курс лекций
Издание второе,
исправленное
Рекомендовано
Министерством образования
Российской Федерации
в качестве учебного пособия
для студентов вузов,
обучающихся
по направлению
и специальности «История»
Москва
«Высшая Школа»
2003
УДК 947
ББК 63.3(2)5
Т 70
Рецензент:
д-р ист. наук, заслуженный деятель науки РФ, проф. В.Г. Тюкавкин
(зав. кафедрой отечественной истории МГПУ)
Т 70
Троицкий, Н.А.
Россия в XIX веке. Курс лекций: Учеб. пособие/Н.А.
Троицкий. — 2-е изд., испр. — М.: Высш. шк., 2003.— 431 с.
ISBN 5-06-004495-5
XIX
столетие,
насыщенное
глубокими
противоречиями,
автор
рассматривает как одну из величайших переломных эпох. В книге нашли
отражение царствование Александра I, проекты М.М. Сперанского,
Отечественная война 1812 г., аракчеевщина, движение декабристов, «апогей
самодержавия» при Николае I, идейная борьба 30— 40-х годов, реформы
Александра II и контрреформы Александра III, возникновение революционных
ситуаций, внешняя политика России в XIX в. и др. Большое внимание автор
уделил отечественной культуре, многие духовные ценности которой по сей день
остаются непревзойденными.
УДК 947
, ББК 63.3(2)5
Оригинал-макет данного издания является собственностью издательства «Высшая
школа», и его репродуцирование (воспроизведение) любым способом без согласия
издательства запрещается.
СОДЕРЖАНИЕ
О т а в т о р а ...................................................................................................................
5
ПОД СКИПЕТРОМ АЛЕКСАНДРА I ....................................................................
8
Начало р еф о р м ................................................................................................
Россия в коалиционных войнах 1805— 1807 гг..........................................
Проекты М.М. Сперанского..........................................................................
8
15
22
ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ВОЙНА 1812 Г...........................................................................
29
Причины и начало войны..............................................................................
От Немана до Москвы.....................................................................................
От Москвы до Н емана.....................................................................................
29
38
46
РОССИЯ ВО ГЛАВЕ СВЯЩЕННОГО С ОЮ ЗА....................................................
55
Коалиционные войны 1813— 1815 гг............................................................
Монархи против народов ..............................................................................
Аракчеевщина..................................................................................................
Становление ....................................................................................................
Тайные общества 1821— 1825 гг....................................................................
Восстание..........................................................................................................
76
84
91
НИКОЛАЕВСКАЯ РОССИЯ ....................................................................................
«Апогей самодержавия»................................................................................
Реформы Николая I .......................................................................................
Внешняя политика .........................................................................................
101
101
108
118
ИДЕЙНАЯ БОРЬБА 30—40-Х ГОДОВ ..................................................................
КРЫМСКАЯ ВО Й Н А ...................................................................................................
155
Планы сторон....................................................................................................
Россия против Турции ...................................................................................
Англия, Франция и Турция против Р о с с и и ..............................................
155
158
163
ПЕРВАЯ РЕВОЛЮЦИОННАЯ СИТУАЦИЯ........................................................
172
Понятие и признаки революционной ситуации.......................................
Демократический подъем..............................................................................
Канун освобождения.......................................................................................
172
176
186
РЕФОРМЫ 1861— 1874 ГГ...........................................................................................
194
Падение крепостного п р а в а ..........................................................................
Земская, городская и судебная реформы ..................................................
Финансовые, образовательные, военные реформы .................................
194
201
209
3
ПОСЛЕ РЕФОРМ .........................................................................................................
От феодализма к капитализму.....................................................................
Народ и реформы ...........................................................................................
Правительственная реакция ........................................................................
217
217
227
234
НАРОДОЛЮБЦЫ И ТИРАНОБОРЦЫ ................................................................
242
Освободительное движение 60-х годов......................................................
«Хождение в народ» .......................................................................................
«Народная воля» .............................................................................................
242
251
261
РУССКО-ТУРЕЦКАЯ ВОЙНА 1877— 1878 ГГ......................................................
270
Происхождение войны ...................................................................................
В о й н а .................................................................................................................
Итоги .................................................................................................................
270
274
281
ВТОРАЯ РЕВОЛЮЦИОННАЯ СИТУАЦИЯ........................................................
Восходящая ф а за .............................................................................................
Нисходящая фаза ...........................................................................................
Исход .................................................................................................................
Подготовка........................................................................................................
Содержание контрреформ............................................................................
Последствия......................................................................................................
313
320
330
ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА 1879— 1894 ГГ.................................................................
336
Россия и «Союз 3-х императоров»...............................................................
Разрыве Германией .......................................................................................
Русско-французский с о ю з ............................................................................
336
344
348
К У Л ЬТ У РА .....................................................................................................................
357
Просвещение и н а у к а .....................................................................................
Литература........................................................................................................
Искусство...........................................................................................................
358
370
391
З а к л ю ч е н и е .............................................................................................................
Хронология российской истории XIX в.........................................................................
427
430
Моей жене
Валентине Петровне Троицкой
посвящаю
ОТ АВТОРА
XIX век для России — одна из величайших переломных эпох.
Следы этой эпохи в судьбах Российской империи грандиозны,
многогранны и противоречивы. С одной стороны, Россия XIX в.
— это пожизненная тюрьма для большинства ее граждан1. Россия
XIX в. — это жандарм Европы, глава Священного союза монархов
против народов, душитель восстаний в Польше 1830 и 1863 гг.
и революции в Венгрии 1849 г. Россия XIX в. — это цитадель
деспотизма и обскурантизма, где властвовали невежественные
солдафоны вроде Аракчеева и образованные мракобесы типа
Победоносцева, а народ прозябал в нищете и темноте (к концу
XIX в. 80% населения страны оставалось неграмотным).
Но, с другой стороны, Россия XIX в. — это родина великого,
хотя и трагически противоречивого, освободительного движения
от декабристов до социал-демократов, которое дважды (в 1859—
1861 и 1879— 1881 гг.) приводило страну вплотную к демок
ратической революции. Россия в XIX в. спасла Европу от
наполеоновской военщины и освободила балканские народы от
турецкого ига. Наконец, в России XIX в. были созданы гениальные
духовные ценности, многие из которых по сей день остаются
непревзойденными (творения А.С. Пушкина и Л.Н. Толстого, А.И.
Герцена и Н.Г. Чернышевского, Н.И. Лобачевского и Д.И.
Менделеева, М.И. Глинки и П.И. Чайковского, К.П. Брюллова и
И.Е. Репина, М.Н. Ермоловой и Ф.И. Шаляпина).
Словом, Россия выглядела в XIX в. на редкость разноликой,
познала и триумфы, и унижения. Один из лучших русских поэтов
Н.А. Некрасов в 1877 г. сказал о ней вещие слова, которые верны
и поныне:
Ты и убогая,
Ты и обильная,
Ты и могучая,
Ты и бессильная,
Матушка-Русь!
Уже к 1816 г. территориальное расширение Российской империи было в основном
завершено: в ней насчитывалось свыше 100 больших и малых народов, которые изны
вали под гнетом самодержавия, а до 1861 г. — и крепостного права.
5
Тем не менее при всех трудностях и потрясениях экономиче
ского, социального, политического и духовного характера, несмот
ря на то что временами страна по вине ее правителей «топталась
на месте», буксовала или даже отступала назад, общая тенденция
развития России в XIX в. неизменно оставалась восходящей: от
самодержавно-крепостнического произвола через все препятствия
к началам законности, свободы, демократии («per aspera ad astra» ,
как говорили древние римляне). Показать современному читателю,
как проходил этот процесс, в чем конкретно он проявлялся и к
чему привел, каковы были условия жизни, правовые нормы,
учреждения, люди России XIX в. с их идеями, деяниями, успехами
и неудачами — вот круг вопросов, которые предполагается рас
смотреть на страницах этой книги.
В отечественной историографии есть общий «Курс истории
России XIX века». Его автор — замечательный историк Александр
Александрович Корнилов (1862— 1925), в советское время явно
недооцененный по политическим мотивам из-за того, что он до
1917 г. был секретарем ЦК партии кадетов. Его «Курс» интересен
и как историографическое явление бесценен, но практически он
устарел (был читан студентам Санкт-Петербургского политехниче
ского института в 1909— 1911 гг., издавался без изменений в
1912— 1914, 1918 и 1993 гг.)2. В популярнейших, многократно
опубликованных курсах лекций по русской истории академиков
B.О. Ключевского и С.Ф. Платонова (переизданы в 1989 и 1993 гг.)
XIX век освещен неполно, до реформ Александра II, и кратко:
у Ключевского ему отведены лишь четыре последние лекции из
86, у Платонова — последние 75 страниц его более чем 700страничного курса. В советское время популярным был курс проф.
C.Б. Окуня, который издавался несколько раз с 1939 по 1974 г.3
Он содержателен, ярко изложен, но хронологически ограничен
первой половиной XIX в.
Сегодня остро необходим современный курс российской истории
вообще и XIX в. в частности. За истекшие десятилетия накопилось много
новых источников и литературы, а в самое последнее время начался
пересмотр буквально всего и вся, изобилующий дилетантскими
крайностями* Поэтому важно обозреть нашу историю на современном
уровне научных знаний, не увлекаясь ни застарелыми клише советской
историографии, ни новомодными сенсациями ее критиков.
* Через тернии к звездам (лат.).
Столь же устарела коллективная «История России в XIX веке» (издана
Товариществом «Гранат» в 1907—1909 гг.), которая к тому же носит выборочно
очерковый характер; в ней, например, нет отдельной темы даже об Отечественной
войне 1812 г.
3 Наиболее полные изд.: История СССР. Курс лекций. Л., 1948. Т. 1 (1796—1825);
Очерки истории СССР. Вторая четверть XIX в. JL, 1957.
См., например: История России. С начала XVIII до конца XIX века/Отв. ред.
А.Н. Сахаров. М., 1996. Подробно об этом издании см.: Троицкий Н.А. Вечное
возвращение//Свободная мысль, 1997. № 4.
6
Хронологически предлагаемая книга охватывает 1801—1894 гг.,
от вступления на престол Александра I, что положило начало
новой эпохе, качественно отличной от XVIII в., до воцарения
последнего российского самодержца Николая II. 1894 год стал
рубежом не просто между двумя последними царствованиями: он
означал важный рубеж и во внутренней политике России
(завершение «контрреформ»), и в ее внешней политике (оформ
ление русско-французского союза), и в российском освободитель
ном движении (конец «разночинского» этапа), и даже в
экономическом развитии страны (начало промышленного подъема
с ускоренным ростом монополий). Вторая половина 90-х годов во
всех отношениях знаменовала собой наступление уже иной эпохи,
характерной для XX в.
Внимательный читатель заметит, что в моей книге сделан
ак д ед т^н а истории политической — сделан намеренно, чтобы
рельефнее шжазать,тсак1^ течение всего XIX в. Россия развивалась
через две революционные ситуации к трем последующим рево
люциям из-за нараставшего разлада между царским режимом и
русским обществом. Экономический аспект рассматривается при
этом лишь как фон (разумеется, очень важный), поскольку он
изучен и в самой России, и за рубежом больше, а споров вызывает
меньше, чем политическая история.
В основу книги положен курс лекций, который я читаю
студентам-историкам Саратовского университета. Курс является
результатом обобщения русской дореволюционной и советской
(отчасти и зарубежной) литературы, включая мои собственные
исследования. Читатель, желающий больше узнать о тех или иных
процессах, событиях и людях с учетом разных мнений историков,
найдет в конце каждой главы краткий обзор наиболее характерной
и значимой литературы.
Академик Международной Академии наук
высшей школы, доктор исторических наук
Н.А. Троицкий
ПОД СКИПЕТРОМ АЛЕКСАНДРА I
Начало реформ
Самое начало XIX в. ознаменовалось внезапной сменой лиц
на российском престоле. Император Павел I, самодур, деспот и
неврастеник, в ночь с И на 12 марта1 1801 г. был удавлен
заговорщиками из высшей знати, разделив таким образом участь
своего отца Петра III, еще большего самодура, деспота и
неврастеника, тоже удавленного за 40 лет перед тем.
Убийство Павла было содеяно с ведома его 23-летнего сына
Александра, который вступил 12 марта на трон, перешагнув через
труп отца. Так после двух сыноубийц (Ивана IV Грозного и
Петра I Великого) и мужеубийцы (Екатерины II Великой) на
царском троне России
оказался еще и отцеубийца.
Правда,
получив известие о том, что Павел убит, Александр Павлович
дал волю сыновним чувствам и расплакался, но вожак убийц
Петр Пален грубо одернул его: «C’est accez faire l’enfant! Allez
regner!»
В тот же день было объявлено народу, что «государь
император Павел Петрович скончался от апоплексического удара».
Событие 11 марта
1801 г. было последним дворцовым
переворотом в России. Оно завершало собой историю российской
государственности XVIII в., замечательной, по словам маркиза А.
де Кюстина, как «абсолютная монархия, умеряемая убийством»3.
Известие об убийстве Павла I россияне чуть ли не повсеместно
встречали с восторгом. «На лицах россов радость блещет!» — писал
в те дни знаменитый поэт Г.Р. Державин. Вопреки официально
объявленному трауру, на улицах
обеих столиц
царило
праздничное ликование. В церквах пели
«за упокой», а всветских
местах поднимали заздравные чаши. С именем нового царя все
связывали
надежды
на лучшее:
«низы» — на
ослабление
помещичьего гнета, «верхи» — на еще большее внимание к их
интересам.
События в России датируются по старому стилю, в Европе — по новому. В датах
международных договоров России указываются оба стиля.
2
3 С 1725 по 1801 г. в России произошло шесть дворцовых переворотов, были
свергнуты три царя, два временщика и одна «правительница», причем все трое царей
(Иван VI, Петр III и Павел I) были убиты.
4
Официально столицей Российской Империи с 1712 г. был Петербург, но рядом с
ним в общенациональном сознании почиталась и древняя столица Москва.
8
Дворянская знать, посадившая на трон Александра I, пресле
довала старые задачи: сохранить и упрочить в России самодер
жавно-крепостной
строй.
Она ч только
хотела
при
этом
гарантировать себя от самодурства а 1а Павел I, который считал:
«Дворянин в России — лишь тот, с кем я говорю и пока я с ним
говорю». Неизменной осталась и социальная природа самодержавия
как диктатуры дворянства. Однако ряд угрожающе сложившихся
к тому времени факторов заставлял александровское правительство
искать новые методы для решения старых задач!
Больше всего беспокоил дворян рост недовольства «низов»^К
началу XIX в. Россия представляла собой державу, необозримо
раскинувшуюся на 17 млн. кв. км от Балтийского до Охотского
и от Белого до Черного морей. Ее населяли 40 млн. человек. Из
них дворян было 225 тыс., священнослужителей — 215 тыс.,
купцов— 119 тыс., генералов и оф ицеров— 15 тыс. и столько
же государственных чиновников. В интересах этих примерно 590
тыс. человек, т. е. меньше 1,5% россиян, царь управлял своей
империей. Громадное большинство прочих 98,5% составляли
бесправные крепостные крестьяне (по выражению А. де Кюстина,
«рабы рабов»). Правда, Екатерина II отменила... слово «раб». По
этому случаю была даже сочинена «Ода на истребление в России
названия раба». Однако жизнь крепостных крестьян после этого
не перестала быть рабской. Более того, Александр I понимал, что
хотя рабы его рабов стерпят многое, даже их терпению есть
предел. Между тем гнет и надругательства помещиков над
крестьянами были тогда беспредельны.
Достаточно сказать, что барщина в районах интенсивного
земледелия (Черноземный центр, Поволжье, Украина, Белоруссия)
составляла 5—6, а иногда и все 7 дней в неделю, хотя Павел I
в 1797 г. издал указ о трехдневной (не более!) барщине.
Помещики игнорировали этот указ и не соблюдали его вплоть до
отмены крепостного права. Главное же, крепостных в России тогда
не считали людьми, их заставляли работать, как тягловый скот,
продавали и покупали, обменивали на собак, проигрывали в
карты, сажали на цепь, заклепывали в железные клетки, били
насмерть розгами, батогами, кнутами, щекобитами, т. е. дере
вянными орудиями для битья по щекам, дабы не марать
дворянских рук о «хамские рожи»1. Можно ли было все это
терпеть? К 1801 г. 32 из 42 губерний империи были охвачены
крестьянскими волнениями, число которых только за 1796—1800 гг.
превысило 270. Дворяне жили в страхе перед новой «пуга
чевщиной».
Другим фактором, воздействовавшим на новое правительство,
было давление со стороны дворянских кротов.» которые пострадали
от деспотизма Павла I и требовали іозвратить им привилегии,
1 См.: Ужасы крепостного права в царствование Александра Благословенного / /
Русский архив. 1907. N° 9.
9
дарованные Екатериной II. Правительство вынуждено было
учитывать распространение европейских либеральных веяний
среди дворянской интеллигенции. Многие дворяне, даже из числа
близких к трону, чувствовали непрочность абсолютизма в России
и под свежим впечатлением ужасов революции во Франции 1789 г.
громко требовали конституционных ограничений, дабы предотв
ратить революцию, подобную французской, в своей стране.
Наконец, пцтребности экономического развития вынуждали
правительство Александра I к реформам. Господство крепостного
права, при котором ручной труд миллионов крестьян был даровым,
мешало техническому прогрессу. Промышленный переворот —
переход от ручного производства к машинному, начавшийся в
Англии с 60-х, а во Франции с 80-х годов XVIII в., — в России
стал возможным лишь с 30-х годов следующего столетия.
Рыночные связи между различными регионами страны были
вялыми. Больше 100 тыс. деревень и сел (преимущественно по
100—200 душ) и 630 городов, разбросанных по России далеко
друг от друга, плохо знали, как и чем живет страна, а
правительство об их нуждах и знать не хотело. Российские пути
сообщения были наиболее протяженными и наименее благоустро
енными в мире. До 1837 г. Россия не имела ни одной железной
дороги. Первый в стране пароход появился на Неве в 1815 г., а
первый паровоз («сухопутный пароход», как его поначалу
называли) — лишь в 1834 г. на Нижне-Тагильском заводе. Узость
внутреннего рынка тормозила рост внешней торговли. Доля России
в мировом товарообороте составляла к 1801 г. всего 3^7%. Все
это предопределило характер, содержание и методы внутренней
политики царизма при Александре I.
В первом же своем манифесте от 12 марта 1801 г. новый
царь обещал править «по законам и сердцу бабки нашей
Екатерины Великой» и вслед за тем, торопясь подкрепить слово
делом, буквально излил на дворян дождь милостивых указов.
Немедля были уволены с видных мест наиболее одиозные
приспешники Павла и выдвинуты отстраненные Павлом ека
терининские сановники. 2 апреля 1801 г. торжественно, с помпой
была упразднена зловещая Тайная экспедиция, которая палаче
ствовала с 1762 г. и в казематах которой побывали не только
вожди народных восстаний Емельян Пугачев и Салават Юлаев,
не только просветители А.Н. Радищев (которого, впрочем,
Екатерина II назвала «бунтовщиком хуже Пугачева») и Н.И.
Новиков, но и многие опальные вельможи. Главной же радостью
для дворян стало официальное подтверждение екатерининской
Жалованной грамоты дворянству 1785 г.; грамота, так цинично
попранная при Павле, одаривала их 92-мя привилегиями.
Такое начало успокоило и подкупило дворян. Правительство
заручилось их доверием и приступило к первой серии либеральных
реформ (1801 — 1804). Смысл их заключался в том, чтобы
Ю
несколько подлатать и замаскировать обветшавший фасад кре
постнической империи, подогнать его под общеевропейский фон
и, коль уж нельзя было задушить либеральные веяния в русском
обществе, использовать их в своих целях, — т. е. внушить
россиянам мысль о том, что новый государь сам стремится к
либерализму, нужно только довериться ему и поддерживать его.
Иначе говоря, реформы 1801— 1804 гг. скорее всего были задуманы
как маскировочные декорации для деспотического режима, либе
ральный иллюзион, пока, в данный момент, нельзя было
действовать круто, по-павловски.
Александр I как нельзя лучше подходил к проведению такой
иллюзорной политики. Воспитывался он отцом и бабкой, которые
ненавидели друг друга. Александр же хотел нравиться обоим. В
результате он, по выражению В.О. Ключевского, «должен был
жить на два ума» и «держать двойной прибор манер, чувств и
мыслей». С детства в нем развились двуличность, лицемерие,
склонность казаться, а не быть, тяга к позерству. Он и в зрелые
годы репетировал свои выходы в общество перед зеркалом,
примеряя не только платье, но и жесты, улыбки, фразы. Зато
он в совершенстве постиг и эффектно использовал самые
грациозные позы античных статуй.
Внутренне Александр был не меньшим деспотом, чем Павел,
но его украшали внешний лоск и обходительность. Юный царь,
не в пример своему родителю, отличался прекрасной наружностью:
высокий, стройный, умилявший окружающих изяществом манер,
джентльменски выдержанный и галантный, с чарующей улыбкой
на ангелоподобном лице, с добрыми голубыми глазами — он был,
по выражению М.М. Сперанского, «сущий прельститель». Родные
и близкие звали его «notre ange» (наш ангел). Люди сентимен
тальные, падкие на внешний эффект были в восхищении от нового
царя. Державин любовался им в сладкоголосых стихах:
О, ангел кротости и мира,
Любимый сын благих небес!
Более проницательные современники называли Александра
«актером на троне». «В лице и в жизни Арлекин», — сказал о
нем А.С. Пушкин. В политике Александр, по словам шведского
дипломата Г. Лагербьелке, был «тонок, как кончик булавки, остер,
как бритва, и фальшив, как пена морская». Все это верно. Но
по уму и таланту Александр I как государь превосходил любого
из русских царей, кроме Петра Великого.
Прежде чем приступить к либеральному иллюзиону, Александр I
отстранил от власти участников заговора 11 марта, которые
слишком много знали и на многое претендовали. Главенствующее
положение при царе заняли его так называемые молодые друзья
— Виктор Кочубей, Павел Строганов, Николай Новосильцев и
Адам Чарторыйский. Это были представители высшей знати,
И
сливки
именитого
дворянства.
Кочубей — племянник
и
воспитанник знаменитого екатерининского канцлера А.А. Безбо
родко, друг детства Александра I. Строганов — единственный сын
самого богатого в России вельможи, о котором Екатерина II
говорила, что он «40 лет делает все, чтобы разориться, и никак
не может успеть в этом». Новосильцев — двоюродный брат
молодого
Строганова.
Чарторыйский — отпрыск
польского
великокняжеского рода Гедиминовичей (отец Адама был двоюрод
ным братом последнего короля Польши С.А. Понятовского).
Из этих людей Александр ^ с о с т авил в июле 1801 г. под
своим председательством особый^^егдасный комите ^ (собственный
«Комитет общественного спасения» , как он говорил из кокетства)
для подготовки общего плана государственных реформ. Деятель
ность Негласного комитета выражалась главным образом в том,
что члены его, сидя за чашкой кофе в личных апартаментах
царя в Зимнем дворце, говорили о пользе преобразований и
вздыхали об их несвоевременности. Этого оказалось достаточно,
чтобы старшее поколение придворных, «екатерининские орлы»
(П.В. Завадовский, А.Р. Воронцов, Г.Р. Державин), боявшиеся
даже разговоров о преобразованиях, окрестили Негласный комитет
«якобинской шайкой». Однако вскоре же выяснилось, что слухи
о %знеобйнскйх» гШпЬлзновениях Негласного комитета сильно
преувеличены. Проекты реформ, нередко разумные и полезные,
рождавшиеся на заседаниях комитета в итоге долгих разговоров
и вздохов, бесследно тонули в новых разговорах и вздохах.
Так, летом 1801 г. Негласный комитет обсуждал «Жалованную
грамоту Российскому народу», которую предполагалось обнародо
вать в день коронации Александра I. Грамота провозглашала
неприкосновенность личности — краеугольный принцип буржуаз
ного права, впервые сформулированный в английском Habeas
Corpus Act 1679 г., а также право россиян «пользоваться
невозбранно свободою мысли, веры и исповедания, богослужения,
слова или речи, письма или деяния». Но в ходе обсуждения члены
комитета заговорили о том, что обнародовать такую грамоту
несвоевременно. Александр I тут же выразил «неблаговоление» к
ней, положил ее под сукно и короновался без грамоты.
t Bce разговоры о реформах «безобразного здания администрации
государства», как выражались «молодые друзья» царя, сделиеь-лс
двум—косметическим изменениям. 8 сентября 1802 г. вместо
прежних коллегий^ Выли учреждены министерства с целью
укрепить единоначалие и вытеснить коллегиальность в управлении
государственными делами. Но поскольку верховным распорядите
лем власти как был, так и остался царь, эта «реформа» ничего
не изменила. Пожалуй, бюрократизм даже еще более усилился.
1 Так назывался руководящий орган ненавистной для монархов Европы якобинской
диктатуры во Франции 1793— 1794 гг.
12
Дело в том, что ни порядок прохождения дел, ни функции
министерств не были точно определены (это сделает позднее М.М.
Сперанский). Министрами же царь назначал людей очень знатных
и близких к трону, но большей частью не способных и просто
не желавших управлять министерствами. Так, о министре
просвещения П.В. Завадовском1 говорили, что он «шесть дней в
неделю ничего не делал, а седьмой отдыхал».
В тот же день, 8 сентября 1802 г., Александр I издал указ
о правах Сената. Утративший после Петра Великого всякое
значение Сенат теперь был объявлен «верховным местом в
империи». Он получил право контролировать министров и
возражать царю против тех его указов, которые будут противо
речить существующим законам. Однако едва Сенат на радостях
по такому случаю дерзнул возразить против первого же царского
указа, Александр тотчас проявил нрав самодержца. «Я им дам
себя знать!» — пригрозил он сенаторам, и тут же последовало
царское «разъяснение», согласно которому Сенат мог возражать
лишь против «ранее изданных», а не вновь издаваемых законов.
Чтобы упорядочить законодательство империи, в помощь
Негласному комитету была учреждена Комиссия по составлению
законов под председательством П.В. Завадовского. J3 to была уже
десятая по счету законодательнШгТсомиссия ~ссГ времен Петра I,
просуществовала она три года и так же, как девять предыдущих
комиссий, оказалась, бесплодной. В комиссию Завадовского был
введен А.Н.сРадащев^-освобожденный из Сибири еще при Павле.
«Первый русскии революционер» не замедлил высказать антикре
постнические идеи. «Эх, Александр Николаевич! — упрекнул его
Завадовский. — Охота тебе пустословить по-прежнему! Или мало
тебе было Сибири?» Радищев воспринял это нарекание как угрозу
и, придя со службы домой, 12 сентября 1802 г. принял яд.
«Потомство отомстит за меня», — сказал он перед смертью.
^^Безбрежными были словопрения в Негласном комитете и_по
крестьянскому вопросуГ плодами которых явились еще два акта,
столь же мало смягчившие крепостное право, сколь мало
ограничили самодержавие указы о правах Сената и министерств.
12 декабря 1801 г. был издан указ, дозволявший купцам, мещанам
и государственным крестьянам покупать землю в собственность.
Поскольку до тех пор землей владели исключительно дворяне,
новый указ означал уступку нарождавшейся буржуазии. 20
февраля 1803 г. последовал более значимый указ «о вольных
хлебопашцах», который разрешал помещикам по их желанию
освобождатБ^крестьян с землей за выкуп. Этот указ был ловким
маневром царизма. Юридически он смягчал крепостное право, и
1 В прошлом фаворит Екатерины II (он числился под номером 6-м в
хронологическом ряду 20 екатерининских фаворитов, сразу после знаменитого Г.А.
Потемкина).
13
Александр I мог гордиться им перед Европой, что он и делал.
Фактически же указ 1803 г. сводился к нулю. Вопрос, освобождать
крестьян от помещиков-крепостников или нет, был отдан на
усмотрение самих крепостников, и они, разумеется, решали его
по-крепостнически: встретили указ равнодушно и редко кто им
пользовался. За все 25-летнее царствование Александра I было
освобождено по указу «о вольных хлебопашцах» меньше 0,5%
крепостного населения России. Фигурально говоря, оба указа о
крестьянах 1801 и 1803 гг. лишь приоткрывали узкую щель под
дверью крепостнической империи, в которую «ломились» буржу
азные отношения. Сама же дверь оставалась захлопнутой наглухо.
Александр I впервые за всю историю самодержавия обсуждал
в Негласном комитете вопрос о возможностях отмены крепост
ного права, но признал его еще не созревшим для окончательного
решения. Поэтому Комитет постановил «во избежание неудо
вольствия дворянства и возбуждения слишком больших надежд в
крестьянах» ограничиться полумерами.
Сохранение крепостного права (как оказалось, еще на 60 лет)
консервировало замедленные темпы экономического развития
России по сравнению с передовыми странами. Например, урожай
ность сельскохозяйственных культур на протяжении первой
половины XIX в. оставалась почти неизменной, не достигая в
среднем 35 пудов с гектара, тогда как во Франции она превышала
60, а в Англии — 90 пудов (впрочем, здесь надо учитывать и
различия в географических условиях). С Первого места в мире
по производству чугуна и железа в 1796 г. Россия к 1861 г.
отступила на пятое после Англии, Франции, США, Бельгии.
Смелее, чем._в крестьянском вопросе, были реформы Алексан
дра I в облястц (п|юсв§шіенття^^ройная нужда заставляла царизм
реформировать
эту
область:
требовались
подготовленные
чиновники для обновленного государственного аппарата, а также
квалифицированные специалисты для промышленности и торговли;
наконец, в связи с распространением по России либеральных идей
необходимо было упорядочить народное образование, чтобы более
бдительно осуществлять контроль над ним.
В итоге за 1802— 1804 гг. правительство Александра I
перестроило всю систему учебных заведений, разделив их на
четыре ряда (снизу вверх: приходские, уездные и губернские
училища , университеты), и . открыло сразу четыре новых
университета в дополнение к единственному с 1755 г. Москов
скому: в Дерпте (Тарту), Вильно, Харькове и Казани. В
Петербурге 16 апреля 1804 г. был открыт педагогический институт,
преобразованный в университет лишь 8 февраля 1819 г.
Университетский устав 1804 г. впервые предоставил всем
российским университетам автономию.
1 Губернские училища — это гимназии.
14
В 1804 г. был принят и новый цензурный устав ■:::^самый
мягкий* за всю историю Россий7~вгиють~~дб~ нашего времениГ. Он
гласил, что цензура служит «не для стеснения свободы мыслить
и писать, а единственно для принятия пристойных мер против
злоупотребления оною». Отменен был павловский запрет на ввоз
литературы из-за границы и началось — впервые в России —
издание переведенных на русский язык сочинений Ф. Вольтера,
Ж .Ж . Руссо, Д. Дидро, Ш. Монтескье, Г. Рейналя, которыми
зачитывались будущие декабристы. На этом закончилась первая
серия реформ Александра I, воспетая Пушкиным как «дней
Александровых прекрасное начало».
Молодой царь с детства был «заражен» конституционными
идеями своего любимого воспитателя, республиканца из Швей
царии Ф.Ц. Лагарпа и поэтому не просто играл в либерализм
(как считают многие историки, включая В.О. Ключевского), а
действительно хотел частично, поверхностно либерализировать
Россию. Но самодержавие Александр I ставил выше любой
конституции и готов был допустить конституционные свободы не
в ущерб, а во благо своей личной власти, как ее прикрытие и
опору. Один из самых близких к нему и, кстати, проницатель
нейших современников князь А. Чарторыйский тонко подметил
особенность александровского конституционализма: «Император
любил внешние формы свободы, как можно любить представление
Он охотно согласился бы, чтобы каждый был свободен, лишь
бы все добровольно исполняли одну только его волю». К 1805 г.
Александр I почувствовал, что уже сделанными полушагами
достаточно упрочил свое положение, примирив старую знать с
новой, и не нуждается в дальнейших реформах.
Россия в коалиционных войнах 1805— 1807 гг.
Александр I пришел к власти в напряженной и крайне сложной
для России международной обстановке. Наполеоновская Франция
стремилась к господству в Европе и потенциально угрожала
России. Между тем Россия вела дружественные переговоры с
Францией и находилась в состоянии войны с Англией — главным
противником Франции. Такое положение, доставшееся Александру
в наследство от Павла, совершенно не устраивало русских дворян.
Во-первых, с Англией Россия поддерживала давние и взаимо
выгодные экономические связи. К 1801 г. Англия поглощала 37%
всего российского экспорта (63% всех купцов, то р го в а в ш и х ^
Россией, были англичанами). Франция же, несравненно менее
богатая, чем Англия, никогда не доставляла и не могла доставить
России таких выгод. Во-вторых, Англия являла собой добропоря
дочную легитимную монархию, тогда как Франция была
страной-бунтовщицей, насквозь пропитанной революционным ду
хом, страной, во главе которой стоял выскочка, безродный вояка.
15
Наконец, в-третьих, Англия пребывала в хороших отношениях с
другими легитимными, т. е. феодальными, монархиями Европы:
Австрией, Пруссией, Швецией, Испанией. Франция же именно
как страна-бунтовщица противостояла единому фронту всех
остальных держав.
Таким образом, первоочередной внешнеполитической задачей
правительства Александра I должнсГ было стать восстановление"
дружбы с Англией. Но пока царизм не собирался в о е в а т П Г Т
Францией — новому правительству требовалось время для устрой
ства неотложных внутренних дел. В 1801 — 1803 гг. оно «ко
кетничало» с Англией и Францией, используя их противоречия
и заинтересованность в русском содействии. «Нужно занять такую
п озицию ,— формулировал 10 июля 1801 г. мнение Негласного
комитета граф В.П. Кочубей, — чтобы стать желанными для всех,
не принимая никаких обязательств по отношению к кому бы то
ни было».
Буквально с первого же дня нового царствования эта
«флиртующая» политика начала осуществляться и оставалась
приоритетной в течение трех лет. Прежде всего были нормализо
ваны отношения с^Англией. У же в ночь на 12 марта 1801 г.,
через считанные минуты после удавления Павла, когда еще не
успело остыть тело убитого императора, новый царь повелел
вернуть казачьи полки атамана М.И. Платова, отправленные по
приказу Павла в поход на Индию — сокровищницу Англии, а
вскоре, 5 (17) июня, Россия заключила договор о взаимной дружбе
с Англией. Одновременно царское правительство продолжало
переговоры с Францией и 26 сентября (8 октября) 1801 г.
завершило их подписанием мирного соглашения. После того как
в марте 1802 г. подписали мирный договор и Франция с Англией,
международная напряженность разрядилась. Впервые за много лет
в Европе установился мир. Все это позволило царизму не только
заняться внутренними реформами, но и разрешить осенью 1801 г.
затянувшийся с 1783 г. пограничный вопрос о присоединении
Грузии к России.
Но мир в Европе оказался недолгим. Наполеон использовал
его для подготовки к войне с Англией. Видя это, Англия сама в
мае 1803 г. объявила войну Франции и начала снаряжать на свои
средства очередную, 3-ю коалицию европейских держав против
Франции (две предыдущиёГ^^
Наполеоном в 1797
и 1800 гг.). Главной силой 3-й коалиции стала Россия.
Непосредственным толчком к выступлению России против
Франции явились события, разыгравшиеся весной 1804 г. В марте
по приказу Наполеона французский отряд вторгся на территорию
германского княжества Баден (за 4 км от французской границы),
схватил там и вывез оттуда во Францию одного из членов
королевской семьи Бурбонов герцога Энгиенского. Во Франции
герцог был предан суду и расстрелян как организатор заговоров
против Наполеона.
16
Это событие вызвало бурю негодования в Англии и дворах
Европы. При русском дворе был объявлен официальный траур.
Александр I заявил Наполеону гневный протест против расправы
над герцогом. Наполеон прислал Александру свой знаменитый,
весьма ядовитый ответ в форме вопроса: если бы Александр знал,
что убийцы его отца находятся в 4 км от русской границы,
неужели он не приказал бы схватить их? Сильнее оскорбить
царя, открыто назвав его перед лицом всей Европы отцеубийцей,
было невозможно. Ведь вся Европа знала, что Павла убили Платон
Зубов, Леонтий Беннигсен, Петр Пален и что Александр не посмел
и пальцем тронуть их после своего воцарения, хотя жили они
не «в 4 км от русской границы», а в столице России и запросто
бывали в царском дворце.
Ознакомившись с ответом Наполеона, Александр I немедленно
разорвал отношения с Францией и начал ускоренно сколачивать
3-ю коалицию. Если инициатором коалиции был английский
премьер-министр У. Питт, то душой и организатором ее стал
Александр. Именно он в течениеТіелого года созыватРи сплачивал
коалиционеров, держа в орбите своих усилий Англию, Австрию,
Пруссию, Швецию, Турцию, Испанию, Португалию, Данию,
Неаполитанское и Сардинское королевства . С весны 1805 г. в
Европе началась полоса кровопролитных войн, затянувшаяся на
10 лет.
Коалиционные
войны
1805— 1807
гг.
велись
из-за
территориальных претензий и главным образом из-за господства
в Европе, на что претендовала каждая из пяти великих держав
того времени: Франция, Англия, Россия, Австрия, Пруссия. Кроме
того, коалиционеры ставили целью восстановить в Европе, вплоть
до самой Франции, феодальные режимы, свергнутые Французской
революцией и Наполеоном. Эти цели засвидетельствованы в
официальных документах 3-й и 4-й коалиций (как, впрочем, и
обеих предыдущих и всех последующих): в русско-английской,
русско-австрийской и русско-прусских (Потсдамской и Бартенштейнской) декларациях 1804— 1807 гг. , а также в переписке
Александра I с его министрами, советниками и послами4. При
этом коалиционеры не скупились на фразы об их намерениях
1 См.: Tatistcheff S. Alexandre I et Napoleon d’apres leur correspondance inedite
(1801 — 1812). Paris, 1891. P. 79.
Послания Александра I и его инструкции об этом см.: Внешняя политика России
XIX и начала XX в. Документы Российского министерства иностранных дел (далее —
ВПР). Сер. I. Т. 2. № 3, 12, 14, 15, 30, 118, 119, 122, 125, 130.
3 См.: ВПР. Т. 2. С. 182, 370, 372, 374, 617; Т. 3. С. 562, 563; Мартенс Ф.Ф.
Собрание трактатов и конвенций, заключенных Россией с иностранными державами.
СПб., 1883. Т. 6. С. 412—415.
4 См.; ВПР. Т. 1. С. 51, 53, 89, 91, 462—466; Т. 2. С. 149; Сборник Русского
исторического общества. Т. 70. С. 202, 216, 222; Архив кн. Воронцова. М., 1976. Т. 10.
С. 270, 273.
17
освободить Францию «от цепей» Наполеона, а другие страны —
«от ига» Франции, обеспечить «мир», «безопасность», «свободу»,
даже «счастье» всего «страдающего человечества». Именно этой
фразеологией руководствуются (закрывая глаза на истинные цели
коалиций) многие отечественные историки от царских до совре
менных, считая феодальные коалиции 1805— 1807 гг. «обо
ронительными союзами», которые якобы противостояли «экспансии
Франции» и стремились чуть ли не к созданию в Европе системы
коллективной безопасности.
Наполеон в 1805— 1807 гг. действовал более агрессивно, но
его противники — более реакционно. Диалектика истории такова,
что действия каждой стороны в тех разбойничьих войнах имели
и объективно прогрессивные последствия: коалиционеры противо
действовали гегемонизму Наполеона, а Наполеон разрушал
феодальные устои Европы.
Война 1805 г. началась с того, что Наполеон сосредоточил
свои войска в Булони на берегу Ла-Манша для вторжения в
Англию. Над Англией нависла смертельная угроза. В случае
высадки наполеоновского десанта с независимостью Англии было
бы покончено, ибо она не имела сил для борьбы с Наполеоном
на суше. Высадка могла осуществиться со дня на день. Наполеон
говорил, что он ждет только туманной погоды, которая на
Ла-Манше — не редкость. В этот критический для Англии момент
вступила в войну Россия. Русская армия под командованием
генерала М.И. Кутузова устремилась на Запад. В Баварии она
должна была соединиться с австрийской армией фельдмаршала К.
Мака, после чего союзники рассчитывали сообща осилить
Наполеона.
Пока австрийцы сосредоточивались в Баварии, Наполеон
следил за их передвижениями без особого беспокойства. Но как
только он узнал о стремительном марше русской армии,
немедленно (в начале сентября 1805 г.) свернул Булонскийлагерь
и начал переброску войск в Баварию. Англия была спасена..
План Наполеона заключался в том, чтобы помешать Кутузову
и Маку соединиться и разбить их поодиночке. Стратеги 3-й
коалиции с циркулями в руках подсчитали, что Наполеону
потребуется для похода с Ла-Манша на Дунай 64 дня. Наполеон
е д е я а л ^ т о і з а -3 5 -дней. Он окружил армию^йІаісаТ^Заітер ее в
крепости Ульм и заставил сложить оружие. 15 ноября Наполеон
Занял столицу Австрии Вену, которая до тех пор никогда не
сдавалась врагу.
Теперь и армия Кутузова была окружена с трех сторон.
Наполеон готовил ей судьбу Мака. Кутузов имел всего 45 тыс.
человек против 80 тыс. у Наполеона. Единственный шанс спасения
для Кутузова заключался в том, чтобы успеть, пока не сомкнулось
французское кольцо, проскочить на северо-восток к г. Брюнну
(Брно), где расположилась только что прибывшая из России
18
резервная армия. Кутузов мастерски использовал этот шанс,
вырвался из французских клещей и соединился с резервами.
Обе русские армии общей численностью в 70 тыс. человек
сосредоточились у деревни Аустерлиц, возле Брюнна. К ним
присоединились 15 тыс. австрийцев. В Аустерлиц прибыли
императоры России и Австрии — Александр I и Франц I.
Союзникам было известно, что Наполеон привел к Аустерлицу
только 73 тыс. человек. Поэтому Александр и Франц надеялись
на победу в генеральном сражении. Правда, главнокомандующий
союзной армией Кутузов был против сражения, предлагал
отступать к границам России, но его предложение показалось
обоим императорам т р у с л и в ы м .__
Генеральное сражение по». Доклады шефа жандармов за 1879 и 1880 гг. были уже
безутешными. Кризис «верхов» год от года разрастался.
В начале революционной ситуации (1878— 1879) царизм
пытался пресечь нараставшую крамолу одними репрессиями.
Только в 1879 г. он принял 445 законодательных актов
полицейского назначения — это всероссийский рекорд XIX в. Через
три дня после покуш ения А.К. Соловьева на Александра' II,
5 апреля 1879 г. вся Россия была расчленена на 6 сатрапий
(временных военных генерал-губернаторств), во главе которых
встали временщики с диктаторскими полномочиями: сразу «шесть
Аракчеевых». В дополнение к самодержцу всея Руси воцарились
еще петербургский, московский, киевский, харьковский, одесский
и варшавский самодержцы, которые соперничали друг с другом
в деспотизме и жестокости. О петербургском генерал-губернаторе
И.В. Гурко (герое русско-турецкой войны 1877— 1878 гг.) Ф.М.
Достоевский рассказывал, что ему «ничего не значит сказать: "я
сошлю, повешу сотню студентов"». Киевский генерал-губернатор
М.И. Чертков в течение апреля—августа 1879 г. ежемесячно
подписывал по нескольку смертных приговоров. Еще большей
жестокостью отличался одесский «Аракчеев» Э.И. Тотлебен (герой
обороны Севастополя 1854— 1855 гг. и осады Плевны в 1877 г.),
который не скупился и на смертные приговоры, но главным
образом ссылал всех «подозрительных» в места «не столь
отдаленные» и «отдаленнейшие». По свидетельству М.Ф. Фролен
ко, высланных тогда «вагонами отправляли из Одессы».
Масштабы репрессий против «крамолы» при «шести Аракчее
вых» превзошли все, что Россия испытала в этом отношении
прежде за весь XIX век. Далеко не гуманный наследник престола,
будущий Александр III, и тот в январе 1880 г. на заседании
Государственного совета выбранил самоуправство генерал-губер
наторов, которые, мол, «творят бог весть что», и признал, что
империя оказалась «в положении, почти невозможном».
«Аракчеевы» Александра II действительно чинили карательный
произвол. Но царизм стимулировал их усердие и чрезвычайным
законодательством. Так, по закону от 9 августа 1878 г.
генерал-губернаторы могли предавать военному суду народников,
которые обвинялись в «вооруженном сопротивлении властям», а
по закону от 5 апреля 1879 г.— обвиняемых в любом государст290
венном преступлении, будь то распространение или даже «имение
у себя» запрещенных изданий .
Однако репрессии не доставляли царизму желанного умирот
ворения. На «белый» террор народники отвечали «красным»
террором. Не утихало и массовое движение. Мало того, борьба
народников расшевелила даже тяжелых на подъем русских
либералов.
Буржуазия России к концу 70-х годов экономически была уже
настолько сильной, что не могла больше мириться с ничтожностью
своей политической роли и добивалась для себя политических
привилегий, хоть приблизительно сообразных с ее экономическим
весом. Но поскольку она росла под опекой царизма и привыкла
бояться его и нуждаться в нем, ее домогательства облекались в
лояльные формы. Либералы хотели бы не ликвидировать само
державие, а лишь выторговать у него какую-нибудь конституцию,
«хоть такую ,— иронизировали народники,— какую имеют от царя
зубры в Беловежской пуще», только бы оградить себя от
крайностей деспотизма и произвола. Столь же умеренными были
их социально-экономические требования: не ликвидировать
помещичье землевладение, а лишь прирезать землю крестьянам
за счет тех участков, которые были отрезаны у них помещиками
в 1861 г., обеспечить минимально «достаточную норму» кресть
янского надела и таким образом сгладить остроту социального
антагонизма в стране, предотвратить такую крайность снизу, как
возможное повторение «пугачевщины». «Лучше прирезать землю
крестьянам, чем ждать, когда они нас прирежут»,— говорили
либеральные помещики.
Под стать требованиям были и средства борьбы либералов —
главным образом унаследованные от 50—60-х годов адреса на имя
царя с верноподданническими ходатайствами. Но в условиях
нового демократического подъема либералы стали беспокоить
царизм ходатайствами чаще, настойчивее, а главное, осмелели
настолько, что затеяли неслыханное ранее дело — нелегальное
организационное оформление своей оппозиции. 1—2 апреля 1879
г. в Москве состоялся первый земский съезд. Здесь 30—40 левых
либералов — «злонамеренных» (как язвил Щедрин), в отличие от
«простодушных» правых, которые сами «не знали, чего им
хотелось: не то конституции, не то севрюжины с хреном»,—
обсуждали идею создания собственного тайного общества для
борьбы за конституцию и, хорошенько поразмыслив, единогласно...
отвергли такую идею.
По сути дела, буржуазный либерализм противостоял в 70—80-е
годы не только реакции, но и революции. Либералы вымогали у
правительства уступки, во-первых, конечно, чтобы защитить
свои интересы, а во-вторых, чтобы предотвратить революцию.
1 См.: ПСЗ. Собр. 2. Т. 53. Отд. 2. С. 90; Т. 54. Отд. 1. С. 298.
19*
291
М.Н. Катков точно определил принципиальную разницу в позиции
революционера и либерала тех лет: «Революционер говорит
правительству: "Уступи, или я буду стрелять!"; а либерал говорит
правительству: "Уступи, или он будет стрелять!"». Но, как бы то
ни было, давление либеральной оппозиции дополняло рево
люционный натиск на самодержавие и усугубляло кризис «верхов».
0 том, как была накалена в 1879 г. обстановка в России,
красноречиво свидетельствуют компетентные современники. «Вся
Россия, можно сказать, объявлена в осадном положении»,—
записывает в дневник 3 декабря 1879 г. военный министр Д.А.
Милютин. «Все мечутся в страхе»,— вторит ему управляющий
морским министерством адмирал И.А. Шестаков. «Просто в ужас
приходишь от одной мысли, не на Везувии ли русское
государство?» — жалуется сенатор Я.Г. Есипович. «Почва зыблется, зданию угрожает падение»,— заключает председатель Комитета
министр П.А. Валуев.
После взрыва в Зимнем дворце 5 февраля 1880 г. правитель
ственный лагерь пришел в смятение1. Придворная знать клику
шествовала от страха. «Львояростный (по выражению Н.С.
Лескова) кормчий» реакции М.Н. Катков хныкал: «Бог охраняет
своего помазанника. Только бог и охраняет его». Царь и министры
боялись, что 19 февраля (по случаю очередной годовщины падения
крепостного права) революционеры поднимут восстание. Между 5
и 19 февраля царь никуда не выходил из дворца. Были даже
отменены национальные празднества, назначенные на 19—20
февраля по случаю 25-летия царствования Александра II. Класс
имущих со дня на день ждал новых взрывов и всеобщей «резни».
«Люди состоятельные выезжали за границу, ценные вещи в домах
зарывали в подвалы»,— свидетельствовали современники. «Страш
ное чувство овладело нами,— плакался наследник престола.— Что
нам делать?!»
Решено было искать спасение от революции в диктатуре. Через
неделю после взрыва, 12 февраля 1880 г., царизм учредил
Верховную распорядительную комиссию по охранению государст
венного порядка и общественного спокойствия из десяти самых
хитроумных и находчивых (как сочли при дворе) сановников —
орган, беспрецедентный в российской истории. Главным на
чальником комиссии был назначен граф Михаил Тариелович
Лорис-Меликов.
Это был, бесспорно, самый хитроумный из царских вельмож
той поры. Его таланты и заслуги впечатляли числом и
разнообразием. В ходе русско-турецкой войны 1877— 1878 гг. он
штурмом взял Карс, считавшийся неприступным, а два года спустя
управился с эпидемией чумы в Поволжье, когда казалось, что
1 Подробно см.: Троицкий Н.Л. Безумство храбрых. Русские революционеры и
карательная политика царизма 1866— 1882 гг. М., 1978. Гл. 3.
292
уже никто не сможет с нею справиться, причем удивил всю
Россию, вернув казне недорасходованные средства. Наконец, в
1879— 1880 гг., будучи харьковским генерал-губернатором, ЛорисМеликов действовал достаточно энергично, чтобы заслужить
одобрение правительства, и достаточно осмотрительно, чтобы не
вызвать к себе особой ненависти революционеров, — словом,
изловчился оказаться единственным из генерал-губернаторов, кого
ИК «Народной воли» не включил в список приговоренных к
смерти.
В феврале 1880 г. Лорис-Меликов заявил себя при дворе чуть
не Христом-Спасителем. Он был наделен почти неограниченными
полномочиями. «Ни один временщик — ни Меншиков, ни Бирон,
ни Аракчеев — никогда не имели такой всеобъемлющей власти»,—
вспоминал он позднее сам о себе. Высочайший указ от 12 февраля
доверял ему «делать все распоряжения и принимать вообще все
меры, которые он признает необходимыми для охранения
государственного порядка и общественного спокойствия как в
С.-Петербурге, так и в других местностях империи». Временных
генерал-губернаторов Лорис-Меликов подмял под себя. На какоето время перед ним стушевался даже самодержец всея Руси.
