Записки узника: затерянный остров [Рина Кейт] (fb2) читать онлайн

Кейт Рина Записки узника: затерянный остров

29 июля

Я никогда не вёл дневников. Но сейчас поддался слабости. Возможно, если бы я не нашёл записки моего предшественника, я бы и не решился. Таким обстоятельствам способствовало и то, что туземцы отдали мою сумку, где благополучно лежала тетрадь для записей и ручка. Я не знаю, для кого пишу: для потомков ли, для тех, кто меня найдёт или для того, кто, может, будет сидеть в этой пещере после меня, как я сижу рядом с записями моего предшественника. А, может, я пишу, чтобы не сойти с ума. Сложно собрать мысли, сложно сосредоточиться. Но наверное, лучше начать сначала.

Меня зовут Мартин Ривер. Мне 24 года. И я узник на затерянном острове.

Я родился и вырос в Британии, откуда и отправился на торговом корабле её величества к Индии в качестве второго врача на судне.

Мне трудно судить о времени, так как мои часы разбиты, а в пещере определять время по солнцу не представляется возможным. С датой я тоже не уверен.

Но я хорошо помню тот день, когда мы отплыли, это было 18 апреля. Я очень радовался предстоящему плаванию, на небе ярко светило солнце, а в моей душе трепетало ожидание приключений. Но спустя всего несколько недель мы попали в сильный шторм, наш капитан был тяжело ранен, а корабль изрядно потрёпан. Шторм бушевал 3 дня, мы окончательно сбились с пути, и старпом потерял всякую надежду на благополучное окончание плавания. Экипаж корабля изо всех сил храбрился, но когда минул месяц после злополучного шторма, а мы и приблизительно не знали своё местонахождение, надежда покинула наше судно окончательно. Провизия подходила к концу, а в довершение всех бед мы снова угодили в шторм. Такой бури не видели даже самые бывалые моряки.

Наш капитан скончался, а буря длилась целую неделю. И в последнюю ночь этого адского шторма это случилось. Наш корабль не выдержал. Но отчаяние не овладело людьми. Напротив, мы в какой-то степени были рады, как рад бывает человек, избавившись наконец от тягостного бремени. Нет, мы не сдались, но мы устали. Устали бороться со стихией, с голодом, с усталостью, с непостижимостью океана. Но человеческий инстинкт сильнее, и оказавшись в воде, мы начали плыть. Целых шлюпок совершенно не осталось, и мы карабкались на обломки, мы тянулись к жизни, хоть она нам опостылела за время отчаянной борьбы со стихией.

В кромешной темноте, в бушующем водовороте стихии мы не видели ни намёка на желанный берег, но мы плыли, помогали тонущим и надеялись на чудо.

В какой-то степени чудо произошло. Я и ещё несколько матросов очнулись на залитом солнцем берегу. Это оказался остров. Наши сердца ликовали — наконец-то земля! Твёрдая поверхность! И надежда снова разгорелась внутри ярким пламенем.

Нас было всего 7 человек: старпом, 5 матросов и я, второй врач британского торгового судна. Первый врач не спасся. Но я многому успел у него научиться за время плавания, что помогло мне подлечить раненных. На счастье, моя сумка, которую я успел захватить с тонущего корабля, была при мне. Я нарочно привязал её к себе покрепче. Там оказались некоторые лекарства. А также вот эта тетрадь, в которой я сейчас и пишу.

Мы нашли фруктовые деревья, подкрепились, окрепли и решили, что надо бы изучить остров. Но даже не успели закончить обсуждение этого мероприятия, как были захвачены местным племенем. Туземцы были настроены воинственно, несмотря на наши просьбы о помощи и знаки мирных намерений. В итоге завязалась драка, которая унесла жизни двух наших матросов.

Итак, нас, оставшихся пятерых, связали по рукам и повели вглубь острова. И снова надежда в душе стала угасать. А затем нами овладело отчаяние, когда мы оказались заперты в этой самой пещере, откуда отлично был виден огромный костёр. Туземцы о чём-то недолго говорили, затем один из них, судя по внешнему виду, вождь, произнёс длинную речь, указывая, то на нас, то на разожжённый огонь, его люди восторженно вторили, а потом пели и плясали вокруг костра. Старпом с полной уверенностью заявил, что нас принесут в жертву. И мы в этом скоро убедились.

Когда шум вокруг костра немного утих и превратился в некое подобие транса, к нам подошла девушка. На ломанном английском она спросила, есть ли среди нас врач. Я подумал, что кто-то болен, и несмотря на враждебность туземцев, тут же выразил готовность помочь. Я даже не успел удивиться её знанию моего языка, которое открылось мне после.

Рука устала столько писать с непривычки. Да и темнеет уже, плохо видно. Сейчас я перечитал написанное мною и ужаснулся: ни слога, ни выразительности, какое-то хаотическое повествование. В университете за такое письмо мне поставили бы самый низкий балл. Но переписывать не стану. В моей голове именно такой же хаос, как я записал.

Добавлю ещё несколько слов. Эмоции захлёстывают меня.

Я не смогу описать тот ужас, который мы пережили, когда ясно поняли, что костёр этот поглотит наши жизни. Я чётко помню охвативший нас первобытный страх. Но что творилось со мной, когда моих товарищей принесли в жертву, я не смог бы описать никакими словами.

И ещё, я ошибся, врач туземцам нужен был не для лечения. Хотя в какой-то мере для лечения. Сейчас попробую объяснить. Всех, кроме меня, сожгли на костре. К счастью, не заживо, что говорит всё же о некоторой гуманности данного племени. А меня оставили в живых именно потому, что я врач.

Когда жертвоприношение было окончено, туземцы долго пели и танцевали. Ко мне снова подошла та самая девушка. Она сказала, что ей очень жаль моих друзей, жаль их семьи, которые больше их не увидят. Утешением может быть лишь то, что мои друзья в лучшем мире, в мире их бога Солея, то есть Солнца. А я буду жить, но лишь, если смогу излечить её от духа Дракона. Я ошалевший, ничего не понимающий, смотрел на неё пустыми глазами. Мне кажется, что девушка поняла моё не лучшее состояние после жертвоприношения моих товарищей. Туземка оставила меня в покое до утра.

Я же был уверен, что не усну, но вместе с тем надеялся на сон, молился всем богам, хоть и этому Солею, чтобы всё виденное мной оказалось сном. Но сном это не было.

Итак, сегодня — 29 июля, если я не ошибся в расчётах (я всё же попробовал подсчитать дни). И я нахожусь в племени туземцев на каком-то затерянном острове почти месяц. Меня держат всё в той же пещере, её выход закрыт неким подобием решётки, только из дерева. Причём очень прочного дерева. Я пытался его надломить, вырвать, даже грызть, но его прочность выше всего виденного мною дерева. Именно поэтому меня никто не охраняет, хотя несколько туземцев посменно караулят невдалеке. Почти каждый день ко мне приходит та самая девушка. Из разговоров с ней я узнал, что зовут её Кеикилани, что означает «небесное дитя». Она дочь Укалан-тахо, вождя этого племени. Мой язык она учила с врачом, который был здесь до меня и который также должен был вылечить её от духа Далтиора, то есть Дракона.

(Записи моего предшественника-врача подтвердили слова девушки. Он действительно находился здесь в заточении, пытался лечить дочь вождя и попутно учил её английскому языку и сам учил местный язык. В записях было немало слов из языка туземцев, которые я тоже принялся учить).

И всё же я не понимал, как я могу вылечить эту девушку от какого-то духа Дракона. Но об этом напишу уже завтра. Совсем стемнело, и рука очень устала.

30 июля

Я снова попытался восстановить в памяти все события и записать их в хронологическом порядке. Но только испортил лист и вырвал его. Я почти уверен, что сегодня 30 июля, но не думаю, что это так уж важно. В любом случае, боюсь, мне не выбраться с этого проклятого острова, как и моему коллеге, чьи записи я нашёл в этой пещере. Я спросил Кеикилани, что случилось с ним. Девушка лишь ответила, что он умер.

— Сам? — спросил я.

— Сам, — был ответ дочери вождя.

И я не мог дальше расспрашивать её. Во-первых, потому, что она знала не так много английских слов. Во-вторых, было в ней нечто такое, что меня завораживало. Да, я молодой дурак, часто ловлю себя на мысли, что очарован этой туземной девушкой.

(Кстати, я позволяю себе записывать её слова правильно, не передавая ошибок в произношении, которые девушка допускает по незнанию языка).

А теперь я позволю себе описать её, попытаться облачить мои мысли и чувства в слова. Это помогает мне хоть в какой-то степени поддерживать связь с реальностью. Потому как нереальность всего происходящего сводит меня с ума. И я тешу себя самообманом.

Кеикилани 19 лет, но порой в её взгляде угадывается опыт и мысли 30 или даже 40-летнего человека. Это нечто такое неуловимое, как отблеск её мыслей, отношения к окружающему. У неё очень длинные чёрные волосы, которые она редко собирает, как остальные девушки и женщины её племени. И мне, честно говоря, это очень нравится. Ловлю себя на мысли, что хочу дотронуться до них и убедиться в их мягкости. Да, я неисправимый романтик. Из скромности не буду приводить описание её фигуры, скажу лишь, что слажена она хорошо и довольно притягательно. Кожа смуглая, а лицо не просто привлекательно, оно красиво. Такому облику позавидовали бы многие красотки Британии. Но я редко вижу улыбку на этом лице. Чаще она задумчива, опечалена или встревожена. Но больше задумчива. И причиной тому культ их племени и её отец.

https://rudalle.ru/kandinsky22

Вот я и подобрался к описанию её как бы «болезни». Дело вот в чём: это племя (они себя никак не называют) поклоняется солнцу, на их языке это Солей. Себя жители этого племени олицетворяют с различными животными.

(Меня это всё не очень удивило, такой языческий культ свойственен многим племенам).

Но у этого племени олицетворение происходит только с животными. Если же кто-то видит себя птицей, то сразу приносится в жертву Солнцу. Причём они реально видят себя теми, с кем олицетворяются, так говорила мне Кеикилани. Раз в месяц, во время полной луны, разжигается тот самый огромный костёр, все члены племени, достигшие 15 лет (насколько я правильно понял), садятся в круг, поют ритуальные песни и пьют особо приготовленный напиток из дерева Визианес. Как я понял, это Дерево видений.

Через несколько минут напиток начинает действовать, и туземцы видят иной мир, где они предстают в обличии различных животных. Там они проводят ритуалы поклонения своему богу Солею.

Но если кто-то обращается птицей, то его, как я уже сказал, приносят в жертву. Сначала в том мире галлюцинаций, а потом и в этом мире, после пробуждения от видений.

И 4 года назад, когда Кеикилани впервые выпила свой напиток и перенеслась вместе со своими сородичами в тот иной мир (его они называют Солей-дас), девушка обратилась в Далтиора: огромного чёрного ящера, с кожистыми крыльями, когтями и изрыгаемым огнём — Дракона!

Из слов Кеикилани я понял, что у этого племени есть древняя легенда, которая рассказывает о непримиримой вражде Солнца и Дракона.

Солнце дарило людям свет, жизнь и рост их урожаю. А Дракон защищал от теней и злых духов. Но однажды Дракон возгордился своей силой. Он решил, что может давать людям свет не хуже Солнца. Дракон стал изрыгать пламя огня, чтобы осветить людям ночь, дать жизнь их урожаю. Но лишь сжигал всё вокруг. И рассердилось Солнце, и низвергло Дракона, превратив его в чёрную тень на Луане, то есть на Луне.

И если раньше драконы появлялись в ином мире, в мире видений, то с тех пор, как Солнце низвергло гордеца, люди перестали олицетворяться с драконами. Прежде люди-драконы почитались как защитники. Хотя и появлялись очень редко, отмеченные особой храбростью и отвагой, силой духа. Но затем стали изгоями. Люди-драконы стали появляться всё реже, и их неизменно приносили в жертву. Со временем любые летающие олицетворения стали запрещены и тоже приносились в жертву Солнцу.

