы… Это какой-то журналистский жаргон?

Вот опять я не уследил за собственными мыслями, которые поспешили оказаться у меня на языке… Просто я в этот момент думал, как уместить на газетных страницах больше контента без ущерба для основного содержания. И на ум пришел «Твиттер», который в моей прошлой жизни уже стал называться просто «Икс», после того как его купил Илон Маск. Краткость — сестра таланта! Вот и на газетной полосе можно втиснуть не одну-две колонки, а пять. Так даже интереснее, когда пишущий ограничен объемом своего произведения.

— Прошу прощения, — я не подал виду, что сказал нечто издругого времени. — Это действительно из профессиональной среды… Означает одобрение читателя. От английского like — нравится, понравилось.

Котенок усмехнулся — он понял мою оговорку по-своему. Видимо, решил, что я не чужд низкопоклонничеству перед Западом.

— Так вот, — продолжил я, — как уже сказано, оценивать вас будет самый неподкупный судья — читатель. Если ему будет интересно, мы добавим опцию комментариев… То есть будем публиковать самые интересные письма в редакцию на тему ваших авторских заметок. Фактически это будет дискуссия на популярной городской площадке…

— А какова цель всех этих дискуссий? — раздался бас отца Варсонофия. — Создать видимость свободы суждений?

— Цель, дорогие участники клуба, заключается в пользе для города, — я не поддался на откровенную провокацию. — Чтобы в споре рождалась истина.

— Возможность выступить с газетной трибуны… — Котенок, молча до этого наблюдавший за разговором, впервые подал голос. — Это неплохая перспектива, друзья.

— Не друг ты мне, Лешка, — хихикнула Кандибобер. — Разные у нас с тобой цели.

— Что вы имеете в виду, Аэлита Ивановна? — невозмутимо улыбнулся Котенок. — Если вы о защите природы, то я тоже ратую за снижение выбросов. Озоновый слой под угрозой, об этом уже все говорят…

— В Европе все переходят на альтернативные источники энергии! — повысила голос Кандибобер. — Ветряные электростанции, солнечные!.. Почему ты об этом не говоришь?

— Потому что у нас климат не позволяет солнечные панели устанавливать, — спокойно парировал Котенок. — И это не происки андроповского райкома, прошу заметить. А вы, уважаемая Аэлита Ивановна, перегибаете палку. Может, нам вообще всем вернуться в лоно природы?

— Не вижу в этом ничего плохого, — заявила Кандибобер. — Здоровее будем.

— Ага, — ухмыльнулся главный городской диссидент. — Носить начнем шкуры опять, до ветру ходить к деревьям…

— Алексей! — строго одернул его Сеславинский. — Давайте серьезнее.

— И давайте по делу, — ввернул я, вновь перехватывая инициативу. — Сейчас мы с вами говорим не об экологии, а о принципах дискуссии. Но если вам интересно обсудить статью Зои Шабановой, которая подготовила подробный материал о безопасности АЭС — давайте заявим это как одну из тем для следующей встречи.

— Неплохая мысль, — видно было, что Котенок заинтересовался, но специально выбрал слегка пренебрежительный тон. Держит марку.

— Вот и отлично, — одобрил я. — Тогда вот вам вводные тезисы. Атомная электростанция в Удомле. Запущен второй блок. Меры безопасности, повторю, подробно описаны в номере, который у вас на руках. В завтрашней газете выйдет продолжение темы, рекомендую изучить. И подумать: что осталось непонятным? Что нужно было рассмотреть подробнее? Ваши мнения нам тоже важны. Обещаю, что они будут учитываться при подготовке следующих материалов. Опять же — если будет четкая аргументация. Без балагана.

— Лично я не против АЭС, — пожал плечами директор ДК, словно и не слушал. — Это технический прогресс, он неизбежен. И если мне гарантируют безопасность, я с удовольствием принимаю новшество.

— А я считаю, что после Чернобыля вообще нужно было все атомные станции закрыть, — безапелляционно заявила Кандибобер.

Ох и любят они поболтать! На первых порах сложно будет вести дискуссию в строгих рамках… Для них, разумеется, сложно, не для меня. Раз-другой, и тоже привыкнут, если захотят продолжения, а не позорного изгнания из клуба.

— В Библии было предсказано, — между тем, начал басить Варсонофий. — Упадет с неба звезда Полынь и отравит часть вод, что они станут горьки. Чернобыль, насколько я знаю, это и есть полынь на украинском.

— Чорнобыль, — уточнил Котенок.

— А вы что скажете, товарищ редактор? — повернулся ко мне священник. — Не хотите признавать очевидное? Скажете, как у вас в партии принято, что религия — это опиум для народа? А цель — дешевая электроэнергия — оправдывает средства? Даже такие, как АЭС Полынь?

— Религия — это опиум для народа, — кивнул я, будто бы соглашаясь. Раз мы сегодня просто болтаем, то почему бы не делать это правильно. — И сердце бессердечного мира. У Карла Маркса сказано так. А Игнатий де Лойола, основатель ордена иезуитов, на самом деле сказал, что цель оправдывает средства, если цель — спасение души. В обоих случаях, отец Варсонофий, вы сократили фразы, вырвав их из контекста. Надеюсь, что не умышленно.

Все четверо молча воззрились на меня. Священник, поначалу смотревший на меня со смесью презрения и недоверия, теперь излучал любопытство. Котенок — интерес, но он это и так открыто заявлял. Про Сеславинского молчу, добрейшей души человек. А вот старушка Кандибобер по-прежнему стремилась в бой.

— Все эти станции, — заговорила она, — следует законсервировать, как и Чернобыльскую. В конце концов, у нас есть тепловые электростанции…

— Которые работают на минеральном топливе и активно загрязняют воздух, — закончил я за нее, и Кандибобер нахмурилась.

— Сократить выбросы це-о-два и це-о гораздо проще, нежели получить под боком еще один Полынь-город, — заявила она. — Если уж, как говорит Лешка, в нашей полосе нельзя устанавливать солнечные панели, тогда я бы выбрала меньшее из зол.

— А вы Алексея так называете, потому что хорошо с ним знакомы? — вкрадчиво поинтересовался я.

— Да потому что он Лешка-балабол, как его всерьез воспринимать? — всплеснула руками старушка. — Вы вот лучше бы прочитали мою программу, — она полезла в свою сумку на колесиках.

Кажется, наступил подходящий момент, чтобы слегка приструнить. Ее и всех остальных заодно.

— А вот и первое нарушение, — спокойным голосом сказал я, и Кандибобер уставилась на меня, как испуганный кот на веник. — Мало того, что болтаете без умолку, да еще и на личности переходите, уважаемая Аэлита Ивановна. И если бы у нас сейчас была дискуссия по правилам клуба, которые мы обсуждали, я бы вам показал желтую карточку. Помните правила?

— Помню, — процедила сквозь зубы Кандибобер.

— И, кстати, — продолжил я, — Алексей тоже модератор дискуссии… то есть ведущий. И тоже имеет право показать вам желтую карточку. А два предупреждения — это…

— Удаление из дискуссии, — осклабился Котенок. — Хорошие правила, четкие. А я могу сейчас показать Канди… Аэлите Ивановне вторую желтую карточку от себя, и мы ее выгоним?

Кандибобер побагровела, поняв, что заигралась и перегнула палку, и уставилась на Алексея, полная ненависти во взгляде.

— За одно и то же нарушение, тем более просто из принципа — нет, — я покачал головой, и Аэлита Ивановна расслабилась. — Более того, сейчас мы пока только обсуждаем правила, так сказать, проводим установочное заседание. Потому и болтовню я вашу терплю. Но вы, товарищ Челубеева, будьте аккуратны. На будущее. А то вовек печатной площади не дождетесь.

— Все равно я против мирного атома, — насупилась Кандибобер.

— А я вот, к слову, читал статью… — неожиданно сказал диссидент. — Ваша Зоя Шабанова подготовила неплохой материал. Как я уже говорил, Евгений Семенович, с такой пропагандой приятно сражаться. Достойно.

— Ты что, и вправду с ними согласен? — в ужасе повернулась к Котенку Аэлита Ивановна. — Ты сдался?

— Но постойте… — попытался вклиниться директор ДК. — Я тоже читал статью, и у меня тоже не осталось вопросов.

— Константин Филиппович, — покачала головой Кандибобер. — Это же коммунисты! Мы не должны быть на их стороне! Ладно я, ладно Лешка, но вы!..

— Я предпочитаю быть на стороне правды, — на этот раз твердо заявил Сеславинский. — И если мне все объяснили, а я понял, зачем спорить с очевидным? Просто чтобы поспорить? Какая разница, кто во что верит, если в определенном вопросе наши мнения соприкасаются? Атомная энергетика — это физика, а не политика.

Интеллигентный директор ДК, потомок «лишенцев» с дворянской фамилией внезапно оказался тверже того же Котенка. А уж Кандибобер с ним тем более сравнивать смысла нет. Жаль, я был о ней лучшего мнения. Увы, она оказалась неспособна принять очевидное, если о нем сообщает кто-то, с кем она не согласна. Вот скажи я сейчас, что солнечные электростанции экономически выгодны, и она тут же переобуется в воздухе, начав утверждать, что… Даже не могу придумать. Да что угодно, лишь бы не соглашаться со мной! Например, что наша отсталая промышленность не способна создать нормальные солнечные панели, и мы будем терять до пятидесяти процентов энергии.

— Не богоугодное это дело, — поддержал Кандибобер священник. — Нам подали знак свыше, что атом не может быть мирным. А мы не услышали и пытаемся войти в ту же реку дважды.

— Трое за, двое против, — резюмировал я. — Считайте, что порепетировали. Предлагаю встретиться послезавтра в это же время. Здесь же. А перед этим…

— Как, уже заканчиваем? — удивилась старушка. — Мы ведь еще даже не размялись!..

— И снова вы меня перебили, — с улыбкой мясника проговорил я, и Кандибобер испуганно ойкнула, зажав себе рот ладонью. — Спасибо, что поняли. А я закончу. Сейчас мы оговорим темы на первое серьезное заседание. Первая — атомные электростанции. Аэлита Ивановна, я правильно понимаю, что ее берете вы?

— Правильно, — прищурилась пожилая активистка.

— Тогда еще две темы, — продолжил я. — От вас, отец Варсонофий, и от вас, Константин Филиппович. Алексей, снова напомню, руководитель, он без темы, как и я. Батюшка, вы первый…

Священник позыркал на меня тяжелым взглядом из-под кустистых бровей и спустя пару секунд важно кивнул.

— Уничтоженные святыни, — заявил он. — Загубленная история.

— Принимается, — сказал я. — Константин Филиппович?

— Я бы взял похожую тему, — взволнованно заговорил директор ДК. — Забытая культура… светская, разумеется.

— О’кей, — на автомате ответил я. — «Великолепную семерку» недавно пересматривал, прилипло…

Котенок ухмыльнулся, а я понял, что с разгона брякнул еще одну глупость — где это я мог фильм пересматривать? Два варианта: либо в кинотеатре, а там репертуар другой сейчас, либо по телевизору, и тут уж как повезет. Может, и крутили недавно по одному из каналов, кто знает. Проверять они вряд ли будут, газеты с программой листать. Но мне снова урок на будущее. расслабился.

— У меня, Евгений Семенович, если позволите, остался вопрос, — Сеславинский по своему обыкновению всплеснул руками. — Если мы втроем выступим с разными темами, что в итоге пойдет в печать?

— Как я уже сказал, возможность получить газетную площадь получит автор темы с адекватной аргументацией, — напомнил я. — Если все втроем выступите достойно, то и все ваши заметки приму. А там, как вы помните, уже читатели голосовать будут…

— Ясно, — Котенок вдруг блеснул очками. — На вшивость нас проверяете. Это правильно, уважаемый оппонент. Я так понимаю, потом необходимости во встречах уже особо не будет?

— Почему же? — возразил я. — У нас же в газете не сочинения на свободную тему пишутся. Соберемся, обсудим. Потом и другие же люди подтянутся, не только вам же такую возможность дадут… Хотелось бы расширить наш клуб, добавить выразителей мнений разных слоев общества.

Последняя фраза предназначалась как для Котенка, так и для прослушки. Первый пусть задумается, кого можно еще мне порекомендовать, а вторые передадут Поликарпову. Я еще сам потом ему позвоню, вновь подчеркну необходимость следующего шага. И шаг этот должен быть более смелым. Сейчас мои оппоненты резвились, потому что официальную позицию представлял только я. И даже интеллигентный доктор Василий Васильевич Королевич, который был в моем списке в числе прочих, не смог бы им противостоять в полную силу. И добрейший Пашка Садыков — его бы они тоже задавили. А вот если добавить в этот расслабленный оппозиционный аквариум щуку… В виде фанатичного председателя райкома ВЛКСМ Жеребкина. Чувствую, в этом случае дело может дойти до битья морд.

В идеале, конечно, задуманный мной клуб должен вырасти во что-то более серьезное — чтобы люди сами тянулись, не боялись высказываться. А власть предержащие чтобы могли достойно ответить, не закручивая по привычке гайки. Вот только для начала мне нужно доказать эффективность самой идеи. Вот я и столкну лбами не только рассудительных людей, но и фанатиков с обеих сторон. Впрочем, эти все-таки больше для накала страстей нужны. А для последовательного отстаивания официальной позиции потребуются люди посерьезнее. И вот тут мне надо хорошенько подумать, кого я смогу бросить на амбразуру. В идеале — каждому спикеру свои оппоненты. Старушке Кандибобер — физики или те же ликвидаторы. Священнику — все же кто-то из райкома, спор-то больше идейный. А вот с Константином Филипповичем подискутировать может Сашка Леутин как представитель новой культуры. И еще, пожалуй, Василий Котиков, комсомольский поэт.

И это самое главное… То, о чем я пока не озвучил вслух моим первым ласточкам. Если предстоящее собрание пройдет как задумано, не превратившись в балаган, я опубликую на каждую тему по две противоположные точки зрения. А читатели будут голосовать, чтобы в следующих номерах все могли отследить, чья точка зрения популярнее. Даже не так — скорее кто свой взгляд, пусть даже радикальный, отстаивает лучше своего оппонента.

Даже дух захватывает, как представлю все эти жаркие баталии!

— Мне понравилось, — когда священник с бабушкой-экоактивисткой ушли, Котенок решил подвести итог. — Но вы правы, маловат масштаб. Нужны еще люди. Как с моей стороны, так и с вашей.

— Рад, что на уровне конструктива мы с вами мыслим одинаково, — кивнул я. — Кого можете порекомендовать?

— Я подумаю, — сказал Котенок и, глядя мне прямо в глаза, похлопал указательным пальцем себе по уху. — И над правилами, и над кандидатурами. До послезавтра, Евгений Семенович.

Он вышел, а я остановился в растерянности. Интересно, он знал, что идет прослушка, или догадался? В любом случае дело обещает быть интересным!

Глава 10

Ужин у нас, как всегда, состоялся поздно — что я, что Аглая работали в стиле «до упора». И не потому, что нас заставляли или мы не справлялись, а по очень простой причине: оба любили то, чем занимались. Как в одной хорошей книжке, где понедельник начинался в субботу. Другой вопрос, что полноценную семью так не построишь, и придется нам с товарищем Ямпольской, как я порой в шутку называл свою девушку, эту проблему решать. Ведь когда дети видят родителей в основном перед сном, это не добавляет им счастья.

Увы, после распада Союза, когда большинству людей пришлось не жить, а выживать, это стало в порядке вещей. В среднестатистических семьях, не относящихся к новым буржуа, работали все взрослые, кто хоть как-то держался на ногах: не только мамы с папами, но и дедушки с бабушками — кто полы мыл, а кто школы по ночам стерег. В моей прошлой жизни, например, так и было. А еще нас кормил огород в черте города, который по поздней советской традиции назывался «фазендой». Это нерусское слово вошло в обиход в конце восемьдесят восьмого, когда на отечественном ТВ начали крутить первую в нашей современной культуре «мыльную оперу». Да-да, ту самую «Рабыню Изауру», которую смотрели и мы с Тайкой. Помню, я еще наивно считал, что «рабыня» — это национальность. Чернокожие борцы за свободу и равноправие меня бы не поняли…

Наша «фазенда» представляла собой стандартные шесть соток с простеньким домиком. Уже потом папа расширил территорию до десяти соток, выкупив соседний огород, а в девяностые занялся не только грядками, но и животноводством. Разводил кроликов. Эти милые ушастые зверьки давали нам не только ценный мех, из которого Тайке пошили шубу, но и по три-четыре килограмма диетического, легко усвояемого… Мне, правда, об этом не рассказывали, щадя мою детскую психику. У меня ведь жили двое ушастиков — Петька и Чуська. Разве мог я тогда допустить хоть мысль, что мы их едим? Только потом я узнал, что кролики нас буквально спасли в голодные годы. А когда их кто-то украл с дачи, папу чуть было не разбил инфаркт.

Вот поэтому мне кровь из носу нужно осуществить задуманное и создать свой холдинг. Если история продолжит свой неумолимый ход, несмотря на все мои попытки ее изменить, я хочу, чтобы мои дети видели хотя бы маму, пока папа работает. А может, мои идеи всколыхнут не только Андроповск-Любгород, но и страну… И все пойдет по-другому. Кто знает.

— Как прошла встреча? — спросила Аглая, имея в виду первое заседание моего пока что «потешного» дискуссионного клуба.

— Ты знаешь, я осознал всю глубину выражения «разделяй и властвуй», — ответил я, накручивая на вилку вермишель с благоухающей томатной пастой. — Никто никого слушать не хочет, спорят и огрызаются, а ты сидишь над ними всеми и…

— Властвуешь, — кивнула девушка.

— Именно, — подтвердил я. — Если, конечно, у тебя именно такая цель. А я, как ты знаешь, хочу запустить механизм здорового плюрализма. Стимулировать критическое мышление и провести, так сказать, вакцинацию от лжи и манипуляций. Поэтому я с ними и работаю. Поэтому жду результата, дав им задания к следующему собранию.

Мне очень нравилась моя аналогия с прививками, да и Аглая, как врач, сразу же ее оценила.

— Я помню, — кивнула она. — Чтобы люди не ошалели от гласности. Хороший ход — сделать так, чтобы люди научились не верить, а думать. Вот только задача поистине наполеоновская. Ты уверен, что сможешь привить критическое мышление сотням тысяч? Давай будем реалистами: человек в основе своей — животное стадное.

— Вот вечно вы, врачи, все испортите, — я покачал головой. — Не стадное, а общественное. Коллективное. Вот только в группе нужно совершать подвиги, а думать самостоятельно.

— Опасный ты человек, Кашеваров, — прищурилась Аглая. — Не думаешь, что если каждый будет настолько мысленно независим, то и коллективное сознание придет к краху? А это, как говорили совсем недавно, уже контрреволюция. Ходим строем, поем хором… А ты предлагаешь свободную прогулку с сольным исполнением.

Со стороны могло показаться, что девушка против моей идеи в принципе, да еще и как будто бы над строительством коммунизма издевается. Даже сознание назвала не массовым, а коллективным. Но нет, я знаю, что она любит то общество, в котором живет, хоть и тоже временами бурчит. Просто Аглая — прагматик. В отличие от меня, романтика. И сейчас она проверяет мои идеи на прочность. Почти домашний дискуссионный клуб.

— Антисоветчина, — закивал я. — Выглядит вроде бы именно так. А на деле — что есть свобода? Осознанная необходимость, не так ли? Мыслящий человек, который способен отделить зерна от плевел, как раз и может построить справедливое общество. Коммунистическое. От каждого по способностям, каждому по потребностям.

— Утопия, — Аглая покачала головой. — Ты не сможешь объединить свободомыслие с искренним служением какому бы то ни было политическому строю. Прагматики будут подстраиваться, наивные — опять фанатично верить. Что-то одно, Женя. Что-то одно.

— Есть черное, — кивнул я, — и есть белое. А между ними — тысячи оттенков серого. Если человек верит в свободу, то что ему мешает за нее бороться? Или защищать строй, который эту свободу дает? Я ведь как раз этого и хочу — чтобы наивные научились критически мыслить. Чтобы получили свободу именно как осознанную необходимость. Вот им скажут, к примеру: а давайте опять батюшку-царя вернем. В Англии же, в Испании, Швеции и еще в какой-нибудь Норвегии короли остались. Чем мы хуже? А они возьмут и подумают. Зачем на наши налоги содержать людей, которые правят лишь формально, в реальности ничего не делая?

— Ну, почему же? — пожала плечами Аглая. — Английская королева, к примеру, благотворительностью занимается…

— А при коммунизме благотворительность не потребуется, — парировал я. — Если граждане сыты, с крышей над головой и с любимой работой — кому из них нужна помощь монарха за их же собственный счет?

— Логично, — улыбнулась Аглая.

— Вот именно так и должен думать любой человек, — резюмировал я. — Не услышать, как хорошо живут в Англии, а подумать, в чем плюсы и минусы. И не обманывают ли его. Вот если тебе сказать, что экстрасенс по телевизору воду в банке зарядит, ты поверишь?

— Какую воду? — смутилась девушка. — Чем зарядит?

— Ты уже задаешь вопросы, — я одобрительно кивнул. — Простую воду из-под крана зарядит целительной силой. И тогда можно будет исцелиться от любой болезни, лишь выпив эту чудесную воду.

— Чудес не бывает, — возразила Аглая.

— Хорошо, не чудесную, — я притворился, что поддался. — Тогда заряженную мю-частицами из параллельной вселенной Тета, преломленной антиматерией Солнца.

— Полный бред, — заявила девушка. — Что за мю-частицы? Существует ли эта параллельная вселенная? А антиматерия? Хорошо, допустим, это все есть. Но как человек транслирует эти частицы из телестудии? За счет чего? Какой физический процесс тут замешан?

— Тебя не обманешь, — я перешел к горячему вечернему чаю, прихлебывая из своей любимой кружки с галерой.

— Да этой ерундой никого не обманешь! — возмущенно воскликнула Аглая. — Если только бабушек в деревне…

— А чем бабушки хуже других людей? — я склонил голову набок. — Молодых тетенек и сильных дяденек? Бабушкам тоже нужно критическое мышление. Особенно нужно. И… ты напрасно думаешь, что мю-волнами никого не обмануть. Люди порой в такую чушь верят.

— Ты говорил про мю-частицы, а не про мю-волны, — Аглая строго ткнула в меня пальцем, а затем победно улыбнулась. — Это разные вещи.

— От тебя ничего не скроешь, — я притворно вздохнул. — А если серьезно, то правильную идею нужно всего лишь правильно объяснить. Для того и нужны мы, журналисты.

— Повелители мыслей и идей, — подхватила Аглая. — Инженеры человеческих душ.

— Товарищ Сталин говорил так о писателях, — возразил я.

— Не только, — прищурилась девушка. — Во-первых, он так говорил обо всех деятелях культуры, а во-вторых… он цитировал Юрия Олешу. Во всяком случае, на него ссылался. Так что вас, журналистов, как работников масскульта, тоже можно причислить к инженерам человеческой души. В единственном числе, к слову, если уж придираться.

— Не масскульта, а масс-медиа, — поправил я ее. — Ну… это на Западе так называется.

— Я удивлена, — покачала головой Аглая, — как тебя в райкоме на руках носят. С такими-то высказываниями и отсылками к идеологическому противнику.

— Все просто, — я улыбнулся. — Врага нужно знать в лицо. И если это выгодно, пользоваться его наработками. Ты мне лучше скажи, у вас в поликлинике есть психоаналитики?

— Кто? — девушка удивленно вскинула брови и захлопала ресницами, как наивная кисейная барышня.

— Психологи, — поправился я.

— Есть психотерапевт, — улыбнулась Аглая. — Афонин Максим Георгиевич. А зачем тебе? Я для тебя слишком сильная женщина?

— Забился под табуретку и плачу, — притворно вздохнул я. — А если серьезно, рубрику в газете давно хочу завести. Советы психолога… Ну, то есть — психотерапевта. Неважно, главное, что советы должны быть для душевного здоровья. Как бороться со стрессом, с выгоранием на работе, с осенне-весенней хандрой. Познакомь меня с ним.

— А как он людей лечить будет статьями в газете? — удивилась Аглая.

— В том-то и дело, — я поднял палец. — Он их лечить не должен. Они себя сами лечить будут. По его советам.

— Самолечение опасно, — теперь она нахмурилась. — Доктор Афонин на это не пойдет. Да и я ему это предлагать не рискну…

— Никакого самолечения, — если честно, я не ожидал, что в Андроповске так с этим глухо. — Зарядка же — это не самолечение? Вот и он будет просто подсказывать, как сохранить хорошее настроение на весь день. Психологическая гимнастика, как-то так… Аутотренинг.

— Поговорю с ним завтра, — осторожно кивнула Аглая. — Но ничего не обещаю.

Я не удержался и поцеловал ее.

* * *

Как и ожидалось, таинственные создатели «Правдоруба» и безымянного боевого листка затаились. Поначалу я думал, что они выдадут свои новые номера одновременно с «Андроповскими известиями». Однако в итоге здраво рассудил, что им тоже необходима дискуссия. Сейчас они выжидают мою реакцию, реакцию Краюхина и других партийцев. И ударят потом не вслепую, а точечно.

Скорее всего, учитывая скорость передачи информации в это время и уровень технологий, а еще вдобавок глубокую конспирацию, ответ они выдадут не раньше нескольких дней. А то и под Новый год, как раз к выходу последнего номера. Так что сегодня спокойно займемся текучкой. Естественно, не расслабляясь.

— Итак, товарищи, — обратился я к журналистам. — Начнем с итогов. Вы помните, что в последнем номере у нас были опросные листы, где читатели голосовали за лучшие материалы. Вот, ознакомьтесь.

Я пустил по столу заранее отпечатанные Валечкой листы с таблицей, где каждый мог посмотреть собственный рейтинг и краткую выжимку из пожеланий. Коллектив тут же загалдел, как будто я из собственного кабинета внезапно перенесся в школьный класс, обсуждавший результаты контрольной.

— Предлагаю на первый раз молча, без обсуждений, взглянуть на оценки, — заговорил я, и журналисты сразу притихли. — Каждый сделает для себя вывод и начнет уже в этом номере работать над ошибками. Опросники будут и в этот раз, так что уже тридцать первого, когда соберем статистику по сегодняшнему выпуску, сможем проверить тенденцию. А в январе закрепим — после номера, который готовим сейчас. Если будут вопросы, не стесняйтесь и подходите ко мне. Для начала же предлагаю подумать и, не торопясь, проанализировать. И еще — читатели тоже все это увидят. Сводную статистику мы будем публиковать в газете, чтобы люди отслеживали результаты голосования, понимали, что не зря тратят время. А главное, — для выразительности я поднял указательный палец, — от статистики будет зависеть содержание газеты. И ваши премии.

Наши старички заметно погрустнели — по последним данным, которые мы набрали из дополнительно поступивших опросников, почти все они оказались в хвосте рейтинга. И это даже при том, что у них тоже были поклонники, в подавляющем большинстве представители старшего поколения. По большому счету их отрыв от неопытных сотрудников минимален, и уже в следующем номере картина может измениться. Тем более у словно бы родившейся заново Метелиной. Но все равно пусть подумают и не расслабляются — особенно Горина, у которой тоже наверняка есть свой конек. Понятно, что одному-двум и даже по трем номерам не стоит судить. Все-таки читатель тоже человек. Взять, например, Шикина с его экономическими обзорами — пишет он их потрясающе, анализ как у машины. А вот с формулировками беда — любит жонглировать цифрами и терминологией. Я, конечно же, правлю, но до определенного предела.

Вообще, этот рейтинг в большей степени иллюстративен — со мной, редактором, как опять же с живым человеком, можно поспорить, обвинить в предвзятости или заблуждениях. А тут почти все то же самое своей оценкой говорят читатели. Вот ведь черным по белому в одном бюллетене написано: «нужно проще и понятнее писать об экономике». Массовость таких отзывов действуют на журналистов отрезвляюще.

— И что — из-за каких-то оценок вы нам зарплату снизите? — осмелилась задать вопрос Горина.

— Во-первых, не из-за каких-то, — ответил я. — Это мнение читателей. Оно, разумеется, может меняться. Почему я и сказал, что мы будем отслеживать статистику постоянно. А во-вторых, зарплату я снижать не могу — не имею такого права по закону. Могу лишить премии. Но делать планирую по-другому. Те, у кого квартальный рейтинг будет высоким вне зависимости от выбранных тем, получат дополнительную финансовую стимуляцию. А в конце следующего года выберем лучших за весь период… и они получат тринадцатую зарплату.

Журналисты заметно повеселели — как старички, так и молоденькие вроде Кати с Людой. И я сейчас, конечно же, не играл в популиста, обманывая их ожидания. Перед планеркой я подробно поговорил с бухгалтерами и выяснил, что можно сделать. И только после этого решился озвучить правила нового социалистического соревнования.

— Евгений Семенович, у меня вопрос, — Соня Кантор подняла руку. — Нетрудно предположить, что у читателей среди нас есть любимчики. У кого-то это связано с возрастом, у кого-то иная причина… Но ведь это же в любом случае делает рейтинг субъективным! Вот любит кто-то, к примеру, статьи о моде, он и будет Юлии высокие оценки ставить. А другому нравятся истории о милиционерах — и у него уже я в «любимицах».

— Абсолютно согласен, София Адамовна, — кивнул я. — Но тут у нас с вами начинает работать закон больших цифр. Не забывайте, что читателей много, и сотни заполненных бюллетеней — это уже не частные мнения, а статистика. Если большинство хочет статьи о профессиях, значит, их будет больше. От чего-то же придется отказываться. А главное — это вызов нам всем. Предположим, какая-то тема утратила свою актуальность. Победили мы, к примеру, преступность в рамках отдельно взятой страны. И вам, София Адамовна, будет не о чем писать. Придется переквалифицироваться. Расти, двигаться вперед. И еще…

Я обвел внимательным взглядом всех собравшихся. Лица сосредоточенные, некоторые взволнованные. И это логично — новое всегда пугает.

— Давайте проведем эксперимент, — наконец, заговорил я. — Немного упростим правила для вечерки. Например, дадим читателям возможность выбрать три лучшие статьи в номере вместо оценок всех — А почему для вечерки отдельные правила? — нахмурившись, поинтересовался Шикин.

— Потому что ее мы будем выпускать как газету на выходные, там будет больше развлекалочек, — ответил я. — Основное же издание остается главным печатным рупором партии. А значит, это серьезные темы вроде вашей, Пантелеймон Ермолаевич, экономической аналитики. Соответственно, и проверка должна быть более жесткой.

— Позвольте спросить, — вновь заговорила Евлампия Горина. — Вы сейчас на ходу поменяли правила… Получается, Евгений Семенович, вы ошиблись?

Глава 11

Горина, одна из немногих оставшихся ко мне в оппозиции, пристально смотрела на меня, ожидая реакции.

— Да, — я кивнул. Просто и без обиняков. — Я ошибся. Так часто бывает, когда создаешь что-то новое. Не ошибается же, как известно, только тот, кто ничего не делает. И мне поэтому не стыдно признаться в собственных недоработках. Это путь к росту.

Журналисты одобрительно загудели. Горина насупилась и покраснела, но спорить не стала — хотела меня подловить, чтобы я извивался, как уж на сковородке. А я взял и признался, что не все продумал. И тем самым выиграл себе еще несколько очков профессионального авторитета.

— А еще… — я продолжил. — Мы ведь этими опросниками не только вашу работу в отдельности проверяем, но и наши общие старания. Мои в том числе как редактора. Сами темы — интересны они или не очень. Чего слишком много, чего — наоборот, мало. Или вовсе нет. А может, подаем не так. Согласны с такой постановкой?

— Я — да, — ответила Соня.

— Коллеги? — обратился я к остальным.

Мне ответил нестройный хор. Кажется, остались еще вопросы. Что ж, к этому я как раз был готов, и у меня есть рецепт, испытанный на первом заседании клуба «Вече».

— До выхода номера еще неделя, — добавил я. — Если у кого-то возникнут предложения по корректировке бюллетеней, не стесняйтесь высказываться. В день выхода примем все замечания и проголосуем.

Вот теперь коллектив грянул, довольно улыбаясь.

— Принимается, — резюмировал я. — Давайте считать все это возможностью открыть новую страницу в жизни нашей газеты. Сейчас как раз подходящее время — все-таки восемьдесят седьмой на носу. Об этом и поговорим. Тем более что сейчас как раз есть хорошая возможность открыть новую страницу — все-таки восемьдесят седьмой на носу. Об этом и поговорим.

— Впереди у нас с вами праздничный номер. И готовить мы его будем, соответственно, с запахом елок, шампанского и мандаринов. Мысли, идеи?

Мои коллеги уже привыкли к тому, что я не только выдаю им готовые задания, но и предлагаю самим подумать над темами. И вот это постепенно принесло свои плоды.

— Праздничные традиции, — предложила Зоя Шабанова. — Почему мы встречаем Новый год именно так. Это расхожая тема, но она всегда выигрышная. Просто нужно ее расширить, добавить интересные факты…

— Так и сделаем, — кивнул я. — Подготовим несколько материалов. Первый: история праздника — от Рождества до Нового года. Почему после революции пропала елка и когда она вернулась.

— Может, написать про игрушки? — робко предложила Катя. — Это же ведь тоже отдельная традиция…

— Вот и займитесь, — одобрительно кивнул я. — И еще у меня лично для вас персональное задание.

Спустя несколько месяцев я уже хорошо знал сильные и слабые стороны своих журналистов. И Катя, одна из молоденьких подружек, оказалась человеком с идеальной грамотностью и языковым чутьем. Со стилем, правда, у нее пока слабенько, но это приходит с опытом. Я долго думал, как выделить эту девушку, и, наконец, придумал.

— Я знаю, как хорошо вы, Катя, знаете русский язык, — для начала нужно выделить ее сильную сторону, похвалить. — Предлагаю потестировать потенциальную новую рубрику. Для начала составьте список самых популярных ошибок городских топонимов. Вы же знаете, что у нас улицу Паши Савельевой^[7] иногда называют улицей Паши Савельева, то есть Павла?

— Ужасно, — покачала головой Катя. — Не знать, кем была отважная подпольщица, и путать, девочка она или мальчик.

— Вот и напишите об этом, — предложил я. — Какие еще ошибки делают?

— Люберецкий мост вместо Любицкого, — улыбнулась старушка Метелина, которая явно рассчитывала, что ее политическое исследование в последнем номере повысит ей рейтинг. — И Калининский лес вместо Каликинского.

— Прекрасно, — подбодрил я коллег. — Еще?

— Улицы Благоева, Коноплянниковой, Бонч-Бруевич и Бабеля^[8], — с ходу перечислил Бульбаш. — Здесь тоже мужской и женский род путают. А Бабеля — с Бебелем^[9].

— Записали, Екатерина Власовна? — девушка даже вздрогнула, когда я ее по имени-отчеству назвал.

— Да-да, Евгений Семенович, — серьезно кивнула она.

— Составьте материал в виде… — чуть не сказал «топа». Да что же такое, опять я на язык двадцать первого века сбиваться стал. — В виде… рейтинга, пьедестала, списка лучших, в общем. Золото, серебро, бронза и еще два дополнительных места. Как будто бы это соревнования по безграмотности.

— Я поняла, — улыбнулась Катя и вновь что-то принялась строчить в своей книжечке.

— Если читатели оценят, — продолжил я, — сделаем рубрику постоянной. Я бы даже предложил… — меня неожиданно осенило. — Да, я бы предложил сразу две рубрики. Одну мы посвятим грамотности, поэтому даю вам задание придумать еще несколько тем на будущее.

— Ошибки в ударениях, — тут же нашлась Катя. — Звонит, блюда, кухонный…

— Отличная тема, — одобрил я. — Дам маленький совет. Когда будете готовить статью, свяжитесь с калининским институтом, с кем-нибудь из словесников. Пусть дадут экспертный комментарий.

— Поняла, — вновь кивнула Катя. — У меня еще мысль, — тут она вдруг покраснела. — Ошибки в склонении фамилий.

Я вспомнил, что фамилия самой Катерины — Голушко, и ее нередко называли Галушкой, как блюдо украинской кухни. А еще в памяти всплыли эпизоды из будущего, когда некоторые герои наших публикаций спорили до хрипоты, что именно их фамилии склоняются как-то по-особенному. Например, очень симпатичная психологиня по фамилии Крутта отказывалась согласовать интервью, если я не начну «правильно», по ее мнению, называть ее. Почему-то она была уверена, что писать ее можно только так: с Еленой Крутта, к Елене Крутта и так далее. А еще у нас были чиновники с фамилиями Борщ, Стриж и Доброконь. Почти как попавший под суд начальник цеха на заводе кожзамов, только тот Староконь… Так вот эта троица тоже была едина во мнении, что встречаться можно только с Петром Борщ, Александром Стриж и Вячеславом Староконь. А уж сколько было сломано копий при склонении городов и поселков вроде Бологого и Оленина! Может, я и эту дурацкую привычку сумею выкорчевать с помощью советской газеты?

— Берите, Катя, — улыбнулся я одновременно девушке и своим воспоминаниям.

— Евгений Семенович, вы говорили, что хотите ввести две новые рубрики, — Марта Мирбах, словно прилежная ученица, подняла руку.

— Ах, да, — кивнул я. — Вторая рубрика — это топ. То есть список чего-либо по важности. Как в случае со списком популярных ошибок, который готовит Катя. Только тут мы вольны самые разные темы использовать. Например, топ самых интересных фактов о нашем городе. Или топ знаменитых земляков.

— И зачем каждый раз искать что-то новое… — пробормотал Шикин, но я его услышал.

— Все для того же, Пантелеймон Ермолаевич, — улыбнулся я. — Чтобы развиваться, чтобы не стоять на месте. И чтобы наша газета не превратилась в итоге в застойное болото… Еще вопросы?

— А почему «топ»? — подала голос Евлампия Тимофеевна Горина, а я вновь про себя чертыхнулся. Все-таки брякнул это слово, не удержался.

— От английского top, — пояснил я, сделав вид, будто все так и задумано. — Верх, верхушка, верхняя строчка.

— Опять эти ваши англицизмы, Евгений Семенович, — покачала головой ее подруга Метелина. Но уже, что примечательно, беззлобно, даже дружелюбно. — Неужели нельзя придумать что-нибудь на русском языке?

Я судорожно покопался в памяти. И сознание Женьки из будущего услужливо подсказало слово, увиденное еще в детстве в забытом журнале. Пусть и тоже не совсем русское, но вполне компромиссное для советских восьмидесятых.

— Хит-парад, — улыбнулся я.

* * *

Обсуждение предновогоднего номера «Андроповских известий» кипело и бурлило. Журналистам пришлась по вкусу идея топов и хит-парадов, после чего мы все вместе накидали полтора десятка тем и обсудив, по каким критериям все это лучше отбирать. К примеру, опрашивать людей на улице, что больше на слуху. Достопримечательности, известные ученые, герои Великой Отечественной, рейтинг популярных мужских и женских имен, факты из истории — в какой-то момент я просто остановил поток идей, напомнив, что впереди у нас еще читательское голосование. И не факт, что топ приживется. Хотя чует мое сердце — есть шанс. В будущем у нас получалось привлекать читателей похожими подборками. Но там мы, правда, не стеснялись балансировать на грани, создавая в том числе списки самых опустошительных пожаров и самых страшных авиакатастроф. С привязкой, разумеется, к региону. Здесь, в Союзе, я от этого хотел отойти.

Потом, обсудив постоянные рубрики и распределив задачи, я закинул в массы идею ресторанной критики — для СССР жанр необычный и свежий. Не жалобная книга для тех, кого плохо обслужили, а полноценный гастрономический променад. Назвать рубрику было решено «Попил-поел», по названию озера из рассказа англичанина Эдварда Лира про семь семей^[10]. Но перед этим мне пришлось столкнуться с некоторым сопротивлением.

— А для чего нам, простите, писать о том, чем кормят, например, в «Чайке»? — поинтересовался Бродов.

— И кто это вообще станет читать? — добавила Горина.

— Мы же не Америке живем, чтобы соревнования между ресторанами устраивать, — поддакнул старичок Шикин.

— А вот напрасно вы, коллеги, так думаете, — я покачал головой. — Захочет кто-то из наших читателей девушку на свидание позвать. Или супругу на юбилей совместной жизни. Куда идти? Где вкуснее кормят? Где всегда вежливы и не хамят?

— Я тут со своей девушкой ходил в «Рыбу», — заговорил Леня Фельдман. — Так нам непрожаренного судака принесли, еще и обсчитали. Я, конечно, в книгу жалоб запись сделал и пообещал, что мы в газете их пропесочим…

— Вот с них-то мы и начнем, — плотоядно улыбнулся я. — Предлагаю сходить туда, — я поискал глазами, — Анфисе и Никите Добрынину.

Оба молодых журналиста покраснели, и я убедился, что мои подозрения были верны: наша спортивная обозревательница неровно дышала к интеллигентному кинокритику. И, соответственно, он к ней.

— Оформим вам обоим редакционное задание, расходы компенсируем за счет издания, — продолжил я. — Внимательно оценивайте не только вкус блюд, но и интерьер самого ресторана. Качество обслуживания. Все фиксируйте. Потом будет ставить оценку заведению по пятибалльной шкале. Как в школе.

Я вновь напряг память и выудил оттуда один из проектов нашего портала. По любгородским кафе и прочим ресторанам ходил любитель поесть Серега, пишущий под псевдонимом Луи Сушеф. Просмотры на сайте были зашкаливающие. А оценивал он по пяти категориям, вычисляя потом среднее арифметическое. Его систему я и предложил Анфисе с Аркадием.

— Первый пункт — это меню, — говорил я. — Смотрите не только на список блюд, но и на то, как он составлен. Удобно ли по нему ориентироваться, легко ли. Оценивайте отдельно первое, второе, напитки и десерты…

— И выбрать самое вкусное блюдо? — уточнила Анфиса.

— Для этого вам придется съесть все, что есть в меню, — улыбнулся я. — Так что заказывайте на свое усмотрение, просто из каждой категории. А если рубрика читателям понравится, сможете потом составить отдельный рейтинг вкусных десертов, к примеру… Или топ рыбных блюд.

— Ясно, — кивнула девушка и мечтательно вздохнула. Кажется, вот еще одно доказательство, что я не ошибся с выбором журналистов для этого задания.

— Второй пункт — это цены, — продолжил я. — Не слишком ли они завышены…

Тут я споткнулся об особенности советской экономики — цены же регулируются государством, частников пока нет. Это потом они появятся, называясь кооператорами, и вот тогда можно будет их уличать в желании ободрать клиента как липку. А пока нужно слегка скорректировать критерий.

— Не слишком ли они завышены по отношению к качеству блюд, — нашелся я. — А то, как вы говорили, Леонид, судак непрожаренный, а по счету наверняка сполна заплатили.

— Вот-вот, — подтвердил фотограф.

— Третий пункт, — я загнул еще один палец, — это профессионализм персонала. Насколько официанты вежливы, доброжелательны, готовы ли отвечать на вопросы. И быстро ли обслуживают. Это понятно?

Синхронные кивки Анфисы и Аркадия, все еще раскрасневшихся от смущения.

— Четвертое, — я перешел к завершению. — Оформление интерьера. Насколько красиво, насколько удобна мебель. И пятое — атмосфера и стиль. Есть ли музыка, живая или на кассете. Хорошо ли подобрана. И приятно ли в принципе там находиться.И не забудьте фотоаппарат. Будете все снимать, чтобы потом статью проиллюстрировать. И, кстати, об этом…

Глава 12

Я нашел взглядом Леню и сидевшего рядом с ним Андрея. Оба фотографа мне нравились — снимали в абсолютно разных стилях, и сейчас, по прошествии времени, пока мы работаем вместе, это стало заметно. Вот так вот — отпусти творческих людей в свободный полет, и они создадут шедевры.

— Теперь вы, товарищи фотокорреспонденты, — меня понесло, я чувствовал себя на подъеме. — Будете не только снимать, но и писать. Давать советы фотографам-любителям.

— Но ведь есть фотокружки, — попытался возразить Андрей.

— Верно, — кивнул я. — И чему там учат? Основам. Нужным, вне всякого сомнения. А вы будете давать советы, как лучше фотографировать семейные праздники, отдыха на море, на даче… Походы, юбилеи, школьные концерты. Наконец, портреты.

— Думаете, это нужно? — засомневался Леонид. — Ведь что людям надо, к примеру, от детского утренника? Чтобы память осталась. И то же самое на юбилее.

— Вот и плодятся однотипные фотографии, — ответил я. — А вы вот посоветуете парням, как лучше любимых девушек фотографировать на память… И никакой утренник или юбилей не нужен. Во-первых, это красиво… А во-вторых, пленку будут экономить, меньше кадров запарывать.

— Осторожно, сейчас вылетит птичка, — усмехнулся Андрей. — Стоп, снято! И свою выставку можно организовывать.

— Отличное название рубрики, — я ухватил главное. — Пишите: «Стоп, снято!»

— А куда это все пойдет? — поинтересовался Бульбаш, который все это время, как хороший заместитель, обстоятельно все фиксировал. — Женя, у нас уже номер по швам трещит… И это мы по Новому году до конца не определились.

— Идеи есть? — спросил я.

— Про рестораны тут говорили… — начал Виталий Николаевич. — А если про новогодний стол написать? Чтобы как в хорошем кафе. Какие продукты купить, что приготовить…

— Идея — огонь, — похвалил я. — Сделаем пользуху… Еще мысли?

— Но как же… — начал было Бульбаш.

— Все нормально, — успокоил его я и заодно остальных. — У новогодних статей, разумеется, приоритет. Все остальное либо сдвигаем, либо переносим в «Вечерний Андроповск». И мы с тобой, Виталий Николаевич, сегодня как раз этим и будем заниматься. Арсений Степанович, Зоя Дмитриевна, с вами тоже, конечно же.

— Тогда у меня есть такая мысль… — смущенно проговорила Марта Мирбах. — У нас ведь никуда не делась культура, правильно? Мне кажется, будет интересно рассказать о традициях празднования у нас и в других странах.

— Замечательно, Марта Рудольфовна, — одобрил я. — Займитесь. Юлия?

— Я здесь, — подняла руку юнкор Бессонова.

— С вас материал о костюмах. Маскарад, парадно-выходные платья — в общем, как одеться к празднику. Тоже пользуха. Иван?

— Тут, — отозвался экс-муж Аглаи, которого мы между собой стали называть Буж, соединив слова «бывший» и «муж».

— У вас очень ответственное задание, — я принялся вводить его в курс дела. — Надо разработать оформление новых рубрик. У вас, как всегда, полная свобода творчества. Однако работать рекомендую в связке с авторами материалов.

— Сделаем, Евгений Семеныч, — флегматично ответил Буж. — Только вот я один, а идей у вас на пару редакций еще… И это помимо уже имеющихся заданий.

— Решу вопрос, Ваня, — твердо пообещал я. — Подождите, пожалуйста. После Нового года.

— Так я могу помочь, если что, — отозвалась Юлька Бессонова. — Я же выкройки рисую, могу и Ивану работу облегчить.

— Слышали, товарищ художник? — я повернулся к Ивану. — Берете помощника?

— С удовольствием, — впервые за долгое время улыбнулся Буж.

— Вот и отлично! — подытожил я. — Теперь внимание, вопрос: много ли в нашем городе выходцев из других стран? Я имею в виду именно зарубежье, не союзные республики. Есть кто, например, из Восточной Германии, Польши или… Вьетнама?

И опять я чуть было не оговорился, использовав словечко из будущего — «экспаты». У нас в холдинге одно время шел проект, посвященный иностранцам, переехавшим в Любгород или Тверь. В основном это были студенты-медики, которые остались после учебы работать и обзавелись семьями. Но были и, что удивительно, программисты и даже один местный депутат.

— Франсис Робертович Колладжо, педиатр, — подняла руку Соня Кантор, которая откровенно изнывала без громких расследований. Надо бы ее расшевелить, а то в Андроповске уже преступников не хватает. — И… не поверите, есть вьетнамец, а еще кубинец. Один в сельском хозяйстве работает, второй учителем в сельской школе. Физрук. Из ГДР девушка приехала, во второй школе немецкому наших детей обучает. Это все вроде бы.

— Вот это да! — искренне вырвалось у меня.

Про темнокожего педиатра мне ведь Аглая рассказывала. Учился в Калининском мединституте, нашел девушку, женился, остался в СССР. И оба, уже с семьей, поехали по распределению к нам, в Андроповский район. А с его дочерью, что интересно, я в школе учился. Ольга Колладжо. Я — в смысле я из будущего. Странно, что у меня тогда в голове эта цепочка не сработала. А вот про остальных я и вовсе не знал. Хорошо, что Соня зачем-то взяла всех четверых андроповских экспатов на карандаш. Вот ей их по очереди и поручу.

— Сельский физрук-кубинец, — я словно бы пробовал эти слова на вкус. — А давайте-ка с него и начнем. Что его задержало в Советском Союзе, да еще и в деревне?

— Отца разыскивать приехал, — улыбнулась девушка.

— Это как? — удивился я.

— А вот так, — Соня развела руками. — Обычно ведь наоборот бывает. Дети отцов потом где-нибудь в Гане ищут или в Анголе. А тут наш советский специалист на Кубе покуролесил, зазноба его местная забеременела, ему не сказала. Диего вырос и у матери выпытал, что папа у него из Советского Союза. Тот с ним списался, поступил в Ярославль на педагога-физкультурника. И по распределению, как Франсис Робертович, к нам в район попал.

— Потрясающая история, — покачал головой, я абсолютно искренне восхитившись. — Мой адрес не Куба, не Африка, мой адрес — Советский Союз…

— Женя, а давай рубрику так и назовем? — предложил Бульбаш.

— Как? — я повернулся к нему.

— Мой адрес — не Куба, не Африка, — повторил Виталий Николаевич.

— А мне кажется, лучше «Мой адрес — Советский Союз», — возразила Соня.

— Соглашусь с товарищем Кантор, — кивнул я. — Более патриотично звучит. И поэтично. Работайте, София Адамовна. Мое почтение. А откуда вы, простите за любопытство, обо всех этих людях знаете?

— Слухами земля полнится, Евгений Семенович, — засмеялась девушка. — Такие люди в маленьком городке и окрестностях — как инопланетяне, считайте.

— Понятно, — я улыбнулся. — Арсений Степанович?

— Я! — Бродов опять дремал, но моментально включился.

— Вы же пластинками виниловыми увлекаетесь? — я вспомнил, как Бродов увлеченно рассказывал нам с Бульбашом об «охоте» за редкими дисками.

— Так точно, — осторожно кивнул тот.

— Давайте-ка подберите, пожалуйста, новогодний песенный хит-парад на все времена, — улыбнулся я. — Что-то вроде «золотой коллекции» от нашего издания. Старые шлягеры, новые популярные песни. Справитесь?

— На вкус и цвет… — осторожно начал Бродов.

— Фломастеры разные, — закончил я старой шуткой. — Мы не говорим сейчас о чем-то изысканном. Вспомните фильмы Гайдая и Рязанова — оттуда можно песни взять. А можно и того проще — призвать на помощь общественное мнение.

— Людей опросить? — догадался Арсений Степанович.

— Именно, — кивнул я. — Люди сами наговорят, что они больше всего любят в новый год ставить. Попросите Валечку опросные листы распечатать и размножить.

