Следы Эроса [Юрий Андреевич Бацуев] (fb2) читать онлайн

Юрий Бацуев Следы Эроса

1. Г л а м у р ы

КСЮША

Я учился в вечерней школе в девятом классе. Мне, как и моему другу — Сашке Крыгину, по прозвищу Крыц, пришлось уйти из дневной школы в вечернюю, ещё в восьмом классе. Ушли мы, как говорится, «по собственному желанию» (причём, в ковычках) очень даже вовремя, хотя до конца учебного года оставалось всего-ничего (была уже весна), но пришлось подать заявления и добровольно оставить «родные пенаты» класса — иначе бы нас просто исключили. А если бы так случилось, мы потеряли бы целый учебный год, который теперь завершали в другой школе.

В вечерней школе занятия проходили всего четыре раза в неделю по вечерам. Времени было много. И мы с Крыцем болтались по улицам, частенько заходили в клуб на танцы и киносеансы. Сашка жил на краю посёлка и поэтому оставался почти всегда на ночлег у нас. Места хватало, тем боле, что брат мой Шуня тоже чаще всего проживал в семье приятеля — одноклассника, где ему были рады, поскольку он способствовал успешному обучению друга. Мы с Крыцем тоже были почти неразлучны.

Не помню в деталях, как это случилось, но я познакомился с одной девушкой-хохлушкой — она приехала с Украины, чтобы помочь старшей сестре, которая была замужем за влиятельным шахтёром, по уходу за дочкой. Звали хохлушку Оксаной. Вспоминаю её сейчас как невысокую девушку лет шестнадцати, шуструю, весёлую и смазливую в пуховом белом платке поверх пальтишка и в аккуратных сапожках, оберегающих её правильные ножки. Была зима. Встречались мы в основном по вечерам в клубе, сидели на киносеансах рядышком. Я держал её руку и иногда, озорства ради, скрёб её ладошку пальчиком. Она при этом слегка жеманилась, каждый раз вздрагивая и давая понять, что знает, что означает этот знак — поскрести ладошку. А означало это то, что я претендую на нечто большее, чем просто невинные прогулки. Но, хотя я и скрёб тогда ладошку, однако всё ещё оставался невинным мальчиком. И даже тогда, когда мы приходили к ней домой и лежали одни на кровати, я не решался её раздеть, не смея даже коснуться её манящих грудей, мы так и лежали одетые, обнимаясь и целуясь в губы — не более того. Встречи наши превратились в привычку. И были тайной. Публично я не появлялся с ней в посёлке и не считал себя совсем взрослым, хотя и хорохорился порой.

А тут однажды, когда я находился дома в кругу семьи: матушки, брата Шуни, дяди Прони и зашедшей к нам в гости тёти Гути, вдруг совершенно неожиданно во время паузы, наша гостья тётя Гутя громко заявляет: «Стою я в магазине за хлебом, народу много, очередь большая. И вдруг одна девка в белом пуховом платке вовсеуслышанье заявляет своей подруге: — Слушай, Галя (звук «г» она произносит по-хохляцки), а у меня жених — Юра Бацуев, учится в девятом классе, он меня сильно любит, мы с ним встречаемся, и у нас серьёзные намерения»…

Дальше я слушать не мог — вспыхнул от стыда, соскочил и кинулся из комнаты. «Жених», «в девятом классе», «Юра Бацуев», «серьёзные намерения» … — всё это она заявляла громко в магазине? Стыдуха-то какая, провалиться сквозь землю можно …» — возмущался я, удаляясь в парк, который находился недалеко от дома…

Вечером, как обычно, мы с Крыцем сидим на скамейке в фойе клуба, и тут появляется моя Ксюшка-хохлушка. Завидев нас, она простирает руки и, пригнувшись, устремляется с блаженной улыбкой ко мне, демонстрируя радость встречи с любимым. Тут я резко вскакиваю и, презрительно сощурив глаза, стремительно проношусь мимо, с упрёком обращаясь в её адрес: «Что ты наделала, как ты могла?!» Оксана ничего не может понять. В недоумении обращается к Крыцу: «Что с ним стряслось? Какая муха его укусила?» Тот тоже ничего не поймёт, только пожимает плечами. Затем поспешно следует за мной.

Больше с Оксаной я не встречался. Не мог простить ей огласки наших нежных отношений. Прошёл год и однажды летом я пошёл на танцы в парк. Любители танцевали на летней площадке. Пацаны, как обычно, кучковались гурьбой, болтали о том и сём, разглядывая танцующих. Кавказец Ванька-Доку мой сосед по квартире, с которым мы дружили с детства, оказался рядом со мной. Настоящее имя его было Доку, но мы его звали по-русски Иваном. Он и его родственники были переселенцами с Кавказа. Завидев девушку, танцующую на площадке, Ванька-Доку говорит: «Вон моя подружка кружится в танце с девчонкой». — Где? — спрашиваю я. — Да вон она моя Ксюха — хохлуха. — отвечает он. — А ты её хорошо знаешь? — вопрошаю я, — случайно, не перепутал с кем-то? — далее любопытствую я, узнав свою бывшую возлюбленную. — Ещё как! — хвастливо отозвался Доку. — Могу и доказать. — Когда? — спрашиваю я. — Да хоть сейчас уведу её в кусты. Не веришь, можешь проследить. — Да я не против, — согласился я.

И Ванька, отозвав «Ксюху» в сторонку, нежно воркуя, повёл её в темноту. Я, крадучись, последовал за ними. Уединившись, они остановились на травянистой поляне. Иван расстелил пиджак, они присели, и стали жарко обниматься. Я решил подкрасться ближе. Тут хрустнула ветка, и моя белая рубашка выдала меня. — Кто-то следит за нами, встрепенулась Оксана. — Вон там, видишь — белая рубаха в кустах. Пойду, посмотрю. — Да никого там нет, — попытался остановить её Доку. — А я всё-таки посмотрю, удостоверюсь, — и она стала приближаться в мою сторону. Но я быстро удалился…

…Прошло много-много лет, и я напомнил тёте Гуте о том, как она «изящно» меня «отвадила» «шататься по девкам» в далёкой юности. — Не припомню, — загадочно улыбнувшись, удивилась она.

ЛЮСЯ

Мы с Колей Писаревым — моим школьным другом выследили её на танцах в клубе с новым ухажёром — не местным молодым мужчиной, и, по договорённости, опередили их, уверенные, что тот пойдёт её провожать до дому. Мы вышли на широкий луг, где она жила, и по узкой тропинке, приблизившись к дому, укрылись за стогом сена. А когда они приблизились, неожиданно резко шагнули вперёд, и угрожающе предстали на их пути. Мужчина от неожиданности оторопел, но, спешно собравшись, спросил: — Ребята, а можно отсюда напрямик выйти на дорогу? Я ответил: — Да, выйти можно, иди прямо и выйдешь на дорогу. Он пошёл быстро, чтобы избежать в незнакомом посёлке возможного конфликта. Мой друг Писарев Коля тоже счёл уместным удалиться, оставив нас наедине, только пошёл он в обратном направлении так, как надо — по тропинке, приведшей нас к её дому. Я подошёл к «цыганочке», — её глаза горели гневом, а кудряшки волос серебрились от инея. Была зима.

— Люся, — жалко промолвил я, — здравствуй. — Здравствуй, — резко ответила она и влепила мне пощечину. — Здравствуй и прощай!

От неожиданности я съёжился и замер, потом резко развернулся и пошёл по тропинке, а выйдя из захолустья на дорогу, удручённо поплёлся домой. Слёзы струились из моих глаз. Я безутешно рыдал. На улице было морозно, коленки мои сквозь брюки щипало. Я поднял воротник пальтишка и, всё ещё всхлипывая и рыдая, как безумный страдалец, поспешно устремился домой, и пришёл, наконец, совсем разбитый и опустошённый, и бросился вниз лицом на кровать. Никогда до этого я не испытывал такого унижения и горечи.

А в это время виновник моего страдания — случайный кавалер моей «цыганочки» бродил по болоту, пытаясь выйти к дороге. Ноги его изрядно промокли, он был налегке, к тому же в ботиночках. И едва выбрался из трясины. А на следующий день заболел.

… «Цыганочка»… Сердце моё наполнялось музыкой и ею, когда я находился рядом в избушке на лугу, где они тогда проживали. Отец и её мама были на работе, и я почти каждый день приходил к ней. И ощущал восторг от одного нахождения рядом с ней. Как только я появлялся, включалась пластинка и звуки, словно и в самом деле «брызги шампанского» проникали в нас, наполняя умиротворяющей тоской и любовью, загадочной и неистребимой. Душа моя ликовала. Я любовался своей пассией и забывал про всё. И даже про то, что мне надо усиленно готовиться к выпускным экзаменам на аттестат зрелости, ведь я претендовал на медаль, и меня к этому готовили, побуждая пересдать кое-какие предметы. Всё забывал я, перебирая руками жгуче-чёрные кудряшки своей цыганочки, глядя в её дерзкие, играющие глаза, целуя их, и всасываясь в чувственные губы. Я должен был восхищаться ею духовно, а когда ненароком коснулся её груди, пощечина отрезвила меня и определила круг дозволенного мне любовного блуждания.

Цыганочку я впервые увидел летом в нашем посёлке. На каникулах. Она находилась с подругой и была внешне необыкновенной. Головка её обрамлялась густыми чёрными мелкими кудряшками, внутри которых высвечивалось странное белое лицо, усыпанное канапушками тёмно-палевого цвета. Это было необычно. Таких девушек в посёлке у нас не было. А её черные выразительные глаза буквально стреляли по сторонам, непременно оставляя незабвенный след в памяти. Что-то, видимо, мне в ней напомнило Кармен из книги Мэриме, и тотчас определило наиболее подходящее к ней ассоциативно-ласкательное прозвище «Цыганочка». Но сейчас я страдал.

… Прошло больше года. Я вернулся на каникулы из геологической практики, тогда я уже учился в Иркутске на геолога. И в нашем, когда-то сотворённом шахтёрами парке, встретился лицом к лицу с «цыганочкой». Встретились так, будто ничего трагического между нами и не произошло. Она тоже приехала из Устькамана на каникулы. После прогулки по аллеям, удалились вглубь парка, и, расположившись на лужайке, обнимались и целовались. После сумерек я заметно осмелел и позволил себе осязать мою бывшую подругу. Сначала я коснулся её талии, а через некоторое время мои руки уже уверенно блуждали по её телу. «А ты не опасаешься меня?» — вкрадчиво, скрывая иронию, спросил я Цыганочку. — А чего мне опасаться-то?» — уверенно заявила она. — Просто женишься на мне, и всё». Я смутился, припоминая «про себя», как некогда стоило мне лишь коснуться её груди, тотчас последовало памятное возмездие.

Я вернулся в Иркутск, а Люся в Устькаман, где училась в кооперативном техникуме. Весь год мы аккуратно переписывались. Перед окончанием учёбы я дал Люсе телеграмму, чтобы она меня встретила на станции Защита, откуда я уже на автобусе последую далее в родные пенаты. Мы встретились. Был март месяц, но всё ещё было холодно. Мои руки от мороза покраснели, Люся, заметила это, и, понимая, что мне дальше добираться придётся с чемоданом, вручила свои зелёные шерстяные перчатки. Тогда мы распрощались, договорившись о встрече в ближайшую субботу в 9 часов вечера в клубе в Белоусовке, куда она обязательно подъедет.

…Наступила суббота. До встречи было далеко, и, повидавшись со своим очень уважаемым мной дядей Лёней, я за компанию с ним выпил гранёный стакан водки и пошёл в клуб. В просторном зале проходила репетиция хорового пения. Как всегда, компания зевак до начала танцев собралась в углу зала. Завидев знакомых, я присоединился к ним. До встречи было ещё порядком времени. В кинотеатрах в то время популярными были фильмы о мушкетёрах. В Иркутске я занимался в фехтовальном кружке. Там у меня была шпага, которой я озорства ради «протыкал», после специальных занятий, стены своей мансарды, которая не отапливалась, но мы в ней мужественно проживали, несмотря на иней внутри жилища. Сейчас же в клубном зале, найдя длинную рейку, я показывал своим знакомым приёмы защиты от ударов противника, которые освоил в фехтовальном кружке. Наш круг оживился настолько, что стал мешать занятиям хористов. Руководитель хорового пения сделал несколько раз нам замечания, но мы не реагировали. Тогда он вызвал милицию, сообщив, что в клубе «один хулиган затеял драку и угрожает палкой собравшимся посетителям». Меня, не вникая в суть, тем более, что от меня ещё разило спиртным, подхватили под «белы рученьки» и отправили прямо в каталажку, а именно в милицию — в камеру предварительного заключения. Там начальства уже не было, и до понедельника меня заперли в кутузку. Конечно же, я бушевал, негодуя, стучал в дверь в неистовстве, сознавая, что «цыганочка» ожидает меня, а я так постыдно исчез. Только в понедельник майор Суриков в присутствии моей матушки стыдил меня и угрожал наказать более сурово, если я не пообещаю больше так не напиваться. Я пообещал, искренне заверив, что «не только пить, но и курить больше не буду». Меня выпустили, а через два дня я уехал в Алма-Ату, чтобы начать новый этап своей жизни — стать работником геологической службы. Перед отъездом, я заехал в Устькаман, и исповедался Люсе, извиняясь за неожиданный безумный инцидент.

…Много лет я ничего не ведал о Люсе. Только каким-то образом узнал, что «цыганочка» живёт в Зыряновске. И уже в зрелом возрасте, будучи женатым семьянином, я был направлен в командировку по служебным делам — с проверкой состояния охраны труда в геологическую экспедицию Зыряновска. Я вспомнил о Люсе и через справочное бюро узнал её адрес.

Подхожу к двухэтажному дому барачного типа и стучу в дверь. Выходит женщина и сообщает, что Людмила Рабина давно здесь не проживает, что у неё двое детей, она теперь живёт в Лениногорске. — Семейное положение? — Отвечу только то, что её муж находится в заключении. Круг замкнулся. Через год я еду снова в командировку, на этот раз в Лениногорск, тоже в экспедицию и с той же целью — проверкой состояния охраны труда.

Тогда я уже не был одержим жаждой видеть «цыганочку». И даже не пытался разыскать её. Всё это растворилось в суете повседневности. Остались лишь зелёные, заштопанные чёрными нитками Люсины перчатки, их сохранила для меня моя матушка в сундуке, который я вскрыл после её смерти. Они-то и напомнили мне о дерзкой девчонке, которая разбудила во мне такие душевные чувства, которые заставили меня рыдать и скорбеть так, как я уже никогда в жизни не страдал.

ТОМА

После провала поступления в Иркутский горно-металлургический институт я по примеру не поступивших абитуриентов оказался в геологоразведочном техникуме сразу на третьем курсе. В процессе учёбы ребята нашего техникума подружились с девушками техникума советской торговли. Мы приходили к ним на танцы. Я тогда, как и многие парни, воображал себя Печориным. Свою внешность я тоже находил сходной с лермонтовским героем. Светлые волосы, чёрные брови, зелёные глаза, хотя и отличались от его карих, но не проигрывали. Меня не смущало и то, что я был несколько сутуловат по сравнению со стройным офицером Печориным. Зато я также прижимал свои руки к бёдрам, подчёркивая «скрытный характер», как у привлекательного героя, демонстрируя некую сдержанность.

Так мы дефилировали между девушками торгового техникума. Тем более, что если в их учебном заведении было большинство девушек, у нас — в геологоразведочном — преобладали парни. Мне сразу приглянулась, на мой взгляд, серьёзная и красивая девушка — Кибирева Тамара.

Светловолосая, синеглазая среднего роста с правильной фигуркой и стройными ножками, девушка эта приехала в Иркутск из Забайкалья.

Приближались зимние каникулы, ехать на родину в Восточный Казахстан мне не имело смысла — слишком дальний путь, и тут Тамара мне предложила составить компанию поехать на каникулы к ней домой в Читинскую область. Меня почему-то это совсем не смутило, и я сразу же согласился. Мы сели в поезд и на вторые сутки оказались на руднике Калангуй, в кругу большой семьи Киберевой Тамары. У неё было только одних братьев четверо, все уже взрослые, и несколько сестёр. Все они жили в посёлке и хорошо общались. Народ был простой, схож с моими земляками, тоже горняками-шахтёрами. Я чувствовал себя непринуждённо. Тем более что с их стороны ощущал благосклонность. Поселили нас в отдельной комнате с выходом, правда, без дверей, в общий зал. Спали мы на разных кроватях напротив друг друга.

Сначала было застолье с многочисленными родственниками. Потом жизнь обрела свои привычные правила. Мы с Тамарой были предоставлены самим себе. Днём ходили в гости по родне, заодно навестили и одного моего однокурсника Володю Абросимова, который, оказывается, тоже, как и Тамара, жил в Калангуе. Потом стали посещать вечерние киносеансы в местном клубе.