Таким образом, если институт временных военных генералгубернаторов в 1879 г. означал заметную децентрализацию власти
в империи, то с учреждением Верховной распорядительной
комиссии царизм ударился в другую крайность — чрезмерную
централизацию власти в руках некоронованной особы. Разумеется,
обе крайности ущемляли принцип самодержавия и служили
показателями его кризиса.
Смысл своей диктатуры Лорис-Меликов видел в том, чтобы
создать благоприятные условия для победы над революцией
посредством репрессий против революционеров одновременно с
послаблениями по отношению к либералам, дабы привлечь
последних на сторону реакции и таким образом изолировать
революционный лагерь. В этом смысле он и действовал —
расчетливо и ловко. С одной стороны, втихомолку расправлялся
с революционерами: за 14 месяцев его диктатуры власти наскоро
устроили 32 судебных процесса (почти все — в закрытом порядке)
с 18 смертными приговорами. С другой стороны, Лорис-Меликов
шумно творил либеральные послабления: обещал расширить права
земства, хотя обещанием дело и ограничилось; назначил сена
торские ревизии для расследования чиновничьих злоупотреблений,
хотя все злоупотребления сохранились; с помпой упразднил III
отделение, хотя его функции не менее рьяно стал выполнять
учрежденный без всякой помпы Департамент полиции; сместил с
поста министра просвещения самого ненавистного из царских
министров Д.А. Толстого, хотя А.А. Сабуров, заменивший его,
продолжал толстовскую политику, и т.д.
293
Либералы пришли в восторг от нового правительственного
курса. Правление Лорис-Меликова они окрестили «диктатурой
сердца». Сам Лорис-Меликов слыл «бархатным диктатором».
Харьковские толстосумы воздвигли в его честь триумфальную
арку с надписью: «Победителю Карса, чумы и всех сердец».
Популярность Лорис-Меликова в либеральных кругах достигла
зенита, когда он (6 августа 1880 г.) распустил Верховную
распорядительную комиссию и оставил себе внешне скромный
пост министра внутренних дел, что означало лишь переименование
диктатуры Меликова и превращение ее из временной в постоян
ную.
Однако революционеры не были обмануты новым курсом.
Газета «Народная воля» нашла для диктатуры Лорис-Меликова
точное определение: «лисий хвост — волчья пасть». В радикальных
кругах ходила по рукам эпиграмма:
Мягко стелет — жестко спать:
Лорис-Меликовым звать.
«Диктатура сердца» не остановила революционной борьбы.
Кризис «верхов» продолжался. 28 января 1881 г. Лорис-Меликов
представил Александру II проект реформ, с помощью которых
диктатор намеревался вызволить правительство из кризиса. В
литературе этот проект часто фигурирует под названием
«Конституция Лорис-Меликова». Смысл проекта сводился к
образованию в лице «временных комиссий» (из чиновников и
выборных от «общества») совещательного органа при Государст
венном совете, который сам был совещательным органом при
царе . Иначе говоря, так называемая конституция Лорис-Меликова
вовсе не являлась конституцией, а лишь могла бы стать шагом
к ней при удачном для оппозиции соотношении сил. «Все зависело
от того,— резонно заключал В.И. Ленин,— что пересилит: дав
ление ли революционной партии и либерального общества или
противодействие партии непреклонных сторонников самодер
жавия».
Сначала все предполагало, что лорис-меликовский проект
будет шагом к конституции. Царизм вынужден был уступать силе
демократического натиска. «Да ведь это Генеральные Штаты!» —
возмутился Александр II, прочитав «конституцию» Лорис-Меликова, но... одобрил ее и 1 марта 1881 г., за считанные часы до
смерти, назначил на 4 марта заседание правительства для того,
чтобы обсудить вопрос о предстоящей реформе. Дальнейший ход
событий круто изменил соотношение сил.
1 марта 1881 г. «Народная воля» привела в исполнение
смертный приговор Александру II. Около 2 часов 30 минут
пополудни царь ехал из Михайловского дворца (ныне Русский
1 Проект был опубликован через 36 лет: Русский архив. 1916. № 1. С. 5— 12.
294
музей) в Зимний дворец через Екатерининский канал. В том
месте, где теперь стоит церковь «Спас на крови», царскую карету
ждали три бомбометальщика, которых расставила здесь Софья
Перовская. Первым бросил бомбу Николай Рысаков. Бросил метко.
Бомба разбила карету и ранила несколько казаков из царской
охраны, но Александр II вылез из разбитой кареты цел и
невредим. «Слава Богу, я уцелел!» — обрадовался он. Это были
его последние слова. В следующее мгновение второй метальщик
Игнатий Гриневицкий бросил свою бомбу оземь между собой и
царем: бомба поразила обоих1.
Цареубийство, дерзко анонсированное в революционной
печати, дважды (19 ноября 1879 и 5 февраля 1880 г.) лишь
чудом не удавшееся и наконец совершенное, как ужасался М.Н.
Катков, «в столице империи, на публичном проезде, среди дня,
в средоточии всех властей», повергло в транс правительственный
лагерь. «Верхи» на время потеряли ориентацию и в первые дни
действовали по принципу «спасайся, кто может!». 3 марта
председатель Комитета министров П.А. Валуев предложил новому
царю Александру III назначить регента на случай, если его тоже
убьют. Царь обиделся и десять дней делал вид, что никогда не
согласится на такое самоунижение, но 14 марта все-таки назначил
регента (великого князя Владимира Александровича, своего брата),
а сам, будучи не в силах более превозмочь страх перед
вездесущими террористами, сбежал из Петербурга в Гатчину.
Там, в Гатчине, самодержец всея Великия, Малыя и Белыя
Руси обрек себя на положение «военнопленного революции», как
назвали его К. Маркс и Ф. Энгельс. Ничто, даже необходимость
коронации, не могло заставить царя отлучиться из гатчинского
бомбоубежища. Близкий ко двору генерал А.А. Киреев 7 апреля
записывал в дневнике: «Царь сидит в Гатчине безвыездно, ничего
не говорит, ничем о себе не заявляет». Между тем аристок
ратический Петербург был в панике. «Положение, как ни взгляни,
страшное»,— сокрушался официозный литератор Б.М. Маркевич.
Катков и Победоносцев с прискорбием констатировали «маразм
власти» 2.
Действительно, такой паники в «верхах», как в 1881 г., когда
вся страна была объявлена на осадном положении, придворная
знать жила в пароксизме страха, министры мрачно предрекали
собственному режиму падение, один царь был убит, а другой
бросил столицу и укрылся в предместном замке, где и прозябал
чуть ли не в одиночном заключении, как «военнопленный
революции»,— такого Россия не знала за все время правления
1 Подробно см.: 1 марта 1881 г.: Казнь императора Александра II. Документы и
воспоминания. Л., 1991.
2 Московские ведомости. 1881. 16 апреля (передовая статья); Русский архив. 1907.
№ 5. С. 90.
295
династии Романовых ни раньше, ни позже вплоть до 1905 г.
Другое дело, что в 1861 г. царизм пошел на большие уступки.
Ведь в 1881 г., через 20 лет после отмены крепостного права,
самодержавию, в сущности, уже нечего было уступать, кроме...
самодержавия. Теперь ему приходилось, как заметил Ф. Энгельс,
«уже подумывать о возможности капитуляции и об ее условиях».
Если в 1859— 1861 гг. царизм решал задачу «уступить и остаться»,
то теперь оказался перед вопросом «быть или не быть».
Таким образом, одна из двух главных функций «красного»
террора», а именно дезорганизация правительства, «Народной
воле» удалась. Момент был удобен для того, чтобы ударить по
самодержавию и если не свергнуть его, то для начала вырвать
у «верхов» уступки, более выгодные «низам», чем ублюдочная
«конституция» Лорис-Меликова. Но в этот выигрышный момент
у народовольцев не оказалось сил, которые можно было бы бросить
в бой. Вопреки их ожиданиям, народные массы не всколыхнулись.
Революционное брожение в «низах» после цареубийства
несколько усилилось. Рабочие и крестьяне начали осознавать
неустойчивость власти и авторитета царя. Только за восемь
месяцев 1881 г. (с 1 марта по 1 ноября) власти рассмотрели до
4000 дел об «оскорблении величества», т.е. в 3 раза больше
обычного. В народе слышались красноречивые отклики вроде
следующего: «Во имя отца убили отца, во имя святого духа —
чтоб не было Романовых и духа». Но все это затронуло лишь
ничтожно малую часть многомиллионных рабоче-крестьянских
масс. Возбудить в них революционный подъем (что составляло
вторую из двух главных функций «красного» террора) народо
вольцам не удалось. Крестьянское и рабочее движение в целом
с 1880 г. уже шло на убыль. А либеральная оппозиция и после
1 марта ограничивалась по старинке одними ходатайствами.
Сама «Народная воля» переоценивала силу своего натиска и
глубину кризиса «верхов». Колебания правительства она принима
ла за «последние предсмертные конвульсии»1. Даже трезвомыс
лящий Желябов считал в мае 1880 г., что «два-три толчка, при
общей поддержке, и — правительство рухнет». Дело в том, что
внешние признаки кризиса «верхов» (растерянность царя,
министров и придворной камарильи) создавали у современников
преувеличенное представление о глубине кризиса. Народовольцам
казалось, будто смятение, начавшееся в верхнем этаже государ
ственного устройства, свидетельствует, что революция назрела.
Между тем опыт истории доказывает, что для революции
необходим такой кризис «верхов», который охватывает весь
фундамент государственного здания, а не тот или иной отдельный
его этаж. Кризис «верхов» в России 1878— 1881 гг. был еще не
1 Так писала газета «Народная воля» в N9 1 от 1 октября 1879 г. / / Литература партии
«Народная воля». М., 1930. С. 16.
296
настолько сильным, чтобы можно было говорить о «предсмертных
конвульсиях» царизма.
1
марта 1881 г. явилось кульминационной вехой второ
революционной ситуации в России. Оно завершило собой восхо
дящую фазу демократического натиска. После 1 марта рево
люционная ситуация еще сохранялась (до середины 1882 г.), но
уже в нисходящей фазе.
Нисходящая ф аза
1
марта 1881 г. в России начал царствовать новый
предпоследний самодержец Александр III. Идеалом правителя он
считал не отца своего, Александра II, а деда — Николая I. Как
и Николай, Александр III полагался на палаческий способ
правления и (символическая деталь!) ознаменовал свое воцарение,
точно по примеру деда, пятью виселицами.
Личность Александра III идеально олицетворяла собой все
могущество и все убожество его царствования. Громадный и
неуклюжий, с доисторическими манерами («бегемот в эполетах»,
по выражению лично знакомого с ним А.Ф. Кони), колосс в
физическом отношении, Александр III был пигмеем в отношении
умственном. Наследником престола он стал неожиданно, уже в
зрелом возрасте (20 лет), после смерти старшего брата Николая.
Поэтому к царским занятиям его своевременно не готовили, а
сам он учиться не любил и остался на всю жизнь малообразо
ванным. «Венценосный Митрофан», как назвала его рево
люционная печать, он до вступления на трон так и не осилил
ни орфографию, ни пунктуацию, писал с диковинными ошибками
(«идеот», «а вось», «при дерзския»), любил ставить, где надо и
где не надо, букву «ять», а знаков препинания вообще не
признавал, кроме восклицательных, которые он вбивал, как
гвозди, по два-три-четыре кряду1. Даже симпатизировавший
Александру III граф С.Ю. Витте вынужден был признать, что
царь имел «сравнительно небольшое образование» и «небольшой
ум рассудка», хотя и отличался (здесь Витте подарил царю
неумеренный комплимент) «громадным, выдающимся умом серд
ца». Другой сподвижник Александра III военный министр П.С.
Ванновский сказал о нем: «Это был Петр со своей дубинкой» —
но тут же поправился: «Нет, это одна дубина без Великого Петра,
чтобы быть точным».
В обыденной жизни новый царь держался на среднем уровне
здравого смысла, причем был достаточно самокритичен, если не
1 Газета народников-эмигрантов «Общее дело» в 1878 г. (№ 12. С. 9) заметила, что
Александру III, как никому другому, оказался под стать титул «цесаревича» —
безграмотная славянская форма от латинского слова caesar, напоминающая «того
латиниста, который бабу называл по-латыни "бабусом"».
297
считать того, что он мнил себя остряком и под видом острот
потчевал собеседников такими скабрезностями, которые, как
подметил один из его адъютантов, вогнали бы в краску любого
зулуса или готтентота. Вообще, как личность, Александр III имел
и привлекательные черты: в противоположность своим предшественникам-самодержцам, он был образцовым семьянином, не имел
(в отличие от отца, деда, дядей и братьев) «никаких эротических
замашек», не любил интриганов и подхалимов. «Первый миллиар
дер вселенной», по выражению М.Н. Покровского, он был скромен
в быту, экономно носил залатанные штаны, первым из русских
царей с XVII в. демократически отрастил себе бороду. Но
государственного ума ему явно недоставало. Это упущение
природы восполнял политический наставник царя, обер-прокурор
Синода («русский папа», как называли его в Европе) Константин
Петрович Победоносцев.
Насколько Александру III не хватало ума и образования,
настолько
Победоносцев — профессор
права
Московского
университета, почетный член еще пяти университетов и Фран
цузской академии — был умен и образован. Но премудрый
ІІобедоносцев наставлял ограниченного Александра III на тот путь,
куда и по субъективным качествам, и по объективным условиям
склонялась воля царя — к реакции. Оба они — Победоносцев и
Александр III — хорошо иллюстрируют афоризм Д.С. Милля: «Не
все консерваторы — дураки, но все дураки — консерваторы».
Девиз Победоносцева был прост: «Осади назад!» Он выступал
не только против каких бы то ни было реформ в будущем, но
и за то, чтобы отменить все реформы прошлого, полагая, что
«злое семя» революции «можно вырвать только железом и
кровью». Какой-либо позитивной программы Победоносцев никогда
не имел. По словам Витте, он вообще «ко всему относился
критически, а сам ничего создать не мог. Замечательно, что этот
человек не в состоянии был ничего воспроизвести ни физически,
ни умственно, ни морально». Его консерватизм был столь
закоснелым, что консервативно мыслящий К.Н. Леонтьев сказал
о нем: «непроветренная гробница». В наши дни Р. Пайпс верно
определяет: «В Победоносцеве, незримой руке за троном Алек
сандра III, консерватизм обрел своего Великого Инквизитора».
Революционеры сочинили злую эпиграмму на Победоносцева:
Победоносцев для Синода,
Обедоносцев при дворе,
Он Бедоносцев для народа,
Доносцев просто при царе.
Пожалуй, так выглядел Победоносцев при Николае II. В
царствование же Александра III его роль была значительно
большей. Он правил царем, руководил им, как поводырь руководит
298
слепым. В 80-е годы его влияние было наиболее гнетущим и
въедливым. То было время, когда, по словам Александра Блока,
Победоносцев над Россией
Простер совиные крыла.
«Русский папа» был вождем реакционной партии, которая
подпирала собой трон Александра III. Эта партия, едва очнувшись
от первомартовской контузии, выступила против лорис-меликовского режима с намерением повернуть штурвал правительства
вправо до отказа. 8 марта 1881 г. состоялось историческое,
«погребальное» обсуждение «конституции» Лорис-Меликова в
Совете министров. Гвоздем обсуждения стала громовая речь
Победоносцева, начавшаяся трагическим воплем: «Finis Russiae!»
Победоносцев убеждал царя в том, что Лорис-Меликов навязывает
России конституцию, а конституция погубит Россию. Он бил не
только на государственный разум, но и на личное чувство царя:
простирая руки к портрету Александра II, восклицал: «Кровь его
на нас!» Лорис-Меликов и солидарные с ним воротилы либераль
ной бюрократии (в первую очередь военный министр Д.А.
Милютин) настаивали на конституционных уступках, чтобы спасти
Россию от революции.
Тон совещания 8 марта был таков, что для всех стала
очевидной скорая политическая смерть и самого Лорис-Меликова,
и его «конституции». Однако решения — смертного приговора
«конституции» — вынесено не было. Царь, безусловно, симпа
тизировал Победоносцеву. Все сказанное «русским папой» на
совещании он разделял и вскоре заявил петербургскому градона
чальнику: «Конституция? Чтобы русский царь присягал каким-то
скотам?!» Тем не менее напряженная обстановка в стране, мнение
таких авторитетов, как Лорис-Меликов и Милютин, и собственный
страх пока удерживали царя от провозглашения открытой реакции.
К тому же 10 марта Исполнительный комитет «Народной
воли» предъявил Александру III письмо-ультиматум1. «Вы
потеряли отца,— говорилось в письме.— Мы теряли не только
отцов, но еще братьев, жен, детей, лучших друзей. Но мы готовы
заглушить личное чувство, если того требует благо России. Ждем
того же и от вас». Письмо ставило царя перед выбором: либо
добровольное отречение от самодержавия, либо «революция,
совершенно неизбежная, которую нельзя предотвратить никакими
казнями». Как «единственное средство к возвращению России на
путь правильного и мирного развития», И К предлагал созвать
«представителей от всего русского народа для пересмотра суще
ствующих форм государственной и общественной жизни». Содер
1 Текст его см. в кн.: Революционное народничество 70-х годов XIX в. Сб.
документов. М., 1965. Т. 2. С. 191 — 195.
299
жание и самый тон этого письма говорили, что «Народная воля»
уверена в своих силах.
Итак, правительство колебалось: одни тянули вправо, к
репрессиям, другие — влево, к послаблениям. Политику царизма
после 1 марта П.А. Валуев метко назвал «эрратической» (от
латинского «еггаге» — блуждать). Между тем выяснялось, что
революционный лагерь, по-видимому, не так силен, как считали
«верхи», и что «крамола» идет на убыль. Все участники
цареубийства к 17 марта были уже в руках полиции. След
полицейским ищейкам указывал Николай Рысаков, который на
воле держался героем, а в неволе струсил и выдал всех и вся.
Ш есть первомартовцев (А.И. Ж елябов, С.Л. Перовская,
Н.И. Кибальчич, Г.М. Гельфман, Т.М. Михайлов и Рысаков)
были преданы суду по обвинению в цареубийстве. Прокурором
на суде выступал Н.В. Муравьев (позднее, при Николае II,
министр ю стиции)— друг детства Софьи Перовской. Теперь
именно он требовал повесить Перовскую в первую очередь.
Демократическая общественность России и Запада (в частности,
Лев Толстой, Владимир Соловьев, Виктор Гюго) пыталась спасти
первомартовцев. Но реакция жаждала крови. Победоносцев
написал Александру III, что его «приводит в ужас» мысль о
возможном помиловании Желябова и Перовской. «Будьте спокой
ны,— утешал «русского папу» царь.— Что все шестеро будут
повешены, за это я ручаюсь»1.
Гесе Гельфман ввиду ее беременности казнь отсрочили до
рождения ребенка, а всех остальных повесили 3 апреля 1881 г.
в Петербурге, на Семеновском плацу, где 32 года назад была
инсценирована казнь над Ф.М. Достоевским и его товарищамипетрашевцами.
Показательно, что 3 апреля 1881 г., как и 13 июля 1826 г.,
казнили пятерых. Но тогда все пятеро декабристов были
дворянами, что естественно для дворянского этапа освободитель
ного движения в России. Первомартовцы же представляли собой
различные социальные слои: дворянка Перовская, сын священника
Кибальчич, мещанин Рысаков, рабочий Михайлов, крестьянин
Желябов, что символизировало разночинский этап освободитель
ного движения.
Казнь 3 апреля 1881 г. стала последней в России публичной
казнью. Проделана она была варварски (как, впрочем, и казнь
декабристов). Тимофея Михайлова за какие-нибудь четверть часа
повесили три раза, так как дважды, уже повешенный, он срывался
с виселицы. Всю Европу обошла тогда фраза немецкого коррес
пондента: «Я присутствовал на дюжине казней на Востоке, но
никогда не видел подобной живодерни».
1 К.П. Победоносцев и его корреспонденты. М.; Пг., 1923. Т. 1. Ч. I. С. 43, 47.
300
После казни первомартовцев истекла неделя, вторая, третья.
Революционный лагерь не предпринимал каких-либо решительных
акций. Александр III воспрянул духом. Победоносцев настойчиво
склонял его провозгласить особым манифестом курс на «твердую
власть», предлагая в качестве образцов манифесты Николая I от
19 декабря 1825 г. (по случаю разгрома восстания декабристов)
и от 13 июля 1826 г. («в честь» казни вождей декабризма). Царь
осторожничал. Тогда «русский папа» сам написал манифест и
предъявил его царю. Тот одобрил. Так родился царский манифест
от 29 апреля 1881 г.
Манифест
перечеркивал
все
надежды
либералов
на
конституцию и объявлял волю царизма «утверждать и охранять»
самодержавную власть «от всяких на нее поползновений»1, т.е.
провозглашал сакраментальный принцип самовластия, фор
мулированный сатирическим героем Глеба Успенского будочником
Мымрецовым как «тащить и не пущать!». Все это подкреплялось
авторитетом Всевышнего: «Богу в неисповедимых судьбах его
благоугодно было завершить славное царствование возлюбленного
родителя нашего мученическою кончиною, а на нас возложить
священный долг самодержавного правления». После этого Алек
сандра III в обществе стали звать «ананас».
«Lasciate ogni speranza (Оставьте всякую надежду — ит.) —
вот сущность нового манифеста,— гласит запись в дневнике
Д.А. Милютина.— Все надежды отнимаются у людей
благомыслящих на постепенное движение к лучшему, к более
совершенному государственному устройству Сколько людей,
надеявшихся на достижение со временем, мирным путем, более
желанных целей, теперь отшатнутся от нас и примкнут к массе,
сочувствующей революционерам». Вслед за обнародованием
манифеста от 29 апреля Лорис-Меликов и Милютин получили
отставку. Новым главой правительства 4 мая был назначен граф
Н.П. Игнатьев. Кстати, и во главе Государственного совета вместо
умного, но либерально настроенного великого князя Константина
Николаевича царь поставил другого своего дядю, недалекого, зато
консервативного Михаила Николаевича — бывшего наместника
Кавказа, того самого, который когда-то, еще в 60-е годы, в
Париже произвел «лошадиное» впечатление на императрицу
Франции.
Царизм в то время хотя и провозгласил прямую реакцию,
вершить ее пока еще не мог. Он собирался для начала заняться
отвлекающими маневрами, чтобы мобилизовать все свои ресурсы
и затем уже наверняка «тащить и не пущать». Словом, требовался
на время политический камуфляж, а по этой специальности никто
в России (может быть, и в Европе) не шел в сравнение с Николаем
Павловичем Игнатьевым. Бывший посол в Турции, понаторевший
1 ПСЗ. СПб., 1885. Собр. 3. Т. I. С. 54.
301
на дипломатическом шулерстве, авантюрист по призванию,
демагог и краснобай по натуре, из породы людей, о которых на
Востоке говорят: «Кудахчет, а не несется»,— Игнатьев был
виртуозом лжи. Он лгал по всякому поводу и без повода, лгал
так много и с таким неподражаемым мастерством, что даже в
Константинополе, где дипломаты лгали, пожалуй, больше, чем
где бы то ни было, Игнатьев всех затмевал по этой части (его
и называли там не без почтения: «лгун-паша»).
Получив власть, Игнатьев и в России стал насаждать, как
тогда говорили, «константинопольский режим», т.е. повел дву
смысленную политическую игру, рассчитанную на то, чтобы сбить
с толку оппозицию, посеять в ней иллюзии, разрядить таким
образом социальную напряженность в стране и тем временем
подготовить решающий удар по «крамоле». Главным образом он
всем — направо и налево — обещал (лгал, другим словом), -но
кое-что из обещанного выполнял — к этому вынуждал его
продолжавшийся, уже на ущербе, кризис самодержавия.
Так, в Петербурге широковещательно заседал Совет 20-ти
выборных при градоначальнике Н.М. Баранове («бараний парла
мент»). Он имел целью привлечь общество к борьбе с «крамолой»
и избирался таким образом, что первым по числу голосов попал
в него бывший градоначальник столицы Ф.Ф. Трепов — тот, в
которого стреляла Вера Засулич, сановный башибузук, с трудом
постигавший азы русской грамоты (в слове из трех букв делал
4 ошибки: «исчо», вместо «еще»), солдафон до такой степени,
что даже на похоронах Александра II он по привычке командовал
траурному эскорту: «Смотри веселей!»
В то время как русское общество потешалось над несуразно
стью «бараньего парламента», всячески обыгрывая подпись его
«спикера» («председатель Совета 20-ти Баранов»), Игнатьев
осуществлял и серьезные акции. 28 декабря 1881 г. последовал
указ о понижении выкупных платежей и о прекращении с 1
января 1883 г. временнообязанного состояния крестьян. Более
того, 18 мая 1882 г. был принят закон об отмене подушной
подати, которую ввел еще в 1724 г. Петр I,— теперь вместо нее
вводился более цивилизованный налог с имущества. Правда, этот
закон вступал в силу лишь с 1 января 1887 г., т.е. через 5 лет
после того, как он был объявлен, но Игнатьев объявил и красочно
разрекламировал его.
В том же 1882 г. министерство Игнатьева занялось устройством
кредита крестьянам. Был основан Крестьянский банк для выдачи
долгосрочных ссуд на покупку частновладельческих земель. Эта
мера, которую Игнатьев изображал как благодеяние для крестьян,
в действительности была более выгодной для государства,
поскольку давала возможность крестьянам исправно платить
налоги в казну. Ведь крестьяне тогда были так разорены
непосильными поборами,
что даже «удвоенный комплект
302
исправников» (по рецепту графа Твэрдоонто) не мог взыскать с
них накопленных недоимок, ибо, как гласит народная мудрость,
«с нагого и семерым штанов не снять».
А больше всех выигрывали от операций Крестьянского банка...
помещики. Дело в том, что ссуды предоставлялись крестьянам
только в том случае, если крестьяне покупали земли у помещиков
(чтобы крестьянские деньги текли в помещичий карман). Цены
же на землю, которая перепродавалась через посредство Кресть
янского банка, были почти вдвое выше ее среднерыночной
стоимости (в 1883 г. одна десятина стоила по рыночной цене 27
руб. 52 коп., а через Крестьянский банк обходилась в 52 руб.
38 коп.). М.Н. Покровский справедливо заметил, что учреждение
Крестьянского банка «лишь по наружности было «крестьянской
реформой», на деле и эта «реформа» была дворянская».
Все вообще «реформы» Игнатьева внешне очень походили
(своей ограниченностью) на «реформы» Лорис-Меликова, однако
между ними была принципиальная разница в происхождении и
сущности. В.И. Ленин как многоопытный политик отличал
«реформы восходящей линии» политического кризиса от тех
реформ, «которые знаменуют нисходящую линию политического
развития, когда кризис миновал, буря пронеслась, и оставшиеся
господами положения приступают к осуществлению своей прог
раммы». Лорис-Меликов затевал реформы первого типа, Игнатьев —
второго.
Умиротворяя своими «реформами» либералов, Игнатьев в то
же время делал все возможное для искоренения «крамолы».
Царизм давно уже пустил в ход против революционеров все
способы подавления. Министерство Игнатьева полагалось в этом
не столько на силу, сколько на вероломство. Никогда ранее
шпионаж и провокация не расцветали в России так пышно, как
в 1881 — 1883 гг. Именно в те годы царизм превзошел своими
провокационными достижениями Вторую империю во Франции,
время которой считалось «золотым веком» провокации.
Во главе политического розыска Игнатьев поставил Г.П.
Судейкина — одного из самых изощренных мастеров провокации
за всю историю России. Судейкин завербовал к себе в агенты
члена военного центра «Народной воли» С.П. Дегаева, морально
выпотрошил его и прельстил поистине сатанинским планом: Дегаев
должен был при содействии жандармской охранки устранить
старых революционеров и заново скомплектовать террористическое
подполье, в котором он стал бы диктатором, а затем Судейкин
и Дегаев вдвоем возглавили бы страну, чередуя то убийства
правителей России (руками террористов), то расправу с убийцами
(руками охранки) и приводя в повиновение правительство
террором, а террористов — охранкой.
Последствия дегаевщины, как называют эту провокацию в
литературе (точнее было бы назвать ее судейкинщиной) , были
зоз
грандиозны1. Дегаев выдал охранке руководителей ИК «Народной
воли» и ее Военного центра, а также все местные (более чем в
40 городах) военные группы народовольцев. К весне 1883 г. от
ИК и его Военной организации почти не осталось камня на
камне. Правда, сам Дегаев испугался последствий своего преда
тельства и летом 1883 г., будучи по делам охранки в Париже,
покаялся там перед заграничными представителями ИК, купил у
них себе жизнь ценой убийства Судейкина; затем вернулся к
Судейкину уже как агент И К. 16 декабря 1883 г. он заманил
шефа охранки к себе домой, где его прикончили двое народо
вольцев. Дегаев же после этого скрылся в США и там сделал
карьеру от грузчика до профессора математики (под именем
Александра Пелла). В США он и умер в 1920 г.
Дегаевщина (это, как о ней говорили, «полицейско-революционное кровосмешение») — не единственный шедевр каратель
ной изобретательности режима «лгун-паши». Другим такого же
рода шедевром была пресловутая «Святая (или «Священная», как
ее иначе называют) дружина». Она сформировалась летом 1881 г.
и действовала до начала 1883 г. как тайное общество искоренения
«крамолы» по* принципу «клин — клином». В нее вошли 729
персон, преимущественно из «верхов»: два, если не четыре, брата
царя (великие князья Алексей и Владимир, а возможно, еще
Сергей и Павел), друг Александра 111 министр двора И.И. Во
ронцов-Дашков, московский генерал-губернатор В.А. Долгоруков,
будущие председатели Совета министров С.Ю. Витте и Б.В. Штюрмер, генералы и адмиралы, «короли» прессы во главе с М.Н. Кат
ковым, «зубры» купечества, светские хлыщи. Приглашали туда и
М.Д. Скобелева, но тот отказался, заявив, что присягнул не
вступать ни в какие «тайные общества».
«Дружина» была энергичной, но бестолковой. Она рассчиты
вала запустить свои щупальца в революционный лагерь и
дезорганизовать его, но, не имея сыскной квалификации,
действовала на авось: всюду шпионила, всех подозревала,
ввязывалась в аферы. Тайна «Дружины» скоро открылась и стала
притчей во языцех. Щедрин высмеял ее в своих «Письмах к
тетеньке» как «клуб взволнованных лоботрясов». Сама «Дружина»
слишком разрослась и обнаглела. Поэтому Александр III повелел
распустить ее2.
Борьба министерства Игнатьева с «крамолой» не исчерпывалась
отдельными кампаниями, как бы изобретательны они ни были.
Именно это министерство выработало законодательные основы
карательной политики самодержавия на 36 лет вперед. 14 августа
1 Подробно см.: Троицкий Н. А. Дегаевщина / / Вопросы истории. 1976. № 3.
2
Большая монография
М.К.
Лемке «Святая
неопубликованной, хранится в РО ИРЛИ, ф. 661, д. 16.
304
дружина»,
оставшаяся
1881 г. царь утвердил подготовленное под редакцией Игнатьева
«Положение о мерах к охранению государственного порядка и
общественного спокойствия» (иначе — «Положение об охране»),
которое, как признал директор Департамента полиции А.А. Ло
пухин, ставило «все население России в зависимость от личного
усмотрения чинов политической полиции». Принято оно было на
3 года как чрезвычайная мера, но каждый раз по истечении срока
возобновлялось — вплоть до крушения царизма. По язвительному
определению В.И. Ленина, это и была «фактическая российская
конституция».
Согласно этой «конституции», министр внутренних дел и
генерал-губернаторы (там, где они были) получили право
объявлять любой район страны «на исключительном положении».
Если же такое положение объявлялось, губернские власти могли
воспрещать, закрывать, увольнять, арестовывать кого угодно и
что угодно без суда и следствия. Все это беззаконие становилось
законным при одном, весьмапроизвольном условии: если министр
внутренних дел или какой-нибудь генерал-губернатор сочтет
недостаточным «для охранения порядка применение действующих
постоянных законов»1. Разумеется, такая оговорка открывала
простор для безудержного произвола властей, поскольку губерна
торами обычно являлись люди, которые, по выражению либерала-земца И.П. Белоконского, на всех жителей губернии смотрели
«как на необнаруженных государственных преступников» и
старались только их обнаружить. Наблюдательный ф ранцуз
А. Леруа-Болье не без оснований заметил, что отныне в России
«губернаторы были облечены всеми правами, которые обыкновенно
принадлежат главнокомандующему во вражеской стране»2.
Период отступления царизма к открытой реакции завершился
весной 1882 г. К тому времени Игнатьев уже стал для царя и
Победоносцева «третьим лишним». «Мавр» сделал свое дело и
должен был уйти, тем более что он по своей привычке обманывать
всякого, с кем имел дело, попытался обмануть самого Победо
носцева и возвыситься над ним. Оказалось, что ко дню коронации
Александра III Игнатьев готовил (втайне от Победоносцева)
безгласное, чисто декоративное сборище под историческим на
званием «Земский собор». «Лгун-паша» пытался внушить царю,
будто «при виде собора» революционеры, «пораженные смелою
решимостью правительства, остановят свою теперешнюю
пропаганду «словом и фактом» и будут с нетерпением ждать, что
скажут царю призванные им земские люди. А так как для себя
и своего дела они от Земского собора ничего, кроме ужаса,
1 ПСЗ. Собр. 3. Т. I. С. 262.
Leroy-Beaulieu A. L’empire des tsars et les russes. P., 1882. P. 151.
305
негодования и беспощадного осуждения, не дождутся, то им и
останется одно — сложить оружие»1.
По мысли Игнатьева, Александр III для большего эффекта
должен был обнародовать манифест о созыве «земских людей»
6 мая 1882 г.— в день 200-летия последнего настоящего Земского
собора в России. Царь, однако, 4 мая показал проект манифеста
Победоносцеву, тот ужаснулся сам и привел в ужас царя, заявив
ему: «Это будет революция, гибель правительства и гибель
России!» Перепуганный царь послал к Игнатьеву записку: «Вместе
мы служить России не можем. Александр».
30 мая 1882 г. правительство возглавил граф Дмитрий
Андреевич Толстой — личность, самая ненавидимая в России XIX в.
после Аракчеева, гонитель освободительного движения, демок
ратической мысли, просвещения и культуры. О нем еще в 1866 г.
великий историк С.М. Соловьев сказал: «Как я на него взглянул,
так у меня и руки опустились. Вы не можете себе представить,
что это за гнусная фигура!» Даже такой консерватор, как барон
М.А. Корф, с отвращением говорил о Толстом: «Он вскормлен
слюною бешеной собаки». Ненависть Толстого к революционерам
доходила до умопомешательства — в буквальном смысле: по
крайней мере, дважды (в 1872 и 1885 гг.) он от избытка усердия
в борьбе с «крамолой» на время терял рассудок, что выражалось
у него курьезно и однообразно. Толстой вдруг воображал себя
лошадью и кричал за обедом в каком-нибудь фешенебельном
ресторане: «Человек! Порцию сена!» Любопытно, что ругал он
революционеров не как-нибудь, а «психопатами».
Родовитейший дворянин (правнук знаменитого дипломата
П.А. Толстого, который в 1718 г. выманил из Неаполя и доставил
в Россию на суд и казнь царевича Алексея), ученый историк и
философ, с 1882 г. президент Академии наук, Дмитрий Толстой
стал достойным партнером другого ученого м ракобеса —
К . П . Победоносцева.
Еще памятен был общероссийский восторг от недавнего
удаления Толстого с поста министра просвещения — этот акт
Лорис-Меликов устроил вроде «красного яичка» под Пасху 1880 г.
(в то пасхальное утро россияне приветствовали друг друга вместо
традиционного «Христос воскрес!» по-новому: «Толстой сменен!»).
Теперь же Толстой вновь получал власть, даже еще большую,
чем прежде. Мыслящая Россия возмутилась, карающая возлико
вала. Михаил Катков трубил в своей газете: «Имя графа Толстого
само по себе уже есть манифест и программа!» Так оно и было.
«Манифест и программа» Толстого означали не что иное, как тот
«принцип управления», который один из корреспондентов Побе
доносцева формулировал так: «Цыц, молчать, не сметь, смирно!»
1 Н.П. Игнатьев — Александру III (ГА РФ, ф. 730, on. 1, д. 1530, л. 2 об.).
Назначение Толстого главой правительства свидетельствовало
о том, что царизм вышел из кризиса. В середине 1882 г. «Народная
воля» была уже обескровлена и обезглавлена, ее Исполнительный
комитет фактически перестал существовать (из всех его членов
на свободе оставалась одна Вера Фигнер). Царизм, благодаря
агентуре Г.П. Судейкина, своевременно узнал об этом. Другая
народническая организация — «Черный передел» — под ударами
царизма распалась. Рабочее и крестьянское движение серьезной
опасности для самодержавия тогда не представляло. Что же
касается движения либералов, то оно при «бархатном диктаторе»
и «лгун-паше» совершенно заглохло. Таким образом, вторая
революционная ситуация закончилась.
Исход
Итак, вторая в России революционная ситуация, признаки
которой начали обнаруживаться с весны 1878 г., к 1879 г. была
уже налицо и до марта 1881 г. развивалась по восходящей линии.
Ее кульминационной вехой стало цареубийство 1 марта 1881 г.
После 1 марта началась ее нисходящая фаза: волна революционно
го прибоя постепенно спадала, а царизм собирался с силами и
выходил из кризиса. К середине 1882 г. реакция перешла в
решительное контрнаступление.
Вторая революционная ситуация не переросла в революцию,
как и первая, главным образом из-за слабости массового движения,
из-за отсутствия класса, способного поднять массы, возглавить их
и повести за собой. Ни буржуазия (как это было во Франции
1789 г.), ни пролетариат (как это будет в России 1917 г.) тогда,
на рубеже 70—80-х годов, для такой роли еще не созрели, а
многомиллионное российское крестьянство было столь придавлено
экономически и унижено политически, что могло лишь бунтовать —
стихийно, локально, беспорядочно. Слабость массового движения,
с одной стороны, объективно выдвигала тогда революционную
партию (народовольцев) на первый план как решающую силу,
а с другой — обрекала ее, лишенную поддержки масс, на
поражение. Партия взяла на себя роль, посильную только для
целого класса, взяла и — не осилила.
Другой причиной неудачи народовольцев была теоретическая
несостоятельность доктрины, которую они исповедовали (рево
люция мыслилась как социалистическая, хотя она в то время
могла быть только демократической, причем вершителями ее
считались крестьяне, которые на это были не способны). К тому
же «красный» террор, взятый народовольцами на вооружение, не
только не возбудил, вопреки их расчетам, крестьянские массы,
но и отшатнул от них (именно как от террористов) либеральное
общество. Это сузило социальную базу «Народной воли» и
ускорило ее гибель.
307
Общепринятый в советской историографии тезис В.И. Ленина
о том, что «революционеры исчерпали себя 1-м марта» (по
существу верный), нельзя понимать буквально. «Народная воля»
и после 1 марта сохранила значительную часть своих сил, а
затем, пополняя их, еще долго, до конца 80-х годов, продолжала
борьбу. Но возместить понесенные в связи с «охотой» на царя
материальные (гибель основного ядра «Великого И К») и моральные
потери (крах расчетов на то, что цареубийство повлечет за собой
взрыв революционной активности масс) она уже не могла. В
результате победила реакция.
В контексте анализа событий 1879— 1881 гг. просто решается
спорный вопрос об историческом месте партии «Народная воля»:
как главный фактор второй революционной ситуации «Народная
воля» со всеми ее достоинствами и недостатками знаменовала
собою высший этап народнического движения. Бытующее у нас
мнение (академиков М.В. Нечкиной, И.Д. Ковальченко и др.),
будто во второй половине 70-х годов революционное народничество
переживало не восходящий, а нисходящий период своего развития,
противоречит логике истории второй революционной ситуации.
Ведь если считать народовольчество уже нисходящим этапом
народнического движения и учитывать к тому же, что борьба
рабочих и крестьян даже в момент ее относительного подъема на
рубеже 70—80-х годов оставалась еще очень слабой, то как
объяснить, из чего сложился в 1879— 1881 гг. (как раз в годы
«Народной воли»!) революционный натиск? Почему вдруг царизм
именно в те годы стал подумывать о возможности капитуляции?
И перед кем?
Видимо, в поисках ответа на эти вопросы И.Д. Ковальченко
выдвинул тезис, первая часть которого исключает вторую:
«Деятельность народовольцев представляла собой уже нисходящий
этап в истории революционного народничества. Но это, разуме
ется, не означало спада общего накала революционного
движения»1. Слабый накал крестьянского и рабочего движения
70—80-х годов удостоверен фактами. По мнению автора
цитируемой книги, и народовольческое движение было ущербным.
Спрашивается, откуда же, за чей счет рос тогда «общий накал»
революционной борьбы?
Распространенная в русской либеральной (до 1917 г.) и
современной зарубежной литературе мысль о том, что рево
люционеры своим экстремизмом заставили царское правительство
свернуть с пути реформ Александра II к контрреформам
Александра III, ошибочна. Именно революционеры, как, впрочем,
и либералы, всегда толкали царизм к реформам. Половинчатость
реформ 60-х годов подсказала им вывод о том, что самодержавие
не пойдет на более радикальное преобразование России. Поэтому
1 В.И. Ленин и история классов и политических партий в России. М., 1970. С. 81.
308
они решили свергнуть его, но, даже казнив Александра II,
предлагали Александру III (в письме ИК от 10 марта 1881 г.)
добровольно созвать народное представительство «для пересмотра»
существующих форм государственности и обязывались при этом
условии не оказывать «никакого насильственного противодействия
правительству». Однако царизм и подпиравшие его собою
реакционные силы, уступив в 60-е годы, далее руководствовались
девизом Победоносцева: «Осади назад!» От М.Н. Муравьева-Вешателя и П.А. Шувалова они вели страну по реакционному курсу,
а любую оппозицию подавляли.
«Конституция» Лорис-Меликова была новой, сугубо вынуж
денной и очень малой уступкой со стороны царизма, которая
обозначила момент относительного равновесия противоборству
ющих сил. Вопрос о том, приведет ли эта уступка к настоящей
конституционной реформе или будет взята назад, зависел от
дальнейшего соотношения сил. Если бы антиправительственная
оппозиция смогла усилить давление, она заставила бы царизм
согласиться на конституцию (хотя бы и ограниченную), которая
достойно и выигрышно для России увенчала бы цикл «великих
реформ» 60-х годов и сделала бы их действительно великими. Но
верх взяла реакция и принялась осуществлять то, к чему она
стремилась и что планировала заранее, т.е. контрреформы.
Как бы то ни было, демократический натиск 1879— 1882 гг.
стал важной вехой в истории русского освободительного движения.
Он вырвал у царизма много уступок в различных областях
политики, экономики, культуры. Наиболее крупными из них были
уступки в крестьянском вопросе: упразднение временнообязанного
состояния крестьян, отмена подушной подати, снижение (примерно
на 30 % по стране) выкупных платежей, одновременное сложение
14 млн. руб. безнадежных недоимок, учреждение Крестьянского
банка. В рабочем вопросе царизм вынужден был положить начало
фабричному законодательству (1 июня 1882 г. вышел закон об
ограничении детского труда и введении фабричной инспекции).
Из политических уступок, вырванных революционным подъемом,
царизм одни взял обратно (например, «конституцию» М.Т. Ло
рис-Меликова), но другие оставил: было ликвидировано III
отделение, освобожден из сибирской ссылки Н.Г. Чернышевский.
В области культуры примечательны отставка весной 1880 г.
министра просвещения Д.А. Толстого и начавшийся пересмотр
реакционнейших толстовских школьных правил, отмена 24 марта
1882 г. монополии императорских театров, воссоздание (с 1879 г.)
грузинского и начало (с 1882 г.) украинского профессионального
театра.
Но дело не в этих конкретных (разумеется, весьма ограничен
ных) уступках. Дело в том, что освободительное движение
вступило в новый, решающий фазис своего развития. Во-первых,
теперь определилась в стране более зрелая расстановка социальных
309
и политических сил. Либеральная буржуазия еще раз после
1859—1861 гг. доказала свою слабость. Революционные демократы
как выразители интересов народных масс убедились, что для
победы революции совершенно необходима не только и даже не
столько в теории, сколько практически, опора на массы. В
массовом движении как самостоятельный, качественно новый
фактор революционной ситуации выделилась борьба рабочих и
начала выдвигаться на первое место по значению. Таким образом,
реальнее и яснее стали перспективы вызревания революции в
России — революции демократической. Установилась даже — и в
сущности, и в протяженности — своего рода цикличность развития
страны к грядущим потрясениям: через 20 лет после первой
революционной ситуации — вторая, еще через 20 лет — третья
революционная ситуация и первая революция. Это — во-первых.
Во-вторых, революционная ситуация 1879— 1882 гг. явилась
итоговой проверкой теоретической доктрины народничества на
практике и воочию показала, что народничество как руководящая
теория в условиях новой расстановки социально-политических сил
уже несостоятельно. Тем самым опыт второй революционной
ситуации ускорил переход русских революционеров от народниче
ства к социал-демократии. Новая доктрина, судя по тому, как
она уже зарекомендовала себя в Европе, была более целесооб
разной и перспективной. К несчастью для России, здесь она
приняла отличную от западной социал-демократии экстремистскую
форму большевизма.
Историографическая справка1. Российские профессиональные
историки до 1917 г. не изучали революционную ситуацию
1879— 1882 гг. как таковую. Не употребляли они и самого понятия
«революционная ситуация». Но они видели, что власть, общество,
вся Россия оказалась на рубеже 70—80-х годов в кризисном
состоянии, и пытались раскрыть смысл, причины и последствия
этого кризиса.
Историки-охранители (граф С.С. Татищев, князь Н.Н. Го
лицын, жандармский генерал Н.И. Шебеко, агент III отделения
А.П. Мальшинский) усматривали главное препятствие националь
ному развитию в происках народнической «крамолы», а главную
причину кризиса — в слабом противодействии ей со стороны
карательного аппарата империи. Целиком оправдывая «белый»
террор царизма, они осуждали «диктатуру сердца» М.Т. ЛорисМеликова, который, мол, напрасно заигрывал с недоразвитым
русским обществом и чуть ли не приободрял революционеров
«мерами снисхождения и кротости»2.
1 Подробно см.: Троицкий Н.Л. Историография второй революционной ситуации в
России. Саратов, 1984.
“ Татищев С.С. Император Александр II. Его жизнь и царствование. СПб., 1903. Т.
2. С. 653.
310
Л иберальные историки (А.А. Корнилов, В.Я. Богучарский,
С.Г. Сватиков, Б.Б. Глинский), напротив, возлагали вину за
национальную конфронтацию на царизм: «Неспособностью вы
носить малейшую оппозицию со стороны общества и склонностью
прибегать для ее подавления * к мерам произвольным и
террористическим правительство сделало невозможным мирное
развитие страны. Зачинщиком в том двойном терроре, при котором
пришлось русскому обществу жить и развиваться после великих
реформ 60-х годов, являлось именно правительство»1. Отвергая
«двойной террор» (и «белый», и «красный»), либералы старались
доказать, что реформы суть движущая сила истории, а революция
— это исторически несостоятельная крайность слева, как реакция
— столь же несостоятельная крайность справа.
Советская историография приняла к руководству учение
В.И. Ленина о революционных ситуациях, но при этом, как и
в изучении первой революционной ситуации, обычно преу
величивает размах и силу массового (особенно рабочего) движения
1879— 1882 гг. в ущерб народовольческому2. Научно сба
лансированная оценка крестьянского движения как социальной
базы революционного народничества и как фактора, угрожающе
воздействовавшего на политику царизма 1870-х годов, дана в
статье А.М. Анфимова и в монографии В.Г. Чернухи3.
Либерально-демократическое движение до недавних пор вообще
игнорировалось в советской историографии как исследовательская
проблема. В 1966 г. на всесоюзной дискуссии о периодизации
разночинского этапа освободительной борьбы в России акад.
М.В. Нечкина попыталась изъять либеральную оппозицию из
самого понятия «освободительное движение», заявив, что это
понятие у В.И. Ленина — «синоним революционного» и что оно
включает в себя только деятельность революционеров4. Лишь с
1970-х годов началось изучение либеральной оппозиции как
вспомогательного фактора второй революционной ситуации в
России .
Корнилов А.А. Общественное движение при Александре II (1855— 1881). Ис
торические очерки. М., 1909. С. 259—260.
' См.: Корольчук Э.А. «Северный союз русских рабочих» и рабочее движение 70-х
годов XIX в. в Петербурге. М., 1971; Соколов О.Д. На заре рабочего движения в России.
2-е изд. М., 1978; Трофимов А.С. Пролетариат России и его борьба против царизма
(1861 — 1904). М., 1979.
См.: Анфимов А.М. Крестьянское движение в России во второй половине XIX в.
/ / Вопросы истории. 1973. № 5; Чернуха В.Г. Крестьянский вопрос в правительственной
политике России (60—70-е годы XIX в.). Л., 1972.
4
См.: Вандалковская М.Г., Колесниченко Д.А. Дискуссия о внутренней
периодизации разночинского этапа русского освободительного движения / / История
СССР. 1966. № 4. С. 122, 129; Алафаев А.А. Русский либерализм на рубеже 70—80-х
годов XIX в. М., 1991.
См.: Петров Ф.А. Земское либеральное движение в эпоху второй революционной
ситуации в России (конец 70-х — начало 80-х годов XIX в.). Дисс. канд. ист. наук. М.,
1976.
311
Наиболее обстоятельно исследован такой компонент второй
революционной ситуации, как кризис «верхов», главным образом
в монографиях П.А. Зайончковского и М.И. Хейфеца . Итоговая
коллективная монография «Россия в революционной ситуации на
рубеже 1870— 1880-х годов» под редакцией Б.С. Итенберга (М.,
1983) освещает все вопросы темы, хотя некоторые из них (о
периодизации революционного кризиса, соотношении между его
восходящей и нисходящей фазами, компонентами и т.д.) остаются
спорными.
В зарубежной историографии преобладает идея альтер
нативности русской революции, согласно которой реформы 60-х
годов поставили Россию на единственно правильный путь
национального прогресса, но революционеры своим безрассудным
экстремизмом рассердили царский режим и вынудили его
прибегнуть к контрреформам. Такую концепцию раньше других
обосновал английский историк Б. Пейрс2, а сегодня ее развивают
в числе других известные американские исследователи Р. Пайпс
и А. Улам .
См.: Зайончковский П.А. Кризис самодержавия на рубеже 1870— 1880-х годов.
М., 1964; Хейфец М.И. Вторая революционная ситуация в России. Кризис правительст
венной политики. М., 1963.
2
Труды Б. Пейрса издавались в Англии и США с 1920-х годов. См., к примеру:
Pares В. Russia: Between Reform and Revolution. N. Y., 1962.
Cm.: Ulam A. In the Name of the People: Prophets and Conspirators in pre-revolutionary
Russia. N. Y., 1977; Пайпс P. Россия при старом режиме. М., 1993.
КОНТРРЕФОРМ Ы 1889— 1892 гг.
