Повести про жизнь [Виктор Александрович Ганпанцура] (fb2) читать онлайн

Виктор Ганпанцура Повести про жизнь

Повести в которых заложенны эмоции из самой жизни. Приятного прочтения!

НЕТ!

Тихая лунная ночь близится к рассвету. В это предутренее время восток околдовывает взгляд своей неповторимой красотой изумительного творения природы.

На фоне темно-оранжевого горизонта громадные хлопья облаков, серебрясь пышной шевелюрой пены, воздвигали сказочное створение, походившее на грандиозную пирамиду.

Покров ночи все чаще пронзается пламенными лучами вестников рассвета. Пред ними тьма так поспешно отступает, как будто трусливо бежит прочь. Озаренная этими же лучами света пирамида таким охватывается бурным цветением радуги, словно безмерно радуется превосходству света над тьмою.

Все вокруг гордо и величественно в своей покойной неподвижности.

Деревья, как нечто бесподобное в творчестве абстрактной живописи, окутанные серой мглой темноты, освещенные томным отражением луны, точно одетые в призрачный наряд, блещут по контурам уродливыми мазками серебра.

Может быть именно потому, что царит такая исключительная тишина, мелодия колыбельной песни до того красиво звучит, будто не мать молодая укачивая ребенка поет, а ручейками волшебных трелей — сама прекрасная весна. Казалось, даже гордая луна, чей надменный лик как-то украдкой заглядывает в приотворенное окно, неустояла перед удивительным пением, а бледные посланники ее, проникнув в комнату сквозь гардины, как зачарованные повисли причудливыми кружевами на стене.

Песня заметно стихает. Голова женщины клонится все ниже и ниже. Вот и последний растаял звук в тишине.

«Что это..! — глаза безумно округлены, ужас кричит вопиюще в них, на губах недосказанное слово замерло страшное… Мать прижимает ребенка к груди. Грохот нарастает, земля сотрясается, шум кашмарный тисками сжимает, дух захватывая. Истошный вой вползает в душу ледяною змеей, мозг раздваивается, свист адский каленой стрелой в сердце впивается. Земля покачнулась. Пламя ослепительное, смрад отравляющий — все смешалось в один ком, куда-то проваливаясь.

— НЕТ! НЕТ!! НЕТ!!!»

Проснулась. Панически сжалась и к спинке кровати прижалась. Истерично отмахивается, дико вращая глазами, судорожно воздух глотая, все тоже «НЕТ!» — повторяет.

Утихла. Работу первой мысли отразило лицо. Порывисто поднялась и орлицей на колыбелью распростерлась. Вздох облегчения издала грудь.

Прислушалась.

Рассвет, бодро шевствуя, проник в окно свежестью предутренней, внося в комнату благоухающие запахи весны. Солнца нет еще на горизонте, а восток уж пылает заревом, языки которого червоным пламенем сладостно лижут голубой небосвод. Зелень весенняя, цветы первые, деревья цветущие, росой омытые, как невесты прелестны в своей утренней свежести, так красиво играют сияньем росы, будто в бусах жемчужен увешаны. Дружным пением встречают птицы утра наступление, где-то первые шаги, голоса раздавались, почему-то какие-то несмелые, осторожные, словно ими нежелают нарушать благовейную прелесть утра. Но вот к ним рокот мотора прибавился, и день трудовой, как всегда, начался.

Женщина к теплой головке спокойно спавшего ребенка щекою прижалась и чуть слышно слова прошептала: «Спи мой маленький, спи спокойно и пусть тебе даже во сне никогда не приснится ужасная…»

Судьба и люди

Знойный июльский день. Солнце раскаленным шаром пылает в зените. Чуть заметное дыхание ветерка содействует жаре, как масло жаровне. Трава потускнела, цветы поблекли, листья кустарников и деревьев поникли, старчески сморщились. Земля, как гранит, твердая, сжалась, выпирая окаменевшими ребрами дорог, покрытых толстым слоем мягкой горячей пыли.