Буквально на третий день в пилотной куртке объявился Тамарин приятель. На голове у него возвышалась шлёмоподобная кепка, застёгивающаяся на подбородке. Вообще он мне показался каким-то предельно упакованным. Брюки клёш, плотная рубаха, под которой виднелась тельняшка. «Не то лётчик, не то моряк», — подумалось мне. Хотя не был ни тем, ни другим, так как ещё даже не служил в армии. Я особо не обращал на него внимания до тех пор, пока мы не оказались в кино, сидящими в одном ряду: Тамара посредине, а мы, естественно, по бокам. Моя правая рука нежно пожимала руку Тамары в левом кармане её пальто. Я делал это энергично до тех пор, пока, наклонившись, случайно не заметил, что и его рука — только левая, — находится в её правом кармане, и по всей вероятности тискает не менее энергично её другую руку. Меня это смутило и напрягло. Ведь я как- никак был на положении её парня.

Как я указывал, мы жили с Тамарой в одной комнате, но по ночам, хотя мы и были рядом, я не позволял себе даже думать о том, чтобы залезть к ней в постель. Тем более что мы были практически на виду. Только один раз я присел на её кровать и коснулся её рук, прижимая их к своей груди. А после памятного киносеанса, тем более я стал держать себя сдержанно, не пытаясь, хоть как-то домогаться.

Вернулись мы в Иркутск и вскоре оказались на вечеринке, устроенной в общежитии торгового техникума. С Тамарой мы по-прежнему дружили. А когда хорошо выпили и стали все оживлённо танцевать, я увлёкся одной черноглазой девочкой, и почти весь вечер не отходил от неё. В конце вечеринки наши ребята — геологи повздорили с другими парнями. Причём, я тогда был очень активен, и меня друзья под руки доставили домой.

…На другой день я пошёл в магазин, где проходила практику Тамара. И, дав знать ей рукой, намеревался ждать её у выхода. Однако, через мгновение, одна сотрудница передала мне записку, в которой Тамара сообщала: «Не жди, разговаривать не буду». Я серьёзно задумался. А потом вспомнил своего забайкальского соперника, который параллельно со мной тискал руку моей пассии в клубном кинотеатре. Припомнил и то, как часто вспоминала вслух Тамара ещё одного своего дружка, ушедшего в армию, но который оставил неизгладимый след в её памяти. «В конце концов, — после глубоких раздумий успокоительно сказал я себе: Не печалься, дружище, — княжна Мэри с офицером Печориным тоже расстались, и ничего».

ВАЛЯ

После того, как меня за пьяный кураж выселили из студенческого общежития, я поселился неподалёку в маленькой комнатке во времянке у хозяина частного дома. Хозяин был низенького роста и с постоянным хмельным запахом, обильно сдобренным луком. Но чем он был хорош, так это тем, что не докучал, когда я был дома. Я уже писал дипломную работу, сидя на широкой кровати, которая занимала половину комнаты. Стол тесно был придвинут к кровати, так что я легко перемещался, когда это нужно было, с кровати за стол и писал. Мне оставалось совсем мало — каких-то два месяца до окончания учёбы, поэтому некоторые неудобства меня не волновали. Ведь скоро я совсем распрощаюсь не только с техникумом, но и с городом, и уеду на родину в свой родной Казахстан.

В один из вечеров я вошёл в свой житейский ковчег вместе с девушкой, с которой дружил. Да так и остался на ночлег теперь уже вместе с ней на моей широкой кровати. Моя подружка Валя Гуц лежала рядом со мной, и мы, беседуя, курили и целовались, не обнажаясь — одетые в спортивные трико. Сейчас я удивляюсь такому препровождению времени в постели. А тогда вовсе не было обязательным заниматься сексом при первом удобном случае. Мы дружили. В общежитии она жила на четвёртом — женском этаже, а я на третьем — мужском.

Валю Гуц я приметил на учебной практике. Она грациозно шагала стройная в спортивном костюме по краю берега небольшой речки с книгой в руках. Тогда-то она и приглянулась мне. Я поинтересовался: «Что за книга в руках столь приметной девушки?». «Декамерон», — ответила она. Но сблизились мы позже, когда уже на четвёртом курсе все студенты поселились в новом общежитии. До этого все жили на съёмных квартирах. Техникум был молодой, ему было всего два года, и только-только начал обустраиваться.

В прекрасном общежитии постепенно молодёжь начала обживаться и сближаться. Помню, я и мои друзья решили устроить шутливое сватовство. Мне через плечо нацепили яркую золотистую ленту, вручили в руки гитару, кстати, кое-какие музыкальные штучки я с детства мог играть, и всей гурьбой мы направились на четвёртый этаж в комнату, где жила, понравившаяся мне, Валя Гуц. Под звуки гитары представили меня в качестве «свадебного» жениха, и мы весело продолжали знакомство и общение. В комнатах размещалось по четыре человека, но постепенно на веселье собралось немало девчат из соседних номеров. Так состоялось наше знакомство и сближение. Потом почти каждый вечер я поднимался с третьего этажа на четвёртый, и мы с Валей Гуц подолгу общались и целовались в затемнённом коридоре.

А сейчас мы лежали, курили и беседовали на широкой кровати. Скоро должна была состояться наша разлука. Через месяц мне предстояла защита диплома, а Вале надлежало защищаться спустя три месяца. Разница такая была потому, что она училась на базе семилетнего школьного образования, а я после десятилетки.

«Валя, — совершенно неожиданно, даже для самого себя, проговорил я, — а что если мы с тобой поженимся?..» Тут она на время затихла. Но уже через небольшую паузу начала серьёзно рассуждать о том, что ей надо позаботиться о матери. Странно было то, что предложение моё почему-то не бросило нас в сексуальные объятья. А прозвучало как обычный деловой диалог, почти такой, какой происходил во время встреч на этаже в общежитии. Я и сейчас поражаюсь, почему не было в тот момент сексуальных домогательств с моей стороны. Правда, в своём сознании я всё ещё делил девушек на две категории: с одними, на мой взгляд, должно было вести «светские» разговоры, а с другими — допускать «плотские» отношения. А тут всё получалось по-другому: ни то и ни сё. Момент завис…

А когда Валя ушла, я, расслабившись на своей просторной кровати, заснул, и вдруг «во сне» меня, словно током ударило, и осенила мысль: — Что я делаю? Какая женитьба? Ведь я еще совсем пацан, не серьёзный и совершенно безответственный? Остановись, безумец! Произошло так, как в пьесе Гоголя «Женитьба», о которой я ещё не ведал.

…Вскоре я узнал, что Валя Гуц серьёзно занималась парашютным спортом, сделала несколько затяжных прыжков. И ещё я узнал, что инструктор их спортивной группы не делил, как я, ухаживания за девушками на «плотские» и «светские». И Валя стала жертвой женатого инструктора. С тех пор она стала курить, потому что раньше девушки редко кто начинал курить только по легкомыслию.

На выпускной вечер своей группы я не пригласил Валю Гуц, а пригласил друга, её тёзку — Валентина Винника. «Друзья, — убеждённо говорил тогда я, — ценнее любых подруг». А её подружки по комнате сообщили мне, что Валя собиралась со мной на вечер, и ждала моего прихода.

Через день я уезжал на юг к себе на родину в Казахстан, и чувствовал, что покидаю навсегда всё то, что меня окружало: учёбу, друзей и далёкую холодную Сибирь. Провожал меня сибиряк Валентин Винник, он бежал за поездом и дружески махал мне рукой, оставшись навек в моей памяти.

…Через много лет я узнал, что Валентина Гуц переквалифицировалась — ушла в гражданскую авиацию, и в составе вертолётного экипажа обслуживает пространства Восточной Сибири.

2. С Б Л И Ж Е Н И Я

«

ДО» И «ПОСЛЕ»

Выйдя из ворот парка, я направился к универмагу и буквально столкнулся с вышедшей оттуда девушкой, с которой вчера вечером танцевал в парке на площадке.

— Здравствуйте, — сказал я, не скрывая радости от встречи. Она взглянула на меня и кивнула в ответ. — Что вы тут делаете? — продолжил своё приветствие я, не желая так быстро расстаться с ней.

— А что можно делать в универмаге? — удивилась вопросу она. — Осматривала вещи, какие тут есть.

— Дело в том, — пояснил я, пытаясь завлечь её в разговор, — что в этом здании не всегда располагался торговый центр. Раньше здесь был клуб. А десять лет назад, вон на том месте, в двадцати метрах отсюда, мой старший брат Шуня собирал стёклышки. Делал он это увлечённо до тех пор, пока перед ним не предстал человек в военной форме с вещмешком за плечами и наградами на груди. Он поднял Шуню с земли и спросил: — Ты кто: Шурик или Юрик? — Шурик, — ответил брат. А я твой папа, — сказал военный. — Вот, вернулся с фронта, с войны.

— Как видите, — подвёл итог я, — это место памятное. Можно сказать, «историческое» для нашей семьи, и я, когда приезжаю домой, частенько подхожу к этому месту.

— Очень интересно, — сказала она, и в свою очередь спросила: — А чем заняты вы?

— Абсолютно ничем. Да и чем может заниматься студент, только что прибывший с производственной практики к себе в родные пенаты. А вот вы, как к нам попали, ведь вы приезжая? — И добавил: — Лично я живу вон в том, самом красивом доме с колоннами.

— А я, — подхватила она, — живу здесь рядом в двухэтажном доме, который называется «интернатским». Во втором отсюда. Я приехала в санаторий по путёвке на десять дней из Таврии.

Про Таврию я знал только то, что селение с таким названием находится где-то на берегу Иртыша. Но ни разу там не был. — Слушайте, может, перейдём на «ты»? — предложил я. — Мы ведь не такие солидные и старые, чтобы «выкать». И скажу вам прямо и честно, вы мне понравились ещё вчера на танцах, а сейчас, — продолжил я, переходя в атаку, — когда я увидел ваши большие голубые глаза, не могу удержаться, чтобы не сказать вам сразу же об этом.

— Вас я тоже вчера приметила, мы танцевали три танца, даже помню какие. А впрочем, на «ты», так на «ты». Будем знакомы. — Она назвала своё имя, а я своё, хотя итак было ясно, что я «Юрик», о котором спрашивал отец.

— Мжет, пойдём? — сходу предложил я.

— Куда?

— Да хоть куда. Можно по этой дороге. Она ведёт сначала к сопке, потом огибает её. Но мы поднимемся наверх, и я покажу тебе большую воронку. Зимой в ней собирается снег, и я помню, как мы с моим «дядей» Алёшкой сбегали с уроков и скатывались вниз на дно воронки. Он был старше меня на три года, а учились мы в одном классе.

— Не возражаю, — согласилась она. — Я вижу, ты всё тут знаешь, тогда будь моим гидом.

И мы пошли к «воронке». С вершины сопки хорошо открывалась панорама. И я, воспользовавшись этим, стал знакомить спутницу с окружающим наш посёлок ландшафтом. — Вон там, вдали за рекой Иртыш синеет трёхглавая гора, называется она «Три богатыря» — красивая, правда? — говорил я спутнице, указывая в том направлении. — На самом деле это не гора, а мираж из беспорядочно разбросанных высоких холмов, которые нам отсюда видятся как единый горный ансамбль. Своему брату Шуне я посвятил стихотворение, в котором писал: «А помнишь ли ты Гребенюшку, Чёрную гору, Иртыш, трёхглавой горы верхушку и глубочанскую тишь?» Так вот, Чёрная гора — это вон та гора, справа, если смотреть по кругу от «Трёх богатырей», мы там в детстве стреляли из поджигов, а далее по кругу — наша знаменитая «Гребенюшка» — туда жители, особенно молодёжь, ежегодно ходят в майские праздники, чтобы полазать по скалам. Ещё правее находится сопка «Календарь», люди говорят: «Как «Календарь» задымит — быть дождю, погода испортится»…

А потом мы стали спускаться по склону к церквушке, которая возвышалась на поляне с другой стороны сопки.

— Церковь давно не действует, — рассказывал я, теперь здесь, кажется, краеведческий музей, и рядом могила (без креста) бывшего священника. А там дальше, за речкой Глубочанкой, вон в том домике, и жили некогда поп и попадья, которые служили в этой церкви. У них была дочь — Татьяна Лукинична Ослопова — моя первая учительница. Она была доброй, но я, в силу своей невоспитанности, нередко выводил её на уроках из себя.

Помню, выставила она меня с урока за дверь, а я обошёл школу и с другой стороны перед окном нашего класса начал играть в лянгу. Знаешь, что такое «лянга»? — Это маленькая ворсистая шкурка со свинцом. Её надо бить согнутой в колене ногой, и не допускать, чтобы упала на землю. Обычно мы, пацаны, соревновались, кто больше ударов сделает. Этой «лянгой» я и забавлялся перед окном во время урока. Т. Л. спросила у класса, кто знает, где работает мама «этого забавника», имея в виду меня. — Я, — охотно отозвался Лёнька Щульц. И она отправила его с запиской к моей матушке, в которой просила зайти в школу для разговора о моём поведении. Шульц выполнил поручение, а когда возвращался в школу, наткнулся у входа на меня. «Юра, — сказал он, — я сейчас бегал за тетрадкой, которую забыл дома, и увидел твою мать, она спросила: «Как там Юра?» Я сказал: «Всё хорошо». Потом пришла в школу матушка, состоялся разговор. А на другой день мой кулак «влип» в подбородок Шульца. И на том наша дружба с ним закончилась. А раньше мы выручали друг друга: я у него списывал контрольные по математике, а он у меня диктанты.

…Так я развлекал бесконечными разговорами свою знакомую, а сам между тем поглядывал на неё сбоку, и чувствовал, что она всё больше и больше мне нравится. Она доверчиво слушала, и в её больших голубых глазах порой вспыхивал живой интерес, тогда она с любопытством бросала взгляд на меня. Светлые волосы свисали с её плеч, а изящная фигурка скрывалась за тонкой летней одеждой.

Между тем мы перешли по мостику речку, прошли поповский дом и поднялись выше по отлогой дороге, где слева начиналась улица с незамысловатыми избушками и огородами, уходящими вниз к руслу речки.

— А вот здесь, среди этих избушек, уже и не помню, где точно, — продолжал я развлекать спутницу, — была хата моей бабушки Оли. Она сама её строила с младшим сыном, малышкой ещё.

— А вот справа от этой улицы открывается настоящий простор, с пафосом заговорил я. — Здесь начинаются поля. Засаживаются они гречихой, подсолнухами, а иногда оставляются «под пары». Тогда здесь произрастает трава, и появляются сначала копны и стога, а затем уже к зиме, их собирают в большие скирды…

День был тёплый и солнечный, мы свернули с дороги и укрылись в тени одного из стогов. Ещё, когда мы шли, беспечно болтая, особенно я — нёс не совсем увлекательный вздор, — я вдруг почувствовал, что меня невероятно сильно влечёт к моей спутнице. От этого всё окружающее воспринималось с ореолом восхищения. Во мне зарождались новые светлые чувства, которые только через много лет, уже достаточно осмысленные, найдут своё словесное оформление в стихах о любимой девушке, виновницей которых, безусловно, была она, моя новая знакомая:

Неведомое кроткое создание,

Загадка моего воображения:

И радость ты, и нежность, и страдание -

Мечта моя, тоска и упоение…

«Боже мой, как хорошо мне с этой девушкой, — думал я, — и как меня влечёт к ней всё сильней и сильней». Мечта моя, земная и желанная — именно тогда зародилась эта строчка, потому что до этого я ещё не испытывал такого радостного волнения…

К стогу мы приблизились, держась за руки, и расположились в тенёчке. Я расстегнул пуговицы своей рубахи. Она распахнула кофту. Я поцеловал её сначала в щёчку, затем в губы. Потом прижался устами к её светлым волосам. Она скинула сначала кофту, а затем юбку и всё остальное. И я, совершенно ошалевший, смотрел на неё восторженными глазами и испытывал трепетную радость от её чудной красоты.

…Нельзя сказать, что я никогда не видел голой женщины. Я видел их, как ни странно, очень даже много. Мы, мальчишки, подраставшие без отцов, воевавших на фронте и погибавших там, вынуждены были ходить в баню с матерями. Поэтому скопление моющихся обнажённых женщин нас не смущало. Инстинктов мужского вожделения ещё не было. Однако с некоторых пор у меня появилось серьёзное смущение и даже страх, когда я вдруг увидел девчонку, с которой учился в одном классе. Тут уж я старался изо всех сил скрыться за телами взрослых женщин. И в дальнейшем опасался только этого.

Но здесь случилось совсем другое. Она теперь лежала передо мной, моя божественная Фея, обнажённая и очаровательно — красивая. Очертание тела её напоминало гитару. Линия плеч сужалась к талии, а затем расширялась в бёдрах. Хотя (что я говорю?) всё было наоборот: эта гитара была сделана мастерами-умельцами по подобию женщины, чтобы напоминала о самом чудесном существе на земле. Бесспорно то, что формы женщины Господь ваял такими, какими они должны были радовать взор и услаждать душу…

Я опустился перед ней на колени и, как дитя, толкаясь лицом в грудь, стал целовать эти девственные бугорки, телесные холмики, которые допустили меня к себе. Она была нежна и податлива. Её широко распахнутые глаза выплёскивали синий свет, а руки тянулись навстречу мне…

«И шепнул я мгновенью: «Замри,

Пусть не будет успехов и зрелости

В ежедневно-обыденной серости,

Только этот восторг пусть горит,

Вечно пусть мой восторг горит!» -

так найдёт своё словесное отражение и этот момент в моих будущих стихах.