— Это же надолго, — с сомнением покачал головой мой зам.

— А вы девчонок наших попросите помочь, — я улыбнулся и подмигнул. — Им с большей охотой отвечать будут. Коллеги, кто готов помочь Арсению Степановичу?

Так и думал — лес рук. Зоя, Соня, Катя с Людой, Анфиса и юнкор Юлька, конечно же. Бродов в малиннике хоть побудет.

— И начните материал в целом с винила — чем он лучше магнитной ленты, — добавил я. — Порассуждайте с читателями, есть ли у него будущее в мире прогресса…

— К сожалению, нет, — вздохнул Бродов.

— А я бы так не был уверен, — я хитро подмигнул своему второму заму. — Мне кажется, винилы и в двадцать первом веке будут крутить. Это вы тоже, кстати, у прохожих поспрашивайте.

— Как скажете, — пожал плечами Арсений Степанович.

— А теперь, — сказал я, — все кроме редакторского состава свободны. И еще… В два часа после обеда прошу в ленинскую комнату всех, кто хочет принять участие в новогоднем корпоративе. То есть — тьфу! — в концерте художественной самодеятельности.

Надо бы уже и этот вопрос решить, а то Клара Викентьевна уже начинает подозревать, что на самом деле у меня не все готово. Потому как то, что предложили Бульбаш с Бродовым — это просто девятнадцатый век.

Кажется, я и корпоративную культуру скоро тут буду менять.

* * *

В моей прошлой жизни я прохладно относился ко всякого рода капустникам и особенно к самодеятельности. Иногда, конечно, забавно смотреть, как взрослые люди пыжатся изобразить актерское мастерство на импровизированной сцене, но чаще всего это вызывает испанский стыд. Тот самый, когда позорится кто-то, а стыдно тебе.

Разумеется, так бывало не всегда и не везде. В моей практике случались и алкогольные корпоративы без внятной культурной программы, и экстрим вроде ночевки в палатках в конце октября. Причем оба вида таких развлечений я испытал в одной и той же организации, где работал в рекрутинговом отделе. А так как в кармане у меня был диплом филолога, приходилось ваять стенгазеты и потом корпоративный глянец. Фактически это был мой единственный редакторский опыт, да и то с огромной натяжкой, потому что окончательное слово было за руководителем офиса. Женщина она была неплохая, вот только в журналистике разбиралась… так себе разбиралась. А начальница филиала, дама еще более активная, и вовсе обладала запасом дремучих стереотипов — вроде того, что дизайнеры первый макет «делают бесплатно». Но дальше хуже. Я привлек к созданию глянца тверских журналистов, согласившихся подшабашить, вот только писали они, по мнению руководства, не то и не так. Специфика компании, видите ли, не была ими схвачена.

Потом и вовсе перемудрил генеральный из головного офиса в столице — нанял дизайнера, тот сделал макет, а мне… пришлось нанимать еще одного, чтобы он по ознакомительным файлам в убийственно низком разрешении создал заново тот же самый макет. На просьбу же предоставить исходники московский директор снисходительно заявил, что это был демонстрационный пример, как работать. А дальше — наша забота. Мне было плевать, потому что счет за работу тверского дизайнера ушел директору же в Москву.

В итоге весь первый и единственный номер я написал в одно лицо. Потом работу над журналом передали вообще в орловский филиал некой девочке, которая тут же ушла в декрет, и пафосный глянец окончательно канул в небытие. Я же из той конторы уволился, поклявшись никогда не работать в корпоративных изданиях, где журналистикой правят коммерческие директора с собственным странным видением других сфер деятельности.

Но вот что я точно вспоминал с благодарностью и теплотой — это по-настоящему круто организованные капустники. Не считая провальных алко-пати, конечно же. Вот оттуда, из той корпоративной культуры, а еще из опыта новогодних посиделок в редакции нашего любгородского портала я и планировал надергать идей для праздника в «Андроповских известиях».

— Ну что, товарищи? — я улыбнулся, глядя на свою продюсерскую группу. — Поразим талантами худсовет?

Глава 13

Бродов, Бульбаш и Зоя Шабанова сосредоточенно внимали моей сумбурной речи. Вначале я, разумеется, выслушал их предложения, но они откровенно попахивали казенщиной и отсутствием фантазии. И это странно, потому что журналисты, вообще-то, народ творческий. Видимо, последние годы в редакции к этому подходили настолько формально, что и актив обленился.

По большому счету, коллеги хотели пойти по накатанной и провести сборный концерт в стиле кто во что горазд. Мирбах бы прочитала стихи, Никита с Аркадием спели бы под гитару, завгар Доброгубов показал бы фокусы… И так далее. А я хотел простую, но яркую постановку с концепцией и сюжетом. Вроде той, как в моей приснопамятной конторе объединили приключения Шерлока Холмса и доктора Ватсона с Дюймовочкой, латиноамериканскими сериалами и боевкой в стиле голливудского фильма «Матрица». Но лучше всего зашел другой спектакль — мы просто в легкой забавной форме показали работу всех отделов компании, переделав известную песню о пластилиновой вороне для звукового сопровождения. На корпоративе все в зрительном зале легли от смеха, а уже здесь и сейчас я подумал: зачем изобретать велосипед, когда можно сделать то же самое, только с уклоном в журналистику? В итоге мое воспаленное воображение родило концепцию советского телевидения будущего в духе вечерних шоу из моей прошлой жизни. И с кое-какими деталями, о которых здесь никто пока даже не подозревает.

— Концерт будем проводить, как обычно, в ленинской комнате? — уточнил я и, едва получив тройной утвердительный кивок, продолжил. — Это будет наша студия две тысячи двадцать четвертого года…

— А почему именно двадцать четвертого? — удивился Бродов. — Почему не две тысячи сотого, например?

— Не будем загадывать так далеко, — отмахнулся я. — У нас фантастика ближнего прицела… Так вот, представим обычный предновогодний эфир советского телевидения. С живой музыкой…

— Разве в будущем станут слушать живую музыку? — улыбнулся Бульбаш. — Наверняка там роботов к этому делу припашут. Электронная музыка, музыка космоса, достижений…

— В будущем людям настолько приестся прогресс, — я назидательно поднял указательный палец, — что они будут охотиться за стариной. В моду войдут экологически чистые… колхозные продукты вместо генетически выращенных. Живая музыка вместо синтезаторов. Дома из красного кирпича, деревянная мебель. Обычные кошечки и собачки вместо роботов.

— Что-то в этом есть, — улыбнулась Зоя. — Помню, я сестренке книжку читала про последний цветок — это была ромашка, которых, по сюжету, почти не осталось из-за технического прогресса^[11].

— И обычный театр в будущем станет не меньше популярным, чем кино, — продолжил я. — Не для всех, конечно же. Люди разделятся на театралов и тех, кто любит большой экран.

— А я читал, что в будущем театра не останется, — серьезно сказал Бродов. — И кино тоже — его заменит телевидение.

— Когда появилось радио, все думали, что умрут газеты, — возразил я. — Потом появилось кино, и все думали, что умрет театр. А когда появилось телевидение… Обратите внимание, что у нас и сейчас все это существует одновременно.

— Какое-то ретробудущее, — с сомнением покачал головой Бульбаш. — Если, как ты говоришь, так и останется.

— Будет, конечно же, по-другому, — возразил я. — Но у людей двадцать первого века станет больше выбора — посмотреть кино или пойти в театр, к примеру. А то и, не выходя из дома, смотреть концерт в итальянской опере.

— Прямой телеэфир? — с пониманием уточнила Зоя.

— Именно! — улыбнулся я. — Итак, представим сценарий… В две тысячи двадцатом году на Земле разразилась эпидемия нового… риновируса. Все чихают и носят с собой невероятное количество носовых платков. Болезнь жутко заразная, и все сидят дома — работают на дистанции.

— Это как же, интересно? — нахмурился Арсений Степанович.

— С помощью компьютеров, — улыбнулся я. — Журналисты пишут тексты, бухгалтеры считают зарплаты, художники рисуют картины… кто-то электронные, кто-то — из староверов — на обычных полотнах.

— А производство? — Зое, по-видимому, настолько понравилось, что она закусила карандаш, оставляя на деревяшки следы острых зубок.

— Рабочие советской страны, как всегда, совершают подвиг, — я не придумывал, я вспоминал. Разница только в политическом строе была. — Трудятся у станков, невзирая на пандемию. Врачи валятся с ног, но все равно тоже мужественно переносят тяготы. И еще между домами и предприятиями снуют курьеры-доставщики…

— И что они доставляют? — Бульбаш оторвался от конспектирования.

— Да все что угодно! — воскликнул я. — Продукты, готовые обеды, лекарства!

— Но это же дорого, — Виталий Николаевич покачал головой, — столько курьеров содержать.

— Так это же при коммунизме, — я улыбнулся. — Деньги отменили.

Какая ирония — так я подумал, но не сказал вслух.

— А школьники? — вдруг спросила Зоя. — Как они учатся в пандемию?

— Тоже дистанционно, — ответил я. — Собираются по расписанию у экранов видеофонов, и учитель ведет урок. Потом дает домашнее задание, школьники присылают его по электронной почте… Ну, то есть по телетайпу. А учителя проверяют.

— Хорошая идея, — замечталась девушка.

— Да, — кивнул я. — А мы с вами — журналисты интерактивной газеты. Ведем прямой эфир для советских граждан, которые терпеливо переносят карантин, пока наши медики ищут лекарство и создают вакцину. Рассказываем новости, включаем прямые трансляции с концертных площадок…

— Так ведь карантин? — возразил Бульбаш. — Какие концертные площадки?

— Студийные, — пояснил я. — Певец или ВИА выступают в пустой студии перед телекамерой…

— А-а-а, понятно! — рот Виталия Николаевича растянулся почти до ушей. — И правда, хорошая мысль!..

— Теперь, когда у нас есть концепция, — я откинулся на спинку кресла и обвел троицу помощников горящим от энтузиазма взглядом, — нам нужно подобрать номера и, соответственно, участников. За декорации и костюмы у нас отвечают Иван и Юлия. А выступающих мы, пожалуй, соберем после обеда.

* * *

Я не стал выдергивать людей посреди рабочего процесса и потому назначил творческую планерку по завершению приема пищи. Как раз журналисты и все остальные работники немного расслаблены, довольны жизнью и добродушны.

— Коллеги, мы вас собрали для того, чтобы поговорить о предстоящем новогоднем мероприятии, — сообщил я, когда ленинскую комнату заполнил весь коллектив.

Сотрудники едва уместились, чуть ли не сидя друг у друга на головах. Так уж водится, что материалы готовят корреспонденты, но весь организм районки поддерживает не только пишущая и фотографирующая братия, а бухгалтерия, машинистки, отдел писем, верстка и корректура, водители, повара столовой, кадровики, инженер по технике безопасности. А потому все коллективные мероприятия проводятся вместе.

Кстати, подумал я, у нас ведь еще внештатники есть. Надо бы их тоже пригласить на новогодний корпоратив. В конце концов, эти люди тоже помогают создавать «Андроповские известия». А значит, имеют право на свой кусочек праздничного пирога. Надо будет потом дать задание Валечке, чтобы всех заранее обзвонила и позвала на сабантуй тридцать первого. После того, как закажет пирог, в смысле торт!

А пока я подробнейшим образом рассказал о концепции праздничного капустника, попросив добровольцев участвовать в подготовке творческих номеров. И опять я слегка недооценил энтузиазм коллектива — привык, что в будущем всю допнагрузку народ воспринимает со скрипом, а тут люди чуть ли из ботинок не выпрыгивали, предлагая свои идеи. Причем концертировать согласились даже пышные поварихи, у одной из которых оказалось чуть ли не филармоническое контральто. В итоге у меня едва карандаш не задымился, пока я записывал все эти чтения стихов, чечеточные пляски, акробатические этюды, фокусы и песни зарубежных исполнителей под гитару. Собственно, все было примерно то же, о чем мне говорили Бульбаш с Бродовым, только в очень большом количестве, а еще — еще номера в концепции телевидения будущего смотрелись уже совсем по-другому.

— Евгений Семенович, а не слишком ли мрачное вы рисуете будущее в своей постановке? — когда ажиотаж спал и стихли возбужденные голоса, заговорила Клара Викентьевна. — Пандемия нового вируса, люди сидят по домам… Жуткая постапокалиптическая картина. А как же вера в светлое будущее? Как же планы и чаяния?

— Все это есть, уважаемая Клара Викентьевна, — улыбнулся я. — Советские медики уже справились с тифом и испанкой, победили полиомиелит, остановили распространение оспы и нескольких волн гриппа. И мой выдуманный риновирус — это лишь очередное испытание советской модели здравоохранения. Пока зарубежные капиталистические компании соревнуются в разработке лекарств и вакцин, подставляя друг друга и тем самым вредя человечеству, специалисты из СССР и дружественных государств объединяются и противостоят грозной опасности. А пока они этим заняты, советское общество продолжает жить, учиться и трудиться. Кто-то дистанционно, на карантине, а кто-то — как рабочие, колхозники, пожарные и милиционеры — в обычном режиме. Вы знаете…

Я вдруг поймал себя на мысли, что сам для себя провожу параллель с трагедиями Чернобыля и Спитака — всего через два года на Армянскую ССР обрушится страшное землетрясение. И если сейчас весь Советский Союз от Калининграда до Владивостока сражается с радиацией, то потом точно так же спасатели из разных концов страны поспешат на помощь братской Армении. И страна, уже сотрясаемая социальными катаклизмами, вновь ненадолго объединится в одном мощном и искреннем порыве. Я опять вспомнил Игоря с его словами о том, что с тем же Чернобылем мог справиться только Советский Союз с его экономикой и военной мощью. И если бы страна детства не распалась, то недуг двадцать первого века — ковид, он же новый коронавирус — победила бы таким же единым порывом. Как до этого справилась с теми болячками, о которых я только что говорил вслух.

— Так вот, — я продолжил, осознав, что все меня слушают в напряженном молчании. — Смысл в том, что мы обязательно разберемся с любой проблемой. И даже чертов коронавирус не сможет испортить нам планы на будущее. Таков посыл нашего новогоднего концерта.

Никто даже не обратил внимание, что я оговорился, произнеся название болячки из будущего вместо выдуманного «риновируса». Потому что Громыхина не нашлась, что ответить, и дала добро на мою концепцию праздника.

Глава 14

Остаток дня в подготовке пролетел незаметно, а потом плавно перешел в ночь и следующее утро. Работа кипела, все были при делах, и я, хоть коллеги и бегали время от времени советоваться, мог полностью погрузиться в подготовку к вечернему заседанию клуба «Вече». И наиболее важной задачей мне виделся подбор оппонентов для моих «карманных» оппозиционеров.

Павел Садыков, герой-ликвидатор, звучал по телефону уверенно и бодро. Все-таки лечение, которое ему организовали в ЦРБ под наблюдением доктора Королевича, дало о себе знать. Со знаком плюс, разумеется. На мое предложение подискутировать с известной на весь город и даже район бабушкой Кандибобер он согласился сразу — чувствовалось в человеке желание жить и что-то доказывать этому миру. В пару ему я решил поставить Зою Шабанову. С физиками в Андроповске было туговато, все они сидели в Калинине либо в Удомле, а на непонятное сборище вроде клуба «Вече» областной институт не захотел отрядить делегацию. Что ж, главное, как уже обсуждалось, ярко подать мое начинание, и калининские ученые сами будут ко мне проситься.

Оппонировать Сеславинскому с его угасшей светской культурой согласились обе отобранные мной кандидатуры — комсомольский поэт Вася Котиков и восходящая рок-звезда Сашка Леутин. А вот отцу Варсонофию точно придется туго… Я планировал, чтобы со священником дискутировал кто-то из райкома, но Краюхин, разумеется, вежливо отказался. Второго секретаря Козлова он тоже не отпустил, и я его мог понять. Пока порядок дискуссий не отработан, пока я не докажу, что это может быть больше чем просто балаган — до тех пор партийцы не станут рисковать репутацией. А вот Жеребкина, упертого секретаря райкома ВЛКСМ, Анатолий Петрович направил ко мне с добродушным смешком.

— Ты пойми, Евгений Семеныч, — говорил он, — Жеребкин настолько твердолобый, что с места не сдвинешь. Если этот батюшка его выдержит, считай, уже экзамен по ведению дискуссий сдал на отлично.

— Но это же рискованно, Анатолий Петрович, — я попробовал возразить. — Бардак разведет мне этот Жеребкин…

— А ты на кой черт вызвался? — голос Краюхина переменился, в нем зазвучал тяжелый металл. — Правильно, чтобы не было ни бардака, ни слащавой идиллии. Рули процессом, Кашеваров, а не жалуйся, что условия, видите ли, не устраивают.

Он бросил трубку, а я, вспылив было, подумал и согласился с первым секретарем. В конце концов, я всю эту кашу заварил… тьфу ты, как с фамилией перекликается. Так вот, значит, мне это все и расхлебывать. Молодец Краюхин, правильно меня приструнил. Жеребкин — значит, Жеребкин. В конце концов, это же всем испытание на прочность.

А мне — в самую первую очередь.

* * *

В холле дворца культуры было оживленно. Котенок, отец Варсонофий, директор Сеславинский и бабушка Кандибобер не просто о чем-то беседовали, но и весело смеялись. Как студенты перед сложным экзаменом, ей-богу. Чтобы максимально расслабиться.

А еще — они были не одни. В их компанию затесался высокий парень с ранней залысиной, русой короткой бородой и пронзительными голубыми глазами. Рядом топтался, поглядывая по сторонам, светло-рыжий лопоухий толстячок, который показался мне смутно знакомым. А вот высокого я сразу же определил. Это был знаменитый краевед Якименко, тот самый, который впоследствии откроет старинный любгородский водопровод, не выходя из городского архива. У него брал интервью Арсений Степанович Бродов, а в будущем с ним, уже постаревшим, беседовал я — Женька Кротов. Интересно, кому и как его удалось затащить в компанию с Котенком и нашей пожилой Гретой Тунберг?

— Пойдемте, Зоя Дмитриевна, — я кивнул девушке, с которой мы вместе приехали на собрание на служебной машине. — Вечер перестает быть томным…

— А вот и представители славной советской прессы, — сверкнул своей массивной челюстью главный городской диссидент. — Доброго вечера, Евгений Семенович! Здравствуйте, сударыня!

— Здравствуйте, товарищи! — поприветствовала всех Зоя Шабанова, и я прямо-таки душой почувствовал напряжение в ее голосе. Страшно девчонке.

Полминуты ушло на сумбурные рукопожатия, а разрядил атмосферу Константин Филиппович — директор ДК галантно поцеловал Зое ручку, чем заставил ее смущенно покраснеть, будто сахарная свекла. Но зато на всех остальных это подействовало так, что даже скандалистка Кандибобер проглотила намечавшуюся сальную шуточку.

— Евгений Семенович, изволите пройти? — повернулся ко мне Сеславинский.

— Здравствуйте, товарищ Кашеваров, — едва я кивнул директору, со мной второй раз, видимо, от волнения, поздоровался Якименко. — Меня и Антона пригласил Алексей… Вы же не против?

— Я только за, Александр Глебович, — я вовремя вспомнил, как зовут краеведа. — Тем более что с Алексеем у нас равные права в клубе.

— Как мы с вами и говорили, Евгений Семенович, — кивнул главный городской диссидент. — Вы приглашаете людей со своей стороны, я со своей. Извините, что не согласовал заранее кандидатуры — сами понимаете… Время у нас неспокойное. Людей нужно долго уговаривать, давать гарантии.

Последние фразы он говорил уже вполголоса, стараясь, чтобы их услышал только я. Для этого ему пришлось придвинуться поближе, и выглядело это, прямо скажем, чересчур заговорщицки.

— Хорошо, Алексей, я вас понял, — спокойно сказал я. — Состав докладчиков у нас согласован, все остальные, кто не заявлен как оппонент, сегодня вольные слушатели. Только вот, кажется, с Антоном мы еще не знакомы…

— Сало, — лопоухий, жадно вслушивавшийся все это время в наш разговор, протянул мне ладонь для рукопожатия. — Антон Янович. Я тоже краевед, как Саша. Только начинающий…

— И пока что с довольно узкой специализацией, — словно бы виновато улыбнулся Якименко, глядя на своего приятеля.

— Терве, — неожиданно сказал Антон Сало, и я моментально понял, что он не украинец, как я сперва было подумал. — Миеле он туттавуо!

— И мне приятно познакомиться, — подчеркнуто вежливо ответил я.

И только потом осознал, что понял своего собеседника, хотя он говорил не на русском. На карельском! У нас в Тверской области издавна жили представители этой народности — потомки тех, кто массово переселился из Водской пятины Новгорода в Бежецкий Верх в далеком семнадцатом веке. В конце тысяча девятьсот тридцатых в тогдашней Калининской области даже существовал Карельский национальный округ со столицей в Лихославле, но его быстро упразднили.

В старинном Любгороде тоже жили «тверин кариелазет», многие еще всего несколько десятков лет назад владели родным языком. А потом окончательно обрусели, вспомнив о своих корнях только в девяностые годы. Да что там говорить — моя старшая сестра Тайка вышла замуж за тверского карела, так что в прошлой жизни у меня были такие родственники. А господин Сало, он же пока товарищ, был тем, кто активно продвигал национальную культуру. Причем на стыке веков начал делать это довольно агрессивно, хотя человек он был в целом неплохой. И я даже читал интервью с ним — кто-то из наших готовил.

— А вы интересный человек, Евгений Семенович, — прищурился Сало. — Не знал, что вы говорите на карельском. Приятно.

— Так, всего пару слов, — я скромно улыбнулся, потом обратился сразу ко всем. — Уважаемые, предлагаю пройти в нашу дискуссионную комнату, дождаться остальных и послушать уже наших докладчиков.

— Погодите! — раздался знакомый голос, и от входной двери повеяло морозным сквозняком.

В нашу сторону быстрым шагом двигались Котиков и Леутин, а вслед за ними — надменно улыбающийся Жеребкин. Что ж, почти все в сборе, чернобыльца Садыкова только нет. И тут же, едва я успел об этом подумать, тот появился в проеме двери.

— Евгений Семенович! — радостно воскликнул Павел, пожал мне руку и крепко обнял.

Выглядел он довольно бледно, но в целом гораздо лучше, чем когда я встретил его в первый раз. Значит, не показалось по телефону, и я в самом деле все затеял не зря. Приятно, черт подери, когда видишь результаты своей работы!

— Давайте уже начнем, товарищ Кашеваров, — поджав губы и специально заложив руки за спину, чтобы ни с кем не здороваться, предложил секретарь комсомола. — Это с ними нужно дискутировать?

Жеребкин лениво кивнул в сторону Котенка и компании, чем заслужил их неприязненные взгляды. Более того, краеведы Якименко и Сало тоже смотрели на главного районного комсомольца с опаской.

— Хочу вам напомнить, товарищ Жеребкин, что руководителями клуба являемся мы с товарищем Котенком, — подчеркнуто дружелюбно, но одновременно тоном, не терпящим возражений, заявил я. — Так что, если вы устали с дороги и хотите присесть, можете пройти в помещение клуба.

— Клуба, — презрительно фыркнул Жеребкин, но спорить не стал. Просто встал чуть поодаль.

Рядом с нами росла кучка любопытных — в ДК в это время как раз занимались вечерние кружки, и народу было много. При этом люди старательно делали вид, будто мы их на самом деле не интересуем. Девушки в костюмах Зорро крутились у зеркала, время от времени бросая на нас любопытные взгляды, скучающие родители детей-кружковцев заняли соседние скамеечки, хотя подальше была куча свободных мест. Я понял, что теперь точно пора перемещаться.

— Константин Филиппович, дорогой мой! — режиссер Владимирский, судя по всему, пошел встречать своих молодых актрис и увидел нас. — Что за мероприятие? Ба, Евгений Семенович! Смотрю, знакомые все лица!

— Добрый вечер, Филипп Артемович, — я улыбнулся, приветствуя режиссера. — А вы же, кажется, по четвергам не репетируете?

— Так у нас новый спектакль готовится, — развел руками Владимирский. — «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты»^[12], самодеятельная версия. Придете на премьеру?

— На ваши спектакли, Филипп Артемович, с большим удовольствием, — искренне сказал я. — Рад видеть. А сейчас, к сожалению, нам уже пора.

— Константин Филиппович рассказывал, — режиссер загадочно подмигнул мне. — Надеюсь, и для меня потом найдется местечко. Так, девочки, время! Время! Начинаем прогон! Люся, Ната, Земфира! За мной!

Владимирский скрылся, уводя с собой хихикающих актрис, а я мысленно улыбнулся. О дискуссионном клубе начали говорить. Пусть пока только в масштабах ДК, но это очень скоро изменится.

* * *

Небольшое помещение клуба очень быстро заполнилось, и на этот раз ни у кого не вышло отгородиться от остальных. Просто свободных стульев не нашлось. Зато между сидящими была четко видна граница: по одну сторону стола разместились городские оппозиционеры, а по другую — лоялисты, как я решил называть это крыло про себя.

— Товарищи, попрошу тишины, — объявил я громко и уверенно, и все посторонние разговоры тут же прекратились. Лишь хмыкнул Жеребкин. — Начинаем первое заседание дискуссионного клуба «Вече». Для начала — правила. Советую слушать с максимальным вниманием и тех, кто впервые здесь, и тем, кто уже знаком. Лишним не будет.

Я повторил все то, что мы обсуждали два дня назад, представил Котенка как своего сопредседателя и обозначил темы выступлений со спикерами. Что приятно, все трое — Варсонофий, Сеславинский и Кандибобер — не соскочили, даже держали в руках исписанные листы бумаги. По всей видимости, конспекты докладов.

— Теперь пара слов отдельно для гостей мероприятия, — я окинул взглядом новоприбывших вроде краеведов. — Запомните, пожалуйста, что вы пока только слушатели. Порядок выступлений и дискуссий уже определен, но у вас будет возможность задать вопросы выступающим в определенное регламентом время. Все просто. А сейчас…

Едва я хотел назвать имя первого выступающего, как раздался резкий стеклянный звон, и в комнату, неся за собой крепкий морозный воздух с улицы, влетел увесистый темный булыжник.

Глава 15

Камень пролетел в опасной близости от старушки Кандибобер, она резко отклонилась, нечаянно при этом толкнув краеведа Якименко. Неизвестно кем запущенный снаряд ударился в стол, проехался по нему и рухнул на пол.

Кто-то выругался и тут же интеллигентно извинился, добродушный дядька Сеславинский схватился за голову, глядя на мокро поблескивающий булыжник. А я, помедлив пару секунд, бросился к окну в тщетной надежде увидеть неизвестного метателя, пусть даже убегающего. Увы, занятая нами комната располагалась в одном из крыльев ДК, граничащих с глухими зарослями во дворе соседней пятиэтажки.

Я бросил быстрый взгляд на Васю Котикова — он понял меня без слов, легонько толкнул кулаком Сашку Леутина, и мы втроем бросились к выходу. Хотя нет, вчетвером. Диссидент Котенок, обладающий, как выяснилось, невероятной прытью, стремительно обогнал нас и уже маячил в районе входной двери.

— Вызывай милицию! — крикнул я на бегу вахтеру. — Хулиганы стекла бьют!

Мы высыпали на заснеженную площадь, разделились. Сашка с Васей помчались вокруг дворца по часовой стрелке, а я понесся догонять Котенка против часовой. К счастью, регулярный бег и занятия у Загораева давали о себе знать — суставы не ломили, мышцы не скручивались, а дыхалке мог позавидовать кандидат в мастера спорта. Впрочем, возможно, я льщу сам себе, но результат точно есть, и я его чувствую!

— Нет никого! — заполошно озираясь, проговорил Котенок.

Диссидент широко открыл рот, выставив свои массивные зубы, и дышал как ломовой конь, выпуская облачка морозного пара.

— Ушел! — послышался крик Леутина. Они с Васькой как раз замыкали круг со своей стороны. — У вас как?

— Тоже чисто! — ответил я. — Гад точно все рассчитал.

— Может, позвоните товарищу Поликарпову? — повернулся ко мне Котенок, блестя запотевающими от холода стеклами очков. — Вдруг это его архаровцы провоцируют?

— Зачем? — резонно возразил я. — Лучше сейчас посмотрим записи с камер…

Я запнулся, вовремя увидев недоуменные взгляды остальных. Какие, к чертям, камеры? Я бы еще систему распознавания лиц предложил использовать. Вот оно, прекрасное далеко… В прошлой жизни и шагу ступить без камер и искусственного интеллекта было уже невозможно. А сейчас я даже скучаю по этой тотальной слежке. Так бы негодяя вычислили довольно быстро, но вместо этого милиционерам придется по старинке опрашивать свидетелей. И не факт, что успешно.

— Заговорился совсем, — я беспечно махнул рукой. — Вспомнил о камеральной проверке в газете, вся голова ею забита. В записях путаюсь уже… Ладно, пойдемте внутрь.

Объяснение было настолько натянутым, что я и сам бы себе не поверил, однако моих сопровождающих это полностью удовлетворило. Видимо, настолько всякого рода проверки были обыденным делом, что упоминание еще одной никого не удивило. Кажется, пронесло.

Возле окошка вахтера, выполнявшего одновременно функцию билетера, уже стоял бледный как простыня и мокрый от холодного пота Сеславинский. Едва мы вошли внутрь, он тут же, увидев нас, поспешил навстречу.

— Милиция уже выехала! — сообщил он, и в этот момент я заметил, что Константин Филиппович держит в руках мокрый смятый листок бумаги. — И вот еще…

Директор ДК протянул мне испещренную мелкими буквами страницу. Внутри у меня все похолодело от осознания — и точно! Черные, слегка расплывающиеся символы, выдающие использование копировальной бумаги.

— «Молния», — прочитал я простой непритязательный заголовок. — Где вы это нашли, Константин Филиппович?

— У входа, — ответил директор. — Валялось в снегу. Думаете, случайность? Или провокация?

— Я практически уверен, что это связано с камнем, залетевшим в наше окно, — задумчиво произнес я, внимательно рассматривая самиздатовский боевой листок, что обзавелся на этот раз громким названием.

— Как? — спросил Котенок.

— Очень просто, — я пожал плечами. — Я думал, что в эту бумажку должны были завернуть тот булыжник. Мол, это послание, читайте. Но наши оппоненты, пожалуй, хитрее.

— А в чем хитрость-то? — Вася Котиков наморщил лоб.

— Стекла бить — это хулиганство, — пояснил я. — За такое милиция по головке не погладит. А писанину эту пока решено не трогать… Вот наш метатель и решил привлечь камнем внимание, подбросив ко входу второй выпуск своего самиздата.

— Вроде как он тут ни при чем? — понимающе закивал Сашка Леутин. — Просто совпало?

— Именно, — подтвердил я. — Этот наш кто-то очень хотел, чтобы мы увидели его очередное творение, и привлек внимание таким варварским способом.

— Но это же глупость! — воскликнул Сеславинский.

— Однако она сработала, — возразил я. — Константин Филиппович, у вас найдется резервное помещение? А то, боюсь, холод со сквозняком не способствуют интеллектуальным посиделкам.

— Конечно, найдется, — засуетился директор. — Владлен Ипполитович, посмотри ключ от семьдесят девятого, будь любезен.

Седовласый вахтер, чем-то похожий на Леонида Ильича Брежнева, важно кивнул и принялся внимательно изучать деревянную табличку с прибитыми к ней гвоздями. Почти все они были свободны, однако на нескольких висели ключи с бирками. Вахтер с необычным сочетанием имени и отчества снял с гвоздика один из них и протянул Сеславинскому.

— Пойдемте, — кивнул директор ДК. — Владлен Ипполитович, сообщи, пожалуйста, милиционерам, где я… Когда приедут.

Но милиция не заставила себя долго ждать. Пока мы рассуждали на тему подкинутой нам «Молнии», дверь распахнулась, впуская морозную сырость, и внутрь шагнули двое рослых парней в форменных тулупах и ушанках с кокардами.

— Кто вызывал? — уточнил тот, что был с погонами старшины.

— Мы, — ответил я. — Кто-то окно разбил и сбежал. Сорвал важное мероприятие.

— Разберемся, — старшина флегматично пожал плечами.

* * *

Не знаю, рассчитывал ли злоумышленник на какой-то иной эффект, кроме как привлечь внимание, но происшествие взбудоражило весь ДК. Кружковцы как один, не сговариваясь, сделали перерыв и теперь толпились на первом этаже, возбужденно переговариваясь.

— Говорю вам, это рокеры, — убеждала остальных дородная женщина в пуховом платке. — Им помещение не дают, вот они и мстят…

— Может, это алкаши местные? — возразил спортивного вида мужчина, который привел на занятия двух близнецов.

— У милиции все эти субчики наперечет, — успокоил остальных бойкий дедок в роскошной лисьей ушанке, которую он почему-то решил не снимать в помещении. — Видели, как они быстро приехали?

Разговоры моментально прекратились, едва милиционеры со вздохом, оценив размеры толпы, подошли поближе и принялись опрашивать потенциальных свидетелей. Старшина перед этим вызвал по рации третьего и отправил его к нам — хоть это радует, не до ночи сидеть теперь будем.

Впрочем, времени у нас ушло целый час. Пока милиционер все зафиксировал, пока собрал подписи… Но никто, надо отметить, не решился уйти. Даже беспокойный Жеребкин, который возмущался громче всех, попутно обвинив в произошедшем Котенка, старушку Кандибобер и заодно меня — как главного провокатора. На милицию, правда, его предубежденность не повлияла — патрульный лишь посмотрел на него скучающим взором и пожал плечами, пробурчав дежурное «разберемся». Главный комсомолец района чуть было не задохнулся от ярости, но потом резко расслабился, махнув рукой и развалившись на стуле.

— А нам почитаете, Евгений Семенович? — осторожно осведомилась Кандибобер.

— Почему нет, — улыбнулся я, осознав, что все это время держал в руках боевую «Молнию».

Как и в прошлом выпуске, автор анонимного листка не стеснялся упражняться в красноречии, только на этот раз склоняя на все лады лично меня и мою идею создания клуба «Вече». Что было абсолютно удивительно, учитывая, что речь шла о попытке свободной дискуссии, а неизвестный был вроде как против коммунистов и за тех, кто вскоре назовет себя демократами. Однако он умудрился сыграть на противоречии, не особо, впрочем, оригинально — согласно его версии, главред Кашеваров раскрыл свои «чекистские погоны», пытаясь собрать вольных личностей, спровоцировать их и отправить к мастерам карательной психиатрии.

Котенок на этом моменте заметно напрягся — точно, его ведь несколько раз уже посылали на принудительное лечение, и вряд ли в его голове это оставило идиллические воспоминания. Но и все остальные, включая вполне лояльного краеведа Якименко, слушали опус подпольногокорреспондента с вытянутыми лицами. Только Жеребкин довольно улыбался.

— А я ведь тоже подумал, что вы именно это затеяли, товарищ Кашеваров, — он внимательно посмотрел на меня. — Так что, вас раскрыли или еще не время?

— Товарищ Жеребкин, вы детективов, по всей видимости, начитались? — я с улыбкой повернулся к нему. — Я вас пригласил как уважаемого оппонента в дискуссионный клуб, согласованный с райкомом Коммунистической партии. Вы сейчас серьезно поверили подпольной газете больше, чем своему товарищу?

— А я вот, как ни странно, согласна с этим комсомольцем, — неожиданно заявила бабушка Кандибобер, довольно записав автора «Молнии» в ряды ВЛКСМ. — Пожалуй, повременю я со своим докладом.

— Я тоже, — пробасил отец Варсонофий. — Или вы объяснитесь, Евгений Семенович?

Час от часу не легче. Едва я собрал в одном помещении этих противоречивых личностей, договорился с ними, дал гарантии от КГБ — и вот на тебе. Одна провокационная заметка в анонимном листке грозит разрушить мои начинания. Прямо как вбросы в телеграм-каналы, характерные для медиапространства моей прошлой жизни…

Я улыбнулся про себя, поняв, что это и есть ключ к успеху. По крайней мере, попытка не пытка. Сколько раз нашему холдингу приходилось опровергать желтуху или банально проверять откровенно провокативные сообщения! В какой-то момент мы на этом собаку съели.

— Как говорится, на сарае тоже кое-что написано, но там на самом деле дрова лежат, — улыбнулся я, глядя поочередно на Варсонофия и на местную престарелую Грету Тунберг.

Кто-то не выдержал и хмыкнул, оценив довольно скабрезную шутку с моей стороны. Тем временем я продолжил.

— Перед нами, — я потряс размокшим листком, — самопальное издание неизвестного автора. Один этот факт заставляет думающего человека сомневаться. У нас, журналистов, есть способы проверить информацию. Например, мы берем в работу событие, только если о нем рассказывают больше двух независимых друг от друга источников. Кроме того, эти самые источники должны быть заслуживающими доверия. Агентство ОБС, то есть «одна бабка сказала», таковым не является. На что ссылается этот Смелый, который на самом деле трус?

Я обвел взглядом собравшихся, притихших и внимательно слушающих мою речь. Внимательно и пока что настороженно.

— Смотрите, — я не планировал останавливаться. — Меня зовут Евгений Семенович Кашеваров, меня знает за редкими исключениями весь город. Потому что я руковожу главной районной газетой, не стесняюсь своего имени и при этом дорожу репутацией. Кем я буду, если в открытую предложу людям поучаствовать в дискуссии, обещаю печатную площадь, а потом напишу кляузу?

— Обманщиком, — тихо сказала Аэлита Ивановна.

— Чекистом, — осклабился Котенок.

— Если вы наговорите мне тут чертовщины, а я опубликую ее в газете, то сядем мы вместе, — заявил я. — А мне это надо? Я уже терял свое кресло после того, как опубликовал интервью с чернобыльцем.

— Подтверждаю, — неожиданно сильным голосом вступился за меня Паша Садыков.

— Так вот, — я благодарно кивнул ликвидатору. — Я своей репутацией дорожу. И если говорю что-то, а тем более обещаю, значит, несу ответственность. И готов понести наказание в случае ошибки. А какую ответственность несет Смелый? Он называет свое настоящее имя? Приводит список источников? Нет и нет. Откуда он знает о моих планах? И, наконец, зачем ему вносить раздор в только-только наметившийся диалог между людьми с противоположными мнениями?

— Так, может, он боится раскрыть свое имя и свой источник? — возразил Котенок.

— Повторяю вопрос, — я смотрел не на Алексея, а на всех сразу. — Откуда он знает о моих планах? Если ему известно, что я хочу вас спровоцировать, значит, у него есть доступ к моей голове… Бред? Бред. Тогда у него есть доступ к деталям операции КГБ. Откуда? Может, он сам из КГБ? Тогда зачем ему раскрывать этот план? Чтобы что? Сорвать его? Спасти городских диссидентов?

Собравшиеся принялись оживленно переговариваться. Кто-то сдержанно хмыкнул, другой откровенно засмеялся.

— Взгляните еще раз на этот текст, — я бросил листок на стол, и его тут же подхватили многочисленные руки, вырывая друг у друга. — Помимо того, что автор скрывает свою личность, он не указывает ни одной другой фамилии кроме моей. Он, повторю, не называет источники. Не говорит о конкретных шагах, только бросается громкими фразами про ГУЛАГ и застенки. Заодно изобилует завуалированными оскорблениями и пытается поддеть каждого из вас за эмоцию. Кого-то из-за возраста. Кого-то из-за вероисповедания. А кого-то из-за непростых отношений с отечественной медициной.

В комнате с развешанными по стенам яркими костюмами, придающими собранию несерьезный вид, повисла напряженная тишина.

— Ну, что? — я вновь подхватил инициативу. — Раскрыли заговор одного чекиста против другого чекиста?

— А ведь и вправду бред, — первым отозвался карельский активист Сало. — Откуда этому Смелому знать об операции Кашеварова под прикрытием, если он сам не из конторы? По-моему, нас просто кто-то хочет рассорить. Евгений Семенович, а если двое докладчиков отказались выступать, вы можете заменить их на других? Если что, я готов, у меня и тема есть.

Хитрый он, этот Сало, ох и хитрый! Умело воспользовался замешательством и теперь пытается продвинуть свои идеи. Прагматичный и беспринципный, с таким нужно держать ухо востро. Пожалуй, я слишком недооценил его, вспомнив по прошлой жизни.

Зато именно он, судя по всему, сейчас склонит чашу весов в мою пользу.

— Я не отказываюсь, — неожиданно отозвалась бабушка Кандибобер. — Я сделаю доклад. Газетная публикация же все еще в силе?

— Разумеется, — я кивнул, улыбаясь.

И тут опять заговорил отец Варсонофий.

Глава 16

Священник говорил медленно и раскатисто, но при этом уверенно. И есть у меня такое ощущение, что речь свою он заготовил заранее. Что ж, пока прерывать не буду.

— Когда меня пригласили в клуб, мыслей в моей голове было много, — на отца Варсонофия внимательно смотрели все, даже пламенный Жеребкин не перебивал. — Признаться, о провокации со стороны КГБ я тоже думал… Но теперь вижу: нас собрали здесь для того, чтобы окончательно растоптать. Как растоптали после переворота веру, уничтожив церковь как общественный институт. Разве вы, дорогие товарищи, не уловили основной смысл клуба? Нас с вами выслушают, потом натравят дежурных кликуш, которые разобьют наши доводы в пух и прах с точки зрения марксизма-ленинизма… И советская власть снова на коне.

— Отец Варсонофий! — предостерегающе посмотрел на него Котенок.

— Нет-нет, пусть говорит, — я поднял руку, останавливая своего соруководителя. — Я вижу, у присутствующих еще остались вопросы. Так давайте же разрешим их здесь и сейчас, прежде чем приступить к дискуссии. Говорите, вам дали трибуну для того, чтобы высмеять?

— Это очевидно, — улыбнулся в бороду священник. — Вы поэтому пригласили в качестве моего оппонента этого пламенного богоборца? — он указал на побагровевшего Жеребкина. — Я расскажу в докладе о поруганных храмах, а он в ответ расскажет всем, как попы разоряли бедных мирян. А потом пришли освободители…

— А разве не так? — громогласно спросил главный комсомолец. — Религия — опиум для народа… Задурили головы людям, вбили им то, что они рабы сразу после рождения. А я не раб! Я свободный строитель светлого будущего!

— Скучно, товарищ строитель, — усмехнулся отец Варсонофий. — Берите пример с Кашеварова — он хотя бы Маркса читал, судя по всему. А вы лепите неоконченную цитату, да еще не понимаете ее смысл…

— Стоп! — я повысил голос. — Кажется, уважаемый докладчик, вы уже начали свое выступление. Напомню, регламент у нас пятнадцать минут. Вы уже потратили, — я посмотрел на часы, — четыре. Продолжайте.

Нет уж, не собираюсь я никому уступать. У каждого есть куча всего недосказанного, но клуб на то и есть клуб, чтобы не быть балаганом без цели.

— Что ж, — священник посмотрел на меня ясными серо-стальными глазами. — Раз я принял правила игры, извольте. Я не буду вступать с вами в религиозные диспуты, товарищ Жеребкин. Просто обращусь к вашему разуму и эрудиции. Говорите, что вы не раб? Что вы свободны? Предлагаю вам вспомнить Бенедикта Спинозу, выдающегося философа Нового времени. Он говорил, что свобода — это осознанная необходимость. Когда вы выбираете не капризы, а то, что вам действительно нужно. И делаете это добровольно. Так мать любит свое дитя осознанно, жертвуя ему свое время и силы. Не из-под палки, не по принуждению, а осознанно. И так врач берет сложного пациента в конце своей смены, хотя волен идти домой. Но он поступает так, как необходимо, и, понимая это, осознанно свободен в своем выборе. А вы, свободный строитель светлого будущего? Вы и вправду считаете, что попы обирали наивных людей?

— Я знаю, что церковь до революции была богата, — процедил сквозь зубы Жеребкин. — Взять одно только золото с крестов и икон… Это ведь все на пожертвования прихожан.

— Регламент, — беспощадно напомнил я. — Отец Варсонофий, вы тратите свое время, задавая вопросы оппоненту и выслушивая его ответ.

Я не был человеком религиозным, но сейчас вдруг понял, что мои симпатии были на стороне священника. Почему? Может, потому что мне хотелось быть на стороне защищающегося? Еще подумаю над этим.

— Великая Отечественная война, — продолжал между тем отец Варсонофий. — Несмотря на гонения со стороны советских властей, православные верующие собрали деньги на несколько танковых колонн. Вы слышали о «Димитрии Донском»? Это двадцать боевых машин, построенных на пожертвования прихожан. Патриарх Сергий обратился лично к Сталину с просьбой открыть специальный счет в Госбанке. Его телеграмму и ответ на нее опубликовали во всех газетах. Вот настоящая свобода — выбрать союз с гонителем на благо отечества. Потому что тогда стоял вопрос физического существования нашей страны, и верующие перешагнули через скорбь и обиду. А в чем ваша свобода? В чем свобода людей, которые взрывали и рушили бульдозерами храмы? Ведь если откинуть вопрос веры, это как минимум культурное достояние! Но вместо свободы выбора остаться людьми, пусть даже неверующими, разрушители как раз и остановились на рабстве. И вы сейчас, дорогой Жеребкин, как раб повторяете чужие установки.

— Я… — начал было секретарь райкома ВЛКСМ.

— Рабство, — безжалостно продолжил отец Варсонофий, — это слепое разрушение всего, что представляет опасность. Рабство страха вместо осознанной необходимости вступить в диалог.

— Время, — я остановил выступление. — Вопросы? Товарищ Жеребкин?

— Религия, — уверенно заговорил комсомолец, — это болото, тормозящее мыслящего человека. Это тормоз науки и технического прогресса. Чему нас учит религия? Что на небе сидит всемогущий дедушка? Советские космонавты не раз были на орбите, и никакого бога не встретили. Как вы это объясните?

— Вы оперируете слишком примитивными аргументами, — усмехнулся священник. — Это для детей бога рисуют в образе доброго дедушки… А для взрослого человека он непознаваем, если хотите, некая надчеловеческая сущность. Прогресс… О каком прогрессе вы говорите? Кто кого тормозит?

— Николай Коперник, — выдал Жеребкин. — Джордано Бруно. Галилео Галилей. Они боролись с религиозным мракобесием и они же двигали тот самый прогресс. Так почему же церковь столь часто оказывается в противоположном углу от тех, кто идет к будущему?

— Коперник, — улыбнулся отец Варсонофий, — да будет вам известно, уважаемый оппонент, был церковным каноником. А его ближайшим соратником по гелиоцентрической модели был Тидеман Гизе, епископ кульмский. И, заметьте, я вовсе не замалчиваю тот факт, что оба были католиками, а не православными. А то любят у нас, знаете ли, вбивать клин между верующими и на этом играть…

— Время, — сказал я. — Есть ли еще у кого вопросы?

— Я бы для начала послушал другую сторону, — аккуратно предложил краевед Якименко.

Остальные неуверенно поддержали его, и я понял, что в этом пока заключается основная сложность. Точнее, не столько понял, сколько убедился — им всем интересно, однако они боятся. Все еще не верят до конца, что нет никакого подвоха.

— Тогда прошу вас, товарищ Жеребкин, — я указал главному районному комсомольцу на место во главе стола.

Парень встал, вызывающе посмотрел на своего соперника, на остальных диссидентов. И гордо прошел к импровизированной трибуне. А я мельком посмотрел на Котенка — уж у него-то точно нашлись бы вопросы. Причем не только к Жеребкину, но и к священнику. И он бы не побоялся озвучить их. Но правила есть правила, и если мы решили, что сопредседатели не участвуют, значит, так и должно быть.

— Я готовился к своему выступлению, — начал Жеребкин, поигрывая своими пудовыми пролетарскими кулаками. — Но вот сейчас понял… Понял, что разговор поведу по-другому. Меня на эти мысли навел гражданин Голянтов.

Он посмотрел на отца Варсонофия, я проследил за взглядом. Лицо священника не дрогнуло, но вот плечи заметно напряглись. Неужели ему не все равно, что Жеребкин не обратился к нему как к товарищу? Я ведь еще помню это по старым фильмам:

— Товарищ начальник!..

— Для тебя — гражданин начальник!

Впрочем, возможно все дело просто в их обоюдной неприязни. Но послушаю, что хочет рассказать Жеребкин.

— Я согласен, что в первые годы советской власти было допущено множество перегибов, — тем временем говорил тот. — Казни священников — я обо всем этом читал. Как комсомолец, я подобные вещи решительно осуждаю. Однако сказать хочу о другом. О том, что с приходом советской власти…

— В первые годы?! — не выдержал отец Варсонофий. — А как же разрушения храмов в шестидесятых? В семидесятых, в конце концов?

— Батюшка, вам желтая карточка, — остановил его Котенок, и священник умолк, пылая при этом от гнева. — Не перебиваем. Продолжайте, Жеребкин.

— Я отвечу на вопрос уважаемого оппонента, — комсомолец словно преобразился, перестав быть эдаким упертым болванчиком. Все-таки я не учел, что дискутировать он должен уметь по роду своих занятий. — Да, были допущены ошибки и в более позднее время. Я о разрушении храмов как о памятниках архитектуры. Да и то не обо всех подряд. Впрочем, сейчас мы говорим не об этом. Когда к власти пришли большевики, народу уже не нужно было искать утешения в религии. Народ сбросил гнет эксплуататоров и начал строить новую жизнь. Разумеется, было трудно. Но нельзя забывать, что страну разорило неумелое царское правительство. Потом бездарное участие в первой мировой… Разрушительная гражданская и интервенция. Страну буквально восстанавливали из руин. И в первую очередь требовалось жилье, предприятия, школы и детские сады. Была огромная масса детей-беспризорников. И советская власть дала им — и не только им! — веру в светлое будущее. Причем в ближайшее, — он насмешливо посмотрел на священника, — еще при жизни, а не после смерти. Вот почему религии не нашлось места в коммунистическом государстве. Она приучает терпеть и ждать переноса души в рай. А мы готовы дать людям рай на Земле в настоящем, а не загробном мире. Советским людям не нужен опиум в виде поповских сказок. Советский человек живет здесь и сейчас, строя светлое будущее для себя и для следующих поколений. Вывод: религия не нужна, в ней отпала необходимость.

Он хлопнул кулачищами по столу и слегка отшагнул назад, хрустя позвонками. На лице комсомольца светилась довольная улыбка. Нет, все-таки мое изначальное мнение о нем было верным. Парень точно не глупый, но излишне самоуверенный и эмоциональный. А главное, что упертый. Это его и подставит рано или поздно.

— Вопросы? — я обратился к аудитории.

— Позвольте мне, — отец Варсонофий явно проделал какую-то внутреннюю работу над собой и сейчас просто лучился спокойствием. Хороший ход. — Вы говорите, уважаемый оппонент, что религия нынче без надобности. Мол, светлое будущее уже сейчас… Но ведь советы пришли к власти почти семьдесят лет назад. И где оно, светлое будущее? Когда оно наступит?

— Я же не гадалка, — довольно ухмыльнулся Жеребкин. — Не Нострадамус, не бабушка Ванга. Откуда мне знать, когда в нашей стране наступит настоящий коммунизм? Но я знаю точно, что он обязательно наступит, если каждый человек в СССР начнет с себя. Будет следовать заветам Ленина, строить светлое будущее. В конце концов, торжество коммунизма — это общее дело.

