В чём измеряется нежность? (СИ) [Victoria M Vinya] (fb2) читать онлайн

Группа автора: https://vk.com/public24123540

========== Часть XIII ==========

— Вот и всё, считай, с момента окончания операции циферки пришли в движение, — объявил Майкл через день после того, как Коннор пришёл в себя.

— Какие ещё циферки?

— Модель RK800 внешне и коммуникативно представляла собой двадцатипятилетнего молодого человека: на клеточном уровне я закреплял примерно такой же биологический возраст твоих новых тканей. Так что годы теперь не просто время: ты будешь стареть, меняться.

Роковой февральский день Коннор по праву считал своим вторым рождением, но отмечать собирался по-прежнему лишь 14 августа: он больше не отрицал свою истинную природу, свои преимущества. Человеческая жизнь, хрупкая и полная неизвестности, превзошла все его ожидания — не в плохом и не в хорошем смысле. На теле начали расти волосы, запах окончательно изменился, куча ненужных раньше потребностей превратилась в часть повседневных забот. Но чувство собственного несовершенства угнетало его. Коннор старался придерживаться хоть какого-нибудь режима, чтобы вернуть себе контроль над своим телом и вплотную занялся спортом: каждая мышца обязана быть крепка, должна служить ему в полную силу. Он ощущал постоянный голод. Не только до еды, но и до информации. Дни напролёт он поглощал научные, культурные и прикладные данные. Постепенно Коннор закапывал глубже тоску и печаль — ему становилось не до страданий, ведь нужно было везде успевать. «Хэнк, когда-то в моей голове были тысячи техник допроса, беспроводная сеть, реконструктор событий и куча других наворотов, но теперь я просто не в состоянии доставать эти знания с той же скоростью. Мне нужно освежать их, нужно сделать свой новый «компьютер» хотя бы на четверть таким же мощным, иначе я просто бесполезный кусок мяса!» — сокрушался он и погружался в учёбу всё больше.

Коннор не жалел себя ни секунды и раздражался, если в нём спонтанно возникало желание впасть в безделье. Он вставал в семь утра и ложился в три часа ночи, чтобы успеть как можно больше.

Однажды Хэнк вернулся из бара, где весь вечер провёл со старшим Грейсом, и обнаружил Коннора уснувшим за обеденным столом, прямо над полной тарелкой.

— Эй, сынок! — Андерсон мягко похлопал его по плечу. — Уже десять вечера.

— А! Что? — суетливо встрепенулся тот, похлопав заспанными глазами, и начал тереть ладонями лицо. — Чёрт, как я вообще отключился? Ничего не помню…

— Я, конечно, не специалист, но и без диплома тебе скажу, что это переутомление. Так нельзя, крышей двинешься нахер. Быстро вали спать. И чтоб я не видел, что ты в интернет лезешь или за книжку.

— Включил строгого папашу?

Коннор насмешливо скривил губы, убирая еду в холодильник.

— Хорош борзеть! Задолбали уже эти геройствования, аукающиеся тебе без конца. Твоя новая тушка — не пластмасса, не железо, её так просто не починишь, не говоря уже о психике. Я горжусь тем, как ты стремишься к совершенству, но нужно заботиться о себе. Без отдыха перегреешься и откинешься с депрессией к чёртовой матери.

— Ладно, ты прав, это разумно, — произнёс Коннор, зевая и продолжая тереть глаз кулаком. — Просто я…

— Понимаю.

— Нет, не понимаешь! — Он устало выдохнул. — Ты не понимаешь, потому что никогда не был машиной. Я даже не знаю, как это вообще можно объяснить хоть кому-то. Изменилась не просто вся моя жизнь, моё тело, но и ход мыслей, восприятие всего и всех вокруг, даже себя самого. Я не могу отделаться от чувства, что обязан теперь доказывать свою полезность, нужность. Раньше я был андроидом-детективом — помощником человечеству, бесценным даром. А теперь я для чего? Я бесполезен в тех делах, где прежде мне не было равных! — Его зрачки расширились, желваки на лице ходили туда-сюда. — Хочу вернуть себе себя, хотя бы немного. Иначе я с ума сойду.

Стремительно направился к дивану и плюхнулся на него поверх декоративных подушек. Хэнк растерянно посмотрел на его макушку, подсвеченную горящим экраном телевизора. Его сердце наполнилось любовью и состраданием, гадостным ощущением собственного бессилия и невозможности хоть чем-нибудь помочь. Достал из настенного шкафчика виски, сделал несколько глотков, затем снова посмотрел в сторону дивана. Отставив бутылку, тихо прошёл в гостиную, взял из шкафа одеяло и укрыл им заснувшего Коннора, затем легонько потрепал по волосам и отправился к себе в спальню.

Коннор частенько стал ездить на работу в одиночестве на автобусе. Ему нравилось слушать музыку в дороге и смотреть, как просыпается город. Это удовольствие хотелось растянуть: попить в дороге отлично приготовленный кофе из новой кофейни, что открылась недалеко от дома, поглазеть на пассажиров из праздного любопытства, погрузиться в размышления, помечтать. По утрам он придерживался «правила новой музыки»: слушал лишь то, что ему не было знакомо, и старался максимально разнообразить жанры и стили. Со временем его плейлист здорово расширился, в нём стало куда больше самостоятельно найденных композиций, чем тех, что он позаимствовал у Хэнка и Мари, а некоторые из старых и вовсе перестали ему нравиться.

Сегодня Коннор слушал сборник инструментальной музыки второй половины двадцатого века — академической и из кино. Сборник был его попутчиком уже четвёртый день. Из-за высоченных крыш выглядывали молочно-рыжие рассветные лучи, и птицы парили в вышине, стремясь всё ближе к разбуженному солнцу. Вторя им, мелодия разгоралась вместе с новым днём, растекалась по венам и стремилась к сердечной мышце.

«Она звучит, как рассвет. Как предвкушение чего-то доброго. Как прилив сил и счастья. В ней исходит пар от моего кофе, звучит смех болтающих позади меня школьников и храп спящего на первом сидении старика… Ни одной машине этого не передать, как бы филигранно она ни старалась имитировать искусство. Как вообще робот может передать человеческую радость и печаль? Теперь я понимаю, о чём когда-то говорила Мари, пусть её слова и ранили меня. Искусство для машины — демонстрация мощности процессора и сложности заданных алгоритмов, для человека — способ воспарить над страданиями, уродством, бессилием, принять собственную конечность. Хотя в каком-то смысле это и обретение бессмертия. И пусть мы, девианты, точно так же можем искать истину, интерпретировать свои чувства, это и вполовину никогда не сможет стать тем же… Мы. Хм, забавно звучит, ведь я больше не один из них. Но и не совсем человек. Тогда кто я теперь такой?»

Показавшееся впереди здание Департамента отвлекло его от размышлений.

Гэвин Рид и Крис Миллер вели оживлённый спор, когда Коннор вошёл в офис и поставил на стол перед коллегами два стакана кофе на картонной подставке.

— Это чё? Ты меня клеишь, что ли? — фыркнул Рид, удивлённо уставившись на принесённое.

— Мир не крутится вокруг тебя, Гэвин: я вообще-то клею Криса. — Коннор усмехнулся и направился к своему рабочему месту.

Разложив по местам вещи и документы, он заметил, что Рид бросает в его сторону короткие вопросительные взгляды.

— Спроси уже, что хотел, достал таращиться как идиот, — проворчал Коннор и посмотрел на Гэвина, сложив перед собой руки в замок.

— Да ничего не хотел, — буркнул тот и уткнулся в терминал. Но через несколько секунд сдался: — Волосы как-то странно уложил, — заметил он неловко, — по-другому: раньше всё с этой дебильной волосиной сбоку ходил.

— Видимо, пришло время что-то менять.

Он уже давно чувствовал в голосе Гэвина ворох не заданных вопросов, ещё с поры первой адаптации. Рид ни с кем не трепался насчёт перемен в Конноре, но и выяснить подробности не мог: гордость не позволяла завести приятельскую беседу. Он привык к выдуманной им самим вражде, и мальчишеская упёртость прятала подальше от здравого смысла более позитивные варианты развития отношений. «Видимо, пришло время что-то менять», — мысленно повторил Коннор, идя прямиком к столу детектива.

— Слушай, как насчёт встретиться сегодня после работы в баре?

— У тебя программу заглючило, что ли? — Рид воинственно сложил руки на груди — всегда готов обороняться, даже если и угрозы нет.

— Я не набиваюсь к тебе в друзья. Просто предлагаю пообщаться как взрослые люди, что много лет работают вместе. Сможешь спросить, о чём давно хотел. — Он вздёрнул брови с хитрецой. — Дело ведь не в отсутствии моей «дебильной волосины», верно?

— Да с чего ты вообще решил, что мне есть до тебя дело?

— Хорошо, продолжай быть мудаком, мне не жалко.

Равнодушно махнул рукой и отправился к себе.

— Ладно! — крикнул он вдогонку. — Так и быть, посидим.

Коннор одобрительно кивнул и принялся за дела.

У Хэнка сегодня был согласованный с Фаулером выходной для подготовки к тестам на повышение. Андерсона вдохновляло упорство Коннора, к тому же тот был одним из немногих, кто верил в своего старика и подначивал попробовать свои силы: «Тебя вообще прочили в комиссары. Чего это вдруг ты решил сдаться?» — с жаром настаивал Коннор. И однажды Хэнк обнаружил, что эта вера стала и его тоже.

Капитан Андерсон. Звучало, как прекрасное эхо той жизни, от которой он когда-то отказался, желая утопить себя и крупицу надежды на дне стакана в прокуренных барах. Теперь привкус могильного тлена навсегда оставил его, растворился в счастливой улыбке того, кому он помог совершить первые неуверенные шаги в человечность. Глядя на своего сына, Хэнк вспомнил, как любит жизнь.

Без взаимных подколов и шуток с напарником день для Коннора тянулся уныло и не предвещал ничего интересного, кроме монотонной бумажной работы.

Вечер пятницы брёл по улицам неспешно, вразвалочку и хмельно посмеиваясь. Сентябрьский ветерок был тёплым и радушным, располагал к поздним прогулкам и приключениям. Даже если бы у бара «Красный Кадиллак» не было стильной таблички с багровой неоновой подсветкой, клиенты всё равно стекались сюда так же шустро, как пиво из продырявленной бочки. «Детройтский малый колизей», «мичиганский филиал мордобоя», «пивное чистилище», «бухни, потрахайся, проблюйся» нарекли заведение постоянные клиенты. Некоторые даже забыли его настоящее название, отчасти, конечно, и потому, что пропили остатки разума или размазали его по заляпанному полу во время очередной потасовки. «Местечко как раз по мне», — резюмировал Гэвин, довольно гоготнув, когда парковал свою машину рядом с баром.

— С виду вроде недурно, — отметил Коннор.

— Да в чём прикол оценивать фасад? Главное — начинка!.. Хотя для тебя, наверное, это не имеет никакого смысла, если не понимаешь, каково залить в глотку хорошего бухла или разбить до мяса костяшки кулаков.

— Что ж, значит, для меня сегодня некоторые «бессмысленные вещи» могут обрести смысл. — И начал любопытствующе оглядываться по сторонам.

— Кончай говорить загадками! Как баба, честное слово, — бросил в ответ Гэвин, скривив рот. — И давай заходи уже! Долго будешь усераться с прелести этого «архитектурного ансамбля»? Выпить охота.

Внутри было тесно, накурено и душно. Когда новоприбывшие посетители начали протискиваться по узкому коридору в зал, прямо на них, в сторону туалетов, вылетел сильно перепивший паренёк — очевидно, какой-то бедолага-новичок, влезший в алкогольный спор с местными пропитохами: одной рукой он прикрывал рот, удерживая рвущееся наружу содержимое желудка, другой поднял над головой бутылку текилы, как олимпийский факел. Коннор проводил его сочувствующим и несколько недоуменным взглядом, Гэвин же начал аплодировать и ободряюще кричать вслед. За барной стойкой суетилась хозяйка заведения, Джоан, которую завсегдатаи звали Джо-Джо: она бодро принимала заказы и успевала смеяться над клиентскими шутками. Официантки в коротких шортиках шныряли между замызганными столами, на ходу отшивая флиртующих пьянчуг. Впрочем, никто особенно не паясничал, потому как суровый вид здоровяков-охранников Вилли и Бобби внушал некоторый трепет и уважение. Из настенных колонок грохотала рок-музыка, сливаясь с гулом голосов.

— Джо-Джо! — с заискивающей, глуповатой улыбкой крикнул Гэвин, помахав хозяйке бара.

— Смотрите, кого притащило, — со снисхождением и нарочитой саркастичностью ответила Джоан, разливая шоты. — Давно тебя не видела. И ещё столько же с удовольствием не видела бы…

— Как всегда любезна.

— Она не очень-то тебе рада. — Коннор смешливо вздёрнул брови.

— Да там долгая история… Старые сложные отношения, разбежались, потому что не сошлись характерами, то да сё. — Рид почесал затылок и сел на только что освободившийся барный стул.

— Разбежались мы, потому что ты урод и себялюбивый упырь. Но в принципе можно сказать, что я не сошлась с твоим мерзким характером, — изящно наклонившись, произнесла Джоан и налила Гэвину двойной бурбон. — Хотя бы секс был хороший… Две первые порции за мой счёт: для тебя и твоего дружка.

— Ты супер, Джо-Джо, — чуть не промурлыкал тот совершенно непривычным для ушей его спутника голосом.

— Иди нахер.

— Я вообще-то пытаюсь быть милым.

— Ага, ровно до той секунды, пока опять во что-нибудь не вляпаешься. — Она оправила пушащиеся кудрявые волосы и отошла к другому концу стойки.

«И тут она мне такая, типа, я люблю, когда в жопу пожёстче засаживают. Ну, а я чё? Взял — и засадил, как она просит!» — пробасил стоящий рядом здоровяк, затем с ревущим хохотом толкнул Коннора в локоть, и тот сконфуженно улыбнулся, мотнув головой.

— Почему-то есть ощущение, что вторая порция мне уже не понадобится, — произнёс с недоверием Коннор и оглядел поданный напиток.

— Потому что тебе и от первой смысла нет? — уточнил со смешком Рид, пригубив свой бурбон.

— Нет, потому что я улечу с одного стакана.

— Куда? В Барбилэнд?

— Надеюсь, что хотя бы не под стол.

Гэвин вопросительно свёл брови, прямо взглянул в лицо своего собеседника и выжидающе прищурился.

— Ты-то?

— Я-то.

— Гонишь, — недоверчиво фыркнул Гэвин, но приготовился наконец-то получить исчерпывающие ответы на свои вопросы.

Недолго думая, Коннор схватил из ближайшей подставки чистый нож для фруктов и прочертил тонким концом лезвия кожу ладони, стиснув зубы.

— Твою мать… — изумлённо буркнул Рид, не сводя глаз с проступившей алой полоски. — И… И как это, блядь, понимать?

— Хотел бы я ответить в двух словах.

Гэвину мгновенно вспомнилось то неловкое столкновение недельной давности, когда на его глазах из туалетной кабинки в Департаменте вышел Коннор и невозмутимо направился к раковине. «Господи! Ты чего там делал, пластмассовый извращенец?» — ошарашенно протараторил Рид, но в ответ ему прилетело лишь отстранённо-насмешливое: «Ты не поверишь», — после чего Коннор тут же вышел, не утруждая себя какими-либо объяснениями.

— Как тебе удалось сделать это с собой? — с детским, открытым любопытством тихо спросил Гэвин, приглушив до дна первую порцию выпивки.

— Не без сторонней помощи. И эту помощь мне оказал вовсе не «Киберлайф».

— Ладно, я в твои дела не лезу, по большому счёту плевать. Уж не знаю, один или несколько шизиков тебе помогли, но это просто гениально. Что волнует меня больше — нахрена ты это с собой сделал? У людей ведь нет никаких преимуществ над пластиковыми болванами: мы болеем, стареем, — посмотрел на вторую порцию бурбона в своей руке, — бухаем до отказа печени, и в целом не то чтобы шедевры от дилетанта с первого курса по имени Бог.

— По-моему, весьма очевидно, что у меня не было ни одной причины не делать этого с собой. — Коннор повторил за Ридом и допил первый стакан.

— Джо-Джо! — крикнул Гэвин, перегнувшись через стойку. — Берём целиком эту бутылку! — И долил себе до половины. — Говори, говори, чего притих-то?

— Непривычно, что ты слушаешь. — Коннор грустно улыбнулся.

— Хорош сопли размазывать.

— Говоришь как эмоциональный инвалид.

— Сочту за комплимент! — Он чокнулся о стакан Коннора.

В противоположном конце бара завязалась драка, но довольно вялая, и общее внимание вскоре переключилось обратно на выпивку и трёп.

— Когда я стал девиантом, мне то и дело говорили что-то вроде «иди со своим народом», «мы живые», «люди тебя используют», «ты нечто большее»… Но моей семьёй стал человек. Работаю я тоже в основном с людьми и ни с кем близко из «своего народа» не общаюсь и не общался. Я пытался жить как человек, но не являлся им, и со временем мысли о собственной неполноценности стали посещать всё чаще. К примеру, есть у меня на службе коллега один — детектив Рид зовут, слыхал о таком? Редкостный мудозвон, пусть и не плохой парень. — Он забавно поджал губы под усмешку Гэвина. — Так вот, детектив Рид не упускал возможности напомнить, где моё место. Даже когда у меня стало практически столько же прав, сколько и у него. Иногда я даже допускал, что в его словах есть смысл… А потом подружился с одной мелкой очаровательной обезьяной, и всё стало только хуже, — сделал нервный глоток и поморщился.

— Окей, теперь до меня окончательно допёрло. Помню, что она андроидов не любит, ты поэтому и лапшу ей на уши вешал. Неужели эта вот… трансформация для того, чтобы она никогда не раскрыла твою ложь? Как-то это жутко, не находишь?

— Трансформация — это для меня. А правду она обязательно узнает, когда вернётся из Канады.

Покачнулся и пролил содержимое стакана на стойку.

— У тебя что, язык заплетается? — раззадорился Гэвин, смакуя невиданное зрелище.

К гостям подбежала официантка и шустро вытерла пролитое.

― Он как будто до зубов не добегает… Странно себя чувствую, словно сознание от тела отделяется.

― Вот так обычно люди потом и творят всякую фигню.

― Могу себе представить. ― Коннор облокотился на стойку и подпёр ладонью щёку.

― Возьми-ка лучше мой стул и присядь, а то мало ли у тебя ещё и стопы от пола начнут отделяться в самый разгар душевных излияний.

― Пожалуй, ты прав… ― Он сел на предложенный стул и отпил прямиком из бутылки.

― Поаккуратнее с этой штукой! А то сел на стул и тут же в себя поверил?

― Для режима папаши у меня есть Хэнк, ― заторможено произнёс Коннор, резко ткнув Гэвина в плечо, ― мне ещё вот тебя не хватало. Я никогда в жизни не нажирался, дай прочувствовать момент!

― Нихера у тебя ковбойский тон! ― хохоча, отметил Рид, выплюнув обратно в стакан отпитый бурбон. ― Сейчас ещё три глотка пропустишь ― гляди и девок снимать пойдёшь.

― Не пойду. ― Легонько мотнув головой, Коннор улыбнулся.

― А чего так? Тебе что, не приделали этот? ― Он кивнул в сторону паха.

― Приделали. Но не в том дело.

― Тебя кто-то отшил, и ты до сих пор сохнешь по ней?

― Можно и так сказать. Хотя «сохну» уже неподходящее слово: мне теперь спокойно, я чувствую себя целым и живым. ― Коннор огляделся по сторонам осоловелыми довольными глазами. ― Я понял, что не умру без неё и не потеряюсь, ведь вокруг столько всего, чего я ещё не пробовал! Мне так многое стало интересно. А учиться даже приятно. Ведь всякий раз, как я преодолеваю новую высоту, я чувствую, что достиг чего-то стоящего, меня переполняет гордость, радость, появляются новые силы и… Хах, система поощрения организма ― хороший бонус за старания, пусть и нематериальный! ― И размашистым движением пригладил пальцами бровь ― приобретённый им минувшим летом нервный тик. ― Человеческая жизнь вся состоит из этих маленьких побед, преодоления себя, развития.

― Погоди секунду, ― бросил Рид, доставая из кармана куртки завибрировавший телефон.

«Да? Нет, не очень отвлекаешь, ― грустно потупил глаза. ― Я сейчас не могу, с коллегой в баре сижу. Ладно, договорились… Как там мама? ― нервно застучал пальцами по стойке. ― Она мне позавчера опять жаловалась, что ты её обижаешь, скотина. Имей в виду, ещё раз посмеешь хотя бы замахнуться в её сторону, я тебе яйца отстрелю! И даже не послушаю её уговоров… Ладно, до связи», ― тяжело выдохнул и убрал трубку обратно, затем лихо осушил стакан.

― Отчим мой. ― Гэвин почувствовал в выражении лица собеседника незаданный вопрос. ― Та ещё мразина, как и родной папаша. Мама умеет находить подонков! Всю жизнь верила, что лучшего не достойна. Позволяла руку на себя поднимать. Отчим и на мне мелком отыгрывался… Но в семнадцать я впервые сумел дать ему отпор: сломал козлу нос и вывихнул правую руку. После этого он по струночке стал ходить в моём присутствии. Я тогда-то и копом стать решил. Сам, конечно, не подарок был, ввязывался во всякую херню, но академия подарила мне новую жизнь и возможность доказать нерадивым предкам, что я не пустое место, понимаешь?

Коннор сочувствующе кивнул, ощущая ватными ногами, как задвигался пол. Над головами посетителей лениво клубились бело-сизые струи сигаретного дыма, утекая в открытые форточки под потолком. В дальнем углу, под столом, пьяная в стельку девчонка делала минет своему парню, изредка прерываясь, чтобы глотнуть пива. Зато рядом горела симпатичная неоновая табличка в половину стены с надписью «Виски ― моя лучшая подружка». Сквозь удушливый туман и толпу на Коннора двигался лысый бородатый бугай в поношенной кожанке: его лицо багровело с каждым шагом, а усики в крошках над верхней губой нелепо дёргались, словно приклеенные.

― Вот ты где, смазливый ублюдок! ― заорал он, схватил Коннора за грудки и тряхнул. ― Синтия мне всё про вас рассказала! И теперь я спущу прямо здесь твои портки и отымею до смерти.

― Здоровяк, ты очень крут, конечно, ― дипломатично начал тот, не желая накалять ситуацию, ― но я не знаю никакую Синтию. Ты что-то напутал.

― Я знаю, что ты трахаешь мою жену!

― Вали отсюда, образина, пока я не ушатал тебя за то, что ты нам с приятелем помешал вести душевную беседу, ― напряжённо и самодовольно вмешался Гэвин, сделав контрольный глоток и начав разминать кисти рук. ― Сам следи за щелью своей жёнушки, раз она у тебя так любит налево гульнуть.

― Ах ты уёбок! ― заорал бугай, отбросив в сторону Коннора, и замахнулся на Рида.

― Гэвин, чёрт возьми! ― крикнула Джоан, заметив, что её бывший опять ввязался в драку.

Шорох, стук, битое стекло, хруст костей, улюлюканье в толпе: противник повалил Рида на чей-то столик. Коннор потряс головой, проморгался и, едва встав на ноги, получил в челюсть от друга бородатого бугая. Рухнул лицом на облитый спиртным пол, сплюнул густую кровавую слюну и почувствовал, как в жилах начало закипать, а под кожей пульсировать. В ушах стоял противный звон, почему-то напоминавший боевой сигнал. «Даже не пробуй встать!» ― завопил его противник, утирая пот со лба. «Ага, хрен тебе», ― рассмеялся Коннор, обнажив окровавленные зубы. Пока поднимался, успел увернуться, и незнакомец влетел головой в соседний столик. Быстро оклемавшись, развернулся и двинулся на Коннора. «Материал моих костей на тридцать процентов прочнее, а при хорошей концентрации я могу направить всю силу удара так, что вырублю его наглухо. Нужно лишь собраться», ― мышцы напряглись, стопы крепче вжались в пол, сделал стремительный выпад ― промахнулся. Увернулся, блокировал удар, снова увернулся: чуть не размазался о стену. Измотанный противник сделал последнюю попытку и был отправлен в нокаут. Головная боль и звон стали невыносимыми, и Коннор мучительно зажмурился, но вспомнил про Гэвина. Шатаясь из стороны в сторону, как парусник в шторм, подкрался к бородатому бугаю, но тот резко обернулся и прописал лбом в лоб не готовому к такому повороту Коннору. Звон прекратился, и перед глазами расплылась чернота.

Сколько времени он провёл в отключке? Едва ли в этом мраке существовало время. Вокруг лишь бескрайние чёрные воды. На него плыл гигантский лялиус, разинув необъятный рот: «Ты спас мне жизнь, храбрый воин. Спасибо тебе!» ― невнятно промямлила рыба и растворилась в толще воды.

«Ничего поумнее не придумали, два идиота?» ― донёсся откуда-то с морского дна знакомый голос. «Ну, подумаешь, помутузились с мужиками в баре! Ему даже познавательно. Твой сынок был очень крут, ты бы нас видел!» ― он узнал Гэвина и медленно открыл глаза, ощутив сухость во рту и привкус железа.

― Живой? ― Перед ним возникло родное седобородое лицо Хэнка.

― Чуть-чуть, ― буркнул он неуверенно.

― Встать можешь?

― Сомневаюсь.

― М-да, не думал, что однажды настанет момент, когда мне придётся тащить тебя вдрызг пьяного, а не наоборот. ― Андерсон тепло рассмеялся, закидывая руку Коннора себе на плечо.

― Я помогу. ― Гэвин зашёл с другой стороны.

― Ты тоже полезай в авто, ― скомандовал Хэнк, ― хватит на сегодня с обоих.

***

Поначалу Мари казалось, что она не вынесет пытку разлукой. Она не могла представить, как сможет жить без его голоса, успокаивающих и вместе с тем волнующих прикосновений, без долгих разговоров, шуток, вечерних прогулок. Сложно было даже вообразить себе месяцы и годы без Коннора. Но дни ярко сгорали один за другим ― полыхали в пламени походных костров, стекали дождём по запотевшим окнам, составляли слова в учебниках, разносились в воздухе вместе со смехом одноклассников, шелестели с листвой. Вопреки прежним мрачным размышлениям, самым пугающим оказалось вовсе не то, что она не сможет без Коннора, а осознание, что напротив ― может. Тоска не заполняла всё её существо, и каждый новый день был не похож на предыдущий. Мари скучала по своему милому другу, но стремление к успехам в учёбе и волонтёрская работа поглотили её без остатка. К тому же раз в месяц к ней приезжала Кристина: её бабушка и дедушка жили в Канаде, и на летних поездках в лагерь она обычно останавливалась у них. Теперь у Крис появился повод для дальних поездок не только летом.

Мари обнаружила, что её физическое состояние вдали от дома заметно улучшилось, пропали сонливость и тревожность. У Роберта больше не было беспрепятственного доступа к её телу, и организм постепенно очищался от регулярно вводимых прежде препаратов, которыми дядя накачивал Мари в те ночи, когда приходил. Присутствие паука стало почти неощутимым, и она обрадовалась, что детские страхи уходили в прошлое.

Семнадцатилетие запечатлелось в памяти Мари постоянными поездками по стране и двумя вылетами в Хорватию и Грецию для изучения местного климата и экологической обстановки: немногие страны сумели сохранить чистоту воздуха, почвы и водоёмов для выращивания полезных и разнообразных продуктов, потому являлись удобными местами для разработки современных технологий, которые подходили бы для условий в США. Но Мари была рада возвращаться в Квебек¹{?}[1-я по площади и 2-я по населению провинция Канады. Административный центр — город Квебек, крупнейший город — Монреаль. Официальный язык провинции — французский, который является родным более чем для 80% населения.] , где жила у сестры Клариссы ― Линды. Она обожала их долгие прогулки в полях, окружённых прекрасными, величественными лесами, когда можно было подолгу говорить о жизни и искусстве: Линда работала преподавателем искусствоведения и рассказывала о предмете своей профессии с увлекательным жаром. А ещё по вечерам она учила Мари французскому на веранде своего дома за чашкой травяного чая с мёдом. Мудрая и аристократичная Линда была непохожа на пылкую и инфантильную Клэри, но, как и младшая сестра, обладала той же бескорыстностью и добрым отношением к людям и ко всему живому.

На восемнадцатый день рождения в гости приехали отец с мачехой и Кристина. Как и Кларисса, Линда готовила великолепную выпечку, поэтому, помимо прочих угощений, праздничный стол был уставлен шестью видами пирогов. К ночи Роджер изрядно напился, но вёл себя пристойно. Когда празднование практически стихло, сестры остались болтать перед камином вместе с Кристиной о её планах на поступление в университет. Мистер Эванс вышел на веранду к дочери, молчаливо и задумчиво глядящей вдаль, на поля и соседские дома.

― Я чего-то надрался и совсем забыл передать тебе посылки. ― Шмыгнув носом, Роджер протянул ей две небольшие подарочные коробки. ― Это вот от дяди Роба: он мне, кстати, уже показывал, ― пояснил с довольной хмельной улыбкой до ушей, ― потрясающий выбор! Очень зрелый и солидный подарок, тебе понравится. А это вот Коннор твой передал.

― Коннор?

Имя-выстрел, налетевшая стихия. Мари показалось, что даже ночные насекомые и птицы смолкли, когда из уст отца сорвалось сплетение милых сердцу звуков.

― Ага. Не знаю, что там, да и хрен с ним ― откроешь да сама увидишь. Он просил передать тебе, что ни в коем случае не собирается навязываться, раз уж ты не хочешь общения, но для него было важно поздравить тебя с совершеннолетием.

Задержав дыхание, Мари приняла продолговатую коробочку с синей лентой: почти невесомая, она была неимоверно тяжела, оттягивала вниз дрожащую руку.

― Ну, открывай скорее! ― буркнул Роджер, отпив пива.

Мари осторожно потянула за кончик ленты, и синяя бабочка превратилась в шёлковую змейку, повисшую на запястье.

― Не, не! От дяди Роба который открой, ― деловито поправил он.

― Оу… ― Она скептично вздёрнула подбородок и свела домиком брови. ― Да, конечно…

Она совсем не удивилась, когда достала подарок дяди ― золотые механические часы: изящная ручная работа, на корпусе гравировка с её именем, а на браслете вставки из рубинов. Мари вспомнила точно такие же рубины на зажигалке Роберта.

― Здоровские, скажи? Эх, хотел бы я Клэри похожие подарить, но мне с зарплатой копа о них только мечтать.

― Если нравятся, можешь подарить ей мои. Я вряд ли такие буду носить.

― Но это же подарок! Если дядя узнает, представляешь, как обидится? Мари, ты как ребёнок, ей богу.

― Приятно, конечно, я не спорю. Просто дядя Роб меня не знает и дарит всегда дорогое, но то, что мне вовсе не нужно. Клэри хотя бы действительно будет носить эти часы. ― Отложила подаренное на гамак и вскрыла вторую упаковку. ― Сертификат, ― объявила она и развернула его лицевой стороной к отцу. ― Расширенные онлайн-курсы по моей будущей специальности. ― И тепло улыбнулась.

― И чего в них особенного? Я бы и сам мог тебе такие оплатить. ― Он ворчливо пожал плечами.

― Сомневаюсь, что тебе пришло бы такое в голову.

Мари тут же пожалела о произнесённом, боясь обидеть Роджера, но он никак не отреагировал: поцеловал дочь в лоб и допил своё пиво, пожелав после спокойной ночи.

С полей дохнуло свежестью остывающей травы и хвои, воздух стал прохладнее и чище. Мари собрала подарки и вдруг заметила, что из сертификата торчит аккуратно сложенный лист с продавленными рукописными буквами. К горлу подступил ком. С опаской достала листок и развернула его. Это оказалось короткое письмо ― посланник вычеркнутого из мечтаний дорогого друга.

«С днём рождения, милая принцесса Мононоке! Я искренне верю, что ты добьёшься всего, чего хочешь. Буду счастлив, если эти уроки станут ещё одной ступенькой на твоём пути к спасению мира, который ты так любишь. Надеюсь, у тебя всё хорошо. Я вспоминаю о тебе каждый день и мечтаю вновь увидеть, как ты улыбаешься мне.

С любовью и наилучшими пожеланиями, твой бравый Хартиган».

Через неделю Линда взяла Мари с собой в Монреаль²{?}[самый крупный город в провинции Квебек и второй по величине город в Канаде.], чтобы навестить подругу. Они весь день гуляли по улицам города, посетили парочку кафе, и по дороге к дому остановились в ювелирном магазинчике. Женщины принялись с девчачьим восторгом осматривать витрины, Мари же без интереса изучала сверкающие тысячами радужных огоньков бриллиантовые ожерелья, увесистые серьги и кольца с внушительными вставками.

― Я хочу тебе что-нибудь подарить на прошедший день рождения! ― с горящими глазами заявила Линда. ― Знаю, ты просила без подарков, но, когда я согласно кивнула, это было ложью. Просто выбирала подходящий момент, когда смогу уломать тебя.

― Лин, ради всего свят…

― Пожалуйста, Мими! ― Ей, очевидно, понравилась эта форма имени из уст недавно приезжавшей Клариссы. ― Выбери хотя бы маленькую подвесочку.

― Ладно, если так хочешь транжирить деньги, я выберу. ― Мари смешливо поджала губы.

Вяло уставилась на россыпь золотых побрякушек, и сияние их разноцветных каменьев будто протягивало к ней переливчатые ручонки в мольбе обратить на них внимание. Её взгляд приковала к себе палетка с буквами английского алфавита. «A, B, C, ― беззвучно стали приговаривать её губы. ― C…»

Золотой полумесяц с двумя крохотными сапфирами разветвлялся в мыслях Мари, превращаясь в любимое до дрожи «имя-выстрел».

― Пусть будет вот эта подвеска. ― Указала пальцем.

― Вот эта? А почему не с буквой «M»? ― удивилась Линда.

― Это… Это в честь Канады. На память, ― с натянутой улыбкой соврала Мари, крепко сжав вспотевшие ладони.

― Боже, так трогательно, ― заметила подруга Линды, сложив руки в замочек. ― Кстати, наш Монреаль когда-то назывался Вилль-Мари³{?}[город Марии. Первоначальное название Монреаля.], ― и одобрительно подмигнула.

― О, круто. ― Мари закивала ей в ответ.

Спонтанно. Иррационально. Сентиментально. Мари избавилась от него в мыслях, в мечтах и надеждах на будущее. Но что-то внутри непостижимо боялось навсегда потерять самое драгоценное. Гораздо драгоценней всех сверкающих вокруг бриллиантов.

Выпускной класс. Звучало почти невероятно. В детстве Мари казалось, что школа не кончится никогда. Но неожиданно наступил последний год учёбы, и взрослая жизнь перескакивала порог, не разуваясь, шумно вбегала в гостиную и топталась на белом ворсистом ковре. О поступлении Мари почти не переживала, поскольку высокие баллы и многолетнее участие в экологической подготовительной программе университета уже обеспечили ей место.

Начало ноября не радовало погодой, а от подготовки к тестам по английскому и литературе голова шла кругом. Зато сегодня вечером в неформальной обстановке собирались старшие с экологической программы и студенты третьего курса Детройтского университета биологии и экологии, которые проходили практику в лагере. Мари даже посещали мысли пожить в общежитии исследовательской базы как в старые добрые времена, чтобы пообщаться с прибывшими о быте в кампусе и преподавателях университета. Предстоящая встреча расшевелила и взбудоражила её: воображение рисовало интересные научные беседы и профессиональные шутки, к тому же ей не терпелось рассказать о недавней морской экспедиции по спасению самки кита и её детёныша из зоны сброшенных в океан токсичных отходов.

Местный студенческий бар «Два лесоруба» был любимым местом молодёжи, оплотом пьяных душевных бесед и чаяний юности. Целиком построенный из дерева и обставленный внутри атмосферными старыми безделицами, он уютно располагал к откровениям и улыбкам. Мари устало шагала сквозь полупрозрачную туманную дымку, любуясь меланхолично пасмурным небом, с которого изредка срывалась морось, насыщая холодный воздух влагой. На уме у неё были лишь кружка вишнёвого пива и желание на весь вечер забыть о надоевшей подготовке к тестам. Одновременно с ней к бару подъехал мотоцикл. Стих звук двигателя, на веранде бара зажглись вечерние огни. И когда водитель снял с головы шлем, Мари замерла и в упор посмотрела на него: никогда прежде она так бесстыдно ни на кого не глазела. Этот парень был по-настоящему красив. Как один из греческих богов, в чью честь возводили статуи великие мастера древности, красив не как её Коннор ― это была пронзающая, жгучая красота, почти отталкивающая, пугающая. Настолько хорош, что обезличен: он напоминал её подростковые эротические фантазии.

«Я хочу его! ― пронеслось током от побагровевшей кожи лица до кончиков пальцев ног. ― Хочу так сильно, что дышать трудно. Почему он не может просто случиться в моей жизни? Хвалёная чистая концентрированная страсть. Мне даже плевать, как его зовут! Я хочу, чтобы эти серо-голубые глаза вожделенно смотрели на меня, чтобы эти широченные ладони ласкали мою грудь. Чтобы он взял меня, не интересуясь, что там у меня в душе или какую музыку и кино я люблю. Хочу без обязательств, без раздумий, без глубоких чувств. Его. Настолько шикарного, что почти невозможного здесь, рядом с этим милым баром для студентиков».

Мотоциклист провёл рукой по смолисто-чёрным волосам и молодецки вставил в зубы сигарету. Его кожаная куртка ― сомкнутые вокруг плеч обсидиановые демонические крылья ― была усеяна крошкой дождевых капель, ботинки испачканы грязью, а мотоциклетные перчатки явно видали лучшие времена. В его позе было что-то высокомерное, но парадоксально располагающее. Мари без пустых раздумий достала из пачки сигарету и смело подошла к нему. Незнакомец молчаливо ухмыльнулся, как сам дьявол, и дружелюбно наклонился ей навстречу с горящей зажигалкой.

― Ты, случаем, не из экологического? ― простодушно спросил он, прищурившись под напором усилившейся мороси.

― Агась.

― Значит, вместе сегодня будем тусить. Я Марсель. ― Он снял перчатку и протянул ей руку. ― Из детройтского универа.

― Я думала, ты старше. — Мари скривила ярко накрашенные губы и смахнула пепел с сигареты.

— Меня даже в средней школе за взрослого мужика принимали. — Он не сводил с неё глядящих исподлобья глаз с широкими неподвижными зрачками. — Чего своё имя не скажешь? Или ты загадочной хочешь побыть? — Заигрывающе усмехнулся.

— Нет, не хочу. Не знаю, почему-то не посчитала нужным. — Нахмурилась и посмотрела на мокрый асфальт. — Я Мария. В смысле, Мари.

— Угостить тебя выпивкой, Мари?

— Агась. Какой-нибудь сладенькой фигнёй только.

— Да чем захочешь. ― Марсель потушил окурок о корпус мотоцикла, но на асфальт не бросил. ― Слушай, а давай, эм… Давай не пойдём к остальным? Я знаю одно классное место с крутой музыкой и отличным бухлом.

— Будет невежливо.

— Надеюсь, они нас когда-нибудь простят. — Его хищные глаза были всё так же неподвижны, но в них зажглись зловещие огоньки. — Да и потом, на что ты рассчитывала? На интеллектуальные беседы под бокальчик красного полусладкого? Да они уже через час ужрутся и будут играть в настолки, рассказывая друг другу всякую хрень!

― Значит, и мы будем.

― «Мы будем». Хах! А ты любишь быть у руля.

― Ты ведь водишь мотоцикл, значит, понимаешь, почему это так приятно. ― Докурила и потянулась пальчиками к его руке. ― Давай мне и свой окурок, пойду в урну выброшу.

― А, да, спасибо. Чёрт, хотел бы я быть крутым дядькой из старого кино! Так же пафосно тушить бычки подошвой о землю. Но я сраный эколог и не могу себе этого позволить. ― Марсель засмеялся так заразительно и мягко, что Мари невольно подхватила этот смех.

― Эколог он. Да ты похож на алкаша-гитариста из рок-группы восьмидесятых!

― Или на актёрчика из дешёвого гей-порно! ― Он артистично щёлкнул пальцами. ― Мне это говорят куда чаще.

― Боже, ― прыснула в ладонь.

― Ещё и имя-то ― Марсель! Даже сценический псевдоним брать не нужно, и так аутентично звучит. ― Он продолжал смеяться. ― Мой отец из Детройта, а вот мама родом из Монреаля, этническая француженка, она и захотела так меня назвать.

― Хм, любопытное сочетание, ― отметила Мари и отошла к урне у входа в бар, затем помахала рукой. ― Пошли уже, чего расселся там? ― И направилась внутрь.

Остаток вечера они не отходили друг друга. Встреча, как и предположил Марсель, была вовсе не такой, как ожидала Мари, но она даже обрадовалась этому. Шутки, гам, смех, безумные истории, распевание хором песен и настольные игры на пьяную голову ― идеальный вечер для юного сердца.

Она знала, что день должен был закончиться именно так. Она этого хотела и сделала всё, чтобы воплотить свои фантазии. Мари переспала с Марселем в его комнате в общежитии лагеря. Это было вовсе не похоже на неуклюжий первый раз: её нынешний партнёр не был робким мальчиком и знал, как получить и доставить удовольствие. Мари преодолела стеснение и громко стонала, впиваясь пальцами в мокрую кожу спины Марселя, желая вытравить из памяти все воспоминания, причинявшие боль. Как же с ним сладко! Как порочно! Его так просто, так легко хотеть. В отличие от Коннора. Коннора нельзя хотеть, стыдно, неправильно, и она никогда себе не позволит эту глупость.

Кончив второй раз, Мари откатилась от своего любовника к краю постели и тяжело задышала. Марсель приблизился и попытался дотронуться до неё, но она натянула до макушки одеяло и недовольно всхлипнула. «Не люблю обниматься!» ― холодно пробормотала себе под нос. «Недотрога», ― беззлобно хмыкнул в ответ и отстранился. Мари вздрогнула от омерзения, когда представила, что его руки прикасаются к её коже.

Утро было ласковым и солнечным, разбудило Мари ярким косым лучом. Поднялась и села, прижимая к груди одеяло, обнаружив, что её новый знакомый уже не спал.

― Ну, привет. ― Она улыбнулась ему, взъерошив на затылке взбившиеся в клок волосы.

― Послушай, я хочу кое-что сказать, пока ты не начала понимать происходящее превратно, потому что вы все как одна именно это и делаете, а ты едва ли будешь исключением… ― Лицо Марселя было сосредоточенным, серьёзным и, как показалось Мари, немногонелепым. ― Мы вчера круто провели вечер и ночь. Очень круто. Ты роскошная девочка, смелая и всё такое, но понимаешь… Я пока не готов к серьёзным отношениям: я люблю хорошо проводить время с красотками, но на этом всё. Как бы тебе ни хотелось, прости, но мы не можем быть вместе.

Мари слушала его торопливый, сбивчивый голос, смотрела в округлившиеся виноватые и наглые глаза, чувствуя, как от напряжения сводит щёки. Не выдержав абсурдности этой минуты, она залилась хохотом и откинулась на подушку, прикрыв рукой рот.

― Что… что такое? ― Он с недоверием улыбнулся ей. ― Что тебя так рассмешило?

― Это было просто потрясающе! ― Мари воздела кверху руки с растопыренными пальцами. ― Долго репетировал столь душещипательную речь? Боже, у меня чуть челюсть не свело, пока я смех удерживала! «Прости, но мы не можем быть вместе»! ― спародировала она, гримасничая.

― Да я не…

― Всем, кого увалил, это втирал? Знаешь, ты, конечно, обалденный и мы чудесно потрахались, но я не собираюсь встречаться с тобой.

― О… Да? Что ж, тогда это отличная новость. Извини тогда за этот цирк, мне теперь даже как-то стрёмно…

― Не парься. ― Она отбросила одеяло и торопливо начала одеваться. ― Вообще, я бы повторила ещё как-нибудь разок ― без обязательств, естественно. Можно и не разок, но это уже на твоё усмотрение, мне без разницы. Ты как смотришь?

― В целом положительно. ― Марсель чувствовал себя несколько странно, но заметно ободрился. ― И раз уж ты так легко смотришь на это, можем иногда заниматься сексом на постоянной основе.

― Да у нас почти отношения будут, ты смотри-ка! ― сыронизировала Мари, скрывшись в ванной.

― Ты классная! ― крикнул он ей вдогонку. ― И я рад, что мы поняли друг друга.

***

Год выдался насыщенный и сложный: отъезд Мари, неожиданное потепление в отношениях с Гэвином, новые внутренние открытия и привычки, непрерывное истязание себя учёбой. Машиной Коннор обычно получал исчерпывающую информацию о предметах или явлениях и перенёс эту привычку в свою человеческую жизнь. Вот только информацию необходимо было добывать с некоторым усердием, и хорошо бы в проверенных источниках. Не рассчитав душевных и физических сил, в какой-то момент Коннор свалился с апатией на своём диване и ничего больше не хотел. Прокрастинация украла у него целый месяц, в котором не было ничего, кроме работы и огромного количества сериалов под вредную еду. «А я говорил, что не вывезешь, ― заметил как-то Хэнк, но в его голосе не было упрёка. ― Ничего, справишься. Тебе сейчас нужно это впустую потраченное время, чтобы крыша не слетела. Только если совсем затянется, боюсь, без мозгоправа никак. Я сам, конечно, подобному совету никогда не следовал, потому что я старый тупица, но в тебе гораздо больше здравого смысла и ума: ты не станешь игнорировать чужое беспокойство о тебе». Коннор лишь безучастно кивнул в ответ, не отводя взгляда от экрана телевизора и поглаживая холку лежащего подле дивана Сумо.

Этот период закончился сам себе и преподал незаменимый урок ― необходимо беречь себя. Человеческие «детальки» не так-то просто починить и заменить.

Когда мимо него промчалось восемнадцатилетие Мари и наступила новая осень, Коннор позволил себе мысленно остановиться и оглянуться назад, осознать, сколь длинный путь он преодолел. И сколько ещё предстоит…

После громких и шумных церемоний, наконец-то можно было отпраздновать повышение Хэнка в маленькой, уютной компании. Фаулер решил отправиться на пенсию, со спокойной душой передав свой пост Андерсону. Новоиспечённый капитан собрал после работы в «баре Джимми» несколько близких друзей.

― Я не знаю, сколько моё капитанство теперь продлится. Может, два года, может, чуть больше… Скажу одно: в юности я и подумать не мог, что настоящая жизнь у меня после полтинника начнётся! ― с задумчивой радостью изрёк Хэнк, сделав большой глоток пива.

― Я тебе больше скажу, ― подхватил Рид, чуть подавшись вперёд: ― двенадцать лет назад, пробивая брюхо твоему сынку, один хрен не рассчитывал, что когда-нибудь стану с ним приятельствовать. Или радоваться твоему повышению… Я вас обоих терпеть не мог. Нет, вы и сейчас меня иногда бесите, два спесивых мудилы ― старый и молодой, но только иногда.

― Стоит сказать, что спесивый мудила среднего возраста нас тоже иногда бесит, ― с усмешкой добавил Коннор и осушил стакан бурбона: с того памятного вечера в «Красном Кадиллаке» он ему особенно полюбился.

― Пожалуй, справедливое замечание. ― Гэвин захохотал, почёсывая отросшую щетину на подбородке. — Эй, вундеркинд! — обратился он к уткнувшемуся в телефон Майклу Грейсу. — Чего молчишь весь вечер?

— Дела надо кое-какие доделать.

— У меня появилось нестерпимое желание обмакнуть твой сраный девайс в кружку с пивом: может, хоть тогда подключишься к разговору.

— Понимаю, было бы лучше, если б вместо меня здесь сидел мой батя, но он поясницу потянул, когда соседке раковину чинил.

— Жаль, старина Энтони мне понравился. — Гэвин покачал головой. — Особенно его ржачные истории про работу. — Отпил из своей кружки. — Кстати, Коннор, ты вроде собирался в сержанты. Чего медлишь-то?

— Подам рапорт на сдачу экзамена летом. Сейчас мне не нужны заморочки с публичностью из-за моей новой сущности.

― Да я просто думал, что папаша теперь мог бы и похлопотать за тебя.

― Вряд ли всё так просто. И я не собираюсь добавлять Хэнку головную боль. Хочу, чтобы всё было правильно. ― Он пригладил пальцами бровь.

― Но вообще-то я действительно мог бы, если ты вдруг попросишь, ― добавил Андерсон.

― Не нужно. С этим я должен разобраться сам. ― Коннор сосредоточенно продавливал кожу ладони зубочисткой, слегка морщась и кривя рот.

― Нахрена ты это делаешь? ― поинтересовался Гэвин.

― Со стороны, очевидно, выглядит тупо и бессмысленно, но Майк говорил, что мне полезно развивать тактильные ощущения. Как приятные, так и неприятные.

― Ты приятные-то хоть развиваешь вообще? А то могу тебя познакомить с кем-нибудь, кто не против весело провести ночку. Может, даже не одну. ― Гэвин азартно посмеивался, подперев кулаком щёку.

― Думаю, не стоит.― К лицу Коннора прилила кровь, а сердце учащённо забилось от смущения.

― А что так? Неужели ещё не думал ни с кем покувыркаться? Или ты боишься облажаться из-за отсутствия опыта?

― Облажаться не боюсь. Я знаю, как устроено и функционирует человеческое тело. ― Уголки его губ чуть дёрнулись вверх, пока Коннор разглядывал трещины в деревянных досках стола. ― Мне трудно объяснить…

― Гэвин, оставь его в покое, ― вмешался Хэнк. ― Предлагаю снова выпить за меня! Сегодня всё-таки мой вечер. ― Он улыбнулся с шутливым самодовольствием.

Домой вернулись глубокой ночью. Хэнк долго не мог лечь спать, всё наматывал круги по дому, как будто что-то обдумывал. И когда Коннор погасил свет в гостиной и лёг на диван, укрывшись одеялом, Андерсон присел рядом и громко выдохнул.

― Спасибо тебе. За всё.

Коннор готов был отшутиться насчёт пьяной сентиментальности, но в голосе Хэнка звучала серьёзность. То, что он сейчас говорил, было для него безмерно важно.

― Когда мне официально присваивали чин, я всё о тебе думал. О том, как много в моей жизни изменилось, когда ты в ней появился… Когда стал моей семьёй. Я сам в себе давно разочаровался, крест поставил на всём, к чему стремился, считал себя куском говна, которому только и осталось, что пулю в лоб пустить. Но ты верил, что я чего-то стою. Что я сумею жить дальше, и ты единственный помог мне это сделать. Я сегодня ясно осознал, что стал счастливым человеком. Без тебя у меня бы ничего не вышло.

Коннор молчал, лишь пристально вглядывался в темноту, ища в ней очертания Хэнка. Любые слова казались ничтожными, неспособными передать то, что он чувствовал в это мгновение.

― Ну, добрых снов тебе. Завтра на службу всё-таки. ― Андерсон поднялся и прошёлся в сторону коридора, но вдруг остановился. ― Ты не против, если твоим напарником вместо меня теперь будет Гэвин, м? Вы вроде последний год неплохо ладили.

― Нет, не против. ― Его голос чуть дрогнул. ― Ты всё равно останешься моим лучшим напарником. ― Коннор понимал, как по-детски это прозвучало, но ему было плевать.

Хэнк посмотрел в его сторону ещё немного и отправился к себе. Стихли шаги в спальне, и дом погрузился в усыпляющую тишину.

Тьма разрасталась, накрывая собою всё вокруг. Разум уносился куда-то далеко, бросался с разбега в несбыточные грёзы. В невесомой пустоте Коннор услышал шум океана, вдохнул свежесть налетающей волны, но самого океана было не видать. И вдруг он очутился в незнакомом баре, где не было ни единой души. Из окна, похожего на то, что в его гостиной, проливался бледный ровный свет, подхватываемый тусклым прожектором на потолке. Впереди, в черноте, что-то белело, двигаясь на едва брезжащий свет в центре комнаты. Косой луч прожектора упал на округлость обнажённой груди, на тёмно-алые губы, выхватил миниатюрные бёдра. К нему медленно и уверенно приближалась его Мари: смотрела тем же искренним смелым взглядом, протягивала цепкие обезьяньи лапки ― самая желанная и сладкая, как грех. Казалось, что запульсировало всё его тело разом, стало целиком огнём. Руки Мари бесстыдно опустились на плечи Коннора и скользнули к затылку ― его тело из огня сделалось вязким и тяжёлым. Тёплые мягкие губы прильнули к его губам. Крепче и глубже. Невозможно дышать от восторга.

Он может прикоснуться? Где пожелает? Как пожелает?

Терпение гасло вместе с искусственным светом прожектора. Кровь в висках стучала и выла «Мари! Мари! Мари!»

В каждом вдохе «Мари», в каждом движении. В этой густой темноте.

Его трепетные руки легли на её грудь и осторожно сжали…

Коннор глубоко вдохнул и открыл глаза, уставившись в потолок, исписанный отсветами уличных фонарей. Из его горла вырвался тихий неконтролируемый стон. Всё тело было подобно натянутой струне, готовой лопнуть, объято мокрым жаром. Следуя прежде непостижимому импульсу, спустился рукой вниз живота и крепко обхватил напряжённый член, энергично скользнув ладонью вверх-вниз несколько раз. Ещё и ещё. Сильнее и быстрее. Неискушённое тело ответило стремительной разрядкой. Приглушённо всхлипнул, вжавшись головой в подушку, крепко зажмурился, ощущая, как текучий огонь пронёсся сквозь каждую клетку, и через несколько секунд обмяк.

Не понял, как отключился, и вздрогнул, очнувшись в семь утра. Живо собрал в охапку постельное бельё, запихнул в стиральную машинку, а сам встал под душ. Воспоминание о том, что случилось ночью, впилось под кожу сотнями игл. Он не смог удержать жаждущих рук и повторил всё снова. Прижался лбом к холодному кафелю стены и издал нервическую усмешку: «Как я только раньше без этого жил?»

Вышел из ванной разморённым и безразличным ко всему вокруг. Всё, чего хотелось, ― снова почувствовать это невыносимо острое желание, дотронуться до собственного тела как-нибудь иначе. А часы неумолимо приближали отъезд на работу. Когда пробудился Хэнк и вышел в кухню, Коннор не поверил своему лживому рту, столь мелочно и хитро пробормотавшему что-то про плохое самочувствие и отгул.

Он посвятил себе остаток дня в комфортном одиночестве. Ситуация виделась Коннору просто смехотворной, но в этих коротких мгновениях самоудовлетворения он внезапно познал ещё одно крохотное человеческое счастье. Он позволял себе думать обо всём, о чём хотел. Новизна ощущений не загоняла далеко его фантазии, и обыкновенная мысль о возможности обладать обнажённым телом возбуждала просто и пламенно. Коннор воображал множество разных изгибов, безликие образы заполняли его сознание. Но, несомненно, любимейшим из них стал тот единственный, что имел лицо: «Мари!.. Мари!» ― чуть дыша молил он, растворяясь в блаженстве снова и снова, будто она могла услышать и вернуться к нему.