Трудно в степи в такое время дня всему живому. Обитатели ее притихли, затаились в тени, ищут прохладу.

Можно посочувствовать идущему по дороге молодому человеку. Ему не совсем удобно идти: в одной руке чемодан, в другой — туфли, а на кисть руки наброшен пиджак, рубашка растегнута, брюки подкачены. Однако, босые ноги довольно-таки бодро будоражат дорожную пыль.

Как хочется молодому человеку выкупаться в Днепре, освежится бархатной проточной водой реки, полежать в тени и попить с таранькой пива. «Ох, благодать!» — причмокнул молодой человек губами от навееного воображением удавольствия. В следующую минуту, остервенело сплевывая дорожную пыль, обругал солнце и много раз того, кто первым назвал столь симпатичным словом этот адский «шарик», который не иначе как задался целью превратить его плоть в невесомую. Извлекая энергичными шагами хлопки пыли, молодой человек все чаще встряхивал головой стекающие струйки пота со лба.

— Нужно настроить себя на лирическую волну: помечтать, пофантазировать, поразмыслить о том, о сем и зуд нитерпения пройдет — наставлял он себя, стараясь всеми силами не думать о том, что его волновало больше, чем мучала жара.

— Движение, движение… — Ускоряя темп своего движения, молодой человек изрек: «Есть тот жизненно важный элемент материи, которому я обязан своим существованием,» — и остановился, отвлеченный нарастающим ему навстречу сизого цвета облаком.

В скором впереди странного облака возникла грузовая автомашина. Молодой человек поспешил сойти с дороги, чтоб не послужить гоночно-настроенному шоферу препятствием. Машина на предельной скорости приближалась, осталось в метрах расстояние, вдруг затормозила. Ее подбросило, и она совершая головокружительный вираж, поднимая тьму пыли, несколько метров протащившись юзом, останавливается рядом с молодым человеком. Не прошло еще удивление от шоферского трюка, как выскочивший из кабины шофер набросился на молодого человека с объятиями. Не дав ему опомнится, шофер также внезапно, как и появился, исчез в тумане пыли.

Все происходило очень быстро. Молодой человек не успевал приходить в себя. Кто-то схватил его за руку и куда-то потащил. Когда он, таким образом, на буксире, выбрался из липких объятий пыли, снова попал в объятия. Его трясли за плечи, дергали за уши, били по щекам, в грудь, кричали: «Генка, жив!» — и целовали в нос. Потом молодой человек, словно пробудившись от спячки, бросив вещи, стал проделывать тоже самое с шофером. Они трясли, тискали, колотили друг друга, сопровождая свои действия одним и тем же возгласом: «Жив!» Оба были настолько возбуждены, что не заметили окруживших их людей.

Засверчал свист милицейского свистка. Шофер первым пришел в себя, изменился в лице, побледнел.

— Труба, Генок, спекся, — соболезненно растерянной улыбкой проговорил он, — лишат прав, да еще в тюрьму запрячут.

— А ты как думал, по головке за твое безобразие тебя погладят?! — прекращая дуть в свисток, крикнул на него милиционер.

Шофера пригласили следовать. Один из штатских, прежде чем уйти проверил у молодого человека документы. Возвращая, пробормотал:

— Одного поля ягода, — и уже уходя, — когда они изведутся… Молодой человек помрачнел.

— Минутку, товарищ.

Штатский остановился. Его лицо приняло такое «любезное» выражение, что можно было подумать, что он столкнулся с заклятым врагом.

— Что Вам, гражданин? — раздраженно спросил он.

— Хочу знать за что задержали шофера? — сдерживая металлические нотки в голосе ответил молодой человек.

— В райинспекции четвертого отделения милиции узнаете, — сухо ответил гражданин в штатском.