До этого поцелуи мои с девушками были скорее символичными, чем страстными, а отношения чисто платонические. Дружил я сначала с одноклассницей Инкой, и целовался с ней, едва касаясь губами её щёк и уст, а потом, уже постарше в десятом классе, встречался с Люсей, целовались мы только в губы. Так она хотела. Конечно, была разница в поцелуях. А однажды, когда я случайно коснулся рукой её груди — тут же получил пощечину. Я даже не сразу сообразил, за что такая немилость.

…А сейчас, целуя сначала холмики грудей и ложбинку между ними, мои губы бессознательно приближались к талии. При этом руки, обвив стан, нежными движениями осязали овалы её бёдер. На миг, чтобы восстановить дыхание, я приподнялся, и мой взор проник туда, где сгусток шелковистых палевого цвета волосиков прикрывал сокровенное лоно. И тут она резко притянула меня, побудив войти в себя. И я вошёл, вернее, провалился, не чувствуя преграды. «Что-то не то, — мелькнуло в сознании, — я должен был не упасть в пропасть вожделения, а прорваться в лоно любви сквозь естественную препону, чтобы навеки стать преданным воздыхателем и единственным возлюбленным своей божественной Феи». И вместо того, чтобы раствориться в ней и насладиться соитием, постигая тайны любви, как это делают все люди, и не только они, но и всё живое на свете, я, вырвавшись из объятий, вскочил на ноги и стал лихорадочно натягивать на себя одежду. «Как же это? — недоумевал я, — та ли ты, божественная Фея, с которой я готов был пройти по всей жизни, или всё это пригрезилось мне?..» Я оторопел, беспомощно озираясь по сторонам. И она, только что мной обласканная Фея, всё поняла, поняла моё разочарование, и заплакала. Едва прикрыв тело сорочкой, она рыдала без слов оправдания…

Откуда-то взялся и остановился у нашего стога объездчик. Сидя на коне, он молчаливо уставился на нас. Я резко сделал ему рукой знак, чтобы он удалился. «У вас всё тут в порядке?» — спросил он. «Иди, иди», — тихо сказал я. И он медленно поехал восвояси. А потом и мы, уже не глядя друг другу в глаза, пошли назад туда, откуда начали свою романтическую прогулку.

На другой день, увидев меня, идущего от парка к универмагу, она радостная кинулась навстречу с распростёртыми руками. «Отчего такая радость?» — подумал я, -

ведь «чувства раздельны: твои и мои» — вырвалась в сознании строчка, которая непременно когда-нибудь займёт место в моих стихах.

И я встретил её сдержанно, не раскрыв рук для объятий. Это была обида невинного «чистого» мальчика за обманутые надежды. Хотя какой «обман», и какие «надежды»? ведь мы были едва знакомы.

Не помню даже, как мы расстались, но расстались навсегда. Мне было не полных восемнадцать лет, а ей чуть больше. Поразило меня и то, что я нАпрочь забыл имя девушки, которой готов был доверить себя на всю жизнь. Иногда, чтобы вспомнить его, я мысленно перебираю все имена, которые знаю, но тщетно — никакое из них «не подходит» к ней. Что ж, такова была моя реакция на конец того божественного дня, а ведь он был на самом деле, этот незабвенный день, сначала подаривший мне святое чувство любви, а затем низведший это чувство до цинизма.

ТАНЦЫ В ХОЛОДНОМ КЛУБЕ

До сего момента долгое время я относился к девушкам двояко. Одни в моём представлении были «светские», то есть более романтические, с которыми приятно было беседовать на возвышенные темы, а другие более приземистые — натуральные, что ли… С первыми я был более уверенным, чем со вторыми, которые меня обычно смущали и загадочно волновали. Робко я познавал загадку «земной» любви, хотя внешне старался быть уверенным. Однако интуитивно сознавал, что это зависит больше всего от подружек, чем от меня. Так и случилось. В студенческие годы однажды вышло так, что праздничные дни совпали с выходными, и набралось достаточно времени, чтобы съездить куда-то за город. Домой к матушке ехать было неразумно, слишком далеко. А тут меня пригласили друзья-сокурсники, которые жили в посёлке Свирск, в пригороде Черемхово. Володя Шиленков и его друг Аркадий бывшие одноклассники учились теперь в техникуме и проживали вместе со мной. Они-то и пригласили меня составить им компанию, и дома познакомили со своими близкими родственниками, которые приняли меня по-свойски. А вечером мы пошли в местный клуб на танцы. Помещение не отапливалось, и все танцевали одетые в зимние одежды. Я приметил симпатичную девушку в приличном тёмно-синем пальто с пушистым песцовым воротником, которая выделялась своей подвижностью и знала моих друзей. Они познакомили меня с Дусей, и я танцевал почти весь вечер с ней. После танцев мы с Володей пошли провожать Дусю до дома, а Аркадий со своей подругой удалились в другую сторону.

Всю дорогу Дуся меня держала под руку, а подходя к дому, открыла калитку и завела в ограду. Володя приотстал и стал дожидаться меня у ворот. Было морозно. Дуся открыла пристройку к дому, и завела меня в помещение, где на полу лежала большая охапка душистого сена, на которую мы тотчас и завалились. Я осмелел, и Дуся оказалась в моих объятьях. Мне вздумалось проявить себя настоящим мужчиной. Не снимая пальто, мы оголились ниже пояса. Пытаясь проникнуть туда, где кипит и утоляется неуёмная страсть, зовущая в неведомое блаженство, я ощутил неожиданное замешательство. «Ниже, ниже…» — шептала мне разгорячённая жрица, а я, как кутёнок, блуждал не там, где надо. «Телёночек ты мой… не огуленный… давай-давай… ещё чуть ниже» — выдыхала она, руководя мной. Наконец, всё получилось. И я стал мужчиной. Потом я вышел к Володе, и мы поспешили домой.

На другой день Дуся появилась под окнами Володиного дома. Я вышел, и мы зашли с ней в баню, которая размещалась во дворе. И там, на холодном деревянном полке я утвердился в своём новом статусе. На следующий день Дуся вновь появилась у окон дома. Но у меня некстати разболелся живот. Володя вышел и сообщил об этом Дусе. На что она игриво ответила: — Скажи ему: «живот на живот — и всё заживёт».

…А на завтра мы уехали в Иркутск на учёбу.

НОЧНОЙ ВСПЛЕСК У ВОКЗАЛА

Сашка и я начинали работу в одной экспедиции. Мы оба попали туда по направлениям после окончания техникумов. Он учился в Старом Осколе, а я в Иркутске. В Казахстане разворачивались широкомасштабные геологические исследования недр, поэтому геологи направлялись туда со всего союза. Экспедиция располагалась на берегу реки в 60-ти километрах от столицы в бойком рыболовецком посёлке. Особенное оживление было в конце каждого месяца, когда геологи съезжались с отчётами о проделанной работе. Тогда, освободившись от дел, молодёжь собиралась обычно в буфете железнодорожного вокзала, сдвигались столы, и начинался кутёж. Пиво пили на спор, кто больше опорожнит кружек. При этом все громко разговаривали и горланили под гитару песни.

Мы с Сашкой сдружились и при встречах были предельно откровенны: рассказывали друг другу о прошлом и делились новыми впечатлениями, Поэтом, когда я вернулся из отпуска (я ездил к матушке в Чимкент), завидев меня, Сашка оказался рядом: — Привет, Юрец, — именно так он предпочёл меня называть, — как добирался: поездом или автобусом? — спросил он и тут же оговорился: — Впрочем, это потом.

А вечером мы, как всегда, уже сидели в привокзальном буфете, и Сашка доверительно докладывал мне, что с ним произошло в моё отсутствие: «Буквально в тот день, как ты уехал, — говорил он, дымя сигаретой, — было уже темно, когда все наши разошлись из кабака, остались только мы с Димкой Хышовым (ты его знаешь — сменный буровой мастер из Семипалатинского техникума), он тогда стал победителем — больше всех выпил пива. Когда Димка ушёл к поварихе Аньке, которая, как и он, приехала из бурового отряда на побудку, я остался один. В общагу идти не хотелось. Некоторое время находился в состоянии замешательства, что предпринять дальше. И тут на слабо освещённой привокзальной площади вырисовался движущийся силуэт сухопарой женщины. Недолго думая, находясь ещё под парами выпитого пива, я решительно направился в сторону незнакомки. — Простите, уважаемая, — обратился я к ней, — не могли бы вы познакомить меня с какой-нибудь девушкой, ведь вы местная, не так ли? — Что сильно охота? — резко отозвалась женщина, а потом, уже более миролюбиво, добавила с усмешкой: Приспичило, что ли? — Это точно, так оно и есть, — выдохнул я. Завязался диалог:

— Девушку подавай ему, а старуху не хочешь?

— Старуху? — насторожился я. — А ты что, старуха? И тоже хочешь?

— Да, — чуть слышно произнесла она.

— А где? — уцепился за идею я.

— Да хоть бы здесь, указала она на уличный сортир.

— Нет, в туалете не годится! — решительно возразил я.

— Тогда иди за мной…

И я пошёл за ней через кусты в привокзальную темень.

— Здесь можно, — сказала она, уверенно скинула куртку и постелила прямо на землю пустыря в небольшом углублении. Дрожа от возбуждения, я быстро оголился и молча утолил своё желание…

С утра следующего дня полевые геологи разъехались по отрядам. Я тоже отбыл на буровую вышку, где в обычном порядке замерил необходимые параметры проходки скважины, описал поднятую из недр породу, отобрал пробы воды из грунта и, заполнив журналы, привёл в порядок документацию.

…И вот я, освободившись от дел уже лежу «на груди» у цветущей и благоухающей степи, сплошь покрытой алыми маками. Подо мной бархат нежной зелёной травки, а в безоблачном синем небе жаворонок. Он завис высоко надо мной, трепеща крылышками, и поёт, захлёбываясь собственной песней. Я замер, хотя сердце моёколотилось сильно. Кругом маки, палатки и я среди этой благодати, с задранной вверх головой. Большего ощущения счастья я ещё не испытывал…

Нахлынули воспоминания. Ведь я ещё вчера встречался с таинственной женщиной. И не только встречался, но и был близок с ней. Хотя, что я могу сказать о сухопарой старушке, явившейся в ночной полутьме? Будто ничего и не было, и это не я на привокзальном пустыре усладил свою страсть. Я даже не обнял её, не ощутил, какая стать, какое у неё тело, какие руки, не заглянул в глаза. Мне стало грустно, ведь я молод и жажду любви, а сам, вот, к примеру, сейчас, когда её нет уже рядом, не могу даже представить её. Всё так нелепо произошло…

И я твёрдо решил, ещё раз встретиться с ней, чтобы воскресить её в своём воображении, закрепить и оставить хотя бы в памяти образ её, как оставляли след в сознании моём другие девушки…

А недели через две меня совершенно неожиданно по рации вызвали из полевого отряда на базу экспедиции, и я был несказанно этому рад. Во-первых, дело было пустяковое — срочно понадобились образцы пород и пробы воды, накопившиеся на буровой, для отправки их в центральную лабораторию. А во- вторых, появилась возможность встретиться с теперь уже близкой мне незнакомкой.

С образцами и пробами по прибытии на базу я разделался быстро, передав их по описи должностному лицу из лаборатории, а, завершив дела, еле дотерпел до вечера, чтобы пойти на вокзал. Наконец, стемнело, и я направился к торговым рядам, расположенным вдоль железнодорожных путей, где местные жители в ожидании пассажиров с проходящих поездов торговали, чем могли: варёной кукурузой, ещё тёплыми мантами, приготовленными на пару, копчёным и вяленым лещом и всеми любимой маринкой, а так же овощами и фруктами. Взгляд мой сразу выдернул её из общей массы торговок. Перед ней возвышалась небольшая пирамида арбузов. Сердцевина одного из них, вскрытая ножом, демонстрировала ярко-красное сочное содержимое плода. Я подошёл и тихо поздоровался. Её худощавое лицо со следами морщинок не выдало изумления, только в раскосых глазах мелькнула искорка. Она кивнула мне. «Долго ещё будешь здесь?» — чуть слышно спросил я. «Подожди в сторонке, я сейчас, только избавлюсь от этого».

Проходной поезд тронулся. Базар заканчивался, торговки стали расходиться, моя приятельница отвезла куда-то арбузы, подала мне знак следовать за ней, и я пошёл.

Как и две недели назад передо мной семенила сухопарая женщина, уводя меня за пределы вокзала. Верхняя одежда её, состоящая из длинной юбки, куртки и повязанного на голове платка, в ночном полумраке казалась одинаково тёмной. Вышли мы на тот самый пустырь, где были прежде. Как и тогда, женщина скинула куртку и постелила её на землю в знакомом нам углублении. Легла и, приподняв подол юбки, обнажилась до пояса. Затем подготовила доступ к своему таинству, предварительно поплевав на пальцы рук, и разгладив ими, поросль волос, сгустившихся в интимном месте. Я не заставил себя долго ждать и, дрожа от нетерпения, вошёл в неё. Поспешно утолив страсть, я стал, было, подниматься, но вдруг вспомнил, как ещё недавно в цветущей степи под трели жаворонка твёрдо решил при новой встрече познать свою незнакомку ближе, хотел почувствовать её трепет и запечатлеть подробнее в памяти нашу с ней близость. Я снова наклонился к ней, и мои руки вдруг ощутили… не полные энергии и страсти женские бёдра, очаровавшие меня тогда в моём воображении, а два упругих округлённых предмета, похожих на ветви гладкоствольного дерева. Эти тонкие, теперь уже её бёдра в месте их смежения показались мне безжизненными и даже холодноватыми. А тут она промолвила: «Потыкай меня ещё маленько». Но я, содрогаясь и спешно натягивая штаны, только и смог смущённо пробормотать: «Нет, нет, прости меня, я пойду»…

На этом месте Сашка сделал длительную паузу. Когда доставал из пачки сигарету, руки его заметно дрожали. Казалось даже, что он стесняется поднять на меня глаза. Я тоже в какой-то степени был ошеломлён, недоумевая, зачем он мне это рассказывает, ведь это такое всё личное, и люди обычно стараются таить в себе. Но, помолчав и справившись с волнением, он продолжил:

«Больше я не ходил на встречу с ней. И лишь однажды, находясь в буфете вокзала среди нашей компании рядом с известной тебе Валей Осипенко — выпускницей Казахского горного института, я увидел её, свою недавнюю незнакомку. Она вошла, и мы встретились взглядами. Она чуть заметно усмехнулась, а я отвёл глаза…

— Только знаешь, Юрец, прошу тебя, не требуй, чтобы я показал тебе её. Пусть моя исповедь останется между нами».

…А осенью того года Сашку призвали в армию.

УРОКИ ИСКУШЕНИЯ

Южный степной посёлок заметно веселел, когда в конце месяца геологи съезжались с отчётами о проделанной работе. Освободившись от дел, на этот раз молодёжь сдвигала столы в железнодорожном вокзале. Пиво пили, как обычно, на спор, кто больше опорожнит кружек. При этом все громко разговаривали и пели под гитару песни. Разошлись поздним вечером…

А дальше в памяти застряли моменты, словно кадры из кино. Мы находимся с ней у скамейки её дома. Обнимаемся и жгуче целуемся. Я слегка пьян и потому смел. Где началось наше знакомство, не помню, да это и не важно. Она, будто откуда-то возвращалась, а тут я, как ураган, настиг её. И теперь пылко целую, и активно напрашиваюсь на близость. Ей это нравится. Вмиг сосредоточившись, она вдруг говорит: «А знаешь, что? Давай встретимся завтра на остановке автобусов, которые отходят в город. Я тоже уезжаю, но прежде мы сможем пообщаться. Ты не против? Сегодня, согласись, уже нет смысла распалять себя и напрасно убивать время. Кстати, сколько тебе лет, ведь ты ещё молод?» «А тебе?» — интересуюсь в ответ я. «Мне, — отвечает она, — ну, скажем, двадцать восемь». «Тогда мне, — говорю я, — двадцать четыре». «Так мы что, договорились?» — уточняет она. — Не сомневайся. Скажи, только, когда ты будешь на остановке? — Ровно в 11 часов дня начинают отходить автобусы. — Тогда в это время и я буду на месте, — пообещал я. — Общежитие, где я сейчас живу, как раз рядом с тем местом.

Ровно в одиннадцать часов следующего дня я подхожу к остановке, и вижу её — эффектную, светловолосую в кудрявых локонах женщину в ярком оливкового цвета плаще с походной сумкой. По всему чувствовалось, что она ожидала скорее всего только автобус, а не меня. Но я явился, как и обещал. — Раз уж ты здесь, — говорит она, — бери сумку и пойдём по ходу автобуса за посёлок.