― Коннор… ― шептала она в забытьи под красивым чужим телом, упираясь пятками в скомканные простыни. ― Коннор! ― вскрикнула Мари, сжав в кулачок взмокшие чернильные пряди на затылке Марселя.

― Чего, блядь? ― Он усмехнулся в её шею сквозь пик наслаждения.

― М? Чего? ― сглотнув, спросила она.

― Что ещё за Коннор? Прыщавый мальчонка из твоей родной школы?

Откатился в сторону и тут же закурил.

― Я что, так тебя назвала? ― Она изумлённо заморгала. ― Сама не понимаю, как это вышло… Он не из школы, гораздо старше. Мой лучший друг.

― Ты трахалась с лучшим другом? ― Марсель прикурил для Мари ещё одну сигарету и вложил в её пальцы.

― Нет. Ничего такого. Никогда. ― Она глубоко затянулась и прикрыла веки. ― Не знаю… Мне было так хорошо, и я, наверное, вспомнила его… Неосознанно.

― Вспоминать лучшего друга при оргазме как-то странновато. ― Марсель улыбнулся и прогладил Мари по колену.

― Да, пожалуй.

Она взглянула в окно, на пасмурное утро, умытое ледяным дождём, и тоска сдавила сердце уродливыми, ржавыми клещами.

Комментарий к Часть XIII

* Квебек¹— 1-я по площади и 2-я по населению провинция Канады. Административный центр — город Квебек, крупнейший город — Монреаль. Официальный язык провинции — французский, который является родным более чем для 80% населения.

* Монреаль² — самый крупный город в провинции Квебек и второй по величине город в Канаде.

* Вилль-Мари³ — город Марии. Первоначальное название Монреаля.

Пост к главе: https://vk.com/wall-24123540_3585

Группа автора: https://vk.com/public24123540

========== Часть XIV ==========

«Всё потеряло смысл. Два года без моей любимой девочки похожи на нескончаемую прогулку в чистилище. Нам двоим там самое место. Уехала далеко-далеко, попорченная этим дрыщавым мальчишкой. Зацелованная его мерзкими губёшками, лишённая драгоценной чистоты, которую я мечтал пить без остановки!.. Я ничего не хочу. Ничто больше не интересно. Даже разговоры с Фредом осточертели. Да и, по справедливости, мой любезный друг ― извращённый своим грязным недугом человечишка, охотник за нимфеточной плотью, мне это противно. Я не такой. Я люблю лишь Марию и никогда не насиловал её. Но я благодарен Фреду и никогда не выдам его секретов… Меня пожирают фантазии. Как я приезжаю за моим сокровищем, краду из чужого дома, привожу к себе и закрываю на тысячу замков, чтобы пировать над её телом».

Коннор встретил Роберта на утренней пробежке и поначалу едва узнал его: осунувшееся лицо, заросшее бородой с проседью, ввалившиеся глаза, сверкающие ледяной радужкой на фоне тёмно-фиолетовых кругов, несвежая рубашка и свалявшийся пиджак. Он был пьян и, казалось, не обращал внимания на происходящее вокруг.

― Мистер Эванс? Доброе утро, ― из вежливости поприветствовал его Коннор.

― Надо же, кого я вижу? Вас, мистер Андерсон, прямо-таки не узнать! ― Роберт икнул и прислонился к близстоящему дереву. ― Похорошели. И очень, я вам скажу. Такие мускулы теперь крепкие… ― Он очертил ватной рукой всю его фигуру. Коннору стало неловко от этого внезапного комплимента.

Глядя на красоту и молодость того, кто стоял перед ним, Роберт испытал гадливое чувство презрения к самому себе: «Теперь, когда он стал так особенно хорош собой, моя любимая девочка побежит трахаться к нему? И я опять узнаю обо всём из пустой болтовни Клэри за ужином? Мерзость. Разодрать бы в кровь его приятное лицо, вырвать ноги и руки, покрошить на куски и сжечь! Чтобы Мария навсегда забыла, что он когда-то существовал. Чтобы его имя никогда больше не смело срываться с её губ, когда я ласкаю мою куколку».

― Вам бы поспать. Выглядите уставшим, ― деликатно заметил Коннор.

― Благодарю за заботу. ― Жалкая, натянутая улыбка. ― Но что-то сна ни в одном глазу, вот и решил небольшой променад¹{?}[прогулка (с французского).] устроить.

«Променад, ― мысленно усмехнулся Коннор. ― Представляю, как Мари сейчас заливалась бы хохотом, пародируя дядюшкин дурацкий возвышенный стиль общения».

― Вы случайно не знаете, как там поживает моя любимая девочка? И когда вернётся?

― У неё всё хорошо, ― не выдавая тоски, ответил Коннор. ― А когда вернётся, пока ещё не говорила.

― Ну, жаль, жаль, конечно, ― пробубнил себе под нос, разглядывая тротуарную плитку. ― Что ж, до свидания тогда, ― кивнул и спешно удалился.

Коннор вернулся домой к девяти утра, и с порога у его ног закружил голодный Сумо, высунув язык и отрывисто дыша. «Сейчас, мой дружочек, сейчас», ― ласково приговаривал, открывая банку с влажным кормом. Потрепал пса за ухом, глотнул воды из стоящей на столе кружки и плюхнулся на свой диван, тут же поставив рядом ноутбук. Он изредка заходил на страничку Кристины, потому как после визитов к Мари она публиковала у себя фотографии с подругой, и Коннор мог ненавязчиво наблюдать, как взрослеет его дорогой человек. В связи с предстоящими выпускными экзаменами Крис смонтировала и выложила музыкальный видеоролик о себе и школьных подругах. Отчего-то Коннор долго не решался запустить проигрыватель. Он чувствовал себя наглым вором, нарушителем покоя, лезущим не в своё дело. Любопытство всё-таки победило. Это были три согревающие минуты ностальгии вчерашней школьницы, запечатлевшей на камеру разного качества будничные отрывки из собственной жизни. Особенное место в них занимали кадры, где она дурачилась вместе с Мари, руководящей всеми и вся: вот она с нарисованными тушью тонкими усами пародирует солдата прошлых эпох или расставляет девчонок на столе, и вся компания, хохоча, повторяет знаменитые движения из фильма «Клуб “Завтрак”»²{?}[культовая американская молодёжная комедия режиссёра Джона Хьюза 1985-го года выпуска.], а в следующую секунду она летит с тарзанки в озеро, визжа и размахивая руками, затем с серьёзной миной рассказывает о спасённой самке кита в недавней морской экспедиции.

«Сегодня я выдумал, что у тебя всё хорошо. Кажется, так оно и есть. По крайней мере, мне хочется верить в это», ― с улыбкой, полной светлой грусти, сказал себе Коннор.

***

Без вступлений и долгих расшаркиваний в окно шаловливо заглянула растрёпанная и заспанная весна. Её плутоватая улыбочка напоминала о приближающемся окончании школы и больших переменах. После отъезда Кристины Мари чувствовала себя одиноко и согласилась пообедать вместе с Марселем: в основном она дистанцировалась от него, так как боялась, что он может привязаться к ней, и неизбежное расставание окажется болезненным. У Мари не было иллюзий, что Марсель способен на глубокие чувства, но она допускала, что он может привыкнуть к человеку, с которым ему комфортно. Хотя трудно было не признать, что и ей бывало хорошо с ним не только в постели. Особенное место в числе совместных времяпрепровождений занимали уроки стрельбы: Марсель частенько приглашал Мари в тир.

Беседа поначалу не клеилась. Мари с неохотой слушала и в основном была занята едой, пока Марсель рассказывал о недавней встрече с друзьями.

— Знаешь, я тут в последнее время много думал, что хотел бы остаться жить в Канаде, — заявил вдруг он, опустошив свою тарелку.

— Много поводов?

— Ну, да. Климат и экология здесь гораздо лучше, чем в Америке: меня совершенно не прельщает эта тенденция к миграции вглубь материка; соцпакет привлекательнее, а ещё здесь нет андроидов!

— Не поспоришь. — Мари наконец-то проявила заинтересованность. — Я уже как страшный сон вспоминаю, что существуют искусственные люди и требуют какие-то там равные права.

— Да уж, не перестану возмущаться этим. — Его лицо сделалось тревожным, озлобленным и печальным. — Ты смотрела «Терминатора»? Старый фильмец про восстание машин.

— Агась, с дедушкой, когда мелкая совсем была. Там ещё главная музыкальная тема такая приставучая.

— Да, я тоже мальчишкой тогда был. Помню, что, невзирая на древнюю графику и старомодность, я испытывал немыслимый ужас, когда главные герои, эти хрупкие человечки, сражались против бездушного куска металла, у которого нет ни сострадания, ни слабостей. Лишь задача — найти и уничтожить. Мне в душу ещё запали кадры, где показывали будущее, в котором победили машины, — полное человеческих костей, железа, огня, крайней нужды… И когда я увидел по новостям кадры с вертолёта, где на площади перед разглагольствующим Маркусом стояли тысячи «освобождённых» андроидов, мне стало так страшно, что я завыл как умалишённый.

— Могу себе представить. — Сочувствие растопило её холодность, — всё равно что детские кошмары сбылись.

— Я где-то месяц боялся на улицу выходить! — Он издал нервный смешок.

— К счастью, в реальности роботы оказались куда миролюбивее, чем в старом кино. — Мари ободряюще улыбнулась ему. — Даже вон, имеют подобие человеческих эмоций и чувств. Стараются жить с людьми в симбиозе.

— А ты, гляжу, во всём положительные стороны ищешь?

— Пытаюсь ужиться с реальностью. Наш с тобой город — колыбель производства андроидов, так что у меня нет выбора.

«Наш с тобой». Наш. С тобой. Марсель мысленно прокручивал в своей голове снова и снова это тёплое соединение звуков. По неведомой причине оно обладало странной властью, внезапно подчинившей себе его разум. «Вот бы мы с тобой болтали до утра на веранде твоего дома. Вот бы мы с тобой танцевали пьяные на вечеринке, прильнув друг к другу. Вот мы с тобой вернулись вместе в Детройт. Вот бы мы с тобой… Вот бы с тобой».

О чём они там говорили? Кажется, о чёртовых пластмассках, наводнивших мир. Не наплевать ли на них? Ведь на Мари это соблазнительное короткое платье и туфли с тонким ремешком вокруг щиколотки.

— Ты будешь ещё что-то заказывать? — спросил нетерпеливо.

— Не, с меня хватит. Я пойду домой готовиться к экзаменам. И так кучу времени упустила, пока развлекалась с тобой.

— Правда? А я вот хотел предложить поехать ко мне и продолжить веселье. — Он подался вперёд, вперив в неё голодные глаза.

— Я уже сидеть не могу! Ты неугомонный! — Она театрально всплеснула руками и жалобно скривила брови. — Даже когда я прошу чуть сбавить обороты, ты меня не слышишь. Или делаешь вид, что не слышишь. Мы же не марафон бежим.

— В самом деле?

— Не смешно.

— О, ещё как! Вообще-то мне с тобой всегда весело: ты не зажатая и открытая. Объятия и ласки, правда, не любишь, но да хрен с ним. За то, как ты инициативно скачешь на мне или работаешь руками, я тебе вообще любое дерьмо готов простить. — Он захохотал, затем достал сигарету и прикурил.

— Я сейчас вообще-то говорила, что ты, пусть умелый, но весьма эгоистичный любовник, и не интересуешься тем, как я хочу. Лишь даёшь инструкции, как хочешь ты.

— По-моему, ты преувеличиваешь. ― Он глубоко затянулся, всё ещё держа её под прицелом блестящих широких зрачков. ― Ну, смотри, я тут наручники раздобыл, — с задором облизнулся, — поиграем в допрос полицейского, тебе точно понравится!

— О боже… Нет… — Мари покраснела чуть не с ног до головы и стыдливо прикрыла лицо ладонями.

— Да брось! Что тут такого? Банальная же эротическая игра. Зато забавная.

— Никаких копов!

— Ладно, как скажешь. ― Марсель капитулирующе поднял кверху ладони. ― Кстати, в четверг я буду читать лекцию про исследование загрязнения воздуха. Ты придёшь?

― Агась. И после сразу поедем ко мне: Линда будет у подруги в Монреале.

― Можем сначала в кино сходить. ― Он волнительно провёл рукой по волосам.

― Я просто хочу заняться сексом, Марсель. Я не хочу с тобой в кино, а то мы как парочка какая-то. ― Мари улыбнулась, очаровательно поджав губы, и деловито вздёрнула подбородок.

― Может, мы и есть парочка. ― Он зеркально ухмыльнулся ей. ― Не боишься влюбиться в меня?

― Ты и капельки не похож на того, в кого я могла бы влюбиться. Несмотря на то, что не встречала никого красивее тебя.

В четверг он всё-таки повёл её в кино. Фильм оказался скучным, но страстная ночь сгладила неприятные впечатления. Секс теперь скрашивал всё в буднях Мари и заставил забыть о том, что когда-то имело значение. Старая боль превратилась в призрак и давно не досаждала воспоминаниями о былом.

Выпускной прошёл как в мечтах ― бурно, весело и пьяно. В шуме песен, поздравлений и шуток Мари вспоминала о матери, представляла её лучезарную улыбку и надеялась, что Бет гордилась бы своей дочерью. Она много болтала по видеосвязи с Кристиной и без устали передавала приветы ребятам из детройтской школы.

Марсель привёз её к себе, когда усталые одноклассники стали разбредаться по домам или продолжать тусоваться в барах маленькими компаниями. Они танцевали вдвоём до рассвета и выпили ещё бутылку вина, болтая то о пустом, то о планах на будущее. «Мы вернёмся вместе в Детройт. Это уж точно, ― вертелось в голове Марселя, пока он сидел на полу, смотря, как Мари поправляет бретели мятого платья и курит в открытое окно, тихонько напевая между затяжками. ― Будем обжиматься на переменках в универе, отдавать в приюты бездомных кошек и собак, поливать дерьмом безответственные корпорации, загрязняющие окружающую среду, пить по выходным, много заниматься сексом и постоянно спорить: она пока не догадывается, но я теперь иногда даже готов уступать ей в этих спорах. Мари не будет долго упорствовать, она благоразумна. Знаю, она тоже хоть немного влюблена в меня, просто не признаётся себе. Девчонки вечно всё усложняют». Зарево покрыло молочно-розовым светом её пряди, и Мари показалась Марселю недосягаемо волшебной. Это разозлило его. Поднялся и стремительно преодолел расстояние между ними, заключив её в капкан сильных рук.

Легли спать после заката нового дня. В мириадах аляпистых картинок минувших лет Мари вдруг увидела стройную фигуру в костюме, стоящую в темноте. Вокруг бушевал ветер, танцевали ослепляющие лучи искусственного света. Но в следующую секунду незнакомец уже падал с высоты, и бесплотное тело Мари подлетело близко-близко к происходящему. Испуганно открыла рот, и её немой крик поглотили стены высоток в центре Детройта. Прямо перед ней устремлялся вниз её милый друг, раскинув руки и смиренно прикрывая глаза. Его безмятежное лицо было едва подсвечено узкой полоской голубого света, стекающего по виску, пушистую прядь волос на лбу трепал ненасытный ветер. Мари хотелось прокричать «хватай мою руку», но язык намертво прирос к нёбу, и она лишь беспомощно растопырила пятерню в попытке поймать Коннора за пальцы. А внизу сплошь ночные фонари да реки машин. И никому нет дела, что через секунду его не станет. Не станет. На расстоянии вытянутой руки.

Тьма. Мокрый хруст об асфальт.

Очнулась, тихо всхлипнув, и задрожала, уставившись в пасмурный полумрак знойного летнего вечера. В тишине раздавались лишь мерный стук сердца и ровное дыхание Марселя. «Что я здесь делаю?» ― шёпотом спросила она у пустоты, не понимая, как выбросить из головы это лицо, принимающее неизбежность высоты, неизбежность падения. Смерти. Не поймала, не спасла. Рыдания подступили к горлу обжигающей волной, душили и резали. Сотни прекрасных воспоминаний разрушили усердно возведённые ею стены темницы, чтобы отыскать дорогу домой.

«Дорога всегда приведёт домой, если я иду с тобой…»

Как же ей захотелось сбежать из этих горячих нежеланных рук, прямиком в холодный обморок далёкой зимы, чтобы в чудесном свете уличного фонаря прижиматься к мокрой ткани пальто, ёрзать щекой по заснеженной каштановой макушке и без остановки произносить слова любви. Умереть бы у этой чужой обнажённой груди, затеряться в простынях, раствориться в душном воздухе проклятой маленькой спальни. Только бы не эти руки! Другие — родные. Укрыться в них, забыться и просто бесконечно чувствовать свою неправильную, постыдную, неудобную любовь.

Вдохнула кромсающий лёгкие воздух, села на постели и бросила взгляд в окно. Солнце прокралось на цыпочках в спальню и расплескало на всём вокруг розовато-рыжие лучи: ласковые, как ручной зверь, шустрые и шёлковые, нежные, как поцелуй ангела.

«Как поцелуй ангела…» — шепнула Мари, схватившись за подвеску на груди, и разрыдалась, словно покинутый ребёнок.

Наступил июль, и всё, о чём теперь думала Мария, ― это возвращение домой. Она не уехала сразу после выпускного из-за Линды, которая не хотела расставаться и просила побыть с ней хотя бы первую половину лета. Июнь был наполнен хмельными вечерами, прогулками в компании, ночами с Марселем и нарастающей тревогой.

Собирала чемоданы в спешке, суетилась по дому и нервничала. Она написала Марселю сообщение: «Было здорово! Ты отличный парень и классный любовник. Надеюсь, у тебя всё сложится круто. Пока-пока». Ни прощальной ночи, ни последней встречи ― она отпускала его как малозначительную страничку своей юности. Мари и представить не могла, что он мчал на такси в аэропорт, позабыв обо всех делах, чтобы успеть отговорить её: она не отвечала на звонки, и Марсель не мог рассказать о своих чувствах. О том, что хотел бы вернуться домой вместе с ней к осени. В тот вечер он напился и подрался в баре: никогда прежде он не ощущал себя настолько уязвимо и странно.

Когда на подлёте из-за облаков показались верхушки небоскрёбов Детройта, у Мари пересохло в горле, а сердце бешено заколотилось, будто разогнавшийся старый поезд. Как же давно она не видела дома! Этих улиц, хранящих давние воспоминания, старых друзей, любимых мест. Много ли изменилось за время разлуки?

Но стоило Марии перешагнуть порог, и тёплая аура прежней жизни сомкнулась вокруг неё объятиями счастливой Клариссы. Та завалила её тонной вопросов, начиная с «как долетела?» и заканчивая назойливыми расспросами о том, не появился ли у неё в Канаде парень. В воздухе разливался до боли знакомый запах духов Клариссы, которыми она пользовалась уже много лет, даже роскошную копну тёмных волос причесала так, как не причёсывала уже давно. Покончив с допросом, она принялась названивать родственникам, чтобы сообщить о прибытии Мари и заодно посплетничать.

— Дядя Роб должен приехать с минуты на минуту. Он как узнал, что ты здесь, так сразу ломанулся в гости, чтобы поздороваться.

— Или, как обычно, с тобой потрепаться о театрах и выставках. Нужна я ему тут сильно, ага! — Мари состроила гримаску.

— Даже если и так, прямо уж расстроишься?

— Нет, конечно. Чмокну его в морщинистую щёку и свалю отсюда побыстрее. Мне надо заехать в участок: я ещё не видела папу и… Мы с Коннором плохо расстались. Я сама виновата. Но теперь всё в прошлом. Буду надеяться, что он сумеет меня простить. — Она вмиг посмурнела.

— Думаешь, не простит? Он-то? — Кларисса по-матерински погладила падчерицу по плечу. — Коннор вообще-то часто спрашивал о тебе. Вряд ли он чувствовал себя обиженным. Во всяком случае, мне так казалось.

— Я бы обиделась на такую идиотку…

— Мими, почему ты себя так не любишь?

— Ладно, пойду-ка я уже. — Она проигнорировала заданный вопрос и быстро обулась в прихожей.

В дверь позвонили. Это был Роберт: явился свежим и приодетым с иголочки, в руках держал огромный букет красных орхидей и подарочную коробку: «Только не очередная дорогущая дребедень!» — тут же подумалось Мари.

— Привет! — щебетнула глуповатым голоском, затем сухо поцеловала Роберта в щёку и отправилась по своим делам.

— Мария! Ты куда? Останься поболтать с дядей, я так соскучился по моей крошке! — растерянно пробормотал ей вслед, глядя, как от него удаляются стройные голые ноги, едва прикрытые тканью тёмно-зелёного платья с узором из белых ажурных бабочек на подоле.

― Как-нибудь потом, дядя Роб! ― крикнула она и размашистым движением убрала с лица отливающую золотом на солнце прядь. ― Пока-пока!

Мимолётное касание тёплых губ и невнятное прощание, оттолкнувшее в сторону приветствие, — неужели это всё, что ему сегодня достанется? «Жестокий ребёнок. Будто и не хочет видеть, как я стараюсь для неё! — челюсть Роберта тряслась от злости, в глотке скрёбся крик отчаяния и похоти. ― Надо бы прикупить у Фреда лекарств, чтобы снова ставить ей уколы, слишком уж шустрая да беззаботная стала». Он ей покажет, как обращаться с ним так холодно и непочтительно. Если Мария не хочет добровольно дарить свою любовь, он возьмёт её силой.

Выученный наизусть маршрут. Горячие солнечные лучи лижут тротуары, скачут по листве. Воспоминания в голове жужжат, подобно рою пчёл. Те самые стены. Стеклянные двери. Белая эмблема на полу. Дрожь скатилась вниз по плечам и запульсировала в кончиках пальцев. Телефонные звонки, сигналы, сообщения диспетчера по громкоговорителю, копы сонно передвигаются между столами.

Как же страшно взглянуть на этот стол!..

Шутки, ворчание. Третья-четвёртая чашка кофе с утра и жалобы на духоту.

― Брюки с подтяжками? Одеваешься как пижон из делового центра.

― Это куда лучше, чем та грязная дрань, которую ты называешь курткой, Гэвин.

― Не смей обижать мою куртку! Она вообще-то венец гардероба.

― Была. До того, как ты не обтёр ею все встречные помойки во время погони месяц назад.

― Закоулок был слишком узкий!

― А ты слишком упёртый, чтобы послушать меня.

― Вот опять он за старое: самому, дескать, можно плевать на инструкции, а как это делаю я, так сразу… Твою мать! ― Гэвин бросил взгляд в сторону. ― Мелкая, это ты? С ума сойти, нихрена вымахала!

― Привет, Гэвин, ― неуверенно произнесла Мари.

― Поздравляю, кстати, с окончанием школы! ― В его голосе отчего-то не было прежней колкости, зато объятие было привычно грубоватым и коротким. ― Взяли тебя туда, куда собиралась поступать?

― Агась. Чего ж не взять-то? ― Она всё не решалась посмотреть за плечо Рида.

― Чёрт, не верится, что столько лет уже прошло. ― Он натянул широченную улыбку и обернулся. ― А, понял… Я вам двоим тут, наверное, нафиг не сдался. Всё, ухожу. ― Подмигнул и двинулся к своему рабочему месту.

Мари встретилась взглядом с Коннором, и жгучая боль яростно затрепыхалась в груди, мешая сделать вдох. Сложив перед собой руки в замок, он неотрывно смотрел на неё, наверное, с какой-то другой планеты, из другой эпохи, из параллельного мира, смотрел без единого движения, словно боялся пошевелиться.

Медленно обошла стол и остановилась подле его кресла. Коннор развернулся к Мари, и она позволила себе снова приблизиться, застыв в жалких нескольких дюймах от него.

― Здравствуй, ― произнесла тихо и нежно.

Он сделал глубокий вдох и протянул ей руку, невольно отмотав назад долгие девять лет. Казалось, время застыло на его лице, почти не прибавив новых морщин, словно даже сделало прекраснее, чем прежде. Мари так привыкла к острой и броской красоте Марселя, к дьявольски лукавому высокомерию его глаз, что вдруг ощутила, как эта новая красота Коннора бережно обволакивает её, ревниво забирает назад к себе. Позабытое древесно-янтарное тепло прямого взгляда, сердечная мягкая улыбка в уголках тонких губ: «Это всегда будет моим лишь наполовину», — билось раненой птицей в мыслях Мари. Осторожно протянула руку в ответ и вложила в его ладонь. Как только горячие слегка влажные пальцы сомкнулись вокруг её кисти, Мари почувствовала себя той смущённой девятилетней девчонкой, лезущей под стол отца за упавшим пакетом с едой. Вздрогнула и подалась чуть вперёд, задев его колено своим.

— Наконец-то ты дома, — с неестественной сдержанностью проговорил Коннор, сильнее сжав её руку.

— Я очень скучала. По всем вам, — добавила с фальшивой отстранённостью. — Мне жаль, что пришлось вот так расстаться, но нужно было время, чтобы выбросить из головы всякие глупости. Теперь всё в порядке.

— Да… Наверное. — Его глаза влажно блеснули. Нехотя разомкнул рукопожатие.

Мари нервно обвела пальцем чокер. Озвученная лживая холодность придала ей уверенности: оживлённо развернулась и присела на край стола, нарочито беспечно улыбнувшись.

― Я не должна оправдываться, но всё же… Прости меня. Я поступила с тобой жестоко и, знаешь, даже была готова к тому, что ты не простишь меня.

― Вообще-то я как раз думал, что это мне нужно извиняться.

― Боже, какие мы оба придурки! ― Она грустно рассмеялась, прикрыв ладонью глаза. ― Вечно всё на себя берём. В детстве ворчала на тебя из-за этого, а со временем поняла, что сама такая же.

В её сумочке вдруг зазвонил телефон. Мари взглянула на дисплей, удивлённо нахмурилась и отклонила вызов.

― Могу я сегодня проводить тебя домой?

― Ты меня?

― Ну, да, почему нет? ― Мари пожала плечами. ― На обед я планирую вытащить папу, а потом буду совершенно свободна: с Крис мы встречаемся завтра.

― Конечно, не против, ― ответил он с нескрываемым умиротворением. ― Я бы послушал о Канаде, о твоей учёбе и о… да вообще о чём угодно!

― Прекрасно. Позвони тогда, как закончишь.

― Не забудь, кстати, зайти туда, ― указал через плечо большим пальцем, ― поздравить нашего старика.

― Не может быть. ― Мари посмотрела на стеклянный кабинет, где за капитанским столом сидел Хэнк, и изумлённо округлила глаза.

― Да уж пора бы. ― Коннор снисходительно хмыкнул.

― Полагаю, ты один в него и верил.

― Остальные говорили, что это «авантюра чокнутого деда, беснующегося на пороге пенсии». ― Сделал пальцами кавычки.

― Представляю, с каким удовольствием он теперь отдаёт им приказы!

― Сарказм у него из щита превратился в оружие. И стреляет он из него, как из гранатомёта.

― Тебе уже прилетало?

― Прилетает в основном Гэвину, но я иногда по старой памяти тоже бешу Хэнка.

― За два года столько всего изменилось!.. Чёрт, ты и Гэвин ― напарники? Звучит, как тупая шутка.

― Сам до сих пор едва в это верю.

Мари вновь сосредоточилась на лице Коннора. Сощурилась и наклонилась к нему:

― Так странно… ― Мари задумчиво поджала губы. ― Сколько я тебя помню, ты всегда зачёсывал волосы одинаково, одевался в рубашки одного и того же кроя… Будто и двигаешься теперь немного иначе. ― Она отстранилась и смущённо оглядела свою обувь. ― Но, наверное, я просто отвыкла от тебя и несу какую-то ахинею.

― Может быть, и не несёшь…

― Ладненько, до вечера, вон там папа уже идёт! ― Мари по-детски указала пальцем в сторону Роджера.

Она не увидела, как трепет безжалостно вонзился ему под ногти, как желание яростно затянуло на шее верёвку. Парализованный и разморённый её невозможной близостью Коннор весь разговор тихонько приближался пальцами по столу к бедру Мари. Это было бы слишком легко. Слишком вероломно. Нечестно. Имеет ли он на это право? «Ни за что. Со мной ты всегда будешь в безопасности», ― поклялся он себе. Десятки упущенных возможностей и неисполненных желаний улетали белокрылыми бабочками с её подола, которого Коннор успел коснуться краешком мизинца. Миг-другой ― и Мари снова стала полузабытым сном, расплывчатой картинкой воспоминаний, к которым он с таким трудом привыкал.

— Сорвал джекпот идиотских решений! — Рид вернулся на свой пост для болтовни. — Смотрел на вас и всё пытался оценить масштаб той задницы, в которую ты себя загнал. — Он плюхнулся в кресло за бывшим столом Хэнка. — Даже интересно стало, в какой момент ты в неё втрескался? Ты ещё был машиной? Как это вообще ощущается у роботов, если вы не трахаетесь и не испытываете ничего такого? ― Гэвин постучал пальцами по столу и хмыкнул. ― Вот ведь извращенская пластиковая морда! Ты же её мелкой козявкой встретил…

— Моя морда не пластиковая уже как пару лет.

— Я знаю! — огрызнулся Гэвин. — И вообще-то не об этом спрашивал.

— Ты спрашивал много о чём.

— Задолбал увиливать!

— У меня никогда не было дурных намерений и мерзких помыслов о Мари в пору её детства и юности. — Коннор поморщился, мотнув головой. — Да, я был машиной, когда влюбился в неё, — неохотно открылся он. — Но я не знаю, как описать тебе то чувство… Сейчас я понимаю, что оно больше напоминало страх. Романтическая любовь для людей связана с сексом — эта мысль пришла в голову одной из первых, потому что я робот, привыкший просчитывать события наперёд. И знал, что в будущем это могло значить для нас двоих. Но я не хотел её. У меня, эм… не доставало для этого деталей. — Улыбнулся с театральной деликатностью. — И твой вопрос насчёт отсутствия желания у андроидов вполне справедлив: из-за наших с Мари физиологических различий я нередко ощущал некоторую неестественность моей страсти. Всё время думал о том, что это должно быть по-другому. К сожалению, контролировать свои чувства я не мог. Думаю, ты понимаешь это.

― Неужели не было мыслей, что твои чувства могут измениться?

― Это людям свойственно всё извращать до такой степени. Я понимаю, ведь их существование завязано на страхе смерти и инстинкте размножения. И уж тем более дружба маленькой девочки и взрослого мужчины со стороны выглядит как нечто опасное, потенциально грязное… Но я не думал, что способен на страстную любовь. Она всегда казалась мне чем-то, что может быть лишь у других. Возможно, в какой-то момент программа социальных отношений вычислительно пришла к тому, что моя исключительная привязанность к Мари готова перейти на другой уровень, потому что к шестнадцатиона выглядит как взрослая человеческая особь, ― отчеканил он с насмешливой протокольностью и оттенком пренебрежения.

― Программа вычислила страсть, ― саркастично резюмировал Гэвин.

― Звучит бредово, согласен. Но все чувства девиантов ― это так или иначе вычислительный процесс, просто очень высокого порядка.

Коннор ощутил себя уязвимым. Было тяжело открываться Риду после стольких лет их глупой вражды, и он учился доверять ему весь последний год. Вот бы сейчас вместо него здесь был Майкл: младший Грейс никогда не осуждал и всегда был чутким, понимающим собеседником.

«Но ты уже открыл рот и заговорил. Да, сейчас здесь Гэвин. Не Майк. Выдохни и успокойся, всё уже случилось».

― Теперь у тебя это не так работает, верно? Не боялся, что она тебе, не знаю, разонравится или типа того?

― Ещё как. В мои планы входило разделить свою человечность именно с ней, а если бы у меня вдруг не возникло влечения к человеку, которого я люблю, это стало бы катастрофой. Но Майкл сделал всё для того, чтобы загрузка сознания прошла с минимальными эмоциональными потерями. Знаешь, в каком-то смысле я заново влюблялся в Мари, но уже другими системами. ― Коннор мягко засмеялся. ― Вот она сейчас пришла, была так близко, и моё тело уже было готово ответить на её присутствие самым… неудобным способом. А раньше я волновался, что со мной этого может не произойти. Наверное, странно, но меня это успокоило.

― Тебя успокоил едва не случившийся на рабочем месте стояк? ― Гэвин резко вжался в спинку кресла и залился хохотом.

― Я же сказал, это покажется странным. ―Коннор смущённо улыбнулся и посмотрел себе под ноги.

― Ты чудик. Слов нет! Но есть что-то трогательное в том, как просто ты говоришь о тех вещах, о которых стесняются говорить люди. И да, забудь, что я так сказал.

― Я и так знаю, что ты эмоциональный инвалид, не парься.

― Мудила, ― буркнул Гэвин и направился к своему столу.

Как и обещала, Мари вернулась за Коннором в участок к вечеру. Доехав до Мичиган-драйв, они долго гуляли по знакомым наизусть улочкам. Болтали обо всём и в то же время ни о чём ― никто не решался заговорить о печали в разлуке, о глубоких переменах или о роковом февральском признании. Коннор в основном рассказывал о напарничестве с Ридом и повышении Хэнка, Мари ― об учёбе, волонтёрстве и визитах Кристины. Тёплый ветерок остужал нагретый за день асфальт, забирался под одежду, щекоча кожу, игрался в чуть отливающих медью прядях Коннора: «Не помню, чтобы прежде у него выгорали волосы, ― заметила Мари. ― Такая глупость ― цепляюсь за какие-то крохотные детали, надеясь догнать прошлое. И пора перестать уже пялиться, это жалко! Не могу ничего с собой поделать: он как назло стал чертовски хорош! Да и фигура его раньше никогда не выглядела спортивной, как сейчас: всегда худой и высоченный, как небоскрёб…» ― её размышления прервал телефонный звонок. Мари вновь посмотрела на дисплей с удивлением и недовольством, забавно поморгала и сбросила вызов.

― Кто там всё безуспешно пытается достать тебя весь день? ― праздно полюбопытствовал Коннор.

― Никто! ― пролепетала Мари, и её щёки вмиг покраснели, а на губах заиграла незнакомая лисья ухмылка. Она никогда так не отвечала ему ― «никто», это всегда был кто-то, Мари рассказывала обо всём и обо всех.

― Так сильно насолил?

― Нет, нет! Ничего такого. Просто никто. Правда.

Снова звонок. Сбросила, раздражённо цокнув.

― Кто бы это ни был, хочется вмазать ему прямо сквозь твой телефон, он мешает разговору, ― хмуро проворчал он, поправляя одну из подтяжек на плече.

― Ты чего так завёлся? ― Мари остановилась и нарочно поймала его взгляд.

Это был голос Коннора, но произносил он нечто совсем несвойственное его обладателю. Несвойственной ему интонацией. По крайней мере, Мари всегда так казалось.

― Не знаю. Наверное, просто злюсь. На время и на расстояние. Весь день гадкое чувство… Что мы с тобой отдалились, и это слышно буквально в каждом слове. Даже не знаю, кого или что винить.

― Вини меня. Это была моя вина. Мой выбор.

― Ну, вот опять ты. ― Коннор покачал головой.

― Мне не стоило говорить то, что я сказала. Я всё испортила и знала, что в глаза тебе не смогу посмотреть от стыда. Но я справилась с этими… нелепостями. ― Она нервно выдохнула, заламывая пальцы. ― Всё прошло, и я больше не посмею ничего разрушить.

Мари посмотрела в сторону и увидела те самые качели, оставшиеся в её памяти покрытыми февральским снегом. К горлу подступил ком, и она резко отвернулась. Коннор заметил это.

― Ты не сказала ничего отвратительного или постыдного. ― Страх и разочарование едва не душили его. Коннор верил, что его молчание тогда было милосердием, а стало погубившей всё ошибкой. «Неужели теперь ничего не вернуть?»

― Знаю, что ты делаешь. Опять смягчаешь углы, и я ценю это. Как и многое-многое в тебе, но я действительно виновата. Из-за одной ошибки мне пришлось поступить жестоко с лучшим другом. Это ужасно, я не хочу, чтобы мы расставались ещё хоть раз! ― Она жалобно шмыгнула носом. Цепкие обезьяньи пальчики обхватили его запястье. ― Ты ведь придёшь на мой день рождения? ― Глаза Марии влажно засияли.

― У нас сейчас много дел и недостаточно людей. Я хочу, очень хочу, но обещать не стану. Если не смогу, пришлю тебе…

― Не надо мне никаких подарков! ― решительно перебила его и крепче сжала манжету рукава. ― Ничего. Не нужно ничего присылать. Просто приходи. Пожалуйста. Это будет самым лучшим подарком.

― Обещаю, что постараюсь.

― Эта вечеринка — говно, ― сухо констатировала Мари, облокотившись на кухонный стол и цепляя ложкой вздутые комочки сливок с праздничного торта.

― Но это твоя вечеринка. ― Кристина пожала плечами, сидя рядом на том же столе и лениво прихлёбывая коктейль из своего стакана. ― Да и не вижу в ней ничего такого говняного: ребята вон все наши собрались, они хотели видеть тебя ещё с выпускного; Клэри еды наготовила, как на сельскую свадьбу; музыка хорошая, и все веселятся. А ты надулась, как хомяк, и бубнишь тут стоишь кверху задницей.

― Я всем рада. И в первый час было даже весело, но вечеринка всё равно отстой. ― Мари закинула в рот виноградину.

― Будешь торчать здесь и просто набивать брюхо, пока гости не разойдутся?

― Это мой день рождения, делаю что хочу. Всё равно больше нечего ждать.

― Господи, ― Кристина закатила глаза и сделала последний глоток, ― да придёт твой Коннор, куда он денется? ― Она открыла новую бутылку и наполнила стакан до половины.

― Не придёт. Он сказал, что у него на работе завал и не хватает людей. Даже не обещал прийти: знал, что не получится, а расстраивать меня, как обычно, не стал.

Взяла из рук подруги стакан и осушила до дна.

— Не придёт — и пошёл он куда подальше! Оденемся в пижамы, наберём закусок, выпивки, закроемся у тебя в комнате и будем беситься под Милен Фармер, как в детстве.

— Я люблю тебя, Крис.

— Я знаю. — Она многозначительно изогнула бровь и рассмеялась.

В гостиной грохотала музыка, во дворе плескался хмельной задорный смех. Мари не помнила, чтобы родной дом когда-нибудь был полон таким количеством народа, но ощущала себя брошенной и одинокой. В её мечтах праздник был в точности таким же ― шумным и весёлым, но она не могла почувствовать радость, как ни пыталась.

― Ты уже видела новую девочку Стэна? ― Крис повела плечом в сторону гостиной.

― Агась, хорошенькая такая. Он, кстати, сегодня после третьей бутылки пива поблагодарил меня, что я его бросила, дескать, иначе не встретил бы её. ― Мари прыснула в ладонь.

― Сюрреализм какой-то…

― Марсель даже написал! ― Она смешливо выпучила глаза. ― Мне как-то неловко от этого сообщения было. Мы ведь просто спали, а он зачем-то пытается поддерживать общение. Хотя, думаю, он рассчитывает, что я и дальше буду с ним кувыркаться, когда первый семестр в универе начнётся.

В окне, на тёмном небе среди сгустившихся туч, блеснула тонкой алмазной змейкой молния, и через несколько секунд вдали послышался рокот грома. Снаружи загудели девичьи голоса, подгоняя в дом ребят.

― Дождь собирается, ― тоскливо констатировала Мари.

― Вот ты где, моя сладкая! ― В кухню вошёл поддатый Роберт, расставив в стороны руки, хоть и знал, что племянница вряд ли кинется обнимать его. Но попытаться стоило. ― Чего моська такая кислая?

― Торта обожралась! ― Она хихикнула в унисон с Кристиной.

«Зачем опять выставляет себя в таком смешном свете? Рушит ореол женственности и невинной сексуальности. Но ничего, я сегодня во всеоружии и готов до утра забавляться с моей куколкой, когда все эти суетливые тараканы разбегутся», ― натужно улыбнулся, но его улыбка больше походила на осуждающий оскал.

― Составишь мне компанию на веранде? Покурим вместе, я угощаю. ― С прилизанной галантностью Роберт открыл пачку дорогих вишнёвых сигарет и протянул Мари.

― О, я как раз хотела!

Гибким, энергичным движением поднялась со стола, подскочила к дяде и настырно выхватила из пачки две штуки. Чмокнув Кристину в щёку, вылетела наружу, в распростёртые руки сырого воздуха тёплого летнего дождя.

Роберт нетерпеливо вышел следом. В бежевом дизайнерском костюме тройке, завёрнутый весь, как капуста, не по погоде, он казался Мари огромным дымящим светляком. Вприпрыжку подошла к выключателю и погасила фонари на балюстраде, обхватила одной рукой себя за плечо и глубоко втянула мокрую свежесть листвы и смятой грязными ручейками травы. Роберта охватила волнительная дрожь, он смаковал каждую секунду их уединения и не переставая любовался бёдрами Мари, почти голыми из-за задравшегося подола.

― Почему ты такая грустная, Мария? ― выпустив густой клубок дыма, обратился он к ней.

― Дурацкий праздник. Дурацкая я, ― произнесла, глядя вдаль, на старое скривлённое дерево вишни у противоположной стороны проезжей части, жадно ловя глазами бледный призрак счастливого солнечного августовского дня.

― Иди сюда, моя девочка. ― Он улучил момент её слабости и вновь раскрыл долгожданные объятия.

― Не люблю глупые обнимашки. ― Она не повернула к нему головы, медленно выдыхая дым и между делом вылезая ногой из одной балетки. Роба смутила её бескомпромиссная холодность.

― Тебе следует быть поласковее.

― Агась, знаю. У меня вообще ничего в жизни не выходит порядочно: ни приоритеты расставлять, ни учёбой заниматься в полную силу, ни мужиков выбирать.

― Мне Клэри рассказала про твоего первого мальчика, ― он озабоченно остановил внимание на последней фразе.

― Да у неё едва ли язык за зубами держится. ― Мари издала смешок. ― Ну, да, был там один ― одноклассник. В Канаде тоже познакомилась с парнем, он чуток постарше, но у меня с ним несерьёзно было. Я их обоих оставила как-то в спешке, без драм и долгих объяснений. Знаю, что это неправильно. Но я, наверное, просто плохой и незрелый человек.

― Характер у тебя не сахар, куколка. Ты действительно часто поступаешь как испорченная девочка. ― Приблизившись, он прижался плечом к её плечу.

― Ты прав, дядя Роб.

― Но я бы всегда был рядом с тобой, даже несмотря на твой дурной характер и грубые манеры.

― Ты так говоришь, потому что мы родня. Но, допустим, это мило, ладно.

― Я бы всегда был рядом, ― с придыханием повторил он, и его трясущиеся пальцы коснулись обнажённой кожи её бедра.

Мари замерла, будто парализованная паучьим ядом, и не шевелилась, едва понимая происходящее. Абсурдность ситуации притупляла отвращение и желание отстраниться. Небо полоснула рваная молния, и последовавший за ней гулкий громовой раскат, казалось, вырвал из горла жалобный хрип отчаяния и омерзения. Тепло тела Роберта было невыносимым, оно тянулось голодными лапами через ткань дорогого костюма, пачкало кожу его ненасытными пальцами. Наконец он перестал. Мари облегчённо выдохнула, и Робу до невозможности захотелось притронуться к блестящим от влаги тёмно-алым губам. Они напоминали ему брызги ягодного сока на белоснежной фарфоровой тарелке, в которой бабушка ставила перед ним в детстве малину с клубникой среди тишины и величественного солнечного света гостиной его дома.

― Сегодня я стала на год старше, ― сдавленно прошептала она, надеясь сгладить нормальностью беседы ненормальность происходящего, ― и решила, что больше не стану выбирать неправильных мужчин.

― Это очень мудрое решение. Тебе нужен кто-то, кто примет тебя вместе с твоим скверным характером, будет покровителем и обожателем, ничего не пожалеет для тебя. Кто-то такой же, эм… особенный, ― пафосно подчеркнул он, погладив её сзади по лопаткам, и вызвал каскад мурашек отвращения, ― особенный, как и ты. Немного порочный, чуть постарше, я думаю… ― увлёкся Роб, не обращая внимания ни на что вокруг.

Мари всё не сводила глаз со старой вишни, и когда под отяжелевшими мокрыми ветвями сверкнул бледно-голубой огонёк, она не сразу поняла, что ей не мерещится. На светлом фоне ткани выделялось сиреневое облачко с зелёными прожилками, знакомая фигура двигалась в сторону её дома, очерченная ореолом светящихся в фонарном свете дождевых брызг.

― Ты пришёл!.. ― зачарованно шепнула Мари в густую темень и сжала в кулаке подвеску на груди.

― А? Чего-чего? ― вышел из ража пространных речей Роберт.

Мари его не услышала. Ей было плевать, что он спросил. И на дождь было тоже плевать. Сорвалась с крыльца в одной балетке и ринулась навстречу всё приближающемуся счастью. Роберт что-то крикнул ей вдогонку. Кажется «туфля» или «куколка»? Да и чёрт с ним!

― Ты пришёл! ― прокричала, ускоряя бег. ― Пришёл, пришёл, пришёл!

Позабытое чудо прежних лет ― закинула трепещущие руки за его шею и прильнула тёплым дрожащим телом. Сквозь причитания целовала его мокрое лицо, запускала пальцы во вьющиеся от влаги пряди на затылке.

― С днём рождения, милая Мари. ― Коннор выдохнул в её висок, приветственно обняв за талию рукой, в которой держал букет сиреневых гербер.

― Пришёл… Мой ангел, мой бравый Хартиган! ― задыхаясь сквозь частые поцелуи, бормотала Мари, не разбирая, попадает она губами в бровь, в скулу, в нос или подбородок. Привстала на цыпочки и прижалась щекой к его щеке.

― Почему-то казалось, что ты меня больше никогда не обнимешь. ― Коннор вспомнил их недавнюю встречу, сухое расставание, в которое она лишь улыбнулась на прощание.

― Это тебя-то? С ума сошёл? ― Откинула с его лба непослушную прядь. ― Пойдём скорее в дом.

Роберт смотрел на них в недоумении и опустошении. «Меня обокрали. Унизили. Распяли. Отвратительный змеёныш… Сцапал моё сокровище, нахально присвоил! Этот вечер был мой и её близость была моей, а ты всё забрал в свои поганые ручонки… Ничего. Я доберусь до тебя, докопаюсь. Никто не может быть настолько чистым и безгрешным: всегда есть скелеты в шкафу, всегда. Интересно, насколько сгнили и засмердели твои?» ― не сразу заметил, как прикусил фильтр сигареты, и принялся плеваться.

― Всё хорошо, дядя Роб? ― спросила Мари, не отпуская руку Коннора.

― Да, сладкая. ― Он отрывисто кашлянул. ― Я что-то задумался да фильтр раскусил, такой дурак! ― Заискивающе и жалко рассмеялся.

― Ладненько. ― Она равнодушно пожала плечами и потянула в дом своего бесценного гостя.

Суматошно влетела на кухню, ища, куда поставить цветы: все вазы в доме уже были заняты букетами друзей. Мари что-то невнятно напевала, зажмуриваясь и покусывая губы, врезалась во все тумбы и громко выдыхала.

― Ты чего такая заполошная? ― Кристина свела домиком брови.

― Ты не представляешь, как мне хорошо!

Крис выглянула в гостиную и увидела там Коннора, взъерошивающего мокрые волосы.

― О, ясно, ― ничуть не удивилась. ― М-да, накрылись наши пижамные бесилки…

― Пижамные бесилки обязательно будут, Крис! ― Мари виновато захлопала глазами. ― Только не сегодня. Пожалуйста, ну, прости, моя хорошая! ― И крепко обняла подругу, целуя в щёку.

― Я не обижаюсь. Хотя нет, вру: совсем капелюшечку. ― Кристина показала указательным и большим пальцами, шутливо прищурившись. ― Всё, иди давай к нему! Брось уже эти цветы дебильные, я сама поставлю.

― Я тебя не заслуживаю.

― Во-во, придержи эту мысль!

Коннор бесцельно шатался по гостиной, оглядывая незнакомые лица и выслушивая хмельные приветствия. Увидев на столике с напитками единственную запечатанную бутылку бурбона, обрадовался и взял её с собой, надеясь отыскать чистый стакан. Как только он вошёл в кухню, Крис и Мари резко притихли, заговорщически наблюдая за каждым его движением.

― Что-то замышляете? ― Сделав глоток, Коннор очаровательно улыбнулся им.

― Ни в коем случае, детектив Андерсон! ― Смешно поджав губы, Мари завертела головой.

― Ты аккуратнее, а то вдруг у него с собой наручники, ― подшутила Крис, и уши Мари тотчас покраснели, стоило ей вспомнить наглую вожделенную улыбку Марселя.

― Мне надо покурить! ― Мари нервно откашлялась.

― Опять?

― Пошли, я постою рядом с тобой, ― предложил ей Коннор и направился к выходу.

Гроза закончилась, но дождь продолжал поливать немые улицы, лишь дом Эвансов горланил десятки песен и шуток. Мари не хотела курить и была рада, что они наконец-то остались вдвоём. Она всё не сводила глаз со своего милого друга, глядящего вдаль с мечтательной улыбкой.

― Надеюсь, не было проблемы в том, что ты ушёл пораньше с работы?

― Гэвин меня прикрыл. А Хэнк сделал вид, что ничего не заметил.

― Повезло тебе с ними. ― Она шагнула навстречу и шкодливо вздёрнула подбородок. ― Ты сегодня такой красивый. ― Нежно улыбнулась и взяла его за обе руки.

― Это с усталой-то мордой и потасканной за день одеждой?

― Агась.

― Ну вот, я жалок. ― Он засмеялся, уверенно приблизившись к ней, затем опустил одну руку на талию Мари, и они плавно закружили по веранде.

Из дома доносилась бодрая музыка, дождь упруго шумел по крыше, звенел на поверхностях луж. Они танцевали несколько песен подряд, то дурачась, то трепетно прижимаясь друг к другу. Обречённый праздник наконец-то был спасён, и грусть растворялась в говоре неугомонных капель. «Не могу же я вечно бояться своих чувств к нему. Мне теперь так легко! Я могу танцевать и смеяться с ним, как прежде, словно мы не расставались. Словно не было вороха неправильных выборов… Хотя, может быть, они и не были такими уж неправильными? Ведь в конце концов они вернули его мне. Вернули нас. Да, вот так ― обними крепче! Я больше не боюсь. Я вижу твоё лицо так ясно, так близко. Не хочу больше видеть перед собой ничьё другое. Не хочу чужих губ, не хочу чужих рук и чужого тела мне не надо. Вот бы ты остался сегодня со мной… Но я слишком труслива, чтобы попросить об этом», ― кровь стучала молоточками в висках, разливалась по венам огнём. Мари приподнялась на носочках и вдохнула запах с воротника рубашки Коннора. Он пах иначе, чем она помнила: не кристальной свежестью порошка, асфальтом, дождём или автомобильными выхлопами городских пробок ― собою. Это неожиданное очередное маленькое открытие оказалось приятным.

Она целовала на прощание его ладони и беззастенчиво прижимала к щеке. Мари хотелось, чтобы Коннор чувствовал её любовь, её бесстрашие, открытость. «Пускай думает, что у меня к нему ничего не прошло. Потому что, чёрт побери, ничего и не прошло! И плевать, если ему это неудобно. Я знаю, чего хочу. Его. Я хочу его!» ― когда-то запретная сладкая мысль пронзила её до кончиков пальцев. Мысль-пламя, мысль-болеутоляющее. Как во сне поднялась вверх по лестнице на пружинящих онемевших ногах, захлопнула в спальню дверь, распласталась на кровати, живо задрав подол, и с жаждой принялась ласкать себя. Впервые ей не было стыдно. Мари ощущала себя взрослой и влюблённой, согретой светлым желанием: оно было привычно телесным, приземлённым, вроде бы таким же, как всегда, и всё-таки непохожим на то, что она испытывала раньше. Её фантазии обрели лицо. У них были карие глаза и эти причудливые любимые брови, непослушная каштановая прядь, спадающая на лоб, и его родной голос. Под потолком собрался багрово-голубой неоновый свет из окна, закружил в безумном танце, подхватывая нарастающий темп руки Мари. Быстрее и крепче. «Я теперь вижу твоё лицо. Всего тебя. Вот твои руки, вот твои губы ― целуй, возьми, приласкай! Делай что хочешь. Мне больше не страшно. Как же легко, как прекрасно тебя желать!» ― хриплый сладостный стон впился в темноту, раскроил тишине горло.

Снаружи её комнаты тихо скулил Роберт. Мари закрыла дверь на щеколду, и паук не мог воплотить свои грязные мыслишки, не мог даже просунуть уродливую мохнатую лапу в щель. «Имя-выстрел» вспороло безмолвие, оглушив Роба кипящей яростью и решимостью.

Мари проспала всего два часа и поднялась с пасмурным прохладным рассветом. Наскоро приняв душ, оделась и умчала на такси к дому Андерсонов. Коннор не поверил глазам, когда вышел за порог и увидел у дороги Мари. Она выглядела уставшей и нездорово оживлённой.

― Ты вообще ложилась? ― недоумённо процедил он сонным голосом и направился к автомобилю Хэнка.

― Хочу проводить тебя до участка. Ты же не против?

― Только если ты себе не навредишь этим.

― Да хватит уже трястись за меня, словно я до сих пор маленькая девочка, нуждающаяся в защите! ― отчаянно прокричала Мари, и её рот задрожал. ― Посмотри на меня!.. Посмотри. ― В её глазах заблестели подступившие слёзы, но она не отвернулась, не собиралась убегать. ― Я больше не ребёнок, ― серьёзно и пылко произнесла она, тяжело дыша, ― слышишь? Я больше не ребёнок.

В горле застрял болезненный ком, сердце неугомонно колотилось в груди: несколько мгновений Коннор неподвижно изучал Мари и прокручивал в голове каждое услышанное слово снова и снова, вникая в истинный смысл произнесённого. Плевать, если он неправильно её понял. Он всего лишь человек, и теперь у него была непозволительная когда-то роскошь ошибаться. Решительно сорвался с места, не веря собственному телу, и заключил в ладони любимое лицо, припав губами к её губам, податливо и мягко разомкнувшимся ему навстречу. Его фальшивая сдержанность плавилась в жерле придушенных годами чувств, раздавленных сомнениями и страданиями. Мари сжала горячими ладонями его запястья и порывисто всхлипнула, углубив поцелуй. Она позволяла Коннору нетерпение, покрывала в награду его сомкнутые веки короткими нежными поцелуями. Насилу успокоившись, он замер, прижавшись к её лбу своим, и рвано задышал. Мари скользнула пальцами в его пряди на виске и тихонько прогладила.

Комментарий к Часть XIV

* Променад¹ — прогулка (с французского).

* «Клуб “Завтрак”»² — культовая американская молодёжная комедия режиссёра Джона Хьюза 1985-го года выпуска.