Машина в сопровождении мотоцикла с коляской уехали. Молодой человек уже не шел той энергичной бодрой походкой, а медленно брел с опущенной головой, на душе скверно — как будто скребли ее кошки.

Случай

Смешно и грустно…

Человеку свойственно

Дорожить самым ценным

В жизни, дорогим для него

Именно тогда, когда он

Его теряет.

В зале суда настолько тихо, словно сама тишина затаила дыхание, увлеченная происходившим. С председательствующего кресла поднялся преклонных лет седовласый мужчина и внимательно посмотрел на стоявших перед ним женщину и мужчину.

— Гражданка Иваницкая Ирина Кузьминична — спокойный взгляд председательствующего пристально как бы заострился на лице женщины — вы еще что-нибудь желаете сказать?

Пострадавшая — лет тридцати четырех, стройная той особой полноты, которая удивительно украшает формы стана русских женщин. Открытое, дышавшее хорошим здоровьем красивое лицо выражало сейчас отвращение и нетерпение.

В эту минуту тишина в зале суда, пожалуй, достигла своего апогея.

Взгляды публики наполненные до краев любопытством напряженно следят за каждым движением и выражением лиц подсудимого и пострадавшей.

Некоторое время два взгляда — один горевший открытым презрением, другой — тлеющий, как уголь, человека потерявшего вообще интерес к жизни — сконцентрировали на себе всеобщее внимание присутствующих в зале суда.

Как лунь седой, с лицом, когда-то красивым, теперь обрюзгшим, с отечными мешками под глазами, испещренного сетью морщин, сильно ссутулившись, апатичным взглядом из подлобья, подсудимый полным равнодушием отвечал на обжигающий взгляд женщины.

«Какие чужие..? — лениво отметила мысль — А ведь когда-то они совсем смотрели иначе.»

Под магическим действием воспоминаний, с присущей мысли быстротой настоящее растворилось, сменившись видениями прошлого.

Зимний морозный день предстал во всей былой ясности.

Выпал большой снег. Он до рези в глазах искрится кристаллической сияющей белизной, здоровый морозный воздух наполнен визгом, криком, девичьим смехом, хохотом мужчин.

Потасовка в разгаре. Снег пушистыми хлопьями сыпется со всех сторон. В то время, когда пригнувшись брал комок снега, чья-то дерзкая рука ловко сунула за ворот полушубка снег. Разгоряченное тело обожгло. Весь изогнувшись, вспрянул под взрыв торжественного смеха. Побужденный желанием наказать озорницу бросился за не успевшей скрыться между подруг девушкой.

От быстрого бега в глазах рябило, по глубокому снегу бежать становилось все труднее. Бег девушки заметно слабел. Вот уже пальцы протянутой руки касаются кожи полушубка. Еще усилие — и ворот будет в руке. Все! Осталось сжать пальцы… но… что это?! Пальцы сжали пустоту, полушубок исчез, что-то ударило под ноги, подламывая их, перевернувшись, тяжело рухнул головой в снег.

«Вы ушиблись?» — сквозь звон, шум в голове донесся вопрос. — Что я наделала дура?.. Зачем присела, вот глупая?!»

В глазах прояснилось, шум, звон в голове стихал.

«Вам плохо? Позвать на помощь?..» — растерянность, страх, вина, стремление действовать — все это ясно выражалось на детским девичьем лице. Тряхнул головой, поднял руку. — «Ш-ш-ш-а… ничего страшного не случилось. Просто, легкое, крушение в мозговом отделе.

— «Правда?» — недоверчиво задан вопрос. — «Конечно. А… впрочем, головушка ваша смекалиста.»

Комплимент вызвал у девушки выражение зубной боли.

«Пожалуйста, извините… честное слово я не хотела вам так плохо сделать.?!» — «Верю, верю,» — успокоил он, любуясь выражением ее по детски свежего, красивого лица.