Мы шли сначала по асфальтированной дороге, а за посёлком — по обочине постепенно углубились в степной простор. Погода была благоприятно — солнечная, а степь покрыта по-весеннему сочным травянистым ковром. Выбрав место, она достала из сумки покрывало и расстелила его на траве в небольшом углублении. Мы присели. Солнце уже достаточно прогрело почву и всё пространство побуждало освободиться от одежды. «Рита, — шепчу я, — всю ночь не спал, всё думал о тебе и о моменте, когда мы увидимся». «Даже так? — усомнилась она, — а мне казалось, что ты и вовсе не придёшь». «Вот пришёл, и счастлив!» — продолжаю я, придвигаясь плотнее. А потом, срывая одежду с неё и оголяясь сам, стал неистово целовать её губы, шею и, наконец, алые сосочки влекущих полушарий… Рита податливо потянулась навстречу. И вскоре мы слились воедино во взаимном желании.

О чём мы говорили было не важно. Только после второго слияния, поднялись, оделись и зашагали к асфальтированной дороге, по которой уже «во всю» двигались автобусы в сторону города. Расставаясь, она дала мне свой городской адрес, и я обещал, что приеду к ней в ближайшие майские праздничные дни.

…В праздники уже в городе я вышел в районе кинотеатра «Ударник» и пошёл в сторону Малой станицы, отыскал нужную улицу и дом, где она снимала комнату. Как оказалось, как раз вовремя, потому что встретился с ней у самого выхода из дома. Она «собралась, было, на встречу с подругой, чтоб провести совместно праздничные дни». — Так говорила она, разбирая сумку и вынимая со всем прочим аккуратно сложенные простыни, из чего я понял, что встреча намечалась не только с подругой, но и с более «романтическими» субъектами. Свои мысли я оставил при себе, радуясь тому, что по крайней мере не остался с носом. Мы вернулись в дом, и она сообщила хозяину, что поход к подруге откладывается, потому что явился «братишка», который решил её навестить. «Хозяин», хотя был и пожилой, но какой-то «игривый», по крайней мере, при разговоре с Ритой. Речь его и вид напоминали мурлыканье кота. Комнатка была небольшая, но уютно-прохладная — само то, так как во дворе уже наступила жара. У нас на столе появилась бутылка сухого болгарского вина и лёгкая закуска: сыр, колбаса, овощи и виноград — всё это я принёс с собой, по пути заходя в магазины. К вечеру Рита на виду у хозяина расстелила постель «для братишки» на полу, а для себя на кровати, и я остался ночевать. Ночёвка наша кочевала с пола на кровать и, наоборот, в зависимости от того, как нам было удобней.

Всю ночь Рита учила меня приёмам сексуальных отношений. Начало было «по-семейному», как и тогда в степи, когда она отъезжала в город, то есть «как обычно». Хотя для меня вся эта ночь была необычной, ведь я был ещё недостаточно искушенным «ловеласом». — А ты можешь «по-офицерски»? — спросил я неуверенно, припоминая мальчишеские россказни об интимных отношениях. На что она ответила вопросом: «Это когда у офицера на плечах вместо погон — дамские ножки?» — Наверное, — говорю я. — Не наверное, а так точно, — отвечает она, притягивая меня к себе и возлагая на мои плечи свои ножки… Через некоторое время, кто-то тихо постучал в окошко. Прихватив пачку папирос, она направилась наружу: — Побудь один, я скоро вернусь, — чуть слышно молвила она, прикрывая за собой дверь. Минут через двадцать она появилась: «Сосед приходил, — сказала она, — покурили вместе».

А потом, когда мы снова оказались вдвоём, только уже на полу, она сказала: «У тебя хорошо получится, если ты войдёшь с другой стороны — будет плотнее, тебе понравится». И встала на колени и локти. Оргия продолжилась. «Странно то, — удивлялась она, — что ты всегда завершаешь процесс молча, мой муж при этом исторгал такие звуки, заставляя меня волноваться перед соседями, которые могли услышать стенания сквозь квартирные перегородки».

К утру, после шести ночных сексуальных заходов, будучи основательно, как мне казалось, насыщенным интимными играми, я засобирался домой. «Ты же хотел остаться ещё на ночь», — изумилась Рита. Но я тут же придумал какую-то отговорку, и она проводила меня до кинотеатра «Ударник», откуда я сел в подошедший автобус. Буквально через полчаса, уже сидя в автобусе, мне вдруг захотелось снова быть рядом с ней. Возникло острое желание продолжить «обучение» таинственным упражнениям. Но было уже поздно, и тут во мне вдруг закралось сомнение: а ведь она ночью не просто выходила покурить с соседом, вполне возможно, что это был хозяин. Наверняка.

Рита… Между пальцами левой руки — на среднем из них изнутри была татуировка её имени, которая убеждала меня в том, что у неё была необычайно-загадочная бурная жизнь, и было ей не двадцать восемь лет, а, конечно же, больше, в то время, как и мне, было не двадцать четыре года, а всего лишь девятнадцать лет. Но тогда:

Пылал огонь в моей крови,

Огнём страстей тебя встречал я,

И ты мне жаром отвечала.

Ещё неведомой любви.

МИМОХОДОМ, ИЛИ ПОХОДЯ

1

Случилось так, что когда они уже лежали на просторной разобранной тахте у неё дома, и он ласкал языком её манящие холмики грудей, попеременно втягивая ртом в себя их розовые сосочки, он обратился к ней доверительно и по-свойски: — Слушай, Нелка… — и не успел договорить до конца фразу, как она резко оборвала его: — Ни «Нелка», а Нелли или Нинель — капризно поправила она, — так называла меня моя мама, и мне это нравится. Учти на будущее, господин коллектор, кажется, так тебя зовут там, у вас в отряде?» — Ну что ж, Нелли, так Нелли, или Нинель, — машинально согласился коллектор, и вдруг почувствовал, как возник между ними пока только маленький водораздел — едва заметная отчуждённость и прохладность в отношениях с девушкой, которую он «подцепил» после киносеанса в местном клубе. — Нелли, так Нелли, — покорно повторил он. — Принимаю твой каприз, моя пассия, — он всё еще серьёзно намеревался говорить ей более нежные и тёплые слова, типа «милая радость моя», «желанная и любимая», «сладкая и неповторимая» и прочий набор любезных словосочетаний, постепенно высвобождая из сорочки её манящее тело. Ещё сейчас, целуя её, он осязал руками её гладкую спину и нижние овалы бёдер, не упуская при этом и нежные чувственные места её ног выше колен. Но, произнося слова «Нелличка», или «нежная моя Нинель», вдруг почувствовал, как бёдра её становятся неожиданно непомерно крупными, утрачивая соразмерность и, только что влекущую, изящность. Почувствовал и то, как прежде ласковые слова, теперь обретают неуклюжесть и фальшь. «И всё это из-за её капризной прихоти называться «Нелли или Нинель», — подумал он. На ум пришли строчки из стихов: «Не говори со мной, не надо, очарованья словом не вспугни…» — Вот, оказывается, при каких обстоятельствах появляются основы стихов», — подумал он. И ощутил вдруг, что уже не упивается любовной страстью, а просто медленно томит её и себя объятьями, скрывая искренность интимного общения. Почти интуитивно, или подсознательно, возникла идея спустить на тормозах эту скоропалительную связь, сознательно выдавая теперь уже умеренную сдержанность чувств за порядочность, которая содержит в себе якобы серьёзность дальнейших намерений, а не простую вспышку страсти. Он по-прежнему ласкал её недавно казавшиеся ему холмики молочных полушарий, которые теперь почему-то превратились в расплывчатые телесные скопления, соски которых заметно смягчились и слились, как бы растворившись в рыхлых образованиях. И уже не губы втягивали холмики в рот, а кисти рук их мяли, пытаясь пробудить живительную страсть и упругость в теле. А чувственные места её ног выше колен, ведущие к сокровенному месту интимного гнёздышка, превратились просто в часть тела нижних конечностей. Рушился ореол влюблённости. И коллектор понял это враз. Ночь теперь завершалась без романтических погружений в атмосферу любви. Он обнимал и целовал её, уже лишь сознательно разыгрывая страсть. Наступил, наконец, рассвет. И, когда коллектор удалялся от её дома, то успокоительно оправдывал себя, думая, что так это и должно происходить, когда человек имеет серьёзные намерения. И девушка это непременно оценит. К тому же, он был уверен, что она была порядком утомлена, и поэтому решил позволить ей отдохнуть — и не пошёл в этот вечер на свидание. А когда через сутки оказался у её дома, то не застал её там, зато увидел, выходящей после киносеанса, под руку с буровым рабочим Виктором. Нинель сразу заметила коллектора, и резко, указывая на него пальцем, злобно зашептала спутнику: «Видишь, того парня, который, не отрываясь, пялится на нас, ведь он вчера домогался меня, но не тут-то было, не на ту напал — не обломилось ему ничего. Он, кажется, тоже работает у вас на буровой?». «Так он что, тебя домогался?! — удивился Виктор. — Это же наш коллектор, он документирует скважины и наблюдает за бурением». — Так вот, Витёк, не обломилось вашему коллектору от меня ничего. Потому и пялится на нас глазами затравленного ревнивца, — заключила диалог Нинель, прижавшись теснее к плечу Виктора…

Коллектор тогда, оценив обстановку и разгадав уязвлённый нрав обиженной девушки, побрёл угрюмо в сторону общаги. И тут пришла на память другая его подруга из студенческого прошлого с не менее экзотическим именем, чем Нинель. Её звали Аделаида. После поступления в институт, как всегда, студентов направили на сельхозработы в отдалённую сибирскую деревню, где разместили в колхозном клубе. Ночью девушки и парни спали на соломенных матрасах, расположенных рядами на деревянных нарах, временно сооружённых в освобождённом от кресел клубном зале. Матрасы Игоря и Аделаиды оказались рядом на нарах у самого края. Выждав момент, когда все студенты утихомирились и погрузились в сон, Аделаида прижалась к Игорю и, не позволяя себе и ему, освободиться от трико, водружила его на себя, и они, плотно вжимаясь друг в друга, стали энергично двигаться до тех пор, пока чудодейственная истома не окунула их в нирвану. После чего, успокоившись, они, как и все, погрузились в сон. Так происходило не однажды. А потом через три месяца после колхоза, Аделаида встретила Игоря в коридоре института, так как учились они в разных группах, и говорит: — Слушай, Овдин (она звала его только по фамилии), а я замуж вышла — поздравь меня с таким событием. — Ну, хорошо, поздравляю тебя, и что? — Дело в том, Овдин, что муж мой на седьмом небе от счастья, — рад, что я ему девственницей досталась. А как свекровь-то меня уважает, ты бы знал. Оказывается, после брачной ночи, она сама убирала нашу постель, и обнаружила на простыне следы моей девственности. Овдин, я безумно счастлива! — Ну, ты даёшь, Аделаида, — изумился Игорь. А потом подумал и сказал: — А разве у тебя могло быть иначе? Поздравляю тебя дважды с таким уникальным успехом.

… А Виктор, новый ухажёр Нинель, после встречи у клуба, будучи в большей степени ревнивцем, чем коллектор, в эту ночь даже не пошёл ночевать в общагу, где проживал с коллектором и другими буровиками, а остался у неё, воспалённый страстью, охватившей от встречи с соперником и гневными словами Нинель. А на утро, находясь уже на буровой, заявил коллектору: «Ты видел вчера девушку, с которой я выходил из клуба? — Это моя женщина, на которой я решил жениться. — И смачно добавил: — Нинель — классная подруга, и я подаю заявление на увольнение с буровой, всё равно скоро буровики переедут на другую точку. Я же останусь здесь, с ней, и работать буду у них на стройке». На что коллектор выдохнул без внутреннего сожаления слова: — Что ж, Виктор, желаю тебе удачи и счастья в семейной жизни. Он знал Виктора-москвича, который попал к ним в отряд после заключения, отсидев год в лагерях за пистолет, на владение которым не имел специального разрешения. После «ходки» он не поехал к родителям в Москву, осел в геологической экспедиции, и стал трудиться в буровом отряде среди таких же бывших зеков, потому что здесь можно было находиться до лучших времён без постоянной прописки и на относительно полном материальном обеспечении — жильё, спецодежда и питание здесь были гарантированы. «А теперь, кстати, ещё и респектабельная Нинель с жилплощадью, — успокоительно подумал он, — уж точно скрасит мою беспокойную жизнь в качестве законной супруги».

2

Коллектор шёл с буровой, и уже приближался к посёлку, когда с противоположной стороны дороги его окликнул прохожий: — Эй, коллектор, это ты, что ли? Идёшь с буровой?

— Да, иду с буровой, а ты кто такой? — И тут вдруг признал мужика, с которым ехал когда-то в посёлок в автобусе, возвращаясь из города. — Ну и как тебе, коллектор, теперь живётся, после того, как я расстался со своей Катькой, — не подходя близко, выкрикнул прохожий. — Если бы тебя не было тогда в доме у девок, она вернулась бы ко мне. — Мужик теперь стоял рядом, и, жестикулируя руками, нервно негодовал: — А Катька сделала аборт и уехала на Север подальше от меня. Мне всё рассказала Томка, она всё слышала и видела, как вы с Катькой кувыркались, прикинулась, что спит. Не знаю, какой тебе был смысл собирать «ошлёпки» в моём семейном гнезде, залез в чужую постель, а теперь ухмыляешься. — И тут коллектор уж точно вспомнил того мужика и детали в автобусе. Тогда тот был навеселе в распахнутой куртке и с длинным шарфом на шее, он размахивал начатой бутылкой портвейна, часто прикладываясь к горлышку, и громко извещал всех о том, что у него жена не только молодая, но и красивая. «Её зовут Катерина», и он «очень счастлив с ней». Автобус был небольшой — поселковый, и люди в основном знали друг друга. Кроме местного населения, в посёлке, куда они ехали, проживали научные работники, которым предстояло создать центр селекционных исследований по животноводству. Учёные пока ещё находились в столице, но уже активно обустраивались здесь, чтобы капитально осесть на земле. В посёлке, по их заказу, строились щитовидные домики и бурились скважины, вскрывая артезианские воды отличного качества.

— Оказывается, я тебя тоже знаю, — ответил коллектор, — когда-то мы ехали с тобой в местном автобусе, возвращаясь из города. Ты — строитель, приветствую тебя. — А я тебя, коллектор с буровой, не только признал, — ответил мужик, — но и совсем недавно, буквально на днях, хотел убить. И сейчас бы прихлопнул, но теперь уже смысла нет: во-первых, мой пыл пропал, а во-вторых, моя красавица Катерина, которую ты «охмурил», уехала от меня на далёкий Север, после того, как сделала аборт, лишив меня дочери. Именно ты её тогда побудил к этому. Не встреть она тебя в тот вечер, вернулась бы она ко мне, как и всегда было раньше. Но в тот вечер ты оказался рядом в доме и переспал с ней, тем самым побудив сделать аборт. Так что, коллектор, ты мой враг, и счастье твоё, что не попался тогда мне под горячую руку. Не открыла мне дверь мерзкая Тамарка, и наврала, что Катька уехала к матери в Каскелен.