Я понимаю культ этого племени, особенно созданный ими Солей-дас (иной мир), это не редкость для диких племён, хотя о массовых галлюцинациях знаю мало. Но, быть может, это какой-то вид гипноза под действием их напитка. Животные же для них что-то вроде тотема, они их называют Тотум.

Кеикилани говорит, что драконы перестали появляться в Солей-дас уже множество лун назад, ещё до её рождения и до рождения её отца и даже деда. А вот птицы изредка всё же появлялись.

И вот когда Тотум единственной дочери вождя оказался Драконом, всё племя пришло в отчаяние. По древней традиции Дракона нужно было принести в жертву Солнцу. Но вождь не смог. Он взмолился своему богу Солею, умолял пощадить или излечить его дочь. К тому же мать Кеикилани была не столь глубоко религиозна и не особо жаловала Солей-дас. Узнав, что дочь олицетворилась с Драконом, женщина пригрозила, что вырежет всё племя в одну ночь, если Кеикилани принесут в жертву.

Храбрая женщина заявила, что Солей простил Далтиора, и древний Дракон свободен и вновь одаряет людей отвагой и храбростью.

Но предрассудки людей не так легко искореняются. И практически всё племя избегало Кеикилани. Даже отец не бросал попыток вылечить дочь. Спустя всего полгода после олицетворения Кеикилани с Драконом к берегу острова прибило нескольких людей, потерпевших кораблекрушение. Одним из них оказался врач, которому вождь Укалан-тахо велел вылечить дочь-дракона.

В своих записях мой предшественник писал, что провёл здесь почти 4 года. Естественно, он не смог сделать то, чего ждал от него вождь племени — вылечить Кеикилани от Тотума Дракона. И теперь эта обязанность легла на меня. Я должен изгнать дух Дракона из девятнадцатилетней девушки. Несмотря на заверения матери Кеикилани, что Дракон прощён богом-Солнцем, племя настроено против девушки враждебно. Отец же из некогда любящего и заботливого превратился в холодного. Он всячески избегает дочь, раня её юное сердце.

Живя 4 года в окружении гнева, презрения, страха и отчуждения, Кеикилани уверовала в своё проклятие, которое у них называется Чёрный Тотум.

Мы разговариваем с Кеикилани почти каждый вечер. Она приходит к моей пещере, и мы беседуем. По большей части она рассказывает о своём племени, но как-то отстранённо, как будто она к ним больше не имеет никакого отношения. А в глазах застыла постоянная грусть. За время моего пребывания на острове был только один ритуал полной луны, когда племя перемещалось в Солей-дас — иной мир. Зрелище это было захватывающее и даже пугающее. Кеикилани не участвовала, но сидела рядом со мной и рассказывала, что происходит.

Когда, по моим расчётам, до полуночи оставалось около часа, вождь торжественно зажёг огромный ритуальный костёр, тот самый, который отчётливо видно из моей пещеры. Под мелодичные песни и ритмичные танцы своих людей он выкрикивал восторженные слова, обращаясь к костру. Кеикилани пояснила, что вождь воздаёт хвалу свету, теплу и просит огонь костра прогнать тени и злых духов.

— Почему вы проводите ритуал ночью, если поклоняетесь Солнцу? — спросил я девушку.

— Потому что мы верим, что Солнце настолько всесильно, что может зажечь даже Луну, — пояснила Кеикилани. — И Ещё потому, что ночью наши тела спят, и тогда дух Тотума может спокойно возродиться в Солей-дас.

https://rudalle.ru/kandinsky22

С каждой минутой движения туземцев были всё ритмичнее, пение восторженнее. Воздух вокруг них гудел ожиданием, казалось, всё наэлектризовалось. Я сам не мог усидеть спокойно в своей пещере, взволнованный до предела. Но как только полная луна достигла наивысшей точки — зависнув ровно над ритуальным костром, песни и танцы туземцев мгновенно стихли. Они оборвались так резко, что звенящая тишина оглушила меня. Люди замерли, простёрли руки к луне, медленно и очень тихо что-то бормоча. Вождь негромко что-то проговорил, и несколько туземцев привели к костру животное, кажется, косулю. Её грудь проткнуло копьё, затем она была принесена в жертву на костре.

Сразу после этого появилась пожилая женщина, она несла небольшой сосуд, грубо сделанный из глины, насколько я смог разглядеть. Каждый член этого удивительного ритуала делал по одному глотку и тут же садился смирно к костру.

— Сейчас напиток пробудит дух Тотума, — сказала мне Кеикилани, — и они отправятся в Солей-дас.

Я не знаю, что делали и видели туземцы в мире Солей-дас, но они просто сидели возле костра. Глаза их были закрыты, они не шевелились. И так продолжалось до рассвета. С первыми лучами солнца пришла та же пожилая женщина, что давала им напиток, и тихонько трогала каждого за плечо. Полагаю, к этому времени действие напитка заканчивалось, и люди пробуждались. Каждый пробуждённый тихонько вставал и шёл в свой шалаш. Весь день в поселении была невероятная тишина: никто никуда не ходил, никто не общался и не работал.

Я спросил Кеикилани, почему она больше не принимает участия в этом ритуале. Она ответила, что боится. Но не того, что её принесут в жертву, а боится своего Тотума, боится Дракона. Ей в виде исключения позволено было не принимать участия.

— А что происходит там, в Солей-дас? — спросил я её. — И что делает там твой Дракон?

Девушка замялась.

— Ты не из нашего племени, ты не должен этого знать.

— Но, может, так я смогу тебе помочь, — решил схитрить я. Признаюсь в своей слабости — мне было просто очень любопытно, что же они там видят и делают. Хотя я всё никак не мог понять, как у них получается организовывать такие массовые галлюцинации, да ещё всем вместе оказываться в одном видении. И любопытство раздирало меня. Девушка же явно обдумывала мои слова.

Наконец, она решилась:

— Мы выпиваем священный напиток, и он помогает проснуться нашему духу Тотуму. Мы переносимся в Солей-дас, вокруг нас те же поляны и деревья, как в нашем поселении. Но вместо костра на поляне большой пень, на котором сидит Солей и освещает всё вокруг своим светом. Мы поём ритуальные песни, наши тела охвачены ритуальным танцем. Мы поклоняемся богу и приносим ему в жертву животных или летающих Тотумов.

Тем из нас, кто достиг этапа Сомес-вал (я выяснил, что это в племени означает детородный возраст, 17 лет), Солей выбирает пару. Это непременно бывает только между одинаковыми Тотумами: косули с косулями, змеи со змеями, черепахи с черепахами, тигры с тиграми и так далее.

(Название не всех животных Кеикилани знала на моём языке. И как она описывала мне их! Как неподражаемо пыталась показать их повадки, чтобы я угадал! То она ползала на животе по земле, изображая медлительную черепаху; то извивалась, показывая змею. Сложнее всего пришлось с косулями, хотя я до сих пор не уверен, что правильно отгадал. Мы хохотали до упаду. Столько озорства и весёлости открылось мне в этой девушке! Столько непосредственности!)

По какому принципу Солей выбирает пару для туземцев я так и не понял или Кеикилани не смогла понятно объяснить. Но невероятность их массовых галлюцинаций приводила меня не то, что в затруднение, она шокировала меня. Хотя мой трезвый ум человека науки твердил, что такого просто не может быть. Более вероятным казалось, что под действием какого-то галлюциногенного вещества вождь вводит людей в транс и внушает видения иного мира. Люди доверчивы и вполне внушаемы, особенно в таком непросвещённом месте, как это. А вот что делает её Тотум-Дракон девушка не стала рассказывать. Что ж, попытаюсь узнать в другой раз.

И однако мне было очень интересно слушать рассказы Кеикилани о Солей-дас, о ритуалах, быте и жизни её племени.

Я тоже рассказываю девушке о своей жизни. И каждый раз Кеикилани неизменно просит вылечить её.

В один из таких разговоров я спросил её:

— Кеикилани, почему ты и твой отец так уверены, что я могу тебя вылечить? И почему считали, что мой предшественник, доктор Ричардсон, мог? И почему ты вообще считаешь, что больна?

Но вместо ответа девушка спросила:

— Что такое «предшественник»? — она произнесла это слово по слогам.

Я чуть не рассмеялся — каждый раз, когда она не знала какого-то слова, у неё было такое забавное выражение лица. И интонация — просто очаровательная. Кеикилани была любознательна, вдумчива и очень способная.

— Это тот, кто предшествовал кому-нибудь в чём-либо, — пояснил я, но, видя, что девушка всё равно не поняла слово «предшествовал», снова объяснил: — Это тот, кто был до меня. Доктор Ричардсон был здесь у вас врачом до меня.

— О-о! — воскликнула Кеикилани, при этом лицо её озарилось, что делало девушку ещё более привлекательной.

— Твой предшественник, — девушка растягивала звуки, словно пробует новое слово на вкус, — тоже говорил, что я не больна, что это ничего страшного, что я другая, отличаюсь от сородичей. И он согласился с моей матерью, что Солей простил Далтиора. Но мой отец этому не верит, — при этих словах прекрасное лицо туземки погрустнело. — Отец уверен, что у меня Чёрный Тотум, и что врач может это вылечить.

— Но откуда такая уверенность, что врач может вылечить тебя? Откуда вы знаете, кто такой врач и что он лечит? — не унимался я.

Но тут надо кое-что уточнить. В записях моего предшественника было описано, почему его оставили в живых, тогда как всех его товарищей принесли в жертву. Когда их вели в пещеру, одному из туземцев стало плохо, он просто свалился и не дышал. Несмотря на отсталость людей племени во многих вопросах, медицина была у них в какой-то степени развита. Доктор Ричардсон описал это в следующих поступках: туземцы слушают дыхание больного и даже проверяют зрачки. Ещё у них развито использование мазей (разумеется, травяных) и повязок.

И вот когда туземец упал, его прослушали. Оказалось, он не дышит. Всё это доктор Ричардсон понял интуитивно. Он начал вырываться и показывать знаками, что хочет помочь. (Мы, врачи, неисправимый народ). На удивление, доктору Ричардсону позволили подойти к больному, хоть и под строгим присмотром.

Опытному врачу хватило нескольких секунд, чтобы понять, что перед ним напряжённый пневмоторакс.

Читая это, я сразу вспомнил страницы учебника, где был описан этот случай.

(Напряжённым пневмотораксом называют скопление воздуха в плевральной полости под давлением, сдавление лёгких и уменьшение венозного оттока по направлению к сердцу).

Итак, мой предшественник быстро поставил диагноз и даже сумел спасти несчастного, отобрав нечто наподобие кинжала у одного из туземцев и сделав необходимое отверстие в груди между рёбрами пострадавшего. Вместо трубки, он использовал полость шариковой ручки, которая, к счастью, оказалась в его нагрудном кармане.

Так, туземцы оценили способности доктора и оставили его в живых, правда, заточили в пещере. А вождь требовал излечить дочь-дракона.

Но вот почему они уверены, что врач может излечить Чёрный Тотум я и пытался выяснить у Кеикилани. Ведь это немного другая «болезнь». Хотя, признаюсь, я всё же немного лукавил, поскольку больше пытался добиться другого результата. Я хотел, чтобы эти люди поняли, что вылечить эту, на мой взгляд, надуманную болезнь невозможно. Я не занимаюсь психиатрией. Подобного рода болезни мне не по силам.

Однако ответ дочери вождя был неизменен:

— Ты врач, ты умеешь лечить. И ты из большого мира, там вы умеете всё.

Полагаю, что о большом мире ей тоже рассказал доктор Ричардсон. Итак, мне нужен был план. Мне нужно было что-то, что переубедит этих туземцев.