Так вовремя чистки железнодорожной линии от снега произошло знакомство небезызвестного в шахтерском поселке подрывника горных работ Андрея Лудина с ученицей десятого класса Ириной Иваницкой принимавших участие в субботнике всего поселка организованного по случаю снегопада.

Андрей Лудин, не лишенный самоуверенности, как и многие молодые люди, сознающие силу своей красоты, был одним из тех немногих, кто пользуется у женщин тем особым расположением, которым женщины, как невинным озорникам, позволяют допускать некоторые к себе вольности.

Шел этому озорнику в ту нору тридцать четвертый годок. Родители все чаще напоминали единственному сыну о том, что они уж старички, давно о внучатах желание имеют, а он-то все не женат. Андрей обещал в нынешнем году непременно подать заявление в ЗАКС о полном расчете свободы.

«Понятное дело, — рассуждал он в таких случаях, — им, старичках, остаток жизни нужно каким-нибудь смыслом заполнить. А ребятишки — это же великое дело для них. Аж в жар бросает от жалости к ним, когда вижу, как они ласкают соседских ребят. Так-то оно так, да, жениться то никому другому, а мне ведь нужно? Сказать по правде жениться — не проблема. Невест, как в урожайном году семечек, — да все не то. Так глянешь — вроде, оно; этак посмотришь — э-э-э… не то. То глупа, если красива; если умна и красива характером черт. Если то, другое и третье в меру, оказывается, стара, а я понимаю так: женится — значит точка, а потому в выборе прошибать ни в коем разе нельзя. Рассуждения такого рода помогали Андрею удерживаться на занятой им позиции от подтачивающих его решительность родительский напоминаний. Не мешает сказать и о том, что Андрей со всеми пороками и недостатками, которыми наделены смертные сего мира, обладал и такими качествами, как — находил глупым быть заносчивым, пренебрежительным, а особенно разборчивым, разумеется к женщинам, что и умаливало его погрешности к ним. Всегда в поведении прост, в меру шутник — он легко и доступно брал рубежи на любовной стези, «невинно» увеличивая свои погрешности.

Знакомству с Ириной он не придал известного значения, как всегда в тех случаях, когда сталкивался с зеленной молодостью. «И если бы не возобновилась у них случайно встреча, Ирина осталась бы в числе юных неудачниц, кому отвадилось его снисхождение.

Рабочая молодежь, комсомольцы, школьники постарались на славу. Пышная, стройная ель, убранная по-празничному в зале кинотеатра, под лучами электрического освещения, переливалась сияниями серебра, золота, мягкими тонами цветов радуги. Оживленная, жизнерадостная публика, насыщенная — неистощимым темпераментом молодости возглавляемая дедушкой морозом, под эстрадную музыку кружилась в вихре вальса.

Смешные, страшные, уродливые, красивые, скромные, величественные маски пели, смеялись, кричали, хохотали.

По случаю праздника Андрей клюкнул хорошую порцию хмельного и теперь танцую в паре с «чертом», внушительно просил партнера олицетвориться в человеческий образ. В ответ из рта смехотворной физиономии черта дразняще высовывался розовый кончик языка. Андрея начинало злить непослушание партнера, и он от просьб перещел к угрозам предупреждая, что снимет маску сам. Черт нашел правильным не сомневаться, и в тот момент когда Андрея кто-то отозвал на минутку, попытался покинуть общество столь грозного партнера. Но судьбе было угодно, чтоб Андрей в последнее мгновение обнаружил намерение черта. Оставив знакомого в недоумении, с азартом заденутого самолюбия Андрей ринулся преследовать партнера. Петляя между публикой, прячась колонами, черт уходил в свободную часть здания кинотеатра, где за одной из колон его настиг Андрей.

«Так вот, значит, как со мной решили поступить?!» — упершись в колону руками, часто дыша, говорил Андрей прильнувшему спиной к колоне черту.