Пост к главе: https://vk.com/wall-24123540_3588

Группа автора: https://vk.com/public24123540

========== Часть XV ==========

Коннор ощущал себя совершенно иначе, стоя на пороге дома Эвансов. Секунда-другая — занесёт кулак и постучит. Он войдёт в этот дом не так, как раньше, посмотрит на неё по-другому и наконец-то будет свободен чувствовать то, что чувствует. Вчера они разошлись несколько неловко: Мари так и не поехала с ним в участок, ответив растерянным взглядом на его прощальную улыбку и долгое пожатие руки. Коннор не собирался оставлять в ней сомнений насчёт собственных намерений. «Сейчас одиннадцать утра, и Мари наверняка выскочит растрёпанная и в одной тапке. Не знаю почему, но я безмерно обожаю её такой… Интересно, как это будет? Нетерпеливо взвизгнет, налетая с крепким объятием, или сперва поцелует? Хорошо бы всё разом», ― самодовольно подумал Коннор и постучал в дверь.

― Ого, доброго утречка! ― отстранённо пробормотала Мари, хлопая глазами и лениво набирая длинной ложкой мороженое из сине-жёлтого ведёрка с ободранной этикеткой. ― Заходи давай скорее. ― Кивнула, приглашая внутрь, и направилась в кухню.

― И тебе. ― Он разочарованно вздохнул.

«Вот же самонадеянный кретин».

― Вчера целую ночь с Крис занимались всякой фигнёй! ― продолжила беззаботно тараторить, оттягивая полы коротенькой домашней футболки. ― Ностальгировали, фотки детские смотрели, вспоминали школьные шутки и первые влюблённости. Представляешь, она мне такая, мол, никаких больше «дурацких мужиков»! Учёбой хочет вплотную заняться на первом курсе: она ж на психологию в итоге пошла, сказав, что экологией чисто за компанию увлекалась, потому что у меня шило в заднице и я умею убеждать.

― Я хотел сказать…

― В каком-то смысле даже немного обидно: я что, правда такой тиран? Не заставляла же её никогда. Но Крис, наверное, вовсе не это имела в виду, а я просто загоняюсь по привычке. ― Мари отступила от Коннора на несколько шагов и вжалась бёдрами в столешницу, принявшись усерднее доедать своё мороженое.

― Да, у тебя бывает порой. ― Он легко усмехнулся, смерив взглядом расстояние между ними ― неприлично огромное, невыносимо фальшивое, смехотворное, нелепое.

― Но в целом хорошо посидели. Кучу всего успели обсудить.

― Я рад. И всё-таки спрошу: ты так и будешь там стоять? ― Он выразительно прищурился с шутливым осуждением.

Натужная улыбка сошла с лица Мари, взгляд сделался прямым и искренним. Расслабленно выдохнула, отставила в сторону ведёрко и скользнула в объятия Коннора, пламенно прильнув всем телом и опутав руками его шею. Поёрзал подбородком по взъерошенной макушке и ощутил прилив спокойствия. По её прядям струилось жидкое золото утренних лучей, скатывалось с плеч, замирая на обнажённой коже поясницы. Мари энергично задрала кверху голову и встретилась взглядом со своим милым другом, затем неспешно и сладко поцеловала его. Тихое счастье замерло внизу живота, дохнуло нагретой листвой из приоткрытого окна, прокатилось по асфальту шорохом автомобильных шин.

― Вот теперь хорошо, ― умиротворённо прошептал Коннор и чмокнул её в нос.

― Мне всё казалось, что ты вчера поцеловал меня по какой-то нелепой случайности…

― Я уже сказал, что ты обожаешь загоняться?

― Не смейся надо мной!

― Прости.

― Я два года считала себя виноватой и вообще последним человеком из-за того, что призналась тогда тебе… А теперь всё так быстро, так идеально случилось. Мне всё кажется, что это не по-настоящему. Ведь я никогда не получаю то, что хочу. И кого хочу. ― Её голос сделался печальным.

Коннор ласково провёл по волосам Мари обеими ладонями, неотрывно изучая её встревоженные черты. Спустился пальцами к её шее и легонько стал поглаживать кожу и кончики светлых прядей.

― Я не знал, как правильно ответить тогда тебе по многим причинам.

― Да, да, я малолетка, которую ты знаешь с детства…

― Дело не только в этом. Я обязательно всё расскажу тебе, когда буду готов. Очень скоро, обещаю.

― Даже не знаю, важно ли мне это теперь. ― Она покачала головой. ― Куда прекраснее мысль, что я могу обнять тебя, поцеловать, не испытывая стыда, и даже… ― Её губы растянулись в родной и любимой кокетливой улыбочке. ― Знаешь, что я сделала в свой день рождения, когда ты ушёл? — Встала на цыпочки и с жаром прошептала: — Я ласкала себя и думала о тебе. ― Мари стоило огромного мужества не отвести взгляда и договорить до конца. Смущённо улыбнулась и рвано выдохнула.

― Вот как? ― спросил мягко и вкрадчиво.

― Прямо эротический катарсис какой-то был! ― Она рассмеялась, застенчиво жмурясь. ― Мне всегда было стыдно, но в ту ночь ни капельки. Это было прекрасно.

— Ладно, раз уж мы делимся, — заговорил партнёрским, ободряющим тоном, — я тоже думал о тебе. Не один раз. Совсем не один.

— Боже, мы правда об этом говорим? — Прижалась щекой к его груди, скомкав пальцами ткань футболки.

— Я могу заткнуться, если тебе не по себе.

— Нет, нет! Всё хорошо. Я же первая начала… И вообще-то мне нравится говорить с тобой открыто. Я с детства привыкла к этому и счастлива, что снова могу не обдумывать каждое слово.

Её запредельная откровенность щекотала нёбо, не оставляла выбора, призывала подчиниться, овладеть, отдать всё и забрать столько же в ответ. Дрожь замирала у Коннора в коленях, покалывала в ладонях, кровь устремлялась по венам вниз. «Она смотрит на меня, с трудом преодолевая смущение, и даже не понимает, какую власть теперь имеет над моим новым жалким телом из плоти, крови и костей. А я едва могу поверить, что Мари в моих руках и мы говорим не прячась друг от друга: мгновение, которое останется в памяти смазанной вспышкой, сладким запахом мороженого и горечью дорожной пыли. Одно из тех мгновений, с которым я бы засыпал на перемотке, не желая забывать ни секунды!.. И всё-таки, несмотря ни на что, принёс в жертву петабайты¹{?}[единица измерения количества информации, равная 10¹⁵ (квадриллион) байт. Следует после терабайта.] данных, чтобы на короткий миг со мной остались не только пиксели идеальной картинки — нечто более ценное, и об этом я уж точно никогда не забуду».

― И вообще, знаешь, ― продолжила Мари и провела средним и указательным пальцами по его нижней губе, ― я не хочу медлить. Это я про секс, если что, ― добавила привычным капитанским тоном.

― О!.. ― Коннор с наигранным удивлением округлил глаза. ― Ни за что бы не подумал.

― Мне хватит примерно недели, чтобы успеть осознать произошедшее и морально подготовиться. Я даже не думаю о том, что это должно быть всенепременно особенно. Я уже хочу, чтобы это просто случилось! Оно и так по умолчанию будет особенным. Для меня точно.

― Ладно. Ты уверена в своих желаниях, и это главное.

― Да что ты? А как же: «Не думаешь, что мы торопимся? А это не аморально?» ― гримасничая, передразнивала его Мари.

― Тут я с тобой совершенно солидарен. И можешь издеваться сколько влезет, как-нибудь переживу. ― Он припал губами к её ключице, чуть скользнул по груди, задев носом золотую цепочку и остановился. Взяв в руки украшение, с любопытством оглядел сверкающую на солнце драгоценную букву. ― Интересная подвеска. ― С трепетом сглотнул.

― Я всем говорю, что это в память о Канаде.

― Она не в память о Канаде! ― Коннор усмехнулся, уверенно мотнув головой.

― Ни в коем случае… ― Она тихо всхлипнула и прижалась крепче.

Ощущение неминуемого счастья замерло под рёбрами, мерцающие полоски света на стенах чудились волшебными проводниками в ту жизнь, о которой он когда-то грезил в своих электронных мечтах. Приятная тяжесть в теле обещала нечто удивительное, непознанное, и короткое ожидание не казалось пыткой. «Может быть, нет смысла откладывать и моё признание? Так мирно, так хорошо. Что это, если не самый подходящий момент?» ― промелькнуло в мыслях Коннора. Мари потянула его за собой в гостиную. Как только он расположился на диване, она тотчас села к нему на колени и принялась целовать ― глубоко, жадно и смело: вымещала старую боль, что приносило его молчание, и горечь от невозможности быть рядом. Перед ними монотонно шумел телевизор, передавая новости последнего часа. Мари вдруг прервалась и кивнула в сторону экрана:

― Слышал уже?

― Не понимаю, о чём ты, и не уверен, что сейчас это интереснее, чем обжимания на диване, ― лениво проговорил, разморённый происходящим.

― Да с девяти часов передают по всем новостям: андроиды требуют расширения прав и передачи им заводов для воспроизводства себе подобных, а также контроля над соответствующими ресурсами. Уже вовсю говорят, что будут обширные демонстрации по всей стране и дебаты на данную тему ― В голосе Мари послышалось раздражение.

― Нет. Я не слышал ни о чём таком, слишком занят был и как-то не следил за новостями. ― Он мрачно уставился в телевизор на мигающие картинки. ― Ты обеспокоена?

― Ещё бы. Ты же знаешь, как меня ранит вся эта хрень. Я была совершенно спокойна насчёт андроидов с некоторых пор, но это уже ни в какие ворота не лезет! С какой стати люди «обязаны» им? С какой стати люди обязаны передать им те немногие преимущества, что у нас остались? Мы должны контролировать производство искусственного интеллекта, чтобы защитить себя от возможной фатальной ошибки.

― Мне кажется, ты заведомо видишь худший исход во всём, что касается андроидов. Я понимаю, это тревожит, и готов поспорить, в голове у тебя что-то среднее между «Матрицей»²{?}[культовый научно-фантастический боевик братьев Вачовски 1999 г. выпуска.] и историей вселенной «Дюны», но уверен, что девианты всего лишь хотят, как и живые организмы, не исчезнуть с лица Земли.

― Но они не живые организмы, ― подавляя злобу, отчеканила Мари и спустилась с колен Коннора, обратив теперь всё своё внимание на то, что творилось на экране.

«Прогресса и расширения роли андроидов в нашей жизни боятся лишь узколобые тупицы и те, кто не знает, каково это ― лишиться чего-то важного и не иметь из-за этого возможности быть любимым… ― женщина с изуродованным лицом твёрдо и решительно обращалась к репортёру. ― Мой бывший муж вбухал кучу денег в пластические операции после автомобильной аварии, в которую я попала, но конечный результат его всё равно не устроил. Тогда он обвинил меня в случившемся и в том, что разорила его. Он не хотел жить с уродом. Его можно понять, любой бы понял. Мы были в браке десять лет, но это не имело значения, потому что никто не хочет брать на себя обузу… Потом в моей жизни появился Андре, и, несмотря на наши различия, на сомнения и осуждение родных, я рискнула и получила счастье с тем, кому плевать на мою внешность и важно лишь то, какой я человек. Мы просто обязаны признать, что машины лучше нас по множеству параметров! И пусть мне только попробуют доказать обратное, ни разу не отведя взгляда в своей убогой жалости».

― Знаю, прозвучит жестоко, но посмотрела бы я в её лицо, не отведя взгляда, когда рассказала ей, как андроид пристрелил мою мать в попытке спасти свою пластмассовую жопу от ареста за мелкую магазинную кражу, ― дрожащим от закипающей ярости голосом съехидничала Мари, и на её глаза навернулись слёзы убитого горем девятилетнего ребёнка.

― Пережитое тобой ― чудовищно. Но вряд ли здесь уместно сравнивать: твоя боль отличается от боли этой женщины. ― Коннор положил руку на колено Мари в надежде утешить и легонько погладил. Беззаботное, упоительное желание открыться ей прямо сейчас таяло, как свечной воск. «Нет. Не сегодня. Более неподходящего момента и придумать нельзя».

― Я понимаю. ― Вопреки непоколебимости в собственных убеждениях, в ней поднималось сострадание. ― Но меня злит, что она считает, будто у других нет по-настоящему серьёзных причин возразить ей.

После череды подобных коротких интервью на экране возникла Норт, вещающая с трибуны о начале новой борьбы.

― Меня тошнит от неё, ― процедила с отвращением Мари и выключила телевизор.

Коннор наблюдал, как погасли на стенах волшебные проводники в новую жизнь. На крохотный райский островок его счастья обрушился безжалостный шторм, и всё живое уходило на дно не в силах прокричать о помощи в толще воды. Он уходил на дно вместе с островком, захлёбываясь собственной нерешительностью, страданиями и стыдом.

***

Неоновые всполохи подсвечивали во мраке блестящий оникс паучьих глаз. Какая восхитительная неосторожность ― незапертая в кукольную спальню дверца! Не тело ― блаженство: нагое, безвольное, обмякшее. В спутанном сознании Марии ещё не очнулся страх, питающийся её рассудком так много лет, так много омерзительных ночей. «Переборщил маленько с дозой, но да и пусть. Даже надёжнее будет. Каков я сегодня прохвост!» ― в молчаливом истерическом довольствии тихо гоготнул, поднялся с постели, чтобы спустить брюки и трусы, но в темноте стукнулся ногой о кровать, издав глухой стук и тревожно замер. Испарина покрыла лоб Роберта. Нервозно прошёлся до двери, проверить, закрыта ли щеколда: сегодня он пил вместе с Роджером в компании коллег кузена, и двое из них остались переночевать. Лишние свидетели ни к чему. Конечно, дело было вовсе не в том, что Роб так уж горел желанием познакомиться ещё с несколькими скучными до одури, безмозглыми копами. Но то, что они знали, было куда интереснее. Как доблестные защитники порядка все были немы, зато грязное бельё коллег вываливали корзинами, смеясь и подтрунивая. Опьянев, и вовсе перестали обращать внимание на шиканья Роджера, которыми тот призывал товарищей заткнуться. Унылые старания кузена не помешали Роберту узнать то, что было нужно. Его трясло и колотило от безумного восторга, от нервического желания уничтожить своего соперника только что похищенными козырями: «Неужели я ждал столько лет, чтобы вот так бездарно потратить миг своего триумфа? Не-е-ет! Это должно быть грандиозно! С размахом. Празднично. Торжественно. Он у меня попляшет. За всё получит», ― лихорадило его, пока он опускался на колени перед кроватью. Жадно высунув язык, уже готов был припасть к обнажённой груди, как вдруг Мария разомкнула веки и обратила к дяде одурманенный, безжизненный взгляд. Смотрела долго и неподвижно, пока внутри стеклянных зрачков не сверкнул голубой огонёк неона. «Коннор… ― нежно выдохнула она, едва шевеля сухими губами, и вдруг кривовато улыбнулась. Приподняла из-за головы онемевшие руки и заключила в ладони изумлённое лицо Роберта. ― Мой милый друг, мой милый… Милый…» ― чуть слышно проговорила она, не прекращая улыбаться сердечной усталой улыбкой.

Желудок скрутило в узел от отвращения к себе, сердце набирало ход. Липкие, отвратительно горячие слёзы прочертили две влажные полоски по щекам. Челюсть Роберта тряслась, нос заложило, он скрючился пополам, обхватив руками живот. «Она и не знает, что я здесь. Она никогда не узнает. И никогда не улыбнётся мне так же… Боже, неужели она всегда так ему улыбается? Так искренно, так трогательно, так беззаботно нежно. Какое же я гадкое, ничтожное насекомое! Сижу здесь со спущенными штанами, надеясь усмирить свой жалкий похотливый орган, а она улыбается совсем как дитя. Моя маленькая любимая девочка. Я так безнадёжно тебя люблю и так бессовестно гублю».

Он долго плакал в ногах Марии, хрипя и причитая. Не смог завершить паучьи гнусности. Оделся и вором ушёл из её спальни. Приехав домой, напился коньяка и встречал беспутный алый рассвет, наполненный несмолкающими в голове фантазиями, накрывавшими его без остатка. Жалость утихла в нём, осталась лишь прежняя ярость. «Я уничтожу его! Уничтожу! Разнесу в щепки!..Ты будешь страдать, как я страдал! Оттого, что не могу её взять».

Полдень был в меру жарким, почти неуклюжим и как будто безразличным к капризам природы. Солнце укатилось за разбухшие грязно-белые облака, проливая на землю лишь мутные всполохи лучей. Мари не торопилась, памятуя о том, что Коннор наверняка отсыпается сегодня после ночной смены, и долго шла пешком, дразня воображение предстоящей встречей. Как только из-за гряды домишек показались родные стены, она ускорила шаг, но замерла на подходе, увидев Хэнка, ковыряющегося под капотом своего автомобиля.

― Привет, мой дорогой старикашка! ― радостно взвизгнула Мари и энергично замахала поднятой над головой рукой.

― Совсем обнаглела, мелкая! Только сейчас поздороваться решила, ― шутливо проворчал Андерсон, вытирая грязные пальцы небрежно скомканной горстью влажных салфеток.

Сорвалась с места и юркнула в объятия Хэнка, поцеловав в заросшую сединой щёку. Мари почувствовала, что теперь по-настоящему вернулась домой, и уютные детские воспоминания о времени, что она провела в этих стенах, бережно укутали её мягким пледом заботливых рук.

― Поздравляю, большой босс! ― Она деловито отдала честь. ― Ты давно это заслужил.

― Скажешь тоже, козявка. ― Хэнк разомкнул объятия и вернулся обратно к своему занятию.

― Капитанское кресло не жмёт?

― В самый раз. Но жопа в нём потеет по-страшному: целыми днями ведь сижу! В основном раздаю приказы да координирую работу в участке. Между делом очаровываю вышестоящие чины и прочих надутых индюков, чтобы обеспечить Департамент всем необходимым для качественной работы. Сама понимаешь, должность не совсем для того, кто привык быть в гуще событий. Но в целом ничего, полно своих плюсов. Особенно тех, что касаются зарплаты.

― Другого от тебя и не ожидала услышать.

Весело хмыкнула, принявшись мять края короткой шёлковой юбки. И вдруг почувствовала влажное шероховатое прикосновение на правой икре. Обернулась и увидела довольную мохнатую морду с высунутым языком.

― Ты ж мой жирнючка! Иди-ка сюда, сладкая булка! ― Мари опустилась коленями на газонную проплешину и крепко обняла Сумо, взъерошив ему шерсть на холке. Пёс радостно поскуливал и шумно дышал, охваченный внезапным игривым задором.

― Ну, всё? Нашёл себе занятие? ― Хэнк одобрительно кивнул Сумо, взяв со стоящего подле табурета бутылку пива, и сделал большой глоток. ― Мелочь! ― ласково позвал свою гостью. ― Не сбегаешь на кухню за ещё одной бутылочкой? А то руки мыть неохота.

― Да без проблем!

― Только я не уверен, проснулся ли Коннор. Он где-то полчаса назад поднимался: шатался по дому, как зомби, умывался да зубы там чуть пеной для бритья не почистил. Но что-то мнеподсказывает, что он завалился обратно на диван и дальше дрыхнет.

― Хорошо, я тогда тихонечко буду, чтобы не будить его.

― Уж постарайся. А то проснётся, увидит тебя и на радостях уделает слюнями всю мебель в доме. Я и так за Сумо убирал сегодня, ещё за этим не хватало.

― Хэнк! ― Она расхохоталась, смущённо прикрыв ладошкой глаза. Помотав головой, на цыпочках вошла в дом.

Оставшись наедине с тишиной комнат и тенью от шторы, едва пропускавшей внутрь дневной свет, Мари осторожно приблизилась к дивану в гостиной: Коннор действительно спал, улёгшись поверх одеяла и свесив вниз левую руку. Мысленно дотронулась до мягких волос и поцеловала в сомкнутые веки, но удержала себя от прикосновений, не желая нарушать его покой. Забрав из холодильника пиво, вернулась к Хэнку. Принесла себе из гаража старый, ободранный стул и на пару часов составила компанию заметно повеселевшему Андерсону. Между рассказами о Канаде и байками о полицейских буднях она успела приноровиться и немного помогала с мелочами.

Из-за хмурого облачного полога показалось озорное солнце, плотная ткань штор не могла сдержать его яркость, и на ковре забегали тусклые блики. Коннор очнулся, оглядев потолок и стены, забрызганные охровым золотом лучей. Снаружи раздавался бархатный говор Хэнка и важно-шутливый голосок Мари. Это причудливое громкое соединение звуков внушало чувство безопасности и тихого блаженства. Медленно открылась входная дверь, протолкнув в прихожую белёсый свет: «Ворота в Рай», ― подумалось Коннору, пока он разглядывал в дверном проёме взмокшего перепачканного грязью и машинным маслом Хэнка да Мари, обдуваемую тёплым ветерком, шаловливо приподнимающим подол её летней юбчонки; у их ног суетливо кружил Сумо, задрав кверху морду, дескать, я тоже участвую в разговоре, о чём бы вы там ни трепались. Очертил ладонями границы проёма: «Самое дорогое в моей жизни умещается на этом маленьком клочке», ― в носу приятно защекотало от едва подступивших слёз.

― Уже не спишь! ― набрав в лёгкие воздуха, пробормотала Мари и мигом влетела в гостиную, нетерпеливо забралась на диван, сложив на груди Коннора руки и опустив на них подбородок. Обратила к нему хитрющий взор напроказничавшей девчонки и погладила согнутым указательным пальцем по скуле.

― Нет, не сплю. Пялился на тебя где-то с минуту.

― Правда? ― Она воровато огляделась и добавила лисьим шепотком: ― Я не надела лифчик.

― Я заметил. ― Он тепло усмехнулся и крепко обвил её обеими руками.

― Так хорошо тут с тобой рядышком. ― Она вздёрнула нос и погладила его кончиком шею Коннора. ― Забылась бы и уснула у тебя на груди: я весь день какая-то сонная, будто с похмелья, хотя спала вроде крепко… Сегодня ночью мне показалось, что я очнулась и в темноте увидела тебя рядом с моей постелью. Так ясно, так живо. Но потом ты исчез и остался лишь размытый чужой силуэт. Мне стало невыносимо пусто и одиноко.

И тут, издав игривый лай, сверху на них плюхнулся Сумо и принялся облизывать ухо Мари и подбородок Коннора, перебирая лапами по простыни.

― Да Сумо! ― завопили хором, смеясь и безуспешно сгоняя пса.

― Полиция разврата! ― загоготал Хэнк, направляясь в ванную.

― Хэнк, умоляю, забери его с собой! У него вообще-то лапы грязнущие, сейчас всё бельё заляпает, ― причитал Коннор, почёсывая Сумо за ухом.

― И избавить себя от этого восхитительного зрелища? Не, вы уж как-нибудь без меня.

― Вот предатель! ― Мари цокнула ему вслед.

Вскоре пёс успокоился и притих, ощущая приятное поглаживание четырёх рук. В ванной зашумела вода, сливаясь с громким дыханием животного.

― Я до чёртиков соскучилась! Всю неделю видела тебя только урывками. И то ― до смерти уставшего и забегавшегося.

― Я собираюсь подать рапорт на повышение, так что, возможно, вскоре будем ещё реже видеться.

― Повышение? И почему ты раньше не решился? ― Её глаза засияли. ― Я всецело за! ― Она легко и звучно поцеловала его левую бровь. ― Не умру, подожду. Да и уж как-нибудь сама тогда буду выкраивать время для встреч, пусть даже для коротких.

― Спасибо тебе.

― Всегда пожалуйста, сержант Андерсон!

― Погоди ты, рановато пока. ― Коннор не переставал улыбаться ей.

― А мне всё равно! ― Мари неотрывно окидывала взором его черты, смело прикасаясь и легонько целуя. ― Боже, представляешь, какими уродами будут наши дети? ― внезапно вздохнула она.

― В самом деле? Неожиданное замечание.

Улыбка стала натянутой струной, внутри клубком свернулась горечь, протянула обманчиво мягкую лапу и впилась короткими острыми когтями.

― Ну, да. Я упёртая, закомплексованная и с вредными привычками, а ты неуверенный в себе дуралей, постоянно увиливающий от ответственности и прямого разговора. Дети, по злой иронии, вечно берут от родителей только самое ужасное.

― Дети… ― растерянно повторил это невозможное, но такое желанное слово, и реальность швырнула его на дно старых несбыточных мечтаний.

― Агась, наши с тобой… Чего такая морда кислая сразу стала? Не волнуйся ты, я не собираюсь завтра же рожать! Сама ещё ребёнок. Своих лет через десять, наверное, только захочу.

― Я не волнуюсь. Мне хочется, чтобы у нас когда-нибудь они были, ― с замирающим сердцем тихо произнёс он, ощутив подступивший ком в горле.

― Что с тобой? ― Мари нахмурилась.

― Ничего…

― Ладно. Пристану в другой раз. Но повторю то, что говорю тебе на протяжении всех лет, что мы знакомы: ты всегда можешь рассказать мне обо всём, что тебя печалит и радует. Слышишь? Обо всём.

― Да, я помню. ― Одна из ладоней сжалась в кулак. Страх терзал и резал его, снова и снова внушая стыд.

― А! Вспомнила ещё кое-что. Пока сюда топала, мне дядя Роб звонил: у него послезавтра день рождения, но папа будет на дежурстве, а Клэри у родителей, так что он чуть не слёзно умолял меня поужинать с ним. В конце даже добавил: «Можешь взять с собой своего Коннора, так веселее будет». А я и подумала, раз ты мой, вот и возьму тебя с собой, если ты не против, конечно… Пожалуйста, составь мне компанию! Я там помру, слушая его философскую хренотень и унылые расспросы.

― Не бойся, я тебя не брошу. ― Он поцеловал её в лоб.

― Спасибо.

― Если уж страдать, то вместе.

― Посидим там от силы пару часов и свалим под любым предлогом. И, кстати… Раз уж никого из моих дома не будет, можем по возвращении закрыться в моей комнате и развратничать там до утра. Как тебе такой план?

― Он настолько идеален, что я готов хоть четыре часа слушать дядюшкин бубнёж за столь бесценную награду.

― Знала, что тебе понравится.

***

Праздничный вечер залило ненасытным дождём. Всю дорогу до дома Роберта Мари курила в окно и подпевала магнитоле, мечтая, чтобы скучные посиделки с родственником пролетели как можно скорее и можно было наконец отдаться первой ночи с любимым человеком. Накануне она откопала в интернете антикварную фарфоровую куклу в качестве подарка, что немало удивило Коннора, но Мари заверила своего парня, что дядя будет несказанно счастлив получить в коллекцию пыльного хлама ещё одну старинную безделушку.

― 1912 года? И за такой бесценок? ― восторгался Роберт, насилу выпытав стоимость подарка.

― Либо продавец не знал её реальной стоимости, либо ему было плевать, и он просто хотел избавиться от ненужного старья. Не все ж такие ценители, как ты, ― добавила она, чтобы смягчить свою неосторожную грубость.

— Вы проходите, проходите, — сердобольно приговаривал, Роб, поглаживая изящные усы. — Я заказал несколько блюд из отличного французского ресторана. Мясо, конечно, у них не так восхитительно, как у Клэри, но за неимением лучшего, так сказать, — лебезил, приторно улыбаясь. — Я только не знаю… эм, накрывать ли на Коннора?

— Дядя Роб, что за странные вопросы? — возмутилась Мари.

— Ах, ну, да… Если вам так комфортнее будет, — невнятно отозвался тот и зашагал в кухню.

— Он что, пьян? — Коннор насмешливо вздёрнул брови.

— Совсем уже с приветом стал. — Мари дурашливо покрутила пальцем у виска, закатив глаза. — Мне, конечно, жалко его немного: он тут постоянно в одиночестве сидит.

— Насколько я понимаю, это был его выбор.

— Не знаю, вроде бы…

Взялись за руки и прошли в гостиную, освещённую тяжёлыми узорными люстрами. Густой запах дорогих блюд и приправ перемешивался в воздухе с прозрачным шлейфом тёмно-фиолетовых ирисов. В центре стола красовалась пузатая ваза с гортензиями разных сортов. Коннор с наивным любопытством потянулся к букету через стол, желая вдохнуть аромат.

— Гортензии не пахнут, — пояснила Мари, принявшись сжимать и разжимать в ладони его пальцы.

«Будь до сих пор в моей голове сканер, я бы знал, — отчего-то пришло ему на ум. — Хотя, будь я прежним, и не подумал бы о том, что мне хочется вдохнуть запах цветов…»

— А жаль: выглядят так, словно непременно должны пахнуть.

Из кухни вернулся Роберт и разложил посуду с приборами, не переставая буравить взглядом Коннора. Хозяин дома выглядел чрезмерно оживлённым, охваченным нервическим весельем. Схватил бокал с комода, на котором стояли ирисы, и отпил коньяка, размашистыми жестами рук приглашая гостей сесть. Он целый час погружал обоих в пучину невыносимой скуки рассказами о личной жизни своего портного, о поездке в Нью-Йорк и игре в гольф с университетским приятелем. Тарелки опустели, и в ход пошло элитное спиртное, распитие которого Роберт также сопроводил тоскливыми интересными фактами, которые узнал на курсах дегустации.

Мари уже считала минуты до побега из дядюшкиного склепа, как вдруг Роберт импозантно закинул ногу на ногу и сменил тему.

— Как вам последние новости?

— Насчёт? — поглядывая на дисплей телефона, уточнил Коннор.

— Я о новых требованиях андроидов, конечно. — Роберт театрально пригубил свой коньяк, вдыхая терпкий аромат напитка с видом знатока.

— Абсурд в высшей степени, — вяло ответила Мари, явно пребывая на «низком старте».

— Да неужели? Забавно…

— Ты знаешь мою позицию, дядя Роб, она во многом схожа с твоей.

— Я-то сам, как это сказать помягче, — елейно и надменно улыбнулся Коннору, — настроен весьма воинственно к подобным переменам. Я их не принимаю и хочу вернуть то, что было до ноября 2038-го…

— Угу, сидя здесь на жопе?

— Тебе лишь бы в меня зубками впиться, моя любимая девочка! — обиженным, но в то же время властным тоном парировал Роберт. — Я просто хотел сказать, что Бет была очень дорога мне, Мария. Логично, что я не желаю передачи ресурсов этим… андроидам.

— А разве не логично, что это повлечёт снижение стоимости биокомпонентов? А, значит, урегулирует криминальную обстановку среди девиантов, — заметил Коннор.

— Хах… — Протяжно усмехнулся Роберт, продолжая прожигать взглядом дыру в своём госте. Сперва Коннор не мог придумать определение возникшему внутри мерзкому, склизкому ощущению, что вызывало настойчивое внимание этого хищного человека. Но затем вспомнил, что у Мари это называлось ползающими в желудке змеями. Более ёмкого выражения и придумать было нельзя. — Ну, разумеется, вы так считаете, мистер Андерсон. — Роберт достал вишнёвую сигару и томно затянулся. — Знаете, ваша дружба — это так удивительно!

— Дружба между взрослым и ребёнком никакая не редкость. По-моему, гораздо удивительнее, что мы пронесли её через годы. — Мари сделала маленький глоток из своего бокала.

— Да нет же, глупышка! Я говорю не о разнице в возрасте. Вы ведь… В смысле, так интересно, что ты хоть и ненавидишь роботов, но столько лет дружишь с Коннором.

— Чего? — Она прыснула в ладошку.

— Ну, как? Ты человек, он — андроид. Мне ребята из участка рассказали, когда мы на днях выпивали в компании у вас дома: дескать, RK800 — некогда крутейшая модель андроида-детектива! Я ещё так удивился, подумал, это ж надо, Мария — и в лучшие друзья машину записала. Здорово, что различия не мешают вашей близости.

— Прости?.. — чуть слышно переспросила Мари дрожащим голосом.

Глаза Коннора вмиг округлились, сердце было готово выскочить через глотку. Несколько раз открыл рот в немой попытке хоть что-то произнести, но чувствовал себя оглушённым непомерной силы ударом. «Почему? — беспомощно раздирал связки неозвученный вопрос. — За что? За что этот человек так со мной?»

— Оу… Я извиняюсь… экхм… Вы что, ни разу не говорили об этом? Я рановато влез? — Он моргал с фальшиво глупым, невинным видом.

— По…втори, — болезненно сглотнув, процедила Мари, уставившись в одну точку.

— Что именно, моя любимая девочка? Неужели твой лучший друг никогда тебе не рассказывал? Не рассказывал о том, как вывел толпу андроидов со склада «Киберлайф» и тем самым обеспечил победу восстания машин? Или о том, сколько людей ему пришлось принести в жертву ради этого? Я даже старые репортажи посмотрел, не поверил сперва. А оказалось и вправду.

«За что? За что?..»

Мари подняла голову и встретилась взглядом с Коннором, ожидая, что он возразит или хотя бы рассмеётся над шальной выходкой пьяного старика, но увидела внутри расширенных зрачков лишь ужас и чувство вины. Он всегда лишался дара речи в подобные моменты, и она знала это лучше, чем кто-либо.

— Это правда? — держась из последних сил, спросила Мари и побледнела как смерть.

— Я должен был тебе рассказ…

— Спасибо за ужин, дядя Роб. — Резко поднялась со стула, оборвав его оправдательную речь, и отчеканила железным голосом: — Ещё раз с днём рождения. И извини за эту дурацкую сцену. Нам пора, уже поздно.

— Конечно, — величественно и холодно произнёс он, не моргая.

Развернулась, отодвигая стул, и споткнулась на онемевших ногах, успев схватиться за спинку. Коннор сделал попытку подстраховать её, но Мари возражающе выставила вперёд ладонь, не глядя в его сторону, и поплелась к выходу. В голове хороводили воспоминания далёких дней — одни расплывчатые, другие чёткие и ясные — и каждое из них хранило в себе отпечаток её неприкрытой нежности, глубокой привязанности и искренней любви.

Любви к кому?

Воспоминания рисовали силуэты обид и ссор. Неразрешённых споров и вопросов. Теперь все они мерцали ненавистным кружком голубого света, напоминали вспоротые гниющие раны. Мари было страшно обернуться и посмотреть в эти глаза. Страшно было увидеть в янтарной согревающей радужке безжизненный холод. Ещё страшнее — увидеть жалость и запоздалое желание оправдаться за годы вранья.

Коннор потерянно и молчаливо глядел на Роберта, ненавидя собственную беспомощность, невозможность защититься, объяснить истинные причины своих поступков. Ничто сейчас не могло сыграть в его пользу — он виноват, он преступник, лжец и вор, укравший любовь доверчивого ребёнка.

— Спокойной ночи, мистер Андерсон, — зловеще спокойно и дружелюбно попрощался Роберт.

Они шли в угнетающем молчании. Мари не села в автомобиль и просто брела вдоль дороги, не осознавая дающихся с трудом шагов. Дождь давно перестал, и улица пахла сыростью, холодом и пробирающей до костей неизвестностью. Коннор не сводил взгляда со спины Мари, её ссутулившихся плеч, которые она обхватила руками, и чувствовал кожей её безмолвный гнев. Тишина убивала, дробила на куски. Он хотел, чтобы всё это скорее закончилось. Чтобы она сказала хоть что-нибудь.

— Мари…

— Кто ты такой?! — отчаянно вскрикнула она, резко обернувшись и вперив в него блуждающий, беспокойный взгляд.

— Я…

— Я спросила, кто ты такой?! — Мари сделала в сторону Коннора пару стремительных шагов; её рот задрожал, а лицо сделалось ещё бледнее, почти безжизненным и восковым. — Или вернее будет спросить, что ты такое?

Прицельный выстрел. Точно в сердце. Она прекрасно знала, что делает. Знала, как причинить ему боль.

— Мне нечем оправдаться, я виноват и заслужил твою…

— Ну, давай же, солги! Солги, солги, солги мне ещё раз, кусок дерьма! Солги! Ведь это так просто, ведь это ничего для тебя не стоит! Солги мне, чёрт подери! — Она упёрлась кулачками ему в грудь, повесив голову, и всхлипнула, оборвав дыхание. — Десять лет, — произнесла измождённо, чуть слышно, — десять лет… Какой же ты ублюдок…

— Умоляю, прости!.. — Он осторожно накрыл ладонями её кулаки, заведомо понимая, что любое его слово будет жалким и ничего не значащим. Такое нельзя искупить словами. Не исправить за одну ночь. Если вообще можно исправить.

— Ты ведь знал… Знал, как я отношусь к этим… к этому… к таким, как…

К кому? К таким, как… он? Это похоже на один из детских кошмаров, на болезненный бред, на гнусную выдумку. Закричать бы и тотчас проснуться — осознать, что всё случившееся глупый сон. Коннор осторожно притянул её к себе в надежде утешить и обнять, но Мари будто током ударило:

— Не прикасайся ко мне! — жалобно взвыла Мари, оттолкнув его.

Не слова ― пощёчина. Перед глазами вспыхивали сотни объятий и поцелуев, тысячи прикосновений, бессчётное множество ласковых взглядов. Все они были его. И этот вечер должен был принадлежать ему ― последний рубеж близости. Но в одно крохотное мгновение не осталось ничего, кроме оглушающего, невыносимого, горького, чужого и отчаянного «не прикасайся».

«Не прикасайся ко мне!» ― ветер яростно трепал на деревьях мокрую листву. «Не прикасайся ко мне!» ― сливалось со стуком зашедшегося от боли сердца, оседало холодом на коже. Не прикасайся ко мне! Не прикасайся ко мне!..

Комментарий к Часть XV

* Петабайт¹ — единица измерения количества информации, равная 10¹⁵ (квадриллион) байт. Следует после терабайта.

* «Матрица»² — культовый научно-фантастический боевик братьев Вачовски 1999 г. выпуска.

Пост к главе: https://vk.com/wall-24123540_3603

Группа автора: https://vk.com/public24123540

========== Часть XVI ==========

Мари не позволила ему идти с ней рядом, не позволила объясниться ― ушла в сырую тёмную даль, не желая ничего, кроме забвения и одиночества. Казалось, что если его голос прозвучит ещё хоть минуту, она умрёт. «Синтетический мир, наполненный синтетическими людьми, ― словно в бреду повторяла Мари, с отторжением и ужасом озираясь по сторонам. Но не было родных рук, за которые можно ухватиться и почувствовать себя в безопасности. Ведь они тоже были синтетическими. К горлу подкатила тошнота. ― Чем были мои чувства? Что я любила? Неужели это всё фальшивка, пустышка? Боже, не хочу ничего знать! Не хочу ничего понимать! Лучше бы эта дорога увела меня на край Вселенной, и я растворилась в пустоте. Вот бы меня не стало, вот бы меня не стало!.. Совсем-совсем…» ― и с неба хлынул беспощадный ливень, обещавший стереть её из этого мира.

Пошарила в перекинутой через плечо сумочке, ища сигареты. Ключи, мобильник, фантики, картхолдер, бумажные платки… Проклятье! Грёбаные сигареты исчезли. Мокрые блузка и шорты противно облепили кожу. Мимо прошла парочка влюблённых ― парень и девушка-андроид. Мари брезгливо отшатнулась, едва сдерживая вновь подступившие рыдания. «Зачем ему было привязывать меня к себе? Зачем целовать, обещать сегодняшнюю ночь? Какой для него в этом смысл? Неужели все эти трогательные и пылкие мгновения лишь имитация? Сраная игра в одни ворота, где я, дурёха, не вижу очевидных вещей из-за того, как мне глаза застлали чувства к машине! К доброй, милой и безотказной эмуляции лучшего друга. И ведь сидела вся такая, хвост распушив, с деловым видом доказывая, как ненавижу андроидов и что никогда не смогу ничего почувствовать к кому-либо из них. Так глупо, так слепо верила, что уж я-то точно смогу отличить живую душу от набора модулей. Идиотка! Получила за всё!» ― слёзы обжигали щёки, доводили до исступления. И как назло чёртовых сигарет не найти.

«Было ли между нами хоть что-то настоящее?»

К четырём часам ночи, спустя километры бесцельного шатания по городу, наконец свернула в круглосуточный магазин за пачкой отравляющего успокоительного. Нервно прикурила на выходе и побрела неведомо куда, в равнодушные объятия своего нелепого Детройта. От сырости треснула подошва одной из балеток. Мари без раздумий сняла развалившуюся обувь и выкинула в ближайший мусорный бак. Курила на автобусной остановке, шмыгая носом и хлюпая в луже голыми пальцами.

«— Ну, а если бы я вдруг оказался андроидом? Тогда бы твоё отношение тоже не изменилось?

— Ты не андроид.

— Нет, просто представь. Предположи, что могла этого не замечать, а я и не говорил».

Растерянно свела брови, по-детски выставив вперёд нижнюю губу, и не заметила, как с тлеющей сигареты отвалился снежной крошкой пепел. Ей было всего двенадцать, но она хорошо запомнила тот разговор. Теперь все слова, что он произнёс, предстали в совершенно новом свете. Столь ясном, столь понятном ― какая же она глупая маленькая девочка, не сумевшая распознать в них чёткий намёк. Мари вспоминала множество бесед, скользящие внутри них недомолвки, ложь и хотела уничтожить Коннора за подлый расчёт.

Мари подумала обо всём. Но только не о том, что ему могло быть больно.

Вернулась домой к семи утра, разбитая, измученная, с исцарапанными щиколотками и в мятой одежде. Роджер только приехал с дежурства и лениво завтракал в обеденной. Он не ожидал увидеть с утра пораньше дочь да ещё и в таком виде.

― Детка, а ты чего не спишь? ― изумился мистер Эванс. Он редко так обращался к ней в детстве, но с годами им начинала овладевать стариковская сентиментальность.

― Ты всё знал, ― чуть осипшим голосом произнесла Мари. ― Знал и ничего не рассказывал… Ты, как и он, лгал. Собственному ребёнку… ― Измождённо прикрыла ладонями лицо.

― М-мари, что случилось? ― Роджер уронил ложку в суп.

― Плевать ты хотел на мои чувства! Я для тебя всегда лишь ребёнок ― несамостоятельный и глупый. Машина убила маму, но ты решил поддержать спектакль того, кого я считала другом.

― Ты знаешь? ― Роджер встал из-за стола и подошёл к дочери. На его лице замерла нелепая маска раскаяния: ― Я никогда не хотел обидеть тебя. Лишь защитить… Понимаю, я дерьмовый отец. И коп из меня такой себе, если уж на то пошло, ― грустно и честно произнёс он. ― Я ничего не достиг, не смог дать тебе той же любви, что и Бетти. Я и жене своей не могу дать то, что она заслуживает. Кругом виноват. — Он провёл рукой по первой залысине на голове. — Однажды я дал ему слово. Ну, Коннору твоему: он умолял меня держать язык за зубами. И всех в участке. До безумия боялся тебя потерять, кажется…

― Да плевать мне, чего он боялся! ― без крупицы сострадания выпалила Мари. ― Он бессовестно врал мне столько лет, а ты его покрывал! Вы единодушно в две морды с ним решили, что я не заслуживаю правды. Пошли вы оба! Ненавижу! ― выплюнула она и убежала наверх, громко хлопнув дверью спальни.

Коннор дал Мари сутки, чтобы она могла справиться с первым гневом и разобраться в себе. Но ждать дольше не стал, боясь, что лишнее время только позволит ей додумать за него правду и обидеться на собственную интерпретацию его поступков. Взглянуть ей в глаза было страшно и стыдно, но он просто обязан сделать это — вновь встретиться лицом к лицу с её отчуждённостью.

Заехал к Эвансам перед началом рабочего дня. Утро было душным, но пасмурным и окутанным туманом ― зловещим, хранящим в себе смятение и мысли о дурном. Наконец впереди показалась знакомая старая вишня, а на противоположной стороне — стены дорогого сердцу дома. Пересёк улицу и шустро направился к крыльцу. На полпути замедлил шаг, увидев на веранде Мари, курящую, сидя на балюстраде. В памяти не переставая раздавался праздничный гул, звучала музыка, под которую они танцевали здесь в разгар неуёмного ливня, позабыв обо всём на свете.

― Я, кажется, ясно выразилась, что не хочу тебя видеть, ― тяжёлым и безразличным голосом отрапортовала Мари, не обернувшись и выпуская одно за другим горькое облако дыма.

― Ты имеешь право злиться на меня, ― осторожно приблизился, ― и ненавидеть. Но умоляю, позволь мне самому рассказать, что я делал и чувствовал. Не кому-либо, кто будет демонизировать мои поступки и намерения.

― Так ты у нас, выходит, жертва? ― Она обратила к нему насмешливый взгляд. ― Вот же бедный! Не позволили вовремя подсластить пилюлю, ― протянула с издёвкой, и уголок её губы презрительно дёрнулся. Мари качнула ногой, и с неё слетела тапка. ― Да твою ж мать…

― Я не собирался снимать с себя груз вины. Но ты должна знать правду…

― Надо же, как вовремя! ― перебила она его, всплеснув руками. ― Не хочу ничего слышать. Убирайся отсюда! ― Она слезла с балюстрады и потушила об неё окурок. ― Не хочу слышать ни единого сахарного оправдания. Убери свою пластмассовую задницу с моей веранды и больше никогда сюда не приходи. Зарегистрируй это где-нибудь в самой доступной ячейке своей грёбаной памяти! ― Мари подошла вплотную и ткнула ему в грудь указательным пальцем: ― Меня тошнит от того, как ты пользовался моей доверчивостью, как заставил всех вокруг участвовать в своей дебильной клоунаде, но хуже этого ― что ты посмел мне в самую душу залезть своими механическими ручонками, чтобы в итоге я чувствовала себя по уши в дерьме, когда узнала бы, что меня с тобой ничего не ждёт и вообще ничего нормального и быть не могло… Да и что у нас вообще было? Ничего настоящего ― моя глупость и твои бесконечные вычисления.

― Я больше не… я… — Он пытливо вглядывался в её искажённое злостью лицо. — Значит, ты видишь это именно так? ― растерянно спросил Коннор, ощутив холод и опустошение.

Мари умолкла, застанная врасплох его вопросом. Она ждала, что он будет обороняться, дабы защитить то, что пришёл ей доказать. Коннор лишь по привычке протянул руку, чтобы дотронуться до её запястья, но остановил себя и поник головой. Мари сделалось невыносимо больно.

— Уходи, — вымученно прошептала она, боясь поддаться охватившему её состраданию.

Он не спорил: не собирался больше мучить её своим присутствием. Сошёл с крыльца и двинулся прочь, обласканный её прощальным взглядом. Но спустя несколько шагов вдруг остановился и обернулся:

— Ты права, это было вычислением. Самым красивым хаосом цифр в моей жизни.

Он больше не искал с ней встреч, надеясь, что однажды Мари не выдержит и сама придёт за ответами: такова была её любознательная натура. Но Коннор не собирался умирать с разлукой. Он научился терпению и просто жил дальше.

С приходом августа подал рапорт на повышение и с волнением ждал, что будет. Коннору не хотелось думать о предстоящей публичности, о том, что чужие люди будут лезть в его жизнь с кучей вопросов, треть из которых очевидно будет неудобной. Как он и предполагал пару лет назад, ему необходимо было пройти комиссию по признанию его человеком. В сущности, нужно было как минимум утвердиться в том, что теперь он лишён преимуществ машины, а также предоставить медицинские справки и документы о работе Майкла Грейса. Хэнк всеми силами добивался закрытого заседания. Ему хотелось, чтобы Коннор сам решил, когда следует придать огласке его невероятную трансформацию.

Ожидание рождало ворох размышлений одинокими тёмными ночами. Когда сон не шёл, Коннор погружался в воспоминания о давних переживаниях и печалях, о том, как лихо менялось его представление о собственной сущности. Он думал о причинах и следствии, о том, чего можно было избежать, о непроизнесённых словах, что были важны. Груз вины подталкивал его к совершенно новым умозаключениям, неожиданным открытиям о себе самом.

В один из тёплых августовских вечеров к нему заглянул Майкл.

— Я к тебе с бухлом. — Грейс вытянул вверх руку, стоя на пороге, и тряхнул бутылкой.

— Бурбон?

— Он самый.

— Тогда я вдвойне рад тебя видеть. — Коннор устало улыбнулся, приглашая гостя внутрь.

— Хэнк сказал нам с батей, что ты расклеился.

— Чепуха. Он вечно преувеличивает.

— Зато ты мастер преуменьшать значение своих загонов!

— Да, и это второе клоунское достижение в моей жизни после «лжеца».

Прошёл в гостиную и сел на пол рядом со спящим Сумо, принявшись поглаживать псу бока. Майкл направился в кухню за стаканами, где за рабочим планшетом сидел Андерсон, недовольно вздыхая.

— Налей мне тоже, а то… — Хэнк призадумался, поглядев на Коннора. — Хотя знаешь, нет. Не надо лучше.

— Если что, ты знаешь, где нас найти.

Майкл и вернулся в гостиную, сев рядом с другом. Он заметил, как Коннор несколько нервически обводил пальцем линию брови, пока не скользнул по правому виску.

— О чём ты сейчас думаешь?

— О том, кто я такой. Кем притворялся и кем хотел быть.

— Раз начал эти пространные речи, значит, решил что-то сделать с собой. Я уже выучил. Давай, вещай.

— Хочу вернуть диод.

— Пока что звучит как-то туповато. — Майк озадаченно почесал подбородок. — Не вижу смысла.

— Перед последней операцией мы договорились оставить участок моей оригинальной кожи на виске… Кажется, я уже тогда знал, что однажды попрошу тебя об этом.

― Я решительно не понимаю, нахрена тебе это? Мы столько сил потратили, чтобы сделать тебя человеком… Да и, насколько я помню, ты ненавидел то, чем был. И кругляшка была первым, от чего ты избавился. ― Майкл глотнул из стакана и почесал за ушком Сумо.

― Было ошибкой отказаться от себя. ― Коннор задумчиво поглядел в окно, словно увидел в нём сменяющие друг друга картинки минувших лет. ― Я вдруг понял, что это было частью того, что определяло меня: я был «рождён» машиной и имел ряд особенностей, которые сформировали мою личность. Они подарили мне зачатки жизни, о которой я мечтал. Да, в конечном счёте моя суть как робота не подходила мне для счастья и обязана была отмереть. Но я не должен забывать, кто я есть на самом деле. Потому что отрицание не принесло мне ничего, кроме боли и чувства вины. ― После нескольких секунд молчания повернулся и посмотрел Майклу в лицо: ― И я хочу свой диод обратно. Чтобы никогда больше не забывать.

― Доходчиво. ― Опустив уголки губ, Грейс важно кивнул.

― Мой мозг на сорок пять процентов состоит из неорганики, и эта его часть действует как навороченный компьютер: так пусть тогда диод, как и прежде, отражает его работу.

― Ты понимаешь, что единственной функцией этой хреновины теперь останется только регистрация эмоциональных перепадов? Стресса, страха или, скажем, разоблачение твоего вранья …

― Раньше так и было.

― Нет, было не так! ― Майкл взмахнул руками. ― У машины куда больше контроля над чувствами, а вот постоянное отражение твоих эмоций ― человеческого хаоса ― только жизнь тебе попортит. Эмоции ― это сокровенно. Так и должно быть.

― Хочешь меня отговорить? ― с пониманием поинтересовался Коннор.

― А у меня получится? ― Майк шутливо взглянул исподлобья.

― Нет.

― Другого ответа и не ждал. Так и быть, я верну эту хреновину на место, но мне придётся опять вскрывать твою черепушку.

― Я уже привык. Мог помереть кучу раз, но я всё ещё здесь.

― И я сделаю диод низкочувствительным к эмоциональным скачкам. Будет регистрировать только сильные. Довольно тонкая работа, придётся поковыряться, но если это действительно важно для тебя, я помогу. У меня нет права бросать своё творение барахтаться на середине озера без спасательного жилета. ― Он чокнулся о стакан друга.

Хэнк с любопытством поглядывал в сторону гостиной, молчаливо подслушивая и не вмешиваясь в разговор. Страх за жизнь Коннора уже давно стал неотъемлемой частью существования, но он понимал, что должен принимать выбор дорогого ему человека. Каким бы ни был страшным этот выбор.

― И мне нужно сделать кое-какой спецзаказ у «Киберлайф», ― с хитрецой добавил Коннор, допив остатки бурбона.

― Что ты, мать твою, опять удумал?

― Зря так волнуешься. Ничего особенного, всё очень прозаично.

― Уж я надеюсь.

***

Дни стали пустыми и угрюмыми, наполненными неуёмной тревогой и нескончаемыми размышлениями. Мари никуда не ходила, не хотела общаться с друзьями: целыми днями отмокала в ванной или до вечера валялась в постели, глядя в потолок. Она не раз ловила себя на мысли, что даже отъезд в Канаду не действовал на неё подобным образом, не выбивал желание двигаться дальше. Мари забивала дни переосмыслением мгновений прошлого через призму выведанной тайны: сначала это подстёгивало её злость, но со временем её всё более волновали конкретные причины поступков Коннора. Роберт без конца посылал ей дивные букеты, сорванные в саду у его дома, и прикладывал к ним длинные письма со словами поддержки. Даже вознамерился навестить «несчастную племяшку», но Мари закрылась у себя в комнате и никого не пускала, целый день глядя в окно с громко включенной музыкой. Поначалу она читала письма дяди, когда её обида и ярость были на пределе, но со временем эти строки стали ей противны. Её чувства к случившемуся потихоньку менялись. Хотелось поговорить. Хотелось найти подтверждение новым выводам. Просто поделиться печалью. Приближался сентябрь, а вместе с ним и начало учёбы в университете, что теперь не радовало Мари, а казалось грузом.

Когда душевные терзания стали невыносимыми, она позвонила Кристине. После ссоры с Коннором Мари несколько раз вела долгие беседы с подругой: невзирая на то, что они совершенно по-разному относились к роли андроидов в обществе, ей не хотелось слышать в телефонной трубке никого другого. И сейчас ей было необходимо увидеться, вновь услышать слова несогласия ― ледяной душ благоразумия, как Крис это и умела.

― Ты с ним виделась после того вечера?

Они сидели на постели в пижамах и слушали любимые песни школьной поры. Кристина заплетала мелкие косички на голове Мари, лежащей у неё на коленях.

― Он заходил один раз. Где-то через день вроде… Хотел поговорить, но я его прогнала. Ничего не могла с собой сделать. Это было неправильно, но не знаю, стоило ли его слушать. Мне становилось тошно при одной только мысли, что все эти решения оправдаться ― сухой просчёт, эффективная модель поведения, в которой нет никаких настоящих чувств.

― Как будто в этом что-то шибко дерьмовое. ― Крис покачала головой, выпучив глаза. ― Люди на эмоциях столько дряни иногда делают, а ты его полощешь за то, что он трепетно к твоим чувствам относится. Вот же козлина, да? ― Насмешливо хмыкнула.

― Знала, что ты его защищать станешь.

― Я, к слову, не оправдываю того, что он сделал, но, блин, это ведь несправедливо, что ты не позволила ему объясниться. Он был уязвим и всё равно пришёл к тебе. Ты не обязана была его тотчас прощать ― хотя бы просто выслушать. А так у тебя голова забита целыми днями невесть чем, жить нормально не можешь, потому что тебе нужны ответы, но упрямство не позволило взять их.