31 августа

Снова пишу, больше мне ничего не остаётся. Мир заключён в этой странной формы пещере.

Я всё чаще вспоминаю ту жизнь. Ту, где я был жив, ходил в университет, гулял, дышал свежим воздухом, любовался солнцем. Сейчас же я словно мёртвый.

Даже беседы с Кеикилани не облегчают моего существования. Я по-прежнему очарован этой девушкой, но заточение с каждым днём действует всё более угнетающе.

Сегодня мы, как всегда, беседовали с туземкой: я сидел на земле с одной стороны решётки, Кеикилани с другой. Невдалеке стояли туземцы её племени, которые за мной присматривали, они о чём-то оживлённо разговаривали. Девушка переводила мне.

Одного из них звали Сетом-гой, второго Калам, третьего Сохом-ата, четвёртого Одвал-менг. Они говорили о рыбалке, об охоте и прочих туземных делах. Мужчины шутили, пересмеивались. Я наблюдал за ними и слушал перевод Кеикилани лишь от скуки.

Затем к ним подошёл ещё один туземец, его звали Натам-вой. Он привлёк моё внимание своей, как бы это сказать, непохожестью на остальных товарищей, у него было какое-то странное выражение лица. Он несколько раз приносил мне еду, и я обращал внимание на его глаза. Знаете, это такие глаза, в которых читается интеллект, но и глупость одновременно. Я нередко видел такие глаза и всегда пытался понять, как такое вообще может быть. Наравне с интеллектом глаза выражают ужасную пустоту, от этого даже становится не по себе.

Когда Натам-вой подошёл к товарищам, Кеикилани поморщилась и объяснила, что он какой-то дальний родственник шамана, поэтому всем приходится его терпеть. А сам туземец то ли пользуется своим статусом, то ли просто по природе своей жестокий.

Я пригляделся к остальным туземцам: их лица сразу поменялись, видно было, что они не питают приязни к Натам-вою, но вынуждены терпеть его присутствие. Тем временем Натам-вой вёл себя как ни в чём не бывало, шутил и очень громко смеялся, настолько громко, что даже у меня уши закладывало. Он пошутил насчёт Сохом-ата (с такой грубой и противной интонацией), назвав его слепым кротом на охоте и долго смеялся этой шутке. Напряжение повисло в воздухе, но шутник ничего не замечал: ни исказившихся лиц товарищей, ни покрасневшего от гнева лица Сохом-ата, ни косых взглядов. Кеикилани сказала, что Натам-воя не трогают из-за его родства. Любого другого за такие слова уже ждала бы расправа. Туземцы её племени не терпят оскорблений.

Видно было, что остальные пытались не обращать внимания на выходки Натам-воя, но тот лез в каждый разговор, перебивал и хохотал, прямо заливаясь.

И я думал о таких людях, как Натам-вой. Такие есть абсолютно везде, и в моём университете был такой — это был племянник ректора. И даже здесь, на затерянном острове, далеко от цивилизации, есть наглый, грубый и жестокий Натам-вой, которому абсолютно безразличны чувства других людей. Племянник ректора в университете даже гордился собой, он считал себя искренним и открытым человеком, что он никогда не обсуждает людей за их спиной, а всё говорит прямо в лицо. И легко может высмеять как себя, так и других. При этом хвастал он постоянно, но считал это довольно заслуженным. А когда на занятии по этике преподаватель произнёс фразу, что любая правда может быть вежливой, этот самый племянник ректора (не буду называть его имени) возразил: «Зачем мне лицемерить и приукрашивать правду? Я вполне могу сказать человеку то, что о нём думаю. И это будет честно». Преподаватель ответил, что тогда и другие могут высказывать о нём грубую правду, которая может обидеть. «А я на правду не обижаюсь, — самоуверенно ответил племянник ректора, — и считаю, что и другие не должны обижаться на правду. Не люблю телячьи нежности, лицемерие и притворную доброту».

Того, что доброта может быть не притворной, а вежливая правда — не лицемерие, ему было не понять.

Я хотел было и дальше порассуждать на тему ограниченности ума некоторых людей, но только при одном воспоминании о племяннике ректора мне сделалось противно. И ведь такие люди искренне и очень однобоко верят в свою правоту и даже не пытаются допустить возможности других вариантов или правоты других людей.

Таких людей действительно много, и живут они как в цивилизованных странах, так и на затерянных островах. Я сталкивался с ними и в книгах, и в реальной жизни. Они по какой-то причине просто не допускают других вариантов, не могут увидеть мир или ситуацию шире. Зависит ли это от их воспитания или среды, в которой они выросли, но их узколобость порой доводит до отчаяния. И я всегда старался избегать таких людей. Объяснять им что-то невозможно, а терпеть нет ни малейшего желания.

Да, какие только воспоминания и рассуждения не приходят ко мне во время заточения в этой пещере. И всё бы ничего, если бы знать, что я отсюда выберусь.

4 августа

Я не писал несколько дней. Было совершено не до этого — мне пришлось проводить ампутацию ноги. Да, вот так, на затерянном острове, посреди океана, без медицинских инструментов, без препаратов. Да я даже руки нормально вымыть перед операцией не смог! Я был в ужасе от происходящего!

Мало того что я в жизни никогда не проводил ампутацию, так я даже не специализировался в этом направлении. Мы изучали эту тему, конечно, в университете, даже практика была. Но делать это самому! В таких условиях!

Но выбора у меня не было. И не только потому, что вождь просто приказал мне: лечи! Я сам не мог пройти мимо человека в беде.

Дело было так. Едва минул обед, как вернулись охотники. Вышли они только утром, на рассвете, а вернуться должны были на закате. Но вот вернулись гораздо раньше. И по их поведению сразу стало понятно, что что-то не так. Младший брат вождя, искусный охотник Тахо-наклан, попал в зубы тигра. Нога туземца была ужасно изуродована. Его принесли на ветках, сложенных в виде носилок (не перестаю восхищаться этим народом).

Тахо-наклан был абсолютно без сознания. Я только глянул в его сторону, сразу понял — он не выживет. Шансов не было. Но передо мной, как из-под земли, вырос вождь Укалан-тахо и произнёс лишь одно слово, выученное на английском: лечи!

Я уж хотел было сказать, что раненый не выживет, но что-то заставило меня промолчать. Может, это взгляд вождя, в котором теплилась надежда, может, это докторский долг. Так или иначе, я лишь кивнул и указал на решётку, закрывавшую меня в пещере.

Меня выпустили, но строго наблюдали. Я подозвал Кеикилани, которая сидела рядом с дядей, держа его безжизненную руку. Я начал отдавать распоряжения, а девушка переводила. Мне требовался очень острый нож такого размера, которым можно за один раз отрезать изуродованную плоть. Ниже колена у пострадавшего от ноги осталась только разорванная плоть и переломанные кости. Я объяснил Кеикилани, что нужно вскипятить воду. Нож пришлось дезинфицировать огнём, а руки мыть обычной ключевой водой. И если я до этого скучал по мылу, то теперь почувствовал в нём острую необходимость.

Я мысленно пытался вспомнить страницы учебников, выискивая знания по ампутации. Как же мне их сейчас не хватало! А также я вспоминал практическое занятие, на котором присутствовал.

Но мало было просто отрезать плоть, нужно было ещё перепилить кость. Я прекрасно знал, что для этого нужна специальная мелкозубая пила (в голове отчётливо всплыл её образ), но где её взять?

Я попытался объяснить Кеикилани, что мне нужно, и, на удивление, девушка кивнула и тут же куда-то убежала. Она вернулась с большим ножом в руках. Только у этого ножа лезвие было не ровным, а с зубьями, почти такими, как у хирургической пилы. Я в изумлении уставился на туземку. Из объяснения Кеикилани я не совсем понял назначение этого ножа, но сейчас это было неважно. И хотя зубья этой своеобразной пилы были довольно широковатыми, я всё же надеялся на успех.

Не стану описывать все подробности проведённой мной операции, скажу лишь, что прошла она, на удивление, удачно. И брат вождя выжил, хотя я всё же сильно боялся заражения крови — всё-таки о стерильности здесь говорить не приходилось.

В течение следующих нескольких дней Тахо-наклана поили каким-то напитком, и он довольно быстро начал поправляться. Я регулярно осматривал его и был вполне удовлетворён состоянием больного.

После этого дня моё житьё намного улучшилось: мне стали давать больше еды, даже какие-то вкусные фрукты и напитки; подстилку заменили на более мягкую. Я всё ещё жил в пещере, но уже более удобно.

Несколько раз Кеикилани и её мать звали меня для лечения туземцев, но как только это стало известно шаману, моё участие прекратилось.

Из виденного мной я понял, что лечением в этом племени занимается шаман — такой древний старик, украшенный перьями, костями и сетками морщин по всему лицу. Ко мне он отнёсся более чем враждебно. Он долго кричал, обращаясь к племени и вождю, потрясая своим посохом. Особенно когда узнал, что мне позволили лечить Тахо-наклана, а его не позвали (он вроде как был в какой-то дальней пещере, молился Солею. Позвать меня, а не шамана было идеей Нароми, матери Кеикилани).

Кеикилани объяснила мне позже, что шаман категорически против, чтобы чужеземец вмешивался в их жизнь. Их законы не позволяют этого, а бог Солей не одобряет. И только строгое соблюдение их законов обеспечивает им хорошую жизнь и милость Солея.

Несмотря на это, Кеикилани и её мать всё же периодически и очень тайно звали меня для лечения больных. Несколько туземцев были посвящены в нашу тайну, и нам пока всё сходило с рук.

Признаюсь, я лечил туземцев не только из благих намерений, хоть это и было основной причиной моего врачевания. Но заметив связь между помощью туземцам и их отношением ко мне, я стал ещё более усердным и прилежным. Да, я проявил слабость, но кто бы на моём месте поступил иначе? Я даже стал выказывать старание в лечении Кеикилани. Мне кажется, девушка заметила разительную перемену в моём отношении к её «болезни», но не подавала вида. Просто я долгое время пытался убедить девушку, что она вовсе не больна, хотел, чтобы она приняла себя такую, какая есть. Но теперь же я делал вид, что лечу её. Ведь моя покладистость дала мне и другую поблажку — мне разрешили прогулки по острову! Конечно, в сопровождении воинов, но всё же. Что, к слову, снова вызвало гнев шамана, но мать Кеикилани тоже имела свой вес в племени и пока ухитрялась сдерживать напор старика-шамана. Но было видно, что долго он не будет это терпеть.

И когда я попросил Кеикилани передать вождю, что сырость пещеры и длительное заточение ухудшает моё самочувствие и губительно сказывается на врачебных способностях в отношении его дочери, вождь уступил. И мне раз в неделю давали гулять по острову около нескольких часов. Какое это было наслаждение! Как легко начинаешь ценить обычные вещи, едва их лишишься. Кто бы мог подумать, что свежий воздух, яркое солнышко, трава или вид океана могут быть так дороги мне.

Однажды я попросил дать мне посидеть на берегу океана и полюбоваться закатом. Какое это было зрелище! Жаль, что я не поэт, мне хотелось бы описать это изумительное зрелище красивыми словами, эпитетами, метафорами, выразить те чувства, что владели мной в эти минуты.

Но думал я не только о красоте заходящего за водный горизонт солнца. Я думал о побеге. Разумеется, я об этом думал, кто бы не старался сбежать на моём месте? Только вот как? Одного меня совершенно не оставляли. Да и если бы оставили, как мне бежать с острова? Обломки нашего корабля, которые вынесло на берег вместе с нами, туземцы сожгли в ритуальном костре. Но даже если бы не сожгли, смог бы я построить лодку или хотя бы плот? И хватило бы у меня смелости пуститься в плавание? Помимо того, что ни лодку, ни тем более плот я не считаю надёжным средством, чтобы плыть самому по океану, так я ещё и понятия не имею, куда плыть. Мореплаватель из меня никудышный.