— Так как же бороться с теми, кто хочет выехать в рай на чужом горбу? — хитро прищурился священник. — С теми, кто не хочет строить, а хочет всего лишь присутствовать при победе, чтобы и его запомнили? Что делать с приспособленцами?

— На это есть компетентные органы, — отмахнулся комсомолец. — Кроме того, паршивых овец хватает в любом стаде…

— Но, позвольте, — неожиданно вступил в дискуссию директор Сеславинский. — Вы же сами недавно говорили, что советский человек свободен. Что он не раб. И тут же приводите сравнение с овечьим стадом. Как вы объясните это противоречие?

— Это фигуральное выражение, — огрызнулся Жеребкин, судя по тону, осознав, что сплоховал.

— Но фигуры речи не используются невпопад, — улыбнулся Константин Филиппович. — Овцы… Пастырь. Все это — христианские образы. Вам не кажется, что большевики просто украли идею у церкви? Вера в бога утешает человека, и вся его земная жизнь — это служение, чтобы обрести жизнь вечную. А что предлагают большевики? То же служение, только искусственно созданным божествам вроде Маркса, Энгельса и Ульянова. И вместо жизни вечной — светлое будущее. Оно ведь тоже для большинства ныне живущих наступит лишь после смерти. И если увидят его хотя бы наши дети, а не внуки… это уже хорошо.

— Коммунизм — это не нытье, — запальчиво возразил Жеребкин. — Это сила. Это единение. Коммунист не подставит вторую щеку, он ударит в ответ. За семью, за Родину, за то же самое светлое будущее. И я повторю: от наших усилий зависит то, как быстро оно наступит. Здесь, на Земле. У меня все.

«Раунд», — подумал я, вспомнив одно популярное шоу из прошлой жизни.

— У кого еще есть вопросы? — я обвел глазами остальных.

— Я бы хотел задать свой вопрос товарищу Жеребкину, — поднял руку Якименко. — Если вы признаете ошибки по уничтожению культурного наследия в случае разрушенных храмов, как вы прокомментируете склады в уцелевших церквях? Что вы думаете о шахматных клубах и даже танцах в соборах? А сыроваренные цеха? Вы же понимаете, я надеюсь, что памятники истории так не используются?

— Много вопросов, — остановил его Котенок. — Вы буквально завалили комсомольца, товарищ краевед…

— Хорошо, — тут же кивнул Якименко. — Я переформулирую. Разве в светлом будущем не место памяти о прошлом?

— Помнить нужно хорошее, — ответил Жеребкин. — А неудачный опыт — зачем он нужен? Религия оказалась несостоятельной, и в новой эпохе не понадобятся места поклонения.

— Их просто заменят новые, — фыркнул отец Варсонофий.

— Стоп! — я повысил голос. — Вам вторая желтая карточка, товарищ священник. Следующий шаг — удаление.

— Извините, — пробормотал Варсонофий.

— Теперь итоги, — я взял слово. — У кого какие впечатления? Кто хочет высказаться, поднимаем руки!..

— Мне понравилось, — отозвалась Аэлита Ивановна.

— Что именно? — уточнил я, склонив голову набок. — И про кого вы сейчас? Про товарища Голянтова или про товарища Жеребкина?

— Они мне оба понравились, — активистка заерзала на стуле. — С чувством, с толком, с расстановкой. Очень живенько…

— А мне показалось, что оба оратора чересчур эмоциональны, — поднял руку Якименко. — И одному, и второму не хватило чувства такта. Как, знаете, в академической дискуссии…

— На мой взгляд, обоим не хватило последовательности, — Зоя Шабанова, все это время молча слушавшая спор между священником и комсомольцем, вступила в дискуссию. — Перескакивали с темы на тему, пытались поддеть друг друга. Перебивали. И, — она внимательно посмотрела на Варсонофия, потом на Жеребкина, — оба слишком переборщили с вопросами в качестве контраргументов.

— Ага, — подтвердил Сало. — Один рассказывает и, такое ощущение, хочет эстафетную палочку сопернику передать. На вот, мол, держи и вместо меня отдувайся. Какая же это дискуссия? Это перепалка, на мой взгляд.

— Отлично, — кивнул я. — Согласен со всеми доводами. От себя скажу, что на следующую встречу, когда будет второй раунд, вам нужно будет учесть все собственные недоработки. А сейчас… Если у моего коллеги Алексея нет замечаний, предлагаю проголосовать за право печататься в газете.

— У меня замечание одно, — привычно осклабился Котенок. — Недостаточно структурированные выступления. Говорильня сплошная. Плохо. Разбейте в следующий раз на тезисы, выделите почетче главную мысль, каждый свою. Ну и, — он ухмыльнулся, — поменьше лирики.

Я с интересом посмотрел на него. Это ведь тот человек, который сам любит с пафосом зацепить прохожих громкими фразами. А теперь вдруг к академичности призывает. Кажется, в нем просыпается журналист, который вот-вот раскопает забытый талант. Не «желтушника», когда чем громче, тем интереснее, а настоящего профессионала, который ходит по тонкому лезвию противоположных мнений. И выдает максимально уравновешенную картину.

— Тогда голосуем, — резюмировал я. — Участвуют все присутствующие, кроме нас с Алексеем. Итак, первый оратор. Отец Варсонофий.

Единогласно.

— Второй. Комсомолец Жеребкин, секретарь районного комитета ВЛКСМ.

Удивительно, но снова единогласно. Хотя я, кажется, понимаю — всем понравился не результат словесных баталий, а сам процесс. Когда неважно, кто победил, важен сам факт красивого спора.

— Прекрасно, — сказал я уже вслух. — Готовьтесь к схватке за читательские сердца. И да пребудет с вами сила… слова.

Глава 17

Отец Варсонофий с Жеребкиным, возможно, сами того не желая, стали той парой камешков, что спровоцировали обвал. Если до них у присутствующих еще были сомнения в необходимости дискуссий, то потом мы с Котенком едва успевали рулить процессом.

Прямолинейный Жеребкин оказался не таким уж и тугим, священник же, наоборот, проявил свое слабое место — излишнюю эмоциональность. Хотя, надо отдать ему должное, сдерживаться он умел, пусть и с большим трудом. А в целом, если не брать скомканность первой дискуссии, я был доволен. Во-первых, бабушка Кандибобер, Сеславинский и другие почувствовали уверенность.

А вот во-вторых… Уверен, прослушка за голову схватилась, когда представитель духовенства оказался не кротким ягненком, цитирующим только Библию, а начитанным образованным человеком, разбирающимся в светской науке и даже в марксизме-ленинизме. А идеологически подкованный Жеребкин, хоть и не проиграл, но пару раз был на грани, когда пытался увильнуть от неудобных вопросов. Теперь в райкоме пересмотрят подход, осознав, насколько все серьезно с брожениями умов. Возможно, лучше подготовятся к следующему раунду.

И, наконец, в-третьих… Я по-другому взглянул на многих людей, некоторых даже открыл для себя заново. Взять того же Жеребкина… Да и остальных — Котенка, например. Его я тоже в свое время записал в говорящие головы, а сегодня видел искренний блеск в глазах, как будто человеку не хватало именно таких вот идеологических схваток по правилам. Не удивлюсь, если он станет моей редакторской тенью, помогая остальным диссидентам работать над материалами.

В целом же, как я и задумывал, люди вроде Варсонофия и Кандибобер, пусть им есть еще над чем поработать, стряхнут пыль с переставших гонять мышей жирных котов. Ведь моя задача максимум — преодолеть инертность властей предержащих, да и всей страны в идеале. Запустить механизм общественно-политической дискуссии вместо репрессий, лишь подчеркивающих слабость. И нет, я совершенно не против веры и верующих. Просто никто не должен доминировать, а коммунизм, как мне пришло в голову во время демонстрации Седьмого Ноября — тоже религия. Со своими догматами, апокрифами и святыми. Недаром же коммунистов частенько сравнивают с ранними христианами, и директора дома культуры Сеславинский даже попробовал подловить на этой параллели Жеребкина. Впрочем, это бездонная тема…

Кандибобер, взявшая слово после священника, поначалу наступила на грабли Жеребкина и чуть было не проиграла. По своей привычке она сыпала лозунгами, щедро сдобренными эмоциями, и Зоя с Павлом Садыковым с легкостью поставили ее на место. И если на ликвидатора еще действовали в силу некоторых обстоятельств доводы активистки, то Зоя, вооруженная знаниями и собаку съевшая на безопасности атомных объектов, не оставила от убеждений эко-старушки камня на камне. А вот потом… Когда пришел черед ее встречных вопросов, оказалось, что местная Грета Тунберг умеет ставить в тупик. Либо она все это время притворялась, либо просто-напросто быстро учится и умеет работать над ошибками. Что самое интересное, Кандибобер внимательно выслушала Зою, которая была ее основным оппонентом, а затем больно кусала в слабые места. Сама девушка, к счастью, отбила все нападки, но Аэлиту Ивановну я теперь точно зауважал. Может старушка, если захочет.

Третьим выступил директор ДК Сеславинский. Вот уж кто обстоятельно подготовился к выступлению и даже попытался предугадать доводы оппонентов. Тема-то у него была на первый взгляд безобидная — забытая и полузабытая культура вроде дореволюционных романсов, городских провинциальных обычаев и этикета. Впрочем, нашлось в его речи место и переименованиям Любгорода в Андроповск с целой сетью таких же переименованных улиц. Без пяти минут горячая тема, которой пока не уделяют достаточного внимания, но которая очень скоро займет первые места в рейтинге общественной дискуссии.

— Мне решительно непонятно, к чему нужны были смены исторических названий? — Сеславинский говорил тихо, но четко. Типичный представитель старой интеллигенции. — Зачем Тверь стала Калинином, а Любгород — Андроповском? Городам не давали имена просто так, и наша с вами малая родина — это Любим-город, то есть любимый город. Наши предки, основавшие поселение на берегах безымянной реки, вкладывали глубокий смысл в это название…

— Позвольте! — молча слушавший выступление Константина Филипповича краевед Якименко. — Я бы поспорил!

— Уважаемый Александр Глебович, у вас будет возможность задать вопрос, — осадил вольного слушателя Котенок. — А вы продолжайте, пожалуйста…

И Сеславинский упоенно продолжил, допустив досадную ошибку — он ушел в сторону и потратил все оставшееся время. Настал черед вопросов, и мы с Котенком решили для начала дать слово Якименко. Очень уж он нетерпеливо ерзал на своем стуле. А еще он, чего там говорить, был невероятно силен в своей области. Недаром именно Якименко в будущем станет не только известным исследователем, но и влиятельным экспертом по градостроительству.

— Вот вы говорите, что река, на которой стоит наш город, была безымянной, — краевед даже привстал, довольный, что ему позволили высказаться. — Но на самом деле рядом с ней уже были поселения, и местные жители дали ей имя Любица. И уже потом, когда был основан город, его назвали по реке. Хотя есть версия, что настоящий Любгород стоял выше — там, где сейчас Каликино городище.

— Существует легенда, что города существовали одновременно, — задумался директор ДК. — Крепость Каликин и город Любгород. Первый сожгли татары…

— Во времена татаро-монгольского ига, — возразил Якименко, — Каликино городище уже пустовало, об этом свидетельствуют раскопки…

Я слушал этот краеведческий спор уже вполуха, и модерацию взял на себя Котенок, дав слово рокеру Сашке Леутину. Дискуссия о названиях быстро ушла в общее русло культуры, и следующее выступление уже четко перекликалось с основной темой. Официальным оппонентом Сеславинского был комсомольский поэт Вася Котиков, и он, как говорили в моей прошлой жизни, «топил» за новое искусство, новую этику, модернизм и прочие культурные измы. А я, слушая становившиеся все более интересными разговоры, параллельно думал сразу о нескольких темах для статей и одном большом проекте. Для начала надо бы написать про это Каликино городище и связанные с ним истории. Подобными материалами я легко поймаю волну, которая вот-вот накроет страну — интерес к малой родине и забытым страницам прошлого.

А еще… Кажется, я знаю, как примирить сторонников старых названий и новых. Более того, еще и город прославить.

* * *

— Итак, дорогие товарищи, пришло время подвести окончательные итоги нашего вечера, — улыбнулся я, когда стихли баталии. — Хочу напомнить, что лучшим выступающим я обещал газетную площадь. Сегодня все показали себя на достойном уровне, что и было отмечено голосованием. Вот только…

Небольшая комната, увешенная сценическими костюмами, наполнилась густой тишиной. Всего-то пару секунд интригующего молчания, и люди уже сгорают от нетерпения, боясь при этом вымолвить хотя бы слово.

— Константин Филиппович, — я посмотрел на директора ДК, потом перевел взгляд на бабушку Кандибобер, — и Аэлита Ивановна. К вам обращаюсь отдельно. Основные вопросы и возражения, а также слабые места докладов вы услышали от оппонентов, советую их учесть… Сегодня вас поддержали участники клуба, и это дает вам возможность опубликоваться. Как мы, хочу напомнить, и договаривались. Но читателей больше, и они не столь сентиментальны. Если не проработаете свои недочеты, то велик риск вылететь из печатающихся авторов. Вам ясно?

— Ясно, Евгений Семенович, — ответил Сеславинский. — Учтем.

— А вы? — я посмотрел на Аэлиту Ивановну.

— Ясное дело, что в следующий раз я всех в блин раскатаю, — Кандибобер аж со своего места вскочила, случайно откинув ногой сумку на колесиках. — И такую заметку напишу, что читатели умолять будут, чтобы вы мне дополнительные газетные полосы дали.

— Жду с нетерпением, — вежливо улыбнулся я. — Только помните, что у вас сильный оппонент.

Я кивнул в сторону Зои Шабановой, и старушка-активистка закусила губу. И правильно, пусть не расслабляется.

— Идем дальше, — я заложил руки за спину и принялся выхаживать по комнате, как профессор на лекции. — Объем каждой колонки — не более двух тысяч знаков. Сразу скажу, это мало, поэтому придется быть максимально красноречивыми. Времени у вас тоже не так много. «Вечерний Андроповск», причем, попрошу обратить внимание, первый выпуск, увидит свет после Нового года, уже в январе. А перед этим ваши колонки должны быть не просто готовы, но и согласованы. Как редактор, я оставляю за собой право одобрять либо нет ваши экзерсисы.

— То есть вам в любом случае еще может не понравиться? — возмущенно воскликнула бабушка-активистка.

— Разумеется, — спокойно ответил я. — Только речь сейчас не о моих личных вкусах и предпочтениях. Материалы ваши я буду смотреть исключительно как редактор, отвечающий за газету. И речь, попрошу заметить, не о «Молнии», напечатанной под копирку в подвале. Или где-то там еще. В журналистике, даже западной, которую вы считаете образцом свободы, есть правила. Есть профессиональная этика. Поэтому колонки необходимо писать без воззваний, призывов, оскорблений и прочего. Такое я буду безжалостно заворачивать. Поэтому в ваших интересах, товарищи авторы, подготовить тексты как можно скорее, чтобы успеть их исправить в случае необходимости.

— А если мы не успеем? — задал вопрос отец Варсонофий.

— Значит, ваши тексты не попадут в газету.

— Пугаете, товарищ Кашеваров? — хмыкнула Кандибобер. — А разве не в ваших интересах, чтобы мы успели?

Интересная она все-таки женщина. Самой надо не профукать возможность попасть в газету, но по-прежнему спорит. Ее бы энергию, да в мирное русло.

— Поверьте, мне всегда есть чем заполнить газету, — улыбнулся я. — Материалов у нас всегда с запасом. А вот вы, — я многозначительно обвел взглядом всех троих колумнистов^[13], — можете потерять возможность напечататься.

— Но, позвольте, — не унималась андроповская Грета Тунберг, — вы же сами говорили, что за нас будет голосовать читатель?

— Будет, — подтвердил я. — Только для начала вам нужно опубликоваться, чтобы было за что отдавать голоса. Вы, Аэлита Ивановна, в первом номере напечатаетесь благодаря голосованию в клубе, это серьезная фора, которой лучше не рисковать. Так что я бы на вашем месте не спорил, а прямо сейчас начал думать, как исправить ошибки и не разочаровать читателей.

— Позвольте, а мне? — поднял руку Сало. — Я могу подготовиться к следующему собранию, чтобы выступить?

— С какой темой? — уточнил я.

— Национальная культура.

— А конкретнее?

— Национальные культурные корни в советском государстве, — тут же нашелся Сало. — Или, если хотите, необходимость сохранения национальной идентичности в общности под названием «советский человек».

— Алексей, вы не против? — я повернулся к Котенку.

— Одобряю, — осклабился диссидент. — Теперь только оппонента найти…

— Найдем, — уверенно сказал я. — Так что готовьтесь, товарищ Сало.

Карельский активист с воодушевлением закивал.

Надо будет потом доработать правила, подумал я в этот момент. Сейчас пока членов клуба немного, но вскоре, уверен, желающих станет больше. И тогда потребуется более продвинутая оргструктура. С членскими билетами и всеми прочими атрибутами. Но главное — с правилами вступления. Например, системой рекомендаций. В общем, на подумать.

— Что ж, — я оглядел довольно переговаривающееся собрание. — Всем удачи! Да начнутся информационные игры!

* * *

Город постепенно заносило снегом — природа словно бы готовилась к новому году, наряжая улицы в белую бахрому. Внутри я радовался как мальчишка этому простому явлению. Потому что в будущем со всеми климатическими передрягами мы нередко пускали праздничный салют под дождем. И как же это контрастировало с метелями детства! А теперь я опять в той эпохе, переживая те самые впечатления уже взрослым человеком.

Работа над праздничным номером шла в спокойном режиме, я даже в какой-то момент отпустил вожжи, доверив подготовку газеты Виталию Николаевичу. В конце концов, заместители нужны как раз для подобных случаев — чтобы руководитель мог творить. И я творил, расписывая концепцию лица города, чтобы показать ее Краюхину. Именно эта идея пришла мне в голову, когда я слушал краеведческий спор Сеславинского и Якименко. В будущем, в своей уже почти позабытой прошлой жизни, я много читал о гибели русской архитектурной школы. Мол, фактически она деградировала с началом строительства массового типового жилья. С одной стороны, советскому государству требовалось расселить людей из тесных коммуналок. А с другой, города СССР постепенно утратили идентичность. Стандартные дома на стандартных улицах со стандартными названиями… Вот я и хотел вернуть Андроповску-Любгороду его «лицо», то есть уникальные, выделяющие его черты. Не разрушая при этом, конечно же, сделанное до меня. Никакого «до основанья, а затем…»

Задача трудная, но интересная. Правда, приходилось и прерываться. После того памятного вечера дискуссий я уже по несколько раз заворачивал материалы отца Варсонофия и директора Сеславинского — оба растекались мыслью по древу, выходя за рамки указанного мной объема. Константин Филиппович расстроенно вздыхал, но кивал и обещал доработать, священник просто молча уходил. Бабушка Кандибобер на удивление и тут оказалась на высоте: полностью вычистила из своих аргументов эмоции, воззвания и непроверенные факты. Сложность возникла, как и у священника с директором ДК, в плане объема. Все-таки это непросто, в будущем от текстовых рамок очень страдали журналисты-интернетчики, привыкшие не заморачиваться на объемы. Но все, как известно, достигается упражнением.

Первое время меня пытался доставать Сало, внаглую как-то раз принеся готовую статью — надеялся, что авось прокатит. Потом звонил и вежливо уточнял, не передумал ли я. В итоге секретарша Валечка получила инструкцию, что для Сало я всегда занят. В клуб пусть приходит, как и договаривались. Но публикация — только после фильтра в виде публичного выступления.

Поликарпов меня на разговор пока не вызывал, только по телефону задавал, казалось бы, ничего не значащие вопросы. Впрочем, если не считать инцидента с булыжником и новым выпуском боевого листка, ничего особенного не произошло. «Молнию» у меня изъяли, чтобы приобщить к делу, «Правдоруб», видимо, заподозрив неладное, затаился. Прямо даже придраться не к чему конторским, на мой взгляд. А Котенка, как сказал Поликарпов, стали часто видеть с троицей колумнистов — с каждым попеременно. Я улыбнулся, поняв, что был прав, когда назвал его «теневым редактором». И рассказал о своем предположении чекисту. А тот сказал, что именно так и есть — журналист в опале помогает своим подопечным. Вот все открытие мне испортил этот Евсей Анварович.

А потом наступил Новый год. С шампанским, мандаринами и обращением Горбачева по телевизору. Его я встречал вместе с Аглаей и толстым котом Васькой, но перед этим мы все-таки провели в редакции новогодний корпоратив по моему сценарию. С приглашенными звездами в лице режиссера Филиппа Владимирского с его театральной студией и рок-звезд из группы «Бой с пустотой».

Все веселились, но меня почему-то не отпускало чувство тревоги. Будущее… Какое оно? То, что я придумал для вечернего шоу газеты двадцать первого века — с новостями о победе над ковидом? Или нас всех ждет что-то еще более страшное?

Успокоился я только дома с любимой девушкой. Каким бы ни было будущее, оно не предопределено. Мы сами его создаем.

Глава 18

Начало очередной рабочей недели пришлось еще на старый — восемьдесят шестой — год, закончилась она уже в новом. Восемьдесят седьмом. Моя первая крупная смена дат в этой новой жизни. И, надо сказать, весьма необычная!

Прямо под занавес мы сдали «Андроповские известия», отдохнули всего один день, а уже второго января вышли на работу. И прямо вот так сразу погрузились в сдачу первого номера вечерки. На улицах еще горели гирлянды, в ленинской комнате стояла пышная живая елка, и это казалось мне странным. Вернее, непривычным. Город, отоспавшийся за первое января, жил своей повседневной жизнью — это будет нормой еще несколько лет, пока в девяносто третьем не добавят в число праздничных второй день января. Ах да, совсем забыл, чуть раньше — в девяносто первом — в Советский Союз вернется Рождество, и седьмое января тоже объявят нерабочим днем.

Все полосы были готовы и даже частично сверстаны. Проблема была только в тех, где разгорелись баталии между членами дискуссионного клуба «Вече». А я ведь чувствовал, что они мне попортят крови… С другой стороны, кто говорил, что революцию делать легко!

— Евгений Семенович, не влезают тексты! — Зоя едва вытерпела, пока за ней закроется дверь, и прямо с порога превратилась из редактора в испуганную девчонку. — Я уже не могу их резать! Уже нечего!

— Без паники! — бодро сказал я. — Тащи их сюда.

Естественно, я предвидел подобную ситуацию. Чем больше материалов, тем меньше пространства остается для маневра. И одна скромная полоса еще перед Новым годом превратилась в тематический разворот. Вот только я все-таки просчитался — сказывался недостаток опыта работы в принте. Я ведь каждого колумниста ограничил двумя тысячами знаков, итого в шести колонках должно было получиться двенадцать тысяч. Ну, или чуть больше с учетом погрешности. Подумаешь, двумя сотнями больше или даже тремя — думал я.

Но если в привычной верстке тринадцать с половиной тысяч знаков легко умещались на развороте, то в задуманной мной концепции все же остался «хвост». Даже хвостище. Потому что размещать увесистые текстовые кирпичи, которые пугают одним своим видом, мне не хотелось. Так что мы отсняли наших дорогих колумнистов для аватарок, как сказали бы в моей прошлой жизни, и еще Ваня Буж отрисовал оформление. Скромное, больше схематичное, и все равно оно «съело» внушительную часть разворота.

— Уменьшаем фотографии, раз, — я обвел красным карандашом портреты каждого из шести колумнистов, задумался. — Ужимаем заголовки и подзаголовки, два. И три…

Я корпел над обеими полосами минут пятнадцать, не меньше. Зоя терпеливо ждала, даже старалась не дышать. А я внимательно вчитывался в выученные мною уже чуть ли не наизусть колонки. Убирал союзы, без которых можно было обойтись, безжалостно резал вводные слова, вставлял более короткие синонимы. Потом пробежался еще раз и объединил некоторые абзацы, сэкономив таким образом пять или шесть строчек на каждой полосе. Затем вновь подумал и вычеркнул лишние обороты вроде «так или иначе».

В будущем наши газетчики легко справлялись с подобными нюансами, уменьшая кегль^[14] шрифта на полпункта. К примеру, не одиннадцатый, а десятый с половиной. И — о чудо! — порой этого было достаточно, чтобы убрать лишние абзацы, не говоря уже о висячих строках. Разумеется, подобных хитростей было намного больше, однако все они относились к цифровой верстке, где многое делалось нажатием пары клавиш. Но тут, в середине восьмидесятых, тонкости из двадцать первого века были еще недоступны.

— Вот, — я протянул Зое исчирканные полосы. — Отнеси Правдину, скажи, чтобы все это учел. По моим расчетам, должно влезть.

— Спасибо, Евгений Семенович! — Зоя буквально расцвела. — Как я вам завидую!.. Мне бы так!

— Я вас умоляю, Зоя Дмитриевна, — с улыбкой отмахнулся я, но девушка все еще была под впечатлением. — Поработаете с мое, еще не тому научитесь.

Последняя фраза, видимо, оказалась лишней. Зоя и так была перепугана, хоть и в целом стойко переносила ответственность своей новой должности. А тут я, сам того не желая, напомнил причину, по которой Шабанову не сразу утвердили в редакторах. Возраст и, как следствие, отсутствие того самого опыта.

— Наверное, у меня все-таки не получится так, как у вас, — девушка сразу осунулась. — Я… я боюсь, что не справлюсь.

— А ну, соберись, тряпка! — рявкнул я, заставив Шабанову вздрогнуть. — Ты комсомолка или так, мимо проходила?

— Я… — начала было Зоя, ошарашенная моей внезапной резкостью.

— Если билет со значком не просто так носишь, значит, справишься, — слегка сбавив обороты, но все еще достаточно жестко сказал я. — Опыт не берется откуда-то просто так. Его не получишь, выполняя простую работу. Думаешь, я сразу готовым редактором из института вышел?

— Н-нет, — Зоя начала слегка заикаться, и я окончательносмягчился.

— Конечно же, нет, — я поднял трубку и попросил Валечку принести нам по кофе. — И я тоже боялся, делал ошибки, набивал шишки. А если бы отступил, никогда бы не стал не только редактором, но и просто журналистом. Вспомните, Зоя Дмитриевна, ваше первое серьезное задание.

— Отчетный концерт самодеятельных коллективов, — девушка нашла в себе силы улыбнуться.

— Волновались?

— Еще бы! Всю ночь текст переписывала, старалась как лучше. Думала, не справлюсь, и меня выгонят из газеты.

— И как? Не выгнали же?

Зоя настороженно посмотрела на меня, потом опять улыбнулась.

— Не выгнали, но разнесли сильно, — она прищурилась, словно бы прямо сейчас прокручивала те события перед глазами. — Вы же сами это прекрасно помните, разве нет? Вы еще тогда удивлялись, что мне диплом выдали… Теперь я понимаю, зачем вы так говорили. Чтобы меня замотивировать. Разозлить!

Вот ведь я какой — все время забываю, что у моего нынешнего тела есть довольно специфический бэкграунд. В том числе грубость по отношению к сотрудникам. Не говоря уже о служебной «Волге» вместо традиционного для района «уазика». Впрочем, тут я Кашеварову один-точка-ноль по-прежнему готов спасибо сказать.

— Ну… — вслух сказал я. — Возможно, перегнул малость, вы уж меня извините, Зоя Дмитриевна. Но раскисать в нашей профессии нельзя. На редакторов ведь не учат, ими становятся исключительно на практике. Выпейте кофе и дуйте в цех к Правдину.

Секретарша Валечка как раз внесла поднос с двумя дымящимися чашечками. Дефицитный продукт по-прежнему, особенно в нашей глубинке. А скоро еще хуже будет, когда экономика агонизировать начнет. Что-то меня в последнее время какие-то мрачные мысли преследуют… Все-таки в знании будущего есть, как говорится, многая печали.

В таких непростых думах меня и оставила Зоя, с большим удовольствием выпив кофе и окончательно повеселев. А я остался корпеть над новыми текстами, которые мои журналисты готовили уже к первому в этом году выпуску «Андроповских известий». Как раз он седьмого января выходит, которое еще обычный рабочий день.

* * *

Сдались мы, как и планировалось, после обеда. Вернее, чуть позже, но это уже непринципиально. Главное, что газета вышла в свет вовремя, и экспедиторы повезли ее по киоскам, сельским почтовым отделениям и магазинам сельпо. Я потирал в предвкушении руки и все никак не мог завершить свой рабочий день. Аглая сегодня дежурит — после праздников даже в Советском Союзе был всплеск заболеваемости и травм. Так что домой можно не спешить. А главное, можно прямо сейчас собрать обратную связь.

— Гаврила Михалыч, тебе там видно — у стенда народ собрался? — я набрал телефон вахтера.

— Стоят, Евгений Семенович, — доложил тот. — И новые подходят. Уже толпа собралась порядочная. Может, милицию вызвать?

— Зачем, Михалыч? — удивился я.

— Так много их, — ответил пожилой вахтер. — Что-то кричат там, руками машут. Как на митинге.

— Не надо милиции, — уверенно заявил я. — Сейчас сам спущусь и посмотрю, что там и как.

Накинув пальто, я вышел из кабинета и направился к лифту, размышляя, насколько же все-таки бывают похожи люди в разных эпохах. В Союзе еще нет интернета, как нет его и во всем остальном мире, но площадки для обсуждений есть — и это не только кухни, как потом будет принято считать об этом времени. Вот, к слову, типичная дискуссия в соцсети в комментариях под постом. Только вместо самой соцсети — стенд, вместо поста — газета. А комментарии… Да вот же они, только их не читать, а слушать нужно.

— Вот молодец Жеребкин! — говорил пожилой мужчина в разноцветном финском «петушке» и с лыжами в руках. — Разнес, так сказать, представителя духовенства!

— Ну, почему же разнес? — возразил физик в очках, с которым я разговаривал еще на тему статьи про АЭС. — Если не принимать во внимание религиозную составляющую, дискуссию священник вести умеет. Правда, доводы у него, конечно, хромают излишней эмоциональностью…

— А эта бабулька чокнутая! — возмущался паренек в потертой куртке, но при этом в модной фернандельке^[15]. — Она всерьез, что ли, предлагает к зеленой энергетике перейти? Может, нам еще в леса жить перебраться?

— Молодой человек, вы слишком категоричны, — отвечала ему строгая тетенька в необъятной бесформенной шубе. — Никто не предлагает перебраться в леса. Автор статьи, я так поняла, обеспокоена выбросами промышленных предприятий…

— Всю жисть с этими выбросами жили! — горлопанил дед в засаленной телогрейке. — И ничего! Страну вон какую отгрохали!

Послушать со стороны, не вмешиваясь, не получилось. В городе меня хорошо знали, а потому сразу же переключились на мою персону, едва только завидели.

— Евгений Семенович! У нас что теперь — попам печатную площадь дают?

— Товарищ редактор, это возмутительно — закрыть предприятия, пусть даже временно…

— А я считаю, что Любгород — название устаревшее, не отражает советской действительности…

— Вы зачем этого Голянтова в газету приволокли? Хотите, чтобы он молодежи головы забивал?

— А Кандибобер эта? Ее же весь город ненормальной считает!

— Говорите за себя, гражданин! Если у женщины своя позиция, это вовсе не значит, что ее нужно травить.

— Улицы… Какая разница, как раньше назывались улицы? Главное, как они сейчас называются!

— Жеребкин! Жеребкин — вот молодец! Вот таким нужно страницы в газетах давать! Молодой, дерзкий, правильный! На таких страна держится!

— Товарищ Кашеваров, а вы куда смотрели, простите? Как вы их пропустили?

— Да погоди ты! Видишь, редактор другой? То есть другая… Шабанова Зоя Дмитриевна. К ней все вопросы.

— Выучились на нашу голову.

Многоголосый людской гомон все возрастал, и вскоре уже было сложно разобрать, кто о чем говорит. Кто-то уже сцепился друг с другом, не обращая внимание на меня, другие громко требовали подвергнуть «эту Шабанову» показательной порке, а третьи напоминали про гласность. Пока еще не очень смело, но все же.

— Товарищи, попрошу тишины! — я поднял обе руки, чтобы привлечь внимание толпы. — Тишина, товарищи! В новой газете, как и в основной, есть специальные вырезные бюллетени. Вы можете проголосовать за того, кто вам больше нравится. Точнее, не он сам, а его точка зрения. А те, кто не нравятся или кто глупости болтает — те голосов не получат, вот в следующем номере, когда мы выложим результаты, все и узнаем правду. А хотите — письма пишите в редакцию. Самые интересные опубликуем.

— Я проголосую! — вновь зашумел старик в телогрейке. — Мы всю эту контру на чистую воду выведем! По соседям пройдусь, всех голосовать заставлю!

— А вот заставлять никого не надо, — предостерег я. — Все это по желанию должно быть.

— Это уж мы сами решим! — крикнул горлопан. — Обмельчали большевики! Сталина на вас нету!

— Замолчите, товарищ! — осадили его. — Редактор же и говорит, что надо проголосовать за того, кто тебе близок. Вот вам Жеребкин нравится, за него и галочку ставьте.

— А тебе что, не нравится? Ишь ты, контра!

— Я, между прочим, второй секретарь райкома КПСС, — тот, кого старик обозвал «контрой», вышел вперед, и теперь я тоже узнал его. — Партия открыта для дискуссий, а не кликушества. Не позорьте членский билет. Если он у вас, разумеется, есть.

Козлов, второй по важности человек после Краюхина, стоял как неприступная скала в своей мощной коричневой дубленке и меховой шапке. Усы щеточкой на круглом лице делали его похожим на бригадира строителей или на боцмана — почему-то второй секретарь вызывал у меня такие ассоциации. Но именно такая с виду простецкая внешность, если не считать дорогую одежду, внушала людям доверие. Что вот, мол, наш партиец, из народа.

— А я что? — скандальный дедок, бормоча, попятился. — Я ничего, свои мысли высказываю токмо…

— Здравствуйте, товарищ Кашеваров, — Козлов протянул мне широкую пролетарскую ладонь.

— Доброго дня и вам, — я ответил на рукопожатие.

— Интересно получилось… — он ткнул толстым пальцем в газетный стенд. — Живая такая дискуссия, острая. У нас в райкоме тоже все зачитались. Язвы, так сказать, общества изучаем. Всего хорошего!

Козлов, чуть приподняв шапку и показав залысину, вежливо откланялся и пошел дальше пешком вдоль по улице. Многие проводили его внимательными взглядами, о чем-то шушукаясь.

— Вот человек, — говорил кто-то. — Явно ведь «Волга» персональная есть, а прогуливается на своих двоих.

— Ему полезно, — язвительно сообщил другой.

Завязалась новая дискуссия, но тему фигуры второго секретаря собравшиеся быстро замяли. Как-никак, я тоже был представителем номенклатуры, и в моем присутствии обсуждать членов КПСС народ опасался. Тем более что и желающих-то, как я понял, было немного. А вот само то, что на страницах газеты высказываются столь одиозные личности вроде Голянтова, людей точно привлекало.

— А-айй! — тем временем заорал кто-то, потом громыхнул трехэтажный мат.

Глава 19

Едва я отошел от газетного стенда на пару десятков шагов, как в толпе все же возник конфликт. Люди расступились, явив моему взгляду клубок из двух сцепившихся парней. С одного слетела фернанделька, это был тот самый работяга, возмущавшийся колонкой Аэлиты Ивановны, второй подслеповато искал в снегу упавшие очки, не обращая внимания на удары.

Я в несколько прыжков подскочил поближе, схватил ближайшего из драчунов, из толпы выбежали несколько мужчин, стали мне помогать. Оказалось, что в драке участвовали трое — одного я в пылу не заметил, а он пытался ухватить за ноги парня в фернандельке, зажимая при этом разбитый нос левой рукой. Раздался милицейский свисток, буквально из ниоткуда появились патрульные.

— Спокойно, граждане! — голос одного из милиционеров гремел, будто из мегафона. Вот есть у некоторых людей такие луженые глотки. — Расступитесь!

Я помог подняться парню, который наконец-то нашел в снегу свои очки и теперь пытался оттереть линзы. Крепкий мужчина с красными, явно обмороженными в прошлом руками без перчаток сдерживал второго драчуна в фернандельке. Тот не сопротивлялся, и крепыш ослабил хватку.

— Спасибо, — поблагодарил меня интеллигентного вида пострадавший и водрузил на нос перекошенные очки.

— Так, что здесь произошло? — строго спросил второй милиционер с выбивающимися из-под шапки рыжими вихрами. Усы у него при этом были почти белыми. — Кто драку начал?

— Он! — работяга в фернандельке указал на очкарика. — Мы с ним поспорили по поводу статьи! Я говорю, не надо заводы закрывать, а он говорит…

— Так, без лирики! — прервал его рыжий сержант. — То есть конфликт произошел на почве обсуждения прессы?

— Ну да, — обрадовался работяга. — Я ему, — он ткнул пальцем в интеллигента, — начинаю объяснять, что можно без отрыва от производства, а он… Раз! И в бочину мне, гад!

— Я? — искренне изумился очкарик. — Позвольте! Я музыкант, я не привык драться! Что значит «в бочину»? Это вы меня толкнули и уронили!

— Кто что видел? — спросил громкий патрульный.

— Да никто ничего не видел! — ответил кто-то из толпы. — Все статьи обсуждали, а потом эти кулаками давай махать!..

— Никто ничего сообразить-то не успел, — подтвердил мужик с обмороженными руками. — Потом только начали их разнимать.

— Погодите, а где третий? — спросил я, поняв, что меня все это время смущало.

— Какой третий? — повернулся ко мне рыжий патрульный.

— Участников драки трое было? — обратился сразу ко всем громкий. — Или больше?

— Двое же! — сказала женщина в бесформенной шубе. — А, нет! И вправду же кто-то помогать сразу бросился! Приятный такой мальчик! Вот же он!

— Это не я! — возмутился тот, на кого она указала.

— Это не он, — подтвердил я. — Тот немного постарше был. И еще ему нос расквасили…

Я внимательно осмотрел место свалки. Или травма оказалась несерьезной, или… Не факт, что она вообще была, мне легко могло показаться при слабом вечернем освещении. А тот парень на самом деле просто закрывал лицо.

— Понятно, — вздохнул рыжий патрульный. — Третьего не дано.

Милиционеры принялись за свою монотонную работу по опросу свидетелей, со мной тоже поговорили, вот только сообщить мне им было особо нечего. А в голове у меня тем временем начали роиться нехорошие мысли.

Возможно, я сейчас преувеличиваю, и третий участник просто трусливо сбежал. И зачем, кстати, только полез? За кого он был? Кому помогал?

Что-то мне это очень сильно напоминает. Из прошлой жизни. Лучше скажу Поликарпову, пусть его ребята напрягутся. Провокаторов нам еще в толпе не хватало.

* * *

Как и ожидалось, разворот с колумнистами выстрелил как из пушки. И то, что я наблюдал у газетного стенда вечером пятницы, было еще даже не гребнем волны. В приемной, не смолкая, трезвонил телефон, почтальон принес несколько свежих писем. Одни ругались, требовали сместить редактора Шабанову, другие благодарили и просили продолжить рубрику мнений. Даже в ущерб остальным материалам. Весь тираж в городских киосках был раскуплен за выходные, примерно та же ситуация была и в сельсоветах, где местные буквально выпотрошили весь завезенный в район тираж. И ни одна газета, если судить по рассказам тех же почтальонов, которые отчитывались о распространении, не валялась в мусорке или просто на дороге. А потом…

Уже в понедельник в редакцию косяками потянулись городские сумасшедшие, которые во все времена осаждают нашего брата журналиста. Что в моей прошлой жизни, что здесь — разница небольшая. Шли они и во вторник, пока мы сдавали номер «Андроповских известий». Отбиваться в основном приходилось бедной Валечке, которая еще беспрестанно отвечала на звонки, но она была опытным секретарем и справлялась со своими обязанностями более чем хорошо. Даже под столь мощной нагрузкой. В итоге до меня доходили лишь рукописные и машинописные тексты андроповских графоманов, которые я бегло просматривал и отправлял в отдел писем, где они оседали на веки вечные. Но кое-что оставалось — среди кучи хлама попадались вполне адекватные материалы. Эти я откладывал в отдельную папку, желая потом связаться с некоторыми авторами. Увы, таких было немного. Гораздо интереснее было собирать голоса, отданные за кого-то из колумнистов, только их было еще мало, несмотря на постоянно переполненную коробку на вахте у Михалыча.

По предварительным подсчетам, которые мы провели с Зоей, Бульбашом и Бродовым в небольших перерывах в день сдачи, выигрывали Голянтов, Шабанова и Котиков. Хуже всего результат — опять же пока — был у старушки Кандибобер, а вот Жеребкин и Сеславинский буквально дышали своим оппонентам в затылок. По-хорошему, сегодняшнее собрание, на которое был запланирован второй раунд, должно стать не менее жарким. Особенно когда участники дискуссионного клуба узнают, как их оценили. А к пятнице уже нужно подготовить очередные колонки. И не факт, судя по всему, что кто-то вылетит, судя по бешеной популярности. Придется тогда что-то срочно придумывать… Например, чередовать авторские составы, когда число колумнистов расширится. Но это потом.

Пока я созванивался с основной группой, а иногда и встречался, обсуждая с каждым в отдельности приближающийся второй раунд, потоки писем и звонков росли, будто на дрожжах. И это после одного только выпуска! Короткого описания клуба «Вече», еле втиснутого версткой на разворот, хватило с лихвой. Увы, народный интерес имел и обратную сторону. Тех самых городских сумасшедших. Едва я про них забыл, погрузившись в результаты голосования, добродушный старичок с заплетенной в косичку бородой заболтал Катю Голушко и под ручку с молодой журналисткой проник ко мне в кабинет.

— Мое почтение, Евгений Семенович, — поприветствовал он меня, неловко сбивая снег с нижней половины лица. — Я по поводу вашей публикации…

— Это в отдел писем, — я попытался вежливо избавиться от посетителя.

— Дело в том, что речь идет о сотрудничестве, — важно сообщил он, и Катя, стоящая рядом, уже начала что-то понимать. — Я предлагаю нам с вашей газетой объединить усилия. Прочитав интервью с Максимом Афониным, где он говорит, что каждому требуется душевное спокойствие, я понял!

Старичок воздел палец к потолку, а я сделал себе мысленную пометку, что с коллегой Аглаи, психотерапевтом, нужно продолжить переговоры о профильной рубрике. Пока он почему-то стеснялся, но после того, как я расскажу ему о странных гостях, уверен, товарищ Афонин возьмется за это тяжкое бремя. Тяжкое, но необходимое — давать людям советы, как справляться со стрессами.

— Дело в том, что я известен в Андроповске как Трофим-Душевед, — пояснил между тем старичок. — И мы с вами можем объединить усилия, исцелив здоровье целого города!

— Постойте… — я насмотрелся всякого, но такой поворот все равно оказался неожиданным. — Вы о чем сейчас?

— Ну, как же! — нетерпеливо воскликнул посетитель, окончательно вогнав Катю в краску от осознания того, что она наделала. — Я Трофим-Душевед, а всем необходимо душевное спокойствие.

— Вы врач? — уточнил я.

— Я? Да нет же! Я пишу стихи…

— Тогда как вы предлагаете лечить город?

Бедная Катя в этот момент улыбнулась, а я незаметно для Душеведа подмигнул ей.

— Ну, как же! — старичок тяжело вздохнул и затоптался на месте, сетуя про себя на мою несообразительность. — Вы пишете, что всем требуется душевное спокойствие. Это же правильная мысль!

— И дальше что? — я уже начал терять терпение.

— А я Трофим-Душевед! — радостно воскликнул утомительный гость. — Нам надо объединиться!

— Оставьте у секретаря свой номер, — предложил я. — У вас есть телефон?

— Мне нельзя звонить, — нахмурился старичок. — Вы будете меня отвлекать, я пишу стихи, мне некогда…

Так хотелось в этот момент сказать «вы свободны» и указать на дверь… Добавив при этом что-то вроде «вы меня отвлекаете, мне некогда, я пишу статьи». Но я придумал кое-что получше.

— Уважаемый Трофим-Душевед, — обратился я к старичку, игнорируя непонимающие взгляды Кати. — Дело в том, что вакансии душевных успокоителей в газете полностью закрыты. Но если вы четко сформулируете свою идею и, более того, соберете пятьдесят подписей ваших сторонников, мы уже сможем поговорить более предметно. Справитесь?

Старичок задумался, недоверчиво глядя на меня, потом загадочно улыбнулся и вышел из кабинета. Вернее, почти вышел… Уже в дверях Трофим-Душевед обернулся и произнес уже без дуринки, судя по всему, больше оказавшейся напускной:

— Спасибо за доверие, Евгений Семенович. Я соберу подписи!

С этими словами он все-таки покинул мой кабинет. Следом за ним я с улыбкой отправил бросившуюся извиняться Катю. А потом зазвонил телефон…

— Кто говорит?

— Слон… То есть, простите, Слонов Архип Геннадьевич. Я хочу обратиться в газету с заявлением, что меня преследуют.

— Говорите, — я оживился, уже представляя, что скоро подкину скучающей Соне Кантор настоящее детективное дело.

— Меня преследуют за мои коммунистические взгляды! Я готов сделать доклад для вашего клуба!

— Так-так… — до меня начало доходить.

— Меня преследует КГБ за мои коммунистические взгляды, — торопливо стал объяснять очередной чудик, но я прервал его.

— Подождите, но в нашей стране у коммунистической партии руководящая роль! Как вас могут преследовать за государственную идеологию?

— Вот то-то и оно! — заговорщически зашептал Слонов, и я без лишних слов положил трубку.

Кажется, я не учел этот побочный эффект гласности, и нечаянно раньше времени открыл ящик Пандоры.

Глава 20

В моей прошлой жизни я много раз сталкивался с фриками, причем не только по работе, но и в повседневности. Особенно много их появилось после распада СССР, и все списывали это на обрушившуюся на людей свободу. Мол, раньше чудаки всех мастей просто боялись распространяться о своих увлечениях, и смельчаки вроде того же Электрона Валетова были редкостью. Лица же с опасными отклонениями состояли на контроле милиции и психиатров, собственно, почему первое время казалось, будто их стало больше — во всеобщем бардаке девяностых карающая длань ослабла.

Хотя, если быть точным, первые ласточки этого общественного бедлама появились еще в конце восьмидесятых — советские граждане первое время оказались не способны отличить фрика от шарлатана. Полтергейсты, летающие тарелочки, чудовищные мутанты, экстрасенсы и маги… Имя им легион! Народ массово ударялся в эзотерику, не разбираясь, отдавал кровно заработанное мошенникам, оседлавшим человеческую наивность.

«Мю-волны», — усмехнулся я, вспомнив недавний разговор с Аглаей.

Ограничения, царившие в Советском Союзе, нельзя было назвать исключительным злом. Где-то власти действительно перегибали палку, но во многом фильтр оказался уместен — людей ограждали от пагубной информации. Просто вентиль в итоге затянули так туго, а потом столь же резко расслабили, что его просто сорвало. Все, что было нельзя, вдруг стало можно. Все, что скрывалось, выплеснулось болезненными толчками, заодно заляпав кровью и грязью хорошее. Взять тех же пионеров с октябрятами — отказавшись от них как от отрыжки идеологии, мы заодно выбросили на помойку загородные лагеря и детский досуг. Сколько неприкаянной ребятни потом сгинуло, потому что им нечем было себя занять? Вот еще один айсберг, с которым придется сразиться — подростковые банды и дележ асфальта…

И сколько еще таких ледяных мельниц я вспомню и увижу только потому, что кто-то вовремя не подсуетился и не перестал искусственно тормозить развитие общества. Я ведь обо всем этом думал, когда планировал ускорить гласность, но взять ее при этом под контроль. Научить людей критически мыслить, отделять зерна от плевел, подготовить их к правде. А вернее, к тому, что она многолика. Хотел сделать обществу прививку от лжи. Но не поторопился ли я? Не использовал ли раньше времени непроверенную вакцину? В конце концов, если говорить прямо, не сделал ли хуже?

От осознания, что я, может быть, все испортил, загубил, раздавив бабочку, и в будущем грянул гром, мне стало плохо. По-настоящему плохо, когда хочется завыть от тоски, встать, не разбирая дороги и спотыкаясь, подойти к окну, хлебнуть свежего воздуха… Я так и сделал, чуть не свернув тяжеленный стол, что-то все-таки опрокинул, зазвенело стекло.

— Евгений Семенович, с вами все в порядке? — в кабинет заглянула испуганная Валечка. — Может, вызвать врача?

Паническая атака прошла, мир снова обрел привычные краски. Непередаваемый запах советского кабинета, шуршание юбки секретарши и цокот ее каблучков, голос радиодиктора — все эти простые вещи вернули меня в нормальное состояние. Нет. Нет, я ничего не испортил. Я лишь ускорил некоторые процессы, но это и хорошо. Гной схлынет быстрее, открыв дорогу здоровой крови. В переносном значении, разумеется.

Вот Валечка — молоденькая девчонка, на которой держится приемная и куча оргпроцессов. А ведь ей, как я недавно выяснил, всего двадцать три, и она учится в Калинине на заочном отделении. А еще есть Зоя Шабанова, которая конфликтовала со старым Кашеваровым, но при этом исключительно ради газеты. Добрая театралка Мирбах, талантливая Соня Кантор, веселый пьяница Виталий Бульбаш, который — я удивлен! — оказывается, окончательно завязал ради меня и работы. И держит слово! В конце концов, есть Юлька Бессонова — та, которой не суждено теперь стать жестокой Феей-Морфеей, загубившей в будущем множество мужских жизней. Встрепенувшийся «бывший» Сеславинский, спортсмен Загораев, который уже чувствует себя нужным и скорее выберет бизнес, чем бандитизм. Да, черт побери, спасенный моими стараниями ликвидатор Пашка Садыков! Я уже много сделал!

И Аглая… конечно же, разумеется, моя Аглая, для которой на первом месте наука, а не карьера. Я посмотрел на ее фотографию, уже некоторое время прописавшуюся на моем столе. Разве не о такой жизни ты мечтал, Женька? Высшие силы дали тебе шанс изменить не только свою судьбу, но и судьбы других людей, в том числе дорогих тебе! И что, хочешь опустить руки, едва запахло жареным? Зассал, как говорили в детстве?

— Все в порядке, Валечка, — все это пронеслось в моей голове за считанные мгновения. — Так, просто душно стало, спасибо… У вас когда сессия, напомните?

— Так весной теперь только, — удивленно ответила девушка. — Вы не переживайте, Евгений Семенович, с заменой проблем не будет! Дайте-ка я тут приберу пока…

— Не сомневаюсь, Валечка, — улыбнулся я. — И… спасибо вам.

Оказывается, я расколотил чашку, и на паркете в луже темно-коричневой жижи валялись белые фаянсовые осколки. Жалко, мне нравилась эта чашка. Но разве это проблема?

Мой взгляд скользнул на кипу беспорядочно разбросанных бумаг на столе. Собственно, а зачем время терять? Сегодня перед собранием меня ждут Поликарпов с Краюхиным — естественно, поговорить о клубе. А я заодно расскажу о своей идее насчет городской среды.

Все полосы уже были сверстаны и заверены, необходимости в моем присутствии не было. Оставив на всякий пожарный главным вместо себя Бульбаша, я направился в райком.

