Полонез [Алексей Анатольевич Притуляк] (fb2) читать постранично

Алексей Притуляк
Полонез

Неуютно сгорбившись под чахлым полосатым навесом, Кудякова смолила «Яву». Снег с дождём окроплял выложенные в ящиках желтобокие бананы, зеленогрудые яблоки, палкообразные огурцы и прочую плодо-овощную «канитель», как называла её Кудякова. Ноябрьская кляклая серость давила на плечи, выстужала задубевшую в боях за светлое будущее душу. Торговля не шла. Да и чего бы ей идти в такой бездушный день. Граждане — нахохлившиеся и медлительные, хмурые и торопливые, никакие и никудышные — проходили мимо и на плоды дальних экваториальных и субэкваториальных стран решительно не смотрели.

У ларька явился гражданин предпенсионного возраста и непрезентабельного вида в чёрном драповом пальтишке эпохи, кажется, «Кинопанорамы», «Пионерской зорьки» и хлеба по восемнадцать копеек.

Приблизившись, он остановился у металлической стойки, поддерживающей навес, и длительно уставился на Кудякову.

— Чего? — спросила та после минутного молчания, не выдержав этого настойчивого взгляда.

— Вы же девушка, — проговорил гражданин неопределённо, но, кажется, с укоризной.

— Ну, — не стала отнекиваться Кудякова, хотя девушкой была последний раз четверть века тому назад.

— А дымите, как… как кочегар из Бздыхолетовки, простите за специфическую ассоцитивность мышления.

— И чо? — сипло вопросила Кудякова и сухо, продолжительно закашлялась.

— Во-во! — обрадовался гражданин её кашлю. — Ишь как зашлись!

— Те чо надо-то? — поинтересовалась Кудякова, быстро затянувшись и сплёвывая под ноги.

— Вы же девушка, — укоризненно повторил гражданин. — Мать. Мадонна.

Мадонна Кудякова подозрительно глянула на гражданина. Да нет, гражданин был самого обычного, хотя и сильно поношенного, вида, предпенсионного возраста, очевидно трезв, и не было в его лице ничего маниакального, и глаза его не горели психопатическим огнём.

— Короче, — сказала Кудякова, затянувшись в последний раз и бросив бычок себе под ноги, в компанию дюжины других, уже скуренных за этот день, — те чо надо-то?

Была она в платке, старой дублёнке и массивных резиновых сапогах; тяжела, грозна, преждевременно сморщена неподатливой жизнью и весьма непроста в свои без году пятьдесят.

Её быстрые глазки с подозрением пробежали по лицу и по всему безотрадному силуэту гражданина в ношеном драповом пальто, остановились на худых и давно не чищенных чёрных ботинках с лохматыми от времени зелёными шнурками.

— Понимаете ли, — раздумчиво произнёс гражданин, — люди делятся, собственно, на четыре сорта: на тех, кто хочет и делает; на тех, кто не хочет, но делает; на тех, кто хочет, но не делает и, наконец, тех, кто не хочет и не делает.

Кудякова молчала, ожидая продолжения. Но и гражданин примолк, сделав подачу и предвосхищая, видимо, ответ собеседницы.

— Возьми яблок, — зябко поёжилась мадонна и жадно потянулась душой к согревающей фляжке, припасённой под прилавком. — Или бананов возьми. Чем трепаться-то попусту.

— Я не ем бананы, — пожал плечами гражданин. — А яблоки мне противопоказаны — кислотность у меня нездоровая.

— То-то я смотрю, кислый ты какой, — кивнула Кудякова. — Ну если ничего брать не будешь, так и иди отсель, не толпись попусту, — и прибавила ещё для надёжности одно короткое и веское слово.

— Мне хочется лишь незначительного общения, — сказал гражданин, не замечая неказистого слова. — Хотелось немного скрасить ваше отрешённое одиночество. А вы — курите. А ведь вы же — девушка, женщина, мать…

— … твою, — возникла мадонна в новой образовавшейся паузе. — Мать твою, ты чо ко мне привязался?

— Ну что вы, — смутился почему-то гражданин. — О привязанности говорить пока рано. Хотя, не скрою, меня привлекла миловидность вашего лица, заставила забыть о врождённой стеснительности.

— Вот и топай, — поддержала Кудякова. — Забыл, а теперь шуруй отсюдава, не засти солнце. Бананы, они солнце любят.

Гражданин удивлённо посмотрел на небо, с которого всё падал и падал мелкий зернистый снег вперемешку с дождём. Ни о каком солнце, разумеется, и речи не было — одна лишь невзрачная ноябрьская серость кругом.

У трамвайной остановки, пропуская пешеходов на переходе, остановился легковой автомобиль. Из открытого окна его неслась оглушающая музыка — радио было включено на такую громкость, что при случае могло бы создать праздничную атмосферу на массовых гуляньях или сельскохозяйственной ярмарке. Оркестр под управлением известного в узких кругах дирижёра оживлённо исполнял полонез из оперы «Евгений Онегин». Тёплая, бодрая музыка лилась в мокрое ноябрьское пространство и обещала, что обязательно ещё будет лето, и будут бабочки, и тёплые дожди, и путёвки в санаторий, и шашлыки, и танцы до утра. Грузный водитель армянской наружности, с густыми усами над пухлой губой, нетерпеливо постукивал пальцами-сардельками по рулевому колесу. Он опаздывал на деловой ланч с важным поставщиком хозтоваров.

— Позвольте пригласить? — гражданин в зелёных шнурках зашёл за