Сплошь увешанная чёрно-глянцевыми кистями ягод эта
черёмуха стояла возле нашего дома, и кто бы тут ни проходил,
ни проезжал, обязательно ахал: «Ну и сад-виноград!»
А тракторист Ваня Звонарёв — тот даже пробовал приторма
живать под черёмухой свой трактор. Он ловко тянулся из ка
бины, старался тяжёлые кисти ухватить, но ухватить не по
лучалось. И Ваня махал с весёлою досадой: «Эх-х!» — и опять
катил себе дальше.
Нацеливались на эту черёмуху и мои дружки, деревенские
мальчишки. Да только и у них не выходило ничего. Когда-то
кто-то нижние сучья на черёмухе начисто стесал, и теперь до
первой более или менее удобной развилины не было никакой
возможности ни докарабкаться, ни допрыгнуть.
А я вот путь на эту черёмуху всё-таки нашёл.
И нашёл не просто так, а с горя. А если объяснить всё
точней, так из-за того, что случилось однажды между мною и
моей тётушкой Астей, у которой я жил-гостил в то лето.
3
Тётушка моя работала в колхозе, была совсем ещё молодая
и очень горячая характером. Как чуть что, так сразу и зашумит!
Так зашумит, что хоть на улице от неё спасайся, а всё равно
и там услышишь, как она обещает задать тебе хорошего дёру.
Но до настоящего дёру дело не доходило никогда, а к шуму
я скоро привык. И, честно говоря, все тётушкины попытки при
струнить меня не ставил ни в грош. Даже самые строжайшие
запреты стал нарушать, и вот из-за одного такого нарушения
всё и случилось.
Возвышались у нас на крыльце деревянные перила на глад
ких, круглых столбиках. Сразу за ними, обочь крыльца, зелене
ли грядки палисадника. Забегать в палисадник полагалось, ра
зумеется, через калитку, до которой и ходу-то было всего ни
чего, но я приспособился попадать туда ещё быстрей, а главное,
интересней.
4
Я проскакивал в палисадник с крыльца, прямо сквозь пе
рила. Сначала просуну голову, потом весь, как ящерка, извер
нусь, на руках подтянусь — и, глядишь, я уже на тёплом краю
мягкой грядки и зелёно-пушистые, пряно пахнущие зонтики
укропа ласково щекочут моё лицо.
Мало-помалу вытоптал я в укропной чаще по-за крыльцом
порядочную пролысину, наследил и на грядке с огурцами, и зор
кая тётушка всё это увидела. Ну, а раз увидела, то и опять
получился шум. А за шумом последовал наистрожайший наказ
ходить в палисадник только там, где люди ходят, а не там, где
лазает лишь блудень и озорник — соседский козлик Яшка.
— А ты разве Яшка? — возмущалась тётушка, и я, конечно,
отвечал, что нет, хотя втайне думал, что и Яшкой побывать
мне было бы тоже куда как любопытно.
В общем, опять я тётушкиным шумным словам не придал
никакого значения. И вот в один
прекрасный вечер приходит тё
тушка с работы, начинает соби
рать ужин и говорит:
— Сбегай-ка, Лёнька, в па
лисадник за луком.
И я, конечно, помчался и, как
только выбежал на крыльцо,
так сразу и кинулся к своей при
вычной прямушке.
Голову сквозь перила просу
нул, боком извернулся, стал
проталкиваться плечом вперёд,
но вдруг чувствую, что просвет
между столбиками сделался от
чего-то тесен. «Не в ту дырку,
что ли, второпях попал? — поду
мал я. — Тогда переменюсь».
И я попятился, стал вытас
кивать голову, да тут обнару
жил, что голова моя обратно не
пролезает. Туда вот проскочила,
а назад — нет. И стою я теперь,
действительно, как козлик, на
четвереньках, и ни туда мне, и
ни сюда.
А тётушка из избы поторап
ливает:
— Ну где ты там, с лукомто? Скоро ли?
— Сейча-ас... — пыхчу
я,
тужусь, но вырваться не могу.
Если голову боком поверну и
потяну, — мешают подбородок и
затылок, если прямо — то уши.
Тётушке ждать надоело, и,
слышу, она ко мне на крыльцо
поспешает сама.
И вот появляется на пороге,
всплёскивает руками — и нет,
чтобы меня пожалеть да ма
ленько помочь,—снимает фар
тук, складывает его повдоль и
начинает меня этим фартуком
пониже спины так и этак оха
живать:
— Что я тебе говорила? Что
я тебе говорила? В калитку хо
ди! В калитку ходи!
От шлёпанья фартуком было
не больно, да зато стыдно и
обидно, и я, не жалея ушей сво
их, рванулся изо всей силы. И
круглые столбики повернулись,
отпустили меня, и я скатился с
крыльца. Скатился, закричал
тётушке:
— Я ужинать с тобой не бу
ду, я жить у тебя больше не бу
ду, я от тебя убегу!
— Убегай... — ничуть не ис
пугалась тётушка. — Набегаешь
ся — вернёшься.
И она пошла к себе в избу,
а я, разобиженный ещё больше,
заметался по широкому подво
рью, по лужайке.
Я и в самом деле хотел убе
жать, да только куда в нашей
деревеньке убежишь-то? Все на
ши детские потаённые местеч
ки— и за колхозной конюшней,
и за банями — известны каждо
му взрослому давным-давно.
И вот я кинулся к той непри
ступной черёмухе, что росла ря
дом с избой. Обхватил шерша
вый ствол руками, ногами, по
лез вверх — да почти тут же и
сорвался. Но
Последние комментарии
3 часов 50 минут назад
4 часов 1 минута назад
4 часов 3 минут назад
4 часов 10 минут назад
4 часов 10 минут назад
4 часов 14 минут назад