* * *

— Садись, Кашеваров, садись, дорогой, — Краюхин был явно в хорошем расположении духа. — Поликарпова пока нет, он в пути. Чай будешь? Кофе?

— Кофейку бы, Анатолий Петрович, — я улыбнулся, вспомнив разбитую чашку и разлитый напиток.

Альбина с несменяемым выражением лица, будто она плохо откалиброванный робот или манекен, внесла дымящийся кофейник — словно бы только и ждала моего приезда, готовила. Впрочем, так оно, скорее всего, и было. Краюхин знал, что я тот еще любитель дефицитного пойла.

— Ну, рассказывай, Евгений Семенович, — первый секретарь откинулся в кресле. — Мне, конечно, известно, что у тебя там все вроде как плавно идет…

— Поликарпов доложил? — усмехнулся я.

— Поликарпов, — кивнул Краюхин. — Ты же все правильно понимаешь, Женя, не маленький. Дело-то серьезное, можно сказать, государственной важности.

— Конечно же, понимаю, Анатолий Петрович, — я отхлебнул обжигающей пряной жидкости. Настоящая арабика. — Я удивлен, что он меня еще на беседу не вызвал. Уже времени-то сколько прошло. Даже год сменился.

— Значит, необходимости не было, Женя, — резонно заметил Краюхин. — Значит, вопросов у него пока все это время не было. Острых, по крайней мере, или срочных. Да он тебе лучше все сам объяснит, как приедет.

— А не срочные вопросы, стало быть, все-таки есть, — понимающе кивнул я. — Что ж, этого и следовало ожидать.

— Это же контора, — улыбнулся Краюхин. — У них работа такая — вопросы задавать советским гражданам. А за архаровцами твоими он, разумеется, приглядывает, прослушка идет… Ты же его в известность, самое главное, ставишь?

— Как договаривались, — кивнул я. — Даты и время ему называю. А содержание бесед он и так знает.

— А сам что думаешь? — первый секретарь смерил меня долгим взглядом. — К чему в итоге придем? Мне Козлов рассказал, что у стенда под вашей редакцией драка была…

— Была, — снова кивнул я. — Только есть подозрение, что тот, кто ее спровоцировал, сделал это специально. То есть не сами люди поцапались. Я Поликарпову, кстати, об этом подробно рассказал, в деталях.

— Это правильно, — первый секретарь задумчиво побарабанил пальцами по столу. — И все-таки… Не выйдет ли нам боком эта затея?

— Если все грамотно сделать, затея выйдет к нам передом, а к врагам задом, — ответил я. — Разумеется, все эти товарищи не простые. Что Голянтов, что Кандибобер… Но к ним подход нужен, и мне это пока удается.

— Да уж знаю! — усмехнулся Краюхин. — Мне тут Поликарпов еще кое-что рассказал…

Он не договорил, потому что мигнула лампочка интеркома, и ледяной голос Альбины сообщил о приходе Евсея Анваровича. Спустя секунду в кабинет вошел и сам чекист — с дымящейся чашкой, врученной секретаршей Краюхина, улыбающийся и довольный.

— Приветствую, Анатолий Петрович, — с порога поздоровался он. — Доброго дня, Евгений Семенович.

— И вам не хворать, Евсей Анварович, — улыбнулся я. — Наконец-то вы решили со мной пообщаться не по телефону.

— Не ерничайте, Евгений Семенович, — чекист, как и Краюхин, был в хорошем настроении и энергично пожал мне руку, прежде чем сесть. — Вряд ли вы так уж горели желанием меня видеть. А я в вашем случае придерживался мудрости — не мешай талантливым людям работать.

— Спасибо за признание, — я кивнул. — И сейчас я не ерничаю. А вы вдруг решили вмешаться, потому что?..

— Потому что хочу знать вашу оценку происходящего и ваши планы. Новый год все-таки наступил.

— Вот как. Что ж, оценка происходящего такова: диссидентствующие горожане ведут себя хорошо и крайне заинтересованы в обещанной мной печатной площади. Это если официальным языком. Если же по-простому… Им любопытно. Они подозрительны и осторожны, но все-таки идут на контакт, уцепились за мое предложение как за манну небесную.

— Еще бы, — усмехнулся Краюхин. — Мало того, что дают говорить, не опасаясь проблем с советской властью, так еще и в газете могут напечатать. Не жизнь, а сахар.

— Кому как, — я осторожно пожал плечами. — Создатель «Молнии» им тут подкинул идею, что я провокатор от КГБ, вы же помните… И чуть было все не поломал.

— Что вы насчет этого думаете? — уточнил Поликарпов.

— Думаю, что этот неизвестный деятель испугался, — ответил я. — Он ведь теряет влияние на умы людей. Возомнил себя мессией и борцом за правду… А правды-то никто и не стесняется.

— Все-таки полагаете, что «Правдоруб» — это тот же персонаж? — Поликарпов подслеповато посмотрел на меня, считал мой ответный любопытный взгляд и тут же пояснил. — Зрение садится. Линзы нужно менять.

— Нет, с «Правдорубом» по-прежнему все сложнее, — я покачал головой. — Это явно другой человек, вернее, целый коллектив. И они, в отличие от автора боевого листка, внимательно наблюдают. Потому-то мы и не видим свежего номера, хотя уже сроки давно вышли. Я думаю, они ждут новых авторских колонок.

— И тогда ответят, — согласился Поликарпов. — Видимо, решили, что это провокация с нашей стороны, и потому сразу не отреагировали. Затаились. Но в эту пятницу вы же снова выдадите порцию свободных мнений?

— Разумеется, и еще результаты народного голосования с итогами по первым статьям, — подтвердил я. — Кстати, в первом раунде у них вышла ничья, судя по присланным бюллетеням.

Я ждал дополнительных вопросов, острого любопытства, но Поликарпов неожиданно сменил тему.

— А если мы добавим кое-какие нововведения? — с улыбкой спросил он. Вот вроде бы просто предложил, однако в то же время в его голосе снова прозвучало нечто такое, что на корню отрезало желание спорить.

Однако я все же решился. Для начала — просто не соглашаться бездумно на все подряд.

Глава 21

— Смотря какие нововведения, — спокойно проговорил я, глядя в глаза чекисту. — Не могу обещать заранее…

— Разумный подход, — кивнул Поликарпов. — Мысль такая. Объявите на ближайшей планерке, что расширяете газетную площадь для ваших внештатных обозревателей. И что теперь будете печатать их больше и чаще. Возможно даже, что не только в вечерке. И такой же анонс дайте в пятничном выпуске. Подразним наших «друзей»…

Ход мыслей чекиста был мне понятен. Хочет спровоцировать человека из редакции, который предположительно связан с «Андроповским правдорубом». Вряд ли, конечно, мы его так вычислим, он ведь наверняка не дурак, но спутать планы точно сумеем. Если он поверит, то поспешит с выходом нового номера одновременно с нашей вечерней газетой. А в спешке, как известно, можно кучу ошибок наделать и вообще дров наломать. Но ведь и нас это тоже касается!

— Нет, Евсей Анварович, — я покачал головой. — Борщить тоже нельзя. Увеличить число полос — это можно. Но не сразу, и не забивать сразу две газеты… Иначе как это будет выглядеть со стороны? Что мы испугались. Райком испугался. КГБ испугался. У нас и так в основной газете новая порция опровержений выходит. И тут мы прям чуть ли не всем подряд выдаем печатную площадь. Подозрительно.

— Тогда что вы предлагаете взамен? — блеснул очками чекист.

— Я предлагаю принять ваш план, но постепенно, — вот и пришел момент удачно ввернуть сегодняшнюю идею, подкинутую мне Трофимом-Душеведом. — Мы действительно объявим о расширении клуба на страницах вечерки. Но при этом добавим обязательное условие: набрать не менее пятидесяти подписей сторонников, которым твоя идея понравилась. Скажем, хочет кто-то выступить на тему… защиты бездомных животных. Не вопрос — докажи, что читатели к этому готовы, и мы рассмотрим. Сначала в формате клуба, а потом и на страницах газеты.

— Неплохо, — кивнул Поликарпов. — Элемент демократии. А для этого номера успеете так сделать?

— Точно нет, — категорично заявил я. — Не успеем.

— Евгений Семенович, это же несерьезно, — плотоядно улыбнулся чекист. — Мы же с вами знаем, что если постараться…

— Я могу, конечно, набрать кого попало, — перебил я Евсея Анваровича. — Но это тогда, первое, резко снизит наш уровень. И второе — обесценит правила клуба. Да и где я сейчас анонс дам?

— В «Андроповских известиях», — невозмутимо ответил чекист. — Вы же еще не сдались, насколько я знаю? Можно же дать подверстку, или как у вас там это называется, мол, расширяем клуб…

— Обесценим, — я упрямо покачал головой. — Да, мы можем спровоцировать выход «Правдоруба». Но, во-первых, можем — не значит, что получится. А во-вторых, это опять же обесценивание идеи. Срочность убивает качество. Да, я могу хоть ночь, хоть две ночи подряд просидеть в редакции, отбирая письма желающих. И журналисты, можете быть уверены, мне помогут. Вот только спешка, Евсей Анварович, будет выглядеть как паника.

Я не стал говорить, что несколько по-настоящему интересных писем у меня есть. Те самые, что я отобрал из целого сонмища сомнительной корреспонденции. Но мне бы хотелось нормально, без той самой пресловутой спешки, договориться с авторами, не торопясь подобрать оппонентов… У меня и так-то всего два дня остается на подготовку, зачем мне еще лишняя головная боль?

— Ты меня извини, Евсей Анварович, но я Кашеварова поддержу, — к счастью, за меня вступился Краюхин. — Выглядеть это и вправду так себе будет. Словно мы обгадились и теперь правдами и неправдами собираем всех подряд ненормальных…

— А нам не нужны все подряд, — подхватил я. — И не нужны ненормальные. Нам требуются те, кто имеет свое мнение без сдвига по фазе на почве психиатрии. Мы должны показать, что партия не боится сразиться с достойным противником. Не с клоунами…

— Постойте, но вы же сами, помнится, говорили, что противника можно выставить на посмешище? — хмыкнув, прищурился Поликарпов.

Ход, казалось, был с его стороны сильным. Я ведь и вправду предлагал уничтожать оппонентов… Вот только не совсем так. Я говорил, что уничтожать надо тех, кто не идет на контакт и честную схватку. А кто готов отстаивать свою правоту без нарушения закона — этих, наоборот, поддерживать. И в спорах с по-настоящему достойным соперником продвигать линию партии. Именно это я и сказал чекисту. Только добавил еще кое-что.

— Нет большого достижения одолеть клоуна или сумасшедшего. Как говорится, если бы слон растоптал Моську…

— Моська бы победила, — понимающе кивнул Поликарпов. — Правда, посмертно, но это еще больше бы ее возвеличило. Сделало бы мученицей.

— Вот именно, Евсей Анварович, — я мысленно выдохнул, что смог донести правильную мысль. — Так что я предлагаю поступить по-другому. Каждому по полполосы, при этом подчеркнуть, что это сделано исключительно из-за популярности среди читателей. Естественно, добавить результаты подсчетов заполненных бюллетеней… Вот прямо в пятницу с утра все свести по максимуму, чтобы выборка была точнее. А еще — как раз в этом номере опубликовать правила вступления в клуб. И в дополнение — отрывки из самых интересных писем читателей. Разумеется, по теме. Так мы покажем, что нам не все равно, о чем думают люди, как они оценивают напечатанное. Понимаете? Тем самым мы подчеркнем свое отличие от «Правдоруба» и этой чертовой «Молнии». Что мы не транслируем однобокие мнения без учета народного отношения. Что мы готовы к диалогу не только между авторами, но и между авторами и читателями. И еще — между читателями.

— А это как? — заинтересовался Поликарпов.

— Да как обычно, — улыбнулся я. — Вы же читаете газеты, знаете, что некоторые темы порой обсуждаются в нескольких номерах. Журналист написал, читатель прислал мнение, его опубликовали… Второй читатель ответил, что не согласен с первым. Ну, и так далее.

Об этом я смутно помнил по своей прошлой жизни. В детстве такое в газетах видел, а потом еще в девяностые в областной прессе, когда мнения читателей сталкивались, и нечистоты бурлили… Сомнительное дело, конечно же, но главное — как ты сам этой идеей воспользуешься. Можно ведь и без нечистот, в конце концов.

— Что ж, — задумавшись на мгновение, выдохнул чекист. — Мне нравится. Действуйте, Евгений Семенович.

* * *

— Опасную игру затеваем, Женя, — Поликарпов уехал, а я попросил Краюхина выслушать мою идею насчет лица города. Вот только к ней мы пришли далеко не сразу.

— Понимаю, Анатолий Петрович, — кивнул я. — Но если ничего не делать, будет только хуже. Как уже говорили: если КГБ прикроет «Правдоруба», он победит. Это будет просто еще одна показательная порка за инакомыслие, а люди от этого уже устали. Я говорю об обычных советских людях, которые за КПСС, но просто хотят чуть больше свободы.

— Помнишь, о чем мы с тобой говорили? — Краюхин смотрел на меня и одновременно куда-то вдаль. — Нельзя вываливать на людей все и сразу. Радует, что ты это уяснил. Надо тщательно все взвешивать, думать, говорить о руководящей роли партии. Постепенно исправлять ошибки. Не стесняться их признавать, но и не каяться оголтело.

— Помню. Обо всем этом помню. Но гласность сейчас набирает силу, и в скором времени такие, как «Правдоруб», выйдут из тени. Появятся новые. И их будет уже не остановить. А вот занять поляну и диктовать на ней свои правила — это мы можем сделать уже сейчас.

Краюхин пристально посмотрел на меня.

— Это ты так думаешь? — медленно спросил он. — Или знаешь о чем-то, чего не знаю я?

— Я журналист, Анатолий Петрович, — сейчас нужно было говорить максимально аккуратно. — Мое умение — это использовать информацию, в том числе анализировать ее. Гласность же не затевалась просто так, чтобы поиграть и бросить. Пока этот инструмент только испытывают, проверяют. Но по всей логике этот краник будут постепенно открывать все шире.

— Ты прав, — неожиданно подтвердил Краюхин. — Ходят разговоры о том, чтобы еще больше смягчить отношения между обществом и властью. Дать больше свободы вам, журналистам. В текущем году это будут постепенно вводить. Поэтому тебе и разрешили эксперимент с авторскими колонками всех этих… диссидентов.

Разумеется, Анатолий Петрович как первый секретарь райкома знал больше, чем я, редактор местной газеты. Зато у меня был свой источник информации — моя память из будущего. Благодаря ему я знал больше Краюхина. Еще в прошлом году Главлитом СССР было предписано сообщать только о серьезных нарушениях цензуры, обращая пристальное внимание лишь на сохранение военных и государственных тайн. Даже западные радиостанции уже понемногу переставали глушить. А следующие два года — едва наступивший восемьдесят седьмой и восемьдесят восьмой — фактически окончательно похоронят цензуру как таковую. Это будет время по-настоящему независимых СМИ, ретранслирующих самые разные точки зрения и критикующих власть уже не по разнарядке, а по собственному усмотрению. Тогда же дело дойдет и до настоящих перегибов, когда свободу спутают со вседозволенностью.

Мой же подход по-прежнему заключался в том, чтобы подготовить людей. Чтобы их не смыло зловонным потоком той самой вседозволенности. И все эти действительно опасные игры с пока еще подпольными изданиями лишь часть стратегии. Мне важно показать людям разницу между оголтелым радикализмом, когда нужно все запретить или все разрешить, и взвешенным подходом. Поэтому и нужны все эти «Правдорубы» с «Молниями», на фоне которых официальная пресса должна выглядеть оплотом адекватности. Эдаким мерилом профессиональной журналистики, если угодно, моральным камертоном. Потому что все познается в сравнении — против вековой мудрости не попрешь. А если сравнивать не с чем, то как доказать людям, что ты лучше? Никак.

— Очень прошу тебя, Женя, — первый секретарь пристально посмотрел на меня, вытаскивая из раздумий. — Не подведи.

— Сделаю все, Анатолий Петрович, — серьезно кивнул я, — чтобы не было стыдно.

Голос Краюхина потеплел:

— Ладно, давай рассказывай, как ты там город решил переделать.

— А переделывать, Анатолий Петрович, ничего не потребуется, — я поспешил успокоить первого секретаря. — Только улучшать и дорабатывать то, что есть. А еще — бережно относиться к тому, что было. Вы бы, кстати, заглянули к нам в редакцию на выставку фотографа Тюлькина. Людям настолько понравилось, что впору деньги за билеты брать.

— Ты даже не вздумай, — грозно одернул меня Краюхин. — Народное достояние должно быть доступным. Это у них там, — он указал большим пальцем себе за спину, словно тыкал за бугор, — капитализм со всеми вытекающими. А у нас страна для людей.

— Да я пошутил, Анатолий Петрович, — улыбнулся я. — Давайте я дальше расскажу. В общем, город у нас старинный, а из его истории людям особо ничего не известно. Есть у нас краеведы Якименко и Сало, но они в собственном соку варятся.

— Вот тут ты заблуждаешься, Женя, — покачал головой первый секретарь. — У нас, вообще-то, музей работает, и очень хороший.

— Согласен, музей отличный, — поспешил согласиться я. — Но его мало. Вот часто ли вы сами, скажите честно, туда заглядываете? Когда в последний раз были?

— Справедливо, — кивнул Краюхин. — Музей не то место, куда как на работу ходишь. И что предлагаешь? Еще один открыть?

— Возможно, — уклончиво сказал я. — Только не сразу. Для начала я предлагаю превратить в музей весь город.

— Это как?

Глаза первого секретаря блеснули. Если поначалу он слушал меня настороженно, то сейчас с ярко выраженным интересом.

— Таблички с названиями улиц, — я начал с самого, на мой взгляд, простого. — Под современным названием писать историческое. И оформить в соответствующем стиле. Может быть, даже с ятями и ерами. Дальше. Есть у нас, к сожалению, много уничтоженных зданий. Что-то немцы ввойну разбомбили, а что-то и мы сами…

— Успенский собор имеешь в виду? — вздохнул Анатолий Петрович. — Чую, Голянтов тебе еще с ним плешь проест.

— И он тоже, — подтвердил я. — Но не только. Дом купцов Мирзоевых, который в двадцатых снесли, чтобы фабрику-кухню построить. Или старая деревянная набережная Любицы. Мост, тоже деревянный. Наверняка архивные фотографии сохранились. Я предлагаю на нескольких видовых местах города поставить стереоскопы и зарядить их снимками, как эти места раньше выглядели. Смотришь туда и видишь вместо фабрики-кухни купеческий дом. Или старый мост через Любицу вместо нового бетонного.

— А ведь это мысль, — одобрил Краюхин. — Сам придумал?

— Прочитал где-то, — соврал я.

На самом-то деле я вспомнил это из прошлой жизни. В две тысячи двадцать третьем такие стереоскопы начали устанавливать на улицах Твери, а потом эта мода постепенно пришла в другие города области. В наш Любгород в том числе. У меня были сомнения, что в этом времени такое возможно, но потом вспомнил: стереоскоп — изобретение довольно почтенного возраста, у меня самого даже в детстве такой был. Кажется, родители его в Москве купили, и слайды там были тоже про столицу. Но принцип-то действия тот же! Разница лишь в том, что его нужно модернизировать, установить на треногу или на столбик. И вуаля — общественный стереоскоп с видами старого Любгорода.

— И еще, — я подошел к завершающей части своей небольшой презентации. — У нас куча общественных пространств, но они никак не связаны между собой. А туристы, между тем, у нас иногда бывают.

— Из Москвы в Калинин транзитом, — кивнул Краюхин.

— И что они у нас смотрят? — я развел руками. — Пару старинных полуразрушенных церквей. А нам нужно создать единое туристическое пространство, чтобы и гости города смогли по нему ориентироваться, и жители при желании могли в любой момент изучить свою малую родину.

— Так, давай-ка подробнее, — Анатолий Петрович решительно достал из какой-то папки толстый белый лист бумаги, вытащил и протянул мне его вместе с карандашом.

— Смотрите, — я тут же принялся набрасывать схему туристического пространства. — Город у нас сам по себе небольшой, а все достопримечательности традиционно жмутся к центру. Собственно, к историческим кварталам старого Любгорода. Все видовые точки со стереоскопами нужно соединить маршрутом, вот так, — я провел по схеме условные дорожки. — И повсюду расставить указатели, чтобы туристы могли даже без экскурсовода найти то, что нужно. В ключевых точках разместим информационные стенды. На них — краткая историческая справка о достопримечательности и карта. На каждом стенде она дублируется, но при этом стоит отметка: «Вы находитесь здесь». Чтобы человек не просто сориентировался, но и смог проложить маршрут до следующей достопримечательности.

— Удобно, Кашеваров, удобно, — Краюхин взял исчирканный мною лист и теперь внимательно его разглядывал. — Тоже прочитал где-то?

— Что-то прочитал, что-то от себя добавил, — уклончиво ответил я. — А еще так в Европе делают, почему бы нам с них пример не взять? Хорошее ведь дело.

— Это ты в Секешфехерваре^[16], что ли, видел? — удивился первый секретарь. — Что-то не помню я там такого.

В сознании услужливо всплыл образ венгерского городка, где мой предшественник в этом теле побывал с рабочей поездкой в составе райкомовской делегации. Местечко с труднопроизносимым названием считалось побратимом Андроповска, наши города выстраивали в основном культурные связи. А потом, уже после распада СССР, их поддерживали скорее по старой памяти. Хотя, бывало, старались и развивать связи экономические.

— В буклете каком-то видел, — привел я, как мне показалось, безобидную легенду. — В гостинице.

— Ну, ты даешь, Евгений Семенович, — добродушно расхохотался Краюхин. — Мы же с тобой вместе ездили, там в гостинице не было никаких буклетов.

— Да? — я разыграл искреннее удивление. — Значит, где-то в другом месте видел. Мне казалось, что в Секешфехерваре…

— Ладно, не суть, — отмахнулся первый секретарь. — Идея-то и впрямь неплохая. Почему бы не воспользоваться опытом венгерских товарищей!

— Вот и я про то, — улыбнулся я. — И теперь финальный штрих. Нам нужно кулинарное дополнение и символ города. Вот в Торжке, например, пожарские котлеты, в Осташкове — рыбник^[17]. В Лихославле — карельская калитка^[18]. У нас вроде как ягодное лукошко любили готовить. Надо в столовых и ресторанах специальное туристическое меню ввести.

— Это тебе с Алией Равильевной поговорить надо, — сказал Краюхин. — Она же у нас трестом заведует.

Я вспомнил дородную женщину, которая наравне с мужчинами участвовала в той злосчастной охоте, когда сам Краюхин и его шоферка Нина пострадали от бешеного волка. Да и я сам тогда испытал на себе все прелести сорока уколов в живот.

— Ты вот что, — задумавшись, предложил Анатолий Петрович. — У нас тогда, помнится, отдых на турбазе не заладился. Надо бы еще раз организовать, заодно с партактивом все это обсудим… Ты вот все это подготовь тезисно. И будем думать. Так сказать, неформально, в расслабленной обстановке.

— А в целом как вам идея? — уточнил я.

— Хорошая, Кашеваров, идея, — улыбнулся Краюхин. — Только вот масштабная больно. Опять ты нам, короче говоря, головной боли добавил.

Я поначалу не понял, ругают меня сейчас больше или все-таки хвалят. Но в том, что Анатолий Петрович заинтересовался, не было никаких сомнений.

Главное, чтобы не отложил решение в долгий ящик. Вот только тут я уж очень постараюсь. Не буду слезать, пока не добьюсь своего!

Глава 22

Возле районного дома культуры шумела толпа. Это стало для меня неожиданностью, потому что новый год уже встретили, и праздношатающихся гуляк не должно быть на улицах. На всякий случай я попросил водителя Севу припарковаться не перед входом, а у левого крыла. Там была небольшая площадка, которой почти не пользовались — машина-то далеко не у каждого есть. Зато отсюда можно было с безопасного расстояния оценить настрой собравшихся. Зое и Кларе Викентьевне, которую мы назначили оппонентом для краеведа Сало, я настоятельно предложил посидеть в салоне под защитой Севы. Коллеги согласились, а я вышел из «Волги» и принялся наблюдать.

Кое-где мелькнули милицейские шапки с кокардами, и от души отлегло. Видимо, пеший патруль проходил мимо и заметил толпу. А судя по тому, что никто не кричал и не дрался, собрание было мирным. Но при этом все же взволнованным. Поэтому я подал знак дамам оставаться в машине, а сам направился к центральному входу.

— Товарищ Кашеваров! — кто-то, разумеется, тут же узнал меня. — Как хорошо, что вы пришли!

— Добрый вечер! — поприветствовал я собравшихся. — Чем могу быть полезен?

Толпа зашумела, но раздался милицейский свисток, и народ быстро угомонился. Один из патрульных, высокий парень с восточной внешностью, подошел ко мне и взял под козырек.

— Товарищ редактор, я старший сержант Хван, — представился он. — Городские трудящиеся ждут какого-то заседания, волнуются, ничего толком объяснить не могут… Вы можете что-то пояснить?

— Дискуссионный клуб! — нетерпеливо выкрикнул кто-то, но второй патрульный тут же попросил тишины.

Я едва набрал в легкие воздуха, чтобы объяснить милиции, о чем идет речь, как от собравшихся отделился радостный старичок с бородой, заплетенной в косичку. Это был Трофим-Душевед — я узнал его сразу же. Кажется, вечер обещает быть еще интереснее.

— Евгений Семенович! — обратился ко мне пожилой поэт. — Я уже собрал почти сорок подписей!

Он довольно потряс кипой каких-то листочков, и я вежливо улыбнулся. Потом попросил его проявить терпение и вновь повернулся к старшему сержанту Хвану. Тот уже был напряжен, а еще к ДК подкатил «луноход» с включенной синей мигалкой — происходящее привлекло внимание второго патруля, уже моторизованного.

— Сегодня здесь проходит заседание дискуссионного клуба «Вече», — я поспешил успокоить милиционеров. — Результаты публикуются в газете «Вечерний Андроповск», наверняка вы читали пилотный выпуск… То есть первый, его в пятницу напечатали.

— Читали, — подтвердил мордатый сержант из подъехавшего экипажа. — Добрый вечер, товарищ редактор. Нам не говорили, что теперь в клубе так много народу.

— Мы поэтому и удивились, — добавил Хван. — До нас что-то не дошло? Или забыли предупредить?

Последняя фраза прозвучала с интонацией легкого укора, и я осознал, насколько терпеливые в то время были милиционеры. В будущем бы давно уже всех разогнали, не спрашивая, и потом бы только начали разбираться. А еще я подумал, что вряд ли случайно в окрестностях районного дома культуры оказалось столько патрульных. Естественно, контроль был негласным — со стороны КГБ. Но и милиция была в курсе, как говорится, на всякий пожарный. Особенно после того инцидента с разбитым окном.

— Нет, заседание общественного клуба проходит в обычном режиме, — уверенно заявил я старшему сержанту. — Я думаю, это просто любопытные. Ведь так, товарищи?

Я обратился к толпе, и мне тут же ответили нестройным хором.

— Конечно, любопытно!

— Нет, мы тоже хотим! Вон, Душеведу есть что сказать!

— Послушать просто хотелось бы. А Зоя Дмитриевна сегодня тоже будет с докладом выступать?

Похоже, я не учел того, что люди по простоте душевной захотят прийти и поучаствовать. Дискуссия-то ведь общественная, не закрытая. Вот как только узнали, где она проходит? Мы ведь в газете адресов, паролей и явок не давали.

— Товарищи, минуту внимания! — я обратился к собравшимся. — Заседания клуба проходят в тестовом режиме. Помещение маленькое, всех желающих вместить не можем. Поэтому все результаты дискуссий — в газете. Там же, кстати, будут опубликованы результаты читательского голосования. Если вам интересно, следите за публикациями. Напомню, второй номер «Вечернего Андроповска» появится уже в пятницу.

— Так в ДК большой зал есть! — возмущенно выкрикнул кто-то.

— Правильно!

— Да-да! Откройте зал, нас не так много!

— Что, Евгений Семенович, не ожидали? — раздался рядом знакомый голос.

— Признаюсь, не ожидал, — я повернулся к высокому худощавому Котенку.

Неподалеку жались в отдельную кучку докладчики. Старушка Кандибобер с толстенной папкой в руках и неизменной сумочкой на колесиках. Отец Варсонофий в развевающейся на ветру черной рясе. И парочка краеведов — Сало и Якименко. Комсомольцы Жеребкин и Котиков почему-то задерживались, Павел Садыков как раз переходил дорогу.

— Как быть? — спросил Котенок. — Я думал, у вас есть план на подобный случай.

— Плана нет, — я покачал головой. — Но есть очевидное решение.

Диссидент хмыкнул, но беззлобно, даже как-то ободряюще. Через толпу в это время к нам пробрались взволнованный директор Сеславинский и почему-то довольный режиссер Владимирский.

— Евгений Семенович, здравствуйте! — Константин Филиппович увидел милиционеров и слегка успокоился. А вот сами люди в мундирах уже теряли терпение.

— Так что нам делать? — уточнил Хван. — Разводим людей по домам?

— Подождите, попробую сам для начала, — я покачал головой. — Товарищи, открыть зал не получится. Пожалуйста, проявите терпение и дождитесь выхода газеты. Докладчики пока не готовы выступить перед большим количеством слушателей.

— Так какая же это дискуссия? — разочарованно протянул кто-то, и я быстро понял, что допустил ошибку.

— Временно, — тут же поправился я. — Повторю, заседания проходят в тестовом режиме. Но я услышал ваше желание поприсутствовать…

— И поучаствовать! — раздался еще один знакомый голос, и, вторя Трофиму-Душеведу, пачкой бумажных листов замахал любитель «тарелочек» Электрон Валетов. — Мне сказали, можно набрать подписи… Это ведь правда?

— Так, давайте уже по домам! — выкрикнул кто-то. — Слышали ведь, что редактор сказал? Сегодня не получится. Давайте не будем мешать.

— Верно! — отозвался еще один. — В пятницу выйдет газета, там все будет написано!

Старший сержант Хван, напрягшийся было, моментально расслабился. Хотя все пятеро милиционеров из обоих патрулей все равно стояли как безмолвные статуи, готовые при любом вызывающем тревогу факте ожить и начать действовать.

— Контора, — еле слышно сказал Котенок. — Работают, а то я уж думал, как они этот митинг прозевали…

— Вы о чем, Алексей? — так же тихо уточнил я.

— Расходимся, хватит снег топтать! — раздался уже третий голос в пользу того, чтобы освободить площадь перед ДК.

— Я вот об этом, — пояснил диссидент. — В толпе работает комитетская агентура. Они наблюдают, вычисляют потенциально опасных людей… Ну и направляют толпу в нужную сторону. Сейчас как раз этот случай — отправляют зевак по домам.

Теперь до меня дошло. Естественно, КГБ не собирается допускать народных волнений и даже провокаций…. Провокация — так, стоп! В памяти моментально всплыл эпизод перед зданием редакции, когда неизвестный парень умело стравил друг с другом двух вполне мирных участников обсуждения газеты.

— Товарищи, еще раз вынужден обратиться! — сказал я в толпу. — Следите за ходом дискуссии в газете «Вечерний Андроповск». Голосуйте за тех, чья точка зрения вам близка, можете писать письма, интересные мы обязательно опубликуем. И обещаю подумать, как сделать заседания клуба более доступными для слушателей и зрителей.

— Эй, а почему только христиане участвуют? — неожиданно вперед выбился щуплый мужичок, и я не без удивления узнал в нем Ахметыча, ночного вахтера из общежития. — Я бы вот муллу нашего послушал… Или прочитал хотя бы. Что, у нас разве мусульман в Андроповске нет? Евгений Семенович!

— Правильно! — поддержал пожилого татарина высокий седой мужчина с выправкой военного, но с весьма при этом благодушным лицом. — И я бы добавил, что у нас не только православные христиане есть в городе. В Любгороде до революции была довольно большая лютеранская община.

— Надо бы вернуть синагогу, — раздался негромкий, но при этом почему-то очень хорошо слышный голос. — Если уж пошли подобные разговоры…

— Товарищи, пожалуйста, расходитесь! — не выдержал Хван. — Вы мешаете людям работать! Освободите площадь!

Не знаю, случайность это была или нет, но к дому культуры подрулил еще один желто-синий «луноход». Ситуация неожиданно накалилась, хотя еще несколько минут назад люди просто собрались для того, чтобы послушать интересные доклады.

— Кажется, что-то идет не так… — успел мне шепнуть Котенок, и в этот момент события понеслись вскачь.

В разных точках площади перед ДК вспыхнули схватки, кто-то упал в снег. Еще несколько мгновений — и в самом сердце толпы схлестнулись сразу с десяток человек. Трели милицейских свистков, сложившиеся в тревожную какофонию, поначалу оглушили, потом они словно бы потонули во всеобщей ругани, криках о помощи и призывах опомниться.

— Алексей, назад! — я осадил Котенка, дернувшегося было в толпу, но он буквально испепелил меня взглядом и нырнул с самую гущу.

Раздался противный клекот сирен, один за другим к площади подъезжали милицейские «уазики» и «Жигули». Похоже, кто-то из патрульных сработал на опережение и предупредил коллег из других экипажей, чтобы были начеку. А может, конторские соглядатаи в толпе как-то дали знать своим.

Я развернулся и беспардонно сгреб в охапку Сеславинского с Кандибобер — из всех «клубистов» они были самыми слабыми. Оттеснил их к ближайшей милицейской машине, тут же откуда ни возьмись появились Котиков и Сашка Леутин. С ними был и Жеребкин, непонимающе крутивший головой в попытке понять, что тут происходит.

Милиционеры уже кого-то вели к «луноходам» — по-видимому, наиболее буйных. Кто-то гремел в мегафон, призывая дерущихся остановиться. Примчалась первая «скорая», врачи приняли человека с разбитым лицом. Хорошо, что Зоя и Громыхина остались в машине с Севой — мелькнуло в моей голове.

Из толпы вынырнул Котенок, держащий за плечи перепуганную девчонку в широченных расклешенных брюках — «море разливанное», вспомнилось из услышанного когда-то жаргона хиппи. Обычные распоротые джинсы со вставками из разноцветной ткани. Сумка через плечо из коричневой потертой замши, пестрая куртка с явно самостоятельно нашитой бахромой а-ля американский индеец. И копна соломенных волос под вязаной шапкой со скандинавским орнаментом.

— Совсем из ума выжили, — процедил Котенок сквозь зубы. — Девушек бьют.

— Кто? — спросил я, параллельно организуя отход еще нескольких женщин, девушек и старушек, выбежавших из толпы.

Молодец, гражданин диссидент, думал я одновременно. Недооценил я тебя, Алексей, недооценил. Думал ведь, что ты в драку полез, а ты слабого защитить бросился. Век живи — век учись жить. И разбираться в людях.

Массовая драка, разгоревшаяся было на площади перед дворцом культуры, очень быстро стихла. Милиции стоило лишь скрутить нескольких человек, и остальные моментально разобрались в ситуации. Все-таки это были обычные советские люди — рабочие, учителя, медики, пенсионеры и скучающие студенты. И они явно не горели желанием идти друг на друга стенка на стенку.

Но кто-то очень хотел, чтобы было именно так. Чтобы собрание любопытных превратилось в побоище, желательно с национальным уклоном — русские с татарами, прибалты с евреями и так далее. А еще заодно чтобы на религиозной почве. Теперь нет никаких сомнений: тот случай возле редакции не был случайностью. Вот только кому нужно внести этот страшный раздрай в мирный советский Андроповск?

Ответ загорелся перед глазами яркой неоновой вывеской: тому, с кем я сражаюсь на страницах обеих газет. Создателям и организаторам «Правдоруба». Тем, кому я перешел дорогу, создав площадку, где можно высказываться без страха и необходимости скрывать свои личности под звучными псевдонимами. А раз так — значит, нужно дискредитировать мою идею. Подставить мирный дискуссионный клуб, развязав массовую драку, и показать всему городу, что это все я, Кашеваров, задумал. Мои «сборища» ссорят людей.

— Боитесь, гады! — с улыбкой проговорил я.

Глава 23

Милиция развезла задержанных, «скорые» умчали в больницу тех, кто сильнее всего пострадал в короткой, но жесткой схватке. Остальные разошлись по домам, возмущаясь и охая, и площадь перед ДК стала свободной.

— Евгений Семенович, с вами все в порядке? — встревоженно спросила Клара Викентьевна.

Как только воцарилось спокойствие, они вместе с Зоей в сопровождении Севы примчались к нам. Вася Котиков обнял свою девушку и принялся ее успокаивать, не давая осмотреть себя и найти несуществующие побои.

— Я в норме, Клара Викентьевна. Вы с Зоей молодцы, что не рванули сразу, отсиделись…

— Что, черт побери, происходит? — выругался Павел Садыков. — Как так, вообще, вышло?

— Кому-то очень не нравятся наши интеллектуальные посиделки, — я покачал головой. — Похоже, нам объявили войну.

— Кто? — испуганно воскликнула спасенная Котенком девушка.

— Неважно, — я махнул рукой.

— Известно кто! — сердито буркнул Жеребкин. — А ну, признавайтесь, кто из вас это задумал?

— Ты чего это, а? — гаркнула на него Кандибобер. Маленькая старушка храбро наскочила на возвышавшегося над ней комсомольца, и тот был вынужден отступить.

— Товарищ Жеребкин, вы сейчас сильно неправы, — пробасил Варсонофий. — Никто из здесь присутствующих в драке не участвовал, более того, ни один из нас не заинтересован в срыве собрания…

— Да кто вас знает, — огрызнулся секретарь райкома ВЛКСМ. — Может, проиграть боитесь…

— Давайте без голословных обвинений, Жеребкин, — сурово сказал я, повернувшись и посмотрев крепышу в глаза.

— Да на них ведь клейма негде ставить! — вдруг выдал комсомолец, заслужив неодобрительный гул.

— Послушай, ты! Тут кого-то осудили, а я не знаю? Или просто кто-то решил, что может заменить собой и уголовный кодекс, и советский суд? — сквозь зубы процедил я, едва сдерживаясь. — Мне больших трудов стоило собрать всех этих людей, чтобы они захотели высказаться, не испугались бы как раз таких вот речей, подменяющих собой закон. Я уговаривал товарища первого секретаря райкома, потратил силы и время! Работаю на то, чтобы партия доказывала свою правоту в честной дискуссии! А ты! Ты мне все испортить удумал?

— Да я… — высоченный комсомолец с пудовыми кулаками стушевался и выставил вперед руки. — Это эмоции, товарищ редактор. Прошу извинить за горячность…

— Если ты еще раз посмеешь так сделать, — я продолжал. — Если ты хоть что-то напортишь… Вздумаешь уничтожить плоды моего труда!.. Считай, что место главного комсомольца района уйдет от тебя быстрее, чем ты моргнешь!

— А не слишком ли много вы на себя берете, Евгений Семенович? — Жеребкин принялся бешено вращать глазами. — Не вы меня туда ставили, не вам меня и снимать!

— А мы у Краюхина спросим! — усмехнулся я. — Узнаем, устраивает ли его идейный диверсант в рядах партии! Да ты же такую идею дискредитируешь!..

Я резко замолчал, буравя Жеребкина взглядом. А потом снова заговорил.

— Если мы не будем идти на контакт… Если продолжим делать вид, что ничего не происходит, что инакомыслящих нет, и что нет никаких проблем… Страну бездарно просрем, не увидишь как!..

Честно, не хотелось выражаться. Но так меня этот остолоп разозлил. Вот вроде бы неглупый парень, хорошо показал себя в дискуссии. А вот — раз! — и решил вдруг на эмоциях все испортить. Нет, дружок, я тебе этого не позволю. Слишком много сил вложено. И слишком много я знаю того, что случится уже в ближайшее время. Не допустить этого — моя задача.

— Я понял, — угрюмо проговорил Жеребкин. — Погорячился. Еще раз прошу извинить.

Не очень, наверное, хорошо было заводить разборки при остальных. Но, с другой стороны, оставлять все на волю слепого случая точно не хотелось. Тем более что все здесь так или иначе свои. Кроме спасенной Котенком девушки, кстати.

— Ой, а я вас знаю, — тем временем улыбнулась она. — Вы редактор районки, Евгений Семенович Кашеваров. А я Фаина.

— Очень приятно, — рассеянно кивнул я. — Шли бы вы домой, Фаина. Если хотите, кто-нибудь из ребят вас проводит.

— Евгений Семенович! — раздался сквозь топот зычный голос завгара Доброгубова. — Помощь еще нужна?

— Нужна, Сергей Саныч, — улыбнулся я.

Сегодня было его дежурство в дружине, а с ним прибежали и наши парни — Аркадий Былинкин, Никита Добрынин, фотограф Леня Фельдман и мой заместитель Виталий Бульбаш. Последнему пришлось максимально туго. Во-первых, возраст, а во-вторых, печальный опыт объятий с зеленым змием еще в недавнем прошлом. Но все равно — держался со всеми наравне, бежал изо всех своих сил, мужественно пытаясь скрыть шумную одышку и катящийся градом пот.

— Вы как здесь оказались? — спросил я, пожав по очереди всем руки.

— Услышали от прохожих, что возле ДК страшная драка, — объяснил Доброгубов. — Кто-то на автобусе мимо проезжал, видел. Мы и поспешили сюда скорей, сразу поняли, что тут наши могут пострадать.

— К счастью, не пострадали, — выдохнул я. — А вот барышню, пожалуй, надо бы проводить… Как вас? Фаина?

— Я бы хотела остаться, помочь, — она уверенно мотнула головой.

— Не требуется, — отрезал я.

— Ладно вам, Евгений Семенович, — примирительно сказал Котенок. — Я ее провожу, если нужно. А пока все равно ничего не происходит…

Запал на нее, понял я. Не только не против, чтобы Фаина осталась, но еще и открыто ее защищает. Что ж, он ее спас, вытащил из дерущейся толпы, есть все шансы завоевать симпатию. Молодой ведь парень еще, может, отношения дурь из него выбьют. Впрочем, не буду гнать впереди паровоза.

— Пускай, — согласился я, пожалев, что Аглая сегодня с подругами. А так бы хотелось почувствовать, что она рядом и что восхищена моим хладнокровием.

— И что в итоге — расходимся? — краевед Якименко наконец-то озвучил то, что волновало всех, но никто не осмеливался сказать об этом вслух.

— Ни в коем случае, — я покачал головой. — Этого они и добиваются. Собрание состоится по плану, более того, мы еще даже не опоздали. Еще целых, — я посмотрел на часы, — три минуты.

— Вы уверены, Евгений Семенович? — осторожно поинтересовался директор Сеславинский.

— Абсолютно, — я кивнул. — Пойдемте.

— Ого, кто пожаловал! — неожиданно сказал Котенок, и я, повернувшись, увидел паркующуюся черную «Волгу».

Едва заглох мотор и погасли фары, из салона выбрались двое — Краюхин в шляпе и Козлов в своей роскошной меховой ушанке.

— Расходимся! — скомандовал Анатолий Петрович. — Собрание окончено!

— Постойте! — отозвался я. — Товарищи, можно вас на минутку?

Площадь все еще озаряли синие милицейские мигалки, придающие и так неспокойной атмосфере дополнительные оттенки тревоги. Патрульные, которые остались следить за порядком на месте недавнего побоища, как я сейчас понял, наверняка получили приказ нас не трогать. Хотя по-хорошему план «разойтись» должен работать на всех. Однако теперь понятно — ждали Краюхина и Козлова. Не хватает еще милицейского полковника Смолина и невзрачного, но весьма влиятельного Поликарпова. Я, кстати, по-прежнему так и не знаю, в каком он звании и какую занимает ступень в иерархии могущественной конторы.

— Чего тебе, Евгений Семеныч? — со вздохом спросил Краюхин. — Сам же видел, к чему все привело… Давай не сегодня, а?

— Это важно, — твердо заявил я.

— Думаю, мы не сильно задержимся, Анатолий Петрович, — негромко сказал Козлов. — Кашеваров — парень толковый.

— Да знаю я, — отмахнулся Краюхин. — Ладно, давай отойдем.

— А вы ждите! — повернулся я к остальным, терпеливо ожидающим, чем же все закончится.

— Товарищи, пойдемте внутрь! — предложил Константин Филиппович Сеславинский. — У нас в ДК замечательнейший буфет! Ресторанных изысков не обещаю, но чай с пирожками и конфетами гарантирован.

Я благодарно кивнул директору, костяк дискуссионного клуба потянулся в сторону входа во дворец культуры.

— Клара Викентьевна, я попрошу вас… — начал я, но Громыхина меня перебила.

— Все будет в порядке, Евгений Семенович. Мы как раз познакомимся поближе с товарищем Сало, которому я должна оппонировать. Ну и… с остальными тоже. Идемте, Зоя Дмитриевна.

— Говори, — требовательно посмотрел на меня Краюхин, когда все ушли, и мы остались втроем с ним и Козловым.

— Я предлагаю оставить все, как должно быть, — сказал я.

— Ты о чем? — нахмурился первый секретарь райкома.

— О заседании, — пояснил я. — Не надо, пожалуйста, ничего отменять. Если я прав, и кто-то специально спровоцировал эту драку, мы только покажем слабость, отказавшись от дискуссии. Покажем испуг, страх, нежелание доводить дело до конца.

— Женя! — Краюхин сделал глубокий вдох и выдохнул, словно спускающий давление паровоз. — Ты неужели не понимаешь? По городу уже слухи циркулируют о перестрелке, раненых и убитых! И все связывают произошедшее с твоим клубом. Да мы целый месяц одни только последствия расхлебывать будем! Ты понимаешь, что в обкоме нам теперь все завернут?

— Завернут, — кивнул я, чувствуя, что уже начинаю подмерзать, но это было самой незначительной проблемой. — Еще как завернут, если мы отступимся. А нам этого нельзя делать. Надо довести дело до конца. Помните, как я говорил о том, что партия не боялась вступать в спор с самим чертом? Так вот — а что сейчас? Как это будет выглядеть, отмени мы все и забейся по углам, словно испуганные тараканы?

— Предлагаешь назло им это все сделать? — вступил в разговор Козлов.

— Разумеется. Они же переступили черту, дали зеленый свет жестким мерам в их адрес. Хотят, чтобы монополия на критику была только у них. И тогда можно смело утверждать, что они единственные, кто не боится. Что советская власть — аппарат репрессий и подавления. Нельзя это все допускать, нельзя!

Я не заметил, как распалился и начал повышать голос. Кто-то из милиционеров зашагал в нашу сторону, но Козлов показал успокаивающий жест, и патрульный остановился.

— Поймите, с их стороны это шаг отчаяния, — я продолжал уже без горячности. — Они с конца декабря не выпустили ни одного листка, ни одной самопальной газетенки. Они поняли, что не нужны никому, если страшные большевики-гегемоны спокойно вступают в спор с диссидентами, священниками, националистами…

— Националистами? — насторожился Краюхин.

— С теми, кто продвигает национальную идентичность, — пояснил я. — Не с нацистами.

— Да знаю я, чем они друг от друга отличаются, — усмехнулся первый секретарь. — Не думал просто, что ты и с такими… господами общий язык найдешь.

— Найду, — пообещал я. — Только прислушайтесь ко мне, не допускайте ошибок. Я уверен, что КГБ найдет зачинщиков драки, не просто же так их сексоты^[19] были в толпе…

Краюхин с Козловым переглянулись.

— Да-да, я прекрасно знаю, что среди зевак были сотрудники КГБ. Но это работа Поликарпова, его дело… Пусть носом роет, ищет. А мы продолжим наводить мосты.

— А нужно ли? — с сомнением спросил Краюхин.

— Нужно, — уверенно ответил я. — Чтобы не потерять страну, совершенно необходимо.

Глава 24

Что бы ни задумали неизвестные провокаторы, им точно удалось одно: привлечь еще больше внимания к нашему дискуссионному клубу. Во-первых, потому что новое заседание все-таки состоялось, и провокация не удалась. А во-вторых, происшествие так или иначе сыграло мне на руку — прибывшие по тревоге первые лица района решили поприсутствовать на собрании. Пока в качестве наблюдателей, но я более чем уверен, что они проникнутся. А мне-то именно того и надо…

— Прошу вас, товарищи, проходите, — Сеславинский суетливо проводил нашу увеличившуюся делегацию в просторное помещение на втором этаже, которое называлось «малым залом».

От других его отличал высокий потолок, потому что по высоте он занимал сразу два яруса — как большой зал и паркетный. Во верхнему уровню шла фигурная балюстрада, огораживающая площадку вроде театрального балкона. Наверное, здесь проходят балы и танцевальные фестивали, подумал я. Тем более что пол тут тоже паркетный.

— Полагаю, места на всех хватит, — директор ДК обвел величавым жестом резные стулья, стоящие полукругом. — Здесь недавно как раз проходил смотр…

— Нам бы какой-нибудь стол или кафедру, Константин Филиппович, — попросил я, внимательно оглядывая малый зал в поисках чего-нибудь подходящего.

— Могу предложить вон тот прекрасный образчик, — Сеславинский указал на массивный деревянный круг с витыми ножками. — Только очень прошу, аккуратнее с ним, пожалуйста. Это ручная работа, еще довоенная.

Я подошел к столу, попробовал пошевелить его — тяжеленный, будто приклеенный. А ведь тащить его нужно будет аж в центр зала… Может, проще расставить стулья поближе? Едва я успел об этом задуматься, как вокруг меня образовалась небольшая толпа желающих помочь. Причем не только крепкие парни вроде Котикова и Жеребкина, но и худосочный диссидент Котенок, а еще оба наших краеведа — Якименко и Сало. Но что самое примечательное, еще и секретари райкома.

— Так, а ну, не толпимся! — негромко, но внятно скомандовал Козлов. — Ты, ты и ты — вот с той стороны. Мы с Анатолием Петровичем и Евгением Семеновичем — с другой. Вы двое — подстраховываете. Подняли!

Второй секретарь очень быстро распределил роли, и под его чутким руководством массивная деревянная «тарелка» с ножками очень быстро переместилась к выставленным полукругом стульям.

— Кафедры нет, товарищи, но нас это не пугает, правда? — я попытался приободрить собравшихся.

Люди одобрительно загудели, но в целом обстановка была напряженной. Еще свежа была в памяти провокация у входа в ДК, а еще, несомненно, партийцы внушали трепет большинству диссидентов. Причем трепет отнюдь не благоговейный. Козлов с Краюхиным это понимали, но держались дипломатично, не забывая о собственном достоинстве.

— Прежде всего, — начал я, — хочу еще раз сказать всем спасибо. За то, что не испугались и не поддались на происки тех, кто хочет нам все испортить. А теперь… давайте уже начнем. Сегодня у нас второй раунд дебатов, а еще дебютные выступления. От хулиганских выходок нас охраняет милиция и отряд добровольной народной дружины «Андроповских известий».

Я действительно попросил Доброгубова подежурить вместе с милиционерами. Да, люди в форме внушают уважение и даже страх тем, у кого нелады с законом, но мне было спокойнее, когда рядом свои. Те, кого я знаю лично и кому доверяю.

