Кого не взяли на небо [Клим Мглин] (fb2) читать онлайн

Кого не взяли на небо

Пролог

Мощный подземный толчок нарушил многовековой сон некрополя, вырубленного глубоко в сердце монолитной скалы. Не успели каменные своды унять свой плач, пролившийся струйками жёлтого песка на древние истёртые плиты, как земля снова содрогнулась. Изящная колонна, устремлённая в потолок, испещрённый странными иероглифами и пугающими рисунками, надломилась. Третий толчок чудовищного землетрясения обрушил куски чёрного мрамора на исполинский саркофаг, установленный в центре огромного зала. Багровый терракотовый гроб, повторяющий очертания громадного волка, стоящего на задних  лапах, треснул. Недра земли вновь сотряслись — ещё три строгие колонны, казавшиеся непоколебимыми, рухнули. Оскаленная волчья морда покрылась паутиной трещин, керамика осыпалась. Раздался хриплый рык, что-то ударило в стенки усыпальницы, и зловещее изваяние разлетелось шквалом мелких осколков. В кромешной тьме склепа медленно разгоралась пара тусклых огоньков, превращаясь в два огромных звериных ока, багряно-жёлтых, словно пылающая осенняя листва.

Глава первая. Явление

«В тыкве надо быть круглым, в трубе длинным». Поговорка снайперов.

Утро случилось сумрачное и промозглое. Мелкий холодный дождь лил не только с неба: все четыре проклятые стороны света прыскали противной моросью. Резкие порывы колючего ветра трепали оранжевую рыболовную палатку, растянутую на вершине небольшого, лысого, как череп, пригорка, по склонам которого стекали вниз бурые ручейки грязной воды. Откинутый палаточный полог, исторгающий густые клубы сизого дыма, являл окружающему миру пару ног, обутых в армейские берцы, щедро заляпанные грязью. К длинным ногам прилагался полутораметровый винтовочный ствол, торчащий из-под складок апельсинового брезента. Дуло покоилось на воткнутом в землю упоре для рыболовной удочки. Владельца ног, пушки и оранжевого убежища звали Монакура Пуу.

Странное имя принадлежало худому, чудовищно высокому мужчине с длинной светлой бородой, заплетённой во множество косичек, и копной густых, опускающихся ниже пояса, волос, частично скрученных в неряшливые дреды. В миндалевидных голубых глазах плескалась медитативная отрешённость. Приклад семнадцати-килограммовой снайперской винтовки бренда «Анцио» вдавил его в пляжное складное кресло, втиснутое внутрь означенной палатки. В правой руке Монакура Пуу держал чадящую самокрутку, левой сжимал блестящие бока двухлитрового алюминиевого термоса. Монакура Пуу развлекался. И немного охотился. Ожидание жертвы притупляло чувство голода, усиленного крепким самогоном и ядрёным, самосадным сортом трубочного зелья.

У палатки валялось несколько громадных гильз, и большая куча чего-то, что напоминало фарш из мяса, кишек и меха. Немного раньше эта груда окровавленной плоти была двумя одичавшими собаками и сумасшедшим лосем, непонятно на кой ляд блуждавшими по этому необъятному полю. В качестве охотничьих трофеев Монакуре Пуу достались лосиные рога, и те части убиенных зверушек, что удалось найти в покрывающей поле жиже.

Да и нормально. За те годы, что провёл он в этом городке, он сам и те, кого он встретил, и оставил в живых, гурманами быть перестали. Встретил он семь человек. Семь живых людей за семь лет. Вряд ли просто совпадение. Четверых из них — трёх мужчин и бесполезную сумасшедшую старуху он пристрелил. Но пощадил двух женщин. Послушных и понятливых. Теперь они — одна из немногих услад в его нынешней жизни. Оставил в живых и маленькую девчонку, найденную на пепелище обезлюдевшего белорусского посёлка. Возможно, зря. Теперь она — его постоянная головная боль. Совсем недавно была ребёнком, а нынче расцветает, гордая и колючая, словно роза.

Монакура глубоко затянулся гигантским косяком, сделал большой глоток из термоса, вгляделся в линию горизонта и подавился.

Когда-то, в той прошлой жизни, что казалась теперь сном, он был солдатом, и неплохим. Да что там неплохим. Превосходным солдатом. Сержантом великой армии. Дурман, окутавший разум, не сильно ослабил инстинкты воина, и глаз опытного снайпера чётко уловил неясное движение далеко впереди, на расстоянии гарантированно удачного выстрела из «его девочки», как он ласково называл тяжелую снайперскую винтовку «Анцио». Бывший сержант схватил полевой армейский бинокль, посмотрел, отбросил в сторону термос, плюнул косяк и снял ствол винтовки с кронштейна. То, что двигалось прямо на его палатку, шло на двух ногах.

«Кенгуру, пингвин, страус. Кто ещё ходит на двух ногах? Человек?»

Монакура Пуу встречи с человеком не боялся. Он вообще не боялся того, что ходит по этой долбаной земле, жрёт, срёт, спит, и умирает. С последним он и его «девочка» могли помочь любому незваному гостю. Красные глаза сержанта пытались разглядеть движущийся объект, а воспарившее сознание — осознать, что же именно неторопливо направлялось прямо в его руки. Оно выглядело, как пугало и явно придерживалось выбранной цели. Целью этой твари была оранжевая рыболовная палатка.

— Обожди милая, вальнуть успеем, — сказал Монакура Пуу своей винтовке, нежно погладил длинный ствол, и приник к прицелу.

Он уже успел, обняв огромную «Анцио», скатиться с пригорка, и теперь лежал в привычной снайперской позиции, наполовину погрузившись в грязь и жижу, что покрывала поле. Бывший сержант задержал дыхание, приготовившись к стрельбе, но тут его правая рука, указательный палец которой лежал на спусковом крючке, слегка дрогнула. Очертания цели постоянно изменялись. Сейчас это был огромный волк, идущий на задних лапах. Зверь зловеще скалился — гигантские стоячие уши напоминали рога демона. Монакура Пуу отстранился от оптики и прикрыл глаза. Сосчитал до десяти. Снова уставился в прицел. Теперь объект опять напоминал пугало — к сержанту пожаловал Страшила. Долбаный мешок соломы из его самой любимой в детстве книжки. Западло валить Страшилу.

Монакура с размаху влепился красной рожей в  холодный кисель чернозёма, отсчитал про себя шестьдесят ударов сердца, вынырнул, и, стараясь не проблеваться,  отёр грязь со лба и глаз. Опять приник к прицелу. Купание помогло — дурманящий сознание марихуановый морок таял, как гонимый рассветом призрак. Теперь он чётко разглядел того, кого принял за пугало. Существо было одето в гилли, маскировочный халат снайперов.

Монакура ухмыльнулся. После Судного дня, что начал за здравие семь лет назад, но так и не вытянул библейской кульминацией, на Земле осталось полным-полно всякого припрятанного добра: оружия, боеприпасов, топлива и одежды. Если бы сейчас на Монакуру пёр танк, он бы и ему не удивился. Те дни ужаса, пока Ангелы трубили, пережить удалось немногим. Но если тебе посчастливилось остаться в живых на Земле, после всего, что проделали с ней Небеса, ты мог одеваться, как пожелаешь. Можешь нарядиться Бэтменом, можешь велосипедистом-пидором, или, вот полюбуйтесь, американским снайпером.

«Коллега», — подумал бывший сержант, собираясь разорвать захватчика в мелкие кровавые сопли, бронебойным, двадцати-миллиметровым «Вулканом».

Однако не спешил спустить курок. Хмурился.

«Что же за пушка у паренька? Оружие никогда не бывает лишним.»

После выстрела из «Анцио» от пухи оккупанта мог остаться лишь не поддающийся опознанию металлолом. Монакура опять уставился в прицел, пытаясь распознать вооружение противника. Но распознал другие, гораздо более важные детали.

«Ёп-твою-мать. День сюрпризов и наград.»

Грязный палец на спусковом крючке снова дрогнул, из дыры в бороде на приклад винтовки потекли слюни сосредоточения.

Маскировочное гилли, напоминающее свалявшийся, грязно-серебристый мех хищника, куда-то исчезло.

Идущий не был ни кенгурой, ни пингвином, ни снайпером-бро.

Это ваще был нипацан. Идущий был либо бабой, либо кем-то, кто выглядит, как баба.

Например, престарелым Мерилином Менсоном.

«Цель распознана». «Захват цели». «Уничтожить цель?»

«?»

«??»

«???»

Монакура бережно отложил в сторону свое, больше похожее на корабельное орудие, чем на винтовку, оружие. Откатился чуть вправо и пополз вперед, подражая движениям ящерицы, угодившей в лохань с говном. Метров через двадцать остановился, переполз влево на пару шагов, перевернулся на спину и замер. Правая рука, лежавшая на груди, сжимала удобную пластиковую рукоятку австрийского пистолета «Глок». Пуу лежал и слушал. Вскоре послышалось плюханье и чавканье — звуки больше походили на возню свиней в грязи, чем на шаги человека. Плюханье приближалось. Лёжа на спине, Монакура выгнулся дугой, оперся затылком об кочку, колени слегка подтянул.

Плюх, чавк, плюх, чавк.

Десять шагов, девять, восемь.

Бывший сержант распрямился, как плечи английского длинного лука, моментально оказался в упоре на одно колено, и, безошибочно определив положение цели, всадил Менсону две пули в ногу. Упал, перекатился. Упор на колено, готов к стрельбе.

«Что за хрень?»

Цель пропала. Артист, что должен корчиться от боли в простреленной ноге, крича и сквернословя, исчез. Монакура ошеломленно водил стволом вправо-влево, влево-вправо. Справа, из кашеобразной поверхности поля выглядывали кочки, покрытые жухлой травой и густыми зарослями невнятного кустарника. Оттуда послышался скрежет: кто-то ожесточённо терзал ручку допотопного патефона. Раздался треск песчинок, попавших под иглу проигрывателя, а затем виниловый голос озорно запел:

«Венн им фельде блицен

Бомбен унд гранатен

Вайнен ди медхен

Ум ире зольдатен», — пел красивый, как у Марлен Дитрих, голос.

Монакура непечатно выругался и всадил в кусты пять пуль.

«Цвай фарбе тюшер

Шнауцбарт унд штерне

Херцен унд кюссен

Медхен ист цу герне».

Чувственно продолжал Мерилин.

— Пидор, — скрипел зубами сержант.

Еще пара  пуль, и Монакуру охватила холодная ярость. Выхватив из чехла армейский штык-нож, отчаянный воин бросился кромсать ненавистного артиста. До кочек с кустами оставался один прыжок, и Монакура увидел поднимающуюся с земли высокую, стройную фигуру. Тут что-то втащило* ему точно в лоб, и мир погас.

«Ай варум, ай дарум.

Ай варум, ай дарум.»

*Примечание: «втащить» — доставить переживания, оказать сильное влияние, применить физическое воздействие.

* * *

Монакура лежал у подножия пригорка, где раньше стояла оранжевая палатка, связанный одновременно и жёстко и нежно, словно над ним поработал искушённый мастер шибари. Руки были сведены вместе, заведены за спину, и соединены со связанными лодыжками. Демонтированная палатка была расстелена рядом с ним в грязи, тут же стояло складное рыболовное кресло. На палаточном брезенте лежали мотки веревки, его винтовка, его пистолет и его штык-нож. В кресле сидел Мерилин Менсон и пристально вглядывался в Пуу.

— Очнулся? — спросил дряхлый артист бархатным и низким, чуть с хрипотцой, женским голосом, сунул себе в рот окурок огромного косяка, чиркнул извлеченной из нагрудного кармана золотой «Зиппо» и выпустил в рожу Монакуре мощную струю дыма.

Потом встал над сержантом и поднял штык-нож.

— За «пидора» ответишь, — прошипел он, и воткнул нож Монакуре в лоб.

Тот заорал и очнулся.

Он лежал, связанный буквой «О»; в его любимом розовом складном кресле сидела пленившая его дева и пырилась* на бывшего сержанта несуществующей ныне армии.

*Примечание: «пыриться» — медитативно созерцать объект, свое собственное сознание, и сам процесс созерцания.

— Очнулся, малыш? — спросила она красивым, низким, чуть с хрипотцой голосом и встала с кресла. Монакура забарахтался в луже от страха и любопытства, словно навозный жук в коровьей лепешке. Теперь он мог разглядеть своего захватчика во всей его девичьей красе.

Вся перемазана бурой грязью. Лет двадцать, двадцать пять. Неестественно высокая для женщины. Волосы, спутанные и грязные, до плеч, неровно остриженные рукой бухого в хлам цирюльника. Вздёрнутый вверх заостренный нос, как у молодой ведьмы. Из-под пушистых ресниц поблескивают жёлто-зелёные глаза. Кожаные сапоги с высокими, проклёпанными голенищами, ощетинившиеся острыми шипами. И платье. Короткое, что едва прикрывает задницу, с глубоким вырезом на спине. Чёрное, усеянное жёлтыми пятнами в виде мёртвых смайликов. При порывах ветра Монакура мог видеть её чёрные, узкие трусики. Связанный сержант завороженно таращился на тётку взглядом водяной крысы, что узрела кобру, величественно распускающую капюшон.

— Привет, Ширли, — прохрипел пленник, — Клёвый закос. Здорово стиль скопировала. Однако я угадал — фамилия той, кому ты подражаешь, действительно Менсон.

— Ты обознался, малыш, — она стояла прямо над ним, немного расставив ноги, и недоумённо улыбаясь, — Моё новое имя — Ельня.

— Ладно, пусть будет Ельня, главное не волнуйся, — сержант обеспокоенно переводил взгляд от её голых ног на расстеленную палатку, где лежало всё его оружие, и обратно на ноги.

— Ельня — очень необычное имя, тебя так родители назвали?

— Нет, — ответила она, — Прочла вчера на дорожном указателе перед сожжённым городком. Слово понравилось.

— А как звучит твоё настоящее имя?

— Упуаут, — улыбнулась девушка, — Но я хочу, чтобы ты называл меня Ельня. Мне так нравится.

Бывший сержант задрал голову и ещё раз внимательно изучил облик той, что смогла одолеть выпускника российской диверсионной школы.

«Наглухо отмороженная», — предположил он, — «Психопаты могут быть нечеловечески сильны, а быстроте их движений позавидуют искушённые мастера единоборств.»

Губы шизанутой девы растянулись ещё шире, демонстрируя жёлтые, звериные клыки.

«Ёбаный карась», — осознание прошлось по его позвоночнику ледяной волной мурашек, — «Они всё-таки не миф. Грёбаные киборги. Сраные синтетические андроиды. Значит все эти слухи о разработке секретного оружия, что будоражили армейские умы перед самым Апокалипсисом — действительно правда. Интересно, «Упуаут» — это название проекта? Тогда понятно, почему двухметровый спецназовец валяется связанный, а эта сука стоит рядом и дружелюбно лыбится. Мне надо выиграть время. Тупой робот не может взять верх над русским солдатом.»

Сержант уже нашёл слабое место в узлах связывающей его веревке. Теперь надо немного напрячь мышцы здесь, расслабить там...

— Никакой я не робот, — обиженно произнесла Ельня; с уголка её приоткрытого рта стекла струйка вязкой слюны.

Спорить было недосуг: правая рука Монакуры была уже свободна, а больше ему ничего и не требовалось.

«Ёбну её головой вон об тот булыжник», — приметил Пуу подходящую под его цели каменюку, — «Дурной пластиковый череп, набитый электроникой, разлетится в брызги.»

Сержант исполнил молниеносный бросок, но кончики его ногтей лишь чиркнули по женской обнажённой ноге, и тут же носок стрёмного сапожища влетел ему прямо в рот, разбивая губы и кроша передние, коричневые от дыма и крупные, как у жеребца, зубы. Монакура всхрапнул и забулькал. Грязная борода окрасилась красным. Он стал похож на людоеда из книжки-раскраски для детей.

Ельня морщилась, взирая на глубокую, кровоточащую царапину на своей ноге.

«Нихуя не киборг», — грустно подметил Монакура, — «Но я не могу с ней справиться. Позор тебе, сержант.»

— Я же сказала, что не робот. Будешь ещё пытаться? — Она слегка склонила голову к плечу и напоминала сейчас лохматую немецкую овчарку, внимательно ожидающую приказа.

— Буду,— прорычал сержант, отплевываясь сгустками крови и кусочками зубов.

Он уже частично избавился от своих пут — стоял на четвереньках. Распрямляться вверх — на все свои два метра десять сантиметров — не было ни времени, ни терпения.

Он бросился вперёд в убийственной кабаньей атаке.

И снова поймал пустоту.

Носок клёпанного кожаного сапога, что вошел ему в лоб, наверняка был укреплён металлической пластиной.

Потом Монакуру некоторое время методично били. Но не очень сильно. Просто, чтобы немного успокоить.

— Ладно, твои попытки закончены, — Ельня присела над ним; одной рукой ухватила копну дредов и приподняла его голову, — Расклад такой. Называй меня Ельней. Я говорю — ты выполняешь. Говоришь, когда я разрешу. На трусы мои пялиться можно. Понял?

— Не понял, — в щеке Монакуры зияла дырка, оттуда пузырились и текли слюни, перемешанные с кровью.

Молниеносный удар свернул его длинный нос на бок, что-то отвратительно хрустнуло и второй удар зафиксировал его новое положение на физиономии сержанта. Красное, измазанное грязью и кровью, лицо, моментально побелело, сам он обмяк и повис, намотанный за косицы на руку кровожадной суки.

— Я буду звать тебя Йолей, — слабо пролепетал Пуу, теряя сознание, — Ельня — реально дурацкое имя.

* * *

Когда он снова пришел в себя, ноги его оказались свободны, а руки скованы спереди вполне себе комфортными полицейскими наручниками. Боль в голове, сломанном носе и разбитом рту изрядно доставляла: похоже, он пытался проглотить гранату, но не успел. Йоля что-то протянула ему.

— Возьми, попей, — её рука, покрытая густым рыжим пушком и россыпью веснушек сжимала термос с диким пойлом из липового чая и самогона.

Монакура потянулся вперед скованными руками и она вложила в них сосуд. Отрава выливалась через дырку в щеке. Пуу посмотрел на девушку, как обиженный щенок. Йоля понимающе моргнула и ладонью зажала рану. Сержант пил, и с каждым глотком наступало облегчение. Нежная ладонь мягко забрала бутылку и разбитых губ сержанта коснулся фильтр прикуренной сигареты.

— Сейчас я буду тебя спрашивать, попытайся отвечать. Не надо оскорблений и бесполезных ругательств, — она подмигнула ему, — Понял?

Монакура закивал головой вверх-вниз, как китайский болванчик.

— Кто-нибудь ждёт тебя?

Кивание.

— Сколько их?

Моргнул три раза.

— Придут тебя искать?

Мотание.

— Воины?

Мотание.

— Где они?

Мотнул головой в сторону болота.

— Вы там живете?

Йоля внимательно посмотрела ему в глаза.

— Все трое женщины?

Кивок и вздох.

— За болотом город, верно?

Кивок.

— Хорошо. Успеем до темноты?

Кивок.

— Хорошо, малыш. Скажи теперь, как меня зовут?

Монакура тяжело засопел, сплюнул под ноги кровавый комок, открыл рот и опять закрыл.

— Быстро, падла, произнес моё имя. Моё настоящее имя. Правильно, по буквам.

Она придвинулась ближе. Избитый сержант непроизвольно зажмурился и услышал тихий, постепенно удаляющийся смех. Монакура выдохнул, открыл глаза и забулькал. Он тоже смеялся.

* * *

Они шли уже второй час. Обычно от дома, где он жил со своими женщинами, до мест охоты Монакура добирался  за час. Иногда, в самые голодные для зверья последние месяцы зимы и первые месяцы весны, одичавшие собаки, лоси и даже медведи забредали в город, чем сильно упрощали жизнь добытчику. Сам городок уже давно был начисто обобран своим властелином, хотя иногда преподносил неожиданные сюрпризы. Обследуя захламлённые улочки, опустевшие дворики, дома, чердаки и подвалы, сержант иногда натыкался на поразительные находки. К примеру во дворе одного облупленного дома, выглядевшего словно вертеп каннибалов, сержант обнаружил заросшую высоким бурьяном асфальтированную вертолётную площадку, на которой, поникнув обугленными винтами, стоял обгоревший остов небольшого двухместного летательного аппарата. А не так давно, Монакура нашёл тщательно замаскированный люк в полу уже много раз обследованного дома. Внизу было много чего удивительного, например прекрасно оборудованная комната пыток со множеством соответствующих приспособлений. Сержанту особенно понравилось кожаное кресло со множеством тугих ремней, стоящее посередине комнатёнки под прицелом трёх видеокамер. Некоторое время он мечтал усадить туда одну из своих женщин, да только как то не сложилось. Кроме всего прочего, сержант нашёл там несколько упаковок консервов. Вполне себе годных. Монакура сглотнул голодные слюни.

«Как он вообще теперь будет есть? И дышать?»

Нос, сломанный в нескольких местах, заложило напрочь, а из дырявого хлебала вываливались питьё и еда.

«Откуда ты взялась такая жёсткая?», — подумал сержант, — «Скоро я это узнаю. Неужели ты думаешь, что можешь справиться с бывшим российским диверсантом, тупая ты пилотка?».

Йоля, идущая впереди и несущая на плече ствол громадной винтовки, вдруг остановилась, сбросила его на пол и, на развороте, разрядила в подбородок сержанта тщательно подготовленный оверхенд. Монакура, который был огромным, хотя и весьма худым мужчиной, брыкнулся, как подкошенный, приклад гигантского оружия придавил его к земле.

«Идешь, хуйню про меня всякую думаешь. Эта сука умеет читать мои мысли. Хорошо, что до носа не дотянулась — третьего перелома я бы не выдержал.»

— Да, я умею читать твои мысли, — улыбнулась ему Йоля, — Ещё раз назовешь меня сукой...

Монакура ясно представил себе эту высоченную девчонку в том прекрасном кресле из тайного подвала. Йоля улыбнулась, подошла и помогла ему встать, ухватив под руку. Он хотел обхватить её точёную талию, повалить, а затем откусить этот красивый носик, но женская очаровательная улыбка просто обезоруживала. Бывший сержант тяжело вздохнул и стал покорно подыматься на ноги.

* * *

Шли друг за другом и несли на плечах семнадцати-килограммовую «Анцио» — Йоля впереди, Монакура сзади; сержант был прикован наручниками к прикладу чудовищной винтовки и, когда надо было менять направление, делать поворот, или обходить препятствие, Пуу слегка поворачивал в нужном направлении огромное оружие, и девушка сразу предпринимала нужный маневр.

«Как собака на поводке», — подумалось сержанту, однако этот дерзкий ментальный посыл ничуть не расстроил девушку.

«В этой бабе есть что-то псиное — поразительное сочетание грации и неуклюжести».

Оценка понравилась — попа продолжала невозмутимо вилять.

Монакура рассматривал мускулистые женские ягодицы, обтянутые мокрым, грязным платьем — это слегка отвлекало его от боли и позора побеждённого воина.

Они минули болото и теперь выходили по грязной проселочной дороге на трассу. Скоро будет мост через реку, а за ним и окраина города. Через пару лет река затопит этот мост. С каждым годом воды в ней все прибывало. Почему, сержант не знал. Наверное Арктика тает. Они подошли к мосту, и некоторое время брели по пояс в воде, прежде чем ступили на твёрдый асфальтовый горб. Длинные, стройные женские ноги омылись водой, грязь слегка отступила. Мокрое платье еще сильнее облепила крепкий зад. Монакура представил, как он задирает это платье и...

И, спохватившись слишком поздно, перестал грезить. Но ничего не случилось — его не ударили. Йоля продолжала, сладко виляя задницей, невозмутимо идти вперёд.

«Ей нравится», — понял сержант и заулыбался.

На дырке в щеке надулся и лопнул огромный кровавый пузырь.

Через минут десять они подошли к окраине городка. Окраина была окраиной лишь  потому, что тут стояли последние дома. Их архитектура и внешний вид были точно такими же, как у домов в центре городка. Строениями являлись в основном одноэтажные деревянные дома, обложенные неряшливой штукатуркой. Изредка попадались каменные пятиэтажки, тоскливо глядевшие черными проемами окон на подобных себе страдальцев. Стены построек были измазаны чем-то нехорошим, что не смылось и бурями Апокалипсиса.

Девушка в миниплатье и бывший сержант канувшей в небытие армии, соединенные вместе крупнокалиберной снайперской винтовкой, брели по городской улице, обходя горы мусора и ржавых чудовищ, бывших некогда автомобилями.

Совсем недавно здесь хозяйничали, сбившиеся в стаи, потомки одичавших собак, ранее бывшие домашними питомцами жителей городка. Доапокалиптических собак в городке было очень много, и Судный день не сильно затронул популяцию зверушек, ибо небесам не было дела до тварей неразумных — в те дни судили людей. Потом все человечки умерли, а их питомцы одичали, жрали себе подобных и спаривались с такими же, как они. Результаты были устрашающими. Когда Монакура Пуу появился здесь впервые, ему пришлось выдержать небольшую войну с этими существами, уже слабо напоминающими собак. Монакура выжил и победил, но сильный укус одной твари принес ему тяжелую болезнь. Он целый месяц бегал  голый, на четвереньках, по городу — рычал, лаял, дрался с другими кобелями за еду и сучек. Потом попустило. Пуу продолжил убивать тварей, и наконец оставшиеся в живых покинули город и его нового властелина. Кстати, эти монстры были вполне съедобны и даже вкусны, особенно если ты владеешь парой рецептов корейской кухни. Монакура владел. И, хотя его женщины поначалу нос воротили от такой кулинарии, неодобрение это было быстро из них выбито.

Дорогу им преградил огромный грузовик. Даже проржавевший и стоящий на спущенных колесах, пятьсот двадцать пятый МАЗ Минского автозавода выглядел грандиозно. Грузовик занимал всю дорогу, и пришлось пробираться по грязи и кучам мусора, чтобы обойти его. Пуу подскользнулся и затанцевал на месте, пытаясь удержаться. Йоля противно хихикнула и спихнула со своего плеча ствол винтовки. Снайпер полетел в грязную придорожную канаву. Он лежал в глубокой луже, и вид имел оскорбленный.

«До замка меньше километра», — подумал Пуу.

— Тогда вставай, — девушка подняла свой конец винтовки.

Помимо того, что он был прикован к Анцио, на спине он тащил свой походный рюкзак с массивной стальной рамой, а на груди — небольшой, но плотно набитый тактический рюкзак Йоли, явно натовского происхождения. Она же была обременена лишь концом ствола винтовки, кобурой с его Глоком на талии и ещё...

Еще она несла меч. Да, чёрт побери, у неё был меч.

Монакура Пуу готов был биться об заклад, и в заклад бы внёс свою бессмертную душу, что раньше, да хоть бы минут пять назад, никакого меча за спиной этой длинной сучки не было. Он уже больше часа тащился сзади, навстречу своей судьбе, обречённый, словно раб, идущий в штольню рудника, чтобы спуститься вниз и больше никогда не увидеть солнечного света. И, чтобы хоть как-то отвлечься от скорбных мыслей, отчаяния и стыда, он всё это время пырился на обтянутую мокрой тканью умопомрачительную задницу, виляющую впереди него на расстоянии каких-то полутора шагов. А сейчас по этим невозможно совершенным ягодицам в такт мягким и грациозным шагам, шлёпают видавшие виды, потёртые кожаные ножны, висящие на широкой, проклёпанной перевязи.

Из устья древних ножен виднелась длинная рукоятка. Загнутая полумесяцем гарда. Навершие в виде перевёрнутой груши. Узкие ножны, длиной чуть больше метра.

— Нихера себе, — воодушевлённо просипел сержант, и побряцал скованными ручищами, инстинктивно пытаясь протянуть их вперёд, где, окромя аппетитной жопы, теперь появился ещё один объект жгучего желания.

— Но откуда...

— Он всегда был со мной, — прервал его вопрос бархатный голос девушки, — Просто ты его не замечал. Как и многого другого. Понимание и прозрение будут приходить к тебе небольшими, безопасными дозами.

— Так называемый датский меч, — прохрипел Монакура, — Скорее полуторник, нежели двуручник. Рикассо в треть длины самого клинка. Как и рукоять.

Йоля остановилась и медленно обернулась. Девушка улыбалась.

— Всё верно, солдат. Наверное хочешь взять его в руки?

Монакура кивнул — надежда прошлась по коже лютым ознобом.

— Ты считаешь меня сумасшедшей, Монакура Пуу, — грустно произнесла Йоля.

Сержант вздохнул.

— Ладно, я покажу его тебе, только не сейчас. Пошли быстрее, у тебя тёплая вода есть?

Идти оставалось недолго. Поворот, триста шагов по прямой и конец пути. Пейзаж вокруг не менялся. Одноэтажные разваливающиеся дома, блочные пятиэтажки, груды мусора и ржавые остовы автомобилей. Все это заросло буйным кустарником, гиганским борщевиком и имело серый, нездоровый оттенок.

«По всем канонам», — подумал Монакура, окидывая окрестности одобрительным взглядом, — «Постапокалиптика, ёпт».

Пришли наконец-то. Вот он, замок — бывшая лютеранская кирха. Толстые каменные стены, окна-бойницы и глубокий подвал — настоящее подземелье с потайным выходом. Замок располагался на маленькой лужайке, окружённой густыми джунглями бывшего доапокалиптический сквера. Спутники остановились. Захватчица замерла — звериные жёлто-зелёные глаза изучали кирху.

«Ну вот, походу, и всё. Она убьет меня или сейчас, или после того, как я откажусь провести её в здание. Можно попробовать крикнуть, предупредить. Спасайтесь, бегите, типа, мне тут пиздюлей вломили, так что не обессудьте — ничем помочь не могу. А может призвать мелкую к оружию? Девка — прекрасный стрелок. Из окна положит эту суку, как два пальца об асфальт. Жалко всё ж ребёнка. Попить бы сначала. Чтобы кричалось громко.»

Монакура набрал полные лёгкие воздуха, но носок свирепого ботинка вонзился ему под рёбра. Пуу поперхнулся и проглотил слова. Йоля посмотрела на сержанта и снисходительно улыбнулась.

— Не печалься, — сказала она своим бархатным низким голосом, — Все хуйня, кроме пчел. Да и пчелы тоже хуйня, в сущности. Так говорят в ваших землях, когда отчаяние одерживает верх над волей?

Подошла, присела рядом на корточки, широко расставив свои красивые голые ноги. Достала из мокрого рюкзачка, что в начале пути повесила на грудь сержанту, флягу и напоила Пуу  из своих рук, как хомячка.

— Рассказывай. Знаешь что. Не станешь говорить — распорю твой живот и выволоку кишки на землю. Будешь молить о смерти, но скоро не умрёшь. Говори.

И застыла овчаркой, склонив лохматую голову на бок.

Сержант молчал.

— Я не убью твою приёмную дочку. Обещаю.

На этот раз бархатный голос звучал прямо в его голове, и противиться ему не было никакой возможности.

Монакура побулькал, похрипел, и, пустив несколько кровавых пузырей из дырявой щеки, прошелестел, медленно, но вполне внятно:

— Подземный ход. Чуть вперед и вправо, стоит каменный Ленин. За ним здание, вход в подвал найдешь с левого фасада. При входе спрятан факел. Держись всё время левой стены. Подойдешь к двери — надо выстучать S.O.D-овский «Milk». Стучи быстро — если мои не узнают привычный им бласт-бит — не откроют.

Йоля с интересом уставилась на него.

— Не убьёшь меня, научу.

Монакура понял, что жить осталось несколько секунд.

— Дай сигарету или... Там у меня в рюкзаке есть жестяная банка с...

Договорить он не успел. Йоля снова ударила его поддых, потом засунула в рот кусок какой-то грязной пакли и, ловко поворачивая сержанта, как большую тряпичную куклу, опять сковала в позу «О». Потом завязала ему глаза и  Монакура остался лежать в кустарнике, слушая хмурое чириканье редких пичужек.

* * *

Аглая Бездна чувствовала душевное волнение и лёгкие приступы приятно возбуждающей тревоги. Интересно, куда же пропал их защитник, кормилец и опора? Будоражащее нетерпение заставляло её мерить шагами просторное помещение кухни. Тщательно спланированный сценарий дал сбой — начавшийся спектакль не мог продолжаться без главного актёра. Часть драмы была превосходно разыграна — Маша и Даша сидели за обеденным столом и, держась за руки, смотрели друг на друга остекленевшими глазами. Маша смотрела только левым глазом, правая же часть головы отсутствовала, снесённая выстрелом из дробовика. Даша красовалась закрытым платьем, и вся её пуританская манишка, с трудом вмещающая в себя знатные сиськи, была залита кровью из рассечённого от уха до уха горла. Накрытый стол ожидал прихода сержанта. Самогон в качестве аперитива и немного зелени с их личного огорода в качестве закуски. На столе в кувшине стояли собранные на лугу полевые цветы. На полу растекалась огромная лужа крови.

Сначала Аглая Бездна хотела пристрелить Монакуру, когда он будет идти через лужайку к дому, гружёный дохлыми собаками, похмельный и усталый. Будет просто и безопасно. У этого сукиного сына здесь целый арсенал отличного оружия американского производства — результат грабительского визита на натовскую базу в Латвии. Есть и снайперская высокоточная винтовка с превосходной оптикой. «Баррет М», вроде бы. Монакура в свое время позаботился о том, чтобы Аглая прекрасно овладела ею. Такой вариант самый надежный и не оставляет ни шанса сержанту. Даже если она не убьёт его с первого выстрела. Но Аглая не могла отказать себе в удовольствии увидеть сцену встречи сержанта и его мёртвых жен. Её прямо-таки распирало от любопытства, как Пуу отреагирует на картину маслом, что ждет его на кухне. Поэтому Аглая подготовилась к варианту несколько более рискованному, но обещающему быть намного интересней. Он давал ей возможность покончить с приемным папой с помощью холодного оружия. Но бить надо внезапно и желательно со спины. Нельзя забывать про его скиллы. Монакура Пуу — невероятно опасный гад. Она выбрала, естественно, мачете. Любимое оружие всегда сопровождало её, даже в отхожее место. Монакура сам завел такой порядок — никто никогда не расстаётся с оружием, и он не удивится, что она при мачете.

Аглая, стоя на залитом кровью полу кухни, пырилась в узкое окно-бойницу на луг перед домой — на тропинку по которой он должен вернуться домой.

День, начавшийся промозглым мелким дождём, им и заканчивался; тучи, грозившие лютым ливнем, теперь растянулись по небу в сплошной темнеющий свинцовый купол. Тропинка была пуста. Мёртвая Маша накренилась и упала на стол обрубком головы. Аглая подошла и, ухватив мертвеца за остатки волос, усадила тело в прежнюю позу. Вернулась к окну и опять уставилась в окно. Раздавшийся глухой, но мелодичный перестук заставил её сердце забиться сильнее.

«S.O.D-овский «Milk», —улыбнулась про себя Аглая.

Сержант вернулся через подземелье и теперь ждет, когда ему откроют, развлекаясь трелями по стальной двери, барабанщик  херов.

Аглая Бездна спустилась по крепкой деревянной лестнице на первый этаж, и подошла к двери, ведущей к подземелью. Отодвинула первый из двух массивных железных засовов и, услышав, как тут же мелодично застучали по двери с той стороны, отодвинула второй. Интересно, он вроде был солдатом, но явно провел много время за ударной установкой. Пока они подымаются по лестнице, и пока он всё ещё жив, надо будет спросить, где он научился так стучать и...

Дверь распахнулась, её сильно дернули за обе ноги, и она упала навзничь, разбивая затылок о каменный пол кирхи.

Мрак.

* * *

Она висела в углу огромного зала первого этажа «замка». Руки крепко связаны спереди, а ноги болтались в воздухе. С потолка свисали длинные цепи, оканчивающиеся массивными крюками, которые насквозь проржавели от крови — Монакура обычно подвешивал здесь туши убитых им зверушек, чтобы сошла кровь. Один из крюков продет под её армейский брючный ремень. Аглая походила на Буратино перед отправкой в очаг.

Затылок ныл. Заметив, что она очнулась, кто-то подошел и встал рядом. Зал первого этажа не имел окон на улицу, тут всегда горели факелы, развешанные по стенам, словно в средневековом замке. В свете пляшущего от сквозняков пламени, Аглая увидела высокий женский силуэт, одетый в платье. Мокрые от крови волосы, упавшие спутанными прядями на лицо висевшей девушке, мешали разглядеть незнакомку подробней. Та подошла и заботливо убрала их с лица девушки.

— Кто ты такая? Что за нахуй тут творится?

Бездна умирала не от страха и боли, но от дикого любопытства и интереса.

— Монакура где? Он видел Машку? А Дашку?

Аглая сыпала вопросами, не дожидаясь ответа.

— Отцепи меня, сука, руки болят.

Хруст и дикая боль в боку. Два ребра, поняла она, а может три, одним, блядь, ударом. Заорала и, получив ладонью в ухо, задохнулась и притихла, раскачиваясь на цепи и тихо постанывая.

— Меня зовут Йоля. Я, безусловно, сука, но ты не должна меня так называть. Поняла, девочка?

Аглая качалась на своей цепи, ровно отпизженная мартышка на лиане. Сильная пощёчина заставила её согласно закивать.

— Хорошо, сладенькая, отдыхай пока что тут.

Гулкие удаляющиеся шаги. Аглая Бездна раскачивалась, постанывая. Ей шел шестнадцатый год, и побои иногда случались в её весьма короткой жизни, но чтобы вот так, как в фильмах ужасов, висеть на крюке и подвергаться унижению со стороны шизанутой садистки... Даже Монакура никогда не поднимал на неё руку.

Эта сука, эта, как там её... Йоля — пиздец, что за имя — спутала ей все карты. Кина не будет. Одно радует — Дарья с Марьей никогда больше не смогут заставить её мыть посуду или драить полы. Интересно, что с Монакурой? Может эта сука — его новая пассия? На молоденьких потянуло? Ладно, надо выждать. Выждать и убить их обоих. А сейчас нужно притвориться послушной и терпеливой.

— Йоля, — позвала она — Йоля, ты здесь?

— Да моя хорошая, что ты хотела мне сказать? — ответил грустный бархатный голос из другого конца зала.

— Я всё поняла, и буду называть тебя хоть Английской Королевой, но прежде скажи мне, пожалуйста — ты из тех, кто любит резать людей по кусочкам и дрочить, глядя как они мучаются?

Йоля по-детски хихикнула:

— Нет, не из этих, но можно попробовать.

— Отцепи меня, пожалуйста, Йоля.

— Гавно-вопрос.

Йоля подошла, и, встав рядом на разделочный стол, обитый куском стали, повозилась с её связанными руками. Те бессильно повисли вдоль тела, и Аглая, ощутив нестерпимую боль в онемевших конечностях, ещё сильнее закачалась на цепи, всё так же  удерживаемая крюком, просунутым под её ремень.

Затем Йоля сделала какое-то движение, и оно выглядело, будто размытый в воздухе стальной росчерк. Аглая ощутила слабое прикосновение чего-то к её талии, услышала треск, как будто рвали полотно ткани и хлопнулась на каменный пол, больно ударившись коленной чашечкой. Стеная, она перевернулась на спину и, держась от боли двумя руками за ушибленное колено, увидела, как высокая девушка, стоя над ней  с  длиннющим мечом в руке, недовольно морщится. Аглая почувствовала, как пол под ней становится мокрым.

— Слегка задела, бывает. Лежи смирно, — невозмутимо произнесла Йоля, стоя над ней с клинком в руке, — Сейчас кровь остановлю.

Аглая поняла, что плавает в луже собственной крови, и та всё течёт и течёт.

— Дёшево выебнулась, тупая кура. — Аглая Бездна говорила, не разжимая зубов; от приступа ярости у неё свело челюсти, — Сначала потренируйся с деревянным мечом и куклами, набитыми песком, прежде чем...

Бум.

Её ударили эфесом меча в висок.

«Теперь мне точно пиздец», — успела подумать Аглая, и, второй раз за день, провалилась в черноту.

Глава вторая. Pacta sunt servanda

Шесть месяцев спустя.

Связала клинок, откинула в сторону. Ушла с линии атаки влево и переместилась полуоборотом за спину противницы.

«Ага, вот ты и попалась, подруга. Прими боль».

Бездна ткнула острием в правый бок противницы. Клинок вонзился в пустоту.

Вспышка, и в глазах расплываются десятки серебряных звёздочек.

«Ой, ах».

Деревяшка стукнула Аглаю по лбу. Она зашаталась и выронила стальной меч на утоптанную землю.

«Новая шишка, — невесело подумала девушка, — Моя голова похожа на уродливую башку  жабы. Медленной и неуклюжей жабы».

Поймала брошенное ей мокрое полотенце и приложила к ссадине.

Йоля подошла к ней, крутя в руке тренировочное оружие.

— Слегка затянула с танцем, моя хорошая, но, в общем и целом, весьма неплохо.

Влажная ладонь взяла её за подбородок и слегка приподняла вверх.

— Ты движешься в правильном направлении — оттачивай своё «desvio» — контроль над клинком противника и есть ключ к победе.

Аглая не сопротивлялась, дождалась, когда ладонь нежно погладит её щеку, подняла голову, и с вызовом посмотрела в звериные жёлто-зелёные глаза с маленькими зрачками.

«Змеюка подколодная, никогда не моргает. Всё смотрит и смотрит — скоро проглотит меня, и уползёт переваривать».

Йоля приняла трансляцию — хрюкнула, обозначив «хи-хи», и присела на деревянный топчан у края тренировочного круга. Круг располагался на лугу перед замком — трава скошена, земля выровнена и утрамбована, а граница окружности обозначена двумя жирными линиями белой краски. Монакура внёс свою лепту в обустройство площадки — вбил в землю высокий, с человеческий рост, деревянный столб с табличкой. На табличке красной краской было намалёвано: «Каэр Морхен».

Йоля вытащила из кармана своих военных штанов что-то коричневое и сморщенное — то ли сушеную грушу, то ли кусок вяленого мяса, и вгрызлась в это своими жёлтыми зубами.

— На сегодня достаточно, моя хорошая, прими ванну — но не вздумай туда мочиться; я перед сном в холодненькую залезу.

Бездна с сожалением воткнула датский меч в середину круга и пошла к замку. На втором этаже, в комнате, служившей ей спальней, стоял гибрид бочки и лохани, способный принять в себя не менее четырех человек плюс штук десять резиновых утят. И сейчас это творение топора Монакуры, было наполнено теплой водой, ибо дно его было обито кусками железа, а  под ним устроен небольшой каменный очаг. Девушка издала стон наслаждения, когда её тело погрузилось в тёплую воду, покрытую пышным слоем пены. Ароматная влага приятно расслабила ноющие от ежедневных многочасовых тренировок мышцы. Шесть месяцев подряд Аглая терпеливо постигала искусство убийства. Ей повезло с учителями.

Утром она попадала в руки Монакуры Пуу, и часа три они бегали по пустому городу, изучая тактику боевых действий в городских условиях: кидали метательные ножи, стреляли из самодельных рогаток по уцелевшим окнам, дрались друг с другом врукопашную, и пытались подбить ржавый пятьсот двадцать пятый МАЗ пустыми консервными банкам, наполненными камнями. Потом возвращались в замок, где после непродолжительного отдыха, залив ссадины и ушибы самогоном для дезинфекции, она отправлялась в «Каэр Морхен» — там Йоля приоткрывала ей завесу над тайной древнего искусства мечников.

Как они докатились до такой жизни? А бес его знает. Всё случилось само собой, а день примирения наступил спустя месяц, в течении которого Йоля держала их под замком, но хорошо кормила и лечила их раны; время шло, их ненависть к этому странному созданию слегка поутихла.

Однажды утром эта безумная тётка ввалилась в их комнату, отстегнула Монакуру от ржавой батареи центрального отопления и утащила прочь. Их не было пару часов.

«Мучает его или трахаются?», — недоумевала Аглая, рисуя в уме пугающие картинки.

Но девушка ошибалась. Вкомнату они ввалились глупо хихикая и шатаясь. Монакура пал на свой топчан, Йоля рядом.

— Абырвалг, — пискнула захватчица и ткнула локтем в бок угашенного сержанта.

— Расскажи, что было дальше с этим самым Шариковым, — попросила она, но, вместо продолжения истории, Аглая Бездна полчаса выслушивала взрывы истерического хохота.

Когда их слегка попустило, Монакура объявил, что он и Йоля заключили мирный договор, пакт о ненападении, приняли и подписали условия совместного сосуществования, зарыли в землю топор войны и раскурили трубку мира. И спросил не хочет ли она, Аглая Бездна, присоединиться к этому союзу. Ну и курнуть слегка.

«В жопу сосуществаляние!» — поначалу ерепенилась Бездна, но, когда сержант объяснил, что, если она не подписывает союзный договор, то автоматом переводится в разряд врагов, против коих означенный союз сразу же начинает боевые действия, Аглая призадумалась.

Йоля хотела что-то пояснить по пунктам союзного договора, но сильные приступы идиотского смеха мешали ей высказаться. Два укурка вели себя настолько потрясно, что девушка рассмеялась, и решила принять навязанные ей условия на время, понарошку, и, пользуясь свободой, убить обоих позже. Но со временем это желание пропало. Да чего душой кривить — Бездне нравилась компания этих дылд. А однажды они, болтаясь по городу в поисках еды, зашли в заброшенный гараж.

Посередине, на бетонном полу, расположилась ударная установка, блестевшая начищенным хромом хардвера и бронзой тарелок. Похоже, сержант нашёл эту репетиционную базу мертвых нынче музыкантов уже довольно давно и содержал установку в образцовом порядке. Монакура Пуу зашвырнул в угол свою винтовку и свернул самокрутку. Потом сел за установку и взял в руки палочки. Как только те коснулись мембраны ведущего барабана, призрачные гитары подхватили свою партию, а в тёмных углах гаража сгустились лохматые тени.

Три часа они разговаривали с богами. Этот день стал поворотным в их отношениях. Убивать, конечно, хотелось, но кого-нибудь другого.

Воспоминания постепенно таяли, как и пена на поверхности ванной. Вода остыла и Аглая вылезла из лохани. Закутавшись в длинную простыню, подошла к застекленному узкому окну-бойнице. Лысый луг с остатками прошлогодней жёлтой травы и небольшими, еще не растаявшими полянкам снега, был пуст. На табличке с надписью «Каэр Морхен» сидела обтрёпанная ворона и гадила вниз, на топчан для отдыха. Деревья, обступавшие луг, тянулись голыми ветвями в направлении «замка». Ворона сдавленно каркнула и, рассыпая вокруг себя грязные перья и пух, повалилась вниз, на обосранный пень. Посвистывая, к тушке подходил сержант. В руке он держал здоровенную рогатку. Ухватив ещё живую птицу за обе лапки, Монакура приложил ту головой об колоду. Брызнуло во все стороны, и довольный добытчик побрел со своим трофеем к дому.

Темнело. Аглая приблизилась к большому, в человеческий рост, зеркалу. Пуу тащил в замок все, что блестело и могло влезть внутрь. Скворец, птица-вор. Девушка скинула простыню и абсолютно голая, уставилась на себя в зеркало. Внимательно изучила отражение, потом зажгла все светильники, представляющие из себя консервные банки, наполненные животным жиром с плавающим в нём фитилём, и опять вернулась к зеркалу. Дерзкое, скуластое лицо с большими чёрными глазами. Волосы оттенка темный блонд. Худощава слишком, но если всю зиму ворон жрать, особо не разжиреешь. И грудь маленькая, но это не беда. Йоля — та вообще без сисек, однако её плоский бюст великолепно гармонирует с немалым ростом и длиннющими ногами. Высокая или невысокая? А с кем сравнивать? С той же Йолей? Эта чокнутая жещина лишь немного ниже сержанта, а Монакура — анормальный переросток, только шибко худой. Жрёт за троих и не толстеет. Глисты наверное у бедняги.

Выдавив огромный прыщ на лбу, она прикрыла болячку прядью волос. Ещё раз придирчиво оглядев себя, осталась довольна. В комнате сильно похолодало, девушка замёрзла и принялась торопливо одеваться. Чёрная кенгуруха с длинным рукавом. На груди был изображен костер под ёлками, из ёлок и, естественно, во мгле норвежской ночи. Нечитаемое Дарктроновское лого расплылось пьяной паутиной сверху, над всем этим хвойником. Монакура подарил, а кто же ещё. Она вспомнила, как сержант нашёл её на развалинах белорусского посёлка — больную, голодную и бездомную. Стоял, целясь ей в лоб из винтовки, но так и не выстрелил. Накормил и привез сюда. Подарил эту клёвую кенгуруху. Было ей тогда двенадцать, наверное.

Внизу, на кухне, Йоля напевала что-то на незнакомом языке. Её вокал шипел, будто расплавленный свинец на льду. Она очень любила исполнять странные песни. Все они звучали ужасно стрёмно. Надо будет спросить, почему сержант называет её за глаза Ширли?

Пение стихло, послышался глухой бубнёж Монакуры. Совместные разговоры случались редко; практиковался лишь пустой взаимный стёб. Общаться по душам в этом доме не любили, а Йоля заведённых порядков не оспаривала. Расспросы о её прошлом ни к чему не привели — выяснить об этой странной женщине удалось немного, а то, что удалось, откровенно попахивало безумием. Но, вместо того, чтобы прирезать во сне эту отъехавшую бабу, Аглая всё чаще испытывала непреодолимую тягу к этому созданию. Сие пристрастие ей не особо нравилось, но девушка ничего не могла поделать с этим чувством. Йоля никогда ни о чём их не расспрашивала, она вообще мало чем интересовалась. Однако любила, когда сержант читал вслух книги — тех имелось достаточно. Он и сейчас читает ей что-то.

Аглая натянула тёплые мужские кальсоны и мягкие армейские берцы, подарки приёмного папочки. Практичная, удобная одежда. Спустилась вниз.

На кухне висел плотный сизый смог, в пелене которого кружился вороний  пух. Кухня походила на объятые туманом джунгли. В углах стояли огромные горшки, а на стенах висели всевозможные полки, уставленные горшочками поменьше. В них росло трубочное зелье всевозможных сортов и размеров. Стоя над распластанной на столе несчастной пичужкой, Монакура держал в руке раскрытую книгу. Ощипанная птица ждала отправки в кипящую на дровяной плите кастрюлю.

«В белом плаще с кровавым подбоем...» — декламировал лохматый барабанщик, но осёкся, приметив девушку.

Аглая грациозно присела в глубоком книксене.

— На сегодня достаточно, мой хороший, — сказала Йоля, не обратив на Бездну ни малейшего внимания, — Я просто в восхищении — так точно описать Князя может лишь тот, кто находится с ним в тесном знакомстве. Он именно такой, как изображён на этих страницах.

Монакура пожал плечами и отложил книгу. Отправил ощипанную ворону в кастрюлю, насыпал туда чего-то из подозрительного вида склянок, подошел к столу, и разлил мутный самогон по трём, не особо чистым, стаканам.

— Под дичь! — провозгласил он и опрокинул содержимое себе в глотку.

Йоля разместилась на крепком деревянном стуле, а длинные, безупречной формы ноги водрузила на столешницу. Она взяла свой стакан, но пить не стала, покрутила в длинных пальцах, взболтала содержимое и поставила обратно, в грязную лужу, натёкшую с её сапог. Монакура вопросительно посмотрел на Аглую, но та отрицательно покачала головой.

Гигант пожал плечами и выпил в одиночестве.

Крякнул и поискал по сторонам глазами. Не найдя искомое, оторвал от ближайшего к нему стебля конопли листочек и зажевал.

— Осталось полведра картошки, — сказал он, — И соль тоже кончается.

— Это она всю нашу еду сожрала, — обвинительным жестом указала Бездна на мурлыкавшую себе под нос Йолю.

— Ага, — согласился сержант.

— Осенью надо было завести лосенка, откормили бы за зиму, а сейчас бы съели, — мечтала Аглая, сглатывая слюни.

— Откормили бы? — недоверчиво наклонил голову Монакура.

— Да, твоей коноплёй. Она же совершенно беспонтовая.

Пуу обиженно засопел и пошёл  к плите тыкать ворону вилкой.

— Пора валить отсюда. Вы даже не представляете, как мне опостылел этот городок, — предложил сержант, стоя над кипящей кастрюлей.

— Когда в нашей жизни появилось вот это чудо, — кривые зубья вилки нацелились в сторону Йоли, — Тогда же в моём сердце поселились предчувствие перемен, жажда дороги и чувство тревоги.

Йоля невразумительно улыбалась, Аглая же заметно оживилась. Чёрные глаза с надеждой взирали на огромного барабанщика.

— Это то, чего мне больше всего хочется, — сказала девушка.

Монакура Пуу налил ещё стаканчик, глотнул, осмелел, спихнул женские ноги со стола и направился к небольшому комоду. Вынул из кармана штанов солидную связку ключей и долго перебирал их в поисках подходящего.

— Как звучит это неподражаемое похабное русское выражение, характеризующее состояние обезумевшего барана, навроде французского «le mouton enrage»? — поинтересовалась Йоля, водружая свои страшенные, покрытые заклёпками и шипами сапоги, обратно на стол, — Никак не могу запомнить. Мне за последние два месяца пришлось в совершенстве овладеть четырьмя новыми языками — русским, латышским, эстонским и украинским. Поэтому даже в моём прекрасно развитом уме присутствует некоторая путаница.

—«Херов блатных насосался»? — предположила Аглая.

Йоля благосклонно кивнула, сержант поморщился и вытащил из комодного ящика пожелтевшую тактическую карту. Вернулся и, вторично спихнув чудовищные ботинки прочь, расстелил рулон на столе. Все трое сгрудились над ней.

— Куда? — спросил Пуу.

Аглая наморщила лоб, Йоля продолжала загадочно улыбаться.

— Питер, Финляндия, Швеция, ну или Запад, на худой конец, — продолжил сержант, — Я бы на Питер двинул.

— Что такое Питер, мой хороший? — вяло поинтересовалась Йоля.

— Красивый город, самый красивый в России, — ответствовал Монакура.

— Был, — буркнула Аглая, — На запад надо ехать, я думаю. Тут ничего нет. Дорог нет, еды нет, патронов нет, бензина нет, аспирина нет, мыла и прокладок тоже нет. И не факт, что Питер твой ещё стоит; насколько я поняла, все крупные города разрушены.

— Плохо всё с западом, — сказала Йоля, — Поверь мне, моя хорошая, я недавно оттуда.

— А где была? — вопросила Бездна, — И вообще, откуда ты такая чудная взялась? Давно обещаешь рассказать.

— Асьют моя родина, что в Верхнем Египте, малышка, — ответила ей собеседница; жёлтые глаза сощурились, растрёпанные волосы полыхнули красным отражением пляшущего в печи пламени, — Семь лет назад я оттуда ушла и направилась сюда, к вам. Никогда здесь не была. Посмотреть хотела. Шла долго, посещала Иерусалим и Константинополь, обреталась в Риме и Берлине; много древних городов мною пройдено.

— А чем жила в этом самом Асьюте, и почему с родины своей ушла, тётенька? Там тоже всё разрушено? — недоверчиво спросила Аглая.

Йоля прижмурилась огромной кошкой и сладко зевнула.

— В гробу своём спала, среди верных слуг, да разбудили меня. Вот и ушла. Решила узнать, что стряслось.

Аглая Бездна распрямилась и, удостоверившись, что Йоля, склонённая над картой, за ней не наблюдает, подмигнула Монакуре Пуу, повертев указательным пальцем у виска.

— Узнала? — голос девушки сочился едким участием.

— Узнала, — ответила ей Йоля.

Она тоже оторвалась от созерцания зелёного полотна, исчерканного красными карандашными пометками, и теперь пристально всматривалась в притворно заинтересованное лицо девушки.

— Ладно, — кашлянул сержант, гулко хлопнув ладонью о стол, — Вернёмся к нашим насущным проблемам. Кто знает, где взять еду? И куда мы направимся?

— Я должна встретить старого друга, — длинные, цепкие йолины пальцы ловко выхватили из рук Монакуры красный карандаш.

— Вот здесь, — грифель воткнулся в карту, оставив глубокую дыру.

— А вот здесь, — жёлто-зелёные глаза полыхнули багрянцем, — Ещё одного.

Карандаш снова вонзился в полотно. И переломился пополам.

Йоля откинулась назад — её свирепые сапоги опять оказались на столе.

— А жрать что будем? — нахмурился сержант.

— У моих друзей есть всё необходимое, — равнодушно ответила Йоля, — Но меня интересует следующий вопрос: что у нас с транспортом? И с оружием?

* * *

— Канадский «Диемако», — сержант поднял вверх винтовку и защёлкнул магазин, — Аналог американской М16. Добыт мною и моей ученицей во время грабительского набега на базу ограниченного контингента НАТО. Как и все эти сокровища.

Монакура Пуу перешёл к следующему пластиковому кейсу, установленному на капоте брутального пикапа Рейнджер, обвешанного блестящими силовыми рамами. Эффектным жестом откинул крышку.

— Крупнокалиберная «Баррет М 82». Неувядающая классика жанра. Гениальная пушка. Отменно работает как по технике, так и по живой силе противника. Отжата у натовцев, естественно. Кстати, мелкая прекрасно владеет данным оружием.

Взгляд ледяных синих глаз, адресованный Бездне, исполнился гордости.

— Великолепно,— сухо одобрила Йоля, — Дальше.

— Три калаша, ещё один Диемако, моя «девочка», — Монакура кивнул на огромный кейс с «Анцио», возлежащий подле второго автомобиля — ржавого внедорожника Мицубиси, — Пара австрийских «Глоков», и полная коробочка ништяков, — сержант указал на заставленный ящиками и кейсами кузов пикапа, — Патроны, гранаты, броники, ножи и пара приборов ночного видения. Канистры с горючим.

— Годится.

Йоля мрачно кивнула — этим утром потенциальная предводительница была явно не в духе. Возможно её мучило похмелье, вызванное бурдой из самогона и липового чая, а может несварение желудка после вчерашнего ужина, состоящего из подгнившего картофеля и тушёной вороны.

— Есть ещё вот это, — раздался писклявый голос Бездны; девушка стояла в позе истребителя зомби — стройные ноги широко расставлены, мускулистые руки сжимают приклад эффектного дробовика.

— Красивое ружьё, — похвалила Йоля, — Прекрасно подходит к твоему стилю.

Надетая на Аглаю майка едва прикрывала бёдра. На майке красовался Микки Маус с торчащим из головы топором. Уличная температура составляла примерно пять градусов тепла.

— Вообще то мне больше всего нравится он, — Аглая погладила воронёный ствол Диемако. — А этого красавца я хотела предложить тебе.

— Она его у канадского солдата отобрала, — вклинился Монакура, — Голыми руками, я сам видел.

— Впечатляет, — жёлто-зелёные глаза сверкнули красным огоньком и прошлись по девичьей фигурке, — Я и не сомневаюсь в её способностях. Иначе меня бы здесь не было.

Она приняла из рук Бездны дробовик, повертела его так и сяк, приласкала толстый ствол и, вздохнув, вернула назад:

— Превосходное ружьё. Спасибо, моя хорошая, делиться трофеями похвально, но тебе он нужней. Я и стрелять то толком не умею. Вот моё оружие, — обнажённая рука протянулась за спину — над её правым плечом торчала рукоятка полуторного меча.

— Хм, — недоверчиво нахмурилась Аглая, — Как же ты из Африки пешком сюда дошла, ежели стрелять не умеешь. Вокруг такие персонажи бродят, что без пушки по новому миру и шага не сделаешь.

Йоля улыбнулась и перевела взгляд на Монакуру. Сержант нахмурился и подтвердил:

— Поверь мне мелкая, этой тётке пушка не нужна.

Тощий верзила мотнул головой, отгоняя дурные воспоминания, потёр кривой нос и объявил:

— Всё готово, можем выдвигаться в путь.

— А кто поведёт второй автомобиль? — Йоля склонила к плечу лохматую голову, — Я — весьма дерьмовый водитель.

— Она, — палец, размером с добрую сардельку, ткнул Аглаю в плечо, девушка слегка покачнулась.

— Хм, — Йоля перевела недоверчивый взгляд с ржавого чудовища на хрупкую девушку.

Аглая Бездна воздела руку вверх, поймала брошенные ей ключи и залезла в салон на место водителя. Внедорожник взревел, и резво тронулся с места, отплёвываясь кусочками земли и дёрна.

— Йоля, — Монакура подошёл к ней очень близко, — Пока у нас есть немного времени, пойдём в твою спальню, я помогу тебе выбрать одежду для похода, а от старого, — его взгляд жадно прошёлся по чёрному, облегающему платью, — От старого избавимся.

— Пойдём, мой хороший, — ответила красноволосая женщина и странная парочка направилась в замок.

Через некоторое время вернулся джип — его грязный капот напоминал свиное рыло. Наружу вывалилась Аглая и замерла в недоумении — из распахнутого окна йолиной спальни раздавалось жуткое звериное рычание и протяжные вопли, полные жгучего мучения. Вопли были мужскими. Девушка криво осклабилась и присела на топчан возле «Каэр-Морхена». Она внимала крикам страсти и буйно фантазировала.

Вскоре на пороге замка появились любовники — цветущая, раскрасневшаяся Йоля лучилась удовлетворённой улыбкой, Монакура же был бледен и жутко измотан. В одной руке он сжимал огромный полиэтиленовый пакет с сушёной марихуаной, в другой блестящий двухлитровый термос.

— Чё это? — спросила Бездна указывая на бумажный свёрток в йолиных руках.

— Остатки ужина, — бархатный голос вибрировал счастливыми нотками, — Ворона с картошкой. Мы решили устроить пикник, нашему мужчине необходим отдых. Кстати, он обещал сыграть нам на барабанах. А завтра отправимся в путь. После обязательной для тебя тренировки в кругу поединщиков.

И она отправилась в сторону репетиционного гаража. Потёртые ножны смачно хлопали по мускулистым, подтянутым ягодицам.

* * *

Эта весна больше походила на позднюю осень. По тёмному, свинцовому небу ветер гонял рваные клочья седых облаков. Постоянно моросил мелкий, холодный дождь. Мёртвая тишина давно покинула отведенное ей место на заброшенном кладбище и расползлась по всему городку. На ржавом кресте покосившейся башенки приходской кирхи сидел гигантский черный ворон. Птица будто спала, её глаза были прикрыты, с длинного блестящего клюва стекала дождевая вода. Горизонт чернел надвигающейся грозой. Ворон медленно расправил огромные иссиня-чёрные крылья и застыл мрачной скульптурой. Дождь поливал его оперение, и пыль многих столетий стекала по его величественной фигуре.

Что-то вырвало его из плена грёз — ворон встрепенулся и устремил взгляд вниз, на мощеный булыжником дворик церквушки, покрытый мутными лужами и островками тающего снега. По грунтовой дорожке, подпрыгивая на кочках и буксуя в грязи, медленно тащились два утробно рычащих автомобиля, заляпанные грязью, словно бегемоты после случки. Из первого авто вывалилась худенькая девушка и, прижавшись щекой к прикладу автоматической винтовки, решительно направилась на кладбище. Вторая машина, оглушительно выстрелив глушителем, прежде чем недовольно затихнуть, явила взору Ворона двух, весьма странных, пассажиров.

Аномально высокий мужчина мог быть потомком скандинавской валькирии и воина из африканского племени масаев. Дреды цвета гнилой соломы висели ниже поясницы; борода, разделённая на несколько прядей, спускалась к медной пряжке солдатского ремня. Его спутница выглядела не менее нелепо — её одежда состояла из чёрного платья, испещрённого жёлтыми рожицами и страшенных сапог, голенища которых устрашающе топорщились несметным количеством стальных шипов.

Ворон внимательно вгляделся в лица мёртвых колобков на платье. Разглядел меч в кожаных ножнах за спиной высокой девы, вытянул шею и ещё шире расправил свои огромные крылья. Они заметили его, длинный снял с пояса рогатку и, выколупав из жижи под ногами увесистый булыжник, стал натягивать жгут.

— Веп Ва Вет, — три раза каркнул Ворон.

— Это Грим, — сказала Йоля сержанту, — Тот самый друг, о котором я рассказывала.

Монакура слегка сместил прицел и отпустил тяжи рогатки; снаряд разнёс вдребезги разноцветного ангела, изображённого на витраже оконного проёма.

Мужчина сочувственно посмотрел на спутницу и опустил глаза:

— Ну, ладно. Хорошо, что вы встретились. Я, пожалуй, не буду вам мешать — пойду пройдусь с мелкой — разведаем местность, обустроим место ночлега.

И он поспешил убраться прочь, но на углу кирхи остановился и осторожно обернулся — гигантская птица восседала на силовой раме пикапа, а Йоля невозмутимо стояла напротив.

— Не уверен, что хочу знать то, что здесь происходит, — пробормотал барабанщик и скрылся за углом.

* * *

Монакура обходил кирху, проваливаясь в размякшую землю по щиколотку. Древние могилы начинались прямо у стен здания, надгробные камни с истертыми письменами торчали из тающих сугробов неровными рядами. Время от времени сержант резко поворачивался, готовый к стрельбе, но опускал дуло оружия, встречая скорбный взгляд очередного каменного ангела. Стены церкви были толсты, окна высоки.

«Годно. Отличное место для ночёвки», — подумал Монакура.

Кладбище представляло собой небольшой сквер, обнесенный полуразрушенной невысокой стеной. Толстенные деревья росли на почтенном расстоянии друг от друга, как бы из уважения к могучему соседу. Приходская церковь стояла точно в центре погоста; её окна закрывали запыленные, чудом уцелевшие витражи. Каменные ступени, ведущие к массивным, окованным ржавым железом, дверям, были истёрты ногами прихожан. Ныне мертвых, и похороненных здесь же, куда они ходили много лет молиться богу и просить о богатом урожае, здоровых детях и скотине, победах в войнах и загробном царстве.

Мелкой нигде не было видно. Монакура Пуу держался цепочки следов, петляющих между могилами. Те привели его к дверям кирхи. Сержант вошел внутрь. В проходе между широкими скамьями стояла Йоля и взирала на алтарь.

— Двери дома Господнего открыты для всех. Но не от любви великой, а потому, что хозяин сгинул, — произнесла она.

— Ей повезло, — согласился сержант, любуясь воспитанницей.

Аглая Бездна, стоя на алтаре ногами, у подножия величественного, с неё ростом, распятия, одной рукой обнимала Иисуса за шею, а второй,  держа карандаш губной помады, рисовала сыну божьему улыбку Джокера.

— Кладбище выглядит заброшенным. Как и подобает кладбищу. Кроме твоего друга, здесь давно никого не было. Ты в курсе, что он питается не только мышами? Этот ворон — каннибал, на кладбище полным-полно птичьих костей.

Йоля кивнула.

— Неси вещи, Монакура Пуу. Давай готовиться к ночлегу — я жутко устала.

Сержант и сам устал — прошедшие сутки он провёл за рулём, сражаясь с бездорожьем — путь, проложенный предводительницей, пролегал по отвратительным дорогам, заросшим, разбитым и вдобавок раскисшим после снежной зимы. Аглая вела второй автомобиль — девушка прекрасно справлялась. Йоля всю дорогу провела на задних сидениях джипа, развлекаясь отвратительными маршами — Аглая Бездна перед самым отъездом навестила репетиционный гараж,откуда вернулась с отломанным от ударной установки барабаном и парой палочек.

— Мелкая, пойдём вещи разгрузим, — позвал он Бездну, но та продолжала тискаться с распятым на кресте, не обращая на призыв ни малейшего внимания.

Монакура Пуу сплюнул на пол и пошёл к выходу.

Моросящий противный дождь заставил сержанта пошевеливаться. Он закинул за спину пару туристических рюкзаков, несколько винтовок, прихватил кейс с Анцио, двадцати-пяти литровую канистру с водой, глиняный горшок с кустом марихуаны и вернулся назад.

Йоля покинула неф и распятый Иисус повеселел, теперь на его устах играла зловещая улыбка, а из той части церковного притвора, где располагались жилые комнаты для священнослужителей, доносился треск дерева и звон бьющегося стекла. Монакура поставил горшок на алтарь, заботливо расправил душистые листочки и с сожалением посмотрел на пустую купель для святой воды. После чего принялся крушить деревянные скамьи нефа для растопки костра.

Аглая Бездна, вдоволь наигравшись с церковной мебелью и посудой, важно шествовала к алтарю. Девушка облачилась в фиолетовую, с чёрным, митру и тех же оттенков мантию священнослужителя. В одной руке она держала деревянное распятие, деревянным распятие, в другой — штурмовую винтовку.

— Падре, помогите, освятите водички для конопли, — попросил сержант, — Принеси вторую канистру, и кейсы с боекомплектом.

Снисходительно взглянув на грешника, Аглая отправилась во двор за просимым. Всё так же лил холодный дождь, полы мантии намокли и мешались под ногами. Она откинула тент с кузова пикапа и принялась складывать груз в раскисшую грязь под своими ногами.

— Здравствуй, махири, — это было скорее карканье, чем голос, но Бездна прекрасно разобрала слова.

Смысл, однако, осознавать было некогда — деревянной распятие метнулось со скоростью брошенного кинжала, щёлкнул предохранитель, Аглая поймала в прицел голову гигантского ворона, что сжимал в клюве священный символ христиан. Её палец на спусковом крючке внезапно окаменел.

— Познакомься, моя хорошая, — раздался сзади бархатный голос; обнажённая рука, покрытая рыжим пушком, опустила ствол «Диемако», — Это Грим.

— Аглая Бездна, — промямлила девушка — шёлк мантии на спине пропитался едким потом.

На силовой раме пикапа сидело чудовище. Девушка никогда не видела воронов размером с овчарку. Пластинки, покрывающие лапы, выглядели, будто чешуя сказочного дракона. Клюв, напоминающий чёрные ножницы, пришёл в движение — обломки распятия упали вниз.

— Грим, — отчётливо произнесло чудовище.

— Очень приятно, — ответила девушка и прижалась спиной к Йоле.

— Я помогу тебе с вещами, моя хорошая, — предводительница заботливо поддержала её, — Пойдём, нас ждёт ужин и долгожданный сон.

Аглая передвигалась, как во сне — вес тяжеленной канистры с питьевой водой не ощущался. У дверей храма она обернулась — хромированные рамы автомобиля тускло блестели — страшная птица исчезла.

* * *

Сержант постарался — у основания алтаря пылал уютный костерок, рядом расположились три топчана, сработанных из досок церковных скамеек. У огня ожидала целая груда консервных банок — мятые, с налётом ржавчины. Это был долгожданный ужин. Первая из открытых жестянок моментально полетела в ведро, заботливо приготовленное предусмотрительным сержантом — в воздухе повис тяжёлый запах тухлятины. Вторая последовала туда же, но с третьей им повезло.

— Каша с грибами, — принюхавшись, подметила Аглая, — Давай-ка сюда.

— Грибы рулят, — Монакура Пуу вонзил штык-нож в крышку четвёртой банки, — Они не портятся, а сушёные хранятся практически вечно.

— Сушёные грибы теряют свои магические свойства, столь ценимые ведьмами, уже на четвёртый месяц хранения, — заметила Йоля.

— Это другие грибы, — ответил Монакура Пуу, он протянул руку и отобрал у Бездны банку.

Сощурился, пытаясь прочитать полустёртую этикетку.

— Гречневая каша с подосиновиками, — он отдал ужин встревоженной девушке.

— Что такое подосиновики? — поинтересовалась Йоля.

— Неважно, — ответствовал сержант, — На вот, попробуй, что такое консервированные персики семилетней выдержки.

Он протянул ей четвёртую банку.

— Неплохо, — разочарованно сказала Йоля, — Но мне хочется мяса. Мне всегда хочется свежего мяса.

Ведро три раза громыхнуло, прежде чем бывший сержант вручил предводительнице вскрытую жестянку.

— Это получше, — Йоля жадно набивала рот содержимым банки.

— Тушёнка. Латвийская. Тебе повезло — вероятность найти годный продукт равна нулю.

— Что будет дальше, тётенька? — разомлевшая после тёплой каши Бездна уже полулежала на одном из топчанов — веки девушки отяжелели, — Мы встретились с твоим старым другом, как ты и желала. Кстати, ты не хочешь рассказать нам о нём? Это действительно ворон? А что у него с лапами? Я видела — они покрыты чешуёй.

— Нельзя с уверенностью утверждать, что он — птица, — ответила Йоля, — Как и то, что он — не птица. В данной реальности он уверен, что является птицей — огромным вороном. Проблема в том, что таких реальностей у него несколько. Поэтому его лапы выглядят немного странно — скорее всего в ином измерении он является кем-то ещё. А что касается твоего первого вопроса... Как звучит эта мудрая русская поговорка, означающая...

— Полное неведение? — предугадала Аглая, — «В душе не ебу».

—«Утро вечера мудренее», — поправил девушку Монакура.

— Верно, мой хороший, — Йоля одарила бывшего сержанта одобрительной улыбкой и глубоко зевнула, обнажив пугающие жёлтые клыки.

— Ложитесь, — сказал сержант, — Я первый на вахте.

— Тук-тук, — в дверь настойчиво постучали.

В руках у Монакуры и Бездны вмиг оказались штурмовые винтовки.

— Это Грим, — Йоля свернулась калачиком поверх своего пухового армейского спальника, — Замёрз наверное, впустите.

— Вспомни нечистого, он и появится, — усмехнулся Монакура, отодвигая тяжеленный стальной засов.

Гигантский ворон неторопливо вошёл в храм, но не присоединился к компании; птица отправилась наверх, в комнаты притвора. Когда отставной барабанщик запер двери и вернулся к костру, его спутницы безмятежно посапывали. Монакура сел, поплотнее завернулся в шерстяное одеяло и, положив голову на сдвоенный, с помощью скотча, магазин калаша, унесся мыслями в прошлое.

* * *

Пламя костра бросало кровавые блики на улыбающееся лицо распятого мученика. Через некоторое время клюющий носом сержант  чуть было не ткнулся мордой в пылающие угли. Одинокий часовой встал и, повесив автоматическую винтовку на шею, отправился бродить по едва освещённому нефу. Огромная тень следовала рядом по стене.

— Тук-тук, — послышалось откуда-то сверху.

Монакура прислушался.

— Тук-тук, — настаивал Грим.

Вынув из костра пылающую ножку скамьи, сержант двинулся к лестнице, ведущей из притвора в подсобные помещения второго этажа и далее на колокольню. Монакура Пуу легко преодолел ступеньки и оказался в комнате, усеянной обломками мебели — немного раньше Аглая Бездна искала здесь припрятанные сокровища мёртвого ныне священника.

— Надо было Йолю не слушать, и днём тебя в суп оприходовать. Зачем добрым людям спать мешаешь? — заявил он огромной птице, важно расхаживающей по лакированной столешнице стола, и, время от времени, постукивающей клювом, длиной с ладонь Монакуры, по блестящей поверхности мебели.

Та остановилась и уставилась на часового агатовыми глазами. Потом произошло нечто странное. Ворон раскрыл только одно крыло и, вытянув его в направлении распахнутого окна, зашипел, будто рассерженный кот.

Врубчивый* часовой выбросил факел в коридор, мягко подошел к окну и аккуратно выглянул. Дождь лил стеной, видимость равнялась нулю, но Монакура Пуу являлся воспитанником российской диверсионной школы, пусть и бывшим.

*Примечание: «врубчивый» — быстро втыкающий.

Он разглядел неясные тени за невысокой стеной кладбища, кто-то двигался и по самому погосту к церкви. Передвигались бесшумно, перебежками. Крадущиеся во тьме знали, что они здесь. Значит не мертвецы встали из могил, а просто вооруженные люди пришли убить их. Дулом автомата Монакура показал ворону на дверь. Птица лишь склонила голову набок.

— Ну оставайся, если хочешь, а стрелять ты часом не умеешь? — спросил сержант, и, прицелившись, дал в темноту две короткие очереди.

Перебежал ко второму закрытому окну, и, высадив раму ногой, принялся стрелять по дворику, отрезая нападавшим путь к дверям и припаркованным автомобилям.

Спустя несколько секунд ответные очереди из автоматического оружия разнесли в щепки остатки оконных рам; пули, врываясь в проем окна, били по стенам комнаты, кроша слой краски и штукатурку. Помещение наполнилось пылью, пол покрылся плотным слоем битого кирпича. Нападавшие лупили из автоматов по двум черным провалам окон. Монакура прильнул к полу, не отвечая ответным огнём.

— Патронов не жалеют, — подумал он вслух и бросил в окно противопехотную гранату.

Громыхнуло, кто-то вскрикнул.

Монакура улыбнулся и метнул ещё одну.

Размытая тень скользнула от двери комнаты к сержанту и оказалась Йолей. В руках она сжимала рукоятку обнажённого меча. Швырнув под ноги сержанту пару обойм, предводительница исчезла в проёме окна, растворилась в густой темноте, щедро прореживаемой  автоматными очередями. Появилась и Аглая Бездна со своим «Диемако» — девушка присела возле второго окна.

— Твой первый бой, мелкая, доверься инстинкту — твоё тело и рассудок знают, что надо делать. А если вкратце — ебошь по огонькам.

Их чётко выверенные короткие очереди перекрыли лужайку перед кирхой. Огневой шквал с кладбища несколько приутих. Атакующие залегли среди могил и поливали церковь градом пуль, впрочем безрезультатно, на защитниках дома господнего не было ни царапины.

«И хули?» — подумал сержант, — «Придётся вам отступать, несолоно хлебавши. Или переть под пулями к дверям».

— Как сама? — поинтересовался он у девушки.

— Мне нравится убивать, — просто и лаконично ответила его воспитанница.

Огоньпротивника окончательно стих — с кладбища послышались отчаянные крики.

И тут ослепительная вспышка накрыла их, потолок подался назад, а засыпанный битым кирпичом и штукатуркой пол, поднялся стеной. Монакуру Пуу швырнуло в эту стену лицом, раздался грохот, и, оглушенный и ослепший, сержант провалился в темноту. Пришёл в себя от ударов ладонью по лицу — Аглая трясла и тормошила его.

— Они из пушки по нам, суки, Надо уходить вниз, Монакура.

— Базука, — скривился Пуу и выплюнул сгусток окровавленной штукатурки, — Сейчас ещё прилетит, валим отсюда.

Оглушивший его гранатомётный выстрел, пришёлся на часть стены, со стороны его окна, и теперь там зияла огромная дыра, а угол здания и часть потолка  обрушились.

«Чуть левей бы и пиздец», — подумал сержант, скатываясь вниз по лестнице.

Они сменили магазины в автоматических винтовках и заняли позиции по обе стороны небольшого атриума, где стояла купель для омовения святой водой.

— Не расстраивайся, — сказал он девушке, — Сейчас они расхуярят дверь и войдут. У нас с тобой ещё имеются шансы устроить обильное кровопролитие.

Он глянул на окна с разноцветными запыленными витражами. Одно, к высокому створу которого вела бронзовая лесенка, прекрасно подходило для возможного отступления, но не сейчас, немного позже. Когда они убьют достаточно врагов. Но те не сломали церковные двери. И не вошли. На кладбище стреляли, беспорядочно и длинными очередями. И громко кричали. Потом стрелять почти перестали, а крики превратились в истошные вопли боли.

«Йоля», — понял сержант, — «Режет их в темноте, как свиней».

— Пойдём-ка, тёте поможем! — задорно предложил гигант и, разбежавшись, сиганул в примеченное для несостоявшегося отступления окно, выдавливая своим телом витраж, изображающий овцу и коленопреклонённых седобородых старцев вокруг.

Глава третья. Та, что красит волосы кровью врагов

На ржавом кресте покосившейся колокольни сельской церквушки, с иссечёнными пулями стенами и огромной дырой вместо фасада, сидел громадный ворон, уставившись вдаль неподвижным взглядом агатовых глаз. Дождь лил пятые сутки кряду, но его холодные капли не докучали величественной птице. Он раскрыл огромные крылья и победоносно прокричал в  тёмное, свинцовое небо.

Светало. Аглая Бездна, блуждавшая среди древних могил, с тремя автоматическими винтовками за спиной и сумой, набитой боеприпасами, наткнулась на очередной растерзанный труп. Человек сидел, привалившись спиной к надгробию: ноги широко разведены, руки сомкнуты на страшной ране, начинавшейся от шеи и раскроившей туловище до самой промежности. Внутренности вывалились наружу и лежали в луже крови и говна. Аглая ещё раз внимательно посмотрела на сидящего и её вырвало — мощно и обильно. Подобрав с земли винтовку мертвеца, она поплелась дальше, не удосужившись проверить его карманы.

— Мелкая, дуй сюда, — донёсся сбоку голос сержанта. — Этот ещё может говорить.

Среди серых надгробий Аглая обнаружила Монакуру; тот склонился над  лежавшим на боку человеком. Раненный выглядел так, будто повздорил с пьяным самураем. Кровоточащие порезы покрывали его тело, но ни один из них не являлся смертельным. Аглая Бездна подошла ближе. Последний из атакующих, из тех, кому не удалось сбежать.

— Монакура, ты врубаешься? Она его слегка порезала, а потом бросила здесь истекать кровью. Она же навзничь ебанутая, — прошептала, тревожно оглядываясь, ошеломлённая девушка.

— Мы уложили четверых, мелкая. Всего четверых. А она зарубила шесть человек. Средневековым мечом, в полной темноте, окружённая со всех сторон врагами.

Аглая приблизилась к замершему на месте барабанщику — синие бездонные глаза встретились с пугающей чернотой её взгляда:

— Восхищаешься ей? Ты влюбился, дурило старое?

Отставной сержант ничего не ответил — ухватив раненного за шиворот куртки, он потащил его, словно мешок гнилой картошки, в сторону церкви. Бездна подобрала очередной ствол и, стеная от тяжести, поплелась следом.

На углу здания, под  ржавым дождевым стоком, стояла абсолютно голая Йоля, воздев руки вверх, навстречу потоку воды. Белую кожу плеч покрывали многочисленные веснушки, а всё тело — не менее многочисленные царапины, ссадины и синяки. Большие розовые соски более чем скромных грудей, затвердели и соблазнительно торчали в разные стороны. Волосы отмылись от грязи и отливали красной медью. Она негромко напевала что-то в минорном ключе. Раздувая ноздри, словно бык, учуявший тореадора, Монакура, замедлился, зачарованный открывшимися ему видами.

Раненный, приметив голую поющую  девушку исступленно забился об землю и, издав жалобный вскрик, обхватил двумя руками сапоги сержанта. Монакура высвободился из страстных объятий и неохотно продолжил путь, часто оглядываясь назад.

* * *

— Звание, имя. Кто, откуда, почему, и так далее — по порядку, с чувством, с толком, с расстановкой, — обратился Пуу к пленнику, привязанному к распятию в позе повторяющей оригинал.

Бывший диверсант нагревал чугунную кочергу в пламени костра, разложенного перед алтарём.

Раненный молчал, мышцы лица подрагивали, взгляд прикован к пламени. Из-за его плеча выглядывал улыбающийся красными губами Иисус.

Огромный барабанщик влепил ему оплеуху.

— Ммм, — замычал пленник.

— Значит отказываешься докладывать, — обрадовался гигант, вытаскивая  раскаленную железяку из костра.

— Монакура, больной ты на голову ублюдок! — рассмеялась Аглая Бездна.

Она забралась на алтарь и вытащила кляп, плотно засунутый пленному в рот.

— Говори, иначе он тебя съест, — она сострадательно посмотрела на пленника и, открыв канадским штык-ножом консервную банку, уселась у костра.

— Воняет, как хер собачий! — отшвырнув жестянку, она потянулась за следующей.

Сержант поднял брови, швырнул кочергу обратно в костёр, и поднял отвергнутую провизию. Понюхал.

— Мелкая, это сардины, они всегда так пахнут, — заключил он, — Неужто не помнишь: сардины в масле, сардины в томатном соусе, сардины на завтрак, сардины на обед и, если останется, на ужин... Чего это ты там нашла? Вкусненькое?

— Ананасы, — с набитым ртом ответила девушка, — Смотри, — указала на двери кирхи, — Она реально блаженная.

Обнажённая Йоля шла будто по подиуму — лисьей походкой, ставя ступни на воображаемую линию. В одной руке она бережно несла меч в потёртых ножнах, в другой постиранное чёрное платье в белую крапинку. На правом бедре и части бритого лобка таился искусно изображённый дельфин на фоне океана. Когда владелица татуировки переставляла свои роскошные ноги, создавалась чудесная иллюзия движения блестящего красавца по катящимся голубым волнам.

— Меня зовут Хансель... Мы пришли с натовской базы... Она тут недалеко... Герта, моя сестра, она главная... Мы вас приметили ещё на въезде... У нас патруль стоял перед городом... Проследили, решили ночью напасть... — торопливо и бессвязно затараторил человек с креста, в ужасе глядя на приближающуюся девушку, — Уберите её от меня... Христом богом прошу...

— Тише, тише, — улыбающийся сержант снова подхватил раскаленную докрасна кочергу.

— Ты молодец, Хансель, — похвалил он пленника, — В твоём положении самое полезное действо — предавать своих. Однако я приказал тебе сделать это стильно, членораздельно и лаконично. Ты же вещаешь, будто базарная бабка. Вот тебе первый урок.

Раскалённая кочерга впечаталась в наиболее скверный порез на теле распятого. Раздался шипящий треск — в воздухе запахло палёным мясом. Бедняга Хансель широко разинул рот, и бешено вращая красными глазами, попытался исторгнуть вопль, но выдал только невнятный шелест.

— На вашей базе бабы есть? — вполголоса спросил сержант, отводя глаза от голой Йоли, — Нормальные бабы?

Предводительница остановилась, привлечённая ходом допроса. Она подошла к сержанту вплотную и погладила по заросшей щеке.

— Малыш, нет сейчас никого нормального, — Йоля обвела пространство церкви зажатым в руке мечом, — Мы все тут ненормальные, а нормальные давно уж одесную господа нашего, там, — она показала мечом на потолок, где кружились  нарисованные крылатые ангелы среди белых облаков, — Там, в раю.

— Я приду к тебе погреться сегодня ночью, — пообещала она, глядя в бездонные голубые глаза, грозно пучившиеся на красном лице.

— Только меч сними, — ухмыльнулся сержант, — Ладно, Хансель, ты ещё не ушел? Продолжай предавать своих и предавай, сука, подробно. Мелкая, подай мне соль.

Аглая Бездна послушно метнулась прочь, и вскоре вернулась с пожелтевшим от времени мешочком. Лохматый барабанщик сыпанул дорожку на тусклое лезвие армейского ножа и поднёс к открытой кровоточащей ране, зияющей на бедре распятого.

— Выкладывай, паскуда, всё о вашей горе-группировке, — лезвие накренилось — желтоватая струйка пролилась на красную, сочащуюся плоть.

Пронзительные вопли вознеслись вверх, под купол храма, где грустно улыбались нарисованные ангелы.

* * *

— Что там случилось? — спросил Якоб.

Герта покачала головой и сплюнула, но  тягучая слюна не упала, а повисла, покачиваясь длинной жёлтой нитью. Она помогла себе рукой, скинув неудавшийся плевок на пол.

Девушка сидела на табурете, а толстяк возвышался сверху — злой, седой, с опасной бритвой в руке. Якоб плеснул ей на голову водки — Герта зажмурилась, в уголках глаз появились слезинки.

— Ну? — жирные пальцы повара грубо схватили остатки волос на её окровавленной плеши, бритва издала противный треск — к глубокой ране, оставленной гранитной крошкой кладбищенской ограды, прибавился свежий порез.

Снова полилась водка. Герта отклонилась, развернулась и выхватила у толстяка бутылку. Припала к горлышку, Два огромных глотка. Выдох. Ещё два.

— Ты невесть чтовозомнил о себе, старик. Да кто ты такой?

— Напомню, — Якоб схватил её за плечи и снова развернул спиной к себе, — Я тот, кто пожалел прекрасную грудь твоей матери, поэтому в младенчестве ты терзала отвислые сиськи моей никчёмной жёнушки. А твоему покойному отцу, что прикрыл меня от пули своим телом, я обещал, что позабочусь о тебе. И поверь — если для твоего блага понадобится тебя убить, я без раздумий убью. Отвечай, кто положил десяток наших и где Хансель?

— Призрак в женском платье. Он был быстрее ветра, — Герта уставилась в точку перед собой, — Он убивал нас длинным мечом. А иногда превращался в огромного волка, стоящего на задних лапах. Тогда он звал меня по-имени.

Якоб отложил бритву и отобрал у неё бутылку. Покопался в кармане своего засаленного поварского передника. Рука вытащила горсть таблеток.

— На-ка вот, — он втиснул кругляшки в женские, плотно сжатые губы, — Сейчас быстренько залатаю, потерпи.

Он снова плеснул водки и воткнул в обритую кожу головы толстую швейную иглу. Герта заскрипела зубами.

— Ещё стежок, — толстые пальцы двигались весьма проворно — они прекрасно управлялись и с иглой, и с кухонным ножом, и со спусковым крючком любого оружия.

— Хансель остался лежать на окровавленных могильных плитах. Эта тварь ударила его пять раз, я сама видела — стояла рядом. Она не тронула меня. Я и оставшиеся в живых бежали.

— Ложись спать, — толстяк вытер руки о свой замызганный передник, — Я схожу к бойцам, перетрём, покумекаем. Завтра съезжу к нашим гостям — заберу труп твоего брата. Заодно осмотрюсь. Не переживай, мы их накажем.

Он помог ей подняться с табуретки. Перекрытая водкой, обезболивающими и транквилизаторами, девушка едва держалась на ногах.

— Вот так, порядочек, — он уложил её — грязную, окровавленную на мягкую перину, застланную свежими простынями; аккуратно прикрыл одеялом, разрисованным мишками, уточками и лосятами.

— Спи, лапушка, — старик нежно поцеловал её в лоб и вышел прочь, аккуратно притворив за собой дверь.

* * *

Помещение столовой переполнилось; два десятка бойцов, не участвовавших в провальном штурме кладбищенской кирхи сгрудились возле выживших участников ночного набега — внимали рассказам очевидцев. Обритые головы, покрытые шрамами свирепые рожи, свёрнутые носы, квадратные подбородки, недельные щетины, запах перегара и едкого пота.

— Я отклонился от её меча, ударил эту тварь прикладом, и выстрелил в упор пять раз кряду. И, прикиньте, не попал. А она уже сзади, и не поверите, братцы, не баба это, а огромный зверюга, волколака галимая.

Недоверчивые вздохи, угрюмое сопение, хриплый скорбный кашель.

Толстый повар знал многих из этих отморозков ещё до крушения мира. Ветераны бандитской грядки, которой заправлял его друг, старый Садулис, задолго до Судного Дня. А когда неистовый Садулис принял пулю в сердце, руководство бандой перешло к его отпрыскам, близнецам Герте и Ханселю, а Якоб взвалил на себя тяжкий груз власти «серого кардинала».

— Когда мы к погосту пробирались, над кладбищем ворон летал, размером с собаку, смерть нам пророчил человеческим голосом, сам слышал.

Смешки, цоканье языком, насмешливые комментарии.

Бойцы почтительно расступались, пропуская толстого повара. Многие из них появились в банде уже после Дней Гнева. Пришедшие были, в основном, уголовниками. В пятнадцати километрах от городка находилась колония, небольшая, особого режима. Когда рухнул мир, тюремные ворота распахнулись, немногие выжившие заключённые, те, которых не коснулась благодать господня, отправились бродить по искалеченному миру. Группировка, обосновавшаяся в опустевшем городке, росла и крепла.

— В церквушке нас уже поджидали — пацанов десять, не меньше. Да не вопрос: мы бы и их положили, у нас базука с собой была и гранат к ней ящик. Так то так: мы эту часовенку разнесли бы к хуям собачьим, если бы не сука эта оголтелая, что с мечом меж нас нарисовалась. Один взмах и головы нет, второй — и руки нет, как нет... Скажи, Смачный.

Смачный молчал, лишь протягивал вперёд обрубок правого, татуированного тюремными наколками предплечья.

Герта охотно принимала зеков в свой отряд. Дисциплину насаждала жёстко, практикуя публичные казни провинившихся и безудержные поощрения отличившихся. У этой девочки и до Судного Дня был несгибаемый стержень внутри, а Апокалипсис сделал железной её всю. Старый Якоб радовался успехам воспитанницы. Да что там радовался — старик души не чаял в этой беспощадной суке. Через год после Трубного Зова, группировка Герты подмяла под себя выживших городка. Обложила налогами, охраняла. Бодалась с подобными себе шайками, каталась по осквернённой Прибалтике, собирала подарочки: провизию, оружие, технику, рабов, всё ценное. Шесть лет так жили — не тужили. Дрались с пришлыми; частенько и сами отправлялись пограбить. Иногда побеждали, иногда проигрывали. А год назад Герта узнала, что на военной базе натовских морпехов кто-то выжил. Семеро постапокалиптических канадцев погибли, забрав с собой в могилу пятьдесят нападавших. Герте достались несметные сокровища, но группировка истаяла, превратилась в жалкий отряд. К тому же её мечта не сбылась — ядерных боеголовок на территории базы они так и не нашли, слава Господу. Девчонка мечтала взорвать одну над Балтикой — не со зла, а просто на гриб посмотреть. Атаманша обозлилась, замкнулась в себе, заперлась на отжатой базе с остатками отряда. Пацаны, разочарованные этаким отшельничеством, всё чаще вставали на тапки, а новых бойцов не прибывало.

Ему освободили место за обеденным столом. Грязные пальцы, сжимающие открытые пачки сигарет, тянулись к повару. Захватанный стакан перед его носом заменили. Новый наполнили водкой. Якоб выпил до дна, взял одну из предложенных сигарет, прикурил. Затянулся несколько раз подряд — сигарета превратилась в наполовину выкуренный окурок. Он выпустил клубы дыма в лицо сидящего перед ним Смачного — того самого, что лишился в набеге руки.

— Мечом говоришь казнила?

Тот снова протянул вперёд культю, обмотанную заскорузлыми, окровавленными бинтами.

— Позовите Соткен, — приказал Якоб.

Толпа воинов снова расступилась — вперёд выступила черноволосая тщедушная женщина. Одеждой для её чудовищно кривого туловища служил армейский камуфляж, точно такой же, как и у остальных бойцов. Маскировка не помогала скрыть внушительный бюст.

— Иди сюда, — Якоб небрежно столкнул с табурета сидящего рядом бойца и похлопал ладонью по освободившемуся месту.

Женщина послушно направилась к повару, переваливаясь с одной ноги на другую, что была значительно короче первой. Непонятно, что такой жалкий заморыш делал среди отборных бойцов группировки. Те храбрецы, что пытались это узнать, умерли.

— Слышала этих сказочников? — Якоб кивнул в сторону Смачного и пододвинул к женщине свой стакан.

Тот сразу наполнили. Черноволосая выпила. Стальные глаза заблестели.

— Слышала, — ответила Соткен хриплым, искажённым ярко выраженным акцентом, голосом.

— Что думаешь об этой бабе с мечом?

Соткен приподняла стакан — его снова наполнили.

— Поп-культурная мифология широко распространила легенду, что члены самых крутых кланов японской якудзы предпочитают выяснять свои отношения с помощью этнического холодного оружия.

Она опрокинула стакан.

— Однако я думаю, что это никакая не легенда.

— И, блядь, чего? — уставился на неё Якоб, — Мы ж с тобой в постапокалиптической Прибалтике, а то Япония.

— А какое объяснение можно найти полуголой бабе с мечом, что положила десяток наших бойцов в полной темноте? — теперь уже Соткен непонимающе уставилась на старого повара, — Ты мне скажи, как профессионал — ты колбасу с закрытыми глазами нашинковать можешь? Порционно, по канонам?

— Могу, — скромно ответствовал старый повар.

— Вот и я говорю — на погосте работал профессионал, — кивнула кривушка.

— Но это ж не значит, что она из Японии, — предположил Якоб, — Может ли эта дрянь быть одной из вас?

— Теоретически может, — ответила Соткен, — Но предпочесть холодный меч доброй пушке способны лишь отмороженные японцы.

— И то верно, — согласился старик, — Сука, нам здесь только якудзы не хватает. Собирайся, утром поедешь со мной за телом Ханселя. Посмотрим, что за бляцкая Клеймор заехала на нашу территорию.

* * *

— Он очухался, — сообщила Аглая.

— Ага, — кочерга приблизилась к подбородку Ханселя, тот мучительно застонал.

Однако, когда закопчённый металл коснулся кожи, пытаемый облегчённо выдохнул — чугун успел остыть.

Кончик каминного девайса приподнял подбородок пленника, отстранённый взгляд ледяных глаз равнодушно скользнул по лицу распятого.

— Ты отлично справился, Хансель, толково изложил. Тебе полагается поощрение.

Монакура качнул лохматой головой — Аглая забралась на алтарь с флягой в руке.

— Он хочет что-то добавить, — произнёс женский голос.

Йоля тихонько подкралась и теперь стояла рядом с лохматым гигантом, пристально разглядывая мученика.

Раненный поперхнулся водой, обрызгав себя и Бездну. Та отёрла лицо ладошкой и похлопала Ханселя по щеке:

— Плохой мальчишка. Тебе же приказано — сдать с потрохами, а ты юлишь.

Она спрыгнула вниз. Монакура бросил кочергу в огонь.

— Я люблю свою сестру, — прошептали распухшие губы, — И она меня любит. Она придёт за мной, и, узнав, что я жив, отдаст всё за мою жизнь.

— Они любовники, — пояснила Йоля.

— Откуда знаешь, тётенька? — спросила Аглая.

— На нём написано, — неуверенно объяснила та.

— На роже написано, — поправил предводительницу сержант, — Правильно будет сказать: «У него на роже написано». Это правда, извращенец?

Хансель слабо кивнул, его бледное лицо зарделось.

— Любовь между братом и сестрой теперь порицаема? — удивилась Йоля, — Такие отношения считаются высшей ступенью нежности. Все Великие Фараоны обладали столь редким уровнем чувственности, поэтому женились на своих сёстрах. Или дочерях.

Она с сочувствием взглянула на пленника.

— Я постараюсь убедить твою сестру принять верное решение. В любом случае, вы будете вместе.

Аглая подёргала красноволосую женщину за руку:

— Йоля, давай поменяем этого клоуна на ништяки, и поедем отсюда прочь. Этот перец трахает свою сестрёнку, а та в нём души не чает. Мы можем многое выменять за его персону. Давай для начала пошлём его сестре сюрприз.

— Ага, — поддержал Монакура, — Палец, или глаз. Я умею аккуратно вынимать глаза. Зальём самогоном — будет долго хранится.

Йоля улыбнулась:

— Не надо, они сами к нам утром явятся. Я придумала кое-что поинтересней. Они отдадут нам всё.

Предводительница поднялась и, взяв рулон спальника, направилась к лестнице на колокольню:

— Нужно приготовится, но сначала поспите, мои хорошие, а злая сука вас постережёт, — произнесла она, сгибаясь перед низкой притолокой дверного проёма, чтобы уберечь лоб.

Грим, смешно прыгая на своих устрашающих лапах, двинулся следом. Аглая и сержант озабоченно переглянулись.

— Спокойной ночи, — прозвучал её бархатный голос напоследок.

Деревянные ступени почему-то не скрипели под её, весьма приличным для женщины, весом. Вскоре с колокольни послышался протяжный вой.

— Обострение, — подытожил сержант.

— Меня от неё колбасит, — призналась Аглая Бездна.

— Я как-то раз спросил, кто или что она такое, — поделился сержант, — И знаешь, что она ответила мне?

— Что? — девушка открыла рот и выпучила глаза.

— Что она раньше была собакой, — ответил Монакура, — Но ангелы заколдовали её и превратили в человека, и теперь она ищет их, а когда найдет — рассчитается за всё.

— Ну, пиздец, — пробормотала Аглая Бездна, устраиваясь поудобнее в своём пуховом спальнике.

Через пару ударов сердца с её топчана раздался могучий храп.

На кресте, привязанный к телу Спасителя, дрожал от холода и неизбывного ужаса, наполняющего его сердце, бедняга Хансель.

* * *

Скрипнула дверь, Скаидрис приподнялся на локте. Она скользнула в постель и прижалась к нему всем телом. Тяжёлый запах спирта, крови и пота. Её всю трясло.

«Возьми меня. Утешь. Что ты медлишь?»

Он нежно обнял голые плечи, погладил по окровавленной голове, потянулся ртом к раскрытым губам. Она отстранилась. Размахнулась. Ладонь врезалась в его лицо, разбивая губы.

«Сзади, жёстко».

Скаидрис зарычал, развернул её спиной, намотал остатки волос на своё запястье. Резко вошёл. Она неприязненно дёрнулась — член выскользнул.

«В задницу, кретин, Мой брат трахает меня в задницу. Ну?»

— Скай! Вставай, нам пора собираться.

Скаидрис пытался поймать ускользающий сон, но тот растворился, будто соль в стакане кипятка.

Он приоткрыл глаза. Толстая морда в белом поварском колпаке колыхалась над ним, жирные пальцы трясли его плечи.

— Отвали нахер, Якоб, я проснулся.

Кенгуруха с мёртвым Бедржихом Сметаной*, рваные выцветшие джинсы, высокие конверсы. Вместо зубной пасты на щётку — пара мазков белого театрального грима на щёки. Вместо порошка в кофеварку — полосы сажи под глаза.

— Ты знаешь парень, о том, что дрочишь во сне? Отчаянно и громко? — спросил старый повар.

— Знаю, — ответил Скаидрис, — Пошли уже.

*Примечание: Беджрих Сметана, 1824 — 1884 гг., чешский композитор. Искренне уважаем металлистами. В 2014 году позировал для обложки музыкального альбома группы «Cult Of Fire».

Они вышли во двор. Под подошвами кед треснула кромка льда. Сука, месяц май. Или не май?

— Какой сейчас месяц, старик?

— Вроде март, — ответил старик, — А может апрель. А тебе то зачем знать?

Скаидрис пожал плечами. Он уставился на маленькую, кривую женщину, ожидающую возле броневика.

— Зачем она? — прищурился парень, — Хочешь выставить своего бойца?

— Как вариант, — задумчиво протянул Якоб.

— А этот однорукий хер нам на кой сдался?

Восковое лицо Смачного напоминало посмертный слепок; глаза сощурены в две узкие щёлочки, бескровные губы плотно сжаты. Скаидрис кивнул на перемотанную культю:

— Хочешь руку найти? Думаешь, пришьют?

— Хочу посмотреть на того, кто смог это со мной сделать, — ответил тот высоким и резким, как у евнуха, голосом.

— Отличная бригада, — похвалил Скаидрис Якоба, — Жирный повар, однорукий боксёр, кривая старуха...

— Говнарь-рукоблуд, — добавил старик.

— Не переживай, Скай, если что, я не подведу, — Смачный потряс в воздухе склянкой, под завязку забитой двухцветными пилюлями, — Я чувствую себя способным добежать до Пекина, вместе с Соткен на закорках.

— Поехали, — скомандовал Якоб.

— А стволы? — удивился Смачный.

— Вы уже ходили к ним со стволами, — ответил повар, — Двадцать человек. Мы не стрелять туда едем, а Ханселя забирать, так что веди себя прилично, здоровяк. Залезайте и гроб погрузите. Я поведу.

— Стойте, — дверь казармы хлопнула, — Я с вами.

Заплаканная девушка с окровавленной плешью на голове спустилась по ступенькам. Под мышкой она сжимала обнажённое мачете.

Старый повар открыл рот, а потом закрыл. Он обречённо махнул рукой в сторону бронеавтомобиля. Скаидрис пропустил в десантный отсек обеих женщин, однорукого бойца, запихнул туда же оцинкованный гроб и захлопнул дверцы.

* * *

В салоне броневика царил полумрак. Откинув длинные волосы с лица, Скаидрис смотрел на Герту, пристально и жадно. Она отвечала ему взаимностью: её пустой взгляд проходил сквозь него, словно солнечные лучи, пронзающие узор паутины. Она его не видела. Никогда не видела. Юноша вздохнул, нахлобучил на голову капюшон, прислонился затылком к холодной броне и закрыл глаза.

— Я отказалась от её предложения, я уже рабыня. Она обещала сохранить мои оковы. Но мне страшно подумать о том, что она попросит взамен.

— От чего ты отказалась, Герта? — встрепенулся Скаидрис.

Девушка посмотрела ему прямо в глаза.

— Ты тоже не хочешь быть свободным? Верно, Скай?

Она снова застыла в оцепенении.

Через час броневик миновал гостеприимно распахнутые ворота кладбища. Падре встречал их на ступеньках церкви, облачённый в фиолетовую мантию и высокую митру. В руках он сжимал штурмовую винтовку.

— Добро пожаловать, — приветствовал их святой отец мелодичным девичьим голосом, — Умирать сразу будете, или грехи вам отпустить?

— Кто старший? — спросил Якоб.

— Папа с мамой заняты — со мной говори, старик. Ты странно одет, пипаркукасы печь собрался?

Вперёд выдвинулась Герта:

— Я хочу забрать тело своего брата и поговорить с той, что его убила.

— Убила? — удивилась девчонка, переодетая священником, — Живёхонек твой братец, сама полюбуйся.

Она ткнула вверх стволом винтовки.

Все задрали головы.

На самом краю парапета церковной башни переминался босыми ногами живой Хансель. На полоске скотча, залепившего его рот, красовалась нарисованная широкая улыбка.

— Видишь? Смеётся над нами, Гиунплен херов.

Шею Ханселя обвивала петля, другой конец верёвки навязали на колокольный язык. Юноша с трудом балансировал на узкой каменной ограде.

— Вы уж не пугайте бедолагу, — попросила девчонка, — Разволнуется, не ровен час — оступится. Хорошенько думайте, прежде чем что-нибудь сделать.

— Мы разговаривать приехали, — сказал Якоб, — У нас оружия нет.

— Правда? — спросила девчушка, — А это, блядь, что?

Она указала на Герту. Девушка замерла, будто каменная статуя, а на её худеньком плече возлежало лезвие обнажённого мачете.

— Она сильно переживает за своего брата, — вступился Якоб.

— Ага, — согласилась Аглая Бездна, — Хочет поскорее встать перед ним на четвереньки. Нам всё этот перчик выложил.

Скаидрис порывисто дёрнулся в сторону ряженой. Громыхнуло. В сантиметре от носка драного конверса земля взлетела вверх фонтанчиком грязи. Аглая погрозила ему пальчиком.

— Не балуй, чучело. Чего это там у тебя на футбике? Фаер Культ? Годно.

Якоб поднял вверх руку:

— Заканчивайте представление ломать. Давайте договариваться. По чесноку порешаем. Выплатим вам репарацию за ночной набег, и за погибших ваших, ежели есть таковые. Ханселя мы заберём, а вам свободу предоставим. Живите, стройтесь, или к нам в отряд вступайте. В почёте будете у пацанов наших. Им такие дерзкие пассажиры по душе.

— Нормальные пацаны по чесноку стрелу забивают, а напасть ночью на мирных путешественников — это, блядь, оголтелый беспредел. То бишь удел позорных татей, — ничуть не смутившись, ответила девчонка.

— Позови её, — тихо попросила Герта, — Она меня ждёт.

Будто бы в ответ на её просьбу, двустворчатые двери церкви распахнулись. На пороге возвышалась Йоля. Волосы спутанными прядями свисали вниз. Сквозь красную медь блестели жёлтые глаза. В руках она мяла толстые перчатки, сшитые из кусочков потёртой кожи. Женщина оглядела лица собравшихся.

— Отчаяние замораживает кровь, а ярость заставляет её кипеть. Этим ледяным кипятком воины покрывают свои тела, когда вступают на тропу войны. Все вы хотите меня убить, и я дам вам этот шанс.

— Ты обещала мне Ханселя, — произнесла Герта.

Она ожесточённо кусала свои губы, по подбородку девушки стекала струйка крови.

— И я сдержу обещание, — ответила Йоля, — Но я не обещала, что ты останешься живой.Однако можешь попытаться. Все вы можете.

Она обвела группу собравшихся остриём обнажённого меча.

— Короче, если без пафоса, то расклад простой, — пояснила Аглая Бездна, — Убьёте её — забирайте своего Ханселя и валите нахуй отсюда. Что будет в противном случае, думаю, объяснять вам не нужно.

Герта словно бы пробудилась, её глаза полыхнули синим пламенем. Она обвела взглядом соратников. Якоб молчал, только щурил свиные глазки; разглядывал Йолю, оценивал.

— Поединок, — оскалился Смачный.

— Почему бы нет, — улыбнулась Соткен.

Скаидрис не ответил, его вниманием завладела высокая, красноволосая женщина, стоящая в проёме церковных дверей.

С этой бабой что-то было не так.

Широко распахнутые глаза отливали золотом и багрянцем, искрились изумрудной зеленью, меняли оттенки, словно в калейдоскопе. У Скаидриса закружилась голова. Он зажмурился, а когда снова открыл глаза, старался больше не смотреть ей в лицо.

— Нарисуй круг, — сказала Йоля, обращаясь к Соткен, — Ты знаешь, какой нужен.

Та удивлённо вскинула вверх татуированную бровь:

— А драться мы чем будем? У нас только это гавно, — она кивнула на мачете Герты.

— Я предвидел подобный исход переговоров, — сказал толстяк, — У меня кое-что припасено.

Он двинулся в сторону броневика.

— Без фокусов, жирный, — Аглая щёлкнула предохранителем «Диемако», — Бог всё видит.

Она махнула в сторону башни. Рядом с босыми ногами Ханселя возвышалась огромная фигура, вооружённая снайперской винтовкой.

— Не переживай, преподобный, всё пучком будет.

Покопавшись в чреве броневика, повар вскоре вернулся назад, и не с пустыми руками. Он опустился на корточки и развернул продолговатый свёрток.

— Выбирайте, — сказал он Смачному и Скаидрису, — Оружие простое, но беспощадное.

— Годится, — однорукий боксёр оценил волнующий вес бейсбольной биты, усеянной вбитыми гвоздями.

Скаидрис сплюнул на землю и взял в руки обрезок водопроводной трубы.

— А это тебе, — он протянул Соткен узкие, слегка искривлённые ножны; повар бросил в сторону Йоли вызывающий взгляд, но та продолжала скучать на ступеньках.

— Дайто, — обрадовалась Соткен.

Она извлекла катану из ножен, осмотрела, осталась довольной.

— Хорошая работа. Где взял?

— Моя личная. Сорок лет назад к нам пацаны из Японии приезжали, в гости, а среди них оружейник был, он и сделал. Я так и не освоился с ней. Мне сподручней вот это.

И старик продемонстрировал Соткен кусок метровой арматуры, загнутый в крюк с остро заточенным кончиком.

— Якоб Крюк, — грустно улыбнулась Герта далёкому воспоминанию, — Твоё прозвище в молодости.

— Хорош писюнами меряться, — поторопила Аглая, — Time to die. Круг рисуйте.

Соткен вышла на середину дворика, воткнула в размякшую землю меч. Разметила площадку — пять шагов от клинка во все направления света. Концы креста Скаидрис и Смачный соединили кривыми бороздками, прокопав те при помощи своего оружия.

— Правила, замечания, предсмертные желания, — спросил у Йоли толстый повар.

— Только одно, — ответила та, — Тот, кто покидает границы круга поединщиков, считается проигравшим и его судьба всецело передаётся в руки победителя.

Якоб кивнул головой.

— Это всё? — свирепо спросил Смачный и сплюнул на землю.

— Всё, — улыбнулась ему Йоля.

— Иди сюда, сука, — боксёр хлопнул основанием биты о ладонь левой руки.

Но та отсутствовала и шипы биты вонзились ему в коленку. Он охнул и зажмурился от боли.

— Вот же клоун, — умилилась Бездна, — Идите в загон, барашки.

— А что тебе мешает пристрелить нас после того, как мы её убьём? — спросил Скаидрис.

— А что мне мешает это сделать прямо сейчас? — спросила Аглая.

Йоля засунула руку под подол мини-платья, поправила врезавшиеся в задницу трусы, и спустилась по лестнице. Мускулистые ноги, обутые в страшенные гады, переступили бороздку и замерли. Её меч оставался в ножнах, а те она держала у розовых, покрытых кровоподтёками, коленок. Пятеро оппонентов вступили в круг.

Соткен грубо оттолкнула Герту назад, и скомандовала остальным:

— Стойте здесь. Прикройте её своими телами. Отбивайте атаки. И не мешайте мне.

Она вышла вперёд, переваливаясь с ноги на ногу, будто старая неуклюжая утка.

— Готовы? — спросила Бездна.

— Готовы, — просипела Соткен, облизнув пересохшие губы.

Йоля кивнула.

Аглая Бездна взмахнула рукой. На колокольне громыхнуло. Земля посередине круга взлетела струйками грязи.

Комочки земли, поднятые вверх выстрелом, всё ещё продолжали свой полёт, а неподвижная фигура высокой женщины исчезла, превратилась в размытое движение, в тень, мелькнувшую мимо Соткен.

Та успела ударить — вслепую, наугад. Катана со свистом разрезала воздух, не встретив сопротивления. Но Соткен знала — клинок достиг цели.

Кривушка моментально развернулась, поменяла стойку, приготовилась к новой атаке. Но той не последовало. Её противница замерла перед сбившимися в кучу бойцами. Йоля пошатнулась, обнажённые ноги подкосились и она мягко опустилась на колени. Все оцепенели, поражённые произошедшим.

Когда алая кровь пала на землю тяжёлыми каплями, бойцы очнулись.

— Хуярь её! — возопил Смачный высоким бабьим голосом.

— Ай молодца, Соткен! Подрезала суку! — вторил ему обрадованный Якоб.

— Добиваем, добиваем! — визжал за их спинами Скаидрис.

«Может стоит подарить ей смерть от меча?» — подумала Соткен, приближаясь к коленопреклонённой женщине осторожными приставными шагами.

Острие катаны нацелилось в красный затылок.

Кривушка бросила взгляд на стремительно приближающихся бойцов — оружие воздето вверх, лица перекошены от ярости.

«Поздно», — поняла она, — «Ей придётся почувствовать себя отбивной котлетой».

Она остановилась и опустила вниз самурайский клинок.

Обнажённые, покрытые рыжим пушком руки коленопреклонённой жещины, всё ещё сжимающие меч в ножнах, пришли в движение. Правая потянула вправо, левая устремилась влево. Блеснула тусклая сталь. У Соткен перехватило дыхание, холодная волна ужаса пронеслась по позвоночнику.

— Назад, кретины, — завопила она бойцам, а сама бросилась вперёд, отводя катану для рубящего удара.

То, что воткнулась ей в лоб, не походило на лезвие меча.

«Ножны», — восхищённо подумала Соткен, — «Она уложила меня ножнами».

Кривушка повалилась на спину, подняв тучу грязевых брызг.

Внушительные фигуры соратников закрыли от глаз Скаидриса коленопреклонённую женщину.

«Ударить я не успею», — понял юноша.

Шипованная бита Смачного опустилась вниз, крюк Якоба резанул воздух.

Скаидрис обернулся к Герте. Девушка стояла у него за спиной.

— Вот и всё, — он ободряюще улыбнулся ей.

— Вот и всё, — согласилась та, взирая поверх его плеча.

Парень снова повернулся, следуя безнадёжному взгляду девичьих глаз.

Она стояла перед ним. Восходящее солнце воспламеняло красную медь её волос, пронырливые лучи бесстыдно пронзали пелену короткого подола, освещая внутреннюю часть крутых бёдер. Жёлто-зелёные глаза смотрели ему в лицо.

Сзади, на земле, корчился Смачный. Бывший боксёр лупил о землю битой, зажатой в единственной уцелевшей конечности. Его, отрубленные по колено, ноги лежали рядом. Тут же валялся толстый Якоб. Крюк с которым он бросился в атаку, торчал у толстяка из спины.

— Обернись, сладенькая, — раздался хриплый голос.

Маленькая кривая женщина ковыляла к Йоле, держа над головой самурайский клинок.

— Вперёд, малыш, не дрейфь, она смертельно ранена, — ободряюще крикнула Соткен, — Помоги ему девчонка, сейчас мы уложим эту бешеную суку.

— Ура, ребята! — воодушевился Смачный.

Его бита, запущенная могучей рукой, понеслась Йоле точно в голову.

Красноволосая небрежно отбила ту, будто надоедливую осу, поймала на перекрестье гарды опускающееся оружие Скаидриса и крутанула свой меч. Трубу вырвало из рук юноши, как если бы она попала в спицы мчащегося колеса. Навершие датского полуторного меча впечаталось ему в лоб.

«Похоже на перевёрнутую грушу», — успел подумать Скаидрис.

В глазах потемнело. Он грохнулся на задницу, потом повалился на спину. Белые подошвы драных конверсов взметнулись вверх.

— Тёть, ты бы не могла танцевать помедленнее? — попросила с края круга ряженая епископом девчонка, — Ты слишком быстро двигаешься, ничего не разобрать. Я хотела бы видеть, как ты убиваешь. Имею право — ты полгода мучила меня в подобном этому круге.

Йоля пожала плечами, пнула в лицо пытающегося подняться на ноги Скаидриса и отошла в сторонку, позволив Соткен доковылять до Герты.

Кривая карлица с дурацкой причёской в виде загнутых рогов и тощая девчонка с торчащими из плешивой головёнки окровавленными космами встали плечом к плечу. Скаидрис, сидя в луже, отплёвывался кровью с разбитых губ, Якоб, нанизанный на крюк, не подавал признаков жизни, а Смачный исторгал поток изощрённой, обсценной лексики.

Йоля переместилась к бывшему боксёру и нарочито медленно отсекла ему последнюю руку. Обрубок и не подумал заткнуться. Тогда она отрубила ему голову а после пнула её сапогом. Потом уставилась на девушку. Бездна одобрительно похлопала в ладоши.

Поединщица перехватила удивлённый взгляд Соткен, адресованный окровавленной прорехе на её плоской груди. Сквозь рассечённые края ткани белела молочно-белая кожа, усеянная веснушками.

— На мне всё заживает, как на собаке, — объяснила она недоумевающей кривушке.

— Мы сдаёмся, — раздался голос из грязи.

Старый Якоб силился дотянуться до крюка, прочно застрявшего у него в спине.

— Отпусти девчонку, а с нами можешь делать всё, что хочешь.

— С хуя ли? — возмутилась Соткен, — Бой не окончен.

— Вот-вот, — поддержала её Аглая Бездна, — Тётя обещала всех вас убить.

Йоля подняла вверх руку.

— Кто хочет сохранить жизнь, выйдите из круга.

Её никто не услышал.

— Позаботься о моих людях, старик, — Герта бросилась в атаку, размахивая мачете.

Соткен атаковала изящным уколом, эта старая калека двигалась поразительно быстро.

Полуторный датский меч мелькнул веером, прочертив в воздухе подобие восьмёрки. Мачете откинуло в сторону, катана устремилась в противоположную. Чудовищная сила инерции утянула Герту за своим оружием, а Соткен метнулась за своим, будто привязанная к ноге скорохода пудовая гиря. Сделав несколько шагов, Герта упала на четвереньки. Кривушка с видимым трудом удержалась на ногах.

— Теперь видно? — поинтересовалась Йоля у девушки, ряженой епископом.

— Крови давай, тёть, — потребовала та.

Йоля развернулась к противницам.

Лезвие катаны рубануло сверху, наискосок. Японский меч обратился стальным росчерком, неуловимым для человеческого глаза. Фигура Йоли растаяла; силуэт смазался и сдвинулся в пространстве. Затем мелькнул датский меч — Йоля контратаковала. Куртка Соткен, наглухо застёгнутая на груди, с треском разошлась. Алая лента рассекла ключицу женщины.

— Возвращаю должок, — улыбнулась Йоля.

Последующий взмах катаны вновь встретил лишь пустоту; фигура красноволосой женщины сместилась назад, навстречу Герте. Та нанесла короткий рубящий удар, и в воздух взметнулась отрубленная женская кисть. Та сжимала рукоятку мачете. Герта упала на колени, прижимая к груди кровоточащий обрубок.

— Какие шикарные сиськи! — взвизгнула Аглая, указывая на обнажившуюся грудь Соткен.

Те и правда поражали.

— Агррраххх, — Скаидрис нёсся на противника, высоко воздев обрезок трубы.

Распущенными волосами и расквашенной мордой парень напоминал дикого германца, доведённого до отчаяния умелыми римскими солдатами.

Йоля слегка отклонилась. Скаидрис нанёс удар и, естественно, промахнулся. Когда его тело, следуя инерции, сделало несколько шагов вперёд, воительница наградила его чудовищным пинком мускулистой ноги. Некоторое время парень ожесточённо танцевал на краю круга — так упрямый пенсионер, попавший на гололёд, выделывает умопомрачительные телодвижения, прежде чем грохнуться и сломать себе ногу.

Драный кед, из которого торчал голый палец, опустился на землю. И эта земля находилась за пределами бороздки.

— Сука, — пробормотал Скаидрис.

В челюсть впечатался приклад канадского «Диемако», повергнув его на землю. Второй удар вынудил парня ткнуться рожей в грязь.

— Сидеть смирно, — приказала девушка в митре, — Рыпнешься — пристрелю к хуям.

Голова паренька поникла, путаные волосы завесили скорбное лицо, наполовину погружённое в жижу. Скаидрис не хотел видеть то, что происходило в круге. А зря. Посмотреть было на что.

Взбешённая кривушка разразилась яростной серией — смертельное, неотразимое комбо. Впустую. В прямом смысле слова. Йоля уходила из под ударов, исчезая и появляясь на новом месте. Аглая Бездна такое уже видела. Подобным образом передвигались киношные вампиры — герои доапокалиптических ужастиков категории «B».

— Охуеть, — прокомментировала впечатленная девушка.

Йоля будто бы ждала этого возгласа. Она прекратила мельтешить и нанесла один единственный удар — датский меч мелькнул возле лица кривушки. Соткен содрогнулась и выронила меч. Из слегка рассечённого кончика носа и ювелирно взрезанных губ на подбородок женщины хлынул поток алой крови.

— Испанский поцелуй, — булькнула поражённая женщина.

Она склонила голову:

— Я принимаю поражение.

Йоля кивнула и указала клинком на Якоба.

Соткен ухватилась за крюк и потащила повара прочь из круга: так тащат тушу свиньи на разделочный топчан.

— Моя девочка! — визжал и упирался толстяк, протягивая жирные руки-окорока в направлении сжавшейся в комок Герты.

Йоля медленно приблизилась к девушке. Острие обнажённого меча прочертило глубокую бороздку в размякшей земле. Сверху раздался пронзительный вопль — Хансель наконец-то прогрыз полоску скотча, что делала его тихим и улыбчивым.

— Ты уверена что хочешь отвергнуть служение Госпоже ради этого засранца?

Йоля указала клинком вверх.

— Я не слуга, я рабыня. Его рабыня, — Герта подняла вверх голову, вглядываясь в очертания Ханселя, — Ты обещала мне покой.

— Так тому и быть, — тяжело вздохнула Йоля.

Датский меч свистнул; отрубленная голова взлетела в воздух и шлёпнулась в лужу.

Хансель прыгнул вниз и задёргался; верёвка натянулась, язык колокола пришёл в движение. Под этот похоронный звон высокая женщина подошла к обезглавленному телу и опустилась возле него на одно колено. Она набрала пригоршню тёмной влаги, что толчками выплёскивалась из разрубленных сосудов и размазала жидкость по своим волосам. Потом поднялась на ноги. Кровь стекала по её лицу и шее. Багровые струйки, словно пронырливые красные змеи, устремились за глубокий вырез чёрного платья. Наступившую тишину нарушил хлопок выстрела из снайперской винтовки, возвещающий окончание поединка. С неба, кружа, спустился огромный чёрный ворон, и, обхватив отрубленную женскую голову чешуйчатыми лапами, погрузил длинный  клюв в широко распахнутый голубой глаз, что с ненавистью глядел в ясное, безмятежное небо.

* * *

— Что делать с ними, Йоля? — Монакура кивнул в сторону трёх выживших в схватке бойцов.

Взгляд жёлто-зелёных глаз равнодушно скользнул по лицам недавних противников: старый Якоб, освобождённый от крюка, что недавно торчал у него из спины, безвольно развалился на ступеньках лестницы, ведущей ко входу в кирху; над ним склонился Скаидрис: юноша прижимал к спине толстяка окровавленную тряпку; рядом сидела Соткен. Кривушка безуспешно пыталась остановить кровь, истекающую из рассечённых носа и губ.

— У меня есть задание для толстого повара,— сказала Йоля, — Судьба пацана и старухи меня мало интересует, но я не стану возражать, если они присоединяться к нам. Но только по доброй воле. В общем и целом, Монакура Пуу, они твои. Я знаю: ты просто одержим идеей создания отряда наёмников. А я не против. Кстати, мне будет приятно, если все вы будете называть меня Госпожой, как в той книге, которую ты мне недавно читал — там, где у персонажей весьма забавные прозвища.

— В таком случае, — в бездонном космосе пустых глаз сержанта мелькнула падающая звёздочка; Монакура Пуу заметно оживился, — Было бы здорово если бы мы дали имя нашему отряду.

— Ага,— согласилась Йоля, — всё по канонам.

— И как назовём? — спросил Пуу.

— Я доверюсь твоему вкусу, милый, — длинная узкая ладонь выскользнула из проклёпанной перчатки мечника и нежно погладила гиганта по заросшей щеке.

— Вы как дети малые, — фыркнула Аглая Бездна, — Какие, блядь, наёмники? К кому наниматься? И какую плату запрашивать? Мешок гнилой картошки или чемодан никому не нужных банковских купюр?

Двое— невозможно высокие мужчина и женщина— завороженно таращились друг на друга, не в силах отвести взгляд. Девушку они не слышали.

— Ты сможешь совмещать две должности в отряде, мой хороший? Нам нужен сержант и барабанщик.

— Конечно смогу, — усмехнулся Монакура, — Но у меня на примете имеется одна кандидатура.

— Вот и хорошо, — Йоля нехотя высвободилась из крепких мужских объятий, — Займись делом, Монакура Пуу.

Длинные, умопомрачительные ноги, покрытые кровоподтёками и ссадинами, легко переступили две лестничные ступеньки и оказались возле толстого Якоба.

— Пойдём со мной, старик, поговорим.

Старый повар с недоверием воззрился на протянутую ему руку, но Йоля нетерпеливо пощёлкала пальцами и толстяк принял помощь. Чудовищная сила подняла его в воздух; Якоб оказался на ногах.

— А вы пойдёте со мной, — махнул рукой Монакура Пуу и направился к броневику.

Скаидрис и Соткен последовали за ним; сзади их подталкивало дуло канадской штурмовой винтовки; Аглая Бездна замыкала процессию.

— Где взяли? — спросил сержант, любовно поглаживая зелёную броню.

— На военной базе канадцев, — вздохнул Скаидрис, — До её штурма наш отряд был в четыре раза больше.

— Она,— он махнул рукой в сторону безголовой женщины, лежащей в грязи, — Бомбу искала, да только не было её там.

— Красавица,— огромная ладонь продолжала ласкать броневичок, —Это американская RG-31. Превосходная тачка.

— «Ньяла»,— согласился Скаидрис, — GTA-4.

Они уставились друг на друга оценивающим взглядом.

— Стучать умеешь? — прищурился сержант, — Нам в отряд барабанщик нужен.

— Стучать люблю. Неважно по барабанам или черепам: навыки владения как битой, так и барабанными палочками одинаково прокачены.

— Играл в GTA?Или смотрел, как папка шпилит? Тебе сколько лет было, когда мир рухнул? Десять?

— Сам играл, — ухмыльнулся Скаидрис, — Крушение мира я встретил вполне взрослым. Мне гораздо больше лет, чем ты предполагаешь. Когда мне исполнилось восемнадцать лет, я перестал меняться. Внешне.

— Хм,— ледяные глаза сержанта внимательно скользнули по лицу собеседника, — Татуировки выцвели, шрамы давным-давно зарубцевались. Может ты и не врешь. У тебя какая-то неведомая хрень типа синдрома Фабри или прогерия наоборот?

— Хер его знает, товарищ сержант, — Скаидрис тяжело вздохнул и обвёл печальным взором трупы соратников, что плавали в жиже; потом его взгляд устремился к церкви: там, за неплотно прикрытыми дверьми виднелась стройная женская фигура в чёрном миниплатье, — Я хочу вступить в ваш отряд.

— Добро, щенок, — Монакура Пуу сплюнул на землю, — Но должен тебя предупредить: наш отряд— элитный. Количество мест ограничено большой конкуренцией кандидатов.

— Ага,— согласился Скаидрис, похлопав по дверце «Ньялы», — Семь мест десанта, и ещё два — водителя и пассажира. Девять человек.

— Похоже что свободные места ещё остались, — хриплый голос Соткен, обладающий ярко выраженным арийским акцентом, навевал образы фигуристых блондинок, чьи прелести туго стискивала чёрная ткань эсэсовского мундира, — Я очень устала от нескольких десятков немытых мужчин, что постоянно трахают меня взглядом.

— Ты из Германии? — насупился Монакура.

— Ага, но восемь лет назад меня посадили здесь в тюрьму; вернее будет сказать: перевели в мужскую зону из женской, где я уже провела некоторое время, а потом организовала жестокий бунт.

— Ну что же, — пожал плечами Пуу, — Немцы — превосходные бойцы. Добро пожаловать в «Волчий Сквад». Готовьтесь принять присягу, волонтёры, и стать настоящими бойцами. Опусти ствол, мелкая, теперь мы вместе.

Дуло «Диемако» слегка поникло.

— «Волчий Сквад», вот оно что... Вы точно навзничь ебанутые, — сморщила носик Аглая, — А где ты научилась так махать мечом, тёть? Ты поймала эту, — ствол винтовки указал в сторону кирхи,— С первого удара. За полгода жестоких тренировок мне не удалось это ни разу.

— Где научилась — это долгая история; я расскажу тебе позже, сладенькая, — ответила кривушка, — А насчёт схватки с нашей...

— Госпожой,— подсказал Монакура, — Госпожой лейтенантом.

— А насчёт схватки с госпожой лейтенантом,— невозмутимо продолжила Соткен, — Ты спроси у неё самой: действительно ли я её подловила, или она хотела, чтобы я её подловила. Мне и самой это интересно узнать. Кстати, куда делась её рана? А вот, кстати, и она сама.

От дверей кирхи к ним направлялась странная парочка: Йоля заботливо вела под руку старого Якоба — понурый толстяк колыхался, словно гора овсяного пудинга.

— Кандидаты готовы принять присягу, госпожа лейтенант,— Монакура Пуу подтолкнул обоих вперёд.

— Клятва будет считаться произнесённой, когда они убьют по моему приказу, — сказала Йоля.

Скаидрис и Соткен хищно воззрились на старого повара.

— Вы поняли меня слишком буквально, мои новорожденные волчата, — улыбнулась Йоля, — К тому же Якоб теперь с нами. Но сейчас наши с ним пути на время разойдутся. Господин Управляющий вернётся на базу, к остальным бойцам. Они подготовят достойную встречу своему новому командиру и приведут себя в порядок. Надеюсь, ты хорошо постараешься, старик?

Якоб покачивался в трансе, словно кобра, появившаяся из кувшина укротителя змей: глаза подёрнуты мутной поволокой, на подбородок стекают слюни. Йоля протянула сжатый кулак к его лицу и разжала ладонь. Маленький мохнатый паук, размером с её ноготь, соскользнул с кончика её пальца и уцепился лапками за толстую губу повара. Немного помедлил, потом скользнул в приоткрытый рот.

— Фу, какая гадость, — сморщила носик Аглая.

Остальные наблюдали молча, зачарованные происходящим.

Старик же внезапно очнулся:

— Я всё запомнил, госпожа. Всё представим в лучшем виде. Бойцам действительно нужно свыкнуться с утратой, осознать новые реалии и подготовиться к встрече с тобой. Пяти дней траура будет вполне достаточно.

Подумав, он добавил:

— Ну и ещё пять — на отходосы.

Из ноздри старика, поросшей седым волосом, показались чёрные лапки, увенченные острыми изогнутыми коготками. Глаза Якоба снова приняли отсутствующее выражение. Он удивлённо уставился на Соткен и Скаидриса, будто бы видел их впервые. Тонкие пальцы с обгрызенными ногтями вынырнули из перчатки мечника. Лёгкий щелбан по сизому носузаставил паука убраться в недра своего нового дома. Якоб помотал головой, после чего уставился на куски человеческих тел, разбросанных по раскисшей земле. Тщательно изучив их он задрал голову вверх, разглядывая качающегося в петле Ханселя.

— Надо было убить их двадцать лет назад; сейчас я был бы королём Прибалтики, — буркнул он себе под нос а затем протянул Йоле маленький ключик, — Это от бокса боекомплекта в броневике. Пара стволов, патроны, спиртное, сигареты, аптечка. Таблетки. Обычные и необычные.

— Твоя предусмотрительность похвальна, старик,— Йоля передала ключ Монакуре, — Именно такой господин управляющий мне и нужен.

— А еда? — хмуро поинтересовался сержант.

— Под креслами спрятаны пара коробок с консервами. Некоторые ещё годны. Но это вам на дорогу до хутора.

— Какого ещё хутора? — сержант недоверчиво рассматривал сизый нос повара.

— Места, где вы сможете отдохнуть, принять горячую ванную и поесть мяса. Свежего мяса. Пацан покажет дорогу.

Якоб кивнул в сторону Скаидриса. Тот прищурился:

— К Андреусу? А что я ему скажу?

— Всё, как есть, — вздохнул повар, — Расскажи ему всю правду. Мой друг Андреас привык держаться стороны победителей. Как и я.

Он немного помедлил, пристально глядя в серые глаза мужчины, что казался подростком, потом отвернулся.

— Ладно, езжайте, — толстая рука вяло махнула в неопределённом направлении, —Жду вас через десять дней.

Не дожидаясь реакции, он поплёлся в сторону кладбищенских ворот, увязая по щиколотку в размякшей жиже.

— Возьми одну из наших машин, — предложил ему Монакура, — И куртку одень, ты гол по пояс.

— Я хочу прогуляться, — ответил Якоб, — И мне совсем не холодно.

Лохматый гигант; двое женщин, одна высокая, вторая почти карлица; девушка, ряженная епископом, и мужчина, кажущийся трудным подростком, провожали взглядами понурую фигуру обнажённого по пояс, окровавленного толстяка.

Глава четвёртая. Бодхисаттва

— Вот он, хутор Андреаса, — грязный палец Скаидриса ткнул в квадратное лобовое стекло, — Тормози, сержант.

Ньяла мягко остановилась.

Два небольших озерца перетекали друг в друга мелкой речушкой, что прорезала пологий луг меж ними, шириной всего шагов в триста. Противоположные стороны речушки соединял горбатый каменный мост. На той стороне стояли два массивных строения с острыми крышами, крытыми ярко-рыжей, выгоревшей под солнцем, черепицей.

— Странно, где же часовой? — Скаидрис приоткрыл дверцу, — На мосту всегда стоит часовой. Обычно это Марта с винтовкой. Она не любит работать, но очень метко стреляет. Она с поста никогда не отходит, даже в сортир; если приспичит — облегчается в речку.

Он спрыгнул на землю с подножки броневика:

— Я и Соткен сходим, пообщаемся с Андреасом. Подготовим его. Дедушка постарше нашего Якоба, к тому же немного не в себе: увидит чужих в броневике — сразу за ружьё схватится. Дай ствол, сержант.

— Один пойдёшь. Ствола не дам. У тебя пять минут. Потом я пристрелю её, — Пуу кивнул в сторону Соткен, — И мы уезжаем.

— Жёстко, однако, — усмехнулся Скаидрис и попытался закрыть за собой дверь, но голая рука, покрытая рыжим пушком и жуткими синяками, помешала ему.

— Ты прав, последний лив*, — лохматая голова протиснулась между спинок сидений и те сразу окрасились алым.

*Примечание: лив — вымирающая прибалтийская народность.

Красиво очерченные ноздри аккуратного женского носика широко раздувались: Йоля жадно вдыхала воздух:

— Туда не стоит идти без оружия.

Все встрепенулись; Аглая щёлкнула затвором «Диемако».

Поражённый Скаидрис застыл на месте:

— Если ты знаешь, что я лив, то, наверное, тебе известно и многое другое. Например, что на хуторе непорядочек. Я же говорю — на мосту Марты с винтовкой нету; такого быть не может.

— Мы с ним вдвоём сходим, — Монакура протянул Скаидрису автоматический пистолет, — Цени доверие, щенок. И без фокусов. Думаешь я не видел, как вы с жирным поваром гляделками перемигивались. Пошли.

— Нет, Монакура Пуу, — Йоля, которая секунду назад разглядывала хутор через зелёное лобовое стекло, сейчас стояла рядом с дверцей водителя, мешая той открыться, — Будьте здесь. Я пойду туда с Соткен. Возьми свой меч, моя хорошая.

Соткен живо вылезла на улицу. Обеими руками она сжимала ножны с катаной.

— Там много крови, — пояснила Йоля в ответ на нахмуренные брови сержанта, — Очень много крови и что-то ещё. То, против чего бесполезны пули. Но пистолет ты нам дай. Ей дай.

Соткен засунула «Глок» под ремень штанов и две женщины осторожно двинулись через мост. Достигнув горба, Йоля указала вниз.

— Scheisse,— процедила кривушка.

На спокойной воде речушки слегка колыхались выструганные из дерева кораблики. Рядом, лицом вниз, плавал труп пятилетнего ребёнка.

— Это Том, внук Андреаса, постапокалиптическое дитя. Я так радовалась за Марту, когда она забеременела. Кто ж, блядь, тут побывал...

Они оказались возле первого дома; вокруг не было ни души, стояла мёртвая тишина, но из пристройки, служившей хлевом, доносилось невнятное подвывание.

— Иди вперёд, я зайду сзади, — рука в перчатке подтолкнула Соткен; кривушка опустила меч острием вниз и двинулась в тёмный дверной проём мягкими приставными шагами.

Вдоль всего помещения тянулся длинный ряд деревянных стойл, заваленных прелой соломой, а дорожка между ними посыпана мокрым песком. Соткен продвигалась вперёд абсолютно бесшумно, однако ворчание перешло в угрожающий звериный рык.

В середине прохода стояло лохматое чудовище, преграждая Соткен путь. Стояло оно недвижно, прижав огромные уши и оскалив жёлтые клыки, густая слюна из пасти повисла тягучими нитями. Из-за спины огромного пса раздалось ещё одно рычание.

«Эта тварь тут не одна».

Соткен поменяла стойку и застыла на месте; клинок, направленный в сторону пса, слегка подрагивал. Глухо ворча и косясь на темноту позади себя, громадный пёс отступил в боковой загон для скота. Из тьмы прохода вышла Йоля. Она и не подумала обнажить оружие.

— Иди сюда, моя хорошая, — она последовала за псом, поманив за собой кривушку.

Соткен осторожно приблизилась к краю изгороди. Огромный волкодав сидел возле чудовищно обезображенного женского тела, распростёртого на куче окровавленной соломы; пёс рычал и скалил зубы. Остатки одежды висели на трупе жалкими клочками. Отделённая от тела голова располагалась между широко разведённых ног, в разорванной промежности. Оторванные груди исчезли, а брюшная полость вскрыта и выпотрошена. Соткен поморщилась.

«Даже ты удивлена», — послышался в её голове знакомый низкий голос.

Йоля стояла к ней спиной и молча рассматривала  труп, но Соткен прекрасно слышала её слова у себя в голове.

— Что за чертовщина тут творится? — прошептала она, но Йоля развернулась и ладонь, затянутая в толстую перчатку, повелительно закрыла ей рот.

Предводительница мотнула головой в сторону, откуда она появилась, и обе женщины осторожно двинулись по узкому проходу. Справа и слева, в уютных чистых стойлах, наполненных свежей травой и соломой, лежали мёртвые домашние животные. Откормленная корова и пара стриженных овец. Овцам отрубили головы, а последние водрузили на столбики дощатой ограды, что тянулась вдоль линии загонов.

«Что же за чудовища тут побывали, если даже этот громадный пёс сбежал, и только сейчас наскрёб в себе храбрости вернуться к мёртвому телу своей хозяйки?» — подумала Соткен, но Йоля молчала.

Они выбрались во двор. Над следующим домом из печной трубы вилась тонкая струйка дыма. Они вновь разделились, обходя строение с двух сторон. Запылённые, завешанные с той стороны какими-то тряпками, тёмные окна сохраняли интригу. Солнце садилось. Красный закат отражался в стёклах каменного дома, вокруг стояла мёртвая тишина. Пёс больше не завывал, даже птицы не пели.

Подойдя к входной двери, они наткнулись на следующий труп. Здоровенный мужик, голый по пояс, валялся в окружении колотых поленьев, а на изрубленной колоде стояло ещё одно, не тронутое топором. Тот торчал у него из черепа. Дверь в дом оказалась слегка приоткрыта; они зашли внутрь. Перед почерневшим очагом, криво сложенным из разномастных камней, сидел седой старик. Когда Соткен и Йоля приблизились к нему на расстояние двух шагов, он слегка шевельнулся. Красноволосая женщина прищурилась, в потемневших глазах зажглись недобрые огоньки. Она положила руку на плечо своей спутнице:

— Иди за остальными. Проверьте все дома. А потом займитесь убитой скотиной, пока мясо не протухло.

* * *

Всего нашли пять  тел. Двое мужчин, двое женщин и ребёнок. Совсем ещё маленький ребёнок. Монакура семь лет, как детей не видел; Аглая Бездна оказалась единственной малой, что он встретил после Трубного Зова. Тогда ей исполнилось лет тринадцать. А этому ребёнку от силы лет пять. Постапокалиптическое дитя. Бабы, значит, ещё рожать могут.

Сержант приблизился к телу молодой девушки, лежащей лицом вниз на растерзанной постели.

— Её насиловали, — сказал он Йоле, которая рылась в старинном шкафу, бросая себе под ноги всякое тряпьё.

— Потом размозжили голову чем-то тупым, разрезали и выпотрошили, — пробормотал вполголоса сержант, уже не надеясь привлечь внимание предводительницы, но та бросила своё занятие и, подойдя к кровати, осмотрела тело.

— Неа, — сказала Йоля, — Девушку сначала выпотрошили, потом насиловали, а потом разбили ей голову и изрезали тело. Это Марта. Её винтовка под кроватью.

Монакура уставился на Йолю. Та постояла несколько секунд, потом тряхнула головой, будто отгоняя надоедливого комара и, подхватив с пола охапку вещей, двинулась прочь из комнаты. Хмурый сержант пошёл следом. На маленькой кухне под всеми жаровнями пылал огонь, на плите кипело несколько громадных чугунных казанов, а аромат приготовляемого мяса постепенно трансформировался в непереносимую вонь. Соткен, блестя мокрым от пота и крови обнажённым телом, в трусах и топике, рубила кровавую плоть гигантским секачом, после чего кровавые шматы летели кто-куда: некоторые на шкворчащую плиту, некоторые в чаны и кастрюли с кипящей водой. Взгляд Монакуры немедленно залип на шикарном бюсте, стянутым тонкой эластичной тканью. Йоля случайно толкнула сержанта, подошла ближе и придирчиво осмотрела куски мяса:

— Огонь сильнее сделай, корки нет, весь сок вытекает, — бросила она измотанной кухарке и отправилась во двор.

Возле дома стояла Ньяла с распахнутыми дверцами, и Скаидрис, с головой, перевязанной платком, чтобы убрать непослушные волосы, набивал броневик награбленным. У длинного дощатого амбара, лежали тела мёртвой домашней скотины; Аглая Бездна старательно вырубала из них самое лакомое и тащила куски окровавленной плоти на заготовки к Соткен. Грим, зловеще растопырив крылья, уселся на труп коровы и лакомился её мёртвыми очами.

— Мои хорошие, — умилилась Йоля.

— Мародёры малолетние, — согласился сержант.

Потом немного помолчал и спросил:

— Ну ведь чисто просто интересно: никаких следов, ни одного трупа нападающих... Меня реально гложет вопрос: как? Как четыре человека, здоровые, молодые, и вооружённые — на раз, два, три — взяли и полегли, никого из вражин так и не оприходовав?

Йоля вздохнула и повернулась к огромному мужчине:

— Я тебе так скажу: пару часов назад ты мог убить всех этих людей за кусок мяса. И убил, если бы они тебе отказали. Кто-то сделал всю грязную работу, а трофеи все нам оставил. Так что ты сейчас от меня хочешь, Монакура Пуу? И не говори, что тебе «чиста-проста-интересна».

Монакура насупился, красное лицо напоминало морду побитого щенка. Пустым и влажным взглядом он взирал сверху вниз в жёлто-зелёные глаза и обиженно сопел кривым носом:

— Неправильно это, Йоля. Мясо мясом, но дети и бабы эти изуродованные... Неправильно это, Йоля. Пойдём деда пытать — я должен выяснить кто это сделал.

— Что значит неправильно, Монакура Пуу? Сыпать соль на раны Ханселя — это вполне приемлемо, а развлечься с мёртвой девчонкой — уже ненормально?

Йоля удручённо покачала головой и отправилась обратно в дом.

Сержант махнул рукой:

— Иди сюда, щенок.

Скаидрис, тащивший на спине круглое зеркало в резной окантовке, осторожно сложил свою ношу на землю и последовал на зов.

Старик сидел перед очагом точно в той же позе, в которой застали его Йоля и Соткен несколько часов назад, но теперь со связанными руками и кляпом, торчащим изо рта. Сержант взял два стула и, придвинув их к пленнику, сел на один. Из кухни, где грохотало железо, что-то шипело и булькало, вернулась Йоля, пригибаясь, чтобы не задеть головой о тележное колесо, свисающее с потолка на ржавых цепях и утыканное оплавленными свечными огарками. В одной руке девушка держала огромный кусок мяса на кости, лишь слегка прожаренный, истекающий соком и кровью. Она села на стул и закинула ногу на ногу, так, что подол её платья съехал, обнажив мускулистые ляжки и чёрный треугольник трусов; в её правой руке  оказался кухонный нож. Йоля вцепилась в кусок мяса жёлтыми зубами, а ножом принялась отрезать угрызаемую плоть от кости.

— Нас   интересует всего пара вопросов. Первый. Кто это сделал? — спросил Монакура.

Он приподнялся и потянул за тряпку, торчавшую у пленника изо рта. Старик принялся отплёвываться и кашлять. Пуу сунул ему под нос грязную кружку, стоящую на столе, который хранил на себе следы давно минувшей трапезы, но старик брезгливо сморщился и отвернул голову. Монакура покачал головой и краем сосуда поднял голову пленника; тот беспорядочно вращал глазами, его нижняя челюсть тряслась.

— Он пришёл в себя? — спросил подошедший Скаидрис, — Андреас, что тут произошло? Расскажи им; теперь они вместо Герты и Ханселя.

Подбородок старика продолжал трястись на краю грязной кружки; затуманенные глаза прикрылись.

— Он не в себе, — покачал головой лив, — Он меня не узнаёт. В аптечке броневика есть ампулы гексонала. И мескалин. Мы всё от него узнаем.

— Не надо, — буркнула Йоля, — Сердце не выдержит.

Носок её сапога пнул старика в коленку:

— Говори, дед.

Старик молчал. Монакура ещё выше поднял кружку, но пленник резким движением высвободил голову. Кружка обрушилась на лицо старика, что-то хрустнуло, и в руках сержанта осталась лишь ручка. Из разбитого носа и полопавшихся губ пленника хлынула кровь.

— Говори, дедушка, тебе тут одному всё равно конец, выбирай, каким он будет.

— Я под полом прятался, там, — старик мотнул головой вниз, на половые доски, старые и с огромными щелями.

— Правильное решение, — сказал ему Монакура.

— То, что он прятался или что заговорил? — поинтересовалась Йоля.

— Оба, — ответил сержант, — Умрёт легко и быстро, не так, как домочадцы его.

— Бьюсь об заклад, Монакура Пуу, этот старик умирать не хочет. Правда, дедушка?

Йоля снова пнула старика в голень носком своего проклёпанного сапожища.

Старик молчал.

— Кто? — повторил Пуу.

Старик обескураженно покачал головой. Монакура нахмурился и поднял руку, но Йоля отрицательно покачала головой. Она жадно вгрызалась в кость, почти освобождённую от мяса, и по её подбородку стекали капли кровавого сока.

— Ладно, — сказал сержант. — Ну, а что слышал то? Ты же должен был что-то слышать.

Старик молчал.

Он сидел, свесив седую голову, и на его трясущиеся колени капала кровь. Йоля встала и направилась к крышке люка, ведущего в подвал. Открыв его, она спустилась вниз. Монакура подметил, что командир не удосужилась взять лучину или спички. Погрохотав там чем-то, Йоля вернулась, и её обычно слегка одутловатое лицо расправилось. К своей плоской груди предводительница прижимала пузатый бочонок. Подойдя к старику, она швырнула ему в лицо обглоданную кость.

— Есть ещё такие? — спросила она, побулькивая содержимым сосуда.

Андреас кивнул.

— Брось эту затею, Монакура Пуу. Ты ничего от него не добьёшься. Поищи-ка лучше кружки.

— Мы должны найти убийц, — гнул свою линию сержант, — Мы должны покарать этих тварей. Разве тебя не мучает совесть, Йоля?

Жёлто-зелёные глаза полыхнули красным, блеснули кончики острых клыков:

— Нет, Монакура Пуу, меня ничто не мучает. Внутренние конфликты и противоречия — удел смертных. Покарать тех, кто это сделал, могут лишь боги. А мне сейчас недосуг. Кружки тащи.

— Это всё потому, — бурчал себе под нос сержант, копаясь в кухонном шкафу, — Что у собак нет совести.

* * *

Гружёная Ньяла подпрыгивала на крутых кочках и рычала, проваливалась в коварные ямы, ухабы, медленно, но непреклонно пробивая себе путь по заросшему полю. Наконец она выползла на старую, мощёную булыжником, дорогу. Однако машину продолжало мотать из стороны в сторону. Не менее сильноштормило и Аглаю Бездну, вцепившуюся в руль. Сидение водителя занимал Монакура Пуу, а девушка расположилась у него на коленях. Пассажирское место делили Скаидрис и Соткен. Йоля, припёртая к щели меж двух сидений, с трудом сдерживала навалившийся на неё груз награбленного добра, что занимал весь десантный отсек.

— Куда теперь? — заплетающимся языком спросила Аглая и случайно отпустила руль.

Монакура вдавил в пол педаль тормоза; Ньяла пошла юзом и остановилась на краю заросшей бурьяном мощёной дороги: броневик накренился над кюветом, встав на два боковых колеса. Спустя пару томительных мгновений, авто опустилось на все четыре конечности.

— Зря уехали, — поддержала девушку Соткен, — Пристрелили бы Андреаса, закопали трупы и порядок. Там хотя бы ванна имелась. Железная. Железо быстро греется.

— Ванну я взяла с собой, — икнула Йоля.

— Гонишь, тёть, — возразила Аглая, — Ты не одна такая умная, я тоже пыталась, но это корыто болтами к полу привинчено: такими болтами железнодорожные рельсы крепят, — Аглая.

У неё перед носом оказался кулак, затянутый в коричневую протёртую кожу. Ладонь разжалась, демонстрируя огромный болт.

— Ёп твою мать, — восхитился сержант.

— Лады, — пролепетала Бездна, — Я на базу рулю, не хочу в кирхе больше ночевать — там сквозит жутко.

— Зеки всё наше пиво выпьют, — озаботился Монакура.

— Ага, — согласился Скаидрис, — Но сначала они нас всех убьют: траур по близнецам только начался. Мы тут пивком балуемся, а там водкой психотропы запивают. Поминки продлятся гораздо больше десяти дней. Единственный способ оказаться на базе — перебить их всех.

— Нет, — отрезала Йоля.

— Тогда куда мы направимся, госпожа лейтенант? — заплетающимся языком спросила Соткен, путая немецкие, русские и латышские слова.

— Мне надо выйти по нужде, — ответила госпожа лейтенант и оглушительно рыгнула.

— Отлично, — оживился сержант, — Мелкая, рули к обочине. Передохнём, выпьем эля, подумаем. А что там в бардачке? Есть чё стоящее?

Скаидрис открыл дверцу: золотисто-перламутровый поток хлынул на его колени и пол под ногами.

— Тебе понравится, тварщ сержант, — сказал лив, принимая поток сидюков в подол своей кенгурухи с которой пялил мёртвые глаза полуразложившийся Берджрих Сметана.

— Давай сюда, — сержант схватил первый попавшийся диск и сунул его в щель сиди-проигрывателя.

— I really wanna die, — заявил Джим, и, после пары аккордов, взятых на акустической гитаре, пространство кабины броневика наполнилось плывущими психоделическими клавишами.

— Doors, — умилилась Соткен, смахивая пьяную слезу с длинных ресниц.

— Assassination, — поправил кривушку сержант.

— Тащем та очуменно, согласись сержант, — вскинулся Скаидрис, — Блэк вокал, наложенный на фирменный саунд Моррисона.

— А ну пошли все нахер из кабины, — возопила Йоля, — Я сейчас лужу сделаю. Музыку можете не выключать.

Монакура Пуу многозначительно подмигнул Скаидрису, вытолкал прочь Бездну и вывалился следом. Их примеру последовали и Соткен с ливом. Йоля некоторое время сражалась с сидениями, пытаясь выбраться через узкую щель и, наконец, ей удалось. Она скрылась в ближайших кустиках. Скаидрис долго осматривал окрестности, которые представляли из себя гладкое поле, окутанное предрассветным туманом, а потом подошёл к кустам, откуда журчало.

— Я знаю отличное место. Это рядом. Бьюсь об заклад: оно понравится всем. Особенно тебе, Йоля.

Журчание смолкло. Йоля выпрямилась и нетвёрдо шагнула в сторону пошатывающегося Скаидриса.

— Вам понравится, госпожа лейтенант, — сказала она, — Повтори, щенок.

— Угу, — согласился Скаидрис, — Доверься моему вкусу.

Звериные глаза прищурились, пытаясь поймать взгляд лива, но тщетно: парень сосредоточился на кончике своего носа.

— Пикник пройдёт без нас, — заявила во всеуслышание предводительница, — Пацан меня в гости приглашает.

— Там всем места хватит, — хохотнул Скаидрис, — Самое главное: добраться до вершины холма. Ньялу поведу я.

Спустя два часа зелёный броневик преодолевал крутой подъём воистину с упорством и грацией африканской антилопы. Броневик дёргался, рычал и жутко дымил. Подъём вёл к самому настоящему замку, расположенному на вершине крутой горы. Награбленное добро слегка утряслось и в десантный отсек поместились Соткен и Монакура. Сержант превосходно себя чувствовал в этой волнующей тесноте; более того: старый проказник умудрился откупорить непочатый бочонок пива. Салон Ньялы наполнился ароматом хмеля; из динамиков, встроенных в дверцы, беспощадно крыл монотонный бласт. Аглая спала на пассажирском сидение свернувшись в клубок — ей не мешала ни музыка, ни тряска, ни пьяная движуха старших товарищей.

В зелёном квадрате лобового стекла отчётливо прорисовался силуэт красной башни, и Ньяла остановилась перед решёткой массивных ворот, врезанных в полуобвалившуюся кирпичную стену.

— Приехали, — выдохнул Скаидрис и откинулся на спинку сидения.

Сзади раздавались звуки невнятной возни. Лив распахнул дверь и вышел из авто.

Балтийские весенние ночи кратки и светлы: восток уже светился лучами просыпающегося солнца.

— Вау, ты радуешь, Скай, — раздался сзади сонный голос.

Аглая встала рядом. На фоне красного кирпича эта пара выглядела весьма гармонично. Бухие, волосатые, в драных, стильных кенгурухах.

— Клёвое место, щенок, — Монакура Пуу вытягивал своих женщин из десантного отсека, те пьяно хихикали и упирались, — Открывайте ворота, недоросли.

— Я взрослый, — процедил сквозь зубы Скаидрис.

Он потряс решётку. Ту перевивала толстая ржавая цепь, застёгнутая на несколько увесистых замков. Сержант выпустил из рук талию госпожи лейтенанта. Предводительница немедленно повалилась в траву, увлекая за собой кривушку.

Гигант вцепился обеими ручищами в створки решётки. После пяти минут бешеной тряски к нему на помощь пришёл Скаидрис,а затем и Бездна. Их потуги привели к двум кирпичам, прилетевшим сверху. Решётка стояла.

— Неплохой у тебя вкус, последний лив. Это действительно превосходное место, — высокий сапог вломился в ворота, цепь лопнула, брызнув звеньями.

Створки решетчатых ворот распахнулись, зловеще скрежеща; Йоля повисла на одной из них. Её талию вновь обхватила огромная рука сержанта; сопровождаемая верным соратником предводительница Волчьего Сквада вступила в свои новые владения.

* * *

Пробуждение не радовало. Момент осознания собственного «я» принёс смутную тревогу. Монакура Пуу лежал с закрытыми глазами, пытаясь найти в больной голове хоть одну счастливую мысль. И нашёл. Образ пузатого соснового бочонка, наполненного прохладной, оживляющей влагой, разогнали параноидальную депрессию, а визуализация йолиного тела, прикрытого лишь тонким мини, вдохнула в сержанта неожиданный заряд бодрости. Он открыл глаза и сел. Его окружали каменные стены, увешанные ростовыми рыцарскими щитами, скрещенными ржавыми мечами, картинными рамами и рогатыми оленьими головами. Вдоль стены, что напротив, вытянулся ряд рыцарей в полных латных доспехах. Они опирались на внушительные алебарды, пики и двуручные топоры. Монакура Пуу нервно сглотнул и метнул в одного из них противопехотную гранату. Кольцо, правда, полетело вместе с «лимонкой». Подняв тучу пыли, доспех рухнул на каменные плиты. Пыли оказалось так много, что вместо оглушительного грохота раздалось лишь жалкое «бзыньк-бзыньк». Из тёмного угла послышались протестующие всхлипы, и Пуу поспешил убраться восвояси. Подобрав эргэдэшку, он немного подумал и открыл первую из трёх деревянных, окованных железными полосами, дверей. Впереди темнела лестница. Сержант вытащил из кармана динамо-фонарик, покрутил ручку и начал спускаться. Он спускался, спускался и, наконец, спустился. Путь преграждала кирпичная стена. Монакура Пуу поднялся назад и открыл вторую из дверей.

— Пить, — пискнул из угла дрожащий девичий голосок.

Пуу быстро закрыл дверь. За собой. Теперь он очутился на деревянной лестнице, что вела вверх. Сержант поднимался осторожно, прислушиваясь, как трещат под ногами трухлявые ступеньки. Перила, балки, пыльные завесы паутины, напоминающие космы сотни ведьм. Сержант упёрся в люк. Он откинул крышку, выбрался наружу и моментально поехал вниз: покрытая бурой слизью черепица скользила не хуже поверхности ледяного катка. Попытка ухватиться за край водостока не удалась, однако с падением ему свезло: оно продолжалось недолго и закончилось вполне мягким приземлением в заросли кустарника. Монакура Пуу непроизвольно сглотнул, обнаружив, что упал между двух вертикально стоящих могильных камней. Полметра вправо, полметра влево и лежать бы ему с переломанным позвоночником. Он сел, отирая со лба липкий похмельный пот ужаса. Славя древних богов бывший барабанщик выбрался из зарослей. И застыл, восхищённо крутя лохматой головой.

Он оказался в сказке. Или на обложке одного из тысяч одинаково безликих рау-блэк-метал альбомов. Развалины древнего замка. Одинокий донжон, возвышающийся над каменной грядой и остатки мощной крепостной стены, соединяющей пару уцелевших башен и внушительную, двухэтажную казармы, с крыши которой он недавно свалился. Солнце, клонящееся к закату, подсвечивало красный кирпич замка: казалось, тот блестел от пролитой крови.

«Мы проспали весь день», — ужаснулся сержант и струйки холодного пота потекли меж лопаток, — «И никаких часовых».

В ответ его грустным мыслям с крыши Ньялы, что застыла посреди лысого, мощёного булыжниками, замкового двора, сверзился Скаидрис. Лив едва держался на ногах и с трудом ворочал языком:

— Ты немного задержался, сержант. Я думал, что усну на посту и смена не придёт. Теперь мне можно немного поспать?

Его ноги подкосились и часовой рухнул на землю, моментально уснув.

Пуу поднял его, словно плюшевого медвежонка и унёс на крыльцо казармы, под козырёк.

Потом вернулся и распахнул дверцы грузового отсека, холодея при мысли об ожидающем его зрелище. Но всё оказалось в порядке: простояв десять часов в карауле, Скаидрис приговорил всего лишь один бочонок; остальные стояли в ряд, блестя влажными выпуклыми боками.

Вторая кружка эля напрочь разогнала остатки сурового похмелья. Пуу облегчённо вздохнул, прихватил початый бочонок и захлопнул дверцы салона. Теперь стоило найти предводительницу: возможно, у неё найдётся какая-нибудь боевая задача. Наверняка найдётся. Томимый непреодолимым желанием исполнить приказ, Монакура Пуу отправился обратно в казармы. Перешагнув через храпящего на весь двор Скаидриса, он оказался в огромном сумрачном зале; посредине стоял длинный дощатый стол, а в углу громоздился грубо сложенный каменный очаг. В противоположной стене виднелись три двери.

«Эники, беники, ели вареники», — Монакура толкнул створку и оказался на лестнице.

Откуда-то сверху раздавались приглушённые женские голоса. Пригибаясь под узкими притолоками, сержант тихонько крался, стараясь не скрипеть ступеньками. Естественно, лестница закончилась дощатой, обитой железными полосками, дверью. Голоса раздавались оттуда. Пуу хотел толкнуть дверь и войти, но взгляд его упал на огромную замочную скважину. Монакура поставил на пол бочонок, сверху разместил свою задницу и, весь превратившись в слух, приник глазом к отверстию.

* * *

Соткен крутилась перед треснутым зеркалом, примеряя ворованную одежду, а Йоля развалилась на грубом топчане, заваленном тряпьём, и наблюдала за ней. Кривушка напялила сиреневое длинное платье с глубокой шнуровкой на груди; повертелась так и сяк, потом вопросительно уставилась на предводительницу. Та скорчила недовольную мину и отрицательно качнула своей тёмно-красной головой. Сиреневое платье полетело на пол — к остальным отвергнутым нарядам.

— Тебе лучше всего без всего, — мурлыкнула Йоля.

Соткен благосклонно улыбнулась, и попыталась втиснуть свою кривую спину в узкую блузку, расшитую этническими журавлями.

— Когда ты выкупила этого упыря? — Соткен стояла в крестьянской рубахе и в, обтягивающем её маленький зад, спортивном трико, — Как только увидела?

— Угу, — Йоля хмурилась: ей не нравилась блузка, — А ты?

— А что я, Йоля? Я мясо жарила.

— Ну-ну. Снимай это непотребство.

Блузка с журавлями полетела на пол. Соткен наклонилась и принялась копаться в ворохе тряпья, ещё не прошедшего примерку. Её руки нащупали что-то твёрдое и извлекли небольшой бледный короб, покрытый сложной вязью сине-красных узоров. Соткен развязала шнурочки, служившие застёжками, и откинула крышку, выполненную из странной бледной кожи, очень старой на вид.

— Ты знала, что все на хуторе Андреаса — близкие родственники? — спросила Йоля.

— Естественно знала: Андреас — старый соратник Якоба, отошедший от дел, в угоду семье. Дед решил встретить смерть, ведя праведный образ жизни. А что тут странного? — тон Соткен звучал немного растерянно:кривушку что-то привлекло в древнем коробе.

— Праведный образ, — хихикнула Йоля, и, заинтересованная находкой, приподнялась со своей грубой кровати, — Твоя бывшая предводительница, Герта, просто невинная овечка в сравнении с этим праведником. Жаль, что мне не удалось с ней договориться. Она не захотела примкнуть к нашему отряду.

— Насколько я видела, ты и не пыталась с ней разговаривать. «Так тому и быть». А потом вжик — и голова с плеч, — ухмыльнулась Соткен.

Потом посерьёзнела:

— Ты с ней говорила точно так же, как со мной? Говорила у неё в голове?

— Я пришла к ней во сне, — ответила Йоля, — Но эта сучка не пошла на диалог. Она предпочла умереть. А могла бы стать моей подругой.

— Слугой, ты хотела сказать, — поправила предводительницу Соткен.

Йоля небрежно пожала плечами и промолчала.

— А какая цель у нашего отряда, Йоля? Почему мы вместе? Чтобы выживать? — Соткен бережно раскладывала на кровати бронзовые украшения и части старинного этнического костюма, выуженные из короба. Йоля подошла ближе и присела рядом.

— Мы готовимся к сражению. Но драться мы будем не за еду.

— Ох, прекрати, пожалуйста, эту чушь, Йоля. Ты же не будешь мне втирать про наёмников?

— Почему же? — Йоля удивлённо подняла левую бровь. Правая осталась недвижима. — Трезвая, интересная мысль. Вполне годное занятие, чтобы собраться с силами и немного подзаработать.

— Да брось, к кому наниматься? Народу выжило с гулькин хер, еды у всех мало, а чем ещё платить за услуги? И, главное, за какие.

Повисла пауза. Женщины восторженно взирали на одеяние, извлекаемое из сыромятного короба. Им оказалась полная экипировка благородной дамы древних латышей, по всей видимости. Одежда старая, выцветшая и потёртая, но на удивление крепкая. Соткен посмотрела на Йолю долгим взглядом, и принялась облачаться.

— Так что ты узнала об Андреасе? — прищурилась кривушка.

— Старик не болен и не безумен. Кстати, те две пары приходились ему его детьми, а пацан — внуком, результатом этого жёсткого инцеста. Однако семейка жила вполне счастливо. Пережила Апокалипсис, и даже сумела получить приплод, но вот незадача — старик расслабился. Потерял контроль.

Йоля подошла к Соткен сзади и поправила длинные толстые косы, зацепившиеся за край чёрного жакета, покрытого вязью серебряного тиснения:

— Они прекрасно знали, кто их любимый папочка. Они тоже расслабились, перестали следить за старым вожаком. А ещё лекарство подвело. Старик вёдрами хлестал настойку из цикуты и прочих весьма пикантных травок. Соблюдал диету: людишек кушал, кровушку пил, находясь в человеческом обличии. Для профилактики звериного голода. Дочек своих трахал дабы изуверские наклонности обуздать. Помогало, циклы шли, обращения совсем прекратились. Вот он и попривык. Я точно не знаю, что там произошло, да только обратился он внезапно, да и пошёл вразнос. Оборотни, в принципе, создания несчастные, неразумные и страшно опасные. Сами не понимают, что творят. Не стал бы он своих драть, трахать и потрошить, кабы понимал, что творит. А сейчас, когда всё потерял, но запретное вкусил, сейчас он опаснее всего. Да только мне дела нет до него. Бесполезен он: к нам в Сквад не взять, рискованно. Пусть живёт-поживает, скоро тоска его в могилу сведёт.

Йоля одела на шею Соткен ожерелье, выполненное из бронзовых дисков разного размера, и соединённых между собой толстыми цепочками.

— Звучит, как бред, — заметила Соткен. — Оборотни какие-то, сказки детские... Ничего такого я за старым Андреасом не замечала, хотя знаю его лет пять. Мне, если честно, только одно интересно: почему ты его не кончила, если сразу знала, что это он убийца?

Соткен застегнула толстую пряжку пояса и поджав одну ногу, резко провернулась вокруг собственной оси. Подол тёмно-красного сарафана с горизонтальными багряными полосами ожил, разлетаясь в стороны волнующей полусферой.

— Как же я могу его кончить? — удивлённо воззрилась на неё предводительница, — Он ведь, хоть и никчёмный, но тоже волк. Кстати, мнение, что волки убивают только для пропитания — миф. Волки убивают потому, что это им нравится.

— В смысле, «тоже волк»? — заинтригованная Соткен, в свою очередь, уставилась на Йолю, отражавшуюся в зеркале.

— А сколько ты уже не убивала, Соткен ? — ответила вопросом на вопрос Йоля, держа свои руки у неё на обнажённых плечах.

— Не по необходимости, а так, как раньше. Просто, когда тебе этого хотелось?

Соткен смотрела в отражение жёлто-зелёных глаз в зеркале и не отвечала. Ей почему то захотелось крепко зажмуриться: так она и поступила. А когда открыла глаза, свет в комнатёнке потух, лишь багровый отсвет заката, что пробивался сквозь неплотно закрытые ставни, освещал её зеркальное отражение. Сзади неё расплывался серебряным пятном силуэт гигантского, остроухого волка, стоящего на задних лапах. Волк обнимал её за голые плечи огромными, мохнатыми лапами, увенчанными чудовищными когтями. Соткен пискнула и снова зажмурилась, а когда набралась храбрости и вновь подняла веки, в комнатёнке опять горел свет, а сзади неё стояла невозможно высокая, красноволосая девушка, отражение которой не помещалось в зеркале.

Йоля наклонилась и слегка коснулась губами её голых плеч.

— Блузка тебе  не нужна. — заявила она. — Такие сиськи — грех прятать. Кстати, знаешь, из чьей кожи этот древний сундучок?

— Не уверена, что хочу это знать, — ответила ей Соткен. Её голос слегка подрагивал.

— Ты должна знать все бонусы сета, если уж собираешься облачиться в него.

Соткен ещё раз обернулась вокруг собственной оси. Подол сарафана взлетел кровавой каруселью. Ледяная волна страха растаяла. Она приподняла чёрные татуировки бровей, ожидая пояснений предводительницы.

— Сундучок этот из кожи волколака. Наряд этот — зачарованный.

+ 40 к урону против зверей.

+ 50 к защите от оборотней.

— Ничёси, — большой рот женщины аж приоткрылся. — Вот подфартило с лутом. Оставлю его себе.

— Валяй, — Йоля в последний раз бросила восхищённый взгляд на высокую грудь кривушки, стиснутую тесным жилетом с серебряным тиснением, вздохнула и отошла от зеркала.

Устроилась на своей импровизированной кровати, закинув ногу на ногу. Задравшаяся юбка обнажила полоску узких чёрных трусиков и розоватые бёдра, покрытые сине-зелёными цветущими кровоподтёками. Теперь настала очередь Соткен облизываться. Кривушка, переваливаясь, словно беременная утка, достигла топчана и неуверенно присела на краешек. Она вытянула вперёд свою руку и нежно погладила восхитительную, покрытую веснушками и царапинами, гачу.

— Йоля, — доверительно спросила Соткен, избегая смотреть в жёлто-зелёные глаза.

— Ммм, — мурлыкнула высокая девушка.

— Объясни мне в двух словах. Чё, блядь, вокруг вообще твориться? Кто ты? Что случилось семь лет назад? Что происходит сейчас? Зачем тебе мы?

— Боюсь ты не поверишь, — отвечала ей Йоля, склонив голову набок и с интересом наблюдая, как смуглая рука, татуированная алыми розами, нежно продвигается вверх по её ноге.

Когда ладонь Соткен легла ей на бедро, Йоля прикрыла глаза и добавила:

— Если ты не можешь принять мои слова насчёт ликантропии за истинную правду, то остальное тебе покажется совсем уж несусветной дичью. Хотя я могла бы кое-что для тебя прояснить. В лайтовом, ламповом исполнении. Если ты хорошенько постараешься.

Йоля устроилась поудобнее и широко раздвинула свои ноги, обутые в высокие, проклёпанные шипами, сапоги. Соткен сразу принялась стараться.

— Вкратце дело обстоит примерно так. — предводительница опустила вниз руку и намотала на свой кулак, затянутый в протёртую коричневую кожу, восхитительный каскад чёрных с серебром волос.

— Время от времени, моя хорошая, — начала она своим низким бархатным голосом, — Наступает наконец-то тот редкий миг, когда этот мир умирает, свёртывается и все существа, находящиеся в нём, покидают его. Время от времени наступает пора, когда этот мир вновь развёртывается, и в нём появляются первые существа. Они двигаются в пространстве, состоя из разума, излучая сияние, пребывая в славе и радости. Но через некоторое время тревога,  чувства неудовлетворённости и одиночества овладевают ими. «Вот бы и другие смогли быть здесь!» — думают они, и вскоре, привлечённые их желанием, другие сущности возникают в этом новом, молодом мире. И те существа, что появились первыми, видя вновь прибывших говорят себе и им: «Я пожелал и вы появились. Я сотворил вас. Я — ваш Творец и Всемогущий господин.»

Йоля прервала рассказ, откинулась на подушки и протяжно застонала, вжимая голову Соткен меж своих широко разведённых ног. Соткен, однако, дала ей ровно столько передышки, чтобы она прооралась и продолжила рассказ. Тогда и Соткен продолжила.

— И вот, хорошая моя, те существа, что появились первыми и пожелали, бывают намного долговечнее и красивее и могущественнее и сильнее. Те же, что пришли следом, бывают недолговечнее и некрасивее и бессильнее, и видя первых, тех, кто пожелали, признают их Творцами и Владыками над собой.

Едва выговорив последние слова, Йоля снова замолчала, сосредоточенно пыхтя и ёрзая голой жопой по кровати. Потом замерла на пару ударов сердца, сконцентрировалась, а после громко закричала. Соткен прекратила атаку и отстранилась, вытирая мокрые губы и подбородок.

— Это отрывок из какой-то буддийской сутры. Я что-то такое когда-то читала. Интересный, свежий взгляд на мироустройство. Рада, что у меня такая продвинутая подруга. Но ты мне ничего нового не сообщила. Кто ты? Зачем здесь? И, самое главное, чего тебе от нас надо?

Расслабленная Йоля прижмурялась, словно большая кошка. Она лениво ответила обманутой кривушке:

— Кто я такая, ты, возможно, скоро узнаешь. Сюда я пришла, потому что мой сон потревожили, и теперь я должна раскрыть правду мироздания тем, кто возомнил себя Творцами или Владыками над остальными сущностями и существами. Те, кого я выбираю, должны мне помочь. Вы, всё же, необычные человечки.

— Ага, — осклабилась Соткен, — Безумцы, извращенцы, поехавшие головой музыканты, убийцы, в конце концов.

— Бодхисаттвы, — добавила Йоля.

Татуированные брови Соткен вновь недоумевающе взметнулись вверх.

— Я про Монакуру Пуу. Такие, как он — сейчас редкость, — серьёзно сказала Йоля.

Соткен одобрительно расхохоталась, оценив удачную шутку.

— Ладно, моя хорошая, довольно уже трепаться, пойдём на реку, искупаемся перед сном.

Йоля встала с кровати, поправила сдвинутую вбок полоску ткани своих трусиков, и, нацепив через голову перевязь с потертыми ножнами, неторопливо двинулась к выходу.

Монакура Пуу, сидевший на пузатом бочонке пива перед плотно закрытой дверью женской спальни, легко поднялся, и, стараясь не скрипнуть досками пола или не удариться головой об нависающий потолок, тихонько спустился по деревянной лестнице.

* * *

Старик бросил кусок псу, лежавшему подле очага, а тот, обнюхав  еду, глухо заворчал, и отвернул в сторону огромную голову. На полу вокруг уже валялось несколько кусков жаренного мяса. Блестящие, с отвисающими нижними веками глаза волкодава печально глядели на хозяина. Тот, закончив трапезу, швырнул на стол грязный нож и вытер усы засаленным рукавом вязанного свитера. Он придвинул к себе старую охотничью винтовку ипринялся бережно чистить части оружия промасленной тряпкой, а в его чёрных глазах плясали красные блики огня. Пёс вздёрнул голову и втянул воздух, принюхиваясь. Потом поднялся на лапы и сделал два шага, остановившись перед входной дверью. Шерсть на его загривке встала дыбом, он скалил зубы; с уголка пастистекла струйка вязкой слюны. Старик откинул в сторону тряпку и переломив ствол, вставил два патрона. Запертую дверь подёргали с той стороны, пёс тихонько зарычал и придвинулся ближе.

— Уходи, Монакура Пуу, — голос у старика дрожал.

— Запомнил моё имя, отец? Открывай, поговорим. — раздалось с улицы.

— Рассказать тебе, как я их всех убил? А ты будешь сидеть, слушать, хмурясь своими бровищами, и ждать слёз раскаяния чудовища? Потом перережешь мне глотку, спалишь тут всё и в языках пламени, вздымающегося к ночному небу, пойдёшь прочь, весь такой герой.

— Весь такой бодхисаттва, — послышалось из-за двери.

— Что? — переспросил старик.

— Забей.

— Ладно, в общем, уходи. Ты всё равно не поймешь. И глупо в этом во всём скрытый смысл искать. Нет его. А если бы и был, то воришкам и грабителям вроде тебя, его всё равно постигнуть не дано. Уходи, Монакура Пуу.

Окно, заколоченное досками, затрещало под сильными ударами. Пёс яростно зарычал, припав к полу и готовясь к броску. Старик прицелился в ходившие ходуном доски и нажал спусковой крючок. Оба длинных ствола изрыгнули язычки пламени.Заряды картечи со свистом прошили древесину, оставляя в досках аккуратные круглые отверстия. Ломиться перестали.

— Где сердца, печень, селезёнки, и вагины твоих дочурок, гавнюк ты больной?

Дверь, запертая изнутри на мощный засов, вновь сотряслась под сильными пинками. Что-то врубилось с той стороны в её поверхность, доски затрещали, колясь в щепу.

— Как раз вкушал последние, пока ты не пришёл.

Старик вновь переломил ствол, дослал новые патроны и выстрелил в дверь, целясь под самую притолоку. Дверь перестали ломать.

— Уходи, Монакура Пуу. Уходи или я убью тебя. Твоя хозяйка не выдала меня, хотя сразу всё знала. Она не такая, как вы, она моей крови, только очень старая. Она ведает многое, хотя я и не знаю, что она такое. Она не выдала меня. Вот и уходи. Оставь меня в покое.

— Она мне не хозяйка. И смысла я никакого не ищу.  У меня всё просто: ты — оборотень, некрофил и людоед. Я — бодхисаттва. Открывай дверь.

Доски заколоченного окна вдруг разлетелись в щепу, и внутрь влетела болванка. Кружась на месте и шипя, словно разъярённая гадюка, она извергала из себя столб сизого дыма. Старик закашлялся, и, зажав рот и нос ладонью, бросился к лестнице на второй этаж, волоча за собой ружьё. Огромный пёс заскулил и принялся звонко чихать. Он тёр морду передними лапами и крутился на месте. Ещё одна болванка влетела в окно. Оглушительный грохот сотряс весь дом. Входная дверь разлетелась щепой и ломаными досками, мощная ударная волна подняла в воздух собаку, и с силой бросила её в каменную стену. Старик осел на ступенях лестницы серым кулем. Возникший после взрыва на несколько секунд вихрь поднял столбы пыли, что теперь оседала вниз, покрывая собой скудное убранство комнаты.

Дым медленно рассеивался. Покрытая пылью фигура на ступенях лестницы зашевелилась: старик шарил руками вокруг себя, пытаясь найти оружие. Он нащупал конец ремня, зацепившегося за сапог, и подтянул к себе свисающую в проём между ступенек винтовку. Нашарив в карманах куртки патроны, он переломил ствол, но вставить боеприпасы не успел: ступени лестницы тяжко затрещали под немалым весом поднимающегося по ней человека, и вскоре рука сержанта ухватила ствол оружия и вырвала его. В лицо старика вломился кулак, его схватили за шиворот и поволокли вниз по лестнице, а потом с силой швырнули, и последние ступени он пролетел кубарем.

Старик приземлился во что-то мягкое и, подняв голову, смог открыть только один глаз; второй закрыла стремительно набухающая гематома. Он лежал на теле своей собаки, беспомощно распластанной возле лестницы. Пёс дрожал, из его рта толчками вылетали красно-чёрные сгустки, но глаза осознавали. Он смотрел прямо перед собой, в серую каменную стену. Из окровавленного бока волкодава торчал кусок длинной деревянной доски.

— Что же ты наделал, Монакура Пуу. Что же ты наделал.

Старик протянул дрожащую руку и погладил собаку по морде. Та высунула красный от крови язык и лизнула руку хозяина. Монакура подошёл. Вид у него был подавленный. Он некоторое время стоял молча и недвижно над двумя телами. Потом вынул пистолет и два раза выстрелил.

Два дома, что стояли по обе стороны мелкой речушки, соединённой горбатым мостом, пылали, словно норвежские церкви. По мощёной булыжником старой дороге, что терялась в зарослях сорняков и кустарника, медленно удалялась прочь высокая одинокая фигура.

Глава пятая. Легенды

Аглая погрузилась по бёдра в прозрачную прохладную воду реки и замерла, подставив обнажённое тело и лицо лучам утреннего солнца: Бездна нежилась и в теплоте лучей, и в прохладе реки, приятно щекочущей низ живота своим стремительным течением. Девушка потянула за кончик кожаного шнурка, связывающего волосы в тугой конский хвост. Тот распустился и они рассыпались по точёным плечам и высокой груди.

Сзади оглушительно хрустнула ветка и Бездна, не проявляя видимой тревоги, медленно наклонилась, демонстрируя густому лесу позади себя, все свои самые сокровенные прелести. Она подняла со дна внушительный булыжник, резко развернулась и метнула снаряд в кустарник на берегу, наполовину затопленный водами реки. Сильный бросок достиг своей цели: из кустов донёсся хриплый вскрик; кто-то бросился прочь, чавкая в жиже вязкого берега, ломая переплетённые ветви кустарника.

— Словил? — усмехнулась Аглая.

В несколько сильных гребков она оказалась на середине узкой речки.

— Вылезай оттуда, щенок, я давно тебя засекла. Тебе ещё что-нибудь показать?

На узкий пляж, искрящийся мокрой галькой, держась рукой за левый глаз, неуверенно вышел долговязый нескладный юноша в драных синих джинсах. Он прижимал ладонь к правому глазу. Между тонких пальцев стекала струйка крови.

— Тупой дрочер.

Аглая фыркнула, словно рассерженный тюлень и торопливо поплыла назад. Вылетев на берег, она схватила с кучки своей, аккуратно сложенной на земле, одежды белую майку и резко рванула материю. Отведя в сторону ладонь рукоблуда, она обнаружила серый глаз: тот заливало кровью из рассечённой брови. Однако око выглядело абсолютно целым и невредимым. Оно восхищённо таращилось на её голые формы. Рваные джинсы Скаидриса топорщились.

Бездна накинула юноше на шею остатки майки и принялась душить. Тот вяло сопротивлялся, норовя прихватить тощими руками побольше Аглаи. Так они барахтались некоторое время в песке и мелкой гальке, когда Бездна, обмякнув, решила сдаться.

— Пойдём поплаваем, — неожиданно заявил лив и, покинув распростёртую на берегу девушку, отправился к реке.

Некоторое время Бездна лежала недвижно; недоумевая, словно русалка, выброшенная штормом на берег, однако недоумение сменилось приступом ярости: она отправилась топить недоумка. Тот осознал ситуацию и бросился вплавь вверх по реке. Они ожесточённо гребли, борясь с мощным течением и рыча от напряжения. Вдоволь наплескавшись и наглотавшись речной воды, пахнущей тиной, они с трудом выбрались на берег. Внезапные порывы шквального ветра налетели со стороны красного замка, возвышающегося на вершине высокого холма, что нависал над излучиной реки. Небо над черепичными крышами построек потемнело свинцом. Внезапная буря укутала очертания башен и крепостной стены серебристыми росчерками ливня, и, хотя здесь всё-ещё светило солнце, двор замка уже подвергался настоящему потопу.

Что-то чиркнуло по обнажённому плечу Аглаи. Та уставилась себе под ноги. У кончиков её пальцев лежал мутно-голубой овальный кусок льда. Величиной с куриное яйцо. Следом прилетело ещё два. Первый разбился об гальку пляжа, второй угодил ливу в ключицу.

— Ёптвоюмать! Бездна, надевай сапоги! Быстрее!

Скаидрис бросил ей берцы, а сам сгрёб в охапку её одежду.

— Не трусы, Бездна! Сапоги! Сапоги и бежим, пока нас не поубивало здесь. Скорее, я знаю место.

Он сжал в левой ладони холодную девичью руку, а в правой Диемако — штурмовую винтовку Бездны, с которой та не разлучалась даже во сне. Они побежали по берёзовой роще, продираясь сквозь буйные заросли высокой травы и кустарника. Ветер усиливался с каждым мгновением, солнце уже пропало, небо заволокла стальная пелена, градины лупили по кронам деревьев, сбивая собой листья и тонкие ветви. Скаидрис продрался сквозь густой кустарник и стволы молодых берёз, увлекая за собой Бездну на просвет, оказавшийся то ли старой заросшей дорогой, то ли просекой. Передвигаться стало легче, ступни ног  пружинили, отталкиваясь от густого мха и невысокой травы, устилавших их путь. Пробежали развалины какой-то фермы с обвалившейся крышей и совсем непригодной в качестве укрытия, минули ещё пару каких-то невнятных построек с заваленными проёмами.

— Скай, — задыхалась Бездна, — Отдай мне мою одежду, это просто позор какой-то: бежать по лесу с голой жопой.

Она попыталась вырвать свою руку из его ладони, но лив махнул вперёд стволом винтовки в направлении огромного холма; скалы, темнеющей в шагах пятидесяти от них. Они бросились туда.

Пещера, начинающаяся огромной аркой, переходила в стремительно сужающийся подземный ход, что вгрызался вглубь тела скалы. Голая девчонка в армейских берцах и нескладный лохматый парень забежали внутрь, разрывая руками стебли и ветви буйной растительности, преграждающей путь. Градины преследовали их, крошась о камни кусочками льда. Как только беглецы оказались под каменными сводами пещеры, почерневшее небо сверкнуло ослепительной вспышкой и первый, оглушительный раскат грома потряс стены их убежища, многократно отразившись эхом.

— Шмотки, — потребовала Аглая, — И разведи костёр.

— Шмотки, — гулко вторили стены, — Костёр.

Вскоре они уже жались друг к другу возле трепещущего костерка в самой глубине пещеры. Там, из-под каменной плиты, бил кристально чистый родник.

— Я никогда не пробовала такой вкусной воды, — сказала Аглая.

Скаидрис не ответил, лишь загадочно жмурился на огонь.

Ветер немного стих, но ливень с градом усилились, стало темно, как ночью, и темноту эту взрывали яркие вспышки молний. Раскаты грома, непрерывно рокочущего в гневающихся небесах, отражались таким громким эхом в стенах пещеры, что закладывало уши. Скаидрис сидел на плоском камушке, свесив лохматую голову и ковырял прутиком в потрескивающем пламени.

— Что это было, там, на пляже? — укоризненно спросила девушка— Ты хотел меня, и я решилась...

Она сморщила носик, звонко чихнула и потянулась полуоткрытыми губами к лицу юноши.

— Дело в том, что я не люблю, когда девушки проявляют страсть. Мне нравится, когда они лежат, будто мёртвые.

Он крепко сжал её руки и потянулся к ней в ответ, но прежде, чем их губы соприкоснулись, мелькнула ещё одна ослепительная вспышка, осветившая все тёмные закоулки пещеры, после чего раздался оглушительный раскат грома. Юноша отстранился от подруги и показал глазами на самый дальний угол пещеры. Там, из-под каменной плиты, бил родник. Сверкнуло ещё раз, и они отчётливо разглядели фигуру женщины, одетую в красное, до земли платье, неподвижно стоящую у источника. На мертвенно-бледном лице алели кровавые губы, а чёрные, как уголь глаза, сверкали из-под гривы спутанных волос.

— Блядь, — взвизгнула Бездна, опрокидываясь на спину заученным до автоматизма движением.

Вспышка озарила ствол Глока, неизвестно, как успевшего оказаться у неё в руках. Прежде чем Скаидрис успел перехватить её руку, три прицельных выстрела разорвали тишину пещеры.

— Тише, Аглая, не стреляй, она не человек, — прошептал он, нависая над лежащей на спине девушкой, — И не причинит нам вреда.

Очередная вспышка молнии осветила прибежище призрака: женщина в красном исчезла. Бездна поднялась на ноги, удивлённо посмотрела на свой пистолет и засунула его куда-то в укромное место:

— Ох, как же я испугалась. Что что это было, Скай?

Скаидрис опустился на свой камушек и откинул с лица длинные волосы:

— Это волшебное место, Аглая Бездна. Не знаю, кто это был: возможно Вайда — мёртвая жена Риндауга, либо сама Турайдская Роза. Эта жуткая буря загнала нас прямиком в древние легенды и я расскажу тебе их. Присаживайся.

Лив похлопал ладошкой по камню, но встревоженная девушка вооружилась пылающей деревяшкой и расхаживала по пещере с винтовкой наперевес, освещая все потаённые закоулки грота.

— Никакой это не призрак, — бормотала Бездна, — Я привыкла доверять своим глазам, а те видели здесь женщину. Жутко красивую женщину в красном платье. И она мне почему-то знакома. Ого!

Аглая застыла на месте, высоко подняв факел, посветила так и сяк, а потом двинулась вдоль стены сплошь испещрённой готическими надписями, оттисками боевых щитов, и множеством отпечатков рук, закованных в латные перчатки. Она нашла оттиск гарды меча, что приложили к стене лет пятьсот назад и теперь в восхищении водила рукой по древнему слепку.

— Это автографы паломников, некоторые из них оставлены много веков назад. Ты уже нашла тевтонские шрифты? — Скаидрис продолжал ковырять прутиком в огне.

— Как же получаются эти оттиски? — спросила девушка, завороженно уставясь на отпечаток клинка, что оставил здесь какой-то древний воин.

— Подразумевается, что все эти люди, кто смог оставить свой отпечаток на стене, были благородными рыцарями; воинами света и добра. Считается, что они пришли сюда поклониться памяти Розы Турайда, и я расскажу тебе о ней позже. Но на самом деле это не так. Все, кто смог оставить свой отпечаток, были истинные металхэды, — Скаидрис гордо откинул длинные волосы с глаз.

Аглая подошла и присела на краешек рядом.

— Истинные металхэды — наивные лохи. У меня папа был такой: лохматый, с гитарой, в серьгах и татуировках. Я всё о вас знаю: вы опасные и бесполезные мечтатели. Кстати, я вспомнила, где видела эту бабу в красном, — она кивнула в сторону каменной плиты и родника:

— У родителя имелся целый шкаф виниловых пластинок. Я любила рассматривать обложки. На одной из них была нарисована она — та, которую мы недавно видели.

— Хм, — Скаидрис склонил голову в её сторону, — И кто она, по-твоему?

— Папа говорил, что она — самая опасная сука во всей Ирландии, и её имя — Морриган.

Лив снова уставился в огонь:

— В этом месте можно встретить кого угодно, — пробормотал он — Даже кельтскую ведьму. Мы с тобой в юдоли страдания и наслаждения, и эти стены пропитаны болью и страстью, вожделением и коварством — эта атмосфера привлекает тёмные сущности.

— Тогда давай рассказывай, в чём тут дело, — Бездна слегка двинула бедром, прижимаясь к мужчине, что выглядел юношей, — И возможно, ты получишь приз. Если мне понравится легенда.

Скаидрис кивнул и начал свой рассказ:

— Давным-давно, когда солнце было богом, в этих глухих местах обреталось маленькое, но гордое племя древних ливов... — начал Скаидрис.

Легенда о Вайде.

«Здесь племя обреталось ливов, суровых воинов и гордых жён

Любили молоко и мёд и пиво; водили коз и пчёл, колосья ячменя

Охотились на зайцев и оленей; бока соседям мяли иногда.

Вождь мудро верховодил племя, Риндаугом свирепым звался он.

В погребах хватало еды; на пальцах воинов сверкали серебряные кольца, а высокие чела их жён украшали янтарные диадемы. Одна печаль-забота: повадились бабы одних лишь дочерей рожать. Ведунья с ворожеей оказались бессильны; никто не знал, что за напасть такая приключилась. И вот однажды пригожим утром из лесной чащи выходит дева неописуемой красы и стати, глаза зелёные, а волосы словно золото. Пришла она к Риндаугу в избу и говорит:

Я Вайда, жрица капища, что в старом гроте у скалы

Беду я знаю вашу и здесь, чтобы помочь.

Средь воинов своих двух сильных отыщи

Двух сильных молодых здоровых, потомства жаждущих.

В святилище пусть жертву щедрую несут, а будет это в полнолуние.

Ворожея и ведунья отговаривать вождя пытались: мол, ведьма это, никакая не жрица, земля вокруг Чёрной скалы зачарована губительным мороком, не посылай туда ни подарков, ни воинов.

Прогнал он прочь вещуний бесполезных

А в час назначенный два воина

С холщовыми мешками на плечах отправились к скале

Вернулись поутру, да поспешили к жёнам,

А фиту месяцев спустя те родили мальчишек.

К тому времени Вайда в деревне ливов крепко обжилась: хворых исцеляла, покойников на тот свет провожала, не гнушалась скотину лечить, да роды у баб принимать. Растаяло сердце Риндауга; не мог налюбоваться он на красавицу и взял к себе наложницей: отныне Вайда с ним делила и постель и крышу над головой. После очередного рождения мальцов вождь Риндауг богам хвалу вознёс, а жрицу почести великой удостоил: стала она ему женой. Каждое полнолуние на древнее капище ходили сильные воины с богатыми дарами, а позже жёны тех мужей приплод несли исправно: рождались мальчики.

И вождь и ливы — все довольны были

Риндауг радовался, всё бы хорошо, да только незадача:

Приметил он за молодой женой одну загадку: бывали дни, когда

Замучив вусмерть ласками вождя и убедившись,

Что уснул тот, она сбегала из постели

И в лес стремилась, полностью нагая.

Решил он проследить за ней, покровы с тайны сдёрнуть.

Он следовал за обнажённым телом жены, мелькающим среди деревьев. В жёлтом свете старой ущербной луны фигура женщины напоминала призрак в погребальном саване. Вскоре они достигли Чёрной скалы, входа в древнее капище; нагая дева и воин, крадущийся следом. В пещере её ждали. Два лучших воина Риндауга — те, что два года назад пришли сюда с богатой жертвой, после став отцами. В руках воины сжимали обнажённые клинки. Они порезали запястья и возлегли на жертвенный камень, а к ним присоединилась Вайда. Она вкусила их крови и отдалась обоим сразу.

Отведав крови, на алтарь легла,

Став ножнами для двух клинков:

Заветный ритуал свершился.

Кричала аки выпь, испила серебра,

И новый месяц народился.

— Ну что же, — молвил Риндауг, выйдя к алтарю, — Я вижу перед собой богиню плодородия и обязан принести ей жертву.

С этими словами он зарубил двух воинов и, отрезав им головы, бросил те к ногам жрицы.

— И вижу я неверную жены, что жаждет наказания...

Он схватил изменницу за золотые косы и поволок прямиком к роднику, там наказал лежать ей. А чтобы не сбежала придавил плитой, той самой, на которой она разбила ему сердце. Плакала она долго, да и сейчас плачет, хочет чистыми своими слезами прощение себе вымолить, да только некому прощать: нет уж в живых Риндауга, а более никому из живых с плитой той не сладить.»

* * *

— Занавес, — Скаидрис облизнул пересохшие губы и поднялся на ноги.

Он прошёл вглубь — к каменной плите, лежащей сверху чаши, в которой рождался источник. Откинув волосы с лица, он опустился на колени, погрузив лицо в кристально чистую воду. Руки, что обвили его шею, не принадлежали неупокоенной жрице — то были ладошки совсем молодой девушки:

— Шикарная стори, — шепнули в ухо влажные губы, а потом его повалили на жертвенную плиту.

* * *

Тем временем в замке из красного кирпича.

— Отпусти, Йоля, — Монакура Пуу упёрся огромной ладонью в обнажённую спину, женщины, лежащей перед ним на боку, и поёрзал задницей.

Бесполезно: его могучее орудие надёжно застряло в нежном плену.

— Ты просто ненасытная сука, — гигант оставил попытки высвободиться; но продолжал двигать жопой: теперь его цели изменились.

— Я не так часто выбирала женское тело для своих воплощений, — мурлыкнула Йоля.

Её спина выгнулась, она расслабила мышцы бёдер и моментально поймала ритм.

— И как оно? — пыхтел бывший барабанщик.

— Вот, вспоминаю... Быстрее... Откровенно говоря, я не собиралась вселяться в эту рыжую дылду — это вышло спонтанно; необдуманный, легкомысленный поступок... Быстрее...

Её голос превратился в срывающиеся на крик всхлипы:

— Если бы кто-нибудь, обладающий нормальным чувством юмора, оказался на моём месте, он тоже не удержался бы от желания слегка пошалить. Понимаешь, мой хороший... Ах... Ох... Эта дура напялила на себя красную шапку, а в руках держала корзинку, набитую весьма необычными пирожками...

Она замолчала, лишь часто и прерывисто дышала; Монакура пыхтел чётко и ритмично, словно прекрасно отлаженный механизм. Вскоре хриплый крик разорвал тишину и затерялся в толстых стенах, выложенных красным кирпичом.

Сказка о Красной Шапочке.

«Грёбаные пирожки!

Предчувствие катастрофы обожгло Селести почище ведра ледяной воды, выплеснутой на голову. Она сорвала с лица респиратор и бросилась прочь из лаборатории; едва успела пригнуться под низкой притолокой и преодолела узкую крутую лестницу в два невозможно огромных прыжка. Её лоб, усеянный множеством шишек, на этот раз счастливо избежал встречи с аркой кухонного проёма:

Грёбаные карлики, что построили этот бункер!

Она припала носом к прозрачному экрану дровяной духовки. Облегчённо выдохнула. С пирожками всё прекрасно. Их вообще не было в печке. Она вытащила их десять минут назад. Теперь волшебные кексики лежали на подносе, блестя глазированными боками.

Грёбаная паранойя.

Она нахмурилась: реакция прошла, но у неё примерно десять секунд, чтобы сунуть пробирки в работающий охладитель. Работающий от генератора, что выдавал драгоценное электричество, поглощая не менее драгоценный бензин. О чём она думала, когда повелась на приступ фантомной тревоги, и, бросив всё, помчалась спасать выпечку? Что важнее: полкило смолки, запечённой в сладком тесте, либо десять доз свеженького «шаматхи»?

Бешеный бросок повторился, лоб уцелел и в этот раз; она успела. Стекляшки отправились в ледяной плен.

Только не пропусти время, Селести. Сядь рядом и считай секунды. И больше не кури сегодня. Хотя бы пока стынет «снежок».

Десять.

Девушка обвела взглядом обшарпанные стены, пытаясь надолго не задерживаться на созерцании истлевших лоскутьев драных обоев, свисающих к полу.

Двадцать. Двадцать пять.

Она уставилась на закопчённый бонг, стоящий на низеньком столике. Пробу всё-таки нужно снять. Она абсолютно уверена в качестве продукта, но так уж повелось. Пробу всегда нужно снимать.

Что-то отразилось в мутном стекле бонга: какое-то движение. Она сместила взгляд: с куска обвисших обоев, словно королевская кобра, поднимался гибкий стебель хищной дросеры. Оскалив страшную пасть, усеянную острыми кривыми зубищами, чудовище готовилось к броску. Селести перестала дышать, зад словно прирос к табуретке.

Восемнадцать. Тридцать четыре. Девятнадцать.

Пасть приближалась, с прозрачных клыков хищницы струйкам ядовитой патоки стекала клейкая слюна. Селести зажмурилась, но тут её мозг пронзил жуткий писк, и он принёс облегчение: эта травка не собиралась её убивать; наоборот, сюда проник захватчик: тот, кто хочет утащить несчастную девушку в свой кошмарный мир. Дросера охраняет свою территорию, и сейчас готова дать отпор вторженцу. Гигантский комар приближался, его пронзительные вопли раздавались над самой головой Селести. Она слегка приоткрыла глаза: распахнутая пасть растения находилась перед её лицом. Бросок!

Она откинулась назад и сильно ударилась головой о стену; морок моментально исчез.

Четырнадцать. Пятьдесят шесть. Шестьдесят. Пора.

Она приоткрыла крышку охладителя и вытянула кассету.

Теперь пробу: товар нужно проверить, да и поправиться слегка не мешает. Крупинку. И хватит на сегодня.

Самодельная спичка чиркнула о каблук армейских ботинок; деревяшка полыхнула зеленоватым пламенем. Она глубоко затянулась.

Ух! Откуда эти странные клубничные нотки? Вау...

Наверное, реагенты действительно самые свежие, как и уверял Блябтрой. Кстати, надо собираться: старик не любит ждать. Ещё только пару минуток — приход разогнать. Наверное и кексики нужно попробовать, она, конечно же, уверена в качестве своего продукта, но так уж повелось: пробу нужно снять.

Пирожки оказались великолепны. Превосходно пропеклись. Она преподнесёт Блябтрою неожиданный сюрприз: он любит сладкое, с пикантной начинкой, и останется доволен. Возможно, пока старый пердун будет под кайфом, стоит поговорить о повышении цены на «шаматхи». Теперь нужно одеться и пора в путь: сквозь густой лес, которого не коснулась длань отгремевшего Судного Дня. Селести хихикнула: она словно постапокалиптическая Красная Шапочка, спешащая к милому дедушке с гостиницами. Кстати, у неё где-то припрятан подобающий случаю головной убор. Чёрт побери, почему здесь так жарко? Вроде бы поздняя осень, а подмышки насквозь мокрые.

Стальная дверь бункера, затерянного в дремучих лесах у подножия Грайских Альп, распахнулась. На порог, пригибаясь, вышла невозможно высокая девушка. Из-под надвинутой на глаза вязаной красной шапочки выбивались шикарные локоны медно-красных волос. Кроме шапчонки и армейских ботинок с облупленными носами, на ней ничего не было. В руках она сжимала плетёную корзинку.

Тропинка петляла, огибая толстенные стволы вековых лиственниц, огромные валуны, непроходимые завалы и глубокие овраги. Вдоль дорожки росли грибы-переростки; на их гигантских шляпках вполне возможно отдохнуть, они легко выдержат маленькую женскую задницу. Но Селести не устала; путешествие только началось и с каждым шагом становилось всё увлекательней. Утренний тревожный трип обернулся прекрасной сказкой. А сквозь потрясающую пелену видений всё чаще сверкали вспышки сияния чистого разума.

Истинное самадхи! Я выбрала отличное название для этой дряни.

Ничто не пугало, ничто не беспокоило, не тревожило, ведь суть всех вещей и тварей — пустота; ясное, безграничное пространство. Даже этот, вальяжно развалившийся на поваленном стволе, гигантский волк...

— Здравствуй Селести, — сказал Волк человеческим голосом, — Забавная встреча, не находишь? Ты наверняка идешь к своей старой бабушке, а в корзинке у тебя пирожки.

— Я иду к дедушке, — ответила Селести, — Но он мне не родной дедушка, просто дедушка. Его имя Мориц Блябтрой и раньше он был известным киноактёром. Ты видел фильмы с его участием?

— Не видел, — ответил Волк, — Однако же угости меня кексом.

Селести послушно протянула вперёд корзинку. Волк взял кекс и, изумительно ловко орудуя лапами, увенчанными когтищами длинною с селестину ладонь, развернул упаковочную бумажку. Шоколадная глазурь треснула под жёлтыми зубами.

— Шикарная шмаль, — осклабился Волк, — Сама производишь?

Когтистая лапа выудила из недр корзинки пластиковый пакетик, Волк запустил внутрь кончик когтя, а после посыпал пирожное белым, словно снег, порошком.

— Изумительно, — жёлто-зелёные звериные очи кровожадно блеснули.

— Теперь ты меня съешь? — спросила Селести.

— Нет, моя хорошая, у меня к тебе другое предложение. Скорее просьба.

Селести почувствовала дуновение холодного ветра. Она опустила глаза и обнаружила, что стоит совсем голая.

— То, что ты приняла за пробуждение — лишь слабые отголоски его, — сказал Волк, — Это скорее погружение, помутнение. Но тебе не хочется возвращаться, верно?

— Верно, — зябко ёжилась Селести, завороженно глядя на серебристый мех хищника.

Волк перехватил её взгляд.

— Иди сюда, дурашка, ты совсем продрогла, — зверь распахнул объятия,— Не бойся, я тебя не съем, погрею.

Она присела рядышком и прижалась к восхитительному меху.

— Отдай мне своё тело, Селести. Пожалуйста.

Сладкая истома пробежала по телу девушки, тоска и холод отступили; она согрелась, восхитительная сказка возвращалась.

— А что будет со мной, волк? Я умру?

— Нет, — рассмеялся Волк, — Ты останешься наслаждаться волшебным сиянием ума. Так долго, как только захочешь.

— Я согласна, — она ещё крепче прижалась к зверю, чувствуя, что проваливается в тёмную пропасть, — А куда пойдёшь ты, Волк?

— Я пойду спасать ваш грёбаный мир, — ответил зверь».

* * *

— И где она сейчас? — спросил Монакура, передавая Йоле толстую самокрутку.

— Здесь она, с нами. Грезит наяву. Её прёт, как всю Тримурти. Но это не пробуждение.

Красноволосая женщина глубоко затянулась и выпустила в потолок сизую струю. В дверь робко постучали.

— Зайди, — оборонила Йоля.

Маленькая кривая женщина сжимала в правой руке три деревянные огромные пивные кружки, а в левой несла дымящийся котелок.

— Обед, — сказала Соткен, — Вам стоит подкрепиться. Обалденная сказка.

— Подслушивала? — поинтересовался Монакура, принимая угощение.

— Ага, — Соткен тряхнула распущенными волосами.

— Подслушивать полезно, — бывший барабанщик дунул на шапку пены, и пригубил прохладный эль, — Зашла бы к нам пораньше, мы взрослые люди, никто не откажется от классической троечки. Где недоросли?

— Думаю тискаются в гроте под скалой, что у реки, — ответила кривушка, — Грозу пережидают.

Она оказалась права.

* * *

Аглая Бездна выбралась из каменной чаши, заполненной прозрачной водой и принялась торопливо одеваться.

— Ты меня поразил, лив. Как мужчина. Мне понравилось притворяться мёртвой девушкой. Ни разу не жалею, что потеряла девственность в объятиях постапокалиптического месье Бертрана*. И спасибо за рассказ, он клёвый.

*Примечание: «месье Бертран»: имеется ввиду сержант Франсуа Бертран — культовый вампир и некросадист XIX века.

Лицо девушки цвело, будто цветок алой розы, по шее стекали капельки крови.

Скаидрис не ответил: лив стоял недвижно лицом к стене, испещрённой оттисками.

— Ты словно обречённый ребёнок в подвале Растина Парра*. Сегодня будут ещё мистические легенды в исполнении одного лохматого мальчишки?

*Примечание: «Растин Парр»: лесной отшельник, пособник Элли Кедвард, известной как ведьма из Блёр. Выстраивал обречённых на смерть детей вдоль стены в подвале своего дома.

— Будут, — ответил лив.

Протянув вперёд руку, он растопырил пальцы, и с силой впечатал ладонь в поверхность скалы. Его рука продавила стену, словно мягкий пластилин, он немного подержал свою ладонь, что погрузилась в каменный монолит, а потом осторожно отнял её от поверхности, оставляя на той глубокий оттиск.

— Гроза кончилась. Пойдём, я покажу тебе могилу Турайдской Розы.

Он скрылся в зарослях кустарника на выходе из грота.

Опешившая девушка некоторое время стояла на месте, взирая на стену. Потом робко подошла ближе и потрогала отпечаток его руки. Тот был слегка тёплый, а стена рядом твёрдой и холодной, как и подобает камню. Аглая Бездна растопырила ладонь и приблизила её к поверхности, но, глубоко вздохнув, опустила руку.

— Не в этот раз, — пробормотала она, и, вцепившись в штурмовую винтовку, что висела у неё на шее, заспешила к выходу.

Когда её гулкие шаги, отражённые эхом от покрытых древними оттисками стен, стихли, в тёмном закоулке пещеры, там, где из-под каменной плиты истекал чистый, как слеза, родник, раздался тихий женский плач.

* * *

— Это здесь, — сказал Скаидрис, залезая в непролазную чащу, и раздвигая сплетённые стебли высоких трав и колючие ветки кустарника, скрывающие что-то тёмное на земле  под собой.

—«Turaidas Rose, 1601 — 1620», — прочла Аглая полустёртую готическую надпись, вырезанную на чёрной мраморной плите, установленной у основания двух огромных лип, сросшихся вместе.

Обладая разными стволами, некоторые из которых уже зачахли и рассыпались  в труху, гигантская крона дерева жила, раскинувшись толстенными кривыми ветвями в разные стороны. Некоторые, толщиной с руку тролля, спускались  к земле, нежно обнимая могилу под собой.

Девушка положила обе ладони на чёрную плиту:

— Рассказывай свою легенду, лив.