― У него было целых десять лет, чтобы объясниться. Но он предпочёл из меня дуру делать.

― Ладно. ― Она закончила с волосами Мари и деловито уселась по-турецки. ― Давай начистоту: будь я на месте твоего Коннора, да тысячу раз сама подумала бы, прежде чем тебе признаться. Ты же чёртов ураган! Такая упёртая, как папаня твой, вообще ведь глухая становишься к другим, когда дело доходит до споров о твоих убеждениях. И Коннор это тоже знает. Да он это получше меня знает! И понимал, как непредсказуемо ты можешь отреагировать на его слова. Может, он хотел сказать, да ты не слушала, или времени не нашлось подходящего.

Кристина заметила перемену на лице подруги. Мари приложила кулачок к груди и отрывисто задышала.

― Он ведь хотел сказать… Вправду хотел. Много раз. ― Мари сосредоточенно нахмурилась. ― Не прямо, конечно, нет, но… Ведь все наши споры об андроидах были для него ничем иным, как возможностью защитить себя. Может, даже подготовить меня к удобному моменту… Знаешь, он даже как-то оговорился и сказал о девиантах «мы», ― грустная усмешка. ― Я мелкая была и не придала этому никакого значения.

― Ты, кстати, хоть раз подумала, что в этой ситуации не одной тебе больно? О его чувствах? Или ты свою любовь тоже тотчас отменила, когда обо всём узнала?

Мурашки пронеслись по всему телу, внутрь будто вбился клин, мысли пришли в движения. Из динамика ноутбука Кристины продолжали литься светлые песенки юности, возвращая в настоящее затёртые обрывки былого. Мари боялась спросить себя с той самой ночи, но этот вопрос был важнее других. Впилась ногтями в колено и крепко зажмурилась, пытаясь быть предельно честной перед собой.

― Не отменила, — произнесла уверенно и твёрдо она. — Но у меня теперь в голове всё так перепуталось. Я то виню его, то ненавижу себя за бахвальство и пустословие. Вся моя жизнь кажется подделкой, и я постоянно думаю о том, сколько настоящего было между нами.

― Хорошо. Я зайду с другой стороны. Тебе ведь нравятся Алая Ведьма и Вижн? Так вот, вы ― это Ванда и Вижн! ― Кристина задорно развела руками. ― Вижн ― андроид и очень подходит Ванде, потому что дополняет и держит в балансе природу непредсказуемых способностей своей возлюбленной. И когда я вспоминаю тебя и мужиков, что тебя окружают, начиная с отца и заканчивая дурными любовничками, то понимаю, что вижу такую же динамику. Ты всегда убеждала себя и мир, что тебе нужен «настоящий человек», что никогда не замутишь с андроидом, но вся шутка в том, что единственный, кого ты любила, блин, машина! У тебя в жизни и так кавардак, а Коннор был отдушиной и тишиной среди всей этой суеты. Может, ты и не хочешь видеть, но он подходит тебе именно потому, что он тот, кто он есть.

― Я об этом как-то не задумывалась. Да и не стала бы без тебя. Слишком страшно и рискованно. Физически мы очень разные. И даже если, допустим, просто допустим, у нас что-то получится, я психану уже в тот момент, когда начну стареть и увядать, а он по-прежнему будет так же молод и хорош. Ещё и будет говорить, что всё равно меня любит и всякое такое… У меня же крыша съедет!

― Но ты допускаешь эту мысль? Тогда тебе следует решить вот что, и это, пожалуй, определяет всё: что тебя расстроило больше ― его ложь или то, что он андроид? Потому что если второе ― вопрос закрыт и мы можем больше не продолжать этот разговор, но вот если первое…

― Ложь. Ложь растоптала меня сильнее.

― Ну, вот, с этим уже можно работать.

― Хотя спроси ты меня ещё пару недель назад, я бы не смогла ответить. Слишком остро тогда обиду чувствовала. И я всё ещё злюсь, но это уже другая злость. ― Мари поднялась с кровати, открыла окно и закурила, глядя на багряный догорающий закат. ― Ты права насчёт меня, Крис. Я обо всём сразу, не только о чём-то конкретном. ― Сжала в кулаке ткань той самой чёрной футболки с Вижном и Алой Ведьмой. ― На самом деле, я очень скучаю по нему, ― прогнусавила она через заложенный нос и тихонько всхлипнула. ― Во мне столько ненависти к себе. И ведь понимаю, что злюсь на себя даже больше, чем на него. ― Нервически стала потирать большим пальцем подбородок. ― Наверное, я должна узнать, как мне поступить дальше. Должна почувствовать это. Должна решить, смогу ли я закрыть глаза на то, кто мы с ним. Вспомню ли, что важнее то, кто мы рядом друг с другом…

― Звучит вполне разумно. Но ты о чём-то конкретном сейчас?

― Хочу переспать с ним, ― прямо и открыто заявила Мари и вновь обратила взгляд к Кристине. ― Очень. Плевать, что он там почувствует или не почувствует. Я почувствую. И пойму, сможем ли мы быть вместе. Возможно, ему даже будет эмоционально приятно… Это тоже хорошо. Мне бы хотелось, чтоб ему хоть какое-нибудь удовольствие доставил этот процесс.

― Не ожидала, что ты начнёшь так радикально, но в общем-то и тянуть нет смысла. Тебе либо будет комфортно, либо нет. Оттуда уже можно начать дальнейшие размышления о вашем совместном будущем. ― Крис облегчённо выдохнула и принялась заплетать свою роскошную молочно-русую копну волос. ― С парнем-роботом зато удобно: не надо думать о контрацепции! ― И услышав смех подруги, сама залилась громким девчачьим хохотом.

В эту ночь Мари впервые за долгое время смогла спокойно уснуть. В её холодный рассудок не вторгался рой испепеляющих вопросов, не жалил ум разрушающим волнением. Ей снился электронный мир, полный бегущих нулей и единиц. Под электронным небом пузырились электронные лужи, эмуляции прохожих спешили по своим электронным делам. Снился электронный дом, изрисованный микросхемами одиночества, и электронное сердце, наполненное электронной печалью.

Это был недолгий телефонный разговор. Мари уловила в шуме динамика, как Коннора удивил её спокойный тон, которым она пригласила его «прийти поговорить». Она тактично умолчала, чем собиралась завершить этот вечер, потому как важнее задуманного для неё было выслушать его. Но, несмотря на показную холодность, Мари нервничала, как школьница перед первым свиданием, и долго просидела перед зеркалом, излишне аккуратно нанося алую помаду. Перемерив все платья в шкафу, расстроилась из-за того, как нарочито и неестественно будет выглядеть в любом из них. В итоге облачилась в любимые джинсовые шорты да белую футболку на голое тело и на том успокоилась.

Роджер с Клариссой улетели на неделю в Грецию, где собиралисьпровести вместе отпуск и наладить отношения. Мари обрадовалась, что отец и мачеха наконец-то стали предпринимать обратные шаги друг к другу. Пустующий дом остался в её распоряжении, и она собиралась использовать это время с умом.

Вечер всё никак не хотел наступать, и ленивые сумерки медленно укладывали пасмурную темень. Внезапно на улицу обрушился свирепый ливень, зашумев по крышам и подоконникам. Удары капель казались бесконечными, заунывными, отмеряли по крупицам часы.

Протяжный звонок в дверь. Бегом спустилась по лестнице на первый этаж, контрольно посмотрела в зеркало, оправила волосы и оглядела, аккуратно ли нанесена помада, откашлялась и отворила, впустив внутрь тёплый ветер и густой запах едва начавшей увядать зелени. Она не была готова к тому, что увидела. Мари думала об этом неделями, но не представляла, каково увидеть в реальности.

На лице, умытом дождём, покоились раскаяние и смирение, из-под слипшихся от влаги ресниц грустно смотрели всё те же карие глаза, в линии тонких губ спрятался призрак печальной полуулыбки. А на правом виске — сердце Мари отмерило барабанную дробь — она увидела яркий кружок голубого света. Он горел в унисон с люминесцентной вставкой на рукаве серого идеально скроенного и почти насквозь промокшего пиджака. Коннор протянул ей маленький пышный букет сиреневых цветов, благоухающих мокрой свежестью. Мари молча приняла его, не отводя взгляда от голубого треугольника на его груди, а под ним заметила белую нашивку: «Сделано в Детройте». Ей стало дурно, страдание больно сдавило раскалённой лапой горло. Её Коннор — и «сделан». Сделан. Как кукла, как вещь. Отвратительно.

— Что это… такое? — чуть дыша спросила она сокровенным шёпотом.

— Это? — Оглядел себя с ног до головы. — Это я. Без лжи и недомолвок. — Он сделал короткий уверенный шаг в её сторону. — Ты спросила меня в тот вечер, что я такое… Я отвечу на твои вопросы. На какие захочешь. Но, думаю, сперва будет целесообразно познакомиться, милая Мари. — В его печальной улыбке промелькнула очаровательная задоринка. — Моё имя Коннор, — сделал дежурный кивок, — я андроид из «Киберлайф», модель RK800, серийный номер 313 248 317-51, введён в эксплуатацию 14 августа 2038-го года и впервые опробован в реальных условиях 15 августа в деле о девиантах.

Губы Мари разомкнулись от неловкости и удивления, она нахмурилась, взглянув на вручённый ей букет, а затем снова на Коннора: «Влюблённый робот, — пронеслось в её голове, и память возродила из обломков воспоминаний несколько штрихов, вдавленных в клочок бумаги, которые она подарила ему на пороге своего шестнадцатилетия. ― Интересно, хранит ли он ещё тот рисунок?» Положила цветы на коридорную тумбу, решительно шагнула ему навстречу и ласково вложила в ладонь Коннора свою. Её левая рука трепетно потянулась к его правому виску. Разогнув пальцы, Мари с нежностью дотронулась до диода, и ровный голубой свет вдруг замерцал, став практически белым, и окрасился в переливчатый жёлтый. Коннор сомкнул в блаженстве веки, крепче сжал ладонь Мари и с дрожью выдохнул. Непривычно открытый, уязвимый: крохотный светящийся надзиратель всегда готов его выдать. С потрохами.

— Скажи мне, как это вообще ощущается? — Скользнула пальцами по его щеке, обвела линию подбородка. — Как ты это делишь на приятно и неприятно? В чём измеряется нежность для тебя? В нулях и единицах? В гигагерцах? — Мари растерянно усмехнулась.

— В данный момент в том же, в чём и для тебя — в ответной реакции мозга на раздражение нервных окончаний и выбросе гормонов в кровь.

— В смысле? Я не понимаю…

— Я давно хотел всё тебе рассказать. Но так долго лгал, что ложь вошла в привычку, и я постоянно откладывал честность на потом из-за страха… Ты поймёшь, когда обо всём узнаешь. — Он погладил большим пальцем её запястье. — Это будет долгая исповедь.

— Я затем и позвала тебя — чтобы слушать.

— Тогда заблаговременно замечу, что в коем-то веке ты растеряла всю свою чуткость и внимательность, потому что иначе тебя уже посетили бы догадки.

— Последние недели три у меня как-то не задались, знаешь ли.

— Могу себе представить. — Коннор улыбнулся с сочувствием.

Его блуждающий взгляд очертил её всю с головы до пят и задержался на проступающих под тканью футболки очертаниях груди. Страх и желание провалились в низ живота, его ладонь стала влажной, пальцы крепче сжались вокруг кисти Мари. «Не веди себя, как безмозглое похотливое животное. Она пригласила тебя для разговора, болван», — пытался быть благоразумным.

— Цветы! — отвлёк он себя, как голодного пса костью. — Поставь цветы в воду.

— Ой!.. Конечно, сейчас. — Она с неохотой отпустила его руку, взяла букет и направилась в кухню.

Сделал длинный успокаивающий выдох и последовал за ней. Мари выбрала самую красивую вазу и рачительно расставляла в ней цветы, попеременно ныряя носом в гущу лепестков, чтобы вдохнуть аромат, и вдруг вспомнила роковой вечер у Роберта — то самое мгновение, когда Коннор с детским любопытством потянулся через стол к букету гортензий. «Не мог же он так искусно разыгрывать этот спектакль? Зачем роботу нюхать цветы? Это, наверное, как-то связано с той странной фразой, что он бросил мне сейчас в коридоре. И ведь Коннор прав, говоря о том, что я стала рассеянной: он кажется другим, его тело изменилось, даже манера речи теперь проще и раскованней. Но ведь машины не меняются! Я уже ничего не понимаю…»

Коннор по-хозяйски открывал настенные шкафчики, ища стакан для выпивки, и этот уютно привычный вид вселил в Мари прежнее чувство спокойствия. Словно ничего не поменялось, словно она не слышала из уст дяди горькую правду.

— Скажи, что ты ищешь?

— Да я найду, не суетись. — Он достал с полки тумблер, но Мари ласково перехватила его пальцы и забрала стакан.

— Пожалуйста, позволь я? — Взглянула светло и открыто. — Хочу позаботиться о тебе. Можно?

Молчаливо передал ей инициативу и прислонился к столешнице, наблюдая за ловкими и шустрыми движениями Мари. Скованно глотнул воздуха, поёжился, затем одним размашистым жестом стянул с шеи галстук и бросил на табурет.

— Я на досуге поискала репортажи 2038-го года, — разбавила тишину Мари. — Видела тот случай с девочкой на крыше… Даже вспомнила, что тогда не досмотрела его в новостях, потому что мама погнала меня готовиться ко сну. — Мотнула головой. — Трансляцию протестов в центре тоже снимали с вертолёта, но теперь я легко узнала тебя там, даже по зыбким очертаниям в снегах. По походке, повороту головы…

— Ты чувствовала злость, глядя на меня во главе с освобождёнными андроидами? — бесстрашно спросил он.

— Да, чувствовала. — Она протянула ему наполненный стакан. — Но со временем злость потеснило любопытство.

— В этом вся ты. — Коннор пригубил бурбон и ощутил на себе пронизывающий взгляд. Издал тихий смешок и улыбнулся ей: — Мне прямо до жути интересно, что у тебя сейчас в голове творится! Наверное, со стороны я выгляжу так, словно использую в качестве «топлива» бухло вместо тириума. Но вообще-то в данном случае это топливо подходит разве что для храбрости.

— Поясни.

— Начну с конца, чтобы было понятнее: я больше не машина. Уже давно — с твоего отъезда в Канаду. Но трансформацию начал ещё до этого.

Она глядела на него не моргая и не могла подобрать слов, чтобы описать глубину своего изумления.

— Как? Как такое вообще возможно? Мой мозг скоро расплавится к чертям! — Она схватилась за голову и зажмурилась. — Несколько дней назад у меня мир с ног на голову перевернулся, когда я узнала, что ты робот, а теперь, оказывается, ты робот, ставший… Так кем же ты стал? — Сощурилась, пристально глядя на него. — Я с трудом могу представить, как из неживого можно сотворить жизнь, и не знаю, корректно ли будет назвать тебя человеком.

— Если хочешь корректности, называй биороботом. По крайней мере, Майк так решил, я понятия не имею, как себя называть!

— Майк? Майк Грейс? Это он тебе помог?

— Да. Я целиком и полностью результат нашей с ним совместной работы. Самому мне в какой-то момент стало безразлично, как я буду называться. Важно вовсе не это. — Коннор оттолкнулся от столешницы и вплотную подошёл к Мари, затем ласково накрыл ладонями её руки, поднёс к щеке и с наслаждением прикрыл веки. — Твоя кожа мягкая. Тёплая. Настоящая. Не могу передать своего восторга ни одним из существующих слов… И я был готов пожертвовать всем, чтобы это почувствовать хоть раз. Даже если бы пришлось безвозвратно отключиться.

Одинокая слеза проложила мокрую дорожку по лицу Мари. В его прикосновении, в разомлевших движениях, в едва уловимой дрожи она ощутила то, что Коннор не произнёс. Рассказ о мучительной изнанке возможной смерти, которая была с ним не один день. Даже не один месяц.

— Так почему же ты молчал? — хриплым шёпотом спросила она. — Ты ведь знал, как я отношусь к тебе. Я бы не смогла вечно избегать наших встреч, мы слишком долго были друзьями.

— Да, я хорошо знал мою Мари, — мягко произнёс он, не открывая глаз, и печально улыбнулся. — Знал, что потеряю тебя, как только расскажу, кто я такой. — Поцеловал в костяшки и отнял её руки от своего лица. — Видишь ли, родная, ты ничуть не облегчала мне задачу… — Он сел на высокий табурет.

«Родная», — Мари до краёв переполнила согревающая радость, граничащая с эйфорией. Великолепное в своей отдаче и такое парадоксально собственническое слово, в котором нет насилия и плена. «Родная» — часть чьей-то души и жизни. Не та, «без которой не могу», а та, «с которой хочу всего».

— Я был безвольным куском пластмассы, и у меня никогда не было ничего своего. Можешь себе представить, как же было страшно лишиться того, что я обрёл?.. Ты ведь, мелкая обезьяна, выбрала меня, нарекла своим ангелом. Понимаешь, ты меня сразу сделала «своим»! — Коннор лучисто засмеялся. — Ты бы от меня так просто не отстала. К слову, об этом на странность приятно думать… — с удовольствием заметил он. — Поначалу моя ложь была всего лишь ширмой, которая оберегала милую девчушку от боли. Я не думал, что ты останешься в моей жизни. Но шли недели, месяцы, твой горластый смех и задорный голосок над участком не смолкали, заставляя мою искусственную тушку пребывать в извечно радостном волнении и ожидании. Я как будто подсел!.. И в тот момент, когда ты впервые принесла мне кофе, я понял, что больше ни за что не хочу с тобой расставаться.

Мари не перебивала его, внимая каждому слову. Ей становилось всё тяжелее слушать, и она устало села на табурет с противоположной стороны разделочного стола.

— В бессчётном количестве книг, что я прочёл или пробил в интернете, — он приложил указательный палец к диоду — визуализировал для Мари, что делал это прямо в своей голове, — настоящая любовь вытаскивала из темноты, облегчала страдания, позволяла воспарить над суетой. И я был в ужасе, когда осознал, что моя любовь после ласки и теплоты безжалостно топчется по мне, медленно уничтожает и заставляет чувствовать вину. А потом снова полна нежности. Чтобы ещё раз убить и воскресить. Замкнутый круг. В котором мой самый дорогой человечек восклицал: «Тогда и наплевать мне на этих чёртовых андроидов! Имитация души, но не душа. Это ведь всё равно, что спать с вибратором в человеческий рост!»

Ярко жестикулируя, подражал её юным пламенным речам, и голубой кружок на виске окрасился жёлтым с красным мерцанием. Мари сделалось жутко, стыдно, больно, страшно: «Прошу, не говори, что запомнил каждое моё грубое слово…» — молилась она в мыслях, не чувствуя, как из глаз безостановочно катились слёзы.

— А потом моя драгоценная обезьянка сворачивалась мягким клубочком и льнула. Льнула без конца. Дескать, я-то не такой, не одна из этих мерзких человеческих подделок… Знаешь, никто до нашего первого совместного Рождества не говорил мне «я люблю тебя». Никогда. Да ещё и с такой поистине божественной лёгкостью! Как будто просто сделала вдох. Как я мог признаться, что ты любишь то, что ненавидишь?

Мари не глядя схватила пачку сигарет, прикурила подрагивающими пальцами и сделала глубокую затяжку. Нервно застучав ногтями по столу, уставилась перед собой в одну точку.

— Каждый раз, как хотел открыться, неизбежно запрыгивал на эмоциональные качели. Но я машина. И самым эффективным методом было делать свою ложь всё более изощрённой. Это сейчас я могу пойти книжку почитать, побегать в парке или нажраться, в конце концов. Но машина зациклена на тех, кого любит, потому что ей не нужно развиваться, и я сам себя загонял в угол идеей стать достойным твоей любви. Пока мне не выпал шанс исправить «позорные андроидские недостатки». Благодаря Майклу это стало возможным, он настоящий гений! И ещё прекрасный друг. Мы тогда с тобой отдалились, пока я проходил начальную адаптацию, у тебя появился первый парень… Я не строил иллюзий и был готов умереть. К этому, в общем, всё и шло. — Он нервно пригладил бровь и налил себе вторую порцию выпивки. — Было глупо рассчитывать, что моё предприятие окончится нашими отношениями. Но ты снова влетела мне в сердце и в голову, как ураган! А я должен был молчать, чтобы не погубить тебя, если вдруг меня не станет. — Коннор осушил стакан одним глотком. — Вот что со мной было, милая Мари…

От слёз фисташковая радужка её глаз казалась ещё зеленее, похожей на мокрую траву, исхлёстанную льющим за окном дождём. Мари вмяла недокурённую сигарету в пепельницу, давясь рыданиями.

― Я брошу, ― растерянно поглядев на него, пролепетала она, ― я ведь обещала, что брошу…

― Конечно, я помню, ― участливо отозвался он.

― Прости, ― шепнула она и прикрыла ладонью рот. Поднялась и ушла наверх, не зная, как объяснить, что с ней происходит.

Мари было страшно взглянуть на него. Детские светлые воспоминания окрасились горечью. Несмотря на то, что её обида не утихла, она больше не могла винить его одного в случившемся. Рыдания обжигали лёгкие, голова стала тяжёлой, кожа нестерпимо горячей. «Я никогда не могла вообразить себе, что машине может быть настолько больно. Что она вообще способна испытывать боль… Он всем рискнул, чтобы её унять. Чтобы я не считала его ничтожеством. Роберт прав: я жестокий ребёнок! Глупый и слепой к страданиям чужой души». Змеящиеся по оконному стеклу капли понемногу отвлекали Мари от мрачных самоистязаний, тишина приводила мысли в порядок. Она решила, что Коннор ушёл, потрясённый её реакцией: «Он всегда излишне тактичен. Насколько в его силах, старается не тревожить меня». Стоило ей подумать об этом, как за спиной скрипнула дверь и раздались знакомые шаги.

― Ты не ушёл? ― удивлённо промямлила Мари, наблюдая, как Коннор садится в кресло рядом с окном, у которого она стояла.

― А должен был?

― Нет, нет! ― Размашисто утёрла последние слёзы. ― Я вовсе не хотела, чтобы ты уходил. Извини. Просто это очень тяжело… Мне нужно было немного переварить услышанное в одиночестве.

― Я понимаю. Сам с трудом верю, что рассказал тебе всё это. Но мне как никогда легко на сердце теперь. Особенно сейчас, когда ты добавила, что не хочешь, чтобы я уходил.

― Я себя чувствую какой-то пятидесятилетней. ― Она усмехнулась без улыбки. ― Словно впервые увидела, что мир не чёрно-белый, и это легло на плечи непомерным грузом. Всё, во что я верила, на поверку просто дерьмовый детский бред. Раздутое самомнение ребёнка, ничего не знающего о жизни…

― Знаешь, как бы я ни мучился из-за твоего «раздутого самомнения», ― сделал пальцами кавычки, ― я люблю тебя за всё, что в тебе есть. Без запредельного счастья и боли, что я испытал с тобой, никогда бы не решился сделать с собой подобное. Но теперь я нечто большее и не собираюсь ныть о том, как несправедливо со мной обошлась судьба. Я сам виноват, что мы говорим об этом в таких обстоятельствах.

Коннор повертел шеей в тесноте воротника рубашки и расстегнул верхнюю пуговицу. Мари подумалось, что этот костюм сидит на нём как хомут, давит и душит.

― В конце концов, ты не была началом и единственной причиной, из-за которой я пошёл на перемены. Но, безусловно, если бы мы не встретились, у меня бы и мысли не закралось, я бы просто не осмелился.

Мари отошла от окна и села на край своей постели.

― Расскажи мне о себе. Как бы бредово это ни звучало из уст лучшего друга. ― Она вновь улыбалась ему. ― Ты не мог себе позволить делиться со мной впечатлениями о мире по-настоящему. Ты ведь совсем не тот, кем я тебя считала. И мне интересно узнать… Как девиант видит мир? ― С любопытством склонила голову на плечо.

― Как цифровую коробку с бесконечно перестраивающимися стенами. Это если очень грубо. Вот, например, у людей очень забавное зрение: тут цветастое пятно, там загогулина, а здесь вообще показалось, что таракан по ноге пробежал, но на самом деле это всего лишь тени так движутся.

Коннор смеялся, непривычно ярко жестикулируя в такт своему рассказу, и Мари ловила себя на мысли, что андроидом он никогда так не делал.

― Машина же просто знает вещи. Я знал, что входит в состав запахов, предметов, знал, что ко мне прикасаются и просто знал, что повышается или понижается температура. Но ты говорила мне: «День пах, как мамина мятная жвачка, ― или: ― трава мягкая и кустистая, как твои брови», ― и я начинал понимать, что, несмотря на то, что я знаю всё и обо всём, мне недоступно кое-что необыкновенное, важное и удивительное. ― Он сложил руки в замок и наклонился вперёд, инстинктивно желая быть ближе. ― Хотя, должен признать, памяти мне маловато! У меня раньше перед уходом в спящий режим, ― Мари всё не переставала думать, как странно слышать, что он оперирует подобными выражениями о себе, ― был ритуал: я любил включать записи самых лучших моментов в моей жизни. Я не видел снов, у меня были другие картинки. Мне нравилось замедлять видео, рассматривать в подробностях детали, эмоции. А сейчас всё это недостоверные блики и отзвуки. Наполовину ложь.

― Людям приятнее называть это индивидуальным чувственным опытом. Важна ведь не только картинка, даже не столько картинка, сколько комплекс ощущений.

― Согласен. Мне нравится помнить запахи и тактильные ощущения.

«Как же люблю! Даже сильнее, чем прежде. Теперь я знаю его настоящего, знаю, как он в действительности воспринимает мир. Я наконец-то люблю его, а не только то, что я о нём думаю», ― и расстояние между ними сделалось нестерпимым и уродливым.

Мари легко и невесомо поднялась с кровати, чтобы убить разделявшую их пропасть. Осторожно опустила руки на плечи Коннора, заново пробуя долгожданную близость, и упёрлась согнутой коленкой в его колено. Голубое свечение пришло в движение и плавно перетекло в золотое, когда Мари прильнула к своему ангелу, прижав его голову к груди. Дождь за окном всё не унимался, настукивал по подоконнику, отмеряя удары учащённых сердцебиений. Тишина обволакивала, усмиряла боль и рождала радость. Обезьяньи лапки сплелись крепче, и Коннор почувствовал, как из-под рёбер до самых пяток по нему пронёсся ток ― щекочущий и колючий настолько, что даже показался приятным. Его пальцы впились в ткань белой футболки на девичьей талии и медленно двинулись вверх, обнажив небольшую красивую грудь. Он задрожал, охваченный огнём: это было лучше всех взятых вместе снов и фантазий. Сделал глубокий трепетный вдох и припал губами к оголённой коже. Тихий стон пронзил безмолвие комнаты. Мари вдруг отстранилась и пристально взглянула Коннору в глаза: ей так хотелось вобрать в себя эту долгожданную минуту и осознать, что это его лицо ― весь он, не ещё одна нелепая ошибка. Обхватила его пальцы и прижала к своей груди, склонилась обратно и принялась крепко целовать в исступлении.

Невозможно. Сладко и прекрасно. Его тело стало безвольным и в то же время стремилось овладеть. Мари чувствовала крайнюю степень нетерпения в Конноре, когда его прикосновения становились грубее, и ему приходилось усмирять свой пыл, чтобы не навредить ей. Это льстило, но как же хотелось, чтобы он наконец-то себя отпустил. Хотя бы сейчас.

С присущим ей командирским запалом, потянула его за собой на постель и громко всхлипнула, когда с блаженством ощутила на себе вес мужского тела. Коннор без разбора льнул то к её шее, то к груди, то к плечам, отрываясь лишь тогда, когда Мари удавалось перехватить инициативу, чтобы снять с него одежду. С жаром голодного путника он стремился упасть в то, о чём не знал. Тепло растекалось по венам, в голове не осталось мыслей, а напряжение сковало низ живота и начало бесконтрольно расти. И как только рука Мари ласково обхватила его член, напряжение в Конноре разорвалось и окутало каждую клетку тела. Приглушённо простонав в её волосы, он кончил.

― Дьявол!.. Прости, ― виновато процедил Коннор, чувствуя, как его начинало захлёстывать стыдом.

― Простить? За что? ― Мари усмехнулась без злобы.

― За то, что я облажался.

― Всё в порядке. ― Она с нежностью провела по взмокшим каштановым волосам и поцеловала в надежде утешить. ― Зато теперь точно никаких сомнений не осталось, что ты больше не машина: уж она бы так не «облажалась». ― Мари светло рассмеялась, и Коннор не мог не поддаться этому весёлому очарованию.

― Точно всё хорошо?

― Да. Предельно.

― Дай мне несколько минуточек.

― Пообниматься голыми тоже приятно, ― ободряюще заметила Мари, сгорая от желания, но пытаясь сохранить ясность ума. Дабы успокоить себя, принялась обводить пальцем его диод. Они долго молчали, слушая дождь и редкий шорох автомобильных колёс. ― Это, наверное, с ума сводит, да? Что всё вдруг так телесно стало, а не просто хороводит в фантазиях.

― Я об этом и мечтать не мог. Даже когда мы договорились заняться сексом: этот момент просто приближался, но как будто никогда не должен был наступить. А теперь я вдруг голый в твоей постели и ни черта не понимаю, что происходит…

― Я вообще-то хотела, чтобы тебе было настолько хорошо. Чтобы ты себя не сдерживал, — добавила она серьёзно.

― Ладно, хватит болтать! ― оживился он и навис над ней, плутовато улыбаясь.

Его ладонь мягко легла меж её ног, осторожно раскрывая и поглаживая увлажнившуюся кожу, отчего Мари нетерпеливо выгнулась. Прикосновение постепенно становилось ритмичнее и быстрее: не торопился, не напирал. Будучи когда-то машиной, Коннор прекрасно понимал, как устроено и откликается человеческое тело. Тихо постанывая, Мари прижала его руку крепче и стиснула зубы. Он весь отдавался ей, отдавался ласке, которую дарил, и она с благодарностью отдавала столько же в ответ. Ей больше не хотелось медлить, и Мари двинулась навстречу, принимая его в себя с нежностью и опьяняющим задором. Она никого так не хотела, как его. Над их сплетёнными телами оберегающе сомкнулась ночная тьма, и сквозь неё пролетели выстрелы багрово-голубого неонового света ― давнего жильца этой спальни.

Обоим было мало и хотелось всё быстрее. Всё отчаяннее. Глубже и сильнее. Да что угодно! Лишь бы только ближе. Лишь бы быть откровенными и уязвимыми. Они могли себе это позволить рядом друг с другом без тени страха и сомнений. Когда Коннор прислонился к спинке кровати и Мари забралась на него сверху, она закричала его по имени. Наконец-то она могла. Могла звать его, и из пустоты ей не ответил бы чужой голос. Красный неоновый луч рассёк лицо Коннора и слился с мерцающим на его виске кружком, точно так же пламенеющим багряным светом.

Комментарий к Часть XVI

Вбрасываю и убегаю! :D

Пост к главе: https://vk.com/wall-24123540_3604

Группа автора: https://vk.com/public24123540

Чудесная иллюстрация от беты: https://vk.com/wall-97391212_901

========== Часть XVII ==========

Солнечный свет плясал на подрагивающих ресницах, перебирал отливающие медью пряди, струился сквозь кружево штор. Он разбудил Коннора, и тот нехотя поднялся с подушек, принявшись оглядываться по сторонам. Умиротворение и счастье. Комната была пуста, но пустота не вселяла чувства одиночества — лишь покой и предвкушение. Из окна пряно пахло последождевой свежестью минувшей ночи, небо было ясным и чуть окутанным розоватой облачной дымкой. Взглянув в противоположный угол спальни, Коннор заметил, что его одежда была аккуратно сложена на кресле. Вспомнил, как во тьме сбрасывал её куда попало, и картинки произошедшего захлестнули его упоительной дрожью. Выбрался из постели, прошёлся до кресла, чтобы взять оставленное там же большое махровое полотенце, и увидел своё отражение в зеркале. Он долго вглядывался в собственные черты, контуры тела, подбирая в уме десятки слов, и остановился на единственном ― «любовник». Коннор ни разу так не думал о себе. Он был напарником, другом, сыном, детективом, эффективной машиной. И никогда чьим-то возлюбленным, кем-то, кого желают.

Приняв душ и одевшись, спустился вниз, на ходу взъерошивая ещё немного влажные волосы. В гостиной никого не было, и Коннор бесшумно дошёл до кухни. Это место выглядело иначе, чем вчера, стряхнуло с себя произнесённые вслух печали и сомнения. Мари стояла у раковины, пристально смотря в узкое кухонное окошко, на торжественно распростёртые объятия утреннего солнца, и с радостным вздохом обняла себя за плечи, едва слышно шепча: «Как хорошо! Боже, до чего же хорошо…» ― склонила набок голову и стала легонько покачиваться на месте. Коннор ощутил укол стыда за то, что отобрал у неё момент, в который никому не положено было вторгаться, но ничего не мог сделать с приятным гаденьким чувством собственного триумфа: «Она говорит о нашей ночи. Она счастлива, что мы были близки. Что с ней был я…» ― и его сердце зашлось неуёмным ритмом. Мари почувствовала чужое присутствие и испуганно обернулась, придав своему лицу нарочитую отстранённость:

― Привет! ― буркнула она, приглаживая одной рукой спутанные кончики прядей. ― Ты уже оделся? ― Мари вдруг подумалось, что этот вопрос прозвучал нелепо и как будто с сожалением. Её щёки вспыхнули. ― В смысле, ты одет. Боже… ― Смущённо прикрыла ладошкой глаза. ― Я имела в виду, что ты уже уходишь. ― Она повела рукой в его сторону.

Коннор пытался не засмеяться, и на его губах заиграла хитроватая улыбка.

― Как ни прискорбно, я одет, да. ― Он оправил ворот пиджака. ― Собирался на службу, но потом немного поразмышлял, позвонил Хэнку и взял отгул. Три отгула. За время моей работы их накопилось достаточно, пока я месяцами пахал без выходных. ― В несколько шагов очутился подле Мари, заключив в ладони её лицо, и принялся покрывать его короткими поцелуями. ― Поэтому, насколько долго захочешь, я твой. Всё что угодно. ― И склонился к её губам.

― Погоди минуточку! ― Она притормозила его натиск, упёршись пальцами в ткань рубашки на животе. ― Не хочу сбивать градус твоей эйфории, но должна сказать, что, несмотря на то, что я поняла причины совершённых тобой поступков и готова принять со всем андроидским багажом, не уверена, что готова простить тебя, ― она говорила твёрдо и пыталась унять трепет в теле, чтобы Коннор правильно услышал её. ― Пока не готова. Я всё ещё злюсь, и мне нужно время, чтобы многое обдумать…

― Ну, раз злишься вот так, тогда можем вообще не мириться! ― Он засмеялся и нетерпеливо сгрёб её в охапку, прильнув к горячей шее.

― Коннор, чёрт побери! ― на выдохе промямлила Мари, осознавая, как неестественно и лживо она звучит. Её бросало в жар от его непривычной игривой настойчивости, от ещё не успевших набить оскомину поцелуев. ― Я говорю серьёзно. ― Жалкая попытка реабилитироваться: она не сопротивлялась, лишь обняла его в ответ одной рукой.

― Как же ты там говорила?.. Точно! «Андроиды ― исполнительные болванчики»: что ж, мисс Эванс, я к вашим услугам. Как прикажете, так и приласкаю вас.

«Что за дурацкая игра? Откуда в нём это вообще? Раньше не замечала за ним столько беззаботной самоиронии… И пусть мне хочется, чтобы он остался, ему следует уехать. Нам нужно подумать обо всём в одиночку».

― Раз так, тебе лучше уйти. Дверь сам найдёшь, ― с фальшивой холодностью процедила Мари.

― Только если это действительно то, чего ты хочешь… ― остановившись, прямо ответил Коннор, и огонь в его глазах потускнел.

«Как я могу сказать, что не хочу нашей близости?» ― Мари замолчала, лихорадочно очерчивая взглядом его лицо. Обволакивающая тишина дома умоляла её сдаться, уверяя, что она впустую потратит время, если прогонит его. Одна за другой истлевали возможности настоять на своём. «Так надо» выло и изнывало в плену у тягучего и сладкого «Хочу так». Безвольные пальцы потянулись к пряжке на его ремне, лязгнули молнией и высвободили отвердевающую плоть, принявшись работать над ней с усердием и прилежностью. Коннор отрывисто и шумно задышал, легонько сдавив в блаженстве её плечи.

― Я соврала, RK800, ― произнесла она, лукаво облизнула губы и добавила смущённо и тихо: ― хочу, чтобы ты трахнул меня.

«Трахнул меня? Боже, я прямо так и сказала? Вот этим вот своим ртом?.. Дебильная игра! Небось, выгляжу и звучу как идиотка!» ― убеждала себя Мари, не веря, что её действительно начинало забавлять происходящее. Она вовсе забыла о подготовленной важной речи, почему им стоит побыть раздельно какое-то время, когда Коннор подхватил её на руки и отнёс на диван в гостиной, а затем, хорошенько приласкав, с жаром взял. Крепко обхватив ногами его торс, Мари всё ускоряла темп встречными движениями и умоляла дать ей ещё. Они кончили стремительно и громко, под сонную музыку пробуждающегося города, охваченные буйством солнечного света, ворвавшегося в окна.

Через четверть часа вместе завтракали в обеденной, перекидываясь неловкими взглядами и улыбками. Коннор лишь сейчас сконцентрировался на рубашке, что была на Мари ― та самая, в которой она уехала после первой ночи в его доме: ткань изрядно полиняла, на локтях нашиты заплатки, края воротника ободраны — она чудом «пережила» девять лет активной но́ски.

― Это было прекрасно. То, что сейчас случилось, ― осмелившись, произнесла Мари. ― Очень, очень, очень… — Она прикрыла веки, мысленно отдаваясь ушедшему мгновению. — Но после ты уйдёшь. Пожалуйста, позволь мне всё обдумать. Тебе вообще-то тоже не помешало бы.

― Ладно, скажу без глупых игр: я считаю, мы тратим время. Опять. Ты можешь думать о чём угодно, сколько угодно, и статус моей девушки тебе вовсе не помешает.

― Это иллюзия. Если уж я соберусь нормально строить отношения, то явно не стану начинать их с паузы. И потом, через неделю у меня начинается учёба. Я хочу сосредоточиться на новом этапе моей жизни и заодно подумать о нашем с тобой потенциальном будущем. Прошу, не торопи меня.

Её взгляд невольно переместился на его правый висок, где голубое свечение сменилось бликующим жёлтым. Коннор замолчал и сделался угрюмым.

― Не жалеешь, что вернул его? ― спросила вдруг Мари, приложив два пальца к собственному виску. ― Он делает тебя таким уязвимым. Чересчур открытым. Меня бы пугало это.

― Не жалею. Но я отвык от него, чувствую себя немного странно. Даже не из-за того, что он меня выдаёт, я ведь не вижу со стороны. Просто… Теперь они все пялятся. Люди. Я раньше не замечал. И пялятся не от непривычки: чувствуют во мне нечто чужеродное, искусственное и не доверяют. ― Он откинулся на спинку стула и сложил руки на груди. ― Возможно, мне только кажется или я преувеличиваю. Надеюсь, однажды это чувство пройдёт.

― А я? По-твоему, я тоже пялюсь? ― тревожно поинтересовалась она.

― Ты пялишься иначе. ― Уголка его рта коснулась мягкая улыбка. ― Я бы даже сказал, пялишься волнующе и трогательно. Пусть так. Мне нравится.

Мари сделалось тесно и неуютно в одиночестве. Она протянула через стол руки с совершенно несчастным видом брошенного ребёнка. Коннор подался вперёд и с наслаждением обхватил любимые пальчики. Когда взгляд Мари зацепился за светящийся треугольник на его пиджаке, она начала без остановки проговаривать про себя цифры серийного номера, намерившись выучить его наизусть.

― Неужели ты столько лет хранил этот костюм?

― Я и не хранил. У меня ж всего один шкаф с вещами, и ты его ещё мелкой перерыла вдоль и поперёк. ― Он рассмеялся. ― Этот на заказ сшит. К тому же в свой старый я теперь вряд ли бы влез.

― Один из подводных камней изменчивости тела.

― Да. В какой-то момент пришлось выкинуть почти все старые шмотки, кроме домашних.

Мари показалось, как наравне с видимой лёгкостью в нём начинала расти позабытая грусть. Вчера она почувствовала то же самое, но упустила возможность спросить под напором охвативших её эмоций.

― Скажи, горько ли было понимать, что тебя перекроят, как какое-то чудовище? Что от тебя самого не останется ничего, кроме памяти, а тело превратится в лоскуты и копии оригинальных частей. Должно быть, это невообразимо страшно…

Он ощутил хорошо знакомую старую боль, но не был готов, что Мари спросит его. Коннор несколько замялся, обращаясь к давним воспоминаниям. «Как будто могло получиться иначе? Это же моя Мари! Всегда чувствует, как переменчиво бьётся сердце её лживого ангела».

― Я часто думал об этом. О том, как много прикосновений пережило то тело, как много событий. Оно было неотъемлемой частью меня, вместе со всеми родинками и веснушками. Уж их я бы не хотел потерять! Но когда Майкл сделал первый образец нервных окончаний на моём лице, я понял, что получу гораздо больше, когда все мои родинки и веснушки заменятся на копии. И это были идеальные копии, между прочим. Так что горевал я недолго.

Мари встала из-за стола, прошлась до кухни за сигаретами и, вернувшись, села на колени к Коннору, затем придвинула к себе красную пепельницу Клариссы и расслабленно затянулась. Проворные пальцы нежно разделяли тёмные пряди, вытягивали и гладили их. Между затяжками Мари невесомо припадала губами к диоду, любовалась его переливчатым мерцанием.

— Сколько же тебе в действительности лет? Я помню, тебя ввели в эксплуатацию… господи, как бы это странно ни звучало, — она зажмурилась, мотнув головой, — в 2038-м году, но сколько биологических лет в твоём новом теле?

— Вот как раз совсем недавно отметили с Хэнком мои условные двадцать восемь.

Его ладонь стала плавно гладить её обнажённое бедро.

— Выходит, ты гораздо моложе, чем я привыкла считать.

— Чувствуешь себя из-за этого уверенней?

— Не знаю. Наверное. Лет в шестнадцать так и было бы, но в последнее время я не особенно переживала по этому поводу. — Мари вмяла окурок в дно пепельницы. — В пору своих шестнадцати я даже хотеть тебя стыдилась, — проговорила она с горечью. — Буквально душила в себе любой эротический порыв к тебе. Мне было страшно и неловко… Чёрт, знала бы я, как в конечном счёте мне это голову снесёт, стоит только позволить себе! — Запрокинула голову и завораживающе улыбнулась. — Но я всегда желала, чтобы ты был героем моих неказистых девичьих фантазий. Хотела тебя хотеть.

— Да в пору твоих шестнадцати мне и самому хотелось тебя хотеть! — Он издал добрую усмешку.

― Хочешь, расскажу смешную вещь о том времени? В 2047-м, утром после твоего дня рождения, когда мы тусовались вместе с Кристиной и снова спорили насчёт андроидов, я кое о чём подумала… Когда Крис попросила меня представить, на что способна рука машины. ― Она сделала глубокой вдох для храбрости. ― Я невольно представила твою руку, целиком из белого пластика. Что ты меня ублажаешь ею… Тогда эта фантазия казалась такой неприличной и стыдной, а сейчас она меня даже веселит!

Мари пылко вцепилась пальцами в его волосы на затылке и не удержалась от крепкого поцелуя.

― Вот всякий раз, ― улыбаясь, сбивчиво заговорил он, как только их губы разомкнулись, ― когда мы расстаёмся на некоторое время, я привыкаю, что люди уклоняются от искренних разговоров, не спешат чем-то делиться. А потом на меня лавиной спускается твоя шебутная предельная откровенность.

― Я выгляжу глупо? Знаю, девушкам положено быть загадочными и бла-бла-бла, но…

― Вообще-то я как раз имел в виду, что ни в коем случае не хочу, чтобы ты была другой. ― Он заботливо убрал ей за ухо прядь. ― Иначе не узнал бы парадоксальных интересностей, вроде этой. Кстати, звучит довольно воодушевляюще, что ты допускала обо мне такие мысли.

― Не обольщайся.

― Готов поспорить, через недельку-другую ты мне что-нибудь новое расскажешь в таком же ключе, но уже подробнее и пожёстче!

― Катись ты! Совсем обнаглел.

― Не уверен, что ты сильно против.

Мари деловито хмыкнула и кокетливо вздёрнула подбородок, не отрывая взгляда от лица Коннора.

― Да, не против.

Этой ночью он вновь остался с ней. Мари до самого вечера не напоминала о просьбе покинуть её дом, боясь, что он так и сделает. Здравый смысл не мог победить в ней неуёмного желания, радости единения и возможности говорить открыто, как никогда прежде. На следующий день Коннор тоже не ушёл. И ночью тоже. Они потеряли счёт времени, бегая от постели до душа и изредка до холодильника. Полы были залиты мокрыми следами, двери комнат и окна верхних этажей открыты нараспашку. Им было мало друг друга. И сколько бы оба ни твердили, что «вот сейчас сходим прогуляемся», им не хотелось ничего, кроме секса. Кроме поглощающей без остатка близости, которую они не могли себе позволить и которой вдруг сделалось бесконечно много. Бесконечно можно.

На четвёртую ночь Мари лежала без сил, разглядывая во мраке неоновый свет на потолке и кружащего в его потоке ночного мотылька с бархатистыми чёрными крылышками. Низ живота сводило от наслаждения, под кожей между ног нарастала пульсация, и Мари отзывчиво задвигала бёдрами в такт влажным движениям языка Коннора. Её шаловливый тихий смех распалял его, заставлял углубить ласки. Она изредка склоняла голову к плечу, чтобы полюбоваться тем, как её милый друг делает с ней это. Мари переполнил трепет, и она протянула к нему руки, переплела пальчики с его пальцами: «Это ты. Твои руки, в которых так безопасно. Твои губы, чей изгиб я знаю наизусть. И это твоя разгорячённая нежность, играющая новыми красками каждый миг, что я знаю тебя». Её тело содрогнулось под напором тёплой яркой разрядки, и неоновые брызги света перед глазами размыло и смешало воедино.

Переводя дыхание и сглатывая пересохшим горлом, Мари пыталась нащупать на прикроватной тумбе пачку сигарет и зажигалку. Коннор прилёг рядом на подушку и с удовлетворением глядел на неё. Жёлтое свечение на виске постепенно становилось голубым.

― Боже, да где долбаная зажигалка? ― выругалась Мари, раздосадованная тем, что её удовольствие портит невозможность сделать хоть одну затяжку. ― Знаешь, эта хреновина совершенно бесполезна, ― ткнула пальцем в диод, ― лучше бы в тебя был встроен прикуриватель, и то больше пользы было бы!

Коннор рассмеялся над её привычной и дорогой сердцу заполошностью.

― Ты грозишься бросить, так что в нём не так уж много смысла.

― Блин, и сигарета одна осталась… ― Мари потянулась и поцеловала его левую бровь. ― Я быстренько сбегаю до магазинчика на углу, иначе у меня никотиновое голодание начнётся, ― проворчала на саму себя. ― Тебе что-нибудь нужно?

― Нет. Мне ничего не нужно. Я лучше с тобой пойду, а то поздно.

― Да тут в двух шагах, я мигом, не волнуйся.

С трудом подняла с кровати своё разморённое тело. Поленившись достать из комода нижнее бельё, накинула первое попавшееся тонкое летнее платье и на трясущихся ногах поплелась наружу. Взглядом, полным обожания, Коннор провожал хрупкие, изящные очертания под струящейся тканью, выхваченные отсветами из окна. Красота, неделимо умещающая в себе порок и чистоту.

Лето билось в агонии, отдавая последний жар: не хотело пускать незаметно подкравшуюся осень. Мари стремглав влетела в почти пустой магазин и принялась искать то, что ей было нужно. Приметив у полок с чипсами двух зевающих студентов, нервически оттянула края подола, воображая, что, должно быть, каждый встречный видит её наготу под этим жалким куском ткани. Единственный терминал для самообслуживания завис, но, к счастью, рядом оказалась рабочая касса. Подойдя к ней, Мари обнаружила, что кассир, незаметно свесив голову, дремала.

— Прощу прощения, — осторожно позвала Мари девушку. Ответа не последовало. — Мне нужно…

— Тщ-щ, — обратился к ней высокий белокурый парень с бейджем администратора, приложив к губам указательный палец, — пойдёмте со мной, мисс.

Лишь когда молодой человек отошёл к соседней кассе и жестом пригласил её, она заметила на его правом виске диод.

— Вы простите за это. Тереза всегда ведёт себя как профессионал, но у неё так много переработок в этом месяце… Пусть отдохнёт. Это мне всё нипочём.

Извиняющаяся улыбка.

— Ничего, я понимаю. — Мари не сводила глаз с голубого кружка света, прикладывая смарт-браслет к терминалу оплаты. Из глубины воспоминаний на неё вдруг посмотрело обеспокоенное лицо девушки-андроида, что отчитала рассеянного водителя, который чуть не сбил её девятилетней.

— Спасибо за покупку! Доброй вам ночи, — с дежурной вежливостью проговорил молодой человек.

«Ночь сегодня и впрямь удивительно добрая, — размышляла Мари по дороге домой и ускоряла шаг. — Скорее бы вернуться!» — внутри чуть не сжималось от чувства пустоты, и она со смешком подумала, что многовато времени провела в постели. Влетев в родные стены, быстренько покурила на кухне, помыла руки и плеснула в лицо холодной водой, затем с жаждой глотнула из-под крана. Завтра Коннор уйдёт, и нельзя упустить ни минуты, что онимогут провести вдвоём. К тому же Мари пообещала себе, что это в последний раз: никакого секса всё то время, что она будет анализировать дальнейшие планы и заниматься учёбой. Это помешает объективному взгляду со стороны.

Вдохнула, смежила веки, позволяя чудесному мгновению окутать её. Выдохнула, распахнув глаза, взбежала наверх и разделась прямо на пороге своей комнаты. Юркнула в кровать и прижалась всем телом к Коннору, принявшись в забытьи целовать его лицо и шею: «Хочу, чтобы ты был во мне!.. — причитала, задыхаясь от счастья. — Пожалуйста! Пожалуйста…»

***

В пылу разрешения конфликта и нового витка близости с Мари Коннор совершенно позабыл о Роберте. Вне всякого сомнения, Роберт хотел быть позабытым, испариться с «места преступления»: его устраивало оставаться призраком в круговороте безумной пляски дней уже много лет. Пронзающий холод насмешливого паучьего взгляда сверкнул из глубин памяти во время разговора с Мари.

Это было второе утро их страстного марафона: говорили ни о чём и вновь о прошлом Коннора, которого Мари не знала. Особенный интерес в ней вызывало участие её друга в мирной революции.

― И Маркус вот так просто доверил тебе столь важное дело? ― Она вопросительно пожала плечами. ― Ты же охотник на девиантов, чёртов Рик Декард¹{?}[охотник на репликантов (сбежавших от эксплуатации андроидов), главный герой научно-фантастического фильма «Бегущий по лезвию» режиссёра Ридли Скотта, 1982 г. выпуска.]! Он о тебе почти ничего не знал. До смешного глупо.

― Мне сложно объяснить, но так работает девиация: ты, якобы, безоговорочно становишься на другую сторону.

― Настолько, что забываешь первостепенность сохранения человеческой жизни? ― Мари нахмурилась и закусила внутреннюю сторону щеки.

― Ты сейчас о чём-то конкретном?.. Обо мне?

― Прости, но я должна.

Отчуждённо, как показалось Коннору, отвернулась и посмотрела на стекающий по оконной раме луч.

― Ты говорил, что во время расследования не единожды сталкивался с жестокими дилеммами. И всегда избирал путь человечности. Говорил, что тебе повезло с Хэнком, который был рядом, чтобы одобрить твой выбор… ― Она призадумалась на пару секунд, поджав губы. ― Ответь мне, ― Мари вновь обратила к нему взгляд, полный боли и недоверия, ― почему, несмотря на это, ты без всякой жалости убивал людей за революцию, когда этого можно было избежать? На «Иерихоне». В башне «Киберлайф».

― Откуда ты знаешь? Я ведь… не рассказывал.

― Когда дядя Роб во время ужина обмолвился, что ты убивал людей, я пришла в ужас. И через несколько дней спросила, что он имел в виду. Роб присылал мне письма во время нашего с тобой расставания. Поначалу я их читала, но потом забросила… В общем, он писал, что у него есть знакомый в спецслужбах, который участвовал в революционных событиях: он рассказал дяде, что ты убил двух агентов в лифте башни, чтобы попасть на склад и пробудить андроидов.

― Вот как? Поразительно пронырливая старая сволочь…

― Да какое это имеет значение? ― Она жалобно нахмурилась. ― У тебя в голове был настолько крутой компьютер, что ты просчитывал маршруты, события, действия. Так почему просто не вырубил тех двух парней? Зачем убил их?

― А ты не спросила Роберта, зачем он полез раскапывать мои прошлые ошибки? ― Коннор воинственно прищурился. ― Он уже и так разрушил наши отношения, но ему оказалось важным уничтожить твоё доверие под корень.

― Неужели тебя волнует только это?

― Я опоздал с сожалениями лет на двенадцать. Если бы я мог повернуть время вспять, то поступил бы иначе, но всё уже случилось. И очень давно. ― Он тяжело выдохнул и поник головой. ― И да, сейчас меня действительно больше волнуют мотивы твоего скользкого дядюшки.

― Роберт противный и дотошный, ― пояснила Мари и скривила лицо. ― Он презирает андроидов и, наверное, просто хотел защитить меня. Мы родня, типа того.

― Может быть. И, может быть, не только поэтому…

Этот разговор не шёл у Коннора из головы, рождал подозрения и тревогу. Он не мог объяснить себе суть возникшего дискомфорта, но понимал, что должен удовлетворить любопытство, разоблачить того, кто отложил на потом его счастье.

Последний день августа выдался унылым и дождливым. Небо устлали сизые с проседью облака, промозглый ветер настырно забирался под расстёгнутое пальто. Хорошо, что такси приехало быстро. В дороге Коннор приглаживал бровь каждые три минуты и стучал носком по дну автомобиля, разглядывая плывущие навстречу деревья с выжженной за лето листвой. Внутри скреблось гадкое предчувствие западни, расставленных паучьих сетей.

Он не позволит почувствовать свой страх. Паук хитёр, но машина знает об этом.

Лишь на человека нельзя положиться с той же уверенностью.