Кто-то захлопал в ладоши — я увидел, что это была Фаина, которая тут же смущенно убрала руки за спину и потупила взгляд. Но тут раздались уверенные аплодисменты от Краюхина и Козлова, к которым присоединилась наша парторгша Клара Викентьевна. Это стало своего рода спусковым механизмом, и камерные овации подхватили уже почти все. Бабушка Кандибобер вот даже со своего места вскочила. Не хлопал почему-то лишь Варсонофий. Ну да его дело, у нас все добровольно, никто не обязывает рукоплескать.

— Сегодня первым выступает товарищ Жеребкин, — тем временем объявил я. — Напомню, в прошлый раз он был оппонентом отца Варсонофия. Сегодня они меняются ролями. Прошу вас, товарищ Жеребкин.

Главный комсомолец района, широко улыбаясь, прошел к столу. Он выглядел гораздо увереннее, чем тогда. Причем еще и спокойнее. Он словно бы знал, что победит. Знал, что на этот раз подготовился лучше, и теперь за ним правда. Что ж, посмотрим.

— Мне хотелось поговорить о защите прав верующих, — начал Жеребкин довольно неожиданно. — Да-да, не удивляйтесь. На прошлом заседании мой уважаемый соперник очень много говорил о гонениях. А между тем, это слишком однобокая позиция…

Священник грустно усмехнулся, но промолчал. Понимает, что может схлопотать желтую карточку, а он в ней совершенно не заинтересован.

— Так вот, я подробно изучил этот вопрос, — продолжил тем временем Жеребкин. — И оказалось, что в первые годы советской власти в календарях — официальных, прошу заметить! — религиозные праздники вполне себе соседствовали со светскими. Я даже нашел в архиве нашего райкома один из таких календарей. Вот, пожалуйста, — он достал из картонной папки ветхий листок бумаги и пустил его по рукам присутствующих. — Видите? Здесь даже Пасха указана. А Рождество помечено как нерабочий день.

Главный комсомолец обвел собрание гордым взглядом, задержавшись на отце Варсонофии. Затем прокашлялся и снова заговорил.

— Позволю себе несколько цитат, — Жеребкин буквально пылал красноречием, видно, на этот раз очень долго готовился. — В своей работе «Социализм и религия» Владимир Ильич Ленин говорил, что последняя должна быть объявлена частным делом. Так, минуту, сейчас… Ага, вот! «Государству не должно быть дела до религии, религиозные общества не должны быть связаны с государственной властью». Обратите внимание, что здесь нет никаких призывов уничтожать духовенство. Владимир Ильич говорил о секуляризации, то есть об отделении церкви от государства. И вот еще… — он снова пошелестел бумажками. — В той же работе Ленин пишет, что социалисты должны поддерживать движение за свободу, цитирую, «доводя до конца требования честных и искренних людей из духовенства, ловя их на словах о свободе, требуя от них, чтобы они порвали решительно всякую связь между религией и полицией». И в завершение позволю себе напомнить слова моего уважаемого оппонента.

Жеребкин уже с нескрываемым удовольствием посмотрел на отца Варсонофия, явно планируя выдать что-то неопровержимое. Или по меньшей мере грандиозное. Все аж напряглись, даже я.

— Я про танковую колонну «Димитрий Донской», — продолжил мысль комсомолец. — Мой оппонент говорил, что обращение патриарха и ответ товарища Сталина были опубликованы в советской прессе. Вот еще одно доказательство взвешенного отношения, причем высказанное, попрошу заметить, противоположной стороной.

— Время, — объявил Котенок. — Вопросы? Уважаемый оппонент, вам слово.

— Хочу напомнить, — начал отец Варсонофий, — что с одна тысяча девятьсот двадцать девятого года Рождество в Стране Советов стало запретным. И остается таковым до сих пор. Дальше. Вы, товарищ Жеребкин, почему-то умалчиваете о «комсомольском рождестве». О «безбожных карнавалах» и «красных колядах», когда прыгали через костер, говоря, что все это — языческие обычаи. Или… елка! Почему вы умолчали о том, что уже в первые годы советской власти была запрещена елка как «поповский обычай»? Как вы натянете всех этих сов на глобус вашего выступления?

— Сразу три вопроса, — заметил я. — Правилами, однако, не возбраняется. Товарищ Жеребкин, вы готовы ответить?

— Разумеется, — гордо кивнул комсомолец. — Начну, если позволите, с конца. Елка. Действительно, какое-то время традиция наряжать елку не приветствовалась. До тридцать пятого. Под самый конец года в газете «Правда» вышла статья товарища Постышева^[20], где он требовал положить конец осуждению елки. И называл ее «прекрасным развлечением для детей». Партия признала свою ошибку. И, как видим, эта традиция существует до сих пор. Только елка уже не рождественская, а новогодняя.

— Безбожные карнавалы, — напомнил священник.

— Было, — не стал спорить Жеребкин. — В отдельных областях РСФСР даже возникали конфликты между верующими и атеистами. Поэтому партия рекомендовала воздержаться от подобных мероприятий на улицах и сосредоточиться на научной пропаганде. Без высмеивания. И произошло это, — он заглянул в конспект, — в двадцать четвертом году.

— А Рождество? — неожиданно вместо Варсонофия задал вопрос директор дома культуры Сеславинский.

— Его никто не запрещает отмечать, — пожал плечами Жеребкин. — Просто оно давно уже перестало быть государственным праздником. СССР — светская страна. А КПСС — партия атеистов. Поэтому коммунисты и комсомольцы точно не могут быть верующими. А все остальные — пожалуйста. Вон, товарищу Голянтову… простите, отцу Варсонофию никто не мешает вести литургии. Я вам больше скажу, в уголовном кодексе есть даже статья сто сорок три. Наказывает за воспрепятствование религиозных функций, если те не ущемляют права личности или не наносят ущерба общественному порядку.

— Вот только я что-то не помню, когда у нас в последний раз кого-то наказывали по этой статье, — грустно покачал головой священник.

— А вот здесь, если позволите, я отвечу вопросом на вопрос, — победно улыбнулся главный районный комсомолец. — Известно ли вам о случаях воспрепятствования религиозным службам? Когда лично вам это запрещалось? Напомните, вы же, кажется, являетесь настоятелем действующего храма Бориса и Глеба, что за Любицей?

Собрание загудело, причем разобрать, кто о чем говорит и кого поддерживает, не получалось. Я поднял руку, прося тишины, и все почти сразу же замолчали. А вот это меня, к слову, радует. Нет необходимости уговаривать и угрожать. Хорошо, когда представители интеллигенции понимают друг друга.

— Я… — неуверенно начал священник, потом его голос обрел привычную твердость. — Вы же знаете, товарищ Жеребкин, что это все профанация. Кто из здесь присутствующих может хотя бы допустить возможность, чтобы группа верующих подала в суд, например, на главу исполкома Кислицына?

— Это на каком основании, простите? — подал голос Краюхин. — Евгений Семенович, я же могу тоже задать вопрос, правильно?

— Можете, — кивнул я, и тут же мое движение повторил Котенок. А ведь ему и впрямь интересно, он аж весь вытянулся вперед своей журавлиной шеей.

— Анатолий Петрович, — священник посмотрел на первого секретаря. — Вы понимаете, о чем я. На проведение шествий под открытым небом требуется разрешение районного исполкома…

— Вам запрещают? — Краюхин не перебил Варсонофия, он грамотно воспользовался паузой, которую священник, судя по всему, задумывал как эффектную.

— Несколько раз имели место такие случаи, — завил батюшка. — То же самое с собраниями верующих вне храма.

— Давайте так, — Анатолий Петрович задумался, но буквально на пару мгновений. — Чтобы не разводить, прошу прощения, тягомотину и не задерживать других выступающих… Приходите ко мне завтра на прием в девять утра. Помощницу я предупрежу. И мы с вами, товарищ Голянтов, обсудим все сложные вопросы. Все-таки пятьдесят вторую статью советской Конституции не просто так написали.

Ай да Краюхин! Ловко ввернул гарантию свободы совести жителям СССР, о которой как раз и говорилось в той статье основного закона. Сказать по правде, в этой ситуации для меня оставалось множество белых пятен, даже с учетом памяти Кашеварова. А потому я не мог встать на какую-то одну сторону — своя правда была и у Варсонофия. Но моей задачей и было именно то, чтобы люди с противоположными взглядами слышали друг друга. И то, что случилось сейчас, было огромным прорывом — районная власть в лице Анатолия Краюхина повернулась лицом к инакомыслящим. Потому что договориться можно всегда и со всеми. Ну, или почти.

— Хорошо, — выдавил из себя священник, на пару секунд потерявший было дар речи. — Спасибо, Анатолий Петрович.

— А мне можно на прием? — активистка по прозвищу Кандибобер, похоже, решила испортить момент. — У меня тоже много вопросов! Один… один главный вопрос.

— Всему свое время, Аэлита Ивановна, — в глазах Краюхина я прочитал боль, но держался он при этом молодцом. — Давайте мы сначала хотя бы доклад ваш послушаем, чтобы было о чем говорить.

Старушку-экозащитницу такой вариант устроил, и она тут же прекратила едва начавшийся балаган в собственном исполнении.

— Переходим к следующему выступлению, — объявил, между тем, Котенок.

Сегодня он был особенно взвинчен, хотя держался нарочито спокойно. Сидит на своем стуле прямой как палка, нет-нет да бросает колючие взгляды на партийных начальников. Желает высказаться? Или просто напрягается в их присутствии? Как бы то ни было, я внимательно наблюдал за ним с тех самых пор, как мы зашли в малый зал и открыли заседание. Не знаю, быть может, я сейчас дую на воду, и все дело в недавней драке. Или в хиппующей красотке Фаине. А может, и в том, и в другом одновременно. Ладно, просто понаблюдаю.

* * *

У Варсонофия, выступившего следом, на сей раз все складывалось гораздо хуже, особенно после того, как сам первый секретарь райкома назначил ему личный прием. Священник вновь попытался оседлать тему разрушения храмов, но Жеребкин довольно дипломатично снял все возражения законом обохране памятников истории и культуры, принятым чуть больше десяти лет назад — в семьдесят шестом. Затем священника закидали вопросами, связанными со светскостью государства, и тут перевес оказался на стороне союзников Жеребкина. Отец Варсонофий хмурился, тер лоб, но потом решительно поджал губы, и я невольно улыбнулся. А зацепило священника, уверен, к следующему разу он тоже будет лучше готовиться, постаравшись найти новые аргументы. А там… Не хотелось мечтать просто так, но вольно или невольно я думал: а что, если в итоге они договорятся? Услышат друг друга и найдут компромисс… Жеребкин и Варсонофий — возможно ли это?

— Идем дальше, — объявил я, когда дебаты закончились. — Ваше слово, товарищ Котиков.

P.S. Можно почитать другие наши серии. Или, если вы еще этого не сделали, познакомиться с нашей «черной жемчужиной» — мистическим детективом в антураже СССР. Город Андроповск, 80-е годы, знакомые имена и фамилии… А еще таинственные исчезновения, погони и расследования. Уверены, вам понравится!

Тайна черной «Волги» — https://author.today/work/201141.

На черной-черной улице… — https://author.today/work/261245.

Глава 25

— У нас очень много говорилось о деградации русской архитектурной школы, — комсомольский поэт Котиков от волнения раскраснелся. — Мол, после старта массового типового строительства наши города потеряли свой облик. Но давайте поговорим о советском архитектурном модернизме. Если кто-то из вас бывал на Домбае, то наверняка видел гостиницу в форме летающей тарелки. Это на горе Мусса-Ачитара, больше двух километров над уровнем моря. Построили ее в шестьдесят девятом году, как раз в самый разгар типового строительства. Или вот, например, Омский музыкальный театр. Год постройки — восемьдесят первый, совсем недавно. И тоже ни разу не панельная коробка. Я даже вот, принес…

Вася Котиков достал из портфеля листок бумаги и показал нарисованный на нем силуэт здания. А я подумал — в будущем бы ему не пришлось это все вычерчивать самому или просить кого-то. Достаточно было бы распечатать фотографию из интернета. Эх, двадцать первый век! Какую ламповую теплоту растерял ты!

— Посмотрите, его называют трамплином, а вообще, по задумке, он должен с одного ракурса напоминать парус, с другого же — концертный рояль…

Мой знакомый комсомольский поэт, он же автор песенных текстов рок-группы, упоенно продолжал рассказывать о советской архитектуре, демонстрируя картинки на календарях, в журналах и в толстенных книгах. Не поленился ведь, нашел где-то. А чего не нашлось — опять же нарисовал. Даже московские «дома-кольца» Евгения Стамо^[21] приберег напоследок, когда его попытались атаковать встречными вопросами и возражениями.

Придирчивей всех, как я и предполагал, оказался краевед Якименко — ярый поборник старинной архитектуры и знаток городского благоустройства. Именно он ведь потом, в двадцать первом веке, станет одним из самых авторитетных специалистов в этой области. Якименко ведь даже будет работать в Центре развития экономики малых городов и станет одним из авторов туристического кода Любгорода. И именно в этом начинании я ему с удовольствием помогу. В меру, конечно же…

— Все это хорошо, — вежливо говорил Якименко. — Вот только вы, дорогой коллега, говорите о специализированных зданиях. Институтах, гостиницах, современных театрах. Но жилые дома — увы, здесь у вас огромный пробел. Да, где-то есть любопытные образцы… Однако не у нас, в Любгороде… простите, Андроповске.

— Но как же советский конструктивизм? — Вася Котиков, по его мнению, выложил козырь, вот только с Якименко, даже молодым, ему было сложно тягаться.

— Советский конструктивизм, Василий, — благодушно возразил краевед, — закончился к середине тридцатых. И потом еще пару десятилетий господствовал сталинский ампир. Но уже в оттепельные времена, когда началось то самое типовое строительство, все значительно упростилось. И дома-кольца Евгения Стамо, о которых вы говорили, не более чем любопытный прецедент. Нельзя в этом ключе говорить обо всей советской жилой архитектуре.

— И что вы предлагаете? — попросив разрешения задать вопрос, вступился за соратника-комсомольца Жеребкин. — Восстановить все купеческие дома и церквушки на каждом углу?

— Наверное, где-то это и было бы уместно, — пожал плечами Якименко. — Но мы, извините, не можем, снеся старый дом, где жил купец Мокрицкий, построить новый дом, где он жил. Это абсурдно и во всех отношениях лишено смысла.

— Тогда о чем речь? — усмехнулся Жеребкин. — Снова плачем по утраченному?

Вот все-таки до чего он невыдержанный. Так хорошо себя поставил в самом начале, а тут вдруг опять перешел на сомнительные аргументы. Нет, за Жеребкиным тоже нужен глаз да глаз.

— Зачем? — краеведа, казалось, ничего не могло вывести из себя. — Просто теперь нужно остановиться, не разрушать, а законсервировать уцелевшее, по возможности восстановить. И дальнейшую застройку Андроповска вести цивилизованно, а не по-варварски, вырубая целые кварталы.

— Так мы обсуждаем будущее или прошлое? — задал неожиданный встречный вопрос Котиков. — Если будущее, то лично я совсем не против сохранять отдельные объекты. Не кварталы, а представителей эпохи. Потому что не мы живем для истории, а она для нас.

Я на этом моменте вздохнул. Опять эмоции вместо фактов, но тут товарищ поэт сумел меня удивить.

— Если же брать прошлое, — продолжал он, — то нужно учитывать одну простую вещь. Любое строительство как проявление экономики государства — это игра с нулевой суммой. То есть наши ресурсы конечны. И перед нашими предшественниками стоял очень простой выбор: вкладывать ресурсы в сохранение или же в восстановление страны после войны. Вы говорите, что дома времен Хрущева и Брежнева безлики, но в то же время они позволили получить свое жилье почти ста шестидесяти миллионам человек. Больше, чем половина страны!

— Жилье каждому? — Якименко скривился. — А вы не забыли, сколько это? Норма — девять квадратных метров на человека, кажется? И как жить на таком клочке?

— Девять, но своих, — Котиков неожиданно посмотрел на меня. — Евгений Семенович, я от своих слов не собираюсь отказываться. И очень бы хотелось узнать: а что скажут читатели? Рады ли они пусть небольшим, но своим квартирам? Или предпочли бы сохранить старые кварталы, при этом живя в общежитиях и коммуналках?

— Я бы тоже хотел узнать, и мы обязательно все проверим, если ваши дебаты будут допущены до печати, — мне понравился задор Котикова, особенно с учетом того, какую тему он затронул. Ведь это же очень важная часть всей задумки, чтобы спецы вроде Якименко перестали жить только в своем узком кругу и научились выносить свои идеи на суд общественности. Узнавать, чего на самом деле хотят люди.

— Кстати, еще хотел добавить про девять метров, — продолжил поэт-комсомолец. — Их ведь раньше было меньше. Помню, дед рассказывал, что во времена индустриализации и коллективизации падали до пяти метров, а сейчас… Растем! И если страна будет сильной, если каждый начнет в это вкладываться, то у наших детей будут и все пятнадцать метров, и даже больше!

— Мечта — пятнадцать квадратных метров… Не слишком ли мелко для великой страны? — Якименко иронично поднял бровь. — А что касается ваших цифр… Давайте еще спросим у людей: а что бы они предпочли — семь метров в обычном сером доме или же шесть, но в ярком и уникальном?

— Не думаю, что одного метра с человека хватит, чтобы компенсировать отказ от массового строительства, которое существенно уменьшает затраты…

Котиков, который вырвался было вперед, начал оправдываться, и это в итоге принесло Якименко победу. Хотя лично я в следующий раз поставил бы на комсомольца. Сейчас он точно понял, каких именно цифр и информации ему не хватило для того, чтобы ответить оппоненту, и в следующий раз уже будет готов громить. Факты, когда их хватает на любые возражения — это убойное оружие… Даже интересно, а Якименко, сейчас довольно принимающий поздравления от старушки Кандибобер, это понимает? И будет ли так же готовится к новому раунду?

В любом случае, эта тема была допущена в печать, и я уже начал прикидывать, как нам с Зоей все это верстать… Хорошо еще, что дальше уже вступит закон честной конкуренции, и компоновать полосы мы будем с учетом пожеланий читателей.

Я представил реакцию на новые статьи, новые обсуждения прямо на улице и улыбнулся. Мы точно двигались, но куда? И чем, действительно, все это закончится? Скользящий по залу взгляд остановился на Алексее Котенке. Сейчас он вполне себе лояльный, потому что уцепился за возможность честной дискуссии. Но откажется ли он потом от идеи собственного оппозиционного издания? Махнет ли рукой на активизм в соцсетях и мессенджерах? Или, наоборот, я лишь подстегну его желание вершить информационную повестку в постсоветском Любгороде?

Почему-то на меня накатило устойчивое ощущение, что я сейчас выращиваю собственное чудовище. А с другой стороны… Давить, запрещать — это и есть то самое болото, в которое к началу девяностых затащило страну. Так что нет. Делай, что должно, и будь, что будет — мудрый принцип. В конце концов, именно в споре рождается истина.

— … размывание национальных границ, — что-то я прям отвлекся. Вот сейчас слушал вполуха выступление товарища Сало и пропустил момент, когда он ступил на опасную почву. — В Советском Союзе десятки, сотни разнообразных народов. Но что собой представляет наша культура? Винегрет, в который бездарно свалены все национальные особенности. Мы всё и одновременно ничего. Иваны, родства не помнящие…

— Стоп! — раньше меня отреагировал Котенок. — Первое предупреждение, Антон Янович. Давайте по существу, без сотрясания воздуха…

— От вас ли я это слышу? — неожиданно улыбнулся Сало, и я понял, что вот-вот произойдет нечто непоправимое. — От вас, человека, который недавно обвинял советскую власть в дефиците спиртного за счет чернобыльской зоны? Да-да, товарищ Котенок, я слышал ваше выступление на автобусной остановке…

— Товарищ Сало! — я решил, что уже точно пора вмешаться. — Немедленно смените градус дискуссии! Вы сюда свои идеи пришли продвигать или по личностям пройтись?

Справедливости ради, наш второй краевед не кривил душой — Котенок и вправду не чурался того, чтобы подкинуть дровишек в топку эмоций. Как раз во время нашего знакомства, когда я его впервые увидел, он этим и занимался. Подзуживал толпу, чтобы раскачать ее на антисоветских настроениях. Да и под грузовик на демонстрации бросался тоже не для успокоения масс — такое самоубийственное поведение не назовешь приемом красноречия. Это после ареста и моего предложения поучаствовать в новом проекте он стал более покладистым, потому что нашел лучшее применение своим талантам. Правда, из песни слов не выкинешь, и поведение Котенка временами было действительно обескураживающим. Вот только, во-первых, мне не нужно было, чтобы авторитет моего сопредседателя упал столь глупо и быстро, а во-вторых, сам Антон Сало сейчас ой как не прав. Пригласили, что называется, на свою голову…

— А что не так, товарищ Кашеваров? — прищурился Антон Янович. — Разве вы не согласны с тем, что ваша русская культура сильнее всех пострадала? Был Любгород, стал Андроповск… С таким названием можно и в Казахской ССР что-то построить. Разве нет?

Краюхин с Козловым сидели с каменными лицами, но пока не вмешивались — ждали, когда я все разрулю. Однако долго они терпеть не будут, и вот тогда пиши пропало. В многонациональной стране, победившей фашизм, теребить такие вопросы — Сало, конечно, дал жару. Но жуткого ничего он пока не наговорил, так что не все потеряно.

— Пятая графа, — спокойно сказал я, чтобы со своей стороны не накалять обстановку, а наоборот, остудить пыл. — В паспорте гражданина Советского Союза пишется национальность. И вас никто не заставляет притворяться русским или представителем любой другой народности. О каком размытии границ вы говорите? Есть культурная общность — советский народ. И есть, как вы верно подметили, огромное число национальностей. Да, были ошибки, увы. Бывало всякое. Но вместо того, чтобы предъявлять друг другу обиды, нам как никогда нужно объединиться и продолжать строить адекватное общество. Может, не везде и во всем счастливое… Все это поправимо. Все от нас зависит, как мы себя поставим. И какая разница, кто летает в космос — Манаров, Кизим или Ковалёнок^[22]? Разве в национальности дело? А кто сейчас, по-вашему, закрывает бреши в Чернобыле? Русские, украинцы, белорусы, карелы, казахи, армяне… Устанешь перечислять. Вы чего добиваетесь? Что и кому вы хотели доказать своей выходкой?

С каждой фразой мой голос звучал все громче и громче, я не заметил, как распалился, и все присутствующие теперь смотрели на меня со смесью испуга и уважения. Разве что оба партийца сохраняли олимпийское спокойствие, поняв, что все в итоге под контролем, и товарищ Сало уже стоял бледный, как застиранное полотно. Кажется, он жалеет о том, как построил свое выступление.

— Мы всем объясняли правила, — не дождавшись ответа, я продолжил. — Говорили, подчеркивали, что главное — это дискуссия. Причем с взаимным уважением. Оскорбления, переходы на личности, сомнительное кликушество — это не к нам.

— Я… прошу прощения, — Сало к этому моменту пришел в себя. — Пожалуй, я действительно перегнул палку. Дело в том, что проблема самобытности национальных культур — это действительно сложный вопрос, так сказать, щекотливый… Увлекся. Меня это тревожит, и я…

— Думаю, вам следует извиниться перед Алексеем, — поняв, что он снова подбирает слова, я решил сразу перейти к главному. К решению проблемы.

— Алексей, примите мои извинения, — быстро проговорил Сало, глядя на Котенка. — Мне очень жаль.

— Я подумаю, — ответил диссидент, блеснув линзами затемненных очков.

— Теперь я могу продолжить? — улыбнувшись, Антон Янович повернулся ко мне.

— Нет, — уверенно глядя ему в глаза, твердо сказал я. — И вообще, если честно, я задаюсь вопросом, уместно ли ваше участие в нашем клубе… Причем скажу прямо: не за тему, не за оскорбления — с ними нам тут пришлось бы избавляться от многих, причем не только от молодых и дерзких, но и от старых и бородатых, причем чуть ли не раньше.

— На этой части моей речи отец Варсонофий еле слышно хмыкнул — понял, по кому я тут потоптался. Но вышло удачно, напряжение окончательно ушло, и вот теперь можно было перейти к решению. Не на эмоциях, своих и чужих, а по правилам, которые мы заранее обсудили.

— Так в чем же я не прав? — в голосе Сало снова появились дерзкие нотки, от былого раскаяния не осталось и следа.

— Все просто, — ответил я. — Вы вышли сюда обвинять, в то время как клуб создавался, чтобы находить решения. Мелочь, да? Кричать громкие слова и выглядеть красиво, взобравшись на трибуну, ведь гораздо важнее? А поиск решений — пусть этим занимаются скучные некрасивые люди, не такие, как мы!

Сало промолчал, хоть один умный поступок. Но мне все равно очень хотелось прямо сейчас выгнать его. Показать всем, что правила соблюдаются неукоснительно. Что они для каждого без исключений. И неважно, насколько благие твои намерения. Так и подмывало проявить жесткость и непреклонность. Но кое-что меня остановило.

Тот самый принцип демократии, который я сам же усиленно продвигаю. Способность и желание договариваться. Всегда и со всеми. Краевед Сало решил макнуть себя и остальных в грязь межнациональных разборок — и это после того, как на площади перед ДК еще каких-то полтора-два часа назад в воздухе висел похожий риск. Только там нас попытались стравить неизвестные провокаторы, а здесь — тот, кто решил стать одним из нас. Людей, которым дорог наш город, наша страна и те, кто живет на ее территории. Тех, кто хочет перемен к лучшему, а не просто из принципа лишь бы все развалить и построить заново. Хватит, уже так однажды сделали. Наломали дров, но построили государство, победившее в страшной войне и покорившее космос. А теперь надо не просто его сохранить, но и поменять в лучшую сторону.

Так что нет. Не мне решать, давать Сало еще один шанс или же нет.

— Голосуем, товарищи, — сказал я, по-прежнему не отводя взгляда от националиста. — Касается только действующих участников клуба. Мы с Алексеем воздерживаемся по понятным причинам — так как являемся сопредседателями и не хотим влиять ни на чье решение.

— А я? — Сало сглотнул. — Я тоже не голосую?

— Вы были допущены к выступлению, так что ваш голос тоже учитывается, — с подчеркнутым равнодушием сказал я, хотя внутри все кипело. — Пока еще вы член клуба «Вече». Но если решится иное… Итак, кто за то, чтобы Антон Янович Сало исправил досадное недоразумение и остался действующим участником?

Взметнулись вверх руки Котикова, Жеребкина, Зои Шабановой. Затем пришла очередь отца Варсонофия, чуть запоздав, поднял руку Сеславинский. Якименко не спешил, не торопилась и Клара Викентьевна, которая должна была оппонировать Сало, но после его выступления пребывала в шоке. И это Громыхина! Не думал, что ее можно выбить из колеи… Сашка Леутин, неожиданно притихший после той уличной драки, чуть поколебавшись, все же не стал поднимать руку. С каменным лицом, не шевелясь, сидела бабушка Кандибобер, настоящая фамилия которой была Челубеева, татарского происхождения. Для нее грубость Сало, очевидно, стала чем-то личным. Как и для Якименко, кстати, с его украинскими корнями. Так, пока пятеро за и четверо, судя по всему, против… Стоп, а сам Антон Янович?

— Я, разумеется, мог бы воспользоваться своим правом, — тяжело вздохнув, сказал он. — Однако, пожалуй, я воздержусь. Считаю, это не совсем справедливо — создавать какой бы то ни было перевес в свою пользу. Пусть решают остальные. А я еще раз приношу всем свои извинения.

— Итак, пятеро за — все верно? — я оглядел собрание.

— Я тоже за, — подняла руку Громыхина. — Считаю, что молодому человеку нужно дать шанс. Не верю, что он не способен на лучшее.

— И я, — добавил Якименко. — Когда была драка на площади, Антон помогал спасать слабых. Мне тоже кажется, что все это — глупое недоразумение.

— Я согласен дать ему шанс, — подал голос рокер Сашка Леутин.

— Кто против? — уточнил я.

Взметнулась рука бабушки Кандибобер. Что ж, это ее право и ее решение.

— Итак, восемь членов клуба за при одном против и одном воздержавшемся, — я подвел итог. — Поздравляю вас, Антон Янович. Товарищи верят вам, не оступитесь повторно. А то результаты голосования в следующий раз будут полностью противоположными.

— Спасибо, — краевед Сало покраснел и тяжело задышал от облегчения, пот потек по его лицу крупным градом. — Я не подведу! Позволите мне закончить доклад?

— Сегодня — нет, — я покачал головой. — Готовьтесь к следующему собранию. И учитывайте на этот раз, ради чего мы все здесь собираемся. А мы перейдем к следующим выступающим. Константин Филиппович Сеславинский и Александр Леутин, ваша очередь.

В это время Краюхин с Козловым, доверившиеся мне в разруливании ситуации, о чем-то негромко беседовали. Интересно, какие выводы они для себя сделали?

И, главное, не полетит ли теперь все к чертям?

Глава 26

Сало все-таки испортил вечер. Директор дома культуры Сеславинский после его выходки потерял запал и фактически «слил» свое выступление, как начнут говорить в будущем. Леутин недоумевал — он жаждал доброй битвы, но противник словно бы играл в поддавки. Хотя лично я, честно говоря, тоже приготовился было послушать о разнице классических русских романсов и молотобойных рокерских запилов. В итоге мы с Котенком перенесли культурные дебаты на следующее собрание. Тут я даже немного обрадовался — меньше мороки будет с версткой номера.

Вот только общее впечатление осталось смазанным. Сначала эта провокация перед крыльцом, потом неожиданный подлый укус Антона Яновича… И пусть товарищи дали ему шанс, осадочек, как говорилось в старом анекдоте, остался.

— Евгений Семенович, на одну минуту, — Краюхин, дождавшись, пока все разойдутся, попросил меня задержаться.

— Подождите меня в машине, пожалуйста, — я ответил на вопросительный взгляд Громыхиной.

Парторгша и редактор вечерки направились к выходу, а мы с партийцами, пропустив всех вперед и попрощавшись с радушным Сеславинским, вышли на крыльцо последними. Участники клуба разбредались по сторонам — кто-то в сторону автобусной остановки, другие предпочли пешую прогулку. Черная «Волга» с водителем Севой и моими коллегами, взревела мощным движком, прогреваясь перед дорогой. Я проводил взглядом Котенка с Фаиной — все-таки завязалось у них знакомство.

— Что думаете об этом Антоне Яновиче? — убедившись, что можно спокойно поговорить без свидетелей, спросил меня Анатолий Петрович.

— Честно? — я повернулся к нему, но так, чтобы и Козлов меня тоже видел. — Проблемный гражданин, тут нет резона отрицать. Очень хотел его выгнать, но нужно соблюдать правила. Если и дальше так будет себя вести, показательно выпорю.

— Вы серьезно? — усмехнулся второй секретарь.

— В переносном смысле, конечно же, — улыбнулся в ответ я. — Подвергнем его остракизму и на пушечный выстрел не будем подпускать к клубу. Но хотелось бы, чтобы он все же одумался. Лучше таких людей держать у себя под боком, чем отпускать на вольные хлеба…

— «Правдоруб»? — догадался Краюхин.

— Если бы я попер его сразу, он бы однозначно ушел туда, — я кивнул. — Разумеется, не афишируя. Говоря откровенно, Сало наверняка наводил о них справки… Но занырнуть в грязь помешало знакомство с Якименко, а еще возможность выступить открыто с разрешения властей.

— Контора за ним присмотрит, — Козлов не предположил, а констатировал факт. Естественно, без внимания КГБ эта выходка не останется. — А вы, Евгений Семенович, тоже бдительности не теряйте. Есть у меня ощущение, что все это только начало.

— Начало чего? — нахмурился Краюхин.

— Смуты, — меньше всего я сейчас ожидал услышать именно это слово.

— Почему вы так думаете? — я посмотрел на Козлова. — Сомневаетесь в моей затее?

— Как раз в ней-то я не сомневаюсь, — покачал головой второй секретарь. — А вот в нашем обществе… не уверен. Не пойму пока, рано мы все это начали или уже опоздали.

— В общем, бди, Кашеваров, — Краюхин решил резюмировать за них обоих. — Гласность объявлена, никто ее прикрывать вроде как не собирается. Хотя противники, сам понимаешь, есть. На самом верху в том числе. И если мы тут провалимся…

Он не договорил и махнул рукой. Хотя и так все было понятно — в Москве по-прежнему плетутся подковерные интриги, Горбачевым недовольны сторонники твердой руки. Я, конечно, не поклонник первого и последнего президента СССР, но сейчас он рулит страной и проводит обновляющий курс для советского государства. А потому опасения Краюхина предельно ясны, и я их разделяю.

— Я постараюсь этого не допустить, Анатолий Петрович, — твердо сказал я.

Не бросил громкую фразу, что «не допущу», а обещал сделать со своей стороны все возможное.

— Бывай, — Краюхин крепко пожал мне руку.

— Удачи, Евгений Семенович, — следом попрощался Козлов, и оба партийца ушли к поджидающей их «Волге».

А ко мне приблизился Доброгубов, патрулирующий площадь перед ДК в компании с остальными дружинниками.

— Ну как, Жень? — спросил он. — Все хорошо прошло?

— Могло быть и лучше, — уклончиво ответил я и улыбнулся. — Спасибо тебе еще раз, Сергей Саныч.

— Да было бы за что, — махнул рукой завхоз.

Мы тепло попрощались с ним и парнями-корреспондентами — Никитой Добрыниным и Аркадием Былинкиным, фотографом Леней Фельдманом и, конечно же, Бульбашом. Последний уже давно отошел от мощного для его организма стремительного марш-броска и теперь довольно улыбался, закуривая крепкую сигарету.

— По домам, Сева, — я устало растянулся на переднем сиденье, и водитель, молча кивнув, вывел автомобиль на дорогу.

— Евгений Семенович, — обратилась ко мне Зоя. — Я тут посчитала, у нас полосы по швам расходятся…

— Потом, все потом, — добродушно отмахнулся я. — Не в первый раз, Зоя Дмитриевна, справимся. Привыкайте, наоборот, радоваться тому, что у вас столько интересного материала…

Я не успел договорить, потому что Сева резко нажал на тормоз. Машину тряхнуло, Зоя с Громыхиной дружно ойкнули, водитель выругался. Впереди мелькнула зеленая «семерка» или «пятерка», всегда раньше их путал. Секунда — и ее корма опасно приблизилась к капоту нашей «Волги».

— Твою мать! — выдал я от души, когда Сева увел автомобиль в сторону, пытаясь избежать столкновения.

Что-то меня смутило в этой зеленой машине, и уже через секунду я понял. «Жигуль» был без номеров! Довольно редкий случай для СССР — машина не выглядела новенькой с конвейера и еще не доехавшей до ГАИ.

«Волгу» в этот момент занесло и почти развернуло, но Сева сумел ее удержать. Я мысленно ему поаплодировал — на заднеприводном громоздком седане это не было чем-то простым. А проклятая зеленая то ли «семерка», то ли «пятерка» опять неожиданно оказалась перед нашим носом. Теперь у меня не было никаких сомнений — это не случайность. Нас намеренно пытались сбить с курса и, судя по всему, выбросить куда-нибудь на тротуар. Человек в «Жигулях», разумеется, сильно рисковал, потому что его машина была по сравнению с кондовой «двадцатьчертверкой» как легкое перышко. Но водитель он, судя по всему, был опытный и знал, что делать.

— Сволочь! — выкрикнул обычно уравновешенный Сева, когда «Волга» запрыгнула на бордюр и немного проехалась по тротуару, чуть не сбив массивную тумбу с наклеенными афишами.

— Что происходит? — испуганно воскликнула Зоя.

— Всеволод, остановитесь! — Клара Викентьевна старалась сохранять спокойствие, но получалось это у нее не очень.

— Держитесь! — скомандовал я. — Сева, сможешь его догнать?

— Смогу, Евгений Семенович! — ответил водитель. — Я этому скоту всю рожу разукрашу!..

— Не надо! — пискнула Зоя.

— Коллеги, пожалуйста, держитесь! — повторил я. — Сева, а ты не рискуй! Гони за ним, но держи дистанцию! Хоть бы патруль попался!..

Меня охватил неожиданный азарт. Теперь было ясно, как божий день, что кто-то пытался нас припугнуть. А может, даже чего похуже. И если бы не Зоя с Кларой Викентьевной, я бы и вовсе предложил Севе протаранить неизвестного хулигана. Где там наш водитель служил?..

— Не уйдет, — довольно проговорил Сева, вдавливая педаль газа в пол и уверенно держа руль. — «Семерка» против «Волги» долго не протянет.

Все-таки «семерка», подумал я и тут же мысленно усмехнулся. Нас только что пытались подрезать, причем трижды, а я марку машины выясняю. С другой стороны, если он уйдет, сможем хотя бы сообщить милиционерам максимум примет.

В этот момент я, к своему стыду, не совсем трезво оценивал вероятные последствия. Да, «Волга» прочней и массивнее, но при столкновении все равно остается риск получить травмы. И хуже всего будет дамам. Однако и преступника упускать не хотелось. Эх, вот опять жалею, что в этом времени нет мобильников! Так бы уже ГАИ была в курсе опасного поведения «Жигулей» на дороге.

— А-а-а-а! — закричала Зоя, и я, увидев причину, непроизвольно вжался в сиденье.

На нас мчалась еще одна машина, причем по встречке и ослепительно сияющим дальним светом. Слева пыталась уйти от нашей погони зеленая «семерка», а справа — бетонный забор стройплощадки, приваленный сугробом.

«Он не уходит, — пришло осознание. — Наоборот, замедлился! Замедлился, чтобы у нас не было пространства для маневра!»

— Держитесь! — просто закричал Сева и крутанул руль.

Встречная машина взвизгнула тормозами — естественно, ее водитель не камикадзе и не собирается умирать. Они с «семеркой» красиво разошлись, как в кино, и умчались каждая в свою сторону, причем я даже не успел понять, какой была вторая машина. Просто в этот момент я был занят тем, чтобы не расквасить себе лицо.

«Волга» взрыла массивным носом сугроб, задергалась, крутанулась и остановилась. Раздался хруст, вначале напугавший, но потом, напротив, расслабивший. Это были не сломанные кости и не рвущийся металл. Хрустел снег, который смягчил удар и фактически спас нас.

— Все целы? — в голове звенело, но мы все-таки никуда не врезались, если не считать сугроб. Просто жестко затормозили.

Я обернулся и с облегчением выдохнул, когда увидел бледных Клару Викентьевну с Зоей. Оказывается, в СССР уже ставили ремни безопасности для задних сидений — скорее всего, не в каждый автомобиль, но черная «Волга» все-таки случай особый. Партийный и прочие бонзы предпочитали комфортную езду на диване позади водителя, и их ценные туловища должны были оставаться в сохранности. Что, конечно же, правильно. А еще правильно, что у коллег сработал нужный рефлекс — есть ремни, значит, надо пристегиваться.

— Черт подери! — выругался Сева.

Грудная клетка болела — все же ремень неслабо так дергает при резкой остановке. Но главное, что я жив и даже относительно цел, как и все остальные. Откуда-то со стороны послышались тревожные звуки сирен. Отлично, наше приключение не осталось без внимания. Скорее всего, кто-то из бдительных граждан позвонил в милицию и сообщил об опасных уличных гонках.

А еще к нам бежали люди — время было не позднее, поэтому поблизости оказались прохожие. Не исключено, что кто-то даже специально выбежал из дому, увидев в окно ДТП.

— Все целы? — какой-то парень в спецовке открыл заднюю дверь. — Раненые есть?

— Все целы, спасибо, — ответила Клара Викентьевна, которая уже пришла в себя.

Парень подал ей руку и помог выбраться из «Волги». Мы с Севой отстегнулись, вышли, я вывел на свежий воздух дрожащую Зою. Трясло ее, надо полагать, все-таки не от холода, а от испуга. Хотя морозной свежести на улице тоже хватает.

— Товарищ редактор? — послышался знакомый голос.

Глава 27

Среди мгновенно разросшейся толпы зевак, не считая тех, кто бросился нам помогать, я увидел Вовку Загораева, уверенно расталкивающего локтями людей.

— Приветствую, Евгений Семенович, — он крепко пожал мне протянутую ладонь. — Как вас угораздило?

Он кивнул на зарывшуюся в сугроб капотом машину. Я не успел ответить — к нам протиснулись сотрудники ГАИ из подъехавшего «уазика» и фельдшеры «скорой помощи». Хорошо, что это не бригада Аглаи, пронеслось у меня в голове. Я, конечно, был бы рад ее сейчас увидеть, но волновать точно не хотелось.

— Пару минут, Вов, — попросил я Загораева, и тот согласно кивнул.

Вышло, конечно же, гораздо больше, потому что медики осмотрели каждого из нас на предмет повреждений, и оказалось, что у Зои подозрение на сотрясение мозга. Ее тут же увезли на взвывшем сиреной «рафике», а я почувствовал болезненный укол совести. Все же помчаться в погоню было моей идеей, а значит, отчасти и я виноват в происшествии. Со мной же, водителем Севой и Кларой Викентьевной все было в порядке, но тут же за нас взялись милиционеры.

Кто-то из собравшихся уже сообщил им приметы зеленой «семерки» и второй машины, и один сотрудник с погонами младшего лейтенанта как раз докладывал об этом по рации. Вот и хорошо, может, и поймают сейчас сволочей по горячим следам. Я максимально сжато объяснил усатому гаишнику, что произошло, расписался в показаниях и отошел к терпеливо поджидавшему меня Загораеву.

— А ну, раз-два, взяли! — скомандовал кто-то, и я сразу несколько крепких парней вытолкали нашу «Волгу» из сугроба.

Ничего себе, как все быстро произошло, я даже внимания не обратил. Все-таки дружней были люди при СССР, как бы меня ни пытались переубедить еще в той, прошлой жизни. Пусть я был еще ребенком в те времена, но и то хорошо запомнил. А сейчас, когда я уже обвыкся в теле Евгения Кашеварова, окончательно убедился в этом уже как взрослый человек.

— Сева, довезешь Клару Викентьевну? — попросил я водителя, и тот с готовностью закивал. — А я сам потом доберусь…

Наверняка потом придется еще давать объяснения какому-нибудь следователю, даже не сомневаюсь, но пока милиционеры оставили меня в покое. А мне очень удачно встретился Загораев — как выяснилось, в аварию мы попали на улице Пролетарской, и неподалеку как раз стоял дом, где днем и ночью в подвале качались андроповские работяги.

— Зайдем? — предложил Вовка, кивая в сторону своего «спортзала». — Чаю попьем, поговорим.

— С удовольствием, — кивнул я, ощущая, что морозец все-таки крепчает.

Но поговорить нам опять не дали. Рядом, шурша покрышками, остановилась серая «Волга», и первым на нее отреагировал как раз Загораев.

— Освободитесь, Евгений Семенович, заходите, — сказал он, аккуратно пятясь. — Я в «качалке» еще долго буду.

Я посмотрел на часы: половина девятого вечера. Загораев исчез, будто его и не было, а из-за приспущенного стекла серой «Волги» меня тихонько, но уверенно окликнули:

— Евгений Семенович, садитесь.

Приоткрыв дверцу, я протиснулся в хорошо протопленный салон. Стекла в машине были тонированными, тоже пока еще редкость для Союза, а потому мне сразу стало понятно, кто меня там ждет.

— Добрый вечер, товарищ Кашеваров, — толстые линзы очков в роговой оправе, обманчивая внешность типичного советского интеллигента. Разумеется, это был Поликарпов.

— К сожалению, не такой добрый, Евсей Анварович, — я покачал головой, и лысый широкоплечий водитель плавно тронул машину с места.

Впереди, кроме него, сидел еще один неприметный мужчина столь же неопределенного возраста, что и Поликарпов. Он не обратил на меня ровно никакого внимания, будто его коллега разговаривал с пустотой. И нет, это вряд ли пренебрежение. Скорее протокольное поведение, чтобы не мешать старшему вести важный разговор.

— Наслышан, — кивнул Поликарпов. — И о драке возле ДК, и о провокации Сало, и об аварии… Уже есть мысли на этот счет?

— Думаете, это все звенья одной цепи? — я отреагировал вопросом на вопрос. — И Сало как-то с этим связан?

— Антон Янович — псих-одиночка, — с улыбкой махнул рукой Поликарпов. — Мы давно его ведем, он из той когорты людей, что никому не доверяют. Мол, хочешь сделать хорошо, сделай это сам.

— Неплохой принцип, — возразил я. — Правда, не для работы. А то подчиненные на шею сядут.

— Тоже верно, — дипломатично отметил чекист. — В городе у нас хватает доморощенных националистов, но он не с ними. Как ни странно, Сало искренен в своих заблуждениях…

— Ну, почему же заблуждениях? — я покачал головой. — Не вижу ничего плохого в самобытности национальных культур. Просто преподносит он эту идею довольно грубо, вот тут действительно бы поработать…

— Самобытность или национализм? Случайная грубость или первые признаки сепаратизма? Кстати, вы знаете, сколько ресурсов партия выделяет на изучение истории каждого края? С учетом языковых уроков, археологических исследований и музеев — в иной год бывает и до пяти процентов союзного бюджета.

А не много? Мелькнула мысль, но тут же и пропала. Сменилась новой: если бы мы сейчас выступали в клубе, то кто бы получил голоса, я или КГБ-шник?

— Лично я национализма и сепаратизма не увидел. Только зацикленного на себе и своей идее молодого человека, который, если его направить в нужную сторону, мог бы приносить пользу. Как раз в рамках тех самых процентов…

— Этим вы, Евгений Семенович, и занимайтесь, — вернул мне подачу Поликарпов. — На то вы и клуб создавали. Я с вами о другом хотел поговорить, как вы уже наверняка поняли.

— Известно что-нибудь? — спросил я, понимая, что чекист прекрасно знает, о чем речь.

— В городе объявлен план-перехват, — уклончиво ответил Поликарпов. — А вы еще не ответили на мой вопрос.

Он улыбнулся, пристально глядя на меня. Что-то он все-таки знает, вот только хочет сначала услышать мои соображения. Зря он — у меня их пока никаких нет.

— Зеленые «Жигули» трижды пытались подрезать нашу машину, — я начал рассуждать вслух. — Так что это точно не совпадение. И вторая машина, вылетевшая на встречку с дальником, тоже. Вот только если поначалу нас пытались напугать, то потом… больше похоже на желание угробить. Или как минимум покалечить.

— Вот и я так думаю, — кивнул чекист. — Все оказалось гораздо серьезнее, не находите?

— Слушайте, я журналист, а не следователь, — не выдержал я. — Почему вы задаете мне вопросы, на которые сами должны найти ответы?

— Пытаюсь понять, не собираетесь ли вы отступать, — неожиданно заявил Поликарпов. — Или все-таки испугались?

— Я не трус, но я боюсь, — я пожал плечами, цитируя известный фильм. — Однако бросать начатое не собираюсь. Надеюсь, вам этого достаточно, чтобы рассказать мне что-то еще?

— Обещаю, что буду держать вас в курсе, Евгений Семенович, — Поликарпов проигнорировал мой выпад. — Просто я хочу, чтобы вы кое-что поняли.

Он пристально посмотрел мне в глаза, словно пытаясь прочитать мои мысли. Повисла тягучая тишина, нарушаемая лишь мерной работой двигателя. А потом чекист медленно проговорил:

— Организовать массовую провокацию, приведшую к драке возле ДК, могли и ваши доморощенные конкуренты из «Правдоруба». А вот спланировать и почти довести до ума ваше убийство… На это не каждый способен. Силы, средства — это весьма рискованно и затратно. Понимаете?

— Вы ведь нашли эти машины, — теперь я был твердо уверен.

— Еще когда подъехали к вам, — подтвердил Поликарпов.

— И зачем было тогда нагонять такого туману? — выдохнул я, показывая одновременно усталость и раздражение.

— Работа такая, — пожал плечами Евсей Анварович. — Хотелось понаблюдать за вами, послушать ход ваших рассуждений.

— Да говорите уже, — я потер пальцами лоб.

Навстречу нам проехала патрульная «Волга» с надписью «ГАИ». Проблесковые маячки были отключены, милиционеры явно ехали не на вызов.

— Зеленая «семерка» и вишневая «Лада Спутник», — принялся рассказывать Поликарпов, — были обнаружены брошенными на соседних улицах. Номера двигателей, скорее всего, перебиты — в ГАИ сейчас это выясняют.

— Понятно, — кивнул я. — То есть никаких следов?

— Я этого не говорил, — чекист покачал головой. — Будьте осторожны, Евгений Семенович. В следующий раз это может быть грузовик.

* * *

Чекисты подвезли меня к Пролетарской, шесть. К дому, где расположилась качалка Загораева. Огорошив меня новостью о подставных машинах, Поликарпов пообещал, что комитет теперь будет обеспечивать мою безопасность. И честно сообщил, что личности покушавшихся им пока неизвестны.

На душе было мерзко. На столбах еще висели светящиеся разноцветные лампочки, которыми украсили город к Новому году, люди гуляли, не обращая внимание на по-прежнему усиливающийся мороз. Чуть в стороне раздался грохот — я бросил туда быстрый взгляд и увидел, как с небольшой ледовой горки съезжает какая-то квадратная белая железяка. Из нее, как из башни танка, торчал силуэт мальчишки в пальто и огромной шапке-ушанке. Загадочное транспортное средство остановилось, к нему с визгом и криками побежали другие ребята. И тут я с улыбкой понял, что это. Стиральная машина «Белка». Кто-то ее выбросил, неисправную, а дети используют теперь вместо санок. С большой горки на ней кататься опасно, может перевернуться, да и просто зашибить кого-то своей массой. А с такой маленькой и пологой — даже весело.

Я вспомнил, как сам в детстве со своими друзьями катался на капоте от сто тридцать первого ЗиЛа. Садились на него вдвоем-втроем и съезжали с высокого берега Любицы прямо на лед. Капот разгонялся сильно — так, что ветер свистел в ушах, хлестал по лицу искристым снегом. И останавливался наш кустарный «боб»^[23] в нескольких десятках метров от берега на толстом любицком льду. Самое сложное было потом затаскивать его обратно…

Счастливое время, счастливое детство. Ни у меня тогда, ни у этих ребят сейчас даже в мыслях не было, что кто-то мог организовать покушение на другого человека. Что где-то наверху делят власть и только того и ждут, чтобы подставить конкурента. Вторая половина восьмидесятых — время, когда в Союзе зарождалось предпринимательство, а вместе с ним организованная преступность. Уже скоро в обиход войдет слово «рэкет», еще чуть погодя преступность сорвется в штопор… Но про мафию пока что не говорят, разве что в контексте обсуждения итальянского сериала «Спрут» про комиссара Каттани. У нас, в Союзе, его начали показывать в прошлом году, а последнюю серию, где отважного комиссара расстреливают из нескольких стволов, советский зритель увидит уже в девяносто первом. Когда бандитизм станет обыденностью и в нашей стране.

Кто-то сегодня попытался на языке силы что-то мне объяснить. Или предупредить, или устранить. Нанял рисковых людей, фактически выбросил на помойку два автомобиля. Причем вишневая «восьмерка», тот самый «Спутник», это дорогущая по перестроечным временам машина. Кому же такому небедному и влиятельному я перешел дорогу? Мыслей пока никаких. Но есть Загораев, который может помочь.

— Здорово, Газета, — поприветствовал меня Бык, по обыкновению охранявший вход в «качалку».