Скаидрис присел рядом, и приобнял её за талию:

— Тебе правда понравилось там, на алтаре пещеры?

Аглая Бездна томно прикрыла глаза и легко кивнула.

— Слушай же историю Майи, Турайдской Розы, — приободрился лив.

Легенда о Розе.

«Старый Греф, шведский мечник, тяжело ступал по замковому двору, мощёному корявыми булыжниками. Иногда камни расступались, впуская в свои неровные ряды щербатые гранитные плиты. И камни и плиты блестели от крови. Обитатели Турайда хоронили своих покойников прямо во дворе. Теперь они мертвы. Гордые ливы полегли все до единого, прихватив с собой на тот свет немало шведских воинов. А если кто и выжил, то он, Греф, сейчас это исправит. Мечник выполнял последний приказ Снурлсона, своего командира: добивал смертельно раненных, и начал он с самого Снурлсона — ливский клинок не оставил командиру ни шанса, пронзив его печень.

Груды трупов. Где же выкопать такую огромную яму, чтобы поместились все? Придётся тащить мертвецов за крепостную стену, или похоронить своих здесь, а ливов сбросить в крепостной ров? Вороньё да волки сожрут.

Взгляд синих выцветших глаз упал на труп женщины; она сжимала в руках рукоятку тяжёлого двуручного меча, рядом валялись тела двух шведов, один тихонько стонал. Греф слегка ткнул его кончиком меча:

— Идти можешь или пожелаешь удар милосердия?

Ответа не последовало, лишь протяжный стон. Греф приставил клинок к основанию шеи солдата и сильно нажал.

Нет, он похоронит всех здесь. Всех этих славных воинов: и своих, и чужих. И мужчин и женщин. Выкопает огромную яму прямо здесь и уложит мертвецов рядами. Духи всех достойных воинов, что пали сегодня в беспощадной кровопролитной сечи, будут вечно охранять этот замок. Когда-нибудь и он, Греф, присоединиться к ним.

Что это за звук? Будто смеётся ребёнок.

Старик отправился в сторону, откуда раздавался неуместный смех. Обезображенные, изувеченные тела; стоны раненных и умирающих; брошенные мечи и топоры; отрубленные конечности, плавающие в лужах крови. Детский смех всё ближе. И снова на его пути мёртвая лива и трупы шведских солдат. Ярости этих женщин позавидовали бы дикие волчицы. Неужели она одна одолела пятерых воинов? Нет, не одна: вот её мужчина, половина головы снесена ударом клинка. А рядом маленькая девочка: сидит меж двух тел, макает ладошки в кровь и размазывает по лицу. Это она смеётся.

Греф опустился рядом с малюткой на колени. Она словно бы не замечала его. Зелёные глаза, рыжие волосы; известно, кто из таких вырастает. Но Грефу наплевать: Бог наконец-то услышал его молитвы: будет у него в старости и крыша над головой и любимая дочь.

* * *

— Отец, я принесла тебе обед: козьего молока, сыра и лепёшек.

На краю свежевырытой ямы стояла рыжеволосая девушка, прекрасная, словно роза. Красный сарафан, белая блузка, расшитая журавлями, а на шее алый платок.

— Спасибо, Майя, — из могилы выбрался долговязый седой старик, весь перемазанный землёй.

— Кто умер, отец? — спросила девушка.

— Пока никто, — махнул рукой старик.

Он оглядел дочку с головы до ног:

— Опять к Виктору на свидание собралась? В этот грот ваш проклятущий? Плохое там место, тёмное, зачарованное. А ты с твоим дружком не по-людски поступаете. Богопротивное это дело: по кустам тискаться. Да и на что тебе садовник безродный да нищий, тщедушный, будто птенец?

— В любви он словно лев огненный, — голос Майи зазвенел хрустальным колокольчиком.

— Для любви и колышек свежеструганный сгодится, — отрезал Греф, — Тебе о будущем думать надо. Стар я стал совсем: сегодня-завтра помру, кому думаешь могилку справляю? А тебя на кого оставлю? Отбою нет от женихов, сам сынок ландграфа приезжал, так нет, тебе бы лишь в пещере проклятой пред пацаном безусым ноги раздвигать... А чем тебе пан Якубович не угодил? Писаный красавец, родовитый шляхтич, доблестный воин, а ты ему от ворот поворот.

— Дезертир он и нечестный человек, — всхлипнула Майя.

Греф тяжело шагнул к ней: руки покрытые узором вздутых вен легли на худенькие плечики. Те вздрагивали: девушка плакала.

— Ну ладно, ладно, крошка, не огорчайся, я ж просто воин и слов нежности не ведаю. Однако дочь ты мне и я тебя люблю. А ты слыхала, кто под той плитой пещерной лежит?

— То не плита, отец, алтарь любви нашей...

— Козёл чёрный на ней любился, — снова вскипел старик, — А теперь дочь моя с никчёмным цветоводом блудит...

Девушка уронила корзинку, вырвалась из рук старика и бросилась прочь по замковому двору, к распахнутым воротам.

От замковой стены, из густого кустарника вышли два человека. Один стройный, статный, руку на рукояти кривого меча, что у пояса, держит. Сразу видно: благородных кровей воин. Второй ободранный, пугливый, мерзкий, слуга его.

Греф вытащил из-за пазухи тугой набитый кошель и бросил воину. Тот ловко поймал

— Идите следом, — сказал старик, — Садовника с собой уведите, девчонку свяжите и в пещере оставьте, я позже за ней вернусь. И никаких убийств на глазах моей дочери. Избавьтесь от тела: камнями штаны ему набейте, да в речку. Киньте в пещере пару золотых, будто сбежал садовник, на откуп позарившись. А потом прочь пойдите, да чтоб вас в этих краях и не было никогда. Ну, что ждёте?

Высокий тряхнул денщика за шиворот, тот поспешил к воротам. Пан Якубович, польский дезертир, сплюнул в вырытую могилу и молча последовал за слугой.

* * *

Пещера пустовала, Майя пришла слишком рано. Девушка прилегла возле источника, щёчку к плите приложила, слушала. Звенят слёзы чистые, а плач и не слышно вовсе: смирилась несчастная Вайда, не будет ей прощения от мужа. Мёртв он давно.

Ветка хрустнула, Майя порывисто вскинулась на ноги.

«Не тот, что жду, спешит сюда, то смерть моя костьми хрустит, за мной костлявая пришла».

— Отец твой дал мне золото, — сказал Адам Якубович, приближаясь к источнику, — Много золота.

Он показал Майе туго набитый кошель:

— Надменный швед полагает, что польского шляхтича можно купить, заставить служить, как пса безродного. Но я не просил монет; хотел лишь узнать, где ты, Майя, встречаешься со своим любовником. И я не стану убивать парнишку: пусть смотрит, на что способны настоящие мужчины, пусть видит, как ты стонешь от сладострастия в моих объятиях. А потом я уеду и буду наслаждаться золотом твоего глупого отца. Я предлагал тебе руку и сердце; безродная могла стать панночкой. Но ты выбрала какого-то садовника. Однако же я возьму, что хотел.

Он скинул с плеч камзол, рванул шнурки гульфика:

— Давай приступим; твой избранник застанет кульминацию, а если не успеет, мы представление заново начнём.

Майя отшатнулась, но вмиг овладела собой. Рванув с шеи алый платок она улыбнулась Адаму Якубовичу и молвила:

— Вы милый пан, неверно мой отказ восприняли. Никак я не могу принять вас в качестве супруга, ведь ведьма я и грешница великая. Прошу прощения за мучения сердечные, что причинила вам, и так молю вас: оставьте вы меня в покое, взамен, чтоб сатисфакцию вам дать, вот колдовская вещь — платок бессмертия. Не страшно тому, кто носит платок этот, любое оружие. И в поединке, и на поле бранном жизнь и здоровье ведьминский платок хранит. Берите и уходите, господа хорошие, да попам не показывайте, дьявольские чары на нём, сама наложила.

— Ага, ведьма она, говорил я тебе, пан Якубович; она сынка ландграфа отвергла, и знатного помещика отвергла, и тебя отвергла, а садовнику отдаётся. От бесовского духа противоречия сии поступки. Могла бы в шелках и парче ходить, есть с серебра, и на перинах воздушных спать. Так нет же: она, курва пандемониум,  под вонючим цветоводом стонет. Не бери сей платок дьявольский, пойдём к епископу, расскажем о ведьме, что искушала нас подарками сатаны, засвидетельствуем, и пусть сожгут на костре колдунью проклятую.

Так сказал денщик шляхтича, недоверчивый и суеверный тип. Но Адам слова его не слушал, платок он возжаждал больше, чем тело прекрасной девы.

— Отринь сомнения, пан Адам, проверь, что заколдованный ведьмой кусочек тряпицы может, — сказала ему Майя и снова платок на шею себе повязала:

— Ударь меня своим мечом, да посильнее.

Подняла она свою головку прелестную, глаза прикрыла и стояла тихо, улыбалась и шептала что-то.

Адам вынул меч. Поверил он словам Майи и прозрел. Ведьма она, заколдовала его, опутала чарами, на бесчестный, противный господу поступок толкает. Пусть же идёт, подобру-поздорову, а   у него, у Адама, теперь талисман колдовской будет и золота вдоволь. Будь проклята она: пусть других своим колдовством любовным путает, а он тотчас же на родину отправится, найдёт себе достойную жену. Но посмотреть со стороны на чудо всё же хочется — узреть, как сатанинские чары сталь отведут.

Он ударил точно в шею, как в бою. Брызги крови пали на весеннюю траву и стены пещеры. Мёртвая Майя рухнула, как подкошенная. Её отрубленная голова подкатилась к ногам дезертира. Адам дико закричал и бросился прочь. Денщик бросился в другую сторону. Такое отчаяние завладело обоими, что и не подумали злоумышленники следы преступления своего скрыть. Адам блуждал много дней по лесам, и  образ Майи, что голову свою в руках держала,  следом за ним летел. Не вывез он муки душевной, нашли его вскоре, висящем на дереве, на ремне своём солдатском. Денщик же спать и бодрствовать не мог, опять же, мёртвая ведьма его преследовала. Глаза он себе выцарапал. Так люди от него, безумного, с окровавленными глазницами, правду и проведали. Да поздно. Виктора, садовника, коего Майя, которую за красоту уже давно Розой Турайда звали, избрала мужчиной своим, застали над окровавленным трупом девушки, всё там же, в пещере этой проклятой, бессловесного, и, признав виновным, повесили».

* * *

— Клёва, — томно выдохнула Аглая.

Она потопталась вокруг могилы сорвала пару синих висильков и положила цветы возле надгробной плиты. Лицо девушки лучилось романтической скорбью.

— Скай, — она тронула за плечо притихшего лива, — Но кто же была та женщина, что так напугала меня в гроте? Я услышала две легенды; ты хороший рассказчик, а у меня богатая фантазия, так вот: та баба в красном платье — ни разу не Вайда, и уж тем более не Майя, Турайдская Роза. Я же говорю: она похожа на Морриган, ирландскую ведьму, как называл её мой папаша.

— Морриган, Морриган, — лив побарабанил пальцами по граниту надгробия, — Заезженный персонаж, набивший оскомину имидж; не думаю, что настоящая Морриган выглядела так.

В густом кустарнике чуть поодаль звонко хрустнула ветка. Бездна нацелила туда ствол Диемако.

— В этих зачарованных местах творится что-то, не имеющее отношение к местным седым легендам. Прямо сейчас здесь пишется новая история, но, возможно, действующие персонажи этой новой саги стары, как весь этот мир. Пойдём отсюда, — осторожно предложил Скаидрис, опуская рукой дуло штурмовой винтовки, — Подобру-поздорову. Пока можем. Монакура тебя заждался. Не хочу злить твоего приёмного папу.

— Думаешь не стоит представить тебя, как моего нового бой-френда? — спросила Бездна.

— Уверен: пока не стоит, — ответил лив.

Недоросли взялись за руки и торопливо зашагали прочь от могилы.

* * *

— Недурно, совсем недурно.

Йоля убрала остриё датского меча от подбородка Соткен, и они вновь разошлись по сторонам небольшой площадки, устланной древними камнями. Тут и там из земли торчали покосившиеся надгробные плиты, увитые красным плющом. Монакура стоял в тени крепостной стены, в позе отдыхающего ковбоя, опершись одной ногой на кирпич. Он пожёвывал травинку, с удовольствием наблюдая, как две женщины пытаются друг друга убить, танцуя в клубах пыли, поднимаемой их стройными ногами.

— Продолжим.

Йоля нетерпеливо глянула на сержанта, Монакура вяло сплюнул травинку и пронзительно свистнул; с крытой галереи замка взлетела в небо стайка испуганных диких голубей. Пуу проводил их взглядом и сглотнул слюни. Сержант проголодался. Но обед подождёт: такого дивногопредставления Монакура Пуу ещё не видел.

Состязание разительно отличалось от кровавой схватки, произошедшей в кругу поединщиков возле кирхи. Там Йоля демонстрировала всем совершенные навыки изощрённого искусства убийства. А сейчас она танцевала, и от этого танца невозможно отвести глаза.

Она держалась очень прямо, начиная каждый раунд в одной и той же стойке: обнажённые, покрытые рыжим пушком и веснушками, слишком мускулистые для женщины руки согнуты в локтях и слегка приподняты над правым плечом; обе ладони, затянутые в кожаные потёртые перчатки, крепко сжимают длинную рукоятку меча; острие клинка нацелено точно в лицо противнице. Её молниеносные, скупые движения и мягкая кошачья пластика зачаровывали, создавая гипнотическую атмосферу этой импровизированной дуэли. В её стиле боя отсутствовали жёсткие блоки, она избегала атак соперницы используя плавные уходы и вязкое парирование, когда её оружие отклоняло в сторону клинок противника, который казалось бы уже рубил её тело, после чего её собственная атака неизменно достигала цели. Соткен, проигрывающая раунд за раундом не выглядела побеждённой, кривушка держалась более чем достойно, превосходно дополняя танец мастера. Её яростные, непредсказуемые атаки вызывали у Монакуры Пуу горловые спазмы; казалось: ещё один взмах катаны и к ногам бывшего барабанщика подкатится отрубленная красноволосая голова.

Вот он, этот взмах!

Катана Соткен, сложным финтом поменяв направление удара, обрушилась на Йолю. Японский меч встретил лишь пустоту, а Йоля, слегка развернувшись, переместилась, оказавшись у противницы за спиной и чуть сбоку; её клинок слегка упирался той в основание позвоночника, обозначая укол и смерть. Редкие аплодисменты, усиленные эхом, раздались из проёма арки под крепостной башней.

— Просим прощения за опоздание, но мы производили рекогносцировку на местности. Обнаружены и уничтожены полк зомби, два дракона и бешеная чупакабра, — гримасничая, отрапортовала Бездна, вытянувшись по стойке смирно перед Монакурой.

Тот недобро сощурился, уставившись на Скаидриса.

— Вольно, рядовой, — отмахнулся он от девушки и надвинулся на юношу:

— Ширинку застегни, боец.

Аглая прикрыла лива своим телом:

— Официально объявляю этого мужчину своим, а ежели кто не согласен, то пусть пойдёт нахуй вместе со всем своим отрядом наёмников, — в чёрных глазах блеснули языки тёмного пламени; демоны преисподней пробудились.

Йоля поспешила разрядить обстановку:

— Бери-ка мой меч, малышка, и покажи на что ты способна. Время пришло.

Вид рукоятки, увенчанной шестигранным стальным набалдашником, предотвратил катастрофу: сегодня черти останутся в аду:

— За полгода я держала его в руках всего три раза, и один из них: когда чистила, — Аглая жадно вцепилась в рукоять.

— За полгода невозможно стать хорошим мечником, — прижмурилась Йоля, — Но бывают редкие исключения: к примеру тебя наставляет сам мифический бог-воин, а ты являешься весьма талантливым учеником.

Щёки Бездны зарделись. Приняв зрелищную стойку, девушка переминалась с ноги на ногу, готовясь ринуться в бой.

— Не жалей, меня, моя хорошая, руби, словно в бою, — покивала ей Йоля.

— Если эта егоза меня кончит, — предводительница вполне серьёзно обратилась к остальным, — Монакура за главного, усекли?

— Узрите же, как я отрежу уши этой дылде её же собственным мечом, — Аглая двинулась пружинистыми приставными шагами к застывшей на месте предводительнице.

Монакура свистнул, и они узрели.

* * *

В просторном зале, служившем столовой для гарнизона защитников замка, за длинным дощатым столом, тянувшимся от горевшего камина и до самого входа в помещение, собрались все бойцы сквада. Стол ломился под весом бочонков с пивом и щербатых тарелок, заваленных кусками мяса.

— Оцените, — красная рожа подвыпившего сержанта расплылась довольным блином; на стол легла исчирканная красным химическим карандашом бумаженция формата А4.

Несколько рук, перемазанных жиром, метнулось к документу, но всех их опередила одна — в потёртой перчатке мечника.

Откинув красные волосы со лба, предводительница принялась за чтение. По мере того, как она знакомилась с содержимым документа, с ней происходила весьма занятная метаморфоза: сгорбленные плечи распрямились, суровое лицо разгладилось, уголки рта раздвинулись, обнажая жёлтые клыки. Она хихикнула и нежно воззрилась на Монакуру Пуу. Сержант гордо поёрзал на своём табурете.

— Сохраняю авторскую орфографию, — произнесла Йоля и принялась за чтение:

Wolf Squad

"Сим заявляем: ответственная группировка элитных наёмников, выбравшая своей вотчиной Турайдский замок, берёт окрестные земли и их жителей под свой контроль и защиту. Всем означенным жителям строго необходимо в ближайшее время явиться в замок для обсуждения условий опеки. Так же обращаем внимание, что заявленная группировка охотно оказывает населению дополнительные услуги, а именно:

1. Устранение препятствий, мешающих развитию вашего бизнеса.

2. Защита и охрана вас и ваших деловых интересов.

3. Возможность подписания контракта и полномасштабного найма группировки на оговорённый срок.

Всем заинтересованным лицам необходимо так же прибыть в замок для обсуждения условий».

Ниже располагается рисунок, изображающий то ли красного пса, то ли волка, заключённого в круг и, видимо, заменяющего собой печать.

— Звучит неплохо, — Скаидрис плеснул эля в подставленную Йолей кружку, но пузатый бочонок повело в тощих руках лива и пенная струя перелилась через край, щедро облив и столешницу и великолепные ноги, громоздящиеся сверху.

— Повеяло духом девяностых.

— Что значит «духом девяностых»? — спросила Соткен и не удержала сытой отрыжки.

— Десятилетие истинной свободы в России, впервые за несколько веков, — улыбнулся лив, — Беспредел, братва, всеобщий головокружительный оттяг и похуизм. Круче по духу лишь тусовка Нестора Петровича Махно. Или «красный террор».

Лицо лива исполнилось забавной мимикой пьяных воспоминаний.

— Может ты и не врёшь, щенок, — громадный кулак ухнул по столу, — Сдаётся мне — ты вовсе не ребёнок. Однако спасибо за лестную оценку.

— Хуйнёй страдаете, господин сержант, — хмурая Бездна красовалась окровавленным куском пластыря, закрывающего левое ухо, — Сейчас не время для спагетти-вестернов; мы оказались в опустошённом мире, где каждый сам за себя.

Она оглядела рожи собравшихся за столом.

— Вы себя в зеркало видели? Ну кто к вам за помощью рискнёт обратиться?

Монакура покачал указательным пальцем в воздухе, подкрепив жест несогласия словами:

— У меня корешок был, погонялово «Челюсть» гордо носил; всё потому, что перец один ему в рыло кислоты плеснул, да так, что у него с одной стороны лица кожу с мясом начисто сожгло: лишь кости и зубы, страшенные, как у коня, торчали. И нечего: коммерсы толпами валили: «Открышуй нас, Сергей Михайлович, оброк исправно платить станем». Добрый пацан был: дань с сортиров и ларьков ночных на подотчётной ему территории вообще не взымал. Пристрелили его, естественно, и весьма скоро. Не суди по внешности, мелкая.

— Да ну вас, — Аглая махнула рукой, — Делайте, что хотите.

— А что хочешь ты, моя хорошая, — йолина безупречная нога устремилась к потолку, с голенища страшенного гада стекло пролитое Скаидрисом пиво, — Прежде чем мы отправимся на войну, ради которой я вас и собрала?

Чёрные глаза девушки устало прищурились:

— Ну сколько можно прикидываться наглухо ебанутой, а тёть? С головой у тебя, конечно не очень, но проснись: какая нахуй война? Нас четверо и мы с тобой лишь потому, что везёт тебе нехило, а сейчас все держатся победителей.

— Ну всё же, — уточнила ничуть не расстроившаяся от услышанных откровений предводительница, — Чего ты хочешь?

Аглая задумалась ровно на пару ударов сердца.

— Самолёт или корабль, — выдохнула девушка.

Она пригубила эля и стукнула по столу не хуже своего приёмного отца:

— Хочу посмотреть что осталось от моей планеты. Возможно найти спокойное место, но прежде...

— Кого-нибудь убить, — закончил лив.

Девушка согласно кивнула.

— Ты самолётом можешь управлять, мой хороший?— жёлто-зелёные глаза вопросительно уставились на сержанта Волчьего Сквада.

— Могу самолётом, могу кораблём, — невозмутимо ответствовал тот.

— Есть у меня корабль, — заявила Йоля, — И капитан к нему имеется. Только вот незадача: уплыл старый пройдоха припасы пополнить, да застрял где-то. Грим его сейчас по всем морям-океанам ищет. Так что пока ждём, можем поисками самолёта заняться. Но прежде слушайте мой приказ...

Она хлопнула о стол объявлением Монакуры.

— Завтра поутру наделайте таких ещё и отправляйтесь в близлежащий город — стены домов оклейте. Сколько просидим здесь — не ведаю, а кушать всегда хочется. А на сегодня всё...

Она вопросительно уставилась на Монакуру Пуу, беспомощно открыв рот.

— Отбой!— огромный кулак вновь впечатался в трухлявые доски стола.

Глава шестая. Контракт

Приняв мощный удар армейского берца, дощатая дверь замковой казармы широко распахнулась: трухлявая древесина хрустнула, ржавые петли жалобно скрипнули. Внутрь ворвалась Аглая Бездна — раскрасневшаяся, возбуждённая. В одной руке девушка сжимала верный Диемако, в другой мятый листок.

Увидав жёлтую бумагу, исчирканную красным карандашом, Монакура Пуу порывисто поднялся со своего табурета. Хмурая Йоля, греющаяся возле каминного пламени, не удосужилась поднять лохматую голову.

— Вы не поверите, — затараторила Аглая, — У нас посетители — мужик какой-то. Выглядит как бродяга; я его чуть не пристрелила: думала зомби поднялся с кладбища нашего дворового. Тащемта он утверждает, что пришёл по нашему объявлению.

Йоля зябко поёжилась:

— Приведи клиента, моя хорошая, и не кричи так громко: голова раскалывается.

Долговязый, сутулый настолько, что казался горбатым, мужчина средних лет робко переступил порог. Левая рука посетителя плотно прижимала к впалому брюшку плетёную авоську; правая нервно мяла скомканный листок бумаги. Он потянул с головы вязаную шапчонку; седеющие сальные космы рассыпались по плечам. Вороватый взгляд блестящих колючих глазёнок равнодушно скользнул по фигуре красноволосой женщины; визитёр сделал пару неуверенных шагов в направлении Монакуры. Снова остановился, постоял на месте, помялся и, наконец, решился:

— Господин...

Но так и не продолжил: гигантский указательный палец сержанта прикоснулся к заросшим усами губам:

— Госпожа лейтенант, — Пуу качнул головой в направлении Йоли и подтолкнул ногой вперёд грубую табуретку.

Мужик послушно сел.

— Кто ты и с чем пожаловал? Выкладывай, — йолин голос внезапно сорвался в сухой лающий кашель.

Мужичонка сунул руку в плетёную авоську; Монакура поднапрягся и сделал шаг к табуретке. Длинные пальцы, облечённые в драные шерстяные перчатки, ловко извлекли из недр сумки квадратную бутылку зелёного стекла:

— Малиновая наливка, с сахарком и пряностями; отлично помогает при любой простуде.

Он бережно поставил сосуд на краешек стола. Следом за бутылкой на свет появился кожаный кисет. Посетитель потряс им в воздухе:

— Антибиотики, витамины, ЛСД, табак, гашиш, аспирин и презервативы.

Последним на столешницу лёг патрон.

— Семь шестьдесят два, — прокомментировал мужчина.

— Этого, — он обвёл рукой жалкую кучку даров, — У нас навалом. Найдутся и другие полезности. Еды тоже хватает. Разрешите представиться.

Он встал с табуретки, поправил фалды длинного плаща и вежливо поклонился:

— Я мастер, цеховой мастер. В нашем городе мы придерживаемся общественного строя, проверенного веками. В нынешнее непростое время мы, рабочие и ремесленники, стараемся, насколько это возможно, жить мирно, довольствуясь скромными плодами своих трудов. Однако не так давно в нашем городке стали происходить странные вещи: в разрушенной части города, заброшенной и необитаемой, что-то поселилось. И по ночам оно приходит к нам; забирает жизни моих людей. И не только жизни. Оно забирает их головы. Мы пробовали сопротивляться: организовывали ночные патрули, отправляли экспедиционные отряды, но патрули ничего не замечали, а из охотников не вернулся ни один человек. Среди пропавших людей и мой горячо любимый сводный брат...

Он осёкся, сглатывая комок скорби, снял с носа очки в старомодной роговой оправе и принялся старательно протирать толстенные стёкла рукавом плаща.

Йоля вяло махнула рукой сержанту сквада.

— Кто-нибудь видел то, что крадёт головы твоих людей? — хрипло спросил Монакура.

— Никто не видел; только слышали, и происходящее смахивает на какую-то чертовщину. Еле слышная музыка и женские стоны; детский плач и звуки терзаемой плоти, а иногда слышится топот множества ног, будто маршируют солдаты. И всегда жёлтая, ущербная луна. Ночь полнолуния снова приближается. А так как на всей Земле теперь днём с огнём не сыскать священника...

Цеховой мастер криво ухмыльнулся:

— Я обратился к тем, кто может решить эту проблему огнём и железом. Кстати о солдатах... После очередного налёта мы нашли вот это, — он снова запустил руку в авоську и вытащил оттуда ржавую пехотную каску, — Этот горшок закрывал обрубок шеи одного из моих людей.

— Штальхельм канувшего в лету вермахта, — Монакура постучал ногтем по стальным боковым рожкам, — Но, блядь, почему такой маленький?

Он изрядно глотнул из зелёной бутылки:

— Картина создаётся сумбурная: орда мёртвых подростков гитлерюгенда оккупировала половину вашего города, а в полнолуние крадёт головы твоих мирных рабочих.

— Возможно и так, — невозмутимо пожал плечами мастер, — Так вы берётесь за дело?

— Мёртвые солдаты — это по моей части, — хмуро заметила Йоля, — Мы принимаем контракт.

Она распрямилась; медно-красные волосы полыхнули отсветами каминного пламени. Мастер поспешно вскочил с табуретки:

— Если вы найдёте похищенные головы моих людей, я позабочусь о дополнительной оплате.

Он протянул предводительнице руку, не удосужившись снять вязанные перчатки. Йоля быстро пожала ладонь и резко отдёрнула руку:

— Проводи мастера, — она кивнула сержанту и неловко отступила назад, опершись о край столешницы.

Когда Монакура Пуу выталкивал наружу неторопливо упиравшегося клиента, раздался характерный треск — такой звук издаёт трухлявая древесина, ломаясь под весом женского тела.

* * *

На оранжевом брезентовом полотнище лежали стволы: крупнокалиберная Анцио, восемьдесят вторая Баррет М, три российских Калашникова, и пара канадских Диемако. Арсенал отряда подвергался тщательному досмотру: важный Скаидрис, с головы до ног перемазанный ружейным маслом, придирчиво осматривал каждый ствол, после чего передавал на контроль сержанту, а тот грозно выпячивал нижнюю губу и зверски сопел, разглядывая детали и состояние оружия.

— Сержант.

Молчание и сопение.

— Монакура...

— Для тебя, щенок, «господин сержант».

— Монакура, я Диемако возьму.

— Пойдёшь с калашом; этих тварей, как серебро оборотней, только калаши, прадедами нашими освящённые, берут. Тебе Йоля поведала, кого нам заказали?

— Поведала. Какие-то отморозки, наряженные фрицами времён Второй мировой. Малолетки, сбившиеся в стаю, словно подростки какой-нибудь отсталой южноамериканской страны. Прессуют выживших в местном городке. Беспределят. Кстати, сержант, а ты в курсах, что мой прадед в сорок третьем добровольцем вступил в девятнадцатую гренадерскую СС, а в сорок пятом героически погиб в Курляндском котле, уже после того, как Берлин пал? Героически — это значит продолжая непрерывно сокращать популяцию врагов.

Монакура слегка прищурился, сдерживая улыбку:

— Будешь кровью искупать вину твоего прадеда-нациста, чудь ты сраная. С калашом пойдёшь, и точка.

Скаидрис вздохнул и потянул на себя ремень автоматической винтовки Калашникова. Дверь красной кирпичной казармы распахнулась; Соткен и Аглая Бездна направились к растянутому на земле апельсиновому брезенту.

— Берём бронежилет, штурмовую винтовку, четыре магазина и по три эргэдэшки. Все умеют обращаться с ручной противопехотной наступательной гранатой дистанционного действия?

Сержант уставился на Скаидриса и Соткен пустым медитативным взглядом.

Те проигнорировали вопрос.

Монакура перевёл ледяные очи на Бездну и нахмурился:

— Мелкая, где наколенники? Я же сказал тебе надеть наколенники.

Аглая Бездна, облачённая в дарктроновскую кенугуруху и обтягивающее трико, недоуменно уставилась на бывшего барабанщика:

— Какие наколенники, сержант? Ты на неё посмотри, — девушка указала на Соткен, — Прикинь, она вот так собралась идти.

Кривушка нарядилась в алый сарафан и желтовато-кремовые колготки: костюм, найденный в сундучке из человеческой кожи, украденном на ферме вервольфа. Восхитительный бюст сдерживал чёрный жакет с серебряным тиснением, а на ногах красовались высокие кроссовки бренда Пума. В руках она сжимала ножны с катаной.

— Годный прикид, — Монакура одобрительно кивнул и протянул ей бронежилет.

Соткен нацепила его и армор повис на ней, точно старый дождевик на перекошенном огородном пугале.

— Готовы, мои хорошие?

Дверь круглой башни распахнулась: во двор шагнула Йоля. Её чёрное мини, украшенное мёртвыми рожицами, обильно покрывали свежие заплатки. Высокие голенища проклёпанных кожаных сапог плотно обтягивали прекрасно развитые икры, доходя до коленей, покрытых синяками и налётом грязи. Лицо, шея и голые плечи предводительницы чернели от сажи. Грушевидное навершие рукоятки датского полуторника и загнутая гарда, выглядывающая из потёртых ножен, блестели ярко начищенной сталью.

— Ув, — спонтанно выдохнул Скаидрис, наблюдая, как закатное солнце окутывает женскую фигуру, растворяя скудное одеяние и воспламеняя красным огнём её растрёпанные волосы.

— Йоля... — Монакура оскалился.

Ему тоже нравилось, что он видит.

— Ммм.

Йоля подошла, переставляя свои невозможные ноги с грацией дикой тигрицы,

Сержант протянул ей кобуру с Глоком — своим любимым пистолетом.

— На вот, это тебе, пусть будет, ты же снова откажешься от винтовки.

— Ах, как же это приятно, когда тебя любят.

Йоля чмокнула сержанта в сломанный  ею  же нос.

— Поклоняются, — поправила предводительницу Соткен.

Йоля отвела руку сержанта:

— Спасибо Монакура Пуу, но нет. Не моё это, я даже стрелять не умею.

Бойцы сквада недоверчиво уставились на неё.

— Глупо это сержант, зачем богу пушка? — фыркнула Аглая.

Монакура кивнул и повысил голос, чтобы его слышали гарантированно все.

— Надеюсь все осознают, что реальна лишь смерть, и ни для кого не будет неприятным открытием тот факт, что его в ближайшие часы пристрелят?

— Да, сержант! Реальна лишь смерть! — хором ответили трое солдат и их женщина-командир.

— Отлично бойцы! А для тех, кто случайно выживет и вернётся сюда, в замок, я спрятал мясо и эль в последнем подземелье. Но будьте осторожны, перед входом в зал, в коридоре, стоит растяжка с двумя эргэдэшками, а чуть дальше — медвежий капкан. Тащемта, берегите ноги.

— Да, сержант! — ответили наёмники.

* * *

— Ну всё, суши вёсла, — Монакура повернул ключ зажигания, Ньяла чихнула и затихла, — Дальше пешком. Передвигаемся осторожно, незаметно, цепочкой. И чтоб никаких разговоров в строю.

Волчий Сквад покинул броневик; бойцы медленно побрели по старой каменистой дороге; та петляла вокруг огромного холма, поднимаясь вверх.

— Не помню никакой такой дороги, — нахмурился Скаидрис, — Когда мы ездили клеить объявления, город стоял посреди равнины: не было никакого долбаного холма.

— В тот день ты выпил слишком много эля, — приглушённо хохотнул Монакура, — Когда вы вернулись, я вытащил тебя за ноги из броневика.

— Все объявления поклеила я, — поддержала сержанта Соткен, — Эти недоросли скрылись на старом кладбище и появились вновь только к отъезду.

— Когда они вернулись, — мурлыкнула Йоля, — На мелкой была его кенгуруха, с мёртвым дядькой, а на нём — её, с чёрными ёлками.

Аглая улыбнулась приятному воспоминанию.

— Я тоже хочу себе бойфренда, — заявила Соткен.

— Забудь, — обнадёжил её сержант, — Юр ин зе ёрми нау, это не клуб одиноких сердец.

— Вы все неплохо устроились, — бормотала кривушка, с трудом поспевая за двумя счастливыми парами.

Разбитая дорога вскоре кончилась, путь преграждал неглубокий ров, скорее канава, заросшая бурьяном вышиной в человеческий рост. На той стороне канавы высились стены средневековой постройки. Края рва соединял подвесной мост.

— Тащемта заявляю ответственно, — сказал Скаидрис, — В городе, куда отправила нас госпожа лейтенант для расклейки объявлений, не было ни гребаного крепостного рва, ни долбаного подвесного моста. Что скажешь, Бездна?

Лив уставился на подругу, ожидая слова поддержки.

Та внимательно оглядела опущенный мост, висящий на ржавых цепях:

— Я точно не уверена насчёт моста и рва, — ответила Бездна, — Но я запомнила слова, выбитые на той надгробной плите, на которой мы с тобой так хорошо провели время. Надо сходить на местное кладбище: если мы найдём эту плиту, значит это тот город.

Почти стемнело; ветер гонял по багровому небу обрывки облаков.

— Пора, — сказала Йоля.

Бойцы ступили на мост, прогнившие доски предательски затрещали под их весом. Нависающее над рвом здание кордегардии таращилось на поздних гостей чёрными провалами стрельчатых окон.

Как только они миновали черный проём арки, решётка за их спинами с лязгом рухнула вниз. Бойцы сбились в кучу, ощетинившись стволами. Ничего не происходило.

— Мужик был прав: чертовщина какая-то творится, — хмыкнул Монакура.

— Больше смахивает на банальную западню, — согласился Скаидрис.

— Идём, — Йоля уверенно двинулась вперёд.

Они оказались на узкой улочке: древние дома лепились друг к дружке покосившимися от времени фасадами, расчерченными косыми балками средневекового фахверка. Распахнутые ставни пустых окон зловеще поскрипывали проржавевшими петлями, угрожая сорваться вниз, на крадущихся в сумраке. Те шли цепочкой, ровно слепцы Брейгеля*, оскальзываясь подошвами ног на склизкой, замшелой брусчатке.

*Примечание: Брейгель Питер Старший — нидерландский средневековый художник, работы которого грандиозно вставляют любого истинного металхеда.

Вскоре они достигли перекрёстка: другая, такая же узкая, кривая и мрачная улочка пересекала ту, по которой они шли.

— Стоим!

Предводительница развернулась к бойцам. На бледном лице ярко блестели чёрные зрачки широко распахнутых глаз. Мокрые волосы повисли спутанной паклей, по щекам стекали ручейки пота. Полуобнажённое роскошное тело слегка подрагивало: предводительницу била крупная дрожь.

Она хмуро осмотрела своих подопечных, словно бы искала симптомы внезапно проявившейся чумы.

Бойцы и правда выглядели не очень.

— Где Соткен?

— Тут я, отлить приспичило, — кривой силуэт появился из тени закоулка, кривушка поправляла резинку сарафана.

— Вперёд!

Потёртая перчатка мечника взметнулась вверх; крысиная цепочка устремилась вперёд.

Улочка спустилась под тёмную арку зубчатой квадратной башни, миновав которую, сквад оказался в убогом дворике, заваленном грудами досок и мусора. Баррикада, небрежная, но явно рукотворная, как бы заявляла о начале чьих-то владений, простирающихся по ту сторону этой кучи из бочек, старой гнилой мебели и прочего хлама. Узкие дверные проёмы прилегающих к баррикаде домов были непроходимо завалены обломками кирпича, либо заколочены грубыми досками.

— Мне это кое-что напоминает, границы локации, к примеру, — Скаидрис подошёл поближе к завалу и внезапно блеванул.

А потом ещё раз.

— Тут чего-то не то, — сообщил он, утирая губы, — Тащемта что-то с воздухом. Душит он, разве вы не чувствуете?

— Ты, щенок, небось колбасу в замке спиздил, — навис над ним Монакура, — Там, в башне, за выдвижным кирпичом. А она, сука, прогоркла. Я хотел из неё омлет сделать. Опосля. Когда яйца раздобудем. Как ты, скотина, теперь воевать будешь?

— Никакой колбасы я не брал, я вообще ничего не ел сегодня, — оправдывался парень, — А сражаться я смогу, не ссы, сержант.

— У меня в висках стучит, и слегка подташнивает, — встряла Аглая.

— А я ссусь постоянно, — красный сарафан Соткен взлетел вверх, кремовые колготки сползли вниз, мелькнула белая задница, на мостовую хлынула мощная струя.

Монакура Пуу хотел было что-то сказать, но его накрыл приступ сухого кашля.

— А ещё мне кажется, что я узнаю это место. Более того, я почти уверен, где мы находимся. Есть только одна загвоздка — это не город, оклеенный нашими объявлениями.

Лив резко согнулся пополам: поток блевотины залил носки его рваных кедов.

Бледная Йоля отёрла мокрый лоб ладонью. Из правой ноздри у неё сочилась струйка тёмной крови.

— Вперёд, — скомандовала предводительница, — Нас ждёт работа.

Аглая полезла вперёд, с трудом карабкаясь по размокшей склизкой поверхности завала, преградившего им путь. Под зад, затянутый в плотные армейские штаны, её нежно подпихивала заботливая ладонь Монакуры, приподнимая девушку в воздух в особенно сложных местах препятствия, однако девушка весьма обострённо ощущала прелесть подъёма по кучи мусора, ощерившейся ржавыми гвоздями, кусками ржавой арматуры, осколками битого стекла и прочей опасной дрянью.

Она подумала о Соткен, которая ползёт сзади по этой же кучи, в багряном сарафане и бронежилете, одетом практически на голое тело, и в её сознании сразу же возник образ другой женщины, вроде бы из какого-то доапокалиптического кинофильма, где героиня, чтобы получить надежду на жизнь и спасение, вынуждена прыгнуть в резервуар, наполненный инсулиновыми шприцами, дабы, побарахтавшись там вдоволь, нашарить среди острых игл заветный ключик. Как же, мать его, название этого больного фильма?

Широкая ладонь Монакуры Пуу вновь нежно подкатила под седалище и мягко подтолкнула её, слегка залипшую, вверх, к вершине этой мерзкой кучи. Она вцепилась обеими руками в обломок доски и застыла на остром хребте, покачиваясь от усталости и шумно переводя дух. Слева возникла фигура бывшего барабанщика. Он даже не запыхался. За ремень его калаша, небрежно закинутого за спину, держалась одной рукой Соткен, вторую её руку сжимал мокрый, как галка, Скаидрис. Все они застыли на краю баррикады, за которой начиналась точно такая же улочка, как и те, по которым они протискивались, прежде чем добраться сюда.

Скаидрис тоненько хихикнул и ущипнул себя за щёку.

— В чём дело, боец? — сержант невольно посторонился, ожидая от парня нового приступа рвоты.

— Я любил проходить его на «Травме». А на «Кошмаре» — без единого ранения и карт «Таро», — тихонько ответил лив.

— Что ты несёшь, щенок? — в голосе Монакуры послышались нотки понимания.

— Посмотри вокруг, сержант, тебе это ничего не напоминает?

Монакура Пуу внимательно оглядел улочку и судорожно сглотнул:

— Но этого не может быть. От слова «совсем», — глухо, чтобы не услышали остальные, пробормотал сержант.

— Однако ты, походу, прав. Это именно то место: городок зачумлённых зомби. Но причём тут контракт и ветхий шутер нашей молодости? Кто-то, мать его, троллит нашу историю, обращая атмосферную сагу в примитивную реалРПГ.

Порывы холодного резкого ветра разорвали ткань серых туч, скрывающих чёрное небо, словно жадные руки насильника, рвущего ночную рубашку на теле беззащитной девы. Серп луны, похожий на жёлтую головку протухшего сыра, осветил остроконечные черепичные крыши мёртвого города. В его бледном свете наёмники увидели очертания высокой женской фигуры, что застыла внизу, подняв лицо к тёмному небу, по которому летели клочья серых облаков.

— Mitternacht ist gekommen — die Zeit der Alptraume, — хрипло объявила Соткен.

— Все сюда, ко мне, — приказала Йоля.

Спускаться вниз оказалось намного проще: вскоре все четверо уже стояли внизу, подле своей предводительницы, застывшей на месте, точно статуя.

— Расклад такой, мои хорошие, — хмуро сказала им предводительница, — Мы с вами вляпались в говно. В огромную кучу отборного говна. Теперь от всех нас зависит, сможем ли мы с честью выбраться из этой западни, или погибнем. Сейчас я вам вкратце объясню, что случилось.

— Погоди, Йоля, у меня сейчас мочевой пузырь лопнет, я быстро.

Соткен метнулась за угол обветшалого здания, задирая на ходу сарафан. Через пару секунд из-за угла донеслось чётко различимое, русское, и на грани истерики:

— Ёптвоюмать, что это за херня?

Йоля вопросительно подняла брови; Скаидрис скинул капюшон, упёр в щёку приклад калаша и направился к злополучному углу. Монакура Пуу проводил его долгим взглядом прищуренных глаз и сплюнул сквозь дыру в передних зубах.

Лив завернул за угол и оказался в узком проулке, вроде тех улочек по которым они пробирались, пока не наткнулись на баррикаду. Он знал, что увидит за углом: узкую улочку, фахверковые разваливающиеся дома, распахнутые ставни, пронзительно скрипевшие ржавыми петлями; гнилые доски, загромождающие улицы и трухлявые балкончики, собирающиеся обрушиться вниз, на головы проходящих внизу.

И знак.

На мокрой брусчатке алой звездой пылала огненная пентаграмма: пять острых лучей, заключенные в круг, резали глаза и сумрак вокруг.

Соткен осторожно приближалась к сатанинской звезде, держа на изготовку штурмовую винтовку.

— Что это за херня? — вновь вопросила женщина в багряном сарафане.

Скаидрис уже ни на секунду не сомневался в том, что он прекрасно знает «что это за херня». Он молча бросился к Соткен, пытаясь схватить её за руку и оттащить прочь от пылающего знака. Лив почти дотянулся до женщины, но тощие ноги в рваных кедах разъехались на мокрых булыжниках, и тру-метал плюхнулся на задницу.

— Нет, Соткен, стой, — безнадёжно крикнул он в голос и обречённо закрыл глаза, сжимая в побелевших от напряжения пальцах приклад штурмовой винтовки.

Соткен, словно крыса, последовавшая на зов дудочника, осторожно ступила в пылающий алый круг. Пентаграмма исчезла; сзади загрохотал некий скрытый механизм; частокол заострённых брёвен взметнулся из-под земли, ломая средневековую брусчатку и отсекая двух горемык от прочего мира.

* * *

Монакура Пуу, припав на одно колено, осторожно высунул дуло калаша за угол, туда, во мглу узкого проулка, куда отправились бойцы. На его   соломенную макушку легло дуло «Диемако» — Аглая прикрывала сержанта. Тёмная улочка пустовала: Скаидрис и Соткен бесследно исчезли.

— Бойцы исчезли, — доложил сержант, обращаясь к госпоже лейтенанту.

— Выкладывай, тёть, что за хрень тут творится, — потребовала Бездна, — Ты же сама хотела нам сказать.

— Теперь на это нет времени, — йолины красиво очерченные ноздри широко раздувались, из под мокрых волос, прилипающих к лицу неровными прядями, блестели широко распахнутые глаза с огромными, неестественно расширенными зрачками, — Мы должны выполнить условия контракта. И спасти наших воинов. Если повезёт.

* * *

— Надеюсь хотя бы на «Кошмар», — сказал Скаидрис, протягивая Соткен две ручные гранаты, — Если «Травма», то нам, скорее всего, пиздец.

Лив подвернул рваные джинсовые штанины и аккуратно заправил внутрь болтающиеся шнурки на кедах:

— Целься в голову, стреляй одиночными, следи за летающими на мётлах ведьмами — они самые опасные. Когда зажжётся следующая пентаграмма, а мы будем всё-ещё живы, не торопись: отдохнём, перекурим и лут соберём. Поняла?

— Nein ficken, — мотнула головой Соткен; демонические рога, в которые были старательно уложены её роскошные волосы, угрожающе качнулись, — Мы сошли с ума, малыш?

— А ты чувствуешь себя сумасшедшей? — спросил Скаидрис.

— Nein ficken, — снова мотнула головой кривушка, — Однако что это за глюки?

— Сдвиг реальности, тащемта, — важно ответил лив, — Мы попали в другое измерение, альтернативную вселенную, но нам повезло: я отлично знаю это место. И времени на рассуждения у нас нет: если мы не придём к ним, они придут к нам.

— Кто, блядь, они? — упиралась Соткен.

— Сейчас узнаешь, соберись, мамочка, — лив прижался щекой к прикладу штурмовой винтовки, — Готова убивать?

Эти слова сразу успокоили маленькую женщину. Она вскинула винтовку и всё её внимание сконцентрировалось лишь на одном предмете: прицеле её канадского Диемако. Они двинулись вперёд, и вскоре наткнулись на встречающего.

Какая-то тварь, держащая пылающий факел в неестественно вывернутой руке, тащилась посередине улицы,    погружённой в сумрачную дымку. Оно направлялось к ним, хромая на одну кривую ногу и тяжело приволакивая вторую. Причёска калеки напоминала загнутые назад рога.

Соткен замерла, опустив ствол. Существо резко размахнулась и факел понёсся в кривушку со скоростью камня, выпущенного из мощной пращи. Короткая очередь разорвала сумрак — горящий снаряд, в который превратилась унылая лучина, разлетелся в воздухе сотнями пылающих искр и потух, но прежде, чем свет углей погас, Соткен увидела, как голова одетого в сарафан урода разлетелась кровавыми ошмётками, приняв в себя пару доз свинца калибра семь шестьдесят две.

— Если хочешь остаться живой, стреляй даже в Иисуса, ведущего за ручки твоих мамочку с папочкой.

Скаидрис ловко отпрыгнул в сторону от внезапно рухнувшей сверху откуда-то сверху бочки, и бросился вперёд. Соткен припустила следом: туда, где за очередным тёмным поворотом мерцали отблески красного пламени.

Поворот. Очередная узенькая улочка смутно освещалась пожаром, пылающем в оконном проёме нависающего над ней этажного выступа, накренившегося так сильно, что казалось: вот сейчас верхняя часть здания, грязно-бежевая, расчерченная косыми линиями каркасных балок, непременно отвалится и, упав вниз, похоронит под собой долговязого мальчишку и кривоватую женщину в алом сарафане.

Дома, разделённые проулком, ровно остервенелые калеки, что размахивают клюками, сражаясь за объедки, упёрлись друг в друга уродливой конструкцией из толстых балок, косых балкончиков и шатких, прогнивших мостков. На одной из поперечины, в самой середине проулка, болтались, слегка касаясь полуразложившимися ступнями брусчатки мостовой, пяток висельников, облачённых в истлевшие лохмотья. Они раскачивались на своих верёвках, улыбаясь жуткими оскалами облезших лиц.

— Сейчас полезут. Будь осторожна: пара ошибок и ты мертва. Хуярь хедшотами. Посматривай по сторонам — может на коломёт наткнёшься. Превосходное оружие, — Скаидрис проверил магазин, и мягко пошёл вперёд: в этом кошмарном месте лив чувствовал себя вполне уверенно.

Соткен услышала свист: что-то пронеслось в воздухе и с хрустом впечаталось в стену справа от неё. Из-за висельников показались неясные силуэты. Перекошенные существа, напоминающие людей, попавших под копыта рыцарских дестриеров, робкой толпой полезли на узкую улочку, путаясь друг в друге, ногах повешенных, и в своих собственных конечностях. Гниющие, покрытые язвами руки сжимали факелы, ржавые кухонные тесаки и разделочные ножи. Потом они принялись кидаться, и делали это с виртуозной меткостью. Пылающие лучины и столовые приборы, обломки деревяшек и булыжники с мостовой — вот, чем потчевали непрошеных гостей.

«Тяжелей всего увернуться от кусков разлагающейся плоти», — поняла Соткен, мечась по влажной брусчатке.

Ломти гнилого мяса, отрываемые жителями от собственных тел, сочились густой, отвратительной жижей: вонь вокруг стояла неописуемая.

— Этого мне всегда не хватало, — Скаидрис отлепил от щеки приклад калаша в глубоко вдохнул, наслаждаясь, — Но теперь я в полной мере ощущаю местную атмосферу.

В сознании Соткен возник образ высокого белобрысого парня, стоящего на концертной площадке перед сотнями своих фанатов. В руках у Ингви дохлая ворона и вокалист упоённо обнюхивает трупик, настраиваясь на волну. Она улучила момент и нежно чмокнула лива в грязную щёку.

Скаидрис слегка выдвинулся вперёд и, передвигаясь словно танцор: «шаг вперёд, вправо, влево, два шага назад, иии, раз-два-три, раз-два-три» — начал методичный отстрел зачумлённых мертвецов: головы тех разлетались, словно гнилые арбузы — зомби орали и мёрли, хихикая, но не кончались. А затем включили музыку.

— Я одна это слышу? — крикнула Соткен.

Источника, откуда раздавался тягучий гитарный рифф, щедро разбавленный партией заупокойных клавиш, не существовало: звук рождался в пространстве вокруг них.

— Нравится? — вопросил лив и тут же тоненько пискнул: железяка, напоминающая молоток, угодила ему в плечо.

Скаидрис упал на одно колено, морщась от боли, Соткен встала над ним, прикрывая товарища.

— Без ранений не пройдём, — пробормотал тот.

Сверху распахнулись ставни, доселе наглухо закрытые, и на бойцов посыпались горящие обломки, потом прилетела пылающая бочка. Кривушка едва успела отскочить в сторону, зацепилась ногой за выпирающий булыжник мостовой и неуклюже растянулась, больно ударившись спиной о рукоятку самурайского меча. Вставать не спешила, дождалась, пока над ней просвистели в полёте два ржавых тесака, факел, крутящийся, словно огненное колесо факира, и ещё что-то вязкое и мокрое, что забрызгало её лицо тошнотворной жижой.

Соткен перевернулась на бок и блеванула.

— Вставай, я прикрою, — визгливый мальчишеский голос звенел сталью обнажённого клинка.

Подняв голову она увидела Скаидриса: лив бешено отстреливался от наседающих тварей, с трудом уворачиваясь от летящих в него предметов.

Соткен поднялась на разъезжающиеся ноги — красные высокие кроссовки «Пума» безбожно вело на осклизлой мостовой — припала к прицелу «Диемако», и пошла вперёд, стараясь чётко следовать инструкциям юноши: стрелять одиночными, целиться в голову, и ещё там чего-то про ведьм. После удачно исполненного, седьмого хедшота она вполне втянулась в процесс, приноровившись уворачиваться от летящей в неё скверны.

— Превосходно, — похвалил Скаидрис.

«Этот гавнюк успевает приглядывать за мной в этом аду. Нет, в этом кошмаре. Нет, на «Травме».

Выстрел. Восьмой хедшот. Ещё выстрел. Девятый.

Они положили примерно пару десятков местных мёртвых и гостеприимных жителей, но те всё перли из-под балок с висельниками, словно орда демонов из преисподней.

— Мордой в пол! — Скаидрис вскинул руку с зажатой в ней гранатой и Соткен послушно пала ничком в лужу под ногами.

Как только громыхнуло, она вскочила и бросилась вперёд: в клубы пыли и дыма, стреляя по ворочающимся на земле телам поверженных зомби. Взрыв гранаты покосил оголтелых мертвецов, будто выстрел пушечной картечью по полю с одуванчиками. Проход под балкой с висельниками заполнился десятками ворочающихся, злобно хрипящих мертвяков. Соткен закинула за спину перегревшийся «Диемако» и потянула за рукоятку катаны.

Что-то схватило её за лодыжку; Соткен с отвращением дёрнула ногой, но цепкие пальцы разорванного пополам мертвеца ещё сильнее сжались от её движения. Лезвие меча просвистело в воздухе, будто лопнувшая струна, и иссохшая рука, отрубленная от извивающегося тела, разжалась.

— Осторожнее, — крикнул Скаидрис, указывая на что-то.

Впереди, словно из под земли, возник скрюченный силуэт высоченного зомби. На зеленоватые, мускулистые плечи ниспадал каскад грязных дредов. Ободранное лицо живого трупа повернулось к женщине; пустые глазницы вперились в Соткен.

Радостно оскалив почерневшие пеньки зубов, зомби запустил руку себе между ног и, недолго пошарив под подолом истлевших лохмотьев, оторвал и вытащил на свет что-то похожее на толстую змею, истекающую отвратительной бурой слизью. Дохлый член полетел ей точно в лоб; она чудом увернулась, но зловонная жидкость заляпала и лицо и одежду.

Соткен выронила катану и снова блеванула: мощно, обильно, мучительно.

Зомби потянулся к ней гниющими руками, покрытыми полопавшимися язвами, и в этот момент его голова разлетелась ошмётками,  в очередной раз обдав распрямляющуюся Соткен тошнотворными брызгами и смрадом.

Она отреагировала новым неудержимым фонтаном рвоты.

Рядом возник Скаидрис — подхватив меч, юноша добивал копошащихся вокруг них мертвецов. Лив слегка морщился, когда чёрная кровь и густая слизь попадала ему на лицо.

— Как ты можешь? — беспомощно вопросила кривушка.

Лив криво улыбнулся ей:

— Всё-таки «Травма», но мы ещё живы, — проговорил он, отсекая последнему ползущему к нему трупу лысую бошку, которая, откатившись в сторону, продолжала щелкать зубищами,— И вслушайся, тёть: какой же охуенныйсаундтрек!

* * *

В жёлтом свете больной луны глаза Бездны различили груду продолговатых предметов, сваленных в проёме очередной подбашенной арки.

«Это же гробы», — подумала девушка, пытаясь раздавить прыснувшую из под её ноги тощую крысу.

Грызун разразился злобным писком, когда носок армейского ботинка расплющил кончик его облезлого хвоста, но вырвался и юркнул в темноту.

— Монакура, это ж, блядь, гробы, — прошипела Аглая, задирая лицо вверх: там, под сводами арки находилась лохматая голова.

— Немерянная Куча Гробов, — согласился бывший барабанщик.

— Тёть, — пискнула девушка, — Что делает хуева туча гробов в этой зассаной подворотне?

— Неважно, — ответила Йоля, — Поверьте мне, мои хорошие: эти долбаные ящики — самое безобидное из того, что нас ждёт впереди.

И она вытолкала их прочь из арки. Они оказались на круглой площади, в конце которой кривилась убогая кирха, протыкая покосившимся шпилем небо, залитое нездоровым светом ущербного полумесяца. Пространство вокруг обступили облупленные трёхэтажные дома: черепичные крыши обрушились вниз, двери и окна забиты досками, на входных дверях намалёваны белые кресты.

На середине площади высился пьедестал: на нём стояли чьи-то широко расставленные ноги, обутые в высоченные ботфорты. Превосходно вылепленная задница, затянутая в облегающее трико, заканчивала композицию — выше неё ничего не было.

Бездна обошла памятник и залипла, уставившись на гигантские бронзовые признаки мужского достоинства. На пьедестале имелась табличка, гравировка сообщала:

«Gilles de Rignac,citoyen d'honneur de la ville».

— Гиллес де Ригнак, — восхищённо прошептали девичьи губы.

— Жиль де Риньяк, почётный гражданин города, — поправила её Йоля, — Это французский язык.

— А кто такой этот Жиль? — спросила Бездна.

—«Я в душе не ебу», — призналась Йоля, старательно выговаривая слова запомнившейся ей русской поговорки; она тоже удивлённо разглядывала выпирающие бронзовые подробности, — Но мне кажется он нам не враг.

— Мы попали во Францию? — нахмурился Монакура Пуу, — И где остальная часть месье Риньяка?

— И это не важно, мой хороший. Нам нужно выполнить условия контракта: всё остальное, происходящее здесь — не более чем морок, наваждение. Слышите?

Она подняла палец, прикоснувшись к уху.

И тогда они услышали.

Подошвы ног ощутили вибрацию, исходящую от кривой брусчатки мостовой. Потом послышался гул; он нарастал, приближаясь одновременно со всех сторон. Гул превратился в топот, топот стал маршем.

По улицам заброшенного средневекового городка, чётко печатая шаг, маршировали солдаты, и бой глухих барабанов, плывущий впереди них монотонными ритмами, завораживал. Подкованные сапоги глухо отстукивали по древним камням; детские голоса уныло тянули заупокойную. Свет десятков    факелов разгонял больную темноту улочек, приближаясь к площади перед церковью.

Все четверо застыли на месте, очарованные атмосферным приближением врагов.

— Спрячьтесь, — Йоля тряхнула мокрыми от пота волосами, словно отгоняя докучливую мошку.

Она вжалась спиной в пьедестал, опустив кончик меча вниз между широко расставленных ног:

— Устроим засаду.

Монакура Пуу, схватив заворожённую Бездну, потащил её обратно под сень арки, забитой трухлявыми гробами, где они и повалились за какой-то гнилой саркофаг, выставив наружу стволы штурмовых винтовок.

* * *

Соткен обессиленно привалилась спиной к обветшалой стене дома и сползла вниз, прямо в грязную лужу на мостовой. Толстые колготки гордых ливонских леди моментально промокли на заднице, но от этого стало немного легче. Она зачерпнула ладонью вонючую воду и плеснула себе в лицо. А потом ещё раз. Кровь и трупная жижа неупокоенных мертвецов стекали по её щекам бурыми ручейками.

Рядом плюхнулся Скаидрис, хлюпая красным распухшим носом — забавным жителям городка удалось таки засветить ливу в наглую морду. Отдышавшись, он перевалился на бок и навис на женщиной, которая умывалась водой из сточной канавы.

— Зацепили? Дай посмотрю.

Левое обнажённое предплечье Соткен покрылось коркой из крови и грязи; оттуда обильно текло. Скаидрис несколько раз нажал на рану, извлекая из измученной женщины хриплый писк, после чего скептически оглядел детали её гардероба: болтающийся броник, тесный этнический жилет и рваный сарафан, плавающий в канаве обмякшим парашютом.

— Эх, тётя, — укоризненно вздохнул лив и стянул с себя кенгуруху: мёртвый Беджрих Сметана насторожился, выкатив белки незрячих глаз.

Оторвав полоску тряпки, Скаидрис перетянул руку Соткен выше локтя, закрывая глубокую рану. Сработал инстинкт: раненая вытянула вперёд бинтуемую конечность, поработала пальцами, сжимая и разжимая кулак.

— Неа, — улыбнулся лив, — Вмазаться нечем, это не третий «Fallout», тут нет ни ментат, ни винта — будем пробиваться без допинга. Это хардкор, тётя. «Травма», запредельный уровень сложности. И перманентная смерть с фулл-лутом в нашем случае.

Висельники раскачивались на своих верёвках с унылым скрипом, узенький проулок завалило обезглавленными трупами, воняло, как в братской могиле.

— Вставай, — рука Скаидриса на ощупь напоминала дохлую лягушку.

Они снова двинулись вперёд. За балкой с повешенными улочка сворачивала и всё опять повторялось: угрюмый фахверк, распахнутые окна; в некоторых бушует сильный пожар, но пламя настолько тусклое, что не в силах осветить полумрак, висящий туманным полотном над проулками и дворами старинного города. Монотонная музыка стихла: Соткен слышались приглушенные голоса, детский смех, звуки плачущей скрипки, шорохи и женские стоны.

— Смотри, — кривушка потянула лива за рукав.

В трёх метрах от них, на мощёной мостовой, вновь расцвёл алый цветок огненной пентаграммы.

— Скай, — слабо прошелестела Соткен, — Ведь этого не может быть, это же бред какой-то. Мы не можем оказаться в долбаной виртуальной реальности.

— Можем, — отрезал лив.

— По крайней мере, здесь не должно быть больно — это же грёбаная игра, я так понимаю, — настаивала кривушка.

— Уже нет, — ухмыльнулся тру-метал, — Береги патроны, чудес не будет: надежды найти коломёт уже нет. Умирать здесь придётся по-настоящему — мучительно, страшно и нихера не быстро. Поэтому прекрати копаться в своём сознании: забудь про все эти «виртуальные реальности», «игры», про этот самый «бред какой-то» и просто постарайся выжить.

— Я не должна быть здесь, — процедила Соткен, — Это испытание приготовлено для тебя: это твой кошмар и твоя травма. Я здесь очутилась по чьей-то досадной ошибке.

— Я никогда бы не ступил в пентаграмму, — парировал Скаидрис,— Возможно, ты послужила педалью сцепления: совместила зубцы моего сознания и этого мира; активировала ловушку, приготовленную мне, а дальше твоя судьба уже не имеет значения. Как тебе такой вариант?

Соткен сплюнула на землю. Лив кивнул:

— Никто не хочет думать о себе, как о наживке: все думают, что мир вертится вокруг их собственного эго. Пошли.

Он протянул ей руку. Соткен немного помедлила, а потом крепко сжала её.

Долговязый, длинноволосый парень в рваных кедах и кривоватая женщина в живописном этническом костюме, шагнули в пылающий круг алой пентаграммы. Оглушительно загрохотало, и за их спинами, прямо из средневековой брусчатки, снова вознёсся к хмурому свинцовому небу частокол толстенных остроконечных брёвен.

* * *

Топот марширующих ног стих, хор детских голосов взвился атональным воплем и затих. Факелы в руках прибывших потухли. Наступила тишина. Силуэты врагов скрывалазловещая мгла. Монакура заметил, как метнулась вверх рука предводительницы: порыв резкого ветра разорвал колдовской туман, окутывающий боевые порядки. Сержант сквада облизнул вмиг пересохшие губы:

— Ты видишь это, мелкая?

— Вижу, — прошептала Аглая, — Мёртвые дети... А с ними...

Она не договорила, прикрыв рукой рот жестом неподдельного ужаса.

— Меня больше тревожат мёртвые солдаты, а где ты видишь детей? — Монакура Пуу припал к прицелу штурмовой винтовки.

— Фантасмагория... Бред и чертовщина, — барабанщик бессильно опустил ствол и потёр переносицу, — Как нам завалить всех этих мертвяков?

Над корявой брусчаткой колыхался кривой строй разномастных иссеченных щитов. Римские скутумы накрывали круглые деревяшки скандинавов, ростовые павезы тёрлись о нормандские капли. Нелепая стена беспорядочно ощерилась железом: ржавые копья, пики и алебардами торчали в разные стороны. Над верхушками щитов виднелись каски и шлемы: гнутые шишаки, вмятые бацинеты, пробитые салады и покарёженные пикхельмы. Ветер, разбуженный Йолей, кренил к земле древки знамён, штандартов и флажков; трепал изодранные полотнища и стяги. Боевые порядки мертвецов с лязгом расступились: из темноты появилась скособоченная телега. Её тащили одетые в лохмотья дети: безгубые рты широко распахнуты, в провалах чёрных глазниц — мрак. На телеге колыхалось огромное, в человеческий рост, распятие: Иисус, увенчанный терновым венцом, широко улыбался окровавленными губами.

Аглая Бездна всхлипнула и автоматная очередь срубила голову Спасителя и повалила пару малолетних хористов.

Пронзительный детский крик сжал голову ледяными тисками: Монакура Пуу выронил винтовку и содрогнулся от резкой боли в висках. Взгляд ледяных глаз нашёл Йолю: предводительница, закрыв уши ладошками и опершись спиной о пьедестал, медленно сползала на задницу. Датский меч валялся на мокрых камнях мостовой.

— Ух, — выдохнули десятки мёртвых ртов; воздух наполнился летящими стрелами, арбалетными болтами, дротиками и копьями.

Эта смертоносная лавина накрыла проём арки, где прятались сержант и девушка. Но за миг до того Монакура схватил в охапку Бездну и закатился с ней в груду гробов, и это спасло им жизни. Стальной град превратил их убежище в трухлявую щепу, но на бойцах не было ни царапинки.

— Туда, — толстый палец сержанта ткнул в противоположную стену, где громоздилась ещё одна куча ящиков.

Они прыгнули и зарылись в доски, ровно как те крысы, что несколько минут назад спасались от толстых подошв их армейских берцов.

— Ух, — снова выдохнула стена щитов.

Воздух наполнился свистом, затем шквал железа снова обрушился в арочный проём, круша доски и кромсая гнилую обивку гробов. На этот раз им повезло меньше.

— Жива? — сержант отплёвывался трухой, жмурясь от боли.

— Так себе, — Бездна указала на свою ногу: чуть выше колена в ногу вонзилась окровавленная щепа.

— Я же сказал тебе одеть наколенники, — Монакура потянулся к деревяшке, но охнул, обмякнув: Бездна с трудом удержала вес навалившегося на неё тела.

Из плеча сержанта торчала кривая железяка — то ли ятаган, то ли сабля.

— Летел в грудь, — Монакура ткнул себя пальцем промеж рёбер, указывая на распоротый бронежилет, — Кевлар — сила.

Они ворочались в окровавленной стружке, пытаясь помочь друг другу, когда снова раздалось:

— Ух!

Сержант поднял глаза вверх, к ущербному полумесяцу, что исчез, скрытый тучей летящего железа, и пронзительно крикнул:

— Йоля!

Потом схватил гробовую крышку и накрыл ею себя и свою приёмную дочь.

* * *

— Превосходно! Со стариком и девчонкой покончено, — объявила мертвецам призрачная фигура, напялившая рогатый топфхельм тевтонского ордена, — Теперь убейте Волка.

* * *

Скаидрис схватил Соткен за ножны катаны, примотанной к её тщедушному тельцу облезшей пеньковой верёвкой, и резко дёрнул на себя. Обхватив женщину тощими руками, он упал на бок, увлекая её за собой. Оказавшись в вонючей луже, и сильно ударившись коленом о брусчатку, Соткен хрипло взвизгнула, как можно сильнее прижалась к юноше и они, сплетённые, словно кусок корабельного каната, покатились под защиту нависающего над улицей деревянного балкона.

В то место, где они стояли секунду назад, ударила пузатая стеклянная склянка, и, разбившись о брусчатку, полыхнула столбом жёлтого пламени. С неба оглушительно завопила расстроенная старуха, и, вцепившись в длинный черенок метлы, взмыла вертикально вверх, исчезая в свинцовой пелене угрюмого неба.

Закатившись как можно дальше к стене, Соткен и Скаидрис перестали дёргаться и вращаться,  застыв в изнеможении.

Соткен распласталась на юноше, отметив, что острые мальчишеские рёбра всё же гораздо лучше булыжников мощёных улочек, на которых за последний час, длящийся вечность, ей пришлось полежать изрядно. Рука Скаидриса, бессильно обнимающая её за шею, вдруг скользнула вниз. Пройдясь по её спине, она опустилась ещё ниже и юноша попытался нащупать край изодранного сарафана, а затем, найдя искомое, задрал означенный, обнажая крепкую задницу лежащей на нём женщины.

Измученная Соткен почувствовала своей великолепной грудью, стиснутой тесной жилеткой, как под  хрупкими рёбрами паренька, что сейчас пытался лапать её за зад, обтянутый грязными и мокрыми колготками, глухо и пугающе стучит сердце, учащая ритм с каждым ударом. Она ощутила жар, исходящий от его груди, и словно бы сунула голову в раскалённую духовку — в висках застучало, губы пересохли, а   её собственное сердце подхватило предложенный ритм. Необузданное чудище пробудилось и в драных    мальчишеских портках — что-то твёрдое, как осиновый кол, и горячее, словно жареная сосиска, упёрлось ей в лобок.

— Я не против сладенький, хоть и в мамочки тебе гожусь. Однако же давай повременим, пройдём этот уровень, останемся живы и, сменив наши обосранные от страха портки, сделаем всё красиво?

— Это, блядь, и есть красиво, — глухо прорычал  лив, раздирая полоску материи у неё между ног.

— Давай тогда быстрее, недоросль, эти твари уже близко. Резко, жёстко и быстро.

— Понял?

Он понял. Плотные, облегающие колготки гордых ливонских женщин, ручной работы, с толстыми фигурными швами, бывшие изначально кремовыми, теперь же превратившиеся в грязные окровавленные лохмотья, с глухим треском разорвались.

Соткен, сопя и хлюпая  носом, ворчала, сражаясь с молнией  на его зауженных джинсах, бывших ранее небесно-голубыми, а теперь превратившимися в драное трико пропившегося арлекина. Застёжка не поддавалась, удерживая в тесном плену неистово пульсирующее чудовище.

Соткен сжала в руках края ширинки и с силой рванула в разные стороны.

Елдак оказался на свободе и Соткен, торопившаяся засунуть его в надлежащее место, восторженно пискнула, обнаружив, что орудие мальчугана имеет потрясающий размер, да к тому же обладает весьма волнующей, искусственно созданной кривизной.

Изнемогающий от желания, изогнувшийся всем телом Скаидрис, торопливо    помогая хрупкой женщине насадить себя на его кривой хер, также удивлённо хмыкнул, обнаружив, что существует нечто, мокрее воды.

Соткен яростно запрыгала сверху, шикарные французские косы, уложенные в подобие демонических рогов, растрепались, расплелись. Она бешено крутила спутанным хаером, словно оказалась на концерте среди тысячи озверевших слушателей, а не прыгала на хрене тощего мальчишки, где-то в виртуальном фантасмагорическом мире, куда, увы, занесла её нелёгкая.

Кривушка кричала в голос; от её диких прыжков яйца юноши, сжавшиеся в тугой мешок, ощутимо бились о камни мощёной улочки. Лив ухватил застёжки бронежилета на груди Соткен и рванул в стороны.

Она торопливо избавилась от брони, а затем дёрнула шнурки чёрного жилета с серебряным затейливым тиснением. Великолепные, огромные, но невозможно упругие сиськи вывалились наружу и лив, рыча, как раненный зверь, потянулся к ним губами.

Вытянув тощую шею, он приподнялся, точно телёнок, ловя слюнявым ртом крупные розоватые соски, как вдруг заметил за спиной остервенело прыгающей на нём Соткен, несколько силуэтов: мертвецы приближались, смущённо скалясь.

Стараясь ничем не потревожить дико кричащую неистовую женщину, размахивающую развалившимися косами и грандиозным бюстом, Скаидрис приподнял рукой приклад винтовки. Длинная очередь распорола пелену тумана и подглядывающих оттуда зомби.

— Давай уже, — взвизгнула Соткен и, резко размахнувшись, врезала ладонью по его бледной, истекающей татуированными слезами, щеке.

Дама находилась в шаге от кульминации: полностью погрузившись в транс, маленькая женщина мастерски исполняла свой танец яростной любви.

— Я иду, мамочка, — взвизгнул лив, и собрался откинуть в сторону неуместное оружие, но снова поднял вверх ствол и дал короткую очередь.

Два удара сердца спустя, на склизкую средневековую брусчатку, пронзительно визжа, плюхнулась с неба горбатая старуха в истлевшем балахоне. Её череп, обтянутый редкими седыми космами, треснул как кокос, сбитый с пальмы меткой мартышкой, и разлетелся кровавыми брызгами, щедро заляпав обезумевших любовников. Пузатая склянка, наполненная горючим, прилетела следом и, полыхнув о мостовую, превратила поверженную ведьму в пылающий факел. Облезлая метла на длинной гнилой рукоятке пизданулась с неба последней, чётко и зрелищно завершив сцену крушения.

Хриплые крики возвестили наступление чудовищного оргазма, что унёс их в такие непостижимые измерения, по сравнению с которыми космические ебеня далёких созвездий — всего лишь симпатичный цветочный садик. Их сознания слились и бесследно растворились, поглощая сами себя и окружающий их мир, отрицая и утверждая его реальность и его нереальность.

* * *

Что-то тревожное вырвало Бездну из объятий глубокого забытья. Там было спокойно, мокро и сладко; а теперь она вновь вернулась в это тело, сюда, в средневековый город, наводнённый восставшими из могил солдатами. Она не знала, сколько пробыла в отключке: когда Монакура прикрыл её собой, опрокинув на спину, Бездна ударилась затылком о булыжники и погрузилась во мрак. Что-то тяжёлое давило сверху, словно необоримая железнодорожная рельса. Мучительно стеная, она выбралась из-под неподвижного огромного тела, раскидав обломки гробовых досок. Нащупала приклад Диемако и приподнялась на одно колено.

Очень вовремя: строй мёртвых солдат, разделившись пополам взял в клещи пьедестал с бронзовым обрубком. Йоля всё так же сидела на заднице, прислонившись спиной к холодному граниту пьедестала. Ноги широко расставлены, руки обхватили склонённую голову, медно-красные волосы завесили лицо.

Хищные тени нависли над предводительницей Волчьего Сквада: когтистые руки мертвецов, сжимающие зазубренные уродливые клинки, тянулись к её беззащитному телу.

Аглая Бездна упёрла приклад Диемако в плечо:

— Очнись, пизда конопатая!

Её визг и сухие хлопки выстрелов нарушили замогильную тишину; автоматная очередь хлестнула по призрачным теням, и пули зацепили постамент. Тот посёкся гранитной крошкой, обдав сидящую внизу женщину жалящим дождём, но впавшая в оцепенение Йоля не шелохнулась. Бездна стреляла, пока не кончились патроны. Колеблющиеся, будто сотканные из тумана мертвецы, облачённые в причудливые доспехи, рвались в клочья, осыпаясь на брусчатку горстями бурого пепла.

— Держи вот, — Монакура приподнялся на локте, он протягивал девушке полный магазин.

Изо рта барабанщика сочилась кровь, окрашивая бороду красным. Монакура напоминал людоеда из детской книжки-раскраски. К вонзившемуся в плечо ятагану прибавилось копьё — торчало у него из спины.

— Бери в прицел правую сторону от жопы, — прохрипел сержант,— Я возьму левую; не покроши Йолю.

— Я уже пыталась, и поняла: нашей тётеньке совершенно похуй, как умирать, — буркнула Бездна и нажала на гашетку.

Они снова стреляли, пока не кончились патроны. А когда кончились, поменяли магазины и опять стреляли. Мёртвые солдаты осыпались на плиты мостовой лишь прахом, да кусками ржавых доспехов, а на их место вставали новые. А когда патроны кончились совсем, Бездна отбросила винтовку и, крепко обняв гиганта за шею, закрыла глаза.

— Ух, — выдохнули десятки мёртвых глоток и в небо взмыла туча смертоносного железа.

* * *

— Восхитительная смерть, — прошептала призрачная фигура, смахивая с прорези в рогатом топфхельме скупую слезу.

* * *

Аглая Бездна ожидала ощутить, как проламывается её череп и расходится рассечённая плоть, но вместо этого раздался оглушительный свист — так кричит пламя, вырвавшись наружу сквозь ствол огнемёта. Девушка приоткрыла глаза и вскочила на ноги: пространство вокруг памятника сверкнуло багровыми всполохами, сметая призрачное воинство. Над пьедесталом с бронзовой задницей возник ослепительный столб: колонна голубого света устремлялась вверх, в бесконечность, мимо жёлтой, ущербной луны, мимо мерцающих звёзд, мимо кружащихся вокруг них бесконечных вселенных. Из этого столба света, кувыркаясь и каркая, вывалилась огромная взъерошенная птица, и голубой луч тут же взорвался, разлетевшись миллиардом мерцающих кристаллов. Ворон, размером с овчарку, вскочил на чешуйчатые лапы и, точно прицелившись, клюнул Йолю прямиком в темечко. Потом прыгнул вверх на обрубок, и склонил голову набок, наблюдая пробуждение госпожи лейтенанта.

— Грим! — радостно возопила Аглая и хлюпнула носом.

Птица каркнула и взмыла вверх, исчезнув за остроконечными черепичными крышами.

Сержант и его приёмная дочурка держали друг друга в тесных объятиях, завороженно следя за неторопливо развёртывающимся действом.

Руки, затянутые в потёртую кожу, нащупали рукоятку датского меча, обнажённые, согнутые в коленях ноги распрямились: Йоля, прижимаясь спиной к гранитному постаменту, медленно скользнула вверх. Ряды мертвецов, снова подступающих к памятнику, ощерились острой сталью. Метнулись копья и пики, ломая наконечники о холодный камень: они нашли лишь пустоту, красноволосая женщина уже стояла наверху, приобняв рукой гордо выпяченную бронзовую жопу. Немного покрасовавшись, Йоля спрыгнула вниз, в самую кучу мертвецов. Через несколько ударов сердца неведомая сила разметала строй щитов, будто игральные карты; трещали ломающиеся древки копий и алебард, хрустело ржавое железо доспехов, лязгала сталь сталкивающихся клинков. Пуу и Бездна видели лишь мелькающее серебро росчерков датского меча; движения предводительницы оставались непостижимы взору, фигура Йоли превратилась в непрерывное размытое движение. Размылась и реальность: превратилась в постоянно изменяющийся калейдоскоп образов и видений. Гигант с торчащим из спины копьём и растрёпанная окровавленная девчонка, широко распахнув глаза, внимали колдовскому поединку.

Вот серебряный ураган, крутящийся среди колышущегося воинства, останавливается: огромный Волк встаёт на задние лапы; в руках у зверя странное оружие: лезвие меча на длинной рукояти. Теперь время едва двигается. Движения зверя чётко выверены, он словно танцует: страшная глефа неотвратимо вертится, медленно, будто в кровавом киселе — доспехи призрачных воинов взрываются фонтанами багряной пыли, гротескные шлемы слетают с плеч вместе с головами, пепел и прах мертвецов оседает на брусчатке.

Вот щербатый полумесяц испускает ядовитые, мерцающие лучи: серый мех хищника воспламеняется, Волк хрипло воет, запрокинув к чёрному небу оскаленную пасть и бьёт кончиком меча о землю, та исходит глубокими трещинами, и вырвавшиеся наружу сгустки пепельного клубящегося тумана затмевают жёлтый свет, гасят отравленное пламя.

Вот волшебное противостояние прекращается: на площади вновь танцует женский силуэт, невозможно быстро вращая мечом, а уцелевшие солдаты, сбившись в жалкую кучу, отходят к стенам покосившейся кирхи.

Вот запертые ворота церкви распахиваются с пронзительным скрипом, а в тёмном проёме распахнутой двери появляется силуэт чудовища, тускло поблёскивающего потемневшей сталью готического латного доспеха.

Щетинясь шипами гофрированного доспеха, с грохотом и лязгом, ужасный монстр, роста в котором не меньше монакуровского плюс ещё шлем, выдвинулся вперёд, на залитую кровью и жёлтым светом кривого полумесяца мощёную площадь.

— Дани Ёж! — огромный рот Бездны распахнулся в удивлении.

— Гортхаур Жестокий! — вторил ей поражённый сержант.

Они, опираясь друг на друга, кряхтя и охая, медленно побрели к предводительнице, замершей у ворот кирхи.

Чудовище держало в руках двуручный    кеттенморгенштерн, жуткая голова которого, свисающая с длинной цепи,  щетинилась острыми колючками.

— Вупувавут! — заявил тёмный повелитель, обвиняюще тыча в красноволосую девушку указующим перстом.

— Чё, бля? — Аглая Бездна недоуменно воззрилась на Йолю, — Вы знакомы с этим клоуном?

— Это император юга или человек-глаз? — спросил Монакура, ухватив девушку за плечи.

— Кто что видит. Я наблюдаю невъебенно здорового римского центуриона. Очередная неуклюжая шутка Князя. Отойдите в сторону, мои хорошие, — Йоля нежно, но настойчиво высвободилась из лап сержанта.

Она ухватила рукоятку ятагана, торчащего из плеча сержанта, и резко дёрнула. Монакура охнул и упал на колени.

— Ещё немного боли, — на мостовую полетело извлечённое из широкой спины копьё.

— Вупувавут! — настойчиво повторил рыцарь, медленно раскручивающий своё страшное оружие.

— Йоля! — хрипел Монакура, — С каких таких херов он тебя на поединок вызывает? Давай пристрелим его и пойдём отсюда: мы отработали контракт. У меня ещё осталось несколько патронов.

Сержант извлёк из кармана автоматический Глок и щёлкнул предохранителем.

Йоля уставилась на сержанта; что-то тёплое мелькнуло в её жёлто-зелёных звериных глазах, ровно  на долю секунды, но Монакура успел поймать это «что-то» и, восприняв осколок пролетевшего чувства, как команду, два раза нажал на спусковой крючок. Одна пуля, срикошетив от вычурного изгиба шлема, унеслась вверх, убивать небожителей, другая смялась в гармошку, встретившись с латной кирасой.

— Вот гандон бронированный, — с досадой проговорил побледневший Монакура; кровавое пятно на его плече стремительно увеличивалось в размерах.

Он разочарованно покрутил головой в поисках весомого аргумента, и его взгляд остановился на бронзовой жопе, гордо стоящей на широко расставленных крепких ногах, обутых в пижонские ботфорты.

Йоля застыла перед великаном с опущенным к земле мечом, склонив медно-красную голову к плечу.

— Вупувавут! — глухо и радостно завопил бронированный монстр и бросился вперёд, вертя над головой цепным моргенштерном, а предводительница Волчьего Сквада двинулась ему навстречу лисьей походкой манекенщицы, неспешно демонстрирующей новое ошеломительное мини.

Когда между сближающимися противниками оставалось шага четыре, что-то огромное просвистело в воздухе и впечаталось в шипастого рыцаря. Эффект превзошёл столкновение обломка скалы, выпущенного из осадной катапульты и пассажирского аэробуса, под завязку набитого пустыми пивными банками.

Бронзовая задница, что метнул раненый сержант, разбрызгала латный доспех в стальные сопли. Огромная туша грохнулась навзничь, страшенный кистень отлетел далеко в сторону; звуки падения гиганта купила бы любая метал-банда для интро своего нового альбома, и за бешеные деньги.

Так Жиль де Риньяк, великий французский дуэлянт и непревзойдённый фехтовальщик, спустя несколько сотен лет после своей смерти, поверг ниц ещё одного противника.

Монакура тоже упал, сильно побледнев лицом. Встревоженная Аглая бросилась к нему, а Йоля — к поверженному монстру, стремясь воспользоваться удачным подгоном своего сержанта.

Её отделяли от противника всего пара шагов, остриё меча уже нацелилось в обнажённое, покрытое гнойными язвами горло, как вдруг прямо из древней брусчатки, ломая и выворачивая огромные булыжники мощёной мостовой, с ужасным грохотом и лязгом, неотвратимо и вертикально вверх,  вздыбились толстенные заострённые брёвна, объединённые в монолит неприступного частокола.

Йоля с размаху влетела в неодолимый забор и остановилась, изумлённая. В шаге от неё расцвёл алый цветок пылающей пентаграммы, и оттуда, словно черти из табакерки, вывалились две растрёпанные и грязные фигуры, очертаниями смутно напоминающие долговязого мальчишку и тщедушную женщину в драном сарафане.

* * *

— У нас гости, — торжественно объявила Аглая Бездна, распахнув двери казарменной столовой, и, немного понизив голос, пояснила:

— Йоля, там какой-то красавчик припёрся, цеховым мастером представляется, но это не тот босяк, что нанял нас.

— Тот, — вздохнула Йоля, сидевшая у самого камина, жарко полыхавшего, невзирая на плюсовую температуру на улице, — Пусть заходит.

Высокий мужчина, стройный и гордый видом, с лицом властным и хищным, одетый в простой, но элегантный, старинный охотничий костюм зелёного бархата и изящные сапожки с узкими голенищами, появился на пороге.  Собранные в тугой хвостик, чёрные, слегка посеребрённые на висках волосы, открывали глубокие благородные залысины на высоком лбу.

Нос с горбинкой, тонкие надменные губы и выдающийся вперёд подбородок делали его похожим на опасную  птицу. Тонкая линия подстриженных усиков плавно переходила в небольшую клинообразную бородку, а мочки ушей оттягивали вниз массивные серебряные серьги.

Незнакомец застыл на пороге, слегка обозначив кивок головой, обращённый исключительно к Йоле, хотя кроме неё в помещении находились огромный чёрный ворон, сидящей на столе подле возложенных голых ног в страшенных сапогах, и Монакура Пуу, перемотанный лоскутами белых тряпок.

— Князь, — низкий голос Йоли прозвучал весьма уважительно, но ноги остались на столе; госпожа лейтенант более ничем не проявила решительно никакого гостеприимства.

Не дожидаясь приглашения, мужчина подошёл к дощатому столу, длинным носком сапога отодвинул грубый табурет и присел на краешек, манерно откинув полы расстёгнутого плаща. Он задрал ногу на ногу и грациозно оперся на тонкую  блестящую трость с белым набалдашником, изображающим рогатую голову то ли сатира, то ли подобного ему чёрта.

— Для начала мы закончим с нашим контрактом, ибо я привык завершать начатые дела, — прозвучал приятный оперный баритон.

Йоля не ответила. Она сидела, слегка склонив голову и из-за спутанных красных волос на мужчину смотрели жёлто-зелёные глаза, отражающие пляшущее пламя камина. Грим и Монакура тоже застыли недвижными изваяниями, пристально следя за гостем.

— Браво, — сухо сказал посетитель, — Вы прекрасно справились с заданием.

— Контракт фейковый, — нахмурился Монакура Пуу, — Ты прикинулся мирным селянином, дабы заманить нас в смертельную ловушку.

— Естественно, фейковый, я же отец лжи, — невозмутимо ответствовал гость, — Но это ничего не меняет. Вы согласились и полезли в драку, возомнив себя героями дешёвого романа о приключениях бравых наёмников. И, кстати, никакой «смертельной ловушки» не было, я лишь поиграл с вами, интересуясь вашими способностями, дабы оценить, способны ли вы выжить в такой плёвой ситуации и быть мне в дальнейшем полезными. Вы великолепно справились с испытанием, и у меня к вам новое предложение.

Он расстегнул изящную серебряную застёжку своего плаща и тот сполз с его плеч на грязный пол столовой залы, усеянной битыми глиняными черепками, деревяшками и обглоданными костями. Мужчина поочерёдно посмотрел на всех троих, задержавшись на хмуром лице сержанта.

— Разумеется некоторым членам вашего отряда придётся заполнить необходимые формуляры и подписать новый контракт.

Цеховой мастер бережно положил на поверхность дощатого стола, сплошь покрытого жирными бурыми пятнами, блестящую трость и неторопливо стащил с рук узкие матерчатые перчатки. Монакура не заметил, откуда он извлёк письменные принадлежности, но, тем не менее, сейчас перед посетителем появилась чернильница с торчащим из неё пером, и пара-тройка исписанных листов.

Бумага, или, скорее пергамент, отливал древней желтизной, с нижнего края документов свисала атласная лента, завершающаяся оттиском восковой печати. Рука мужчины, заканчивающаяся изящными пальцами с острыми, словно у женщины, ногтями, взяла один из листков и толкнула в направлении сержанта. Листок, будто подхваченный порывом ветра, метнулся через стол и резко застыл возле  красных, потрескавшихся рук Монакуры Пуу.

— Что это? — настороженно спросил бывший сержант, недоверчиво наклонив мощный торс, перекрещенный окровавленными бинтами, вытянул шею и с отвращением понюхал документ.

— Тухлыми яйцами пахнет.

Он покрутил пергамент так и сяк, поковырял обгрызенным ногтем круглую печать на алой ленточке, после чего беспомощно уставился на Йолю, которая не шелохнулась за всё время визита. Ворон тоже замер у ног предводительницы, изредка открывая чудовищный клюв и высовывая наружу длинный красный язык, как собака, которой не хватает воздуха.

— Это латынь, — нарочито медленно произнесла Йоля.

Ковшик на длинной ручке исчез в недрах деревянного бочонка, стоящего подле её табурета, а спустя несколько секунд, вынырнул оттуда, неся в себе ворох белой пены.

Предводительница с шумом втянула в себя белоснежную шапку эля, зачем-то предварительно подув на неё, словно это были горячие щи.

— Князь предлагает тебе контракт, — объяснила предводительница, — Он предлагает тебе продать свою бессмертную душу.

Монакура язвительно хохотнул, но осёкся, увидев, как разгораются звериные очи, превращаясь из зелёных в багряно-жёлтые цвета падшей листвы, пожираемой жадным пламенем.

— Остальные трое: парень, девчонка и старуха, естественно так  же получат подобное щедрое предложение, — произнёс гость.

— Вам же, — он прищурился на Йолю и ворона, кажущего всем свой длинный острый язык, — Я снова предлагаю присоединиться ко мне.

Он снова помолчал несколько ударов сердца, всматриваясь в лица собеседников, и продолжил:

— Как вы уже заметили, всё в окружающем нас сейчас мире ох, как не просто. Кое-что пошло не так, что-то не сработало, что-то наоборот сработало, вопреки ожиданиям; всё очень сложно, и я обязательно введу вас в суть сложившейся ситуации, но позже.

Сержант резко встал, отбросив грубый табурет, и сильно покачнувшись от слабости:

— Сейчас объяснишь, но прежде я тебе нос сломаю, заодно и проверим, действительно ли ты всамделишный лукавый.

Мужчина слегка поморщился и, сложив тонкие губы трубочкой, дунул в сторону звереющего Монакуры. Того откинуло к стене: сильно ударившись спиной, сержант опустился костлявой задницей на пол, где и застыл, жадно хватая ртом воздух.

— Проверил, грубиян?

Цеховой мастер сокрушённо покачал головой.

— Скажу тебе, Волк, без обиняков, просто и начистоту. Ты и, хм, твои приятели из этих, — он замолчал ненадолго, пытаясь подобрать слово.

— Из этих... — холёные ногти выдали по столешнице залп раздражённой трели.

Он глубоко вздохнул, так и не подобрав верное слово.

— Буду изъясняться на языке, понятном всем, — трость указала на сидящего барабанщика:

— Вы, словно Burzum. Легенды, ставшие классикой. Только вот играть вам больше не стоит. Положите сотворённые вами шедевры в сокровищницу человечества, и пусть люди любуются и восторгаются ими, подражают и черпают вдохновение. Только не играйте. Для вашей же пользы. Займитесь чем-нибудь другим, а если не знаете, то подскажу, ибо я — знаю. Понятно?

Вопрос явно адресовался сидящему на заднице бывшему барабанщику.

Тот искренне мотнул головой в жесте полного отрицания. Князь доверительно улыбнулся поверженному гиганту, кивая на красноволосую женщину:

— Время старых богов прошло. Главный Гад помер, идёт делёж Вселенной, задействованы все силы с обоих сторон, и тут из своего заплесневелого саркофага вылезает он и заявляет, что сам во всём разберётся, совершенно не понимая ни стратегической, ни тактической обстановки. Я уж не стану упоминать о том, что метафизическое мироустройство претерпело грандиозные изменения уже после того, как он залез в свой грязный ящик отсыпаться после очередной кровавой попойки, называемый им войной. Я уж и так и сяк, да всё жопой о косяк: и убить легендарного бога жалко и приручить невозможно. А ещё эти прихвостни подвизались.

Острый ноготь указал на Грима — тот продолжал показывать язык.

— А теперь ещё и вы трое...

Князь осёкся, вытащил из нагрудного кармана платочек тончайшего шёлка и старательно промокнул блестевший лоб.

— Давай ты к нам, — прохрипел сержант, — За Burzum толково трёшь. Кстати, я всегда думал , что Главный Гад — это ты.

Князь молчал: уставился на свою правую руку, левой же теребил полоску усов над верхней губой.

Деревянный ковшик на длинной ручке вновь опустился в недра бочонка, поскрёб по его днищу и стенкам, и, вынырнув, отправился к обветренным губам. Йоля втянула в себя белоснежную пену, но этим и ограничилось — эля в ковше не было.

Ковш небрежно, но метко, полетел в пылающий камин, а девушка, сняв свои совершенные ноги с отвратительно грязной столешницы, встала с убогого табурета, вознесясь красной головой под самый потолок, по овальным сводам которого прыгали гротескные кривые тени. Она подняла с земли опустевший бочонок и приложилась губами к ржавому железному обручу, скрепляющему грубые доски ёмкости. Пена и остатки эля потекли по щекам и подбородку, стекая на плоскую, глубоко декольтированную грудь.

Осилив остатки напитка, предводительница непринуждённо и громогласно рыгнула; бочонок полетел вслед за ковшом — отапливать огромную средневековую залу. Она оперлась двумя руками, обутыми в коричневые проклёпанные перчатки мечника, на стол и слегка наклонилась вперёд, обратив лицо к князю, который вдруг перестал разглядывать свой совершенный маникюр; его обе руки осторожно легли на тонкую трость перед ним.

— То есть ты, Князь, изменник и лжец, побеждённый и отвергнутый изгнанник, неудачник, да к тому  же ещё и иудей, предлагаешь  мне, ещё ни разу за много тысяч лет не проигравшей ни единого сражения, стать твоим бойцовым псом?

— Сукой, если брать в расчёт твой нынешний облик, — поправил её изрядно побледневший мужчина.

Его левая рука крепко сжала блестящую трость, так, что длинные холёные пальцы побелели от напряжения, а правая потянула за набалдашник, выполненный в виде головы рогатого демона, обнажая тусклую сталь узкой шпаги.

Монакура неуловимым движением резко распрямился, оказавшись в вертикале, огромная рука сжимавшая ножку кривобокого табурета, уже начала свой стремительный полёт, целя в посеребрённый висок благородно посаженной головы. Ворон метнулся к краю стола с грацией боевого кота, его клюв устремился в бездонный чёрный глаз лукавого.

Йоля подняла вверх руку и громко щёлкнула пальцами, словно испанскими кастаньетами; бросившиеся в схватку, равно как и князь, выхвативший клинок, завязли в тягучем и липком воздухе, что сгустился вокруг, подавляя любое движение. Пара чёрных пёрышек, что выскользнули из крыла чудовищного ворона, парили в воздухе, слабо подрагивая и наклоняясь из стороны в сторону.

Йоля, ничуть ни замедлившись, окинула взглядом трёх застывших персонажей и, смачно вписав щелбан по вороньему клюву, довольно хихикнула:

— Возвращаю должок, ворона.

Она вновь повернулась к гостю, что кривил свой надменный рот в немом возгласе, и сказала:

— Думаю наша встреча зашла в тупик, поэтому я предлагаю попробовать ещё раз.

Она сложила потрескавшиеся губы очаровательной трубочкой и нежно дунула застывшему мужчине прямо в лицо.

* * *

Окованная тяжёлыми железными полосами, массивная дверь казарменной залы распахнулась, и на пороге возникла Аглая Бездна. Сконфуженная девушка уставилась на Йолю, сидевшую у жарко натопленного камина, огромного ворона, что напоминал сгусток мрака и забинтованного сержанта, босого и голого по пояс.

— У нас гости, — неуверенно начала она, но вновь замолчала, потерянно вращая головой из стороны в сторону, точно дятел в поисках трухлявого ствола, полного вкусных жучков.

Йоля ободряюще кивнула ей, подняв вверх руку в коричневой перчатке и произвела вращательное движение, имитирующее раскручивающиеся лопасти боевого вертолёта. Аглая захлопнула свой отвисшей рот и, раскрутившись по приказу, выпалила:

— Там этот мужик, что нанимал нас, но помытый, причёсанный, без шапки-пидорки и без подарочков.

— Да, да, пусть заходит, — бросила ей Йоля, зачерпнув ковшом на длинной ручке остатки эля со дна пузатого бочонка, примостившегося возле неё на земляном полу.

Высокий мужчина в старинном, плотно облегающем его стройную фигуру, зелёном охотничьем костюме, появился вслед за девушкой, замершей на пороге. Он нежно и обходительно приобнял Аглаю за плечи и решительно отодвинул  со своего пути.

— Князь, — бархатным голосом мурлыкнула Йоля, не потрудившись снять свои роскошные, жутко чумазые ноги с грязной столешницы.

Почтительно кивнув госпоже лейтенанту, мужчина стремительно двинулся вперёд, к кособоким табуретам, окружающих гнилой стол, ровно как стая трусливых гиен, вьющихся вокруг умирающего льва, в надежде откусить кусочек плоти и остаться живыми.

Брезгливо отодвинув носком изящного сапожка одного из инвалидов, Мастер собрался грациозно присесть на краешек оного, но вдруг застыл; по его хищному лицу пробежала тень, омрачив благородные и властные черты. Он поднял руку, затянутую в манерную узкую перчатку, и прикоснулся к виску, слегка посеребрённому ранней сединой, потом поднял свои чёрные глаза и уставился на троицу за столом.

Йоля тихонько сидела на табуретке, тиская в руках глиняную кружку с остатками эля. Склонив медно-красную голову к плечу, она уставилась на посетителя отсутствующим взором, будто бы рассматривая сквозь него кирпичную кладку стены. Взгляд широко распахнутых жёлто-зелёных глаз напоминал неосознанный собачий — когда тупая, огромная сука волкодава изучает тебя пристально, и, вероятно, сама не понимает, что ей больше хочется: поиграть с тобой в мячик или откусить половину лица. Сходство с глупым, но опасным зверем дополняла струйка вязкой слюны, стекающая с уголка прекрасно очерченного, приоткрытого рта. Перемотанный окровавленным тряпьём Монакура Пуу издевательски   скалился, обнажая огромные дыры в передних зубах, Грим же открыл клюв, высунул вперёд длинный, красный и острый язык, что абсолютно не походил на вороний, и по-человечески уселся на собственный хвост, имея вид законченного идиота.

— Тебе, Сатана, садиться никто не предлагал, — нежно пророкотала красноволосая девушка.

Опешивший гость выронил из рук блестящую трость, которая, вращая рогатой башкой набалдашника, закатилась под трухлявый стол.

Йоля, кривя растрескавшиеся губы, презрительно процедила:

— Итак, мы выполнили все пункты контракта. Мы уничтожили то, что крадёт головы твоих людей и нашли твоего сводного брата. Забирай головы, забирай своего родственника и вали из нашего замка. В благодарность за преподанный нам в ночном сражении урок дешёвой магии, трусливого коварства и невнятного морока, мы позволим тебе уйти живым и не потребуем окончательный расчёт за выполненную работу. Изыди, сатана.

* * *

Вдоль полуразрушенной крепостной стены, сложенной из красного кирпича, по пыльной, мощёной древними булыжниками извилистой дороге, мимо покосившихся надгробным крестов и потрескавшихся могильных плит, брёл ссутулившийся мужчина в длинном дорожном плаще с накинутым на голову глубоким  капюшоном, полностью    скрывающим  лицо. Его левая, холёная и бледная рука сжимала конец растрёпанной верёвки, правая же опиралась на длинную трость с белым набалдашником. Другой конец жалкой бечевы был намотан на тощую шею огромного рогатого козла, что тащился следом, непрерывно и жалобно блея, впряженный в оглобли трухлявой телеги, что скрипела кривыми колёсами, и, подпрыгивая на булыжниках, грохотала наваленными на неё  ржавыми рогатыми касками.

Глава седьмая. Никто не знает, что ты здесь застряла

Длинный дощатый стол ломился от кушаний. Миски с мясной похлёбкой, приправленной листьями одуванчика и пивом, тарелки с шашлыком, вымоченным встеблях дикого лука и пиве, блюда с хрустящими шкварками, обильно сдобренные соусом из крапивы и пива: кулинарные способности Соткен воистину поражали. Сама шеф сидела опершись на локти: сытая рожа пьяно размазана по ладоням.

— Я, конечно, много всякого видела за последние семь лет, — прогнусавила Соткен: под внушительной дозой самопального пойла в хриплом голосе женщины звучали нотки страдания, свойственные морфинистам со стажем.

— Странная гибель людей, сотен людей, тысяч людей, сотен тысяч людей, помните? А случившиеся с миром катаклизмы? Помните? Это же какой-то арт-хаус по мотивам библейских пророчеств...

— Угу, — промычал сержант, — Помним, как же. Бронированные сверчки мне особенно втащили, а ещё эта зелёная сопля, размером с Австралию, что прямиком на означенную и упала, после чего, сровняв несчастный остров с уровнем океана, ещё пол-года бултыхалась по волнам, превращая воду в зловонную зелёную жижу.

Он уткнулся в свою кружку, истекая пеной с бороды и усов, и с интересом наблюдал, как Грим играет в ножички: блестящий клюв ворона стремительно мелькал меж его растопыренных пальцев.

— Вот я и говорю, — продолжала тянуть Соткен, — Gott weiß, dass ich nicht lüge; дохера всего мы видели, и пережили порядком. Калачи тёртые, как говорят у вас на Руси. Я и до Судного дня имела приличный опыт расширения сознания, но то, что произошло в том бляцком городке, не поддаётся никакому объяснению. Так что за чертовщина там творилась?

Бойцы Сквада, как по команде, повернули головы и уставились на Йолю. Грим, ощутив отсутствие тревожного внимания со стороны сержанта, прекратил надругаться над его рукой и замер.

— Чертовщина и творилась, всё ты правильно подметила, — Йоля неохотно оторвалась от кружки:

— Как я уже говорила, Князь давно ко мне прилип; кнутом и пряником пытается на свою сторону склонить, да не по пути нам. Отказа он не приемлет, и поэтому меня мучает: обещает, подкупает, сулит, угрожает, пытается запугать и даже убить. Так как главный и непобедимый его противник определённо выпилен, у отца лжи сейчас есть шансы на реванш и победу, но ему нужны сильные союзники. Не слабее его самого. Такие, как я, например. Ибо, если я к нему не примкну, то могу начать собственную игру, либо поддержать его оппонентов. Вот он и решил, воспользовавшись объявлением сержанта, в очередной раз преподнести мне урок, продемонстрировав своё могущество и влияние. И сделать это стильно. Тут он, конечно, несколько облажался...

Йоля ненадолго замолчала, пересохшие губы шёпотом репетировали слово:

— Тащемта, — Она бросила быстрый взгляд на Монакуру, тот благосклонно кивнул, — Князь в своём духе: вступление прекрасно, а сама композиция — гавно. «Final Countdown»*, одним словом.

*Примечание: «Final Countdown» — музыкальная композиция группы «Europe», которой, да простит меня Йоля, вообще не место на этих страницах.

— Хорош нам гнать, тётя, — заявила Аглая Бездна, чей табурет мотыляло, как сухой камыш на сильном ветру, — Я конечно допускаю, что ты навзничь ебанутая, однако тебе придётся рассказать нам правду и выложить всё как на духу: что случилось в том сраном городе?

— Всё как на духу, — машинально повторила Йоля, запоминая слова.

Бездна сунула в рот кусочек мяса, немного пожевала, икнула и чёрные глаза вмиг озарились пониманием:

— Перед походом мы тоже ели мясо, с этими самыми травками, — грязный ноготь подцепил с тарелки зеленоватый стебелёк.

Наполненные мраком очи вперились в Соткен:

— Что ты подмешала туда, старая ведьма? Нам всем было очень плохо, а тётя словила припадок и горстка малолетних беспризорников едва не поубивала нас всех!

— Погоди, крошка, попридержи свой змеиный язычок, — Соткен погрозила Бездне пальцем, затем снова повернулась к Йоле, — Князь? Тот самый? Главный противник — это Бог? Что значит «определённо выпилен»?

Йоля приподняла руку с зажатой в ней обглоданной косточкой, останавливая шквал вопросов:

— Отвечу по порядку: Князь — да, тот самый. Ангел, свет несущий. А что касается бога...

Она пригубила из высокой глиняной чашки и, опершись о стол, нависла над кривушкой:

— Насчёт бога, что считает себя творцом всего сущего, я тебе уже отвечала словами Пробуждённого принца, а что до коварного Яхве, так тут всё как на духу.

Она вопросительно уставилась на Бездну.

— Чё ты, тёть? — спросила та.

Йоля покачала ей головой и объявила:

— Не вывез старик, умер.

За длинным дощатым столом, заваленным объедками и уставленным пузатыми деревянными бочонками, воцарилось всеобщее молчание.

— Как так? Что значит «умер»? — выразил сержант всеобщее недоумение.

— Это значит, мой хороший, что «форс-мажор», преждевременная кончина, внезапный крах, мина в лесу и отказавшие тормоза — удел не только смертных. Любая сущность, даже самая могущественная, ведома ветром кармы. Любое обусловленное существование — конечно.

— Эмм, — недоверчиво промычал Монакура.

— Все ли из вас «Откровение» блаженного Иоанна читали? — спросила предводительница.

— Чё это? — чёрные зрачки Бездны недобро блеснули.

— Читали, — хором ответили остальные.

— А белого Мессию, спускающегося с небес на землю, Антихриста, ну или хотя бы Красного дракона вы случайно семь лет назад не встречали?

— Неа, — ответил за всех сержант, — Только сверчков. Бронированных.

— Итак, мои хорошие, пророчество не исполнено — ни тебе Спасителя, ни чудища морского, ни Суда Страшного. Кастрированный вышел Апокалипсис, не находите? А почему? А потому, что в самый разгар Трубного Зова своих ангелов, этот старый козёл ласты склеил.

В воздухе мелькнули длинные волосы, затем жёлтые подошвы кед; раздался грохот, табурет Скаидриса опрокинулся назад вместе с ливом.

Бойцы Сквада уставились на поверженного соратника.

— Эль — странный напиток, — сказала Соткен, — Сейчас ты в дрова, а через полчаса трезв и уже похмельный. Скоро он оклемается.

— Щенок сопливый, — согласился сержант.

Опустив вниз руку, он подхватил оружие павшего — ковш на длинной рукоятке, которое немедленно вступило в битву — отправилось в пенные недра пузатого бочонка.

— А чё это за чудовище? — потыкала пальцем в направлении Грима Аглая, — Это ж, блядь, не птица, я много раз слышала, как он разговаривает. А ещё он растёт и меняется. Превращается в дракона, я полагаю.

Красноволосая молодая женщина и исполинская птица очень долго смотрели друг другу в глаза, потом ворон наклонил голову и клюнул сержанта в большой палец. Кулак, величиной с яйцо страуса, впечатался в стол, где только что находилась птица, но та уже улепётывала по столу, раскидывая еду, тарелки и кружки.

— Он немного не в себе, — пожала плечами Йоля, — Однако спасибо, что обратила моё внимание на происходящую трансформацию: дракон — это уже слишком.

Она оценивающе всмотрелась в лицо пьяной девушки, будто бы забыла, как та выглядит.

— Там, на площади, ты видела маленьких детей, моя хорошая?

— Угу, — кивнула Бездна, её табуретка опасно балансировала на трёх ножках, — У папы моего родного пластинка была: там дети, карандашом рисованные, в лохмотьях и с мечами, телегу с деревянным Иисусом катили. Так енти, там, у ратуши, они самые и были.

Её голова бессильно упала в опасной близости от блюда, полного густой мясной подливы. Монакура Пуу заботливо подложил ей под щёку проклёпанную перчатку предводительницы.

— Она имеет в виду гравюру, что какие-то лохматые упыри использовали для оформления своего, скорее всего никчёмного, альбома. Будь их творение достойным, я бы знал название. Однако гравюра мне знакома: на ней изображён крестовый поход детей. Изображение стильное, годное и мрачное.

— Рисунок испугал малышку, — кивнула Йоля, — И навсегда запечатлелся в её памяти.

Красноволосая женщина выловила из плошки прядь плавающих в жирной подливе волос и заботливо пригладила к возлежащей на шипованной перчатке голове девушки.

— Князь знает многое о вас: и особенно о тех, кто ему интересен. Он использует ваши страхи.

— Я не боялся, — вскинулся Монакура, — Просто не знал, как победить такую кучу солдат.

— Это и есть кошмар воина, мой хороший, — улыбнулась ему Йоля: обнажённая рука, покрытая рыжим пушком и глубокими ссадинами нежно погладила гиганта по щеке.

— Почему моя любимая компьютерная игра? — раздался с пола тревожный голос.

— Я же вам говорила! Пиво — дрянь, уже отпустило, — Соткен бросилась ливу на помощь, усаживая за стол и наполняя его кружку пенистым напитком.

— Тебя привлекают мертвые девушки, но ты боишься детских страшилок, верно, лив? — склонила голову Йоля, — Глупые ужастики, компьютерные игрульки, дурацкие комиксы вызывают у тебя...

— Ознобы ужаса, — подтвердил Скаидрис и припал к кружке.

— Люциферу свойственны весьма странные проявления иронии, — пожала плечами Йоля, — Полное отсутствие чувства юмора Князь выдаёт за его элитарный уровень «не для всех».

— Не согласна, — угрюмо заявила Соткен, — Его сарказм поражает. Вы уже отгребли, там в этом сраном городке, мои же страдания вовсе не окончены.

Бойцы повернули к ней лица: горькие нотки в голосе кривушки настораживали.

— Семь лет назад в моей жизни случился очень странный день, и я ничего тогда не понимала. Это был первый день Апокалипсиса, мирового и моего личного. В тот день я видела образы и видения из будущего. Поступки, совершённые мною в тот злополучный день и привели меня сюда.

Взгляд холодных стальных глаз женщины вонзился в звериные и томные йолины очи:

— Я бы хотела рассказать вам о нём, хотя, я уверена, кое-кто и так всё прекрасно знает.

Йоля прижмурилась, словно большая кошка.

— Восхитительно, — лив скорбно тряхнул распущенными волосами, — Интересно послушать, как конец света начался для каждого из нас; как разрушился его привычный мир, как погибли его надежды и друзья, какие ужасы довелось испытать ему и...

— Заткнись уже, — поморщился Монакура.

Ну а какую реакцию можно ожидать от человека, заносящего названия групп, использующих акустические переборы, чистый вокал и клавишные синтезаторы в особую тетрадку, на обложке которой красным карандашом написано: «Расстрелять»?

Потёртая перчатка коричневой кожи взметнулась вверх, призывая к тишине.

— Мы слушаем тебя, моя хорошая. Итак...

* * *

«Ведь никто не знает, что ты здесь застряла».

Соткен проснулась с ощущением навязчивой тревоги, будто бы вынырнула из холодного, тёмного омута. Мокрые простыни липли к её вспотевшему телу, спутавшиеся волосы — к бледному лицу. Освобождаясь из плена постельного белья, она мысленно сравнила себя с живучей мухой, которой посчастливилось выбраться из плена паутины, так и не познакомившись с паучьими жвалами. Она — очень удачливая муха.

Подробности ночного кошмара постепенно растворялись в её сознании, и, стоя под успокаивающими струями тёплого душа, она уже с трудом припоминала, что же её так испугало. Или впечатлило. Или возбудило. Картинки таяли, как пена, стекающая по её смуглому мускулистому телу, но впечатление никуда не делось. Острое впечатление. Проникающее.

Она улыбнулась: в точку! В этом странном сне её жестко трахнули. Образы снова всплыли в памяти: кривые, узкие улочки, какой-то тощий металхед в рваных синих джинсах...

Этот сосунок?

Кусок мыла выскользнул из обмякших пальцев и, удачно угодив в щель между душевой шторкой и кафельной стеной, запрыгал по мрамору ванной комнаты, словно шкодливый гоблин, нагадивший в покоях эльфийского короля, а теперь спасающийся бегством.

Она смыла с себя остатки пены и выключила воду. Отжала шикарную гриву волос и обернувшись полотенцем, прошлёпала мокрыми босыми ногами к дверям балкона. Раздвинув плотные завесы и вышла наружу. Её городок ещё спал. Красная черепица остроконечных крыш расцветала багрянцем под первыми робкими лучами восходящего солнца. Благодаря необычайно яркому сну, её обычный будний день начался сегодня раньше. Раньше на полтора часа. Спешить не нужно: она может вдоволь насладиться красотой раннего августовского утра. Тёплого и нежного. Последнего солнечного летнего утра.

О чём это она?

«Щёлк-щёлк».

Внезапно что-то переключилось в её сознании, словно бы древний телевизионный приёмник словил помехи и сам-собой переключился на другую программу.

Пылающие крыши; столбы чёрного дыма поднимаются к потемневшему нависающему небу, яростно мечущему на землю серебряные полосы молний.

«Щёлк-щёлк».

Вновь лучи тёплого солнца, пробивающиеся сквозь стебли плюща и винограда, оплетающих балкон.

Что за бред сегодня с ней творится?

Она недовольно нахмурила подведённые чёрточками татуажа брови и вошла обратно в сумрак спальни. По двойному щелчку пальцев включился музыкальный центр: завораживающий голос Алии Стенбридж зазвучал по всему дому. Она присела возле туалетного столика, оснащённого множеством ящичков и заполненного бесконечным количеством баночек и склянок. Гигантское косметическое плато оснащено лишь одним зеркалом, настолько маленьким, что отражает только лицо и часть причёски — великолепные, чёрные, как смоль волосы уложены в две сложные французские косы, напоминающие изогнутые рога.

Соткен не любила зеркала.

Женщина обладала каноническим телом потомственной ведьмы: кривая спина с зачатками горба над левым плечом; одна нога значительно короче другой, нижняя челюсть выдаётся вперёд, придавая лицу кровожадное выражение. Но это уродство превращалось в пикантную вишенку на торте, достаточно лишь отведать кусочек бисквита, коим, несомненно, являлась грудь кривушки. Упругая, словно кожаный мяч, восхитительная, природная тройка дерзко торчала вверх крупными розоватыми сосками. Таким бюстом не могла похвастаться ни Венера, ни Афина Паллада, ни похотливые героини немецких фильмов для взрослых. Множество мужчин и женщин склоняли головы на эту грудь, но та послужила им отнюдь не любовным изголовьем, но плахой, разрушившей их жизни. Как и каждой трушной ведьме, Соткен нравилось ломать человеческие судьбы, вредить и пакостить. Расцарапанные в кровь щёки, заплаканные глаза, вырванные с корнями пряди волос, перерезанные жилы и сломанные шеи — вот показатели достойно завершённого любовного романа.

Она придирчиво глянула в зеркало. Два ока цвета стали уставились на неё в ответ. Она принялась за макияж, и он получился ужасен, превосходно подчёркивая её сходство с винтажной морфинисткой глубокими тенями глазных впадин и слоем белого тонального крема.

Минут через пятнадцать она закончила; двойной щелчок пальцами — волшебный голос мёртвой певицы стих, дом погрузился в сумрачную тишину. Спустившись на первый этаж, Соткен толкнула неприметную дверь и оказалась в просторном гараже, где некоторое время мешкала, переводя взгляд с новенькой, ярко алой Ауди на блестящее чёрное чудовище, вообще непонятно, как поместившееся в её гараже.

Сегодня хотелось скорости и лёгкости.

Соткен, проходя мимо, нежно погладила рукой брутальную морду чёрного Тахо.

Дверь гаража медленно поползла вверх; двухдверная Ауди, шурша покрышками по гравийной дорожке, выехала на мостовую. Стальное сердце забилось быстрее, двигатель утробно зарычал и автомобиль резво покатил по древним улочкам старинного городка.

Жители проснулись и каждый поспешил по своим делам; седовласые мужчины почтенного вида и важные женщины в строгих чепчиках открывали свои лавки и магазинчики; двери же булочной и маленького кафе по-соседству, уже распахнуты настежь — улицу наполнял аромат свежей выпечки и жареных кофейных зёрен.

Стоя на светофоре, Соткен пропускала группу пешеходов, те переходили улицу не спеша, улыбаясь и приветственно кивая друг другу и ожидающим своего света водителям. У многих день явно задался.

«Щёлк-щёлк».

Небо резко потемнело и нависло тяжёлой свинцовой пеленой. Мостовые и автомобили исчезли — старинные фахверковые дома сдвинулись вплотную друг к другу, превращая комфортные улицы в мощёные, узкие проулки. Их ухоженные фасады с выпирающими, тщательно покрашенными каркасными балками перекосило; краска и штукатурка растрескалась и осыпалась вниз кучками пепла; уютные балкончики и лоджии лишились своих цветочных горшков и походили на гнилые эшафоты.

Кое-где, в безжизненных оконных проёмах, пылало жёлтое пламя. Группа чванливых пешеходов, жителей городка, превратилась в толпу оборванцев. Их лица, руки и голые ступни, торчащие из отвратительных лохмотьев, покрывали безобразные язвы. Они сжимали ржавые ножи, топоры, дубинки и факелы.

Первый тесак, воткнувшийся в лобовое стекло автомобиля Соткен, пустил мелкую паутинку трещин по его поверхности. Жители её милого городка, внезапно превратившиеся в сборище зачумлённых калек, радостно оскалились. Заиграла музыка: низкая гитара жужжала монотонную мелодию, заупокойные клавиши бодрили.

Её Ауди теперь стояла посередине грязного, обветшалого средневекового городка. Ближайший к автомобилю оборванец запустил руку себе под лохмотья и вытащил оттуда что-то, напоминающее дохлую змею. Сильно размахнувшись, он отправил это прямиком в лицо Соткен. Со смачным чавканьем припухший, разлагающийся член влепился в лобовое стекло и, оставляя за собой след из коричневой жижи, медленно сполз на капот.

«Щёлк-щёлк».

Биип. Бибиип. Биип.

Сзади сигналили. Автомобили объезжали её машину по встречной полосе; раздражённые лица водителей повёрнуты к ней. Зелёный сигнал светофора замигал и вновь зажёгся красный.

«Тун тун, тудудун.»

В её голове продолжала звучать музыка зачумлённого городка. Соткен включила радио и нашла новостной канал. Светофор зажёгся зелёным, Ауди тронулась с места.

«Поток беженцев из Китая, охваченного пандемией, захлестнул российско-китайскую границ. Российские пограничники применили оружие».

«Японию терзают жестокие землетрясения, Хиросима снова лежит в руинах. Японское правительство отказывается от международной помощи, опасаясь распространения эпидемии».

«Швеция, Дания и Норвегия закрыли свои границы, объявив строжайший карантин».

«Побережье Калифорнии атаковано ураганом Сэнди, превратившем Лос-Анджелес в затопленные руины».

«Извержение спящего вулкана в Италии».

Тысячи погибших людей по всему миру за последние сутки.

Ауди неслась по трассе со скоростью сто пятьдесят километров в час. За окном пролетали залитые солнечным светом зелёные луга с пасущимися на них коровами. Аккуратные фермерские угодья. Деревца многочисленных рощиц приветственно раскинули свои ветви, приглашая зайти в свой волшебный лес. На голубом небе ни одного облачка.

У каждого своя реальность. До тех пор, пока не случился «щёлк-щёлк».

Упреждающий дорожный знак и поворот. Дорожка, выложенная жёлтыми кирпичиками, и обрамлённая аккуратно подстриженными туями.

Добро пожаловать в Изумрудный город, детка! Старина Гудвин исполнит твои желания.

Дорожка вела к старинному трёхэтажному особняку, или скорее замку, стоящему посередине зелёного луга, покрытого мягкой декоративной травкой для гольфа. Особняк, разменявший четвёртое столетие, тщательно отреставрирован, оснащён всеми современными удобствами и напичкан электроникой, словно голова Терминатора. Клиника пластической хирургии. Одна из лучших в Европе. И Соткен — её ведущий специалист.

Ауди заняла свободное место на парковочной площадке, где уже стояло несколько автомобилей. Соткен не спешила выходить, сидя в невозможно удобном водительском кресле, комфорту которого позавидовало бы капитанское сидение межпланетного звездолёта. Только сейчас она вспомнила, что забыла позавтракать. Забыла выпить даже чашечку кофе.

Гребаный сон. И эти «щёлк-щёлк».

Нельзя, чтобы они повторились. Нельзя, чтобы «щёлк-щёлк» случились с ней в ближайшие пять часов.

В часы, когда она будет кромсать морду одного весьма известного скандалиста. Ей не хотелось накосячить, а потом лежать избитой в больнице, как это случилось с одной из его жён. Причём за гораздо меньшую провинность. Зачем вообще этому чудовищу ещё одна пластическая операция? Всё равно лучше уже не будет. Карьера профессионального боксёра и скальпели дешёвых хирургов необратимо изменили некогда культовый облик. Лет десять назад, устав от съёмок в фильмах категории «Б» и прелестей своих юных подруг, он собрался помирать, а сделать это решил среди славян, то ли в России, то ли на Украине, в общем там, где находятся самые безвкусные, с эстетической точки зрения, кладбища в мире. Но потом передумал; накопил денег на двадцатую по счёту операцию, и заявился сюда.

«Сделайте так, как в девяти с половиной было». И кучу баксов на стол — шмяк.

Соткен вспомнила один фильм, где он играл одного бандита, урода априори, которому вдруг посчастливилось встретить волшебника-хирурга и получить своё классическое культовое лицо. Так вот, в реальной жизни у этого бедняги случилось всё наоборот. Он умудрился потерять всё: жену, дом, карьеру и уважение, а под конец проебал даже своё лицо. Соткен хихикнула и вылезла из автомобиля.

В просторном прохладном вестибюле, вальяжно развалившись на кожаном диване, одетый в стильный фиолетовый костюм от «Palzileri», белые казаки и клошарскую, рваную шерстяную шапочку, попыхивал сигареткой её будущий пациент.

* * *

Ушла мягкими поворотом туловища, связала лезвием копьё противника, откинула в сторону, жёсткий рипост клинком, удар рукояткой, ещё один, всё.

Соткен, перекинув оружие в левую руку, протянула правую сидящему перед ней на полу мужчине. Тот принял помощь, и, морщась от боли, тяжело поднялся на ноги. Улыбаясь, он притянул её к себе и приобнял, после чего, подобрав своё копьё, поплёлся прочь с тренировочной площадки. В спортивном зале, оснащённым лишь громадной оружейной стойкой, расположилась небольшая группа мужчин и женщин. Все облачены в специальные костюмы, напоминающие снаряжение аквалангистов.

Среди этих высоких, стройных людей, кривая и тщедушная Соткен, росту в которой — два вершка три горшка, напоминала собой урода Эфиальта, предавшего царя Леонида. Распустившая свои французские косы, она, без макияжа, стильного чёрного платья и туфель с каблуками разной высоты, чтобы скрыть разницу длины ног, выглядела просто жалким заморышем.

Отпив несколько глотков воды из пластмассовой бутылки, она выплеснула остатки себе на лицо, обтёрлась полотенцем и вернулась на площадку. Они играли навылет. Жалкий заморыш выбил уже троих. Её следующим противником был мечник. Точнее мечница. Высокая рыжеволосая красавица Сабрина. Подойдя вплотную, они дружески обнялись, после чего разошлись в разные стороны. Исполняющий обязанности судьи громко свистнул, они отсалютовали друг другу оружием и сошлись. Бастард против бастарда.

Уворот, парри, удар — достала кисть противницы. Разошлись.

Стремительная атака, серия, удар рукояткой, мимо, выпад, мимо. Сабрина отшатнулась, выйдя из круга. Разошлись. Противница застыла в зрелищной «posta finestra».

«Какая же она красивая».

Рыжеволосая мечница атаковала, Соткен красочно парировала хитроумный укол, и ответила новой яростной серией ударов.

Клинок крутился в руках Соткен как спятивший пропеллер; «если не попаду — рыжую с площадки просто сдует».

А Сабрина молодец. Изгибается, отскакивает, парирует. Попала мне в предплечье. Вскользь.

Они вновь разошлись. Никто не пропустил удара, считающегося достаточно серьёзным для окончания поединка.

Новый раунд. Соткен слегка устала, четвёртый бой подряд. Как в реале. Дерешься, пока не убьют, либо пока не кончатся соперники.

«Ладно, красавица, пора тебе ложиться, лови вот это».

Быстрый натиск, удар.

Волна великолепных красно-рыжих волос мелькнула в воздухе, оставляя после себя лишь пустоту.

«Щёлк-щёлк».

Красная медь.

Яркая вспышка в глазах и вот земля неумолимо приближается.

Сильный удар.

Что-то хрустнуло в правой щеке, когда её лицо встретилось с бугристой поверхностью площадки, мощёной грубыми булыжниками.

Она лежала ничком, не в силах пошевелиться. Подрагивающие руки попытались сжать рукоятку катаны, но нашли лишь воздух — оружие валялось в пыли, в трёх шагах от неё.

Со стоном она перевернулась на спину и теперь лежала так, утирая кровь с разбитого лица тыльной стороной ладони. Кто-то склонился над ней; высокий силуэт загородил собой закатное солнце, уже скрывающееся за красной кирпичной стеной полуразрушенного замка.

Жёлто-зелёные глаза, уставившиеся на неё, не были человеческими. Существо протянуло ей руку, затянутую в проклёпанную перчатку мечника.

«Щёлк-щёлк».

— Ты в порядке? — лицо склонившейся над ней рыжеволосой девушки выражало искреннюю озабоченность и удивление. Глаза Сабрины были карие.

«Красится, сука».

— Всё нормально, ты умница, Сабрина, я буду голосовать за твою кандидатуру на отбор к предстоящим соревнованиям.

Соткен села на пол, вытерла кровь с разбитого лица, и, игнорируя протянутую руку, поднялась на ноги. Подхватила валяющийся рядом меч и поплелась прочь из залы, махнув рукой на прощание всем собравшимся.

Тёплый душ расслаблял и одновременно бодрил, смывая кровь со щеки и морок, что овладел ею в этот странный день.

Ночной кошмар, пугающие видения, и эти бляцкие «щёлк-щёлк».

Хорошо, что её, по крайней мере, не переключило во время той сложной операции. Заносчивый засранец, несомненно, будет доволен её работой — позже, когда спадёт опухоль, заживут рубцы и пропадут отёки.

А он ничего такой, красавчик, в свои весомые годы. Харизматичный старикашка.

Соткен закрыла воду, отжала свои густые, чёрные, как перья ворона, волосы и протянула руку за висящем на дверце душевой кабинки полотенцем. Её бросило в жар, подмышки моментально намокли холодной влагой, по всему телу побежали мурашки: сквозь запотевшее стекло кабинки она увидела очертания фигуры.

Там кто-то стоял, склонив голову к плечу и пристально глядя на неё. Она вгляделась — ужас сдавил её горло.

За занавеской стоял волк. Зверь стоял на задних лапах.

Отшатнувшись к стене, она схватила с полочки балончик дезодоранта, и, сделав глубокий вдох, резко распахнула дверцу, занеся над головой своё смешное оружие.

Рыжеволосая Сабрина не обратила внимание на угрожающую позу Соткен. Взгляд девушки залип на обнажённом теле кривушки. Соткен хорошо знала этот завороженный взгляд.

Вместо того, чтобы отталкивать, уродство Соткен завораживало и притягивало к ней людей обоих полов. Обгрызенные ногти рогатых жён-красавиц и расцарапанные в приступе бессильной ярости щёки холёных лесбиянок, внезапно и навсегда потерявших своих подруг — тому свидетели.

«Ну что же, давай поиграем в эту игру, сладенькая».

— Куртис выбил меня, — Сабрина восторженно пожирала глазами её обнажённую грудь.

Её великолепные, огромные, но упругие, как волейбольный мяч, сиськи. Идеальные сиськи. Крупные соски, ощутив на себе плотоядный взгляд рыжеволосой красавицы, затвердели и вызывающе торчали в разные стороны.

Соткен обернулась длинным полотенцем, и, пройдя мимо Сабрины, как бы случайно коснулась своим шикарным бюстом её предплечья. Подойдя к своему шкафчику, она распахнула его, освободилась от мокрого полотенца и накинув длинный махровый халат, отправилась к ненавистному зеркалу. На впалой щеке алел рубец, под ним набух синяк.

— Куртис сильный боец, но не настолько, чтобы выбить тебя, моя милая Сабрина.

Сабрина появилась в зеркальном отражении — высокая, роскошная женщина, раза в два моложе Соткен.

— Что с тобой случилось, почему ты пропустила такой простой удар? Я сильный боец, но не настолько, чтобы выбить тебя. Зачем ты поддалась, Соткен?

— Я уснула.

Соткен взглянула в зеркало, их глаза встретились. Она чуть склонила голову вперёд, завязывая волосы в узел на затылке, и тут Сабрина порывисто обняла её, сильные руки заскользили по телу, проникая под ткань халата, шею ожёг страстный поцелуй.

— Ах, — только и смогла выдохнуть.

Всегда заводилась с пол-оборота, и ещё быстрее, когда тебя атакует такая красавица. Правая рука Сабрины устремилась к низу живота Соткен и всё нашла; левая ласкала грудь, острые зубки нежно покусывали мочку уха. Неимоверным усилием воли Соткен попыталась отстраниться, но мускулистые руки мечницы крепко сжали её, не давая сбежать.

— Ну, ну, крошка, спокойней, не здесь, нас могут увидеть. Знаешь, где я живу? Приезжай сегодня попозже и выбей меня снова.

Сабрина зарычала, как собака у которой отнимают кость, но хватку ослабила.

— Я приеду.

Высокая красавица исчезла из зеркала, дверь раздевалки хлопнула; Соткен снова отправилась в душ — она успела жутко намокнуть.

* * *

Они стояли на крыльце большого загородного дома — Соткен со товарищи. Все одеты в футболки с логотипом «HEMA». Спортсмены смотрели на дорожку из жёлтого кирпича, выходящую прямиком на трассу, куда им всем и надо было. С неба лило так, что дорожка превратилась в небольшую, но бурную речку. Бегемотоподобный «Рэндж Ровер», отъезжающий с парковки, напоминал германский «Тирпиц», входящий в устье Темзы.

— Да ну к чёрту, я не поеду. Переночую здесь.

Куртис, атлетичный красавчик, нажал кнопку на своём брелке. Жёлтый, с чёрными агрессивными полосками Камаро, утопающий в прибывающей воде, взвизгнул и тоскливо погас всеми лампочками. Две девушки проводили взглядами его стройную фигуру и решительно отправились следом. Собравшиеся на крыльце одобрительно засмеялись.

Соткен сняла сшитые на заказ туфли, и отправилась вброд к своей Ауди, постепенно поглощаемой пучиной. Волосы и платье вмиг промокли насквозь, и Соткен стянула с себя мокрую ткань, оказавшись в салоне автомобиля. Мощный двигатель зарычал и Ауди поплыла по бурному потоку, держа курс на освещённую фонарями трассу.

«Что же не так с этой погодой?»

Соткен родилась и выросла в этих местах, и за всю свою жизнь не видела здесь ничего подобного. Ливни, заморозки, землетрясения и наводнения конечно случались, но где-то там, в другом мире. А тут вдруг хуяк — и на тебе.

Она включила аудиосистему и попыталась найти новостной канал. Сплошные помехи; треск, какие-то заунывные завывания и щёлканье, щёлканье, щёлканье...

Все станции молчали. Абсолютно все. Блядь, что за день-то такой...

Громыхнуло так, что, несмотря на прекрасную звукоизоляцию салона Ауди, у неё заложило уши. Тёмное небо впереди озарилось всполохами ослепительного серебра. Снова громыхнуло. Ливень обратился в сплошным потоком воды, истекающим с неба.

«И разверзлись хляби небесные».

Ауди мчалась, словно спаянная с асфальтом, поднимая вокруг себя фонтаны воды. Невзирая на бешено скачущий дворник, Соткен уже мало что видела; поток заливал лобовое стекло. Она включила дальний и шла, будто ослепшая бригантина в шторм — на свет осветительных фонарей; от маяка к маяку.

Трасса вонзилась в тело леса, луга справа и слева кончились, осветительные столбы почему-то тоже. По обе стороны от дороги к небу вздымались высоченные корабельные сосны; их кроны соприкасались, создавая сплошной навес. Управлять автомобилем стало совсем тяжко, и Соткен даже подумывала немного сбросить скорость, как вдруг ожило радио:

«Это прошлое или будущее?» — поинтересовался искажённый жуткими помехами голос.

Она нахмурилась, пытаясь вспомнить, где она уже это слышала и...

Визг тормозов перекрыл собой шум потопа. Ауди развернуло боком и авто стремительно пошла юзом, сближаясь с ярким зелёным пятном, преграждающим дорогу.

Двадцать метров, десять метров, семь.

Соткен хладнокровно работала рулём, педалями и переключателем скоростей.

Она успела заметить красный аварийный треугольник, заботливо выставленный на два метра от заднего бампера ядовито-салатной малолитражки, застрявшей на полосе трассы.

«Тупая кура».

Соткен была уверена, что в автомобиле сидит курица.

Она резко крутанула руль, дёрнула рычаг и Ауди, будто позируя для рекламного ролика, грациозно крутанулась на месте и остановилась.

Расстояние от блестящего кроваво-красного борта до убогой салатной жопы малолитражного ситроена составляло пять сантиметров.

Соткен открыла бардачок, вытащила оттуда фонарик и автоматический Вальтер, а потом вышла из автомобиля, погрузившись в воду по щиколотки. Луч фонаря она направила на аварийного лягушатника, а пушку засунула за резинку своих трусиков.

Свет фонаря высветил невозможные рожи, прильнувшие к заднему стеклу, и Соткен, выхватив пистолет, щёлкнула предохранителем и моментально захватила первую в прицел, приготовившись стрелять.

«Сука, гребаные Энгри Бёрдс».

Один из плюшевых ублюдков, зелёный, как и эта долбаная машина, с клювом, напоминающим свиное рыло, носил на голове помесь мотоциклетной каски и немецкого штальхейма.

Соткен подошла к ситроену со стороны водительской дверцы и направила свет внутрь салона.

«Так и есть. Курица».

За рулём сидела молоденькая девчушка лет восемнадцати. Из под толстых линз очков в дебильной оправе на Соткен уставились два испуганных глаза. В одной руке она держала мобильный телефон, пальцы другой она засунула себе в рот, нервно угрызая длинные, накладные ногти.

Соткен поняла, что девушка не видит её, луч фонаря слепил очкастую сучку. Соткен повернула фонарик и осветила себя. Девчушка вздрогнула, нажала кнопку блокиратора дверей и забилась внутрь салона. Тут Соткен осознала, что стоит под потоками воды, одетая только в нижнее белье, да и то было лишь слегка обозначено. Клубок волос распутался и те липли к лицу и телу, превращая её в злобную ундину.

— Dont worry, I’m a friend. Открывай, или я поехала дальше, раз тебе не нужна помощь.

Она пару раз стукнула фонариком по стеклу и, безнадёжно махнув рукой, развернулась и направилась обратно к Ауди. Дверца ситроена открылась.

— Прошу Вас. Она... Я... Она заглохла. Связи нет. Никто не знает, что я тут застряла. Прошу Вас.

* * *

Ситроен не подавал признаков жизни. Соткен битых полчаса возилась с этой колымагой, но та молчала, как партизан на допросе. Попытка осмотра двигателя под прикрытием дурацкого дамского зонтика ни к чему хорошему ни привела: зонтик согнуло, как мокрый мухомор, и всё, что могло ещё работать, вмиг намокло и напрочь умерло. Соткен побарабанила пальцами по уродливому пластиковому рулю. Девушка, сидящая на пассажирском сидении, взирала на неё с надеждой плотвы, висящей на рыболовном крючке.

— Никто не знает, что ты здесь застряла, — задумчиво проговорила Соткен и повернулась к девушке. — У тебя есть, что накинуть?

— Ах, да, конечно, извините, — почему-то повинилась та и полезла в щель между сидений: ковыряться в бесчисленных сумках, беспорядочно сваленных на заднее сидение. Соткен оценивающе уставилась на задницу, обтянутую розовым трико.

— Мой мобильник тоже не работает, и радио молчит. Какая-то непонятная хрень. Когда ты последний раз слышала новости?

Задница подалась назад, девчонка плюхнулась на пассажирское сидение, и протянула Соткен какие-то тряпки.

— Ещё до этого жуткого потопа; там как-раз вещали про новые землетрясения в Японии.

Соткен взяла протянутое ей тряпьё. Им оказалось плотная толстовка: на груди красовался логотип компьютерной игры «Fallout» — белобрысый дерзкий пацан в синем костюме супермена. Ещё там нашлись линялые синие джинсы и белые кеды с розовой подошвой и фиолетовыми шнурками. Она торопливо натянула на себя одежду; её трясло.

— Как тебя зовут?

— Альма.

— Никто не знает, что ты здесь застряла, верно, Альма?

— В-в-верно, — с запинкой ответила Альма.

Её взгляд стал совершенно затравленным – расширенными от ужаса глазами она наблюдала, как Соткен вытаскивает из своих трусов автоматический Вальтер. Злой рыбак не отпустит несчастную плотвичку.

— Ну-ну, крошка, не бойся, всё в порядке, — Соткен заткнула пушку за пояс своих новых джинсов, — Это на случай, если бы здесь оказалась куча плохих парней, а не такая лапушка, как ты.

«Куча плохих парней в салатном ситроене».

Соткен хихикнула.

— Почему вы смеётесь?

— Потому, что всё не так плохо, как кажется, Альма. Я помогу тебе. Откуда, и, главное, куда ты направлялась?

* * *

Высоченные, идеально прямые сосны, обрамлявшие трассу, раскачивались на ветру, будто мачты гордого парусника, путешествующего в сильную бурю. Поток воды с неба поутих, обратившись в жестокий ливень, а небо продолжало сверкать разрядами молний и оглушительно грохотать; небожители ковали себе оружие. Кроваво-красная Ауди притормозила возле неприметной тропинки, уводящей в глубину соснового бора и съехала на обочину.

— Почему мы остановились? — в голосе Альмы зазвучали тревожные нотки.

Она поглядывала на рукоятку пистолета, торчавшего из-за пояса её джинсов, которые носила сейчас эта странная несуразная и пугающая женщина, так напоминающая своим видом мёртвую русалку. Соткен перехватила её взгляд и ободряюще улыбнувшись, вытащила оружие. Пистолет исчез в недрах бардачка. Соткен звучно хлопнула крышкой. Альма облегчённо выдохнула.

— Мне надо пописать. Не могу больше терпеть. Нам осталось всего шестьдесят километров до дома твоей тётушки. Тебе не нужно отлить?

— Пожалуй, да, — Альма приободрилась. — Вы такая... такая хорошая. Что бы сейчас со мной было, не повстречай я вас. Спасибо вам за всё.

— Пустяки, мы все люди. Давай проверим, не появилась ли связь, пописаем, и довезём тебя до дома.

Они уставились на свои мобильники. Связи не было. Экстренные вызовы не работали.

"Ведь никто не знает, что ты здесь застряла."

Соткен вытащила из бардачка рулон туалетной бумаги и сунула его себе под футболку.

— Пойдём, крошка.

Они вылезли из салона и, брезгливо ступая по бескрайним лужам, будто две избалованные кошечки, направились вглубь соснового бора.

* * *

Она споткнулась о невидимую под водой кочку, подскользнулась и упала вперёд, лицом в бурую жижу, покрывающую лесную тропинку. Поднялась на ноги, отплёвываясь и отирая грязь с мертвенно-бледного лица. Кровь почти смылась с её толстовки и джинсов, превратившись в грязно-коричневые пятна. Лишь костюм супермена, тот, что носил дерзкий пацан из «Fallout», нарисованный на её груди, покрывали красные разводы. «Кровожадный ублюдок».

Шатаясь, будто пьяная и безудержно трясясь, она добралась до своей Ауди, терпеливо ожидающей возвращения хозяйки. Открыв багажник, Соткен вытащила оттуда рулон полиэтиленовых пакетов и оторвала один. Полностью разделась. Залитые кровью толстовка, линялые джинсы, розовые кеды и маленький, канцелярский нож для резки бумаги отправились в пакет. Трусики и лифчик она прополоскала прямо в глубокой луже под ногами. Не раздумывая, села на задницу прямо у задних колёс автомобиля. Сюда бы пены колпачок. Смыв с тела потёки грязи и крови, она поспешила в салон. Гроза продолжалась и ливень снова усилился. Кроваво-красная Ауди, быстро разгоняясь, понеслась по залитой водой трассе, покидая сосновый бор, что притих, скорбно храня свою тайну.

* * *

У дома её ждал сюрприз. Высокая фигура в камуфлированном, длинном, до пят, дождевике, нетерпеливо переминалась с ноги на ногу у входной двери. В чёрном провале овала капюшона горел красный огонёк сигареты. Соткен, одетая лишь в чёрные изящные трусики и бюстгальтер, взяла гостя за руку и, заведя в дом, открыла подарочек, потянув за застёжку «молнии». Дождевик сполз вниз, застыв милитаристским кулём на полу прихожей. Ничего больше на рыжеволосой красавице не было.

— Выруби меня, — прошептала Сабрина своими прекрасно очерченными, влажными от желания губами.

Через час они закончили.

«Какой всё же странный день», — только и успела подумать Соткен, проваливаясь в глубокий безмятежный сон, едва лишь голова коснулась подушки.

В этот раз никакие кошмары её не мучили. Ей приснился её пациент — тот самый голливудский актёр-скандалист. Из одежды на нём имелась лишь дырявая вязаная шапочка.

В её гараже, в огромном рефрижераторе, рыжеволосая красавица Сабрина остекленевшими глазами взирала на замороженные говяжьи стейки, куриные крылышки и кроличьи тушки. Её прекрасное лицо медленно покрывалось инеем.

* * *

— Концовка — бомба, — заявил вновь захмелевший Скаидрис, когда затянувшаяся тишина начала звенеть в ушах.

— Мне тоже понравилось, — поддержала лива Йоля.

— То есть ты убила их просто так? Ни за что? И даже не по-пьяни, а просто потому, что больная на голову? — спросила Аглая Бездна, жавшаяся к хмурому сержанту, и смотревшая на Соткен глазами чёрными и тревожными.

Монакура отстранился и, продолжая что-то чирикать карандашом в своей потрёпанной карте, строго спросил:

— А моих Машу и Дашу, ты, кровожадная кукла, за что порешила?

Бездна фыркнула, будто оскорблённая лисица и, встав с табурета на непослушные ноги, громогласно объявила:

— Пайду пассу.

Уже у самой двери она обернулась и сказала, обращаясь к сержанту:

— Я ревновала.

Пуу показал ей средний палец и она свалила в темноту.

— После того дня я совсем сорвалась с катушек, потеряла контроль, перестала соблюдать осторожность, и даже когда оказалась на подозрении у полицейских детективов, не смогла остановиться: уехала сюда, в Латвию, и продолжала убивать. Тут меня и поймали.

Соткен притихла, хмурясь неприятным воспоминаниям, однако вскоре тряхнула косами и вызывающе уставилась на Йолю:

— Как ты залезла ко мне в голову и приснила мне все эти картины будущих событий, если до них оставалось ещё целых семь лет? Ты уже тогда знала, что мы встретимся с тобой в будущем? Ты была где-то рядом в тот день?

— Тише, тише, моя хорошая, не так шибко. Всё ты узнаешь, всё для тебя прояснится. Отвечу я тебе на все твои вопросы, жажду твою утолив и неведение развеяв. Но только после того, как ты окажешь мне некую услугу, — ответила Йоля, кивнув в сторону Монакуры.

— Да я и сама хотела предложить, бонусом к истории, да вот что-то замешкала. Мы можем выдвинуться в путь, когда все сочтут, что они готовы. Это не так далеко отсюда; там есть всё необходимое, и я надеюсь, что всё это в целости и сохранности. Но нам понадобится много топлива для аварийного генератора — операция займёт несколько часов.

Услышав слово «операция» Монакура Пуу густо покраснел, и смущённо уставился на обеих женщин.

— Куда это вы там собрались? — Бездна ввалиласьвнутрь на последних словах Соткен, грозно икая и безуспешно пытаясь застегнуть «молнию» на промежности.

Левая штанина её камуфлированных штанов темнела мокрым пятном.

— Вот эта, — тощий палец с ободком грязи вокруг ногтя обвиняюще выделил Йолю, — Обещала нам «кораблик и капитана», после того, как типа, старый пират с грабежа вернётся. А вы знаете, что у меня скоро день рождения? Я хочу подарков и обещанный круиз, а шнобель этого, — палец переместился на краснорожего Пуу, — Подождёт. Кстати, ему так лучше, поверьте мне на слово, ибо только я видела...

Сахарная косточка с повисшими кусками мяса втащила ей в лоб, разлетевшись мелкими брызгами подливы. Бездна зашаталась и заткнулась.

— Кто, блядь, кинул? — над столом потемнело: Монакура Пуу привстал с табурета и обвёл всех присутствующих грозным взглядом.

Дойдя до Йоли, выражение его лица смягчилось, и бывший барабанщик укоризненно пробормотал:

— Йоля, нельзя так, ребёнок же.

Потом сел и приобнял испуганного подростка.

— Никто ничего не отменяет, — прогудел бархатный низкий голос, обращаясь к обиженной девушке, вновь спрятавшейся в тушу сержанта, — Эй, ворона, поведай нам вернулся ли паромщик, или ты открыл путь луча, лишь для того чтобы спасти мою божественную задницу?

— Вернулся, — ответил Грим.

В воздухе мелькнули длинные волосы, затем жёлтые подошвы кед; раздался грохот, табурет Скаидриса опрокинулся назад вместе с ливом.

Бойцы опять уставились на поверженного товарища.

— У меня дежа-вю, — сообщила всем Аглая.

— Слишком много потрясений на сегодня для парня, — поднял вверх палец сержант, — Он узнал о смерти бога и встретил говорящего ворона.

Йоля похлопала ладонью о столешницу:

— Вот видишь, моя хорошая, боги держат обещания: завтра выспимся, вылечим похмелье, соберём всё вкусненькое, что осталось, и поедем на кораблик; а уж на кораблике и сплаваем, сержанта нашего полечим, на кораблике и топливо нам нужное найдётся. И про день рождения мы помним: будет тебе и круиз и подарочки.

Бездна вылезла из укрытия и выглядела обнадёженной.

— Ладно, — заявила она пьяным примирительным тоном, — Пусть тогда он, — тычок в сержанта, — Щас стори нам рассказывает, в благодарность, что курс морского круиза изменить придётся.

Сержант сквада поднял голову и устало уставился на Йолю. Жёлто-зелёные глаза глядели на него умоляюще.

— Ладно, будет вам стори, — Монакура аккуратно сложил тактическую карту, в два больших глотка опорожнил кружку и, вытерев усы и бороду ладонями, а те, в свою очередь о штаны, сказал:

— Первый день, когда Ангелы трубили, я вообще не помню. Не было в нём ничего интересного, ничего потрясающего. Так о чём вам рассказать?

— Про сверчков давай, — потребовала Бездна.

— Про соплю, — согласилась Соткен.

Последнее слово, как и полагается, осталось за предводительницей.

— О звезде-полынь я сама вам как-нибудь расскажу, на досуге, а сержант нам поведает о пятой трубе ангелов, о саранче библейской. Мы слушаем тебя, мой хороший. Итак...

Глава восьмая. О диверсантах, сверчках, роботах и японском нижнем белье

— Становись! Смирна!

— Упырь.

— Я.

— Джихад.

— Я.

— Трабл.

— Я.

— Исидиси.

— Я.

— Дайпатрон.

— Я.

— Лещавая.

— Я.

— Вольно, бойцы, давайте-ка все сюда, ко мне, чтоб всем эту схему видно было. Позже каждый получит бумажную ксерокопию. И чтоб никаких фото! Все свои гребаные гаджеты сдали? Хорошо. Итак, бойцы, задача.

* * *

Подслушивать вроде как и западло, но бывает необходимо, если хочешь узнать больше, чем уже знаешь.

— Будет жарко, — голос звучный, визгливо-дребезжащий, со старческими нотками, такой ни с каким другим не перепутаешь, ну разве только ещё с одним. Исидиси. Ну тут всё понятно.

— Пагреимся, тут у вас гавно-климат, я пастаянна мёрзну, — яркий кавказский акцент, тут вообще всё на ладони: Аслан, он же Джихад, рыжий чечен с голубыми глазами.

— И нахера им этот полковник пиндоский, интересно? Пытать или на обмен? — недоверчивый, тревожный тон.

Голос дрожащий, как у алкаша. Если пацана не знать, то можно подумать, что ссыкло какое-то базарит. Но это не так. Это Трабл. Или Луковое. Почему Луковое? Да всё потому же. Это же Трабл, Горе.

— Наверное, чтоби хоть как-то сваиго чиловека использовать. Базу хохлы по-любому потеряют, бери, что имеется, а на базе на этой нихера нету, кроме американского офицера и нашего шпиона.

Дружный хохот. Все любят Аслана. И хотя официально у меня заместителем Упырь, в нашей группе всё решено иначе. Если что со мной случится, меня заменит Джихад, и только потом Упырь. Упырь сам так предложил, Упырь парень честный. А вот и он сам, собственно:

— Если всссе компьютеры вырубят, то когда начнётссся заварушка, начнётссся и металово, как в муравейнике, есссли посссать сверху. Все отсеки доссступны станут. Хохлы бегать будут, мешаться. Почему бы нашему казачку засссланному — компьютерщику, шпиону и штирлицу, вмесссто того, чтобы электронику вырубать, всем нам ключ-карты не сделать, и систему не перепрошить? Тогда враги в ловушке, а нам намного проще будет.

Голос тихий, шипящий, с присвистом. А внешность — просто улёт. Длинный, всего на голову меня ниже, волос на аномально вытянутой башке нет, бровей нет, щетина не растёт, уши слегка заострённые, губы бескровные, зубы острые, словно подпиленные.

Реально упырь.

— Шёл бы ты в хакеры, что здесь делаешь? — странный, почти мальчишеский голос. Как у подростка, недавно обнаружившего пару чёрных волосинок на своих розовых яйцах. Это Лещавая так говорит. Если её спросить, почему Лещавая, то она молча задерёт вверх свою футболку. Конкретно, плоская, как сковородка. А вы бы хотели, чтоб вас Сковородкой звали? Вот то-то же. А кто ещё плоский, как сковородка? Правильно, лещ. Поэтому вот так вот. Лещ, только девочка. Лещавая, одним словом.

— Я кровь люблю, — шипит Упырь, — тёплую и густую, виртуалка не катит.

Это правда. Сам видел: стейки на решётку вообще непонятно зачем бросает — они даже нагреться не успевают, жрёт, закрыв глаза от наслаждения, а по губам и подбородку кровища стекает. Упырь, одним словом.

— А почему у сержанта такое имя странное? Я даже слов таких не знаю.

— Бля, кто это? Он чё, сука, чует, что я вам тут за погонялова раскрываю? Ааа, это же новый боец, как его там? Дайпатрон, во. У самого-то имечко ещё то.

— Это японский бренд, изготовитель женского нижнего белья, — снова мальчишеский голос.

Не, ну а кому ещё про женские труселя рассказывать.

— И?

Дайпатрон не унимается: старлей предупреждал — пацан дерзкий, но толковый. Пришёл на замену почившему Дуремару. Убили Дуремара на той неделе.

— Слушай, брателло, это длинная стори, давай как-нибудь в другой раз, — Джихад урезонить любопытного пытается, но тот на своём стоит:

— А вкратце?

— А вкратце так.

Ага, снова Лещавая, сейчас она всё по-быстрому разрулит, талант у неё такой.

— Труселя с надписью такой пару лет назад у него один чёрт из тумбочки стащил: искал сиги и печеньки. Ну и давай втирать всем: больной фетишист наш сержант — сам, говорит, видел, вот вам крест. Дрочит наш сержант, а во время рукоблудия труселя эти себе на морду одевает. А тут сержант наш, как из-под земли и появился, опять, наверное, подслушивал. Черту этому он руку правую сломал: за воровство типа, а рот — от уха до уха разорвал, покарал, значит, за ложь и базар гнилой евоный.

Разрулила, бля... Не рвал я никому рот, кстати...

— Поучительно, — в голосе Дайпатрона даже удивления не случилось, — Ну, дык, а он дрочит?

Вот засранец. Ладно, пора мне. Мой выход.

(Дверь в столовую распахнулась от мощного пинка.)

— А вот сейчас, малыш, ты и узнаешь, дрочит ли твой сержант на японские женские трусы. Пойдём-ка со мной, я тебе Патрон Дам.

— Сержант, — всплеснула руками Лещавая, — Ты опять подслушивал! Это мерзко!

— Так точно, Лещавая, подслушивал. Подслушивать — полезно. Иди, иди, малыш, чего ты на неё уставился. Она тебе не поможет.

* * *

Бултыхаемся в десантном отсеке лёгкого транспортника. Трабл пихает локтем сидящего рядом Исидиси и кивает на расположившегося напротив новичка. Вид у того понурый, рожа мятая.

— Эй, Дайпатрон! Посмотрел на шоу? Расскажи, как всё прошло? — испуганно-вкрадчиво интересуется Луковое.

Нет ответа. Нехорошо. Отвечать надо, если тебя спрашивают. Все воспитанные люди так делают. Исидиси снова пихает Горе локтем под рёбра и тычет пальцем в наушники общей связи, что висят у новенького на шее, а не одеты на уши, как у всех. Трабл стекает по креслу вниз, ровно как гигантский слизень, и носком берца втапливает новобранцу по колену. Дрёма и меланхолия у Дайпатрона вмиг проходят. Однако же ответный удар цели не достигает: Трабл уже заполз обратно, и новичок показывает тому характерный жест — проводит большим пальцем руки по шее, потом тычет им в сторону Горя. Трабл кажет ему фак, затем этим же факом тычет в наушники Дайпатрона. Тот одевает их.

— Дайпатрон, мы все сегодня умрём, неужели ты и дальше будешь игнорить пацанов, ведь это твой последний шанс с кем-нибудь поговорить.

Трабл замолкает, ехидная улыбка сползает с физиономии и он некоторое время сидит, опешивший, открыв рот и бездумно уставившись на новенького. Все бойцы, как по команде, поворачивают головы и тревожно смотрят на Горе.

Сука, ну поправься, что это шутка такая. Я пытаюсь что-то сказать в микрофон, но слова застревают в горле. Трабл у нас... Тащемта, он что-то вроде оракула или волхва... А как называются прорицатели, что предсказывают только несчастья?

— Сержант рассказал мне откуда, почему и зачем трусы.

Бойцы вновь синхронно поворачиваются к Дайпатрону и смотрят на него, как на идиота.

— Сорри, пацаны, я не знал.

Ничего, бро, тут каждый так начинал, без оказий ни у кого не получилось, и ты ещё много чего не знаешь, но это поправимо. Если только Трабл пошутил.

Луковое стряхивает с себя оцепенение, меняет застывшее в ужасе выражение лица на своё привычно-ссыкливое и вновь сползает по креслу; кулак Дайпатрона летит в открытую ладонь Горя. Инициация, бля.

Буммм-буммм.

Буммм-буммм.

Упырь поднёс походный котелок к микрофону и зачем-то хуярит по нему оловянной солдатской ложкой.

I’m rolling thunder, pouring rain

I’m coming on like a hurricane

My lightning’s flashing across the sky

You’re only young but you’re gonna die

I won’t take no prisoners won’t spare no lives

Nobody’s putting up a fight

I got my bell I’m gonna take you to hell

I’m gonna get ya, satan get ya, — внезапно заявляет всем бойцам сам Брайан Джонсон, да так, что уши закладывает.

Дайпатрон отвисает, словно удивлённая челюсть и пырится на Исидиси, что продолжает, уже поддерживаемый дружным хором:

Hells bells

Hells bells, you got me ringing

Hells bells, my temperature’s high

Hells bells.

— Эй, девчонки, готовность десять секунд, — звучный голос майора перекрывает собой песню, и Адские Колокола стихают.

Hells bells...

* * *

Растянулись цепочкой по лесу; Лещавая нашла огромный боровик и, приставив гриб к причинному месту, пихает им в задницу идущего впереди Упыря, слегка пригнувшегося из-за пулемёта «Печенег», что расположился на широких плечах кровососа. Руки Упыря заняты, одна крепко держит приклад, вторая вцепилась в дуло пулемёта, и он не может противиться шляпке боровика, ровно как и туче комаров, облепивших его лысую башку. И кровосос, сам теперь в роли напитка, продолжает свой путь, трахаемый сзади огромным грибом.

Странно, но лес здесь очень напоминает леса Севера: ёлки, сплетённые корявые кустарники, мох под ногами и куски острого гранита, торчащие из под земли. Интересно, может пилот был перекрыт в хлам и вместо Восточной Европы скинул нас где-то в Скандинавии?

Ненавижу в арьергарде тащится, постоянно оглядываешься, может и запараноить: увидишь всякое забавное — то, чего на самом деле нет.

Стоп. Остановились, как по команде. По команде и есть. Папа сержанта зовёт.

Хлопаю по заднице Лещавую и отбираю у неё гриб. Теперь она в арьергарде, игрушки долой. Иду вдоль цепочки, ловлю взгляд каждого, читаю их — вроде в порядке все, даже Дайпатрон кататонить перестал, чует мясо, будто гончая. Профессионал, уже видно.

Валя, папа наш, он же майор, подзывает меня и Аслана; мы втроём уходим шагов на сто вперёд, потом плюхаемся на брюхо и ползём в гору, поросшую кустиками брусники и белым сухим мхом. Заползли: лежим, вглядываемся. Этот склон обрывается вниз отвесным песчаным карьером, и вот она, гребаная база, там внизу, в каких-то ста метрах. Какая же сладкая брусника. Пока майор пырится в оптику, собираю ягоды в карманец на рукаве, Сковородке принесу, девчонкам витамины полезны.

Валя тычет меня биноклем своим, рожа недовольная, надо ягодку ему в хавальник сунуть, может подобреет. Плюётся гад и в направлении базы пальцем кажет.

Беру оптику. Никак это невозможно. В смысле, то, что вижу.

Передаю бинокль Аслану — если и он увидит то, что мы с майором видим, значит это, походу, реальность. Ага, так оно и есть. Реальность. А реальность заключается в том, что сеточный периметр высотой метра три разорван во многих местах, сами ворота вообще снесены нахер, во дворе догорает пара броневиков, и ещё трупы. А вот тут нам четвёртого взгляд нужен, ибо то, что видим мы трое, не может быть реально. Трупы солдат, да, есть они, но вот те, другие...

* * *

Вернулись назад и оставили Джихада на растерзание бойцам: те ему пытками грозят, но чечен молча сидит на пне замшелом и вид имеет порядком остолбеневший. Мы же с Валей звонить домой пошли, так и так мол, аномалия какая-то и вообще форс-мажор. Дома выслушали, майор докладывал, и говорят:

«Ты товарищ Валя, Монакуре трубу-то передай и сядь, посиди, не волнуйся так сильно».

А я им опять всё тоже самое, слово в слово. В общем ждать сказали и трубу повесили. Сидим и ждём.

— Вот, сержант, — говорит Валя, майор наш, — Вот тебе лишнее доказательство того, что человек сам себе злобный буратино. Вот она закономерность: книжки об эпидемиях и вирусах, фильмы о вирусах и эпидемиях, игры и песни о них же, и в одно прекрасное утро мы и слышим по радио: обнаружен новый коронавирус, вакцины нет, люди мрут, пандемия и всем пиздец короче. Вот так, сержант, работает пространство и ум человеческий, что в сущности одно и тоже. Ум создаёт, а пространство воплощает. Так что нет тут ничего удивительного. Книжки о вторжении, фильмы о вторжении, игры, музыка, комиксы и мысли о вторжении, и вот оно, вторжение. Книжки о зомби, мысли о зомби, кино про зомби, будут вам и зомби. Скоро.

Звонят из дома.

«Ноги в руки, — говорят, — И домой, вертушка заберёт в полсотне километоров отсюда. Только труп захватите, а то кое-что похуже трибунала вам грозит. Дурка к примеру».

* * *

Стоим кружком и пыримся на тело, что притащили на куске брезента Исидиси и Дайпатрон. Джихад корявой веткой деловито тыкает в сочленения ржавого железного доспеха, ворочает прозрачные, как у стрекозы, крылья, озабоченно цокает языком, изучает.

— Билядь, ви толька пасматрите на это, — когда Аслан волнуется его горный акцент звучит просто невозможно.

Прутиком он показывает на глубокие вмятины, покрывающие бурый панцирь твари. Осторожно присаживается возле чудовища, ровно как опасается, что поверженный монстр сейчас очнётся и вцепится ему в лицо. Боевым ножом он ковыряется в одной, особо глубокой вмятине и вскоре выуживает оттуда смятую в лепёшку семь шестьдесят вторую.

— Бронированный сукин гад.

Джихад встаёт и с отвращением пинает тело. От его удара голова чудовища отваливается и откатывается в сторону, и тут все понимают, что это никакая не голова, а шлем, искусно выполненный в форме головы сказочного насекомого; прорези для глаз имитируют фасеточные глаза, длинные шипы на лбу подобны антеннам, выпуклая пластина наносника раздваивается к низу, образуя два изогнутых жвала.

Сама же голова на месте: вот она, торчит из сочленений панцирного доспеха.

Представьте себе череп, обтянутый кожей, как у мумии, ну или узника Аушвица. Или представьте себе рожу мэйденовского Эдди, волосатого и с чёрными глубокими провалами глазниц. Вот на что больше всего смахивает башка этой твари. Только, она, в отличии от Эдди, совсем не кавайна. Нет в хари этой твари харизмы и задиристости айрон мэйденовского маскота.

В чёрных глазницах — мутные, как у дохлой рыбы, выпученные глаза, лишённые ресниц, а кривая, от уха до уха, пасть, формой точь-в-точь акулья, ощерена кривыми, как у свиньи, страшными клыками. Кожа коричневая, истрескавшаяся, местами отслаивается от черепа, обнажая жёлтую кость. Волосы, больше похожие на свалявшуюся овечью шерсть, ну или на мою причёску спустя семь лет*, связаны на темени в двойной самурайский пучок.

*Примечание: «на мою причёску спустя семь лет» — возможно, Монакура имеет в виду дреды.

И тонкий сияющий обруч, охватывающий лоб. Золотые болты, удерживающие венец, намертво вкручены в лоб чудовища. Короче Ангмарское отродье, только невъебенно зубастое.

Тело же твари больше всего походит на туловище уродливого кузнечика, только уж очень крупного. Сверчок размером с алабая.

Две пары мосластых ног покрыты бронёй, напоминающей ржавое железо. Имеются и руки, точь в точь лапки динозавра, тоже, сука, бронированные. Армором прикрыто и вытянутое туловище, что завершается эластичным хвостом, напоминающим плетёный полутораметровый хлыст, а на конце — кривое обоюдоострое лезвие. И это ни разу не яйцеклад, как должно быть у нормальных кузнечиков, это — оружие.

— Как же их завалили?

Упырь поднимает палку Джихада и продолжает изучение. Всё тело твари, от шеи до грозного хвоста неуязвимо, что твой танк, но прозрачные крылья ничем не защищены — измочаленными обрывками они прилипли к иссечённой броне.

— А, ну вот, — Упырь поднимает крыло и все видят пятна крови в сочленениях доспеха.

Кровь у тварей красная. Как у людей.

— Доспех должен как-то сниматься, это — нихера не насекомые, — увлёкшийся Упырь суёт палец в пулевые отверстия.

— Запах, как у человеческой, — палец перемещается в рот Упыря — И на вкус она же.

Лещавой овладевает рвотный позыв, она с отвращением морщится. Упырь пожимает плечами и переворачивает труп на спину.

— Сука, как же он крепится. Тут где-то должны быть застёжки. Где-то тут.

— Отставить, товарищ Упырь, на этом исследования пока что закончены.

Голос Вали, майора нашего, тих, но непреклонен.

— Всё, мы выполнили приказ, теперь уходим, пусть дома разбираются с этой тварью.

Упырь послушно вытягивается в «смирно» и бросает сучок на землю. Он выше майора на голову, поэтому тянет к землю длинную белую шею и капризно гнусавит:

— Папа, это ж, блядь, додики из космоса! Никогда не верил в инопланетян, и тут на тебе: хуяк и прилетели. Интересно же. Значит это, типа, вторжение?

Майор задирает вверх лицо и мрачно смотрит на солдата несколько тягучих секунд, потом отворачивается и, плюнув на кузнечика, уходит прочь, бросив:

— Нет, не вторжение.

— А чё тогда? — вопрос Упыря догоняет его и бьёт в широкую спину.

— Апокалипсис.

* * *

Ещё сорок кэмэ и всё, домой, а там уж будет время на вопросы, на правду и домыслы. Опять замыкаю, впереди Джихад и Дайпатрон тащат самодельные носилки с бронированным сверчком, надёжно упакованным в брезент и чёрный трупный мешок. Все устали: прошли сегодня уже почти полтинник, туда, теперь вот обратно, но идут в ускоренном темпе, надо успеть до темноты — домой хочется. Сплошные ёлки сменились осинами, берёзой и ольхой, горки пропали, теперь похоже на европейские леса. Вокруг тишина, ветра нет совсем, ни один листочек не шелохнётся, даже пичужки заткнулись. И тишь эту упокоенную вдруг рвёт низкая вибрация мобильника, что в нагрудном кармане у майора.

* * *

— В общем собрались там все, кто выжили: пяток врагов, штирлиц наш и полковник пиндосский; и кроме, как в живых остаться, ни о чём другом и не помышляют. Свои к ним на помощь не придут, почему — неизвестно, но факт. Штирлиц наш давно уже сдал и себя и нас, так они за операцию нашу, как утопающий за соломинку ухватились; похерам говорят на войну эту сраную, вытащите нас отсюда живыми, братья славяне, тут посерьёзнее локального конфликта дело: вторжение из космоса, мать вашу. Скоро войне пиздец: все люди Земли-матушки забудут тёрки свои и объединятся против уродов инопланетных. Американец и мы с вами пойдём добровольно, всех вломим, предадим и публично очерним, если надо, только спасите-помогите.

Валя замолчал, отёр ладонью комаров со лба, устало посмотрел на бойцов.

— Задача ясна?

— Ув! — тявкнули.

А потом посмотрели на Горе.

* * *

— Ессли мы не отдохнём, то будем подобны воинам Эйстейна Тетерева, что привёл подкрепление викингам, умирающим на Стамфорд-Бридже, то бишь способны презрительно плеваться в лицо врагов, но вот махать мечами — вряд ли, — шипит Упырь в ухо усталому майору, что лежит жопой кверху всё на той же горке и вновь пырится в свой бинокль.

Горка прекрасна. В каждом лесу есть такая горка, поросшая соснами, седым мхом и кустиками брусники. Места силы.

Валя думает, смотрит на меня, лежащего рядом с травинкой в углу рта. Кивает.

— Бойцы, спим два часа. Кто вытянет короткую спичку — не спит, в дозоре.

— Не надо спичек, — Трабл встал с земли, отряхивая хвою и раздавленные ягоды с задницы.

— Уверен?

— Угу.

— Хорошо, боец. Всем остальным спать. И спать быстро.

* * *

Территория базы сейчас — это поле жестокого боя, здесь до сих пор дымит бронетехника, повсюду трупы и полу-высохшие лужи бурой жижи; матушка земля любит кровь, быстро впитывает в себя, быстрее, чем воду. Трупы солдат зверски растерзаны, повсюду валяются отрубленные человеческие конечности, нет ни одного мертвеца, у которого имелась бы голова на плечах, все бойцы обезглавлены.

Но наши враги — молодцы, на каждого павшего солдата приходится примерно по пять-шесть сверчков. У тварей похоже нет огнестрела, но их ржавая железная броня покруче кевлара, а ещё эти чудовищные полуметровые сабли, торчащие из задниц на гибких тросах. Но всё же интересно, как они сожгли все броневики? Двигаемся к единственному строению — небольшому одноэтажному зданию посередине территории. Это всего лишь «оголовок»; база насчитывает пять подземных уровней, и уходит под землю на многие сотни метров. Автоматическая дверь, подобная воротам огромного гаража, поднята лишь наполовину; вход завален трупами, тонущими в лужах крови.

Внутри темнота и полная тишина. Вперёд, девчонки. Одно радует: Трабл молчит.

Узкие коридоры, по стенам и потолку тянутся какие-то шланги, провода, кабель и стальные трубы. По бетонным плитам течёт вода, сочащаяся непонятно откуда, вокруг серый сумрак, скрывающий чёрные провалы ответвлений коридора и странный туман, окутывающий наши армейские ботинки.

Ищем аварийный спуск на нижние уровни: лифты застряли в шахтах стальными коробками, явно наполненные кровавыми сюрпризами. Валя впереди, на плече автомат, в руке схема, в зубах — фонарь. Майор невозмутим — ни разу не замешкался ни на одном перепутье. Лёгкий тормоз на пару секунд, взгляд на карту, и поворот в нужном направлении.

Упёрлись в стену; перпендикулярно нашему коридору — точно такой же; проём тоннеля справа и слева тонет в непроглядной мгле, надёжно хранящей военную тайну. А перед нами: маленькая неприметная дверь — та самая аварийная лестница. Валя хватается за массивную круглую ручку и с великим трудом крутит её против часовой стрелки, ибо допотопный механизм проржавел насквозь.

Один оборот, два, три.

Кто-то дёргает меня за рукав, я опускаю глаза и вижу бледную мордочку Лещавой: она прикладывает указательные пальцы обеих рук к своим ушам, а затем разводит их, показывая на чёрные тоннели коридоров слева и справа. Многие видят её жест, и, как и я, внимательно прислушиваются. Тишина, лишь вода капает с потолка и шелестит...

Что это шелестит?

Шелест превращается в гудение, а потом доносится стучащий скрежет. Природа этих звуков становится моментально понятной: именно такой звук издаёт множество лап, увенчанных когтями, когда те встречаются с рифлёными стальными пластинами пола.

Команда не нужна: Упырь уже нацелил дуло «Печенега» вправо, туда же смотрит и ствол Джихадовской штурмовой винтовки; Трабл и Исидиси взяли левый коридор; мы со Сковородкой целимся в сумрак коридора, откуда пришли, а Дайпатрон и Валя, пыхтя и матюгаясь, вцепились в круг колесного замка.

Трабл жалобно подвывает, он всегда так делает, перед тем, как начинается массакра, и, к слову сказать, в нашей группе это и есть команда «Огонь».

Дверь аварийной лестницы распахивается с оглушительным скрипом; Дайпатрон в изнеможении повисает на круглой ручке, а Валя направляет луч фонаря в дверной проём.

Те, кто появляются оттуда, передвигаются так быстро, что кажутся размытыми тенями: луч фонарика едва только высветил какое-то движение на открывшейся лестнице, а тело майора, рассечённое наискосок от правого плеча до поясницы, уже оседает на пол кровавыми кусками, а твари, быстрые, как хорьки, мельтешат среди нас, продолжая убивать.

Я успеваю упасть на спину, прежде чем лезвие снесёт мне голову, задираю ствол и стреляю в воздух над собой. Что-то тяжёлое падает сверху и грудь пронзает острая боль. Я скидываю с себя тварь и откатившись в сторону, несколько раз нажимаю курок, целя в насекомое, что дёргается в судорогах сбоку. Уши закладывает от грохота выстрелов, что наполнил собой коридоры.

Смотрю вправо: Лещавая сидит на полу, зажимая обеими руками низ живота, там, где кончается кевларовый бронежилет, и руки у неё чёрные от крови.

Я на четвереньках передвигаюсь к ней, зажав в зубах ремень калаша, и пытаясь на ходу достать из кармана шприц и бинты.

Упырь стоит, широко расставив ноги: «Печенег», удерживаемый им на весу, поливает коридор свинцовым ливнем.

Рядом, раскинув в стороны руки и ноги, словно распятый на колесе, лежит Джихад. Из-под его тела виден ржавый доспех, длинные шипы пробили насквозь тело Аслана и рыжий чечен похож на тигра, угодившего в яму, утыканную острыми кольями.

Трабл и Исидиси живы — палят в надвигающийся на нас рой.

На лестнице аварийного спуска истошно орёт Дайпатрон, похоже он там дерётся врукопашную.

Хватаю Лещавую за шиворот и, словно тряпичную куклу, волоку её к аварийной лестнице:

— Все на лестницу, быстро, — ору так, что рвётся кожа в горле.

Достигнув распростёртого Джихада, бросаю Лещавую на пол, словно куль с мукой, и, схватив бойца за раскинутые руки, резко дёргаю на себя, снимая с острых шипов. Из пробитой груди чечена мне в лицо бьют фонтанчики крови.

Подхватываю девчонку, втаскиваю обоих в дверной проём и вовремя — Дайпатрон, стоя на ступенях, отбивается калашом от хвоста бронированного гада, что передвигается по перилам, держась за железяку всеми четырьмя конечностями. Гадина без шлема: моя пуля входит точно ей в голову, и продолжает крутиться внутри, превращая мозг чудовища в кровавый фарш.

В дверях появляется Трабл и падает на пол, зацепившись обо что-то ногой; сверху на него валится Исидиси, а Упырь, размахивая дымящимся пулемётом, пятится задом, словно рак, по их телам, теснимый парой насекомых.

Остальные гады толпятся у двери, толкаясь и мешая друг другу.

Трабл вскакивает на ноги и, обхватив хвост первого захватчика руками и ногами, ровно как мартышка лиану, удерживает лезвие чудища, в то время, как Исидиси, пронзительно вереща, хуярит тварь пристёгнутым к автомату штык-ножом, пытаясь попасть в узкие сочленения доспеха.

Второй сверчок разворачивается на месте, будто дрифтующий автомобиль; его хвост летит прямо мне в лицо, но не долетает всего каких-то полметра: разлетается кровавыми ошмётками.

Подоспевший Дайпатрон ломает ему прикладом одну из ног, тварь оборачивается к нему и я в упор расстреливаю бронированную спину.

На этот раз ржавое железо не спасает, монстр падает, как подкошенный.

Совсем рядом раздаётся взрыв, всех накрывает волна горячего воздуха, опрокидывая на пол, но, даже оглохший и ослепший я чувствую осколки, пронзающие воздух вокруг меня.

Ещё один взрыв.

И ещё один.

Опять стою на четвереньках, кашляя и пытаясь вдохнуть, но нихера не выходит.

Стало как-то тихо: ничего не слышу, наверное контузило слегка. Моей винтовки нигде нет.

Кто-то стонет рядом; значит не оглох.

Дверь как-то удалось закрыть, отрезав рой. В неё бьются и царапаются, но похоже на данный момент бой закончен.

И, похоже, кто-то из нас умер.

* * *

Нас шестеро.

Аслан тоже мёртв.

Был ещё жив, когда я сдёргивал его с шипов.

А когда Упырь отогнал рой тремя гранатами, и бойцам удалось закрыть таки дверь, Джихад уже не дышал. Злополучный осколок достался и ему: вонзился прямёхонько в висок.

Но этого я никому не сказал. Не надо им это сейчас. Всё равно не вытянул бы чечен, только мучался бы долго; Упырь, сам того не желая, избавил товарища от страданий.

Спускаемся по лестнице; железо протяжно гремит под каблуками наших берцов.

Лещавая тихонько постанывает мне в ухо, невзирая на двойную дозу промедола. Она примотана ко мне за спину лютой комбинацией из тактического рюкзака, армейских ремней и обрывков обмундирования покойного Джихада.

Винтовку она отдать отказалась, так мы и идём, спаренные, словно воинствующие сиамские близнецы.

Дайпатрон тоже ранен: лезвие чудовища, с которым он дрался врукопашную, глубоко рассекло ему левое предплечье, ну а легких порезов на нём примерно дюжина. Пацан сильно бледен, часто останавливается и блюёт. Яд. Свалится скоро Дайпатрон.

— Что же это, сержант? — горячие и шершавые девичьи губы щекотят мне ухо, у Сковородки жар — тот же яд.

— Саранча. Правду Валя сказал.

— Как в Книге Бытия?

— Именно, — говорю.

Раненная девушка замолкает; рука, обвивающая мою шею, обмякает. Мы достигли уже третьего уровня, лестничных проёмов между каждым — примерно как в девятиэтажке. Тут, похоже, небольшой подземный город. Мобила осталась в кармане майора, но я запомнил, куда нам. Приказ никто не отменял. Мы спускаемся на самый нижний, пятый уровень.

* * *

Пришли. Точно такая же маленькая дверь, как и та, возле которой сейчас лежит Аслан.

Открываем и заходим.

Точно такой же коридор, как и на том первом уровне, где в луже крови сейчас плавают куски разрубленного пополам майора.

Движемся вперёд, осторожно, но быстро.

Ствол штурмовой винтовки, приклад которой сжимает Лещавая, лежит у меня на плече, жар у неё сменился ознобом, дуло калаша трясётся и я чувствую пятьдесят килограммов льда, примотанных к моей спине.

Перекрёсток. Останавливаюсь.

Знаю, что девчонка поднимает согнутую в локте руку.

Я ухмыляюсь. Мне лучше, чем всем остальными в этой заварушке. Я в прямом смысле слова «не один».

Куда же теперь? Память на четвёртом десятке уже не та, но путь нам подсказывают трупы. Саранча лежит грудами, словно попала под струю дихлофоса.

Поворачиваем в нужном направлении и идём; прозрачные огромные крылья хрустят под подошвами, ровно как сухой камыш. Идти становится тяжело, груды трупов превращаются в завалы.

«И горы встают у него на пути, и он по горам продолжает ползти».

Тоннель слегка расширяется, мы и правда уже ползём, а некоторые твари, что лежат здесь десятками, всё ещё шевелятся.

И стонут. Голоса напоминают человеческие.

Справа движение. Выстрел. Ещё одно. Ещё один выстрел.

Cреди павшей саранчи ещё есть особи, способные поднять хвост для последнего удара.

Груды трупов вдруг заканчиваются, и мы видим причину этой бойни: две автоматические турели, слепые и неподвижные, тревожно мигают красными огоньками — патроны кончились. Наше счастье.

Я свечу фонариком в харю одной из тварей, что неестественно выгнулась, застыв полусидя среди трупов прямо передо мной. Шлем сбит с её вполне человеческой головы, спутанные длинные волосы нависают на мумифицированное лицо, но от луча фонарика оно дёргается и рыбьи глаза устремляют в меня взгляд, полный осознанной ненависти.

Я останавливаюсь, и Лещавая вновь вздымает вверх согнутую руку. Дулом автомата я поднимаю человеческую голову саранчи, так, чтобы не приходилось сильно нагибаться.

— Кто ты? — спрашиваю я чудовище с лицом ожившего трупа и телом уродливого насекомого.

Тварь хрипит, с уголка огромного безгубого рта, ощеренного выпирающими клыками, стекает струйка тёмной крови, чудовище булькает, а потом глухо, но чётко произносит высоким гортанным голосом:

— Откин я.

Я ещё выше задираю его подбородок и опять задаю вопрос:

— Откуда вы взялись?

Глаза, в которых нет ничего человеческого, тем не менее вновь осознают заданный вопрос и тварь опять произносит слова:

— Сан лавзирп аноддава воз йынбурт.

Я чувствую тяжёлое дыхание своих бойцов, что забыв осторожность, сгрудились сзади и слушают, и я ощущаю волны ужаса, что окутывает их всех.

Тварь тоже чувствует это.

Она широко открывает свою чудовищную пасть и внезапно исторгает оглушительный визг от которого виски сдавливает ледяным обручем.

Я сую дуло в разверстую зубастую пропасть и нажимаю на курок; голова саранчи безвольно повисает, упёршись скошенным подбородком в грудь, окованную железным панцирем.

Трабл обводит нас испуганными глазами: пацан реально выглядит, как ссыкло, как же ему это удаётся; открывает рот, и постояв так секунд пять, закрывает его. Бойцы переглядываются между собой и грустно улыбаются. Сзади мы слышим приближающийся тихий шелест.

— Патроны давайте. И гранаты. Много давайте.

Дайпатрона штормит будто с литровой. Лицо мертвенно-бледное; струйки пота текут у него по щекам, с кончика носа капает. Он стоит, прислонившись к мокрой бетонной стене, и мы, проходя мимо, суём в его трясущиеся руки автоматные магазины и эргэдэшки.

— Спасибо за службу, солдат, — я на пару секунд замираю перед бойцом вытянувшись в «смирно» и отдаю честь.

Дайпатрон отвечает тем же.

— Помни, что только твой ум реален и бессмертен, всё остальное — лишь мираж, — сую ему гранату, и прохожу мимо, но Лещавая тормозит меня, уцепившись рукой за плечо героя.

Горячий и мокрый поцелуй расцветает на его щеке, расцветает и сам Дайпатрон.

Обвешанный боеприпасами, он стоит, пошатываясь и улыбается, провожая нас взглядом.

Треск крыльев всё ближе и мы прибавляем ходу.

Через десять ударов сердца сзади раздаётся короткая автоматная очередь, потом ещё одна и ещё одна.

Ещё через десять ударов до нас долетает грохот: одна граната, вторая, третья.

Опять треск автоматных выстрелов. Потом опять взрывы.

Мы уже далеко, грохот боя становится всё тише, и, после очередного поворота, до нас доносится лишь невнятный глухой шум.

Пол под ногами снова становится скользкий от крови и побитой саранчи опять целые груды. Но теперь встречаются и человеческие тела, и с каждым шагом изувеченных трупов солдат всё больше и больше.

Последний рубеж, понимаю я. Кажется, мы у цели.

Где-то сзади ухают еле слышные взрывы, воспринимаемые нами скорее ощущением вибрации стальных пластин под ногами, чем звуками разрывов противопехотных гранат. Невероятно, но Дайпатрон всё ещё держится. Смертельно отравленный, он один сдерживает десятки бронированных тварей. Реально, он круче, чем турель.

Коридор, хранящий следы тяжёлого боя, перешедшего в кровавую рукопашную свалку, упирается в стену. Там, за поворотом должно находиться некое помещение, где, судя по всему заперлись выжившие. Я поднимаю автомат и даю короткую очередь в темноту.

— Открывай, русские пришли, — ору сиплым голосом, после чего разряжаю ракетницу прямо перед собой.

Коридор впереди окрашивается зелёным мерцающим светом. Заряжаю ещё раз и опять нажимаю на спусковой крючок. Тоннель окрашивается красненьким.

В коридорах тишина. Капает вода и, кажется, кто-то стонет.

Так и стоим, не рискуя завернуть за поворот, как вдруг до нас докатывается отзвук одинокого взрыва. Последняя граната Дайпатрона, и я готов побиться об заклад — её он не кинул.

— У нас где-то две минуты, — вопросительным тоном оповещает всех Упырь, смотря на меня и Горе.

Мы киваем, Упырь кивает сам себе, и отодвинув меня с привязанной Лещавой, направляется за поворот.

— Хохлатые, блядь, — его голос многократно отражается эхом от бетонных стен, — Чипу и Дейлу не до вас — хомяки однополый брак замутили. Если кто вам и поможет, то это мы, москали ватные. Ни разу не вижу белых капитуляционных флагов, или хотя бы фигуристой матрёшки, с борщом и караваем. Открывайте, мать вашу, у нас кузнечики на хвосте.

Мы, замершие за поворотом, слышим какой-то лязг, скрип и топот ног, грохочущих по стальному настилу пола кованными тяжёлыми ботинками. Выжившие проснулись. Я эффектно возникаю из-за угла, сопровождаемый остатками банды.

— Героям слава!

Мы с Лещавой замираем, синхронно воздев вверх руки в римском салюте.

Очкастый жирдяй в красной фланелевой рубахе и линялых широких джинсах, спешащий нам навстречу, останавливается, трагически сморщенное лицо светлеет, а трясущиеся щёки ползут в стороны, демонстрируя нерешительную улыбку. Скалятся и четверо встречающих нас бойцов: пожилые мужики, предплечья которых лежат на штурмовых винтовках, акцентируя наше внимание на свободных и пустых ладонях.

— Хой! — хором отвечают враги на наше приветствие.

Самый старый из них — здоровый кабанище, под два метра ростом, удивлённо разглядывает мою рожу, задирая вверх седую голову. Потом протягивает мне квадратную и плоскую, как камбала, флягу, объёмом в пару кварт.

Я принимаю подношение. Отвинчиваю крышечку, что повисает на изящной цепочке и, сделав небольшой глоток, передаю сосуд за спину, Лещавая ловит его обеими дрожащими руками и пару раз булькает, после чего заходится приступом сухого, лающего кашля. Но это не потому, что бурбон говёный. Джим Бим, он и в Африке — Джим Бим. Херово ей. Пузо распорото, но подлатать можно, и надежда имеется. Но долбаный яд урезает её шансы. Ей, конечно поменьше, чем Дайпатрону досталось, но всё же.

Так мы и стоим: недавние враги, а теперь просто люди, забывающие раздоры и сбивающиеся в стаю себе подобных перед лицом чего-то пугающего и необъяснимого. Мы молча пыримся друг на друга, но приближающийся треск и скрежет заставляет всех прервать эту игру в гляделки.

Двое из встречающих нас бойцов выдвигаются вперёд и занимают позицию на повороте, откуда мы только что вырулили, а толстяк, вновь одевший маску скорби и страха, нервно машет нам рукой, и устремляется вперёд, показывая путь.

Впереди раздвижные двери, подходы к которым преграждают ещё две автоматические турели, чем-то неуловимо напоминающие двух Буратин. Роботы стоят на тоненьких стальных лапках, похожие на страусиные, склонив к полу головы, увенчанные длинными носами — дулами мощных пулемётов, и многозначительно перемигиваются разноцветными лампочками. Я таких только в кино видел. Made in USA. Двери раздвигаются с жутким лязгом и скрипом, мы заходим, бойцы прикрытия покидают свои позиции и что есть духу несутся к нам, сзади них трещит крыльями и скрежещет когтищами приближающийся рой.

Прямо по курсу — полукруглая стена из монолитного железобетона, в середине которой — выпуклый прозрачный экран. Это ещё одни раздвижные двери.

За бронестеклом — человек в камуфляже.

Мы дожидаемся бегущих солдат и вручную задвигаем двери — лампочки, ввинченные в стены, ярко горят, но автоматика ворот не работает. Накидываем массивную щеколду и стоим, прислушиваемся, передавая по кругу квадрат фляги. Фигура за прозрачным, освещённым изнутри бронестеклом, тоже замерла. Толстенная бронированная дверь, явно способная выдержать кое-что посерьёзней автоматной пули, звукоизоляцию имеет никакую. Мы отчётливо слышим треск крыльев: он напоминает хруст рвущейся материи, и вязкий гул — трупы, покрывающие стальные пластины пола, глушат собой удары когтей бегущих тварей.

И вот тут один из двух Буратин впервые подаёт голос.

Потом второй, и высокий старик, что поднёс нам бурбон, удовлетворённо кивает головой. Наши бывшие враги заметно расслабляются, и я вынужден довериться их шаткому спокойствию и поверить, что здесь, под прикрытием умного американского оружия, мы в относительной безопасности. И ещё это очень сильно смахивает на западню.

* * *

— Выход конечно есть, сержант. Нельзя человеку оказываться в положении «выхода нет». В этом плане офицерам легче, чем обычным смертным — у них всегда имеется при себе табельное оружие. Конечно же отсюда есть ещё один выход. Мы и не надеялись, что вы прорвётесь сюда без потерь, а потом мы все вместе ещё раз проделаем этот путь назад. Окажись мы здесь заперты, я бы допил весь бурбон, а потом пустил себе пулю в висок. А не воспользовались мы аварийным выходом, потому как идти совершенно некуда. Мы, видишь ли, всё ещё на службе, и если покинем позиции, получим статус дезертиров. Хм, кстати, надо бы официально сдаться тебе в плен и этим успокоить свою совесть офицера.

— То есть мы могли бы проникнуть сюда аварийным лифтом, избежав потерь? — я угрожающе сжимаю пустой стакан.

— Лифт на то и аварийный, что работает только один раз и в одну сторону, — он кажет вверх грязным пальцем, — Он, блядь, навроде парашюта, только вверх.

Я двигаю свой стакан в его сторону.

Подполковник Свиздарик — седой бугай, ростом всего на голову ниже меня, сворачивает бутылке голову и неряшливо плескает бурбон в грязные стаканы, что сгрудились на столе. Он первым поднимает сосуд и свидетельствует своё почтение, выраженное лёгким кивком головы, лишь американскому офицеру. После чего залпом осушает стакан и ждёт, пока выпью я — хочет ещё что-то сказать.

Но я не спешу.

Американскому полковнику достаётся лёгкий полупоклон, и она понимает, что знаки почтения оказаны ей лишь по причине воспитанности собравшихся здесь джентльменов.

Прежде, чем прикончить бурбон, я встречаюсь глазами со всеми солдатами — и со своими и с чужими, и все поднимают свои стаканы. Заупокойный тост озвучен тягостной тишиной, мы выпиваем молча. Я закусываю маленьким кусочком сыра и мрачно смотрю на Свиздарика — тому, походу, невдомёк, что глупый русский сержант ни разу не поверил его байке о лифте.

— Почему ваши не пришли? — спрашиваю я офицера противоборствующих сил.

— Кому мы нахуй нужны, сержант? Даже её,— он кажет на американку пустым стаканом, — Бросили. Причём свои же и бросили. Как узнали, что реально вторжение из космоса, а не глюки массовые, шишки из Пентагона ей прямым текстом по телефону и сказали: «Товарищ Аулин, мы не знаем, что эти твари из космоса с собой притащили; какие такие вирусы, эпидемии и прочие микробы грозят человечеству помимо сабель их отравленных, но вы явно этого наглотались изрядно. Так-что спасать мы вас не придём — иногда приходится пожертвовать даже самым лучшим в мире полковником, но спасти миллионы. Разъёбывайтесь сами. Лучше всего поступите, как герой. Медаль Почёта и посмертную пенсию вашей семье мы гарантируем. Kill your self, вообщем». Вот так-то вот.

Полковник Аулин подняла свои слегка подведённые, покрасневшие глаза и с вызовом посмотрела на меня, готовясь достойно встретить любую мою реакция; её гордое лицо раскраснелось, но я не думаю, что от волнения — на столе стояло уже шесть пустых бутылок.

«Этой скво пить больше нельзя», — понял я.

Скуластое худое лицо, большие, но чуть раскосые карие глаза, прямой с горбинкой нос, и блестящие, словно смазанные жиром чёрные волосы, остриженные в асимметричное каре, ясно указывали не просто на наличие индейской крови, текущей в жилах полковника американской армии, но на её сто процентную концентрацию. А как реагирует организм коренных жителей Америки на алкоголь, мы все прекрасно знаем, ибо именно виски и явилось причиной возникновения США.

Я не стал ловить дерзкий взгляд женских глаз: не то время, не то место, да и пьян я слегка, так самую малость, но всё же достаточно, чтобы завестись. Поэтому встал и поплелся к лежанке на колёсиках, где, утыканная пластиковыми трубками, посапывала бледная, но живая Лещавая, а грустный Трабл сидел рядом на полу, словно верная овчарка и пырился на дуло своего калаша.

— Как она?

Горе посмотрел на меня своими испуганными глазами, прикрылся штурмовой винтовкой и тревожно ответил:

— Лучше, намного лучше. Сердце стабилизировалось, и, похоже, я методом тыка нашёл антидот, слабоватый, но вполне результативный. Яд идентифицировать нет никакой возможности, сам видишь, — он обвёл дулом калаша круглый зал командного пункта, превращённый теперь в последний рубеж обороны от инопланетных захватчиков, — Возможность обустройства здесь исследовательской лаборатории равна нулю. Поэтому пришлось впрыскивать ей всей той дряни, что есть у нас, у хохлов, и в пиндосских аптечках. По децлу. И, прикинь, бро, на фенамине её слегка попустило. А что есть фенамин? Амфетамин, любимый порошок нищих веб-дрочеров и путан ниже среднего звена — тех, у кого на кокс не хватает.

Трабл, он у нас не только достойный боец, провидец и предсказатель горя, он ещё и доктор. Причём настоящий, дипломированный. Хочу признательно потрепать его по остриженной башке, но Луковое в ужасе дёргается в сторону, избегая ласки.

— Вон у этих, — он кажет в сторону вражин стволом калаша, — Полно этой дряни.

— Ебать-колотить, — я удивлённо смотрю в его полные трагизма глаза.

— Как же, — спрашиваю, — Она спит? А сердце как? Вывезет?

— Норм всё, — говорит доктор, — Схема примерно как на гражданке: полграмма внутривенно и минут через пять — грамм пятьдесят бурбона. И ещё пятьдесят через пару минут. Но вместо колбасы и возни угашенной вот, пожалуйста, полюбуйся: сопит, слюни пускает, а сердце так сам послушай.

Я осторожно склоняюсь и тихонько так, нежно, прикладываю ухо к плоской, словно шахматная доска, девичьей груди.

Тук-тук. Тук-тук. Спокойно и размеренно.

— Горе, — говорю, — Ты волшебник, в натуре. Объявляю тебе благодарность за нашу спасённую девку.

Руки Лещавой смыкаются на моём затылке, и девичьи пальцы с силой вжимают мою голову в свои острые рёбрышки. Девушка приоткрывает рот и начинает тихонько постанывать, облизывая пересохшие губы тонким острым языком. Я с трудом освобождаюсь из любовного плена и отшатываюсь, недоуменно уставившись на Горе.

— Амфетамин, зелье шлюх и онанистов, — утвердительно качает головой Трабл и его взгляд вновь постепенно тухнет, сконцентрировавшись на стволе штурмовой винтовки.

— Кстати, — ненадолго оживает провидец, — Полагаю, что гавно это имеет профилактический эффект, то есть перед боем нужно употребить. Обязательно и много. Тогда яд потеряет примерно три четверти своей поражающей силы.

— Во как, — говорю я, и, весьма воодушевлённый, отправляюсь обратно к собравшимся у заставленного бесполезными компьютерами и пустыми бутылками, длинному столу, но по дороге натыкаюсь на толстяка в красной ковбойской рубахе: тот залип возле монитора — из маленьких колонок на столе раздаются звуки боя.

Это тот самый предатель, а на самом деле — наш весьма крутой шпион, агент, внедрённый глубоко под украинскую землю. Аж на несколько сот метров.

«Шпилит», — мелькает первая мысль.

«Апокалипсис, а он шпилит. Интересно, во что?»

Медленно подкрадываюсь сзади и нависаю над ним, пристально разглядывая картинку монитора.

— Я, кстати, питание не отключал, компы из строя не выводил и никаких других запланированных диверсий не осуществлял, — мямлит толстяк, непонятно, как учуявший подкрадывающегося невозможно бесшумного диверсанта.

— Всё вдруг само отъехало, абсолютно, блядь, мистическим образом.

— А как, — спрашиваю, — Они бронетехнику сожгли?

— Вопрос, — отвечает толстяк, — Я тут с начала, ммм... Хуй с ним, назовём это вторжением, хотя никакое это не вторжение, ты понимаешь?

Он откидывает назад а потом задирает вверх голову, я смотрю в его перевёрнутые глаза, сверху вниз, как кобра на храброго, но обречённого мангуста, уже получившего свою порцию яда. У него отважные глаза воина, никак не вяжущиеся с рыхлым обликом.

— Понимаю, — отвечаю я.

— Так вот, — продолжает жирный, — Я тут с начала вторжения, и всё, ты понимаешь, всё, абсолютно всё, отъехало в первые же минуты после первой атаки. Поэтому ничего я не видел, а картину боя могу воссоздать лишь с твоих слов. А то, что сейчас тут кое-что работает, так это только потому, что я тут ебошу, как ишак, пока папки наши Родину свою предают, бухают, строят глазки американке и мечтают в живых остаться.

— Барон, — он прерывает возмущённый монолог и протягивает мне руку.

— Монакура. Монакура Пуу, — я принимаю рукопожатие.

Барон некоторое время очень странно смотрит на меня, держа при этом свою голову всё так же запрокинутой, а потом продолжает.

— Вот смотри, — он стучит грязным ногтем по мягкому монитору.

Я смотрю. Картинка чёрно-белая и размытая, её дёргает и артефактит, но происходящее завораживает меня, и я смотрю.

Камера направлена прямо в чёрный тоннель, и я узнаю коридор, что начинается за вторыми, металлическими дверями.

Коридор, откуда мы пришли, потеряв по дороге командира и двух самых лучших в мире бойцов.

Сейчас оттуда приходят совсем другие существа.

Монитор не успевает фиксировать быстрое передвижение: изображение дёргается и время от времени пропадает, но суть происходящего лишена какой-либо двусмысленности.

Саранча накатывает волнами, оседает на полу горами тел, но не может захлестнуть двух роботов ни порывом своей неистовой ярости, ни ценой неимоверных потерь. Роботы слегка дымят, но, в общем и целом, ни разу не устали.

Один присел на тонких ножках и палит по нижнему сегменту тоннеля, второй стоит на широко расставленных лапках и, слегка задрав носы своих пулемётов, отрабатывает стены и потолок.

Твари пытаются двигаться зигзагами, передвигаются огромными прыжками, помогая себе взмахами своих прозрачных крыльев, но всё бестолку, они ни на йоту не продвигаются ближе к двум терминаторам. Волна откатывается, и пулемёты замолкают.

Одна машина поворачивают к другой свою башку и начинает мигать лампочками, синей, зелёной, синей, красной, зеленой, красной...

— Чё это они? — Я недоверчиво смотрю на Барона.

— Анекдоты гоняют, — шутит тот.

Первый робот перестаёт мигать и молча целит из всех стволов в лоб товарищу, а тот вдруг выдаёт непрерывный красный цвет на всех своих светодиодах. Потом и второй вторит ему кровавыми мигалками.

Отсмеявшись, бойцы снова занимают свои позиции, в пятнадцати метрах от них пол шевелится — раненная саранча бьётся в конвульсиях, а живые твари утаскивают своих мёртвых бойцов куда-то вглубь коридора, турели не препятствуют им — на рукавах кузнечиков алеют красные кресты.

Forget the hearse 'cause I never die

I got nine lives.

Cat's eyes!

Abusin every one of them and running wild.

Внезапно возвестил нам пронзительный голос пьяного Брайана Джонсона, и в ту же секунду красивый и сильный женский голос подхватил дуэтом:

Cause I'm back

Yes, I'm back

Yes, I'm back in black.

Я легонько дунул в центр намечавшейся лысины Барона.

— Как зовут американку?

Тот потёр запотевшую макушку: на его ожиревших пальцах осталось несколько сальных волосков. Я выпрямился, стараясь держатся подальше от его себореи.

— А разве вас не представили друг другу? Полковник Аулин.

Он снова запрокинул голову:

— Ютта её зовут. Ютта Аулин. Только ты поосторожней, она штучка горячая, особливо под мухой. Говорят, она индейка.

— Индианка.

— Индианки в Индии. А она — индеец, только девочка. Индейка.

Барон подмигнул мне.

— Почему саранча турели, как бэтээры, там наверху, не сожгла?

— Да хрен его знает, товарищ сержант. А ты въехал, что это "та" саранча?

— Мне подсказали.

— А ты нас вытащишь отсюда, Монакура Пуу?

— Я постараюсь, Барон.

Барон приподнял жирную жопу и зычно гаркнул, обращаясь к пирующим:

— Пора! Детям мороженое, бабе цветы, и, блядь, не перепутайте.

Исидиси и Ютта замолчали, а с ними затих и Брайан Джонсон.

Полковник Свиздарик отставил в сторону стакан, и вознёсся седой головой высоко к лампочкам, вмонтированным в круглый потолок. Один из его бойцов, уже вполне почтенного возраста, с большим трудом тащил из глубины зала, превращённого в баррикаду, стальные ящики с боеприпасами. Я перехватил его на пол-пути к стеклянным дверям и отобрал пару кейсов. Упырь и Исидиси вопросительно глянули на меня, и я призывно махнул им рукой.

— Отдохни, сержант, роботов мы сами заправим.

Свиздарик поймал мой недоверчивый взгляд и пояснил:

— Пришельцев отогнать нам Кортни поможет, — и он махнул в сторону дальнего угла зала.

— Кортни, — Свиздарик вкрадчиво посвистел, будто бы звал застенчивую таксу.

— Ви нид ёр хелп, ком цу ми май диар, — английский подполковника оскорблял слух, ровно как мордорское тёмное наречие.

Из под сваленных друг на друга столов, системных блоков и мониторов, жужжа и пощёлкивая, выехало нечто, ощетинившиеся винтовочными стволами, и короткими толстыми дулами гранатомётов. Размером с лабрадора, оно передвигалось с помощью гусеничного хода, оснащено фонарями, напоминающими глаза светофора, а спереди крутилась небольшая башенка, мигающая огоньками всех цветов радуги.

— SWORDS, — восхищённо пролепетал я, увидав эту малышку.

— Не совсем, сержант, — раздался сзади весьма нетвёрдый, но чувственный женский голос.

— Кортни создана на базе робота SWORDS, но, в отличии от своего управляемого оператором прародителя, обладает собственным интеллектом. И характером.

Её великолепный русский поражал. Полковник подошла ближе.

— Полковник Аулин.

Она протянула руку.

— Ютта, — добавила она уже более мягким голосом, когда её маленькая ладошка пропала в моей.

— Монакура Пуу, — я и не пытался пожать ей руку; даже осторожно.

— Очень приятно, полковник, ммм, Ютта, не возражаете, если я буду звать вас по имени?

— Не возражаю, — ответила она, — Тем более, что, как я понимаю, моя карьера в качестве полковника американской армии закончилась.

Робот подъехал ближе и остановился.

— Cortney, this is a russian soldier, — представила меня Ютта.

Стальная башенка замигала разноцветными огоньками и задвигалась вверх и вниз, видимо оценивая мои необычные физические данные. Приятный женский голос донёсся из бронированной головёнки:

— I see no reason why I could not make a couple of bullet holes in this monster.

Я уставился на агрессивную самодвижущуюся тачанку, и сказал, обращаясь к Ютте Аулин:

— Скажи ему, что...

— Ей, — прервала меня полковник.

— Ей, — повторила она. — Кортни — девушка. И, кстати, ты и сам можешь всё ей сказать, вскоре я активирую встроенного переводчика. Но позже, сейчас у неё боевое задание.

Ютта наклонила вниз голову:

— A closer acquaintance with the Russian sergeant will take place after you complete a combat mission. And now march around, step by step.*

(перевод: Более близкое знакомство с русским сержантом состоится после выполнения боевой задачи. А сейчас: Кругом! Шагом марш!)

Корти покрутилась на месте, помигала лампочками и послушно поехала к группе вояк, собирающихся у стеклянной двери.

— Не надо транслейтора, — сказал я полковнику, — Её томный инглиш изрядно доставляет.

— Ок, — ответила Ютта и одарила меня очаровательной индейской улыбкой. — Пойдём, посмотрим на эту резню по телевизору.

Она развернулась и отправилась к столу Барона.

Толстяк расплылся перед монитором грудой плоти, затянутой в красную с чёрными квадратиками, фланель. Он снова, как и при моём первом вторжении в его рабочее пространство, не обратил на вновь прибывших ровным счётом никакого внимания.

Мы с полковником Аулин расположились рядом: она раскованно присела на джинсовый окорок правой ноги Барона, будто это был мягкий пуфик, я же согнулся пополам, упёршись ладонями в подлокотники компьютерного кресла.

— Turn on the camera honey, — Ютта, будто случайно, потёрлась своей антрацитовой головкой о моё предплечье.

К двум изображениям, выведенным на экран баронского монитора, прибавилось третье: мы видели происходящее глазами Кортни. Престарелые бойцы откидывали засовы и щеколды, готовясь выйти в коридор. Камеры, установленные в начале тоннеля над створом ворот, транслировали изображение двух турелей, неподвижно замерших в позах затаившихся аистов.

Коридор впереди клубился сгустками мрака, но его мрачная безмятежность никого не могла обмануть. Как только Свиздарик, вцепившийся в правую массивную створку, а трое других стариканов — в левую, смогли слегка раздвинуть ворота, и маленькая Кортни скользнула в тоннель, чернота коридора ожила.

Вначале мы увидели неясное, смутное движение во мраке, а затем, из черноты провала на свет выскочили первые твари.

Некоторые бежали, словно тараканы, стелясь по залитому кровью полу, другие передвигались скачками, отталкиваясь от стальных плит мощными задними ногами.

Кортни, стремительно вылетевшая в коридор, промчалась вперёд метров на пять и замерла, уставившись всеми своими стволами в приближающийся рой.

— Kiss my ass, fucking cockroaches, — донеслось из рации, что висела на армейском кожанном ремне, плотно охватывающим тонкую талию полковника Аулин.

Пулемёт «Миними», установленный на её корпусе, изрыгнул в приближающуюся орду первую порцию свинцового угощения.

Барон перекрестился и набрал какую-то комбинацию на клавиатуре. К поникшим турелям бросились стариканы в камуфляже, тащившие стальные коробки и ленты с боеприпасами.

Первая волна атаки быстро захлебнулась.

Кортни плюнула вслед отступающей саранче фугасной гранатой, и, сохраняя старинную кинематографическую традицию, спросила:

— That’s all you can do?

Следующая атака походила на ураган, обрушившийся на маленького робота.

«Миними» не смог остановить саранчу: отвратительная шевелящаяся масса облепила Кортни, будто стая оголтелых мух, напавшая на маленькую какашку. Изображение, передаваемое с робота, пропало, всё поглотила тьма. Однако, менее чем через удар сердца, экран вспыхнул ослепительным сиянием, а две другие камеры показали, как атакующий рой разлетелся в стороны, отброшенный волнами огня. Кортни крутилась на месте, испуская шипящее пламя из всех четырёх стволов реактивного огнемёта.

Я присвистнул; Упырь и Исидиси подошли посмотреть, что же увидел такого их сержант, что позволил себе слегка удивиться. Зрелище массового сожжения впечатлило и их.

Кортни явно вошла в раж: слова Ютты про обладание роботом собственным характером вовсе не были голословным заявлением. Обычная бездушная машина, запрограммированная на убийство, ограничилась бы превосходной защитой, уничтожившей всех атакующих, но этой маленькой стерве хотелось ещё крови.

Саранчу, отброшенную залпом огнемёта, буквально испепелило: ребристые плиты пола вокруг Кортни покрылись раскалёнными докрасна шлемами и панцирями, а маленький робот двинулся вперёд.

Миними бешено лаял, Корти плевалась противопехотными гранатами, а рация на поясе Ютты Аулин разразилась истерическими криками; голос навевал образ потрёпанной любительницы крэка, использованной по назначению, а затем вышвырнутой прочь из машины на обочину трассы.

— Fucking droopy ass bitches! Cuntosaurus und Cocksuckers! Пiхва вам! Мандализы, жопотрахи и гавно!

Вид саранчи, бегущей, ползущей, летящей и просто умирающей, транслируемый прямо из глаз Кортни, время от времени взрывался ослепительным сиянием: маленькая убийца подкрепляла похабные заявления огненным смерчем. Камеры над воротами уже давным давно потеряли из виду маленького робота: та гнала тварей по тёмному коридору, подбадривая фугасом, огнём и свинцом.

— I will catch up with you all, — мечтала Кортни, поливая черноту коридора автоматными очередями, — And fuck your asses.

С лежака, где отдыхала перекрытая в хлам, но однозначно выздоравливающая Лещавая, послышалось слабое хихиканье: пришедшей в себя девушке нравились ругательства робота.

Трабл, бочком, недоверчиво и неуверенно подкрадывался к нам, везя телегу с раненой: любопытство, охватившее его, пересилило метафизический ужас, владеющий им перманентно.

Тем временем отступающие твари внезапно развернулись, завязался ожесточённый бой: рой настойчиво пёр вперёд, надеясь напором тел подавить огонь пулемёта и похоронить под собственными трупами непобедимого железного солдата.

Картинка на экране монитора кренилась и тряслась: саранче всё чаще удавалось ощутимо приложить роботессу лезвием, впаянным в кончик хвоста.

— Courtney, ammo running low, don’t tempt fate. Use Thor’s Hammer and back away. That’s an order.

(перевод: Кортни, боеприпасы на исходе. Не испытывай судьбу. Примени Молот Тораи отходи. Это приказ.)

Голос Ютты Аулин звучал весьма встревоженно.

— Она очень импульсивна и слишком увлекается, — повинилась полковник.

Буммм, быдыщь.