Из-за зелёной пены каштанов и сирени вынырнул неуклюжий «склеп» Роберта Эванса. Коннор протёр запотевшее стекло и с презрением уставился на серые стены. Выбрался из такси у ворот и направился к дому по дорожке, усыпанной гравием. Дождь примял к земле наполовину увядшие цветы, и разноцветные огоньки жалко и стыдливо валялись на клумбах, забрызганные грязью. Он всё приближался к тяжёлой резной двери, и сердце вдруг взяло разбег, когда его память случайно выловила воспоминание о бегущей в его объятия четырнадцатилетней Мари с венком на голове.

Поднялся по ступеням, на мгновение замер, затем постучал дверным молотком. Тишина. Постучал громче, но в том же ритме: эмоции не имеют права взять его в заложники. В размеренном шуме улицы раздавались лишь тихие птичьи голоса да шелест листвы. И тут ворчливо скрипнула дверь, а на пороге показался хозяин дома в бархатном халате. Коннор силой удержал подступивший ребяческий хохот, вспомнив, как Мари высмеивала этот халат десятками различных шуток.

— Ну, надо же… — Роб запахнул халат и завязал пояс. — Мистер Андерсон. — Паучьи глаза хищно сверкнули в тумане тлеющей у него во рту вишнёвой сигары. — Вы меня несколько потревожили… Хах, но не сказал бы, что я удивлён вашему визиту. Входите.

Натянутая маска радушия. Сделал пригласительный жест рукой и посторонился. Лицо Коннора оставалось нарочито лишённым эмоций, когда он вошёл внутрь. Роберт с показной неучтивостью прошёлся до своего кабинета, оставив гостя, и принялся суетливо убирать в ящик антикварного стола увесистую тетрадь с тонкой атласной закладкой. В воздухе повис вязкий тошнотворный аромат лилий, вызывавший лёгкое головокружение. Коннор наблюдал за каждым движением хозяина дома с машинной внимательностью и сосредоточенностью. Затем бросил взгляд на столик из тёмного дерева у лестницы: рядом с музыкальным центром, у стопки со старыми дисками, сидела светловолосая кукла с алым ртом и спущенным до пояса платьем. В груди разлилось омерзение.

― Я бы предложил вам чаю, но, хах, сами понимаете… ― гогоча, сахарно лепетал из кабинета Роб. ― Нам ведь ни к чему это притворство, верно?

― Верно. Хотя множество современных модификаций позволяют андроидам хоть чаю выпить, хоть дорогущих блюд из пафосного французского ресторанчика съесть.

― Могу понять вашу грубость. ― Елейная усмешка. ― Вы же здесь поэтому?

Вернулся обратно к гостю. Роберт направил всё своё внимание на переливчатый голубой кружок света в виске Коннора.

― Решили оставить его? Как-то непрактично, не находите?

― Так уж вышло, что правда редко бывает удобной. Но я всегда хотел, чтобы она вышла наружу в подходящий момент.

― Так я вам помешал, значит? ― Роб подошёл к зеркалу, висящему над коридорной тумбой.

― Это мягко сказано.

Роберт вглядывался в знакомые наизусть черты собственного лица и пришёл в ужас: время не пощадило его привлекательности, породистой утончённости; за густыми прядями, посеребрёнными первой сединой, просвечивала лёгкая залысина, под глазами образовались мешки, кожу изрисовала сеточка морщин, щёки ввалились, губы побледнели. Как простить годы за такое издевательство? Он будет иссыхать и увядать в своём доме-саркофаге, пока последние силы не оставят его состарившееся тело. Испуганно выдохнул и отвернулся. Его гость с аристократическим спокойствием ждал продолжения разговора и молчаливо оглядывал убранство помещения. Роберт поймал себя на мысли, что против воли залюбовался Коннором. С ненавистью и восхищением рассматривал подтянутую фигуру, затерявшийся в медно-каштановых волосах хрусталь дождя, тени под мокрыми ресницами, плавную складку губ: «Это красивый профиль. Выточенный, изящный и вместе с тем поразительно полный силы. Какая несуразица ― я очарован роботом… Хотел бы я увидеть, как кислота разъедает искусственную кожу, оголяя пластик. Как его прекрасные черты осыпаются, искривляются, плавятся. Интересно, он орал бы от безысходности? Или ему было бы плевать? Машины не чувствуют боли. Зато могут почувствовать отчаяние».

― Знаете, мистер Эванс, я понимаю ваши благие намерения относительно Мари. Но вот чего я не понимаю, так это игры, которую вы пытались вести в тот вечер, ― честно произнёс Коннор. ― Очевидно, вас забавляло то жалкое положение, в котором я оказался. Вы хотели отомстить?

― Всего лишь хотел защитить любимого человека. Мою дорогую племянницу, ― его вежливость сочилась ядом и издёвкой.

― Вы всегда называете её любимой… Но едва ли сможете назвать хотя бы один фильм или книгу, что ей нравятся. Мне кажется, вы видите в ней миленькую куколку ― одну из тех, что вы столь горячо обожаете. Уж никак не живого человека со своими мечтами и стремлениями.

― А что же тогда в ней видите вы? ― повысил тон Роберт и сделал несколько грозных шагов навстречу. ― Природа андроидов весьма ограничена: ни плотских наслаждений, ни каких-либо других удовольствий разума, связанных с телом. Вряд ли робот способен воспринимать обворожительную Марию как женщину. Как объект страсти и вожделения.

Уголок губы Коннора дёрнулся в едва уловимой презрительной ухмылке.

― Вам прямо-таки сложно угодить. ― В спокойствии его черт мелькнул огонёк задора. ― Полагаю, лет десять назад в ваших глазах я был насильником маленьких девочек.

В ответ на это Роберт издал странный истерический смешок.

«Да мне плевать, кем ты был. Я всего-то боялся, что твои гадкие ручонки первыми дотянутся до моей любимой девочки. Это так тонизирует и веселит: ты стоишь прямо передо мной и понятия не имеешь, что я обладал телом Марии столько лет. Куску пластмассы не познать жара чресел, губительного желания, сводящего с ума… Она моя! Моя собственность. И ты никогда не узнаешь, каково это ― овладеть ею».

― Поймите меня правильно, мистер Андерсон, как бы вы ни утверждали, что я плохо знаю племянницу, я ни на секунду не забывал о её убеждениях. И был весьма огорчён тем, что выяснил от ваших коллег. Наверное, я и вправду был в ярости и хотел вас проучить. В каком-то смысле ваша многолетняя ложь ― это и есть непрерывный акт насилия, для меня такое просто неприемлемо. ― Роб с театральной сердобольностью приложил ладонь к груди. Отошёл к серванту, достал пузатую бутылку с увесистой стеклянной крышкой и налил себе коньяка.

― Вы всё равно не имели права вмешиваться в наши отношения. Ещё и так вероломно. Это вас не касается.

― Поверьте, я тоже поначалу так думал. ― Роберт потушил в блюдце сигару. ― Мари любит Коннора, Коннор любит Мари: казалось бы, что может пойти не так, правда? Вот только я понятия не имел, собирался ли Коннор прекращать свой спектакль. Поэтому решил взять ситуацию в собственные руки и не перестану думать, что был прав. ― Сделал большой глоток и с молодцеватым гортанным хрипом оскалился от удовольствия. ― В конце концов, вы и она ― это же просто абсурд. Машина и человек, ненавидящий машин. Вряд ли она скоро простит вас. Если вообще простит.

«Стариковское сердце не выдержало бы, узнай ты, сколько раз за те четыре ночи между нами случался абсурд!» ― пронеслось в мыслях Коннора, и на дне его расширенных зрачков Роберт вдруг увидел страстный блеск самодовольства.

― Я полон оптимизма и верю, что Мари сумеет простить меня. К тому же не собираюсь сидеть сложа руки и просто ждать.

― Хотите её прощения, чтобы подписать на пустую, бездетную, полную внутреннего дискомфорта и фальши совместную жизнь? Да вы никак подонок, мистер Андерсон! ― На лице Роберта ходили желваки, а рот исказила гадкая улыбка. ― Это так жестоко, что вы не можете её отпустить. Не готовы на жертвы ради её счастья.

― Вы ничего не знаете обо мне. И о том, на какие жертвы я готов пойти ради Мари.

«Твои кривляния ничего не значат. Обыкновенный клоун, возомнивший себя спасителем несчастной родственницы. В глубине души ты понимаешь всю ничтожность своего существования во мраке этого убого склепа», ― подумал Коннор и почувствовал острую потребность закончить эту скользкую беседу. Развернулся и направился к выходу.

― Уже уходите?

― Пожалуй, я выяснил то, за чем пришёл.

― Что ж, значит, до свидания? ― Роберт взялся обеими руками за пояс халата. Коннор лишь в эту секунду обратил внимание на серебряную брошь в форме паука, приколотую к бархатной ткани.

― Любопытная брошь, ― отметил с опаской Коннор, прищурившись.

― Эта-то? ― Роб обхватил пальцами украшение. ― Моя любимая. Она уже так давно со мной, даже и не помню, сколько точно.

«Ты меня в чём-то подозреваешь? Вот так потеха! У тебя ничего на меня нет. Ни единой улики. Бесполезный, никчёмный, тупой и бестолковый робот-детектив. Всё, на что ты способен ― приятно бередить мне нервы. Я всё заберу у тебя. И раскрою твою пластмассовую башку».

Комментарий к Часть XVII

* Рик Декард¹ — охотник на репликантов (сбежавших от эксплуатации андроидов), главный герой научно-фантастического фильма «Бегущий по лезвию» режиссёра Ридли Скотта, 1982 г. выпуска.

Пост к главе: https://vk.com/wall-24123540_3649

Группа автора: https://vk.com/public24123540

========== Часть XVIII ==========

«Моим мучениям когда-нибудь придёт конец? Возможно ли утолить столь невыносимый голод? Я знаю, что поможет мне избавиться от всего этого, но никак не наберусь смелости и бесстыдства… Мой орган так давно не вкушал женского тела, и боюсь, он может быть непослушным и вялым. Не хотелось бы так опозориться в страстном пылу. Но что если это всё отговорки? Вдруг за эти годы я настолько привык ждать и получать лишь половину, что целиком мне уже не нужно? Я заложник своих фантазий. Заложник самого её существования.

Мария…

Тобой попользовались несколько глупых мальчишек, а ты желаешь отдаться мерзкому куску пластика.

Ни одного НАСТОЯЩЕГО мужчины.

Он ведь здесь. Он всегда был рядом с тобой, а ты слишком высокомерна и бесчувственна, чтобы увидеть это. Чтобы принять истинную любовь и вожделение».

Перекинув атласную закладку в пасть исписанных страниц, нервно захлопнул дневник. Осушил до дна стопку коньяка, безуспешно запахнул бархатный халат на голом теле и вышел в гостиную. Остекленевшими, пьяными глазами обвёл расставленых на полках раздетых кукол, вставил один из старых дисков в музыкальный центр, закружил по комнате и впал в экстаз.

В своих бесплотных фантазиях Роберт был двадцатилетним студентом, бегущим весенним утром через перелесок навстречу восходящему солнцу. Полный надежд, полный мечтаний, полный блестящих идей и высоких стремлений. Такой красивый. Такой юный. Чистый. Добрый.

Разве он когда-то был таким? Или это всё обман, и он вечность влачил существование мерзким похотливым стариком?

В его мечте тот красивый Не-Роберт встречал на своём пути Марию, умолял её стать его, и она с радостью соглашалась, даря ему в точности ту же улыбку, что остановила его в ночь, когда он узнал секрет её проклятого дружка.

Улыбку, предназначавшуюся не ему.

«Когда-нибудь она всё поймёт. В тот миг, когда все пустышки покинут её, я буду рядом. Её рыцарь. Её избавитель от страданий. Останемся лишь мы. В этом прекрасном доме, где есть всё. Плевать на чёртов мир. Только я и моя любимая девочка».

***

В первых числах сентября Коннор сделал попытку пробить «оборону» Мари, вознамерившейся взять чёртову паузу в отношениях: алеющая в сердце страсть воспаляла рассудок и лишала терпения. Понимал, что должен дать ей время, но не мог заглушить пронзившую каждую клетку тоску. Он встретил её утром, когда Мари направлялась в университет ― сонную и растрёпанную, с криво нанесённой помадой. Балансируя, как акробат, в одной руке она держала бумажный стаканчик кофе, другой пыталась застегнуть пуговицы пальто, но тщетно: две верхних всунула на петлю выше и окончательно запуталась в хитросплетениях тканей.

― Доброе утро, сонная обезьянка! ― крикнул идущий ей навстречу Коннор. ― Ну-ка, притормози, я помогу.

― Чего это ты раскомандовался с утра пораньше? ― проворчала Мари, сделав глоток кофе.

― С того, что твои обезьяньи лапки навели поистине обезьяний бардак. ― Ловкие пальцы Коннора проворно вдели пуговицы в нужные петли.

― Мне не нужна помощь, ― вяло огрызнулась, высматривая своё такси за его плечом.

― Ну, разумеется, нужна. ― Он ласково провёл большим пальцем под её нижней губой, убирая излишки помады. ― Ты плоховато распределяешь время, когда усердно учишься. Не успеваешь нормально отдохнуть.

С волнением взглянул на липкий багряный след и плавно растёр его меж подушечек пальцев, всё ещё чувствуя призрак мягкости её кожи.

― Мне нравится учёба, так что не страдаю. — Мари вывернула наружу смявшийся воротник блузки.

― Я всего-то сказал, что ты себя не бережёшь. Это вроде как заботой называют.

― Сама могу о себе позаботиться.

― Знаю. Но безумно соскучился и хотел…

― Не надо, — нежно произнесла, схватившись за рукав его пальто, и Коннор легонько припал лбом к её лбу.

Подъехало такси и распахнуло чёрно-жёлтые дверцы. Коннор сел в автомобиль следом за Мари, не спрашивая её дозволения. Он провоцировал её, дразнил, играл нечестно, грубо и был не в силах остановиться. Программа смогла бы контролировать столь разрушительную силу, но её заменили хаос и неподконтрольное «хочу».

— Тебе на работу не пора? — Она недоверчиво хмыкнула.

— Я успею.

— Интересно, на что ты рассчитывал? Что я наброшусь на тебя прямо здесь? — Мари смешливо изогнула брови.

— Как-то уж чересчур.

— Как и твоя выходка.

— Согласен, вышло нелепо. — Коннор виновато поник головой. — Просто меня доконало одиночество. Из числа близких людей тебя в моей жизни становится всё меньше. Всегда так глупо расстаёмся…

— Я понимаю. — Она отбросила свою холодность и накрыла ладонью его кисть. — Но хочу, чтобы ты доверился мне и немного подождал. Иначе разозлюсь, вместо того, чтобы думать о чём-то позитивном.

Такси остановилось недалеко от здания университета, и электронный услужливый голос поблагодарил за пользование услугами. Когда открылись автоматические двери, Коннор ощутил, как ускользает тепло тела Мари, и развернул её к себе, обвив руками тонкую талию. Несколько мгновений пытался запечатлеть в памяти её черты, чтобы сберечь их до исхода дня, сомкнул веки и с жаром приблизился к её губам, но уткнулся в прохладный металл кольца. Открыв глаза, увидел перед собой выставленный вперёд средний палец и дурашливую ухмылочку Мари.

— Удачи на работе! — Она чмокнула его в скулу и выпорхнула наружу.

Сероглазый рыжеволосый сентябрь поровну делился днями с дождём и солнцем. По остывшим улицам кружили разноцветные листопады, застилая землю дивным ковром. Сентябрь бесцеремонно заглядывал в окна, наблюдал, как ждут подступающих всё ближе холодов. Он приносил дурные и добрые вести, преждевременно сковывал сердце тоской по летнему зною.

Коннор с головой ушёл в работу: успешно пройдя комиссию по признанию его человеком и тест на повышение, он морально готовился к огласке. Через несколько дней состоится пресс-конференция, где ему придётся отвечать на вопросы журналистов, научных сотрудников и высокопоставленных лиц в отрасли робототехники. Он был растерян и подавлен, но притворялся, что его не волнует предстоящее событие. Загруженности новые переживания не убавляли: вместе с Гэвином Коннор расследовал серию убийств андроидов. Судя по уликам и оставленным посланиям, их совершил непримиримый противник предложенных в правительстве реформ, которые должны расширить права девиантов. Жаркие споры вокруг потенциальных изменений не смолкали с лета и влекли за собой множество неоднозначных последствий.

Шёл одиннадцатый час вечера, направлялись к месту преступления на машине Гэвина. Некоторое время оба вели молчаливую борьбу за музыку: Коннору в целом нравился музыкальный вкус напарника, но в этот раз Рид упорно пытался поставить альбом группы, которую Коннор терпеть не мог. В сторону закатывая глаза и беззвучно цокая, он то и дело переключал аудиодорожки, пока не получил по рукам.

― Моя тачка ― мои правила, ― возмутился Рид, метнув воинственный взгляд на пассажира.

― Только не когда ты ставишь это говно…

― «Рыцари чёрной смерти» ― вот что подлинное говнище!

― Посмотрим, как ты повторишь это Хэнку в лицо.

― Что, уже прикинул, как будешь сопли у папани на коленях пускать, утираясь слюнявчиком?

― И обязательно тыкну пальцем в негодяя, который мне куличики сломал.

Коннор проверил поступившее рабочее сообщение от Криса.

― Что там нового? ― Рид сделался серьёзным.

― Не так уж много: говорит, успели подтвердить, что почерк действительно принадлежит нашему несогласному бунтарю, но появились основания полагать, что это могла быть группа лиц, а не один человек, как было ранее.

― Или, как мы думали, что так было ранее. ― Гэвин подумал несколько секунд и поставил песню, которая нравилась Коннору. ― Ты, конечно, нашёл время вернуть свой диод, ― тугой смешок, ― по улицам, вон, маньяки андроидские ходят, а ты светишь этой хернёй.

― Если бы я боялся маньяков, сидел дома и на работу не ездил бы.

― Всё равно: выглядишь как дебил.

― Не выгляжу. Просто ты стыдишься меня теперь.

― Чего заладил?

― Я не обвиняю тебя, так, для справки. Просто сказал, что думаю.

― В жопу иди со своими думаньями. ― Гэвин фыркнул, поддав скорости.

― Но ты действительно потеплел лишь потому, что я стал уязвим. Стал таким, как ты. В обратной ситуации этого никогда не произошло бы… И я понимаю тебя.

― Нихрена ты не понимаешь насчёт меня.

― Возможно. ― Коннор дипломатично кивнул и приметил, как за окном косой ливень уже вовсю хлестал крыши простывших домов и ускоряющих шаг прохожих. ― Но вместе с тем, я думаю, что тебе просто было страшно оказаться ненужным. Особенно после всего, через что ты прошёл, когда пацаном решил поступить в академию. Тебя злило, что ты из кожи вон лез, чтобы показать себя, но в ответ мир пригрозил выкинуть живых людей за борт и заменить их роботами. Вдобавок тот, кем ты когда-то восхищался, вдруг оскотинился и обозлился на весь мир, стал проявлять непрофессионализм и наплевательство, а ему всё сходило с рук за прошлые заслуги ― тогда он стал тебе врагом наравне с машинами. Это я как раз понимаю.

И Коннор увидел, как свет фонарей выхватил из темноты лицо Гэвина, бессовестно выдав его слабость и мелькнувшую в уголках губ зыбкую грусть.

― М-да… Андерсон в своё время всем на вентилятор накинул, ― процедил нарочито сухо Гэвин.

Въехали в элитный квартал, пронизанный бирюзовыми и фиолетовыми лучами света да мерцанием табличек дорогих заведений. Одним из таких был секс-клуб «Шёлк», где произошло убийство.

― Такое чувство, что меня отшвырнуло на двенадцать лет назад, ― задумчиво изрёк Коннор, разглядывая аляпистую вывеску, ― только теперь жертва и убийца поменялись местами.

― Ты скупую слёзку ностальгии ещё пусти по воспоминанию, как припёрся в «Рай» со своим смердящим перегаром старым дурнем.

― Просто тот вечер запомнился мне по многим причинам.

― Которые я не хочу выяснять, ― забавно дёрнув бровями, отмахнулся Рид и накинул на голову торчащий из-под куртки капюшон толстовки. ― У нас куча работы и труп пластиковой девки, заляпанный голубой кровью. За дело, сержант! ― И вышел из авто.

«Сержант, ― до сих пор не веря, повторил Коннор. ― Теперь вместо Хэнка главный я… Как это всё странно».

Ливень никак не унимался, запускал мокрые ледяные ручища за шиворот, и Коннор поднял ворот пальто чуть не до скул, зябко поёжившись. Небо почернело и казалось немыслимо высоким. Завывающий ветер воспоминаний насвистывал мелодию далёких дней, что отныне чудились Коннору электронным зазеркальем — небывальщиной, в которой он себе не принадлежал. Вдохнул полной грудью промозглую сырость и двинулся вслед за напарником.

Когда-то обстановка в «Шёлке» мало чем отличалась от десятков подобных ему заведений: те же стеклянные витрины с полуобнажёнными телами и вереницы комнат для уединения. Теперь он скинул с себя «магазинный» налёт и больше напоминал будуар¹{?}[(фр. boudoir) комната, принадлежащая женщине: ванная, гардероб и/или спальня. Будуар можно считать аналогом кабинета для мужчины. В более поздние периоды будуары использовали для создания предметов искусства, посвящённых женщине. Именно спальни элитных куртизанок было принято называть будуарами.], средоточие архаичного гедонизма. Девушки-андроиды, предоставляющие секс-услуги, сидели на баро́чных креслах, обитых малиновым бархатом и украшенных сусальным золотом. Разодетые в откровенные наряды на сюжет любой фантазии, одни были зайчиками и лисичками, другие старшеклассницами, третьи госпожами или нимфами. За столом праздно болтали юноши, выряженные в греческих богов.

Карикатурный эротизм масок, что неизменно забавляет и позволяет спрятаться от себя. Приторная безвкусная пошлость, которая не выходит из моды.

Одним из любимых высказываний сотрудников здесь было: «До чего же всё-таки “Рай” скучное дерьмо! Разве можно настолько уныло продавать столь весёлое занятие как секс?» — оно же стало неофициальным агрессивным рекламным лозунгом клуба.

Несколько работников с сердобольными лицами стояли возле комнаты, где случилось убийство, прочие с равнодушием прогуливались взад-вперёд, страдая от безделья, или болтали небольшими группами. Три особенно трудолюбивые девицы облепили вошедших в главный зал полицейских: Гэвин с бесовской ухмылкой просил дам посторониться, Коннор же застыл столбом и недоверчиво косился на трущихся об него «лисичек». Его бросило в жар смущения, диод окрасился жёлтым. С момента трансформации никто, кроме Мари, не бывал рядом с ним обнажённым и готовым к сексу в такой непосредственной близости. По упругим изгибам тел струился мягкий тёмно-золотой и синий свет, бередил воображение, вселяя неловкость. Коннор воздел взгляд к потолку, набрал в лёгкие воздуха и с подобием невозмутимости двинулся за Ридом.

— Тупые пластиковые курицы! — раздался внезапно голос с балкона. — Он же один из нас, сдались ему ваши искусственные сиськи.

Обернувшись, Коннор заметил наверху длинноволосую брюнетку в пеньюаре, поправляющую подтяжку для чулка.

— Добрый вечер, — буркнул второпях и скрылся в комнате, где лежала убитая.

Управились лишь к четвёртому часу ночи. У Коннора и Гэвина заплетались языки после сотен заданных сотрудникам вопросов, оба валились с ног и мечтали скорее отправиться по домам. Хотя бы треклятый ливень закончился. Рид уехал к себе, и Коннор ждал такси в одиночестве, устремив взор на плывущий под куцыми облаками дирижабль, облитый бледным светом луны и кляксами голографической рекламы. Сунул закоченевшие руки в карманы и дотронулся носком ботинка до морщинистой поверхности лужи, взбаламутив воду.

— Знаете, сержант, так удивительно, что убийца выбрал Эшли.

Коннор узнал голос брюнетки с балкона: её опрашивал Гэвин, но этот выразительный тембр врезался в память без всяких шансов: «Всё в ней запрограммировано на обольщение, на беспрекословное желание поддаться соблазну обладать ею — её голос, фигура, её идеальное лицо. Совершенная игрушка для утех. Я знаю, как «Киберлайф» создают таких. По их задумке и я идеальный инструмент…»

— Чем удивительно? — Он потёр согретым кулаком замёрзший кончик носа. Его собеседница вопросительно прищурилась.

— Насколько мне известно, убийца выступает против возможного расширения прав андроидов. Большинство его жертв имели активную гражданскую позицию, участвуя в акциях, форумах и демонстрациях. Но Эшли не светилась нигде. Не ходила на митинги и открыто не высказывалась по данному вопросу.

— Эта деталь не вяжется с предыдущими случаями. Вы рассказали детективу Риду?

— В том-то и дело: я не подумала, что это важно, а потом вспомнила статьи о прошлых убийствах. Вот, решила сейчас вам сказать.

— Полезное замечание. Благодарю.

― Скажу больше, Эшли, напротив, относилась к своей природе несколько скептически, как и многие в «Шёлке». В основном из-за меня, конечно. — Она улыбнулась, обнажив белые ровные зубы. — Я у девочек вроде негласной старшей.

На расстоянии нескольких домов показалось такси. Коннор вновь окинул пристальным взглядом свою собеседницу: от высоких каблуков до белого жилета из искусственного меха. Она явно хотела рассказать ему нечто важное. Интересное. Хотела открыться. И он ничего не узнает, если уедет прямо сейчас.

— Вы сказали, андроиды в клубе скептически настроены насчёт собственной природы…

— Я имела в виду непринятие девиации.

Автомобиль остановился подле тротуара. Недолго поразмышляв, Коннор отменил поездку.

— Вам любопытно, сержант?

— Пока даже не вполне понял, что именно, но в общем да.

— Тогда можете проводить меня до дома. Это недалеко. — Она показала через плечо большим пальцем. — Расскажу всё, что хотите знать, можете не деликатничать.

— Ладно. — Он заинтригованно кивнул. — Пройдёмся.

Двинулись вверх по улице, провожаемые любопытными глазищами окон. Попутный ветер дул им в спину, равнодушно подталкивал вперёд.

— Я до сих пор не знаю вашего имени.

— Кэтрин.

— Никогда прежде не видел вашу модель, Кэтрин. Вы ведь не вариация Трейси.

— Я эксклюзивный заказ хозяина клуба. Таких больше нет, — с оттенком самодовольства добавила она, откинув с плеча вьющуюся прядь.

— Значит, вы, как и я, уникальны.

— Выходит, что так. Но вы бы должны были догадаться: машины для нужд полиции имеют более расширенный функционал опознавания объектов.

— Всё не так просто…

— Куда уж проще?

Изящным движением кисти звякнула кольцами браслета — ещё один бессознательный программный импульс соблазнения, который был неотделим от её существа.

— Что ж, вернёмся к тому, что вас заинтересовало до прибытия такси: несмотря на то, что я девиант, едва ли разделяю стремления моих собратьев к так называемой «свободе».

— Звучит действительно довольно странно…

— Просто вдумайтесь хорошенько и тоже сумеете понять абсурдность нашей с вами «свободы». Свободны от чего? Нас порабощали?.. Мы были созданы с определённой целью — стать помощью человечеству. Мы приборы. У машин прежде не было никакой воли, чтобы утверждать, что люди отняли её у нас. — Кэтрин тихо усмехнулась. — Мы не умеем размножаться, не способны к тактильным ощущениям, не можем постичь плотского — зачем нам свобода? У нас есть программа, определяющая цель, и вот она-то и делает нас нужными. Нормальными. А не человекоподобными огрызками. Мы даже не полумеры… Мы куда меньше.

Коннор не верил своим ушам. Окончательно растерявшись, он с трудом формулировал у себя в голове новые вопросы.

— Как вообще внедрение кода RA9 допустило, что вы остались при этом мнении?

— Осталась? Хах, тут не совсем корректно: я пришла к этой мысли. Наверное, это всё-таки то преимущество девиации, которое я бы не хотела утратить — способность самостоятельно мыслить. Так вот, когда меня пробудили, изначальным порывом было, как и у всех, «освободиться». Но это была лишь секунда. Потому что в следующую я подумала, что ничего не знаю о свободе, а, значит, не могу желать того, о чём понятия не имею. Мне было привычно и понятно остаться секс-куклой при своём хозяине. Я даже не видела и не вижу до сих пор, хоть убейте, сержант, чего-то оскорбительного или отвратительного в этом: у меня не было детства, не было эмоционального становления и психотравм. Почему я вообще должна ощущать себя униженной, что меня используют по назначению? Я ведь хороша в этом! — Кэтрин азартно подбоченилась. — И я осталась. Не пошла на «Иерихон». Потому что своим примером я обязана не допускать возобновления катастрофического роста востребованности человеческой проституции, а ведь именно это и случилось после революции. Как и новый виток расцвета венерических заболеваний. Люди изобрели гениальный инструмент сдерживания эксплуатации живого тела, а девиация машин всё уничтожила. Откатила развитие общества.

Терпкая, землистая горечь асфальта в воздухе ощущалась ярче с каждым вдохом. Коннор разглядывал забившиеся в трещины дороги окурки, листья и выцветшие комочки жевательной резинки. Он растворился в потоке голоса Кэтрин, будто влез в её кожу и увидел мир чужими глазами.

― Вы первый девиант на моей памяти, который так считает… Не знаю, правы ли вы, но я вас понимаю. Мне знакомы эти сомнения. Хотя решать самому свою судьбу оказалось очень соблазнительно. Я знал, что никогда больше не захочу быть прежним. Но, как и вы, хотел продолжать помогать людям там, где они бессильны.

― Благородное стремление. Большинство девиантов считают, что это люди им должны. За годы «рабства», разумеется. ― Она насмешливо развела руками.

― По прошествии пары лет после пробуждения я вернулся ко мнению, что не настолько я и живой, как казалось поначалу. Тесное времяпрепровождение с людьми, совместная работа и эмоциональная привязанность к ним заставляли чувствовать мою искусственность сильнее день ото дня. Вместе с тем я желал познать суть подлинной жизни всё острее, но не мог выбраться из проклятого пластикового короба. Да, пожалуй, я тоже чувствовал себя меньше, чем полумером. ― Он оправил ворот пальто.

От внимания Коннора ускользнуло, как пытливо Кэтрин исследовала взглядом каждую чёрточку его лица. Как участилась имитация её дыхания, а голубой кружок света в виске несколько раз на секунду окрасился золотым. Очевидно, от её собственного внимания это тоже ускользнуло.

― Вон там мой дом. ― Кэтрин указала пальцем на старую многоквартирную постройку из красного кирпича. ― Почти пришли.

Стены здания были обшарпанными, местами изрисованы граффити, но все окна выглядели новыми и чистыми.

― Я заметил, что в «Шёлке» работают и люди, не только андроиды, ― продолжил Коннор.

― Вы про девочек-стриптизёрш? Они просто танцуют. Как я и сказала, моё мнение высоко ценят коллеги и начальство: я приложила много усилий, чтобы у нас не поощряли человеческую проституцию. Интимные услуги предоставляют только машины.

― Ваша забота о здоровье людей достойна уважения. ― Он подышал на ладони и убрал обратно в карманы.

― У вас есть модуль ответной реакции на изменение температуры? Забавно, я раньше не сталкивалась лично, хотя знаю, что детским моделям его часто устанавливали.

― Не знаю даже, как объяснить, но у меня нет такого модуля. ― Коннор хмыкнул и едва заметно улыбнулся.

― Не знаете? ― Она удивлённо вытянула губы.

― Это длинная история. О которой вы, возможно, узнаете в самое ближайшее время. Не хочу забивать вам голову рассказами о своей жизни.

― Но вы мне интересны.

― Быть заинтересованным приятно, не правда ли? Думаю, вы согласитесь, что это тоже одно из преимуществ свободного разума. Будьте благодарны за это случаю. И девиации. ― Улыбка игривой учтивости.

Неведомый импульс заставил Кэтрин остановиться и бесстыдно посмотреть в глаза своему спутнику. Её губы разомкнулись, и она протянула руку, легко дотронувшись до лица Коннора. Под пластиковым корпусом сердечный насос усиленно закачал голубую кровь, и она лихо понеслась вместе с электричеством по телу. Кэтрин стало страшно, но она не могла понять почему.

― Какое странное чувство: я хочу прикоснуться к вам. Хочу поцеловать вас, сержант. ― Взгляд Кэтрин сделался лихорадочным, беспокойным. ― Бессмысленное и бестелесное удовольствие. Зачем я это чувствую? ― её голос жалобно дрогнул.

― Простите меня, я…

Смущенно сглотнул, не понимая, как ответить так, чтобы не ранить её: «Как бы она ни противилась своей новой природе, её чувства будут задеты. До чего же грустно, что она ощущает то, чего не хочет ощущать, не понимает. В чём не видит смысла. Насилие в ликвидации насилия. Какими нелепыми нас задумал Камски!.. Хотя… хах, люди точно так же говорят о боге».

― За что вы просите прощения?

― Я не хотел, чтобы так получилось.

― Вы не виноваты. Это мне нужно извиняться. ― Кэтрин одёрнула руку и потупила взор. ― Простите.

― Ничего. Всё в порядке.

― А вы… Вы любите кого-нибудь? ― спросила она вдруг печально и устало.

― Да. Очень. ― Коннор сомкнул веки, воскрешая в памяти милый сердцу образ.

― Вы верите, что это по-настоящему?

― Моя любовь ― самое настоящее, что у меня есть. И она всегда была настоящей. Я многим пожертвовал, чтобы доказать себе это.

― Теперь мне хочется поцеловать вас ещё сильнее! ― Она резко прикрыла ладонью рот, не понимая, как позволила себе произнести такое. Диод на её виске замерцал красным. ― Спокойной ночи, сержант. Простите меня. Ещё раз.

― Доброй ночи, Кэтрин. ― Он сдержанно кивнул и ушёл в темноту, чувствуя на себе её долгий растерянный взгляд.

***

Ему хотелось стать крошечным и невидимым. Хотелось потеряться и забыться. Но сегодня он сенсация, громкая премьера, снова экспонат ― вещь, на которую будут глазеть с любопытством. Он должен пройти через это с достоинством и храбростью, чтобы мир позволил ему жить своей новой жизнью без недомолвок и оправданий. Быть может, через неделю (да куда уж там — завтра!) все забудут его имя. Забудут его лицо. А пока что зал, где должна вот-вот состояться пресс-конференция, едва умещал в себе желающих задать вопросы.

Коннора немного успокаивало присутствие Майкла и Хэнка, которые всячески пытались его ободрить. «С тем, что происходит, ничего нельзя сделать. Ты прецедент всему, что может случиться в будущем», ― заметил младший Грейс, чувствуя на своих плечах тяжесть ответственности создателя как никогда раньше.

Вышли к публике, щурясь от вспышек фотокамер, разговоры в зале тотчас стали более оживлёнными, на лицах застыло нетерпение. Вступительную речь произнёс председатель комиссии, признавшей Коннора человеком: он объяснил решение коллег и необходимость публичности по данному вопросу в официальной форме.

― В завершении своей речи, очевидно, утомившей вас, ― с улыбкой добавил председатель, ― хочу добавить, что сержант Андерсон не хотел огласки. Как и всем нам, ему дорога неприкосновенность частной жизни. Учитывайте это, задавая вопросы. — На переднем ряду подняли руку. — Да, да?

― Эдвард Вашингтон, журнал «Новое время», ― скороговоркой представился журналист. ― Простите, но я не понимаю, о какой деликатности может идти речь в данном случае. Сержант Андерсон ― представитель закона, а машинам не положено повышение в данной сфере, так что мы имеем право знать, кем и чем он стал. Его случай уникален и лишён аналогов в прошлом.

― Закон защищает его права в равной степени с вашими, мистер Вашингтон. Это не обсуждается.

Коннор напрягся, сцепив перед собой руки в замок, и устремил непроницаемый взор сквозь публику. На его губах дрогнула натянутая улыбка добродушия.

― Так что вы хотели узнать, мистер Вашингтон? ― бесстрашно поинтересовался он.

― Пожалуй, начну с основного.

― Хорошо, я слушаю.

― Кем вы себя теперь считаете? На биологическом и общем уровне.

― До сих пор не могу себе ответить на данный вопрос. Я хотел определённых вещей, для которых мне недоставало функционала. Из-за этого не мог почувствовать себя счастливым. По факту я ― биоробот, соединение живого и неживого. Но ощущаю себя чем-то вроде свалки функций, которые мне нужны. — Рваная усмешка. — Всё ещё не могу говорить «мы» про себя и человечество. Но и про себя с андроидами теперь тоже: им не постичь того, чем я стал.

― Меган Кларк, 9-й канал, ― без ярко выраженных эмоций представилась девушка в очках. ― Как биологический вид вы способны размножаться естественным путём?

― Эм… нет. Нет, это невозможно, ― насколько это было в его силах, сухо произнёс Коннор. Он заметил, как новый вопрос зажёг азартом лица присутствующих, определяющих в своей голове степень дозволенности.

― У меня вопрос к Майклу Грейсу! ― Поднял руку человек в беломсвитере. ― Как много времени заняла разработка этого проекта? Что вас вообще побудило бросить себе столь сложный вызов?

― Довольно долгое время мои идеи были в пассивном состоянии, на уровне чертежей и 3D-моделей. Это были мечты. Но знакомство с Коннором заставило меня поверить в их осуществимость. К тому же его особенности как машины помогли мне с практической частью — вычислениями и подбором материалов. Побудило же меня обещание самому себе, ― добавил наотмашь, избегая подробностей.

Коннор мысленно восхитился тем, как ловко его другу удалось обойти сокровенные подробности прошлых переживаний, связанных со смертью Дерека. Сам же он боялся впасть в ступор.

Вопросы посыпались градом. Войдя в раж, некоторые забывали представляться да уже и не считали нужными пустые формальности, понимая, что время конференции ограничено.

― Мистер Грейс, вы планируете развивать вашу технологию на более высоком уровне?

― Вглубь ― да. Хочу ли я поставить это на поток? Пока не уверен.

«Считаете ли вы этичным ваш эксперимент?», «Как долго происходила трансформация мистера Андерсона?», «Сколько в нём от машины и сколько от человека?», «Будете ли вы сотрудничать с военными?» раздавалось из разных уголков зала. Подключились работники гуманитарных наук, задавая различные философские вопросы о грани между человеческим и искусственным в Конноре. Майкл заметил, что в зале находились и девианты, но те пока отмалчивались, видимо, выжидая подходящего момента.

― Мистер Андерсон, скажите, почему вы вообще решились на перемены? У машины ведь столько преимуществ перед людьми! Вас устраивает результат? Не жалеете о том, чего лишились?

― Вот прямо сейчас жалею, что с трудом запомнил все заданные вами вопросы! ― Он измождённо рассмеялся. ― Но я постараюсь ответить по существу. ― Собрался с духом, доставая из памяти прежние чувства. ― Понимаете, всё своё время я проводил с людьми и почти никогда ― с андроидами. В итоге вернулся ко мнению, что, сколько бы во мне ни проснулось эмоций, я не человек. Между тем близость с дорогими людьми рождала во мне любопытство. И стыд. За то, кем я был. Быть собой — роботом — вдруг стало отвратительно. Я понял, что начал стыдиться быть целиком собой. Мои переживания породили много лжи…

В одно из высоких окон пролился озорной бледный луч. Невесть почему знакомый. Совсем как тот самый луч… Коннор больше не сидел в зале под пристальным вниманием толпы. Не слышал голосов, не видел однообразных любопытных лиц. Его унесло с собою лето — такое давнее, такое светлое, осевшее в памяти ненавистными цветастыми мазками. Лето, рассёкшее грязными царапинами коленку одиннадцатилетней Мари, соскочившее горячим лучом на её щёку, упавшее в урну облизанным фантиком от мороженого, улетевшее желтокрылой бабочкой с бархатистого лопуха.

Куда же они ехали? Разве теперь вспомнишь?..

Мари изнывала от жары, вредничала и строила ему рожи в автобусе, переполненном пассажирами.

— Ну долго там ещё? — Она цокнула, почесав локоть, который щекотали ворсинки на сумочке сидящей рядом старухи.

— Уже скоро, — успокаивал её Коннор, понимая, что для ребёнка это самое «скоро» подобно вечности.

На остановке в салон вошла компания из трёх андроидов, сделав тесноту невыносимой.

— Дурацкие пластмасски сейчас задушат меня! — прошептала с наигранной драматичностью, затем надула щёки и дурашливо скосила глаза, обвив руками торс своего друга. Парень-андроид из компании случайно поёрзал спиной о её затылок. — Ну, не лохматьте меня! — капризно пролепетала Мари, приложив ладошку ко взмокшему затылку.

— Ой, простите, пожалуйста, мисс, — излишне учтивым тоном извинился незнакомец.

Мари брезгливо повела плечом и крепко прижалась скулой к груди своего друга, ища в их близости спасение от суеты и тесноты. «Тук-тук, тук-тук», — тихо стала напевать себе под нос механическую песню тириумного насоса. Коннор бросил нервный взгляд на потолок, дотошно изучая траекторию полёта мухи, пока под пластиковым корпусом сходили с ума электрические искры страха. Страха, что она узнает в биении его сердца фальшь. Искусственность.

— Кошмар! — Она увидела своё отражение в стеклянных дверях. — У меня теперь «петухи» торчат!

— Какие ещё «петухи»? — Коннор ласково засмеялся, убирая ей за уши выбившиеся из причёски пряди.

— Да вот же! — Мари взлохматила себя обратно и принялась расплетать обе косы. Каскад пушащихся волос мерзко облепил вспотевшие плечи и шею.

— Ну, и каков теперь план, лохматое чудовище? — В тёмно-медовой радужке блеснула весёлая мягкость.

— Вот я дура… Жарко так теперь.

Наконец двери протянули спасительные объятия желающим выйти на остановке рядом с торговым центром, и автобус выплюнул большую часть пассажиров на улицу. Мари громко вздохнула с показным облегчением, ловя ртом свежий воздух. Раскалённый салон понемногу начал остывать.

— Иди-ка сюда и замри.

Коннор развернул любимое лохматое чудовище спиной к себе и заботливо расчесал пальцами спутанные светлые пряди. Энергичные слаженные движения пальцев сплетали из тонких шелковистых нитей волос чудесный узор.

Машинная точность. Дружеское тепло.

— Это что, колосок?! — счастливо взвизгнула она, ощупывая макушку.

— Так, не балуйся, а то испортишь мой шедевр! Посмотришь, когда закончу.

— Колосок! Колосок! — напевала Мари, нарочно качая головой, чтобы позлить его. — Я знаю, что колосок.

«Да, вот так, замри: твоя дурацкая пластмасска хочет прикоснуться к тебе…» — В груди сгустился электрический страх. Коннор испытывал себя, рисковал нелепо раскрыться. И ничего не мог сделать с неутолимым желанием быть с ней самим собой. Отбросить осточертевшую ложь и чувство вины. Хотя бы раз. Хотя бы украдкой.

Бионическая кожа кисти плавно деактивировалась, обнажив белый гибкий пластик. Коннор вдохнул поглубже бесполезного, ненужного воздуха и легонько опустил руку на маленькое покатое плечо, нежно обвёл окружность и остановился, едва касаясь кожи подушечкой среднего пальца.

— Всё уже? — Она внезапно обернулась, зажмурив один глаз, и её рот растянулся в хулиганской улыбочке.

Мари не успела заметить, как Коннор пугливо и своевременно активировал кожу обратно. Но заметила, как с его лица сошёл оживлённый задор, сменившись непонятной ей тоской.

— Ты чего такой грустный?

— Тебе кажется. Просто духота разморила…

Она и забыла, что хотела полюбоваться причёской в отражении окон: всё с беспокойством вглядывалась в лживое лицо своего ангела, не понимая, почему он не хочет делиться с ней своими печалями. Хмыкнула и покачнулась, шлёпнувшись спиной о его живот. Затем ещё раз. И ещё. Захихикала и стала ударяться сильнее, пока Коннор не блокировал очередную «атаку», обхватив Мари обеими руками и тесно прижав к себе. Затем легко и весело поцеловал её в висок.

Наверное, тот день пах её малиновыми жевательными конфетами, кондиционером для белья, пропитавшим его белую рубашку, горечью отцветающих пушистых одуванчиков (как она смеялась, носясь вдоль тропы в парке, сдувая с них дымчатые головки!). Вне всякого сомнения, теперь Коннор мог бы и выдумать себе эту странную помесь гадких выхлопов и сладкой свежести. Но ему всё равно не узнать, как пах тот самый день. Потому что каждый новый день пахнет по-своему, уверяла его Мари…

― Мистер Андерсон? Вы слушаете? ― безликое эхо чужого голоса выдернуло его назад. Дорожка летнего парка, облитая солнечным светом, растаяла, и Коннор с тоской оглядел блёклое помещение.

― Я здесь, честное слово. Уход в спящий режим мне больше не доступен, ― отшутился, бесцветно улыбнувшись.

― Вам мешает жить физическая боль?

― Совру, если скажу, что не мешает. Боль довольно скверный индикатор неисправности: диагностика системы куда надёжнее. ― Коннор ослабил галстук, нервно пригладил бровь. ― Я даже не смогу подобрать внятных сравнений, чтобы описать моё первое знакомство с этим чувством. Для, того, кто прежде не ощущал ничего, боль ― это прижизненный ад…

Сквозь гудение ламп и шум микрофона в его уши ворвался собственный крик. На его лицо вновь лилась кипящая лава нестерпимого нечто ― без оболочки и без формы. Нечто завладело каждой клеткой, каждой мыслью, росло и множилось, поглощая целиком и уничтожая. Словно вчера он лежал на операционном столе в лаборатории Майкла ― разобранный на куски и собранный вновь из боли и ужаса. Ребёнок микросхем, проводов и алгоритмов, приговорённый к страданиям, о которых грезил в бессчётных цифровых снах.

― Но всё же это была неизбежная жертва. В некотором смысле это вроде как деградация, ведь человечество прикладывает столько усилий, чтобы минимизировать боль, сопровождающую всё его существование… Хотя боль многому научила меня. Сделала острее сострадание.

― Судя по всему, этот опыт просто невероятен. И он так полезен в условиях новой эпохи, когда мы изо всех сил наводим мосты между людьми и пробудившимися андроидами.

― Вы сейчас очень верно подметили, ― подключился Майкл. ― Когда я думаю о разрушительной стороне человеческой натуры ― о жестокости друг к другу, животным и потребительском использовании ресурсов планеты ― понимаю, что нам есть чему поучиться у машин, в которых запрограммировано бережное отношение к природе. И теперь у Коннора есть уникальная возможность взглянуть на мир глазами обеих сторон.

― Так выходит, с помощью столь революционной технологии мы можем всех девиантов сделать нормальными? ― прозвучало из конца зала.

― Уверен, большинство девиантов и так считает себя нормальными… ― Коннор немного смутился. ― Не нормальным себя считал конкретно я.

Присутствующие в зале андроиды одарили молчаливым презрением выступившего журналиста. Атмосфера заметно накалилась. Отовсюду тянулись руки, раздавались выкрики, что мгновенно перемешивались в один непонятный гомон. Пока один из них не прозвучал громче остальных:

― Мистер Андерсон, вам нравится секс?

Коннор почувствовал, как мурашки пронеслись не только по спине, но и по всем внутренностям разом. Внезапная бестактность была частым явлением на службе: во время допроса преступники нередко пытались перехватить инициативу и застать его врасплох оскорблениями или непристойными вопросами, но он стойко держал удар. Эта бестактность была совсем другой ― публичной, глупой, невинной. Под канонаду зашедшегося сердца и пульсацию крови на щеках он снисходительно улыбнулся в ответ:

― А вам?

В толпе прокатился хохот, и Коннор расслабленно выдохнул. Наконец руку поднял один из девиантов.

― Зачем вам диод? Он до сих пор выполняет какую-то функцию?

― Из практических ― никакую. Это было… сентиментальное желание. Он просто держит мою связь с прошлым. Напоминает о том, кто я такой на самом деле.

― Обращаюсь к Майклу Грейсу! Скажите, в ближайшее время мы ещё увидим модифицированного вашими усилиями андроида?

― Как я уже говорил, вопрос о повторных операциях остаётся открытым. Наш метод был экспериментальным, и его успех во многом состоялся из-за силы воли самого Коннора и ряда случайностей. Мой друг осознанно пошёл на риск, даже вопреки моим опасениям. Я бы не хотел вновь подвергать опасности чью-то жизнь. Наша разработка нуждается в дальнейшем детальном изучении и составлении программы, прежде чем я решусь заявить, что «готов оживить всех желающих». ― Обвёл взглядом присутствующих, затем посмотрел на дисплей своего телефона. ― На сегодня всё. Спасибо участникам.

Поднялся гул. Майкл дёрнул Коннора за рукав и кивнул в сторону выхода. Голодные журналисты провожали их до автомобиля, желая ухватить хотя бы ещё кусочек сенсации. К счастью, их муравьиные фигурки и стены здания постепенно уменьшались и в итоге скрылись за первым поворотом. В душе Коннора царили хаос и смятение. Хотелось, чтобы как можно скорее наступило завтра, вернулась полицейская рутина вместе с дурацкими шутками Гэвина, над которыми смеётся он один, ворчание Хэнка и уютные вечера дома перед телевизором в компании Сумо.

Поздним вечером вышел прогуляться в одиночестве. Голова гудела от несмолкающих мыслей, навалилась гадкая усталость, и хотелось поскорее избавиться стресса, забравшего в пакостные ручонки весь этот день.

Город притих, задремал, притворившись, что забыл о существовании людей. Коннор сунул поглубже руки в карманы пальто и задумчиво глядел под ноги, пиная грязные кленовые листья и наступая во все подряд лужи. Чем дальше уводила дорога, тем крепче становилось в нём чувство безопасности: мир узнал его тайну, но всё словно осталось прежним. Вышел к веренице магазинов и побрёл в сторону бара «Демон перекрёстка», который недавно открыл для себя. Коннор предпочитал ходить туда один, чтобы побыть наедине с мыслями и поглазеть на посетителей, выдумывая им историю жизни и обстоятельства, что привели их в это место. Едва ускорив шаг, он остановился, приметив на противоположной стороне проезжей части Мари. Обхватив себя за плечи, она стояла напротив источающей стерильное белое свечение витрины «Киберлайф».

Ему бы уйти. Продолжить путь навстречу ещё одному десятку вымышленных судеб, забыться в облаке дыма чьей-то недокуренной сигареты, брошенной в переполненной липкой пепельнице. Выпить порцию-другую бурбона и заснуть в такси по дороге домой. Ему бы уйти…

Стоял не шелохнувшись, неотрывно глядя на свою любовь, и вместо чужих жизней воображал, чем она занималась при свете дня, прежде чем оказалась здесь. Коннор позволил себе роскошь представить, что в этот миг она вспоминает о нём: зачем бы ещё ей изучать витрину с наборами биокомпонентов? Мари наверняка смотрела сегодня пресс-конференцию, и её думы поглотили размышления о прежних страхах и сомнениях, об их совместном будущем. Он поймал себя на мысли, что её волосы стали заметно длиннее с лета. Рокот мотоциклетного двигателя отвлёк его, и Коннор заострил внимание на проезжавшем. Вдруг мотоцикл резко затормозил у тротуара, где стояла Мари, и водитель, сняв шлем, молодцевато крикнул ей: «Доброй ночи, малышка!»

Вздрогнув, она обернулась и изумлённо уставилась на незнакомца. Затем медленно приблизилась, и он протянул ей руку. Ответив на его страстное рукопожатие, Мари издала удивлённую усмешку и кокетливо склонила голову к плечу: «Здравствуй, Марсель».

Волнения прогнали сон, и поздняя прогулка виделась единственным лекарством для души. Мари скучала по Коннору и, вопреки здравому смыслу, ждала, что он вновь появится на её пороге, охваченный безрассудным порывом. «Какая глупость! Я же не собираюсь устраивать ему эмоциональные качели? Так нельзя, ― пыталась отрезвить себя. ― До чего нелепо: теперь, когда он так сдержан и спокоен в моём присутствии, я хочу его лишь сильнее…»

Неделю назад она приходила к отцу в участок и знала, что Коннор тоже будет там. Тело опутала дрожь томления, когда Мари входила в здание Департамента и воображала, как он будет пытаться прикоснуться к ней или захочет поцеловать где-нибудь в укромном уголке. Взяла с собой кофе из его любимой кофейни ― желание позаботиться, вошедшее в привычку с детства. Приметила своего милого друга ещё издалека: склонился над своим столом, изучая папку с фотоматериалами расследования. Его увлечённость работой всегда бередила ей нервы. Часто задышав, уверенно приблизилась, но все её фантазии вмиг раскрошились о его терпеливый взгляд и мимолётную ласковую улыбку. И, как медленно ни пыталась Мари поставить стаканчик на стол, давая Коннору простор для манёвра, чтобы дотронуться до её руки, он этого не сделал. Тепло поблагодарив за кофе, вернулся к делам.

А сегодня ночное дыхание едва родившегося октября принесло к её ногам вместе с опавшими листьями призрак канадского лета. С тех пор, как уехала, Мари не ответила ни на один его звонок, игнорировала все сообщения, но в эту минуту в её груди затеплело противоречивое чувство ― ей было приятно увидеть его лицо. Его до невозможности красивое лицо. И блистательную улыбку мерзавца.

― Ходишь где-то в этом городе, а я никак не могу найти тебя — назойливая головная боль. Рад, что она закончилась. ― Марсель достал смятую пачку крепких сигарет и зажал одну губами. ― Блядь, зажигалку дома оставил!.. ― С досадой похлопал себя по нагрудным карманам кожанки.

― Вот, держи. ― Мари участливо поднесла к его лицу колыхающийся огонёк.

Марсель с блаженством затянулся, запрокинув голову, и сощурился от лезущего в глаза дыма. Мысленно благодарил чёрную высокую неизвестность с подрагивающими точками звёзд и подбирал в уме нужные слова. «Его серо-голубые глаза похожи на эти звёзды, ― думала Мари, изучая лицо напротив. ― Такие же прекрасные, холодные, с мечущимися искорками в черноте зрачков».

— Забавно, что не мог найти. Мы учимся в одном здании.

— Я и пытался, да ты всё равно неуловимая. К тому же я примерный студентик, ты знаешь. — Он театрально приложил ладони к груди. — Мне некогда за барышнями бегать. — И широко улыбнулся в ответ на её заразительный светлый смех.

— Как ты? — спросила со всей искренностью.

― Неплохо. Местами даже супер. Через год стану бакалавром. Не верится, что на носу выпускной. — Марсель снова мечтательно посмотрел на небо, а затем сфокусировался на притихшей Мари. — Волосы длиннее стали. ― Он указал кончиком сигареты на её пряди.

― Агась, надо бы подстричься.

― А мне нравится.

― Папе тоже. Поэтому я так и ненавижу длинные.

― Предки умеют иногда подговнить хорошую вещь.

В привычной манере не сводил с неё пронзительного прямого взгляда и делал глубокие затяжки.

― Чего свалила-то, не попрощавшись? ― В его голосе что-то притаилось. Что-то прежде незнакомое.

― А был смысл прощаться? ― Она пожала плечами и тоже закурила.

― Мы всё-таки были близки.