— И тебе не хворать, — улыбнулся я, крепко в ответ сжав протянутую ладонь. — Слабовато давишь, тренировки прогуливаешь?

— Да я!.. — вскинулся Бык, приняв мои слова за чистую монету.

— Шучу, расслабься, — я похлопал бугая по плечу, и тот засмеялся.

Народу в «качалке» было довольно много — днем спортсмены работали и посещали подвальный спорткомплекс как раз-таки по вечерам. Я снова улыбнулся, увидев пыхтящих со штангами и гантелями дружинников. Аркадий, Никита, Леня и даже Сергей Саныч, закончив дежурство, потопали сюда — укреплять мускулатуру. Загораев сдержал обещание в благодарность за газетную статью о спортсменах-любителях, и коллектив «Андроповских известий» получил право посещать этот зал. Как давно это было, оказывается.

Коллеги тоже меня заметили и приветливо замахали руками, приветствуя. Они-то, кстати, еще не знают про случившуюся со мной аварию. Черт, Зоя же в больнице, надо будет ей позвонить, спросить, что да как… Интересно, Котиков уже в курсе? Или она не стала его расстраивать? А ведь могла с ним, кстати, пойти, тогда бы и не пострадала. Как назло, ведь мы с Васькой решили, что девушке лучше доехать со мной на машине с учетом недавней драки. Вот кто бы знал — как говорят, соломку бы подстелили.

— Женя! — я с удивлением узнал довольного Бульбаша, который закончил выжимать штангу и встал, отсвечивая своим худощавым телом в майке-алкоголичке.

Оказывается, Виталий Николаевичвсе же решился тоже всерьез заняться своим организмом. Что для него, как недавнего запойного пьяницы, было огромным шагом вперед.

— Потом подойду! — ответил я, махнув рукой, и увидел еще одно знакомое лицо. Таксист Петя, человек с плаката.

Все эти люди, сами того не ведая, значительно улучшили мое настроение. Да, нашлись те, кому я мешаю, но друзей, коллег и просто хороших знакомых гораздо больше. Еще бы Павла Садыкова, чернобыльца, тут увидеть. И Петьку Густова с Игорем Сагайдачным, соседей по дому. Я улыбнулся, представив в этой компании Аглаю — стройную, подтянутую, в немного несуразной по моим «прошложизненным» представлениям форме для аэробики. Она ведь дома так занималась перед телевизором, повторяя движение за спортсменками в ярких лосинах и налобных повязках. «Ритмическая гимнастика»^[24] передача называется, вспомнил. И еще вдруг остро ощутил потребность обнять любимую докторшу, спортсменку и просто красавицу.

— Как раз к чаю, Евгений Семенович, — мой организм от образа Аглаи, затянутой в яркий нейлон, чуть было не привел к конфузу, но меня отвлек Загораев.

Я прошел в каморку, где мы в прошлом году обсуждали скорое разрешение предпринимательской деятельности в СССР. А тут многое изменилось — новые кресла, добротный стол. Процветает Вовка.

— Наливай, Жень, — обстановка располагала не к официальной, а к более дружеской беседе.

Кивнув, я взял большую крутобокую чашку, плеснул густейшей заварки из керамического чайника с легкомысленными цветочками, разбавил кипятком из железного. Сыпанул сахара, размешал потемневшей алюминиевой ложкой. Сел в кресло, откинулся и сделал долгий глоток, будто всю жизнь только и желал, что простого черного чая.

— Чего от тебя конторские-то хотели? — прищурился Загораев, держа в отставленной правой руке стакан в металлическом подстаканнике. — Авария, судя по всему, непростая?

— Судя по всему, так и есть, — подтвердил я. — Так что нужна будет твоя помощь.

Глава 28

Загораев не спешил. Он наслаждался крепко заваренным ароматным чаем и думал над моими словами. Алкоголь с сигаретами в «качалках» запрещены, во всяком случае в Вовкиной точно. Насчет остальных не знаю, но о пьяных спортсменах тоже не слышал. Почему я сейчас об этом думаю? Наверное, потому что беспокоюсь за всех тех людей, в чьи судьбы я так или иначе вмешался.

— Что-то знаешь? — наконец, спросил Загораев. — Или мысли какие-то есть?

— Ничего не знаю, — я покачал головой. — Ни об аварии, потому что обе машины без номеров брошены, ни о драке возле ДК.

— За драку могу попробовать узнать, — южный просторечный оборот Вовки резанул слух, но это абсолютно не влияло на суть. — Наверняка кто-то из наших мимо проходил. А может, «зареченские» или «химики». Видели или даже узнали кого-то… выясним, в общем.

Он вновь потянул обжигающий чай из стакана, и выражение его лица было не просто задумчивым, а даже слегка встревоженным. В этот момент я вспомнил еще кое-что.

— Драка-то, Вов, кстати, не первая.

Загораев перевел на меня вопросительный взгляд.

— Сразу после Нового года, когда мы первый номер выпустили, у газетного стенда тоже дрались, — пояснил я. — Какой-то парень ловко стравил двух других и скрылся. Один из пострадавших там, кстати, такой крепкий был, в фернандельке. Может, из твоих кто, кого я не знаю?

— Слушай, мои сейчас все на месте, — оживился Вовка. — Давай смотр устроим.

Он легко встал, отставив стакан с недопитым чаем, и направился в зал, где по-прежнему пыхтели и сопели спортсмены.

— Пацаны, паузу сделайте! — громогласно объявил Загораев, и все тут же остановились. Даже мои журналисты-дружинники во главе с завгаром Доброгубовым. — Кто недавно кулаками у газетного стенда махал?

— Это у Рокки, — отозвался кто-то. — Дюша Турбо с мебельной, мы с ним тут в спарринге на боксе пересеклись.

— Прекрасно, — довольно кивнул Загораев. — Кирюха, сгоняй к бабушке, набери Рокки и Монгола, скажи, что встретиться надо. И Дюша этот, Турбо, тоже пусть приезжает. Дело, передай, безотлагательное.

Низкорослый, но жилистый парень, не говоря ни слова, накинул легкую красную олимпийку с вышитыми цифрами «1980» и мухой выскочил из «качалки». Кажется, Вовка всерьез озадачился происшествиями. Если не аварией, то обеими драками. И тут его мотивацию легко понять: дело не только в том, что у нас хорошие, можно сказать, деловые отношения. Тут еще вопрос чести ребром стоит, потому что Загораевские «центральные» — это «спортсмены», а не «хулиганы». Я вовремя вспомнил об этом простом делении андроповских накачанных парней.

Вариантов немного. Если кто-то из «центральных», «зареченских» или «химиков» участвовал в провокации на площади перед домом культуры, это позор для их спортивного сообщества. А потому все трое лидеров проведут тщательную проверку рядов, чтобы выявить возможных нарушителей чести. Не знаю, конечно, но есть у меня почему-то уверенность, что их не найдут. А вот в одной из компаний «хулиганов» — наверняка. И почему мне это сразу в голову не пришло?

— Может, по подходу? — предложил тем временем Загораев, указывая мне на внушительного вида штангу.

Другие спортсмены уже тоже как раз вернулись к тренировкам, только мой зам Виталий Николаевич, похоже, сдулся. Присел на скамеечку, откинулся к стене, на которой висел затертый плакат с полуобнаженной Джейн Фондой. Откуда его, кстати, взяли? Явно не из советского журнала.

К Бульбашу подошел Бык, которого на самом деле звали Костей, что-то спросил, тот ответил. Скорее всего, бывалый новичку советы дает — здесь все по-простому. Я повернулся к Загораеву, улыбнулся.

— Почему нет?

Вовка кивнул, указал рукой на штангу. Я скинул свитер, лег под гриф, занял удобное положение. Примерился, вспомнил правильный хват и на выдохе выжал штангу. Черт подери, приятно, что сейчас это для меня не проблема! Вот что значит регулярные тренировки. Аккуратно вернув снаряд на подставку при поддержке Вовки, я встал и с удовольствием потянулся после тяжести.

— Меня теперь подстрахуй, — попросил Загораев и, накинув побольше блинов, тоже нырнул под штангу.

Ого, много он, конечно, себе добавил. Мне еще далеко до такого — больше центнера. И это явно так, для разминки. Петя-таксист, как я помню, на соревновании сто сорок стоя выжал. А Вовка, хоть и выглядит заметно скромнее парня с плаката, все-таки посильнее будет. Я это почувствовал сразу, когда помогал Загораеву возвращать штангу на подставку. А точнее, почти ничего не почувствовал, потому что владельцу подвальной «качалки» моя помощь не понадобилась. Скорее он меня просто из уважения попросил. Ну, или исключительно по негласному правилу взаимного обеспечения безопасности.

В этот момент как раз посланный Вовкой гонец вернулся от бабушки — я так понимаю, что это явно не чье-то прозвище, а реальная бабушка — и сообщил, что парни уже едут. И действительно, не прошло и получаса, как в подвал вошли знакомые мне по тем самым соревнованиям: Олег по прозвищу Рокки и Костя-Монгол, лидеры «химиков» и «зареченских» соответственно. Третьим был парень в фернандельке, которого я тут же узнал. Именно он схватился с интеллигентным очкариком у стенда, когда обсуждал дискуссию Жеребкина с отцом Варсонофием.

— Товарищ редактор, здравствуйте! — он тоже меня узнал и заулыбался.

Вся троица подошла к нам с Вовкой, мы обменялись рукопожатиями и без лишних слов прошли в каморку для переговоров. Кирюха в красной олимпийке, который бегал к бабушке позвонить, расторопно придвинул к столу топчан, стоявший вдоль стены, и испарился.

— Рассказывайте, Евгений Семенович, — Загораев перешел на официальный тон. — Пацанам можно доверять.

Я коротко передал события последних дней, напомнив о первой драке у здания редакции и завершив сегодняшней провокацией вместе с подстроенной аварией.

— Я думал, такое только у америкосов в кино бывает, — присвистнул Дюша Турбо. — Или в «Спруте», там мужика одного мафиози на машине прямо в телефонной будке раскурочили.

— Достаточно, — остановил его Рокки. — Лучше расскажи, ты запомнил того парня, о котором товарищ редактор говорил?

— Нет, — мотнул головой Дюша. — Если бы не Евгений Семеныч, я бы и вовсе даже не понял, что кто-то был… Я ж думал, что меня тот очкарик пихнул. Но если бы кто-то из наших там был или из твоих, Вован, я бы точно узнал. Да и «зареченского» бы тоже издалека увидел, все-таки сколько мы на соревнованиях пересекаемся.

— Даю слово, что никто из моих парней в сегодняшней драке не участвовал, — поиграв желваками, сказал Костя-Монгол. — И перед редакцией тоже.

— Мои тоже чисты, — добавил Рокки. — А если нет, лично таких в милицию отправлю чистосердечное писать.

— Поддерживаю, — серьезно кивнул Вовка Загораев. — Что делать будем, пацаны? Хорошему человеку надо помочь. Да и наши честные имена защитить. Милиция же с конторой сейчас в первую очередь наши «качалки» шерстить будут.

— Только выдохнули, — Монгол цыкнул зубом и беззвучно выругался.

— Так вам же бояться нечего, — осторожно заметил я. — Никто же ничего не нарушает. Пиво-водку не распивает, сигареты не курит. А предпринимательство уже скоро официально разрешат.

— Вам, конечно, Евгений Семеныч, видней, — покачал головой Рокки. — Но пока что наши дела никак не оформлены, и мы вроде как не совсем легальны. Просто клубы по интересам. Захочет милиция придраться — придерется.

— Им тоже неинтересно невиновных дергать, — возразил я. — Тут такое дело, когда для галочки наказать кого попало не поможет. Надо реальных злодеев искать. Кстати, не хотите у себя при «качалках» народные дружины организовать? У нас вот в газете есть, мои парни как раз у Вована сейчас тренируются.

— Да мы помним, — усмехнулся Монгол. — Это же ваш водитель тогда всех порвал в жиме стоя?

— Он в такси работает, — поправил я. — Мы с ним просто знакомы. А корреспонденты тогда еще просто примеривались…

— Дружины, значит? — задумался Вовка. — Вообще, может, идея и неплохая. На улицах, судя по всему, беспокойно становится. А гражданам покой нужен.

Я смотрел на этих крепких парней и думал. Судьбы Монгола и Рокки мне были неизвестны, а может, я просто уже забыл многое из своей прошлой жизни. Но вот о Загораеве пока что хорошо помнил, что в девяностых он будет известен по кличке Горелый и погибнет под конец века в перестрелке. А сейчас, в восемьдесят седьмом, он сидит передо мной и размышляет о том, что народная дружина для помощи милиции — это хорошая идея… И снова я убеждаюсь в возможности при желании изменить все. Главное, поддерживать все эти правильные стремления.

Ведь почему многие в лихое десятилетие подадутся в бандиты? Потому что станут никому не нужны, особенно ветераны афганской войны. Люди, умеющие и привыкшие убивать, окажутся востребованными как пушечное мясо для бандитских главарей. И пока те будут обогащаться, такие вот парни в фернандельках поубивают друг друга в преступных разборках. Погибнут ни за что.

И дело ведь не только в прибывших на мирную землю армейцах, о которых отдельные чиновники начнут вытирать ноги. Я ведь помню, хоть был еще, по сути, ребенком, как закрыли мебельное производство. Как раз то самое, где сейчас трудится паренек по кличке Турбо. Помню, как маме с папой месяцами не платили зарплату, и мы кормились кроликами с собственной дачи. Помню, как простаивала мамина «Сельхозтехника» и папин завод ЖБИ. Еще помню, как разорили ЗКЗ… Но тут я, к счастью, уже что-то изменил, оказав помощь следователю Кайгородову в поимке Максима Воронина. Сына того самого Спартака Воронина, заслуженного человека, который в моей прошлой жизни передал отпрыску бразды правления, а тот все распилил и распродал. И рабочие массово пикетировали сначала заводоуправление, потом мэрию. А затем и вовсе кто разъехался на случайные заработки, другие же… точно так же пополнили ряды организованных преступных группировок.

— Лично я тоже за дружину, — между тем, добавил от себя Монгол. — Что там нужно, товарищ редактор? С участковым поговорить?

— Там немного сложнее, — я улыбнулся. — Давайте я на себя это возьму, мне там все знакомо, разбираюсь теперь. Тем более что и у нас с вами уже есть опыт совместной работы, причем успешный. Помните, мальчишек искали?

— А как же, — довольно улыбнулся Загораев.

— Помним, помним, — подтвердил Рокки.

— Еще я тогда продвигал в райкоме идею создания поискового отряда, — я вновь уцепился за возможность претворить один из своих планов в жизнь. — Много чего потом случилось, даже бешеный волк планы спутал… Потом еще запуск второго блока на Калининской атомной электростанции, создание вечерки. Дискуссионный клуб, опять же…

— Когда только все успеваешь, Евгений Семеныч? — рот Загораева вновь растянулся до ушей.

— Да в том-то и дело, что не все успеваю, — я улыбнулся в ответ, разведя руками. — Идей много, а в сутках всего двадцать четыре часа.

Мы принялись обсуждать ленинские планы, я словно бы заново осознал, какой масштаб изменений задумал в своем маленьком городе. А еще… еще я понял, что лучшее лекарство от любых стрессов — это постоянные активные действия. Вернее, я и раньше об этом знал, но сейчас в очередной раз убедился на личном примере. Вот меня чуть не убили в подстроенной автомобильной аварии, предварительно попытавшись дискредитировать, а вот я уже обсуждаю с андроповскими спортсменами создание новых народных дружин и поисково-спасательного отряда.

Есть только миг, вспомнилась старая песня. И прожить его надо на полную.

Глава 29

Остаток недели пролетел незаметно. На работе был постоянный завал из-за подготовки сразу двух газет, а особенно после того, как я претворил в жизнь план Поликарпова — подразнить затихшего «Правдоруба». В очередной вечерке мы дали анонс, объявили о расширении, еле втиснув все, что планировали поставить на полосы. И уже к концу рабочего дня, едва газета успела выйти из типографии и еще даже не высохла, телефон в приемной буквально обрывали настойчивые желающие. Чувствую, в понедельник мы будем просто разгребать заявки на вступление в клуб с подписными листами — идея с пятьюдесятью подписями уже и так ушла в народ благодаря Трофиму-Душеведу. Он, кстати, пришел в редакцию на следующее после злополучного заседания утро и принес подтверждение своей нужности и полезности. И не один, а за компанию с Электроном Валетовым, активно продвигавшим внеземные контакты, лозохождение и прочие адовые темы.

Параллельно я вместе с Кларой Викентьевной подал три заявки на создание народных дружин — от «центральных» спортсменов, «зареченских» и «химиков». При этом еще нужно было время от времени заниматься и нашим редакционным патрулем, а то я и так слишком много навалил на своих помощников, Доброгубова и Бульбаша. Они, конечно, не против и все понимают, вот только наглеть тоже нельзя.

Еще ведь и Зоя Шабанова взяла бюллетень после аварии, так что мне приходилось рулить как основным изданием, так и вечеркой. Хорошо, что у меня был Бульбаш, да и Бродов Арсений Степанович, начавший было играть в редакционного вольнодумца, увидев, что я зашиваюсь, взялся за ум и просто тоже стал помогать. Без них обоих я бы, конечно, не справился, и мои старички меня откровенно выручили.

Небольшая проблема возникла с Аглаей — не желая ее волновать, я поначалу хотел скрыть факт аварии, благо сам я в ней не пострадал и даже царапины не получил. Вот только я совершенно не учел, что моя девушка не только работала в поликлинике, но и трудилась на скорой. И, разумеется, она очень быстро узнала о происшествии с редакционной «Волгой» от знакомых фельдшеров.

Как она тогда посмотрела на меня, вернувшись домой! Пронизывающе и словно бы готовясь испепелить. Я понял, что делать вид, будто ничего не произошло, не получится, и хотел было уже все выложить… Но Аглая спокойно и обстоятельно рассказала детали сама, а заодно описала с присущим всем медикам здоровым цинизмом то, от чего меня уберегла рука провидения. А потом собрала и выставила на стол небольшой комплект первой помощи. На мою попытку возразить, что в «Волге» присутствует обязательная аптечка, девушка резонно заметила, что перемещаюсь я по городу не только в машине. Неприятные же случайности и вовсе могут застигнуть когда угодно, в самом неподходящем месте и еще менее неподходящее время. Так что теперь в моей рабочей сумке имелся жгут, а еще марля, йод и грамицидин С — проверенный еще во время Великой Отечественной антибиотик наружного применения. И уже потом, сыграв по обыкновению в строгого доктора, Аглая опять стала не только заботливой, но и нежной: крепко меня обняла и безапелляционно заявила, что я должен быть готов позаботиться о себе и тех, кто окажется рядом. Раз уж решил рисковать здоровьем и жизнью.

Так выяснилось, что и о побоище возле ДК ей тоже было известно. Быстро же по городу разошлись слухи. Признаться, я опасался, что Аглая меня не поймет, заставит отказаться от дискуссионного клуба, не подвергать себя и других опасности… Вот только и сама она была влюблена в профессию, причем довольно рискованную, если брать «скорую», и потому девушке даже не потребовалось ничего объяснять. И пока мы весь следующий час не отлипали друг от друга, расслабляясь и снова переживая сегодняшний день, я осознал: близкие люди потому и близкие, что на них можно положиться. Счастье в паре умножается надвое, а проблемы, наоборот, делятся пополам.

Краюхин к себе вызывал, настоятельно просил быть поосторожней. Спросил, как бы между делом, не испугался ли я, и потом еле заметно выдохнул, когда я ответил отрицательно. Все-таки Анатолий Петрович сам держал кулаки за наш эксперимент, и его поддержка меня радовала. Пару раз мы встречались и с Поликарповым, правда, ничего принципиально нового он не сообщил. Исполнителей нападения не нашли, зато милиция перевыполнила план по задержанию всяких жуликов — сыщики буквально перетрясли все катраны, обнаружили тайные квартиры беглых зеков и заодно закрыли несколько древних «висяков». Так что хоть какая-то польза от того странного вечера получилась — в городе преступности стало поменьше.

Ничего не прознали и мои спортсмены. Лишь еще раз прошерстили собственные ряды и окончательно убедились, что никто из всех трех команд (не хочется мне называть их «группировками») не участвовал в провокациях. Впрочем, оставались еще «хулиганы», и вот тут пока что вышла заминка. Загораев вышел на одного из их лидеров по кличке Сивый, тот долго отнекивался, всячески избегал встречи и вообще вел себя довольно подозрительно. А потом, уже к вечеру воскресенья, Вовка позвонил мне на домашний телефон и сообщил, что Сивый готов встретиться и все обсудить. Завтра, то есть в понедельник, двенадцатого января.

Так что ночь, проведенная без Аглаи, которая снова дежурила, прошла беспокойно. Кстати, надо бы серьезно поговорить с моей докторшей — я, конечно, поддерживаю ее любовь к профессии, но есть и другие варианты, кроме как пропадать ночами на «скорой». Например, засесть за кандидатскую диссертацию с Королевичем, как она хотела. Тем более что последствия чернобыльской радиации у ликвидаторов никуда не делись.

* * *

Новая рабочая неделя началась с сюрприза. Причем сразу утром понедельника. Я поднялся на четвертый этаж, увидел на гостевой вешалке в приемной дорогое мужское пальто и каракулевую шапку, удивился.

— Здравствуйте, Валечка, — поприветствовал я секретаршу. — У Клары Викентьевны посетитель?

— Не совсем, — покачала головой девушка. — Он к вам, Евгений Семенович.

— Да? — снова удивился я. — И кто же это?

Валечка едва раскрыла рот, чтобы все объяснить, и тут вдруг дверь в кабинет Громыхиной распахнулась, являя миру одетого в темно-серый костюм с иголочки высокого седовласого мужчину с кустистыми бровями.

— Товарищ Кашеваров! — сверкнул он отлично ухоженными зубами. — Дорогой коллега Евгений Семенович! Смотрю, по-прежнему не сидите на месте, двигаете газетный прогресс?

Я уже давно не считал его своим врагом, и если друзьями мы в итоге не стали, то добрыми коллегами теперь были точно. Вот только зачем Хватов опять вдруг решил посетить наш город? Нет ли здесь какого-нибудь подвоха?

— Спасибо за комплимент, Богдан Серафимович, стараюсь, — я вежливо улыбнулся, пожав протянутую руку. — Доброе утро. Какими судьбами в наш скромный райцентр?

— Уже далеко не скромный, — рассмеялся Хватов. — Ну что, угостишь чаем или кофе?

— Конечно, — радушно ответил я и указал на свой кабинет. — Прошу, Богдан Серафимович.

Попросив Валечку сделать нам по кофе, я зашел вслед за гостем и прикрыл дверь. Думал, честно говоря, что сейчас Хватов резко сменит свой тон и выдаст какую-нибудь не сильно приятную новость. Однако я все-таки перебдел. Высокий гость из Калинина все так же искренне улыбался.

— Рассказывайте, — я погрузился в свое начальственное кресло, Хватов же разместился на одном из гостевых стульев за Т-образным столом. — Наверняка ведь не с пустыми руками приехали.

— Держи, если ты об этом, — Хватов неожиданно хлопнул по столу шоколадкой «Аргента» из ГДР. Той самой, на обертках которой всякие интересные картинки были, у меня мама еще их собирала. Сейчас, например, на меня смотрели американские индейцы с ружьями.

— Спасибо, Богдан Серафимович, — искренне поблагодарил я. — Неожиданно и приятно. Хотя я не об этом…

— Да я все понял сразу, — вновь сверкнул зубами Хватов. Хвастается новыми протезами, что ли? — Естественно, я не просто так к вам заехал.

В этот момент, аккуратно постучав, в кабинет зашла Валечка с подносом, на котором стояли две аккуратные чашечки с дефицитной арабикой, подаренной мне Аглаей. А ей, в свою очередь, привезла подруга из Кубы, куда она ездила в командировку. Собственно, в тот вечер, когда мы гонялись по городу за зеленой «семеркой», они и встретились.

— Весь внимание, — серьезно кивнул я.

Но Хватов сперва решил позаигрывать с секретаршей, по-прежнему путая ее имя и называя Варей. Отпустил комплимент, заставив девчонку покраснеть, а потом настойчиво сунул ей в руки еще одну «Аргенту», только уже с каким-то кавалером, склонившимся над томно возлежавшей дамой. Довольно фривольная упаковка, надо отметить.

— Помогать я тебе приехал, Женя, — Богдан Серафимович наконец-то переключился на рабочий режим, стоило Валечке испуганно юркнуть обратно в приемную. — Не бойся, сильно вмешиваться не буду… Я ведь помню, что у нас с тобой поначалу не задалось. Но потом-то мы общий язык нашли, правда?

— Потом стало гораздо проще, — я дипломатично улыбнулся.

— Сам понимаешь, — продолжил Хватов, вполне удовлетворившись моим ответом, — ситуация пошла немного не в ту сторону. Нет, в Калинине твои начинания по-прежнему ценят, ты не переживай по этому поводу. И в обкоме, и на Первомайской набережной^[25]. Вот только случилось то, чего некоторые наверху, — он многозначительно воздел указательный палец к потолку, — опасались.

— А именно? — уточнил я, понимая, что седовласый партиец из областного центра на самом деле меньшее зло. Тем более что у нас и вправду сложилось некое взаимопонимание и вполне себе взаимное уважение.

— Провокации, — Хватов начал загибать пальцы. — Попытки разыграть националистическую карту. И, наконец, попытка вывести из игры центрального персонажа всей этой катавасии. Я тебя, если что, имею в виду. Да-да, Женя, мне все известно. Ты же не думал, что Поликарпов скрыл происшествие от товарищей из Калинина?

— Вы правы, Богдан Серафимович, — хоть мой гость и давно перешел на «ты», я не мог ему ответить взаимностью в силу возраста. Он мне фактически в отцы годился, а по прошлой жизни и вовсе в деды. — Но пока никакой катастрофы лично я не вижу. Комитет работает грамотно, я даже не замечаю наружку, которую ко мне приставили…

Тут я не кривил душой. Не знаю, как их преемники в двадцать первом веке, не доводилось сталкиваться, но советские чекисты действительно работали грамотно. Как мне пообещал Поликарпов, наблюдение за мной выставили тем же самым злополучным вечером, но за прошедшие дни я ни разу не заметил ничего подозрительного. Ни фургонов с притаившимися людьми в сером, ни чересчур подтянутых и накачанных дворников.

— Тебя само это, Женя, должно тревожить, — серьезно сказал Хватов. — Тебя круглосуточно охраняют, будто генсека Компартии, а ты и в ус не дуешь. Совсем, что ли, страх потерял?

— А чего бояться, Богдан Серафимович? — я пожал плечами. — Механизм уже запущен, отступать некуда, позади Москва… Разве я смогу себя потом считать коммунистом, если испугаюсь и все брошу?

— Это ты верно подметил, сынок, — благодушно одобрил Хватов мой пассаж. — Только вот смелость не должна переходить в безрассудность. Ладно, давай к делу. Когда у тебя ближайшее заседание клуба?

— Как обычно, по вторникам, — ответил я. — Решили пока проводить раз в неделю после сдачи номера «Андроповских известий». А вы что, выступить хотели?

— Я? — вскинул свои кустистые брови Хватов. — Можно было бы. Но не сразу. И если разрешишь, конечно же. Значит, говоришь, завтра… А народ, кстати, как реагирует? Читатели что пишут? Как голосуют?

— О, а вот это самое интересное, — я улыбнулся. — Вы не поверите, но все идут с минимальным отрывом друг от друга. Самые жесткие споры у нас между отцом Варсонофием, священником, и секретарем райкома ВЛКСМ Жеребкиным. Еще людям нравятся колонки бабушки Кандибобер… то есть Аэлиты Ивановны Челубеевой.

— Жива еще старушка? — неожиданно улыбнулся Хватов. — В молодости хороша была Аэлита. Под стать имени. Ее же из партии выперли, ты в курсе?

— Не-а, — я покачал головой. — Но не удивлен.

— Активисткой была, — ударился в воспоминания Богдан Серафимович. — Зеленые патрули, голубые патрули… Все это на ней держалось. Лесничества школьные. В школе она, кстати, и работала. Учительницей.

— Биологии? — уточнил я.

— Русского и литературы, — хохотнул Хватов. — Природой она по зову души увлекалась и увлекается, по всей видимости, до сих пор. Но довольно о ней. На результаты голосования можно взглянуть?

— Отдел писем у нас как раз подсчетами занимается, — сказал я. — Объем большой, дамы едва справляются. Но к собранию все должны успеть подбить, дебет с кредитом свести, как говорится. Вот только я вам и так могу сказать, что печататься на этой неделе с высокой долей вероятности будут Шабанова, Челубеева, Жеребкин, Голянтов, он же отец Варсонофий, Котиков и Якименко. У всех предварительно высокая поддержка. Остальные пока в пролете… Из-за краеведа Сало, который решил слишком агрессивно высказать свое мнение.

— Знаю, читал, — на автомате кивнул Богдан Серафимович, потом сразу поправился. — То есть наслышан.

Я слегка повел бровью, но виду не подал. И так ясно, что КГБ готовит распечатки подслушанных дискуссий. Я же не маленький, все понимаю.

— А что там у тебя, расскажи, за балльная оценка работы корреспондентов? — седовласый партиец то ли решил таким образом перевести тему, то ли и вправду искренне интересовался. — Неужели настолько эффективно?

— Ну, вы же знаете, Богдан Серафимович, — напомнил я. — Мы ведь это тоже обсуждали, просто в контексте авторских колонок. А я подумал, что и штатных корреспондентов это тоже должно касаться. Чтобы не костенели и не расслаблялись.

— Понятно, — многозначительно проговорил Хватов. — Ладно, Женя, не буду пока тебя отвлекать от работы, повод еще найдется. Пойду к Гулину за ключом — Варечка говорила, что один из кабинетов по-прежнему свободен.

— Она Валя, Богдан Серафимович, — усмехнулся я.

— Все время забываю, совсем старый стал, — рассмеялся Хватов, махнув рукой. — Ну, конечно же, Валечка. Так, ушел, ушел… Работай спокойно.

Неожиданный гость из Калинина решительно покинул кабинет, оставив меня в раздумьях. Спокойно работать, как же… Теперь никак!

Глава 30

Разумеется, Хватов отвлекал меня еще несколько раз. Расспрашивал о «Правдорубе», о «Молнии». Внимательно изучал специально сохраненные экземпляры, опять бегал ко мне с вопросами, как прилежный студент к научному руководителю. Потом очень скрупулезно выведывал у меня все мыслимые и немыслимые подробности заседаний клуба «Вече», детально расспросил об Алексее Котенке. А к обеду не выдержал и упросил меня показать предварительные цифры по голосованию — и по колонкам, и по работе штатных корреспондентов. Признаться, мне уже и самому хотелось взглянуть, чтобы начало складываться понимание, так что я согласился.

Результаты в основном были, конечно же, по первому номеру вечерки, потому как второй вышел в прошлую пятницу, и читатели в массе своей еще просто не успели прислать заполненные бюллетени. Однако примерная картина все же складывалась: большинство голосов получила Зоя, собрав заодно восторженные комплименты учителей физики, инженеров, врачей и, разумеется, ликвидаторов. Жеребкин с отцом Варсонофием шли, что называется, ноздря в ноздрю, и это весьма удивило Хватова. Я-то понимал, что люди просто соскучились по чему-то необъяснимому, пытались искать смысл жизни и утерянные традиции. А товарищ Голянтов мало того, что в этом всем разбирался, так еще и был в городе популярной фигурой. Но что интересно, в редакцию в связи с этим пришло множество писем с требованием дать трибуну и представителям других конфессий… Сеславинский набрал скромно, зато бюллетени в его поддержку были исписаны чуть ли не поперек — поклонники директора дома культуры писали объемные комментарии. Собственно, вот и новая подборка вырисовывается с народным мнением.

Штатные журналисты меня тоже смогли удивить. Те, кто изначально воспринял мою идею со скрипом и даже в штыки, словно открыли в себе второе дыхание. Старички вроде Шикина и Метелиной наступали на пятки молодежи, а Евлампия Тимофеевна Горина, которую я уже почти списал, собрала приличную долю поддержки. Я понимал, что дело тут, скорее всего, в привычках многих читателей. Нравится, например, пожилому бригадиру ее стиль написания про пойменные луга, они и будет горой стоять. А вот Бульбаш, скажем, который меня чаще радовал, вдруг дал слабину, пропустив вперед Никиту Добрынина. Но интересней всего было узнавать, какие рубрики нравились читателям. И тут я видел, что большинство моих идей прижились. С хит-парадами, правда, вот не заладилось — многие не понимали их смысл. А интересные детали из истории города и языковые ликбезы вроде неправильных ударений — здесь андроповцы проявляли искреннее любопытство. Как и Хватов, который живо схватился за авторучку и принялся что-то строчить в блокнот, время от времени довольно покрякивая. Наверняка что-то с собой увезет для «Калининской правды». А мне не жалко, честно.

Параллельно, пока мы копались в письмах и заполненных бюллетенях, Богдан Серафимович объяснил, в чем он сам видит помощь, о которой говорил. Мол, у меня полная свобода действий, но при необходимости он, Хватов, будет подключаться и разгружать меня организационно. Даже предложил вычитывать работы колумнистов, однако я вежливо отказался, сославшись на то, что хочу пока делать это сам. Хватов не настаивал, говорил, что тогда будет спокойно заниматься уже своей работой — в обкоме ему надавали кучу заданий идеологического характера.

На мой взгляд, Богдан Серафимович немного темнил — и так понятно, что его прислали за мной приглядывать. Не вмешиваться слишком уж откровенно, но при необходимости использовать все выданные в областном центре полномочия. Какие именно, думать пока не хотелось. Гораздо сильнее меня волновала предстоящая встреча с Сивым, которую обещал организовать Вовка Загораев. Я, конечно, не мог назвать себя знатоком улично-пацанской культуры, но тот факт, что лидер «хулиганов» согласился на поговорить не сразу, говорил о его более сильной позиции. С другой стороны, мог и вовсе послать лесом-полем…

— Евгений Семенович, на проводе Владимир Борисович Загораев, — сообщила Валечка, когда мой знакомый каким-то чудом прорвался сквозь сонмища желающих поучаствовать в заседаниях клуба «Вече». Я уж молчу о том, что Валетов с Трофимом-Душеведом привели еще нескольких таких же чудиков — искателя философских истин в картинах Николая Рериха, исследователя привидений и даже нашего местного андроповского криптозоолога. Кого тот пытался обнаружить, я так толком и не понял, вроде какую-то кикимору. А оба они — криптозоолог и Питер Венкман^[26] местного разлива — при почтительном молчании поклонника учения Рериха просто чуть не вынули мне мозг, упрашивая выслать газетную экспедицию в детский дом в поселке Лесозаготовителей.

— Понимаете, Евгений Семенович, — убеждал меня типичный домашний сыч лет сорока пяти в индийском колючем свитере, — в наш материалистический век мы напраснейшим образом игнорируем тонкие материи… А между тем, внетелесные путешествия, которые практикует наш Электрон Сергеевич, доказывают существование нематериальных планов.

— Астрал! — подхватывал сам Валетов. — Эфир!

Мне пришлось принять всю эту эзотерическую компанию, потому что иначе я бы опять же нарушил собственный принцип. Я имею в виду демократию. Если есть люди, которым интересны тонкие материи, у меня нет права глушить их мнение. Иначе грош цена тому же клубу «Вече». А потому хотя бы из вежливости я и решил их выслушать. Тем более что — вот ведь казус! — криптозоолог и «гоустхантер»^[27] умудрились-таки собрать каждый по полсотни подписей. И лишь скромный поклонник художественной философии пока не снискал достаточное число сторонников в нашем Андроповске.

— Я все понял, товарищи, — чтобы поскорей, но при этом вежливо вытурить паранормальщиков, мне пришлось пойти на хитрость. — Сейчас пока все выступления расписаны, но вы на очереди. Все по правилам, все честно, просто придется подождать. Вы пока оставьте мне свои тезисы, я их внимательно изучу, чтобы тоже быть, так сказать, в теме. И да — посоветуйте мне, что ли, литературу, с помощью которой я бы мог восполнить свои пробелы в знаниях…

Простая техника, которую рекомендуют психологи: подчеркни авторитет своего собеседника и попроси у него совета в том, что он считает личным коньком. И ведь сработало — все просто наперебой, причем без всякого страха и стеснения, начали предлагать мне самиздат. Оказывается, и на такую тему в Союзе были подпольные рукописи. Пришлось делать многозначительный вид и прятать пухлые папки, аккуратно перевязанные тесемочками, в ящик стола с клятвенным обещанием прочитать самым внимательным и вдумчивым образом.

Паранормальщики, в чью компанию затесался и народный стихотворец Трофим-Душевед, ушли, невероятно довольные встречей. А я смотрел им вслед и думал, что их странные выступления могут стать настоящим тестом для многих советских людей. Проверкой на логику, доверие и еще множество разных триггеров. А что особенно важно, это будет своего рода лакмусовой бумажкой для того, что я делаю. Что выберут читатели? Красивые истории, которые добавляют в жизнь ярких красок, или сухие истории физиков, которые попробуют найти научное обоснование для этого сборника странностей?

В конце концов, я ведь хочу подготовить читателей к информационной лавине излета перестройки. А там этого добра будет просто навалом.

* * *

Загораев назначил время и место, куда нужно будет подъехать, предупредил, что никого в подробности встречи посвящать не нужно, и поспешил отключиться. По его голосу стало понятно, что лидер «центральных» напряжен, и это невольно передалось мне. А еще я вспомнил, что меня охраняют конторские, и понял: может получиться неприятный конфуз.

— Евсей Анварович? — спросил я, уже прекрасно понимая, что разговариваю именно с Поликарповым.

— Доброго дня, Евгений Семенович, — поприветствовал меня чекист. — Вы ведь явно звоните мне не для того, чтобы пожелать приятного аппетита?

— И для этого тоже, — я поддержал его шутливый тон. — А заодно так, промежду делом, хочу узнать, известен ли вашей многоуважаемой фирме некто Сивый. Слыхали?

— Ведем наблюдение, — буднично подтвердил Поликарпов. — Хотите взять интервью у лидера неформальной уличной группировки?

— Пока еще нет, — парировал я. — Но если он вдруг согласится, я вам сообщу.

В своей прошлой жизни я читал множество статей и научных работ по уличным субкультурам, а также пацанским бандам, дерущимся за асфальт. Что-то в голове осталось, другое забылось, но помимо прочего я помнил одну из версий, что это явление было придумано в кабинетах на московской Лубянке. Несерьезный вариант заключался в том, что контора «троллила», то есть дразнила МВД, так как ведомства были не в ладах. А более авторитетное мнение гласило, что уличные группировки с их военизированной структурой эдакого «государства в государстве» были своего рода социальным экспериментом. Теория конспирологическая, но в нее достаточно просто поверить, если задуматься, почему разрастание банд вообще допустили. Хотя могли придавить в зародыше. В том числе и у нас, в Андроповске-Любгороде. Вот только был еще и третий вариант: банды просто-напросто упустили, потому что этого явления в Советском Союзе «не было». Как СПИДа, наркомании и серийных убийц. Потом спохватились, но поздно. Хотя придуманная для борьбы с группировками структура РУБОП^[28] была по-настоящему легендарной.

— Пока что Сивый, который в миру Леонид Набоко, ничего серьезного не совершал, — Поликарпов взял на себя инициативу перейти на серьезный уровень. — Мелкая хулиганка, никакого криминала. Но он под колпаком, будьте уверены.

«Хотелось бы», — подумал я, но вслух сказал другое.

— Я сегодня встречаюсь с ним. Есть вариант, что он может знать какие-то детали устроенного против меня ДТП…

— Хм-м, — протянул Поликарпов после небольшой паузы. Кажется, у меня получилось его удивить. — И для чего вы мне это сообщаете? Чтобы мои сотрудники тоже с ним поболтали?

— Как раз наоборот, — я поспешил возразить. — Пусть они никак не проявляют своего присутствия. Иначе ко мне просто упадет доверие. Я не любитель криминальных элементов, но у журналистов есть правило не выдавать свои источники.

— Понимаю, Евгений Семенович, — ответил чекист. — Хорошо, мы сделаем вид, будто ничего не знаем о вашей встрече. Но будем на пределе внимания. Если что, спасем.

— Спасибо, надеюсь, что не потребуется.

* * *

— Евгений Семенович, — Загораев вышел из подворотни старого двухэтажного дома, построенного в первые послевоенные годы. — Идемте.

Вечер снова вышел морозным, на небе высыпали мириады звезд, дыхание превращалось в облачка пара. Похрустывал снег, где-то неподалеку выли собаки. Мы с Вовкой зашли во двор, пересекли его и, пройдя арку в стандартной панельной пятиэтажке, оказались в «колодце». Его образовывали четыре многоквартирных дома с общим двором и видавшей виды хоккейной коробкой в центре.

Я чуть заметно вздрогнул, когда рядом с нами одномоментно выросли несколько крепких фигур. Будто бы все это время шли чуть поодаль, просто в невидимости, как в компьютерной игре или в старом голливудском кино «Хищник» со Шварценеггером. Мельком всмотревшись в лица, я выдохнул — это были парни из «качалки» Загораева. Судя по всему, наша охрана.

Слева и справа навстречу нам вышли еще две небольшие компании — Монгол и Рокки со своими помощниками. А в коробке нас уже ждали.

— Вовремя, — прохрипел кто-то, будто старая дребезжащая аудиоколонка.

— Резких движений не делайте, — предупредил меня Вовка. — Предоставьте все нам.

От площадки отделился рослый парень неопределенного возраста, на ходу затягивающий сигарету. Он был одет в армейские хэбэ-штаны с огромным ремнем-портупеей и расстегнутый бушлат без погон. На голове — закатанная почти до макушки черная вязаная шапочка.

— Здорово, Сивый, — Загораев первым протянул руку, и парень ответил на жест огромной ладонью.

Руки у лидера «хулиганов» были непропорционально длинными, почти как у гиббона. Наверное, очень удобно драться, подумал я. Противники просто-напросто не дотягиваются.

— Рокки, Монгол, — Сивый похлопал своей «лопатой» по рукам лидеров «химиков» и «зареченских» спортсменов. — Добрейшего вечера. Здоров.

Лицо у «хулигана» было вытянутым, скуластым и гладко выбритым. Я не сторонник теории Ломброзо, но если бы встретил Сивого в подворотне, сразу бы понял, что дело плохо. Настолько он колоритно выглядел.

— Жека, — представился я, выдержав нарочито крепкое рукопожатие. Не очень люблю эту форму моего имени, однако для подобных знакомств она наиболее подходящая.

Сивый долго буравил меня набыченным взглядом, словно проверяя на прочность, потом едва заметно кивнул и ослабил хватку.

— Может, пройдем в тепло? — на лице «хулигана» неожиданно появилась улыбка. — У нас тут, как вы знаете, тоже «качалка». Чаю выпьем или чего покрепче.

— Спасибо за гостеприимство, — ответил я. — Если никто не против, я бы с удовольствием выпил горячего чаю.

— Тогда за мной, — буркнул Сивый и, повернувшись, направился в сторону одной из пятиэтажек.

Из хоккейной коробки гуськом потянулись крепкие парни, а за ними… подростки, некоторым от силы лет двенадцать-тринадцать. Как там они в таких «коллективах» звались? Скорлупа, кажется. И еще было кое-какое слово, но весьма нецензурное.

Я огляделся по сторонам — во дворе-колодце были фонари, но они то ли не работали, то ли их как-то отключили. Вот почему я сразу никого не заметил. А их ведь много — случись что, и нас бы с Вованом, Монголом и Рокки просто уложили мордами в снег. Банально числом бы взяли, и даже телохранители от каждой «качалки» не помогли бы.

Впрочем, тогда бы наверняка вмешалось прикрытие от Поликарпова. Интересно, откуда его люди сейчас наблюдают за нами?

— Вот сюда, — Сивый показал на вход в подвал, откуда раздавалось звяканье спортивных железок.

Все рядовые группировщики, словно бы по команде, остановились, и за лидером «хулиганов» спустились в подвал только я и трое «спортсменов». Едва дверь успела закрыться, во дворе ослепительно вспыхнули фонари.

Глава 31

На первый взгляд «хулиганский» спортзал ничем не отличался от «качалки» Вовки Загораева. Те же подвальные коммуникации, тусклый свет, запыленный, хоть и видно, что регулярно убираемый пол, непуганые коты и кошки. Подставки со штангами, турники, наборы гантелей, даже аккуратно приделанные к стенам грубые доски с гвоздочками для одежды. И все-таки было что-тотакое, заставляющее тревожно поеживаться.

Очень скоро я понял, что именно меня смутило. Если в подвале дома номер шесть по улице Пролетарской пахло разве что подвальной сыростью да разгоряченными телами спортсменов, то в хозяйстве Сивого висел удушливый алкогольно-табачный смрад. В самом зале вряд ли курили, да и глупость это — тягать штангу и тут же убивать себя никотином. А вот в небольшом закутке для отдыха и переговоров наверняка не чурались запретных развлечений.

— Присаживайтесь, — довольно-таки гостеприимно предложил Сивый, указав на продавленные дешевые кресла.

На импровизированном столе, собранном из деревянных ящиков и застеленном газетами, лежали остатки пиршества. Зачерствевший хлеб, пустые пивные бутылки и маслянисто поблескивающие жестяные банки из-под рыбных консервов.

— Мортэн, сообрази гостям чаю, — бросил хозяин мрачному парню, показавшемуся из-за пестрой занавески.

Тот лишь молча кивнул и сразу же прикрыл неожиданно оказавшийся здесь проход в соседнее помещение. Надо же, а я-то думал, что это такой же дом, как и тот, где «качалка» Вовки. Оказывается, и в типовом строительстве есть свои нюансы. Впрочем, не это главное. Все в «хулиганской» качалке словно бы наблюдало за нами и шептало на ухо: «вам здесь не рады, уходите скорее».

— Давай, Горелый, — Сивый развалился в одном из кресел, которое предательски скрипнуло под его мощной фигурой. — Рассказывай.

— Улица полна неожиданностей, — витиевато сказал Вовка, одновременно поморщившись, когда лидер «хулиганов» назвал его будущей бандитской кличкой. Значит, это у него еще отсюда. — Ходят слухи, что чьих-то пацанов вслепую в чужой игре используют.

Загораев сел напротив Сивого, Рокки с Монголом по обе стороны. Мне досталось такое же видавшее виды кресло, что и остальным, только стояло далековато, и мне пришлось его придвинуть. Лидер «хулиганов» наблюдал за моими действиями флегматично, но взгляд, как я заметил, при этом был цепким.

— Слышал я о таком, — кивнул он, когда Вовка договорил. — Птичка на хвосте принесла… Только не мои это пацаны.

— А чьи? — не выдержал я, и Сивый перевел на меня удивленный взгляд. Он явно не воспринимал меня всерьез, хоть договоренность о встрече была по моему вопросу. Мол, посиди тут, писака, пока серьезные парни делами ворочают. Чаю вот попей, чтобы не скучно было… Но со мной такие дела не пройдут. Я в прошлой жизни с разным контингентом общался, и с преступными элементами тоже. Опасаться — опасался, но пиетета не испытывал.

В каморке повисла напряженная тишина, мои «спортсмены» опасливо переводили взгляды с меня на Сивого. Не ожидали, судя по всему, от газетчика такой прыти и теперь гадали, как отреагирует лидер «хулиганов». В этот момент Мортэн вышел из-за занавески с огромным закопченным чайником и несколькими кружками, которые он удерживал в одной руке, переплетя пальцы в ручках. Поставил все на стол из ящиков и так же молча удалился обратно на «кухню».

— Ты же редактор, Жека? — чуть помолчав, спросил меня Сивый.

— Я.

— Читал про Вовкину «качалку» в твоей газете, — лидер «хулиганов» задумчиво пожевал губу. — А про мою напишешь?

— А оно тебе надо? — парировал я.

Неожиданно Сивый опять улыбнулся, и я каким-то девятым чувством отметил, что он явно специально ведет себя как неопрятный и необразованный гопник. Нет, он гораздо умнее, чем пытается показать.

— Ты прав, Жека, — вот и в хрипатом голосе проскользнули вполне себе вдумчивые нотки. — У меня клуб по интересам, лишние разговоры не нужны. И вход по пропускам.

— Слушай, мне твои дела неинтересны, — я перехватил инициативу. — Мне своих хватает, и мы с тобой вроде как друг другу не мешаем, — на этих моих словах Сивый кивнул. — Но тут ситуация такая, что кто-то решил превратить наш общий город в арену беспредельных аттракционов. Не думаю, что тебе это нравится.

— А кому такое вообще может понравиться? — хозяин «качалки» философски пожал плечами. — Сегодня ты, завтра я. Кто знает, что в головах у этих людей.

— Именно, — подтвердил я. — Смотрю, у тебя там, в зале, народу много. Говоришь, клуб по интересам и вход по пропускам… Только русские ходят?

— Ты что несешь? — поморщился было Сивый, но я быстро продолжил.

— Уже по твоей реакции видно, что тебе все равно, кто какой национальности. А те, кто драку у дома культуры спровоцировал, людей хотели по этому признаку поссорить. И в наших общих интересах найти тех уродов, кто так делает…

— Ты прав, редактор, — кивнул Сивый. — Мне лично все равно, у кого на какую букву фамилия заканчивается. Если человек дрянь, то неважно, что у него за народность.

— Это первое, — сказал я. — Но не единственное. Людей пытались рассорить по самым разным причинам. Ты же слышал, наверное, о дискуссионном клубе?

— Какие, на хрен, дискуссии, Жека? — скривился Сивый, но я уже отчетливо видел, что он ломает комедию. — Мы тут железо тягаем…

— Железо тягать тоже с умом надо, — я усмехнулся. — В общем, сейчас стало можно говорить о том, что раньше особо не приветствовалось. Но кто-то, судя по всему, хочет оставить это право себе. И, как выяснилось, готов ради этого даже человека убить. Причем не одного — со мной в машине еще трое сидели, к слову, среди них две женщины.

Сам не понял, зачем это сказал, но неожиданно мой аргумент зацепил лидера «хулиганов».

— А вот это вообще неправильно, — покачал головой Сивый. — Бейся с равным, а слабого не трожь. Какая же тварь такое замыслила?

— Вот и мне это интересно, — напомнил я. — Давай поможем друг другу. Может, среди других… — чуть не ляпнул «группировок». — Среди других команд кто-то что-то видел. Как говорят в милиции, не для протокола…

— Пэловские? — задумался Сивый, а «спортсмены» изумленно переглянулись. — Есть такой Серега по кличке Пэл… Интересная личность.

Громила вновь повернулся в кресле, и то жалобно простонало, будто жалуясь на свою непростую судьбу. Как та говорящая лошадь из анекдота: «блин, когда ж я сдохну…»

Сивый не спешил. Он закинул удочку и сейчас внимательно следит за моей реакцией. Не знаю, кто такой этот Серега-Пэл, явно не активист-комсомолец. Но прозвучало это имя точно не просто так. Другой вопрос, будут ли подробности.

— Чего ты хочешь взамен? — прямо спросил я, отчетливо понимая, что Сивый ждал ответного хода с моей стороны.

— Дело опасное, — многозначительно сказал тот. — Нужны гарантии.