Но, может, сделать какой-то сигнальный знак проплывающим кораблям? Если здесь вообще кто-то плавает. Я понятия не имел, где я нахожусь, где находится этот остров. Но попробовать стоило. Только надо придумать, что за сигнал соорудить. Нужен большой сигнал, видимый издалека. Однако сначала надо было заслужить больше доверия островитян, чтобы они отпускали меня гулять одного.

Забыл описать кое-что. В одну из прогулок мы шли с Кеикилани рядом, и я спросил её, как же шаман терпел моего предшественника доктора Ричардсона. На что девушка ответила, что тогда её матери удалось убедить всех, включая шамана, в том, что доктор послан им в ответ на молитвы вождя к Солею — вылечить дочь-дракона. Но время шло, а лечение не помогало. Более того, любые несчастья шаман стал приписывать вмешательству человека из большого мира, как они стали его называть. Шаман противился любым отклонениям от законов племени. Когда доктор Ричардсон научил Кеикилани делать подобие гипса (осадочный материал для этого нашёлся на острове), Кеикилани поделилась этим открытием и его полезным применением. Но шаман наотрез отказался использовать пагубные советы человека из большого мира. Он заявлял, что всё это происки злых духов и Чёрного Тотума, и Солей разгневается на них из-за этого. Тут даже влияние матери Кеикилани не помогло. Хотя, насколько я успел понять, в этом племени не было патриархата, равно как и матриархата. В основном было равенство, хотя последнее слово принадлежало всё же шаману.

5 августа

Вечереет. Я сижу в своей пещере и обдумываю сегодняшний день. Мы с Кеикилани много говорили сегодня. Мне нравится, как она рассуждает, как широки её взгляды. Я не помню, как именно, но речь зашла о жертвоприношениях. К моему удивлению и к радости, девушка не разделяла взглядов своего племени в этом вопросе. Причём она не согласна была как с человеческими жертвами, так и с жертвоприношениями животных.

— Мы много говорили с доктором Ричардсоном, — горячо говорила Кеикилани. — Он сказал, что какие-то древние племена в вашем мире приносили людей и животных в жертву, но потом люди всё больше развивались. Со временем они научились ценить чужие жизни и не только людские. Хотя мне кажется странным, что ваши люди продолжают поедать животных. Если вы поумнели настолько, что уважаете жизни животных, то должны были и научиться заменять их мясо.

Мне нечего было возразить. Я даже в принципе был согласен с туземкой.

— Я говорила с отцом и мамой об этом, — продолжила Кеикилани. — И если мама выслушала мои слова и даже задумалась о них, то отец пришёл в ярость. Он кричал, что я гневаю Солея, и все эти мысли внушил мне Чёрный Тотум. Я объяснила, что это мои собственные мысли, которые возникли у меня после разговора с доктором Ричардсоном. Доктор рассказал мне, что в большом мире очень-очень много людей, и они не только не приносят никого в жертву, но и не поклоняются Солею. В этот момент ярость отца достигла предела, и я решила не продолжать эту тему. Но хотя бы мама была на моей стороне, и мы много говорили с ней об этом. Печально также, что Великий Шаман отказывается от всего, что я ему предлагаю. Доктор Ричардсон много разного посоветовал мне, что помогло бы и в лечении больных, и даже просто в обычной нашей жизни. Но Великий Шаман ни за что не хочет менять нашу жизнь и продолжает приписывать всё новое злым духам и Чёрному Тотуму.

— Просто ваш шаман слишком узколоб и консервативен, — сказал я Кеикилани.

— Кон-сер-ва-ти-вен? — по слогам переспросила девушка. — Что это значит?

Я попытался объяснить ей. Несколько секунд она обдумывала мои слова, а потом произнесла:

— Думаю, он не только кон-сер-ва-ти-вен, но и боится потерять власть. Ведь пока всё идёт, как раньше, в руках Великого Шамана огромная власть. А если люди начнут развиваться, мыслить, их жизни станут проще, то так можно дойти и до ненадобности в Солее, а там и в Шамане.

(Я говорил, что эта девушка очень умна).

— В нашем мире именно так и произошло, — ответил я. — Ведь и раньше у нас были шаманы, жертвоприношения, боги. Боги, конечно, есть и до сих пор, но для многих это просто символ или поддержка. Хотя и фанатики остались до сих пор.

Кеикилани долго обдумывала мои слова, глядя куда-то вдаль.

— Фанатики — это такие, как мы? — сделала вывод девушка. — Те, кто не смотрят шире, а заперлись в своей раковине?

— Да, — с улыбкой ответил я. — Хотя есть разные виды раковин.

— Какие? — тут же любопытные глаза обратились ко мне.

Я снова улыбнулся, так прекрасна она была в этот момент.

— Ну помимо очевидных морских и океанских, есть раковины отшельников. Это когда ты не очень любишь много общаться с другими людьми, тебе уютно и комфортно в своём мирке, а среди людей тяжело.

— Потому что они тебя не понимают, и ты не понимаешь их? — снова задумчиво проговорила Кеикилани.

— Да, — мягко ответил я.

Всё-таки это потрясающая девушка. И, кажется, я понимаю, почему она Дракон.

6 августа

Сегодня я сидел и размышлял над сигнальным знаком. К моей пещере тихонько подошла Кеикилани. Девушка села по обыкновению на землю и негромко поздоровалась.

— О чём ты думаешь, Мартин? — спросила она.

Я представил, как рассказываю ей о желании убраться с этого острова и оказаться поскорее дома. Но вслух сказал, разумеется, совершенно другое.

— Я думаю о твоей болезни, Кеикилани. О твоём Чёрном Тотуме.

Девушка печально вздохнула.

— Я вижу, Мартин, что ты поверил в мою болезнь, но не по-настоящему.

— Почему ты так говоришь? — я внимательно посмотрел на девушку.

— А разве это не так? — ответила она вопросом на вопрос. — Но не будем об этом. Если ты можешь вылечить меня, вылечи.

Что ж, я догадывался, что Кеикилани не верит в мою резкую перемену к её болезни. Но как мне её лечить, я пока не имел ни малейшего представления. Я пробовал разные фокусы, вроде мануальной терапии, о которой когда-то где-то читал. Но нужно было придумать что-то посерьёзнее.

— Как ты будешь меня лечить? — спросила девушка, глядя мне прямо в глаза.

— Кеикилани, — решился я, — расскажи, что происходит с тобой в Солей-дас? Что делает твой Тотум-Дракон? Может, если я буду больше знать о вашем Ином мире, о том, что там происходит, я смогу лучше помочь тебе?

Девушка задумалась. Её глаза подёрнулись дымкой, она отвернула своё прекрасное лицо в сторону. Но внезапно резко подскочила и убежала прочь. Я кричал ей вслед, но она не обернулась.

Этот разговор состоялся утром и лишь к вечеру Кеикилани вернулась ко мне. Но не одна, а с вождём. Лицо девушки выражало решимость. Тогда как её отец был суров. Он начал говорить, а Кеикилани переводила.

— Скоро будет Полная Луана, и мы освободим своих Тотумов в Солей-дас. Ты пойдёшь с нами.

На этом речь вождя закончилась. Он не спрашивал меня, не задал вопрос и не ждал ответа. Он просто изъявил мне свою волю. Но даже если бы и ждал ответа, что я мог сказать на это? Я совершенно опешил. Даже сейчас я пишу эти строки, а руки трясутся, в голове полнейшая неразбериха. С одной стороны, конечно, мне очень интересно посмотреть, что происходит там у них в этом Солей-дас. Но с другой стороны, мне было страшно. И мне совершенно не стыдно в этом признаться. Я не уверен, хочу ли пить какой-то галлюциногенный напиток и впадать в массовый транс.

Я хотел было обсудить это с Кеикилани, но она больше не приходила ко мне. Я понятия не имею, что будет там, в этом Ином мире туземцев.

15 августа

По приготовлениям туземцев я понял, что Полная Луна сегодня. Ближе к вечеру ко мне пришла наконец Кеикилани. Я безумно обрадовался. Девушка сказала, что я должен очистить свой дух, чтобылегче освободился Тотум.

Она собиралась сразу уйти, но я взмолился, чтобы она осталась ещё хоть на несколько минут. Может, мольба в моём голосе подействовала, я не знаю, но девушка повернулась ко мне.

— Кеикилани, — начал я, — объясни, пожалуйста, почему я должен пойти с вами в Солей-дас? Я же не из вашего племени, разве мне можно участвовать в таком сокровенном ритуале?

— Ты сказал, что хочешь знать, что происходит в Солей-дас, — ответила девушка. — Мы такое ещё не пробовали. Много лун твой предшественник (сейчас она свободно выговорила это слово) пытался лечить меня, но ничего не вышло. Твоё лечение тоже не помогает. Я предложила отцу взять тебя в Солей-дас. Возможно, это поможет.

— Ты тоже отправишься в этот раз? — спросил я.

— Да, — коротко ответила девушка и ушла.

И вот я сижу и пишу эти строки, не зная, что меня ждёт. Что будет и чем вообще всё это закончится. Туземцы уже готовят ритуальный костёр, а меня пробирает нервная дрожь. Может, я вообще не выживу — ведь их организм привыкший к этому напитку. А мой может не выдержать. И как бы я ни падал духом и не проклинал жизнь в заточении, умирать я всё же не хочу. Я хочу снова гулять под британским солнцем, вдыхать свежесть его туманного утра.

И тут я кое-что вспомнил: совсем недавно одной из девушек племени исполнилось 15 лет, её имя Таонга. Кеикилани много о ней говорила, она очень тепло и с заботой относится к Таонге, чьи родители погибли несколько месяцев назад от лап хищников. Это произошло как раз после смерти доктора Ричардсона и до моего здесь появления. Рассказывая это, Кеикилани очень злилась. Дело в том, что, по её мнению, родителей Таонги можно было спасти, если бы им немедленно остановили кровотечение. (Разумеется, о смерти от кровотечения девушке рассказывал доктор Ричардсон).

Но шаман сначала принялся проводить ритуал очищения от злых духов и восхвалять Солея, прося его о помощи. Кеикилани не могла спокойно смотреть, как истекают кровью родители Таонги, которую держали несколько охотников, так как девушка рвалась к родителям. Она кричала, плакала, умоляла помочь.

И тогда Кеикилани не выдержала и бросилась к пострадавшим, пытаясь остановить кровотечение, прервав тем самым ритуал шамана. Всё племя было в ужасе: ритуалы шамана никогда никем не нарушались. (Помню, как Кеикилани презрительно фыркнула, говоря об этом).

Какой тогда поднялся крик. Шаман винил Чёрный Тотум Кеикилани, злых духов и людей из большого мира вместе с ними. Пострадавшие не выжили. Убитую горем Таонгу невозможно было утешить. А шаман велел всем молиться Солею — ведь на всё его воля. Бог решил забрать этих двоих людей, значит, так и должно быть.

Тут я снова задумался о противоречивости: с одной стороны, это племя развило хоть какую-то, но медицину. Ну знахарство, что ли. По мере своих сил. Но при этом слепо уповают на волю своего божества, давая людям умирать от потери крови. А любой прогресс или новаторство — это злые духи! Что ж, человеческая эволюция, судя по всему, везде одинакова.

Итак, Кеикилани приглядывала за Таонгой, заботясь, как о младшей сестре. И вот девушке исполнилось 15, и в глазах Кеикилани я всё чаще стал замечать беспокойство и даже страх.

Однажды я спросил, что её так сильно пугает. Девушка объяснила своё волнение по поводу Тотума Таонги.

— А вдруг Таонга будет птицей? — с ужасом в голосе говорила Кеикилани. — Или тоже Далтиором? Её же принесут в жертву Солею! Лучше бы они сожгли меня в первый же раз в Солей-дас! Не могу всё это видеть! — в сердцах крикнула девушка.