Создавалось впечатление, что черт струсил возбужденного вида Андрея. «Теперь-то извольте, чертик, олицетвориться.»

Кончик языка снова сообщил о себе. — «О, нет! Ваши фокусы больше не в моде» — и он протянул руку. В легких румянах девичье личико с большими голубыми глазами в ореоле черных длинных ресниц пылало внутренним смехом ребячего озорства. Он невольно созерцал образ цельно, но потом жаждающим взглядом стал медленно осматривать каждую черту лица в отдельности с таким сладострастием, точно пил из источника целебную влагу. Взгляд остановился на приоткрытых губах. Из под нежно-аллого цвета красиво очерченных губ виднелся ряд белых красивых зубов. Метнув взгляд на глаза девушки, в которых в это время находилось такое выражение, как будто они затаили дыхание от захватившего их волнующего чувства робкого интереса, он схватил ее голову, отклонил от колоны и ожесточенно стал покрывать лицо поцелуями.

Первые минуты ошеломления прошли — девушка начала сопротивляться. Наконец ей удалось вырваться из его рук. Прислонившись к колоне она сжалась в комок страха: ужас, смятение отражалось во всем ее виде. Согнутые руки ладонями к нему как бы умоляли о пощаде.

Неизвестно, чем бы все это закончилось, если бы не остановившаяся в близи шумная стайка снегурок. Девушка воспользовалась их присутствием, торопливо ушла, а он стиснув колону, до слез лбом давил холодное тело ее.

С тех пор Ирина прочно основалась в сердце Андрея. Опыт тридцати четырехлетнего мужчины, обладателя известных способностей сосредоточился на юном не искушенном девичьем сердце.

С наступлением весны родители осведомленные о намерении детей — нынешним летом пополнить число молодоженов, усиленно принялись готовится к свадьбе. Затруднений в помолвке ни с той, ни с другой стороны от родителей не имелось, если не учитывать мимолетного напоминания Андрею о разнице в возрастах, на ответ которого «старый конь борозды не портит» возражений не последовало.

Молодая чета не замедлила возвести себя в сан отцов. И с приходом царственной весны новый человек убедительным криком оповестил о своем вступлении в мир бытия.

Когда молодая мать с ребенком вернулись из дома отдыха, по такому случаю собрались сватовья и

Полусогнув в коленках пухленькие ножки, в локтях — обе руки, палец одной из которой держал во рту, он, как угли, черными круглыми глазищами на розовом пухленьком лике, не имеющем характерных отличий его сотворивших, склонив головку чуть в бок, смотрел на тех, кто в свою очередь его осматривал так, как будто выжидал удобного случая сказать всем им свое слово. Вот он решительно дрыгнул всеми конечностями, и с одухотворенной миной на рожице так красноречиво, точно заявлял, что он никто иной, как человек великолепнейшим ревом огласился. В тонус ему, как своеобразный салют в честь начинающей жизни, к мелодии музыкального творения весны, присоединились лихие, задористые аккорды страстной, зажигающей сердца отчаянным весельем со всей ширью русского удальства плясовая.

Сереженька единогласно признан хорошеньким ребеночком, бабушка с дедушкой не чаявших в нем души взяли внука на полное свое попечение.

Молодая мать нашла нужным воспользоваться предоставившийся свободой — осуществить заветную мечту быть врачом. И после годичного перерыва усердно взялась за учебники, подготавливаясь к предстоящему конкурсу в медицинский институт.

А отец, полный энергии зрелого мужчины, с присущей семьянину сознанием важности долга, возложенной на него обязанности в создании материального благополучия семьи, еще с большим рвением стал отличатся в труде.