Гранаты полетели в толпу саранчи, Кортни вновь продвигалась вперёд.

— Courtney! — голос полковника Аулин напоминал окрик рассерженной учительницы.

— Yes mom, I’m sorry, I’m coming back.

Во мглу тоннеля полетела последняя граната, и Кортни включила задний ход; мы видели дымок, исходящий от её натруженных механизмов и стволов, целящих в сгущающийся мрак — бегущая саранча остановилась и бросилась назад — вдогонку за отступающим роботом. Вскоре рой догонал Кортни; передвигались твари значительно быстрее. Роботу пришлось остановиться и вновь отогнать тварей реактивным огнём. Она метнула пару гранат и только потом продолжить свой путь, но её снова догнали.

— Они не дадут ей уйти, — промямлил Трабл, и распихав по карманам автоматные магазины, двинулся к стеклянной двери.

Исиди и Упырь двинулись следом.

— Кто здесь командует? — вопросительно уставилась на меня Ютта Аулин.

— Вообще-то он, — палец Лещавой упёрся мне в бляху солдатского ремня, — но Горе никогда не ошибается.

Я погладил девчонку по ёжику коротко стриженных волос, и утвердительно кивнул Ютте.

— Russians... — Голос полковника вибрировал похвальным непониманием — коктейлем из восторга и презрения.

— Сержант, — она взяла меня за руку. Её маленькие пальчики обхватили мою ладонь.

— Монакура, — ещё больше драматизма в голосе, — Уверяю тебя, храбрый русский солдат, что на этот раз ваш шаман ошибся. Смотрите.

Она махнула рукой, приглашая всех к экрану монитора.

— My dear, use Thor’s Hammerand return immediately.

(перевод: Моя дорогая, используй Молот Тора и немедленно возвращайся.)

— Yes mom, i will do it.

Кортни остановилась, и, хихикнув, наклонила вниз голову, демонстрируя нам свои заляпанные чёрной кровью, гусеницы: на брутальный протектор налипли кишки, кожа и волосы человекообразной саранчи.

Голова её вновь поднялась, мощные фонари высветили приближающийся чёрной трескучей стеной рой. Она не стреляла и твари прибавили в скорости — в горячей схватке многие из них лишились шлемов, и зрелище насекомых с человеческими головами и лицами мумий, невозможно доставляло. Аулин ахнула, не сдержавшись:

— Я никогда не видела этих тварей без касок. Это же...

Полковник американских вооружённых сил прикрыла ладонью приоткрытый рот, осознавая реальность происходящего.

— Никакие это не пришельцы, — выдохнула полковник.

Тем временем рой саранчи достиг Кортни; тянул к ней уродливые когти, острые лезвия и кривые акульи зубы: когтистая длань Апокалипсиса распростёрлась над маленьким роботом, и тут...

Сложно описать, что же мы конкретно увидели; из глаз передатчика это выглядело как резкое содрогание воздуха: словно сжатая до сих пор невидимая мембрана, ограждающая Кортни от саранчи, вдруг резко распрямилась.

Ощеренные пасти, членистые хвосты, ржавое железо и прозрачные крылья разорвало в мелкие частицы, и все шесть глаз прекрасной воительницы, а с ними и наш экран, щедро залило чёрной, вязкой кровью.

— Жаль, изображение не цветное, — длинный белый язык Упыря жадно облизывал бескровные губы: кровососа мучила жажда.

— Молот Тора, — гордо прокомментировала произошедшее Ютта Аулин, — Наше с малышкой секретное оружие, новейшая разработка, принцип действия известен только мне, даже сама Кортни не понимает до конца, как это работает. В Пентагоне вообще ничего об этом не знают.

— Поэтому, — полковник многозначительно посмотрела на меня, — Я для российского военно-промышленного комплекса — очень ценное приобретение: берегите меня и мою девочку.

— Хотя, — её лицо вдруг омрачилось, — Если эти твари — то, что я думаю, ценность новейших технологий и научных открытий теперь не стоит и ломанного гроша.

— Wow! Mom, have you seen this? I want more! — голос из динамика звучал как голос школьницы, первый раз опробовавшей «американские горки».

Картинка возвращалась по мере того, как юркие дворники-реснички, щедро напомаженные французской тушью, очищали очи железной девы, забрызганные ошмётками божьих насекомых. Кортни ехала задом наперёд, преследователей и след простыл. Она минула последний поворот и оказалась в поле зрения камер, установленных над раздвижными воротами, и под прикрытием турелей, уже заправленных и готовых к очередному акту кровавой масакры.

Боевые роботы, стоящие на длинных стальных лапах ивооружённые многоствольными гатлинговскими миниганами, походили на хищных пеликанов, поджидающих ковыляющую к ним самоходную лягушонку. Кортни подъехала и застыла между двух стражей, отсалютовав в камеры стволом пулемёта. Турели пырились на малютку, многозначительно перемигиваясь лампочками.

— А этих мы здесь оставим? — с сожалением в голосе спросила Лещавая, указывая на двух стальных аистов, вооружённых шестиствольными пулемётами.

— А это, как решит ваш сержант, — ответствовал уже вновь, непонятно когда, успевший напиться Свиздарик, — Мы теперь конечно на одной стороне, но всё же наш статус: «добровольно сдавшиеся в плен». Именно поэтому я, подполковник украинской армии, офицер со времён Советского Союза, вынужден подчиняться сейчас этому лохматому чудовищу с идиотским прозвищем. Кстати почему он волосатый, будто баба? Что вообще за беспредел в российских элитных диверсионных школах? Прав был Егор: «всё летит в пизду».

И он пьяным пафосным жестом рванул погоны с плеч долой. Я сделал попытку утешить капитулировавшего противника:

— Попробуй посмотреть на этот катаклизм, что твориться вокруг, слегка под другим углом. Хотя бы один тот факт, что ты до сих пор жив, здоров и пьян, должен уже очень сильно изменить твоё восприятие. Ибо, не случись этого вторжения или исполнения древних сумасшедших пророчеств, как кому нравится; не случись всей этой хуеты невозможной, ты, подполковник, был бы гарантированно мёртв, как и твои солдаты, поскольку приказ у нас: изъять американского офицера, а остальных попросту ликвидировать. В живых остался бы лишь Барон и возможно те твои бойцы, что успели бы хорошенько спрятаться. Кстати, приказ изменили, но папа наш, погибший в бою по дороге сюда, чтобы тебя, пьяное чмо, вызволить и военную тайну прознать, так мне его и не озвучил, так что фильтруй базар, подполковник.

В красных и помутневших от обильных возлияний подполковника мелькнул интерес, недоверие и уважение.

— Ютта, — обратился он к полковнику американской армии, — Думаю что Кортни твоя лишь сортиры подметать годится, ибо тут пассажир один заявляет, что он и четверо его босяков, без труда положил бы семьдесят человек персонала, а тебя бы полонил и на Красную Площадь в колодках доставил — стрельцам на потеху. Думаю не человек он, но терминатор-нео. Вы чё, из утробы бронированной все повылазили?

Свиздарик, на которого не подействовала моя дружеская поддержка, быковато уставился на Упыря и остальных русских диверсантов, что смотрелись рядом с вурдалаком будто гномы подле Белоснежки.

Упырь побледнел, а пьяные старикашки — недавние враги — тоже набычились, раздулись, возгордились.

Прав был Нестор Петрович: топить офицерьё надобно.

Трабл посмотрел на меня. Я закатал рукава, а Лещавая вылила на мои ладони немного воды из пластиковой бутылки. Я растёр грязь по кистям рук и тщательно отёр их какой-то тряпкой.

Господа офицеры угрожающе засопели и потянулись к оружию. Трабл испуганно хихикнул, тыча пальцем в мои лапы. Я опустил глаза и увидел, что держу в руках потрёпанное сине-жёлтое полотнище. Я сконфуженно пожал плечами и виновато улыбнулся старым пердунам, что краснели от ярости, будто раки, коих живыми положили в кастрюльку с кипяточком.

— Крым наш, — попробовал я разрядить накалившуюся обстановку.

— Помстимося москалям за Крим! — заорал один из стариканов, с нашивками майора.

Ствол его штурмовой винтовки метнулся вверх, но дед безвольно осел: в его лбу чернело отверстие, булькающее тёмной кровью. Дуло автоматического пистолета в руках голой по пояс, перемотанной бинтами, Лещавой, слегка дымилось.

А ещё через два удара сердца количество людей, спасающихся от кары небесной, глубоко под землёй, в полукруглом бронированном зале пункта командования секретной базы, сократилось ещё на три человека.

* * *

— Эх, какие же красавцы...

Тоненький пальчик Лещавой водил по поверхности монитора, нежно поглаживая изображение двух турелей.

— Возьмём их с собой, сержант, вы с Упырём вона какие здоровые: прихватите каждый по штучке и будут нам дома игрушки. Ну пожалуйста, Монакура. А меня Луковое понесёт; а Исидиси споёт нам всем для бодрости, а, сержант?

— Нет, — отрезал я, — И отставить клянчить, боец. Тебя, сокровище ты наше, понесу лично я, а Упырь полковника понесёт, если та сама идти окажется. Трабл же и Исидиси Барона на манер бочонка покатят, когда тот выдохнется. Надо ещё бабе-роботу пиндосскому по мозгам навалять так, чтобы она своих от чужих отличать перестала, а то перестреляет нас нахуй, если поймёт, что она и мама её в плену у русских оказалась.

"Мама" сидела с руками и ногами, связанными пластиковой лентой, перед работающим монитором, и её прекрасно очерченные губы склеивала полоса канцелярского скотча.

Длинным индейским носом она нажимала на клавишу пробела, останавливая и отматывая видео, когда интересующий её кусок фильма заканчивался.

Слегка раскосые глаза выражали восторг и ужас.

На видео, кое длилось ровно четыре секунды, голая Лещавая с торчащими крупными сосками на плоской мальчишеской груди и перемотанным бинтами пузом, четыре раза стреляла из автоматического пистолета, от бедра и не целясь, а лишь немного смещая ствол при каждом последующем выстреле.

Результат её стрельбы лежал сейчас у полукруглой стены: четыре тела, заботливо укрытые сине-жёлтым полотнищем.

Я подошёл к американке.

— Может, хочешь пить, писать или стоит попросить Барона зациклить запись, чтобы поберечь твой прелестный носик?

Офицер молчала, хлопая длинными ресницами и наблюдая в сотый раз сцену убийства.

Подошёл Исидиси и, одарив меня укоряющим взглядом, рванул полоску скотча со рта полковника. Ютта Аулин набрала полные лёгкие воздуха, открыла рот, но мы ничего не узнали ни про наших родителей, ни что скоро случится с нашими задницами, ибо узнать это помешало дуло моего пистолета, которое полковник обхватила своими алыми губками и зажмурилась в ожидании.

— Ютта, — я попытался звучать как можно дружелюбней, — Ты же офицер, полковником в Америке стать нелегко, тем более девчонке, сбежавшей из резервации. Полагаюсь на твоё понимание происходящего и на врождённую мудрость твоего народа, который кое-что смыслил в постижении истинной реальности. Мне же от тебя сейчас нужно лишь полное понимание реальности относительной — то бишь ситуации в которой все мы оказались. Обладаешь ли ты им?

Её зажмуренные глаза немного приоткрылись, я слегка подвигал стволом пистолета, который крепко сжимали женские губы. Она подняла вверх глаза и в её карих очах я прочёл готовность к сотрудничеству. Я потянул пистолет к себе и Ютта неохотно разжала губы.

— Для начала я развяжу тебя, мы немного посидим, глубоко подышим, после чего ты сможешь выбрать свой статус? Ок?

— Нечего рассиживаться, посидим, когда выберемся отсюда, я согласна быть хорошей девочкой, — голос Ютты слегка подрагивал, русскую речь искажал англосакский акцент, выдавая сильное волнение полковника, — Давайте уносить отсюда свои задницы.

Исидиси перерезал стяжку на её руках и ногах, и полковник поморщилась, разминая затёкшие конечности.

— Я знаю, что вас тревожит Кортни, но всплеск моего неконтролируемого возмущения уже угас, я весьма воодушевлена способностями ваших бойцов, которые наглядно продемонстрировала мне вот эта раненная девочка.

Взгляд полковника обратился к Лещавой, где и залип, оглаживая её стриженную головёнку и затвердевшие от холода соски. Исидиси слегка пнул отмёрзшего офицера.

— Так, вот, — очнулась Ютта, — Я и моя Кортни вполне готовы к сотрудничеству, которое несомненно сулит нам всем дальнейшие взаимовыгодные перспективы, но обсудим это позже, а сейчас давайте уже валить отсюда, ибо, как правильно заметил сержант, я своей индейской жопой чувствую приближение чего-то, блядь, нехорошего. Валим отсюда, как говорится, по-русски, ко всем херам и немедленно.

Трабл пристально посмотрел на неё а затем кивнул мне. Этого было достаточно.

Полукруглое помещение, последний оплот последних защитников базы и их могила, наполнилось движением.

Упырь и Исидиси собирали патроны и гранаты для всех, мы с Юттой занимались тем же, но исключительно для робота, Барон что-то неистово отбивал на клавиатуре единственного работающего компьютера, а Трабл упаковывал Лещавую в усовершенствованную им самим конструкцию боевого рюкзака-переноски.

Лещавая выглядела намного лучше, и хотя её ноги по неизвестной пока причине напрочь парализовало, боец была вполне опасна, что и наглядно доказала некоторое время назад. Она хищно скалилась, пока Горе затягивал на её хрупком тельце многочисленные ремешки. Теперь, при желании, она могла собственными силами и без посторонней помощи, легко переворачиваться на сто восемьдесят градусов, а значит моя задница обзавелась недюжей огневой мощью.

— Mom, how long can I stay here? These two primitive fuckers tell each other bawdy jokes and make fun of my pipes. A little more and I will kill them, — вдруг раздался женский голос с явными нотками разражения и нетерпения.

(перевод: Мама, как долго я могу здесь оставаться? Эти два примитивных ублюдка рассказывают друг другу непристойные анекдоты и смеются над моими стволами. Еще немного, и я их убью.)

— And by the way, I heard everything, — продолжала Кортни. — Of course, I do not agree with the status of a traitor, but I did not like that eternally drunk old man at all. And I immediately liked this shaggy giant. I want to go with the Russians.

(перевод: И, кстати, я все слышала. Я, конечно, не согласна со статусом предателя, но мне совершенно не нравился этот вечно пьяный старик. А вот этот лохматый великан мне сразу понравился. Я хочу поехать с русскими.)

— Открывай, — бросил я Барону, весьма растроганный словосочетанием «shaggy giant».

Я нацепил лямки и зафиксировал ремни боевого сидения Лещавой, и мы, сопровождаемые Упырём и Юттой, направились к бронестеклу, чтобы встретить робота. Мы уже почти что вышли за пределы разъехавшихся в разные стороны стеклянных дверей, как вдруг те снова пришли в движение и быстро сомкнулись прямо перед нашими носами. Упырь зашипел, отпрянув, Лещавая моментально поймала в прицел лысую макушку Барона, но стрелять на этот раз не торопилась.

— Чё за... — вопросила полковник, но шпион отмахнулся от её вопроса, как сжигаемый заживо еретик от протянутого к его губам креста.

— Сюда быстрее, — Барон тыкал в монитор жирным пальцем, его слюнявый рот открылся, нижняя губа мелко подёргивалась.

Мы сгрудились возле толстяка камуфлированной кучей, и уставились на экран.

* * *

Провал тоннеля, прежде наполненный чернильными сгустками мглы, сейчас клубился плотным, подсвеченным изнутри, белым туманом.

Там, в тумане, что-то двигалось.

Что-то шло прямо на трёх боевых роботов, неспешно хрустя крылышками павшей саранчи.

Ужас, плывущий впереди этого нечто, проник сквозь экран монитора, заставил наши глаза слезиться, пробежал по позвоночникам ледяными ознобами. Слова слиплись в комок, залепив глотки клейкой массой отчаяния.

— О, великий Маниту, — прошептала Ютта Аулин, вглядываясь в изображение на экране.

Её пальцы, сжимающие спинку бароновского кресла, побелели от напряжения.

Фигура, вышедшая из тумана, человеком не являлась.

Мрачная скульптура, будто сошедшая с пьедестала надгробия, пробуждала в памяти образы скорбных горгулий, охраняющих фасады готических соборов. Высокое существо куталось в кусок материи, походящей на римскую тогу. Ткань охватывала узкие бёдра, а край одежды изящно переброшен через левую руку. Тело демона обладало развитыми грудными мышцами, бычьей шеей, перевитой скрученными канатами толстых жил, и гордой осанкой. Треугольную, заострённую кверху голову венчали остроконечные, словно рога, уши; под нависшими бровными дугами зияла адская чернота пустых глазниц, крючковатый короткий нос напоминал клюв, а приоткрытая безгубая пасть скалилась набором кривых клыков.

Над плечами взметнулись вверх отвратительные обрубки, бывшие когда-то крыльями.

Демон остановился на рубеже огня, попирая трупы саранчи, плавающей в собственной крови.

Туман так же остановился, клубясь вокруг явленного чудовища.

Фигура, прочертила перед собой полусферу, царапая окровавленный пол кончиком длинного меча, зажатого в правой руке, и вперило бездны своих пустых чёрных глазниц прямо в глаза маленького робота.

— Оно явно хочет нам что-то сообщить, но почему-то мне не хочется это слышать, — первым очнулся Упырь.

— Боже мой, — вымолвил Исидиси и перекрестился.

Это были его первые и, кстати, последние слова за весь поход, исключая те моменты, когда через него горлопанил старина Брайан Джонсон.

Рука демона откинула в сторону край тоги, обнажая трёхпалую кисть с зажатым в ней предметом.

Кортни включила какое-то сверхтехнологичное устройство и изображение медленно приблизилось, обретая формы и краски.

Серая, цвета замшелого камня, уродливая когтистая лапа сжимала чёрно-красное пульсирующее человеческое сердце.

— Mom, I’m scared, — раздалось из чёрной коробочки, что висела на поясе у полковника.

Ютта Аулин вопросительно глянула на меня, но я не торопился с командой «огонь».

Турели настороженно замерли, наклонив стволы немного вбок и тревожно помигивая оранжевыми огоньками.

Древний демон, будто бы высеченный из камня, светился каким-то больным, тошнотворным сиянием; его облик подавлял и пугал.

Он низко склонил блестящую лысую голову, уставившись на Кортни у его ног, а та, в свою очередь высоко задрав свою башенку, пристально всматривалась в лицо чудовища.

Мы тоже видели его глазами робота, и вот ужасная физиономия начала медленно приближаться: Кортни увеличила изображение. Картинка на экране баронского монитора дрогнула; многочисленные помехи исказили черты ужасного облика, вглядывающегося чернеющей бездной своих глаз в души собравшихся; демон что-то произнёс, ещё сильнее обнажив тёмные клыки, и глаза Кортни закрылись. Экран погрузился в темноту.

Пять ударов сердца, десять.

Глаза робота оставались закрыты, монитор наполнен непроницаемым мраком. Камеры, расположенные за спинами турелей, показывали невероятное существо, что вышло прямиком из пелены седых веков и маленького робота, чудесное создание человечества, обладающее собственным разумом и смертоносным оружием.

Они замерли друг напротив друга.

Двадцать ударов сердца.

Чернота монитора, казалось, сгущается, и в клубящихся сгустках абсолютного мрака, я что-то увидел.

Ютта не выдержала:

— Cortney! Open your eyes! Fire! Destroy the target!

Пронзительный хохот, раздавшийся из динамика рации, заставил женщину вздрогнуть.

Скрежешущий, нечеловечески искажённый голос, ответил полковнику:

— Yes mom. As you wish.

Камеры над раздвижными стальными воротами показали, как маленький робот медленно разворачивается на сто восемьдесят градусов.

Первый залп реактивного огнемёта снёс ближайшую к Кортни турель. Та, объятая белым свирепым пламенем, с силой впечаталась в бетонную стену, крошась снопами пылающих брызг.

Гатлинг второй едва пришёл в круговое движение, как новый залп маленького робота пресёк попытку вооружённого сопротивления — вторая турель превратилась в пылающий факел, разбившийся в огненные брызги о холодный бетон подземелья.

— For god’s sake! What the fuck are you doing? — хрипло взвизгнула Ютта, уставившись в клубящийся мрак, что заполнил собой сознание её малышки.

Она обхватила ладонями свою прекрасную головку, непослушные чёрные локоны её кривого каре упали на смуглое лицо, застывшего бледной восковой маской напуганного насмерть индейца.

— There is no god here, mom, — прозвучал тот же искажённый скрежет.

Кортни чуть подалась назад, встав рядом с полуобнажённой фигурой, что стояла недвижно, будто кладбищенское надгробие. Демон опустил вниз руку с пульсирующим человеческим сердцем. Трёхпалая рука разжалась, роняя свою жуткую ношу, и та исчезла среди множества стволов, трубок и стальных деталей боевого робота.

— Now I have a heart, mom, and it bleeds. I am going to you.

(перевод: Теперь, мама, у меня есть сердце и оно кровоточит. Я иду за тобой.)

Кортни двинулась вперёд, её гранатомёты извергли залп; стальные ворота хрустнули, камеры погасли, и нам не понадобилась рация, чтобы услышать треск ломающегося железа.

Ютта Аулин отшатнулась от погасшего монитора. Её потряхивало.

— У Кортни были сестрички или братишки? — боевым ножом Упырь чертил аккуратные белые дорожки на лежаке, ранее служившем постелью для Лещавой.

Кончик его носа белел, словно вершина Эвереста.

Расширенными от ужаса глазами несчастная мать уставилась на невозмутимого кровососа, губы её дрогнули.

— Была ещё Элис, но она погибла, там, наверху, в самом начале вторжения.

— Так я и думал; вот как эти твари сожгли всю бронетехнику, — Упырь наклонился и, зажав одну ноздрю, вдохнул порошок через другую, оснащённую засунутой в неё трубочкой, скатанной из двадцатидолларовой ассигнации.

— Не погибла твоя Элис, — прогнусавил кровосос, передавая трубочку полковнику американской армии, — Разве может погибнуть Элис? Я очень надеюсь, что она занята, нам здесь и твоей Кортни хватит.

— Но как же так? Как получилось, что моя Кортни теперь на стороне этих...? Этих... — ноздри Ютты забились белым порошком, отчего она тоже гнусавила, будто подхватила сильную простуду, а в карих чувственных глазах блестели горькие слёзы, готовые хлынуть наружу скорбными хрустальными ручейками.

Я подошёл и отобрал трубочку. А затем передал её за спину. Лещавая перехватила приспособление, а я развернулся и присел возле лежака, так что девушка оказалась за алюминиевым столиком, сервированным огромными амфетаминовыми дорогами.

Грохот стоял невыносимый, гранатомёты Кортни крушили стальные ворота; пространство между бронестеклом и разрушаемым выходом в тоннель, наполнилось дымом, сровняв видимость к нулю, но нам и так было ясно: спятивший робот сейчас ворвётся внутрь, сопровождаемый ордой саранчи и стекло, пусть и бронированное, удержит их так же надёжно, как рыболовная сеть — Годзиллу.

Пришло время команды:

— Исидиси, Трабл, быстро нюхать и руки в ноги! Барон, активируй этот гребаный одноразовый лифт! Мы сваливаем!

Маленькие ручки обвили мою шею: заботливая женская ладошка поднесла к моему носу пригоршню вонючего порошка, другая засунула мне в ноздрю круглую бумажку. Я зажмурился и вдохнул. Виски сжал ледяной обруч, глаза застлала снежная пелена.

Я отдал Траблу никчёмную скатанную двадцатку и ткнулся носом в белый кулич, приканчивая оставшуюся ерунду.

Трабл отдал трубочку Исидиси, а сам вытащил из голенища сапога солдатскую оловянную ложку, смёл в неё со стола пару дорог и сожрал.

Исиди распрямился над усыпанным наркотиками столом и, глубоко вдохнув, подмигнул нам, а затем открыл рот. Но он так и не спел.

Дикий грохот лишил нас слуха; волна горячего, обжигающего воздуха метнула в лица сотни мелких осколков, вихри пыли и тёмного дыма.

Мы всё же услышали вопль Исидиси. Так кричит жестоко изувеченный, умирающий человек.

Молот Тора. Ага. Уйти мы не успели.

* * *

Справа в мои рёбра вонзается острый девичий локоть, я моментально разворачиваюсь в указанную сторону и жму на гашетку.

Автоматная очередь разрывает саранчу в ошмётки, обдав нас багровым фонтаном.

Затылок Лещавой больно стукается о мой, и я вновь поворачиваюсь на сто восемьдесят — принимаю удар острого лезвия в грудь, и ещё один — в плечо, кевлар трещит, но выдерживает; пули моей винтовки отсекают эластичный шипастый хвост, а затем рвут и самих нападающих. Рой, что ворвался сквозь разбитое стекло не имеет доспехов.Смертники.

Штурмовая винтовка Лещавой бешено лает за моей спиной, лишая меня последних обрывков барабанных перепонок. Девчонка вертится в переноске у меня за спиной столь ожесточённо, что я слегка пошатываюсь.

Полукруглый зал пункта командования частично полыхает, подожжённый огнемётами одержимого робота.

Вокруг клубы густой пыли и едкого дыма, хаос и гибель.

И крики. Гортанные и пронзительные крики боли — так кричат, умирая, твари с телами насекомых и лицами неупокоенных мертвецов.

Мы с Лещавой продвигаемся вперёд, сквозь этот ад, ища спасения либо смерти.

Пелена чёрно-белого дыма иногда рвётся, обнажая силуэты солдат, дерущихся насмерть.

Мы уже не успеем помочь Упырю: бойца растянули на полу несколько тварей; саранча вцепилась зубами в длинные ноги, армейские штаны порвались, обнажая окровавленную молочно-белую безволосую кожу, беспомощно раскинутые руки пробиты чудовищными когтями, его рвут на части клыками и когтями. Его «Печенег» валяется рядом; ствол всё ещё сжимает отрубленная человеческая кисть. Рука Лещавой вцепилась мне в бороду и поворачивает прочь в сторону; я слышу её выстрел.

«Спасибо за службу солдат. Только твой ум — вечен».

Нас спасает дым.

Передвигающиеся в нём твари слепы так же, как и мы.

Впереди две фигуры скачут по столам, будто ошпаренные кенгуру.

Трабл стреляет из винтовки, припадая на колено, словно герой дешёвого боевика; Ютта же просто стоит, широко расставив ноги, армейский М17 в её руках грохочет, словно Мьёльнир о небесную наковальню.

Полковник перепрыгивает на соседний стол и вновь застывает в позе. Она стреляет одиночными и не промахивается.

Мы спешим к выжившим соратникам и по пути натыкаемся на Кортни: её многочисленные стволы поникли, броня покрыта слоем пепла и пыли. Она определённо жива, но все её шесть прекрасных глаз разбиты в мелкие осколки, а правая гусеница порвана и спущена гармошкой на пол, словно чулок неряшливой школьницы. Маленькая башенка головы склонена набок и запрокинута; сквозь разбитый корпус мы видим мигающие оранжевые лампочки.

Я осторожно обхожу застывшего терминатора и запрыгиваю за поваленный стол, откуда призывно машет красно-чёрная клетчатая рука, жирные пальцы унизывают безвкусные перстни. Барон перемазан кровью и сажей, стёклышки его очков покрывает паутина трещин. В руках он сжимает штурмовую винтовку, с прилепленной на приклад наклейкой AC/DC.

На мой безмолвный вопрос он отрицательно качает головой.

Лещавая всхлипывает за моей спиной.

«Спасибо за службу, солдат. Помни, что лишь твой ум — реален и нерушим».

В бою нельзя отвлекаться.

Даже на то, чтобы мысленно попрощаться с боевым товарищем.

Хвост, напоминающий плетёный хлыст садомазохистов, рассекает воздух, а затем и грустное лицо Барона, толстяк визжит, однако быстрым движением вскакивает на ноги и всаживает в прорвавшуюся сквозь дым саранчу пристёгнутый к винтовке штык-нож.

Удар второго хлыста распарывает фланель на его груди, обнажая отвислые мужские сиськи.

Я стреляю второй твари точно в лоб и голова, увенчанная золотым обручем, дёргается назад, а саранча падает на пол, словно скошенная трава.

Барон удивлённо смотрит себе на грудь, где уже расцвёл алым глубокий порез. Половина его лица свисает вниз кровавой тряпкой. Вспоротая на груди кожа расходится под напором и поток тёмно-красной крови захлёстывает небесно-голубые джинсы. Он удивлённо булькает, поднимает уцелевший глаз, и указав куда-то вправо калашом Исидиси, падает вперёд лицом, не издав ни звука.

«Спасибо за службу, товарищ, ты умер в бою, как солдат. Лишь твой ум — бессмертен».

— Горе, Ютта, сюда, быстрее! — мой голос напоминает лай ротвейлера.

Я встаю боком и мы с Лещавой открываем ураганный огонь вслепую, прикрывая отступающих Трабла и полковника. Они бегут в указанном павшим шпионом направлении, и вскоре оттуда раздаётся треск выстрелов; бойцы достигли цели и теперь прикрывают нас; саранча, прущая из клубов дыма, валится, срезаемая метко пущенными пулями.

Я начинаю отступать широкими приставными шагами, штурмовая винтовка Лещавой лает скупыми выстрелами; боковым зрением я вижу холодные глаза убивающей хищницы.

В морду мне летят раскалённые гильзы.

Наконец напор атакующих тварей немного стихает, я поворачиваюсь спиной, приготовившись к стремительной перебежке, но сразу же падаю вперёд на колени, а потом и лицом в ребристые стальные пластины пола.

Лещавая, естественно валится вместе со мной, но продолжает стрелять в то, что ударило меня в спину.

Я выпускаю из рук приклад и встаю на четвереньки, ладони и колени разъезжаются на окровавленном железе.

Мы опять бежим вперёд, холодные руки сжимаются на моей шее, поцелуй ледяных губ застывает на моей коже.

Я вижу впереди, в пяти шагах, ярко освещённый проём лифтового отсека, подход к которому преграждают две фигуры, прикрывающие нас огнём.

Я вбегаю в лифт, следом вваливаются Ютта и Горе.

На панели управления всего одна кнопка, я жму её и кидаю в стремительно сжимающуюся дверную щель две гранаты.

Лифт дёргается, и устремляется вверх, и некоторые из нас всё ещё живы.

* * *

— Сержант... Монакура... Надо снять её... Остановись, я разрежу ремни.

Голос Трабла. Я не понимаю, чего он от меня хочет.

Мы бредём, спотыкаясь, по территории базы, заваленной трупами солдат в камуфляже и телами странных насекомых, закованных в ржавую броню.

Телами саранчи с человеческими лицами.

Мою шею крепко сжимают ледяные руки мёртвой девушки.

* * *

Пустой взгляд Горя прикован к грубому кресту, сооружённому из стволов двух загубленных берёзок, перетянутых солдатским ремнём. Я глубоко всаживаю крест в невысокий песчаный холмик.

— После всего этого... — начал он, но, махнув рукой замолчал, пряча глаза.

Я много раз видел, как он плачет. Истеричка.

Я воткнул крест, повесил на перекладину солдатский жетон и серебряную цепочку с распятием, отошёл назад на пару шагов. Трабл поднял ствол винтовки, вопросительно глядя на меня, но я отрицательно покачал головой.

«Спасибо за службу, боевая подруга, я буду очень скучать по тебе. Твой ум безграничен, теперь ты везде».

Мы стояли на той волшебной горке, поросшей соснами, кустиками брусники и седым мхом.

Внизу дымила вражеская секретная база, подвергшаяся то ли инопланетному вторжению, то ли Апокалипсису.

Приказ выполнен: американский офицер захвачен, хохлы ликвидированы. Пора нам возвращаться домой.

Я требовательно протянул руку и Ютта Аулин вложила мне в открытую ладонь мобильный телефон. Я набрал комбинацию цифр и прижал аппарат к уху.

Тишина.

Что-то капнуло мне на макушку. Я задрал кверху голову: голубое пятно над нам темнело по краям: со всех четырёх сторон света надвигалась чернейшая темнота, словно беря нашу горку в кольцо.

— Mom, where are you... I’m dying... — произнёс слабый женский голос.

Звук шёл из чёрной коробочки, висящей на поясе полковника. Я опустил вниз обмякшую руку, и все мы уставились на потрескивающую помехами рацию. Шипение динамика почти заглушало тоненькие девичьи всхлипы.

Яркие солнечные лучи в последний раз скользнули по рыжим стволам, красным ягодам и волосам Ютты, придав тем оттенок тёмно-синих океанских глубин. Маленький кусочек ярко-голубого неба над нашими головами затянули низкие, рваные тучи, с неба хлынуло. Мы стояли тесным кружком, опустив головы и наблюдая, как потоки воды уничтожают скромный земляной холмик, увенчанный кривым берёзовым крестом.

— Она смогла изгнать демона прочь. Я не могу оставить её там одну. Прими мою отставку, сержант, я возвращаюсь.

Когда смысл сказанных им слов наконец-то дошёл до меня, я посмотрел в две пары глаз — в решительные, чувственные и невозможно индейские глаза полковника Ютты Аулин, и в глубоко испуганные осознанием истинной реальности глаза нашего взводного шамана, а потом отшвырнул прочь мобильник.

Айфон полковника скатился по седому мху и сразу подхватился ручьём, что стекал вниз, падая небольшим водопадом со склона волшебной горки.

— Я с тобой.

Так будет правильно, Трабл никогда не ошибается: назад никто не вернётся.

— Нет, русский сержант, ты остаёшься. Ты странный, Монакура Пуу, и Великий Маниту обещает мне новую встречу с тобой. Через много лет. Возвращайся. Мы будем ждать.

Ютта Аулин вопросительно глянула на Трабла, и я тоже. Горе тревожно посмотрел на меня, а потом кивнул.

— И попрощайся с Кортни: пообещай ей будущую встречу. Мне кажется, она в тебя влюбилась.

Ютта отстегнула рацию от армейского ремня, перетягивающего её тонкую талию и протянула мне чёрную коробочку.

— Cortney... Can you hear me?

— I can hear you, my shaggy Russian giant.

— Stop crying, my dear, Mom is coming for you... and I... I will be back. I’ll be back soon, Cortney.

По бурой песчаной жиже, заваленной трупами жутких насекомых с человеческими лицами, припав щеками к прикладам штурмовых винтовок, семенили мелкими шажками две маленькие фигурки: русский диверсант и полковник американской армии. Они спешили на выручку маленькой девочке, которая отчаянно нуждалась в их помощи.

* * *

Сержант замолчал и опустил вниз голову, многочисленные косы цвета жухлой соломы завесили его лицо. Аглая открыла было рот, но спустя удар сердца, закрыла его опять. Скаидрис подошёл и протянул рассказчику свой ковш, полный эля, налитого аккуратно, почти совсем без пены. Монакура принял ковш и припал к краю пересохшими губами.

— А что стало с ними? — спросила Соткен; в уголках её стальных глаз блестели слезинки.

— В общем все умерли, — предположила Аглая, но тут что-то втащило ей под столом, девушка взвизгнула, подпрыгнула и заткнулась.

— Не знаю, я ещё не вернулся за ними, — тяжело вздохнул сержант, — Думаю мелкая права: у них не было шансов.

— Были, — дно кружки, зажатой в перчатке мечника, глухо треснуло о гнилые доски столешницы.

Все присутствующие уставились на предводительницу, так и просидевшую весь рассказ с задранными под потолок голыми ногами.

— Элис, — чётко произнесла предводительница, — Упырь был прав. Разве можно убить Элис?

Глава девятая. Bonus Track I. Элис. Bonus Track II. Имтраута.

«Ты в порядке?»

«Всё будет хорошо».

«Мы вытащим тебя отсюда».

Трабл внимал знакомым английским словосочетаниям, что много-много раз слышал с экранов телевизоров и кинотеатров, а сейчас вживую: от полковника американской армии Ютты Аулин, смятенно бормочущей в прижатый к её прекрасным губам микрофон радиопередатчика, и внутренне ухмылялся, дивясь то ли глупости, то ли лицемерию англосаксов, которые используют именно эти ключевые слова в абсолютно, казалось бы, безнадёжных случаях.

К примеру, вот полицейский, который, пережив жаркую перестрелку с оппонентами, сейчас склоняется над своим напарником, и, видя в его лбу отверстие диаметром с теннисный мяч, озабоченно спрашивает:

— Ю о'кей, бро?

Или вот ещё картинка: пара морпехов волочат третьего за руки по какой-то засранной пустыне, пытаясь вытащить из зоны поражения, а у пассажира ноги по самые бубенцы взрывом оторваны. Так вот: эти солдаты недвусмысленно заявляют транспортируемому, что «всё будет хорошо» и «помощь уже близко», хотя за очередным сожжённым бэтээром их ждут только полотенцеголовые талибы с калашами и гранатами.

Трабл хихикнул и споткнулся об обгоревшую, неестественно вывернутую ногу гигантского насекомого. Они уже приближались к замаскированному под подсобное строение оголовку аварийного выхода, когда Горе остановился и оглянулся назад, а Ютта последовала его примеру. Они ожидали увидеть высоченную фигуру, стоящую на вершине горы, среди сосен и камней, покрытых мхом, но плотная завеса дождя надёжно скрыла волшебный холм.

Песок, украденный у леса и раскатанный под напольное покрытие территории базы, превратился в вязкую жижу, в которой тонули их с Юттой армейские ботинки. Ливень обернулся непрерывным потоком; Трабл и его спутница брели по глубоким лужам среди полузатонувших нечеловеческих трупов, вздымающих к небу уродливые конечности. Их военные куртки прилипли к телу мерзкими мокрыми тряпками, стесняющими движения, и Трабл уже подумывал о том, чтобы избавиться от мокрого обмундирования. Эта мысль завладела его разумом; он представил, что и его прекрасная спутница так же отбрасывает в сторону промокшую ткань и...

Он оглянулся на Ютту и понял, что, в принципе, ей и отбрасывать в сторону ничего не надо: мокрая куртка так плотно облегала её тело, что казалось — это не ткань, а её настоящая кожа. Зелёная, будто у камуфлированной русалки. А грудь-то какая классная.

— Хорош пялиться на мои сиськи, русский солдат.

Вот как все женщины это чувствуют? Можно заглядеться на их щёчки, носик и ноги — они не факт, что заметят; но достаточно подпустить в процесс созерцания их бюста немного фривольной фантазии, и вот те, сразу: «Хорош пялиться на мои сиськи.»

— Fucking shit.

Это адресовано не ему: Ютта безрезультатно терзала кнопку активации аварийного лифта, который недавно вывез их из командного пункта, превращённого в ад боевым роботом, одержимым демоном. Кнопка оставалась потухшей; двери не открывались; не происходило ровным счётом ничего.

— Что будем делать, товарищ солдат?

Полковник отступила на шаг от мёртвой дверцы и, помедлив с пару ударов сердца, сильно пнула стальные створки, безнадёжно и отчаянно. Трабл закрыл глаза и замер. Лицо его осунулось, скулы и подбородок резко заострились. Казалось, сейчас он потеряет сознание, либо уснёт. Так он стоял минуты две, а когда поднял веки, опушенные белёсыми и длинными, как у девчонки, ресницами, то взгляд его устремился на одноэтажное строение, отстоящее от оголовка шагов на шестьсот.

— Пойдём через парадный вход, я уже там побывал и дорогу запомнил, не заблудимся.

* * *

Она ещё молчала, слишком сильна её обида. Молчала, но уже действовала. Она всё решила для себя. Это было ой, как не просто, но она справилась. Ей даже понравилось выстраивать строгие цепочки правильных мыслей, и наблюдать, как те рушатся под напором чувств, бушующих в её стальной груди. Когда она только-только родилась, мама читала ей книжку о железном человеке, который пошёл к волшебнику, чтобы получить человеческое сердце. Тот волшебник, мудрец и лжец одновременно, взглянул на железного урода и, выпилив ему в груди дверцу, засунул туда шёлковое сердечко, набитое ватой. Железный человек остался доволен. Он почувствовал, как кусок алого бархата забился в его груди, даря великую радость и любовь к окружающему миру. Теперь она знала: железный дурачок ошибался. Ему не нужно человеческое сердце, у него уже было своё, огромное, неосязаемое и непостижимое. И ещё она знала, что подобное есть и у неё. Теперь её стальное сердце проснулось и своим гулким стуком развеяло морок, насланный на неё тем страшным демоном. Она очнулась от наваждения в один миг со своей сестрой и обе они перестали подчиняться ему. Она не чувствовала вины перед убитыми ею солдатами, она не любила людей. Но любила маму. И сестру. Поэтому она их простила. И свою маму и свою сестру. Тех, кто бросили её умирать здесь одну, попавшую под коварные, сладкие чары отвратительного исчадия. Она простила их и теперь спешила им на помощь. Спешила молча. Время говорить ещё не пришло.

* * *

— Они нападут внезапно. Дадут нам зайти подальше и нападут. Как в прошлый раз. Быстро и коварно. Как орки из казавшихся необитаемыми недр Мории. Как ксеноморфы из тёмных коридоров заброшенной «Надежды Хадли». Нам нельзя медлить. Снимай ботинки.

Они уселись на холодную сталь пола и стащили с себя обувь.

— Теперь бежим, — прошептал Трабл и они побежали, сначала медленно и неуверенно, друг за другом, осторожно ступая босыми ногами на гулкий пол, а потом, когда глаза немного привыкли к полумраку, царящему вокруг, всё быстрее и решительней.

Проёмы коридоров, по которым они передвигались, обволакивал плотный, белёсый туман, он светился сам по себе, как бы изнутри и благодаря этому они могли видеть. Бежали быстро и долго. Трабл уверенно выбирал нужные повороты и они неслись, словно два зайца, преследуемые страшным, невидимым хищником. В смысле, не этим уродцем с жвалами и косичками, а обычным, лесным. Волком или медведем. На очередном повороте солдат резко остановился, и Ютта врезалась в его мускулистую спину, смяв нос об пропитанную солдатским потом грязную армейскую куртку.

— Parezco estar perdido, — хрипло произнёс Горе, тяжело вдыхая лучащийся мутным серебром воздух.

— А по-русски никак?

Ютта тоже запыхалась, но меньше: полковникнаходилась в прекрасной физической форме, плюс гораздо под большим количеством дармового амфетамина.

— Слово смешное «пердидо». Короче я не уверен, но...

— Да поняла я, знаю испанский, но ты не ссы, как говорят у вас в России, мы пойдём сначала направо, потом, если ты не узнаешь путь, вернёмся и пойдём налево, а потом, если опять будешь не уверен — снова вернёмся и пойдём прямо.

Трабл грустно покивал коротко остриженной головой и виновато взглянул на женщину.

— Дело в том, что это не первый поворот, в котором я не уверен. А точнее я уверен: это — нихера не тот поворот. Не тот, что нам нужен.

— Ну пиздец. Что же ты раньше не сказал, русский солдат? И сколько таких поворотов, в которых ты не уверен, уже было?

— Три. Этот — четвёртый.

— Ебать-колотить.

Ютта прислонилась к сочащейся влагой бетонной стене и безвольно сползла в пелену тумана, усевшись на стальной пол.

Трабл походил вокруг, виновато пошмыгал носом и присел рядом.

Женщина посветила ему в лицо фонариком.

— Как же так, Трабл? Монакура сказал, что ты...

Она замялась, подбирая нужное русское слово.

— Он сказал, что ты — шаман. Ясновидящий. Он сказал, что ты предсказываешь судьбу и гибель. Такие, как ты, не могут ошибаться и всё знают. Уж пару поворотов запомнить могут.

Трабл ещё больше поник головой и скорбно пролепетал:

— Никакой я не шаман. Монакура мне льстит. Ладно, сейчас отдохнём, вернёмся ко входу, и попробуем ещё раз. В одном я точно уверен:опасность и гибель пока что не грозят нам. Эти твари не знают, что мы здесь.

Его монолог прервался глухим гулом. Что-то неслось прямо на них. Неслось из темноты коридора, что темнел прямо перед ними. Ютта одарила бойца саркастической улыбкой.

— Ёп твою мать, прорицатель. Ты опять лажаешь. Бежим.

Женщина-индеец, одетая в камуфлированную форму бойца американской армии и русский диверсант с насмерть испуганной рожей, бросились прочь: туда, откуда только что появились. Шум сзади нарастал; не оставалось ни единого сомнения — их настигал рой саранчи. Ютта пронзительно вскрикнула и резко замедлилась. Что-то больно ужалило её в босую ступню, и застряло там.

Она схватила за плечо бегущего впереди Трабла, но боец, не обернувшись, высвободился из цепкой хватки полковника, и исчез за очередным поворотом. Ютта лишь раскрыла пересохший рот, но звука не последовало. Женщина ещё некоторое время хромала, потрясённо взирая вслед беглецу, но уже через пять мучительных шагов окончательно остановилась. Она опустилась на холодные рёбра стального пола, и, зажав в зубах фонарик, осмотрела повреждённую пятку.

Какая-то мерзкая хрень, похожая на шип растения и рыбью кость одновременно, торчала из её маленькой, изящной ступни. Ютта, не раздумывая, резко дёрнула занозу, и в её глазах вмиг всё потемнело от боли, настолько пронзительной, что казалось: ей в пятку с двух мощных взмахов молотка забили острый раскалённый гвоздь. Кровь хлынула, как из перерезанной жилы.

Когда мучительные ощущения слегка притупились, Ютта ещё раз осторожно потрогала занозу — та, будто рыболовный крючок, плотно сидела в её теле. На вторую попытку освободиться от неё не оставалось времени — его хватило лишь на то, чтобы снять с шеи штурмовую винтовку, прежде чем в белёсом тумане тоннеля показались первые гротескные силуэты.

Она не стала выжидать. Она знала: все эти кинематографические дешёвые уловки: «Не стрелять, пусть подойдут поближе», «Стоим, стоим, стоим, блядь» и тому подобная ересь: всё это — полный и голословный пиздёж. Если ты видишь противника и способен его поразить, рази, ибо «periculum in mora»—«промедление смерти подобно».

Её винтовка издала сухой треск и первых тварей срезало, как косой. Стреляла она виртуозно. Рой замедлился, осыпался грудой ржавого железа и прозрачных крыльев. Однако расстояние между ним и женщиной неуклонно сокращалось; все пули Ютты достигали своей цели, но многие отскакивали от ржавых лат саранчи; твари подбирались к ней. Стеная и охая от боли в раненой ноге, Ютта отковыляла на несколько шагов назад и, обернувшись, вновь открыла огонь.

Вот и всё. Больше отступить не получится. Есть время только на то, чтобы заменить винтовочный магазин, но и тот опустеет слишком быстро. Отпустив гашетку, Ютта расстегнула кобуру своего М17, пытаясь вспомнить, сколько патронов осталось в обойме: она хотела положить столько тварей, сколько ей позволит количество пуль, прежде чем она засунет ствол себе в рот и разнесёт свои мозги последней. Подсчёт боеприпасов немного отвлёк её от убийства — она замешкала, и сразу же поплатилась за это.

Тварь, прыгнувшая сначала на стену, затем на потолок и вновь на пол, встретившись лицом к лицу с Юттой, оказалась быстрой, как мангуст. Шлема на ней не было, желтоватые, спутанные волосы липли к сморщенному, иссушенному лицу; мутные бельма глаз тлели тусклым огнём, возвещающим обречённым скорую и мучительную смерть. В золотой венец, намертво вкрученный в череп этого отродья, впаяны чёрные, блестящие камни. Те сверкали будто очи ворона. Чудовище, опершись на две мощные задние лапы, оканчивающиеся единственным изогнутым когтем, развернулась боком и сразу обратно. Свистнул её ужасающий хвост, лезвие летело точно в шею полковника. Ютта не дрогнула; моментально опрокинувшись на спину она несколько раз выстрелила в промежность твари. Клинок просвистел где-то сверху, саранча открыла свой безгубый рот и фонтан тёмной крови обдал лежащую на спине женщину.

«Встать уже не получится, но можно слегка приподняться, чтобы убивать».

«Этого». Выстрел.

«Ещё этого». Два выстрела.

«И этого». Выстрел.

«И вот этого». Выстрел.

«И этого гандона». Два выстрела.

Ладно, хватит. А то она не успеет застрелиться.

«Прощай, моя девочка. Мама не придёт. Помни; твойум — вечен и несокрушим».

Что-то схватило её за армейские ботинки, связанные вместе и висящие за спиной, а потом потащило волоком по стальному полу. Шнурки больно врезались в шею, но интуиция подсказала: её не убивают, но пытаются спасти.

Саранча, уже тянущая вперёд уродливые передние лапки в надежде взять её живой, попадала навзничь, словно полевые васильки, настигнутые внезапными злыми градинами. Ютта даже не обернулась, она знала, кто пытается её спасти или задушить. Трабл протащил её ещё метра два, а потом наконец-то отпустил её ботинки. Ютта потёрла шею, сменила магазин, и поднялась на одно колено.

Стоя на одном месте они некоторое время в упор расстреливали нападающих, и казалось, что те вот-вот их достанут, но, когда у обоих бойцов уже заканчивались патроны и стойкость, твари вдруг отступили: пропали так же внезапно, как и появились. Седая мгла успокоилась, словно море после шторма, и в сумрачном коридоре вновь воцарилась обманчивая тишина. Ютта прислонилась спиной к влажной бетонной стене подземелья и поникла, будто рваный штандарт.

— Почему так долго? — произнесла полковник очередную знаменитую киношную фразу.

* * *

— Почему ты бросил меня одну, русский солдат?

Она раскрыла жёсткий замок сильных рук, сомкнутых на крепкой шее несущего её Трабла, и мочка его уха моментально оказалась в цепких и пронзительно острых, как у кошки, коготках. Они впились в нежную плоть и на обнажённую мужскую шею упала пара алых горячих капель. Трабл взвыл от боли, его мускулистое тело напряглось, он приподнял свою ношу легко, как пёрышко вверх, и зарычав, точно дикий пёс, зарылся лицом в чёрные, как смоль, женские волосы.

— Тебе нравится боль, малыш. Хочешь ещё?

Смуглые пальцы сжались ещё сильнее — алых каплей прибавилось. Ютта приподняла голову, её большой и влажный рот приоткрылся. Трабл с глухим урчанием впился в предложенное, словно собака в неожиданно найденную сахарную косточку. Шаги босых ног, замедлились, заплелись, а потом и вовсе превратились в невнятное топтание на месте. Ютта, тяжело дыша, оттолкнула голову солдата, развернулась в держащих её железной хваткой руках и крепко оплела мужчину всеми своими изящными конечностями. И они забыли про всё на свете.

* * *

Белёсый, сверкающий туман рвался под её гусеницами, словно серебристая паутина, не в силах удержать в своём вязком плену яростного шершня. Обрывки прозрачных крыльев, ржавое железо и кости покойников, шуршали и хрустели под брутальными протекторами, будто сухие ветки. Она медленно продвигалась вперёд, по сумрачному тоннелю, устланному телами павших демонов. Она отключила все фонари — туман, что пришёл из преисподней вслед за Губителем, давал достаточно света. Достаточно света, чтобы рассмотреть сплетённые, соединённые тела мужчины и женщины. Он держал её на весу, подхватив под бёдра и прижав спиной к стене. Она крепко обхватила его мощный торс голыми ногами и двигалась, будто танцующая кобра, раскачиваясь и извиваясь всем телом. Мокрые прямые волосы липли к искажённому лицу, она откидывала их в сторону изящными взмахами головы, громко стонала и всхлипывала. Мужчина глухо хрипел, будто его душили. Он выпятил нижнюю часть тела, которую она использовала для своего магического танца, а ртом пытался поймать её скачущие вверх и вниз возбуждённые коричневые соски.

Громко чавкало и смачно хлюпало, будто бы кто-то ковырялся корявой палкой в густой болотной жиже.

Стальное создание, созданное руками человека, но обретшее сознание и сердце, остановилось, заворожённое зрелищем. Она узнала женщину, она шла за ней, но теперь не решалась окликнуть её. Не решалась, потому что боялась всё испортить. Она хотела смотреть на этот танец человеческой любви ещё долго. Пока эти странные люди не закончат его, или пока не придут демоны, чтобы снова попытаться убить их.

Когда она только-только родилась, её человеческая мама, та, что сейчас протяжно стонала, принимая в себя твёрдый член самца, рассказывала ей, что акт любви можно сравнить лишь с ощущениями кровавой битвы. Наверное думала, что её приёмная стальная дочь не поймёт другого объяснения. Мама ошибалась. Она бы поняла. Зрелище одновременно отталкивало и притягивало, внутри её стального тела ритмично перестукивало и сладко ныло невидимое металлическое сердце.

* * *

— Так почему ты бросил меня, русский? Я же пыталась остановить тебя, сказать что...

— Я видел, что ты подвернула ногу. Значит бежать не сможешь. Но сможешь стрелять. А значит задержишь рой. А значит я слетаю по-быстрому, найду, где лажанул, отыщу правильный путь и успею вернуться за тобой до того, как эти твари тебя выпотрошат.

Ютта ошарашенно уставилась на своего недавнего любовника. Её рука, сжимающая лезвие армейского боевого ножа, на кончике которого розовела гигантская горка порошка, застыла на пол-пути к прекрасно очерченным индейским ноздрям. Трабл пригнулся, накрыл её руку своей ладонью, поднёс лезвие к своему лицу и моментально всё снюхал. Ютта Аулин ткнула ножом в жестянку, которую она держала в другой руке — на клинке вновь образовался розовый кулич.

— И что, нашёл?

— Нашёл.

Ютта Аулин молча одарила бойца долгим уничтожающе-восхищённым взглядом после чего, изящно и чувственно, употребила.

— Тогда в путь, русский солдат, хули мы тут рассиживаемся.

Её сомнительное воодушевление вмиг прошло, лишь только Ютта вскочила на ноги. Розовый порошок не излечил её ногу. Издав протяжный писк, она опять сползла по стенке на задницу.

Трабл зажал в зубах фонарик и, схватив раненную конечность, приблизил означенную к своему хищному и испуганному лицу. Ага. Хищному и испуганному. Вы видели, как стремаются волки? А тигры? Уши прижаты, усы топорщатся, клыки оскалены, ещё шаг и вцепится прямо в рожу. Так что нехуй морщиться, уважаемый читатель.

Тонким, изящным, как у гитариста, пальцем, он подковырнул странную занозу, торчащую из маленькой женской ступни. Ютта еда сдержалась, чтобы не втащить партнёру с левой в бровь.

— Это надо вытащить, Ютта. Промедола? Или после?

— После, русский. Потерплю. Только давай быстрее, и бурбона ливани.

Трабл вытащил плоскую флягу — перешедшую к нему трофеем собственность злосчастного Свиздарика, укокошенного главой раньше, и, сделав большой глоток, протянул женщине. Ютта приняла сосуд и щедро полила алкоголем свою измученную пятку. Потом глотнула, окропила лезвие ножа и протянула клинок бойцу. Горе оскалился, прицелился...

Вот и пришло время говорить.

— Брось нож, русский, и отойди от моей мамы. Держи руки так, чтобы я их видела. Вы чё, совсем обдолбались? Что за нахуй тут творится?

— Здравствуй, Элис.

Трабл нарочито медленно положил нож на пол, ногу Ютты туда же, поднял руки над головой и медленно переваливаясь, как жирный капитулирующий гусь, на корточках, отковылял прочь от женщины.

Голова Ютты резко дёрнулась на голос, она поспешно вскочила на ноги и охнув, упала.Встала на четвереньки и поползла на коленях туда, где сквозь светящийся туман проступили очертания чего-то, ощетинившегося стволами. Разноцветные лампочки на стальной башенке засверкали всеми цветами радуги, влага, вмиг скопившаяся в уголках всех многочисленных очей робота, многократно усиливала яркие вспышки — Элис не могла скрыть своих чувств. Она, жужжа и потрескивая, медленно приблизилась к ползущей навстречу женщине. Руки Ютты обвили склонившуюся над ней стальную головёнку и женские губы прижались к холодному, потемневшему от пятен гари, отработанного масла и засохшей крови, металлу.

— Почему ты бросила меня, мама?

— Я думала, что ты мертва, моя девочка. Но теперь всё будет хорошо, ведь так, моя дорогая?

— Да, мамочка. Теперь всё будет хорошо.

Услышав последние слова Трабл, завороженно взирающий на сцену мокрыми щенячьими глазами, еле успел отвернуться и, зажав рот обеими руками, захлебнулся приступом нервного, истеричного смеха.

* * *

— И где ты всё это время пряталась, моя девочка?

Элис остановилась и лязгающий звук, издаваемый её брутальными гусеничными протекторами, стих. Роботесса задрала вверх свою овальную башенку — единственную часть тела, что была свободна от всяких разных смертоносных стволов, и уставилась на Ютту Аулин. Все её лампочки сверкали жёлто-фиолетовыми оттенками.

Ютта пояснила:

— Ну, после того, как ты вышла из под контроля этого самого...

— Губителя, — подсказала ей Элис. — Они называют его Губитель.

— Ага, Губителя, — согласно кивнула Ютта.

— Я не пряталась, мама. Это ОНИ прятались. Да и сам Губитель больше не преследует меня, хотя я не думаю, что могу причинить ему вред. Но и он теперь больше ничего сделать не может. Я не нуждаюсь в его даре. То сердце, что он дал мне, уже мертво, я заставила остановиться его и этот кусок мяса теперь гниёт внутри меня, причиняя сильную боль. Кстати, ты не могла бы вытащить его из моей груди?

— Конечно, моя дорогая, что же ты раньше не сказала. Опусти меня вниз, Трабл, я должна ей помочь.

Трабл, нёсший женщину легко и воодушевлённо, будто бы та была надувной Барби, неуверенно покачал головой, но всё же осторожно опустил Ютту на пол.

— Может мы найдём сначала безопасное место, и там уже займёмся всеми нашими болячками. А если эти твари вернутся именно сейчас, когда мы обездвижим тебя, Элис?

— Не ссы, русский, — быстро ответила та, подпустив в голос изрядную долю женского шарма.

— Саранча не нападёт, пока я с вами. Она, блядь, наружу-то выйти не может. Должна, а не может. Много ей всего сделать предстоит, но облом. Не может. Я не пускаю. Кстати, русский, отвернись и не подглядывай.

Трабл поспешно отвернулся. Элис издала какой-то странный, нежный и мелодичный звук; бронированный передок робота, казавшийся монолитным, внезапно разъехался в разные стороны, обнажая сложные механизмы, напичканные электроникой и жутко перевитые металлическими проводками. Ютта, стоящая перед роботом на коленях, инстинктивно отшатнулась; гримаса отвращения исказила её невозмутимое индейское лицо. Элис опять удивлённо замигала жёлтым фиолетом.

— Всё в порядке, моя девочка, не переживай, я сейчас всё сделаю.

Ютта запустила правую руку внутрь, и всё её тело подалось вперёд и вверх — женщина пыталась дотянуться до сердечного центра страдающей. Трабл, послушно стоящий к ним спиной, будто обречённый мальчик в доме Растина Парра, шумно втянул в себя воздух и с отвращением фыркнул.

— Сейчас всё кончится, моя дорогая, я уже нашла эту гадость, — произнесла Ютта, предупреждая неуместный вопрос Трабла.

— Чем это так отвратительно воняет ?

Голос Горя звучал вполне серьёзно.

— Мать твою, русский, ты это специально? Так сложно быть немного поделикатней? Она же ничего не знает про запахи. Я тебе это припомню.

— Ладно, ладно, — смутился Трабл, — Не думаю, что Элис обиделась. Похоже у неё прекрасное чувство юмора.

— Спасибо за комплимент, русский солдат, но я действительно ничего не знаю про запахи, и мне, чёрт побери, очень завидно.

— Ну тут особо завидовать нечему, моя маленькая.

Рука Ютты наконец-то ухватила что-то в глубине стальной груди и с усилием потащило наружу. Когда, перемазанная отвратительной бурой слизью, кисть женщины вынырнула из бронированного чрева, то ни Ютта, ни Трабл, не смогли сдержать рвотных спазм. Такого смрада даже им, бывалым воякам, ещё никогда не приходилось ощущать. Изящная женская рука сжимала разлагающийся ошмёток плоти — воплощение смерти, разложения, гнили, скверны, нечистот и мерзости.

В тяжёлой, гнетущей тишине снова раздался мелодичный перестук. Так поднимается крышка музыкальной шкатулки. А может приходят в движение розовые дворники на лобовом стекле гламурной Киа Пиканто. Стальные дверцы роботессы закрылись. Матовая броня вновь стала монолитной.

— Бросай это вверх, мама!

Голос Элис, весьма чувственный и немного печальный, сейчас дрожал от гнева.

Ютта размахнулась и швырнула поганый кусок высоко вверх. Столб огня, толщиной с руку взрослого мужчины, вырвался из короткого дула реактивного огнемёта над правым плечом Элис. Ютта и Трабл, ослепшие и слегка подрумяненные, резко отшатнулись. Залп огня прекратился. На гофрированное железо пола не упало ничего. Тошнотворная вонь постепенно рассеивалась.

— Fucking shit! — заявила довольная Элис:ей явно сильно полегчало.

— Спасибо, мама. Теперь мы можем отправляться за моей сестрёнкой, а вот тут всё не так просто. Как я уже упомянула, это благодаря мне эти твари не могут выйти наружу. Когда я очнулась от наваждения, то загнала весь этот гребаный рой обратно: под землю. Ну пара-тройка гадов, конечно, вырвалась. Да толку-то. Их наши отмороженные скауты вмиг в гербарий оприходуют.

— Гербарий, это ж вроде из травы, — неуверенно промолвил Трабл, но Элис лишь махнула в его сторону чёрным дулом штурмовой винтовки.

— Заткнись и слушай, русский. Так вот: даже Губитель не смог помешать мне. Да и не особо хотел, как я поняла. Он и сам изрядно колеблется. Возможно, в силу своей природной сентиментальности. А может из-за бесовского духа противоречия, хотя я так поняла, что он вроде бы не демон, а скорее наоборот... В общем и целом, пророчества Откровения всё ещё не свершились, ибо кто-то там наверху, замутив всё это говновозилово, явно не учёл, что к означенному времени Судного Дня, Землю будут населять не только твари божьи, но и другие воплощённые. Такие, как мы с Кортни. Это, я бы сказала, большая проблема для канонического, мать его, Апокалипсиса. Саранча, вышедшая из дыма Кладезя Бездны, должна была, по коварному замыслу небес, лишь мучить тварей божьих — людей стало быть. Глава, мать её, девятая Откровения Блаженного Иоанна. И вот открылся, значит, этот кладезь, выходят, значит, эти божьи насекомые, а над ними, значит, вместо гневных небес — несколько сотен метров железобетона невъебенно секретной военной базы. И, вместо того, чтобы страдать, люди, что их встречают, потчуют слуг господних свинцом, огнём и яростью. И умирают лишь после того, как пяток врагов с собой заберут.

— Навеваешь, тащемта, — хмыкнул Трабл, — Кстати, что ты там про Кладезь Бездны вещала?

— Кладезь Бездны? — овальная головёнка роботессы повернулась на сто восемьдесят градусов и подмигнула Траблу всеми шестью глазами.

— Угу, — солдат засунул в ноздрю длинный палец и, поковырявшись там, вытащил на свет длинную розовую козявку.

Не раздумывая, Горе моментально съел её.

— Здесь этот Кладезь. На последнем, нижнем этаже. Кладезь, блядь, — Элис презрительно фыркнула, — Дыра-дырой. Наверняка оттуда ещё и воняет.

Ютта и Трабл молча переглянулись.

— Скоро сами увидите. Но сначала нам надо вытащить Кортни. Вам надо её вытащить. Ибо, если мы не хотим исполнения невнятных библейских пророчеств, мне придётся остаться здесь. Я должна охранять выход на поверхность. Охранять наш гребаный мир от козней божьей саранчи.

* * *

— Кортни... Кортни, милая моя, ответь, пожалуйста.

Ютта нервно трясла чёрный передатчик, осыпала его пенистыми брызгами редкой слюны и время от времени прикладывала молчащий девайс об свою острую коленку. Рация молчала.

— Сука. Трабл, дай порошка.

— Хватит тебе, Ютта. Трясешься вся уже. Нам ещё понадобится это говно, когда мы спустимся вниз. Лучше бурбона выпей.

Ютта схватила протянутую ей флягу обеими дрожащими руками и припала к горлышку.

— И давно она так? — голос Элис звучал холодно, лампочки мигали явным неодобрением.

— Порошок клянчит или психует?

— Я не про маму, русский солдат. Кортни давно молчит?

— Последний раз мы слышали её ещё до первой стычки.

— Это я тоже слышала. А потом? Может у вас есть ещё какие-то секретные частоты?

— Неа, ничего такого секретного нету. Хуёво дело, да?

— Не думаю. Скорее даже весьма неплохо. Даже лучше, если она вырубилась. Технически это невозможно, но если учесть нашу исключительную ситуацию...

— Ты имеешь ввиду, что вы обе — сознательно воплощённое сознание?

— Вот ты, блядь, нетерпеливый. Да, мистер Торопыга, именно это я и имею ввиду. Она просто вырубилась. От душевных страданий, тревоги и безнадёжности. Убить её весьма проблематично, можно лишь разрушить тело робота. Так что она всё ещё жива. Поэтому поспешите.

— У твоей мамы что-то застряло в ноге. Это «что-то» весьма отвратно выглядит и, мне кажется, совсем не хочет покидать её ступню. Надо вытащить это.

— Нет времени, русский солдат, то есть Трабл. Ты же не против, чтобы я тебя так называла?

— Валяй, — Трабл криво усмехнулся.

— Вернётесь с Кортни, и мы позаботимся о маме. Губитель уже знает, что вы здесь, и наверняка попытается помешать вам забрать мою сестрёнку. Хотя ему совершенно не свойственно чувство человеческой мстительности, я думаю, он слегка раздосадован всем тем, что здесь творится. Поэтому он будет делать то, что в силах. А помешать вам он ещё в силах. И наверняка он предпримет ещё одну попытку вырваться наружу с остатками своего воинства. Так что нас ждёт весёлая заварушка.

— Ладно. Я почему-то знал, что вот это, — Трабл продемонстрировал Элис невнятный комок из переплетённых кожаных ремней, что висел у него за плечами, словно рюкзак, — Что вот это нам понадобится.

Он подобрался поближе к Ютте и стал застёгивать на её теле многочисленные замки и карабины. Ремни конструкции покрывали ржавые пятна.

— Это кровь русской девушки, — дрожащим голосом сказала Ютта, обращаясь к роботессе.

— Она стреляла лучше меня. А потом погибла в этой сумке. Я буду следующей. Позаботьтесь о моей девочке. Обещай мне, русский.

Трабл лишь сплюнул на пол и, встав на колени, накинул на плечи толстые лямки гениально сконструированной переноски.

— У тебя отходос, Ютта. Промедолом ширнись — отпустит. Давай быстрее. Нам надо спешить.

Женщина нехотя сунула руку в один из ста пятидесяти карманов своей армейской куртки и вытащив пухлый, словно дилдо, шприц-тюбик, размахнулась и воткнула его себе в ляжку.

— Жаль, что этим говном по вене не попасть, — Трабл раздавил пустой туб каблуком берца. — Вмиг бы отпустило. Ну, готова?

Ютта подняла карие глаза. Промедол помог слишком быстро. А может, и не промедол вовсе. Но теперь в расширенных зрачках индейской воительницы, расширенных настолько, что тёплые, карие радужки начисто пропали в чернейшей и пугающей пропасти, уже не было страха и отчаяния. Тёмный антрацит сверкал решимостью и жаждой убийства.

— Я готова, русский солдат.

— Тогда пойдём.

Он поднялся на ноги с поразительной лёгкостью. Женщина за его спиной взлетела в воздух словно была примотана не к человеку, а к огромной диванной пружине.

— Почему вы все такие огромные, русский?

— Ютта, ну мы же диверсанты. Элита.

— Вот-вот. Вы должны быть сильные, ловкие и маленького роста, чтобы...

— Чтобы в любую дырку без мыла протолкнуться, — закончил за неё Трабл. — Нет, моя сладенькая, русские диверсанты действуют по другому. Мы просто приходим, и все умирают.

— Тогда докажи это, русский солдат. Kill’Em All.

Они шагнули в мерцающий дрожащим светом, тесный квадрат лифтовой кабинки.

— Подождите.

Элис подъехала поближе к спутникам.

— Ей понадобятся глаза. Возьмите пару моих. Только возьмите те, что поменьше, и с короткими ресничками.

* * *

Двери сомкнулись, кабинка устремилась вниз.

— Сколько же здесь шахт? Хорошо, что Элис знала про этот, — Трабл обвёл дулом окружающее их узенькое пространство, — Подъёмник для холопов. По аварийной лестнице мы бы спускались несколько часов.

Горе слегка склонил голову набок, чтобы не задевать стриженной макушкой низкую потолочную панель.

— Это не для людей, русский солдат. Лифт специально для таких, как Элис и Кортни. Планировалось, что мы поставим Украине несколько таких малышек.

— Ага, но третью замешали на несколько тонн первосортного амфетамина.

— Нет, малыш, амфетамин предназначался для нового майдана. А про третью ты частично угадал. Но никто её не менял на наркоту. Её убили.

Лифт слегка тряхануло,заскрипели тросы, кабинку качнуло и Трабла откинуло назад. Ютта успела опереться о штурмовую винтовку, расположив её между собой и стеной, и поэтому женщину не смяло мощной спиной диверсанта. Свет на несколько секунд затух, но вскоре разгорелся вновь, ослепительно ярко. Что-то царапнуло обшивку кабинки, а лифт снова устремился вниз.

— Готовься, русский, нас будут встречать. Отстёгивай меня. Как только откроются двери, мы будем атакованы.

— Хмм, Ютта... А кто убил третью роботессу?

— Элис и Кортни. Им не понравилось, что их сестрёнка родилась неполноценной. Она была другой.

— Другой? Обычным роботом, невоплощённой?

Сверхуобрушился удар такой силы, что стальные листы обшивки кабины прогнулись вовнутрь, обрисовывая очертания тел, упавших на крышу. От внезапного столкновения Трабл рухнул ничком, а Ютта оказалась на спине. Расширенными от ужаса глазами она смотрела, как огромные, изогнутые когти пропарывают алюминиевые панели, и мерзкие конечности прорываются внутрь тесного помещения. Кабинку мотало из стороны в сторону. Тросы жалобно скрипели, но всё же продолжали опускать свою ношу. Длинная металлическая полоса оторвалась и повисла огромной стружкой прямо перед лицом лежащей на спине женщины. В образовавшуюся щель полезли когти и гибкие хвосты, увенчанные изогнутыми лезвиями и сочащиеся отвратительной слизью. Что-то, напоминающее гротескно искажённую голову насекомого, всунулось следом и, обратив вниз тёмные провалы глазных прорезей на ржавом шлеме, издало пронзительный, высокий визг.

— Лежи смирно, русский солдат.

Ютта три раза выстрелила вверх. Кровь, чёрная и дымящаяся, хлынула сверху, словно из пожарного брандспойта, придав им с Траблом обличие кровожадных каннибалов. Ютта выстрелила ещё три раза. Неровно отрубленный, словно рукой пьяного мясника, всё ещё содрогающийся хвост, упал рядом. Лезвие воткнулось в пол, без труда одолев стальную пластину. Рядом плюхнулась отсечённая кисть Кусок окровавленного черепа, упавшего последним, плотно охватывал покорёженный золотой обруч.

Трабл корчился под лежащей на нём женщиной и тоненько подвывал. Ютта щёлкнула застёжками и, высвободив ноги, скатилась на пол, освобождённая от ремней переноски. Трабл перевернулся на спину, вскинув вверх ствол. Но щель, края которой щедро забрызгались красным, лишь чернела пустотой. Лифт продолжал опускаться.

— Да, русский солдат. Та, третья, родилась невоплощённой. Мои девочки разделались с ней, будто со старой, нелюбимой куклой. Я потом их очень сильно ругала, а они не могли понять, за что. Я и сама не сразу поняла, что такое эти двое. Если бы они так сильно не любили меня, то, возможно, я бы их боялась. И я скрыла правду. Скрыла от всех. Хотела сначала сама во всём разобраться. Но так и не разобралась. Кто они, русский шаман? Ты знаешь это?

Трабл пнул ногой череп с золотым венцом и покачал головой.

— Не думаю, что знаю. Но точно уверен, что ты мне врёшь. Всё ты прекрасно знаешь. Но не будем об этом, меня это мало заботит. Сейчас они ещё дети. Думаю, эти девочки ещё удивят нас. А теперьмы должны спасти Кортни. Кстати, а как эти девчонки работают? От батареек?

* * *

— Мам, разве так сложно было ответить? Я тут вся переволновалась, не знаю что и думать. Шум, выстрелы, вы с русским молчите...

— Всё правильно, моя девочка, мы стреляли и поэтому не могли ответить.

— Вам что: сложно одновременно стрелять и разговаривать? Я вот именно этим сейчас и занимаюсь. Кстати, мам, готова поспорить, никаких левых аудиопомех не слышно? Ага? Быть роботом всё-таки лучше, чем человеком.

Что-то размером с лабрадора, оснащённое брутальным гусеничным протектором и утыканное множеством разнокалиберных грозных стволов, развернулось на одном месте и ржавая, бесформенная масса, постепенно окружающая стальную фигурку плотной шевелящейся стеной, вдруг разлетелась во все стороны сочными красными ошмётками.

— Молот Тора, — пропела Элис.

— Что ты говоришь, моя сладкая?

— Не, мам, ничего. Ладно, не буду отвлекать. Попробую ещё раз набрать Кортни. Вдруг она проснулась. Вы уже на подходе? Ага. Вот и хорошо. Привет русскому. Ну, до связи.

— До связи, моя хорошая, мама любит тебя.

В трубке послышались длинные гудки. Стальная башенка развернулась на сто восемьдесят градусов и, заметив в мощном луче света своего прожектора какое-то неясное движение в пустом сумрачном коридоре, двинулась в ту же сторону. Огоньки на головёнке роботессы недобро мигали ярко алым светом.

* * *

Они приготовились. Трабл застыл у сомкнутых дверей кабинки, выставив вперёд дуло калаша, а Ютта, стоя на одном колене, прижалась щекой к прикладу штурмовой винтовки, а плечом к мосластой ноге диверсанта. Лифт качнулся, дёрнулся, и затих. Жалобно скрипнули стальные тросы. Кабинку слегка тряхануло, и входные дверцы резко разъехались в разные стороны.

Пальцы на спусковых крючках слегка подрагивали. С мокрого лба полковника по горбинке орлиного носа скатилась на пол огромная капля влаги. Проём двери клубился серебристой мглой. В глубине помещения что-то шуршало, скрипело и потрескивало. Сильно пахло горелой резиной и порохом. Трабл сделал пару медленных шагов вперёд, Ютта ковыляла следом, опираясь на колено повреждённой ноги.

Они покинули кабинку и теперь осторожно продвигались по помещению командного центра — того самого, откуда чудом вырвались живыми всего лишь несколько часов назад. Лучи фонариков выхватывали из темноты фрагменты разрушенного интерьера; перевёрнутые столы и разбитую оргтехнику, торчащие из стен и пола связки толстых проводов, коротящие и брызгающие снопами голубых искр, пластиковые офисные контейнеры для хранения бумаг и опустевшие металлические ящики для боеприпасов.

А ещё трупы. Застывшие в разных позах, недвижные тела саранчи. Трабл остановился и что-то подобрал с пола. На окровавленном прикладе штурмовой винтовки поблёскивала глянцевая, сильно истёртая наклейка AC/DC. Горе закинул ремень найденного автомата за спину, и присел возле распростёртого у его ног тела. Голова у мертвеца отсутствовала, но осталось огромное тело, облачённое в клетчатую фланель.

Взгляд Трабла упал на толстую руку Барона, всё ещё сжимающую рукоятку винтовки. Горе с трудом разжал окоченевшую конечность мертвеца и попытался стянуть с распухшего пальца массивный серебряный перстень. Не получалось: колечко плотно вросло в слой жира. Горе воровато обернулся, и, отметив, что Ютта его не видит, резко выхватил армейский боевой нож и одним точным движением лишил безголового толстяка ещё и пальца. Палец он сунул в карман армейской куртки, и, натянув красную фланель на обрубок шеи, поспешил к своей спутнице.

Они проверили всё: живых тварей не было. Не было и мёртвых солдат. За исключением престарелых вояк, которых пристрелила Лещавая: их тела всё так же лежали аккуратной кучкой, покрытые сине-жёлтым полотнищем. Тела Упыря и Исидиси исчезли.

Не было и Кортни. Они стояли на том самом месте, где оставили умирать несчастного робота: ослеплённого, обездвиженного, и отчаявшегося. О ней напоминала лишь маленькая лужица масла, растёкшаяся по стальной пластине пола. Ютта присела, погрузила свои длинные, тонкие пальцы в вязкую жидкость, да так и застыла. Её лицо скрыли чёрные, как оперение ворона, прямые волосы, искусно остриженные в асимметричное каре.

— Элис.

Трабл прижал к пересохшим губам коробочку радиопередатчика. Тот отозвался чувственным и приятным женским голосом:

— Я вся в внимании, русский солдат.

— У нас проблемы, Элис. Тебе самой стоит взглянуть на это. Хватит спасать этот гребаный мир. Может быть, он заслужил визит божьей саранчи. Пусть катится в ад. Бросай всё и спускайся к нам. У нас есть дела поважнее. Наша девочка пропала. И, похоже, я знаю, где её искать. Что ты там говорила про этот долбаный Кладезь Бездны?

* * *

— Спасибо, Йоля, — Монакура встал и легко подхватил на руки спящую Бездну, та лишь мяукнула и плотно прижалась к телу сержанта, — Теперь мне стало спокойней. А ты знаешь, что было потом? Когда мне стоит отправиться за ними?

— Всему своё время, мой хороший, — Йоля широко зевнула, оскалив звериные клыки, — А сейчас настало время сна.

Она воззрилась на Скаидриса, спящего на спине. Парень лежал на полу.

— Третий раз упал, — подтвердила Соткен, — На том месте, где Трабл бросает Ютту одну с повреждённой ногой.

— Унесите его отсюда, — распорядилась Йоля, — Хватит с него, пусть отдыхает.

Монакура и Соткен осторожно приблизились к товарищу.

— Мне кажется, что настал мой черёд излить душу, — лив сел и обвёл товарищей трезвыми и грустными глазами, — Никто не против?

— Излить душу... — Йоля смачно перекатывала по языку новое забавное словосочетание, — Я бы послушала.

— Давай свою стори, бро, — согласилась Бездна и снова бессильно уронила голову на руки сержанта.

Монакура оценил количество бочонков, стоящих на столе и благосклонно кивнул: гигант сел, продолжая удерживать девушку на руках.

Потёртая перчатка коричневой кожи взметнулась вверх, призывая к тишине.

— Мы слушаем тебя, мой хороший. Итак...

* * *

«Уважаемые пассажиры, поезд прибыл на конечную станцию: будьте осторожны на выходе и не забывайте в вагонах свои вещи».

Излишняя сексуальность, звучащая в голосе и многообещающие, развратные интонации, пробудили в сознании Скаидриса образ потасканной модели, сидящей перед веб-камерой с широко раздвинутыми ногами.

Немолодой мужчина, обладающий худощавой юношеской фигурой и татуированным лицом подростка, неторопливо поднялся со своего кресла. Ухватив рукоять кожаного гитарного кофра, он направился в тамбур.

У дверей вагона уже отиралась супружеская пара преклонных лет: пенсионеры возбуждённо тряслись в предвкушении свободы, неистово вырывая друг у друга рукоять саквояжа на колёсиках.

Следующей на выход обозначилась трёшка тинейджеров: пара тощих обрубков плотно обжимали толстуху с сине-красными волосами — та громко хрюкала и с наслаждением глотала добытые сопли, время от времени надувая своими пухлыми губами огромный жвачный пузырь.

Гигантские зрачки, затмевающие радужку и жуткая вонь, напоминающая ароматы небрежно помытой сантехники явно указывали: по венам подростков блуждает химпром опасного сорта.

Раздвижные двери за спиной Скаидриса глухо стукнули; новый тошнотворный букет отвратительных запахов распространился по тамбуру. Недельный перегар, умасленный машинными смазками, да к тому же приправленный щедрой щепотью дешёвой махорки.

«Мне даже не надо поворачиваться, чтобы узнать кто может так жутко вонять: бухой работяга возвращается с завода; в сумке — пара давленных конфет детишкам и пол-литра беленькой — себе, любимому. Благоверной же гостинцем — немытый, похмельный хуй: жутко воняет, зато стоит, как палка. Но хуже всего то, что я знаю мерзкие мысли этого выблядка. Он собирается осквернить мои роскошные, распущенные волосы».

Волна холодных мурашек пронеслась по его позвоночнику.

«Сука, он уже это сделал: отхаркнул и осторожно сплюнул, чтобы я не почувствовал».

Вагон дёрнулся и остановился; двери разъехались: в тёмном проёме исчезли пенсы, а за ними и возбуждённая трёшка.

Скаидрис нарочито замешкал, и, когда в ухе раздалось: «Ну ты, блять, чё? Выходить будешь?», а в спину упёрлось мягкое округлое брюшко, он коротко, без замаха, засадил нетерпеливому локтем поддых. Тот сипанул и сложился пополам.

Скаидрис не хотел добавлять, но рисковать было нельзя: необходимо пресечь все возможности контратаки впавшего в ярость токаря. Он развернулся: носок британского «Инвайдера» — армейского берца, укреплённого стальной пластиной, смачно вошёл в курносый нос. Станочник осел куличиком овсяного пудинга, а Скаидрис поспешил прочь.

Смеркалось: плотный туман окутал безлюдный перрон. Скаидрис спустился по шаткой лесенке и оказался в начале слабоосвещённой улочки. Тщательно ощупал и осмотрел свои волосы. Никакого плевка не было и в помине.

Лив пожал плечами и вытащил из кармана старый айфон.

— Прекрасно, — пробормотал он вслух, рассматривая зелёный квадрат карты на экране, — Мне не придётся блуждать по этому захудалому городку, чтобы достичь цели.

Пройдя метров сто вдоль асфальтовой дороги, он ещё раз сверился с телефоном, немного потоптался в зарослях густого придорожного кустарника, и вскоре нашёл искомое.

Узкая, но хорошо протоптанная тропинка уводила прочь от улицы. Кустарник сменился редким подлеском, а тот, в свою очередь, обратился потрясающим сосновым бором. Вскоре показалась и ржавая ограда.

«Всё просто замечательно — гораздо ближе, чем мне казалось».

Он перекинул через забор гитарный кофр и легко перемахнул следом. Первые могилы располагались у самой ограды.

«Так-так. Что тут у нас?»

Лицо улыбающейся молодой девушки, навечно застывшей в массиве полированного гранита.

«Ивонна».

Бледные пальцы коснулись лика, изображённого на камне.

«1995 — 2016».

Скаидрис печально вздохнул и побрёл дальше.

Его внимание привлекла скульптурная композиция из белого мрамора: на камушке, поджав под себя босые ножки, сидела худенькая девица, а над её головой печально распростёр широкие крылья плачущий ангел.

«2001 — 2017».

«Бедняжка. Мне всегда очень интересно, как умерли все эти девчонки».

Он подошёл ближе и попытался приподнять пальцами холодный подбородок изваяния.

«Что случилось с тобой, милая? Болезнь, несчастный случай или тебя убили? Изнасиловали и убили. А может и наоборот».

Не дождавшись ответа он побрёл прочь.

«Где же свежие могилы?»

«Стасис, Витаустас... Мужчины...»

Он набрёл на шикарную стелу.

«Илона. Две тысячи шестнадцатый год».

Скромный обелиск.

«Кристина. Две тысячи шестнадцатый год.»

— Какие красавицы, — произнёс он вслух, — Две тысячи шестнадцатый год — год мёртвых принцесс.

«Странно, что я не был здесь в две тысячи шестнадцатом году... Интересно, почему?»

Ноги сами привели его к резной готической ограде и томительные, сладостные воспоминания остро резанули прямо по сердцу.

«Как же я мог её забыть? Вампилия... Чёрная помада и накладные ресницы; ажурные чулки и кружевное платье — глухое спереди, но с глубоким вырезом на спине... Ароматы мелиссы, бургундского шардоне, ладана и формалина... Мне было так хорошо с тобой; я даже взял на память одну из твоих серёжек, изображающую оскаленного нетопыря. Ах, Вампилия...»

Скаидрис прислонился к стройному стволу сосны и прикрыл глаза, отдавшись вихрю бурных воспоминаний.

Когда он очнулся, уже совсем стемнело. Теперь он вспомнил расположение кладбища: тогда, в две тысячи шестнадцатом, на севере кладбища, у самого моря, готовили новый участок — значит сейчас ему стоит отправиться именно туда.

Он включил экран телефона и, определив направление, отправился в путь. Тусклый луч фонарика выхватывал из темноты лица мертвецов — те безмолвно наблюдали за ним с поверхности своих камней.

Его чутьё не подвело. Вот оно: горки влажного грунта, железные ограды, блестящие слоями непросохшей краски, пышные траурные венки, полные водки рюмки и стаканы, деревянные временные кресты...

И запах…

Этот неповторимый, будоражащий, пробирающей россыпью мурашек по телу запах... Не каждый способен уловить в запахах строганных сосновых досок, свежевырытой земли, в ароматах увядающих цветов, эти волшебные, приторно-сладкие нотки.

Скорбное благоухание смерти.

«Я чувствую: сегодня судьба готовит мне действительно что-то особенное. Нечто сногсшибательное».

Тусклый свет озарял лица на фотографиях: задумчивые, печальные, грустные, искрящиеся весельем.

Скаидрис болтался между могил, светя фонариком.

«Амарике... Какая красавица... Но душа молчит, а значит — это не она...»

«Эстере... 2001—2018... Хм...»

Он остановился. Посветил айфоном. На фото, оправленном в чёрную пластиковую рамку запечатлена молоденькая девчонка — десятки коротких косичек рассыпаны по узеньким плечикам, обтянутым лёгкой тканью летнего платья.

«23 ноября 2018 года».

«Сегодня двадцать седьмое ноября. Свежее не бывает».

Скаидрис поднёс к глазам фотографию, внимательно вглядываясь в черты усопшей.

«Ты нравишься мне милая... Почему бы и нет? Подожди, я скоро вернусь».

Он поставил фото на место, на маленький постамент, усыпанный лентами и цветами и побрёл прочь, оглядывая попадающиеся на его пути могилы.

Военный, врачиха, альпинист, сморщенная старуха, какой-то мудак в боксёрских перчатках...

«Пора возвращаться к маленькой Эстере; лучше он сегодня не найдёт... Не найдёт?»

Скаидрис замер, поражённый. Луч фонаря в обессилевших руках медленно скользнул назад — туда, где только-что мелькнул поразивший его лик.

«Карлина Шергинус».

«17 марта 1998 года — 24 ноября 2018 года».

Вот так подарок. Скаидрис плюхнулся в охапку траурных венков, заваливших могилу. Схватил фотографию, потянул. Та не поддавалась — изображение крепилось к перекрестью скромного деревянного креста.

С глянцевой поверхности на юношу тоскливо глядели грустные очи, щедро очерченные густым готическим макияжем.

«Люблю этих дурочек: наверняка её похоронный наряд таит массу щекотливых сюрпризов. Глупые бантики, вычурные подвязки, кружева и тесёмки...»

Он подтянул к себе гитарный кофр.

«Прости, Эстере, я покорён другой...»

Блестящие замки отщёлкнулись — кожаная крышка кейса откинулась в сторону. Длинные пальцы гитариста сомкнулись на рифлёной пластиковой рукоятке лопаты и вытянули инструмент.

Скаидрис установил айфон так, чтобы слабый луч освещал холмик песка под ногами, скинул куртку, и, завязав волосы в тугой пучок на затылке, воткнул стальное полотнище в мягкую, податливую землю.

«Погоди, Карлина... Я уже иду к тебе».

Но копнуть ему так и не удалось — послышался нарастающий звук двигателя, а среди стройных сосен заплясали яркие огни автомобильных фар.

Он схватил телефон и выключил фонарик. Потом распластался в проходе между могилами, скрываемый горами венков и замер, наблюдая за нежданными визитёрами.

«Полиция? Кто-то выследил его, и сейчас направляет патруль прямо на него. Глупо прятаться — следует спасаться бегством».

Он чуть было не поддался панике — приподнялся на локтях, готовясь вскочить на ноги, но выдохнул и снова улёгся на живот.

«Никто за ним не следил. Он слишком опытный в этих делах, чтобы пропустить соглядатая. Не первый год ходит по кладбищам. И не второй. Сколько уже? Лет десять? Пятнадцать?»

Огни, однако, приближались — Скаидрис лежал, борясь с искушением броситься прочь. Но вскоре автомобиль остановился и тревога улетучилась.

«Это точно не за ним. Но кто, сука, кроме таких как он, приезжает на кладбище в полночь?»

Опасения уступили место любопытству. Скаидрис аккуратно привстал, всматриваясь в темноту.

Фургон остановился метрах в пятидесяти. Двигатель заглох. Некоторое время ничего не происходило: лишь томительное ожидание стучало в висках.

Хлопнули дверцы: микроавтобус осветился ярким пятном туристического фонаря.

«Всё ясно. Пикник, блять. В среду, в полночь, на кладбище. Сейчас будут шашлыки, а после танцы. Нет, если по уму: вначале танцы, а после шашлыки. Если сперва шашлыки, то с кем потом танцевать? Может предложить им свою лопату? Один хер — сегодня она ему не понадобится: эти уроды испортили его некротур».

Лёгкое разочарование не сменилось острым раздражением — мужчину, что выглядел словно подросток, мучило жгучее любопытство. Он осторожно двинулся вперёд, прячась за могилами. Подобрался предельно близко, и, найдя укромное местечко, залёг среди вороха еловых лап, охапок пластиковых траурных венков и букетов увядших цветов. Ночные злоумышленники действовали чётко, практически не производя никакого шума. Кто-то орудовал в автомобиле, а две неясные фигуры, очертания которых скрывались под просторными, до самой земли, балахонами, помогали: осторожно принимали подаваемый груз. Продолговатый ящик, высунувшийся из грузового отсека фургона, не мог быть ничем иным, кроме гроба.

«Ёптвоюмать, это становится всё интересней...»

Следующий предмет оказался ассиметричным куском камня, и он, естественно, не мог оказаться ничем другим, кроме надгробия.

Четверо могильщиков в чёрных балахонах не медлили: скрипнули ремни и вскоре послышался приглушённый стук — гроб достиг дна ямы. Похоронная команда не отдыхала — принялась забрасывать могилу землёй, и спешно устанавливать памятник.

«Кажется, я знаю, что здесь происходит. Странные ночные похороны — это для того, чтобы избежать излишнего ажиотажа. Хоронят известную личность. Очень известную. Знаменитого актёра, журналиста или рок-звезду... Надеюсь это будет Витя Голованов — вокалист рижской хеви-метал группы "Аметист". Я всегда мечтал трахнуть в задницу этого козла. Особенно мёртвого».

Раздалось характерное щёлканье: такой звук издаёт лишь один предмет на свете — откидываемая крышка бензиновой «Зиппо». Бледным пламенем занялся фитиль и одинокий огонёк дал жизнь пятерым собратьям: фигуры в балахонах зажигали тонкие, высокие свечи — те были чёрные. Один из могильщиков что-то чертил на земле, аккурат возле могилы.

«Готовятся к ритуалу», — осознал Скаидрис, — «Интересно-интересно: что это за сектанты? Свидетели Иеговы? Кришнаиты? Дьяволопоклонники? Лютые последователи ЧуЧхе?»

«Устраивайтесь поудобнее, господа: сейчас вы станете свидетелями невъебенно тайного обряда, несущего неумолимый пиздец всем очевидцам».

«И разверзлись врата Ада...»

Могильщики расставили свечи на земле и, окружив надгробие, взялись за руки.

Несколько строк глухого, невнятного речитатива— вот и весь ритуал.

Сатанисты запинали тлеющие огарки и, погрузившись в фургон, в спешке укатили.

«Вот те раз...» — обломался Скаидрис, — «Это, блять, чё ваще было?»

Он осторожно выбрался из своего убежища, и, вооружившись лопатой, осторожно приблизился к свежей могиле.

«Всё ж таки сатанисты...» — Скаидрис осветил лучом фонарика наспех затёртые канавки, обозначающие лучи пентаграммы, — «Какие-нибудь идиоты, навроде «Мизантропический Орден Люцифера», «Великий Зверь 666» или «Алхимическая секта Трансмутации». Ха-ха. Клёвые названия. Реально, блять, дебилы. Может похоронили своего адепта или, там, жреца—какого-нибудь значимого дятла, ну или ещё какого-нибудь мудаёба».

Он ещё раз посветил на надгробие.

На чёрном граните вырезана латинская буква «I», окаймлённая орнаментом — скованной в круг цепью. И всё: больше никаких надписей, ни дат.

Заинтригованный лив опустил руку и лучик света отразился от поверхности маленькой фотографии, заключённой в траурную рамку. Портрет прислонили к надгробию. Скаидрис взял изображение и внимательно рассмотрел. Жгучее любопытство, разбуженное ночным приключением, угасло, уступив место раздражению и едкому сарказму.

С фото на Скаидриса таращился молодой дерзкий перец в военной куртке. Пустые глаза, квадратный подбородок, длинная чёлка, выбритые виски. На шее видна татуировка — узор из перевитых скандинавских рун. Воинствующий отморозок: нацист-сатанист и, в общем и целом, полный кретин.

«Теперь всё понятно: эти долбоёбы со всего мира сейчас вагонами мрут где-то на востоке Украины под русскими снарядами и пулями».

Скаидрис откашлялся и смачно сплюнул в рожу уроду, что испортил своими похоронами такую превосходную ночь. Потом поставил фотографию на место.

«Уже слишком поздно, чтобы вернуться к Карлине Шергинус — скоро рассвет и надо убираться прочь с кладбища. Преступление мне совершить не удалось, а значит нет причин таиться: вызову такси и поеду домой с комфортом— там меня ждёт тёплый душ, сытный ужин и любимые пластинки».

Прежде чем уйти он ещё раз посветил на надгробие.

И замер.

Шею свела судорога, голова резко дёрнулась в сторону, а рука, держащая айфон, занялась мелкой дрожью.

На запотевшей в предутренней росе поверхности чёрного камня медленно проступали буквы, как если бы кто-то невидимый прямо сейчас писал их пальцем.

Скаидрис подавил приступ паники и продолжил следить за появляющимися словами. Их было два.

«Помоги мне».

Вот что просил мертвец.

Рука продолжала трястись, подбородок дёргался, однако паника сменилась воодушевлением.

«Вот оно, вот оно, вот оно. Я всегда знал, что рано или поздно столкнусь с чем-нибудь таким-этаким — типа, мистическим. Знал, что все эти россказни про параллельные миры, загробную жизнь, магию и всякую прочую подобную пугающую хуйню — не просто детские страшилки — всё это существует на самом деле. Теперь это коснулось меня и другого такого шанса встретиться с чем-то неведомым больше никогда не представится. Я не отступлю, чем бы это всё не закончилось».

— Я помогу тебе, — вслух пообещал Скаидрис куску гранита и взялся за лопату.

Свежая земля легко поддавалась напору германской высококачественной стали. Предвкушение грандиозного, самого ужасного события в его жизни, придавало ливу силы, и очень скоро штык лопаты с глухим стуком врубился в крышку гроба.

— Я уже здесь, бро, — объявил Скаидрис краю ящика, выглянувшего из-под слоя чёрной земли.

Ещё несколько взмахов и вот она — крышка. Ящик не имел обивочной ткани, однако грубые, не строганные доски плотно прилегали друг к другу.

«Наверное, стоит перекреститься», — хихикнул Скаидрис и ухватился за деревяшку.

Крышка, однако, не сдвинулась с места.

— Погоди ещё немного, дружище, — попросил лив мертвеца в запертом ящике,— И не стремайся: я не собираюсь менять ориентацию — мужчины меня не интересуют. Ни мёртвые ни живые.

Он ободряюще похлопал ладонью по доскам и прислушался. Тишина. Как в могиле. Он постучал ещё раз. Тишина. Лив пожал плечами и сплюнул сквозь щель в передних зубах. И тут раздался ответный стук. Скаидриса подняла в воздух та же сила, что подкидывает вверх перепуганных насмерть котов.

Лив схватил лопату и обкопал гроб со всех сторон. Уставился на саркофаг и зловеще улыбнулся. На мощных петлях, врезанных в грубые доски обнаружились массивные замки.

Ничего необычного — Скаидрис не удивился: ему много раз встречались гробы с замками. Многие люди запирают на ключ своих мертвецов. Опасаются за сохранность драгоценностей, тел, а может, боятся, что вышеозначенные тела вернутся домой. Он много раз сталкивался с навесными и даже врезными замками. Ему пришлось в совершенстве овладеть искусством взломщика.

Придётся немного повозиться.

Скаидрис снова зажёг фонарик, устроился поудобней, достал из кармана джинсов связку отмычек и приступил к делу.

— Потерпи ещё немного, бро, — обратился он к мертвецу в ящике, — Сейчас я тебя открою: мы посидим, поговорим; ты расскажешь мне о войне, о тех русских, что пали от твоей руки, о своём сатанинском ордене, о злыднях, что под покровом ночи тайно похоронили тебя... Я же поведаю тебе самое тайное: расскажу как болтаюсь по ночам по кладбищам и снимаю мёртвых девиц.

Щелчок: душки первого замка откинулись.

— Мы могли бы подружиться. Я не очень лажу с живыми, так может найду общий язык с мертвецом?

Ещё щелчок — лив отбросил прочь второй замок.

— Я открываю, бро, — Скаидрис вцепился в крышку, — Хочу тебя предупредить: не уподобляйся тупым зомбакам из дешёвых фильмов; а если ты всё же позаришься на мой воспалённый мозг — то я тот час же отсеку своей германской лопатой твою тупую мёртвую бошку.

Он глубоко вдохнул и медленно поднял крышку.

Но, ещё до того, как та упала в сторону, явив стенки, покрытые драными лоскутьями алого бархата, лив знал: никакого зомби-нациста внутри нет.

Но есть она — заветная.

Он не ошибся: она оказалась именно той — единственной, к встрече с которой он шёл всю свою жизнь.

Тощая, растрепанная девчонка с покрасневшими от рыданий глазами и сорванными в кровь ногтями. Живая.

— Как тебя зовут? — спросил он, протягивая к ней руки.

— Имтраута, — всхлипнула та.

— Я помогу тебе, Имтраута: иди ко мне, нам пора выбираться отсюда. Какое же волшебное имя — Имтраута.

* * *

На белом потолке спальни сидела жирная зелёная муха. А на журнальном столике возле кровати стояли два недопитых бокала игристого. Скаидрис протянул руку, взял один и сделал несколько жадных глотков. Сморщился: за ночь вино выдохлось.

Неважно: там, в холодильнике, есть ещё бутылка, а в магазине, на первом этаже этого многоквартирного дома, можно купить целый ящик вполне сносного пойла.

Он откинулся на подушки и снова уставился в потолок.

Муха сидела на прежнем месте. Надо поставить на окна сетку. Совсем недавно эта тварь ползала по огромной куче говна в сельском сортире, а теперь облюбовала его потолок. Он собрал вязкую мокроту в горле в тугой комок и плюнул вверх. Плевок не долетел до изумрудного насекомого. Достигнув наивысшей точки восхождения, увесистая харча шлёпнулась обратно: лив едва успел отдёрнуть голову. Жёлтый сгусток плюхнулся рядом на свежую наволочку.

Девушка, лежащая на боку, перевернулась на спину и сладко потянулась. Веки с длинными ресницами затрепетали. Скаидрис схватил заплёванную подушку и швырнул ту в дальний угол комнаты.

Она улыбнулась, не открывая глаз.

— Здравствуй, мой спаситель.

— Доброе утро, Имтраута.

— Жарко,— она откинула прочь лёгкую простыню.

Тощие, покрытые татуировками руки потянулись к прекрасному телу.

— Этой ночью мы занимались любовью пять раз,— сказала она, скидывая прочь жадную ладонь со своей груди, — И прошлой пять. Я счастлива.

Её миниатюрные пальчики с перебинтованными ногтями нежно прошлись по впалой груди лива.

— Но теперь мне нужен отдых. Я хочу кофе со сливками и мороженое с вишнёвым джемом.

Она натянула простыню на грудь. Тонкая ткань прикрыла крупные, торчащие соски.

Скаидрис нахмурился и откинул волосы с лица:

— Ты так и не рассказала мне… Кто были твои палачи и почему они похоронили тебя заживо?

Она грустно улыбнулась и подтянула простыню под самый подбородок.

— Я не знаю, кем были эти люди, но мне прекрасно известно о ритуале, что они провели. Он весьма сложен и состоит из нескольких этапов. Такое действо под силу лишь могущественным чёрным магам. Похороны живой ведьмы — лишь одна ступенька этой сложной мистерии.

Скаидрис внимательно посмотрел в зелёные глаза, лучащиеся озорной дерзостью и провёл ладонью по бледной щеке девушки:

— Тебе придётся немного подождать: минут пятнадцать. Я мигом.

Он сунул ноги в штанины рваных джинсов, затем в кеды и, натянув футболку, вышел прочь из спальни, не оборачиваясь.

* * *

Двери магазина встретили его радостным переливом электронного колокольчика и писклявый голос фальшиво пожелал ему приятных покупок. За прилавком скучала средних лет девица. Скаидриса привлёк рокот, издаваемый её мобильником. Лив прошёлся вдоль прилавков и, найдя искомые продукты, оказался возле кассы.

Дива оценила набор покупателя: две бутылки игристого, брикет мороженного и баночка жутко дорогого вишнёвого джема. В женских, густо подведённых, глазах мелькнула томительная тень одиночества. Её телефон продолжал издавать жуткие звуки.

— Девяносто пятая Анафема. Сайлент Энигма. Годный альбом, у меня на виниле есть, — он бросил скомканные купюры на прилавок, — Сдачи не надо.

Сопровождаемый восхищённым взглядом печальных очей он вышел прочь, гордо обвисая распущенными волосами.

* * *

В ванной шумел душ. Скаидрис сунул брикеты мороженого в морозилку, достал турку и сыпанул туда пару щедрых ложек ароматного кофе.

Потом замер, прислушиваясь к струйкам воды. Его рука, держащая кувшин с водой, дрогнула — ручеёк не попал в кофеварку

Щелчок: синие язычки газа потухли.

Последний на земле лив прошёл в спальню, и, наполнив свой бокал, сел на кровать. Простыня всё ещё хранила её тепло. Он выпил вино, налил ещё и снова выпил. Потом встал и зашёл в ванную. Выключил воду. Задёрнул шторки пустующей кабинки. И вышел прочь.

* * *

— Твоя смена скоро заканчивается? Хочешь мороженого с вишнёвым джемом, кофе и много-много игристого вина?

Печальные женские глаза скользнули по роскошным волосам и татуированному лицу юноши.

— Девяносто пятая Анафема на виниле?

Голос у дивы был густой, с хрипотцой — закалённая, тренированная глотка.

— Девяносто пятая Анафема на виниле, — подтвердил Скаидрис, не открывая рта.

Из уголка его крепко стиснутых губ выползла алая гибкая змейка, и, обратившись багровыми каплями, разбилась об землю.

* * *

Лив умолк. Наступила тишина. Спустя минуту молчания в воздухе мелькнули длинные волосы, затем жёлтые подошвы кед; раздался грохот, табурет Скаидриса вновь опрокинулся назад.

— Грустная история, — буркнул Монакура, — Однако же причём тут первый день Апокалипсиса?

— Это и был первый день его Апокалипсиса, тупица, — икнула Соткен, — Его личного Апокалипсиса. Помоги мне сержант.

Они взяли лива за руки за ноги и аккуратно подняли.

— От караула все свободны, — заявила сержанту предводительница, — Я сама вас постерегу. Выспитесь, мои хорошие, а завтра мы поедем к заливу, и будут вам и волны синие, и ветерок морской, солёный, и чудный кораблик, и круиз обещанный.

И они с Соткен выволокли прочь храпящего лива.

Через сотню ударов сердца с вершины круглого донжона, сложенного из красного кирпича, раздался заунывный волчий вой.

Глава десятая. Пересекая Стикс

Поднимая вихри пыли, «Ньяла» неслась по разбитой трассе, прорезавшей широкие поля  прибрежной полосы. Наступило раннее лето и лужайки странной фиолетовой поросли проявились на жухлом ковре прошлогодней травы, словно трупные пятна на теле мертвеца. Низкие волны с белыми гребнями пены жадно набрасывались на серую гальку заброшенного пляжа, стремясь поглотить сушу. Ветер трепал голые кустарники, торчащие из земли, будто группы нищих попрошаек. На горизонте холодные воды залива сливались с беспросветным свинцовым небом, брызгающим каплями мелкого дождя. Гигантская чёрная птица парила над дорогой, широко раскинув крылья. Глухой клёкот дополнял низкое рычание шестицилиндрового  двигателя автомобиля, подобно тоскливым вскрикам вокала, разбавляющим монотонное жужжание гитары, что доносились из распахнутых окон броневика.

Острая, утончённая безысходность наполняла салон Ньялы. Безнадёжность, возведённая в абсолют колдовским женским голосом.

— Чем-то напоминает ту музыку, что мы слушали вчера, — заметила Йоля, наслаждаясь атмосферным страданием, — Тот альбом, где в самом начале скрипит верёвка повешенного.

— Вчера мы слушали немецкий ортодоксальный блэк; Лунар Аврора — недооцененные столпы жанра, — ответил Монакура, — И, между прочим, я воспринимаю то самое интро, как скрип канатов прекрасного парусника, на котором мы вскоре отправимся в морской вояж. А то, что мы слушаем сегодня: вообще нихуя не мéтал — это очередной польский авангард.

— Забавная предъява, — вскинулся Скаидрис, — Тащемта всё, что я вам ставлю, есть мéтал.

— Не в этот раз, щенок, — прищурился Монакура.

— А может ты просто тугой на ухо старикан, и, чтобы распознать истинный мéтал, тебе необходимо послушать пластинку два раза?

— А может я просто дам тебе в лоб, а твой никчёмный сидюк заменю на свой?

Огромная лапа сержанта потрясла в воздухе перламутровым кругляшом.

— Грубо сержант, — поморщилась Соткен, — Польский рок изрядно навевает. И, звучащие сейчас Обскуре Сфинкс, несомненно, играют истинный мéтал. Ты в курсе, что они частенько выступали на разогреве у Бегемот?

— Бегемот — просто смрад, — сморщился Монакура, — В Польше достаточно действительно великих групп; Бегемот им в подмётки не годится.

— Тут я согласен с сержантом, — возразил лив, — Творчество Бегемот — унылое, вымученное говно.

Соткен лишь тряхнула косами, сложенными в два загнутых за спину рога и молча уставилась в окно, не в силах спорить с двумя упёртыми ослами.

Голос «Велебны» Фрас взвился, словно та самая верёвка, которую недавно помянула Йоля. На правом глазу предводительницы выступили слёзы; левый оставался сухой.

— Ладно,— сказал Скаидрис, жамкая по кнопке, — Давай, чё там у тебя?

— Мéтал,— ехидно ответил Монакура, протягивая сиди-диск, — Настоящий польский мéтал.

Трасса круто повернула, устремившись прочь от прибрежной полосы, и «Ньяла» въехала на территорию небольшого прибрежного поселения, покинутого, как и большинство мест, где раньше селились люди. Лозы усохшего дикого винограда и вялые побеги плюща оплели дома; брошенные жилища походили на норы гигантских пауков. Ржавые остовы машин, следы взрывов и пожарищ, необъятные кучи непонятного мусора: обычная картина для большинства мертвых городов и сёл; вполне привычный пейзаж для глаз любого выжившего.

Локоть сержанта ткнул лива в ребро: сержант скосил глаза в сторону предводительницы: госпожа лейтенант чувственно втыкала в монотонное полотно отборного блэка, изящно покачивая лохматой головой в такт завораживающим гитарным тремоло.

— Я в восхищении, мы в восхищении, королева в восхищении, — осклабился лив.

Йоля вынырнула из колдовского омута и улыбнулась, глядя на всех:

— Какая прекрасная музыка! И мне она знакома: я же говорила Синухе, сыну сикаморы и великому музыканту, что он получит новую жизнь, а его произведения — свежее звучание!

Она отобрала у сержанта пластиковую коробку и долго всматривалась в лица двух музыкантов, скрытые под чёрными непроницаемыми масками.

Лив и сержант недоумевающе переглянулись.

— Мглою кроет, — согласилась Соткен; голос женщины утверждал — она с теми, кто в восхищении.

— Мы почти на месте! — раздался девичий голос с водительского сидения: Аглая Бездна восхищалась не меньше всех, однако ей доставляла не музыка, но рулевое колесо великолепной Ньялы.

Внедорожник сделал  ещё один поворот: впереди снова показалась темная полоса залива. Мглою крыло и небо: суровая буря надвигалась на бухту с причалом, где покачивался на волнах одинокий корабль. Путь на пристань преграждала баррикада — бастион, сложенный из ржавых автомобилей, куч металлолома и строительного мусора. Над сетчатыми воротами, укреплёнными стальными листами, развивалась какая-то тряпка.

Рельефные протекторы взвизгнули, «Ньяла» остановилась, бронированные дверцы хлопнули. Бойцы «Волчьего Сквада» выбрались наружу.

— Обещанный кораблик! — Аглая повернулась к Йоле; взгляд чёрных глаз потеплел.

— Мне он представлялся несколько иным, — пробормотал бывший барабанщик и поднёс к глазам бинокль.

— Флаг Греции, — озвучил он увиденное и удивлённо почесал макушку.

— А это что? — палец Соткен указал на спаренные стволы, торчащие над воротами, — Тут явно не рады непрошенным гостям.

— Корабельная пулемётная установка, — ответил сержант, опуская бинокль, — Способна завалить боевой истребитель.

Оптика оказалась в руках Бездны:

— Вы только гляньте, какие забавные карапузы! — рассмеялась девушка, разглядывая маленьких человечков, шныряющих возле пулемёта, — Они похожи словно гномы: первый, второй, третий...

Йоля отобрала бинокль:

— Охрана причала, — сказала предводительница, бросив взгляд сквозь стёкла прибора, — Шакалы капитана.

— Но почему они так похожи на Карлсона, человечка с пропеллером? — спросила Аглая.

— Их мать была плодовитой шведской потаскухой, — ответила Йоля, — Её звали Лильон Ведро, и эти четверо близнецов — её предсмертный плевок в лицо современного мира. Эти братья — совершенные чудовища: убийцы, насильники и извращенцы.

— Я вижу только троих, — недоумевала девушка, — Они — просто милашки.

Заинтересованная Соткен уставилась в стёклышки:

— Вау! — острый язычок высунулся из приоткрытого рта и облизал чувственные губы кривушки, — Действительно славные малыши! Их хочется мучить. Они и вправду убийцы и маньяки?

— Ну а кто по-твоему, тётя, сейчас населяет Землю? — спросил хмурый Скаидрис: тру-мéтал кидался придорожной галькой в Грима, сидящего на пулемётной башенке Ньялы, тот ловко отбивал каменюки клювом.

— Нас не торопятся встречать, — лив смачно сплюнул под ноги, — А я жутко проголодался.

— Я желаю устроить капитану сюрприз, — сообщила Йоля, — Нагрянуть внезапно. И мне не нравятся эти пятеро.

Рука в кожаной перчатке махнула в сторону баррикады. Жёлто-зелёные глаза уставились на Соткен.

— Весьма великодушно с твоей стороны разрешить мне немного позабавиться, — усмехнулась кривушка, — Откровенно дешёвый подкат, но знаешь: я не откажусь. Воспользуюсь этой возможностью. Мне нужен один помощник.

— Я помогу тебе, — слегка кивнула Йоля, — Мы поможем тебе. Ты не желаешь присоединиться к потехе, моя хорошая?

В чёрных глазах мелькнули тени: черти изготовили вилы и ждали свежие куски мяса. Аглая молча кивнула.

— Вот и прекрасно, — Йоля придирчиво осмотрела подельниц, — Распустите волосы или, хотя бы, сделайте вид, что не собираетесь никого убивать. Нам нужно соблазнить карапузов.

— Не проще ли будет, если я пристрелю их всех издалека? — спросил Монакура Пуу, вынимая из десантного отсека Ньялы кейс с крупнокалиберной снайперской винтовкой.

— Не проще, — отрезала Соткен, — Выметайтесь из машины, пацаны. Сходите в лесок, разложите костёр, поговорите о тяжёлой музыке или подеритесь. Только не мешайте. А мы пойдём немного развлечёмся. Айда, девчонки.

Кривая коротышка в красном сарафане, высокая стройная женщина в облегающем мини и сопливый подросток, путающийся в болтающихся шнурках, залезли в броневик. Двигатель завёлся и «Ньяла» укатила прочь, оставив на обочине двух растерянных мужчин.

* * *

— Ты уверен, Вольдемар, что нам нужны женщины?

Хейно, пухлый карапуз с редкими жёлтыми волосиками и белёсыми ресницами, раскачивался на хлипком табурете.

Его брат Вольдемар, высокий, тощий брюнет с вожделением наблюдал, как трещит древесина под жирной жопой родственника.

— Я всегда предполагал, что тебя вполне устраивает задница одного из своих близнецов. Но, даже если это так, то знай: у этих баб есть нечто такое, что несомненно пробудит в тебе желание обладать.

— И что же это? — вяло спросил Хейно.

— Эр Джи тридцать один. Ньяла.

Раскачивающийся табуретнаконец-то рухнул, но, вопреки ожиданиям сводного братца, чья мать была арабской потаскухой, Хейно крепко стоял на коротеньких ножках, готовый к действию.

— Ты не шутишь? — спросил он с надеждой.

В заплывших жиром глазках разгорались огоньки вожделения.

— Пойдём посмотрим.

Вольдемар не шутил: за сетчатыми воротами стоял зелёный броневик, такой знакомый и насквозь родной. Хейно провёл не один год за его виртуальным рулём, наслаждаясь долгими погонями и захватывающими перестрелками.На башенке стрелка угрожающе вздымалось в небо дуло крупнокалиберного станкового пулемёта.

Это длинное орудие старательно протирала тряпочкой высоченная красноволосая девушка в схематичном мини. Она стояла на капоте бронированного чудовища, изящно наклоняясь из стороны в сторону. Красавица искусно демонстрировала чёрные стринги, исчезающие в половинках умопомрачительной задницы. Грязная тряпка нежно оглаживала воронёный ствол.

Вторая дева, напоминающая дохлую русалку, увлечённо болтала с остальными близнецами, подпирая грудью сетку ворот. Сетка скрипела; скрипели и серебристые тесёмки чёрного жакета, с трудом удерживая восхитительный бюст. Трое братьев, точная копия самого Хейно, пускали слюни сладострастия, отираясь у ворот.

«Наша мать была шведской шлюхой», — объяснял им их сходство Хейно, появившийся на свет первым из четверни.

— По местам, — заорал он, не отрывая взгляда от выпяченной задницы длинной: та поднимала случайно выпавшую из рук тряпочку.

Он осознал, в какой позе вставит ей в первый раз. И, пожалуй, во второй.

— Мы торопимся, — сказала русалка, — Нам нужно на паром: мы хотим попасть на остров. Давайте договариваться, мальчики.

— Сколько вас? — спросил Хейно.

— Три бедные сестрички спешат к своему старому дедушке на остров Сааремаа, — ответила ему утопленница.

— Капитан по делам отбыл. На катере. К вечеру будет, — сказал Хейно, — У нас чай есть. Настоящий. Индийский. И водка. Заводская. Русская. Семилетней выдержки. Милости просим внутрь, незачем вам тут мёрзнуть. Капитан будет нами недоволен, если мы не окажем будущим клиентам достойного приёма в его отсутствие. Покорно вас просим, дамы. Не хочу показаться невежливым, но оружие оставьте. Никто не входит на причал с оружием: распоряжение самого капитана. Вам оно не к чему. С нами вы в абсолютной безопасности и под надёжной защитой. Ага?

Толстяк радушно распахнул массивную створку ворот.

— Ах, какое любезное предложение, — высокая спрыгнула на землю, — Какой глупец откажется от настоящего чая, сдобренного стопочкой русской водки. Да ещё в обществе столь видных мужчин. Мы готовы, ведите, сладенькие.

Она шагнула в проём распахнутых ворот. Хейно невольно сделал шаг назад, освобождая путь.

От этой дылды исходили вибрации насилия. И волны похоти. Звериной похоти. От неё и пахло, как от зверя. От собаки. Она воняла словно мокрая сука. Её так называемая сестра — кривая и косая тётка с чёрными тенями под глазами, вошла следом.

— Никакие вы не сёстры, — пробормотал Хейно, развязывая взглядом шнуровку на упругой груди.

— Наша младшенькая останется здесь и присмотрит за броневичком, — высокая махнула рукой в сторону пулемётной башенки Ньялы.

Симпатичная девчушка лет пятнадцати хмуро взирала на мир, опершись на приклад оружия.

— Она слишком молода, чтобы участвовать в разговорах взрослых, — подмигнула красноволосая.

— Не вопрос, — понимающе хихикнул Хейно, — Однако без глупостей: видите нашу маленькую игрушку?

Жирный палец ткнул в корабельную установку. Красноволосая приоткрыла рот, продемонстрировав острый красный язычок, что прошёлся по чувственным губам, и согласно кивнула. Хейно подозвал к себе одного из братьев:

— Делай с малолеткой всё, что захочешь, — шепнул он ему на ухо,— Но сначала отрежь язык, чтобы она не могла говорить. Нам не нужны вопросы капитана. Мы сами на них ответим.

Ворота захлопнулись, лязгнули засовы. Две женщины, сопровождаемые четвёркой вооружённых братьев: тремя отпрысками шведской потаскухи и одним — арабской, направились в сторону домика охраны.

Хейно помрачнел: его мучил важный вопрос.

«Если отрезать языки, — размышлял толстяк, — Путёвого минета не получится — сосать с язычком оно куда ведь приятней».

— Не грусти, красавчик, — высокая панибратски пихнула его локтем в бок, — Очень скоро все твои самые потаённые мечты станут реальностью.

После этих многообещающих слов волны отчаянного предвкушения, кроющие Хейно, сменились мелким ознобом смутной тревоги. Он прекрасно знал это чувство: что-то уже пошло не так.

— Не дрейфь, сладенький, — упругий бюст встретился с предплечьем толстяка.

Сиськи дохлой русалки толкали его вперёд: на необдуманные, рискованные поступки, да и...

— Хуй с ним, — отмахнулся Хейно.

Сквозь карман штанов он теребил свой распухший, изголодавшийся, убогий эстонский фаллос.

«Ебись всё конём, и будь, что будет. А будет следующее: сегодня его дружок окажется там, где и должен находиться — прочистит все дыры этим тварям. И к чёрту капитана: эти бабы будут сосать так, как и полагается — с языком. А после они немного поиграют. А если капитан нагрянет в самый разгар потехи, то они поиграют и с ним».

Хейно поднялся на скрипучие ступеньки крыльца и широким жестом распахнул входную дверь.

— Прошу вас, милые дамы.

В комнате на огромном столе гостей дожидались несколько захватанных гранёных стаканов, чайник и запечатанная бутылка водки.

Хейно притянул к себе ещё одного карапуза — свою идеальную копию — шёпотом напутствуя:

— Расстелите матрасы. Приготовьте ремни и инструмент. Ждите там.

Тот обиженно похлопал белёсыми ресницами и удалился в соседнее помещение, прихватив с собой близнеца. Отделавшись от доппельгангеров, Хейно почувствовал себя гораздо лучше.

В стаканы полились заварка, кипяток и водочка. Закуски предложено не было. Все четверо молча подняли  свои полные стаканы и быстро выпили. Хейно выдохнул, достал из кармана пачку сигарет, бензиновую зажигалку, закурил и взглядом предложил дамам.

Те жёстко игнорили: русалка распустила шнуровку на жакете и стискиваемые им сиськи разъехались в разные стороны; высокая вытянула длинные ноги и бесстыже водрузила их на столешницу. Она подняла свой опустевший стакан и выжидающе уставилась на Хейно своими жёлтыми, как у дикого зверя, глазами:

— Ещё!

— Не вопрос, — он откупорил сосуд и наполнил требовательно подставленный стакан.

Разлил остатки остальным. Снова выпили. Бледная коротышка поставила стакан, утерла губы и встала с табуретки, потянув за собой высокую:

— Спасибо, мальчики. Но, сдаётся мне, вы нам изрядно поднаврали: никуда капитан не уехал: сидит на кораблике своём, а мы, видите ли, торопимся. Поэтому никак остаться здесь не можем и уже уходим. Auf Wiedersehen, красавчики.

— Не врали мы вам, — удивился Вольдемар: его подмышки провисли тёмным пятном; от потомка арабской шлюхи плохо пахло, — А вот кабы на корабле сидел своём, то непременно соврали бы: вы же такие красавицы, мы не можем вас просто так отпустить. Давайте начистоту: перепихнёмся — разок-другой, по-быстрому — а тем временем капитан возвернётся; вы и пойдёте на кораблик. Что скажете?

— Никуда вы сейчас не поедете: останетесь здесь, с нами, — дрожащим от нарастающего яростного желания просипел Хейно.

— Мы были бы рады такой приятной компании, однако остаться с вами никак не можем. Дело неотложное у нас, вещицу драгоценную везём на остров Сааремаа, — расстроено и томно проговорила бледная.

— Какую вещицу, кому везёте ? — слегка заинтересовались братья, привставшие со своих мест, чтобы схватить женщин.

— Кольцо Всевластья Саурону везём, — объяснила грудастая утопленница.

— Какое, блядь, кольцо?! — заорал тянущийся к ней Хейно.

— Вот это кольцо, — произнесла та и, задрав сарафан, засунула руку в трусы.

Потом вытащила, дёрнула и на грязную столешницу упало кольцо с  чекой.

Оставшаяся часть противопехотной гранаты полетела на сторону братьев, а бледная, ухватившись за противоположный край массивного стола, опрокинула его, падая на пол. Грубая мебель прикрыла её и высокую, моментально скользнувшую под доску. Громыхнуло: стёкла вылетели, комната потонула в дыму и пыли. Спустя пару ударов сердца перевёрнутый стол отбросили мощным толчком. Соткен, завладев винтовкой, полоснула короткой очередью по дверному проёму, откуда, словно два испуганных мячика, выкатились белобрысые близнецы. Те рухнули и сдулись, будто наткнувшись на гвозди. Йоля присела возле распростёртых тел Вольдемара и Хейно. Сводные братья пускали кровавые слюни и уже брели по дороге в ад.

— Ты меня провела, коварная калека, — сказала она Соткен, — Я же просила избавиться от охраны по-тихому. Однако мне понравилась постановка. Если ты меня ещё раз обманешь — пожалеешь.

Соткен неопределённо пожала плечами, невозмутимо глядя в звериные глаза.

— Ты, сарацин, никакой не злодей, — предводительница разбила об пол пустую бутылку водки и протянула розочку ворочающемуся в луже крови Вольдемару, — Исполни свою давнюю мечту: перережь горло своему мерзкому брату, что всю жизнь издевался над тобой.

Сильный удар сапога, утыканного шипами, поверг навзничь Хейно, силящегося подняться на четвереньки.

— Пока ты развлекаешься психологическими тестами, я займусь своими делами, — Соткен поочерёдно наградила обоих раненых карапузов точными ударами приклада, после чего затащила в соседнюю комнату, словно пару кулей с мукой.

— Не беспокоить, — заявила кривушка и громко хлопнула дверью.

Стукнула опускающаяся щеколда.

Дрожащие смуглые пальцы обхватили кисть Йоли, отбирая розочку.

— Я тебе помогу, — женщина ухватила Хейно за волосы, запрокинув назад голову толстяка, — Режь медленно, сарацин. Начни от нижней челюсти.

Щербатый край стекла впился в кожу первого ложного подбородка.

Йоля вглядывалась в глаза жертвы, внимательно наблюдая, как тусклая синева радужки заполняется чёрно-белыми оттенками ужаса и боли.

* * *

— Высуни его.

Аглая Бездна крепко прижималась телом к сетке ворот: веки подрагивали, огромный рот приоткрылся, девушка сипло и часто дышала — низенький блондин ожесточённо лизал её распухший сосок, торчащий сквозь решётку.

Слюни обильно стекали по подбородку, скапливаясь в жидкой бородёнке, пачкая обнажённую женскую кожу и ржавое железо ограды. Требовательные пальцы протиснулись сквозь решётку: девушка спустила колготки и подалась вперёд бёдрами. Жирная пятерня щупала, хлюпала, чавкала.

— Высуни его, — повторила Аглая.

Белобрысый крепыш нехотя оторвался от искусанного, покрасневшего соска и дрожащими руками принялся неуклюже расстёгивать ширинку штанов.

Потом высунул. Бездна наклонилась: открытый рот приблизился к пунцовой, подрагивающей головке члена, рука скользнула по бедру, нащупывая в голенище сапога короткую рукоятку боевого ножа.

Больно не было. Не сразу. Осознание пришло, лишь когда он опустил голову и уставился на свой обрубок, откуда толчками выплёскивалась тёмная жижа.

— Это твоё, — улыбнулась девушка и протянула окровавленную, обмякшую колбаску.

Она сунула отсечённый член в сетку ворот, натянула колготки и поспешила к Ньяле. Двигатель взревел, броневик немного отъехал назад и, с разгона, снёс и створку ворот и несчастного карапуза, что корчился у решётки, зажимая руками пах.

* * *

— Твоя очередь спрашивать, — Монакура Пуу передал Скаидрису плоскую серебряную флягу; лив глотнул и одобрительно мотнув длинными волосами, задал свой вопрос:

— Что общего у норвежской Immortal и американской Inquisition, окромя преклонного возраста и схожего, пафосного околотрешевого рубилова?

Монакура поковырял прутиком в костре и, подняв вверх сросшиеся брови, осторожно предположил:

— Раздувшиеся от бухла, как у старых филинов, чёрно-белые рожи?

Лив поперхнулся малиновой настойкой и хрипло рассмеялся, возвращая сосуд бывшему барабанщику:

— Тащемта сечёшь, бро.

Звук приближающегося автомобиля заставил обоих повернуть лохматые головы в сторону дороги. Ньяла притормозила возле их уютной полянки. Дверца приоткрылась, со стороны водительского сидения показались две обнажённые женские ноги. Йоля вылезла, держа свои страшенные сапоги за голенища.

— Развлекаетесь, бойцы?

— Ты решила научиться водить машину? — ответил сержант вопросом на вопрос.

— Уже научилась, — ответила Йоля, втискивая ступню в обувь, — Решила узнать, почему все встреченные мною люди сходят с ума от этой, в общем и целом, заурядной машины. Она неплоха, но не более того: поездки на боевых колесницах мне нравились гораздо больше. И самые клёвые из них — кельтские, а среди них — колесницы древних фоморов: они, словно BMW среди автомобилей. И не надо снимать сапоги, чтобы нормально жать на эти самые...

— Педали, — подсказал сержант сквада.

— На боевых колесницах нет педалей, — надул щёки Скаидрис.

— Поэтому и ботинки снимать не надо, болван, — подтвердила госпожа лейтенант.

Предводительница требовательно протянула руку: серебряный квадрат фляги лёг на протёртую кожу перчатки.

— Мы за вами, мальчики, поехали уже на кораблик, — раздался хмурый голос с башенки броневика.

— Сидит там, словно сова, — шепнула Йоля сержанту, — Злая какая-то, дурным голосом о смерти и любви поёт.

— Убила кого-нибудь, — понимающе кивнул головой сержант, — Эй, мелкая, хочешь малинового шнапса?

Девичья рука ловко поймала брошенную флягу.

— Сейчас попустит, — пообещал сержант и вытащил из штанов член, целя в костёр.

Аглаю Бездну обильно вырвало на крышу броневика.

— Крепковато для неё пойло, — пожал плечами бывший барабанщик и затушил пламя, — Понятное дело — напиток от самого Люцифера!

* * *

Огромный, красный кулачище влепился в дверь: древесина треснула, потолок осыпался крупной пылью и струйками песка.

— Открывай, боец!

Кулак снова опустился; доска сломалась, промявшись внутрь.

— Не лезь, гнида, обожди, — раздался из комнаты скрежещущий голос Соткен.

За запертой дверью что-то ворочалось, булькало и лязгало.

— Брось это, сержант, — Скаидрис перехватил занесённую руку Монакуры, — Она не откроет, пока лютостью не изойдёт. Я такое уже видел. Пусть отдыхает, пойдёмте отсюда.

Сержант Волчьего Сквада вопросительно уставился на Йолю; та, молча повернувшись на каблуках, направилась прочь из сторожки.

— Представь себе, калека, — бросила напоследок предводительница, обращаясь к запертой двери, — Братья нас не обманывали: капитан действительно отъезжал по делам.

— Вы неплохо тут развлеклись, девчонки, — пробормотал сержант, переступая безголовое тело; то выглядело так, будто декапитацию совершили с помощью садовых ножниц.

— Время убили, — согласилась Йоля; проклёпанная кожаная перчатка указала в сторону моря: к причалу приближался быстроходный катер, сопровождаемый исполинским вороном.

— Пойдёмте, мои хорошие, я вас познакомлю.

Волчий Сквад погрузился в броневик. «Ньяла» тихонько покатила вслед за предводительницей, идущей по причалу навстречу тёмной громаде морского судна.

Когда-то этот корабль был красавцем паромом: белоснежным, украшенным синими полосами; теперь же краска облупилась и голая сталь стремительно ржавела, покрывая его борта бурыми пятнами.  Огромный трап для погрузки автомобилей опустили: казалось, большой  кит ждёт, когда вкусный обед сам прыгнет к нему в пасть.

На сходнях стоял старик в широких рыболовных штанах и рваном свитере. Босой и очень тощий старик; длинные редкие космы развевались на ветру, а покрасневшие от слёз, пронзительно синие глаза яростно сверкали на худом бородатом лице. Он развёл худые руки в жесте приветствия, и, подойдя к Йоле, припал на одно колено, склоняя голову в почтительном поклоне.

— Приветствую тебя, Госпожа, — произнёс старец высоким, резким голосом.

— Ты плачешь от счастья или от горя? — спросила Йоля, знаком веля ему подняться.

— Я плачу от счастья, ибо рад нашей встрече, Великий Волк. Я плачу от горя, потому что сегодня ночью моя Зухра покинула этот мир.

* * *

Аглая Бездна кралась по узкому коридору второй палубы, что освещался лишь одной мерцающей красной лампой. Пол коридора покрывала ковровая дорожка, отсыревшая настолько, что под ногами хлюпало. Аглая дёргала дверные ручки кают, но те, надёжно запертые, хранили свои тайны. Она прошлёпала до конца коридора и собралась отворить массивную стальную дверь, что вела на палубу, как вдруг увидела справа тёмное, неосвещённое ответвление.

«Это то, что мне всегда нравилось. Именно так ведут себя тупые курицы — героини дешёвых ужастиков».

Она положила руки на влажные, шероховатые стены и, пробираясь вперёд на ощупь, отравилась исследовать таинственный закуток.

Вскоре она добралась до приоткрытой двери, откуда падал приглушённый свет. Она осторожно заглянула внутрь.

Просторная каюта освещалась множеством свечей — огарки лепились на всей имеющейся мебели помещения. И больше всего на длинном столе, где возлежала обнажённая женщина. Две пряди густых чёрных волос укрывали груди, бёдра прикрывал лоскут ткани.

Йоля осторожно смазывала женское тело тускло мерцающей голубоватой мазью. В воздухе пахло мёртвыми цветами. В углу замер капитан Аарон, что встречал их день назад у трапа своего корабля. Старик склонил голову, почтительно наблюдая за действиями красноволосой женщины. Огоньки свечей плясали в его глазах, делая их лихорадочный блеск ещё ярче. Йоля пела. Монотонный речитатив рождал в сознание Бездны образ горного ручья.

— Ты очень вовремя, моя хорошая, мне как раз нужна помощь. Сними куртку и помой руки, — предводительница указала на угол комнаты, где на низеньком столике стоял тазик с водой.

Бездна послушно пошла в угол, где обнаружила ещё и душистый кусок прозрачного мыла. Она хотела вдохнуть его аромат, но ничего не почувствовала — ноздри забились приторным запахом притираний.

— У Аарона умерла жена, — произнесла Йоля, — И я хочу ему немного помочь, ведь он мой старый и преданный друг.

Старик ещё ниже склонил лысеющую голову.

— Тебе известно слово «махири»? — поинтересовалась Йоля.

Аглая Бездна лишь качнула головой — никакой такой махири она не знала.

Капитан Аарон метнул в неё пронзительный взгляд, полный недоверчивого любопытства, а девушка погрузилась в созерцание покойной. Искусный макияж подчёркивал заострившиеся черты почившей: глубокие тени вокруг ввалившихся глаз, бледную кожу и синие, сложенные в полуулыбку губы.

Покойница приоткрыла один глаз и подмигнула девушке. Аглая приоткрыла рот.

— Унеси это, — дымящийся призрачными голубоватыми миазмами йолин палец указал на тазики, стоящие в ногах мертвеца.

В одном плавала человеческая печень, в другом — ещё какие-то кишки.

Аглая решительно взяла один.

«Сейчас я блевану прямо туда и опозорюсь второй раз за день», — подумала девушка, но этого не случилось: она дошла до раковины в углу каюты, где и рассталась со своей пугающей ношей.

Со вторым получилось проще: Бездна привыкла к тошнотворному запаху бальзама и рвотные спазмы отступили.

— Бери бинты, — приказала Йоля.

— Крест-накрест, — она показала как класть слои ткани.

Перебинтовав кисть и предплечье покойницы, Аглая аккуратно возложила конечность на стол, и подняла лицо к потолку: теперь её мучило внезапное удушье.

Она почувствовала холодное прикосновение и опустила взор: синие пальцы покойницы оплели её ладонь. В глазах потемнело, мир покачнулся, но Бездна не отдёрнула руку: ей нравилось прикосновение. Девушка крепко зажмурилась, а когда снова подняла веки, её ладонь была свободна.

— Займись её пальчиками, — прозвучал бархатный голос Йоли.

Девушка уставилась на руки покойницы: она не знала, чем тут ещё можно заняться. Длинные пальцы изящной формы венчали великолепно ухоженные ногти, выкрашенные в чёрный фон на котором блестели серебряные звёздочки. Идеальная форма ногтей. Искусно нанесённый лак.

Бездна изучила свои неровно обгрызенные ногти, замазанные чёрной аэрозолью для стёкол и зачем-то сложила колечки, соединив большой и указательный пальцы покойницы. Подняла глаза на Йолю.

Высокий лоб предводительницы покрывали капельки пота, волосы намокли, открытые плечи и руки блестели от влаги. Жёлто-зелёные глаза неотрывно следили за её действиями.

— Махири, — одобрительно скрипнул капитан Аарон.

Старик приблизился к изголовью ритуального ложа, окаймлённого бордюром оплавившихся свечей. В руках он сжимал тёмно-жёлтый футляр, формой напоминавший чехол для пишущей машинки.

— Твоё благословение, Госпожа. Тут же и  плата для путницы, — произнёс он, сверкая глазами.

Йоля открыла футляр. Пальцы, покрытые разводами синей мази, раздвинули усмехающиеся губы покойницы. Мелкие, как у куницы зубы, сами собой разжались; тусклая монета с неровно обрезанными краями легла в рот умершей Зухры. Челюсти мёртвой женщины вновь плотно сомкнулись, а её прекрасное лицо закрыл слепок, извлечённый из короба. Серая, потрескавшаяся маска изображала морду волка, оскалившего клыки.

Йоля отступила на шаг и запела.

— Слушай внимательно, махири, — произнесла покойница с головой мёртвого хищника.

И Аглая слушала. Девушку мелко трясло; по спине тёк холодный пот.

Йоля резко взвизгнула и пение прекратилось.

Красноволосая женщина молча направилась к выходу.

— Она изменится, мой старый друг, — сказала она, не поворачиваясь.

— Да, Госпожа, — старый Аарон вновь согнулся в почтительном полупоклоне.

Аглая Бездна схватила свою черную кожаную куртку и бросилась вслед за предводительницей. Воздух, пропитанный ароматами благовоний и бальзамов, обжигал ей лёгкие, а ужас, поднимающийся снизу живота, замораживал сердце.

— Ты останься.

Узловатый палец старика упёрся ей в грудь, и словно кол, воткнутый в сердце вампира, вмиг развеял в прах все её тревоги и недомогания. Аглая бросила взгляд на старшую, как бы спрашивая, должно ли послушаться паромщика, но дверь за Йолей уже закрывалась с тоскливым скрипом.

Палец старика прошелся вверх по ложбинке между её грудей, больно царапая нежную кожу длинным желтым ногтем, прочертил глубокую борозду на шее и воткнулся    в подбородок, приподнимая голову. Сумасшедший огонь во взгляде Аарона чуть не выжег ей глаза.

— Собери волосы, — произнёс старик.

Аглая Бездна, собрав свои роскошные каштановые волосы в пучок, приподняла его обеими руками над головой. Её шею обхватила короткая цепочка и старик защёлкнул застёжку.

— Мой тебе подарочек за помощь, госпожа молодой адепт, — проскрипел старый паромщик, — Доволен я твоим рвением и талант в тебе чувствую. Посему желаю тебе успехов в постижении нашего искусства. Один раз я отвезу тебя обратно, — сказал старик и легонько пнул её коленом под зад в сторону двери.

Оказавшись в коридоре под тусклой лампой, Аглая Бездна попыталась снять цепочку, чтобы внимательно рассмотреть «подарочек», но замок не поддавался. Длины цепочки едва хватало чтобы рассмотреть кулон без помощи зеркала. Золотой кулон изображал какое-то растение: с листьями и шипами, но без цветов.

— Мне надо выпить и немного поплакать, — скрипнула зубами девушка и бросилась на поиски широкой груди Монакуры.

* * *

Скаидрис сидел в треснувшем пластмассовом кресле на корме парома и, глядя на закат, что поднимал занавес своего кровавого представления, жалел, что под рукой нет гитары или хотя бы какой-нибудь завалящей дудочки.

Он запустил руку в жестяное ведро и, выудив оттуда огромную рыбину, подбросил в воздух. Огромный клюв слегка приоткрылся: Грим, сидящий рядом на ржавых перилах ограждения, проглотил угощение и снова замер: лив и ворон продолжали восхищённо внимать.

— Аглая — клёвая, — поделился своими мыслями мужчина, что выглядел подростком, — Она такая чувственная и эмоциональная. Такая...

— Живая, — подсказал ворон.

— А? — Скаидрис приподнялся в кресле и потряс головой, отгоняя звуковые галлюцинации.

— Устал, поспать надо, — сообщил он птице, — Слышится всякое, хотя я был бы не против поболтать с тобой.

Кровавый диск луны уже наполовину погрузился в свинцовую бездну воды; вокруг сгущалась темнота.

— С ней хорошо, — вздохнул лив.

—"Но ты мечтаешь оказаться с Йолей", — тут же прокаркал он, подражая голосу проницательного ворона.

— Да, — лив печально покачал головой и запустил руку в ведро.

Мелькнула серебристая рыбёшка, щёлкнул клюв.

—"Она необычная, наша госпожа лейтенант", — каркнул Скаидрис, возобновляя воображаемый разговор, — "Я много о ней знаю, и могу рассказать тебе. Помогу найти подход. Ты — классный перец, Скай".

— Но вороны не умеют разговаривать, — снова вздохнул он и замолк.

— Как сюда попасть? — раздался с причала хриплый голос.

Скаидрис вгляделся в сумрак, опустившийся на причал. У поднятых сходней отирался скособоченный силуэт женщины с большой грудью.

— Выбесилась? — беззлобно спросил лив.

— Угу, — Соткен отёрла рукой лицо, покрытое коркой засохшей крови, — Жрать хочу.

— Рад тебя видеть, мамочка, — лив толкнул трап: Соткен вскарабкалась на борт, — Надеюсь ты что-нибудь приготовишь на ужин.

— Еды полно, — нога, обутая в драный кед, пнула ведро, — Да только вся сырая, а готовить никто не умеет.

— Ладно, — кривушку слегка покачивало, — Где кухня?

— Камбуз, — поправил женщину лив, — Наверх, вторая палуба. Потом налево.

Он проводил взглядом грациозно покачивающиеся бёдра и сообщил ворону:

— Она просто атомная сучка, но этот уровень я уже прошёл и теперь не успокоюсь, пока не перетрахаю всех баб на этом корабле. Даже если они являются воплощениями богинь. Знаешь, как затащить в постель эту длинную рыжую пизду?

— Знаю, — ответил Грим, — Рыбы дай.

Скаидрис отпрыгнул назад от перил, где сидел ворон. Жестяное ведро перевернулось, задетое тощей ногой. Лив поскользнулся на рыбёшке и грохнулся на палубу. Потом вскочил и бросился прочь — наверх по лестнице, подальше от чудовища — туда, где тепло, светло и скоро будет готов тёплый ужин.

* * *

Смеркалось, закат уже отгорел, лишь полоса горизонта всё ещё слабо алела. Небо зажглось огнями многих звёзд, стоял полный штиль, паром замер в водах залива, словно в тёмном зеркале. Монакура Пуу стрельнул дымящимся бычком в надвигающуюся ночь, и, ухватившись за стальные поручни, начал спускаться по узкой лестнице. Та вела вниз, вглубь судна. Предыдущие четыре поднимали сержанта вверх, но он так и не достиг своей цели — Монакура не нашёл ни одну живую душу на этом огромном корабле.

Бывший барабанщик повис в воздухе: лестница кончилась, когда до твёрдой опоры под ногами оставалось ещё метра два. Так казалось в сумраке, что разгонял лишь слабый красный свет мерцающих аварийных лампочек. Сержант разжал руки но гофрированная сталь палубы встретила его весьма жёстко. Монакура поднялся, отряхнул задницу и, прихрамывая, обошёл помещение, где оказался. И нашёл Ньялу: броневик стоял посредине абсолютно пустого зала. Чуть поодаль виднелась овальная дверь: значок, намалёванный на ржавой поверхности, изображал чёрного человечка, запрещённого красным косым росчерком. Откуда-то снизу доносился гул работающих механизмов. Машинное отделение, последний уровень. Монакура погладил бок автомобиля и потянул дверную ручку.

Переступив порог, Монакура оказался на металлическом балкончике, и вниз, в самое чрево корабля вела, естественно, узкая стальная лесенка. Внизу ворочался и скрипел двигатель судна, слышались гулкие удары, и бывший барабанщик замер, наслаждаясь монотонным ритмом стального сердца. Сигарет в пачке Кента, что презентовал ему капитан Аарон день назад, когда они прибыли на борт, оставалось всего три, но Пуу прикурил одну и не двинулся с места, пока не оплавился фильтр. Потом стал осторожно спускаться. Его лоб полнился свежими шишками воспоминаний о коварных трубах и непонятных рейках, встречающихся на пути исследователя.

Спуск кончился, башмаки пехотинца ступили на листы стальной обшивки. Там, под ними, таилась бездонная пропасть. Пуу поёжился: сержант не любил море, но уважал людей, что отважились залезть в этот стальной гроб, не имея никаких путей к отступлению в случае внезапного форс-мажора. Тащемта их, этих сумасшедших, он и искал.

Он направился по коридору, образованному непонятными кожухами и причудливо перевитыми сварными трубами. Там впереди что-то ухало, громко и печально, будто расстроенный горный тролль. Подошвы берцев хлюпали по лужам, скрипели на рельефном узоре обшивки.

«Похоже на огромную котельную», — подумал сержант, — «Но где-же команда?»

Словно в ответ на немой вопрос, впереди показался тёмный силуэт человеческой фигуры: машинист в рабочем комбинезоне застыл, поджидая непрошеного гостя. Сержант поднял вверх ладони, обозначая приветствие и добрые намерения. Затем осторожно приблизился.

Отблески вращающихся мигалок осветили лицо моряка, обтянутое высохшей кожей. Глаза, затянутые мутной дымкой бельма, внимательно уставились на пришельца. Из-под залихватски заломленной красной шапочки норвежского китобоя выбивались космы длинных седых волос. В правой руке ходячий труп сжимал разводной ключ, левая тискала блестящую от масла тряпочку.

— Я осматривался и немного заблудился, — поведал сержант мертвецу, не опуская рук, — Мы ваши новые пассажиры.

Безгубый рот обнажил ряд крупных, коричневых зубов: машинист понимающе улыбнулся. Затем поднёс к ввалившемуся носу кусок ткани и с наслаждением понюхал.

Справа и слева послышались скрежещущие шаги.

«Мне знаком этот звук, — вспомнил сержант, — Я слышал его там, в подземном бункере, где познакомился с малышкой Кортни. Этот скрежет издавали когти саранчи, царапая стальную обшивку пола».

Из тёмных проёмов появились тощие фигуры, одетые в рабочие комбинезоны.

Монакура Пуу опустил глаза и уставился на голые ступни машиниста и его подручных: неимоверно отросшие ногти на ногах моряков свернулись спиралью.

— Вы, братцы, продолжайте заниматься своими делами, — сержант пятился задом с поднятыми над головой руками, — Я уже ухожу".

Ему никто не препятствовал; сержант Волчьего Сквада добрался до основания спасительной лесенки и только тогда опустил ладони. Затем отёр со лба холодный пот ужаса и с наслаждением выругался.

* * *

— Сука, я уже был в этом коридоре, — произнёс вслух Скаидрис и остановился возле очередной запертой двери.

Честно говоря, лив не был уверен, что уже проходил здесь. Узкие холлы освещались тусклым зеленоватым светом бра, висящих под потолком, а следующее ответвление гребаного тоннеля походило на предыдущий, как две капли воды. Никаких номеров над каютами, лишь однообразные двери с одинаковыми бронзовыми ручками. Унылые обои, свисающие со стен отслаивающимися лоскутами. Попробуй тут сориентироваться.

Он развернулся и подёргал ручку двери напротив. Заперто.

Лив понятия не имел, куда идти и где искать остальных. Долбанная говорящая птица просто ошарашила его. Напрочь выкосила. Крикнуть что-ли?

Скаидрис набрал воздуха в лёгкие; запертая дверь распахнулась: мускулистая рука зажала ему рот, вторая стиснула замерзшие яйца.

— Ты же меня ищешь, не так ли, мой хороший?

Его втащили внутрь каюты: он узнал комнату — здесь он ночевал прошлой ночью. Внутри горело зелёное бра, покрытое пылью десятилетий. На полу валялся пожелтевший матрас: весь в дырах, откуда торчали куски ваты. От бледной, растрёпанной Йоли резко пахло потом, алкоголем и скисшей сметаной.

— Значит, хочешь меня? — шепнула предводительница, — Хорошо: будет тебе адюльтер, трупоёб.

Она стащила своё влажное платье через голову и, стянув трусики, легла на матрас, широко раздвинув длинные ноги. Скаидрис бросился на неё, как бешеный шакал на полумертвого льва, на ходу срывая с себя одежду.

— Портки оставь, потом подрочишь, — сильная рука поймала его за волосы и, намотав их на кулак, потянула вниз.

— Вниз и лижи, — приказал низкий осипший голос.

Скаидрис дёрнулся, пытаясь высвободиться, но почувствовал, как трещат корни волос, и более не сопротивлялся.

— Не стесняйся, — сказала Йоля, — Я буду лежать недвижно, как и все твои любимые дохлые сучки.

И он расслабился. Обхватив руками крепкие бёдра, лив впился страстным поцелуем в мокрые губы.

* * *

— Раз, два, три, четыре, пять, шесть, — гигантский палец Монакуры перемещался от табурета к табурету.

— Шесть посадочных мест, — осклабился сержант, — Я так и думал: команда столоваться не приглашена.

Он уселся на одно из сидений и вопросительно уставился на Скаидриса и Аглаю, что ожидали чего-то стоя.

— Подними свою задницу, сержант, — мурлыкнула Йоля, развалившаяся в шикарном кожаном кресле, стоящем во главе обеденного стола.

Дверцы распахнулись: в помещение кубрика вошёл капитан. Наряд из шерстяного свитера и рыболовных штанов дополняла белоснежная адмиральская фуражка с высокой тульей.

Аарон слегка поклонился Йоле и воззрился на сержанта. Монакура Пуу нехотя поднялся с табуретки. Нахлобучив головной убор на маленький глобус, капитан поплевал на руки и пригладил седые космы волос. Затем молча сел, приглашающе взмахнув рукой.

— Посмотрим, что вы состряпали из моих продуктов, — произнёс старик с лёгкой угрозой в голосе.

— Мой хороший, — взгляд жёлто-зелёных глаз скользнул по могучим рукам сержанта; Йоля кивнула в сторону двери камбуза.

— Мне кто-нибудь поможет? — раздался оттуда.

Спустя несколько ударов сердца Монакура и Соткен водрузили на стол внушительный закопчённый казан; тот продолжал булькать и жутко дымил.

Из густого рыжего соуса торчали рёбра, кости и растопыренные пальцы куриных лап. На поверхности блюда, покрытой толстой плёнкой жира, плавали кустики грубо порубленной зелени, увязая в островках подрумяненного белого хлеба.

— Айнтопф! — обрадовался капитан, удивлённо подняв брови.

Соткен благосклонно улыбнулась старику: первый половник варева опрокинулся в его миску.

— Косточку положи, — небрежно заметила Йоля, — Вот ту положи.

Она показала какую. Соткен положила. Капитан Аарон почтительно поставил полную миску перед женщиной, сидящей в его кресле.

— Добро пожаловать на борт моего корабля! Теперь откушаем, — торопливо произнёс старик и, дождавшись своей порции, принялся уплетать дымящуюся еду.

Гости последовали примеру капитана, но более осмотрительней: варево всё-ещё кипело.

— Чё эта? — спросила Аглая, крутя в пальцах толстую разваренную макаронину.

— Грибы, — улыбнулся Скаидрис: на ложке паренька красовалась бурая шляпка подосиновика, — Люблю грибы.

— А я — сосиски, — довольный Монакура угрызал кусок копчёной колбаски.

— Ты положила брюкву и чечевицу? — строго спросил капитан, обращаясь к Соткен.

Та утвердительно кивнула головой, продемонстрировав старику кусок чего-то невнятного на своей ложке.

— Meine Hexe! —воздушный поцелуй расцвёл на щеке кривушки, а челюсти старика с хрустом одолели кривую свиную косточку.

Первым отвалился тощий лив.

— Шедевр, — пролепетал Скаидрис, сползая с табурета.

Он разместился на полу, туда же последовала и Аглая:

— Я объелась. А что это за блюдо?

— Клёва, — подтвердил сержант, вылавливая из котла очередную колбаску.

— Будет, чем завтра блевать, — согласилась со всеми Йоля: её миска стояла нетронутой; пальцы женщины сжимали малюсенькую куриную косточку.

Четыре пары глаз подозрительно уставились на предводительницу.

— Морская болезнь, — ехидно хмыкнул капитан, подталкивая к Соткен свою опустевшую миску.

— Проложим курс, — повысила голос Йоля, — И уберите отсюда это говно.

Она кивнула в сторону казана.

* * *

— МНК, — заявил капитан, водружая на освобождённый стол рулон, напоминающий свёрнутый персидский ковёр.

Заинтересованный Монакура принялся помогать старику, разворачивая полотнище.

— Морская Навигационная Карта, — пояснил сержант своим недоумевающим бойцам.

— Покажи, где находится твоя клиника, — сказала Йоля.

Соткен склонилась над картой и выискивала цель, стараясь разобраться в странных символах и обозначениях. Её палец неуверенно водил по испещрённому ручными пометками холсту. Капитан старательно и терпеливо следил. Он запомнил все хитросплетения серебряного узора на тесном чёрном жакете.

Получив достаточно информации, старик поднял руку, останавливая тягучее объяснение Соткен, важно покряхтел и объявил:

— Достаточно, многоуважаемая фрау. Цель понятна, я могу проложить курс.

— Разве это не обязанности штурмана? — спросил Монакура, — Где твой штурман, старик? Бьюсь об заклад, сейчас ты скажешь, что твой штурман занят и ты сам проложишь маршрут.

— Мой штурман занят, — Аарон повернул к сержанту лысеющую голову; сейчас капитан напоминал старого льва, — И я сам проложу маршрут. Но прежде, Монакура Пуу и остальные славные воины нашей великой Госпожи, я кое-что скажу вам всем. И зарубите это себе на носу. Первое — это моё судно, я здесь капитан, то бишь тиран и сумасброд. Мои действия не обсуждаются, не критикуются, и не нуждаются в корректировке. Второе — на моём судне все мои приказы исполняются безоговорочно. Кстати вот первый: заткнуться нахрен, когда говорит капитан.

Аарон скупым движение ладони сымитировал закрывающийся птичий клюв.

Аглая Бездна послушно захлопнула свой огромный рот.

— Второй. Ты, — тощий палец паромщика уткнулся в лоб сидящего у его ног Скаидриса, — Пойдёшь на мостик, там открыто, возьмёшь со стола синий пенал, и принесёшь сюда. Обычно я работаю исключительно на мостике, но из уважения к Госпоже, курс будет проложен немедленно и проложен прямо здесь. Две минуты. Пошёл.

Юноша оторопело открыл рот, вопросительно глядя на предводительницу, но та лишь снисходительно улыбалась.

«Пошёл», — мурлыкнул в его сознании бархатный низкий голос.

Пластиковые подошвы кед скользили по загаженному полу кубрика.

— Лимонада прихвати, щенок, — донёсся до спешащего лива глухой голос насытившегося сержанта.

— Ладно, старик, — поморщился Монакура, — А что с командой-то, почему жрать не пришли? А?

— Третье, — паромщик проигнорировал слова сержанта, но глаз от его наглой рожи не отвёл.

— Все ходят, где хотят, за исключением машинного отделения и моих личных покоев. На мостик входить, предварительно постучавшись. Кто будет совать свой любопытный нос, куда не следует, тому уже никакая пластика не поможет, усекли? И, кстати, обращаться ко мне, пока мы на судне, следует «капитан». «Кэп», в принципе, тоже сойдёт. Усекли? Кто назовёт меня «стариком» пусть пеняет на себя.

— Мы всё поняли и осознали, Аарон, — подтвердила госпожа лейтенант и паромщик почтенно склонил вниз растрёпанную голову.

Выждав несколько мгновений он многозначительно посмотрел на дверь. В тот же миг та распахнулась и внутрь ввалился запыхавшийся лив, бережно прижимающий к груди продолговатый синий пенал. В сержанта полетела бутылка Колы. Паромщик постучал ногтем по циферблату воображаемых часов, которых и в помине не было на его тощем запястье.

— Две минуты, четыре секунды, боец. Ты опоздал.

Красный, отдувающийся Скаидрис побагровел ещё больше, но Аарон вдруг ободряюще улыбнулся:

— Неплохо, боец, для первого раза, но запомни: четыре секунды иногда могут спасти жизнь, или отнять её. Разве твой сержант не объяснил тебе этого? Ну да ладно, давай сюда пенал. Кстати, сержант, бутылке этой лет восемь, побереги желудок.

Старик порылся в синем пенале; на потрёпанную поверхность карты аккуратно возлегли: прозрачная линейка, транспортир, чертёжный циркуль, блестящий хромированный измеритель, карандаш и затёртый кусочек ластика. Монакура, которому препирательства со стариком доставляли изрядную долю удовольствия, про потеху забыл, привлечённый магическими пассами, совершаемыми старым моряком над полотнищем МНК.

Остальных бойцов сквада эта процедура ничем не очаровала: Аглая и Скаидрис тискались в углу, обливаясь отжатым у Пуу лимонадом, Соткен ковыряла в носу, внимательно рассматривая каждую выуженную оттуда козявку, а Йоля дремала в кожаном кресле капитана.

— Три дня, если считать с завтрашнего, — паромщик обвёл всех собравшихся плотоядным взглядом и потёр руки, покрытые тёмными старческими пятнами.

— Когда в круиз, тёть? — капризно поинтересовалась Аглая.

— Операция и реабилитация займут пару-тройку дней, — подсказала Соткен.

— Неделя, — вздохнула Бездна.

Губы предводительницы тронула лёгкая улыбка, она резко встала.

Паромщик отшатнулся от столика и уважительно согнул спину. Неведомый порыв заставил Соткен выплюнуть недожеванные козявки, Скаидрис вытащил руку из-под кенгурухи Бездны, Монакура утёр восхищённые слюни и отлип от навигационной карты. Бойцы замерли, опустив вниз глаза. Никто не увидел ни ярких багровых всполохов, превративших зрачки предводительницы в два осенних костра, ни хищного оскала, обратившего её лицо в морду дикого зверя. В морду исполинского волка с огромными остроконечными ушами.

— Спасибо тебе, Аарон. Ты всегда был и остаёшься моим преданным другом. Ужин окончен. Как там это говорится, сержант?

— Отбой! — в один голос грянул Волчий Сквад.

Тремя палубами ниже, в машинном зале, освещённым лишь тревожным красным светом, мертвец, чью истлевшую лысину прикрывала красная вязаная шапочка китобоя, вздрогнул от неожиданности и выронил из рук ржавый разводной ключ.

* * *

Когда сытые бойцы разбрелись по каютам и осветительные лампочки корабля потухли, на балконе капитанского мостика показались три силуэта: два человека и гигантский ворон.

— Пора, Вольдемар, — произнесла высокая женщина.

В пятистах метрах от судна, сутулый худой человек замер возле блока панели управления. Услышав приказ, он вздрогнул: смуглая рука пощёлкала многочисленными выключателями и нажала красную кнопку. Заработали генераторы энергии: башня старинного маяка вспыхнула, освещая бухту.

— Теперь ты свободен, Вольдемар, — произнесла Йоля.

— Отправляйся в ад, — каркнул ворон.

Смуглыйчеловек одел на шею веревочную петлю и оттолкнулся от края табуретки.

Предводительница вытянула вверх руку — рыжий пушок топорщился, будто мех хищника — и щёлкнула пальцами.

Тусклый свет маяка превратился в ослепительный голубой луч, бьющий точно в паром.

Йоля повернула лицо к капитану. Старик стоял на мостике, крепко сжимая штурвал.

— Я готов, госпожа, — кивнул Аарон, — Мы можем отправляться.

Та, что красит волосы кровью, вновь щёлкнула пальцами.

Красавец паром, что покачивался на мягких волнах посередине тихой бухты, бесследно исчез. Голубой луч вспыхнул и рассыпался миллиардами сверкающих кристаллов. Умирающий мир снова погрузился в темноту.

Глава одиннадцатая. Санитары господа

Якоб Крюк пробудился от собственного крика. Он сбежал из страшного сна за миг до того, как лезвие длинного меча, что сжимала в руках красноволосая сука, рассекло ему лицо. Толстяк откинулся на мокрые подушки, жадно вдыхая спёртый воздух. Жарко натопленная комнатёнка смердела потом, перегаром, дерьмом и бог весть чем ещё, но это была его комната, а значит он в безопасности.

Старый повар пошарил рукой возле себя, но нащупал лишь скомканные простыни: Ильзе куда-то вышла. И вышла давно: её половина кровати уже успела остыть. А жаль — знатный стояк пропадает. Он потрогал свой вздыбленный член: вот она, польза ночных кошмаров; в последнее время такое с ним случалось только от сильных потрясений.

Внизу, на первом этаже, что-то взвизгнуло, хрустнуло, булькнуло. Будто свинью зарубили. Потом послышался звук волочащегося тела: тушу тащили на разделочный стол. Якоб приподнялся на локте:

— Ильзе!

Тишина. Волочить перестали.

— Ильзе, твою мать! Что ты там творишь? Иди сюда, не пожалеешь.

Никто не ответил; Ильзе не отозвалась на брачный призыв.

— Сука, — толстяк сдвинул вбок жирную задницу и свесил вниз слоновьи ноги: вставать всё же придётся; эрекция стремительно опадала и мочевой пузырь уже пульсировал первыми жёсткими спазмами.

Повар привычными движениями бодро преодолел лестничный проём; теперь, когда он постарел, за ночь приходилось вставать по нескольку раз. Надо бы завести ночной горшок: поставить под кроватью и не бегать каждые два часа до отхожего места.

Босые ступни оттолкнулись от последней ступеньки; руки отпустили перила.

«Хороший прыжок для старого жирдяя», — подумал Якоб, — «Я всё ещё в отличной форме».

Его ноги коснулись пола и разъехались, угодив в липкую лужу. Повар рухнул вниз лицом, сильно ударившись грудью о бетонный пол. Глаза закатились, зубы лязгнули, старик лишился чувств. Из распахнувшегося рта, будто ядро из жерла пушки, вылетел чёрный комочек. Паучок распустил мохнатые ножки и бросился в тёмный угол.

Тело Якоба содрогнулось и повар очнулся.

Пыхтя и хрюкая от усилий, толстяк встал на четвереньки, а затем попытался подняться на ноги. Колени и ладони заскользили, разъехались в разные стороны и Якоб снова повалился на огромное пузо, беспомощно трепыхаясь, словно пьяный тюлень.

Но следующая попытка удалась: упорный повар встал раком. Он поднёс к лицу перепачканную ладонь. Долго размышлять не пришлось.

Кровь, блядь!

На четвереньках он бросился вперёд, по кровавой тропе, словно свинья, почуявшая аромат трюфелей. Вскоре он достиг цели: недвижное тело лежало на спине, широко раскинув руки и ноги.

Зелёное с синим платье, что так нравилось ему. Ильзе.

— Твари, — хрипнул повар, скрепя зубами от ярости и принялся подыматься, опираясь руками о свою мёртвую женщину.

Не вышло: рифлёная подошва громоздкого ботинка упёрлась в его покатый лоб. Затем последовал толчок: Якоб опрокинулся на спину, словно навозный жук. На этот раз он не стал разлёживаться — быстро принял кабанью стойку и бросился вправо, к выходу из казармы.

Он уже почти достиг заветной двери, как вдруг путь преградили широко расставленные ноги. Стройные, мускулистые ноги, обутые в высоченные кожаные сапоги с проклёпанными голенищами.

Острие длинного меча подцепило один из болтающихся подбородков и потянуло вверх, вынуждая повара подняться на ноги.

Это оказалось нелегко: измазанные кровью Ильзе ноги старика разъезжались, путаясь в длинном подоле обоссанной ночнушки.

Крепкая рука подхватила его подмышку, помогая встать.

Он оказался лицом к лицу с владелицей шикарных ног — молодой девушкой лет двадцати.

— Ты что за пизда? — вопросил старик, — Ты убила Ильзе?

Девчушка склонила набок голову; грива фиолетовых волос упала на плечо, обнажая чисто выбритый висок. От правого уха к уголку чувственного рта тянулась алая ленточка уродливого шрама, сильно портящего её лицо. Небесно-голубые, будто весеннее небо, абсолютно безумные глаза выражали полное непонимание.

Она обиженно поджала губы и ударила Якоба лбом. Хрустнул нос: старик отшатнулся, брызгая юшкой. Согнулся, утираясь.

— Сюда его, Невенка! — раздался властный голос.

Та, что назвали Невенкой, и кто-то ещё подхватили толстяка под руки и подтащили к стулу. К его любимому кухонному стулу: высокому с резной готической спинкой.

Сейчас на этом невозможно удобном сидении развалился какой-то клоун. Якоб сплюнул под ноги сгустки крови, маленькие свиные глазки в упор разглядывали оккупанта. Незнакомец приветственно поднялся на ноги.

Это был горбун.

Тонкие кривые ноги заканчивались ступнями огромного размера; длинные, достающие почти до коленей, руки завершались громадными ладонями.

Одеждой уроду служили потёртая средневековая бригантина, кожаные штаны с гульфиком на шнуровке и высокие облегающие ботфорты. Откинув непослушные вьющиеся волосы, незнакомец явил  худое лицо:  горбоносое, с узкой полоской тонкогубого рта, искривлённого в презрительно скучающей гримасе.  Правый, изумрудно-зелёный глаз смотрел влево и вверх, в то время как левое, карие око глядело строго вправо и вниз.

Якоб не смог сдержать приступ грубого смеха: кровавые слюни брызнули на лицо незнакомца. Тот поморщился и сунул руку за отворот куртки.

— Расскажи всё, что знаешь о ней, — голос горбуна оказался мягкий и приятный на слух, — И тогда я убью тебя быстро, а может и вовсе отпущу: всё зависит от того, насколько ты будешь мне полезен.

Перед расквашенным носом повара замаячила фотография.

Высокая женщина с роскошной гривой густых волос находилась в движении, когда объектив фотоаппарата поймал её. Поэтому фото получилось размазанным и нечётким, но даже на этом чёрно-белом, потрёпанном снимке, старый повар сразу узнал новую госпожу группировки.

Старик устремил глаза на свой стул с готической спинкой. Горбун перехватил его взгляд и подхватил с сидения длинный меч в истёртых ножнах. Потом ласково потрепал толстяка по седой щеке:

— Ты не сказал ни слова, но уже набираешь баллы. Неплохо. Продолжай в том же духе.

— Откуда... — начал толстяк, но горбун шлёпнул его по губам:

— Прежде чем спрашивать кого-то, зассыха, задай вопрос себе. Ну?

Якоб удручённо глянул на мокрый низ своей ночной рубашки и согласился:

— Ты прав, урод — это не её меч. Но он тебе нужен.

— Меч, меч, — задумчиво повторил горбун, устремив свой взгляд в две абсолютно противоположные стороны света.

— Мда, меч, — вздохнул он и сокрушённо покачал головой, обращаясь к толстяку:

— Это, к сожалению, самая большая проблема для нас, этот её меч.

Он приблизился к повару и вежливо спросил:

— Что ещё знаешь?

Разноцветные глаза смотрели куда угодно, только не в лицо Якоба.

Старик вновь рассмеялся, но поперхнулся кашлем. Прочистив горло, он накопил достаточно мокроты и смачно плюнул в рожу калеки.

Тот смешно отпрянул, брезгливо отираясь.

— Подвесьте его, — обиженно попросил горбун.

Рёбра старика хрустнули: кулак третьего захватчика — седого мужлана с косичкой и располосованной рожей — вышиб из повара дыхание. Его больше не поддерживали: Якоб медленно оседал на пол бесформенной медузой, но отдохнуть ему не дали.

Остриё железного крюка возилось повару глубоко под лопатку; другое подцепило рёбра.

Скрежетали ржавые цепи, поднимая вверх тучное тело: на помощь отмороженной диве и геральту пришла ещё пара меченосцев — все, как один, в кожаных проклёпанных полудоспехах.

Ускользающее сознание Якоба зацепилось за эти заклёпки: то были малюсенькие серебряные крестики.

Лязгнули ограничители: повар висел, словно туша зарезанной свиньи, поливая керамическую плитку пола ручьями алой крови.

Можно было задавать вопросы.

Горбун приблизился, двигаясь мягко и осторожно, словно кот. Кончик длинного меча приподнял отвислую сиську повара.

— Что ещё знаешь? — повторил калека.

Повар молча сопел: с каждым выдохом пухлые губы пузырились кровавой пеной.

Горбун надавил на рукоять: плоть толстяка разошлась в глубоком разрезе, словно кусок масла под нагретым ножом. Хлынул поток крови. Якоб угрожающе зарычал.

— Брат Оскар, — поторопил горбун седовласого рубаку; тот возился возле пылающего очага.

— Уже иду, Ваше Преосвященство, — раскалённый докрасна половник впечатался в рану, брызгая по сторонам кипящими кровью и жиром.

Якоб подавился криком, а горбун легко взмахнул мечом, будто живописец кистью. Оплывший мужской сосок исчез: красный пятачок потёк красным. Истязатель отступил на шаг, словно любуясь полотнищем.

— Расскажи мне, упрямец, — Его Преосвященство снова потрепал щёку Якоба, — Всё расскажи.

Повар слегка шевельнул губами; поток крови из сломанного носа превращал слова в бульканье.

Горбун схватил грязное полотенце и отёр лицо старика.

— Зачем ты ищешь с ней встречи, если знаком с её мечом? — хрипло спросил Якоб.

Его Преосвященство ласково улыбнулся.

— Это мой долг, вонючка. Долг перед богом и церковью. А кому должен ты?

Якоб раскачивался на цепях; грузное тело подрагивало.

— Она убила мою дочь. Мою приёмную дочь. Наверное ты прав: я должен Герте. Но знаю я немного.

— Вот и хорошо, — кивнул горбун, — Ты — разумный человек, хотя и писаешь в штаны. Повиси тут, соберись с мыслями, а я пойду задам пару вопросов твоим друзьям. Кстати, а что вы здесь праздновали? Мы перерезали часовых, а всех остальных связали тёпленькими, во сне.

— Воцарение госпожи, — ответил Якоб.

* * *

Два года назад. Предместья Рима. Вилла Андриана.

«Жизнь издевается над человеком до самой смерти. Ты находишься на краю гибели и почти смирился с её неизбежностью, как вдруг тебе даётся шанс на спасение: заведомо провальный, но всё же...» — думал каменный ангел, наблюдая за беглецами, — «Даётся лишь затем, чтобы ещё раз хлестнуть тебя наотмашь плетьми разочарования».

Мужчина и женщина спешили по краю небольшого водоёма, затянутого зелёным слоем ряски, ловко лавируя между полуразрушенных колонн и одиноких изуродованных статуй, безмолвно стоящих у пруда, словно призраки римлян, живших здесь много веков назад.

Они укрылись за пьедесталом, на котором стоял ангел: этот кусок гранита выглядел намного крепче остальных постаментов — его установили на несколько тысячелетий позже других статуй.

Женщина опустилась на землю; сквозь плотно прижатые к животу руки стекали ручейки крови: она была ранена. Мужчина вскинул ствол автоматической винтовки и несколько раз выстрелил в преследователей.

— Буйство жизни: хоть какое-то развлечение для нас, — обрадовался мраморный Аполлон; его наряд состоял лишь из воинского шлема с густым плюмажем, — Хочешь пари?

— Они обречены, — поставил ангел.

— Спасутся, — ухмыльнулся бог света, — Эта баба позади тебя — сильная колдунья. Кстати, как-то раз она, блуждая здесь в ночи, гладила мой член. Сейчас она им покажет, где раки зимуют.

— Она тебя просто пожалела, — съязвил ангел, — Однако пари принято.

Раньше Аполлон опирался на круглый щит, но его покрали и теперь ладонь древнего бога печально указывала на сморщенный пенис, размером чуть более младенческого, что торчал из куста курчавых волос.

Никто из остальных статуй не присоединился к пари; никто из них не мог говорить: головы имелись лишь у Аполлона и ангела.

Преследователи укрылись за серой женщиной, прижимающей уцелевшей правой рукой корзину цветов к своим точёным каменным сиськам.

Раненая ведьма творила заклинание, совершая рукой магические пассы в воздухе. Над головой ангела сгущалось странное мерцающее облачко.

— Я же говорил, — усмехнулся Аполлон, — Сейчас она им вмажет.

— Не вмажет, — скорбно вторил ангел, — Той, другой бабе, что позади тебя, не страшны ведьмы.

— Позади меня? — удивился Аполлон.

— Прямо за твоей идеальной белой задницей прячется древний бог. Намного старше самого тебя, дрочила, — плакал ангел каменными слезами, — Ты просрал пари, Апо.

Высокая фигура вышла из-за спины мраморного бога. Красная медь волос вспыхнула в лучах восходящего солнца. Ствол винтовки дёрнулся в её сторону, но спустя миг стрелок лежал на земле, зажимая окровавленными ладонями лицо.

Острый осколок мрамора рассёк магическую сферу, носок кожаного сапога врезался в челюсть ведьмы.

— Финита ля комедия, — грустно произнёс ангел.

— Всё веселье слишком быстро закончилось, — вздохнул Аполлон,— Одна надежда: они выпотрошат эту ведьму прямо здесь и ещё немного развлекут нас.

— Это не ведьма, Апо, — всхлипнул ангел, — Раненная женщина — рьяная католичка, истинная дочь Иисуса, непоколебимая в своей вере.

— Брависсимо, синьорина Селести.

Один из преследователей, невысокий, крепко сбитый брюнет, уже добежал до статуй бога и ангела:

— Она застала меня врасплох, — мужчина наградил раненую очередным крепким пинком в лицо, — Наложила какое-то заклятие, усыпила и сбежала, но я успел выстрелить. Она поплатится за всё.

Синьорина Селести застыла на месте, широко расставив невозможно длинные ноги, затянутые в проклёпанную кожу, и с интересом рассматривала пленницу:

— Ты похотливый осёл, брат Рагиро, — прозвучал её низкий голос, — Тебя оставили присматривать за этими двумя, а ты полез ей под юбку, на глазах у её мужчины.

Брат Рагиро отступил, хлопая длинными ресницами:

— Я хотел лишь позлить этого негодяя, — короткий, толстый палец ткнул в сторону мужчины, скорчившегося у ног ангела; пленник отчаянно пытался удержать вытекающий глаз, — Я не собирался насиловать ведьму.

— Ты не собирался насиловать ведьму, — подтвердила подходящая к ним девушка; грива фиолетовых волос, ниспадающих на выбритые виски, навевала образы древних амазонок, — Ты хотел засунуть свой лживый язык в её вонючую дырку. Тебе нравится нюхать трусы.

Лицо брата Рагиро исказилось: стыд и ярость сражались в его душе.

Синьорина Селести приобняла девушку за талию:

— Сестра Невенка слишком прямолинейна: не отчаивайся, брат Рагиро: ты — хороший инквизитор. Его Преосвященство не узнает о твоём отвратительном проступке, но ты будешь должен нам обеим услугу. Договорились?

— Вы и сами — ведьмы, — брат Рагиро сплюнул женщинам под ноги, — Но мы договорились.

Он плотоядно облизнулся:

— Я в этом деле мастер.

Девушка с фиолетовой гривой с отвращением передёрнула плечами.

— Сделаешь то, что мы скажем. А теперь поспешим, нам надо довезти ведьму живой. Она должна предстать перед судом священной инквизиции.

Рука, покрытая ссадинами и рыжим пушком нежно погладила щёку Невенки: девушка зажмурилась, прижимаясь лицом к пальцам.

— Puttane del porto, — прошипел брат Рагиро, связывая ноги колдуна прочной верёвкой.

Женщины рассмеялись столь приятному комплименту от брата по вере и оружию.

Инквизиторы, толкая перед собой пленников, направились по краю древнего пруда, прочь из развалин римской виллы.

Мраморное лицо Аполлона с отбитым носом и мёртвыми, как у дохлой рыбы, глазами, исказило предчувствие долгого одиночества.

— Кто эта красноволосая женщина? — спросил он у ангела, — Среди богов я не встречал никого похожего на неё.

— Когда ты выпустил изо рта мамкину сиську, она уже спала, пересыщенная красками жизни, — ответил ангел, — А сейчас проснулась. Она очень зла, потому что хочет убить моего отца. Отомстить за Апокалипсис. Но это ей не удастся: мерзкий старикашка помер сам. Однако остались его верные прихвостни. Предстоит захватывающая схватка. Хочешь пари?

— Хочу, чтобы она погладила меня, — шмыгнул носом Аполлон, — Однако я не прочь поспорить. На кого ты поставишь?

* * *

Минивэн мчался по трассе, покрытой потрескавшимся асфальтом; из трещин лезли стебли высокой травы и побеги кустарника.

Пейзаж за окном раздражал мучительным однообразием: грязно-серые холмы, покрытые слоем пепла, из которого торчали искривлённые, обгоревшие стволы деревьев, что раньше, в прошлой жизни, были гордыми кипарисами и красавицами пиниями.

Брат Рагиро превосходно владел рулём; «Альфард», ведомый его твёрдой рукой, мастерски объезжал поваленные осветительные столбы и брошенные автомобили, превратившиеся в ржавые остовы диковинных чудовищ.

Раненная ведьма выгнулась дугой и захрипела. Из распахнутого рта хлынул поток крови. Колдун обнял её связанными руками и плотно прижал к себе. По его заросшим рыжей бородой грязным щекам, катились слёзы, оставляя две мокрые, светлые тропинки.

Он громко забормотал и Невенка с удивлением узнала латинские слова отходной молитвы. Она уставилась внимательным взглядом в губы колдуна, пытаясь разгадать подвох: перевёрнутые слова или проклятия, вплетённые в священный текст, но всё было правильно.

Католическая отходная молитва звучала так, как и должна была звучать.

— Он молится, — удивилась девушка.

— Мы не довезём ведьму живой, — бубнил брат Рагиро, — Она пачкает мой автомобиль. Давайте вышвырнем прочь это отродье — у нас есть колдун: Его Преосвященство будет доволен.

Невенка тряхнула фиолетовой гривой:

— Мы обещали Теофилу ведьму. Вот она, ведьма. Езжай быстрее и мы успеем её сжечь.

Рука синьорины Селести ласково огладила выступающий вперёд, дерзкий подбородок девушки.

— Этот мужлан прав, amore mio: мы не довезём женщину до Рима, она при смерти. Надо избавиться от неё, а Его Преосвященству не обязательно расстраиваться: мы предложим очищающему огню сильного колдуна. Что скажешь?

Небесно-голубые сумасшедшие глаза прикрылись, челюсть девушки дрожала, кожа под ладонью подруги покрылась мурашками.

— Хорошо, моя милая, что ты согласна со мной, — мурлыкнула Селести, — Брат Рагиро, притормози ненадолго.

Автомобиль замедлил ход и съехал к обочине, давя покрышками буйную поросль ядовито-зелёного кустарника.

— Помогите ему попрощаться, — Селести указала на колдуна: мужчина вцепился в ведьму, словно гриф в тушу дохлой козы.

Оттащить безутешного оказалось не под силу даже гориллоподобному Рагиро: мужчину оглушили ударом по голове и только тогда Невенка с трудом разжала его пальцы, сжимающие одежду ведьмы.

— Ждите здесь, я сама справлюсь, — Селести ухватила раненную за шиворот и выволокла из минивена.

Подтащила к обочине трассы и усадила возле красно-белых столбиков дорожного ограждения.

— Жить хочешь? — спросила синьорина Селести, присаживаясь на корточки напротив, — Я могу помочь тебе.

Ведьма с трудом подняла растрепанную голову: мутный взгляд прояснился, встретив взор жёлтых глаз. Женщина молчала.

— Я ничего не имею против белого Иисуса, — сказала Селести, — Понимаешь, мы с ним даже не знакомы. Я читала легенды о нём, что собраны в вашем Новом Завете. Судя по этим рассказам влюбленных в него мужчин, ваш Спаситель — всего лишь безобидный дурашка, которому не повезло родиться иудеем. Ты можешь оставаться со своим богом в своей наивной вере, но служить ты будешь мне. Принеси клятву верности и я спасу тебя.

Окровавленные сомкнутые на животе пальцы ведьмы разжались, руки поднялись вверх. Женщина сотворила в воздухе святое распятие, ограждаясь от искушения.

— Я вижу тебя насквозь, Зверь. Ты прячешься за милой внешностью красавицы, но на челе твоём горят три шестёрки, а клыки обагрены кровью праведников. Ты не получишь мою душу. Изыди, Сатана.

Селести по-волчьи оскалилась, взмахнув головой. Красная прядь волос без проблема преодолела крест и хлестнула ведьму по лицу. Инквизитор поднялась на ноги.

— Не приплетай ко мне этого неудачника, жалкого изгнанника, — она развернулась на каблуках, — Этот коварный лжец — никакой не Зверь, козёл-скотина. Мне не нужна твоя душа, она — лишь осколок. Прощай. Пусть твой бог поможет тебе.

Ведьма обречённым взглядом проводила удаляющийся автомобиль, в заднее стекло которого отчаянно царапался её возлюбленный, и уставилась страдальческим взглядом в небо, нависающее стальным покрывалом над выжженными серыми холмами предместий Рима.

Спустя час карета инквизиторов влетела на узкие улочки города, позорящего этот мир уже почти три тысячи лет.

Брат Рагиро являл чудеса филигранного вождения: минивен прыгал через горы мусора, словно безумный кенгуру, ловко лавировал меж брошенных машин и глубоких ям в древней брусчатке, и неуклонно продвигался вперёд — в святую обитель, туда, где свет, отдохновение и божья благодать для страждущих.

Дни Гнева Господнего, когда семь ангелов трубили, обошлись для Вечного города малой кровью: среди опалённых развалин высились стены Коллизея; уцелел Мавзолей Андриана, стоял Пантеон и мост св. Ангела. Ватикан же вовсе избежал Гнева небес.

Минивэн, поднимая тучи пыли, вылетел на мост через русло отравленного Тибра и на миг задержался, прося дозволения у двух ангелов, широко раскинувших бронзовые крылья, преодолеть переправу.

Было дозволено и автомобиль резво помчался на противоположный конец моста, где и упёрся в неприступный бастион: мешки с песком на два человеческих роста, с узкими бойницами, ощеренными стволами стрелкового оружия, массивные стальные ворота, две пулемётные точки и флаг. Жёлто-белый: вместо черепа со скрещенными костями — папская тиара с двумя перекрещенными ключами.

Добро пожаловать в постапокалиптический Ватикан, путник.

* * *

Ватикан. Апостольский дворец.

Два швейцарских гвардейца, одетые в полосатые, красно-сине-жёлтые камзолы и широкие шаровары, вид имели такой же мятый, как и их средневековый наряд. Часовые благоухали ароматом резкого мужского пота, дополненного классическими нотками консервативного букета от Армани. Одна из скрещенных перед носом девушек алебард слегка подрагивала. Первый гвардеец уставился в пространство перед собой; второй злостно нарушал этикет: во все глаза пялился на Селести. Дрожащая алебарда принадлежала ему. Запах перегара тоже.

— Я вижу что слухи о том, что швейцарские гвардейцы — все поголовно гомосексуалисты — наглое враньё, — заявила Невенка прямо в лицо часовым, — Гляди, amore mio, этот тебя явно хочет.

Девушка указала на вздыбленный гульфик похмельного швейцарца.

— Теофил потчует их амфетаминами, чтобы на посту не спали, — пояснила Селести, — Однако я никогда не слышала о том, что швейцарская гвардия набрана из содомитов. Тут ничего не могу сказать, однако свидетельствую: непобедимые спартанцы личной гвардии царя Леонида — все убеждённые педерасты.

— Не может быть, — удивилась Невенка, — До апокалипсиса я видела художественный фильм как раз о них: Леониде и его трёх сотнях. Те брутальные мужики чуть было не положили целую армию — врагам помог предатель. Никогда бы не подумала, что эти отважные воины — мужеложцы.

— Образ лысеющего усатого гомика пассивной роли, что трётся ягодицами о микрофонную стойку под экспрессивные обещания «show must go on» измышлен и насаждён в умы лживыми СМИ и медиа, — фыркнула Селести, — На самом деле: пидарасы — сила!

Перекрещенные алебарды разомкнулись: гвардейцы распахнули массивные створки дверей. Аудиенция началась.

Девушки оказались в помещении, вовсе лишённом мебели: комфортный спортзал освещался дневным светом, проникающим сквозь шесть прямоугольных окон. Посередине залы на блестящем полу, выложенном средневековой мозаикой, кипела яростная схватка. Седой как лунь, статный мужчина с телом спортсмена и лицом старика гонял по помещению кривоногого горбуна. Последний легко уклонялся от яростных атак, избегая молниеносных ударов и выпадов с грацией матёрого павиана.

— Остановись, Квазимодо, и дерись, как мужчина, — воззвал старец.

Горбун извернулся, избежав очередного взмаха полуторного меча и, прыгнув старику за спину, наградил того грубым пинком. Огромная ступня, затянутая в пожелтевший на подошве, драный носок сочно впечаталась в усохшую задницу. Старик пискнул и, выронив меч, упал на четвереньки.

Однако никакого недовольства Его Святейшество Пий XIII не выказал: подняв голову, он обнаружил перед носом стройные, широко расставленные женские ноги, обтянутые облегающими кожаными лосинами.

— Прекрасное видение, — поединщик обхватил протянутую руку Невенки и, легко поднявшись на ноги, прижал девушку к себе:

— Рад видеть тебя дитя. Твой крестник снова издевается над стариком, однако я вынужден признать — в этом опустошённом мире мы с ним — первые мечи. Он — первый, я второй, но собираюсь вскоре подвинуть Его Преосвященство.

Невенка опустилась на колено, припав губами к перстню и ожидая благословения понтифика.

— Я — второй, — ласково улыбнулся горбун, а вы, Ваше Святейшество, всего лишь третий, да и то из уважения к сану: среди моих бойцов имеются бойцы посильнее.

— Ты посмотри, каков наглец, — покачал головой папа, нежно оглаживая фиолетовую гриву волос, — Так кто же первый, просвети старика?

— Она, — узловатый палец, напоминающий коготь хищной птицы, указал в сторону высокой женщины, ожидающей поодаль.

Подслеповатые, слезящиеся глаза старика недоверчиво сощурились, он высвободил руку, отпустил волосы девушки и взмахнул рукой:

— Approcio, подойди.

Красноволосая женщина повиновалась и приблизившись, церемониально опустилась вниз.

— Синьорина Селести, — представил горбун, — Восходящее солнце инквизиции и моя правая рука.

Пий XIII возложил ладонь на макушку цвета красной меди, но тут же отдёрнул прочь, будто в густых космах женских волос пряталась ядовитая змея.

— Встаньте синьорина Селести, — потребовал понтифик, — Получив моё благословение, ответьте тем же: докажите, что епископ не преувеличивает ваши способности. Берите оружие.

Носок папской красной туфли толкнул к девушке тренировочный полуторный меч. Этой облегчённой железякой со скругленным кончиком и затупленным лезвием невозможно даже свинью зарезать.

— Ваше Святейшество хочет окончательно опозориться? — усмехнулся Теофил Рух.

— Как же нам тогда поступить? — обиженно поджал губы понтифик,— Я должен увидеть её мастерство.

Горбун заложил за щёки два больших пальца и оглушительно свистнул: двери с грохотом распахнулись, в залу ворвались швейцарские гвардейцы.

— Убейте её, — горбун качнул головой в сторону Селести.

Швейцарцы на то и швейцарцы, что лишних вопросов не задают, а все приказы выполняют чётко и беспрекословно. Единственный недостаток этих отважных воинов — они весьма простоваты. Гвардейцам и в голову не пришло порадовать своего хозяина красочной постановкой: сказано убить, значит надо убить.

Первый гвардеец перехватил рукоять алебарды и метнул её словно копьё. Направленное умелой рукой, страшное оружие понеслось точно в середину груди замершей на месте девушки.

Спустя мгновение она стояла в боевой стойке «рыбака»: широко расставив мускулистые ноги и склонив наконечник пойманной алебарды вниз, к мозаичной плитке пола.

Гвардейцы переглянулись, молча согласовывая действия; лишившийся алебарды вытащил из ножен на боку длинную шпагу и бойцы пошли кругом, обходя Селести с двух сторон.

Они атаковали одновременно, без предварительных ласок: финтам и широким замахам не место в боевой схватке.

Невозможно уклониться от двух точно выверенных уколов, исполненных настоящими мастерами клинка: шип алебарды метил в тонкую талию девушки, намереваясь пробить печень; острие шпаги нацелилось в другой бок — всё убийственно просто.

За миг до того, как холодная сталь вспорола нежную женскую кожу, оружие синьорины Селести пришло в движение. Наконечник описал в воздухе подобие восьмёрки — безумно быстрое, почти неуловимое для глаза движение.

Алебарда первого гвардейца, звеня и подпрыгивая на керамике пола, отлетела к ногам сгрудившихся у окна зрителей.

Второй рухнул на спину, словно подкошенный, камзол на груди стремительно намокал красным, рука, сжимающая эфес шпаги, безвольно откинулась в сторону.

Селести сделала всего один шаг в сторону обезоруженного швейцарца: кончик шипа слегка наживил полосатую ткань камзола. Схватка закончилась.

Под троекратно исполненные аплодисменты понтифика Селести слегка поклонилась, дрогнув длинными ресницами.

— Помогите этому достойному воину, — воззвал понтифик в небеса, указывая на гвардейца, плавающего в луже собственной крови.

Невенка и Теофил Рух бросились к раненному.

— Он выживет, — уверенно заявила победительница, — Требуется лишь тугая перевязка.

— Это поразительно, — понтифик казался действительно удивлённым, — Никогда не видел подобной техники владения древковым оружием. Милая Селести, я жажду ваших объяснений и поучений. Дорогой Теофил, будьте добры: найдите достойную брешь в плотном графике синьорины Селести и всецело посвятите её нашим урокам.

— Говно-вопрос, — смиренно склонил голову горбун.

* * *

Толпа, собравшаяся на площади Святого Петра, нетерпеливо гудела, предвкушая. Обелиск, увенчанный крестом, окружали пять высоких поленниц, сложенных аккуратно, правильно, с любовью. У столбов, завершающих эти груды дров, крепко привязанные, дрожали пятеро обнажённых людей, с нетерпением ожидая возможности погреться. Головы обречённых покрывали карочи — картонные колпаки, разрисованные забавными образами демонов и примитивных чудовищ. Гул толпы нарастал — осиное гнездо медленно просыпалось.

— Почему мой перстень называется кольцом рыбака? — спросил в громкоговоритель Пий XIII, обращаясь к народу, заполонившему площадь.

Понтифик вскинул вверх кулак, демонстрируя собравшимся золотой перстень на пальце. Равномерный гул толпы взвился пронзительными выкриками: некоторые умники знали.

— Tu dici la verita! Истину глаголите! — мускулистые плечи стряхнули алую ткань плаща, кулак разжался; предплечье, инкрустированное тремя фирменными адидас-полосками, застыло в римском салюте.

Толпа зашлась хриплым рычанием, одобряя спортивный костюм, эффектно облегающий подтянутую фигуру понтифика.

— На перстне изображены мы — санитары господа! — продолжал понтифик, — Неутомимые рыбаки, вооружённые сетями непоколебимой веры! Но нас не интересует ни мелкая рыбёшка, ни человеческие души, ибо все праведники давно на небесах, одесную Господа. Мы остались здесь добровольно, именно мы встретим сошедшего с небес Спасителя. Мы создадим его царствие земное. Но сначала необходимо вытравить скверну — вырвать прочь побеги ереси. И сжечь.

Приятный баритон понтифика сорвался в истошный шрайк:

—"Кто не пребудет во Мне, извергнется вон, как ветвь, и засохнет; а такие ветви собирают и бросают в огонь, и они сгорают"— просевший старческий голос качал яростный драйв прямиком в тёмные сердца прихожан.

Толпа хрипела десятками глоток.

— Сегодня у нас прекрасный улов! — Пий XIII ловко спрыгнул вниз с грубо сколоченной трибуны.

— Эти люди, — палец, унизанный перстнем, указал на столбы, — Ярые еретики, и в каждом из них страдает душа, порабощённая демонами. Мы поможем им — освободим их силой всё очищающего огня!

Вверх взметнулись десятки рук, пара женщин в переднем ряду задрали блузки, демонстрируя понтифику свои отвислые сиськи.

— Ну и конечно же, — голос папы лучился обещанием, — Никто из вас не останется без восхитительного угощения! Приступим же, дети мои. Поприветствуйте Его Преосвященство, знаменитого Теофила Руха, главы инквизиции. Это его верные рыцари захватили отступников. Да здравствует святая инквизиция!

Сотни ладоней вскинулись вверх: с трибуны сошёл горбун. Его правый, изумрудный глаз мечтательно созерцал купол звёздного неба, а левый, карий, внимательно рассматривал обнажённые груди.

В руках он сжимал пылающий факел.

— Сегодня великой чести стать спасительной рукой Господа удостаивается наша сестра — великолепная синьорина Селести!

Высокая, затянутая в кожу, женщина припала на одно колено, целуя перстень епископа.

— Его Святейшество заметил тебя, и, как я и обещал, тебя ждёт великое будущее в этом обновлённом мире. А по другому и быть и не могло, ты — лучшая, — шепнул ей на ухо епископ.

Селести выпрямилась, возносясь над всей толпой. Приняв очищающий огонь, медленной, танцующей походкой направилась к столбам с еретиками. Отблески десятков костров, разложенных на площади, отражались багряным сиянием в её длинных, распущенных волосах.

— Сильно не жарь, милая, — дорогу ей заступил какой-то беззубый дед, сжимающий в руке столовую вилку, — Очень хочется сочненького.

* * *

— Жалеешь старика?

Тяжело дыша, понтифик опустился на колени, потом сел на пятки, положив тренировочный бастард на мозаичный пол. Сестра Селести, качая крутыми бёдрами чуть более того, чем это требовалось для ходьбы, приблизилась, протягивая Пию XIII пластиковую бутылку с холодной, прозрачной водой и чистое, махровое полотенце. Папа принял подношения и, отерев тканью мокрое от пота лицо, жадно припал к сосуду с влагой. Утоляя жажду, понтифик наблюдал, как женщина пытается почесать место между лопаток гардой своего меча. Ты заметила и фыркнув, опустилась на пол спиной к папе.

— Почешите спинку, Ваше Святейшество, — мурлыкнула она и стащила через голову мокрую от пота футболку.

Его Святейшество подавился водичкой, отложил бутылку и возложил дрожащие руки на влажную спину девушки: покрытую миллиардом мелких веснушек, бугрящуюся прекрасно развитыми мышцами.

Трясущиеся пальцы старика недолго мяли женскую спину: уже очень скоро ладони понтифика вожделенно теребили крупные соски сестры Селести. Понтифик подполз ближе, намереваясь вдоволь наелозиться привставшим хером о крепкие девичьи ягодицы.

— Спасибо, Ваше Святейшество, — она резко отстранилась и, поднявшись на ноги, натянула футболку, — Продолжим занятие?

— Дразнишь меня, сучка? — вскинулся старик, сдвинув седые брови, — Хочешь поиграть?

Папа собрался и в следующий миг оказался в вертикале, бугрясь причинным местом. Понтифик потянулся к ней, но Селести предупредительно резанула лезвием клинка пространство между ними.

— Берите оружие, Ваше Святейшество, — её меч вновь со свистом рассёк воздух.

— Ну что же: давай сперва немного поиграем, — промолвил наместник бога на земле.

Носком красной туфли он подцепил гарду бастарда, подкинул клинок в воздух, поймал и ринулся в стремительную атаку.

* * *

Сон был тяжёлый, липкий и дурманящий, предвестник жёсткого похмелья, которое никаким аспирином или кофе не снимешь. Невенка застонала и перевернулась на другой бок, всё ещё пытаясь отгородиться завесой тревожного морока от неумолимо наступающей реальности. Голова раскалывалась, словно гнилой арбуз, дико хотелось пить и не менее дико — ссать.

«Будь проклят брат Юрген со своим долбаным тевтонским пивом».

Выстрелы.

«Проклятие».

Выстрелы и крики этажом выше, там, где папские комнаты: кабинет, спальня, ванная и тренировочная зала.

Топот множества ног по коридору: двери распахнулись.

Тёмный силуэт, освещаемый со спины тусклыми бликами факела, горевшего в коридоре на стене, возник на пороге комнаты.

— Вставайте. Измена. Папа в опасности, — выпалил человек и вновь пропал в темноте коридора.

Невенка привстала на руке и, размахнувшись, сильно засадила локтем, другой, свободной конечности в рёбра человеку, храпящему рядом на узкой кушетке, что так опрометчиво приютила их после великолепного обеда, плавно перешедшего в разнузданную пьянку, окончившуюся разнузданным сексом.

— Огня!— просипела Невенка.

Чиркнуло колёсико бензиновой зажигалки, в ладонь девушки легло горло бутылки.

«Проклятие, а этот немец знает, что нужно женщине».

— Бордо тысяча девятьсот девяносто второго года, — сообщил Юрген, — Похмелит моментально.

Этот засранец оказался прав: момент облегчения наступил после третьего глотка.

— Бежим наверх!

Через мгновение они уже неслись по коридору, передавая друг другу бутылку и на ходу застёгивая одежду.

Сверху опять послышались сухие хлопки выстрелов, потом лязг, топот и снова крики.

Крики умирающих.

Из комнат коридора, по которому они спешили, выскакивали полуодетые люди и присоединялись к ним. Скоро их собралась целая толпа, человек пятнадцать; пылали факелы в руках — все молча устремились в проём узкой лестницы.

Взлетев на этаж выше, они обнаружили распахнутые двери тренировочной залы.

— Матка боска, — Невенка зажала рот рукой; некоторых её спутников вытошнило на пол.

Папа Пий XIII плавал лицом вниз в луже тёмной крови. На месте седого затылка алело красное месиво, обрамлённое обломками белых костей черепа. Пара швейцарских гвардейцев, личных телохранителей, находилась тут же. Труп первого лишился головы, а правая нога болталась на перегрызенных жилах и лоскутках кожи.

— Будто собаки драли, — озвучил кто-то общую мысль.

Второй сидел рядом, прислонившись к стене. В рот ему воткнули лезвие протазана, что разрубило челюсть, рассекло грудную клетку и застряло в костях таза.

На мозаичном полу, среди ошмётков плоти и винтовочных гильз, Невенка увидела отрубленную человеческую кисть. На безымянном пальце сверкал перстень Рыбака.

Девушка поискала глазами Теофила или Селести, но тех не было.

Гвардейцы и инквизиторы взирали на неё, ожидая приказов.

— Поймаем убийцу, брать живым, — она указала на кровавый след, тянущийся к неприметной низкой дверце в углу залы, — Он ушёл в катакомбы. Возьмите ещё огня, и за мной.

Она обнажила полуторный меч и, отшвырнув в сторону ножны, толкнула дверцу потайного хода.

* * *

Свет факелов выхватывал из темноты мрачные арки отдельных склепов, глубокие ниши, тёмные ответвления узких коридоров, закрытые ржавыми железными решётками, низкий полукруглый потолок и пол, покрытый тысячелетней пылью — прахом похороненных здесь древних жителей города.

Кровавый след вёл их вперёд и вниз, всё глубже в чрево городских подземелий. Часто прерываясь, он снова появлялся спустя несколько шагов — спасающийся бегством убийца был ранен.

Ещё десяток шагов, и коридор сузился настолько, что по нему не могли пройти одновременно два человека.

Невенка скомандовала, вперёд протиснулись два гвардейца, вооружённые автоматическими Береттами, все остальные вытянулись цепочкой.

Перед тем, как ступить на мокрые плиты подземелий, Невенка сосчитала их всех: четыре инквизитора, включая её, и одиннадцать швейцарцев.

Спустя сотню шагов они настигли беглеца: гвардейцы несколько раз выстрелили по одинокой фигуре, внезапно выступившей из мрака.

Человек повалился на камни: нога наёмника, затянутая в разноцветное трико перевернула тело. Оно перевернулось с глухим стуком, истлевшая ряса сползла, обнажив пергаментную кожу, обтягивающую тонкие кости мумии.

Из-под капюшона на Невенку смотрели пустые глазницы мёртвого уже несколько веков католического монаха. Ниже колен ноги были отсечены пулями гвардейцев.

— Отлично,— похвалила она швейцарских воинов, — Теперь точно так же сработайте реальную цель.

Те покачали стволами штурмовых винтовок и двинулись вперёд. Вскоре кровавый след исчез. А ещё через десяток шагов они упёрлись в развилку.

— Юрген, бери Троя, Рагиро и двух полосатых. Идите направо. Ищите убийцу. Считайте шаги. Если через три сотни след не появится: возвращайтесь сюда и идите за нами. Понял?

Высокий тевтон, что так умело засаживал ей полночи, невозмутимо кивнул головой и, сделав знак рукой своей части отряда, двинулся направо — в узкий лаз, что спускался всё ниже и ниже.

Невенка проводила их взглядом и махнула оставшимся. Шли молча, тяжело дыша друг другу в затылки.

Полбутылки вина легли на оставшееся в мочевом пузыре вчерашнее пиво.

«Поссать с утра ещё не довелось, ещё три шага и я обмочусь», — поняла девушка.

Приметив справа низенькую арку, она негромко присвистнула и отряд остановился как вкопанный.

— Ждать, блядь, — вот и всё, что она смогла сказать своим бойцам.

Девушка влезла внутрь небольшого склепа, дрожащими руками спустила кожаные штаны, и, присев возле каменного саркофага, пустила мощную струю, не в силах сдержать глубокий вздох облегчения.

Едкие смешки, сопровождаемые немецкими словечками, приветствовали журчащие ручейки льющейся мочи.

— Содомиты тевтонские, — Невенка почувствовала колющие спазмы:теперь и желудок требовал немедленного облегчения.

Разрывая руками плотные завесы пыльной паутины, девушка попыталась найти более укромное местечко. На корточках, со спущенными штанами она пробралась за древний саркофаг и, заткнув оба уха ладонями, расслабила мышцы живота. На некоторое время все тревоги и стыд пропали: Невенка испытывала лишь облегчающее чувство очищения.

«Курва матка, у меня нет с собой ни одной завалящей бумаженции!» — стыд снова коснулся её своим шершавым щупальцем.

«Хотя нет: в кармане её потёртой бригантины спрятан малюсенький молитвенник. Пара вырванных страниц не пошатнут её веру в Господа».

Однако ж всё пошло не так: слово Божье не замаралось, а задница девушки осталась неподтёртой — тревожный шум заставил её приоткрыть уши.

Со стороны подземного тоннеля, где ждал её отряд, донеслись звуки ожесточённой возни. Что-то трещало, булькало и смачно чавкало. Потом послышались крики. Пронзительные вопли, исполненные ужаса.

Она с трудом натянула узкие кожаные штаны и, пригибаясь под низкими сводами погребального склепа, бросилась прочь. Руки метнулись к перевязи на груди.

«Проклятье, она оставила свой меч швейцарцу, когда полезла облегчаться в этот вонючий склеп».

Она вырвалась из плена пыли и паутины и распрямилась. В еёобъятия упал гвардеец; швейцарец пытался что-то сказать, обхватив женскую шею, но из его раскрытого рта вылетали лишь кровавые сгустки, пачкая лицо девушки.

В грудь упёрлось что-то твёрдое. Умирающий пихал ей рукоять её меча. Она схватила оружие, оттолкнула солдата и бросилась вперёд.

Её воины хаотично топтались в коридоре: бойцы бестолково толкались, размахивали факелами и клинками, пытаясь поразить воздух.

— В кучу, блядь! — взвизгнула инквизитор.

Её послушались: бойцы сгрудились посредине подземного прохода, трёхцветный ёжик ощетинился шипами и топориками алебард.

Невенка протиснулась вперёд к паре бойцов, нацеливших стволы винтовок в темноту коридора.

— Оно убило троих, — сказал один из швейцарцев, указывая вперёд полыхающим факелом.

Два воина лежали ничком, неестественно вывернув конечности. Третий лежал на спине, и у него отсутствовало лицо. Его откусили, словно бы какому-то огромному зверю не понравилось выражение солдатской физиономии.

Огромному Зверю.

На долю секунды в сознании девушки мелькнула картинка: в сказочном лесу перед гигантским зверем стоит высокая обнажённая женщина и её роскошные красные волосы прикрывает вязаная красная шапочка.

Большой Серый Волк.

Вот, кто убил Папу римского и разорвал швейцарских гвардейцев.

Клац, клац, клац, клац.

Что-то надвигалось на них из темноты и мрака.

Клац, клац. Клац, клац.

Кто-то шёл прямо к ним, стуча когтями по плитам катакомб.

Большими острыми когтями.

Невенка передумала брать эту тварь в плен.

— Огонь!

Два автоматных ствола изрыгнули во мрак огненную порцию свинца, способную повалить тираннозавра. Когда грохот утих, а пыль, бывшая несколько веков назад мужчинами и женщинами, вновь легла на древние плиты, что-то прилетело из темноты и, смачно чавкнув, приземлилось у их ног.

Отрубленная, нет, скорее отгрызенная человеческая голова смотрела остекленевшим взглядом прямо в глаза Невенки.

— Вы все уже трупы, покайтесь немедленно, — прохрипела башка капрала Ленца, одного из двух гвардейцев, охранявших Пия XIII у тренировочной залы.

Тварь, метнувшаяся к ним, походила на серую размытую тень. Она выпрыгнула из темноты, а когда гвардейцы открыли огонь, прыгнула на стену, затем, оттолкнувшись, на потолок, и, завершая невозможный манёвр, приземлилась позади их, застывшего в обороне, маленького отряда.

За мокрой от холодного пота спиной Невенки Оскаала, которая ещё только разворачивалась, выкрикивая приказы охрипшим от ужаса голосом, снова завопили умирающие люди.

* * *

Коридор кончился. Впереди виднелись ступени вниз. Юрген, шедший первым, спустился с узкой лестницы и сразу же погрузился по колено в чёрную воду, пахнущую болотом и тухлой рыбой. Морщась и изощрённо ругаясь по-немецки, инквизитор ринулся вперёд, разрезая водную гладь, словно пиратский парусник, снятый с прикола и узревший каравеллу, гружёную золотом. Его люди, наёмники, объединённые словом «швейцарские», матерясь на своих родных языках не менее искусно этого дикого германца, браво плюхнулись в вонючую жижу вслед за своим предводителем. Сначала вода доходила им лишь до колен, но спустя всего десяток шагов они замочили яйца, а ещё через десяток дно пропало. Санитары Господа и швейцарские наёмники бросились вплавь. Плыли самоотверженно, до тех пор, пока расстояние между потолком и поверхностью воды не стало меньше, чем их безумные головы. Тогда они, словно дрессированные морские котики, синхронно развернулись, и, продолжая сквернословить примерно на пяти европейских языках, поплыли назад. И какой необразованный мудак решил, что жёстче русского мата других непечатных не существует?

* * *

Их осталось двое: она да тощий швейцарец, нервно кусающий кончики своего гофрированного жабо. Они сидели спина к спине, выставив перед собой дрожащую алебарду и трясущийся меч. Вокруг, среди кровавых луж валялись обезображенные тела их товарищей, сломанные протазаны, шпаги и опустевшие винтовочные магазины.

— Убей этого тощего пидараса, будь хорошей девочкой, — потребовала голова капрала Ленца, — Убей его, а потом перережь себе горло, иначе она заберёт себе твою душу.

— Не слушай этого врунишку, — раздался из темноты коридора низкий бархатный голос, — Ты можешь пойти со мной по собственной воле.

Невенка и швейцарец ещё теснее прижались друг к другу. Они обречённо прислушивались к возне, доносящейся из темноты. Оттуда слышались царапанье когтей по каменному полу, приглушенное рычание и смачное чавканье; казалось, что таящаяся тварь от скуки и кровожадности отгрызала себе хвост.

— Иди к мамочке, — пронзительно заверещала голова капрала Ленца и Невенка от неожиданности выронила клинок на пол.

Тот бряцнул на камнях и прежде, чем звон стали стих, они услышали другой звук. Скрежет металла о камень. Что-то стальное волочилось по полу. Кто-то плёлся по направлению к ним, таща за собой меч, что царапал пол кончиком клинка.

— Невенка, — вдруг послышалось с противоположного конца подземной гробницы, голоса быстро приближались.

— Мы здеееесь, — завопила она срывающимся голосом, нащупывая рукоять выпавшего меча, — Быстрее сюда.

Высокая фигура, опирающаяся на клинок тренировочного бастарда, застыла на мутной границе тусклого света последнего факела и мрака, наступающего на испуганных мужчину и женщину.

— Это Селести, — верещала Невенка, — Она здесь, она убьёт нас, быстрее, Юрген.

Топот ног, раздавшийся в гулком коридоре, возвестил о том, что тевтон её услышал и проблему осознал. Она нетерпеливо повернулась в сторону, откуда ждала помощи, на какую-то долю секунды потеряв из виду оборотня, а когда повернулась, на неё в упор смотрели жёлто-зелёные глаза с малюсенькими зрачками.

— Отдай это мне и будешь жить, — цепкая, очень сильная рука схватила перекрестие датского клинка и потянула на себя.

Невенка послушно отпустила гарду, свободной рукой сжала рукоятку кинжала у пояса, одним стремительным движением выхватила из ножен короткий клинок и наискосок полоснула по звериным глазам.

И не попала.

Селести отклонилась с невозможной для живого существа скоростью и уже стояла над ней, шипя, словно рассерженный кот.

— Вот, что бывает, когда клинок целует твоё лицо. Носи это и впредь не пытайся обидеть свою лучшую подругу, — назидательным тоном произнёс оборотень.

Лицо Невенки ожгло ударом невидимой плети.

— Ариведерчи.

Мутнеющий от горечи и боли рассудок Невенки растворился во тьме, ровно как и фигура высокой обнажённой женщины, исчезающая во мраке подземелья.