И вот сейчас я даже представить не мог, что испытывает Кеикилани. Как она тревожится за юную Таонгу, к которой сильно привязалась. Я мигом забыл все свои страхи. Мне хотелось лишь увидеть Кеикилани, сказать ей, что всё будет хорошо, поддержать хоть как-нибудь. Протянуть к ней руку…

Но она наверняка сейчас вместе с Таонгой, подбадривает девушку (и себя заодно).

17 августа

Я был там! Был в Солей-дас. И я был Драконом!!!

О, это не описать словами. Это надо видеть!

Я пытаюсь собраться с мыслями, восстановить картину виденного, но необъятность впечатлений и эмоций усложняют дело. Вчера я не мог это описать. Я спал весь день вместе со всеми туземцами, принимавшими участие в ритуале. Я пытался не спать, хотел бежать, пока все спали. Но не мог. И не только из-за действия напитка.

Но всё по порядку.

Итак, в ночь 15 августа было полнолуние. Всё племя готовилось. Когда костёр был разожжён, мы сели вокруг.

Тут надо сделать отступление. Когда меня привели к костру, шаман поднял невероятный шум. Он гневался и кричал. Я почти ничего не понял, но его гнев явно относился ко мне. Но на мою защиту отважно бросилась Кеикилани. Девушка храбро и тоже довольно гневно возразила шаману. Затем она обратилась к своему племени, что-то с жаром говорила, указывая на меня. Из её речи я тоже мало что понял, лишь отдельные слова.

И это возымело успех — шаман притих, лишь невнятно бормоча, наверняка ругательства.

Ритуал начался. Привели большого оленя и принесли его в жертву. Я видел в этот момент лицо Кеикилани, девушка зажмурилась, не в силах вынести эту жестокость. Пламя костра осветило скорбь и боль на лице прекрасной туземки. Она сжала руку Таонги, сидящей рядом.

Сразу после жертвоприношения появилась та самая пожилая женщина и начала поить нас всех своим напитком. Сколько эмоций я успел испытать, ожидая своей очереди! Любопытство и страх, смятение и тревогу. Я даже жаждал этого приключения, но тут же хотел провалиться сквозь землю. Я клял себя то трусом, то самонадеянным авантюристом. И когда эта женщина подошла ко мне, я трясся, как осенний лист на ветру. Но она лишь поднесла сосуд к моим губам и влила напиток.

Я сделал глоток. Один-единственный. И странное дело — моё тело и мои мысли мгновенно успокоились. Не думаю, что напиток подействовал сразу. Возможно, это всё дело обстановки и ощущений.

Итак, круг завершился, все присутствующие выпили священный напиток и сели в спокойных позах. Кеикилани шепнула мне, что нужно расслабиться, глядя на пламя костра. Я подчинился. Постепенно мои веки тяжелели, в голове образовалась абсолютная пустота. А в следующее мгновение я открыл глаза и тут же зажмурился от яркого солнца. Я поморгал и снова открыл глаза. Вокруг всё было, как и описывала Кеикилани: та же поляна, те же деревья и кустарники, только вместо костра большой пень, на котором сидело НЕЧТО. Это, действительно, было нечто, не похожее ни на что виденное мной прежде. Я догадался, что это бог племени Солей. И он, действительно, напоминал солнце: довольно округлой формы, яркий, бело-жёлтый и от него исходило свечение, точно лучи. Но при этом у него было подобие головы, но только не особо человеческой, скорее, смесь человека и какого-то животного или даже нескольких животных. Отдалённо эта голова напоминала обезьянью с помесью быка или ещё кого, разобрать было очень трудно. Было даже подобие рук и ног, хотя больше это походило на опять-таки звериные конечности. Это божество покровительственно сидело на своём пне, как на троне, и медленно поглощало дарованного ему оленя. Оно не ело животное, а именно поглощало, как бы впитывая в себя. Жуткое и одновременно притягательное зрелище.

Я оглянулся, ища Кеикилани и остальных туземцев. И что же я увидел? Зверей! Да, они все были животными: тигры, змеи, лани, олени, черепахи, кроты и так далее. И вдруг я почувствовал над собой (да, именно почувствовал) чьё-то присутствие и резко вскинул голову. И я увидел её! Она была прекрасна и величественна! Сильные взмахи мощных крыльев, гордая голова — это была Кеикилани в образе Дракона! Я не мог налюбоваться этим зрелищем.

Но тут заметил, что все вокруг смотрят не на неё, а на меня. И хотя все они преклонились перед своим божеством, но взгляды их были обращены на меня. Даже по звериным мордам можно было прочитать страх. Я взглянул на себя. В кого же превратился я? Я был Драконом! Таким же, как Кеикилани. Вот только она была чёрным драконом, а я белым.

И не успел я обдумать происходящее, как Кеикилани резко бросилась вниз. Я лишь успел разглядеть, что она укрыла собой небольшую белую чайку. Чайку! То есть птицу! Почему-то я сразу понял, что это Таонга. Опасения Кеикилани оправдались. Девушка ещё заранее предчувствовала угрозу своей подопечной, ещё до ритуала.

Чайка-Таонга была среди толпы зверей, когда Кеикилани-Дракон бросилась к ней. Звери шарахнулись в сторону от огромных крыльев соплеменницы. Но сейчас остальные туземцы, точнее, животные, начали рычать, извиваться, шипеть. Я встал между Драконом и толпой животных. Мы были куда больше их, но они были в гневе. Одна змея умудрилась подползти к Кеикилани сзади и попыталась впиться в ногу, но кожа у Дракона оказалась крепче зубов рептилии.

(Позже я узнал, что той змеёй, вернее, змеем, был собственно шаман).

После неудачной попытки укуса, Дракон так близко клацнул огромными зубами перед мордой змея, что тот едва остался невредим. Я же совершенно потерял контроль. Вокруг рычание, рёв, шипение, скрежет когтей, ещё и этот змей ползучий. Я схватил лапой его за голову и чуть было не раздавил, но внезапно почувствовал сильное жжение, исходящее от Солея. Оно ослепило меня, и я выпустил из лап ползучего гада. Сияние тут же прекратилось.

Я осмотрелся. Кеикилани-Дракон тяжело дышала, в уголках её рта светились искорки готового вот-вот сорваться пламени. Я был не в лучшем состоянии. Мне хотелось выпустить рвущееся пламя из своей груди и сжечь дотла всё вокруг. Полагаю, те же чувства охватывали и Кеикилани. Она покрепче сжала крылья, защищая маленькую чайку от жертвоприношения. А звери всё наступали, окружая нас плотным кольцом. Да, свободомыслящих мало кто любит и принимает.

Мы были зажаты: сзади чувствовался гневный жар Солея, а спереди звериное кольцо всё больше сжималось.

Но мы Драконы! Похоже, что эта мысль одновременно пришла в голову и мне, и Кеикилани. Я обернулся к ней и увидел блеск в янтарных глазах. Дракон расправил крылья, взглянул на чайку, схватил её лапой, подбросил в воздух и взмыл следом! Я мгновенно отправился за ними. Втроём мы парили в облаках, наслаждаясь свободой полёта. Просто свободой!

Но наша радость была недолгой. Внезапно я почувствовал сильный жар снизу. Он всё усиливался, мои крылья как будто начали плавиться. Боль была адская. По писку Чайки-Таонги и рычанию Кеикилани-Дракона я понял, что они тоже это чувствуют. Я опустил голову вниз и увидел плотные оранжевые лучи, тянущиеся к нам. Один из них схватил Чайку и с силой потянул вниз, оставив нас в покое. Но мы с Кеикилани одновременно бросились следом. Писк Чайки делался всё громче и отчаяннее, но вдруг затих.

Когда мы с Кеикилани достигли земли, вокруг Солея валялись опалённые перья Чайки. А само божество заканчивало её поглощать.

Кеикилани бросилась к Солею, изрыгая яростный огонь, но я удержал её. Таонге она уже не поможет, только сама сгорит. А огонь для огненного божества не страшен. Страшно было смотреть на это божество, с его абсолютно ничего не выражающим подобием лица.

Но Кеикилани не могла смириться, не могла успокоиться. Она обрушила яростный огонь на соплеменников — звери с ужасом шарахнулись в стороны, разбегаясь кто куда. Ярость и боль вырывались в потоках пламени чёрного Дракона.

И внезапно нас ослепила яркая вспышка, исходящая от Солея, а затем пустота.

Я с трудом открыл глаза и увидел, что мы по-прежнему находимся вокруг костра. Внезапная боль во всём теле заставила меня согнуться пополам. Я кое-как осмотрел себя. Моё тело было покрыто ожогами! Рядом я увидел рыдающую Кеикилани, чьё тело также было в ожогах, она что-то несвязно бормотала, задыхаясь от рыданий. Я различил в её словах имя Таонги. Но той самой рядом не было. Её нигде не было. Я попытался было дотянуться до Кеикилани, обнять, утешить, но моё сознание отключалось. Я лишь краем глаза увидел, как двое туземцев, не участвовавших в ритуале, подхватывают девушку за руки и уводят, прежде чем и меня также за руки увели к моей пещере двое других туземцев.

Я очнулся лишь сегодня утром. Всё тело болит, но раны покрыты каким-то подобием мази (запах отвратительный), однако это смягчает боль, поэтому приходится терпеть. Больше всего я беспокоюсь за Кеикилани. Я не знаю, что с ней, где она. Поселение безжизненно, хотя после прошлого ритуала люди отсыпались один день, а на следующий их будничная жизнь продолжалась. Но сегодня второй день после ритуала, а вокруг пугающе тихо. Даже обычных туземцев, которые приглядывают за мной, нет. В принципе, куда бы я делся с такими травмами? Я и один-то шаг по пещере делаю с трудом. Буду ждать появление девушки, может, что и прояснится, если её не постигнет кара после того, что она сделала в Солей-дас. Но если они не убили меня, значит, есть надежда, что и Кеикилани в порядке.

И, кажется, у меня есть план.

Но! Что же это такое было в этом самом Солей-дас? Как же это? Надеюсь, записав свои мысли и рассуждения, придёт какое-то понимание произошедшего.

Начну вот с чего: со слов Кеикилани я понял, что людей с Тотумом птиц (или Драконов) приносят в жертву в Солей-дас, так как олицетворение и раскрытие Тотума происходит именно там, а потом уже их приносят в жертву в реальности, после пробуждения. Но как тогда объяснить, что мы с Кеикилани очнулись поджаренными в реальности после того, как их божество обожгло нас в Солей-дас? А Таонга и вовсе исчезла! То есть Солей поглотил её в том Ином мире, и она умерла здесь? Верно, я припоминаю, что краем глаза видел обгоревшую траву на месте, где сидела Таонга. Разве такое возможно? Но тот же Солей обжёг нас с Кеикилани, и мы очнулись с ожогами. Вот они, я вижу их на своём теле. И точно видел на девушке. Как такое можно объяснить?

Я предполагал массовый гипноз, усиленный действием галлюциногенного напитка. Возможно, шаман вводит всех в транс и внушает видение. Одно и то же всем, участвующим в ритуале. И каждому отдельно внушает определённый Тотум. Выбирает, кого принести в жертву и наделяет его Чёрным Тотумом. Но если меня он мог сделать драконом, чтобы показать, как сильно я опасен, и чтобы меня точно принесли в жертву, то почему он сделал драконом Кеикилани? Чем девушка ему так сильно навредила? Если его пугает новаторство и широкие взгляды девушки, то они появились после того, как она познакомилась с доктором Ричардсоном, от которого набралась различных идей. А, может, Кеикилани и до этого сильно выделялась из племени? Может, она изначально широко смотрела на мир и устройство жизни племени? И уже давно поняла несостоятельность или даже опасность шамана и его ритуалов. Из-за одного из таких ритуалов погибли от потери крови родители Таонги, а сколько было ещё подобных случаев?