Подготовка
Итак, с июня 1882 г. в России воцарилась реакция, которая
заняла собою все время правления Александра III и вылилась в
столь одиозные формы, что В.И. Ленин справедливо назвал ее
«разнузданной, невероятно бессмысленной и зверской». Верховным
руководителем и олицетворением этой реакции был Александр III,
«царь-удав», как его называли; идейным вдохновителем —
К.П. Победоносцев, а главным деятелем — Д.А. Толстой. После
смерти Толстого в 1889 г. его заменил И.Н. Дурново —
толстовский выученик, «подобострастный чурбан» (так назвал его
государственный секретарь А.А. Половцов) в отношениях с теми,
от кого он зависел, и разнузданный бурбон по отношению к тем,
кто зависел от него самого. Он столь же усердно, как сам Толстой,
хотя и менее уверенно из-за недостатка ума и силы характера,
продолжал толстовский курс, дав повод для каламбуров — и в
прозе («не нашли хорошего, назначили дурного»), и в стихах:
Наше внутреннее дело
То толстело, то дурнело.
Кроме того, реакция 80-х годов имела и своих трубадуров, которые
обслуживали и вооружали ее идейно.
Первым из них по значению был «публичный мужчина всея
Руси» (по выражению А.И. Герцена), когда-то, в конце 30-х
годов, радикал, идейно и даже лично близкий к В.Г. Белинскому
и М.А. Бакунину, затем в 40-г-50-е годы бойкий либерал, а с
60-х годов неистовый охранитель, хозяин газеты «Московские
ведомости» и журнала «Русский вестник» Михаил Никифорович
Катков. Газету его звали «русской литературной полицией», а
сам Катков прослыл в демократических кругах «гасильником
мысли» и «литературным бандитом». И.С. Тургенев и М.Е. Сал
тыков-Щедрин считали его «самым гадким и вредным человеком
на Руси» (Тургенев свою опостылевшую подагру называл
«катковкой»). Зато консервативные круги восхищались Катковым
как «великим русским трибуном». Ф.М. Достоевский в 1872 г.
утверждал, что Катков — «гений», «первый ум в России».
Трубадур реакции № 1 был умен и талантлив, блистал
публицистическим красноречием, но мог бы сказать о себе словами
Наполеона: «Легко быть красноречивым на моем месте». В 80-е
годы Катков был главным дирижером «общественного мнения»
313
царской России, влиятельным настолько, что английский посол в
шутку запрашивал своего шефа, при ком выгоднее для Англии
аккредитоваться — при Александре III или при Каткове, а
директор канцелярии Российского МИДа (будущий министр)
В.Н. Ламздорф в своем дневнике не шутя называл царя и Каткова
«их величествами» .
Вторым трубадуром реакции был тогда князь Владимир
Петрович Мещерский — внук Н.М. Карамзина и закадычный друг
юности Александра III, издатель журнала «Гражданин». Журнал
этот негласно субсидировался царем2 и считался поэтому в
осведомленных кругах царским рупором. И.С. Тургенев писал о
нем в 1872 г., когда «Гражданин» еще не был таким реакционным,
как в 80-е годы: «Это, без сомнения, самый зловонный журналец
из всех ныне на Руси выходящих». «Гражданин» восславлял все
реакционное, но в особенности — национальную потребность ' в
розгах: «Как нужна соль русскому человеку, как нужен черный
хлеб русскому мужику, так ему нужны розги. И если без соли
пропадет человек, так без розог пропадет народ»3.
Сам Мещерский — подхалим, доносчик и сплетник (к тому
же гомосексуалист) — был фигурой, настолько скомпрометирован
ной морально, что даже единомышленники брезговали подать ему
руку. Все в нем было отталкивающе, вплоть до внешности. В
1872 г. А.К. Толстой писал о нем: «Он еще молод, но у него
вовсе нет зубов, а волос очень мало, да и те желтые».
По влиянию на царя и его политику Катков и Мещерский
стояли вровень с Победоносцевым и Толстым. Можно сказать,
что внутреннюю политику империи при Александре III определял
главным образом этот квартет.
Что касается рядовых деятелей реакции 80-х годов, то их
наглядно, художественно отобразили два типа, два «бесшабашных
советника» с характерными фамилиями — Удав и Дыба — из
книги Щедрина «За рубежом». Щедрин изобразил их как
политические карикатуры. Но при Александре III такие «бесша
башные советники» встречались и в жизни, например, управля
ющий царскими конюшнями В.Д. Мартынов, которого самодержец
назначил в Сенат. Все сенаторы всполошились тогда, вздумали
было роптать, но царь грубо пресек их ропот. Верноподданный
Е.М. Феоктистов меланхолично резюмировал: «Что же, могло быть
и хуже. Калигула посадил в Сенат свою лошадь, а теперь в
Сенат посылают только конюха. Все-таки прогресс».
1 Впрочем, сам царь личной симпатии к Каткову не питал и, судя по записям в
царском дневнике, сожалел о его смерти гораздо меньше, чем о гибели своей собачки
Камчатки.
о
" Так, в 1887 г., по свидетельству А. А. Киреева, царь ассигновал Мещерскому «на
ведение журнала» 100 тыс. рублей.
3 Гражданин. 1888. 16 декабря.
314
Новый курс правительства был подчеркнуто дворянским.
«Ваши предки создали Россию, но они нашими руками ее
создали»,— заявил царю граф Толстой, вступая на пост главы
правительства. Александр III тогда «покраснел и отвечал, что он
этого не забывает»1. На коронационных торжествах в мае 1883 г.
царь внушительно заявил приглашенным к нему волостным
старшинам: «Следуйте советам и руководству ваших предводите
лей дворянства!» Более того, курс правительства Александра III
отвечал интересам дворян-крепостников, которые требовали...
восстановить крепостное право. Особенно громким в их хоре был
голос уездного предводителя дворянства из Симбирской губернии
А.Д. Пазухина.
«Человек бескорыстно-темных настроений», по тонкому опре
делению современника, Пазухин в 1885 г. напечатал в журнале
Каткова «Русский вестник» статью «С ов рем ен н ое состоя н и е России
и сословный вопрос». «Великое зло реформ прошлого царство
вания», доказывал Пазухин, выразилось в том, что они урезали
сословные привилегии дворянства. Отсюда — «задача настоящего
должна состоять в восстановлении разрушенного»: надо перереформировать земские и городские учреждения и от бессословного
начала вернуться к сословному; тогда Россия выйдет «на ту
историческую дорогу, с которой она в половине 60-х годов сбилась
в сторону» к «дезорганизации». Так, усилиями Пазухина была
намечена программа контрреформ.
Граф Толстой сразу обратил внимание на прыткого ретрограда
и сделал его правителем канцелярии Министерства внутренних
дел. Именно Пазухину было поручено разработать проекты
наиболее реакционных контрреформ, а именно закон о земских
начальниках и новое положение о земстве. Составлял он и другие
проекты, хотя на подпись царю их подносил от своего имени
Толстой. Придворная знать смотрела на Пазухина свысока,
называла его «государственным мальчишкой», но, третируя его
как личность, приветствовала идеи контрреформ, с которыми
выступал Пазухин.
Царизм шел навстречу крепостникам в их стремлении
пересмотреть законодательные акты 60—70-х годов. 21 апреля 1885
г., в день 100-летия екатерининской Жалованной грамоты
дворянству, Александр III обнародовал высочайший рескрипт по
адресу всего «благородного российского дворянства». В этом
рескрипте и были официально изложены основные (т.е.
пазухинские) положения контрреформ. Однако заняться контрре
формами царизм решился не сразу.
Прежде всего мешал ему страх перед «красным» террором
народников, которые до конца десятилетия продолжали упорную
борьбу против самодержавия, не исключая и попытки царе
1 Валуев П.А. Дневник 1877— 1884 гг. Пг., 1919. С. 208.
315
убийства. Страх этот, естественно, был острее в первые годы
после убийства Александра II. Царизм насаждал тогда реакцию
опасливо, как бы с оглядкой; при дворе был разброд, правитель
ству недоставало ни последовательности, ни уверенности.
Министры заседали в Петербурге. Царь отсиживался в Гатчине.
Двор разрывался между Гатчиной и Петербургом, топя страх и
уныние в небывалой оргии танцев (П.А. Валуев назвал это
«хореографическим пароксизмом»). Политика же, вроде бы
определившаяся, оставалась все еще неустойчивой. Валуев,
уволенный к тому времени с должности председателя Комитета
министров, но сохранявший за собой кресло члена Государствен
ного совета, 15 февраля 1883 г. записал в дневнике: «В делах у
нас наполовину ход (большей частью задний), наполовину дрейф».
Александр III из-за страха перед возможным покушением
больше двух лет правил некоронованным. Предпринятая же в
мае 1883 г. поездка его на коронацию в Москву (по традиции,
освященной веками) походила на вояж завоевателя по чужой,
только что оккупированной и еще не усмиренной стране. «Весь
путь следования царя из Петербурга в Москву,— свидетельствовал
очевидец,— был охраняем войском, расположенным по линии
Николаевской железной дороги на расстоянии 606 верст. Эта
линия была разделена на участки, порученные отдельным частям
войск; и беспрерывные цепи часовых, расставленных друг от друга
на расстоянии от 300 до 500 шагов, тянулись таким образом от
Петербурга
до
Москвы».
«Москва,— рассказывали
другие
очевидцы,— была переполнена войсками и шпионами, царя возили
либо по улицам, оцепленным солдатами, либо задворками, как
какой-нибудь контрабандный товар».
Даже царские министры, участники коронации, были
шокированы ее «изнанками». «Печальное впечатление производят
расставленные вдоль всей дороги часовые,— записывал в дневнике
Валуев.— Слияние царя и народа! Обожаемый самодержец! А
между тем он едет короноваться, тщательно скрывая день и час
своего выезда, и едет не иначе, как ощетинив свой путь
часовыми».
Даже в Гатчине царь не знал покоя. Кошмар покушений
изводил его, тем более что заграничные агенты время от времени
доносили, будто в Россию едут «с намерением совершить попытку
нового покушения» то известный народоволец Л.Н. Гартман, то
некие Кондырев и Пристюк, то «неизвестные лица»1. Царь
становился все более мнительным. Был случай, когда он застрелил
на месте в дежурной комнате одного из своих адъютантов —
барона Рейтерна (известного своим родством с председателем
Комитета министров М.Х. Рейтерном), заподозрив его в намерении
бросить бомбу. Оказалось, что барон курил папиросу и при
1 ГА РФ, ф. 102, Зд-во, 1881, д. 1520, л. 1—2; д. 1521, л. 22.
316
неожиданном появлении царя стал прятать ее за спину. Лучше
всего рисует состояние духа самодержца тех лет его меланхоличе
ская помета на полях министерского доклада о раскрытии
«умысла» народовольцев на цареубийство 1 марта 1887 г.: «На
этот раз Бог нас спас, но надолго ли?»
Беспокоились за себя и царские сатрапы. В страхе за свою
жизнь они не прочь были подставить под бомбы и пули
террористов кого-либо из помощников. Однажды помощник
Д.А. Толстого И.Н. Дурново заметил, что министр напрасно
передал всю полицию в распоряжение другого своего помощника —
П.В. Оржевского. Толстой цинично отрезал: «Пусть на нем лежит
ответственность, и пусть в него стреляют, а не в меня».
Страх перед призраком грозной «Народной воли» теперь, когда
реакция торжествовала, лишь подстегивал власти к ужесточению
репрессий, чтобы доканать «крамолу». Началом всех начал в
борьбе с нею оставался полицейский надзор. Он удивлял и пугал
современников своими масштабами, точно определить которые
едва ли возможно. С одной стороны, официальные власти
называли явно
заниженные
цифры
(на
1880
г.— 6790
политических поднадзорных). С другой стороны, иные не
официальные данные выглядят завышенными. Ж ена генерала
Е.В. Богдановича, А.В. Богданович, к примеру, в том же 1880 г.
свидетельствовала (ссылаясь на члена Верховной распорядительной
комиссии М.И. Батьянова): «Теперь по всей России находится
400 тыс. человек под надзором полиции». Как бы то ни было, в
течение 80-х годов надзор «отечески бдительного» (ирония
М.А. Бакунина) царского правительства за его подданными не
слабел, а усиливался. Однако «вредоносное» влияние «крамолы»
проникало повсюду. Надзирать приходилось за всеми слоями
общества, за каждым обывателем.
Вот почему упомянутый генерал М.И. Батьянов еще при
М.Т. Лорис-Меликове предложил совершенно в лорис-меликовском
духе взвалить надзор за обывателями на плечи самих обывателей,
приставив их друг к другу в качестве шпионов. Самыми удобными
и надежными исполнителями такого надзора Батьянов счел
домовладельцев. «Надзор этот,— разъяснил генерал,— мог бы быть
организован на основаниях круговой поруки, т.е. с ответственно
стью не только за себя, но и за соседа, чем и будет обеспечен
не формальный только, не фиктивный, а действительный надзор,
ибо домовладельцы будут контролировать бдительность друг
друга» .
Юридически проект Батьянова не был оформлен, но в жизнь
80—90-х годов почти все, что проектировал Батьянов, вошло.
Отчасти по настоянию полиции, а частью и добровольно
домовладельцы надзирали за своими постояльцами и друг за
1 Проект Батьянова см.: ГА РФ, ф. 569, Д. 84.
317
другом. Надзор становился всеохватывающим и невыносимым,
доходил до абсурда. Показателен такой штрих: некто Дутиков,
торговец железными изделиями из Ростова, находясь в Москве,
получил от своего приказчика телеграмму: «25 ООО гвардии готовы.
Высылайте деньги»; торговца немедленно арестовали и держали
за решеткой до тех пор, пока не выяснилось, что по вине
телеграфиста в текст телеграммы было вписано «гвардии» вместо
«гвоздей». Казалось, сам воздух, которым дышали тогда люди,
был пропитан подозрением в политической неблагонадежности.
Везде оказывались надзирающие, подозревавшие на всякий случай
каждого. М.Е. Салтыков-Щедрин в 1884 г. невесело иронизировал:
«Нынче так много физиономистов развелось, что и выражение
лица истолковывается».
Разнузданный надзор влек за собой эпидемию доносов.
Идеологи реакции вроде В.П. Мещерского публично и печатно
возводили донос в ранг гражданской добродетели. Доносы сыпались
в Департамент полиции отовсюду, не только по принуждению,
как в блистательной сатире А.К. Толстого «Сон Попова», но и
добровольно. «Доносят по злобе, по неудавшейся любви, доносят
спьяна и т.д.»,—- писала газета «Народная воля». Агент «Народной
воли» Н.В. Клеточников, прослуживший
734 дня в недрах
царского сыска, не боялся преувеличить, когда заявил на суде:
«Меня просто поразило число ложных доносов. Я возьму
громадный процент, если скажу, что из ста доносов один
оказывается верным. А между тем почти все эти доносы влекли
за собой арест, а потом и ссылку».
Аресты (а в особенности обыски) в 80—90-е годы действитель
но наводнили Россию, иной раз даже самих карателей нервируя
излишествами1. Товарищ обер-прокурора Сената Н.А. Хвостов в
марте 1887 г. опасливо предостерегал К.П. Победоносцева: «Аресты
делаются зря, забирает, кто хочет Если бы кто захотел
нарочно избрать такой способ действий, который может создать
и для будущего запас горючего материала, то лучше трудно
придумать». Но заправилы реакции неистовствовали, предвкушая
близкое искоренение «крамолы», и не хотели внять каким-либо
разумным предостережениям.
Итак, страх перед возможными действиями революционной (в
первую очередь, конечно, народовольческой) «крамолы» и «заня
тость» репрессиями против нее — вот первая причина, которая
удерживала царизм от контрреформ. Кроме того, требовалось
подготовить и как бы подстраховать контрреформы экономически.
Так, 3 июня 1885 г. был открыт Дворянский земельный банк с
целью поддерживать разорявшееся в условиях капитализма
помещичье землевладение. Процент ссуды в Дворянском банке
1 «Нередко в постановлениях об аресте писали: "Арестовать впредь до выяснения
причин ареста"»,— вспоминал современник.
318
был ниже (по «бедности»!), чем в банке Крестьянском: 6,5 против
8,5 %. Зато операции Дворянского банка более чем в 8 раз
превосходили операции Крестьянского банка: 42 млн. рублей в
год против 5 млн.
Крестьянское законодательство при Александре III носило по
преимуществу репрессивный характер. Крестьяне все настойчивее
требовали больше земли и воли, чем они получили в 1861 г. Их
волнения к середине 80-х годов участились: если за 1881— 1883 гг.
в среднем до 77 в год, то за один 1884 год— 110 волнений.
«Лучше умереть от солдатской пули, чем от голода»,— говорили
крестьяне, поднимаясь на борьбу с помещиками. Помещики мстили
крестьянам за непокорность и этим еще больше ожесточали
крестьян. В одном из уездов Екатеринославской губернии
крестьяне просили помещика оставить за ними арендованную
землю. Тот отказался: «Нужна для овец». «Лучше порезать часть
овец, чем губить людей голодом»,— предложили крестьяне.
Помещик ответил: «Порежьте своих детей!» В результате весь
уезд был охвачен крестьянским волнением.
Сам царь, естественно, рассуждал по-помещичьи. Даже
страшный голод 1891 г., отчасти повторившийся в 1892— 1893 гг.,
не пробудил в Александре III сострадания к нуждам крестьянства.
Он никак не отреагировал на сердобольный жест своего друга,
министра двора графа И.И. Воронцова-Дашкова, который в 1891 г.
посоветовал царю «объявить, что при высочайшем дворе не будет
ни балов, ни больших обедов, а деньги, на это обыкновенно
истрачиваемые, Вы жертвуете как первую лепту в фонд комитета
для продовольствия»1. Более того. Вот свидетельство знаменитого
адвоката О.О. Грузенберга: «Императора Александра III раздра
жали упоминания в печати о «голоде», как слове, выдуманном
теми, кому жрать нечего. Он высочайше повелел заменить слово
«голод» словом «недород». Главное управление по делам печати
разослало незамедлительно строгий циркуляр».
Антагонизм между крестьянами и помещиками рос угрожающе,
он был чреват крестьянской революцией. Правительство же
пыталось обезопасить себя не удовлетворением крестьянских
требований, а возвратом к старым, дореформенным порядкам в
деревне. Именно такую цель преследовал закон 1886 г. о найме
сельскохозяйственных рабочих. По этому закону рабочий при
найме должен был подписать «договорной лист», который давал
помещику право в случае досрочного ухода рабочего предавать
его суду. Помещик же мог уволить рабочего в любое время.
Таким образом, закон 1886 г. отчасти восстанавливал в за
маскированной форме крепостнические права помещиков.
Все это предшествовало контрреформам. Сами же контррефор
мы, призванные исправить «ошибки 60-х годов», осуществлялись
с 1889 по 1892 г.
1 Российские самодержцы. 1801 — 1917- М., 1993. С. 273.
319
Содержание контрреформ
Первое место по значению в серии контрреформ занял
скандальный закон 12 июля 1889 г. о земских участковых
начальниках, который должен был нейтрализовать главный
результат реформ 60-х годов — отмену крепостного права. Закон
этот был настолько ретроградным, что в Государственном совете
за него проголосовали лишь 13 членов, а 39 (включая трех
великих князей) были шокированы им и голосовали против,
сославшись на то, что он не согласуется «с действующими
установлениями». Царь, однако, утвердил предложение мень
шинства. «Соглашаясь с мнением 13 членов,7 желаю...»I — так
начинается высочайшая резолюция по этому поводу . Она
подтверждает меткое наблюдение академика А.В. Никитенко: «У
нас вся мудрость государственная заключается в двух словах:
быть по сему».
Закон 1889 г. подчинял все крестьянское самоуправление,
введенное в 1861 г., земскому начальнику, каковым мог быть
только потомственный дворянин — по назначению министра внут
ренних дел. Все гражданские права и самая личность крестьянина
были отданы на произвол земского начальника. Он утверждал и
смещал должностных лиц крестьянской администрации, мог
штрафовать и арестовывать без объяснения причин отдельных
крестьян и даже целые сходы, чинить расправу над ними
(например, выпороть любое должностное лицо из крестьян —
волостного старшину, сельского старосту, членов волостного суда).
Мировой суд в деревне был упразднен, а его права перешли
к земскому начальнику. Это значило, что земский начальник
соединил в себе как административную, так и судебную власть.
Харьковский губернский предводитель дворянства А.Р. Шидловский заметил по этому случаю, что «ни в отечественном, ни в
иностранных законодательствах нельзя найти примера предостав
ления столь обширных полномочий не только отдельным долж
ностным лицам, но даже и целым коллегиям». Земский начальник
назначался по представлению губернатора, а губернаторы, как
правило, подбирали в земские начальники дворян особенно
реакционных, крепостников. Не зря поэтому даже такой апологет
политики Александра III, как граф С.Ю. Витте, признавался, что
среди земских начальников «порядочные люди» встречались лишь
«как исключение», хотя их было 6 тыс.
Наделенные почти неограниченной властью над крестьянами,
земские начальники еще и злоупотребляли ею — особенно властью
пороть крестьян, всех, без различия должности, возраста и пола.
Подобно дореформенным крепостникам, земские начальники
1 Цит. по: Зайончковский П.А. Российское самодержавие в конце XIX столетия. М.,
1970. С. 394.
320
унижали человеческое достоинство крестьян, глумились над ними.
В романе М. Горького «Жизнь Клима Самгина» упомянут земский
начальник Бронский, который «штрафует мужиков на полтинник,
если они не снимают шапок перед его лошадью, когда конюх
ведет ее купать». Так было в жизни. Жаловаться на произвол
земского начальника крестьянин мог только в уездный съезд...
земских начальников. Впрочем, сам царь не только не осуждал,
а, напротив, поощрял порку крестьян и порознь и вкупе, целым
«миром», за что нелегальная печать переиначила его рептильное
титло «царь-миротворец» в другое: «царь-миропорец».
Итак, по закону 1889 г. дворянство вернуло себе в лице
института земских начальников значительную долю своей преж
ней, дореформенной вотчинно-полицейской власти над крестья
нами. «Они,— писал о земских начальниках С.Н. Терпигорев
(Атава),— каждый в своем участке положительно восстановили —
разумеется, для себя лично — крепостное право». Этот явно
крепостнический институт просуществовал вплоть до 1917 г.
Второй по значению акт в цикле контрреформ — новое
положение о губернских и уездных земских учреждениях от 12
июня 1890 г. Оно имело целью подорвать демократические основы
земской реформы 1864 г., т.е. всесословность и выборность, и,
как выразился С.Ю. Витте, «одворянствовать» земство. Только
таким путем царизм рассчитывал приручить земство или, по
крайней мере, пресечь его «либеральничанье». Между тем
губернаторы отовсюду жаловались царю на «вредное направление
земства», которое они усматривали в том, что земские учреждения
«возбуждают и подвергают обсуждению дела, не входящие в круг
их ведения», т.е. главным образом защищают россиянот
злоупотреблений властью со стороны царской администрации. На
подобной жалобе вятского губернатора в 1886 г. Александр III
пометил: «Почти везде то же самое». Особенно раздражали царя
почерпнутые им из губернаторских отчетов факты «систематиче
ского препирательства» земских учреждений «почти со всеми
правительственными установлениями: с губернатором, с полицией,
с судебными следователями и Министерством юстиции, с духо
венством, с инспекцией народных училищ и с учебным округом».
Так обрисовал в своем отчете за 1884 год деятельность
Череповецкого земства новгородский губернатор А.Н. Мосолов.
Александр III на полях его отчета грозно вопросил: «Какие же
меры приняты правительством против этого безобразия?»
По новому положению выборность крестьянских представите
лей в земство упразднялась. Отныне крестьяне могли избирать
только Кандидатову а из них администрация губернии (как
правило, те же земские начальники) назначала гласных, т.е.
депутатов земства. Далее, бессословная избирательная курия
землевладельцев была ликвидирована, а вместо нее учреждена
курия дворян. В результате к 1903 г. удельный вес дворян в
21 - 2 5 5 5
321
губернских управах земства достиг 94,1 %, в уездных — 71,9 %.
Наконец, функции земства были еще более ограничены. Если
ранее губернатор мог отменять земские постановления только
вследствие их «незаконности», то теперь и по причине их
«нецелесообразности», с его, губернаторской, точки зрения.
Все эти меры так связали руки местному самоуправлению,
что оно теперь казалось более декоративным, чем деловым. Однако
со временем выяснилось, что необратимый процесс обуржуазивания
дворянства расстроил планы царизма реакционизировать земство
путем его одворянствования. Среди земцев-дворян, вопреки
надеждам реакции, тоже преобладали не охранители, а либералы.
Можно согласиться с П.А. Зайончковским в том, что «земская
контрреформа, несмотря на усиление правительственной опеки и
на увеличение численности дворянства, не изменила оппози
ционной сущности земских органов», хотя и очень затруднила их
деятельность. Показателен такой факт: только за один год, с
ноября 1891 по ноябрь 1892 г., губернские по земским делам
присутствия отменили 116 решений губернских и уездных земских
собраний в 11 губерниях.
Вслед за-земской была проведена в том же духе и городская
контрреформа. И июня 1892 г. Александр III утвердил новое
городовое положение вместо городской реформы 1870 г., которую
он расценил как «нелепость». Теперь были лишены избирательных
прав не только рабочие, как в 1870 г., но и вообще все горожане
без недвижимой собственности: квартиросъемщики, приказчики,
мелкие торговцы. Резко уменьшилась политическая правомочность
средней буржуазии. Например, в Киеве из 7 тыс. домовладельцев
5 тыс. были лишены избирательных прав. Всего же по 132 городам
с населением в 9,5 млн. человек сохранили избирательные права
по закону 1892 г. лишь 100 тыс. горожан (1,05 %). Отныне в
городском управлении главенствовали не торгово-промышленные
круги, как ранее, а владельцы недвижимого имущества, т.е.
прежде всего крупные домовладельцы, каковыми являлись преиму
щественно все те же дворяне и чиновники.
Тем не менее городское, как и земское, управление было
поставлено под еще более жесткий контроль администрации, чем
ранее. Если городовое положение 1870 г. вверяло губернатору
надзор «за правильностью и законностью действий» городских
органов, то по закону 1892 г. губернатор мог направлять «оные
действия согласно государственной пользе»1. Министр внутренних
дел И.Н. Дурново удовлетворенно констатировал, что новое
городовое положение согласовано «с земским в новом его строе».
Однако и городская контрреформа не вполне удалась царизму.
«Лишив избирательных прав представителей мелкой буржуазии
(местных торговцев, приказчиков), закон 1892 г. усилил в
1 Цит. по: Зайончковский П.А. Указ. соч. С 416.
322
городских думах роль владельцев недвижимой собственности, а
также представителей учреждений, владевших в городах недви
жимой собственностью,— заключал П.А. Зайончковский.— Тем
самым увеличился в городских думах, а следовательно и управах,
процент лиц со средним и высшим образованием. Это, естественно,
увеличивало и процент оппозиционных элементов, т.е. пред
ставителей либеральной интеллигенции».
К концу 80-х годов царизм фактически завершил и судебную
контрреформу, начатую еще в 70-е годы: каждый из четырех
краеугольных принципов судебной реформы 1864 г. был сведен
совершенно или почти на нет.
Независимость суда от администрации была ограничена, а в
низшем
(т.е. самом важном для народных масс) звене
ликвидирована совершенно с учреждением института земских
начальников, которые объединили в себе административную и
судебную власть.
Несменяемость судей обратилась в фикцию по закону от 20
мая 1885 г., который учредил Высшее дисциплинарное присутствие
Сената, правомочное смещать или перемещать любых жрецов
Фемиды (например, из Петербурга — в Сибирь) по усмотрению
и представлению министра юстиции.
Гласность судопроизводства, резко ограниченная в отношении
политических дел еще законами 1872, 1878, 1881 гг., была сведена
к минимуму, почти к нулю по закону от 12 февраля 1887 г. В
тот день именной царский указ дал право министру юстиции,
если он «из дошедших до него сведений усмотрит, что публичное
рассмотрение дела не должно быть допущено» («в видах
ограждения достоинства государственной власти» или по другим,
столь же растяжимым мотивам), закрывать в любое время двери
заседаний любого суда. Тем самым, как выразились даже
составители панегирической юбилейной истории министерства
юстиции, устанавливался порядок, «равносильный в существе
своем замене суда, гласного по закону, судом гласным по
усмотрению министра».
Обстоятельства, при которых был принят закон 12 февраля
1887 г., весьма показательны для того, как вообще учреждались
законы в самодержавной России. Крупнейший русский авторитет
того времени в области международного права Ф.Ф. Мартенс при
обсуждении законопроекта 12 февраля в Государственном совете
предупреждал, что административное закрытие судов небла
гоприятно отразится на отношениях России с другими странами:
за границей перестанут выдавать русских политических пре
ступников. Мартенса поддержал министр иностранных дел
Н.К. Гире. В результате 31 голос членов Государственного совета,
включая его председателя, дядю царя, великого князя Михаила
Николаевича, был подан против законопроекта и лишь 20 — за.
Александр III пришел в ярость, «взмылил голову» (по его
21*
323
собственному выражению) великому князю и так наорал на Гирса,
что тому «стало понятно, что человек этот мог бы разорвать себе
подобного на куски». После этого царь объявил, что он «согласен»
с мнением меньшинства, которое и возымело таким образом силу
закона.
В условиях ограниченной гласности ущемлялась и состяза
тельность судопроизводства: судебные власти потворствовали
прокуратуре и чинили всяческие препятствия обвиняемым (в
особенности), а также их адвокатам на всех стадиях судебного
разби рател ьства.
Судебная контрреформа выразилась в открытом ущемлении
не только принципов реформы 1864 г., но и ее наиболее
демократических институтов — суда присяжных и мирового
суда. О суде присяжных Победоносцев в 1885 г. прямо писал
Александру III: «От этого учреждения необходимо нам отделать
ся». Правда, так далеко назад царизм не шагнул. Однако суд
присяжных был до предела стеснен в его компетенции и отдален
от дел, которые могли иметь хотя бы только оттенок «политики».
Закон от 7 июля 1889 г. изъял из юрисдикции присяжных
обширный круг дел, предусмотренных 37 статьями Уложения о
наказаниях. При этом Государственный совет опасливо подчеркнул
именно связь таких дел с «политикой»: «значительное число
оправдательных по сим делам приговоров в связи с усилившейся
в конце 70-х годов деятельностью партии, выразившейся, между
прочим, в целом ряде посягательств против должностных лиц»,
не позволяет доверять такие дела присяжным.
Наконец, по закону от 12 июля 1889 г. о земских начальниках
мировой суд был вообще ликвидирован в 37 губерниях и сохранен
лишь в девяти самых крупных городах. Попутно этот закон
подрывал еще одно — бессословное — начало в судах, поскольку
земскими начальниками могли быть исключительно дворяне.
В условиях контрреформ была утверждена в 1885 г. новая и
последняя при царизме редакция дореформенного Уложения о
наказаниях 1845 г., где политические преступления квалифи
цировались как во много раз более тяжкие, чем уголовные, причем
без различия между «поступком» и «умыслом». Джордж Кеннан
с изумлением констатировал, сравнив § 243 и 1449 Уложения
1885 г., что простое укрывательство лица, виновного в злоумыш
лении против жизни, благополучия или чести царя, считается в
России большим преступлением, чем предумышленное убийство
собственной матери.
Все контрреформы 1889— 1892 гг. (крестьянская, земская,
городская, судебная) носили ярко выраженный, насколько это
было возможно в условиях развития капитализма, дворянско-крепостнический характер и сопровождались гонениями на всякое
инакомыслие с тех же дворянско-крепостнических позиций. Так,
324
печать при Александре III была терроризирована. Новые (после
1865 г.) «Временные правила о печати» от 27 августа 1882 г.
ввели так называемую карательную цензуру: совещание четырех
министров (юстиции, внутренних дел, просвещения и обер-про
курора Синода) получило право закрывать любое периодическое
издание без предупреждения. Ранее это было возможно лишь
после трех предупреждений.
Главное управление по делам печати с 1 января 1883 г.
возглавил Е.М. Феоктистов — приказчик Победоносцева и Катко
ва. Он прибег к цензурному террору, руководствуясь непрерыв
ными указаниями «русского папы», считавшего, что все
журналисты поголовно, кроме Каткова,— «сволочь или полоум
ные». Впрочем, кроме Победоносцева и Каткова очень содейство
вала карьере Феоктистова чисто женскими средствами его жена
(Феоктистиха, как ее звали), состоявшая в более чем дружеской
связи с влиятельным министром М.Н. Островским. По этому
іТоводу Д.Д. Минаев сочинил тогда ядовитый экспромт:
Островский Феоктистову
На то рога и дал,
Чтоб ими он неистово
Писателей бодал.
Цензура при Феоктистове стала буквально непроходимой.
Даже «контрабандная междустрочная словесность, с успехом
провозившаяся прежде через цензурную таможню,— отмечал в
1884 г. современник,— ныне, подвергнутая тщательному досмотру,
пресечена». Всего за время царствования Александра III на прессу
были наложены 174 взыскания, а 15 изданий запрещены, в том
числе 9 — только за 1883— 1885 гг. Царь сопровождал доклады о
репрессиях против печати довольными пометами: «Очень хорошо!»,
«Поделом этому скоту!».
Уже в 1883 г. были закрыты навсегда три наиболее
влиятельные газеты либерального направления — «Голос», «Стра
на» и «Московский телеграф», а в следующем году их судьбу
разделили газеты «Русский курьер»,. «Восток» и самый демок
ратический орган легальной прессы, журнал М.Е. СалтыковаЩедрина «Отечественные записки», который, по выражению
самого Щедрина, «представлял собой дезинфектируіощее начало
в русской литературе, очищал ее от микробов и бацилл». Журнал
был закрыт 13 апреля 1884 г. О мотивах расправы с ним газета
«Народная воля» писала так: «Это был почти единственный орган
русской печати, в котором сквозь дым и копоть цензуры светила
искра понимания задач русской жизни во всем их объеме. За это
он должен был погибнуть — и погиб».
Передовое русское общество восприняло закрытие «Отечест
венных записок» как национальное бедствие и личное горе каждого
325
свободомыслящего гражданина. Поэт К.М. Фофанов откликнулся
на это стихами:
Сердце мое разорваться готово,
Ум помрачиться готов,—
Сковано вещее, честное слово...
Печать при Александре III подгонялась под правило, которое
Щедрин определил таким образом: «Коли не понимаешь,— не
рассуждай! А коли понимаешь,— умей помолчать!»
Как и печать, жертвой александровской реакции стало
просвещение. Царизм предпринял в 80-е годы ряд крайне
реакционных мер ко всей системе образования — от начального
до высшего, возвращая его ко временам Николая I и к
охранительным устоям «теории официальной народности». Ради
этого весной 1882 г. министром просвещения вместо либерального
барона А.П. Николаи был назначен ярый реакционер И.Д. Делянов
(«Деляшка» и «шут гороховый», как звали его за глаза даже
царские министры, а по мнению Б.Н. Чичерина, «отребье
человеческого рода»). Узнав о назначении Делянова министром,
Д.А. Милютин записал в своем дневнике: «Это почти то же, что
если бы назначен был Катков; это восстановление ненавистного
для всей России министерства гр[афа] Толстого. Между прежним
режимом и будущим будет различие только в подкладке: у
Толстого подкладка была желчь, у Делянова будет идиотизм.
Бедная Россия!»
Свой «идиотизм» Делянов проявил как министр почти тотчас,
так ответив на вопрос, почему он уволил заслуженного профес
сора: «У него в голове мысли». Тем самым был задан тон политике
нового министра, адекватный указаниям свыше, и в дальнейшем
вся его политика проводилась сообразно с таким «идиотическим»
тоном.
В области высшего образования главным орудием реакции стал
новый университетский устав 1884 г. Он полностью ликвидировал
автономию университетов, впервые введенную еще при Александре I
в 1804 г., затем отмененную при Николае I (1835) и вновь
узаконенную после отмены крепостного права в 1863 г. Теперь
университеты были опять отданы под контроль администрации —
министра и попечителя учебного округа. Должности ректора,
декана, профессора, которые по уставу 1863 г. были выборными,
с 1884 г. снова замещались по назначению сверху, причем
учитывались «не одни ученые качества и заслуги», а и
«религиозно-нравственное и патриотическое направление» (т.е.
политическая благонадежность). Неблагонадежные, хотя бы и
крупные, мирового значения ученые изгонялись из университетов,
как, например, социолог М.М. Ковалевский, историк В.И. Се
мевский, правовед С.А. М уромцев, либо их выживали, как
Д.И . Менделеева и И.И. Мечникова.
Разумеется, изгнать и выжить всех неблагонадежных профес
соров было нельзя. А между тем они встали в оппозицию к
326
уставу 1884 г. Поэтому у властей оставалась одна надежда.
Председатель Ученого комитета М инистерства просвещения
А.И. Георгиевский (клеврет Д.А. Толстого и М.Н. Каткова) прямо
говорил, что «пока не переколеют все профессора, прошедшие в
университеты на основании устава 1863 г., до тех пор новый
устав не будет применен во всех подробностях».
По отношению к студентам усилились гонения. Вновь была
введена (в 1885 г.) отмененная в 1861 г. форма для студентов с
целью облегчить надзор за ними во внеучебное время. Еще более
жесткими и унизительными стали «Правила для студентов»
(например, им предписывалось «в целях соблюдения вежливости»
отвечать на экзаменах не сидя, а стоя, поскольку, мол, «такой
порядок производства экзаменов существует в военных ака
демиях»). Приняты были меры к «улучшению» социального состава
студенчества: в 5 раз повысилась плата за обучение, а для
получения стипендии требовался отныне отзыв университетской
инспекции о «поведении» студента. Непокорных студентов царское
правительство впервые додумалось в 1884 г. отдавать в солдаты.
Главным орудием реакции в области среднего образования
стал печально знаменитый циркуляр 1887 г. «о кухаркиных детях».
Придумал его и гордился им как излюбленным плодом трудов
своих министр просвещения Делянов. В циркуляре говорилось,
что министр, «озабоченный улучшением состава учеников», нашел
необходимым закрыть доступ в гимназии для «детей кучеров,
лакеев, поваров, мелких лавочников и т.п.». Это «и т.п.»
заключало в себе очень широкий смысл: фактически под него
можно было подвести все вообще простонародье. Таким образом,
циркуляр Делянова возвращал российскую гимназию во времена
Николая I, когда она была уделом только детей дворян
и
чиновников.
Разумеется, Делянов, который, по отзывам современников,
был еще более чутким «придворным флюгером», чем даже
П.А. Валуев, придумал такой циркуляр не сам лично, а с учетом
воли царя и как бы идя ей навстречу. Ведь незадолго до
деляновского циркуляра Александр III сделал тотчас получившую
известность помету на судебном показании крестьянки М.А.
Ананьиной о том, что она готовила сына в гимназию: «Это и
ужасно — мужик, а тоже лезет в гимназию!»1 Циркуляр «о
кухаркиных детях» не просто обеспечил засилье дворян в
российских гимназиях, но в связи с этим резко ограничил среднее
образование россиян вообще. Так, по данным за 1887 г., в
Витебскую гимназию были приняты из 52 подавших заявления
только 13 человек, а во 2-ю Одесскую гимназию из 8 0 -ти — 11,
и т.д.
В области начального образования с 1884 г., когда было
утверждено Положение о церковноприходских школах, все
1 Поляков А.С. Второе 1 марта. М., 1919. С. 46.
327
собственно церковноприходские школы, а также однотипные с
ними школы грамотности (т.е. почти все вообще начальное
образование россиян) были подчинены духовному ведомству.
Число церковноприходских школ выросло за 1884— 1894 гг. с 4
тыс. до 31 835. Профессиональный уровень преподавания в них
был очень низок. Церковноприходские
школы были двух- и
четырехлетними. Учительствовали в них полуграмотные дьяки,
которые сводили обучение к Закону Божьему, церковному пению
и началам письма и счета. Школы грамотности открывались в
малолюдных деревнях по типу церковноприходских школ, как бы
вдесятеро облегченному (2—3 месяца обучения у тех же дьяков
и «богобоязненных» крестьян).
В целом просвещение при Александре III вновь было взято в
шоры, из которых оно вырвалось после отмены крепостного права.
Сам Александр III выразил отношение царизма к просвещению
в помете на докладе о том, что в Тобольской губернии очень
низка грамотность: «И слава богу!»
Разнузданная реакция захватила при Александре III и
национальную политику. Ее главными проявлениями были
насильственная русификация, религиозный гнет, антисемитизм.
Царский указ от 5 марта 1885 г., вопреки робким протестам даже
варшавского генерал-губернатора, сохранил в школах Польши
старый порядок преподавания всех предметов на русском языке,
«за исключением Закона Божия, иностранных исповеданий и
природного языка учащихся, которые могут быть (а могут и не
быть! — Н .Т .)преподаваемы также и на сем последнем языке».
По данным С.Н. Валка, «преподавание на русском языке было
введено даже в школе глухонемых». Именно при Александре III
началась усиленная русификация «Финляндского края». Он же
санкционировал массовое обращение из лютеранства в православие
прибалтов (за 1881 — 1894 гг.— 37 416 человек).
Александр III считал себя «русским патриотом» и как таковой
терпеть не мог всех вообще «инородцев», особенно же отсталых,
которые в его глазах были просто «дикарями». Евреев он не
любил за то, что они, как следовало из примитивно воспринятых
им евангельских текстов, «распяли Спасителя». Поэтому Алек
сандр III поощрял в 80—90-е годы небывалые ранее гонения на
евреев. Их массами выселяли в черту оседлости (только из
Москвы были выселены 20 тыс. евреев), установили для них
1 Чертой оседлости называлась часть территории Российской Империи, на которой
было разрешено постоянное проживание евреев. Образовалась она в конце XVIII в. после
разделов Польши и включала в себя Киевскую, Черниговскую, Полтавскую,
Екатеринославскую, Таврическую, Херсонскую, Подольскую, Волынскую, Минскую,
Могилевскую, Гродненскую, Ковенскую, Виленскую и Бессарабскую губернии. В
Курляндской губернии, на Кавказе и в Средней Азии разрешалось проживать лишь
«местным» евреям. Вне черты оседлости (включая Петербург и Москву) правом на
жительство пользовались купцы 1-й гильдии, лица с высшим и специальным
образованием, ремесленники, военнослужащие.
328
процентную норму в средних, а затем и высших учебных
заведениях (в черте оседлости — 10 %, вне черты — 5, в столицах —
3 % ). Царь был также не против еврейских погромов. Он прямо
говорил фельдмаршалу И.В. Гурко: «В глубине души я всегда
рад, когда бьют евреев». Разумеется, личные симпатии (а точнее
сказать, антипатии) царя во многом определяли национальную
политику его правительства.
Итак, неограниченная власть самодержавия старалась при
Александре III держать русский народ в угнетении, покорности
и темноте. Писатель-острослов В.А. Гиляровский в 1886 г., по
случаю издания пьесы Л.Н. Толстого «Власть тьмы», сочинил
меткий экспромт:
В России две напасти.
Внизу — власть тьмы,
Вверху — тьма власти.
Щедрин увековечил реакцию 80-х годов в образе «Торжествующей
свиньи», которая «кобенится» перед Правдой и «чавкает» ее. «Мы
потрясли революционные ряды от Варшавы до Иркутска и от
А рхангельска до К ры м а»,— хвастался в 1884 г. прокурор
М.М. Котляревский. Спустя четыре года Д.А. Толстой уверял
даже, что в России не осталось ни одного революционера, дав
повод Н.А. Белоголовому съязвить в газете «Общее дело»:
По верноподданной реляции Толстого
Последний нигилист заклепан в Шлиссельбург.
Действительно, торжество реакции выглядело тогда абсолют
ным. Общественная активность в стране резко упала. Демок
ратические круги, разочарованные в последствиях революционного
натиска 1879— 1881 гг., стали склоняться к легальному куль
турн и ч еству с таким п ред н азн ач ен и ем , как определял его
В.Г. Короленко: «Самодержавие — больной, но крепкий зуб,
корень его ветвист и врос глубоко, нашему поколению этот зуб
не вырвать. Мы должны сначала раскачать его, а на это требуется
не один десяток лет легальной работы». Под впечатлением
повсеместного и, казалось, непреоборимого натиска реакции в
обществе росли упадочнические, «кладбищенские», как выразился
один из героев Н.Г. Помяловского, настроения: «съежиться до
минимума», «ничего не делать и всего бояться», «спасенье одно —
под коряги, на дно» (выражение Е.А. Евтушенко).
Чуть ли не единственным видом общественных демонстраций
были тогда похороны писателей, классиков литературы, которые
п ри А л е к с а н д р е III у м и р а л и , к а к м у х и : в 1881 г . —
Ф .М . Достоевский и А.Ф. Писемский, в 1882 — Ф. Крейцвальд,
в 1883 — И.С. Тургенев, в 1886 — А.Н. Островский, в 1888 —
В.М. Гаршин, в 1889 — М.Е. Салтыков-Щедрин и Н.Г. Черны
шевский, в 1891 — И.А. Гончаров, в 1892 г.— А.А. Фет. Это все
329
— классики, писатели великие и знаменитые, а паузы между их
похоронами заполняли похороны менее знаменитых писателей и
других деятелей культуры. Вся мыслящая Россия жила тогда, как
при затянувшихся похоронах.
Последствия
Реакция торжествовала повсеместно и, казалось, бесповоротно.
Но ее вожди, трубадуры и делатели не чувствовали уверенности
ни в самих себе, ни в режиме, который они насаждали. Затеянный
в 1890 г. четырьмя министрами (военным — П.С. Ванновским,
финансов — И.А. Вышнеградским, государственных имуществ —
М.Н. Островским и путей сообщения — А.Я. Гюббенетом) объезд
страны с целью изучить положение дел на местах убедил
правительство в том, что дела его плохи, «низы» голодают,
протестуют и готовы восстать против «верхов». Впрочем, никаких
улучшений этот объезд «низам» не принес, как свидетельствуют
распространившиеся тогда стихи под названием «Всероссийское
эхо после объезда министров»:
Вышнеградский приезжал? — жал...
В просвещенье есть успех? — эх...
Разве так Островский плох? — ох...
О Ванновском какой слух? — ух...
Сделал ли что Гюббенет? — нет...
Так все вышло ерунда? — да...
Ждете снова на весну их? — ну их...
Стоило же принимать их? — мать их...
Контрреформы не оправдывали надежд царизма. Правда, он
сумел одворянствовать земство. Но развитие капитализма в России
зашло уже так далеко, что значительная часть дворянства, на
которое так рассчитывал царизм, обуржуазилась и превратилась
из опоры самодержавия в оппозицию ему — очень умеренную,
благомыслящую, но оппозицию. Более того, в самом правительстве
не было ни политического, ни делового единения (не зря Катков
умер со словами: «Прошу единомыслия»). Министры заискивали
перед царем и либо грызлись между собой, либо подсиживали
друг друга. Главное же, внутренняя политика царизма стала
терять логику. С одной стороны, царизм хотел «заморозить»
страну, т.е. консервировать в ней крепостнические пережитки,
дабы упрочить свою социальную, дворянскую опору; с другой
стороны — обзавестись современной, т.е. капиталистической, про
мышленностью, чтобы не отстать от Запада и, при случае,
успешно противостоять ему. «Вся система самодержавия сверху
донизу,— пишет современный российский историк Ю.Б. Соловь
ев,— раскалывалась сосуществованием этих двух взаимоисключа
ющих главных направлений в проводимой политике. Отныне герб
самодержавия — туловище о двух головах, глядящих в противо330
положные стороны,— приобретает вполне вещественное и роковое
для самодержавия значение».
Немудрено, что в таких условиях царизм год от году, несмотря
на отдельные победы реакции, терял устойчивость и уверенность,
а самодержец Всея Руси Александр III вообще ни в чем не был
уверен — даже в собственной безопасности. Он умер 20 октября
1894 г. на 50-м году жизни, умер тем же гатчинским отшельником,
каким начал царствовать. По официальной версии, причиной
смерти еще далеко не старого, отличавшегося смолоду богатырским
здоровьем самодержца была болезнь почек (пиелонефрит). В
последнее время эта версия вновь обретает хождение: кончина
Александра III изображается «благостной»1. Однако более
убедительной выглядит точка зрения современников царя, а также
его собутыльников, по которой он умер от последствий алко
голизма, в коем старался утопить постоянный страх за свою
жизнь. Из воспоминаний начальника его охраны генерал-адъютанта П.А. Черевина явствует, что Александр III в последние
годы жизни от страха и пьянства заметно терял человеческий
облик: осушив вместе с Черевиным по полулитровой фляге
коньяку, которые они прятали от императрицы Марии Федоровны
в голенища сапог, царь валялся на полу дворцовой гостиной,
лаял, хрюкал и норовил укусить всех проходивших за ноги2.
Черевин рассказывал, как они с царем напивались незаметно от
царицы даже в ее присутствии: «Царица подле нас — мы сидим
смирнехонько, играем как паиньки. Отошла она подальше — мы
переглянемся: раз-два-три! — вытащим фляжки, пососем и опять,
как ни в чем не бывало. Ужасно ему эта забава нравилась. Вроде
игры. И называлось это у нас: «голь на выдумки хитра».
Раз-два-три! ... «Хитра голь, Черевин?» — «Хитра, Ваше Величе
ство!» Раз-два-три — и сосем»3.
Таким образом, Александр III, по словам М.Н. Покровского,
«не представляет исключения в ряду трех последних самодержцев:
подобно своему отцу и своему сыну, он тоже был казнен
революцией, только не сразу, а медленной и тем более
мучительной смертью». Кстати, сын Александра III — Николай II —
растроганно вспоминал, что отец его умер «смертью святого». Оно
и понятно. Сам Николай смолоду (при жизни отца) вел похожий
образ жизни, находя его, по-видимому, добродетельным. Вот что
рассказывает об оргиях Николая и его собутыльников по
1 См.: Российские самодержцы. 1801 — 1917. М., 1993. С. 305.
2
* См.: Диллон Э.М. Александр III / / Голос минувшего. 1917. № 5—6. С. 99.
Там же. С. 100. Генерал Черевин обожал Александра III и был ему слепо предан.
«Разве есть воля, кроме царской? — откровенничал он перед своим знакомым,
выдающимся ученым-физиком П.Н. Лебедевым.— Я совсем не злой человек, и вот вы,
например, очень мне симпатичны, но велел бы государь: «повесь Лебедева!» — жаль мне
было бы вас, но поверьте: не стал бы я спрашивать — за что?»
331
лейб-гвардии гусарскому полку очевидец: «Пили зачастую целыми
днями, допиваясь к вечеру до галлюцинаций... Так, нередко
великому князю (будущему Николаю II. — Н.Т.) и разделявшим
с ним компанию гусарам начинало казаться, что они не люди
уже, а волки. Все раздевались тогда донага и выбегали на улицу...
Там садились они на задние ноги (передние заменяли руками),
подымали к небу свои пьяные головы и начинали громко выть.
Старик буфетчик знал уже, что нужно делать. Он выносил на
крыльцо большую лохань, наливал ее водкой или шампанским,
и вся стая устремлялась на четвереньках к тазу, лакала вино,
визжала и кусалась...»1
Время царствования Александра III не было беспросветным во
всех отношениях. Наблюдался экономический прогресс, хотя и
недостаточный, по сравнению с открывшимися в 1861 г.