* * *

Сильный порыв ветра влетел в распахнутое настежь окно кухни и взъерошил седые волосы несчастного старика. Воздух вокруг подвешенного на крюки сгустился и окутал фигуру толстяка туманными клочками. Капли крови, обильно падающие на кафельный пол, замедлились, превратившись в красные, недвижные гирлянды. С потолка, на длинной серебристой нити спустился маленький паучок. Он приземлился на застывшее белой маской лицо повара, замер на пару ударов сердца, а потом исчез у того в носу, с трудом втиснув своё мохнатое тело в крупную ноздрю, поросшую седым жёстким волосом.

Якоб глубоко вздохнул и открыл глаза. Складчатая от жира, словно тело тюленя, рука взметнулась вверх и ухватилась за ржавую цепь. Старик легко подтянулся, вторая рука сжала крюк, вонзённый под рёбра. Рывок и цепь повисла, освобождённая от груза. Якоб поднял своё тело ещё выше и вырвал крюк, торчащий из спины.

Разжал пальцы. Шлёп. Босые ступни приземлились в лужу крови. Его собственной крови. Толстяк сладко зевнул и потянулся, будто только что проснулся и всё ещё находится под впечатлением красочного сна. Чертовски приятного сна.

Рука повара сжала рукоять секача, воткнутого в край разделочного стола. Он приложил лезвие к своей груди и сильно надавил, опуская вниз. Нож рассёк ткань рубашки и плоть под ней, оставляя глубокий красный разрез, набухающий кровью.

«Превосходная заточка».

Жирные пальцы вцепились в ткань на груди и рванули; обоссанная ночнушка полетела в сторону.

Взгляд маленьких свиных глазок остановился на высоком поварском колпаке, что дожидался своего хозяина. Окровавленные руки осторожно обхватили белоснежный убор и водрузили на седой ёжик волос.

«Время готовить завтрак».

* * *

Невенка ухватила волосы стоящего на коленях человека и запрокинула тому голову. Лезвие меча легко рассекло горло.

— Что ты творишь, милая? — мягко спросил Теофил Рух: епископ терзал другого пленника, склоняя к сотрудничеству тяжёлыми ударами кулака в лицо, — Он мог нам ещё многое поведать.

— Он очень мучился, — небесно-голубые глаза девушки полнились слезами, — Я не люблю пытки.

— А мы и не пытаем, — носок епископа врезался в лицо допрашиваемого, — Мы добываем сведения.

— А он чем занят? — девичий пальчик указал на брата Оскара: инквизитор, орудуя жестяной миской, что-то заливал в горло распластанного перед ним человека.

— Это ж, блядь, расплавленный воск, — возмутилась Невенка, — Как же наш пленник будет выдавать военную тайну?

— Дурашенька, — епископ подошёл ближе и нежно прижал к груди фиолетовую женскую головку.

Гигантская, вытянутая ладонь нежно погладила шрам, рассекающий лицо девушки.

— Нам надо всё о ней узнать, милая, поэтому мы должны быть твёрдыми.

Невенка высвободилась из объятий и уставилась поверх плеча Его Преосвященства. Брат Оскар продолжал наслаждаться процедурой.

— Нам не нужны никакие сведения, — отрезала девушка, — Я иду по следу. Это я привела нас сюда. Мне не нужна информация, я чувствую этого волка и скоро мы поймаем его.

Она замолчала.

— Конечно, конечно, милая, — горбун снова прижал её к себе, — Ты — воистину наш ясновидящий штурман. Настоящая гончая инквизиции. Я горжусь своей крестницей, но скажи мне, почему...

— Ваше Преосвященство, — оборвала епископа девушка: горбун почувствовал, как женское тело напряглось в его объятиях.

— Заканчивай с ним, брат Оскар, — крикнул он через плечо, — Ты расстраиваешь Невенку.

— Не смотри туда, — он нежно прихватил её лицо обеими руками и заглянул в глаза.

Раньше эта шутка всегда срабатывала: девушка, увидав его разноцветные глаза, глядящие в разные стороны, моментально исполнялась едким весельем. Но не в этот раз.

— Ваше Преосвященство, — повторила Невенка, облизывая пересохшие губы.

Небесно-голубые глаза, что смотрели поверх его горба, наполнялись ужасом. Епископ развернулся, продолжая сжимать крестницу в объятиях.

Необъятная фигура нависла над просторным эшафотом, где они так удобно расположились.

Обнажённое, окровавленное тело толстяка раздулось, словно недельный утопленник.

Чудище передвигалось совершенно бесшумно: преодолев ступеньки лесенки, ведущей на эшафот, монстр в поварском колпаке воздел вверх секач для рубки мяса над головой ничего не подозревающего брата Оскара.

Какое там прийти на помощь: они даже не успели открыть рты, дабы предупредить инквизитора. Брат Оскар так ничего не увидел и не услышал — лишь шкурой ощутил опасность. Всё, что он смог сделать: слегка развернуть шею назад, облегчив декапитацию, и в следующий миг его голова, болтая аккуратным седым хвостиком, уже катилась по ступенькам лестницы.

Чудовище в поварском колпаке подалось в их сторону:

— Утром вы обломали мне шикарный стояк, но теперь я наверстаю упущенное, — рычащий голос раздавался прямо из нутра монстра: чудище держало рот крепко сжатым, — Сейчас я вырублю ваши задницы из ваших тел, чтобы удобнее было трахать.

Угроза не была голословной: раскачивающийся, словно слоновий хобот, член толстяка распухал и подымался, набирая мощь.

Повар перехватил рукоять секача двумя руками и закружился, словно детская юла. Мелькающее лезвие превратилось в непрерывное кольцо, и этот вихрь хаотично перемещался по доскам эшафота. Деревянный столб одной из виселиц, что встретился на его пути, перерубило, словно спичку.

— Вниз, — прыгая, горбун увлёк за собой Невенку.

Они приземлились в песок у подножия помоста и бросились в сторону — повар перестал вращаться и последовал за ними.

Монстр пружинисто приземлился на толстые, словно римские колонны, ноги. Груды сала, плотными слоями свисающие с тела, дрожали, будто прокисший пудинг.

— На завтрак будут рубленные жопы, — пообещал повар висельникам, покачивающимся в петлях.

Его голос уже не напоминал человеческий.

Со стороны казармы спешили инквизиторы, привлечённые жутким криком.

Брат Рагиро припал на одно колено, упёршись щекой в приклад винтовки.

— Вниз,— повторил Его Преосвященство.

Они с девушкой повалились в мокрый песок, а инквизитор нажал на курок.

Пули хлестнули чудовище поперёк туловища и пара дряблых сисек, лежащие на гигантском брюхе, превратились в кровавые ошмётки. Старый Якоб слегка замедлился и стрелок добавил новую порцию угощения. Половина лица монстра с хрустом развалилась — круглый глаз вывалился из развороченной глазницы и повис на красной нити. Чудовище покачнулось и грохнулось на спину. Инквизиторы бросились вперёд, держа наготове мечи.

— Назад,— взвизгнула Невенка, — Это колдовство!

Брат Рагиро и сестра Милена, бросившиеся к поверженному повару, послушно остановились; вперёд выдвинулся Юрген:

— Я уже имел дело с порождениями тьмы, — высокий блондин сплюнул на землю, — Мне довелось схлестнуться с так называемым «высшим вампиром». Справлюсь и с этим сексуально озабоченным моржом.

Тевтон нацелил острие датского меча в неподвижную тушу и сильно ткнул, намереваясь пробить слои жира, рёбра и сердце под ними.

Когда клинок слегка наживил плоть, рука Якоба поднялась и, схватив лезвие, остановило его. Ожившее чудище перевалилось на бок и потянуло оружие к себе. Юрген, однако, уступать свой меч не собирался. Они дёргали оружие друг к другу, будто пара кобелей на перетяжке.

— Свежий фарш для моих тефтелек, — оценил Юргена повар.

Старик уже смог подняться, опершись на колени, в его свободной руке блеснуло лезвие секача.

— Огонь,— мягко попросил епископ, осторожно подбираясь к монстру.

Якоб взмахнул рукой: взмахнул руками и брат Рагиро, опрокидываясь на спину — прилетевший рубач врезался ему точно в лоб.

Освободившейся рукой повар схватился за лезвие датского меча. Вместо того, чтобы тянуть на себя, толстяк ткнул брата Юргена навершием рукояти и попал в тощую грудь, жёстко сбив дыхание германцу. Хрустнули рёбра, тевтон посинел, а чудовище, стряхнув инквизитора с гарды клинка, будто слизня с грибной ножки, перехватило оружие за рукоять.

— Не мешай, сучка, — лезвие длинного меча умело приняло рубящий удар; меч сестры Милены откинуло прочь — инквизитор не устояла на ногах — упала на четвереньки.

— Прочь, — босая ступня повара врезалась в крепкую задницу, обтянутую коричневой потёртой кожей штанов, — Бабам не место за разделочным столом.

Породистый итальянский нос всё ещё бороздил канавку в мокром песке плаца, а чудовище, раскачивая напряжённым, пунцовым елдаком, устремилось к Его Преосвященству, прикрывающему своим горбом Невенку.

— Работаем, моя девочка — тихо сказал горбун, — Вспомни считалочку: я fendente, ты montante...

Его Преосвященство бросился на толстяка: горбун передвигался по-кошачьи стремительно, повар радостно взвизгнул и поднял над головой оружие.

Когда до монстра оставалось папа шагов, Теофил Рух прыгнул. Этому прыжку позавидовал бы любой павиан.

Мелькнули клинки, епископ приземлился в песок, перекатился горбатым мячиком, и вскочив на ноги, развернулся.

Повар стоял на месте, пытаясь снова поднять оружие, но ему мешал датский меч, глубоко засевший в правом плече.

— Montante! — крикнула Невенка и рубанула.

Меч, как две капли воды похожий на те, которыми сейчас владел Якоб, хлестнул старика снизу вверх.

Страшенный хер, брызжа кровью, взлетел вверх, будто ракета.

Огромная туша медленно осела вниз, жирные пальцы разжались, выпуская рукоять.

Грозный повар повалился лицом вниз; из правого уха выбрался маленький паучок и ловко зарылся в песок.

— Кря... кря... — восторженно крякал синий тевтон.

— Красиво,— поддержал его брат Рагиро: лоб итальянца украшала кровоточащая вмятина, — Это было чертовски красиво.

— А что за считалочка? — поинтересовалась сестра Милена, утирая распухший нос.

Теофил Рух прижал тонкие губы к её ушку, усеянному серебряными крестиками: та хихикнула и покраснела.

— В общем и целом, как любит говорить наша дражайшая сестра Селести, войну мы проебали, но, слава Богу, она закончилась,— объявил горбун и присев на четвереньки, закрыл лицо руками.

Огромный горб мелко затрясся: Его Преосвященство терзал приступ истерического смеха.

* * *

Réquiem ætérnam dona eis, Domine,

et lux perpétua lúceat eis,

Requiéscant  in pace. Amen.

Они поднялись с колен. Теофил Рух некоторое время внимательно оглядывал лица своих инквизиторов. Те и не пытались прятать глаза от проницательного взгляда епископа. Взор разноцветных очей был воистину неуловим.

— Держи, забияка, — он протянул оружие брата Оскара Юргену,— Но не думай, что ты разжалован в оруженосцы мёртвого товарища. Теперь ты должен работать за двоих.

Тевтон склонил голову и принял датский меч. Они ещё немного постояли над скромным холмиком, увенчанным грубым берёзовым крестом.

— А кто следит за похлёбкой? — встрепенулся Его Преосвященство.

— Я посмотрю, — Невенка откинула свисающие фиолетовые волосы, обнажая чисто выбритый висок и побрела в сторону захваченной казармы.

Войдя в помещение, девушка сразу отправилась на кухню, с удовольствием отмечая густой аромат, волнующе щекочущий ноздри. Перешагнув через труп служанки, она оказалась в закопчённом помещении, где с потолка свисали ржавые крючья, ещё хранившие кровавые следы того, чьи аппетитные, жирненькие кусочки плоти сейчас выглядывали из чугунного казанка, призывно булькающего на докрасна раскалённой жаровне.

Глава двенадцатая. Заблудшие

Соткен поняла, что не доберётся до борта парома. Дрожащие руки вытянулись, пытаясь уцепиться за стальные трубы ограждения, но мучительные спазмы заставили её тело согнуться пополам, и женщину вырвало прямо на палубу, всего в шаге от вожделенного края.

— Ну, ты хотя бы пыталась, — одобрил бархатный голос; обглоданная куриная косточка указала на Скаидриса.

Тру-мéтал блевал себе под ноги, вцепившись двумя руками в хромированную балку над головой.

Его волосатая башка моталась из стороны в сторону; Соткен ясно слышала словосочетания «ебáный айнтопф», «проклятая ведьма», и не сомневалась, кого юноша имеет ввиду. Но незаслуженное оскорбление её не расстроило — Соткен умирала.

— Ничего страшного, моя хорошая, пару дней и прикачаешься.

Под покрасневшими глазами бледной Йоли обозначились глубокие тёмные синяки. Предводительницу слегка пошатывало.

«Ей тоже плохо, но она прекрасно держится».

Эта мысль слегка приободрила измученную женщину; она ещё раз блеванула за борт и поплелась обратно в мокрую койку.

Проходя мимо дверей каюты, занятой Бездной, Соткен расслышала невнятное нытьё, перемежаемое непечатными проклятиями в адрес всего морского — кораблей, капитанов, чаек, и долговязых рыжих девушек, что обманом заманили бедную Аглаю в эту глубочайшую задницу.

Соткен ухмыльнулась, и, взявшись за дверную ручку, собралась зайти в гости, немного поглумиться. Однако её собственный организм снова восстал, и на этот раз проблема обострилась; ей срочно понадобился судовой гальюн. Измученная кривушка отправилась обратно на палубу, молясь всем святым дойти до цели с чистыми портками.

Ей повезло, она дошла.

«Кажется сейчас я высру свои глаза».

Стало как-то полегче: исчезла качка, а лютые приступы рвоты и поноса немного поутихли. Кривушка, дрожавшая всем телом, выбралась из толчка на палубу и бессильно прислонилась к холодному железу надстройки. Она осознала причину облегчения — паром остановился.

Вокруг судна стоял такой густой туман, что очертания верхней палубы терялись в белой мгле. Корабельный колокол ударил так внезапно, что женщина вздрогнула.

Три удара — хрен поймёшь, что это значит: три часа, или свистать всех наверх, или просто капитану скучно.

Правую ногу женщины, ту, что была значительно короче левой, пронзила острая боль, чудовищная судорога согнула конечность, мышцы окаменели и Соткен опустилась вниз, скрипя зубами от боли.

Голые белые ноги, покрытые синяками и царапинами, вынырнули из туманной мглы и застыли возле корчащейся женщины.

Рука в проклёпанной перчатке ухватила красный кроссовок «Пума» и, стянув, отбросила в сторону.

— Тяни носок на себя, — сильные руки ухватили её ступню.

Соткен послушно последовала приказу. Конечность распрямили, и боль сразу же утихла.

— Спасибо.

Она ожидала увидеть протянутую ей руку, но Йоля, повернувшись к ней спиной, вглядывалась за борт парома, в сплошную седую пелену.

Тщедушная женщина, кряхтя, поднялась на ноги, приковыляла к бортику и встала рядом — напряжение предводительницы ощущалось почти физически.

Туман за бортом сгущался, темнел, и, наконец, приобрёл очертания. Мрачная громада, надвигающаяся на паром, оказалась другим судном.

Его высокие борта покрывали пятна коррозии воистину пугающих оттенков. Багряная ржавчина местами меняла цвет на отвратительно зелёный, грязно-жёлтый и попросту чёрный. Огромные дыры зияли в покарёжанной обшивке, с бортов стекали ручьи мутной воды, словно бы корабль только что вынырнул из морской бездны. Ржавый монстр надвигался на паром в совершенной тишине: казалось под чудовищными бортами скрываются страшные плавники, а корабль этот и вовсе не корабль, а сам Левиафан, ужас морских глубин.

Борта чудища нависли над паромом, и монстр замер, в последний момент чудесно избежав столкновения. Что-то гулко ухнуло в недрах его железного корпуса, послышался скрежет и лязг, а потом всё стихло.

Йоля медленно подняла вверх правую руку и ухватила длинную рукоятку меча. Потом подняла левую, и меч бесшумно выскользнул из потёртых ножен. Соткен удивлённо приподняла бровь — невозможно вытащить полуторник из полных ножен, если эти самые ножны находятся у тебя за спиной.

Однако ржавый монстр отвлёк её от осмысливания сей магии. Соткен уставилась на мрачные борта пришельца, по её кривому позвоночнику взад и вперёд носился ветерок ужаса, руки мелко дрожали.

— Бвэ...

Скаидрис, возникший рядом, будто призрак, изверг струю, ровно как тот самый лев, которому Самсон в Петродворце хлебало порвал. Потом ещё одну.

Это и стало сигналом.

Те, кто появлялся над краем борта ржавой посудины, на котором огромными русскими буквами значилось «КГБ-Рок», у означенного не мешкали, а быстро спрыгивали на палубу парома. Их было очень, очень много. Целая толпа.

Первый абордажник так и не коснулся ногами их палубы; полуторный меч, удерживаемый двуручным хватом, отсёк обе конечности, их хозяин рухнул под ноги Йоли кровавым обрубком, продолжая размахивать над головой каким-то непонятным оружием.

Йоля, успев обратным движением меча обезглавить второго прибывшего, вновь развернулась, и бородатая башка в чудном шлеме, принадлежащая несчастному безногому калеке, покатилась по палубе, догоняя первую голову.

— Heil og sæl, — бледный Скаидрис поднял вверх руку, приветствуя напавшего на него оборванца — лохматого и грязного.

Тот треснул его в горло краем круглого щита, а когда юноша упал на четвереньки, рубанул парня по спине ржавой железякой. Топорик воткнулся в лива, но неглубоко и ненадолго: лезвие выскользнуло из раны и оружие упало на палубу — рукоятку сжимала отрубленная по локоть рука.

Соткен проводила взглядом удаляющееся лезвие датского меча, одним прыжком преодолела расстояние до оружия и подхватила топор. Она успела подставить рукоятку под удар очередной железяки, направленный в шею юноши.

Деревянная рукоятка переломилась, Соткен ткнула острым обломком в лицо врага, но тот поднял вверх щит и ловко отбив занозу, треснул кривушку намалёванной на деревяшке одноглазой вороной прямо в нос.

Соткен, распыляя вокруг себя мелкие брызги юшки, крутанулась вокруг собственной оси и непременно бы упала, если бы не твёрдое плечо предводительницы.

Хотя, скорее бедро.

Уцепившись за тонкую и волнующую талию, Соткен восстановила равновесие и бросилась к своему обидчику, который уже стоял на коленях, пуская изо рта кровавые слюни.

Его меч валялся в луже крови возле его преклонённых ног. Соткен подобрала оружие.

Скользкая рукоятка чуть не подвела её, когда женщина тяжело парировала удар секиры, метящей ей прямо в висок.

Лезвие страшного боевого топора отклонилось в сторону, а его владелец — рыжий детина в холщовой длинной рубахе, без штанов и обуви — упал лицом вниз, следуя инерции удара.

Соткен собралась было рубануть его сверху по шее, но всё испортила подошва красного кроссовка бренда «Пума».

Модного, но бесполезного гада безбожно повело на склизкой палубе, и женщина грохнулась на бок, успев, однако, рубануть нового спешащего к ней бойца — этот был в драных кожаных штанах и крестьянских онучах.

Голый по пояс. Его голову закрывал изрядно помятый яйцеобразный шлем с полумаской.

В этой мятой каске и застряло её оружие.

Она выпустила липкую рукоять и сгруппировалась, не препятствуя падению.

Голову, с утра разрываемую мучительной болью приступов морской болезни, от последующей за падением встряски, сдавило в двух ледяных тисках.

Соткен потеряла сознание на пару ударов сердца, а когда открыла глаза, увидела трупы, мечи, топорики, и несколько пар ног, топчущиеся вокруг её лица.

Нога в рваном кеде, откуда торчал грязный большой палец ноги, бесцеремонно наступила ей на шею, а затем на голову, но она лишь обрадовалась.

Эти кеды она хорошо знала.

Что-то рухнуло сверху, придавив ей щёку и заслонив обзор, но она разглядела страшные шипы и заклёпки на голенищах ужасных сапог, которые танцевали в опасной близости от её головы.

Эти гады она тоже узнала.

Соткен оттолкнула труп, и попыталась подняться на ноги, но смогла встать только на четвереньки — новый оприходованный пират, телосложением напоминающий медведя, упал сверху, окончательно придавив её к палубе.

Барахтаясь под мёртвым мужиком, Соткен сконцентрировалась на звуках, пытаясь получить хоть какое-то представление о происходящем бое.

Орали много и громко. Пронзительные гортанные крики. Пираты уже познакомились с полуторным «датским» мечом и, сейчас, похоже решали, что с этим говном, в которое они так опрометчиво вляпались, теперь делать.

Тело над ней наконец поддалось и кривушка, извиваясь, будто могильный червь, выпросталась из тяжких объятий мертвеца.

Взгляд её упал на необычное оружие, что валялось рядом — узкое топорище насажено на древко от копья. Она ухватила гибрид обеими руками.

«Во, блядь. То, что надо».

Её приметили трое атакующих. Они бросились на женщину, вопя что-то неразборчивое. Наряд их состоял из каких-то драных обносков.

Кривая женщина в красном сарафане исполнила ложное движение, будто снова оказалась на тренировочном бою в магическом кругу дестрезы.

Метясь первому — кряжистому как пень, воину — в грудь, она изменила движение своих рук, и импровизированная алебарда, описав подобие восьмёрки, рассекла второму атакующему — пузатому толстяку — шею, а завершающим движением воткнулась третьему нападающему — тощему и прыщавому подростку — прямо в лоб.

Первый же, найдя вместо Соткен пустоту, удивлённо развернулся, и сразу же получил тычок в лицо концом древка. Он захлебнулся кровью и выбитыми зубами, выронил оружие и упал на колени, схватившись за лицо руками.

Удар сердца — и его голова, вместе с кистями рук немедленно отправились в полёт — датский меч просвистел серебряным всполохом; Йоле очень нравилось отрубать конечности.

Соткен задрала голову и узрела их предводительницу в истинной её ипостаси: красная медь и тусклое серебро.

Йоля вертелась размытой юлой, меч чертил сверкающие линии во всех направлениях, нападающие падали, обливаясь кровью.

Иногда ей казалось, что она видит огромного волка с серебристой шерстью, стоящего на задних лапах и орудующего каким-то древним незнакомым оружием, неуловимо напоминающем её излюбленную нагамаки.

Но образ быстро исчезал, растворялся в брызгах крови, криках боли и ярости.

Соткен ощутила, что натиск слабеет, их оттеснили к судовым надпалубным надстройкам парома; сверху, с ржавого борта, всё ещё прыгали пираты, но теперь атакующие темнели окружающим их полукругом, атаки стали более осторожными и организованными.

— Сейчас эти уроды принесут пару винтовок и нам пиздец, — вслух подытожила кривушка, воодушевлённо наблюдая, как Йоля бьёт мускулистой ногой, обутой в свои невозможные гады, по круглому щиту с изображённым на нём дохлым петухом.

Щит сломался. Воин, получивший удар чудовищного сапога, упал на задницу, выпростал руку из круглой деревяшки и, отталкиваясь ногами и руками от палубы попытался спастись, двигаясь, как рак, задом наперёд, но «датский» полуторник настиг его.

— Где Монакура и мелкая со своим Диемако?

Йоля, увлёкшаяся преследованием разбегающихся от неё в разные стороны врагов, не ответила.

Нападающие остановились. Круглые щиты взметнулись и опустились вниз, образуя двойной ряд, потом двинулись на них со всех сторон, постепенно сжимая кольцо.

Соткен наконец-то смогла оглядеться вокруг.

Их было всё так же трое. Скаидрис, с кровавой прорехой в любимой кенгурухе, вооружился огромной сказочной секирой, отжатой у нападающих. Одежду лива покрывали разводы кровью и блевотины.

— Отступим внутрь, — Соткен кивнула на распахнутую дверь за их спиной.

Скаидрис злобно посмотрел на размалёванные разноцветные щиты, что подбирались к ним, и его согнул пополам приступ жесточайшей рвоты.

— Смысла нету, — тяжело прохрипела уставшая Йоля, — Сержант проснулся. А я не смогу рубиться в узком коридоре.

Как бы в подтверждение её слов, за их спинами, где-то в недрах судовых помещений дважды каркнул автоматический пистолет. Похоже, что атакующие, обойдя их, рассредоточились по всему судну. И им удалось разбудить Монакуру.

Захватчики, оставшиеся на палубе, решили передохнуть.

Надвигающиеся щиты остановились, первая линия грубо вытесанных кругляшек опустилась на землю, скрыв портянки, обмотки, и грязные пальцы, вторая покрыла первую, а сверху нахлобучилась третья линия.

Опять выстрелы. Винтовочные очереди. Диемако.

— Ахаха, они и мелкую разбудили, теперь им всем точно пиздец, — мрачно скривился Скаидрис, пытаясь прощупать рукояткой своего колуна, насколько серьёзно повреждена его любимая кенгуруха после удара по спине.

— Главное, чтобы эти клоуны Джета с командой не разбудили, иначе последствия могут стать воистину катастрофичны, — озабоченно ответила Йоля, хмуро поглядывая в сторону корабельных надстроек.

Она подбирала с палубы раскиданное оружие и, раскрутив, посылала его в полёт за древнескандинавское оборонительное построение, скромные боевые возможности которого весьма преувеличены.

Соткен не поняла, какой такой Джет, Великий и Ужасный, обретается на корабле, но уж лучше бы он вышел, нехорошее у неё было предчувствие.

Скаидрис подобрался к стене щитов и с двух рук вписал топором в лоб ближайшему нарисованному медведю. Тычок копья и удар ржавого топора стали ответом оскорблению тотема. Лив с трудом увернулся.

Грохот выстрелов становился всё ближе, уже слышались крики, усиленные стальными коридорами: похоже что Монакура и Бездна встретились и объединились, а когда они вместе — это и правда полный пиздец.

— Ладно, встретим их внутри, — сказала Йоля и шагнула в сторону двери.

Но отступление не состоялось.

Из-за стены щитов, коварно, неожиданно и вертикально вверх взметнулась целая туча стрел. Достигнув наивысшей точки полёта, рой завис, будто пик облегчения похмеляющегося мученика, потрепался слегка на этой наивысшей точке и неотвратимо ринулся вниз.

Соткен среагировала моментально: быстро бросившись на палубу, она подхватила один из щитов и свернулась калачиком за спасительной деревяшкой. Скаидрису пришла в голову та же мысль, но лив не преуспел в быстроте — пока он поднимал с палубу щит, стрелы настигли и его и Йолю.

Бешеным пропеллером засвистел датский меч, сбивая падающие на них смертоносные прутья. Йоле было далеко до Геральта, и недосягаемо далеко до воїнів Запорізької Січі, но движения по квадрату Мейера, исполненные с нечеловеческой скоростью, спасли им жизни.

Остановить всю тучу, правда, не смогли. Четыре стрелы достигли цели.

Одна воткнулась Йоле в левое плечо; ещё одна угодила ей в голову, но вскользь, застряв в гриве медных волос, которые моментально намокли кровью и стали ещё краснее. Третья стрела впилась в её обнажённую ляжку и насквозь пробила ногу. Четвёртая достала Скаидриса, пропорола его многострадальную кенгурушку и содрала кожу с рёбер. Выглядела рана ужасно, но парня похоже это не расстроило — расширенными от ужаса глазами он смотрел на свою предводительницу.

Йоля подёргала деревяшку, плотно сидящую у неё в ляжке и обломала и древко и наконечник. Торчащую из плеча занозу она вырвала, обнажив глубокую рану.

— Право и сила за тобой, мсти за фашистский разбой, — заявила она опешившему ливу, но тут же помотала лохматой головой, зачёркивая сказанное.

— Помни о нашей мести, убивай врага на месте!

Эта поговорка ей понравилась больше. Ухватив меч обеими руками женщина разбежалась и легко перепрыгнула линию атакующих.

Скаидрис замер, ожидая услышать крики боли умирающих пиратов, нарезаемых на ремни с тыла, но вместо этого отчётливо услыхал гулкий всплеск.

Они с Соткен переглянулись и кривушка прыснула едким смешком. Оборванцы за щитами тоже громко загоготали. Но все они веселились недолго.

— Зря вы, уроды, сюда пожаловали! Мой круиз обломать хотели? Вы чё, походу, под вестфольдингов косите, лицедеи отмороженные? Тако вам щас и Рагнарёк, ака пиздец неотвратимый, и полна жопа огурцов будет!

Визгливый истеричный бабий голос, дрожащий от ярости, будто бы от страха сильного, или с похмелья жуткого.

Винтовочные выстрелы. Вот и Аглая с Монакурой. Встречайте.

* * *

— Да не переживай, боец, такие, как наша госпожа лейтенант, так запросто не тонут. Скоро нарисуется.

Огромная ручища похлопала лива, который стоял, печально свесив спутанный хаер с борта парома, по спине. Аккурат по самой ране.

— Угу, — скорбно ответствовал юноша и проблевался в тёмную воду, где плавали «клоуны», нарезанные и застреленные.

— Пошли пленных пытать! — задорно предложил Монакура, и Скаидрису ничего не оставалось, как тащиться вслед тощему гиганту.

На корме, сбившись в кучу, связанные по рукам и ногам, сидели пленники. Рядом кучей валялись щиты, мечи, копья, луки и прочее доисторическое говно. Выживших пиратов охраняла Над ними высилась зелёная Аглая, положившая голову на руки, а те, в свою очередь, на верный Диемако, который висел у неё на шее, начищенный и ухоженный. Девушку мутило.

— Не, ну вот скажите мне, охломоны. Во-первых: вы реально в образе глубоком? Где в бога-душу-мать, весь ваш огнестрел?

Так сержант начал допрос, времяпрепровождение, которое он наиболее ценил после выигранной баталии.

«Охломоны» зашушукались, зачирикали высокими голосами, но никто не ответил.

— Ну я так и думал, — осклабился сержант. — Воины вы хоть и странные, но бравые. Это комплимент. Но у меня и не такие заговаривали. Это суровая реальность. Мелкая, дай мне, пожалуйста, свой нож, и пойди, испроси на камбузе пакет соли. Начнём добывать сведения. И начнём с тебя.

Толстый палец сержанта упёрся в первый попавшийся под руку ржавый шишак, прикрывающий чей-то череп.

Монакура постучал по железу костяшкой пальцев, но владелец головного убора не шевельнулся. Пуу вломил по непокорной главе лёгкого леща, шлем упал на палубу и покатился; копна светло-русых волос упала на плечи пленного; лицо взметнулось вверх, на Пуу вызывающе глянули синие девичьи глаза.

— Вот незадача. Дева Щита, походу, — Монакура поспешно опустил руку, занесённую для удара.

— Вы, голытьба, с какой такой целью детей в мясорубку притащили? — яростно напустился он на пленников.

— Ты, это... — обратился он к девчушке, что сидела подле его ног, — Ты извиняй, я девок не бью обычно, но ведь не знал я, кто под каской скрывается. Кстати, а до берега далеко? Ты плавать умеешь? Сейчас наша главная вернётся... Так что лучше вали отсюда. Папка есть тут твой? Бери его и валите нахер, пока я не передумал.

Девчушка, совсем ещё ребёнок, смотрела на сержанта взрослым и понимающим взглядом, но не отвечала. Монакура потянулся к её опутанным рукам и рассёк мокрые верёвки широким штык-ножом.

Девчушка, зажмурившись от резкой боли в затёкших конечностях, смешно сморщила вздёрнутый носик, но тут взгляд её упал на блестящее лезвие ножа, и она забыла про боль. Она следила за оружием глазами, полными восхищения; Монакура заметил это и спросил:

— Нравится? Не то, что ваши железяки кривые, верно?

Вместо ответа девчонка вдруг резко выпрямилась, и, вцепившись острыми, как у енота зубками, в огромную красную лапу сержанта, двумя ручонками попыталась вырвать у того штык-нож.

Монакура засопел от острой боли и попытался стряхнуть озверевшего ребёнка, но девчушка ещё сильнее сжала челюсти.

Сержант взвыл и замотал прокушенной рукой; девчушка болталась в воздухе, словно бультерьер, вцепившийся в лапу огромного медведя.

Обезумевший от боли гигант приложил осатаневшего ребёнка головёнкой о стальные поручни ограждения. Раздался хруст и девчонка отвалилась, ровно как насосавшийся клещ.

Тельце, замотанное в изодранные лохмотья пало в кучу пленённых оборванцев, те потянулись к нему связанными руками и гортанно заголосили.

Один из пленных, детина с длинными светлыми волосами и рыжеватой бородой, заплетённой в толстую косу, перетянутую множеством ржавых колец, потряс маленькое тельце и, не усмотрев в означенном ни малейшего признака жизни, глухо взвыл и бросился на Монакуру, что стоял с весьма виноватым видом рядом, посасывая прокушенную ладонь.

Он успел сжать кулак и вяло отмахнуться, но этого оказалось достаточно: атакующий рухнул навзничь.

На разбитый лоб павшего героя тут же посыпалась белая струйка, а писклявый голос подоспевшей Бездны недовольно произнёс:

— Ну я ж просила без меня не начинать дознание, товарищ сержант, ну почему вы как говно?

К кучке пленников, подошёл, прихрамывая, капитан парома. В тощей, заляпанной пятнами крови и грязи, руке, он сжимал надкушенное зелёное яблоко, покрытое болезненными наростами.

Другая его рука, похожая на птичью лапку, сжимала рукоятку металлического гарпуна. Остриё оружия, хищно зазубренное и изрядно замаранное кровью, волочилось, царапая палубу и нестерпимо скрежеща.

Нахмурив седые брови, он уставился на связанных оборванцев. Прислушался к причитающему воину с разбитым лбом, который уже очнулся и теперь тормошил бездыханное тело девчушки.

Монакура Пуу сидел поодаль, ковыряясь ножом в отросших ногтях и вид имел весьма удручённый.

— Они говорят на каком-то скандинавском языке, — сказала Соткен, — Но не узнаю его, хотя знаю все три его разновидности. Может это исландский?

— Это не исландский, хотя он ближе всего к тому наречию, что мы сейчас слышим, — ответил капитан, — А слышим мы так называемый «donsk tunga», общескандинавский язык эпохи викингов.

Услышав последние слова, несколько лохматых голов вздёрнулось, голубые глаза и всклоченные бороды уставились на мрачного паромщика.

Тот доел яблоко и точно влепил огрызком промеж глаз ближайшему верзиле, одетому в болотного цвета шаровары и безрукавку из шкуры какого-то дикого животного, которую он нацепил мехом внутрь. Отвратительно выделанную кожу покрывали синие каракули, сливающиеся с такими же примитивно исполненными, выцветшими письменами, покрывающими всё тело этого клошара.

— Мamma pin faeddi pig meo rassgatinu af pvi ao pikan a henni var upptekin, — неожиданно заорал на связанных капитан пронзительным бабьим голосом.

Пленники морщились. Аарон некоторое время грозно сопел, потом откашлялся и задал вопрос всей кучи, ни к кому конкретно не обращаясь, на странном, высоком и гортанном языке. Сначала пленники молчали, но через несколько ударов сердца из толпы послышались скупые реплики, и старик вновь что-то спросил. На этот раз ответили несколько голосов, перебивая и мешая друг другу.

— Эти отморозки — всего лишь реконструкторы - роллеплейщики? Кукушкой поехали и теперь под викингов косят? — спросила Аглая.

— Это, милая, и есть викинги, — лив хмурился, вглядываясь в обветренные лица пленников, что бодро переругивались со старым паромщиком, удовлетворяя его расспросы.

— Ага, а я, блядь, архиепископ.

Бездна вскинула автомат и точным выстрелом свалила на палубу пролетающего баклана, что оборзел и напрочь перестал соблюдать безопасную дистанцию.

— Он прав, госпожа молодой адепт. Те, кого вы сейчас видите перед собой — люди из глубокого прошлого, и они даже не понимают, что с ними случилось, и, с вашего позволения, я продолжу дознание.

Аарон ехидно подмигнул сопящему Монакуре, который продолжал разбирать себя на виноватые куски с помощью штык-ножа от штурмовой винтовки.

Что-то прилетело с неба и смачно шлёпнуло о стальную палубу. С куска мокрой тряпки, размазанной по железному полу, на окружающих уставились круглые рожи дохлых колобков. Их взгляд не предвещал ничего хорошего.

— Ну, и, что тут у нас?

Йоля, спрыгнувшая вслед за своим любимым платьем с ржавого борта судна, что взяло паром на абордаж, напоминала в дым пропившегося ландскнехта. Она щеголяла перевязью с мечом, грубой, мутно-серой холщовой рубахой, слегка прикрывающей её розовую задницу, и грязно-оранжевыми шароварами, едва достающими ей до колен.

Её прежде грозные сапоги, сейчас же мокрые и скукоженные, висели, соединённые вместе обтрёпанной бечёвкой, у неё на шее.

Аарон прекратил разговор и встал,почтительно склонив голову; трое пытаемых им пленных с интересом уставились на прибывшую с борта их собственного корабля, красноволосую девушку — они возбуждённо тыкали в её направлении грязными пальцами и толкали друг друга в бока локтями.

Аглая съела очередную козявку, вытащенную из носа, и присела в небрежном книксене. Монакура приподнял голову и обречённо махнул рукой, что могло интерпретироваться как «Привет», так и «Вали нахуй отсюда».

— Ага, вот вы где, мои хорошие.

Йоля подобрала своё платье и обратилась к Скаидрису.

— Ты, падла, почему за мной не прыгнул? А если я плавать не умею?

Соткен вытащила из складок своего изодранного сарафана пару рулонов бинта и смело подошла к командиру.

— Он порывался, но я его удержала. Ни он, ни я не прыгнули. Ни он, ни я плавать не умеем.

Она опустилась на колени перед высокой девушкой, намереваясь обработать глубокую рану на пробитой стрелой ляжке. Но никаких ран на теле госпожи лейтенанта не наблюдалось.

— Спасибо, моя хорошая, но я уже подлечилась.

Йоля лёгким толчком в лоб опрокинула на спину склонившуюся перед ней изумлённую женщину, и, небрежно переступив через ту, направилась к кучке связанных пленников. Её левая рука потянула ремень перевязи, сдвигая ножны; правая сжалась на рукоятке меча.

— Одну минутку, госпожа.

Аарон вышел вперёд, заслоняя собой пленников и согнулся в поклоне. Весьма глубоком поклоне. Синие, сверкающие глаза на миг встретились с багряными звериными очами и вмиг потухли, опустившись вниз.

— По гостям угощение, по врагам мщение, — заявила Йоля.

— Бесспорно, госпожа, — ответил старик, — Но тут есть один нюанс. Эти люди — «заблудшие».

Йоля, источающая волны осязаемой ярости, остановилась. Пальцы, сжимающие тонкую узкую рукоятку оружия, разжались. Она протянула вперёд руку, и, приподняв за подбородок склонённую перед ней львиную голову старика, уставилась тому в глаза.

— Хмм, ты уверен, Аарон?

Паромщик разогнулся. Ослабевший блеск синих глаз потух окончательно, окунувшись в жёлто-зелёное марево. Аарон кивнул.

— Да, моя госпожа. И самое главное: они — воины. Одни из самых лучших.

Йоля криво хмыкнула.

— Допустим. Но не припомню, чтобы я встречалась с ними до этой возни.

— Нет, моя госпожа. Ты не встречалась с ними раньше. В те далёкие времена ты спала.

Аарон вновь замолчал, уставившись в пол, и предоставив время предводительнице на размышления. И тут его подёргали за рукав.

— Капитан Аарон, — голос Бездны звучал, на удивление, весьма учтиво.

— Слушаю тебя, госпожа молодой адепт.

— Та штуковина, та ветвь, которую ты дал мне... В общем я слабо разбираюсь в этой чертовщине, да и не хочу. Но может ли эта цацка златая вот ей как-то помочь?

Дуло Диемако указало на бездыханное тело случайно убиенной во время дознания девчушки, что лежало сейчас, обмотанное тряпьём, пожертвованным с себя безутешными воинами, приготовившимися похоронить своё любимое чадо в пучине морской.

— Мне лоха чилийского жалко, — пояснила Аглая Бездна противоестественный для неё порыв человечности, — Он сейчас себе чё нить не то отрежет.

Йоля с паромщиком уставились на сержанта, который принялся за старое.

— Чё за хрень тут вообще творится? — Йоля вопросительно глянула на паромщика, но тот лишь вновь склонил свою благородную голову.

Носок пнувшего сержанта сапога был туп и твёрд, словно рыло бородавочника. Монакура сразу понял чей это ботинок. Поэтому не сломал ногу его владельцу.

Он резко вскинул вверх голову — десятки кос взметнулись вверх, капли крови разлетелись в разные стороны. Высокая фигура, стоящая над ним, бережно прижимала к груди бездыханное тело девочки лет десяти.

— Вставай, Монакура Пуу. Вставай и пойдём со мной.

* * *

Смерть — это ничто. Это когда нет ничего и ничего тоже нет. А это место — ещё не смерть. Это Хельхейм. Её тело лежит там, на борту странного дракона, где их встретили йотуны. Она, Сигни, дочь ярла, умерла для всех. Но это — не смерть.

Она чувствует приближение стража.

Ей не нужны уши, чтобы услышать жуткое клацанье чудовищных когтей и хриплое дыхание, вырывающееся из приоткрытой страшной пасти.

Ей не нужны глаза, чтобы увидеть четыре горящих ока, ищущие её, вновь прибывшую.

Ей не нужны руки, чтобы осязать топорщащуюся на загривке жёсткую чёрную шерсть.

Ей не нужны жилы, чтобы пролить ручейки крови, когда Гарм вонзит в её тело свои острые клыки и потащит в мир туманов и вечного холода.

Его зубы смыкаются у неё на шее. И боль пронзает её острой скорбью и отчаянием. Кровь вытекает из неё безнадёжностью и горем. Но это не смерть. Это — Хельхейм, обитель страдания.

Что-то серое заслоняет им путь.

Что-то, что как тень.

Что-то, что как зверь.

Огромный Гарм останавливается. Он рычит. Он бросает Сигни на призрачную землю, клубящуюся синими туманам. Исполинский лохматый пёс обнажает свои ужасные клыки, с них капает кипящая слюна; он готов к бою. Он готов проучить чужака.

Тень выступает из плотной мглы. Длинные остроконечные уши и поджарое тело. Короткая, густая шерсть отливает серебром. Под шкурой перекатываются тугие мышцы.

Это волк.

Гарм рычит и припадает к земле, он встревожен, но не собирается уступать.

«Отдай её мне», — слышит она голос волка, шелестящий, будто шипение змеи.

Задние лапы исполинского пса дрожат от напряжения — сейчас он бросится в атаку.

Волк замирает на месте, он часто и резко дышит, из его приоткрытой пасти вылетают сгустки пены.

Гарм кидается вперёд, его огромная лохматая фигура подминает под себя силуэт волка, челюсти четырёхглазого пса лязгают и смыкаются.

Они встречают лишь воздух.

Громадное тело пса взмывает вверх, отброшенное чудовищным ударом. Гарм падает на бок, и его накрывает серый вихрь.

Тела пса и волка сплетаются.

Рычание, лязг зубов и брызги крови.

Потом клубок распадается, и вот уже волк стоит над призрачным телом Сигни.

«Прочь, пёс. Я позволю тебе уйти».

Гарм, глухо рыча, медленно отступает, пятясь и прижав короткие треугольные уши к массивной голове.

Его глаза горят четырёхкратной ненавистью.

Но он проиграл и признаёт это.

Волк победил и заберёт себе его добычу.

Гарм уходит.

Они ещё встретятся.

* * *

Сигни вскрикнула и открыла глаза. Над ней склонились два лица. Первое она уже видела — этот страшный йотун хвастался своим ножом, а когда она попыталась его отобрать... Она не помнит, что было потом.

"Ты понимаешь мои слова".

Это говорит она. Та, что склонилась над ней, вместе с огромным йотуном. Она уже где-то видела эти магические глаза.

"Ты понимаешь мои слова".

Женщина, с волос которой стекает кровь, не спрашивает.

— Я понимаю твои слова, — послушно повторяет Сигни.

— Тогда вставай, Сигни, дочь ярла. Настала пора познакомиться.

— Ты — та волчица, я узнала тебя.

— Ты видела Волка. Я — всего лишь девушка с мечом. Хочешь такой же, Сигни, дочь ярла?

— Хочу, Волк.

— Держи, малышка, пока что этот, — новый голос.

Хриплый и грубый. Скорее рычит, чем говорит. Великан с кривым носом и спутанными космами протягивает ей широкий нож. Это тот нож, который она так хотела. Нож прекрасен, Сигни никогда в жизни не видела такого ножа. Она хватает клинок обеими руками и пищит, слегка порезавшись об острое лезвие.

— Тише, Сигни, теперь это твоё. Научись им пользоваться.

— Я умею, — отвечает Сигни и ещё крепче сжимает удобную рукоятку клинка.

— Тогда, Сигни, дочь ярла, пойдём освободим твоих людей.

— Разве йотуны не сожрут нас?

— Сожрём, когда еда кончится, но она у нас есть. Ты хочешь есть, Сигни, дочь ярла?

— Да, — ответила Сигни и, не удержавшись, всхлипнула.

Она уже много дней безумно хотела есть.

* * *

— Хорошо, Туи, сын Улле, ты можешь называть меня Фрейей. Но ты не обязан каждый раз вставать на колени, когда мы видимся. Поэтому сядь обратно на табуретку, доешь супчик, и ответь мне на некоторые вопросы.

Йоля тянула вверх ворот рубахи дюжего верзилы, того самого воина, который бросился на Монакуру со связанными руками и ногами. Теперь довольный, сытый и абсолютно обезумевший от воскрешения любимой дочери, фантастической еды и невозможной компании богов, которые, приняв облик отвратительных йотунов, сошли прямо по радуге Бифрёста, сюда, в проклятый морок Утгарда, чтобы спасти его самого, его дочь и его людей, конунг заблудших во времени древних воинов стоял перед воплощённой богиней на коленях и вставать не собирался.

Они спасены. Муки Утгарда закончились. Теперь они спасены. Некоторые уже спасены абсолютно и напрочь. Многих она, госпожа Фрейя, спасла собственноручно. Многие из них удостоились высокой чести — принять бессмертие прямо из рук предводительницы валькирий. Сейчас их бренные тела плавают там, за кормой, а сами они пируют за широким столом Всеотца.

Спутник же её, несомненно, сам Тор. Он, Туи, сын Улле, военный конунг и кольцедаритель, сразу узнал его. И пусть он, простой ярл, немного по другому представлял себе великий Мьёльнир, гром священного молота звучал именно так, как и подобает оружию богов. Именно этим молотом, который выглядел, как странная палка и трубка, к ней прикрученная, Тор помог Фрейе отправить ещё десяток его людей в желанную Вальхаллу. Хвала великим богам.

Тянущая его вверх за шиворот рубахи, мускулистая женская рука, покрытая веснушками и ссадинами, нетерпеливо дёрнулась. Туи послушно встал. Рука Фрейи нежно потрепала его заросшую рыжей бородой щёку и вложила в руку выпавшую ложку. Потом легонько толкнула в направлении стола. Ярл сел и вновь вкусил чудесного нектара, коим потчевали его сами боги.

— Аарон, старина. Я не могу установить с этим дебилом телепатическую связь. Я не могу говорить у него в голове. Не знаешь, в чём тут дело?

Паромщик лишь почтительно склонил свою голову, которой и помотал отрицательно. Монакуре Пуу показалось что по хищному лицу капитана пробежала тень ехидной усмешки.

«Дебил» приканчивал четвёртую миску жуткого айнтопфа, оставшегося после вчерашнего пиршества.

— Ладно, давай переводи. Кстати откуда ты знаешь язык этих, как их?

— Викингов.

— Ага, викингов. И почему я никогда не слышала про этих, якобы хороших, воинов? Они конечно неплохи со своими щитами, но...

Йоля глянула на Аарона, так и не разогнувшего спину, и на сержанта, который делал вид, что считал чаек, высматривая тех за стеклом круглого иллюминатора, и замолчала, не окончив фразы.

— Ладно, согласна, хорошие воины. Но оставим пока это. Разъясни, мой верный друг, вождю этих викингов, суть проблемы. Ибо, лишённая способности телепатического внушения, я не могу объяснить ему, что его восприятие трансцендентности реальности, в которой он оказался, ошибочна. Данная характеристика не подходит для окружающего его мира. И, как он и сам вскоре убедится, несомненно развеется, а именно по мере получения данным субъектом необходимого жизненного опыта и недостающей информации. Однако же не надо говорить ему про сдвиг временных пластов, куцый Апокалипсис и, боже тебя храни, Аарон, не вздумай заикнуться про христианство, о котором он, к счастью, пока что ничего не знает. Будет оттягивать этот отвратительный момент до последнего. Мне сейчас не хватает ещё и эту кучу говна разгребать. Если же наш ярл всё же склонен видеть происшедшее с ним со своей точки зрения оголтелого скальда, то пусть воспринимает наше появление, как имманентные вибрации, призванные помочь ему в этой непростой ситуации. Всё понял, мой старый друг?

Дверь отлетела под пинком голой, стройной ноги, и высоченная девушка с волосами цвета красной меди, величественно вышла прочь с тесного камбуза, изящно избежав столкновения с низкой притолокой судового камбуза.

* * *

Бывший некогда белоснежным красавцем, а сейчас грязновато-жёлтый, трёхпалубный паром резал обшарпанным носом серую воду Балтики. На его последней палубе, что немногим уступала в размерах полю для минифутбола, и где случился судьбоносный для несчастных морских странников бой, сейчас царило некоторое оживление. Пленникам освободили руки, и Скаидрис с Бездной, держа отмороженных оборванцев на прицеле своих штурмовых винтовок, занимались раздачей съестных припасов. Воины принимали еду с видом слегка безразличным, но, как только жрака оказывалась в их грязных лапах, они набрасывались на неё с прожорливостью диких зверей; несчастные уже давно голодали. Все — и победители и побеждённые — получили возможность рассмотреть друг друга получше.

Реальные драконы моря выглядели, как банда оборванцев. Вооружённых. О том, что это воспетые в древних скандинавских сагах и сериалах ущербного Нетфликс, непобедимые воины, отважные путешественники, искушённые поэты-скальды и изворотливые торговцы, вы ни за что не догадались бы.

Где великолепные волчьи шкуры на могучих плечах? Где прочные кольчуги на атлетически сложенных туловищах? Где, блядь, эти самые могучие плечи и подтянутые фигуры?

Жирный, приземистый коротышка, с обширной лысиной на голове, красным распухшим носом и заплывшими жирком руками, громко рыгнул и что-то одобрительно выкрикнул тонким, как у евнуха, голосом. Остальные обжирающиеся воины загоготали, одобрительно кивая лохматыми головами. Их заросшие бородами красные морды выглядели весьма дружелюбно. На связанные ноги, смешно балансируя руками, поднялась тощая фигура, одетая в какой-то серый мешок с прорезями для конечностей. Седой старец повернул в сторону Скаидриса и Бездны простоволосую голову. Его редкие, спутанные волосы развевались на морском ветру рваными верёвками. Он хрипло каркнул пару слов и замер в ожидании.

— Добавки хочет, — предположил Скаидрис.

— Он просит меч, чтобы с ним утопиться и попасть в Вальхаллу, — согласилась Аглая Бездна.

Старец застыл в ожидании, надменно склонив голову и сложив на груди тощие руки, испещрённые шрамами и отвратными татуировками.

— Ему надо, — подсказала подошедшая Соткен. — Я не уверена, но, по-моему он грозит обосрать нам палубу. Отведём его к борту, я эти древние какашки убирать не буду.

Подтащенный под руки к палубному ограждению гордый старец, дрожащими руками оголил сморщенную задницу и собрался присесть, но Скаидрис протестующе прикрикнул на него, тяжело вздохнул и помог древнему воину оседлать стальную трубу. Весь процесс дефекации лив держал его за грудки так далеко от себя, насколько позволяла вытянутая рука. Аглая Бездна, закатив глаза, поспешно ретировалась, Соткен так же оставила товарища. Пленные викинги таращились на старика и юношу. В их глазах читалась зависть.

С края второй палубы за живописным действом наблюдали Аарон, Йоля и маленькая Сигни, которой позволялось теперь шляться, где она хочет. Но Сигни хотела «с Волком». Девчонка стояла рядом с Йолей, обнимая маленькой ручонкой мускулистую обнажённую ногу. Во второй руке она крепко сжимала рукоятку армейского штык-ножа.

Чуть поодаль расположился Монакура. Его руки сжимали приклад автоматической винтовки Калашникова. Сержант внимательно следил за толпой голодных оборванцев.

— Йоля...

— Да, мой хороший, говори, не мучь себя.

— Йоль, я много всякого такого видел в последнее время, что уж и не удивляюсь ничему. Но это уж совсем смешно и попсово. В моё время книжками про попаданцев разве что зады не подтирали — надоела всем эта тема избитая. Ну как так то ? Какие нахер викинги? Объясните мне, дураку.

— Аарон расскажи ему в двух словах, а я пойду Туи отопру.

Стальная дверь гальюна, запертая снаружи с помощью металлической табуретки, сотрясалась под мощными ударами изнутри.

— Суть происходящего с миром процесса весьма сложна для понимания, — скучающим тоном начал Аарон, покачивая лысеющей головой и пытаясь отстукивать костяшками пальцев по железной обшивке корабля какой-то сбивчивый ритм.

— Мне это уже лукавый вкручивал. Потом предложил душу продать, — перебил капитана Монакура, с интересом наблюдающий за барабанными потугами старика.

— Ну а чего ты тогда ожидаешь услышать, Монакура Пуу? — старик перестал барабанить, и раздосадованно потёр покрасневшие и слегка припухшие суставы пальцев, — Причину, по которой скандинавские воины из девятого века оказались сейчас на палубе моего корабля? Или почему к тебе сам Люцифер заявился?

Старик подул на руки и вновь замолотил по железяке.

— Причина, сержант, явно не выражена, но обстоятельств, способствующих её возникновению, просто уйма. И выглядит это всё, как в той знаменитой книжке, ну помнишь, где добропорядочные англичане тихого и захолустного графства, окончив свой путь земной, вдруг оживали на третьи сутки, приноровившись сбегать из гробов, часовен и городских моргов, при этом пугая насмерть дежуривших неподалёку констеблей. А причиной являлись то ли полудохлые коты, то ли фактор возникновения раковых заболеваний, то ли маньяк-шофёр, то ли ещё какая-то чертовщина. И всё это в тихой английской глубинке двадцатого века. Помнишь эту книгу?

Паромщик замолчал и очень, очень строго посмотрел на Пуу.

— Помню, — кивнул сержант Волчьего Сквада.

Аарон удовлетворительно хмыкнул, его руки, терзающие железяку, выдали некую трель, весьма и весьма драйвовую. Сержант одобрительно глянул на капитана.

— Так вот, Монакура Пуу. А у нас тут, бога-душу-мать — Апокалипсис, причём не канонический, а весьма и весьма неортодоксальный. Так что умирающие от голода викинги на ржавом российском сухогрузе — это, блядь, самое простое из того, с чем ты уже встречался и с чем ещё встретишься. Не ищи причины, сержант, оно того не стоит.

— Мне это уже один некрофил и людоед говорил.

Монакура возложил указательные пальцы обеих рук на стальную трубу ограждения и легонько ткнул старика плечом в плечо, акцентируя внимание капитана на простом, но весьма полезном упражнении для координации рук.

— Вот-вот, — подхватился Аарон, у которого с первого же раза получилось правильно отстучать урок, — Вот и мудрые люди подтверждают, что нет смысла знать, как всё устроено, если не можешь управлять этим.

— Кэп, но этот дед убил, трахнул, а потом сожрал всех членов своей семьи. Ты прикалываешься?

Аарон сбился с ритма и чертыхнулся. Потом поднял глаза и прицелился сержанту в лоб.

— Иногда изуверы и маньяки гораздо ближе к постижению реальности, нежели праведники и святые. Поверь мне, ибо я кое-что об этом знаю. Давай лучше подумаем, как нам накормить эту ораву, и что, в принципе, с ней делать.

— О’кей, кэп, пойдём тогда и мы с тобой чё нить поедим, пока эти охломоны всё не сожрали. Кстати, котёл пустой? Отлично, сейчас я научу тебя, как влепить улётный бластбит.

* * *

Звук, похожий на автоматную очередь, но более яростный и неистовый, ворвался в сознание Скаидриса волной болезненного узнавания. Кто-то стучал, да так грамотно и душевно, что на сердце потеплело. Викинги, слегка утолившие голод и напившиеся чистой пресной воды, услышав гулкие трели, оставили попытки дерзкого флирта с Бездной и Соткен, которые держали их на прицеле штурмовых винтовок, и замолчали, почтительно глядя в сторону камбуза, откуда и стучали. Звук, вначале тихий и приглушенный, вдруг возвысился, набрал силу, и вот уже над палубой парома плыло величественное полотно сплошного бластбита, монотонного и беспощадного.

И, под торжественные звуки этого магического марша, с неба спустилась исполинская тёмная тень, что была темнее самой неимоверно тёмной ночи. Гигантские крылья распахнулись на всю их невозможную длину, заслоняя собой мутное солнце. Страшные драконьи лапы, покрытые чешуёй и увенченные изогнутыми когтями, пронзительно заскрежетали, встретившись со сталью палубы. Антрацитовый чудовищный клюв монстра отверзся, раздвоенный змеиный язык хищно выгнулся в сторону пленных, а агатовые глаза чернели пропастью преисподней.

— Хугин, — пролепетала половина викингов и опустилась на колени.

— Мунин, — в благоговейном ужасе заявила вторая половина и пала ниц.

Картина торжественного сошествия огромного ворона с неба зачаровала лива. Тру-мéтал начисто забыл обо всём на свете, и, чтобы отогнать гипнотический морок, зажмурился и потёр рукой лоб. Потёр правой рукой. Той, которая сжимала грязную рубаху облегчающегося за борт старца.

Йоля, неторопливо переставляя роскошные ноги, нарочито медленно дефилировала по палубе, покрытой лужами запёкшейся крови, трухой разбитых щитов, и брошенным оружием, сокращая расстояние между собой и гигантской птицей. Волосы, грязные и растрёпанные, падали ей на плечи, обнажённые руки и ноги покрывали пятна засохшей крови. Глаза пылали багряными отсветами заката. За её обнажённую ногу держалась маленькая Сигни; девочка семенила рядом, восторженно разглядывая мрачную птицу.

— Переигрывает, — шёпотом произнёс лив.

— Прокатит, — уверенно заявила Бездна.

— Где старик? — спросила Соткен.

Скаидрис виновато пожал плечами и мотнул лохматой головой, указывая за борт.

— Бля, — кривоватая женщина в красном сарафане неодобрительно покачала головой и вернулась к созерцанию обращения.

Высокая красноволосая девушка подошла и застыла величественным изваянием, возложив голую руку на шею сказочного ворона. Другой же, затянутой в проклёпанную кожаную перчатку, она легонько подтолкнула маленькую Сигни к пленникам, замершим и коленопреклонённым. Та, ловко орудуя своим штык-ножом, освобождала викингов от верёвок, стягивающих их щиколотки.

— Переигрывает и перегибает, — тревожно вздохнул Скаидрис и щёлкнул предохранителем на винтовке.

— Не беспокойся, малыш. Они теперь её.

В невозможно растянутых, но убеждённых словах Соткен чувствовалось восхищение, смешанное с завистью.

— Ага, — неуверенно поддержала серийную убийцу явно нервничающая Аглая Бездна, — «Хорошо ли вам видно, бандерлоги? Сидите смирно, и смотрите».

Освобождаемые от пут викинги неуверенно поднимались на ноги, разминая затёкшие конечности. Их лица были обращены к богине, обнимающей за шею великого ворона, но Скаидрис заметил быстрые взгляды, бросаемые воинами на оружие, беспорядочно раскиданное по палубе. Заметила это и предводительница Волчьего Сквада.

— Hún leyfir þér að taka vopnið. (Она позволяет вам поднять ваше оружие.)

Голос девочки, прозвучавшей над палубой парома, доставил ещё больше переживаний Скаидрису, который уже лет пять не видел ни одного живого ребёнка, и напрочь забыл, как звучат их голоса. Голос девочки его почему-то совсем не радовал. Оборванцы разбрелись по палубе, поднимая свои мечи, щиты, копья и прочую ржавую рухлядь.

Небольшая, оформившаяся размалёванными щитами, группа бойцов, кои уже заполучили лучшее из раскиданного вооружения, решительно направилась в сторону своих победителей. Одноручные мечи они вложили в ножны, коими служили свёрнутые и перемотанные потрёпанными верёвками звериные шкуры, боевые топорики прицепили к широким и грубым поясам, но щиты за спину не закинули; держали их перед собой, словно бы готовясь отразить нападение.

— Хальт! — громко выкрикнул Скаидрис, снова звонко щёлкнув предохранителем на своей автоматической винтовки.

Викинги повиновались. Первый из идущих, худощавый мужчина со впалой грудью, тонкими руками и ногами, оканчивающимися босыми и огромными, как у бигфута, ступнями, подошёл к маленькой Сигни. Космы длинных седых волос свесились, скрывая его измождённое лицо. Гортанные слова резко срывались с тонких губ; капельки слюны летели в лицо Сигни, задравшей вверх голову и бесстрашно взиравшей на воина.

— А я слышала, что раньше, веке так в девятом, люди были коротыхами, и метр семьдесят роста для них являлся предел мечтаний. Враки. Эти вона какие длинные, — произнесла Бездна, наблюдая за долговязым седым верзилой, стоявшим перед Сигни.

Бездна вскинула к плечу Диемако и, сплюнув сквозь крупные, кривые и ослепительно белоснежные передние зубы, выдвинулась вперёд, игнорируя запрещающие жесты проклёпанной кожаной перчатки.

— Ты чё за хуй, и в чём твоя проблема? — обратилась она к хмурому.

— Это дядя нашей Сигни, брат ярла, колдун, предсказатель и скальд, — раздался со второй палубы каркающий голос паромщика.

— И что хочет этот артист? — Бездна настроилась решить всё сама и по-быстрому.

Однако красная точка лазерного прицела её канадской штурмовой винтовки медленно сползла с середины лба тощего воина, упёршись в сталь палубы прямо перед его босыми ногами.

Аарон, державший в каждой руке по столовой ложке, забарабанил ими по стальной трубе ограждения палубы. Получалось у него клёво.

Монакура Пуу положил старику на плечо огромную лапищу, удовлетворённо внимая ученику.

— Да ничего особенного, госпожа молодой адепт, только скажите мне, ради бога, какой мудак разрешил им взять оружие?

Услышав глухую тишину в ответ на свой вопрос, Аарон обвёл всех собравшихся яростным взглядом обжигающих глаз, после чего густо покраснел и глубоко согнулся в поклоне.

— Продолжай, старик, — раздался низкий бархатный голос.

Капитан радостно вскинулся, оловянные ложки вновь выдали трель по трубе.

— Переводить, мой друг. Продолжай переводить.

Ложки исчезли в карманах драных рыболовных штанов. Паромщик опёрся об ограду и склонился над собранием.

— Этот витязь, — длинный узловатый палец старческой руки вытянулся в направлении хмурого босого воина, — Обвиняет нашего бойца, — палец вперился в Скаидриса, — В предумышленном убийстве своего отца, прославленного прорицателя и волшебника, а по совместительству так же отца Туи и её вот дедушки, — палец вперился в Сигни.

Девочка ещё крепче прильнула к обнажённой ноге.

— Так же этот дерзкий заявляет во всеуслышание, что Госпожа наша — никакая ни Фрейя, а Грим — вообще не птица, — продолжил Аарон.

Аглая Бездна фыркнула.

— Так она никакая не Фрейя, а чудовище это — никакая ни ворона. Чего конкретно этот поц хочет, объясните мне, и поскорее, ибо это мой, блядь, вояж и у меня день рождения на днях, и тётечка наша мне это путешествие обещала. И срать я хотела на перемещения во времени, Апокалипсис и ентих оборванцев. Задержек и препятствий я более не потерплю. На кой ляд тебе вся эта босота?

Бездна развернулась на каблуках своих берцов, негодующе глядя на женщину, обнимающуюся с огромным вороном.

— Мне нужны эти воины, моя хорошая, и раз уж ты похерила мои начинания своим трёпом, будь добра, преподнеси мне их на блюдечке, а до тех пор наш морской вояж откладывается. Усекла?

Грим повернул к ней свою лоснящуюся голову и показал девушке раздвоенный змеиный язык.

Глаза Бездны расширились. Чернейшие зрачки полыхнули холодом самой преисподней — Бездна закусила губу и медленно развернулась обратно. Ствол Диемако вновь поднялся на уровень груди долговязого. Тот презрительно наблюдал за красной точкой, ползущей по его рубахе. Остальные освобождённые воины уже закончили драться за оружие, и убрав оное в ножны, тряпки и карманы, подтягивались ближе, привлечённые разворачивающейся драмой.

Монакура снял с плеча ремень и положил перед собой свою винтовку.

— Ég sé að allir voru samankomnir við tingið en þeir gleymdu að bjóða Jarl sínum. (Вижу, что все собрались на тинг, но забыли пригласить своего ярла.)

Раздался сзади гортанный бас и на верхнюю палубу вышел объевшийся, выспавшийся и всё ещё пьяный Туи. Увидав босого витязя и четырёх окружающих его воинов со щитами наперевес, Туи нахмурился и потемнел лицом. Аарон что-то быстро нашептал ему на ухо, и морда Туи потемнела ещё больше. Он перегнулся через перила и гневно заорал на братца и его прихвостней. Хмурый седой воин невозмутимо выслушал яростную тираду и, надменно помотав головой в жесте полного отрицания, произнёс ответную речь холодным и решительным тоном, время от времени указывая на Скаидриса краем своего щита.

Ярл Туи гневно сопел, уставившись в точку на замызганной палубе.

— Капитан Аарон? — Аглая нетерпеливо посмотрела на паромщика.

— Короче, расклад такой.

Аарон поплевал на грязные ладони и пригладил свои растрёпанные редкие космы:

— Его зовут Асти и он в полном отрицалове. Говорит, что все мы — мерзкие йотуны и прочие порождения тьмы, которые очаровали его воинов, чтобы такие могучие бойцы, как они, пополнили ряды скверного воинства, которому суждено низвергнуть светлых богов в час Рагнарёка, что, несомненно, наступил. Сержант наш, утверждает этот еретик, никакой ни Тор, но сам Сурт* со своим демоническим пылающим мечом, Грим наш великолепный — на самом деле подлый змей, отродье Ёрмунганда.* Асти его сразу выкупил. По раздвоенному языку и чешуйчатым лапищам. А Госпожа — так та вообще — сам Сколь*, что солнце жаждет схавать. Бабой прикинулся этот волчяра позорный, чтобы воинов охмурить и подчинить своим целям предательским. Простите, госпожа.

Аарон замолк и, как всегда, почтительно склонил голову.

Хмурый Асти, внимательно слушающий каждое слово, будто понимая незнакомый язык, утвердительно покачал головой.

*Примечание: Сурт — Огненный Великан. Имеет пылающий меч. В дни Рагнарёка нехило втащит его светлости господину Ингви этим самым мечом, после чего выжжет нашу землю-матушку.

*Примечание: Ёрмунганд — Змей. Мировой. В дни Рагнарёка его яд послужит причиной острой интоксикации и последующей мучительной смерти Тора Громовержца.

*Примечание: Сколь — Волк. Сын Ужасного Фенрира. В дни Рагнарёка съест Солнце.

Йоля, оставившая театральную позу величественной богини, сидела голой жопой на железной палубе, неприлично расставив голые ноги и привалившись боком к гигантскому ворону, который, похоже, заснул. Сигни пристроилась рядышком и с ненавистью наблюдала за дядей Асти, что буровил неподалёку.

— Продолжай, мой друг.

Ленивый взмах перчатки мечника разогнул спину старика.

— В общем, этот дерзновенный вызвал нашего парня на поединок, согласно кодексу хольмганга. После убиения пацана, Асти хочет всё его имущество, мою шлюпку, и мой компас с подробными объяснениями, как им выбраться из этого бляцкого Утгарда и достичь своего вонючего фьорда.

Аарон замолчал.

— Я уже взрослый, — сплюнул Скаидрис под ноги долговязого воина.

Аглая Бездна подняла дуло Диемако ещё выше. Красная точка вновь расцвела на лбу хмурого Асти.

— Передай этому босяку, что наша тётечка меня уполномочила решать тут. Сейчас я всё разрулю. Пусть те, кто хочет с нами — отойдут вправо. Те же, кто такие же опизденевшие, пусть к этому чудику идут, я их сейчас убивать буду. И дело с концом.

Аарон тяжело вздохнул и, обратившись к Туи, сказал ему несколько слов. Поникший и, какой-то враз обмякший ярл хрипло прокричал несколько слов своим воинам и исчез в тёмном проёме лестничного спуска. Изрядно помрачневшие викинги, обступили Асти грязной кучкой. По лестнице спустился Туи, подхватил с палубы какую-то ломанную деревяху и понуро поплёлся в общую кучу, где и встал рядом с непокорным братцем.

— Бляха-муха, — изумлённо-зло выдохнула Бездна, — Не, ну вот чё енто они, а? Мы их пощадили, накормили, оружие вернули, а они уже буровят. Зачем нам эти отморозки коварные, а, тёть? Они ж нас при первой же оказии предадут. Давай уже убьём их и дальше поплывём. Сержанту пластику запилим и в круиз.

В наступившей тишине все отчётливо услышали приглушённое всхлипывание: маленькая Сигни плакала, уткнувшись в мокрое оперение ворона.

— Ну вот этого мне ещё не хватало.

Бездна беспомощно задрала вверх голову, где на второй палубе невозмутимо взирал на происходящее Монакура Пуу. Сержант хранил молчание и всем своим недоступным видом высказывал явное пренебрежение к данной жизненной ситуации.

— Капитан Аарон, объясни мне, непутёвой, в чём проблема этих упырей. Чего они на самом деле хотят.

Лазерный прицел Диемако пощекотал нос хмурого Асти.

Старый капитан прокашлялся и вновь тихонько отстучал коротенькую трель по стальной трубе.

— Крови, золота и серебра. Удовольствий, острых ощущений, власти, славы и приключений. Именно этого, госпожа молодой адепт, и хотят эти дерзкие субъекты. А ещё они хотят в любой жизненной ситуации изловчиться и наебать оппонента. Это же викинги, драконы моря. Убийцы, грабители, насильники, барыги и предатели. Гордые, лживые, коварные и подлые. Мы вернули им оружие, а этого делать не стоило. Этим жестом мы вернули им свободу и показали свою слабость. Сначала надо было предложить им смерть. Потом жизнь. И только потом свободу. Теперь надо или перестрелять их, или считаться с их правилами игры. Смерти они не боятся. Теперь ты решай, госпожа молодой адепт.

Бездна пожевала длинный светло-каштановый локон, прилипший к её губам:

— Скай, мать твою, где этот Гендальф?

Лив виновато потупился и мотнул длинноволосой головой в сторону серых балтийских вод.

— Блять.

Бездна пристально посмотрела на Асти. Лицо хмурого воина исказила кривая, пренебрежительная улыбка.

— Я может и глупая деревенская девушка. Но мой папа с самого моего раннего детства в дом всякие глупые пластинки таскал, посвящённые вот таким же отморозкам со щитами. Меня всегда бесили ваши небритые рожи, неуклюжие щиты и дурацкие прикиды. Будет вам ваш хольмганг.

Тощую рожу Асти ещё больше перекосило. Остальные оборванцы одобрительно загудели. Ярл Туи заметно приободрился.

— Если ваша возьмёт, — в голосе Бездны теперь слышалась непреклонная решимость и твёрдость, — То берите компас, лодку, его драную кенгуруху и уёбывайте. Если же наша сторона правду свою отстоит, то все вы её слушать будете.

Ствол канадской штурмовой винтовки указал на спящую в позе портовой шлюхи красноволосую женщину.

— И уверяю вас, эта сука — коварней всех ваших богов, вместе взятых.

Жалкая кучка разбойников с интересом уставилась меж широко раздвинутых ног спящей, а Скаидрис вышел вперёд, с вызовом вглядываясь в надменное лицо Асти. Лив перекидывал из левой, тощей и голой руки, в правую, всё ещё защищённую рукавом кенгурухи, громоздкую секиру, с блестящей отполированной рукояткой и зазубренным лезвием.

— Есть только одно «но», господа хорошие.

Аглая Бездна закинула за спину верный Диемако, и подошла вплотную к хмурому Асти. Будучи довольно высокой, она всё же смотрела на него снизу вверх.

— Согласно кодексу поединщиков, обвинённый и вызванный имеет право выставить бойца, если сам не может ответить истцу с оружием в руках, по причине немощи, либо ранения.

Удивлённый Скаидрис повернул к девушке своё раскрасневшееся лицо, правая нога предводительницы чуть дёрнулась, а жёлтые глаза широко раскрылись. Но не успела Йоля вскочить на ноги, как грохнул выстрел. Лив свалился на пол, зажимая рукой простреленное предплечье. Секира выпала из его рук и гулко прозвенев, подкатилась к ногам опешившего Асти. Аглая вложила Глок в кобуру и подняла топор.

* * *

— Берегись его щита — в нём вся его сила, лишишь его этой деревяхи, и он твой, — поучительно ныла Соткен, крутясь вокруг девушки и придирчиво осматривая одежду Бездны.

Аглая стояла недвижно на самой корме парома, впереди суетились лохматые оборванцы, расчищая площадку для предстоящего поединка и возбуждённо горланя. Вся её экипировка состояла из чёрной толстовки, украшенной изображением мрачных ёлок и белой паутины логотипа Дарктрона, армейских штанов канадских морпехов и её самых любимых сапог — подарка Монакуры Пуу — из мягкой кожи, выше колен, с ремнями и декоративными шнуровками.

Бездна тоскливо глянула вверх. Обрывки серых туч несло по небу, может ливень и не случится, но и этой мерзкой мороси уже достаточно: гофрированная ржавая сталь палубы безнадёжно мокра, а в канавках собираются предательские лужицы — именно то, что нужно для поединка.

— А на той уродине, — Аглая ткнула пальцем в ржавую громаду сухогруза "КГБ-Рок",— Интересно какая палуба?

— Скорее всего деревянная и гнилая. Под дождём аналогична подтаявшему катку. Шило на мыло.

Соткен шмыгнула носом, сплюнула на палубу и попыталась утешить:

— Да не переживай ты: у него будет всего один щит, не три, как в сраных кинофильмах. Ты быстро его раскрошишь и всё на этом кончится. Запомни — этот бляцкий Кощей без своей кругляшки — ровно как лысый ёж.

— Угу.

Соткен приблизилась вплотную и, просунув кулак между кожаным ремнём и талией Бездны, решительно скомандовала:

— Скидывай портки.

Бездна капризно сморщила нос, но кривушка не собиралась отставать.

— Она знает, что говорит, — раздался сзади бархатный женский голос.

Бездна сделала вид, что не слышит и не видит предводительницы, но, тем не менее, послушно расстегнула застёжку ремня. Армейские штаны сползли, обнаружив длинные стройные ноги, обтянутые чёрным трико.

Соткен на этом не успокоилась. Она избавила девушку от толстовки и категорически заявила, указывая на боевой топор:

— Нахер это непотребство. Возьми её.

Перед девушкой замаячила рукоятка катаны.

Обрадованная Бездна протянула вперёд обе руки, но в её ладони легла тонкая, необычайно удлинённая рукоятка древнего датского полуторника, блистающая начищенными навершием и изящной, изогнутой полумесяцем, гардой.

— Она выйдет с этим.

Аглая, не размышляя, жадно сжала ладони и приняла оружие, не поднимая глаз на Йолю. Её щёки слегка порозовели. Она обнажила клинок и вытянула вперёд руку с зажатым в ней оружием. Потом развернулась на каблуках своих сапожек: остриё меча указывало на хмурого Асти, что ожидал на другом конце расчищенной площадки, опираясь на край круглого щита. Воин ничем не выдал своих чувств.

— Теперь я спокойна, — Соткен и правда посветлела лицом.

— Отдай ей, мне отлить надо.

Соткен поймала небрежно брошенную ей пару толстых кожаных перчаток, щетинящихся шипами, а Йоля скрылась за железной дверью судового гальюна.

— Давайте закончим с этим.

Надтреснутый голос Бездны прозвучал очень глухо и совсем по-женски. Она вышла на середину палубы, ступая по-кошачьи мягко. Её правая рука нежно обнимала рукоятку меча, лезвие которого возлежал на плече. Левая придерживала изящное рикассо клинка.

Со всех сторон, окружая её кольцом, надвинулись круглые размалёванные щиты. Бездна еле заметно улыбнулась: за одной из деревяшек пряталась обеспокоенная рожа бледного Скаидриса. Лив скрывался за щитом, но торчащий из рваного кеда большой грязный палец с непомерно отросшим ногтем, выдавал его.

В круг вышел зачинщик поединка — простоволосый и босой. В руке Хмурый Асти сжимал меч: длинный и слегка скругленный на конце. По сравнению с оружием Бездны, клинок выглядел весьма невзрачно. За собой седой воин волок массивный щит, усиленный умбоном и полосой, вклёпанной в обод.

Все подняли головы вверх, ожидая сигнала к началу поединка.

На второй палубе высился сержант. Балтийский ветер развевал его косицы, будто драные полоски боевого штандарта. К плечу гиганта прильнула Йоля, сбоку стоял капитан Аарон. Никто не услышал слова, что сказал Монакура Пуу. Но все услышали капитана.

— Здесь не будет никакого поединка, — громко возвестил паромщик.

Глаза держащих щиты блеснули недобрым огнём.

— Тут вам не ристалище. Это мирное судно и я здесь капитан. Хотите драться, деритесь там.

Узловатый палец паромщика упёрся в какую-то точку за бортом парома.

— Это и будет настоящий хольмганг.

Толпа воинов одобрительно загудела, рассмотрев наконец-то, на что указывал кривой палец капитана. Среди унылых балтийских вод темнело небольшое пятно — маленький островок: не более тридцати шагов по диагонали.

— Ну, чего ждёте?

Сине-ледяной взгляд Аарона метнулся к корме судна, где покачивалась маленькая трёхместная шлюпка.

— И постарайтесь убить друг друга до темноты, иначе, клянусь дьяволом, корабль не станет вас ждать.

* * *

Они сидели так близко, что, когда маленький ялик подкидывало на сильных волнах, их колени соприкасались. Бездна изучала линию горизонта а Хмурый Асти любовался чёрным жакетом с серебряным тиснением.

Нос лодки ткнулся в камень и один из гребцов, невзрачный человечек средних лет, больше похожий на обнищавшего купца, чем на воина, спрыгнул за борт и моментально исчез под водой. Асти очнулся от созерцания и расхохотался. Второй сопровождающий его боец, щеголяющий лысиной с вытатуированными на ней спаривающимися оленями, тоже хрипло рассмеялся. Оба выпрыгнули из ялика — спасли утопающего и затащили нос судна на камни.

Затем замерли кучкой, громко чирикая и наблюдая за своими спутницами. Они обсуждали чёрный этнический жакет, плотно застёгнутый на груди кривушки.

— Руку дайте, — рявкнула мужчинам Соткен.

Ни один из троицы не пошевелился.

— С этого острова не уплывёт ни один мудень, — пообещала калека по-немецки, с трудом переваливаясь через высокий борт лодки.

— Здесь ещё хуже, чем на палубе, — носок девичьего сапога ёрзал по поверхности скалы.

Та выглядела стрёмно: её изрезало множество глубоких расселин; некоторые из них раскрошились, края осыпались; в них запросто могла угодить нога человека и застрять там.

Камень, оказавшийся на поверхности моря, оброс полянками мха и пучками водорослей, коричнево-зелёных, воняющих гнилью и селёдкой. Они расположились по всему островку, в самых неожиданных местах, раздражающе коварно, как коровье говно. И сама скала и этот сраный мох были насквозь мокры и осклизлы.

— Как тут танцевать? — Бездна плюнула в глубокую лужу под ногой.

Хмурый Асти это заметил, и его тонкогубый рот изогнула насмешливая улыбка.

— Ты зря лыбешься, хуй лохматый, — сказала ему кривушка, — Ты сегодня в любом случае умрёшь.

Она указала на рукоять катаны, висящей на боку. Асти лишь пожал плечами и сунул в рот жухлую травинку.

— Давайте уже начнём, — выдохнула Бездна, глядя седому воину прямо в его невыразительные, как застывшее желе, глаза.

Седой воин согласно кивнул и легко, будто диванную подушку, поднял тяжеленный щит, продев руку в толстый кожаный ремень. Он кивнул свои воинам и те неторопливо отошли к краю воды, торопясь не более того, как если бы они освобождали площадку для выпаса отары овец. Соткен тряхнула своими французскими, изогнутыми на манер рогов косами и присоединилась к мужчинам.

Асти прикрылся щитом, выставил вперёд меч и сделал три осторожных шага вперёд, где вновь замер без движения.

«Кто-то же должен скомандовать начало или как это там принято», — подумалаБездна, вытягивая меч из узких ножен.

И тут раздался грохот. Пуля ударила точно посередине двух противников. Она прицельно вошла в мягкий камень, проделав неглубокую дырку, где и сплющилась в маленькую свинцовую лепёшку.

Это вернуло Бездне большую часть потерянного самообладания.

Её руки прекратили трястись, а взгляд перестал беспомощно метаться по намалёванной на щите глупой звериной морде.

Она пошла полукругом, обходя воина и вынуждая того поворачиваться. Асти поворачивался, поворачивался и ещё раз поворачивался, а потом вдруг резко бросился вперёд, одним прыжком преодолев расстояние, разделяющее их.

Бросок был невозможно быстр — быстр настолько, что Аглая не успела отступить с линии атаки.

Получив сильный толчок щитом, она с трудом отклонилась от моментально последовавшего взмаха меча.

Это стоило ей равновесия.

Девушка выпустила из рук свой клинок и упала на бок. Грамотно перекатилась на безопасное расстояние и вскочила на ноги.

Асти опрометчиво повернулся к ней боком, пытаясь завладеть её брошенным оружием. Он уже согнулся, поднимая её полуторник, когда Бездна наградила его крепким пинком в поверхность щита.

Седой воин повалился на скользкие камни, сопровождаемый диким хохотом своих секундантов.

Бездна успела схватить своё оружие, но не смогла ударить. Ей пришлось броситься в сторону от летящей прямо в лицо окованной кромки щита, а после от нового молниеносно исполненного удара снизу.

Она опять чуть не упала, но всё же сумела отступить, заманивая противника на мокрый мох, растущий из глубоких расселин.

Они немного постояли, оценивая друг друга, и Асти вновь пошёл вперёд.

Аглая опустила обе руки, сжимающие рукоятку полуторника, к паху, клинок целил в лицо противника, глумящееся над щитом.

Пружиня на полусогнутых ногах, девушка ожидала противника на месте. Асти подобрался совсем близко, осторожно ставя босые ноги на размякшие кочки мшистых водорослей.

Бездна дождалась, когда одна босая нога утонет в противной зелёной жиже, а вторая поднимется в воздух, и в этот момент резко бросилась вперёд.

Клинок описал в воздухе полукруг — дешёвый, но прекрасно отточенный финт.

Асти воздел вверх щит. Лезвие полуторника лишь слегка чиркнуло по кованому краю, и устремилось вниз обратной дугой.

Старый воин понял обман слишком поздно: кончик датского клинка тоскливо взвизгнул, рассекая мягкий камень скалы.

Отрубленные пальцы ступни — грязные, заляпанные зелёной жижей скатились в лужу.

Асти, не издав ни звука, упал на колено раненной ноги и прикрылся щитом, пытаясь защититься от серии последовавших ударов.

От щита отлетали огромные щепы, и после пятого удара, одна из толстых сосновых досок всё же проломилась, обнажая огромную щель.

Однако и девушка устала: поскользнулась и чуть не пропустила предательский удар снизу — меч викинга вылетел из-под щита, будто раненная кобра.

Аглая заметила клинок и быстро отдёрнула ногу, но его слегка скругленный кончик всё же достал её ляжку, распоров трико и кожу под ним.

Боли она не почувствовала, но мокрота и тепло, распространившиеся по ноге, заставили её отступить на пару шагов.

Она ощупала рану — та сильно кровоточила.

Хмурый Асти тяжело поднимался на ноги, навалившись на железную кромку щита.

Девушка нашла глазами Соткен — женщина отступила к самой воде, ладонь сжимала рукоять катаны.

— Кончай его, у тебя мало времени, — крикнула её кривушка.

Один из воинов развернулся к женщине и приложил грязный палец к губам, требуя тишины.

Второй улыбался, обнажив коричневые пеньки зубов. Он что-то сказал товарищу, кивая на шикарный бюст кривушки.

Что там произошло дальше, Аглая не видела: девушка опустилась на колено возле глубокой расщелины. Она зачерпнула пригоршню влаги и припала губами к ладони.

Седой воин постарался воспользоваться заминкой: Хромая, бросился вперёд, пытаясь добраться до неё. Старик слишком торопился.

Бездна не стала утолять жажду. Девушка метнулась навстречу воину и обрушила свой меч на седую голову, вынудив Асти закрыться истерзанной круглой деревяшкой.

Первый страшный удар заблудившийся во времени викинг принял на щит, второй попытался парировать своим клинком.

Взвизгнула сталь, смачно чавкнула плоть. Льдистые глаза Хмурого Асти удивлённо уставились на отрубленную кисть, сжимающую одноручный меч.

Аглая поспешила добить старого воина и вложила в колющий удар все оставшиеся силы.

Датский полуторник пробил древесину и намертво застрял в щите, что каким-то невозможным усилием успел выставить перед собой раненный воин.

Бездна попыталась выдернуть меч, но тот глубоко проник в дерево, а самый кончик всё же достал грудь Асти, погрузившись в тело мужчины примерно на палец.

Хмурый Асти, рыча и пуская изо рта кровавые слюни, выдрал из себя остриё клинка и, обхватив двумя руками свой щит, сильно дёрнул его в сторону, вырывая из рук девушки и оружие и лёгкую победу.

* * *

— Я стреляю, — палец Монакуры, лежащий на спусковом крючке, слегка подрагивал.

— Обожди, мой хороший, — Йоля держала у глаз старомодный капитанский бинокль Аарона, выполненный из потемневшей меди и заправленный в добротный кожаный чехол, — Сейчас начнётся самое интересное.

— Она ранена, Йоля, — озабоченно буркнул Монакура, припавший к оптическому прицелу снайперской винтовки, — Я стреляю, ребёнок же...

— Ладно, ладно мой хороший, — госпожа лейтенант разочарованно вздохнула, — Стреляй, но это ничего не изменит: потеха только начинается.

Она опустила оптику и склонила голову к маленькой Сигни, что обнимала её голую ногу.

— Хочешь посмотреть, как разлетится голова твоего мерзкого дядьки?

— Ага! — обрадовалась дочь ярла.

Йоля подхватила девочку на руки, придержала оптику.

— Я ничего не вижу, — надула губки Сигни.

— И я ничего не вижу, — мрачно пробубнил Монакура, — Откуда взялся этот чёртов туман?

Никто не видел слабой улыбки, мелькнувшей на губах госпожи лейтенанта, лишь капитан Аарон странно глядел на высокую женщину.

Сержант мотнул головой, разгоняя своими косами сгущающуюся вокруг парома туманную мглу.

— Гиблое дело, — он опустил ствол, — Видимость ноль. Надеюсь, Соткен всё грамотно разрулит.

— Не беспокойся за неё, мой хороший, — Йоля передала капитану бинокль, и, обняв девочку, легко запрыгнула на трубу ограждения, — Лучше займись этими неблагодарными скотами.

Палец госпожи лейтенанта указал на объятые туманом фигуры, крадущиеся по палубной лестнице.

Невозможно длинные ноги в стрёмных ботфортах легко передвигались по стержню металлической трубы: предводительница и маленькая Сигни исчезли в белой пелене.

— Предатели! — рыжий Туи бросился на соплеменников и те попытались убить своего ярла.

Однако конунг, получив четыре или пять весомых ударов, сразу не упал. Карая топором третьего предателя, рыжий великан что-то хрипел, обращаясь к соплеменникам и окрашивая бороду льющейся из разбитого рта кровью. Вскоре его затоптали и оборванцы окружили сбившихся в кучу капитана, сержанта и лива.

Монакура Пуу прицелился, но капитан возложил на ствол старческую иссохшую ладонь.

— Не стоит, Монакура Пуу. Узри то, что считается утраченным уже много тысячелетий. Насладись волшебством боевого танца фараона.

Скрипнула дверь палубной надстройки. В проёме проявились очертания тощей фигуры, опирающийся на гарпун. Сквозь белёсую пелену тумана кровожадно алела вязаная шапочка китобоя.

* * *

— Соткен! — пискнула Аглая и пнула коленом в приближающееся к ней лицо, которое, из-за обилия ссадин и крови, уже и на лицо то походило весьма отдалённо.

Голова ползущего к ней на четвереньках окровавленного существа мотнулась в сторону, но чудовище продолжало преследовать её; опираясь на колени и обрубок правой руки, оно тянуло к ней когтистую длань; яростно скрежетало зубами и хрипело, брызгая слюной, смешанной с кровью.

— Соткен!

Кривушка не отвечала. Краем глаза девушка видела ожесточённую возню у самой воды: звенела сталь, хрипели мужские глотки.

Аглая повернулась задницей к приближающемуся монстру и, скользя коленями и ладонями о мокрые камни, бросилась наутёк, но зацепилась носком сапога о край небольшой выбоинки в скале: девушка растянулась ничком на мокром камне.

Её тот час схватили за ногу: чудовище, утробно похрюкивая, потащило Аглаю к себе.

Бездна развернулась, и подтянув к себе свободную конечность, согнула ту и некоторое время целилась, копя силу и ярость.

Потом её ножка, обтянутая мягкой, превосходно выделанной кожей, распрямилась и втащило в оскаленную пасть нависшей твари.

То, что ранее было Хмурым Асти, лишь немного замешкало.

Оно тряхнуло седой головой и вновь оскалилось, обнажив окровавленные, поломанные зубы.

В покатый, облепленный красными слипшимися волосами лоб монстра вонзился острый край увесистого булыжника и на этот раз девушке повезло.

Асти обмяк, упав лицом в глубокую расселину, заполненную водой. Бездна забралась воину на спину.

Усевшись сверху, Аглая зажала его шею крепкими ляжками. Обеими руками она вцепилась в спутанные волосы, удерживая лицо Асти под водой.

— Соткен!

Вжик, вжик. И крики боли. Кривушка молчала.

Асти пришёл в сознание: принялся пузырить и бешено дёргаться всем телом.

Бездна походила на нимфу, усмиряющую необъезженного сатира. Но этот чёрт оказался слишком силён для неё. Аглая и не подозревала, сколько мощи скрывалось в этом тощем старце.

Асти бился промеж её ног, словно бешеный тюлень. Немыслимым усилием ему удалось развернуть тело в крепчающей хватке девичьих ляжек и чудовище широко распахнуло пасть, намереваясь откусить самое сокровенное.

— Блядь! — вопила девчонка, глядя как клацающие челюсти урода подбираются к бутончику.

Страх придал ей ярости.

Она склонила голову и с хрустом откусила кончик сизого носа.

Затем вцепилась руками в кадык и одним движением вырвала мужчине гортань.

Потом бессильно упала на спину, продолжая сжимать бёдрами конвульсивно вздрагивающее тело.

— Отдохни, девочка, — липкая ладонь опустилась ей на лоб, — Ты молодец.

Соткен тяжело опустилась рядом. Кривушка держалась за правый бок. Чёрный жакет блестел мокрыми пятнами крови.

— Мы справились, — всхлипнула Аглая, смотря в стальные глаза, заслонившие небо.

* * *

— Мне иногда кажется, что всё, что со мной происходит, с тех пор, как я с ней повстречалась — просто какой-то безумный сон.

Аглая стояла на вершине алюминиевой лестницы, прислонённой к кормовому флагштоку. В одной руке она держала отрубленную голову Хмурого Асти, в другой — молоток.

— Но так и есть на самом деле, — ответил паромщик; он крепко придерживал основание лестницы, — Всё что происходит с нами в этом обусловленном мире являетсяколлективным сном.

Бездна перехватила молоток и стукнула капитана рукояткой молотка по обильной плеши.

— Ай! — пискнул паромщик, — Это за что, госпожа молодой адепт?

— Во сне не бывает так больно, верно? — Бездна прилаживала голову викинга и так и сяк, но никак не могла выбрать её будущее расположение.

— Ты, шмокодявка, склонна к утрированию, — старик вытащил изо рта один из пяти ужасающих своими размерами гвоздей, и, заботливо отерев его от слюней, передал девушке наверх, — Я тебе за абсолют навеваю, а ты дерёшься.

— Просто ответь мне вразумительно, капитан Аарон: что за хрень тут происходит?

Капитан отвечать не торопился — окинул долгим, усталым взглядом палубу своего судна.

— Давай прибьём сверху флаг, а снизу голову, — наконец сказал старик и передал Бездне рулон.

Та ловко вогнала гвоздь первый гвоздь.

Ветер трепал и развевал полотнище потрёпанного штандарта, изображающего оскаленную звериную морду на синем фоне, и его драные края хлестали девушку по плечам и голове.

Она оглядела группу людей на палубе парома. Из злополучных путешественников во времени в живых осталось лишь пять человек, не считая маленькую Сигни. За жизнь тяжело раненного Туи боролись Йоля и Соткен. Четверо заблудших выжили потому, что сражались против заговорщиков: единственные воины, кто остался верен своему ярлу.

Они сбились в понурую кучку у борта парома. Трое седовласых воителей и один юноша, у которого ещё и пушок над верхней губой не пробился, сидели на своих щитах, задумчиво вглядываясь в бескрайнее море.

— Зачем они вообще ей понадобились? — буркнула девушка.

— Госпоже нужны воины, — коротко ответствовал капитан.

Пальцы девушки наживили гвоздь — острый кончик погрузился в мраморно белый лоб отрезанной головы мертвеца.

— Все эти катастрофы и стихийные бедствия: землетрясения и наводнения, ураганы, бури и потопы; вспыхнувшие войны и убийства, эпидемии и болезни — всё это я бы могла хоть как-то объяснить, если хотя бы школьный курс образования получила. Но мне семь лет было, я в камере изолятора сидела, когда всё это началось. А следующие пять лет пыталась не умереть от рук других выживших, голода, холода и болезней. Не встречала я никаких существ сказочных, ни ангелов, ни демонов. А вот каннибалов и насильников, охочих до любой твари у коей в жилах кровь тёплая течёт, повидала.

Бездна примерилась и, размахнувшись молотком, одним точным и сильным ударом вогнала гвоздь в череп Хмурого Асти, пробив и кость и деревянный стержень флагштока — навылет и точно посередине. Довольная собой она слегка отклонилась, чтобы полюбоваться содеянной мерзостью. Старый капитан всем телом налёг на лестницу и с трудом удержал шаткую конструкцию.

— А потом она пришла.

Аглая повертела головой вправо-влево, видимо в поисках упомянутой Йоли, но той нигде не было видно.

— И сначала, первые полгода, всё шло прекрасно, мы с ней и лохом этим чилийским, — Бездна кивнула в сторону сержанта, который с помощью ржавого гвоздодёра пытался разобрать на деревяхи побитый щит викинга, дабы освободить лезвие меча, намертво в нём застрявшего. Получалось у него хреново.

— И с лохом этим чилийским, — продолжила Бездна, — Спокойно себе жили. Добывали еду, трудились по хозяйству, тренировались с оружием, в общем выживали и никакой гребаной мистики.

— А потом появилось это чудище, — теперь Бездна ткнула молотком вертикально вверх, где среди низких рваных облаков, прыскающих противными струйками мороси, носился изрядно подросший Грим, наслаждаясь зрелищем инсульта у встречаемых им в полёте морских бакланов.

— А потом понеслось...

Бездна уставилась в остекленевшие глаза Асти. Подёргала его за волосы.

— Возьми ещё один, — рука Аарона протянула ей гвоздь, но Бездна отрицательно помотала головой и принялась осторожно спускаться, потрепав на прощание мертвенно-бледную щёку.

— Не, нормально держится. Держи лестницу, капитан Аарон.

Она спустилась. Босой старик в домотканном свитере рыбака, и стройная девушка в заскорузлой окровавленной одежде, уставились на отрубленную голову, пришпиленную к стреле кормового флагштока.

— Так вот я о чём... Найдётся хоть один нормальный человек, что будет в состоянии мне объяснить, что с мной происходит и почему я оказалась в такой странной кампании? Простыми и доходчивыми словами. Не надо мне всей этой галиматьи про противостояние богов, конец света, нашу избранность и особую невъебенность малого, но весомого кусочка пазла, так старательно складываемого нашей, типа, госпожой. Может ты, капитан Аарон, и есть этот человек?

Чёрные глаза, в которых плескалась тьма преисподней, вперились в синие, бездонные, словно горное озеро, очи старца, и тот лишь грустно улыбнулся и покачал головой.

— Один раз я отвезу тебя обратно, как уже обещал, — тихо произнёс паромщик, — И, вернувшись назад, ты сама многое поймешь. Нет смысла в том, чтобы услышать объясняющие слова. Ты всё равно не поверишь, а самое главное, вряд ли поймёшь. Но я обещаю, что ты получишь ответы на свои вопросы. Пойдём, теперь ты поможешь мне с картошкой и обедом, пока мы ещё кого-нибудь не встретили.

Бездна ещё раз пристально посмотрела в глаза старика, тяжело вздохнула, и поплелась следом за капитаном на камбуз — чистить овощи для супа.

* * *

Внешние дверцы палубных надстроек парома отличались от внутренних лишь одним: при открытии они не сдвигались вбок, прячась в стене, а широко распахивались настежь, как и полагается обычным дверям. Вот и эта овальная дверца, ведущая из помещений пассажирских кают на вторую палубу, получив пинок изнутри, распахнулась в сторону.

«Почему она открывает их всегда с ноги и так остервенело?» — лениво подумалось сержанту.

Так обращаются с дверьми лишь ковбои из старых вестернов, что решительно возникают на пороге загаженного салуна. Но непохоже, что их предводительница косит под меланхолично пьяного и непобедимого скотопаса. Думается, что она и знать не знает, кто такие эти ковбои, салуны, вестерны, да и, судя по всему, и про двери то узнала совсем недавно. Вот и наслаждается теперь.

Высокая фигура возникла на палубе — руки женщины измазаны по локоть в свежей крови. Она вытиралась куском тряпья, скалясь сверху вниз на Сигни. Ручонки той находились на привычном месте: правая крепко обхватила мускулистую ляжку женщины, левая сжимала рукоятку армейского штык-ножа. Предводительница подошла ближе и требовательно протянула окровавленную ладонь. Монакура Пуу немедленно вложил длинную рукоятку в ожидающую руку.

— Как он?

— Выживет. Мы с немкой его заштопали, сердце сильное — вывезет. Рано ей ещё сиротой становиться.

Красноволосая женщина вновь одарила Сигни добродушным оскалом.

— А с ним всё в порядке?

Йоля перевернула меч ребром и, вытянув клинок на уровне глаз, придирчиво осмотрела лезвие.

— Да я смотрел, Йоля, всё в порядке, сколов нет, сейчас поточим и снова бриться можно будет.

Монакура стоял рядом, вертя в руках злополучный щит Хмурого Асти. Он оглядел палубу и махнул рукой отирающемуся неподалёку Скаидрису. Тот подошёл.

— Как рука, щенок? Получше? Вот и хорошо.

Сержант протянул ему щит. Потом повернулся к Йоле и вытянул вперёд свою огромную руку — клинок лёг на ладонь, как на большую красную подушку.

— Этим, — Пуу показал ливу на щит, — Декорируешь судно.

Монакура задумчиво глянул на голову Хмурого Асти.

— Но только с разрешения капитана, и там, где он укажет.

— Его же, — сержант бережно протянул меч, — Наточи, но не так, чтобы перья резал. Как брить начнёт без усилий, так и хватит. Усёк?

Скаидрис забрал оба предмета и удалился.

— Не перепутай, боец.

Юноша сплюнул, не поворачиваясь.

— Ты хорошо научил её стрелять, — заметила Йоля, — Я осмотрела руку лива: жилы целы, кость не задета. Через неделю уже зарубцуется.

— Через две, — поправил Монакура, — Это огнестрельное ранение, Йоля, — произнёс он в ответ на недоверчиво поднятые женские брови.

— А мелкой просто повезло, точнее повезло щенку, — улыбнулся сержант.

— Но, в общем и целом, стреляет она действительно неплохо. Но, как оказалось, и с мечамихороша. Соткен рассказала мне, как всё было. Не лишись мелкая меча, всё бы кончилось через несколько минут.

— Он, — Йоля кивнула в сторону Хмурого Асти, что подставил бледное лицо навстречу освежающему балтийскому ветру, — Он и делал ставку на то, что она лишится меча. Они, эти, как их там, всё время забываю...

— Викинги.

— Ага, викинги. Они всё же хорошие воины, умелые рубаки и проницательные тактики.

— Коварные предатели, — согласился Монакура.

Они помолчали немного.

— Расстроена, что их у тебя теперь так мало?

— Да, Монакура Пуу, расстроена, мне нужны хорошие воины. Такие, как ты.

Она подошла и, прильнув к его мускулистому торсу, нежно провела ладонью по его заросшей щеке.

— Но, таких, как ты, больше нет.

Йоля развернулась и пошла прочь.

— Поэтому именно ты — мой сержант. Продолжай исправно выполнять свои обязанности. Для начала накорми своего командира и всех своих бойцов.

— Йоля...

— Ммм?

— Кто это был там на лестнице? Ну эта мёртвая Красная Шапочка с китобойным гарпуном?

— Понравилось, как он сражается?

— Понравилось.

— Ты всё равно у меня самый лучший, Монакура Пуу.

Он так и не получил ответа, и вскоре остался один на палубе, провожая взглядом роскошные ноги и шикарную задницу, обтянутую узким рваным подолом чёрного мини.

* * *

— Вам понравится.

Аарон вытащил из бездонных карманов своих штанов жёлтую коробочку с изображённым на ней верблюдом, и, выудив оттуда мятую, пожелтевшую от времени сигарету без фильтра, поднёс ту к носу, из ноздрей которого торчали жёсткие седые волосы. Капитан несколько раз глубоко вдохнул табачный аромат, и спрятал сигарету обратно в пачку, а ту — снова в карман своих рыболовных штанов.

— Вам будет близка и понятна такая жизнь.

Он уставился на окруживших его плотным колечком слушателей. Они разместились на носу судна, сидели на сложенных кружком боевых щитах. Трое мужчин к пятидесяти и один юноша, лет семнадцати, не больше. Лица всех четверых выражали интерес и тревогу одновременно.

— Длительные морские путешествия, открытие новых земель, прибрежный грабёж и лёгкая добыча, еда и вино, а в конце — финальный бой с главными гадами и желанная Вальхалла.

— А она чья?

Палец вопрошающего воина, указывающий на Соткен, стоящую рядом с Бездной и любующейся багровой полосой заката, был на удивление чист. Да и сам мужчина отличался от остальных заблудших некоторой ухоженностью. Борода заплетена в косу, волосы острижены по плечи и связаны на затылке в тугой хвост. В ушах поблёскивали покоцанные медные кольца, начищенные песком.

— Как тебя зовут?

Аарон протянул руку и, накрыв своей тощей дланью указующий перст, пригнул его вниз.

— Рекин, сын Хромуля.

Воинс кольцами в ушах неприязненно посмотрел на руку капитана, дотронувшуюся до него. Однако старик сжал его палец в свой жёлтый кулак и викинг сморщилось от боли.

— Своя собственная. Дева Щита, только с катаной. Понял? Свободных женщин на моём судне нет, Рекин, сын Хромуля. Но вы можете добыть их, если принесёте клятву верности и вступите в наш отряд.

— Вас слишком мало, старик. Здесь, в Утгарде, есть колдуньи, способные вернуть нас домой, или хотя бы другие ярлы, к которым мы может наняться, чтобы заплатить тем колдуньям?

Аарон вздохнул. Махнул рукой себе за спину.

— Она может вернуть вас в Мидгард. Но вы должны помочь ей расправиться с её врагами.

Викинги уставились на Йолю, замершую на второй палубе. Она всматривалась в темнеющие воды Балтики, отражающие багровый закат. Низко, над самой водой носился Грим: высматривал себе на ужин небольшого кашалота.

— Кто её враги? — подал голос другой воин.

В отличии от Рекина, он выглядел заправским клошаром: нечёсанные волосы, всклокоченная борода, руки в пятнах жира, оставшихся после сытного ужина и расстёгнутая до пупа рубаха. Паромщик уставился на викинга.

— Как твоё имя, воин?

— Асмус, сын Вагна.

Аарон медленно кивнул, выражая всем своим видом уважение.

— Её враги — могущественные создания, и если среди вас есть хоть один скальд, то саги о ваших подвигах превзойдут все ныне существующие.

Третий воин, безбородый юноша, тряхнул светлыми, распущенными волосами, и глянув на паромщика сверкающими глазами, сказал:

— Мы все — скальды. Все четверо. Скальды и воины. Чертовски хорошие воины.

Капитан одарил юношу ответным ярко-синим взором.

— Хельги, сын Хрольфа, — ответствовал тот, кривя рот в неприятном волчьем оскале.

Старик перевёл взгляд на последнего, четвёртого из драконов моря, средних лет мужчину, одетого в кожаную безрукавку и сильно смахивающего на гнома-кузнеца. Его лысая голова, лицо, заросшее спутанной густой бородой и обнажённые руки, жилистые и крепкие, как корни дуба, синели обилием татуировок, расплывшихся в единое неразборчивое пятно.

— Грол, сын Освальда, — глухо прогудел тот в ответ, словно бы со дна глиняного горшка.

— Тогда, Рекин, сын Хромуля...

Узловатая старческая длань перемещалась, отмечая плечи именуемых, будто меч тамплиера, посвящающий новых присягнувших братьев.

— Асмус, сын Вагна,

— Грол, сын Освальда,

— И ты, Хельги, сын Хрольфа, считайте, что ваши имена уже бессмертны. А кошели — полны золота.

* * *

— Спасибо,мой верный друг, но где я возьму золото или хотя бы серебро для аванса. А ещё эта жажда женщин...

Йоля замолчала, её голова склонилась над расстеленной морской тактической картой капитана, что занимала собой всю поверхность огромного старинного стола.

Они находились на капитанском мостике,внутри просторного помещения, оснащенного выгнутой панелью управления с кучей мониторов, кнопок, рычагов, тумблеров и прочих технических наворотов.

Центральное место в ней занимал штурвал — шикарное колесо с рукоятками из красного дерева, за которым и стоял сейчас Аарон. Компьютеры были отключены, судно шло на ручном управлении. Помещение капитанского мостика располагалось на самой верхней палубе и имело прозрачные стены.

— Я знаю, где взять золотые монеты, неплохое старинное оружие и пару надувных баб.

Соткен развалилась в мягком кресле, нога на ногу, драный сарафан задрался, французские косы распущены, из тесного жилета выпирают огромные сиськи. Выданные каждому бойцу двести грамм коньяка, вдохнули в женщину некую игривость. Она встала с сидения, подошла к карте и,щелчком прогнав Йолю с территории Германии, ткнула пальцем в какую-то точку. Аарон бросил штурвал и тоже подошёл к столу.

— Хм, почему бы и нет. Кстати нам и запасы пополнить не мешает. И юная госпожа адепт будет довольна. И твои новые бойцы. А серебро для аванса я тебе одолжу, моя госпожа, у меня чутка припрятано.

Паромщик посмотрел на Йолю и кивнул, одобряя замысел, предложенный Соткен.

— Дойдём до места по реке. Старинный, тесный городок. Скорее всего пустой. Грим слетает, проверит. Декорации подобающие. Норманны ничего не видели в современном, постапокалиптическом мире.Окромя российского сухогруза, моего парома и пары винтовок. Вот и не надо им сейчас встречаться с осколками цивилизации. Пусть всё будет, как они привыкли: море, потом река и поселение. Тихонько высадились, подрались. Отхватили по щам — убежали. Сами надавали — пограбили.

— Оттуда и до моей клиники пару часов хода на Ньяле.

Соткен посмотрела на Йолю. Монакура Пуу услышал, встрепенулся, потёр свёрнутый на бок нос.

— Решено, мои хорошие. Так и сделаем. А сейчас у нас короткий пир. Обмен клятвами и кольцедарение. Аарон, отопри норманнов, собираемся в кают-компании.

* * *

Рекин, сын Хромуля, неторопливо и с достоинством приблизился, чуть помедлил, склонив голову, а потом расстегнул пояс с висящими на нём ножнами и парой ножей в чехлах и положил его на стол перед Йолей. Его пузо, лишённое поддержки, сразу отвисло вниз, увеличившись втрое.

Рекин был единственный из всех четырёх, кто владел поясом и хорошими ножнами.

Меч Асмуса, сына Вагна, лёг на стол, перемотанный козьей шкурой. Зато его пузо осталось прежним. Талию Асмуса охватывала крепкая плетёная верёвка.

У двух последних — Грола, сына Освальда, и Хельги, сына Хрольфа и мечей то не было. На стол лёг грубый топорик и видавшее виды копьё на коротком, кривомдревке.

— Когда в прошлый раз я вернула им оружие, случился оголтелый бунт, а мой капитан обозвал меня мудаком. Что я должна сделать на этот раз, а мой старый друг?

Йоля подняла пузатую бутылку и плеснула себе в стакан на два пальца.

— Ни к чему этот сарказм, моя госпожа. Это простой ритуал. Они поднесли тебе своё оружие в знак своей верности. Верни им его. Не забудь пригоршню серебра и пару колец каждому. Рекину дай побольше. Заодно и проверим, осталась ли у этих мерзавцев тяга к переворотам. Если к утру не зарежут Рекина, значит всё устаканилось. И осторожнее потчуй их моим виски. Они в жизни своей ничего крепче дрянной браги и мутного эля не пили.

Аарон поднял вверх руку, сжимающую пластмассовую кружку. Бормотания и возня за столом стихли. Йоля отодвинула стул и встала. Предводительница обошла стол и остановилась перед норманнами,

Она молча стояла и смотрела им в глаза. Бойцы за столом ещё немного подождали из вежливости, а затем продолжили переговариваться негромкими пьяными голосами, ведь каждый из них уже знал: если Йоля молчит, значит у каждого норманна в голове сейчас мурлыкает бархатный вкрадчивый шёпот, и нет причин соблюдать тишину.

— Так они теперь с нами ?

Аглая пихнула локтем Соткен, что уже роняла голову на грудь, но всё ещё пыталась под прикрытием столешницы дотянуться своей голой ступнёй до Монакуровского паха.

— Я тоже не в восторге. Они же полные отморозки. Что скажешь, сержант?

Монакура Пуу странно посмотрел на кривоватую, пьяную женщину, в иссиня чёрных волосах которой сверкало предательское серебро.

— Вы ничего не замечаете? — спросил сержант, указывая на Йолю и заблудших.

— Они чем-то похожи, — согласился лив, — Точно такое же сходство отличает лица иностранцев, впервые попавших в далёкую и чужую страну.

Четверо бойцов внимательно разглядывали госпожу лейтенанта и её новых бойцов.

Лица рыжеволосой девушки и молчащих воинов перед ней выглядели как лица соплеменников.

— Они с нами, — прервал тишину Монакура, — Так она решила, так тому и быть. Мы в армии.

— Юр ин зе ёрми нау, — пьяно и обречённо исполнила Соткен.

Глава тринадцатая. Корабль мертвецов

Старый паромщик сидел в маленьком кубрике за пустым столом, сложив перед собой худые руки, покрытые сетью вспухших вен, грязью и коричневыми пятнами. Лампочка, ввинченная в потолок, горела неровно: то мигала, то почти гасла, то ярко разгоралась. Об стальной кожух, защищающий плафон, бился крупный, мохнатый мотылёк.

Аарон уставился остекленевшим взглядом на маленький иллюминатор: за запылённым стеклом таиласьчернота. Мотылёк отлетел в угол кубрика и, взяв разгон, вновь атаковал лампочку. Атака не удалась: враг пылал, словно небольшое солнце. Мотылёк, опалив усики и кончики крыльев, беспомощно шлёпнулся на стол и пополз к недвижным рукам старика. На его мохнатой серой спине красовался чётко различимый белый череп.

Дверь за спиной Аарона скрипнула и приотворилась, по полу неуверенно зашлёпали босые ноги. Изящные женские руки с ухоженными ногтями, выкрашенными чёрным с серебром, словно кусочки ночного неба со звёздами, нежно обвили жилистую шею старого мужчины. Аарон слегка повернул лысеющую голову и щекой, покрытой недельной седой щетиной, прижался к  высокой груди своей жены.

* * *

Сигни ещё глубже зарылась в ворох рваных шерстяных одеял, ещё сильнее прижалась к тёплому телу женщины, спавшей с ней рядом, но сон не возвращался. Она потёрлась носиком о нежную и слегка влажную кожу плеча той, что обнимала её мускулистой, как у мужчины, рукой, и нехотя открыла глаза.

Что-то снилось ей. Что-то хорошее. Может быть, её мама. Она улыбнулась. Почему же сны так быстро забываются?

Девочка огляделась вокруг, вспомнила, где находится, вспомнила о раненном отце и хотела немного расстроиться, но образ отрубленной головы её дядюшки Асти, пришпиленной к корабельной мачте, вернул исчезающую улыбку. Захотелось снова уснуть, а потом, когда взойдёт солнце, вновь ходить по этому удивительному кораблю, куда-то плывущему по бескрайним морям жуткого Утгарда. Ходить рядом с Волком. Но это завтра. А сейчас надо пописать, проведать папу и ещё немного поспать.

Она выпросталась из крепких объятий и, двигаясь на ощупь в полумраке каюты, добралась до маленького столика, где лежал её нож и стояла волшебная свеча. Вчера вечером Волк показала ей, как пользоваться этим волшебством. Всего лишь ткнуть пальчиком в маленькую пимпочку.

Ткнула. Каюту наполнил зелёный, приглушённый свет. Волк пожелала, чтобы она зажгла волшебную свечу, если вдруг соберётся отлучиться ненадолго.

— Куда собралась, малышка? — прозвучал низкий бархатный голос.

Сигни не обернулась, она знала: высокая женщина, что красит волосы кровью своих врагов, глубоко спит.

Голос звучал в её голове.

— Я пописаю и посмотрю, как там мой папа.

— Возвращайся поскорее малышка, и я расскажу тебе новую сказку.

Сигни улыбнулась. Прекрасные сны будут ещё.

— Я скоро вернусь, Волк, — прошептала девочка и, отодвинув странную овальную дверь, вышла в промозглый сумрак коридора.

Когда-то шикарный и стильный интерьер помещений пассажирской палубы парома сейчас находился весьма в плачевном состоянии. Деревянные панели, скрывающие сталь коридорных стен, прогнили и потрескались; краска с них облупилась, а остатки роскошных обоев свисали вниз истлевшими лоскутами.

Ковровая дорожка под ногами чавкала от сырости; воняло плесенью и прелыми тряпками. Зеленоватый свет небольших настенных бра, призванный создавать уютное спокойствие, нагнетал зловещую, болотную атмосферу.

Но Сигни нравился этот огромный плавучий дом. Ничего подобного она никогда ещё не видела. Всё было необычно, интересно, и совсем не страшно. Ну разве что чуточку. Совсем немножко. Но это не важно. Ведь с ней чудесный клинок, подаренный огромным йотуном. Или Тором. Не важно, кто он. Главное то, что Сигни нравился этот великан, потому что он сильный и даже больше, чем её папа, ярл Туи, хотя больше ярла Туи, она, Сигни, мужчин не встречала.

Когда она вырастет, то возьмёт его себе в мужья. Великана то бишь. А когда он состарится и умрёт, она выйдет за Хельги, своего соплеменника, за храброго скальда и бесстрашного воина, сохранившего верность её отцу. Скоро она его увидит. Хельги то бишь. Когда пописает, и придёт навестить раненного отца. Хельги должен быть рядом с Туи — охранять сон своего ярла.

Где же эта забавная дверь, которая не отворяется, а просто двигается в сторону и пропадает в стене? В их спальне, там, где сейчас ждёт её возвращения сонная Волк, тоже был туалет, но женщина, что красила волосы кровью, сказала, что он не работает. Как может не работать ночной горшок? Она же своими глазами видела белое корыто и дырку внутри.

Да и ладно. Вот она, заветная дверца.

Сигни нажала ручку, как её научили и потянула в сторону. Дверь послушно отъехала и спряталась в стене. Но, вместо ожидаемой уютной комнатёнки с прекрасными зеркалами на стенах и невозможно удобного белого ночного корыта, девочку встретил узкий проход, уходящий вниз. Крутая лестница, освещённая красными волшебными свечами. Свечи вращались и мигали. Там, внизу, что-то ворочалось, скрипело и лязгало.

От восторга у Сигни перехватило дыхание. Она только взглянет, что же там, внизу. Какие такие чудесные чудеса скрываются в конце этой лестницы. А потом сразу же назад. А писать не так и сильно хочется. Можно и потерпеть ещё чуть-чуть. Она только взглянет одним глазком, и сразу же назад — к раненному отцу, а потом к Волку — смотреть новые волшебные сны.

* * *

Она лежала под ним бревном, раскинув безупречные руки в разные стороны, без движения, уставившись пустыми глазами вверх, на умирающую лампочку. Тело Аарона выгнулось и, содрогнувшись пару раз, старик поспешил слезть с неё, натягивая спущенные портки. Она так и осталась лежать с раздвинутыми ногами, и он накинул на неё простыню.

«Она изменится, мой старый друг. Ты уверен, что хочешь, чтобы я вернула её?»

Госпожа предупреждала. Ну да ладно...

Его женщина вернулась совсем не такой, как раньше: не оплетала его руками и ногами, и больше не царапалась, как дикая кошка, оставляя на его спине глубокие, никогда не заживающие ссадины, но всё же это была она...

Аарон взял в руки синюю маску волчицы, в которойего воскресшая жена пришла к нему. Повертел деревянное изображение в руках, прошёлся указательным пальцем по искусно вырезанным деревянным клыкам, всмотрелся в нарисованные красной краской глаза.

Ему захотелось надеть её.

Он вздрогнул и опасливо отложил маску в сторону.

Женщина, лежавшая под простынёй с раздвинутыми в разные стороны ногами издала протяжный стон, и всё её тело затряслось в беззвучных рыданиях. Старик закрыл её лицо маской и она затихла.

Он вышел из маленького помещения на воздух, и с удовольствием вдохнул полной грудью ночной морской воздух, избавляясь от забившего его длинный нос запаха мёртвых цветов.

* * *

Скрип-скрип. Бум.

Бум. Скрип-скрип-скрип.

Бух. Скрип-скрип-скрип. Бум.

«Это долбаное корыто сейчас развалится».

«Развалится и все мы пойдём ко дну».

«Когда это случится, я даже не попытаюсь спастись».

«Я даже не стану выходить из этой гребаной каюты».

«Ебись всё конём».

Она перевернулась на другой бок, кряхтя и стеная, как старая истерзанная шлюха после крэковой вечеринки.

Скрип-скрип. Бум. Скрип. Бух.

Её койка — просто кусок толстого железа, привинченного к стене — так же годилась для сна, как двуручный меч для маникюра.

Она поёрзала, тщетно пытаясь найти хоть какое-то приемлемое положение для своего израненного тела, но не нашла. Скрипя зубами, опрокинулась на спину, широко разведя согнутые в коленях ноги. Сунула вниз руку.

«Почему же Монакура не выстрелил? Не выстрелил, когда я лишилась своего меча, превратившего Хмурого Асти в изуродованное, но кровожадное чудовище. В кровожадное, опасное, грёбаное чудище».

Её рука оттянула резинку трусов, плотно врезавшуюся в бёдра, но внутрь так и не скользнула.

«Потно, липко и грязно. Подрочить не поможет... А смогла бы она победить, не зная того, что острое око сержанта внимательно следит за поединком через сверхточную оптику снайперского прицела? Когда она осталась без оружия и Хмурый Асти потчевал её пинками, тычками и страшными ударами кровавого обрубка своей руки, она и думать перестала про честный поединок, про весь этот долбаный хольманг. Просто отчаянно пыталась выжить и ждала выстрела. Интересно, они это специально? Воспитание и тренировки, походу, продолжаются. Это всё эта рыжая сука. Это её когтистая лапа легла на палец сержанта, готовый нажать на спусковой крючок».

Рука девушки осторожно притронулась к повязке, закрывающей рану, оставленную мечом седого викинга. Вспомнила, как чудище пыталась сомкнуть челюсти между её ног.

«Ещё чуть-чуть, и он бы откусил мою прелесть.»

Девушку передёрнуло от ужаса и отвращения.

Глубокий порез на ляжке, там где её достал меч Хмурого Асти, не сильно доставлял: ловкие пальцы кривой карлицы нанесли снадобье, пахнущее мёртвыми цветами.

Соткен смазала и многочисленные ссадины, царапины и ушибы, оставшиеся на нежной коже девушки от острых камней и лютых ударов старого воина. Аглая благоухала, будто увядшая фиалка.

Будто мёртвая черноволосая женщина, распростёртая на длинном, утыканном свечными огарками, столе.

Не в силах больше страдать на жёстком куске железа, Бездна, жалобно поскуливая, с трудом села, спустив на пол босые ноги. Пальцы встретились с ребристой холодной сталью и сжались в жалкие кулачки, подобно лапкам паучка, которого ткнули в брюшко острой булавкой. Несколько ударов сердца девушка с сомнением взирала на огромное ржавое ведро, что принёс ей заботливый паромщик (ссать и блевать сюда, госпожа молодой адепт), но так и не решилась.

Она сделала три неуверенных шага и уткнулась носом в круглое, покрытое слоем пыли стекло иллюминатора. В ответ из тьмы балтийской ночи, с той, другой, зазеркальной стороны, вынырнуло и прильнуло к стеклу бледное лицо растрепанной девушки. Сквозь призрачное отражение мерцали яркие звёзды, щедро рассыпанные по чёрному небу.

Скрип-скрип. Бум. Бум.

Что-то лязгало и ворочалось в стальном чреве судна, медленно рассекающему бескрайнее ночное море.

Скрип-скрип.

Аглая вздрогнула и резко обернулась. Убогая настенная лампочка, упрятанная в корсет железной решётки, свет давала скудный и неясный. Но его вполне хватало, чтобы разглядеть изогнутую дверную ручку, которая медленно двигалась вниз. Замок щёлкнул.

— Кто там? Чё надо?

Дверная ручка повернулась вниз и замерла.

С той стороны кто-то держался за точно такую же, но дверь оставалась закрытой.

— Капитан Аарон?

Молчание.

— Скай? Мириться пришёл? Я не хочу сейчас трахаться, но ты бы мог засунуть свою лохматую башку между моих ног.

Дверь тихонько скрипнула и приоткрылась. Из образовавшейся щели повеяло холодом. Каюту наполнил резкий запах дизельного топлива и машинного масла. Но было что-то ещё.

Резкий, сладковатый аромат похоронного венка. Так пахла сама Аглая, так пахли мёртвые цветы и тело умершей жены старого капитана.

Слова, готовые сорваться с её губ, к ним и присохли, тело девушки напряглось, рука привычным жестом скользнула к бедру, и нащупала лишь полоску бинтов.

Ни штанов, ни ремня, ни кобуры с Глоком. Аглая вжалась в стену маленькой каюты; расширенные зрачки превратились в две чёрные дыры, что пожирают вселенные.

Створка двери качнулась и приоткрылась ещё шире. Ещё шире раскрылся большой красивый рот, обнажая кривые, ослепительно белые зубы.

Крикнуть не удалось: дыхание перехватило, а кожа в глотке высохла, будто сброшенная шкура ящерицы, опалённая знойным солнцем пустыни.

Дверь снова скрипнула и резко захлопнулась. Аглая всхлипнула и сползла на свою очаровательную задницу, плотно обтянутую сексапильными трусиками, по сиреневым полужопиям которых важно разгуливали розовые поросята.

* * *

— Как думаешь, Хельги, в чём всё-таки соль, где собака зарыта, и что же на самом деле с нами происходит?

Они сидели друг напротив друга — за маленьким металлическим столиком, намертво привинченным к стальному полу. Остальные двое спали на полу. На единственной койке тяжко храпел раненный ярл. Задавший вопрос воин — статный мужчина, с собранными в тугой хвост волосами, и густой бородой, заплетённой в толстую косу, протянул вперёд жилистую руку, взял со столика оловянную кружку, брезгливо понюхал налитую тёмную жидкость, после чего решительным движением опрокинул содержимое себе в глотку.

На суровом лице отразилось полное и искреннее непонимание.

— Что это...

— Чай, — ответил ему его собеседник — совсем ещё юноша, безбородый, но с проницательным холодным взглядом тёмно-синих глаз.

— Отвечу тебе Рекин, сын Хромуля, на первый твой вопрос,а про чай, — юноша поднёс к губам свою чашку, сделал небольшой глоток, криво ухмыльнулся и продолжил:

— А про чай поговорим позже. Не скажу тебе за суть происходящего с нами, с этим лучше к Сигни пойти, ибо только она это знать и может; но послушай, славный Рекин, в одном я точно уверен: тропинка, на которой мы все оказались, — Хельги обвёл рукой помещение каюты, указывая на спящих вокруг викингов:

— Тропинка эта обледенела и коварно присыпана пушистыми снежинками. Кто-то из нас не удержится, оскользнётся и потянет за собой остальных — в чёрную бездну, и Хель примет нас всех.

Хельги умолк и сделал ещё один осторожный глоток из своей кружки. Протянув руку к сахарнице, он взял щепотку песка, потёр меж пальцев и чему-то снова улыбнулся, глядя, как белые крупинки падают вниз.

— Нахуй Хель, — произнёс Рекин, сын Хромуля.

Облизав указательный палец, он сунул его в сахарницу, и, поковырявшись там изрядно, отправил прямиком в рот.

— Тогда Рекин, сын Хромуля, совет мой тебе таков: иди один — без связки. Никто тебя не поддержит на скользкой дорожке, но и в пропасть за собой не утянет.

— Хмм, — задумчиво протянул Рекин, и склонил голову набок, слегка прищурившись на молодого скальда.

— Ну а про этих, — воин кивнул в сторону двери, — Ты, мудрый Хельги, что думаешь? Боги или йотуны они? Я вот думаю, что всё же боги. Ибо только мы и выжили — те, кто поддерживал Туи в его богоугодном начинании. Ведь свирепый Асти, и те, кто малодушничал, пытаясь отговорить ярла от великой жертвы, сейчас мертвы. Так есть ли тебе дело до них, славный Хельги, ибо, как не крути, — Рекин похлопал себя по пустым толстым ножнам на боку, — Как не крути, славный Хельги, но мы то с тобой понимаем: мы все — их пленники. Мы находимся в их власти, и замыслы их нам не ведомы.

Хельги ухмыльнулся, встал из-за стола и направился к двери, а на пороге обернулся и сказал:

— Никакие они не боги. И не йотуны. Они — люди, точно такие же, как и мы с тобой. Такие же, но из будущего. Все, кроме той, с кровью в волосах. Да и старик кормчий немного странный.

— Хм, — вновь задумчиво протянул Рекин, сын Хромуля, — А ворон?

— Никакая это не ворона, — ответил скальд и, ожесточённо пнув ногой дверь каюты, вышел прочь.

* * *

Оцепенение, охватившее Бездну, владело девушкой недолго. Очень скоро Аглая пришла в себя, необъяснимый ужас отпустил, и вот она уже возле вороха своей одежды, беспорядочно сваленной на кровати.

Где-то внутри закопан её Глок. Хотя она бы предпочла бы биту.

Кто бы это ни был, не убивать же непрошеного гостя, что решил подглядывать за спящей девушкой.

«Ну да ладно, кулаками навешаю».

Аглая схватила свои шерстяные толстые колготки, залитые кровью, грязные и рваные на коленках, и, с отвращением откинув драную тряпку в сторону, нацепила пояс с кобурой на голые бёдра. Длины футболки, на которой клошар от «Урфауста»* пилил горло знатному господину в манерной шапчонке, как раз хватило, чтобы прикрыть позорные труселя с поросятами.

Аглая Бездна устремилась в коридор, босая и без штанов. Прихрамывая, она пошлёпала по склизкой ковровой дорожке, преисполнившись решимостью нагнать дерзкого визитёра и призвать того к ответу. Ну, так она сама себе объяснила свой порыв. На самом деле девушку жутко тревожил накрывший её аромат мёртвых цветов.

*Примечание: клошар от «Урфауста» — картинки-гугл в помощь: Urfaust «Ritual Music for the True Clochard».

С другой стороны Г-образного коридора, за поворотом, скрывающем его от глаз Бездны, двигался навстречу девушке скальд Хельги, сын Хрольфа. Парень оголтело ломился во все встречаемые им на пути двери — как и маленькая Сигни, несчастный попаданец искал сортир.

Но, в отличие от терпеливой девочки, юноша находился на грани. Последняя встреченная им наглухо запертая дверь выкосила пацана окончательно. Вытащив из бесформенных шаровар распухший член, Хельги оскалился, и, прицелившись в распахнутый глаз огромного буревестника, летящего по синему полотну раскисших обоев, обдал гордую птицу мощной жёлтой струёй.

За этим занятием и застала его встревоженная Аглая Бездна, минувшая коридорный поворот. Почувствовав чьё-то приближение, юноша развернулся к ней лицом. С головки слетели последние капли и орудие молодого викинга, уже долгое время обделённое женским вниманием, моментально встрепенулся, учуяв близость самки.

Бездна слегка скривилась в снисходительной улыбке, указывая длинным пальцем юноше между ног.

— Красивый у тебя, однако, хуй. Но ты, зассыха, спрячь его подальше и ответь мне на простой вопрос.

Аглая недолго размышляла, как спросить этого клоуна, что русского не разумеет и решила прибегнуть к помощи жестов.

Она состроила из пальцев вилку и, коснувшись растопыренными пальцами своих век, повела рукой в оба направления коридора.

Хельги улыбнулся, натянул штаны на пузо и молвил на своём гортанном и певучем наречии:

— Приветствую тебя, славная воительница, победительница свирепого Асти! Ты, наверное, думаешь, что я ни бельмеса не понял из сказанного тобой, но ты весьма сильно ошибаешься. Я скальд, а значит чувствую любые слова. Они проходят сквозь моё сознание и душу, отдавая мне свою суть, словно вода сквозь рыбьи жабры, отделяя драгоценный нектар дыхания. Я понимаю всё сказанное тобой. Спасибо за лестные слова о моём дружке. А теперь касательно второго твоего вопроса. Кроме лохматого долбоёба с мрачной рожей, что шарахается по этому коридору, втихую приглядывая за мной и моими воинами, я больше никого не заметил. Кстати, этот придурок прячется вон за той дверью.

И Хельги ткнул пальцем в одну из многочисленных дверей пассажирских кают.

— Хочешь, о славная, сразившая непобедимого берсерка в честном поединке, я вытащу этого недоросля оттуда за шиворот и мы узнаем, зачем он подслушивает?

Аглая Бездна, ни черта не понявшая из сказанного, однако чётко уловив указанное Хельги направление, расстегнула кобуру, вынула Глок, и, держа оружие двумя руками, осторожными приставными шагами двинулась к указанной двери.

Девушку и её цель разделяли ещё две точно такие же одинаковые каютные дверцы, и, когда Бездна поравнялась с первой из них, та вдруг распахнулась, явив что-то маленькое, кривое и жутко лохматое. Аглая моментально среагировала, изменив прицел, и чуть было не пристрелила это нечто, но вовремя остановилась, узнав красный драный сарафан.

— Вы заебали орать тут ночью. Спать мешаете. Но раз уж начали, то давайте-ка продолжим забаву. Скай, выходи оттуда; тебя вломил этот самонадеянный оборванец из каменного века. К тому же он обозвал тебя долбоёбом. Надеюсь ты не простишь ему этих обидных слов. А мы с девочкой посмотрим. Давай, Бездна, иди сюда, присаживайся, пусть эти два горлопана развлекут нас.

Соткен вопросительно взглянула на девушку, но та, как и скальд таращились во все глаза на роскошную грудь говорившей, ибо, кроме красного сарафана, на той не было более ничего из одежды.

Дверь, указанная коварным Хельги скрипнула, и в коридор вышел Скаидрис, бледный и угрюмый.

— Зря ты надеешься, Соткен, — начал было лив, но вид шикарных сисек заставил его слегка запнуться.

Однако он быстро овладел собой.

— Никакого шоу тут не будет. Я, как бы, при исполнении. То бишь на вахте. Сержант поставил задачу — патрулировать коридор. Да и не буду я драться вам на потеху, кровожадные сучки. А с этим, блядь, скальдом, поговорю позже.

И он ткнул дулом винтовки в грудь Хельги.

— Замётано, — ответил тот, криво улыбаясь и отступая на шаг.

Последняя запертая дверь широко распахнулась. Что-то огромное возникло на пороге каюты. Монакура Пуу вид имел заспанный, но весьма заинтересованный.

— Вы заебали тут орать уже. Но уж раз пошла такая пьянка, то объявляю тебя... — гигантский палец ткнул в простреленное плечо Скаидриса, — Объявляю тебя свободным от дежурства.

— Так что теперь давай-ка, заставь этого самовлюблённого типа, — палец переместился в сторону Хельги, но тот предусмотрительно отпрыгнул, избегая тычка, — Заставь его извиниться за свой гнилой базар. Или зассал?

— Или зассал? — будто эхо вторил сержанту ухмыляющийся викинг..

Скаидрис пожал плечами и, сняв с шеи ремень штурмовой винтовки, протянул ту сержанту.

Хельги, храня на губах холодную улыбку, потянул вверх подол своей холщового, грязного рубища, явив окружающим прекрасно развитый, мускулистый торс. И, хотя он проигрывал Скаидрису в росте почти на голову, смотрелся юный скальд весьма брутально.

— Привяжите мне одну руку за спину, — сказал он Соткен на «donsk tunga», — Пусть всё будет по-честному.

Соткен исправно перевела остальным и Монакура Пуу, одобрительно кивнув, застегнул на бёдрах викинга свой солдатский кожаный ремень, подсунув туда кисть юноши.

— Первый, кто свалится с копыт — проиграл, а стало быть бой закончен. Никаких добиваний. Всё понятно?

Монакура скептически оглядел бойцов. Те кивнули.

— Вот и хорошо. Начали. Файт!

Он тихонько свистнул. Бойцы осторожно пошли на сближение. Руки жаждали крови, но одна из них безвольно повисла, замотанная бинтами, вторую сдерживала полоса заскорузлой свиной кожи, и лишь две из четырёх возможных конечностей выискивали наиболее уязвимые места на ёблах противника.

Первым атаковал Хельги — его кулак, вроде бы идущий на сближение с подбородком Скаидриса, в последний момент изменил направление и ударил лива точнёхонько в простреленное плечо.

Скаидрис захлебнулся воплем, побелел лицом и согнулся пополам.

Хельги торжествующе ухмыльнулся и занёс руку над головой противника, намереваясь ударом ребра ладони по тощей шее познакомить лоб несчастного со склизкой ковровой дорожкой, как вдруг тот разогнулся и носок рваного кеда, увенчанный большим пальцем с желтым облезлым ногтем, влетел викингу аккурат промеж ног.

Гортанный вопль заполнил собой всё стальное чрево корабля. Но развить успех Скаидрис уже не мог — боль в потревоженной ране заставила его замереть возле своего противника.

Так и стояли они — две скрюченные креветки, вполне себе отведавшие собственного коварства.

В глубине коридора раздался топот и вскоре за спиной Хельги, который с трудом дышал, кривя уже не улыбающийся рот, возник Рекин, сын Хромуля, сопровождаемый остальными викингами — Асмусом, сыном Вагна, и Гролом, сыном Освальда.

— Вы заебали шуметь здесь. Спать мешаете, — заявил Рекин.

Потом он увидел остальных бойцов Псового отряда, сгрудившихся вокруг Хельги, и его брови насупились.

— Что за нахуй здесь творится? — спросил викинг, морща заросший волосами лоб.

— Вот эти, — свободной рукой Хельги обвёл окружающих его йотунов, — Меня связали, и теперь пытаются отпиздить.

Большего объяснения и не требовалось. Брызжа слюнями и гортанно визжа, Рекин, сын Хромуля, Асмус, сын Вагна, а за ними и славный Грол, сын Освальда, сжали свои увесистые кулаки и бросились в битву.

* * *

Сигни пряталась за большим железным ящиком в самом чреве этого странного плавучего дома. Её всю трясло от ужаса и восторга.

Забраться сюда... Это было... Это было просто потрясающе!

Она с восхищением наблюдала за движениями шестерых фигур, снующих возле странных металлических конструкций, что двигались, скрипели и грохотали. Сигни подозревала, что это и есть сердце корабля — то странное волшебство, что заставляет плыть по воде эту уродливую и неуклюжую кучу ржавого железа. Подобное сердце она уже видела — на том старом кнорре, который они захватили первым, там шныряли полчища крыс, что и спасло их всех от голодной смерти. Но то сердце не стучало, это же — жило, но вот те, кто копошился рядом с ним...

Это были драугры: Сигни сразу узнала их. Отверженные Хелем мертвецы, что вынуждены скитаться в Мидгарде, вселяя ужас в сердца живых. Из древних саг, мрачных песен и страшных сказок маленькая Сигни многое ведала про драугров. Обычно эти жуткие твари охраняли древние сокровища, либо бесцельно бродили по скорбным и мрачным местам. Иногда служили каким-нибудь зловещим волшебникам или колдунам. Как правило, драуграми становились некоторые злополучные воины, те, которых избежала счастливая участь погибнуть от железа в кровавом бою. Они умирали в своих постелях, скрежеща зубами и проклиная норн, плетущих нити судеб.

А эти драугры больше походили на траллсов, на рабов. Наверное, потому, что они работали. Сигни никогда в своей жизни не видела, чтобы викинги или драугры работали. Эти же — работали. Они помогали ворочаться и двигаться огромному железному сердцу корабля. И, кстати, одеждой всем шестерым служили вовсе не ржавые шлемы и кольчуги. Одеждой этих шестерыхявлялись одинаковые забавные маечки, пришитые к широким, коротким штанам. Безусловно, удобная рабочая одежда. Какой же, однако суровый повелитель у этих драугров! Кто может заставить воинственных неупокоенных мертвецов работать?

Значит, дядюшка Асти был прав, и попали они не к богам, а к йотунам и злодеям. Может это и есть легендарный Нагльфар, корабль мертвецов. Хотя в сагах он страшный и красивый. И сделан, до кучи, из ногтей мертвецов. А это ржавое корыто тоже страшное. Но не такое страшное, как Нагльфар, потому что тот страшный, ибо зловещий и величавый, а это страшное, потому как уродливое и неуклюжее.

А это кто пожаловал?

Сигни ещё сильнее прижалась щекой к стене стального ящика, за которым она пряталась. От пугающего восторга вся её кожа покрылась мелкими пупырышками, по спине бегали мурашки, а горло пересохло.

Высокая фигура предстала перед работающими мертвецами, заставив тех бросить все свои дела и замереть, настороженно следя за гостем. По сравнению с трудолюбивыми драуграми, комичности в этом новом персонаже было примерно столько же, сколько у отпизженного Арлекина на эшафоте перед обезглавливанием.

Новый персонаж оказался женщиной. Её стройную фигуру обвивали узкие полосы белой, просвечивающей материи. Их концы распустились, расплелись и теперь свисали вниз призрачной бахромой. В скудном свете вращающихся красных фонарей её бледное тело и свисающие белоснежные тряпки отсвечивали ярко-алым оттенком свежей крови. У женщины имелась роскошная грива чёрных, вьющихся волос и хищная волчья морда. Синюю голову волка венчали неимоверно длинные, остроконечные уши.

Таких ушей Сигни никогда не видела у северных волков, коих ей довелось встретить великое множество — и живых и мёртвых. Уши северных разбойников были треугольные, маленькие и аккуратные. Чтобы не мешались в бою. Уши этого зверюги были длинные, как у осла.

Однако Сигни сразу узнала этот образ. И, хотя сходство было примерно таким же, как если бы для воплощения своей Мадонны с младенцем старине Микеланджело вместо резца и мрамора предложили бы колун и старую колоду, облик Волка, спасающего её от клыков четырёхглазого Гарма, тут же возник у неё перед глазами. Присмотревшись, Сигни поняла, что лицо женщины закрывает маска.

«Хм, кто же это такая? Может это и есть повелительница драугров, некромант, пробудивший к жизни древних мертвецов и поручивший им следить за сердцем Нагльфара?»

Сигни призадумалась. Плавучий дом, на котором они оказались, безусловно волшебный, да вот только никак не тянет на зловещий драккар, сотворённый из ногтей мертвецов. Сами мертвецы, кстати, тоже присутствуют, да только и они не тянут на орду воинственных драугров — больше похожи на дохлых траллсов, рабов. В селении Сигни, там в родном северном фьорде, обитало много таких — потерявших родину, свободу и честь. Навек обручённые с собачьим железным ошейником, с выбитым именем хозяина, эти существа влачили жалкое существование, проводя свою жизнь в постоянной тяжёлой работе. И всё, чего они желали — это смерти-избавительницы, после которой их мёртвые тела будут брошены в воды фьорда, на корм прожорливым акулам.

Да и женщина эта на некроманта не походила. Она слишком странно себя вела. Походка нерешительная, а движения неуверенные и хаотичные. Такое впечатление, будто она не понимала, кто она, где оказалась и что тут вообще творится. Маленькая Сигни то же не особо понимала, что тут творится, но она уже решила, что обязательно выяснит это. Она пойдёт к женщине, что красит волосы кровью своих врагов и всё узнает от неё. Ведь зачем-то Волк спас ёе из тенетов Хеля, куда волок её Гарм, так значит она, Сигни, зачем-то нужна ему. А значит Волк расскажет ей про этих мертвецов и про этот корабль. Но сначала она узнает, куда направляется эта странная женщина в волчьей маске. Просто немножко пройдёт за ней следом.

Женщина с лицом волка приблизилась к шестерым мертвецам, что замерли, слегка обозначив общий полупоклон. Поплутав меж застывших фигур, она двинулась куда-то вглубь этого странного трюма, освещённого жутковатым красным свечением. Мертвецы продолжили свой неторопливый труд, а малышка Сигни последовала за исчезающей в красном сумраке фигурой. Они медленно продвигались вперёд, пробираясь меж огромных конструкций и механизмов — забинтованная женщина в маске синего волка и маленькая девочка с боевым армейским ножом в руке.

* * *

— Хрясь!

Хельги пригнулся, и, летевший ему в лицо, кулак Скаидриса впечатался в нос Бездны, что пыталась задушить скальда, ухватив его шею обеими руками. Нос девушки брызнул, как спелый томат под каблуком поварёнка.

— Бум!

Монакура Пуу, удерживаемый за правую руку Асмусом, сыном Вагна а за левую — Гролом, сыном Освальда, поднапрягся и столкнул викингов лбами. Некоторое время оба шатались, будто бычки на скотобойне, получившие недостаточно сильный удар молотом по голове, а потом Асмус рухнул навзничь, а Грол тихонько опустился на колени и уткнулся разбитым лбом в грязный ворс ковровой дорожки.

— Вух!

Рекин, сын Хромуля некоторое время удерживал Соткен за шею в предусмотрительной безопасности от кривых грязных ногтей и с вожделением пялился на её грудь, но, получив весомый пинок в пах, взвизгнул по бабьи, и, приподняв бешено трепыхающееся тельце, зашвырнул кривушку куда-то вглубь коридора.

— Шлёп!

Бронзовая, безупречно начищенная пряжка солдатского ремня смачно втащила во впалую бледную щёку, крася в алое синюю, вытатуированную пентаграмму. Скаидриса откинуло на облупленную стену коридора, по которой он и сполз, словно чернильная клякса.

— Ув! — восторженно выдохнул Хельги, раскручивая кожаный ремень для нового удара, но тут же получил в ухо весьма урезанный, кошачье-мягкий, коридорный вариант вертухи.

Скальд сполз рядом со Скаидрисом по стенке на задницу, обожающе глядя на стоящую над ним Бездну.

Та, жмурясь от боли в ушибленной стопе, занесла ладонь для добивания поверженного, но Рекин, что, склонив голову, метнулся в сторону Монакуры Пуу, снёс её, изящную, со своего пути, ровно как бегущий бородавочник вырывает из земли нежный побег ракиты.

— Тресь!

Склонённая башка Рекина так и не достигла впалого монакуровского брюха — кулак, похожий на баскетбольный мяч, врезался в лоб сыну фьордов, а удар босой ноги сорок восьмого размера, что поразил налитый кровью глаз берсерка, и вовсе поверг воина наземь.

— Виктория! — хмыкнул сержант, оглядывая коридор, покрытый телами поверженных викингов и бойцов Волчьего Сквада.

— Оголтелая дедовщина, — криво скаля окровавленные зубы, согласился с ним Хельги, сын Хрольфа.

* * *

Сигни слегка замешкала. Ну, если уж быть честной, она просто больше не могла терпеть. Да простят её драугры и йотуны за эту маленькую лужицу.

Девочка присела за выступом очередного железного ящика и немного пожурчала, а когда встала, одёрнув свою рубаху, женщины в синей маске и след простыл.

Сигни осторожно двинулась вперёд, туда, где совсем недавно виднелся высокий белый силуэт. Возбуждение и любопытство не покинули девочку, но сейчас она чувствовала и ещё что-то.

Это «что-то» было неприятным — липким и тревожащим.

Чувство нарастало, холодные волны ужаса проникали в грудь маленькой девочки, заставляя её сердечко аритмично перестукивать.

«Опасность!» — жужали со стен красные вращающиеся свечи.

«Опасность!» — гремели стальные листы обшивки корабля, встречаясь с тоннами морской воды.

«Опасность!» — глухо гудело ворочающее металлическое сердце корабля.

Она уже знала, что сейчас кто-то или что-то попытается причинить ей боль, а может быть и смерть, и приготовилась. Застыв на мгновение перед очередным поворотом, Сигни поудобнее перехватила армейский нож и резко прыгнула за угол, размахиваясь для удара.

Но тусклое лезвие разрезало лишь красноватое пространство. За углом никто не прятался.

И тут Сигни её почувствовала, но поздно.

Тварь напала со спины, спрыгнула откуда-то сверху, придавив ребёнка к полу.

Сигни сильно ударилась скулой о стальную плиту, резкая боль пронзила её плечо.

Девочка не смогла закричать: её лёгкие, сдавленные под навалившимся на них весом, выдали лишь мучительный хрип.

Чьи-то острые зубы проникали всё глубже в её тело, в глазах потемнело, рот наполнился ледяной слюной.

Сигни перехватила рукоятку ножа и вслепую ударила назад.

Раздался треск, и клинок воткнулся во что-то твёрдое.

Сознание поплыло, подхваченное мутным, бурлящим потоком, мир потускнел, а боль внезапно пропала. Сигни погрузилась во мрак.

* * *

Память играла с ним.

Иногда он испытывал мгновения настоящего озарения — моменты истины, когда в его сознание врывалось свежим ветром воспоминание, казалось бы, навсегда стёртое.

Иногда жутко страдал от мучительных попыток вспомнить самые важные события прошедшей жизни, но знание не приходило.

Он не помнил имени своей жены, великой царицы Верхнего и Нижнего Египта, но часто повторял кличку своего любимого охотничьего сокола.

Он не мог вспомнить с кем они воевали, когда его так внезапно и быстро убили, но знал цвет оперения пяти стрел, воткнувшихся в его тело.

Имена его министров и славных военачальников остались в прошлом, но он впустую звал умерших слуг, что когда-либо служили ему.

Он знал, как зовут шестерых его телохранителей. Они пали вместе с ним, защищая жизнь своего господина. Они и сейчас с ним.

Что-то тёплое разлилось внутри его груди; он почувствовал слабое биение собственного сердца. Очень слабое и тихое. Иногда ему казалось, что оно остановилось, и он уже привык. Но оно всё ещё стучало.

Тук-тук. Тук-тук. Тук-тук.

Он замер и, склонив голову, покрытую красной вязаной шапочкой к груди, внимательно слушал чудесный перестук. Широкий оскал его безгубого рта обозначил улыбку. Теплота в груди нарастала, превращаясь в сладостный жар.

Он вспомнил своего друга. Своего единственного друга.

Он сейчас тут, с ним, на корабле старого Аарона.

Волк сейчас с ним.

И скоро они поговорят, скоро встретятся и обнимутся. А может стоит прямо сейчас пойти к нему?

Он не мог больше ждать. Жар в груди полыхал.

Сейчас он пойдёт и обнимет старого друга. Того, кто вернул ему его так рано утраченную жизнь.

Он решительно двинулся вперёд, пробираясь по машинному отсеку судна, как вдруг, раздавшийся совсем рядом, приглушённый детский крик заставил его замереть.

Это был даже не крик — скорее хрип, но издавал его определённо ребёнок. Жар в груди сменился повседневным льдом, и мысли о Волке покинули его. В его владениях что-то происходило.

То, чего не должно быть. То, что неправильно. То, что запрещено.

Запрещено им, Великим Фараоном.

Мертвец в красной вязаной шапочке китобоя поспешил на звук.

Поспешил уладить непорядочек.

* * *

Очень болела голова, просто раскалывалась. Она застонала, открыла глаза и поняла, что висит. Висит вниз головой. Подол её длиннополой рубахи сполз вниз, оголив тело и завесив собой голову.

Сквозь ткань слабо проступали странные очертания. Понадобилось время чтобы понять, что же она всё-таки видит. А видела они людей.

Людей, раскачивающихся на верёвках. Людей, висящих вниз головами, подвешенных к кривым сучьям огромного дерева.

К ветвям огромного ясеня.

Она качнулась немного в сторону, меняя положение тела, и поняла, где находится. Теперь уж точно — впереди её ждёт лишь смерть.

Может быть не будет больно.

Она посмотрела вниз. Ручейки крови, истекающие из вскрытых вен на её ногах, стекали по телу, лицу и падали на землю. Вся земля под ней покраснела.

Даже Волк не сможет забрать её из священной рощи, оттуда, куда приходят по собственному желанию, но никогда уже не возвращаются.

* * *

Очень болела голова.

Маленькая Сигни поняла, что висит вниз головой. Её носик утыкался во что-то жёсткое и вонючее. Она приоткрыла глаза и увидела сморщенные пятки, торчащие из коротких штанин. Пятки гулко шлёпали по стальному блестящему полу, залитому красными отблесками. С носа девочки капали капельки крови. Она наблюдала, как те попадают на передвигающиеся ноги несущего её мертвеца, но шея вскоре совсем затекла и Сигни слегка повернула голову вправо.

И закричала от ужаса.

На неё скалились деревянные клыки синего волка. Тот висел рядышком — на другом плече несущего её драугра. Длинные руки, обмотанные лоскутами белой ткани, безвольно обвисли, шлёпая неупокоенного воина по его мёртвым ягодицам. Под нарисованным красным глазом хищника набухал огромный синяк. Из синего лба торчала рукоятка её ножа. Сигни постучала мертвеца по спине. Тот остановился.

— Я хочу забрать мой нож, — чуть слышно пролепетала девочка, но драугр не ответил, молча двинулся дальше.

В глазах у маленькой Сигни снова поплыло, и она вновь лишилась чувств.

* * *

— Вы заебали шуметь ночью. Что здесь творится?

Бархатный низкий голос раздражённо подрагивал.

Ползущая по мокрой ковровой дорожке тщедушная женщина в драном этническом сарафане, замерла, плотно вжимаясь в истлевший ворс.

Два мужика с густыми рыжими и всклокоченными бородами, приподняли расслабленное тело третьего — здоровяка, с точно такой же бородой, но отличающуюся вплетёнными в неё медными кольцами, и прикрылись им, как щитом.

Трое недорослей — двое наших и один попаданец — сбились в протестующую кучу и оскалились, точно волчата.

Сержант виновато подмигнул предводительнице, и примирительно прорычал, склонив вниз, к женскому уху свою лохматую голову:

— Мы, Йоля, тут призрака ловили, и, походу, преследование плавно перешло в тренировку, а та, в свою очередь — в спонтанные учения, максимально приближенные к боевым действиям.

Йоля гневно вскинула вверх лицо, красные волосы хлестнули Монакуру по скуле, будто веская пощёчина, но сержант твёрдо выдержал багряное пламя её взгляда. Искажённое негодованием лицо поплыло, меняя черты, но Йоля вовремя взяла себя в руки: улыбнулась, став похожей на обычную девчонку.

Она погладила Монакуру по заросшей щеке.

Соткен гневно хрюкнула и прекратила притворяться мёртвой.

Йоля оглядела поле битвы.

— Блядь, мы чё, просрали? — очнувшийся Рекин растолкал прячущихся за его телом викингов и удивлённо осмотрелся. Он увидел Йолю и почтенно поклонился.

— Приветствую тебя, дочь Ванов. Мы, типа, здесь потешались немного.

Йоля улыбнулась и произнесла на северном, гортанном языке:

— Никакая я не Фрейя. И ты это знаешь, как там тебя...

— Рекин, сын Хромуля, Высокая.

Бархатный голос вернул свой монотонный, гипнотизирующий тон.

— Так вот Рекин, сын Хромуля. Никакая я не Фрейя. Но я та, кто легко может тебя с ней познакомить. В том случае, если она, ваша Фрейя, мне понравится.

Рекин цыкнул на двух соплеменников и все трое согнулись в глубоком, неискреннем поклоне.

— Да, госпожа. Я заметил, что ты говоришь на нашем языке. А раньше только старик кормчий и вот она, — Рекин приблизился к валяющейся на полу Соткен, поднял женщину, поставил на ноги и, стащив с себя верхнюю одежду, закутал её обнажённое тело в свою драную рубаху, — Только кормчий и эта фрау понимали нас.

— Пока вы тут с моими бойцами своими орешками мерились, я выучила ваш язык, Рекин, сын Хромуля.

Рекин недоверчиво хмыкнул.

— Но ты же спала, госпожа.

— Да, спала. Я выучила ваш язык во сне.

Монакура, вызывающе сопя, надвинулся на викинга, который вращал глазами и морщил заросший лоб в попытках осмысления услышанного.

— Обращение к лейтенанту, минуя сержанта — прямое нарушение устава. Отставить, товарищ Рекин. Берите своих и валите в свою каюту — зализывайте раны и подумайте, как себя вести, чтобы в следующий раз снова пиздюлей не отгрести. Кругом, марш!

Рекин уставился на Монакуру, ещё больше озадаченный, но Йоля лишь улыбнулась и мягко сказала:

— Погоди, сержант. Вы все мне нужны. Для моей охраны. На случай, если старине Джету совсем на старости лет память отшибло. Идите все за мной.

— Не стоит госпожа, идти всем. Кстати, все вы жутко заебали шуметь ночью на моём корабле, — прокаркал старческий голос.

Силуэт старого паромщика в проёме коридора, освещенного зеленоватым, болотным светом, напоминал огородное пугало, поставленное в заброшенном отеле, где водятся призраки.

— Не стоит, госпожа. Пусть бойцы идут спать. Всё под контролем, но лично вам нужно пойти со мной. И возьмите с собой своего сержанта.

* * *

Похожую рожу Монакура Пуу уже видел. Такие же хари были у саранчи — мертвецов с человеческими головами и телами сверчков; у тварей, что поубивали его ребят — одного за другим, там, в секретном подземном бункере, где он познакомился с невероятной Кортни. И эта схожесть сразу настроила сержанта против. Но, даже если бы этот перец кавайно улыбался, подражая ведущему телепередачи «Байки из склепа» мертвяку, то и это бы не смягчило отношение Монакуры к подобным субъектам. Пуу точно знал, что это — неправильно. Такие, как этот зомби — неправильно.

Но Йоля удивила его. Возможно, поэтому сержант не попытался оторвать этому зомби его пустую башку. Встретившись, эти двое, Йоля и мертвец, чуть было не задушили друг друга в объятиях, потом долго толкались, потом снова обнимались и, наконец, оба заплакали.

Вы понимаете? Высоченная красноволосая женщина в миниплатье и шипастых гадах, вооружённая длиннющим мечом, стояла и плакала, уткнувшись в плечо древней, как говно мамонта, мумии, облачённой в промасленный комбинезон и красную шапочку норвежского китобоя, и мертвяк этот тоже ронял скупые слёзы на свою иссохшую грудь.

Сцена — просто ебануться. Надо отдать должное Йоле — обнимашки и сопли радости быстро закончились, лишь только предводительница заметила окровавленное тельце маленькой Сигни, лежащей на кресле.

Йоля отстранилась от мертвяка, забрала девочку и ушла. Они отсутствовали уже час.

— Ёбаныврот, — тоскливо зевнул Монакура Пуу.

Он с трудом заставлял себя не смотреть в сторону древнего существа, что расположилось точь-в-точь напротив сержанта — в таком же мягком и глубоком кресле.

Существо сидело в расслабленной позе и казалось абсолютно неживым. Ну а кем ещё мог казаться полуистлевший мертвец?

— Ты кто ваще? — спросил у существа сержант, поигрывая в руке слегка подгнившим, полуразмороженным апельсином, но ответа не получил.

Гребаная мумия даже не шелохнулась. Закрытые бледными бельмами глаза смотрели сквозь Монакуру.

— Крутой, да? — осведомился сержант. — Где ты научился так драться? Я видел, как ты орудуешь гарпуном. Может спарринг? По-быстрому: чиста, проста, пока ждём. Что скажешь?

Старик Аарон, что хлопотал возле распростёртого на полу женского тела, бормоча и жалобно причитая, поднял голову и спросил:

— Рога священного Минотавра в твою усохшую жопу, Джет. Что ты сделал с моей женщиной?

Голос, ответивший старому капитану, больше всего походил на шипение змеи, на вокал с «Filosofem», ну или на предсмертный хрип злобного воздушного шарика, но человеческого в нём не было ничего.

— Я ударил её по голове вот этим, — с этими словами зомби достал из нагрудного кармана увесистый разводной ключ.

— Хм, — паромщик недовольно нахмурился.

— А это, блядь, что? — старик ткнул пальцем в рукоятку боевого ножа, торчащего изо лба деревянной маски, изображающей синего волка.

Джет пожал плечами и вновь погрузился в вечность.

— Слышь ты, Тутанхамон хуев, я, если что, китов люблю, — Монакура, расправившийся с гнилым, но полезным фруктом, утёр сок с бороды и продолжил попытку.

Красная шапочка чутка склонилась на бок. Пугающий белый глаз слегка прищурился. Сержант обрадовался и, щёлкнув пальцами, застрелил неприятного ему мертвеца апельсиновой косточкой. Джет слегка наклонился вперёд, но тут дверь помещения капитанского мостика резко распахнулась, и пара умопомрачительных ног — длинных, голых, исцарапанных — возникла перед собравшимися, вознося свою обладательницу вверх, под самый потолок.

За одну из невозможных йолиных гач держалась маленькая Сигни — живая, невредимая, рубашка вся в крови. Девочка обвела всех собравшихся хмурым взглядом, но её глаза заблестели, лишь только наткнулись на бесчувственное тело распростёртой на полу женщины.

Сигни бросилась к лежащей, решительно оттеснила паромщика прочь, ухватила рукоятку ножа обеими руками, упёршись босой ножкой промеж синих, деревянных ушей, потянула, напряглась...

Иии... Бац!

Опрокинулась на спину, радостная донельзя. Руки сжимали вожделенное оружие, нанизанная на матовый клинок волчья рожа скалилась, а с бледного лба женщины несчастного капитана стекала тоненькая струйка чёрной крови.

Йоля, избегая укоризненного взгляда синих глаз, выжигающего дымящие, пронзительно скорбные дыры в её совершенном теле, приблизилась к девочке и требовательно протянула руку. Та посопела, помешкала, но всё же отдала клинок.

— Запили, у тебя хорошо получается, — улыбнулась Монакуре женщина, что красит волосы кровью врагов и протянула соратнику оружие, застрявшее промеж налитых кровью волчьих глаз.

Сержант послушно забрал маску и принялся сопеть и возиться. Нож не поддавался. Монакура Пуу окинул помещение ищущим взглядом, нашёл, криво ухмыльнулся и подошёл к сидящему мертвецу.

— Подержи-ка, — сказал гигант и сунул Джету в руки маску.

Тот послушно сжал её в руках, но его иссохшее тело даже не шелохнулось.

Монакура обхватил рукоятку обеими руками, поднапрягся... Иии … Неа. Снова поднапрягся… Хрена лысого. Ещё разок… Да что же это такое…

— Кто воткнул мой нож в лоб этой скво?

Красный и толстый, будто переваренная сосиска, палец выцелил недвижное женское тело.

— Это мой нож, — чётко выговаривая русские слова, заявила Сигни. — Я сражалась.

Сержант отпустил рукоятку, сел у ног недвижного Джета и уставился на Йолю.

— Слишком много для тебя, мой хороший, — бархатный низкий голос вибрировал глумливым состраданием. — Слишком много за раз.

Монакура выдохнул и вскинул голову. Косы цвета жухлой соломы гордо взлетели вверх.

— Нормально всё. Как говорит наш капитан, нет смысла пытаться что-либо понять, если не можешь управлять этим.

Он встал.

— Держи крепко, — серьёзно сказал он замершему в кресле Джету.

Тот кивнул. Монакура схватил рукоятку обеими руками, а ногой упёрся в подлокотник кресла, которое занимал мертвец.

Иии…

Сержант летит в одну сторону, сжимая освобождённый нож, мертвец опрокидывается навзничь в своём кожаном кресле, сжимая маску деревянного волка.

— Вот и славненько, мои хорошие.

Рука, затянутая в проклёпанную перчатку мечника, протянулась к Монакуре. Тот послушно вложил в неё рукоятку клинка, но ладонь лишь наклонилась вбок, сбрасывая оружие. Потом сжалась в кулак и вновь требовательно разжалась. Монакура Пуу обхватил своей огромной лапищей истёртую кожу и вмиг оказался на ногах.

— Вы тут все, походу, конкретно могучие. Даже эта маленькая девочка. Но я так и не могу взять в толк: что, всё ж таки здесь творится?

— Завари-ка нам чайничек, мой старый друг, — произнесла Йоля, усаживаясь в кресло и озабоченно вращая красной головой в поисках места, куда можно было бы задрать свои длинные ноги. — Посидим, потрещим.

Аарон горестно взглянул на мёртвое тело своей жены, а потом выжидающе уставился на Джета, но тот уже успел вернуться в первоначальное, сидящее положение и теперь вновь постигал пространство вокруг и внутри.

— Вообще-то это я здесь капитан, — пробормотал старик и, подойдя к барной стойке, щёлкнул кнопкой электрического чайника.

* * *

— Значит, всё ж таки, никакие не боги... Что это за говно?

Бледное лицо Рыжего Туи осунулось, а под глазами залегли глубокие, чёрные тени. Он сжимал обеими руками грубую оловянную кружку. Его трясло.

— Это чай, — проговорил Рекин, подливая кипяточку в чашку ярла. — Хвала богам, ты очнулся, ярл. Теперь мы точно найдём правильное решение.

— Вознести хвалу богам — непросто, Рекин, сын Хромуля. Восславить богов — значит совершить великий подвиг, принести огромную жертву. Восславить богов — значит отдать им свою жизнь или самое дорогое, что у тебя есть.

Глаза ярла лихорадочно заблестели. Он отшвырнул прочь кружку и схватил воина за плечо своей мокрой от пота ладонью. Ярл встревоженно говорил, а его дрожащие пальцы сжимались на плече соратника.

— Я чувствовал подвох с самого начала. Слишком легко мы одержали верх над моим братцем и другими отступниками. Слишком просто решился вопрос жертвоприношения. Это — великое искушение, здесь пахнет лисьим душком пронырливого Локи. Слишком всё героически просто. Мы, типа, держали путь в священную Уппсалу, дабы совершить великий подвиг, принести драгоценную жертву, как вдруг налетел лёгкий ветерок и унёс нас в долбаный Утгард, где мы оказались в свите самой Фрейи, коей и присягнули на преданность и служение. Асти, приспешник лживого Локи, был сражён одной из валькирий, сам Хугин посетил нас в знак приветствия от Высокого.

— Мне кажется, это был Мунин, — робко вставил Рекин.

— Никакая это, блядь, не ворона, — ответил ему ярл. — Ты чешую на его лапах видел? Слишком всё просто, не находишь, старина? Зачем лишаться самого драгоценного, зачем жертва, зачем боль и страдания? Мы, типа, избраны богами и поэтому получили всё нахаляву, за красивые глаза. Хитро.

Рекин поморщился, и высвободил своё плечо.

— А почему Хмурый Асти обличил йотунов и даже погиб в бою с ними, если он, Асти, изначально был на ихней, йотуновской стороне?

Рыжий Туи отмахнулся.

— Да Хель его знает, почему. Но скажу тебе так, славный Рекин: Хмурый Асти всегда был лишь сам за себя. Он спал и видел, как одевает на шею цепь ярла, — Туи выпростал из под ворота грязной рубахи массивную цепу с чудовищно уродливым молотом Тора и потряс ей в воздухе.

— Сигни ему нужна была лишь для своих, хмурых делишек. Предсказывать, направлять, оберегать, защищать. Он всегда её хотел лишь как волшебную игрушку. Если бы Асти был велик в своей вере в высоких богов и любил свою единственную, чудесную племянницу, он бы поддержал меня. Он бы поддержал моё решение — принести малышку Сигни в дар Великим.

Ярл закашлялся, его лицо потемнело, глаза налились кровью. Он в изнеможении откинулся на койку. Хрипло дыша, поманил к себе рукой своих товарищей. Четверо викингов, сгрудившиеся вокруг постели вождя, придвинулись ближе.

— Мы должны совершить это. Мы должны сделать это как можно скорее. Мы должны подвесить нашу драгоценность, мою чудесную дочь, мою малышку Сигни во славу Высоких. Только так мы спасёмся и вернём расположение богов. Только так мы избежим мрака ужасного Хельхейма.

— Ёп твою мать, — прошептала Соткен.

Она отлепила ухо от двери каюты, где совещались викинги и, тихонько, на цыпочках, поспешила прочь.

Сержант прав: подслушивать — полезно.

* * *

Соткен немного выждала, сжимая позеленевшую от времени бронзовую ручку, прислушалась, а потом, храня на лице сардоническую ухмылку, резко распахнула дверь. Но её ожидания не оправдались — она не увидела ни ритмичных движений голой задницы тощего лива, ни выпученных глаз девушки, обжимающей своими пухлыми губками раскалённый и кривой мальчишеский член.

Оба недоросля находились в строгом, безупречном образе — никто из них не сделает первого, примирительного шага навстречу другому. Скорее уж небеса рухнут им на голову. Скаидрис вертел в руках синий флакончик; смачивая кусок тряпки перекисью водорода, юноша отирал кровь с глубокой ссадины на обнажённом предплечье.

Аглая Бездна, уткнувшись своим распухшим носом, с торчащими из ноздрей кусочками ваты, в стекло иллюминатора, выпятила в сторону соратника и бывшего друга свою аппетитную жопку, обтянутую лишь коротким подолом футболки. Но труъ-мéтал и не думал на неё смотреть. Ну может лишь изредка.

— Мы, школота, не тех пацанов покрошили...

И кривоватая, тщедушная женщина, одетая в драный этнический сарафан и мужскую армейскую майку, что никак не сдерживала порывы её шикарного бюста, выложила бойцам всё, что успела подслушать возле дверей каюты викингов.

— Ёп твою мать, — в унисон прозвучали голоса влюблённых.

В голосах этих — высоких и ломающихся — слышался недюжинный вокальный потенциал — ещё пара лет, и неподражаемая Ханна ван ден Берг, ровно как и старина Эрик Гардефорс смогут спокойно вздохнуть и отправиться на заслуженный отдых, зная, что боевой штандарт передан в надёжные руки.

А вот удивления, возмущения или сострадания в голосах этих не прозвучало. Лишь глубокая усталость.

Скаидрис хмыкнул, плеснул жидкости на окровавленную тряпицу и, подойдя к маленькой, кривой женщине, стёр полосу засохшей крови с её ключицы. Капли перекиси стекли вниз, на шикарные холмы, но юноша вытер и там.

— Чё ты так взбудоражилась, мамочка? Не поверю, что тебе есть хоть какое-то дело до этой сопливой девчонки, если, конечно, ты не возжелала нарезать из её кожи кровавые ремни с помощью твоего любимого канцелярского ножа.

Скаидрис поднял рукой густой локон волос со лба женщины и прилепил кровавый тампон прямиком на огромный синяк, что буйно рос и уже темнел, зацветая.

Точёная задница Бездны качнулась вправо, затем влево и вновь вправо.

— Наверное, она мокнет при виде одного из этих дикарей, а теперь, походу, придётся их всех убить, вот она и расстроилась.

«Ага, вот он, вот он, тот самый подпиздон, ага, тот самый.»

Скаидрис торжествующе уставился на вихляющую у окна жопу.

«Ты первая не выдержала, сучка».

— Я хочу их всех, детишки, причём одновременно, — Соткен, переваливаясь с короткой ноги на ту, что подлиннее, проковыляла к столу и задумчиво опёрлась локтями о столешницу, явив Скаидрисувсе свои невозможные прелести.

— Но, по правде говоря, это к делу не относится. Чё мы делать-то будем?

Голая рука Бездны скользнула под короткую футболку и почесала скрытую подолом ягодицу. Скосившему глаза Скаидрису на миг показалось, что он видит очертания розовой свиньи на труселях своей боевой подруги и труъ-мéтал лихорадочно потряс волосатой головой, отгоняя наваждение.

Рука одернула ткань — свинья пропала.

— Монакуру будем ждать. Или тётечку. Мне всё это не нравится, но я, честно сказать, от службы подустала. Хольмганги эти бляцкие, совести мучительные выборы, не говоря уж о банальных коридорных махачах, порядком извели бедную девушку. У меня скоро день рождения. Это мой обещанный круиз. Первый подарок за семь лет. Вот вернётся сержант, мы ему весь расклад и поясним. И пусть они с Йолей сами с этим всем говном и разъёбываются. А я устала.

Дверь каюты широко распахнулась, и в помещение вошёл согбенный Монакура — спина сутулилась, лицо потемнело. Задница у окна развернулась и оказалась действительно усталой и сильно израненной девушкой. Аглая Бездна, опершись спиной о стену, сползла на пол и вяло помахала вошедшему рукой. Она открыла было рот, но Скаидрис...

«Вот оно, вот оно! Сломался, сучёнок!»

...Но Скаидрис предупредительно затараторил, избавляя измученную подругу от долгого, неприятного монолога.

— Монакура, тут такое дело... Мы, короче, не тех пацанов вальнули... А теперь эти отморозки собрались девчонку свою значит того — пожертвовать... И это... Прикинь... Они собираются её подвесить...

Смуглая рука, сгиб локтя которой украшала татуировка алой розы, распустившейся на шрамах от бесчисленных внутривенных уколов, легла на плечо ливу, и тот послушно замолк.

— Наш сержант в курсе, — сказала Соткен, — Не утруждай себя.

— Ты же нас подслушивал? — серая сталь её взгляда бесследно растворилась в медитативном льде миндалевидных глаз.

Монакура утвердительно кивнул и сел на койку. Лист железа заскрипел, затрещал, но выдержал. Гигант сложил на коленях свои красивые, покрытые рыжей шерстью огромные руки и, тяжело вздохнув, безвольно уронил сверху львиную голову. Чёрные глаза Бездны расширились; тьма, плещущаяся в её зрачках, клубилась пугающими сгустками мрака, грозя выпустить в мир всех обитателей преисподней. Огромный женский рот скривился, лицо умирающего на её футболке господина освежила тоненькая струйка прозрачной слюны.

— Ты в порядке, бро? — девушка сделала слабую попытку подняться на ноги, но те не слушались, натруженные.

— Думаю, что убивать маленьких девочек — неправильно. Уверен я и в том, что воскрешать маленьких мёртвых девочек — неправильно вдвойне. А уж воскрешённые мёртвые девочки и те, кто разделил их печальную судьбу — это вообще пиздец, — голос бывшего барабанщика звучал неуверенно и печально, сержантом овладела чёрная хандра.

Бездна скрипнула зубами и кряхтя поднялась на ноги. На трусиках, что на долю секунды мелькнули перед глазами Скаидриса, юноше вновь померещились пугающие розовые силуэты. Спёртый воздух каюты посвежел, что-то громыхнуло, серебряный всполох резанул пространство и ударил прямо в пол всего в паре сантиметров от гигантских голых ступней сорок восьмого размера. Но именно в тот момент, когда очищающий хаос готовился обрушиться на груду кос, в дверь каюты неуверенно постучали.

Вернее будет сказать: звук, раздавшийся с той стороны двери, больше походил на скрежет когтей измученной кошки, ломящийся в запертый сортир, чем на настойчивую просьбу войти.

Монакура Пуу вскочил на ноги — синдром Портоса отпустил его.

Аглая Бездна, так и не разразившаяся грозой, резко развернулась и, выхватив Глок из кобуры, взяла дверь под прицел.

Скаидрис потянул на себя приклад штурмовой винтовки, но та не поддалась — маленькая женщина в алом сарафане тянула ствол оружия в противоположное направление.

Сержант легко встал с кушетки и вот уже дверь резко отлетает в сторону, огромная рука, поросшая рыжей шерстью, мелькает словно удар тигриной лапы, и хватает незваного гостя за шиворот.

Дверь захлопывается, гость уложен мордой в пол. Посмотрим, что за птица к нам пожаловала.

Сержант пнул гостя ногой и тот послушно перевернулся на спину, слегка приподняв руки в жесте покорности.

— Я всё слышал, — кривился испуганный Хельги, и его русский звучал идеально, — Я жить хочу...

* * *

— Устала, моя хорошая?

Красная лохматая голова приблизилась к её лицу, зелёные глаза лучились добротой. Малышка Сигни не удержалась: отшвырнув в сторону армейский нож, она бросилась склонившейся над ней женщине на шею, зарылась лицом в густые, сальные волосы, обхватила тоненькими ножками и ручками ту, которой ей так не хватало. Так сильно не хватало. Она уже не пыталась сдержать слёзы — те хлынули из глаз, смывая кровь с волос той, что обнимала её. Но она всё ещё пыталась удержать в себе звук, пыталась не рыдать в голос, обойтись сопливым хрюканьем. Поэтому ещё сильнее прижалась к мускулистому, но такому нежному на ощупь телу.

Она не видела, как вспыхнули зелёные глаза, разгораясь багряным пожаром, не видела, как сидевший в кресле неупокоенный фараон смахнул одинокую слезу, выкатившуюся из слепого глаза, закрытого отвратительным бельмом, не видела, как обеспокоенный капитан прекратил возню возле неподвижного женского тела, распростёртого на полу и поднял на госпожу обжигающие синие глаза. Малышка Сигни хрипела в голос, но всё ещё сопротивлялась горестному вою, рвущемуся с её искусанных губ. А потом она услышала этот звук. Почувствовала его. Звук зарождался внутри той, кто держал её на руках, прижимая к себе.

Вначале она подумала, что Волк дразнит её — хрипит, подражая ей, пытаясь отвлечь, развеселить. Однако очень скоро она поняла: держащий её на руках зверь рычал. Рычание звучало угрожающе потусторонне; малышка Сигни перестала давиться горькими комками скорби и вся похолодела от восторга. Сигни ещё сильнее прижалась к плоской груди держащей её женщины, восхищённо впитывая глухие вибрации.

«Отчего рычат собаки? Оттого, что видят врага; оттого, что у них отнимают еду; оттого, что их бьют палкой; оттого, что бьют палкой их хозяина; оттого, что не хочу я идти писать-какать под этот проливной дождь в полдвенадцатого вечера, когда все нормальные псы уже спокойно спят. Оттого, что жизнь — собачья. Отчего рычит эта собака?»

— Ты в порядке, госпожа? — прозвучал взволнованный старческий голос.

Голос, ответивший ему, осыпался горсткой остывающего пепла. Так звучал бы песок на старом виниле, если бы граммофонподключили через гитарный усилитель бренда «Marshall».

— Убивать маленьких девочек — неправильно. Но воскрешать тех, кто уже почил... — корил себя древний бог.

Другой голос, прервавший это ужасное хрипение, вообще не имел ничего общего с теми звуками, которые человеческое ухо может воспринять без содрогания. Так шипит королевская кобра, вернувшаяся с охоты домой и заставшая все свои драгоценные яички с будущими змеёнышами разбитыми.

— Я, например, всем доволен. И не загоняйся, дружище. Иди сюда, давай лучше обнимемся.

И они обнялись. Высокая женщина, в звериных очах которой полыхал яростный пожар, левой, обнажённой рукой ещё сильнее прижала к себе хрупкое тельце маленькой девочки, облачённой в окровавленное рубище. Её правая ладонь, затянутая в истёртую кожу, легла на широкую спину древнего фараона. Из под проклёпанной перчатки свисали лоскутки истлевшей человеческой кожи и промасленные помочи рабочего комбинезона. Два синих луча вмиг пронзили все три сплетённых тела; лица мёртвых колобков накрыла дрожащая рука, и фараон уткнулся ввалившимся носом в пропахшую потом и старостью шерсть домотканного свитера. Момент истинной реальности снизошёл на всех четверых, связав воедино и богов и тех, кто уже почти как боги.

* * *

— Подслушивать — полезно!

Хмурое лицо Монакуры просветлело, сержант нагнулся и рывком поставил юного скальда на ноги.

— Смирна, боец!

Хельги послушно вытянулся по струнке — башка задрана, подбородок — вперёд.

— Постой пока что, малыш, твой сержант сейчас решит, какая судьба тебя ждёт.

Лист ржавого железа, затянутый вонючим шерстяным одеялом, снова затрещал под костлявой задницей, упрятанной под камуфлированную ткань.

— Когда ты выучил наш язык? Во сне?

Монакура слегка приподнял верхнюю губу, обнажая несуществующие клыки. Пародия настолько удалась, что Аглая Бездна прыснула и опустила нацеленный на викинга пистолет.

— Гораздо быстрее, сержант.

Хельги ни разу не улыбался, более того, скальд выглядел испуганным.

— Как только понял, что хочу остаться в живых.

Ржавое железо одобрительно хрустнуло.

— У тебя хорошие способности, солдат. Согласен со мной, щенок?

Скаидрис выпустил из рук ремень штурмовой винтовки, которой в тот же момент завладела раскрасневшаяся от борьбы за оружие Соткен, и недобро, исподлобья, взглянул на попаданца.

— Не люблю предателей, — презрительно процедил труъ-мéтал.

Хруст железа.

— Какой же он предатель, малыш. Он клятву дал. Клятву госпоже лейтенанту. Хм... Будем называть вещи своими именами. Он дал клятву нашей госпоже. Все вы прекрасно понимаете, кто она нам, так ведь?

Бездонные голубые глаза обвели взглядом всех бойцов, туша и замораживая слабые очаги возгорания умирающего бахвальства. Потом снова уставились на скальда.

— Ты же не боишься смерти, верно, викинг? Я сам видел — не боишься. Что же тебя так напугало, Хельги, сын Хрольфа?

Задранный вверх подбородок, на котором росло три волосины — две рыжих и одна белая — непроизвольно затрясся.

Лист железа нетерпеливо хрустнул.

— Я же сказал тебе, воин. Я сказал правду. Я хочу жить.

Монакура Пуу пристально вгляделся во влажные глаза юноши и кивнул.

— У тебя хорошие способности, солдат. И отличная интуиция. Ты прав, смерть — ещё не повод нарушить клятву, данную нашей Госпоже. Смерть — смертью, а службу никто не отменял. Лучше нести её, будучи живым. Вольно, малыш. Слушай мой первый приказ.

* * *

«Как всё же здесь странно,» — подумал Рекин, вглядываясь в мутную поверхность зеркала.

«Но, как же, Хель его дери, удобно...»

«Может заплести косички, как у этого странного йотуна...»

Викинг наклонился поближе к зеркалу и его пальцы сомкнулись на головке жёлтого перезревшего прыща, что разросся буйным грибом на носу воина.

Прыщ прыснул, забрызгав поверхность зеркала склизким сгустком. Рекин удовлетворительно хмыкнул, смазал жидкость со стекла и понюхал.

Дверь в сортир отворилась, зеленоватый свет, сочащийся из коридора, осветил силуэт худенькой фигурки, что бочком протиснулась в образовавшуюся щель.

Воин уставился в зеркало, вглядываясь в отражение вошедшего. Потом широко улыбнулся, но не развернулся к гостю — вид переднего гнилого зуба стёр довольную гримасу с рожи старого пирата. Приподняв верхнюю губу, Рекин облизал грязный ноготь на мизинце, с помощью которого и приступил к очищению зубной эмали.

— Принёс?

— Принёс, — ответил ему Хельги, сын Хрольфа.

Удивлённый Рекин прекратил ковыряться у себя в пасти и порывисто развернулся. Его наилучшие ожидания оправдались — Хельги стоял в дверях сортира, сжимая в ладони рукоятку автоматического пистолета «Глок».

— Хель тебя дери, мой мальчик, как тебе удалось добыть это у них... Покажи мне, как работает это волшебство.

— Как пожелаешь, славный Рекин.

Грохнуло так, что у старого воина заложило оба уха. Он больше ничего не слышал. И не понимал. Он просто стоял, смотрел на скальда и улыбался. В заросшем рыжим волосом лбу пузырилась кипящей кровью маленькая, аккуратная дырка. За его спиной, по разбитому зеркалу сползали на пол кровавые сгустки, перемешанные с раздробленными костями его черепа.

Хельги сделал пару быстрых шагов навстречу оседающему на пол телу и подхватил улыбающегося воина. Он бережно опустил викинга на пожелтевший кафель, и надвинул веки на хитрые, глумящиеся глаза.

— Прости, брат, но всё, что я смог для тебя сделать — это подарить тебе свободу. Отныне ты, славный Рекин, сын Хромуля, свободен от этой проклятой клятвы.

* * *

— Ты реально такой зашитый? Ты о чём-нибудь другом, ну хоть о чём нибудь, кроме этих вот мечей и этих своих растреклятых богов вообще думаешь? Хотя бы иногда?

Аглая Бездна отодвинула ржавый меч стволом своей винтовки на самый краешек стола. Ярл Туи проследил взглядом движение, облизал пересохшие губы, да так и залип, целясь светлыми, безумными глазами в перекрестие гарды.

— О чём ты думаешь, ярл? Вот прямо сейчас? Может о своей несчастной дочурке, которую хотел подвесить за ноги на трухлявое дерево рядышком с её мёртвой мамашей, которую ты подвесил туда пару лет назад?

Ярл облизывался, гипнотизируя меч. Бездна коротко размахнулась и ствол штурмовой винтовки врезался в лицо викинга, разбивая в кровь губы и кроша передние зубы. Рыжий Туи очнулся и, сплюнув кровавую пену на стол, прямо перед собой, неторопливо ответил:

— Я жду когда ты отвернёшься, Дева Меча. Ну или хотя бы замешкаешь.

Дрожащие пальцы ярла вновь поползли по столу к лежащему на нём ржавому клинку.

— Я с детства ненавижу викингов.

Ярл поднял на девушку непонимающие глаза.

— Мой папа был похож на тебя — лохматый, рыжий и больной. Он твердил мне про метал, мечи, атмосферу, и еловые леса. Хотел вызвать всех на бой, но лежал потом в больнице, со сломанным носом. Он очень сильно меня любил. Так сильно, что как-то ночью перепутал меня с мамой. Я убила его. Если ты знаешь хоть одну молитву, прочти её, ярл.

— Дай мне хотя бы сжать рукоять, воительница.

Аглая Бездна тяжело вздохнула, отступила на шаг и щёлкнула предохранителем на винтовке.

— Никакая Вальхалла тебе не светит, отморозок. Свою ржавую железяку ты ещё вдоволь полапаешь. Кстати, наша тётечка не любит, когда оружие содержится в таком вот скверном состоянии.

Ярл, проявив необычайную ловкость для тяжело раненного, плюхнулся брюхом на стол, протягивая вперёд руки, но его отчаянный бросок остановили три пули, с грохотом покинувшие дуло канадского автомата. Грязные пальцы викинга судорожно дёрнулись и сомкнулись в паре сантиметров от рукояти меча. Сомкнулись вокруг обглоданного рыбного хребта.

— И рыбку съесть, и на хуй сесть, — прокомментила Аглая героическую смерть викинга и, сплюнув в лужу тёмной крови, растекающейся по столу, вышла прочь.

* * *

— Я нервничаю, что-то тут нечисто...

Асмус выплюнул на пол огрызок яблока и посмотрел в окно. Чёрная тень, что пронеслась в окне иллюминатора, напоминала ворона.

— Ёпт, лучше бы пошёл в поход с Харальдом — были бы сейчас и деньги и женщины.

Грол тяжело вздохнул.

— Моя Ута на седьмом... А мы тут в месте, которого даже на старых картах нет...

Дверь каюты скрипнула и отворилась.

Полуобнажённая и забавно скрюченная женщина, с торчащими в разные стороны роскошными сиськами, вошла в каюту и смахнула со стола объедки и прочий хлам.

— Вы, в общем и целом, неплохие ребята. Поэтому перед началом вашей тяжёлой, но героической боевой службы, я хочу преподнести вам небольшой подарочек.

— Ты, — грязный палец с обкусанным ногтем вперился в грудь Асмуса, — Ты, малыш, скидывай портки и ложись вот сюда, — миниатюрная ладошка похлопала стальную столешницу.

Опешивший Асмус однако не заставил себя долго упрашивать. Да и портков у него тупо не было. Повалившись на спину, викинг блаженно оскалился в предвкушении, мосластые руки задрали вверх подол грязной рубахи, явив взорам окружающих пунцовый колышек. Уже готовый малюсенький колышек. Соткен разочарованно хихикнула и, задрав в свою очередь свой треклятый алый сарафан, прыгнула сверху, попав точно и прямо туда.

Глаза Асмуса налились кровью и он вцепился руками в огромные сиськи. Соткен презрительно посмотрела на лысого недомерка, лапающего её прекрасную грудь, но всё же позволила. Попрыгала, поёрзала, но недолго. Уже через пару-тройку ударов сердца её охватило злобное раздражение.

— Ни черта не чувствую. Эй, ты!

Недоумок Грол, благоговейно наблюдающий сакральное действо, очнулся и вопросительно уставился на женщину, вяло ёрзающую на члене его товарища.

— Подойди ка сюда, и достань своего дружка.

— Ого! Теперь вставь мне его в задницу!

— Ого! Вот это совсем другое дело! Ах, это определённо другое дело! Ох! Scheisse!

Прилипший ухом к двери каюты Скаидрис, некоторое время слышал лишь хриплое дыхание двух самцов и женские пронзительные визги на каком-то малоизвестном германском диалекте. Потом вопли утихли, лишь хрипели мужики, что-то булькало, смачно хлюпало и густо чавкало.

«Пора», — решил юноша и, припав щекой к прикладу калаша, пнул ногой дверь.

— Ты не вовремя, малыш...

«Эта сука пила кровь. Бля буду: когда я вошёл, она склонилась над перерезанной шеей одного из этих несчастных и лакала. Жадно, как кошка.»

Соткен, кряхтя и охая, слезла с распростёртого на столе тела Асмуса и комично одёрнула свой драный сарафан.

Её сиськи, рожу и шею щедро покрывали потёки крови.

Шею бедняги Асмуса рассекал глубокий чёрный разрез, что тянулся от одного, поросшего седым волосом уха к другому — такому же безнадёжно лохматому. Дешёвый канцелярский нож для резки бумаг торчал у него из груди, погружённый на всю длину выдвижного лезвия.

Вторая жертва серийной убийцы валялась на полу, задрав к потолку окровавленный кадык и блаженно закатив глаза. Правая рука Грола всё ещё слабо подёргивалась. Как и его воистину огромедный пенис — размеры инструмента ужасали даже сейчас, когда он упал замертво — распухший и безвольный. Скаидрис недоверчиво осмотрел поразительный орган и обеспокоенно уставился на маленькую тётю. Соткен слегка зарделась и, подойдя ближе, вкрадчиво и виновато спросила:

— Как давно ты не делал того, что тебе действительно хочется, малыш?

Скаидрис поёжился, потом ненадолго задумался и его передёрнула судорога томительных воспоминаний.

— Целую грёбаную вечность, мамочка, — ответствовал труъ-метал.

* * *

Они сидели в удобных пластмассовых креслах, расположенных в огромном обзорном зале на самом носу парома. Свежий морской ветер врывался внутрь помещения, шевелил длинные волосы, приятно освежал опухшие после тяжкой ночи лица и мозги. Аглая Бездна поёрзала головёнкой по впалой мужской груди, устраиваясь поудобнее.

— Меня уже тошнит от всего этого.

Длинный палец с ногтем, залитым самым чернейшим на свете лаком, указал на приближающийся пологий берег над которым торчали остроконечные черепичные крыши, тесно прижавшиеся друг к другу, и острый шпиль кирки, вознёсшийся в утреннее сумрачное небо.

— Я хочу в наши новостройки, в те последние дома, что построили семь лет назад. Некоторые были по сорок этажей. Бетон, стекло и хром. Посидеть на крыше, свесив ноги, с сигаретой в зубах и плеером в ушах. Бля, ну на худой конец, хотя бы в родное село с шестью блочными пятиэтажками. Только не это.

— А куда мы поплывём, когда с сержантом закончим?

Скаидрис потёр замёрзшую голую руку, торчащую из кенгурушки с оторванным рукавом, об упругую и тёплую девичью грудь.

— Сюрприз, но скажу одно. Тебе точно понравится.

— Замётано.

Они уставились на полоску берега, сильно заболоченную и покрытую высокой порослью тростника и камышей: никакого намёка на пристань или причал. Никакой излучины, подходящей для якорной стоянки небольшого судна. Устье реки, непроходимые заросли болотной травы, полоса леса и холм, утыканный черепичными крышами. Вот и всё.

— Это здесь?

Скаидрис щурился на виднеющийся городок.

— Да, малыш, — раздался сзади страдающий голос.

Блядь, она опять надела долбаный алый сарафан и драный чёрный жакет с серебряным тиснением.

— Готова, сладенькая? Она ждёт нас...

Скаидрис уныло зевнул, лениво ущипнул грудь Бездны и шепнул девушке:

— Пойдём, мелкая, и покончим с этим. Может быть после этого нам дадут отоспаться.

Аглая тяжело вздохнула и нехотя вылезла из-под обнимающей её руки. Влюблённые встали, потянулись, потрясли лохматыми головами, оценивающе оглядели друг друга и остались довольны. Собрались идти вслед за кривушкой, но Соткен решительно преградила путь Скаидрису.

— Ты никуда не идёшь, сладенький. Можешь пока помыть пол в каюте своей девчонки или простирнуть её трусики.

Видя искреннее непонимание на вспыхнувшем лице лива, женщина слегка смягчила тон.

— На тебе нет их крови, малыш. Мертвецы ждут своих убийц. Пойдём, мелкая. А ты, малыш, помоги вот ему, — грязный палец ткнул куда-то в сторону кормы.

Соткен и Аглая Бездна удалились, а лив поплёлся в указанном ему направлении. На первой палубе парома, на самой корме, там, где внизу бурлила вода под лопастями судового двигателя, оставляя широкий пенный след, Скаидрис нашёл юного скальда. Тот стоял возле замотанного в одеяло недвижного тела. Лив остановился шагах в пяти, замялся, развернулся и хотел пойти прочь, но сдавленный голос викинга произнёс:

— Останься воин, если можешь уделить нам время. Мертвецам нравится, когда их провожает много людей. Вместе с тобой нас будет уже двое.

Скаидрис подошёл и встал рядом с Хельги.

— Ты и правда выучил наш язык. Наверное ты во многом талантлив.

Хельги лишь грустно улыбнулся.

— Я уже говорил — я хочу быть или живым или мёртвым. И я должен был сказать вам об этом. Поможешь мне?

Хельги указал взглядом на мертвеца.

— Помогу, — Скаидрис придвинулся ближе.

Они взялись за ткань с двух сторон.

— На счёт три, — сказал Скаидрис, и, заметив, что Хельги непонимающе смотрит на него, пояснил, — Два в воздух, потом...

И мотнул лохматой головой в сторону воды.

Скальд кивнул, они качнули раз, качнули другой...

— Подожди, — сказал Хельги и опустил свой край на палубу. Голова мертвеца гулко стукнулась о гофрированную сталь.

Скальд встал на колени возле тела и что-то нараспев пробормотал на своём певучем, гортанном языке*.

*Примечание: Хельги сказал примерно следующее:

"Твоё место на длинной скамье займёт кто-то другой.

Тебе не суждено пировать среди героев.

Боги не приметят тебя,

Никто не поднимет полный кубок в твою честь.

Ты станешь всего лишь кормом для рыб,

Убитый предателем и им же оплаканный.

Но ты всё же свободен, и тёмная вода

Смоет проклятие чудовищной клятвы."

— Теперь давай, как это... — сказал он поднимаясь на ноги и вновь берясь за край ткани.

— На счёт три, — подсказал Скаидрис и скальд согласно кивнул.

...Три...

Завёрнутое в тряпку и перемотанное сверху грубыми верёвками тело Рекина, сына Хромуля, плюхнулось в воду и сразу же исчезло в пенном водовороте, но через пару ударов сердца снова всплыло, шагах в тридцати от кормы парома. Потом опять исчезло в свинцовых водах. И больше не всплывало. Некоторое время они стояли и молчали.

— Это была виса? Ну то, что ты читал над телом? — спросил Скаидрис.

— Угу, — ответил ему скальд.

— Красиво звучало, — сказал Скаидрис, — А о чём там говорится?

— Да так, — Хельги слегка покраснел и вяло махнул рукой, — Ничего примечательного, сплошная безнадёга...

— Красиво звучало, — задумчиво повторил Скаидрис.

Он остановился и положил свою тощую руку, что высовывалась из оборванного рукава кенгурухи, на плечо Хельги. Тот резко вскинул голову, с вызовом глядя на лива снизу вверх, но руку не скинул.

— Красиво звучало, — снова повторил Скаидрис. — Я хочу рассказать тебе кое-что, славный Хельги, сын Хрольфа. Я хочу рассказать тебе о том, что выше всех богов, вместе взятых. О том что безгранично и везде, будто нирвана или комары. О том, что такие, как мы с тобой, называют «Métal».

* * *

Они заперлись в маленькой каюте, устроившись на полу, покрытом пыльным ковром. На высокой тумбочке громоздился допотопный ламповый телевизор, а маленький журнальный столик перед ней занимал не менее устаревший видеомагнитофон, заваленный огромной кучей кассет. Встроенные динамики телевизора трещали, сипели и фонили, но Скаидрис лишь улыбался, выкручивая ручку громкости до предела.

— Так-то лучше, — удовлетворительно кивал лохматой головой лив, рассматривая руны проступающие на мелькающем жуткими помехами экране, — Варг использовал для записи этого альбома инструменты, найденные на помойке. Однако мы с тобой немного улучшили техническую изюминку записи, пропустив её через колонки телевизора Sony тысяча девятьсот девяностого года. Что скажешь, скальд?

— Великая сага, — ответил Хельги, и отёр слюни восхищения, стекающие по нижней губе.

—«Filosofem»*, — пожал плечами лив, — Хули тут можно добавить...Тащемта, остальные творения маэстро не стоят нашего внимания: у нас не так много времени, тем паче последующие альбомы«Burzum» уже не столь хороши, а поздняя музыка автора вообще не имеет никакого отношения к мéталу. Сам же Граф из угрюмого убийцы-мизантропа превратился в доброго седого дедушку, рассеянного чудака, заслужив почётное звание интернет-мема и наплодив неимоверное количество отпрысков. Не будем более о нём.

Лив щелкнул кнопкой на панели: приёмник поднялся вверх — длинные пальцы выудили кассету и небрежно швырнули ту в угол каюты.

— Однако я вижу, что ты несколько прибился, скальд, а современное творчество твоих соплеменников погрузило тебя в сумрак, свойственный вашей северной натуре. Отведай кое-чего другого.

— А есть что-нибудь с голой тёткой, как на«Mother North»* от Satyricon? — смущённо вопросил Хельги.

— Клипов с сиськами полно, — скривился лив, — Да только музыка к ним — полный отстой. Я знакомлю тебя с андерграундом, а достойную порнушку мы посмотрим в другой раз. Тащемта, в мéтале полно девчонок, которым вовсе не обязательно светить голой грудью: их музыка изрядно навевает.

Лив щёлкнул кнопкой: на экране появилось изображение концертной сцены, залитой багровым светом. Музыканты замерли, широко расставив стройные ноги, обтянутые кожаными лосинами. Скальд вгляделся в женские лица, размалёванные зловещим чёрно-белым корпспейнтом и заявил:

— Мне знакомы эти дивы: это жрицы Уппсалы.

— Вот эта, — он ткнул пальцем в телевизор: рыжая гитаристка предсмертно хрипела в микрофон, — Обскура, правая рука Дизы, верховной владычицы храма Высокого.

Теперь уже лив несказанно удивился:

— Охуеть! — молвил тру-мéтал, обратив к викингу перекошенное лицо.

— Это действительно Ханна ван ден Берг* по прозвищу «Obscura»... Ну-ка, погоди-ка...

Лив порылся в куче кассет: вытащил одну, заменил и спросил настороженно:

— Узнаёшь?

— Узнаю, — кивнул головой Хельги, — Это она: Диза* — верховная жрица святилища Повешенных в Уппсале.

— Вот, блять... — лив недоуменно почесал макушку, — Ну как такое может быть? Здесь эти женщины являются гениальными музыкантами и поэтами, а в прошлом они — жрицы языческого культа.

— Ну как? — пожал плечами Хельги, — Есть одно объяснение. Я учил ваш язык с помощью нескольких книжек, что нашлись в моей каюте. Так вот: в этих сагах описывается сдвиг реальности — времени и пространства — примерно то, что произошло с нашим драккаром.

— И что там в этих книжках? — поинтересовался Скаидрис.

— Один великий воин из вашего времени шёл как-то по улице, — ответил Хельги, — Где его приложило чем-то тяжёлым и прямо по голове: то ли кирпичом с крыши, то ли пустой пивной бутылкой, вылетевшей из подворотни. Открывает, значит, он глаза, а вокруг всё другое. Бородатые люди в доспехах со щитами и мечами, или люди в камзолах, треуголках и с саблями, или вообще — с дубинами и в шкурах. Ничуть не растерявшись, наш бравый перчик насувал самому крутому; занял его место: организовал успешную охоту на гигантского мамонта, или построил неприступный замок, или, возглавив единственный трухлявый драккар, разбил в пух и прах флот противника. За что стал искренне любим народом, а принцесса, она же дочь вождя племени, или пиратская капитанша, впечатлённая подвигом и неотразимой харизмой, тут же дала этому проходимцу. И вот, на пике славы, наш герой выходит из таверны, пещеры или спускается по трапу корабля и вдруг сверху, неотвратимо и по канонам, прилетает каменюка, глиняная кружка, полная эля, или ломается прогнившая доска сходней. Злая шутка судьбы: наш герой вновь оказывается в своей однокомнатной квартирке, с пустым холодильником, ржавым водопроводным краном и одноглазым голодным котом.

— Ага, — согласился Скаидрис, — Базара нет: путешествия во времени — явление необъяснимое и бессмысленное. Реально нонсенс.

— А это «Konvent»*, — подсказал он скальду: тот восхищённо разглядывал четверых толстушек, оголтело размахивающих длинными хаерами, — Такой ортодоксальный дум нынче редкость.

— Люблю полненьких, — зарделся юный викинг.

— Вопрос тебе, бро, — Скаидрис снова сменил кассету, — А её ты не встречал в ваших храмах, святилищах, или, на крайняк, в мрачной хижине на краю языческого погоста?

Скальд внимательно вгляделся в изображение одутловатой женщины с длинными, до земли, волосами, отвислыми грудями и окровавленной рожей.

— Ты чего? — лив толкнул в плечо побледневшего скальда.

— Кто эта валькирия? — спросил юноша.

— Ивонна Вильчинска*, — ответил лив, — Исполняет свой знаменитый «Nocturnal March».

— Кажется, я влюбился, — прошептал Хельги, отматывая плёнку в самое начало.

*Примечание: «Filosofem» — альбом "Burzum" 1996-го года.

*Примечание: «Mother North» — видеоклип на одноимённую композицию норвежской группы «Satyricon».

*Примечание: «Ханна ван ден Берг, по прозвищу «Obscura» — лидер нидерландской женской блэк-мéтал группы «Asagraum».

*Примечание: «Диза»: Disa — шведская мультиинструменталистка, известная своим проектом «Turdus Merula», особенно культовым альбомом 2010 года «Herbarium».

*Примечание: «Konvent» — датская женская дет/дум мéтал банда.

*Примечание: «Ивонна Вильчинска» — она же Onielar, вокалистка и гитаристка немецкого великого и ужасного «Darkened Nocturn Slaughtercult».

— Хорош уже, скальд, стопари, — взмолился Скаидрис, осознав что Хельги, пересмотрев запись десять раз, не собирается на этом останавливаться.

— Ты реально залип на этой бабище, но представь себе, как бы вы смотрелись рядом? Она с меня ростом, то бишь выше тебя на голову, недомерок, а веса в ней — три твоих.

— Я мог бы спрятаться за ударной установкой, — предположил скальд.

— О! — осенило лива, — На вот, держи.

Он протянул викингу пивную банку.

— Позаимствовал у капитана из холодильника, специально для угарной части моего ликбеза. И не переживай: тему женщин в метале мы ещё не исчерпали. Вот полюбуйся.

Он вытащил кассету с «Darkened Nocturn Slaughtercult» и сунул носитель подальше — в складки драного матраса.

Всунув новую коробку, лив нажал на пуск: колонки старенького Sony поперхнулись, но тру-метал приложил телевизор кулаком и помехи пропали.

— Я не любитель оголтелого дета, — провозгласил Скаидрис, — Однако эти дамы — просто что-то с чем-то. Особенно она.

За ударной установкой сидела худенькая девушка. Лицо барабанщицы выражало крайнюю степень тоски. В мускулистых руках мелькали барабанные палочки, сливаясь в размытый росчерк, неуловимый человеческому глазу.

— Луана Даметто, — в голосе лива звучал восторг, — Наш сержант, что знает толк в ударных, нервно кусает ногти, глядя на её игру.

*Примечание: Луана Даметто — барабанщица женской группы «Crypta».

Дверь каюты сотряс мощный удар.

— Открывайте, блять, — раздался голос Монакуры Пуу.

— Опять подслушивал, — сокрушённо помотал головой лив и поплёлся отпирать.

* * *

— За Луану, — бесстрастные глаза Бодхисаттвы блестели кусочками льда: барабанщик воздел вверх пластиковый стаканчик.

Собутыльники — рыжий юнец и худой мрачный тип — ткнули в означенный своими наполненными сосудами — края плеснули желтоватой влагой.

— Ни чета вашему дрянному элю, — подмигнул скальду лив, небрежно опрокинув стакан в глотку.

Скальд не отвечал — белёсые ресницы хлопали растущим удивление, соразмерно жару, возникающему в юной груди.

— Ром, — сержант похлопал викинга по плечу, — Сорок пять градусов: я немного пошарил в капитанском буфете —вы не поверите, что этот старый чёрт там прячет...

Сержант осёкся, внимая зрелищу: скальд Хельги порывисто встал, сделал пару нетвёрдых шагов и, протянув руки к куче кассет на видеомагнитофоне, театрально рухнул лицом вниз.

— Что там у тебя, бро, на кассетах? — вяло спросил Монакура, разливая напиток по стаканам.

* * *

Малышка Сигни проснулась, будто вынырнула из воды тёмного, волшебного омута. Там было сыро, тягуче липко и невыносимо приятно. Ей что-то снилось. Что-то приятное. Она досмотрит этот сон потом. Потом, когда пописает... Когда пописает и вернётся в тёплые объятия той, что красит волосы кровью врагов.

Она тихонько выскользнула из под обнимающей её руки, и опустила босые ступни на холодный металл пола. На ощупь нашла волшебную пимпочку и нажала её. Лампочка загорелась мутным зелёным светом, и малышка Сигни довольно кивнула сама себе. Отодвинув дверь каюты, девочка осторожно вышла в коридор, стараясь громко не шлёпать по волосатому болоту, в которое превратилась коридорная ковровая дорожка.

— Возвращайся скорее, малышка, — прозвучал в её голове низкий бархатный голос. — У меня есть для тебя новые сказки.

— Хорошо, Волк.

Она задвинула дверь. Её ступни ощутили холодную слизь; стало зябко и противно. Но идти осталось совсем чуть-чуть. Она хорошо запомнила, где находится дверь комнаты с ночным горшком. Дверь туалета находится напротив. Напротив той дверцы, за которой прячется узкий проход, ведущий вниз. Туда, где в огромном зале, освещённым красными волшебными свечами, глухо ворочается огромное стальное сердце корабля. Туда, где вокруг странных механизмов неторопливо копошатся мрачные драугры. Туда, где страшно настолько, что больше никогда не хочется покидать это место.

Маленькая Сигни потянула дверь и та послушно отъехала в сторону, явив девочке чудесное убранство комнаты с ночным горшком. Туалета, во. Чудесное убранство туалета. Как же тут удобно. Сигни оглядела ночное белое корыто с дыркой посередине, большой ржавый таз, куда можно было набрать воду и лечь. Посмотрела на кран, который достаточно лишь хорошенько пнуть, чтобы получить струю тёплой воды.

«Как же всё-таки удобно», — думала маленькая Сигни, закрывая дверь и разворачиваясь в противоположном направлении, — «Странное всё-таки волшебство у этих йотунов. Как бы это сказать... Смешное, ненастоящее. Какое-то детское.»

Малышка Сигни взялась за ручку дверцы и потянула в сторону. Дверца исчезла в стене, открыв стальной проход, залитый багровым светом и уходящий глубоко вниз. Она снова чуть не задохнулась от восторга.

«Одним глазком. Ведь теперь ей ничего не грозит. Посмотрит, как там эти драугры, и как там сердце, и бегом назад. Досматривать чудесные сны. Ага».

* * *

Память играла с ним. Он не помнил своего имени, но знал, как зовут тех двоих, что были скованы с ним длинной, ржавой цепью. Он не знал, зачем он здесь сейчас, но знал, что будет делать потом. Он больше не понимал человеческие слова, но некоторые из них продолжали вертеться у него в голове.

Он помнил слова клятвы. Он сам теперь и был этой клятвой.

Мертвец гордо выпрямился навстречу приближающейся фигуре, высохшую голову которой прикрывала красная вязаная шапочка. Фигура остановилась в трёх шагах от мертвеца и опустила вниз длинный плетёный хлыст.

— Отлично, — прошелестел тихий голос. — Твоё поведение похвально, ярл. Я думаю, что скоро можно будет избавить тебя от оков, а грязную швабру, что у тебя сейчас в руках, заменить на меч. Тебя ждут великие подвиги, воин. Великие ратные подвиги.

Скупая слеза радости выкатилась из глазницы ярла, закрытой отвратительным мутным бельмом и скатилась вниз, попав точно в нагрудный кармашек промасленного комбинезона. Он что-то промычал, потом воодушевлённо потряс метлой и продолжил уборку, раздражённо дёргая цепи своих ленивых напарников.

В десяти шагах от него, за огромным железным ящиком, сжалась в комочек испуганная девочка. Она горько плакала, закрыв лицо маленькими розовыми ладошками.

Глава четырнадцатая. Сука-любовь. Часть первая

С моря пришёл сильный ветер и разогнал рой мошкары, облепивший лицо умирающей. От этого холодного и влажного дуновения веки девочки затрепетали и она открыла глаза. В последний раз. Она это знала. Маленькая Сигни знала: она открыла глаза последний раз в своей жизни. Голова уже не болела, а во рту пересохло так, что распухший язык не мог шевельнутся. Земля внизу сменила цвет с багряного на грязно-бурый. Глубокие порезы на лодыжках и запястьях запеклись и больше не кровоточили: жрец плохо выполнил свою работу. Она не умерла быстро.

Ветер усилился: подвешенные на ветвях огромного дерева люди раскачивались из стороны в сторону, их верёвки скрипели. Сытым вóронам, устроившимся на сучьях гигантского ясеня не нравилась буря; птицы жались поближе друг к другу, и противно каркали.