Допустим.

Допустим, шаман увидел в Кеикилани угрозу своему влиянию на племя и наделил её Тотумом Дракона, чтобы девушку принесли в жертву. То же он проделал и со мной. А видя привязанность Кеикилани к Таонге, он сделал девушку чайкой, чтобы спровоцировать Кеикилани-Дракона, так как её до сих пор не принесли в жертву, да тут ещё и я.

Но как тогда переносятся события из Солей-дас в реальность? Уж такое внушить точно невозможно. Разве что… Не может быть. Эта догадка ужаснула меня. Неужели шаман сам и осуществляет то, что внушает в Солей-дас? Он внушил, что Солей поглотил Таонгу, а сам сжёг бедную девушку. Внушил мне и Кеикилани, что божество нас обожгло, а сам… сам обжёг нас. Иного объяснения я найти не могу. Но он же был там, в Солей-дас. Хотя это тоже могло быть просто внушением.

Надо срочно бежать из этого места! Бежать без оглядки! Но как? И куда? Домой, понятное дело, но вот как? А как же Кеикилани? И всё это племя, которое терпит столько жестокости и глупости шамана?

Надо дождаться Кеикилани. Поговорить с девушкой. Но наверняка она сейчас вся в ожогах, как и я. Бедная девушка! Как бы я хотел защитить тебя, забрать из всего этого ужаса!

21 августа

Сегодня ко мне наконец-то приходила Кеикилани. На её ногах и руках виднелись затягивающиеся следы ожогов. К счастью, их было не так много, как у меня, и заживали они довольно неплохо. Опытным глазом я оценил, что заражения или нагноения нет, это очень меня радовало. Видимо, мазь, которой нас мазали, хорошо справляется со своей задачей.

Добавлю, что за эти две недели каждый день ко мне приходила мать Кеикилани и мазала мои раны. Мне почему-то показалось, что она сама её и готовит. Сегодня я спросил об этом девушку, она подтвердила мою догадку.

Все эти дни я пытался хоть немного расспросить Нароми о состоянии её дочери. Я уже знал некоторые слова их языка (к счастью, языки всегда были моей сильной стороной, а я думал, что мне это вряд ли когда пригодится). Женщина вроде поняла меня и объяснила, что с Кеикилани всё хорошо. Она пострадала, но не сильно. Она, Нароми, лечит дочь, как и меня, мазями. Я очень сильно просил передать хоть несколько слов, что я беспокоюсь, что всё будет хорошо, пусть Кеикилани держится, я обязательно что-то придумаю. Нароми по несколько раз повторяла непонятные ей слова и заучивал их (таких слов на языке племени я не знал, поэтому просил запомнить английские).

На следующий день Нароми передала мне благодарность от Кеикилани. Я же сгорал от нетерпения увидеть девушку. Эти две недели были невероятно долгими и тяжёлыми для меня, они превратились в пытку. Помимо жуткой боли во всём теле, я очень беспокоился за мою прекрасную Кеикилани.

Я сейчас записал эту строчку и замер на несколько минут. Я написал: «мою прекрасную Кеикилани»… Но разве она моя? Разве я могу её так называть? Что на меня нашло?

Ладно, я ещё успею об этом подумать.

Все эти две недели я хотел увидеть не только девушку, но и её отца. Я даже попытался составить гневную речь на их языке, но не хватило лексикона. Решил, что, когда Кеикилани придёт ко мне, я попрошу её перевести.

Ещё я ждал шамана. Для него у меня тоже заготовлена речь. И ещё какая!

И хотя жизнь в поселении текла как будто в своём русле, но ни вождя, ни шамана я ни разу не увидел. При этом и в самом поселении всё же чувствовалось какое-то волнение, будто напряжение повисло в воздухе плотной пеленой.

Итак, сегодня Кеикилани, наконец, приходила ко мне. В её глазах было столько боли, будто и не прошло двух недель после гибели её подопечной Таонги. И было в её глазах что-то ещё — пустота, словно она отчаялась бороться и смирилась с неизбежностью.

Я забросал девушку вопросами: как она себя чувствует, сильно ли пострадала, что это вообще такое было, что говорил об этом её отец, что говорит мать, что всё же с Таонгой? Я тут же пожалел об упоминании имени девушки. Лицо Кеикилани потемнело, а глаза наполнились слезами. Я попытался дотянуться до её руки, мне до невозможности хотелось пожалеть эту хрупкую девушку, прижать к себе, защитить. Кеикилани протянула свою руку в ответ, и я сжал её холодную ладонь, вкладывая в это всю свою заботу, все те пылкие чувства, что владели мной. Девушка почувствовала это, потому что лёгкая улыбка (едва заметная) коснулась её губ.

— Всё будет хорошо, Кеикилани, — шептал я, продолжая сжимать её ладонь. Потом потянулся и коснулся губами руки.

Глаза девушки заметно округлились.

— Что это означает? — спросила она, посмотрев на свою руку, затем мне в глаза.

— Это древний жест, выражающий уважение или восхищение, — взволнованно ответил я девушке. — Так мужчина без слов выражает чувства нежности.

Лёгкий румянец окрасил её щёки. Я впервые увидел её смущение. И это было прекрасно. Такое тихое очарование. И тут, я не знаю, что на меня нашло, но мои чувства и мысли перепутались, и я чуть не задыхаясь, выпалил:

— Кеикилани, я люблю тебя! Мы должны бежать отсюда. У меня есть план. Я хочу забрать тебя с этого острова, любить, защищать, беречь и никогда не отпускать. Если… если ты, конечно, согласна… — сказанные вслух слова показались мне глупыми, как из какого-нибудь дамского романа. А девушка смотрела на меня тихо и даже печально. И я не мог понять, что она чувствует. Я уже проклинал себя всеми словами. Но пути назад не было. Я, действительно, понял, что люблю это прекрасное создание.

Кеикилани молчала.

— Но даже если у тебя нет ко мне чувств, — продолжил я, — я всё равно хочу помочь тебе. Ты и всё твоё племя… Вы в опасности со своим шаманом. Я понял, как он создал Солей-дас. Он убивает вас, он…

— Я знаю, — тихо ответила девушка. Я опешил.

— Знаешь? — я не мог поверить.

— Я догадываюсь, — поправилась Кеикилани. — Я много раз не принимала участия в ритуале Солей-дас. Меня на это время оставляли в хижине, строго приказав, не покидать её и даже охраняли, чтобы не вышла. Но несколько раз я слышала, что там происходит. Один раз слышала голос шамана, хотя он всегда должен принимать участие в ритуале. Слышала его приказы, он говорил негромко, но я слышала. Я давно догадывалась.

Девушка замолчала.

— Ты говорила об этом с родителями? — спросил я, всё ещё удивлённый таким открытием.

Кеикилани печально вздохнула.

— Я пыталась. Отец, как всегда, пришёл в ярость, опять обвинив во всём Чёрный Тотум. Мама призадумалась над моими словами, но мы не можем ничего доказать. Мало ли что я могла слышать. Мне могло и показаться. Это было много лун назад. После, мне давали пить успокаивающий дух напиток, и во время ритуалов я спала. Мне могло показаться… — повторила Кеикилани.

Я задумался над словами девушки. Да, ей могло показаться, но я считал, что это не так. Я не верю ни в какие иные миры, явления божеств и тем более, чтобы всё происходящее в мире видений переходило в реальный мир.

От размышлений меня отвлёк неуверенный голос Кеикилани.

— Мартин, что такое «люблю»?

Я удивлённо посмотрел на девушку. Неужели у них нет понятия этого слова? Или просто она не знает его значения на моём языке? Как бы ей объяснить? Пришла моя очередь смущаться. Как жаль, что я не поэт.

— Любить… это значит чувствовать глубокую привязанность к кому-либо, быть преданным ему, — я изо всех сил старался подобрать слова. — Любить — значит принимать человека таким, какой он есть, радоваться ему, заботиться, даже в плохом настроении и самочувствии. Это когда хочешь проводить вместе время, просто так, даже не разговаривая и ничего не делая. Когда молчание не давит, а наоборот, дарит лёгкость. Когда видишь человека или думаешь о нём и у тебя только от этого сразу поднимается настроение. Или даже в плохом настроении стараешься не обидеть.

Любить — значит быть рядом, несмотря на расстояния, сопереживать, не поучая, отдавать лучшее и верить в успех несмотря ни на что и даже порой вопреки всему, быть чутким, а не навязчивым. И ты становишься сильнее, смелее. Рядом с любимым человеком ты чувствуешь себя счастливым. Любовь — это обязательно нечто светлое, чистое и бескорыстное.

Я замолчал, чувствуя, что девушке нужно время осмыслить мои слова. Хотя и сам я был поражён такими познаниями в этом вопросе. Это сейчас я спокойно записываю этот диалог и даже усмехаюсь (хотя сердцебиение участилось). Но в тот момент, сидя рядом с Кеикилани и всё ещё держа её ладошку в своей руке, меня захлёстывали эмоции. Раньше мне как-то не доводилось рассуждать о любви. В университете мы, конечно, затрагивали эту тему на философии, но я был несерьёзен тогда. Сейчас же я понимал, что, действительно, полюбил эту девушку.

Наверняка она поняла не все слова из моего объяснения. И я уже было хотел ей их объяснить, но тут она сказала:

— Тогда и я люблю тебя, Мартин.

Я растерял все слова, я видел только её глаза. Всё остальное перестало существовать. И в этих глазах появилось что-то новое, чего прежде там никогда не было. Там появился я.

Я хотел поцеловать её, я остро и жгуче ощущал это желание. Я потянулся к ней, не отдавая себе отчёт. И она потянулась в ответ. Я коснулся рукой её нежной щеки. Наши губы встретились лишь на мгновение. Но в тот же миг мы услышали какой-то шум неподалёку, и девушка отодвинулась, её шелковистые волосы скользнули в моих пальцах. Они действительно очень мягкие.

Кеикилани подняла на меня глаза, в них было столько нежности и грусти.

— Мартин, ты, действительно, чувствуешь ко мне всё то, что ты сказал?

Я смог лишь утвердительно кивнуть.

— Я тоже, — негромко проговорила девушка. — Но у нас в племени нет такого слова «любовь». Нет даже таких чувств, которые можно было бы описать этим словом.

Она немного помолчала.

— Какой у тебя план, Мартин? — спросила она. — Как ты можешь помочь моему племени?

— Сначала скажи, — начал я, — сможем ли мы принять участие в следующем ритуале?

— Не просто сможем, — печально вздохнула девушка, — мы точно будем участвовать. Нас принесут в жертву Солею. Бог не прощает. Он мстит.

— Мстит руками шамана, — вставил я. Девушка согласно кивнула.

— Я слышала разговор отца и шамана, — продолжила Кеикилани. — Шаман смог убедить отца, что мы с тобой нарушили законы нашего племени, разгневали Солея. Он сказал, что меня сразу нужно было принести в дар Солею, ещё тогда, в первый ритуал. Из-за этого мы навлекли на себя гнев Солея. И теперь должны быть принесены в жертву, чтобы наш бог простил нас.

— Отлично, — улыбнулся я своим мыслям, а Кеикилани удивлённо на меня посмотрела. Я объяснил: — Во время ритуала мы не выпьем тот напиток вместе со всеми. Дождёмся, пока они погрузятся в транс (попутно я объяснил значение этого слова) и сбежим. Только до этого надо построить плот или лодку. Кстати, твоя мама знает, что отец согласился принести тебя в жертву?

— Нет, — отрицательно покачала головой девушка, — моя мама не знает пока, и я не говорю ей, что слышала. Но, боюсь, они и её принесут в жертву, потому что, когда она узнает…

— Да, твоя мама — сильная женщина, — согласился я.