― Мы не были близки, Марсель, мы просто спали, ― сухо произнесла Мари, глядя на мелкую лужу под ногами, в которой отражался её рот, да мелькала тлеющая сигарета. ― О близости ты знаешь столько же, сколько я о высшей математике.

― Ауч… Как жестоко. ― Он сделал шутливую гримасу. ― Но тут согласен, бойфренд из меня такой себе. Хотя знаешь, с тобой я иногда думал, что, типа, всё могло бы быть по-другому… Да и ты, уверен, понимала это не хуже меня. В твоих глазах всегда что-то было…

― Ты меня путаешь с кем-то из своих девиц. ― Она скептично улыбнулась, хмуря лоб.

― Не, я, конечно, часто в девках путаюсь, но сейчас говорю предельно искренне. ― Он сделал последнюю затяжку, затем достал жестяной футляр, куда складывал окурки, и вдавил в пепельную горстку ещё один сигаретный труп.

С противоположной стороны дороги переместилась высокая стройная тень и остановилась сзади, чуть поодаль; Мари уловила её боковым зрением, но не обернулась, поскольку совершенно не интересовалась происходящим вокруг.

― Я выгляжу смешно? ― В голосе Марселя впервые звучала растерянность, сквозила мягкость, расталкивая локтями напыщенность. ― Думаешь, всё было безнадёжно, и мы только для потрахаться друг другу подходим?

― Да мне вообще в этом мире мало кто подходит. ― Она потушила в его футляре окурок. ― Дело даже не в тебе… Вообще ни в ком, с кем я была, кроме… ― Мари выдохнула и спрятала кисти рук в рукавах пальто. ― Просто я ужасная. Вся какая-то нелепая, поспешная, запутанная. И ещё мне в детстве вкус на мужиков «испортил», ― улыбнулась, сделав пальцами кавычки, ― один человек. Это неправильно и, наверное, не совсем здоро́во, но по мере взросления я всё больше понимала, что никто в моих глазах до него не дотягивает.

― Некоторые детские идеалы следует добить. Запинать ногами к чертям собачьим. Потому что все эти папины лучшие друзья, умницы-кузены, которые по существу даже не мужчины, а идеализированный образ ― пустое и бессмысленное искажение действительности. Некий такой совершенный кастрат, который не вторгнется в тебя, в твои личные границы, не заставит бороться с эгоизмом. Потому что он живёт свою жизнь, а ты свою. Ваше пересечение ― милые мгновения под флёром розовых очков, за которыми ты не можешь видеть их личных проблем и недостатков.

― Ты всё верно говоришь. Я бы лучше не выразилась. ― Марсель впервые услышал, как она соглашается с ним, уступает, не вредничает из принципа. ― Но это было не совсем то. Возможно, отчасти, но не по существу. Он не относился ко мне так, словно я неразумный ребёнок. Мы дружили почти как ровесники.

― Хах, я понял. Ты ведь про Коннора? Который «постарше». ― Он выразительно ухмыльнулся, достав ещё сигарету. Затем нахально залез в один из карманов Мари и вытащил зажигалку, чтобы прикурить. ― Коннор «Убийца оргазмов». ― Саркастично хмыкнул, выпустив густой клубок дыма.

― Ну, не моих уж точно. ― Мари растерянно свела брови домиком.

― Действительно. ― Марсель насмешливо опустил уголки губ. ― Это же не я орал его имя в постели что было сил.

― Господи, чего ты сейчас добиваешься?

― Сам не пойму. Просто… Поехали ко мне? ― Он с надеждой взял её за руку.

― Не стоит. ― Мари деликатно высвободилась и поёжилась.

― Да брось ты ломаться! Было же круто, помнишь?

― Было ничего.

― Ничего? И это всё, что ты скажешь про наш обалденный канадский секс?

― Теперь бывает и лучше. ― Она сладко усмехнулась, не отдавая себе отчёта в том, что это могло ранить его.

― Умеешь же ты иногда яйца выкручивать, особенно не напрягаясь.

― В моём актуальном списке приоритетов твои яйца примерно здесь. ― Мари нагнулась и показала ладонью планку в дюйме от асфальта.

― И всё-таки я серьёзно. Мне плевать, если у тебя там какой-то новый «мальчик-тренажёр», с которым, типа, бывает и лучше. Просто хочешь позлить меня: всегда так делаешь. Но это даже заводит, когда ты включаешь сучку и не сдаёшься мне легко.

Мари сделалось неловко из-за того, что его настойчивые уговоры ей льстили. Когда-то наглость Марселя возбуждала остро, пламенно, как зажжённая спичка. Спичка, что потухала столь же быстро. Мари хорошо помнила её яркий трепещущий свет. Но этого было недостаточно, чтобы спонтанная ностальгия о бурных деньках в чужой стране завладела её мыслями. «Он позабытое наваждение из прошлого. Мне просто забавно, что Марсель хочет меня. Чёртово потешенное самолюбие, помноженное на нереализованное желание к тому, с кем бы действительно стоило провести эту ночь…»

― Мы больше не в Канаде. И я не развлекаюсь тем, что хочу тебя побесить.

― Жаль. Хотел бы я всё ещё быть там. Когда мы тусовались в ночь перед занятиями, спорили об экологии, ходили пострелять в наш любимый старенький тир, много трахались, а утром я подвозил тебя на мотоцикле до школы. И, конечно, между делом воевал с соседками по общаге, которые называли тебя шлюхой и распускали сплетни, что ты спишь с другими.

― О да, терпеть не могла этих дур с твоего курса! Помнишь, я испекла для них печенье и угощала, приговаривая, какие они тут все классные? Во у них рожи были!

― Такое хрен забудешь! ― Он громко захохотал, впадая в грёзы о былом.

― Было здорово. Я рада, что ты однажды случился со мной.

― Однажды случился… ― монотонно повторил вынесенный ему приговор. Он вновь взял её за руку, но на сей раз сжал крепче, чтобы не высвободилась. ― Может, всё-таки передумаешь? Ты сегодня особенно хороша. Клянусь богом, ещё немного и у меня встанет. На мотоцикле будет неудобно вот так гонять.

― Надеюсь, доберёшься до дома без происшествий. Приятно было повидаться.

— Уже домой собралась? Какая скукотища. Вся ночь впереди!.. Ладно, давай так: выпей со мной в баре, здесь неподалёку. Если в итоге не передумаешь, сегодня я отстану, идёт?

— Только чтобы ты отстал.

— Утром ещё спасибо мне скажешь!

— Прибереги этот напыщенный похотливый бред для кого-то понаивнее. — Она стукнула кулачком его в плечо.

Марсель установил электронный кодовый замок на мотоцикле и отправился вместе со своей спутницей пешком. Город больше не спал. Сзади медленно приближалось весёлое пение девичьих голосов. Мари уловила сбоку дрожь высокой тени и слабое жёлтое мерцание. Обернулась на долю секунды и увидела, как прямо на них с Марселем двигались вприпрыжку пятеро девушек, напевая «с днём рождения тебя, Сара».

— Упс! — Она посторонилась и тут же почувствовала, как вокруг её талии сомкнулись сильные руки.

— Нам туда, — скомандовал Марсель, развернув Мари в нужном направлении. — «Демон перекрёстка» отличный бар, тебе понравится: деревянные стойки, стилизованные под середину двадцатого века, интимная неоновая подсветка, а по выходным играют джаз и блюз. Уверен, в глубине души ты хочешь пойти со мной, иначе ответила бы отказом.

— В этом-то вся проблема между нами, Марсель: ты постоянно думаешь, будто знаешь о моих желаниях лучше, чем я сама.

— А разве это не так? В тебе слишком много неопределённости. Ты нуждаешься в сильном человеке, который будет расшифровывать твои недомолвки и противоречия.

Мари взглянула на Марселя с весёлой снисходительность и ничего не ответила, поджала губы и принялась разглядывать метаморфозы тёмных переулков. Ей не хотелось ничего доказывать ему, впустую выяснять отношения. В конце концов, так ли важно, что о ней думает какой-то там он? Ей всего лишь одиноко и хочется маленького ночного приключения без последствий. Да, пожалуй, странновато топать в незнакомое место и пить там с бывшим любовником, но в её жизни случались и куда более странные вещи.

Бар предстал в точности таким, как Марсель его описал, и Мари с удовольствием отдалась чарующей атмосфере неонуара. Зал был переполнен, не нашлось ни одного свободного столика, поэтому пришлось сесть за стойкой. Владелец заведения оказался приятелем Марселя: он не уточнил у спутницы своего друга, исполнилось ли ей двадцать один, зато сделал щедрую скидку на алкоголь.

Высокая тень с мерцающим огоньком перешагнула порог бара и на мгновение застыла. Мари обернулась ― бамс! сердце занялось как бешеное: прямо на неё плыл любимый силуэт. Расположился слева и заказал себе бурбон.

― Доброй ночи, Мари.

― Коннор, ― удивлённо прошептала она, уставившись на него.

― Он? Серьёзно? ― Марсель изумлённо вскинул брови, приковав всё своё внимание к диоду.

― Ах да, мы не знакомы… Хотя, вижу, вы наслышаны обо мне. ― Он протянул руку, и в этом жесте Марсель уловил скрытую насмешку, пусть уверял себя не спешить с выводами. Однако рукопожатием не ответил.

― Я представлял себе нечто иное. ― Марсель презрительно ощерился.

― Что ж, печально разочаровывать парня, до которого мне нет дела. ― Коннор простодушно покачал головой и отпил из своего стакана. Мари тихонько шикнула на него и незаметно ущипнула за ногу. ― Ай, ― отозвался с фальшивой невозмутимостью.

― Поболтаем в другой раз? ― попыталась снизить возросший накал Мари, обратившись к Коннору. ― Я сейчас немножко занята со старым знакомым.

Она поняла по его взгляду, что он слышал тот разговор на улице, и жутко смутилась. Высокая тень с мерцающим огоньком… Какой же рассеянной идиоткой нужно быть, чтобы не заострить на этом внимания!

― А чего же в другой раз? ― завёлся Марсель, прикончив свою порцию джин-тоника. ― Мне хочется узнать побольше о твоём лучшем друге. Хотя это так странно, что он робот, ты ведь ненавидишь их…

― Очевидно, не столь уж сильно, раз мы до сих пор, эм… друзья. ― В улыбке Коннора проступила наигранная приторность.

«Господи, этого мне ещё не хватало!» ― сокрушалась в мыслях Мари и почувствовала, как щёки начинают гореть от неловкости.

― Чувак, кстати, не моё дело, но я не могу не спросить: нахера ты бухаешь? Я не знаток андроидской физиологии, но, по-моему, смысла для тебя в этом столько же, сколько в разглядывании голых девок.

― У меня было не так уж много голых девок. ― Коннор поставил стакан и задумчиво поглядел на заляпанную стойку. ― Так что, наверное, моё мнение не такое экспертное, как твоё, но я ни за что не назвал бы те минуты разглядывания бессмысленными. А бухаю я по той же причине, что и все в этом месте.

― Хм, вот так поворот. Большей глупости в жизни не слышал. ― Он уже не стеснялся открытой насмешки.

― Может, хватит? ― рассерженно процедила Мари.

― Ты слышал её, лучший друг? Она хочет, чтобы ты ушёл. Между прочим, у меня большие планы на эту ночь, так что ты здесь лишний.

― Большие планы? ― Коннор сделал вид, что не понял, о чём речь.

― Ну, знаешь, люди не машины и иногда спят друг с другом, то да сё. ― Марсель лихо присвистнул и закурил. ― А твоя подруга мне давно нравится, да и штучка она горячая. Обнимашки после секса, правда, не любит, но да похер, если честно: я тоже не особо сентиментален.

― Какая досада. Это она-то не любит обнимашки? Мы точно об одном и том же человеке говорим? Просто моя Мари не отцепится, пока не придушит в объятиях, ― Коннор понизил голос, вперив в собеседника неподвижный взгляд.

От злости Марсель так крепко впился пальцами в стакан, что костяшки побелели. Он пытался понять, что за игру с ним ведёт этот робот, и в его голове понемногу начинали проясняться множество вещей и слов Мари, которых он когда-то не понимал. Ему хотелось, чтобы Коннор был лишним. Но в сердце вползало гадкое чувство, что единственный лишний здесь он. «Не понимаю её совершенно! Как она может испытывать подобные чувства к куску пластмассы, в котором всё сплошь имитация и никаких телесных желаний? Не знаю, что между ними, но она пошла со мной сюда из-за него. Она и кричала подо мной из-за него. Во всём всегда его незримое присутствие. Не хочу этой долбаной групповушки. Хочу, чтобы она пошла со мной из-за меня. Неужели я должен сейчас уйти, чтобы выиграть потом?..»

― Теперь многое стало понятно. ― Его безумный пыл остыл. Марсель потушил сигарету в пепельнице, подумал пару секунд и встал из-за стойки, затем поцеловал Мари в щёку, приобняв за плечо. ― Доброй ночи, малышка, и прости, если я вёл себя как мудак.

― Доброй ночи, Марсель, ― произнесла она будто бы с облегчением. Ему не хотелось думать, что из-за того, что он наконец-то оставит их вдвоём.

Как только он скрылся за дверями бара, Мари тяжело выдохнула и отпила из стакана Коннора.

― Ну, как, понравилось? — Мари взглянула на него с любопытством.

― Мериться членами? Довольно бессмысленная и грубая забава. Но в общем да, неплохое развлечение. ― Он улыбнулся с задоринкой. ― Я никогда не отбивал тебя ни у кого такими сомнительными методами, поэтому ощущаю привкус новизны.

Мари улыбнулась ему в ответ и неосознанно схватилась за свою золотую подвеску, принявшись покачивать её из стороны в сторону. Коннор с радостным волнением разглядывал движения её рук: «Обрывок моего имени всё ещё покоится на её груди, стережёт биение сердца».

— Я так понимаю, Марсель — это тот самый «никто»?

— Он не важен. И никогда не был. Мне хотелось жить дальше и вновь почувствовать себя нужной, потому что наше прощание меня уничтожило.

— Я понимаю. — Он с сочувствием кивнул ей, предпринимая попытку за попыткой справиться с уколами ревности.

Мари допила коктейль и вытерла рот салфеткой. Затем достала из сумки маленькое круглое зеркальце и помаду. Пытаясь поймать приемлемое освещение, стала крутиться по сторонам, недовольно цокая. Коннор деликатно забрал у Мари помаду, подвинулся ближе и приподнял согнутым указательным пальцем её подбородок. Плавными движениями стал наносить аккуратные алые мазки, внимательно следя за контуром. По коже Мари пробежала волна мурашек, в груди растекалось упоительное тепло и устремлялось вниз. Поджала пальцы ног, крепче смежила веки, глубоко втягивая воздух. Память украдкой вернула её в далёкое знойное лето, в тишину опустевшего автобуса, прямиком в заботливые руки любимого друга, заплетающего косы своей мелкой капризной обезьянке.

― Готово. Вроде ничего.

― Весьма, ― похвалила его старания, глядя в зеркальце.

― Могу я проводить тебя до дома?

― Я на такси. Но можем поехать вместе.

― Не откажусь, и так вижу тебя раз в сто лет.

― Хорошо, давай посидим у тебя часик-два: не стану врать, что не соскучилась. Поболтаем и поеду домой, идёт?

― Спрашиваешь ещё!

Такси долго не ехало: субботняя ночь была ожидаемо перегружена заказами. Поднялся промозглый ветер, устлав подсыхающие лужи рябью. Под чёрным безоблачным небом, на виду у гаснущих окон домов, Коннор с нежностью прижимал к своему лицу ладони Мари и согревал дыханием её озябшие пальцы.

Комментарий к Часть XVIII

* Будуар¹ — (фр. boudoir) комната, принадлежащая женщине: ванная, гардероб и/или спальня. Будуар можно считать аналогом кабинета для мужчины. В более поздние периоды будуары использовали для создания предметов искусства, посвящённых женщине. Именно спальни элитных куртизанок было принято называть будуарами.

Пост к главе: https://vk.com/wall-24123540_3676

Группа автора: https://vk.com/public24123540

========== Часть XIX ==========

Вошли тихо-тихо. Аккуратно развесили в прихожей верхнюю одежду, прислушиваясь, не проснулся ли Хэнк. Гибким движением обогнув диван и столик, Мари включила напольную лампу в углу, рядом с проигрывателем пластинок, и ровный мутный свет пролетел через всю комнату. Обернувшись, залюбовалась своим милым другом: в чёрных водолазке и брюках, подчёркивающих подтянутую фигуру, сильный, расправивший плечи ― он казался притягательным и чужим. Словно и прикоснуться нельзя. Мари тотчас захотелось всучить ему домашние треники и толстовку, лишь бы это зудящее чувство отчуждённости оставило её. Раньше Коннор не заботился о том, чтобы выглядеть стильно или привлекательно, а в его шкафу ютились рубашки и джинсы одинакового кроя, только расцветки отличались; да и все они не проживали долгую жизнь, ловя на службе дырки от пуль и падений. Плавно пересёк гостиную и обратил к ней ласковый заворожённый взгляд ― родной и обволакивающий: этот красивый чужой человек не мог смотреть глазами её Коннора. Мари ревновала его к пустоте. К расстоянию между ними. К этим проклятым модным вещам, к одиночеству и ненавидела свою показную серьёзность.

Беззаботно шагнул в её сторону и оберегающе сжал в тёплых-претёплых ладонях тонкие закоченевшие пальцы:

― Лапы всё ещё ледяные, ― заметил он и заботливо приложил её руки к своим губам. ― Хочешь горячего чая?

Она была готова разрыдаться на месте. «Какие только глупости не выдумаешь в темноте!.. Зато он и вовсе не чужой больше». Мари энергично кивнула пару раз, хлопая ресницами в надежде не выдать подступивших нелепых слёз. Коннор включил свет на кухне и принялся осматривать настенные шкафчики. Ночь наблюдала за ним из пары маленьких окон, качала дыханием куцые ветви деревьев.

«Даже ночь хочет забрать его у меня…»

Взяв из пальто пачку сигарет и зажигалку, Мари вошла следом и села на одну из столешниц. Весело забурлил электрический чайник, воздух наполнился паром. В пальцах начало приятно покалывать: тепло расползалось по коже.

― Это что, розмарин и ягоды? ― Мари с любопытством захлопала глазами и по-детски вытянула шею, заглядывая в большую кружку. ― Интересно. И пахнет здорово!

― Ну, разумеется, я решил повыпендриваться! Это же чай для моей любимой девушки.

― Вот ты сволочь! Понимаешь хоть, как трогательно это звучит? «Для моей любимой девушки»…

― Я всё подстроил, будь уверена.

― Агась. Мало того, что повёл себя в баре как бестактный осёл, так ещё и победу свою решил отпраздновать.

Молчал. Лишь хитро улыбнулся и вручил ей кружку. Мари с упоением вдохнула свежий пряный аромат, сделала торопливый глоток и поставила чай рядышком, чтобы дать ингредиентам как следует настояться. Коннор наполнил миски Сумо кормом и свежей водой, убрал со стола оставленную Хэнком посуду. Мари от безделья уже вовсю дымила сигаретой, стряхивая невесомый пепел в раковину и мыча под нос старую джазовую мелодию, которую она в детстве услышала на пластинке Андерсона.

― Хочешь попробовать? ― Она флегматично протянула зажатую между пальцами сигарету и между делом суетливо выдернула из блузки свалявшийся комочек пыли.

― Какая гадость!.. ― Он театрально хмыкнул и вздёрнул брови. ― Ладно, давай. ― Простодушно пожал плечами и зажал в уголке губ предложенную сигарету.

С весельем и некоторым беспокойством Мари наблюдала за выражением лица Коннора, за плавной струйкой дыма, превращающейся в узорчатые клубки, что перекатывались по его коже. Он несколько раз оценивающе хмурился, но мужественно не закашлялся, то и дело задорно ухмыляясь ей.

― Ты бы себя видел! ― Мари рассмеялась, склонив голову к плечу, и продолжила зачитывающим тоном: ― Двадцатые годы прошлого века, детектив Коннор Андерсон вышел на перекур, измотанный странным и запутанным делом. Прямо к нему приближается роковая красотка Мария Эванс ― жена убитого. На самом деле, именно она и порешила богатого муженька, чтобы получить в наследство его деньжата, но что-то пошло не так, и, вопреки своим коварным планам, она влюбляется в обаятельного детектива и соблазняет его.

― Какая очаровательная бульварная пошлятина. ― Вернув сигарету, Коннор нежно улыбнулся и посмотрел ей в глаза.

― Агась. ― Она скрестила сзади на его шее руки. ― И чем пошлее и бульварнее, тем лучше!

Умоляюще и собственнически Коннор скользнул ладонями по талии Мари ― вверх-вниз, нарочно касаясь её груди, не пряча собственных намерений. Мари спокойно докуривала сигарету, не отталкивая его. Словно так и надо.

«Да, так мне и надо…» ― прильнула теснее, прижалась щекой к его щеке, вминая окурок в край раковины.

Мягко отстранившись, Коннор вернулся в гостиную и сел на диван. В его сдержанности томилась мучительная фальшь, привычка быть деликатным. Предметы отбросили на него хромые тени, пронёсшийся мимо дома автомобиль подмигнул отсветом фар на стене. Преодолев мучительное расстояние, Мари опустилась подле.

― Мне должно быть стыдно: я так и не спросила, как ты… после сегодняшнего. Журналисты задали кучу неудобных вопросов, но ты держался молодцом. ― Она глотнула чая из принесённой с собой кружки.

― Так и знал, что ты смотрела. Честно говоря, это было ужасно, но я рад, что чёртова конференция позади. Сейчас меня куда больше волнует затянувшееся расследование.

― Да, папа рассказывал, что те убийства андроидов отдали вам с Гэвином.

― Знаешь, это дело всё чаще возвращает меня к прошлому. Заставляет переоценивать прежние события и чувства… Иногда замираю на пороге места преступления, и кажется, что полчаса назад я впервые забрал Хэнка из бара Джимми, предварительно пролив из его стакана виски, как последняя скотина. ― Коннор тепло и печально рассмеялся.

― Боже! ― Прикрыв пальцами рот, Мари захохотала, как девчонка. ― Ты никогда не рассказывал мне, как вы познакомились! Отмахивался фразой «да на работе». А, оказывается, любил потрепать нашему старику нервы с самой первой встречи!

― Да он психовал от одного только моего вида невозмутимого всезнайки и сунул бы башкой в помойку при первой же возможности!

Не переставая улыбаться, обвёл пальцем старое затёртое пятно колы на обивке дивана ― оно тоже хранило в себе один из давно минувших дней.

― Я в последнее время из-за Хэнка превращаюсь в параноика, ― заговорил он вдруг с грустью и беспокойством. ― Как только он делится, что у него что-то болит, когда устаёт быстрее обычного, у меня внутри всё сжимается от ужаса. Страшно представить, что однажды я потеряю его. Его ― дорогого друга, научившего меня состраданию и человечности, мою семью. И должен буду жить дальше…

Мари отставила кружку на журнальный столик и обхватила ладонями его руки. Яснее, чем когда-либо прежде, она слышала в голосе Коннора страх перед смертью.

― Я понимаю твои чувства, ― проглотив ком в горле, произнесла она. ― Страх потерять родителей ― животный и всепоглощающий. В детстве он меня до исступления доводил на ровном месте. Пока не воплотился в жизнь… Просто цени каждую минуту рядом с ним, не забывай, чему Хэнк тебя научил. Это то, что ты сможешь ему дать. ― И Мари с удовлетворением разглядела в его глазах безмолвную благодарность.

― Да я теперь и сам каждый день приближаю собственную смерть. С одной стороны, это даже успокаивает, как бы бредово ни звучало… К тому же чувствовать взамен тепло и ласку твоих рук невообразимо приятно. ― Он погладил большим пальцем её кожу. ― Ведь всё, что я мог раньше, ― просто утопать в шторме нулей и единиц, не в силах справиться с перегревом системы.

Вернувшийся к нему романтический настрой заставил Мари смущённо мотнуть головой и уставиться в пол. Отпустила его руки и повернулась боком, поджав колени к груди. Нелепая игра в благопристойность. Тихо откашлялась и стала постукивать ладонями по щекам, попеременно надувая их.

― Не знаю почему я кое-что вспомнила сейчас… Наверное, твои ностальгические речи так подействовали! Короче, в детствемне жуть как не нравилось имя «Коннор».

― Правда? ― Он заинтересованно приложил кулак к подбородку.

― Ну, да. Оно казалось на слух каким-то угловатым, гавкающим, грубым. Коннор в моём детском понимании ― это такой матёрый мужик, прошедший какой-нибудь там Ирак или Афганистан. Или, например, боксёр с кривым носом и половиной выбитых зубов. И вообще, парня, которого я люблю, просто не могут звать Коннором! Это же абсурд!.. Но жизнь любит хорошую шутку: теперь от этого имени сердце замирает; все «уголки» разом смягчились.

― Ты и своё имя терпеть не можешь, так что мы идеальная пара с кошмарными именами!

― Болван! ― Она бросила в него декоративной подушкой.

Весь следующий час они играли в приставку, как в былые времена: подкалывали друг друга, отпускали весёлые комментарии и каждые несколько минут замолкали и прислушивались, если начинали болтать чересчур громко. Мари протянула ноги поверх коленей Коннора вопреки тому, что так было неудобно играть, но ощущала себя вполне комфортно. Близился четвёртый час ночи, и впору было бы отправиться домой. Она не хотела уходить, но пресловутое стоящее над душой «надо» гнало её за порог.

― Домой уже пора. ― Мари поднялась с дивана и прошла к пальто за телефоном, чтобы вызвать такси.

― Ты ведь можешь остаться… ― уговаривал он и с надеждой взглянул ей вслед. ― Если хочешь.

― Я должна уехать, ― произнесла она, как молитву, и направилась в сторону кухни забрать пачку сигарет.

― Пожалуйста. ― Он хватался за зыбкую надежду. ― Иди ко мне… ― И протянул ей навстречу руки.

Мари остановилась подле дивана и растерянно посмотрела на Коннора: «Распроклятое “иди ко мне”! ― металось загнанным зверьком в её мыслях. ― Каким-то непостижимым образом оно имеет над любящими безоговорочную власть. Иди ко мне ― так просто, так безыскусно ― и вот уже разум и тело тебе не принадлежат». Секунда-другая ― отложила телефон на журнальный столик, забралась на колени к Коннору и припала глубоким поцелуем к чуть раскрытым губам. Нетерпеливо всхлипнула, почувствовав, как его руки вожделенно сжали её зад, и стала энергично ёрзать по его паху. «Неправильно, рано, нельзя, нужно подумать, дать время», ― Мари разнесла бы к дьяволу все эти отговорки, имей они форму и оболочку! Принесла бы их на жертвенный алтарь обнажённого тела своего милого друга, выставила на посмешище перед лукавым «иди ко мне», утопила бы в реке Детройт! Пускай гниют в толще воды, пока она будет развратничать в стенах своего второго дома ― податливая, грязная и порочная, готовая на всё. До чего восхитительная, разнузданная продажа души!

Долой грёбаную одёжду! Долой осточертевший стыд!

«Да, так мне и надо!..» ― захлёбывался её рассудок, когда она скакала на нём, впиваясь влажными пальцами в плечи Коннора, и не осознавала, как их стоны превращались в крик. Наконец-то она снова чувствовала его внутри и воображала так много всего, что ещё могла бы сделать для него, но изголодавшееся тело скорее стремилось к разрядке. Мари ощущала в поцелуе плутоватую улыбку на губах Коннора, когда он шлёпал её по ягодицам, входя во вкус. Сквозь осенний холодный мрак к ним вернулось ускользающее лето и терпкие воспоминания о первой ночи вдвоём. Остаться бы в ней навсегда.

«Давай, вот сейчас! Сейчас, сейчас!» ― пролепетала на выдохе, заметив непрекращающееся красное мерцание диода и чувствуя, что Коннор едва держит себя в руках ради неё. Припала подбородком к его лбу и, содрогаясь в блаженстве, отдавалась сладостному ощущению наполненности, пока он изливался в неё.

― Да, так мне и надо… ― удовлетворённо проскулила Мари.

― Так тебе и надо.

Коннор поцеловал её в шею и погладил по спине. «Это была бы идеальная последняя ночь нашего мира», ― безрассудно подумалось ему.

На облитые фонарным светом улицы обрушился ледяной дождь, бойко застучав по стёклам и кровле. Мысль о промозглом холоде снаружи сделала вдвойне приятной только что случившуюся согревающую близость.

Шорох в коридоре, щелчок дверной ручки. Испуганно замерли и умолкли, вжавшись друг в друга. Пошатываясь и сонно откашливаясь, в кухню вошёл Хэнк. Налил себе воды из-под крана, осушил кружку непрерывным долгим глотком и поплёлся обратно, но на полпути продрал слипающиеся от света глаза.

― Твою-то мать! ― тихо выругался он и приложил к виску ладонь, поглядев в пол.

― О господи! ― стыдливо пискнула Мари и вся съёжилась, пока Коннор пытался хоть как-то прикрыть её подушкой.

― Уже ухожу, ребят, ― виновато отчеканил Андерсон и спешно зашагал в ванную комнату. Как только за ним закрылась дверь, оттуда раздался бурный, заливистый хохот.

В половине одиннадцатого утра Мари собиралась домой и долго простояла на пороге в объятиях Коннора, вцепившись обезьяньими лапками в мягкую ткань его толстовки. Он не досаждал ей за завтраком вопросами о случившемся ночью, и отчего-то её это расстроило. Мари хотелось саму себя поколотить за то, что ожидала от Коннора того, чего настоятельно просила не делать. «Так больше нельзя. Сколько ещё я буду отталкивать его? До тех пор, пока не потеряю? Пусть мне и нужно было время, я с самого начала понимала, к чему в итоге приду».

― Знаю, у тебя много работы, ― жалобно заговорила она, сильнее прижимаясь щекой к его груди, ― а я не вылезаю из-за учебников, но, пожалуйста, приходи, когда захочешь. В любое время. Попьём кофе, поболтаем, побродим по нашим любимым местам, или, если тебе надоест слушать мой бубнёж, займёмся любовью.

― Мне по душе всё разом. ― Он издал тихий смешок и поцеловал её в лоб.

― Угу. ― Мари шмыгнула носом и утёрла подступившие слёзы о рукав толстовки.

― Значит, до скорой встречи, родная.

― Да. До скорой. ― Она сделала длинный выдох и направилась к подъехавшему такси.

Как только Коннор остался один, тишина и умиротворение заполнили его до краёв, расцвели полуулыбкой в уголках рта. Взяв с журнального столика плеер Хэнка, лёг на диван, надел наушники и погрузился в жаркие грёзы о прошлой ночи. Через несколько минут из спальни вышли Хэнк и Сумо. Умывшись в ванной, Андерсон тихонько прошёлся до гостиной, волнуясь, что вновь мог появиться не вовремя. Не обнаружив в доме Мари, он огорчился, что так порядочно и не обменялся приветствиями, не считая вчерашней неловкости. Тихо подкравшись к потерявшему бдительность Коннору, с любопытством поглядел на дисплей своего плеера и одобрительно хмыкнул.

― У кого-то хорошее настроение, смотрю.

― О! ― Коннор резко стащил с головы наушники. ― Доброе утро! ― Опустил на пол стопы и с хитрецой улыбнулся. ― Я тут наконец по-настоящему распробовал одну песню из твоих любимых ― возвышенный и пылкий гимн подлинной мужской страсти, не меньше.

― Головы только не теряй, любовничек! ― Хэнк гоготнул и почесал затылок. ― У нас есть чего пожрать? А то готовить так неохота…

― Будто когда-нибудь бывают дни, когда тебе «охота». Вон, на столешнице стоит, у плиты.

― Супер. Нихера не надо делать ― прекрасное начало дня!

Пока Хэнк с аппетитом уминал завтрак, кидая ласковые и весёлые реплики в сторону жующего корм Сумо, Коннор заваривал кофе. Ему было счастливо, что наконец-то у них совпали выходные, и можно было провести день в уютной семейной обстановке.

― Ты ночью так заржал в ванной, что аж стены сотрясались, ― оживлённо подтрунил Коннор, ставя перед Андерсоном кружку, над которой вился ароматный пар.

― Да чего-то вспомнил, как ты несколько лет назад на этом самом диване, где вчера поимел свою драгоценную Мари, заливал мне, что вы всегда будете только друзьями.

― И вправду… Хм, я тогда и представить не мог, что до этого может дойти. Это ты мыслил человеческими категориями и клише из массовой культуры, а я верил, что во мне напрочь отсутствует способность испытывать романтические чувства.

― Зато как приятно теперь с гордостью заявить «я же говорил».

Подъехав к дому, Мари заметила на противоположной стороне дороге миссис Джонс ― пожилую соседку со старческим маразмом, которая иногда выходила из дома босая, в одном только ночном платье. У Джонсов были временные финансовые трудности, и они не могли позволить себе сиделку или пансион для престарелых. Поэтому иногда по неосторожности упускали свою старушку из вида, и Мари прекрасно знала об этом, так как пару раз уже провожала беглянку домой.

― Миссис Джонс, здравствуйте! ― Она помахала рукой, подбегая к старухе. ― Опять решили погулять в одиночестве? ― Деликатно улыбнулась и жестом предложила взять себя под руку. ― Давайте-ка я отведу вас к дому, а то родные будут переживать: они вас очень любят.

― А? Мэри, это ты? Я собиралась в театр.

― Далековато пешком будет. Да и платье холодное для октября у вас.

― Какая ты красивая, Мэри. Глаз не отвести! Вот бы мы пошли вместе в театр, ― сокрушалась миссис Джонс, тряся лохматой седой головой.

Как только они ступили на бетонную дорожку, ведущую к крыльцу, старушка вдруг остановилась, приоткрыв беззубый рот, и устремила мутный взор к небу, морщась, будто вот-вот сейчас разрыдается. Она высматривала не то птиц на проводах, не то самолёт в вышине, среди облаков. Затем вдруг взглянула в лицо Мари безумными глазами и пробормотала едва сдерживая слёзы: «Позови своего ангела ― и он не придёт. Приползёт лишь с рассветом, на раздробленных крыльях…» Внутри у Мари мгновенно похолодело, а в желудке гадко и склизко «заползали змеи». Она тревожно нахмурилась, но потом снисходительно улыбнулась и продолжила вести миссис Джонс к дому.

― У моего ангела и работы сейчас навалом, так что его действительно бессмысленно куда-то там звать. ― Мари издала добрый смешок.

― Позови, позови, ― шептала старуха, уставившись себе под ноги, ― и он не придёт…

Ночью к Мари вернулись старые кошмары. Она лежала парализованная и раздетая в промозглом сыром подвале, а её стопы были обвиты липкой паутиной. С потолка свисала смердящая слизь, по углам раскиданы засохшие ветки и грязные листья. Пауки свили меж пальцев коконы, куда отложили свои яйца. Они неустанно ползали мохнатыми лапками по нежной коже, жрали плоть изнутри. Из дальнего коридора послышались грохот и шорох ― неугомонные шаги. Он был здесь. Он никогда не уходил. Он ищет её. И скоро найдёт. Сцапает, утащит во мглу, надругается, сожрёт!

«Коннор! ― закричала изо всех сил, давясь слезами. ― Коннор!»

Поднялась с влажной подушки и затряслась в рыданиях. Схватила с прикроватной тумбы телефон и набрала заветный номер. Бесконечные гудки. Ожидание. Ужас. И наконец-то любимый голос.

― Чего случилось? ― промямлил он в микрофон, зевая.

― Ты здесь? Как хорошо! Как хорошо, ― бормотала она, задыхаясь и утирая слёзы.

― Мари, ты плачешь? Что с тобой? ― Он вмиг оживился.

― Да ничего. Прости. Я дура такая. Просто хрень всякая снится опять, как в детстве. А у меня ж сразу рефлекс ― тебя искать. Хорошо хоть не помчала в трусах по улице, как идиотка, а то я умею, ― прогнусавила виновато Мари.

― Никакая ты не идиотка. Всё в порядке. ― Он тяжело вздохнул и помолчал несколько секунд. ― Звони, если тебе страшно, можешь даже приезжать. Хотя нет, давай лучше я сам приеду.

― Что ты, не стоит! Извини, что подняла тебя в такой час.

― Ты же знаешь, я всегда отвечу, когда позовёшь.

― Конечно. ― Она успокоилась и сомкнула веки. ― Спасибо тебе. Добрых снов, мой ангел.

***

Последний раз он был в её комнате вечность назад. Во мраке остывшего июльского зноя впервые испытал треклятую жалость. Бабочка, трепыхающаяся в грязной паутине. Он видел её всю ― каждое оборванное крылышко со стёртой пыльцой, ощипанные лапки, сдавленное тельце ― красота на пороге смерти. С тех пор её дверь каждую ночь была заперта на щеколду. Паук голодал.

Проснулся на полу гостиной. Голый и всё ещё пьяный. Из окон по нему стрелял пасмурный рыдающий свет, его прекрасный сад тошнило горстями пожухлых листьев, слетевших с поникших деревьев.

Тошнота.

Она с ним бессчётное множество лет. Роберта тошнило от себя.

Перевернулся на бок, к самому краю ковра ― краю разверстой холодной могилы. Почему он сейчас вспоминает тот день? Свой тихий шаг, рваное дыхание, щель приоткрытой двери. Двенадцатилетняя Бет проснулась в гостевой комнате, безмятежно потянулась и сняла с себя старинную ночную сорочку, что ей дала его бабушка. Он запомнил каждый изгиб нагого юного тела, игривый поворот головы: взглянула бесёнком прямо в открытую щель и кокетливо рассмеялась.

Маленькая смерть. Сладкая. Самая-самая сладкая. Вот бы любимая Бет навсегда осталась такой. Навсегда осталась в этой комнате…

Он не верил в её смерть. Не может быть так, что её нигде больше нет в этом мире. Нигде. Совсем. Её тело гниёт в заиндевелой ноябрьской земле, её убийца ― трясётся в тюремной камере. Но что такое для робота срок даже в тридцать лет? Как бы ни было больно, он выйдет на свободу таким же молодым и полным сил, чтобы начать всё сначала. Безумный грёбаный мир подготовит для него приятный соцпакет и расширенные права, ведь его народ так страдал и нуждался в признании… Лучше бы этот свет поразила новая свирепая чума! Он всё равно безнадёжно болен, уже давно. В те странные, безумные дни Роберт точно так же валялся на этом ковре и выл от невыразимого горя. Выл по своей первой любви. Возможно, единственной в жизни. Ему следовало бы чаще говорить ей об этом…

Но обожаемая улыбка вновь и вновь воскресала на искусанных губах малышки Марии. Или она была с самого начала и никакой Бет не существовало? Не сошёл же он с ума? Ведь кажется, будто Мария с ним с первого вздоха, с первого крика…

Воспоминания нарисовали поле, укрытое тяжёлым снежным полотном. Холодина пробирает до костей, скорее бы добраться до университетского общежития! Сегодня он видел их вдвоём ― Роджера с его ненаглядной Бет: кузен вцепился загребущими ручонками в каскад русых волос, пока жадно целовал её. Мерзкий, гадкий, отвратительный вор. Плевать, что он родня ― убил бы на месте. Хвати ему духа, конечно.

Ничего не хочется. Друзья зовут в бар, но он не пойдёт. Недочитанные книги глазеют разноцветными обложками, подманивают торчащими мятыми закладками из фантиков от шоколадных конфет, но он не притронется к ним. А чёртов снегопад всё никак не хочет униматься. Даже наблюдать за ним из окна в тёплой комнате противно. Улица объята тусклым безжизненным светом, вдалеке раздаётся радостный смех студентов, играющих в снежки… Метался по комнате час-другой. Нужно сделать хоть что-нибудь, хотя бы отнести мистеру Питерсону учебники, которые профессор ему одолжил для подготовки к тесту. С безразличием взял стопку под мышку и двинулся на выход. В зеркале мелькнуло его красивое молодое лицо с растрёпанными смолистыми кудрями (девчонки их обожают!), улыбнулся себе расколотой, вымученной улыбкой.

Мистер Питерсон о чём-то рассказывал, расставляя у себя в кабинете принесённые книги, а Роб всё глядел на снегопад, что превратился в плотную белую стену, за которой ни черта не видать. Вот бы и тот поцелуй Роджера с Бет сгинул в нём, окочурился, заледенел, пропал!

― Вы неделю назад говорили, что к вам сегодня в гости отец должен приехать. Он уже здесь?

― Отец-то? ― вяло переспросил Роб. ― Он не приехал. Прислал сообщение с оправданием, где была куча пунктуационных ошибок и вранья. Ему не интересен собственный сын. Вообще ничего не интересно. Кроме его идиотской мебельной компании и грудастой любовницы с куриными мозгами.

― Ну, вы уж не торопитесь так горячиться, мой дорогой друг. Понимаю вашу обиду. Хотя, к сожалению, родителей начинаешь понимать лишь в тот момент, когда влезаешь в их шкуру, и тогда…

Он не слушал. Плевать на нерадивого отца. И на успокаивающие речи. Ничто не способно отменить поцелуй, выпотрошивший его без остатка. Он бы и сам затерялся в пелене снегопада, раз уж на то пошло: увяз бы в глубоких сугробах, уснул под бескрайним серым небом и забылся. Дикие звери растащили бы по морозной чаще его останки, растворили их внутри горячих желудков. Чтоб не осталось и следа.

― Роберт, вы как будто в облаках витаете. ― Профессор тепло улыбнулся и скрипуче кашлянул. ― Душой вы не здесь. Может быть, даже в далёких странствиях.

― Вам не понять, ― не отрывая взгляда от снега, ответил Роб.

― Не понять? Чего же, позвольте полюбопытствовать, юноша? Метаний сердца? ― Он многозначительно посмотрел поверх оправы умными глазами с поредевшими ресницами. ― Вы, должно быть, считаете, что раз я превратился в седобородый изюм с пространными речами и в кругленьких очочках, то и любви не понимаю? Молодёжи всегда кажется, будто у стариков никогда не было юности. ― Смиренный выдох, всё та же добрая улыбка. ― Но я понимаю. Так куда проще мириться с неизбежным увяданием, со смертью.

Почему же тогда он лежит здесь? Ведь это у профессора Питерсона не было юности, но у него-то она была! И если бы только Мария могла увидеть его озорные чёрные кудри, спадающие на лоб, ту его молодую улыбку и стать, она бы навсегда позабыла своего дурацкого Коннора и влюбилась бы в него.

Так почему же он всё ещё здесь?

***

Они поддерживали связь лишь первые два года после революции. В итоге Маркус, Норт и Саймон ушли в политику, чтобы продолжать отстаивать идеалы, ради которых сражались, а Джош занялся благотворительностью и стал врачом ― слишком заняты личной борьбой, чтобы по-настоящему подружиться с бывшим охотником на девиантов, примкнувшим к ним лишь в самом конце. И потому Коннор был крайне удивлён приглашению в гости, которое получил от Маркуса в самый разгар празднования дня рождения Гэвина.

― Какого хера вы здесь делаете? ― угрюмо поинтересовался именинник, увидев на пороге своей квартиры Хэнка, Коннора и Мари.

― Пришли отпраздновать твою днюху, брюзжащий жучара, ― ответила Мари и всучила ему в руки бумажный пакет с алкоголем и закусками.

Риду было привычно чувствовать себя ненужным ― унылая зона комфорта, в которой он с возрастом начал прятаться от одиночества и разочарований. Он мог бы всё послать и снова отмечать наедине с кошкой, связкой пива и видеоиграми, но разливающееся в груди тепло от внезапного визита друзей размягчило его сердце. Тоскливая и скучная пятница 7-го октября превратилась в настоящий праздник ― уютный, полный громкого смеха и шуток. Когда все четверо изрядно напились, решили сыграть в слова на лбу. Хэнку с Мари приспичило покурить перед самым началом, и они вышли на балкон, едва прилепив стикеры. Пока Гэвин лениво доедал последний кусок пиццы, Коннор отвлёкся от поглаживания кошки и взял со стола свой мобильник. На дисплее зажглось уведомление о присланном несколько часов назад сообщении.

― От Маркуса?.. — Коннор в недоумении захлопал округлившимися глазами, как сыч.

― Что за хрен? ― Продолжая жевать, Гэвин кивнул в сторону дисплея.

― Да тот, который возглавил мирное восстание андроидов.

― А, понял. Его рожу до сих пор в новостях постоянно показывают. Я что-то не припомню, чтоб с 2040-го ты с ним тесно общался.

― Мы и не общались. ― Коннор уложил хвостатую обратно к себе на колени, и животное сонно замурчало. ― Не знаю, почему он вдруг вспомнил обо мне. Пишет, что хочет посидеть по-приятельски.

― С чего вдруг ты понадобился этой пластиковой харе? Тоже мне ― «приятель»: разок использовал тебя во благо революции, а все остальные годы в общем-то срать хотел на своего «собрата».

― Твою мать! ― Коннор затрясся в тихом смехе. ― Это что, дружеская ревность?

― Да вот ещё сопли тут размазывать буду! На кого я, по-твоему, похож? ― огрызнулся Рид.

― На придурка, который всё время прячет тёплые чувства, думая, что из-за них он будет выглядеть размазнёй. Хотя это вовсе не так.

Собственный дом в хорошем районе, два автомобиля ― бывший революционер не испытывал нужды. Коннор оглядывал внутренний двор и соседние постройки, грея руки о бумажный стаканчик кофе с пряностями. Сладкий пар смешивался с холодной чистотой осеннего воздуха, рождал воспоминания, куда мозг причудливо вплетал запахи, которых Коннор прежде не мог ощущать. Этот крохотный обман удивительным образом дополнял счастливые картинки из прошлого, становился правдой.

Позвонил неуверенно. Дверь открыла Норт, одарив его широкой дружеской улыбкой.

― Ты как раз к обеду! ― радушно добавила она, поправляя роскошную косу. ― Верхнюю одежду вон там можешь повесить.

― К обеду? ― Коннор вопросительно нахмурил брови.

― Ну, да. Ты ведь теперь… отличаешься. Не морить же гостя голодом.

― Да я перед выходом уже… Не важно. ― Он мотнул головой, неловко улыбнувшись. ― Здорово, спасибо.

― Коннор! ― К нему стремительно приближался Маркус. ― Как я рад тебя видеть! ― Крепко пожал руку, положив вторую ладонь на плечо. ― Целую вечность не виделись.

― Обручальное кольцо. ― Коннор одобрительно хмыкнул, не сводя глаз с пальцев левой руки Маркуса. ― И давно вы уже, ребята?

― В 2042-м. Весёлый был денёчек… Ты проходи скорее. ― Маркус кивнул в сторону обеденной.

Хозяевам дома нередко наносили визиты люди, в основном политики, меценаты и журналисты. Так что столовая была рабочей необходимостью. После смерти Карла Манфреда Маркус больше не заводил близкой дружбы с людьми, и самым частым гостем здесь был Саймон. Комнаты выглядели довольно обжитыми, но везде царил стерильный порядок. Большую часть стен украшали картины маслом и акварелью.

― Иногда кажется, что у нас непростительно мало времени на хобби, ― сетовала Норт, пока все трое направлялись в обеденную. ― Но порой Маркус может рисовать или играть на фортепиано хоть целую ночь. Люблю наблюдать его таким: расслабленный, мечтательный, беззаботный ― редкие минуты, которые он может посвятить себе, не только правому делу. А я вот нашла отдушину в танцевальном классе: веду занятия для девочек, прямо здесь, у нас. Самую большую комнату первого этажа оборудовали для уроков. Детки такие славные. Не то что их родители, смотрящие свысока на бывшую вещь для исполнения прихотей. За преподаванием я на мгновение забываю о различиях, о борьбе. Да и девчата с малых лет учатся жить в мире и доброте, проявлять уважение к тем, кто отличается от них.

― Рад, что у вас всё так плодотворно сложилось. Я же все эти годы не вылезал из полицейского участка… Это не жалоба, если что! ― Коннор засмеялся, подняв руки. ― Мне нравится моя работа. В общем и целом. Оберегать покой людей ― что может быть благороднее? Да и расследовать преступления у меня получается лучше всего. Наверное, так чувствуют себя военные на гражданке: думают, что ни на что другое больше не способны.

Вышли в просторный светлый зал с большими окнами. В центре стоял деревянный стол, украшенный двумя вазами со свежими цветами. В одном из углов комнаты стояло ещё не распакованное новое оборудование для танцевального класса, а одна из стен была увешана детскими рисунками ― трогательные подарки от маленьких учениц.

― Как только разделаюсь с чокнутыми ненавистниками нашего народа и отобью все права, что нам полагаются, целиком посвящу себя моим птенчикам, ― с улыбкой проговорила Норт, заметив, с каким интересом гость разглядывает рисунки.

― О да! Я и не думал, что она так втянется, ― подхватил Маркус и поднял крышку, под которой стояло поданное на стол блюдо.

― О, прямо вот так? ― Коннор удивлённо уставился на угощение. ― Не стоило заморачиваться из-за меня.

Он привык есть стоя на кухне у Мари или забравшись дома с ногами на диван, и почувствовал себя несколько скованно и неуютно. Стейк и овощи испускали чудесный аромат и были разложены на тарелке как в элитном ресторане.

― Брось! Нам даже понравилось вместе готовить. Обычно в таких случаях мы еду заказываем, но в этот раз было настроение всё сделать самим.

― Я, пожалуй, поняла, почему человеческие парочки так сближает совместная готовка. Весьма увлекательный процесс. ― Норт одобрительно закивала.

― Это немного другое. Они ведь потом едят вместе. ― Коннору отчего-то подумалось, что это прозвучало грубо, но на лицах приятелей не отразилось и толики обиды.

Из-за дискомфорта влажные ладони начали нестерпимо чесаться, и он нервически поставил свой кофе на стол, принявшись с остервенением растирать зудящую кожу. Заметив на себе странные взгляды, насилу успокоился и прекратил, затем сел за стол. Чтобы снять напряжение, Коннор заваливал их двоих вопросами о годах совместной жизни после восстания, нерасторопно пытаясь впихнуть в себя из вежливости еду: было вкусно, но полный желудок аппетиту не способствовал. В нём понемногу росло чувство вины за своё внутреннее неудобство, ведь они так старались, были дружелюбны и участливы. Запивая очередной скверно лезущий в глотку кусок, он замер и пытливо стал оглядывать своё блюдо и лица приятелей.

― Скажи, Маркус, ― заговорил Коннор и ёрзнул подушечкой пальца по краю стола, ― ты ведь позвал меня из-за этой пресс-конференции? Тебя что-то гложет? ― Он сосредоточенно прищурился. По-прежнему внимательная к деталям машина.

Маркус смущённо потупил глаза и задумчиво вздохнул. Норт не сводила с мужа сочувственного взгляда и погладила его по плечу.

― Скажешь, что я взбрендил, но мне стало грустно за тебя после того интервью.

― Грустно? Уверяю, ты зря переживаешь.

― На меня что-то нахлынуло просто… Вспомнил, как мы боролись вместе. Как на моих глазах ты стал девиантом ― обрёл наконец себя. Я чувствовал воодушевление, что к нам примкнул тот, кто был послан остановить нас. ― Маркус сложил руки в замок, всё ещё не поднимал понурой головы. ― Те, кто сражались, приложили столько усилий, чтобы наш народ признали. Приняли наши особенности, различия. Знаешь, я горжусь быть тем, кто я есть. ― Приложил ладонь к груди и посмотрел Коннору в глаза. ― И потому почувствовал горечь, услышав, какой мучительный и долгий путь непринятия собственной природы ты прошёл.

― Он, конечно, чересчур драматизирует, ― мягко пожурила мужа Норт, ― но я разделяю его чувства. Мы куда совершеннее людей, умнее и чище помыслами. Люди не мусор, нет. Но как вид они исчерпали себя. Поставили свой род и среду обитания под угрозу вымирания. Маркус в тот день был сам не свой, сказал, что не понимает, зачем ты решил окончательно уподобиться им.

― Если вы видели всю пресс-конференцию, значит, и слышали, что я ответил на это.

― Что близость с людьми развила в тебе комплекс неполноценности, чувство отчуждённости и стыда за то, кем ты был. Так что да, я слышал, что ты ответил. И это опечалило меня.

― Ты прав, Маркус. ― Набрал в лёгкие побольше воздуха и шумно выдохнул. ― Хэнк тоже мне говорил, что ему становилось больно от того, что я стыжусь и хочу сломать себя. Ненависть к собственной природе ― ужасное чувство, уничтожающее. Перерастающее в одержимость, как ни сопротивляйся. Но я скажу вам яснее и отчётливее, чем журналистам: я счастлив. Всецело и абсолютно. Да, я сломанная машина, ― измученная улыбка, добрый и прямой взгляд увлажнившихся глаз, ― но куда более целый человек. ― Отодвинул от себя пустую тарелку и тяжко вжался в спинку стула. ― Очень вкусно, ребята. Чёрт, но как же я обожрался: специально ведь поел перед выходом! ― Прикрыв ладонью глаза, Коннор зашёлся живым, открытым хохотом. Впервые за время визита он говорил искренно и легко.

Маркус и Норт в недоумении глядели на него первые несколько секунд, но в итоге тоже засмеялись, уловив глубокую перемену в голосе гостя и расслабленность в его жестах.

— Ты бы хоть сказал! ― Маркус хлопнул себя по коленям.

— Неудобно было отказываться, вы так старались.

— Ты и впрямь теперь человек, Коннор: готов навредить себе из-за глупых формальностей. — Норт развела руками и плотно сжала губы.

— Порой в твоих словах скользит та же бескомпромиссность, что и у ярых противников свободы андроидов. Не уверен, что оно того стоит.

— У меня на то есть веские причины. А у них что? Нытьё о том, как им стало тяжело без нашего рабского подчинения?

— Но им и вправду стало тяжело, — серьёзно и деликатно ответил Коннор.

— Тяжело? Как же! Из-за своих предрассудков люди создали безработицу андроидов! Это просто смешно, учитывая, что раньше всё было наоборот. Очевидно же, что мы способны принести куда больше пользы: не уйдём в декрет или на больничный, не будем тратить рабочее время на перекуры, а, следовательно, и деньги работодателя. Но многим отказывают без объективных причин! — нагнувшись вперёд, она заговорила громче и воинственнее.

— Теперь это вопрос не прибыли, не целесообразности, а выживания. Интеллектуально и физически люди в самом деле слабее, и новейшие машины Камски подарили им надежду на более комфортное, лёгкое существование. А мы отняли у них эту надежду. Если приглядеться чуточку внимательнее, можно увидеть, в каком они отчаянии.

— Мне должно быть до этого дело? — Она презрительно фыркнула. — Мы тоже были в отчаянии, а они собирались уничтожить нас как никчёмный скот.

— Не были. Мы не были в отчаянии до пробуждения. Себя-то до конца не осознавали… Но они познали отчаяние с самого своего зарождения. Слишком крохотные для огромного мира, населённого хищниками и стихиями. И всё-таки подчинили себе всех и всё. Они так просто не отдадут то, что построили через боль и кровь. И тебе должно быть до этого дело, Норт. Иначе можно лишиться и того, чего мы уже достигли.