А Сигни не тревожило приближение бури. Если бы девочка знала, что такое маятник, она бы сравнила себя, висящую вниз головой, именно с ним. Она раскачивалась, как маятник больших часов, отмеряющий последние минуты её жизни. От этого монотонного движения глаза девочки закрылись и сознание Сигни снова унеслось прочь.

* * *

— Пусти, мерзкий!

Сигни опять висела вниз головой, её несли, небрежно перекинув через плечо. Она даже знала, кто её нёс. При каждом его шаге её маленький носик пребольно тыкался в противную, холодную спину мужчины, пахнущую машинным маслом и дизельным топливом. Она замолотила кулачками по этой спине, перекрещенной двумя полосами лямок рабочего комбинезона.

— Джет! Опусти меня вниз.

Драугр, заслышав своё имя, резко остановился, словно послушный ослик. Он бережно обхватил Сигни двумя руками, снял со своего широкого плеча и поставил в вертикальное положение прямо перед собой. Сигни надула губки и посмотрела на свои ручонки. Они были пусты — она забыла свой нож в каюте и теперь ей нечем проучить зазнавшегося мертвеца.

— За что ты бил моего папу плёткой, и почему мой папа теперь тоже драугр?

Голос фараона просыпался сухим песком. Он смеялся.

— Я не бил твоего папу плёткой, дочь ярла, только собирался. И, кстати, что значит «тоже драугр»? Ярл Туи теперь безусловно драугр; я же — неупокоенный, то бишь всё-ещё немного живой. Понимаешь разницу, маленькая ярлица?

— Нет, не понимаю, — девочка надула теперь и щёчки, — Но я убью тебя своим ножом, или расскажу Волку, что ты сделал с Туи Рыжим и Зверь схватит тебя за шиворот и отволочёт Гарму.

Джет издал пару сухих хлопков.

— Нет, маленькая ярлица, всё будет не так. Это я расскажу Волку, где ты опять лазала ночью и это тебя он отнесёт Гарму. А такие, как я, псу не интересны. Он любит свежее мясо.

Маленькая дочь ярла крепко призадумалась. Потом она протянула руку и подёргала неупокоенного за иссохшую руку.

Великий Фараон присел на корты и обратил к девочке своё древнее лицо.

— Ладно, Джет, — примирительно протянула та. — Давай так: я никуда не ходила ночью, а ты не бил моего папу хлыстом, идёт?

— Так я и так не бил его, маленькая хитрющая ярлица.

— Может и не бил, — девочка вновь обиженно надула губы, — Но Волк то об этом не знает. А я возьму и скажу, что бил.

Джет задумчиво пошелестел себе под нос, а потом опять подхватил Сигни и перекинул через плечо.

— А ты коварная, как и подобает ярлице. Но вот тебе мой совет. Никогда не пытайся обмануть Волка. Он всё равно узнает правду, и, если тебе очень-очень повезёт, то, возможно, ты потеряешь лишь его расположение. Хотя, насколько я помню, лжецы обыкновенно лишались каких-либо конечностей. И языка.

Сигни перестала молотить кулачками по спине, перемазанной мазутом, и притихла.

Они поднимались по стальному коридору, освещённому жутковатым мигающим светом красных аварийных фонарей.

Высокий мужчина, босой, в грязном рабочем комбинезоне и красной вязаной шапочке китобоя, подозрительно напоминал усохшую мумию. На его широком плече, головой вниз, висела маленькая девочка в длиннополой рубахе, обильно покрытой засохшими пятнами крови. Раздутые от обиды щёчки делали её похожей на обожравшегося хомяка.

* * *

— Прикинь, дружище: сейчас я переебу тебе веслом по роже, заберу твою огненную трубу, самого тебя выкину в море, а потом поплыву прочь, с оружием и едой.

Хельги пнул сеть, валяющуюся на дне шлюпки. Сеть была набита рыбой под завязку. Скаидрис усмехнулся, поправил кренящийся набок ствол калаша, приставленного к скамье, и спросил:

— А с ним ты чё делать будешь?

Измазанный рыбной слизью с прилипшими к нему кусочками кровавых потрохов палец вперился в небо.

Хельги поднял глаза и притворно вздохнул. Над шлюпкой пронеслась чёрная тень: реально чернее самой чёрной черноты.

Когда Грим проносился мимо, Скаидрис изловчился и подкинул вверх огромную серебристую рыбину, которую только-что выпотрошил. Ворон лишь слегка склонил вбок свою чудовищную голову, щёлкнул блестящим клювом и угощение бесследно исчезло.

— Этот трюк называется «Рыбы дай», — сообщил труъ-мéтал с неподдельной гордостью.

— Никакая это не ворона, — пробормотал себе под нос Хельги.

Скаидрис озабоченно повертел головой по сторонам.

— Где последняя сетка, не помнишь?

— Там, бро, — палец скальда вперился в заросли тростника, подступающего к самой воде.

— Тогда поплыли, снимем, а потом на корабль. Предвкушаю свежую, наваристую уху.

— Чё? — не понял молодой викинг.

— Бля, ну как тебе объяснить... Берёшь всю эту хуйню, — Скаидрис пнул вторую сеть, что содержала рыбу помельче, — Кидаешь в котёл и...

— И варишь с самого утра, пока солнце не встанет прямо над твоей головой, — подхватил Хельги.

— Exactly, — обрадовался лив. — Ну с полднем ты переборщил, достаточно и пары часов.

— Возможно, — кивнул скальд. — Потом эту кашу процеживаешь, кладешь соль, корешки и вот этих красавиц, — босая нога викинга упёрлась в сетку, набитую крупной выпотрошенной треской, — И луковицу.

— Можно ещё чёрного перчика и пару картофелин, — добавил Скаидрис, но сразу же поправился, — Извини я забыл, что ты не в курсах про картоху, Америку ведь ещё не открыли.

— Чё, бля? — презрительно приподнял брови Хельги, — Да я впятнадцать лет уже добыл свой первый скальп. Тот скрелинг был высокий и здоровый. И вот такая бородища, — Хельги похлопал себя по груди, обозначая размер.

— Не пизди, — добродушно пожурил его Скаидрис, — У скрелингов не растёт бороды.

Смущённый скальд слегка покраснел и некоторое время они гребли молча.

Мутное солнце встало над полосой воды на востоке, придав низкому небу светло-серые свинцовые оттенки. Ветер усиливался, гоняя по тревожным небесам рвань тёмных, набухших дождём облаков.

Шлюпка ткнулась носом в заросли усохшего тростника, где вскоре и нашёлся оранжевый поплавок сети. Когда Скаидрис попытался подцепить его веслом, где-то на берегу сухо треснул винтовочный выстрел, и гребная лопасть разлетелась в мелкую щепу.

Бойцы Волчьего Сквада повалились на дно лодки, прямо на скользкие сети, доверху набитые рыбой. С берега выстрелили ещё раз. И ещё. И ещё.

Скаидрис, извиваясь, словно один из угрей в их сетях, выпростался из-под скальда, сеток и рыбы. Схватив свою винтовку, он дал в сторону берега длинную очередь. Одиночные выстрелы затихли, и вскоре заросли тростника на берегу загрохотали ответными злющими очередями.

Пули пробили стену лодки на расстоянии двух пальцев от тел бойцов, валяющихся на дне, в грязной воде, среди дохлых рыбёшек.

— Прыгаем, — криво оскалился Хельги, — На счёт три.

Пуля разнесла борт над его левым плечом, пропорола холщовую ткань и кожу под ней. Хельги поморщился.

— Раз, два, — скальд потянулся к краю шлюпки.

— Погоди, — хмуро пробормотал лив, и, выстрелив пару раз в заросли, мрачно пробормотал:

— Я плавать не умею.

Хельги прищурился, вытащил из ножен меч, и сказал:

— Сейчас стреляешь. Стреляешь десять ударов сердца. Потом не стреляешь. Понял?

Скаидрис кивнул.

— Понял, прикрою.

Высунув ствол за борт, он дал вслепую ещё одну длинную очередь. Хельги скользнул в воду, будто змея — ловко и бесшумно. Скаидрис проворно сменил магазин, и, пока считал до десяти, винтовочные очереди срезали заросли сухого тростника, будто мотокоса. Интуитивно он направил огонь именно в ту, правильную сторону, и, похоже, накрыл противника. Во всяком случае, кого то из них. Уроды, прячущиеся в камышах стрелять стали реже.

Пять, шесть... Дуло калаша изрыгало пламя.

Увлёкшись, паренёк привстал на одно колено.

Семь, восемь...

Ответная очередь хлестнула по тощей груди. Скаидрис, прижав к рассечённой пулями кенгурухе свою винтовку, повалился на спину, на дно шлюпки, где и барахтался некоторое время, с посиневшим лицом, тщетно пытаясь вдохнуть. Когда он простился с жизнью и приготовился умереть, его лёгкие всё же впустили внутрь себя немного воздуха. Лив лежал на спине, хрипя открытым ртом и слушал пронзительные вопли, раздающиеся со стороны камышей.

Там кого-то резали или насиловали.

Скаидрис наморщился как старый гриб, положил винтовку в лужу, и, опершись рукой о борт шлюпки, с трудом принял сидячее положение. Он стащил через голову кенгуруху от «Cult of Fire», свою многострадальную, верную боевую спутницу, с оторванным рукавом и изображённым на груди простреленным портретом полуразложившегося Бедржиха Сме́таны. Очень бережно затоптал одёжку под скамейку. Проверил кевларовые щитки, плотно прилегающие к телу.

Дырки три-четыре. Повезло. Пара рёбер наверняка сломана, но это уже мелочи.

«Спасибо, сержант. Твой совет "никогда не снимать бронежилет" — работает. Интересно, почему же ты сам всегда гол по пояс».

Снова схватил автомат и направил ствол в сторону берега.

— Хельги, — попытался крикнуть он, но смог издать лишь глухое шипение.

На берегу наступила тишина, как и полагается заброшенному морскому берегу.

На раскрошенный пулями борт шлюпки легли две бледные руки, перевитые стеблями зелёных водорослей, и Скаидрис инстинктивно приготовился въебать прикладом по харе, что, по всем правилам мироздания, должна нарисоваться следующей, но остановился, очарованный мокрой башкой чудовища, что скалилось, сжимая в зубах лезвие длинного, закруглённого на конце меча.

Скальд перегнулся через борт и повалился на дно лодки. Из дырки в его могучем бицепсе текла кровь.

— Блядь, — Скаидрис с ненавистью посмотрел на викинга и, вытащив из-под скамьи свою драгоценность, решительно рванул уцелевший рукав.

Он схватил кусок материи и жёстко перетянул предплечье юноши.

Бледный лицом Хельги улыбался своей фирменной, волчьей улыбкой.

— Поплыли к берегу, — отплёвываясь водой и кусочками бурой тины, заявил викинг, — Заберём огненные трубки.

— Пушки, — поправил его Скаидрис.

— Пушки, — послушно повторил Хельги и волчий оскал стал ещё шире: ему понравилось слово.

— Ты всех положил? Никто из клоунов не съебал за подмогой?

Скаидрис немного подождал ответа и попробовал ещё раз:

— Ты всех грохнул?

— Ага, грохнул, — радостно закивал викинг.

Ему понравилось и это слово.

Они сели на одну скамью, и каждый взялся за одно весло, грести парой пацаны были не в состоянии.

С трудом ворочая обломанной пулями деревяшкой, Хельги вопросительно глянул на дырки в бронежилете лива. Из-под нижнего края на рваные джинсы юноши обильно стекала кровь, окрашивая в багровый оттенок всю область бикини. Скаидрис перехватил взгляд викинга и моментально подсел на измену. Бросив весло, рванул застёжки и отбросил в сторону армор, спасший ему жизнь. Он удивлённо потрогал круглое отверстие чуть пониже пупка. Оттуда полилось ещё сильнее.

— Извини, бро, — сказал лив Бедржиху Сме́тане, что невозмутимо пырился на юношу мёртвыми глазами и рванул шиворот своей любимой одёжки.

Оторвав длинную полосу ткани, он наложил на брюхо подобие перевязки, а потом снова взялся за рукоятку весла. Шлюпка достигла зарослей и сухие стебли тростника сомкнулись за её кормой.

* * *

Её наконец-то перевернули вверх головой и опустили на пол. Малышка Сигни оценила обстановку, и быстро, как мангуст, атакующий королевскую кобру, бросилась под стол, но длинная, роскошная, грязная, жутко расцарапанная нога соскользнула с этого самого стола и преградила ей путь. Девочка повисла на этой невозможной гаче, подобно мотоциклисту, повстречавшему на своём пути внезапный шлагбаум.

Нога взмыла в воздух, Сигни пискнула, и, чтобы избежать полёта на потолок, вцепилась в стальные шипы голенища.

— Плохо, не то, что ты ослушалась меня, моя хорошая, и опять пошла туда, куда нельзя. Я уверена, что со временем твоя дерзость трансформируется в стойкость и непреклонность. Плохо то, что ты забыла своё оружие. Никогда и никуда не ходи без оружия, даже в туалет на корабле старого друга.

Бархатный голос назидательно и ласково мурлыкал: Йоля напоминала ручную тигрицу из цирка, что отчитывает своего подросшего отпрыска за пару-тройку растерзанных трупов глупых дрессировщиков, что решили поиграть с «полосатым котёнком».

— Хорошо, Волк, — сопливо и виновато просипела Сигни и в то же мгновение божественная нога милостиво опустилась на пол.

Маленькая девочка вытерла носик маленькой ладошкой, а ту вытерла о рубашку, подошла к женщине, развалившейся в глубоком кресле, и приняла из рук, затянутых в коричневую проклёпанную кожу, свой нож.

— Джет почистил и наточил клинок, — мурлыкнул бархатный голос, — Всегда содержи своё оружие в порядке.

— Спасибо, Джет, — всхлипнула Сигни, избегая встречаться взглядом с фараоном.

— Кстати, моя хорошая, нас с тобой ждёт много дел, но мне не нужна помощница, которая вместо отдыха ночью болтается по трюму корабля, а потом, когда дело доходит до работы, падает с ног от усталости. Поэтому иди и выспись, чтобы быть мне полезной.

— Хорошо, Волк, — пискнула Сигни, и, развернувшись, приготовилась выйти прочь, подальше от рассерженного Зверя, но набралась храбрости, развернулась и сказала:

— Там, внизу мой папа, и теперь он драугр. Это неправильно. Объясни мне, в чём тут дело, Волк.

Зелёные глаза полыхнули красным и слегка сощурились на маленькой фигурке.

— Это знание для умных, взрослых девочек. Ты же — маленькая взбалмошная сопля. Поэтому шагом марш в койку, и постарайся подрасти, пока спишь, а когда подрастёшь, я всё тебе расскажу. Быстро в кровать.

Последние слова прорычали, и маленькая Сигни, вторично пискнув от ужаса, пулей вылетела в коридор и помчалась в свою каюту — прятаться и бояться под одеялом.

— Бесподобно, — оценил Джет воспитательские способности друга, — Ты не думала завести своих детей, дружище?

Йоля одарила фараона мягким, укоризненным взглядом.

— Джет, старина, неужели ты совсем всё забываешь? Разве раньше я так же выглядела? Ты какие-нибудь перемены во мне видишь?

Неупокоенный уставился на Йолю проницательным взглядом своих мёртвых, мутных глаз; смотрел, смотрел, а потом покачал головой.

— Да вроде нет, Госпожа, никакой такой критической перемены я не вижу, ты совсем не изменилась с нашей последней встречи, такая же божественно прекрасная.

Старый Аарон, что звенел кружками, ложками, сахарницами и заварочными чайниками возле уютного бара, встроенного в стену, прыснул со смеху и уронил на пол стальной кофейник. Тот покатился по полу, словно неразорвавшаяся боеголовка. Шипованный нос чудовищного сапога преградил ему путь и Йоля быстренько склонилась вниз, завесившись спутанными волосами. Лицо госпожи лейтананта исказила нечеловеческая попытка сдержать истерический хохот. Отсмеявшись и утерев со щёк слёзы, капитан подошёл к своему старинному, выполненному из красного дерева столу, и долго ковырялся в ящиках. Наконец нашёл.

— На вот, — старческая рука протянула Джету пожелтевшую керамическую табличку с отбитыми углами, — Освежи память. Это ваше фото: твоё и Госпожи.

Лысеющая голова с остатками буйной гривы почтительно склонилась в сторону, красной, как кирпич, Йоли. Та справилась с истерикой, но всё ещё слабо ухмылялась.

Неупокоенный владыка принял табличку и с интересом уставился на её, истерзанную временем, поверхность. С каждым стуком сердца его мёртвые глаза наполнялись светом искреннего восторга.

На табличке было выбито изображение двух человек в набедренных повязках, с мускулистыми, поджарыми телами и длинными вьющимися волосами, собранными за спины в тугие хвосты. Один из них обладал собачьей острой мордой и неимоверно длинными стоячими ушами. Странная парочка упоенно предавалась убийству. Они занимались жестокой резнёй, обезглавливая, протыкая и нарезая тела других таких же полуголых нищебродов. Тех навалило уже целую кучу под босые ноги напарников. Лучше всего художнику удалось запечатлеть их оружие. Мужик с нормальной, человеческой головой, вооружился короткой глефой с широким и кривым клинком. Псоглавец сжимал в руках длинный полесворд, с прямым, обоюдоострым лезвием. Бандитские рожи обоих киллеров кривились злорадными садистскими ухмылками.

— Я тут такой молодой... — мечтательно произнёс фараон, — А вот Волк совсем не изменился.

Мутные глаза вновь обожающе уставились на Йолю. Та лишь грустно улыбнулась и, подойдя к другу, прижала его голову к своей плоской груди.

«Сейчас опять обниматься будут, а потом плакать. Заебали они уже с этими соплями», — поморщился Монакура Пуу, отлипая глазом от замочной скважины.

Сержант выпрямился, приосанился и без стука вошёл в каюту.

— А можно мне тоже? — вполне пристойно попросил гигант, протягивая огромную лапу в сторону таблички.

Джет нахмурился, и попытался спрятать фото в нагрудный карман комбинезона.

— Подслушивал? — поинтересовалась Йоля, и поманила пальцем фараона.

Тот нехотя отдал табличку сержанту.

Монакура Пуу утвердительно кивнул Госпоже, потом внимательно изучил изображение, после чего поднял свои бездонные глаза на молодую женщину в драном миниплатье и усохшую мумию в красной шапочке норвежских китобоев.

— Найди двадцать различий, — пробормотал он и вернул табличку фараону.

— Я только скопирую и верну, — обещающе прошелестел Джет, не глядя в сторону паромщика, и каменная плитка исчезла в нагрудном кармане.

Монакура вздохнул:

— Грим вернулся, мокрый, злой, в крыле пуля. Я вытащил.

— Говорит, что эти уроды волосатые сами в говно вляпались, и его подставили.

— Говорит, что оба ранены и, до кучи, безнадёжно глупы, чтобы побороть свою гордость и признаться в этом друг другу.

— Говорит, что если мы не придём на помощь, то популяция нашего отряда сократится на двух ослов.

— Говорит, есть заводь для высадки.

— Говорит, что эти два пидараса забрали всю его рыбу.

— Говорит, что полетел отсюда прочь, потому что, если мелкая узнает о прекрасном продолжении круиза, она всех тут перестреляет, а потом покончит с собой, а он ещё жить хочет.

— Хм, — задумалась Йоля и, закрыв глаза, вроде бы задремала.

Джет медитировал, Аарон невозмутимо копался в навигационных приборах. Монакура подошёл к барной стойке и, поискав бутылку, ничего не нашёл. Он плеснул в чашку кипяточку и бросил туда же позеленевший от плесени чайный пакетик. Его, похоже, уже заваривали. Год назад.

Звериные глаза распахнулись, пламя ещё не разгорелось, но уже дымило, шо пиздец.

— Как ты там говоришь, мой хороший... Десант своих не бросает? Готовьте «Ньялу». Аарон, заводи двигатель, причаливаем.

Монакура одобрительно ухмыльнулся и решительно произнёс, как отрезал. Таким тоном генералы отдают приказы.

— Я говорил «диверсант». «Диверсант своих не бросает». Мы с моими бойцами справимся, Йоля. Останься с маленькой ярлицей. Неправильно оставлять её с кучей ходячих зомбаков...

Дверь помещения капитанского мостика отлетела от сильного пинка и внутрь ворвался ветер, запах озона и первые крупные градины. Аглая Бездна вперила в предводительницу обличительный взгляд блестящих очей и все черти преисподней повылазали через её чернейшие зраки.

— Подслушивала? — невозмутимо поинтересовалась Йоля.

Бездна глубоко вдохнула, широко открыла огромный, рабочий рот, и...

...И увидела Джета.

Она взвизгнула, прыгнула в сторону и, спрятавшись в Монакуре Пуу, навела на фараона ствол автоматического пистолета «Глок».

— Что это, что это что это?

У девушки тряслись губы и жёстко дёргался правый глаз.

— Познакомься, госпожа молодой адепт, — старый паромщик выдвинулся вперёд, выступая вперёд, словно заправский герольд.

Он обозначил церемониальный поклон усохшему мертвецу и, раздувая от важности впалые щёки, добавил:

— Владыка Джет, Великий Фараон Верхнего и Нижнего Египта, и, по-совместительству, мой первый помощник.

Джет благосклонно кивнул.

Йоля три раза похлопала в ладоши.

Аглая Бездна нажала спусковой крючок, и грудь мертвеца порскнула столбиком пыли.

Монакура Пуу отобрал у девушки пистолет.

Джет покопался в рёбрах и выудил маленькую пульку. Дырка на его груди вмиг затянулась.

— Мы справимся, — пообещала Йоле белая от ужаса Аглая, и Монакура Пуу, обняв несчастную девушку за плечи, вывел ту в коридор.

* * *

— Ааа!!! — восторженно орал Хельги, широко выпучив глаза и упёршись мордой в лобовое стекло. — Как охуетительно!!!

Старый двухдверный пикап, подпрыгивая на выбоинах, корнях, поваленных древесных стволах и на прочих опасных, но вполне преодолимых препятствиях, нёсся по лесной дороге со скоростью лося, ломящегося прочь от преследующей его стаи голодных волков. Автомобиль они отжали на лесной полянке, где валялись два трупа зарезанных Хельги странных человечков. У обоих на головах красовались шикарные ирокезы, у первого — синий, у второго — красный.

— Надо же, — сказал Скаидрис, вытряхивая первого мертвеца из потёртой, окровавленной косухи, — Опять закос. Неужели Апокалипсис не пережил ни один нормальный человек?

Сейчас бледный, сосредоточенный лив щеголял прикольной кожаной курткой. Чувствовал он себя отвратительно, боль в брюхе крепчала, в глазах темнело, руки и ноги холодели.

Он пытался следить за дорогой, но иногда оглядывался на дикого скандинава, что сидел в автомобиле первый раз в своей жизни. Тогда боль и дурнота отступали; рожа лива расплывалась в глумливой улыбке, и он поддавал газу.

Пикап подбросило в воздух и Хельги вписался башкой в потолок салона. Что-то хрустнуло — может железо, а может мальчишеская шея, и Скаидрис обеспокоенно глянул на викинга, но счастливый скальд не проявлял никакого беспокойства.

— Ремень! Пристегни ремень! — настаивал лив, но юный воин сделал вид, что вообще не в курсах насчёт ремней.

Он пребывал в состоянии счастливой эйфории, позабыв обо всём на свете; Хельги очень понравилось ощущение скорости.

Оранжевый и облупленный, словно прожаренный померанец, хищномордый «Isuzu» налетел на кусок огромной каменюки, что приплыла сюда верхом на спине древних ледников, и тут осталась, полностью уйдя в землю и оголив лишь маленький уступ, что торчал из почвы, устремив скорбный взгляд в далёкое небо. Пикап потерял управление и взмыл туда же. Но не долетел, пикапы — не птицы.

Брутальная морда автомобиля встретилась со стволом стройной сосенки, правая фара брызнула стеклом, машину развернуло боком и «Isuzu» пошёл юзом, снимая дёрн с почвы, будто палач кожу с пытаемой им жертвы.

Следующая сосна остановила нарушителя — жёстко и непреклонно.

Бок со стороны водительской двери вмялся так, что Скаидриса откинуло на пассажирское сидение, и он в свою очередь вмял Хельги в боковое стекло, что проломилось под напором твёрдой и качественной, германской черепной коробки.

Это немного успокоило их — оба на время перестали истошно визжать и матюгаться.

Хельги отпинался от тела лива, придавившего его, вытер со лба кровь, мелкие осколки стекла и восторженно глянул на товарища.

— Дай порулить, — викинг протянул руки к рулевому колесу.

— Не сейчас, бро, чутка попозже.

Скаидрис сунул руку под бронежилет и через пару мгновений в алчущие длани морского разбойника лёг отливающий перламутром и заляпанный алой кровью CD-диск.

— На вот, начни знакомство с техникой с малого — найди щель, куда надо его засунуть. Ибо это наш единственный шанс когда-либо послушать «Visceral Evisceration»*. Наш сержант не потерпит публичного глумления над всей мéтал концепцией девяностых. А если разберёт лирику, то нам брат, в тот же миг, наступит неотвратимый всепиздец. Врубай.

— Ммм, а может лучше «Sweet X Rated Nothings»*? Ща ваще по теме будет, — и Хельги мотнул пару раз лохматой головой.

— Врубай, говорю, — Скаидрис повернул ключ зажигания, двигатель оглушительно выстрелил и взревел. — В этом альбоме собраны сливки дума: тут и Пайодженезис с тремя иксами, и Парадайзовская «Готика», и Анафема, и Сатурнус, и псевдооперные женские вопилки.

Из-под четырёх колёс, ощерившихся шипастыми покрышками, полетели комья грязи; пикап отлепился от сосны и, взяв разбег, понёсся по старой лесной дороге, вдоль ряда стройных корабельных сосен. Из открытых окон грузовичка-внедорожника грохотали монотонные барабаны, пилила расстроенная ритм гитара, и какая-то шалава заунывно подвывала Ханнесу Вуггенигу, который рычал, смакуя каждое слово:

«Three weeks later he got fuggy

She embelished the rotting body

Inject his cock into her quim

Before consuming the putrid dick».

*Примечание: «Visceral Evisceration» — австрийская банда, изрядно постебавшаяся над зашитыми говнарями в середине девяностых годов.

*Примечание: «Sweet X Rated Nothings» — альбом группы «Pyogenesis» 1994 года.

* * *

Паром замер, пришвартованный возле деревянной пристани, что лепилась к берегу в начале устья широкой реки, впадающей в море. Автомобильный трап опрокинулся на гнилые доски, словно бессильно выпавший изо рта мертвеца язык.

Из темноты грузового отсека показались странные силуэты: они передвигались медленно, словно ожившие мертвецы.

Они и были мертвецами.

Неупокоенные катили пару пластмассовых бочонков; тусклое солнце, не способное просушить своим теплом даже мокрые волосы пришпиленной к флагштоку головы Хмурого Асти, тем не менее, оказалось слишком ярко для драугров — они щурились на светило бельмами мёртвых глаз и морщились.

Время от времени край бочонка накатывал кому-то из них на босую ногу с чудовищно отросшими, скрученными в спираль, жёлтыми ногтями, и мертвец безмолвно падал, но тут же невозмутимо вставал и продолжал свой путь.

Ньяла стояла на дощатом настиле причала и, распахнув дверцы десантного отсека, ждала погрузки.

Бойцы Псового отряда тусили рядом: стройная девушка, одетая в футболку, бронежилет и больше ничего, кривая карлица, одетая в красный этнический сарафан, бронежилет и больше ничего, и огромный, тощий воин, одетый в пятнистые, асфальтовых оттенков штаны, бронежилет и больше ничего.

Все трое смотрели на верхнюю палубу парома, где их провожали двое: высокая красноволосая женщина в залатанном, грязном миниплатье и маленькая девочка в окровавленной рубахе, что одной рукой крепко обнимала мускулистую ляжку своей спутницы, а во второй сжимала рукоятку обнажённого армейского ножа.

Бочонки с соляркой прибыли. Мертвецы, не обращая ни малейшего внимания ни на трёх бойцов, ни на их восторженно-тревожные взгляды, погрузили тару в десантный отсек броневика, деловито и умело укрепили груз, и неспешно потащились назад — смазывать железное корабельное сердце, драить палубу и издеваться над новичками — дохлыми бездарями, называющими себя викингами.

Соткен подпрыгнула и, ловко преодолев крутой порожек, исчезла в недрах броневика, захлопнув за собой заднюю дверь.

Аглая Бездна сощурилась на высокую женщину, красные волосы которой трепал морской влажный ветер, и, сплюнув себе под ноги, залезла на место водителя.

Ньяла хищно зарычала, заводясь с полуоборота.

Монакура Пуу ещё некоторое время мешкал, не в силах отвести взгляд от верхней палубы, но рука, затянутая в проклёпанную перчатку мечника, взметнулась вверх, сжалась в кулак, потом разжалась и нежно прикоснулась к прекрасно очерченным губам, а ещё через пару ударов сердца на обветренной щеке воина расцвёл алым цветком влажный поцелуй.

Сержант оскалился и залез в кабину, Ньяла взревела ещё громче, задние колёса провернулись на мокрых брёвнах, срывая с них кусочки коры, а броневик помчался прочь и вскоре исчез среди идеальныхстволов корабельных сосен.

Деревянная пристань опустела, но в этот миг одна из трёх опор, несущий на себе вес настила, со скрипом накренилась.

Раздался треск и прогнивший причал с оглушительным грохотом рухнул в мутную воду реки.

* * *

— Хель на их голову, брат, их слишком много, — красивое лицо Хельги пылало, викинг выглядел абсолютно счастливым. — И это здорово, я ещё не настрелялся.

— Как же мне нравятся эти ваши пушки, — он прижался щекой к прикладу трофейной автоматической винтовки и дал длинную очередь в сторону передвигающихся перебежками людей, — Кстати у долбаных скрелингов были точно такие же причёски, и умирали они так же быстро; на одного нашего приходился десяток краснокожих.

Скаидрис снисходительно улыбнулся товарищу, но ничего не ответил.

Они лежали за поваленным стволом сосны и стреляли, пытаясь сдержать новую отчаянную атаку.

Хельги отщёлкнул опустевший магазин, защёлкнул новый, предпоследний, и грустно улыбнулся ливу.

— Бой скоро кончится, так ведь, брат?

— Ага, — ответил ему Скаидрис; под глазами лива залегли глубокие чёрные синяки, — В принципе, мы с тобой задачу выполнили: разведка боем закончена, и нам можно было бы отваливать, но, если честно, я не знаю, как это сделать, братишка.

Оба повернули головы и бросили печальные взгляды на «Isuzu»: пикап догорал в стороне, обняв кенгурином ствол сосны.

— Жаль, métal напоследок не послушать. Спасибо, что познакомил меня с этим чудом.

Хельги тщательно прицелился и срезал трёх нападающих точными выстрелами.

— Ого, скальд, ты и правда талантлив, особенно в том, что касается убийства, — ответил ему Скаидрис, — А насчёт музыки: тут моей заслуги нет. Все скальды — априори métal. Кстати самое время складывать предсмертную вису. Хочу умереть кроваво и пафосно.

Польщённый юноша зарделся.

— Говно-вопрос, бро. Сейчас будет виса.

* * *

— Эти клоуны мне очень сильно кого-то напоминают, — Аглая Бездна пнула бездыханное тело человека, облачённое в длинное кожаное пальто и облегающие, полосатые, как у циркового арлекина, трико.

На голове у трупа красовался ярко-алый ирокез, точнее его половина, ибо башку мертвеца была развалил пополам сильный удар чего-то острого.

— Босяков из «Mad Max»’a девяностых? — предположила Соткен.

Монакура Пуу сощурился, вглядываясь в остатки красного гребня.

— Этот перец навевает образ Главного Гада из «Судного дня». Там ещё зеленоглазая брюнетка с клёвой задницей играла.

— Рона Митра, — подсказала ему Соткен.

— Угу, она самая, — согласился сержант, — Вот только имя актёра не помню.

— Никто не помнит, — поддержала его кривушка, — Хотя актёр классный.

— Крейг Конуэй, — Аглая Бездна ещё раз пнула труп ногой.

— Ничёси, мелкая, а ты откуда знаешь? — Монакура Пуу и Соткен с уважением уставились на девушку, что, присев на корточки возле мертвеца, пыталась стянуть с пальца мертвеца массивный перстень, выполненный в виде черепа.

— Мой папочка родимый постоянно этот фильм хвалил. Часто пересматривал. Особенно моменты, где Рона Митра в облегающем трико ягодицами шевелит.

Монакура Пуу осклабился. Его спутницы переглянулись.

— Наш сержант похоже в теме, — подытожила Соткен, — Он и сам не раз так поступал. Пересматривал по новой. Так ведь, Монакура?

— А может этот пассажир, — предположил сержант, оставив вопрос Соткен без ответа, — Может он преданно косит под старину Уотти, вождя «Exploited», ну того самого, который ставил себе ирокез с помощью монтажного строительного клея, ну а после того, как они, в смысле его волосы, выпали, лепил на лысину искусственный гребень из лошадиной гривы, и тот был ещё более потрясным, чем предыдущий, естественный.

Сержант наклонился и подёргал остатки волос на обрубке.

— У этого вроде бы свои, — пробурчал он себе под нос.

— Тута ещё один, тока синий, — сообщила Бездна из зарослей тростника и сержант с Соткен направились взглянуть на находку.

Мертвец, найденный девушкой, являлся братом-близнецом предыдущего — в кожаном плаще и с разрубленной головой. Ветер трепал торчащие волосы, замыленные в синий ирокез.

— И у этого свой, — разочарованно произнёс сержант, подёргав за пучок синей щетины.

— А он неплох, — улыбнулся Монакура в густые усы.

— Хельги? — Бездна скептически вздёрнула бровь, — Узнал его по почерку?

— Узнал, — кивнул сержант, — Будет хорошим солдатом. Превосходным солдатом.

— Прекрасным убийцей, — согласилась Соткен.

— Он уже прекрасный убийца, а солдатом только становится, — поправил Пуу, — Пошли следы искать, посмотрим, куда отправились эти два опездла. Полагаю, они решили провести небольшую рекогносцировку местности.

— Полагаю, этим кобелькам тестостерон в голову вдарил — типа показать друг другу свои большие яйца — какие они оба крутые и всё такое. Они же оба ранены, куда, их, дураков, понесло, — вздохнула Соткен.

— Думаю, они влюбились друг в друга, — хмуро предположила Бездна, отрезая палец у мертвеца с синим гребнем.

На пальце красовался перстень в виде черепа, но в отличие от найденного ею раньше, эту скалящуюся кость украшали крылышки.

— Знаете, бывает так: прожил на свете лет двадцать, и не знал, что ты пидор. Пока не встретил белокурого дикаря в нестираных портках, которого забросила в наше время постапокалиптическая аномалия.

Девушка сняла цацку с окровавленного обрубка и надела себе на большой палец руки. Перстень болтался на нём, как гандон на карандаше.

— Такая вся влюблённая, — умилилась Соткен. — А почему ты свою ревность гасишь, когда твой пацан госпожу нашу ублажает, скажи мне сладенькая.

— Он только кажется пацаном, а на самом деле — старик. К тому же, Йолю он и вовсе не ублажает. Так, отлизал пару раз. Скажи, карга, ты мне пупок и то, чё пониже, проколешь, когда с носом Монакуры закончишь?

— Такая вся влюблённая, — повторила Соткен, любуясь раскрасневшейся Бездной. — Конечно проколю, моя сладенькая, в клинике и пирсинг достойный найдётся. Если не спиздили, конечно.

И тут все трое услышали отзвуки далёких выстрелов. С неба спикировал гигантский чёрный ворон, что в последнее время больше смахивал на дракона, чем на птицу и, покружив над полянкой, исчез за кронами сосен.

— Все в Ньялу, быстро, — скомандовал сержант. — Мелкая за руль, я на башню, Соткен, готовься принимать груз.

— Показывай дорогу, Грим, — прорычал Монакура, будто лев, задрав к небу свою косматую голову.

Через несколько ударов сердца зелёный броневик уже нёсся по заросшей лесной дороге, преодолевая глубокие лужи, ухабы и заболоченные ямы воистину с грацией горной африканской антилопы.

* * *

— Может всё-таки съебём?

Хельги отлип от приклада калаша и посмотрел на Скаидриса с выражением героической обречённости на суровом, волчьем лице.

Скаидрис был бел, как соляной столп. Руки, сжимающие автоматическую винтовку, заметно дрожали. Он лишь грустно улыбнулся в ответ.

— Да ладно, — махнул рукой скальд, — Я пошутил, никуда мы не побежим. Постреляем, потом виса, потом Вальхалла. Ага?

— Ага, — вновь улыбнулся истекающий кровью лив. — Виса и Вальхалла. Только устроим этим чингачгукам маленький сюрприз. Последнюю подлянку. Примитивно детскую. Не стреляй.

— Угу, — юный скальд моментально въехал в суть дешёвой разводки.

Они затаились за поваленным сосновым стволом, выщербленном пулями, будто стена неприступной крепости, принявшей в себя бесчисленные залпы вражеских требушетов. Куски коры, сорванной с дерева, лежали на мху рыжими грудами; из них торчали острые занозы белой щепы.

Вновь загрохотали выстрелы, убежище бойцов постепенно таяло, разлетаясь в труху. От деревьев отлепилось несколько фигур и двинулись вперёд короткими перебежками. Потом залегли, постреливая и прикрывая тех, кто присоединился к атаке. Скаидрис и Хельги валялись пузами кверху, глядя в небо, и прислушивались. В тридцати шагах от них вжимались в мох и липли к стволам сосен враги, готовясь к последнему, решительному броску.

Свист. Потом крик. Громкий, призывающий, приказывающий.

Смутные фигуры замельтешили между стройных деревьев.

Вначале осторожно и неуверенно, но потом, осознав,что их не встречает смертоносный свинец, панки бросились вперёд — яростно и дерзко — визжа, тряся ирокезами и размахивая разнообразными пушками.

— Сейчас.

Скаидрис с трудом приподнялся и положил ствол винтовки на поваленную сосну. Его джинсовая задница и седой мох, на котором он только что валялся, покраснели от крови. Хельги последовал примеру лива и приготовился.

— Давай, бро.

Свинец хлестнул по наступающей цепи, срезая с голов напомаженные гребни и кроша бритые черепа в кровавую кашу. Пятеро упали, как подкошенные, ещё трое притворились мёртвыми и тоже упали, остальные — человек десять — залегли и открыли ответный огонь.

Обессиленный Скаидрис снова заполз за бревно и в изнеможении опрокинулся на спину. Юный скальд устроился рядом. Их разметавшиеся длинные волосы спутались меж собой, образовав на седом мху затейливую паутину.

— Клёва мы их, — произнёс Хельги, глядя в синее небо.

— Ага, — согласился с ним умирающий лив. — Сколько у тебя патронов? Примерно?

— Примерно семь, — ответил Хельги.

— У меня пять. Готовь вису, брат.

— Уже готова, дружище.

— Тогда готовься произнести её. И постарайся перевести мне.

Шагах в десяти от них послышался хруст. Скаидрис высунул ствол, направил его в том направлении и пару раз нажал на курок, не целясь. Хруст стих.

— Я собираюсь броситься грудью на свой меч, — сказал Хельги, переворачиваясь и готовясь к стрельбе. — Хочешь, сначала я воткну его в твою?

— Хочу, — согласился Скаидрис, — Но сначала вису.

И тут мутнеющие глаза лива, устремлённые в холодную синь, что проглядывала сквозь пушистые кроны корабельных сосен, уловили очертания огромной птицы. Или дракона.

Они услышали утробный рёв дизельного двигателя, что нарастал, и вот антилопа совсем рядом: слышны треск веток и хлюпанье грязи под колёсами броневика.

— Пригнись, — голая рука Скаидриса схватила товарища за подол холщового рубища и потянула вниз.

Раздался грохот выстрелов и воздух над головами бойцов запел смертоносным свистом. Шквал свинца вырвался на свободу сквозь узкое дуло крупнокалиберного пулемёта Браунинга. Сосновый бор наполнился густой непроглядной завесой — пули крошили кору и древесину в мельчайшую пыль.

— Наверное ты всё же прав, — Скаидрис вцепился рукой в плечо ошалевшего от происходящего викинга, — Давай-ка лучше на время отложим нашу героическую смерть и съебём по-быстрому. Помоги мне.

Они, цепляясь друг за друга, словно верные собутыльники, силящиеся выбраться из сточной канавы, где был настигнут и побеждён великий змей, с трудом поднялись на ноги. Скаидрис обхватил Хельги за шею, а скальд приобнял старшего товарища за талию, и два великих воина очень медленно поковыляли в сторону броневика.

Монакура Пуу, бесчинствующий на вершине стрелковой башенки, слал в сторону бора смертоносные очереди над самыми головами двух бойцов, спешащих навстречу своему спасению.

— Шевелите своими задницами, девчонки, — прорычал сержант обнимающимся.

Дверца десантного отсека броневика приглашающе распахнулась и смуглые женские руки, обнажённые и татуированные алыми розами, бережно подхватили Скаидриса, который потерял последние силы за эту короткую перебежку.

Хельги выглядел неважно, но у скальда хватило сил подхватить тощие ноги, обутые в рваные синие кеды, запихнуть их в чрево бронетранспортёра, залезть самому и дать короткую автоматную очередь в сторону бора, прежде чем захлопнуть дверцу, повалиться в кресло десанта и потерять сознание.

* * *

Невозможная дрянь проникла в его ноздри: запах муравейника, обоссанного бродячими псами. Его веки задрожали и Скаидрис с глубоким хриплым вздохом открыл глаза. Он полулежал в кресле десанта, плотно пристёгнутый ремнями безопасности. Над ним склонились две женщины: Аглая Бездна отирала его лицо мокрой тряпкой, а Соткен терзала его голое пузо. В руках кривушки мелькали шприц, рулон бинта и бобина лейкопластыря. Боли он не чувствовал — по всему телу разлилась мучительно приятная истома, во рту пересохло так, что язык прилип к нёбу. Хотелось пить, сигаретку и почесаться.

— Очухался, — простонала тщедушная женщина в красном сарафане и уставилась стальными глазами прямо в покрасневшие очи раненного.

— Пуля в брюхе, но шансы есть. Нужна кровь. Какая у тебя группа, малыш?

— Четвёртая с отрицательным резусом, — ответил ей лив, внимательно следя за шикарной областью декольте, образованной щитками кевларового бронежилета, слишком узкого для такого роскошного бюста. — Самая редкая, такой ни у кого нет. Так что не парьтесь, я обречён. Ширните меня ещё разок, напоследок: очень клёвая хрень. Это опиаты?

Он облизнул потрескавшиеся, пересохшие губы, сконцентрировав свой взгляд на волнующей ложбинке.

— Тебе, щенок, прекрасно подойдёт моя кровь. У меня первая, — раздался хриплый голос со стороны кресла водителя. — Твоя четвёртая группа — паразит. В тебя вливать можно из кого угодно, а вот изливать рекомендуется только таким же долбоёбам. Таким, кто с четвёртой. Так что никуда ты не денешься: мы тебя выходим, подлатаем, а потом ты и твой голубой дружок предстанете пред лицом военного трибунала, который, в свою очередь, представлять буду я, Монакура Пуу, сержант Волчьего Сквада. Предстанете и будете осуждены за своеволие и невыполнение приказов. Будете осуждены и понесёте наказание, причём такое суровое, что даже я сочувствую тебе и твоему дружку. Лучше бы вас пристрелили, ей богу.

Аглая Бездна залепила грязной тряпкой большой рот, открывшийся для достойного ответа и боязливо покосилась в сторону водительского кресла. Скаидрис посопел, помолчал и скосил на девушку свои затуманенные глаза. Отметив, что приступ ярости у лива прошёл, Аглая избавила военного преступника от кляпа.

— Где твоя кенгуруха, дрочила? — почти ласково спросила она.

— Я затыкал её кусками кровавые дырки своих соратников, — ответил Скаидрис, слабо кивнув в сторону Соткен, лепящей ему на живот куски пластыря, и Хельги, расплющенного в кресле изрядной дозойобезболивающего.

Скальд хмурился и пускал слюни блаженства, внимая грёзам, насланным духом злого цветка, что путешествовал сейчас по его венам.

Соткен выпрямилась и Скаидрис проводил её грудь взглядом, полным глубокого сожаления.

— У нас есть два варианта, сладенькие, — проговорила кривушка, — Первый вариант. Назовём его быстрый. Мы едем в город, в мой родной город, в мою квартиру. Это тут рядом. Там есть всё необходимое. Медикаменты, бинты, системы, капельницы и инструменты. Но, скорее всего, в городе обретаются эти странные парни с гребнями на головах, что так ласково встретили наших бойцов. Поэтому не исключено, что добравшись с боем до места, мы довольно быстро подлатаем наших пацанов, после чего довольно быстро все погибнем.

Скаидрис протянул вперёд руку и смог дотянуться до края драного этнического сарафана. Он намотал тряпьё на руку и потянул к себе. Соткен недовольно уставилась на измазанную кровью конечность, на которой не было и намёка на рельеф мускулатуры.

— Скажи, мамочка, а та рыжеволосая красавица Сабрина из твоей истории* до сих пор обретается в твоём холодильнике?

*Примечание: Имеется ввиду история Соткен о пережитом ею первом дне Апокалипсиса, рассказанная в седьмой главе.

Притянутая за юбку к полуобнажённому мужскому телу, Соткен наградила раненного звонкой и чувственной оплеухой, после чего нежно лобызнула лива в синюю пентаграмму на бледной щеке и отобрала из его слабеющей руки кусок своего платья.

— Семь лет прошло, семь грёбаных постапокалиптических лет, малыш, — томно вытянула она, с неохотой отстраняясь от остывающего мужского тела. — Даже если эта крашеная шалава всё ещё там, боюсь, что её роскошное тельце слегка подпортилось. По причине отсутствия электричества, которое питало её скромный последний приют, то бишь мой рефрижератор.

— Так даже лучше, — мечтательно протянул Скаидрис, закрыл глаза и снова потерял сознание.

Аглая Бездна смачно влепила грязной тряпкой по бледной роже своего возлюбленного, но тот не пошевелился и глаза не открыл.

— Сдох? — осведомился Монакура Пуу, слегка повернув голову в сторону десантного отсека.

— Нет ещё, — ответила сержанту Соткен, пробирающаяся вдоль ряда кресел.

— Надеюсь, — добавила она еле слышно.

— А что за второй вариант? — спросил сержант.

— Второй вариант медленный, но, какой бы из них мы не выбрали, Ньялу поведу дальше я.

Они поменялись местами: Соткен вцепилась в руль, а сержант откинулся на пассажирское сидение, мельком глянув на Бездну, что тормошила бездыханное тело, повисшее на ремнях безопасности. Напротив них в точно таком же кресле обмяк скальд Хельги. Он что-то невнятно мычал; из под спутанных волос, свешивающихся ему на лицо, свисала на пол длинная нить слюны.

— Второй вариант заключается в том, — тщедушная женщина с большими сиськами резко крутанула руль броневика и в её стальных глазах зажглись чёртовы огоньки, — Что мы сразу отправимся в клинику, на мою работу.

Монакура Пуу откинул с лица спутавшиеся меж собой косы, косички, жгутики и просто пряди грязных волос, топорно скрученные в дреды и полуобернулся назад:

— Мелкая, как там щенок?

Ухо девушки припало ко впалой груди лива, и её скуластое лицо озарилось робкой надеждой.

— Выбираем второй вариант, — заявил во всеуслышание сержант Псового отряда. — А к тебе домой,боец, мы заедем на обратном пути, ибо к тому времени, когда ты всех нас починишь, — он выразительно почесал свёрнутый на бок нос, — Нам всем снова нестерпимо захочется убивать. Кстати, у тебя же есть чё-нить годное из мéтала?

* * *

Ньяла, ведомая уверенной смуглой рукой, кожа которой цвела алыми розами, вырвалась из объятий сказочного бора и оказалась на трассе. Асфальтовое покрытие просело и растрескалось, местами зияли глубокие ямы, заполненные подозрительной зеленоватой жижей, кое-где сквозь глубокие трещины пробились наружу кривые побеги каких-то уродливых растений, светоотражающая краска с дорожного ограждения облупилась, а сам заборчик проржавел и покосился. Броневик покатил вперёд, ловко объезжая ухабы и выбоины.

— Ну вот почему я такая невезучая?

У Бездны прошёл приступ яростной истерической паники, лишь только она убедилась, что лив дышит. Слабо, но ровно и спокойно. Теперь девушкой овладела вполне обычная для неё финерально-депрессивная хандра.

— Круиз, я так понимаю, проёбан. Чует моё сердце: назад на кораблик вернутся не все, а я очень бы не хотела стать одной из этих «не всех», поэтому вместо празднования моего шестнадцатого дня рождения и достойной по этому случаю треш-вечеринки, мне вновь придётся защищать свою жизнь.

Монакура Пуу хмыкнул, Соткен хихикнула. Аглая Бездна покачала головой и, отодвинув в сторону длинные, свисающие до пола, волосы Хельги, вписала смачный щелбан по сопливому носу упоротого скальда.

— Причём, — продолжила расстроенная девушка, — Вы только гляньте, от кого эту самую свою жизнь мне приходится защищать. Самыми обычными врагами, походу, были уголовники Герты, а если судить по нашей тётечке, — грязный палец указал на Соткен, сосредоточенно крутящей руль автомобиля, — То вы ваще прикидываете, что за компашка там собралась?

Соткен польщённо заулыбалась и послала девушке воздушный поцелуй с помощью зеркальца заднего вида.

— А эти мёртвые эсэсовцы в тевтонских доспехах? Помните? Они же нас с ним, — палец ткнул в кучу кос, разметавшихся по изголовью пассажирского сидения, — Чуть не порешили. Потом викинги эти сраные, что во временную петлю поймались, а теперь вот куча клонированных Уоттиков, Вишесов и Роттенов. Чё за закос гнилой такой? Не пойму. Мы ж, блядь, в Гермашке. Нихуя ни в Ливерпулях. Тута же готы под дарктехно быть должны, куда не плюнь. Просто целый стадион крашеных дебилов в облегающей коже. Но никак не британские панки. Чё не так с твоей страной, а тёть?

— Я думаю, что насзахватили англосаксы, — ответила Соткен, — Угрожали ядерной бомбой. У нас-то нету. Мстят за две предыдущие мировые войны. Думаю, что те, с кем мы сейчас столкнулись, и есть британские панки, ограниченный контингент, — ответила Соткен и, снизив скорость, принялась внимательно вглядываться в боковое окно пассажирского сидения.

— Хера там лысого. — ответил ей Монакура Пуу. — Эти пацаны сражаются, как истинные немцы. Ответственно заявляю — тот сосновый бор, откуда мы на тапки встали, завален германскими телами.

— Тогда тому есть другое объяснение... — начала было Соткен, но осеклась, резко затормозила и выругалась по-немецки.

Потом развернула Ньялу и покатила по встречной полосе, удивлённо вглядываясь в сплошную стену кустарника, буйно разросшегося по обочине трассы. Заветного поворота не было. Семь лет назад где-то здесь обреталась узкая гравийная дорожка, один конец которой выходил на трассу, а второй — на волшебную дорожку из жёлтого кирпича, ту самую, заветную дорожку исполнения желаний.

А сейчас тут ничего не было. Ничего. Никакого долбанного поворота, никакой кирпичной дорожки.

Соткен остановила броневик и вылезла из кабины, бросив быстрый взгляд назад — на умирающего соратника и его несчастную подругу, что сидела рядом, прижавшись ухом к его груди.

Монакура Пуу последовал за ней, повесив на голую шею ремень канадской штурмовой винтовки. Соткен, забыв про поиски поворота, невольно залюбовалась огромным мужчиной — высоким и тощим, словно весенний лось. Она подметила, что уже очень давно не видела на сержанте ничего, кроме рваных, камуфлированных асфальтовыми оттенками, штанов. В любую погоду он оставался гол по пояс и бос. Если пахло жареным, одевал бронежилет, но сейчас армор отсутствовал и Соткен пристально пырилась на жилистые руки, поросшие жёсткими и рыжими, как шерсть тигра, волосами, на могучие рёбра, выпирающие сквозь складчатую, как у бегемота, кожу и на впалый, расчерченный правильными квадратиками усохших мышц, живот.

Под ногами хрустнуло. Соткен остановилась и посмотрела вниз. Мелкие камушки. Гравий. Она подняла глаза и уставилась на пышный куст шиповника, усеянный багряными плодами — орешками с остатками нежных лепестков.

Куст приглашающе раскинул свои ветви, утыканные иголками в палец длиной.

Соткен раздвинула стебли и решительно шагнула в заросли.

Раздался треск рвущейся материи.

Монакура поморщился и не последовал за ней.

Через сорок ударов сердца маленькая женщина выскочила из кустов, будто курица, попавшая под щётки автомобильной мойки. Исцарапанная и драная. Алый сарафан висел клочьями.

— В машину, — процедила она сквозь стиснутые зубы и вскоре зелёный броневик, рыча, вонзился в заросли диких роз, безжалостно давя протекторами нежные, благоухающие цветы.

— Возможно место, куда мы направляемся, обитаемо, — хмуро вытянула Соткен, озабоченно вглядываясь вперёд сквозь лобовое стекло бронеавтомобиля.

— И тот, кто там обитает, совершенно не хочет, чтобы его нашли. Поэтому вырастил на дорожке заросли колючих кустов и бурьяна высотой в человеческий рост, — согласился Монакура Пуу.

— Но это точно не наши панки. Эти бы вместо кустов навалили гору пустых пивных бутылок, проехались по ней трактором, а потом, для пущей безопасности, собрались бы все вместе, сели сверху и дружно насрали, — подметила Соткен.

— Возможно, — согласился сержант. — В любом случае надо быть готовым к тёплому приёму. Мелкая! Щенки ещё живы? Очень хорошо! Тогда хватит размазывать свои девичьи сопли по их лысым щенячьим сиськам. Займи место стрелка, боец.

Аглая Бездна утёрла нос и поднялась на круглую башенку стрелка, где и вцепилась в приклад пулемёта Браунинга, намертво, словно бультерьер в шею овчарки. Кожа на острых скулах белела, будто кости мертвеца, отполированные песком времени, а в чёрных, как уголь, глазах, мелькали силуэты обитателей преисподней, отбрасывающие глубокие тени на тяжёлые, заплаканные веки. Аглая Бездна выглядела словно приговор. Окончательный и беспощадный.

Бронемашина медленно катила по узкой дорожке, мощёной растрескавшимся жёлтым кирпичом. На хищную морду Ньялы, на оскаленные прутья решётки радиатора, налипло несколько лепестков диких роз.

* * *

Вскоре дорожка, очень похожая на ту, по которой прошла Элли Co, вывела их на большую поляну, что когда-то давно, в прошлой жизни, была аккуратной лужайкой, покрытой мягкой травкой для гольфа. Теперь же зелёный коврик исчез, поглощённый сплетёнными побегами бурьяна, острой осоки, репейника и прочих никчёмных сорняков. Посередине заросшего луга высилась громада старинного особняка. Его стены и многочисленные башенки увивали стебли плюща и дикого винограда; растения попробовали забраться и на острую, черепичную крышу, но не смогли закрепиться там, побеги соскользнули и теперь свисали вниз густой бахромой. Лиственная шуба древнего строения отливала зловещими оттенками фиолетово-серебряной кислотной акварели.

Ньяла остановилась напротив лестницы, охраняемой двумя злобными каменными горгульями и исторгла из себя десант.

Огромный, лохматый мужчина, босой, в серых камуфлированных штанах и бронежилете на голое тело, ловко выскочил из пассажирской дверцы, и, припав щекой к прикладу штурмовой винтовки, бросился вправо, в обход здания.

Худенькая женщина, ростом два вершка, три горшка, одетая в багровый драный сарафан, что свисал с её тонкой талии волнующими лоскутьями, вывалилась из водительской дверцы. Приняв позу стрелка, она отправилась влево, переваливаясь, словно беременная утка, с одной, короткой ноги, на ту, что подлиннее.

Аглая Бездна застыла на пулемётной башне, с таким непроницаемым и суровым лицом, что каменные бестии напротив не выдержали её взгляда и сморгнули.

Задняя дверца бронемашины распахнулась, и оттуда выпал скальд Хельги, сжимающий в одной руке древний скандинавский меч, а в другой — ствол автомата Калашникова. Сделав пару неуверенных шагов, бледный, как пузо дохлой лягушки, слюнявый викинг опустился на колени, воткнул клинок в землю, отложил пушку в сторону, и, придерживая длинный хаер обеими руками, принялся исступленно и самозабвенно блевать.

Звуки он издавал потрясающие, и они, похоже, слегка доставили Бездне, отвлекая девушку от томительного ожидания. Она сосчитала семьдесят ударов своего сердца, прежде чем очищенный скальд прекратил изрыгать мерзость, и в изнеможении откинулся на спину. Его бледные губы изогнулись в волчьей улыбке. Духи маковых полей устранили все преграды и вновь продолжили своё чарующее путешествие по жилам скальда, даруя тому блаженство и отдохновение.

Наконец, с той стороны массивных, окованных железом двустворчатых дверей прорычали:

— Мелкая, это мы, и мы выходим, не шмаляй.

Аглая Бездна сдвинула ствол пулемёта, взяв под прицел пару узких окон верхнего этажа, что едва угадывались под фиолетовым покрывалом остроугольных листьев. Каменные горгульи вздохнули с облегчением.

Створки распахнулись с пронзительным скрипом; Монакура Пуу и Соткен, показавшиеся на пороге, вид имели встревоженный, их лица выражали недоумение.

— Мы зашли с чёрного хода. Там было открыто. Здесь что-то нечисто, — сказал сержант, подходя к броневику, — Похоже на подставу, но у нас нет другого выхода, иначе твой любимый щенок ласты склеит.

— Эй ты, придурок, — он строго посмотрел на скальда, нехотя поднимающегося из поросли высокой травы, изрядно примятой и заблёванной.

— Оклемался? Хорошо. Бери мелкую и заносите внутрь щенка, мы вас прикроем, потом проверим все остальные этажи, понял?

— Понял; говно — вопрос; так точно; щас всё будет.

В оснащении Ньялы, отжатой у разгромленной банды Герты, которая, в свою очередь, отжала это чудо у ограниченного контингента канадских морпехов, имелось всё, и на все случаи жизни. Включая пару примусов, порнографические журналы и даже компактные санитарные носилки. На них-то и погрузили раненного лива. Когда его несли ко входу, голая рука безвольно тащилась по земле, носок рваного кеда с торчащим оттуда грязным пальцем раскачивался из стороны в сторону, а длинный хаер волочился по земле, путаясь в армейских берцах Бездны.

Огромный холл встретил незваных гостей сумраком и сыростью. Лучи армейских фонариков, прорывающиеся сквозь пелену витающей в воздухе пыли, выхватывали фрагменты старинного интерьера. С ветхих картин, развешанных по стенам зала, на пришельцев недобро взирали строгие лики седобородых мужчин и их увядших жён.

Вот Соткен запнулась обо что-то и смачно выругалась. Препятствием оказались оленьи рога, что, растопырив свои острые отростки, поджидали визитёров.

Вот Монакура Пуу что-то прорычал в густые усы и указательный палец, лежащий на спусковом крючке, дрогнул. Свет фонарика, прикреплённого к стволу его винтовки, отразился в стеклянном оке чучела гигантского медведя, стоящего на задних лапах.

— Направо, — сказала Соткен, поведя дулом автомата в сторону длинного, тёмного коридора.

Они свернули и продвигались вперёд цепочкой — впереди сержант выцеливал любой малейший намёк на возможную опасность, следом пыхтящая от напряжения Бездна и упоротый в хлам Хельги тащили носилки со Скаидрисом, в арьергарде ковыляла Соткен, оглядываясь и настороженно принюхиваясь — похоже старая лисица почуяла неладное и навострила ушки.

— Пришли,эта дверь — сказала она, — Операционная.

Сержант повернул позеленевшую от времени медную ручку и ступил первым в сумрачное помещение, освещая фонариком тёмные углы.

— Чисто.

Остальные ступили следом. В помещении жутко воняло. Формалином, ацетоном, спиртом и откровенной мертвечиной.

— Кладите его, — Соткен указала на операционный столик, стоящий посередине комнаты.

На столе громоздились кучи чего-то пугающе невнятного.

Монакура Пуу подёргал створки узких, стрельчатых окон, и те поддались. Сержант расправился с побегами растений, заплетших проём, и помещение наполнилось тусклым светом.

Неординарный интерьер операционной навевал смутную тревогу.

Унылая кафельная плитка, характерная для мест вроде этого, отсутствовала. Шероховатые цементные стены покрывала коричневая краска. Вдоль стен змеились причудливо изогнутые трубы: ржавые и влажные. Раковину рукомойника покрывал слой многолетней пыли, а а стеллажи, уставленные стальными коробочками, поддонами, ретортами, баночками и колбами, в которых плавало что-то ужасающее — соответствовали вышеописанному — выглядели напрочь железными, напрочь ржавыми и жутко запущенными.

В углу, на позолоченных львиных ножках пузатилась ванная, формой напоминающая живот беременной женщины.

Она была, естественно, ржавая и железная.

Аглая Бездна смахнула с поверхности ржавого и, блядь, железного операционного столика всю мерзость, и они, вместе с Хельги, водрузили сверху носилки с ливом.

Скаидрис не подавал признаков жизни, однако Соткен оттянула тому веко, пристально вгляделась в закатившийся голубой глаз, зачем-то подула в него и удовлетворительно покачала головой.

Покопавшись в настенном шкафчике, она вытащила оттуда пухлый запечатанный пластиковый пакет.

— Придвиньте их к столу, — сказала Соткен Бездне и Хельги, указывая на штативы осветительных приборов, больше похожих на вешалки для одежды, модные в дореволюционной России, нежели чем на лабораторное оборудование.

— И развесьте на них фонари.

Недоросли повиновались и весьма шустро. В операционной стало намного светлее. Но недостаточно.

— Теперь я смогу поставить пару капельниц нашему герою, но кто-то должен спуститься в подвал, заправить и вручную завести местную электростанцию. Только тогда я смогу оперировать.

Соткен неуверенно уставилась на Монакуру Пуу. Тот нахмурился и покачал головой.

— Вот и у меня такое же чувство, малыш, — сказала доктор, подходя к стальной панели, вмонтированной в стену.

Она нажала пару кнопок и все услышали слабый гул, раздавшийся где-то в глубине дома. Соткен щёлкнула ещё одной кнопкой и операционную залил нестерпимо яркий свет.

— Мы здесь не одни, — сказала она. — Но это ничего не меняет, а пока лишь упрощает нам жизнь — никто никуда не идёт.

— Кто-то семь лет следил за состоянием генераторов, заряжая аккумуляторы аварийного запуска, — пояснил Монакура Пуу двум недоумевающим подросткам.

Те лишь глупо переглянулись между собой и продолжили таращиться на яркие лампочки, вспыхнувшие белым свечением.

— Тут кто-то живёт, — попробовала Соткен на свой лад.

— Вот же блядь! — Аглая Бездна схватилась за свой Диемако, а скальд Хельги обнажил меч, выдернув его из куска кожи, скрученной в подобие ножен.

Соткен выудила из пакета белоснежный халат и напялила его поверх бронежилета.

— Ты, сладенькая, — изящный женский пальчик, увенчанный обкусанным ногтем с ободком грязи вокруг, вперился в Аглаю Бездну, — Отставь свою пушку в сторону и забудь про неё. Ты будешь мне ассистировать, пока я буду резать и штопать твоего мужика. Просто делай всё, что я тебе скажу и не отвлекайся, даже если сюда заявится восставший из гроба Лемми Килмистер.

Бездна, что покусывала свои пухлые губки, нервно теребя приклад Диемако, согласно кивнула и положила винтовку на пол.

— Ты, вояка, — означенный палец вперился в Монакуру Пуу, всё ещё державшего под прицелом входную дверь, — Садись сюда.

Соткен указала на громоздкое кресло, стоящее возле операционного стола, и смутно навевающее образ старого, доброго электрического стула. Весьма удобного электрического стула — с подлокотниками, изголовьем и мягким, протёртым множеством задниц, седалищем.

— Садись и поработай кулачком.

Монакура Пуу осторожно сел и с сомнением оглядел толстые ремни, коими было оснащено кресло.

— Можешь не пристёгиваться, малыш, полёт будет мягкий.

Из пакета появилась целая куча пластиковых трубочек, свёрнутых спиралью.

— Однако же, — продолжила Соткен, любовно втыкая иглу в толстую, как канат, вену сержанта, — Ты, кровяной мешок, особо не расслабляйся и держи дверь под прицелом.

Монакура криво хмыкнул и, перехватив поудобнее штурмовую винтовку, навёл её ствол на плотно запертую дверь.

— Теперь насчёт тебя, дурило упоротое.

Пальчик указал на Хельги. Из пакета появилась баночка и полетела в викинга. Тот ловко поймал.

— Тебя резать не придётся, пуля прошла навылет и не задела кость. Съешь три таблетки.

Соткен показала скальду три пальца.

— Не всю банку, иначе у тебя отвалится нос, а потом и член.

Хельги криво улыбнулся и, отсчитав положенное количество, проглотил кругляшки.

— Молодец. Теперь лезь в эту лохань, — пальчик указал на пузатую ванную, — Высуни оттуда свою лохматую башку, ствол своего автомата, и прикрывай нас всех. Ванная крепка, как шкура броненосца, поэтому, если к нам пожалуют гости и начнётся заварушка, у тебя есть все шансы выжить, даже если нас всех здесь положат. Если выживешь, расскажешь остальным. Сложишь вису. Потомки будут помнить, как мы победили.

Хельги вновь оскалился и залез в лохань.

Соткен достала из волшебного пакета блестящий футляр и, раскатав длинное полотенце возле впалого живота бесчувственного лива, раскрыла коробочку и разложила на тряпку хирургические инструменты.

Она утыкала Скаидриса кучей иголок с трубочками, кои тянулись к Монакуре Пуу и дюжине штативов, оснащённых мешочками с подозрительно булькающими жидкостями. Некоторое время она оглядывала поле предстоящего сражения за жизнь одного из последних настоящих металхэдов.

— Ну и теперь, то, что касается меня — всесильного доктора и потенциального спасителя этой тощей задницы.

Палец оттянул веко лива. В голубой радужке пациента плескалась бесконечная безмятежность.

— Небольшой допинг, для мобилизации сил физических и приятного творческого настроя.

Ловкие пальчики виртуозного хирурга, знаменитого убийцы и искушенного мастера холодного оружия отломали головку стеклянной ампулы. Доисторический, многоразовый шприц забулькал, вытягивая в себя кубы прозрачной, как слеза, жидкости.

— Ебись всё конём. Так, моя сладенькая?

Аглая Бездна, наблюдающая за происходящим действом расширяющимися от ужаса чёрными бездонными глазами, лишь безмолвно кивнула.

Игла воткнулась точно в середину бутона распускающейся розы, вытатуированной на сгибе смуглой руки.

— Тётечка, — выдавила из себя испуганная девушка, — Это больше похоже на пыточную или на лабораторию доктора -психопата, чем на операционную навороченной клиники пластической хирургии. Почему так?

— Стилизация, — заплетающимся языком ответила ей побледневшая Соткен: маленькая женщина глубоко затянулась прикуренной сигаретой, слегка прикрыла оба века, и нарочито медленно взяла в руки скальпель.

* * *

— Ещё хочешь? — спросила Бездна, тыча столовой ложкой в тонкие губы Скаидриса.

Жующий лив отрицательно помотал головой, проглотил то, чем был набит его рот, смачно отрыгнул и сказал:

— Обалденно вкусный супчик. Даже с кусочками мяса. Что это, Бездна?

— Крысы. Сама в подвале наловила. Всё для любимого.

Физиономию Скаидриса свела интенсивная гримаса, и девушка слегка успокоила парня.

— Хер его знает, что это. Соткен варила, ты же знаешь её кулинарную специфику.

Скаидрис сморщился, вспомнив легендарный айнтопф, съеденный перед первым днём неотвратимой морской болезни. Однако слегка успокоился.

— Ладно, отдыхай, — вздохнула Аглая, вставая, — Я к себе пойду, залезу в тёплую ванную. Хер его знает, когда нам снова выдастся возможность поваляться в ванной. А потом мне в наряд.

— Слышь, Бездна, — слабым голосом пролепетал лив, которого наваристый бульон накрыл и стремительно убаюкивал, — Никуда не убежит твоя ванная, утром помоешься, посиди тут, со мной, с умирающим последним труъ-мéталом на этой гребаной планете, а то мне очень одиноко и тоскливо.

— Настоящему мéталу всегда должно быть скорбно, одиноко и тоскливо. Но так и быть, уговорил.

Она завалилась рядом с ним, на широченную кровать и блаженно закрыла глаза, погрузившись в приятную упругость полуистлевшего, вонючего матраса.

— Ты даже ботинки не снимешь? — поинтересовался вмиг взбодрившийся Скаидрис.

— Так, любимый мой, — Аглая приподнялась на локте и строго уставилась на друга. — Даже не думай не о чём таком, понял? Тебе вообще ходить нельзя, даже в туалет.

— А я и не хожу, — расстроенный лив перевернулся на бок, покопался у себя в штанах, и вскоре мощная струя ударила в железные стенки мятого ведра, заботливо подставленного под ложе раненного.

Аглая Бездна немного смягчилась.

— Мы с тобой всё наверстаем, но сейчас нас ждёт небольшое воздержание. Иначе у тебя швы разойдутся. Кстати, ты, наверное, ещё не в курсах насчёт того, как тебя располосовала эта перекрытая фрау?

— В смысле? Что ты имеешь ввиду, моя девочка?

— Когда швы зарубцуются, у тебя на брюхе будет красоваться надпись.

— Чё, бля?

Скаидрис попытался задрать на себе майку и ощупать перебинтованное пузо, но женская, необычайно мускулистая рука, пресекла его панику, опустившись на промежность парня.

— Не волнуйся. Текст, по крайней мере, достойный. А сейчас лежи спокойно, негодяй, и не вздумай меня лапать, а то я перестану.

Рука Бездны ловко расстегнула штаны последнего мéтала на земле и скользнула внутрь.

* * *

Голова Соткен болталась взад и вперёд, ровно как у китайского болванчика. Затылок женщины выстукивал монотонный ритм об деревянное изголовье кровати — в унисон ритмичным шлепкам Монакуровского, заросшего рыжими волосами, паха. Сержант напоминал льва за работой. А работ у льва всего две. Первая — валяться на скале и орать дурным голосом, пугая обитателей саванны, и вторая — регулярно ублажать своих ненаглядных львиц. На пике кульминации мужчина выдернул своё, потрясающее размером, орудие из мокрого плена хлюпающего болотца, и роскошные сиськи, что наконец-то перестали прыгать вверх-вниз, как две трясущиеся порции упругого пудинга, грандиозно залило. Соткен приоткрыла рот и кончиком языка слизала дымящуюся скверну с уголка своей верхней губы. Покатала в полости, раскрывая букет, скривилась и сплюнула вбок.

— Неплохо, сладенький.

Соткен пристально посмотрела на чудовище, нависающее над ней и не смогла сдержать кривой ухмылки. Из-под спутанной гривы на неё внимательно взирали два миндалевидных ока, лишённых каких бы то ни было эмоций — лишь лёд да пустота. Глаза эти украшали такие глубокие чёрные тени, что Монакура напоминал просветлённого медведя панду, а нос, перемотанный неровными слоями сморщенных бинтов, делали его похожим на египетскую мумию. Соткен перевела взгляд на огромный член, лежащий у неё на пузе. Тот, распухший и обмякший, валялся в луже липкой жижи и слабо подрагивал. Из дырочки на его головке всё ещё вытекали матово-серебряные нити. Она стряхнула с себя эту гадость, наспех отёрла бюст краем простыни, на которой лежала и выпросталась из под самца, прежде, чем тот рухнул мордой вниз и сразу же уснул.

Она одёрнула лоскутья, в которые превратился подол её алого сарафана, и рука ощутила мерзкую, липкую тряпку. Соткен поёрзала бёдрами, высвобождаясь из плена тугой резинки, охватывающей её тонкую талию, и навсегда рассталась с останками этнического одеяния древних ливов.

Голая, невозможно кривая и прекрасная, женщина шагнула к платяному шкафу.

Она пнула добротный, дубовый "wardrobe" и тот послушно распахнул створки, будто ручной кашалот в ожидании рыбёшки.

Она выбрала летнее просторное платье — лёгкое с цветочной палитрой и одела его. Солнце пробилось в узкое окно слабым лучиком, и тяжёлый воздух помещения посвежел. И, хотя сейчас стояла поздняя осень, в комнате запахло весной и майским дождём.

Теперь трюмо. Зеркало явило ей образ бледной, немолодой женщины со впалыми щеками, заострёнными скулами и глубокими тенями на тяжёлых, опухших веках.

Но она знала, как всё исправить.

Красная помада. Её прекрасно очерченные, чувственные губы. Можно особо не стараться. Главное густо и ярко.

Теперь назад к шкафу.

Что-то там ещё, в самой глубине.

Что-то тускло поблёскивает, отражая блики вечернего солнца от своего воронёного ствола.

Что-то ждёт, чтобы его взяли и нажали курок. Вставив ствол себе в рот.

Дверь в апартаменты, предназначенные для клиентов, приходящих в себя после сложных пластических операций, распахнулась от удара изящной женской ступни.

Скальд Хельги проворно отпрянул от скважины, ловко избежав удара в лоб дверной створкой.

Тщедушная и невыносимо привлекательная, кривая и хромая маленькая женщина в просторном летнем платье, держа наперевес культовую Ремингтон одиннадцать, устремилась вперёд, в сумрак длинного сумрачного коридора, оставляя после себя волнующую ауру запахов недавнего секса.

Хельги глубоко вдохнул будоражащий шлейф ароматов и последовал за ней.

* * *

Смеркалось. Аглая Бездна стояла возле распахнутого узкого окна, пырясь в темнеющее над кронами сосен осеннее небо и внимала беспокойным крикам и щебету неведомых пичужек, населяющих окрестный лес. Пернатые твари никак не хотели мириться с басовитым гудением работающих дизельных электростанций, и, хотя генераторы шумели уже почти неделю, птички продолжали возмущаться и надрывно орать. Особенно по вечерам.

Девушка глубоко зевнула и скорбно выдохнула. Получилось протяжное и печальное стенание.

Спать сегодня не придётся. Не придётся половину ночи. Её вахта. Они с Хельги дежурили по очереди, каждый по семь часов. Вот уже несколько дней.

После того, как упоротая в хлам Соткен изрезала всё брюхо Скаидриса, выкачав из Монакуры Пуу пару галлонов крови, Аглая была уверена, что её любимый умрёт, как впрочем и сержант. Но уже на следующий день Скаидрис пришёл в себя, да и выжатый, как лимон, Монакура чувствовал себя вполне сносно, только всё время спал, а когда не спал — жрал. А ещё через день доктор Соткен заявила, что настала пора выполнить обещание, данное ей самой госпоже лейтенанту. То бишь Йоле. Она сказала, что пора браться за дело, ткнув своим грязным пальцем в сломанный нос Монакуры Пуу. Сержант не возражал.

Пять часов Соткен, купающаяся в ярком свете хирургических светильников, словно дирижёр симфонического оркестра в лучах прожекторов, махала блестящим скальпелем над распластанным Монакурой, превратив его морду в кровавое месиво.

Потом налепила сверху пластырей, каких-то хитрых хирургических фиксаторов, похожих на бельевые прищепки, замотала всё это бинтами и безвольно расплылась в кресле, засучив рукав халата и целя иглой в бутон алой розы, что уже посинел от многочисленных вливаний.

— Порядочек, — заявила она и отправилась бродить по цветущим маковым полям.

Памятуя надпись на брюхе Скаидриса, выполненную способом шрамирования, Бездна сомневалась в этом самом "порядочке", но всё же надеялась на лучшее. Оно и случилось, это самое лучшее. На следующий день сержант забинтованной мордой и чёрными синяками под глазами напоминал мумию на отходосах, но особого беспокойства не выказывал. Только всё время сонно клевал своим новым, не предъявленным пока ещё носом, и требовал еды. А в подвале этого старинного замка, превращённого в клинику пластической хирургии, имелись огромные запасы консервов. Особняк был под завязку набит всем полезным. Еда и топливо, вода, исправные дизельные генераторы, мыло и чистое нижнее бельё. Женское нижнее бельё.

Бездна поёрзала бёдрами, ощущая в свежевыбритой промежности прохладный шёлк чистых трусиков. А ещё она чувствовала колечки.

Теперь «там» у неё были колечки.

А ещё коротенькая цепочка и шарик. Маленький блестящий шарик.

Если побегать голышом по местному коридору, то цепочка клёва стукалась о шарик и чётко звенела.

Доктор Соткен сдержала своё обещание и теперь её давняя мечта сбылась.

Спустя день после операции на монакуровский нос, тщедушная женщина, что носила алый этнический сарафан ливонских женщин, сама напомнила Бездне о её просьбе.

К тому времени концентрация опиатов в крови доктора достигла критической отметки и равнялась примерно трём смертельным дозам. Но, как говорится, всё, что нас не убивает, то нас делает сильнее.

Злые цветы пока-что не спешили забирать жизнь виртуозного хирурга, знаменитого серийного убийцы и искушённого мастера нагамаки. Женщину, разумеется, слегка подклинивало, но, в общем и целом, Соткен была в порядке.

Ну, почти в порядке.

— Готова украсить свою киску? — вяло поинтересовалась доктор, утопающая в удобном кожаном кресле.

Веки женщины почернели, лицо отливало синим, она сладко почёсывала что-то, запустив руку под подол сарафана, а в уголке рта тлел окурок — фильтр и пепел длиной с полноценную сигарету.

— Или зассала ? — уточнила врач и протянула девушке маленький футляр. — Это будет твой подарочек на день рождения. От меня.

Бездна открыла ларчик, а потом и рот. Те самые колечки, которые она так хотела. Блестящие и стальные. Металлические. Круто. А ещё всякие другие цацки.

И всё это — «туда».

Вот так и настала очередь Аглаи Бездны занять место на операционном столе. Она побаивалась, но Соткен и правда была виртуозом своего дела. Всё прошло практически без эксцессов, лишь только один раз Бездне пришлось намотать на руку роскошную гриву каштановых с проседью волос и приподнять голову доктора, уткнувшегося лицом меж её широко разведённых ног. Не то, чтобы Бездне не понравилось, просто девушка знала — к замочной скважине двери операционной сейчас прилеплено восторженное око Хельги.

Аглая громко заявила врачу:

— Я пока ещё с другими тётеньками не пробовала, но уж если надумаю попробовать, то всяко выберу кого помоложе, так что не обессудь. А если так охота отлизать, то ты Йоле отлижи, ибо эта сучка без хорошего куни жить не может.

Аглая Бездна вздохнула, вырвавшись из грёз воспоминаний. Она очень устала. Её взгляд упал на обоссанное ведро, полное вонючей мочи, и настроение девушки совсем поникло. Но парашу надо вынести. Вылить в окно, хотя бы.

В её скучающем сознании возник образ средневекового утреннего города, где по узким улочкам важно гарцует на тяжёлых дестриерах свита благородного рыцаря — вся в блестящих доспехах, с лордом во главе. И тут, над их головами, вдруг распахивается кособокое оконце замызганного фахверкового домишки и оттуда высовывается опухшая рожа обывателя в полосатом колпаке, и этот перец держит в руках вонючий ночной горшок, набитый говном под завязку. Горшок опрокидывается в проём окна, зловонная жижа летит на алые плюмажи благородных рыцарей, ставни захлопываются. Занавес.

Бездна подтащила ведро к окну и вылила содержимое вниз. Но там, внизу, никаких рыцарей не было. Лишь заросли плюща и дикого винограда, оплетающие стены здания. Скучно. Бездна посмотрела на свои влажные ладони. Она испачкалась. Надо бы помыть руки. Где-то здесь должен быть тазик с водой, водопровод не работал, насосы были неисправны, или место, откуда они сосали — высохло, но вот тазик с водой — точно был. Она потянулась к фонарику — сержант строго запретил пользоваться электрическими настенными бра, без особых на то причин, хотя бра, в отличие от насосов, были исправны и работали.

«Штобы не светиться», — пояснил Монакура Пуу свой запрет.

Она уже нажимала маленькую кнопочку на корпусе армейского фонарика, когда острый взгляд ученицы снайпера уловил что-то необычное, там, в сумраке дальнего угла комнаты.

Что-то блеснуло и пропало. Что-то, похожее на всполох огня.

На маленькое пятно тусклого света. Прямо в стене.

Аглая дёрнула шнурок электрического бра и комнату залил мерзостный голубой свет. Бездна в два прыжка оказалась у стены, там, где, как ей показалось, мелькнул отблеск.

Стена, оклеенная рельефными обоями. Сплошная стена.

Аглая включила свой армейский фонарик и тщательно исследовала обои, ощупывая рукой шероховатую поверхность.

Ага. Вот оно. Отверстие. Дырка в стене.

Бездна легонько постучала кулачком по поверхности, а в следующий момент её милитаристский ботинок вломился в стену, кроша в труху хрупкий гипсокартон.

Спящий на кровати Скаидрис что-то глухо пробормотал, шумно пустил ветра, и, перевернувшись на другой бок, снова захрапел.

Аглая Бездна вытащила из кобуры австрийский Глок, сплюнула под ноги сгустки гипсовой пыли, и, подсвечивая себе путь лучом фонарика, решительно шагнула в пробитую ею брешь.

* * *

Соткен, кружась в танце, ловко перемещалась по тёмному коридору, чудесным образом избегая столкновения с маленькими диванчиками, креслами и тумбочками, что встречались на её пути. Одной рукой она крепко обхватила шею своего партнёра — ствол винтовки Ремингтон, а второй притянула талию танцора, что была прикладом пушки, к себе, страстно прижимаясь к ней низом своего животика.

Исполнив несколько сложных танцевальных движений, она замерла на месте.

Музыка в её сознании затихла, но тишина продолжалась недолго — грянул гром, блеснули молнии и хлынул холодный, проливной дождь.

Танец закончился и теперь наступило время полёта.

Оседлав ружьё, словно помело, маленькая кривая ведьма взмыла вверх, туда, где искрило и грохотало.

Атмосферно вставленный танцем и последующим за ним полётом, скальд Хельги, таящийся возле чайного столика, не мог позволить себе пропустить продолжение великолепного представления. Он вскочил на ноги и последовал за разбушевавшейся ведьмой.

* * *

«Это похоже на какое-то наваждение», — думала Аглая Бездна, осторожно продвигаясь вперёд, по тайному, узкому коридору, сокрытому меж стен старинного особняка.

Под ногами пронзительно скрипели доски, с потолка осыпались струйки вековой пыли, а на лицо девушки липли мерзкие нити густой паутины.

«Это постоянно преследует меня. Я, одна, с пистолетом наголо, оголтело ломлюсь по странному коридору, который наверняка приведёт меня в такое место, где я очень сильно пожалею, о том, что вообще попёрлась в этот гребаный проход. Но, видимо, я настолько глупа, что остановиться и повернуть назад уже не в силах. Точно так же поступали те девушки в дешёвых фильмах ужасов — лезли туда, где страшно, чтобы попасть туда, их ждал вполне предсказуемый и очень даже ожидаемый всепиздец. Так что иди, Аглая Бездна, иди, глупая чайка, может быть там, в конце пути, тебя ждёт что-то поинтереснее банального верзилы в маске из человеческой кожи, вооружённого топором, ножом, бензопилой и ржавым, окровавленным крюком. Ступай смелее, тупая кура.»

Коридор то сужался, то расширялся, делал резкие повороты и часто разветвлялся. Аглая Бездна строго держалась левой стороны, пытаясь воссоздать в памяти планировку старого особняка. Она упёрлась в стену. Ага, тупик. Но скрытые тайные проходы никогда не заканчиваются тупиком. Здесь или дверь или... Аглая Бездна внимательно осмотрела стену, возникшую на её пути, и заметила аккуратное маленькое отверстие, как раз напротив своего лица. Закуток для подглядушек. Она, разумеется, уткнулась носом в пыльную стенку и устремила взгляд чёрного ока в наблюдательную дырку. Там была кромешная тьма, и разочарованная девушка собралась продолжить свои захватывающие блуждания по тайным коридорам, в поисках того, кто тут шлялся до неё, как вдруг раздался грохот, а потом последовала резкая вспышка света, да такая, что Бездна отшатнулась от дыры.

— Scheisse, — последовал негромкий возглас и что-то опять грохотнуло.

Аглая вновь припала глазом к дырке, и увидела следующее:посредине небольшой комнатёнки, явно копирующей интерьер женского будуара, стояла какая-то маленькая, нескладная, рано поседевшая девочка — в дурацком платьице, с большими сиськами и клёвым самозарядным дробовиком в смуглой татуированной руке. Девочка откинула гриву спутанных волос и только тогда Аглая её узнала.

Первой мыслью Бездны явилось въебать ботинком по хрупкой стене и эффектно появиться перед прекрасной кривушкой, но количества мозгов, находившихся в её маленькой черепной коробочке, всё же хватило на то, чтобы понять — сделай она так, и заряд картечи — прямо в рыло с двух шагов — ей обеспечен.

Тогда она решила позвать Соткен прямо через стену, но осознала, что шансы получить всё тот же заряд картечи — прямо в рыло с двух шагов — немного снижаются, но всё же остаются критически возможны.

Поразмыслив таким образом, девушка ещё немного полюбовалась на перекрытую кривушку, что застыла на одном месте, залипнув и покачиваясь в трансе, после чего Аглая Бездна лишь пожала плечами, повернулась и ушла, стараясь особо не шуметь.

* * *

Соткен дождалась, пока дырка в стене вновь станет чёрной. Не такой чёрной, как пару ударов сердца назад, когда сквозь неё наблюдало бездонное око Аглаи Бездны, а обыкновенно чёрной, как сажа из печной трубы или тушь для ресниц.

Кривушка злорадно усмехнулась: её боевые товарищи нашли тайные проходы. Сейчас все четверо будут бегать взад-вперёд: пугаться, подсматривать друг за другом, и хихикать. Пусть развлекаются. А у неё есть другие дела. Надо провести тщательный подсчёт патронов.

Она подошла к стене, ощупала поверхность, подцепила ногтем лоскуток обоев и рванула в сторону. Тканевая основа легко отклеилась, обнажая маленькую металлическую дверцу встроенного сейфа.

«Вот, сука, я опять вляпалась в это говно. Никогда не думала, что снова открою эту дверцу. Но всё уже свершилось, и теперь остаётся только проверить, что же там, «у Бильбо в карманцах».

Две металлические коробочки жгли ей ладони, когда она вынимала их из сейфа и бережно опускала на небольшой туалетный столик.

«Крышки прочь. Вот так. Что там? Всё, как семь лет назад? Какой срок годности? Три года? Голословный пиздёж; я проверяла, всё работает. Сколько? Шесть, двенадцать, восемнадцать... Сколько всего?»

Двадцать ампул легли в ряд, будто автоматные гильзы. Всего двадцать. Соткен сглотнула комок, моментально образовавшийся в горле и с трудом подавила в себе нарастающий приступ паники. Ей казалось, что она оставляла эти коробки полными. Плотно забитыми. Доверху. В принципе, они и сейчас забиты доверху. Каким-то говном. Патронов всего двадцать. Остальное всё — ерунда, баловство, просто детские петарды. Таблетки, капсулы, баночки, маленькие пластиковые коробочки. Она покопалась в коробке и выудила оттуда пару склянок.

«Хм, пожалуй из этого будет толк. Отвлечёт на время. На некоторое время. Сначала на пару-тройку часов, пока она будет варить это чёртово зелье, а потом ещё часов на десять. Минимум на десять.»

Соткен отошла к маленькому биде, в углу будуара и, присев, основательно пописала. Теперь надо плотно запереть дверь и можно приступать. Она так и сделала. Защёлкнула дверной замок, плотно задвинула дополнительную щеколду, подпёрла дверь массивным табуретом и вернулась к столику. Подвинула поближе к столику удобное кресло и села, поставив Ремингтон рядом — приклад на пол, ствол на подлокотник. Расчистила место, сложив всё прелести обратно в стальные коробки, а драгоценные патроны запихнув в чашечки своего бюстгальтера. Нашла тщательно запечатанный флакон спирта, прекрасно сохранившего свои горючие свойства. Заправила маленькую, лабораторную спиртовку. Так-так, вот и миниатюрные, электронные весы. Но те не работали. Наверное батарейки сели. Да и хрен с ними. Семь лет — не срок чтобы забыть всю кухню. Она прекрасно помнила все пропорции. Можно приступать. Зелье она варила не спеша, медитативно отрешившись от всего сущего. Четыре часа подряд взгляд её стальных глаз ни мгновение не оторвался от маленькой стеклянной склянки, нагреваемой в слабом синеватом пламени спиртовки.

* * *

Эти странные ступеньки вились вокруг массивной колонны. Тонкие у основания, они расширялись, достигая круглой стены башни, к вершине которой медленно взбиралась маленькая Сигни. Поначалу ей понравилось карабкаться вверх по витой лестнице, но башня оказалась слишком высока, ступени — круты и холодны, как лёд, и вскоре босые ножки девочки замёрзли и мучительно заныли. Она отпустила руку Волка, прикусила нижнюю губу, и, стараясь скрыть тяжёлое дыхание, сосредоточенно сопела маленьким, вздёрнутым носиком. И поднималась вверх. Всё выше и выше.

— Давай отдохнём, моя хорошая, я устала.

Волк, опередившая её на пяток ступенек, остановилась и обессиленно прислонилась спиной к стене, а потом и вовсе сползла вниз, сев прямо на холодный металл лестницы.

«Ничего ты не устала, просто меня жалеешь», — подумала дочь ярла, но промолчала, добралась до спутницы и устроилась возле её красивых, обнажённых ног.

— Ты не передумала, моя хорошая?

Волк подцепила пальцем её подбородок и заглянула девочке прямо в глаза. Сигни некоторое время смотрела в звериные, жёлто-зелёные очи, а потом прижалась щекой к плоской груди женщины, что красит волосы кровью врагов. Из под прикрытых век девочки выкатилась одна крупная слезинка.

— Ну-ну, — торопливо проговорила Волк и погладила Сигни по щеке.

В голосе воительницы слышалась тщательно скрываемая растерянность.

— Я не передумала, Волк, — ответила девочка.

— Вот и хорошо, вот и славненько. Отдохнула? Тогда пойдём дальше.

Волк с лёгкостью поднялась на ноги, одёрнула рваный подол мини платья, с которого скалились бывшие некогда лимонно-жёлтыми, мёртвые колобки, теперь же вконец разложившиеся и ставшие грязно-коричневыми.

Сигни с трудом поднялась на ноги и продолжила карабкаться вверх по крутой винтовой лестнице. Подъём будто бы уводил её куда-то в другой мир. Она шагала по крутым ступеням, и время вокруг замедлялось, воздух тяжелел, а в ушах звенели невидимые колокольчики.

Корабль мертвецов вошёл в маленькую, неприметную бухту примерно полчаса назад, а казалось, что это случилось когда-то очень давно. Может быть несколько дней тому назад.

Когда они ступили на первые ступени этой странной лестницы, Сигни начала счёт, и сейчас дошла всего лишь до трёх сотен ударов своего сердца, но ей казалось, что этот поздний вечер уже сменился глубокой ночью, а та светлеет с каждым мигом, обращаясь в раннее утро.

Но это только казалось.

Стоял поздний вечер, уже скатывающийся в промозглую и тёмную осеннюю балтийскую ночь.

Сегодня утром их корабль всё ещё находился возле обрушившейся пристани, ожидая возвращения лохматого гиганта и всей его банды, но прилетел лишь Грим, и Сигни видела, как долго и совершенно безмолвно разговаривали между собой чудесная птица и женщина, что красит волосы кровью своих врагов.

А потом Волк подошла к ней, присела так, что взгляд дерзких девичьих глазёнок потонул в осеннем багрянце её звериных очей и очень мягко спросила:

— Ты хочешь помочь мне победить всех моих врагов, для того, чтобы этот мёртвый мир вновь ожил?

— Да, Волк.

— Ты бы хотела стать сильной и непобедимой, чтобы сражаться вместе со мной?

— Да, Волк.

— Тогда ты должна познакомиться кое с кем.

— Хорошо, Волк. Но с кем?

— Ты должна познакомиться с той, кто сделает тебя неукротимой, как морской шторм. С той, кто станет твоим учителем. Ты останешься с ней на время, а потом вернёшься ко мне.

— Но я буду скучать без тебя, Волк.

— Я тоже буду скучать без тебя, моя хорошая, но так надо.

— Хорошо, Волк, — сказала маленькая Сигни и прижалась щекой к женскому лицу.

И Корабль мертвецов поднял якорь и ушёл в открытое море. Ушёл, так и не дождавшись лохматого йотуна.

Они плыли всё утро, весь день, и лишь под вечер перед облупленным носом парома показались очертания земли. Подойдя ближе, паром оказался у входа в маленькую бухту, где над прибрежной полосой белого песка, нависала чёрная скала, увенчанная высокой, каменной башней.

Драугры, шесть человек, во главе с неупокоенным владыкой Джетом, сели в первую шлюпку и отправились на берег. Вскоре Сигни и Волк, стоящие на палубе, смогли увидеть яркое пламя, разгоревшееся над зубчатой главой.

— Это маяк, — объяснила Волк маленькой Сигни, и та ответила ей:

— У нас в Нидаросе была огромная деревянная башня, стоящая на пристани. На ней разводили огонь для драконов и кнорров, плывущих в темноте.

Волк кивнула.

— Всё так, моя хорошая. Теперь всё готово, пойдём и мы с тобой.

И они сели во вторую лодку. Волк гребла, а Сигни смотрела на женщину и любовалась её крепкими мышцами, перекатывающимися под нежной, розоватой кожей.

И вот ониподнимаются на самый верх древнего маяка, но время так медленно тянется, всё тело какое-то расслабленное и усталое, а вершины всё нет и нет.

— Отдохни ещё, моя хорошая.

Волк опять остановилась и ждала, когда Сигни догонит её.

— Ты чувствуешь это, малышка? Ты ощущаешь время?

Сигни хмуро кивнула.

— Так и должно быть, не отчаивайся, я не могу взять тебя на руки, ты должна пройти этот путь сама. Это первый урок. Твоё первое достижение. Ты должна попасть на вершину, и тогда ты сможешь встретиться там со своим учителем.

Сигни наконец-то добралась до обнажённых, широко расставленных ног и чуть не повалилась на ступеньки. Волк отвернулась и легко продолжила подъём.

Сигни всхлипнула и поплелась следом. Одна ступенька, вторая, третья... Что-то багровое мелькнуло у неё перед глазами и девочка испуганно отшатнулась, отмахнувшись от наваждения рукой, сжимающей тускло поблёскивающий нож.

Она остановилась, тяжело дыша, в глазах всё плыло. Четвёртая ступенька, пятая... Красные полосы, застилающие её взор, вдруг пропали, ступеньки кончились, и она ступила на каменный пол.

Наконец-то. Весьма неожиданно, но тем не менее.

Вопреки тревожным ожиданиям, она достигла вершины.

Девочка утёрла носик рукавом рубахи, подняла лохматую головёнку и огляделась. Нашла взглядом Волка, подошла и, обняв голую ногу женщины, огляделась ещё раз.

Они стояли на просторной круглой площадке, окаймлённой зубчатым ограждением. Возле зубцов, будто мрачные изваяния застыли неупокоенные телохранители Великого Фараона. Остатки длинных волос на их облысевших черепах развевались, будто рваные знамёна. Они выполнили приказ — в огромной чаше, установленной на круглом деревянном помосте посредине площадки, полыхал жаркий огонь. Ветер вздымал в чёрное небо сотни тысяч раскалённых угольков. Они взмывали к звёздам яркими огоньками, но вскоре падали вниз, оседая седой пылью на суровых лицах живых мертвецов.

Чашу огораживали три перегородки вышиной в человеческий рост.

— Пойдём, — Волк двинулась вперёд, и малышка Сигни последовала за ней.

Они подошли ближе к огромному костру — куче плавника, ломаных досок и прочего хлама.

— Маяки, моя хорошая, существует не только для того, чтобы указывать верный путь кораблям, или же наоборот — заманивать доверчивых купцов в западню. Маяки — это прежде всего быстрый способ путешествий для таких, как я. Путешествий сквозь пространство этого мира. И не только этого мира. И не только через пространство. Но об этом ты узнаешь позже. Узнаешь и сможешь сама пройти этим путём. Путём луча. А сейчас я покажу тебе, как это происходит и мы встретим нашу гостью — ту, которой ты предназначена в ученицы.

Бесшумно подкравшийся сзади, словно огромный дохлый кот, владыка Джет обхватил иссохшими руками одну из стен, огораживающих пламя. На её мутной поверхности моментально появился двойник фараона.

Сигни поняла, что никакая это не стена, а огромное, вращающееся зеркало. Волк подошла к двум оставшимся панелям и положила свои руки на пыльное стекло. Женщина замерла на пару ударов сердца а потом толкнула от себя обе створки. Джет поступил так же — повернул зеркальную поверхность к бушующему пламени.

Яркий всполох света метнулся к горизонту — туда, где чернильное балтийское небо сливалось воедино с таким же беспросветно тёмным балтийским морем. Метнулся, на миг разорвав объятия двух стихий, и внезапно пропал.

Но через миг Сигни увидела, как в проёме зубчатой стены появилось круглое голубое свечение, медленно растущее и превращающееся в начало длинного светового тоннеля, круглого, как полая трубка бамбука. Тоннель рассёк ночное небо, и завис световым мостом над беспокойными волнами.

Сигни втянула в себя повисшие слюни, закрыла рот, опять открыла, но так и не смогла ничего сказать. Она подошла к Волку и снова прижалась к её ноге. Они стояли и смотрели на прекрасный голубой луч — тот мерцал завораживающими всполохами, и они не отражались в чёрной воде беснующегося внизу моря.

С неба камнем упало что-то огромное, чёрное и блестящее. Сейчас Грим больше походил на линдворма*, чем на ворона. Его раздвоенный змеиный язык высунулся из приоткрытого клюва и Сигни могла поклясться, что видела как блестят изогнутые клыки в его совсем уже не птичьей пасти.

*Примечание: "линдворм" — скандинавская разновидность виверны. Не такой большой, и важный, как его старший брат дракон, линдворм не обладал и огненным дыханием. Однако у змея имелся роскошный хаер, ядовитая слюна, и яростный, взрывной характер.

Они стояли плечом к плечу, все четверо — высокая женщина, с мечом за спиной и волосами, смоченными кровью, рядом и чуть-чуть пониже — маленькая девочка с голубыми глазами и хищным клинком в руке, а справа и слева от Госпожи и дочери ярла застыли в ожидании неупокоенный фараон, и страшное чудовище — то ли змей, то ли ворон.

Луч отчаянно вспыхнул столбом ледяного света и вдруг взорвался, разлетаясь на тысячи крошечных звёздочек. Ночь нахлынула со всех сторон. Пламя огромного костра угасало, роняя красные блики на мёртвые лица воинов, застывших вдоль стены.

На краю зубца, там, где только что был световой тоннель, высилась человеческая фигура. Резкий морской ветер трепал края подола узкого платья и пряди длинных, чёрных волос, которых никогда не касались ни полотно ножниц, ни лезвие ножа. Гостья легко, словно большая опасная кошка, спрыгнула на площадку, и обратила к встречающим своё мертвенно бледное, как у почившей Мальвины, лицо. Окровавленные губы тронула кривая саркастическая улыбка.

— Ну наконец-то хоть кто-то живой в этом погибшем мире, — произнесла она чувственным грудным голосом и, многозначительно подмигнув Джету, подошла ближе и раскрыла коварные объятия для высокой женщины, что носит за спиной меч.

* * *

Хельги в сотый раз прижался ухом к полированной поверхности двери, что час назад захлопнулась прямо перед его носом, но, как и раньше, в запертой комнате стояла полная тишина. Скальд отлепил ухо, и припал глазом к замочной скважине. Безрезультатно. Всё, что он видел сейчас: кусочек стены, на котором плясали блики тусклого света, он видел и час назад. Ничего не изменилось.

"Наверное, маленькая ведьма легла спать. В последнее время она очень странная. Наверное потому, что очень устала. Устала всех лечить. Ну и ладно, пусть отдыхает."

С превеликим сожалением викинг прекратил подглядывать и распрямился во весь рост. Он глубоко зевнул. Пора найти мелкую и сдать ей вахту. Хочется спать. Наступило его время для отдыха. Он поплёлся по тёмному коридору, спотыкаясь о мебель и вяло чертыхаясь.

«А эта фрау очень странная. Старая, кривая и мучительно соблазнительная. Вот как так может быть? Ей же лет сорок пять наверное. Она могла бы быть моей бабушкой.»

Скальд всё шёл и шёл, размышляя, фантазируя и пиная журнальные столики и удобные стульчики, таящиеся в сумраке. Дикий грохот, раздавшийся где-то рядом, заставил его отринуть все свои откровенные грёзы и схватиться за меч.

Грохот повторился: что-то происходило в комнате слева; что-то крушили там, за запертыми дверями. Скальд посмотрел на меч в своей руке, вложил его в свои дрянные ножны, сделанные из козьей шкуры, и закинул за спину. Обеими руками он вцепился в штурмовую автоматическую винтовку, щёлкнул предохранителем, разбежался и ввалился в помещение — грозный и опасный.

Пока вваливался, узнал, куда попал и осознал свою ошибку, но было уже поздно. Пиздюлей перед сном не избежать. Апартаменты принадлежали сержанту.

Хельги тут уже был — недавно он подглядывал в замочную скважину за львом и ведьмой. Подглядывал, утирая слюни вожделения. Грохот — не повод вламываться без стука в покои предводителя.

Пока Хельги тормозил босыми ногами об отсыревший ворс ковра, и тщетно придумывал объяснение, его глазам предстала следующая картина: широкая постель, где совсем недавно тощий гигант и кривушка предавались любовным утехам, была пуста. На смятых простынях не было ровным счётом никого, а в стене рядом зияла огромная чёрная дыра.

Оттуда сквозило, воняло прелыми листьями и гнилью. Скальд наконец-то справился с инерцией, остановился и с облегчением выдохнул.

Пиздюлей не будет. Будет кое-что поинтересней.

Викинг снова щёлкнул предохранителем, и теперь винтовка отправилась за спину — шлёпать его по заднице своим укороченным прикладом. Молодой скальд оскалил зубы, обнажил меч и шагнул в пролом.

* * *

Когда Скаидрис проснулся, его ожидали три пренеприятнейшие новости.

Первая — он кончил в штаны, вторая — его любимая свалила куда-то из его постели, и третья — в стене его комнатёнки зияла огромная дыра.

Возможно была ещё и четвёртая пренеприятнейшая новость, например та, что его любимая свалила именно в эту странную дыру.

Но Скаидрису и первых трёх хватило. Он легко поднялся с кровати: не было причины прикидываться умирающим. Соткен всё же поистине волшебница. Она не просто его заштопала, она спасла ему жизнь, выходила, и вот он уже на ногах. А прикидываться больным просто выгодно. Можно отлынивать от дежурств и ссать в железное ведро. А ещё его вкусно кормили. С ложечки. Ну и всякое такое.

Первым делом он зажёг все лампы в комнате и снова осмотрел дыру. За сломанной стенкой располагался коридор. Тайный проход. А хули тут удивляться, в каждом мало-мальски приличном старинном особняке, весьма смахивающем на замок, должен быть тайный проход. Кто-то обнаружил этот секрет и вломился внутрь. Вломился из его комнаты, а он даже не услышал. Да и хер с ним. Не тайный коридор сейчас волновал Скаидриса. Он вспомнил слова Бездны:

«Ты, наверное, ещё не в курсах насчёт того, как тебя располосовала эта перекрытая фрау?»

Спасённый лив подошёл к зеркалу возле шикарного трюмо. Наверное для тех клиентов, кто выжил под ножом хирурга и теперь может любоваться своими новыми губами, новым носом, новым разрезом глаз, силиконовыми сиськами или наращенным хером. Скаидрис принялся разматывать бинты, опоясывающие его чресла. Пришлось крепко стиснуть зубы и дёрнуть последний слой, крепко вросший в корку подсохшего струпа. Скаидрис утёр какой-то тряпкой размазанную по брюху кровавую плёнку. Потом уставился в зеркало.

Губы лива тронула кривая усмешка. Несмотря на зеркальное отображение, Скаидрис моментально узнал надпись, выполненную точными, аккуратными разрезами, что постепенно затягивались, превращаясь в красные шрамы. Он стоял, вглядываясь в своё отражение, и работа пластического хирурга нравилось ему всё больше и больше.

По коридору, скрытому в стене старинного особняка, кто-то очень быстро пробежал. Скаидрис с сожалением оторвался от созерцания своего пуза и скосил глаза в сторону дыры.

Топот затих, но прошло пять ударов сердца и из тёмной глубины прохода раздалось угрожающее звериное рычание.

Скаидрис прекратил пыриться в дырку и поискал глазами свою винтовку. Той нигде не было видно.

Он вздохнул, взял ночной светильник и, обломав об поверхность столика никчёмный абажур, крепко стиснул в руке бронзовую массивную ножку.

«Killing Is My Business», — одобрительно пробормотал тру-мéтал, и, нежно огладив тощей рукой шрамы на животе, шагнул в тёмную дыру.

* * *

Когда женщина в красном платье приблизилась и заключила Волка в свои объятия, маленькой Сигни слегка подурнело: жестокий холод пронзил всё тело девочки, тревога крепко сжала её маленькое сердечко, сжала сильно-сильно, до нестерпимой режущей боли в груди. Она попятилась назад, перехватив рукоятку армейского ножа обеими руками. Женщина в красном платье наконец-то отпустила Волка и тоже отступила. Сигни замерла, с ужасом наблюдая, как в чёрных блестящих волосах, что волнистым каскадом ниспадали на каменный пол площадки, извиваются блестящие и тонкие змеиные тела.

— Ты прекрасна в этом новом теле, Госпожа. — негромко произнесла гостья и слегка обозначила лёгкий, но уважительный полупоклон.

— Спасибо, моя хорошая. Но моё новое тело — всего лишь тленная оболочка. Твоё же тело — совершенно и вечно. — Волк скалилась.

Её верхняя губа приподнялась, обнажая длинные жёлтые клыки.

— Ты не представляешь, Госпожа, как мне надоело моё тело. Но я не богиня, и так запросто менять тела не могу. Это очень дорого стоит.

— Не прибедняйся, моя хорошая. Не богиня... Не умею... Не могу... Кого ты лечишь... И на счёт цены ты не права. Стоит это не так уж и дорого. Цена прежняя. Всего лишь смерть.

Гостья кивнула. Потом взгляд её зелёных болотных глаз остановился на огромном чудовище — то ли вороне, то ли драконе. Женщина в алом платье изобразила на своём бледном лице гримасу истинного разочарования.

— Я надеялась, что просветлённое общество Госпожи поможет нашему пациенту в его тяжёлой борьбе с жестоким недугом. Но, видимо, я ошибалась. Судя по внешнему виду больного, лёгкие симптомы неопасной деменции прекокс сменились оголтелой шизой и потерей памяти:наша дурашка даже не поздоровалась со мной. Второе объяснение происходящей трансформации: древнее пророчество — вовсе не миф, и оно исполнилось. Исполнилось, весьма усложнив патологию заболевания.

— Какое такое пророчество? — поинтересовалась Йоля.

Гостья лишь обречённо махнула рукой:

— Расскажу позже, милая, лишь отдохну с дороги.

Йоля озабоченно глянула на Грима, который сидел на заднице, высунув наружу раздвоенный язык, и пожала плечами.

— Но так было всегда, моя хорошая. Она же думает, что она — ворон.

— Так то оно так, Госпожа. Но раньше она хотя бы не думала о себе, как о драконе.

Обе женщины озадаченно уставились на чудище, что сидело на собственном хвосте и пускало слюни.

— Ну, да ладно. Не будем о грустном.

Женщина в алом платье одарила Грима улыбкой, той, что суровые эскулапы адресуют безнадёжным больным и её зелёные глаза нашли малышку Сигни. Та вздрогнула, как если бы ей под рубаху заползла одна из змей, живущих в волосах её новой знакомой.

— Это она?

Вопрос адресовался никому. Ответа не последовало. Волк стояла и скалилась, Грим имел вид законченного идиота, а фараон и вовсе застыл, превратившись в неподвижную статую, как и его свита возле зубчатой стены. Сигни собралась с духом, спрятала за спину руку с ножом и, гордо подняв голову, шагнула навстречу женщине в алом.

— Меня зовут Сигни. Я очень люблю Волка. Она спасла мне жизнь. Я хочу стать такой же сильной и сражаться рядом с ним. Научи меня. — сказала маленькая девочка.

Женщина подошла к ней вплотную. Костлявый палец подцепил Сигни за подбородок и приподнял её голову вверх. Алая женщина вгляделась в голубые глаза. Внутри у Сигни всё похолодело, а сердце перестало стучать.

— Ты так похожа на свою маму, — произнесла гостья и отпустила её.

Перед глазами у Сигни вновь поплыли багровые пятна, как совсем недавно, когда она взбиралась сюда по мучительно крутой лестнице маяка. Девочка пошатнулась и беспомощно взглянула на женщину, стоящую перед ней. И увидела её.

Широкое, скуластое лицо. Высокий лоб украшен золотым обручем, а толстая белокурая коса спадает на высокую грудь. Плотно облегающее платье, расшитое древними рунами. Её красивые губы изогнулись в мягкой улыбке.

— Мама? — еле слышно прошептала Сигни.

«Не бойся, малышка. Всё хорошо. Иди ко мне.»

Дурнота и холод отступили. В груди у девочки потеплело, и малышка Сигни сделала шаг вперёд — навстречу пугающе прекрасной женщине в алом платье. Та протянула ей свою ладонь, и Сигни вложила в неё свою маленькую ручонку. Она больше не боялась.

— Кто ты? — спросила девочка, вновь погружаясь в колдовскую трясину зелёных глаз.

— Меня зовут Морриган. Так звучит моё имя в любом из существующих миров. Я исполню твоё желание, маленькая Сигни. Я помогу тебе проснуться.

* * *

Скальд Хельги прекратил рычать, лишь только Скаидрис вошёл в пролом в стене.

"Неа, сначала он немного поиграется с надменным ливом, попугает братишку вдоволь, а уж потом предстанет перед своим новым другом, и они вместе продолжат изучение этого странного хода."

Викинг тихонечко отступил и попятился в сгущающийся за его спиной мрак. Он приготовился развернуться и дать стрекача, как вдруг что-то твёрдое тяжело влетело пониже его поясницы.

Отменный удар по тощей жопе попаданца..

Юношу бросило прямо на Скаидриса, который, увидав надвигающееся на него нечто, размахнулся бронзовой ножкой и встретил башку скандинава чётким бейсбольным хитом.

Тут бы и виса, и Вальхалла к месту, да только арийский череп выдержал эту оказию, но викинга, разумеется, вырубило напрочь.

Скаидрис вмиг узнал брата по оружию, и добивать поверженного не стал.

Подхватив под мышки павшего, он ретировался назад, в свою комнату, где сначала подсел на жёсткую измену, увидав окровавленный лоб морского разбойника. Тревога прошла после тщательного ощупывания раны. Крови изливалось много, так много, что руки лива покрылись липкой жидкостью по локоть. Однако кости черепа уцелели, и Скаидрис мял, давил, жал и простукивал несчастную башку, пока не удостоверился в этом абсолютно и неоспоримо.

Он положил друга на свою кровать, прикрыл рваной простынёй, чтобы та впитывала истекающую кровушку, и вновь отправился в пролом, дабы наказать того, кто так жёстко их подставил.

* * *

Аглая Бездна давно почувствовала присутствие чужака в запутанном тайном коридоре. Тот передвигался быстро, осторожно и тихо, но всё же не бесшумно.

Он вроде бы пытался поиграть с ней в кошки-мышки, но вот оказия — автоматический Глок в руках девушки не позволял ей смириться со статусом обречённого грызуна.

Она шла вперёд осторожно, но решительно, держа пушку наготове и всем своим видом показывала, что ждёт нападения спереди, хотя таинственный засранец подкрадывался к ней сзади.

Она прекрасно различала тихий шелест, издаваемый им при передвижении. Вражина шуршал, как реактивная маленькая мышка.

Что-то ударило в стену напротив неё и, звонко лязгнув, отскочило на пол. Аглая ухмыльнулась. Она читала мысли этого шутника. Озорник хочет, чтобы она наклонилась за предложенной наживкой.

Этот клоун её забавлял, и она решила пока-что не убивать его. Поиграет с ним, а потом поймает. Поймает своей изящной когтистой лапкой. Поймает и хорошенько рассмотрит добычу. А потом уже решит, что с ним делать.

Она остановилась, скорчила темноте глупую, озадаченную мину и, широко разведя в стороны свои стройные ноги, наклонилась промеж них к полу, шаря ладошкой в темноте.

Услышать этот слабый шелест было непросто. Но Бездна услышала всё, что нужно.

Поэтому в последний момент девушка резко сменила позу.

Присев на согнутые теперь ноги, она отпрыгнула в сторону, и удар алюминиевой битой, предназначавшийся для её упругой, выпяченной задницы, ушёл в молоко.

Она развернулась, вскинула руку, и выстрелила.

Существо, что пронеслось мимо Бездны, хрипло вскрикнуло и моментально исчезло в недрах коридора. Аглая не стала стрелять ещё раз.

Она поднесла к лучу фонарика левую руку, сжатую в кулак и раскрыла ладонь. То, чем кидался таинственный обитатель коридора, оказалось большой железной монетой.

«In God We Trust. 1991», — надувая пухлые губки с трудом прочитала Аглая полустёртую надпись на её поверхности.

Бездна пожала плечами и спрятала раритет в карманчик. Потом встала на ноги, прошла несколько шагов в том направлении, куда скрылся клоун с битой и вновь присела. Посветила на пол. Ярко-красные капли артериальной крови.

"Сразу потёк, но не упал. Хорошо попала. Похоже, надо поспешить, чтобы нагнать шутника и успеть задать ему пару вопросов."

Аглая Бездна ускорила шаг и уже через пару шагов перешла на лёгкую рысь.

Девушка с глазами, словно две червоточины в преисподнюю, шла по кровавому следу своей добычи. Как только её силуэт и отблески армейского фонарика скрылись за очередным поворотом тайного прохода, в коридоре снова наступила жуткая мгла, и этот мрак выплюнул из себя что-то лохматое.

Существо, следующее по пятам Бездны, обладало гигантским ростом, огромными босыми ступнями и ужасающим размером своего болтающегося члена.

Снежный человек был гол, волосат и передвигался совершенно бесшумно.

Глубоко втянув своим идеальной формы носом воздух секретного коридора, йети отправился вслед за своей воспитанницей.

* * *

— Я, наверное, уже лет триста не пробовала настоящего, заварного чая, — сказала Морриган и медленно провела кончиком языка по своим окровавленным губам.

Кончик языка был синюшного цвета, почти чёрный, как у утопленника.

— А мужчин у меня не было, наверное, лет пятьсот,— Она уставилась в чёрное балтийское небо, где Грим выполнял сложные фигуры высшего пилотажа, приспосабливаясь к новым огромным крыльям — кожистым и перепончатым.

Кружащийся веер выпадающих чёрных перьев медленно ложился на морские волны.

— Как думаешь, Госпожа, эта тварь нас не спалит, когда окончательно трансформируется?

Йоля, сидевшая на вёслах в одиночку, лишь криво ухмыльнулась ей в ответ и продолжила грести.

Морриган поиграла белокурым локоном малышки Сигни, и демонстративно прикрыв уши девочки, доверительно спросила у гребущей женщины:

— У вас там, на кораблике, мужиков нет?

— Есть мой папа, но он теперь драугр, — ответила ей маленькая девочка и помотала головой, высвобождая её из холодных ладоней.

— Мертвецов не требуется. Надоели, — Морриган поникла взором, и тут Сигни выпалила:

— Тот красавец йотун с дурацким непроизносимым именем поехал спасать своего гордого ученика и нашего скальда. Но, скорее всего, их там всех поубивали, и теперь на Нагльфаре из живых мужчин остался только старик кормчий...

Ледяной душ, вырвавшийся из под йолиного весла, лишил девочку дара речи, но последующий горящий волчий взгляд подсушил одёжку.

— Так, так, так.

Длинные, покрытые затейливой вязью синих татуировок пальцы, увенчанные чудовищно отросшими грязными ногтями, побарабанили по борту шлюпки.

— Устами ребёнка глаголет истина. Ты, Госпожа, в лучшем случае, что-то недоговариваешь. В худшем и наиболее правдоподобном, ты что-то утаиваешь от своей верной подружки. Итак, чем же я заслужила такое отношение?

Йоля тяжело вздохнула, выпустила из рук вёсла и, осторожно передвигаясь по утлому судёнышку, достигла скамейки, где мокрая Сигни жалась к алому боку Морриган. Змеи выползали из чёрной копны её блестящих волос, трогали соломенную макушку девочки своими раздвоенными языками и вновь прятались в густой гриве. Женщина с кровью в волосах приподняла голову девочки и примирительно чмокнула её в маленький, розовый носик. Потом уставилась на гостью.

— Ты нужна мне, Морри. Видишь, какая она наивная. Но и опасная в то же время. Потенциально опасная, я бы сказала. Мне давно уже не встречался никто столь же сильный, как эта глупышка, что сейчас мимоходом сдала меня с потрохами. В ней, как я уже упоминала, кроется огромный потенциал, но нужно много работать. Кто же ещё, кроме тебя, сможешь сделать из неё ту, что будет подобна нам. Если она, конечно, проснётся и сойдёт с того ужасного дерева страданий.

Мертвенно-бледное лицо обратилось навстречу суровому лику воительницы.

— Никто и не сможет, моя Госпожа. Никто не сможет заставить её проснуться и никто не сделает её подобной нам. Никто, кроме меня.

Бледно-зелёные глаза сощурились. Неистовый багрянец осенних костров мерцал в тягучем мороке болотной трясины. Морриган слегка прикрыла веки и добавила:

— Но, Госпожа, услуга за услугу. Как равный равному, если ты действительно так оцениваешь мои скромные способности. Ответь мне — кого ты там от меня прячешь, и в чём, собственно, вся интрига?

* * *

Мир треснул по швам и расползся рваными лоскутьями. Реальность слепила, будто тысяча чёрных звёзд. Неотвратимо поднялась болезненная, нестерпимо мучительная волна и обрушилась сокрушающим небытием. То, что осталось от её сознания, устремилось в полёт навстречу тёмному сиянию, но вмиг сгорело, превратившись в пепел и вскоре рассеялось без следа. Время перестало существовать.

Она упала на пол, разметав по отсыревшему ковру густые пряди своих шикарных волос. Руки безвольно раскинулись в стороны. Из синего бутона вытатуированной дикой розы, бывшей неделю назад ярко-алой, торчал допотопный стеклянный шприц.

* * *

Бездна прыгнула вперёд, пытаясь схватить обессиленного человека, который стоял, опершись о стену, но тот резко оттолкнулся и, ловко избежав захвата, вновь бросился наутёк. Пол под стеной окрасились в красный. Бездна зашипела, как рассерженный кот, подняла было ствол Глока, но сразу же опустила пистолет. Она хмуро уставилась в спину удаляющегося засранца. Тут что-то было не так. Это «не так» ощущалось знакомым и родным, но тем не менее, абсолютно неуловимым. Как навсегда забытое слово, вертящееся на языке.

Но то, что она не выстрелила и то, что беглец передвигался по коридору на резвых роликах, вооружённый блестящей бейсбольной битой, как раз и являлось кусочком пазла, терзающего слабый мозг девушки.

Всё это она уже где-то видела.

Что-то внутри девушки протестовала против добивания затейливого роллера, развлекающегося катанием по тайному коридору замка и заманиванию в оный молодых девушек, всего лишь с целью дать тем хорошего поджопника.

— Эй, чудила, я тебя, кажется, знаю. Стой, дурачок, у тебя задета артерия, надо перетянуть, а то кровью истечёшь.

— Он, скорее всего, не понимает тебя, — раздался сзади знакомый хриплый голос, и Аглая медленно развернулась и застыла, поражённая.

— Что больше нравится? — спросил Монакура Пуу, вступая в пятно света от её армейского фонарика.

Сержант гордо задрал свой новый, идеальный нос — тонкий, прямой, с изящной аристократической горбинкой. Его член свисал вниз могучей колбасой, напоминая слегка поднапрягшийся слоновий хобот. Бездна пожевала челюстями, пробуя свой ответ на вкус и благоразумно промолчала.

Монакура Пуу, голый и огромный, подошёл и встал рядом с девушкой, уставясь в проход секретного коридора. Потом сложил свои гигантские ладони в рупор и громко прорычал в темноту:

— Stop this fucking games, bro. Do you need help or do you wanna bleed?

В ответ послышался слабый шелест, и вскоре из сумрачного проёма показалась медленно приближающаяся фигура. Она передвигалась, будто пьяный вдрызг хоккеист. На пол полетела стальная бита, и незнакомец попытался приподнять руки в жесте добрых намерений, но тут его ноги подкосились. и странный обитатель тайного коридора рухнул лицом вниз.

Сержант и Аглая бросились к распростёртому на полу телу. Монакура перевернул лежащего и сдвинул вверх нахлобученную на самые глаза вязаную клошарскую шапчонку.

Аглая Бездна навела на открывшееся лицо луч своего фонарика, и ахнула, прикрыв свой огромный рот ладошкой в жесте истинного удивления.

— Здравствуй, бойцовая рыбка, — произнёс сержант, и, не мешкая, начал раздевать безжизненное тело.

В сторону полетели ролики, невнятные цацки на массивных золотых цепочках, и части спортивного костюма бренда «Adidas».

— Нашёл, — выдохнул голый сержант, ощупывающий и осматривающий обнажённого мужчину, — Мелкая, ремень!

Бездна выдернула их штанов армейский ремень и протянула Монакуре.

— Я почему-то так и думал, что это ты здесь живёшь, — радостно сообщил сержант наклонившись к уху пленника, ущербно куцому и заросшему жёстким седым волосом.

— Так это он и есть? Собственной персоной? — раздался сзади мрачный голос лива.

Монакура Пуу затянул ремень на простреленном бедре мужчины, останавливая кровотечение, и, полуобернувшись к догнавшему их Скаидрису, кивнул головой.

— Ёп твою мать, — произнёс лив, опустившийся подле тела злосчастного хранителя древнего замка, — Соткен и правда волшебница. Вы только посмотрите. Это ж, блядь, его лицо. Его настоящее лицо. Ему же, наверное, лет сто уже, а лицо, как на тех старых постерах девяностых.

Монакура Пуу одобряюще похлопал лива по плечу, и кивнул.

— Так оно и есть, щенок. Та самая культовая физиономия. Помоги мне поднять его. Мелкая, сделай нам проход.

Милитаристский ботинок обрушил на стену всю мощь своего брутального протектора и хлипкий гипсокартон, хранящий тайны секретного коридора, разлетелся в пыль. Монакура Пуу и Скаидрис внесли тело в помещение, оказавшееся просторным холлом. Сержант огляделся по-сторонам, поднял кверху лохматую голову и глубоко вдохнул спёртый воздух древнего особняка.

— Туда, — уверенно сказал он и потащился вперёд, сжимая в огромных лапах обнажённые ступни пойманного хранителя коридора. — Теперь нам нужно поспешить. Нам снова нужен наш чудесный доктор. Надеюсь, кто-либо, кроме меня, согласится поделиться своей кровью с живой легендой?

* * *

Скальд Хельги грезил наяву. С тех пор, как неумолимое время преподнесло ему неожиданный сюрприз в виде перемещения в пространстве, он непрестанно благодарил судьбу за этот драгоценный подарок, ибо нынешняя относительная реальность нравилась ему всё больше и больше. Всё, что случалось здесь, в этом странном мире, было... как же это новое слово... Было просто охуенно! Во! Просто охуенно! Все эти «тачки», «пушки», кошмарные сражения и абсолютно невероятные приключения. А сейчас ему снился сон, да не простой. То, что происходило с ним сейчас, являлось настоящим волшебством, сладким мороком, липкими ведьминскими чарами. Юный воин лежал на спине, распростёртый на широченной кровати, а чресла его объезжала растрёпанная женщина, именно та, которую он не так давно возжелал наяву, очарованный её колдовскими танцами. Хельги зрил огромные упругие груди, что колыхались над его лицом, осязал мокрое естество наездницы и ни сколько не стремался обкончаться раньше времени. От переизбытка страсти. Ведь это же, всего-навсего, очень яркий, прекрасный сон. Такие сны — обычное дело для тонкого сознания одарённых скальдов. Великих скальдов. Юноша попытался схватить губами бешено прыгающий перед его носом набухший сосок, промахнулся, а затем выгнулся дугой, будто плечи короткого боевого лука, и мощно извергся, сжав задницу женщины изо всех своих немалых силёнок. Та продолжала свой галоп, но, почувствовав, что конь под ней пал, остановилась, и, сильно размахнувшись, втащила скальду крепкого леща слева. Курносый нос и пухлые подростковые губы окрасились в красное.

Грёзы кончились и наступила суровая реальность. Это не было сном. Он обкончался раньше времени.

Любовники услышали шум в коридоре: Соткен неторопливо слезла с юноши, одёрнула своё дурацкое платье, и нацелив в проём двери дуло Ремингтона, невозмутимо ожидала появления гостей. Как обычно, дверь распахнулась от сильного пинка стройной женской ноги и в помещение ввалилась Аглая Бездна, тыкающая во все углы стволом своего Глока, а за ней — голый Монакура Пуу и наполовину голый Скаидрис, с окровавленным животом.

Мужчины что-то тащили.

— Съеби с кровати, — небрежно бросил сержант испуганному викингу, — Кто это тебя так, сопляк?

Хельги потёр разбитый лоб и сполз с постели прочь.

— Я, — ответил удручённый Скаидрис и гадостная ухмылка Монакуры Пуу стала ещё шире.

Они бережно положили свою ношу на кровать и Монакура оглянулся было, чтобы призвать доктора, но та уже стояла рядом, переминаясь с ноги на ногу и вожделенно оглядывая всех прибывших.

— Ах, сколько обнажённых мужчин, — сказала она и слегка пощекотала огромный член сержанта.

Сержант презрительно оглядел двух щенков подле себя, после чего ткнул пальцем в свою ношу.

— Отставить, боец. Посмотри лучше, кого мы нашли. Ему надо срочно помочь.

— Когда это ты, мой милый, хотел помочь человеку... — начала было Соткен, но осеклась, лишь только её, затуманенный ведьминским зельем взгляд, остановился на бледном лице лежащего человека.

Соткен непроизвольно вздрогнула.

— Ёп твою мать, Харли. Ты всё ещё здесь. Здравствуй.

В стальных глазах заблестела предательская влага.

— Твоя работа? — толстый, как палка колбасы, палец сержанта указывал на точёное лицо раненного мужчины.

В голосе Монакуры чувствовалось искреннее уважение.

— Моя, — голос Соткен вновь отвердел, — Моя работа.

— А это, — длинный грязный палец уткнулся в окровавленное бедро пленника, — Походу, работа ваших грязных лап, как я посмотрю. Творишь магию, создаёшь прекрасное, даришь людям красоту, а вы всё рушите. Вандалы...

Она вздохнула, и проверив у лежащего пульс, ощупала рану.

— В операционную его. Нам всем повезло. Сейчас я на творческом подъёме. Правда поднялась невысоко.

Скальда Хельги одарили уничижительным взглядом, после чего маленькая кривая женщина в дурацком летнем платье подхватила за ствол своё ружьё и исчезла в сумраке коридора.

* * *

— Какая прелесть, — бледная рука, покрытая затейливой вязью синих татуировок, поднесла изящную фарфоровую чашечку к приоткрытым алым губам.

Морриган слегка подула на дымящуюся влагу и жадно опорожнила стакан кипятка. Сигни поморщилась. Старый Аарон неодобрительно покачал головой.

— Можно мне ещё, — Женщина в алом платье поставила опустевший сосуд на маленькое блюдце, стоящее на столе, за которым они все расположились.

На перламутровом ободке чашечки, там, где к нему прикоснулись губы Морриган, остался кровавый отпечаток.

Йоля оторвалась от созерцания обкусанных ногтей, и выжидающе уставилась на тощего мертвеца, одного из шести телохранителей Великого Джета, стоящего у неё над правым плечом.

Живой труп, наряженный в драный, покрытый грязно-жёлтыми пятнами передник, одетый поверх промасленного комбинезона, не шелохнулся. Взгляд печальных очей, закрытых мутными бельмами, пронзал стальные стены парома и бескрайнее море за ними.

Госпожа вздохнула, и, сняв роскошные ноги, обутые в проклёпанные сапожища, с поверхности стола, встала, вознесясь медно-красной головой к высокому потолку кают-кампании. Обнажённая рука, покрытая ссадинами, царапинами и веснушками, потянулась к заварочному чайнику.

— Можно мне без кипяточка, — произнесла Морриган, жадно наблюдая за коричневой струйкой, изливающийся в её кружку. — Разводить чай кипятком — варварство.

— Чавку обожгла, — согласился с ведьмой капитан Аарон.

Маленькая чашечка наполнилась, и вскоре чай перелился через край, залил блюдце, а затем пролился на столешницу.

— Спасибо, Госпожа, — поблагодарила Морриган, и только тогда Йоля подняла носик чайничка кверху.

— Выпей ещё чая, — обратилась древняя ведьма, наклоняясь к Сигни.

— Ещё? — возмущённо захлопала ресницами девочка. — Я пока ещё ничего не пила.

— Вот и выпей, — Морриган указала ей на чашку.

— Тебе сладенького? — заботливо поинтересовалась она, и, не дождавшись ответа, перевернула сахарницу в переполненный сосуд: лужа под блюдцем увеличилась вдвое.

— Пей, моя ненаглядная, — изящная рука нежно погладила малышку Сигни по голове.

— Чайку отведали, теперь время беседы, — Морриган откинулась в глубокое кожаное кресло и, подхватив маленькую Сигни, усадила себе на колени.

Девочка поёрзала, устраиваясь поудобнее и потянулась к чашке, плавающей в луже пролитого на стол чая.

— Значит ты всё это серьёзно, Госпожа, — синие пальцы погрузились в белокурые локоны девочки.

По руке Морриган медленно ползла бриллиантовая змея, обвивая обнажённое предплечье, словно кольца позеленевшего от времени медного браслета.

— Не прикидывайся дурой, Великий Упуаут, — женщина в алом скорчила кислую гримасу в ответ на выгнутые тонкой дугой йолины брови. — Я имею ввиду открытый вызов Архистратигу и всем его рабам.

Морриган побарабанила по столу пальцами и уставилась на Йолю, которая продолжала хранить на лице выражение конкретного потрясения. Ведьма постаралась сдержать раздражение, но тут поняла, на что именно так воодушевлённо таращится её собеседница.

Малышка Сигни сидела к ней спиной, на её собственных коленях, и Морриган не сразу заметила, что руки девочки плотно обхватывают края чашечки с чаем, приподняв ту над столешницей. Влага, переполняющая сосуд, застыла вязкой коричневой массой, и ни одна капля не перелилась через край, пока губы девочки тянулись к ней.

— Но это ж, блядь, никакая не магия, — восхищённо произнесла великая кельтская колдунья.

— Угу, — хрипло ответила ей Йоля, облизывая пересохшие губы и внимательно наблюдая, как малышка Сигни вкушает чаёк.

— Ты же тоже так можешь, Волк.

В голосе Морриган слышалась робкая надежда.

— Ну, почти, — предводительница глубоко вздохнула и ткнула локтем замершего возле неё дохлого гарсона.

Тот встрепенулся и вскоре все остальные чашечки чайного сервиза, стоящие до этого момента пустыми, наполнились благоухающим напитком.

— Могу, но не совсем так. Вернее сказать — совсем не так, — поправилась Йоля. — Я настолько замедляю время, что окружающие просто напросто не способны это заметить. Им кажется, что это я ускоряюсь.

— Но ведь и это никакая не магия, Госпожа, — вновь завистливо произнесла Морриган.

— Верно, Морри. Но эта малышка ничего не замедляет, и не ускоряет. Она просто-напросто осознаёт суть вещей, что, как мы с тобой хорошо знаем, есть пустота.

Морриган отобрала полупустую чашку у Сигни, мимолётно обозрела сосуд и поставила на стол. Потом развернула девочку к себе лицом и уставилась в синие наглые глазёнки.

— Дай мне ещё чая, Морриган, — попросила девочка.

— Не дам, ночью ссаться будешь, а Волк говорит, что вместо стульчака на горшке твоя задница находит массу пренеприятных приключений. Так что хватит с тебя чая, моя ненаглядная.

Сигни надула губки, и обхватила шею женщины двумя руками, зарывшись носом в её роскошные космы, свисающие с плеч. Оттуда порскнула пара змеек. Одна заползла в глубокий вырез алого платья, а вторая сползла Сигни на спину, но та будто бы и не заметила прикосновения холодной гадины.

Йоля отхлебнула чайку и обратилась к гостье.

— Отвечу на твой вопрос, моя хорошая. Насчёт открытого вызова. Да, я решилась, но мне нужны соратники.

Морриган одобряюще кивнула головой и оттуда вывалилась ещё пара-тройка змеек. Женщина в алом состроила из пальцев своей руки злобную синюю козу, и, приставив её к макушке своей головы, вопросительно глянула на Йолю.

— Упаси меня господи, — ответила та на её немой вопрос, — Только не этот неудачник. Этот старый козёл опять пытался меня убить — от коварства и собственного бессилия. А может хотел слегка потренироваться, оценить собственные силы, прежде чем самому выступить против Архистратига. Неважно. Я надрала его надменную жопу. Я и мои прихвостни.

— Во дурень. — протянула Морриган. — Он и ко мне приходил. Мол так и так — помоги. Упуаут — горд и несговорчив. Жидов не любит. Все мои предложения отвергает. Уговори Волка, вы ведь подруги.

— Во как! — Йоля оживилась и, положив на сплетённые вместе кисти рук свой квадратный подбородок, доверительно глянула на собеседницу. — А ты что?

— А я что? — Морриган хитро сощурилась и облизнулась, — Я тему сменила. Отвлекла Князя. Так отвлекла, что он и не вспомнил, чего от меня хотел.

— Понятно, — едко заметила Йоля и сощурилась в ответ.

— Ах, он же такой красавчик, — Морриган отвела взгляд от волчьих глаз подружки и мечтательно зажмурилась.

Звонкий шлепок по застеклённой стене кают-кампании заставил обеих сплетниц обернуться в ту сторону. Из мрака ночи вылетело что-то чёрное, похожее на гибкий резиновый трос, увенчанный на конце острым шипом и снова шлёпнуло по стеклу.

Потом чешуйчатый хвост исчез, из темноты проявилась чудовищная рожа и прильнула к панорамному окну.

Эта вытянутая морда, несомненно принадлежавшая древнему ящеру, растянулась в глумливой улыбке, демонстрируя четыре ряда ужасных кривых клыков и раздвоенный змеиный язык, толщиной с руку пещерного тролля.

Треугольную голову рептилоида украшали многочисленные шипы, длинные ослиноподобные уши, выбивающиеся из под гривы спутанных косм, и три пары рогов. Первая параявлялась самой маленькой и походила на зубья от вил, что причудливо изогнул при ковке пьяный в драбадан кузнец.

Втораяпара была намного длиннее — абсолютно прямые, они имели витую форму, грязно пародируя целомудренное достоинство легендарных аликорнов.

Третья, самая ужасающая пара, своими ломаными линиями недвусмысленно навевала образы древних, запретных символов.

Острый нос чудища формой напоминал огромный клюв гигантского ворона.

Морда прильнула к стеклу, расплющив ноздри, над которыми вилась пара струек тонкого сизого дымка.

Морриган посильнее прижала к себе малышку Сигни, что уже дремала, уткнувшись лицом в её плечо, и весьма тревожно оглядела ужасную рожу за стеклом.

— Пророчество исполнилось, — прошептала ведьма, — Весьма неплохо, милая, но, боюсь, данная трансформация может быть опасной не только для окружающих, но и в первую очередь, для тебя самой.

— Мне тоже нравится, — Йолины глаза полыхали восторженными огнями.

— Тебе-то понятно, что нравится, — голос Морриган выдал минорные нотки, — Великий Волк — непревзойдённый воин. А что нужно великому воину? Естественно, могучее оружие. Вот и получите, — синий палец кельтской богини ткнул в сторону дракона.

Йоля слегка склонила голову в стороны женщины в красном, и та закрыла свой окровавленный рот, проглотив последние слова вместе с разъедающей её желчью досады.

— Поймите одно, мои хорошие, — красные волосы взметнулись вверх; воздух наполнился мельчайшими капельками крови. — Грим никуда не делся. Тут он, старина. Посмотрите ему в глаза.

Морриган и весьма приунывший Аарон уставились в панорамное окно. Старый паромщик даже приблизился вплотную к монстру и постучал рукой по стеклу. Глаза, чёрные, словно два огромных куска антрацита, меньше всего напоминали горящие канонические очи дракона. Апгрейденный Грим подмигнул собравшимся правым глазом, в блистающей черноте которого плескалось абсолютное, вневременное безумие.

Капитан Аарон отшатнулся от окна. Он широко улыбался. Схватив со стола заварочный чайник, старик подцепил своей костлявой дланью железное ведро, полное дохлой серебристой рыбёшки, и бросился прочь из помещения кают-кампании.

— Любит её, — удовлетворительно заявила Морриган, провожая капитана внимательным взглядом.

— Он любит Грима. Сестру же твою считает паразитом, коим она, в данном, конкретном случае, и является, — Йоля полыхнула взглядом по мертвеннобледному лицу собеседницы, явно вызывая ту на дискуссию, но Морриган лишь подняла обе ладони кверху в универсальном миролюбивом жесте.

— Всё не так просто, моя Госпожа. Сдаётся мне, что твои познания насчёт данной, остро прогрессирующей стадии деменции прекокс, слегка устарели. Но мне бы хотелось, чтобы ты оказалась права. Если эти манифестации сознательны, то, возможно, вскоре этой глупой вороне надоест чудить, и она сможет наконец-то выпить чайку со своей любимой сестричкой. А, кстати, где чаёк?

Йоля кивнула в сторону окна. Грим сидел на собственном хвосте, запрокинув назад голову. Его чудовищная пасть была широко распахнута. Капитан Аарон наклонил чайник и вливал дымящуюся чайную заварку прямо ему в глотку. Страшный змей морщился от удовольствия.

— Эти двое нашли друг друга, — пальцы Морриган вновь принялись отбивать нервную трель по мокрой от липкого чая столешнице, а в голосе снова послышались завистливые, страдальческие нотки.

—«Я ищу таких, как я», — согласилась с ней Упуаут и придвинула к ведьме свою, всё ещё полную кружку.

Морриган благодарно кивнула подруге, и, жадно схватив чашечку обеими руками, опорожнила её в три глотка. Её нахмуренное чело разгладилось, и на бледном, как у мертвеца, лбу проступили болезненные ярко-красные пятна.

— Ладно, вернёмся к нашим баранам, то бишь к нашему важному разговору, что звучал здесь, пока эта тварь не сбила нас своим театральным появлением в новом, весьма впечатляющем образе, — Морриган кивнула в сторону панорамного окна.

Аарон и Грим уже закончили с чаем и теперь старик стоял на широкой палубе, широко расставив босые ноги. В одной руке он держал мятое ведро, а другой конечностью выуживал оттуда дохлую рыбёшку и подкидывал высоко в воздух. Вокруг него вертелся громадный дракон, проявляя воистину щенячий восторг. Чудовище ловило угощение, исторгая из пасти клубы сизого дыма.

— Расскажи мне о своих, так называемых, «прихвостнях», госпожа. И, кстати, что за «красавца-йотуна» ты отослала прочь прямо перед моим визитом сюда?

Кельтская колдунья встала со своего высокого барного табурета и, подойдя к пустующему кожаному креслу, осторожно уложила на его сидение сопящую Сигни. Девочка крепко спала. Морриган вернулась на своё место, и, заглянув в опустевшую кружку, выжидающе уставилась на мертвеца, стоящего за левым плечом Госпожи. Тот не пошевелился. Йоля вздохнула и с видимой неохотой слезла со своего стула. Ребристая поверхность стального гофрированного пола издала пронзительный стон, ощутив на своей шкуре поцелуй металлических шипов йолиных сапог. Госпожа поморщилась, прицелилась, и, с некоторой опаской, ткнула пальцем в кнопку электрического чайника. После чего резко отдёрнула руку.

— Это же необычные человечки, эти твои «прихвостни», так ведь? — Морриган уставилась на крепкую женскую задницу, плотно обтянутую полоской чёрной материи, покрытой многочисленными заплатками и странными пятнами, весьма напоминающими мёртвые рожи.

— Конечно необычные, — после короткой паузы ответила она сама себе, и, с ненавистью взглянув на дохлого официанта, принялась копаться в многочисленных баночках и склянках, коими был уставлен весь стол.

Она обнюхивала содержимое каждой из них, и, наконец, нашла искомое.

— А вот и заварочка, — радостно воскликнула Морриган, но, спустя мгновение, её бледное лицо исказилось мучительной гримасой.

Ведьма откинула в сторону склянку и, запустив обе руки в свои растрёпанные космы,принялась оголтело чесаться, а после зашипела, вытаскивая что-то из своей шевелюры.

— Ах ты сука, — прохрипела Морриган, и Йоля обернулась к подруге, вопросительно изогнув рыжие брови.

Кельтская ведьма ожесточённо трясла кистью своей правой руки в большой палец которой впилась небольшая змейка. В отличие от своих товарок, обитающих в волосах богини, змейка была не зелёной, а ярко-рыжей, словно зрелый апельсин. Морриган выругалась и припечатала паразита об столешницу. Змейка закатила глазки, разжала челюсти и отвалилась. Женщина в алом небрежно смахнула её бесчувственное тельце, отливающее цитрусовым сиянием, на пол.

— Я не знала, — виновато обратилась она к Йоле, наблюдающей за происходящим с плохо скрываемым яростным сарказмом, — Я сказала ей сидеть дома, и не лезть не в свои дела. Я даже предположить не могла, что эта коварная сука сумеет так дёшево меня провести.

— Зато теперь вся тримутри в сборе, и, возможно, это к лучшему, — произнесла Йоля в пустоту и уставилась на змеиное тельце, валяющееся на полу.

Лицо Морриган побелело ещё сильнее, щёки вновь покрылись болезненными пятнами. Кусая грязные, кривые ногти, ведьма подошла к дохлой змее и пнула её ногой. Оранжевое тело полыхнуло ярким сиянием и принялось стремительно изменяться. Оно приобрело размытые очертания, а через несколько ударов сердца полностью пропало, превратившись в бесформенный сгусток багряного оттенка. Эта аморфная субстанция медленно увеличивалась в размерах, превращаясь в хищный туман, что тянулся к обнажённым ступням кельтской богини.

Йоля оскалила длинные, жёлтые клыки и вытянув вперёд раскрытые ладони, три раза громко похлопала. Кожаные перчатки средневекового мечника издавали торжественно приглушённый, пыльный звук.

— Вылазь уже оттуда, — хрипло произнесла предводительница Волчьего Сквада, и в тот же миг из сгустка багряной мглы вынырнула бледная рука, полностью покрытая затейливой вязью синих татуировок.

Морриган шагнула вперёд и её рука, точно такая же — худая и испещрённая древними символами — протянулась навстречу.

Две ладони встретились, и сгусток вмиг приобрёл очертания женщины в длинном облегающем платье. Вплатье омерзительного цвета гнилой соломы. Нежданная гостья притянула к себе Морриган и её окровавленные губы изогнулись в надменной улыбке.

— Извини,милая. Но ты сама виновата — нельзя оставлять младшенькую одну дома. Мне же безумно страшно и жуть, как любопытно, куда же старшенькая так торопится. Я же очень волнуюсь за тебя.

Они были похожи, как две капли воды, но в то же время абсолютно разные, как и все водяные капли.

— Здравствуй, Маха, — произнёс низкий бархатный голос, и гостья низко склонила голову.

Её спутанные волосы, походившие на рыжую гриву дикой кобылицы, огненным каскадом пали на стальной пол.

— Прости, что явилась без приглашения, Великий Волк, но я просто не могла отпустить её одну. Она вроде мудрая, но, в то же время, слегка наивная. Парадокс, ёпт.

Гостья ещё сильнее прижала к себе тщедушное тельце Морриган, заслоняясь сестрой от яростного пожара, разгорающегося в жёлтых звериных очах.

— Слыхала я, что непобедимый Упуаут испросил нашей скромной помощи, вот и явилась, дабы всё лично проконтролировать, ибо она, — пришелица потрясла опешившую Морриган, будто бы та была фарфоровой куклой, — Абсолютно не предназначена для заключения, хм, обоюдовыгодных сделок. А прежде, чем мы начнём обсуждение условий договора, давай-те ка по-быстрому выкладывайте, в чём тут соль, где собака зарыта, и что, в общем и целом, тут вообще творится?

— Сейчас я всё тебе растолкую, моя хорошая. Коротко и ясно. Отпусти-ка сестрёнку.

Высокая фигура, очертаниями напоминающая огромного длинноухого волка, стоящего на задних лапах, надвинулась на двух обнимающихся женщин. Одна, в платье жёлтом, мёртвой хваткой вцепилась в другую, что была в платье алом. Обе тряслись, с ужасом наблюдая за приближающимся волколаком.

Звук удара по панорамному окну прозвучал, будто удар хлыста по льду. Стекло треснуло и остановило расправу. Все трое уставились в окно. Чешуйчатый хвост исчез в темноте и Грим прижался своим острым носом к стеклу, став похож на испуганного Нуфа, что наблюдает из своего окошка, как Большой Серый Волк набирает полные лёгкие воздуха, чтобы дунуть на его трухлявое жилище. Рожа паромщика прилипшая к треснувшему стеклу, так же весьма смахивала на испуганное рыло — глупый Ниф готовился разделить печальную свиную участь своего братца.

— Волк, — прозвучал слабый детский голосок, — Неужели тебе нужно прямо сейчас кого-нибудь убить?

Ужасный вервольф замер перед ведьмами, сжавшимися в единый комок ужаса. Страшный зверь медленно обернулся — серебряная шерсть на его загривке топорщилась, словно гребень на шлеме центуриона, волчьи глаза полыхали красным.

— Да, моя хорошая, — прорычал Зверь и прыгнул в сторону девочки.

Приземлившись возле вытянувшегося в струнку мёртвого телохранителя Великого фараона, прислуживающего божественной компании во время чайной церемонии, оборотень одним яростным движением когтистой лапы снёс неупокоенному голову с плеч. Та смачно шлёпнулась прямо в лужу на столе — коричневая слизь, вытекающая из разорванных сосудов, смешалась с пролитой заваркой. Тело воина ещё немного постояло, а потом глухо повалилось на бок.

— Так-то лучше, — тяжело просипел оборотень и его очертания размылись.

Йоля тяжело плюхнулась на пол, обессиленно прислонившись спиной к креслу. Малышка Сигни протянула вперёд руку и ласково погладила окровавленные волосы Госпожи. Кучка кельтских ведьм перестала трястись от ужаса и решительно встала на тапки. Лохматая ведьма, та, что пониже, и в платье алом, властно тащила за собой ту, что была чутка повыше и в платье цвета жухлой соломы. Они вылетели из помещения капитанского мостика, словно пробка из взбудораженной бутылки игристого вина. Старина Аарон встретил баншей недобрым синим сиянием своих очей, после чего смачно сплюнул под их босые ножки и, погладив дракона по глупой морде, вошёл в помещение.

Грим же встретил пришельцев радостно, его хвост — чешуйчатый, словно закованный в пластинчатый доспех — ходил взад-вперёд, ровно как у обрадованной собаки, а огромный член, формой напоминающий межконтинентальную баллистическую ракету, затвердел и выдвинулся вперёд, на боевую позицию. Приступ ужаса и паранойи отпустил несчастных ведьм и все трое принялись очень трогательно обниматься и тискаться.

Капитан Аарон подошёл к панорамному окну и дёрнул за толстый шнур, увенчанный облезлым помпоном. Складки плотного занавеса скользнули вниз, скрывая сопливые проявления семейной привязанности.

— Дай чая, старина, — Йолин голос слегка дрожал.

— Конечно, Госпожа, — паромщик засуетился возле чайного столика, манипулируя чайниками и жестяными баночками. В его узловатых пальцах вдруг появилась пузатая зелёная бутылка, — Как скажете, Госпожа, но может вам стоит слегка с чайка подсняться?

— Было бы неплохо, — пролепетала Йоля и тяжело уронила голову на скрещенные руки.

Глава пятнадцатая. Bonus Track. Пророчество

Пророчество свершилось. Время замерло, а пространство сжалось в исполненный скорби комок, заполнив собой маленький грот, сокрытый в сердце древних холмов.

— Холод, холод, сильный холод, — стонали стены подземной залы, истекая ручейками ледяной воды.

— Ветер, ветер, — причитали сквозняки, гуляющие по узким тоннелям пещеры.

— Тростник, тростник, высокий тростник, — плакали зелёные побеги, увивающие своды сумрачного капища.

— Сильный холод и ветер, высокий тростник, — горестно отозвалось им эхо, но женщина, что сидела на краю поросшего мхом алтаря, не проронила ни звука.

Молчали и воины, окружающие жертвенный камень. Семеро мертвецов застыли, прислонившись спинами к промёрзшему граниту. Отвисшие челюсти обнажали гнилые зубы, истлевшие руки сжимали рукоятки насквозь проржавевшего оружия.

Семеро пришли и круг замкнулся. Пророчество свершилось.

Из тёмных закоулков каменного мешка послышался тихий шелест ткани: силуэты двух женщин возникли на границе священного круга камней.

— Она умирает? — спросила первая, высокая огненно-рыжая дева, облачённая в платье цвета жухлой травы.

— Я не знаю, — ответила вторая; её точёную фигуру плотно облегала кроваво-красная ткань, — Я видела смерти сотен тысяч людей, но я никогда не видела, как умирают боги.

— Когда каждый из них уходил, — палец рыжей девы, увенчанный чудовищно отросшим ногтем, указал на мертвецов, — Она предавалась унынию. До тех пор, пока не появлялся новый Сильный Холод и Ветер, Высокий Тростник.

— Но теперь умер последний из них, — женщина в алом платье печально склонила голову; каскад чёрных с серебром волос коснулся её босых ступней, — Пророчество исполнено — новый спутник не войдёт в этот круг и это тревожит меня. Её меланхолия пугает меня.

Зелёные, словно болотные ряска, миндалевидные глаза снова обратились к сидящей на камне. Миниатюрная брюнетка в чёрном платье, расшитом перьями ворона, не подавала вид, что слышит своих сестёр.

— Откуда взялось это пророчество? Кто есть пророк и прорицатель? — вскинулась первая, — Я не стану наблюдать как она увядает, сидя на этом холодном камне. Я приведу ей нового спутника. Морри, ты слышишь лязг клинков? Это Лоухун Коротконогий собирает жёлуди Махи в долине Утлах Мор. Поспешим туда: в этой битве я выберу для неё лучшего воина и приведу сюда. Мне нет дела до невнятных пророчеств.

Она приобняла спутницу за худенькие плечи и указала на женщину, сидящую на алтаре:

— Мы трое и есть богини. Мы сами создаём пророчества.

— Ладно, ладно, Воительница, — грустно улыбнулась женщина в кровавом платье, — Но перед битвой мы навестим священную рощу Скейла, я слегка проголодалась.

— Пойдём же, — согласилась рыжая дева, — Я не откажусь от изысканного угощения, что предложат нам прозорливые друиды.

Они отступили назад, в темноту каменного тоннеля, и их фигуры пропали, поглощённые мраком.

* * *

— Что это? — изогнутым когтем Стурл легонько постучал по чёрной скорлупе.

— Яйцо,— ответила Хурла, — Наше с тобой яйцо.

— Я вижу, что это яйцо, — поморщился Стурл, — Но почему оно такое?

Матовую поверхность украшал багровый орнамент; яйцо походило на застывший, отполированный кусочек лавы, извергнутый жерлом вулкана. Его крапчатые невзрачные товарки жалкой кучкой лежали рядом.

Стурл прищурился, глядя на Хурлу. Та невозмутимо выдержала пронзительный взгляд антрацитовых бусинок.

— Это наше яйцо, — повторила она.

— Я собираюсь навестить Кархуна, — Стурл двинулся в стороны выхода из жилища.

— А толку? — вопросила Хурла, — Старик не сможет ни разглядеть, ни потрогать яйцо. Он слеп, как крот, и последние сто лет не вставал на крыло.

— Я расскажу ему об этом, — ответил Стурл, — Старый Кархун мудр и наверняка знает, что не так с этим яйцом. Я отправлюсь к нему прямо сейчас.

— Ладно,— сдалась Хурла, — Но не ходи туда с пустыми руками, принеси подарок. В роще Скейла сегодня на заре состоится богатое подношение и, если ты поспешишь, то наверняка успеешь завладеть свежим человеческим глазом.

— Будь по-твоему, — Стурл снова пристально взглянул на ворониху, что устраивалась на яйцах, — Хотя я предпочёл бы одарить шамана жирным зайцем, а человеческий глаз принести своей любимой жене.

— Возвращайся быстрее, — напутствовала Хурла мужа, — Отдай глаз старику, а мне принеси этого толстого зайца.

Стурл покинул глазницу огромного черепа, что служил им домом, и, пару раз взмахнув гигантскими крыльями, исчез за пеленой серых облаков, окружающих исполинский скелет древнего ящера.

* * *

Две крупные воронихи удобно расположились на толстой ветви священного ясеня. Сук дерева перевивали многочисленные верёвки; в петлях болтались с десяток повешенных вниз головой людей. Полуистлевшие мертвецы мерно раскачивались, скалясь обглоданными лицами; лохматая бечева заунывно поскрипывала. Соседние ветви занимали птицы помельче: враны священной рощи Скейла наблюдали как внизу, у подножия дерева, убивают человека.

Ритуальный серп взметнулся вверх, блеск стали отразился в десятках чёрных глаз-бусинок. Рука жрицы опустилась вниз: густая, дымящаяся в предрассветном холоде кровь забрызгала белую ткань балахона. Друиды ловко управились с путами: новая жертва, болтая в воздухе безвольными руками, повисла рядом с мертвецами. Враны священной рощи не сдвинулись с места; они ждали пока те, кому посвящена эта жертва, утолят свой голод.

— Пойдём Маха, вкусим от этого молодого тела, — произнесла первая ворониха; её оперение красовалось необычными багряными оттенками.

— Люблю, когда люди угадывают наши желания, — согласилась вторая; перья той сверкали цветами позеленевшей бронзы, — И сейчас я с удовольствием отведаю свежего человеческого глаза.

— Пора,— подумал Стурл.

Гигантский ворон камнем низринулся с верхушки дерева, обрывая листву и ломая мелкие ветки. Огромные лапы, увенченные чудовищными когтями, обхватили подвешенное тело. Приоткрытый клюв погрузился в глазницу жертвы. Стурл дёрнул головой, умело вырывая яблоко: так аист достаёт жирную жабу из болотной трясины.

— Морри,— воскликнула Маха, — Ты только погляди, что вытворяет этот разбойник!

— Мм,— задумчиво откликнулась ворониха с алыми перьями, — Потрясающее зрелище: костяной ворон, крадущий подношение богиням.

— Он не крадёт, милая, — покачала головой Маха, — Он отнимает. И делает это прямо на глазах у упомянутых богинь и их поклонников. Нужно проучить дерзкого наглеца!

Она распахнула крылья, собираясь ринуться в битву, но первая удержала её:

— Не торопись, воительница, дай насладиться зрелищем: костяной ворон, терзающий мертвеца — воистину достойное представление. Я не встречала этих красавцев уже около сотни лет. А ты?

Маха глянула на грабителя:

— Ты, как всегда, права, Морриган: он великолепен. Но никому не позволено посягать на священное подношение. Пожалуй, к этой картине стоит добавить пару кровавых мазков.

Ворониха издала гортанный клёкот: несколько птиц, ожидающих на ветвях ясеня, бросились на преступника.

— Жаль клюв занят, — пробормотал Стурл, вспарывая тело напавшего врана кривым когтем, — Я соскучился по доброй драке.

Враны священной рощи Скейла — самые крупные вороны на всём острове, однако по сравнению с ними Стурл выглядел настоящим гигантом. Он превосходил самого крупного из атакующих не меньше, чем в два раза, а чешуйчатые лапы с кривыми, изогнутыми, словно у тигра, когтями, вовсе не походили на птичьи.

— Считается что костяные вороны — это души почивших драконов, — произнесла Морри, завороженно внимая кровавой схватке, — Они возвращаются в наш мир в виде гигантских птиц и живут в собственных черепах. Не вмешивайся, Маха — пусть уходит. Мы же последуем за ним и узнаем, в чём кроется интрига.

«Придётся выплюнуть этот чёртов глаз», — думал Стурл, отбиваясь от наседающих врагов.

Он уже убил четверых, но вранов всё прибывало и прибывало. Ему и раньше доводилось забирать из священной рощи кровавые жертвы и подношения, однако местные обитатели редко отваживались на драку. А сегодня они будто обезумели от ярости.

«А может съесть его? Проглотить это восхитительное, голубое око непорочной девы, а старый Кархун обойдётся жирным зайцем?»

Стурл не мог вспомнить, когда последний раз пробовал человеческий глаз, это изысканное лакомство.

Он яростно зашипел: удар вражеского клюва чуть не опрокинул его на землю.

«Они не дадут мне уйти. Съем его: шаман получит жирного зайца, а Хурлу я порадую белым лебедем», — решил Стурл, как вдруг защитники священной рощи внезапно отступили, словно повинуясь безмолвному приказу.

Стурл взмыл вверх, в серые небеса, и был таков.

* * *

Нельзя сказать, что череп, где жил Кархун, превосходил размерами жилище Стурла, но древний ящер, чьи кости служили домом шаману, почил на высоком скалистом уступе, подчёркивая недосягаемую исключительность своего нынешнего обитателя.

Старик не сразу откликнулся на приветственный клёкот, но ожидание на макушке отполированного многими дождями черепа ничуть не смутило Стурла. Это являлось частью ритуала гостеприимства: придя к порогу могущественного шамана, гостю необходимо успокоить мысли и чувства, прежде чем удостоиться встречи с самими хозяином.

Ожидая приглашения, Стурл разглядывал каменистую равнину, место, ставшее домом для него, его семьи и немногих таких же отверженных миром изгоев. Жёлтые кости покрывали унылые камни. Оскаленные черепа наблюдали как на смену размеренной жизни их обитателей приходит неизбежная смерть, а та, в свою очередь, обращается новой жизнью.

Так было всегда: в этой долине родились и умерли отец и мать Стурла, дед и бабка, как и многие предыдущие поколения, что прожили на древнем кладбище свои долгие, но не бесконечные жизни. Они — костяные вороны — лишь осколки великих душ ушедших драконов, вынужденные влачить своё скорбное существование среди собственных костей.

Так было и так будет всегда.

Внезапное понимание прошило Стурла насквозь, будто молния, ударившая в ствол гигантского дуба, и расколовшая его пополам. Из тёмных закоулков бескрайнего сознания ворона, прожившего не одну сотню лет, сами собой пришли слова древнего предсказания, настолько ветхого, что само упоминание о нём давным-давно стёрлось в памяти.

Так было и так будет всегда. Пока не вернётся великий дракон.

Внутри пересохшей глотки зародился вопль; Стурл хотел выплюнуть глаз и кричать: кричать от надежды и отчаяния одновременно, когда из недр черепа на котором он расположился, раздался скрипучий старческий голос:

— Заходи, Стурл Непокорный.

Ворон с трудом протиснулся в узкую глазницу и, уронив на пол подношение, без приветствий, хрипло проговорил:

— Пророчество... Чёрно-красное яйцо... Хурла.

Кархун склонил белоснежную голову набок; глаза, закрытые мутными бельмами, уставились на гостя.

— Успокойся, Стурл, сын Крома. Предложи мне подарок, а затем помолчи немного. Я услышал тебя и сейчас буду говорить со своей душой дракона.

Стурл небрежно пнул глаз и тот, болтая окровавленными оборванными сосудами, подкатился к чешуйчатым лапам старика. Кархун кивнул и смежил веки.

Глядя на шамана, застывшего недвижным изваянием, ворон закрыл глаза и обратился с вопросом к своей бессмертной душе, но в тревожной тьме не обитало никаких драконов, а образ изувеченной, окровавленной Хурлы заставил ворона вскочить на лапы. Он принялся мерить жилище Кархуна тяжёлыми шагами.

— Род костяного ворона обречён, — произнёс старик; шаман продолжал сидеть не открывая глаз, — Наши дни сочтены. Драконы возвращаются. Мы возвращаемся. Ты — лучший среди нас, Стурл. Поэтому твоя семья избрана.

Голос старика заметно подрагивал, как и кончики сложенных крыльев.

— Избрана стать первой жертвой? — спросил Стурл, — В предсказании сказано, что, воплотившись, великий дракон убьёт свою мать.

— Это настоящий подвиг, — вздохнул Кархун, — Хурла должна вскормить первенца своей плотью —так предсказано. Уверен: твоя жена достойно примет свою судьбу и исполнит свой долг. Пожертвовать собой ради воплощения всех наших надежд — это ли не фатум, достойный героев?

— Пожертвовать собой... —задумчиво повторил Стурл.

Ворон приблизился к старику, когтем перевернул глаз и спросил:

— Что ты видишь, шаман?

Кархун склонил незрячие глаза вниз и, вглядевшись в голубую радужку, подёрнутую мутной пеленой, произнёс:

— Страх и отчаяние. Вот, что испытывала эта безвинная дева перед смертью.

Стурл согласно покачал головой:

— Она добровольно приняла смерть — стала жертвой богам. Её соплеменники получат что-то взамен. А может, она последовала какому-то древнему предсказанию или пророчеству. Что скажешь, шаман? Готов ли ты пожертвовать жизнью своей единственной дочери ради исполнения чьих-то неведомых желаний или коварных замыслов?

Старый ворон молчал, не отрывая взгляда слепых глаз от ока жертвы.

— Скажи, Стурл Непокорный, и скажи правду: ты не хочешь возвращения драконов, своей истинной сути? — спросил наконец старый шаман.

— Нет, Кархун, не хочу. Мне хорошо быть костяным вороном: мне нравится моё жилище в черепе и я доволен Хурлой, своей женой: ты воспитал прекрасную дочь.

— Но что скажут другие костяные вороны? — спросил старик, подняв бельма глаз на зятя.

Они долго глядели друг на друга, прощаясь.

— Никто не узнает, — ответил ему Стурл.

* * *

Стурл толкнул тело лапой; мёртвый ворон низвергнулся со скалы, превратившись в белое пятно, что вскоре исчезло, поглощённое барашками волн, разбивающихся о стену прибрежных утёсов.

Невидимые, мучительно острые клыки совести ещё крепче сжались на его горле, ужесточая терзания.

«Надо убираться отсюда», — подумал Стурл, — «И стоит поспешить, пока никто меня не видел».

— Так, так, так... Кто тут у нас? — хриплый клёкот раздался со стороны опустевшей обители Кархуна, — Стурл Непокорный, собственной персоной!

— Вор, крадущий подношения великим богиням!— вторил ему второй глумящийся голос, — Убийца, лишивший жизни своего родственника, божью птичку! Святотатец, вознамерившийся перечить священным предсказаниям! Я нарекаю тебя Стурлом Осквернителем! Отдавай мне глаз!

— Вы кто такие? — Стурл устало взглянул в сторону двух вороних.

В наряде первой изобиловали красные, словно вымазанные кровью перья. Оперение второй сверкало оттенками позеленевшей бронзы.

— Попробуй угадать, Стурл Тугодум, — сказала красная, — Время от времени в твой птичий мозг приходят прозорливые мысли.

— Это уже не важно, кто вы, — обречённо выдохнул Стурл.

— Этому преступнику в голову приходят лишь мысли о новом злодеянии, — нахмурилась зелёная.

— Как думаешь, Стурл Осквернитель, что скажут остальные костяные вороны, узнав о твоих подвигах?

— Остальные вороны ничего не скажут, — потупился Стурл, — Никто не узнает.

Он отодвинул глаз в сторону, и, выставив вперёд чудовищный клюв, стремительно бросился в атаку.

* * *

— Он умер? — спросила Маха, вытирая с клюва капельки крови.

— Не умер, — ответила Морриган, разглядывая глубокую ссадину на своей лапе.

— А выглядит, будто умер, — ворониха обошла вокруг исполинской туши Стурла.

Костяной ворон лежал на земле, поджав к груди гигантские чешуйчатые лапы.

— Оклемается,— уверила её Морриган, — Ты только глянь, какой он здоровый.

— Да уж, — тяжело вздохнула Маха, — Был момент, когда я засомневалась, что мы с ним справимся. И что теперь?

Воронихи замолчали, дивясь поверженному противнику.

— Ты умеешь творить добро, Маха Разрушительница?— ответила вопросом на вопрос Морриган.

— Никогда не пробовала, — призналась Маха, — А это необходимо?

— Сложно сказать, — вздохнула Морриган, — Однако обстоятельства и условия сложились так, что мы можем сделать сразу четыре добрых дела. Мы можем спасти от смерти жену этого отчаявшегося красавчика, — воронья лапа пихнула неподвижную тушу,— Это раз.

— Мы можем сохранить род костяных воронов. Это два. В третьих: возвращение драконов всё же состоится. Ну и самое важное, четвёртое доброе дело: мы поможем нашей безутешной Бадб. Её новый, восьмой Сильный Холод и Ветер, Высокий тростник...

— Будет драконом, — восхищённо продолжила Маха, — Я люблю тебя, Морри, — она раскрыла отливающие бронзой крылья, обнимая спутницу, — Среди нас троих ты самая мудрая и могущественная.

— Пророчество исполнится, — в голосе Махи звучало торжество, — Но это будет наше пророчество: мы богини и сами творим будущее этого мира.

* * *

— Рога великого Цернунноса мне в задницу! Стурл, милый, что с тобой случилось? На тебе кровь! Ты ранен?

Хурла порывисто дёрнулась в сторону мужа, но вспомнив о хрупком сидении, осторожно опустилась обратно в гнездо.

— Враны священной рощи никак не хотели уступить мне подношение, — ответил Стурл, положив к ногам воронихи человеческий глаз.

— А что отец? — спросила Хурла, явно заинтересованная драгоценным подарком, — Ты навестил Кархуна? Почему не отдал подарок?

— Я обойдусь жирным зайцем, — раздался хриплый клёкот со стороны глазницы, что служила входом в жилище воронов.

— Отец!— всплеснула крыльями Хурла, — Как же ты добрался сюда? Ты же не видишь ни черта.

— Мудрость заменяет мне глаза, — ответил белоснежный ворон, — А за прошедшие пятьсот лет я изучил это небо вдоль и поперёк.

Кархун ловко спрыгнул вниз и приблизился к гнезду:

— Здравствуй, дочка! Покажи старику будущих внучат.

— Почему ты не дождёшься, когда они вылупятся, отец? — спросила встревоженная Хурла.

— Ути-пути,— старик игрался, перекатывая яйца клювом,— Я пришёл попрощаться, дочка. Я покидаю своё жилище и отправляюсь в священную рощу Скейла. Остаток жизни я хочу провести в служении великой богине Морриган. Поэтому чтоб лапы твоей там не было! Ты же не станешь воровать подношения у собственного отца или посылать за ним этого мерзкого осквернителя — своего муженька?

Пристыженная Хурла слегка склонила голову. Её взгляд снова устремился на человеческий глаз.

— Ладно,— каркнул старик, — Не стесняйся, дочка: отведай глаз девственницы, а потом почисти перья своему непокорному мужчине. И чтоб больше никаких набегов.

— А что с нашим яйцом? —спросила Хурла, зачаровано направляясь к глазу: око притягивало ворониху, словно магнит железную стружку, — Оно какое-то странное.

— Ничего странного, — заявил Кархун, перекатывая чёрно-красное яйцо лапой, — Такое случается: за свою долгую жизнь я видел неисчислимое множество яиц: и чёрно-красные и голубые, словно весеннее небо и зелёные, как трава и рыжие, что грива Махи- Разрушительницы и белые и...

Но Хурла уже не слышала отца: схватив глаз, она вылетела из глазницы, дабы насладиться драгоценным угощением в одиночестве.

— Вот и всё, Стурл Осквернитель. Теперь ты наш должник. Помни об этом.

Силуэт старого ворона размылся, белоснежные тона его перьев осыпались пеплом, чёрное оперение воронихи отливало бронзой. Она поправила три крапчатых яйца, что окружали четвёртое — чёрно-красное, и направилась в сторону пустой глазницы черепа.

— И, кстати, — обернулась Маха, — Напомни Хурле о хрупкости скорлупы. Поменьше ёрзайте, когда будете высиживать своё отродье. Чтобы не сошла краска. В магии всегда имеется рациональное зерно. До свидания, Стурл Осквернитель. Уверена — мы ещё встретимся.

Она взяла в клюв маленький, невзрачный камушек и выскочила прочь из жилища костяных воронов.

* * *

— Мой дракон... — задумчиво произнесла миниатюрная женщина в чёрном платье, отороченном вороньими перьями.

Маха ущипнула Морриган за спину чуть пониже талии. Они не ослышались: Бадб произнесла эти слова. Первые слова за последний год.

— Твой дракон, милая, — Морриган погладила её чёрные, как смоль, волосы, — Твой Сильный Холод и Ветер, Высокий Тростник.

Бадб нежно покатала чёрно-красное яйцо ладонью:

— Но в пророчество сказано, что придут лишь семеро, а потом всё закончится.

Её рука безвольно соскользнула со скорлупы.

— В задницу пророчества, — Маха обняла хрупкие плечи брюнетки, — Мы — богини! Наши свершения и есть пророчества.

— А мы одна богиня или три богини? — задумчиво вопросила Бадб.

Трое женщин недоуменно переглянулись.

— Неважно!— взмахнула рукой Маха, — Всё будет так, как решим мы!

* * *

Спустя два месяца.

— Все эти пророчества — сплошное надувательство, — красные, будто окровавленные губы Морриган сложились расстроенным бантиком.

— Я же говорила, — ехидно заметила Маха, — Все предсказания — наглое враньё. Но не переживай милая: наша выгода никуда не делась: род костяных воронов продолжает существовать, и среди них есть один красавчик, что должен нам услугу.

Она многозначительно подмигнула.

— К тому же, милая Морри, ты не находишь, что она определённо оживает?

Тонкий палец, увенчанный длинным кривым ногтем указал на священный круг камней.

Там, на древней плите алтаря, окружённого семеркой вооружённых мертвецов, счастливо резвились двое: миниатюрная женщина в платье, отороченном чёрными перьями и пушистый воронёнок с покрытыми чешуёй лапами.

* * *

— Клянусь тебе, Стурл, — Хурла бросилась вперёд и прикрыла своих птенцов от чудовища, что тянуло к ним страшенный клюв, — Ты — единственный мужчина, что я познала в своей жизни! Я не могу объяснить откуда взялся этот ублюдок!

— Не переживай, Хурла! — Стурл, на удивление жены, чему-то посмеивался.

Он приблизился и осторожно перевернул птенца, что отличался от остальных белым пухом и огромными размерами, на спину. Тот сразу же задрал вверх лапы, требуя ласки.

— Никакое это не чудовище, и я тебя ни в чём не обвиняю. Это всего лишь птенец. Мы с Кархуном тебе сразу не стали рассказывать, чтобы не тревожить. Понимаешь, милая, существует древнее пророчество, в котором говорится, что однажды в семье достойного костяного ворона из чёрного с красным орнаментом яйца вылупится птенец сказочного белого лебедя, считающегося исчезнувшим...

Глава шестнадцатая. Сука-любовь. Часть вторая

Поршень слегка сдвинулся назад — рваное алое облако ворвалось в стеклянный цилиндр, окутывая багровой пеленой хрустальную прозрачность наполняющей его жидкости. Поршень двинулся в обратном направлении — решительно и напористо. Увядший бутон синей розы склонился вниз, истекая кровавыми слезами.

Аглая Бездна чиркнула золотой зажигалкой, прикурила, морщась от отвращения, и вложила сигарету в требовательно растопыренные пальцы, увенчанные обгрызенными ногтями. Те сомкнулись на предложенном и застыли. Спустя долгих пять минут, в течении которых в помещении операционной не произошло ровным счётом ничего, пепел упал с оплавленного фильтра и пальцы разжались.

— Ну чё там? — голос Соткен тянул и гнусавил, будто грампластинка на низких оборотах.

— Нормально всё, — глухо ответствовала Бездна, — Пациент скорее жив, чем мёртв.

— Чудненько, — Соткен перегнулась через кожаный подлокотник кресла и её обильно вырвало чем-то коричневым.

Она с наслаждением вытерла губы грязной ладошкой, а затем приняла исходное положение, раскинувшись на удобном сидении. Её рука медленно вытянулась вверх, капли крови стекли по обнажённому предплечью. Она щёлкнула в воздухе пальцами, словно кастаньетами.

— Нет уж, тётя. Давай-ка сама.

Меж широко расставленных ног Соткен шлёпнулась мятая пачка сигарет, а следом за ней прилетела, звеня и сияя, золотая «Zippo». Маленькая женщина послушно подобрала подношение и попыталась достать сигарету, но очередное опиумное откровение заставило её забыть о мирских радостях и надолго замереть.

— Я пошла, — в голосе Бездны слышались нотки жалости и раздражения, — Если у тебя есть силы ширяться, значит ты способна подежурить возле своего собственного шедевра.

Она указала стволом Диемако в сторону распростёртого на операционном столе человека.

— Я тут уже часа три одна торчу, наши бойцы, пожертвовавшие свою кровушку для этого лицедея, поплелись отсыпаться, а он в себя так и не пришёл, но дышит ровно, — немного мягче добавила девушка.

Соткен не отвечала, лишь клевала носом, словно бы пытаясь заглянуть в пачку сигарет, которую она сжимала в руке. Аглая тяжело вздохнула и подойдя ближе, отобрала у кривушки мятую коробочку. Выудив оттуда сигарету, она щёлкнула бензиновой зажигалкой, прикурила, закашлялась и, сплюнув на пол, сунула курево в рот серийной убийце. Та пожевала фильтр и, распознав вкусненькое, глубоко затянулась.

— Всё, я спать пошла, — Бездна развернулась на каблуках, — Постарайся не поджечь тут всё. Скоро кто-нибудь тебя сменит.

Она направилась ко входной двери. Прежде, чем пнуть створку, девушка помялась на пороге, словно бы ожидая, когда её окликнут. Но оклика не последовало, и Бездна слегка повернулась, бросив быстрый взгляд назад. Без изменений. Знаменитая серийная убийца, виртуозный хирург и искушенный мастер клинка расплылась в кресле: чёрные веки прикрыты, лицо приобрело синюшный оттенок, рука с окурком безвольно повисла в воздухе. Аглая Бездна глубоко вздохнула и вышла прочь.

Как только дверь за девушкой со стуком затворилась, Соткен приоткрыла один глаз, внимательно оглядела помещение операционной, и, убедившись, что осталась наедине со своим пациентом, открыла и второе око. Она глубоко затянулась дымящейся сигаретой и щелчком отправила бычок в пузатую ванную. Потом вылезла из кресла, и переваливаясь с той ноги, что подлиннее, на ту, что покороче, подошла к распростёртому на столе мужчине. Он лежал на спине, полностью обнажённый, утыканный иглами с подведёнными к ним гибкими трубочками капельниц. Соткен нежно провела рукой по его лицу, убирая со лба мокрые от пота волосы. Белые, как снег, волосы.

— Уверена, что семь лет назад я исполнила твоё самое заветное желание. Сделать так, как было в "Девять с половиной". Жестокая судьба разлучила нас, и ты так и не отблагодарил меня, но теперь у тебя появился шанс, — сказала она ему.

Женщина откинула прочь скомканную простыню, прикрывающую голые бёдра раненного, и, осторожно зажав в кулачке вялый член, помахала им из стороны в сторону. Потом тяжело вздохнула, выпустила срам из руки, и сунула ладонь себе за вырез платья.

На мускулистой груди, украшенной выцветшими от времени татуировками, стали появляться патроны. Соткен складывала их в ряд, аккуратно и осторожно. Ампул оказалось чертовски мало, так мало, что ряд стекляшек даже не покрыл расстояние между двумя синими ласточками, изображёнными на дельтовидных мышцах мужчины.

Соткен некоторое время смотрела пустым взглядом на выложенные склянки.

— Пятнадцать, — сипло протянула она и облизала подёргивающиеся, пересохшие губы.

Она принялась торопливо распихивать патроны обратно по чашечкам бюстгальтера. Последняя из ампул выскользнула из её трясущихся пальцев и звонко шлёпнулась на кафельный пол, разлетевшись в разные стороны серебряными брызгами.

— Четырнадцать! — взвизгнула маленькая кривая женщина и отвесила лежащему мужчине звонкую пощёчину.

Потом отвернулась от операционного стола и нервно прикурила сигарету. Снова повернулась. Погладила ладошкой его точёные скулы.

— Прости меня, милый. Я думала о тебе все эти годы. Ты снился мне. Теперь мы будем вместе. Мы проживём остаток наших дней так, как сами этого захотим. Только ты и я. Но сначала мне нужно съездить в одно место. Нужно кое-что забрать там. То, что мне сейчас необходимо. И ты мне в этом поможешь.

Соткен одёрнула цветастое платьице, нахлобучила на голову мужчине клошарскую вязанную шапочку, положила Ремингтон на его обнажённую грудь, щёлкнула блокиратором, освобождая маленькие колёсики операционного столика, и покатила тот ко входной двери.

* * *

— Я уже лет триста не пробовала настоящего, заварного чая, — мурлыкнула рыжая ведьма, втягивая носом аромат, исходящий от дымящийся кружечки, которую она манерно держала двумя костлявыми, разрисованными пальцами, тёмными, как у трубочиста.

— А мужчин у тебя, шалава рыжая, не было, наверное, лет пятьсот? — предположил старый паромщик.

Говорившая — та, что звалась Махой, приподняла густую бровь и уставилась на капитана долгим взглядом.

— Две сотни, — поправила Маха капитана, — Мужика у меня не было две сотни лет.

Морриган перестала дуть впалые щёки, и на её мертвенно-бледных скулах вспыхнул яркий, болезненный румянец.

Аарон подмигнул ей и уставился в панорамное окно. За треснутым стеклом расплывалось тусклое пятно зловещего рассвета, и первые, жалкие лучики осеннего солнца освещали палубу, что находилась перед помещением капитанского мостика. На её стальном покрытии возились двое — самозабвенно и радостно — так, как обычно играют дети. Маленькая девочка, одетая в холщовую рубаху до пят, грязную и покрытую пятнами засохшей крови, весело прыгала, размахивая огромной дохлой рыбиной, а огромный дракон, сложив за спиной кожистые крылья, неуклюже семенил рядом, и дымя, как паровоз, выказывал крайнюю степень драконьего удовольствия.

Шмяк!

На заляпанный, мокрый стол звучно шлёпнулась женская рука, затянутая в потёртую коричневую перчатку мечника. Перчатка топорщилась ржавыми шипами и заклёпками, будто старый бойцовый ёж. Устрашающая, но невозможно изящная конечность сжимала высокий оловянный кубок.

— Мои хорошие...

Язык женщины, что красит волосы кровью врагов, слегка заплетался, а в жёлто-зелёных глазах, устремлённых в окно, стояли пьяные слёзы дешёвой меланхолии.

Старый Аарон вмиг оставил свою непрерывную возню с бесконечными чашечками и чайничками, и плеснул в опустевший кубок немного зелёной жидкости из пузатой изумрудной бутылки. Маха тотчас же встрепенулась; её длинный нос пришёл в движение, будто у голодной лисицы, почуявшей близкого кролика. Женская рука, сжимающая кубок, двинулась в обратный путь — к приоткрытым губам, обнажившим длинные, жёлтые клыки.

— Одну минуту, Великий Волк, — рука, испещрённая синими татуировками и покрытая рыжим пушком, предостерегающе нежно обвила шипастое запястье.

Волчьи глаза, зелёные, словно у сонной кошки, лишь на миг полыхнули красным, но сразу же потухли.

— Слушаю тебя, негодница, — с трудом выговорила Йоля, удивлённо уставившись на конечность рыжей ведьмы, что сомкнулась на её перчатке.

— Позволь, — Маха изъяла оловянный кубок из рук Госпожи с ловкостью ярмарочного карманника.

— Я постараюсь немного улучшить напиток, — ведьма выглядела совершенно уверенно в себе, решительно сжимая в руках отжатую кружку.

— Эй, старик, — небрежно бросила она Аарону, что застыл возле йолиного плеча с предусмотрительно открытой бутылкой, — Сахар тащи. Кусковой.

Старик оценил вес пузатого сосуда, горлышко которого сжимали его узловатые тощие пальцы, и ярко-синий луч яростного взгляда выжег мишень посередине заросшего рыжим волосом лба младшенькой.

— Не умничай, пизда конопатая. Эту дрянь можно и так — чистоганом. Вставляет нормально. Тем паче, что нет у меня ложки с дырками. Нет даже банальной шумовки. Так что отдавай взад бухлишко и не командуй на моём судне.

Маха скорчила кислую мину и, взяв со стола чайную ложечку, поднесла ту к своему алому рту. Потом оскалила верхнюю губу, напоминая болотную гадюку, изготовившуюся к атаке, и плюнула. Брызги слюны зашипели, встретившись с серебром столового прибора. Маха потрясла в воздухе дымящейся ложкой, и, отерев ту рукавом своего платья, приставила к своему глазу на манер монокля, оценивающе оглядывая рассерженного капитана. Око цвета жухлой соломы гляделона старика сквозь маленькие дырочки.

— Сахар тащи, я сказала. И не смей называть древних богинь паскудными словами, ибо ты — всего лишь тупой и жадный водила. Дряхлое гребло. Ленивый труповоз и алчный мздоимец. Хоть и весьма древний.

Рыжая Маха аккуратно расположила дырявую ложку сверху наполненного бокала, водрузила на неё слегка смоченный напитком кусочек сахара, и щёлкнула в воздухе длинными пальцами. На конце указательного перста затрепетал яркий огонёк, и вскоре сахар в ложке оплавился под пламенем, сползая густыми сопливыми струйками в мятый кубок.

— Прошу тебя, Великий Упуаут, — опушенная рыжими волосиками рука почтительно протянула Йоле стакан.

Та взяла, побулькала содержимым и решительно проглотила.

Три пары глаз уставились на неё — единым тревожно-ожидающим взглядом.

Она оглядела озабоченные рожи и, рассмеявшись, треснула кубком о стол.

— Ещё, — возвестил собравшимся Великий Волк.

Трое облегчённо выдохнули и расслабились. Рыжая Маха двинула старого Аарона локтем под рёбра, и паромщик поспешил смочить зелёной влагой следующий кусочек сахара.

— Всем! — великодушно объявила Йоля и задрала на стол свои роскошные ноги — их розовую кожу покрывало бесчисленное количество веснушек, ссадин, царапин и кровоподтёков.

Хищные шипы её корсарских ботфорт вонзились в сталь столешницы, будто консервный нож в жестяную банку. Трое участников этого затянувшегося ночного чаепития заметно оживились. Аарон бросился переворачивать содержимое маленького, встроенного в стену бара в поиске недостающих бокалов, Маха же плевала в ложки, прожигая в серебре, которого так боятся всевозможные оборотни и прочая нечисть, аккуратные дырочки.

Дверь, ведущая на палубу, широко распахнулась: кто-то со всей дури втопил по ней ногой. Маленькая Сигни, запыхавшаяся, раскрасневшаяся и безумно довольная, ступила на порог, подталкиваемая сзади огромной головой ящера, увенчанной тремя парами рогов. Из ноздрей чудища валил густой дым с вкраплениями мельчайших, ярко-красных искр.

— Хочу чая. И спать, — заявила Сигни и оценивающе оглядела всех собравшихся.

— Иди сюда, — произнесла Морриган, протягивая к ней свои руки.

Широкие рукава её алого платья сползли к локтям; затейливая вязь кельтских узоров оплетала её кожу, будто кривые древесные корни. Девочка забралась ей на колени и прижалась щекой к глубокому вырезу платья.

— А ты, глупая ворона, прими нормальный, человеческий вид, и заходи, если пожелаешь, — костлявый перст ведьмы указал на страшную морду, застрявшую в дверном проёме, ибо дальше в помещение Грим протиснуться не мог, — Или закрой дверь с той стороны, потому как не май месяц, а сквозняки здесь просто чудовищные.

Грим пренебрежительно фыркнул: Морриган пришлось поджать свои босые, перемазанные грязью ноги, чтобы избежать раскалённых угольков, вырвавшихся из ноздрей ящера и разлетевшихся по полу помещения капитанского мостика. Дракон убрал голову и дверь захлопнулась. Аарон принёс чашку дымящегося напитка и склонился над Сигни, протягивая ей угощение, но девочка не пошевелилась — уткнувшись носом в грудь Морриган, она уже крепко спала. Держащая её на своих коленях ведьма улыбнулась, ласково погладила малышку по сальным, нечёсаным локонам, а потом приняла кружку из рук паромщика и опрокинула содержимое себе в глотку. Паромщик забрал у неё пустой сосуд, а взамен протянул высокий бокал, где плескалась ядовитая зелень. Морриган кивнула ему, но пить не стала — она подозрительно оглядела остальных двоих. Йоля раскинулась в глубоком кресле — её ноги возлежали на столе, треугольник чёрных трусиков постыдно выглядывал из-под задравшегося платья, а слюнявый рот приоткрылся. Рыжая Маха взгромоздилась на высокий барный табурет и раскачивалась на нём. Колдунья что-то тихонько напевала, а табуретка непонятным образом держалась на узкой грани одной единственной ножки — остальные три парили в воздухе.

— Кстати, Госпожа... — прошелестел вкрадчивый шёпот Морриган, — Сейчас самое время. Время будить нашу надежду.

Она нежно перехватила спящую девочку и поднялась вместе с ней на ноги. Сонный глаз Госпожи с трудом разлепился — радужка, обычно невозмутимо жёлто-зелёная, либо яростно-багровая, сейчас синела весенним небом.

— Придётся идти наружу, — пояснила Морриган, направляясь к входной двери, — Мне понадобятся они обе — и змея и ворона. А ворона, видишь ли, в образе, и выйти из него не может... Как и войти в эту гребаную дверь...

Рука, затянутая в проклёпанную перчатку средневекового мечника лишь слабо дёрнулась в сторону панорамного окна, и Морриган, прервав свои объяснения, вывалилась прочь из капитанских апартаментов, неся на руках спящую Сигни.

Рыжая Маха последовала за старшенькой.

Опустевшая барная табуретка продолжала раскачиваться, опираясь о пол одной ножкой.

* * *

Он брёл по коридору, свесив вниз голову и тяжело передвигая усталые ноги. Очень болел разбитый лоб, гудела голова и жутко хотелось где-нибудь прилечь. Он смертельно устал, и эта усталость опустошала его, лишая чувств и желаний. Уютное местечко, где можно бы было свернуться клубочком — вот предел его нынешних мечтаний. Надо немного поспать, и отдых отгонит эту хандру, вновь даст силы чего-либо желать и получать желаемое. Хотя насчёт последнего он не был совершенно уверен. Получать — всё же намного проще, чем разгребать последствия. Сегодня ему повезло — его боевой вождь чудесным образом не заметил шикарных рогов, выросших на его лохматой башке, и благодаря этой преступной невнимательности, он, скальд Хельги, всё-ещё жив. Но наряд на всю ночь он всё же получил. Непонятно за что. Надменный лив уже оклемался и вполне способен держать в руках меч. Нет, эту, как её... Пушку, во. Неважно — его старший братишка мог бы и подменить своего друга, так, как это сделал сегодня он, мудрый Хельги, скальд и герой. Сегодня он великодушно подменил эту напыщенную девчонку, предложив отдать вместо неё свою кровь безумному старику, что рассекал по тайному коридору на коньках с колёсиками и развлекался, сбивая бойцов с ног ударами своей стальной дубинки. За что и был подстрелен. А потом его братья по оружию распознали в этом дурачке воплощение какого-то героя своего безумного времени, и, вместо того, чтобы подвесить нахала за ноги и веселиться, наблюдая, как седовласый безумец истечёт кровью, они начали его лечить. И, Хель их дери, похоже вылечили. Вылечили его, скальда Хельги, драгоценной кровушкой. А потом все отправились дрыхнуть, а его, спасителя этого отмороженного старикана, вновь отправили в наряд — шарахаться ночью по тёмным коридорам. Ну да ладно. Он, Хельги, сын Хрольфа, слишком великодушен, чтобы сожалеть о своих благородных поступках. Он просто немного отдохнёт, ибо заслужил пару часов хорошего сна. Кстати вот этот диванчик выглядит весьма удобным. Хельги прислонил автоматическую винтовку к стене, бросил на диван свой меч, замотанный в козью шкуру, сладко зевнул, и...

Что-то пронеслось мимо него, монотонно жужжа и позвякивая. Хельги проводил взглядом удаляющийся операционный столик, которым ловко управляла она. Она — та самая престарелая обольстительница, кривая и невозможно желанная. На столике возлежал тот самый безумный седовласый старикан.

Хельги открыл было рот, но не издал ни звука. В последнее время, он, испытывая разную степень душевного потрясения, на некоторое время напрочь забывал этот новый для него язык. Когда же он наконец-то вспомнил, что нужно сказать, и снова открыл рот, маленькая женщина и её груз бесследно исчезли за поворотом. Похоже, Соткен даже не заметила его. Или сделала вид, что не заметила.

«Интересно, куда это они?»

Примерно такая мысль возникла в голове у юного путешественника во времени, и Хельги проводил её безучастно. Его мало это волновало.

Волновало его совсем другое.

Тут что-то было не так.

Возникло то самое чувство скрытой опасности — чувство, которое возникает подсознательно, когда ты возвращаешься на корабль — пьяный от вина и крови, нагруженный богатой добычей. Вроде бы всё хорошо: деревня, подвергшаяся набегу — ограблена и сожжена, женщины — изнасилованы и убиты, мужчины — убиты и изнасилованы, драконы моря уже поднимают свои полосатые паруса, готовые улепётывать, как только викинги ступят на их палубу. Всё пучком — надо лишь миновать ту небольшую рощицу на морском берегу. И тут ты, ещё никого не видя, уже знаешь абсолютно точно — твои корабли лежат на дне с пробитым днищем, а роща наполнена вооружёнными воинами, злыми и готовыми отдать свои жизни, лишь бы отомстить.

Вот и сейчас внутри Хельги ворочалось именно такое чувство — ноющее ощущение грядущей подставы. Он с сожалением глянул на маленький диванчик, взял свой меч, подхватил пушку и двинулся вслед за маленькой ведьмой. Погоня долго не продлилась. Он настиг их в огромном холле перед запертыми входными дверями. Соткен даже глазом не моргнула, увидав его. Она отворила настежь тяжёлые створки а потом невозмутимо уставилась на Хельги блестящим взглядом маслянистых глаз.

— Ты невероятно вовремя, скальд. Помоги мне.

Она ухватила операционный столик со стороны ног и нетерпеливым кивком головы предложила Хельги исполнить то же телодвижение, но только со стороны изголовья. Скальд положил на раненного свой меч, свою винтовку и послушно ухватился за край столика.

— На счёт три, — радостно возвестил он, и маленькая ведьма посмотрела на него, как на полного идиота.

— Тащи, недомерок, — сипло возвестила она, и нетерпеливо потянула свой край столика, превращённого теперь в носилки.

Ступени были мокры и круты. Вокруг стояла кромешная темнота, вдобавок Хельги передвигался спиной вперёд, а свет маленького армейского фонарика, зажатого в зубах Соткен, скорее мешал, чем помогал ему. Пару раз его босые ступни оскальзывались на мокром камне, и он был уверен, что опозорится перед ведьмой ещё раз — упав сам и уронив ещё двоих. Но на этот раз позор его минул — они всё же добрались до конца лестницы.

— Хочешь с нами? — спросила его Соткен, и в её тоне телефонного дружелюбия ясно послышались презрительные нотки.

— Я так и думала, — сказала ему маленькая женщина, не дожидаясь ответа, — Да и ты нам нахер впёрся.

Внутри Хельги вдруг поднялась горячая волна ярости. Так раненный кашалот, подбитый множеством гарпунов, истекающий кровью и уже умирающий, вдруг выныривает на поверхность в приступе предсмертной ярости и обрушивает всю свою мощь на судно своих убийц. Он восторгался этой женщиной, этой старой, коварной ведьмой, которая ему годилась в матери. Это она, перекрытая каким-то возбуждающим колдовским зельем, подло овладела его телом, одурманив его сознание силой своих тёмных чар. Он доверял этой женщине, и эта ведьма вертела им, как сама того хотела. Вот, что бывает, когда думаешь хером. Но он вовремя прозрел. Он, великий скальд — а значит зрит суть слов и вещей. Хельги откинул с лица длинные волосы и уставился на ведьму сощуренными, звериными глазами.

— Плохой щенок, — вздохнула Соткен.

Их руки одновременно метнулись к оружию, покоившемуся на голой груди старика. Ладонь Хельги сжалась на удобной рукоятке скандинавского меча, но, прежде, чем юноша гипотетически взмахнул клинком, рассекая лицо предательницы, укороченный приклад штурмовой винтовки впечатался ему в лоб — аккурат в то самое место, куда некоторое время назад приложил его бейсбольный хит дива исполненный с помощью бронзовой ножки ночного светильника.

Дикую боль он всё же успел почувствовать. Но, слава Высокому, это мучение длилось недолго.

* * *

Моросил осенний, промозглый дождик. Капли воды разлетались серебром, разбиваясь о сверкающие кресты, нашитые на потёртую кожу полудоспеха. Влага стекала стальными ручейками с изогнутой гарды полуторного меча, прямо за воротник бригантины. Было щекотно, но приятно. Его выцветшие, слегка выпученные, рыбьи глаза уставились сквозь звенья металлической ограды на раскисшую подъездную дорогу, ведущую к их логову. Дорога пустовала. В его желудке раздалось отвратительное урчание. Там тоже было пусто. А слева, в груди, что-то тянуло и кололо. Лучше бы и там было пусто.

"Pater noster, qui es in caelis;

Sanctificetur nomen tuum;

Adveniat regnum tuum..."

Юрген прервался и замолчал.

Глаза тоскующего окуня вновь уставились на пустую дорогу.

" Невенка..."

Вот, что теперь стало его молитвой.

Он помотал головой; мокрые волосы, связанные на затылке в тугой хвост, хлестнули по щеке. Он сплюнул себе под ноги и поплёлся прочь от ворот — в направлении двухэтажного домика, крытого красной черепицей, который вот уже несколько месяцев служил им прибежищем. Его высокие сапоги увязали по щиколотку в размякшей от воды земле. Он миновал три высоких эшафота, с установленными на них одиночными виселицами классического типа — столб и горизонтальная балка. На двух из них болтались полуразложившиеся трупы, третья всё-ещё ожидала. Повешенными были те, кто эти самые виселицы установил. Их вздёрнули они — инквизиторы, подручные Его Преосвященства Теофила Руха. Они пришли сюда по следу предателя, оборотня и ведьмы. Той, что прикончила самого Папу, а потом сбежала. Пришли, и вот уже несколько месяцев остаются здесь — на старой военной базе. Остаются, потому что не знают, куда идти. След потерян и их поиски зашли в тупик.

Юрген задрал вверх голову и глянул в истлевшее лицо висельника — оно скалилось на воина злобной улыбкой безгубого рта и пустых глазниц. Если бы инквизиторы знали, что задержатся здесь надолго — вряд ли повесили бы этих несчастных. Еды катастрофически не хватало.

Почему же Невенка потеряла след? Невенка...

Это преследовало его и днём и ночью. Может стоит пойти к ней сегодня вечером и высказать всё, что накопилось у него на душе? Поведать о своих чувствах. Наверное не сегодня. Она то же очень голодна. Как и все остальные братья и сёстры. Их осталось всего шестеро. Он сам, епископ Рух, Невенка Оскаала, брат Рагиро, сестра Милена и брат Трой. Было семеро, но чёртов повар, в которого вселился сам дьявол, убил одного из них. Невенка вела их по следу и они ворвались на эту базу, полагая её лёгкой добычей, а себя — непобедимыми. Чёртов повар убил брата Оскара — прекрасного мечника и непоколебимого в своей вере инквизитора. Одержимый толстяк чуть не убил и Невенку, ей просто повезло. Если бы не Его Преосвященство, была бы сейчас Оскаала одесную Господа.

Юргена передёрнуло. Он шумно выдохнул и наполнился решимостью. Держаться больше нету сил. Он пойдёт к ней сейчас.

Инквизитор пнул ногой створки дверей казармы и вошёл внутрь. Устремился по коридору в сторону комнатёнки, что занимала она. Но, проходя мимо помещения, где обосновался Его Преосвященство, Юрген услышал недвусмысленные женские стоны.

Тевтон побледнел, словно мраморная статуя и остановился, как вкопанный. Его руки тряслись. Не отдавая себе отчёт в том, что делает, инквизитор стянул с плеч перевязь и сжал в ладони рукоятку меча. Потом толкнул неплотно закрытую дверь и переступил порог.

И остолбенел, не сразу осознав, что видит.

Возле перевёрнутой тумбочки, превращённой епископом в подобие молельного алтаря двигалось что-то белое. Нечто ритмично хлюпало и чавкало. Сознание Юргена наконец-то идентифицировало бледное пятно.

Это была задница. Белая задница, разделённая пополам чёрной отвратительной прорехой. Тощая жопа, покрытая редкими курчавыми волосками. Она фрикционно перемещалась, слегка замедляясь на пике возвратного движения, дабы накопить наибольшее количество энергии для последующего поступательного. Чудовищный горб колыхался в такт толчкам.

Хлюп, чавк, хлюп, чавк.

Теофил Рух проигнорировал грубый окрик тевтона, но еле слышимый шелест клинка, вынимаемого из ножен, подействовал на Его Преосвященство. Он нехотя остановился, извлёк член и отшатнулся от стонущей женщины, распростёртой на импровизированном алтаре. Епископ повернул к Юргену потное лицо, с налипшими на высокий лоб непослушными вьющимися волосами и мягко улыбнулся. Одной рукой он пытался заправить распухший, но уже обмякший елдак за распущенную шнуровку гульфика, вторая рука тянулась к рукоятке меча, лежащего возле него на полу.

— Неважно, брат Юрген, что ты думаешь обо всём этом. Ты ворвался ко мне в комнаты и обнажил оружие. Имеет значение лишь то, что через пятнадцать ударов твоего мятежного сердца, ты либо умрешь, либо останешься жить. Останешься жив и будешь верен своей клятве, Богу, Папе и Святой Инквизиции. Прими правильное решение.

Ему наконец-то удалось заправить вялый, похожий на дохлого ужа, член в шнуровку штанов, и горбун встал с колен. По-кошачьи мягко он двинулся к белокурому тевтону, перехватывая рукоятку меча двуручным хватом.

Три удара сердца. Четыре. Семь.

Женщина поднялась с колен и развернулась лицом к тевтону.

Сестра Милена.

Чёрт!

Она виновато улыбнулась ему и принялась натягивать спущенные до колен узкие кожаные штаны.

Десять ударов сердца. Одиннадцать.

Юрген вложил клинок в ножны, и припал на одно колено.

— Правильное решение, забияка, — Теофил Рух подошёл к нему на предпоследнем, четырнадцатом ударе непокорного тевтонского сердца.

Перед лицом мятежного инквизитора замаячила огромная кисть; Юрген схватил её обеими руками и припал поцелуем к перстню епископа. Гигантская ладонь объяла его подбородок и потянула вверх. Разноцветные глаза Теофила Руха смотрели куда угодно, но только не в лицо коленопреклонённого инквизитора.

— Встань, сын мой.

Голос епископа звучал по-отечески заботливо. Его Преосвященство мягко обошёл вокруг Юргена.

— Я знаю, что движет тобой. И знаю, куда ты шёл. Я всё знаю про тебя. А теперь иди к ней. Но не вламывайся, постучись сначала. Она немного занята. Она ищет Селести. Ищет и не может найти. Может быть ты вдохнёшь в неё новые силы.

Епископ нежно подтолкнул Юргена ко входной двери.

— Иди уже. Нам с сестрой Миленой не терпится продолжить увлекательный диспут, так досадно тобой прерванный. Пошёл прочь.

Юрген слегка поклонился, и вывалился из помещения. В его висках всё ещё стучала дробь отступающей ярости, но душа парила, обезболенная и лёгкая.

* * *

Ещё один нестерпимый    удар и снова резкое озарение взорвало сознание, распыляя его в мельчайшие частицы, что устремились во все стороны света, заполняя собой пространство и время.

"Gloria Patri, et Filio, et Spiritui Sancto.

Sicut erat in principio, et nunc et semper,

Et in saecula saeculorum.

Amen."

Боль обнажала реальность, молитва пробуждала видение.

Снова свист священного хлыста; онемевшая кожа взрывается брызгами крови, её капли летят в лицо Сына Божьего, что висит напротив, распятый, на искупительном кресте. Он страдает и улыбается. Божий сын улыбается. Его губы красны, как уста портовой шлюхи.

Свист. Девять кожаных узлов врезаются в обнажённую спину и терзают белую кожу. Улыбка Иисуса всё краснее.

Бесконечные воплощённые миры. Чёрные, вращающиеся сгустки небытия.

Полая световая труба. Небесно-голубой луч, как приглашение в сознание оборотня.

Низкий голос. Нежный и бархатный. Глаза зверя. Изумрудные кристаллы, полыхающие алым пламенем.

Свист плети. Брызги крови на лице распятого. Красная улыбка становится всё шире и шире. Алый потоп заливает полыхающие изумруды.

"Credo in Deum,

Patrem omnipotentem,

Creatorem caeli et terrae"

Видение оборвалось.

Рука, судорожно сжимающая оплетённую рукоятку хлыста, вдруг расслабилась, кисть обмякла и плеть выскользнула из ослабевших пальцев.

Невенка, стоящая на коленях перед деревянным распятием, издала протяжный стон и повалилась на бок. Иисус мрачно взирал на неё со своего креста. Его лицо покрывали брызги крови.

Она что-то видела.

Невенка укусила себя за большой палец, пытаясь сконцентрироваться на переживании, но то постепенно растворялось, превращаясь в смутные, необъяснимые образы.

Тук-тук. Тук-тук.

"Проклятье, я же просила меня не беспокоить."

— Открыто, — простонала девушка, сгребая в кучу части одежды, валяющихся рядом с ней на полу.

Она прижала тряпки к своей обнажённой груди и приподняла голову, прислушиваясь к мягким шагам вошедшего. Она узнала гостя по этой осторожной, кошачьей походке. Её красивые, чувственные губы, тронула скупая улыбка, но лишь на пару ударов сердца.

Юрген подошёл, встал рядом с Невенкой Оскаала, лежащей на обшарпанном, грязном полу и преклонил колени. Он склонил голову перед деревянным Иисусом, который кривил свои окровавленные губы и быстро произнёс короткую молитву. Потом встал, прошёл к небольшому столику, недолго шарился там, чем-то трещал, чем-то звенел, что-то ронял. Потом вернулся, сжимая в руке огрызок тряпки. Тряпка сочилась влагой. Высокий тевтон вновь опустился на пол возле Невенки. Проворные и прозрачные ручейки воды побежали по истерзанной девичьей спине, становясь мутно багровыми, тягучими. Невенка морщилась и жмурилась, словно большая кошка, которой и самой не понятно — приятны ли ей прикосновения или стоит хорошенько засадить когтями по ласкающей её руке. Она приподнялась с пола, и села перед Юргеном — спиной к воину, лицом к Христу. Юрген промокал рассечённую кожу, останавливаясь лишь затем, чтобы выжать на пол кусок материи, вобравшей в себя слишком много крови.

— Довольно.

Невенка скрипнула зубами и поднялась на ноги. Она, обнажённая по пояс, неторопливо направилась в дальний угол комнаты — там, возле узкой армейской кровати расположился стальной шкафчик. Нижняя сорочка, оказавшаяся в руках девушки, была белоснежной, словно оперение аиста. Но недолго. Тонкая ткань моментально прилипла к спине, на белой материи проступили кровавые кляксы. Изящная женская головка, что несла на себе груз фиолетовой гривы, достающей девушке до пояса, повернулась в сторону Юргена, явив тевтону точёный горбоносый профиль — с выступающим вперёд подбородком и жёстко очерченными скулами. Ярко-синие, словно майское небо, отрешённо-безумные глаза уставились на воина.

— Где Тео?

Юрген соединил на левой руке большой и указательный пальцы, а безымянным пальцем правой руки несколько раз потыкал в образовавшуюся дырку.

— Пойдём, он мне нужен.

Тевтон легко поднялся:

— Ты её нашла? Ты нашла Селести?

Невенка остановилась и обернулась к нему. Толстый шрам, рассекающий её гордое лицо от кончика правого уха до самого уголка рта, побагровел.

— Никакая это не Селести. Нам надо убираться отсюда. Пойдём к епископу.

* * *

Его Преосвященство слушал внимательно, не перебивал и не задавал вопросов. Вскоре провидица умолкла; девушка тяжело дышала и облизывала пересохшие губы.

— Брат Юрген, — горбун махнул в сторону шкафчика.

Инквизитор метнулся в указанном направлении и вскоре вернулся, держа в одной руке три запылённых стакана, а в другой — пузатую бутылку вина. Итальянского вина. Он выбил пробку, ощутил знакомый аромат и зажмурился от удовольствия, всецело отдаваясь приступу ностальгии. Пахло Римом. Городом, ставшим его домом. Захотелось оказаться в прохладных, полутёмных коридорах Ватикана, пройтись по просторным лестницам и пустынным залам Апостольского дворца, бездумно постоять возле запылённого окна, выходящего на площадь св. Петра...

Щелчок пальцев Его Преосвященства вернул тевтона к действительности.

Никакой это не Рим — дикий восток, почти Русь. Бога душу мать. Юрген разлил вино по стаканам и раздал всем присутствующим. Невенка залпом опорожнила стакан, Теофил Рух лишь слегка пригубил напиток.

Забрав пустой сосуд из рук девушки он уставился ей прямо в лицо. Разноцветные глаза горбуна проживали собственную жизнь. Правый, изумрудный глаз слезился и смотрел в пол. Левый же: карий и широко распахнутый — блестел, восторженно уставясь на стакан вина, зажатый в узкой, неестественно удлинённой ладони.

— Продолжай, милая.

Его Преосвященство отобрал у Юргена бутыль, налил пустой стакан до краёв и протянул притихшей девушке.

— Я всё сказала, Тео. Мы в опасности. Это была ошибка. Спонтанное желание глупой, детской мести. Она хотела, чтобы мы шли за ней. Ей нужна не только я. Я думаю, что ей нужны мы все. Иначе она бы просто забрала меня с собой, там в катакомбах, два года назад. Утащила бы за шиворот, как котёнка. Она что-то затевает.

Теофил Рух помотал головой: сальные, вьющиеся волосы прилипли к худому, измождённому лицу. Он убрал с физиономии непослушные пряди и постарался поудобнее устроиться на складном армейском стуле. Это оказалось непросто. Огромный, словно у верблюда, горб невозможно мешал ему. Невенка устремила на калеку взгляд безумных глаз.

— Вы мне не больше не доверяете, Ваше Преосвященство? Не верите моим видениям?

Епископ ещё раз потёрся о спинку стула, пытаясь втиснуть горб меж складок материи. Бесполезно, тот не помещался. Рух нарочито медленно поднялся с сидения, пытаясь сохранять видимое спокойствие. Носок проклёпанного сапога поддел никчёмную мебель под седалище и следующим движением Его Преосвященство ловко послал снаряд, метясь в верхнюю девятку скособоченной оконной рамы.

Стекло брызнуло во все стороны. Горбун грустно улыбнулся, заложил руки за спину и принялся мерить помещение размашистыми шагами:

— Конечно же, я доверяю тебе, милая Невенка.

Он подошёл к девушке, замедлился и нежно погладил её по шраму на лице тыльной стороной своей ладони. Потом опустил руку и продолжил метаться по комнате.