И опять ничего конкретного! Гарантии чего? Зачем он темнит? Если хочешь вознаграждения, так и скажи, любитель ты ребусов!

Побурлив мысленно пару мгновений, я догадался, о чем говорит мой новый знакомый. Он хочет гарантий того, что останется в безопасности. Но от кого? От Сереги-Пэла? Или?..

«Чего от вас конторские-то хотели?» — всплыл в моей голове недавний разговор с Вовкой Загораевым. Лидер «центральных», хоть и командовал в отличие от Сивого законопослушными «спортсменами», вряд ли питал симпатии по отношению к милиции и КГБ. Да и во время беседы с его коллегами — Рокки и Монголом — прозвучало недвусмысленное беспокойство, что «качалки» теперь будут трясти. Паззл сложился. Не знаю, правда, как теперь относиться к желанию Вовки сотоварищи к созданию отрядов народной дружины — похоже, они рассматривают это как возможность оградить себя от лишнего внимания милиции. Так сказать, быть на виду и с теми самыми пресловутыми «гарантиями». А я-то, похоже, наивный романтик…

Впрочем, как бы то ни было, сейчас речь идет об опасной для жизни ситуации. Если я вспыхну, с горячностью брошу парням все, что о них думаю, то потеряю неоднозначных, противоречивых, но все же союзников. А так… сумею найти неизвестных преступников, уже перешедших черту, помогу милиции и КГБ. После чего займусь дальнейшим воспитанием Вовки и иже с ним. Вы у меня, черти накачанные, так и будете дальше спортом заниматься, но точно не рэкетом! И не думайте даже!

— Я редактор газеты и имею отношение к райкому партии, — теперь надо проговорить вслух очевидные вещи, которые ждет Сивый. — Разумеется, делом о моем покушении занимается не только милиция, но и КГБ…

А если быть точным, то исключительно КГБ, подумал я. Никто же ко мне не пришел, в милицию давать показания повесткой не вызвал. Зачем, если в курсе товарищ Поликарпов? Он или кто-то из его подчиненных расследование и ведет.

— Так вот, — продолжил я. — Могу поговорить с уполномоченными лицами о твоей, Сивый, неприкосновенности. По этому делу, — я выдержал паузу. — Но если из-за тебя пострадал хоть один обычный человек или позже пострадает, и я об этом узнаю, мы станем врагами. А в рамках этого дела, пока мы на одной стороне, все, что ты скажешь, не будет использовано против тебя, — тут я заметил, что уж слишком много обещаю от лица конторы, и поспешил добавить. — Поговорю, в смысле, об этом.

— Поговори, — согласился мой собеседник, и на его лице я прочитал облегчение и странную задумчивость. — Потом продолжим. Пейте чай, пацаны, и расходимся. Поздно уже…

Сивый недвусмысленно дал понять, что продолжать разговор не намерен. И вернется к нему только тогда, когда поймет, что я выполнил свою часть сделки. Давит, но, с другой стороны, вот ведь прямой шанс выйти на след врага. Моего врага!

Я вспомнил, как Поликарпов предупредил меня, что в следующий раз дело может закончиться грузовиком. Или чем-то еще таким же неотвратимым. Но самое неприятное… мне ведь в этой жизни есть что терять. И кого!

— Постой, Сивый, — сердце предательски заколотилось. — Дай мне час, даже меньше. Я отойду, но вернусь, еще чай не остынет, и решим все сегодня.

— Полчаса, — отрезал хозяин прокуренной «качалки». — И тогда продолжим.

— Успею, — кивнул я. — Владимир Борисович, не составите мне компанию?

— Пойдем, — с готовностью отозвался Загораев, и мы спешно выдвинулись к выходу.

Прошли мимо буравящих нас молчаливыми взглядами пацанов Сивого, выбрались из подвала в залитый светом двор. Интересно, и где они? Впрочем, неважно, наверняка в пределах прямой досягаемости. Вот только как привлечь их позвать, не привлекая лишнее внимание «хулиганов»? Не оповещать же всю округу о присутствии здесь КГБ.

— Именем Евсея Анваровича! — весело крикнул я. — А ну, двое из ларца, одинаковых с лица, явитесь предо мной, как трын перед травой!

— Евгений Семенович, ты чего это? — Вовка посмотрел на меня, улыбаясь. Решил, видимо, что я так шучу, только не понял зачем.

— Да вот поговорить кое с кем надо, — я покачал головой. — А об условном сигнале даже не подумали…

Потому что участие конторских и не предполагалось, добавил я уже про себя. Скрытое наблюдение оно потому и скрытое, что не для посторонних глаз. И как быть-то тогда? В голове промелькнула шальная мысль.

— Вова, дай мне в морду, — попросил я, и у Загораева глаза натурально полезли на лоб.

— Зачем?!

— Так надо. Бей!

Вовка неуверенно толкнул меня в грудь и отвесил смазанную оплеуху, которую я даже не почувствовал. Как погладил, ей-богу…

— Сильней! — прошипел я.

— Евгений Семеныч, у тебя все нормально?..

— Бей, говорю, твою в душу мать!

Сработало. Загораев мгновенно вспыхнул, и я ощутил уже весомый тычок в челюсть, от неожиданности сев в сугроб. А к нам от ближайшей темной арки бежали несколько человек в спортивных костюмах.

— Стоять! Не двигаться!

Глава 32

Я был не прав в отношении «двоих из ларца». Их оказалось трое, но что забавно — действительно «одинаковых с лица». Примерно равного роста чуть выше среднего, широкоплечие и нахмуренные. Бить и крутить Загораева они не стали, среагировав на мои загодя выставленные вперед руки. И еще, конечно же, на слова «все в порядке, он со мной».

— Вам точно не нужна помощь, товарищ Кашеваров? — придирчиво осмотрев Вовку, спросил один из конторских.

— Это Владимир Борисович Загораев, — я кивнул на своего сопровождающего. — Известный спортсмен и тренер. Показывал мне прием на случай нападения хулиганов. А мы, собственно, с Евсеем Анваровичем хотели бы побеседовать. Он не тут, часом?

— Пройдемте с нами, — кивнул, судя по всему, главный в троице.

И мы прошли. Выглядело это со стороны так, будто старые знакомые встретились во дворе и отправились… например, на танцы, с девчонками знакомиться. Хотя какие танцы вечером понедельника? Скорее в спортзал. А вот будь на нас повязки дружинников, могли бы вообще не заморачиваться над «легендой».

Как бы то ни было, нас проводили на пока еще оживленную вечернюю улицу, и все трое вдруг мигом пропали, когда рядом остановилась светло-голубая «Волга» с шашечками такси.

— Давай вперед, — кивнул я Загораеву, а сам открыл заднюю дверь.

— Рад вас видеть, Евсей Анварович, — я поздоровался с Поликарповым. — Решили сами понаблюдать за мной?

— Ситуация обязывает, Евгений Семенович, — ответил чекист. — В чем дело?

Я максимально быстро обрисовал ему разговор с Сивым. Про загадочного Серегу-Пэла, просьбу о неприкосновенности и про то, что у меня всего полчаса. Точнее, теперь уже пятнадцать минут.

— Гражданин Набоко, как я уже говорил, в громких делах не замечен, — сказал Поликарпов, напомнив мне настоящую фамилию лидера «хулиганов». — Передайте, что он может рассчитывать на гарантии. Вы же понимаете, что этот Сивый не нас боится?

— Того самого Серегу? — я вскинул бровь. — Кто это такой, черт побери?

Мельком я посмотрел на Вовку, который сидел рядом с водителем, как на иголках. Надеюсь, ему не скажут сейчас, чтобы покинул автомобиль на ходу… Вот что за глупости лезут в голову!

— Владимир Борисович предупрежден о неразглашении? — тем временем с улыбкой спросил Поликарпов, глядя на Загораева в отражении зеркальца заднего вида.

— Конечно, — ровным голосом ответил лидер «спортсменов».

— У меня не было сомнений, просто хотел услышать, — кивнул чекист. — Тихон, давай на адрес, чтобы товарищи не опоздали.

Услышав отрывистое «так точно», Поликарпов продолжил.

— Я не могу вам рассказывать всех деталей, Евгений Семенович. Просто примите как факт: в Советском Союзе порой встречаются люди… которым не нравится спокойная размеренная жизнь. Вот за такими мы внимательно наблюдаем. А некоторые, к сожалению, успешно маскируются под добропорядочных граждан, творя непотребства чужими руками. И это как раз про Пэла, как именует себя некто Сергей Георгиевич Белоголовцев.

— А почему Пэл? — почему-то мне захотелось это узнать.

Вспомнилась фраза Жеглова про «собачек Жучек» и «поганые кликухи». Вот правда — зачем криминальные деятели выдумывают себе прозвища? И второй вопрос — по какому принципу?

— О, не думайте, Евгений Семенович, — рассмеялся Поликарпов, — тут никакой философии и скрытых смыслов. Сигареты импортные знаете — «Пэл-Мэл»? Вот оттуда ноги и растут.

— Понятно, — кивнул я, в очередной раз убедившись в ущербности блатной культуры.

«Волга» как раз заезжала в уже знакомый нам двор. Я посмотрел на часы: успеваем, даже с запасом. Только остался один нюанс.

— Как мне его убедить, что я действительно разговаривал с вами и получил нужный ему ответ? — уточнил я у Поликарпова.

— Правильно мыслите, — одобрительно кивнул тот. — Передайте ему привет от тети Клары из Калинина. Скажите, что она будет в курсе.

Прозвучало как полнейшая бессмыслица, но я понимал, что это наверняка некий шифр. Или намек, который поймет только гражданин Набоко, известный как лидер «хулиганов» Сивый. Впрочем, для меня это уже не так важно.

— Ах да, — словно бы спохватившись, воскликнул чекист и протянул мне небольшой деревянный пенал с вырезанным на нем Старым мостом через Волгу в Калинине. — Это вам на случай, если при разговоре ручка понадобится…

Я больше с удивлением, чем с любопытством, открыл коробочку и не увидел никакого подвода — это действительно был футляр для ручки. Вот и она сама, кстати. Аккуратная, стилизованная под старую перьевую.

— В футляре находится передающее устройство, — пояснил Поликарпов. — Вещь простая, но надежная, изобретенная еще Львом Терменом.

— «Златоуст»^[29]? — с пониманием улыбнулся я. — Такую в подарочном гербе американскому послу подсунули в сорок пятом. Скандал тогда знатный был.

— У вас удивительная осведомленность, Евгений Семенович, — нахмурился чекист. — Впрочем, вы правы. История в определенных кругах известная и даже в какой-то степени повод для гордости. Но я бы рекомендовал вам не распыляться такими сведениями.

— Понимаю, Евсей Анварович, — я согласно кивнул. — У меня только один вопрос. Я могу его потом сдать? Знаете ли, я все-таки не американский посол, не надо все мои разговоры слушать. Он же не отключается просто так, правильно?

— Вы можете оставить приборчик у Сивого, — предложил Поликарпов. — Вас мы слушать и не собирались, а вот его разговоры нам действительно интересны.

— Подарить «хулигану» ручку? — усмехнулся я. — Вы бы еще «Большую советскую энциклопедию» предложили.

— Напрасно вы так, — чекист покачал головой. — Сивый коллекционирует подобные украшения. Память об отце, который во время отсидки занимался резьбой по дереву. Идите, а то опоздаете.

Попрощавшись с Поликарповым и выразив надежду, что как минимум сегодня его помощь больше не потребуется, мы с Загораевым вышли из машины и направились к подвальной «качалке» Сивого. Опять же со стороны минимум подозрений — приехали два мужика на такси. И я сейчас снова не про обывателей, а про подчиненных лидера «хулиганов», которые наверняка уже «срисовали» светло-голубую «Волгу».

Когда мы спустились в подвал, миновали косые взгляды «младших» и добрались до теплого закутка, Монгол с Рокки, оставшиеся с Сивым, облегченно выдохнули. Не говоря уже о простых «спортсменах» из компании Вовки, которые тоже коротали время в недружественном спортзале.

— Еще чаю? — добродушно предложил Сивый, но глаза выдавали его внутреннее напряжение.

— Нет, спасибо, — я отрицательно помотал головой. — Чай вкусный, но уже места нет. А тебе привет от тети Клары из Калинина. Она будет в курсе.

Повторил сказанное Поликарповым со странным чувством, будто участвую в розыгрыше. Однако на Сивого эти слова возымели неожиданное действие. Если еще пару секунд назад он подобрался, как тигр перед прыжком, то сейчас откровенно расслабился. И кресло под его тушей уже проскрипело гораздо радостнее.

— В общем, — Сивый пожевал губами и прищурился, словно что-то обдумывал. Возможно, подбирал слова. — В общем, пацанам моим предлагали в делах поучаствовать.

— В каких? — зацепился я.

— Кто ж такое расскажет? — пожал плечами лидер «хулиганов». — Но мы, товарищ редактор, люди разборчивые. Мутными схемами не интересуемся. Это больше к Сереге-Пэлу как раз…

— Ты о чем-то знаешь? — спросил я, чувствуя, как сердце готово выпрыгнуть из груди. — Я тебе обещал гарантии, помнишь? Я свое слово держу. И тетя Клара…

— Да понял я, — отмахнулся Сивый. — Сам Пэл в таких делах, сам понимаешь, не светится. Есть у него поверенный, Стэлом кличут. Он моих пацанов и пытался нанять. А ему кто предложил — уж этого я тебе точно не скажу. Не знаю просто. Слово пацана даю.

— Пэл, Стэл… — пробормотал я. — Почему по именам нормальным нельзя? Что за традиция странная?

— Это улица, — философски пожал плечами Сивый. — Или у тебя детство в спецшколе прошло, редактор?

— В детстве меня Кашей дразнили, — я неожиданно улыбнулся. — Только я вырос с тех пор. А вы со всеми этими Пэлами, судя по всему, нет.

— Не понять тебе, Жека, — ответил Сивый.

— Не понять, — я не стал спорить. — Слушай, а как бы нам с тобой связь держать? Может, черканешь телефончик или еще что?..

Я словно бы случайно предложил обменяться контактами и достал из кармана сначала свой неизменный блокнот, а потом выданный Поликарповым футляр с подслушкой. Раскрыл, достав ручку, специально повертел коробочку в руках, чтобы все успели оценить.

— Мои пацаны сами тебя, если что, найдут, — сказал Сивый, внимательно разглядывая узор Старого моста. — Интересная штука. Подарил кто-то?

— Эта? — я как будто бы удивленно потряс футляром. — Да у меня таких много. Дарят время от времени, у меня ручек столько нет.

Я деланно рассмеялся, обесценивая вещь. Пусть думает, что у меня и впрямь весь кабинет забит подобным добром.

— Пойдем-ка, — огромный силач с лицом убийцы встал с простонавшего кресла и поманил меня в сторону импровизированной кухни, где до этого колдовал Мортэн.

Я проследовал за лидером «хулиганов», понимая, что меня сейчас ведут туда, где не всем разрешается быть. Во всяком случае из пришлых. Свои-то вон там чай кипятят… Сивый откинул занавесь, и мы очутились в небольшом закутке со столом, запитанной от домовой проводки электроплиткой и посудной полкой. Это с одной стороны, а с другой — к стене крепился настоящий аккуратный стеллаж, полностью забитый резными поделками. Дощечки с узорами, фигурки женщин, какие-то странные уродливые гномы, вазочки, пепельницы, тарелки.

— Видал? — с нескрываемой гордостью улыбнулся «хулиган», кивнув на экспозицию. — Большую часть мой отец делал. На Соловках сидел, там научился. И я как-то с детства начал все это собирать… Сначала отцовские, потом пацаны дарить начали. Некоторые… ты, Жека, пойми — после отсидки, разная жизнь у людей ведь.

— Понимаю, — уклончиво кивнул я, имея в виду скорее отношение Сивого к покойному отцу, а не к «сидевшим пацанам».

— У меня мечта есть, — неожиданно сказал лидер «хулиганов». — Типа музея открыть. Это ж тоже искусство как-никак.

— Достойная мечта, — снова кивнул я, одновременно думая, что в Сивом еще не все пропало. — Я бы даже помочь тебе мог. Слышал, мы тут недавно архив Тюлькина нашли? Это деревенский фотограф.

— Извини, Жека, не слышал, — мне показалось, будто в голосе громилы прозвучало искреннее смущение. — Но ты редактор, тебе лучше знать. А что?

— А то, что мы выставку в газете устроили, — пояснил я. — Прямо в редакции. И каждый желающий может прийти и посмотреть. В ленинскую комнату с девяти до шести в рабочие дни.

— Фотографии, — с сомнением покачал головой Сивый. — Не знаю, не мое это.

— Один парень, — начал я, вспомнив Никиту Добрынина, — своего прадедушку на одном из снимков узнал. Да и многие люди, кто просто к нам приходил, тоже своих родственников находили. Вдруг и ты кого-то своих узнаешь?

Неожиданно я подумал, что мой журналист ни разу не поинтересовался собственным дядей, который теперь стал колумнистом вечерней газеты. Ведь член дискуссионного клуба отец Варсонофий приходится родственником Добрынина по материнской линии. И священник Амвросий, репрессированный в тридцатые годы, их общий предок. Но парень видел дядины материалы, знал, что тот активно выступает на собраниях… И никаким образом себя не выдал. Неужели настолько разошлись дорожки отца Варсонофия с собственным племянником? Чудны дела твои, господи, как говорится.

— Знаешь, редактор… — после долгой паузы заговорил Сивый. — Пожалуй, что ты и прав. Надо прийти, посмотреть, может, и впрямь батю найду своего. А еще… ты мне это… может, продашь пенальчик?

— Да бери так, — великодушно сказал я, испытывая какое-то странное необъяснимое ощущение. — Я же говорю, мне целую кучу надарили.

— Спасибо, Жека, — Сивый бережно принял из моих рук футляр с ручкой и пожал мне ладонь своей широченной «лопатой». — А ты и вправду нормальный мужик оказался. Договорились мы, значит. Про Пэла я тебе рассказал…

— С моей стороны все тоже в силе, — я успокоил лидера «хулиганов». — И просьба у меня, Сивый. Если что вдруг узнаешь, что этот… как его там, Стэл или кто-то еще дела мутные предлагает, ты уж передай мне. Не хочется мне, чтобы они кому-то еще навредили.

— Я понял, Жека, — кивнул громила. — Расходимся?

— Расходимся.

Глава 33

Вечер закончился без происшествий. Мы попрощались с Сивым и покинули его странную «качалку», где спорт мешают с сигаретами и алкоголем, но при этом даже там нашлось место прекрасному. Помню, как я в прошлой жизни сталкивался по работе с подобного рода ремесленным творчеством. Один наш пожилой журналист из старой гвардии даже подготовил любопытный материал с громким названием «Поделки от подельников». Тогда я просто воспринимал это как нечто из параллельного мира — сидят себе заключенные, режут из дерева разного рода поделки.

Как-то был потом в командировке в Твери, и там мы с коллегами обедали в столовой УФСИН на Вагжанова. Там еще пельмени продавались, которые в одной из колоний лепили. А потом выяснилось, что вся мебель — столы, стулья — была так же вырезана из дерева местными сидельцами. И украшения вроде статуэток. Тогда я, помню, немного скривился. А вот теперь думаю. Преступники — это неправильная часть общества. Потому-то они так и зовутся, что преступают закон и общечеловеческие ценности. И как-то оправдывать их не хочется. Но в то же самое время нельзя отказывать никому в возможности изменить свою жизнь.

Взять ту же Фею-Морфею. Вот занялась девчонка делом, статьи мне штампует без передыха. И зуб даю коренной, что о грабежах теперь даже не помышляет. Ведь повернул я ее судьбу с темной дорожки? Или Вовка Загораев — ничто пока не предвещает его желание стать криминальным авторитетом по кличке Горелый. Только Сивый его так назвал разок, чем вызвал недовольство спортсмена. Тоже ведь далеко не безнадежный! Да и сам Сивый, кстати, в миру Леонид Набоко — человек, которому не чужда сентиментальность. Тире ж твою в запятую, у него, оказывается, даже мечта есть! А вдруг я ему помогу, и товарищ Набоко взаправду откроет музей? И плевать ему тогда будет на «слово пацана», всяких сомнительных Пэлов со Стэлами и прочую муть? Все можно сделать! Было бы желание.

До дома я добирался на последнем автобусе, довольно тепло попрощавшись с Вовкой и его приятелями из обычных, не хулиганских качалок. И всю дорогу из моей головы не выходила ситуация с Сивым. Разобраться с этим раздраем в одиночку не представлялось возможным, поэтому я рассказал все Аглае, пока мы с ней поглощали поздний понедельничный ужин.

— Так в чем проблема? — пожала плечами девушка, выслушав мои терзания молодого Вертера.

— Проблема морального плана, — я с наслаждением положил в рот кусочек черного хлеба со шпротиной. — Я знаю, что человек питает теплые чувства к умершему отцу. Собирает поделки и хочет открыть музей. А я использую его слабость, чтобы всучить подслушивающее устройство. И теперь КГБ знает все его разговоры в «качалке».

— Опять же не вижу проблемы, — Аглая тряхнула головой, разбросав тяжелые волнистые локоны по плечам. — Это человек, который на крючке у госбезопасности и у которого есть проблемы с законом. Что там у него, хулиганство?

— Мелкая хулиганка, никакого криминала, — я процитировал Поликарпова. — Не воровал, я так понимаю, и уж точно не убивал.

— Это пока, — возразила Аглая. — Ты же сам говорил, что он сидит со своими дружками в пропитом и прокуренном подвале…

— Вредные привычки — не преступление.

— Я не закончила, — девушка нахмурилась. — Так вот, наплевать на его желание угробить собственное здоровье. Но как быть с тем, что его, как там они говорят, «пацаны» принимают задания от откровенных бандитов?

— Но ведь не приняли, — вновь возразил я.

Нет, я не защищал хулиганов. Как в кавычках, так и без кавычек. Евсей Анварович сказал, что преступлений за Сивым не числится. Но еще в моей прошлой жизни я знал, что «не числится» — это вовсе не значит «не было». Гражданин Леонид Набоко под колпаком конторы, и если он знает шифр вроде загадочной тети Клары из Калинина, получается, имел разговор с кем-то вроде Поликарпова. Значит, о чем-то он знает и чего-то боится. И если тот же Загораев с его товарищами просто хотят — во всяком случае пока — делать бизнес, легализуя свои «качалки», то за Сивым есть некая промашка. Не исключено, что он что-то совершил, и ему дали выбор: сотрудничаешь или получаешь путевку на курорт Магаданского края. Может такое быть? Разумеется, может!

— Не приняли, потому что не захотели? — Аглая тем временем продолжала давить аргументами. — Или не приняли, потому что риск перевесил выгоду? Не думал об этом?

— Думал, — честно признался я. — Но…

— Смотри, — девушка покачала головой. — Вот ты вдруг заболел. Идешь в поликлинику, записываешься на прием…

— Или вызываю скорую, на которой приезжает сногсшибательная красавица с каштановыми волосами, — я улыбнулся.

— Помню я наше с тобой знакомство, — рассмеялась Аглая. — Ты тогда выглядел лет на пятьдесят с хвостиком, бледный после обморока, и давай ко мне клеиться!..

— Не клеиться, а совершать молодецкий подкат, — поправил я ее.

— И шутил настолько убойно, что мой дедушка просто король юмора по сравнению с тобой.

— У тебя дедушка юморист? Или знаменитый кинорежиссер?

— Мой дедушка, — вновь засмеялась Аглая, — судмедэксперт. И его смешные, как он сам полагает, истории всегда вызывают неловкость. Особенно за столом.

— Я хочу познакомиться с твоим дедушкой.

— Ты еще с моими родителями не познакомился.

— Можно совместить. Поедем в Калинин или лучше они к нам?

— Не паясничай.

— И не думаю.

Люблю эти наши шутливые перепалки. Вот вроде бы со стороны люди как будто ругаются, но нет. Мы оба расслабленно рассмеялись.

— А если серьезно… — спохватилась Аглая. — Ты же не пойдешь лечиться к Игорю Сагайдачному, правильно?

— Конечно.

— И к Пете Густову тоже не пойдешь, верно?

— Именно.

— А пойдем ты ко мне, потому что я врач. Смекаешь?

«Ты тоже смотрела 'Пиратов Карибского моря»? — хотел спросить я, вспомним свою прошлую жизнь. А потом посмеялся мысленно сам над собой. Вот как обычное русское слово стало отсылкой к голливудскому фильму?

— Некто Пэл через некоего Стэла обратился к пацанам Сивого не просто так, — уловив параллель, я согласился с Аглаей. — Болеешь — идешь к врачу. Хочешь провернуть мутное дельце — идешь к хулиганам и без пяти минут бандитам.

— Именно, — кивнула девушка. — Правда, бандитов у нас в СССР нет. Помнишь, Эдик говорил?

— Эдик хороший парень, — я покачал головой, вспоминая следователя Апшилаву. — Но он очень наивный. Официально организованную преступность победили еще после Великой Отечественной. А фактически она и сейчас существует, и все это время была. Надо бы Смолину предложить создать специальный отдел.

— В депутаты метишь, товарищ Кашеваров? — хищно улыбнулась Аглая. — Или еще выше — в Президиум Верховного Совета СССР?

— Нет, ребята, я не гордый, — я пожал плечами. — Не заглядывая вдаль, так скажу: зачем мне орден? Я согласен на медаль^[30]. Мне и на моем месте неплохо.

— За это ты мне, Кашеваров, и нравишься, — глаза Аглаи блеснули, и кроме них в этот момент для меня ничего не существовало.

* * *

Наступил вторник, день сдачи «Андроповских известий». Процесс был мною давно отлажен, и я уже с улыбкой вспоминал свой первый опыт, когда глаза под вечер сводились к переносице, а на лбу выступала испарина. Как в любом деле, важно было выстроить четкий алгоритм действий и, конечно же, заиметь резервы на всякий непредвиденный случай.

Но с недавних пор я сам себе усложнил жизнь, во-первых, запустив новую газету, во-вторых, создав дискуссионный клуб, а в-третьих — внедрив в рабочий процесс читательское голосование. Разумеется, подсчетами занимался отдел писем, и надо сказать, что трудились сотрудники на совесть. Внесла свою лепту и Валечка, которая составила несколько видов таблиц, по которым было очень удобно отслеживать рейтинг сотрудников «Андроповских известий» и топ-три лучших материалов «Вечернего Андроповска». Отдельные таблицы были разработаны для интеллектуальной гонки членов дискуссионного клуба, а это и вовсе была особая песня. И все-таки, несмотря на кучу облегчающих задачу придумок, мне все равно приходилось анализировать тренды своей головой. А это, надо сказать, весьма сложно.

— Ну что, Женя? — спустя секунду после вежливого, но весьма настойчивого стука в дверь просочился Хватов. — Уже готовы результаты?

— Богдан Серафимович, вот вы как чувствовали, — рассмеялся я. — Проходите.

Седовласый коллега уверенно разместился на ближайшем ко мне стуле, прищурился, начал рассматривать заполненные таблицы.

«А ведь у него зрение садится, — неожиданно понял я. — Только он почему-то этого факта стесняется и не носит очки».

— Интересная тенденция, — Хватов блеснул зубами. — Средний балл чуть выше четырех с половиной. Если бы я тебя не знал, подумал бы, что ты цифры подтягиваешь. Так сказать, выполняешь план любой ценой.

Он рассмеялся, довольный своей неуклюжей шуткой.

— Думаю, это вполне объяснимо, Богдан Серафимович, — я принялся объяснять. — Во-первых, нам действительно удалось поднять планку качества материалов. Поэтому даже если читателю не нравится сама тема, оценка снижается минимально. А во-вторых, люди еще не пресытились.

— Что ты имеешь в виду? — Хватов заинтересованно вскинул брови.

— Нам пока еще удается их удивлять, — улыбнулся я.

— Ты хочешь сказать, что читатель советской прессы падок на сенсации, как читатель буржуазной прессы? — Богдан Серафимович пождал губы.

Все-таки в этом он пока был неисправим. Сплошные директивы в мозгах. Мол, там у них — сплошное загнивание, а у нас все упоенно зачитываются познавательными статьями. Хотя еще в мае прошлого года с приходом Виталия Коротича^[31] стремительно начал меняться журнал «Огонек», которому стало можно чуть больше других официальных изданий. В провинции его поначалу читали меньше, во всяком случае в Андроповске «Огонька» фактически не было. Хотя мама, я помню, приносила затрепанный экземпляр, одолженный у подруги через другую подругу. Мне тогда было лет шесть, и я мало что понимал во взрослой прессе, читая «Мурзилку» и «Веселые картинки». Для меня изменения в «Пионере» тогда были просто вселенскими, когда там начали публиковать страшную повесть Эдуарда Успенского про Черную Простыню и прочие Зеленые Пальцы^[32]. Потом еще был глянцевый «Трамвай», «Видео-Асс Dendy»^[33] и прочая-прочая…

По-настоящему с «Огоньком» я познакомился уже будучи студентом филологического факультета тверского универа. Вот тогда-то я с упоением проглотил подшивку перестроечных выпусков и понял, почему родители читали его, вытаращив глаза, а потом долго споря о содержании. И ведь было о чем! «Огонек» писал о торговой мафии, о проблемах в советском обществе, о развитии первых кооперативов — в общем, обо всем том, что было в СССР новым, непривычным и потому пугающим. Собственно, на этот журнал я отчасти и ориентировался, начиная плавно менять «Андпроповские известия». Правда, со своими особенностями, разумеется.

— Богдан Серафимович, согласитесь, что советский читатель тоже человек, — заметил я, отвечая на претензию Хватова. — Мы стараемся давать в газете интересные злободневные материалы, но рано или поздно нашей аудитории этого станет мало. Ей захочется больше, и нам придется меняться.

— Прогибаться в угоду толпе? — возразил седовласый, но я заметил, что он скорее хочет меня спровоцировать на дискуссию, нежели хочет по-настоящему зацепить.

— А советский читатель — это и есть толпа, — улыбнулся я. — Пролетарский гегемон. Вот только мы должны сделать его грамотным, разборчивым, умеющим анализировать. А это, увы, утомляет.

— И как быть? — заинтересовался Хватов. — Мне кажется, ты сейчас противоречишь сам себе…

— Никоим образом, — я покачал головой. — Если долго слушать классическую музыку, потом захочется отдохнуть под пластинку Пугачевой. После чтения классики потянет на беллетристику. Это нормально для человеческого мозга — переключаться, чтобы не закипеть. Мозг ведь потребляет до двадцати пяти процентов поступающей в организм энергии…

— Это откуда известно? — уцепился Богдан Серафимович.

Я не знал, откровенно говоря, когда именно это было подсчитано, и, чтобы не попасть впросак, ответил пространно.

— От невесты услышал. Она у меня врач…

— Так, ладно, — Хватова это неловкое объяснение устроило. — И дальше?

— А дальше нужно продолжать удивлять, заставлять читателя тренировать мозг, но не забывать и о том, что ему нужно расслабляться. Для этого как раз и существуют анекдоты, к примеру.

А еще потом к ним добавятся гороскопы, подумал я. И светские сплетни, кто от кого родил и куда эмигрировал. Человек — существо ленивое. И при случае обязательно сделает выбор в пользу скандалов, задвинув последние научные изыскания. Это, разумеется, характерно для массового читателя, но мы как раз для такого и пишем. Как раз-таки важно соблюсти баланс, чтобы развлекать, но при этом держать высокую интеллектуальную планку. Чтобы человек понимал: «летающие тарелки» — это, безусловно, интересно, но что на этот счет скажет наука? Или, к примеру, экстрасенсорика. Сенсационно, загадочно, революционно. И все же… все ли из известного нам — правда? И нет ли в большинстве случаев обычного, самого что ни на есть рационального объяснения?

— Понятно, — тем временем кивнул Хватов. — Значит, все время в движении? Непрерывная эволюция?

— Именно, Богдан Серафимович, — подтвердил я. — Журналистика должна идти вровень с читателем и при этом всегда чуть впереди.

— Диалектика, — вновь блеснул обновленной челюстью мой собеседник. — То есть ты допускаешь, что через какое-то время вот эти вот, — он постучал пальцем по одной из таблиц, — четверки с половиной превратятся просто в четверки и потом в тройки?

— Сначала скорее в четверки с третью и четвертью, — поправил я. — Потом уже в четверки. А до троек мы доводить как раз не должны. Вот мы и отслеживаем тенденции в чтении, чтобы вовремя отреагировать.

Эх, как же быстро будет потом затухать интерес читателей соцсетей и телеграм-каналов, добавил я уже про себя. Помню, не успеваешь как следует раскачать новый проект, как он уже начинает приедаться, и нужно постоянно создавать что-то еще и еще… В какой-то момент устаешь, понимаешь, что это гонка на истощение, что ей нет конца. Но в то же самое время осознаешь, что это и есть журналистика. Это и есть жизнь.

— Евгений Семенович! — в трубке раздался встревоженный голос Валечки. — Евгений Семенович, принесли «Правдоруба»! И еще «Молнию»!

Глава 34

Вот так я и знал, что эти неизвестные граждане объявятся в самый неподходящий момент. И все же подспудно я ждал их, а потому удивился скорее тому, почему так долго. Столько ведь всего произошло, однако мои конкуренты по какой-то причине тянули с выходом. Что ж, посмотрим.

— Несите, Валечка, — спокойно ответил я секретарше. — Давайте их сюда. И пригласите ко мне в кабинет Клару Викентьевну, Бродова и Бульбаша.

— Это я удачно зашел! — Хватов случайно или намеренно процитировал один старый добрый фильм.

Валечка, цокая каблучками туфелек, прошла к столу и выложила экземпляр «Правдоруба», пахнувший чем-то знакомо терпким и неуловимо меня смутивший. Сверху спланировала легкая «Молния», все так же состоящая из одного боевого листка.

— Так, посмотрим, — Богдан Серафимович жадно схватил непривычно толстый выпуск самиздатовского журнала и принялся его пролистывать.

Я протянул руку за слегка помятой бумажкой и разложил ее перед собой. Ничего нового, даже неинтересно. Все те же пассажи о «кровавой гэбне», партийном заговоре и моем личном интересе в сионистском заговоре. А что? Кому как не редактору районки больше всех нужно развалить собственную страну в интересах известной ближневосточной державы? Черт, это так глупо, что даже сарказм не спасает.

Идем дальше. Дискуссионный клуб «Вече» — не что иное как вялая попытка сыграть в демократию. Более того, еще и заискивание перед разными социальными группами, в том числе потомками лишенцев. Тут, конечно же, неизвестный автор имел в виду Константина Филипповича Сеславинского, директора районного дома культуры. Ах да… Здесь и карельскому национальному активисту Сало нашлось место. Его, правда, метатель «Молний» подверг жесткому шельмованию, из чего я сделал печальный вывод: противник у меня все-таки мелкий. Не дотягивает до приличного уровня. Хорошо еще, что я не встретил на всем этом грязном листочке известных пассажей про опустевший водопроводный кран и тех, кто выпил всю воду.

А вот неожиданно потолстевший «Правдоруб» точно завлек Хватова своим содержанием. Вон как мой старший товарищ усиленно морщит лоб и вдобавок губами шевелит от усердия. Я даже ему позавидовал немного, что он первым узнает содержание нового выпуска скандального самиздата.

В этот момент дверь в кабинет приоткрылась, и друг за другом вошли трое — Громыхина и оба моих заместителя. Коротко поприветствовав, я жестом пригласил их рассаживаться. Клара Викентьевна с достоинством разместилась напротив Хватова, Бродов с Бульбашом сели чуть поодаль, но так, чтобы хорошо меня видеть и в случае чего легко вклиниться в дискуссию.

— Ну, что я могу сказать, товарищи… — я хотел уже было поторопить Богдана Серафимовича, однако он и сам понял, что увлекся. — Возьми, Женя, почитай. Так вот… Дело, похоже, принимает серьезный оборот.

Я принял из его рук экземпляр «Правдоруба» и ненадолго завис, размышляя и пытаясь понять, что же все-таки меня смущает в этом журнале. Не только увеличившийся объем, нет. А потом меня осенило. Да он же сверстан если не на «отлично», то по крайней мере на твердое «хорошо»!

Ведь что такое «самопальное» СМИ позднего СССР? Известный и показательный пример — газета «Свободное слово», издание «Демократического союза». Самый массовый перестроечный самиздат, выходивший к 1991 году тиражом пятьдесят пять тысяч экземпляров. И это раз в неделю! Но сейчас «Свободного слова» еще нет, его начнут выпускать только через год, в восемьдесят восьмом. И будет это, к слову, вполне себе типичное печатное издание, выглядящее не хуже официальных газет. А сейчас…

Сейчас я держал в руках не привычную папку с трафаретными буквами, как это было раньше. Я разглядывал — и не без удовольствия! — неплохую по меркам этого времени брошюру. Черно-белую, но на довольно приличной бумаге, с хорошо пропечатанными фотографиями, а главное, с первой полосой, сверстанной по правилам официального журнала. Еще и прошитую явно в типографии, пусть и наверняка нелегальной. Это что еще, черт подери, происходит?

— А где же, позвольте спросить, наша местная версия «Хроники текущих событий»? — удивленно уточнил Бродов, аж выгнувшийсясо своего места от любопытства.

Память моего предшественника, да и знания меня прежнего подсказали, что Арсений Степанович говорит о самом первом советском периодическом самиздате. «Хронику текущих событий», так называемый «правозащитный информационный бюллетень», выпускали столичные диссиденты, причем начали еще аж в шестьдесят восьмом году, при раннем Брежневе. И выглядел этот бюллетень как пачка скрепленных между собой машинописных листов с минималистским оформлением. Первые номера «Любгородского правдоруба» были чуть ли не калькой со знаменитой «ХТС». И вот на тебе — полноценный журнал.

— Вот это да, — я покачал головой. — Так вот почему они надолго пропали.

— Готовились? — догадался Бульбаш.

— Именно, — подтвердил я. — Не знаю, где они это печатают и куда в таком случае смотрит товарищ Поликарпов… Но это огромный скачок для местного самиздата.

— Для всесоюзного тоже, Евгений Семенович, — Хватов почему-то вновь перешел на официальный стиль общения. — Весьма и весьма хорошее качество. Вы полистайте, товарищи, полистайте!

Я принялся переворачивать страницы, мои замы и даже чопорная Громыхина не выдержали, поднялись со стульев и сгрудились вокруг меня. А я пребывал в самом настоящем культурном шоке. Неужели так сработала наша спланированная провокация? Та самая, о которой я говорил с Поликарповым — расширение авторских колонок, громкий анонс на эту тему и в целом развитие дискуссионного клуба. Я показал серьезность своих намерений, а они, получается… Подготовили симметричный ответ!

— Хорошие фотографии, — заметила Клара Викентьевна.

На мой взгляд, снимки были самыми обыкновенными, вот только они именно были в отличие от предыдущих картонных папочек с трафаретным шрифтом! Для все еще непритязательного советского читателя это полноценный конкурент обоих моих изданий. А что? Верстка не просто есть как таковая, она еще и хорошего качества, даже с небольшой творческой изюминкой в виде фигурных рамочек на полях и явно дизайнерского оформления первой полосы.

Более того, мои оказавшиеся довольно умелыми и достойными конкуренты грамотно выбрали передовицу, то есть главную тему номера. Первую журнальную полосу украшало, если можно так выразиться, месиво из взрытой земли и покосившегося могильного креста. На миг в памяти всплыла старая история с незадачливыми «колдунами», которые хотели отвадить от взрослого «сыночки» неподходящую, по их мнению, невесту. Там тоже были оскверненные могилы, вот только… Нет, здесь, в «Правдорубе», эта пугающая картинка играла совсем на других эмоциях.

«Советская власть хочет вернуть в Андроповск холеру!»

Заголовок громкий, даже кричащий. Привлекающий внимание неизбалованного сенсациями советского гражданина. И даже уточнение небольшим шрифтом:

«Уничтожение старого кладбища может стать фатальным для нашего города, если в атмосферу попадут опасные вибрионы, таящиеся в могильниках».

В памяти тут же всплыли события, еще не случившиеся в этом времени. События двадцать первого века. В самом начале пандемии ковида, когда общество еще не понимало до конца, с чем столкнулось, в Твери разгорелся скандал. На давно разрушенном кладбище на берегу Волги решили восстановить церковь, уничтоженную при советской власти. Поставили вагончики-бытовки, привезли строителей из разных городов. А краеведы подняли тревогу — на кладбище этом, мол, хоронили погибших от моровой язвы, холеры и тифа. И если начать копать, не ровен час, окажутся на свободе дремлющие бактерии.

Буча тогда поднялась, конечно… Всяческие компетентные органы начали проверки, строительство остановили. А потом выяснилось, что опасность преувеличена, да и вообще в Твери чумные средневековые захоронения чуть ли не на каждом шагу. Была в Твери и холера, она пришла в город в 1831 году. Тогда для умерших отвели специальное место за Московской заставой, то есть на восточной окраине. И вроде как жертв было несколько сотен, в других городах оказалось больше. Потом, говорят, холерные эпидемии тоже заглядывали в Тверь, но уже не столь масштабные и смертоносные. А на месте «инфекционного захоронения» XIX века в будущем теперь то ли торговый центр, то ли автосалон.

— Коллеги, это какое же у нас в Андроповске старое кладбище собираются уничтожать? — я обвел взглядом присутствующих.

— Да-да, интересно, — кивнул Богдан Серафимович.

— Там, где парк на костях, уже ничего не осталось, — начал Бульбаш. — Еще есть то кладбище, о котором мы с Сонькой писали… Помнишь, Жень? Там целительница народная замешана была, как там ее… Евдокия!

— Но его же сносить не собираются, — возразил я.

— Кладбищ в старинном Любгороде было больше двух, — подал голос Арсений Степанович, и мы все повернулись к нему. — Фактически же погосты при храмах были… И если я правильно помню, новый микрорайон будут возводить по границе очень старого погоста, который еще при Сретенской церкви организован был. Но тут я могу обмануть, не настолько силен в таких знаниях. Что-то помню из интервью с Якименко…

— Якименко, — эхом повторил я.

Сегодня же повторное заседание клуба «Вече», и придется нам, судя по всему, внести изменения в повестку. Как и требуется по уставу проголосуем, но я уверен, что большинство будут за. Тем более что и спикеры, разбирающиеся в вопросе, у нас как раз найдутся, а то и я сам кого-нибудь приглашу. Или даже от себя добавлю. Мне после первой волны ковида точно будет чем потоптаться по чужим мозолям. «Правдоруб» высказал свои тезисы, а мы на них ответим, и не с партийной трибуны, а голосом народа. И там, где город уже привык его слышать.

— Виталий Николаевич, Арсений Степанович, — я решительно посмотрел на своих заместителей. — Ставлю вам обоим задачу сдать сегодняшний номер. Разумеется, как положено. Чтобы комар носа не подточил.

— А ты? — с любопытством уточнил Бульбаш.

— А я потихоньку начну следующий номер готовить, — пояснил я. — Встречусь кое с кем перед заседанием клуба «Вече», обсужу громкую тему номера этих хулиганов от журналистики…

— Евгений Семенович, так, может, и не хулиганство это никакое? — неожиданно спросил Бродов.

— Вы о чем, Арсений Степанович? — я удивленно посмотрел на толстяка.

Все по-прежнему стояли вокруг моего кресла, и сейчас, когда взоры присутствующих оказались направлены на него, Бродов вдруг стушевался. Но быстро пришел в себя, даже важно подбоченился, пропустив руки через подтяжки. Как американский шериф, ей-богу.

— Я про заразное захоронение, — пояснил Арсений Степанович. — Почему-то ведь не раскапывают могильники сибирской язвы? Так и с холерой может быть то же самое. И с тифом. Нет, вы не думайте, я не защищаю редакцию «Правдоруба»…

Последнюю фразу Бродов произнес в тот момент, когда Богдан Серафимович принялся буравить его внимательным взглядом.

— Так вот, — Арсений Степанович вновь успокоился и продолжил. — Если информация верна, не все ли равно, от кого она поступила?

— Вы молодец, товарищ Бродов, — мой ответ заметно удивил толстяка. — Нет, правда, спасибо вам, Арсений Степанович за подсказку. Мы ведь такой материал сумеем отгрохать.

— Еще одно опровержение? — улыбнулся Бульбаш, который в последнее время все чаще схватывал на лету мои мысли.

— Да, верно, давненько мы их не публиковали, — кивнул я. — Впрочем, и поводов долго не было… А теперь вот он повод. Самый что ни на есть. И он, разумеется, не единственный. Журнал-то ведь на эпидемии не заканчивается.

Как говорилось в одном хорошем сериале из моей прошлой жизни, вызов принят!

Глава 35

Оба моих зама остались у меня в кабинете — доделывать номер. Они тут же деловито погрузились в работу, а я, попросив Валечку заварить всем кофе, позвонил по нескольким номерам. Хватов и Громыхина о чем-то едва слышно беседовали, причем Клара Викентьевна вежливо смеялась, когда Богдан Серафимович, очевидно, отпускал более-менее удачную шутку.

Первым в моем списке был директор ДК Сеславинский, у которого я попросил сегодня помещение пораньше. Тот обрадовался и заверил меня, что нужная аудитория для выступления будет готова в любое время. Поблагодарив Константина Филипповича, я набрал Якименко и коротко обрисовал ему проблему, намеренно утаив самые яркие детали, чтобы заинтриговать его. Краевед клюнул и пообещал, что отпросится сегодня пораньше с работы — официально он числился музейным экскурсоводом. Третьим в моем списке был диссидент Котенок, он же мой сопредседатель по дискуссионному клубу. Тому и объяснять не пришлось, в чем сыр-бор заключается, он сразу же согласился прийти пораньше. А вот на десерт я оставил Аглаю — и как любимую женщину, и как профессионала-медика.

— Здравствуйте, Аглая Тарасовна, — по собственному обыкновению я перешел на шутливый официоз, которым мы оба время от времени баловались. — Как вы смотрите на то, чтобы выступить в роли медицинского эксперта на заседании дискуссионного клуба «Вече»?

— По ликвидаторам? — она моментально включила профессиональный режим. — Я же тебе говорила, Женя, этот вопрос лучше решать с Василием Васильевичем. Но он, как ты понимаешь, не очень заинтересован в дискуссиях в твоем клубе.

— А жаль, — вздохнул я. — Но ничего, Королевича я еще уговорю. И раз светило андроповской медицины не хочет помочь в деле просвещения населения, может, его скромная ученица доктор Ямпольская все-таки соблаговолит?..

Королевичу я действительно предлагал посетить одно из заседаний. Для начала просто ради интереса, безо всяких обязательств. Профессор вежливо отказался, сославшись на занятость. Однако я понял, что дело скорее в неподходящей компании — Василий Васильевич вряд ли горел желанием тратить время на споры с бабушкой Кандибобер. Но я обязательно найду для него достойного соперника, и тогда профессор Королевич выступит на очередном собрании «Веча».

— Я поняла, — догадавшись, улыбнулась Аглая. — Это ты так меня завуалированно на свидание приглашаешь?

— Вы проницательны, Шерлок, — притворно вздохнул я. — От вас ничего не скроешь.

— Хорошо, Ватсон, — подыграла мне девушка. — Куда мне подъезжать?

— Я сам заберу тебя от поликлиники, — сказал я. — Через час ты уже закончишь?

— Планировала потратить вечер на полезные покупки для дома, — словно бы сомневаясь, ответила Аглая. — Но раз уж меня приглашает на рандеву сам редактор районной газеты, пожалуй, не буду упускать столь уникальный шанс.

— И это правильно, — улыбнулся я. — Вот только, если серьезно, я должен тебя предупредить. Свидание у нас будет деловым, а еще придется терпеть компанию людей с разными взглядами, но при этом объединенных любовью к малой родине.

— Умеете завернуть, товарищ Кашеваров, — хмыкнула девушка. — Конечно, я поняла, что мне придется сидеть и смотреть, как ты проводишь собрание.

— Еще мне потребуется твоя помощь, — я перешел к главному. — Речь пойдет о старых захоронениях и опасных бактериях. Было бы здорово, если ты сможешь найти что-нибудь по этой теме. Например, можно ли подцепить холеру на кладбище.

— Честно скажу, ошарашил, — судя по голосу, Аглая была заинтригована. — Я не инфекционист, но здесь много общих моментов, которые любой врач знает. И все-таки я спрошу кое у кого здесь, в поликлинике.

— Это высокий красавец-врач? — притворно возмутился я. — Передай ему, что я страшен в гневе!

— Это высокая красавица-врач, — засмеялась Аглая. — Строгова Варвара Афанасьевна. Молодая и незамужняя. И это я, если что, страшна в гневе, имей в виду, Кашеваров.

— Обещаю не давать тебе поводов злиться, — слова эти дались мне легко. Потому что я на самом деле так думал. — И… спасибо тебе огромное.

— Иногда ты меня удивляешь, Женя, — тепло отозвалась девушка. — Благодаришь за банальные вещи… Впрочем, мне это нравится. Ладно, хватит болтать, пойду к Строговой. До встречи!

— Жди у ворот поликлиники черную «Волгу», — заявил я таинственным голосом и положил трубку.

— Евгений Семенович, — Хватов в этот момент улыбнулся во весь свой медицинский фаянс. — Позволите составить компанию?

— Разумеется, — кивнул я.

* * *

Начало свидания получилось, конечно, немного смазанным — Аглая вряд ли ждала, что кроме меня и водителя в черной «Волге» будут еще Громыхина с Хватовым. А я забыл ее об этом предупредить. Но виду, разумеется, девушка не подала, догадавшись, что мероприятие планируется довольно серьезное. И, конечно же, интересное, учитывая мои слова про холеру и захоронения.

Когда мы подъехали к районному дому культуры, Сеславинский уже ждал в холле в компании Котенка и его новой подружки Фаины. Все те же фенечки, широкий клеш с вставками — типичная советская девушка-хиппи восьмидесятых.

Мы обменялись рукопожатиями, познакомили Фаину и Аглаю друг с другом, и у меня на какой-то короткий миг возникло странное умиротворенное ощущение. Вот мы пришли в ДК, нас встречает одухотворенный Константин Филиппович, который нашел себя в руководстве творческими коллективами. Оба мы с Котенком при девушках, и вроде не висит в воздухе ничего тягостного кроме теневых воротил, устроивших подставную аварию. И нет скорой агонии большой великой страны, которую так мечтает развалить мой сопредседатель, одновременно с этим удивительно рьяно принявшийся за улучшение строя.

Разве что Хватов с Кларой Викентьевной смотрелись несколько чуждо, хотя Громыхина официально теперь входит в клуб на правах оппонента Сало. Правда, знакомство у них, откровенно говоря, не заладилось, но в этом вина не парторга нашей газеты, а самого Антона Яновича. И все же на нее и Богдана Серафимовича Котенок с Фаиной посматривали с опаской. Хотя Алексей при этом все-таки вежливо поздоровался, а Хватову даже пожал протянутую руку.

— Это и есть твоя невеста-доктор, Женя? — лучезарно улыбнувшись, спросил Богдан Серафимович, кивнув в сторону Аглаи. — Очень рад познакомиться!

— Взаимно, — вежливо отозвалась девушка. — Евгений о вас рассказывал.

— Надеюсь, только хорошее, — хохотнул Хватов и панибратски хлопнул меня по плечу.

— Добрый вечер! — в холл тем временем, запыхавшись, вбежал Якименко.