— Итак, надо поговорить с твоей мамой, Кеикилани. Объяснить ей наш план. Мы можем взять её с собой.

— А как же все остальные? — вдруг спросила девушка. — Мы оставим их, а сами сбежим?

— Боюсь, Кеикилани, что мы не сможем помочь всем, — я попытался снова взять девушку за руку, но она отдёрнула её. — Кеикилани, нам нужно спасать себя. Мы просто не в силах им всем помочь…

Девушка вскочила.

— Но ты говорил, что любовь делает человека сильнее, смелее. А сбежать — это трусость, Мартин. Я не могу бросить свой народ! Они будут гибнуть. Как я буду жить, зная это? Зная, что каждую полную луну может погибнуть невинный ребёнок? Разве смогу я быть счастлива тогда?

— Но не эти ли люди избегали тебя, когда узнали, что ты Дракон? — в сердцах выкрикнул я. — Не они ли окружили тебя гневом, страхом, презрением, оставив в одиночестве со своим горем?

Сказав это, я тут же пожалел, но было поздно. Глаза Кеикилани наполнились болью.

— Они! — тихо, но твёрдо ответила девушка. — Но ведь я — не они. И не их вина, что шаман внушил им страх перед Чёрным Тотумом. Он управляет ими. А я буду бороться!

Она развернулась и ушла. Я кричал ей вслед, звал, умолял вернуться, но она ушла. Как же зол я был на себя в тот момент! Какими словами только не ругал себя. И понял, что люблю эту храбрую и самоотверженную девушку ещё сильнее. Но вот что она теперь чувствует ко мне? Наверняка презрение. Что ж, я это заслужил. И она права, это её племя, её люди — она не сможет жить счастливо, зная, что они страдают. Надо что-то придумать.

22 августа

Сегодня Кеикилани не пришла. Я ждал, метался в своей пещере, как зверь. Приходила Нароми, обрабатывала мои раны, которые выглядели уже вполне прилично, да и чувствовал я себя неплохо.

Как только Нароми вошла, я тут же забросал её вопросами о Кеикилани. Бедная женщина с трудом меня понимала, тяжело вздыхала и неодобрительно качала головой. Единственное, что она сказала, что с Кеикилани всё хорошо, но она не хочет меня видеть.

Я уговорил Нароми передать девушке, что я очень сожалею о своих словах, что хочу с ней поговорить и всё объяснить. Что нельзя из-за одной ссоры разрывать все отношения. Нужно уметь разговаривать. Я был не прав и очень хочу извиниться. Но Нароми не поняла и трети из моих слов, пришлось просить передать хотя бы извинения и просьбу поговорить.

23 августа

Пришла Нароми, хмурая и встревоженная. Если я правильно её понял, то Кеикилани не хочет ни о чём со мной говорить. Ещё женщина обвинила меня в том, что из-за меня её дочь плачет. Я готов был на стену пещеры лезть. Что же я натворил! Как мне исправить это? Как поговорить с Кеикилани?

Я стал умолять Нароми отвести меня к дочери. Но туземка лишь отрицательно качала головой.

Я не могу потерять Кеикилани! Я должен с ней поговорить! Должен объяснить, что иногда у людей случаются минуты слабости, и они говорят не то, что думают. Бывает, страх берёт верх, и ты не можешь ему сопротивляться. Да, я хотел бежать, забрав лишь Кеикилани и, может, её мать. Ещё раньше я хотел бежать сам. И если быть честным до конца, то при возможности я бы сбежал. Но то было давно, людям свойственно менять взгляды и мнение.

Также людям свойственно ссориться, и это не значит, что чувства мгновенно уходят или их и не было. Просто мы все разные, это нормально, что в какой-то момент мы можем по-разному смотреть на вещи. И совершенно нормально быть не в настроении, и нечаянно сорваться и сказать что-то не то.

«… даже в плохом настроении стараешься не обидеть! Хочешь защитить!»

Эти слова предстали перед моими глазами, как будто были выжжены в воздухе. И ведь это я сам сказал Кеикилани. Это мои слова. Бедная девочка, это ведь наверняка впервые в её жизни: сначала такое признание, а потом полное противоречие сказанному. Да, я ведь и про смелость тоже говорил. Осёл! Какой же я осёл!!!

Как же я хотел поговорить с ней! Как сильно я хотел её увидеть! Объяснить, раскаяться. Обнять!!!

Моя прекрасная Кеикилани…

27 августа

Несколько дней не хотелось писать. Я многое перепробовал. Снова уговаривал Нароми отвести меня к Кеикилани. Просил уговорить девушку прийти ко мне. Уговаривал, умолял, чуть ли не кричал от отчаяния. Всё впустую.

Потом пытался уговорить себя, что так будет лучше. Если Кеикилани не может простить мне такой пустяк (ну почти пустяк), то что же было бы дальше?

Потом я злился на девушку. Злился на себя, на проклятый остров и не менее проклятый океан.

Я сходил с ума. Не мог ни есть, ни пить. Аппетита нет до сих пор. Мне кажется, что стены пещеры сжимаются и что я уже никогда отсюда не выберусь.

Может, даже будет лучше, если меня принесут в жертву. Этакий иноземный дар божеству. Жить в заточении немыслимо, я больше не могу это выносить. И выносить дни без Кеикилани не могу тем более. Поэтому уж лучше жертвоприношение. Но в жертву хотят принести и Кеикилани! Ни за что! Я не позволю!

И тут у меня зародилась одна мысль. Я стал терпеливо ждать приход Нароми.

1 сентября

Я ждал Нароми, 4 дня ждал, но она не пришла. Наверное, мои раны больше не требовали обработки. Чёрт! Почему эта мысль не пришла мне раньше? Я решил рассказать Нароми, что её дочь хотят принести в жертву. Если она это узнает, то наверняка что-то предпримет или отведёт меня к Кеикилани. Во всяком случае я на это очень надеялся. Но как назло, когда додумался до этого, Нароми решила ко мне больше не приходить.

Что мне делать? Как спасти свою прекрасную туземку?

И тогда я увидел её! Нет, к сожалению, не Кеикилани, но её мать. Она прошла мимо моей пещеры, но я стал кричать, звать её. И лишь когда я в отчаянии прокричал, что Кеикилани принесут в жертву Солею, женщина подбежала ко мне.

— Что ты сказал? — страх, даже скорее ужас, был в глазах и голосе Нароми.

— Кеикилани слышала разговор отца и шамана, — я изо всех сил старался вспоминать слова, чтобы правильно донести до туземки весь ужасный смысл. — Шаман убедил вождя, что я и Кеикилани опасны, и нас надо принести в дар Солею, просить прощения.

Я ещё много чего хотел сказать по этому поводу, но проклятый скудный лексикон! Да и волнение захлёстывало меня, мешая вспомнить слова на языке племени.

Нароми несколько минут стояла, молча глядя на меня. Потом внезапно развернулась и резко ушла прочь. Я остался в полной растерянности, даже неуверенный, поняла ли меня эта женщина.

По приготовлениям туземцев я понял, что сегодня Полная луна. Чёрт!

(В последнее время я заметил, что стал много ругаться, и даже в письме появилась грубость. Что ж, можно оправдать себя ужасной жизнью на затерянном острове, где творятся немыслимые вещи. Но нужно уметь признавать очевидное — я скатился, растерял обычный лоск, которым окружал себя в цивилизованном обществе. Значит ли это, что я такой же дикарь, как они, все эти племена с их божествами и варварскими жертвоприношениями? Правильно Кеикилани не хочет меня больше видеть, я противен даже сам себе!)

Сижу, смотрю на написанное… Зачем я это написал? Может, и правда схожу с ума? Или уже сошёл и всё это предсмертная агония или я в раю? Какой рай?! Вот теперь я точно схожу с ума!

Да, видимо, приближение ритуала сводит с ума. Я вижу, как туземцы готовятся, как неумолимо приближается час смерти любимой девушки, да и моей собственной смерти. А ещё, скорее всего, Нароми. Вот невольно и задумался о ругательствах, этике, цивилизованном обществе. Это помогло, немного отрезвило ум.

Но что же мне делать? Как помочь Кеикилани? Как спасти нас всех?

***

Я сижу сейчас и пытаюсь записать то, что произошло. А это всё труднее и труднее.

Итак, окончательно стемнело, до полуночи совсем немного времени, но хватит, чтобы записать. Я должен писать. Зачем? Чёрт побери, я не знаю.

Сейчас совсем темно, но, когда лишь начало темнеть, ко мне пришла Нароми, я удивился, ведь едва дописал строки о ругательствах, этике… Неважно.

Нароми была взволнована. Она кое-как объяснила мне, что говорила с Кеикилани. Дочь подтвердила, что шаман убедил отца принести её в жертву. Тогда Нароми предложила дочери бежать вместе со мной. Есть несколько лодок, воины ловят рыбу, огибая остров (я почему-то не знал об этом). Не всё из этого рассказа я понял, но это сейчас совершенно неважно.

И вот Нароми сказала, что отвлечёт людей, выпустит меня, и мы с Кеикилани доберёмся до лодок и уплывём!

Но Кеикилани отказалась! Она ни за что не захотела бросать маму, которая наверняка не избежит кары. Да и Мартин, по её словам, пусть лучше уплывает сам и спасает свою жизнь. То есть она через маму предлагает мне самому бежать! Нароми так и шептала мне: беги и спасайся! Она пыталась объяснить, где искать лодки.

И, казалось бы, вот он, мой шанс! Вот она надежда! Хоть слабая, учитывая опасность плавания в несчастной лодке посреди океана, без еды и представления, куда плыть. И всё-таки это была надежда!

Но эти мысли не заняли у меня и секунды. Я резко перебил Нароми, выкрикнув твёрдое «Нет!» Я не уйду без Кеикилани! Не брошу её.

Нароми в недоумении смотрела на меня, собиралась ещё что-то сказать, но появление шамана заставило её передумать, и она ушла от моей пещеры.

Туземцы разжигали костёр. Скоро! Совсем скоро нас принесут в жертву, в дар их богу Солею. Как мне этого не допустить?

Моя прекрасная Кеикилани…

Год спустя

Я решил дописать. Долго откладывал, но всё же решил, что стоит. Отчасти, чтобы привести мысли в порядок, осмыслить всё, что произошло. И просто для того, чтобы закончить эту историю.

Я остановился на том, что ровно год назад я сидел в своей пещере и смотрел, как разжигают ритуальный костёр, где нас с Кеикилани должны были принести в жертву Солею. Я всё ещё надеялся, смутно, но надеялся, что у нас получится. Мы могли сделать вид, что проглотили напиток, а сами дождались бы, пока остальные впадут в транс. Бежать я передумал. Во всяком случае так, как планировал изначально.

В моей голове созрел новый план: я решил убить шамана! Да, я готов был пойти на это. Я решился! И прожил бы всю жизнь с этим, но спас бы племя Кеикилани.

Спас бы! Каков герой! Но тогда я был полон решимости. Других идей просто не нашлось, я больше ничего не смог придумать. Я был уверен, что, освободившись от этого фанатика, племя заживёт иначе. Может, Нароми постепенно избавила бы их от столь ярого фанатизма, ведь по словам Кеикилани, её мать была не так религиозна и разделяла взгляды дочери. Да и в племени было несколько человек, настроенных негативно к шаману. Но даже если бы остальное племя покарало меня за убийство шамана, я был готов на это. В тот момент я был готов на всё, лишь бы спасти Кеикилани.

Но моим планам не суждено было сбыться. Лишь только ритуальные песни и пляски достигли апогея и резко стихли, за мной пришли двое туземцев с копьями, давно они не были столь воинственны со мной. Я сразу почувствовал неладное. И не зря. Они связали меня и поволокли к костру. В принципе, чего я ожидал после того, что мы с Кеикилани учудили в Солей-дас? Одновременно со мной привели связанную Кеикилани. Я рванулся к девушке, но получил удар в висок. Нас положили возле костра. Я понял, что нам и не планировали давать напиток. Шаман решил сразу принести нас в жертву, как того оленя, на которого мы с Кеикилани не могли спокойно смотреть.