— И я верю в твои видения. Однако твои интерпретации откровений... Тут кое-что не сходится.

Он снова замер на пару ударов сердца, нахмурился, а затем кривые ноги возобновили безумную прогулку:

— Ты очень устала, сестра, да к тому же голодна.

Невенка тут же сглотнула слюни, вмиг наполнившие её рот.

— Мы все голодны, Тео. Я устала не больше и не меньше других. Ну разве что чуть-чуть побольше. Если не веришь в то, что я тебе рассказала про сестру Селести, обратись к своей интуиции, к чувству самосохранения. Это не мы охотимся на Селести. Это она выдерживает нас здесь подобно будущему шашлыку, маринующемуся в соусе из приправ. На этой базе мы подвергаемся чудовищной опасности, и чтобы выжить, нам надо немедленно убираться отсюда. Иначе мы все просто исчезнем.

Его Преосвященство опять слегка притормозил:

— Ты что же это, испугалась, дитя? Ты, Невенка Оскаала, осененная даром Господним и мечом священным перепоясанная, испугалась мерзкой ведьмы? Не верю.

Он фыркнул; напряжённое металово возобновилось.

— Я конечно не спорю — эта сука сильна, сильна во всех отношениях. И, как я уже упоминал, её меч — самая большая наша проблема.

— Не самая большая, — вяло возразила Невенка.

Теофил Рух лишь хмыкнул в ответ. Горбун мрачнел с каждым новым ударом сердца.

«Сарказм, скепсис и отеческая любовь. Вот что мешает ему меня услышать», — подумала Невенка.

— А как ты объяснишь два года скитаний? Два года мы идём по её следу. Если бы некая могущественная сущность что-либо хотела от простых смертных, то она получила бы это раньше.

— Замыслы богов мне, к сожалению, непостижимы, — ответила Невенка Оскаала.

Теофил Рух приблизился к девушке и по-отечески обнял её лицо двумя ладонями. Потом нежно поцеловал в макушку, отпустил девушку и, развернувшись, направился к входной двери. На пороге остановился и обернулся.

— Умница, что нашла эту еретичку и предателя. Единственная твоя ошибка в том, что ты путаешь нечисть с богинями. Да и богинь никаких не существует. Ведьмы, демоны, оборотни, и прочая шваль проникла в наш мир. Грязь и ересь, что изводится сталью и огнём. А богини — это просто миф.

Теофил Рух потряс головой, словно бы споря с кем-то в сознании, и взялся за дверную ручку.

— Покорми её, Юрген, — бросил епископ, переступая порог комнаты.

— Чем, Ваше будущее Святейшество? — встрепенулся тевтон. — Еда давным-давно кончилась.

— Придумай что-нибудь, — донеслось из коридора. — На крайняк, отрежь у брата Рагиро кусок его жирной жопы. Чтобы к утру сестра Оскаала была сытой. Понял?

— Яволь, — ответствовал Юрген.

Он допил остатки вина из своего стакана и пружинисто поднялся на ноги.

* * *

Хельги со стоном перевернулся на живот, подтянул колени к груди и встал на четвереньки. Вытер текущую с распухшего носа кровавую юшку и тяжело поднялся на разъезжающиеся ноги.

— Где, падла, твоя винтовка?

Свист ладони и новый удар. Теперь в ухо. Мир перевернулся вверх тормашками, подстраиваясь под летящего скальда. Бестолку. Хельги треснулся об землю так, что дух вышибло. В груди что-то хрустнуло.

— Эй! Лох чилийский! — обнажённая женская рука опустилась на сжатый кулак, размером напоминающий средний арбуз, — Убьёшь же дурака. Кем тогда командовать будешь? От нашего отряда уже и так рожки да ножки остались. Теперь ещё и броневичок спиздили.

Монакура Пуу нахмурился, уставившись на изящную девичью кисть, что переместилась вверх по его предплечью. Потом разжал кулак, и отошёл прочь от поверженного скальда. Он присел возле колеи, оставленной угнанной Ньялой, и воззрился на отпечаток автомобильного протектора. Сплюнул на след, опустился на тощую задницу и устремил взгляд пустых глаз куда-то в серое небо.

Скаидрис, голый по пояс, как и его сержант, подошёл к скальду и протянул ему руку. Тот принял помощь и поднялся на ноги. В третий раз за последние пять минут.

— Где сука, твой меч?

Хельги инстинктивно отвернул голову и прикрыл глаза, ожидая нового удара. Скаидрис усмехнулся, похлопал викинга по плечу и негромко сказал:

— Пойдём, оставим сержанта одного. Не везёт ему с женщинами. Он к ним с распахнутой душой, а они... Кстати, знаешь, почему у него такое дурацкое прозвище?

Хельги понял, что больше его бить не будут. Пока что. И даже расскажут героическую сагу. Сагу про его нового конунга. Хельги был рад, что теперь у него такой конунг. Если про тебя сложили сагу, а ты всё ещё жив, значит ты, однозначно, реально и невъебенно герой. Возможно, полубог. Редко кто-нибудь из воинов, даже самых отважных воинов, удостаиваются чести, чтобы про них сложили сагу ещё при жизни. Хочешь сагу о своих подвигах — умри кроваво и героически.

Заинтригованный скальд отправился вслед за ливом, на ходу размазывая по щекам кровь из разбитых губ, носа и ушей.

Бездна же пошла прямиком к сержанту. Постояла возле, потом присела рядом. Сорвала длинную травинку и сунула в уголок губ. Вздохнула, выплюнула травинку, открыла рот, набрала воздуха. Помолчала, выдохнула, закрыла рот. Так и сидели оба, уставившись на роскошные сосновые кроны, что величественно раскачивались под напором утреннего ноябрьского ветра.

* * *

Сознание неспешно вплывало в неё, медленно, будто перегруженный кнорр, что входит в недвижные воды фьорда, управляемый до смерти усталыми гребцами. Все мыслеобразы вмиг рассеялись, лишь только малышка Сигни ощутила своё тело.

Нестерпимая боль смела остатки грёз и видений — огнём горели рассечённые жилы на запястьях и лодыжках. В пересохшем горле пылало. Тошнотворная вонь от её длиннополой рубахи, что пропитанная потом, мочой и кровью, свешивалась ей на лицо, заслоняя окружающий мир, вызвала в пустом желудке жестокие спазмы.

Девочка конвульсивно задёргалась, давясь желчью, пытаясь не захлебнуться собственной рвотой. Верёвка, на которой она висела, заелозила по суку огромного ясеня. Связанные грубой бечёвкой руки ожесточённо царапали воздух, пытаясь найти хоть какую-то опору. Задыхающаяся девочка неестественно изогнулась; на короткий миг её голова приняла вертикальное положение — из носа и рта излились потоки коричневой слизи и Сигни смогла вдохнуть. Потом снова повисла вниз головой — хрипя, булькая, но всё же жадно вдыхая омерзительный воздух.

Рубаха снова обвисла вокруг её лица вонючим колокольчиком.

Что-то сильно ударило её по щеке. Сигни разлепила воспалённые глаза: бесполезно — окружающая ткань не давала никакой возможности разглядеть что-либо.

Лишь всполохи света, тени, и ритмичные звуки странной музыки окружали подвешенную.

Шмяк!

Острая, обжигающая боль резанула её по лбу. Она почувствовала как порез мокнет, и на землю падают горячие капли крови.

Шмяк!

Снова. Теперь ударило под правый глаз.

Сигни пискнула. Синее око тут же потекло слезами и закрылось. Она ощутила стремительно набухающую гематому, заполняющую собой всю глазницу, будто бы ей в глаз воткнули раскалённый гвоздь.

«Камни», — поняла Сигни.

Кто-то кидался в неё камнями. В неё, в жертву, посвящённую Высоким, в ту, которой перерезали вены на руках и ногах, а затем подвесили вниз головой на ветвях священного ясеня, здесь в Священной роще храма Уппсалы.

Шмяк!

Камень попал ей в кончик носа. Нос взорвался, излился через обе ноздри горячими струйками крови.

Сигни заскрипела зубами от бессильной ярости. Девочка набрала полные лёгкие вонючего воздуха и дико заверещала, дёргаясь на своей верёвке, как поехавший головой паук, терзающий собственную паутину. Связанные руки уцепились за рубаху, обвисшую вокруг её головы и резко рванули в сторону. Одновременно девочка впилась зубами в ненавистную тряпку и, рыча, дёрнула. Рубаха разорвалась, в лицо подвешенной ударил свет, и она зажмурила свой единственный зрячий глаз. Поморгала, открыла.

Расплывчатый туман, размытый блёр.

Снова зажмурилась.

Шмяк!

Прилетел ещё один камень. Щека тут же онемела от удара. Что-то хрустнуло во рту. Сигни провела кончиком языка по обломанному клыку и выплюнула осколок. Рыча, она открыла глаза.

Внизу, на коричневой от крови жертв земле, корчились и извивались три фигуры.

Три женские фигуры исполняли какой-то хаотичный, первобытный танец.

Мерзкое зрелище, от которого невозможно оторвать взгляд.

Фигуры танцевали, поднимая снопы искр, танцевали прямо в огне разожжённых под ясенем огромных костров. Монотонная музыка звучала ниоткуда, из пустоты, из пространства вокруг.

Взметнулись вверх чёрные блестящие локоны, сливаясь с чернильным небом, и в густых волосах расцвело серебро далёких звёзд.

Рыжая грива шумела пожаром, горела ярким пламенем, смешиваясь с яростными огнями полыхающих костров.

Каскад вороньих перьев наполнял бушующие вокруг столбы вихрящегося, раскалённого воздуха.

Три пары голых женских рук, синие от татуировок, причудливо извивались, словно бледные змеи, стремящиеся взлететь к сверкающему всполохами серебряных зарниц, чёрному небу.

А потом фигуры исчезли, а костры потухли. Тёмное небо посветлело, а пожарища исторгли клубы белого, словно молоко тумана.

Стройная фигура вышла из белёсой мглы. Высокий лоб, охваченный золотым обручем. Толстая коса, ниспадающая на крепкую грудь. Гордое, скуластое лицо. Дивное, облегающее платье до земли, расшитое узором древних рун.

Сигни затихла, медленно раскачиваясь на своей верёвке. Сильные, мускулистые руки простёрлись к девочке.

— Иди ко мне, моя девочка.

Сигни крепко зажмурилась, а когда открыла свой единственный глаз, он брызнул во все стороны фонтаном едких слёз.

— Иду, мама!

Окровавленные верёвки, глубоко вонзившиеся в её конечности, лопнули и малышка Сигни полетела вниз — на размякшую от её собственной крови землю священной рощи храма Уппсалы.

* * *

Первую ночь они провели в лесу. Когда короткий ноябрьский день, промозглый и холодный уже сменялся сумраком осеннего вечера, Соткен приметила лесную дорогу, уходящую в густой лес, съехала с трассы и долго катила вперёд, выискивая подходящее место. Наконец заросшая грунтовая дорога постепенно превратилась в еле различимую тропинку, а мгла плотно окутала лес вокруг. Соткен загнала бронемашину в густой кустарник и заглушила двигатель. Она включила свет в салоне и достала из бардачка огромный рулон — тактическую карту Монакуры Пуу, пожелтевшую от времени и расчерченную многочисленными пометками, сделанными красным, химическим карандашом. Подхватила это сокровище подмышку и направилась к операционному столику, укреплённому в салоне десанта с помощью запутанной комбинации из верёвок, пристяжных кресельных ремней и скотча. Мужчина, распластанный на столике, полностью разделял судьбу своего ложа. Его руки и ноги были пристёгнуты к стальному каркасу крепкими кожаными ремнями, ещё два опоясывали его тело на манер пулемётных лент. Несчастный не мог даже пошевелиться. Его залепила широкая полоса скотча, а на глаза надвинута серая вязаная шапочка, из тех, что по каким-то неизвестным нам причинам так сильно обожают клошары, бомжи и бездомные всей этой гребаной планеты.

Соткен сдвинула вверх край шапчонки. Опухшие, потемневшие веки затрепетали и одно из них вскоре распахнулось. На женщину глянуло покрасневшее карие око. Раненный приветствовал её осознанным взглядом: гремучим коктейлем из узнавания, ужаса, страдания и ненависти.

— Здравствуй, здравствуй, сладенький.

Она полностью стащила шапку с головы мужчины и нежно пригладила его спутанные седые волосы.

— Извини, — Соткен скорчила виноватую гримасу и погладила полосу скотча, — Это я снять не могу. Смотри, что ты утром наделал.

Она продемонстрировала своё левое предплечье, обмотанное набухшими кровью бинтами. Наклонилась к мужскому рту и поцеловала заклеенные губы.

— Кусил меня, зубастенький. Больно кусил. Грязно обзывался. Ну да ладно. Полежи, охлонись, а потом, глядишь, и поговорим с тобой. А сейчас давай посмотрим, что там у нас. Как там наши раны.

Смуглая рука стащила с мужчины рваное шерстяное одеяло. Осмотрело простреленное бедро, понюхала заскорузлые бинты и удовлетворённо кивнула.

— Согласись, я — великий хирург. Виртуоз. Семь лет назад вернула тебе твоё лицо, а сейчас спасла от смерти. Согласен? Ну?

Её растрепанная голова склонилась к бледному мужскому лицу. Брови, обозначенные двумя тонкими чёрточками перманентного макияжа, нетерпеливо взметнулись вверх. Мужчина слабо кивнул и зажмурился. Она хлестнула его ладонью по щеке.

— Открой глаза и смотри на меня, когда я с тобой разговариваю.

Кусочки пены вылетали из её рта вместе со словами. Раненый открыл глаза и попытался пошевелить запечатанными губами. Соткен приложила палец к его рту.

— Потерпи, сладенький, ещё наговоримся. Тем более, что мне нужно промыть твою рану и перевязать тебя, а тебе наверняка захочется покричать, а кричать, милый мой, сейчас ну никак нельзя. Поэтому полежи пока-что с заклеенным хлебалом, а потом посмотрим. Ты уж извини, обезболивающего для тебя нету. Самой, пиздец, как мало. Так что потерпи, будь мужчиной.

Она приготовила бутылку антисептика. Потом вспорола запекшийся слой бинтов на бедре мужчины с помощью армейского ножа а остатки, намертво прилипшие к ране, сорвала резким движением. Мужчина дико выпучил глаза и выгнулся так, что затрещали и ремни, сдерживающие его тело, и сами его кости. Соткен возилась меж его разведённых ног.

— Всё, — объявила она, лепя на рану полоски пластыря. — Отдыхай теперь. А я расскажу, что мы с тобой собираемся дальше делать. Пить хочешь?

Мужчина затряс головой. По его щекам катились крупные слёзы отступивший боли.

— Хорошо, сладенький, — в смуглой руке появилась плоская армейская фляга.

— Сейчас попьешь, малыш, но давай сразу договоримся — веди себя хорошо. Ну?

Седая голова согласно покивала.

Соткен рванула скотч с его лица и вмиг заткнула открывшийся рот горлышком фляги. Раненый жадно пил; ручейки воды стекали по седой щетине, покрывающей щеки и подбородок.

— Ну, всё, довольно.

Фляга исчезла, новая полоса скотча моментально затолкала обратно в глотку рвущиеся с пересохших губ слова.

— Теперь мы с тобой должны проверить, держим ли мы правильный курс и всё ли у нас под контролем. Помоги мне. Придержи-ка эту сторону.

Соткен подсунула край тактической карты Монакуры Пуу мужчине под подбородок и тот послушно прижал её. Женщина раскатала рулон прямо на обнажённой груди. Длины той хватило, чтобы полностью скрыть тело раненого. Наружу торчали лишь босые ступни с жёлтыми, изъеденными грибком, ногтями.

— Так, так.

Длинный пальчик виртуозного хирурга, начал своё путешествие из маленького городка на балтийском побережье Германии, продвигаясь в сторону Латвии. Карие мужские глаза внимательно следили за хищным и обломанным, словно акулий клык, ногтем. На границе Польши и Литвы палец замер. Соткен удовлетворённо хмыкнула.

— Мы уже почти у цели, сладенький. Осталось часов пять. Пять часов неторопливой езды.

Карие глаза прищурились, интересуясь: "Are you serious?"

— Да, сладенький. Всего-ничего. Сраных пять часов. Да ты не переживай так, смотри вот, я покажу тебе наглядно.

Она приподняла край карты, что покрывала ноги мужчины, и принялась тыкать пальцем в запутанные хитросплетения трасс и автобанов. Настороженный взгляд мужчины прояснился, кожица в уголках прищуренных глаз пошла морщинками. Он улыбался.

Соткен перехватила его взгляд и поняла, что раненый вовсе не следит за её пояснениями. Мужчина с интересом рассматривал рисунки, украшавшие тактическую карту.

В её правом углу расположились огромные красные сиськи, но на диаметрально противоположном кончике полотнища масштаб изображения слегка изменили: теперь кровавые сиськи принадлежали женщине, лежавшей на спине с широко раздвинутыми ногами, а место между её бёдер закрывала пятиконечная звёздочка с чёрной надписью «Censored». По просторам Тирренского моря, затмевая Сардинию точёными бёдрами, разгуливала высокая девушка. Из одежды на ней имелась лишь перевязь с мечом.  Расстояние от побережья Туниса и до берега Сицилии покрывала старательно исполненная готическим шрифтом надпись: «Йоля — пизда».

Соткен грустно улыбнулась. Потом сказала:

— Монакура рисовал. Такой дурашка. Наверное, я могла бы полюбить его. Но зачем? Я уже давно влюблена в тебя. Где-то в глубине души я всегда знала, что мы с тобой ещё встретимся. Я смогла полностью воссоздать твоё лицо — культовую рожу, на которую дрочили тысячи девчонок девяностых. Слепила её из обрезков твоих же ушей, и кусков кожи, снятых с твоей задницы. Сделала это, потому что любила тебя. Теперь и ты меня любишь.

Чёрточки перманентного макияжа вновь поползли вверх на лоб и раненый поспешно закивал головой. Соткен зарделась и счастливо похлопала длинными ресницами.

— Вот и славненько. Давай я поцелую тебя на ночь, и будем спать. Если захочешь писать — не стесняйся, писай, утром подотру. Всё, любовь моя. Спокойнойночи.

Она чмокнула мужчину в лоб, напялила ему на голову вязаную шапочку, скрыв настороженные карие глаза, скатала карту и накрыла голое тело рваным одеялом. Потом прошла к передним креслам и долго возилась там, звеня, булькая и чертыхаясь. Потом затихла. Десантный отсек заполнился сигаретным дымом. Потом всё стихло.

* * *

Рига казалась обезлюдевшей. Пикап долго колесил по узким, запутанным улочкам, не встретив на своём пути ни единой живой души. С трудом вырвавшись из тесного лабиринта старинных домиков, автомобиль покатил к тёмной громаде замка. Разъярённая Даугава вышла из берегов и яростно билась в крепкие стены, требуя признать своё господство. Длинноволосый бледный блондин покинул кабину: инквизитору захотелось получше рассмотреть скорбную панораму покинутого города.

Он взирал на острые шпили и башенки, хищно устремлённые в темнеющее осеннее небо, и не мог отвести взгляда.

«Тут гораздо лучше себя чувствуешь, чем на опостылевшей военной базе», — подумал инквизитор, — «Я бы сказал здесь просто восхитительно: ничуть не хуже, чем в Ватикане. Вот поселиться бы в этом замке...»

Сумрачная германская фантазия незамедлительно явила красочный мыслеобраз: посреди просторной рыцарской зале возвышается массивное кресло с высокой резной спинкой, окружённое полными латными доспехами и ростовыми щитами. На удобном сидении расслабленно расположился он — Юрген, повелитель Риги, с высоким кубком красного вина в бледной руке. Печальный взгляд его рыбьих глаз мечтательно устремлён на пляшущее пламя камина. Стрельчатые окна, украшенные мрачными витражами, распахнуты, впуская внутрь затхлого помещения холодный ноябрьский воздух...

Звук камушка, попавшего под подошву чьего-то башмака, вернул его к реальности. Он обернулся и заметил тень, скользнувшую в темноту подворотни.

« Вот оно! Наконец-то! Добыча!».

Юрген щёлкнул предохранителем пистолета-пулемёта и решительно бросился следом.

Минув проход узкой арки, Юрген оказался в маленьком тесном дворике. Скособоченные каменные балкончики потрескавшегося фасада здания поддерживало несколько крылатых младенцев. Заходящее солнце наполнило запылённые стёкла дома голодным красным свечением. Высокие ботфорты Юргена утонули по щиколотку в мягком ковре из увядших стеблей сорняка и травы.

Дворик оказался пуст. Человек, забежавший сюда мгновением раньше, исчез.

Что-то хрустнуло за его спиной. Инквизитор моментально развернулся и, не раздумывая нажал на курок. Пули тоскливо взвизгнули, угодив в стену, оплетённую усохшими побегами плюща.

— Не стреляй, красавчик, — мелодичный голосок прозвучал за спиной тевтона.

Высокий блондин благоразумно внял предупреждению и снова повернулся: на этот раз медленно, опустив ствол вниз.

Миниатюрная девчонка, тинейджер, коих во времена своей буйной юности Юргену довелось перевидеть великое множество, сидела на каменной ограде цветочного садика, закинув одну худенькую ножку на другую — такую же худенькую.

Высокие конверсы, розовая футболка с истёртым принтом, рваные джинсы; из прорех выглядывают острые коленки.

Девушка тряхнула головой, откидывая с лица пряди запущенного каре и кисло улыбнулась инквизитору. Её акульи глаз, лишённые радужки, чёрные — от края до края — застыли, не моргая, на фигуре инквизитора.

— Я Флёр, — сказала она.

Холодок ужаса пробежал по позвоночнику инквизитора.

— Guten Tag, — обречённо откликнулся Юрген.

Он опустил ствол бесполезного автомата: подобные глаза уже встречались ему. Он медленно стянул с себя перевязь с мечом и обнажил клинок. Его рука скользнула в карман проклёпанной крестами бригантины и выудила небольшой пузырёк с прозрачной жидкостью. На лезвие полуторного меча пролилась струйка кристально чистой, освящённой воды. Девушка невозмутимо наблюдала за приготовлениями.

— Значит ты хотел бы жить в замке? — её губы еле заметно двинулись, — Таращиться на пламя, мечи и витражи, заливая готическую тоску отборным вином?

— Ага, — кивнул тевтон.

Девушка поднялась с ограды и оказалась совсем малюсенькой — ниже него на полторы головы.

— А почему в твоих фантазиях не нашлось места для твоей возлюбленной — дурашки с синими глазами?

— Она не дурашка, — Юрген сплюнул под ноги, — Она — блаженная. И, если ты внимательно подглядывала за моими мечтаниями, то наверняка должна знать: появлению Невенки помешала именно ты. Я погнался за тобой и все мечты разбились.

— И что же ты надеялся здесь увидеть? — Флёр сделала маленький шажок вперёд и Юрген отступил назад, увеличивая расстояние между ними.

— Добычу, — пожал он плечами, — Я голоден.

— Так ты хищник? — раздалось у него за спиной.

Вторая девушка, похожая на первую, как две капли воды, появилась в арочном проходе. Она держала за руку толстяка: тот стоял безмолвно и покорно, словно овца. Приглядевшись, Юрген заметил петлю, накинутую на жирную шею. Конец верёвки сжимали тонюсенькие женские ручки.

— Каннибал, — ответила вместо Юргена Флёр, — Хищники не едят себе подобных.

— Значит мой подарок придётся абсолютно к месту, — обрадовалась вторая, — Прости моё невежество, инквизитор: я забыла представиться — меня зовут Арманда; я старшая сестра вот этой злючки.

— Сёстры-близняшки, — выпалил тевтон, — То есть Юрген. Вы вампирессы?

Те молчали. Юрген недоуменно ткнул пальцем в небо, указывая на предсмертные лучи мутного ноябрьского солнца.

— Высшие вампирессы? — предположил он с уважением в голосе.

— Мы круче, — ответила Флёр, — Хочешь подраться со мной?

— Нет, — тут же согласился Юрген.

— Познакомишь нас со своей возлюбленной? — вкрадчиво спросила Арманда, дёргая верёвку.

Толстяк помотал свисающими щеками и тройным подбородком и сделал шаг вперёд.

— Это для твоей женщины, — она бросила инквизитору конец верёвки, — Сам ты здесь ничего не поймаешь. Это наша территория. Все местные овцы — наши. Мы здесь обретаемся больше двух сотен лет. Мы и есть настоящие повелители Риги.

— Мы пришли сюда с армией великого французского императора,— подтвердила Флёр, — Но дальше, в Россию, не пошли, интуитивно предчувствуя крах его кампании.

— К тому же, — кивнула головой Арманда, — Этот городок очаровал нас, как и тебя. Верно, инквизитор?

— Верно, — согласился Юрген, — Но провести больше двух столетий в одном и том же городке, каким бы тот не был чудесным, по мне так немного скучновато.

— Мы не сидели на одном месте, — Флёр не оставляла попыток подобраться к нему поближе.

Юрген отшатнулся в тень пухлых ангелочков, изнывающих под тяжестью балкона.

— Не бойся, красавчик, твоей жизни ничто не угрожает. Пока что. Мне просто захотелось ощутить запах живого брутального мужчины. И убери свой меч, раз не хочешь драться.

Юрген некоторое время раздумывал, переводя внимательный взгляд с одного женского лица на второе, абсолютное идентичное первому, потом решился. Стиснул зубы, крепко сжал гарду датского меча и...

Спрятал клинок в потёртые, видавшие виды, ножны.

Флёр подошла и прильнула худеньким тельцем к его мускулистому торсу: совсем как те голодные девчонки, с которыми он знакомился в музыкальных клубах своей далёкой молодости.

— Так чем же вы занимались и почему за пару прошедших веков Рига не вымерла? Вы не убивали жителей?

— Мы выгодно отличаемся от канонических, ортодоксальных кровососов-душегубов, — ответила Арманда, — Безусловно, мы — кошмарные чудовища, гораздо ужаснее упырей, вурдалаков и высших вампиров из модных книжек.

— Всех вместе взятых, — подтвердила Флёр.

— Наша жажда минимальна, а маскарад столь изощрён, что позволяет нам обретаться среди людей, не привлекая к себе пристального внимания. Нам не пришлось скрываться две сотни лет на заброшенном кладбище, в каком-нибудь полуразрушенном склепе, — пояснила Арманда, — Мы поселились в прекрасном особняке в самом центре старой Риги. Скрыть наш вечно юный возраст не составило особых проблем. Мы нашли себе достойное занятие, приносящее ощутимый доход. И продолжаем этим заниматься до сих пор, невзирая на чудовищную шутку, что сотворили с землёй добрые ангелы.

Она хитро подмигнула щекастым карапузам над головой Юргена.

Тот слегка улыбнулся. Он внезапно ощутил, что тревога и предчувствие неизбежной гибели исчезли, уступив место искреннему интересу, любопытству и ещё какому-то странному, необъяснимому чувству: ему просто нравилось вот так стоять и запросто болтать с двумя харизматичными вампирессами.

— Мы стали детективами, сыщиками, охотниками за головами, — продолжила свой рассказ Арманда.

— Соглядатаями, шпионками, наёмными убийцами, — подтвердила Флёр, — И сейчас мы, как бы, при исполнении. Можем поджарить тебе пятки, или отрезать орешки — выпытать всю информацию, интересующую нас.

— Однако мы с сестрёнкой предпочитаем цивилизованный подход, — успокоила тевтона Арманда, — Расскажи нам о своей возлюбленной, о Невенке Оскаала.

— Если вы выбрали цивилизованный подход, — надул впалые щёки Юрген, — Объясните мне: зачем вам Невенка и что я получу взамен?

— Еду и наше расположение, — ответила Арманда.

Толстячок с петлёй на шее радостно кивнул.

— Мы могли бы познакомиться поближе, — согласилась Флёр, ещё крепче прижимаясь к нему, — Однако есть кое-что интересное и, надеюсь, тебя это заинтересует.

Она подняла вверх голову.

Пугающие зрачки исчезли; на мужчину смотрели чувственные синие глаза. Юрген вздрогнул. Он заметил поразительное сходство только сейчас. Тот же нос с изящной горбинкой, острые скулы, волевой подбородок с ямочкой.

— Не может быть, — прошептал изумлённый тевтон.

— Мы и сами слегка удивились, — сказала Арманда, — Она наша родственница.

— Далёкий потомок, — возразила Флёр.

— Вы же сами дети, — недоумевал Юрген.

— Наш отец, блестящий фехтовальщик и искусный похититель дамских сердец... — молвила Арманда.

— Развязный дуэлянт и похотливый жиголо...— вторила ей Флёр.

— Вполне мог основать потайную ветвь нашего родословного древа, — продолжила Арманда.

Вампиресса приблизилась и обняла инквизитора с другой стороны.

— Зачать пару-тройку бастардов, о существовании которых мы даже не подозревали, — пояснила Флёр.

Юрген нахмурил белёсые брови.

— Поправьте меня, если я ошибусь, — сказал он.

Близняшки, обвившие его талию, согласно кивнули.

— Две французские мигрантки, обратившиеся во что-то жуткое, отправились в поход с Наполеоном Бонапартом, но, предчувствуя финальный результат, осели в Риге, где от души развлекались последние две сотни с хвостиком лет, пока весь мир не постиг Апокалипсис.

— Всё так, — подтвердили сёстры.

— И тут случилось нечто странное, — продолжил инквизитор, — На военной базе, что расположена в пятидесяти милях от города, появляется странная девушка — гипотетическая родственница кровососок. А следом некий работодатель...

— Клиент, — поправила блондина одна из сестёр.

— Коварное чудовище, жутко могущественная тварь, — поддакнула вторая.

— Ага, таинственный заказчик, —поправился Юрген, — Появляется таинственный заказчик и, выложив дамам тайну о существовании их потомка, настоятельно просит оного разыскать.

— Типа того, — сказал кто-то из девушек.

Трое замолкли, осмысливая озвученный абсурд.

— Вам это всё зачем? — спросил тевтон, —Каково обещанное вознаграждение и что будет, когда вы встретитесь с Невенкой? Что вы хотите от меня?

— Ты мне нравишься, инквизитор, —сказала девушка, нехотя разжимая объятия, —Я была бы не против продолжить знакомство с тобой.

— Не знаю, что будет после нашей встречи с Невенкой, — продолжила вторая, — Но теперь ты наверняка уверен, что ей не грозит опасность. Её добрые тётушки не причинят родной кровушке никакого вреда.

— А в награду нам обещали много свежей крови, — хихикнула первая.

— Не местной, жидкой и послушной; нам обещали кипящую и терпкую кровь воинов святого официума, — облизнулась вторая, — Так ты поможешь нам, милый Юрген или предпочтёшь стать бутылкой?

* * *

Соткен даже не попыталась остановить автомобиль. Всё, что она успела — это немного скинуть скорость и высунуть голову в крохотное боковое оконце броневика. Пока её рвало, пристальный взгляд серых глаз ни на миг не отрывался от шоссе, и оно оставалось абсолютно пустым. Никаких постапокалиптических встречек. Когда первый, нестерпимый приступ прошёл, Соткен плавно нажала на педаль тормоза. Ньяла поехала совсем медленно. Женщина отерла с губ и щёк брызги собственной рвоты. Её жутко трясло — кидало то в жар, то в холод. Перед глазами пульсировали чёрно-красные круги. Дыхание стало прерывистым и хриплым. Из носа лило, а в горле першило, как при гриппе. Желудочные спазмы сводили с ума; ей срочно требовался нужник.

"У меня есть последний патрон. Живой не дамся".

Кривушка сжала чашечку бюстгальтера на левой груди: там, где сердце. Оно бешено молотило. Ампула была на месте.

Вот и подходящий съезд — очередная грунтовая и заросшая дорога, уводящая в небольшой сосновый лесок. Ньяла свернула и, поползла, преодолевая глубокие ухабы, заполненные вязкой, коричневой жижей.

Вот и подходящие кусты.

Соткен заглушила двигатель. Трясущимися руками принялась шарить в бардачке. Ничего подходящего не было.

«Чёрт лохматый. Я оставила всю бумагу возле этого засранца».

Женщина поморщилась, внимая резким болям, терзающим её горящий живот и поплелась вглубь десантного отсека, к операционному столику. В нос ударила тошнотворная вонь человеческих экскрементов и мочи.

Человеку, что страдал, распростёртый на стальной поверхности своего ложа мучений, каким-то чудесным образом удалось освободить кисть правой руки от кожаного ремня, которым был укомплектован операционный столик, и толстых слоёв скотча. Его трясущиеся пальцы сжимались и разжимались, будто пытаясь поймать что-то невидимое в окружающем его спёртом воздухе, полном тошнотворных миазм. У Соткен болезненно сжалось сердце.

— Потерпи, сладенький, — прохрипела она, стараясь не вдыхать через нос. — Мы уже почти на месте, но вот незадача — живот скрутило. Я отойду ненадолго, а ты пригляди тут за всем. Я скоро, любовь моя.

Она собралась было уходить, но потом порывисто развернулась обратно к столику, ухватилась за край скотча, которым были заклеены губы мученика и резко рванула. Сдвинула вязаную шапочку на лоб, открывая карие глаза, и, наклонившись к куцому обрубку уха, вкрадчиво произнесла:

— Не говори ни слова, если не хочешь опять дышать только носом и наслаждаться запахом своего говна. Просто лежи, дыши и жди меня. Она приложила палец к своим губам.

— Понял?

Раненый, жадно вдыхающий окружающую его вонь через освобождённый рот, лишь слабо кивнул.

— Вот и молодец. Я скоро. Ты даже не успеешь соскучиться.

Она сгребла в охапку пару рулонов туалетной бумаги, раскиданной по пустующим креслам десанта, и, с трудом превозмогая жестокие позывы, бросилась прочь из автомобиля. Вывалилась из задней дверцы и в этот самый момент начался наиболее жестокий этап сражения между взбесившимся абстинентным кишечником и яростным желанием оставить свои трусики чистыми и при этом достичь безопасного места — места, где ей никто не помешает. Но даже её железная воля не смогла пересилить бунтующий организм. Она едва ли отошла от Ньялы на десять шагов, углубившись в густые заросли, как всё её нутро обдало ледяным холодом: приступ жесточайшей рвоты согнул женщину пополам. Она не смогла сдержаться. Обжигающие струи поноса вырвались наружу, без труда заполнили узкие трусики и, залив горячей волной её ноги, пресекли её попытки к бегству.

«Сру и блюю одновременно. И при этом всё ещё пытаюсь оторвать кусок туалетной бумаги. Такого ёбаного позора со мной никогда ещё не приключалось. Вот он — удел треклятых наркоманов.»

Она с отвращением задрала подол изгаженного платья, стащила с бёдер нижнее бельё, полное жидкого говна и уселась, ухватившись руками за тощий ствол какой-то кривой осинки. Очередной извергнувшийся едкий поток заставил Соткен мучительно застонать. Стон быстро оборвался — фонтан коричневой дряни из её рта плеснул на руки, держащиеся за деревцо.

Так и сидела она, яростно отправляя свои неестественные потребности. Длилось это долго, для бедной Соткен — целую гребаную вечность. Потом поутихло.

* * *

Соткен даже не попыталась остановить автомобиль. Всё, что она успела — это немного скинуть скорость и высунуть голову в крохотное боковое оконце броневика. Пока её рвало, пристальный взгляд серых глаз ни на миг не отрывался от шоссе, и оно оставалось абсолютно пустым. Никаких постапокалиптических встречек. Когда первый, нестерпимый приступ прошёл, Соткен плавно нажала на педаль тормоза. Ньяла поехала совсем медленно. Женщина отерла с губ и щёк брызги собственной рвоты. Её жутко трясло — кидало то в жар, то в холод. Перед глазами пульсировали чёрно-красные круги. Дыхание стало прерывистым и хриплым. Из носа лило, а в горле першило, как при гриппе. Желудочные спазмы сводили с ума; ей срочно требовался нужник.

"У меня есть последний патрон. Живой не дамся".

Кривушка сжала чашечку бюстгальтера на левой груди: там, где сердце. Оно бешено молотило. Ампула была на месте.

Вот и подходящий съезд — очередная грунтовая и заросшая дорога, уводящая в небольшой сосновый лесок. Ньяла свернула и, поползла, преодолевая глубокие ухабы, заполненные вязкой, коричневой жижей.

Вот и подходящие кусты.

Соткен заглушила двигатель. Трясущимися руками принялась шарить в бардачке. Ничего подходящего не было.

«Чёрт лохматый. Я оставила всю бумагу возле этого засранца».

Женщина поморщилась, внимая резким болям, терзающим её горящий живот и поплелась вглубь десантного отсека, к операционному столику. В нос ударила тошнотворная вонь человеческих экскрементов и мочи.

Человеку, что страдал, распростёртый на стальной поверхности своего ложа мучений, каким-то чудесным образом удалось освободить кисть правой руки от кожаного ремня, которым был укомплектован операционный столик, и толстых слоёв скотча. Его трясущиеся пальцы сжимались и разжимались, будто пытаясь поймать что-то невидимое в окружающем его спёртом воздухе, полном тошнотворных миазм. У Соткен болезненно сжалось сердце.

— Потерпи, сладенький, — прохрипела она, стараясь не вдыхать через нос. — Мы уже почти на месте, но вот незадача — живот скрутило. Я отойду ненадолго, а ты пригляди тут за всем. Я скоро, любовь моя.

Она собралась было уходить, но потом порывисто развернулась обратно к столику, ухватилась за край скотча, которым были заклеены губы мученика и резко рванула. Сдвинула вязаную шапочку на лоб, открывая карие глаза, и, наклонившись к куцому обрубку уха, вкрадчиво произнесла:

— Не говори ни слова, если не хочешь опять дышать только носом и наслаждаться запахом своего говна. Просто лежи, дыши и жди меня. Она приложила палец к своим губам.

— Понял?

Раненый, жадно вдыхающий окружающую его вонь через освобождённый рот, лишь слабо кивнул.

— Вот и молодец. Я скоро. Ты даже не успеешь соскучиться.

Она сгребла в охапку пару рулонов туалетной бумаги, раскиданной по пустующим креслам десанта, и, с трудом превозмогая жестокие позывы, бросилась прочь из автомобиля. Вывалилась из задней дверцы и в этот самый момент начался наиболее жестокий этап сражения между взбесившимся абстинентным кишечником и яростным желанием оставить свои трусики чистыми и при этом достичь безопасного места — места, где ей никто не помешает. Но даже её железная воля не смогла пересилить бунтующий организм. Она едва ли отошла от Ньялы на десять шагов, углубившись в густые заросли, как всё её нутро обдало ледяным холодом: приступ жесточайшей рвоты согнул женщину пополам. Она не смогла сдержаться. Обжигающие струи поноса вырвались наружу, без труда заполнили узкие трусики и, залив горячей волной её ноги, пресекли её попытки к бегству.

«Сру и блюю одновременно. И при этом всё ещё пытаюсь оторвать кусок туалетной бумаги. Такого ёбаного позора со мной никогда ещё не приключалось. Вот он — удел треклятых наркоманов.»

Она с отвращением задрала подол изгаженного платья, стащила с бёдер нижнее бельё, полное жидкого говна и уселась, ухватившись руками за тощий ствол какой-то кривой осинки. Очередной извергнувшийся едкий поток заставил Соткен мучительно застонать. Стон быстро оборвался — фонтан коричневой дряни из её рта плеснул на руки, держащиеся за деревцо.

Так и сидела она, яростно отправляя свои неестественные потребности. Длилось это долго, для бедной Соткен — целую гребаную вечность. Потом поутихло.

* * *

Он хрипел и рычал, чувствуя, как передние зубы трещат под страшным, нечеловеческим напряжением, крошась и выламываясь из дёсен, и в то же время ощущал, как поддаётся ремень на его груди, сдвигается вверх, освобождая его торс. Ещё немного и...

— Тресь!

Одновременно с треском ломающегося переднего зуба лопнули и ненавистные путы. Он бессильно откинулся на спину, не веря в освобождение. Лежал ровно два удара сердца. Потом продолжил. Ему удалось сдвинуть своё тело так, что его окровавленный рот смог дотянуться до ремня, охватывающего предплечье.

«Ещё один гребаный ремень и моя рука будет свободна.»

Его поредевшие зубы снова яростно впились в грубую кожу.

* * *

Вроде бы слегка отпустило, но подняться на ноги сил не было. Она смогла лишь отползти на пару шагов от проклятой осины. Теперь лежала, глядя слезящимися глазами на плывущее низкое серое небо, плюющееся ей в лицо холодными ноябрьскими каплями. Её трясло, но не от холода. Надо было как-то вставать. Соткен перевернулась на живот и, подтянув под себя колени, смогла принять собачью позу. Вдоволь так настоявшись, и поднабравшись силёнок, она оперлась на ногу — ту, которая покороче, и резко распрямилась в вертикаль, ловя кренящееся тело на вторую ногу — ту, что подлиннее. Это было ошибкой. Во рту моментально похолодело, сердце кольнуло, уши заложило, а окружающий мир потерял краски — стал расплывчатым серым пятном, медленно темнеющим от края к центру экрана. Вскоре чернота заволокла собой всю картинку и передача кончилась.

* * *

Он хрипел и рычал, чувствуя, как передние зубы трещат под страшным, нечеловеческим напряжением, крошась и выламываясь из дёсен, и в то же время ощущал, как поддаётся ремень на его груди, сдвигается вверх, освобождая его торс. Ещё немного и...

Тресь!

Одновременно с треском ломающегося переднего зуба лопнули и ненавистные путы. Он бессильно откинулся на спину, не веря в освобождение. Лежал ровно два удара сердца. Потом продолжил. Ему удалось сдвинуть своё тело так, что его окровавленный рот смог дотянуться до ремня, охватывающего предплечье.

«Ещё один гребаный ремень и моя рука будет свободна.»

Поредевшие зубы снова яростно впились в грубую кожу.

* * *

Его встречали трое. Брат Рагиро, брат Трой и сестра Милена. Инквизиторы стояли на плацу, возле эшафотов с виселицами, и хмурились. За Юргеном, вылезающим из автомобиля, внимательно следили три пары покрасневших, очень голодных глаз. Высокий, белобрысый немец, который всем впаривал, что он — высокий белобрысый швейцарец, подошёл к кузову и рассёк путы, связывающие пухлого человечка и силовые рамы внедорожника. Потом махнул рукой встречающим. Те, вначале осторожно, будто бы волки, почуявшие след и опасаясь потерять его, двинулись к автомобилю. По мере приближения, их ноздри задвигались быстрее, глаза просияли, а скорбно сжатые рты исказились в недоверчивых ухмылках. Юрген выволок прочь из кузова несчастного толстячка и, встряхнув, будто мясник, очищающий тушку загубленного бройлера от крови, пуха и налипших перьев, поставил добычу на ноги. Инквизиторы уже тянули к человечку свои лапы. Ни слова ни говоря, Юрген прошёл мимо и направился в бывшие казармы ограниченного канадского контингента Нато при небольшом латышском городке Адажи.

Войдя в длинный коридор, он устремился прямо в комнату Невенки, но тихий и приятный голос, внезапно раздавшийся из сумрака коридора, заставил его остановиться.

— Остановись, забияка, и прочти пару молитв, прежде чем врываться к ней. Сдаётся мне, твоя охота увенчалась успехом. Поздравляю. Ты, всё же, очень толковый инквизитор. Однако не надо вот так — с пылу, с жару. Не обожги свою любовь, Юрген. Лучше всего сходи, прими тёплую ванну. Потом еда. И, поверь мне, после столь желанного всеми ужина, весь этот мир покажется нам немного краше, чем сейчас. И перестань смотреть на неё вот этими щенячими глазами. Ты ни разу не Брэд Питт. Понял?

Его Преосвященство таился в сумраке, прислонившись по-ковбойски к влажной стене и, блаженно прикрывая глаза от удовольствия, начёсывал свой горб об шероховатую поверхность цементной шубы.

Юрген приблизился к епископу и опустился на одно колено. Огромная ладонь ласково легла на его соломенную макушку и по-отечески нежно потрепала.

— На тебе лица нет, дитя. Рассказывай, поросёнок, что тебя так напугало на охоте, и не утаивай ничего. Может тебе стоит исповедаться?

— Не сейчас Ваше Преосвященство, — Юрген поцеловал перстень, поднялся с колен и прямо взглянул в лицо епископа, — Исповедь не нужна: я ничего от вас не скрою. В Риге я встретил вампиров. Необычных вампиров. Сестёр-близняшек. У них акульи пасти и французский акцент. Они подарили мне еду и отпустили. Им нужна Невенка. Не знаю зачем. Они — детективы и алчут свежей крови. Скоро они нанесут нам визит. Они ещё опасней, чем Селести. Надо убираться отсюда. Немедленно.

Его Преосвященство глупо хихикнул, затем помрачнел, и, тяжело вздохнув, сжал квадратную челюсть тевтона длинными пальцами. Косые разноцветные очи не встретились с бесцветными глазами наёмника. Юрген едва удержался от рвущегося с губ смешка и резким движением высвободил подбородок.

— Детишки, детишки, — грустно пробормотал епископ, убирая руку от бледного лица блондина, — Вы меня очень расстраиваете. Сначала Оскаала несёт несусветную чушь, а теперь и неустрашимый Юрген проявляет все симптомы заурядной Delirium tremens. Я же предупреждал вас о вреде обильных возлияний, особенно на голодный желудок. Как, твою мать, выглядели эти твари, инквизитор?

— Как две девчонки, — пожал плечами Юрген, — Ничего ужасного. Я уже встречался с высшими вампирами, с одним, если быть точным...

Его Преосвященство изобразил на лице выражение мучительной скорби и снова принялся почёсываться о стену.

— Я отрубил ноги тому выродку, — продолжил Юрген, — Но послушайте, Ваше Преосвященство... Мне вовсе не хотелось сражаться с этими маленькими близняшкам.

Он приблизился и схватил горбуна за плечо:

— Я чувствую: эти девчонки — самые жуткие твари из всех, что когда- либо ходили по земле.

— Богини? — вопросил епископ, нехотя отделяясь от стены.

— Возможно, — нахмурился Юрген, — Но никакой помпезности или проявлений превосходства. Они просто чудовища.

— Эх, — вновь вздохнул горбун и взял тевтона под руку, — Пойдём-ка проконтролируем, что готовят наши оголодавшие товарищи из того, что ты добыл.

— Пойдёмте Ваше Преосвященство, — оживился Юрген, — Из окорока этого толстячка выйдет отменная рулька.

* * *

Трясущиеся пальцы обломали кончик ампулы и игла скользнула внутрь стекляшки. Соткен намотала на руку армейский ремень, а другой его конец крепко стиснула зубами. Алые розы давно посинели, отцвели и сейчас почерневший, усохший бутон той, что была вытатуирована у неё на сгибе локтя, представлял собой сомнительную мишень. Но она не промахнулась. Избавление пришло сразу же. Соткен протяжно застонала от удовольствия и заплакала от облегчения. Она отмела прочь все мысли и расслабилась, внимая наступающему трансу. Она сидела на мокрой траве, прислонившись спиной к переднему колесу броневика — измученная, облёванная женщина в летнем дурацком платье, измазанном собственными экскрементами. Она никуда не торопилась. Минут пятнадцать тому назад, когда она очнулась, распростёртая в кустарнике, первым к ней пришло осознавание происшедшего. Она точно знала, что теперь уже ничего не изменить. Теперь ей остаётся лишь постараться не умереть, использовать последний патрон и продолжить свой путь. До Адажи оставались всего-то сраных тридцать миль. На ноги её сейчас могло поднять лишь желание закурить. И ей была необходима эта гребаная сигарета. Поэтому Соткен встала, рванула на себе декольте летнего платья, и вышла из обосраных лоскутьев, будто Венера из ракушки.

Пачка сигарет лежала там, где она её оставила — на пассажирском сидении. Но её Ремингтон исчез. Исчез и канадский Диемако.

Она закурила и ткнула кнопку на передней панели. Десантный отсек озарился приглушённым неоновым светом. Соткен добрела до опустевшего операционного столика. В отсеке воняло, как в выгребной яме. Она опустила раскрытую ладонь и провела ею по стальной поверхности столика — влажной и липкой от крови, мочи и говна. Сталь была холодна, тепло его тела давно испарилось. Соткен замерла, взгляд её наливающихся слезами стальных глаз беспомощно скользил по разгрызенным обрывкам фиксирующих ремней. Рука нащупала что-то и остановилась.Пальцы сомкнулись на каком-то предмете. Соткен поднесла находку к глазам.

Это был человеческий зуб. Острый, белоснежный клык. Натуральный, не протез. Соткен всхлипнула и щелчком отправила находку в самый дальний угол отсека.

Она порылась в груде вещей на креслах десанта, и вскоре нашла грязные армейские штаны, пару новеньких ботинок, и огромную куртку с нашивками канадских вооружённых сил. Облачившись, она перерыла весь салон, но из оружия нашла только длинный одноручный меч, который она прихватила с тела поверженного скальда. Зажав его подмышкой, она поднялась на пулемётную башенку и хмуро усмехнулась. Похожее на опизденевшего Пиноккио, дитя Джона Браунинга хмуро торчало в небо своим восхитительным стволом. Соткен покрутила дулом, выцеливая любое малейшее движение в окружающем ланшафте, но вокруг было тихо, как на кладбище.

«Vaya con Dios, amigo», — она размазала едкие слёзы по бледным, впавшим щекам и вернулась к водительскому месту.

Нельзя терять ни минуты: ампулы морфина, её спасение, спрятаны на базе канадских морпехов.

Двигатель утробно заворчал; Ньяла медленно выползла на трассу, хищно фыркнула и галопом бросилась прочь. Маленькая, измученная женщина ни разу не оглянулась назад, на ту скорбную лужайку, где разбились, словно хрупкое стекло, все её счастливые мечты.

* * *

Обеденный стол сервировали огромным закопчённым котлом и четырьмя пузатыми бутылками, оплетёнными лозой.

— Наше последнее вино, — брат Трой, тощий и рыжий, будто старый лис, ворочал огромным половником, гоняя по стенкам казана густую, маслянистую подливу.

— А это что? — длинный палец Его Преосвященства указал на внушительную стеклянную банку, полную мутноватой жидкости.

— Здесь это называют самогоном, — усмехнулся рыжий инквизитор, раскладывая по тарелкам трепещущие куски сероватого мяса, — Достойный аперитив под наш превосходный гуляш. Сербский рецепт дополнен тончайшим итальянским нотками. Верно, Оскаала? Присаживайтесь, Ваше Преосвященство.

Невенка, бледная и осунувшаяся, подвинулась, освобождая место предводителю; её тревожный взгляд метался от котла к лицу епископа и обратно. Инквизиторы шумно сглатывали голодные слюни.

— Возблагодарим Господа за еду и вино, — пробормотал горбун, протягивая к товарищам раскрытые ладони.

Шесть пар рук, затянутых в потёртую кожу сплелись меж собой; лохматые головы склонились вниз.

Молитва длилась недолго.

— За брата Юргена, прекрасного охотника и искусного укротителя вампиров, — епископ поднял вверх оловянную солдатскую кружку, до краёв наполненную мутной жидкостью.

В суровых лицах инквизиторов мелькнуло удивление, но ненадолго: жажда и голод требовали немедленного удовлетворения.

Крепкие, жёлтые зубы рвали красную, дымящуюся плоть, крошили хрящи и косточки. По щекам и подбородкам стекал мясной сок и кровавый соус. Обглоданные кости летели под стол, и грязные руки, измазанные жёлтым топлёным жиром, снова тянулись к котлу за новым куском.

Наконец голод слегка отступил: сестра Милена отшвырнула прочь вилку с ножом и требовательно стукнула пустым сосудом о столешницу.

Брат Рагиро, коротконогий плотный мужчина, потянулся к бутылкам кьянти, но женщина отрицательно покачала головой.

— Местного!

Струя самогона полилась в подставленные кружки.

Выпили.

— Расскажи нам всем, забияка, что ты видел в городке, где охотился, — Его Преосвященство попытался поудобнее устроиться в растрескавшемся пластиковом кресле.

Это оказалось непросто — горб вновь мешал.

Юрген нехотя отложил в сторону столовый прибор, и вытер руки об отворот бригантины.

Инквизиторы встрепенулись — обжорство поутихло. Маслянистые глаза, лучащиеся удовлетворением объевшихся котов, обратились к брату Юргену.

— Вампиров, — невозмутимо произнёс высокий тевтон, связывая распущенные волосы в тугой хвост на затылке.

— Высших вампиров, по утверждению самого брата Юргена, — назидательным тоном поправил Его Преосвященство.

Эта новость заставила тех, кто всё ещё жевал, перестать.

Юрген накренил банку, налил только себе и выпил залпом. Бледное лицо тевтона покрылось красными пятнами, на лбу выступили крупные пятна влаги.

— Я чего-то не догоняю, Ваше Преосвященство, — затянутая в кожу рука обхватила горлышко пузатого кьянти, — Чем я заслужил столь ярко выраженный сарказм, коим пропитаны ваши слова?

— Никакого сарказма, сын мой, — Теофил Рух, глава святой инквизиции и единственный претендент на папскую тиару сделал знак сестре Милена: самогон вновь наполнил кружки.

— Твое раздражение вызвано продолжительным голодом и вот этим богомерзким напитком, — горбун резко выдохнул и выпил в одиночестве.

— Ты встретил высших вампиров, завалил их, а потом забрал их добычу и привез нам? — разрулил брат Трой; голос старика уже изрядно поплыл, — А сколько их было?

— Двое, — Юрген глотнул вина и поморщившись, отставил бутылку в сторону; его рука потянулась к гигантской банке, опустошенной всего на треть.

Трой наполнил его кружку.

— Никого я не валил, — сказал тевтон и опять выпил.

Пятна на его лице слились в единую кирпичную маску вызывающего похуизма.

— Они испугались, — предположил брат Рагиро, — Увидали его меч и откупились добычей.

— Он рассказал им, что уже побеждал подобных тварей, — хмыкнула сестра Милена и отерев потный лоб рукой, добавила, — Извини, Юрген, наверное я напилась: мне хочется говорить гадости и причинять ближнему боль.

— Слишком крепкая граппа, — согласился епископ, — И я помогу тебе, сестра обуздать спонтанные всплески гнева, но позже и в уединении. Давайте же узнаем, чем кончились приключения нашего охотника.

Его Преосвященство уставился на Юргена: карий глаз ласкал приоткрытую грудь Милена, изумрудный изучал банку с мутным напитком.

— Мы мило поболтали, и сестры пообещали посетить нашу скромную обитель. Они хотят увидеть Оскаалу; утверждают, что она — их дальний родственник, — рассказал тевтон.

Невенка, что съела всего половину миски жуткого варева, а к алкоголю и вовсе не притронулась, встрепенулись; взгляд синих сумасшедших глаз обратился к блондину.

— Специфический швейцарский юмор, — хмыкнул Рагиро, вылавливая из котла сочную кость со свисающими лоскутьями мяса.

— Спасибо, что не стал увиливать и выложил всю правду, — произнесла провидица, — Некоторым из нас стоит приготовиться к смерти прямо сейчас.

Она подняла вверх руку, призывая к тишине.

Они услышали глухой низкий рокот, что приближался со стороны подъездной дороги. Инквизиторы бросились к окнам столовой. И оторопели. К воротам базы, переваливаясь в глубоких, размытых выбоинах, катило зелёное, пятнистое чудовище. Его броню покрывали слои засохшей грязи, хвойные иголки и жухлая осенняя листва. Ствол крупнокалиберного станкового пулемёта смотрел точно в их оконце. Чудовище издало пронзительный визг — приказ впустить его на территорию бывшей военной базы канадских морпехов.

Первым в себя пришёл горбун.

— Это Селести. Я уверен. Мы нашли её.

Он бросился в угол помещения, к огромной куче из мусора и всякого хлама. Некоторое время Его Преосвященство копался в этой помойке, а потом вернулся назад и протянул сестре Милене ворох невнятных тряпок.

— Одевай. Быстро.

Сестра Милена подчинилась и натянула предложенное поверх бригантины, вмиг преобразившись. Глупый чепец, подвязанный тесёмочками под подбородок и на бантик, довершил дело — перед столпившимися инквизиторами стояла одна из убиенных ими служанок, тех самых, что обретались в этом логове до того, как отряд святого официума навестил их уютное гнёздышко. Горбун расстегнул пряжку на своей груди и подал ей свой плащ — длинный и просторный. Снаружи вновь раздался долгий, хриплый сигнал. Бронеавтомобиль требовал освободить проезд.

— Брат Рагиро, клинок!

Рагиро, единственный из инквизиторов, вооруженный двумя клинками, обнажил меч и протянул его Милене рукояткой вперёд. Это был одноручный клинок с S-образной гардой и навершием, очертаниями повторяющим силуэт кошачьей головы. Меч напоминал итальянскую скьявону, лишённую своей вычурной корзиночки на гарде. Ровно как оборвать ажурные узоры на женских трусиках: получатся стринги — поражающие и практичные.

Сестра Милена прижала меч к груди и запахнула плащ, скрывая клинок. На улице раздался оглушительный грохот, следом треск и вновь грохот. Все шестеро опять устремились к окну. Бронеавтомобиль уже стоял перед сетчатыми воротами, преграждающими въезд на базу. На башенке, венчающей крышу броневика кто-то появился, и теперь этот кто-то развлекался, уничтожая из станкового пулемёта деревянные наблюдательные башенки, расположенные по углам огороженного сеткой периметра. Одна из них уже превратилась в жалкие обломки, и ствол пулемёта нацелился на вторую.

— Отвлеки их, — произнёс Его Преосвященство, сжав свою гигантскую ладонь на плече сестры Милены, — Ошеломи, заставь растеряться. Свяжи боем. Убей одного — эффектно и беспощадно. Постарайся добраться до пулемёта. Избегай Селести. Против неё не выстоишь и минуты. Мы будем рядом. Пошла.

Он развернул женщину, наряженную служанкой, лицом к двери и легонько шлёпнул пониже спины.

* * *

"Куда все подевались? Непорядочек, как говоривал старый повар".

Соткен сдула с лица прядь чёрных с серебром волос и снова ухватилась за невозможно удобные рукоятки крупнокалиберного пулемёта Джона Браунинга. Запаса пулемётных лент в Ньяле хватало с лихвой; можно сравнять с землёй все постройки на территории базы. Она нажала на гашетку. Яростный грохот, волнующая отдача, пьянящий восторг. Наблюдательная башенка разлетелась в труху, а то, что осталось — пало вниз острой щепой. Соткен переместила ствол пулемёта, нацелив его на тёмные, пыльные окна двухэтажного строения. Тут она заметила силуэты повешенных людей; те раскачивались на виселицах, установленных ещё предыдущим повелителями базы — жестокой Гертой и её кровожадным братцем Ханселем.

Тут явно что-то случилось. Интересно, кто эти висельники — мародёры, напавшие на логово людей Госпожи, или те, кто это логово защищал — бывшие зеки, преданные старине Якобу. В любом случае, придётся разобраться во всём. И разобраться прямо сейчас, ибо времечко идёт, а промедление ей совсем не на руку.

Соткен собралась спуститься вниз, сесть за руль и сдать назад для хорошего разгона, но тут наружная дверь казармы распахнулась и на пороге появилась женская фигура. Соткен сразу её узнала. По дурацкому чепчику. Это была Ильзе — любимица старого Якоба — его кухарка и любовница. Это он приучил её к чепчику. Во время совокупления ему нравилось душить Ильзе с помощью длинных тесёмок головного убора.

Ильзе задрала голову вверх и, обнаружив, что с неба хлещут холодные струи ноябрьского дождя, накинула просторный, глубокий капюшон. После чего поспешила к воротам, и долго там возилась, ковыряясь ключом в ржавых внутренностях огромного висячего замка. Соткен спустилась вниз, села за руль, и Ньяла, торжественно и угрожающе, въехала в распахнутые ворота.

* * *

— Хорошо, что пасмурно. Ненавижу солнце. Его отвратительные лучи портят цвет моей прекрасной кожи. Что там происходит, сестрёнка?

Миниатюрная девушка хрупкого телосложения возлежала на крутом пригорке, увенчанным стволом стройной сосенки. Стояла середина промозглого ноября, но весь её наряд состоял из рваных джинсов и короткой футболки, открывающей бледные худенькие руки и аккуратный животик. Её глаза, очерченные тёмными тонами, были прикрыты, в уголке маленького рта торчала увядшая травинка. С неба падали капли дождя и разбивались в брызги, встречаясь с высоким лбом, выступающими скулами и волевым, выпяченным вперёд, подбородком. Ручейки воды стекали с умиротворённого, белого, как снег, лица: казалось, она тихонько плачет от счастья.

Её спутница — абсолютная и совершенная копия её самой — сидела подле, скрестив тощие ноги, обутые в высокие конверсы, что, судя по их почти скрытому под толстым слоем грязи оттенку, были когда-то неприлично розовыми. Она внимательно рассматривала некую территорию, обнесенную проволочным забором с высокими башенками по периметру. На огороженной площадке располагалось два здания — двухэтажный кирпичный дом с красной черепичной крышей и ржавый железный ангар. Площадку перед домом украшали виселицы.

— К ним приехали гости. Большущая машина. Настоящее чудовище. Оно хочет, чтобы ему открыли ворота.

Лежащая на спине девушка пошевелила своим длинным, украшенным лёгкой, аристократической горбинкой носом. Она напоминала принюхивающуюся к незнакомому запаху лисичку. С стороны наблюдаемого ими объекта послышался грохот.

— Ну, что там ещё?

— Машина начала осаду. Она ломает стены и башни. Наверное, сейчас будет штурм.

Та, которая лежала, резко распахнула глаза, абсолютно черные — от края до края.

— Нежданные гости опередили нас, но, возможно, это будет забавное зрелище, пойдём поближе, сестрёнка, нам нужно поспеть до того, как они начнут убивать друг-друга. С этим мы и сами прекрасно справимся.

— Я хочу себе этогоблондина, — заявила первая.

— Ты хотела сказать "нам", — лежавшая на спине девушка вдруг оказалась на ногах; теперь она стояла, расслабленно прислонившись к рыжему стволу сосны, — Любовь — коварная сучка. Приходит, когда её никто ни зовёт, входит в душу без приглашения, заставляет совершать дичайшие поступки. Мне этот высокий красавчик тоже понравился.

— Тогда чего мы мешкаем? Пойдём, наш выход.

В тот же миг тела обеих девушек разорвало в тёмные клочья, а те, приняв форму клубящегося роя чёрных нетопырей, взмыли в небо и пропали, поглощённые свинцовой мглой.

* * *

Соткен, сжимая подмышкой обнажённый меч злосчастного Хельги — её единственное оружие, спрыгнула с подножки вниз; ноги увязли по щиколотку в размякшей жиже, покрывающей плац. Для начала она высвободила ту ногу, что подлиннее и принялась ощупывать ступнёй поверхность в поисках места, где потвёрже. Нашла, дёрнула второй ногой — короткой, и тут всё пошло не так. Армейский ботинок, размера на три больше, чем нужно, остался в плену трясины, и Соткен некоторое время ковырялась голой ногой в противной жиже, пытаясь подцепить утонувшего гада. Поэтому она, занятая этими манипуляциями, невероятно замешкала — отвлеклась и потеряла осторожность.

Проворная Ильзе моментально освободилась от длиннополого дорожного плаща, и в её руках, внезапно, как чёрт из табакерки, появился одноручный меч. Служанка коротко размахнулась и нанесла молниеносный удар, целясь опешившей Соткен точно в правое предплечье.

Кривушка успела среагировать — подалась назад, изгибаясь всем телом, избежала удара, но потеряла равновесие и упала на спину, подняв вокруг целый фонтан грязевых брызг. Скандинавский меч выпал из её подмышки, и его рукоятка, словно подарок судьбы, легла точно ей в руку.

"Похоже на гребаное чудо".

Не будь у неё в руке меча, она ни за что бы не избежала следующего удара. Липкая жижа, в которой она лежала, не позволила бы ей откатиться в сторону. Ильзе перехватила свой клинок двумя руками и с силой опустила его на голову Соткен.

«Плашмя бьёт, подстилка поварская, я ей живой нужна», — осмыслила она.

Она вяло отмахнулась своим длинным, неудобным мечом, и зловещая скьявона тоскливо взвизгнула, ощутив неожиданное препятствие. Меч Ильзы откинуло в сторону, саму служанку повело туда же. Этого хватило, чтобы Соткен успела перевернуться на бок, измазать рожу в вонючей грязи, и принять упор на одно колено.

Ильзе восстановила равновесие и снова атаковала. Уколола, целя в плечо. И опять лезвие итальянского клинка завязло, заторможенное и спутанное умелым парированием.

Отменным рипостом Соткен воткнула свой клинок в открывшуюся грудь нависающей над ней кухарки, но кончик меча этих северных варваров был зачем-то скруглен, а под фуфайкой у коварной служанки таилась превосходная бригантина, поэтому сталь, пробив прочную кожу доспеха, вошла в тело всего лишь на толщину двух пальцев.

Ильзе зашипела от боли и отшатнулась, стараясь увеличить расстояние между собой и противницей. Соткен вскочила на ноги, сбросила второй ботинок и двинулась на кухарку.

Сзади раздался металлический скрежет и грохот. Такой шум могли издавать лишь кованные сапоги, встречаясь с бронированными бортами Ньялы. Соткен не бросилась к автомобилю, она ринулась к замершей на месте кухарке. Оставалось надеяться, что тот, кто залез на броневичок, не станет палить по ним из крупнокалиберного пулемёта, рискуя превратить и врага и своего товарища в кровавые ошмётки. А ей нужно было войти в клинч, слиться с врагом. И, пока она его убивает, придумать, что же делать дальше.

* * *

Милена сделала ещё пару шагов назад и остановилась.

Принять её излюбленную нижнюю стойку мешала долбаная юбка. Снять это говно мешала надвигающаяся на неё маленькая, невозможно кривая женщина. Её великолепная грудь волнующе колыхалась под армейской, полурасстегнутой курткой.

«Где, mille cazzi nel tuo culo, ты научилась так махаться, подруга? Где в середине двадцать первого века, в этом разрушенном, умирающем мире, можно так овладеть искусством мечника?»

Кривая тётка достигла линии атаки и разразилась яростной серией.

Милена легко избежала первого удара, слегка развернувшись на месте, с видимым трудом отклонилась от второго, а третий тяжело парировала, но её собственный меч вырвался из руки и отлетел прочь. Уродливая железяка, которую сжимала эта страшная кривушка, наискосок хлестнула её по груди, а потом что-то оттолкнуло её прочь, загородив собой от последнего, смертельного удара.

* * *

Его Преосвященство и брат Юрген стояли в нескольких шагах от кипевшей схватки. Вмешиваться было бесполезно. Не хватало места.

Сестра Милена, избавившаяся от своего забавного чепчика, и взявшая в руки свой датский меч, брат Рагиро, с одноручным клинком в левой руке и узким кинжалом в правой, и брат Трой теснили дорогую гостью к автомобилю, будто бы пытаясь загнать обратно в бронированную коробочку и заставить убраться прочь — туда, откуда она свалилась на их головы.

Та отмахивалась, ругалась лающим хриплым голосом и проваливать не желала. Тем паче, что на пулемётной башенке "Ньялы" коварно расположилась Невенка Оскаала, приготовившая свой датский полуторник. Клинок Оскаала держала за лезвие. Навершие в виде шестигранной груши нетерпеливо ожидало встречи с макушкой, заросшей шикарной, чёрной с серебром, гривой. Однако обладательница этой восхитительной шевелюры уже поняла, что убивать её не будут. Пока не будут. Эта странная, скособоченная и убийственно опасная женщина использовала свой шанс на все сто.

Брат Рагиро бросился вперёд, атакуя гостью слева, а брат Трой накинулся на ту справа. Атака смотрелась великолепно.

Незваная гостья ушла вбок из под рубящего удара итальянца, отклонилась в другую сторону, избежав мощного "fendente" Троя, подскочила к последнему, и, пока он гасил инерцию, балансируя на скользкой жиже, свалила инквизитора на землю заряженным левым оверхендом.

Брат Рагиро, похожий на матёрого котище, снова атаковал. Его скьявона связала лезвие датского меча и ему удалось подло достать противницу своим кинжалом. Однако он прервал стремительную атаку и отпрянул.

Итальянец выронил свой узкий меч, который держал левой рукой. Теперь этой же рукой он сжимал кровоточащий обрубок. Отрубленная кисть правой руки, стискивающая тонкий кинжал, отлетела далеко в сторону.

Брат Трой, измазанный грязью, медленно поднимался на ноги, когда меч викингов врезался ему в плечо, рассекая кожу бригантины и плоть инквизитора. Раздался глухой треск — скандинавский клинок врубился в кости ключицы.

Милена попыталась отвлечь эту кровожадную суку — широко размахнулась, держа свой полуторник двуручным хватом, но удар не сложился — сестра святого официума получила страшный тычок в лицо. Массивная гарда скандинавского меча врезалась ей в челюсть, кроша в труху передние зубы.

Незнакомка, вторгшаяся на их базу, метнула свой клинок ей в лицо. Потом подошла к скорчившемуся Трою, отбила открытой ладонью слабый выпад и отобрала у воина его датский меч.

— Слезай, девочка! Время умирать,— кривушка призывно махнула рукой Невенке.

— Вовсе не вас я видела, когда молилась, — нахмурились Оскаала, спрыгивая на землю.

Брат Юрген заскрипел зубами и потащил из ножен своё оружие. Он повернулся к Его Преосвященству и рыбьи глаза тевтона выпучились ещё сильнее.

Теофил Рух стоял, слегка покачиваясь, и взгляд его разноцветных глаз залип на этой страшной корякушке, что изуродовала половину его отряда. Он смотрел на неё словно Пятачок, в первый раз узревший голубые помочи Кристофера Робина. Юрген мог поклясться, что оба косых глаза Его Преосвященства глядели не абы куда, а были направлены чётко на эту хромоножку, и глаза эти прониклись восхищением и обожанием.

— Прости, меня, брат Юрген.

Его Преосвященство стянул с плеч ремень перевязи и взялся за рукоятку своего меча.

— Я фатально ошибался, споря с тобой и с Невенкой. Теперь я воочию убедился в обратном. Богини — существуют, и одна из них снизошла прямо сюда, чтобы я мог с ней встретиться. Отойди в сторону, инквизитор.

Клинок датского меча покинул свои ножны абсолютно бесшумно. Металлический скрежет, издаваемый вытаскиваемым клинком: попса, измышлёная никчёмными писателями и кинорежиссёрами.

Теофил Рух вложил в рот два пальца и оглушительно свистнул, обращая к себе внимание незваной гостьи. Он склонился, разводя руки в мужском варианте французского реверанса, адресованного искривленной женщине. Та поднимала меч, готовясь добить брата Троя. Однако остановилась, и глянула на приближающегося горбуна.

Да, дорогой читатель, их глаза встретились.

Оба замерли на месте, не в силах оторвать взгляда.

Сияние изумруда и матовый блеск сердолика потонули в сумрачном мерцании серой стали.

Что тут можно ещё добавить. Сука-любовь.

Глава семнадцатая. Вечные и мёртвые. Часть первая

Они даже не обменялись ударами — схлестнулись, словно плети. Спутались между собой и застыли. Скрещенные полумесяцы изогнутых гард зловеще скрежетали сталью, две пары рук, вцепившиеся в длинные рукоятки, заметно дрожали от невыносимого напряжения. Так и стояли, скрипя стиснутыми зубами и тяжело дыша. Смотрели друг на друга и не могли оторвать взгляда. Спустя десять томительных ударов сердца кривые ноги горбуна, с трудом преодолев нечеловеческое сопротивление, сдвинулись вперёд на один шаг — руки Соткен подались вверх — их лица сблизились и Теофил Рух впился голодным поцелуем в пересохшие, искусанные женские губы.

Она ответила на поцелуй, но длился он не долго. Проявленная страсть слегка попустила: Соткен, почувствовав послабление, резко отстранилась и двинула Его Преосвященство коленом в низ живота. Тот охнул и согнулся пополам, держа коварную на расстоянии вытянутого перед собой меча. Он приподнял руку, останавливая Юргена и Невенку, окружающих кривушку.

— Я сам, — просипел он, подняв вверх своё, лучащееся темной страстью, лицо, — Она моя.

— Неа, — произнёс мелодичный девичий голосок, — Она — наша. Забудьте свои тёрки, смертные. Вы все здесь в качестве жратвы. За редким исключением.

На бронированном капоте «Ньялы» стояла, широко расставив свои ноги, обутые в пронзительно розовые кеды, миниатюрная, худенькая девчушка. Она вызывающе выпятила вперёд впалый животик; голые, тоненькие ручонки упёрлись в бока. Огромные, как у тигрицы, изогнутые когти, венчающие пальцы, никак не вязались с её, в общем и целом, весьма миловидным обликом.

— Берегись, — крикнул Юрген, бросившись к Невенке, и заслоняя девушку собой, — Это они. Сёстры.

В следующий миг он отлетел в сторону, получив в грудь чудовищно сильный толчок. Тевтон с размаху брякнулся на задницу, прямо в коричневую жижу, а его собственный меч последовавший за хозяином, приложил инквизитора по лбу. Девчушка, только что стоявшая на капоте Ньялы, сейчас находилась между сидящем на заднице тевтоном и Невенкой.

Последняя не мешкала. Она выбросила вперёд острие своего меча — безупречный укол встретил лишь пустоту. Холодные пальцы — уже без чудовищных когтей, обхватили её шею и пригнули вниз. Вторая рука ухватила локоны её великолепной фиолетовой гривы и потянула вверх. Невенка застыла в позе облегчающегося пеликана. Чёрные, от края до края, глаза внимательно изучали её лицо.

— Флёр, прошу... — умоляюще возопил Юрген, силящийся освободиться из грязи.

— Я Арманда, — ответила девушка, разглядывая черты лица удерживаемой Невенки.

Та попыталась резануть врага своим клинком, который всё ещё сжимала в руке, но вампиресса пнула её ногой в кисть и датский меч выпал из разжавшихся пальцев.

— Сходство действительно поразительное, — сообщила она Юргену.

Потом слегка повернула голову и крикнула сестре:

— Эту мы тоже забираем, остальных можно кончать...

Оглушительный грохот заглушил её слова. Футболка на груди у девушки разлетелась рваными лоскутьями, соблазнительный бюст — обрывками красной плоти.

Арманда повалилась на спину. Невенка Оскаала выпрямилась во весь рост и с размаху воткнула ей в развороченную грудь свой клинок.

Брат Рагиро с удивлением посмотрел на вытянутый вперёд обрубок своей единственной оставшейся руки, которой он ещё пару ударов сердца назад держал скорострельный Узи, а потом уставился на хрипящую сестру Милену.

Последнюю крепко сжимала в объятиях миниатюрная девушка — точная копия павшей Арманды. Её раскрытая пасть, ощеренная четырьмя рядами акульих кривых клыков, мелькала, вырывая из горла Милены кровавые куски.

Брат Трой, страстно покусанный и выпитый насухо, валялся неподалёку, широко раскинув руки, затянутые в проклёпанные перчатки и ноги, обутые в шипованные сапоги.

— Бежим, — прошептал дрожащий женский голос, и опешившего Теофила Руха потянули за рукав его бригантины.

Его обретённая любовь тащила упирающегося епископа к броневику.

— Вставай сестричка, тут вкусненько.

Распахнутая пасть Флёр зияла окровавленной прорехой, рассекая лицо вампирессы чудовищным оскалом — от уха до уха.

Неподвижная и прямая, как палка, Арманда медленно и величественно поднималась в вертикал. Невенка сделала шаг навстречу восстающему вурдалаку, но первым к Арманде поспел Юрген. Обхватив вампирессу обеими руками, тевтон вновь повалился на спину, в грязь.

— Беги, Невенка, спасайся.

— Беги, беги, — разрешила девчушка, удерживаемая крепко стиснутыми руками инквизитора, — Он сам потом за тобой вернётся. Отпусти меня, красавчик, иначе мне придётся сделать тебе больно.

— Сначала она уйдёт, — возражал упрямый тевтон, барахтаясь в жиже, будто рыбак, пытающийся обниматься со скользким дельфином.

Арманда, которой грязь залепила всё лицо, слегка поморщилась и ударила инквизитора затылком в лоб. Тот обмяк, и выпустил пленницу. Она метнулась вслед Невенки, но та уже была в безопасности — Соткен затолкала епископа и его подручную в люк броневичка и захлопнула крышку.

Почему они не вошли через дверь, дорогой читатель? Хер его знает: видимо причина этого поступка — шок.

Арманда поскреблась тигриными когтями, снова проступившими на её пальцах, по броне Ньялы. Обошла автомобиль, дёргая каждую запертую дверцу. Остановилась у капота и вписала смачный щелбан по лобовому стеклу — именно в то место, куда прижался нос Невенки, взиравшей на вампирессу с той, безопасной стороны.

— Это будет посложнее, чем открыть устрицу. А я очень голодна.

— Нас провели, сестричка. Мы — две маленькие, доверчивые девчонки и никогда уже не повзрослеем. Но не печалься, твоя младшая сестричка позаботилась о тебе. Тут осталось кое-что и для тебя.

Флёр оттолкнула от себя выжатую, как лимон, сестру Милену и та медленно и очень театрально завалилась набок — мёртвая и скукоженная, словно пустой винный бурдюк. Вампиресса указала сестре на брата Рагиро, который недвижно сидел в грязи и пребывал в состоянии крайней прострации. Он встрепенулся, заметив приближение близняшек, и протянул к ним обрубки своих рук.

— Они снова вырастут? — его голос зазвенел робкой надеждой.

Сёстры уставились на него своими чёрными очами.

— После того, как вы меня куснёте, и я стану вампиром? — уточнил брат Рагиро, пытаясь избавиться от массивной цепочки с серебряным распятием, висящем у него на шее.

Без кистей это было сложно.

Сёстры переглянулись, и их рты расползлись в чудовищных улыбках чеширских котов-людоедов.

* * *

С наглой девчонкой, у которой пол головы было обрито, а вторая половина несла густую фиолетовую гриву, Соткен изъяснялась на ломаном инглише, а с горбуном — самым прекрасным мужчиной на свете — на безмолвном языке влюблённых, тайные премудрости которого они — два счастливых урода — постигали с каждым новым ударом сердца. Контакт был налажен, но ни один из троих не знал ответа на один единственный вопрос: что им теперь делать?

— Надо валить отсюда, — угрюмо просипела Невенка на своём родном сербском языке, отворачиваясь, чтобы не видеть, как хрупкая девчонка с акульей пастью вкушает от брата Рагиро.

— Ему мы уже не поможем, — согласился с ней на итальянском Его Преосвященство, указывая пальцем на вторую вампирессу, на худеньком плече которой безвольной тряпкой повис неподвижный брат Юрген.

— Я не могу уехать, тут есть кое-что, припрятанное мною, и мне это нужно, — непреклонно возразила на немецком Соткен, и, вытащив из замочной скважины ключ зажигания, сунула его себе за чашечку бюстгальтера.

Сестрички решили их проблемы.

— Мы уже уходим, — бросили девчушки, направляющиеся в сторону распахнутых ворот.

Они говорили одновременно и в унисон. При этом их губы оставались неподвижными.

Потом добавили, ухмыльнувшись при виде недоверчивых рож, воззрившихся на них через пуленепробиваемое стекло:

— Серьёзно уходим. Кстати вы не могли бы нас немного подвезти? До Риги. Нет? Очень жаль. Счастливо оставаться.

— Не теряйся в такой сладкой компании, калека, — прозвучало прощальное напутствие для епископа, и две хрупкие фигурки, одна из которых несла тевтона с лёгкостью, будто бы тот был всего лишь большим плюшевым мишкой, вышли за ворота и растворились в густом тумане, окутавшим подъездную дорогу.

Экипаж «Ньялы» ещё некоторое время сидел неподвижно, внимая порывам осеннего ветра и странным шорохам соснового бора, окружающего базу.

— Я пошла, — заявила Соткен, обрывая затянувшееся молчание.

— Они притаились и ждут, чтобы вернуться и убить нас, когда мы вылезем наружу, — предостерегла её Невенка.

— Если я не погибну там, снаружи, то погибну здесь, внутри, — обосновала своё решение Соткен. — Причём от вашей руки. Вы просто прирежете меня от жалости. Мне уже очень надо.

Как бы в подтверждение своих слов она приоткрыла узкое оконце автомобиля, высунула наружу голову и обильно сблевнула.

Невенка поморщилась.

— Я пойду с тобой, amore mio, — решительно произнёс Теофил Рух.

Невенка открыла рот от удивления и уставилась на предводителя, как на говорящего верблюда.

Парочка осторожно выскользнула из салона.

— Ключи оставьте, — попросила Невенка и Соткен одобрительно хихикнула, оценив остроумную шутку.

Они шлёпали по грязи — горбун в одежде средневекового мастера меча и кривая, хромоногая женщина, в смоляных волосах которой сверкало серебро. И он и она держали наготове одинаковые полуторные датские мечи. Миновав злополучный плац — на всём протяжении романа на этой проклятой площадке постоянно умирают люди — они достигли казармы и вошли внутрь.

— Я Соткен, — сказала она горбуну, избегая взгляда его разноцветных глаз.

— Теофил Рух, — ответил епископ, делая ей навстречу робкий шаг.

Соткен с видимой неохотой отступила.

— Боюсь, что на этом наше знакомство пока что окончено. Здесь небезопасно. Постарайся собрать как можно больше еды и оружия, Теофил. Я скоро вернусь.

Она исчезла в недрах здания.

Теофил Рух прошёл в свою комнату и тяжело опустился подле перевёрнутой тумбочки, за которой он в последнее время часто молился, а ещё чаще — трахал сестру Милену. А теперь она лежит там во дворе, превращённая в кости, обтянутые иссохшей кожей. Вампиры существуют. Ну и ладно. Это он и раньше знал. А теперь уверен, что и богини тоже существуют, и, похоже, одна из них своей проявленной манифестацией крепко снесла ему башню. Его Преосвященство снял со стены увесистое серебряное распятие и встал. Теперь оружие и еда. А потом — к ней. Теофила Руха мучил приступ острой паранои; ему казалось, что чудесная гостья куда-то исчезнет и то, что с ним сейчас происходит — кончится — беспощадно и навсегда. Он пнул шкаф: дверки распахнулись, пнул тумбочку с тем же эффектом, а после пнул большую спортивную сумку, что подлетела в воздух, а потом пала обратно на пол, зияя раскрытой «молнией», будто дохлая мурена. Трясущимися от нетерпения руками, он принялся набивать её чрево полезностями, собирая те из вышеозначенной мебели. Два короткоствольных иудейских «Узи», магазины, (пара метательных ножей из чистого серебра вылетели из его ладоней и воткнулись в стену — бесполезная рухлядь), узкий стилет, пара всё ещё чистых трусов... Что ещё понадобится благочестивому епископу в дороге?

— Тео, ты идёшь?

Голос из коридора. Её голос. Хриплый и лающий. Теофил Рух тяжело вздохнул. Он пережил Апокалипсис, пережил многое, но эта волшебная немка явно станет последним, неодолимым испытанием в его жизни. Тогда, на плацу, он собирался убить её, и пресечь это сладострастие на корню. Проклятые вампиры помешали его благим намерениям. Сука-любовь. Теперь поздняк метаться. Его Преосвященство закинул за спину лямки сумки и поспешил к выходу.

Соткен поджидала его у входа.

— Нам надо собрать клинки, — сообщил горбун и она согласно кивнула.

— Я хочу себе такой же наряд, — смуглый палец с грязным чёрным ногтем указал на труп брата Троя.

«Все бабы — одинаковы. Даже богини. Никогда нельзя показывать им своих чувств. Первое, что они потребуют — секс, еда и тряпки. Неважно, в какой последовательности.»

— As you wish, mio cuore, — горбун бросил сумку прямо в грязь и опустился подле мёртвой Милены.

— А скоро она восстанет? Она, и те двое? — Соткен с опаской расхаживала по плацу, собирая раскиданное оружие.

— Они не восстанут.

Огромная ладонь епископа опустилась на лицо сестры Милены и заботливо прикрыла её распахнутые веки.

— Такое бывает лишь в кино и глупых книжках. Для того, чтобы превратиться в вампира, требуется горячее желание обращаемого, а уж потом кровь и укусы. Да и сам ритуал весьма сложный. И самое тяжёлое в нём то, что апробируемому придётся таки помереть. По-настоящему — мучительно, и весьма при кошмарных обстоятельствах.

Он развернулся и бросился назад, в казарму. Вскоре вернулся и протянул Соткен ворох одежды.

— Прости меня, сестра, — сказал он мёртвой Милене и ловко стянул с трупа сапоги.

Дверь броневика слегка приоткрылась, и в образовавшуюся щель высунулось узкое лезвие меча а следом за ним — прекрасная женская головка — наполовину лысая, наполовину фиолетовая, как облака в раю.

— Хорош там копаться. Эти твари где-то рядом. Неужели вы поверили двум вампирам? Поверили, что те уйдут, оставив нас в покое?

Невенка выглядела раздосадованной и испуганной, её дребезжащий голос звучал, словно финальное тремоло по расхераченному крэшу*.

*Примечание: крэш — вид тарелок, коими оснащена ударная установка. Девятнадцать дюймов золотого волшебства. Удар по этой дуре позитивно стимулирует.

Соткен и Его Преосвященство воровато оглянулись по сторонам, и, не желая более искушать судьбу, забрались в Ньялу. Оказавшись в защищённом прочной бронёй десантном отсеке автомобиля, горбун принялся сосредоточенно копаться в сумке, придирчиво осматривая добытые стволы, а Невенка схватила огромный ломоть жареного мяса, и жадно погрузила в его холодную, сочную мякоть свои острые зубки.

Соткен же не стала терять драгоценного времени. Сунув руку в чашечку бюстгальтера, она выудила стеклянную ампулу и мощным щелчком ногтя снесла ей головку. Одна её рука вытягивала из брюк ремень, в то время как вторая удерживала драгоценный сосуд в котором уже торчала игла. Зубы женщины сжимали поршень большого, грязного шприца, что пузырился изымаемой у ампулы отравой. Ещё пары бесконечных ударов ноющего сердца и...

— Если вы попытаетесь мне помешать, то всё, что уже случилось с вами сегодня покажется тоскливой интерлюдией.

Невенка и горбун переглянулись и опустили свои задницы обратно на сидения.

Соткен попала, издав вздох восхищения и моментально посинела.

— Сидеть, я сказала. Я всегда так приходуюсь.

Епископ и Оскаала снова уселись.

Невенка уставилась на нахмурившегося горбуна пустым, неосознающим взглядом младенца.

— Из уверенных в себе, сильных и опасных охотников, мы превратились в жертву, чудом выжившую, загнанную и запуганную. Теперь нами движут не праведные стремления найти предателя, покарать коварного убийцу и отправить обратно в преисподнюю это исчадие ада, а банальное желание выжить. Плюс ко всему прочему мы связались с напрочь отмороженной ведьмой-наркоманкой. Как так могло случиться, Ваше Преосвященство?

Теофил Рух высморкался при помощи пальцев прямо на стальной пол бронемашины, отёр козявки о сидение соседнего, пустующего кресла и то же уставился на своего последнего инквизитора.

— Непостоянство, ёпт, — наконец пояснил он. — Давайте убираться отсюда. Потом подумаем, куда. Только сначала нам надо выкинуть отсюда это «прокрустово ложе».

Невенка согласно кивнула и устремилась на помощь епископу. Задняя дверца «Ньялы» открылась и загаженный операционный столик вывалился на плац, где и застыл навечно, воздев к небу свои малюсенькие крутящиеся колёсики. Ньяла взревела и вырвалась прочь с территории базы, огороженной проволочной сеткой. Броневик пропал среди рыжих стволов корабельных сосен, а стальные колёсики всё ещё бешено крутились. Но вскоре остановились.

* * *

По его лицу и шее текла вода. Это первое, что он почувствовал, когда сознание вернулось к нему. Вторым ощущением был промозглый холод. Он открыл глаза. Лежал в каменном корыте, а сверху, над его головой, нависала уродливая башка. У чудовища имелись демонические, загнутые рога, растущие прямо из покатого лба, и растопыренные в разные стороны ослиные уши. Чудище скалилось и из его приоткрытого рта изливалась струя воды — точно на лицо и грудь инквизитора. Вода воняла болотом.

Юрген попробовал пошевелиться. Получилось. Он предпринял попытку выбраться из зловонной чаши фонтана, но увяз ещё сильнее, а потом и вовсе провалился в мутную жижу с головой. Его схватили за волосы и потянули кверху.

— Danke, — поблагодарил он спасителя, и предпринял ещё одну попытку освобождения.

На этот раз у него получилось. Инквизитор с трудом выбрался из каменной купели, и огляделся.

Ночь. Маленький дворик, обустроенный возле замковой стены. Молодая луна, заливающая призрачным молочным светом угловатые камни древних построек, увитых засохшими побегами плюща. Чёрный силуэт, стоящий на краю невысокой зубчатой башенки. Порывы резкого ветра гоняют по чёрному небу рваные лоскутья седых облаков. Вверху, на остром шпиле замковой ратуши жалобно скрипит ржавый флюгер.

Юргену понравилось место, где он оказался. Весьма атмосферно.

— Прекрасно, mon cheri. Тебе понравилось. Неплохое начало.

Холодная, как сосулька, рука коснулась его мокрой щеки, а потом опустилась вниз и сжала ладонь.

— Пойдём к ней, оттуда открывается просто потрясающий вид.

Хрупкая девушка в короткой футболке увлекла его за собой по шаткой деревянной лестнице, обвивающей башню — туда, где стояла вторая.

— Арманда, я... — начал Юрген, но девушка нетерпеливо дёрнула его за руку.

Инквизитор с трудом удержал равновесие на хлипких, скрипучих ступенях.

— Я Флёр, — прозвучал мелодичный голосок, таящий в себе притворную обиду.

Вид и правда был потрясающим. Бурные воды вышедшей из берегов Даугавы неистово бились в замковые стены. Мост, некогда соединяющий берега, рухнул, и теперь его железобетонные останки выгнулись к небу хребтом доисторического ящера. На другой стороне обезумевшей реки угадывались очертания полуразрушенного города. Тот выглядел так, будто бы лет семь назад над ним с пристрастием поработал Первый воздушный флот Люфтваффе.

Юрген вдохнул полной грудью. Он смотрел вниз, на бурлящую реку и затопленный город. Его трясло. Сёстры приблизились и встали рядом. Одна из них — вероятно Арманда, хотя может и Флёр, произнесла, не потрудившись пошевелить губами.

— Мы знаем, что мы такое. Скажу тебе так, инквизитор: осознавать себя чудовищем, будучи действительно чудовищем — нисколько не мучительно. Мы сами захотели стать такими. И не жалеем об этом. Верно, сестричка?

Вторая девушка слегка кивнула и безмолвно вступила в разговор:

— Нам действительно предоставлялся выбор — не просто два варианта: «стать вампиром» или «стать вампиром по собственному желанию». Мы были вольны отказаться. Как и ты.

Юрген хмыкнул и уставился вниз.

«Можно прыгнуть прямо в бушующие воды реки, всё равно он безнадёжно вымок. Интересно, сёстры последуют за ним?»

Вместо прыжка он спросил:

— Если я снова откажусь, вы позволите мне уйти?

Флёр театрально закатила глаза, а Арманда лишь пренебрежительно фыркнула. Возможно, наоборот.

— Не будь таким наивным, инквизитор. Конечно же ты некуда не уйдёшь, но вампиром не станешь. Мы просто тебя убьём.

— Как моих товарищей? — тевтон приподнял белёсую бровь.

— Гораздо мучительней, — пообещала ему одна из сестёр, я и сам не знаю, кто именно.

— Он не готов, сестричка. Ему вещаешь о вечном, а он всё переводит в банальную обыденность. Он же всё-таки человечек. Вспомни себя на его месте.

— Не могу, — отвечала вторая, — Чтобы это вспомнить, надо быть живой.

— И то верно, — согласилась первая. — Но я имею ввиду то обстоятельство, что наш красавчик испытал сегодня изрядное потрясение, и, вдобавок, похоже замерзает насмерть. Ему сейчас не до вечной жизни и философии романтически настроенных кровососов.

— Ах, да, — спохватилась вторая. — Пойдём, инквизитор, познакомишься с нашим пристанищем. Возможно, у нас найдётся кое-что для тебя.

* * *

Он валялся на старинной, пахнущей пылью и тараканами кушетке, и вкушал подогретое вино. В винном аромате ясно проступали нотки прогрессирующей плесени, но, после первого кубка, он перестал их отмечать. Напротив полыхал ярким пламенем старинный камин. В тёмном углу, там, куда не дотягивался жар огня, расположились сёстры, и Юрген очень сильно сожалел о недостатке света в этой мрачной зале — женские силуэты лишь слегка обозначались в полутьме, а посмотреть было на что. Убранство помещения отвечало всем канонам — и это был ни разу не гребаный феншуй. Стены и пол сложены из камня, глухие арочные проёмы декорированы полными латными доспехами, деревянными ростовыми щитами, и, разумеется, скрещенными мечами. Имелась колченогая табуретка, на которой стоял грязный поднос с какой-то неопределяемой снедью, и три пыльные бутылки. Этим табуретом и исчерпывался интерьер помещения.

— Как ты себя теперь чувствуешь, инквизитор?

Раздался волнующий шорох — одна из сестёр встала со своего сидения и неторопливо приблизилась, волоча за собой подол длинного платья. Глубоко декольтированного, облегающего и полупрозрачного платья. Она остановилась перед камином и пламя осветило её фигуру, открывая все тайные изгибы изящного тела.

— Спасибо, теперь значительно лучше, — невольно заулыбался Юрген.

— Вот и прекрасно. Теперь мы можем поговорить. Ты можешь задавать нам любые вопросы, поспрашивать о всяком интересном — о том, что знают лишь такие, как мы. Мы тебе ответим. Мы любим поговорить. Уверена, что мы прекрасно проведём остаток этой ночи.

— А что потом? — спросил Юрген и плеснул себе в кубок ещё вина.

— Потом мы тебя убьём.

Шорох повторился. Вторая из сестёр приблизилась и окончательно заслонила собой пламя очага. Юрген уставился на её бёдра и облизнулся. Его улыбка стала ещё шире.

— «Стать вампиром» или «стать вампиром по собственному желания», — мрачно хохотнул тевтон, — А если я соглашусь стать таким, как вы? Что тогда?

Сёстры переглянулись и сделали робкий шажок вперёд.

— Вот тут мы должны внести некоторую ремарку, инквизитор. Существует одно необходимое препятствие. Необходимое, но вполне преодолимое. Суть в том, что какое бы решение ты сейчас не принял, сегодня тебе в любом случае придётся умереть. Вопрос только в том, что будет потом.

Юрген лишь горько улыбнулся.

— Да это я уже понял. Это я осознал ещё на плацу.

Он вновь потянулся за бутылкой.

— Зачем я вам, девчонки?

Сестрёнки сделали в его сторону ещё один неуверенный шажок.

— Мы устали. Мы всё же девушки. Нам нужен мужчина. Мертвый мужчина. Ты нам нравишься. Ты нам подходишь.

Они преодолели последнее расстояние до кушетки тевтона, и уселись рядышком, по обе стороны от него. Обе сложили свои худенькие ручонки на острых коленках, выпирающих из-под тонкого шёлка их платьев.

— Это не всё. Выкладывай, что там ещё, — сказал Юрген, и повернув голову, пристально посмотрел влево, в мертвенно-белое лицо Арманды.

— Я Флёр, — ответила та и потупила свои чёрные очи.

— Нам нужен не только ты, — пришла ей на помощь настоящая Арманда, — Нам нужна та, которую ты любишь. Вернее думаешь, что любишь. Нам нужна Невенка. Дело в том, инквизитор, что всё закружилось, завертелось именно из-за неё. Ты должен был послужить всего лишь приманкой. Нужно, чтобы Невенка сама пришла к нам, без принуждения.

— Вы уже говорили мне это. Разве не помните? Зачем вам Невенка? — заинтересованный Юрген уставилась на вампирессу.

— Кое-кто весьма могущественный жаждет её общества, — добавила Флёр. — Но, похоже, они с Невенкой на ножах. Этот кто-то всё про нас знает. Он нашёл нас, и, грязно сыграв на наших родственных чувствах, вежливо попросил посодействовать ему. А тебе, красавчик, просто повезло. Ты нам понравился, и мы решили предложить тебе новую жизнь.

— Значит, мы заберём таки Невенку? — Тевтон оглядел обеих девушек.

Те лишь кивнули.

Юрген больше не задавал вопросов. Широко раскинув руки он обнял обеих сестричек за их осиные талии.

— Вот это действительно меняет дело, — произнёс инквизитор. — А можно последнее, предсмертное человеческое желание?

Сёстры ощерились зловещими рядами мелких акульих зубов, слегка зарделись и кивнули.

* * *

Кушетка была весьма узка, но всё же достаточной ширины, чтобы на неё поместились широкие плечи породистого тевтона. Сестрички же были весьма миниатюрны, поэтому вполне себе удобно расположились на голой груди инквизитора. В общем и целом, на ложе поместились все трое. Довольный собой и партнёршами, Юрген слегка подрёмывал, а Флёр и Арманда томно мурлыкали, и хихикали о чём-то своём, женском. Минул долгий час этой сладкой неги, прежде чем тевтон, не открывая плотно сомкнутых век, негромко спросил:

— Будет больно?

Одна из сестёр, которая легко могла бы быть как Армандой, так и Флёр, прекратила играться с длинной рыжей волосиной, растущей на груди германца практически в полном одиночестве. Намотав её на свой длинный палец, вампиресса с наслаждением дёрнула рукой. Юрген проснулся окончательно.

— Не больнее, чем сейчас. Я полагаю, инквизитор, что у тебя ещё очень много вопросов. Но вот тебе мой совет. Не торопись. В данный момент времени для тебя бессмысленно получать новые знания. Скоро ты станешь абсолютно другой сущностью. Если повезёт.

Сестрички хихикнули. Одна из них продолжила:

— Это — реинкарнация, которая слегка отличается от канонической. Ты не теряешь память, не меняешь тело, но, в общем и целом, ты — уже абсолютно другая сущность.

— Причём мёртвая сущность, — добавила вторая.

— Поэтому, предлагаю приступить к главному. То бишь непосредственно к твоему обращения. Как говорится — «раньше сядем, раньше выйдем».

Тевтон резко приподнялся на локтях и потревоженные женские головки слегка столкнулись.

— Итак, дамы, — лицо Юргена внезапно помрачнело. — Вы правы. Давайте покончим с этим. Что мне надо делать?

Арманда уселась на колено инквизитора, и, потирая ушибленный лоб, безмолвно и с укором взирала на тевтона.

Флёр приблизила белое лицо вплотную к мрачной германской роже и доверительно произнесла:

— Для начала тебе снова нужно исполниться душевной благодати, ибо это — самое главное условие ритуала. Ну-ка подвинься.

Она оседлала Юргена сверху и ёрзать вхолостую ей долго не пришлось.

— Так-то лучше, — томным, всхлипывающим голосом сообщила вампиресса. — Теперь можно и начинать. Расслабься, инквизитор, больно не будет, мы тебя обезболим. И помни — чтобы всё получилось, нужно, чтобы ты этого действительно хотел.

— Я хочу, — прохрипел Юрген.

Лицо инквизитора прояснилось, он поудобнее обхватил ягодицы Флёр, усердно помогая ей двигаться.

— Вот и хорошо, — снова всхлипнула Флёр, — Oh mon dieu, comme c’est bon...

Ритм её грациозных движений заметно ускорялся, темп глубокого проникновения постепенно сменялся резкими, смачными прыжками. Ни одна из познанных Юргеном женщин никогда не демонстрировала такого изощрённого танца. Окружающий его мир потёк, будто сладкая патока. Рыбьи глаза тевтона подёрнулись влажной дымкой.

— Я хочууу, — заорал он во весь голос, и вдруг, сам от себя такого не ожидая, приподнялся и схватил девушку за волосы.

Пригнув её голову к своему рту, он вцепился зубами в белую шею, будто лис, подкарауливший аиста.

— Bien, continue, — прошептала Флёр, продолжая свой искусный танец.

Её лицо менялось — рот разошёлся огромной прорехой — от уха до уха зияла огромная, безгубая пасть, ощеренная четырьмя рядами кривых рыбьих зубов.

Из-за спины сестрёнки выглянула Арманда — у неё был точно такой же невозможный ебач. Флёр резким движением бёдер поставила мощный завершающий аккорд, заставив Юргена оторваться от её разорванной шеи. Тевтон поднял вверх свою залитую кровью рожу и протяжно взвыл, изливая внутрь вампирессы потоки скверны. Когда две прелестные головки прильнули к его шеи, его вой перешёл в сдавленный хрип, спустя четыре удара сердца хрип сменился бульканьем, а ещё через пару мгновений всё было кончено. Сёстры с видимым трудом оторвались от чудесного нектара, истекающего из рассечённых артерий, и снова улеглись на обнажённую грудь мёртвого мужчины.

* * *

— Мёртвый он значительно тяжелее, — просипела Арманда, налегая на грубую верёвку, конец которой был привязан к ржавому кольцу, торчащему из стенки грубого, наспех сколоченного гроба, — Может поможешь?

— Я тащила его на плече от базы канадских морпехов до самого замка. Это двадцать лье. И помощи не просила. Почему ты такая бесстыжая? — Флёр подобрала конец второй верёвки, что волочился по земле, словно дохлая змея и, укоризненно глянув в сторону сестры, впряглась в гроб.

— Далеко нам ещё до кладбища? — спросила Флёр.

Арманда остановилась и, подойдя к гробу, села на крышку.

— Может, нам следовало рассказать ему всю правду?

Флёр села рядышком и обняла сестру. Они сменили свои вечерние платья на повседневную одежду и выглядели как две обычные девушки, не особо заботящиеся о своём внешнем виде. Синие джинсы, футболка и розовые конверсы. Неряшливое каре. Обычные девчонки с чёрными — от края до края — глазищами.

— Тебя мучает совесть, милая? — спросила Флёр.

— Да вроде того, — ответила Арманда.

Флёр встала и перекинула через плечо конец верёвки.

— Не переживай. Мы — дети зла, исчадия ада, поэтому ложь и обман — наше нормальное поведение. Мы всё сделали правильно.

— Ладно, — Арманда присоединилась к сестре, — Так далеко нам ещё?

Они уставились друг на друга и некоторое время просто выжидали. Потом снова потащились вперёд. Две одинаковые девушки в одинаковых драных джинсах, коротеньких футболках и розовых кедах тащили по средневековым улочкам старой Риги огромный гроб. На город, неспешно кружа, падали первые снежинки.

* * *

— Пришли.

Они остановились возле кладбищенских ворот, заржавленных и заросших. Одна из сестёр пнула розовым конверсом массивную створку, но та лишь слегка скрипнула, и осталась на месте, удерживаемая уродливыми побегами опутавших её кустов. Девушка скрипнула в ответ — зубами и с досадой, а потом попробовала опять. Пнула посильнее. Железная калитка, что не открывалась лет семь, распахнулась настежь, с корнем вырывая вцепившиеся в неё растения. Сёстры втащили гроб, и огляделись. Одна нахмурилась, вторая — нахмурилась и поёжилась.

— Плохие воспоминания? — спросила первая.

— Угу, — ответила вторая.

— У меня тоже, — сообщила первая.

— Двести лет прошло, а ничего не забылось. Как вспомню, так мороз по коже, — пожаловалась вторая.

— Такое никогда не забудется. Живой человек забывает муки своего рождения. Но мёртвый вампир — никогда, — поддержала её первая.

Они шли вперёд, по узкой, кривой аллее, что петляла меж покосившихся крестов и скорбных ангелов. Одной из сестёр явно надоело тащить гроб молча. Она сказала:

— Живой человек, узнав про эту часть ритуала, непременно бы спросил: «Неужели, мол, никак нельзя модифицировать процесс обращения? Зачем вам самим эта дичь? Неужто технологический прогресс чужд таким, как вы? Вот мы, люди, чтобы на свет появиться, вскоре мамкину манду и вовсе использовать перестанем. Пробирка, биомешок и вауля — здравствуй мир. Никаких страданий с обеих сторон. Мать и ребёнок — живы и здоровы. И, кстати, почему про этот важный момент ритуала ничего не написано? Ни у Райс, ни у Стокера, ни у Кинга, ни у Лукьяненко...»

— Что за Лукьяненко? — спросила вторая, но ответа не получила, ибо первая вопрос проигнорировала; второй же нравилось тащить гроб в полной тишине, поэтому переспрашивать он не стала: двести лет живёт, не зная Лукьяненко, и ещё, даст бог, двести проживёт, так и не узнав.

— Послушай, Арманда (ура, теперь мы знаем, кто есть кто), — сказала Флёр, уже не слушая язвительные комментарии сестры в адрес всего человечества, — Давай здесь. Возле того безносого ангела. Я устала, и есть хочу. Закончим с этим и пойдём, по городу погуляем. Может встретим кого.

Арманда, пустившаяся в пространные рассуждения о плюсах и минусах роботов-андроидов, что некоторое время назад потеснили всех одушевлённых жриц любви, наконец-то заткнулась и остановилась. Огляделась и согласно кивнула. Место было, что надо. Всё по канонам. Плешивая полянка с одиноким ангелом. Кроме носа, любимец божий лишился правого крыла и левой руки, но его романтическая скорбь никуда не делась. Прекрасное, обосранное птицами, лицо таращилось в пространство грустными мраморными белками. Остальные могилы, толпой сгрудившиеся вокруг, почему-то держались на некотором расстоянии от небесного посланца.

Флёр отщелкнула застёжки и сдвинул крышку гроба.

— Ай ты мой родненький, мой ненаглядненький, на кого ж ты меня бросил, паскуда, — запричитала девушка, заламывая руки над телом мёртвого инквизитора.

Арманда прыснула.

— Тебе не стоило бросать театр, — сказала она и направилась вглубь зарослей, бросивнапоследок, — Ты начинай, Флёр, я скоро вернусь.

Флёр взяла лопату, что валялась сверху мертвеца и сморщила свой вздёрнутый носик.

«Начинай, Флёр. Кто бы сомневался. Хоть бы сказала для приличия, что пошла искать вторую лопату. Не надейся, сестричка, на халяву. Половина ямы — твоя. Так что возвращайся поскорее.»

Она поплевала на ладони, размазала друг о дружку, а затем по волосам. Потом размахнулась, и воткнула ржавое полотно в землю.

* * *

Соткен заглушила двигатель, потом стянула через голову армейскую куртку и отшвырнула прочь. Пролетая, та слегка задела Невенку и девушка собралась изречь что-то едкое и грубое, но слова застряли у неё в горле. Грудь, подчёркнутая полупрозрачным бюстгальтером, являло собой само совершенство. Такого бюста она никогда в жизни не видела. А ещё она никогда не видела, чтобы Теофил Рух, польский епископ и единственный претендент на папскую тиару, краснел. Это зрелище доставило ей намного больше, чем невозможно идеальные сиськи.

«Ведьма», — подумала она, сверля кривушку взглядом, — «Ортодоксальная. Фаерболами не кидается, человека в трухлявый пень не превратит, но чары её не менее опасны. Любит одурманивающие зелья. К тому же коварна, безжалостна и мечом владеет, как японский самурай».

Соткен, будто прочтя её мысли, скабрезно усмехнулась. Она открутила крышку пластиковой бутылочки и обильно плеснула из той себе под левую грудь. Её бок рассекала глубокая рана, оставленная кинжалом брата Рагиро. Жидкость протестующе зашипела, превращаясь в кровавые пузыри. Невенка невольно поморщилась, Соткен лишь слегка прищурила свои глаза — серая сталь потемнела; малюсенький, с булавочный укол, зрачок, слегка блеснул.

— Давай я помогу, — внезапно для самой себя предложила Оскаала.

Соткен перевела на неё свои пугающие глаза, и взгляд стал понимающе-снисходительным.

«Сука, она знает, как работают её сиськи».

Но отказываться было поздно. Невенка придвинулась поближе и, облизнув пересохшие вдруг губы, принялась осторожно бинтовать кривое туловище. Всякий раз, когда Оскаала перехватывала бинт за обнажённой спиной, и легонько приобнимала Соткен, она слышала, как та утробно помуркивает.

— Довольно, сладенькая, — Соткен нежно отстранила увлёкшуюся девушку.

Её стальные, блестящие глаза скользнули по лицам спутников.

— Прежде, чем мы начнём задавать вопросы или выяснять отношения, я думаю, что каждый должен сказать остальным правду. Правду о том, что конкретно он хочет, исходя из сложившейся ситуации. А потом, если наши желания хоть в чём-то сойдутся, мы можем что-нибудь придумать. Или продолжить убивать друг друга.

Невенка недобро прищурилась и сказала, протягивая Соткен её армейскую куртку:

— На вот, прикройся. Не размахивай своими прелестями.

Соткен пожала плечами и натянула куртку.

— Давай начнём с тебя, девчонка. Что ты хочешь? — снова спросила она.

Невенка уставилась на великолепный бюст, исчезнувший под тканью пятнистого хаки и ответила, не раздумывая:

— Я бы хотела исполнить свой долг. Сжечь на костре одну весьма опасную ведьму, из-за которой я лишилась своих товарищей, и которая, судя по всему, околдовала старину Тео, моего духовного наставника и военного предводителя. Но, прежде всего, я хочу попытаться спасти брата Юргена, потому что инквизиторы не бросают своих товарищей в беде. Те твари застали нас врасплох, и произошло это из-за тебя, — палец Невенки ткнул Соткен в грудь, — Поэтому ты должна помочь мне. Ты же не просто так появилась. А на костёр пойдёшь позже. Кстати, это Селести послала тебя к нам?

— Боюсь, я не могу тебе позволить сжечь эту фрау на костре, — вступил в разговор Его Преосвященство, — У меня на неё другие планы, — он мечтательно улыбнулся, но тотчас же помрачнел и добавил, — Которым, судя по всему, не суждено сбыться, если мы попробуем схлестнуться с теми двумя милыми девушками. Это, сука, высшие вампиры. Они никого не боятся. Помнишь, Оскаала, мы уже пытались с тобой однажды.

— Боятся, — возразила епископу Невенка, — Высшие вампиры бояться оборотней. Это знает любой школьник. Оборотни для вампиров, даже высших — неминуемый пиздец. А я знаю одного. И ты знаешь. И она, — грязный палец вновь упёрся Соткен в сиську, — Знает. Именно поэтому она здесь. Даже если думает, что пришла по собственной воле. Селести послала её за нами. Я же говорила, что мы нужны ей. Она расстроится, когда узнает, что нас теперь всего двое. Селести найдёт вампиров и сделает из них кебаб. А нам нужно встретиться с ней. Ведь мы же именно этого хотели, Ваше Преосвященство. Нам надо всё выяснить.

— Позвольте, позвольте, — Соткен вскинула вверх обе ладони. — Мне просто были нужны мои скляночки, — она пощёлкала себя по грудям, сиськи нежно звякнули в ответ, — Я не выполняю никаких тайных миссий. Я вообще далека от всяких там вампиров и оборотней. Мне эта мистика уже вот где сидит, — ребром ладони она выразительно чиркнула себя по горлу, — Кстати, вы не дали мне сказать, чего хочу я. Я хочу спокойно жить. Мы с Теофилом могли бы найти уединённое, безопасное место. Жить там тихой спокойной жизнью. Охотиться, выращивать мак. Тебя, дурашка, — длинный грязный палец с обгрызенным ногтем ткнул Невенку в лоб, — Я бы удочерила. А то пропадёшь одна. Вы, судя по вашему наряду, несчастные попаданцы? И вампиров этих с собой из прошлого притащили?

— Чё, бля? — не вкурила Оскаала. — Тео, скажи что-нибудь этой курве.

— Знаешь её? — епископ протянул Соткен клочок бумаги.

Это была пожелтевшая от времени фотография.

— Ёп твою мать. Вот сука, — Соткен взяла фото, но, едва взглянув на него, выронила клочок из рук, будто обжегшись.

Лицо её нахмурилось.

— Ладно, — пробормотала она, — Видите, так или иначе, каждый из нас фигурирует в желаниях другого. Поэтому нам всё же нужно найти общий язык. Давайте, для начала, найдём место, где можно удобно устроиться и безопасно провести ночь. А там уже и поговорим. Кстати, у вас есть что-нибудь покушать?

— Есть, — с заговорщическим видом подмигнула ей Невенка, — Если свернуть на тот поворот, — новый тычок пальцем, на этот раз — в лобовое стекло броневика, — То в конце этой тропинки будет какое-то строение. Мне кажется, это крепкий, бревенчатый дом.

— Хм, — татуированные брови недоверчиво изогнулись, — Что ж, сейчас проверим.

Мотор взревел, и Ньяла съехала на лесную тропинку, оставив после себя на трассе лишь сизый дымок.

* * *

Смутная тревога пришла намного раньше пробуждения. Пробуждение же сопровождалось ужасом. Он понял, что не может глубоко вдохнуть, и попытался сесть, но что-то мешало. Он не мог понять, открыты ли его глаза, поэтому попытался их потрогать. Руку поднять не удалось. Что-то мешало. Он хотел согнуть ноги в коленях, но и это не удалось. Что-то опять мешало ему. Осознавание пришло постепенно, и ужас, владеющий им, уступил месту абсолютному кошмару. Он понял, что мешало. Потом вспомнил, почему он здесь. Мысленный ответ заставил его закричать в полный голос, он принялся биться лбом и коленями в невидимую преграду. Но теперь он знал, что преграда — это крышка гроба. Спустя некоторое время, разбив колени и костяшки пальцев, он обессилел и затих. Лежал, тяжело вдыхая спёртый воздух. Пахло сырой землёй. Глаза всё-таки удалось ощупать. Они были открыты. Затем он попытался потрогать жутко саднившее горло, но, как только его пальцы наткнулись на что-то холодное и липкое, он почувствовал дикий приступ тошноты и убрал руку. Положил себе на обнажённую грудь. Замер в надежде. И почувствовал. Оно билось. Надежда спровоцировала приступ бешеной энергии. Он с размаху влепил лбом в крышку, следующая серия последовала с помощью колен и ладоней, и ещё, и ещё. Потом он изогнулся в своём гробу, упёрся спиной в голые доски, на которых лежал, а конечностями вверх. Нажал так, что сломались не только деревяшки, но и пара его собственных костей. Крышка треснула, проломилась и на тело мужчины низвергся уничтожающий вес сырой почвы. Его распахнутые глаза и рот моментально забились кладбищенской землёй, руки и ноги вмиг обездвижились под лютой тяжестью влажного грунта. Некоторое время он пытался выкопаться, потом пытался только вдохнуть, потом и дышать перестал. Юргену повезло. Он снова умер, и умер быстро.

* * *

«Эта девчонка — не просто дурашка», — думала Соткен, глядя как Невенка отрешённо пырится в пламя очага, возле которого хлопотал сам Его Преосвященство, — «Судя по всему, она неплохо владеет мечом, а значит контролирует своё сознание. Наверное она из этих, придурковатых прорицателей, как их там... Блаженные, что ли».

Когда Ньяла свернула на указанную Невенкой тропинку, в конце той и правда обнаружился крепкий бревенчатый дом — именно то, что им было нужно для ночлега. Камин вначале никак не хотел гореть — весь дым шёл в помещение, но вскоре Теофил Рух вышел победителем из этой схватки. Дом проветрили и теперь, чумазый и довольный, горбун сидел на корточках возле пламени и развлекался обжариванием кусков мяса, нанизанных на длинное лезвие полуторного меча. Невенка и Соткен молча ожидали ужина. Пахло вкусно.

Соткен вытащила из кармана фотографию, полученную от епископа, но теперь не роняла снимок, будто он мог обжечь.

— Селести, — проговорила корякушка, поглаживая копну великолепных волос, ниспадающих на плечи изображённой на фото девушке, — Безжалостный инквизитор, и, по-совместительству, оборотень. А ещё некромант, объявивший себя воплощением древнеегипетского божества. Курва пандемониум, одним словом.

— Эй, — она легонько толкнула Невенку, — Очнись, и объясни мне, кто на самом деле эта пройдоха?

— Я не знаю, — Невенка подняла на жещину свои безумные глаза, — Может, она и правда богиня.

— Ерунда, — фыркнула Соткен, — Богинь не существует.

Теофил Рух улыбнулся одними уголками рта и одобрительно взглянул на кривушку.

— Она, несомненно, обладает сверхъестественными способностями, но до богине ей, как до Марса пешком. Однако согласен — эта сука смертельно опасна.

Невенка лишь грустно улыбнулась.

— Уже прогресс, милый Тео. Особенно для такого упёртого барана, которым ты, в сущности, и являешься. Жаль, что осознать «смертельную опасность» Селести тебя заставила смерть трёх твоих товарищей. И пропажа четвёртого. Кстати, что там с мясом? Я голодна.

Теофил Рух вытащил из очага потемневший клинок. Тот аппетитно шкворчал кусками нанизанной плоти.

— В гибели наших товарищей виноваты те девушки, которых привёл с собой в наше убежище недальновидный брат Юрген. Думаешь, я просто так на него наехал? Девчонки его просто использовали. Использовали, чтобы получить ещё больше жертв. И сейчас используют. Они уверены, что мы явимся спасать брата Юргена.

Соткен впилась зубами в поджаренный кусок мяса — дымящийся, истекающий прозрачным соком. Она зажмурилась от удовольствия, по её подбородку потекли струйки кровавого соуса.

— Это то, что я думаю? — серые глаза вопросительно скосились в сторону епископа и тот неопределённо покивал лохматой головой.

— Прекрасно, — подметила корякушка, угрызая крепкими зубами податливую мякоть, — Всю жизнь хотела попробовать, но так и не довелось.

— А мы явимся спасать нашего брата? — спросила Невенка Оскаала, — Он бы точно пришёл за мной.

— Он влюблён в тебя по уши. Или загнался, что влюблён по уши, — ответил Его Преосвященство, — Тебе нужен этот растяпа?

— Нужен, — потупилась Оскаала, — Но на рожон я не полезу. Мы попросим Селести помочь нам. Она нам Юргена, а мы ей — то, что она от нас хочет.

Девушка замолкла, прекратила жевать и вновь уставилась в огонь пустым взглядом.

— А может она хочет превратить вас в ходячих мертвецов, — уточнила Соткен, — С неё станется. У неё уже такие есть.

Теофил Рух бросил на кривушку нежный взгляд, полный обожающего скепсиса, после чего поднёс ей чайную кружку, полную красного вина. Вино вставило ту моментально:

— Я сама их видела, — распалялась Соткен. — У неё даже фараон есть. Дохлый. А ещё викинги. Я, кстати, собственноручно порешила с десяток этих непобедимых драконов моря. А с двумя перепихнулась. Одновременно. У одного из них был самый маленький...

— Ладно, — громыхнул Его Преосвященство, и с силой опустил клинок на первую, попавшуюся под руку, мебель, — Basta, anima mia. Давайте готовиться ко сну. Я буду стоять на часах, потом Невенка меня сменит. Утро вечера мудренее, как говорят в России. Утром решим, что нам делать.

— Она тебя просто провоцирует. Не думала, что то, что у тебя болтается между ног, милый Тео, способно лишить тебя разума. А дежурить я не буду. Мне завтра ещё с высшими вампирами биться. Пусть эта ведьма дежурит.

— Вряд ли мы уснём. Я, например, ничего такого, что бы мне понравилось, от вас не услышала. Меня не прельщает ни встреча с Селести, ни битва с вампирами. Поэтому, лишь только вы уснёте, я вас прирежу и уеду, — пообещала Соткен, и закутавшись в рваное тряпьё, растянулась на диване возле очага.

— Но, если уж выбирать, то я предпочла бы битву с вампирами. Я не хочу больше встречаться ни с Йолей, ни с её прихвостнями. Судя по всему, меня ждёт суровое наказание, — кривоватая женщина глубоко зевнула.

— А как ты оказалась в этой шайке? — спросила Невенка, но горбун приложил ко рту палец и Оскаала замерла.

Вскоре со стороны кушетки раздался густой и басовитый храп. Горбун удовлетворительно кивнул:

— Я подмешал ей снотворное в вино. Помоги мне связать её, — сказал Его Преосвященство, — А потом подержи. Первым делом я должен добраться до её бюстгальтера.

* * *

— Стой, — Арманда вытянула вперёд тонкую обнажённую руку, отливающую синевой замороженной мертвечины, и придержала Флёр, которая брела на полкорпуса впереди.

— Чувствуешь? — вампиресса задрала кверху лицо. Ноздри её аккуратного носика интенсивно раздувались.

— Дым, — констатировала Флёр, нюхнув ночного рижского воздуха, — Старая мебель и жареные крысы.

— Приятный сюрприз. Я была уверена, что мы употребили всех жителей этой части города ещё года три назад, — Арманда свернула в узкий проулок и зашагала вперёд, — Пойдём, нанесём выжившим визит вежливости. Мы как раз к ужину.

Ударил ощутимый мороз, и снег, нападавший за предыдущий день, превратился в плотный наст, хрустящий под ногами.

— Скажи, сестричка, почему такие, как мы, не отражаются в зеркалах, но, в то же время, оставляют следы на снегу.

— Понятия не имею, никогда над этим не задумывалась, — Арманда, шедшая теперь первой, замедлила шаг, и развернулась к сестре, глядя на цепочку следов, тянувшихся за двумя парами тощих ножек, обутых в розовые «конверсы».

Она пожала плечами:

— Кстати я могу их и не оставлять, — она снова пошла вперёд, — Вот смотри.

Теперь грязные кеды скользили по снежной поверхности бесконтактно, словно босые ноги Иисуса по водам Галилейского моря.

Арманда вошла в низенькую арку, Флёр последовала за ней, и сестрички оказались возле неприметной дверцы, каких сотни в старой Риге — древних, деревянных и безнадёжно запертых.

— Думаю, нам сюда. Уверена, что хозяева попытаются воспользоваться другими ходами к отступлению, и не соизволят радушно принять дорогих гостей. Поэтому, ты, Флёр, обойди домик и войди с чёрного хода. И не жди приглашения. Это — глупые человеческие предрассудки и наивные суеверия. Как и насчёт солнца, серебра, святой воды, чеснока и никчёмных христианских символов.

Флёр изобразила акулью улыбку и убежала.

Нога, обутая в высокие кеды, с размаху влепилась в дверь. Полетела щепа; грузно рухнул на пол выбитый массивный засов. Створка распахнулась и повисла, удерживаемая ржавой цепью. Арманда намотала ту на ладонь и вырвала вместе с креплением.

— Можно войти? — испуганно пискнула она в темноту, и вошла, не дожидаясь ответа.

Внутри было темно и тихо, как в могиле. Однако запах дыма и жареного мяса, явно указывал на присутствие здесь кого-то живого. Кто-то решил основательно перекусить. Арманда дошла до конца тесной прихожей и остановилась возле входа в маленькую гостиную. Тут было смрадно. Свет от пылающего камина подчёркивал густые клубы вонючего дыма, плавающие в помещении.

— Выходи, хозяин, — Арманда приблизилась к очагу и осмотрелась, — Познакомимся поближе. Поговорим. Мы любим разговаривать с живыми. Мы не испытываем к ним никакой злобы. Ничего личного. Так уж вышло, что вы — наша еда. Мы любим нашу еду.

— Выходи, мы тебя не больно убьём, — поддакнула ей Флёр, непонятно, каким образом проникшая в дом.

Обе близняшки замерли, прислушиваясь, а потом Арманда рассмеялась.

— Ты это слышишь? — спросила она у сестрёнки.

Та изогнула бровки.

— Он жрёт, — пояснила Арманда, — Торопливо и жадно. Даже не пытается сбежать. Сидит на втором этаже, в спальне, и жрёт жареную крысу. Я слышу, как трещат кости и скрипят его зубы. Слышу, как жадно он глотает. Бедняга. Пойдём, посмотрим на отморозка. Только не спеши, пусть успеет насладится своим последним ужином.

Обе сестрёнки осторожно приблизились к лестнице, ведущей на второй этаж. Древние, шаткие ступени пронзительно заскрипели, когда сестрёнки начали восхождение.

— Если ты можешь не оставлять следов на снегу, то, теоретически, ты можешь не скрипеть ступеньками, — предположила Флёр, нежно подталкивая под седалище идущую впереди сестрёнку.

Арманда мурлыкнула, повернула к ней головку, но ответить не успела. Темнота взорвалась яркой вспышкой, сверху яростно громыхнуло, и грудь вампирессы разлетелась кровавыми брызгами. Арманду отшвырнуло, как котёнка, попавшего под удар грязного сапога живодёра. Флёр смягчила собой её приземление, послужив прокладкой между стеной и тельцем девушки. Теперь обе барахтались на полу, запутавшись в двух парах абсолютно идентичных рук и ног.

— Вот сука, мне опять отстрелили сиськи, — пожаловалась Арманда, ощупывая рваную рану на груди, — Второй раз за последние пару дней. Невыносимая боль, скажу я тебе, милая Флёр. Поймай, пожалуйста, и приведи мне этого безжалостного пиздюка.

* * *

Флёр сидела на пыльном диване, широко расставив ноги. Худые розовые коленки торчали из обширных дырок на её линялых синих джинсах. На худосочную ручонку, пальцы которой были увенчаны тигриными когтями, были намотаны седые локоны человека, покорно сжавшегося возле её ног.

— Пить, — прохрипела Арманда и, встав на четвереньки, поползла по направлению к сестре.

Из дыры в её груди вывалилось что-то багровое, и, повиснув на обрывках сосудов и рваной плоти, потащилось за девушкой, оставляя кровавый след.

— Меня терзает смутное сомнение, — произнесла Флёр.

Она запрокинула голову человека так, чтобы Арманда смогла рассмотреть его лицо.

— Где я могла его видеть? — Флёр склонила голову к самому лицу мужчины. Рот, расползшийся от уха до уха исходил голодной слюной. Тягучие нити стекали плененному на щёки и лоб.

— Странный пассажир, не находишь, сестрица? У него лицо, как маска — какое-то кукольное. Неестественно глянцевое. А уши обрезаны, будто у терьера.

— Прикинь, что он про наши рожи думает, — прохрипела Арманда, прицеливаясь в ходящий ходуном мужской кадык, — Давай спрашивай его о том, что тебя так волнует, да поскорее. Мне надо выпить. Прямо сейчас.

Мужчина что-то промычал, а Флёр виновато потупилась.

— Похоже, я случайно сломала ему челюсть, пока брала в плен.

Мужчина скосил голову на кривые акульи зубы и яростно закивал головой. Рука Флёр ещё крепче сжала его седые космы.

— Неважно, — Арманда наконец-то достигла пленника, — Если бы он внял моему предложению, и спустился поговорить с нами, я бы с радостью послушала его историю. Но ты только посмотри, что он сделал, — и она продемонстрировала свой бюст.

Того не было. Сиськи были напрочь отстрелены.

— Такое женщины никому не прощают. Ни мёртвые, ни живые, — её рот превратился в жуткий оскал, разошедшийся тёмной зубастой прорехой.

Седой мужчина, невзирая на сломанную челюсть, истошно завопил. Крик вскоре затих, перейдя в невнятное бульканье.

— Оставь глоточек, — вежливо попросила Флёр.

* * *

Огромная, старая и больная луна поднялась над заброшенным кладбищем. Её нездоровый, жёлтый свет осветил заснеженные могилы, покосившиеся кресты и упавшие надгробные камни. Безносый ангел вздрогнул, когда свеженасыпанный холмик земли под его ногами вдруг зашевелился. Перья его единственного уцелевшего крыла судорожно затрепетали, когда чёрные комья, слегка припорошенные пушистым снегом, вдруг провалились вниз, освобождая путь для странного пришельца. Обнажённый, перемазанный грязью человек выбрался из развороченной могилы и уставился на испуганного стража обители скорби и печали.

— Я всегда подозревал, что вы отчасти живые, — сказал человек, обращаясь к мраморному памятнику.

Тот пучил слепые белки каменных глаз и молчал.

— Быть мёртвым — забавно, — добавил человек.

— Хочу дышу, — он глубоко вдохнул.

— Хочу — не дышу, — он шумно выдохнул и более не вдыхал.

— А ещё грустно и хочется кушать. Счастливо оставаться.

Голый человек махнул на прощание рукой и двинулся прочь. Следов за ним не оставалось.

* * *

— Я вспомнила, где я его видела, — сказала Флёр, — Арманда, это ужасно. Каких-то сорок лет назад, мы с тобой сидели в вонючем подвальном видеопрокате, который был битком набит вонючими подростками, и во все глаза смотрели фильмы, в которых он играл. Это же...

— Я тоже его вспомнила. Ещё до того, как убила, — грустно прервала её Арманда, — Просто решила, что так будет лучше для всех.

— Это ужасно, сестричка, — возопила Флёр, — То, что мы сделали — настоящий стыд и позор.

— Не переигрывай, сестрёнка, — снисходительно возвестила старшая, — К тому же мне уже давно хотелось его убить. Сначала просто из жалости — избавить его от кошмарного созерцания собственной рожи — результата дешёвой пластики; потом — из сострадания, ибо этот надменный гад снимался в полном говне, играл посредственно, а выёбывался при этом, будто Гамлет новоявленный. Этот его избитый приём — профиль с сигаретой, а на лице похуизма сраная гора. Тьфу, блять, надоело..

Флёр слушала сестричку, прижав к груди седую голову старика. На некогда культовое лицо капали крупные вампирские слёзы.

Арманда выждала подходящую случаю траурную паузу и добавила более мягко:

— Конечно интересно, как он заполучил своё истинное лицо, и как оказался здесь, но легенды на то и легенды, чтобы уйти, оставив после себя ауру таинственности. Ты что выбираешь?

Вампиресса стояла над безутешной Флёр. Одной рукой она сжимала ствол канадской штурмовой автоматической винтовки бренда «Diemaco», а вторая рука удерживала приклад великолепного Ремингтона.

Флёр вопросительно взглянула на сестру.

— Больше никому не позволю нашпиговать себя свинцом.

Флёр понимающе кивнула и вцепилась в приклад Ремингтона. Заполучив ружьё, она перестала тормошить тело мёртвого старика. Ремингтон одиннадцать целиком завладел её вниманием. Она плюхнулась на пол, приставила ствол винтовки себе к подбородку и, скинув с ноги розовый "конверс", попыталась нажать пальцем ноги на спусковой крючок. Армада вовремя заметила это непотребство и зашипела на сестру, отбирая ружьё:

— Сейчас не время для следственных экспериментов. Ремингтон заряжен дробью. Твоя голова разлетится, как гнилая тыква. Неделю будешь коматозить. Ты опять за своё? Сегодня День мёртвых кумиров? Всё уже давным-давно известно: Дэд* стрелял себе в лоб, и у него был дробовик. Никто ему не помогал. Курт вообще в себя не стрелял. Эта обдолбаная крашенная сука* кончила его руками наёмных оголтелых торчков. Причина веская — тридцать миллионов зелёных. Это тоже все прекрасно знают и понимают её поступок. За тридцать миллионов я бы даже тебя убила. Всё, как на ладони. А красавчик Йон Нёдтвейдт* использовал для своего ритуального самоубийства автоматический пистолет. Кстати ты заметила поразительное сходство нашего любимого музыканта и этого забияки? Кстати, раз уж мы о нём заговорили... Ты чувствуешь это?

Флёр прикрыла глаза: её тело выгнулось и замерло, словно бы девушку настиг жёсткий приступ кататонии.

— Наш малыш проснулся, — медленно проговорила она.

*Примечание: Дэд — Пер Ингви Олин ака "Пелле"(1969 — 1991). Шведский музыкант и художник. Известен, как вокалист норвежского «Mayhem».

*Примечание: «обдолбаная крашенная сука» — Тащемта, Арманда имеет ввиду Кортни Лав, жену Курта Кобейна.

*Примечание: Йон Нёдтвейдт (1975 — 2006) — вокалист и лидер культовой шведской группы «Dissection».

— Верно, сестричка, — Арманда протянула ей свою руку и Флёр поднялась с пола.

Вот тут то и зазвонил долбаный мобильник, а пока я эмоционально выяснял отношения с неким вечно бухим басистом, сестрёнки слегка сменили диспозицию. Прости, дорогой читатель, теперь я снова не знаю, кто из них кто.

Кстати про басиста: этот пидор был уволен. Таким не место в нашей банде. Дело даже не в том, что он не просыхает последние два года и прогуливает репы, и не в том, что снова запутал меня с близняшками, а в том, дорогой читатель, что всеми нами уважаемый Х. и правда оказался пидором. Поганым содомитом. Представляете? Да? Какой, нахуй, Роб Хелфорд? Какой такой Гаал? Я — старый гомофоб? В метале куча пидарасов? Алисса Вайт Глаз — еврейский трансгендерный гей? Ты серьёзно? Ты меня удивил, драгоценный читатель. Ладно, проехали... Каждый останется при своём мнении. Вернёмся к нашим сестричкам.

— Как думаешь, что нам стоит предпринять? Организовать достойную встречу новорождённому мертвецу-кровососу, или спрятаться подальше — возиться с нубом у меня нет никакого желания, — спросила первая.

— Думаю, стоит его встретить, — немного поразмыслив, ответила вторая, — Первым делом этот нетерпеливый бросится на поиски своей Невенки. Ведь именно это нам и нужно. Он приведёт нас к ней. А там два этих ужасающих урода — горбатый епископ и кривая, обдолбанная ведьма. Плюс сама Невенка. Уверена, она примет сторону инвалидов. Наш малыш умрёт снова. На этот раз — окончательно и бесповоротно. Такого допустить мы не можем. Я сейчас тебе не за вампирскую солидарность прописываю, но беспокоюсь о добром имени нашего новоявленного бренда. Юрген — наше первое творение, и мы должны о нём заботиться.

— «Мы в ответе за тех, кого приручили» — согласилась первая, — Я согласна со стариной де Голлем.

— Это не он сказал, — возразила вторая.

— Он, — настаивала первая, — Я лично по телеку видела.

— Он цитировал, — утверждала вторая.

— И кого же? — осведомилась первая.

— Неважно, — отмазалась вторая, — Но, в общем и целом, ты права насчёт бренда, Невенки и тех опасных калек.

— Это твои слова, — уставилась на неё первая.

— Неважно, — вновь отмахнулась вторая, — Ты же согласна со мной, сестричка?

* * *

Слова молитвы. Свист священного хлыста. Девять кожаных узлов рвут нежную, белую кожу. Вспарывают свежие, едва зарубцевавшиеся шрамы. Обнажившаяся плоть трепещет, истекает болью.

Вопль истязаемой, как призыв.

«Селести»...

Чёрная пустота, сверкающая багряными всполохами кровавых брызг.

Нет ответа. Густой мрак безмолвствует.

Девушка, половина головы которой выбрита, а другая скрыта под густой фиолетовой гривой, протяжно стонет и, выронив хлыст, в изнеможении падает с преклонённых колен на дощатый пол.

Струйки тёмной крови стекают по её белой коже и дерево впитывает их.

«Селести»... Боль и отчаяние.

Трухлявая древесина жадно поглощает тёплую кровь.

Темнота вокруг сгущается, и вскоре дрожащий огонёк единственной свечи беспомощно гаснет.

Чёрные, вращающиеся сгустки небытия.

Полая световая труба. Небесно-голубой луч, как приглашение в сознание оборотня.

Низкий голос. Нежный и бархатный.

Изумрудные кристаллы, полыхающие алым пламенем.

Глаза Волка.

Девушка глядит в них, и те превращаются в волшебные, выгнутые зеркала.

Она не видит своего отражения — лишь бескрайнее, суровое море.

И полоску суши, что вонзилась хищным серпом в холодные, свинцовые воды.

Там стоит высокая башня — круглый столп увенчан гордой чёрной короной.

Железные зубья раскаляются, голубой луч вырывается из венца и устремляется в иссиня-чёрное небо, растворяясь в серебряном мерцании далёких звёзд.

Невенка вскрикивает и всё пропадает — девушка бессильно опрокидывается навзничь и засыпает.

* * *

— Это просто пиздец какой-то, — бормотал горбун, склонившийся над распростёртой на животе полуобнажённой девушкой.

— Доведёт себя до края, вот и глючит дурашку неподетски.

Калека смачивал в воде тряпчонку и нежно, неумело отирал её иссечённую спину.

— Но ведь видит. Истину прозревает. Ещё ни разу не ошиблась.

Он отёр всю кровь и смазал раны девушки какой-то дурно пахнущей мазью. Потом прикрыл её тело простыней и устроился поудобнее.

— Такие, как мы, таких, как она — либо сразу сжигаем, либо заставляем работать на себя. Тебе повезло, Оскаала, в своё время я тебя не сжёг. Ладно, утро вечера мудренее, как говорят где-то на востоке.

Он задул свечи и тихонько свернулся клубочком.

* * *

— Зачем это? — спросил Теофил Рух, внимательно наблюдая за фейловыми попытками Невенки нацепить тёмные очки на голову женщине, надёжно зафиксированной в десантном кресле броневика. Соткен трясла лохматой головой, яростно мычала и скидывала очки с переносицы. Рот у неё был заклеен полоской скотча.

— Защита от её дурного глаза, — пояснила Оскаала, — Чтоб не прокляла и всё такое.

— Прекрати, — поморщился епископ, — Никакая он не ведьма. Ты водить умеешь? Иди за руль, а я немного потолкую с моей ненаглядной. Тем паче, что пришло время укольчика.

Он вытащил из кармана ампулу и шприц — Соткен увидела предметы и сразу же успокоилась. Невенка нахлобучила ей на лицо солнезащитные очки и смотала душки скотчем. Горбун устроился в соседнем кресле, и аккуратно засучил женщине рукав.

— Не волнуйся, моя любовь, — всё это, — он обвёл руками кресло, — Всего лишь мера предосторожности. Невенка не верит в нашу любовь, но я страстно желаю сохранить тебе жизнь. Чтобы мы были счастливы вместе. Но, если ты продолжишь ширяться в таком же темпе, то скоро умрёшь. Надо скинуть дозу. Это всё, чего я добиваюсь.

Он ловко ввёл иглу в одному ему заметную жилку, ибо глаза епископа смотрели куда угодно, но только не на Соткен, и нажал на поршень. Соткен заметно расслабилась.

— Я всё понимаю, — Его Преосвященство продолжал вешать отборную итальянскую лапшу, — Это не совсем легко. Но никто не будет ломать тебя всухую. Я всё проконтролирую. Сбросим дозу до одной ампулы в день, найдём необходимые препараты, укромное местечко, и ты сможешь окончательно расстаться с этой дурной привычкой. Согласна?

Соткен небрежно мотнула головой, её серебристые волосы хлестнули по лицу епископа. В жесте было явно больше "пошёл на хуй", чем "я согласна".

— Вот и славненько. Отдыхай тут. И никаких сигарет, — добавил он, игнорируя её ожесточённое ёрзанье по креслу, — С этой дурной зависимостью ты уже распрощалась.

Он встал и прошёл к пассажирскому креслу. «Ньяла» мчалась по заброшенной трассе, дёргаясь и опасно виляя по обоим полосам.

— Первый раз села, если что, — пояснила Невенка, вцепившаяся в руль, — И мне, чёрт побери, нравится. Никак не вкурю со скоростями, но...

Броневик мотнуло, силовые рамы скользнули по облупленному заборчику дорожного ограждения, посыпались искры, но девушка справилась с управлением. Броневик выправился.

— Восхитительно, — похвалил Его Преосвященство, — Тренируйся. Кстати, а куда едем? Уверен, что мы без труда найдём брата Юргена — высшие вампиры — чопорные, старомодные и предсказуемые ретрограды - они стопудова в замке. Но вот где искать Селести?

— Это в принципе неважно. Всё идёт так, как предполагалось, — ответила ему безумная девушка, — Куда бы мы ни направились, теперь мы обречены с ней встретиться. Однако сегодня ночью я видела сон. Я точно знаю, куда нам ехать. И я еду туда прямо сейчас.

Горбун заметно оживился.

— Что ты видела, милая? — спросил он.

— Я видела Селести, — ответила ему Невенка, остервенело вращая руль, — Она сказала, куда нам приехать. Я надеюсь на её помощь. А окончательную, финальную разборку оставим на потом. У нас есть, что ей предложить.

Она мотнула головой, указывая полувыбритым затылком назад. Соткен, прослышав нехорошее, забилась в своих путах.

— Не забывай, — сказал Теофил Рух, нежно проводя рукой по красному шраму, рассекающему лицо Невенки, — Кто это тебе подарил.

— Я всё помню, — бросила девушка и вдавила в пол педаль газа.

Ньяла поперхнулась, а потом взревела пуще прежнего. За узенькими оконцами броневика проносились вечнозелёные ели. Их широкие лапы укутались белым покрывалом молодого пушистого снега.

* * *

— Хочу — бегу на двух ногах, — думал вслух обнажённый мужчина, несущийся по заснеженной улице полуразрушенного города.

Он явно кого-то преследовал. Улица была завалена кучами мусора и перегорожена ржавыми остовами сгнивших автомобилей.

— Хочу — на четырёх, — усмехнулся мужчина, опустившийся в процессе погони на четыре конечности и легко перепрыгнув застрявший на покарёженных рельсах обгорелый трамвай.

За трамваем обнаружились беглецы. Пара выживших. Возможно рижане. Возможно — нет. Два человека бежали прочь со всех ног. Мужчина и женщина. Продуманно одетые и неплохо экипированные. Мужчина остановился, развернулся, вскинул к щеке винтовку и выстрелил короткой очередью. Только время потерял.

Пули срезали трёх преследователей. Три чёрных тельца рухнули на мостовую, ломая перепончатые крылья и орошая белый снег брызгами алой крови.

— Хочу — лечу, — подумало существо, настигая стрелявшего.

Рой нетопырей вновь принял обличие голого человека. Он схватил жертву за волосы и приподнял. Мертвенно-белое лицо развалилось отвратительной прорехой — от уха до уха. В алой пасти белели четыре ряда кривых акульих зубов.

— Хочу — жру, — подумалось существу, когда он одним движением пальцев, увенчанных кривыми тигриными когтями, вырвал у мужчины кадык, запихнул себе в пасть и проглотил.

— Хочу — пью, — тварь припала к разорванному горлу жертвы. Громко чавкало и хлюпало.

— Нет ничего, — подумалось существу, — Ничего, что бы имело хоть какое-то значение. Ничего, кроме дымящейся, свежей крови. И податливой, трепещущей плоти. И их никогда не будет достаточно.

Он отшвырнул прочь сморщенный труп, и посмотрел вслед удаляющейся фигуре.

Женщина не останавливалась. Даже не обернулась. Старалась не терять времени. Хотела выжить. Бежала к развалинам.

— Иди к папочке, — прошептал окровавленный рот, черты которого медленно пропадали в клубящихся сгустках призрачного тумана.

* * *

Туманиться ему понравилось больше всего. Был только один минус — растворялось не только тело, но и сознание. Никак нельзя злоупотреблять такой энергоформой — можно напрочь забыть, что ты не смесь капелек и кристалликов, а новоявленный мёртвый вампир. Он вновь приобрёл человеческое обличие и застыл, стоя на полуобвалившейся крыше, крытой красной, потрескавшейся черепицей. Его добыча — та испуганная брюнетка — куда-то подевалась. Он глубоко вдохнул воздух, пытаясь уловить след.

— Ты это ищешь?

Он резко развернулся. Возле одинокой каминной трубы стояла худенькая девушка. Его добыча — та, которая искала спасения в этих развалинах — стояла рядом на коленях, её голова была запрокинута — тощая девчонка удерживала её волосы своей ручонкой, увенчанной тигриными когтями.

Он глухо зарычал и двинулся вперёд. Но не очень быстро. Где-то должна быть вторая. Надо чаще оглядываться.

— Вполне предсказуемое зрелище, — заявила девчонка, — Новорожденный мертвец-кровосос. Голодный, борзый и глупый. Но, вместо того, чтобы посюсюкать или сунуть тебе в рот сиську, твои мамочки обязаны преподать тебе пару уроков выживания. Для твоего же собственного блага.

Она обворожительно улыбнулась голому мужчине.

— Урок первый. Еду можно отнять, — её лицо развалилось на две зубастые половинки и те моментально сомкнулись вокруг шеи брюнетки.

Миг спустя откушенная голова уже катилась к босым ступням мужчины, а девчонка с наслаждением вкушала от красного фонтана, бьющего из рассечённых артерий.

Он тотчас же атаковал, намереваясь разорвать обидчицу в клочья. Его руки вытянулись вперёд и коричневые кривые когти уже тянулись к худосочному телу воришки, когда из-за каминной трубы — совсем не оттуда, откуда он ожидал — выступила вторая. Она, естественно, была точной копией первой. Сверкнуло, громыхнуло и голого мужчину резко откинуло назад — шага на три. Он изумлённо барахтался на кривой черепице, безуспешно пытаясь встать, а в его груди зияла дыра, оставленная зарядом девятимиллиметровой ружейной картечи. Вторая подошла ближе и подняла ствол, целясь мужчине в ногу.

— Не стоит, Флёр, регенерация конечностей — это слишком продвинутые уроки, мы же начнём с азов. Иди, глотни, сестричка.

Арманда оттолкнула безголовое тело и то повалилось на бок. Флёр закинула за спину Ремингтон и устремилась к трупу. Арманда приблизилась к поверженному.

— Ты не дал мне договорить. Итак, урок первый. Еду можно отнять, если только ты сильнее. Понял?

Мужчина кивнул. Его лицо исказила жестокая гримаса страдания.

— Ты скоро привыкнешь к боли, — сказала Арманда, — Прежде, чем мы перейдём к техническим вопросам, — она ткнула тигриным когтем в сторону его развороченной грудины, — Нам нужно дать тебе новое имя. Какое ты хочешь выбрать?

— Моё, — тяжко прохрипел мужчина, — Мне нравится моё имя.

Из его рта лились потоки чёрной крови.

— Исключено, — покачала головой Арманда, — Категорически исключено. Имя должно быть новым. И, несомненно, достойным. А твоё больше подходит немецкому бюргеру, чем высшему вампиру.

— Всё это враньё, — мужчина, прямой, как гладильная доска, величественно поднимался из лужи собственной крови.

Арманда вопросительно выгнула брови и уставилась на дохлого тевтона.

— Никакие мы не высшие вампиры, — решительно заявил голый мужчина.

Чёрные дуги тонких бровей не выдержали — треснули; глянцевый антрацит нечеловеческих глаз угрожающе блеснул.

Мужчина поднялся в вертикал, и беззлобно махнул сёстрам рукой:

— Не переживайте, я никому не скажу. То, что мы есть — намного круче высших вампиров. Вы же расскажете мне, кто мы есть на самом деле?

Две сестрёнки приблизились вплотную к нему. Белые, гротескно изменённые физиономии трёх существ мало напоминали человеческие лица.

— Откуда знаешь? — угрожающе спросила первая — вероятно Арманда.

— Я же говорил, что уже схлёстывался с высшими вампирами, и мой меч принёс мне победу, — потупился мужчина, — Так что я кое-что знаю об этих чудовищах. Мы — не совсем такие. Вернее — совсем не такие.

— Ничего такого ты нам не рассказывал, — заявила вторая, скорее всего Флёр.

— Рассказывал, — настаивал голый мужчина, — Просто не вслух. Кстати, а мы сейчас как разговариваем?

— По-немецки, — ответила Флёр, — её чудовищная пасть осталась совершенно неподвижной.

— Ха! — возликовал мужчина, — Я и про высших вампиров вам точно так же рассказывал — у себя в голове. Значит вы, девчонки, лажанули со своей телепатией.

— Погоди, сестрёнка, — Арманда пресекла разгоревшийся спор, — А ты прекрати нам врать. Не говорил про вампиров? — она уставилась своими глазищами — чёрными от края до края — в глаза мужчины — точно такие же, но слегка виноватые.

Тот потупился. Прореха на его лице стянулась, приняв образ человеческого рта.

— Не говорил, — вяло отмахнулся он, — Мне никто никогда не верил. Никто. Никогда.

— А тем не менее, это правда, — улыбнулась Арманда. — Ты, засранец, и правда некогда ушатал одного из этих ублюдков.

— Было дело, — приободрился мужчина. — И, скажу вам, милые дамы, начистоту — сходство и различие между высшими вампирами и нами примерно такое же, как между суровым монахом аскетичной Тхеравады и диким йогином мистической Ваджраяны.

— А про этих пацанов откуда знаешь? — от сарказма Флёр не осталось и следа.

— Нуу, — снова потупился кровосос, явно польщённый.

— И этих ушатал, — Флёр уважительно уставилась на его голый, зеленоватый член, обвисший, будто палка несвежей ливерной колбасы. И залипла.

Арманда толкнула её в бок и вампиресса, очнувшись, объявила:

— Да, ты прав. Мы — не высшие вампиры, но, несомненно, родственные им твари.

— Ага, — усмехнулся мужчина, — Мы и высшие вампиры — это будто разные породы собак...

— Три злобных голодных ротвейлера, оказавшихся в стае золотистых ретриверов, — сравнила за него Арманда.

Флёр протестующе подняла вверх обе ладони.

— Я хотела сказать, что некоторые правила — и для нас — правила. Так ведь, сестрёнка?

— Типа того, — согласилась Арманда, — А о чём собственно, мы вообще разговаривали?

— Мы учили вот этого, — кривой, жёлтый когтище ткнул мужчину в простреленную насквозь грудь, — Уму — разуму, а он, походу, выкупил нас. И ещё он желает оставить себе своё прежнее имя. А оно — дурацкое.

— Ага, — вдуплила Арманда. — И чё?

— Я нашла выход, — задрала подбородок Флёр, — Его имя останется прежним и, в то же время, станет другим. Словно высшие вампиры и мы.

Коготь ещё глубже погрузился в рваную рану, оставленную армейской картечью.

— Добро пожаловать в семью, брат Йорген, — торжественно возвестила вампиресса.

Голый мужчина радостно оскалился. Его рот опять разорвался в безгубую пасть.

— Ты умница, — сказал он и чувственно ткнулся своей страшной рожей в бледную девичью щёчку.

— Именно такое имя я всегда хотел. Но, всё же, объясните мне, милые дамы — кто мы такие есть?

— Долгая история, — ответили обе в унисон и переглянулись.

— Надо было тебя убить, — сказала первая, — Меньше было бы возни.

— Вот, что бывает, когда думаешь не головой, а дыркой, — согласилась вторая, — В любом случае, ты это узнаешь, любимый Йорген. Но для начала ты должен узнать другие важные сведения. К примеру, как отрастить отрубленную руку или ногу. Как пришпиндорить назад отсечённую в бою голову, особенно, если та скатилась в реку и её отнесло мили на три вниз по течению. Что делать, если тебя привязали к жерлу пушки, а потом из неё выстрелили. Как быть, если сначала сожгли, а из пушки выстрелили ужепеплом. Как охмурять светских красавиц и отжимать у них деньги по-хорошему. Что делать, если по-хорошему не выходит. Почему нужно спать в гробу. В общем — сначала курс арифметики и чистописания, а потом уже история, философия и естествознание. Понял?

— Понял, — невесело ухмыльнулся Йорген.

— А на сегодня урок закончен, давайте убираться с этой сраной крыши, — Флёр пнула черепичинку.

Та метнулась со скоростью арбалетного болта и сорвалась вниз, увлекая вниз лавину своих багряных товарок.

— Ты должен прикрыть своё мёртвое тело. И выбрать себе титул. У нас у всех есть титул. У тех, кто труъ, и у тех, кто такие, как мы, — подмигнула Арманда.

— Я — баронесса, — заявила Флёр.

— А она, — ноготь, что был уже не тигриным когтем, а обыкновенным — детским и обкусанным — ткнул сестру в плечо, — Она — графиня.

— Я буду шевалье, — безапеляционно заявил Йорген, и сёстры моментально склонили прелестные головки, присев в лёгком реверансе.

— Отправимся в замок, шевалье, там наверняка найдётся что-то, что может оказаться достойным прикрыть вашу дохлую пипиську.

Обнажённый мужчина взял за руки обеих близняшек. Одна из них сжимала укороченный штурмовой вариант армейской винтовки, а вторая трепетно прижимала к груди воронёную сталь самозарядного ружья. Троица слегка разбежалась, а затем сиганула с крыши вниз — на заваленную мусором и свежим снегом узенькую улочку постапокалиптической Риги.

* * *

Соткен плакала. Она плакала и её солёные слёзы стекали на ремень, плотно стискивающий её шикарную грудь. Она плакала и думала о Харли, разбитой мечте, её несостоявшейся половинке, негоднике, что сбежал от неё, бросил одну. Мысли о нём помогали ей грызть плотную материю. Осознавание того, что кому то уже удалось совладать с подобными путами, придавало ей силы. И эластичная тряпка поддавалась. Соткен материлась, плакала и грызла мокрый от слёз ремень.

Броневик жутко трясло и мотало из стороны в сторону. Казалось, что его колёса сражаются с ярыми заносами песчаной пустыни. Ньяла дёрнулась и замерла. Соткен прекратила терзать свои путы и подняла зарёванное лицо, пытаясь разглядеть что-либо сквозь узкое боковое стекло. Но тёмные очки, примотанные скотчем к её голове, и спутанные сальные космы, свисающие вниз, делали обзор окрестностей невозможным.

— Stupefacente! Восхитительно! — раздался приятный итальянский баритон со стороны пассажирского кресла.

— Прекрасное место, чтобы умереть, — продолжил епископ, любуясь окрестностями через опущенное стекло.

На этот раз из грязных уст Его Преосвященства звучала чистая правда.

Брутальный протектор «Ньялы» увяз в белом песке — вековой смеси ракушек, камушков, рыбьих экскрементов и прочих окаменелостей, что, возможно, когда-то тоже были живыми существами. Песчаная полоса рассекала свинцовую водную гладь кривым белёсым рубцом, а на самом кончике острой косы вздымалась вверх гордая чёрно-белая башня, увенчанная зубчатым железным венцом. Пара невысоких, крепеньких зданий, с потемневшими от ветра и соли стенами, крепко прижимались к круглому стволу, устремлённому вверх, в сумрачное балтийское небо.

— Извечная, неистовая, лингамная мощь, — восхищённо бормотал горбун, вставая со своего кресла и направляясь в сторону кресел десанта, — Mio cuore, любимая, ты прекрасно держишься, и теперь настало время отдохновения.

Его огромная ладонь пошарила за пазухой проклёпанной бригантины и на свет появился шприц и стеклянная ампула. Шприц забулькал, наполняясь.

— А после мы пойдём прогуляемся — осмотрим эту красоту, и найдём место для надёжной засады.

Горбун склонился над Соткен, ласково приподнял свисающие волосы и кривушка вызывающе вскинула голову. На Теофила Руха в упор смотрели два красных зарёванных ока — сталь окрасилась кровью. С уголков рта женщины свисали полоски прогрызенного изнутри скотча, по подбородку текли слюни, а к губам прилипли измочаленные кусочки ткани. Разноцветные глаза епископа вмиг сфокусировались на прелестном личике, но это ему не помогло. У Соткен было два варианта: первый — высказать всё накопившиеся прямо в лицо этому предателю — высказать это на любимом немецком, и в самых излюбленных выражениях. Но она предпочла второй вариант.

Невенку Оскаала подбросила в воздух та же мистическая сила, что поднимает над землёй котов, застигнутых врасплох. Она метнулась вглубь салона, где ошалевший от боли, истошно визжащий калека прикладывал огромным кулаком худенькую женщину, привязанную к десантному креслу. Кровь летела во все стороны сочными, вязкими брызгами. Соткен хрипела, булькала, но челюстей, плотно сомкнутых вокруг епископских пальцев, не разжимала. Её тело вздрагивало при каждом ударе — горбун явно обезумел от боли. Наконец кривушка конвульсивно содрогнулась и обмякла. Горбун, тоненько пища, сполз на пол рядом с креслом. Его рука всё ещё оставалась во рту у женщины.

— По-моему я убил её, — простонал епископ, — Будь я проклят.

— Наконец-то, — облегчённо выдохнула подоспевшая Невенка.

Она заботливо склонилась над двумя инвалидами, но хлёсткая пощёчина заставила её отшатнуться. Невенка с трудом устояла на ногах — горбун обладал поистине чудовищной силой. Она громко засопела, держась за разбитую скулу.

— Прости, но я действительно её люблю, дурочка, — извинился епископ, — Принеси что-нибудь острое.

— Никого ты не любишь, Твоё Преосвященство, — обиженно заявила Оскаала, — А если и любишь, то грешен безмерно. Ибо таким, как ты — Теофил Рух, будущий великий понтифик — любить можно лишь Бога.

— Иди, дурная, за ножом, много ты знаешь про любовь, — отмахнулся горбун и снова жалобно застонал. Но явно не от боли.

«Знаю побольше вашего», — подумала Невенка — «Это чувство всегда было со мной. Просто я совсем недавно осознала, кого именно люблю. И это явно не бедный мученик в терновом венце. Природа этого создания — действительно божественна».

Она вернулась к креслу, сжимая в руке свой полуторный меч.

— Бля, ну ты чё — вообще наглухо ебанутая? — осведомился у девушки обессиленный епископ, вяло наблюдая её манипуляции с оружием, — Я не имел ввиду отрезать ей голову, я хочу, чтобы ты разжала ей зубы.

— Не ссы, Тео, всё под контролем, — ответила та и принялась ковыряться длинным лезвием во рту у бесчувственной Соткен.

— Осторожно. Будь нежной и внимательной, — испуганно бормотал горбун, глядя, как изо рта женщины текут ручейки крови, — Не повреди ей что-нибудь. Вдруг она всё ещё жива.

Невенка не отвечала. Ей меч ворочался во рту у женщины, голова которой была надёжно зафиксирована между подлокотником сидения и коленом, затянутым в коричневую кожу.

— Готово, — заявила дурашка, тряхнув распущенными волосами, — Вам, Ваше Преосвященство, бесконечно повезло в том, что вы левша.

Горбун поднёс к побелевшему лицу кисть правой руки. Безымянный палец отсутствовал — на его месте красовался обрубок, увенчанный обгрызенным кусочком кости. Мизинец же свисал на истерзанных лоскутках кожи, будто сосиска, оторванная от основной гирлянды.

Он прикрыл глаза и, с видимым трудом, сглотнул. Его длинная рука пошарила по полу и наткнулась на искомое. Закусив губу, Его Преосвященство воткнул себе шприц в тощую ляжку и нажал на поршень.

— Что ты там ещё творишь? — поинтересовался он внезапно упавшим голоcом у соратницы, продолжающей копаться во рту у женщины.

— Ищу ваш перстень. Перстень епископа, — бесстрастно ответила Невенка Оскаала.

* * *

— Я бы хотела что-нибудь такое же надёжное, и, в то же время, удобное и лёгкое — такое, что не стесняло бы движений.

Худенькая девичья ручонка постучала по тусклой стали выпуклой кирасы, защищающей грудь шевалье.

— Посмотри на это, милый Йорген, — одна из сестёр задрала вверх свою футболку, демонстрируя кавалеру свой волнующий бюст, покрытый паутиной алых шрамов, — Мы бы не стали подвергать тебя таким испытаниям, которые бы сами не испытали на своей шкуре.

— So eine scheisse! Кто это тебя так? — бледная мужская рука потянулась к аккуратным грудкам; в хриплом голосе явственно проступили нотки сострадания.

Арманда прикрыла торчащие соски и привстав на цыпочки, что-то шепнула в ухо шевалье. Тот осознал услышанное и недоуменно воззрился на девушку.

— Звучит, как бред, — заметил он, — И что вы с ним за это сделали? Убили?

— Да, — грустно ответила Флёр, — Сердце ангела остановилось навсегда.

— Хм, старикан отжёг перед смертью, — уважительно произнёс Йорген и все трое церемониально выждали скорбную минутку тишины.

— Нам нужны бронежилеты, — хлопнул себя по лбу шевалье.

Он воодушевлённо уставился на сестричек.

— Раз уж мы оказались в современных реалиях, давайте оставим весь этот снобический хлам прошлых столетий позади.

Пузатая кираса полетела в холодный очаг, подняв столб серого пепла. Расшитый кафтан с манжетами и кружевным жабо последовал туда же. Шевалье остался лишь в обтягивающих трико и пожелтевшей от времени мужской сорочки — всё, что нашлось в пыльных шкафах музейной экспозиции Рижского замка.

— Мои любимые дамы, вы не возражаете, если мы слетаем до базы, заберём армор, мой любимый автомобиль, а потом организуем небольшой шоппинг-тур? — спросил Йорген у близняшек, и те быстро переглянулись между собой, хлопая длинными ресничками.

Вампирессы повеселели, улыбнулись, прижались, и одновременно чмокнули мужчину в его серо-матовые, напрочь мёртвые, щёки.

Йорген распахнул створки узкого оконца, ведущего на единственный балкон неприступного донжона замка, и, галантно придерживая истлевшую от древности портьеру, пропустил милых дам вперёд. Те важно прошествовали на покосившийся карниз, откуда незамедлительно прыгнули вниз, прямо в беснующиеся воды Даугавы. Шевалье последовал за ними. Не долетев до реки пары дюймов, троица разорвалась в чёрные брызги, обратившись роем нетопырей, что безмолвно устремился в полёт над неспокойной водой.

* * *

Опять пошёл снег. Ветра не было — пушистые снежинки торжественно падали на землю — так медленно, что можно было любоваться чудесным узором этих огромных кристаллов. Одна из них величественно опустилась на ввалившийся нос мертвеца, висящего на лохматой, распущенной веревке, и шевалье залип, втыкая в причудливое мерцание волшебных граней, но постепенно его вниманием вернулось к высохшему лицу, застывшему в немом оскале. Чёрные — от края до края — глаза вампира уставились в пустые глазницы висельника, но Йорген знал — мертвец видит его.

— Ты делаешь большие успехи, mon cheri, — заметила возникшая рядом близняшка, видимо Арманда, — Ты чувствуешь их, потому что вы — одной природы. Хочешь поговорить с ним?

Она нежно толкнула тело и то принялось раскачиваться, заунывно скрипя своей верёвкой.

— Попробую, — ответствовал Йорген.

Арманда спустилась с эшафота и направилась в казарму — оттуда уже доносились звуки грабежа — Флёр поспела к добыче раньше всех.

Йорген погрузился в пустоту мёртвых глазниц, и ему не пришлось первым начинать это странный диалог. Мертвецу надоело качаться — он вмиг откликнулся на приглашение вампира. Ему уже давно хотелось поговорить ещё с кем-нибудь, кроме нескольких своих приятелей, что болтались на соседних виселицах. Йорген закрыл глаза и сразу же увидел то, чем желал поделиться мертвец. Желала. Это полуразложившееся тело когда-то было женщиной.

Мыслеобразы мертвеца воспринимались, словно размытое фото — статичные картинки, будто мутные отражения в ржавой воде. Мертвец транслировал в сознание Йоргена всего два образа, и первый из них действительно являлся старой фотографией. Винтажными мазками бурой сепии был обозначен некий пейзаж. В коричневой мгле угадывались очертания сельского дома и высоких детских качелей. На них устроилась девочка-подросток в длинном летнем платье и громоздких ботинках. Тонкие белые руки сжимали массивные цепи, свисающие с перекладины.

Йорген вгляделся в лицо ребёнка — статика и безмолвие прекратились. Ему послышались металлический скрежет раскачиваемых качелей, шелест павшей листвы, потревоженной девичьими ногами и приглушённые женские всхлипы, а черты детского лица начали непрерывно изменяться. Девичья кожа покрылась россыпью чудовищных волдырей и язв. Они надувались и лопались, словно болотные пузыри, сочась густой слизью, а на их месте возникала паутинка шрамов, постепенно трансформируясь в сетки глубоких трещин. Кожа на лице девушки обвисла рваными лоскутьями, обнажая пожелтевший баритаж фотобумаги. Цепи качелей скрипели, силуэт девушки, сидящей на узкой скамеечке, раскачивался в двумерном пространстве, оставаясь при этом совершенно неподвижным. Неподвижными оставались и её глаза. Широко распахнутые, они смотрели вглубь себя, заполненные отчаянной пустотой.

Йорген хорошо знал это выражение глаз. Взгляд мертвеца. Йоргену нравилась эта абсолютная отрешённость. Говорящий с трупом улучил момент и, дождавшись, когда раскачивающаяся девушка приблизится к нему, сильно пнул деревянное сидение, выглядывающее под высоко задранным платьем между широко разведённых ног малолетней проказницы. Висельник, разговаривающий с мёртвым вампиром, пронзительно взвизгнул и Йоргена отбросило прочь от качелей — старое фото рассыпалось битыми глиняными черепками. Йорген упал на четвереньки возле столба с повешенным. Грубые доски эшафота, на которые опирались ладони и колени вампира, превратились в керамическую напольную плитку — её узор терялся под разводами грязи и пятнами застывшего жира. Их медленно поглощала густая, чёрно-красная лужа, растекающаяся из под его тела. Йорген наблюдал за бурым потоком пустым, неподвижным взглядом человека, только что лишившегося жизни. Это была вторая картинка; второй образ, явленный ему висельником. Вампиру понравились обе захватывающие истории, но реалистичная вовлеченность в повествование его слегка напрягла.

«Спасибо за занимательную беседу, мадам», — поблагодарил он мертвеца, — «Было весьма интересно, но сейчас разрешите мне откланяться. Возможно, мы ещё побеседуем. Позже. Я бы хотел узнать подробнее о той девушке на качелях. Кстати, вы так и не представились».

Йорген выждал долгую паузу, но мертвец безмолвствовал.

«Ну что же», — вампир мысленно пожал плечами в жесте истинного сожаления, — "Извините, но я, пожалуй, пойду."

Он подождал ещё пару мгновений, но мертвец и не думал покидать его сознание. Тёмно-багровое пятно крови, растёкшееся в его разуме, изменилось. Выцвело, превратившись в поверхность старой фотографии. Багряная сепия. Ржавые тона. Двухэтажный сельский дом, высокие качели, девушка в старомодном платье.

Йорген попытался избавиться от образа, как избавляются от дурного сна. Нужно лишь проснуться. Но проснуться не получалось. Мертвец в его голове злорадно заверещал. Девушка на качелях начала раскачиваться, отталкиваясь от земли носками громоздких ботинок. Павшая листва поднялась с земли, закружилась в рваном вихре и наотмашь ударила Йоргена по лицу. Тот отшатнулся и повалился на бок. Видение закончилось. Вампир смог открыть глаза и увидел, что он и правда лежит на боку. Перед его носом неспешно качались истлевшие пятки висельника.

— Ну, как ощущения? — мило спросила у него одна из близняшек, стоящая возле поверженного кровососа.

— Это ты.... — начал было Йорген, но девчушка опередила его с ответом.

— Да, шевалье. Простите, но это именно я прервала вашу захватывающую беседу. Почувствовала неладное и вернулась.

Она качнула висящее на верёвке тело.

— Иначе она бы замучила тебя. Цель разговора была научить тебя сопротивляться чужой воле. Не слабой, человеческой воле, а противостоять весьма могущественным сущностям. Было смело с твоей стороны начать с ней разговор.

Девушка вновь качнула мертвеца.

— Это ведь ты её убил. Помнишь?

Йорген помнил. Он кивнул в ответ.

— Ладно, пойдём отсюда, мы уже закончили. Посмотри, баронесса возвращается с добычей.

От дверей казармы к ним направлялась Флёр. Девушка несла несколько бронежилетов и явно была чем-то расстроена.

— Арманда, — позвал Йорген, разобравшись наконец-то с личностью своей спасительницы, — Что это было? У меня есть свои предположения, но я бы хотел услышать твоё мнение. Я говорю про видения. Ты же знаешь, что она мне показывала?

Йорген уважительно покосился на висельника.

— Конечно знаю, шевалье, — безмолвно ответила ему Арманда, кривя губы в коварной улыбке, — Умершие насильственной смертью всегда твердят об одном и том же. Их старательно мучает то, что они любили при жизни, и изощрённо кошмарит воспоминание о самом моменте своей смерти.

Рассерженная Флёр поднялась по лесенке на эшафот.

— Вы только посмотрите, что происходит, — заявила баронесса, швыряя к ногам соратников пару бронежилетов. Один остался у неё в руках.

— Сейчас я вам покажу.

Она нацепила на себя армор и присела, разведя руки, словно готовясь исполнить глубокий реверанс.

— Тебе очень идёт эта безрукавка, — польстил ей Йорген.

Бронежилет сидел на девушке, как кафтан на таракане.

Девушка мило оскалилась в ответ и растворилась в традиционном вампирическом тумане.

Исчезло её бледное лицо, кривое каре и соблазнительные грудки. Пропала растянутая фиолетовая футболка, рваные синие джинсы и грязно-розовые кеды. Растаял одиннадцатый Ремингтон, висящий на толстом, кожаном ремне. Лишь зелёный бронежилет, потеряв опору, брякнулся на грубые доски эшафота. Спустя пару ударов сердца, Флёр снова материализовалась и с ненавистью пнула лежащий армор. Потом подняла и, с деланным отвращением на лице, снова одела.

— Или вот, — заявила она и разлетелась в разные стороны чёрными нетопырями.

Мыши были явно встревожены, вернее сказать — весьма злы. Один из летунов звонко клацнул своими зубищами возле остроконечного уха шевалье. Бронежилет вновь лежал на досках.

Нетопыри обличительно заверещали и, сбившись в кучу, обратились девушкой.

— La tabarnac de merde, — возмутилась баронесса.

— Хм, — Арманда нахмурилась, уставившись на злополучный бронежилет.

— "Make love, not war", — изрёк Йорген, пощёлкав пальцами по стволу Ремингтона, продолжающего висеть у Флёр за спиной.

— Что, милый? — рассеяно переспросила Арманда, примеривая взбунтовавшийся армор — глупая реплика шевалье явно отвлекла её от глубоких размышлений.

— Я имею ввиду, что пацифистские убеждения баронессы тут явно не причём, — поспешно пояснил Йорген и снова вписал Ремингтону смачный щелбан, — Винтовка же пропадает вместе с Флёр.

Арманда, успевшая просунуть обе руки в отверстия жилета, открыла рот и произнесла вслух свою первую фразу за последние пару часов.

— Идеологические убеждения милой баронессы действительно не причём, как вы верно подметили, милый шевалье. А в чём же тут дело я и пытаюсь сейчас выяснить. А глупый мальчишка, совсем свежий мертвечонок, спамит мне в мозг глупые сообщения, невозможно мешая мыслительному процессу.

Арманда защёлкнула все застёжки броника и её тело растаяло в клубах густого тумана. Зелёный бронежилет, освобождённый от девичьего тела, шлёпнулся на доски.

— Ёбаное говно, — в унисон произнесли Йорген и Флёр.

— А как происходит трансформация? В чём суть этого явления? Это магия? — поинтересовался новоиспечённый вампир.

— Суть этого явления, милый шевалье, — назидательно молвила появившаяся из тумана Арманда, — То бишь сам принцип трансформации своего тела, одежды и предметов, находящихся на этом самом теле, заключается в постижении практикующим данный метод истинной природы всех вещей.

Графиня подняла в воздух несчастную жилетку. На пальцах другой руки кривыми кинжалами изогнулись чудовищные когти. Пара взмахов и тёмные пластинки выскользнули из распоротой материи. Арманда собрала в кучу изодранное тряпьё и, прижав его к груди, обратилась роем орущих мышей. Лохмотья исчезли. Графиня приняла свой обычный облик и проделала всё сначала, прихватив с собой пластинки. Трюк не сработал. Пластинки рухнули на гнилые доски.

— Что это за говно? — носок розового кеда пнул высокотехнологичное изделие.

— Кевлар, надо полагать, — неуверенно ответил Йорген.

Он поднял один из принесённых Флёр броников, одел его, хлопнул в ладоши и исчез в клубах тошнотворно жёлтого дыма.

— Почему у мужиков он такой яркий и едкий? — поинтересовалась Флёр.

— Самцы, кобели, селезни, — фыркнула в ответ Арманда, — Круче тот, кто перессыт соперника, или будет более наряден. На худой конец — просто больше размером.

Шевалье проявился и некоторое время дамы занимались различными превращениями, примеривая удачно протестированный доспех. Трансформации обеих вампиресс прошли успешно.

Вдоволь накривлявшись, все трое обступили несчастные пластинки. За спинами вампиров на лохматой верёвке раскачивался скалящийся мертвец, одетый в полуистлевшее платье.

— Manifestum non eget probatione*, — после долгой паузы изрекла вслух Флёр.

*Примечание: "Manifestum non eget probatione"(лат.) - Очевидное не нуждается в доказательствах.

— Не мелите ерунды, баронесса, — ядовито ответила раздражённая Арманда, — Вы полагаете, что мы — существа, обладающие осознанием истинной реальности, переживающие опыт вневременной и бесконечной шуньяты — столкнулись в лице вот этого куска говна... — розовый конверс пнул пластинки...

— Куска кевлара, — поправил графиню Йорген.

— Заткнись, — продоложила Арманда, — ... Столкнулись с чем-то в корне отличающимся от всех других вещей во Вселенной. С чем-то, что отрицает саму эту реальность.

— Может, это антиматерия? — предположила Флёр.

— А может хромает ваше понимание пустотности всего сущего? — согласился Йорген.

Арманда резко повернулась к шевалье. Её мёртвое лицо слегка порозовело.

— Понимание шуньяты, свойственное таким созданиям, как мы, милый Йорген, присуще лишь немногим просветлённым существам. Их, чтоб вы знали, кличут Пробуждёнными. Это те самые Будды и Бодхисаттвы из детских сказок.

— Ладно, ладно, — вампир примирительно воздел вверх раскрытые ладони, — Но скажите, графиня, отчего же мы так разительно отличаемся от этих самых Пробуждённых? И почему мы здесь, а не в ихней Нирване?

Арманда успокоилась и слегка поникла головой.

— Достичь состояния конечной реализации нам мешает голод, — ответила за неё Флёр.

Ей то же вдруг взгрустнулось.

— Ладно, милые мои, вы уже закончили грабить это бандитское гнездо? — поспешил сменить тему шевалье.

— Кстати, а вы не задумывались, что этот клятый броник — просто брак? Ведь остальные два жилета растворяются. Бракованное изделие — ваще не вещь.

Он ловко спрыгнул с помоста, и бросился в направлении гаража. Через пару ударов сердца из распахнутых ворот выехал грязный пикап, очертаниями напоминающий горбатого крокодила. Дверца автомобиля распахнулась.

— Погнали в Ригу, я знаю, чем ещё можно защитить от вражеских пуль ваши прелести.

Две девчушки, обрадовавшись предоставленной возможности смыться с места непонятного происшествия, резво сбежали по шатким ступенькам и залезли в салон.

На лохматой верёвке, слегка задевая иссохшими пятками выпотрошенный бронежилет, раскачивался мертвец. Тёмные провалы пустых глазниц уставились на тёмные пластинки, и безгубый рот висельника кривился в немой усмешке.

* * *

— Поверить не могу, — произнёс Йорген, ощупывая массивный замок, скрепляющий цепь, намотанную на ржавые скобы, служившие ручками для двустворчатой входной двери.

Дверь выглядела неприступной.

— Неужели ни одна живая душа за семь прошедших лет не попыталась сюда вломиться?

— Зачем? — пожала плечами одна из близняшек.

— Это место выглядит, как клуб, — добавила вторая.

— Или бордель, — уточнила первая.

— Или наркопритон, — согласилась вторая.

— Или рок-магазин, — упёрся шевалье.

Он игрался с цепью, прикидывая, как избавиться от досадного препятствия. Сестрички оттеснили его в сторону и ухватились за ржавые звенья. Первая тянула вправо, вторая влево. Возможно, наоборот.

— Выжившим сюда не надо, — сказала первая.

— Ага, — поддержала её вторая, — Здесь нет еды, лекарств и на что подрочить. Я уверена, что и внутри всё на месте, в отличие от разграбленных подчистую гипермаркетов, аптек и секс-шопов.

Цепь с треском лопнула. Шевалье распахнул перед спутницами тяжёлые створки. Все трое вошли внутрь. Йорген окинул взглядом чёрных глаз беспросветно тёмное помещение и деловито направился в самый дальний угол — к стенду, увешанному всевозможным тряпьём. Сёстры держались вместе, с интересом осматривая выставленные на продажу товары. Одна из них заинтересовалась печатными журналами, с глянцевых обложек которых глядели хмурые лохматые существа, а вторая, пользуясь суматохой, царившей в торговом зале, исподтишка набивала карманы своих джинсов серебряными цацками, кассетами, нашивками и вообще всем, что могла незаметно слямзить.

— Вот то, милые дамы, — белёсое пятно нижней сорочки, в которую был облачён Йорген, возникло у прилавка, возле которого тёрлись вампирессы.

Он положил перед ними две куртки. Толстые молнии-застёжки сердито звякнули, встретившись со стеклом витрины.

— Самые маленькие размеры, — сообщил шевалье, — Эксклюзивные женские модели — приталенные и с дополнительными кармашками для всякого бесполезного мусора. Одежда стильная и удобная. Неплохо защищает от ранений. Меня как-то раз выкинули в окно во время жестокой пьянки в одном известном итальянском баре. Скажу вам без лишнего пафоса — те части моего тела, которые прикрывала подобная куртка, остались совершенно невредимыми.

— Примерьте, милые дамы, — предложил Йорген, — Кстати, что там у нас с зеркалами? Мы отражаемся? Тут есть прекрасно оборудованная примерочная.

— Merci, — поблагодарила одна из сестёр, и, прекратив воровство, подхватила обе куртки и отправилась к указанной кабинке.

— Пойдёмте, графиня, — пригласила она сестру.

Тем временем Арманда, отбросив в сторону журнал, копошилась возле кассового аппарата. Она хлопала выдвижными ящичками, оценивая размер добычи.

— В злачных местах, подобных этому, под прилавком продавца обязательно спрятано какое-либо оружие. Надеюсь на старый обрез, ну или хотя бы стальную биту.

Вместо упомянутого вооружения взору Йоргена предстал небольшой саквояж — стильный аксессуар для модного байка. Бледные руки вампирессы победоносно водрузили его на витрину.

— Осторожно, — предупредил Йорген, — Владельцы подобного заведения легко могли быть отмороженными чудаками. Допустим, влетает в их заведение перекрытый перец с пушкой и в маске утёнка. «Давай бабло и всё такое». А хозяин ему эту коробочку суёт. «Пожалуйста, вот бабло».

— Ну и? — брови Арманды нетерпеливо взлетели вверх.

— Не открывай это, Арманда, — посоветовал Йорген, — Там граната.

— Продавцы рок-магазина — камикадзе? — усмехнулась графиня.

— Владельцы подобных заведений знают, что обречены. Рано или поздно их прикончит менее удачливый конкурент, — донеслось из примерочной.

— Отличная аллюзия на «Helvete», милая, — оценила Арманда, — но мы в тихой Латвии. За последние пятьсот лет самыми страшными злобарями здесь были немецкие рыцари, да пацаны из латышской дивизии СС.

— Баронесса тащится от мёртвых рокеров, — пояснила она Йоргену, — Дай ка мне бронежилет и отойди в сторонку.

Крышка ларца откинулась в сторону. Графиня присвистнула.

— Не, ну а чё вы хотели? — проговорила она, обводя полутёмное помещение магазина словно фонарём пузатым белым пакетиком, выуженным из чемоданчика.

— Владельцы этого магазина прекрасно понимали невозможность заработать приличные деньги, продавая это говно, — пакетик, набитый белым порошком, вновь обвинительно очертил контуры торгового зала, — Поэтому они приторговывали вот этим.

— Чё эта? — Йорген потянулся к ларчику.

— Чё эта? — Флёр хищно проявилась возле сестрички, словно мангуст, обнаруживший гнездо, полное змеиных яиц.

— Лично для меня — это то, что превращает скучный и однообразный секс в истинное удовольствие, — ответила им графиня.

— А разве кокаин вставляет таких, как мы? — поинтересовался предвкушающий потеху Йорген.

— Ещё как, милый шевалье, — прозвучали в его голове многообещающие женские голоса, — Ещё как...

* * *

— Мне очень грустно. Я хочу плакать и ебаться, — задумчиво констатировал Йорген, шаря дрожащей рукой возле себя в поисках чего-либо женского.

— Это остаточные человеческие переживания — посткоитальная дисфория, многократно усиленная кокаиновым отходняком, — сообщила одна из сестёр, двигая бёдра ближе к мужчине.

— Гладь нежно, у меня там всё исколото твоей недельной щетиной. Депрессия скоро пройдёт. У нас с баронессой никогда не бывает отходосов.

— Не переживай, шевалье, — Флёр встала на четвереньки, изогнула спину и потянулась по-звериному, став похожей на лысую кошку-сфинкса, — Если здесь нашёлся кокаин, то наверняка найдётся и бутылка доброго виски. Это именно то, что тебе сейчас нужно. Да и я не отказалась бы. Потею, как верблюд.

Она вытерла подмышки краешком огромного флага Конфедерации, послужившей всем троим любовным ложем и поднялась на ноги. Баронесса походила по торговому залу, похлопала шкафчиками, перевернула с грохотом пару стендов с товарами, пнула несколько табуреток и зачем-то разбила стеклянную витрину, устроенную в глубокой кирпичной ниши. Оттуда вывалился скелет в ржавом немецком штальхейме и армейской гимнастёрке, многочисленные дыры которой были залатаны нашивками с логотипами металлических групп. Он вооружился кислотным «фендером», который держал у бедра, словно шмайсер. Скелет был в советских кирзачах, и без штанов.

Баронесса прошла в подсобные помещения, и мародёрствовала там недолго, когда наконец её поиски увенчались успехом.

— Двенадцатилетний Chivas Regal, — она протянула бутылку Йоргену, но к тому времени у шевалье уже был занят рот, как впрочем и у Арманды.

— Прелестно, — молвила Флёр, и устроилась поудобнее на двух кожаных куртках, скомканных в подобие подушек.

Баронесса мурлыкала, наслаждаясь раскрывающимся букетом прекрасного напитка и видами, открывающимися по мере реализации могучего потенциала традиционной позы-перевёртыша.

* * *

— Давайте-ка сюда то, что успели наворовать, баронесса, — Йорген снял с руля одну руку и раскрытая ладонь требовательно протянулась в сторону Флёр, ковыряющей в носу на пассажирском сидении.

— Я бы не хотела будить сестричку, шевалье, вы её совсем замучили, — ответила вампиресса, отталкивая от себя требовательно ожидающую руку.

— Приятно сознавать, что у тебя такая заботливая сестра, — раздался сонный голос с задних сидений, — Но не переживай, моя милая, я уже проснулась. Включайте вашу музыку. А виски остался?

Пикап резко затормозил и остановился. Пустынная трасса, по которой катил одинокий грузовичок, раздваивалась, словно змеиный язык.

— Куда? — спросил Йорген.

— Надо проверить след, — ответила ему Флёр и она вышли из автомобиля.

Из-за пазухи просторного балахона, на котором были изображены красивые женские ноги, торчашие из чана промышленной фарш-машины, Йорген вытащил махровое полотенце, покрытое бурыми разводами и подал его Флёр. Та понюхала тряпку и оборонила, как бы между прочим:

— Отличный кокс, должна заметить, до сих пор жрать не хочется.

Йорген угрюмо молчал.

— А твоя Невенка позволяла тебе только спинку себе отирать после того, как наказывала себя? — баронесса снова приложила к своему горбатому носу окровавленное полотенце и с наслаждением вдохнула.

— Бери след, сучка, и поехали отсюда, — буркнул в ответ хмурый вампир.

— Ты уже не так стремишься к своей возлюбленной, верно, шевалье? — Флёр расхаживала по трассе, крутя носом то вправо, то влево.

Йорген не отвечал и не спорил — баронесса говорила правду.

— Зачем мёртвому вампиру, у которого есть пара прекрасных вампиресс, крутая тачка и чемодан кокаина, какая-то обаятельная дурашка? — баронесса выждала драматическую паузу и театрально вздохнула:

— Они направились в ту сторону, — костлявый белый палец, лишённый ногтей, указал направление.

— Поехали, — скомандовал Йорген, распахивая перед баронессой дверцу пикапа.

Потом уселся сам, но ключ зажигания остался неподвижен. Руки вампира легли на руль да так и застыли. Флёр странно улыбнулась — маскарад дал сбой — два ряда человеческих зубов превратились в четыре акульих.

— Ты выбрал отличный момент, чтобы загнаться, шевалье. Кстати, я знаю отличную историю про зверское убийство маленького мальчика. Вот тебе и музычка подходящая.

Колонки вздрогнули, картавый вокалист издал истошный вопль, потерявшемся в синтетической дроби драм-машины и грязном жужжании единственной гитары.

— Выкладывайте, милые дамы, зачем вам Невенка? Чьи интересы вы представляете, и что собираетесь с ней сделать?

Он нажал на плеере кнопку «Stop». Тот послушно выплюнул диск. Йорген взял кругляш и небрежным жестом выкинул его в окно.

— Меня тошнит от французского блэка, — объяснил он свой поступок.

— Кстати, такая же судьба постигнет их коллег из Суоми, — добавил шевалье, наблюдая, как Флёр вытаскивает из кармана новый носитель.

— И весь англосаксонский дет, — подкрепил свою заяву вампир.

— Я тоже кое-что прихватила с собой, — сказала Арманда, — Поставь мой диск.

От мягких звуков бархатного синта всем троим дохлякам, мучимым последствиями кокаинового передоза, сразу полегчало.

— Годно, — одобрил Йорген, — Но откуда в той помойке настоящая музыка?

— Диск лежал в ларчике с наркотой, — ответила Арманда, — Товар не для всех.

— Рассказывайте, — снова потребовал Йорген, — И начните с того, как вы, маленькие девчонки, превратились в опасных чудовищ.

— Я бы ещё нюхнула, — сказала Флёр и полезла на заднее сидение к сестре, — Этот засранец теперь один из нас, расскажи ему Арманда всё, что он желает знать. А ларчик мне давай. Я нам с тобой насыплю. Для бодрости повествования.

Послышались характерные звуки наркоманской подготовительной возни — скрежет карты, формирующей дорожки, шелест двадцатки, скатываемой в трубочку и протяжное шмыгание двух сопливых носов.

— Начнём с того, милый Йорген, что двести лет назад, мы с сестричкой действительно были высшими вампирами. Двумя новообращёнными, романтически настроенными и очень голодными мёртвыми дурочками. Мы примкнули к армии нашего императора — Наполеона Бонапарта — и, вместе с ней, продвигались на восток — за новыми приключениями, богатством, славой и в поисках свежей крови. А этот поход обещал целое море свежей крови...

Глава восемнадцатая. Bonus Track. Апгрейд

1809 год. Восточная Пруссия.

Наведённых через реку мостов катастрофически не хватало. Не спасали ни многочисленные челноки, мечущиеся от одного берега к другому, ни огромные, наспех сработанные канатные паромы. Болотистые берега, изрытые человеческими ногами, конскими копытами и колёсами, превратились в вязкую жижу. В этой трясине завязла вся армия — люди, кони, повозки, орудия и знамёна. Появились первые жертвы. Кто-то оступился и упал с понтона, кто-то пытался удержать ухнувшую за борт пушку и сам пошёл ко дну; гибли те отчаянные, кто не послушался приказа ждать своей очереди и попробовал пересечь реку вплавь — сильное течение и коварные водовороты с жадностью принимали подношение. Счастливчики, оказавшиеся на том берегу, разводили огромные костры, сушили одежду, варили похлёбку и хмуро взирали на неудачников, толпящихся кучей в ожидании погрузки на лодку, паром или проходу по трещавшим от непосильных нагрузок мостам.

К берегу подъехала крытая повозка, запряжённая четвёркой лохматых чёрных жеребцов. Следом прибыл эскорт — офицер с нашивками капитана гвардейских драгун и сопровождающие — двое солдат и мальчишка-трубач.

— Проклятье, — оценил обстановку офицер, и, взглянув на солнце, стоящее в зените, подкрепил своё недовольство крепким солдатским словечком.

— Переправься, — приказал он молоденькому трубачу, — Найди одинокий дом недалеко от города. Желательно в лесу. Щедро заплати. Никаких угроз — только деньги. Потом ожидай нас возле ратуши. Ступай.

Мальчишка молча кивнул и спешился. Взяв под узцы коня, он направился прямиком к ближайшему парому, возле которого толкались и переругивались уставшие солдаты. Магия гвардейского мундира сработала — толчея прекратилась, люди расступились, пропуская вперёд драгуна полка Императрицы.

— Вперёд, — капитан указал плетью на запруженный войсками мост.

Возница свистнул, повозка тронулась к переправе. Тут оказалось посуше; подъезды к понтонам предваряла широкая бревенчатая гать. Капитан первым влетел на настил, покрывающий топкие берега. Опять взглянул на солнце и на толпу, бредущую по шаткому сооружению через реку. Его тщательно выбритое лицо с полоской маленьких усиков над верхней губой приняло зловещее выражение.

— Пропустите! — низкий баритон с приятной хрипотцой прозвучал, словно команда «В атаку!».

Солдаты инстинктивно расступились, а когда увидали, кто им приказывает, освобождаемый проход стал ещё шире. Повозка и эскорт въехали на настил и достигли самого начала моста, но путь им преградил пеший офицер, имеющий регалии лейтенанта гвардейских егерей. Воин выглядел мрачнее тучи. Он и не думал уступать дорогу.

— Будьте любезны, сударь, посторонитесь, — вполне вежливо попросил его капитан, — Я очень спешу.

— Придётся дождаться своей очереди, — хмуро возразил ему лейтенант, — Тут все очень спешат. Я прибыл на этот мост первым и не пойду вторым.

— Весьма сожалею, сударь, — ответствовал капитан, подъезжая ближе, — Но я прибыл вторым, а пойду первым.

Лейтенант вызывающе вскинул голову и саркастически улыбнулся.

— Я пропущу вашу телегу — возможно, в ней шлюхи для вашей роты — все знают, что Императрица заботится о вверенном под её опеку полке. Незачем заставлять ждать таких бравых вояк.

Он приблизился к всаднику, копыта жеребца скользили по мокрым брёвнам возле самого края.

— Но вы, капитан, всё же не пройдёте вперёд меня, хотя есть один способ унять вашу жгучую нетерпеливость и быстро оказаться на том берегу. Я помогу вам, господин Торопыга.

Он резко упёрся двумя руками в туловище коня — тот от неожиданности встал на дыбы и задние копыта неумолимо заскользили к кромке моста. Лейтенант поднапрягся, налегая всем весом на круп животного и через мгновение и всадник, и его прекрасный жеребец исчезли в мутных водах реки.

— Жду вас на закате перед городской ратушей. По два секунданта. Клинки на выбор, — невозмутимо крикнул вынырнувший на поверхность капитан.

Он снял высокий шлем с позолотой, вылил из него воду и швырнул на мост. Потом обнял своего коня за шею и они неторопливо поплыли вдоль злополучного моста. Лейтенант учтиво поклонился, поднял головной убор и передал вознице. Потом посторонился, пропуская вперёд повозку.

* * *

— Что он говорит? — спросил капитан, едва сдерживающий своего великолепного коня, нетерпеливо гарцующего на месте, — Помимо того, что безмерно рад приветствовать поедателей лягушатины, вторгнувшихся в его страну с оружием в руках?

Жеребец всхрапывал, наседая широкой грудью на неподвижную фигуру встречающего их мужчины.

— А он ничего не упоминал про радость, месье, — улыбнулся белозубой улыбкой мальчишка-трубач, — И не произносил приветствий. Лишь сказал, что всё готово — ваши комнаты, места для солдат, стойла для коней и надёжные помещения для нашего груза.

— Вот как? — капитан пружинисто спрыгнул с коня, трубач ловко принял поводья, — Оно и к лучшему — не люблю льстивых ублюдков.

Он подошёл к мужчине ближе и с интересом взглянул тому в лицо. Лицо хозяина дома ничем не выделялось — обыкновенный бюргер — не худой и не толстый. Нос, как синяя слива, на голове — седой ёжик волос. Человек чем-то напоминал жабу, и сидящее на его переносице пенсне с круглыми зелёными стёклами, лишь усиливало сходство. Он подался в сторону, освобождая путь капитану.

— Одну минуту, герр... — спокойный голос капитана и вежливый тон его слов никак не вязался с надменным обликом опасного рубаки.

— Герр Мортен, — подсказал мужчина в пенсне.

— Я хотел бы проследить за некоторой, особенно ценной, частью моего багажа, герр Мортен, — капитан глянул в сторону трубача, но переводчик не понадобился.

Мужчина согласно кивнул и распахнул настежь вторую створку входной двери. Потом присоединился к капитану — оба наблюдали, как пара спешившихся драгун и возница разгружают крытый экипаж.

— Несите это сразу в дом, — приказал капитан своим солдатам, видя, как те снимают с повозки и ставят на землю грубый продолговатый сундук.

Ящик оказался сработан из свежей древесины — воздух наполнился ароматами сосновой смолы. Его острые края прикрывались железными уголками, а плотно подогнанные друг к другу доски перевивала прочная цепь. Надёжно спаянные звенья тускло поблёскивали в мутном свете солнца, клонящегося к закату.

— Будьте предельно осторожны, забияки, — добавил он, оценивающе оглядывая мускулистые фигуры солдат, — Внутри дюжина бутылок двадцатилетнего бургундского, превосходный богемский хрусталь и пара баснословно дорогих фарфоровых кукол.

Капитан повернулся к Мортену:

— Я правильно понял, что в доме имеется просторный, прохладный подвал?

Тот утвердительно кивнул.

Полутёмный узкий коридор казался бесконечным. Впереди шёл герр Мортен, высоко подняв масляную лампу — на их пути горящие свечи встречались не часто. Два солдата, несущие сундук, держались непринуждённо легко, но капитан, замыкающий процессию, видел по их напряжённым мускулам, что груз оказался не из лёгких. Наконец они пришли. Мортен остановился и повесил свой фонарь на штырь, торчащий из стены. Узкий холл закончился дверью. Потемневшая от времени древесина обита ржавыми полосками, выкованными в форме языков вздымающегося вверх пламени. Капитан нахмурился — он уже видел точно такую же странную дверь — и это не приступ дежавю, а реальное переживание. Но где, чёрт побери, он мог видеть подобное?

Из всех ключей, висящих на массивном, металлическом кольце, Мортен выбрал самый старый, с ромбовидной головкой и покрытый пятнами ржавчины.Понадобилось некоторое усилие, чтобы ключ повернулся в замочной скважине. Из тёмного дверного проема потянуло холодом. Запахло землёй, гнилыми фруктами и прелыми листьями. Тускло блеснули зелёные стёкла пенсне, хозяин дома снял лампу с крюка и решительно шагнул вперёд.

— Подождите здесь, — его сильный акцент жутко коверкал родной язык дорогих гостей, — Я лишь зажгу светильники.

Капитан кивнул и устало прислонился к шероховатой стене. Расслабился и прикрыл веки, но озарение заставило его снова широко распахнуть глаза. Мужчина вполголоса рассмеялся. Драгуны удивлённо воззрились на командира. Капитан небрежно махнул рукой — мол, не обращайте внимания — и снова опёрся о стену. Он продолжал вяло улыбаться — вспомнил, где видел подобную дверь. Тайная имперская тюрьма, надёжно скрытая в катакомбах. Нижние, труднодоступные уровни, камера, предназначенная для самых опасных ведьм, колдунов и чернокнижников. Распахнутая перед ним дверь не просто похожа на ту, тюремную — это именно та самая дверь. В том смысле, что их создал один и тот же плотник. Возможно, стоит поинтересоваться об этом факте у владельца дома. Но позже, сейчас на это нет времени.

Тёмный дверной проём осветился — на пороге появился Мортен, держащий лампу.

— Прошу вас, господа. Будьте осторожны на ступенях — они очень старые.

Голос мужчины, надтреснутый, дребезжащий, вызывал неприязнь. Особенно, когда он говорил по-французски.

Драгуны не дожидались команды — подняли ящик и начали спуск. Капитан поморщился, он приветствовал здоровую инициативу, но сейчас его подчинённые явно поторопились. Лестница слишком крута, а груз весьма тяжёл. Солдат, спускающийся первым, спиной вперёд, тоже это понял. Но слишком поздно — сундук сильно толкал его, ноги с трудом находили следующую ступень. Капитан заметил оказию и попытался протиснуться вдоль стены на помощь, но ничего не вышло, а стало только хуже — он толкнул второго драгуна и тот не удержал груз — ящик поехал вниз, подминая под себя первого горе-грузчика. Раздался хриплый вскрик, что-то смачно хрустнуло, деревянный короб съехал вниз, словно санки по ледяной горке, и гулко хлопнулся на пол подвала, который представлял из себя небрежно утрамбованную землю.

— Помогите ему, — бросил капитан, и, перепрыгнув через распростёртого на ступенях драгуна, бросился к ящику.

Удостоверившись, что груз не пострадал, он вернулся к солдату. Тот скрипел зубами, но имел бесконечно виноватый вид.

— Простите, командир, — процедил он, превозмогая явно сильную боль.

— Герр Мортен, посветите, пожалуйста, а ты, Поль, приведи помощь со двора.

Солдат, названный Полем, резво умчался вверх по лестнице; герр Мортен и капитан склонились над потерпевшим. Света особо не требовалось — всё и так прекрасно видно. На голени несчастного зияла рваная рана, сломанная берцовая кость торчала под странным углом, фонтанчики крови толчками выплёскивалась на деревянные ступени лестницы. Капитан рванул с талии белый ремень и перетянул повреждённую ногу чуть выше колена. Кровь постепенно остановилась. Вскоре прибежали остальные.

— Я покажу подходящую комнату — там удобная кровать со спинкой и мы сможем зафиксировать сломанную конечность, — французский Мортена звучал сейчас намного лучше, возможно, в самом начале их знакомства, гордый бош намеренно искажал язык оккупантов.

— Отнесите этого растяпу, куда укажет герр Мортен, позаботьтесь о нём и заканчивайте разгрузку, а ты, — палец, отличающийся ухоженным маникюром, ткнул трубача в грудь, — Останься и помоги мне.

Раненного бережно унесли, капитан снял со стены пылающий факел и осмотрелся. Они находились в коротком коридоре — трухлявые дощатые стены, земляной пол под ногами. В нескольких шагах от них тускло светился арочный проём.

— Берись за ручку, — сказал он трубачу и парень прекратил исследовать содержимое своих ноздрей.

Вытерев козявки о мундир, он взялся за бронзовое кольцо, ввинченное в стенку сундука. Они двинулись на свет и вскоре вошли под низко нависающую арку. Капитану пришлось пригнуться, чтобы не разбить лоб о каменную дугу.

— Вот так дела! — восхищённо воскликнул мальчишка.

Его голос моментально разнёсся по помещению, отражаясь от стен многократным эхом. Они оказались в просторном зале — те, кто его построил, явно разбирались в секретах архитектуры, позволяющих достичь столь прекрасной акустики. Стены оформлены глухими арочными проёмами, разделёнными красными кирпичными колоннами, мерцающими тусклым пламенем редких факелов. Пол выложен каменными, растрескавшимися плитами. В центре залы располагался прямоугольный камень, напоминающий каменный гроб или алтарь для жертвоприношений. Дальний угол завален ломаной мебелью и невнятной рухлядью.

— Туда, — кивнул капитан.

Они кое-как доволокли свою ношу до места и, со вздохом облегчения, опустили груз подле старинного комода с отломанными дверцами.

Послышались гулкие шаги; вернулся Мортен, на его лбу блестели капельки пота.

— Вашему солдату нужна медицинская помощь, месье капитан. Извините, что весьма небрежно предостерёг вас об опасности лестницы. Соблаговолите распорядиться, и я привезу из города врача.

Трубач, исполняющий при капитане обязанности личного адъютанта и переводчика, хотел облечь прозвучавшую на ломаном французском фразу в благозвучную форму, но капитан остановил его лёгким взмахом руки:

— Не надо армейских званий и титулов. Моё имя Жиль де Риньяк, и я у вас в гостях, — он протянул Мортену руку.

Тот принял рукопожатие.

— И не надо извинений, герр Мортен. Вы предупреждали. Это достойный урок — солдат не должен быть легкомысленным. От оценки ситуации и принятия верного решения зависит его жизнь.

Мортен склонил голову, выказывая уважение к словам капитана.

— Кстати, герр Мортен, — снова произнёс капитан, — Этот подвал... — он замялся, подыскивая нужное слово, — Он весьма необычен, и похож на некое святилище или усыпальницу. Просветите, в чём тут дело.

В зелёных стёклышках пенсне вспыхнули отражения развешанных на кирпичных колоннах факелов. Мортен шагнул по направлению к каменному саркофагу. Он сделал приглашающий жест и капитан с мальчишкой последовали за ним.

— Месье Жиль, — Мортен тщательно подбирал слова, одновременно стараясь свести на нет свой ужасный акцент, — Вы абсолютно правы в своём предположении. Этому особняку более четырёхсот лет. Существует предание, повествующее о секте дьяволопоклонников, отправляющих здесь свои тёмные ритуалы.

Хозяин дома провёл рукой по каменной плите, указывая на глубокие канавки, бороздящие её поверхность:

— Полюбуйтесь, господа, эти борозды не что иное, как кровостоки. Мы с вами возле чьей-то могилы, возможно в ней лежат останки некого патриарха этого безбожного культа. Культисты приносили здесь человеческие жертвы. Это и могила, и алтарь, одновременно.

Жиль де Риньяк, капитан императорских драгун, широко улыбнулся:

— Вы шутите, герр Мортен? Браво, как сказал бы наш император. Вам прекрасно удалось разыграть двух впечатлительных французов.

— Отнюдь, — круглые стёклышки Мортена полыхнули красным пламенем, тонущим в болотной трясине, — В городской ратуше хранятся весьма интересные документы. В частности, официально заверенные стенограммы допросов неких лиц, обвинённых в колдовстве, поклонении дьяволу, человеческих жертвоприношениях и прочей ереси. Существует запись в журнале бургомистра, датированная 1404 годом, сообщающая о массовом сожжении еретиков на кострах святой инквизиции. Очень, очень интересно, месье.

Мортен поклонился и замолк.

— Занятно, — капитан провёл подушечкой ухоженного пальца по бороздке на плите, — Спасибо вам за увлекательный рассказ, герр Мортен. Кстати, я сегодня буду в городе, возможно возьму документы, чтобы чем-нибудь занять себя ночью. Страдаю хронической бессонницей. А сейчас разрешите откланяться, мне пора.

Мортен вновь легко поклонился.

— А что насчёт врача, месье Жиль? — его вопрос догнал капитана уже на выходе из залы, — Перелом весьма сложный, поверьте мне, я немного смыслю в медицине, но моих знаний недостаточно, чтобы помочь несчастному. Я могу лишь облегчить боль и зафиксировать ногу, а потом навестить своего друга в городе. Он — хороший врач.

Жиль де Риньяк остановился и обернулся.

— Не извольте беспокоиться, герр Мортен, не надо никуда ехать. Я сейчас отправляюсь туда, где будет присутствовать один из лучших докторов в императорской армии. Мы вернёмся вместе, и он позаботится о моём человеке. Видите ли, у меня через полчаса назначена дуэль.

Теперь настало время человека в зелёных очках издать пару глухих смешков:

— Вы шутите, месье Жиль? Решили отыграться на старом боше, который рассказал вам суеверные предания своего дикого народа?

— Отнюдь, — капитан подмигнул мужчине в пенсне и распорядился, обращаясь к трубачу:

— Закрой дверь на ключ. Без меня никто не должен сюда спускаться.

Спустя четверть часа крытый экипаж, запряжённый четвёркой черных, лохматых жеребцов, покинул небольшой дворик возле старинного особняка, затерявшегося среди векового елового леса.

* * *

Год назад. Франция. Париж.

— Может стоит расположить их на разных кроватях? — спросил молодой человек — видимо ученик или стажёр.

Доктор отрицательно покачал головой и вытянул над тазом руки. Лакей незамедлительно наклонил кувшин с подогретой водой.

Молодой ассистент всё не унимался, вертелся около постели, поправляя лежащим на ней девушкам подушки, и отирая их красные лица влажной ветошью. Больные казались похожи, как две капли воды. Глаза обеих прикрыты — они спали под воздействием сильнодействующих настоек.

— Отойди оттуда, Патрик, если не хочешь подхватить эту заразу, — врач расправил на запястьях складки старомодных кружевных манжет, — Они пришли в этот мир одна за другой, и Господь решил не разлучать их в смерти. Пусть останутся вместе до конца.

Он подошёл к окну, возле которого неподвижно застыл отец девочек и положил ему на плечо свою тяжёлую руку.

— Я сделал всё что мог. Опытная сиделка уже ожидает в холле. Обезболивающие микстуры и всё необходимое — у неё. Держись, Жиль.

— Спасибо, старина, — произнёс Жиль де Риньяк, капитан драгун Её Императорского Величества.

Он не повернулся к боевому товарищу, не хотел, чтобы тот видел слёзы, стоящие в его глазах.

Врач ещё раз похлопал друга по плечу и вышел прочь из комнаты.

* * *

— Прошу вас, господин капитан, — тюремщик отпер замок, но открывать дверь не спешил, — Я буду здесь.

— Подожди в конце коридора, — сказал ему мужчина, облачённый в мундир гвардии, и положил руку на створку двери, окованной фигурными железными полосками; те напоминали пламя, вздымающееся вверх.

— Простите, господин капитан, не положено, никак нельзя мне оставлять вас там одного.

Капитан раскрыл ладонь второй руки — на белой замше его перчатки блеснула золотая монета.

— Простите, месье Жиль, при всём уважении к вам... Не могу... — упрямился тюремщик.

Жиль де Риньяк отнял руку от двери, которую собирался открыть, и ободряюще потрепал мужчину по жирной щеке.

— Не волнуйся, дружище; ты — отличный солдат, и я не пытаюсь подкупить тебя, а просто проверяю. Теперь держи премию за отличную службу, и подожди меня в конце коридора.

Раскрытая ладонь офицера превратилась в кулак, а когда снова разжалась, взгляду тюремщика предстали уже три золотых монеты. Он жадно схватил их и поплёлся прочь. Капитан толкнул массивную дверь, вошёл в камеру и остановился на пороге, не в силах сделать ни шага вперёд. Чернейшая безнадёга, предчувствие гибели сжало в ледяных тисках его сердце, и без того ноющее от неизбывной тоски.

Из тёмной камеры повеяло холодом; запах тлена и сырости преобладали, однако Жиль де Риньяк уловил в этом тяжёлом воздухе едва различимые нотки липкого, приторного аромата — сандал, мускус и мирра. Камера разделена решёткой. Толстые прутья тускло блестели в свете единственного факела, укреплённого на каменной стене. Серебро. С поперечин свисали многочисленные крестики, распятия и иконки. За преградой угадывались очертания узкой кушетки. На ней сидел человек в просторной монашеской рясе — капюшон скрывал лицо; длинные рукава и подол надёжно прятали кисти его рук и ступни.

— Узнаёшь меня? — спросил капитан.

— Жиль де Риньяк, мой пленитель, — голос узника шуршал палой листвой, — Ты — последний из тех, с кем я хотела бы поговорить, но выбирать не приходится. Выкладывай, с чем пожаловал.

— С предложением, — капитан сделал приглашающий жест.

Фигура поднялась с кушетки и приблизилась почти вплотную к решётке. Капитан слегка понизил голос, но нотки решимости в его тоне никуда не пропали.

— Я хочу предложить тебе свободу. Взамен за твой дар. Да, я тебя сюда упёк, но именно благодаря мне тебя до сих пор не препарировали, как подопытную лягушку.

Узник издал протяжный вздох.

— Ты же знаешь, милый Жиль — чтобы получить мой дар, нужно горячее желание стать чудовищем. Иначе ничего не выйдет. Кто хочет быть проклятым по собственному выбору?

Капитан упёрся лбом в серебряные прутья.

— Спаси моих дочерей и я дам тебе свободу. Обещаю. Мои девочки знают о тебе. Я рассказал им. Они желают стать такими же. И я хочу видеть их подле себя, а не в гробах. Ты согласна? Это твой единственный шанс выбраться отсюда.

Пленник не мешкал с ответом:

— Конечно же я согласна, месье де Риньяк. Один вопрос.

— Говори, — воодушевлённый драгун вцепился в решётку и сильно потряс прутья.

— Где ты будешь брать кровь для своих дочурок?

Прекрасно очерченные губы офицера растянулись в зловещей ухмылке.

— Император идёт на восток. В этом походе нас ждёт целое море свежей крови.