— Так это был ты, что ли? Стучал в дверь и грозился «порешить» Катерину, ты и есть тот «бешеный Петро»? — так они тебя звали между собой, — искренне удивился коллектор. — Да, да, — ответил тот, это был я — Пётр, а Тамарка не открыла мне дверь, потому что ты был рядом с моей женой, пытаясь совратить её: она «долго ломалась», но «под утро всё-таки отдалась тебе», врагу моему. Всё это мне рассказала Тамарка, уже потом, после исчезновения Катьки…

— Убьёшь ты меня, или нет, Пётр, только узнал я лишь сейчас от тебя лично, что та молодая и красивая женщина, которой ты когда-то гордился и хвастался в автобусе, жадно поглощая вино «из горла» бутылки, была твоей женой. И что утром того рокового дня она уехала в больницу на аборт, а потом и совсем ускользнула от тебя на Север. Невероятно это. Но что же делать, Пётр? Я едва с тобой знаком, и никогда не был твоим другом, и ничего не обещал тебе, и, конечно же, не знал, что она твоя жена. Это просто роковая ошибка, и очень жаль, что ты не смог по достоинству оценить и удержать свою жену. Я сочувствую тебе, но все люди делают ошибки, такова жизнь…

— Да пошёл ты… расфилософствовался тут, — прервал его негодующий Пётр. — Говорю тебе, счастье твоё, коллектор, что не попался ты мне тогда под горячую руку, точно убил бы тебя…

— Убьёшь ты меня, Пётр, или позволишь умереть своей смертью, — повторил коллектор, — это вопрос действительно философский, тем более, сейчас, когда Катерины здесь нет, да и у тебя уже почти пропало желания совершить преступление. — Молчи, молчи, коллектор! — прокричал обиженный строитель, поспешно удаляясь прочь. И на ходу, еле сдерживая себя, всё ещё твердил: — Убил бы… убил бы… видит Бог, совершил бы преступление…

…А было всё вот так. В тот воскресный день прораб строительной бригады и коллектор бурового отряда сидели в холостяцком доме у прораба, и не спеша за бутылкой «андроповской» водки коротали время. — Слушай, коллектор, — словно спохватившись, молвил прораб, — скука невыносимая, пойдём-ка мы с тобой к моим девкам — малярам и штукатурам, и развеемся, хватит киснуть. В отличие от своего собутыльника-коллектора он был лет на пятнадцать старше, и уже прошёл стадии семейных перипетий, будучи хотя и неоднократно женат, но в данный момент разведён. — Есть у меня здесь подруга, — сказал он, — да и тебе найдутся девушки, помладше моей, которые находятся рядом. Короче, на месте определишься сам. — Я не против, — тотчас откликнулся коллектор. И они пошли на новую улицу, где стояли домики, предназначенные для научных работников, но пока не сданные под ключ, и временно заселённые строителями. А когда зашли в дом, коллектор уже с первого взгляда не мог оторваться от голубоглазой блондинки, которая, лёжа на кровати, смотрела удивлённо на него из-под пледа, укрывающего её до самого подбородка. — Знакомься, коллектор, это Катерина. А в следующей комнате, моя незабвенная Оксана. — Здравствуйте, милые девушки, — наконец поздоровался прораб. — Здесь должна находиться еще одна ваша подружка, но её кровать свободна, из чего я полагаю, что она временно отсутствует. — Да, Борис Иванович, Тамара ушла в магазин и скоро вернётся, — прояснила Катерина, и неожиданно заявила, глядя на коллектора: — А я тебя знаю, видела тебя в клубе среди буровиков, я тогда удивилась, почему они все тебя зовут не по имени, а «коллектором». — Да, я и есть коллектор, уважаемая Катерина, так уж повелось, это моя должность. А само слово «коллектор», — пояснил он, — означает «собиратель»… И не договорил. Тут напомнил ещё раз о себе прораб: — Я вижу, быстро вы нашли точку соприкосновения, пойду я, пожалуй, к своей дорогой и желанной Оксаночке, и иронично заметил: — не буду, вмешиваться в ваш зажигательный «интим». — Оксана! Я с тобой, — открывая в её комнату дверь, известил он.

— Так вот, Катюша, — продолжил беседу коллектор, — действительно, буровики бурят скважину, а я «собираю» о ней сведения и записываю их в геологический журнал, так сказать, документирую. А вообще родители меня назвали Игорем. Ты уж извини, но у вас в доме нет стульев, и я, как говорится, «с вашего позволения, присяду на краешек твоей кроватки», чтобы быть ближе к тебе. И скажу сразу, как на духу, что ты мне нравишься, а твои выразительные глаза очень впечатляют, зачаровывают голубизной и притягивают, располагая к близости и нежности, совсем не хочется от них отрываться, сразу же приходят на ум стихи:

Ты в глаза мне смотреть не стыдись,

Я и сам с тобой страшно уступчивый:

Обоюдная пылкая влюбчивость

Разве может не скрашивать жизнь?

Нет, не может не скрашивать жизнь!

Ты явилась нежданно, как миг,

И склонилась застенчиво нежная…

Отзвук милого юного прежнего,

Я к коленям твоим приник,

Я счастливый к коленям приник!

И хотя я ещё не «приник к твоим коленям», как звучит в стихотворении, но очень хочется: -

И шепнул я мгновенью: «Замри,

Пусть не будет успехов и зрелости

В ежедневно-обыденной серости,

Только этот восторг пусть горит,

Вечно пусть мой восторг горит!»

— Я, Катенька, хоть и геолог, но обожаю литературу и хочу поступать на филологический факультет в университет. Признаюсь, люблю стихи и буду тебя сегодня ими очаровывать.

— Игорь, а я тебя буду звать, как и все, «коллектором», не возражаешь? Мне кажется, это упрощает отношения, и даже сближает, — сообщила Катерина. — Пожалуйста, — согласился Игорь, — а я тебя буду звать Катенька, прошу тебя, пусть это будет без возражений, мне так приятней и удобней. И знаешь, глядя на тебя, мне сейчас приходит на память ещё более значимый поток стихов, касающихся тебя:

Неведомое, кроткое создание,

Загадка моего воображения:

И радость ты, и нежность, и страдание -

Беда моя, тоска и упоение.

Мечта моя, земная и желанная,

Томление моё неодолимое.

Нежданная, негаданная, странная

И беспредельно мною ты любимая.

…Вернулась из магазина Тамара, когда завечерело, и закрыла входную дверь сразу же на внутренний замок. — Не удивляйтесь, — сказала она, — дверь закрываю от непрошеных гостей. Суженый твой, Катя, «бешеный Петро», слоняется с алкашами возле магазина, уже хорошо поддатый, а завидев меня, спрашивал, не знаю ли я, где ты? Я ответила, что ты уехала к матери, «чтобы только не видеть тебя, горемычного».

Свет в доме не зажигали. Прораб, удалившись к Оксане, и увлечённый своей пассией, едва ли заметил появления Тамары. Коллектор тоже не придал особого значения сообщениям о каком-то Петре, в пьяном виде блуждающем вокруг магазина. Просто, увлечённый чарами Катерины и стихами, всплывшими в памяти под её воздействием, всё ещё подвергнутый тайным томлением, он плотнее придвинулся к ней и вполголоса душевно произносил рифмованные слова: «Как хорошо безудержно пылать, забыв самоконтроль и пульс сердцебиения: смеяться, петь, печалиться, рыдать в святом наплыве откровения», а потом, приблизив вплотную лицо к лицу Кати, утвердительно заключил: «с любимой только можно так пылать!». И Катя неожиданно прониклась к нему, тотчас отошли в прошлое от неё постоянные перепалки и ссоры с пьяным мужем, которые давно стали привычно-повседневными, но сейчас они просто улетучились, стали далёкими и не реальными. Коллектор тоже смотрел на неё, как на чудо, и продолжал очаровывать её красивыми и нежными стихами: — «А я ласкать тебя и целовать хочу, лелеять, обожать, любить и нежить. Ты мой мечтанный форт, тоска и безмятежность, И вздох моей души — об этом и кричу!» И Катерина почувствовала, что оказалась совсем в другом мире и даже вздрогнула, когда неожиданно раздался стук в дверь, и громкие возгласы её нетерпеливого пьяного мужа: — Открывайте, я пришёл за Катериной. — Катя, если ты здесь, выходи, пойдём домой, нечего тебе шататься по чужим углам, у тебя есть дом и я — твой муж. Тут во время вмешалась спасительница Тамара: — Я же тебе русским языком сообщила возле магазина, что нет здесь Кати, и нечего ломиться в дверь, беспокоить нас и всех соседей.

В это время прораб достал, на всякий случай, из под кровати, на которой они нежились с Оксаной, деревянный дрын, в виде увесистой палки, и приготовился им встречать нарушителя спокойствия. — Отворяйте по-хорошему, — не унимался Петро. — А я тебе сказала и сейчас повторяю: нет здесь Катерины, она уехала к матери, и не ломись к нам бес толку, — резко ответила Тамара, которая собиралась, было, отойти ко сну. — Ну, Томка, если врёшь, рассчитаюсь с тобой при встрече, узнаешь меня. — Шагай, шагай отсюда, не беспокой нас и соседей понапрасну.

Все в доме насторожились, особенно Катерина и коллектор, для которого всё казалось невероятным, а когда Пётр, ругаясь, удалился, они, сидели, прижавшись друг к другу, по-прежнему, ещё не веря, что тревога прошла. Наконец всё утихло. Коллектор, попав в непривычную передрягу, серьёзно задумался. Но, когда Катя прижала его к себе и страстно поцеловала в губы, он пришёл в себя. И чувствуя её желание быть рядом с ним, заметно воспрял духом и, перефразируя стихи прекрасной поэтессы Вероники Тушновой, заговорил:

Биенье сердца твоего,

Тепло доверчивого тела,

Как мало взял я из того,

Что ты отдать мне не посмела.

И далее, уже стихи от себя, коллектор выдохнул:

А я хочу купать тебя в любви,

В море волн и в ливени рассветов,

Только ты решись, и позови -

Я явлюсь к тебе, любимая,

Хоть где ты…

Теперь они нежились… Коллектор ласкал Катю и чувствовал её тягу к нему. Руки его обнимали её и гладили, осязая обнажённое тело. Когда он целовал её губы, щёки, шею и, наконец, груди, то шептал: «Катенька, я полюбил тебя с первого взгляда, сладкая моя и желанная». Катя ответно отзывалась на его ласки. А далеко за полночь, когда они обвились руками, и плотно прижались, Катерина прошептала: «Войди в меня, Игорёша, я хочу тебя, мой милый. Как хорошо мне с тобой!» И он растворился в её внутренней неге сладострастия. Они слились, и были счастливы. И не хотели отрываться друг от друга, и на какое-то время забылись в сладостной дрёме. А потом забрезжил ранний рассвет. Катерина, улыбаясь, притянула к себе Игоря и их уста вновь соединились в нежном поцелуе…

Ранним утром они вышли из дома, и пошли на автостанцию. Игорь посадил Катерину на первый автобус, отходящий в райцентр. Распрощавшись, они расстались. Это были последние их совместные минуты. После этого, они теперь уже каждый в отдельности мысленно уходили в нежные воспоминания прошедшей памятной ночи, ночи любви. Это была их единственная и последняя встреча. Больше никогда им не довелось в жизни свидеться.

…И КАК ВСЕГДА

Ксения была красивой, но появилась в отряде не от хорошей жизни — муж постоянно колотил её, наверно, от ревности. И в тот раз ей всё это надоело. Она схватила дочку, и в чём была — уехала с ней к подруге в большой город, а там друзья устроили её на полевые сезонные работы в отряд геологов. Отряд был небольшой и интеллигентный, приняли её радушно.

Он отсутствовал в отряде ровно месяц, был на другом объекте. А как только появился, русоволосая повариха Ксения сразу привлекла его внимание. Всё в ней было для него в норме — фигура, ножки, рост и возраст. А из глаз струилось редкое сочетание небесной синевы и сочной земной луговой зелени. Он был уверен, что и светлый, согревающий луч солнца, будет исторгать её доброе сердце. Обо всём этом он сразу же выпалил ей, и этим расположил к себе.

Вскоре они поехали на новую полевую точку на машине: она сидела в кабине рядом с водителем, а он в кузове, склонившись к оконцу, настойчиво стучался к ним. Сначала, чтобы привлечь её внимание, а потом делал сигналы руками о том, что она ему очень нравится: прижимал ладони к груди, а пальцы к губам, распуская их веером в её направлении. Она улыбнулась. А когда они сделали остановку, она вдруг сказала ему, что «если люди захотят то, что им очень хочется, у них обязательно всё получится». Тогда в первую же ночь, а они заночевали в пути, раскинув на обочине палатку, он выбрал момент, и, прокравшись, проник к ней в спальный мешок; всё произошло тихо без лишней суеты и в согласии.

А в дальнейшем странные у них сложились эротические отношения. Слово «эротические», пожалуй, будет не очень подходящим — слишком выспренним в выражении их сексуальной близости. В центральном полевом лагере она находилась в большой палатке — днём готовила там обеды и кормила геологов, а ночью на металлической кровати в широком двухместном мешке ночевала. Днём это была её полевая горница, а ночью — полевая спальня. Когда с наступлением сумерек лагерь затихал, она, умывшись и смазав вазелином лицо — других кремов не было, — ложилась в постель и замирала в ожидании его прихода. И всегда он непременно появлялся, снимал верхнюю одежду и нырял к ней в спальник. Причём не было у них особых памятных встреч — с поцелуями, объятьями, ласками. Обычно она лежала на спине и была готова, а он, снимая подштанники, без лишних телодвижений оказывался на ней. Процесс происходил ровно, как по команде: «вверх-вниз», «вверх-вниз». Не чувствовалось никаких отклонений, всё было гладко. Он скользил внутри неё до тех пор, пока не наступало «извержение». Даже дыхание почти не учащалось, разве только чуть-чуть. Потом он поднимался и, даже без поцелуя на прощание, одевался и уходил. Всё происходило одинаково и еженощно.

Геологи в основном были семейные. Он тоже был семейный, но, как говорил сам,

«внутренне-раскрепощённый». Иногда жена с семилетним сыном приезжали к нему на выходные. Тогда Ксения брала бинокль и с пригорка наблюдала за ними, как они гуляли вокруг лагеря. Лагерь стоял в горах. Они ходили по берегу горной речки, купались, любовались природой и возвращались к обеду. Ксения кормила их и остальных сотрудников обедом, а потом они возвращались в город. А он, как всегда, забирался к ней в двухместный мешок, и они по-прежнему соединялись умеренно — монотонно. Потом она на неделю уезжала к дочери. Возвращалась. И полевая жизнь продолжалась своим чередом.

3. Памятные отношения

ВСТРЕЧИ В ГОРАХ

Всегда найдётся какой-нибудь «сладко-устый Владик — искуситель», который «поможет» девственнице избавиться от злополучно — тягостной пломбы девичьего целомудрия. Примерно так звучит общепринятая аксиома разрушения добрачной нравственности. Но у Анны это случилось по-другому.

Тогда она смотрела на Владислава с искренним восхищением. Он был плотный, с волосатой грудью крепыш — мужчина лет сорока. Несколько лет он заезжал на легковой машине к её старшей сестре и увозил её на дачу. Однажды они прихватили и «Анютку» с собой, когда училась ещё в восьмом классе. В тот день она прогуливалась на дачном участке, с интересом разглядывая почки на деревьях, которые «буквально рвались» навстречу жизни, разбуженные весенним солнцем. После небольшого дождичка земля освежилась, и под ногами зеленела травка. На душе было волнительно — радостно. Умиротворение нашло на неё. Она как-то по-новому ощущала пробуждение природы. В конце участка задержал её внимание муравейник. Сейчас его внушительный холмик кипел своей муравьиной жизнью. Интересно было наблюдать за, казалось бы, хаотическим движением насекомых. Удивляло то, как при таком большом скоплении, они ухитрялись, не мешая друг другу, выполнять, в каком-то целеустремлённом порыве, свою муравьиную, таинственную работу. Их суетливая энергетика завораживала, не отпускала её. Она вспомнила, как когда-то, будучи совсем малой, брала в рот травинку, смачивала её слюной и опускала в муравейник, а потом обсасывала. Сейчас это ей уже казалось никчемным. Достаточно было дома съесть ломтик лимона, чтобы утолить вкусовое желание. Правда, при этом исчезало волшебство, присущее детству. Наконец, освободившись от навеянных грёзами чар, она оставила муравейник и пошла к дому, где вдруг стала невольным свидетелем эротической сцены между сестрой и Владиславом. Неистово сладострастные стоны, доносившиеся из дома, резко остановили Анюту. Девушка замерла и с удивлением наблюдала и слушала порыв оргазма пока ещё неведомой ей человеческой страсти, происходившей за стеклянной дверью. Вконец обескураженная, она всё-таки сообразила незаметно покинуть объект наблюдения и удалилась в палисадник. Сцена глубоко запала ей в душу…

А недели через три, когда она оказалась на той же даче наедине с тем же Владиславом — любовником старшей сестры, которая была в командировке, ей довелось самой впервые окунуться в сексуальный водоворот, захвативший и её своей новой стороной жизни. Впечатление было потрясающим и оставило неизгладимый осадок. Физическая боль и безысходная неловкость от стыда перед сестрой и родителями были далеки от того, что она предвкушала. Она не сопротивлялась, потому что с тех самых пор, когда увидела ту памятную сцену, уже сама в тайне захотела испытать то чудное состояние, тот блаженный оргазм, о котором она ранее не подозревала. Однако теперь, когда всё свершилось, она ощутила глубокое разочарование и даже испуг от сознания того, что наделала…

Утрата девственности осталась тайной для всех близких. Связь с Владиславом больше не возобновлялась. Прошло время. После выпускного школьного вечера, тогда она уже дружила с одноклассником, молодые решили пожениться. А после свадьбы, как и положено, оказались на ложе любви. Наутро новоиспечённый муж очень был удивлён, что его «любимая девочка» не девственница. Он недоумевал: Анька, которую он любил и пас, оберегая день и ночь, не решаясь близко подступиться, не целомудренна! А ведь он не позволял себе ничего лишнего. Их дружба проходила на глазах у родителей, которые были довольны их отношениями… И всё-таки он не стал разглашать «позора», продолжая жить с ней уже по-семейному. Хотя нередко допытывался, кто же был тот коварный «счастливчик», которого она предпочла до времени. «Никого у меня не было», — неизменно твердила она. Но он её не переставал донимать, да так, что порой её уже подмывало рассказать всё, как есть. Только сделать этого она не могла, потому что была замешана родная сестра, и семья не должна была об этом знать. Такая подлость не могла стать достоянием семьи. А мужу своему она всё-таки придумала, что говорить: «Я вычитала в медицинском справочнике, что такое случается, иногда выделение крови может и не быть после брачной ночи, когда половая плева находится «в расслабленном состоянии» — так написано в справочнике. А вскоре она забеременела, он и вовсе взбесился, мучась в догадках, чей ребёнок. Дошло до того, что их брак распался. Она осталась у родителей с малышом. Шло время. Она поступила заочно в институт, который когда-то окончил отец, и стала работать в его конторе.