возможностями. Империя добилась финансовой стабилизаций во
многом благодаря тому, что именно пост министра финансов
занимали при Александре III, сменяя друг друга, самые умные
чиновники: Н.Х. Бунге (1881 — 1886), И.А. Вышнеградский (1887—
1892), С.Ю. Витте (с 1892 г.) В сельском хозяйстве с 1871 по
1894 г. в 3,5 раза выросло потребление машин и на 30—40 % —
средняя урожайность хлебов. В промышленности 40 % всех
российских предприятий, существовавших к началу XX в., были
построены за 90-е годы. Только на юге к двум металлургическим
заводам, основанным в 70-е годы, прибавились за 80—90-е еще
152. В начале 80-х годов были открыты железорудные залежи в
Кривом Роге, и после того, как Кривой Рог соединили железной
дорогой с Донбассом, резко возросли уже к середине 90-х годов
и добыча угля, и металлургическое производство. Лишь вследствие
дореформенной отсталости Россия и в XX в. экономически
оставалась позади Запада. Главное же, этот прогресс российской
экономики был достигнут при явном пренебрежении к социальным
нуждам (как и к политическим правам) трудящихся масс, за счет
беспощадного ограбления большинства нации в угоду привилеги
рованным сословиям.
Кроме экономики, режим Александра III относительно преу
спел во внешней политике. О ней речь пойдет особо в следующей
главе, где будет показано, что этот царь заслужил титул
«миротворца». Однако ни экономические, ни внешнеполитические
успехи не могли удовлетворить царизм, пока оставалась нерешен
ной главная задача: искоренение крамолы. Между тем, несмотря
на все свои усилия, политическая реакция 80-х годов не могла
остановить роста революционных сил. Наоборот, она сделала
1 Обнинский В. П. Последний самодержец. Очерк жизни
императора России Николая II. М., 1992. С. 21—22.
2
332
и царствования
См.: Хромов П.А. Экономическое развитие России. М., 1967. С 284.
революционеров еще более непримиримыми, изобретательными и
агрессивными.
«Да, мы, революционеры,— писал о том времени В.И. Ле
нин,— далеки
от
мысли
отрицать
революционную
роль
реакционных периодов... Ведь в России не было эпохи, про
которую бы до такой степени можно было сказать: «наступила
очередь мысли и разума», как про эпоху Александра III... Именно
в эту эпоху всего интенсивнее работала русская революционная
мысль, создав основы социал-демократического миросозерцания».
Это — очень верное наблюдение. Здесь не место говорить о том,
во что выльется через 20 лет и к чему приведет Россию
большевизм. Здесь речь идет о кипучей работе загнанной глубоко
в подполье революционной мысли 1880-х годов, которая повернула
от народничества к марксизму.
Народники и в 80—90-е годы продолжали свою борьбу против
царизма, но все заметнее уступали роль главной силы осво
бодительного движения социал-демократам марксистского толка.
Даже народовольческая группа П.Я. Шевырева — А.И. Ульянова,
подчеркнуто именовавшая себя «Террористической фракцией
партии "Народная воля"», признала в своей программе некоторые
социал-демократические идеи, включая тезис о «решающей роли»
пролетариата как революционной силы. Практически, однако,
группа действовала старыми методами «Народной воли» и
попыталась даже осуществить 1 марта 1887 г. цареубийство (так
называемое «второе 1 марта»). За эту попытку и Петр Шевырев,
и Александр Ульянов, и еще трое их товарищей были повешены.
В то же время, с 1883 г., в России шел процесс
распространения марксизма. Росли количество социал-демок
ратических организаций и влияние их на революционную
молодежь. Вначале социал-демократия на русской почве казалась
скороспелой и малоавторитетной. В.Д. Бонч-Бруевич вспоминал,
что первых русских марксистов пренебрежительно звали «марксятами», между тем как народники слыли тогда внушительно
«марксоедами». Самый активный «марксоед» Н.К. Михайловский
буквально издевался над доктриной марксизма, утрируя ее таким
образом: в ней «нет героев и толпы, а есть только равно
необходимые люди, в известном порядке выскакивающие из
таинственных недр истории. В действительной жизни, однако,
герои и толпа существуют, герои ведут, толпа бредет за ними,
и прекрасный этому пример представляют собою Маркс и
марксисты» .
Тем не менее теоретическая несостоятельность народничества,
проявившаяся со всей очевидностью в условиях второй рево
люционной ситуации, отторгала от себя все большее число
революционеров. Ожесточаясь против реакции, они разочаровы
вались в народничестве и склонялись к новому, еще не
1 Михайловский Н.К. Литература и жизнь / / Русское богатство. 1894. № 1. С 114.
333
испытанному в России социал-демократическому варианту рево
люции. К середине 90-х годов, когда возник петербургский «Союз
борьбы за освобождение рабочего класса», социал-демократы уже
возобладали как идейно, так и организационно над народниками.
Возглавил этот союз младший брат Александра Ульянова —
будущий вождь Коммунистической партии, Октябрьской рево
люции и Советской власти Владимир Ильич Ульянов (Ленин).
Итак, отбив революционный натиск 1879— 1881 гг., самодер
жавно-крепостническая реакция не смогла за 80—90-е годы
повернуть вспять начавшийся после 1861 г. глубинный процесс
экономического и социального обновления страны, процесс
изживания крепостничества во всех его формах, включая
самодержавие. Выбравшись из острого политического кризиса,
царизм оказался беспомощным перед общим кризисом всей
социально-экономической системы, частное проявление которого
(и только) означал преодоленный с таким трудом политический
кризис. Весь самодержавно-полукрепостнический порядок к 90-м
годам уже прогнил насквозь. Поэтому любые попытки реакции
капитально отремонтировать и укрепить его, подавить рево
люционное движение оказывались тщетными. Они могли не
предотвратить, а всего лишь отсрочить неизбежную гибель
самодержавия.
Тринадцать лет Александр III, по выражению Г.В. Плеханова,
«сеял ветер». Его преемнику — Николаю II — выпало на долю
пожать бурю.
Историографическая справка. Историография темы количест
венно невелика, хотя качественно внушительна. Русские дорево
люционные историки не проявляли к контрреформам Александра III
специального интереса. В общем плане их обозрел на страницах
своего «Курса истории России в XIX веке» А.А. Корнилов, земскую
контрреформу рассмотрел Б.Б. Веселовский1, образовательную —
С.В. Рождественский2, но все это более фактологически, описа
тельно, чем исследовательски, без должной критики (из цензурных
соображений) реакционной сущности контрреформ. Зато в совет
ской литературе контрреформам посвящен ряд превосходных
обобщающих монографий подчеркнуто (иногда излишне) критиче
ской направленности.
Наиболее обстоятельно — с привлечением множества неиздан
ных материалов — вся внутренняя политика Александра III и его
контрреформы исследованы в книге П.А. Зайончковского3. Здесь
1 См.: Веселовский Б.Б. История земства за 40 лет. СПб., 1910. Т. 3.
См.: Рождественский С.В. Исторический очерк деятельности Министерства на
родного просвещения. 1802— 1902. СПб., 1902. Гл. 8.
3 См.: Зайончковский П А. Российское самодержавие в конце XIX ст. (Политичес
кая реакция 80-х — начала 90-х гг.). М., 1970.
334
ярко охарактеризованы сам царь, его окружение, их расчеты и
способы действий, смысл, содержание и результаты контрреформ
(лишь судебная контрреформа явно недооценивается). Ю.Б. Со
ловьев досконально исследовал дворянский вопрос во внутренней
политике царизма при Александре III, показав, как «за фасадом
внешнего могущества скрывалась возрастающая слабость режима»1.
Земская контрреформа монографически исследована Л.Г. Захаро
вой, судебная — Б.В. Виленским . Их монографии, пожалуй,
чрезмерно акцентированы на губительных для России сторонах и
последствиях контрреформ без должного учета их незавершенности.
Наконец, в труде СЛ. Эвенчик3 контрреформы 1889—1892 гг.
рассмотрены (тоже с акцентом на масштабах вреда, который они
причинили России) сквозь призму определяющего идейного, а
зачастую и делового воздействия на них со стороны «русского
папы» К.П. Победоносцева.
Карательны й аспек т внутренней политики Александра III стал
предметом исследования в кандидатской диссертации Д.В. Черны
шевского, где хорошо показаны масштабность, разносторонность
и тщетность карательного террора самодержавия, хотя и сделан
весьма сомнительный вывод о том, что ввиду малого числа
казненных революционеров «ни о каком «белом терроре» (при
Александре III. — Н.Т.) говорить нет оснований»4.
Апологетический труд А.Н. Боханова «Император Александр III»
(М., 1998), где утверждается, будто контрреформ как таковых
вообще не было, представляет собой поверхностный рецидив
дворянско-верноподданической историографии.
В зарубежной историографии специальных работ о
контрреформах Александра III нет. Английский историк Ч. Лоу в
биографии Александра оценил контрреформы как большую ошибку
царя, свернувшего с пути реформ своего отца и потому упустившего
«великий шанс» поднять Россию вровень с передовыми державами
Запада5. Такова же, в принципе, точка зрения Т. Пирсона (США)6.
2
Соловьев Ю.Б. Самодержавие и дворянство в конце XIX в. Л., 1973. С. 14.
“ См.. Захарова Л.Г. Земская контрреформа 1890 г. М., 1968; Виленский Б.В
Судебная реформа и контрреформа в России. Саратов, 1969.
См.: Эвенчик С.Л. Победоносцев и дворянско-крепостническая линия
самодержавия в пореформенной России / / Учен. зап. МГПИ им. В.И. Ленина. 1969. №
309.
А
См.: Чернышевский Д.В. Карательная политика царизма 1881 — 1894 гг. Саратов,
1990. С. 18.
См.: Low Ch. Alexander III of Russia. L., 1895. P. 312.
C m .. Pearson Th.S. Russian Officialdom in
Self-Government 1861 — 1900. Cambridge (Mass ), 1989
Crisis-
Autocracy
and
Local
ВНЕШ НЯЯ ПОЛИТИКА 1879— 1894 гг.
Россия и «Союз 3-х императоров»
Английский историк А. Тэйлор в капитальном труде под
названием «Борьба за господство в Европе (1848— 1918 гг.)»
подметил: «В истории Европы Берлинский конгресс явился своего
рода водоразделом. Ему предшествовали 30 лет конфликтов и
потрясений; за ним последовал 34-летний период мира».
Действительно, войн до 1912 г. в Европе не было (кроме двух
скоротечных и безрезультатных между Сербией и Болгарией в
1885-м и Турцией и Грецией в 1897 г.), но опасность войны все
эти годы буквально висела над Европой. «34-летний период мира»,
о котором пишет Тэйлор,— это время острейшей и сложнейшей
дипломатической борьбы, наращивания сил держав-соперниц.
Дипломатическое поражение царизма на Берлинском конгрессе
ослабило международные позиции России и ударило по ее
престижу в Европе. Период со второй половины 1878 до середины
1881 г. был для внешней политики царизма трудным временем,
когда приходилось балансировать на грани войны и прорываться
из кольца дипломатической изоляции.
Англия после Берлинского конгресса стала хозяйничать в зоне
черноморских проливов, подчинив себе не только экономически,
но теперь уже и политически Турцию. 22 марта 1879 г. военный
министр России Д.А. Милютин оставил в своем дневнике такую
запись: «При теперешнем положении дел Англия уже владеет
фактически и Константинополем, и проливами. Настоящий хозяин
в столице Турции — не султан, а представитель Англии». До
весны 1879 г. английский флот стоял в Мраморном море как
пугало для царизма. Канцлер А.М. Горчаков во второй половине
1878 г. периодически запрашивал у своего посольства в Лондоне
информацию о том, готовится ли Англия к скорой войне против
России. После долгих дипломатических трений между Петербургом
и Лондоном английские корабли ушли из Дарданелл в Средизем
ное море, но оставались поблизости и в любой день могли опять
появиться в проливах.
Австро-Венгрия тоже не скрывала своей вражды к России,
поскольку обе эти державы равно стремились достигнуть одного
и того же — гегемонии на Балканах. Весной 1881 г. на обеде в
Зимнем дворце австрийский посол заговорил даже о возможной
мобилизации «двух или трех корпусов» для защиты балканских
336
интересов Австро-Венгрии. Александр III в ответ взял вилку,
согнул ее петлей и бросил к прибору посла со словами: «Вот что
я сделаю с вашими двумя или тремя корпусами!»
Главное же, в лагере противников России оказалась после
Берлинского конгресса Германия. Ее «железный канцлер» О. Бис
марк так и не простил русскому правительству его выступления
в защиту Франции в 1875 г. Поскольку же Германия продолжала
считать разгром Франции задачей № 1 своей внешней политики,
Бисмарк перестал заискивать перед Россией и взял курс на
сближение с Австро-Венгрией. Для Германии выгодно было
сохранять в лице Австро-Венгрии постоянный и сильный противо
вес России на Балканах. Иначе, если бы австро-венгерская
монархия погибла (от войны извне или от революции изнутри),
из-под ее развалин выделились бы национальные славянские
государства, которые по логике истории ориентировались бы на
славянскую Россию. В этом случае Россия могла чрезмерно (с
точки зрения Германии) усилить свои международные позиции.
Такого оборота событий Бисмарк не хотел допустить.
Русско-германские отношения после конгресса в Берлине очень
быстро портились, и уже с конца 1878 г. между Германией и
Россией началась война — сначала газетная, а потом таможенная.
Русская (особенно славянофильская) пресса обвинялатогда
Бисмарка в неблагодарности, ибо он на Берлинском конгрессе
якобы предал Россию, забыв о том, как она помогла ему своим
благожелательным к Пруссии нейтралитетом в 1870— 1871 гг.,
когда та громила Францию. Пресса Германии, в свою очередь,
обрушивалась на россиян с упреками в том, что они не только
неблагодарны, но и бестолковы, поскольку, мол, не понимают
очевидной истины: Бисмарк в Берлине сделал для них больше,
чем все их собственные дипломаты, вместе взятые.
Если газетную войну можно было не принимать всерьез, то
другая, таможенная война сразу возымела серьезные последствия.
Германия к тому времени представляла собой важнейший рынок
для сырья из России (в 1879 г. поглощала 30 % русского экспорта).
Между тем мировой аграрный кризис 70-х годов обострил борьбу
за рынки сбыта продовольственных и сырьевых продуктов. В
условиях кризиса германское юнкерство требовало оградить его
от иностранной конкуренции. Бисмарк внял требованиям и в
январе 1879 г. установил почти полный запрет на ввоз русского
скота (под видом карантинной меры против вспышки эпизоотии
в Астраханской губернии), а затем поднял таможенные пошлины
на хлеб, ударившие по интересам российских помещиков еще
больнее, чем его «ветеринарные» меры.
В то же время российские промышленники добились от своего
правительства взимания повышенных (и притом в золоте) пошлин
с германских промышленных товаров, чтобы пресечь экономиче
скую экспансию Германии и не позволить ей, как писал об этом
22 - 2555
337
М.Н. Катков в 1879 г., «поставить Россию в те отношения к
Германии, в каких Турция и Египет находятся по отношению к
Англии и Франции». В результате отношения между Россией и
Германией ухудшились, как никогда со времен Семилетней войны.
Зато Австро-Венгрия охотно пошла на сближение с Германией.
7 октября 1879 г. эти державы заключили в Вене секретный
договор о союзе. Бисмарк хотел нацелить союз как против России,
так и против Франции, но по настоянию его австро-венгерского
коллеги Д. Андраши договор был направлен только против России.
Бисмарк не очень огорчился, посчитав для начала достаточно
выгодным и такой договор. Характерно, что уговаривал он
Андраши в примирительных выражениях: «Извольте принять мое
предложение, иначе... я приму ваше!» Договор был подписан в
формулировке Андраши: «В случае, если бы одна из двух империй
подверглась нападению со стороны России, обе высокие
договаривающиеся стороны обязаны выступить на помощь друг
другу со всей совокупностью вооруженных сил своих империй».
Австро-германский договор 1879 г. по форме был оборонитель
ным. Он предусматривал военное взаимодействие союзников
только при нападении России на одного из них. Но поскольку
война всего вероятнее могла возникнуть в результате русскоавстрийского конфликта на Балканах, решение вопроса о том,
кто на кого напал, оказывалось в компетенции Германии. Более
того, Германия при благоприятном стечении обстоятельств могла
использовать договор 1879 г. и против Франции, напав на нее
(если бы при этом Россия вступилась за Францию, Австро-Венгрия
поддержала бы Германию). Как бы то ни было, Германия и
Австро-Венгрия образовали в 1879 г. военный блок, положивший
начало одной из тех двух коалиций, которые развяжут в 1914 г.
первую мировую войну.
Таким образом три из четырех великих держав Западной
Европы того времени (Англия, Германия, Австро-Венгрия) заняли
откровенно враждебные позиции по отношению к России. Что
касается Франции, то она еще не оправилась от последствий
франко-прусской войны 1870— 1871 гг. и не смела активно
противодействовать политике Бисмарка. Россия вновь, уже в
который раз за XIX век, оказывалась в кольце дипломатической
изоляции.
Затруднительность положения России усугублялась еще рядом
внутренних факторов, исключавших на неопределенное время
возм ож ность наступ ательн ой внеш ней политики , а именно:
1) подъем освободительного движения (к 1879 г. в стране сложи
лась революционная ситуация и нарастал кризис «верхов»), 2) фи
нансовое истощение после русско-турецкой войны 1877— 1878 гг.,
3) незавершенность военных реформ 1862— 1874 гг., отдельные
звенья которых (в особенности перевооружение армии) еще не
были в полной мере реализованы.
338
Как же в таких условиях строилась внешняя политика
царизма? Главным врагом считалась Англия. Правда, регулярная
война между Россией и Англией казалась маловероятной. Не зря
их соперничество уподобляли «борьбе слона и кита». Но в двух
пунктах опасность военного конфликта России с Англией была
реальной — в черноморских проливах и в Средней Азии. Наиболее
опасна была угроза захвата проливов английским флотом. Чтобы
нейтрализовать такую угрозу, надо было, конечно, обзавестись
собственным, достаточно мощным флотом на Черном море. Но
строительство флота только началось в 1881 г. (спустя 10 лет
после отмены ограничительных статей Парижского договора!) и
двигалось очень медленно из-за безденежья. Поэтому временно
обеспечить защиту проливов от Англии должна была дипломатия.
Ей предстояло решить главным образом три следующие задачи.
Во-первых, надлежало прорвать кольцо дипломатической
изоляции, т.е. отделить от Англии ее возможных союзников и в
первую очередь — Австро-Венгрию. В качестве средства для
решения этой задачи Александр II и его советники избрали
оптимальный вариант — возобновить «Союз 3-х императоров»
(России, Германии, Австро-Венгрии). Во-вторых, чтобы отвлечь
внимание Англии от проливов, необходимо было создать угрозу
величайшей колониальной сокровищнице британской короны —
Индии. Средством решения этой задачи должно было стать русское
продвижение в Средней Азии. Наконец, в-третьих, пока не был
построен флот, требовалось продвинуть хотя бы сухопутные войска
поближе к проливам. Эту задачу предполагалось решить посред
ством усиления русских позиций в Болгарии, т.е. организации
болгарской армии под руководством русских офицеров: господствуя
над Болгарией, Россия могла держать проливы под присмотром
и ударом.
К тому времени, когда русская дипломатия занялась решением
этих задач, в руководстве внешней политикой России произошли
важные перемены. Дряхлый князь А.М. Горчаков, которому летом
1878 г. перевалило за 80, из-за физической немощи с середины
1879 г. фактически устранился от дел, хотя формально продолжал
занимать пост министра иностранных дел до 1882 г. Место
Горчакова занял его сравнительно молодой помощник, 59-летний
Николай Карлович Гире, который возглавлял МИД России до
своей смерти в 1894 г., т.е. как раз все время царствования
Александра III.
Гире был довольно бесцветной личностью. Заурядный (правда,
с большим опытом и, главное, добросовестный, по-немецки
пунктуальный) дипломат, невзрачный
внешне, коробивший
окружающих «огромными ушами» и «заячьим взглядом», он имел
две слабости, вредно отразившиеся на деятельности его ведомства.
Во-первых, Гире был безынициативен и робок. Не имея ни
родовитости, ни состояния, он очень дорожил своим служебным
22*
339
положением и окладом, а потому был, по выражению С.Ю. Витте,
«смирным» министром. Перед царем Гире трепетал, как мышь
перед кошкой (когда он отправлялся к царю с докладом, его
помощник В.Н. Ламздорф шел в ближайшую церковь молиться
об удачном исходе дела). На заседании Государственного совета
Гире, по записи очевидца, «как испуганный заяц, прячется в свое
кресло и даже закрывает лицо руками». Другие министры его
презирали, при дворе ни в грош не ставили. На одном из
придворных обедов обер-гофмаршал Э.Д. Нарышкин при всех
крикнул ему: «Дорогой мой министр, так нож и вилку не держат!»
Естественно, такой министр мог только исполнять, но не
творить, что, впрочем, устраивало царя. Александр III, хотя и
держал Гирса «в черном теле», по-своему симпатизировал ему,
иногда даже приятельски фамильярничал с ним, например,
подарил свой портрет с собственноручной припиской : «Посылаю
при этом мою рожу»1. Вторая слабость Гирса как российского
министра заключалась в том, что он был немец, германофил и
обожатель Бисмарка. Ради того, чтобы не навредить немецким
интересам, он осмеливался даже при случае проявлять инициативу
и настойчивость.
Впрочем, в 1879— 1881 гг., т.е. от устранения Горчакова до
смерти Александра II, фактическим руководителем внешней
политики России был военный министр граф Д.А. Милютин —
выдающийся организатор и реформатор военного дела, по
образованию и призванию вовсе не дипломат, но, в отЛичие от
Гирса, очень независимая, умная и сильная личность. Милютин,
а также влиятельные дипломаты П.А. Шувалов (посол в Лондоне)
и П.А. Сабуров (посол в Берлине) ориентировались на возобнов
ление «Союза 3-х императоров» и, в частности, на сближение с
Германией, что объединяло их с Гирсом.
Между тем весной 1880 г. Бисмарк попытался привлечь к
австро-германскому союзу Англию и тем самым еще туже стянуть
кольцо дипломатической изоляции вокруг России. Но английское
правительство, которое только что возглавил либерал У. Гладстон,
заменивший консерватора (и русофоба) Б. Дизраэли, джентль
менски корректно уклонилось от принятия на себя каких-либо
обязательств. В Берлине поняли, что Англия хочет использовать
Германию лишь как свою «континентальную шпагу» против России
и что вообще, по меткому определению Бисмарка, «политика
Англии заключается в том, чтобы бить своих морских противников
своими сухопутными союзниками». В то время как Бисмарк
переосмысливал неудачу своих переговоров с Англией, к нему
прибыл П.А. Сабуров с предложением от русского правительства
нормализовать отношения между Германией и Россией.
1 Ламздорф В.Н. Дневник (1866— 1890). М.; Л., 1926. С. 255.
340
К тому моменту уже было ясно, что таможенная война нанесла
ущерб обеим странам, разрушив их традиционные и взаимовы
годные экономические связи. Поэтому Бисмарк охотно принял
русское предложение. Он только поставил непременным условием
договора между Россией и Германией участие в нем АвстроВенгрии. Таким образом в порядок дня становилось именно
возрождение «Союза 3-х императоров». Русской дипломатии это
и было нужно.
6(18) июня 1881 г. в Берлине был подписан австро-русскогерманский договор. Подобно договору 1873 г. между теми же
партнерами, он вошел в историю под пышным наименованием
«Союз 3-х императоров». На этот раз, однако, «союз» представлял
собой даже не консультативный пакт, как в 1873 г., а всего лишь
договор о нейтралитете. Союзники обязались соблюдать нейт
ралитет в случае, если кто-либо из них окажется в состоянии
войны с четвертой державой. Это значило, что Россия обязывалась
не вмешиваться в войну между Германией и Францией, а
Германия и Австро-Венгрия обещали России то же самое в случае
англо-русской или русско-турецкой войны. Один пункт этого
договора был особенно важен для России: союзники договорились
«сообща следить» за тем, чтобы Турция соблюдала правило
закрытия проливов, а в случае нарушения этого правила —
предупредить Турцию, что они будут считать ее оказавшейся «в
состоянии войны со стороной, в ущерб которой это будет сделано»
Новый союз был взаимно выгоден для всех его участников,
но не мог быть ни прочным, ни длительным. Бисмарк прямо
говорил П.А. Сабурову, что он вообще не любит оставаться
нейтральным: «Всегда рискуешь получить в результате двух
врагов, в то время как сделав выбор, будешь иметь только одного».
Согласие 3-х императоров сохранялось лишь до тех пор, пока
русско-австрийские
противоречия
на
Балканах,
временно
смягчившиеся после восточного кризиса 1875— 1878 гг., не
обострились вновь. Когда истек первый (трехлетний) срок действия
союза, еще оказалось возможным продлить его на следующие три
года (1884— 1887)— к великой радости Гирса, который даже
непроизвольно перекрестился (хотя был протестантом), глядя на
то, как царь парафирует договор.
Опираясь на свое участие в «Союзе 3-х императоров», царизм
проявил твердость в конфликте с Англией летом 1885 г. и одержал
важную дипломатическую победу.
Поскольку русское наступление в Средней Азии угрожало
тогда Индии, Англия именно здесь, как нигде, активизировалась —
даже проливы отодвинула на второй план. Один из отцов
британского колониализма и, кстати, отец Уинстона Черчилля
1 Сборник договоров России с другими государствами (1856— 1917). М., 1952. С
230.
341
Рандолф Черчилль, занимавший в Англии пост министра по делам
Индии, говорил, что он «готов был отдать русским Константино
поль с проливами под условием отодвинутия [русской] границы
в Средней Азии на 300 миль назад»1. В мае 1879 г. Англия
навязала Афганистану договор, который устанавливал над афган
цами английский протекторат. Россия в ответ заняла к 1881 г.
приграничные с Афганистаном земли Туркмении. Таким образом,
сферы влияния России и Англии в Средней Азии угрожающе
сближались. Конфликт назревал.
Весной 1885 г. он достиг кульминации. Англия руками
афганцев заняла Пендинский оазис в Туркмении, хотя население
оазиса просилось в русское подданство. Александр III, узнав об
этом, направил в оазис бригаду генерала А.В. Комарова с
приказом: «Выгнать и проучить как следует!» Афганцы встретили
русских на р. Кушке и были разгромлены. Русские заняли
Пендинский оазис. Александр III наградил Комарова орденом
Св. Георгия 3-й степени. Тогда в Англии началась антирусская
истерия. Во всю ширь развернулись приготовления к войне с
Россией. Английский парламент открыл своему правительству
кредит в 11,5 млн. ф. ст. на военные нужды. Момент был острый.
По словам В.И. Ленина, Россия оказалась «на волосок от войны
с Англией».
Англия рассчитывала напасть на Россию с Черного моря
силами своего флота, а на суше воевать против России турецкой
кровью. Английские стратеги уже спланировали высадку турецкого
десанта на Кавказе и морскую диверсию против Одессы. Между
тем Россия на Черном море была еще очень слаба. К 1885 г.
были спущены на воду и пока не обеспечены вооружением лишь
первые броненосцы возрожденного Черноморского флота. Но
царизм склонил своих партнеров по «Союзу 3-х императоров»
оказать давление на Турцию, чтобы она не пропустила в Черное
море английский флот. Так как султан был обижен на Англию
за то, что она в 1882 г. отняла у него Египет, он не только не
стал противиться давлению «3-х императоров», но и с готовностью
взялся укреплять Дарданеллы. Более того, захват Египта рассорил
Англию и с Францией, которая сама претендовала на Египет.
Англия, таким образом, оказалась изолированной.
Обдумывая альтернативу, «воевать с Россией или уступить»,
английское правительство выбрало второе решение. 29 августа (10
сентября) 1885 г. в Лондоне оно подписало англо-русский
протокол, который определил границу между Россией и
Афганистаном так, что вся спорная область Пендинского оазиса
отошла к России. По линии, установленной тем протоколом,
государственная граница между Афганистаном и Россией, а затем
СССР проходила вплоть до его распада. Таким образом, в
1 Дневник государственного секретаря А.А. Половцова. М., 1966. Т. 2. С. 58. #
342
условиях афганского кризиса 1885 г. «Союз 3-х императоров» с
точки зрения интересов России себя оправдал. Но в осложнениях
следующего же — болгарского — кризиса он развалился.
На Балканах в то время росла национально-освободительная
борьба против турецкого ига, плоды которой доставались
различным группировкам правящей элиты балканских государств.
Эти группировки враждовали между собой и искали поддержку
у великих держав. Так создавалась благоприятная почва для
вмешательства правительств Европы в дела балканских народов
и для конфликтов на Балканах. Самым крупным из этих
конфликтов был «болгарский кризис» 1885— 1887 гг.
Болгарское княжество было создано в результате русско-турецкой войны 1877— 1878 гг. и фактически руками России.
«Управление, офицеры, унтер-офицеры, чиновники, наконец, вся
система были русскими,— отмечал Ф. Энгельс.— из Болгарии
была создана русская сатрапия», надо признать — в благообразной
форме конституционной монархии. Владетельным князем Болгарии
стал 22-летний Александр Баттенберг. Его кандидатура оказалась
своеобразным «европейским компромиссом», поскольку он был
прусский офицер, сын австрийского генерала, племянник русской
царицы (жены Александра II) и даже родственник английской
королевы (брат мужа ее дочери). Царизм же считал его именно
своим ставленником, ибо на словах Баттенберг рассыпался в
симпатиях к России. Александр II и выдвинул его кандидатуру
на болгарский престол, причем демонстративно произвел его,
никогда не служившего в России, в генералы русской службы.
Однако Баттенберг предпочел опереться на Австро-Венгрию и
Германию. Его премьер Д. Цанков острил: «Нам не надо ни
русского меда, ни русского жала!» Германия и Австро-Венгрия
тогда осуществляли экономическую экспансию на Балканах, меж
тем как русская буржуазия, боясь конкуренции более развитых
капиталистических
держав,
воздерживалась
от
активного
проникновения на балканский рынок. Поэтому усилия русской
дипломатии не имели там экономической базы. Царь же и его
министры не понимали этой экономической подоплеки болгарского
кризиса и рассуждали бесхитростно: Баттенберг — изменник.
В июле 1885 г. в главном городе Восточной Румелии (т.е.
южной, турецкой части Болгарии) Пловдиве народ восстал против
турок, изгнал их и провозгласил воссоединение «обеих Болгарий».
Александр Баттенберг был объявлен князем объединенной Бол
гарии. Царизм, раздосадованный политикой Баттенберга, пред
ложил своим партнерам по «Союзу 3-х императоров» заставить
«изменника» отказаться от Восточной Румелии и восстановить
там status-quo, предусмотренное Берлинским конгрессом. Таким
образом, история сыграла с царизмом злую шутку: теперь он
добивался того, против чего изо всех сил боролся на Берлинском
конгрессе,— разделения Болгарии. Западные державы отклонили
343
русское предложение, используя его как удобный случай для того,
чтобы сыграть роль доброжелателей болгар и всех вообще
балканских славян. Тогда царизм пустил в ход всю свою агентуру
и устроил в Болгарии государственный переворот.
21 августа 1886 г. Баттенберг был свергнут и выдворен из
Болгарии. Его сменило правительство митрополита Климента,
которое первым делом телеграфировало Александру III: «Болгария
у ног Вашего Величества». Но пока Александр III радовался этой
телеграмме, проавстрийская партия в Болгарии сладила контрпе
реворот и пригласила Баттенберга вернуться к власти. Началась
затянувшаяся на 10 месяцев потасовка между марионетками
России, Австро-Венгрии и Германии из-за болгарского княжения,
а когда страсти улеглись (в июне 1887 г.), все увидели, что
княжение прочно держит ставленник Австро-Венгрии немецкий
принц Фердинанд Кобург, которому суждено было править
Болгарией 30 лет, стать ее царем и основать в ней четвертую и
последнюю царскую династию Кобургов. Так Австро-Венгрия
вытеснила Россию из Болгарии.
Болгарский кризис 1885— 1887 гг. окончательно рассорил
Россию и Австро-Венгрию и сделал невозможным сохранение
«Союза 3-х императоров». Когда в 1887 г. закончился его второй
срок, он не был продлен.
Разрыв с Германией
Вновь стали ухудшаться и русско-германские отношения.
Бисмарк опасливо наблюдал за восстановлением мощи Франции.
В 1887 г. он предпринял новую, вторую после 1875 г., попытку
разгромить ее, пока она еще не оправилась полностью от
страшного разгрома 1870— 1871 гг. 11 января 1887 г. Бисмарк
произнес в рейхстаге угрожающую речь против Франции, заявив,
что Германия непременно будет воевать с ней — «может быть,
через 10 лет, а может быть, и через 10 дней». Вслед за тем
германское правительство объявило о призыве резервистов. В
середине февраля к границам Франции были придвинуты 120
тыс. германских войск. Меч Бисмарка вновь навис над головой
Франции. Но в критический момент «железный канцлер»
заколебался.
Дело в том, что болгарский кризис тогда уже скомпро
метировал «Союз 3-х императоров», обнажив его антирусское
острие. Проницательный Бисмарк сообразил, что в такой ситуации
Россия едва ли допустит новую агрессию против Франции. На
всякий случай он решил прощупать позицию России и сделал
это не столь дипломатично, сколь плутовски.
10 января 1887 г. в Берлине, сидя за бутылкой шампанского
с русским послом Павлом Шуваловым и его братом (видным
царским сановником, экс-диктатором «Петром IV»), Бисмарк
344
набросал проект русско-германского договора и соблазнил Ш ува
ловых представить этот документ Александру III. Договор
предусматривал дружественный нейтралитет России в любом
конфликте, который мог возникнуть между Германией и
Францией. Шуваловы как давние поборники дружбы между
Россией и Германией охотно повезли проект договора к царю, а
Бисмарк стал ждать, что из этого выйдет. Вышел конфуз — и
для Шуваловых, и для Бисмарка. Александр III отвергнул проект,
а Шуваловым устроил грандиозную взбучку. В те же дни на
полуофициальный запрос правительства Франции, может ли оно
рассчитывать на моральную поддержку России, царь приказал
ответить: «Конечно, да». Перед Бисмарком вновь встал «кошмар
коалиций». В результате, по образному выражению А.З. Манф
реда, «Бисмарк, размахивавший мечом над головой Франции,
снова вложил его в ножны». Этот эпизод засвидетельствовал перед
всем миром пока еще значительную международную роль царской
России.
Естественно, русско-германские отношения после этого заметно
испортились, но прямой разрыв пока не был выгоден ни той, ни
другой стороне. И Россия, и Германия старались не доводить дело
до разрыва и хотя бы отчасти использовать друг друга. В том
же 1887 г., 6(18) июня, они заменили распавшийся «Союз 3-х
императоров» двусторонним договором о нейтралитете. Этот
договор — один из самых хитроумных в истории дипломатии. Даже
обстановка, в которой он был выработан, интригующе необычна.
Вот как это произошло.
Переговоры вели Бисмарк и русский посол в Берлине Павел
Шувалов. Рейхсканцлер сразу повел на посла психическую атаку:
достал свой портфель, извлек из него какую-то бумагу и прочел
Шувалову текст союзного (секретного!) договора между Гер
манией и Австро-Венгрией от 7 октября 1879 г. У Шувалова
«глаза полезли на лоб», а Бисмарк, не давая ему опомниться,
горько, чуть не со слезами на глазах, стал «сожалеть» о том,
что тогда, в 1879 г., обстановка вынудила его заключить такой
союз и что теперь он связан им, а потому предлагает из будущего
русско-германского договора о нейтралитете исключить одинединственный случай, именно нападение России на АвстроВенгрию.
Шувалов, однако, не будь плох, тоже предложил со своей
стороны одну-единственную оговорку: исключить случай напа
дения Германии на Францию. Сколько после этого ни хлопотал
Бисмарк вокруг русского посла, тот упрямо стоял на своем.
Сошлись на такой затейливой редакции: Германия гарантирует
России нейтралитет в случае, если Австро-Венгрия первая нападет
на Россию, а Россия гарантирует нейтралитет Германии, если
Франция первой нападет на Германию. Таким образом Бисмарк
345
получал шанс на войну с Францией без вмешательства России —
при условии, если бы ему удалось, как это было в 1870 г., еще
раз спровоцировать Францию напасть первой.
Это соглашение вошло в историю под названием «договор о
перестраховке»: Германия сначала застраховала себя договором
1879 г. с Австро-Венгрией, а теперь перестраховывалась договором
с Россией. В 1879 г. Бисмарк гарантировал военную помощь
Австро-Венгрии в случае нападения на нее России, теперь же
обещал нейтралитет России в случае нападения на нее АвстроВенгрии. Решение вопроса о том, кто на кого напал первым,
Бисмарк оставлял за собой и тем самым обеспечивал себе орудие
для давления и на Россию, и на Австро-Венгрию.
Договор «о перестраховке» был заключен на три года с
последующим возобновлением при согласии обеих сторон. Он не
мог помешать быстрому ухудшению русско-германских отношений.
Причиной этого ухудшения были прежде всего экономические
противоречия. С одной стороны, после 1879 г. еще дважды — в
1885 и 1887 гг.— правительство Германии поднимало пошлины
на русский хлеб, поскольку германские помещики требовали
оградить их интересы от конкуренции русских помещиков. С
другой стороны, русская буржуазия требовала от своего правитель
ства оградить ее интересы от конкуренции германского капитала.
Поэтому царизм в течение 80-х годов неоднократно повышал
пошлины на германские промышленные товары. Результатом
явились взаимные нападки держав, новая газетная война между
ними, полная сплетен и оскорблений. Германские газеты,
например, уверяли своих читателей в том, что внешнеполитиче
ская ориентация военных лидеров России И.В. Гурко и Н.Н. Об
ручева продиктована их женами-француженками.
В октябре 1887 г. Бисмарк попытался вызвать финансовый
крах России. Используя тот факт, что Германия была тогда
главным кредитором России и что русские займы обычно
размещались на берлинской бирже, он предписал всем государ
ственным учреждениям Германии продать принадлежавшие им
русские ценные бумаги. Вслед за тем Германский банк прекратил
выдачу ссуд под русские ценности и не принимал их больше в
залог. Эти меры еще больше рассорили Германию и Россию, но
повредили Германии не меньше, чем России. Дело в том, что
урожайные для России 1887 и 1888 гг. и неурожаи тех лет в
Европе повлекли за собой рост русского хлебного экспорта, однако
теперь Германия вынуждена была покупать русский хлеб без
прежних льгот, по высоким ценам.
Насколько в 60-е годы Бисмарк был популярен в России,
настолько теперь он стал ненавидим. Александр III особенно его
недолюбливал. Читая как-то донесение своего посла об очередной
346
каверзе Бисмарка, царь на полях документа прочувствованно
выругался: «Обер-скот» .
Впрочем, и в самой Германии ее первый канцлер всем надоел,
пережив свою славу. На его беду весной 1888 г. умер император
Вильгельм 1 — этот коронованный слуга Бисмарка, которому,
кстати, в то время уже перевалило за 90. Наследник престола
Фридрих III так долго ждал своего часа и был к тому времени
уже так стар и болен, что успел процарствовать лишь три месяца
и тоже умер. Летом 1888 г. императором Германии стал внук
Вильгельма I — Вильгельм II, этот, как назвал его Г.В. Плеханов,
«коронованный Хлестаков», который, в отличие от своего деда,
везде и во всем, кстати и некстати выдвигал на первый план
собственную персону да так старательно, что о нем говорили:
«Император Вильгельм желает быть на каждой свадьбе невестой,
на каждых крестинах — новорожденным, на каждых похоронах —
покойником» . В отместку за то, что «железный канцлер» четверть
века помыкал его дедом, Вильгельм II 17 марта 1890 г.
бесцеремонно уволил Бисмарка в отставку.
Личные взаимоотношения Вильгельма II и Александра III были
далеко не такими идиллическими, как между Вильгельмом I и
Александром II или позднее между Вильгельмом II и Николаем II.
«Подозрительный, осторожный и пасмурный» русский царь «не
любил юркого, словоохотливого, лживого в самой основе своей
натуры» германского императора. Во время одного из визитов
Вильгельма II в Петербург царь как-то заявил брату, великому
князю Владимиру Александровичу: «Занимай Вильгельма после
обеда ты, я его могу переносить только до обеда»3. В обстановке
острых русско-германских противоречий личная неприязнь Алек
сандра III к Вильгельму II ложилась дополнительной гирей на
чашу весов в пользу не союза, а разрыва между Германией и
Россией.
К 1890 г., когда истекал первый срок русско-германского
договора «о перестраховке», напряженность в отношениях между
его участниками была уже столь велика, что новый канцлер
Германии отказался возобновить договор. Вместо Бисмарка
рейхсканцлером стал Л. Каприви — профессионал из военной
элиты, генерал и шеф адмиралтейства, даже внешне похожий,
по наблюдению А.А. Половцова, на «пушку большого калибра»,
более воитель, чем политик, который так и говорил о себе с
гордостью, что он «солдат». Сменив Бисмарка, он как рейхскан
1 Ламздорф В.Н. Указ. соч. С. 181.
2
** Тарле Е.В. Соч.: В 12т. М., 1958. Т. 5. С. 117. Английский историк Д. Рёль недавно
в 1000-страничной монографии «Вильгельм II. Юность кайзера» доказал, что Вильгельм
не только страдал с детства физическим недостатком (сухорукостью), но и обрел из-за
этого еще до вступления на трон психическую ненормальность.
Тарле Е.В. Русско-германские отношения и отставка Бисмарка / / Сб. статей по
русской истории, посвященных С.Ф. Платонову. Пг., 1922. С. 421.
347
цлер сразу взял «новый курс». Если Бисмарк стремился избежать
войны с Россией, то Каприви счел эту войну неизбежной и
необходимой для Германии. Бисмарк ставил целью изолировать
Францию и воевать с ней локализованно, один на один; Каприви
замыслил подготовить войну против франко-русского блока, но
силами более мощной коалиции, чем этот блок, т.е. Германии,
Австро-Венгрии, Италии и, если удастся идеальный вариант,
Англии. В рамках «нового курса» 6 мая 1891 г. с явной
демонстрацией силы был торжественно возобновлен Тройственный
союз.
Еще в 1882 г. Германия и Австро-Венгрия привлекли к своему
союзу Италию, которая тогда очень кстати для австро-германского
блока поссорилась с Францией, ибо та только что оккупировала
Тунис, буквально перехватив его у Италии. С помощью Италии
Германия рассчитывала еще более изолировать Францию, АвстроВенгрия — обеспечить себе тыл на случай войны с Россией. 20
мая 1882 г. Тройственный союз был оформлен договором о
взаимной (вплоть до военной) помощи. Так была создана первая
из коалиций, развязавших в 1914 г. мировую войну.
Тройственный союз привлек к себе еще Испанию и Румынию,
хотя сохранял название Тройственного. В 1883 г. Бисмарк
заключил с испанским королем Альфонсом XII «джентльменское
соглашение», по которому Испания обязывалась в случае франко-германской войны выставить 100-тысячную армию против
Франции, а Германия за это обещала поддерживать Испанию на
международных конгрессах, куда испанских представителей до тех
пор не приглашали. Этим соглашением Бисмарк сумел, по его
излюбленному выражению, «нацелить испанскую мушку на
французский затылок».
Правда, склонить на свою сторону Англию германский блок
не сумел. Англия отвела все многократно адресованные ей с 1890
по 1894 г. предложения присоединиться к Тройственному союзу.
Тем не менее демонстративно возобновленный в 1891 г.
Тройственный союз представлял собой фатальную угрозу безопас
ности Франции и России. Система вовлеченных в него государств,
протянув свои щупальца и на Балканы, и на Апеннины, и на
Пиренеи, охватывала Францию с трех сторон — Рейна, Альп,
Пиренеев. Благоприятные условия создавались для Германии и
Австро-Венгрии также на случай их войны с Россией. Союз был
гораздо сильнее, чем Франция или Россия порознь. В такой
обстановке, естественно, Россия и Франция должны были
протянуть друг другу руки.
Русско-французский союз
Союз между Россией и Францией был продиктован не только
общностью военно-стратегических интересов той и другой держа
вы, наличием угрозы со стороны общих врагов. К тому времени
348
уже оказалась налицо для союза и прочная экономическая основа.
Россия с 70-х годов остро нуждалась в свободных капиталах для
вложения их в промышленность и железнодорожное строительство.
Франция, напротив, не находила у себя достаточного числа
объектов для собственных капиталовложений и активно вывозила
свой капитал за рубеж. Именно с тех пор постепенно стал расти
удельный вес французского капитала в российской экономике. За
1869— 1887 гг. в России были основаны 17 иностранных
предприятий, из них 9 французских.
Французские финансисты весьма продуктивно использовали
ухудшение русско-германских отношений. Парижские банки
скупили русские ценности, выброшенные на денежный рынок
Германии. В 1888 г. на Парижской бирже были выпущены
облигации первого русского займа на сумму в 500 млн. франков,
за ним последовали займы 1889 г. (на 700 млн. и 1200 млн.
франков), 1890 и 1891 гг. Французский капитал в короткое время
стал главным кредитором царизма. Так уже в начале 90-х годов
закладывалась основа финансовой зависимости России от Франции.
Экономические предпосылки союза имели и специальный военно
технический аспект. Уже в 1888 г. приехавший в Париж с
неофициальным визитом брат Александра III великий князь
Владимир Александрович сумел разместить по французским
военным заводам взаимовыгодный заказ на изготовление 500 тыс.
винтовок для русской армии.
Давними и прочными были культурные предпосылки союза
между Россией и Францией. Ни одна другая страна не оказывала
на Россию столь мощного культурного воздействия, как Франция.
Имена Ф. Вольтера и Ж .Ж . Руссо, А. Сен-Симона и LLI. Фурье,
В. Гюго и О. Бальзака, Ж. Кювье и П.С. Лапласа, Ж.Л. Давида
и О. Родена, Ж. Бизе и Ш. Гуно были известны каждому
образованному россиянину. Во Франции всегда меньше знали о
русской культуре, чем в России — о французской. Но с 80-х годов
французы, как никогда ранее, приобщаются к русским культурным
ценностям. Возникают издательства, специализирующиеся на
тиражировании шедевров русской литературы — произведений
Л.Н. Толстого и Ф.М. Достоевского, И.А. Гончарова и М.Е. Салтыкова-Щедрина, не говоря уже об И.С. Тургеневе, который долго
жил во Франции и стал для французов одним из любимейших
писателей. Книга М. де Вогюэ «Русский роман», изданная в 1886 г.,
стала во Франции не только научным и литературным, но и
общественным событием.
В условиях нараставшего сближения между Россией и
Францией за союз ратовали в обеих странах поборники активной
наступательной политики против Германии. Во Франции, пока
она придерживалась оборонительной позиции по отношению к
Германии, союз с Россией не был жгучей потребностью. Теперь
же, когда Франция оправилась от последствий разгрома 1870 г.
349
и
о
и
с
в порядок дня для французской внешней политики встал вопрос
реванше, среди ее руководителей (включая президента С. Карно
премьер-министра Ш. Фрейсине) резко возобладал курс на союз
Россией.
В России тем временем толкали правительство к союзу с
Францией помещики и буржуазия, задетые экономическими
санкциями Германии и потому выступавшие за поворот отечест
венной экономики от немецких к французским кредитам. Кроме
того, в русско-французском союзе были заинтересованы широкие
(политически очень разные) круги российской общественности,
которые учитывали всю совокупность взаимовыгодных предпосы
лок для этого союза. В обществе, в правительстве и даже при
царском дворе начала складываться «французская» партия. Ее
провозвестником стал знаменитый «белый генерал» М.Д. Скобелев.
17 (по русскому календарю, 5-го) февраля 1882 г. в Париже
Скобелев на свой страх и риск произнес «сорвиголовью» речь
перед сербскими студентами — речь, которая обошла европейскую
прессу и повергла в смятение дипломатические круги России и
Германии. «Ни одна победа генерала Скобелева не наделала такого
шума в Европе, как его речь в Париже»,— резонно подметила
тогда же газета «Киевлянин». Русский посол во Франции князь
Н.А. Орлов (сын шефа жандармов А.Ф. Орлова) был так
шокирован этой речью, что донес Гирсу, будто Скобелев «открыто
изображает из себя Гарибальди»1. О чем же так громко говорил
«белый генерал»? Он заклеймил официальную Россию за то, что
она стала жертвой «иностранных влияний» и теряет ориентировку
в том, кто ее друг, а кто враг. «Если вы хотите, чтобы я назвал
вам этого врага, столь опасного для России и для славян,
я назову вам его,— гремел Скобелев.— Это автор «натиска на
Восток» — он всем вам знаком — это Германия. Повторяю вам и
прошу не забыть этого: враг — это Германия. Борьба между
славянством и тевтонами неизбежна. Она даже очень близка!»
В Германии и Франции, а также в Австро-Венгрии речь
Скобелева надолго стала политической злобой дня. Впечатление
от нее было тем сильнее, что она воспринималась как инспирация
«свыше». «Что Скобелев, генерал на действительной службе,
знаменитейший из русских военных деятелей того времени,
говорит никем не уполномоченный, исключительно от своего
собственного имени, этому никто не поверил ни во Франции, ни
в Германии»,— справедливо заключал Е.В. Тарле. Скобелев спустя
четыре месяца после этой речи внезапно умер. Но «французская»
партия в российских «верхах» продолжала набирать силы. Ее
составляли духовный пастырь царя К.П. Победоносцев, главы
правительства Н.П. Игнатьев и сменивший его Д.А. Толстой,
1 Текст речи Скобелева и вступительная статья к ней Е.В. Тарле опубликованы.
Красный архив. 1928. Т. 2. С. 215—220.
350
начальник Генерального штаба Н.Н. Обручев, самый авторитетный
из генералов (вскоре ставший фельдмаршалом) И.В. Гурко, самый
влиятельный из коноводов прессы М.Н. Катков. В январе 1887 г.
царь уже так сказал Гирсу о национальных антипатиях россиян
к Германии: «Прежде я думал, что это только Катков, но теперь
убедился, что это — вся Россия».
Правда, сильна была при дворе и в правительстве России и
«германская» партия: министр иностранных дел Н.К. Гире, его
ближайший помощник и будущий преемник В.Н. Ламздорф,
военный министр П.С. Ванновский, послы в Германии П.А. Са
буров и Павел Шувалов. Придворной опорой этой партии являлась
жена царского брата Владимира Александровича великая княгиня
Мария Павловна
(урожденная принцесса Мекленбург-Шверинская). С одной стороны, она воздействовала на семью царя в
пользу Германии, а с другой — содействовала правительству
Германии, информируя его о планах Александра III и о русских
делах1. По влиянию на царя и на правительство, а также по
энергии, настойчивости и «калибру» состава «германская» партия
уступала «французской», но зато в пользу первой сказывался ряд
объективных факторов, препятствовавших русско-французскому
сближению.
Первым из них был географический фактор отдаленности.