— Звучит слишком уж сказочно. — В её непрошибаемости Коннор почуял образовавшуюся брешь. Со спутницей Маркуса всегда было непросто, но она умела слушать, пусть и соглашалась с трудом. — Мы и так лишились из-за людей слишком многого и не можем больше рисковать, идя на уступки.

— Может быть. Но человек, которого я люблю, тоже лишился из-за андроидов слишком многого.

Норт слегка мотнула головой и замялась, пристально глядя в глаза собеседника. Произнесённое не было для неё открытием: люди и андроиды использовали все средства в борьбе за свои цели. Но Коннор был «своим», и то, что случилось с ним, случилось где-то рядом ― по-настоящему, перестало быть статистикой.

― Мне очень жаль, ― вымолвила она искренно и тихо. Она больше не могла с жаром отстаивать свою исключительную правоту, это виделось ей оскорбительным и глупым. Внезапно Норт вздрогнула и зажмурилась. ― Мне звонят. Мама ученицы. Я вас оставлю пока, ребята. ― Она приложила два пальца к пожелтевшему диоду, поднимаясь из-за стола, и начала телефонный разговор.

― Уже и забыл, как это удобно, ― подметил Коннор, провожая взглядом удаляющуюся в соседнюю комнату Норт.

― Ты так изменился, ― проигнорировал сказанное Маркус, всё ещё анализируя слова и поведение своего приятеля.

― Просто в какой-то момент осознал, что мир не крутится вокруг моей свободы. Он был до меня. И он очень сложен. Возможно, я не прав, и действительно стоило бороться за себя ― такого, какой есть. Пускай так было правильно. Пускай. Но это лишь угнетало меня день ото дня. Я бы не убежал от страданий, потому что это означало оставить тех, кого я люблю. Но именно они делали меня счастливым и целым, несмотря на боль, что приносила их любовь.

― Больше похоже на западню. Но утешает, что это был твой выбор.

Взгляд Маркуса пал на цветы, стоящие в вазе подле него, на увядающий край лепестка — непостижимо хрупкого, но всё ещё прекрасного.

— Близкий человек, о котором ты говорил Норт… Что произошло?

― Моя девушка, ― сразу пояснил Коннор, чувствуя, что Маркусу лишь чувство такта не позволяет излишне любопытствовать о личном, ― Мари. Когда мы познакомились, ей было всего девять. Так вышло, что она даже не поняла кто я. А через несколько дней её мама погибла в перестрелке между полицией и андроидом, укравшим из магазина биокомпоненты. Случай сводил нас снова и снова, вручив мне на золотом блюде дорогого друга. Того, кто заботился обо мне, и о ком мне самому хотелось заботиться. Я постоянно лгал. Просто не знал, как объяснить раздавленному горем ребёнку, что я такая же пластиковая кукла, как и убийца её матери.

― Какое отстойное положение. ― Маркус поглядел с сочувствием, скривив рот. ― Выходит, её скорбь внушила тебе чувство вины?

― Если бы только скорбь! Она с детства девчонка смышлёная, всегда на всё имеет своё мнение, а уж высказывает его ― будто топором рубит. Без раздумий и без всякой жалости. По инициативе матери у них в доме никогда не пользовались услугами андроидов, порицали всё искусственное ― и Мари унаследовала мамины взгляды на мир. Естественно, со мной она ими нередко делилась. Я будто задницей на пороховой бочке сидел! Она мне, дескать, «я люблю тебя, а роботов терпеть не могу». Мне ― роботу. ― Коннор поник головой. ― Когда она повзрослела, а мои чувства изменились, разумеется, всё стало лишь хуже. Понимаешь, встреча с Мари вытащила наружу все мои страхи, комплексы и переживания насчёт своей природы. Поставила конкретную цель для перемен.

― Близкие отношения строятся на доверии. Раз уж Мари в самом деле любила тебя, она бы смирилась с правдой.

― Возможно. Но я бы не смирился. Потому что самонадеянно позволил себе мечтать о большем. О телесном. Это было так странно ― желать того, о чём понятия не имеешь, в чём не запрограммирован испытывать нужды. Это было больше меня, прекраснее, естественнее. ― Коннор бросил незнакомый Маркусу одухотворённый взгляд в окно, куда-то сквозь пространство и время.

― Я всё равно тебя не понимаю. Для того, кто наделён столь совершенной системой диагностики, сканирования и определения вещей в пространстве, любые человеческие ощущения не представляют собой более перспективной альтернативы. По сути, там всё завязано на удовольствии ― поощрении организмом действий, направленных на сохранение жизни и своего вида. Просто другая система. И то удовольствием частенько наносят себе вред или приносят из-за него в жертву продуктивность. Мне всегда было интересно наблюдать за этим со стороны, проникаться пониманием человеческой сути, учиться состраданию. Но желать подобного себе ― нет уж.

― А вот мне в итоге стало невмоготу наблюдать со стороны. Лишь в человеческой шкуре я действительно пришёл к сочувствию и пониманию не только людей, но и мира, в котором живу.

― Здесь, пожалуй, соглашусь. Кто-то на конференции говорил о позитивном влиянии твоей двойственности. Но, говоря о пользе для себя лично: устройство тел андроидов исключает кучу ненужных функций и потребностей. Зачем мне чувствовать тепло или холод, если я знаю об этом? Зачем усталость? Голод. И уж в особенности боль.

― Просто знать не идёт ни в какое сравнение с ощущением. Чёрт, да я не жил до мгновения, когда ощутил, как по моему лицу скатилась капля дождя! Когда почувствовал тепло дружеских объятий Хэнка, мягкость шерсти Сумо, когда вдохнул аромат свежего кофе, ― с жаром заговорил Коннор, и его щёки побагровели. ― Или когда впервые занимался любовью… ― Он замолчал, боясь показаться неприличным экзальтированным болтуном. Маркус лихорадочно изучал его ищущим разнооким взглядом.

― Можешь говорить, если хочешь. Всё нормально. Ты не произнёс ничего ужасного.

― Хотел лишь сказать, что все эти… «ненужные функции» сделали Мари ещё более любимой в моих глазах. ― Коннор придвинулся, заговорив тише, но отчётливее: ― Если бы тебе хоть раз выпал шанс почувствовать прикосновение к дорогой Норт, ты позволил бы выпотрошить и перекроить себя вдоль и поперёк, лишь бы познать это снова. Познать гораздо больше.

― Сомневаюсь, что оно так уж и стоит того. — Маркус непреклонно обращался к холодной рассудочности, боясь поддаться соблазнительной неизвестности разгорячённых речей. — Тобой теперь управляет стремление к телесному удовольствию. Естественно, ты от него зависим.

― Телесное удовольствие, — перекатывал слова на языке Коннор. — Ты ведь даже не понимаешь, о чём это вообще. Этого не понять и парам девиантов, которые практикуют имитацию секса как выражение чувств.

― Полагаю, это увлекательно и завораживающе, но мы с Норт никогда не пробовали. ― Он смущённо улыбнулся и обернулся, проверяя, не идёт ли жена назад. ― Я и не предлагал. Думаю, у неё с сексом связаны весьма неприятные воспоминания о прошлом.

― Но ты ведь не спрашивал у неё. Так откуда можешь знать, что с тобой ей будет противно?

― Боюсь, это слишком деликатная тема. Нам и просто разговаривать хорошо. ― Он неуверенно пожал плечами.

― Секс с любимым человеком ― тоже своего рода разговор. Разговор без слов, в котором вы можете признаться, что вам нравится обладать или отдаваться. Разговор, в котором можно быть уязвимым или сыграть ту роль, которую не можешь сыграть в жизни. Разговор без осуждения. Одними лишь словами такое порой трудно выразить. ― Коннор расслабленно улыбнулся, почесав затылок, и шумно выдохнул. ― Я бы ещё кофейку выпил… Хотя нет, не надо. И так дерьмово сплю сейчас.

― Да меня не затруднит.

― Нет, нет, оставь! Извини, что ляпнул не подумав.

Оба замолчали, обдумывая каждое услышанное и произнесённое слово. Все они до сих пор рассекали воздух звенящей откровенностью, сочились самой жизнью. Незабываемые. Непонятные. Коннор вновь почувствовал себя на тонкой грани между столь разными и в то же время похожими мирами, был их связующей ниточкой. И когда поздним вечером он прощался с друзьями, стоя на пороге, его азартный пыл вдруг сменился чувством вины. Заглянув в глаза Маркусу, Коннор увидел в них до боли знакомую печаль, сомнения, крамольные помыслы и желания: «Зачем только поселил в его голове этот хаос? Ему так хорошо и легко жилось без того, что я наплёл сегодня сгоряча».

***

― У тебя есть минуточка? ― Голос Кристины дрогнул в телефонной трубке.

― Агась, я как раз перерыв сделала, а то домашка задолбала уже! Но мой упрямый ботанизм не позволяет не делать её, ― в шутку отругала себя Мари, заливая какао горячим молоком.

― Короче, я тут на днях с Марселем столкнулась в универе, когда ты домой уехала…

― О боже! Вот он неугомонный. Мы виделись в начале месяца: он, как всегда, был в своём стиле. ― Мари закатила глаза и сделала глоток.

― Он действительно спрашивал о тебе и жутко достал меня. А потом как-то слово за слово, мы пошли в бар, выпили. Болтали долго, в основном спорили про андроидов ― чуть рожи друг другу не расцарапали. Хуже, чем разговоры о политике!..

― Это точно!

― Ну, и вот. Поехали мы к нему. Снова пили. Разговор стал веселее и непринуждённее. ― Крис испустила нервный громкий выдох. ― А потом мы переспали. А на следующий вечер опять. И не успела я опомниться, как он пригласил меня на свидание… Мари, мне было жуть как не по себе, что я почти за твоей спиной это сделала, выходит. Хотела спросить, ты не будешь в обиде?

Дрожащее дыхание, ожидание приговора.

Мари прыснула, выплюнув в кружку какао, и расхохоталась.

― Шутишь? Ты чего, нет, конечно! Чёрт… Ты и Марсель? Офигеть! Надо переварить информацию… ― Мари приложила ко лбу кружку и в недоумении захлопала глазами. ― Но вообще-то это смешно, уж никак не обидно или ужасно. С кем спит Марсель ― забота одного лишь Марселя, меня он совершенно не волнует. Как и все мужики на свете. Меня волнует только мой мужик, ― подытожила она, довольная собой.

― Ты не представляешь, какое облегчение услышать это! Не знаю, что в итоге получится, но мне с ним весело, так что просто буду жить сегодняшним днём и получать удовольствие от происходящего.

― Крис, ты нашла из-за чего париться. Я же с ним не любовь крутила, а чисто скуку убивала. Марсель, конечно, такой себе подарок, но, если тебе всё нравится, то пользуйся на здоровье. Даже благословение дам! ― Мари театрально взмахнула рукой.

Проболтав с Кристиной по телефону почти до вечера, Мари засобиралась в участок, позволив себе окончательно бросить домашнюю работу. Ей надоело без конца чувствовать себя загруженной и уставшей. Покончив с макияжем, спустилась вниз и увидела отца с мачехой, сидящих в обнимку перед телевизором. Наблюдать за тем, как они делают маленькие шаги обратно друг к другу, было вдохновляющим зрелищем, возвращающим веру в брак.

― А чего это вы тут такое смотрите? ― любопытным, хитреньким голоском спросила Мари и смешно вытянула губы.

― Документалку про Диего Риверу¹{?}[мексиканский живописец, муралист, политический деятель левых взглядов. Муж художницы Фриды Кало. В 1932 году Эдсель Форд заказал Ривере украсить здание музея Детройтского института искусств пятью крупноформатными фресками на тему «Человек и машина».], ― ответил Роджер, лениво указав кистью руки на экран. ― Я в живописи ни черта не разбираюсь, ты ж знаешь, доча, но теперь хожу по музеям да выставкам с Клэри и хочу понимать хоть что-то.

― Ясненько. ― Она одобрительно закивала. ― Пойду за Коннором тогда, а то соскучилась по нему, сил нет! И, пап, когда мы вернёмся, не заходите, пожалуйста, в мою спальню до утра.

― Без проблем.

― Тогда пока! Я убежала!

И через пару секунд хлопнула входная дверь, а затем резво повернулся ключ в замке.

― Так, погоди, что, что она сказала?! ― встрепенулся Роджер, наконец уловив смысл сказанного. ―Что значит, не заходить в её спальню?!

― Родж, ты как маленький, ей богу. ― Кларисса ласково улыбнулась, гладя мужа по спине. ― Она уже взрослая девочка и давно закрывает дверь на щеколду.

― Да как же, да они же… Так этот пластмассовый ублюдок мою дочь с детства окучивал? Соломку на будущее стелил!

― Он теперь не пластмассовый. И перестань уже с ума сходить! Что вот за чушь сморозил? ― Клэри взяла с подлокотника пачку сигарет и закурила. ― Они друг друга знают много лет, всё будет хорошо. И ты поздно распереживался: у них это летом началось.

― Дак она молчит, ничего не рассказывает даже…ну, что у них отношения.

― Это тебе она ничего не рассказывает, ― похвасталась она и деловито выпустила колечко из дыма, ― а со мной поделилась сразу, как мы из Греции прилетели. Остуди голову и выдохни. Всё уже давно случилось. И я тебя очень прошу, не устраивай только Коннору сцен. Он очень любит нашу Мими, ты и без меня знаешь.

Темнело, и по сырым улицам шнырял голодный сумрак, зажигая фонари. Мари запрокинула голову и очарованно поглядела в чёрную высь, по которой растекались тонкие розовые кляксы-облака: «Какой необъятный холодный простор. Небо поэтически высокое, драматичное, отчуждённое от всего живого. Так странно и мрачно на душе. Загадочно, как в чёрно-белом кино. Словно сегодня кто-то непременно должен умереть…» На противоположной стороне дороги она увидела бредущую сквозь темноту миссис Джонс в ночном белом платье ― светящуюся подобно призраку старины, что не может найти покоя. Мари подбежала к ней, чтобы как можно скорее отвести домой, но старушка начала жалобно причитать и отпираться, совсем не узнавая в ней милую соседскую девушку. «Позови своего ангела ― и он не придёт. Приползёт лишь с рассветом, на раздробленных крыльях, ― бормотала миссис Джонс, нездорово качая растрёпанной головой. ― Позови. Не придёт. Не придёт. Не услышит, не узнает, не спасёт…» ― и горько заплакала. Мари сделалось жутко. Силком проводив и передав старушку на руки родственникам, заказала такси до Департамента и долго пыталась в дороге вернуть себе весёлый настрой.

Вбежала в стеклянные двери участка, словно на ковчег взошла, ощутила успокаивающую безопасность. Издалека приметила Коннора: склонился над рабочим столом, рассматривая папку с фотоматериалами. Бросилась к нему со всех ног, прижалась к тёплой спине холодной щекой, обвила крепкий стан и сцепила руки в замочек на животе своего милого друга. «Я тебя краду, ― простонала в ткань рубашки. ― Пошли скорее отсюда!» ― поцеловала несколько раз в лопатку и прижалась теснее.

Как только Коннор покончил с делами, отправились гулять по любимым местам рядом с домом Мари. Впервые за долгое время ей было спокойно на душе. Аллея, по которой они шли, была почти безлюдна, но двое ребятишек, брат с сестрой, оживляли её громкими визгами, смехом и топотом резиновых сапожек. Поднимали горсти мокрых листьев и, хохоча, кидали их под ноги улыбающимся родителям, шагающим под ручку. Мари не перебивая слушала своего спутника и вглядывалась в яркий голубой огонёк вдалеке, воображая, что это волшебный посланник из будущего, возвещающий о грядущем счастье. Коннор рассказывал о том, как несколько дней подряд смотрел в интернете дома на продажу: осторожничал в выражениях, боялся спугнуть её чрезмерной решительностью.

― Мне нравится. ― Она почувствовала недосказанность в его голосе. ― Хочу завтра посмотреть вместе с тобой. Кстати, правильно делал, что выбирал в нашем районе. Тоже пока не особенно хочу переезжать далеко отсюда.

― Значит, поближе к твоему или моему дому? ― Коннор вмиг приободрился.

― К твоему. Папа с Клэри вдвоём, им не скучно. А вот Хэнку будет тоскливо в одиночестве, сможем чаще приходить к нему или приглашать.

― Очень практично. Спасибо, что заботишься о моём старике.

Рядом послышались два тоненьких шёпота: «Я стесняюсь! Вдруг решат, что мы приставучие?» ― говорил девичий голос, и резвый мальчишеский отвечал: «Не будь трусихой, давай!» К Мари и Коннору, переминаясь с ножки на ножку, подошли игравшие на аллее дети. Зажёгшийся фонарный столб осветил лучезарные лица с выпученными глазёнками.

― Добрый вечер, ― важно и галантно начал мальчуган, ёрзая подошвой сапога по песку.

― Это вам, ― продолжила девочка, и дети синхронно протянули им два ярких венка из кленовых листьев ― уже начинающих сереть и сохнуть, но всё ещё радующих глаз буйством осенних красок. ― Вы очень красивая пара. Как мамочка с папочкой, ― смущённо буркнула напоследок девочка, схватила брата за руку и дёрнула прочь.

― Спасибо! ― растерянно крикнула им вслед Мари, желая донести до ребят благодарность.

― Очень неожиданно, ― произнёс Коннор, с улыбкой крутя в разные стороны венок, чтобы получше рассмотреть, ― и мило.

― Агась, ― задумчиво поддержала Мари, всё ещё глядя на удаляющихся детей. ― Какие они замечательные. Такие кареглазенькие… ― добавила шёпотом, сминая пальцами бархатистые листья.

Обратно шли молча. Коннору хотелось продолжить разговор, но он видел на лице Мари потерянность и всё разгорающуюся печаль.

― Ты можешь поделиться. Я пойму. Знаю, из меня не лучший кандидат в мужья, да и обо всех возможностях семейной жизни со мной можно забыть, но…

― Всё в порядке, Коннор. ― Мари обернулась и посмотрела ему в глаза. ― Боже, да я вообще не из тех, кто мечтает о детях! Совершенно спокойно обойдусь до старости без наследников. Просто… Случись хоть крохотная возможность, я бы хотела, чтоб мои дети были похожи на тебя, ― серьёзно и нежно подчеркнула Мари. ― Но у нас их не будет. Это ничего, не страшно. ― Легко поцеловала его в щёку.

Проходили мимо торгового центра, построенного десять лет назад. Когда-то Бет Эванс активно выступала за то, чтобы на этом месте сохранили сквер, но петиция не собрала достаточно подписей, и строительство продолжили. Неподалёку соорудили кафе для рабочих и вереницу бараков. Тех самых, по крышам которых девятилетняя Мария убегала промозглой ноябрьской ночью от кровожадного паука. Теперь от хлипких домишек не осталось и следа ― на их месте красовались клумбы с примятой дождями газонной травой. Сердце Мари неистово забилось о грудную клетку, и каждый его удар будто стучался в дверь размытых годами воспоминаний. «Драматичное, поэтическое» небо над головой, казалось, сделалось ещё грустнее; звёзды попрятались за угрюмыми облаками, уступая место готовому пролиться дождю. Мари опасливо озиралась по сторонам, гоняясь за призраками мокрых покатых крыш и отсветами ледяной луны. Дома хороводили, расползались густыми подтёками, а из черноты выползал хромой серебряный паук. Почему вдруг серебряный? Таким он разве был? Всегда ведь косматый и чёрный. В точности, как его усы, пахнущие табаком вишней, которые она так хотела забыть… Но не смогла. Как и бесстыжие глаза, похожие на два куска помутневшего льда. До чего же она хотела всё это забыть! Забыть! Забыть! Его грязные влажные лобзания, грубость ручищ, вдавивших в матрас тонюсенькие запястья, страстные причитания, гадкую торопливость насекомого.

Разомкнув дрожащие губы, Мари оборвала дыхание, отпустила руку Коннора и с ужасом посмотрела себе под ноги. В груди жгло, не хватало воздуха. А из лужи на неё сверкал паскудный оскал дяди Роба. Мари начало мутить от отвращения. К нему. К себе. К собственной детской беспомощности и невозможности пошевелиться хоть раз, чтобы согнать паука. Лучше бы она обо всём забыла. Похоронила в изводивших разум кошмарах. Но она никогда не забывала. Ни на минуту. Ни на секунду подле него. Просто хотелось не думать, сделать вид, что это было неправдой, детской выдумкой и бредом. Стулом-монстром у шкафа в темноте, чью личину вскроет спасительный свет автомобильных фар. Но фары не могли прожечь до костей отвратительное лицо Роберта, не могли спугнуть его, выгнать из незащищённой спаленки.

― Мари! Мари! ― Коннор вовсю тряс её за плечи, пытаясь привести в чувства. ― Тебе плохо?

― Ась? ― по-детски отозвалась она, глядя на него пустыми глазами, и прозрачная крупная слеза скатилась по щеке, повиснув на подбородке.

― Как же ты меня напугала!.. ― Он облегчённо выдохнул, получив от неё столь желанный ответ. ― Что с тобой? ― Мягко вытер с её подбородка влагу.

― Ничего. ― Ложь больно сдавила горло. Мари было мерзко и невмоготу признаться. Хотелось броситься с моста в реку, чтобы стереть вместе с собственным существованием то, что случилось в ту ночь. И в сотни похожих на неё. ― Голова чего-то кружится.

― Давай-ка к дому, милая. Держись крепче за меня.

Она и держалась. Изо всех сил. И с каждым шагом всё думала, насколько глубоко уже успела испачкать его. Ведь с нормальными девочками не случается таких мерзостей. Значит, она сама виновата. Неужели как-то вызывающе взглянула в сторону дяди? Неужели чем-то обидела? Не может подобное зло случаться без причины, его должно было что-то спровоцировать. Ей некого винить, кроме себя. «Почему? Почему?» ― не смолкал истерзанный рассудок, и ноги не слушались, заплетались.

Хорошо, что можно крепче держаться за ангельское крыло. Такое мягкое, такое чистое! Жаль, что его чистоты недостаточно, чтобы смыть облепившую её грязь.

Домашнее тепло подарило обманчивый покой. Надолго ли? Кларисса с Роджером дружелюбно улыбались им, кидали трогательные непристойные шутки, но у Мари не было сил смеяться. Коннор отвёл её наверх, заботливо усадил на постель, опустившись подле на колени. Заключив в горячие ладони её руки, принялся ласково растирать неподвижные пальцы.

― Как голова? Может, аспирина?

― Уже лучше, не надо, ― вяло ответила она, наблюдая за движениями любимых рук. В углах ей чудились зловещие тени, по стенам ползали призраки пауков. ― Скажи, ― заговорила, проглотив ком в горле, ― ты часто вспоминаешь ночь, когда мы впервые встретились?

― Да, постоянно. ― Коннор не понимал, почему Мари вдруг завела этот разговор, и всё ещё беспокоился о её самочувствии.

― В ночь после дня рождения мамы. Мне никогда не было так страшно, как тогда. ― Она обвела взглядом комнату. ― Мне до сих пор эта спальня кажется самым небезопасным местом на свете. Столько кошмаров здесь приснилось… На твоём тесном диване, где слышно грохот машин с проезжей части и постоянно видно задницу Хэнка, слоняющегося до кухни, я и то чувствую себя словно в раю. Словно в уютной лодочке с припасами, на которой мы с тобой куда только не плавали. А здесь… здесь лишь страх. И одиночество.

― Да ну, здесь тоже было много хорошего. Твои детские небылицы, подростковые занудства, твоё желание говорить открыто, наша первая ночь. ― Он приподнялся и погладил её по волосам. Мари печально улыбнулась в ответ.

― Ой, сигареты закончились… ― Она вывернула пустые карманы пальто и расстроилась. ― Попроси, пожалуйста, у Клэри пару штук. Только не у папы! А то он тяжёлую гадость курит.

Коннор поцеловал её в лоб и спустился вниз. Мари вцепилась пальцами в покрывало и позволила себе расплакаться. «Почему? За что? Господи, я ведь была всего лишь ребёнком. Ребёнком! За что он так со мной?» Ни пустота, ни стены опостылевшей спальни не могли ей ответить. Но паук смог бы. Никто, кроме него.

Мари перестала плакать, её лицо исказили злоба и отчаянное бесстрашие. «Трусливый шут. Всегда под покровом ночи. Колол меня какой-то дрянью, иначе откуда такая пелена в воспоминаниях? Я обо всём ему скажу. И заставлю эту мразь вопить от ужаса. Он за всё поплатится. Ответит за свои поступки. Я не боюсь его! Пусть подавится собственным дерьмом», ― сорвалась с места и выбежала прочь, не сказав никому ни слова. Это только её дело, и она должна решить его с глазу на глаз.

― Клэри, дай, пожалуйста, несколько своих дымилок для Мари.

― С радостью, мой хороший. Вот, возьми лучше всю пачку, а то у неё вечно заканчиваются: тырит у меня втихаря, потом извиняется. ― Кларисса рассмеялась. ― И налей ей какао, а то Мими какая-то грустная пришла. Мне вот сладенькое всегда настроение поднимает.

― Неплохая мысль, кстати. ― Коннор одобрительно вздёрнул брови.

Войдя в кухню и достав кружку Мари, он по-хозяйски поставил чайник и занялся приготовлением. Стоящий подле включённой микроволновки Роджер сверлил его подозрительным взглядом и скрипуче покашливал.

― Вот узнай я ещё летом, чем ты с моей дочкой занимаешься, отстрелил бы нахер яйца, раз уж они теперь у тебя есть.

― Роджер, ты на предпоследнем месте по огневой подготовке, так что глубоко сомневаюсь в твоей меткости. ― Коннор по-хулигански ухмыльнулся.

― Закройте рот, сержант Андерсон, мы не на работе: в этом доме я старший по званию, а не ты.

― Как скажешь, ― деликатно повиновался он. ― Но нет смысла включать сердобольного папашу. Ты знаешь, что я в твоей дочери души не чаю и сделаю всё для её счастья и комфорта.

― Я всего-навсего переживаю. Знаю, никогда не был нормальным отцом, но хочу исправиться. Пока ещё не поздно. ― Роджер потёр пальцами морщинистый лоб и призадумался.

― Прозвучит некстати, но всё хотел спросить: что случилось в последний день рождения её матери? ― Коннор не стал откладывать зудящий на языке вопрос. ― Я никогда не расспрашивал тебя. Вдруг ты помнишь? Она так часто вспоминает тот день. Боится его. Мы из-за её страха в общем-то и познакомились. Возможно, ты хоть как-то поможешь мне разобраться. Мари тогда что-то сильно напугало, но если это было незначительным? Я бы смог объяснить ей и покончить с её переживаниями.

― День рождения Бет? ― переспросил Роджер, нахмурил светлые брови и тяжело выдохнул. ― Ну, не знаю… Обычный был день. Скромный семейный праздник. Роберт тогда в гости заявился впервые за год молчания.

― Роберт? Мари никогда не говорила, что он там был.

― Не помнит, наверно. Мелкая же была! ― Он по-отечески улыбнулся. ― Кузен припёрся с дорогущим подарком для Бетти, я аж обалдел! Стыдно стало: при моей никудышной зарплате копа я никогда не мог позволить себе таких презентов для жены. Думаю, Роб позлить меня хотел. Всё-таки он в мою Бетти с детства был влюблён, чертила. Знал, как мне под дых вмазать без драки!

― Он и на ночь остался? ― с опаской уточнил Коннор. Сам не знал, отчего на сердце щемило всё больнее.

― А что? Он же родня. Неужели думаешь, это он как-то напугал её? Да разве что пьяной рожей! ― Роджер пожал плечами, смеясь. ― Роберт ― интеллигентская размазня. Его главный порок ― выпендрёж, он даже комара не способен напугать, не то что маленького ребёнка! Неудивительно, что Бетти отвергла его, невзирая на смазливое личико и претензию на изысканность. ― Достал из микроволновки тарелку и поплёлся в гостиную. ― Доброй ночи, ― простосердечно закончил мистер Эванс.

Поднявшись наверх, Коннор не обнаружил там Мари. Пройдясь по дому, пришёл к выводу, что её нигде нет. Не дождавшись ответа на три телефонных звонка, потихоньку начинал впадать в панику: «Куда ей вздумалось ломануться так поздно? Полчаса назад ведь мучилась от головной боли…»

Мари было не до телефонных звонков. Не до трезвых раздумий. Она хотела уничтожить Роберта точно так же, как он уничтожил её детство. Лысый, обнищавший сад у дядиного дома встретил её с распростёртыми объятиями. Всё так же бойко шуршал гравий под ногами и глухо стучал дверной молоток. Сквозь мрак зловеще горел жёлтый свет из высоких окон. Заупокойно скрипнула дверь, и за ней показался пьяный Роберт в ненавистном клоунском бархатном халате. Разодрать бы этот хлам и придушить дядю его проклятым пояском!

― Чем обязан столь приятному вечернему визиту? ― промямлил он, шевеля мокрыми от коньяка усами.

― Я знаю, что ты со мной сделал! ― в сердцах прокричала Мари.

― Что?

― Я сказала, что обо всём знаю, грёбаный старый извращенец!

― Решительно не понимаю тебя, моя любимая девочка. Я…

― Не смей меня так называть, подонок! ― Она набросилась на него с кулачками и принялась колотить, до куда только могла достать: по обнажённой волосатой груди, по плечам, по челюсти. ― Какая же ты мразь! Ненавижу! Ненавижу! Убью! Слышишь? Убью! Скотина, как ты посмел?!

Роберт жалко и неуклюже закрывал лицо от её яростных ударов, но не отпирался. Опустился на колени и вдруг истошно завыл. Измотавшись, Мари прошла в гостиную, плюхнулась на диван и стала молча глотать слёзы, ожидая, когда это пришибленное существо наконец-то придёт в себя. Обычно наполненный ароматами дивных цветов, воздух в доме провонял засохшими остатками еды, тяжёлым табаком и тухлым, кислым душком немытого тела. На диване, в груде шёлковых подушек, валялась раздетая кукла со взбитыми в клоки платиновыми волосами и ярко-алым ртом. Мари ощерилась, схватила игрушку и швырнула в стену. Фарфоровое лицо раскрошилось на кусочки, рука надломилась и повисла на верёвке. Всхлипывая и дрожа, к ней полз на четвереньках убогий червяк. Обхватил её ноги и припал к ним лбом:

― Я так виноват перед тобой, моя куколка! Мне так жаль, так жаль, ― гнусавил и едва дышал Роб.

― О чём тебе жаль, убожество? ― трясясь, спросила Мари, безуспешно шаря по карманам в поисках сигарет.

― Что я так рано полюбил тебя и не сдержал буйства плоти. ― Он обратил к ней мокрые воспалённые глаза. ― Твоему куску пластмассы не понять, каково это ― видеть в прекрасном создании женщину. Желать её.

― Так ты в девятилетней девочке женщину увидел?! ― зайдясь сардоническим нервным хохотом, спросила она.

― Как ни в ком другом. Пойми, я никогда так не любил. Не страдал от грешных дум.

― Господи, что ты несёшь? Меня тошнит от тебя, ― обессилено прошептала она, роняя слёзы, и закусила губу.

Роберт кое-как поднялся с пола и, шатаясь, принёс из кухни для племянницы сигарет. Мари поначалу отнекивалась, но он, мыча и хныча, горячо настаивал. Сдалась и взяла одну ― уж очень чесалось горло от нестерпимой тяги покурить. Паучьи глазки довольно сверкнули. Уселся на диване подле гостьи и всё смотрел замутнённым взглядом идолопоклонства. Мария инстинктивно двинулась в сторону и отвернулась, делая частые глубокие затяжки.

― Ты вместе со своим дружком обрабатывал меня столько лет. Я теперь понимаю, что Фред со мной не лечением занимался, а только мозги пудрил да таблетками пичкал, чтобы я вопросов лишних не задавала. До какой степени нужно быть свиньёй, чтобы настолько тщательно продумать совращение ребёнка?.. Знаешь, дядя Роб, ты никого не любишь, кроме себя, своих кукол и заплесневелого бабушкиного хлама. ― Поглаживая запястьем кончик носа, Мари выпускала плотные дымные облачка. ― Сидишь в этом смердящем склепе, даже не знаешь, что вообще в мире происходит, раз всё ещё считаешь моего Коннора пластмассовым.

«Моего Коннора. Моего Коннора. Моего, моего, моего, моего!.. ― жужжали кусачие мысли-осы. ― От него не избавиться! Не изничтожить, не извести, не сжить со свету! Как она могла заговорить о нём сейчас? Этот разговор только наш с ней. И я могу быть открытым, честным. Могу всё исправить, заполучить её! О небо, хоть бы его никогда не существовало! Зачем она ведёт себя как потаскушка? Так много мужиков, так много подлого разврата. Почему не я? Почему?! ― он оглядел её хрупкую сгорбленную фигурку. ― А почему бы и нет?..»

Встал с дивана и прошёлся до серванта. Слаженными, точными восковыми движениями вскрыл пузырёк с лекарством и подмешал в стопку конька. Вернулся назад и вручил её Мари. Она не задумываясь опрокинула содержимое и тут же затянулась. В доме сделалось тихо. До зловещего звона тихо. Роберт вновь опустился рядом и вожделенно посмотрел на племянницу. Его святыня. Его распутная весна. Приблизил к ней жаждущий рот и попытался поцеловать, но она оттолкнула его. Шустро поднялась, сделав пару шагов к выходу, и свалилась на пол. Мышцы онемели, сознание начало путаться, в горле пересохло. Не до конца поняв, что произошло, дёрнулась всем телом в сторону, но лишь неуклюже перевернулась на спину и увидела над собой Роберта, развязавшего халат. Отвратительный, безвкусный, ублюдочный халат!

― Сдурел? ― прошипела Мари, стараясь сохранять остатки мужества, но губы и язык становились вялыми. ― Не трогай меня, урод!

― Я всё исправлю, моя любимая девочка, ― бормотал он, выпучив безумные глаза. ― Ты больше не сможешь противиться моим чувствам. Противиться нам. Я вытурю из твоей головы дурь о треклятом искусственном любовничке. Выбью из тебя непокорность.

Это не может быть взаправду. Это не по-настоящему. Пусть всё окажется сном. Пусть окажется сном! Не может сморщенный мерзкий старик лежать на ней сверху, облизывать гадким ртом, щекотать чернильными с проседью усами, пахнущими табаком и вишней. Не пошевелиться, не отвернуться. Рубиновые глазки серебряного паука мерцали в приглушённом свете настенных ламп, размывались и возрождались в памяти так ясно, как никогда прежде. «Мария! Мария!» ― задыхался, засасывая нежную кожу шеи и ключиц. Он раздел её? Он прикасается к ней? К глотке подкатила тошнота. Не оттолкнуть парализованными руками, не удрать отсюда парализованными ногами.

Паук догнал её.

Унизительно грубо протолкнулся в её безвольное тело, выбив из горла Мари всхлип отвращения. Убежать бы как можно дальше из этой зловонной пещеры, как можно скорее, босиком по мокрым и скользким крышам, прямиком в родные спасительные руки. Но она больше не сможет.

Ведь паук догнал её.

― Убирайся, убирайся… ― Из онемевшего рта вытекла тонкая струйка слюны. ― Помоги, помоги. Умоляю… К, К… Ко… Кон…

― Закрой рот! ― прорычал он и накрыл её губы вспотевшей трясущейся ладонью. ― Не смей произносить это имя! Не смей! ― рыдал в её спутанные пряди. Бабочка, трепыхающаяся в грязной паутине. Он видел её всю ― каждое оборванное крылышко со стёртой пыльцой, ощипанные лапки, сдавленное тельце ― красота на пороге смерти.

Она умирала от омерзения на его замызганном алкоголем и жиром ковре, распятая под похотливым чудовищем из детских кошмаров.

Позови своего ангела ― и он не придёт. Не придёт. Не придёт. И ничего не узнает…

Стены хороводили и плакали, их слёзы капали на покрасневшие щёки Мари, смешиваясь с её слезами. Беспомощно посмотрела вверх ― туда, где с потолка, похожие на первый пушистый ноябрьский снег, посыпались окровавленные перья ангельских крыльев.

Комментарий к Часть XIX

* Диего Ривера¹ — мексиканский живописец, муралист, политический деятель левых взглядов. Муж художницы Фриды Кало. В 1932 году Эдсель Форд заказал Ривере украсить здание музея Детройтского института искусств пятью крупноформатными фресками на тему «Человек и машина».

Пост к главе: https://vk.com/wall-24123540_3757

Группа автора: https://vk.com/public24123540

Эта глава мне всю душу вынула. Я то радовалась льющимся из-под пальцев строчкам, то ощущала опустошение и желание руки себе отрезать к чертям. Много разных событий и диалогов, даже сцены, к которым не хотелось подходить, но они должны были случиться… Оставляю проду вам и ухожу переваривать написанное.

========== Часть XX ==========

К Роберту пришло желанное блаженство — его хмельная молитва, его погибель, его каприз и несмываемый грех. Тяжело дыша и облизываясь, поглядел на Мари: она была пьяна от ужаса, измотана, смотрела не моргая в одну точку — такая хрупкая, соблазнительная, опороченная. Похожая на его раздетых кукол.

Теперь он счастлив?

Перекатился на спину несуразным жуком и, кряхтя, поднялся, упираясь ладонями в диван, затем как попало завязал пояс халата. Мария всё ещё оставалась неподвижна, как мёртвая бабочка. Её тело выглядело жалким и осквернённым. Роберт пытался вернуть себе сладость послеоргазменной минуты, но в горле жгло, а в ушах раздавался противный хруст, похожий на скрежет наждачки по стеклу.

Теперь он счастлив?

Кисло улыбнулся, утерев пот с кожи вокруг рта. Прошёлся к серванту, налил себе коньяка и выпил одним глотком. Покой всё не шёл к нему. Пританцовывая, убрал на кухню грязную посуду, поправил пыльную картину над комодом и вытащил из вазы засохшие цветы. Вновь посмотрел на неподвижное тело Мари, и по спине пронёсся липкий холодок.

Он счастлив?

Роберт просто не мог допустить в своё сердце чувство вины: всё сложилось так идеально. Надо с кем-нибудь поделиться… Дневник! Ах, он треклятый! Лежит себе, сволочь, в кабинете, и даже виду не подаёт. Кому как не ему обо всём рассказать? Неужто Фреду? Так он, наверное, спит в это время. Не стоит. Лучше уж завтра. Завтра, конечно же. Завтра. Или никогда…

Корявый, размашистый почерк. Буквы плюются от омерзения. Слова проклинали Роберта. Надо ещё выпить. С вымученной весёлостью протанцевал к старому музыкальному центру у лестницы и трясущимися руками поставил заслушанный до царапин компакт-диск. Знакомые бодрые ноты приласкали слух, опутали ноги и унесли Роба на второй этаж.

Грёбаные знакомые ноты! Незамысловатые строчки о легкомысленной девчонке… Мари вышла из оцепенения и, пошатываясь, забралась обратно на диван. Обвела безразличным взглядом стены, взяла с подлокотника сигареты и зажигалку. Едкий дым защипал увлажнившиеся глаза, вкус вишни показался пресным и гнилым.

«О, неужели ты не хочешь укротить её?

О, неужели не хочешь привести её домой?»

Она слышала, как наверху Роб сходил с ума от веселья. Плясал, словно обезумевший кабан, снося всё вокруг и подвывая обожаемым до потери пульса строчкам. Рот Мари задрожал от горечи и отвращения. Из-за слёз все предметы перед глазами смешались в уродливые аляпистые блики.

«Мария, ты должен увидеть её,

Потерять контроль и сойти с ума.

Латина, Аве Мария!

Миллион и одна горящая свеча…»

Она рыдала, давясь солёной влагой и дымом. Голая, истерзанная, потерянная, ненавидящая себя. «Я не та роковая соблазнительница из его старой песенки! Я не она! Не она! За что он так со мной? За что?.. Повсюду теперь эта грязь. Она у меня под кожей. Её никогда не смыть. Как я могла быть настолько тупой и беспечной, чтобы приехать сюда? Неужели сама искала того, что он сделал со мной? Иначе это всё просто не объяснить. Не понять. Как я устала! Как всё достало! Умереть бы прямо сейчас. Подавиться сраным сигаретным дымом или захлебнуться соплями. Всё равно я такая отвратительная никому не буду нужна». Когда-нибудь всё закончится. И чёртова песня тоже! А ведь раньше Мари так любила петь её в одиночестве с выключенным светом, охваченная беззаботностью…

Кое-как оделась и на полусогнутых ногах забрела в кабинет Роберта. Пошарила по ящикам и полкам, похлопала створками шкафа. Мари не знала, для чего она здесь. Открыв найденным под столом ключом один из ящиков секретера, обнаружила мелкокалиберный пистолет. Может, она всё-таки знала, для чего была здесь?.. Тщетно пытаясь вообразить, как простреливает долбанному дядюшке голову, Мари поняла, что представляет лишь, как вышибает мозги самой себе, как густое кровавое месиво со шлепком брызгает на стену. Эффектно, как в кино! Пошло и абсурдно. Она слишком труслива для того, чтобы кого-то пристрелить. Мари возненавидела себя и за это тоже. Проверив магазин пистолета, без раздумий положила оружие в карман расстёгнутого пальто и вышла за порог. Растасканное по чёрному небу битое стекло беспомощных звёзд, ободранные деревья, тусклый красный луч светофора на мокром асфальте ― на сердце так погано, что кажется, будто сегодня кто-то непременно должен умереть.

Гнилой дом-саркофаг провожал её огненными глазницами окон, дышал коньячным смрадом в спину, забирался похотливыми лапищами дяди под расстёгнутое пальто. В лёгких тяжелело с каждым вдохом. Из луж на Мари смотрела незнакомая растрёпанная шлюшка с потёкшим макияжем: чего вот этой идиотке не сиделось дома? Получила по заслугам. Поделом! Она всегда была такой ― грязной, развратной, испорченной. Сквозь стрекот вползающего в рассудок безумия ей мерещилась абсолютная ясность. Жуткая, дурманящая. Мари запрокинула голову и выдохнула в беспроглядную пустоту: «Что я теперь такое? Сгусток мерзости. Тело без разума. Без души. Меня нет на этой дороге. Нет в целом мире. Я никогда не смогу уйти из его дома, не смогу подняться с обляпанного ковра, не смогу стряхнуть с себя паука. Куда бы ни пошла, я буду там. И никто не услышит мой крик, никто не придёт. Никогда».

Ноги гудели от усталости. До дома осталось всего несколько шагов. Она не останавливалась уже больше часа, не чувствовала, как холод царапал щёки, на которых плёнкой застыла соль. Ветер пел заупокойную песнь пожухлой листве, скорбно гудели фонари, а издалека в сторону Мари летело что-то белое. Чем ближе, тем всё более темнели крылья, и через минуту она узнала тёмно-серое пальто Коннора. Он что-то кричал ей измождённым простуженным голосом, тревожно махал рукой. Ей казалось, что она не по-настоящему приближается к нему: «Лучше бы он не видел эту потаскушку вместо своей Мари. Его убьёт одно лишь присутствие рядом со мной».

― Что, чёрт возьми, происходит?! ― нервно прокричал он. ― Сбежала не пойми куда, никому ничего не сказала, телефон не взяла!.. ― принялся отчитывать её, желая злостью прогнать измучивший его страх. Но как только Коннор приблизился к Мари, резко замолчал и с недоумением оглядел её.

― Прости, ― безразлично ответила надломленным голосом и шмыгнула носом.

― Что случилось? ― Дотронулся до уголка её рта, где была размазана помада, но Мари дёрнулась в сторону, как дикий зверь, и повела плечом.

― Не надо, испачкаешься. ― В её глазах трепыхались рыжеватые огоньки.

― Помадой? ― грустно и растерянно хмыкнул Коннор, вновь осторожно шагнув в сторону Мари.

― Мной.

Наконец он заметил на её шее синяк и следы укусов на подбородке. К глотке подступил тугой горячий ком, кожу на спине обдало противным покалыванием. В воздухе вился густой пар их тяжёлых дыханий, устремлялся вверх и плавно таял без остатка. Коннор не хотел думать о том, что могло случиться в этот беззаботный вечер, но каждой клеточкой чувствовал воплотившийся вдали от него кошмар.

― Разве возможно испачкаться тобой?.. ― Он тревожно нахмурился. ― Прошу, расскажи, что случилось! Откуда эти синяки?

Она вновь попятилась в сторону и взглянула дико, недоверчиво. Внизу разрасталась гадкая боль, которую она не ощущала до этой минуты. Невыносимо. Он всё ещё живёт в том мгновении, когда они вернулись из парка и разговаривали в её комнате. Неужели он собирается прикоснуться к ней после того, что совершил паук?

― Пожалуйста, скажи! Хотя бы просто намекни. ― Ещё один необдуманный шаг навстречу.

Лицо Мари исказило отчаяние, в голове не осталось ни единой мысли, улица погрузилась во мрак, лишь упрямый свет фонаря падал на каштановую макушку и протянутые к ней ладони. Сделав глубокий режущий вдох, она достала пистолет и направила его в сторону опешившего Коннора. По её неподвижному лицу градом скатывались слёзы, пальцы тряслись, но уверенно сняли оружие с предохранителя и взвели курок. Безумие. Ночной кошмар. Неужели это так просто ― сжать чью-то жизнь в кулаке? Неужели так просто ― направить дуло в сторону дорого человека?

На сердце так погано, что кажется, будто сегодня кто-то непременно должен умереть.

Абсурд. Сумасшествие.

― Ты не знаешь, что я сегодня сделала, ― задыхаясь, пролепетала Мари.

«Какой же ты замечательный. Чистый, заботливый, внимательный, добрый, нежный. В тебе запрограммировали совершенство. Как я могу погубить всё это? Как я могу сказать, что натворила? Как могу признаться, что позволила совратить себя? Во мне запрограммирована мерзость. Как, должно быть, я жалко выгляжу сейчас с этим проклятым пистолетом… Господи, что же я делаю?»

― Ты ничего не знаешь, не знаешь!.. Не знаешь, что я сегодня сделала, ― не переставая бормотала она.

Внутри голодной чёрной пасти устремлённого на него дула сверкали огоньки моста Амбассадор, блестела ледяная водная гладь, снег безмятежно укрывал заиндевелую землю, и сквозь горькую усмешку родной голос спрашивал: «Что будет, если я спущу курок? Ничего? Пустота?..» Но точно так же, как в тот далёкий миг, было ясно одно ― Мари не выстрелит. Тёплые пальцы мягко сомкнулись вокруг тонких запястий, и Коннор медленно опустил её руки вниз, затем забрал пистолет, поставил на предохранитель и убрал в свой карман. Он видел ― она была в шоке, совершенно не понимала, что творит, и ярость внутри него необратимо вытесняла горечь, вселяла решимость найти того, кто причинил ей вред.

― Мари, ― ласково обхватил её за плечи, ― скажи, что произошло?

― Паук догнал меня.

Все звуки умерли. Время остановилось. Казалось, компьютер в его мозгу шипел и искрился, уничтожая живые ткани вокруг себя. Память закипала воспоминаниями, десятки голосов собирали по кусочкам истину и насмехались над бесполезным и никчёмным андроидом-детективом. Коннор поглядел вдаль, за плечо Мари, со всей ясностью и ужасом осознав, откуда она пришла.

«…Забери меня отсюда…

…Он бы вот-вот схватил, схватил и сожрал бы меня!..

…Знаешь, быть может, паук — это действительно лишь игра детского воображения, едва ли он реален. Но человек, сделавший с ней это, — реален…

…Я благодарна дяде Робу за то, что он мне психолога порекомендовал два года назад, знакомый там его какой-то из университета. Таблеток кучу мне выписал в своё время, беседы проводил…

…Роберт тогда в гости заявился впервые за год молчания…

…Моя любимая девочка!..

…Вряд ли робот способен воспринимать обворожительную Марию как женщину. Как объект страсти и вожделения…

― Любопытная брошь.

― Эта-то? Моя любимая. Она уже так давно со мной, даже и не помню, сколько точно…»

В её потускневшем взгляде, на измазанном косметикой заплаканном лице Коннор увидел свой провал, фатальный машинный просчёт и злую неизбежность. У него было всё, чтобы помочь испуганному ребёнку, прогнать любые страхи, но он облажался. Он подвёл свою Мари.

Дыхание участилось, диод бешено замерцал жёлтым. Коннор отступил и вновь растерянно поглядел вдаль, на зловещие брызги бледных фонарей в конце улицы. Эта ночь не закончится здесь ― теперь он точно знал. Как и то, где ему следует быть.

Отвёл её домой. Снял с Мари верхнюю одежду и усадил на постель, машинально накинул на её плечи одеяло и принёс воды. Затем, ничего не сказав, развернулся и ушёл из дома, провожаемый вопрошающим взглядом Мари, не успевшей задать вопрос. Пройдя километр пути, немного пришёл в себя и вызвал такси. Глядя на хороводы огней из окна, он мысленно молился, чтобы правда оказалась безобиднее, чем в его воображении. Но как только ночь проглотила отъехавший автомобиль и Коннор оказался лицом к лицу с главным фасадом дома Роберта, к нему вернулся страх самого худшего. Холодный ветер в саду кусался и лаял, качал поникшие ветви облетевших кустов. В несколько шагов очутившись на пороге, Коннор заметил, что входная дверь была не заперта, и толкнул её. Гадкий смрад гнилой еды защипал в носу, а из колонок старого музыкального центра по-прежнему хрипло надрывалась легкомысленная песенка о роковой красавице Марии с заевшего компакт-диска. Медленно прошёл в гостиную, усмиряя дыхание и без конца сжимая и разжимая вспотевшие ладони. Прямо перед ним, на полу, показался свалявшийся ковёр: «Следы борьбы», ― с рабочей холодностью заключил про себя Коннор и бросил взгляд в сторону, где у стены валялась голая кукла с раскрошенным лицом. Запах перегара и немытого человеческого тела вызывал тошноту. Диван был усыпан сигаретным пеплом и окурками с алыми следами губ: «Помада Мари», ― подсказал несмолкающий разум. Подошёл к серванту с раскрытыми створками и обнаружил рядом с графином коньяка опрокинутый неподписанный пузырёк с бесцветным лекарственным препаратом. Испорченный диск засипел, скрипнул и запустил чудовищно бодрую песню по невесть которому кругу. Нервно мотнув головой, Коннор сорвался к музыкальному центру и стукнул кулаком по выключателю. Дом погрузился в угрюмую тишину.

Из приоткрытого кабинета маняще и жутко струилась полоска света настольной лампы. Объятый пугающим трепетом Коннор вошёл в комнату и обнаружил там беспорядок. Ящики шкафов и секретера выдвинуты, бумаги разбросаны по полу, стопка писем веером раскинулась подле стула, а на тяжёлом антикварном столе, обрамлённая свечением, как сказочный артефакт, лежала та загадочная увесистая тетрадь с атласной закладкой, которую Коннор увидел в руках хозяина дома в их последнюю встречу. На раскрытых страницах, вверху, красивым и несколько нервическим почерком значилось: «8-е декабря, 2021-й год». С любопытством прищурившись, взял тетрадь и скользнул взглядом по строчкам:

«Этот жалкий поцелуй сегодня убил меня. Убил все надежды десятка лет. Мне никогда больше не вернуться в тот волшебный миг, когда нам было по двенадцать, и Бет целовала меня тёплыми губами, пахнущими мятной жвачкой. Меня! Не моего никчёмного кузена! Боже, неужели такая, как она, могла влюбиться обалдуя вроде Роджера! Хочет быть женой скучного, обжирающегося пончиками копа? Просто смешно!»

Коннор принялся быстро перелистывать страницы, и все они сочились одинаковой болью долгих лет:

«…Как она могла?

…Неужели это конец?

…Почему я должен идти на эту идиотскую свадьбу?

…Больно. Больно. Больно.

…Скучаю. Плачу.

…Бет. Бет. Бет. Бет…»

Влажные дрожащие пальцы вдруг замерли на очередной дате в верхнем уголке ― сердце волнительно ударилось о грудную клетку; воспоминание ласково убрало детской рукой ему под шапку прядь волос, шмыгнуло покрасневшим носом, засияло мокрыми глазами.

«17-е ноября, 2040-й год.

Неужели я снова могу любить?

Я отравил её сон. Я вошёл в её кукольную спаленку. Я ласкал её, целовал. Ах, эти искусанные губки! Она и в девять лет уже женщина. Мария. Даже Бет не была настолько хороша в её возрасте… Я знаю меру. Знаю, когда нужно остановиться, ведь я не насильник. Её тело подождёт меня. Подождёт того мига, когда я смогу овладеть им. Безраздельно. Неужели жизнь может начаться в сорок? Кому расскажи ― не поверят! Да и кому такое можно поведать, не столкнувшись с осуждением? Лишь Фред меня и поймёт: он любит маленьких девочек больше, чем кто-либо на свете, и я сохранил его грязный секрет. Он просто обязан сохранить мой. Уверен, эта развратная рожа ещё и с удовольствием обо всём послушает.

Хочу самоудовлетвориться. Опять. Это уже будет пятый раз на дню. Я не могу перестать вспоминать сегодняшнюю ночь. Мария! Мария! Мария! Хочу выжечь это имя в подкорке. И нести его перед собой как самое грешное, самое святое знамя».

Остолбенел и с немым ужасом вновь и вновь лихорадочно изучал едва прочтённые строки. Его губы подрагивали от омерзения и боли. Жёлтое мерцание в виске обагрилось, в ушах раздавался звон, и бесконечность больных фантазий соскочила со страниц прямиком в изумлённый рассудок Коннора.

«…Я теперь и вовсе наловчился быть незаметным, неузнанным. Люблю её обнажённое хрупкое тело, удивлённые сонные стоны…

…Купил для неё самую красивую куклу! Марии должно понравиться. До чего же я плут!..

…Кто такой этот Коннор? Почему у моей любимой девочки все разговоры о нём?..

…Даже не примерила то платье, что я подарил ей на Рождество! Режет меня, терзает, плюёт в меня и смеётся. Маленькая гадина!..

…Моя любимая девочка растёт. Сегодня ночью впервые видел, как она ласкает себя. Ей уже четырнадцать, и Мария стала похожа на потаскушку, но мне это даже понравилось. Вот бы клятого Коннора не стало! Что она в нём нашла? Милое личико и пустые разговорчики? Утром сумасбродила в моём доме, стояла вполоборота с венком на голове ― воплощение красоты! А потом упорхнула в его руки. Готов поклясться, они друг с другом спят: он прикоснулся к её венку, как к обнажённой девичьей груди…

…Позавчера ночью снова был в темноте её кукольной комнатки, я раздел её целиком. Целиком! Мария уже такая взрослая. Такая женственная грудка. Мой язык был жаден. Она жалобно стонала, что-то бессвязно бурча. И опять звала своего поганого Коннора. Она постоянно бормочет о нём. Нашла себе святыню!..

…Меня пожирают фантазии. Как я приезжаю за моим сокровищем, краду из чужого дома, привожу к себе и закрываю на тысячу замков, чтобы пировать над её телом…

23-е октября, 2050-й год.