…До этого Анна и Анатолий встречались на горной дороге мимоходом. Обычно при встречах, они кивком головы дружески приветствовали друг друга. А однажды разговорились. И он узнал, что её геодезический отряд располагается в пионерском лагере, который находится выше, и с некоторых пор пустовал, поэтому они там арендуют место пребывания. А вообще они занимаются картированием лесхозных угодий, топографически делят лесные территории на участки и ставят геодезические реперы.

Отряд небольшой, снимает в лагере всего два домика, один из них занимает Анна; ей двадцать два года. Сейчас она повариха, а вообще она техник и работает в отделе своего отца. В этом году выехала с отрядом на полевой объект, решив совместить работу с производственной практикой в институте. В свою очередь и Анатолий сообщил ей, что он геолог, сибиряк, работает в Геохимической партии, которая занимается изысканиями полезных ископаемых попутно с основными гидрогеологическими работами на территории республики. А здесь они раскинули временный лагерь, чтобы подготовить полевые материалы для поэтапного отчёта. Обычно каждый год перед завершением работ они останавливаются здесь.

Сегодня, когда она спускалась по горной дороге вниз по ущелью, он стоял у палатки, раскинутой у края островка за протокой речки. Завидев её, Анатолий энергично замахал руками, приглашая приблизиться. Погода с утра была пасмурная. Он обратил внимание, что эта невысокая девушка, одетая в спортивный костюм, изящно сложена. Сейчас на голове её была панама, а на ногах кеды. Она уже нравилась ему, и он изумился тому, что и эта девушка была невысокого роста: «Опять мой «стандарт», надо же», — про себя изумился он. А осознал он свои «стандарты» девушек, когда вспомнил одного низкорослого «мужичка», который, находясь в подогреве алкоголем, непременно устремлялся к своей «великанше». Она была одинокой и жила в коммунальной квартире. Мужичок украдкой пробирался к ней, и очень стеснялся, когда дверь ему открывала не она, а соседка по квартире. Он буквально «прошмыгивал» мимо, устремляясь к своей неотразимой «великанше». И Анатолий иногда с улыбкой представлял, как тот «трепыхался» на гигантской возлюбленной в изнеможении от блаженного экстаза. «А что делать? — снисходительно рассуждал он, ведь человек подвержен чувству, которое называется «любовью», а она непредсказуема относительно выбора возлюбленных…»

В свою очередь, и Анатолий — этот крепкий поджарый мужик с чёрной бородой, стоящий сейчас на обрыве, в штурмовке с капюшоном, в грубых брюках и тяжёлых на ребристой подошве ботинках, тоже произвёл на Анну приятное впечатление.

— Здравствуйте, соседкаАнна, — сказал Анатолий, как только она приблизилась к речке. — Извините за любопытство, а чем вы там у себя в лагере занимаетесь по вечерам: наверное, сидите у костра и поёте под гитару бардовские песни?

— Нет, Анатолий, таких мероприятий в нашем лагере не происходит. У нас работают люди степенные, большинство из них городские и семейные, уезжают на ночь домой. А я просто ложусь спать, тем более что приходится рано вставать и готовить завтраки.

— Тогда вечерком приходите ко мне, посидим у костра, попьём чайку и попоём лирические песни — в конце концов, поближе познакомимся. Сегодня, например, можете?

— Сегодня, пожалуй, смогу, тем более что завтра у нас нерабочий день.

— Вот и хорошо, дело в том, что я остаюсь один, вернее, меня оставляют в лагере по необходимости — нужно срочно подготовить шлиховые пробы образцов породы для сдачи в лабораторию. Мои коллеги уезжают в трехдневный маршрут. И через час я буду почти один. Я говорю «почти», так как уже вечером на закате, надеюсь, что увижусь с вами непременно, и искренне этому рад.

…Ожидая гостью, он решил отложить свою работу на завтра, и попутно с отъезжающими, спустился в магазинчик, который стоял у выхода из ущелья, и закупил кое-какую провизию: хлеб, шоколад, шпикачки и сухое болгарское вино «Каберне».

Вечером с наступлением сумерек Анна пришла в лагерь к Анатолию.

На возвышенной поляне, были раскинуты палатки лагеря, а на краю опушки сооружён из аккуратно подобранных камней — мангал, в котором уже разгорались сухие ветки. В сторонке находилась небольшая поленница дров. На походном столике стояли на подставках чайник и блюдо, с веером шпикачек на шампурах, готовых к поджарке на костре.

Анатолий взял за руку Анну и, помогая перейти по деревянной кладке через ручей и подняться по тропинке на террасу, любезно говорил: — Милая Аннушка, извините, что я так стремительно перешёл на ласкательную форму общения, приглашаю вас к костру, а говорю так изысканно, потому что вы мне сразу приглянулись, как только я узрел вас на расстоянии, когда мы ещё совсем не общались. Теперь вы рядом, может, перейдём на «ты»? Как-то неловко в такой доверительно — полевой обстановке «выкать», будто мы не у костра, а в конторе.

— Согласна с вами, Анатолий, давайте перейдём на «ты». — Вот и хорошо. Брудершафт обещаю чуть позже, — пошутил Анатолий, — и только с твоего позволения.

Когда поднялись на поляну, Анатолий вынес из палатки два раскладных стульчика и гитару. Усадив Анну на стульчик и подкинув из поленницы на тлеющие ветки дрова, любезный хозяин пафосно произнёс: — А теперь, милая дама, позволь мне в твою честь, пока разгорается очаг, исполнить в горах у костра ночную серенаду. И, перебирая струны, запел:

Ночь так ясна, светит луна,

в небе мерцают

безмолвные звёзды,

но на глазах у меня пелена:

лишь о тебе мои грёзы.

Припев:

«Да» или «нет» -

Дай мне ответ:

Быть или не быть мне с тобою.

Буду, как вечным огнём, я согрет

Только твоею любовью.

В милых глазах блики костра,

Сердце ж моё обливается кровью -

В сердце кипит неуёмная страсть

Та, что зовётся любовью.

Припев:

«Да» или «нет» -

Дай мне ответ:

Быть иль не быть мне с тобою.

Буду, как вечным огнём, я согрет

Только твоею любовью.

— Пора отложить гитару, — сказал исполнитель серенады, — и приступить к трапезе, только сначала надо довести всё до кондиции, то есть поджарить шпикачки, подогреть чайник, выставить фрукты и разлить вино. Чай будет заварен душицей, яблоки и душица местные — со склонов этих гор, а болгарское вино и шоколад тоже из местного магазина.

Пламя костерка играло, навевая на раздумья и умиротворение. Приятно было смотреть на огонь и ощущать, как темнота прячет силуэты окружения.

Вино в полевых условиях наливалось в эмалированные кружки: рюмок, бокалов и стаканов здесь не водилось. — А теперь выпьем за встречу и любовь — заговорил Анатолий, — «за встречу» — это понятно, а «за любовь», извини, что навязываю программу, потому что я хочу сегодня устроить для тебя «Вечер любви из стихов и песен». Это будет лучшее знакомство, не правда ли, Аннушка? — Не знаю, Анатолий, я — вся внимание, всё зависит от инициатора вечера. Судя по началу, серенада была точно «о любви».

— А теперь, Анюта, я, по программе, должен тебя соблазнять. Поясняю: мы ведь перешли с тобой на «ты», а где «брудершафт»? Без поцелуя мы так и останемся на «вы»? — Что делать, — ответила Анна, — ведь я дала согласие.

Анатолий налил в кружки вино, они совершили обряд брудершафта и, закусывая, продолжили «вечер любви».

— Анюта, я в душе романтик и поэт, — заговорил Анатолий, — и озарение помогло мне понять то, что Любовь — это загадка божественного явления. Я имею в виду отношения между мужчиной и женщиной. Она всеобъемлюща и неизбежна. Каждый человек по-своему воспринимает и порой даже не осознаёт то, что с ним происходит, когда он влюблён. И это чудо многолико. Оно может развеяться и вновь появиться. Влюблённый человек будет ликовать или страдать, возвышаться духовно или падать чрезмерно низко. Он может быть блаженным или коварным, возвышенно чистым или низменно мерзким, при этом сознание его находиться, словно в тумане. В общем, согласись, Л ю б о в ь — явление необъятное и загадочное, любить — это значит, любоваться и раскрывать таинства того, кто привлёк твоё внимание.

Неведомое кроткое создание,

Загадка моего воображения:

И радость ты, и нежность, и страдание -

Беда моя, тоска и упоение.

Мечта моя земная и желанная,

Томление моё неодолимое.

Нежданная, негаданная, странная -

И беспредельно мною ты

Любимая…

— Необычное объяснение в любви, — призналась Анна, и спросила: — Анатолий, это стихи твои? — Анатолий кивнул утвердительно. — И серенада твоя? — Да, моя. — Так ты что, поэт? — Анюта, я в душе романтик и поэт, я же сказал об этом. — В душе-то, может, и я романтик и поэт, но стихов-то не пишу, — ответила Анна. — Стихи, Анюта, я сочинять начал ещё с пятого класса, и тогда сказал себе: «Свою я не забуду Музу, всегда стихи буду слагать», с тех пор они и сопровождают меня. Вообще в обиходе запас слов большой, но о Любви я стараюсь говорить стихами. Не веришь? Постараюсь сегодня тебе доказать. Начну прямо сейчас. Анатолий взял гитару, и, перебирая струны, заговорил речитативом:

Моё сердце стучит

В жажде новых неясных желаний,

Позови, и пойду

Я навстречу опасной Любви.

Уведи меня вдаль

Упоительно — нежных страданий,

И вдали той мечтанной

Ты меня озари, обнови.

— Это я, Аннушка, уже непосредственно к тебе обращаюсь. Ты стала моей Музой.

…Так они сидели у костра, пили сухое болгарское вино, закусывали шоколадом, яблоками, шпикачками и беседовали. И всё время Анатолий читал ей стихи, призывая к ответной любви:

Нет, нет, не говори со мной, не надо -

Очарованья словом не вспугни,

Лишь бирюзово-светлым взглядом

В мою ты сторону сверкни.

И я найду в тебе гармонию,

Следы увижу божества,

И возродят во мне симфонию

Любви незримые права.

— Аннушка, мы сейчас вдвоём с тобой: я и ты, в мире радужных грёз, и я, не противься, пожалуйста, буду изливаться тебе в любви. Ты мне нравишься, ты мне приятна и интересна:

Я хочу купать тебя в любви:

В море волн и в ливени рассветов,

Только ты решись и позови -

Я приду к тебе, любимая,

Хоть где ты…

— Ты притягательна и обворожительна…

Они и не заметили, как тучи вдруг заполонили ущелье, и сначала редкие мелкие капли осыпали темень, а потом дождик стал превращаться в ливень. Анатолий и Анна едва успели, прихватив со стола, что попало под руку, заскочить в палатку.

Там они сначала расположились на раскладушке, пили из кружек сухое вино, закусывая шоколадом, и обнимались; кровать оказалась шаткой. Тогда Анатолий, преодолев смущение, застелил днище палатки кошмой, стащил с кровати матрас, спальный мешок, подушки и байковое одеяло. Всё это уложил на кошме, создавая удобное и просторное ложе. «Анна, Аннетта, Анюточка, милая моя…», — шептал Анатолий, — обнял девушку и бережно склонил на ложе. Истосковавшееся по ласке тело Анны, исторгало негу, которую улавливали и впитывали руки Анатолия. Крепкие мужские руки, которые днём измельчали пестиком в ступе твердь породы, готовя к анализу пробы грунта, сейчас ощущали девичью нежность Анюты. «Но я ласкать тебя и целовать хочу, лелеять, обожать, любить и нежить» — говорили его уста, целуя лицо её, щёки и губы. И она наслаждалась потоком его слов и ласки, по мере того, как его руки высвобождали из одежды, а большие ладони осязали её трепетное тело. И она растворилась в волшебстве любви. Они слились, он и она, воедино, почти ничего не помня, кроме охватившей их страсти, которая будоражила восхищение и радовала сладострастием. Это повторялось ещё и ещё. Наконец волоокая Анна откинулась в изнеможении, впервые по-настоящему ощущая восторг любви. Это случилось и в её жизни! Что было до сих пор в её памяти от бывшей мужской близости? — Первоначальная грубость Владислава, сменившаяся кратковременными актами слияния с мужем, перемешанными с бесконечными упрёками. Только это?.. Да!

…К утру, наконец, дождь перестал, и первые весёлые лучи бодрого солнца озарили палатку геолога, где всю ночь царила нежная и страстная любовь. Сейчас Анатолий проникновенно смотрел в лицо Анны и говорил стихи:

Ты в глаза мне смотреть не стыдись,

Я был сам с тобой страшно уступчивый:

Обоюдная пылкая влюбчивость

Разве может не скрашивать жизнь?

Нет, не может не скрашивать жизнь!

Ты явилась нежданно, как миг,

И склонилась податливо-нежная.

Отзвук милого юного прежнего,

Я к коленям твоим приник,

Я счастливый к коленям приник.

И оставлю я в памяти нить

Этой ночи объятия страстные.

Мне бы голову снова склонить,

На колени твои склонить,

Моя дивная и прекрасная.

…Через два дня приехали с поля геологи, и жизнь обрела привычный уклад. Анна не появлялась в лагере, и встречи влюблённых продолжались уже в новых условиях. В трёхстах метрах находился небольшой домик, в котором по воскресным дням останавливались приезжающие на свежий воздух у горной речки, незрячие клиенты общества слепых. Домик находился под присмотром лесничества, охранник был частым гостем геологов и сдружился с Анатолием, который договорился с ним иногда ночью «подменять» охрану. Таким образом, Анатолий и Анна вскоре в одной из комнат оказались в объятьях друг друга, наконец, они снова были вместе. Внешне домик выглядел безлюдным, но внутри него по ночам теперь кипели страсти.

…Анна, в очередной раз, спускаясь вниз по дороге мимо лагеря геологов, увидела, как по пояс обнажённый, одетый в шорты, красивый бородатый мужчина со складным походным стульчиком в руках, зашёл на мелководье в речку, и, установив его, высыпал из брезентового мешка в тазик рыхлую породу. Затем, усевшись удобней на стульчик, погрузил тазик с породой под струю воды, стал трясти его, периодически помешивая лотком грунт, и высвобождая крупные частицы за пределы тазика. Это был Анатолий. Завидев Анну, он прекратил работу и, выйдя на дорогу, поздоровался с ней и сообщил, что отряд собирается в поездку на дальний участок в сторону Китая. «Выезжать намечено завтра, я тоже еду, — сказал он, — приходи вечером в домик, любимая моя, постоянно тоскую по тебе, с нетерпением жду встречи».

… И этой ночью Анатолий пылко целовал её сначала в губы, щеки и глаза, а потом ласкал обнажённую, бережно касаясь губами её шеи, плеч и нежных полушарий груди, с торчащими сосочками. Его большие ладони крепких рук обвили её, лежащую на спине, легко приподняли, и пушистая борода коснулась шелковистых кудряшек таинственного гнёздышка. Он ласкал её гладкие ножки выше колен и выдыхал трогательные слова: «Милая Аннушка, я чувствую твою энергию любви, она обвораживает меня -

Я хотел бы в тебе раствориться,

И чтоб ты растворилась во мне,

Чтобы мы не могли разделиться –

Не хочу, чтоб была ты вовне».

Они долго нежились, «растворяясь» друг в друге, и были счастливы. Потом Анатолий встал, подошёл к окну и распахнул его: колючие звёзды брызнули ярким светом с небес, месяц высоко серебрился, купаясь в облаках. Анатолий взял гитару, звуки разбудили ночное безмолвие, глядя в пространство, Анатолий весело запел:

Ах, ночка черноглазая,

Ах, звёзды-фонари,

Не бродил ни разу я

С любимой до зари.

Но от безумных ласк моих

И полных грёз речей,

До зари прекрасная

Не сомкнёт очей.