Шли годы…

Календарь равнодушно указывает прожитое. Жизнь принимает новые формы. Люди, замечая свои изменения, чаще всматриваются в глубь себя, стремясь проанализировать прожитое. Плохое, как правило, вызывает в сердце едкую боль сожаления неудовлетворенностью прожитым. Хорошее пощекотав сердце волнующим чувством приятного, как и плохое вызывает одно жгучее желание — впредь быть лучшим. А жизнь, между тем, бездушной, поступью шагая идет себе… ошибок не прощая.

«Раз… два… три…» — очетливо, в сопровождении мелодии вальса ритмично звучит из радиопродуктора.

— «Глубже вздох… не задерживать дыхания», — напоминает тот же голос.

Как неловко?! Тело ломается крупными складками, выпирает буграми. Брюки пижамы то и дело надоедливо сползают вниз по выпуклости живота, мешая и так непослушному телосложению производить движения гимнастического упражнения.

«Папа, — послышалось умоляюще с другой комнаты, — ты когда прыгаешь, опускайся, пожалуйста, на носки.»

Мужчина прекратил свое занятие, со сконфуженным выражением на лице, взял со стула полотенце, и стал обтирать вспотевшее тело. Подошел к трюмо, оглядел себя.

«Опять седина…» — с досадой проговорил он.

Вырвал седину, скатал комочек, брезгливо отбросил от себя. Взгляд механически последовал за комочком; волос легко упал, и как живой шевелясь, вытянулся струной.

Мужчина нахмурился.

Взгляд упал под ноги.

«Что это?!» — раздраженно воскликнул он. Клок кожи, болезненно сморщившись, уродливо свисал на носке одного из комнатных туфель. В окружении лакированных складок кожи раковина создавала впечатление иронически улыбающегося рта, язвительно высунувшего язык. Другой, по прежнему здравствующий, придавал изувеченному неприглядный вид, как будто он обогатился потерянной красотой собрата, почему и выглядит гораздо лучшим.

«Оба были хороши, а теперь…» — тяжелый вздох глубокой горячи сопровождал слова.

Ох, эти белые незабываемые времена?!

Когда-то орел-парень, для всех просто Андрей — красивый, молодой, сильный, своей привлекательной наружностью воспламенял многие взоры огнем обожания. Бывать с Ириной, как тогда говорилось «в народе», где нет-нет, да ухо уловит «хороши», «пара хоть куда» или «великолепны» захлестывало сердце гордостью и счастьем. Самый ревностный поклонник телевиденья. И, пожалуй, трудно сыскать второго мужчину из супружеской четы, кто бы так стремился к домоседству, как Андрей Иванович.

Легкая поступь шагов, шелест штор за спиной вернул мужчину из области воспоминаний к яви жизни. В зеркале трюмо возникло, изображение, женщины, облеченной в пижаму расцветки ярких узоров. Глаза мужчины, пугливой, тенью пробежала по лицу, скулы сковались, как в судороге, весь подался, взглядом впиваясь в отражение.

Шелковая ткань пижамы плотно облегала фигуру женщины, переливаясь на изгибах мягкими тонами, выразительно выявлял всю полноту красоты форм стана.

Гордо поднятая голова, высокая упругая грудь, на которою свисали большие темные, на концах расплетенные косы, ясный взгляд больших голубых глаз в веере длинных ресниц на красивом, лице придавали женщине сходство со сказочной красавицей.

«Андрюша, завтракать…» — ласково прозвучал грудной голос.

Отражение тепло улыбнулось, мужчина кивнул головой.

Женщина ушла. Мужчина мутным взором посмотрел на свое отражение. Взгляд уперся в бледное упитанное лицо. Вот он заискрился живостью мысли, веки прищурились, придавая глазам мстительное, злорадное выражение. Взгляд медленно пополз вниз, как-то странно подергиваясь, будто он щипал, покусывал, жалил заплывшее жировыми складками внушительного объема туловище. Ледяная улыбка медленно выползая, раздвинула тонкие, плотно сжатые губы.