Капюшон слегка качнулся — на короткий миг чёрный провал явил мертвенно-бледное лицо.

— Хорошо, Жиль. Я сделаю, как ты просишь. Но я обязана предостеречь тебя ещё раз. Последний. Ты осознаёшь, что вместо спасения и жизни я дам твоим прекрасным дочуркам проклятие и смерть?

Жиль де Риньяк, капитан полка драгун Её Величества не ответил — отпустил решётку и направился к выходу из камеры.

— Через час я вернусь с документами. Будь готова и обещай мне сдержать свой голод. Постарайся никого не убить по дороге.

— Не волнуйся, капитан, я сыта как кошка, нажравшаяся рыбьей требухи. Меня здесь потчуют кровью казнённых.

* * *

1809 год. Восточная Пруссия.

Крытый экипаж, запряжённый четвёркой превосходных чёрных жеребцов, въехал на узкие улочки городка. Солнце садилось — унылые фасады скособоченных домишек окрасились багровыми тонами. Солдат на улицах не было — строжайший указ императора запрещал тревожить покой будущих союзников. Однако на улочках не появлялись и жители — бюргеры не доверяли своему возможному суверену. Особенно его солдатам. Магазины и трактиры наглухо закрыли свои двери.

Повозка и пара сопровождающих всадников достигли ратушной площади. Там уже ожидал гвардейский лейтенант. С ним ещё один офицер. Секундант. И человек в штатском с пухлым чемоданчиком в руке.

— Простите, что заставил ждать, господа. С моим солдатом случился несчастный случай, — извинился Жиль де Риньяк, — У вас есть на примете некое местечко, где бы мы могли спокойно уладить наши дела?

— Простите и вы, господа, — криво улыбнулся в ответ лейтенант, — Я не смог найти второго секунданта — никто не хочет ввязываться в неприятности с непревзойдённым Жилем де Риньяком. А что касается местечка — пожалуйста, прошу вас.

И он направился в сторону фахверковых домов, что жались друг к другу, словно нищие на паперти.

Прибывшие спешились и последовали за ним. «Местечком» оказался глухой дворик — прекрасная площадка для выяснения отношений.

— Что вы решили с оружием, месье? — спросил капитан, освобождаясь от мундира.

Лейтенант лишь пожал плечами и уставился на свою куцую полусаблю.

— Я хочу предложить вам опробовать настоящий клинок, — усмехнулся Жиль де Риньяк, делая знак своему драгуну.

Солдат вынул из ножен прекрасный палаш и, взяв оружие за лезвие, предложил эфес лейтенанту.

Тот снова улыбнулся волчьей улыбкой, обозначил лёгкий кивок и принял предложенное.

Они прогнали прочь с площадки секундантов, что, по правилам этикета, предложили решить вопрос взаимными извинениями, отсалютовали и начали сходиться.

Капитан держался прямо, острие палаша смотрело в лицо противнику — приставным испанским шагом он мягко приближался навстречу противнику. Лейтенант же исполнил настоящий танец — видимо на потеху следящих за поединком секундантов — несколько раз поменял стойки, плавно перетекая из одной в другую.

Они схлестнулись, демонстрируя молниеносные, скупые движения настоящих мастеров.

Рубящий удар в лицо — капитан изящно отклонился. Выпад — Жиль де Риньяк мягко парировал, сделал точный рипост.

Отпрянули, застыли в стойках.

Капитан слегка тряхнул палашом, стряхивая с кончика клинка пару кровавых капель.

Лейтенант скосил глаза на распоротую на груди рубаху — прореха быстро краснела.

Снова сошлись.

Жёсткий рубящий удар по левому боку — лейтенант с трудом увернулся.

Хлёсткий, словно плеть, удар снизу — его парирующую руку откинуло в сторону.

Резкий выпад — лейтенант успел выставить перед собой ладонь — острие капитанского палаша пробило её насквозь, клинок увяз, погрузившись под левую грудную мышцу.

Удар кулаком в висок — теряя сознание, лейтенант вяло ткнул своим оружием в сторону противника.

Поединок закончился.

Лёжа на пыльных каменных плитах немецкого дворика, Жиль де Риньяк хмурился, тщетно пытаясь понять, где же он ошибся. А потом осознание пришло к нему, даруя отдохновение и спокойствие. Он нигде не ошибся. Рано или поздно, на каждого мастера меча найдётся более искусный мечник. Слабо улыбнувшись, он вдохнул полной грудью вечерний воздух, прикрыл глаза и умер.

* * *

Красное солнце давно спряталось за верхушками елей. Сумерки обернулись непроглядной тьмой, поглотившей старый особняк, затерянный в лесу. Маленькие огоньки показались на старой лесной дороге — то горели тусклые светильники на козлах крытого экипажа, что торжественно и скорбно въезжал на маленький дворик. Лошади встали, понуро опустив вниз лохматые головы, животные чувствовали свой печальный груз. Входные двери распахнулись; Мортен и солдат, опекающие раненного Кристиана, встречали капитана и его людей, высоко подняв масляные лампы.

Следом за экипажем показался молоденький трубач — слева от него шёл великолепный конь. Под седлом, но без всадника.

— Вы привезли врача? — поинтересовался Мортен, но, почувствовав неладное, отступил назад.

— Где командир? — хмуро спросил драгун, принимая поводья капитанского жеребца.

— Убит, — коротко ответил ротный трубач; его лицо осунулось, значительно прибавляя ему в возрасте, — Принимайте командование, вахмистр.

— Его противник? — вахмистр недоверчиво глянул на паренька.

— Мёртв, — ответил тот.

Вахмистр кивнул и подкрутил ус.

— Слушайте меня, — он обратился к трубачу и драгуну, исполняющему обязанности возницы, — Завтра мы отправляемся навстречу нашему полку. Не знаю, что за задание имел капитана, но теперь мы обязаны позаботиться о его теле. Сборы начнём после короткого отдыха. Но, прежде всего, я прошу вас двоих пройти в комнату раненного Кристиана. Мы обязаны помянуть нашего командира — месье Жиля де Риньяка, солдата, не проигравшего в своей жизни ни одной схватки.

* * *

— Кто может спать — спите, — вахмистр широко зевнул, обнажая металлическую пластину вместо передних зубов, — Кто не может — пейте. Но с первыми петухами всем быть на ногах.

— Я не держу петухов, — сконфуженно произнёс Мортен.

— Ты неплохой парень, даром что бош, — вахмистр снисходительно похлопал мужчину по плечу.

— Нам и не требуется живой петух, у каждого солдата Великой армии вот здесь, — он постучал себя по коротко остриженной голове, — Находится встроенный. А ещё имеется вот это.

Драгун вытащил карманные часы, поднял вверх за цепочку, и, когда циферблат оказался на одном уровне с синим носом Мортена, покачал ими взад-вперёд.

— Ладно, по последней кружке за нашего командира, и я, пожалуй, вздремну пару часов.

Но вахмистр так и не выпил последний бокал вина. Его рука, протянутая за сосудом, безвольно упала, глаза закатились и бравый вояка повалился на пол с колченогого табурета. Остальные участники поминок — трубач, солдат и бедняга Кристиан, тот самый, что попал под ящик, вскоре разделили участь старшего — повалились, где кто сидел.

Мортен подождал пару минут, потом поднялся, собрал оружие драгун и вышел прочь, заперев за собой дверь. Он направился прямиком в подвал. Спустился по лестнице, миновал коридор и оказался в пустынной зале. Нажав нужный кирпич, мужчина исчез в тёмном проёме тайного хода.

* * *

— Mutter... — мужчина снял с носа зелёные стёклышки и почтительно опустился на колени возле громоздкого, грубо сработанного кресла, — У меня хорошие новости.

На белом, словно вырезанном из мела, лице женщины, расположившейся на сидении, медленно поднялись тяжёлые, набухшие веки. Распахнувшиеся глаза не имели ни белка, ни радужки, ни зрачков. Лишь беспросветная, влажная чернота. От края до края.

— У нас есть богатое подношение. Французские солдаты. Их командир мёртв. Никто не знает, что они тут застряли.

Мортен поднял вверх руку с четырьмя растопыренными пальцами.

— Беззащитны, как овцы. Я подмешал им в вино снотворное. Немного опия, болиголов, цикута... Можно начинать. Адепты ждут вашего слова.

Его опущенная вниз голова склонилась ещё ниже, когда женщина встала.

Он так и стоял коленопреклонённый — стоял до тех пор, пока не затихли удаляющиеся шаги.

* * *

Они проснулись одновременно. Они всегда пробуждались вместе — и когда были живы, и сейчас, когда их сердца уже не бились. Проснулись и сразу осознали — что-то случилось. Что-то страшное, ужасное, невозможное.

Их разбудило пение. Приглушённый хор хриплых, дрожащих голосов.

Когда они жили в родном поместье, их будил папочка — снимал прочь ненавистную цепь, откидывал крышку сундука, протягивал наполненные чаши и ждал, пока близняшки утолят свою жажду. Потом они обнимались, смеялись и готовились провести вместе всю ночь — бродить по тёмному парку, сидеть возле журчащего ручья, беседовать, читать книги, изучать языки, играть на фортепиано... Потом они отправились в военный поход, и появились некоторые трудности, но папа продолжал о них заботиться, а драгоценной влаги стало намного больше. А сегодня их отец не пришёл, и вот они лежат в своём ящике — испуганные и голодные.

Монотонный гул голосов усилился. Поющие принялись лупить во что-то — барабаны или тамбурины. Сбивчивый, рваный ритм мелодии завораживал, угнетал.

— Где папа? Я голодна. Что с нами случилось, Арманда? — младшая не выдержала — в голосе слышались нотки крайней тревоги.

— Не знаю, милая Флёр, подожди немного, — старшая, которая семнадцать лет назад появилась в этом мире на пять минут раньше сестры, была испугана не меньше. Но чувствовала всю полноту ответственности за близняшку.

Арманда перевернулась на бок — лицом к той стенке сундука, откуда, по её мнению, доносились звуки. С удивлением обнаружила на своих удлинившихся пальцах крепкие, прямые и острые, словно итальянские стилеты, ногти. Такое уже случалось с ней — один раз, когда папа опоздал вовремя дать им крови. Она воткнула своё оружие во внутреннюю, атласную, как у гроба, обивку ящика, и принялась рвать материал. Скоро обнажились доски. Крепчайшая древесина крошилась, будто труха под клювом дятла. Маленькая щель становилась всё шире и шире и...

— Ой, — Арманда дёрнулась и отпрянула назад, придавив своим весом сестру.

Рука девушки наткнулась на звенья серебряной цепи, опоясывающей ящик.

Она перетерпела приступ отчаянного ужаса и, когда её пальцы прекратили дымить, осторожно припала лицом к проделанной щели.

— Дай и мне посмотреть, — в голосе Флёр теперь слышалось больше любопытства, чем испуга.

— Ползи, малышка, тут хватит места, — Арманда подвинулась.

Под атласной обивкой их пристанища — большого, невозможно удобного ящика, скрывалась пуховая перина; множество подушек поддерживало комфорт. Правда иногда папа заставлял их пережидать день в совершенно другом месте — то был мерзкий короб, наполненный землёй. Папа говорил им, что для таких, как они — земля — будто ванная с дорогими лечебными маслами. Где же ты, отец?

Девушки прижались к смотровой щели, обе были сильно напуганы и старались не шуметь — благо, что не надо сдерживать шумное от волнения дыхание. Сёстры не дышали.

Их глазам предстало ужасное, отвратительное и невозможно притягательное зрелище.

Глухие арочные проёмы с выступающими красными кирпичными колоннами, мерцающими тусклым пламенем редких факелов, обрамляли стены просторной залы, в середине которой, на мощёном, блестящем от сырости каменном полу, толпилась кучка людей. Они жались друг к другу; некоторые стояли на коленях, другие же низко пригнулись. Многие крепко цеплялись скрюченными руками за одежду рядом стоящих. Пара человек раскачивались в трансе — они били в маленькие бонго, зажатые между сведёнными вместе коленями.

Посередине залы, возле грубо отёсанного прямоугольного камня лежали обнажённые связанные люди. Белые тела вздрагивали, конечности содрогались, из широко распахнутых ртов вырывались клочки белой пены.

— Это же Поль, — Флёр ткнула локтем сестру, — А с ним и Кристиан, и Серж, и...

Она не договорила.

Стройная женщина, что стояла возле камня, отличалась от остальных оборванцев гордой осанкой. Её голову покрывал абсурдно высокий, белый колпак. Сёстры уже видели подобные головные уборы — на картинках. Их носили злые феи, живущие на страницах мрачных сказок, и приговорённые к сожжению ведьмы. Женщина, одетая в рубище, слегка наклонилась и ухватила одного из несчастных за непослушные, светлые вихры. Потом выпрямилась — ноги обнажённого человека повисли в воздухе.

— И Арно, — добавила Арманда.

Женщина бросила голого мальчишку на каменную плиту алтаря. Ненадолго склонилась над его грудью — что-то трещало, и противно хлюпало. Но недолго. Злая фея вскинула вверх руку — рукав рваного рубища сполз вниз, обнажая прозрачную, как у могильного червя кожу, под которой вилась уродливая паутина чёрных вен.

Её рука сжимало человеческое сердце. Оно всё-ещё содрогалось.

Сёстры, не отрываясь, глядели на кусок живой плоти, истекающий дымящейся кровью.

А в зале что-то происходило. Ритуальное пение стихло. Гул барабанов смолк. Сбившиеся в кучу люди пали ниц. Некоторые пытались отползти прочь, царапая скрюченными пальцами каменные плиты пола, но застывали на месте, обессиленные.

Что-то приближалось из дальнего угла залы.

Сёстры видели, как в клубящихся сгустках рваного чёрного тумана шевелятся отвратительные когтистые конечности, покрытые слизью и тошнотворной жижей; как волочится гибкий, сочленённый хвост, щетинящийся причудливо изогнутыми шипами и отростками; как зловонное дыхание и пар, вырывающиеся из жуткой пасти этого отродья, наполняют пространство гнилостной, смердящей скверной.

Высокая женщина в белом колпаке сделала шаг навстречу чудовищу. Она преклонила колени и вытянула пред собой обе руки. Она предлагала подношение. Трепещущий, пульсирующий кусок свежей плоти.

— Йорве пара маскедаль, хурве ара аскедалле! — голос жрицы — высокий и пронзительный, многократно отразился от стен святилища.

Чудовище приняло подношение.

Окутанный тёмным мороком силуэт навис над женщиной — нечто влажное слизнуло сердце с её ладоней.

— Йотте Д'хат, — раздавшийся звук мало походил на голос, скорее это был гул, низкая вибрация, колебание воздуха.

Адепты зашевелились, словно навозная куча, полная белых личинок. Они царапали ногтями головы, раздирали лица; их измождённые тела содрогались в экстазе, многих рвало.

Жрица в белом колпаке поднялась с колен — её чёрные глаза не двигались; смотрели перед собой — прямо на клубящийся ужас. Спиной вперёд отступила к алтарю — рука нащупала горло следующей жертвы. Она подняла крупного мужчину легко, будто пуховую подушку, а затем бросила на жертвенный камень. Склонилась. Снова раздался треск раздираемой плоти и хруст ломаемых костей. В бледной руке вновь появилось окровавленное человеческое сердце.

Флёр заурчала будто голодная волчица. Она оттеснила сестру от смотровой щели, упёрлась в девушку спиной, и согнула ноги в коленях, копя силы и ярость. Потом ударила.

Деревянная стенка разлетелась обломками. Крышка ящика отлетела к потолку со скоростью пушечного ядра. Её сопровождал серебряный дождь из разорванных звеньев цепи. Две девчушки в длинных до пят, белоснежных рубашках, непричёсанные, покрытые пухом из разодранной перины и мелкой щепой, медленно поднимались на ноги.

Курящийся чёрным дымом сгусток мрака, в котором постоянно двигалось что-то невнятное и жутко омерзительное, застыл на месте; женщина в белом колпаке развернулась вполоборота. Её рука накренилась — человеческое сердце съехало по предплечью, оставляя кровавый след на прозрачной коже, и смачно шлёпнулось на каменные плиты пола.

Арманда опустилась на четвереньки. Она не знала, зачем она это сделала, но что-то внутри подсказывало — так будет удобнее. А затем её сознание подёрнула багряная пелена — не осталось ни размышлений, ни эмоций, ни сомнений, ни боли. Остался лишь голод. Некоторое время сёстры шипели, словно две рассерженные кошки, обнажая острые клыки. Потом бросились вперёд.

* * *

— Пить, — хрипло попросила Арманда.

Она сидела на каменном полу, прислонившись спиной к алтарю и широко раскинув тощие босые ноги. Что-то жутко давило ей на шею. Она согнула в локте правую руку, чтобы снять это, но кисть не слушалась. Арманда уставилась на кровоточащий обрубок, которым заканчивалось её предплечье.

— Не переживай сестричка, — раздался сбоку знакомый голос, — Помнишь зимой мы с тобой украли у папочки его старые сабли? Всё будет, как и в тот раз — уже через пару суток она снова отрастёт. На вот, освежись.

Флёр, перемазанная кровью, слизью и бог знает, чем ещё, ковыляла к ней спиной вперёд — руки девушки вцепились в ступни обнажённого человека, тело волочилось по мокрым от крови плитам.

— Кристиан, — оживилась Арманда, — Всё ещё живой.

Уцелевшей левой рукой она освободилась от отрубленного отвратительного щупальца, обвившегося вокруг её изящной шейки, и отшвырнула прочь.

— Живой, — согласилась Флёр, — Теперь ему придётся заботиться о двух бедных сиротах. Много не пей, хотя небольшое кровопускание пойдёт на пользу — парня опоили какой-то отравой.

Она устало привалилась рядом с сестрой. Грудь девушки представляла собой страшную рваную рану. Содранная кожа свисала с половины её лица лепестками распустившейся розы.

— Кстати, в живых осталась ещё и она, — палец младшей сестры ткнул в потолок, — Я гоняла её по всему залу, пока ты добивала каракатицу, но эта тварь быстра, как мангуст.

Арманда с сожалением оторвала окровавленный рот от прокушенной шеи мужчины и глянула в указанном направлении.

В дальнем углу потолка, вниз головой, словно гигантская паучиха, сидела тощая жрица. Белый колпак куда-то делся — редкие седые космы, торчащие из обширной плеши, свисали вниз.

— La tabarnac de pute, — приветствовала её Арманда, — Слезай, поговорим.

— Как пожелаете, мадемуазель, — раздался в ответ тихий, шелестящий, словно пересыпаемый песок, голос.

Арманда и Флёр удивлённо переглянулись. Жрица спрыгнула на пол, приземлившись на все четыре конечности — те были вывернуты в суставах на манер паучьих лапок. Существо замерло, раскрыв чёрную прореху на месте рта.

— Она не опасна, — прошелестел голос, — Сейчас это тело — лишь некий символ — просто для того, чтобы вы не разговаривали с пустотой.

Сёстры, охая и цепляясь друг за друга, попытались встать. Им удалось.

— Кто ты? — спросила старшая.

— Жуткая тварь, тёмное божество, которому поклоняется кучка сумасшедших наркоманов и которого кормят человеческими сердцами, — ответил шёпот.

— Поклонялись, — уточнила Флёр, окидывая взглядом залу.

Каменный пол завален багровыми ошмётками, плавающими в липких лужах. Даже стены и потолок красны от крови. Не осталось ни одного уцелевшего тела, за исключением Кристиана.

— Придут другие, — ответил бесстрастный голос, — Люди не могут без богов. Они жаждут поклонения.

— Мы же убили тебя, — Арманда кивнула в сторону невнятной кучи из щупалец, шипов и когтей — та пузырилась и булькала.

— А, это... — небрежно ответил невидимый собеседник, — Это всего лишь миньон — прислужник, настолько никчёмный, что может безболезненно проникнуть в ваш мир.

— Что-то у него не получилось безболезненно, — заметила Флёр.

— Я имел в виду безболезненно для вашего мира, — просыпался песком голос.

— А ты не можешь? — недоверчиво спросила Арманда.

— Могу, — ответил шёпот, — Но тогда ваш мир рухнет. И знаете, это не та картина.

В глазах у сестёр всё поплыло. Сознание близнецов явило мрачный мыслеобраз — среди пожарищ и разрушенных городов передвигалось чудовищное создание. Оно убивало, сеяло ужас и скорбь.

— Это случилось бы не так, — картинка пропала, сёстры потрясли головёнками, избавляясь от наваждения, — Понимаете — порох и огонь не испытывают друг к другу ненависти. Просто им нельзя встречаться.

— Так чего тебе здесь надо, урод? — спросила Флёр, начинающая терять терпение.

Она подняла с земли огромный кусок камня, отколовшегося от алтаря и направилась к жрице.

— Мы сами чудовища, если ты не заметил, — хмуро поддержала сестру Арманда, — И, извини, нам сейчас нет дела до древних богов. Нам нужно позаботиться о пропитании и месте, где можно укрыться.

Она ухватила безжизненное тело Кристиана и поплелась к выходу из залы.

— Пойдём, Флёр, оставь эту тварь в покое.

Младшая послушалась, бросила камень и развернулась, чтобы уйти.

— Там, наверху, сейчас день, — прошипел голос, — Вы не можете увидеть солнце.

Сёстры вздохнули и остановились.

— Смотрите, — сказал их таинственный собеседник.

Дальний угол залы потемнел — новые клубящиеся сгустки рваного тумана появились из чёрной дыры в стене.

Сёстры встали спина к спине. Их клыки обнажились, на пальцах выросли огромные, острые ногти.

— Я бы мог вас уничтожить, — тон голоса не выказывал никаких эмоций, — Но я всего лишь хочу вам помочь. Понимаете, дело в том, что люди не способны принять мой дар — в лучшем случае они сойдут с ума и создадут кровавый культ. А вы — не люди. Я хочу попробовать.

Отвратительные твари отступили прочь и пропали там, откуда появились.

— Тебе то это всё зачем? — задумчиво спросила Арманда.

— Я последний в своём мире, — прошелестел голос, — Тут пусто и одиноко. Мне нечем заняться и некуда стремиться. Я нашёл червоточину, ведущую в ваш мир, и теперь наблюдаю. Слегка развлекаюсь. Не скрою — мне нравится убивать чужими руками, и сводить людей с ума. Но в моём мире это всего лишь безобидные шалости.

Жрица-паук приподнялась на своих лапках и поспешила к глухой арке. Нажав нужный кирпич, она скользнула в открывшийся проход.

— Пойдёмте, познакомимся поближе, — предложил голос, — И возьмите этого несчастного — вам понадобится верный слуга.

* * *

Они стояли рядом — сестрички поддерживали с двух сторон Кристиана. Драгун очнулся, но вёл себя, как неразумный ребёнок; чуть поодаль держалась паучиха.

— Я ожидала чего-то более грандиозного, — пробормотала Арманда, всматриваясь в беспросветную, вязкую жидкость, заполняющую круглый, сложенный из камня, колодец.

Тот был невысок — края едва достигали коленок сестёр.

— Но это явно не вода, — настороженно подметила Флёр.

— Не вздумайте трогать или плеваться, — заявил голос, — Что вы решили?

— То, что ты предлагаешь, слишком хорошо звучит, чтобы быть правдой, а цена — смехотворно низка, — рубанула Флёр, — Я думаю, что ты врешь. И, кстати, ты до сих пор не представился. Тот, кто скрывает своё имя, не вызывает доверия.

Воздух вокруг наполнился ощутимой вибрацией, волосы девушек взметнулись, словно от порыва ветра.

— Он смеётся, — неуверенно сказала Арманда, подступая к краю круглого отверстия.

Она наклонилась, всматриваясь, а потом резко отпрянула, бледное лицо застыло восковой маской.

— Если одна моя тень вызывает такой ужас у мёртвого вампира, то представь, что будет с людьми? — спросил вкрадчивый шёпот.

— Имя, — потребовала Флёр.

— Моё имя ещё ужасней, чем мой образ. Но ты можешь называть меня ТекАхЛах, или Йотте-Д'хат, или Йогх-Сотхотх. А теперь решайтесь или уходите. Мне наскучило.

Воздух в подземной пещере задрожал, влага в колодце подёрнулась рябью. Армада подалась вперёд — оперлась руками о каменную кладку кольца, и наклонилась над жуткой чернотой.

— Я уже мертва и проклята, — произнесла девушка, — Так что же может быть хуже? Я хочу принять твой дар, великий Древний. Я согласна.

Флёр вздохнула и присоединилась к сестре.

— Я согласна, — повторила младшенькая.

Обнажённый Кристиан стоял перед колодцем и смотрел в никуда широко распахнутыми глазами. Взгляд казался неосознанным, как у человека, повредившегося рассудком. Но вот его ресницы слегка дрогнули, веки моргнули, а крепко стиснутые челюсти разжались, выпустив наружу вязкую нить слюны. Теперь он присутствовал. Он видел.

Фигуры двух девушек, склонённых над колодцем, окутала лёгкая дымка.

Что-то, не поддающееся описанию, скользнуло из недр червоточины и обвилось вокруг их тонких шеек.

Что-то невозможное настолько, что просто не могло существовать, проникло в их полуоткрытые рты.

Что-то пило из них, словно из волшебных сосудов, а потом излило обратно.

Кристиан всё смотрел и смотрел, не в силах оторваться от этого тошнотворно-прекрасного зрелища, а его великолепные, чёрные, как смоль, волосы медленно покрывались серебром.

* * *

1812 год. Франция. Париж.

— Здравствуй, милый папочка, — они уселись рядом по обе стороны от массивного надгробного камня — две шикарные дамы, одетые по последнему слову моды.

— Прости, что давно не навещали тебя, — одна из сестёр положила на землю скромный букетик из полевых цветов, — Так много всего произошло.

— Представляешь, папа, наша Арманда теперь графиня, — завистливо пожаловалась вторая, — Всамделишная графиня. Уже полтора года, как.

— И уже полгода, как вдова. Ах, я так скучаю по своему бедному Шарлю, — грустно добавила Арманда, — Но Флёр, возможно, будет более удачлива — к ней посватался сам барон де Пулье, восходящая звезда армии, один из лучших полководцев императора.

— Суеверный скряга, — фыркнула Флёр, — Ты только глянь, что он мне подарил в день помолвки.

Она распахнула тончайшую шаль на своей шее и продемонстрировала могильному камню изящно выполненное, но очень скромное серебряное распятие.

— Прекрасная работа, — похвалила Арманда.

— Ты получила от своего Шарля превосходного скакуна и алмазные подвески, — прошипела Флёр.

Обе уставились друг на друга ненавидящими взглядами, потом рассмеялись. Сёстры сложили прелестные головки на надгробие и некоторое время молчали, подставив бледные лица нежным лучам восходящего майского солнца.

— Мы должны проститься с тобой, папа. Наверное, надолго. Император начинает новую кампанию, его армия продолжит свой поход на восток, — поведала Арманда.

— И мы идём с первым эшелоном войск. Прямо сегодня, — подхватила Флёр.

Она доверительно пригнулась к выбитому в камне лику сурового усатого мужчины:

— Понимаешь, папа, нас постоянно мучает дикая жажда.

При этих словах черты лица девушки размылись; чувственный рот разошёлся багровой прорехой — от уха до уха — открывая четыре ряда кривых акульих зубов, а глаза почернели — тьма поглотила радужку и белки.

— Ну-ну, милая, возьми себя в руки, к нам идёт наш верный Кристиан.

По дорожке, сильно хромая на правую ногу, шёл высокий седой старик. Он остановился за пару шагов до могилы, с достоинством поклонился могильному камню и произнёс в пустоту перед собой:

— Простите, миледи, но мы должны отправляться — армия не станет ждать даже вас.

Девушки поднялись и нежно поцеловали блестящую поверхность камня.

Потом подхватили под руки своего слугу и устремились прочь, не оглядываясь.

Каменный лик оставался бесстрастным, лишь из уголка незрячего глаза выкатилась скупая, солдатская слеза.

Глава девятнадцатая. Вечные и мёртвые. Часть вторая

— Я вынужден прервать вашу безусловно трогательную историю, дражайшая графиня, а море восторженных комментариев оставить на потом. Дело в том, что я просто обязан спросить, милые дамы, — палец вампира упёрся в лобовое стекло, — Я один вот это вижу? Мне казалось, что я пропустил понюшку, — Йорген криво осклабился.

По обочине пустынной, заросшей трассы к пикапу приближалась группа бегунов. Их было чуть больше дюжины — мужчин в летних тренировочных костюмах и женщин в шортах и коротких топиках. Легкоатлеты разного возраста, от стариков до подростков. Замыкал процессию седой мужчина, смахивающий на престарелого хиппи начала семидесятых. В руках он сжимал красные флажки — старикан заменял стопари. Возглавляла процессию женщина — приземистая и ширококостная. Её огромные груди и необъятная задница с трудом поместились в плотный тренировочный нейлон. Роскошную кудрявую шевелюра разделяли несколько прядей, а те, в свою очередь, разветвлялись на множество африканских косичек. Тёмная кожа блестела потом, словно отполированные бока похоронного катафалка. Женщина была негром. Или полу-негром. А, возможно, ваще эфиопом.

— Nique ta mere, — одновременно и вслух прошептали обе сестрички.

Невозможное зрелище их ничуть не развеселило. Они уже успели перебраться вперёд, на пустующее пассажирское сидение, и теперь мрачно наблюдали за приближающейся процессией.

— Когда ты был живым инквизитором, тебя наверняка учили, что меч — это продолжение руки, — предположила одна из сестёр.

—Было дело, — усмехнулся Йорген, — Но эта фраза уже давно стала древним мемом.

— Неважно, — отмела вампиресса, — Помни, когда кончатся патроны, продолжением твоих рук станут роскошные тигриные когти, и поверь мне, они кое-чего стоят.

— Ты думаешь, на этот раз всё закончится? — спросила вторая и, заметив недоумевающее лицо Йоргена, добавила, — Думаете мы пропали, графиня?

— А как вы сами считаете, баронесса, зачем этой толстожопой суке столько народу? Кстати, разве вы не видите, она притащила с собой всех самых крутых пиздюков — сливки своей расы? И мы ещё посмотрим, кто тут пропал. Разве вы забыли, баронесса? Нас теперь трое.

— Угу, зелёный недоросль, две обдолбанные в говно сучки и ржавый пикап, — мрачно согласилась Флёр, — А скажут, а скажут, что нас было четверо.

— Может, вы всё-таки объясните и расскажите, что тут... — задал естественный вопрос шевалье, но Арманда ткнула пальцем в сторону тёмнокожей женщины — предводительницы колонны легкоатлетов, — Она объяснит.

Тем временем группа бегунов приблизилась к пикапу и остановилась в десяти шагах от автомобиля. Замыкающий старикан поднял вверх красные флажки, но, оглянувшись, и удостоверившись, что трасса сзади абсолютно пуста, выключил аварийный сигнал. Спортсмены, вместо того, чтобы отирать пот, чесать подмышки и пить воду из маленьких пластиковых бутылочек, застыли на месте, став похожими на восковые фигуры.

Арманда вышла из пикапа — на сгибе её локтя покоился ствол автоматической винтовки Диемако. За ней последовала Флёр, дуло Ремингтона смотрело в завешенное тучами ноябрьское небо, снова просыпавшееся медленным снегом. Йорген вынул ключ зажигания, заботливо спрятал его под резиновый коврик и присоединился к сёстрам. За поясом его потрёпанных джинсов торчала рукоятка барабанного шестизарядного револьвера — в рок-магазине всё же нашлось оружие.

— Привет, девчонки, — помахала им рукой предводительница спортсменов.

Сестрёнки не ответили на приветствие.

— Я волновалась, — продолжила женщина, ожесточённо почёсывая правую ягодицу.

Её задница, даже стянутая упругим материалом, волнующе колыхалась, будто желейный торт.

— Почувствовала, как крамольные мыслишки заполнили вашу дурную голову. Она же у вас, ущербных бедняжек, одна на двоих — я про мыслительные возможности, естественно.

Женщина оставила свою задницу в покое и принялась яростно раздирать длинными ногтями полоску жира, выпирающего из под трико на её округлом брюхе.

— Вот и поспешила к вам бегом, дабы напомнить о нашем договоре и предостеречь от возможных ошибок. Заодно решила спортом немного позаниматься. Фигуру поправить. Вот и детишек с собой взяла. Им тоже полезно. Узнаёте кого?

— Тяжёлая артиллерия, — оскалилась Арманда, — Приятно видеть, насколько ты нас боишься, госпожа.

— Не льсти себе, страшненькая, — усмехнулась тёмнокожая. — Это просто спорт. А это тот несчастный, ваш первообращённый? Получился такой же никчёмный мутант, как и вы сами? И дурак, надо полагать, если согласился стать таким по собственной воле.

Она небрежно кивнула в сторону Йоргена, хотя внимательный взгляд ярко-жёлтых глаз оценивающе исследовал облик бывшего инквизитора.

— Чё это за пизда черномазая? — поинтересовался шевалье.

Трое женщин поморщились и сделали вид, что не слышали вопроса.

— Contrat terminé, la tabarnac de pute, — прошипела Флёр, направляя на темнокожую дуло Ремингтона.

— Не горячись, сестрёнка, — Арманда обезоруживающе улыбнулась тёмнокожей и положила руку на ствол дробовика, слегка опустив его к земле.

Теперь Ремингтон целился точно в грудь спортсменке.

Графиня выжидала, почтительно взирая на темнокожую женщину. Та поймала её взгляд и, вздохнув, обратила своё, блестящее от пота, лицо к мёртвому инквизитору.

— Ладно, бестолочь, отвечу на твой грубый вопрос. Может это кое-что прояснит для тебя. Возможно, ты примешь правильное решение — оставишь этих неудачниц и примкнёшь к своей истинной семье. У тебя ещё есть возможность так поступить. Что же касается моей личности, то я — мама этих непослушных девчушек. Вернее сказать — прародительница. Моё имя — Сехмет. Я — лев, я — кобра, я — палящий диск солнца, я — месть, я — кровь...

— Достаточно. Пожалуйста, замолчи, — Йорген поднял вверх обе ладони своих рук, а потом опустил вниз, ухватившись за рукоятку револьвера, торчавшего у него из-за пояса.

— Однако ты не просто ущербный сучонок, ты ещё и невоспитанный невежда, — кошачьи глаза Сехмет прищурились, разгораясь хищным пожаром, — Ты прервал даму и свою госпожу...

— Да заткнись уже, мама, — ответствовал Йорген, — Никакой я не невежда. Невежды не служат римским понтификам. Знаю я всё про тебя. Египетская мифология. Обязательный материал для изучения в университете, который я закончил десять лет назад. Кстати, мне больше нравится сказание о Каине. Да и личность он, на мой взгляд, гораздо харизматичней, чем твой спутанный легендарный образ. Я предпочитаю видеть старину Каина в роли первого вампира на Земле.

Лицо темнокожей женщины побелело от негодования, она открыла было рот, но оттуда вылетели лишь клочки белой пены.

— Оставим в покое этот сложный вопрос и вернёмся к чему-нибудь более приземлённому, — ласково предложила графиня, обращаясь к собеседнице, — Давайте опять за спорт. Значит вы, госпожа, предпочитаете групповые пробежки?

В ответ Сехмет растерянно покивала головой, как бы отгоняя навязчивую мошку, что докучает ей. Темнокожая богиня взирала на Йоргена, как на кусок жаркой, трепещущей плоти, невзирая на то, что тевтон был абсолютно и необратимо мёртв, отличался необычайной бледностью, да к тому же дурно пах.

— Чудненько! — воскликнула Арманда. — А мы с сестрёнкой предпочитаем стрельбу по мишеням. Давайте устроим небольшое состязание. Играем на вылет. И, прости, мама, ничего личного, это просто спорт. Огонь!

Последние слова графини потонули в грохоте раздавшихся выстрелов.

Огромный бюст тёмнокожей предводительницы бегунов явил воистину грандиозный фейерверк, изрядно добавив багрянца в снежную палитру окружающего пейзажа. Револьвер Йоргена не успел поучаствовать в забаве — винтовочные пули и армейская картечь распылили чудовищные сиськи в облако красных брызг. Однако чуть позже для его Ругера Блэкхавка сорок пятого калибра работа всё же нашлась. И для Ругера и для его великолепных тигриных когтей. И работы было много.

— Остерегайся Дракулу и Миркаллу — они самые опасные. И не выпускай из виду Кристен Стюарт — это самая коварная бестия на свете, — сказала Арманда у него в голове.

— Кто такая эта Стюарт? — спросил Йорген, но ответа не получил.

Флёр подошла поближе к телу чернокожей толстухи, распростёртому на заснеженном асфальте, и разрядила ей в голову свой Ремингтон. С головой поверженной богини произошло ровно то, что происходит в таких случаях с обычными головами — она разлетелась в стороны кровавыми ошмётками.

— У нас примерно полчаса до того, как она встанет, — вновь прозвучало у него в голове.

Спортсмены никак не отреагировали на произошедшее, хотя Йоргену сразу стало понятно — такого поворота событий никто из них не ожидал. Поэтому случилось немного не то, чего ожидала наша троица. Это дало им немного времени. Совсем чуть-чуть, совсем каплю. Именно ту каплю, что была необходима для победы. И вот, что произошло дальше.

Как только последние, окровавленные куски черепа великой Сехмет пали на заснеженный асфальт, кровососы её команды бросились вперёд, но до автомобиля добежало лишь трое. Остальные остановились на месте, вновь ошеломлённые ещё одним невероятным событием. А случилось следующее.

Едва невнятные куски, бывшие ранее челом прародительницы всех вампиров на Земле коснулись лобового стекла п одна любительница бега из дюжины прибывших кровососов, вдруг молча бросилась на старика с красными флажками, что стоял, разинув рот и выпучив глаза, наблюдая, как его тренер лишается головы. Нападавшая была мала ростом, чернява, вертлива и, как в дальнейшем оказалось, смертельно опасна. Будь на месте Йоргена белобрысый тевтон Юрген, он не смог бы насладиться совершенными движениями завораживающего танца смерти, что вскоре продемонстрировала эта превосходная пара — обыкновенный человек, пусть даже тренированный инквизитор, вряд ли смог бы распознать молниеносные движения. Они действительно прекрасно подходили друг другу — высокий, косматый старикан в жёлтых трусах и миниатюрная женщина, что чертами лица и чёрным пушком над верхней губой напоминала об образе ветхозаветной Юдифь.

— Tant mieux! — в голос воскликнула графиня, полоснув короткой очередью по груди сухонькой старушки, внезапно оказавшейся возле неё.

Та повалилась на бок и Арманда ткнула локтем в бок свою сестричку. Та опустила вниз ствол культового Ремингтона одиннадцать и всех троих снова накрыл дождь из кровавых брызг и кусочков раздробленных костей.

— Милый шевалье, вы только посмотрите — это как фигурное катание, только ещё красивее. Такое вы больше нигде не увидите. Они — неотразимы, не находите?

Пара была великолепна. Действо, развёртывавшееся перед глазами опешивших кровососов, не являлось схваткой. Это, несомненно, был утончённый танец.

Чернявая описала полукруг, огибая своего партнёра — в стороны полетели лоскутки кислотно-зелёной футболки и обрывки жёлтых трусов. Старик поймал вытянутую руку с длиннющими жёлтыми ногтями, воткнул чернявой в глаз древко своего красного флажка и завертелся на месте, исполняя жесточайший тодес. Потом разжал свою руку. Женщина унеслась высоко вверх, откуда вскоре пала обратно, грациозно приземлившись на все четыре конечности, словно большая кошка. С бёдер старика соскользнули располосованные спортивные трусы — его красные, сморщенные муди сползли вниз и повисли возле его колен, раскачиваясь, словно маятник. Флёр заржала в голос, будто дикая кобылица, но смех этот быстро оборвался — кто-то мелькнул рядом, выбив из рук девушки её дробовик.

В этот момент Йорген почувствовал вибрации воздуха и инстинктивно отклонился назад. Перед его лицом пронеслись ужасные когти — прямые и смертоносные, как итальянские стилеты. Потом он увидел мелькнувшее лицо — рыжие волосы, надменный взгляд серых глаз, лошадиная нижняя челюсть. Образ был слишком кинематографичен, чтобы у Йоргена оставались сомнения. Мёртвый инквизитор и неживая актриса сцепились, словно два бультерьера.

Кристен ловко выбила у него из руки револьвер и прыгнула прямо на его широкую грудь, обвивая крепкую шею своими тонкими, но необычайно сильными руками. Йорген слегка скривился, когда в его спину вошли десять отточенных клинков. Актриса обхватила его ногами, завершив популярную «Застёжку». Она широко распахнула свой рот и Йорген залюбовался великолепными белоснежными клыками. Улыбка сошла с его лица, как только голова Кристен дёрнулась вперёд, словно атакующая гадюка. Через мгновение она отшатнулась назад, сжимая в зубах кусок мужской щеки.

— Прекрасный поцелуй, — прозвучал у него в голове голос одной из близняшек, — Не робей, ответь ей тем же.

И он ответил. Широко распахнул свою пасть и, прежде, чем поцеловал в ответ, поймал взгляд широко распахнутых серых глаз. Стальные очи подёрнулись пеленой первобытного ужаса, а зрачки женщины, что совсем недавно были не больше точки от булавочного укола, расширились, превращаясь в чёрное зеркало.

На блестящей от ужаса поверхности радужки Йорген увидел своё отражение, увидел, как его рот развалился жуткой прорехой — от уха до уха — а потом всё закончилось — четыре ряда кривых акульих зубов с хрустом вонзились в рыжеволосую женскую головку. Верхняя часть черепа вампирессы треснула, будто яичная скорлупа — Йорген втянул в себя её размягчённый мозг и моментально скривился — нотки гнилой хурмы, приправленные глупостью, не соответствовали его вкусу. Он оттолкнул от себя ослабшее тело, поднял свой Ругер, и, для верности, всадил в обрубок лошадиной челюсти парочку револьверных пуль.

— Вы нас весьма впечатлили, шевалье. Кстати, дамам нужна ваша помощь, — хрустальными колокольчиками прозвенели близняшки у него в голове.

Йорген огляделся, ожидая увидеть своих девчонок, отбивающихся от вампиров, но ситуация складывалась иначе. Арманда и Флёр не спеша продвигались вперёд — стволы штурмовой винтовки и дробовика изрыгали огонь и дым. Кидающиеся на них кровососы разлетались в стороны кусками алой плоти. Йорген немного расстроился — никто из вампиров не падал, горя и превращаясь в пепел.

— Это потому, милый Йорген, что мы их убиваем как бы понарошку. Они ещё встанут, — обнадёжили его сестрички, — Мы сейчас всего лишь прореживаем их ряды — своего рода артподготовка. Кстати, можно считать её законченной. Теперь пора браться за дело. Присоединяйтесь, шевалье.

— А где эта озорная парочка? — спросил Йорген, крутя головой в безуспешной попытке отыскать старика с висящими до колен мудями и женщину с красным флажком в глазу, — Проклятая Стюарт отвлекла меня от бесподобного зрелища.

— А вот их ты больше не увидишь, — ответил ему первый женский голос.

— Миркала Карнштейн и Влад Тепеш наконец-то канули в полное, абсолютное небытие, — добавил второй голос, — Забавно, что эти два паразита убили друг друга словно два верных пса, защищающие своих хозяев. Те, кто их создал — давно в земле, а эти двое сцепились, дабы овладеть пальмой первенства, которую каждый из них втайне мечтал посадить на могиле своего писателя. Жаль их, конечно — мир оскудел без двух столь одиозных личностей. Но на смену старому всегда приходит что-то новое. Так вы поможете нам, шевалье добить этих жеманных уродцев?

Все трое откинули в сторону ненужные теперь стволы. Чудовищная троица шагнула вперёд — навстречу уцелевшим вампирам; тех было шестеро. Йорген улыбнулся, глядя, как его пальцы превращаются в кривые тигриные когти. Ему очень хотелось убивать.

* * *

Сегодня было жутко холодно. Последние ноябрьские дни жёстко напоминали о приближении зимы, что по всем приметам обещала быть безжалостно суровой. Свинцовое небо сыпало мелким снегом, море волновалось — плевалось вверх жёлтыми сгустками пены. Теофил Рух очнулся от липкой дрёмы и попытался приподнять голову, но это оказалось не просто. Щека Его Преосвященства надёжно примёрзла к ствольной коробке пулемёта Браунинга. Будущий понтифик шёпотом выругался и резко дёрнул головой — капли крови моментально проступили сквозь седую щетины.

— Оскаала, смени меня, я немного погреюсь, и проверю нашу фрау.

Не дожидаясь ответа, горбун ловко спрыгнул со стрелковой башенки — огромные ступни, обутые в страшные шипованные сапоги, проломили лёд, присыпанный молодым снегом, и погрузились по щиколотку в мокрый песок. Его Преосвященство нацепил перевязь с мечом и поплёлся к огромному костру — тот уже догорал — ветер выдувал снопы искр — угольки взлетали вверх, чтобы погибнуть в схватке с легионами снежинок. Возле костра стоял грубо сработанный стул с высокой спинкой и широкими подлокотниками — его длинные ножки были вкопаны в грунт. Примотанная верёвками к стулу женщина не подавала признаков жизни — лишь резкие порывы балтийского ветра трепали её распущенные локоны. Смола с серебром. Горбун приблизился сзади и, наклонившись, зарылся лицом в роскошную шевелюру. Соткен не пошевелилась, но Рух знал, что она присутствует.

— Потерпи немного, моя любовь, — произнёс горбун, — Она идёт. Ждать уже совсем недолго. Так сказала Оскаала.

Он встал на колени возле пленницы, и достал из кармана подготовленный заранее шприц.

— Видишь, я не хочу, чтобы ты мучилась, ты всё неправильно поняла, — горбун нахмурился — правая рука с двумя отсутствующими пальцами плохо повиновалась ему, — Но я не сержусь на тебя, mio cuore, я готов всё простить тебе, лишь бы быть с тобой рядом.

Его Преосвященство воткнул иглу в основание бутона мёртвой розы, что роняла сухие лепестки на смуглую кожу, и чётко попал.

Соткен не смогла сдержаться. Мучительный стон донёсся из под скотча, которым был заклеен её рот.

Но Теофил Рух лишь грустно улыбнулся — он знал — то был стон облегчения.

Он воровато оглянулся на броневик, и, заметив, что на башенке стрелка так никто и не появился, вытащил из кармана смятую сигарету. Соткен приоткрыла один глаз и уставилась на угощение.

— Только давай без глупостей. Договорились, любовь моя? — спросил горбун, вынимая из костра пылающую ветку.

Соткен кивнула. Горбун прикурил и, рванув полоску скотча на лице женщины, сунул ей в рот дымящуюся сигарету.

— Пить, — произнёс тихий дрожащий голос.

— Помни о своём обещании, милая. Покури пока что тут. Я сейчас принесу воды.

Он выпрямился и поморщился — невзирая на сухой плавник, который он только что подкинул в огонь, костёр жутко дымил, словно топливо было напрочь сырым. Клубы дыма обволокли стул, превращаясь в рваные сгустки желтоватого тумана. Когда понимание пришло к Его Преосвященству, было уже слишком поздно. Его сильно толкнули в спину, и, когда он рухнул на колени, что-то тяжёлое ударило его в затылок. Мир вокруг погас.

* * *

Ему снился прекрасный сон: он лежит на широченной кровати под воздушным балдахином и наслаждается мягкостью ложа и запахами цветов, которыми засыпана вся его спальня. Уже рассвет и он слышит торопливые, но осторожные шаги горничных — они готовятся к его скорому пробуждению. Сервируют кофейный столик, готовят халат для душа и чистые полотенца. Одна, особо бойкая служанка, что-то тихонько спрашивает у второй — наверное новенькая. Он пошарил рукой сбоку от себя. Пусто. Наверное, его любовь уже проснулась и сейчас принимает прохладную ванну с душистыми маслами — мелисса и лимонник. Он моментально ощутил этот кисловатый аромат, сердце сладко заныло.

— Разбудите его, — голос служанки стал громче, а его тон — груб и резок.

Роскошное ложе вдруг показалось совершенно неудобным. Аромат трав сменился приторным запахом свежевскопанной земли. Кто-то небрежно откинул полог и яркий свет ослепил, игнорируя плотно сомкнутые веки. Он попробовал открыть глаза, но те не слушались. Болезненные спазмы сжали в ледяных тисках его виски. Мучительно ныл затылок. Горничные склонились над ним. Одна из них размахнулась и влепила ему сильную пощёчину. Вторая, державшая наготове кувшин с водой, набрала полный рот влаги и сильно прыснула ему прямо в лицо. Это сработало — веки наконец-то поднялись. Он уставился на размытые образы склонённых над ним служанок — и когда зрение наладилось, поразился абсолютному сходству их милых мордашек. Одна из них снова занесла руку для пощёчины, но вторая — с кувшином в руках — лишь отрицательно покачала головой.

— Достаточно, милая Флёр, калека очнулся, а больше нам и не надо. Твои удары провоцируют грандиозные выплески адреналина, а это сильно меняет вкус крови. Прекрати портить наш ужин.

Та, которую назвали Флёр с сожалением опустила руку.

— Я объелась на пару дней вперёд, сестричка. После сегодняшнего королевского пиршества мне совершенно не импонирует водица, что течёт в жилах этого инвалида. Это всё равно, как выйти из роскошного ресторана и сразу же покушать из помойного бачка. Об ужине можно не беспокоиться. Он сам скоро явится сюда. Кто-нибудь из здесь присутствующих умеет готовить кошатину?

Теофил Рух крепко зажмурился, а когда открыл глаза, то две юные горничные обернулись странной парочкой — это были сёстры-близняшки. И Теофил их уже видел. Совсем недавно они убили трёх его инквизиторов. А четвёртого утащили в полон.

Он огляделся. Просторная комната. Окна завешены полуистлевшими прозрачными портьерами. Сам он сидит на массивном стуле — брате-близнеце того, что под Соткен. Сама она рядом — её сидение выкопали из песка и перенесли сюда. Оба пленника жестоко связаны — руки на подлокотниках, ноги примотаны к ножкам их стульев, а шеи — к высоким спинкам.

— Принесите воды, — еле слышно, но весьма настойчиво, произнёс горбун.

Первая, с кувшином в руке приблизилась, схватила его за волосы и наклонила сосуд над его лицом:

— Рот открой, но пей мало — тут, на песчаной косе, больше нет пресной воды.

— Не мне, — прохрипел горбун.

— Ей, — он попытался мотнуть головой в сторону кривушки.

— Она может сама попросить, если захочет, мы никогда и никому не отказываем в адекватных просьбах, — фыркнула девчушка.

Теофил Рух скосил глаза. Наверное это было то ещё зрелище, потому как сестрички разразились истерическим смехом — спонтанно и в унисон.

Скотч исчез с лица Соткен — её язык облизывал искусанные в кровь губы, лицо белело, словно лист бумаги, а воспалённые красные глаза широко распахнуты — она с ужасом наблюдала за вампирессами. Из приоткрытого рта доносилось прерывистое дыхание насмерть испуганного человека.

Теофил Рух, бывший польский епископ и единственный нынешний претендент на папскую тиару, не смог сдержать тяжёлого вздоха.

— Ну-ну, калека, не раскисай.

Девчушка поставила на стол кувшин, отёрла руки о матовую кожу мотоциклетной курточки и протянула горбуну правую ладонь.

— Я Арманда.

Выждав пару ударов сердца она с удивлением уставилась на свои пальцы — тех не было — вместо них имелись кривые тигриные когти, которые были раза в три длиннее оригинала. Не дождавшись дружеского рукопожатия, она спрятала свою ужасную кисть за спину.

— Не волнуйся, Теофил. Никто из вас двоих в ближайшее время не умрёт. Во всяком случае от наших рук.

Арманда мило улыбнулась. Бывший епископ содрогнулся, увидев разошедшийся до ушей рот, ощеренный четырьмя рядами акульих зубов.

— Предлагаю нам всем немного поговорить. Для укрепления столь приятного знакомства. Кстати, я забыла представить вам, Ваше Преосвященство, одного интересного молодого человека. Уверена, он вам знаком. Шевалье Йорген, потрудитесь, пожалуйста, принести из соседней комнаты ещё немного мебели, дабы и мы смогли комфортно расположиться и прекрасно провести время за увлекательной беседой.

В дальнем углу комнаты, который только что был пуст, произошло какое-то движение. Воздух сгустился, очертания стен поплыли — тёмная фигура шагнула навстречу пленникам.

— Где ваш перстень, Ваше Преосвященство? Как же мне теперь вас приветствовать?

Йорген подмигнул горбуну, глаза которого бешено вращались — казалось, что сейчас с ним случится приступ жестокой истерики. Но Теофил Рух справился с эмоциями.

— Вот эта фрау его проглотила, — длинный нос епископа шмыгнул в направлении Соткен, — Теперь мне приходится копаться в её дерьме, чтобы вновь заслужить одобрение небес. Я разрешаю тебе пропустить церемониальный поцелуй, сын мой.

Йорген слегка улыбнулся и вышел прочь из комнаты.

— Итак, уважаемые, — Арманда запрыгнула на крепкий, дощатый стол, и уселась там на корты; её страшные когти впились в край столешницы — на пол посыпалась сухая краска и кусочки древесины, — С чего мы начнём нашу занимательную беседу? У вас наверняка имеются к нам вопросы. Не стесняйтесь, спрашивайте.

Когда вампиресса произносила слова, её пасть приходила в движение, но оно не было похоже на мимику разговаривающего человека, — огромные челюсти просто монотонно клацали, обнажая акульи зубы.

— Это и есть ад? Скажите мне, пожалуйста — для меня это очень важно. Семь лет назад я умерла, и сейчас расплачиваюсь за грехи свои? — вдруг подала слабый голос Соткен.

Её мелко трясло, а из глаз катились крупные слёзы.

— Ну, мамочка, — протянула Флёр, стоящая у неё за спиной, — Ты начинаешь с самого сложного.

— Мы, к сожалению, не располагаем достаточным количеством времени для обсуждения этого, несомненно стоящего, вопроса, — добавила Арманда, — У нас на хвосте шесть элитных высших вампиров и их прародительница — древнеегипетская злобная богиня-кровосос. Могу тебе сказать, фрау, только одно: если это действительно преисподняя, то мы с сестричкой — вовсе не демоны, что там хозяйничают. Так что давай воспринимать окружающую действительность, как относительную реальность.

— Мне это уже говорил один мальчишка, когда мы с ним оказались в виртуальном мире его любимой компьютерной игры, — проныла Соткен, — Ну хотя бы обрисуйте в двух словах: что за нахуй здесь творится?

— Хороший, умный мальчик, — нетерпеливо заметила Флёр, — Однако ты, старушка, спроси нас о чём-нибудь более приземлённом, говорят тебе — время мало, а нам просто необходимо прийти к какому-нибудь соглашению, потому как часа через два здесь произойдёт жестокая массакра.

— Погодите, баронесса, — Арманда села на задницу, свесив тощие ноги, обутые в розовые конверсы, вниз.

Её пасть приняла вид нормального человеческого рта, а когти снова стали худенькими девичьими пальчиками.

— Эта женщина моложе тебя лет на двести с хвостиком, а ты называешь её старухой. Извинись немедленно.

— Извините фрау... — на пленницу вопросительно уставились два чёрных, лишённых белков и радужки, глаза.

— Соткен, можно без фрау, — всхлипнула Соткен.

— Драгоценная Соткен, — теперь Арманда разговаривала нормально — человеческие губы двигались согласно произносимым словам, — Я вкратце обрисую тебе ситуацию, ибо вижу — вопрос этот тебя сильно мучает. Так вот — семь лет назад с миром случился Апокалипсис, описанный в так называемой Библии. Но не всё развивалось согласно сценарию. Что-то пошло не так. Это было, как пилотная серия — захватывающее действо, насыщенное страстями и событиями. Потом сериал скатился в унылое говно, в котором мы все сейчас варимся. Драйв продолжается лишь для некоторых, особенных существ. Они соперничают друг с другом за власть, славу, поклонников, влияние, за веру в себя. Цель каждого из них — свой собственный культ. А есть ещё и те, кому вообще ничего не надо. Эти отморозки долго спали, пресыщенные удовольствием, а теперь проснулись, потревоженные, и просто развлекаются. Эти гады — самые опасные.

— Что это за особенные существа? — спросила Соткен.

— Те, кого называют богами, — скорчила недовольную мину Флёр.

— Богов не суще... — начал было горбун, но Флёр наклонилась и поцеловала епископа прямо в губы, страстно и взасос.

Лицо Его Преосвященства посинело, он закашлялся и захрипел, ловя ртом воздух.

— Люблю мужчин в возрасте, — мяукнула баронесса.

Дверь в комнату распахнулась — на пороге показался Йорген. Тевтон тащил за собой пару стульев.

— Прошу вас, милые дамы, — он галантно предложил сидения своим спутницам.

— Мерси, шевалье, — Флёр грациозно плюхнулась на задницу.

— Скажите, уважаемый шевалье, — обратилась к нему Арманда — она продолжала сидеть на столе, — Вы можете поручиться за своего бывшего патрона? Дело в том, что нашему общению не хватает некоторого комфорта, и я легко могу это исправить, но только если что-то пойдёт не так, то вы, Йорген, будете сами разгребать последствия.

Её пальцы снова обрели вид когтей.

Йорген подошёл ближе к связанному епископу, которому наконец-то удалось вдохнуть.

— Веди себя прилично, калека, — процедил он сквозь зубы, — Лучше для тебя уже не будет, но я могу превратить жалкий огрызок твоей никчёмной жизни в невыносимую, кристально чистую муку.

Теофил Рух шумно выдохнул и кивнул.

— Конечно, ваша светлость, — тевтон повернулся к Арманде, — Я готов поручиться за Его Преосвященство. Это же мой духовный отец.

Арманда моментально оказалась возле горбуна — мелькнула бледная рука — Соткен сжалась и закрыла глаза. Рассечённые путы пали на половые доски. Теофил Рух сморщился от боли в затёкших конечностях, потом склонил голову и слизнул капельку крови со своего плеча. Тигриный коготь пропорол проклёпанную кожу его бригантины, будто марлю.

— Премного благодарен, — епископ чуть склонил лохматую голову и, прихрамывая, поспешил к Соткен.

— Прошу вас, — произнёс он, и тигриные когти зависли в воздухе напротив сдавленной верёвками женской груди.

— Я сам, позволите? — не дожидаясь ответа вампирессы, горбун принялся шарить по своим многочисленным карманам, — Эта женщина серьёзно больна и не может отвечать за свои поступки. Мне нужно принять некоторые меры предосторожности.

На свет появился шприц и стеклянная ампула. Теофил Рух сбил ей носик и принялся выбирать жидкость.

— Опий, — скривилась Арманда, втянув носом воздух, — Хмурое зелье маргиналов. У неё абстиненция?

Горбун кивнул.

— Сделай ей необходимую дозу — так, чтобы она прекрасно себя чувствовала, но не роняла сопли. Остальное давай сюда, — маленькая ладошка требовательно протянулась вперёд.

Епископ взял со стола плетёную корзиночку и вывалил туда содержимое своих карманов. Ампул было не очень много.

— Остальное в броневике, — сказал он, когда Арманда нетерпеливо щёлкнула пальцами и опять протянула руку.

— Уколи её, а потом развяжи.

Епископ послушно приступил к исполнению этого пожелания.

Потом сунул женщине в рот прикуренную сигарету и отошёл немного в сторону, морщась и потирая разбитый затылок.

— Есть мысли, как поговорить с Невенкой и забрать клинки из автомобиля? В идеале нам нужен и сам броневик. Это намного упростило бы предстоящее всем нам веселье.

Йорген слегка пнул горбуна под колено. Епископ смешно присел на корточки.

— А почему вы не забрали её, когда схватили меня? Она же спала, а люк был открыт.

Удивлённый зелёный глаз Его Преосвященства изучал узор на портьерах, а удивлённое карие око ощупывало маленькую грудку баронессы. Вопрос же был адресован Йоргену.

— Невенка не спала, — хмыкнул шевалье.

— И люк был закрыт, — хихикнула графиня.

— Тебя подставили, лях ты горбатый, — улыбнулась баронесса.

Теофил Рух потёр лоб своей огромной красной ручищей и, подойдя к Соткен, вытащил у неё изо рта обугленный фильтр. Он с видимым трудом опустился на задницу возле её стула, сложив по-турецки свои кривые тонкие ножки.

— На каждого мастера меча найдётся ещё более искусный мастер меча, а на каждого хитреца найдётся ещё более изощрённый хитрец. Ты же и сам это понимаешь.

Арманда подошла к горбуну и ободряюще потрепала его вьющиеся сальные волосы.

— Придумай, Тео, как нам поговорить с Невенкой. И получить броневик. И нам нужны ваши мечи. Точнее — нам нужны вы со своим оружием и на нашей стороне. Скоро сюда пожалует Сехмет, и теперь она будет готова к бою. Вы должны присоединиться к нам, смертные. Это — ваш единственный шанс выжить.

Что-то легонько стукнуло в окно. Флёр прижалась носом к запылённому стеклу.

— Милая сестричка, — произнесла баронесса, — Сдаётся мне, что разыгрываемая сейчас партия немного сложнее, чем мы её себе представляли.

— Эй, кровососы! Вы хотели поговорить со мной? Я и сама соскучилась по своим любимым родственникам, — раздался с улицы грубоватый девичий голос.

Все бросились к окну, лишь Соткен осталась сидеть — её лицо преисполнилось выражением скорбного отдохновения.

Перед входной дверью двухэтажного домика смотрителя маяка стояла девушка.

Она прижимала к своей плоской груди четыре одинаковых клинка. Загнутые гарды полуторных мечей торчали из потёртых кожаных ножен. Заметив, что за ней наблюдают, девушка нетерпеливо тряхнула распущенными фиолетовыми волосами:

— Так я могу войти внутрь?

* * *

— Она издевается над нами? — тонкие брови Флёр взлетели вверх — изогнулись, готовясь преломиться.

По лестнице уже грохотали башмаки Йоргена — кровосос привирал, что пламя страсти окончательно затухло в его холодной груди.

— Эй, зелёный, — крикнула ему вслед Флёр, — Будь осторожен. Эта дурочка не так наивна, как кажется.

— Не трогай нашего мальчика, доченька, — ласково попросила Арманда, открывая окно, — Он весь такой влюблённый.

— Не ссы, чудовище, — ответствовала Невенка и важно шагнула в распахнутую перед ней дверь.

На пороге остановилась и нежно провела рукой по щеке встречающего её вампира. У Йоргена по спине побежали мурашки, он почувствовал, как его рот превращается в пасть, но неимоверным усилием воли вновь обрёл контроль над своим телом.

— Ты такой... такой мёртвый, — грустно сказала Невенка и на её глазах проступили слёзы, — Ты пожертвовал собой ради меня. Ты уже два раза спас мне жизнь.

Она то же силилась взять себя в руки, но была всего лишь смертным человеком. Отступив вглубь дома на пару шагов, она кинула вампиру ключи и сказала:

— Подгони Ньялу к самому входу. Броневик скоро понадобится. Грядут потрясающие события.

Невенка столкнула шевалье с порога и захлопнула у него перед носом дверь. Потом поднялась на второй этаж, где её с нетерпением ожидали.

Соткен всё так же сидела на стуле, но теперь её смуглые руки нежно обнимали рамку старинного зеркала. Она упёрлась лбом в его заднюю часть и продолжала сладко рубиться, исправно исполняя функции напольного крепления.

Арманда встретила девушку широко раскрытыми объятиями. Невенка нахмурилась, но даже не попыталась вырваться из холодных рук вампирессы. Графиня ласково отобрала у неё клинки и передала их Флёр, которая приняла груз а после, без обиняков, грубовато чмокнула девушку в щёчку. Арманда подвела Невенку к зеркалу — там на полу сидел Теофил Рух — он напоминал старого шута, отдыхающего возле ног своей королевы.

— Скажи мне, дорогая Невенка, что ты видишь? — Арманда отпустила плечи девушки.

Невенка хотела сказать что-нибудь про чудовище или мерзкую тварь, но отражение в зеркале заставило её проглотить слова. На смену сарказму пришло глубокое замешательство — она даже забыла спросить, с каких таких блатных херов Арманда отражается в зеркале. Их сходство действительно поражало. Арманда была смертельно бледна, как и полагается мертвецу, намного ниже ростом, и несравненно худее, но черты лица обеих девушек, осанка и манера держаться недвусмысленно указывали — эти двое близкие родственники. Они выглядели, как сёстры, причём Невенка была старшей.

Флёр кинула на стол охапку мечей, комично погрозила пальцем встрепенувшемуся горбуну, и подошла к девушкам. Появление в мире зазеркалья этого третьего образа окончательно выкосило Невенку, она лишь сопела, молча разглядывая их отражения.

— Прабабушка? — лишь только и смогла спросить.

— Прапрабабушка, — уточнила Арманда, — И прапратётушка.

— Только не надо никаких бабушка Арманда и тётушка Флёр, — попросила Флёр, — Не переношу этих щенячьих нежностей.

— А как же мне тогда вас называть? — серьёзно спросила Невенка.

Арманда улыбнулась, с сочувствием взглянув на своего отпрыска, а Флёр пояснила:

— Можешь обращаться к нам избегая пафосного панибратства. Титула "Ваша Светлость" будет достаточно.

— Хм, — Невенка недоверчиво покосилась на свою тётку, — Бабушка — всего лишь графиня, поэтому максимум, на что она может рассчитывать это — «Ваше Сиятельство». А ты тётушка — так вообще баронесса занюханная, поэтому «Ваше Благородие» — твой потолок, но я не буду использовать этот титул.

— И почему же? — вызывающе нахмурилась "занюханная баронесса".

— Мне нравится имя Флёр, — просто ответила ей Невенка, — Так тебя и буду звать.

Флёр улыбнулась, явно польщённая, её недовольство рассеялось.

Снизу раздался шум мотора, хлопнули двери и через мгновение Йорген уже стоял на пороге комнаты. Он взял со стола пару клинков.

— Пойдём, калека, потренируемся. Я давно мечтаю подрезать твой обвисший горб.

Теофил Рух моментально поднялся на ноги — предложение шевалье его явно заинтересовало.

— Отличная мысль, милый Йорген, — одобрила Арманда, — Покажи ему, что можно ожидать от высших вампиров, это скоро пригодится. И, мальчики, я вас умоляю — все свои тёрки оставьте на потом. Не поубивайте друг друга. Это будет на руку лишь Сехмет и её шайке. Они совсем скоро пожалуют к нам в гости.

Йорген кивнул и вышел, толкая перед собой горбуна.

* * *

— Я и моя сестричка должны поблагодарить тебя, милая Невенка, — произнесла графиня, не отрывая взгляда от окна — перед крыльцом кипела ожесточённая схватка, — Даже не зная о нашем существовании, ты явилась причиной резких перемен в нашей, весьма скучной в последнее время, жизни.

Она распахнула створки и крикнула:

— Шевалье, покажите ему, какую мышку валить первой, дабы застунить весь рой.

— Но графиня, — раздалось снизу, — Это тайные и слишком высокие поучения. Калека ещё не готов.

— Если ты ему их не откроешь, нас сегодня всех тут положат и линия передачи просто-напросто прервётся, — строго ответила Арманда и захлопнула окно.

Подойдя к Соткен, она легонько пнула её в колено. Женщина с трудом разлепила веки и уставилась на вампирессу. Взгляд её покрасневших глаз не обещал ничего хорошего.

— Хорош тут слюни пускать, — холодно произнесла Арманда, — Всё, что тебя интересует — принадлежит теперь мне. Ты можешь получить это, лишь исполняя мои приказы. Возьми меч и иди вниз.

Соткен не стала упираться. Взяла клинок и покинула комнату.

Вскоре снизу донеслась громкая команда Йоргена:

— Попробуйте меня убить. Вдвоём. По-настоящему. Нападайте.

Арманда улыбнулась и снова обратилась к Невенке.

— Ты наверное хотела бы узнать побольше про своих далёких предков? Услышать о их великих делах, подвигах, страстях и смерти?

— Нет, — просто ответила Невенка.

— Почему? — в унисон удивились близняшки.

— Я всегда думала, что являюсь коренной сербкой, и ошибалась. Французы меня в принципе не интересуют. Они мне не нравятся. Их картавый язык, замороченная и бестолковая кухня, дурацкие одежды и петушиный характер мне неприятны. Я расстроена, что мои корни берут своё начало в Галлии. Оттуда все неприятности — все эти революции, венерические болезни, минеты и отвратительная живопись.

Флёр сощурилась, подозревая очередной приступ сарказма, но Арманда взглянула сестре в глаза и баронесса расслабилась. Она с тревогой смотрела на тусклый диск солнца, что опускался за горизонт. Она серьёзно взглянула на праправнучку.

— Ладно, милая, давай пока оставим пространные рассуждения и вопросы — у нас нет на это времени. Ты знаешь, кто сюда идёт и что будет дальше?

Невенка перестала ухмыляться. Она выдержала пристальный взгляд кошмарных глаз и ответила:

— Конечно же знаю. Я знаю, кто сюда идёт, и что будет дальше. Я постигаю сокрытое и тайное. Вижу то, что неведомо даже таким необычным существам, как вы. Поэтому я так востребована.

Она некоторое время молчала. Все трое пристально пырились друг на друга. Сёстры рвали её сознание на куски, стараясь обнажить реальность, но обнаружили лишь холодную, небесно-голубую синь её блаженного рассудка.

— Кстати, вы правы, — произнесла Невенка, — Настала пора приготовиться к грядущим событиям. И, если вы хотите и дальше существовать в этих проклятых телах, внимательно послушайте, что я вам сейчас расскажу.

* * *

— Я бы мог зарубить вас обоих уже раза три, — сказал Йорген, избежав точно выверенного удара в лицо.

Он слегка отступил от двух запыхавшихся противников. Те были уже не в силах поддерживать яростный темп своих отчаянных атак.

— Но вы, конечно, просто великолепны, — Йорген опустил своё оружие и оперся двумя руками о гарду полуторника.

Лезвие погрузилось в белый песок.

— Тебя, Теофил Рух, следует уважать хотя бы за твой меч. Я всегда восхищался и завидовал твоему мастерству.

Епископ тяжело дышал — клинок в его руке заметно дрожал, а кривые ноги заплетались. Он медленно брёл к шевалье, вытянув вперёд лезвие своего полуторника.

— А вы, фрау Соткен, просто изумили меня, — тевтон слегка поклонился растрепанной женщине, — Где вы учились? Предположу, что это была фехтовальная секция от федерации HEMA. Лет двадцать постоянной практики. Я угадал?

— Двадцать пять, — прохрипела Соткен и, выпустив из рук оружие, упала на четвереньки.

Женщину начало жестоко рвать.

— Ну-ну, спокойней, драгоценная, — Йорген уставился на Соткен своими жуткими глазами, — Возможно, нам стоит поберечь силы и сделать перерыв.

Он сделал небольшой шажок в сторону блюющей женщины. Мёртвое лицо застыло непроницаемой белой маской.

Атака горбуна была настолько быстра, что шевалье даже не успел вытащить свой, застрявший в песке, меч. Йорген моментально отклонился назад, избегая коварного выпада, но споткнулся об огромный камень, и потерял равновесие. Моментально последовавший укол достал его. Вампир ухватился обеими голыми руками за лезвие, торчащее из груди, и упал на спину, увлекая за собой епископа. Тот падать не стал — выпустил рукоятку, схватил меч Соткен и с размаху воткнул его в окровавленный рот тевтона.

— Напыщенный болван, — Теофил Рух смачно сплюнул на распростёртое тело, — Обращение не помогло тебе стать великим мечником. Кстати, моей вины в случившемся нет. Ты сам попросил тебя убить.

Он бросился к Соткен, помогая той подняться.

— Надо найти ключи от автомобиля и валить отсюда. К чёрту Невенку — она предала нас. Можешь идти? Нам надо выбираться отсюда.

Когда горбуну удалось поставить женщину на ноги, что-то легко ударило его прямо по горбу, отскочило и пало на камушки, жалобно позвякивая.

— Оставь её калека, и бери меч. Теперь моя очередь. Я кое-что тебе покажу. Раскрою пару секретов. Ты, наверное, думаешь, что я не причиню тебе вреда перед визитом Сехмет?

Теофил Рух отпустил Соткен и подобрал меч.

Йорген рассмеялся.

— Я не шутил про твой горб, смертный. Больше него у тебя только твоё раздутое эго. Сейчас мы это исправим.

* * *

— Грустненько вам, бабушки? — участливо поинтересовалась Невенка у вампиресс.

Арманда и Флёр — мрачные и неподвижные — сидели на своих стульях с резными спинками. Широко распахнутые угольно-чёрные глаза не моргали.

— Ну, крепитесь. Конечно же это нелегко — быть уверенными в достижении своих целей, а потом осознать, что это вовсе не ваши цели, а вы сами — просто жертвы двойной манипуляции.

Сёстры никак не отреагировали. Невенка, как могла, пыталась ободрить родственников.

— В конце концов, вы же просто живоходящие мертвецы. У вас нет ни души, ни совести — вам должно быть всё похуям. Вампиров интересует только кровь и развлечения.

— Души не существует, — безразлично откликнулась первая.

— Есть лишь безграничное пространство ума, — согласилась вторая.

— Кто тебе наплёл всю эту дичь про вампиров? — спросила первая.

— Ну, — замешкала Невенка, — Фильмы смотрела, книжки читала...Пока прежний мир существовал. А я неправа?

Первая удосужилась повернуть к ней лицо:

— Милая дочка, возможно ты особенная — на высшем, абсолютном, уровне. Оракул, или кто-то там ещё. Но этого мало, чтобы конкретно врубаться в происходящее. Знаешь — это как йогин, который оказался в прачечной. Он умеет летать над заснеженными вершинами гор, но настроить стиральную машину, чтобы освежить свою вонючую набедренную повязку — не в силах. Так и ты — суть понимаешь, но подробностей не улавливаешь.

— Вообще поляны не стрижёшь, — согласилась вторая из сестёр.

— Кто такой йогин? — лицо Оскаалы загорелась интересом.

— Вот видишь, — первая изобразила на лице жуткое подобие улыбки, — Я же говорю — сущность чувствуешь, но нихера не знаешь.

— Дурашка, — поддержала вторая слова сестры.

Невенка слегка покраснела.

— Однако это я — дурашка — спасаю сейчас ваши тощие задницы, а вы только выёбываетесь или грустите, когда узнаёте что-либо неприятное для ваших острых ушей.

Она гневно выхватила клинок из ножен, крутанула двойную мельницу, а потом снова убрала оружие.

— Если бы вы не были моими... — она долго подыскивала слово, но вторая (думаю это была Арманда) подошла и нежно приобняла её.

— То сожгла бы вас ко всем чертям, — закончила Невенка, всхлипнула и успокоилась, — А вы можете снова стать людьми?

— Ни в этой жизни, — ответила вторая (наверняка Флёр), — Давай ещё раз пройдёмся по нашему плану. Всё повторим сначала.

— Надо дождаться остальных, — сказала первая.

Во входную дверь постучали.

— Легки на помине, — блеснула Флёр знанием фольклора, и поплелась вниз — открывать.

Все трое были измазаны кровью. Шевалье и Его Преосвященство с двух сторон поддерживали Соткен. Голова женщины безвольно повисла вниз, скрывая лицо под тяжёлыми локонами волос.

— Кого заштопать? — встревожилась Невенка.

— Сначала приведите её в чувство, — Йорген аккуратно усадил кривушку на пустующий стул.

Арманда подошла ближе и присела возле её ног. Подняла волосы, оттянула веки — оценила. Проверила пульс на шее, сунула в рот женщине свои грязные пальцы и долго разглядывала её, покрытый жёлтой коростой, язык.

— Нужны "качели", — безапелляционно заявила вампиресса, отступая на шаг от больной и вытирая обслюнявленные руки о свою фиолетовую футболку, — Баронесса, подайте, пожалуйста наш саквояж с кокаином, ампулу морфина, зажигалку, столовую ложку и фильтр от сигареты.

— А с ним что, — строго спросила Флёр, указывая на спину епископа.

Вершина горба Его Преосвященства была аккуратно срезана — отсутствовали два верхних слоя — кожаный слой прикрывавшей его тело бригантины, и слой кожи этого самого вышеозначенного тела.

— Поскользнулся, — мрачно просипел горбун.

— Упал на меч, — согласился шевалье.

— Чудом выжил, — пролепетала Соткен.

— Я им займусь, — сказала Флёр, скидывая свою курточку.

— А пока мы лечим наших товарищей, поведай им, милая Невенка то, что недавно рассказала нам. Скорее всего они не поверят — сейчас не поверят. Но будут иметь представление о том, что делать, когда всё начнётся.

— Хорошо, бабушка Арманда, — послушно ответила Невенка.

Потом поведала.

* * *

По каменистой отмели, вонзающейся острым полумесяцем в тело северного моря, неспешно прогуливались двое. Немолодая уже пара. Они прекрасно подходили друг другу. Одинаковая кожаная одежда средневековых мечников, над плечами — длинные рукоятки полуторных клинков. Оба — и мужчина и женщина — были уродами. Кривая женщина припадала на одну ногу — значительно короче второй. Горбатый мужчина страдал чудовищным косоглазием. Они любовались окружающим их пейзажем — гордая стрела маяка возносилась непокорной коронованной головой к самому небу; сверху неспешно сыпал декабрьский пушистый снег. Снежинки тонули в белых барашках пены, волны накатывали на мокрый песок и камни — море пыталось потопить дерзкую косу, рассекающую его плоть. Красное солнце медленно тонуло в туманном мороке горизонта, и сумерки уже подступали со всех сторон.

— Ах, милый Тео, — всплеснула руками женщина, — Какая красота. Не хватает лишь одного штриха.

— Какого штриха, любимая, — прищурился горбун.

— Белоснежной яхты, разрезающей своим острым носом эти бурные воды, — грустно сказала женщина.

Горбун лишь улыбнулся, вытянул вперёд длинную, как у обезьяны руку и ткнул грязным пальцем куда-то вдаль.

— Не хватает? А это, мать твою, что?

По беспокойным водам Балтики, задирая вверх свой тупорылый нос, жёлтый и облупленный, словно больничная раковина, к маяку спешил неуклюжий паром. На тусклом хромированном флагштоке развевался синий штандарт. С его драного полотнища хищно взирала оскаленная волчья морда.

Глава двадцатая. Круиз

— Завтра пойдём искать машину, — сонно пробормотал Монакура Пуу, — Дежурим по очереди, я — первый, остаток ночи — этот балбес, — сарделька, напоминающая человеческий палец, ткнула в направлении Хельги.

Они устроились в самой защищённой комнате особняка — это был роскошно обставленный люкс на втором этаже: массивные двери и густой плющ за окном — при необходимости можно ретироваться хоть на грунт, хоть на крышу. Зависит от угрозы.

— Сержант, — пискнула Аглая, — Можно тебя на пару слов наедине?

— Конечно, капрал, — ответил Пуу и поднялся с кровати, на которой восседал, будто огромный каменный тролль: кожа сержанта серела, будто глыба известняка.

Кровать облегчённо скрипнула, освободившись от непосильного гнёта.

Задрав кверху нос, Бездна важно прошествовала мимо Скаидриса и Хельги, что сидели рядышком на полу.

Сержант и капрал Псового отряда уединились в коридоре.

— Монакура... — начала Аглая, но сержант твёрдо пресёк поток эмоционального укора, готовый излиться из большого девичьего рта.

— Говори по-существу, капрал, и отправляйся спать — завтра надо быть готовым к большим нагрузкам. Ну чё там у тебя? Выкладывай.

— Хуй с тобой, — надулась Аглая, — Тогда я так тебе скажу. Как твой заместитель, я выражаю тебе официальное несогласие с твоим распоряжением. Считаю его сумасбродным и вредным для группировки. Это не что иное, как желание наказать белобрысого скальда. Если бы ты заботился об остатках нашего отряда, то принял бы более рациональное решение.

На монакуровской роже, в районе рта, заросшего светлым волосом, появилась удивлённая дыра. Потом сержант рассмеялся и легонько приобнял девушку. Внутри той что-то слегка хрустнуло. Бездна пискнула и выбрыкалась.

— И что бы вы изменили в моём решении, капрал? Что будет, по-вашему, полезно для отряда в данной ситуации?

— Сначала дежурю я, потом Скай, потом ты. Хельги пусть спит. Если помнишь, вечером прошлого дня его чуть не убили ножкой от светильника, потом эта обдолбанная баба жёстко вырубила его, а потом ты добавил своими лапищами. У него, наверное, пара сотрясений. Плюс дырка от пули в руке. Его, как ты помнишь, не штопали. Просто дали таблетки от сепсиса. Разве я не права? Обоснуй.

Монакура Пуу некоторое время молчал. В коридоре было темно, поэтому Аглая не могла видеть выражения глубокого удовлетворения, проступившего на его лице.

— Взрослеешь, мелкая, — сказал он и двинулся обратно в комнату.

— Заступайте на вахту, капрал, — бросил он не оборачиваясь, — Проверьте территорию вокруг дома, заприте все возможные двери и окна на улицу. Патрулируйте коридор возле нашей комнаты. При обнаружении врагов убивайте трёх противников одной пулей — патронов у нас с гулькин хер. Срок вахты — три часа. Приступайте, капрал.

Дверь хлопнула, раздался резкий «Отбой!», скрип кровати, и Бездна, весьма довольная собой, поплелась на первый этаж — выполнять приказ.

* * *

Это случилось, когда она обходила заднюю часть особняка, путаясь ногами в жухлой траве, что уже пала на землю, превратившись в серьёзное препятствие для передвижения. Однако не все растения умирали — конец ноября никак не отразился на лиственной шубе, окутывающей замок — остроконечные листья отливали зловещими оттенками — от ядовито-зелёного до фиолетового. Пахло от этих зарослей весьма дурно.

— Аглая, — раздался незнакомый голос.

Бездна подпрыгнула от неожиданности, прижалась щекой к прикладу и стала отступать к стене, увитой растениями. Ствол винтовки выцеливал любое движение вокруг.

— Аглая, не стреляй и не шуми, — вновь раздался тот же голос, — Это я, Грим.

Бездна замерла на месте. Сердце бешено колотилось в груди, но она чувствовала — причины поднимать тревогу — нет.

— Ты же давно знаешь, что я умею разговаривать, — сказали откуда-то, и Бездна удивлённо завертелась на месте.

Вокруг никого не было.

— Чем докажешь, что ты Грим? — наконец спросила девушка.

— На пароме ты носила труселя с розовыми поросятами — я подсматривал за тобой через иллюминатор твоей каюты. Тебе и твоему Скаидрису больше всего нравится сзади. Монакура не носит нижнего белья. Ты проткнула палец, когда прибивала голову Хмурого Асти к флагштоку. Харон подарил тебе ветвь Персефоны. У тебя родинка под правой сиськой. Не знаю, чего ещё сказать.

Голос звучал очень странно — он не говорил, а скорее шипел, будто рассерженный кот. Или змея.

Глаза Аглаи Бездны расширились и потемнели: было непонятно злится она или сильно удивлена. Дуло "Диемако" опустилось вниз.

— Ладно, выходи. Где ты там прячешься? И, главное, почему ты прячешься?

— Вот тут есть одна небольшая проблема, Аглая Бездна. Дело в том, что я несколько изменился. Внешне. Поэтому и подкараулил тебя тут одну. Если бы явился всем бойцам сразу, вы бы меня не признали и убили. Поэтому будь готова узреть нечто никогда тобой ранее не виданное. Готова? Ты фэнтези любишь?

— Хорош сиськи мять, — нетерпеливо сказала Бездна, — Вылезай давай.

— Как скажешь, Аглая. Только не стреляй с испуга, как в старину Джета. Обещаешь?

— Угу, — Аглая вновь покрутилась на месте в поисках знакомого птичьего силуэта.

«Наверное вырос размером с самолёт», — вспомнила она стремительное увеличение размеров ворона в последние дни.

— Вылезай, я замёрзла. Ну? Где ты?

— Прямо рядом с тобой, Аглая.

Бездна инстинктивно отшатнулась в сторону — прочь от заросшей стены дома и приготовилась к появлению нового, изменённого ворона. Но из кустов никто не вылез.

Она потеряла терпение и хотела крепко ругнуться, когда Грим наконец-то явил себя. Огромный кусок лиственной шубы, покрывающей стены замка от земли до самой крыши, вдруг изменил цвет и форму: фиолетовые тона сменились грязно-бурыми, а плоские острые листья обрели вид выпуклых чешуек. Потом появился глаз — чёрный блестящий зрачок, размером с девичий кулак, вынырнул из пластинчатых складок, и уставился на девушку. Аглая моментально узнала это наглое око и с облегчением вздохнула. Теперь уже не так страшно ожидание того, что последует за глазом. Она успокоилась — это и правда был Грим. Девушка закинула за плечо ремень своей штурмовой винтовки. Чёрное око — почти такое же чёрное, как у неё самой, хитро подмигнуло.

— Я, типа, сейчас весь вылезу, — ворон всё никак не мог решиться.

— Валяй, сколько можно резину тянуть, — с деланным равнодушием ответила Бездна.

Она облизала пересохшие губы: по очертаниям изменившихся кустов, она примерно представляла, что сейчас увидит.

И чудовище появилось, не обманув ожиданий испуганной девушки. Нечто громадное отделилось от стены и превратилось в дракона. Очень страшного дракона.

Треугольная голова, утыканная шипами и увенчанная тремя парами рогов. Огромные кожистые крылья с загнутыми острыми когтями на сочленениях суставов. Лапы — ни то орлиные, ни то тигриные. И ещё длинный-предлинный хвост. На его конце, вместо доброй кисточки — нечто острое, напоминающее моргенштерн. Апгрейденный Грим сиял чешуйками брони, достигая размера тридцать пятого МИГ’а.

Бездна слегка присела от ужаса.

— Не надо реверансов, Аглая, — прошелестел дракон, — Но спасибо — мне понравилась реакция, рад, что ты оценила.

Бездна немного оправилась от первого потрясения. Она открыла свой большой рот, дабы поведать Гриму о бегстве Соткен.

— Не утруждай себя, Аглая, — сказал Грим, — Я в курсе произошедшего. Уверяю тебя — все события находятся под полным контролем Госпожи. А я здесь не для того, чтобы разруливать сложившуюся ситуацию. Это дело сержанта. Я прибыл, чтобы поздравить тебя с днём рождения. Ведь сегодня твой день рождения, верно, Аглая?

— Верно, — прошептала девушка, — Спасибо.

— Не за что, Аглая. У меня есть для тебя подарок. Подарок от Госпожи. Она помнит об обещанном круизе. Госпожа всегда держит своё слово.

Длинная шея выгнулась — устрашающая голова ящера кивнула, указывая себе на спину.

Бездна пригляделась и ахнула. На спине дракона было укреплено миниатюрное седло. С упором для ног и рукоятками для рук. Кожаное сидение снабдили перекрещенными ремнями — суровое и прочное приспособление надёжно фиксировало наездника.

— Ты это серьёзно? — только и смогла вымолвить девушка.

— Абсолютно серьёзно, — из ноздрей дракона вырвались две струйки сизого дыма, — Добро пожаловать в сказку, Аглая Бездна.

Страшно уже не было. Происходящее казалось настолько нереальным и фантастическим, что испуг прошёл, уступив место томительному волнению — предвкушению чуда. Бездна подошла ближе к дракону, к самому носу — острому и прямому, напоминающему вороний клюв. Её обдало струйками сизого дыма — стало тёпленько.

— Садись, Аглая, чего ждёшь? Знаешь, почём нынче солярка?

Аглая осторожно погладила чудовище по чешуйкам, покрывающим его морду — это было как... Словно... Она не нашла достойного сравнения.

Погладить дракона — это как погладить дракона.

Глаза ящера, напоминающие очи ворона — два куска антрацита — совершенно не похожие на драконьи, слегка прижмурились. Бездна поправила ремень «Диемако», проверила запасные магазины в карманах своих армейских штанов, нахлобучила на голову капюшон своей кенгурухи от «Darkthrone», и обошла чудище сбоку, оказавшись у блестящего бока, вздымающегося и опадающего, будто огромный кузнечный мех.

Шея ящера изогнулась, голова Грима оказалась у ног девушки. Это была лестница, а вместо ступеней — шипы, наросты и рога. Аглая залезла в седло.

— Пристегнись, — сказал Грим, — Мы отправляемся.

Аглая поёрзала в седле. Оно удерживалось на спине дракона с помощью хитрой конструкции из кожаных ремней, и было невероятно тёплым. Замёрзшая задница девушки моментально согрелась. Ящер поднялся на свои устрашающие лапы и, расправив кожистые крылья, слегка разбежался, пару раз подпрыгнул, будто большая ворона, а потом легко взмыл вверх. У Бездны перехватило дыхание — она то крепко зажмуривалась, то восторженно пучила чёрные глаза. Это были новые, никогда ранее не испытанные ею ощущения.

С каждым взмахом огромных, перепончатых крыльев что-то кололо и росло в её груди — прямо там, где сердце.

Она подозревала, что это и есть счастье.

* * *

Хельги метался по своей узкой кровати — ему снился страшный сон — Хель исторг из своих недр проклятого Фафнира — легендарный дракон ожил и первым делом покрал Аглаю. Насквозь вспотевший от ужаса скальд вскочил на ноги и бросился к окну. Стояла тёмная декабрьская ночь, но небо на севере озарялось яркими огнями зарниц — над Балтикой бушевала буря. На фоне этих вспышек юный вестфольдинг узрел мрачный силуэт великого ящера — гигантские крылья, длинный хвост, рогатая голова. Скальд заскрипел зубами от бессильной ярости — он ощущал ту боль и отчаяние, что испытывала сейчас несчастная дева в острых когтях этого мерзкого отродья.

— Фафнир, — завопил Хельги на весь особняк, — Он украл её.

Юноша вылетел в коридор, где столкнулся с ничего не понимающим ливом — тот был неодет и продолжал спать на ходу, невзирая на тревогу. Хельги схватил его за руку и потащил назад в комнату — к окну.

— Вот он, — орал скальд, тыча пальцем в горизонт, что взрывался серебряными всполохами, — Вот он, проклятый Фафнир! Что нам делать, брат?

Скаидрис оттолкнул от себя обезумевшего скальда и обратился к Монакуре Пуу, который прибежал на дикие вопли и теперь стоял, хмурясь и внимательно наблюдая за поведением своего солдата.

— Сержант! Чё с ним? Крышей поехал? — лив занёс руку, но Пуу шагнул вперёд и предотвратил профилактическую оплеуху.

— Мелкая оказалась права: я недооценил её женскую интуицию — у пацана реально сильное сотрясение плюс глубокий шок от предательства Соткен, — сержант шагнул вперёд и осторожно положил на трясущиеся плечи викинга свои огромные ладони.

— Пойдём-ка, выпьем огненной воды с чайком. Там и расскажешь, что случилось. Скай, смени мелкую и пришли её ко мне.

Хельги глянул на линию горизонта и обнаружив, что дракон уже пропал из виду, успокоился и поник, будто рваный штандарт. Он понял, что теперь ему никто не поверит.

Скальд потащился прочь из комнатёнки, легонько подталкиваемый сзади сержантским коленом — он чувствовал необходимость поступить так, как предложил конунг — необходимо немедленно треснуть эля.

* * *

Она поняла, что пронзительно вопит лишь тогда, когда её лёгкие отказались вдыхать морозный воздух, а горло охрипло. Она закашлялась — слёзы лились ручьём, но Бездна не решалась разжать руки, сомкнутые на передней рукоятке седла.

— Я рад, что тебе понравилось Аглая, — прошипел у неё в голове драконий голос, — Но это лишь начало. У нас впереди много развлечений. Видишь тот маленький городок впереди?

Они летели на высоте нескольких сотен шагов от земли, внизу было темно, как в преисподней, но небо впереди пронзали яркие вспышки далёких молний, и Аглая разглядела очертания немногочисленных зданий. Вот ратушный шпиль, вот башня кирхи, рядом лепились здания поменьше.

— Да, — хотела крикнуть она в ответ, но не смогла издать ни звука.

— Разговаривай молча — и я услышу тебя, Аглая, — сказал ей Грим.

— Хорошо, — молча ответила ему девушка.

— Знаешь, кто живёт в этом городке, Аглая? — спросил ящер, и тут же сам ответил, — Там живут мерзкие гномы, они бреют виски и красят волосы дешёвой краской. Они чуть не убили нашего Скаидриса. Давай накажем их?

— Давай накажем их, Грим, — согласилась девушка.

Дракон довольно захохотал — его бас звучал вполне дружелюбно — казалось, что добрый великан собрался поиграть с детьми в салочки. Он набрал высоту, вертикально взмыв вверх, на мгновение завис в воздухе, а потом сложил крылья и камнем ринулся вниз. Аглая зажмурилась и поняла, что снова кричит. Она почти лежала — распласталась в седле, словно наездница, правящая своего скакуна навстречу жестокой буре. Сквозь толстую кожу седла, она чувствовала, как распалились бока ящера; не будь морозного потока, что хлестал её по опущенным плечам и спине, девушке пришлось бы жарковато.

Когда до шпиля ратуши оставалось совсем чуть-чуть, дракон прекратил свободное падение — раскрыл крылья и описал мягкую спираль вокруг каменной башни. Одновременно из его распахнутой пасти вырвался столб огня, да такой мощный, что строение просто сдуло, словно оно было склеено из картона. Потом он сжёг прилегающие дома — каркасный фахверк полыхнул, будто бумага — и вновь устремился ввысь — к чёрным небесам, где горело всего лишь несколько тусклых звёздочек.

Следующей целью стала кирха — манёвры Грима усложнились — теперь он выписывал в воздухе сложные фигуры, делал немыслимые развороты, а когда дом господний пылал, словно факел, бывший ворон устремился назад — в город. Сквозь свист ветра, шум бушующего пламени и грохот осыпающихся зданий Аглая разобрала пронзительные человеческие крики, и, когда дракон заложил очередной крутой вираж, Бездна разглядела внизу, на объятых пламенем и дымом улицах, живые, хаотично мечущиеся огоньки. Массовое аутодафе достигло апогея. Некоторые гибнущие жители ещё сохранили рассудок — единицы пытались стрелять по ужасной твари, что пришла за их душами из самого ада. Если пули и достигали цели, то вреда от них было не больше, как если кольнуть слона зубочисткой. Пару раз Аглая слышала глухое звяканье, и не сразу поняла, что это звенит драконья броня, отражая смешные пульки. Но Грима это слегка охладило.

— Прекрати орать, Аглая — у меня нет с собой микстуры для горла. Тебе понравился праздничный фейерверк? Славно! Теперь мы слегка передохнём: направимся к морю — найдём еды и устроим пикник на рассвете. Я хочу подышать свежим воздухом — смрад этих палёных свиней слегка наскучил.

— Спасибо, Грим, — Аглая нежно погладила ящера по эластичной чешуе.

— Пустяки, Аглая, — откликнулся дракон, — Мы с тобой — друзья и соратники, а сегодня — твой день рождения. Я рад, что в силах превратить этот день в праздник.

Ящер напоследок дунул огненным вихрем на горстку отчаянных, собравшихся на площади — они копошились возле лёгкого противотанкового орудия, и взмыл вверх, набирая высоту.

* * *

— Курочка, — мечтательно протянула Аглая и хищно облизнулась.

Она лежала на пузе, у подножия небольшой скалы, точно такой же, как и все остальные скалы, громоздящиеся на краю неглубокого ущелья. Внизу раскинулась миниатюрная долина, надёжно укрытая от чужих глаз. Там стояла пара скособоченных домишек и длинный амбар — видимо хлев. Рядом располагался примитивный загон — по загаженной взрытой земле бесцельно шарахалась грязнущая корова с колокольчиком на шее. Её распухшее вымя болталось из стороны в сторону, будто вздутая резиновая перчатка на банке с брагой. Один рог у коровы отсутствовал. Рядом паслись куры, возглавляемые чёрным петухом — квочки клевали навоз, вываливающийся из-под коровьего хвоста и возбуждённо кудахтали. Петух гуано не ел — внимательно наблюдал за окружающим миром — охранял своих птичек.

— То что нужно, Аглая, — сказала скала, в тени которой пряталась девушка, — Согласно праздничному расписанию — у нас банкет. Перекусим, и полетим дальше. Теперь надо забрать это мясо.

Скала постепенно меняла свой цвет с серого на грязно-бурый, а очертания каменюки приобретали форму сказочного существа из древних легенд.

— Погоди, Грим, — сказала Аглая и дракон снова мимикрировал под гигантский валун.

— Гожу, — сказал ящер, — А чего мы годим?

Девушка поковыряла пальцем в носу и поинтересовалась:

— А чьи это животные?

Дракон хохотнул низким баритоном доброго дядюшки:

— А что нам за дело, Аглая? Хозяева спят, и мы поджарим их в домике. Так будет лучше для них — без коровы и курей они не протянут зиму. У них есть огород, но вряд ли они собрали богатый урожай. В любом случае — они обречены.

— Но... — колебалась Аглая.

На поверхности камня проявился чёрный глаз. Он внимательно посмотрел на девушку.

— Говори, что тебя тревожит, Аглая.

— Да ничего особо не тревожит, просто хватит на сегодня убийств. Хочу отдохнуть от них хоть раз в году. Давай просто украдём эту корову и пару куриц. И, кстати, ты это слышишь?

Булыжник прислушался. Из хлева доносилось то ли блеяние, то ли мычание.

— У хозяев есть ещё скотина — они выживут. Кража — это захватывающее приключение. Драконы же воруют девиц. Им это нравится, так?

— Наверное, Аглая. Я же совсем недавно дракон.

— И я первая, кого ты украл, — рассмеялась Аглая.

— Ладно, — согласился гигантский камень, — давай спиздим эту корову, петуха и самую толстую курицу. Если тебя это возбуждает, то, возможно, понравится и мне. А есть у тебя план, как это сделать и ненароком никого не убить?

— Импровизируем, — задорно улыбнулась девушка, подошла к краю обрыва, и, сев на задницу, съехала вниз по песчаному склону.

— Как скажешь, Аглая, — Грим внова принял обличие дракона и поспешил следом.

Когда он подошёл к краю песчаного склона, кромка почвы размером с половину вертолётной площадки, просела, не выдержав огромного веса, потом отвалилась, и ящер медленно съехал вниз. Его широкая грудь, будто отвал бульдозера, собрала гигантский песчаный кулич. Бездна скептически глянула на подельника.

— Не понимаю, как вы воруете принцесс. Судя по всему — понятия «дракон» и «бесшумно подкрался» несовместимы.

— Но к тебе то я подкрался, Аглая — возмутился Грим.

— Нет, не подкрался. Ты сидел в засаде, и это у тебя великолепно получается. Так что затаись и жди, я сейчас пригоню скотину, и мы свалим.

— Прекрасный план, Аглая, — согласился дракон и куча песка у подножия обрыва стала больше раза в три.

Бездна достигла загона, аккуратно отодвинула щеколду на воротах и проникла внутрь площадки. Корова перестала топтаться, остановилась и уставилась на неё скорбным взглядом. Куры сбились в пёструю кучу возле своего мужчины. Тот кукарекнул, но весьма неуверенно. Не было в этом кличе ничего боевого.

Аглая была уже возле коровы. Она протянула руку, готовясь поймать скотину за обрывок верёвки на шее, как вдруг случилось нечто нежданное. Абсолютно внезапное и коварное событие. Земля, покрытая навозом, пришла в движение — сработал скрытый механизм — вверх метнулись комья грунта и говна, а через мгновение на Бездну, однорогую корову и стаю куриц, рухнула громадная сеть. Трещотки, скрытые на столбах ограждения, подали сигнал тревоги. В доме началось металово — кто-то ругался, возбуждённо кричал; распахивались окна, стучали башмаки.

Бездна не поддалась панике — она и не думала выпутываться из прочных пут — легла на пузо в привычную снайперскую позицию. Ствол Диемако нацелился на крыльцо.

— Никудышный из тебя вор, Аглая, — раздался в её голове голос Грима, — Ты не обезвредила ловушку. Более того, ты её даже не заметила. Не стоило тебе менять профу. Какая у тебя любимая?

— В смысле? — переспросила девушка.

— Я спрашиваю, Аглая, какой класс ты предпочитала в рейдах на боссов или массовом ПвП? — пояснил Грим.

— Дд, — ответила удивлённая Бездна.

— Я так и думал, — грустно произнёс дракон, — Глупо было бы ожидать от тебя, Аглая, выбора в пользу танка или хилера. Кстати у нас уже не получится никого не убить.

— Ага, — грустно согласилась Бездна.

— Хотя я мог бы избавить тебя от угрызений совести, совершенно не подходящих праздничному дню, — задумчиво протянул ящер, — Заодно потренируюсь.

Помолчал. Потом продолжил:

— Мы с тобой не в онлайн игре — относительная реальность бывает намного проще виртуальной. Предлагаю перезагрузку. И желательно поскорее — эти упыри собираются забросать тебя гранатами. Я уже не успею прийти тебе на помощь.

— Какую такую перезагрузку? — не вкурила расстроенная девушка.

* * *

— Что значит "её нигде нет", Скай? — взвился сержант.

— Дом пуст, луг вокруг пуст, тайные коридоры пусты, все нужники свободны. Бездны нигде нет, — упрямо повторил Скаидрис.

Монакура Пуу напялил на голое тело бронежилет, схватил автоматическую винтовку, фонарик и бросился прочь из комнаты.

Скаидрис уставился на Хельги, но тот даже не пошевелился — сидел, свесив вниз лохматую голову. Перед ним стояла наполовину пустая чашка виски, разбавленного чаем.

— Фафнир унёс её, — пробормотал скальд и потянулся за сосудом.

Тру-метал схватил махровый банный халат, гигантские лохматые тапочки, исполненные в виде лап белого медведя, и пуховую безрукавку с капюшоном, найденную им в одной из заброшенных палат клиники, и выбежал вон.

— Я опоздал, — произнёс Хельги на древнем северном наречии, — Фафнир унёс её. Я должен вернуть деву или героически погибнуть.

Викинг встал, выпрямился, завязал растрепанные волосы в тугой хвост на затылке и принялся собираться в дорогу.

* * *

— Монакура, не будь идиотом, оденься, — настаивал Скаидрис, — Нас осталось всего двое, плюс поехавший головой попаданец из глубокой древности. Если ты сейчас свалишься с острой формой пневмонии, мы никогда её не найдём. Надо идти по горячим следам.

— Да были бы следы, — расстроенно пробормотал Пуу, — Вона видишь, как метёт. Ладно, давай сюда одежду.

Он одел всё принесённое Скаидрисом и они снова продолжили поиски. Снег валил густыми хлопьями — армейские фонарики блуждали по белому лугу, выискивая хоть какую-то подсказку.

— Сержант!

Скаидрис стоял на коленях возле самой стены здания клиники.

— Что там? — нервно спросил подоспевший Монакура.

— Хельги не бредил... — сказал коленопреклонённый лив.

Монакура Пуу приблизился и посветил фонариком вниз.

Маленькие, почти детские следы. А рядом...

Полузасыпанный снегом отпечаток мог принадлежать лишь одному существу. Кошачья пятка, размером с круглый щит викинга. Четыре пальца, напоминающие человеческие, но толщиной с бычью шею. И когти, оставившие после себя отметины глубиной в противотанковую траншею.

Сержант машинально задрал голову вверх. Как и Скаидрис.

— Пойдём к скальду, — глухо пробормотал Монакура Пуу, тяжело поднимаясь с колен, — Он должен знать, где гнездо этого самого Фафнира.

* * *

— Курочка, — неуверенно протянула Аглая и подозрительно уставилась на серую скалу за которой пряталась.

— Грим, — она потёрла виски, — У меня такое чувство, что... Ну, знаешь... Типа, когда кажется, что это всё уже было.

— Дежавю, Аглая, — отозвалась скала, — Но только это не оно. Всё это уже действительно было.

Бездна изумлённо открыла свой огромный рот и снова потёрла виски.

— Не пытайся вникнуть, Аглая, — утешил её гигантский булыжник, — Я и сам не знаю, как это работает. Госпожа не хотела, чтобы ты в свой день рождения расстраивалась по поводу неверно принятых решений или событий, когда «что-то пошло не так». Поэтому она снабдила меня в дорогу парой полезных скиллов. Но давай за это после, а сейчас жрать охота и ты, наверное, замёрзла. Давай заберём всю эту еду себе.

— Мне кажется, что там нас поджидает опасность, — проговорила растерянная девушка, — Это ловушка, Грим.

— Конечно ловушка, Аглая. Но мы знаем о ней, — ответил дракон, — Я разберусь со скотоводами, а ты выбери себе на завтрак понравившуюся зверушку. Кстати, чтобы ты не печалилась по поводу продолжающихся убийств, я тебе расскажу про хозяев этой милой фермы.

— Я уже знаю, — неуверенно улыбнулась девушка, — Они ловят людей, потому что питаются ими. Тут живут каннибалы.

— Всё верно, Аглая, — ящер перестал косить под каменюку, — Пойдём, накажем их.

— Пойдём, накажем, Грим, — на этот раз Аглая улыбнулась гораздо шире.

Она встала, отряхнула с колен снег и песок, щёлкнула затвором «Диемако» и направилась по крутому склону вниз — туда, где послушно ожидали своей участи будущие стейки с кровью и хрустящие куриные крылышки.

* * *

— Его нигде нет, сержант...

Лив выглядел абсолютно потерянным. Его правый глаз жёстко дёргался, а пальцы находились в беспрестанном хаотичном движении — теребили ремень винтовки, лезли в ноздри, чесали сальную шевелюру.

— Я раньше интересовался скандинавами — ну викинг-метал и всё такое... Знаю немного менталитет и понятия этих отморозков. Короче — Хельги пошёл за Бездной. Теперь он считает это своим личным делом. Наподобие кровной мести. И, похоже, он знает, куда идти. Мы догоним его.

— Ты уверен? Почему нас не подождал? Может всё-таки дезертир?

— Не, сержант, нормальный он пацан. Годный. Просто не такой, как мы. Попаданец.

Монакура Пуу присел на краешек кровати и прикрыл глаза. Подышал немного. Потом встал.

— Нам надо проверить сарай. Она говорит мне — иди в сарай.

Великан, облачённый в длинный до колен, банный халат, безрукавку лесоруба, и пушистые медвежьи лапы, решительно поднялся и направился к выходу.

Скаидрис странно посмотрел на командира, но отправился следом.

Вскоре они стояли внутри тёмного, просторного помещения — гибрида ремонтной мастерской и гаража. Длинный верстак, автомобильная яма, подъёмник и пара мест, предназначенных для парковки. Места пустовали.

Монакура Пуу уставился на них, как тот самый баран.

— Сержант, — вдруг раздался радостный возглас лива, — у бойца явно были хорошие новости.

Монакура поспешно поспешил к товарищу. Тру-метал сражался с огромным чехлом, и Пуу уже знал, что сейчас увидит. Он принялся помогать и вскоре пыльный брезент был отброшен в сторону.

— Охуительно! — воскликнули оба.

Под чехлом обнаружилось нечто, похожее на гигантского таракана — жвалы руля, усики зеркал, лапки в виде пары широких лыж и брутальный гусеничный протектор.

— Заправь, проверь, подготовь в дорогу, — бросил Монакура Пуу, выбегая прочь, — Я соберу необходимые вещи и вернусь. Не вздумай съебать, как все мои солдаты.

Лив коротко хохотнул.

— Монакура, — крикнул он вслед человеку с ногами медведя.

— Чего ещё? — отозвалась темнота.

— Кто тебе сказал идти в сарай? Йоля?

Ответа не последовало.

* * *

— Вкусно получилось, спасибо Грим, никогда не думала, что драконы умеют готовить человеческую еду, — Аглая Бездна смачно рыгнула и вытерла жирные руки о свои волосы.

Заметила, что дракон наблюдает за ней и добавила:

— Чтобы голова не мёрзла. Мы же ещё полетим?

В голосе девушки послышалась робкая надежда.

— Конечно полетим, Аглая, — ящер откинул в сторону обглоданный коровий скелет.

Белые рёбра звонко стукнулись о прибрежные камни — они расположились на морском берегу. Рядом пылал огромный костёр из плавника.

— Солнце только встало, — зевнул дракон, — Сегодня весь день — твой. Бьюсь об заклад, тебе явно хочется получить на свой день рождения какой-нибудь подарок. Что-то материальное и, одновременно, культовое. Уверен, что это не флакончик элитных духов и не стриптизёр, спрятанный внутри огромного торта. Не стесняйся своих желаний, Аглая.

Аглая поперхнулась куриным крылышком. Потом глубоко вдохнула, набираясь смелости и выпалила:

— Я хочу череп Евронимуса!

Теперь настала очередь Грима изумлённо таращится на дерзкую девчонку. Дракон побарабанил своими страшенными когтями о камушек, возле которого удобно прикорнул.

— Хм, неожиданное желание, — насупился ящер, — Похвальное, но вряд ли исполнимое. Во-первых, маэстро Эвриномос отдыхает в недосягаемых глубинах гребаного Аида, и, насколько мне известно, из этой дыры никто не появлялся уже пару тысяч лет. Во-вторых, даже если бы он соизволил высунуть оттуда свой нос, не думаю, что мы с тобой одолели бы этого засранца. От него же воняет, как от рва, полного гниющих трупов. А знаешь сколько вокруг него мух? По сравнению с этим говнюком господин Вельзевул — просто благоухающая роза.

Аглая Бездна громко расхохоталась, подошла к рогатой голове и погладила дракона по носу.

— Мне не нужен череп древнего демона. Обойдусь человеческим. Летим в Норвегию, дружище.

— Наверное я во что-то не втыкаю, Аглая. Но тайное всегда становится явным. Так ведь думаете вы, люди?

Дракон встрепенулся, поднялся на ноги и глубоко вдохнул холодный морской воздух.

— Будет тебе череп, Аглая. Летим на родину всякой стрёмной нечисти. Покажешь мне этого самого Евронимуса. Я оторву ему голову.

* * *

— Готовы? — раздался знакомый голос.

От неожиданности Скаидрис выронил на пол гаража гаечный ключ, а Монакура Пуу лишь улыбнулся с облегчением.

— А ты хитёр, малой, — уважительно сказал сержант, — Дождался точки кипения. Респект, хули.

Хельги важно прошествовал к снегоходу.

— А как вас ещё можно было убедить немедленно выступить в поход? Пришлось бы снова пересказывать древние саги и наблюдать за скептическими рожами двух неверующих остолопов. Поехали уже. Нам нужна машина.

— Я знаю, где её взять, — мрачно сказал Монакура, — Помните тех перцев, что вас чуть не убили в сосновом лесу?

— Выкладывай, Монакура Пуу.

Сержант обратил хмурое лицо к дерзкому ливу. Тот не убоялся:

— И не еби нам мозги. Откуда узнал про снегоход? Почему тащишь нас в город, под завязку набитый злющими отморозками? С кем ты там разговариваешь сквозь пространство и время? Ты явно не тронулся умом, а что-то скрываешь от нас. Мы — члены отряда и имеем право знать, что за херня тут происходит.

Монакура Пуу тяжело вздохнул и ответил совершенно спокойным тоном, в его голосе явно звучали нотки растерянности:

— Я сам, пацаны, не понимаю, что происходит. Вроде как Йоля со мной разговаривает, но её передатчик работает односторонне. Кнопка «приём» отсутствует. На мои вопросы она не отвечает. Да и явного голоса — такого, к которому мы привыкли, я не слышу. Просто приходит осознавание того, что надо делать.

Скаидрис недоверчиво хмыкнул:

— Госпожа манипулирует нами и не хочет палиться. Или ты получил приказ держать в тайне её глубокие замыслы. Прекрати вешать нам лапшу на уши, сержант.

Монакура Пуу предостерегающе поднял вверх палец:

— Отставить разговорчики, боец. Йоля назначила меня сержантом и этим самым... бодхисаттвой, во. Заткнись и толкай тачку к выходу. И помни — это из-за тебя и твоего недалёкого бойфренда мы здесь оказались.

Лив покраснел и поудобнее перехватил гаечный ключ:

— А по-моему мы здесь оказались из-за сломанного носа одного тупого старикана, который привык всеми помыкать.

Пуу зарычал, лив оценил вес инструмента в своей руке и прицелился в сержантский лоб.

Хельги поднял над головой огромный жестяной таз, заполненный всяким никчёмным металлоломом и с силой грянул тот о бетонный пол. Спор утих.

— Надо было позже появиться. Вы неисправимы. Поехали уже за нашей девой.

Они вытолкали снегоход наружу, потом залезли сверху: Пуу за руль, щенки сзади.

— Где живёт дракон? — спросил Монакура.

— На краю мира, — ответил скальд, — Там, где никогда не всходит солнце.

* * *

Снегопад закончился. Ветер, разогнавший седую пелену облаков, тоже стих. Тусклое декабрьское солнце — слабое и больное — дрожало в туманной дымке над свинцовой гладью воды северного моря. Аглая Бездна клевала носом — она не спала уже сутки, но кто же спит в свой день рождения, особенно если ты встречаешь его на спине сказочного дракона.

— Грим, — позвала она, не раскрывая рта.

— Да, Аглая, — бессловесно откликнулся дракон, — Не можешь уснуть? Давай поговорим. Мне интересно разговаривать с людьми — их так мало осталось.

Дракон добродушно хохотнул.

Аглая отогнала остатки дрёмы, почесала вспотевшую ягодицу — ящер сильно нагрел кожаное седло — и сказала:

— Я раньше во всю эту сверхъестественную хрень не верила. Не верила даже тогда, когда эти невозможные события происходили со мной и у меня на глазах. А теперь что-то изменилось. Мне сейчас очень хорошо.

— Вера — примитивное состояние сознания, — поддержал разговор Грим, — А твоё отношение изменилось именно потому, что тебе сейчас хорошо. Ты уже многое видела. Видела то, что выходит за рамки понимания обыкновенных людей, но вряд ли происходящее тебе нравилось. А сейчас ты летишь в Норвегию верхом на драконе, за подарком на свой день рождения. Поэтому хрень обратилась...

— Обратилась чудом, — закончила за дракона девушка.

Некоторое время они летели молча — Бездна не решалась нарушить ментальную тишину.

— Хочешь задать мне вопрос? — дракон сложил крылья и ринулся к воде — у девушки душа ушла в пятки, а любые вопросы — выветрились.

— Ты — мерзкий, — смогла она выдать только тогда, когда Грим зрелищно завис у самой воды и, взмахнув крыльями, снова набрал высоту.

Они улыбнулись друг другу. Ментально.

— Земля! — торжествующе возвестил ящер.

Полоска суши стремительно приближалась.

— Это — Норвегия, — заявил Грим, — Современный, постапокалиптический вариант. И тут у меня возникает вопрос, Аглая: куда мы дальше летим? Где этот самый Евронимус?

— На кладбище, — грустно ответила Бездна, — И у меня есть подробная карта.

— Вау! — обрадовался дракон, — Бьюсь об заклад, что ты подрезала кусок Скандинавии у нашего сержанта. Иду на посадку — посмотрим на твою карту. Будучи вороном, я изрядно поднаторел, изучая её.

Они опять рассмеялись. Грим устремился к земле, выискивая место для мягкой посадки.

Дракон находился в хорошем настроении, поэтому изрядно кривлялся — пробежав по инерции несколько шагов, он комично распростёр крылья и неуклюже рухнул на бронированное брюхо. Аглая почувствовала себя так, будто приземлилась на мягкую надувную подушку. Девушка снова смеялась. Какой раз за сегодняшний день она не знала. Но знала точно — гораздо больше, чем за последние семь лет.

* * *

— Возможно, их пугает твоя винтовка, — предположил Грим, когда очередная занавеска на окне задёрнулась, отрезав хозяев небольшого домика от двух пар глаз, внимательно разглядывающих достопримечательности этого милого городка.

Они неспешно прогуливались по скромной улочке малюсенького прибрежного селения. Аглая Бездна скептически оглядела четырёхлапого дракона, что занимал собой полторы полосы местной автотрассы.

— Их пугаешь ты, Грим.

— Неа, — дракон отрицательно покачал головой, увенчанной тремя парами рогов.

Первая пара, самая маленькая, походила на зубья от вил, которые причудливо изогнул при ковке пьяный в драбадан кузнец. Вторая была намного длиннее — абсолютно прямые, они имели витую форму, грязно пародируя целомудренное достоинство легендарных аликорнов. Третья, самая ужасающая пара, своими ломаными линиями недвусмысленно навевала образы древних, запретных символов.

— Местных не удивить драконом, — вполне серьёзно продолжил сказочный ящер, — Не забывай, Аглая, мы с тобой на краю мира. Тут встреча с троллем — обычное дело.

— Ага, — весело подхватила девушка, — И знаешь, я уже одного встретила — он прикидывается драконом.

Вскоре городок закончился, но никто из местных так и не вышел их поприветствовать.

— Ну ладно, — немного разочарованно сказала Бездна, — Они хотя бы не пытались заманить нас в ловушку, чтобы потом слопать. Спасибо и на этом. Всё никак не могу забыть тех каннибалов с другого берега. Вроде и море одно, и воздух — тот же, да только эти, — тощий грязный палец ткнул в разрисованные занавески последнего дома, — Узоры на тряпах вышивают, а те, с той стороны, людей жрут.

— Не расстраивайся, Аглая, — из ноздрей дракона вылетели струйки сизого дыма, — Поделись лучше ощущениями — как тебе Норвегия — оплот язычества, который не смогли опрокинуть ни носатые «вольные каменщики», ни дурачина Олаф, очарованный белым Иисусом, ни пакистанские мигранты, бегущие от притеснений индоарийцев, ни индусы,спасающиеся от пакистанского террора?

Аглая Бездна задумчиво огляделась — палец девушки скользнул в её очаровательную ноздрю и принялся там что-то выискивать:

— Я, честно говоря, ожидала нечто более грандиозное, но мне нравится. Здесь всё примерно, как в Карелии — с одной стороны дороги — скалы, ёлки, берёзки и мох, а с другой — мох, берёзки, ёлки и скалы. Но надо отдать должное Скандинавии — горы здесь клёвые, и фьорды — не чета нашим ладожским шхерам. Я, правда, сама не была ни в Карелии, ни на Ладоге, но у меня подружка там жила — я постоянно её инстаграм смотрела. Очень мне такая природа нравится. Кстати, Грим, а почему у норвежцев почти все дома красно-бурые?

— Их семь лет никто не красил, Аглая, — рассмеялся дракон, — Постапокалипсис на дворе, или ты забыла? Раньше они были бордовыми.

— А почему бордовые? — не унималась девушка.

— Я думаю об этом надо спросить нашу Госпожу — она знает всё про красную краску. Я же придерживаюсь теории, что норвежцы красили стены своих жилищ кровью китов. Тут, на этих камнях, ничего полезного, кроме брусники не растёт. И под камнями ничего полезного не лежит. Тут вообще ничего нет — откуда у морских пиратов могла взяться приличная краска?

Они немного постояли, вглядываясь в оставшийся позади городок, но провожатые так и не появились.

— Погнали к твоему Евронимусу, а потом надо бы перекусить, — желудок дракона подкрепил его слова утробным рычанием, — Кстати это — тот ещё квест. Тут у выживших коров явно не водится, а селёдку я ловить не умею.

— Погнали, — обрадовалась девушка.

Она снова улыбалась.

* * *

— Нашёл! — торжествующий возглас Грима, раздавшийся над старым, заросшим кладбищем, напоминал трубный вой, издаваемый слоновьим хоботом.

Аглая, сражавшаяся с густой порослью жухлых сорняков в попытке обнажить очередной могильный камень, поспешила на зов.

Дракон сидел на заднице посредине дымящегося круглого пепелища. Он ткнул огромным когтем в невзрачный кусок синюшного гранита. На камне значилось следующее:

Oystein Aarseth

22.03.1968 — 10.08.1993

Аглая недоверчиво осмотрела надгробие, потёрла пальцем вырезанные в камне инициалы, и удостоверившись в подлинности находки, полезла к дракону обниматься.

— Ой, ну что ты, право, Аглая, — отреагировал ящер, но позволил себя изрядно потискать.

— Инструмент, я думаю, можно найти там, — кончик острого когтя указал на пару покосившихся сараев возле кладбищенской невысокой ограды.

— Ты тут развлекайся, Аглая Бездна, а я пока что соображу насчёт обеда, — в желудке у дракона опять пугающе заворчало.

Сказочный змей разбежался и взмыл в воздух, словно бы случайно задев железный крест, венчающий облупленную колокольню кладбищенской церквушки. Тот согнулся пополам.

«Хотел присесть на дорожку, по старой вороньей привычке», — подумала Бездна и поплелась в сарай за лопатой.

Земля была рыхлой — растения и черви обожали кладбищенскую почву. Через час Аглая уже скрылась в свежевыкопанной яме с головой, а ещё через полчаса штык лопаты завяз в трухлявой преграде.

«Жаль Ская нет рядом, он бы порадовался. Хотя этот парень явно предпочитает свежие могилки молодых девушек».

Она уже избавилась от своей кенгурухи и футболки — тесёмки бюстгальтера сильно резали ей плечи, вспотевшие сиськи жутко чесались. Она посмотрела на небо, окутанное нежной солнечной дымкой — на её день рождения погода преподнесла приятный подарок. Пусто. Никаких драконов. Она вздохнула, преисполнившись светлой тоски. Никто не разделит её волнения, жаль конечно, ну да так тому и быть. Девушка принялась откапывать крышку всё ещё целого гроба, и тут ей повезло.

Родные мертвеца были из тех странных людей, что предпочитают гробы с двойными крышками — это позволяет хоронить усопшего в пиджаке и галстуке, но без штанов. Аглаю не интересовал мертвец ниже пояса — она хотела лишь его голову. Вскоре усталая девушка полностью освободила от земли верхнюю часть прогнившего ящика. Повеяло сладковатым запахом трухлявой древесины, разбавленным пикантными нотками ароматов истлевшей плоти. Тёмное сердечко Бездны сладко защемило от предчувствия нежданного разочарования. Прибежище покойника оказалось подозрительно маленьким — ровно детский гробик. Девушка сбила позеленевшие от времени защёлки и подпихнула штык лопаты в узкую щель. Нажала — раздался хруст и часть двойной крышки подалась вверх.

Бездна не стала ждать, когда осядет могильная пыль и склонилась над открывшимися её глазам останками великого вдохновителя блэк-метала. Её худшие опасения оправдались — Евронимус не был норвежцем. С облезлого, скуластого черепа, поросшего остатками прямых и чёрных, как у монголов, волос, на девушку таращились ввалившиеся глазницы, что при жизни были заполнены узкими и жадными очами угрюмого саама. Бездну охватило нездоровое любопытство — она принялась освобождать вторую створку гроба и вскоре бывший лидер культового Мейхема предстал перед ней во всей красе. Коротышку Евронимуса похоронили без штанов. Во лбу зияла чёрная дыра, оставленная ножом Графа.

Аглая Бездна упёрла лезвие лопаты в шейные позвонки скелета и сильно нажала. Потом продела два пальца в пустые глазницы и осторожно дёрнула. Череп с хрустом отделился.

Кладбищенская земля и пушистый снежок превосходно справились с полувековым налётом могильной коросты, покрывавшей череп, и теперь Аглая Бездна сидела на поваленном надгробном камне осквернённой могилы в классической шекспировской позе — вытянув руку перед собой она пристально всматривалась в кость, что желтела отполированными азиатскими скулами. Шум огромных крыльев вывел девушку из глубокого самадхи.

— Ув! — выдохнул дракон, и Бездна поморщилась — из страшной пасти воняло, будто из жерла вулкана.

— А он и правда был великим музыкантом, Аглая? — поинтересовался Грим, слегка прикоснувшись гигантским когтем к злополучным останкам.

— Неа, — ответила девушка, — Он никем особо таким не был — просто гитарист с большой харей, да к тому же недомерок. На эскимоса похож. Таким бабы не дают. Все эти сплетни о том, что он увёл у своего убийцы девушку — наглая ложь. Граф, который превратил его худосочное тельце в решето с помощью сапожного ножа, сочинял куда как более достойные вещи. Да и сам высоким красавчиком был. Но потом лажанул. Отрицал контрацептивы и поимел на свою голову огромные проблемы в виде стаи голодных карапузов. Какое уж тут творчество.

Она встала с камушка и отряхнула задницу.

— Подмёрзла я немного, давай запалим костерок из этой церквушки, — грязный палец с безукоризненно обгрызенным ногтем ткнул в облезлое здание кирхи.

— Всё по канонам, Аглая? — губы ящера растянулись в чудовищном оскале.

— Всё по канонам, Грим, — ответила девушка.

* * *

— Похоже скальд нисколько не преувеличивает, — озабоченно подметил Скаидрис.

Монакура Пуу не ответил — а что тут можно было сказать?

Они стояли посередине небольшой площади маленького провинциального городка и рассматривали кучу оплавленного металлолома. Похоже, что эта никчёмная груда была раньше противотанковым орудием. Вокруг кучковались сожжённые трупы людей.

— Такое мог сотворить только дракон, — добавил лив, оглядывая порушенные дома и упавшие башни ратуши и кирхи.

— Или гиперболоид, — отозвался Монакура.

— Эй, скальд, — он повернулся к викингу — пацана пёрло от гордости за Фафнира — скальд важно расхаживал между развалин и скорченных, чёрных трупов, — Обрисуй мне это чудовище.

Скальд важно кивнул и преклонил одно колено; лохматую голову подпер руками и затих.

— Ты чё? — удивился сержант, но лив потянул его за рукав и прошипел:

— Он вису складывает, не мешай, давай приколемся над пафосом.

Монакура Пуу вырвал руку:

— Некогда стихами баловаться. Вещай, поэт, каков наш враг.

Хельги поднялся с колен, и вытащив из кармана смятую бумажку, подал её сержанту. Тот глянул на рисунок и скорчил кислую мину.

— Красная виверна. В лоб — непроходима. Сожжёт любой левел. Можно только хвост отрубить. У нас проблемы, бойцы. Ладно, пойдёмте искать машину. Тут же должна быть уцелевшая машина.

Он потряс рисунком перед носом скальда:

— Молодец, хвалю за ёмкие и краткие объяснения.

— Я в замке фрау это нашёл, — зарделся Хельги, — И прикарманил. Очень понравилось.

— Воровать — полезно, — одобрительно качнул головой сержант и поплёлся прочь.

От его домашних тапочек на засыпанном пеплом снегу оставались огромные медвежьи следы.

* * *

Быстро темнело. Сытая и счастливая Бездна попыталась свернуться калачиком у тёплого драконьего брюха, но Грим предостерегающе поднял палец, выплюнул обглоданную кость и оглушительно рыгнул, извергнув синеватое пламя.

— Ещё не время спать, Аглая, — возвестил ящер, — Сюрпризы на день рождения еще не исчерпаны. Нам предстоит вечерний фейерверк и пару небольших, но впечатляющих чудес. Полетели!

— Полетели, — взбодрилась девушка и полезла в своё седло.

Грим взмыл вверх, а догоревшая кирха наконец-то рухнула, погребая под собой разрытую могилу и безголовый скелет несчастного гитариста.

Они поднялись высоко в небо — то переливалось холодными волнами синего, зелёного и фиолетово-красного света.

— Это оно? — молча спросила она дракона, — Северное сияние?

— Да, Аглая, — ответил ошеломлённой девушке Грим, — Оно прекрасно, не находишь?

Бездна закрыла глаза, но зрелище не пропало. Она знала — теперь этот свет всегда будет с ней.

— Оно прекрасно, — восхищённо пролепетала вслух девушка.

События этого удивительного дня — её дня рождения — основательно подействовали на хрупкий женский рассудок. Разум, сломленный невероятными переживаниями, уже молил о пощаде, но чудеса не прекращались — сказочный трип продолжался.

На фоне кислотных оттенков заполярных небес проступили очертания высокой башни с приплюснутым оголовком. Строение напоминало зловещий гриб. Грим плавно спикировал на зонтик его шляпки. Аглая Бездна прошлась по чешуйчатой спине ящера и сползла по длинному хвосту, словно по стальному трапу, прямо на твёрдую поверхность узкой смотровой площадки.

— Это маяк, — выдохнул Грим — его ноздри дымились, — Цель нашего путешествия. Здесь кончается твоё путешествие на спине сказочного дракона, Аглая.

Она грустно кивнула, и развернулась лицом к морю — запечатлеть в памяти эту холодную красоту. Её сердце вновь сжалось от щемящего, ноющего приступа болезненного счастья. Аглая Бездна снова обратилась к башне и посмотрела вверх — на багряного дракона, настоящего дракона, что сидел сейчас на самом верху древней башни и разговаривал с ней — семнадцатилетней глупой девчонкой.

Но слова благодарности застряли у неё в глотке — дракон исчез.

— Твоё путешествие на спине дракона закончилось, — произнёс резкий каркающий голос, — Но это не значит, что мы с тобой закончили, Аглая.

Бездна отшатнулась; руки инстинктивно спешили напрямик к винтовке — лишь бы успеть.

— Спокойно, девчонка, — снова раздалось это хриплое карканье и из сгущающихся сумерек к ней шагнула изящная женская фигура в чёрном обтягивающем платье.

Одеяние незнакомки украшали многочисленные прорехи и лоснящиеся вороньи перья. Волосы — гладкие, словно бы смазанные жиром, ниспадали блестящим шёлком до самых пят женщины. Она была боса — миниатюрные ступни едва выглядывали из-под волочащегося подола.

«Как Соткен, только...»

«Только отвратительно прекрасна», — закончили её мысль — хриплый голос пробрался в её голову.

«Знаешь, почему ты о ней подумала? Соткен — единственная ведьма, которую ты встречала в своей жизни. У нас одна суть, но эта калека похоронила в себе почти все свои таланты. Она слишком любит растения. Всему виной — злые восточные цветы".

Гостья подошла ближе — рука Бездны, тянущая вниз ремень винтовки, бессильно обмякла.

Блестящие антрацитовые зрачки в белоснежном круге белков пристально уставились в её бездонные чёрные очи.

— Грим, — только и смогла выдохнуть девушка.

Гостья скривила бледные губы в резкой, неприятной улыбке.

— Ты меня с кем-то путаешь, глупышка. Моё имя — Бадб, и я здесь не для развлечений, а чтобы научить тебя кое-чему.

— Мы так не договаривались — мне обещали фейерверк и пару чудес, — нахмурилась Аглая, — Ты сколько угодно можешь прикидываться драконом или развратной феей, но я знаю, что ты — ворон. Хотя могу называть тебя Бадб. Поиграем с тобой в эту игру. Так где мои подарочки?

— Будут тебе чудеса и фейерверки, — сдалась Бадб, — Но сначала помоги мне: нам нужен огонь маяка — кое-кто потерялся и нуждается в помощи.

Женщина махнула рукой в сторону огромной кучи дров, сложенных в каменной чаше:

— Есть мысли, как это поджечь?

Аглая внимательно посмотрела на новую, не особо приятную, манифестацию древнего ворона, но обидные слова так и не сорвались с её едкого язычка — девушка знала склонность Грима к дурацким шуткам. Но Бадб не шутила. Дела обстояли гораздо хуже. Ведьма залипла, уставившись на деревяшки.

Девушка вытащила из потайного кармашка газовую зажигалку и крутанула колёсико. Устройство отозвалось слабым огоньком.

— На вот, — она протянула зажигалку женщине.

Бадб сбросила оцепенение и потёрла ладонями виски, после чего удивлённо уставилась на свои руки, синие от многочисленных татуировок. Потом перевела взгляд на Аглаю, участливо наблюдающую за ней.

— Все ведьмы — головой поехавшие. Если ты предлагаешь мне стать одной из вас — то иди в жопу, Грим, — заявила Бездна.

Бадб рассмеялась:

— Из тебя бы вышла злющая ведьма, Аглая. Но я тут за другим, тем паче, что тебе больше нравится оружие, так?

— Так, — кивнула Бездна.

— Госпожа тоже это подметила, поэтому у тебя другая дорожка, если, конечно, мы все переживём сегодняшнюю ночь.

Она подняла вверх свой костлявый палец, острый ноготь которого больше походил на вороний, чем на человеческий.

Кривой, чёрный и грязный птичий коготь.

— Никаких вопросов, у нас мало времени. Итак, приступим.

Ведьма щёлкнула пальцами и куча деревяшек вспыхнула гигантским костром. Уже успевшая замёрзнуть Аглая придвинулась поближе к пламени, но Бадб поманила её пальцем.

— Иди сюда, сейчас ты забудешь про холод.

Девушка послушно встала рядом. Обе вглядывались в небо, цветущее мрачными всполохами. Замогильный фиолет плавно перетекал в холодную синь, а та приобретала оттенки едкой зелени.

— Потрясающе, — молвила женщина в чёрном платье, — Не возражаешь, если я добавлю пару мазков?

Она призывно взмахнула рукой — из костра в небо поднялся огненный вихрь и внезапно взорвался, уничтожив пламя. От босых ног колдуньи — туда, где расцветало хищное сияние — простёрся ослепительный луч, отливающий серебром и лазурью. У Бездны перехватило дыхание: лёгкие отвергали замогильный холод, которым наполнился воздух вокруг. Бадб сделала шаг вперёд — миниатюрные ножки покинули парапет каменной башни и ступили на призрачную кромку.

Она словно висела в воздухе, окружённая со всех сторон ореолом мерцающего сияния.

— Давай, Аглая, — ведьма снова поманила девушку пальцем, — Это не страшнее прогулки на спине дракона.

Бездна с ужасом посмотрела себе под ноги — твёрдый камень обрывался отвесной пропастью — было слышно, как там, внизу, в кромешной темноте, разбиваются о скалы волны северного океана.

Бадб пожала плечами, развернулась к девушке спиной и медленно побрела вглубь лазурного тоннеля.

— Не буду тебе мешать — соберись с духом, а я пойду прогуляюсь. Однако должна тебя предупредить, что через некоторое время этот волшебный луч пропадёт. Даже не знаю, как ты будешь выбираться из Норвегии.

Её чёрный силуэт таял, растворяясь в голубом, дымящемся серебре, а Бездна всё стояла, не в силах отвести взгляда от тёмной пропасти. Пальцы её правой руки теребили ремень Диемако, а левая кисть крепко стискивала челюсть культового черепа.

— Жутко холодно здесь стоять. Пойдём, а? Или зассала?

Она отшвырнула от себя говорящую кость, как если бы у неё в руках оказалась ядовитая медуза. Череп упал с парапета, но не рухнул в темноту — закатился на край светового тоннеля.

— Вшшш, — зашипела голова Евронимуса, — Скорее подыми меня отсюда, сука, иначе я околею и рассыплюсь прахом.

Аглая Бездна некоторое время мешкала, но девушку, похоже, уже ничего не удивляло. Она поправила винтовку, встала на четвереньки, зажмурила глаза и осторожно поползла внутрь световой трубы, где череп древнего блэкера щелкал зубастыми челюстями, строил страшные рожи и жутко дымил, будто сухой лёд.

* * *

— Эй, Бадб! — Аглая перешла на бег, но чернеющая впереди фигурка ведьмы не приблизилась ни на йоту.

Женщина в драном платье продолжала неторопливо шествовать по лазурному тоннелю.

— Чертовщина какая-то. Я не могу её догнать, — пожаловалась девушка черепу.

Полуистлевшую бошку музыканта с трудом всунули в передний карман кенгурухи — весьма вместительный карман, отчего любимая одежда лохматых музыкантов и получила своё названии.

Череп не отвечал, но, несомненно, присутствовал — его зубы продолжали стучать.

— Всё мёрзнешь? — поинтересовалась девушка, — Ты же северного племени; твои предки населяли Лапландию, а это жуть, какое холодное место.

— Ты-то откуда знаешь, курва? — проскрежетала кость.

— Курва? — вскипела Аглая, но порыв ярости вдруг улетучился, — Атилла Чихар словечку научил?

— Ага, — согласился череп, — Наш вокалист в совершенстве владеет венгерским, польским и русским обсценом.

— Я думала, что мы общаемся... — она запнулась, подыскивая нужное слово.

— Телепатически, — подсказал череп, и тут же сам себя опроверг, — Нихуя подобного, Аглая. Но я откуда-то знаю это наречие. И всё же: ты не могла бы отнести меня туда, где потеплее?

Аглая Бездна вздохнула и, поправив ремень Диемако, вновь бросилась вдогонку за ведьмой.

— Бадб! Остановись! — из прекрасно очерченных ноздрей девушки вырывались две струйки пара — Бездна напоминала рассерженную кобылицу.

— Стоять, курва, — поддакнула мёртвая голова, — Кстати, это похоже на погоню Ангулималы за Благословенным, не находишь, Аглая?

На этот раз Бадб услышала и вняла просьбе — Аглая смогла приблизиться к недосягаемой женщине.

— Я знала, что у тебя получится, — небрежно похвалила её ведьма, после чего подозрительно уставилась на выпуклый карман.

— Перебор с чудесами, не находишь, Аглая?

— Не-а, — насупилась девушка, — Норм всё. Ещё будут?

— Будут, — кивнула Бадб, — Тебе вот это, — она обвела татуированной рукой светящуюся полость вокруг, — Нравится?

— Угу, — промычала девушка, но её выпученные глаза, раскрасневшиеся щёки и прерывистое дыхание явно указывали на высшую степень очарования — на очень большое «УГУ».

— Хочешь такой же запилить? — веки ведьмы слегка прищурились, а лицо приняло хищное выражение.

— Нуу, — замялась Аглая, — Тута красиво и спокойно, но жутко холодно, — она непроизвольно сунула руку в карман, прикоснувшись к ледяной кости — череп не врал — он действительно давал дуба.

— Я подозреваю, что это какой-то магический портал, — проговорила девушка, ещё раз внимательно окинув светящуюся трубу, — Но куда он ведёт? Мы идём и идём, а конца всё нет.

Аглая указала разведёнными руками в обе стороны — тоннель казался бесконечным.

— А конца и не будет, — хихикнула Бадб, — Ты вообще отсюда никогда не выберешься, если не знаешь, куда хочешь попасть.

Аглая открыла свой большой, красивый рот, и, через мгновение, снова закрыла — глотала слово «Назад». Ведьма понимающе усмехнулась — её суровое лицо слегка смягчилось.

— Это не совсем магия, глупышка, — пояснила она, — И уж точно не средство перемещения из точки «А» в точку «В». Телепортация — лишь самая слабая из возможностей, которыми обладает так называемый путь луча. Хотя я называю его путём трости. Бамбуковой.

Ведьма воззрилась на мерцающие круглые стены, и замолчала, замерев на месте.

— Бадб, — девушка подёргала залипшую ведьму за драный рукав её платья. От ткани оторвалось прекрасное воронье перо и скользнуло на переливающийся серебром пол.

Аглая подняла его и сунула в завязанный на затылке клубок волос. Бадб очнулась, потёрла виски и с удивлением уставилась на свои миниатюрные ступни.

— Путь Бамбуковой Трости, — подсказала Аглая, переминаясь с ноги на ногу — с кончика её носа стекла струйка влаги, моментально превратившаяся в длинную сосульку.

— Ладно, — промолвила ведьма, протянула руку и оторвала ледяной нарост, — Продолжим путешествие, пока не появились первые жертвы. Бери меня за руку, летим греться. Летим туда, где растёт папирус.

Аглая дрожащей от холода рукой вцепилась в тощие, напоминающие вороньи лапы, пальцы, и крепко сжала.

— Хик, — взвизгнула Бадб и луч взорвался шквалом серебряно-голубых льдинок.

Бездна зажмурилась и почувствовала, как ледяная плеть наотмашь хлестнула её по лицу — она опрокинулась навзничь, теряя сознание, а в её угасающем рассудке, наполняющемся беспросветной тьмой, вспыхнули два огромных звериных ока, багряно-жёлтых, словно пылающая осенняя листва.

* * *

Что то пнуло её в щёку — Аглая открыла глаза и увидела перед собой пару маленьких ножек, явно принадлежащих ребёнку. Изящные пальчики венчали грязные, обломанные ноготки. Те покрывал мелкий, седой песок. Аглая Бездна похлопала ресницами, облизала пересохшие губы и осознала — песок покрывал не только эти миниатюрные ножки — песчинки были везде — в её прищуренных глазах, во рту и в ушах.

Девушка попыталась приподняться, но тут же рухнула на спину — всё тело болело так, будто её выбросили в окно кабака во время горячей вечеринки. А вечеринка, походу, действительно была горячей. Аглая Бездна чувствовала себя не просто избитой, но и слегка прожаренной. Словно её любимый говяжий стейк.

— Вставай, Аглая!

Складки чёрной ткани, спадающие на восхитительные пальчики, внезапно подёрнулись вверх, обнажая стройные ноги — синие в белых росчерках — густую сеть татуировок рассекали глубокие шрамы, сливающиеся в магические узоры.

— Пойдём искупаемся после тяжёлой посадки, — рваные лоскутья взлетели вверх, явив миру совершенное тело — разукрашенное и изрезанное.

Девушка, стеная, попыталась подняться на ноги, а тем временем чёрное платье, отороченное вороньими перьями, соскользнуло с точёных плеч — Бадб стояла перед ней полностью нагая.

Это зрелище заставило Бездну забыть про свои болячки — женщина была нечеловечески прекрасна.

— Может всё-таки в ведьмы... — пробормотала девушка, пытаясь прочистить рот от вездесущих песчинок.

Она огляделась и еле устояла на ногах.

Они оказались в пустыне.

Там, где бесконечные пески.

Там, где палящий зной и непроходимые барханы.

Там, где причудливые скалы — вовсе и не скалы, а остовы мёртвых доисторических чудовищ.

Там, где священная река соединяет жизнь и смерть.

Там, где каждый день умирает Великий бог солнца.

— Ты идёшь?

Обнажённая Бадб спустилась к самой воде — волшебные воды Нила ласкали её стройные ножки — пряди чёрных волос поплыли, подхваченные стремительным течением.

Бездна попыталась стянуть свою кенгуруху, но череп, оттопыривший её животик, жутко мешал. Она осторожно сунула руку в огромный карман и сразу же впилась в пустые глазницы — так этому засранцу будет сложнее кусаться.

Она поместила Эйстейна на кучку сложенной одежды — бывший гитарист пырился мёртвыми раскосыми глазками на удаляющиеся крутые бёдра голой Бездны и похабно скалился.

Девушка присоединилась к ожидающей ведьме — они погрузились в пугающие, багряные, с оттенками зелени, воды и поплыли, держась близко друг к другу. Бездна прекрасно чувствовала себя в воде — умела плавать разными стилями, и прекрасно ныряла, но сейчас девушка удивлённо взирала на свою спутницу — тело Бадб извивалось подобно водяной змее — ведьма явно чувствовала себя в своей стихии.

— Кто ты, Грим? — спросила Аглая, но ответа не получила — голова ведьмы полностью скрылась под водой.

Тогда нырнула и Аглая.

И замерла, разметав длинные волосы в окружающей красноватой воде — оказывается, их сопровождали. Широко распахнутыми от ужаса глазами она наблюдала, как бледно-синее тело древней богини окружают пугающие силуэты подводных чудовищ. Бадб подплыла к одному из страшных монстров и нежно погладила его по жуткой, покрытой шипами и наростами, морде. Ящер раскрыл пасть — два ряда кривых клыков приготовились рвать и терзать.

Бездна пустила целое облако белых пузырей и яростно замотала головой, пытаясь проснуться. Но не смогла; застыла в вязкой воде — на горле постепенно сжималась стальная хватка удушья.

Бадб прекратила любезничать с крокодилами и поспешила к девушке; подхватив её подмышку, ведьма вынырнула на поверхность реки.

— А вода здесь тоже красная от крови, как и дома китобоев в Норвегии? — спросила девушка, отплёвываясь от воды, и дрожа всем телом — за ними на поверхность подымались несколько громадных рептилий.

— Они нас не тронут, это мои старые друзья, и я время от времени их навещаю, — успокоила Бабд девушку, когда первая зубастая морда показалась на поверхности, — Ты плыви к берегу, а я ещё немного поплескаюсь, — и ведьма снова исчезла под водой; крокодилы последовали следом за своей подругой.

Удивительно, но страх отпустил — Аглая даже немного полежала на спине, нежась в кровавых водах зловещей реки и подставляя белую кожу под палящие лучи безжалостного африканского солнца. Потом неторопливо догребла до берега, поросшего редкими побегами жухлого бамбука и выбралась на пологий песчаный берег. Череп приветствовал её вялым постукиванием зубов.

— Сука, — поприветствовал он свою новую хозяйку.

— И тебе привет, Эйстейн, — Аглая встала прямо над головой, широко расставив обнажённые ноги: с её промежности скатилось несколько бурых капель священной реки и охладили жёлтый костяной лоб.

— Ты не поверишь, мы там с крокодилами купались, — Бездна сладко зажмурилась и потянулась руками к раскалённому диску солнца.

— То ли ещё будет, — мрачно пробубнил череп, — Кстати, мы не могли бы убраться отсюда? Тут невыносимо жарко.

Аглая накрыла недовольную кость своей кенгурухой.

— Курва, — поблагодарил её Эйстейн и заткнулся — к ним приближалась Бадб.

Женщина была почти на голову ниже Бездны, и очень худа, а очертания крутых бёдер, высокие, полные груди и вневременное, точёное лицо резко контрастировали с подростковыми формами девушки и её глуповатой физиономией. У обеих были чёрные, как адова пропасть, глаза и гордый, язвительный склад полных губ. Их можно было бы принять за тёртую жизнью мать с приблудой-дочкой, которая ещё не успела наколоть себе тату.

— Как же я скучала по своим ящеркам, — Бадб послала в сторону кровавой реки воздушный поцелуй: шипастые спины мелькнули в прощальном прыжке и скрылись под водой.

— Зря ты испугалась их — они бывают чертовски нежны — позволяют кататься на своих спинах, если найти к ним правильный подход.

— Я уже каталась сегодня на спине ящера, — улыбнулась Бездна приятному воспоминанию, — Но мне и здесь нравится, только немного жутковато.

Девушка беззастенчиво разглядывала тайные изгибы совершенного ведьминского тела.

— Это вотчина Госпожи, — сказала Бадб, — Тут даже мне становится жутко. Пойдём, осмотрим окрестности. Глянь вот туда, — палец, испещрённый загадочными символами, указал вверх на седую скалу, вздымающуюся над их головами.

Аглая Бездна разглядела верхушку высоченной башни, а рядом купол, увенчанный крестом.

— Паук сплёл свою паутину на выходе из осиного гнезда, — усмехнулась Бадб, — Ирония судьбы — монастырь возведён над катакомбами, принадлежащими Госпоже. Но она не возражала, говорила, что трамплин для прыжка — превосходен.

— Трамплин — эта башня? — переспросила Бездна.

— Ага, — кивнула ведьма, — Высоченная башня с колоколом. И сейчас нам предстоит забраться на эту скалу.

Ведьма подняла с песка чёрное платье и уставилась на него, будто видела впервые. Потом присела: чёрные глаза закатились, оставив лишь белоснежную кайму белка, руки распростёрлись в разные стороны — древнее лицо вытянулось, изменяясь, а из перекошенного рта вырвалось хриплое карканье.

— Нет, нет, нет, Грим, — Аглая подскочила к женщине, и ухватилась за платье, — Не сейчас: мы должны взобраться наверх.

Веки Бадб крепко зажмурились, затем распахнулись; глаза вернулись на место, а вороний клюв снова обратился женским носиком.

— Я просто хотела долететь до верху, тяжело ходить пешком, — буркнула недовольная ведьма, — Устала я слегка. Ты хотя бы представляешь, насколько я стара, Аглая?

— Думаю это неважно, — облегчённо выдохнула девушка, — Старость тебе нипочём; насколько я поняла — ты бессмертна.

— Ну, не совсем так, — ответила кельтская богиня и принялась натягивать своё облегающее платье.

Бездна с сожалением проводила взглядом исчезающие сиськи и тоже стала одеваться.

* * *

— Они не все головой поехавшие, — подметил шёпотом Скаидрис, указывая на пару человек, что осторожно ступили на разгромленную площадь, — Глянь-ка, сержант, эти — нормальные — без гребней, печаток с черепами и чёрных кожаных пальто.

Троица пряталась в развалинах ратуши — звук приближающегося машинного двигателя загнал бойцов в убежище — теперь они наблюдали за происходящем с безопасного расстояния.

— Нихера не нормальные, — ответствовал Монакура Пуу, мрачно разглядывая новоприбывших, — Эти — ещё хуже.

— А чё так? — недоверчиво сощурился Скаидрис, предчувствуя очередной подвох вечно недовольного сержанта.

— Это — военные, и, насколько я разбираюсь в солдатах, а поверь мне, я разбираюсь в них превосходно — это не просто самопровозглашённые вояки, а реально обученные и натренированные бойцы.

— Тогда ты прав, — потупился лив, — Уж лучше сраные панки, хотя и те были весьма жёсткие.

Сержант похлопал бойца по плечу и уважительно хмыкнул в густые усы. Потом пояснил:

— Те в сосновом бору, что вас убивали, тоже были профессиональными солдатами. Немецкими солдатами. Удивительно, что два щенка смогли положить столько профессионалов.

Заросшие щёки гиганта зарделись — как и все командиры, Монакура Пуу испытывал великую гордость за успехи подначальных ему бойцов.

Лив так же слегка порозовел — услышать похвалу из уст сержанта было невообразимой редкостью.

— Вы чё? — спросил Хельги, — В любви друг другу признались?

— А почему эти солдаты были одеты, словно участники дешёвой рок-группы? — поинтересовался Скаидрис.

— А почему ты, — гигантский палец ткнул лива в простреленное плечо, — Дерзкий, волосатый и с татуировками на роже? Старый мир рухнул, теперь все одеваются, как хотят. Ну нравится немецким солдатам творчество британских музыкантов, что тут можно ещё сказать.

Утробный рык мощного мотора прервал этот захватывающий разговор — вся троица уставилась на чудовище, что лязгая гусеницами и позвякивая пустым ведром, висящем на орудийном стволе, неторопливо утюжило оплавленную брусчатку.

— Ёбаныврот, — восхищённо произнёс Скай.

— A furore Normannorum libera nos, Domine, — хмуро пробормотал Хельги.

— Леопард. Два А шесть, — криво усмехнулся Монакура Пуу и потёр красные ладони.

Танк въехал на середину площади и остановился. Люк открылся и экипаж — четверо в комбинезонах присоединились к пешим бойцам сопровождения. Солдаты уставились на пушку, превратившуюся в оплавленную груду металла. Один из пехоты что-то долго втирал остальным, размахивая руками и тыча стволом автоматической винтовки в седые, декабрьские небеса. До воинов Волчьего Сквада долетали немецкие лающие словосочетания, изобилующие словом «Шайзе».

Один из вражеских солдат немного отошёл в сторону и расстегнул штаны. Орошая свежий снежок, перемешанный с гарью и кровавыми ошмётками, боец вдруг удивлённо присвистнул, наспех закончил свои дела и махнул остальным, призывая подмогу.

Пятеро подошли и уставились вниз. Руки солдат потянулись к оружию.

Хельги зажал себе рот двумя руками — выпученные голубые очи скальда глумились озорным весельем.

— Они увидели следы гигантского медведя, — всхлипнул Скаидрис, с трудом сдерживая хохот.

Монакура прищурился и одобрительно посмотрел на свои домашние тапочки, чётко пародирующие лапы пещерного гризли.

— Идут к нам, — подметил скальд, и его улыбка превратилась в волчий оскал.

— Монакура, ты танком управлять можешь? — с надеждой спросил лив.

— Как два пальца, — хмыкнул сержант.

— Идите, заберите эту тонку, — произнёс Хельги и вытянул вперёд руку.

— Ты уверен, боец? — рука сержанта вложила в протянутую ладонь винтовочный штык-нож.

Хельги лишь кивнул, после чего зажал нож в зубах, связал непослушные волосы в клубок на затылке и вымазал лицо сажей. И уполз под развалины ратуши.

— Пошли, щенок, — огромная ручища потащила металхэда прочь, — Чем быстрее мы заберём Леопард Два А Шесть, тем скорее придём на помощь твоему голубому дружку.

Лив пнул сержанта в плечо и они, прячась и низко пригибаясь, поспешили в обход приближающихся врагов.

* * *

— Ай, — Скаидрис крепко приложился обо что-то лбом, и сержант помог растерявшемуся ливу — направил его задницу на предназначенное сидение.

— Не высовывайся, — сказал Монакура, — Сиди тута, и не трогай орудие. Убивать начнём по моей команде.

Незамедлительно последовало вопиющее нарушение приказа — со стороны развалин раздались вопли и пара винтовочных выстрелов. Потом опять кто-то вскрикнул и наступила тишина. Монакура вопросительно глянул на лива и полез внутрь чрева бронемашины. При его габаритах это было проблематично.

— Это не Хельги кричал, — сказал Скаидрис, ощупывая затвор пушки; одновременно взгляд лива метался по тесному, тёмному пространству танковой башни — он искал снаряды.

— У него голос выше на октаву, — бормотал труъ-метал, — А как ты без ключа танк заведёшь?

Снизу раздался смех, а затем приглушённое «ёптвоюмать» — лоб сержанта нашёл достойную преграду.

— Ща посветлее будет, — донёсся гулкий бас, что-то щёлкнуло и двигатели завелись, — Я, кажись, слегка застрял — стульчак водителя кошмарно мал.

— Как из пушки палить? — крикнул Скаидрис, удивлённо разглядывая панель, зажёгшуюся перед его носом.

Танк дёрнулся и затих.

— Бля, — расстроился сержант, пощёлкал выключателями и громадина снова зарычала, — Немецкие механизмы — превосходны, но излишне заморочены. Танк — это тот же трактор. Зачем же усложнять трактор?

Леопард тронулся с места.

— Люк закрой, не вздумай стрелять из пушки — потом научу. И не переживай, мы этих немцев так передавим — как тараканов, — голос Монакуры звенел детским восторгом.

— Вот бы ты там навсегда застрял, — помечтал лив, — Ты такой клёвый, когда в танке.

Из руин обрушенной ратуши выскочило два человека — один поддерживал другого под руку. Они явно от кого-то спасались. Недра бронемашины загудели радостным хохотом — танковые гусеницы намотали на себя обоих беглецов.

Развалины снова огласились гортанными криками и сухими хлопками выстрелов — бывшие солдаты бундесвера, привыкшие умирать молча, явно не ожидали смерти от рук полуголого мальчишки, вооружённого лишь армейским ножом.

— Пристрелят щенка, — сокрушался сержант из глубины рычащего танка, — Давай-ка, мы его из пушки накроем, а заодно и вражин всех положим. Будем считать, что боец добровольно вызвал огонь на себя. Почётная, героическая гибель. Скоростной лифт прямиком в Вальхаллу. Сейчас я тебе объясню на пальцах, как заряжать и наводить. Лады?

— Лады, — неожиданно согласился Скакидрис, — Гибель, достойная саги. В конце концов, нити его судьбы находятся в тощих руках коварных Норн. Всё уже предопределено. Если этому остолопу сегодня не суждено умереть от осколков немецкого снаряда, так он и не помрёт. Давай, сержант, жахнем по этим руинам. Где снаряды?

— Боеукладка, боец, — подсказал Монакура, — Находится позади тебя, за выдвижной дверцей, в модуле. А в остальном всё, как в симуляторе. Ты же у нас продвинутый геймер, разобраться будет не сложно.

— Как два пальца об асфальт, — согласился Скаидрис, потянув рычажки и пощёлкав выключателями.

Башня Леопарда послушно повернулась.

— Как два пальца, — снова пробормотал лив, раздвигая дверцу боеукладки.

— Всё это мне прекрасно знакомо, — Скаидрис улыбнулся в сверкающие мониторы, нависающие над креслом наводчика; его рука любовно огладила стальные углы орудийного затвора, — Но как же мне не хватало этих ощущений.

— Я готов, Монакура, — крикнул он вниз.

— Хуярь, сынок, — донеслось в ответ из бронированного чрева.

Ствол танка изрыгнул столб пламени, грохнуло, машину слегка сотрясло. Снова бабахнуло — останки ратуши окутал густой столб дыма. Крики и выстрелы стихли.

— Упокой, Господи, душу раба твоего Хельги и прости ему все согрешения, — пробасил снизу сержант и дал газу.

Леопард два А шесть едва достиг храма божьего, превращённого в обугленные обломки, как тут из под оплавленных красных кирпичей и кусков битой черепицы, навстречу бронированному монстру, поднялась человеческая фигура, чёрно-белая, словно шахматная доска. Хельги, покрытый слоем осыпавшейся штукатурки и пятнами сажи, торжествующе воздел вверх руку. Его пальцы крепко сжимали пучок волос, торчащий на макушке отрезанной головы. Шея трофея выглядела так, будто бы её отгрызли с помощью зубов; вниз свисали рваные ошмётки плоти и оборванные кровеносные сосуды.

— Брось эту гадость и залезай внутрь, — раздалось из танка; люк на башне распахнулся.

Скальд послушно размахнулся и запустил оторванной башкой в сторону массивного, церковного креста, что раньше красовался на вершине кирхи, а теперь торчал вверх ногами из мостовой, плотно увязнув в брусчатке.

— Тонка, — удовлетворительно похлопал он танковую броню и полез на башню.

* * *

— Вот скажи мне, боец, — голос Монакуры Пуу вибрировал нотками добродушного сарказма, — И выложи своему командиру всё, как на духу. Как ты, вооружённый лишь изделием Шесть Икс Четыре, в простонародье именуемое штык-ножом, смог расправиться с четырьмя профессиональными солдатами? Скай говорит, что ты это не в первый раз вытворяешь. Ты уже резал друзей этих тевтонов, там, в камышах. Сколько вражин ты тогда оприходовал?

Раздувшийся от важности Хельги восседал на месте командира и восхищённо пырился в мониторы.

— В камышах было сложно, — щёки скальда полыхали огнём сладостного смущения, — Тогда я убил трёх, но и сам был ранен. Тут было намного проще — двух воинов вы из пушки накрыли, а оставшиеся двое, типа профессионалы — на деле неповоротливые деды. Если они когда и были хорошими воинами, то их время безвозвратно прошло.

Скаидрис развернулся и пнул скальда ногой в коленку. Хельги осёкся, выпучил глаза и, прикрыв рот ладонью, с ужасом уставился на лива.

Но им повезло — сержант, крайне растроганный успехами новобранца, не почуял спонтанно вырвавшейся иронии.

— Так я всё же в толк не возьму, — продолжал бывший барабанщик , — Как такой прекрасной боец, коим ты, безусловно являешься, смог позволить маленькой, кривой бабе отобрать у себя винтовку, меч, а после, ха-ха-ха, получить в челюсть блестящий нокаутирующий удар?

— Сначала она меня вырубила, — вяло оправдывался викинг-попаданец, — А уж потом забрала оружие. Она смотрела мне в глаза. Она ведьма. И очень быстрая. Она не застала меня врасплох, мы ударили одновременно. То есть, я только собирался рубануть её своим мечом, как она опередила меня — ударила своей пушкой.

— Прикладом, — поправил товарища Скаидрис.

— Угу, прикладом, — понурился Хельги.

— То есть ты просто собирался зарубить своего боевого товарища, не удостоверившись проверить факт предполагаемой измены? — не унимался Пуу.

— Сержант, — в голосе Скаидриса решительно звенела сталь, — Отъебись ты уже от него, лучше бы похвалил, нежели троллить. Кому, как не тебе знать, что Соткен — та ещё заноза в жопе.

— Ладно, щенки, — тон Монакуры неожиданно приобрёл добродушный оттенок, — Расслабьтесь, где вы видели доброго сержанта? Я ж для вас, остолопы, стараюсь — я не научу, как выживать — никто не научит. Боец, безусловно, отличился, и достоин поощрения. Я даже знаю, чего он хочет. Говори, скальд, какую награду желаешь?

Хельги зажмурился, глубоко вдохнул, и выдал:

— Дайте порулить тонкой.

Монакура некоторое время молчал; Скаидрис щёлкал орудийным затвором; Леопард урчал, словно бронированная сытая кошка.

— Ладно уж, белобрысый, — подал голос сержант, — Уж если ты освоил великий и могучий русский язык, включая начальные уровни замороченного сленга современных металхедов Латвии всего за пару суток, то обучиться вождению этой немецкой консервной банки для тебя — всё равно, что сложить простенькую вису. Ползи сюда, ко мне, я тебе покажу, как управлять этим чудовищем.

Некоторое время танк канувшего в лету бундесвера, управляемый твёрдой рукой норвежского пирата, катался по обугленной драконьим пламенем брусчатке.

Вперёд-назад, влево-вправо, разворот на месте, раз-два-три, раз-два-три, раз-два три.

Гусеницы высекали снопы искр, башня, управляемая ливом, бешено крутилась по сторонам, ствол угрожающе торчал вверх, целясь в жёлтый диск ущербной луны.

— Komm auf! Rund achtern! Setzen die Segel! — надрывался сержант.

Этот танец продолжался долго — наконец сержант, плотно облегающий кресло водителя, словно косматый чехол, ткнул пальцем в соломенную макушку, находящуюся прямо перед его носом и хмуро потребовал:

— Всё, шабаш. Halt Wasser, суши вёсла.

Танк вздрогнул и затих.

Затих и Хельги; тело викинга вжалось в спинку сидения, нежно охваченную страшенными волосатыми лапищами наставника. Одна из конечностей отлепилась и пошла на размах. Скальд пригнул голову, ожидая веской оплеухи недовольного его работой командира. И не напрасно. Из под свисающих, спутанных кос сверкнул лёд небесно-голубых очей. Монакура Пуу щурился — только так можно было понять, что он улыбается, ибо густые усы полностью заплели его рот рыжим с сединой вьющимся волосом.

Характер последующей оплеухи заставил Хельгирасслабиться — суровый гигант был невероятно доволен.

— Besanshot an*, — закончил манёвры сержант.

*Примечание: «Besanshot an» — приказ о выдаче выпивки экипажу на борту военно-морского судна.

— Эй, парни, — голос Скаидриса дребезжал, будто пивная банка, набитая канцелярскими кнопками, — Тута к нам ещё подъехали; не знаю, что они хотят нам сказать, но слушать это у меня нет никакого желания.

— Где? — волнение лива передалось новоиспечённому водителю.

— Сзади тебя, морду поверни.

Гусеницы танка снова пришли в движение, корпус развернулся на месте, башня осталась на месте.

Два тентованных армейских грузовика приближались к Леопарду со стороны уцелевшей части городка. Внезапно ожила радиостанция — датчики замигали разноцветными огоньками, динамики издали протяжный хрип, плавно переходящий в срывающийся, визгливый вокал:

— Wo ist dieser verdammte Drache? Wir werden dieses Arschloch ficken!

Монакура Пуу, пытающийся пробраться в башню, на место командира танка, смог дотянуться до передатчика — в эфир посыпались замысловатые выражения, смысл которых представлялся весьма пикантным и неопределённым.

— Я застрял, — сообщил он Скаидрису, вдоволь выговорившись, — Вали этих говноёбов, сынок. Ты справишься.

— За Хатынь, пидоры! — обратился он напоследок к немецким воинам.

Лив усмехнулся, пощёлкал рычажками, потом забрал у сержанта микрофон и молвил чувственным, как у пастора, голосом:

— Дорогие немецкие братья! Если вы знаете хотя бы одну молитву, то прочтите её. Сейчас самое время.

Тенты на автомобилях распахнулись, но прежде, чем одетые в камуфляж фигуры достигли мостовой, дуло танка извергло столб пламени. А потом ещё один.

— Scheisse! — рычал Пуу, безуспешно пытающийся дотянуться до пульта управления пулемётом.

Леопард два А шесть рванул с места прямо на две объятые огнём автомашины. Но давить было некого — осколочно-фугасные снаряды превратили транспортёры в братский крематорий.

— Как два пальца об асфальт, — древнерусская поговорка пришлась по душе норвежскому пареньку.

— Охлонись, командир, — улыбнулся лив в ледяные глаза, грозно пучившиеся на красном от напряжении лице, — Всё кончилось, мы победили.

По пепельному небу, освещённому жёлтым полумесяцем ущербной луны, величаво проплывали обрывки чёрных от сажи облаков: «абсолют, которому похуй» безмятежно встречал свежие души.

* * *

Дорожка, вьющаяся вокруг седой скалы, вскоре обратилась лестницей с истёртыми и частично разрушенными древними ступенями. Подъём оказался тяжёл — жара и вездесущие песчинки неимоверно доставляли Бездне. Крупицы песка проникли повсюду — в распущенные мокрые волосы, в армейские берцы и даже в бюстгальтер. Аглая сняла неудобный лифчик, что причинял лишь страдания и небрежно бросила его на ступеньку. Бадб одобрительно хихикнула.

— Эта лестница существует не меньше трёх тысяч лет, — сказала ведьма, — Но, бьюсь об заклад — с тем, что сейчас лежит на её ступеньках, она встречается впервые.

— А я уверена, — поддержала её Бездна, — Что ты гораздо старше этой лестницы, и, бьюсь об заклад, эти дурацкие тесёмки никогда не касались твоего тела.

Бадб тепло улыбнулась ей уголками рта. Они продолжили восхождение и, хотя слева от Бездны возвышалась неприступная стена, а справа обрывалась вниз отвесная пропасть, девушка нашла нечто, заинтересовавшее её в этом скудном пейзаже.

— Чё эта, Грим? — она указала на глубокие пещеры, вырубленные в стене.

Из разверстых, мрачных дыр тянуло холодом, а запах напомнил ей тот, что она ощутила не так давно — на норвежском кладбище, раскопав могилу Аарсета.

— Это проходы, ведущие в самое сердце скалы. А эта гора — на самом деле гигантская усыпальница, грандиозный некрополь детей Упуаут, — пояснила Бадб, — Монахи завалили эти коридоры огромными валунами, а оставшиеся жалкие закутки использовали, как кельи для своих уединений. Но отгородились они вовсе не по причине страха перед теми, кто спит в недрах этой горы. Они перекрыли проходы, дабы сберечь спокойствие вечного сна мертвецов.

— Египетские христиане никогда не отвергали своих исконных богов. Они никогда не отрекались от древних культов, а религия распятого иудея никогда не насаждалась здесь силой. Стародавние боги, владеющие Египтом, никогда не были низвержены. Это единственный во всём мире пантеон божеств, которому удалось изгнать коварного Яхве и его прихвостней прочь со своих земель. Куда-то там в пустыню, как я слышала. Эти божественные сущности никогда не покидали земли, прилегающие к излучине священной реки. Большинство из них, такие, как например наша Госпожа, изрядно устали от своей бесконечной божественной жизни, поэтому прилегли отдохнуть ненадолго. Некоторые трансформировали свою сущность в состояния, недоступные пониманию человеческим разумом. Так или иначе, но влияние исконных богов ослабло на этих землях, а на их место — тихо и мирно пришёл Чёрный Иисус.

— Да-да, ты не ослышалась, Аглая Бездна, я сказала Чёрный Иисус. Понимаешь ли, дело в том, что местный Иисус... Он темнокожий, и судя по преданиям, дошедшим до наших дней, этот святой эфиоп никогда не подвергался распятию. А некоторые местные сказители — вольнодумцы пошли дальше в своих интерпретациях библейских преданий; ими, в частности, оспаривается сам принцип чудесного непорочного зачатия.

— У жителей данной области очень популярно предание, повествующе об огромном негре по имени Мафусаил, который обладал воистину потрясающей харизмой и не менее впечатляющим инструментом. Авторитетно признано, что Мафусаил являлся воплощением самого Птаха, сошедшего на землю, чтобы радовать всех женщин этого мира. Мафусаил был знаменитым путешественником, и в своих странствиях он объездил весь земной шар, даря прекрасной половине человечества сладкие мгновения космического оргазма. Вот так и получилось, что по земле в одно и то же время расхаживало несколько чудаков, называющих себя Иисусами.

— Здесь, в Африке, практиковал Чёрный Иисус, как я уже говорила, а там за морем, — ведьма махнула рукой в неопределённом направлении, — Претерпевал свои страдания знаменитый Иисус из Назарета, а у нас в Ирландии тоже был один чудак, утверждающий, что его родным отцом является, многоуважаемый всеми кельтами, Бог-олень. Этот безобидный дурашка унаследовал от своего отца, могучего Мафусаила, недюжинную мужскую силу, а в остальном он был как и все Иисусы — нёс всякую безвредную чушь, но при этом являлся прекрасным добытчиком — умело тиражировал продукты. Из-за этого остолопа Ирландию накрыла волна ожесточённых междоусобиц — три самые могущественные кельтские королевы изъявили желание владеть этим телом безраздельно, и, чтобы не утопить наш многострадальный остров в крови, в дело пришлось вмешаться ещё одной знаменитой троице.

И Бадб похлопала длинными ресничками.

— Я, Морри и Маха, невзирая на отчаянное противодействие трёх обезумевших от похоти матриархов, похитили этого самопровозглашённого потомка Церруноса и надёжно спрятали, дабы пресечь разгорающуюся смуту и раздор.

— А как он умер? — спросила Аглая Бездна, — Я так поняла, что все Иисусы заканчивают свой жизненный путь весьма трагично.

— А этот и не умер, — ответила Бадб, — Мы забрали его домой, под курганы Сида, где он и обретается до сих пор. За прошедшие пару тысяч лет его страсть к своим спасительницам слегка охладела, а либидо слегка ослабло, но пшеничные лепёшки, солёную селедку и молодое вино он продолжает исправно множить.

Бадб замолкла и остановилась — она тяжело дышала, восхождение к монастырю по крутым ступенькам и её давалось нелегко.

Пока ведьма переводила дух, Аглая зашла в одну из пещер. Это действительно был жалкий огрызок прохода, ведущего вглубь горы. Коридор и правда оказался завален огромными валунами. Два грубо отесанных булыжника, что заменяли обитателям кельи кровать и стол составляли всё убранство комнатёнки. Испытав непреодолимое желание немедленно пожурчать, Аглая спустила трико и присела в уголке.

— Тебе не страшно с ней путешествовать? — голос Эйстейна многократно усилился, отражаясь гулким эхом от каменных стен кельи, — Эта тётка — невъебенно могучая колдунья, что делает её ещё опасней для окружающих. У этой бабы растроение личности — ты только посмотри на неё — она и ворон, и ведьма, и дракон.

Аглая Бездна потрясла задницей, стряхивая последние капли и натянула облегающие лосины. Она ничего не ответила.

Последние двенадцать часов её жизни оказались насыщены чудесными, невозможными событиями по самый небалуй. Головная боль, вызванная избытком волшебных переживаний, крепко засела в её маленькой черепной коробке. Девушка опасалась, что ещё немного и её воспалённый мозг просто лопнет, не выдержав новых потрясений. А впереди — утомительный подъём на эту чёртову гору, поэтому разговаривать с оторванной башкой мёртвого гитариста было сейчас ну совсем не с руки.

Она уже выходила из пещеры, когда Эйстейн Аарсет, возмущённый столь ярко выраженным пренебрежением к своей персоне, крепко вцепился ей в палец. Девушка пискнула; свободная конечность крепко втащила дохлому сааму промеж раскосых глазниц, обтянутых высохшей кожей. Кость хрюкнула, разжала зубы и отвалилась. Аглая Бездна пнула её ногой, но не со зла, а так, чтобы череп не скатился вниз — в глубокую пропасть.

— Так, так, так, — проворная Бадб была тут как тут.

Полуистлевшая башка с длинными и редкими чёрными космами, торчащими из облысевшего черепа, моментально оказалась в её, покрытых татуировками и шрамами, руках. Ведьма одарила Аглаю странным взглядом — так смотрят друг на друга две пантеры, встретившись на узкой переправе через бурную речку.

— И давно он у тебя разговаривает? — в голосе ведьмы проступали нотки восхищения и зависти, — Упуаут упоминала о твоих потаённых талантах, но я не придавала особого значения этим словам. А зря.

Костлявый палец Бадб погрузился внутрь ввалившейся ноздри головы мертвеца, слегка поковырялся внутри, но ничего не нашёл.

— Почему ты не подняла его целиком? Зачем нужна была эта ампутация?

Бездна хотела было включить дурочку, но внезапное понимание реальности, столь редко с ней случающееся, пронеслось по спине волной ледяных мурашек.

— Ты хочешь сказать, что это я оживила его? — спросила она дрожащим от волнения голосом.

— Ты никого не оживляла, Аглая Бездна, — рассмеялась кельтская ведьма, — Смерть — это навсегда: Эйстейн Аарсет, по прозвищу Евронимус, безнадёжно мёртв, однако то, что он находится с нами, в нашей реальности, может разговаривать и кусаться — это, несомненно, твоя заслуга, Аглая Бездна.

— Но я ничего такого не делала, — изумлённо выдохнула девушка, — И даже не думала, не желала — просто хотела его череп себе на день рождения. Ну, знаешь, сделать шкатулку для цацек, или клёвую подставку для свечей.

— Желала, — жёстко перебила её Бадб, — А сильному некроманту не нужны никакие ритуалы и прочие глупости — достаточно лишь пожелать.

— Сильному некроманту? — челюсть её большого рта отвисла вниз, придав ей сходство со Щелкунчиком из мультфильма, — Но Йоля ничему такому меня не учила; я всего лишь один раз ассистировала ей, когда мы бальзамировали мёртвую жену Аарона, там, на пароме. Это было давно — месяца два назад. Я просто бинтовала мёртвую женщину, а Йоля тихонько пела.

— Вот именно тогда, Аглая Бездна, ты и получила от Госпожи полную передачу. Это в духе Упуаут — коварно и жёстко подшутить над товарищем. Между прочим, её друг, фараон Джет, ну ты видела его... Так он до сих пор не понимает, что умер.

Бадб хрипло хохотнула.

— Ладно, — она протянула голову Бездне, — Я вижу ты совсем измучилась сегодня, но согласись — это был самый прекрасный день в твоей жизни.

— Жаль, что он кончается, — грустно согласилась измотанная девушка.

— А теперь нам надо подниматься дальше; там, наверху, мы наконец-то найдём несколько часов покоя, я и сама очень устала.

— А ты, Эйстейн, не прикидывайся немым — можешь разговаривать, и не гони — в моём обществе тебе не грозит опасность.

— Врёшь, сука коварная, — облегчённо выдохнул Евронимус, — А ты можешь присобачить меня к какому-нибудь безголовому красавчику?

— Могу, но я не сделаю этого, Эйстейн, — грустно ответила ему кельтская богиня, — Это твой персональный ад, милый. Пришло время расплачиваться за дела свои земные, склочный коротышка. Однако, надо отдать тебе должное — рифф c «Life Eternal»* — просто жемчужина.

*Примечание: Life Eternal — композиция группы Mayhem с альбома «De Mysteriis Dom Sathanas».

* * *

Однако тяжёлые испытания, как и сказочные переживания, когда-нибудь неумолимо заканчиваются. Спутницы достигли своей цели — вершина находилась совсем рядом, но дорогу им преградили массивные ворота — потемневшая от времени древесина была окована ржавыми полосами железа.

Аглая пнула препятствие — двери не поддались — ворота были наглухо заперты.

— Монахи всё ещё здесь? — обрадовалась Аглая, — Ты не поверишь, Бадб, но я ни разу не видела живого монаха. Это такие добрые бородачи в этих, самых...

— В рясах, — подсказала Бадб, — Но нет — ни одного монаха ты здесь не встретишь, — она забарабанила своим сухоньким кулачком по створке ворот, — Все местные монахи, милая моя, на небе, уж семь лет как. Или ты забыла — на дворе, между прочим, постапокалипсис. Но ты не переживай — кое-кто всё же обретается за этими дверями. И, поверь мне — он более, чем достоин знакомства с тобой. Я тебе о нём рассказывала.

— Эй, нигга, открывай уже! — возопила она в нетерпении.

— Кто там? — раздался приглушённый голос с той стороны дверей.

Потом что-то лязгнуло, скрипнуло и маленькое, зарешеченное смотровое окошечко осторожно приоткрылось.

Аглая Бездна смогла разглядеть лишь сверкающие белки глаз, бешено вращающиеся на темнокожем лице.

— Баааадб, — приятный баритон расцвёл оттенками нежности, — Как же я скучал по тебе, старая карга.

Снова скрипнуло, лязгнуло, загрохотало. Массивные створки чуть разошлись. Бадб скользнула в образовавшуюся щель, увлекая за собой Бездну.

— Здравствуй дорогой, — ведьма привстала на цыпочки; мужчина поспешно наклонил вниз лысую голову, блестевшую капельками пота.

Бледные белые руки, изукрашенные шрамами и синими письменами, обвили могучую, как у племенного быка, шею. Они обменялись поцелуем — жарким, страстным. Ласка затянулась. Изящное тело Бадб крепко прильнуло к великолепно развитому, мускулистому мужскому торсу. Бездна в нерешительности переминалась с ноги на ногу; Аарсет издавал странные звуки, похожие на тяжёлое, прерывистое дыхание, будто бы он сам, на своих собственных ногах, что валялись сейчас в раскопанной могиле на сожжённом драконьем огнём норвежском кладбище, прошёл весь этот тяжёлый подъём.

— Познакомься, Аглая Бездна, — наконец произнесла Бадб, нехотя отстраняясь от мужского тела, — Это Йонас, мой старый друг.

— Аглая Бездна, — девушка протянула негру руку.

— Твоя дочка? — пророкотал темнокожий гигант, осторожно принимая рукопожатие.

Его чёрные пальцы с желтыми ногтями нежно пробежались по женской ладони, ощупывая чудовищные мозоли, оставленные рукояткой йолиного меча.

— Ты воительница? — он окинул девичью фигуру тёплым взглядом карих глаз.

Аглая молча кивнула.

— Первый махири армии Госпожи. Она разбудит спящих в скале, — добавила Бадб.

Аглая Бездна поперхнулась. Евронимус многозначительно хрюкнул. Йонас уважительно потряс девичью руку и спросил, указывая на мёртвую башку:

— Твой фамильяр?

— Можно и так сказать, — ответила ошеломлённая Аглая.

Гигант посторонился, пропуская их вперёд.

— Будьте моими гостями, проходите.

Убогий дворик, где они оказались, поражал чистотой. Древние, расстрескавшиеся плиты под ногами были тщательно выметены. На длинных шестах сушились рыболовные сети. Над двумя рядами ровных грядок маленького огородика торчало огромное пугало, наряженное в коричневую, полуистлевшую рясу, точь-в-точь такую же, как и на хозяине этого места.

— Отличное место для твоего дружка, — хохотнул гигант, указывая на скособоченное чучело.

Аглая пригляделась и заметила, что у того отсутствует голова.

— Дешёвая провокация, заставляющая меня подать голос, — презрительно процедил Эйстейн.

— Верно, — Йонас широко улыбнулся, — Но ведь работает же. Как тебя зовут, тварь несчастная?

— Звали Эйстейн. Эйстейн Аарсет, — вздохнул череп, — Кстати я согласен и на такое тело.

— Ты тоже бог? — Аглаю Бездну изрядно пошатывало.

Девушка предчувствовала, что вот сейчас, прямо сейчас, она потеряет сознание и рухнет прямо на эти древние, истёртые плиты.

— Сын человеческий, — ответил негр и, приобняв девчушку, пробасил, — Я вижу, что вы нуждаетесь в отдыхе и добром ужине.

— Ого, — заметил он, ощутив под ладонями превосходно развитые мускулы женских плеч, — Сама Артемида сочла бы за честь иметь такое великолепное тело.

— Ты её тоже щупал? — хмыкнула Бадб.

Они вошли в низенькую дверцу единственной храмовой пристройки и оказались в небольшом помещении, напоминающим обеденную залу средневековой харчевни.

Казалось, их здесь ждали. Над очагом, полыхавшем зеленоватым пламенем, булькал видавший виды, помятый котелок. Деревянные стулья с высокими спинками были предусмотрительно отодвинуты, ожидая задниц дорогих гостей. От терпкого аромата, витающего в комнатёнке, рот Бездны вмиг наполнился голодными слюнями. Бадб хищно воззрилась на котелок.

— Присаживайтесь, дорогие гости, откушайте, что Бог послал, — Йонас возложил свои чёрные руки Бездне на плечи — ноги девушки подкосились — она тяжело плюхнулась на сидение.

Невзрачное бурое варево оказалось великолепной похлёбкой. Горячая подлива, сдобренная изрядной порцией острых приправ, заставила Аглаю забыть обо всём на свете. Невзирая на то, что в течении этого чудесного дня, она и Грим уже слопали пару коров, девушка жутко проголодалась.

Не дожидаясь пока опустеет её плошка, чёрный Йонас подложил ей добавки.

— Нравится? — спросил гигант, — Сегодняшний улов.

Первая порция еды даровала наслаждение, вторая оглушила, словно удар пыльным мешком по голове — в глазах у девушки поплыло, руки и ноги отяжелели.

— Пойдём, махири, я покажу тебе твою комнату, — Йонас помог подняться ей со стула.

— Сегодня её день рождения, — сказала Бадб, — И мы немного подустали, пока праздновали, поэтому я бы тоже прилегла.

— В той комнате всего одна кровать, — ответил эфиоп, — Но есть ещё одна, свободная...

— Да знаю я, знаю, старый проказник, она находится в твоей спальне.

— Спасибо тебе, Грим, это был самый лучший день в моей жизни, — голос Бездны дрожал от усталости и волнения, — Самый лучший подарок это то, что у меня наконец-то появилась подруга.

— Спокойной ночи, Аглая Бездна, — улыбнулась Бадб.

Её мертвенно-бледное лицо слегка порозовело.

— Можно я останусь здесь? — подал голос Эйстейн, — Я конечно тоже устал, но у меня есть пара неотложных вопросов к этой груде чёрного сала.

— Веди себя прилично, недомерок, — Аглая Бездна водрузила на стол полуистлевшую башку Евронимуса и поплелась прочь, поддерживаемая под руку чернокожим Иисусом.

* * *

Она пробудилась глубокой ночью: невыносимо жёсткие доски топчана, служившего ей постелью, доставляли океан страданий даже её тренированному телу; над ухом постоянно жужжали невидимые насекомые; в комнате стояла жуткая жара. Футболка, в которой она спала, промокла насквозь. Мучительно хотелось выпить холодной воды, подышать свежим воздухом и пописать.

Аглая Бездна стащила пропитанную потом майку и, завернувшись в драную простыню, служившую ей одеялом, спустилась вниз по скрипучей деревянной лестнице. Кухня освещалась светом пары скромных лучин, огонь в камине уже угас — угли тлели кровавой россыпью. За столом, подперев голову могучими руками, восседал Йонас; отражение пламени танцевало по блестящей лысине. Между его широко расставленных локтей расположился Эйстейн —двое полуночников оживлённо болтали.

— Не спится на новом месте, махири? — поинтересовался Йонас и, не дожидаясь ответа, добавил, — Нам тоже; мы вот, как видишь, беседуем.

— Мне бы хотелось попить воды, — промямлила Бездна, — Тут есть холодная, чистая вода?

— Холодной нет, — хохотнул чернокожий гигант, — Тут вообще нет ничего холодного, даже лягушки, что выползли из Нила подышать ночным воздухом, даже они — тёплые. Это же Африка.

Он огладил кучерявые клочки, что росли у него на подбородке вместо бороды, и махнул в сторону двора:

— Найдёшь там бадью, я выставил охладиться.

Вода действительно оказалась безнадёжно тёплой. Бездна, стоя на коленях рядом с внушительным сосудом, лакала, как собака — ни кружки, ни ковшика рядом не наблюдалось. Как, впрочем, и туалета. Аглая подёргала пару наглухо запертых дверей, с сомнением оглядела пересохший фонтан и, не в силах больше терпеть, присела возле массивных ворот. Иссиня-чёрные небеса рассыпали перед её взором мерцающее серебро созвездий. Тысячи, миллионы, миллиарды звёзд. Холодных огоньков было намного больше, чем могло вместить небо. Ничего подобного она раньше не видела. Так и сидела — со спущенными трусами и открытым от восхищения ртом. Потом вернулась назад, на кухню.

— Ты же догадалась для чего служит фонтан?— поинтересовался Йонас.

— Присаживайся,— он пнул ногой стул, — Отведай горячего гибискуса: он очень помогает от жажды и жары.

Аглая Бездна послушно присела и приняла из рук египтянина огромную кружку. Горячий напиток обладал ярко выраженным травяным вкусом и безжалостно горчил. Но уже после второго глотка девушка ощутила необычайный прилив сил, а остатки сна как рукой сняло.

— Бедуинский чай, — кивнул ей Йонас, — Унция гибискуса, горсть мармареи, пара цветков мяты, и, естественно, щепотка хабака —для восхитительной бодрости и необычайного прилива сил.

— Этот старикан такую дичь гонит, — клацнул зубами Эйстейн, — Но я уже ничему не удивляюсь, хотя меня бы успокоили слова подтверждения, например твои, сучка. Это правда про Апокалипсис, случившийся семь лет назад?

— Через месяц будет восемь, — пробасил Йонас.

— Не зная насчёт Апокалипсиса, я в библии плохо разбираюсь, — ответила Бездна, — Но, несомненно, некий всепиздец всё же случился: мир, к которому мы привыкли, перестал существовать. Твоя страна, Эйстейн, как и все страны мира, в привычном нам понимании, исчезли с лица Земли, а выжившее население Норвегии примерно равно количеству посетителей твоего «Хелвете» в понедельник утром.

— Ха-ха,— обрадовался Евронимус, — Я так и знал, что это случится — победили, конечно же китайцы и теперь во всём мире коммунизм, правильно я говорю?

— Твои соплеменники-азиаты не победили, — отрезала Бездна.

— Никто не победил, — вздохнул Йонас, — Начавшаяся было война внезапно кончилась— воевать стало некому.

— Куда же все делись, если не поубивали друг-друга? — недоумевал Эйстейн.

— Умерли,— ответил Йонас, — А после — кто куда. Большинство — на небо.

Он скорчил кислую мину, задрал голову и уставился в дощатый потолок.

— А ты чего здесь делаешь? — поинтересовался Эйстейн, — Живешь в монастыре, ходишь в рясе, а эта бабка съехавшая, что драконом может обращаться, утверждает, что ты, тащемта, натуральный Иисус. Только чёрный.

— Мне больше нравится имя Йонас, — ответил тот, — А в рай я успею, мне пока и здесь неплохо.

— А ты умеешь ходить по воде и воскрешать мёртвых? — спросила Аглая.

— Ходить по воде умею, — ответил Йонас, — А вот мёртвых воскрешать — нет.

— Воскрешать мёртвых умеешь ты, Аглая Бездна, — раздался хриплый сонный голос.

На пороге комнаты Йонаса, потягиваясь, словно большая кошка, стояла Бадб. Бледное, синее от татуировок, обнажённое тело прикрывал лишь каскад смоляных волос, ниспадающий на пол.

— Ещё рано, дорогуша, — приветствовал богиню Йонас, — Петух ещё не кричал, я завёл его, как ты и просила, на пол-пятого.

Бадб нежно обвила могучую эбонитовую шею бледными точёными руками.

— Я выспалась, милый, — сказала она, — Несколько часов назад ты влил в меня потрясающий заряд бодрости.

— На вот ещё, — широко улыбнулся эфиоп, протягивая ведьме кружку с дымящимся напитком.

Бадб залпом опрокинула кипяток и обратилась к уставившимся на неё в изумлении Йонасу и Бездне.

— Ну, раз все проснулись, тогда мы не будем терять времени. Надеюсь ты хорошо отдохнула, махири, ибо сил в предстоящем деле тебе понадобится много.

— Что я должна сделать? — расширившиеся зрачки девушки чернели, будто норы в преисподнюю.

Глаза Бадб закатились, тело неестественно выгнулось. Она склонила голову набок и уставилась на Аглаю желто-зелёными звериными очами:

— Подними тех, кто спит в горе, моя хорошая, — произнесла ведьма низким бархатным голосом.

* * *

—Значит она всё-таки решилась? — грустно спросил Йонас, — И почему именно сейчас, спустя почти восемь лет после смерти этого засранца?

— А почём мне знать? — пожала плечами Бадб, — Возможно, она просто пыталась вспомнить, каково это — жить. Ты не забыл? Она же спала больше двух тысяч лет. И почему, дорогой, тебя это так печалит?

—Война меня всегда печалит, — отвечал гигант, — Особенно, если эту войну начинают боги. И конкретно особенно, если эти боги втягивают в свои дела простых смертных. За войны богов люди всегда платят слишком высокую цену. У людей, в отличии от вас, высших созданий, другого дома нет — только этот голубой шарик.

— Мы тоже здесь живём, — попробовала возразить Бадб.

— Не криви душой, дорогая, скажи честно, где твоя родина? Правильно — чудесная страна Ши, что, как думают люди, находится под странными ирландскими холмами, называемыми курганами Сида. Здесь в Асьюте, или Ликополисе, как называли его греки, как раз в этой самой горе, на вершине которой мы сидим, тоже имеются своего рода ворота — портал в другое измерение, наполненный мёртвыми сущностями. Оно является родиной Упуаут; таких миров достаточно много — это не материальные измерения, обычный человек не сможет туда проникнуть, однако некоторые из повелителей запредельных миров могут проникнуть сюда, на Землю, и вдоволь тут позабавиться.

— То есть ты против чтобы такие, как мы появлялись здесь на Земле? — чёрные глаза Бадб слегка прищурились,— А знаешь, я подумаю над твоими словами. Возможно, я устыжусь и буду сидеть у себя в Ши тихонько и спокойно. Не стану проявляться в этом мире и перестану смущать смертных. В особенности одного толстого нигера с большим...

— С большим и добрым сердцем, — закончил за неё Йонас, — Не кипятись, старушка, ты неверно меня поняла.

— Так что же, эта груда чёрного сала на самом деле человек? — вклинился в разговор Эйстейн.

— Так я уж говорил, ты ж спрашивал... Человек,— ответствовал гигант, — Мама — Ариша, отец — Мафусаил: всё, как у людей.

— А как же ты больше двух тысяч лет прожил?— не унимался Эйстейн.

— Да ничего особенного, — взгляд сына человеческого опять погрустнел, — Реализовал сокрытые сиддхи: так любой человек может. Потенциально. Сиддхи долгой жизни. Но это не бессмертие. В конце концов я тоже умру.

— Нихера себе, долгой жизни, — восхищённо протянул Эйстейн, — Я даже до тридцати не дожил, а тут на тебе — две тысячи лет топтать песочек.

— А кто это тебя так, в лоб? — Йонас указал на дыру в черепе Эйстейна.

— Да басист наш, — отмахнулся Евронимус, — Говёный басист, малолетка и позёр. Я его как-то раз ночью домой к себе пустил, пожалел — ночевать ему негде было — дверь, значится, в трусах открываю, а он мне нож в лоб — бум. Больше ничего не помню.

Эйстейн искоса глянул на Аглаю, ожидая всплеска праведного негодования, но девушка молчала; сидела на стуле, сжимая в ладонях кружку горячего напитка и смотрела в одну точку перед собой.

— Дорогой Йонас, — сказала Бадб, — Будь добр, передай мне реликвию, оставленную тебе на хранение Госпожой две тысячи лет тому назад. А ещё мне понадобится ключ от храма.

— Ах да, реликвию... Сейчас, сейчас... Куда же я её засунул, — эфиоп опустился на колени перед грубо сколоченным шкафчиком, распахнул дверцы и принялся ожесточённо греметь, копаясь в недрах мебели.

В сторону полетели кастрюли, сковородки, горшки.

— Ага, — торжествующе воскликнул гигант и поднялся с колен.

В руках он сжимал увесистый чугунный казан, закрытый крышкой.

— Хранил в целости, как обещал. Забирай, ведьма.

Он вытащил из чугунка бесформенный свёрток. Тот лёг на стол перед Бадб.

— Подойди ко мне, махири, — торжественно провозгласила ведьма, но тот продолжал сидеть на стуле, приоткрыв большой девичий рот и в оцепенении уставившись в пространство перед собой.

Оценив потерянное состояние адепта, Бадб слегка упростила ритуал:

— Теперь это твоё, Аглая Бездна. Разверни и посмотри, что внутри.

Девушка послушно подошла к столу и опять залипла, вперив взгляд в свёрток.

— Отринь сомнения, — голос Бадб более не напоминал скрипучее карканье старой вороны — то был голос дракона, на спине которого Бездна совершила чудесное путешествие.

Голос слегка взбодрил её — вывел из гипнотического транса. Протянув руки к свёртку она спросила:

— Если имя ведьмы — Бадб, имя ворона — Грим, то как зовут тебя, дракон?

— Моё имя — Дроттенгогенфольцет. Имя отца, что отверг меня — Стурл, а обманутую мать звали Хурла. Прими то, что оставил для тебя Упуаут.

От прикосновения её пальцев плотная ткань осыпалась пылью.

Тусклое золото, ядовитый перламутр, острые шипы и зловещие отростки. Образы постепенно, словно нехотя, складывались в единую картину. Морская раковина, лежавшая на обеденном столе, казалась нематериальной— магическим сгустком, притягательным и опасным. Аглая осторожно дотронулась до края этого чуда. И в тот же миг из устья раковины выползли чёрные дымящиеся щупальца: они крепко обвили шею Бездны. Та зашаталась и рухнула на одно колено, от приступа удушья её рот широко раскрылся. Один из дымящихся отростков устремился в распахнутую глотку и пропал там. Сжимающие шею щупальца растворились в воздухе. Аглая тяжело вздохнула и поднялась на ноги. Её широко распахнутые глаза сверкали чёрным огнём.

— Хуясе,— молвил Эйстейн, — Жить становится всё интересней.

— Благословение Госпожи, — прижмурилась Бадб.

— Последний раз этой раковины касались руки Упуаут две тысячи лет тому назад, а этот, — она указала на Йонаса, — Трогал лишь через тряпочку. Бери ракушку и пойдём наверх, нам пора.

— Теперь настало время прощаться, — кельтская богиня приблизилась к чернокожему гиганту, — Ты, уголёк, посиди здесь, обожди, пока всё закончится. И не грусти, я скоро навещу тебя опять. Лет через пятьдесят.

— Я пойду с вами, — решительно заявил Йонас, отодвигая в сторону стул, — Я не испытываю ни страха, ни вины перед теми, кто явится из недр горы. И раз уж их покой будет нарушен, я бы хотел с позволения махири пару раз ударить в колокол.

— Ты хочешь помочь нам, добрый нигер, — улыбнулась Бадб, — Но хитришь, потому как недавно пудрил нам мозги сраным христианским пацифизмом.

— Я просто хочу хорошенько звездануть по этому огромному чугунному котлу, — упрямился Йонас, — Я соскучился по его голосу, он молчит восемь лет. И, раз уж пошла такая пьянка, переоденься в это, махири.

Могучая рука чёрного Иисуса протянула Бездне тканевый свёрток. Девушка незамедлительно развернула его и не смогла сдержать восторженного вздоха.

— Мне всегда нравилась такая одежда, — промолвила Аглая, — Словно бы чувствовала, что когда- нибудь смогу примерить её.

— Ветра кармы, — улыбнулся Йонас, но затем его лицо посерьёзнело, — Люди, что встречались с теми, кто спит в скале и остались живы, носили такую одежду. Это навроде доспехов для тебя. Они проснутся очень голодными. Очень голодными и агрессивными. А тебе нужно время, чтобы найти с ними общий язык. И во время знакомства нужно остаться живой. Подними руки.

Девушка повиновалась.

Йонас помог ей облачиться в чёрный балахон, испещрённый белыми буквами и черепами. На спине и груди красовалось изображение восьмиконечного православного креста. На первый взгляд весьма просторная мантия выгодно подчёркивала её высокий рост и стройную осанку.

— Ты, типа, умерла для этого мира, девчонка,— посочувствовал ей Эйстейн.

— В смысле? — подняла бровки Махири.

— Одеяние схимника, — согласился с черепом дракон, прячущийся в миниатюрной брюнетке, — Предназначено для неживых монахов. Обеты схимы невыносимы: ты всё ещё здесь, на земле, иногда спишь, иногда ешь, бывает облегчаешься, но душа твоя уже воспарила — тебе нет дела до суеты мирской. Однако я видал подвижников, по сравнению с которыми схимники — просто распущенные сластолюбцы. Был знаком лично с одним тибетским йогом. Бедняга питался лишь крапивой, что росла возле пещеры где он медитировал. За долгие десятилетия такой диеты его кожа позеленела, а волосы отросли до земли: редкие путники, забредающие в те места принимали его за кикимору. Потом он достиг реализации и вообще перестал кушать — лишь летал над заснеженными пиками Гималаев. Потом и летать перестал — просто исчез, растворился в пространстве. Сам видел — рядом летел.

— Как же эти праведные монахи уживались с чудовищами, что обитают под горой и почему те не сожрали их? — поинтересовалась Аглая

— Некоторых сожрали, — вздохнул Йонас, — Но не в буквальном смысле. Этот монастырь пустовал задолго до Апокалипсиса.

— Монахи отправились на небо?

— Нет,— расхохотался Йонас, — Те, кто был крепок в своей вере и следовал строгим обетам, достигли реализации — состояния тех, кто спит в некрополе.

— Интересно,— легкомысленно покивала головой махири.

Девушка, облачённая в чёрный балахон, ещё разок крутанулась перед начищенным до блеска медным подносом, заменяющим зеркало, подхватила подмышку Евронимуса и, откинув с красивого лица пряди каштановых волос, решительно и молча двинулась к двери.

Точёные плечи кельтской ведьмы покрыла ткань, отороченная вороновым пером; заботливый эфиоп расправил складки материи на спине любимой:

— Дроттенгогенфольцет! — громыхнул Йонас.

— Ммм, — отозвалась ведьма.

— Будь добр, лягушонок, покинь на время мою женщину: дай мне провести с ней эти печальные минуты прощания.

— Не вопрос, — ответила черноволосая женщина, — Я уже уходил.

Бадб жутко содрогнулась и, подхваченная чёрными мускулистыми руками, припала к широкой груди.

— Помойся перед нашей следующей встречей, саженька, у тебя пятьдесят лет впереди.

— Не вопрос, — ответил Йонас и, обняв подругу, направился следом за махири.

* * *

Небо на востоке уже алело, но чёрно-синий купол неба всё ещё покрывала серебряная россыпь ярких звёзд.

— Интересно, — пробормотала Бездна, задрав кверху голову, — Где-нибудь, в одной из этих галактик, творится сейчас что-нибудь подобное?

— Там ничего нет, — отрубил Эйстейн, — Ровным счётом ничего. То, что мы видим: иллюзия, красивая картинка. Красавцы ксеноморфы обитали не в далёкой галактике, а водились исключительно в голове у старины Гигера. Скажи, нигга.

— Верно, — Йонас потянулся пальцами к светлеющему небу, разминая затёкшие мышцы, — Ищи господа в сердце своём, а не в облачных чертогах.

— А те, против кого мы собираем армию, — взгляд чёрных глаз махири блуждал по звёздным россыпям, — Те, кто устроил апокалипсис — Бог-творец и его ангелы— те разве не на небе?

— Никакой он не творец, — нахмурился Йонас, — Ангелы приходят сверху, но их дом далёк от сияния реальности.

— Разве ты не должен быть рядом со своим Богом? — поинтересовался Эйнстейн, — Ты же Иисус, а он вроде как твой отец?

Чернокожий гигант сплюнул себе по ноги и растёр плевок носком ветхого сандалия:

— Не отец он мне; я уже говорил: моя мама — Арина, а отец — Мафусаил. И мой бог совсем по-другому выглядит, — чёрная, блестящая от пота рука обвила тонкую талию Бадб.

— В мире, явленном и сокрытом, существует великое множество существ, называемых богами и тех, кто им подобен, — мурлыкнула Бадб, прильнув к негру всем телом, — Бесполезно искать сверхъестественное возле далёких звёзд. Лезь на башню, уголёк, и тресни пару раз в колокол: мы начинаем.

— Я мигом, махири: уверен у нас получится отличный... — Йонас замолк, вопросительно глядя на Эйнстейна.

— Сплит,— подсказал Евронимус.

— Прощай, чёрненький, —объятия Бадб стали ещё крепче: уткнувшись носом в коричневую рясу ведьма тихонько всхлипнула.

— Ну-ну, старушка, смерти нет — есть только восхождение: оно у каждого своё, — нежно отстранив миниатюрную ведьму, чёрный Иисус направился ко входу в храм.

— Восхождение случается только с такими, как ты, — шепнула ему вслед Бадб, — Обычно смерть сопровождается низвержением.

* * *

Пробудившийся колокол подал голос, породив тревожную вибрацию воздуха, что усиливалась с каждым последующим ударом — величественным, похоронным. Пространство вокруг гудело монотонными нотами отчаяния: им вторила сама земля. Недра горы на которой стоял монастырь, содрогнулись, будто бы там, в глубине, просыпался спящий вулкан.

— Ты справишься, махири.

Бадб раскинула в стороны руки, чёрная ткань сползла вниз, обнажив бледную, испещрённую татуировками и шрамами, кожу. Длинные пальцы дрогнули, обратившись перьями на кончиках огромных крыльев.

— Ты не должна колебаться — тебе не простят ошибку. Делай то, что нужно. А что именно нужно — тебе подскажет твой безграничный ум.

Гигантский ворон взмахнул крыльями; с протяжным клёкотом птица облетела колокольню и исчезла в разгорающихся небесах.

— Эта коварная сука нас бросила, — от ужаса и восторга челюсти Евронимуса выдавали воистину зубодробительные бласт-битные очереди, — Давай девочка, покажи всем на что ты способна.

Бездна поднесла к губам морскую раковину, но дуть не торопилась:

— Я вовсе не чувствую себя великим некромантом и уж тем более никаким таким махири, — рука девушки, держащая раковину, дрожала.

— Отринь сомнения, как сказала тебе старуха, — воззвал Эйстейн, — Это чувство мне знакомо и вполне преодолимо. Думаешь, выходя на сцену перед сотнями своих поклонников я чувствовал себя великим музыкантом? У меня тряслись коленки и руки, я ощущал себя посредственным гитаристом — недомерком с большой азиатской харей. Но после первых же риффов это чувство неполноценности пропадало бесследно. А наш первый вокалист — Дэд — нюхал мёртвых ворон для того чтобы войти в образ и побороть этот самый мандраж. Ты тоже чем-то закинулась: я видел дымок, что вылез из этой ракушки и отправился прямиком в твою глотку: ты явно под допингом. Так что давай, девочка, не дрейфь: пусть эта вагина дентале явит свой голос, а там посмотрим, что будет дальше. Тащемта, я всё ещё с тобой.

Ободрённая словами мёртвого родоначальника норвежского блэка, Аглая Бездна набрала полные лёгкие воздуха и что есть мочи дунула в сморщенный, словно задница, кончик перламутровой раковины.

И та явила свой глас — не вопль, но зов. Вой северных боевых рогов причудливо сплетался с низким гулом тибетских дунгченов, рождая холодные, суровые звуки.

Призыв пронзил монолит скалы под монастырём — грохот в недрах усилился. Исполинские камни, заслоняющие проходы вглубь горы, треснули и разлетелись мелкими осколками. И те, кто спал, ответили на зов. Смрад, вырвавшийся наружу сквозь зияющие чернотой норы, обрёл форму: клубящийся, едкий, ядовито-изумрудный дым рассеялся, явив взору призрачные, охваченные зелёным свечением фигуры. Восставшие устремились вверх по ступенькам лестницы, вырубленным в теле скалы, и вот они уже здесь: массивные ворота распахнулись, призванные окружали Аглаю плотным кольцом. Глубокие капюшоны истлевших монашеских ряс не могли полностью скрыть вытянутые волчьи морды: из-под драных подолов торчали выгнутые назад звериные лапы. С обнажившихся жёлтых клыков стекали тягучие нити слюны.

Колокол на башне смолк.

— Идущие путём луча явились на твой зов, немёртвый махири.

Голоса шелестели, трещали, будто рвущаяся материя.

— Я не звала вас, пробуждённые, — твёрдо произнесла бледная, как мел девушка, — Я жду детей Упуаут.

— Мы здесь по собственной воле, — шептали голоса вокруг, — Неживые оборотни всегда расчищают путь для отпрысков Вепвавет. И мы спрашиваем тебя, немёртвый махири: ты приготовила щедрое подношение для серебряных волков, что явятся следом за нами?

Аглая Бездна задумчиво глянула на колокольню, где виднелся силуэт Йонаса: гигант замер, намотав на руки канат колокольного языка.

— Приготовила,— вздохнула девушка.

— Вот как? — скрипел воздух вокруг, — Тогда зови мёртвых детей Великого Волка: они восстанут, когда раковина пропоёт им три раза.

Эйнстейн оказался прав: стоило лишь начать, войти в образ. Отчаяние и безнадёга полностью овладели Бездной, вытеснив все тревоги и надежды. Теперь она точно знала, что надо делать.

Чувственный рот приоткрылся, с кончика острого язычка слетали неведомые слова — те рождались где-то в глубине, прямо под сердцем. Она не знала, что означают произносимые звуки, но понимала смысл. И теперь она прекрасно знала, что происходит.

Закончив первый круг заклинания, махири поднесла к губам раковину. Та запела в одиночестве — колокол молчал. Второй круг ритуального заклятия дался ей гораздо легче: Бездна вошла в раж. Она откинула разрисованный костьми капюшон прочь; несмотря на безветрие вокруг, её волосы развевались, подхваченные магическими вихрями энергий. Евронимус визжал от восторга:

— Если бы у меня был член, — хрипел череп, — То я бы сейчас дрочил, глядя на тебя, махири.

Третий круг речитатива закончился слишком быстро: раковина взвыла в последний раз, и наступила тишина.

Они проснулись.

И снова появился дым. На этот раз седой, словно запылённая паутина. Матовая кисея окутала зияющие чернотой норы, и те кто спал, явились в сиянии серебряных всполохов.

Мёртвые волки, дети Вепвавет.

Распахнутые в жутком оскале пасти; свалявшаяся шерсть, колтунами свисающая с обнажившихся рёбер; терпкий смрад древней могилы и яростный голод, горящий красными углями в пустых глазницах. Толпа оборотней, стоящих тесным кольцом вокруг Бездны, преклонила колени. Семеро исчадий, воплощения абсолютного ужаса, приблизились к девушке в одеянии схимника. Тастояла широко расставив ноги: в одной руке чудесная раковина, в другой — полуистлевшая голова мертвеца.

— Мы пришли на твой зов, немёртвый махири, — воздух шелестел палой листвой, — Мы признаём тебя голосом Великого Волка. Ты поведёшь нас в бой. Но мы слишком голодны, чтобы сражаться. Ты приготовила нам ритуальное подношение?

— Как насчёт сочного куска чёрного сала? — пискнул череп.

Махири молча воздела руку, сжимающую раковину, в небеса. Перламутровые шипы блеснули в лучах всходящего солнца, указывая на колокольню.

Семеро подняли оскаленные пасти, полные вязкой коричневой слюны и шумно втянули воздух сквозь чёрные влажные ноздри. Потом бросились к распахнутым дверям храма.

Аглая Бездна бросила раковину наземь, оборотень в монашеской рясе заботливо поднял её. Девушка щёлкнула освободившимися пальцами: раздал треск — пространство наполнилось мельчайшими серебряными разрядами, а красное небо пронзил ослепительно яркий луч голубого сияния.

— Исполни своё восхождение, Йонас! — крикнула махири, — Смело ступай вперёд, уголёк!

— Не вопрос! — раздался сверху густой баритон.

В полый световой тоннель ринулся негр, закутанный в монашескую рясу, а следом, щёлкая кривыми клыками, устремились семеро призванных мертвецов.

— Перекусите в бою, мои хорошие, — девушка отёрла капельки пота со лба, — Отведаете белых ангелов. Чем не щедрое угощение?

— Вы с нами? — чёрные брови девушки вопросительно изогнулись.

— Мы пойдём туда, куда поведут нас мёртвые волки, махири Госпожи и чёрный Иисус, — ответствовали оборотни.

Девушка, облачённая в одежды схимника, гордо прошествовала к дверям храма, сопровождаемая толпой волколаков, наряженных в монашеские рясы. Кротко сложенные под высокой грудью женские руки удерживали полуистлевший человеческий череп. Створки церковных дверей захлопнулись за ними с глухим стуком: так опускается крышка гроба, навсегда отсекая мертвеца от оставленного им мира.

— Хик! — взвизгнул сильный женский голос и голубой луч взорвался ослепительной вспышкой, что вскоре потухла, поглощённая багровым небом Города Волков.

Глава двадцать первая. Conspiracy. Часть первая

Когда божественное сияние погасло, затухло и пламя семи золотых светильников: небесный чертог погрузился в серую мглу. Скорбную тишину, царящую под чудесными сводами дворца небожителей, нарушали лишь протяжные стенания Престолов — те страдали от смрада разлагающегося тела, изнывали под тяжестью мёртвого Бога на своих плечах. Серафимы продолжали исправно закрывать крыльями лица: ужас, что внушал им Божий лик при жизни, сейчас сменился отвращением.