И вдруг Анна резко встала, и, волнуясь, заговорила: «Знаешь что, Толенька. Выслушай меня внимательно. Ты взрослый, и тебя мало чем удивишь. Но я должна тебе сказать, что давно ношу в себе такую тяжесть, которая меня много лет гнетёт. И некому было до сих пор рассказать, а для церкви я ещё молода, чтоб исповедоваться. Но тебе расскажу, потому что доверяю и знаю, что ты во всём разберёшься и правильно поймёшь меня, и это облегчит мне душу. До сих пор таила этот камень в сердце. Дорогой ты мой и желанный, я знаю, тебя это не сразит, и у тебя, наверное, тоже было и есть что-то своё, никому неведомое, поэтому ты способен понять меня. — Милая Аннушка, да что же такое у тебя случилось? Говори скорее, — не на шутку встревожился Анатолий. — Я твой друг, любящий тебя друг, не таись. Говори, что тебя тревожит. — Толенька, когда я была девчонкой и училась в восьмом классе, я доверилась любовнику моей старшей сестры. Ей было двадцать восемь лет, а ему, наверное, сорок с лишним. Он увёз меня, когда сестра была в командировке, на дачу, и там я лишилась девственности. — Он что тебя, изнасиловал, что ли?! — возмутился Анатолий. — Да нет, Толенька, нельзя так сказать, правильнее будет — совратил девчонку. Вот это я тебе и должна была сказать, чтобы у меня камень из души вывернулся. — Аннушка, бедная ты моя, Аннушка. У тебя есть ребёнок? — Ребёнок-то есть, а причём здесь он? Ты как это узнал? — Я узнал, Аннушка, когда ласкал твои нежные груди, и целовал сосочки. — Ребёнок, Толенька, появился, когда я вышла замуж после окончания школы. Мужем моим стал одноклассник. От него и ребёнок. Только он вскоре от меня ушёл. Не смирился с тем, что я не девчонкой ему досталась. Вот теперь ты всё знаешь. — Правильно сделала, Аннушка, что мне всё рассказала. От этого моя любовь к тебе не убавится, ведь я, как ты говоришь, «взрослый мужчина», милая ты моя. …Наступал рассвет, Анатолий забеспокоился, не хотелось оставлять Анюту в возбуждённом состоянии, тем более, расставались на длительное время. Он обнял Аннушку и взволнованно заговорил:

«Любимая моя, рассвета синева

И нынче нас с тобою разделила.

Два полуцвета, полузвука два,

Полудела твои, мои полуслова -

Кому нужны два этих полумира?!

…Хотел бы я, чтобы рассветов ливни

Не превращали никогда

нас в половины».

…И Анатолий уехал с отрядом в многодневный маршрут. Но стоило им отъехать за город, как произошла поломка автомобиля, и требовалась замена детали. Пришлось задержаться в пригороде у знакомого шоферу друга. Расположились в полисаднике и стали ждать, когда водитель из автобазы доставит запчасть. Время шло. Ночлег решили устроить на веранде во времянке, благо, спальные мешки и прочее снаряжение были с собой. Наступили сумерки. Из головы Анатолия не выходили откровения Анны, и тут он почувствовал неотвратимое желание увидеть её. «Да это же само провидение послало мне такую возможность», — подумал он, и сказал товарищам, что, воспользуется случаем, и навестит друга, а утром явится сюда непременно. Вышел на трассу и, поймав первое такси, поехал в горы к своей страдающей Аннушке. По дороге взял в магазине бутылку сухого вина, мандарины и шоколад. Проехав весь город, затемно оказался в горном ущелье у дома в пионерском лагере. Постучал в окно, и когда она распахнула ставни, залез через подоконник в дом и, «как тать в нощи», предстал перед Анной. А потом, схватив её в объятья, стал жадно ласкать, высвобождаясь из одежды. «Милая моя, желанная моя, я не мог уехать, не повидав тебя!» Для неё это было так неожиданно, и, в тоже время, так чудесно, что она буквально растворилась в его объятьях. Безумство ликования охватило их: вино, шоколад, мандарины способствовали их наслаждениям. «Девочка ты моя, все помыслы о тебе, родная», — говорил он и ласкал её, обнажённую, без стеснения и со страстью, склонился к коленям, нежил и целовал. Руки гладили её бёдра, а губы слились с нежными лепестками её сокровенного лона…

А потом, когда он лежал на спине, она шаловливо «оседлала» его, и её плоть ощутила его воинственный меч внутри себя, стимулируя собой приливы эротического возбуждения. Он нежно гладил её спину, талию и бёдра. Потом она склонилась лицом к нему, впиваясь губами в его губы, и они снова слились воедино, «забыв самоконтроль и пульс сердцебиения». "Девочка ты моя ненаглядная, трепетно-нежная и желанная, — шептал он, — как хорошо нам с тобой, любимая»… И нашло на них блаженство в неге любви.

…Удалился он от неё чуть свет украдкой, так же через окно. И через мгновение уже шагал вниз по ущелью в сторону города, сел в автобус и благополучно добрался до полисадника, где только просыпался отряд. К обеду прибыл водитель с необходимой деталью, и вскоре они продолжили путь к месту назначения. Но та ночь и встреча с любимой остались навсегда в его памяти. А когда их отряд вернулся с маршрута, лагеря геодезистов уже не было. Их работы завершились.

…После окончания полевых работ Анна уехала высоко в горы на лыжное катание. А через неделю они встретились с Анатолием в центре города. Аннушка радостно устремилась в объятья Анатолия. У неё были сияющие глаза. — Толенька, — воскликнула она, — что со мной было, ты не поверишь! Я так счастлива! Там наверху высоко в горах я познакомилась с очень милым человеком. Мы великолепно катались. Он учил меня не падать, когда стремишься вниз с большой высоты. Представляешь? Солнце улыбается, снег серебрится, а я несусь восторженная вниз и ничего не боюсь! Потом мы оказались в сауне. Там всё так классно организовано. Просто прелесть!.. — А теперь, вопрос к тебе, — неожиданно прервал её восторги Анатолий, — Аннушка! так ты что со своим новым другом оказалась в сауне, и даже вместе?!

— Ну, конечно, Толенька. Да, мы были вместе: и в сауне, и в номере, и в постели. Это оставило во мне неизгладимое впечатление. Я осознала себя по-настоящему свободной и счастливой, Толенька. Я любила, и была любимой.

— И где же твой друг, Аннушка? — поспешил с вопросом Анатолий.

— А он уехал к себе в Москву. У них, оказывается, была экскурсия, специально организованная для поездки на Кок Тобе в наш Заилийский Алатау.

— Однако, я искренне рад за тебя, — не замедлил ответить Анатолий.

— Толенька, а ведь я написала стихи специально для тебя, вот они, — Аннушка достала из сумки лист со стихами и, развернув его, протянула Анатолию.

Звёздной ночи в горах не забыть никогда,

Если даже уйдёшь и уйдёшь навсегда.

Чудный свет твоих глаз не смогу я забыть,

Что дремало во мне, ты сумел разбудить.

Мне хотелось рыдать и смеяться и петь,

И в глаза твои прямо, открыто смотреть.

Поняла. От тебя не могу я таить,

Что хочу целовать и страдать и любить.

Сколько ясных с тобой провели мы ночей!?

И сейчас вижу я свет раскосых очей.

Этот нежный, лучистый и ласковый свет.

В них мечта и любовь, и прощальный привет.

ПИРУШКА

«… слегка соприкоснувшись рукавами».

Марина Цветаева

Пирушка возникла стихийно, после того как Степановна вытащила из сумки три бутылки палёной водки, которую приобрела у знакомых, проживающих в частном доме возле трамвайной линии. Водку можно было назвать «палёной» лишь условно, поскольку делали её, хотя и подпольно, но из чистого спирта, приобретённого в пригороде на винодельческом заводе. Просто спирт разбавлялся водой до предела стандарта, то есть крепостью 40 градусов, и продавался как водка.

Все участники «мероприятия» были торгашами с парапета, тянувшегося вдоль бывшего хозяйственного магазина, который в данный момент пустовал: сменились хозяева, а новые арендаторы намеревались непременно выкупить торговую площадь и организовать пока ещё неведомо что. Поэтому здание охранялось. Три охранника находились, дежуря попеременно, внутри помещения. Сегодня на посту был Алексей, высокий широкоплечий мужчина лет тридцати, геолог по образованию, совсем недавно распростившийся с романтической профессией в связи с финансовыми трудностями в геологической отрасли, и поступивший в услужение к молодым шустрым предпринимателям, бывшим комсомольцам, смело входящим в коммерческую жизнь. Новые арендаторы до определённого момента не запрещали раскладывать товар для продажи на парапете, поэтому в дневное время снаружи магазина шла бойкая торговля.

Пирушка была в разгаре, все были приятно возбуждены, особенно после того, как появилось ещё две бутылки, доставленные неизвестно откуда. Торгаши сидели вокруг стола, поглощали закуски между тостами, которые произносились в основном за успехи в «коммерции». Кое-кого иногда «выдёргивали» наружу по случаю появления на парапете клиента, опоздавшие же на пирушку подходили и без стеснительных церемоний подключались к активистам застолья, особенно те, кто из загашника вынимал бутылку такого же подпольного зелья. Иного-то не было, шла неистовая «борьба с алкоголизмом», которая порой доходила до абсурда. Многие, особенно на свадьбах, не выдерживали «трезвого» натиска: в разгар веселья самоустранялись в туалеты и, втихаря, с оглядкой, «пригублялись». А иные гости так всю свадьбу и проводили в «сортирах», тревожно озираясь и далеко не удаляясь от «треклятого», но вполне потребного зелья. Здесь пока всё шло относительно нормально, все друг друга знали и доверяли. Алексей, как охранник, приглядывал за процессом. Сейчас он, полулёжа на диване, спокойно наблюдал за пирующими «бизнесменами». Особо охранять в магазине пока ещё было нечего — товар завозить намечалось только через неделю. И всё-таки сейчас его взгляд был беспокойный: нет-нет да останавливался на ней. Кира притягивала его, хотя никаких видимых признаков взаимности между ними не бросалось постороннему глазу. А что было в их душах, пока не поддавалось анализу, просто проявлялось само собой внутри них. Она сидела в спортивной одежде за столом на табурете среди товарок спиной к нему, но он, словно «ощущал» её всю: жадно смотрел на неё, и мысли произвольно витали вокруг того, что он будет непременно сегодня обладать этой женщиной. И всё-таки понимал, что ещё можно избежать этого. Всё зависит от воли, но «воля» почему-то сейчас не освобождала его от «безволия». «Интересная тавтология, — подумал Алексей, — однако, сегодня именно «безволие» обретает значимость».

К полудню торгаши начали расходиться. Алексей поднялся с дивана и пошел по коридору проверять кабинеты. Прихожая секретарши была открыта, хотя день был субботний, нерабочий. Кабинеты директора, зама и главбуха закрыты. Компьютерная техника в полном порядке. Алексей закрыл на ключ прихожую секретарши и пошёл вниз по коридору, спускающемуся в холл, где почти у самого выхода стоял «праздничный» стол. Уже и Степановна — организатор пирушки по случаю удачной добычи алкоголя, засобиралась на выход; празднество завершилось.

Алексей закрыл за ней входную дверь магазина и вернулся в фойе. На диване, который стоял у стены, лежала Кира. У изголовья к дивану было придвинуто кресло. Алексей присел на него. Кира, полусогнувшись, лежала на боку, повернувшись лицом к спинке дивана. Глаза её были закрыты. «Так вот он и «сигнал» того, что должно произойти, — подумал Алексей, — именно это и поставит точку над «i» между нами». Кира по-прежнему лежала, не проявляя активности. Он нежно коснулся рукой её щеки и, наклонившись, беззвучно поцеловал краешки губ. Кира не реагировала. Он погладил ей волосы. Всё оставалось по-прежнему, только ровное дыхание Киры указывало на то, что она вполне здорова и вменяема. Тогда Алексей осторожно повернул к себе руками лицо Киры и стал более ощутимо прикасаться губами к её устам и щекам. Кира, как и прежде, сохраняла спокойствие, однако ему показалось, что тело её слегка развернулось, и она теперь лежит на спине. Он неспешно раскрыл борта её куртки и снизу, высвобождая торс, поднял край кофты. Кира безмолвствовала. Алексей, нежно целуя обнажённые места и, готовя фронт для дальнейших ласк, осторожно спустил её бриджи и трусики ниже колен. Потом, еле сдерживая нахлынувшую страсть, он поцелуями проследовал к кудряшкам сокровенного лона. И, наконец, его губы коснулись таинственной плоти. Тут он приподнялся, высвободил с помощью молнии из брючного плена свой возбуждённый фаллос и, как можно нежнее, проник им во влажную нишу гнёздышка. А Кира по-прежнему безмолвствовала. И через время услады, после извержения эросной росы, Алексей резко поднялся и с припущенными джинсами проследовал в туалетную комнату.

«И этот попался!» — подвела про себя итог Кира. Алексей не знал, что Кира, так же как и он, с самого начала пирушки следила за ним, караулила его, стерегла. И когда сидела на табурете за «праздничным» столом, своей спиной «чувствовала» взгляды Алексея. А как только все стали расходиться, пока он осматривал кабинеты магазина, быстро заняла место на диване…

Теперь же, когда Алексей вышел из туалета, он тут же столкнулся с Кирой, которая стремилась навстречу ему. Поравнявшись, она на ходу бросила: — «Ты что, меня изнасиловал, что ли?» — «С чего ты взяла?» — изумился опешивший Алексей. — «Да я раздетая была», — ответила она. — «Неужели?» — не удержался от иронии Алексей. — «Представь себе», — ответила она. И на этом они разминулись.

Больше они сегодня не разговаривали. Выйдя из туалета, она быстро собралась и, взяв сумочку, удалилась домой, не прощаясь. Баул с вещами, которыми торговала на парапете, она предусмотрительно ещё до пирушки поместила в кладовой магазина.

«Однако неожиданный получился оборот…» — задумался Алексей после её ухода. Ему стало не по себе. «Вот как, оказывается, бывает, когда «слегка соприкоснёшься рукавами», — с нарастающим волнением задумался он.

…Кира пришла домой и сразу же поспешила в душ. Под тёплыми струями влаги она блаженствовала, мысленно воспроизводя, как совсем недавно осторожно и трепетно Алексей ласкал её: «Всё произошло без грубой настырности», — заключила она. Позвонила Стелла. Сестра спрашивала о делах. «Никакими делами мы сегодня не занимались, — ответила Кира. — Сегодня у нас стихийно организовалась пирушка. Сейчас я дома, купаюсь под душем». Мысли Киры переключились на Стеллу. «Наверное, почувствовала что-то неладное. Не дала «насладиться» одиночеством под душем, а так было хорошо. — Теперь меня совесть будет мучить, сестричка», — прошептала она. До этого ничего у Киры с Алексеем не было, и, казалось, не могло быть. Действительно, ничего не было только «видимого», а на самом деле было тайное взаимное тяготение. Оно возникло давно. И началось, можно сказать, с первой встречи. Тогда ещё и Стелла только входила в отношения с Алексеем, с которым познакомилась на курсах в Институте Геологии. Совершенно случайно оказались они на кафедре за одним столом. Стелла сразу приглянулась Алексею, и, почувствовав влечение, он вдруг вспомнил строчки из стихов, кажется, Лермонтова: «И ненавидим мы и любим мы случайно, ничем не жертвуя…» Именно «случай» сблизил их.

— Кира, — обратилась тогда к сестре Стелла, — мне понадобится завтра часа на три твоя квартира. — Как это? — удивилась та. — Да у меня намечается интимное свидание. Ты не можешь мне в этом помочь? — Ну, это даже интересно и не похоже на тебя, — недоумевала Кира. — С чего это тебя понесло? Ты же у нас вроде степенная и осмотрительная дама. — Была степенной, — промолвила Стелла. — Пришло время расслабиться, вернее, сосредоточиться на одном замечательном субъекте. — Давай, давай, говори, это любопытно даже. — Говорить ничего не буду — сама завтра увидишь. Мне нужна будет твоя жилплощадь где-то с двенадцати до трёх часов дня для конфиденциального свидания. — Для какого свидания, сестричка? — изумилась Кира. — Так ты можешь предоставить мне квартиру? — прервала её Стелла. — Да как же я могу отказать любимой сестрёнке, сказала бы сразу: нужна хата для свидания с хахалем. И вопрос был бы решён, к тому же ты моя старшая сестра, а я уважаю старших, а то «конфиденциальное свидание»… — Тогда, Кира, я зайду к тебе в 11–30 за ключом, идёт? — Без проблем, сестричка. Мы с сыном сходим в зоопарк — проведём культурно-биологическое мероприятие. Давно я его не баловала, а теперь благодаря тебе это сделаю… На этом завершился их диалог, и потом Кира передала ключ от квартиры Стелле.

Но случилось так, что Стелла не уложилась в три часа. Кира с сыном пришли вовремя, но оказались у запертой изнутри двери. Стучаться в дверь не стали, Кира позвонила по «сотке» и сообщила Стелле, что у них «форс-мажор» — сыну срочно понадобился туалет. «Кирочка, извини, — всполошилась Стелла, — пожалуйста, потерпите, буквально через пять-десять минут мы выйдем». И когда Стелла с Алексеем вышли из дома, тут-то Кира и разглядела высокого красавца, широкоплечего Алексея, а его голубые глаза оказались приметно большими, бездонными и добрыми. «Надо же, — подумала Кира, — и здесь ей везёт». Кира всегда завидовала своей старшей сестре, всё у той получалось, как надо. После завершения курсов, Стелла и Алексей решили уехать в полевую экспедицию на Юг для исследовательских работ по строительству грандиозного канала, и перед этим поженились: была свадьба с регистрацией, банкетом, друзьями, родственниками и фотосессией. Кира тоже была на свадьбе, в Загсе, на банкете и всюду фотографировалась. Тогда она вновь подумала: «Везёт же сестричке, не то, что мне».