Не каждому удается сохранить трезвость ума, равновесие души, когда душу и мозг разъедают сомнения, и вместо продуманных, разумных действий, совершаются вздорные, грубые, гадкие поступки, которые порождают именно те горькие события, которых опасались.

Ревность — говорят скептически — явно выраженная глупость. Собственно, не так уж важно знать, что это чувство нередко влечет за собой чреватые последствия…

Прошло то время, когда Андрей Иванович впервые обнаружил тот факт, что из сильного, ловкого, статного с годами превращается в слабого, неподвижного, угловатого, как… (о, насмешка над человеком…) Ирина все более хорошеет, превращаясь в волевую обаятельною женщину. И не поэтому ли в характере Андрея Ивановича все очевидней стала проявляться раннее чуждая ему раздражительность. И особо резко она проявлялась в своих размерах, когда ему с Ириной приходилось бывать на вечерах, где з давних пор они были желанными гостями, и где Ирина всегда пользовалась всеобщим вниманием, но чего уже не скажешь об Андрее Ивановиче.

Ирина понимала состояние мужа, и в меру своих сил старалась помочь ему. Всей душой отдаваясь работе — детского врача — она проявляла все больше внимания к его производственным делам, предпочитая повысить у мужа интерес к ним, чем отвлечь от угнетающих его дум. Но в жизни существуют нелепые противоречия, чем внимательнее тактичнее Ирина к Андрею Ивановичу, тем сильнее в нем подозрительность к ней. И все чаще останавливается на мысли, что такое поведение жены, ничто иное как ловкий способ маскировки — скрывать свою неверность к нему. Подозрение растет с чудовищной силой. Воображение рисует одну картину красочнее другой. Кошмарные сновидения, в которых красавцы мужчины огромными табунами носятся в дикой пляске вокруг Ирины, одаряя ее страстными ласками, доводят Андрея Ивановича до мигрени. Потребность к водке увеличивается. Чувство собственного достоинства все заметнее покидает его. И вот набравший до чертиков, раздираемый слепой, обидой, — непонятно к кому и за что — он пошел в поликлинику.

В просторный кабинет главврача на пятиминутку сходились медработники поликлиники. В ожидании когда все придут, между собравшимися происходит на разные темы оживленный разговор.

На дверь то и дело отворявшуюся, не обращали внимания. Молодой врач, наклонившись к сидевшей возле окна, напротив дверей, Ирине, что-то негромко усмехаясь, говорил, кивая в противоположный угол комнаты, откуда в их сторону миловидная девушка, смущенно улыбаясь, угрожала кулачком.

«Стерва, любезничаешь! — резануло слух ругательство, и тот час наступила тишина. В дверях стоял с налитыми мутью, дико выкаченными из орбит глазами Андрей Иванович. Обвисшие губы кривились в угрожающей усмешке. А в широко открытых глазах Ирины застыло недоумение. Она по видимому, не осознала еще происходившего, так как, даже тогда, когда Андрей Иванович приблизившись, занес над ней кулак, оставалась в неподвижности.

«Не смейте, Вы!..»

Рука, стиснутая возле кисти рукой молодого врага, повисла в воздухе.

«Пусть суд поступает предусмотрительно законам советского народного правосудия.» — слова гражданки Ирины Иваницкой вернули подсудимого из воспоминаний к жизни.

Председательствующая своим ровным голосом объявила:

«Суд уходит на совещание.»

Равнодушно провожая уходивших, коллегию суда, взгляд подсудимого остановился на голове государственного обвинителя. В мозгу неотвязно крутилась какая-то мысль, но все никак не давалась. Взгляд машинально следовал за головой прокурора, и перед тем как тому скрыться в выходе из зала, подсудимый облегченно произнес:

«Ну, да… ведь у него тоже молодая жена.»

И чего-то на подобии усмешки изобразилось на его лице.

20.12.1970

Оглавление

НЕТ!

Судьба и люди

Случай