Военный союз требовал оперативных сношений, а таковые между
странами, расположенными на противоположных концах Европы,
представлялись весьма затруднительными в конце XIX в., когда
не было ни радио, ни авиа, ни даже автотранспорта, а телеграфная
и телефонная связь только еще совершенствовалась. Впрочем, этот
фактор сулил русско-французскому союзу и очевидную выгоду,
поскольку заключал в себе смертельную для Германии угрозу
войны на два фронта.
Больше препятствовали союзу между Россией и Францией
различия в их государственном и политическом строе. В глазах
такого реакционера, как Александр III, союз царского самодер
жавия с республиканской демократией выглядел почти противо
естественным, тем более что он ориентировал Россию против
Германской империи во главе с традиционно дружественной и
даже родственной царизму2 династией Гогенцоллернов. Именно
на этом, монархическом, складе мышления самодержца строила
«германская» партия свою политику. Гире прямо говорил в
сентябре 1887 г. германскому поверенному в делах при дворе
Александра III (будущему канцлеру) Б. фон Бюлову: «Я вам даю
голову на отсечение, что никогда, никогда император Александр
не подымет руку против императора Вильгельма, ни против его
1 См.: Манфрес) А.З. Образование русско-французского союза. М., 1975. С. 226 (по
архивным документам)
~ Александр III приходился Вильгельму I племянником, а Вильгельму II — дядей.
351
сына, ни против его внука». При этом Гире искренне удивлялся:
«Как могут эти французы быть настолько глупыми, чтобы
воображать, будто император Александр пойдет со всякими
Клемансо против своего дяди! Этот союз мог бы только внушить
ужас императору, который не стал бы таскать каштаны из огня
в пользу Коммуны»1.
Отсюда видно, почему русско-французский союз складывался
хотя и неуклонно, но медленно и трудно. Ему предшествовал ряд
предварительных шагов к сближению между двумя странами —
шагов взаимных, но более активных со стороны Франции.
Весной 1890 г., после того как Германия отказалась возоб
новить русско-германский договор «о перестраховке», французские
власти искусно воспользовались затруднительной для России
ситуацией. Чтобы завоевать расположение Александра III, они 29
мая 1890 г. арестовали в Париже сразу большую группу, (27
человек) русских политических эмигрантов. При этом французская
полиция не погнушалась услугами провокатора. Агент петербур
гской охранки с 1883 г. А.М. Геккельман (он же Ландезен,
Петровский, Бэр и генерал фон Гартинг) с ведома полицейских
властей Парижа и, по всей видимости, за определенную мзду
инсценировал в столице Франции подготовку к покушению на
Александра III: сам доставил в квартиру «террористов» бомбы,
навел на нее полицию и благополучно скрылся. Арестованные
жертвы его провокации были преданы суду и (кроме трех женщин,
с чисто французской галантностью оправданных) приговорены к
тюремному заключению. Александр III, узнав об этом,
воскликнул: «Наконец-то во Франции есть правительство!»2
Особо пикантной эта ситуация выглядела потому, что
правительство Франции возглавлял в то время Шарль Луи
Фрейсине — тот самый Фрейсине, который был главой француз
ского правительства и в 1880 г., когда оно отказалось выдать
царизму народовольца Л.Н. Гартмана, обвиненного в подготовке
террористического акта против Александра II. Теперь Фрейсине
как бы искупил перед Александром III давний грех афронта,
нанесенного его отцу.
Полицейская акция 1890 г. в Париже унавозила почву для
политического сближения между правительствами России и
Франции. Летом того же года с обеих сторон был сделан первый
практический шаг к союзу. Начальник Генерального штаба
Российской Империи Н.Н. Обручев пригласил (разумеется, с
высочайшей санкции) на маневры русских войск заместителя
1 Цит. по: Манфред А.З. Указ. соч. С. 227. Ж. Клемансо был тогда лидером
буржуазных радикалов во Франции.
2
Геккельмана-Ландезена вблагодарность за услугу 1890 г. Александр III наградил
очень щедро. Провокатор стал (под фамилией фон Гартинга) начальником русской
тайной полиции за границей с генеральским чином и высоким окладом.
352
начальника французского генштаба Р. Буадефра. Переговоры
между Обручевым и Буадефром, хотя и не были оформлены
каким-либо соглашением, показали заинтересованность военного
руководства обеих сторон в союзном договоре.
В следующем, 1891 г. противная сторона дала новый толчок
складыванию русско-французского блока, афишировав возобнов
ление Тройственного союза. В ответ Франция и Россия делают
второй практический шаг к сближению. 13(25) июля 1891 г. в
Кронштадт с официальным визитом пришла французская военная
эскадра. Ее визит стал впечатляющей демонстрацией франко-русской дружбы. Эскадру встречал сам Александр III. Российский
самодержец стоя, с непокрытой головой, смиренно прослушал
революционный гимн Франции «Марсельезу», за исполнение
которой в самой России людей карали, как за «государственное
преступление»1.
Вслед за визитом эскадры состоялся новый раунд дипло
матических переговоров, результатом которых стал своего рода
консультативный пакт между Россией и Францией, скрепленный
подписями двух министров иностранных дел — Н.К. Гирса и
А. Рибо. По этому пакту стороны обязались в случае угрозы
нападения на одну из них договориться о совместных мерах,
которые можно было бы принять «немедленно и одновременно».
«Бывшая революционерка обнимает будущую» — так оценил
события 1891 г. В.О. Ключевский. Анатоль Леруа-Болье назвал
1891 год «кронштадтским годом». Действительно, царский прием,
оказанный военным морякам Франции в Кронштадте, стал как
бы событием года с далеко идущими последствиями. Газета
«Санкт-Петербургские ведомости» удовлетворенно констатировала:
«Две державы, связанные естественною дружбой, располагают
такой грозной силой штыков, что Тройственный союз должен
остановиться невольно в раздумье». Зато германский поверенный
Б. Бюлов в докладе рейхсканцлеру JI. Каприви оценил кронш
тадтское свидание как «очень важный фактор, который тяжело
падает на чашу весов против обновленного Тройственного союза».
Новый год повлек за собой новый шаг в создании русскофранцузского союза. Р. Буадефр, к тому времени возглавивший
Генеральный штаб Франции, вновь был приглашен на военные
маневры русской армии. 5(17) августа 1892 г. в Петербурге он
и генерал Н.Н. Обручев подписали согласованный текст военной
конвенции, которая фактически означала договор между Россией
и Францией о союзе. Вот главные условия конвенции.
1.
Если Франция подвергнется нападению со стороны Гер
мании или Италии, поддержанной Германией, Россия нападет на
1 М.Е. Салтыков-Щедрин в очерках «За рубежом» горько иронизировал над тем,
как он, будучи однажды в Париже, услышал прямо на улице пение «Марсельезы»:
«Сам-то я, разумеется, не пел — но как бы не пострадать за присутствование!»
23 - 2555
353
Германию, а если Россия будет атакована Германией или
Австро-Венгрией, поддержанной Германией, то Франция выступит
против Германии.
2. В случае мобилизации войск Тройственного союза или одной
из его держав Россия и Франция немедленно и одновременно
мобилизуют все свои силы и придвинут их как можно ближе к
своим границам.
3. Франция обязуется выставить против Германии 1300 тыс.
солдат, Россия — от 700 до 800 тыс. «Эти войска,— говорилось в
конвенции,— будут полностью и со всей быстротой введены в
дело так, чтобы Германии пришлось сражаться сразу и на Востоке
и на Западе» .
Конвенция должна была вступить в силу после ее ратификации
императором России и президентом Франции. Подготовить же и
представить ее текст к ратификации полагалось министрам
иностранных дел. Однако Гире намеренно (в интересах Германии)
затягивал представление, ссылаясь на то, что болезнь мешает ему
изучить с надлежащей тщательностью детали. Французское
правительство, сверх его ожиданий, помогло ему: оно запуталось
осенью 1892 г. в грандиозной панамской афере.
Дело в том, что международная акционерная компания,
созданная во Франции в 1879 г. для строительства Панамского
канала под председательством Фердинанда Лессепса (того самого,
который в 1859— 1869 гг. построил Суэцкий канал), обанкротилась
в результате хищений и подкупа множества видных должностных
лиц, включая трех бывших премьер-министров . Ряд этих лиц,
безнадежно скомпрометированных, предстал перед судом. Во
Франции началась министерская чехарда. Гире и Ламздорф
злорадствовали, предвкушая реакцию Александра III. «Государь,—
читаем в дневнике Ламздорфа,— получит возможность убедиться,
насколько опасно и неосторожно слишком тесно связываться с
государствами без постоянного правительства, каковым является
в настоящее время Франция».
Царь действительно не торопил Гирса с изучением конвенции,
но тут правительство Германии, ради которого Гире так старался,
расстроило всю его игру. Весной 1893 г. Германия начала
очередную таможенную войну против России, а 3 августа ее
рейхстаг принял новый военный закон, по которому вооруженные
силы Германии численно вырастали с 2 млн. 800 тыс. до 4 млн.
300 тыс. человек. Получив подробную информацию об этом от
французского Генерального штаба, Александр III рассердился и
демонстративно сделал новый шаг к сближению с Францией, а
именно послал в Тулон с ответным визитом русскую военную
эскадру. Правда, царь все еще осторожничал. Он затребовал
1 Сборник договоров России с другими государствами (1856— 1917). С. 281.
2
^
С тех пор самый термин «Панама» стал нарицательным для обозначения осооо
крупных афер.
354
списки тех адмиралов, которые хорошо говорят по-французски,
и тех, которые — плохо. Из второго списка царь повелел выбрать
говорящего по-французски хуже всех. Таковым оказался вицеадмирал Ф.К. Авелан. Он и был послан во главе эскадры во
Францию, «чтобы меньше там болтал».
Франция оказала русским морякам столь восторженный прием,
что Александр III оставил все сомнения. Он приказал Гирсу
ускорить представление русско-французской конвенции и 14
декабря одобрил ее. Затем состоялся предусмотренный дипло
матическим протоколом обмен письмами между Петербургом и
Парижем, а 23 декабря 1893 г. (4 января 1894 г.) конвенция
официально вступила в действие. Русско-французский союз был
оформлен.
Подобно Тройственному союзу, русско-французский союз
создавался внешне как оборонительный. По существу же оба они
таили в себе агрессивное начало как соперники в борьбе за раздел
и передел сфер влияния, источников сырья, рынков сбыта на
пути к европейской и мировой войне. Союз 1894 г. между Россией
и Францией в основном завершил ту перегруппировку сил, которая
происходила в Европе после Берлинского конгресса 1878 г.
Ф. Энгельс так определил итоги развития международных
отношений 1879— 1894 гг.: «Крупные военные державы континента
разделились на два больших, угрожающих друг другу лагеря:
Россия и Франция — с одной стороны, Германия и Австро-Венгрия —
с другой». Соотношение сил между ними во многом зависело от
того, на чью сторону встанет Англия — самая развитая в
экономическом отношении держава тогдашнего мира. Правящие
круги Англии пока еще предпочитали оставаться вне блоков,
продолжая политику «блестящей изоляции». Но нараставший из-за
колониальных претензий друг к другу англо-германский анта
гонизм заставлял Англию все определеннее склоняться к русскофранцузскому блоку.
Историографическая справка. Историография данной темы
сравнительно невелика. В отличие от предыдущих и последующих
лет внешняя политика России 1879— 1894 гт. мало интересовала
историков, за исключением такого, центрального в этой теме,
сюжета, как русско-французский союз.
Русская дореволюционная историография и на рубеже XIX—
XX вв. традиционно продолжала выделять из всех вопросов
отечественной внешней политики восточный вопрос , хотя он со
временем отходил все дальше на второй план. Даже русско-французский союз так и не стал до 1917 г. для российских историков
предметом специальных исследований.
В советской историографии все аспекты внешней политики
ц ари зм а 1879— 1894 гг. так или иначе рассм атривались.
1 См., например: Жихарев С.А. Русская политика в Восточном вопросе. М., 1896.
Т. 1—2, Горяйнов С.М. Босфор и Дарданеллы. СПб., 1907.
23*
355
Е.В. Тарле, а позднее Ф.А. Ротштейн обозрели их в сводных
трудах по истории европейской дипломатии конца XIX в. В 1928 г.
был издан 1-й том капитального труда С.Д. Сказкина о «Союзе
3-х императоров» 1881— 1887 гг. (2-й том не был написан). На
основе архивных, ранее никем не изученных данных Сказкин
раскрыл причины возникновения и распада этого союза и все
стороны его деятельности как последней попытки трех самых
реакционных монархий Европы сохранить, по крайней мере,
благожелательный нейтралитет между ними — попытки, обречен
ной на неудачу из-за обострения их обоюдно гегемонистских
претензий, главным образом на Балканах. Столь же основательный
труд о русско-французском союзе 1894 г. появился лишь в 1975 г.
Здесь исследован во всей его сложности процесс постепенного
сближения России и Франции за 20 лет до оформления союзного
договора между ними, подробно рассмотрены все — экономические,
политические, военные, культурные — предпосылки союза и мас
штабно показано его значение. Никакого сравнения с трудами
С.Д. Сказкина и А.З. Манфреда не выдерживают работы на те
же темы В.М. Хвостова , излишне политизированные и декла
ративные.
На Западе (прежде всего во Франции) литература
о
русско-французском союзе 1894 г. неизмеримо богаче. Р. Жиро
исследовал экономические предпосылки союза , Э. Доде, Ж. Мишон, У. Лангер и другие — его дипломатическую и военную
сущность, причем с разных позиций: Мишон, например, развивал
несостоятельную, хотя и распространившуюся в английской и
немецкой литературе, версию о том, что русско-французский союз
«возник из восточного вопроса».
Другие сюжеты российской внешней политики 1879— 1894 гг.
в зарубежной историографии освещены слабо. Зато историкам
Запада принадлежит ряд превосходных обобщающих трудов по
истории международных отношений конца XIX в., где рас
сматривается — в
общеевропейском
контексте — и
внешняя
политика царской России .
1 См.: Тарле Е.В. Европа в эпоху империализма. 1871 — 1919. М., 1927; Ротштейн
Ф.А. Международные отношения в конце XIX в. М.; Л., 1960.
2
См.: Сказкин С.Д. Конец австро-русско-германского союза. М., 1928. Т. 1 (2-е
изд.— М., 1974).
3
См.: Манфред А.З. Образование русско-французского союза. М., 1975.
4
См.: Хвостов В.М. Франко-русский союз и его историческое значение. М., 1955;
История дипломатии. 2-е изд. М., 1963. Т. 2. Гл. 5, 8 (автор тома — В.М. Хвостов).
См.: GiraultR. Emprunts russes et investissements francais en Russie. 1887— 1914. P.,
1973.
6
См.: Дебидур А. Дипломатическая история Европы. М., 1947. Т. 2.; Тейлор А.
Борьба за господство в Европе (1848— 1918). М., 1958; Renouvin P. La paix arme'e et la
grande guerre (1871 — 1919). P., 1939. Сохраняет большое научное значение
обзорно-аналитическая статья Ф. Энгельса «Внешняя политика русского царизма»
(Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 22).
356
КУЛЬТУРА
XIX век стал поистине золотым веком культуры в России.
Сбылось — вполне и со всей очевидностью — предсказание М.В.
Ломоносова, утверждавшего в 1747 г.,
Что может собственных Платонов
И быстрых разумом Невтонов
Российская земля рождать!
Главной причиной крутого подъема отечественной культуры
XIX в. был нараставший тогда процесс смены феодализма
капитализмом во всех (экономических, социальных, политических,
духовных) компонентах того и другого строя. Процесс этот
подспудно развивался еще до отмены крепостного права. Реформа
1861 г. освободила и ускорила его. В результате темп националь
ного развития России повысился, жизнь страны (культурная, в
частности) стала более насыщенной, чем когда-либо ранее. Ряд
факторов, производных от смены феодализма капитализмом,
способствовал небывалому для России прогрессу культуры.
Во-первых, неизмеримо быстрее прежнего росли в XIX в.
(особенно в пореформенные десятилетия) производительные силы,
а с их ростом усилилась подвижность населения: многомиллионная
масса крестьян перемещалась из деревни в город, на заводы и
фабрики, на строительство железных дорог и т.д. Все это влекло
за собой крупные перемены в духовной жизни народа: возрастала
потребность в знаниях, в образованных людях для государственной
службы, просвещения, промышленности, торговли; расширялся
спрос на книги, журналы, газеты, культурные зрелища и
развлечения.
Во-вторых, переход России от феодализма к капитализму
сопровождался ускоренным формированием на ее территории
славянских наций и присоединением к ней инонациональных
окраин, которые тем самым тоже втягивались в общероссийский
ход истории. Это стимулировало бурный рост национального
самосознания народов России, который оживлял развитие отече
ственной культуры, придавал особую цельность, идейную зрелость
и содержательность культурным ценностям. Творческая активность
народных «низов» проявлялась в том, что их представители
поднимались через все препятствия к высотам национальной и
мировой культуры. Крепостными были поэт Т.Г. Шевченко,
живописцы О.А. Кипренский и В.А. Тропинин, актеры М.С. Щ еп
кин и П.С. Мочалов, актрисы П.И. Жемчугова и Е.С. Семенова,
357
архитекторы А.Н. Воронихин и П.И. Аргунов, механики отец и
сын Черепановы, композитор А Л . Гурилев.
В-третьих, мощным рычагом культурного подъема служило
освободительное движение против крепостничества и самодер
жавия. На протяжении всего столетия оно росло и вглубь, и
вширь и по мере своего роста сильнее воздействовало на духовную
жизнь страны. Демократический лагерь в лице своих мыслителей,
политиков, художников от А.Н. Радищева до Г.В. Плеханова
способствовал развитию науки, литературы, искусства с позиций
исторического прогресса, гуманизма, высокой идейности и народ
ности.
Наконец, содействовали прогрессу российской культуры XIX в.
ее связи со странами Запада, взаимные контакты и обмен
культурными достижениями. На Западе в то время господствовали
более развитые, чем в России, экономические и общественные
отношения. Более высоким, по сравнению с Россией, был и общий
уровень западноевропейской культуры, которую представляли
тогда такие гиганты общественной мысли, как Г.Ф. Гегель,
А. Сен-Симон, Ш. Фурье, Г. Спенсер, К. Маркс; такие светила
науки, как П.С. Лаплас, А. Гумбольдт, М. Фарадей, Ч. Дарвин,
Л. Пастер; такие гении литературы, как И.В. Гете, Д. Байрон,
Ч. Диккенс, О. Бальзак, В. Гюго, Г. Гейне; такие корифеи
искусства, как Л. Бетховен, Д. Верди, Ф. Гойя, Н. Паганини,
О. Роден. Поэтому общение с Западом благотворно сказывалось
на развитии русской культуры.
Вместе с тем в России XIX в. сохранялись факторы,
тормозившие развитие национальной культуры: это крепостное
право, которое ограничивало возможности просвещения, и царский
абсолютизм, сознательно затруднявший доступ к знаниям просто
му люду. Российская культура развивалась в сложных условиях
противоборства как объективных, так и субъективных факторов,
из которых одни содействовали, а другие препятствовали ее
прогрессу.
Просвещение и наука
Царизм по природе был враждебен просвещению. «Деспотизм
боится просвещения, ибо знает, что лучшая подпора его —
невежество»,— говорил декабрист К.Ф. Рылеев. Действительно,
все самодержцы держались правила, которое сформулировала
Екатерина II в письме к московскому генерал-губернатору
П.С. Салтыкову (письмо это видел у поэта И.П. Мятлева —
правнука Салтыкова — и процитировал в своей книге «Правда о
России» кн. П.В. Долгоруков): «Господин фельдмаршал, простого
народа учить не следует; если он будет иметь столько же
познаний, как Вы и я, то не станет уже нам повиноваться, как
повинуется теперь». Однако неодолимая сила экономического
развития постоянно расширяла потребности в квалифицированных
358
кадрах для промышленности, транспорта, здравоохранения, госу
дарственной службы. Поэтому самодержавие вынуждено было
(даже вопреки собственной природе) время от времени проявлять
«заботу» о просвещении, открывать новые учебные заведения,
разрешать издание журналов и открытие научных обществ.
Если к началу XIX в. Россия имела только одно высшее
учебное заведение (Московский университет — с 1755 г.), а в
начале 60-х годов— 14, то в 1896 г. их стало 63. В 1862 г. в
Петербурге и в 1866 г. в Москве были открыты первые русские
консерватории.
Книг в стране было издано в 1803 г. 143, в 1855 г.— 1020,
в 1895 г.— 8699. Число типографий выросло за 1855— 1895 гг. с
96 до 1315. К 1890 г. Россия вышла на третье место в мире
(после Франции и Германии) по количеству названий издаваемой
литературы. Среди книгоиздателей выделялись такие энтузиасты
отечественной культуры, как Ф.Ф. Павленков, К.Т. Солдатенков
и особенно Иван Дмитриевич Сытин. Костромской крестьянин,
начавший трудовую жизнь 14 лет от роду «учеником для всех
надобностей» в скорняжной лавчонке на Никольском рынке в
Москве, Сытин вырос в крупнейшего и популярнейшего (а также
богатейшего) книгоиздателя с мировым именем. В 1914 г. его
«Товарищество» давало свыше 25 % всей книжной продукции в
России. Сытин выпускал и дорогие, роскошные юбилейные издания
(например, шеститомник «Великая реформа», семитомник «Оте
чественная война и русское общество», великолепную — к сожа
лению, незаконченную — 18-томную «Военную энциклопедию»),
но главное, он издавал самые дешевые в стране книги, которые
мог покупать и читать простой народ. «Это настоящее народное
дело,— писал об издательстве Сытина А.П. Чехов.— Пожалуй,
это единственная в России издательская фирма, где русским духом
пахнет и мужика-покупателя не толкают в шею». Сытин был не
только издателем — он был просветителем. За это его ценили
И.А. Бунин, И.П. Павлов, В.И. Суриков, А.М. Горький, но и
ненавидели мракобесы. В 1905 г. эти последние, действуя по
принципу «чтоб зло пресечь, собрать бы книги все да сжечь»,
сожгли лучшую часть «Товарищества И.Д. Сытина»1.
В типографиях Сытина, Павленкова, Солдатенкова печатались
первые полные собрания сочинений Пушкина, Гоголя, Льва
Толстого, Белинского, Добролюбова, труды Сеченова, Менделеева,
Тимирязева, русские переводы В. Гюго, Ф. Шиллера, Вальтера
Скотта, Г. Сенкевича.
Выдающуюся роль в культурной жизни страны всегда играли
демократические журналы. «Современник» (1836— 1866), первым
р ед актором которого был А.С. П у ш к и н , а последним —
Н.А . Некрасов, «стоял (по мнению демократа В.И. Танеева) не
1 Воспоминания И.Д. Сытина, которыми в рукописи восторгался Д.А. Фурманов
(«Как это все интересно, хоть роман пищи!»), были изданы лишь через 28 лет после
смерти автора. См.: Сытин И .Д Жизнь для книги. М., 1962.
359
только во главе всей русской литературы, но и всего русского
общества». Вслед за «Современником» по значению демок
ратически настроенные россияне ставили «Отечественные записки»
(1839— 1884) А.А. Краевского, Н.А. Некрасова, М.Е. СалтыковаЩедрина, «Русское слово» (1859— 1866) Г.Е. Благосветлова и
Д.И. Писарева, «Дело» (1866—1888) Г.Е. Благосветлова, Н.В. Шелгунова,
К.М. Станюковича, сатирический журнал «Искра» (1859— 1873)
B.C. Курочкина. Эти журналы опирались на творчество круп
нейших писателей-классиков (Некрасова, Тургенева, Щедрина,
Льва Толстого) и были идейными центрами русской демократии,
рупором передового общественного мнения. Все они, кроме «Дела»,
с 1884 г. круто повернувшего вправо, были закрыты в
административном порядке «за вредное направление».
Зато царизм благоволил к изданиям таких громкоговорителей
реакции, как М.Н. Катков («Московские ведомости»), князь
В.П. Мещерский («Гражданин»), П.П. Цитович («Берег»), а также
к известной своей продажностью газете «Новое время», которую
Щедрин метко назвал: «Чего изволите?» Хозяином этой газеты с
1876 г. больше 35 лет был А.С. Суворин — беллетрист и
публицист, в молодости пострадавший (был под судом, сидел в
тюрьме) за либеральные убеждения, а затем обратившийся в
беспринципного приспособленца. Он хлопотал даже о создании в
России охранительной партии из людей, «не потерявших
политического нюха»,— «нюховой партии», как назвал ее демократ
А.И. Стронин. Газета Суворина слыла наиболее оперативной в
России и очень старалась поддержать такую свою репутацию:
например, о сожжении фабрики Сытина, к чему актив газеты
приложил руку, она сообщила... за день до пожара. Радикальный
журналист П.Ф. Алисов язвил, что прыткие корреспонденты
«Нового времени» «кажется, и к смерти ходили за кое-какими
сведениями». Именно в «Новом времени» подвизался даровитый,
но беспринципный, как и его хозяин, журналист В.П. Буренин,
настолько желчный, что о нем сложили стихи:
По Невскому бежит собака,
За ней Буренин, тих и мил...
Городовой, смотри,однако,
Чтоб он ее не укусил!
Успехи просвещения в России XIX в. (особенно после «великих
реформ» 60-х годов) были всеохватывающими. Общий уровень
грамотности населения вырос за вторую половину века более чем
в 3 раза, хотя и составил к 1897 г. всего 21,1 % (больше всего
грамотных было в Петербургской губернии — 55 %, зато в
Ферганской — меньше 3 %).
Казалось бы, здесь налицо забота о просвещении со стороны
царизма. Но достаточно вспомнить школьный устав 1828 г. или
циркуляр 1887 г. «о кухаркиных детях», охранительный
университетский устав 1884 г., чтобы понять истинный смысл
этой заботы. Вот характерный факт: в Казанском университете
годами единственный профессор по медицине читал лекции только
360
двум слушателям, а некоторое время даже одному — Николаю
Ивановичу Лобачевскому. Такое могло быть только в России.
Допуская рост просвещения, царизм управлял им так, чтобы оно
было уделом только господствующих классов, а простонародье
держал в темноте и религиозном смирении. По переписи населения
1897 г., ученых и литераторов в России было 3 тыс., врачей —
17 тыс. (из них женщин — 580 на всю страну), артистов и
художников— 18 тыс., зато священнослужителей — 250 тыс., т.е.
почти в 7 раз больше, чем ученых, литераторов, врачей, артистов
и художников, вместе взятых.
За пореформенные десятилетия открылось много библиотек и
музеев. Иные из них обрели национальное значение: публичная
библиотека при Румянцевском музее (1862; ныне Российская
государственная библиотека), Исторический музей (1872), худо
жественная галерея П.М. и С.М. Третьяковых (1856) и Театраль
ный музей А.А. Бахрушина (1894) в Москве, Русский музей в
Петербурге (1898). В 1852 г. был открыт для публики петер
бургский Эрмитаж. Однако пользоваться этими национальными
сокровищницами могли почти исключительно имущие россияне,
«низы» доступа к ним практически не имели, и власти считали
это в порядке вещей. Когда, например, в 1914 г. председатель
Всероссийского съезда художников заявил, что «недостаточно
наделить музей сокровищами, нужно еще дать возможность их
использовать», директор Эрмитажа граф Д.И. Толстой надменно
ответил: «Это — бесспорная истина, но едва ли оратор выведет
из этого заключение, что при библиотеках необходимо открывать
для посетителей школы грамотности и обучать посетителей читать
по складам».
Столь же охранительно относилось самодержавие и к развитию
наук, стремясь превратить университеты в присутственные места,
а ученых — в чиновников. Такие выражения, как «чиновник по
философии», «чиновник по словесности» и т.д., были обычными
для обозначения вузовских педагогов. За «неблагонамеренность»
царские власти преследовали таких ученых, .имена которых
составляют предмет национальной гордости россиян. Так, ботаник
К.А. Тимирязев, историк В.И. Семевский, социолог М.М. Ко
валевский были уволены из университетов; математик С.В. Ко
валевская и биолог И.И. Мечников вынуждены были покинуть
родину и вести научную работу на чужбине. Злобным нападкам
официальных «верхов» подвергались физик А.Г. Столетов и
физиолог И.М. Сеченов. Прислужники царизма трижды про
валивали кандидатуру Сеченова на выборах в академики1. По
За год до смерти, в декабре 1904 г., 75-летний Сеченов, будучи уже в отставке,
получил-таки звание академика. 7 января 1905 г. он направил в Академию
благодарственное письмо из одной строки, подписанное таким образом: «7 января 1895 г.
И. Сеченов». Биограф Сеченова Х.С. Коштоянц по этому поводу заметил: «Читатель
видит, что письмо датировано Сеченовым не 1905, а 1895 годом. Какая
многозначительная ошибка! И было ли это ошибкой? Поздно, слишком поздно признала
великого русского ученого императорская Академия наук».
361
меткому определению Тимирязева, Российская академия наук
«блистала отсутствием» самых крупных отечественных ученых:
Сеченова, М ечникова, М енделеева. Гениальные самородки
И.В. Мичурин и К.Э. Циолковский были окружены равнодушием
со стороны царских властей. Царизм лишал ученых необходимой
поддержки, отказывался субсидировать исследовательские экс
перименты — словом, держал естественные науки в загоне. Он не
спешил использовать даже изобретенное в 1895 г. А.С. Поповым
радио, которое до 1917 г. чаще связывалось с именем итальянского
бизнесмена-изобретателя Г. Маркони, открывшего секрет радио
волн годом позднее Попова.
Но и в таких условиях естественные науки все-таки
развивались. Это было вызвано экономическими потребностями
страны, промышленным переворотом, рационализаторскими опы
тами в сельском хозяйстве, расширением торговли, освоением
новых земель. Трудный, но крутой подъем естественных наук
уже в первой половине столетия выдвинул плеяду первоклассных
ученых, которые сделали ряд открытий мирового значения.
Николай Иванович Лобачевский к 1826 г. создал новую,
гиперболическую, неевклидову геометрию, которая отличалась от
старой параболической, созданной древнегреческим математиком
Евклидом еще в III в. до н.э. Так родилась «геометрия
Лобачевского». За это современники назвали Лобачевского «Ко
перником геометрии». Идеи Лобачевского составляют теперь
необходимое звено в теории относительности и служат инстру
ментом расчета атомных и космических процессов. Академик
Николай Николаевич Зинин получил в 1842 г. анилин из
нитробензола и заложил основы развития промышленности
синтетических красителей, а другой академик Василий Яковлевич
Струве открыл на небе почти 3 тыс. звезд и основал в 1839 г.
знаменитую Пулковскую обсерваторию, которую уже в середине
века стали называть «астрономической столицей мира».
Во второй половине столетия ученые-натуралисты добились
еще больших успехов. Отец русской физиологии Иван Михайлович
Сеченов создал учение о рефлексах головного мозга, осуществив
тем самым переворот в биологической науке. Он первым научно
доказал единство и взаимную обусловленность психических и
телесных явлений, подчеркнув, что «душевная жизнь» есть не
что иное, как отражение деятельности головного мозга. Таким
образом, физиология была перевернута с головы, на которой она
стояла ранее, на ноги.
Гениальный ученый Сеченов был передовым человеком своего
времени, другом Н.Г. Чернышевского. Он послужил Чернышев
скому прототипом Кирсанова в романе «Что делать?», а его жена
Мария Александровна — прототип Веры Павловны, главной ге
роини того же романа. Классический труд Сеченова, излагающий
основы его уч ен и я—«Рефлексы головного мозга» (1863),— был
написан по предложению Некрасова для журнала «Современник».
362
Двигая вперед науку, Сеченов тем самым вставал поперек дороги
воинствующему мракобесию, реакции. Не зря Совет Главного
управления по делам печати заключил, что его книга «вредна
как изложение самых крайних материалистических теорий» и
постановил «арестовать и подвергнуть оную судебному преследо
ванию».
Величайший русский химик Дмитрий Иванович Менделеев в
1869 г. открыл периодический закон химических элементов —
один из важнейших законов естествознания, составляющий
фундамент современного учения о веществе. Периодическая
система элементов Менделеева показывает, что химические
свойства элементов (т.е. их качество) обусловлены количеством
их атомного веса. Это наглядное подтверждение одного из общих
законов диалектики, а именно закона перехода количества в
качество. Как многогранный ученый и патриот, Менделеев
заботился о всемерном подъеме хозяйственной мощи России,
сказав новое слово в различных отраслях знаний. Он выдвинул
идею подземной газификации угля и принцип непрерывной
дробной перегонки нефти, прогнозировал освоение Великого
Северного морского пути, участвовал в первых опытах воздухо
плавания в России.
По образу мыслей и складу характера Менделеев, как и
Сеченов, был демократом. Он изучал философские труды Герцена
и был лично знаком с Добролюбовым. Царей и царских сатрапов
Менделеев не любил и вел себя по отношению к ним независимо,
а то и дерзко. В 1879 г., например, когда его вызвал к себе один
из «шести Аракчеевых» Александра II петербургский военный
генерал-губернатор И.В. Гурко и начал было отчитывать за
потворство студенческим волнениям, Менделеев вскипел и
накинулся на всесильного сатрапа: «Как вы смеете мне грозить?!
Вы кто такой? Солдат и больше ничего! В своем невежестве вы
не знаете, кто я. Имя Менделеева навеки вписано в историю
науки. Знаете ли вы, что он произвел переворот в химии? Знаете
ли вы, что он открыл периодическую систему элементов? Что
такое периодическая система? Отвечайте!» Гурко не знал, что
такое периодическая система элементов, и умолк1.
Всю свою жизнь Менделеев активно боролся против реакционе
ров от науки, нажив себе тьму врагов в официальных верхах.
Царские власти ненавидели его, как и Сеченова, за демократизм
воззрений. В 1880 г. Менделеев был забаллотирован реакционными
кругами на выборах в Российскую академию, хотя состоял членом
девяти академий разных стран мира, включая США. Имя
Менделеева занесено на Доску почета науки Бриджпортского
университета (США) в ряду имен величайших ученых мира.
Столь же широкую мировую известность заслужил еще до
конца XIX в. Иван Петрович Павлов — создатель учения о высшей
1 Поссе В.А. Пережитое и продуманное. JI-, 1933. Т. 1. С. 43.
363
нервной деятельности, общепризнанный глава физиологов мира,
лауреат Нобелевской премии (1904). Всесветно прославленный
ученый Павлов оставался страстным патриотом России. «Что ни
делаю,— писал он о себе,— постоянно думаю, что служу этим,
сколько позволяют мои силы, прежде всего моему отечеству,
нашей русской науке. И это есть и сильнейшее побуждение, и
глубокое удовлетворение».
Выдающийся вклад в мировую науку внесли и многие другие
русские ученые: биологи И.И. Мечников и А.О. Ковалевский —
основоположники эволюционной эмбриологии, м атематики
М.В. Остроградский и П.Л. Чебышев, физики П.Н. Лебедев и
Н.А. Умов, химики А.М. Бутлеров и В.В. Марковников, географы
Н.М. Пржевальский и Н.Н. Миклухо-Маклай, медики Н.И. Пи
рогов и С.П. Боткин, почвоведы В.В. Докучаев и П.А. Костычев,
основоположник геохимии В.И. Вернадский. Вместе с ними вошла
в историю науки математик Софья Васильевна Ковалевская —
первая женщина, ставшая профессором Стокгольмского универ
ситета и членом-корреспондентом Петербургской Академии наук,
автор классических трудов о вращении твердого тела.
Опираясь на успехи точных наук, корифеи русской техниче
ской мысли творили изобретения всемирной значимости. Еще в
1802 г. петербургский академик В.В. Петров первым в мире (на
6 лет раньше знаменитого англичанина Г. Дэви) открыл явление
электрической дуги, в 1832 г. П.Л. Шиллинг изобрел клавишный,
а затем и электромагнитный телеграф; в 1834 г. Б.С. Якоби
сконструировал электромотор. В 1876 г. П.Н. Яблочков создал
дуговую электрическую лампу (так называемую «свечу Яблочко
ва») , которая освещала улицы крупнейших столиц мира и
получила всеобщую известность под названием «русский свет». В
1881 г. морской офицер А.Ф. Можайский построил первый в мире
самолет (правда, не выдержавший испытаний), а в 1888 г.
механик-самоучка Ф.А. Блинов изобрел в Балакове (под Сарато
вом) гусеничный трактор («паровоз для шоссейных и грунтовых
дорог», как его тогда называли).
Самым выдающимся из технических открытий века было
изобретение радио. 7 мая 1895 г. малоизвестный тогда препода
ватель физики и электротехники в двух училищах Кронштадта
Александр Степанович Попов продемонстрировал первый в мире
радиоприемник. Этот день вошел в историю и до сих пор
отмечается в России как День радио.
В конце века было сделано еще одно открытие, которое не
привлекло особого внимания современников, но теперь спра
ведливо считается историческим. В 1893 г. бедный, непризнанный,
слывший то за чудака, то за сумасшедшего, с 9 лет оглохший
калужский учитель Константин Эдуардович Циолковский разра
ботал проект корабля-ракетоплана, положив начало теории
реактивного движения. Справедливость требует отметить, что
364
раньше Циолковского, еще в 1881 г., приговоренный к повешению
за участие в покушениях на Александра II народоволец Николай
Иванович Кибальчич в тюрьме за считанные дни до казни
составил проект летательного аппарата с реактивным двигателем.
«Я буду счастлив тем, что окажу громадную услугу родине и
человечеству,— писал Кибальчич в предисловии к этому проек
ту.— Я спокойно тогда встречу смерть, зная, что моя идея не
погибнет вместе со мной, а будет существовать среди человечества,
для которого я готов был пожертвовать своей жизнью». Царизм,
однако, повесил Кибальчича, а проект его схоронил в архиве. Не
получили признания при царском режиме и труды Циолковского.
Если развитие естественных наук в России страдало от
недостатка внимания к ним со стороны государства, то общест
венные науки душила деспотичная государственная опека над
ними. Царизм буквально насиловал их в интересах оправдания
и возвеличения своего режима. Квалифицированные философы
(С.С. Гогоцкий, П.Д. Ю ркевич, Л.М. Л опатин), историки
(М.П. Погодин, Н.Г. Устрялов, Д.И. Иловайский), правоведы
(Ф.Л. Морошкин, П.П. Цитович, Н.В. Муравьев), словесники
(С.П. Шевырев, И.И. Давыдов, К.Н. Леонтьев) ревностно
обслуживали правящий режим. Им противостояли главным
образом революционные мыслители (А.И. Герцен и Н.Г. Черны
шевский, П.Л. Лавров и М.А. Бакунин), труды которых издавались
преимущественно за границей или в подполье и не имели столь
широкого хождения, как официозная литература. Впрочем, даже
среди лояльных к властям ученых было много не только
талантливых, но и сравнительно независимых, искренних в своем
сдѵжении не правительству, а науке профессионалов: философ
B.C. Соловьев, литературовед А.Н. Пыпин, лингвисты Ф.И. Бус
лаев и А.А. Шахматов, создатель уникального «Толкового словаря
живого великорусского языка» (около 200 тыс. слов) В.И. Даль,
историки Т.Н. Грановский и Н.И. Костомаров. Самыми выда
ющимися из российских историков XIX в. были Н.М. Карамзин,
C.М. Соловьев (отец B.C. Соловьева) и В.О. Ключевский.
Николай Михайлович Карамзин к 1826 г. написал «Историю
государства Российского» в 12 томах (12-й том, доведенный до
событий 1611 г., был издан в 1829 г. посмертно). Соединяя в
себе равновеликий талант историка и писателя, он создал шедевр
исторического повествования. Правда, идейные позиции Карамзина
сегодня выглядят архаично. Феодал и монархист, он приветствовал
артиллерийскую расправу царизма с декабристами. «Я, мирный
историограф,— говорил он о себе,— алкал пушечного грома,
будучи уверен, что не было иного способа прекратить мятеж».
Помогает уяснить смысл «Истории» Карамзина и такая деталь:
на сочинение «Истории» от Александра I он получил 2 тыс.
рублей (что стоило тогда больше нынешних 20 млн.) «ежегодного
пенсиона» и в «благоговейную признательность» за это обещал
365
царю «посвятить всю жизнь свою (труд свой, разумеется, тоже.—
Н.Т.) на оправдание его благодеяний»1. Так он и сделал, за что
еще до окончания «Истории» получил Анненскую ленту через
плечо.
Карамзин изображал главным двигателем отечественной
истории царя-самодержца. Фактически его «История» — не столько
государства Российского, сколько российских царей. Народ в ней
вообще отсутствовал. Сам Карамзин объяснил это так: «История
народа принадлежит царям». А.С. Пушкин писал о нем:
В его «Истории» изящность, простота
Доказывают нам без всякого пристрастья
Необходимость самовластья
И прелести кнута.
Другой профессиональный недостаток «Истории» Карамзина
(который широкие читательские круги воспринимали как до
стоинство) заключается в том, что ее художественное начало
довлеет над исследовательским. Вот что писал об этом В.О. Клю
чевский: «Карамзин не изучал того, что находил в источниках,
а искал в источниках, что ему хотелось рассказать живописного
и поучительного. Не собирал, а выбирал факты...»
Как бы то ни было, богатством содержания и блеском
изложения, поучительностью и живописностью труд Карамзина
увлек все российское общество, пробудив в нем глубокий интерес
к отечественной истории. «Ну, Грозный! Ну, Карамзин! —
восклицал К.Ф. Рылеев, прочитав 9-й том «Истории» Карамзина
о царствовании Ивана Грозного.— Не знаю, чему удивляться:
тиранству ли Иоанна или дарованию нашего Тацита». По словам
Пушкина, Карамзин открыл россиянам их собственную историю,
подобно тому как Колумб открыл Америку. Вместе с тем он
своим трудом высоко поднял в глазах не только общества, но и
власти престиж историка и писателя, первым в России «показал,
что писатель может быть у нас независим и почтен всеми равно,
как именитейший гражданин в государстве» .
Сергей Михайлович Соловьев — ученик и друг Т.Н. Гранов
ского, профессор и заведующий кафедрой русской истории
Московского университета (с 1872 г. академ ик)— совершил
научный подвиг, написав «Историю России с древнейших времен»
в 29 томах, кроме 300 других произведений. Он работал над
«Историей» последние 29 лет своей жизни (1851 — 1879), издавая
каждый год по одному тому с непостижимой размеренностью.
Этот фундаментальный труд, в котором обобщен колоссальный
(большей частью извлеченный из архивов) фактический материал,
представляет собой высшее достижение русской историографии,
1 Погодин М.П. Н.М. Карамзин по его сочинениям, письмам и отзывам
современников. М., 1866. Ч. 1. С. 397; Ч. 2. С. 19.
2 Гоголь Н.В. Духовная проза. М., 1992. С. 96.
366
сохраняющее поныне свою научную ценность. Здесь, в отличие
от «Истории» Карамзина, невысоко художественное начало, зато
начало исследовательское надо признать высочайшим. Смерть
помешала Соловьеву продолжить его великий труд, который
выглядит непосильным для одного человека. Он успел довести
изложение событий только до 1775 г.
Первым из российских историков Соловьев развил идею
закономерности исторического процесса и стремился обосновать
преемственность политических и общественных форм в истории
отечества. «Показать связь между событиями, показать, как новое
проистекло из старого, соединить разрозненные части в одно
органическое целое» — так определял он задачи историка. Глав
ным героем и двигателем истории Соловьев, в отличие от
Карамзина, считал не царя, а государство, которое он изображал
выразителем народной воли. История народа растворялась под
пером Соловьева в истории государства. Ориентиром для
периодизации отечественной истории Соловьев, подобно Ка
рамзину, считал смену лиц на государевом престоле.
Либерал по убеждениям, который к тому же с годами правел,
Соловьев боялся народных движений. Крестьянские войны он
трактовал как злодейства, реакционные по своей исторической
роли, поскольку они грозили разрушить государственный организм.
«Перемены в правительственных формах,— внушал Соловьев,—
должны исходить от самих правительств, а не вымогаться
народами у правительств путем возмущения».
Однако народ как нацию (от пахаря до монарха) Соловьев
ставил превыше всего, причем главную роль в развитии
национального самосознания отводил истории. «Спросим человека,
с кем он знаком,— говорил Соловьев,— и мы узнаем человека.
Спросим народ об его истории, и мы узнаем народ». К
самодержавному деспотизму он относился как к злоупотреблению
властью, крепостное право осуждал. Его идеалом была буржуазная
конституционная монархия типа Франции при* Луи Филиппе
1830— 1848 гг.
Как университетский профессор, Соловьев был не только
великим ученым-исследователем, но и выдающимся педагогом,
замечательным лектором. Лекции он читал, точнее — говорил, с
закрытыми глазами, задумчиво, словно уходя в себя. Студенты
подозревали в этом особую, с подвохом, манеру подглядывать за
аудиторией — из-под ресниц, но он как-то признался Ключевско
му, что никогда не видел перед собой слушателей. «Говорящее
размышление» — так определил лекции Соловьева Ключевский.
Василий Осипович Ключевский — ученик и преемник Соловь
ева на посту заведующего кафедрой русской истории Московского
университета (с 1900 г. академик) — во многом пошел дальше
своего учителя, хотя сам он скромно говорил о себе: «Я ученик
Соловьева, вот все, чем я могу гордиться как ученый». Он первым
367
начал серьезно исследовать экономические процессы, выдвинул
на передний план историю не царей, как это делал Карамзин,
и не государства, как делал Соловьев, а народа; отказался от
общепринятой до него традиции освещать историю России по
царствованиям. «Цари со временем переведутся,— говорил Клю
чевский.— Это мамонты, которые могли жить лишь в допотопное
время». В январе 1895 г., когда только началось 23-летнее
царствование Николая II, он в откровенном разговоре со своим
учеником А.А. Кизеветтером убежденно предсказал: «Попомните
мои слова: Николаем II закончится романовская династия; если
у него родится сын, он уже не будет царствовать»1.
По убеждениям Ключевский был таким же либералом, как
Соловьев, причем с возрастом еще больше, чем Соловьев,
склонялся вправо. Хотя идеалом Ключевского тоже была
конституционная монархия, он опускался иногда дооправдания
самодержавия. Печальную известность обрела его хвалебная речь
«Памяти в бозе почившего государя императора Александра III»
28 октября 1894 г. в Московском университете. Студенты устроили
против этой речи демонстрацию протеста, освистали Ключевского
на его лекции (хотя любили его как лектора больше, чем
кого-либо) — десятки из них были за это арестованы. Потрясенный
Ключевский, по свидетельству его сына, не мог забыть этого
случая до конца жизни.
Ключевский написал ряд трудов по конкретным вопросам
отечественной истории, историографии, источниковедения, кото
рые (особенно его докторская диссертация «Боярская Дума древней
Руси») считаются классическими. Но главный его труд — это
«Курс русской истории» в 5 томах (1904— 1911 гг.), т.е. научно
обработанный курс лекций для студентов Московского университе
та. Вслед за Соловьевым Ключевский дал целостное истолкование
всего российского исторического процесса, учитывая при этом
экономические, социальные, политические и географические
факторы. Критерием периодизации отечественной истории он
считал колонизацию русским народом Восточно-Европейской
равнины, причем несколько переоценивал внешнюю опасность как
движущую силу исторического развития. Классовую борьбу
Ключевский не просто осуждал, а считал ее случайным явлением,
аномалией, которая лишь дезорганизует предопределенный эко
номически, географически и т.д. ход истории. Так, декабристы в
представлении Ключевского — это не более чем «историческая
случайность, обросшая литературой».
Великий ученый, Ключевский был и непревзойденным лекто
ром, художником слова. Он, как никто другой, умел восп
роизводить
прошлое — ярко,
образно,
почти
зримо.
Его
характеристики исторических деятелей (царей, их наставников и
1 Кизеветтер А.А. На рубеже двух столетий. Прага, 1929. С. 197.
368
фаворитов, полководцев, дипломатов) всегда колоритны — то
уважительны, то насмешливы, а чаще всего столь тонко ироничны,
что, например, А.М. Горький удивлялся: «Хитрый. Читаешь —
будто хвалит, а вникнешь — обругал». Ключевский умел ла
конично и емко, оригинальным сочетанием слов определить смысл
любого политического режима: «конституционно-аристократическая
Англия»,
«солдатски-монархическая
Пруссия»,
«республикански-анархическая Польша». Очень эффектны афоризмы
Ключевского, лишь недавно собранные в отдельном издании . Вот
несколько примеров: «Почему люди так любят изучать свое
прошлое, свою историю? Вероятно, потому же, почему человек,
споткнувшись, любит оглянуться на место своего падения»;
«Торжество исторической критики: из того, что говорят люди
известного времени, подслушать то, о чем они умалчивали»;
«Чтобы править людьми, нужно считать себя умнее всех, т.е.
часть признавать больше целого, а так как это глупость, то
править людьми могут только дураки». Не удивительно, что
лекции Ключевского всегда привлекали массу слушателей с
разных курсов и факультетов.
Все это давалось Ключевскому нелегко. Прежде чем сказать
или написать что-то, он тщательно обдумывал и отделывал
каждую фразу, каждое слово. Сам он однажды заметил: «Легкое
дело — тяжело писать и говорить, но легко писать и говорить —
тяжелое дело». Зато, как справедливо заключал М.Н. Покровский,
«страницы курса Ключевского выдерживают сравнение с любым
отрывком тургеневской прозы». Словом, если С.М. Соловьев был
самой крупной, то В.О. Ключевский — самой яркой фигурой в
российской историографии.
Выдающиеся российские ученые XIX в. (особенно его второй
половины) работали и в области социологии и всеобщей истории.
Мировую известность приобрели к концу столетия труды М.М.
Ковалевского по социологии, Н.И. Кареева и И.В. Лучицкого по
истории Франции, П.Г. Виноградова и Д.М. Петрушевского по
истории Англии.
По мере роста достижений науки и техники в России все
чаще возникали новые научные центры — всероссийские общества
ученых разных специальностей. Кроме того, почти при всех
университетах страны были созданы физико-математические
общества, а в десятках губернских городов — общества естест
воиспытателей. С 60-х годов в стране стали обычными националь
ные съезды ученых, которые издавали свои «Записки», «Труды»,
«Протоколы», популяризируя таким образом новейшие достижения
науки и ее очередные задачи. В развитии исторических знаний
важную роль сыграли археологические съезды. С 1869 до 1899 г.
1 См.: Ключевский В.О. Письма. Дневники. Афоризмы и мысли об истории. М.,
1968 .
2 4 -2 5 5 5
369
они созывались 11 раз. Рост научной периодики наглядно
представлен в подсчетах библиографа Н.М. Лисовского: 1855 г.—
61 издание (44 в Петербурге, 10 в Москве и 7 — на всю
провинцию); 1900 г.— 525 изданий (263 в Петербурге, 83 в Москве
и 179 в провинции).
При капитализме, как правило, расширяются всякого рода
международные связи (не только экономические и политические,
но и культурные). Поэтому, естественно, во второй половине XIX в.
русская наука усиленно сотрудничала с мировой наукой. Русские
ученые активно участвовали в международных научных комитетах
и съездах, которые нередко собирались в России (например,
востоковедов в 1876 г. и геологический в 1897 г. в Петербурге,
археологический в 1883 г. и медицинский в 1897 г. в Москве и
др.). Обмен опытом и мнениями взаимно обогащал и российскую,
и зарубежную науку.