Отлично, его мы и ждали, теперь можно смело идти в отведенное для нас помещение. Кажется, впереди у нас интересный разговор.

* * *

— Любопытно, — проговорил Якименко, откладывая в сторону «Правдоруба» и задумчиво почесывая бороду. — То есть я хотел сказать, что сама тема интересная, а вот попытка на ней спекулировать — довольно-таки отвратительная.

— Согласны с вами, Александр Глебович, — ответил за всех Хватов.

— Любая спекуляция на громких темах в принципе отвратительна, — я подвел черту. — Но что вы можете на это ответить со своей стороны?

— В истории нашей губернии было множество эпидемий, — Якименко пожал плечами. — Чума в конце XVIII века, тогда, кстати, Екатерина Великая постановила закрыть приходские кладбища. Хоронили на окраинах, за городской чертой. Потом знаменитая эпидемия холеры начала тысяча восемьсот тридцатых…

— Вторая холерная пандемия, — добавила Аглая.

— Вы правы, доктор, — кивнул Якименко, который почему-то ее побаивался. — Вторая крупная всемирная эпидемия, но в России первая. Ранее, конечно, холерные вспышки тоже фиксировались, но отдельными и очагами, не такие крупные. Потом холера возвращалась примерно каждые два десятка лет, еще одна запоминающаяся эпидемия вспыхнула в 1853-м, как раз началась Крымская война. Потом конец XIX века — последнее десятилетие.

— Получается, холерных захоронений у нас в Андроповске несколько? — уточнил я.

— Конечно, — подтвердил краевед. — А уж чумных средневековых сколько — вы даже не представляете. Вообще, их правильнее называть моровыми — люди же не только от чумы умирали, еще и от оспы, например. Еще у нас после революции свирепствовал тиф, по некоторым данным, «испанка»^[34]. Также в конце 1910-х в РСФСР всерьез опасались возвращения холеры, создали специальную ГубЧК по борьбе с этим недугом^[35]. Даже Тверь, судя по газетным заметкам того времени, готовили к «чистке». Это, если что, в санитарном смысле… Выгребные ямы в порядок привести, к примеру. Еще, кстати, призывы в газетах были — взять в руки лом или лопату и выйти на улицы, откалывать с тротуаров замерзшие нечистоты. И потом отправлять их с возчиками за пределы города. У нас, тогда еще в Любгороде, это тоже взяли на вооружение.

— Так-так-так, — нетерпеливо заговорил я. — Интересно… Давайте дальше, Александр Глебович. А с кладбищами-то что? Они все-таки заразны или нет?

— Так вот, холера, — продолжил Якименко. — Она же через воду распространяется. Я прав, Аглая Тарасовна?

— Все верно, — подтвердила девушка. — Это кишечная инфекция. Холерный вибрион может месяцами жить в воде, но при солнечном свете, при высушивании или в кислой среде очень быстро погибает. Так что называть старое кладбище ящиком Пандоры — глупо и непрофессионально.

— Доктор, получается, что если экскаватор копнет старый могильник с холерой, — начал Хватов, — то ничего страшного?

— Абсолютно, — покачала головой Аглая. — Александр Глебович, краеведам известны точки захоронений в Андроповске?

— Увы, нет, — Якименко невольно скопировал ее движение. — Старая документация утеряна, а уж если мы говорим о средневековых кладбищах… Фактически любой из сданных в нашем городе жилых домов может стоять на старом захоронении. И ничего опасного они собой не представляют.

— Это холера, — вновь вклинился в разговор Хватов. — А если чума? Она ведь не с водой распространяется… Воздушно-капельным путем, кажется? И получается, что из могилы ее можно подцепить?

— Ошибаетесь, — легко парировала Аглая. — Да, чума заразна, но вирус не живет в мертвом теле. Во всяком случае долго. Так что никаких «миазмов», как говорили в старые времена, не возникнет, если вдруг вскроется старое захоронение. Сто, двести, триста лет — огромный срок. Я консультировалась на эту тему с коллегой-инфекционистом. По ее словам, при желании можно выделить возбудителя из останков, но только в лабораторных условиях. И вряд ли это получится у нас, в Андроповске.

— Сыпной тиф? — осторожно внес свою лепту Сеславинский.

— Распространяется вшами, — ответила девушка. — Крайне сомнительно, что эти паразиты выжили под землей с начала двадцатых годов нашего века… Точно нет.

— Это же прекрасно, — облегченно выдохнул Богдан Серафимович, и я был с ним солидарен.

— Значит, мы все это должны объяснить в газете, — довольно кивнул я.

— Вот только не торопитесь, — Якименко неожиданно побледнел, потом решительно выдал. — Я подтверждаю, что старые кладбища не опасны, тем более что товарищ Ямпольская не даст мне соврать как специалист-медик… Но я против окончательного разрушения даже почти полностью уничтоженного старинного погоста.

Ага, а вот и камень преткновения. Все-таки Александр Якименко — ярый защитник старины, он потому и уделал своего тезку Сашку Леутина как ребенка, одной левой. Потому что знал и любил город таким, каким он был, и хотел его по максимуму сохранить. И вот тут я, откровенно говоря, был на его стороне. Не без оговорок, но все-таки.

Я всегда считал себя сторонником тезиса, что нужно бояться живых, а не мертвых. Не верил и сейчас не верю во всякие проклятья, месть покойников и прочее. Хотя наши девчонки в холдинге даже отдельную рубрику на эту тему вели. Но я искренне считаю, что нельзя ровнять могилы с землей. Лучше просто запретить новые захоронения и оставить кладбище как место последнего пристанища усопших. И не трогать, как старинные особняки. Или как деревянные кварталы стыка позапрошлого и прошлого столетий… Это если в прошлой жизни. А если в этой — прошлого и нынешнего.

Создатели «Правдоруба» поступили довольно низко, использовав древний страх человека умереть от заразы. И это мы обязательно не только рассмотрим на заседании клуба, но и, повторюсь, объясним в газете. Подобные инсинуации недопустимы.

Но прав все-таки и Якименко. Строить новый микрорайон прямо на старом кладбище… кощунственно, пожалуй, как бы громко это ни звучало. В Твери вот так несколько погостов уничтожили, и даже некоторые школы теперь стоят на костях. И зачем это?

Ладно, другой вопрос, как совместить решение сразу обеих проблем. Ведь когда люди поймут, что бояться нечего, и из старых могил не вылетит моровая язва, тогда вроде как можно будет построить жилье, и вопрос сам собой закроется. Но как быть с позицией Якименко, которого тоже наверняка поддержат многие жители города?

Однако дилемма. Открыто помочь Якименко — самолично дать козыри в руки создателей «Правдоруба». Они же этого и добиваются, чтобы стройка стала скандальной. Не помочь вообще никак — плюнуть в души тех, кому так же дорога старина и память об усопших. Как быть? Как примирить противоборствующие стороны? И как, чего уж греха таить, самому не идти на сделку с совестью?

Хорошо, что у меня есть способ рассечь этот гордиев узел.

Глава 36

До начала собрания осталось всего ничего, и я поспешил успокоить Якименко. Заверил его, что вопрос с кладбищем нужно будет поднять сразу с двух сторон: и про мнимую опасность холеры, и про то, что нужно беречь память. И вообще, чтобы не откладывать в долгий ящик, начнем обсуждение прямо сегодня, когда все подойдут. Краевед заметно расслабился, а я мысленно обрадовался, что в целом он человек уравновешенный и договороспособный. Побольше бы таких, но уж как есть…

А потом, не успели мы как следует выдохнуть, в помещение потекли участники клуба. Я усмехнулся этому довольно-таки стандартному обороту — еще недавно мне бы он и в голову не пришел. А сейчас я едва успевал приветствовать входящих. Сашка Леутин, Василий Котиков, немного погрустневший в отсутствии Зои, главный комсомолец Жеребкин, ликвидатор Павел Садыков. Следом вошли, оживленно беседуя, отец Варсонофий и бабушка Кандибобер. Бочком протиснулся покрасневший от смущения краевед Сало — не думаю, что он мастерски подделал такую реакцию, значит, и вправду стыдно за свою прошлую выходку. А потом пошли новенькие — Трофим-Душевед со своими приятелями-паранормальщиками, режиссер Владимирский, которому я давно обещал местечко для начала вольного слушателя. И тут я понял, что народу как-то слишком уж много.

— Здравствуйте, — следующий посетитель оказался довольно-таки неожиданным. — Если позволите, Евгений Семенович, мы бы с коллегой присоединились… Слишком уж интересная тема всплыла.

— Василий Васильевич? — Аглая удивилась не меньше моего, даже вскочила со своего места, будто студентка-первокурсница.

— Варвара Афанасьевна мне рассказала о вашем разговоре, — доктор Королевич с улыбкой развел руками. — И я просто не мог пройти мимо.

— Товарищ Королевич, — я тоже поднялся со своего места и, шагнув к профессору, крепко пожал протянутую руку. — Не буду скрывать, я очень рад вашему вниманию. Пожалуйста, проходите. Варвара Афанасьевна? Рад знакомству. Вон там Аглая, можно к ней…

Высокая темноволосая девушка, к которой моя невеста в шутку ревновала, смущенно улыбнулась и, кивнув мне, направилась к коллеге. Королевич присел рядом, вызывая неподдельный интерес у всех посетителей. Все-таки доктор медицинских наук — фигура знаковая, и в Советском Союзе они вызывали уважение у всех без исключения. Ну, или почти у всех.

— Аэлита Ивановна, мое почтение, — я и забыл, что Хватов знаком с бабушкой Кандибобер.

— Богдан… — удивленно воззрилась она на него, потом моментально одернулась. — Добрый вечер, Богдан Серафимович.

И села в другой конец аудитории. Похоже, не так пошла встреча, как планировал Хватов, да это и не мое дело. Я посмотрел на Котенка, который тоже был ошарашен появлением авторитетного ученого, а потом… В аудиторию зашли Краюхин с Козловым, которые уже присутствовали на прошлом собрании, но не сообщили тогда о своем желании заходить регулярно. Что ж… Это еще раз доказывает нужность моей задумки.

— Рассаживайтесь, товарищи, — я встал перед присутствующими, которым едва хватило стульев, да и то оказалось, что Сеславинский уже попросил кого-то из кружковцев принести еще сидячих мест. Хорошо, что помещение оказалось просторным, и все просто банально тут поместились. Насколько комфортно — это уже другой вопрос.

— Товарищ редактор, а нам хватит времени на выступление? — раздался голос Электрона Валетова, который размахивал пугающе толстой кипой листов.

— Дело растет и ширится? — усмехнулся Котенок, посмотрев на меня.

Я кивнул ему и вновь переключился на аудиторию. Надо рулить процессом, пока не начался бедлам.

— Итак, приступим, — сказал я негромко, но этого хватило, чтобы шум в аудитории постепенно сошел на нет. — Сегодня мы предлагаем начать с неожиданного события. Наверняка многие из вас уже видели свежий выпуск «Любгородского правдоруба».

Подтверждающие кивки, нестройный хор соглашающихся голосов — я отметил, что отреагировали так или иначе все. Разве что паранормальщики во главе с Валетовым покачали головами, с забавной синхронностью разведя руками.

— Выносим на голосование, — Котенок перехватил инициативу, но мы с ним так и договаривались. Дирижируем слаженно и дополняем друг друга. — Участвуют только активные члены клуба. Кто за то, чтобы начать сегодняшнее заседание с холерной угрозы?

Вот тут он, конечно, слегка перегнул, но логика мне ясна. Если говорить скучно, ни у кого интереса не будет. А так он использовал так называемый «крючок», на который и подсадил почтенную публику. Как-никак журналистский прием, Котенок явно не против вернуться в профессию. И вернется, насколько я знаю по своей прошлой жизни.

— А есть она, эта угроза? — раздался голос Антона Сало.

Он ведь тоже краевед, как и Якименко, потому-то и относится к громкой статье в «Правдорубе» со скепсисом. Знает, что по всему Любгороду-Андроповску рассыпаны многочисленные моровые кладбища, и если бы верны были «страшилки» неизвестных, эпидемия бы уже случилась. Причем не раз. Но нам нужно убедить и остальных тоже.

— Вот об этом мы и поговорим, — подхватил я. — Сегодня у нас в гостях медицинские работники, в том числе специалист по инфекциям. Так что нужную информацию можно будет получить, что называется, из первых уст.

— Голосуем, — напомнил Котенок. — Кто за?

Поднялись руки, причем кое-кто проигнорировал правило, что участвуют только активные члены клуба. Например, поклонник творчества Рериха из тусовки Валетова с Душеведом. Я хотел было отметить этот момент и напомнить о порядке, но Котенок успокаивающе выставил в мою сторону ладонь. В этот момент Фаина как раз закончила быстрый подсчет — у нее в руках даже бумажка была, где она что-то отмечала.

— Одиннадцать голосов членов клуба, — сказала она. — Три голоса не учитываются, так как это вольные слушатели. И один участник отсутствует по уважительной причине.

Ага, это она Зою Шабанову имеет в виду, которая долечивает сотрясение мозга. А молодец девчонка, быстро себе дело нашла. Наверное, Котенок ей предложил, только меня они оба забыли предупредить. Впрочем, я не вижу препятствий. Клуб «Вече» растет, и помощники нам точно нужны. Пусть первой как раз и будет Фаина.

— Кто против? — невозмутимо уточнил Котенок. — Воздержавшиеся? Большинством голосов дополняем повестку. Евгений Семенович, надо ввести всех в курс дела.

Я кивнул и коротко рассказал присутствующим суть проблемы. Есть кладбище, где хоронили умерших от холеры, есть план строительства нового микрорайона, в котором этот момент не учтен, и есть бредни создателей «Правдоруба». А теперь самое интересное.

— Для начала попросим выступить наших медицинских работников, — я перешел к главному. — Товарищи врачи, кто желает высказаться? Стоит ли жителям города бояться холеры? Без вашего компетентного мнения не обойтись.

— Боюсь, эпидемиология не моя стезя, — улыбнулся профессор Королевич. — Но я полагаю, что доктора Строгова и Ямпольская развеют всяческие сомнения. В свою очередь, как их коллега, я подтверждаю высокий профессионализм обеих.

— Спасибо, Василий Васильевич, — вежливо кивнул я. — Тогда попрошу к трибуне Аглаю Тарасовну. Варвара Афанасьевна, а вы приготовьтесь в любой момент подхватить эстафетную палочку…

Трибуна — это, конечно, громко сказано. Всего лишь стол, на котором можно разложить какие-то свои материалы или просто встать за него, словно бы защищаясь. Иногда для уверенности во время выступления перед аудиторией так и делают.

Аглая как раз тоже волновалась, я это чувствовал, потому что хорошо знал свою девушку. Но внешне она была спокойна и невозмутима. Встала со стула, галантно прошлась по аудитории, стуча каблуками. И… разумеется, я не смог не залюбоваться ею в очередной раз. Красивое лицо, утонченная фигура, стройные ноги и роскошные вьющиеся волосы. Ее легко можно было бы представить идущей по модному подиуму. Но она, истинно советская девушка, выбрала профессию медика. Чтобы помогать людям, чтобы двигать вперед науку и, в конце концов, безжалостно рушить стереотипы о либо умных, либо красивых.

— Моя специализация — сердечно-сосудистые заболевания, — Аглая встала рядом, наполнив воздух вокруг легким цветочным ароматом. — Тем не менее, общая медицинская подготовка дает мне право рассуждать и на тему инфекционных заболеваний. Так вот, я со всей ответственностью заявляю, что холерные вибрионы не способны десятилетиями прожить в глубине почвы. Заражение людей из-за раскопанных старых могил абсолютно исключено.

— А как же сибиреязвенные скотомогильники? — как мне показалось, сварливо спросила бабушка Кандибобер.

— Мы обсуждаем старинное общественное кладбище, а не захоронения умерших от сибирской язвы животных, — Аглая смерила экоактивистку снисходительным взглядом. — Вряд ли вы не видите между ними разницу, скорее просто невнимательно слушаете.

— Я? — ахнула Аэлита Ивановна. — Да я… просто дело же не только в холере. А тиф? А испанский грипп? Чума, в конце концов! Мало ли, какая зараза дремлет в земле!

— Этиология всех перечисленных вами заболеваний не имеет никакого отношения к старым человеческим захоронениям, — спокойно возразила Аглая.

— Но ведь товарищ Челубеева по-своему права! — раздался голос Электрона Валетова. — Простите, пожалуйста… Вы позволите задать вопрос?

Я даже не сразу понял, что наш контактер говорит о старушке-экоактивистке, настолько приклеилось к ней прозвище Кандибобер. Некоторые даже всерьез думали, будто это ее фамилия. А Валетов молодец — сначала влез, потом вспомнил о правилах.

— Конечно, — с улыбкой кивнула Аглая.

Валетов встал, расправил плечи и, гордо представившись «исследователем возможностей человеческого организма», обратился сразу ко всем врачам.

— Товарищи медики, — начал он. — Все-таки вы бы нас просветили по поводу сибирской язвы… Понимаю, что мы говорим о другом, о холере. Но граждане из «Правдоруба» тоже могут задаться подобным вопросом. И нам нужно быть готовыми к новым провокациям.

Вот молодец все-таки этот странный дядька. Пускай у него в голове пасутся стада тараканов, но сейчас он говорит правильные вещи. Действительно, сегодня «Правдоруб» написал о кладбищах, а завтра с удовольствием будет смаковать тему сибиреязвенных скотомогильников.

— Полагаю, на этот вопрос лучше ответит Варвара Афанасьевна Строгова, — сказала Аглая и жестом пригласила подругу, когда мы с Котенком по очереди согласно кивнули.

Я проводил взглядом свою девушку, пока она возвращалась на место, затем повернулся к сменившей ее темноволосой коллеге.

— Товарищи, с возбудителем сибирской язвы действительно все сложнее, — начала она тихо, но быстро обрела уверенность и твердость, увидев, насколько внимательно, не шелохнувшись, все ее слушают. — Его споровая форма сохраняет активность вне живого организма довольно долго, порядка двухсот пятидесяти лет…

По рядам прокатился испуганно-удивленный вздох. А я еще раз мысленно поблагодарил Валетова и даже бабушку Кандибобер — не подняли бы эти двое тему сибирской язвы, и «Правдорубу» ушел бы такой козырь!.. Хорошо, что мы его перехватили.

— По некоторым данным, — продолжала тем временем Варвара Афанасьевна, — возбудитель может существовать и гораздо дольше. Триста, четыреста лет, даже тысячу^[36] и более. Это менее вероятно, но коллеги-эпидемиологи не исключают такую возможность. Поэтому — да, сибирская язва опасна. Однако в нашем районе вспышек сибирской язвы, к счастью, не регистрировалось давно. А имеющиеся скотомогильники соответствующим образом законсервированы и все наперечет у областной санэпидемстанции. Кроме того, споре сибирской язвы необходимо вначале попасть в кишечник теплокровного животного… И уже потом она может легко перейти на человека. Однако опасность минимальна — мясо, попадающее на рынки СССР, проходит тщательный ветконтроль…

А нам, подумал я в этот момент, точно понадобится в дискуссионном клубе ветеринар. Надо бы поискать подходящую кандидатуру.

— Позвольте мне, — Анатолий Петрович Краюхин поднял руку и встал. Дождался от меня с Котенком подтверждения и продолжил, повернувшись лицом к аудитории. — Как ответственное лицо, я подтверждаю, что ситуация с сибиреязвенными скотомогильниками на полном контроле райкома партии и областного комитета КПСС.

— Спасибо, Анатолий Петрович, — поблагодарил я. — Варвара Афанасьевна, вам тоже спасибо. Если позволите, добавлю от себя. Александр Глебович, — я позвал Якименко. — Ответьте нам, пожалуйста, как специалист по истории родного края. Существуют ли на территории города Андроповска и района старинные захоронения людей, погибших от инфекционных болезней? И да — я так полагаю, что вопрос с сибирской язвой закрыт, никто больше не путает кладбища со скотомогильниками?

Жестковато получилось, но так порой, на мой взгляд, и надо. Чтобы люди думали, прежде чем что-то сказать. И мой последний вопрос относился ко всей аудитории. Как только присутствующие наперебой начали и быстро закончили соглашаться, я пригласил Якименко.

— Александр Глебович, попрошу вас к трибуне.

— Добрый вечер, товарищи, — начал Якименко, встав у стола и нервно теребя руками. — Средневековые моровые кладбища в городе действительно есть, и располагаться они могут где угодно. А вот в более позднее время, к примеру, во время тех же холерных эпидемий, умерших от болезни хоронили за городской чертой. В любом случае, как нам уже сказали врачи, опасности нет. Никакая холера и никакой тиф, а уж тем более точно никакая «испанка» нам сегодня не угрожают. Вот только существует еще один острый вопрос, который мне бы хотелось поднять…

Он откашлялся, прочищая горло, и продолжил. В этот момент он словно бы неуловимо изменился. И причина была ясна: Якименко говорил о том, что его больше всего волнует.

— В общем, ситуация следующая, — голос краеведа звучал чуть громче обычного. — Я бы сказал, двоякая. С одной стороны, как мы уже знаем, никакой опасности заражения нет. А значит, как будто бы можно строить на старом кладбище. Но с другой стороны… У нас в городе и так мало осталось памятников старины. Не нужно уничтожать еще один. Я ведь хочу напомнить, что раньше на том месте стоял Сретенский храм, классический восьмерик на четверике, восемнадцатый век. Сейчас от него ничего не осталось, но есть старые надгробия. Отдельные — это настоящие шедевры. Собственно, у меня все. Надеюсь, товарищи, на ваше благоразумие.

— Спасибо вам, Александр Глебович, — сказал я. — У кого-либо есть вопросы по теме?

— Разрешите мне, — со своего стула во весь рост поднялся крепкий секретарь ВЛКСМ Жеребкин.

— И я бы тоже хотел! — поднял руку «гоустхантер», как я назвал любителя паранормального. Забыл совсем, как его на самом деле…

— В порядке очереди, — я вежливо напомнил ему. — Сначала товарищ Жеребкин, потом и вы сможете задать свои вопросы.

— А у меня не вопросы, — паранормальщик даже гордо подбоченился, задрав нос, как будто научное открытие совершил. — Я бы хотел выступить… Исключительно в рамках темы, разумеется.

Меня так и подмывало отказать доморощенному Фоксу Малдеру, но он собрал необходимые пятьдесят подписей и потому сегодня формально один из нас.

— Принимается, — сказал я. — Может быть, кто-то еще хочет высказаться более подробно?

Вызвались двое: Котиков и Кандибобер. Причем если желанию Васи я не удивился, то старушка-экоактивистка, на мой взгляд, должна была высказаться в поддержку Якименко. Не из-за любви к старине, как тот, а из-за мнимой опасности заражения — она-то как раз в подобное верила. Об этом я узнал, когда она громким шепотом поделилась мнением с отцом Варсонофием.

Тем временем вперед вышла Фаина, вытянула по очереди бумажки с именами, определяя очередность выступлений. Ловко, а я сам собирался назначать, но так даже лучше. Впрочем, у нас для начала еще вопрос от Жеребкина. Или даже несколько, судя по его боевому настрою.

Довольный секретарь районного комсомола встал, потянулся и сделал несколько довольно агрессивных движений, словно боксер на ринге. Вызывающе, но нарушением не является. Надо, пожалуй, доработать правила. Интересно, Жеребкин искренне хочет разнести Якименко в пух и прах? Или понимает, что все это — не более чем тонкая игра? Вот Краюхин с Козловым, я думаю, отлично понимают. Сидят и не вмешиваются, ждут, куда на самом деле вывезет кривая народного мнения. Точнее, пока еще не совсем народного — члены дискуссионного клуба тут скорее как ретрансляторы идей, из которых и будут выбирать жители города.

— Задавайте вопросы, товарищ Жеребкин, — я вежливо поторопил комсомольца, а то что-то он затянул с интригующим молчанием.

— Да-да, конечно, — спохватился Жеребкин. — Скажите, Александр Глебович, какую историко-архитектурную ценность представляет собой фактически несуществующее Сретенское кладбище? Храма там больше нет, могилы, как бы это ни было прискорбно, уничтожены и разорены. Причем, что особенно хочется подчеркнуть, во многом в этом повинны немецкие оккупанты. Так что именно вы хотите сберечь? Поле с обломками? Заросли сорняка?

— Я предлагаю провести на месте бывшего кладбища археологические изыскания, — уверенно ответил Якименко, не поддавшись на явно провокативную речь комсомольского секретаря. — Многие надгробия девятнадцатого и даже восемнадцатого века наверняка уцелели, просто оказались под слоем почвы. Фактически это старинный некрополь, представляющий собой огромную историческую ценность. На Сретенском кладбище хоронили в том числе лучших представителей любгородских сословий… Это же источник исторических открытий. А вдруг именно там находится могила Муравьева-Любицкого?

— Сословия, — Жеребкин словно бы смаковал это слово. — Странно слышать это в советском доме культуры советского города. Сословия в нашей стране еще с тысяча девятьсот семнадцатого отсутствуют. Вы хотите внести сумятицу в общество? Восстановить неравенство в советской стране?

— Кто вам такое сказал? — возмутился Якименко, а из аудитории послышался возмущенный ропот. Причем пока было непонятно, на чьей стороне люди. — Да, сегодня сословий нет, однако они были. Это история. И мы не можем вычеркнуть из нее людей просто потому, что кто-то решил уничтожить память! Скажете, что купец Харитонов, который открыл земскую лечебницу на свои деньги, недостоин доброго отношения? Это же немыслимо — в городе, для которого он столько сделал, даже нет памятника! А граф Рысевский? Это же он создал детский приют в нынешнем поселке Лесозаготовителей!

— Безусловно, эти люди достойны памяти за добрые поступки, — ответил Жеребкин. — Но те самые сословия, на которые вы не хотите обращать внимание, как раз и дали им такую возможность. На купца работали предки других жителей города по двенадцать часов в сутки, а то и по четырнадцать. И это не просто жизнь, отданная за копейки, часть из которых нам кинули подачку, а время… Время на развитие, на детей, из которых тогда меньше половины доживало до совершеннолетия. Так сколько сотен людей умерло, чтобы один купец в надежде на титул построил больницу, а один граф — приют, пусть и по душевному порыву? И какое отношение к этим не самым плохим представителям своего класса имеет заброшенный пустырь?

Ошибка… Я старался смотреть на дискуссию со стороны. Сама речь у Жеребкина получилась сильной, но вот лишний вопрос в конце, и его оппонент получил возможность выбора, на что отвечать.

— Этот пустырь, — Якименко с явным усилием успокоился, — является последним пристанищем достойных людей, о которых мы говорим.

Ну вот, тема и закрылась.

— У вас еще есть вопросы, товарищ Жеребкин? — тем не менее, я должен был уточнить.

— Что ж… — парень поиграл желваками. — Должен признать, что товарищ краевед выступил убедительно. Но мы еще посмотрим, что скажут на это читатели. Что им важнее — новые дома для молодых семей или призраки прошлого…

— Жеребкин! — я предостерегающе повысил голос.

Вроде бы ничего такого он и не сказал, но в целом главный комсомолец района сегодня слишком агрессивен. Как будто бы намеренно хочет вывести Якименко на провокацию.

— Все-все, — парень примирительно выставил вперед руки. — Я просто хотел напомнить, что последнее слово будет за жителями Андроповска. Прошу прощения за резкость.

И все-таки что-то в его тоне мне не понравилось… Впрочем, я и сам сейчас на взводе, могло показаться. Вон Котенок вполне себе спокоен, значит, поведение Жеребкина его не смутило.

— Еще вопросы? — я обратился к аудитории. — Если нет, переходим к выступлениям. И первый у нас…

— Я! — вскочил с места паранормальщик.

— Пожалуйста, — кивнул я новенькому, сверившись с бумажкой от Фаины. Блин, фамилию неразборчиво написала. Неловкий момент, который, впрочем, легко поправить. — Будьте любезны, представьтесь аудитории.

«И мне заодно», — подумал я, но вслух, разумеется, этого не сказал.

— Роман Белобров, — с достоинством ответил мужчина в колючем индийском свитере. — Исследователь паранормальных явлений.

Козлов, второй секретарь райкома КПСС, на сей раз не смог сдержать тяжкий вздох. Краюхин же выдержал. Что поделать — гласность.

— Насколько я знаю, — приступил к полемике Белобров, — в имении Рысевского не раз наблюдались аномальные явления. Там даже погибли сироты в странном пожаре незадолго до революции. И теперь, по рассказам нынешних воспитанников, в западном флигеле можно увидеть флуктуации тонкихматерий^[37]. Ребята себя при этом чувствуют ужасно…

— Отклоняется, — неожиданно возразил Котенок. — Легенды о сгоревшем приюте не имеют никакого отношения к вопросу.

— Простите, — покачал головой «гоустхантер». — Я увлекся, признаю. Я всего лишь хотел сказать, что если потревожить души усопших, мы заимеем на территории города еще одну аномальную зону.

— А вас уже выпустили из сумасшедшего дома? — участливо спросил со своего места Жеребкин.

Честно говоря, меня подмывало задать тот же вопрос. Но в любом случае это недостойно. Какую бы ахинею не нес в массы Роман Белобров, он честно заслужил место в дискуссионном клубе. Но главное — оскорбив его, Жеребкин тем самым унизил себя. Ведь, как известно, на личности переходят от бессилия что-либо доказать. И это не значит, что парапсихолог или как его там прав. Нет, просто разбивать его тезисы нужно по науке. И с уважением.

— Вам замечание, товарищ Жеребкин, — невозмутимо произнес я. — Желтая карточка за оскорбление участника клуба. Вам есть что возразить по существу?

— Есть, — секретарь райкома ВЛКСМ покраснел, глаза его налились кровью. — То есть вы считаете, товарищ Белобров, что на кладбище нельзя строить, потому что привидения нападут?

— Не привидения нападут, — «гоустхантер» посмотрел на Жеребкина как на недоумка, и это было весьма хлестко. — Образуется аномальная зона. Влияние энергетики Танатоса на наш мир еще недостаточно изучено, поэтому вряд ли стоит рисковать здоровьем людей.

— И вы бы хотели об этом написать в газете? — неожиданно улыбнулся главный комсомолец, и я тут же понял, к чему он клонит. — Я же правильно понимаю, что вы согласны с товарищем краеведом?

— Разумеется! — обрадованно воскликнул Роман Белобров.

— На мой взгляд, это сильный довод, имеющий право на существование, — Жеребкин не скрывал усмешки. — Предлагаю товарищу краеведу использовать его в качестве аргумента, если итоги голосования позволят ему публиковаться в газете.

Все просто. Наш «гоустхантер» был чудаком, и поддержка Якименко с его стороны работала против репутации защитника старины. Поняли это и все остальные. К сожалению, порой нужно слишком мало, чтобы люди встали на тропу войны.

— Да он же издевается! — не выдержав, закричал Сало. — Сволочь ты, Жеребкин!

Эпилог

— А я протестую! — возмутился комсомолец. — Товарищ Кашеваров, гражданин Котенок! Удалите его!

— Мы сами решим, что делать, — процедил сквозь зубы мой сопредседатель.

Поднялся шум и гам. Кто-то поддерживал Сало, говоря, что он ляпнул сгоряча, но по делу. Другие возмущались, что Белобров превратил заседание серьезного клуба в цирк. Краюхин вскочил со своего места, повернулся к аудитории, готовясь что-то сказать. Я бросил быстрый взгляд на Аглаю — она сидела спокойно, вот только глаза выдавали ее беспокойство. Павлик Садыков, поняв, что дело пахнет жареным, кивнул мне и начал пробираться к Аглае с Варварой и доктором Королевичем. Защитит ли он их в случае чего?

Так, надо гасить подобные вещи в зародыше. Срочно!

— А теперь замолчали все! — оглушительно гаркнул я, и в аудитории повисла недоуменная тишина.

На меня смотрели десятки глаз. Кто-то оценивающе, как профессор Королевич. Другие — с надеждой, как Аглая. Третьи, как — неожиданно! — Сало, с решительной поддержкой на лицах.

— Слушайте меня! — казалось, мой голос гремел, но я не собирался останавливаться. — Вы что, не понимаете, что происходит? Вам мало драки на прошлой неделе? Недостаточно того, нас целенаправленно сталкивают лбами? Или вам не хватает грязи, что пишут в «Любгородском правдорубе»? Хотите сами все испортить?

Тишина стояла гробовая. Краюхин с Козловым, как и все остальные, молча смотрели на меня. В коридоре раздался топот, открылась дверь, и в помещение ввалились несколько милиционеров. Они замерли, глядя на первых лиц района, и Анатолий Петрович еле заметно покачал головой. Отбой, мол, тревога ложная. Вот только в целом стремительное появление стражей порядка оказалось несвоевременным. Очень мягко говоря.

— Нас подслушивали? — громогласно объявила бабушка Кандибобер. — Товарищ редактор, это как понимать?

— Евгений Семенович? — Котенок повернулся ко мне, и его лицо исказило гримасой.

По сути, я мог уйти в глухую оборону. Мол, нет, это все случайность. Но сделал бы только хуже.

— После инцидента с дракой на площади у ДК, — начал я ровным голосом, — можно было ожидать чего угодно. Вплоть до диверсии. Поэтому нас охраняли сотрудники милиции. Ради нашей же безопасности.

— А я не желаю, чтобы меня охраняли! — вновь принялась скандалить Аэлита Ивановна. — Моя милиция меня бережет — сначала посадит…

— Да замолчи ты! — громыхнул Хватов, и Кандибобер неожиданно застыла с открытым ртом.

Богдан Серафимович встал, решительно подошел к нам с Котенком, повернулся к собравшимся.

— Вы что, правда не понимаете? — тихо спросил он. — Даже я, человек приезжий, многого здесь не знающий, все прекрасно вижу. Вот это, — он брезгливо поднял за уголок экземпляр «Правдоруба», как еще совсем недавно проделывал с моей газетой, — вот это — опаснейшее оружие. Те, кто им пользуются, знают, на что давить. Знают слабые места. Пока Евгений Семенович пытается дать каждому слово и делает все, что примирить соперников, они!.. Они стремятся погрузить город в панику.

Он смачно швырнул журнал о стол, грохнуло как от выстрела.

— Вас пугают холерой, — продолжил Хватов. — Стравливают друг с другом, чтобы одни называли вторых сумасшедшими. А в итоге — кто выиграет? Ни первые, ни вторые. Евгений Семенович, я предлагаю немедленно дать развернутую статью в ближайшей вечерке!

— Как представитель райкома… — Краюхин, вытирая вспотевшую лысину, тоже вышел к нам. Что-то он, кажется, сдал в последнее время. — Так вот, как первый секретарь районного комитета КПСС, я могу предложить обсудить вопрос на уровне партии. Но нужен веский повод… А не балаган, который вы здесь устроили.

— Мы проведем опрос, Анатолий Петрович, — предложил я. — Как всегда, при помощи бюллетеней в газете. Вы уже знаете, что это работает. А для максимально точной выборки я предлагаю временно увеличить тираж. Чтобы все, у кого есть такое желание, смогли высказаться.

— Думаю, это возможно, — Краюхин посмотрел на меня и кивнул. — Действуйте, Евгений Семенович.

— Спасибо, — поблагодарил я. — Якименко! Подготовьте короткий текст с вашими тезисами. Объем — не более трех тысяч знаков. Жеребкин! Вам такое же задание.

Ну вот. Стоило запахнуть жареным, и пропала вся демократия моего вече. И ведь назад не отступить! Не знаю, получится ли у меня вернуть доверие собравшихся, если продолжу давить, но одно я знаю точно: если покажу сейчас слабость, тогда это точно последнее собрание.

Впрочем… Если я сейчас поставил себя выше правил, так и других можно просто поднять на этот уровень.

— Белобров! — я фактически рявкнул.

— Я? — удивленно откликнулся «гоустхантер».

— Вы. Добавьте от себя третий вариант. Кто еще хочет, тоже пишите! Размер вы знаете, а раз тема получилась настолько острой, попробую выбить места каждому, кто успеет вовремя и будет придерживаться наших правил.

Вверх взметнулась пара рук. Кандибобер — вздыхаю, Фаина — неожиданно. Я кивнул обеим, а потом продолжил.

— А с вами, товарищи доктора, — я внимательно посмотрел на Аглаю и ее коллегу, — мы вместе подготовим спецматериал, чтобы никто в городе не испугался холеры. Даже в мыслях.

— Я согласна, — Варвара Афанасьевна зачем-то вытянулась в струнку, став при этом еще более высокой и слегка угловатой.

Аглая же просто улыбнулась, и мне этого было достаточно. Кажется, немного отпустило.

* * *

Всю оставшуюся неделю кипела работа. Якименко с Жеребкиным подготовили отличные колонки, и даже паранормальщик Роман Белобров написал стройный, вполне читаемый текст. Здесь я опять получил урок — неважно, о чем говорят люди, гораздо важнее, как они отстаивают свою позицию. И если отбросить сомнительность самой темы, с логикой и аргументацией у чудака Белоброва все было в полном порядке. Как, впрочем, и у бабушки Кандибобер, которая мобилизовала все свои ресурсы и выдала спорный, даже местами алармистский текст, но абсолютно каждый тезис подкрепила аргументацией. В итоге в газету пришлось взять четыре колонки на одну тему, но с сильно отличающимися позициями, и это смотрелось выигрышно. Остальные желающие — Фаина и отец Варсонофий, который тоже вызвался — не успели, однако я успокоил обоих. Я чувствовал, что тема выходит резонансная, а потому к ней придется не раз вернуться.

Сам же я плотно взялся за материал о холере. Зоя как раз уже вернулась в строй, чем знатно облегчила мне задачу — никто ведь у меня «Андроповские известия» не отнимал, а две газеты готовить все-таки задача не из простых. Даже с учетом помощи сразу обоих замов. Собственно, им-то — Бродову и Бульбашу — я отдал подготовку основного издания, погрузившись в спецматериал. До этого с таким же упоением я писал, пожалуй, только два текста: о похищении мальчишек и о чернобыльце Павле Садыкове.

Зое, как редактору «Вечернего Андроповска», я предложил отдать на статью сразу разворот. И она согласилась. Надеюсь, что действительно из-за важности темы, а не из-за уважения ко мне. Хотя, пожалуй, я зря сомневаюсь: статья в «Правдорубе» настолько зацепила людей, что на следующий после памятного заседания день мы с коллегами всю планерку обсуждали суету вокруг старого захоронения. Каждый готов был принять участие, оказать посильную помощь, но я приказал сосредоточиться на своих материалах. А у меня и так хватало помощников. Вернее помощниц — Аглая и ее подруга, инфекционист Строгова, фактически стали моими соавторами, настолько огромным был вклад обеих. Внес свою лепту и профессор Королевич: напомнив, что эпидемиология — это все же не его профиль, он свел меня с несколькими своими коллегами из Калинина, более узкими специалистами с громкими именами.

Единственное, что сыграло против нас, это время. Создатели «Правдоруба» правильно рассчитали свой ход, выпустив номер журнала аккурат в день сдачи нашей газеты. Мы просто бы не успели подготовить достойный ответ, чтобы снять пару материалов и поставить замену. Это про встречу партийных лидеров, например, можно ночью написать и к утру сдать номер, такие вещи в райкоме быстро согласовывают, если все по правилам делать. А вот настолько серьезную вещь, как опасность массовой эпидемии…

С другой стороны, мы действительно избежали спешки и, соответственно, возможных ошибок. Ну, что бы я написал в горячке, глотая литрами кофе? Нет, это точно не тот материал, с которым нужно спешить, жертвуя качеством. Мы и так выпустили статью в вечерке, то есть спустя три дня. Как раз перед выходными, когда люди неспешно читают прессу. А еще я вышел на районную ветполиклинику, где мне дали исчерпывающий комментарий по сибиреязвенным скотомогильникам. Еще и Краюхин пару слов от себя добавил, придав материалу еще больше весу. Так что пускай «Правдоруб» оказался первым, плевать. Главное, что у нас в ответ получилась не оголтелая агитка, где все всё отрицают, а грамотный материал, подготовленный по всем правилам хорошей журналистики. С кучей источников и комментариями самых разных, но при этом весьма компетентных в своих направлениях специалистов.

А когда мы наконец-то отправили вечерку в печать, я не стал уходить домой. Решил дождаться первой реакции — ведь один из экземпляров должны были сразу же вывесить на стенде. Том самом советском аналоге новостного телеграм-канала. Или соцсетевой ленты, тут уже как кому больше нравится.

— Страшно? — попытался улыбнуться Бульбаш, потягивая остывший чай.

Он тоже остался со мной, как и Бродов с Зоей Шабановой. Всех нас четверых, редакторов и замов, потряхивало, мы ждали выхода и надеялись, что выложились не зря.

— Валентина, может, вам все же пойти домой? Мы справимся, — предложила Аглая, которая тоже не выдержала и приехала в редакцию после окончания своего рабочего дня в поликлинике. — Вы только покажите мне, где что лежит…

— Нет-нет, что вы, доктор, — секретарша, как раз вносящая очередной поднос с чаем и кофе, резко замотала головой. — Вся редколлегия на месте, разве я могу домой уйти?

— Кстати… — опомнился я, выпивая залпом третью или четвертую чашку арабики. — Клара Викентьевна у себя?

— Разумеется, я тоже не смогла сразу уйти, — Громыхина как раз появилась в кабинете.

— Располагайтесь, — я улыбнулся и махнул рукой в сторону свободных стульев.

— Спасибо, — парторгша уселась неподалеку, и я неожиданно заметил, насколько сильно она осунулась. Интересно, что на нее так повлияло? Холерная история? Или в целом раздрай, творящийся в городе? — И, кстати, не я одна…

— Что, простите? — я не сразу сообразил.

— Не я одна, говорю, осталась, — Громыхина блеснула стеклами очков. — Вся редакция на месте, никто домой не ушел. Поздравляю вас, Евгений Семенович. Сделать так, чтобы сотрудники сидели на месте в пятницу вечером, причем добровольно… Силен!

— Я вас умоляю, Клара Викентьевна, — я шутливо отмахнулся, но внутри просто танцевал от восторга. И правда ведь, я же никого не уговаривал и не просил остаться. Журналисты сами этого захотели!

— Все готово, Евгений Семенович, — сообщила мне Валечка по внутренней связи.

— Вперед, товарищ Кашеваров, — улыбнулась Громыхина. — Думаю, всем сразу не стоит спускаться. Народ распугаем… Товарищ Ямпольская, вам я тоже рекомендую пойти. Все-таки это ваша первая публикация, кстати, примите мои поздравления!..

— Спасибо, Клара Викентьевна, — благодарно кивнула Аглая и повернулась ко мне. — Идем?

В лифте я взял ее за руку. Просто захотелось почувствовать ее поддержку и заодно поддержать саму девушку. Вот ведь пятый кегль, волнуюсь, как будто в прямой эфир на ТВ выхожу. А всего-то дел — выйти и послушать реакцию читателей.

На улице шел снег. Большие крупные хлопья. Сказочная погода, как будто бы опять наступил Новый год. А вот и народ начал собираться у стенда, возбужденно переговариваясь… Тоже словно бы готовятся к празднику. Но нет, тема-то гораздо серьезнее.

— Что-то как-то шумно, — тревожно сказала Аглая и инстинктивно прижалась ко мне.

Я сжал ее руку крепче, и мы ускорили шаг.

Конец третьей книги.

P.S. Как вы уже догадались, это совсем не конец истории. Четвертая книга уже на подходе, постараемся поскорее выложить пролог, но неделю точно возьмем — на подготовку, тщательную вычитку и, возможно, дополнительный объем, чтобы было интересней читать.

Спасибо, что выбираете наши книги! А мы будем стараться и дальше вас приятно удивлять:)

Примечания

1

В Москве на Краснопресненской набережной располагался Верховный Совет РСФСР. В 1992–1993 годах здание называлось Дом Советов РФ, затем стало Домом Правительства РФ. Неофициально зовется Белым домом.

(обратно)

2

«Баржи смерти» — плавучие тюрьмы, которые использовались во времена гражданской войны в России обеими сторонами

(обратно)

3

Mea culpa (лат.) — моя вина.

(обратно)

4

В 2003 году в организации атаки признается один из членов швейцарской партии зеленых, Хаим Ниссим. Сама станция «Суперфеникс» будет выведена из эксплуатации за шесть лет до этого откровения, в 1997-м.

(обратно)

5

Kernkraftwerk Brokdorf — атомная электростанция в немецком Брокдорфе. Была выведена из эксплуатации в канун нового 2021 года.

(обратно)

6

«Фенька» — детская иллюстрированная газета-раскраска, выходившая в начале 1990-х в Перми и распространявшаяся по всей России и в Украине. Всего в период с 1991 по 1994 годы вышло 60 номеров.

«Черный кот» — детская газета, печатавшаяся в Твери в начале 90-х. К сожалению, очень быстро закрылась.

(обратно)

7

Прасковья Савельева — советская подпольщица. Родилась в 1918 году в Ржевском уезде Тверской губернии, работала в Луцке (Украинская ССР). Во время ВОВ руководила местным подпольем, была схвачена фашистами и заживо сожжена в 1944-м.

(обратно)

8

Димитр (Дмитрий Николаевич) Благоев — первый пропагандист марксизма в Болгарии.

Зинаида Васильевна Коноплянникова — революционерка-террористка, участвовала в покушении на тверского губернатора Павла Слепцова. Казнена.

Вера Михайловна Бонч-Бруевич (урожденная Величкина) — врач, журналист, видный деятель большевистского подполья. Входит в число создателей советской системы здравоохранения.

Исаак Эммануилович Бабель (Бобель) — советский писатель, автор «Одесских рассказов» и «Конармии».

(обратно)

9

Фердинанд Август Бебель — немецкий политический деятель, марксист. Один из основателей СДПГ.

(обратно)

10

«Семь семей с озера Попил-Поел» (англ. The History of the Seven Families of the Lake Pipple-popple) — рассказ английского автора Эдварда Лира, написанный в 1871 году. На русском языке был впервые опубликован в переводе Леонида Яхнина в журнале «Мурзилка» № 1 за 1992 год.

(обратно)

11

Имеется в виду рассказ-фантазия Юрия Яковлева «Солнце с белыми лучами».

(обратно)

12

«Звезда и смерть Хоакина Мурьеты» — рок-опера Алексея Рыбникова и Павла Грушко. Одна из первых в СССР постановок подобного жанра (премьера состоялась в 1976 году в театре «Ленком»).

(обратно)

13

Колумнист в журналистике — автор персональной рубрики.

(обратно)

14

Кегль — размер типографского шрифта по вертикали, включая выносные элементы (например, точки буквы Ё или диакритический знак в Й).

(обратно)

15

Фернанделька — вязаная шапочка с помпоном и козырьком. Изготавливалась под маркой Tonak в Чехословакии. Она же «монголка», «лопата», «вольтовка» и «фирманделька». В 1980-х ее любили носить казанские группировщики, то есть члены молодежных банд.

(обратно)

16

Секешфехервар — город в Венгрии.

(обратно)

17

Пирог с рыбой.

(обратно)

18

Открытый пирожок из ржаного пресного теста с разнообразной начинкой. Карельское национальное блюдо.

(обратно)

19

Сексот — секретный сотрудник, человек в штатском, маскирующийся под обывателя.

(обратно)

20

Павел Постышев — член ЦК ВКП(б), партийный пропагандист и публицист. Был одним из организаторов политических репрессий в 1937–38 годах. При этом сам же в 1938-м потерял все посты, а в 1939-м — расстрелян.

(обратно)

21

Архитектор Евгений Стамо использовал в своей идее допуск в шесть градусов при стыковке железобетонных изделий. Таким образом ему удалось в 1973 году «закольцевать» панельный дом в Матвеевском на западе Москвы. А в 1979-м такой же «дом-кольцо» появился в Раменках.

(обратно)

22

Муса Хираманович Манаров — летчик-космонавт СССР, Герой Советского Союза. Родился в Баку, столице Азербайджанской ССР. В отряде космонавтов был с 1978 по 1992 годы, но первый полет совершил в декабре 1987 года, так что Евгений сильно рискует, говоря о том, чего еще не было.

Леонид Денисович Кизим (1941–2010) — советский космонавт, дважды Герой Советского Союза. Родился в Украинской ССР.

Владимир Васильевич Ковалёнок — советский космонавт, дважды Герой Советского Союза. Родился в Белорусской ССР.

(обратно)

23

Боб — сани для бобслея.

(обратно)

24

Телепрограмма «Ритмическая гимнастика» выходила на советском ТВ вплоть до развала страны в 1991 году. Первой ведущей была Наталья Линичук, чемпионка Олимпиады-80 по фигурному катанию.

(обратно)

25

В советские годы на Первомайской набережной в Калинине (теперь это набережная Афанасия Никитина в Твери) располагалась областная структура КГБ СССР.

(обратно)

26

Питер Венкман — персонаж голливудской франшизы «Охотники за привидениями». В фильмах Айвана Райтмана его сыграл актер Билл Мюррей.

(обратно)

27

Евгений использует кальку с английского термина ghost hunter, т. е. буквально «охотник за привидениями».

(обратно)

28

РУБОП — региональное управление по борьбе с организованной преступностью. Структура была создана в России в 1993-м и ликвидирована в 2001 году.

(обратно)

29

«Златоуст» — эндовибратор или аудиотранспондер, подслушивающее устройство, разработанное физиком Львом Терменом. Советские спецслужбы спрятали его в резной американский герб, который пионеры в «Артеке» торжественно вручили послу США Уильяму Авереллу Гарриману. «Златоуст» успешно работал с 1945 по 1952 годы, пока не был обнаружен.

(обратно)

30

Слова из поэмы «Василий Теркин» Александра Твардовского.

(обратно)

31

Виталий Алексеевич Коротич — русский и украинский советский писатель, журналист. Руководил журналом «Огонек» с 1986 по 1992 годы. Именно при нем издание фактически стало для читателей «рупором перестройки».

(обратно)

32

Имеется в виду повесть Эдуарда Успенского «Красная Рука, Черная Простыня, Зеленые Пальцы», впервые опубликованная в журнале «Пионер» №№ 2, 3, 4 за 1990 год.

(обратно)

33

«Трамвай» — российский иллюстрированный детский журнал, выходивший с перерывом в 1990–1991 и затем в 1993–1995 годах. Главным редактором советского периода был Тим Собакин (псевдоним писателя Андрея Иванова).

«Видео-Асс Dendy» — один из первых российских журналов про видеоигры. Выходил с таким названием с 1993 по 1995 годы, затем был переименован в «Великий Dракон» и просуществовал еще до 2004 года.

(обратно)

34

Эпидемия тифа свирепствовала в России с 1917 по 1921 годы. По некоторым оценкам, число заболевших достигло 30 миллионов человек, погибло 3 миллиона.

Так называемый «испанский грипп», бушевавший в мире в 1918–1920 годах. Во всем мире от этой болезни погибли от 50 до 100 млн человек. В РСФСР — около трех миллионов.

(обратно)

35

Последняя масштабная вспышка холеры в СССР произошла в 1970 году.

(обратно)

36

По данным медиков, активность споровой формы сибирской язвы может сохраняться до 1300 лет.

(обратно)

37

Подробнее об этом можно почитать в нашем романе «Тайна черной „Волги“» — https://author.today/work/201141.

(обратно)

Оглавление

Пролог

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35

Глава 36

Эпилог

*** Примечания ***