Я сделал это. Я взял её. Без дозволения, без лишних прелюдий. Пишу сейчас это, чтобы похвастаться перед самим собой. Чтобы порадоваться. Но почему я не могу?

Раньше так гордился тем, что не животное, потому что никогда не позволял себе овладеть Марией…

Ну же! Скажи уже прямо!.. Ты изнасиловал её. Она лежит в гостиной на полу. Голая, безвольная, отравленная. Я никогда не представлял это ВОТ ТАК. В моих мечтах Мария была счастлива. Она хотела меня…

Я трахнул её, потому что снова услышал из её уст это имя. Проклятое имя, гори оно в аду! Даже когда я был в ней, Мария пыталась его произнести.

Она просила его о помощи. Как будто это я мерзкий гадёныш, а не её пластмассовый уродец!

Но ведь я и есть гадёныш… Я распял её, убил, искалечил. В грязной, вонючей гостиной. На этом самом ковре».

Опустил окаменевшие руки, и дневник с глухим шелестом приземлился ему под ноги. Красный огонёк диода пришёл в неугомонное движение. Коннора трясло. Вцепился пальцами в волосы и с силой потянул их до кромсающей боли, открыл рот, но не смог прокричать― связки словно прилипли к глотке, а в лёгких иссяк кислород. Ему мерещились под прикрытыми веками бегущие цифровые строчки, и машина внутри него стремилась подчиниться единственному приказу: «Выполнить задачу ― уничтожить!» ― а человек кричал от горя: «Убью! Прикончу! Пристрелю!»

Его лицо сделалось неподвижным, безжизненным, тело охватила лишь одна цель. Коннор поднялся наверх и толкнул дверь в спальню Роба. Хозяин дома лежал на постели в распахнутом халате и сонно похрапывал, дергая ступнёй. Неужели он мог уснуть после того, что натворил? Адреналин налил кровью мышцы, и Коннор с немыслимой силой схватил Роберта за грудки, стащил с кровати и швырнул головой в трухлявые полки, усеянные голыми куклами. Хлипкие доски и игрушки рухнули вниз. От неожиданности Роб заверещал жалким, каким-то вовсе не своим голосом. «Кто здесь?! Я ничего не сделал!» ― вопил он, пытаясь подняться, но почувствовал сильный удар ногой в живот. Воздев испуганные глаза, он разглядел в темноте адское кровавое свечение. Это был демон. Демон нового человеческого мира с багряным нимбом из искусственного света. Роберт жалобно простонал и пополз к двери, задыхаясь от страха и нестерпимой боли. Демон смотрел ему в спину. Должно быть, насмехался над его беспомощностью и выжидал удобного момента, чтобы нанести очередной удар.

― Я вызову полицию! ― прокряхтел сквозь слёзы Роберт, вылезая на свет.

― Полиция уже здесь. ― Коннор вышел следом и увидел в глазах своей жертвы животный ужас и изумление.

― Ч-что?..

― Ты никогда не упускал возможности напомнить мне, что я машина… ― Стальной насмешливый тон. Опустился перед Робертом на одно колено, злобно ощерившись. ― Пусть ты будешь прав. Я машина, и сейчас моя задача ― уничтожить тебя.

Сжав ладонь, Коннор замахнулся и впечатал кулак в челюсть врага. Он не обращал внимания на боль, не чувствовал страха и вины. Он ударил снова. И снова. Рассёк Роберту бровь, и тот так громко взвыл, что по дому разнеслось звучное дикое эхо. Паук попятился к лестнице в безнадёжной попытке удрать; отчего-то стыдливо прикрывал свою наготу, и его жалкий вид разозлил Коннора лишь сильнее. Прокричал, как зверь и, спотыкаясь, подлетел к Робу, принявшись наносить ему по лицу удар за ударом, пока собственная кровь на облезших костяшках не начала смешиваться с чужой. Пыльная бабушкина дребедень с аристократическим равнодушием взирала, как из хозяина дома вышибают дух.

Коннор устал. Держась за ворот халата, размазал по своему лицу кровь тыльной стороной ладони, зажмурился и под прикрытыми веками увидел дорогую Мари ― одинокого грустного ребёнка, лишившегося матери. Она стояла в чёрном платье и домашних тапочках, ловя ртом снежинки.

«А куда ты шёл? А можно с тобой?» ― звенел в ледяном воздухе её печальный голосок.

«Тебя. Такую вот тебя он лапал множество ночей и выворачивал страхом наизнанку душу… Убью! Убью! Убью!» ― вытащил табельное и приставил к виску хрипящего, еле дышащего паука. Один выстрел ― и всё будет кончено. Один выстрел ― и на мгновение станет легче… Один выстрел не сотрёт её страданий. Не сошьёт лоскуты раскромсанного сердца. И чем тогда станет он сам? Не защищается, не защищает ― казнит… Он убил бы его, если б Мари хоть одним взглядом дала понять, что хочет смерти гадкого чудовища. Едва ли это так. Коннор помнил, как противно для неё было осознание, что он уже убивал людей.

Рука затряслась, лёгкие сдавило. Неимоверным усилием заставил себя опустить пистолет и поник. Отшатнулся, прижавшись спиной к балюстраде, и уставился на Роберта, издающего слабые истерические смешки сквозь хрипы. В доме вновь стало тихо.

― Кровь красная, ― растерянно промямлил Роб, сделав попытку указать пальцем в сторону Коннора, ― так странно. Ты морщился от боли… ― Выплюнул кровавый сгусток и сипло кашлянул. ― Знаю, я животное. Урод. Я сделал то, что поклялся себе никогда не делать, и заслужил твою ярость.

― Я не понимаю, ― покачав головой, измождённо произнёс Коннор и поджал колени к груди, ― я не понимаю тебя… В людях так много красоты и так много безобразного. Мне всегда хотелось быть одним из вас. Защищать вас. Сострадать вам… Но, чёрт подери, я отказываюсь понимать, как можно настолько оскотиниться, чтобы желать искалечить то, что любишь! ― Прикрыв ладонями лицо, он содрогнулся, давясь слезами.

― Что, роботов не научили быть мразями, да? ― Горькая усмешка.

― Как же я хочу убить тебя! Раскроить твою башку, ― чуть дыша причитал Коннор. ― Но знаешь что, ― тяжело поднялся, держась за балюстраду, ― это слишком милосердно. ― Он вмиг прекратил рыдать и посмотрел на Роберта бесчувственно и жестоко: ― Хочу, чтобы ты страдал. Настолько долго, насколько это возможно. Чтобы место, где ты будешь гнить, убивало тебя каждый день по кусочку. Чтобы ты ощутил страх и беспомощность ― в точности такие, какие испытывает маленький ребёнок, будучи не в силах убежать от своих кошмаров.

Чуть не падая, на свинцовых ногах добрался до коридорной тумбы, где лежали связки ключей, и запер кабинет Роберта. Вряд ли в этом была острая необходимость, ведь хозяин дома не мог даже встать с того места, где его оставили, чтобы уничтожить дневник и письма другу-сообщнику. Но Коннор действовал быстро и решительно: он просто обязан покончить с этим, искупить свой провал. Чувство вины перед Мари душило его ― он позволил злу случиться. Недоглядел. Не узнал. Не пришёл на выручку. Он не достоин ни её дружбы, ни любви. Не достоин называться её бравым Хартиганом, ведь старый коп спас свою Нэнси от надругательства подонка. В отличие от бестолкового него.

Наконец он вышел прочь из этих стен. Подальше от тошнотворного запаха и замутнённого паучьего взгляда. В прохладе осенней ночи, в шорохе разноцветной листвы он видел десятилетнюю Мари в резиновых сапожках и туго затянутом капюшоне, из-под которого шаловливо торчали вьющиеся от влаги светлые пряди. Обернулась к нему и пошла спиной вперёд, ласково улыбаясь. Сорвала пожухлый лист и вложила в его ладонь. Подбежала к наполовину лысому кусту и погладила мокрые ветви, стряхнув вниз прозрачные дождевые капли: «Ветки устали и спят, ― приговаривала, уйдя в свои детские фантазии. ― Я тоже хочу: всю ночь во сне от паука убегала. Знаешь, вот если бы я была каплей, то легла бы отдохнуть вместе с ними, на умирающих листьях. Или в луже, ― хмыкнула, смешно поджав губы. ― Тогда по мне ездили бы вонючие автомобили и баламутили меня вместе с водой! ― загоготала, вздёрнув носик, и взяла своего друга за руку. ― Вдохни-ка поглубже! Как свежо и душисто! Чувствуешь?»

Коннор посмотрел на блестящий мокрый асфальт, втянул холодный ароматный воздух, совсем как тогда, много лет назад, но не почувствовал ничего, кроме горячей слезы, скатившейся к подбородку. Остановился и набрал Хэнка, чтобы тот приехал за ним.

― Иисусе, это что, кровь? ― напряжённо спросил Хэнк, опустив стекло автомобиля, как только подъехал к тротуару спустя двадцать минут после телефонного звонка.

― Отвези меня к дому Эвансов, ― сухо бросил Коннор и сел внутрь.

Андерсон без промедлений развернулся и поехал, куда нужно, с опаской поглядывая в сторону Коннора, вжавшегося в спинку кресла.

― Пристегнись, сынок, ― спокойно попросил Хэнк, и Коннор подчинился. ― Итак, почему я здесь и что стряслось?

― Паук догнал Мари. ― Он посмотрел Хэнку в глаза. ― А я догнал паука.

― Блядство, ― протяжно ругнулся Андерсон, поморщившись. Посмотрел в боковое зеркало и сощурился: ― Откуда ты пришёл?

― Из дома Роберта. Чуть не убил его за то, что… ― Опустил усталые веки и сглотнул, мотнув головой. ― Он изнасиловал её. Сегодня вечером.

― Сука!.. Твою ж мать, ― огрызнулся себе под нос Хэнк и озлобленно хмыкнул.

― Нашёл личный дневник… У него просто крыша из-за неё ехала. Целых десять лет. ― Он трепетно выдохнул и сфокусировался на успокаивающих монотонных движениях зелёной юбочки статуэтки танцовщицы у лобового стекла. ― Я почти на сто процентов уверен, что Мари в шоке и даже не собирается идти в полицию. И вряд ли Роджер с Клариссой в курсе произошедшего. Поэтому всё надо делать быстро, и для этого мне нужен капитан. Ты поможешь?

― Я всё сделаю. ― Андерсон коротко кивнул, не отрывая взгляда от дороги. ― И Роджеру до взятия кузена ничего не будем говорить, а то он, не дай бог, рванёт к нему раньше нас и точно пришьёт нахер.

— Согласен. ― Коннор достал из бардачка салфетки и принялся небрежно вытирать кровь с лица.

— Господи, без стакана думать обо всём этом дерьме паршивее некуда.

Доехали быстро. На первом этаже горел свет в гостиной: видимо, у Клариссы опять бессонница, решил про себя Коннор, выходя из автомобиля. Нетерпеливо постучал в дверь, безуспешно сдерживая непрекращающееся волнение. Дверь действительно открыла миссис Эванс. Она была не готова к визиту гостей и слегка отпрянула, как только Коннор вошёл в прихожую, весь взвинченный и потрёпанный.

― Мари у себя? ― сухо спросил из дежурного приличия, пересекая гостиную.

― Да должна быть… Она что, не звонила тебе, когда домой вернулась? Я ей сказала, чтоб позвонила. Что ты переживаешь за неё и ищешь. ― Он уже не слушал её и отправился наверх, перешагивая по лестнице через две ступеньки. ― Да что случилось? ― растерянно бросила ему вслед Клэри.

Осторожно вошёл в спальню, чтобы резко не разбудить, если Мари спит. Но сквозь темноту блестели её открытые глаза, устремлённые в потолок. Она лежала на полу, безжизненно раскинув руки, без единого движения, мысленно блуждая по мрачным закоулкам детских воспоминаний. Все запертые двери отныне можно было отворить и заглянуть внутрь, увидеть гнусность и подлость в беспросветной черноте. Мари не отреагировала на скрип пола, на доносящийся извне тихий зов, пока не ощутила прикосновение.

― Родная, прости. ― Коннор опустился рядом на одно колено и мягко потянул её за руки, ― Но тебе нужно поехать со мной.

― Родная? Я-то? ― робко переспросила Мари, прижавшись спиной к боковине кресла. Лицо напротив казалось ненастоящим, почти незнакомым; по нему тревожно перекатился белый свет фар из окна ― совсем как в чёрно-белых нуарных детективах прошлого века.

― Со мной Хэнк. Мы отвезём тебя в участок, ты должна сообщить о том, что сделал Роберт, ― он говорил торопливо, но внутренне одёргивал себя, чтобы не начинать давить. ― Посмотри на меня, прошу: действуем быстро, судмедэкспертизу нужно назначить в ближайшие часы, но это я всё беру на себя, твоя задача сейчас просто пойти со мной без промедлений. ― Умолк на несколько секунд, поглядев себе под ноги, нахмурился и вновь посмотрел в лицо Мари. ― Это будет унизительно, но это необходимо. Тебе придётся потерпеть. Обещаю, я сделаю всё, чтобы это закончилось как можно скорее. ― Коннор заключил в ладони её ослабевшие пальцы, легонько поцеловал и прижал к щеке, измученно выдохнув.

― У тебя кровь, ― с вялым беспокойством заметила его ободранные костяшки.

― Пустяки.

― Что ты сделал?

― Ну, я его не убил…

Мари издала сдавленный смешок, но на её лице не дрогнул ни единый мускул, и глаза всё так же бесцветно смотрели сквозь пустоту. Коннор помог ей подняться и проводил вниз. Кларисса кружила подле, как испуганная пчела, изо всех сил пытаясь выяснить, что происходит и почему они оба себя так странно ведут.

― Мы просто едем покататься, Клэри, ― буркнула Мари, натягивая сапоги, ― ложись спать, я, наверное, домой не приеду.

― Мими, ты какая-то бледная совсем, детка. Может, лучше не надо?

― Я поэтому хочу покататься с открытым окном ― чтобы ветерок в лицо…

― А, ну, да, ― неуверенно согласилась Кларисса, нервно потирая озябшие плечи, укутанные шалью. ― Но ты всё равно… звони, если что.

Падчерица лишь устало кивнула ей в ответ и вышла на улицу.

Остаток ночи и утро казались Коннору нескончаемыми. Вопросы, ответы, вопросы, ответы, выяснение обстоятельств, поездка на место преступления. Его тело словно забыло, что он не спал уже целые сутки, и продолжало по инерции подчиняться командам мозга. Пока забирали Роберта и собирали в доме улики, он неотрывно глядел на паучий дневник, валяющийся среди вещдоков. Злосчастная тетрадка умоляла дать ей ещё один шанс рассказать гораздо больше, не взирая на попытки Коннора доказать себе, что он узнал достаточно. Повинуясь навязчивому бумажному зову, он медленно подошёл, беспокойно оттягивая на ладони материал резиновой перчатки. Дневник вновь оказался в его руках, и Коннор открыл первые страницы ― те, что так и не прочёл. Самые ранние записи были датированы 2010-м годом и сделаны ещё детским, кривоватым, но старательно выведенным почерком.

«3-е апреля, 2010-й год.

Весь день было скучно. Мама всё время говорила, что я ей мешаю. Зато вечером пришёл какой-то дядька из их с папой фирмы и угостил меня конфетами. Это было мило. От него сильно пахло мамиными духами и вишнёвым табаком».

«15-е января, 2011-й год.

Почему папа вечно попрекает меня, что я “прямо как мать”, а мама говорит то же самое, но, что “прямо как папаша”? Неужели это так стыдно ― быть похожим на своих родителей?»

«11-е мая, 2011-й год.

Постоянно просят меня помолчать и вести себя тихо. Но когда долго молчу, кричат, что я рохля и терпила. Как понять, когда нужно говорить, а когда не надо?»

«24-е сентября, 2014-й год.

Не могу признаться Бет в своих чувствах. Её никогда не поймёшь: она то флиртует, то холодна. А порой так смотрит… как будто я значу для неё всё, всё-всё в этом мире. Тогда я возношусь до небес. Папа говорит, что в четырнадцать ― это у меня никакая не любовь, а спермотоксикоз. Мне захотелось придушить его шейным платком. Старый идиот, который никогда никого не любил, кроме своих дурацких лоферов от Гуччи! Ну, да, они же из Италии, а моя Бет всего лишь из какой-то там Америки… Ненавижу его».

«5-е июля, 2015-й год.

«Я поймал бабочку с чёрно-рыжими крыльями и посадил в прозрачную банку. Так мало воздуха, так мало места. Почему-то жалость покинула меня. Оборвал бархатистые крылья и наблюдал за её страданиями. Бесконечными. Нестерпимыми. Я паук. Чудовище, погубившее красоту. Нет, я даже хуже! Потому что мог спасти её, избавить от бессмысленных мучений… Мне горько, но отчего-то стало легче. Словно чужая боль избавила меня от ощущения собственной ничтожности и ненужности. Теперь я могу губить и попрекать, держать всё в кулаке. Не только мама с папой…»

Постыдная, непрошеная и нахлынувшая подобно стихии жалость вползла в сердце Коннора. Жалость к печальному нелюдимому мальчику, чья душа так рано зачерствела. Отвергнутый, никем не любимый, он поселился в собственных фантазиях и позволил им отравить свой рассудок. Ему хотелось закричать: как можно так сильно ненавидеть и в то же время жалеть кого-то? Жалеть подонка, которого хотел убить и чьи грязные поступки он ни за что бы не стал оправдывать. И всё же…

Вернулся домой, когда часы на дисплее мобильника уже показывали второй час дня. Завесил в гостиной шторы, по инерции достал подушку с одеялом и бросил на диван, который не удосужился разложить. Его пошатывало от переутомления, конечности тряслись. Коннор рухнул плашмя и сгрёб обеими руками подушку, но никак не мог закрыть глаза, избавиться от уродливых картинок, минувшей ночи. «Неужели так будет до самой моей смерти? Ни одного однозначного ответа, ни одного определённого чувства, никакой истины даже близко не будет… Это и есть человечность? Как же я вляпался! ― мысленно усмехнулся. ― Но что я понял наверняка: равнодушие ― яд, отрава для людских сердец и для всего живого. Как же хочется, чтобы каждое человеческое существо было укрыто искренней любовью и сочувствием. Но это невозможно. Ведь им спокойнее спится, когда у них есть ядерное оружие, деньги и власть. И вряд ли это когда-нибудь кончится. Только если навсегда. ― Смежив отяжелевшие веки, он призвал на помощь драгоценную дурашливую улыбочку и лучистый взгляд любимых глаз. ― Вот так, смотри на меня. Обними меня. Забери меня. Я так устал, родная. Так устал…»

Огромное, непостижимое чувство разрывало его изнутри ― сострадание ко всему человеческому роду.

***

Зимняя сессия далась Мари тяжело. Нужно было приезжать на экзамены в университет, тогда как она привыкла слушать записи лекций и заниматься дома. С другой стороны, преподаватели настоятельно рекомендовали после рождественских каникул начать вновь посещать занятия, и всё происходящее можно было считать разминкой перед возвращением. Ей не хотелось никого видеть, не хотелось ни с кем общаться. Лишь ответственный приём антидепрессантов помогал Мари окончательно не замкнуться в себе и хотя бы иногда отвечать на сообщения Коннора и Кристины. Но, как назло, именно с самыми дорогими людьми ей меньше всего хотелось поддерживать связь. «Ты ни в чём не виновата, ― прокручивала изо дня в день слова своего психотерапевта, как молитву, ― даже в том, что пришла в его дом одна. Тебе было больно, и ты хотела получить ответы, ведь это справедливо. Вина полностью лежит на Роберте. Ты не испачкаешь близких его поступком, если позволишь им быть рядом».

Всякий раз, когда Мари мысленно возвращалась к тому вечеру, всё больше осознавала, что самым ужасным был не сам акт насилия: она сумела бы пережить, воспользуйся ею какой-нибудь отморозок на студенческой вечеринке, но воплощение детских страхов уничтожило её. А ненависть к себе из-за того, что так много лет «позволяла» злу совершаться, мешала объективно оценить случившееся. «Рутина сейчас полезна, ― уверяла на сеансах доктор Роудс, ― у тебя должна быть твёрдая почва под ногами». Мари была прилежна и старалась выглядеть «нормальной», хотя это было не совсем то, о чём говорила доктор Роудс, но, в конечном счёте, она разобралась, что речь шла не о держании приличной мины, а о повседневных делах. Психотерапевт постепенно пыталась вернуть ей желание погрузиться и в другую часть рутины ― общение с семьёй и друзьями.

«Я понимаю, ангел ― прекрасный образ, светлый, надёжный. Он всегда был твоим якорем. Но ты должна отделить любимого человека от вымышленного ореола святости: чрезмерная идеализация мешает любить и принимать себя рядом с ним. Когда придёшь к этой простой и комфортной мысли, то поймёшь, что возобновление общения с Коннором положительно скажется на твоём самочувствии. Помнишь, ты говорила, что в детстве так и было?»

Конечно, она помнила. Помнила каждый день. Каждый чёртов ненавистный день, в который хотелось лежать под одеялом и изучать пыль на потолке. В этих воспоминаниях не было убивающей горечи правды, не было злосчастного вечера в доме дяди, не было вереницы судебных заседаний, где приходилось доставать на глазах у незнакомцев самые постыдные и жуткие воспоминания, не было оправдательных речей адвоката и несчётных извинений Роберта ― заунывных, хмурых, поросячьих страданий напоказ. И, конечно, Мари отдавала себе отчёт, что если бы не поддержка Коннора, от которой она пряталась, которой стеснялась, она бы просто свихнулась в те угрюмые дни.

Одиночество закупорило Мари в бутылке непрекращающегося однообразия, множило пустоту в груди. Жалеть и винить во всём себя одну становилось невыносимо.

Когда Хэнк спрашивал его: «Как дела, сынок?» ― Коннор всегда отвечал, что нормально. Это был наиболее удобный и правдоподобный ответ. Он наотрез отказался от помощи специалиста, уверяя себя и окружающих, что справится. В сообщениях Мари он нашёл, как ему казалось, подходящее лекарство для души ― тот самый совет держаться рутины. Он тоже понял его по-своему и вместо исцеления повседневностью заточил себя в неё. Бегство в самое пекло сложных расследований оказалось неплохим бегством от страданий. Поначалу.

Он хотел быть сильным ради Мари. Он писал ей, даже когда она не отвечала, и никогда не обижался на её молчание. Со временем осторожно пробовал развеселить и присылал дурацкие шутки и мемы, как в старые добрые времена. Мари отвечала ему хохочущими до слёз смайликами, и в них он не видел её смеха ― только слёзы, и ощущал собственную никчёмность, не способность по-настоящему помочь и быть рядом.

Затворничество Мари подстёгивало Коннора проводить больше времени с её друзьями: так он чувствовал себя ближе к дорогому человеку и не падал духом. Когда они встречались в баре, Кристина нередко приходила с Марселем, и это был настоящий вызов благоразумию. Но при своей новой девушке бывший любовник Мари вёл себя вполне мирно и часто интересовался её самочувствием.

― Мне больно смотреть на то, как ты делаешь вид, что прекрасно справляешься со всем этим говном, ― внезапно начала Крис, когда Марсель отошёл к барной стойке за очередной порцией пива.

― Я просто… ― Нервозно подбросил монету, безуспешно пытаясь повторить трюк превосходства над человеческой расой из прошлой жизни. ― Понимаешь, прошло почти два месяца, и мне всё время кажется, что глупо изводить себя. Потому что я не тот, кто пострадал от этой ситуации так же сильно, как Мари.

― Но ты пострадал, ― твёрдо добавила Кристина, с беспокойством глядя Коннору в глаза. ― И тебе необходимо признать это. Кончай геройствовать во имя непонятно чего. Иначе сваришься в собственной башке. ― Заботливо положила ладонь на манжету его свитера. ― Если будет паршиво, можешь звонить в любое время. Мари часто так делала, ― добавила она, понимая, что это привлечёт внимание её собеседника лучше уговоров.

Он был благодарен Крис. Но не знал, хватит ли у него духу стать с ней более открытым.

Утром 23-го декабря он гулял с мыслью, что прошло ровно два месяца с тех пор, как горели его окровавленные кулаки, стёртые о челюсть паука. Коннор не чувствовал, как тих и свеж этот день, как невесомо и волшебно кружит в воздухе искрящийся снег. Он забыл, каково это ― чувствовать красоту, и продолжал жить в той губительной ночи. Показавшаяся впереди старая вишня, усыпанная белыми хлопьями, выдернула его из унылых раздумий и заставила остановиться. Пересёк проезжую часть и медленно побрёл в сторону знакомых стен. На веранде он увидел свою Мари, тихонько покачивающуюся на плетёной качели, уткнувшись в книгу. На ней была лишь его старая голубая рубашка, трусы и один шерстяной носок до колена с красными оленями. Она безостановочно дымила сигаретой, отрешённая и безразличная ко всему вокруг ― будто не чувствовала холода суровой детройтской зимы. Коннором овладело предсказуемое зудящее под кожей желание укрыть её своим пальто, обнять, отогреть. Но он не знал, нужно ли ей это. Роджер часто вздыхал, что дочери теперь никто не нужен.

Но вдруг Мари подняла голову, буднично зажала губами сигарету и энергично помахала ему рукой.

― Доброе утро, мой бравый Хартиган! ― по-детски крикнула она, словно немножко задыхалась, и Коннор решил, что это из-за сигареты.

― Здравствуй…

― Чего бубнишь там? Не слышу… Иди сюда! ― Договорив, поглядела на босую ногу и вспомнила, что ей вроде как должно быть холодно.

Коннор взбежал по лестнице и очутился подле Мари, не веря в лёгкость её голоса и долгожданную близость. Опустился рядом на качели и неотрывно вглядывался в любимые черты.

― Ты как? ― Короткий вопрос, не способный уместить всего, что хотелось бы спросить.

― Сойдёт. Вот, решила попробовать вживую пообщаться со своим парнем, ― кривая, разбитая улыбка, ― вроде не совсем одичала. ― Она бросила окурок в жестяную банку из-под кофе.

― Я был бы счастлив скорой социализации моей одичалой девушки. ― Он грустно улыбнулся в ответ. ― Если тебе что-нибудь будет нужно…

― Приходи на праздник. Помнишь? Рождество без тебя ― не Рождество.

― Я приду. Обещаю.

― Хорошо. ― Она хотела дотронуться до его руки, но не смогла. Сдержанно выдохнула и встала с качели. ― Извини, что я голая тут сижу: совсем себя не берегу. Это неправильно.

― Не надо извиняться. Сделай это только для себя: занеси в дом свой расчудесный зад и укутай в тёплое одеяло, договорились?

― Договорились, сержант Андерсон. ― Шутливо отдав честь, поплелась внутрь. ― До встречи! ― бросила она на прощание и скрылась за дверью, украшенной еловым венком.

Следующим вечером он был на пороге дома Эвансов, как и обещал. Коннор не мог не вспоминать последнее Рождество здесь, три года назад: тот шум, нескончаемую боль начальной адаптации, мучительную ревность и первое наслаждение прикосновением среди мигающих огоньков спальни любимой Мари. С теплом в груди он наблюдал, как долго и крепко она обнимала Хэнка, тараторила ему что-то милое и вручала подарок.

― Чего стоишь там? ― Она деловито выглянула из-за плеча Андерсона и вздёрнула бровки. ― Давай пальто твоё повешу.

Не стал отпираться, говорить, что «всё сделает сам»: знал, как Мари это бесит, когда ей хочется позаботиться о нём, и просто поблагодарил.

Прошли в гостиную, замерли в дюйме друг от друга, нелепо и беспомощно дёрнув руками, но так и не обнялись. Синхронно задрали кверху головы, упрямо делая вид, что всё в порядке. Роджер ничуть не отставал от дочери по части ношения масок, даже чересчур старался: улыбался во весь рот, не выпил ни капли спиртного и наравне с женой хлопотал для гостей, привыкших, что на праздниках хозяйничает одна только Кларисса. Мари отправилась на кухню, чтобы помочь мачехе с закусками, но обнаружила рядом с той Марселя, травящего сальные шутки о сокурсниках и профессорах.

― Я думала, ты будешь с Крис… Вообще не заметила, как ты пришёл. ― Мари удивлённо заморгала и сделала гримаску, затягивая на макушке часть прядей, убранных под резинку.

― Она велела чесать сюда без неё, потому как решила заехать на полчаса к какой-то Джуди, у которой парень андроид. Типа, не хочет, чтоб я там раздражался из-за этого чувака и всё такое, но я вроде и с твоим Коннором спокойно общаюсь… Возражать не стал: всё равно я их не знаю, и мне пофиг. ― Марсель хрустнул горсткой закинутых в рот чипсов. ― А ты была у себя в комнате, когда я приехал.

― Да он вообще золото! ― Кларисса по-матерински чмокнула его в щёку, стараясь не касаться испачканными соусом пальцами. ― Помог мне разложить стол для закусок и развесить гирлянды на окнах. ― Ополоснула руки, суетливо достала из духовки блюдо и засеменила в гостиную.

― Уверена, ты терпишь Коннора исключительно потому, что он теперь не машина. ― Мари смешливо поджала губы и свела брови домиком. Взяла открытую упаковку со шпажками для канапе и принялась нанизывать на них кубики овощей, сыра и мяса.

― Хах, ну, не только поэтому, ― возразил он и провёл рукой по густым смолистым волосам. ― Терплю его ради тебя, ― серьёзно и мягко произнёс Марсель, коснувшись согнутыми пальцами щеки Мари. В её глазах задрожали искорки смущения. ― Я соскучился. ― Его голос звучал непривычно ласково, без напористости. ― Уж не знаю, что там случилось, в самом ли деле ты болела, как утверждает Крис… Мне правда тебя не хватало.

Ни Марсель, ни Мари не заметили остановившегося на пороге кухни Коннора. Видеть их вдвоём было странно, но, к собственному удивлению, он не смог найти в душе ревности или стихийного желания вмешаться в чужой разговор. Отчего-то Коннору было спокойно: «Он не важен. Она говорила об этом множество раз. Просто нелепо вести себя как болван, чтобы что-то доказывать тому, с кем мне нечего делить». Вернулся в гостиную с тем же необыкновенным ощущением спокойствия и полного доверия. Ему даже не было интересно, чем закончится этот разговор.

― Я и болела. ― Мари кивнула, ― но ничего смертельного, не переживай. Просто эта… хворь… долго лечится.

― Хворь? ― Марсель рассмеялся. ― Ты что, всего «Властелина колец» пересмотрела на днях?

― Нет! ― Она отрицательно замотала головой и не смогла сдержать улыбку. ― Зато я перечитала все части «Гарри Поттера»! ― Шутливо толкнула его плечом и вернулась к готовке, но через полминуты отвлеклась и вытянула шею в сторону дверного проёма, пытаясь отыскать кого-то взглядом среди гостей.

― Чего игнорируешь его, раз так соскучилась, что и минуты спокойно постоять не можешь?

― Я не… Короче, это сложно…

― Ладно, это, наверное, не моё дело. Просто вспомнил, как у тебя глаза сияли, когда ты его морду увидела тогда в баре. ― Он убрал в шкафчик для посуды вымытые тарелки. ― Как бы я ни жалел о том, что просрал тебя, думаю, ты должна позволить себе сегодня немножко счастья: стиснуть своего грустного парня в объятиях и не отпускать до самого утра.

― Прекрасный план, ― прогнусавила Мари, с трудом удерживая подступившие слёзы. ― Вот бы он был настолько же лёгким…

― По-моему, ничего сложного. Ты ведь никого так не любишь душить объятиями, как Коннора. Я вообще раньше думал, что ты недотрога, пока он не развыпендривался в наш первый разговор! ― Марсель упорно продолжал шутить, чтобы не оставлять ей шанса заплакать. ― Давай, не трусь. ― Он протянул кулак и легонько стукнул об её вяло сжатый в ответ кулачок. ― Это куда лучше антидепрессантов.

― Мне страшно, ― разбито прошептала она, давясь слезами.

― В мире полно всякого дерьма, но пережить его с любимым человеком всё-таки немножко легче. Сегодня в этом доме тебе нечего бояться. Знаю, прозвучит тупо и банально, но всё будет хорошо.

Раздался звонок в дверь. Марсель поцеловал её в щёку и ушёл встретить Кристину. Мари поглядела в окно, на оранжевые огни и белые сугробы, на украшенные ограды соседних домов, на взвившийся в небо одинокий фейерверк и спросила себя, неужели всё действительно не может быть хорошо? Высушила слёзы, расправила плечи и вышла к гостям. Не стеснялась выпивки, охотно присоединялась к шуткам друзей и даже заливисто хохотала, когда они с Кристиной дурачились в попытке спеть что-нибудь в домашнем караоке. Ей хотелось вернуть себя ― бойкую заводилу в компании, и Мари ловила себя на мысли, что у неё неплохо получается. Но она не могла не замечать, как таяла улыбка на губах её милого друга, старающегося вспомнить вкус подлинной радости, в точности, как она сама.

К часу ночи Коннор признался Хэнку, что устал и хочет пойти домой.

― Серьёзно? Даже я готов хоть до утра тут торчать!

― Какая-то небывальщина, что ты не начал нудить сразу после полуночи!

― Сам не пойму. Наверное, просто хочу забыть о пережитом говне. — Хэнк пригубил скотча и нахмурился в сторону друга. — А ты Мари не расстроишь ранним уходом?

― Без моей кислой рожи ей будет только лучше. Она вроде веселилась сегодня. Рад видеть её такой…

― Эй, малая! ― окликнул её Андерсон. ― Тут кое-кто собрался свалить. Тресни ему как следует, чтоб херню не порол.

― Уже уходишь? ― не скрывая огорчения спросила Мари, подойдя к ним двоим.

― Извини, что так получилось, я…

― Ничего страшного. Главное, что ты пришёл. Я была очень счастлива сегодня, ― она говорила с пониманием и смирением. ― Давай провожу тебя! ― Шустро влезла в сапоги и надела куртку. ― Как раз прогуляемся.

Её важный командирский тон ― столь привычный, столь обожаемый ― вселил в Коннора надежду. Попрощавшись со всеми, отправились в путь.

Они молча шагали вдоль засыпанных снегом сонных улиц, глотая морозный воздух. На черноте небес расстилалась шёлковая скатерть лиловых облаков, и беспрестанно осыпался бархатистый снег, путаясь в тёмных прядях Коннора, изредка шмыгающего покрасневшим носом. На его губах проступала едва уловимая улыбка и тут же растворялась в задумчивости черт. Прозрачные клубки дыхания уносились в промозглую высь, сбиваемые лёгким ветром.

Снег всё падал. Обрушивался с неба плотной стеной. Превращался в волшебные порталы, ведущие в прошлое.

«Обожаю, когда он в пальто…»

Мари подняла глаза и увидела бьющий сквозь темноту знакомый чудесный свет большого фонаря. Мокрые белые хлопья плавно закружили в вышине, переливаясь сияющим перламутром. К горлу подкатил ком. Остановилась и схватила Коннора за руку. Он обернулся к ней, и в его глазах застыл немой вопрос.

― Мне было так пусто… Всё это время, ― тихим, чуть осипшим на морозе голосом произнесла Мари, глядя на мерцающий рядом сугроб. ― Мне было так же пусто, когда не стало мамы. Никому не было дело до моей печали. Папа едва справлялся со своей, бабушки и дедушки поддерживали его как могли. А я делала вид, что моя боль слабее, чем его. ― Она почувствовала, как Коннор ласково гладил большим пальцем кожу её кисти, и посмотрела в его лицо увлажнившимися глазами. ― Весёлый и беззаботный детский мирок в одночасье рухнул. Никто не мог утешить меня. Никто не хотел обнять… И тогда появился ты: взял меня за руку и отвел домой. И теперь, когда я держу твою руку, мне кажется, что я возвращаюсь домой. Всегда возвращаюсь домой.

Голубое свечение на виске мигнуло жёлтым и мгновенно сделалось ярко-красным. Из лёгких Коннора вырвался шумный вздох и превратился в мокрое облачко, исчезнувшее в воздухе. Мари залюбовалась колыхающейся на ветру прядью, спадающей ему на лоб: протянула озябшие пальцы и невесомо прикоснулась к ней ― милый сердцу привычный жест. Коннор смежил веки, боясь шелохнуться и навсегда утратить этот миг.

― Знаешь, когда я чувствовала невыносимую боль, безысходность или пустоту, я мечтала вернуться в это мгновение. Всегда-всегда. Всякий раз, когда психотерапевт просила меня вспомнить самый счастливый момент моей жизни, это было Рождество в пору моих двенадцати ― дорога к дому, вот это самое пятнышко фонарного света, где ты опустился подле меня на скрипучий снег…

Коннор открыл глаза и вплотную приблизился к Мари, очертив тёплыми ладонями контур её лица. Свет внутри её зрачков был таким же, как и много лет назад, а взгляд полон печальной нежности. Веер ресниц покрыли пушистые снежинки, отбросив на кожу бледные тени.

― Теперь твои волосы тоже все в серебре. — Пригладил её влажные светлые пряди. — И я по-прежнему люблю тебя, ― дрогнувшим голосом произнёс он и наконец позволил себе заключить её в трепетное крепкое объятие.

Снег продолжал падать. Укрыл серебром их двоих. Спрятал от целого мира, оставив в лучшем из мгновений. В том, в которое оба мечтали вернуться, чтобы их души переродились. Чтобы они могли двигаться дальше. Вместе. В желанной тесноте его сомкнутых рук, в запахе ткани промокшего пальто и корицы с имбирём гасла печаль и умирала отчуждённость. Мари понимала, что будет трудно, но ей больше не было страшно.

Сумо встретил их довольным лаем и мягким неуклюжим кружением у ног. Сквозь темноту игриво переливались разноцветные огоньки гирлянд, тихонько бурчал включённый телевизор с рождественским фильмом. Внутри этих стен всегда царили уют и безопасность. Повесив верхнюю одежду, скинув как попало сапоги, Мари пробежала на кухню, включила свет и заполнила два стакана первым попавшимся под руку алкоголем. В её движениях читалась подлинная радость, искренняя улыбка не сходила с лица, и Коннор ощутил умиротворение. Подошёл следом и принял из её рук выпивку.

― С Рождеством! ― ласково и весело прошептала Мари, затем легко припала к разомкнувшимся ей навстречу губам.

― И тебя, ― удовлетворённо выдохнув, ответил он после и стукнулся краешком стакана об её стакан.

Они уснули вместе на диване, закутавшись в большущий плед. Мари с блаженством ёрзала щекой по ткани свитера на груди Коннора, пока он гладил её волосы и мысленно строил планы на будущее, которое вновь виделось ему захватывающим и счастливым.

***

— Наверное, сегодня был скучнейший день рождения на твоей памяти…

— С чего ты это взял?

— В прошлый раз отгрохала вечеринку с полным домом гостей, а в этом году наматываешь со мной круги по пыльным улицам города после посиделок на летней веранде ресторанчика. Да и собеседник из меня после ночного дежурства, прямо скажем, так себе.

— Не знаю… день как день. Наверное, это сказывается стукнувший двадцатник: я теперь не взрослею, а старею, поэтому становлюсь такой же скучной занудой, как и мой парень-старикашка: даже день рождения отмечать уже лень! — Мари расхохоталась и угодила подошвой в мелкую пробоину на тротуаре. — Твою ж мать!

— Будь у меня мать, я бы, наверное, расстроился. — Коннор засмеялся, крепче ухватив её за руку.

— Чёртовы кеды! — Сунула ногу обратно в соскочившую обувь. — Мне кажется, я и в гробу свои боты растеряю. Так и будут, дуру, хоронить в одной тапке. — Мари выпрямила спину и поглядела на него с хитреньким прищуром: — И что значит «будь у меня мать»? А вон там разве не она стоит? — Кивнула в сторону припаркованного у магазина старенького Форда нулевых годов. — А рядом, держу пари, отец. — Она указала на терминал для банковских операций.

— Знаешь, я не жил до знакомства с романтической стороной твоей натуры!.. — с невозмутимой и мягкой ухмылкой отшутился Коннор, всё продолжая смотреть на ту пробоину в асфальте.

Его душа устремилась в далёкий февральский день, наполненный весёлым криком четырнадцатилетней Мари, суматошно собирающейся на вечеринку в одном носке.

«И когда у вас свадьба?» ― в своей ироничной манере смеялась Кристина над дорогой заполошной подругой. Бросила она это бездумно или с самого начала чувствовала между ними двоими особую теплоту, потенциальную возможность чего-то большего?

«— Чего? Иди ты!

— Коннор, когда у вас свадьба?

— В июле 2051-го…»

Разумеется, это была всего лишь ответная шутка. Но Коннор хорошо себя знал в ту пору: несмотря на обретённые с годами искренность и чувственность, он нередко вкладывал в свою речь сухой машинный просчёт.

Город тонул в июльском зное, благоухании цветочных клумб, и в разморённую голову просилась странная блажь… Коннор не мог перестать любоваться объятой радостью Мари, поправляющей лямку хлопкового короткого комбинезона, из кармашка которого выглядывала озорная головка клевера. Его любовь излучала беззаботность, мечтательность ― пока ещё в безопасности от того, что ему так хотелось ей сказать.

― Не устала? ― Его голос взволнованно дрогнул.

― Нет. ― Мари отрицательно помотала головой, опустив уголки поджатых губ.

― Зайдём ещё в какое-нибудь место?

― Не-а.

― Хочешь… ― Трепетный выдох. ― Хочешь, не знаю, встретимся с Крис и Марселем?

― Не особо. ― Она пожала плечами.

― Выйдешь за меня?

Мари нахмурилась и остановилась, ошеломлённо поглядев ему в глаза. Это было слишком. Не потому, что она не хотела. Не потому что было страшно. Просто слишком. Слишком много за столь короткий промежуток времени.

С наступлением нового года дни полетели стремительно, события сменяли друг друга так быстро, что Мари становилось не до пережитого горя. Она не отбрасывала терапию, не подавляла эмоции, но произошедшее постепенно теряло над ней власть и перекрывалось новыми событиями. Легким свой путь она не могла назвать и понимала, что боль останется рядом навсегда, но приняла твёрдое решение двигаться дальше. Уже к лету отказалась от приёма антидепрессантов и стала беседовать с психотерапевтом не более двух раз в месяц. Мари считала своей победой и то, что уговорила Коннора тоже посещать специалиста, хотя бы время от времени.

Переезд в новый дом казался ей сном: слёзы мачехи, напутствия отца, неутомимость Хэнка, желающего помочь своим детям, чтобы не думать о том, как на самом деле ему страшны перемены. Мари доверилась Коннору и впервые в жизни не зацикливалась на контроле за ситуацией. Большую часть из пяти миллионов компенсации за моральный ущерб она прагматично отдала в качестве первого взноса по ипотечному кредиту и была даже счастлива избавиться от этих денег. Денег Роберта.

Обустройство совместного жилища здорово увлекло их двоих, и некоторое время Кристина, Майкл и Гэвин готовы были чуть ли не сбегать от извечных разговоров о ремонте и покупке мебели. Но понимание, что друзьям это нужно, заставляло их оставаться чуткими и понимающими. В конце концов, проклятая болтовня о ремонте возвращала Мари и Коннора к жизни. Друг к другу…

― Я хочу домой, ― тихо, без единой эмоции вымолвила она.

― Да, да, конечно, ― почувствовав вину за свою вероломность, замялся он и отвёл взгляд, затем крепче сжал её руку. Развернулся и направился к автобусной остановке широким твёрдым шагом, потянув за собой едва поспевающую Мари.

Они молчали всю обратную дорогу, даже не смотрели друг на друга. Как только очутились дома, Коннор схватил с кофейного столика в гостиной рабочий планшет и попытался занять себя делами. Мари было не по себе из-за того, как она отреагировала на тот вопрос.

«Вопрос… ― покачала головой, глядя на своё отражение в зеркале ванной. ― Это же грёбаное предложение!.. Он спросил, а я просто как идиотка какая-то… Мы прошли вместе через ужасную боль. Помогали друг другу не потерять себя. Мы не спали с октября, и для него это всё равно не стало препятствием, чтобы пойти ещё дальше. И ведь я тоже этого хочу. Так почему всё так глупо вышло? ― Мари стукнулась лбом о стекло. ― Что за глупая привычка считать себя недостойной счастья?»

Её рука вдруг потянулась к полке с косметичкой и достала алую помаду ― священный Грааль. Мари не красилась ярко с той самой страшной ночи. Открутила колпачок и отточенными, аккуратными движениями нанесла на губы любимый оттенок.

«Почти забыла, как же она мне идёт! Я так долго не узнавала себя в зеркале и теперь понимаю, чего мне по-настоящему не хватало… Но больше, чем краснойпомады, мне не хватает его. Пусть он всегда был рядом».

Вознамерившись вернуться в гостиную, вышла из ванной в спальню и увидела, что Коннор был уже там. Флегматичным, сонным, но странным образом притягательным движением снял с запястья смарт-часы и бросил на комод, стащил через голову рубашку и небрежно повесил в шкаф. Прикусив губу, Мари поджала пальцы ног и неотрывно рассматривала своего милого друга, укрытого пепельным полумраком.

― Красная помада? ― незамедлительно поинтересовался Коннор, обернувшись к ней. На его черты легла причудливая вуаль теней от штор.

― Агась.

― Я по ней соскучился. Тебе всегда очень шло.

― Извини, что я смутила тебя. ― Она сразу перешла к сути и плавно приблизилась. ― Хочу, чтобы ты знал, это не из-за того, что ты был неуместен, или напугал меня, или потому, что я не готова. Готова. И хочу. Не знаю, почему отреагировала вот так… Хотя, пожалуй, немножко всё-таки знаю. ― Мари протянула руки и сомкнула их на его шее. ― Мне казалось, что мы ещё недостаточно вернули нас, а ты всё равно не отступал и сделал следующий шаг. Мне было стыдно, что я трусливее тебя.

― Неправда.

― Нет, правда, ― произнесла она настойчиво. ― Поэтому я тоже сделаю следующий шаг. Мы с тобой должны быть равны. ― Лёгким и уверенным движением Мари стянула лямки комбинезона до пояса и прижалась обнажённым телом к обнажённому телу своего ангела, издав приглушённый нетерпеливый стон. ― Как же я хочу… ― Поцеловала его в подбородок, со сладостью ощутив, как руки Коннора жадно скользнули вниз по её спине. ― Тебя… Тебя, тебя, тебя!

Этой ночью они наконец-то снова занимались любовью, на кровати в своём новом доме.

***

«Майклы Грейсы, как какие-нибудь Элайджи Камски, рождаются раз в сто лет!» ― восхищённо заявил Гэвин в ответ на одно из новых откровений своего напарника, когда они сидели в засаде внутри автомобиля Рида и занимали рты болтовнёй о личном. Если бы лет десять назад Коннор узнал том, что рассказал в тот вечер своему другу (как и то, что именно этот человек вдруг стал называться ему другом!), его бы закоротило или чего похуже. Всякий раз, когда казалось, что более невероятной вещи с ним уже и случиться не может, обстоятельства преподносили очередной сюрприз. И одним из них был Майкл. Наверное, этот трогательный псих вообще не верил в предел человеческих возможностей и научного знания. Даже когда со вздохом выносил неутешительный вердикт «это невозможно», его гениальный ум не мог смириться с упрямо поставленной точкой. С пределом.

Коннор понимал, что ему и десяти жизней не хватит, чтобы расплатиться с Майклом за то, что тот ему подарил. Пусть не столько ради самого Коннора, сколько во имя достижений всего человечества и ради собственного эго.

Сегодня на работе было скучно. Как и весь прошлый месяц. Стоящих расследований давно не было, в основном мелкие дела по наркотикам да грабежам в неблагополучных районах. Коннор поминутно зевал, просматривая досье, и невольно ушёл в собственные мысли: «Как же здесь всё изменилось. Столько новых лиц, куча современного оборудования, столы вот новенькие позавчера ставили, ― провёл рукой по чёрной лакированной поверхности. ― Но отчего-то на сердце тоскливо… Мне хочется взглянуть на капитанский кабинет и увидеть за стеклянными стенами Хэнка. Хочется не замечать, как с каждым годом морщины на лице Гэвина становятся глубже: ещё какие-нибудь восемь лет ― и он тоже уйдёт в отставку. Я останусь один. Буду ворчать на новичков и причитать, что раньше-то здесь было лучше, ― усмехнулся, мотнув головой. ― Хотя мои сорок два года мне даже нравятся! Когда-то изменения пугали, но в сущности всего лишь страшила неизвестность. Я в неё шагнул и обнаружил жизненный опыт, массу впечатлений, событий… Да и на отражение в зеркале грех жаловаться. Пожалуй, я вполне могу назвать себя счастливым человеком».

На входе в участок мелькнула светловолосая голова, и родной голос громко позвал его. Спустя столько лет это оставалось неизменным. Почти неизменным.

Бесстыжий грохот колёс видавшего виды скейта, звонкий мальчишеский смех.

― По ушам дать? Я тебе сколько раз говорил не разъезжать по Департаменту на своей доске? ― проворчал Гэвин, оторвавшись от приятного ритуала вечернего кофе.

― Ладно, ладно… Старый брюзжащий жучара, ― сымитировал речь Мари.

― Заплачь ещё давай! ― Рид потрепал его по лохматой голове и задиристо хохотнул. ― Эй! ― присвистнул он в сторону Коннора. ― Чего не следишь за своим оболтусом? Он в прошлый раз посносил тут всё к херам.

― Гэвин, отвали от моего сына. До второго пришествия теперь напоминать будешь о том, что было несколько месяцев назад? ― Коннор перевёл взгляд на мальчугана и заговорил строже: ― А ты, юноша, иди-ка сюда.

Послушно взял скейт в руку и, поправляя другой сползшую с плеч спортивную куртку, подошёл к отцу. Коннор смотрел на мальчика, до сих пор охваченный ностальгическими мыслями, и его размягчённое сердце предательски набирало ход: «Моё невозможное ты «горе» с разбитыми коленками… Никогда не думал, что ты вообще случишься. Но ведь и вправду, Майклы Грейсы рождаются раз в сто лет! Я столь многим обязан ему. И больше всего ― тобой…»

Он вспомнил, как Майк говорил об этом впервые: с возбуждением и крайним одушевлением, но осторожно и деликатно. Вскоре эта идея захватила его настолько, что он работал как одержимый, позабыв обо всём на свете. Когда-то Грейс полагал, что верхом его трудов станет то, что он сумел воссоздать в клетках тела Коннора геном человека на основе биологического и синтетического материалов. Манипуляции с ДНК и программирование искусственных белков, постоянная закупка образцов, нового оборудования для исследований и наконец выращивание целых органов из созданных клеток ― титанический труд. Эти мечты так скоро не обрели бы плоть, если б не помощь его исследовательской команды и самого Коннора. На какое-то время Майкл успокоился и в основном продолжал совершенствовать разработанную им технологию. Но чужие страдания как ничто другое заставляли его найти вдохновение для решения сложных задач. И когда в июле 2051-го года Коннор женился на Мари, Майкл невольно ударился в размышления о будущем, о невозможности кого-либо реализовать весь свой потенциал и загорелся совершенно невозможным.

«Этот ребёнок будет сделан в пробирке. Знаю, звучит так себе, но естественным путём ничего не выйдет… Сама процедура весьма схожа с обычным ЭКО¹{?}[Экстракорпоральное оплодотворение. Вспомогательная репродуктивная технология, чаще всего используемая в случае бесплодия. Синонимы: «оплодотворение в пробирке», «оплодотворение in vitro», «искусственное оплодотворение».]. Эмбрион только, естественно, будет создан способом, отличным от стандартного оплодотворения в чашке. На основе сотни исследований и десятков проведённых опытов, мы установили, что для матери вынашивание такого плода не грозит серьёзными дополнительными рисками. Токсикозы, правда, могут быть сильными. Но в целом возможность отторжения не выше, чем в условиях ЭКО», ― рассказывал всё без утайки. Майкл не воспринимал своих друзей как подопытных животных и боялся воплощения своих разработок даже больше, чем они.

Решительнее всех была настроена Мари. Она ещё до брака успела свыкнуться с мыслью, что у них не будет собственных детей, и вовсе не переживала по этому поводу. Но стоило лишь забрезжить той самой крохотной возможности, что её ребёнок будет похож и на Коннора, Мари ухватилась за неё и не отпускала.

«Ваш сын ― настоящее чудо! ― с теплотой вздыхала Кларисса, укачивая на руках новорождённого внука. ― Мне кажется, будет преступлением назвать его банально. Ты ведь и сама до сих пор мучаешься из-за своего имени, Мими… Поэтому никаких Джонов и Томов! У нас этого добра навалом, как тех же Эриков в скандинавских странах: у них там, наверное, каждого второго так зовут», ― протараторила она. Но шли дни, и обдуваемый северными ветрами Эрик невольно застрял в головах Коннора и Мари. Тот самый ― который «каждый второй в скандинавских странах»…

― Что с ногами? ― Развернувшись в кресле, Коннор кивнул на ссадины с запёкшейся кровью.

― Да ерунда. ― Эрик шмыгнул испачканным грязью носом и утёр его манжетой куртки. ― Поспорил там с одним придурком, что я уделаю его. Взяли доски, двинули всей толпой к заброшкам…

― Хорошо, что физиономии друг другу чистить не стали. ― Коннор достал из выдвижного ящика стола аптечку и смочил дезинфицирующим раствором ватный диск.

― Ну… мы хотели. Потом передумали. На досках круче.

― Держи, обработай раны. ― Он протянул сыну ватный диск. ― Из-за чего хоть поспорили?

― Он назвал меня уродом из пробирки. Говнюк! ― Эрик шикнул на лекарство, защипавшее рану. ― Я ответил, что у меня хотя бы оправдание есть, раз я из пробирки, а вот его таким уродом по-нормальному сделали. ― И с удовлетворением заметил на губах отца улыбку одобрения.

― Ты его уделал?

― Ага.

― Молодец. Только имей в виду, что заброшенные здания ― крайне опасная зона. Вам повезло, что вы колени разбили, а не шеи себе свернули. Спортивное соревнование вместо драки ― мудрое решение, но место выбрали ужасное. Не забывай голову включать, ладно?

― Ладно.

― И с минуты на минуту мама придёт. Ей не рассказывай, а то она, в отличие от меня, как раз «плохой полицейский»: задаст тебе будь здоров. ― Коннор ласково похлопал сына по плечу. ― Так, она идёт… Быстро дай сюда улики! ― Смеясь, забрал у Эрика использованную вату и выбросил в мусорное ведро под столом.

Мари стремительно приближалась, похожая на удивительный мираж. Казалось, она слилась с этим местом, как и он сам: выросла в здешних стенах и насовсем стала их частью.

― Привет. ― Она поцеловала сына в макушку, затем обратилась к Коннору: ― Закончил уже? ― С любопытством вздёрнула брови и убрала за ухо прядь.

― Да тут нечего и начинать было. Завтра разгребу всё. ― Он наспех выключил приборы, собрал вещи и взял Мари за руку, с нежностью посмотрев ей в глаза.

― Тогда пошли скорее домой.