Свидетельством мирового признания русской науки XIX в.
были доклады и целые курсы лекций ученых России в зарубежных
научных центрах (М.М. Ковалевского в Оксфорде, Стокгольме,
Брюсселе, Чикаго; К.А. Тимирязева в Лондоне; П.Г. Виноградова
в Оксфорде; П.Н. Лебедева в Берлине и Страсбурге). История
мировой культуры помнит научное общение и сотрудничество
Тимирязева и Дарвина, Мечникова и Пастера, электротехниковизобретателей А.Н. Лодыгина и Т. Эдисона. «Возьмите теперь
любую книгу иностранного научного журнала,— говорил в 1894 г.
Тимирязев,— и вы почти наверное встретите русское имя».
Литература
Ведущей областью духовной жизни в России XIX в. была
литература. В условиях самодержавного гнета она имела особое
значение. «Литература у народа, не имеющего политической
свободы,— писал А.И. Герцен,— единственная трибуна, с высоты
которой он заставляет услышать крик своего возмущения и своей
совести». Разумеется, не всякий мог решиться выступить с такой
трибуны честно. «Чтобы владеть с честью пером, должно иметь
более м уж ества, н еж ели владеть м еч ом »,— говорил поэт
Н .И . Гнедич. В царской России эта истина была очевидной, ибо
царизм жестоко расправлялся с инакомыслящими литераторами.
У Герцена есть строки, которые каждый русский запоминал
в XIX в. на всю жизнь, как запоминают клятву или проклятие.
«История нашей литературы — это или мартиролог, или реестр
каторги. Погибают даже те, которых пощадило правительство...
Рылеев повешен Николаем. Пушкин убит на дуэли, 38-ми лет.
Грибоедов предательски убит в Тегеране. Лермонтов убит на
дуэли, 30-ти лет на Кавказе. Веневитинов убит обществом, 22-х
лет. Кольцов убит своей семьей, 33-х лет. Белинский убит 35-ти
лет, голодом и нищетой. Полежаев умер в военном госпитале
370
после 8 лет принудительной солдатской службы на Кавказе.
Баратынский умер после 12-летней ссылки. Бестужев погиб на
Кавказе, совсем еще молодым, после сибирской каторги» .
Этот реестр только первой половины века еще неполон. К
нему надо добавить имена А.И. Одоевского, отправленного на
каторгу, а затем под пули черкесов на Кавказ, где он и умер;
В.К. Кюхельбекера, умершего после 20-летней каторги и ссылки;
В.Ф. Раевского, умершего после 30 лет тюрьмы и ссылки;
Ф.М. Достоевского, пережившего смертный приговор, а после его
замены шесть лет каторги и солдатчины; Т.Г. Шевченко,
отбывшего 10 лет солдатчины.
И во второй половине столетия российская литература
развивалась буквально под шквалом правительственных репрессий.
Н.Г. Чернышевский 21 год провел в тюрьме, на каторге и в
ссылке. М Л. Михайлов погиб на каторге. 13 лет каторги и ссылки
отбыл П.Ф. Якубович, 15 лет сибирской ссылки — П.А. Грабовский. В тюрьмах и ссылке подолгу томились Д.И. Писарев,
В.Г. Короленко, К.М. Станюкович, А.И. Эртель, Н.В. Шелгунов,
В.В. Берви-Флеровский, Г.А. Мачтет, Н.Е. Петропавловский-Каронин. Г.З. Елисеев состоял под надзором полиции 14 лет,
И.Г. Чавчавадзе — 16, Глеб Успенский — 20, Короленко — 40 лет.
Характерна для царской и крепостной России судьба поэта
A.И. Полежаева. За смелые выпады против самодержавия в поэме
«Сашка» (1825 г., опубликована лишь в 1861) Полежаев, тогда
студент Московского университета, в июле 1826 г. по личному
приказу Николая I был отдан в солдаты2. Но и в условиях
солдатской каторги поэт не сложил оружия, «под свист шпицру
тенов» (как выразился советский историк А.В. Фадеев) он писал
вольнолюбивые стихи. Его солдатская лирика чутко улавливала
и отражала настроения протеста и тоски по свободе, характерные
для русского общества после расправы с декабристами. По словам
B.Г. Белинского, Полежаев до конца жизни сохранил «безумный
пыл к утраченной свободе». А конец его жизни был ужасен. Он
умер 28 января 1838 г. от чахотки в солдатском госпитале. Труп
его выбросили в подвал, где его обглодали крысы. Могила поэта
на Смоленском кладбище в Москве затерялась. «Мы не знаем
более трагической жизни и более рокового конца», — писал о
Полежаеве Н.П. Огарев.
В творческом наследии Полежаева выделяется памфлет
«Четыре нации» (1827). Поэт высмеял здесь как национальную
черту россиян (в сравнении с англичанами, французами и
1 Герцен А.И. Собр. соч.: В 8 т. М., 1975. Т. 3. С. 425—426. Герцен допустил здесь
неточности: так, Белинский умер 37-ми лет (без 4 дней), а Лермонтов не дожил до 27-ми.
Баратынский был в ссылке не 12, а 5 лет.
2
Тетрадь «крамольных» стихов Полежаева царь собственноручно извлек из-под
тюфяка на кровати поэта, когда устроил в дни своей коронации «высочайший» обыск у
студентов Московского университета.
24*
371
немцами) угодничество и раболепие перед правителями, которые,
сидя на шее народа, грызутся между собой, нередко свергают
ДРУГ друга, а народ каждого из них прославляет, перед каждым
пресмыкается, вместо того чтобы сбросить их с себя на свалку
истории:
В России чтут царя и кнут...
А русаки, как дураки,
Разинув рот, во весь народ
Кричат: «Ура! Нас бить пора!
Мы любим кнут!» Зато и бьют
Их, как ослов, без дальних слов.
Эти стихи продиктованы истинным патриотизмом, который,
по определению Белинского, «обнаруживается не в одном восторге
от хорошего, но и в болезненной враждебности к дурному,
неизбежно бывающему во всяком отечестве». Полежаев выразил
здесь «патриотическую скорбь» о том, что россияне слишком
терпеливы в своем рабском положении. Такой же смысл надо
искать в словах Лермонтова: «немытая Россия, страна рабов,
страна господ»; в словах Чернышевского: «жалкая нация, нация
рабов, сверху донизу все — рабы»; в словах Писарева об
«ультраослином терпении» русского народа.
Из всех сфер культуры литература наиболее живо, проникно
венно реагировала на развитие освободительного движения в
России и с наибольшей силой отражала его идеи и потребности.
Именно освободительные (и революционные, и либеральные) идеи
вдохновляли
самых
замечательных
художников
слова
и
стимулировали подъем русской литературы, которая пережила в
XIX в. свой Ренессанс, вопреки самодержавному, жандармскому,
цензурному и прочему гнету, что и дало основание Максиму
Горькому сказать о ней так: «Никто в Европе не создавал столь
крупных, всем миром признанных книг, никто не творил столь
дивных красот при таких неописуемо тяжких условиях». Весь
путь развития русской литературы XIX в. не только отечествен
ные, но и прогрессивные зарубежные исследователи рассматривают
как духовную революцию, которая предшествовала революции
социальной. Хорошо сказал об этом Генрих Манн: «Сто лет
великой литературы — это русская революция до революции».
Всю первую половину столетия русская литература была
ареной напряженной идейной борьбы, в результате которой
сменились одно за другим несколько литературных направлений —
классицизм, сентиментализм, романтизм, реализм.
Русский литературный классицизм1, связанный с именами
М.В. Ломоносова, А.Д. Кантемира, Г.Р. Державина, В.К. Тредиаковского и переживший расцвет в XVIII в., оказался
Как литературное направление классицизм назван так потому, что он звал
следовать античным образцам, которые в эпоху Возрождения признаны были
классическими (термин «классицизм» ввел еще во II в. до н.э. греческий литератор
Аристарх, разделивший известных поэтов на классы по достоинствам их сочинений).
372
непригодным для выражения новых, демократических идей и
настроений и превратился в литературу узких, консервативно
дворянских кругов, ревнителей крепостнической старины. Именно
эти круги создали первое в России литературное общество —
«Беседу любителей русского слова» (1811 — 1816) во главе с
адмиралом А.С. Шишковым, который был при Александре I
государственным секретарем и министром просвещения. Правда,
характерные для классицизма литературные формы (ода, трагедия,
комедия, басня) широко бытовали и далее, но в них с первых
десятилетий XIX в. уже вкладывалось новое, антикрепостническое
содержание. Примеры: ода юного А.С. Пушкина «Вольность»,
комедия А.С. Грибоедова «Горе от ума», тираноборческая трагедия
В.К. Кюхельбекера «Аргивяне», басни И.А. Крылова.
В самом начале нового столетия на смену классицизму
приходит в русскую литературу сентиментализм (от французского
sentiment — чувство). Его приход был обусловлен начавшимся
разложением крепостного строя и усилением среди россиян
антифеодальных настроений. Дело в том, что после страшного
пугачевского бунта и грандиозной Французской революции часть
российских дворян во избежание новой пугачевщины или, еще
хуже, «робеспьеризма» признала необходимым смягчить остроту
противоречий между помещиками и крестьянами посредством хотя
бы частичного ограничения помещичьего произвола. Идеолог этой
части дворянства Н.М. Карамзин и его единомышленники начали
вводить в литературу образы простых людей, показывали, что «и
крестьяне чувствовать умеют», на художественных примерах
идиллических отношений между помещиками и крестьянами
убеждали дворян в том, что они должны стать «добрыми
помещиками», ибо только так смогут удержать крестьян в
повиновении и сохранить свое господство. Наиболее характерной
в этом отношении была популярнейшая повесть Карамзина
«Бедная Лиза».
Заслугой сентименталистов (в первую очередь, самого Ка
рамзина) надо признать начатую ими реформу русского литера
турного
языка.
Они
отказывались
от
неудобочитаемых
церковно-славянских речений и вводили в обиход новые, сегодня
привычные для нас, слова: «общественность», «человечный»,
«промышленность». Против них яростно выступили шишковисты,
т.е. участники «Беседы любителей русского слова», которые вслед
за адмиралом Шишковым отстаивали церковно-славянскую
терминологию и словесные архаизмы как неотъемлемую часть
феодально-охранительных устоев российской жизни. «Шишко
висты» тоже предлагали реформировать русский язык, но
по-иному: вместо таких «отвратительных заимствований из языка
похабной Европы», как, например, «развитие», «аудитория»,
«оратор», «галоши», вернуть исконно-русские слова — «умоделие»,
«слушалище», «краснослов», «мокроступы».
Сторонники Карамзина объединились для борьбы с шишковистами в литературный кружок «Арзамас» (1815— 1818). Члены
373
«Арзамаса» — В.А. Жуковский, К.Н. Батюшков, П.А. Вяземский
и др., с осени 1817 г. А.С. Пушкин — поставили целью
«просвещение, богатство языка и вкуса очищение». Реакционеров
из «Беседы» Шишкова они ненавидели и презирали. Каждый
«арзамасец» при вступлении в кружок должен был сказать
надгробную речь кому-нибудь из членов «Беседы». Таков был
обряд вступления. Карамзин был знаменем борьбы между
«Арзамасом» и «Беседой», любовью «арзамасцев» и ненавистью
шишковистов. Отношение этих последних к Карамзину B.JI. Пуш
кин (дядя Александра Сергеевича) пародировал в таком
двустишии:
И аще смеет кто Карамзина хвалить,
Наш долг, о людие, злодея истребить!
Н.И. Греч переадресовал это двустишие карамзинистам, изменив
в нем только одно слово:
И аще смеет кто Карамзина судить,
Наш долг, о людие, злодея истребить!
Сентиментализм укоренился в русской литературе неглубоко.
«Гроза Двенадцатого года» и безвременье аракчеевщины вызвали
к жизни новое, более действенное литературное течение —
романтизм. Его истоком явилось разочарование в действительности
после 1812 г. «Воображение, недовольное сущностью, алчет
вымыслов»,— писал об этом декабрист А.А. Бестужев. Однако
недовольные «сущностью» 10—20-х годов «алкали» разные «вы
мыслы»: одни были деморализованы и стремились отрешиться от
мрака и духоты аракчеевщины в интимных переживаниях, в
мистике; другие кипели возмущением, жаждали борьбы, воспевали
подвиги и самопожертвование. Так возникли две разновидности
романтизма — консервативная и революционная.
Консервативный романтизм, ярко представленный во Франции
Ф.Р. Шатобрианом и в Германии Ф. Новалисом, в России нашел
столь же сильное выражение в меланхолической, с мистическими
мотивами, но высокохудожественной поэзии В.А. Жуковского.
Самыми выдающимися представителями революционного роман
тизма стали в России декабристы, в начале творчества А.С. Пуш
кин и М.Ю. Лермонтов. Они решительно осуждали уход лите
раторов от насущных проблем жизни, от борьбы против всякой
несправедливости. К.Ф. Рылеев так говорил о поэзии Жуковского:
«Мистицизм, которым проникнута большая часть его стихотво
рений, мечтательность, неопределенность и какая-то туманность
растлили многих и много зла наделали».
Решающий удар по классицизму, а затем по сентиментализму
и консервативному романтизму нанесли именно декабристы и
находившиеся под их влиянием литераторы первой четверти XIX в.
Литературная политика декабристов имела целью использовать
1 Особенно хороши у Жуковского произведения на темы из народного творчества
(сказки, легенды, баллады) и переводы зарубежных классиков от Гомера до Байрона.
374
художественное творчество, во-первых, для развития националь
но-самобытной культуры, свободной от подражания чужим образ
цам, а во-вторых, для пропаганды антикрепостнических и
антисамодержавных идей. Столь высокая цель не могла быть
достигнута силами только литераторов-декабристов, но декабристы
(Рылеев, А.А. Бестужев, А.И. Одоевский, В.К. Кюхельбекер,
Ф.Н. Глинка, П.А. Катенин, В.Ф. Раевский) возглавили передовое
литературное движение эпохи, опираясь на писателей, идейно
близких к ним, среди которых были два гиганта — Пушкин и
Г рибоедов,— а так ж е вы даю щ иеся поэты К .Н . Б атю ш ков,
Е.А. Баратынский, П.А. Вяземский, А.А. Дельвиг, Н.И. Гнедич
и др.
Первым шагом декабристов к воздействию на литературную
жизнь было вступление Н.И. Тургенева, Н.М. Муравьева и
М.Ф. Орлова в кружок «Арзамас». К тому времени (1816)
закрылась «Беседа любителей русского слова», и выпады против
нее потеряли остроту. Тургенев, Муравьев и Орлов попытались
заменить
узколитературное
направление
«Арзамаса»
политическим. На заседаниях кружка начались дискуссии об
освобождении крепостных. Правое крыло «Арзамаса» во главе с
Карамзиным воспротивилось этому. В 1818 г. «Арзамас» распался.
Тогда в марте 1819 г. по инициативе С.П. Трубецкого и
Я.Н. Толстого было создано новое литературное общество «Зеленая
лампа» (1819— 1820), которое выполняло роль побочной управы
Союза благоденствия. Вместе с декабристами (Трубецким, То
лстым, Глинкой, А.И. Якубовичем) в обществе участвовали
Пушкин, Дельвиг, Гнедич. Все они вели, наряду с лирико
вакхическими, политические беседы, изобличали «деспотизм
тиранов», спорили, как надо обустроить Россию. Декабрист
А.Д. Улыбышев читал здесь свою политическую утопию «Сон»
об идеальном государстве будущего, каковым, правда, объявлялась
всего лишь конституционная монархия, а Пушкин воспламенял
слушателей вольнолюбивыми стихами, за которые летом 1820 г.
он поплатился ссылкой на юг.
Если в «Арзамасе» и «Зеленой лампе» декабристы только
влияли на свое литературное окружение, то «Вольное общество
любителей российской словесности» они превратили в собственный
орган. Это общество («Ученая республика», как называли его
участники) возникло еще в 1816 г. и до 1819 г., когда его
возглавил Ф.Н. Глинка, сторонилось всякой политики. Глинка
привел с собой много друзей-декабристов, они занялись
политизацией общества. Состав его был многолюдным (около 250
членов) и разнородным: от декабристов и литераторов, идейно
близких к ним (Грибоедова, Баратынского, Дельвига), до таких
охранителей, как Ф.В. Булгарин, Н.И. Греч, М. А. Корф.
Декабристы приложили много сил к тому, чтобы из общества
ушли реакционеры и в нем воцарилась вольнолюбивая атмосфера.
Это им удалось.
375
«Вольное общество любителей российской словесности» просу
ществовало до конца 1825 г., пережив восстание 14 декабря.
Последние годы оно фактически представляло собой «литератур
ный филиал Северного общества декабристов»1. Именно в нем
родился альманах К.Ф. Рылеева и А.А. Бестужева «Полярная
звезда» (1823— 1825), который стал легальным проводником
декабристских идей.
Через посредство «Арзамаса», «Зеленой лампы» и своей
«Ученой республики» декабристы широко по тому времени
распространяли антифеодальные произведения. Стихи Глинки («Не
слышно шума городского», популярнейшая революционная песня),
Катенина («Отечество наше страдает») и особенно Рылеева
воодушевляли россиян, недовольных аракчеевскими порядками. О
сатире Рылеева «К временщику» (эпиграмма на Аракчеева)
современники говорили: «Это был первый удар, нанесенный
Рылеевым самовластью». «Думы» Рылеева будили патриотические
чувства, готовность к самопожертвованию ради свободной отчизны.
Итак, революционный романтизм как литературное направ
ление не исследовал действительность, а возбуждал читателей
против нее, настраивал их на недовольство, протест, борьбу, но
и уводил от забот реальной жизни к иллюзиям. Поэтому он уже
с 20-х годов стал уступать в литературе другому направлению —
реализму, сущность которого — это правда изображения жизни во
всех ее проявлениях. Именно с победой реализма связано
рождение новой русской литературы и современного русского
литературного языка. По-разному готовили эту победу И.А. Кры
лов и А.С. Грибоедов.
Иван Андреевич Крылов, сын бедного армейского офицера,
завоевал себе литературную известность еще в XVIII в. острыми
сатирическими пьесами, статьями, повестями, рецензиями, но в
шеренгу классиков русской литературы он вступил как непрев
зойденный мастер басенного жанра, один из величайших, наряду
с древним греком Эзопом и французом Ж. Лафонтеном,
баснописцев мира. Басенный жанр привлек Крылова прежде всего
своей доходчивостью и общедоступностью. «Этот род литературы
понятен каждому,— говорил Крылов,— его читают и слуги, и
дети». Кроме того, свойственный басням эзоповский (алле
горический, иносказательный) язык позволял Крылову высказы
вать оппозиционные взгляды при максимуме осторожности.
«Истина сноснее вполоткрыта»,— любил повторять баснописец.
Крылов не был революционером, но разоблачительная сила
его басен не уступала революционным обличениям. Он высмеивал
дворянство, чиновничество, духовенство, рисуя их в образах
мелких и крупных хищников — лисиц, волков, тигров, медведей.
Нередко Крылов направлял острие сатиры и против самого «царя
1 Базанов В.Г. Ученая республика. М.; Л., 1964. С. 366.
2
376
Родился в 1769 г.
зверей» льва, т.е., на деле, против самодержца российского. Басни
Крылова идеально для этого жанра сочетают в себе меткую
индивидуализацию персонажей с широтой художественного обоб
щения. Вот почему они воспринимаются как реалистическое
отображение (в образах животного мира!) современной баснописцу
российской действительности. «Басни Крылова — не просто
басни,— подчеркивал В.Г. Белинский.— Это повесть, комедия,
юмористический очерк, злая сатира, словом,— что хотите, только
не просто басня».
Александр Сергеевич Грибоедов был на 26 лет моложе
Крылова, но закладывать реалистические основы русской литера
туры он начал примерно в одно время с великим баснописцем.
В отличие от Крылова, Грибоедов принадлежал к знатному и
богатому дворянскому роду. Первоначальное образование он
получил дома, затем учился в пансионе при Московском
университете, а с 1806 г., т.е. с 11-летнего возраста,— в самом
университете, где за пять лет окончил со степенью кандидата
прав два факультета (словесный и юридический) и готовился к
испытаниям на ученую степень доктора права. Уже к моменту
окончания университета (в 17 лет!) он владел девятью евро
пейскими и восточными языками. Перед ним открывалась
блестящая научная карьера.
1812 год переломил его судьбу. Охваченный патриотическим
подъемом Грибоедов отказался от научного поприща и поступил
на военную службу, а в 1816 г., когда армия стала чуть ли не
лобным местом аракчеевщины, ушел в отставку и начал служить
в Министерстве иностранных дел. Человек буквально ренессансной
разносторонности (отличный музыкант, дипломат, математик,
психолог), «колоссальная, ослепляющая фигура», по впечатлению
А.В. Луначарского, Грибоедов сам, видимо, до конца так и не
смог определить, в чем кроется его главное призвание, но мы
теперь знаем точно, что в первую очередь он был художник —
поэт и драматург.
Первые литературные опыты Грибоедова — это комедии 1817—
1818 гг. («Студент», «Молодые супруги», «Своя семья»), в которых
юный автор уже проявил талант реалиста-сатирика. Над «Горем
от ума» Грибоедов начал работать в 1821— 1822 гг. и завершил
его в 1824 г. «Горе от ума» — одно из самых выдающихся
произведений русской литературы XIX в., художественное вопло
щение передовых идей своего времени. Героя комедии Чацкого
А.И. Герцен прямо называл декабристом. В.О. Ключевский тоже
утверждал: «Декабрист послужил оригиналом, с которого списан
Чацкий». Мы теперь знаем даже имя оригинала, прототипа
Чацкого — это Иван Дмитриевич Якушкин, троюродный брат
Грибоедова. «Горе от ума» открыло новый этап русской классиче
ской литературы, связанный с проблемой создания образа
положительного героя.
Вместе с тем комедия Грибоедова — это разящая критика
порядков Российской Империи, ее социальных устоев и морали.
377
В образе Фамусова здесь осмеян самодержавный произвол, в
образе Скалозуба — аракчеевская военщина, а Молчалин стал
нарицательным обозначением того рабского молчания, которое
насаждал в России Николай I. Не зря Герцен расценил появление
«Горя от ума» как событие, имеющее «значение государственного
переворота», а царизм запретил не только ставить комедию на
сцене, но и печатать ее. Она расходилась по стране в списках
(впервые напечатана полностью лишь в 1862 г.). Впечатляет язык
комедии — живой, как жизнь, он стал подлинным украшением
отечественной литературы. «О стихах не говорю: половина —
должна войти в пословицу», — раньше всех заметил Пушкин.
Много лет спустя, читая «Горе от ума», уже «разрешенное к
печати», иные «книголюбы» недоумевали в светских гостиных,
«как это Грибоедов сумел составить целую пьесу почти из одних
пословиц». Как один из создателей современного русского
литературного языка, Грибоедов стоит рядом с Пушкиным.
Александр Сергеевич Пушкин завершил победу реализма в
русской литературе. Поэтому именно ему принадлежит слава
основоположника литературы и языка современной России. «Он
у нас — начало всех начал»,— верно сказал о нем Горький.
Пушкин создал классические образцы литературы всех жанров,
существующих и поныне: лирику и роман, повесть и трагедию,
рассказ и поэму, сказку и публицистику, очерк и путевые записки,
рецензию и эпиграмму. Творчество величайшего поэта России
оплодотворило все виды искусств: музыку, живопись, театр,
скульптуру. Только опер на его сюжеты написано больше 10
самыми выдающимися отечественными композиторами: М.И. Глин
кой, П.И. Чайковским, М.П. Мусоргским, Н.А. Римским-Корса
ковым, С.В. Рахманиновым.
Художественный гений Пушкина воздействовал и поныне
воздействует на россиян тем сильнее, что он идейно прогрессивен
и национально самобытен. То и другое определили два
грандиозных события, пережитых Пушкиным,— Отечественная
война 1812 г. и восстание декабристов. 1812 год разбудил в душе
поэта и на всю жизнь укрепил в нем столь сильно проявившиеся
тогда у россиян чувства беззаветного патриотизма, национальной
гордости, личного достоинства. Как истинный патриот, Пушкин
был вольнолюбец. Он часто повторял гордые слова великого
россиянина М.В. Ломоносова: «Не токмо царю, но и самому
Господу Богу холопом быть не хочу!» Общение с декабристами
окрыляло вольномыслие Пушкина. «Хоть он и не принадлежал к
заговору, который приятели таили от него,— писал о нем
П.А. Вяземский,— но он жил и раскалялся в этой жгучей и
вулканической атмосфере». Декабристские настроения пронизы
вали политическую лирику раннего Пушкина: таковы его ода
378
«Вольность», стихотворения «К Чаадаеву» и «Деревня». Передовая
Россия зачитывалась его стихами, обращенными к П.Я. Чаадаеву:
Товарищ, верь: взойдет она.
Звезда пленительного счастья,
Россия вспрянет ото сна
И на обломках самовластья
Напишут наши имена!
Впрочем, Пушкин не только «раскалялся» и призывал
«воспрянуть ото сна». Он зрело обдумывал пути и способы борьбы.
В 1824— 1825 гг. он создал национальную историческую трагедию
«Борис Годунов», где поставил на первый план вопрос о роли
народа — самый актуальный из всех вопросов после восстания
декабристов. Знаменательно, что царская цензура запретила
постановку этой пьесы, хотя царь Борис изображен в ней с явным
сочувствием1.
«Борис Годунов» уже знаменовал собой переход Пушкина от
романтизма к реализму. Высочайшее творение поэта «Евгений
Онегин» (9 мая 1823 — 5 октября 1831 г . ) — это не только
«энциклопедия русской жизни», как выразился В.Г. Белинский,
но и первый законченный реалистический роман в мировой
литературе (романы О. Бальзака, ровесника Пушкина, появились,
когда Пушкин уже написал «Онегина», «Повести Белкина»,
«Домик в Коломне», «Графа Нулина»).
«Евгений Онегин» стал истинным откровением русского
реализма и знаменем его. Все образы романа как нельзя более
типичны и жизненны. Сам Онегин — родоначальник всех так
называемых лишних людей, от Печорина до Рудина. Татьяна
Ларина открыла собой целый ряд пленительных женских образов
русской литературы, который столь же поэтично увенчали
тургеневские женщины. Воспринятый современниками как зеркало
русской жизни, «Онегин» представил собой и зеркало души самого
Пушкина. «Здесь вся жизнь, вся душа, вся любовь его,— писал
Белинский о Пушкине и его «Онегине»,— здесь его чувства,
понятия, идеалы». Главное же, в романе Пушкина воплощены
идеи и характеры вечной, непреходящей ценности, которые будут
волновать людей всегда, пока сохранятся на Земле жизнь, красота,
поэзия.
В глухую пору николаевской реакции «неподкупный голос»
Пушкина имел не только художественное, но и общественное
значение. Он дарил россиянам надежду на лучшие времена.
«Только звонкая и широкая песнь Пушкина раздавалась в долинах
рабства и мучений,— вспоминал Герцен о России 30-х годов.—
Эта песнь продолжала эпоху прошлую, полнила своими мужест
1 Лишь в 1870 г. «Борис Годунов» Пушкина впервые был поставлен (с цензурными
изъятиями) в театре.
379
венными звуками настоящее и посылала свой голос в далекое
будущее. Поэзия Пушкина была залогом и утешением». Скорбь
России о гибели Пушкина как о национальном бедствии лучше
всех выразил писатель и философ В.Ф. Одоевский — в четырех
словах: «Солнце русской поэзии закатилось».
Достойным преемником Пушкина стал Михаил Юрьевич
Лермонтов, который подхватил и еще выше поднял выпавшее из
пушкинских рук знамя реализма. Лермонтов родился после войны
1812 г. и ему было всего 11 лет, когда грянуло восстание
декабристов, но эти два события и на него сильно воздействовали.
Важную роль при этом сыграли родственные связи Лермонтова:
он воспитывался бабушкой Е.А. Арсеньевой (урожденной Сто
лыпиной), а родные братья бабушки, Александр (адъютант
А.В. Суворова) и Афанасий (герой Бородина), были близки к
декабристам, которые даже прочили Афанасия в состав Временного
правительства после победы восстания; третий ее брат, Дмитрий,
лично знал П.И. Пестеля и числился у Александра I в списке
«секретных миссионеров» тайного общества вместе с А.П. Ер
моловым и Н.Н. Раевским. Сам Лермонтов на Кавказе сблизился
с декабристами А.И. Одоевским, Н.И. Лорером, В.Н. Лихаревым,
М.А. Назимовым, что повлияло и на мировоззрение, и на
творчество поэта.
Прогрессивные, антикрепостнические и антисамодержавные
убеждения Лермонтова сложились уже к началу 30-х годов, о
чем свидетельствуют его юношеские стихи «Предсказание», «10
июля», «Жалоба турка». Но как поэт русской демократии, как
великий национальный поэт он заявил о себе через несколько
дней после гибели Пушкина стихотворением «Смерть поэта»,
которое мгновенно обошло в рукописных копиях всю читающую
Россию. «Навряд ли когда-нибудь еще в России стихи производили
такое громадное и повсеместное впечатление»,— свидетельствовал
полвека спустя В.В. Стасов. Царизм усмотрел в «Смерти поэта»
«воззвание к революции». Это гениальное стихотворение принесло
Лермонтову славу нового после Пушкина кормчего русской поэзии.
Оно же ополчило против Лермонтова правящие «верхи», которые
начали преследовать его. Он был арестован и сослан на Кавказ
под пули горцев. Узнав о его гибели, Николай I воскликнул:
«Собаке — собачья смерть!»1
Пора зрелого художественного творчества Лермонтова продол
жалась всего четыре года. На небосклоне русской литературы он
промелькнул, как метеор: стремительный взлет — ослепляюще
яркий и бурный расцвет и — трагический конец. За четыре года
Лермонтов успел написать около 100 стихотворений, не усту
павших по мастерству крупнейшим поэтам века, замечательные
1 Павлов А. Николай Павлович о Лермонтове / / Русский архив. 1911. № 2 С. 160.
380
поэмы и самую совершенную в русской литературе (по признанию
таких авторитетов, как Н.В. Гоголь, Л.Н. Толстой и А.П. Чехов)
прозу — роман «Герой нашего времени» (1837— 1840). Все твор
чество Лермонтова отрицает современный ему уклад жизни
«немытой» николаевской России, «страны рабов, страны господ».
Ненавистью к паразитирующим дворянским «верхам» проникнуты
строки его стихотворения «Как часто пестрою толпою окружен...»:
О, как мне хочется смутить веселость их
И дерзко бросить им в глаза железный стих,
Облитый горечью и злостью!
Лирика Лермонтова в большей степени, чем кого-либо из его
современников, насыщена мотивами гордого вызова, ожидания
бури, мятежа. Его герои, как правило,— свободолюбцы и бунтари:
Вадим, Демон, Мцыри, купец Калашников. Больше всего
Лермонтов презирал бездеятельность, рабскую покорность. Пока
зательна его «Дума», которая, по свидетельству В.Г. Белинского,
«изумила всех алмазною крепостию стиха, громовою силою
бурного воодушевления, исполинскою энергиею благородного
негодования и глубокой грусти Эти стихи писаны кровью».
К добру и злу постыдно равнодушны,
В начале поприща мы вянем без борьбы;
Перед опасностью позорно-малодушны
И перед властию — презренные рабы.
Лермонтов был убит майором Н.С. Мартыновым1 на дуэли,
больше похожей на убийство (поэт стоял, держа свой пистолет
дулом вверх, а по другим данным, даже выстрелил в
воздух,
после чего Мартынов сразил его выстрелом в сердце). Могучий
талант 26-летнего поэта был загублен в самом расцвете. «Он весь —
недопетая песня»,— сказал о нем Горький. Действительно, вместе
с ним погибли замыслы новых творений, которые могли бы
обогатить русскую литературу, как никто ее не обогащал. «Лук
богатыря лежит на земле, но нет уже другой руки,
которая
натянула бы его тетиву и пустила под небеса пернатую стрелу»,
— так грустил о гибели Лермонтова Белинский.
Отклики российских поэтов на смерть Лермонтова (как и на
смерть Пушкина) до сих пор выражают не только патриотическое,
но и личное чувство боли и горечи за непоправимо раннюю
утрату гения, творчество которого украшает, а могло бы украсить
еще более (проживи он подольше) жизнь каждого россиянина.
1 Мартынов был однополчанином и другом Ж. Дантеса — убийцы Пушкина.
Дантесу пистолет, из которого он убил Пушкина, одолжил сын французского посла в
Петербурге Э. Барант — тот самый, кто 18 февраля 1840 г. стрелял в Лермонтова (может
быть, из этого же пистолета), но, к счастью, промахнулся. См.: Воронцов-Вельяминов
Г.М. Роковое оружие / / Огонек. 1969. № 41.
381
Вот заключительные строки из стихотворения Максима Геттуева
«Если б мог...»:
Я убийцу у горы не встретил
И не преградил ему пути.
Не было меня тогда на свете.
Лермонтов, прости меня, прости!
Критическое начало реализма, характерное для Крылова и
Грибоедова, Пушкина и Лермонтова, с наибольшей силой
проявилось в первой половине XIX в. у Николая Васильевича
Гоголя. Один из двух (наряду с Щедриным) величайших русских
сатириков, Гоголь в 1836 г. опубликовал комедию «Ревизор» —
нечто вроде «полного курса патологической анатомии русского
чиновника» (определение Герцена). В иронической, даже забавной
форме Гоголь вскрыл порочность николаевской бюрократии. Он
как бы говорил, тыча пальцем в ее монстров: «Посмотрите, кто
управляет нами!» Сам Николай I (который, кстати сказать, не
ценил Гоголя и даже путал его с В.А. Соллогубом) после премьеры
«Ревизора» признал: «Всем досталось, а мне — более всех!»
После чиновника Гоголь выбрал мишенью своей сатиры другого
врага — помещика. Он написал по сюжету, подсказанному
Пушкиным, роман-поэму «Мертвые души» (1835— 1842), где с
такой силой обличил зловредность крепостников, что навлек на
себя их ярость. «Многие помещики считают вас своим смертельным
врагом»,— предупреждал Гоголя писатель С.Т. Аксаков. Впрочем,
«Мертвые души», по авторитетному мнению Герцена, «потрясли
всю Россию Поэма Гоголя — этот крик ужаса и стыда,
который издает человек, опустившийся под влиянием пошлой
жизни, когда он вдруг видит в зеркале свое оскотинившееся лицо.
Но чтобы подобный крик мог вырваться из груди, надобно, чтобы
в ней оставалось что-то здоровое, чтобы жила в ней великая
сила возрождения».
Сам Гоголь определил смысл «Ревизора» и «Мертвых душ»
так: «Нельзя устремить общество к прекрасному, пока не
покажешь всю глубину его настоящей мерзости». Но не менее
выразительны произведения Гоголя, в которых он сочувственно
описывал жизнь простых людей,— особенно «Шинель». Ф.М. Дос
тоевский, желая подчеркнуть место Гоголя в развитии националь
ной реалистической литературы, заявил: «Все мы вышли из
гоголевской "Шинели"».
К середине XIX в. реализм уже стал господствующим в русской
литературе направлением. Вопреки политическим и цензурным
гонениям неуклонно усиливались его антикрепостнические мотивы.
С конца 40-х годов против крепостного права направляют свои
произведения не только революционер А.И. Герцен («Кто
виноват?», «Сорока-воровка»), но и либералы: И.С. Тургенев
(«Записки охотника»), Д.В. Григорович («Антон-Горемыка»),
И.А. Гончаров («Обломов»).
382
«Записки охотника» Ивана Сергеевича Тургенева (1847— 1852)
стоят первыми по значимости в ряду тех произведений 40-х годов,
которые показывали, сколь мучительна жизнь крепостного кре
стьянства,— они звали к его освобождению. Тургенев прямо
говорил, что он в «Записках» ставил целью напасть, как можно
сильнее, на главного врага народов России. «В моих глазах,—
уточнял он,— враг этот имел определенный образ, носил известное
имя: враг этот был — крепостное право». И.С. Аксаков выразился
таким образом: «"Записки охотника" — это батальный огонь
против помещичьего быта».
Николай Алексеевич Некрасов создал в 40-х годах «Совре
менную оду», «Псовую охоту», «В дороге», «Еду ли ночью...» и
другие воинствующе антикрепостнические стихотворения. Уже в
те годы он назвал свою поэзию «музой мести и печали»
и
провозгласил: «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть
обязан!» Герцен раньше всех засвидетельствовал «демократичес
кую и социалистическую ненависть» Некрасова.
С демократических позиций были написаны также ранние
произведения Федора Михайловича Достоевского и Михаила
Евграфовича Салтыкова (будущего Щедрина), которые в моло
дости оба примыкали к петрашевцам и считали своим литера
турным наставником В. Г. Белинского. Первая же повесть
Достоевского «Бедные люди» (1846) была встречена Белинским и
Некрасовым как одна из вершин критического реализма. «Новый
Гоголь явился»,— говорил Некрасов. Само название повести —
это, по справедливому выражению Л.П. Гроссмана, «как бы девиз
и программа» всего творчества Достоевского, которое целиком
было посвящено именно бедным лю дям и в прямом, и
в
переносном смысле: нищим и обездоленным, униженным и
оскорбленным.
Повести Салтыкова «Противоречия» (1847) и «Запутанное
дело» (1848) тоже перекликались с творчеством Гоголя: в них
сочувственно
изображены
бедные
люди,
разночинцы,
и
сатирически представлены царские сатрапы.
И Достоевский, и Салтыков в начале своей литературной
деятельности подверглись репрессиям. Салтыков за сочинение
«Запутанного дела» в мае 1848 г. по приказу Николая I был
сослан в Вятку и пробыл в ссылке 7 лет, до смерти Николая.
Достоевский же за участие в кружке петрашевцев был приговорен
военным судом к расстрелу. В памятный день 22 декабря 1849 г.
на Семеновском плацу, где была инсценирована казнь над
петрашевцами, Достоевский стоялво второй очереди осужденных
и успел пережить весь ужас ожидания смерти, пока флигель-адъютант не привез от царя запечатанную в пакете «милость». В
итоге Достоевскому выпали на долю каторга и солдатчина, которые
он отбывал до смерти Николая I.
383
В конце 40-х годов громко заявил о себе еще один
первоклассный
художник-реалист — Александр
Николаевич
Островский. Его комедию «Свои люди — сочтемся» (1847— 1850)
знатоки сравнивали по идейному замыслу с «Мертвыми душами»
Гоголя. Подобно тому как Гоголь изобличил зловредный
помещичий мир, так Островский начал обличение «темного
царства» российских купцов. Вслед за Достоевским и Салтыковым
Островский тоже пострадал от николаевских репрессий. Комедия
«Свои люди — сочтемся» была запрещена, а сам драматург уволен
со службы (в коммерческом суде) и отдан под негласный надзор
полиции как политически неблагонадежный.
Литературная
жизнь России первой половины XIX в. не
исчерпывалась творчеством перечисленных классиков. Видное
место в ней занимали романсы и песни А.В. Кольцова,
проникновенная лирика Ф.И. Тютчева, элегии оппозиционера
Е.А. Баратынского и официоза Н.В. Кукольника, революционная
поэзия А.Н. Плещеева и охранительная проза Ф.В. Булгарина.
Но магистральным для отечественной литературы было в то время
творчество классиков-реалистов от Крылова и Грибоедова до
молодых Тургенева и Достоевского.
Итак, несмотря на цензурный гнет и прямые репрессии со
стороны царизма, к середине XIX в. в русской литературе
необратимо возобладало направление критического реализма с
ярко выраженным обличительным, антикрепостническим и
антисамодержавным прицелом. Этот феномен культурной жизни
России существенно повлиял на политическое сознание русского
общества, что позволяет считать его одним из факторов,
заставивших царизм пойти на отмену крепостного права.
«Великие реформы» 60—70-х годов не притупили критического
острия русской литературы, поскольку они не устранили старых
причин социальной вражды и добавили к ним новые. Критический
реализм все более выражался не только в правдивом изображении
типических черт действительности, но и в осмыслении изобража
емых явлений с точки зрения их соответствия народным идеалам.
Поскольку же правдивое изображение российской пореформенной
жизни обнаруживало ее вопиющее несоответствие интересам
народа, реалистическая литература сохраняла и еще больше
оттачивала приобретенное ею задолго до «великих реформ»
обличительное начало. Проблема обличения существующего строя
оставалась, как и в первой половине века, одной из главных для
писателей, причем литература, как выразился Н.П. Огарев,
«грызла правительственную сеть по всем узлам».
Если И.А. Гончаров в романе «Обломов» (1859) разоблачил
косность, паразитизм, одиозность дворянства как господствующего
класса дореформенной России, то Ф.М. Достоевский в романах
«Идиот» (1868) и «Братья Карамазовы» (1879— 1880) художест
венно запечатлел процесс социального и нравственного разложения
384
того же класса в пореформенную эпоху, изобразив его как правду
жизни, объективную реальность, совершенно не задумываясь о
каких-либо принципах классового анализа. А.Н. Островский
изобличал в своих драмах («Гроза», «На всякого мудреца довольно
простоты», «Волки и овцы», «Бесприданница» и др.) кор
румпированный мир царских чиновников и, главное, продолжал
начатое в комедии «Свои люди — сочтемся» художественное
исследование жизни купечества. Он первым открыл взорам
читателей погрязшую в стяжательстве и мошенничестве жизнь
самых крупных во всей России замоскворецких купцов, в связи
с чем его назвали «Колумбом Замоскворечья». Повесть Н.С. Лес
кова «Заячий ремиз» — это сатира на политическую реакцию
80—90-х
годов,
а
его
рассказы
«Человек
на
часах»,
«Административная грация» и др. высмеивали как национальное
зло «белый» террор царизма.
Против карательного террора были направлены тогда и
страстные (распространявшиеся большей частью в списках) стихи
С.Я. Надсона, К.М. Фофанова, А.П. Барыковой. Поэт-демократ
Л.Н. Трефолев клеймил палаческий режим Александра III:
Мы между народами
Тем себя прославили,
Что громоотводами
Виселицы ставили.
Классик отечественной прозы, поэзии и драматургии Алексей
Константинович Толстой, отличавшийся консервативными убеж
дениями, гротескно изобразил в сатирической поэме «Сон Попова»
такие приметы царской России, как деспотизм, произвол,
эпидемия доносительства. Он же написал блистательную сатиру
«История государства Российского от Гостомысла до Тимашева» ,
в которой иронизировал над традиционным для правителей России
стремлением к «порядку», т.е. к режиму насилия, замаскирован
ному демагогией.
Большая обличительная сила заключена в ром'анах И.С. Тур
генева «Дым» (1867) и «Новь» (1877). В «Дыме» главным объектом
тургеневской сатиры стала «реакционная сволочь», охранительные
верхи в лице отдыхавших на курортах Баден-Бадена генералов,
князей, графов, баронов, придворных хлыщей, «тузов с евро
пейскими именами». Все они расточают под «личиной граждан
ского негодования» словесный «хлам и сор», удостоверяющий их
умственное и нравственное ничтожество. В «Нови» сатирически
представлен типичный охранитель Калломейцев (прототипом
которого сам Тургенев называл М.Н. Лонгинова — начальника
Главного управления по делам печати). Он закипает злобой при
одной мысли о «бандах» революционеров и горит «желанием
1 Произведение написано в 1868 г., издано полностью лишь в 1937 г. Гостомьісл —
правитель Новгорода в IX в., А.Е. Тимаіиев — министр внутренних дел в 1868— 1878 гг.
25 - 2555
385
раздробить, превратить в прах всех тех, которые сопротивляются —
чему бы и кому бы то ни было».
Высшим проявлением обличительного начала русской литера
туры во второй половине XIX в. была сатира М.Е. СалтыковаЩедрина. В образах самодержавных Угрюм-Бурчеевых и
Негодяевых, «помпадуров и помпадурш» царской бюрократии и
«премудрых пескарей» либерализма, Колупаевых, Разуваевых и
прочих «кровопивственных дел мастеров» из купечества Щедрин
подверг нещадной критике все устои Российской Империи.
Созданный же им образ Иудушки Головлева (роман «Господа
Головлевы», 1875— 1880) олицетворяет собой психологию всех
вообще исторически обреченных, разлагающихся типов людей. В
сатире Щедрина обличение пореформенных язв России достигает
потрясающей мощи, причем всюду, даже в произведениях,
сюжетно обращенных в прошлое («История одного города»,
«Пошехонская старина»), сохраняет злободневность. «Я совсем не
историю предаю осмеянию,— говорил Щедрин,— а известный
порядок вещей».
Декабрист М.С. Лунин как-то сказал: «Бич сарказма так же
сечет, как и топор палача». Щедрин был гением сарказма. «Никто
не карал наших общественных пороков словом, более горьким,
не выставлял перед нами наших общественных язв с большей
беспощадностью»,— писал о нем Н.Г. Чернышевский. Не зря
современники назвали Щедрина «прокурором русской обществен
ной жизни». Работал он в трудных условиях. В России, пожалуй,
не было другого писателя, которого так жестоко преследовала и
травила
цензура.
«Кожу
с живого сдирают,— жаловался
Щ едрин,— местами ощиплют, а временем и совсем изувечат».
Слабый здоровьем, не единожды находившийся при смерти,
Щедрин с горькой иронией включал в число самых тяжких своих
недугов «цензурные сердцебиения». Но ничто не помешало ему
создать настоящую энциклопедию сатиры на пореформенную
Россию — энциклопедию, без которой не обходится ни один
исследователь отечественной истории.
Итак, первая из главных проблем русской литературы второй
половины XIX в.— это обличение существующего строя. Второй
проблемой было отображение жизни народа.
Непревзойденным певцом горькой крестьянской доли стал
Н.А. Некрасов. Его стихи и поэмы, особенно поэма «Кому на
Руси жить хорошо» (1866— 1876), отразили всю бездну страданий
и всю силу духа российского крестьянства. Вобрав в себя лучшие
черты характера, насущные чаяния и самый язык народа, как
бы отождествив себя с ним, Некрасов, более чем кто-либо в
России, заслужил славу народного поэта. Сам он в конце жизни
с гордостью сказал о себе: «Я лиру посвятил народу своему».
Метко определил особенность его творчества Ф.М. Достоевский в
речи на могиле поэта: «Это было раненое сердце, раз на всю
386
жизнь, и не закрывавшаяся рана эта и была источником всей
его поэзии, всей страстной до мучения любви этого человека ко
всему, что страдает».
Мучительной любовью «ко всему, что страдает» буквально
было пронизано и творчество самого Достоевского. В его романах
и повестях («Униженные и оскорбленные», «Преступление и
наказание», «Бесы», «Подросток») отображены горести и надежды
городской бедноты, которая, по выражению советского литерату
роведа Н.И. Прудкова, была «материально придавлена и духовно
пришиблена капитализмом» и в поисках спасения хваталась то
за Христа, то за социализм. «Записки из Мертвого дома»
Достоевского о страданиях людей на царской каторге И.С. Тургенев
резонно сравнивал с Дантовым «Адом», а Герцен — со «Страшным
судом» Микеланджело.
Творчество Достоевского противоречиво, как никого другого
из русских писателей. Многим не нравится его философия,
прямо-таки культ страдания. Французский писатель Андре Жид
остроумно приравнял его к тому, как если бы Прометей решил,
что «нужно полюбить своего орла», однако ведущий мотив
сочинений Достоевского — гуманизм, боль за «униженных и
оскорбленных» людей — гармонирует с его репутацией одного из
крупнейших мастеров не только русской, но и мировой литера
туры.
Простые люди — главные герои произведений и первого по
значению классика русской новеллы Антона Павловича Чехова —
этого, как выразился Лев Толстой, «Пушкина в прозе». Вслед за
Гоголем Чехов считал: «Тогда человек станет лучше, когда вы
покажете ему, каков он есть». Стремясь показать это, Чехов
сделал одной из главных тем своего творчества разобщенность
интеллигенции и народа. Символами такой разобщенности стали
герои чеховских рассказов «Человек в футляре» и «Злоумыш
ленник».
Величайший изобразитель народной жизни Лев Николаевич
Толстой — «Гомер русской "Илиады"», как назвал его за «Войну
и мир» знаменитый юрист А.Ф. Кони,— создал гигантский
собирательный образ народа, всех его слоев и сословий. Творения
Толстого (кроме «Войны и мира» это, в первую очередь, романы
«Анна Каренина» и «Воскресение») представляют собой гениальное
художественное обобщение жизни всей пореформенной России.
Правда, толстовская проповедь непротивления злу очень роняет
писателя в глазах многих. Хорошо сказал об этом Евгений
Евтушенко:
Как осмысленье зревшего сознанья,
Пришел Толстой, жалеюще жесток,
Но — руки заложив за ремешок.
387
Ведь Толстой звал не противиться тому, что он сам так сурово
обличал, осуждал и отвергал. А.В. Луначарский нашел для этого
единства противоположностей такое определение: «революционно
реакционные» идеи.
Как бы то ни было, признанный патриарх русской литературы
Лев Толстой был популярен и авторитетен в России как никто
другой. Приметливый журналист А.С. Суворин на рубеже
XIX—XX вв. записал в дневнике: «Два царя у нас — Николай II
и Лев Толстой. Кто из них сильнее? Николай II ничего не может
сделать с Толстым, не может поколебать его трон, тогда как
Толстой, несомненно, колеблет трон Николая и его династии»1.
Реакционные круги боролись с Толстым разными средствами: его
пытались запугать возможными репрессиями, отлучали от церкви,
науськивали на него литературных критиков, но тщетно — сам
Толстой ничего не боялся, церковь без Толстого теряла больше,
чем Толстой без церкви, а литературные критики достойны были,
по выражению Д.В. Григоровича, лишь «целовать лапу собаки
дворника Толстого».
Проблема отображения народной жизни была главной и для
других, тоже выдающихся писателей, хотя и уступавших по
масштабам творчества Некрасову и Достоевскому, Чехову и
Толстому. Г.И. Успенский писал о крестьянах, Д.Н. МаминСибиряк — о рабочих, В.М. Гаршин — об интеллигенции, В.Г. Ко
роленко по-толстовски широко — о разных слоях россиян. Изо
бражая беды и горе народа, классики русской литературы верили
в его лучшее будущее. Поэтому они так часто обращались к
третьей из своих главных проблем — к изображению положитель
ного героя, человека будущего.
Показательно для начала 60-х годов, когда Россия впервые
оказалась на грани демократической революции, что наибольший
успех в решении этой проблемы имел кумир революционного
лагеря Николай Гаврилович Чернышевский. Созданный им образ
профессионального революционера Рахметова был воспринят
демократически настроенной молодежью как идеал и пример для
подражания, а роман «Что делать?» (1863), повествующий о
Рахметове и подобных ему «новых людях», оказал громадное
воздействие на несколько поколений ч и тател ей , вклю чая
А.И . Желябова, Г.В. Плеханова и В.И. Ленина. Плеханов считал
даже, что невозможно назвать «хоть одно из самых замечатель
ных, истинно художественных произведений русской литературы,
которое по своему влиянию на нравственное и умственное
развитие страны могло бы поспорить с романом «Что делать?».