Я стал отчаянно искать глазами Нароми, но туземки нигде не было видно.

Тогда мой взгляд упал на прекрасное лицо Кеикилани.

— Почему ты не ушёл, Мартин? — спросила Кеикилани, печально глядя на меня. — Почему не уплыл на лодке?

— Просто я люблю тебя, Кеикилани, — ответил я. — Я не смог тебя бросить. И никогда не смогу. Прости меня за те слова. Ты вправе презирать меня, я это заслужил. Да, я проявил трусость. Я недостоин тебя…

— Я не знаю, что значит слово «презирать», — перебила меня девушка, — но ты не трус. Ты остался, значит, ты храбрый. И ты остался ради меня… я тоже тебя люблю, Мартин.

В этот момент для меня больше не существовало ничего: ни ритуальный костёр, ни Солей, ни туземцы, ни весь этот остров. Я видел лишь глаза моей прекрасной Кеикилани! Она простила меня. Она любила меня. Больше мне ничего не нужно было. И если нам суждено умереть сейчас, то лучшей смерти быть не могло. Я любил и был любим. И как бы это ни было странно или неуместно в данной ситуации, но я был счастлив. И Кеикилани тоже. Я видел это в её глазах.

Но счастливой смерти нам получить не довелось. Сначала вождь начал распевно восхвалять Солея, затем к нему присоединился шаман с копьём в руке. Они пели, выкрикивали мольбу о прощении, обращённую к их божеству. Я видел скорбь и печаль на лице вождя, который был вынужден принести в жертву свою дочь. Он не хотел этого, я видел по его лицу, но влияние шамана с его предрассудками было велико. И когда их пение оборвалось, шаман занёс руку, нацеленную в грудь Кеикилани. Я дёрнулся к девушке, пытаясь закрыть её собой, но тут в полной тишине раздался громкий крик и послышался свист запущенного копья. Я лишь мельком успел заметить нечто пролетевшее от дерева в сторону шамана. А затем увидел, как старик шатнулся, держась за древко копья, торчащего из его груди. В его глазах было столько удивления, даже как будто возмущения.

Все остальные туземцы замерли. Даже вождь стоял, поражённый таким зрелищем. Он посмотрел в сторону, откуда вылетело копьё (мы все повернулись в ту сторону) и увидели её. Прошу прощения за пафос, с которым я пишу, но это было действительно невероятно. Нароми была словно амазонка! Величественная, гордая, статная, уверенная в себе. В руке она держала ещё одно копьё.

Нароми заговорила громко, чётко, с холодной угрозой в голосе. Кеикилани перевела мне.

— Любой, кто посмеет поднять копьё или нож на мою дочь, погибнет прямо на месте. Это касается даже вождя, моего избранника Укалан-тахо.

Дальше Нароми открыла глаза своему племени на деяния шамана, как он поил их галлюциногенным напитком, дурачил, сам лично придумывал им Тотумы, неугодных наделял птичьим олицетворением и также лично убивал. Приводила доказательства и давала объяснения.

Кеикилани объяснила мне, что все свои беседы с доктором Ричардсоном и со мной она обсуждала с матерью. (Ну не прямо всё, конечно, и не очень подробно).

И теперь её мать вела долгую речь о влиянии людей из большого мира на их племя. Как много сделал для них мой предшественник, а также и я. Как шаман препятствовал нашей помощи. Как его длительные ритуалы порой приводили к гибели людей, хотя тех можно было спасти, если бы не было потеряно время. О том, сколько полезных советов давали чужестранцы, но их не слышали. Нароми говорила о том, что их предки не умели строить хижины, но постепенно научились, и это облегчило им жизнь. Ведь истории о первой хижине до сих пор пересказываются. Тогда почему они отрицают другие новшества? Почему не попробуют?

Она предложила дать их племени время до следующего сбора урожая (то есть год). И если за это время всё новое, чему их может научить человек из большого мира и Кеикилани, не улучшит их жизнь, она сама принесёт себя в жертву Солею.

И ещё, Нароми предложила выпить напиток и отправиться в Солей-дас прямо сейчас, без шамана. Тогда все смогут лично убедиться, что без внушения Великого Шамана Солей-дас не существует.

Это было волнительно.

Мы выпили напиток (нас с Кеикилани тоже напоили, хотя и не развязали) и ничего не было. Ничего! Никакого Солей-дас. Когда к утру действие напитка закончилось и нас пробудили, я стал вглядываться в лица участников ритуала. Нароми тоже принимала участие и сейчас торжественно оглядывала соплеменников. Их лица выражали недоумение, растерянность.

Кстати, на удивление, после пробуждения не было такой сильной слабости, как в прошлый ритуал. Да, сонливость одолевала нас, но не до потери сознания.

Люди переглядывались, кто-то перешёптывался. Первым в себя пришёл вождь. Укалан-тахо поднял руки вверх, затем опустил их, несколько секунд смотрел в глаза Нароми и опустил взгляд на дочь. Потом бросил тело шамана в костёр и упал на колени перед Кеикилани.

Не уверен, что всё правильно понял из их разговора, но общий смысл был в раскаянии отца, он просил прощения у дочери и у Нароми.

Остальные туземцы припали головами к земле, также изливаясь в извинениях.

В итоге племя решило, что слова Нароми мудры, что пользы от людей из большого мира больше, чем вреда, и стоит попробовать ввести новшества.

Меня же больше не держали в пещере. Мне выделили место для строительства хижины, и я выбрал уединённую полянку среди пышных деревьев и предложил Кеикилани жить со мной.

Да, я решил остаться. Остаться на этом острове, в этом племени с прекрасной туземкой Кеикилани! И не потому, что уплыть отсюда было очень опасно, ведь можно было поселиться на берегу и ждать проплывающие мимо корабли, соорудив какой-нибудь сигнал. К моему удивлению, вождь сам спросил меня, хочу ли я остаться или желаю вернуться на родину. Нароми предложила своему племени подождать год и посмотреть на пользу, которую я могу им принести. Но пословам вождя, если я желаю, то могу уплыть на первом же судне, проплывающем мимо острова.

Но я решил остаться. Я хотел провести с Кеикилани всю оставшуюся жизнь. Меня больше не тянуло домой так сильно, как прежде. Да, я скучал по родным и друзьям, по суетливой жизни Британии. Но моё сердце отныне принадлежало черноволосой девушке с духом Дракона.

Я предложил Кеикилани быть моей женой.

Я основательно для этого подготовился, я нашёл в своей сумке канцелярскую скрепку и сделал из неё обручальное кольцо. Для этого долго обрабатывал маленький камушек, сверля отверстие маленьким кинжалом, чтобы продеть в него проволоку от скрепки. Кольцо получилось глупым, но очаровательным. Когда я возился с камнем, Нароми застукала меня за этим занятием (я делал это тайно ото всех) и рассказала, что в их племени предложение стать спутницей сопровождают подарком браслета из лозы дикого винограда, которая очень прочна и гибка. Этот браслет украшают камнями, кусочками ракушек, перьями, клыками зверей и так далее. Так что я решил сделать и браслет. Я очень долго искал красивые раковины и камни и потом делал отверстия и в них.

Когда моя хижина была готова, а браслет и кольцо сплетены, я встал на одно колено перед Кеикилани, как принято у меня на родине, и попросил её руку и сердце. Мне, конечно, пришлось объяснять девушке, что я делаю и почему так говорю. Кеикилани смущалась и переводила мои слова туземцам.

И когда девушка, наконец, поняла смысл моих действий, она ответила: «Нет»! Я замер на месте. Но девушка улыбнулась и пояснила, что согласна жить со мной в одной хижине и даже примет браслет и кольцо, потому что тоже любит меня, но согласие разделить со мной всю жизнь пока не даёт. Она готова надеть браслет и кольцо, но на другую руку и даёт мне время до следующего сбора урожая (год). Я встал и непонимающе смотрел на девушку. Она объяснила мне, что сейчас я люблю её и готов остаться с ней, но что будет, когда появится корабль? Не захочу ли я всё же уплыть на родину?

Я принял её условие. Если честно, я готов был на всё ради этой девушки. И получается, что мы обручились.

И вот теперь прошёл год. За это время было целых 4 корабля. Два проплыло мимо довольно далековато, но сигнальный костёр, если бы я его разжёг, они бы могли заметить. Третий проплыл гораздо ближе от острова, я помню, как сидел на берегу и отчётливо видел силуэт корабля. А четвёртый… четвёртый приплыл к острову! Да, он завернул в нашу бухту. Сам корабль, разумеется, стоял неподалёку, а лодка с капитаном и матросами причалила к берегу. Об этой новости сообщил один из воинов мне и вождю. Я помню глаза Кеикилани, когда она услышала эти слова. В глазах девушки не было страха, слишком горда она была для этого. Там была грусть. Я подошёл к ней и крепко обнял.

— Моя прекрасная Кеикилани, — сказал я, — ни за что на свете я не хочу покидать тебя.

— Я не боюсь этого, Мартин, — мягко ответила девушка. — Я не стану держать тебя, если ты захочешь уплыть. Я лишь буду тосковать. Но поддержу тебя, что бы ты ни решил.

— Знаешь, Кеикилани, — я поцеловал её в лоб, — это и есть настоящая любовь. Та самая. И я по-настоящему счастлив. Только с тобой.

— И я счастлива с тобой, Мартин, — щёки девушки покрылись едва заметным румянцем.

Мы вместе пошли к месту высадки чужеземцев. С нами были вождь и несколько воинов. И хоть они были с копьями, но больше не настроены воинственно.

Мы приветствовали моряков. Я переводил. Капитан изумился, увидев меня среди туземцев, предложил помощь в возвращении на родину. Но я твёрдо отказался, даже не усомнившись ни на секунду. Да, я много думал за этот год, представлял, что будет, если сюда забредёт какой-нибудь корабль, если у меня будет возможность вернуться домой. И если проплывавшие мимо корабли нужно было звать сигнальным костром, то что делать, если на остров приплывут люди? И каждый раз, думая об этом, перед моими глазами вставал образ прекрасной Кеикилани, её бездонные глаза. И все мои сомнения улетучивались.

Итак, капитан объяснил, что они свернули, чтобы пополнить запас пресной воды, так как во время последнего шторма их запас был сильно повреждён. Мы пригласили их в поселение, угостили сытным ужином и помогли пополнить запас пресной воды.

Капитан ещё неоднократно предлагал мне отправиться с ними домой. Они как раз держали путь в Британию. Но я неизменно отказывался. Я коротко описал свою историю, сказав лишь, что, попав сюда, влюбился в прекрасную туземку и решил остаться с ней. Остальные подробности никому знать не нужно было. Я хотел было передать эти записи с капитаном, чтобы он отдал их моей семье, но передумал. Я написал письма родным и друзьям и попросил капитана передать их. Он с радостью согласился.

Когда маленькая лодка уносила их к кораблю, мы с Кеикилани сидели на берегу и молча наблюдали за ними.

Девушка негромко спросила:

— Мартин, ты точно не жалеешь, что не уплыл с ними? Там твоя семья, твои друзья, вся твоя жизнь.

Я поцеловал девушку долгим и нежным поцелуем.

— Теперь ты моя жизнь, Кеикилани, — я нежно погладил девушку по волосам. — Больше мне ничего не нужно.

Кеикилани молча сняла браслет и кольцо с одной руки и надела на другую и тесно ко мне прижалась.

Я обнял её ещё крепче и мне, действительно, больше ничего не нужно было.

Оглавление

29 июля

30 июля

31 августа

4 августа

5 августа

6 августа

15 августа

17 августа

21 августа

22 августа

23 августа

27 августа

1 сентября

Год спустя