Вскоре сёстры расстались: Стелла с Алексеем уехали в Приаральские Кызылкумы, а Кира с сыном на Крайний Север Хабаровского края в распоряжение отдалённого РОНО на педагогическую работу в школьном интернате. Их разлука длилась до тех пор, пока не наступили большие перемены в стране. Привычные устои поменялись. Почти вся интеллигенция превратилась в торговцев. А так как исследовательские работы по переброске Сибирских рек были приостановлены, да и на Севере многое изменилось в худшую сторону, сёстры снова встретились в родных пенатах, и заполнили ряды «торговых коммерсантов». Алексей теперь часто помогал Кире закупать на оптовке товар, размещать его у себя на парапете и хранить её баулы на складе магазина. Стелла находилась в декрете, и теперь чаще всего Алексей и Кира совместно занимались текущими делами. Тут-то и стала происходить метаморфоза в их отношениях. Возникло взаимное влечение, и Кира почему-то стала всё чаще мысленно себя сопоставлять с сестрой, у которой всё получалось хорошо и ладно, а у неё — всё по-другому. Например, в своих взаимоотношениях с мужчинами Кира уловила вдруг роковую закономерность. А всё когда-то началось с завуча в школе, в которую она определилась после окончания пединститута. С самого начала завуч был к ней внимателен и комплементарен, сначала ей казалось, что он искренне восхищается её профессиональными действиями: доверительными отношениями с учениками и прогрессивными объяснениями уроков, ведь завуч часто посещал её показательные уроки, и почти всегда находился рядом, был ею доволен и очень хвалил. Она с самого начала прониклась к нему, к тому же он был симпатичен. Она не замечала, как ловко он обычно переходил от деликатных бесед к невинным касаниям при посторонних людях и к откровенным ухаживаниям и поглаживаниям, когда оставался наедине с ней. Она настолько уважительно относилась к нему, как к авторитету, что не умела и не решалась даже возражать по существу в возникающих между ними диалогах. А когда они оказались действительно tete-a-tete и с бутылкой шампанского на двоих, произошло, наконец, сближение. В тот день он зашёл к ней домой с букетом цветов и шампанским поздравить с днём рождения. Тогда-то она, под воздействием вина, нежных слов и объятий, неожиданно расслабилась. Прилегла на диван, и, утомлённая, закрыла глаза. Симпатяга завуч, как опытный ловелас, начал её ласкать, вкрадчиво высвобождая от одежды. Она разомлела, и всё произошло почти изящно. После этого завуч ещё не раз навещал её incognito, будучи человеком публичным и женатым…

Другой сомнамбулический акт эротического сближения произошёл у неё со студентом, её бывшим, но уже повзрослевшим, учеником, когда они вернулись с прогулки в горах, и, выпив в домашних условиях шампанского, заснули на диване, обнявшись. А когда она проснулась, то поняла без лишних слов, что произошло «радужное» слияние.

Однажды Кира, добродушно смеясь, рассказала Стелле о том, как и от кого, появился на свет её сын. Тогда молодой парень после дембеля оказался в её власти. Они тоже, после горной прогулки, вернувшись домой, выпили вместе бутылку шампанского, она расслабилась и заснула, а возбуждённый «дембель» вошёл в сексуальный раж, а потом, когда проспались, Кира стала задавать парню роковые вопросы, типа «что теперь будем делать, ведь я могу забеременеть, а делать аборт безнравственно и рискованно для здоровья. Придётся жениться, не так ли?» Парень от неожиданности оробел, ведь он об этом ещё не думал, да и что скажут родители, когда появится «нагуленный» ребёнок? Тут он откровенно замялся. Собственно, так и случилось. Только разница была в том, что родители, узнав, что мать их внука — школьная учительница, даже обрадовались, приехали к невесте, присмотрелись — она им приглянулась, и стали её сватать. Но Кира, будучи девушкой гордой, не могла ему простить того, что он усомнился в ней сразу, и отказалась от замужества. Вот поэтому-то она и считала, что у неё отношения с мужчинами, не как у всех нормальных людей.

…На следующий день после пирушки Кира пришла за своим баулом с вещами, которыми торговала и, подойдя к Алексею, с вызовом выпалила: — Что? Испугался, котик? Вижу, трухнул. Все вы, коты, одинаковы. Но люблю я свою сестру Стеллу и тебя, дурочка, жалею. Не буду встревать между вами, успокойся. Через неделю уезжаю снова на Север. Хватит мне тут дурковать с вами — торгашами. Там жизнь куда чище. Мне пришёл вызов из прежнего РОНО Хабаровского Края. Зовут на должность завуча. Там открывается новый школьный интернат… Потом посмотрела долгим взглядам на Алексея и завершила разговор: «Ладно. Живи пока, блудливый кошара. Болтать всё равно не будешь, побоишься. А провожать меня не надо — Чао, красавчик!».

…И только значительно позже до него дошло, что её негодование было только предупреждением — всего лишь сигналом «Молчи!» Чтобы боялся быть обвинённым в «страшном преступлении насилия» и не проболтался перед Стеллой. А когда успокоился, стал с упоением вспоминать детали охватившего тогда вожделения, потому что, как думалось ему, тяготение было взаимным.

ТЫ МОЯ ПЕРВОЗДАННАЯ

Моя встреча с матушкой в Чимкенте завершалась, я надумал вернуться в Алма-Ату, поэтому решил прогуляться до вокзала, чтобы приобрести заранее билет на поезд. Вокзал был полупустой, я оказался единственным у кассы и, чтобы убедиться в этом, остановился, озираясь по сторонам. Одна шустрая кудрявая девушка-брюнетка уверенно приблизилась к окну кассы и, глядя на меня, спросила: — А ещё есть кто за билетом в кассу? — Есть, — откликнулся я, — правда, пока не решаюсь быть первым. — Не решаетесь быть первым? — удивилась она, — тогда первой буду я. — Пожалуйста, — уступил я. — Вам куда? Я буду за вами. — Мне в Алма-Ату на завтра. — Какое совпадение, и мне туда же, и тоже на завтра.

Честно говоря, я ещё не думал, на какое число брать билет, но тотчас решился, как и она, взять билет «на завтра».

На следующий день, приближаясь к поезду, я замечаю, что вчерашняя кудрявая девушка-брюнетка заходит в тот же плацкартный вагон, который нужен и мне. Следую за ней. Места наши не совсем рядом — её место оказалось где-то впереди. Я поставил под сидение свою багажную сумку и, расположившись у окна, стал разглядывать перрон. Последние отъезжающие поспешно заполняли вагоны, а внутри пассажиры располагались по местам. Наконец всё угомонилось, и жизнь пошла своим чередом.

Мне не терпелось узнать, где моя спутница, которая, как и вчера, оказалась в вагоне впереди меня. Я пошёл и буквально через три купе увидел огромного оголённого по пояс мужика, руки и спина его были покрыты татуировками. Субъект, с блатными наколками, уже склонился над моей знакомой, пытаясь внаглую завладеть её вниманием. Испуганный вид девушки побудил меня более решительно приблизиться к ним и оттеснить назойливого ухажера. Девушка обрадовалась мне, и я уверенно присел рядом, начиная оживлённый разговор с того, что «едва отыскал её». Всё это было похоже на то, что мы не случайные, а давно знакомые люди. По-видимому, полуоголённый «чувак» это понял, и нехотя удалился восвояси.

— Давайте же, будем знакомиться, — заговорил я, — по-моему, настало время для этого, тем более что вас уже атакуют назойливые попутчики. И я предлагаю перейти сразу на «ты», ведь мы ровесники, не правда ли? И как-никак со вчерашнего дня уже не совсем чужие.

— Ну, давай, я согласна. Меня зовут Раида.

— Имя твоё, как и ты, для меня пока загадка. А меня зовут Юрий, я геолог, в Чимкенте навещал матушку. Вот возвращаюсь в экспедицию, которая находится под Алма-Атой.

— Насчёт имени, не знаю, чем оно тебя смутило. Надеюсь, имя «Аида» для тебя не ново?

— Совсем не ново. Недавно слушал оперу итальянского композитора Верди «Аида».

— Правильно. Так считай, что «Раида» как бы родственница Аиды. Удивляюсь я тебе, ведь ты находишься в Азии, где проживают многие народы: казахи, уйгуры, дунгане и, конечно же, татары, к которым принадлежу и я. Тебе это надо знать, если не боишься попасть под татаро-монгольское иго.

— Под твоё «иго» считаю за счастье попасть прямо с этой минуты.

…Она посмотрела на меня многозначительно, и после паузы заговорила: — Я тоже была у мамы в Чимкенте. А теперь еду к брату в Алма-Ату. Вообще-то я алмаатинка, окончила с медалью школу и поступила в Ленинградский институт. А сейчас нахожусь здесь на каникулах.

— Ну, а я, как говорится, «советский геолог», уроженец Восточного Казахстана. После окончания школы мы с братом и другом решили уехать подальше в Сибирь и там поступать в институт. Наугад ткнули пальцем в карту — и попали в город Иркутск. Город на Ангаре и недалеко от озера Байкал. Сплошная романтика. Брат и друг остались там, а я вернулся на родину.

…Так, беседуя о том и сём, за разговорами мы сблизились со спутницей на столько, что мне совсем не хотелось возвращаться в своё купе. Чёрные натуральные локоны, миндалевидный разрез восточных с едва заметной косинкой глаз притягивали меня и не отпускали — совсем не хотелось возвращаться в своё купе. Я так допоздна и находился рядом с ней. И потом, когда уже лежал на своём плацкарте, всё думал и думал о ней, находясь в плену каких-то смутных воспоминаний из моего отроческого детства, и вдруг меня осенило: ну, конечно же, Раида воскресила в моём сознании тётю Ксеню — матушкину подругу, которой я восхищался и всегда радовался её приходу. Мне нравились её чёрные локоны и миндалевидный разрез тёмных с едва заметной косинкой глаз. Надо же, то, что когда-то восхищало и сладостно тревожило мою детскую душу, встретилось и повторилось наяву сейчас. Перед расставанием мы договорились встретиться в Алма-Ате в ближайшее воскресенье у оперного театра, где я когда-то слушал оперу Верди «Аида».

…В воскресенье ровно в двенадцать часов в полдень я стоял с букетом цветов в сквере, расположенном по левую сторону фасада от входа в театр. Сначала я стоял и нетерпеливо озирался, пытаясь вовремя заметить и броситься навстречу своей желанной. Потом расхаживал по аллее, не удаляясь от скамейки, на которой порой сидел, поглядывая в сторону Тюза, откуда должна была появиться Раида. Букет цветов тоже переселился на скамейку, а её всё не было. Прошло более часа. И я всё ходил кругами, не спуская взора с места заданного обозрения. Что делать? Ехать в экспедицию мне вовсе не хотелось, тем более что это означало бы, что я больше никогда её не увижу. Прошло ещё минут сорок. Я досадовал, и возмущённый до предела, взял букет цветов со скамейки и опустил его «вниз головой» в урну, намереваясь уйти. Но всё равно не решался удалиться, хотя душа моя кипела, а сам я терзался капитально. И вдруг — вон она, идёт поспешно, как и ожидалось, со стороны Театра юного зрителя! Сердце моё восторженно «затрепыхалось», а улыбка и радостный блеск глаз теперь уже встречали её, спешащую ко мне — мою долгожданную пассию.

— Здравствуй, — сказала она. — Я только-только прибыла из посёлка Фабричный, где навещала близких родственников. Думала, успею, могла и не вернуться сегодня, хорошо, что вовремя сообщила снохе, что у меня свидание. А так бы не отпустили. Но ты всё-таки дождался. Извини за затянувшуюся задержку.

— Я-то дождался, да только букет цветов, предназначенный тебе, возмутился и бросился вниз головой в урну. Гнев одолел его. Но теперь я счастлив и рад видеть тебя, моя долгожданная искусительница.

…Несколько дней мы постоянно находились вместе. Иногда дня не хватало, и я задерживался допоздна, ничуть не беспокоясь о ночлеге. Дело в том, что у Зелёного базара я обнаружил не то чтобы гостиницу, а нечто, подобное ночлежному дому, куда можно было приходить в любое время суток, всегда были свободные места для ночлега. Заправленные свежим бельём кровати, расположенные рядами в большом зале, позволяли просто переночевать, а в туалетной комнате привести себя в порядок и далее удалиться восвояси. Каждый день на городской рынок съезжались со своим сельхозтоваром со всей области кооператорщики, для них и была предназначена эта «гостиница», названная «Домом колхозника», которая и для меня оказалась своевременной. После ночлега я покидал «гостиницу», приходил в «мансарду», где проживала у своего брата Раида, и мы проводили с ней время. Её брат Равиль и сноха Татьяна приняли меня радушно. Их жилище на самом деле походило на мансарду. И вход туда был не обычный — прямо снаружи вела лестница с деревянными ступенями на второй этаж, где была своеобразная пристройка. Внизу во дворе были все удобства, и даже душ, в котором и мне довелось освежаться. Всё это было в самом центре города. Здесь мы встречались и далее неразлучно были вместе. Нам всегда было интересно. Раида водила меня по разным местам, город она знала прекрасно, здесь она появилась на свет, здесь прошло её детство и школьные годы. Делилась она ивпечатлениями о Ленинграде, где училась в политехническом институте. Я в свою очередь рассказывал ей о таёжной Сибири и Дальнем востоке, где учился и проходил производственные практики, которые поражали меня природным своеобразием и удивительной красотой. Рядом с ней я ощущал особое состояние влюблённости, которое захватило нас всецело, казалось даже, что мы были вместе давно и всегда. Однажды нас послали на рынок за арбузом. По пути я увидел вывеску магазина «Изумруд». Войдя внутрь, мы стали рассматривать витрину ювелирных изделий. Меня привлекло изящное золотое колечко с двумя огранёнными рубиновыми камешками, которые продольно соединялись друг с другом. «Эти камешки олицетворяют нас с тобой, — сказал я, — смотри: «ты и я» — «я и ты». И тут же подарил это колечко Раиде. Подарок ей понравился, он стал символом нашей искренней влюблённости.

… На следующий день мы поехали в автобусе высоко в горы на Медео. Инициатива, естественно, исходила от Раиды. Она прекрасно знала это знаменитое ущелье, которое славилось своим высокогорным катком. Тем более, её старший брат Мамут работал там киномехаником в местном клубе, а жена его Шура в санатории «Просвещенец» заведовала продмагом.

Мы вышли на остановке, не доезжая до платины, Раида, указывая на противоположный склон сказала: «А вон там, когда я училась в восьмом классе, меня и моих спутниц — тётю Нину и племянницу Майю — застал страшный грязекаменный селевой поток. Счастье наше, что мы оказались на относительно безопасной высоте. Тётя Нина, схватив маленькую Майю под мышку, устремилась вверх и вперёд, крича: «Раида, не отставай, беги следом за мной!» Чудом очутились мы за извилком в другой щели, и избежали беды. Селевой поток стеной, сметая на пути всё, пронёсся мимо. Лавина неслась с грохотом и сносила всё: огромные валуны, деревья, телеграфные столбы и даже дома, смешиваясь с грязью, с огромной скоростью неслись вниз. Воспоминание осталось жуткое.

…Далее, не доходя до территории зимнего катка «Медео», мы продолжили путь, свернув в Комиссаровское ущелье, и стали подниматься по тропе на перевал, переходящий по ту сторону в Бутаковскую долину. День был чудесный, воздух чистый заполнял наши груди ароматами высокогорных трав. На полпути мы перешли через ручей и расположились среди невысокого кустарника на небольшой травянистой лужайке. Я был счастлив и чувствовал, что и Раида в чудном настроении. Нежность обуяла нас. Мы тянулись друг к другу. Поцелуи возбуждали и будили неведомые чувства. Я восторженно любовался своей возлюбленной, постепенно освобождая её из одежд. Изумляла её фигура, а телесная нега возбуждала и тянула к таинственному слиянию. Мы поддались сладостному блаженству и стали одним целым. А потом она нежно сказала мне: «Ты у меня первый. Правда, был у меня близкий друг, но, спасибо ему, оставил меня первозданной. А теперь я твоя. Твоя первозданная». Я был в восторге. Когда мы оделись, я подхватил свою любимую в объятья и стал кружить вокруг себя. И тут она, вдруг ослабев, пролепетала: «Хватит, дорогой мой, остановись — кружится голова». И я, всё ещё радостно возбуждённый, вынужден был резко остановиться. Одно сознавал я тогда, что рядом со мной действительно первозданная возлюбленная. Я люблю её — и стал её любимым.

Оглавление

1. Г л а м у р ы

  КСЮША

  ЛЮСЯ

  ТОМА

  ВАЛЯ

2. С Б Л И Ж Е Н И Я

  МИМОХОДОМ, ИЛИ ПОХОДЯ

    1

    2

3. Памятные отношения

  ВСТРЕЧИ В ГОРАХ

  ПИРУШКА

  ТЫ МОЯ ПЕРВОЗДАННАЯ