Никто не укажет такого произведения, потому что его не было,
нет и, наверное, не будет».
1 Суворин А.С. Дневник. М.; Пг., 1923. С. 263; М., 1992. С. 316.
388
Вслед за героями «Что делать?» в ряд самых ярких
положительных образов русской литературы встали и «народные
заступники» вроде Гриши Добросклонова из поэмы Некрасова
«Кому на Руси жить хорошо», и самоотверженные «праведники»,
как протопоп Туберозов из хроники Лескова «Соборяне», и
полублаженный непротивленец князь Мышкин из романа Досто
евского «Идиот» («князь-Христос», как называл его сам писатель).
Пожалуй, наиболее впечатляющим в этом ряду по сочетанию
типичности • и художественной выразительности стал образ
«нигилиста» Базарова из романа И.С. Тургенева «Отцы и дети»
(1862), провозвестника героев народничества.
Тончайший психолог и лирик, «величайший поэт, который
когда-либо писал прозой» (по выражению Джона Голсуорси),
Тургенев создал галерею пленительных женских образов, благо
творно воздействовавших на духовное развитие юношества. Его
Марианна (из романа «Новь») на долгое время стала, по словам
А.В. Луначарского, «лучшим типом женщины, самой светлой
звездой на всем небосклоне русской литературы».* Никто не мог
сравниться с Тургеневым в поэтичности изображения отношений
между влюбленными. Это доказывают его «Вешние воды», «Ася»,
«Первая любовь», многие страницы «Дворянского гнезда» и
«Дыма». «Он нас научил, как лучшие люди относятся к женщинам
и как они любят»,— свидетельствовал П.А. Кропоткин.
Среди положительных образов тургеневской прозы и поэзии
(его «Стихотворений в прозе») есть и политические деятели.
Либерал-постепеновец, «ожидающий реформ только свыше,
принципиальный противник революций» (по его собственному
определению), Тургенев, в отличие от большинства либералов,
понимал, что «никакие «реформы свыше» не даются без давления,
и энергичного давления, снизу на власть; он искал силу, которая
была бы способна произвести это давление»1. В романе «Новь»
представителем такой силы изображен мирный просветитель,
«постепеновец снизу» Соломин. Но в последние годы жизни
Тургенев по мере того, как, с одной стороны, народники
переходили от «ложной и нежизненной», по его мнению, попытки
поднять крестьян на социалистическую революцию к борьбе с
царизмом за политические свободы, и, с другой стороны, он сам
«решительно разочаровывался» в реформах сверху2, стал ус
матривать силу, способную принудить царизм к конституционным
уступкам, не в либералах, а в революционерах. Отсюда его
намерение (оставшееся нереализованным из-за предсмертной
болезни) написать роман, героем которого был бы «новый в России
1 И.С. Тургенев в воспоминаниях современников. М., 1983. Т. 1. С. 353
(воспоминания П.Л. Лаврова).
2 Свидетельство об этом Лаврова готов был подтвердить еще один участник их
разговора с Тургеневым в январе 1883 г. (см. там же. С. 379).
389
тип, жизнерадостный революционер», «геркулесова сила, [которая]
все переваривает». Свидетельством этого намерения остались
сохранившиеся в тургеневском архиве наброски («формуляры»
персонажей и контуры сюжетных линий) к задуманному, но так
и не написанному роману. Вообще Тургенев в последние 20 лет
своей жизни был самым авторитетным для русского общества
«властителем дум». «Среди общества он явился учителем,—
вспоминал о нем А.С. Суворин.— Он создавал образы мужчин и
женщин, которые становились образцами».
Писательский авторитет Тургенева был тем выше, что он не
знал равных себе как стилист. Художественное совершенство его
произведений, гармония форм идеальны. К нему, пожалуй,
больше, чем к кому-либо другому, приложимо требование Леонида
Андреева: «Каждое слово должно быть как жернов, и между ними
в порошок должна стираться душа читающего — вот как нужно
писать». «Боже мой! — восклицал Чехов, сам первоклассный
стилист.— Что за роскошь «Отцы и дети»! Просто хоть караул
кричи!» Лев Толстой сокрушался, говоря о Тургеневе: «В чем он
мастер такой, что руки отнимаются после него касаться этого
предмета,— это природа. Две-три черты и — пахнет».
Все классики русской литературы второй половины XIX в., о
которых идет речь (кроме А.К. Толстого), представляли
реалистическое направление. Оно было тогда самым плодотворным
и сильным, но не единственным. Тот же А. К. Толстой и
замечательные поэты-лирики Ф.И. Тютчев, А.А. Фет, Я.П. По
лонский продолжали традицию романтизма. Большая группа
литераторов вроде В.П. Клюшникова, В.В. Крестовского, одиозного
в политическом и нравственном отношении Болеслава Маркевича
(которого Тургенев сделал заглавным героем своего стихотворения
в прозе «Гад») развивала охранительное направление. В нем
возник даже особый жанр, специализированный на разоблачении
идей, дел и людей «крамолы»,— «антинигилистическая литерату
ра». Ее представляли романы «Бездна» и «Перелом» Маркевича,
«Злой дух» В.Г. Авсеенко, «Вне колеи» К.Ф. Головина и др. Их
авторы не только карикатурно изображали революционеров, но и
уязвляли царские власти за недостаточно жестокую расправу с
«крамолой», требуя от них еще более крутых мер. Революционеры
в этих романах (сплошь изверги, циники, подлецы) даже внешне
выставлены монстрами; таков, например, герой «Бездны» Волк,
в котором Маркевич хотел представить Желябова. «Бездна»
Маркевича в особенности была переполнена аляповатыми
описаниями революционных ужасов. Чехов назвал ее «длинной,
толстой, скучной чернильной кляксой».
В середине 90-х годов оформился и русский символизм
(Д.С. Мережковский, З.Н. Гиппиус,
К.Д. Бальмонт,
юный
В.Я. Брюсов). Поэты-символисты писали эффектные по форме
390
стихи с интересными (иногда пророческими) идеями, но грешили
преувеличенным индивидуализмом и мистицизмом.
Антагонизмы российской действительности сказывались и в
мировоззрении классиков реализма. Некрасов и Щедрин принад
лежали к революционному лагерю, Тургенев и Гончаров были
либералами, а Достоевский проделал сложную эволюцию от
революционного демократизма к реакционному монархизму: в
молодости друг и соратник петрашевцев, он к концу жизни стал
другом и соратником К.П. Победоносцева. Парадоксально соединял
в себе бунтаря и непротивленца Лев Толстой. Однако художест
венный гений писателей-классиков помогал им преодолевать
ограниченность их политических взглядов и создавать эпохальные
произведения общечеловеческой ценности. В этом отношении
Достоевский и Лев Толстой не уступают ни Шекспиру, ни Гете.
В целом русская литература XIX в. представляет собой венец
отечественной культуры и большой шаг вперед в художественном
развитии человечества.
Искусство
Вслед за литературой в XIX в. переживали тот же процесс
становления и торжества реализма все отрасли русского искусства.
Кроме общих причин, обусловивших культурный подъем в стране,
на развитие искусства воздействовала демократическая эстетика.
В роли идейных наставников театра, музыки, изобразительного
искусства выступали талантливые искусствоведы и художествен
ные критики В.Ф. Одоевский, А.Н. Серов, И.Н. Крамской,
В. В. Стасов. Из них особенно велика была роль Стасова.
Гениальный М.П. Мусоргский так говорил ему: «Без вас я пропал
на 3/ 4 пробы. Лучше вас никто не видит, куда я бреду. Никто
жарче вас не грел меня во всех отношениях, никто яснее не
указывал мне путь-дороженьку». Подобным же. образом были
обязаны Стасову и другие корифеи русской музыки, живописи,
скульптуры, театра.
Владимир Васильевич Стасов был рыцарем всех искусств, но
главным образом сердце его делили две «дамы» — музыка и
живопись; пожалуй, второй он отдавал предпочтение перед первой.
В деятельности и в самой личности Стасова неразрывно
преобладали два качества: изощренное до крайности чувство
прекрасного и пылкий темперамент. То и другое колоритно
иллюстрирует факт, рассказанный Репиным: увидев впервые в
Риме статую Венеры Капитолийской, Стасов схватил табурет и,
вскочив на него, влепил в губы мраморной богине страстный
поцелуй. За восторженную любовь к подлинному искусству и за
лютую ненависть к искусству поддельному Стасов получил от
злоязычного В.П. Буренина кличку «Мамай Экстазов».
391
Трудным был путь к вершинам художественности и реализма
в русской живописи. С начала XIX в. долгое время здесь
господствовал академический классицизм, отличительными чер
тами которого были далекие от ж изни' и современности
мифологические, библейские и древнеисторические сюжеты, мно
гоплановая и многофигурная композиция, помпезность изобра
жения. Темы из реальной жизни признавались вульгарными. К
ним относился и пейзаж. Как исключение во дворе Академии
художеств был устроен сад с искусственными скалами и
живописными гротами, чтобы учащиеся могли упражняться здесь
в сочинении «идеальных» ландшафтов. Воспевать же красоту
родной природы считалось неприличным. Абстрактные, заключен
ные в строгие рамки академических норм картины мастеров этого
направления поражали своим однообразием. Профессора А.Т. Мар
кова — автора картин «Фортуна и нищий» и «Евстафий Плакида
в Колизее» называли «Колизей Фортуныч». Признанным главой
академизма в русской живописи был Федор Антонович Бруни,
четверть века занимавший пост ректора Академии художеств,
«генерал от живописи», как прозвали его современники. Картина
Бруни «Медный змий» (1827— 1841) — одна из самых больших в
Русском музее Петербурга — типичное творение академической
живописи. Здесь налицо и библейский сюжет, и мистическое
настроение, многоплановость, многофигурность и помпезность.
Рисунок технически безупречен, виртуозен, но безжизнен; это
«рисунок для рисунка». В картине много красок, но мало чувства,
а мысли нет вовсе. Тем не менее воротилы художественного мира,
превыше всего ценившие в живописи техническое мастерство,
провозгласили Бруни «русским Микеланджело».
С 20—30-х годов некоторые мастера живописи под воз
действием общего наступления реализма в литературе и в
искусстве начали склоняться к разрыву догматических пут
академизма. Самый крупный мастер академического направления
Брюллов стал и первым его разрушителем.
Карл Павлович Брюллов — один из величайших живописцев
мира, «Карл Великий», как его называли,— был потомком
французских гугенотов, переселившихся в Россию еще при Петре I.
Его прадед, дед и отец (академик Павел Брюлло) были
первоклассными скульпторами. От них, по-видимому, Брюллов
унаследовал острую наблюдательность и пламенный темперамент.
Расписывая гигантский плафон Исаакиевского собора в Петербур
ге, он восклицал: «Мне тесно! Я бы теперь расписал небо!»
Брюллов был передовым человеком своего времени. Он дружил
с Пушкиным и М.И. Глинкой, общался с Крыловым, Гоголем,
Белинским, вырвал из крепостной неволи великого сына Украины
Тараса Шевченко: написал портрет В.А. Жуковского, который
был разыгран в лотерею, на вырученные от лотереи деньги
392
Шевченко купил себе свободу. Брюллов осмелился даже на такой
шаг — отказался написать портрет Николая I по личному заказу
царя. Не стал он писать и портреты царских дочерей, причем
пошел на хитрость. Получив заказ от царя, Брюллов начал
малевать портрет его дочери нарочито плохо. Николай I,
присутствовавший на сеансе, стал делать замечания. Тогда
Брюллов перестал рисовать. «В чем дело?» — спросил царь. «Не
могу, государь,— ответил Брюллов.— Рука от страха дрожит».
Царь вынужден был отменить заказ. Вообще Брюллов не питал
к Николаю I никакого пиетета. Когда царь поехал к нему в
мастерскую с визитом, Брюллов, заранее предупрежденный о столь
редкой и великой милости, в назначенный час... ушел из
мастерской1.
Живописной техникой Брюллов владел не хуже самого Бруни,
но идейное содержание его картин уже не вмещалось в
прокрустово ложе академизма, хотя он и соблюдал внешне
академические каноны. В 1830— 1833 гг. в Италии Брюллов
написал картину «Последний день Помпеи» — одну из самых
знаменитых в мировой живописи. Картина произвела фурор в
Милане, затем в Париже и, наконец, была доставлена в
Петербург, где демонстрировалась с потрясающим успехом. Герцен
немедленно провозгласил ее «высочайшим произведением русской
живописи», а Гоголь — даже «полным, всемирным созданием».
Сюжет картины — античный, как будто совершенно оторваннйй от жизни и современности. Но в рамках этого сюжета
Брюллов сумел очень жизненно показать всю гамму человеческих
чувств, проявляющихся перед лицом смерти. Более того, Герцен,
а позднее Плеханов не без оснований усматривали аллегорическую
связь «Последнего дня Помпеи» с разгромом восстания декабристов
и казнью их вождей. В трагическую пору николаевской реакции
изображение в картине Брюллова дикой, несправедливой силы,
губящей
людей,
современники
разумели
как
обличение
действительности, как «вдохновение, почерпнутое в петербургской
атмосфере». Многие воспринимали рушащиеся с пьедесталов
статуи как намек на грядущее свержение самодержавия. Тогда
принято было изъясняться аллегориями, и люди хорошо понимали
их. Может быть, именно такой намек надо искать и в строках
Пушкина, написанных под впечатлением картины Брюллова:
Земля волнуется — с шатнувшихся колонн
Кумиры падают!..
В историю отечественной культуры Брюллов вошел как первый
художник, который поднялся сам и возвысил русскую живопись
до высшего уровня мировой культуры. «Последний день Помпеи»
положил конец слепому преклонению перед иностранными ху
1 См.: Ацаркина Э.Н. К.П. Брюллов. Жизнь и творчество. М., 1963. С. 211, 506.
393
дожниками, которым так дурно славилась крепостная Россия (ведь
за каких-нибудь 15 лет до «Последнего дня Помпеи» Александр
I пригласил для увековечения памяти героев Отечественной войны
1812 г. английского живописца Д. Доу, хотя в России творили
тогда более даровитые, чем Доу, В.А. Тропинин и О.А. Кип
ренский). После Брюллова такое пренебрежение к национальному
изобразительному искусству стало невозможным. Хорошо сказал
об этом Евгений Баратынский:
И стал «Последний день Помпеи»
Для русской кисти первый день!
Живопись Брюллова красочна и поэтична, полна жизнеутвер
ждающей гармонии красок, чувств и мыслей, как бы проникнута
одним мотивом: «Да здравствует солнце! Да скроется тьма!»; в
этом она сродни поэзии Пушкина. Пожалуй, именно к Пушкину
и Брюллову из русских мастеров больше всего подходит афоризм
Леонардо да Винчи: «Поэзия — это живопись, которую слышат,
но не видят. Живопись — это поэзия, которую видят, но не
слышат». В творчестве Брюллова (особенно в его портретах
И.А. Крылова; В.А. Жуковского, Н.В. Кукольника, автопортретах)
уже отчетливо проявились реалистические черты. Развитие
реализма в портретной живописи связано также с именами
Кипренского и Тропинина.
Орест Адамович Кипренский — внебрачный сын крепостной
крестьянки то ли от крепостного Адама Швальбе, то ли от
помещика А.С. Дьяконова, с фамилией, которую придумал для
него Дьяконов,— известен прежде всего как автор дивного
портрета А.С. Пушкина 1827 г. (с шарфом). Портрет восхищает
нас жизненной правдой, глубокой человечностью, тонким психо
логизмом и сочной выразительностью рисунка. Наряду с портретом
работы Тропинина, это самый популярный из всех пушкинских
портретов и притом самый похожий. Пушкин сказал о нем:
Себя как в зеркале я вижу.
Но это зеркало мне льстит .
Другая вершина реалистического портретного творчества
Кипренского — портрет гусара Давыдова (1809). До 1947 г.
считалось, что здесь изображен поэт и партизан 1812 г. Денис
Васильевич Давыдов. В 1947 г. Э.Н. Ацаркина по рукописному
списку работ Кипренского установила, что гусар Давыдов — это
не Д енис, а его родной брат Евдоким. О днако в 1959 г.
В.М. Зименко обнаружил, что реестр, использованный Ацаркиной,— не автограф Кипренского, а писарская копия с рядом
ошибок, и вернулся к изначальной версии; а в 1962 г. Г.В. Смир
1 Портрет был заказан Кипренскому А.А. Дельвигом, а после смерти Дельвига в
1831 г. перешел к Пушкину, который с ним не расставался.
394
нов тоже обоснованно предположил, что «Давыдов» Кипренского —
не Денис и не Евдоким, а их двоюродный брат Евграф. Теперь
очень трудно понять, какого Давыдова нарисовал Кипренский, но
все знатоки единодушно признают этот портрет одним из лучших
в русской художественной школе.
Старший современник Кипренского Василий Алексеевич
Тропинин тоже вышел из крепостных и лишь в возрасте 47 лет,
будучи
уже
известным
художником,
получил
свободу.
Тропининские портреты (К.П. Брюллова, жены и сына, автопор
треты) так же реалистичны и художественно совершенны, как и
портреты Кипренского. В 1827 г. (т.е. одновременно с Кипренским)
Тропинин написал свой портрет Пушкина (в халате), столь же
выразительный и, пожалуй, еще более распространенный, чем
портрет работы Кипренского.
В жанровой живописи реализм утверждался с большим трудом.
Здесь первые его шаги связаны с именем Алексея Гавриловича
Венецианова. Купеческий сын и мелкий чиновник, Венецианов
был учеником знаменитого мастера конца XVIII — начала XIX в.
В.Л. Боровиковского. Он заслужил широкую известность как
портретист, пейзажист, и даже карикатурист. Но особенно велики
его заслуги перед русской живописью в бытовом жанре.
Венецианов стал первым русским художником, сделавшим своим
главным героем крестьянина, а главной темой — крестьянский
труд. Этой теме посвящены его лучшие творения: «Гумно», «На
пашне» и особенно картина «Лето. На жатве» (1820), в которой
Венецианов прямо-таки воспел русскую деревню, крестьянский
труд и, заодно, материнство. Характерная для его картин
идеализация быта крепостной деревни в духе сентиментализма
была естественной данью времени. В целом же его творчество
можно рассматривать как прокладывание пути для реалистической
живописи.
В общем русле становления реализма развивалось и творчество
гениального Александра Андреевича Иванова. Иванов — один из
самых глубоких живописцев мира, художник-мыслитель, художник-психолог и, может быть, прежде всего художник-искатель.
С начала и до конца своей сознательной жизни везде и во всем
он искал истину, и в этих нескончаемых и мучительных поисках
не успел определить свои взгляды. «Иванов умер, стучась,— так
дверь и не отверзлась ему»,— сказал о нем Герцен. Впрочем,
Иванов всегда тяготел к вольномыслию. Он был другом Гоголя,
близко знаком с Герценом. Чернышевский ценил Иванова как
«великого художника и одного из лучших людей, какие только
украшают собой землю».
Почти всю свою творческую жизнь Иванов отдал работе над
одной картиной «Явление Христа народу» : начал писать ее в
Сам Иванов назвал свою картину «Явление мессии», но прижилось название,
которое дал картине H.B. Гоголь: «Явление Христа народу».
395
1837 г., закончил через 20 лет в Италии, привез картину в
Петербург и здесь через шесть недель умер, «едва коснувшись
устами кубка славы», как выразилась Е.А. Штакеншнейдер.
«Явление Христа народу» — грандиозное полотно и по разме
рам (540x750 см), и по содержанию, и по значению. Сюжет
картины сугубо религиозен. Но великая заслуга Иванова перед
русским искусством заключается в том, что он не только воплотил
христианскую идею совершенствования человека во имя загробной
жизни на небесах, но и поднял в рамках религиозного сюжета
(первым из русских художников) проблему освобождения народа
на земле. В картине на первом плане не Христос, а народ. «Разве
это «Явление Христа народу»? — возмущался
религиозный
философ В.В. Розанов.— Это же затмение Христа народом — вот
что это такое!» Иванов использовал легенду о пришествии Христа
для того, чтобы с наибольшей силой, насколько позволяла
аллегория, отобразить бытовавшее тогда в России сознание
неизбежности и близости коренных перемен в судьбах народа.
Картина пронизана идеей скорого пришествия свободы. Ее
содержание — порыв угнетенных к избавлению от гнета. «Тут,—
по словам И.Е. Репина,— изображен угнетенный народ, жаждущий
слова свободы, который только ждет решительного призыва к
делу».
В 1873 г. Репин, уже написавший своих «Бурлаков», назвал
«Явление Христа народу» «самой гениальной и самой народной
русской картиной». Ее художественное совершенство, может быть,
не имеет аналога в русской живописи. И.Н. Крамской говорил,
что если у персонажей этой картины закрыть головы и посмотреть
на их фигуры, то будет видно, как анатомия выражает характер.
Творчество Иванова было слишком многогранно и противоречиво,
чтобы квалифицировать его как реалистическое. Наряду с чертами
реализма в нем есть многое и от романтизма, и от сентимен
тализма, и даже от классицизма. Но тенденция, направленность
творчества Иванова была, несомненно, реалистической. «Он сделал
для всех нас, русских художников,— сказал о нем Крамской,—
огромную просеку в непроходимых до того дебрях».
Прокладывал путь к реализму и живописец, который стоит
как бы особняком от всех русских художников,— Иван Кон
стантинович Айвазовский. Особняком он стоит потому, что,
во-первых, почти ничего не писал, кроме моря, но зато море
писал, как никто другой, не только в русской, но и в мировой
живописи; «водяной гений» — так назвал его М. Горький.
Во-вторых, творческий путь Айвазовского, тоже как никого
другого, охватывает разные эпохи в развитии русской живописи
от господства классицизма до полного торжества реализма.
Айвазовский выдвинулся одновременно с Брюлловым, а последние
свои картины писал в одно время с Репиным, Суриковым,
Серовым. Он был уже знаменит, когда только родились Крамской,
396
Н.А. Ярошенко, Ф.А. Васильев; но и Крамской, и Ярошенко, и
Васильев умерли, а он продолжал творить с тем же вдохновением,
как и 60—70 лет назад. Его творческое наследие колоссально —
6 тыс. картин, а продуктивность труда беспримерна: если Иванов
писал своего «Христа» 20 лет, то Айвазовский создал одно из
самых значительных своих полотен «Среди волн» за 10 дней;
иные картины он создавал между завтраком и обедом.
Уже в первой половине века Айвазовский успел написать
такие шедевры, как «Буря на Черном море», «Чесменский бой»,
«Наваринский бой», а в 1850 г. выставил едва ли не самую
популярную из всех своих картин — «Девятый вал». Все ему
удавалось, и жил он, не в пример большинству российских
художников, легко, припеваючи, не зная ни нужды, ни пресле
дований, ни разочарований. Рано согретый всемирной славой, в
27 лет уже академик, член еще четырех (кроме Петербургской)
академий художеств Европы, он пользовался благоволением и
личным покровительством Николая I. Кстати, сам Николай умел
немного рисовать и даже затевал с художником-археологом
Ф.Г. Солнцевым батальные сцены: Солнцев разрисовывал нужный
ландшафт, а царь своей «высочайшей» кистью вписывал туда
фигурки солдатиков. Разумеется, на этом основании Николай
считал себя не только ценителем, но и мастером живописи, однако
Айвазовскому как живописцу отдавал пальму первенства даже
перед самим собой, оставляя себе первенство иное: «Я царь земли,
а ты царь моря!» — говорил ему Николай. Своих приближенных
царь часто спрашивал, имеют ли они что-либо из работ
Айвазовского, и заставлял приобретать. Айвазовскому самодержец
пожаловал чин тайного советника (3-й класс Табели о рангах,
разнозначный воинскому званию генерал-лейтенанта), которого
не удостаивался ни один из русских художников. Все эти и другие
царские подачки Айвазовский принимал — с благородным расчетом
на то, что они поднимают авторитет художника в России.
Вообще же Айвазовский сторонился царя, его дйора и царских
милостей. В 1845 г. он навсегда поселился в Феодосии, у милого
его сердцу Черного моря, где и прожил оставшиеся 55 лет своей
жизни, пережив там и Николая I, и Александра II, и Александра III;
умер уже при Николае II. Николай I был недоволен его
отшельничеством, пытался воздействовать на него и заставить
жить в столице, но в конце концов махнул на строптивого
художника рукой, заявив: «Сколько волка ни корми, он все в
лес смотрит!»
В Феодосии Айвазовский написал большую часть своих картин —
в том числе «Пушкин на берегу моря» (море рисовал Айвазовский,
а Пушкина — И.Е. Репин), «Наполеон на острове Святой Елены»
и такой шедевр, как «Черное море» (1881).
Подлинным основоположником реализма в русской живописи
стал Павел Андреевич Федотов — этот, по выражению его
397
биографа, «Гоголь в красках». Он довольно долго (1833— 1844)
служил в лейб-гвардии Финляндском полку, имел офицерский
чин, но, осознав, что его призвание — живопись, отказался от
военной карьеры и занялся художественным творчеством, хотя
отныне до конца жизни уже не выходил из нужды, почти нищеты.
Первой картиной Федотова был «Свежий кавалер» (1847). В
Академии художеств ее приняли всего лишь как забавную бытовую
сценку, написанную-де «на голландский манер». Но великий
Брюллов увидел в ней начало нового направления, за которым
стояло будущее. «Поздравляю вас,— сказал он Федотову.— Вы
победили меня».
Творческий путь Федотова от создания «Свежего кавалера»
до смерти занял всего пять лет. За это время он написал картины,
заложившие фундамент реализма в русской живописи («Сватов
ство майора», «Вдовушка», «Разборчивая невеста», «Завтрак
аристократа»). Из них особенно значительна картина «Сватовство
майора» (1848). Она символизирует брачную сделку двух сословий —
политически всесильного, но экономически оскудевающего дво
рянства и экономически мощного, но политически ничтожного
купечества: дворянство вступает в эту сделку самодовольно,
закручивая усы; купечество — подобострастно, трепеща от счастья.
В картине запечатлен очень выигрышный с психологической точки
зрения момент: майор входит в дом невесты, но еще не вошел,
хозяева встречают его, но еще не встретили, тот и другие
заканчивают на наших глазах последние приготовления к встрече;
все обнажено в их поведении за мгновенье перед тем, как они
накинут на себя личины притворства.
Как истинно народного художника, демократа и революционе
ра в живописи, Федотова возненавидели и травили все реакционе
ры. Иные из них печатно утверждали, что такому художнику,
как Федотов, «в христианском обществе нет места». 14 ноября 1852 г.
Федотов умер в сумасшедшем доме. И.Н. Крамской подвел итог
его жизни такими словами: «Когда Федотов стал живо интересо
вать, на него восстали, и он был раздавлен». Реалистическое
наследие Федотова восприняли и приумножили художникипередвижники. Именно они на фундаменте, который заложил
Федотов, воздвигли само здание критического реализма, возобла
давшего, таким образом, в 60—70-х годах вслед за литературой
и в живописи.
9 ноября 1863 г. в стенах Академии художеств произошло
событие, вошедшее в историю отечественной культуры как «бунт
14-ти». Четырнадцать самых одаренных выпускников, допущенных
к конкурсу на первую золотую медаль, во главе с Крамским
обратились в Совет Академии с просьбой разрешить им писать
конкурсные картины не по заданному сюжету из скандинавской
мифологии («Пир бога Одина в Валгалле»), а на свободно
избранные темы из жизни отечества. Совет отказал. Тогда в знак
398
протеста все 14 ушли из Академии и образовали «Художественную
артель», которая в 1870 г. была преобразована в «Товарищество
передвижных художественных выставок».
Организаторы Товарищества поставили перед собой двоякую
цель: создавать понятную и полезную для народа реалистическую
живопись и приобщать к ней народ путем устройства в разных
местах страны передвижных художественных выставок. Товарище
ство объединило почти всех лучших русских художников того
времени (108 членов, кроме 440 экспонентов). За 53 года своего
существования (1870— 1923) оно устроило 48 выставок. Первая
из них открылась в Петербурге в 1871 г. Представленная на ней
картина А.К. Саврасова «Грачи прилетели» заключала в себе
символический смысл: наступала весна новой живописи и первыми
вестниками ее явились грачи-передвижники.
Главой передвижников был Иван Николаевич Крамской, сын
провинциального писаря, в детстве — мальчик на побегушках у
иконописца, а в отрочестве — ретушер у бродячего фотографа.
Подобно Александру Иванову, Крамской — это в первую очередь
художник-философ. Его картина «Христос в пустыне» (1872) так
же, как и «Явление Христа народу» Иванова, таила в себе
насквозь земное и современное философское содержание. Сам
Крамской говорил, что Христос для него — лишь иносказательный
«иероглиф», в котором он воплощал образ своего современника,
борца, мужественного, но одинокого, вкритический момент
раздумья о долге перед народом и о путях борьбы за освобождение
народа.
Как истинно великий художник, Крамской был и замечатель
ным психологом. Он умел отобразить всю бездну человеческого
страдания, как, например, в картине «Неутешное горе», написан
ной под впечатлением смерти двух его малолетних сыновей1, и
набросать загадочный, почти детективно-психологический портрет:
такова героиня его картины «Неизвестная» — «кокотка в коляске»,
по определению В.В. Стасова, женщина, отвергнутая официальной
моралью, но наделенная такими качествами, которые дают ей
право пренебречь судом молвы и смотреть на окружающих
«взглядом, возвращающим презрение».
Психологизм Крамского с наибольшей силой сказался в его
портретах. Как портретист, он был самым замечательным из
передвижников, после Репина и Серова. Каждый портрет работы
Крамского являл собою образец художественного анатомирования
человека, после чего портретируемый выставлялся либо на славу,
как Л .Н . Толстой, Н.А. Некрасов, М.Е. С алты ков-Щ едрин,
И.И. Шишкин, П.М. Третьяков, либо на позор, как А.С. Суворин,
о портрете которого В.В. Стасов писал: «Такие портреты навсегда,
как гвоздь, прибивают человека к стене». Вождь передового
1 Крамской изобразил здесь свою жену Софью Николаевну у гроба их ребенка.
399
направления в русской живописи, Крамской был самозабвенно
предан искусству и служил ему до последнего мгновения жизни.
Он умер за работой над очередным портретом (доктора
К.А. Раухфуса) — с кистью в руке.
Крупнейшим среди передвижников мастером бытового жанра
был руководитель московского отделения их Товарищества
Василий Григорьевич Перов. Его считали прямым наследником
П.А. Федотова. Так и говорили, что кисть, выпавшая из рук
Федотова, была подхвачена Перовым. Первый план в творчестве
Перова занимало изображение жизни крестьянства и городской
бедноты. Характерны его картины «Проводы покойника» (1865)
и «Тройка» (1866): первая из них рисует горе осиротевшей
крестьянской семьи, потерявшей кормильца; вторая — горькую
долю детей ремесленников, занятых непосильным трудом. Перов
ская «Тройка» имела шумный успех на Всемирной выставке 1867 г.
в Париже. Этой картиной Перов первым из русских художников
проложил дорогу отечественной бытовой живописи на междуна
родную арену.
Второй по значению темой в творчестве Перова была,
пожалуй, тема обличения духовенства, нравственной греховности
его официальных служителей. Самый яркий пример — картина
«Сельский крестный ход на Пасху» (1861), которую власти
распорядились снять с выставки за то, что «все духовные лица
представлены здесь в пьяном виде». Талант Перова был
многогранен. Ему удавались не только трагические и обличитель
ные мотивы. Он известен и как мастер веселого искрометного
юмора, о чем свидетельствуют его популярнейшие «Охотники на
привале», «Рыболов», «Птицелов».
Произведения бытовой живописи, проникнутые большой
обличительной силой, создавали также передвижники Владимир
Егорович Маковский и Николай Александрович Ярошенко.
Маковский оставил непревзойденные образцы бытового жанра
малой формы, своего рода картины-новеллы с острым, из самой
гущи жизни, сюжетом: «Свидание», «На бульваре», «Посещение
бедных», «Не пущу». Великий труженик и патриот, он так
понимал ответственность художника перед народом: «Вот Репин
говорит, что нужно семь раз умереть, прежде чем написать
картину. Это, конечно, так... А я семь раз умираю и после того,
как напишу картину. Ведь картина по России ездит, что Россия
скажет, вот это главное, вот где суд!»
Ярошенко, почитавшийся «совестью русских художников»
(после смерти в 1887 г. Крамского он идейно возглавлял
Товарищество передвижников),— автор многих произведений, ко
торые неизменно вызывали общественный интерес своей злобо
дневностью, социальной заостренностью, публицистичностью. Его
картина «Всюду жизнь» пробуждала в зрителях добрые чувства
к согражданам, лишенным свободы, среди которых часто оказы400
вались случайные, невинные, порой даже лучшие из россиян; а
ярошенковский «Кочегар» был первым в русском искусстве
(гениально типизированным) портретом рабочего. «Взгляд коче
гара,— пишет о нем один из биографов Ярошенко,— полон
какого-то немого укора. Глядя на его словно выхваченную из
жизни фигуру, невольно задумываешься над тем, отчего так
тяжела и безрадостна жизнь этого человека, почему его
исковерканные, натруженные руки не знают покоя и отдыха».
Ведущие художники-жанристы воплощали в своих произве
дениях тему освободительной борьбы с царизмом, утверждая таким
образом положительного героя отечественной живописи. В 1878 г.,
когда все русское общество было взбудоражено чередой громких
политических процессов («50-ти», «193-х», Веры Засулич), Яро
шенко выставил картину «Заключенный» — первое в русской
живописи большое полотно, посвященное революционеру1. Кстати,
революционера для этой картины (типичного разночинца, лицо
и фигура которого исполнены простоты, силы и уверенности в
себе) Ярошенко писал с Г.И. Успенского. Тогда же, в 1878 г.,
под свежим впечатлением дела Веры Засулич он начал писать
картину «у Литовского замка». Эта замечательная (к несчастью,
погибшая еще в 1890-е годы) картина была экспонирована 1
марта 1881 г., в день убийства Александра II, и вызвала сенсацию.
Она изображала одну из главных тюрем империи («русскую
Бастилию», как ее называли) и перед ней — готовую на подвиг
девушку-революционерку, в которой современники не без осно
ваний отыскивали черты Веры Засулич и Софьи Перовской. Власти
сочли такую картину крамольной и сняли ее с выставки, а
Ярошенко посадили под домашний арест (такого «внимания» никто
более из классиков русской живописи не удостаивался). Сам
«полуимператор» М.Т. Лорис-Меликов нанес карательный визит
художнику и допрашивал его в течение двух часов. На допросе
Ярошенко заявил, что ни Засулич, ни Перовскую он не писал,
но «не писал потому, что не видел их, а если бы был знаком с
ними, то написал бы их с удовольствием, так как это личности,
на которых нельзя не обратить внимания»2.
В 1881 г. Ярошенко написал «Студента», а в 1883 —
«Курсистку». Названия этих картин, при всей их кажущейся
(подцензурной) незначительности, очень емки и многозначащи.
Слово «студент» тогда имело определенный подтекст, оно
«обозначало что-то вроде бунтовщика, революционера» . Подобный
же смысл, хотя и менее подчеркнуто, современники вкладывали
в слово «курсистка». Главное же, и «Студент» Ярошенко, и его
1 Вообще первым в России живописным произведением на революционную тему
была небольшая картина И.Е. Репина «Под конвоем» (1876).
2 Прыткое В.А. Н.А. Ярошенко. М., 1960. С. 204.
3 Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 30. С. 316.
401
«Курсистка» (этот, как восторгался Глеб Успенский, «новый,
народившийся, небывалый и светлый образ человеческий») полны
энергии, целеустремленности, обаяния. Оба они представили собой
как бы собирательные типы (мужской и женский) революционеров
эпохи, народовольцев.
Одновременно с Ярошенко и вслед за ним другие художники
создавали картины и портреты, которые увековечивали трагиче
скую историю освободительной борьбы в России, вызывая
сочувствие общества к борцам за свободу и неприязнь к их
палачам . В первую очередь, это целая серия произведений
И.Е. Репина, о которых речь впереди, а также «Осужденный»,
«Узник» и «Вечеринка» В.Е. Маковского, «Агитатор в вагоне»
С.В. Иванова, «Решение» Н.А. Касаткина, «Казнь заговорщиков
в России» В.В. В ер ещ аги н а, портреты А .И . Г ерц ен а и
М.А. Бакунина, написанные в 1867 г. с натуры Н.Н. Ге. Кстати
говоря, Николай Николаевич Ге в своей знаменитой картине
«Тайная вечеря» (1863) изобразил Христа с лицом Герцена.
В батальном жанре великим новатором выступил Василий
Васильевич Верещагин. Формально он не входил в Товарищество
передвижников, но фактически его творчество представляло собой
неотъемлемую отрасль их искусства. Верещагин не только отошел
от традиционных канонов батальной живописи, он их разрушил.
До него баталисты обычно поэтизировали войну как эффектное
зрелище: на первом плане ласкал взоры зрителей красавец-вожць,
а за ним красиво сражались войска, красиво лилась кровь и
очень красиво, в пластических позах, лежали убитые. Верещагин
первым в мировой живописи сделал героем батальных сцен
простого солдата и, как никто другой из художников мира,
обличал ужасы войны. Его картина «Апофеоз войны» (1872),
изображающая пирамиду из человеческих черепов,— уникальный
живописный памфлет против захватнических войн. Эту картину
Верещагин поместил в раму с надписью: «Посвящается всем
великим завоевателям — прошедшим, настоящим и будущим».
Как и передвижники, Верещагин был вольнолюбцем и
демократом, антимонархистом. На одной из картин он изобразил
Александра II под Плевной созерцающим кровопролитие и
надписал: «Царские именины». Он демонстративно отказывался
продавать свои работы августейшему дому. Царь и его домашние
называли художника «тронутым» и пытались его «ублажить», но
Верещагин не поддавался. И Александр II, и Александр III, и
Николай II его не любили; посещая выставки его картин,
приказывали, чтобы самого художника при этом не было.
Жизненная правда картин Верещагина объяснялась не только
демократизмом его убеждений. Он досконально знал то, что
изображал, сам участвовал в боях и походах наравне с солдатами,
храбро сражался, был тяжело ранен. Он и погиб на войне, которую
402
так ненавидел и которой посвятил всю свою творческую жизнь,—
погиб 31 марта 1904 г. вместе с адмиралом С.О. Макаровым на
борту броненосца «Петропавловск» в гавани Порт-Артура от
взрыва японской мины. Реакционные круги и после смерти
Верещагина поносили его имя и творчество, травили его семью.
Вдова художника в 1911 г. покончила с собой.
Видное место в творчестве передвижников занимал националь
ный пейзаж. Чудесные картины родной природы, наполненные
патриотическим чувством, писал Алексей Кондратьевич Саврасов,
который, по мнению И.И. Левитана, «создал русский пейзаж».
Картины Саврасова лиричны, их отличает трогательная задушев
ность, щемящее очарование. Таковы его «Грачи прилетели»,
«Проселок», «Могила на Волге». Сам художник объяснил свою
творческую манеру такими словами: «Надо быть всегда влюблен
ным; если это дано,— хорошо, нет — что делать, душа вынута».
В отличие от Саврасова — поэта по душевному и творческому
складу — Иван Иванович Шишкин слыл трудолюбивым прозаиком
русского пейзажа. Богатырь «с могучими лапами ломового и
корявыми, мозолистыми от работы пальцами»1, из-под которых
невесть как рождались волшебные картины, Шишкин почти ничего
не писал, кроме леса, но зато лес писал, как никто. Его «Дубовая
роща» (1886)— это апофеоз русской природы, русского леса.
Пейзажи Шишкина не только величественны и красивы, иные
из них исполнены глубокого философского смысла. Так, картины
«Среди долины ровныя» и «На севере диком...» (сюжет из
стихотворения Лермонтова) выражают идею гордого и сильного
духом одиночества, а картина «Рожь» представляет собой
обобщенный образ России.
В 80—90-е годы на одно из первых мест (если не на первое
место) среди пейзажистов выдвигается ученик Саврасова Исаак
Ильич Левитан, которого современники называли «Чеховым
русской живописи», а сам Чехов — «королем пейзажистов».
Левитан прожил трудную жизнь. Он рано лишился отца и матери.
Юность его была жестокой, голодной и бездомной. Однажды в
порыве отчаяния он пытался повеситься, а потом еще два раза
хотел застрелиться, но каждый раз его спасал верный друг —
А.П. Чехов. Как личность Левитан был умен, вдохновенен, ярок,
но слишком впечатлителен, изменчив и как бы весь соткан из
противоречий — по убеждениям, характеру и даже внешне. Чехов
в 1886 г. обрисовал его двумя строками: «Звякнул звонок, и я
увидел гениального Левитана. Жульническая шапочка, франтов
ской костюм, истощенный вид»2.
Трудная жизнь Левитана наложила печать на его творчество.
В нем преобладают грустные, элегические мотивы. Самый яркий
1 Репин И.Е. Далекое близкое. М., 1964. С. 181.
И.И. Левитан. Письма, документы, воспоминания. М., 1956. С. 131.
403
пример — картина «Над вечным покоем» (1894), которая под
черкивает бренность человеческого существования и о которой
сам Левитан говорил: «В ней я весь, со всей своей психикой, со
всем своим содержанием». Впрочем, он умел передать своей
кистью любой мотив: синтезировал саврасовскую поэзию русского
пейзажа и его шишкинскую прозу. С одинаковым успехом Левитан
рисовал и пробуждение природы («Март»), и расцвет ее
(«Березовая роща»), и увядание («Золотая осень»), а его картина
«Владимирка», изображающая дорогу, по которой гнали в Сибирь
ссыльных и каторжных,— это единственный в своем роде пример
исторического пейзажа.
Не напрасно Чехов придумал слово «левитанистый», выражая
в нем идеальное обаяние пейзажа средней России. Он и среди
картин самого Левитана находил более и менее «левитанистые».
Саврасов, Шишкин и Левитан — это, говоря словами Крамского,
«верстовые столбы» в развитии отечественного пейзажа. Но рядом
с ними славили кистью величие и красоту русской природы другие,
не менее талантливые живописцы.
Один из них — Федор Александрович Васильев — внес в
русский пейзаж романтически-юношескую приподнятость и нео
быкновенную, только ему присущую красочность. Его картины
«Оттепель», «Мокрый луг», «В крымских горах» восхитительны,
они указывали на задатки гениальности у художника (Репин
называл его искусство «магическим»). Эти картины служили
залогом появления из-под кисти Васильева таких пейзажей, каких,
может быть, никто еще не создавал, но Васильев, этот
«чудо-юноша», по выражению Крамского, перед которым такие
корифеи, как тот же Крамской и Шишкин, «млели от
восхищения», безвременно, 23 лет, погиб от чахотки.
Яркий след в развитии живописи русского пейзажа оставил
Куинджи — сын сапожника, грек по национальности, хотя звали
его Архип Иванович. Талантливейший и самобытнейший ху
дожник, «гениальный дикарь», как говорили о нем современники,
Куинджи весной 1880 г. устроил в Петербурге свою персональную
выставку... из одной картины: «Лунная ночь на Днепре». Картина
вызвала фурор. Посмотреть на нее съехался весь Петербург.
Очередь. выстроилась на несколько кварталов. Со времен «Пос
леднего дня Помпеи» Брюллова не было ничего подобного.
Вокруг картины разгорелись жаркие споры. Хотя с тех пор
за 100 лет краски Куинджи несколько поблекли, зритель и сегодня
удивляется ее бесподобному колориту: сквозь непроницаемую
ночную мглу светятся совершенно натурально огоньки в окнах
крестьянских хат над Днепром, и самый Днепр освещен
непостижимым, словно подлинным лунным светом. Досужие
критики сразу объявили, что Куинджи использовал некую
«лунную краску» и что здесь не обошлось без помощи «нечистой
силы». Картину обследовали в лупу, в бинокль, заглядывали за
холст, чтобы узнать, не подсвечена ли она сзади фонарем. Секрета
404
Куинджи так и не разгадали. А секрет был «прост»: уникальное
мастерство изображения.
Жизнь Куинджи была столь же необыкновенной, как и его
живопись. С пяти лет круглый сирота, познавший горе, тяжкий
труд, нищету и голод, долго не получавший признания (начал
было учиться у Айвазовского, но прославленный маэстро не
распознал в 15-летнем Куинджи никакого таланта и не допустил
его далее покраски забора), Куинджи все-таки выбился «в люди»,
стал богачом, однако сам жил по-спартански, а все свои средства
раздавал нуждающимся, снаряжая за собственный счет группы,
а то и целые выпуски своих учеников в творческие командировки
на юг России и даже за границу. Помогать слабым, творить добро —
таков был закон всей жизни Куинджи. Вот что пишет его биограф:
«Ежедневно по сигналу пушки Петропавловской крепости в
полдень слетались пернатые жители столицы на крышу мастерской
знаменитого мастера, чтоб угоститься вкусным обедом... Когда
болел и не выходил, стучались клювами в окно мастерской. Так
же и с людьми было всю жизнь, до самой смерти».
Столь же замечательным мастером и человеком был Василий
Дмитриевич Поленов — художник редчайшего по широте диапа
зона: исторический живописец, жанрист, портретист, анималист,
маринист, декоратор, но в первую очередь пейзажист. Талант
Поленова красиво гармонировал с его личным обаянием. Все его
творчество было таким же чистым и светлым, как он сам.
Крамской говорил, что краски Поленова звучат, как музыка.
Из пейзажей Поленова самый популярный — «Московский
дворик» (1878). Сам Поленов называл этот «дворик» «тургеневским
уголком». Действительно, здесь напоминало о Тургеневе многое —
и место действия картины (уголок старой Москвы, где завязалась
фабула тургеневского романа «Дым»), и, главное, тургеневски
глубокое и тонкое, любовное проникновение в мир природы. Этюд
с «Московского дворика», подаренный Поленовым, висел в
кабинете умирающего Тургенева под Парижем. Так же поэтичны
другие пейзажи Поленова: «Бабушкин сад», «В заброшенном
парке», «Заросший пруд».
Виктор Михайлович Васнецов, ученик Крамского, тоже
работавший в разных жанрах, был несравненным мастером
эпических полотен на темы отечественной истории и былинного
творчества, таких, как «Витязь на распутье», «После побоища
Игоря Святославича с половцами» и особенно «Богатыри»
(1881 —1898), которые сразу встали в ряд самых популярных
произведений русской живописи.
Художником широчайшего диапазона был и Валентин Алек
сандрович Серов, особенно прославившийся как портретист (в
этом качестве вровень с ним из русских художников стоит только
Репин). Большую часть своих шедевров Серов создавал уже в
XX в., но успел и до конца XIX столетия написать такие
405
живописные гимны радости бытия, как портреты-картины «Де
вочка с персиками» (1887) и «Девушка, освещенная солнцем»
(1888), портреты И.И. Левитана и К.А. Коровина, великих певцов
Италии А. Мазини и Ф. Таманьо.
Во второй половине XIX в. начали творить и пережили расцвет
творчества два величайших гения русской живописи — Репин и
Суриков.
Василий Иванович Суриков — самый выдающийся в России и
один из крупнейших в мире мастер исторического жанра. Он не
имел равных себе в изображении народной массы как единого
целого, как героя истории, не безликой толпы, а сочетания
неповторимых
индивидуальностей,
словно
одной
личности
титанических масштабов. Именно так воспринимаются массы
людей в его картинах «Утро стрелецкой казни», «Боярыня
Морозова», «Покорение Сибири Ермаком», «Переход Суворова
через Альпы».
Другое достоинство Сурикова — его умение раскрыть на
примере частного эпизода, отдельного факта и даже фактической
детали трагедию истории. Так, в картине «Утро стрелецкой казни»
(1878— 1881) борьба двух сил, двух исторических миров олицет
воряется в двух полных вызова и ненависти взглядах, которыми
обмениваются Петр I и сидящий на телеге стрелец со свечкой.
Эта «дуэль взглядов» составляет психологическую ось композиции,
исполненную глубочайшего смысла. Трагедия расправы русских
людей с русскими же людьми производит здесь сильнейшее
впечатление. Между тем Суриков изобразил не самую казнь, а
лишь последние минуты перед казнью. Писатель В.В. Вересаев
рассказывал: «Когда Суриков уже кончал картину, заехал к нему
в мастерскую Репин. Посмотрел. «Вы бы хоть одного стрельца
повесили!» Суриков послушался совета, повесил. И картина на
три четверти потеряла в своей жути. И Суриков убрал
повешенного».
«Утро стрелецкой казни» и «Боярыня Морозова» (1881— 1887) —
наиболее значительные произведения Сурикова. Первое из них
представило собой, по мнению специалистов, фундамент мировой
славы художника, второе — ее венец. Лишь в советское время
разъяснилась история замысла «Боярыни Морозовой» Сурикова.
Т еперь можно считать доказан ной впервы е вы сказанную
Т.В . Юровой, а затем подтвержденную B.C. Кеменовым гипотезу
о том, что Суриков начал писать «Боярыню Морозову» под
впечатлением казни Софьи Перовской, точнее говоря — под
впечатлением следования первомартовцев, среди которых была и
Перовская, к месту казни1. Был ли Суриков свидетелем казни,
как полагает Т.В. Юрова, или он узнал ее подробности от
1 См.: Юрова Т.В. К вопросу о замысле картины «Боярыня Морозова» В.И.
Сурикова / / Искусство. 1952. N° 1; Кеменов B.C. Историческая живопись Сурикова
(1870— 1880-е годы). М., 1963. С. 351.
406
очевидцев (например, от Репина), не существенно. Судьба
женщины, первой в России казненной по политическому делу,
поразила воображение художника, и он в поисках иносказатель
ного отклика на это событие обратился к личности Феодосии
Морозовой, ибо она расценивалась тогда в демократических кругах
как пример самоотверженного характера,
готового скорее
погибнуть, чем изменить своим убеждениям.
Современники легко находили в историческом сюжете «Боя
рыни Морозовой» злободневный подтекст. Официозный искусст
вовед Н.А. Александров даже вульгаризировал актуальность
картины, заявив, что Суриков попросту облек в исторические
костюмы «современное происшествие». Знаменательно, что в
представлении Веры Фигнер, не ведавшей об истории суриковского
замысла, «Боярыня Морозова» воскрешала именно казнь Софьи
Перовской1.
Илья Ефимович Репин — «Илья Муромец русской живописи»,
как
называли
его современники,— создавал
произведения,
отличавшиеся неподражаемой экспрессией, монументальностью и
психологизмом, только ему доступным мастерством типизации. В
его картине «Бурлаки на Волге» (1870— 1873) перед взором
зрителя встает впряженная в лямки, подневольная и страждущая,
но могучая Русь. Народность этой картины навлекла на нее злые
нападки со стороны ревнителей академических красот. Президент
Академии художеств Ф.А. Бруни квалифицировал «Бурлаков» как
«величайшую профанацию искусства». Зато демократическая
общественность приняла их с восторгом. Для нее «Бурлаки» стали
отныне таким же знаменем в изобразительном искусстве, каким
в первой половине столетия был «Последний день Помпеи»
Брюллова.
Творческие возможности Репина были поистине безграничны.