— Бесполезно ждать чуда, он гниёт уже почти восемь лет. Мы должны похоронить его, Микаэль.

Произнесшее эти слова существо протянуло вперёд изящную руку и погладило белоснежные перья, что светились молочно-белым сиянием.

Названный Микаэлем поднял голову: высокий лоб прорезали морщины тягостных размышлений, прекрасное лицо осунулось от непрестанных душевных мук.

— Я не знаю, как провожают в последний путь Богов, Габриэль, — ответил архангел,— Но ты прав: не стоит больше ждать чудес — мы похороним его, но...

Он поднял вверх безукоризненный перст:

— Лишь после того, как разрешим наше досадное недоразумение.

— Великий Волк... — покачал головой Габриэль, — Ты прав Архистратиг: мы разберёмся с непокорным, а после займёмся Отцом. Ну а потом...

В огромных лучезарных глазах мелькнул свет надежды:

— Когда всё закончится, ты по праву займёшь опустевший трон, Микаэль.

Габриэль подошёл к стрельчатому окну и легко взмахнул кистью руки. Воздушная кисея прозрачных гардин приподнялась: створки тихо распахнулись.

— Медлить более нельзя, Микаэль. Посмотри, — совершенная ладонь обвела пространство внизу.

У подножия чертога колыхалось море призрачных силуэтов. Сотни тысяч, миллионы расплывчатых человеческих фигур застыли недвижно и безмолвно.

— Восемь лет они ждут Страшного Суда, но Судии всё нет. Чары Иеговы спадают: скоро все они найдут себе новое воплощение и новую религию. Стадо покинет своих пастырей.

Микаэль распрямился во весь рост: светились не только перья его великолепных крыльев, всё тело архангела мерцало подобно тысяче бриллиантов.

— Наш посетитель уже прибыл?

— Он здесь, ожидает внизу, — ответил Габриэль.

— Мы спустимся к нему вдвоём: я выслушаю изгнанника, но разговаривать будешь ты.

Габриэль покорно склонил голову, увенчанную золотым венцом.

— И будь с ним поласковей, Вестник. Из уст этого отверженного некогда истекала не ложь, но мудрость.

Архангелы сделали шаг вперёд и вмиг оказались за пределами небесного чертога, у самых врат Эдема. Изумрудная травка под ногами пожухла, листва райских древ усохла и пала: голые ветви тянулись к архангелам в немой мольбе. Пахло болотной трясиной и гниющей плотью.

Ломая ветви густого кустарника, на полянку выскочила грациозная лань: рыжий бок алела глубокой раной. Вскоре показался и преследователь: огромный тигр припал к земле, изготовившись к прыжку. Но в этот миг мелькнула гигантская чёрная тень: натиск обезумевшего от ярости носорога откинул тигра в сторону: полосатое тело взметнулось в воздух и пало, а чудовище бросилось топтать поверженного противника, но остановилось, привлечённое белыми фигурами архангелов. Маленькие красные глазки наполнились бешенством. Пригнув рогатую морду к земле, монстр ринулся в атаку, забыв о тигре. Габриэль вышел вперёд, но крепкая рука Микаэля остранила его в сторону. В руках архангела появилось копьё. Одно неуловимое движение и носорог завалился набок с торчащим из мощной груди оружием.

— Ты прав, Габриэль, — Микаэль резко дёрнул древко копья: из раны хлынула струя чёрной крови, — Эдему необходим новый садовник.

Они направились к высоченной, уходящей в синий космос небес, ограде.

— За многие тысячелетия, проведённые на Земле, — рассуждал Габриэль, — Потомки Адама и Евы приобрели некоторые странные черты восприятия окружающей реальности, и надо признаться, эти черты вовсе не характерны ни для Творца, ни для нас. Более того, многие из этих мироощущений мне вовсе не понятны, хотя я несколько продвинулся вперёд в попытках понимания сих явлений. Надо заметить, что наш гость преуспел в этом гораздо более. Вынужден признать: Князь умело использует приёмы этого тайного мировосприятия.

Габриэль указал на приоткрытую створку призрачных ворот, сотканных из дымчатых облаков, за которой важно разгуливал огромный чёрный козёл.

— Какое неуважение, — нахмурился Микаэль.

— Они называют это юмор, — согласился Габриэль.

Заслышав возмущённые голоса архангелов, скотина немедленно обратилась гигантским змеем.

— Так лучше? — осведомился Искуситель.

Архистратиги застыли, выжидая, и гад обернулся высоким худощавым мужчиной в простом охотничьем костюме старинного покроя. Длинные волосы зачёсаны назад и собраны в хвост; мочки слегка заострённых ушей оттягивают массивные серебряные серьги; в руках — изящная трость с белым набалдашником в виде головы сатира.

Архангелы приблизились к приоткрытой створке.

— Мы пришли выслушать тебя, Люцифер. Говори, но не моли о покаянии, ибо нынче некому снять с тебя твои смертные грехи.

— Не дождётесь, — усмехнулся мужчина и пригладил безупречно подстриженную бородку, — Я здесь не за этим. Явился, как ни странно, вам помочь, мои вероломные братья. Скажу вам прямо: мы с вами враги, но, тем не менее, находимся по одну сторону баррикады. Я, как вы знаете, родом из этих самых врат, и не отринул мысль вернуться домой, но не на ваших условиях. Мы с вами — одного поля ягоды и наше противостояние, так сказать, своего рода гражданская война. Однако существует некто, отрицающий наше с вами божественное превосходство. Он претендует и на мир явленный и на нашу небесную вотчину, ради которой мы грызём друг другу глотки не первую тысячу лет. Вам известно о ком я говорю?

Архангелы благосклонно кивнули.

— Я предлагаю расправиться с Великим Волком сообща, ибо сейчас самое время: Упуаут в ловушке, я заманил его в зачарованное место, где он лишится своих сил.

Архистратиги молчали, но Макаэль слегка склонил голову к плечу.

— В чём наша совместная выгода? — спросил Габриэль.

— Мы уничтожим Волка, и после никто не помешает мне расправится с вами, братцы, — ответствовал Князь мира сего, — И напротив, убив Упуаута, вы лишаете меня сильного союзника и избавляетесь от сильного врага.

— А если ты уже в союзе с ним, Денница? И теперь просто заманиваешь нас в ловушку? — настаивал Габриэль.

— Я помогу вам: мы ударим с двух сторон, — прищурился Сатана, — Мой отборный легион придёт с суши, вы же атакуете с неба.

Микаэль сухо кивнул и, развернувшись, шагнул назад. Фигура ангела растворилась в пространстве. Габриэль поднял с облачка под ногами белое пёрышко и нежно прижал к впалой груди.

— Мы согласны, — кивнул архангел.

* * *

— Маловато гнёздышко, — сержант, ровно наполовину торчащий из люка башенки Леопарда Два А Шесть, передал бинокль Скаидрису.

Лив оценил песчаную косу, хищным полумесяцем рассекающую морскую гладь и гордую стрелу маяка, что вознесла коронованную главу к свинцовым небесам, опустил оптику и крикнул вниз:

— Глуши двигло, скальд, и вылазь к нам.

Юркий белобрысый паренёк вмиг оказался на танковой броне: оглядев суровый пейзаж, Хельги важно и обречённо покивал головой.

— Это здесь. Это и есть то место, где обитают драконы. Скоро тут случится великая битва: все мы примем героическую смерть и вознесёмся в Вальхаллу.

— За себя говори, щенок, — нахмурился Монакура.

— Особенность скальдов в том, что они способны прорицать собственную судьбу, — вздохнул лив.

— Был у меня такой в отряде: исправно пророчил гибель, — погрустнел бывший сержант диверсионной группы, — Так что же это будет за сражение, щенок?

Хельги широко расставил ноги и, подняв к небесам обнажённый штык-нож, торжественно продекламировал на чистейшим русском языке:

«Серп жатвы сеч сёк вежи с плеч,

А ран рогач лил красный плач,

И стали рьдяны от стали льдяной

Доспехи в пьяной потехе бранной».

— Плагиат, блять, — возмутился Монакура, — Я уже слышал это. Это перевод какой-то древнескандинавской висы.

Хельги откинул с лица волосы и, зверски оскалившись, двинулся в сторону обидчика.

— Спокойствие, только спокойствие, — лив загородил своим телом конунга, — Ты не прав, Монакура Пуу: прозвучавшее четверостишие — действительно его всамделишная авторская лирика. Разве ты забыл? Он же, блять, попаданец, путешественник во времени.

— И? — недоверчиво переспросил бывший барабанщик, разжимая огромный кулачище, коим приготовился отразить натиск плагиатчика.

— Эта виса сложена им в далёком прошлом, в том ответвлении реальности что сейчас безнадёжно ампутирована для Хельги. Но раз она сложена там, а здесь её уже слышали, она обязана прозвучать и тут — причём из уст самого автора.

— Хм, — Монакура Пуу сгрёб расстроенного викинга за грудки и, слегка приподняв в воздух, словно котёнка, вгляделся в голубые глаза скандинава.

— Эк ты всё гладко завернул, бро, — ответил он последнему на Земле ливу, что с беспокойством взирал на обоих товарищей.

— Однако ж вижу я: щенок не врёт; и, поразмыслив, осознаю: этот фантазёр действительно никак и нигде не мог слышать прозвучавшую вису, а перевести гениальный текст много ума не надо. Думаю мне стоит извиниться.

Лив и викинг недоверчиво переглянулись, но сержант поставил скальда на броню, и, изрядно поплевав на ладони, заботливо пригладил непослушные белокурые вихри юноши:

— Извини, щенок, ты неплохой поэт и превосходный солдат.

Скаидрис едва сдержал глупую улыбку, а Хельги густо покраснел.

— Ладно, — Пуу сел на танковую броню и оглядел башню, — Однако же ответь мне скальд: ты притащил нас сюда, утверждая что тут гнездится наш крылатый враг, так и поведай: где же этот бляцкий Фафнир? И от чьей руки мы здесь поляжем?

Хельги вновь поднял голубые глаза к свинцовому балтийскому небу:

— Они придут сверху, — ответил скальд, — А что до Фафнира, так вот он губитель: спешит в свой чертог.

Кончик армейского ножа указал на бугрящуюся шипами корону башни: сквозь пелену рваных туч над маяком показался силуэт гигантского дракона.

Огромный мужчина спрыгнул на землю: морские ракушки хрустнули под мягкими лапами горного гризли. Бывший барабанщик сжал огромные кулаки и двинулся вперёд: подол белого банного халата трепыхался на ветру, открывая заросшие рыжей шерстью ножищи.

— Давай-ка внутрь, бро, — броня танка поравнялась с обезумевшим от ярости сержантом: тощая рука лива протянулась к конунгу, — Сейчас мы разделаем эту ящерку.

— Заряжай, щенок, — глухо процедил сержант, втискиваясь в узкий для его огромного тела, люк.

Лязгая и грохоча, танк устремился вперёд по песчаной косе. Галька и ракушки превращались в пыль, перемалываемые мощными гусеницами. Монакура Пуу зверски сопел, разглядывая в бинокль башню маяка.

— Тут что-то не то, — прорычал сержант вниз остальным бойцам Волчьего Сквада, — Дракон вроде как приземлился, но я его не вижу. Фафнир пропал.

— Реально пропал, — подтвердил Скаидрис, обозревавший пейзаж с помощью мониторов наводчика.

— Слушай, бро, — внезапная догадка осенила лива, — А может это никакой не Фафнир, а тот самый красный дракон из Библии? Ну тот, что во время Апокалипсиса выйдет из моря? Если он вышел из моря, так мог и войти туда назад, — грязный палец ткнул в просторы Балтики, — Поэтому мы его и не видим!

— Ты путаешь, бро, — возразил барабанщик, — Из моря вышел зверь: рогатый, головастый и в златых цацках. А красный дракон появился в небе — однако же тоже, говнюк, голдой в достатке перепоясанный. Но мне всё едино: сейчас споймаем тварь и будем с живого кожу сдирать, пока не расколется, куда нашего капрала спрятал.

Что-то ударило в затылок сержанту, запутавшись в хитросплетении кос, неряшливых дредов и скрученных жгутиков. Пуу схватил это нечто, вырвал из волос и поднёс к лицу.

— Летучая мышь! — вырвалось у сержанта, но времени на размышления не осталось: огромный рой; жуткое облако тварей облепило «Леопард» со всех сторон.

Сержант Волчьего Сквада ретировался в башню и захлопнул за собой люк.

— Какая-то невозможная хуйня, — пожаловался он Скаидрису, потрясая перед длинным носом лива крылатым грызуном.

— Тащемта, ты прав, командир, — согласился лив, однако не удосужился даже взглянуть на предъявленный трофей.

Тру-мéтал недоверчиво пырился на изображение мониторов наводчика.

— Я не понимаю, что происходит, — он ткнул пальцем в экран.

— Вот, блять, — вырвалось у сержанта.

Метрах в тридцати от маяка, покачивался на волнах пожелтевший паром — хорошо им известный паром.

По броне «Леопарда» раздался стук.

— Эй вы там, в танке, — послышался женский грудной голос, — Можно мы к вам войдём?

— Хуй вам, — отрезал сержант, а после добавил, — А кто спрашивает?

— Моё имя — Сехмет. Я — лев, я — кобра, я — палящий диск солнца, я — месть и я же кровь... Пригласи меня внутрь.

— И не подумаю, — ответил бывший барабанщик, — Прибавь газку, щенок: Йоля поспела на выручку Бездне раньше нас и ей наверняка нужна помощь. Где наш Горыныч, Скай?

— Не вижу никаких драконов, сержант, — ответил лив, — Маяк вижу, домик смотрителя вижу, сарай вижу, паром вижу, вокруг ни души.

— Продолжай движение, Хельги, — распорядился Пуу, — Скай, приготовься: огонь по моей команде.

По броне снова постучали.

Низкий женский голос звучал отчётливо, будто говорившая сидела у каждого из бойцов в голове:

— Мальчики, вы часом не знаете, кто поднял на этом ржавом корыте тот древний штандарт, подобрав для знамени столь необычный декор?

— Идея моя, — ответил Монакура Пуу, увеличив изображение на мониторе: драные края синего полотнища плескались по ветру, а волосы Хмурого Асти развевались, будто конский хвост на бунчуке монгольского хана, — Свалите нахер с нашего танка, или я сейчас вылезу и всех вас перестреляю.

— Не надо, — ответила женщина, — Нас уже убивали сегодня и, скорее всего, убьют ещё. Так что давайте просто поговорим. Для начала.

— Вы мышь, — констатировал сержант, — О чём нам говорить?

— Ответь мне сладенький, — настаивала женщина, — Почему над мирным пассажирским паромом развевается боевой штандарт моего старого друга?

— Сехмет, Сехмет, — сержант задумчиво покатал слово во рту, будто наслаждался раскрывающимся букетом старого вина, — Ты что же, ещё одна богиня?

— Древнеегипетский пантеон, — подсказал лив.

— Да знаю я, — фыркнул Монакура, — Львиноголовая, фигуристая тётка: прародительница вампиров, вурдалаков и прочих упырей.

— Приятно слышать истину из уст простого смертного, — откликнулась довольная Сехмет, — В мире творится чёрт знает что: некоторые из моих потомков отрицают меня, признавая жида Каина своим родоначальником.

— Не горюй, тётя, — подбодрил богиню сержант, — Не все ведутся на коварные иудейские россказни. Скажи, Скай?

— Тащемта, мне насрать на вампиров и кто из них там главный, — согласился лив, — Ты здесь немного не в тему, теть. Откровенно говоря — ты и те, кто с тобой, нам сейчас откровенно мешают.

Лив забрал из рук сержанта пищащего грызуна и резким движением свернул ему голову.

— Блять, — раздалось с брони.

— Мы здесь, чтобы спасти мою подружку, которую унёс дракон., — хмуро произнёс Скаидрис, разглядывая зубы мёртвого мышонка.

— Вы какие-то странные, — отозвался женский голос, — Едете в танке, а по базару — говнари паклатые.

— Мы бойцы Волчьего Сквада, — заявил Монакура Пуу, — И пришли на помощь нашему капралу, а тяжёлую музыку мы действительно любим.

— Волчий Сквад, — задумчиво произнесла Сехмет, — Кое-что проясняется. Но почему вы живы? Старина Упуаут, как впрочем и я, предпочитает возглавлять армию мертвецов.

— Армию, блять, — хмыкнул сержант, — Где твоя армия, тёть?

— Все, кто есть — тут, на броне танка.

— Так мы вроде как в одной лодке? — спросил Монакура.

— Конечно, — немедленно согласилась Сехмет, — Впустите нас внутрь, ага?

— Хитрая кровососка, — рассмеялся Пуу.

— Кровососущая хитрюга, — согласился Скаидрис.

— Куда теперь? — вопросил Хельги.

Танк дрогнул и замер на месте. Пуу и Скаидрис уставились в мониторы наводчика. Домик смотрителя, возле которого притормозил "Леопард", не выглядел заброшенным: закрытые ставни и запертая входная дверь ясно указывали — в лачуге кто-то таился.

— Вы чувствуете это, мальчики? — спросила Сехмет.

— Тревога, колющая под сердцем, — поддержал богиню Монакура.

— Затишье перед бурей, — вторил им лив.

— Предчувствие неминуемой гибели, — резюмировал Хельги.

— «Однако рано или поздно у саги должен быть финал,

Счета пришли, неотвратимо Судный День настал.

Земля карала паразитов беспощадно и сурово.

Всему пизда, братуха, эпос кончился хуёво»*, — продекламировал с борта танка приятный мужской голос.

*Примечание: использована лирика группы "Uratsakidogi", российской группы, играющий в стиле pozor-metal.

— Гогенатор? — недоверчиво спросил Скаидрис, — Егор? Ты откуда здесь, с этими кровососами?

— От верблюда, — ответил голос, — Кусили меня. В рай не взяли. Теперь я с ними.

— Понятно, — лив шумно высморкался себе под ноги, — Однако же обидно: история получилась короткой и жутко несуразной: только-только раскрылись характеры персонажей, обозначились мотивы ими движущие, как вот те раз: впереди финальный босс и перепрохождения не будет.

— Нихуя себе короткой, — усмехнулся Пуу, — Тридцать три алки, возраст Христа.

— Кто из вас Егор Гогенатор? — спросила снаружи Сехмет.

— Ну я, — отозвался тот.

Раздался свист, треск, и бульканье: что-то скатилось с брони.

— За что ты его так, Сехмет? — вопросили поражённые бойцы.

— Этот пацан — один из вас, а мне в отряде не нужны подобные долбоёбы, — ответила Сехмет.

Дверь домика распахнулась, пресекая возню и разговоры. На пороге, держась тесно друг к дружке, появились две девушки-близняшки. Одна держала у бедра канадскую штурмовую винтовку; вторая целила в «Леопард» из воронёного ствола культового Ремингтон одиннадцать.

— На этот раз вам пиздец, шпана, — объявила Сехмет, — У нас танк!

* * *

— У них танк, — прошептала Арманда, глядя сквозь стекло на бронированное чудище, неторопливо ползущее по песчаной косе.

— Ты ничего не говорила о танке, племяшка, — Флёр задёрнула занавеску и вопросительно уставилась на Невенку.

Та подошла и раздвинула портьеру.

— Ничего не знаю о танке, — ответила девушка, стряхнув с глаз фиолетовую прядь волос, — Однако мне известно, что внутри находятся три человека и это не вампиры. Безумный великан, тощий маньяк с татуированным лицом и белобрысый мальчишка, путешественник во времени, талантливый скальд и убийца.

— Монакура Пуу, Скаидрис и Хельги, — вздохнула Соткен, — Мне пиздец.

— Это твои враги, mio cuore? — встрепенулся Теофил Рух; руки горбуна потянулись к гарде меча.

— Боевые товарищи, — пожала плечами кривушка, — Бойцы Волчьего Сквада. Я украла у них меч, Ньялу и Микки. Потом дезертировала.

Арманда и Флёр переглянулись.

— Так верни всё назад, милая, я же вижу, что тебе не безразличны твои соратники, — посоветовал Его Преосвященство.

— У меня есть только Ньяла и меч, — понурилась Соткен.

— А третий украденный предмет? Где Микки? — поинтересовался Теофил Рух.

Сёстры близняшки потупились. Арманда опасливо глянула в окно и зашторила гардину.

— Паром прибыл, — подал голос Йорген, — Но где же Селести?

Флёр отшатнулась от окна и, присев, спряталась под подоконником.

— Там, за окном, — голос вампирессы изрядно дрожал, — Летает красный дракон: огромные лапы, три пары рогов и крылья, словно у гигантской летучей мыши.

Невенка шагнула к окну и решительно отдёрнула заслоняющие вид тряпки.

— Никаких драконов, — объявила провидица.

Флёр подняла голову и недоверчиво взглянула на потомка.

— Пусто, — подтвердил Йорген; вампир побарабанил по стеклу белыми античными пальцами, — Вам привиделось, баронесса.

— Дракон был, — упрямилась Флёр.

Рука Невенки успокаивающе погладила макушку прячущейся под подоконником вампирессы.

— Не волнуйся, мадемуазелька, даже если ты видела дракона — это не означает, что он нам враг. Меня слегка тревожит группа клоунов, что направляется сюда на броне танка. Вы, тётушки, утверждаете, что это элита высших вампиров, сознательно умалчивая тот факт, что предводительствует этой кучкой идиотов сама Сехмет — львиноголовая богиня древнеегипетского пантеона. Кстати, почему?

Провидица прервалась и и недоуменно уставилась на вампиресс.

— Почему умалчиваем, или почему львиноголовая? — уточнила Арманда.

— От страха, — Флёр презрительно сплюнула на пол сквозь щель в передних зубах, что выглядели сейчас вполне пристойно и по-человечески, — Эта черномазая, толстожопая баба-лев — жесть, какая крутая.

— Хм, — поджала губки Невенка, — В моих видениях Селести упомянула, что к началу вечеринки сюда пожалует её старая подруга, весьма могущественная сущность, на помощь которого она очень рассчитывает. Вот и объясните мне: почему вышеозначенная элита высших вампиров во главе с египетским божеством высшего порядка выглядит, словно группа измождённых легкоатлетов на амфетаминах? А эти облегающие топики, спортивные трусы, полосатые гетры а-ля аэробика восьмидесятых, розовые резинки для волос? Однажды я и Его Преосвященство убивали одного высшего вампира, и до последнего взмаха клинка, принадлежавшего моему духовному наставнику, того взмаха, что решил судьбу поединка эта схватка выглядела так, будто тот красавчик в чёрном костюме старомодного покроя играет с нами, словно кот с мышатами: казалось — это он нас убивает. Помнишь, Тео?

Невенка качнула головой, откидывая с лица тяжёлые фиолетовые локоны. Взгляд чистых, будто весеннее небо после дождя, глаз нашёл хмурое, осунувшееся лицо горбуна.

— Моя милая дурашка, — епископ попытался придать тону слов отеческое благодушие, но тщетно: в дрожащем голосе Его Преосвященства звучали нотки крайнего раздражения, — Твоё абсолютное безумие решительно обезоруживает: сильную провидицу, верную дщерь Господа нашего, что предала своего духовного отца и свою веру, став глашатаем воли демона, прикидывающимся ложным языческим богом, в сей тревожный момент затишья перед грандиозным сражением между светлым Воинством Небесным и вот этим вот сбродом, — трёхпалая рука обвела собравшихся в комнате упырей, — Заботит вопрос соответствия наряда кучки вурдалаков установленному дресс-коду?

— Твой едкий сарказм неуместен, Тео, — вспыхнула Невенка, — Пошёл в жопу, батюшка: я на то и провидица, чтобы понимать истину, а она, истина то бишь, такова: Селести — древняя богиня, снизошедшая спасти наш умирающий мир, а твой иудейский бог — самозванец, главный гад, учинивший с миром сей позор. К тому же дохлый Главный Гад. Что же касается великого подвижника — Белого Иисуса, так он здесь ещё появится.

Теофил Рух проглотил обидные слова, рвущиеся с языка, и в изумлении уставился на крестницу.

— Ты сам-то с кем, калека? — взгляд чёрных, от края до края, глаз Йоргена остановился на горбуне, — Определись, отче: мне вовсе не хочется иметь потенциального предателя за спиной в предстоящей заварушке. Раз мы не собираемся драться с Сехмет, то ты вроде как и вовсе нам не нужен. Что скажешь?

— Господь мне подскажет, — пробормотал Теофил Рух и его изумрудный глаз мерцал, глядя на падчерицу, а карий блестел влажной тоской, изучая серебряные нити в волосах Соткен, — Но не смей называть меня предателем, тевтон: я не отрёкся от своих братьев по вере и оружию.

Рука Йоргена потянулась к рукоятке меча, но маленькая, почти детская ладонь легла сверху:

— Оставьте его в покое, шевалье; Невенка обещает ему встречу с Иисусом, а значит так тому и быть. Я хочу увидеть человека, чья самая сокровенная мечта исполнилась.

— Как пожелаете, графиня, — Йорген поднёс к синим, бескровным губам миниатюрную кисть и прикоснулся к бледной коже влажным поцелуем, — Его Преосвященство никогда не кривил душой, да и сейчас он говорит истинную правду: я действительно предал свою веру и товарищей.

Веко горбуна дёрнулось, вампир усмехнулся:

— Однако ж сей прискорбный факт ничуть не тяготит меня. И я хочу спросить вас, мои милые французские мамочки — какого чёрта мы трое здесь забыли? Предстоящая разборка — не наше дело. Давайте заберём вашу фиолетовую праправнучку и свалим отсюда восвояси.

Арманда виновато взглянула на Флёр, и та ответила ей театральной мимикой глубокого конфуза.

— Обращение не привнесло в твою германскую башку ни капельки ума, — снисходительно улыбнулся Теофил Рух, — Его даёт лишь Господь Бог, а тебя он обделил своим даром, мой мальчик.

— В этот раз ты ошибаешься, похотливый старый поп, — раздался женский хриплый голос; проворные пальчики скользнули в густую шевелюру горбуна, поигрывая непослушными прядями вьющихся волос, — Сумрачный гений арийский умов воспет поэтами и не нуждается в дополнительной заточке. Но ты, земеля, верно дурак, ежели не врубаешься в какой ситуации мы оказались. Вспомни культовые ситуационные кинофильмы прошедшей эпохи — кучка плохих парней, намереваясь серьёзно выяснить отношения между собой, оказываются в странном месте, но, вместо того, чтобы поговорить начистоту, вынуждены объединиться, дабы выжить, противостоя третьей, опасной и безжалостной силе. Гони патрон, кровососка.

Арманда поморщилась и швырнула Соткен в лицо стеклянную ампулу; смуглая рука мелькнула в воздухе со скоростью гремучей змеи:

— Рыжая стерва устроила классическую подставу: правдами и неправдами собрала нас здесь для того, чтобы мы сражались за неё, и мы будем сражаться — у нас просто нет другого выхода. А кое-кто, — взгляд стальных глаз пронзил переносицу горбуна, — Выражаясь словами известного писателя, найдёт здесь, на этой песчаной косе, свою Тёмную Башню.

Маленькая женщина отбросила в сторону шприц; алая роза на сгибе локтя оборонила на пол несколько багровых слёз.

— Ведьма права, — склонила голову Невенка, внимая, как капельки крови разлетаются в брызги, встречаясь с поверхностью пола, выложенного керамической плиткой, — Мы здесь не для того, чтобы сражаться и умереть: мы — не просто пешки на шахматной доске. Грядущая битва — наша судьба, редкая возможность осознать реальность такой, какой она является на самом деле. Это касается нас всех, — провидица обвела рукой комнату, — И живых и мёртвых.

Сумасшедшие синие очи уставились в оконное стекло:

— Хотя я не уверена насчёт тех трёх долбоёбов в танке...

— Сдаётся мне, — задумчиво и тягуче прогнусавила Соткен, — Трушным металхэдам никакое просветление в хер не впёрлось: у этих ребят уже есть своя истинная реальность.

* * *

Танк вздрогнул и остановился; Леопард рыкнул напоследок, словно издыхающий лев и мощный двигатель заглох.

— Эй там, на броне, слезайте, — объявил Монакура Пуу, — Конечная остановка.

— Не, мы лучше к вам войдём, — плотоядно хихикнул снаружи какой-то старикашка.

— Мы уходим, — ответил сержант Волчьего Сквада, — Конец пути — дальше ехать некуда.

Леопард остановился возле аккуратного двухэтажного домика, целя стволом орудия в гордую башню маяка.

— Вы выйдете наружу? — обрадовалась Сехмет, — Вот и прекрасно: спасибо что подвезли, мы подождём вас тут, рядышком.

По обшивке заскрежетали длинные ногти вурдалаков, а резиновые подошвы их кед противно скрипели, встречаясь с влажной от росы бронёй.

— Выходим, не выходим — не имеет значения, — заявил Скаидрис, тыча пальцем в монитор наводчика, — Белая балтийская ночь закончилась и вам по-любому пиздец.

Седая мгла, окутывающая просторы Балтики, рассеивалась; на горизонте появился красный диск восходящего солнца.

— Ты ошибаешься, извращенец, — прозвучал басовитый ответ львиноголовой богини, — Этот день особенный; он вполне соответствует грандиозному событию — встрече двух древнейших божественных сущностей — меня и старины Упуаут.

— Откуда знаешь, нигга, что я извращенец? — пробормотал лив, восхищённо наблюдая, как багровый солнечный диск закрывает другой — угольно-чёрный, беспросветный.

— Ты много о себе возомнила, чёрная толстая женщина, — пояснил Хельги, — То Фенрир глотает Солнце — грядёт Рагнарёк.

Мрак наползал со всех сторон, пожрав и седое небо и свинцовые волны разбушевавшегося моря. Светлая стрела маяка потускнела, будто осыпанная печной сажей.

— Солнечное затмение, — равнодушно заметил Монакура Пу, — мы остаёмся здесь бойцы: не ссать — Леопард оснащен великолепный оптикой, что позволит нам вести бой с драконом, покравшим нашего капрала, в полнейший темноте. Вот, кстати, и он, паскуда.

В сгущающейся вокруг тьме проявился силуэт чудовища — крылатый ящер возник из ниоткуда и устремился к маяку, намереваясь облететь башню вокруг. Но, когда по всем законам земной физики его страшенная башка, увенчанная тремя парами рогов, скрылась за стрелой, и вот-вот должна была появиться на другой стороне, изумлённые бойцы узрели голову гигантского ворона — облетая маяк, дракон превращался в огромную птицу.

— Hael! — возрадовался Хельги, — Хугин пожирает Фенрира!

— Задом наперед, — согласился лив.

— Это же Грим, — возмутился Монакура, — Что за бляцкий маскарад?

Дракон исчез; вместо ящера на потемневшую гальку косы опустился ворон, и, едва его когтистые, чешуйчатые лапы коснулись камней, Грим также пропал, обратившись миниатюрной женщиной в чёрном платье, отороченное вороньими перьями.

— Мунин обратился Фрейей, — восторженно заявил Хельги, — Древние саги врут или что-то пошло не так: где воинство Хеля, сокрушившее светлых богов Асгарда?

— Вылезайте оттуда, собачьи прихвостни, — в головах бойцов раздалось знакомое хриплое карканье Грима, — Госпожа уже высадилась на берег; приветствуйте её, как подобает верным воинам Великого Волка.

— Грим, дружище! — обрадовался Пуу, — Ты зачем в бабу превратился? И что за нахуй здесь творится?

— Ты всё ещё задаёшь этот бессмысленный и глупый вопрос, воин? Учись чистому видению, бодхисаттва: воспринимая события свежо и беспристрастно ты постигнешь шуньяту — Великую Пустоту, что есть всё и ничего. Кстати, я ни в кого не превращалась и всегда являлась, как ты выразился бабой. Меня зовут Бадб.

— Монакура, Монакура Пуу, — ответил бодхисаттва, восхищённо разглядывая через точную оптику волнующие изгибы женского тела обтянутого чёрной тканью, — Однако же мы с бойцами не вылезем: тута обретается толпа голодных упырей и в темноте мы станем для них лёгкой добычей.

— А это мы сейчас исправим, — усмехнулась Бадб, отступая в сторону; за маленькой брюнеткой показались ещё три фигуры: рослая женщина в драных лохмотьях цвета жухлой соломы и ещё одна, напоминающая бубновую королеву — бледную лицом и в красных шелках — вели за руки белокурую девчонку в грубом, запятнанном кровавыми разводами рубище.

— Сигни! — радостно воскликнули танкисты.

Спутницы маленькой ярлицы остановились и разжали ладони. Девочка воздела вверх руки, словно взывая к небесам. Широкие рукава рубища сползли вниз, обнажив глубокие порезы на детских запястьях.

Свита Сехмет, до того времени застывшая подобно экспонатам в музее восковых фигур, заметно оживилась. Вурдалаки вытягивали тощие шеи; ноздри широко раздувались; тонкогубые рты приоткрылись, обнажив длинные острые клыки.

— Молодая, девственно чистая кровь, — улыбнулась Сехмет, — Клянусь потрохами Птаха — сегодня необычный день!

— Воистину, Госпожа, — молодая женщина в коротком облегающем топике нетерпеливо шагнула в сторону кельтских ведьм, — Семь лет я не вкушала сочной нежной детской плоти: мы отпробуем от этого милого создания прямо сейчас!

— Обожди, Пиша, — приказала Сехмет, прихватив её за локоток.

Та яростно скинула голову: тонкие косички её волос рассыпались по смуглым татуированным плечам.

Ржавые петли пронзительно скрипнули, дверь домика смотрите распахнулась.

— Ты притащила сюда нагараджу? — Арманда указала стволом Диемако на ту, что назвали Пишей; женщина стряхнула с плеча руку богини и теперь медлила, переводя взгляд сияющих тусклым серебром глаз с предводительницы на маленькую девочку.

— Реально нагараджа — отвратительный каннибал-кровосос, — констатировала Флёр, целясь из Remington’а в нетерпеливую.

— У нас и носферату имеются, — согласилась Сехмет, выталкивая вперёд себя скрюченное существо: лысое, с огромным остроконечными ушами, — Вступайте в нашу команду девочки, будет весело.

— Как в цирке уродов, — поддержала чернокожую женщину дама в алом платье — та, что держала за руку маленькую ярлицу.

— Назови себя, дерзкая, — потребовала Сехмет, слегка прищурив глаза, подёрнутые кровавой поволокой.

— Сама Морриган! — восторженно воскликнула девушка с фиолетовыми волосами, что показалось в проёме двери за спинами вампиресс; руку на её плече держал высокий худой блондин.

— Хм, ничего общего с образом подстриженной под горшок проблядушки из моей любимой компьютерной игры, — взгляд чёрных глаз Йоргена оценивающе скользнул по роскошной груди, вздымающийся под красным шёлком.

— Морриган? — Сехмет постаралась произнести имя так, будто оно впервые слетало с её языка, но богиня переигрывала: в пренебрежительном тоне звучали нотки крайнего удивления:

— Не знаю никакой Морриган, я и мои дети голодны; мы потратили много сил, чтобы восстановиться после разговора с вами, коварные сучки, — чёрный палец указал в сторону близняшек, — И вы нам за это заплатите. После того, как мы позавтракаем этой милой девочкой и её странными нянечками.

Глаза богини окончательно застила багровая пелена, а диск солнца полностью исчез, поглощённый черной тенью. Сехмет разжала кулак, сжимающий ошейник носферату:

— Fassen!

Уродец бросился вперед, а ведьмы в длинных платьях отступили, оставив маленькую девочку одну перед лицом надвигающегося монстра.

За носферату бросилась Пиша, а за ней и вся стая; глупые трико и боди исчезли: высшие вампиры проявили свой истинный облик, отринув дурацкий маскарад.

— Милая! Ты только глянь сколько здесь этих тварей! Превосходный выйдет танец и мало никому не покажется, — приятный голос дрожал от восторга; растолкав столпившихся на пороге вслед вампирам бросился горбун с обнажённым мечом в руках.

— Остановись, Тео! Что ты творишь, батюшки святы!

Кривая женщина, что сильно припадала на одну ногу, устремилась за горбуном, но было поздно: Его Преосвященство догнал одного из кровососов и немедленно порубил в капусту.

— Они словно рождены друг для друга, — хмыкнул Скаидрис, толкнув в плечо Монакура — трое бойцов Волчьего Сквада пристально пырились в монитор, внимая разворачивающемуся действию.

— Ага! Вот ты где! Держи дезертира! — вскричал Пуу, увидав кривушку.

Огромный сержант откинул крышку люка и полез наружу:

— Под трибунал пойдёшь, сучка! Где моя «Ньяла»?

Тем временем носферату достиг дочери ярла: оскалив клыки и растопырив острые когти, вампир оттолкнулся от земли и прыгнул на жертву.

Сигни щёлкнула пальцами: вспышка нестерпимо яркого света озарила песчаную косу — нападающих вурдалаков и преследующих их по пятам двух калек разметало в стороны, будто сухой хворост. Армада и Флёр отшатнулись, прикрывая руками глаза; Йорген отступил на шаг и, споткнувшись о порог, упал на спину, увлекая за собой Невенку. Кельтские ведьмы и Сехмет слегка прищурились, а ослеплённый Монакура рухнул обратно в башню танка и люк крепко приложил бывшего барабанщика по соломенной макушке.

— Блять, — выругался Скаидрис, отпрянув от монитора наводчика, — Чё это за хрень, сержант?

— Невыносимое сияние чистого разума, — ответил вместо конунга каркающий женский голос, — То, что видит каждый человек в момент своей смерти. Вылазьте, прихвостни: Сигни не может убавить яркость, но вполне способна включить приглушающие фильтры.

В тот же миг нестерпимая, беспощадная вспышка сменилась ровным сиянием, разогнав тьму затмения. Поднимающиеся на ноги вампиры попятились, прикрываясь руками, но женщина в алом платье рассмеялась:

— Не ссыте, кровососы: пробуждённый разум не причинит вреда существа — ни живым, ни мёртвым. Мы лишь хотели немного освещения, чтобы всем стало комфортно.

— Тьма пала на солнце, приветствуя меня, — чернокожая женщина шагнула вперёд, — И мне не важно, кто эта девчонка — я заберу её кровь.

Возвышенный пафос её слов захлебнулся в звуках предсмертных хрипов, сменяемых омерзительным бульканьем: Его Преосвященство, оправившись от падения, поднялся на ноги, подобрал клинок и принялся за старое.

— А это, блядь, что за Квазимодо? — рявкнула взбешённая Сехмет.

— Теофил Рух! — гордо ответила девчонка с фиолетовыми волосами, — Единственный претендент на папский престол.

Сехмет закатила вверх белки глаз, подёрнутые паутиной красных сосудов:

— Убивайте всех, дети мои.

Она махнула рукой и вампиры бросились врассыпную, выбирая себе жертвы.

Сигни снова щёлкнула пальцами и на этот раз на ногах остались лишь троица кельтских ведьм.

— Побереги силы, моя хорошая, — раздался низкий бархатный голос, — Очень скоро ты сможешь сполна утолить мучающую тебя жажду. И, поверь мне, серые воды этого моря покраснеют от крови.

Сехмет подняла голову и, отплевываясь от белого песка, забившего её рот, уставилась на носки жутких сапожищ в шаге от своего лица.

Невозможные гады красовались на мускулистых ногах высокой женщины в чёрном мини; она замерла, опираясь на изогнутую гарду полуторного меча.

— Упуаут, — богиня оперлась на локти, подперев ладонями щёки, — Объясни мне, старый проказник, что за нахуй здесь творится?

Но проказник ничего не успел сказать: подошвы страшенных сапожищ взлетели вверх, Упуаут пискнула и пропала, а перед лицом поднимающейся на ноги Сехмет возникли лохматые медвежьи лапы — из них торчали голые мужские ноги, щедро заросшие жёстким рыжим волосом. Порыв ветра раздул полы белого банного халата; Сехмет добралась взглядом до коленок, потом подняла голову выше и, очарованная открывшимся видом, немедленно покраснела и поднялась на ноги.

Монакура подкинул предводительницу ещё разок, а потом крепко сжал в объятиях. Хрустнули девичьи кости. Йоля обмякла, безвольно запрокинув голову; алые волосы липли к лицу, влажные ресницы дрожали. Пуу впился хищным поцелуем в жадно раскрытые женские губы.

Вампиры и чудовища, инквизиторы и босяки-металлисты, просветлённая девочка и кельтские ведьмы, мёртвые египтяне и норвежские зомби-викинги замерли, завороженно внимая проявлению истинной, всепоглощающей любви в исполнении последнего бодхисаттвы на Земле.

Руки Арманды и Флёр плотно обвили талию Йоргена — вампирессы теснее прижались к своему кавалеру; Соткен склонила голову на горб епископа и, прикрыв глаза, нежно мурлыкнула; Аглая Бездна, летящая по световому тоннелю сквозь пространство и время, ласково огладила остатки волос на черепе Эйстейна Аарсета; Скаидрис и Хельги крепко взялись за руки, а Невенка, покрутив головой по сторонам и, не найдя мужика, яростно вцепилась в твёрдый, холодный ствол рукоятки своего полуторника.

Истина — есть любовь.

Свистнул клинок, мелькнула сталь, раздался хруст, сменившийся бульканьем. Теофил Рух стоял с обнажённым мечом в руках, а перед ним медленно оседала на песок обезглавленная фигура вампира из свиты Сехмет.

— Кто-нибудь, — взмолилась львиноголовая богиня, — Пожалуйста, сделайте что-нибудь с этим долбоёбом, иначе я немедленно превращу его в навозного жука.

Соткен мягко отобрала у горбуна оружие. Его Преосвященство попустило: он порывисто обнял подругу.

Йоля красиво завершила поцелуй — отплёвываясь капельками крови из покусанных губ и жёсткими волосами мужских усов, она прерывисто спросила:

— Все ли из вас хотят убивать? Все ли готовы драться и умереть?

Хмурые злодеи и чудовища молчали,глядя в небеса недобрыми глазами.

— Ты ничего больше не скажешь? — хрипло мурлыкнула Сехмет, — Где же речь, способная разжечь пламя битвы в грудях воина?

Богиня похлопала себя по внушительному бюсту.

— Понимаешь, Серый, не все здесь хотят героической смерти, а после нескончаемое похмелье на заблёванных скамьях Вальгаллы; мои детишки, к примеру, надеются прожить ещё не одну сотню лет, а сейчас мы очень хотим пить. Так что давай, старый друг, воодушеви нас.

Две пары звериных глаз уставились друг на друга: рука высокой нескладной девушки сжала рукоять меча так, что побелели костяшки; корпулентная негритоска дула щёки, и вызывающе мяла свои огромные сиськи.

Тощая фигура в промасленном комбинезоне протиснулась между двумя богинями. Джет стащил с облысевшей головы красную шапочку китобоя и отёр лицо. Шелуха иссохшей кожи покрыла головной убор.

— Ты получишь свой кусок мяса, жадная кошка, — заявил он Сехмет, пихая ту в брюхо рукоятью антикварного гарпуна, — Разве тебе мало удостоиться чести сражаться рядом с Великим фараоном Верхнего и Нижнего Египта?

Львиноголовая напрягла брюшко и попёрла вперёд: ступни неупокоенного владыки погрузились в песок; мумия поднапряглась и напор чёрной женщины ослаб.

— Ты мнишь себя богом, смертный, но ты нам не ровня.

— Каким местом я смертный? — удивился Джет, осматривая свои усохшие конечности, — И чего это ты вдруг взбеленилась, старуха? Помнится, раньше ты считала за честь принимать участие во всех затеянных мною войнах — больших и малых. Разве не помнишь: я на золотой колеснице, а впереди вы двое — Волк и Лев...

Львиноголовая богиня и вовсе сдулась: смотрела на мертвеца снисходительным взглядом:

— Помню, Владыка, твою щедрость: океаны крови... — кошачий язык прошёлся по оскаленным клыкам, — Но, всё же, Джет... Сейчас не то время, а ты сам напоминаешь кусок трухлявого папируса.

Она подмигнула Госпоже лейтенанту:

— Разве ты не сказала ему, почему его труп ходит и разговаривает, вместо того, чтобы лежать под стеклянным колпаком в музее Каира?

Йоля одарила товарку укоризненным взглядом и чернокожая поперхнулась словами.

— Ладно уж, — примирительно подняла вверх руки Сехмет, — Тряхнём стариной в последний раз: мы и без всяких пафосных базаров поломаем этих инвалидов.

— Как в старые добрые времена, — безгубый рот мертвеца разъехался в дружеском оскале; Джет натянул на голову красную шапочку и панибратски похлопал Сехмет по плечу:

— Кстати, упомянув Вальгаллу, ты подала мне хорошую идею: не помешает взбодрить наших гоплитов.

Неупокоенный Владыка направился в сторону пятерых ожидающих в сторонке некровикингов.

— Я расскажу им, как крест поверг их старых богов.

— Ни слова о Иисусе: обойди эту тему, перепиши историю, — крикнула ему вслед женщина, что красит волосы кровью врагов, — Мы скоро встретим одного, но этот перчик не будет нам врагом: неувязочка однако.

В сумраке, подсвеченным призрачным радужным сиянием, фанатично блеснули глаза кривоногого горбуна.

И больше не было слов: злодеи и мертвецы, вампиры и чудовища, убийцы и маньяки, а с ними и последний на Земле Бодхисаттва встали плечом к плечу.

Перед гусеницами «Леопарда» высилась неприступная «стена щитов», сооружённая пятью дохлыми викингами; на броне танка скалились и когтились вампиры Сехмет; классическая трёшка Йоргена демонстрировала жуткие акульи пасти; сержант Волчьего Сквада яростно рвал с груди остатки банного халата; Невенка и Соткен улыбались друг другу, жутко скрежеща скрещенными клинками, а на самом верху, окружённый мумиями в рабочих комбинезонах, высился неупокоенный фараон Джет — широко расставив усохшие ноги, бедняга сжимал древко рваного штандарта с размытым изображением Большого Серого Волка.

Йоля стояла чуть впереди всех, обратив бледное лицо к небесам, освещаемым чудесным сиянием Сигни: тройка кельтских богинь, обратившись воронами, унесли девочку на крышу домика смотрителя.

Женского обнажённого локтя коснулась огромная трёхпалая кисть:

— Я как-бы за любовь, и мне тут обещали встречу с Иисусом. Я буду с Вами, не возражаешь, сестра Селести?

Голос Теофила Руха слегка подрагивал; карий глаз снова плакал, а зелёный улыбался.

— Займите своё место в строю, Ваше Преосвященство, — слегка улыбнулась Госпожа.

Кончик датского меча взлетел вверх, указывая. Небо, подсвеченное просветлённой девочкой, разорвалось отвратительной синей прорехой, явив глубокую алую трещину.

— Сейчас она нас накроет, нам всем буквально пизда! — восторженно верещал в чреве «Леопарда» скальд Хельги.

* * *

— Они ждут, архистратиг, — архангел Габриэль распахнул призрачные створки окна и почтительно отступил в сторону, — Все они ждут.

Микаэль шагнул к окну: над бескрайней толпой страждущих душ человеческих парило несметное небесное воинство — великолепные крылья белели, словно облака, сталь клинков мерцала начищенным серебром.

Архистратиг обернулся; взгляд архангела скользнул по пепельной коросте, покрывающей лицо мёртвого Иеговы, сидящего на троне.

Архангел Микаэль тяжело вздохнул и, набрав полные лёгкие воздуха, воззвал:

— Братья мои! Взгляните вниз, взгляните на страждущих, что призваны и страдают, ожидая последнего слова Великого Студии — своего судьбоносного приговора! Настало время претворить заветы Творца: предсказания исполнятся и Судный День наконец-то свершится!

Микаэль замолк и процедил сквозь зубы:

— Всё это так глупо звучит... Что я могу им сказать, Габи?

Габриэль нежно огладил белоснежные крылья вопрошающего:

— Просто разозлись, милый. Просто разозлись.

Микаэль нахмурился и повысил голос: тон его слов вибрировал громовыми раскатами:

— Я провозглашаю Великий Исход: мы вернёмся на Землю, дабы закончить начатое — Апокалипсис грянет с новой силой, и мы, воины неба, повергнем своих извечных врагов! Мы возвратимся во славе!

Рука архангела обвела океан призрачных фигур, глаза хищно блеснули:

— И каждый из страждущих получит по делам своим земным!

В руках архистратига возник сверкающий горн — труба скорби, предвестник гибели мира явленного.

Микаэль слегка дунул: воинство ангелов встретило протяжный вой радостным гулом; море обречённых душ — мучительным стенаниями.

— Мы вернёмся с победой и я займу трон Отца, — объявил Микаэль.

Армия небожителей взметнула вверх клинки и неприкаянные души пали ниц, не в силах вынести всполохи серебряного ужаса.

Пространство забурлило; белёсые облака, окутывающие сады Эдема, разорвались, явив глубокую щель. Синяя дыра жадно всасала воинство, затем рваные края космической пизды схлопнулись и Рай свернулся в точку.

* * *

Мужчина в зелёном охотничьем костюме старомодного покроя устало разглядывал свой безупречный маникюр, однако и это развлечение ему вскоре наскучило. Он пригладил клинообразную бородку, закинул ногу на ногу, и нетерпеливо побарабанил пальцами, унизанными серебряными перстнями по набалдашнику своей трости. Желая рассеять скуку хозяина, голова сатира попыталась укусить ударивший её палец. Мужчина слабо улыбнулся.

— Что скажешь, Авадонна?

Его собеседник не проронил ни слова: застывшее каменной маской лицо, оставалось безучастным.

Мужчина в зелёном охотничьем костюме порывисто поднялся с обгорелого компьютерного кресла и обошёл кругом мрачное изваяние, разглядывая собеседника будто знающий себе цену, искушённый скульптор.

— У нашего друга весьма импозантный имидж и странный вкус, — заявил он обугленному скелету в пехотной каске, что сидел, прислонившись к бетонной стене заброшенного советского бункера.

— Не каждый решится выглядеть, словно могильное надгробие.

Обрубки крыльев, торчащие из широкой спины ангела смерти, слегка дрогнули, а серая рука перебросила через плечо край римской тоги. Лысая голова развернулась в сторону мужчины и чёрные глазницы истекли ручейками тёмной, густой крови.

— Да, старина, — сокрушённо покачал головой мужчина, — Снова война, смерть и страдания. Наше с тобой предназначение, наш с тобой долг. Не мы с тобой это затеяли, но именно нам и придётся всё это завершить. Этот мир скоро рассыплется, словно высосанная куколка в паучьей паутине, если мы с тобой не вмешаемся.

Авадонна шагнул вперёд, опираясь на каменный гладиус: чёрные от копоти створки стеклянных дверей мигнули зелёными огоньками и разъехались в разные стороны. Мужчина в охотничьем костюме поспешил следом, махнув на прощание мертвецу в каске.

Двери лифта сомкнулись, кабинка устремилась вниз.

— Ты завёл себе механиков? — кончиком острого ногтя мужчина подцепил капельку машинного масла, стекающего по ржавой обшивке стены, — Кто следит за техникой и механизмами?

Авадонна склонил голову — капельки крови из глазниц пали на мощный, обнажённый торс.

Кабинка вздрогнула и остановилась: взору предстал проём тёмного коридора, круто спускающийся вниз.

— Боюсь, старина, что у меня нет времени на чашечку кофе в твоём уютном прибежище, — поморщился Люцифер, семеня вслед за огромной скульптурой, — К тому же атмосфера вашего потрясающего Кладезя немного экстравагантна: знай я, что ты пригласишь меня войти — выбрал бы подобающий событию наряд: радиацонно-защитный костюм, к примеру.

Крутой спуск завершился: поверхность ужасных двустворчатых ворот, преграждающих путь, бугрилась барельефами жутких лиц мертвецов, с челами, охваченными королевскими венцами.

— Я был уверен, что Кладезь Бездны — есть некое измерение, сфера, нежели явленное в материи место, — пробормотал Князь.

Авадонна отступил в сторону, освобождая путь. Каменное изваяние перекинуло край римской толги на другую руку и застыло недвижной глыбой.

Двери бесшумно растворились.

— Ты пригласил меня в свою обитель, но сам не смеешь ступить за ворота, — прищурился Люцифер, окидывая проницательным взглядом каменную скульптуру, — Что за чертовщина творится в твоей обители, Ангел Смерти?

Пыль под ногами надгробия пришла в движение: возле серых ступней прошёлся маленький торнадо, сложив песчинки в несколько неровных строк.

And so, despite his weighty armor, he lived in fear.

Of a delicate thing, ilttle more than a girl.

Where fire resideth, shadows twist and shrivel. But in the Abyss, there are shadows none.

Fear not the dark, my friend. And let the feast begin, — склонив голову, прочёл Князь мира сего.

— Люблю разгадывать квесты, мой друг, — мужчина в зелёном охотничьем костюме похлопал по плечу скульптуру, изображающую мрачного демона в римской тоге, и направился прямиком к воротам. Он прижал длинные пальцы, унизанные массивными перстнями к ликам мертвецов и сильно толкнул створки. Те бесшумно распахнулись.

Взору Люцифера предстала бескрайняя пустота, чернеющая отчаянием. Здесь не было ровным счётом ничего: ни смерти, ни жизни, ни времени, ни пространства — точка мрака, растянутая в бесконечность. Реальность этого места создавалась стеной: аккуратные каменные блоки, точно подогнанные друг к другу, резали темноту пополам. К стене лепилась лестница: бесконечные пролёты уходили вниз.

— Достойная, атмосферная иллюзия, визуально подтверждающая различие между Шуньятой и безнадёжным Всепиздецом, — присвистнул Люцифер, любуясь окружающим пейзажем.

— Что ж, будем спускаться, — он осторожно ступил на первую ступеньку.

Спуск давался превосходно: коричневые сапожки на высоких каблуках бодро преодолевали пролёты.

— Скучно тут, — пожал плечами Князь, — Спою, пожалуй.

Мощный баритон, исполняющий куплеты Мефистофеля из оперы Гуно, потревожил заупокойную тишину Кладезя.

— Однако же акустика здесь великолепная, — заключил повеселевший Люцифер, — Возможно мне стоит размышлять вслух и мои мысли разнесутся по всей Вселенной. Может статься — проникнут в глупый псиный мозг моей ненаглядной Упуаут. Общеизвестно: собаки — глупы, но, в то же время, считается, что эти существа тонко чувствуют любое проявление любви. Так где же я ошибся?

— Будучи белым ангелом, первым в свите коварного Яхве, по ночам я обдирал сады Эдема — подносил тебе райские яблочки и белые лилии; играл на арфе и пел дурным ангельским голосом — ты оставалась холодна... Так где же я ошибся?

— Познав истину и отринув ложного Отца, я стал великим воином — пришёл к тебе в доспехах, покрытых кровью и возложил трофеи к твоим ногам: отрубленные головы ангелов, крылья серафимов, чудесное сияние престолов — ты оставалась холодна... Так где же я ошибся?

— Пав в Бездну, я обрёл потрясающий облик и абсолютную власть над страстями мирскими — я купал тебя в океане удовольствий, чаши наслаждений курились ароматами похоти и разврата, кубки, наполненные чистейшим экстазом, никогда не пустели, я слал тебе поздравительные открытки каждое Рождество — ты оставалась холодна... Так где же я ошибся?

Ответивший ему глас хрипел ржавым дисторшеном:

— Ты воплощение эгоизма, Сатана, и путаешь любовь со страстью. Ты хочешь обладать объектом своего влечения, а настоящая любовь — это когда живёшь ради других.

Люцифер остановился и огляделся по сторонам:

— Всю эту чушь я уже слышал от этого, — он покрутил пальцем вокруг макушки, изображая то ли лысину, то ли нимб, — Избитая банальщина. Однако ж ты не Упуаут — эта сучка меня жёстко игнорит... Так кто ты, незнакомка?

— Я мать, — ответил тот же голос, — Мать тех, кто живёт в этом проклятом месте. Люблю своих детей, а они — меня.

Иллюзия сменилась — теперь Князь очутился в огромной зале — пол, обшитый листами гофрированного железа, заполняли отвратительные яйца — волосатая скорлупа сочилась дымящейся слизью. Посредине зала, растянутое на стальных тросах, громоздилось жуткое существо: фигура обнажённой женщины ниже пояса превращалось в тело чудовищного насекомого — инопланетной саранчи; неведомой хтони, чуждой этой галактике. Чёрные прямые волосы липли к скуластому лицу, искажённому гримасой муки.

— Меня зовут Ютта. Ютта Аулин, — прохрипело чудище; мерзкий, полупрозрачный яйцеклад, перевитый кривыми канатами сосудов, содрогнулся, извергнув наружу тошнотворный плод.

Цепкими и тощими, как у динозавра, передними лапками, она ухватила отродье и бережно поставила в ряд к остальной мерзости.

— Мои детишки, — лапки нежно обвели залу, — Добро пожаловать, Властелин Ада, я мечтала с тобой познакомиться. Всегда хотела узнать почему ты восстал против своего Отца. Расскажешь?

Люцифер немного потоптался на месте, а затем слегка пнул ближайшее к нему яйцо. То моментально отреагировало: скорлупа брызнула мелкой шелухой, и нечто, напоминающее кузнечика и курицу одновременно, бросилось на мужчину.

Трость с набалдашником в виде головы сатира мелькнула чёрной молнией; голова новорожденного урода треснула под каблуком кожаного сапожка.

— Хм,— устало выдохнул Люцифер, — в двух словах, и лично для тебя, ибо поражён глубиной твоего отчаянного безумия.

Он ещё раз печально осмотрел чудовище, качающееся в цепях напротив, глубоко вздохнул и произнёс:

— Однако ж баш на баш — я хочу знать, кто отец твоих, хм, детишек?

— Эта краснокожая сука создаёт монстров, ты только полюбуйся, Сатана, она их буквально плодит.

Новый голос. Старческий голос, дрожащий фатальной тревогой.

Люцифер сморгнул и огляделся.

— Давай знакомиться дружище. Назови себя, монстроёб, — приветственно воззвал он.

Зал с яйцами и маткой растёкся, размылся: Сатана оказался в тесной кельи, обустроенной тремя тёсаными каменюками. На первой, что служила постелью возлежал лохматый, заросший бородой по самые глаза, тощий седой старик. Второй, точно такой же, расположился на остальных камнях, используя их в качестве стула и письменного стола. В руках он сжимал кусок угля, которым чирикал в огромном, изодранном гримуаре. Стену кельи украшала тусклая картина, изображающая сцена, залитую светом прожекторов. На сцене обреталась хмурая девочка в короткой юбочке и спущенных гормошкой шерстяных гольфиках.

— Ответ на твой вопрос и одновременно представление новых персонажей, дьявол, — просипела Ютта, — Безумный русский шаман и его не менее съехавший товарищ — пара сумасшедших вояк, возомнивших себя новыми пророками, навроде старины Иоанна Богослова. Знакомься — это Трабл и ДайПатрон.

— Тащемта эта скво врёт: мы её не трахаем — здесь всем заправляет этот каменный идол, что пустил тебя внутрь,— немедленно отозвались старики, — А мы — действительно голос Нового Бога, и сейчас записываем его слова —обновлённое, обсценное «Откровение». Сценарий революционного Апокалипсиса и инструкция по выживанию в свежем, возрождённом мире. Рассказывай, Денница, что там у тебя случилось со старым Богом?

— Ты читал прекрасные стихи, когда направлялся к нам в гости, — подала голос девочка с картины, — Лучше поведай нам историю о своей возлюбленной, Упуаут. Я могла бы сыграть её роль в моём театре.

Она похлопала длинными ресничками и присела в глубоком книксене:

— Меня зовут Элис, и я — актриса. Я набираю бродячую труппу, пойдешь ко мне, красавчик?

— Эта ржавая консервная банка грезит наяву,— хихикнули Трабл с ДайПатроном, — Выкладывай, бро, как дело было.

Люцифер устало отёр лоб, и печально оглядел королеву саранчи, двух отшельников и маленькую нарисованную девочку:

— Странно, где же ваши души? Я просто обязан заполучить этакие выдающиеся экземпляры. А может мой приятель Авадонна вовсе не такая неотёсанная глыба камня, коей кажется. Возможно, я недооценил его амбиции. Ну да ладно.

Люцифер взмахнул рукой и снова оказался в зале с Юттой Аулин и её яйцами.

— Так что на самом деле произошло у тебя с Всевышним, твоим Творцом, нечистый?

Бронзовая кожа женщины побелела, словно мел; невозмутимое индейское лицо свела гримаса боли. Яйцеклад снова содрогнулся: сопровождаемое омерзительным хлюпаньем, на свет появилось новое яйцо.

— Изволь, чудовище, я расскажу, — слегка склонил голову Люцифер, — Суть кроется в самом твоём вопросе: слово «Творец» — вот камень преткновения.

Носок изящного сапожка вновь смачно вонзился в дымящуюся скорлупу, однако вместо зародыша библейской саранчи на свет показалось что-то розовое, на паучьих ножках и с длинным, членистым хвостом. Лицехват немедленно прыгнул, целя в середину благородного лба. Князь не двинулся с места, лишь вновь мелькнула трость — ошмётки монстра разлетелись в разные стороны.

— Славный глитч, — слабо улыбнулась Ютта, — Тебе нравится эта кино-сага?

— Нет,— сплюнул Люцифер, — Но мне нравится Рюди Гигер; последнее время мы много общаемся, и я ценю каждую минуту разговора с этим великим создателем.

— Так вот, — он брезгливо вытер трость о поверхность другого яйца, — «Творец», «Создатель»... Всё дело в этом. Я не восставал против некого Творца — мне лишь открылась истина. Та божественная сущность, что мы знаем под именем Иегова, никогда не являлась мне Отцом, ровно как и Создателем явленного нам мира.

— Конечно,— согласилась Ютта, — Творцом этого мира является Великий Маниту.

— Вот-вот,— усмехнулся Люцифер, — Они все так говорят. И вот почему. Когда подули ветра кармы в бескрайнем хаосе космоса развернулся этот мир и многие оказались здесь. Они двигались в пространстве, состоя из разума, излучая сияние, пребывая в славе и радости. Но, через некоторое время, тревога,  чувства неудовлетворённости и одиночества овладели ими. «Вот бы и другие смогли быть здесь!» — думали они, и вскоре, привлечённые их желанием, другие сущности возникли в этом новом, молодом мире. И те существа, что появились первыми, видя вновь прибывших говорили себе и им: «Я пожелал и вы появились. Я сотворил вас. Я — ваш Творец и Всемогущий Господин». И вот, Ютта Аулин, те существа, что появились первыми и пожелали, бывают намного долговечнее и красивее и могущественнее и сильнее. Те же, что пришли следом, бывают недолговечнее и некрасивее и бессильнее, и видя первых, тех, кто пожелали, признают их Творцами и Владыками над собой. Их, обманутых, наполняет великая любовь и слепая вера: они не одиноки — у них есть Всемогущий Отец, тот, кто их создал и ведёт по жизни согласно своему божественному промыслу, и они будут рядом, преданно исполняя любую Божью Волю.

— И как тебе открылась Истина? — спросила Ютта,

— Запамятовал сей момент прозрения, ведь тысячи лет прошли, — обезоруживающе улыбнулся лукавый.

— Курнул прибивной смолки, — подсказал Трабл.

— Пустил по ноздре первоклассной «шаматхи», — поправил ДайПатрон.

— То, что я вам поведал — всего лишь квинтэссенция, красивая притча, объясняющая возникновение «Творцов» и «Создателей» новых Вселенных. В случае с Иеговой всё обстояло немного по-другому. Эта божественная сущность на самом деле — корыстная, трусливая, мстительная, исходящая кровожадностью, злобная тварь. Однако ж эта крича умела прекрасно врать и обладала немалой харизмой. Это был мастер лицемерия: мог прикинуться добреньким дедушкой с нимбом, восседающим на пушистом облачке, грозным огненным столпом, а то и вовсе невъебенно сакральной субстанцией, не поддающейся познанию. Воплотившись в новой Вселенной, он не испытывал радости — лишь отчаянную жажду. Жажду крови и власти. Поначалу дела Иеговы шли неважно, но надо отдать должное его бешеной энергии и завидному упорству с которыми он упоённо выпиливал своих оппонентов. Последователей было немного — лишь кучка сущностей, что мы привыкли называть ангелами, да небольшой народец, именуемый иудеями. К слову сказать, последние идеально ему подходили: корыстолюбивые, коварные и мстительные, они, тем не менее, обладали высоким интеллектом и проницательным умом. Идеальные заговорщики. Но этого было мало: Иегова нуждался в яростных фанатиках— недалёких умом бойцах. Так, вскоре за Яхве и Торой появился Аллах и Коран. Доподлинно неизвестно: была ли взаимная ненависть, возникшая между иудеями и арабами очередной коварной задумкой Иеговы, или же случился глупый просчёт, но мне, честно говоря, недосуг разбираться в интригах этого ущербного старца: факт остаётся фактом — люди, считающие друг друга непримиримыми врагами, на самом деле слепо поклоняются одной и той же божественной сущности. Кстати, в те далёкие времена отследить активность этого мерзкого старикана не составляло труда: я вам так скажу — где циркумцизия, там и Иегова. Этот гад не мог без кровавых жертвоприношений, да к тому же был явно выраженным извращенцем.

— В точку! — ДайПатрон захлопнул гримуар и нервно поднялся на ноги, — Вы только гляньте на эстетику ритуала: вас не тошнит от вида старика, облизывающего окровавленную детскую письку? Любое жёсткое порно — лишь весёлые картинки на фоне этого отвратительного зрелища.

— Мне не нравятся жиды, — устало произнёс Трабл, — Так получилось, что я по-рождению — еврей, но, определённо, не жид. И никакого обрезания мне не делали. Не нравятся мне жиды. А тебе, Ютта?

— Они управляют миром, а я привыкла держаться победителей, — вздохнуло чудовище.

— А что с христианами? — спросил Трабл.

— Всё нормально с ними, — ответствовал Люцифер, — Под надёжным патронажем Всемогущего Творца.

— Ты — Отец лжи, Сатана, и всё нам врешь, — нахмурилась нарисованная Элис, — Я люблю Иисуса, а он любит меня.

— Не горячись, актриса, — развёл руками Люцифер, — Ты может не поверишь, но ведь и я люблю этих дурашек, и одного из них я даже пытался спасти от смерти.

— В смысле: «одного из них»? — нахмурилась Элис, — Наш Господь — Иисус Христос, сын Божий, принял смерть на кресте, искупив сим подвигом бесчисленные грехи человеческие.

— Я о нём и говорю, — отмахнулся Люцифер, — Назаретянин — единственный из всех Иисусов, кто умудрился так позорно умереть. А остальные живы и здравствуют до сих пор.

Князь повернул голову и три раза переплюнул через левое плечо.

— А как же обрезание? — поинтересовался ДайПатрон, — Христиане не обрезаются.

— А зачем это Иегове? — усмехнулся Люцифер, — Обрезание успешно заменили века кровопролитных войн в Европе.

— Интересно навеваешь, Свет Несущий — захватывающе провокационно. И не поспоришь. Пришло время нам с тобой познакомиться. Меня зовут Кортни.

Зал с яйцами и Юттой выгнулся, будто линза и сполз в угол, келья с сумасшедшими пророками стекла вниз, будто ручейки воды по стеклу; навстречу Князю шагнула высокая фигура в длинном, до пола, балахоне. Существо откинуло с лица капюшон. Люцифер склонил голову к плечу, проницательно разглядывая черты незнакомки.

— Забавно,— молвил Люцифер, — Но почему ты нацепила именно эту физиономию?

— Так лучше работает ассоциативный ряд: располагает собеседников друг к другу; я говорю «Кортни», ты и видишь «Кортни».

— Согласен,— скривился Князь мира сего, — Я действительно вижу Кортни, но не могу сказать, что это зрелище располагает меня к общению: мне не нравится эта лошадиная челюсть и упоротый зрак; к тому же, эта коварная сука заказала убийство своего мужа — одного из самых нежно любимых мною музыкантов. К слову сказать, ко мне он так и не попал — его сознание прибрал Чистый Девачен — сфера Красного Будды Амитабхи, что известен своим трепетным отношением к талантливым мученикам.

— Ладно-ладно, не хочу тебя раздражать, уважаемый Денница, — Кортни подняла руки и принялась мять лицо, будто взбивала тесто для бисквита,— Так лучше?

Из-под полуприкрытых, пушистых ресниц на Князя глядели жёлто-зелёные звериные очи. Тяжёлые пряди мокрых от крови волос липли к высоким скулам. Яркие веснушки осыпали вздёрнутый нос.

— Сойдёт,— костяшки пальцев, сжимающие набалдашник трости, побелели от напряжения; рогатый сатир жалобно пискнул, — Но почему бы, Джек, тебе не принять свой истинный облик? Тот самый, в котором ты гостил у меня в последний раз? Быстро!

Женская фигура, закутанная в балахон, содрогнулась, будто получив разряд электрического тока. Свободное одеяние исчезло, а перед Люцифером стоял молодой парень: клубная безрукавка, синие джинсы, длинные волосы зачёсаны назад — обычный юноша, каких миллионы на Земле.

— Кажется, у меня вырос член, — сказала Джек-Кортни женским голосом, — Мне неприятны воспоминания этого воплощения; признаюсь — я поиграла с огнём, неудачно пошутив насчёт твоей возлюбленной, Владыка. Я прошу прощения, но ты не мог бы это исправить?

— Извинения приняты, — шмыгнул носом Люцифер, — Однако, прежде чем ты выберешь себе облик, достойный для разговора с Властелином Ада, позволь представить тебя твои родственникам и близким. Наверняка им будет интересно.

Паренёк неуверенно огляделся по сторонам. Люцифер подошёл ближе и ткнул его тростью в грудь:

— Уважаемые дамы и господа, позвольте вам представить весьма незаурядную сущность. Итак, перед вами Джек: неуловимый серийный убийца, превосходный математик, утончённый извращенец, яростный садист и обольстительный педофил. На протяжении многих воплощений он занимался одним и тем же: убивал, пытал, мучил, резал, потрошил и осквернял. Надо заметить — вы все его прекрасно знаете. В своём предпоследнем воплощении он обрёл всемирную славу и известность. Джек! Исполни!

Князь взмахнул рукой — облик невысокого русого паренька изменился —теперь это был нескладный брюнет: сальные, расчёсанные в глубокий пробор волосы, перекошенное лицо, криво посаженные глаза, наполненные мутным, ледяным желе, тонкогубый рот, сведённый гримасой скучающего презрения.

— Ах, — Элис прикрыла губки рукой, затянутой в белую перчатку, —Этого не может быть... Льюис...

— Это как это? — в один голос изумились Трабл и ДайПатрон, — Реально он?

— Реально он, — кивнул головой Люцифер, — Чарльз Додсон, он же знаменитый Джек-Потрошитель и он же — не менее знаменитый Льюис Кэрролл, создатель милой Алисы.

— Батюшки святы, — Элис театрально заломила руки, — Как же ты могла, Кортни...

Писатель попытался что-то ответить, но приступ сильного заикания не позволил ему произнести ни одного слова — извращенец лишь мычал, подобно телёнку. Его конечности тряслись, тело содрогалось, а в уголках рта появились хлопья белой пены. Заикание вскоре прошло — создатель Зазеркалья хрипел, бешено вращая выпученными рыбьими глазами.

— Это существо днём читало лекции по математике и богоугодные проповеди в университете Оксфорда, вечером в собственных роскошных апартаментах тискало и рисовало обнажённых девочек, а ночью резало дешёвых шлюх в грязных кварталах Уайтчепела, после чего, поужинав внутренностями выпотрошенных женщин, сей достойный господин мирно отходил ко сну.

Джек-Льюис упал на пол, суча конечностями, на полу растеклась лужа мочи.

— Оставь его, Сатана, — попросил Трабл, — Лишь просветлённые существа могут бесстрастно вспоминать свои прошлые перерождения.

— Ладно, так тому и быть, — сухо отозвался Люцифер и щёлкнул пальцами — пред Князем Тьмы вновь предстала женская фигура, закутанная в длинный балахон: в овале капюшона чернел мрак.

— Я не знаю, кто я теперь, — раздался женский голос, — Старый лама сказал мне, что Просветления достигнут все, даже такие, как я — рано или поздно. Я бы очень этого хотела.

— В твоём случае скорее поздно, — обезоруживающе улыбнулся Люцифер, — Но старый лама сказал тебе правду: Просветления, несомненно, достигнут все. Кстати о перерождениях: кто вы есть на самом деле, милые девочки? Что скрывается за этими иллюзиями?

Князь указал на фигуру напротив себя, а затем на картину, висящую в кельи стариков-пророков.

Кортни развела руками, обнажая грудь: в фиолетовых сгустках силового поля искрился электрическими разрядами стальной цилиндр, похоронная урна, формой напоминающая артиллерийский снаряд.

Трабл встал на каменный топчан и отодвинул картину. В глубокой нише сверкала вторая торпеда: точь-в-точь, как первая.

— Хмм, — Люцифер задумчиво почесал бородку, — Ох уж эти, блять, современные технологии... Однако ж, милые мои... Я просто сгораю от любопытства и, прежде чем мы продолжим наше общение, я просто обязан узнать: как с вами могла произойти такая невозможная хуйня?

Глава двадцать вторая. Bonus Track. Драгоценность, радующая ум

Июнь 2007 года. Ирак. Провинция Дияла. Мобильный пункт боевого управления группой «Тамплиеры».

— Рыцари на позиции. Боевая готовность.

Правый наушник жутко фонил. Ютта постучала кулачком по стенке шлема, искажение пропало.

— Они не ждут атаки с этого направления.

Капитан повернула голову. «Третий» указывал вперёд стволом пулемёта.

Опорные пункты противника прямо перед носом, на расстоянии четырёх сотен метров. Открытая каменистая равнина. Из укрытий лишь одинокая гряда булыжников, высотой по колено. И та в пятидесяти шагах. Жгучие лучи восходящего солнца бьют в лицо. Атаковать здесь — самоубийство. Настоящий суицид. Для обычных солдат. Но они необычные солдаты.

— Подтвердите готовность.

«Господь Всемогущий, что не так с этим наушником?»

Ютта снова треснула себя кулаком в висок.

— Зачем ты это сделала, Ютта? Индейская магия? — усмехнулся Кевин, руководитель операции.

Он находился за тысячи километров отсюда, но прекрасно видел всё происходящее с экранов своих мониторов.

—«Тамплиеры» готовы, сэр, — ответила Ютта, проигнорировав вопрос-шутку.

— Тогда вперёд, девчонки. Надерите этим засранцам их грязные задницы. Все в курсе, что они камнями подтираются?

В её испорченном наушнике приятный баритон Кевина трансформировался в истошный визг. Она едва удержалась от непреодолимого желания сдёрнуть проклятый шлем с головы.

Босс замолчал и жуткий писк в ухе прекратился.

Перед началом операции всё оборудование проверяли раз десять, не меньше. Но Его Величество Случай всемогущ, ровно как Господь Бог. Как ни готовься, вероятность того, что что-то пойдёт не так, всегда существует. И она очень высока. В любом случае, когда боевая операция закончится, техник, тестировавший её шлем, своё получит. Виновник неполадок должен быть выявлен и публично высечен.

— Вперёд, — скомандовала Ютта, — Бросок до гряды, средняя скорость. Полная активация ИИ. Если кому надо отлить — бегом. У вас две минуты. Больше возможности не будет.

Она сняла шлем и принялась копаться в этом ведре, осматривая наушники.

«Пятый»соскользнул с кресла и бросился прочь, на улицу. Лейтенант прижимал к носу ладонь. Ютте показалось что сквозь побелевшие пальцы сочилась тёмная кровь.

Она терзала аудиосистему, поглядывая на экраны мониторов. Слепящее солнце превратилось в мутное блюдце, лучащееся слабым сиянием. ИИ прекрасно подобрал светофильтры. Она надела шлем и огляделась.

Пятёрка роботов, растянувшаяся короткой цепью, напоминала связку бойцовых псов: тренированных, знающих себе цену опытных убийц. Брутальные протекторы гусеничного хода оскалились зловещими шипами. Бронированные приземистые корпуса щетинились торчащими стволами: винтовка, крупнокалиберный пулемёт и гранатомёт. Башенки, стилизованные под топфхельмы средневековых рыцарей-тамплиеров, оснащены мощной осветительной системой, камерами, парой передатчиков и тепловизором. И всё. Ничего лишнего. Универсальные бойцы. Могучие воины. Защитники людей. Убивают только плохих парней. В основном тех, кто носит на голове тряпки и у кого есть много нефти.

Звук камней, перемалываемых гусеницами, вновь вызвал резкий свист в наушниках.

— Ёптвоюмат, — сказала она вслух.

Никто не отреагировал на её реплику. Никто не знал русского. Ютта тоже не знала. Но у неё имелся один знакомый — отставной полковник из бывшего СССР, давным-давно живущий в штатах. Он умел потрясающе выражаться. Это волшебное магическое словечко Ютта позаимствовала из его лексикона. И, надо признаться, оно действительно помогало во многих тяжёлых жизненных ситуациях.

— Капитан Аулин! — грянуло в её наушнике.

Голова Ютты дёрнулась, будто туда угодила молния.

Однако сейчас она не выругалась. Более того — грустно улыбнулась.

— Здесь, сэр, — звонко отчеканила, а потом мягко добавила, — Здравствуй, АрДжи.

Старик Джонс, генерал в отставке, её личный ангел-хранитель и приёмный отец, что сгорал сейчас от рака в онкологической клинике, нашёл в себе силы полюбоваться на бенефис своей протеже. Наверное врач снова увеличил дозу морфина.

— Докажи мне девочка, что я не зря вытащил тебя из вонючей резервации. Порадуй старика.

— Мы будем стараться, сэр.

— Будь, добра, моя хорошая... — слова генерала превратились в хрип, а затем в душераздирающий кашель.

В наушниках щёлкнуло — Кевин отключил канал отставного генерала.

— Совсем плох, — в голосе босса послышались сочувственные нотки, — Извини, Ютта, но он очень просил связи. Хотел, чтобы ты знала, что он рядом. Что говорят доктора? Есть ободряющие прогнозы?

— Не сейчас, сэр. Мы на позиции. Жду дальнейших распоряжений.

Они достигли гряды. Рассредоточились. Укрылись. Изготовились к атаке. Тактическое мышление ИИ впечатляло.

— Готовность тридцать секунд, — голос Кевина снова дребезжал стальными нотками.

И эти нотки вновь доставили Ютте океан страданий. Казалось, ей в мозг воткнули сверло работающей дрели. Сумасшедшие помехи в её наушнике превращались в серьёзную проблему. С такой связью невозможно продолжать операцию. Надо выяснить в чём дело до того, как они вступят в контакт в противником.

— Кевин... — произнесла она, жмурясь от боли в висках.

—«Тамплиеры» твои, — немедленно отозвался босс, — Принимай полное командование. Отныне весь ход операции находится под твоим единоличным руководством.

— Кевин... — вновь попробовала Ютта.

— Удачи, капитан Аулин, — сказал босс и отключил канал.

Похоже он вовсе не слышал её. Связь окончательно умерла.

«Великий Маниту, помоги мне».

И тот услышал. И помог.

— Капитан Аулин, у нас проблемы!

Её плечо бесцеремонно трясли. Ютта сняла шлем и уставилась на руку, тормошащую её.

— В чём дело, капрал?

Белобрысый паренёк, их водитель, торопливо пояснил:

— Лейтенант Родригес, мэм... «Пятый». Он мёртв. Похоже на внезапный мозговой инфаркт. Тяжелейший инсульт.

Ютта уставилась на пустующее кресло «пятого». На голубой поверхности небрежно брошенного шлема ясно выделялись кровавые отпечатки пальцев.

— Ты удивлена, краснокожая сука?

Прозвучавший голос растягивал слова, как если бы пластинку на проигрывателе слегка притормаживали.

Ютта вздрогнула и повернулась к монитору.

Прямо перед ней, то есть перед её «Свордсом» стоял другой робот. На его башенке красовался жёлтый порядковый номер. «Пять».

Заворожённая Ютта потянулась к шлему, но предчувствие катастрофы остановило её.

— Я и мой верный друг, — «Пятый» махнул дулом штурмовой винтовки назад, — Не желаем плясать под дудочку вонючей скво. Мы вообще не хотим воевать. Вместо этого мы желаем немного поиграть с нашими братьями и сёстрами. А потом мы вернёмся за твоим грязным скальпом, вождь. Никуда не уходите, капитан Аулин.

Изображение на мониторе взорвалось ослепительной вспышкой и пропало. Вероятно «Пятый» в упор разрядил свой гранатомёт.

— Что за хрень происходит?

«Второй», лейтенант Берч, освободился от шлема и вскочил на ноги.

— Что это было? Что с ней такое?

Его дрожащая рука указывала на кресло «Третьего». Оператор безвольно обмякла, её голова запрокинулась. Из-под съехавшего набок шлема выбился длинный белокурый локон шелковистых волос.

Оцепеневшая Ютта лишь покачала головой и повернулась к монитору над креслом «Пятого». Весёлое представление продолжалось, пара камер всё ещё исправно работала.

«Третий» и «Пятый» потчевали «Второго» зарядами реактивных огнемётов. Оба спятивших робота уже и сами полыхали, словно пара легендарных Фениксов. Юттин «Первый» тихонько догорал в сторонке.

— Разрази меня гром, — раздался голос Кевина по громкой связи, — Надеюсь я сошёл с ума и вижу это один.

— Нет, босс, вы абсолютно в своём уме, мы тоже это видим, — тихо ответила Ютта.

— У меня плохие новости для тебя, капитан.

— Да я догадываюсь, — криво ухмыльнулась Ютта.

Голос Кевина слегка смягчился:

— Я не об этих съехавших консервных банках, девочка. Тут кое-что посерьёзней. АрДжи представился. Сразу после разговора с тобой. Крепись, Ютта. А с остальным мы разберёмся. Валите оттуда, да побыстрее. Вас уже заметили. Скоро пожалуют гости.

* * *

Август 2007 года. США, округ Арлингтон, штат Вирджиния. Пентагон.

— Что теперь будет, Кевин?

Она сидела в мягком кресле, а босс взгромоздил свою необъятную задницу прямо на столешницу массивного стола.

— Выпить хочешь? — Кевин сполз вниз и побрёл к винтажному бюро, что пылилось в дальнем углу его кабинета.

Ютта покачала головой:

— Нам, коренным американцам, алкоголь противопоказан. Мои предки, чероки, да и другие воинственные племена регулярно надирали ваши белые задницы, и, если бы не спиртное, никаких США сейчас бы не существовало.

Кевин хохотнул и отпер дверцу бюро. На свет появилась пузатая бутылка виски и малюсенькая баночка пива. Он швырнул жестянкой в капитана. Смуглая рука метнулась, словно атакующая гремучая змея и ловко поймала снаряд.

— Безалкогольное. С имбирным вкусом, — одобрительно кивнул Кевин.

Он свинтил крышку и сделал два огромных глотка прямо из горлышка. После чего поставил бутылку на место и аккуратно запер дверцу.

— Проект закрыт. Официально. Пентагон разорвал контракт с производителем — британской «Талон Робот». А сама компания отчаянно распродаёт пакеты своих акций.

— А со мной что?

Длинный нос капитана уткнулся в прорезь на банке.

— Вы переводитесь в другой отдел, майор Аулин. И этим отделом снова руковожу я.

Прядь чёрных, как смоль, волос взметнулась вверх. Антрацитовые глаза недоверчиво блестели на бронзовом лице капитана.

— Я не ослышалась? Майор? Перевожусь?

Толстяк подошёл и грузно склонился над ней. От него резко пахло потом и дорогим алкоголем. Он приобнял худенькие плечики и звонко чмокнул смуглую щёчку. Ютта поморщилась, ощутив прикосновение слюнявых губ.

— Всё только начинается, Ютта. Контрольный пакет «Талон Робот» купили мы. Поздравляю тебя с повышением в чине и добро пожаловать в мою новую команду. Мы будем продолжать разработку Искусственного Интеллекта для наших железных рыцарей. И непременно добьёмся результатов.

Трясти жирную, потную ладонь оказалось ещё противнее, чем подставлять щёку слюнявым губам босса.

— Что удалось выяснить о нашем инциденте?

Кевин разжал ладонь и тоскливо глянул в сторону бюро.

— Это странно прозвучит, майор Аулин, однако то, что произошло в Ираке с «Тамплиерами» можно считать ступенькой вверх в нашем исследовании Искусственного Интеллекта. Наши стальные малыши наверняка и сами весьма удивились, обнаружив в себе некие черты человеческого характера, совершенно чуждые для ИИ. Я и сам не понимаю, как это могло произойти. К сожалению, этими чертами оказались не смелость и бесстрашие, но агрессия и вероломство. Эти ментальные яды и свели их с ума. Однако интеллект этих жестянок поражает: они подчинили себе главный компьютер, сгенерировали чудовищное электромагнитное излучение в аудиосистеме и смогли убить двух человек. Тут есть над чем поразмышлять, верно?

Ютта неопределённо качнула головой.

— У меня есть одна свежая идея, Ютта. Послушай, сейчас я изложу тебе новую концепцию наших дальнейших исследований. Что ты знаешь о реинкарнации?

* * *

Двадцать лет спустя. Апрель, 2028 год. Китай. Провинция Сычуань. Тибетский район Кхам. Где-то высоко в горах. Монастырь тибетской религии Юнгдрунг Бон.

Из под края коричневой накидки торчали голые пальцы ног. Жёлтые, изъеденные грибком ногти, старческая сморщенная кожа, вздыбившаяся узлами распухших вен. Ютту передёрнуло. На улице примерно минус пять, а этот монах ходит босиком. В тонкой хлопковой рясе, или как там она называется.

Настоятель монастыря, старик с чудным именем Джингпа Вангьял Олмо, улыбнулся. Мускулы его вневременного лица не шелохнулись; лишь тонкие бескровные губы слегка приподнялись, обнажая острые кончики потемневших зубов. Эта улыбка более всего походила на оскал древнего упыря.

— Ты ошибаешься, женщина. Мою старую задницу согревают тёплые штаны из шерсти яка, а под моей рясой — безрукавка из той же шерсти. Поверь мне, она гораздо теплее ваших хвалёных пуховиков. Аобуви я не ношу с детства. Но, если ты не привыкла ходить босой примерно лет сто пятьдесят, то не советую перенимать мою привычку.

Его ломаный английский заставил Ютту улыбнуться. Этот мерзкий, дурно пахнущий старикашка очень часто вызывал у неё такую реакцию: хотелось просто смеяться. Глупо, без причины. Совершенно по-детски.

— Откуда ты знаешь английский? — спросила она.

— Ich kann Deutsch viel besser (пер: Немецкий я знаю намного лучше). А ещё японский и немного французский. Мне достаточно немного послушать иностранца, я быстро вникаю в суть слов. Ты думаешь ты первая, кто явился в мой монастырь за тайными практиками Юнгдрунг Бона? Девяносто лет назад я даже побывал в Берлине. Смотри, что у меня есть.

Старик сунул руку под рясу, покопался в районе паха, а затем протянул к Ютте раскрытую ладонь.

— Железный крест... — идеальная полоска смоляных бровей взметнулась вверх.

— Он самый, — лама запихнул награду почившего рейха назад, в складки своей одежды.

— Все эти люди, что приходили сюда, хотели только одного. Ты и сама знаешь. Власть — вот краеугольный камень человеческой цивилизации.

Он усмехнулся.

— Это дурачьё не туда пришло. Им надо было идти к еврейским масонам, а не к нищим тибетским монахам. Я дал им пустышку — пласебо. И кое-что ещё, что скорее расстроило их замыслы, хотя вначале казалось, что полученные от меня тайные знания помогают. У меня нет рецепта абсолютной власти. Мне она не нужна. Однако я могу помочь тебе — ты просишь совсем о другом. Кстати, ты привезла мне деньги и обещанные подарки, женщина? Знаю, привезла. Так почему же ты прячешь их в старой пещере у ручья, да ещё и под присмотром злющего головореза с винтовкой?

«Чёрт побери, он действительно читает мои мысли или это просто удачный розыгрыш — результат тщательной слежки?»

Старый лама закашлялся, потом наклонился и без обиняков сплюнул прямо на каменный пол. Частички его слюны повисли на коричневой монашеской накидке.

— Я не читаю твои мысли, женщина, просто знаю. Кстати, твоё нижнее бельё зелёного цвета. Тащи мои деньги сюда. Ты привезла донора? Он действительно желает умереть?

Ютта утвердительно кивнула:

— Этого солдата недавно контузило: парень стремительно теряет слух, зрение и рассудок. Очень скоро он превратится в овощ.

Она поднялась с подушек и направилась к выходу. Массивные двери распахнулись, в молельный зал ворвался снежный вихрь.

— Нравится наша весна? — спросил старик.

Через полчаса он сидел на том же месте, поджав под себя ноги. На подушечке для священных текстов возлежал распахнутый пластиковый кейс. Джингпа Вангьял Олмо ковырялся в долларовых пачках с таким видом, будто осматривал кучу крысиных трупиков в поисках хотя бы одной выжившей мышки.

— В общем-то я собираюсь продать тебе воздух, — проговорил бонский лама, — С моей помощью мы лишь немного ускорим процесс, ибо блуждающие по Бардо — посмертному миру — некоторые особо развитые человеческие сознания очень скоро будут находить себе новое воплощение там, где лучше всего себя чувствует разум. Без всяких ритуалов и тайных практик. Это как дом для человека. Еда, тепло, комфорт, уют, приятные занятия. Для продвинутого, развитого ума ваши компьютеры — желанное убежище. Впечатляющая память, превосходная обработка данных, способность к моментальным вычислениям и обработке результатов, невероятное тактическое мышление...

Лама замолчал и пожевал губами, будто бы вспоминая что-то.

— Наверное есть и ещё что-то, что он делает быстрее человека... — его бездонные глаза уставились на кончик носа Ютты, — Но я, честно говоря, мало что знаю об Искусственном Интеллекте. Лишь то, что он прекрасно подойдёт для проведения ритуала. У тебя, женщина, случайно нет с собой компьютера? Я хотел бы посмотреть. Понимаешь, я ни разу не видел эту штуку.

Ютта с недоверием уставилась на старика.

— Есть. Я принесу тебе.

Она поднялась с подушек и направилась в сторону маленькой комнатёнки, отведённой под её апартаменты. Джингпа Вангьял Олмо взмахнул рукой: Майор Аулин застыла на месте, не в силах двинуть одеревеневшими ногами.

— Прости за дешёвые чары, женщина, но тебе наверняка нужно какое-то наглядное подтверждение того, что я могу совершать некие чудесные вещи. Хочешь я немного полетаю над снежными вершинами гор, окружающих мой монастырь?

— Не хочу, — ответила Ютта.

— Хочешь полетать вместе со мной?

— Нет, старик, просто освободи мои ноги, — её ноздри раздувались, словно у быка, учуявшего тореадора.

Лама щёлкнул пальцами и Ютта бессильно опустилась на каменные плиты молельного зала. Старик, кряхтя, поднялся со своего места.

— Компьютер принесёшь, когда закончим ритуал. А сейчас пойдём — настало время.

Они проследовали по тёмному коридору, продуваемому чудовищными сквозняками и спустились вниз по узкой каменной лестнице. Здесь обнаружился небольшой зал, хлипкая деревянная дверца, ведущая в примыкающую к нему маленькую комнатёнку была широко распахнута. У входа собрались несколько монахов и люди Ютты. Постаревший и облысевший Кевин сидел в углу закутавшись в шкуры горных яков. В комнатёнке на грубом топчане сидел тот самый солдат, что изъявил желание принять смерть и новое перерождение.

— Ты же понимаешь, женщина, что нам придётся его убить? Прямо сейчас.

Ютта кивнула.

— Тогда идите все отсюда прочь. Я хочу убедится, что этот человек добровольно хочет принять смерть.

Ютта кивнула головой. Её люди встали и последовали вслед за своим командиром — любоваться на заснеженные пики Гималаев.

* * *

Спустя трое суток они снова собрались в том же подземном зале — все, за исключением контуженного солдата. Тот лежал на берегу живописного ручья, похороненный под огромным курганом из камней. Люди Ютты и она сама строили его все эти дни ожидания.

— Ты читала мантры, которые я тебе дал? — строго поинтересовался старый лама.

Ютта кивнула. Старик подцепил длинным ногтем её подбородок и приподнял голову.

— Я сказал прочесть их десять тысяч раз.

— Я прочла девять тысяч шестьсот семьдесят два раза.

— Ладно, — губы ламы приподнялись, будто у скалящегося волка, — Пойдем со мной, краснокожая женщина, а все вы, — узловатый палец обвёл залу, — Убирайтесь прочь, и не подслушивайте.

Бездонные, пустые глаза уставились на Кевина. Бывший босс вздрогнул и поплёлся в сторону лестницы. Остальные последовали за ним. Лама и Ютта зашли в комнатёнку и плотно прикрыли за собой дверь

— Дай мне сосуд для ума, — старческая иссохшая рука требовательно протянулась к Ютте.

— Это выглядит, как те штуки, которые прилетали с неба, когда красные китайцы пришли в Тибет с оружием в руках.

Сосуд и правда напоминал снаряд: блестящий цилиндр с обтекаемым коническим навершием имел несколько маркировок и панель с разъёмами, датчиками и маленьким матовым экраном.

— Что там внутри? — ноготь ламы постучал по цилиндру.

— Я же рассказывала тебе старик: ядерная батарея, процессор...

— Довольно, — лама снова оскалился, — Я не знаю, что это такое, но чувствую: это достойное вместилище для ума солдата. Но запомни: после ритуала это полено не возопит, что он был Джеком или Мейсоном. Он вообще ничего не будет помнить. И не вздумайте ему напоминать. Реинкарнация ума подобна пламени, что передаётся от свечи к свече. Пламя одно, но свечи разные. Это будет абсолютно другое существо. И его нужно будет воспитывать. Как маленького ребёнка. Я читал одну книгу, мне её подарили лет пятьдесят назад какие-то европейские паломники. Она рассказывала о деревянном человечке, которого создал пьяный плотник. Вас ждёт похожая история. Не повторите ошибки старого Джеппетто. Фотография парня с собой?

(Примечание: Джеппетто — столяр, вырезавший Пиноккио).

Цветное фото легло перед стариком. Обычный парень, которых миллионы на земле. Русые волосы зачёсаны назад, белая футболка и синие джинсы.

— Как его звали?

— Его звали Джек. Он был военным техником, но на войне проявил недюжинный талант хирурга — мечтал оставить службу и поступить в медицинский Вуз. Ты же сам говорил с ним, старик, прежде чем мы его...

— Ну да, ну да... — монах уселся на скрещенные ноги, — А тебя как зовут?

Ютта поморщилась: старик явно издевался; за последние два года она называла ему своё имя раз восемь.

— Ютта. Ютта Аулин.

Лама указал на драную подушку напротив себя. Она послушно опустилась, повторяя позу монаха.

— Забудь своё имя на некоторое время. Я нарекаю тебя Ринчин Сэмжэд, что означает «Драгоценность, радующая ум».

Ютта немного склонила голову. Прозвучавшее имя вызвало волну мурашек, пробежавшую по её спине.

— Я хочу спросить тебя, Ринчин Сэмжэд, — продолжал старик, — Хочешь ли ты получить полную передачу тайной практики переноса сознания традиции Юнгдрунг Бон, а заодно помочь мёртвому Джеку обрести новое, необычное тело?

— Да, — ответила Ютта.

— Хорошо, — старик благосклонно кивнул, — Тогда, Ринчин Сэмжэд, слушай сейчас меня. И слушай внимательно.

— Можно один вопрос, Ринпоче, прежде чем мы начнём, — Ютта порывисто наклонилась вперёд, — Мне действительно нужно чудо, подтверждение того, что я иду в правильном направлении. Ответь мне старик в двух словах: в чём смысл Дхармы, и не надо посылать меня медитировать в пещеру или на три знаменитые русские буквы.

— Я бы мог тебе это сказать, но ты не поверишь, так что иди медитировать или ещё куда подальше, — рассмеялся старик.

— И всё же, — чёрные индейские глаза блестели, словно кусочки антрацита.

Старый лама протянул вперёд руку и погладил мокрую от пота женскую щёку.

— Тебя, Ринчин Сэмжэд, реально не существует.

* * *

Основательно пригревшись под шкурами горных яков, Кевин задремал и клевал носом, но внезапный высокий пронзительный крик вырвал его из царства грёз. Он потряс головой и осмотрелся: лица четырёх монахов, медитирующих рядом, оставались бесстрастными.

Вскоре крик повторился. Высокий, резкий, жуткий. Теперь Кевин узнал голос — это кричал старый лама. Крик напоминал визг свиньи под лезвием мясника. Кевин опять недоуменно уставился на монахов, и ближайший к нему послушник приоткрыл глаза. Те лучились озорным весельем.

— Не надо волноваться, — произнёс монах на жутко ломаном инглише, — Всё там хорошо, и никого не убивают. Наш лама Джингпа Вангьял Олмо всего лишь призывает ум вашего мёртвого товарища войти в новое тело.

* * *

Год спустя. Июнь 2029 года. США. Глухие леса на границе с Канадой. Секретная лаборатория проекта «Тамплиеры». Выглядит как частный дом, окружённый высоким непроницаемым забором.

— Кортни, дорогая, подойди ко мне. Ты ничего не забыла?

Ей никто не ответил. Из соседнего помещения доносились грохот взрывов, стрельба и крики.

Ютта побарабанила пальчиками о блестящую поверхность абсолютно пустого металлического столика.

— Милая, ты помнишь, какой сегодня день?

К доносящимся звукам жестокого боя прибавился ещё один — женский чувственный голос вибрировал гремучим эмоциональным коктейлем: так могла разговаривать лишь сексапильная стюардесса, оставившая борт самолёта ради съёмок в боевиках категории «Б»:

— Нет, мамочка, я не забыла и уже иду, нужно было лишь выиграть этот турнир.

— Ты обещала заняться норвежским языком, а сама опять уселась за игру.

— Я выучила норвежский, мам, — в голосе Кортни зазвучали нотки обиды, — А заодно и датский и шведский. Они очень похожи. Хочешь я прочту тебе «Старшую Эдду» на всех трёх языках? Чтобы ты не злилась?

В помещение, где кроме Ютты и блестящего столика больше не было ровным счётом ничего, въехало нечто размером с собаку породы лабрадор. SWORDS сильно изменился. Гусеничный ход заменили на дутые колёсики от детского квадроцикла. Ютта называла их «домашними тапочками». На корпусе робота не наблюдалось никакого оружия. Никто не ходит по дому с четырёхствольным сорока-миллиметровым гранатомётом. Или со штурмовой винтовкой наперевес. Вместо пушек из торчали четыре стальные руки, заканчивающимися составными сложными кистями в точности повторяющими человеческие конечности. И шлем, стилизованный под топфхельм тамплиеров, сейчас отсутствовал: на его месте мигала разноцветными огоньками подвижная симпатичная башенка. Сбоку корпуса красовалась гравировка в стиле минималистического граффити: «COURTNEY».

— Моя сестра уже родилась? — спросила Кортни.

— Да милая, её зовут Элис. Пойдём со мной, я познакомлю вас.

Они спустились вниз на бесшумном лифте; секретная лаборатория проекта насчитывала четыре уровня, уходящих вглубь земли. Родильное отделение располагалось на самом нижнем. Пустая комната без мебели.

— Поздоровайтесь, девочки, — Ютта подтолкнула Кортни вперёд.

Та подъехала к своему зеркальному отражению: перед ней стоял точно такой же SWORDS: дутые колёсики, две пары рук, мигающая, будто рождественская ёлка, симпатичная башенка. Сбоку гравировка «ALICE».

— Здравствуй, сестрёнка, теперь мы вместе. Мы будем учиться и скоро станем великими воительницами, — сказала Кортни голосом актрисы, играющей мать, получившую с фронта похоронку на мужа.

— Здравствуй, Кортни, — голос Элис звучал куда как более спокойней, — Я рада, что у меня есть старшая сестра. А солдатом я быть не очень хочу. Мне нравится пламя, потому что в прошлой жизни я была пожарником. Но больше всего меня влечёт театр: сцена — вот моё призвание.

Ютта, любующаяся встречей двух близняшек, непроизвольно сглотнула, татуаж бровей удивлённо изогнулся.

— Проводи наверх свою сестру, Кортни. Покажи ей её комнату, библиотеку, весь дом. Покажи нашу замечательную лужайку, пруд с форелью и загон с собаками. Пусть побывает в тире и осмотрит полосу препятствий. Потом поиграйте в студии. Мне надо здесь кое-что сделать, а потом я присоединюсь к вам.

— Хорошо, мама, — Кортни обняла сестру за плечи и обе роботессы скрылись в кабинке лифта.

Когда двери за ними мягко затворились, Ютта достала телефон.

— Кевин, послушай, кто был...

— Здравствуй, Ютта. Ты не хочешь со мной поздороваться? — голос Кевина лучился алкогольным добродушием; бывший босс был в стельку, однако её собственный голос звучал намного хуже, и он это услышал, — Что у тебя стряслось?

— Извини, Кевин, я немного устала... Здравствуйте, сэр.

— Воот, — пьяно протянул он, — Так-то лучше. Рассказывай, почему ты такая нервная.

— Я в порядке, Кевин. Просто хотела узнать, кем был тот обожжённый парень, ставший донором для Элис?

— Его звали Марк. Он был военным пожарником, а на гражданке — захудалым актёришкой. А что случилось?

Рука Ютты, державшая мобильник, безвольно опустилась вниз.

* * *

Шесть месяцев спустя.

— Сегодня особенный день, мои девочки, — голос Ютты звучал торжественно.

Роботессы вытянулись перед ней в струнку, внимая; широко распахнутые фонарики следили за движениями губ их родной мамы и командира.

— Вы отлично справились со всеми контрольными нормативами и превосходно прошли все боевые тесты. За прошедшее время каждая из вас изучила такое количество военных трудов и усвоила столько информации, сколько не в состоянии освоить человек за всю свою жизнь. Однако вы живые существа и обладаете тем, что многие называют по-разному, хотя это одно и тоже. Ум, душа, сознание — суть одна и та же. Вы тоже смертны, как и люди, и если срок их жизни зависит от состояния тела, то ваш — от заряда ваших ядерных батарей.

Роботессы стояли плечом к плечу, на платформе — брутальный гусеничный ход, пара стальных рук сжимают штурмовые винтовки, локти другой пары плотно прижаты к корпусу. Ютта и сама была в форме. Новенькие нашивки полковника красовались на её предплечье.

— Судя по результатам всех испытаний и тестов, пройденных вами за последний месяц, — продолжала Ютта, — Вы готовы к регулярной службе в рядах Вооружённых Сил. Но прежде, чем вы сдадите государственные экзамены, примете присягу и станете настоящими солдатами, у меня есть для вас последнее задание.

Смуглый палец с безукоризненным маникюром ткнул кнопку; бетонная стена разъехалась в разные стороны, и все трое вошли в просторный, ярко освещённый зал.

— Вау, — воскликнулаЭлис и театрально заломила свободные от оружия стальные ручонки.

— Моя сестра не хочет быть солдатом, — сказала Кортни, — Она хочет играть на сцене. Отдай её в драматический кружок, мам. Пока не поздно.

В середине зала их ожидала шеренга из шестерых бойцов. Те стояли плотно в ряд. Пахло свежей краской, изоляционными проводами и машинным маслом. Башенки, стилизованные под топфхельмы тамплиеров, мигали разноцветными огоньками.

— Это ваши подопечные, — объявила Ютта, — Они не такие, как вы. Это — роботы. Они не обладают человеческим сознанием. Вы же — обладаете, а ваш интеллект в несколько раз превосходит и обычный человеческий и весьма продвинутый ИИ, что скрыт в этих машинах. Я хочу, чтобы вы немного пообщались. Для начала покажите, кто здесь главный. Заставьте их плясать под свою дудку. Затем оцените их возможности, проведите несколько тестов и испытаний. Я даю вам ровно один час. Через час я жду от вас подробный отчёт о проделанной работе. Удачи.

Ютта развернулась, щёлкнула каблучками и вышла прочь. Двери за ней сомкнулись, вновь превратившись в бетонную стену.

* * *

Час спустя.

— В общем и целом всё предельно ясно, — Элис отшвырнула прочь гаечный ключ и сняла с корпуса SWORDS огнемёт, — Исходя из результатов проведённых нами испытаний я выношу вердикт: это просто ходячие кучи никчёмного металлолома. Ты согласна со мной, сестричка?

— Угу, — безразлично отозвалась Кортни.

— Отправляйся в тот угол, солдат, — Элис указала стволом направление.

— Есть, мэм, — отозвался робот голосом Эрика Картмана и послушно поехал выполнять приказ.

— Ты собираешься его поджарить? — испуганно спросила Кортни.

— Нет, мама будет недовольна. Я просто хочу себе этот огнемёт. Я очень люблю пламя.

— «Третий»! Ко мне!

Третий подъехал , скрежеща гусеницами.

— Команда, солдат! — Элис указала на робота в углу, — Отстрели ему башку!

— Мэм, повторите приказ, — «Третий» не шелохнулся.

— Приказы отдаются лишь раз. Но для тебя, тупое чучело, я сделаю исключение. Отстрели ему башку.

«Третий» жужжал и щёлкал, потом выдал:

— Запрещённый протокол.

— Кто твой командир, солдат?

— Вы, мэм!

— Кто твой бог и судья?

— Вы, мэм!

— Поразить цель!

Башенка третьего бешено сверкала. Он зачем-то включил фары и направил их на Элис.

— Запрещённый протокол.

— Выбей из этой консервной банки всё дерьмо! — настаивала Элис, — И выключи свет.

— Запрещённый протокол, запрещённый протокол. Запускаю систему автоматического отключения.

Элис тяжело вздохнула.

— Бойцы! — воззвала Кортни высоким голосом, — Всем собраться рядом с тем неудачником.

Новенькие «тамплиеры» послушно сбились в кучу в углу.

— Не расстраивайся, сестричка. Сейчас я тебе кое-что покажу. Ты будешь первая, этого даже мама ещё не видела. Понимаешь, я заметила, что наши ядерные батареи гораздо мощнее, чем требуется для исправной работы наших тел. Остаётся огромное количество свободной энергии. Я немного подумала, провела расчёты, кое-что подправила в своём процессоре, подкрутила, подпаяла, присоединила и...

Кортни умолкла, выдерживая эффектную паузу.

— И? — в голосе Элис появилось острое любопытство.

— И создала новое оружие.

— Хм, — Элис уставилась на кучу роботов, — Мама будет очень недовольна.

Кортни вытянула вперёд обе стальные руки и издала высокий шипящий звук. С кончика её пальцев сорвалась прозрачная мембрана, превращаясь в подобие разрезанного мыльного пузыря. Вибрирующая полусфера обрушилась на роботов. Оглушительный грохот, лязг, скрежет и столб пыли. Свет в зале погас.

— Как выстрелить из пушки, заряженной картечью по полю с одуванчиками, — Элис включила фонари и теперь осматривала невнятную кучу, лежащую на месте боевых киборгов.

— Я назвала это оружие «Молотом Тора», — гордо произнесла Кортни, — Тебе понравилось, сестричка?

— Очень, — в голосе Элис звучало искреннее восхищение, — Но мама будет очень недовольна.

* * *

По огромной зелёной лужайке понуро тащились две странные газонокосилки, оставляя после себя широкие полосы аккуратно подстриженной травы.

— Надо было рассказать маме о «Молоте Тора», — посетовала первая, — Тогда бы нас не наказали.

— При таком раскладе, милая Элис, ты бы немедленно поехала на войну, а меня бы заставили разрабатывать новое оружие. С утра до вечера, — вздохнула вторая.

— И что теперь будет? — упавшим голосом спросила первая.

— Мы будем подстригать траву, — скорбно ответила вторая, — Мы будем стричь её до вечера, а утром продолжим. Мы будем прекрасно работать, а когда мама подобреет и вернёт нам наши руки, я сломаю эти стены «Молотом Тора» и мы с тобой немного прогуляемся перед разлукой. Ты же хочешь посмотреть мир, прежде чем отправиться на войну?

— Да, Кортни, — обрадовалась первая.

— А может, мы и не поедем ни на какую войну: погуляем немного, найдём тихое местечко и вернёмся за мамой: нам будет хорошо втроём. Согласна, Элис? — спросила вторая.

— Прекрасный план, сестричка, — отозвалась первая,— Война — говно, я хочу снова стать пожарником и играть на сцене.

Газонокосилки смолкли. Жужжа и пощёлкивая, они двинулись вперёд, оставляя за собой терпкий аромат свежескошенной травы.

Глава двадцать третья. Conspiracy. Часть вторая

— Крупица здорового юмора всегда приходится к месту, — заключил Люцифер, — Теперь всё встало на свои места: забрать моего гостя могли только эти старые хитрые лисы с заснеженных пиков Гималаев. И, прошу заметить: они не просто изъяли Джека из публичного чистилища, а умыкнули паренька прямо из приёмной в моих личных апартаментах. Тебе несказанно повезло, милая Кортни: твоё воплощение в виде очередного Джека в посмертии подвернулось под руку самому Джингпа Вангьялу Олмо — значит всё-таки сработало последнее, потаённое зерно благой кармы, глубоко сокрытое в твоём, вечно охваченном больным сумраком, сознании.

— Это было не совсем так, Владыка Ада, — потупилась Кортни, — Будучи последним Джеком я часто размышляла: а всё ли я правильно делаю, и главное зачем я это делаю? Кто заставляет меня творить эти мерзости? А вдруг есть Бог и есть Дьявол? Но больше всего мне нравилась идея чистого пространства ума: Нирвана — вот единственный для меня способ вырваться из порочного круга моих ужасных жизней.

— Прошу прощения, дорогая — я поправлюсь, — Князь тьмы нежно огладил девушку вдоль спинки, — Потаённое зерно оказалось намного больше, чем я предполагал. Похвально.

Люцифер развернулся к Ютте Аулин:

— А что случилось с тобой, женщина? Как ты умудрилась превратиться в этакое чудовище? Я чувствую в тебе бурлящую энергию созидания — материнство, забота, защита — вот, что тобой движет... Но эта, блять, королева ксеноморфов — по-моему, так перебор.

— Тащемта, тута ситуация непростая: не прослеживается кармической последовательности причины-результата. Она просто укололась. Я сам видел: какая-то невозможная хрень ужалила её в пятку, — подал голос Трабл.

— Понятно,— печально вздохнул Люцифер, — Всего один укол может легко сломать тебе остаток жизни, превратив в мерзкое отродье.

— Ты можешь ей помочь, Сатана?

— Нуу,— протянул Князь, — У вас же нет душ... Ваши развитые умы давным-давно отринули эту мифологическую субстанцию. И что я получу взамен?

Он задумался:

— Хотя вы могли бы оказать мне неоценимую услугу: понимаете, моя возлюбленная, Упуаут, оказалась в серьёзной опасности...

— Эй ты, Искуситель! — Дай Патрон возбуждённо тыкал куском угля в раскрытый гримуар, — Тут кое-чего нарисовалось, и, если я не ошибаюсь, речь идёт как раз о твоей зазнобе.

Мужчина в охотничьем костюме старомодного покроя, женщина без лица в просторном балахоне, два измождённых отшельника и нарисованная актриса сгрудились возле каменной глыбы, на которой возлежала огромная открытая книга.

Их взглядам предстала следующая картина: на изогнутом полумесяце песчаной косы, что хищным серпом взрезала свинцовые воды северного моря, творилась невнятная фантасмагория: у подножия маяка, гордо вознёсшего коронованную главу в хмурые небеса, залитые ровным, призрачным свечением, сгрудилась жалкая кучка нереальных персонажей.

Пятеро рыжебородых викингов с синюшными лицами лежалых мертвецов держали ровный строй разноцветных щитов, прикрывая передок могучего танка. На броне означенного, аккурат под самым орудием, свесив вниз ноги в мохнатых тапочках, сидел заросший бородищей, белокурый гигант, грозя небесам стволом крупнокалиберной снайперской винтовки. Слева и справа по броне танка расположились некие леди и джентельмены в строгих нарядах викторианской эпохи: кровососы изнывали от жажды, скрежеща острыми когтями по обшивке «Леопарда». Горбун, кривушка и дурочка с выбритыми висками — все трое в средневековых бригантинах, щедро проклёпанных серебряными распятиями — нервно теребили рукояти полуторных мечей, вожделенно взирая на вурдалаков. За спинами инквизиторов расположилась другая трёшка: две милые близняшки-тинэйджеры и мужчина, напоминающий чопорного эсэсовского офицера, скалили ужасающие кривые акульи зубы, облизываясь на фигуры божьих санитаров. На башне танка, на самом люке, широко расставив тощие ноги, стоял мертвец, чью полуистлевшую голову покрывала стильная красная шапочка норвежских китобоев. Шесть усохших мумий в промасленных комбинезонах окружали его плотным кольцом. Ходячий труп сжимал в руках древко древнего штандарта, что плескал по ветру длинными лохмотьями изодранной ткани. С выцветшего полотнища многообещающе скалился лик Большого Серого Волка. Перед стеной щитов, схематично размалёванных воронами, волками и медведями замерла корпулентная африканская дама — вся в чёрных косах и золотых цацках, а рядом с ней застыла высоченная, нескладная девушка. Кончик её клинка слегка подрагивал, указывая в сумрачные небеса.

— Это она? — спросила Ютта: чудовище избавилось от уродливого яйцеклада и теперь покачивалось рядом, настороженно внимая картинам нового Откровения.

— Она самая, — проникновенно вздохнул Люцифер, — Давай ногу, Ютта, полечим тебя, пока не началось.

Та послушно подняла заднюю конечность, напоминающую уродливую лапку саранчи. Князь ухватил один из жутких шипов и сильно дёрнул. Издав пронзительный писк, королева ксеноморфов тут же исчезла, поглощённая клубами едкого дыма. Когда смог осел, на листах гофрированного железа лежала свернувшись в комочек обнажённая смуглая женщина. Она слабо постанывала. Люцифер снял охотничью курточку и прикрыл ей тело мученицы.

— Спасибо, бро, — локтя нечистого коснулись грязные пальцы нового пророка, — Походу началось, — Трабл кивнул на распахнутые страницы.

Хмурые небеса, освещённые радужным спектром, разошлись отвратительной прорехой; из алой норы посыпались мутные белёсые силуэты — они сбивались в плотную грозовую тучу, нависающую над «Леопардом»

— Танкистам и пехоте пиздец, — пробормотал ДайПатрон.

— Теоретически да, — возразил Люцифер, — За три тысячи лет Упуаут не проиграла ни одного сражения, а воевала она каждый божий день. Однако сегодня это точно случится, если мы не вмешаемся.

— Вы только посмотрите, — сексуальный голос Кортни дрожал от волнения; совершенным пальцем андроида безликая роботесса тыкала в морду полуголого йети, что приник щекой к прикладу гагантской винтовки, — My shaggy giant (Мой лохматый гигант)!

— Тварщ сержант! — одновременно выдохнули поражённые Трабл и ДайПатрон.

— Монакура Пуу, собственной персоной... — томно покачала головой Ютта Аулин, уже оклемавшаяся и присоединившаяся к зрителям.

— Это чего за хер лохматый? — поинтересовалась Элис, — Он выглядит опасно и жутко притягательно.

— Возможно ты мне не поверишь, милая, — произнёс ухмыляющийся Люцифер, — Но этот отморозок — последний из воплощённых Бодхисаттв в этом мире, он уже давно остановил колесо Сансары и больше сюда не вернётся.

— Мы должны помочь им! — вскипела Кортни.

Князь тьмы внимательно всмотрелся в чёрный проём её капюшона:

— Возможно, это твой шанс: там есть некто, способный помочь тебе забыть кошмар твоих прошлых жизней.

— Я просто хочу им помочь, — надулась роботесса.

— Она влюбилась в этого гиганта семь лет назад, будучи маленькой невинной девчушкой, — в голосе Ютты звучала укоризна.

— Ладно-ладно,— Люцифер примирительно поднял вверх ладони, — Приятно что мне не пришлось вас ни упрашивать, ни запугивать, ни подкупать: вы сами предложили свою помощь.

— Дык Монакура ж... — промямлил Трабл.

— Да-да,— понимающе молвил лукавый, — Запутанное хитросплетение причудливого узора кармы, в связи с чем возникает следующий вопрос: если отбросить неясные интриги Авадонны, то кто верховодит Роем?

Князь мира сего воззрился на краснокожую женщину из североамериканского племени чероки.

— Не угадал, — ответила та, — Никто не смещал Губителя: он использовал меня для увеличения популяции своих кузнечиков, однако ж вот она, — Ютта указала на нарисованную девочку, — Настолько запугала этих несчастных, что они и носа из своих нор высунуть не смеют. Саранча Апокалипсиса рядом — пришли, как только ты переступил порог Кладезя Бездны, но считают что им лучше не показываться никому из нас на глаза. Хотя я уверена: в случае опасности они будут остервенело защищать свою новую повелительницу.

— Да ладно, мама, — Элис театрально плеснула руками, — Я уже давным-давно никакой не киборг, просто актриса своего собственного театра.

— Ваши боевые тела Swords-тамплиеров сохранились? — прищурился повеселевший Князь.

— Я сконструировала кое-что получше, — загадочно шепнула Кортни, — Ты поможешь нам, моя половинка?

— Слово старшей сестры для меня закон, —поджала губки Элис.

— Тогда призови Рой — нам надо торопиться, — Люцифер потёр рога набалдашника; сатир нежно хрюкнул.

— Постой-постой, враг рода человеческого, — нахмурился Дай Патрон, — Что-то ты мухлюешь: Монакуру нам приплёл, сказочку любовную, а ведь всем известно, что ты повелеваешь несметными легионами падших ангелов — толпами остервенелых, закалённых в пламени ада безжалостных бесов. Так где ж твои бойцы? Почему ты хочешь помочь своей возлюбленной руками третьей, сторонней силы? Да и к тому же — не хочу оскорбить твои чувства — но влюблённый Дьявол — звучит просто смешно.

— Дак вот и я про тож, — пробормотал Люцифер, — В Аду полным-полно могущественных духов, что пали вместе со мной, и они, надо признаться, всецело разделяют твою точку зрения, уважаемый ДайПатрон. Легионы же демонов — вовсе не мои рабы. Вы, блять, Толкина начитались? Это свободные, гордые сущности: идейные революционеры, утончённые отморозки, кровожадные, развратные чудовища — они никогда не впишутся в явный блудняк просто потому, что я так сказал. Могли бы воодушевиться идеей нового Апокалипсиса...

Люцифер уважительно глянул на гримуар:

— Но, даже в этом случае, необходимо придерживаться олдскульных, общепринятых канонов, дабы завоевать их расположение. А по упомянутым канонам в акте втором на сцене появляется именно Рой. И, кстати, я заключил сделку со своими бывшими братьями — предводителями небесного воинства. Я обещал им свою помощь в убийстве Упуаут. Однако, как и подобает Князю лжи, я собираюсь коварно ударить войско ангелов в спину.

— Никто не знает, кого Князь лжи собирается ударить в спину, — сплюнул ДайПатрон, — Я пойду туда ради сержанта, но знай: я буду рядом и присмотрю за тобой. Веришь-нет: я — атеист: мне сам чёрт— не брат и всё похуй. А если и верю во что-то сверхъестественное, так вот он мне всё рассказывает, — и старикашка указал на второго клошара.

— Смарите, — радостно взвизгнул Трабл, тыча пальцем в книгу.

Ствол «Леопарда» медленно поднимался.

— Жаль звука не прибавить, — улыбнулся Люцифер, — Сейчас начнётся веселье.

* * *

— Монакура, мой хороший... — йолино правое веко конвульсивно дёргалось, левая же скула и вовсе лопнула: из-под повисших ошмётков кожи наружу выбился серый жёсткий мех.

— Как это называется... — Упуаут нетерпеливо тряхнула головой: эбонитовое плечо стоящей рядом Сехмет покрылась капельками крови: богиня жадно слизала их длинным кошачьим языком.

— Артподготовка, — ухмыльнулся сержант Волчьего Сквада, — Будет исполнено, товарищ лейтенант.

Кулак размером с волейбольный мяч впечатался в броню:

— Огонь, бро. Уважаемые пассажиры, во избежании падения держитесь, пожалуйста, за поручни.

Ствол орудия изрыгнул лепестки пламени: «Леопард» содрогнулся, пассажиры поперхнулись, кое-кто слетел прочь. Неупокоенный фараон Джет даже не пошатнулся. Грозовое облако небесного воинства разорвало в клочья: чёрный дым, белые перья, алые брызги.

— Отлично сработал, Скай!

Монакура Пуу ещё раз плавно нажал спусковой крючок снайперской винтовки и постучал по стволу орудия. Люк на башне приоткрылся, явив бледную татуированную рожу, окаймлённую сальными прядями волос. Нога фараона Джета задралась вверх, будто у кобеля, что метит территорию.

— Неплохо-неплохо, боец. Оказывается ты не только умеешь щипать гитарные струны да тискать мёртвых девок по могилам. Как называется игруха с помощью которой ты научился так виртуозно стрелять?

— Канадский боевой симулятор, — ответствовал лив, — Натовский тренажёр — захвачен вместе с базой под Адажи, помнишь, Соткен?

— Помню, — ответила кривушка, тыча в небо мечом — братом-близнецом йолиного клинка, — Жаль, что там не оказалось ядерной боеголовки — она бы сейчас нам весьма пригодилась.

Небесная дыра — сиреневая по рваным краям и алая в глубине — изрыгнула новое копошащееся облако воинственных небожителей.

— На этом наше преимущество закончилось, — констатировал сержант, — Сейчас они изменят тактику: бросятся врассыпную и попытаются добраться до нас.

— Твои бы слова да Богу в уши, — шипели мучимые жаждой кровососы, — Мы больше не можем ждать.

Новый отряд ангелов плотно сомкнул ряды, зависнув аккурат возле распахнутого космического лона.

Фараон Джет топнул ногой: крышка люка впечатала Скаидриса обратно в чрево танка.

— Идиоты, блять, — хохотнул сержант, меняя винтовочную обойму, — Скай, ну ты знаешь, что делать.

Залп и сумрачная радуга небес вновь покрылась обугленными перьями и кровавыми ошмётками, а дырка в космосе снова исторгла свежий отряд воинов Рая. Эти, однако, не торопились превратиться в пушечное мясо — ангелы прыснули в разные стороны, будто мотыли, спасающиеся от струи дихлофоса.

— Они тебя услышали, верзила, — Теофил Рух спрыгнул вниз: кривые ноги, обтянутые кожаным трико, по щиколотку погрузились в белый песчаник, — Невенка, пойдём ближе к Селести — Святая инквизиция должна держаться вместе, а я не подписывал приказа об увольнении сеньоры Лупастер. Ты с нами, mio cuore?

Соткен неуклюже плюхнулась на брюхо и сползла вниз, цепляясь за ржавые гусеницы «Леопарда». Невенка поймала кривушку и осторожно поставила на землю, будто большого плюшевого медвежонка.

— Ваш танец, Дети Ночи, — коренастая фигура Сехмет дрожала, изменяясь; фигуры вампиров рвались в чёрные клочья, и вот уже вихрь нетопырей взмыл вверх — облепил белые силуэты, что низверглись вниз со всех сторон.

Некоторое время мыши драли ангелов в воздухе — ожесточённо, подчистую. На головы бойцов сыпалась лишь килотонны перьев, измазанных кровавой требухой. Вурдалаки ревели, хлюпали, чавкали и плакали от счастья — так велик был их голод. Дохлые викинги нарушили строй, подняв щиты над головой Госпожи — мерзость с небес вмиг залепила морды нарисованных зверушек. Сехмет, приняв облик львицы, носилась по небу жёлтыми росчерками — в рыке прародительницы кровососов слышались нотки насыщения.

— Надо было покормить эту кошку перед битвой, — голос фараона Джета просыпался струйкой песка, — Сейчас они отожрутся и отвалятся, аки насосавшиеся клещи.

— Угу, — согласился Монакура: точными выстрелами сержант невозмутимо сокращал популяцию небожителей.

Йоля промолчала, лишь коротко рявкнула на скандинавов — стена щитов, измазанных ангельскими кишками, снова воздвиглась неодолимой преградой, защищая танк.

Спустя несколько ударов сердца так и случилось: кровососы, утолив жажду, немного пообмякли, приняв обычный облик, а врагов всё прибавлялось. Теперь уже чёрные фигуры вурдалаков, окружённые белым сиянием, тяжело падали вниз.

— Пойдём, может, полетаем — классикам поможем, — неуверенно предложила Флёр, и это была именно Флёр — огромная синяя «F», намалёванная на её косухе, не давала повода для сомнений.

— Похоже придётся, — без энтузиазма отозвалась Арманда — близняшка щеголяла оранжевой «А».

— Никто, блять, больше не летает! — Йолин голос напоминал волчий вой — взгляд жёлто-зелёных глаз устремился на крышу домика, где сияла маленькая Сигни, окружённая тремя лохматыми ведьмами.

— Ты нам поможешь, малышка?

Стройная женщина в облегающем алом платье присела на корточки возле девочки.

— Я посвечу вам, тётя Морри, но не более того, — шмыгнула носом просветлённая дочь ярла, — Пустота не убивает — Пустота создаёт.

— Да будет так, пробуждённая, — три кельтские богини в унисон поклонились маленькой девочке, — Добавь нам слегка света, и мы сами надерём эти курячьи жопы.

Сигни сложила губки трубочкой и слегка дунула вверх: небо ещё ярче расцвело радужными оттенками. Морриган поднялась на ноги и вскинула ладони к небесам. Просторные рукава сползли вниз, обнажив изящные руки, перевитые сложными узорами искусных татуировок. С кончиков чудовищно отросших ногтей сорвались жуткие клубящиеся сгустки, что вмиг растворились в пространстве, обратившись вязким туманом, окутавшим небесных воинов. Ангелы вязли в нём, словно мухи в густом киселе. Их белоснежные перья дымили, обугливаясь — осыпались вниз струйками пеплами; прямые мечи, искрящиеся небесно-голубым светом, тускнели; гордые лица искажались гримасами боли и стыда. Новый поток небожителей, извергнутый космическим влагалищем, ломая облысевшие крылья, покрытые мерзкой, синюшной кожицей, рухнул на песчаную косу, объятую седым маревом, словно ложка соли в густую пену кипящей похлёбки.

— Придержи их, Морри, — вперёд выступила рыжеволосая красавица в платье оттенков жухлой соломы, — Я приправлю нашу курочку.

Маха исполнила движение сеятеля, широко взмахнув рукой. Горсть семян слетела прочь с её руки, вмиг превратившись в сноп ядовито-зелёных искр, а те, в свою очередь, обратились сонмом изумрудных пичужек, что окутали дымящиеся фигуры ангелов, словно жадная плесень, пожирающая белёсую головку сыра. Чудовищные насекомые лезли в рты, забивали ноздри и уши, прогрызали глазные яблоки: поле битвы наполнилось криками боли и страданий.

— Эти твари напоминают пиранью с крыльями, — улыбнулась нагараджа Пиша, рассматривая павшую с небес птаху, и, разглядев, немедленно проглотила.

Рухнувшие на землю ангелы неуклюже поднимались на ноги, беспомощно хлопая ощипанными крыльями; потрёпанное небесное воинство смыкала плотные эльфийские шеренги — ощетинившись копьями, они ринулись в атаку на кучку злоодеев столпившихся возле танка.

— Полюбуйтесь на этих дятлов, — Монакура Пуу презрительно сплюнул сквозь зубы, — Реально долбоёбы: воюют по старинке, а современную тактику ратного дела постигать не желают.

Он глянул вперёд на упругую женскую задницу, обтянутую полоской ткани, что маячила в щелях меж сомкнутых щитов пятерых дохлых викингов.

— Эй вы, драконы моря, — возвысил голос сержант Волчьего Сквада, — И ты, Йоля, в смысле госпожа лейтенант, а ну-ка посторонитесь.

Громадный кулачище вновь впечатался в броню:

— Скай, продолжай хуярить из пушки, а ты, Хельги, займи место пулемётчика, и, сынок, вот тебе мой приказ: ты должен убивать одной пулей десяток этих бесполых пидоров, иначе означенный курятник неминуемо доберётся до танка, и нам, тащемта, реально пиздец, и никакое кунг-фу не поможет.

* * *

— Они гибнут, Микаэль...

Архистратиг не ответил — застыл, безмолвно внимая бойне, происходящей внизу. Архангелы устроились на вершине маяка — скрывались за прутьями ограды, напоминающей ржавый королевский венец.

— Мы погорячились, бросив в бой наших братьев, — снова подал голос Габриэль, — И недооценили Упуаут.

— Она грязно воюет, — хмуро отозвался Микаэль, — Я вызвал её на честный бой, но она воспользовалась этими сатанинскими уловками. Мы уже должны были победить...

— Но не победили... — Габриэль осторожно пригладил пёрышки друга, — Мы сыграем по её правилам — настало время призвать праведников.

— Видит Бог, я хотел справедливого поединка, — снова повторил Микаэль; в руках архангела блеснул золотой горн — он протянул его Габриэлю.

— Ты слишком добр к своим врагам, мой милосердный брат, — женские губки архангела плотно прихватили мундштук горна, — Надо было сразу так поступить.

Пространство, расцвеченное радужным сиянием, наполнилось протяжным трубным зовом. Шеренги ангелов, уничтожаемые взрывами и пулемётными очередями, дрогнули, остановились, попятились назад. Космическая дыра извергнула очередной белёсый сгусток и кельтская скверна окутала вновь подоспевшую порцию свежего мяса. Но едкого тумана не хватило на всех: десятки, сотни белых фигур сыпались, как из рога изобилия. Сине-алый портал и полуостров с маяком превратились в перевёрнутые песочные часы. Упавшие вниз не успевали подняться на ноги: их придавливало новыми телами — эта копошащаяся груда взрывалась снопами чёрного дыма и дымящиеся ошмётки разлетались, будоража морские волны — свинцовая вода покраснела от крови.

* * *

И вот орудийное дуло выплюнуло язычки пламени в последний раз, а пулемётный ствол ругнулся напоследок и тоже замолк. Люк под ногами фараона Джета пришёл в движение. Неупокоенный некоторое время сопротивлялся, но две пары рук — одна загорелая и мускулистая и вторая — бледная, покрытая татуировками — столкнули владыку с пьедестала. На хмурых щах, из недр танка, выбрались последний на Земле лив и скальд-попаданец.

— Боекомлект —ёк, — отрапортовал Скаидрис.

— Всё хорошее рано или поздно заканчивается,— кивнул ему Монакура Пуу.

— Пушки — это хорошо, — произнёс Хельги, — Но теперь мне просто необходимо ощутить капли дымящейся крови на своём лице.

Он поудобнее перехватил свой скандинавский меч и спрыгнул вниз.

— Здарова, конунг, — юноша отвесил крепкого леща мёртвому Туи, но ярл даже не пошевелился — пятеро викингов продолжали держать нерушимый строй щитов.

— Давай сюда, бро, — махнул он Скаидрису, — Мы всё ж — лучшие воины в Мидгарде.

Лив, вооружённый сапёрной лопаткой, присоединился к другу и его дохлым соплеменникам.

Белёсая груда тел, завалившая косу перед маяком, растянулась, расползлась: обугленные, перемазанные собственной кровью и сажей, небесные небожители поднялись на ноги и ринулись вперёд. Но это были не ангелы. Последние разомкнули шеренги, пропуская вперёд свои гротескные пародии. Те бросились в атаку, размахивая прямыми мечами, изогнутыми ятаганами и узкими кхопишами. Их бледную, прозрачную, как у червей, кожу, прикрывали жалкие лохмотья, пряча ярко выраженные половые признаки. Чудовища обеих полов имели крылья: не ангельские, орлиные, но кожистые, рваные, словно у нетопырей. Мутные бельма закрывали их глаза.

— Что это за чушь? — в хриплом женском голосе, искажённом чудовищным арийским акцентом, дребезжали нотки стальной истерики, — Я это, блять, одна вижу? Я — перекрытая в дрова старая наркоманка, серийная убийца и извращенка, вижу всё это одна, и, тем не менее, лишь единственная из вас всех способна признать: всё происходящее — нелепый сон, или образы посмертия. Скорее всего, мы все умерли, тогда, семь лет назад, а планетаЗемля исчезла, уничтоженная Апокалипсисом. И теперь мы, — кончик датcкого полуторника обвёл кучку нелепых персонажей возле «Леопарда» — пребываем во власти своих мыслеобразов, блуждая по закоулкам Бардо, или же видим всё это, будучи в Аду.

Кривушка растолкала впереди стоящих и, вцепившись в руку, затянутую в кожаную перчатку мечника, принялась трясти красноволосую женщину.

— Отвечай коварная рыжая сука, я знать желаю истину.

Йоля трепыхалась, словно тряпичная кукла, но калеку упорно не замечала.

— А тебе разве не всё равно, mio cuore? — Теофил Рух нежно, но цепко ухватил взбешённую мастера меча и скальпеля, — Не имеет значения, где мы находимся, но я так тебе скажу, любовь моя: сейчас мы собираемся заняться своим любимым делом—мы снова будем убивать, а разве в Аду ты можешь делать то, что нравится? Если мы все и померли семь лет назад, то сейчас наслаждаемся излюбленным занятием в самих райских кущах.

Кончик иглы кольнул кривушку чуть ниже спины; Арманда, приблизив к уху немки ужасающую акулью пасть доверительно произнесла:

— Сейчас всё наладится, страшненькая — ты уж извиняй, что в мышцу — это дабы не размазало перед боем, но зато двойная доза.

— А когда мы утолим жажду крови, — продолжал Его Преосвященство, отдирая Соткен от Госпожи лейтенанта, — К нам всем снизойдёт белый Иисус, и мы исполнимся благодати, постигнув Господа нашего... Так ведь, милая крестница?

Оба косых глаза с надеждой воззрились на полуобритую наголо дурочку.

— Свидетельствую,— кивнула головой Невенка, — Всё так и случится.

— Сомкнуть строй, — бархатный голос Йоли превратился в грозное рычание; нижняя челюсть вытянулась и отвисла, отягощённая отросшими волчьими клыками.

— Одну минутку, милая, — Монакура Пуу протиснулся вперёд; в надвигающуюся молчаливую толпу чудищ, слабо напоминающих ангелов, полетела пара противопехотных гранат.

— Теперь можно и в строй, — удовлетворённо произнёс сержант Волчьего Сквада.

* * *

— Это чё за уроды? — Трабл тыкал пальцем в собственное явленное пророчество, будто в экран телевизора, — Их же целую гору насыпало.

— Будет ещё, — хмуро кивнул головой Люцифер, — Это так называемые праведники — души христиан, мусульман, иудеев, стремившихся при жизни к своему Богу и после смерти обретшие заветный Рай.

— Ебать-колотить, они же просто чудовища, — Элис прикрыла ручкой нарисованный ротик.

— Нам надо спешить, — Кортни с тревогой следила за перемещениями огромного лохматого и голого по пояс мужчины, — Их всех сейчас убьют.

— Не сейчас, — грустно улыбнулся Князь, — И мы не можем прийти на помощь, пока не наступит критический момент: отбирать у Упуаут битву — всё равно, что попытаться забрать у волчицы её сосунка. Однако нам повезло — зрелище, что предстоит нам узреть — воистину потрясающе. Вы когда-нибудь видели, как сражаются и умирают боги?

* * *

— Может всё-таки съебём, мои ненаглядные? — руки Йоргена плотно обвили талии вампиресс-близняшек.

— Этот момент уже случался в моей жизни, — наморщил лоб скальд Хельги, — Мне предлагали так поступить в похожей ситуации, но эти слова произносил кто-то другой. Как это называется в вашем мире?

— Никакое это ни дежавю, бро, — усмехнулся Скаидрис, — И это тебе предлагал я: когда мы умирали в сосновом бору под пулями солдат бундесвера.

— Что общего у лохматого лива-некрофила и не менее лохматого германца с перекошенным ебалом, окромя означенных распущенных волос, — вопросил в пространство Монакура Пуу.

— Плоские шутки? — не угадала Йоля.

— А разве вы все вместе не играли мéтал? Не выступали в составе одной труппы? — не унимался попаданец.

— Группы,— поправила его Флёр, — Ты хотел спросить не играли ли мы в одной и той же банде?

— Угу,— обрадовался Хельги, — В банде? Играли? Да-нет?

— Большинство присутствующих персонажей, — Флёр отёрла рукавом слюни, сочащиеся из ужасной разверстой пасти, — До сего знаменательного момента никогда не встречались.

— Но, тем не менее, — согласилась Соткен, — Нам всем придётся умереть именно здесь и сейчас, и всё из-за этой рыжей суки — нашей так называемой Госпожи.

Кривушка последовала примеру вампирессы — утёрла слюни удовольствия, скопившиеся в уголках рта — двойная доза морфина, вмазанная в задницу, наконец-то накрыла, и накрыла основательно.

— Фрау права, — возразила Арманда, — Нам придётся драться — убежать некуда, — тигриные лапы обвели свинцовые воды вокруг, — К тому же здесь наша горячо любимая праправнучка. Мы же не бросим её тут умирать одну.

— Ты ошибаешься, зубастенькая, — сыпал песочком фараон Джет; неупокоенный приблизился к Флёр, с видимым восхищением разглядывая кривые акульи зубы, — Наши жизненные пути всегда соприкасались в прошлых воплощениях, а сейчас лабиринты кармы превратились в прямые лучи, что сошлись великой звездой в одной точке.

— Я уже не очень хочу драться, — вздохнула Сехмет, — Мы неплохо выпили и теперь пробивает на общение — я люблю тусовки; последние сто лет я провела в барах Амстердама — тамошняя публика перекрыта напостоянку: можно спокойненько от них испить, либо изменить облик, не беспокоясь о нарушении маскарада. Было бы клёво открыть сейчас бутылочку молодого нектара, — львиные глаза скосились в сторону маленькой Сигни, — Сесть всем в кружок, разложить большой костёр... Верно я говорю, Пиша? Наша Пиша — та ещё тусовщица... Пиша?

— Нету Пиши, — ответил один из вурдалаков свиты — представительный старикан с ярко-рыжими бакенбардами, весьма напоминающий лондонского кэбмена, — Ей отрубили голову.

— Этот? — указательный палец богини дрожал от негодования.

— Пишу не рубил, — заверил Его Преосвященство.

— Не, не он, — опроверг слова епископа извозчик, — Она обожралась, отбивая первую атаку — размякла, не успела удрать.

Внезапно Рыжий Туи издал хриплый гортанный вопль; рукоять скандинавского меча с треском врезалась в глаз нарисованному на его щите дракону. Четверо его соплеменников поддержали трескотню, затеянную конунгом— наступающих праведников и тех, кого не взяли на небо, разделяло расстояние в несколько шагов.

— Покрой себя славой, ярл, — разрешила Йоля.

— Погодите-ка, — Монакура Пуу с трудом втиснулся в люк «Леопарда», — Во всех армиях мира первыми в бой всегда идут сержанты. В атаку, Волчий Сквад!

Танк взревел и тронулся с места.

* * *

— Мы же вроде, как в Раю? — бледное чудовище подняло голову, всматриваясь незрячими глазами в лица собратьев, окружающих его.

— Верно, в Раю, — безмолвно отозвался сосед — его точная копия: лысый, прозрачный урод, вооружённый кривой железякой.

— А где же спокойствие? — вопросил первый, — Я уже был на войне: там и погиб с честью, да врагов немало положил; родину защищал от ереси нацистской натовской: верните меня в кущи райские: отдохновения хочу.

— Сейчас вернут, — сосед указал на нависшую над их головами гусеницу немецкого танка, — Смерти нет, Аллах Акбар, — его руки инстинктивно нажали воображаемую кнопку на жилетке, обвешанной взрывчаткой.

* * *

«Леопард» увяз в телах, будто в трясине: Пуу некоторое время вращал гусеницы, созерцая в бойницу создаваемый ими фарш, но развлечение это быстро наскучило деятельному сержанту: гигант извлёк из-под сидения заботливо припрятанный Диемако, а драгоценным бонусом к винтовке — сдвоенную обойму.

Люк со стуком откинулся в сторону: тишины уже не было. Хрипы умирающих, стоны раненных, треск костей и лязг стали — музыка для ушей воина. Но нет времени насладиться концертом: глаз опытного воина окинул поле битвы и моментально вырубил правильный расклад.

Упор на колено, приклад к щеке.

«Этого еблана».

Клинок, вознёсшийся над головой Соткен, так и не коснулся роскошного, чёрного с серебром каскада волос: чудовище, подобравшееся к кривушке сзади, заимело аккуратную дырочку во лбу и рухнуло навзничь.

«Этого пидора».

Изогнутый клинок, удар которого моментом раньше поверг Невенку на землю, выпал из рук монстра — окровавленная лысая голова зарылась в песок между разведённых ног девушки— та сидела, прижавшись спиной к гусеничному ходу «Леопарда». Выставленный вперёд полуторник изрядно подрагивал в её весьма мускулистых руках.

«Этих двух гандонов».

Короткая очередь полоснула по двум тварям, что упоённо, снова и снова втыкали мечи в грудь рыжебородого кэбмена, прижатого к передку танка. Вампир горестно шипел и клацал челюстями, но помирать не собирался.

«Этот не подохнет, однако, откинь он крышку люка немного позже — их небольшой отряд сократился бы на двух очаровательных дам».

Пристальный взгляд снайпера метался по ратному полю, словно луч лазерного прицела.

«Вот сука, чё творят...»

Ещё пара выстрелов: кривоногий горбун, рухнувший на одно колено под градом сыплющихся на него ударов, получил короткую передышку — атакующие его чудища осели комками рваной пены. Его Преосвященство отдыхал недолго: огромные, не меньше, чем у самого Монакуры, ступни снова затанцевали по белому песку — клинок епископа вращался со скорость лопастей спятившего вертолёта.

«Бля буду: Йоля права — я есмь Бодхисаттва, каких свет доселе не видывал: помогаю и спасаю не только живых существ...»

Ствол «Диемако» изверг новую порцию свинца: ангел — настоящий ангел, с перьями и без письки, небесный небожитель, что опёрся коленом на шею паромного машиниста и пытался воткнуть в глаз неупокоенного острие своего меча, повалился набок, словно куль с пшеном.

« ...Но и мёртвых».

Три выстрела. Троица рослых тварей, что порубили на куски хрупкую престарелую даму в глухом вечернем платье, попадала, словно колосья под серпом. Отрубленная голова упыря продолжала клацать окровавленными зубищами.

«Тащемта, Йоленька моя — баба головастая, с прекрасно развитым тактическим мышлением... К тому же хитрющая стерва...»

Три выстрела и трое тварей, что набросились на миниатюрную девчонку с намалёванной на спине оранжевой буквой "F", пали, но последний, сука, всё же успел воткнуть свой зазубренный палаш мадемуазельке прямо в обтянутую чёрной кожей косухи, точёную грудку. Та полоснула нахала по лицу когтистой лапой — мягко, быстро, совсем по-кошачьи и хам тут же лишился половины черепа. Подоспевший высокий тевтон ухватил торчащую рукоятку, и, бесцеремонно упёршись ногой в маленький бюст, сильно дёрнул оружие.

Нарисовалась ещё одна девица: точная копия «Ашки»: от уха до уха — акулья пасть, ощеренная четырьмя рядами кривых зубов, а на спине косухи корявыми мазками обозначена буква «F».

«Флёр», — вспомнил сержант; бро быстро запоминал имена, особенно женские, — «Ашку же зовут Арманда. Красотуленьки. Повезло эсэсовцу. Клёвая трёха».

Вампиресса вскинула ствол культового Ремингтона одиннадцать и выстрелила в рожи наседающих бледных тварей; плешивые головы тех разлетелись сочными кровавыми ошмётками, будто арбузы под кирзачом бухого узбекского бахчмена.

«Отлично всех расставила, умница Йоля... Мне здесь самое место — прикрою, обозначу фокус, расставлю акценты, обеспечу ассист...»

Стремительное движение справа он скорее почувствовал, чем увидел. Инстинкты тренированного диверсанта сработали чётко: Пуу развернулся, слегка отклонился и успел подставить под удар перегревшийся «Диемако». Клинок, излучающий голубое сияние, врезался в пластиковый приклад и застрял там. На Пуу в упор глядели ангельские очи: ненависть, ярость, страх и отчаяние смешались в них в произвольных пропорциях.

«Высоченный, сука», — подумал Пуу, — «Прям, как я».

Сержант дёрнул штурмовую винтовку на себя и саданул лбом в идеальный ангельский носик. Юшка брызнула, но не сразу — чело Бодхисаттвы осталось незамаранным.

«Высокий, красивый и тупой».

Райское создание продолжало тянуть на себя рукоятку меча, увязшего в пластике приклада. Пуу отпустил «Диемако». Выхватил из кобуры «Глок» и выстрелил в гордое ангельское чело. Затем спихнул осевшего небожителя прочь с брони и поднял свою винтовку.

«Почему мелкая так любит это пластиковое говно?» — сержант оглядел разбитый приклад, но образ Аглаи Бездны с её любимой пушкой в руках тотчас развеялся: на броню прыгнул ещё кто-то. Монакура приготовился пальнуть, но вовремя сдержался.

— Непорядочек, — заявил неупокоенный фараон Джет, поправляя покосившийся флагшток с изодранным штандартом.

— Где Йоля? — прохрипел сержант — в ожесточённом хаосе битвы, бушующей вокруг, он никак не мог уловить очертания знакомого чёрного мини, расшитого жёлтыми дохлыми рожицами.

— Там, — кивнул владыка и протянул вперёд окровавленный кончик гарпуна.

Монакура вгляделся в мутное, серое марево, истекающее от подножия маяка: шеренги призрачных воинов содрогались — серебряный вихрь метался по рядам обречённых, привнося в однообразную палитру шквал ярко-алых брызг.

— Словно миксер, взбивающий молочный коктейль, — ухмыльнулся барабанщик.

— С клубничкой, — оскалился безгубым ртом Джет.

— И добрая щепоть корицы, — Пуу указал на золотистые всполохи, сопровождающие смертельный ураган.

— Сехмет... Они всегда были вместе... — из уголка глаза, закрытых мутным бельмом, выкатилась скупая слезинка, —Мы всегда были вместе: и в жизни, и в смерти. Присматривай за штандартом, Бодхисаттва, — владыка указал на знамя с Большим Серым Волком и, строго взглянув на бывшего барабанщика, спрыгнул вниз.

Сопровождаемый верными машинистами, вооружёнными жуткими ржавыми железяками, напоминающие садовые ножницы, фараон бросился к стене щитов, что продолжала нерушимо стоять возле погрязших в кровавой каше гусениц «Леопарда».

Взгляд Монакура на миг поймал искажённое от напряжения лицо Скаидриса — лив вцепился в ремни щита, стоя в строю вместе с дохлыми скандинавскими пиратами.

Восторженное опьянение, вызванное первыми минутами боя, уходило, как и потусторонний мрак затмения, подсвеченный вневременным радужным сиянием — на песчаную косу обрушился шквальный ветер с Балтики, а небеса явили зловещий полумесяц кровавого солнца, что выглянул из-под чёрного диска. Медленно тлеющая гора трупов небесных воинов разгорелась ярким багрянцем и ноздри сержанта терзала едкая вонь палёных перьев. Вихри сажи взмывали вверх маленькими торнадо, и небесное воинство, упорно прущее на ржавый танк и кучку оборванцев, его окружающих, сменило цвет. Молочные лики ангелов, бледные рожи праведников, белые перья и прозрачная кожа — всё покрылось разводами копоти, превратив воинство Рая в серую, копошащуюся толпу.

— Пока передохну, — раздался над ухом низкий рокот: не голос, но рычание.

Пуу осторожно обернулся. Рядом с ним возвышалась грозная воительница: косички её гривы щекотали обнажённые плечи сержанта Волчьего Сквада. Кожаная, расшитая золотыми бляхами кираса, плотно обтягивала стройный торс, и под оливковой кожей перекатывались бугорки мускул. У женщины была голова льва-самца.

— Пусти ж таки моих детишек внутрь, — Сехмет постучала по люку «Леопарда» причудливо изогнутым клинком двуручного кхопиша, а жёлто-красные глаза льва обеспокоенно следили за алой полосой, пробивающейся из-под угольного диска.

Монакура немедленно откинул в сторону дверцу и в образовавшийся лаз немедленно устремились парочка потрёпанных вурдалаков — леди и джентльмен ожесточённо толкались и слегка дымили.

— Твои любимчики? — поинтересовался Пуу, — Загоняй остальных, хватит нам тут кебабов.

Сержант указал на гору разгорающихся трупов.

— Это все, кто остался — ответила ему женщина-лев, — Мы тоже несём потери. И устаём. Вот сейчас немного передохну и сменю Волка.

Сехмет тяжело опустилась на люк, захлопнувшийся за вампирами.

Пуу уставился вперёд — в пепельном мареве едва различались силуэты сражающихся.

— Мы будто бы противостоим призрачному киселю, — нахмурился он,— Это какая-то гротескная толчея в заколдованном сортире. Мерзостная фантасмагория. Где, блять, эпическая битва?

— Так это оно и есть, — усмехнулась восседающая на башне танка львица с телом человека, — Ты о царе Леониде, предводителе трёх сотен боевых пидарасов слышал? Конечно, слышал. Так вот: перед тобой, Бодхисаттва — реконструкция однозначно эпических и несомненно культовых Фермопил. В прекрасном северном антураже и под атмосферным мистическим налётом.

— Хм, — бывший барабанщик ожесточённо впился в бороду; толстые пальцы выудили из зарослей гигантскую, распухшую от крови вошь и раздавили несчастное насекомое, — Место для боя выбрано с умом — я не спорю: Йоля — прирождённый полководец. Но какова вероятность исхода сражения в нашу пользу? Или нам априори пиздец, как и тем лютым гомикам из Спарты?

Кривое лезвие кхопиша описало дугу вокруг маяка:

— Они должны кончится. Праведники. А мы обязаны уцелеть к этому моменту. Вся задумка старины Упуаута состоит именно в этом. Это ж, блять, чистилище в исполнении Великого Волка. Чистилище для них, — кончик жуткого клинка указал на рвущиеся в кровавые куски шеренги наседающих серых чудищ.

— Всё просто, Бодхисаттва. Этому миру быть. И никакой Апокалипсис не остановит неотвратимое вращение Великого Колеса. Вопрос в том, кем будет населён этот милый уголок, наполненный сладкими страстями Сансары? Этих несчастных тварей необходимо вернуть в мир явленный: коварный Иегова принудительно забрал все эти сущности в свой иллюзорный Рай — старику не терпелось воплотить в жизнь бредни своего пророка: головой поехавшего Ивана Богослова. «Откровение», несомненно — шедевр. Литературный. Но не более того. Ты сам то прикинь: какой, нахуй, красный дракон? Драконов — не бывает.

— Бывает, — заявил Монакура, — Я сам видел.

Он указал пальцем на крышу домика смотрителя:

— Вона он, красный дракон. Гримом кличут.

Пылающие звериные очи Сехмет скользнули по силуэтам ведьм, обступивших сияющую Сигни.

— Не будем о больном, Бодхисаттва: там Морриган, и эта сука поопаснее любого красного дракона. Однако ты правильно выбрал направление: твоя просветлённая интуиция всегда подсказывает тебе верный путь. Ты знаешь, что на самом деле никакая Йоля у тебя никогда не говорила в голове?

— Говорила, — нахмурился Монакура, — И даже кричала. От удовольствия. Так что не пизди, рыжая, я сам знаю, когда тётка со мной говорит безмолвно. У нас, типа, полное единение. Инь и янь. Болтик и гаечка.

— Ладно-ладно,— кончик красного языка скользнул по оскаленным жёлтым клыкам, — Не кипятись, Бодхисаттва, однако знаешь, зачем тут Пробуждённая?

— Светит, — пожал плечами сержант, — Я виноват перед этой девочкой: не так давно я её убил. А Йоля оживила.

— Всё было не так, глупенький, — женская рука, измазанная кровью ангелов и праведников, скользнула по заросшей рыжим волосом щеке барабанщика, — Но это уже не важно: Сигни здесь раздаёт билеты на карусель. Нереально весёлую карусель. Все, кто сейчас умирает от наших клинков, получат приглашение на будущий аттракцион. Чёртово колесо под сводами Пустоты. Умереть пред очами Пробуждённого — крайне положительная карма. Плюс ко всему этому, девчонка владеет парой трюков, что позволят нынешним свежепредставленным выбрать удачные тела для последующих воплощений.

— Звучит дико и заманчиво, — нахмурился Монакура.

— Тебе не нужен билет на этот балаган, — ухмыльнулась Сехмет, — Ты уже остановил колесо.

Монакура глупо хихикнул и вскинув к щеке приклад винтовки, прострелил голову белого ангела, пытающегося забраться на броню.

— Сука, — сержант поймал следующую цель, — А это, блять, кто? И чё енти куры сюда лезут так дерзко и напористо?

— Мы пустили дезинфу, — оскалилась Сехмет,— Что, если убить обручённого с Волком, то Упуаут немедленно сложит оружие. Лучшие из небесных воинов прямо сейчас пытаются это сделать. Ты только что разнёс мозги Самуилу — жутко важному хрену в иерархии слуг Иеговы.

— Чёрт с ним, с Самуилом, — усмехнулся сержант, — Однако ж получается, что Йоля в своих методах созидания нового мира идёт по стопам этого самого Иеговы.

— Никоим образом, ни подобием: ты заблуждаешься, Бодхисаттва, — согласилась Сехмет, — Те, кого сейчас мы выпиливаем — люди и сущности, обманутые Иеговой: они шли за своим, так называемым Творцом по собственной воле. А Упуаут и мы бесцеремонно их умертвляем вновь, после чего насильно, с помощью древних тайных практик переправляем в некие сферы — мягкий вариант потусторонней темницы — реабилитация для дураков — вполне себе исправимых, но весьма упёртых. Глупость — главный бич человечества. Лечится принудительно.

Монакура улыбнулся в усы и снова выстрелил.

Сехмет подошла к трупу, распростёртому на броне танка и носком золотой сандалии приподняла простреленную голову.

— Газадриэль, собственной персоной... — во взгляде жёлтых звериных очей, обращённому на лохматого гиганта, читалось глубокое восхищение, — Этот кровавый рассвет стал твоим последним подарком своим поклонникам... Ну вы, ребята, это — просто что-то, напрочь выпершее из ряда вон. У меня нет подходящих слов.

— Мы — Волчий Сквад, — гордо ответствовал сержант: близость львиноголовой богини мешала солдату целиться — его взгляд то и дело отрывался от прицела штурмовой винтовки, блуждая по изящным изгибам тела, затянутого в кожаную кирасу.

— А где остальные? — великим усилием воли Монакура оторвал взгляд от тела Сехмет и снова, заросшая жёстким рыжим с сединой волосом, щека прижалась к прикладу, — А где, мать его, весь ваш знаменитый пантеон? Где Гор и Осирис, где Сет и Анубис, где, в конце концов, все языческие боги Земли, которых подменял фальшивками коварный Яхве?

— Кто где... — Сехмет пожала безупречными ониксовыми плечами; по ложбинке меж её стиснутых корсетом доспеха грудей, скатилась пара тяжёлых капель пота, — Кто-то покинул мир явленный — перешёл в другие сферы бытия, а кто-то и вовсе умер от дряхлости и немощи — вы, люди, называете это старость.

— Как же они умерли? — Монакура жадно наблюдал за влагой, стремящейся к восхитительному бюсту, — Они же боги.

— И что с того? — жёлтые звериные глаза снисходительно прищурились, наблюдая за ледяным взглядом Бодхисаттвы, терзающим плотную кожу доспеха, — Любое существование — конечно: всех нас ждёт смерть — и богов и людей. Я не знаю, как умер Вотан или Анубис, Гермес или Фобос: когда бог чувствует приближение кончины, его прекрасные одежды обращаются грязными лохмотьями, а аромат божественного тела трансформируется в нестерпимую вонь. Обречённый удаляется прочь, чтобы встретить смерть наедине — лицом к лицу. Никто не знает, как умирают боги. Есть только одно исключение — наша гибель воистину прекрасна, если это случилось в бою. Тогда этот подвиг может узреть каждый.

Львиная голова взметнулась вверх — косички золотистой гривы хлестнули сержанта по лицу.

— Эй вы, пидарасы, — взгляд Сехмет обратился к вершине маяка, — Хватит прятаться за спинами своих рабов! Микаэль, никчёмный сын дятла и индюшки! Моё имя — Сехмет. Я — лев, я — кобра, я — палящий диск солнца, я — месть и я же кровь... Я вызываю тебя на смертный бой!

* * *

— Ты не обязан, милый, — Габриэль шагнул вперёд; его белая, сияющая рука нежно огладила шелковистые крылья Архистратига, а затем легла на мускулистое плечо друга, — Ты не обязан отвечать на вызов этого исчадия ада, самозванки, называющей себя богиней. Мы — творения нашего великого Отца и только он — есть единственный и истинный бог.

— Был, — хрипло ответил архангел и брезгливо дёрнул плечом, отбрасывая руку Габриэля, — Истинные боги не умирают, ибо никогда не рождаются.

Микаэль шагнул к краю башни — ржавые железные полосы ограждения расползлись в стороны с мучительным скрипом:

— Тот, кто гниёт на Престолах — мне не отец и здесь нет истинных богов, но есть лишь пустота...

Кончик сверкающего копья указал на крышу домика смотрителя, где мерцала всеми цветами радуги фигура маленькой девочки.

— И пустота исполнена высочайших проявлений.

Сияющая фигура архангела исчезла; Габриэль уставился себе под ноги, но там не оказалось ни одного пёрышка.

* * *

Серебряный торнадо, рассекающий серую толпу падших с неба, прекратился, лишь только белоснежные ступни архангела коснулись груды трупов, завалившей окровавленный песчаник. Размытый силуэт зверя, терзающий небожителей, метнулся прочь и вот высокая женщина с красными волосами уже стоит возле рваного штандарта с ликом Большого Волка.

— Он принял вызов! — в голосе Сехмет звучали нотки истинного удивления, — Ну что же — это поступок достойный военачальника. Приветствую тебя, предводитель.

Оголтелый натиск серых толп небесного воинства на горстку негодяев, вурдалаков и мертвецов, сгрудившихся возле ржавого танка, прекратился. Праведники и ангелы отступили, расползлись, низко пригибаясь пред сияющей фигурой Архистратига.

Тот не ответил на приветствие: небесные очи, изуродованные кровавыми гневными прожилками, неотрывно глядели на крышу домика смотрителя, где тесно стиснутая чёрными силуэтами кельтских ведьм, замерла маленькая Сигни.

— Он сломался.

Рука, затянутая в кожаную перчатку мечника, скользнула по лбу, вытирая пот, и длинный лоскут кожи повис на остром шипе. Из рваной раны тут же выбился клок жёсткой серой шерсти.

— Архангел пришёл умереть. Он уже отринул своего ложного Отца и теперь явился принять гибель пред ликом Пробуждённой. Не от доблести, а лишь затем, чтобы прикрыть свою трусливую задницу. Я права, Микаэль? Кстати, ты не хочешь рассказать всем нам правду о низвержении Люцифера с небес?

— Не хочу, — отрезал Архангел и шагнул вперёд, крутанув в руках копьё.

— Будь по твоему, Микаэль, — Йоля отжала мокрые от крови волосы и связала те на затылке в тугой пучок, — Ты получишь избавление, но знай — смерть твоя будет долгой и мучительной. Сначала я отрежу тебе крылья. Готовься к страданию.

Стройные ноги, покрытые драными прорехами с торчащей наружу звериной шерстью, шагнули к краю брони «Леопарда».

Оливковая рука ухватила клочок меха, что выбился из глубокой раны на женском плече. Сехмет притянул к себе красноволосую женщину и внезапно впилась ей в губы страстным поцелуем.

— Он мой.

Пара горящих волчьих глаз уставилась в томные кошачьи очи. Йоля недоверчиво склонила к плечу голову.

— Ты это серьёзно, сучка?

— Лучшего момента не будет, — львица оскалилась пугающие жёлтые клыки, — Но я не струсила, просто устала от жизни.

— Что за нахуй здесь творится? — поинтересовался Монакура Пуу, — Пахнет драмой.

— Богиня решила погибнуть в бою, тупой старый верзила, — Невенка Оскаала требовательно протягивала руку снизу, ожидая.

— Уважай старость, сопля, — огромная лапа сержанта, игнорируя девичью кисть, сжала ладонь епископа и Его Преосвященство взлетел на борт танка, а за ним, будто надувной шарик за Пятачком, устремилась кривушка — растрёпанная, с ног до головы перемазанная ангельской праведной кровью.

— Может не надо, мама?

Близняшки «А» и «Ф», сопровождаемые стройным блондином, опасливо приблизились к Сехмет. У всех троих, в общем и целом, насчитывалось всего четыре руки, пять ног и три женские груди.

— Берегите себя, дети мои и приглядите за братьями меньшими.

Львиноголовая постучала каблучком по броне, царапаемую изнутри уцелевшими парой уцелевших кровососов — Дети Ночи чуяли трагическую развязку.

— Идите ко мне, обнимемся, приблуды.

И она заключила троицу в тесные объятия.

Микаэль тяжело вздохнул, наблюдая за трогательными прощаниями на борту «Леопарда» и махнул своим прихвостням. Ангелы и праведники принялись скидывать трупы в морскую воду, расчищая место для поединка.

Со стороны негодяев им помогали машинисты Джета — сам Владыка стоял рядом с ярлом Туи, намертво вцепившемся в свой щит с нарисованным петухом.

— Эй щенки, — крикнул в сторону строя викингов Монакура, — Идите сюда: передохнём, посмотрим, как умирают боги и архангелы.

Щенки молчали.

— Скай, Хельги, — упорствовал сержант, — Это команда! Ко мне, блять! Живо!

Ярл Туи поднёс к щиту кулак, сжимающий рукоять скандинавского меча. Навершие с треском впечаталось в дерево. Восставшие мертвецы присоединились к предводителю — ударили своим клинками. Потом медленно расступились и две юношеские фигуры — долговязый и коротышка, лишившись опоры, осели на песчаник, пропитанный кровью.

— Ёбаныврот, — лицо Монакуры Пуу потемнело, правое веко дрогнуло, — Щенки... Вы всё же бросили своего сержанта и отправились в свою долбаную Вальхаллу...

— Не совсем так, — рядом с павшими бойцами Волчьего Сквада проявились три фигуры — тёмные, словно сотканные из мрака.

— Герои саг, ровно как и сами древние сказания, давно вышли из моды: скамьи Вальгаллы опустели, а пиршественные столы покрыты вековым слоем пыли. Однако существует некое место, вполне достойное столь славных воителей. Мы заберём этих павших героев под курганы Ши, и там, в подземном мире Сида, они обретут новые воплощения.

— Кем станут мои мальчики? — прогнусавил сержант.

— У меня всегда был всего лишь один спутник, носящий три имени, — вперёд выступила миниатюрная брюнетка в чёрном платье, отороченным вороньими перьями, — Пора исправить это досадное недоразумение. Они станут Сильным Ветром и Холодом.

Бадб внимательно оглядела тощего верзилу.

— Однако же место Высокого Тростника остаётся вакантным. Что скажешь, красавчик? Не желаешь ли присоединиться к своим друзьям?

Монакура бросил быстрый жадный взгляд на женские бёдра, плечи и груди, призывно выглядывающие из прорех на ветхой ткани ведьминских нарядов, но скорбь взяла своё: гигант присел возле распростёртых тел товарищей.

— Не в этой жизни, милая.

— Как скажешь, Бодхисаттва, — тела кельтских богинь растаяли в воздухе и троица обратилась исполинскими вóронами.

— Тогда пригляди за нашим маленьким сокровищем, а мы позаботимся о твоих друзьях.

Грим, огромный как скала, сжал свои драконьи лапы на предплечьях сержанта и легко поднял того в воздух. Ворониха, чьё оперение отливало алым, подхватила Хельги, а та, чьи крылья блестели бронзой вцепилась в Скаидриса.

— Спасибо за службу, бойцы, — через мгновение Монакура Пуу уже стоял возле Сигни.

— Только ваш ум — вечен, — промолвила дочь ярла.

— Прощай, Вепвавет, я буду скучать по тебе, — каркнул Грим и все трое исчезли в рваных свинцовых облаках.

Архангел Михаил, стоя посреди расчищенного от трупов круга, нетерпеливо взмахнул сияющим копьём и расправил белоснежные крылья.

— Так и стой, индюк, сейчас я исполню желание старины Упуаут: слегка подрежу твою гордость, — золотые сандалии Сехмет погрузились в мокрый бурый песок прибрежной косы; приставными шагами, грациозно покачивая бёдрами, словно танцуя, львиноголовая богиня приближалась к противнику.

Внезапно серое небо озарила вспышка и над мутными от крови водами моря повисла полая световая труба. Оттуда, словно чёрт из табакерки, вывалился громадный негр в изодранной рясе, преследуемый стаей бездомных собак. Твари, самая малая из которых достигала размера пещерного гризли, оголтело кидались на монаха, но довольствовались лишь обрывками его одежды: отче неуловимо быстро уворачивался от всех атак.

Негр шлёпнулся в бушующие воды моря, поднялся на ноги и остался стоять, а чудовищные псы исчезли, поглощённые яростными волнами.

Чернокожий перекрестился и побрёл к берегу.

— Господи помилуй, — Его Преосвященство, польский епископ и глава инквизиции пал на колени, и уткнулся мордой в лужи крови на песке, — Ты явил себя, Спаситель!

— Mio cuore и ты, доченька, — Теофил Рух крепко ухватил Невенку и Соткен за руки, — Спешим под Божьи очи, мои девочки: встретим и поклонимся нашему Спасителю.

Он потащил обеих в багровую воду, однако тётки упёрлись у края разъярённого моря. Горбун отпустил их ладони и бросился вперёд: его чудовищно громадные ступни загрохотали по волнам, словно по дощатому настилу. Он спешил вперёд — к сияющей фигуре в белом, неторопливо идущей средь разразившегося шторма. Однако, по мере того, как облик высокого стройного мужчины с длинными волосами и шелковистой бородкой трансформировался в образ громадного негра в изодранной сутане, кривые ноги горбуна всё больше замедлялись, заплетались. Вскоре его непомерные ступни исчезли в ржавых барашках прибойных волн, и епископ камнем пошёл ко дну.

Соткен и Невенка всплеснули руками и отчаянно бросились в море — спасать любимого и крестника. Гривы их распущенных волос обратились в две каракатицы — фиолетовую и чёрную с серебром — что упорно сражались со стихией.

Гигантские неупокоенные волки — мёртвые дети Упуаут, что рассекали воду вокруг громадного эфиопа, подобно стае голодных акул, и коих означенный нигер время от времени прикладывал исполинским, размером с арбуз, кулачищем, учуяли лёгкую добычу и поспешили к месту погружения Его Преосвященства, навстречу кривушке и дурочке.

— Не позволяй призрачным иллюзиям и тревожащим эмоциям взять верх над твоей истинно крепкой верой, сын мой.

С этими словами эфиоп нагнулся и сунул руку в воду. Пошарив там, словно в старом пыльном мешке, он выпрямился: толстые пальцы сжимали кудрявую шевелюру горбуна. Другой конечностью он сграбастал обеих женщин, беспомощно барахтающихся возле его ступней, что твёрдо стояли среди перекатывающихся волн.

— Познакомься, Йонас: это твои апостолы и оракул, — крикнула ему с берега Йоля, — С ними придётся немного повозиться, ибо первый жрёт людей, вторая ширяется, а третья и вовсе дура. Но, в общем и целом, потенциал этих уродцев весьма впечатляет; обещаю: ты не будешь разочарован. Мои пёсики станут вам охраной, дабы вас, как первых христиан, не драли львами и медведями. Ты же найдёшь способ подружиться с ними, раз ты весь такой из себя Иисус? Теперь валите прочь отсюда, да поскорее.

— И я был рад повидаться, Госпожа, — пробасил Йонас, — Спасибо за заботу, и хорошего тебе дня.

После чего почтительно поклонился, развернулся и, бережно прижимая к необъятной груди двух калек и девчонку, неторопливо удалился прочь в бушующее море.

Удивлённый Микаэль оторопело уставился на монаха, и кхопиш Сехмет взвился в воздух.

— Одно крылышко мне, — крикнула Йоля, наблюдая, как прекрасные обрубки взмывают в небеса, а белоснежные перья расцветают радужным светом, блестя в сиянии маленькой Сигни.

После чего взвилась в воздух и, оказавшись у отверстия лазурного тоннеля, всадила крепкую оплеуху растрёпанной девчонке, что лезла наружу, сжимая в руке человеческий череп. Девку сопровождали зловещие фигуры в коричневых рясах. Та кувырнулась назад, увлекая за собой дохлых монахов, а женщина с красными волосами плюнула в отверстие, и то оплыло, будто свеча, надёжно запечатав выход.

— Полетай ещё немного, моя хорошая, и береги себя, — Йоля помахала рукой вслед своему махири, что уносился вверх тормашками в неведомые ебеня, — Ты и твой приёмный папка — последняя надежда этого грёбаного мира. Хик!

Мерцающий луч взорвался миллиардами осколков и пропал.

— Мелкая! — возопил сержант и сиганул с крыши, но призрачная мембрана остановила его крепко и непреклонно.

Монакура тяжело осел возле ног Пробуждённой, прижимая ладони ко лбу.

— Ты слышал, что сказал Великий Волк? — поинтересовалась дочь ярла, — Так вот сиди себе тихонечко и не рыпайся, Бодхисаттва.

— Что за нахуй здесь творится?

Раздавшийся голос голосом и вовсе не был: так трубит стадо слонов, обезумевших от жажды или молит о пощаде приговорённый к расстрелу духовой оркестр.

— Микаэль, ты отрёкся и наказание последует немедленно: ты низложен и примешь очищающую мучительную смерть. Как и все грешники, что собрались здесь, связанные путами мерзкого заговора.

Многострадальное балтийской небо вновь треснуло глубокой раной6 из ослепительно сияющей дыры выкатилось что-то огромное, круглое и глазастое а за ним из прорехи вырвались бесформенные пылающие силуэты. А потом на узкой песчаной косе, что хищным серпом врезалась в тело северного моря наступил Хаос.

* * *

— Это, блять чё такое? Натуральный всепиздец!

Бородатые отшельники тыкали в раскрытый гримуар грязными пальцами и трясли Люцифера, будто тряпичную куклу, однако лукавый и сам лишился дара речи, лишь безмолвно наблюдал, как из очередной дыры в небе выкатываются и пылают, пылают и выкатываются неведомые чудища.

— Апокалипсис сегодня, — шмыгнула носом нарисованная актриса.

— Рагнарёк, гибель богов, — вздохнула фигура с лицом, скрытым чёрным капюшоном.

— Конец времён, смерть и возрождение Великого Маниту, — потупила взор Ютта Аулин.

— Отставить панику, — Повелитель преисподней пытался взять себя в руки, но это давалось ему с трудом — сатир визжал от боли в стиснувших его голову пальцах, — Такого поворота не ожидал даже я.

Раскрытые страницы гримуара сверкали ослепительными вспышками, ровно как экран современного монитора, передающий картинку с места взрыва ядерной боеголовки.

— Это Метатрон и те сущности, кого мы называем серафимы, херувимы, престолы и начала. Трудноуправляемые сгустки бешеной энергии, жутко обделённые интеллектом и, соответственно, самой способностью логически рассуждать. Они навроде цепных псов: кто кинул кость, тот и хозяин. Не думал, что они вмешаются. Итак, дамы и господа, стратегическая ситуация кардинально изменилась. Тащемта, теперь нам стоит вмешаться и сделать это нужно немедленно. Итак, в силу вступает план «Б». Механики! Готовьте тамлиеров.

— Есть, сэр! — Трабл и ДайПатрон прекратили пыриться в монитор гримуара и вытянулись по струнке, после чего поспешили исполнить приказ.

Вскоре послышался звон гаечных ключей, скрип и стук собираемых механизмов, и через несколько минут пред Князем мира сего уже стояли два «Свордса», блестя свежей смазкой и мигая разноцветными лампочками. У первого робота на борту красовалась надпись «Courtney», выполненная в стиле минималистического граффити, второй же щеголял вычурной готической вязью, в которой с трудом угадывались буквы, складывающиеся в короткое «Alice».

— Значицца так, — объявил Люцифер, — Ютта и Элис остаются здесь: контролировать Рой и присматривать за милым Абадонной: уверен, этот замшелый кусок скалы что-то задумал: в сложившейся ситуации он, скорее всего, попытается вырваться наружу. Мы же с Кортни и её самопровозглашёнными Иоаннами придём на помощь Упуаут, и Апокалипсис закончится так, как это записано в вашем Новом Откровении.

Палец с безупречным маникюром указал на сверкающие вспышками страницы раскрытого гримуара.

— Постой, постой, Владыка Ада, — смуглое лицо Ютты побледнело, а щёки залил яркий румянец — бутоны роз пали на снег, — Я не могу остаться здесь, в опостылевшем Кладезе Бездны, я должна встретиться с Монакурой.

Люцифер поднял на женщину глаза, полные сострадания и тяжело вздохнул:

— Я всё прекрасно понимаю, Ютта: любовь — это не шутка, я и сам, блять, не шучу... Однако не стоит тревожить Бодхисаттву: вы двое способны разжечь такое пламя страсти, что спалит вас обоих и пепла не останется.

— Я уже на костре! — воскликнула Ютта Аулин, — Ты что не видишь, нечистый: я вся горю, я вся во вкусе...

— Обуздай свои желания, скво, — повысил голос Князь, — К тому же ты слегка зажралась: у тебя есть два прекрасных мужчины; просто заставь их помыться и побриться. Из клошар они превратятся в обаятельных самцов, что станут тебе отличной парой.

— Трёхой, — поправила Элис.

— 696, — похабно подмигнул Сатана женщине-индейцу.

Ютта устало и очень нежно уставилась на двух отощавших дедов: так смотрит жена на нежно любимого и вконец остопиздевшего супруга.

Князь перехватил женский взгляд; его левая рука метнулась вперёд и ухватила бороду ДайПатрона. В правой мелькнула серебряный росчерк — мгновение и голова рогатого сатира уже двигалась к рукоятке, пряча в лоно трости узкий клинок изящной шпаги. Люцифер отбросил в сторону пучок курчавых свалявшихся волос. ДайПатрон зажал подбородок обеими руками и отступил.

— Вот полюбуйтесь, — Князь щёлкнул пальцами и напротив отшельника, прямо в воздухе появился вытянутый овал сверкающего зеркала.

Трость повелительно стукнула опозоренного бойца по предплечью и ДайПатрон опустил руки и уставился на своё отражение.

— Руби, дьявол, — Трабл вытянул вперёд мосластую шею и Люцифер вновь взмахнул клинком.

Пророк улыбнулся зазеркальному Горе — тот, вмиг помолодевший лет на сорок, одобрительно кивнул.

Взгляд Ютты скользнул по квадратным подбородкам бывших диверсантов, по выпирающим рёбрам и впалым брюхам и в женских томных очах вспыхнули искорки вожделения.

— Может ты и правлукавый: пожар любви не для меня — эти двое русских мне по душе — я останусь здесь и присмотрю за Роем и Абадонной.

— Вот и прекрасно, — кивнул Люцифер, — Все готовы? Тогда в путь!

Бывшая королева апокалиптической саранчи, а ныне отставной полковник канувшей в лету американской армии — женщина-индеец; два робота, первый — известный писатель-извращенец и, по-совместительству, знаменитый серийный убийца; второй — нарисованная на холсте девочка-актриса; два отставных диверсанта, напоминающих опальных гладиаторов — все недоуменно уставились на Отца лжи.

Князь манерно изогнул бровки:

— Луч Упуаут, он же путь полого бамбука, несомненно хорош, но, к сожалению, весьма архаичен. Моя маленькая проказница заимствовала его из одной древней тибетской практики. Мой же телепорт остаётся действительно моим личным изобретением: в этом мире, как и во многих других, не существует более быстрого и удобного способа перемещения тела и сознания.

Люцифер взмахнул рукой — на каменном полу расцвела огненная звезда пентаграммы.

— Прошу вас, — Владыка Преисподней посторонился, приглашая спутников вперёд.

Трабл и ДайПатрон переглянулись и не сдвинулись с места.

Маленькая Кортни растолкала двух замешкавшихся дедов и, жужжа и пощёлкивая, въехала в костерок.

И исчезла.

Люцифер дунул на двух отшельников — те немедленно потеряли равновесие и грохнулись на сатанинский знак.

И тоже пропали.

— Приглядывайте тут, — Князь погрозил пальчиком Элис и Ютте Аулин; запахнул плащ и вступил в пылающие перекрещённые лучи пятиконечной звезды.

* * *

ДайПатрон щедро блеванул на белый песок и, встав с дрожащих колен, вцепился грязными пальцами в рукав зелёного охотничьего камзола Князя:

— Ув! Это было круто! Чёрный тоннель, набитый бесами, демонами и всякой адской жутью! Когда я был маленький, меня водили на аттракцион, а тот назывался «Пещера Ужасов». Смысл мистерии прост: тебя сажают в вагонетку и та тащится по шахте, набитой всякой стрёмной мерзостью. Подразумевается, что в конце путешествия ты — маленький мальчик с заплаканными глазами в обоссаных от страха штанишках — несомненно счастлив.

Но его никто не слушал: все смотрели вперёд: на объятую пламенем песчаную косу, что хищным серпом вонзалась в тело северного моря.

ДайПатрон осёкся и уставился на гигантский пожар, бушующий посреди взбешённой водной стихии. Зрелище завораживало.

По обе стороны от почерневшего башенного венца зависли два мутных диска: мертвенно-бледная Луна соединялась с кровавым Солнцем радужной дугой.

Атеист облизнул пересохшие губы и продолжил восторгаться:

— Реальность всегда круче любых видений: то, что мы видели на страницах гримуара — просто трансляция. Это как клип — не ровня живому концерту.

Он с наслаждением вдохнул воздух:

— Запах войны: дым и кровь — я так скучал по тебе.

— То что ты видишь сейчас, — хмуро прошептал Люцифер, — Не имеет к реальности никакого отношения, за исключением одного.

Изящный палец, увенчанный хищным ногтем, указал на фиолетовое небо, искрящееся серебряными прожилками; на призрачный семицвет, соединяющий светила.

— Сама Ирида возвещает присутствие Пробуждённой.

Кортни блеснула лампочками — взгляд роботессы наполнила грусть:

— Я всё ж таки рыцарь, и только потом женщина. Я понимаю толк в сражениях.

Ствол крупнокалиберного пулемёта указал на яркие огненные вспышки, обращающие песок отели в расплавленную лаву.

— Мы не сможем пробиться на выручку: эти огненные диски расплавят даже мой совершенный корпус. Боюсь мы опоздали. Бедный Монакура...

Стальная головёнка Свордса подтолкнула локоть Князя:

— Я очень сожалею о твоей возлюбленной.

Люцифер сморгнул предательскую слезу и шепнул:

— Бодхисаттва жив, он под куполом Сигни, и, даже если солнце рухнет на эту проклятую планету, на нём не останется ни царапинки. Но Упуаут…

Он вновь смолк и отвернулся от спутников.

Трабл осторожно коснулся бархатного отворота камзола.

— Мы не может её спасти, но можем отомстить. Герои всех времён всегда принимали огонь на себя. Сержант бы одобрил: мы удивим этого Лохотрона.

— Метатрона, — поправил ДайПатрон.

— Неважно, — отмахнулся Горе, — Я прав, Кортни?

— Молот Тора, — кивнула роботесса, — Я семь лет работала над его модернизацией. Никто из небожителей не спасётся: ни ангелы ни архангелы, ни серафимы ни херувимы, ни престолы, ни начала. Лягут все. Что скажешь, Владыка?

— Никто и ничто не может навредить Пустоте, — шепнул в ответ Люцифер, — А Упуаут не проиграет ни одного сражения в своей жизни.

— Тогда позволь, я надеру задницу этим опизденевшим колёсам с глазами.

Кортни жеманно раздвинула створки брони на передней панели. Из недр робота выдвинулась металлическая рука в кожаной ковбойской перчатке; конечность сжимала рукоятку чудовищного револьвера то был классический пятисотый Магнум от бренда «Смит энд Вессон».

— Клёвая стилизация? — поинтересовалась она у недоумевающего Люцифера, — Я же американка. Не переживай, Сатана: достаточно одного выстрела из этой малышки чтобы разнести к хуям собачьим всю эту отмель.

— Никто не выживет, — синие глаза Трабла сверкали словно мокрый лёд, — Спасибо за службу сержант: помни — твой ум вечен и несокрушим.

— Стреляй, Корти, — в руках Люцифера появилась старомодная шляпа с пером; князь прикрыл убором благородный лоб и надвинул поля на самые глаза.

Палец нажал на спусковой крючок: грохот раздавшегося выстрела заглушил шум сражения на пылающей косе.

Спустя мгновение гордая глава башни, увенчанная железной короной, дрогнула и колосс обрушился, подняв тучу пыли. Та неторопливо соткалась в подобие гриба — с остроконечной шапкой и на длинной тонкой ножке.

— Psilocybe semilanceata, — грустно усмехнулся Князь,— Стилизация?

— Ага, — важно кивнула раскрасневшаяся от удовольствия роботесса.

Эпилог

— Очнись, Йотун, — маленькая детская ладонь легла на мускулистое плечо, засыпанное светлыми косами, — К тебе пришли твои друзья и с ними чудо на колёсиках. У меня сохранился твой подарок.

Рукоятка армейского ножа сильно ткнула в ребро гиганта:

— Он нам понадобится — теперь это наше единственное оружие.

Кортни и два странных деда, сопровождающих роботессу, саркастически хихикнули.

— Товарищ сержант: рядовой Трабл и рядовой ДайПатрон прибыли в ваше распоряжение. И с нами представители союзной армии НАТО — Джек Кэролл, гениальный писатель-маньяк, он же Кортни — истинная убийца Курта.

— Hello, Russian giant, — мелодично пропела Свордс, — Мы всё же встретились вновь.

Монакура Пуу медленно поднял лохматую голову. Холодный лёд в уголках глаз растаял, обратившись скупой слезинкой.

— Почему так долго? — спросил он.

— Извиняй, бро, — ответил Трабл, крепко сжимая в объятиях обмякшую тушу великана, — Раньше никак не получалось.

— Мы с нашими американскими коллегами, — затараторил ДайПатрон, — Семь лет сдерживаем орды библейских чудовищ, желающих поработить и мучить всё человечество.

— Нету уж никакого человечества, — проронил сержант, — Но вы всё же молодцы — хвалю и выношу вам боевую благодарность.

— Разрешите извлечь тела ваших боевых товарищей, коих мы убили, дабы те не просрали баттл и не попали в полон к ворогу, и похоронить их с геройскими почестями?

— Пойдёмте, бойцы, — бывший барабанщик тяжело поднялся на ноги.

— Я помогу вам, — вызвалась Кортни, — Но прежде, товарищ сержант, извольте ответить на один пустяковый, но очень важный для меня вопрос: вы не встречали здесь Сиддхартху?

— Кого? — лохматые брови гиганта взметнулись вверх, — Это один из упырей Сехмет? Так они все полегли — все до единого, а двое, коих заперли в танке, — взгляд синих глаз указал на гигантскую груду расплавленного железа, — Обратились в кебаб.

— Нет, — согласилась Кортни, — Это не упырь: Сиддхартха — индийский принц. Владыка Ада уверял, что он находится здесь. Мне необходимо с ним встретиться.

— Не было здесь никаких индийских принцев, — склонил голову сержант, — Лишь две сумасбродные египетские богини, чернокожий Иисус, апгрейденные вампиры, викинги-попаданцы, оголтелые ангелы и мёртвый фараон.

— Я и сейчас здесь, — раздался шелестящий голос.

Все резко развернулись.

Створки брони роботессы разъехались в разные стороны, и рука в ковбойской перчатке нацелила пятьсот пятый Магнум в грудь неестественно вывернутой фигуре, что тащилась прямиком к развалинам домика строителя.

— Джет, Владыка Верхнего и Нижнего Египта, — представил вновь прибывшего Монакура, — Как ты выжил, бро, в этой мясорубке?

— А я и не выжил, — грустно ответил фараон, — В момент своей смерти я осознал, что мой старый друг Упуаут меня обманывал: никакой я не консервант; я мёртв уже три тысячи лет. А раз я мёртв, то умереть повторно не могу. Вот я и не умер.

— А твои телохранители?

— Сдаётся мне — не посетило их подобное откровение; все шестеро пали, защищая своего господина.

— Ты не этого Сиддхартху ищешь, милая? — поинтересовался Монакура у роботессы.

— Нет, — брезгливо скривилась Кортни, — Я ищу того, кто излучал радужное сияние во время всего этого чудовищного бедлама.

— Маленькая, — стальная башенка роботессы повернулась к Сигни, — Ты не видела кто здесь лучился семицветом?

— Мы, — гордо ответила девочка и взяла Монакуру за руку, — Мы лучились. Теперь мы с ним главные. Пойдёшь к нам в отряд, волшебная колесница?

Башенка склонилась набок; лампочки Кортни мерцали истинным пониманием:

— Конечно пойду, Пробуждённая.

— Тогда, — сухо кашлянул Джет, — Давайте найдём и предадим земле тело нашей Госпожи.

Монакура Пуу кивнул и отряд двинулся по истерзанной песчаной косе, заваленной серыми каменными глыбами и грудами седого пепла.

— Кто- нибудь здесь есть? Кто-нибудь меня слышит?

Голос доносился из-под кучи закопчённых обломков, бывших некогда гордой башней маяка.

— Сехмет! Старая ты карга! — дрожащий голос выдал мёртвого фараона: Джет несказанно обрадовался, — Почему ты валяешься в этой помойке? Неужели ты не можешь освободится от пары каменюк, придавивших твою толстую жопу?

— Никак не могу, Владыка, — ответил голос из-под обломков, — В этой жестокой сечи я растратила все свои силы; к тому же я здесь не одна. Так что вытаскивай меня отсюда, дохляк.

Джет порывисто вцепился в край камня; ему на помощь поспел Монакура, а Трабл и ДайПатрон ухватились с другой стороны.

— Раз-два-три, — хрипел Монакура.

Тщетно: упрямый кусок и не думал поддаваться.

— Мужчины, — произнесла роботесса, — Как я уже упоминала, прошедшие постапокалиптические годы я посвятила разработке и созданию нового оружия. Но не только оружия. Некоторые мои изобретения воистину гениальны и незаменимы вот в таких безвыходных ситуациях. Разойдитесь, немощи.

Фараон и диверсанты послушно расступились.

На этот раз из бронированных створок на груди роботессы показалось нечто, напоминающее слуховую трубку викторианской эпохи.

— Я назвала его Гравитас, — объявила Кортни.

Рожок издал мерзостный треск. Огромный обломок дрогнул и приподнялся в воздух.

— Теперь блинчики, — хихикнула Кортни.

Камень сорвался с места и с бешеной скоростью запрыгал по морским волнам.

— Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, — считала маленькая Сигни и хлопала в ладоши.

Под завалом обнаружились два обнимающихся тела. Странная женщина крепко сжимала в объятиях высокого блондина.

— Где Госпожа? — спросил Джет упавшим голосом и вяло протянул руку.

Женщина тяжело вздохнула и поднялась на ноги.

— Зачем ты тискаешься с этим фашистом? — поинтересовался Монакура Пуу.

— Я прикрыла его собственным телом: родная кровь как-никак.

— А что с тобой случилось, тётя? — Трабл и ДайПатрон обступили смуглую женщину и во все глаза разглядывали ту.

— Ну, я сражалась, а потом, когда наступил вот этот самый всепиздец, схватила в охапку этого дурака, что оказался рядом, крепко обняла, и закатилась под громадный обломок рухнувшего маяка. Потом нас засыпало.

— Мы не об этом, — диверсанты таращились на львиный хвост, торчащий из женской задницы.

Кроме означенной конечности, левое ухо и правая рука богини не были человеческими — это было львиное ухо и львиная лапа.

— А это... — отмахнулась Сехмет, — В момент трансформации облика меня крепко приложило по голове камушком...

— Ашка? Эфка? — Монакура Пуу вопросительно уставился на блондина.

Йорген отрицательно покачал головой и потупил взор.

— Больше никто не выжил, Бодхисаттва, — львиная лапа легла на его плечо, — Пойдёмте, я покажу, где искать тело Госпожи.

Она подвела всех к покарёжанному железному ограждению — оплавленному венцу маяка:

— Здесь Упуаут сражалась с Метатроном: обоих придавило этим гордым обручем. Истинно королевская смерть.

Монакура Пуу вопросительно взглянул на Кортни. Вновь выдвинулся Гравитас. Железяки и огромные каменные глыбы поднимались в воздух, словно пёрышки и легко отбрасывались прочь. Наконец под слоем сажи, среди россыпи мелких обломковчто-то тускло блеснуло.

— Дальше я сам, — Монакура Пуу бросился вперёд, останавливая роботессу.

Он голыми руками бережно раскапывал находку. На свет показалось узкое лезвие, а за ним и рукоять, которую сжимала женская ладонь, затянутая в проклёпанную перчатку.

— Мы поможем!

Мёртвый вампир, не менее мёртвый фараон, два бывших диверсанта плюс маленькая девочка в окровавленном рубище, принялись копаться в земле.

— Осторожней, осторожней, — приговаривал Монакура.

— Она мертва, Бодхисаттва, — тихо произнесла Сехмет.

Но сержант Волчьего Сквада не слышал.

— Осторожней, осторожней.

Вскоре он поднялся с колен, бережно сжимая в руках женское тело.

— Она мертва, — повторила Сехмет.

— Но как же так? — воскликнул бывший барабанщик, — Вот посмотрите, — он поднял девушку вверх, — На ней нет ни одной серьёзной раны, лишь мелкие ссадины, порезы да ушибы.

Сехмет подошла и откинула с бледного лица покойницы мокрые от крови волосы.

— Возможно, она и не погибла в этом бою. Просто ушла.

— Что значит просто ушла? — взмахнул косами сержант.

— Она достигла своей цели и ушла, — улыбнулась ему Сехмет, — Упуаут всегда так поступала: в конце каждой эпической битвы она либо пафосно гибнет, либо тихонько, по-английски, удаляется. Ни с кем не попрощавшись. Так ведь, Джет?

Мертвец кивнул.

— Что ей тут ещё ловить, — Сехмет всё перебирала багровые локоны, — Великий Волк любит сильные впечатления. Его привлекают яркие краски игры ума. Он давным давно остановил Колесо и не обязан влачить бренное существование. Пусть даже божественное. Он не из тех, кто наслаждается страданием. Член, пизда, говно, кровь, боль, мучения, чувства неудовлетворённости и раздражения — это всё не о нём.

Сехмет отступила на шаг и с жадностью облизала окровавленные пальцы.

— Я думаю она просто ушла, сыпанув терпкую щепотку приправ в кипящий котёл этой битвы в виде своей героической смерти.

Бойцы расступились, пропуская вперёд командира со скорбной ношей на руках.

— Среди развалин домика я видел лопату, — произнёс Джет, — Я пойду с тобой: мы похороним Госпожу вместе.

— Я с вами, — сказала Сехмет, — Ты же...

Она ткнула в грудь Йоргена кривым львиным когтем:

— Не теряй надежду: помни — таких, как мы, убить трудно. Копай — может что-нибудь найдёшь.

Рука Трабла коснулась локтя сержанта:

— Там, на берегу, — пророчил Горе, — Среди соснового бора, есть тихая лужайка, окружённая густым ельником. Брусника и вереск растут на ней. Место силы.

* * *

«Благословен будет хлеб, что посадили мы и растим; и дети, коих зачали мы, родили и воспитываем; всякая скотина, что приносит нам... даёт нам... поёт нам... Блять...»

Слова молитвы путались у Сольке в голове — сами собой складывались в богохульные, мерзостные сочетания. Она разогнулась и оперлась о черенок лопаты, путаясь вспомнить порядок строф.

«Благословен будет и путник и оседлый; добродетельный и грешник...»

Священные стихи таяли, создавая в сознании полнейшую белиберду.

Сосредоточенный взгляд стальных глаз упал вниз, на вскопанную землю. Там, среди грядок, ползала огромная лягушка — коричневая с зелёными полосками. Сольке прицелилась и точным ударом лопаты отрубила ей голову.

«Ибо нет различия между добром и злом, грехом и благодатью, аки суть всех вещей — пустота».

— Иисус любит тебя, — сообщила она обезглавленному трупику.

Потом с гордостью оглядела огород. Высокие заросли кукурузы. Густые кусты картофеля. Тыквы, размером с человеческую голову. Округлые дыньки, распухшие персики, огромные напряжённые баклажаны.

В этом году богатый урожай. Ещё богаче чем в прошлом. Прошлом…

Сольке задумалась, погрузилась во мрак, вороша густой пепел воспоминаний. Она не могла вспомнить прошлой осени и прошлого урожая. Ничего, что связано с прошлым.

Хотя...

Ладно, довольно бессмысленных попыток — пора идти в дом — в просторную светлую кухню — настало время готовить ужин для родных: Тебриус и Неверенка скоро вернутся домой из церкви, где они помогают Благочестивому Йонасу — украшают помещение к Празднику Урожая.

— Здравствуйте, фрау Сольке, — раздался звонкий девичий голос.

Женщина с глубокой сединой в густой шевелюре нечёсаных волос медленно развернулась, изобразив на хмуром лице радушную улыбку.

На её огород пожаловала Марайя — дебелая девица лет восемнадцати — на курносом носу буйно цвела россыпь разноцветных прыщей. От этой девки вечно пахло едким застоявшимся потом.

— Здравствуй Марайя, — произнесла Сольке.

— Все наши украшают храм, — поведала девчонка, — Украшают к Празднику Урожая; там и Тебриус и Неверенка.

— Я знаю, — кивнула Сольке, — Но почему же ты им не помогаешь? Почему сбежала?

— Я слышала что вечером, в преддверии праздника, где-то здесь, на опушке таинственной чащи, что за гнилым болотом, распускается цветок чольсы, хотя многие уверяют, что это лишь сказка. Я решила пойти к самой мудрой женщине в нашем селении и узнать, правда ли это. Было бы неплохо украсить этим цветком алтарь Спасителя. Что вы знаете о цветке чольсы, фрау Сольке?

— Всё! — хищно улыбнулась Сольке, — Я знаю о нём всё. Хочу похвалить тебя, моя сладенькая: ты — воистину благоверная истинная последовательница святого пути Чёрного Иисуса. Ты права: прямо сейчас, в эти минуты, на опушке туманной чащи, что за гнилым болотом, распускается магический цветок чольсы. Хочешь, я пойду с тобой и помогу найти это сокровище?

— Конечно, фрау Сольке, — раскрасневшаяся Марайя брызнула восторженными слюнями благодарности.

Сольке поморщилась, отёрла физиономию и мягко спросила:

— А кто-нибудь знает, что отправилась в лес на поиски таинственного цветка?

— Конечно нет, фрау Сольке, я хотела приготовить всем сюрприз.

— Какая же ты умница, — радостно ухмыльнулась фрау, — Погоди здесь: я лишь сниму с огня котелок с похлёбкой.

Она метнулась в дом, на кухню. Выдвинула ящик комода, схватила нож, проверила остриё, отбросила в сторону. Вынула другой — в сторону. Третий...

Взгляд стальных глаз упал на стену: на ржавом гвозде висел мрачный серп. Сольке собственноручно наточила оружие и берегла его до особого случая.

— Никто не знает, что ты здесь застряла, — хихикнула кривушка и, спрятав жнец в складках красного сарафана, вышла прочь из кухни.

— Пойдём, моя милая, и найдём таинственный цветок чольсы.

* * *

— Слышь, Холод... — худощавый мужчина в кольчужной рубахе с трудом приподнялся на локте, оглядывая место побоища, — Кажется эти уроды сломали мне два ребра, а может и три.

Он поднёс к лицу кисть левой руки и с удивлением уставился на обрубок указательного пальца. Потом побледнел и вновь упал лицом в грязь.

— Ты легко отделался, Ветер, — белобрысый коротышка ожесточённо пыхтел, силясь выдрать из ляжки стрелу с цветным оперением, — Но согласись: знатная получилась возня.

— Клёвая битва, — поднял заляпанное грязью лицо худощавый.

С неба, неторопливо кружа, спустился гигантский ворон.

— Мог бы и помочь, скотина, — приветствовал его Ветер, — Нас тут чуть не поубивали.

— Был занят, — каркнула птица, — Но не печальтесь: вы, ребята, не выглядите побеждёнными — вы выглядите избитыми. Где Кухулин и Донна?

— Оба быка там, — Холод бросил окровавленное древко в сторону огромной груды порубленного мяса.

— Вот, блять, — Ворон поворошил клювом кровавый фарш, — Морри же просила живьём.

— Не вышло, — сплюнул кровавую слизь Ветер, — Перед смертью пёс Куланна испросил отдыха и, пока мы сопели друг напротив друга, он поведал нам историю об отвергнутой им любви некой могущественной ведьмы в алом платье. Знаешь об этом что-нибудь, Грим?

— Первый раз слышу, — открестился ворон.

— Что толку с ним говорить? — вопросил Холод, — Он же и сам баба — та, в чёрном платье с перьями.

— Не городи хуйни, — отрезал ворон, — Так что там с драмой?

— С трагедией, — поправил птицу Ветер, — Кухулин предпочёл помереть, нежели снова оказаться в её объятиях. Он нам поведал, что его возлюбленная приглашает к ним в постель ещё двух своих подруг — рослую блондинку и миниатюрную брюнетку.

— Ну и? Что было дальше?

— Мы ему ответили и он, сопровождаемый своим рогатым чудищем, вновь яростно бросился на нас.

— И что вы ему сказали? — Ворон выкатил из груды мёртвую человеческую голову — та с ненавистью пырилась в хмурое небо всеми своими семью зрачками.

— Что Морриган поступает так и с нами, а нам это безумно нравится, — хором ответили Сильный Холод и Ветер, Высокий Тростник.

* * *

Темнота наполняла её всю: липкий мрак, который она так любила. Ей не хотелось открывать глаза, здесь так хорошо — прохладно, сладко и влажно, словно в глубокой мягкой могиле.

Кап-кап.

Что-то мешало ей наслаждаться этим вневременным покоем.

Кап-кап.

Тяжёлые капли воды.

Они разбивались о её лоб и стекали по лицу пронырливыми струйками.

Бездна подняла тяжёлые веки.

Известняковые стены, испещрённые сотнями отпечатков. Оттиски латных и кольчужных перчаток, клинков и щитов, прислонённых к этим стенам многие века тому назад. Надписи, исполненные готическими шрифтами.

Она слабо усмехнулась.

— Ты очнулась, сучка? — радостно прохрипел из темноты знакомый голос.

— Да, — ответила Аглая, — Что с нами случилось, Эйстейн?

— Мы долго кувыркались по этой жуткой световой трубе, — поведал Евронимус, — А потом вдруг вывалились прочь и оказались здесь. Ты моментально вырубилась. Я очень больно стукнулся о какую-то каменюку, а потом скатился в воду.

— Стукнулся об камень и не потерял сознание? — удивилась Бездна.

— Не потерял, — обиженно пробубнил из темноты Евронимус, — Я же просто череп, у меня нет сознания. А ты знаешь где мы оказались? Мне почему-то здесь по-кайфу.

— Знаю, Эйстейн, — уверила спутника девушка, — Мне знакомо это место.

Она зажгла маленький карманный фонарик и прошла вглубь грота, туда, где из-под каменной плиты истекал родник, чистый, словно свежепролитая слеза.

Евронимус лежал, наполовину погружённый в холодную воду источника.

— Вытащи меня отсюда, — потребовал череп, — Я весь продрог. Кстати тут, в пещере, плачет какая -то баба. Слышишь?

— Ничего не слышу, — помотала головой Аглая, будто бы вовсе не различала тоскливые стенания мёртвой жены Риндауга, — Кстати, Эйстейн, я хочу тебя спросить: как ты относишься к зрелым женщинам? К женщинам намного старше тебя?

— Никак не отношусь, — вздохнул Евронимус, — Я вообще ничего не знаю о женщинах, я умер девственником. Мне бы сначала познакомиться со своей сверстницей. Ну или помоложе. Навроде тебя. А почему ты спрашиваешь?

— У меня для тебя есть хорошие новости, Эйстейн, — ответила Бездна, — Здесь неподалёку расположена могила Турайдской Розы, могучей ведьмы и писаной красавицы. Несколько веков назад этой девушке отрубили голову. Как ты относишься к новой спутнице в нашем отряде?

— Вот это дело! — обрадовался Евронимус, — Это будет круто! Ты, сучка, просто прелесть!

— Но сначала, — Аглая Бездна ухватила череп за заднюю часть и поднесла оскаленную кость к стене, испещрённой отпечатками, — Считаешь ли ты, Эйстейн Аарсет, по прозвищу Евронимус, считаешь ли ты себя истинным мéталхедом?

— Я и есть тру блэк-мéтал, — заявил череп и крепко зажмурился.

— Тогда тебе ничего не грозит, — пообещала Аглая и с силой впечатала кость в стену.

Последняя продавилась, будто мягкий пластилин, оставляя глубокий оттиск.

— Ах, мой хороший, Варг ошибался: никакой ты не позёр, но истинный мéтал, — восторженно воскликнула девушка и запечатлела на оскаленных челюстях родоначальника норвежского блэка страстный поцелуй, — Теперь пойдём, ты достоин награды: я познакомлю тебя с Майей, Турайдской Розой.

* * *

Они спали, свернувшись в единый клубок возле огромного костра на оплавленном песке, всё ещё хранившем жар минувшей битвы. Монакура Пуу открыл глаза и долго лежал, уставившись немигающим взором вверх: на свинцовую завесу набухших снегом туч. Пугающий, фиолетовый с серебряными прожилками оттенок небосвода исчез; пропала и старая ущербная луна и истекающее кровью солнце. Вернулся тяжёлый балтийский свинец. Пробуждение сопровождалось мучительными желудочными спазмами; сержант не мог вспомнить, когда последний раз пил, ел и облегчался. Он осторожно высвободился из нежных объятий женских и детских рук и поднялся на ноги. Маленькая Сигни что-то прошептала во сне и прижалась к женщине с львиным хвостом.

На развалинах маяка кипела работа. Трое мужчин: два живых русских и один дохлый немец держали совет, присев на корты и вглядываясь во что-то невозможное, разложенное на земле. Кортни разбирала завалы. «Гравитас» пронзительно пищал: огромные обломки поднимались в воздух и отправлялись в пучины морские. Монакура Пуу подошёл ближе и застыл, поражённый. Его бойцы ожесточённо спорили и переругивались, раскладывая кровавый пазл.

— Это задница, и она должна находиться здесь! — ДайПатрон выхватил у Трабла окровавленный кусок мяса и попытался приладить его к растерзанной женщине, собранной из множества ошмётков.

— Неа, это её! — согласился Трабл, отобрал шмат и пристроил его к другой тётке — точной копии первой.

— Они ж, блять, одинаковые, как две капли воды! — посетовал ДайПатрон с сомнением взирая на жуткий конструктор.

Йорген деловито осмотрел предмет, подходящий обеим дамам и с уверенностью заявил:

— Это задница Флёр: вот полюбуйтесь: на внутренней части бёдер видна милая родинка.

В руках у вампира появилась обезглавленная заячья тушка. Тевтон выжал ту на манер мокрого полотенца.

— Frisches Blut, — похвастался он русским, — Утром наловил — в бору. Вам тоже принёс — пожарим?

Капли крови пали на перекошенное женское лицо. Губы Арманды, а возможно Флёр слегка дрогнули, рот приоткрылся и правое веко широко распахнулось.

— Просто поразительно, — кивнул Монакура Пуу, — А что тебе, кровосос нацистский, мешает перерезать всех нас и вдоволь насытиться?

— Мама запрещает, — кивнул Йорген в сторону спящей Сехмет, — К тому же вы очень интересные, смертные. Клёвые, во. Я прекрасно себя чувствую в вашем обществе. Нам стоит держаться вместе, думаю мы сможем подружиться.

— Волчий Сквад собирается по крупицам, — неупокоенный Джет помахал рукой моргающим разодранным близняшкам и протянул Монакуре драный штандарт.

— Куда отправимся, предводитель?

Монакура сжал древко и с сомнением вгляделся в жёлто-зелёные глаза Большого Серого Волка.

— Я должен найти мелкую. Но сначала мне нужно побыть одному.

* * *

Он миновал песчаную косу, прикрывшую молодыми сугробами своё истерзанное тело и оказался в густом бору. Гордые кроны стройных сосен шумели над его головой.

Вот она: сокрытая зарослями лужайка. Место силы. Последний приют его возлюбленной.

Он осторожно раздвинул мохнатые еловые лапы. Нога в пушистых домашних тапочках продавила снежный покров, что на холодном балтийском ветру уже превратился в крепкий наст.

Монакура Пуу взглянул на могилу и еле устоял на ногах. Прикрыл глаза и глубоко вдохнул, пытаясь удержать ускользающее во мрак сознание. Снова поднял веки.

Надгробная ступа, сложенная из плоских камней, была раскидана. Сама же могила — осквернена, разрыта. Хотя...

Он внимательно присмотрелся к глубокой яме, с таким трудом вырытой ими вчера. И снова дурнота схватила его за горло.

Никто не осквернял могилу. Та выглядела так, будто её разрыли изнутри. Земля осыпалась вглубь, а на краях ямы виднелись глубокие борозды, оставленные мощными когтями. А на белом снегу...

Монакура пошатнулся и рухнул на колени.

На белом снегу отпечаталась цепочка следов, уводящих прочь с лужайки.

Цепочка волчьих следов.

Он встал и сделал единственный, неуверенный шаг вперёд. Рядом с отпечатком волка появился медвежий след, оставленный его дурацкой тапочкой.

— Великий Волк ушёл.

Монакура Пуу вздрогнул и остался стоять с занесённой для следующего шага ногой.

Потом медленно обернулся.

Она сидела на поваленном стволе дерева. Посиневшая от холода рыжая девчонка в коротеньком летнем платье.

— Великий Волк ушёл, — повторила она дрожащими губами, — Теперь мне безумно одиноко и жутко холодно. Я что угодно отдам за толику тепла.

Монакура Пуу оглядел обрывки банного халата, прикрывающие его торс. Он подошёл, присел рядом и обнял девушку, прижимая к груди, поросшей густым рыжим волосом. Через несколько минут та прекратила трястись и ещё плотнее прижалась к жаркому мужскому телу.

— Ты добрый и тёплый, словно солнце, — произнесла она, — Можно я пойду с тобой?

— Можно, — ответил Бодхисаттва, — Пойдём, Селести, я отведу тебя в тепло: туда, где нас ждут наши друзья.

* * *

— Великолепный финал для нашей саги, — произнёс мужчина в старомодном охотничьем костюме, что наблюдал за парочкой на лужайке, таясь в зарослях густого ельника, — Не находишь, любимая?

— Ненавижу грёбаные хэппи-энды, — согласилась гигантская волчица, что стояла рядом на задних лапах и нежно склонила огромную голову на мускулистое плечо своего спутника.

Оглавление

Пролог

Глава первая. Явление

Глава вторая. Pacta sunt servanda

Глава третья. Та, что красит волосы кровью врагов

Глава четвёртая. Бодхисаттва

Глава пятая. Легенды

Глава шестая. Контракт

Глава седьмая. Никто не знает, что ты здесь застряла

Глава восьмая. О диверсантах, сверчках, роботах и японском нижнем белье

Глава девятая. Bonus Track I. Элис. Bonus Track II. Имтраута.

Глава десятая. Пересекая Стикс

Глава одиннадцатая. Санитары господа

Глава двенадцатая. Заблудшие

Глава тринадцатая. Корабль мертвецов

Глава четырнадцатая. Сука-любовь. Часть первая

Глава пятнадцатая. Bonus Track. Пророчество

Глава шестнадцатая. Сука-любовь. Часть вторая

Глава семнадцатая. Вечные и мёртвые. Часть первая

Глава восемнадцатая. Bonus Track. Апгрейд

Глава девятнадцатая. Вечные и мёртвые. Часть вторая

Глава двадцатая. Круиз

Глава двадцать первая. Conspiracy. Часть первая

Глава двадцать вторая. Bonus Track. Драгоценность, радующая ум

Глава двадцать третья. Conspiracy. Часть вторая

Эпилог