Его «Запорожцы» (1878— 1891)— это своего рода энциклопедия
смеха, а «Иван Грозный и сын его Иван» (1881 — 1885) не имеет
аналога по трагизму изображения. Человеку с больным вообра
жением на эту картину лучше не смотреть2. Как суриковская
«Боярыня Морозова», «Иван Грозный» Репина тоже задуман под
впечатлением расправы царизма с первомартовцами. Репин был
свидетелем казни Желябова и Перовской. «Ах, какие это были
кошмарные времена,— вздыхал он, вспоминая об этом много лет
спустя.— Сплошной ужас... Я даже помню на груди каждого
дощечки с надписью «Цареубийца». Помню даже серые брюки
Желябова, черный капор Перовской». «Сплошной ужас» каратель
См.: Фигнер В.Н. Запечатленный труд. Воспоминания: В 2 т. М., 1964. Т. 1. С.
272.
2
“ Это доказал неврастеник Абрам Балашов, который 16 января 1913 с. в
Третьяковской галерее набросился на картину с ножом и изуродовал ее. Казалось,
картина погибла. Все были в отчаянии. Хранитель галереи E.M. Хруслов бросился под
поезд. Спас картину чудодей реставрации И.Э. Грабарь.
407
ного террора и натолкнул Репина на мысль о картине «Иван
Грозный» как иносказательном обличении современности. «Какаято кровавая полоса прошла через этот год,— рассказывал он о
рождении замысла картины в 1881 г.— Страшно было подходить —
несдобровать... Началась картина вдохновенно, шла залпами.
Чувства были перегружены ужасами современности».
Современники — и друзья, и недруги Репина — сразу поняли,
сколь злободневна картина при всей отдаленности ее сюжета.
«Тут,— писал о картине Репину Лев Толстой,— что-то бодрое,
сильное, смелое и попавшее в цель». А К.П. Победоносцев уже
нашептывал царю: «И к чему тут Иоанн Грозный? Кроме
тенденции известного рода, не приберешь другого мотива».
Действительно, в обстановке, когда царизм душил освободительное
движение, истребляя цвет и молодость нации, картина, где
бесноватый царь-деспот убивает собственного сына, воспринима
лась как взрыв протеста против самодержавного деспотизма. По
требованию Победоносцева, она была снята с выставки.
Таким образом, «Иван Грозный» Репина иносказательно
затронул революционную тему. Эта тема была одной из
центральных в творчестве «Ильи Муромца» нашей живописи.
Никто из русских художников до 1917 г. (включая Ярошенко)
не обращался к ней так часто, как Репин. Далекий от революции,
отвергавший ее крайности вроде «красного» террора, Репин
глубоко симпатизировал революционерам, их идеалам, преклонял
ся перед Н.Г. Чернышевским, дружил с народовольцами Г.А. Ло
патиным, Н.А. Морозовым, З.Г. Ге, был знаком с П.Л. Лавровым,
Г.В. Плехановым, М.Н. Ошаниной, переписывался с Верой Фигнер.
В то же время он осуждал «белый» террор, а заправил и карателей
России презирал. Царь Александр III был, в его представлении,
«осел во всю натуру», Николай II — «тупая скотина, скиф-варвар,
держиморда», К.П. Победоносцев и М.Н. Катков — «паскудные
фальшивые нахальники», все правительство Александра III —
«царство идиотов, бездарностей, трусов, холуев и тому подобной
сволочи», самодержавие вообще — «допотопный способ правления»,
который «годится только еще для диких племен, не способных к
культуре»1.
Придерживаясь таких взглядов, Репин создал целую художе
ственную летопись революционно-народнического движения 70—
80-х годов, проникнутую состраданием к борцам за свободу и
отвращением к их карателям. Таковы его картины «Под конвоем»,
«Арест пропагандиста» (1878— 1892), «Отказ от исповеди перед
казнью» (1880— 1885), «Сходка» (1883), «Не ждали» (1883— 1884),
«В одиночном заклю чении» (1885), портреты «цареубийц»
Д.В. Каракозова (1866) и Г.М. Гельфман (1881).
1 Репин И.Е. Избр. письма: В 2 т. М., 1969. Т. 1. С. 330, 333; Т. 2. С. 187, 190, 191,
356.
408
Как портретист Репин (наряду с Серовым) тоже стоит выше
всех русских художников. Богатство красок, мыслей и чувств в
его портретах невообразимо: как живые, смотрят на нас изящная,
мечтательная Элеонора Дузе — прелестная женщина и великая
актриса; и звероподобный протодьякон Иван Уланов — пьяница
и обжора, «Варлаамище (по определению самого Репина), экстракт
наших дьяконов, лупоглазие, зев и рев». Великой заслугой Репина
является создание им галереи портретов деятелей отечественной
культуры: Л.Н. Толстого, И.С. Тургенева, В.В. Стасова, Н.И. Пи
рогова, П.А. Стрепетовой. К лучшим из них относится и портрет
М.П. Мусоргского, написанный в четыре дня без мольберта в
больнице, за полторы недели до смерти композитора (март 1881).
Деньги, вырученные за продажу этого портрета в галерею
П.М. Третьякова, Репин отдал на сооружение надгробного па
мятника Мусоргскому.
Передвижники были не только талантливы и, как правило,
демократически настроены. Все они были дружны и спаяны в
своем товарищеском коллективе, держались независимо, а порой
и жестко в отношениях с «сильными мира». Вот эпизод из жизни
В.Е. Маковского. Владимир Егорович имел чин статского со
ветника, и ему полагалось носить мундир с белыми брюками, но,
соблюдая правила Товарищества передвижников, он не надевал
никаких знаков отличия. Дядя Николая I великий князь Владимир
Александрович (тот, кто причудливо совмещал должности президе
нта Академии художеств и главнокомандующего войсками Петер
бургского военного округа и был главным организатором расстрела
9 января 1905 г.) спросил как-то Маковского:
— Ведь вы уже «превосходительство», а почему не в белых
штанах?
— В сем виде,— отвечал Маковский,— я бываю только в
спальне, и то не всегда.
Великий князь встал в позу и угрожающе произнес:
— Но-но-но!1
Разумеется, творчество передвижников, сколь масштабным и
значимым оно ни было, не исчерпывало собою всего многообразия
отечественной живописи второй половины XIX в. В традициях
академизма
плодотворно работали
К.Е.
Маковский
(брат
Владимира Егоровича, порвавший с передвижниками), Г.И. Семирадский, Ф.А. Бронников, картины, рисунки и портреты
которых выглядели идейно легковесными, но впечатляли сюжетной
интригой, эстетической привлекательностью, филигранным мас
терством исполнения. В самом конце века начались не менее
плодотворные художественные искания мастеров импрессионизма
(К.А. Коровин, И.Э. Грабарь), символизма (М.А. Врубель, В.Э. Бо
рисов-Мусатов) , тяготевших к живописному модерну виртуозов
1 Минченков Я.Д. Воспоминания о передвижниках. 6-е изд. М., 1980. С. 82.
409
из объединения «Мир искусства» (1898— 1924) — К.А. Сомова,
А.Н. Бенуа и др. Но магистральную линию развития отечественной
живописи определяли, конечно же, передвижники, вопреки
надеждам реакционных «верхов» на приоритет «чистого», «салон
ного» искусства, которое было призвано заслонить собою грязь
социальных проблем.
Нагие женщины — ручаться я готов —
Нас отвлекут как раз от голых бедняков,—
сатирически формулировал эти надежды один из создателей
Козьмы Пруткова поэт А.М. Жемчужников.
В целом русская живопись XIX в. несла в народ те же, что
и литература, идеи гражданского и национального достоинства,
свободомыслия, гуманизма. Можно сказать, перефразируя со
ветских искусствоведов, что если Пушкин и Гоголь, Тургенев и
Лев Толстой были голосом передовой России, то Брюллов и
Федотов, Репин и Суриков — ее зрением.
Вместе с живописью завоевывала на протяжении XIX в.
небывалые прежде в России высоты отечественная скульптура.
Ваятели блестящего дарования еще при крепостном праве
создавали памятники, доныне буквально воспламеняющие в сердце
каждого россиянина чувство патриотической гордости за величие
своего отечества. Иван Петрович Мартос, которого современники
называли «Фидием XIX в.», выполнил в бронзе исторический
памятник К.З. Минину и Д.М. Пожарскому, установленный в
1818 г. на Красной площади в Москве; а в Петербурге были
воздвигнуты три таких памятника: А.В. Суворову на Марсовом
поле (1801 г., автор — Михаил Иванович Козловский), М.И. Ку
тузову и М.Б. Барклаю де Толли (1837) на площади перед
Казанским собором (обе скульптуры изваял сын крепостного,
ученик Мартоса Борис Иванович Орловский).
Петр Карлович Клодт — автор памятников И.А. Крылову в
Летнем саду и Николаю I на площади перед Исаакиевским собором —
создал уникальную композицию из четырех конных групп,
которые с 1850 г. стоят на Аничковом мосту в Петербурге.
Авторские повторения этих групп украсили площади Берлина и
Неаполя, прославив имя Клодта во всем мире.
В пореформенные десятилетия XIX в. выдвинулась еще более
яркая плеяда мастеров отечественной скульптуры. Самым выда
ющимся из них был Марк Матвеевич Антокольский — создатель
классических скульптурных портретов Нестора-летописца, Ярос
лава М удрого, И вана Грозного, Е рм ака, П етра Великого,
И .С . Тургенева, Б. Спинозы. Великими произведениями обесс
мертили свои имена Михаил Осипович Микешин (памятники
1000-летию России в Новгороде, Екатерине II в Петербурге,
Богдану Хмельницкому в Киеве) и Александр Михайлович
Опекушин (лучший из памятников А.С. Пушкину, открытый в
410
1880 г. на нынешней Пушкинской площади в Москве). В
1900— 1906 гг. Паоло (Павел Петрович) Трубецкой создал памятник
Александру III: грузный царь тяжело сидит на слоноподобной
лошади. Об этом памятнике современники говорили стихами:
На земле стоит комод,
На комоде — бегемот.
Когда
Трубецкого в дружеском
кругу спросили,
какой
политический смысл он вкладывал в памятник, скульптор ответил:
«Не занимаюсь политикой. Я изобразил одно животное на другом».
В конце века начали свой творческий путь еще два
первоклассных российских ваятеля — ученица гениального фран
цуза О. Родена А.С. Голубкина и знаменитый впоследствии
патриарх советской скульптуры С.И. Коненков.
Когда речь идет о русском изобразительном искусстве второй
половины XIX в., нельзя не помянуть добрым словом его
ревностного пропагандиста и мецената (в лучшем смысле этого
слова) Павла Михайловича Третьякова. Потомственный купец,
он с 1856 г. начал собирать произведения русского искусства,
ориентируясь
почти
исключительно
на
художниковпередвижников. Покупал он картины прямо в мастерских, чтобы
они появлялись на выставках уже с пометой: «Собственность
П.М. Третьякова». Александр III однажды захотел купить на
выставке одну картину, ему говорят — «куплена Третьяковым»;
царь присмотрел другую, третью — тот же ответ. Самодержец
разозлился: «Купец Третьяков все у меня перебил!» С тех пор
устроители выставок сделали правилом впредь никому ничего не
продавать, «пока не побывает на выставке государь-император».
В отличие от большинства купцов П.М. Третьяков был очень
культурным человеком, с развитым художественным вкусом. Не
получив систематического образования, он много работал над
собой; последние 25 лет жизни каждый год проводил по два
месяца за границей, где не просто созерцал, а изучал музеи и
вообще культуру Европы. По складу характера он был очень
демократичен: отказался от дворянского звания, пожалованного
царем, не носил мундиров и медалей, одно только звание принял:
«почетный гражданин города Москвы». Ему претило всякое
благоволение сверху. Он демонстративно избегал встреч с лицами
царской фамилии, которые часто посещали его галерею, особенно
великий князь Сергей Александрович — генерал-губернатор Мос
квы. Служащим галереи Третьяков «раз навсегда отдал строгий
приказ: "Если предупредят заранее, что сейчас будут высочайшие
особы,— говорить, что Павел Михайлович выехал из города; если
приедут без предупреждения и будут спрашивать меня,— говорить,
что выехал из дома неизвестно куда!"»1.
1 Мудрогель Н.А. 58 лет в Третьяковской галерее. Л., 1956. С. 31.
411
Третьяков отличался демократизмом и в убеждениях, хотя не
был последователен. Передвижники (более всех Репин) помогали
ему сделать верный шаг, когда он оступался. Так, в 1887 г.
Третьяков вздумал было заказать для своей галереи портрет
М.Н. Каткова, но Репин отругал его за это и отговорил1. Умер
Третьяков в 1893 г. со словами: «Берегите галерею». Незадолго
до смерти он завещал ее Москве. В 1918 г. галерея была
национализирована и с тех пор называется Государственной
Третьяковской галереей, «Третьяковкой».
В общем русле подъема отечественной культуры не отставала
от живописи и скульптуры архитектура. В XIX в. ее корифеи
восприняли и приумножили традиции великих зодчих XVIII в.
В.В. Растрелли, В.И. Баженова, М.Ф. Казакова.
Правда, шедевры архитектуры, как и прежде, создавались
почти исключительно в столицах империи с пригородами и в
поместьях титулованной знати, но они становились сразу или
впоследствии национальным достоянием, памятниками величия и
таланта русского народа и как таковые украшают Россию сегодня
и будут украшать ее во веки веков. Их создатели были
настоящими патриотами русской земли, хотя Росси по националь
ности итальянец (впрочем, родившийся и всю жизнь проживший
в России, коренной петербуржец), а Монферран — француз, с
1816 г. навсегда поселившийся в Петербурге.
Первым из великих архитекторов заявил о себе в XIX в.
бывший крепостной, ученик Баженова и Казакова Андрей
Никифорович Воронихин. Он спроектировал грандиозный Ка
занский собор в Петербурге, построенный в 1801 — 1811 гг. С 1806
по 1823 г. строилось Адмиралтейство, шпиль которого стал
эмблемой Петербурга. Архитектор этой жемчужины отечествен
ного градостроительства — Адриан Дмитриевич Захаров.
Август Августович (Огюст) Монферран с 1818 г. начал
руководить строительством по его проекту самого крупного в
России Исаакиевского собора. В 1858 г. собор был достроен, а
Монферран умер. Но параллельно с работой над Исаакием
Монферран успел создать еще один шедевр — Александровскую
колонну (Александрийский столп) на Дворцовой площади в
Петербурге. Эта величайшая в мире из триумфальных колонн,
задуманная как памятник Александру I, была торжественно
открыта в 1834 г. Высотою (47,5 м) и весом (около 600 т) она
превосходит колонну Траяна в Риме и Вандомскую колонну в
честь Наполеона I в Париже. Бронзового ангела с лицом
Александра I на верху колонны изваял Б.И. Орловский.
1834 год стал триумфальным в истории русской архитектуры.
С ним связаны и два достижения, пожалуй, самого выдающегося
из русских зодчих XIX в. Карла Ивановича Росси, а именно
1 См.: Репин И.Е. Переписка с П.М. Третьяковым. М.; Л., 1946. С. 48.
412
открытие зданий Сената и Синода и Александринского театра в
Петербурге. До и после этого по проектам Росси были сооружены
Михайловский дворец (ныне Русский музей), здание Публичной
библиотеки, торжественный въезд на Дворцовую площадь с аркой
Главного штаба.
Достойное место в ряду лучших русских архитекторов занял
Константин Андреевич Тон, по проектам которого построены
Московский в Петербурге и Петербургский в Москве вокзалы, а
главное, три великих московских памятника — Большой Крем
левский дворец, Оружейная палата Московского Кремлгі и Храм
Христа Спасителя (1837— 1883), варварски разрушенный при
Сталине в 1934 г.
Из всех областей русского искусства с наибольшим трудом
укоренялись идеи реализма и демократизма в театре, поскольку
царизм сугубо опекал театр как зрелищное место для избранных
и старался оградить его от всякой — не только политической, но
и художественной — «крамолы». Руководил императорскими теат
рами министр двора — нередко по личному указанию царя, а
царь и двор не признавали за театрами иного назначения, кроме
того, которое В.О. Ключевский определил такими словами: «Театр —
школа барских чувств, эстетическая кондитерская».
В самом начале XIX в. русский театр оставался еще твердыней
классицизма. Он ставил преимущественно трагедии на антично
мифологические и отечественно-исторические темы в духе верно
подданнического патриотизма: «Эдип в Афинах», «Дмитрий
Донской» В.А. Озерова, «Всеобщее ополчение» С.И. Висковатова.
Высокопарная драматургия определяла и стиль игры актеров. Он
отличался ходульностью мизансцен, певучей декламацией и
трагедийной жестикуляцией. Вообще театр классицизма уводил
зрителей от таинства душ человеческих к внешним эффектам
роли, от реальной жизни к «чистому искусству».
Однако уже в некоторых трагедиях Озерова («Фингал»,
«Поликсена») с 1810-х годов начали проявляться черты сентимен
тализма, а именно попытки раскрыть душевный мир человека,
его переживания, психологию. Самым ярким представителем
нового направления в театре стал драматург и актер П.А. Пла
вильщиков — автор пьес «Бобыль» и «Сиделец», исполнитель
ролей Эдипа в трагедии Озерова и Правдина в «Недоросле»
Д.И. Фонвизина. Плавильщикова поддерживал в театральных
рецензиях И.А. Крылов.
В театре сентиментализм оказался еще скоротечнее, чем в
литературе. Его сменил романтизм, который больше соответство
вал приподнятому настроению русского общества после победы
над Наполеоном. Так как театр был тогда под опекой царского
двора, новое направление утвердилось на сцене в консервативной
форме. Его классическим выражением стала драма Н.В. Ку
413
кольника «Рука всевышнего отечество спасла», написанная с
позиций теории «официальной народности».
С романтизмом пришли на сцену небывало крупные по тому
времени для России актеры. Самым типичным из них был артист
Александринского театра в Петербурге Василий Андреевич Кара
тыгин. Он отличался импозантной внешностью, будто созданной
для героических ролей (красавец богатырского сложения с мощным
голосом), и безупречно владел всем арсеналом актерской техники.
Впрочем, техника в его игре была превыше всего. Он блистал
монументальной парадностью и живописностью поз, но ему
недоставало ни мысли, ни чувства. «Смотря на его игру,— писал
о нем В.Г. Белинский,— вы беспрестанно удивлены, но никогда
не тронуты, не взволнованы». Каратыгин был актером-официозом,
кумиром салонной публики.
А тем временем в московском Малом театре «томил, мучил,
восторгал» (по отзыву Белинского) зрителей великий трагик Павел
Степанович Мочалов. Сын крепостного, он в противоположность
Каратыгину, актеру-аристократу, панегиристу самодержавия, был
актером-плебеем, бунтарем. Коронными ролями его репертуара
были Чацкий в сценах из «Горя от ума» Грибоедова и Гамлет
Шекспира. Мочалов захватывал зрителя не внешними укра
шениями роли, а глубиной чувства и мысли, внутренним огнем,
феноменальным темпераментом. Вот как, к примеру, описывал
очевидец его выход в драме Шекспира «Ричард III»: «Помощник
режиссера ищет Мочалова за кулисами, чтобы напомнить о
выходе, и застает его с лицом, искаженным от гнева и злобы,—
в порыве страсти Мочалов резал мечом декорацию. Понятно, что
при таком увлечении вдохновенного артиста он поразил ужасом
зрителей, когда выскочил на сцену с воплем: «Коня! Полцарства
за коня!» Молодой Шумский (позднее знаменитый актер.— Я .7\),
сидевший в тот вечер в оркестре, не выдержал и вылетел оттуда,
не помня себя, при этом появлении Ричарда III».
Мочалов был художником-демократом. Его творчество высоко
ценили Н.В. Гоголь, И.С. Тургенев, Т.Н. Грановский. Как актер,
он противостоял не только Каратыгину, но и всему консервативно
романтическому направлению, преобладавшему тогда в театре.
Мочалов был выразителем революционного романтизма, уже с
очевидными реалистическими чертами. Реализм пришел в русский
театр с «Ревизором» Гоголя (премьера состоялась в Александринском театре 19 апреля 1836 г.), а возобладал лишь с
пьесами А.Н. Островского уже во второй половине века.
Царизм жестко ограничивал проникновение реалистических и
демократических тенденций на театральную сцену. В 1831 г. было
изуродовано цензурой «Горе от ума», запрещен в 1825 г. (до
1870 г.) «Борис Годунов» Пушкина, не была допущена к
постановке ни одна из драм Лермонтова: в 1835— 1836 гг. трижды
запрещался его «Маскарад», который удалось поставитьлишь
414
четверть века спустя после смерти автора, в 1864 г. Такие меры
затрудняли утверждение реализма в русском театре, но не могли
его «запретить». Реализм — это правда изображения, а никакое
искусство (театральное, в частности) не может вечно оставаться
в стороне от правды жизни... Рано или поздно в нем побеждает
реалистическое направление.
Колыбелью сценического реализма в России стал Малый театр.
Он был основан 14 октября 1824 г. в здании, которое занимает
по сей день (архитектор О.И. Бове). Первоначальный состав его
труппы был подобран в основном из крепостных актеров, которыми
владел помещик А.И. Столыпин — отец Е.А. Арсеньевой, бабки
и воспитательницы М.Ю. Лермонтова. Александр I купил их у
Столыпина для Малого театра, выторговав при этом 10 тыс. руб.
(вместо 42 тыс., запрошенных Столыпиным, уплатил 32 тыс.).
Буквально со дня основания театра почти 40 лет душой его был
великий актер Щепкин.
Михаил Семенович Щепкин, как и Мочалов, происходил из
крепостных и сам до 33-летнего возраста был крепостным.
Демократ и правдолюб по натуре, он смолоду впитал в себя
прогрессивные убеждения, и способствовала этому его дружба с
Пушкиным, Гоголем, Белинским, Герценом, Шевченко. «Верхи»
считали его политически неблагонадежным. Щепкин — признан
ный основоположник сценического реализма в России. «Он создал
правду на русской сцене, он первый стал нетеатрален в театре»
— так определил его историческую заслугу Герцен. Искусство
Щепкина имело обличительную направленность: он часто играл
отрицательные роли (Фамусова, Городничего), раскрывая в них
всю неприглядность крепостников, царских чиновников и подрывая
тем самым их репутацию. Играл же он так, что М.Н. Загоскин
назвал его «чудо-юдо».
Щепкин создал целую школу русского театрального искусства.
Он требовал от актеров не только правды изображения, но и
профессионального мастерства, ответственности за свое дело.
«Театр для актера — храм,— говорил он.— Священнодействуй или
убирайся вон!» Заветами Щепкина руководствовались его младшие
партнеры и последователи: Александр Евстафьевич Мартынов,
который играл абсолютно все и, по отзыву современника, «был
велик иногда в ужасном вздоре», и Пров Михайлович Садовский —
родоначальник знаменитой актерской династии в России, дейст
вующей поныне, а также корифеи театра следующих поколений,
не исключая К.С. Станиславского. Благодарные зрители дали
Малому театру его имя: «Дом Щепкина». А ведь Малый театр
был в XIX в. одним из главных центров русской духовной жизни,
современники называли его «вторым Московским университетом».
В пореформенные десятилетия Малый театр стал еще более
значимым, особенно с 70-х годов, когда на его сцене начала
415
выступать гениальнейшая из русских актрис Мария Николаевна
Ермолова. Первое же выступление 23-летней Ермоловой в роли
крестьянской девушки Лауренсии, поднимающей односельчан на
восстание против помещика (пьеса Лопе де Вега «Овечий
источник»), прозвучало как вызов самодержавию. Шел 1876 год.
Царизм был напуган «хождением в народ» (в крестьянство!)
революционеров-народников. Один жандармский полковник заявил
после премьеры спектакля, не обинуясь: «Да там прямо призыв
к бунту!» На втором представлении «Овечьего источника» Малый
театр был оцеплен полицией, а зрительный зал наводнен
переодетыми шпиками.
Вообще русский театр (особенно Малый) в то время был
связан с «политикой», отражал потребности освободительного
движения постановкой тенденциозных спектаклей — обличитель
ных пьес русских классиков или зарубежных драм, которые
аллегорически увязывались с российской действительностью. В
ходу были не только развернутые, обстоятельные (по содержанию),
но и афористичные, броские (только по заголовкам) иносказания.
Например, в день коронации Александра III (14 мая 1883 г .) .
отдельные театры давали пьесы с такими названиями, как
«Недоросль», «Светит, да не греет», пытались даже объявить
«Горькую судьбину» и «Не в свои сани не садись», но такие
уловки полиция разгадывала и пресекала. Самый смелый и
рискованный из всех иносказательно-тенденциозных спектаклей в
русском театре связан с именем Ермоловой. Это была «Корсикан
ка» Луиджи Гуальтьери.
Вскоре после цареубийства 1 марта 1881 г. и казни
народовольцев-«цареубийц» Ермолова, взволнованная гибелью
Софьи Перовской, выбрала для своего бенефисного спектакля в
Малом театре неизвестную до тех пор в России драму неведомого
(итальянского) автора и вдохновенно сыграла в ней роль
Гюльнары, убивающей деспота. Власти были так встревожены
опасной тенденциозностью «Корсиканки», что после первого же
представления сняли ее с репертуара навсегда.
Именно Ермолова вывела русский театр на такой рубеж,
«когда почувствовали, что недостаточно обличения старого, что
необходим призыв со сцены к чему-то новому, живому»1. В образе
Жанны д ’Арк из драмы Ф. Шиллера «Орлеанская дева» (пожалуй,
самом вдохновенном из созданий Ермоловой) актриса подчеркива
ла мотивы патриотизма, героизма, самопожертвования, пробуждая
тем самым в обществе стремление к борьбе против торжествующей
реакции 80—90-х годов. Первый биограф Ермоловой Н.Е. Эфрос
метко назвал ее «Жанной д ’Арк русского театра».
1 Южин-Сумбатов А.И. Воспоминания. Записки. Статьи. Письма. М.; J1., 1941. С.
459.
416
Разумеется, искусство Ермоловой впечатляло не только
богатством и демократизмом идей, но и высочайшим мастерством,
которое позволяло ей, по словам К.С. Станиславского, «вскрывать
и показывать все изгибы до слез трогательной, до ужаса страшной,
до смеха комичной женской души». Все вообще творчество
Ермоловой Станиславский определил как «героическую симфонию»
русской сцены по диапазону, глубине, красочности и воздействию
на зрителя.
Другой центр театральной культуры в России — петербургский
Александринский театр, открытый в 1756 г.,— страдал от
чрезмерного внимания царских властей, которые считали его
увеселительным заведением для «дистиллированной публики» (как
иронизировала демократическая печать) и навязывали ему соот
ветствующий репертуар. «Александринка» провалила «Чайку»
Чехова, после чего близкий к театру рецензент злопыха
тельствовал: «Это не чайка, а просто дичь». К счастью для
«Александринки», и в ней играли великолепные актеры, которые
скрашивали своим мастерством недостатки репертуара и спасали
театр от увядания. Крупнейшими из них были М.Г. Савина,
В.Н. Давыдов, К.А. Варламов.
Сын композитора А.Е. Варламова Константин Александрович
Варламов был величайшим русским комедийным актером. «Царь
русского смеха», как его называли, он 50 лет забавлял и радовал
Россию своей игрой, «смешил серьезом», по выражению
Станиславского, сыграв в общей сложности почти 1000 ролей,
каждая из которых была совершенством. В 80-х годах Варламов
заболел слоновой болезнью, почти потерял возможность двигаться
и с тех пор играл преимущественно сидя, но с прежним блеском
и выразительностью. До конца дней (умер в 1915 г.) он оставался
любимцем публики. Вся театральная Россия — и млад и стар —
называла его уважительно и нежно: «дядя Костя».
Музыкальный театр в еще большей степени, чем дра
матический, находился под опекой царского двора. Дирекции двух
центров русской музыкальной культѵры — Мариинского театра в
Петербурге1 и Большого в Москве — насаждали поверхностно
развлекательный, причем иностранный репертуар, угождая вкусам
придворной знати. Процесс демократизации музыкального, как и
драматического, театра начался с 1836 г., когда на драматической
сцене был поставлен «Ревизор» Гоголя, а на музыкальной —
«Жизнь за царя» Глинки, родоначальника русской классической
музыки.
1 Основан в 1783 г., а с 1860 г. занимает здание, построенное архитектором А.К.
Кавосом.
Основан в 1776 г. Современное его здание построено в 1824 г. архитектором О.И.
Бове, сгорело в 1853 г. и восстановлено в 1856 г. с большими изменениями А.К. Кавосом.
27 - 2555
417
Михаил Иванович Глинка — «Пушкин в музыке», как назы
вали его современники,— родился и вырос в помещичьей семье,
но это не помешало ему стать таким же правдолюбом и
демократом, каким был крепостной Щепкин. Детство Глинки
прошло под впечатлением войны 1812 г. Его гувернером был
декабрист В.К. Кюхельбекер. Повзрослев, Глинка дружески
общался с другими декабристами (как, впрочем, и с Пушкиным,
Грибоедовым, Дельвигом). После 14 декабря 1825 г. он привле
кался к дознанию по делу декабристов. Все это укрепило в нем
прогрессивные убеждения, которым он остался верен и в жизни,
и в творчестве.
С 1834 г. Глинка начал работать над созданием национальной
оперы. Сюжет (подвиг Ивана Сусанина) был подсказан ему
B.А. Жуковским, а либретто писал по рекомендации Жуковского
третьесортный поэт барон Г.Ф. Розен, секретарь наследника
престола. Барон плохо знал русский язык, но был о себе высокого
мнения как о поэте, и когда Глинка возмущался неуклюжестью
его стихов, он гордо отвечал: «Ви нэ понимает, это сама лутший
поэзия» . Только гениальная музыка Глинки обеспечила успех
оперы — вопреки плохому либретто (в 1939 г. советский поэт
C.М. Городецкий написал новый текст либретто).
Премьера оперы «Жизнь за царя» состоялась 27 ноября 1836 г.
Придворная знать восприняла оперу снобистски: «кучерская
музыка». Зато передовая общественность (в частности, Пушкин,
Гоголь, Белинский) горячо приветствовала творение Глинки,
особенно его национальный дух, ибо, как метко выразился А. де
Кюстин, при деспотическом режиме «все национальное, даже
музыка, превращается в орудие протеста». «С оперою Глинки,—
объявил тогда же В.Ф. Одоевский,— начинается в искусстве новый
период: период русской музыки». Он был прав. «Жизнь за царя»
как первая классическая русская опера положила начало мировому
признанию музыкальной культуры России.
Вторую и последнюю свою оперу «Руслан и Людмила» (по
сказке-поэме Пушкина) Глинка мечтал создать вместе с великим
поэтом, но Пушкин погиб, когда Глинка только начал работу
над оперой. Либретто написал по указаниям Глинки заурядный
стихотворец В.Ф. Ширков, который, к чести его, бережно
использовал стихи Пушкина. Премьера «Руслана» состоялась ровно
через 6 лет после премьеры «Жизни за царя» — 27 ноября 1842 г.
Придворные снобы и на этот раз брюзжали. Николай I
демонстративно ушел с премьеры. Но в демократических кругах
вторая опера Глинки была встречена так же восторженно, как и
первая.
Великое дело создания классической русской музыки, начатое
двумя операми, Глинка продолжил в симфонических произве
1 Глинка М.И. Записки. J1., 1953. С. 106.
418
дениях, инструментальных пьесах («Вальс-фантазия»), романсах
(«Не искушай», «Сомнения», «Я помню чудное мгновенье», «В
крови горит огонь желанья», «Не пой, красавица, при мне» и
др.). Все его творчество, необычайно гармоничное и мелодичное,
отличалось больше всего народностью. Может быть, с наибольшей
силой эта черта проявилась в его симфонической поэме «Ка
маринская» (1848), о которой П.И. Чайковский сказал, что в
ней, «как дуб в желуде»,— вся русская симфоническая школа.
Сам Глинка говорил: «Музыку создает народ, а мы только ее
аранжируем». Эти слова были девизом всего глинкинского
творчества. В историю отечественной культуры Глинка вошел как
первый русский композитор-классик. Подобно тому как Брюллов
возвысил русскую живопись до мирового уровня, Глинка поднял
на тот же уровень русскую музыку. По словам Чайковского,
«Глинка вдруг стал наряду (да, наряду) с Моцартом, Бетховеном
и с кем угодно».
Достойным преемником Глинки стал его ученик Александр
Сергеевич Даргомыжский. Он первым не только в России, но и
в Европе придал музыкальным произведениям социальную,
общественно-публицистическую окраску. Его герои — это, как
правило, простые люди из народа, придавленные гнетом, с
трагической судьбой. Им посвящены его романсы («Червяк»,
«Титулярный советник», «Старый капрал», «Лихорадушка», «Без
ума, без разума») и лучшее творение композитора — опера
«Русалка» (1856), первая в России демократическая музыкальная
драма. По идейному содержанию и художественной природе своего
творчества Даргомыжский явился прямым предшественником
композиторов «Могучей кучки».
Творческое содружество передовых музыкантов, которому
B.В. Стасов дал крылатое имя «Могучая кучка», возникло в 1862 г.
Идейно-художественные взгляды композиторов содружества сло
жились под влиянием национальной демократической мысли.
Развивая традиции Глинки и Даргомыжского, они утверждали в
русской музыке принципы высокой идейности, реализма, народ
ности. Словом, их творческая деятельность была аналогична
деятельности передвижников в области изобразительного искусст
ва. Правда, по своему «удельному весу» в отечественной культуре
«Могучая кучка» уступала передвижникам, поскольку объединяла
лишь пять человек. Это были М.П. Мусоргский, А.П. Бородин,
Н.А. Римский-Корсаков, М.А. Балакирев, Ц.А. Кюи. Другие
композиторы-классики (в том числе П.И. Чайковский, А.Н. Серов,
А.Г. Рубинштейн, С.И. Танеев, А.К. Глазунов, А.Н. Скрябин,
C.В. Рахманинов) в «Могучую кучку» не вошли.
Организатором и руководителем содружества являлся Милий
Алексеевич Балакирев, но в художественном отношении самой
крупной его фигурой был Модест Петрович Мусоргский — этот
«Шекспир в музыке», как его называли. Впрочем, вот как оценил
27*
419
каждого из них В.В. Стасов: Балакирев — самый темпераментный,
Кюи — самый изящный, Римский-Корсаков — самый ученый, Бо
родин— самый глубокий и Мусоргский — самый талантливый1.
Мусоргский в молодости увлекался сочинениями Чернышев
ского и навсегда стал поборником демократической эстетики. Сам
он так сформулировал свое творческое кредо: «Жизнь, где бы ни
сказалась; правда, как бы ни была солона; смелая, искренняя
речь к людям в упор — вот моя закваска, вот чего хочу и в чем
боялся бы промахнуться». Творчество Мусоргского сродни
исторической живописи Сурикова. Как и Суриков, Мусоргский
считал главной темой в искусстве жизнь народа, а главным героем —
народ. Оперу «Хованщина» он так и назвал: «народная музыкаль
ная драма». Народ в представлении Мусоргского (как и в
представлении Сурикова) — не безликая толпа. «Я разумею народ
как великую личность, одушевленную единой идеей»,— говорил
композитор. Народ как «великая личность» — главный герой не
только «Хованщины», но и другого, самого выдающегося создания
Мусоргского — оперы «Борис Годунов» (1872).
Близок по содержанию и духу творчества к Мусоргскому
Александр Порфирьевич Бородин. Для него тоже ведущей была
тема народа и народных движений. Но в отличие от Мусоргского,
который сосредоточивал внимание на социальных конфликтах,
показывал народ в борении страстей и потому тяготел к драме,
Бородин предпочитал эпос: он воспевал силу и славу русского
народа, его национальное величие. Лучше всего говорят об этом
два самых совершенных творения Бородина — опера «Князь
Игорь» и 2-я («Богатырская») симфония.
Третий гений содружества Николай Андреевич Римский-Кор
саков воспитывался, по его собственному признанию, на
сочинениях Герцена. Он был таким же демократом и народолюб
цем, как его товарищи по «Могучей кучке», но в творчестве
Римского-Корсакова преобладали не эпические, как у Бородина,
и не драматические, как у Мусоргского, а лирические мотивы —
тема прекрасного в человеке и в природе, душевная гармония,
светлое оптимистическое начало. Не случайно 7 — притом лучшие!
— из 15 его опер написаны на сказочные сюжеты: «Снегурочка»,
«Садко», «Сказка о царе Салтане», «Сказка о золотом петушке»,
«Майская ночь», «Ночь перед рождеством», «Кощей бессмертный».
Остальные композиторы «Могучей кучки» — Кюи и особенно
Балакирев, будучи крупными музыкантами, все же уступали по
масштабам дарований и творчества Мусоргскому, Бородину и
Римскому-Корсакову.
Высочайшей вершиной русской музыкальной культуры стало
творчество Петра Ильича Чайковского, взращенное на передовых,
1 См.: Ипполитов-Иванов М.М. 50 лет русской музыки в моих воспоминаниях. М.,
1934. С. 22.
420
народно-реалистических традициях, начиная с Глинки. Сам
Чайковский так и говорил: «Аз есмь порождение Глинки».
Музыкальный гений Чайковского многогранен: ему были подв
ластны и вдохновенный лиризм (опера «Евгений Онегин», балет
«Лебединое озеро»), и трагедийный пафос (опера «Пиковая дама»),
и тончайшие нюансы интимных переживаний (романсы «Средь
шумного бала», «Мы сидели с тобой»), и грандиозные идейно
психологические обобщения (6-я, «Патетическая» симфония).
Однако через весь необъятный мир музыки Чайковского проходит
одна центральная тема — разлад идеалов с действительностью и
стремление человека к счастью. Лучшим эпиграфом к его
творчеству мог бы служить афоризм В.Г. Короленко: «Человек
создан для счастья, как птица для полета». При этом Чайковский
понимал и отображал жизнь диалектически. «Жизнь,— говорил
он, — имеет только тогда прелесть, когда состоит из чередования
радостей и горя, из борьбы добра со злом, из света и тени,
словом — из разнообразия в единстве».
При таком взгляде на жизнь Чайковский очень болезненно
воспринимал противоборство «белого» и «красного» террора как
борьбу зла со злом. Но ответственным за нараставшее в стране
ожесточение этой борьбы он считал царское правительство.
«Волосы становятся дыбом, когда узнаёшь, как безжалостно-же
стоко, бесчеловечно поступают иногда с этими заблуждающимися
юношами»,— возмущался композитор. В деле Веры Засулич он
клеймил «наглый и жестокий произвол петербургского префекта»
Ф.Ф. Трепова, а Засулич признавал личностью «недюжинной и
невольно внушающей симпатию». В связи с этим биограф
Чайковского А.А. Алыпванг обоснованно предположил, что
самоотверженная борьба русских революционеров конца 70-х годов
увлекла композитора и подтолкнула его к героической, шиллеровской теме («Орлеанская дева»), в общем-то не свойственной
его таланту и темпераменту.
В отличие от композиторов «Могучей кучки» Чайковский
тяготел к раскрытию природы человеческой личност и, а не
народной массы. Никто другой в России ни до, ни после
Чайковского не мог так воспеть музыкальными средствами красоту
и поэзию человеческого чувства. Естественно, композитора
привлекали незаурядные, сильные и сложные натуры. Будучи
восторженным почитателем Пушкина, создав на пушкинские
сюжеты свои лучшие произведения, Чайковский, однако, отверг
нул сюжет «Капитанской дочки» на том основании, что «героиня,
Марья Ивановна, недостаточно интересна и характерна, ибо она
безупречно добрая и честная девушка и больше ничего».
Музыка Чайковского окрашена особой, ни с чем не сравнимой
эмоциональностью и мелодичностью, что и обеспечивает ей доныне
предпочтительную любовь слушателей. Можно утверждать, что
421
самая популярная из русских национальных опер — это опера
Чайковского «Евгений Онегин» (1878), наиболее любимый из
русских балетов — балет Чайковского «Лебединое озеро» (1876).
Из русской симфонической музыки выделяется популярностью
«Патетическая», 6-я симфония Чайковского (1893), а из форте
пианных концертов — его же Первый концерт (1875). Думается,
если бы любителям музыки в нашей стране предложили выбрать
самый любимый романс, очень многие назвали бы один из 104
романсов Чайковского.
Чайковский был солнцем русской музыки, как Пушкин —
солнцем русской поэзии. Но дело не только в отечественном, а
также и в мировом признании. Чайковский сегодня из всех
русских композиторов прошлого и настоящего, бесспорно, самый
почитаемый за рубежами России. Не случайно крупнейший
международный музыкальный конкурс, проводимый каждые
четыре года в Москве, назван его именем. Творения Чайковского
дороги россиянам не только потому, что они подняли русскую
музыку на недосягаемую в стране высоту, но и потому, что они
доставили русской музыке всемирную славу.
При всех достижениях национальной музыки от Глинки до
Чайковского ее сценическое и, главным образом, вокальное
воплощение несколько отставало от мирового уровня. Если русский
балет к концу XIX в. завоевал себе славу лучшего в мире, то
опера была заражена преклонением перед иностранными, особенно
итальянскими, певцами. Впрочем, светские завсегдатаи оперы
«преклонялись» специфически. Они нередко снимали в театре
первые ряды партера на весь сезон, но вечерами, когда шли
спектакли, развлекались в картежных клубах и прибывали в театр
лишь к той минуте, когда приезжая знаменитость должна была
взять какую-нибудь особо высокую ноту, после чего с шумом
разъезжались доигрывать партию в карты.
Преклонение перед «итальянщиной» было очень живучим,
поскольку итальянские певцы являлись лучшими в мире, они
поражали слушателей голосами неслыханной красоты и мощи.
Вот как описывал К.С. Станиславский выступление знаменитого
тенора Франческо Таманьо в опере Д. Верди «Отелло». «Таманьо
вышел в костюме Отелло со своей огромной фигурой могучего
сложения и сразу оглушил нас всесокрушающей ногой. Толпа
инстинктивно, как один человек, откинулась назад, словно
защищаясь от контузии. Вторая нота — еще сильнее, третья,
четвертая — еще и еще — и когда, точно огонь из кратера, на
слове "мусульма-а-а-не", вылетела последняя нота, публика на
миг потеряла сознание. Мы все вскочили. Знакомые искали друг
друга, незнакомые обращались к незнакомым с одним и тем же
вопросом: "Вы слышали? Что это такое?" Оркестр остановился,
422
на сцене смущение. Но вдруг, опомнившись, толпа ринулась к
сцене и заревела от восторга, требуя "биса"».
Однако великолепные итальянские певцы почти все (исключая
лишь некоторых, вроде Энрико Карузо и Маттиа Баттистини)
были плохими актерами. Опера в их исполнении выглядела как
эффектный концерт без должной (а то и без всякой) сценической
игры. Особенно отличались в этом смысле тенора. Появилась даже
поговорка: «Глуп, как тенор». Русские певцы большей частью
брали тогда пример с итальянских, как самых лучших: пели в
спектаклях, скрестив руки на груди или заложив их за спину,
а если жестикулировали, то не всегда к месту. Например, тенор
Мариинского театра М.И. Михайлов, обладавший ангельским
голосом, в сцене князя из оперы Даргомыжского «Русалка» при
словах «а вот и дуб заветный!» хлопал себя ладонью по лбу.
Между тем под влиянием лучших образцов литературы,
изобразительного искусства и драматического театра в России
начала складываться национальная школа певцов-актеров. Ее
фундамент заложил в 30—40-е годы великий бас Осип Афанась
евич Петров — первый Сусанин и Руслан в операх Глинки;
создавали эту школу баритон
И. А. Мельников
(первый
исполнитель заглавных партий в операх «Князь Игорь» Бородина
и «Борис Годунов» Мусоргского), бас Ф.И. Стравинский (отец
композитора И.Ф. Стравинского, первый исполнитель ряда ролей
в операх Чайковского), тенор Н.Н. Фигнер (брат легендарной
революционерки Веры Фигнер, первый Герман в «Пиковой даме»)
и другие певцы, а завершили формирование школы на рубеже
веков трое самых выдающихся русских певцов-актеров: Ф.И. Ш а
ляпин, Л.В. Собинов, А.В. Нежданова.
Крупнейшим из них был Федор Иванович Шаляпин. Его
значение в русском искусстве знатоки при жизни Льва Толстого
определяли словами: «Шаляпин поет — это для России, для ее
национального самолюбия звучит так же гордо, как, например,
"Толстой пишет"». Шаляпин начал выступать на профессиональ
ной оперной сцене с 1893 г. и к началу нового века был уже
знаменит. Но большей частью он творил уже в XX в., пел так,
что сегодня авторитеты разных стран признают: мир не знал и
поныне не знает другого артиста (мало сказать — певца, именно
артиста), который имел бы такую власть над публикой чуть ли
не всех частей света, кроме Африки и Антарктиды, и которого
всесветная публика так единодушно признала бы самым великим
из артистов.
Все в Шаляпине соединилось для того, чтобы он стал первым
певцом и актером мира. Конечно, он был великим тружеником,
но слишком много имел он того, о чем говорят — «дар божий»:
феноменальный голос, гениальный дар перевоплощения, вдохно
венный артистизм, идеально сценичная внешность (классически
423
скульптурная, высокая и статная фигура, редкая пластика
движений, выразительное лицо с крупными чертами, которое
могло до неузнаваемости преобразиться в одно мгновение, стоило
Ш аляпину вздернуть бровь, прищурить глаз или раздуть ноздри).
Шаляпин вышел из «народа»1, трудовую жизнь начал
учеником у сапожника, познал в детстве и юности нищету,
бродяжничество, опускался на самое дно жизни и до конца дней
своих по складу характера и мышления оставался демократом.
Царская охранка считала его неблагонадежным и вела за ним
негласное наблюдение как в России, так и за границей. Сам царь
не любил Ш аляпина и однажды обозвал его «босяком». Черносо
тенные газеты, развивая царскую мысль, ругали певца «босяцким
революционером». Шаляпин действительно сочувствовал осво
бодительному движению, материально помогал революционерам и
собирался даже вступить в РСДРП, но М. Горький отсоветовал:
«Ты для этого негоден. И я тебя прошу, запомни раз навсегда:
ни в какие партии не вступай, а будь артистом, как ты есть.
Этого с тебя вполне довольно».
В Октябрьской революции Шаляпин скоро разочаровался,
испытав на себе произвол большевистских властей. Поэтому он,
выехав в 1922 г. из советской России на гастроли, не вернулся
на родину, хотя тяжело переживал вынужденную эмигрантщину.
Умер Шаляпин в 1938 г. в Париже с тоской по России. Его
последние слова были: «Где я? В русском театре?..»2
Шаляпин, Собинов, Нежданова — это блистательное созвездие
певцов-актеров — в начале XX в. завоевали русскому музыкаль
ному театру мировое признание.
* * *
Итак, русская культура в XIX в. неуклонно шла к прогрессу.
При этом она благотворно воздействовала на развитие культуры
других народов России. Втянутые капитализмом в общероссийский
исторический процесс, эти народы обрели в лице русского народа
могучего союзника, поскольку царизм был их общим врагом.
Корифеи передовой культуры народов России — Т.Г. Шевченко и
Н.В. Лысенко, И.Я. Франко и М.Л. Кропивницкий (Украина),
В.И. Д у н и н -М арц и н кеви ч и Ф .К. Б огуш евич (Б ел ар у сь),
И .Г . Ч авч авад зе и А .Р. Ц еретели (Г р у зи я), X. Абовян и
М.Л. Налбандян (Армения), М.Ф. Ахундов (Азербайджан), Я. Райнис
(Латвия), М.К. Чюрленис (Литва), Ф.Р. Крейцвальд (Эстония),
1 Мы должны быть благодарны меценату С.И. Мамонтову, который сумел
распознать в юном Шаляпине непревзойденный талант и помог ему встать на ноги.
2
Ф.И. Шаляпин. Статьи, высказывания, воспоминания о Ф.И. Шаляпине. М.,
1960. Т. 2. С. 490.
424
Ч.Ч. Валиханов (Казахстан) — дорожили связями с русской
культурой. «Каждый из нас,— говорил о своем поколении великий
грузин Илья Чавчавадзе,— вырос на русской литературе, построил
свои убеждения, свое учение на ее великих идеях». «Без России
мы пропадем,— заявлял выдающийся просветитель казахского
народа Чокан Валиханов,— без русских — это без просвещения,
в деспотии и темноте».
Культура народов России, со своей стороны, тоже позитивно
воздействовала на русскую культуру. Влияние национальных
культур внутри Российской Империи было взаимным и поэтому
особенно плодотворным, о чем говорит, например, творческое
общение Пушкина и Мицкевича, Некрасова и Шевченко, Герцена
и Налбандяна, Тургенева и Марко Вовчка, Римского-Корсакова
и Лысенко. Вопреки усилиям царизма, стремившегося в интересах
самосохранения разъединить народы России и противопоставить
их друг другу, культурное содружество русского народа с другими
народами империи помогало им сплачивать силы для совместной
борьбы с царским режимом.
Историографическая справка. Культурное развитие России
XIX в. изучено не столь досконально, как экономическое,
социальное и политическое, хотя каждому крупному деятелю
любой из областей культуры посвящены монографии, иным
(Пушкину, Льву Толстому, Чайковскому, Репину) — десятки и
сотни. Среди них выделяются совокупностью достоинств книги
Д.Д. Благого о Пушкине, В.Б. Шкловского о Толстом, К.И. Чу
ковского о Некрасове, А.А. Алыпванга о Чайковском, И.Э. Грабаря
о Репине и Валентине Серове, С.Н. Дурылина о Ермоловой. Есть
и обобщающие труды по истории отдельных сфер культуры и
всех вместе, но XIX век рассматривается в них лишь как
промежуточный этап культурно-исторического процесса.
До 1917 г. были изданы весьма квалифицированные «Очерки
по истории русской культуры» в трех томах П.Н. Милюкова
(СПб., 1896— 1903) и двухтомная «История русского искусства»
А.П. Новицкого (СПб., 1899— 1903). Оба эти труда при всем
различии идейных позиций авторов (у Милюкова — либеральные,
у Новицкого — консервативные) ценны обилием фактических
данных, своеобразием личностных характеристик, но страдают
недооценкой социально-экономической обусловленности культур
ного процесса и преувеличением западных влияний на культуру
России.
В советское время подготовлены сводные труды, хотя и
методологически стесненные жесткими догмами марксизмаленинизма, но чрезвычайно богатые фактическим материалом,
включая множество новых сведений из источников, ранее
неизвестных. В большей степени они относятся к истории
425
литературы, живописи, музыки, театра1, в меньшей — науки и
просвещения. Специально о русской культуре XIX в. обобщающих
исследований пока нет. Их отсутствие частично компенсируют
содержательные очерки В.В. Познанского и под редакцией
Н.М. Волынкина2.
В зарубежной историографии культура России освещается
лишь между прочим, обзорно и с непременным (большим или
меньшим) преувеличением ее отсталости .
См.: История русской литературы: В Ют. М.; Л., 1941 — 1956; История русского
искусства: В 13 т. М., 1963— 1969; История русской музыки. М., 1957— 1960. Т. 1—3;
История русского драматического театра: В 7 т. М., 1977— 1982.
См.: Познанский В.В. Очерк формирования русской национальной культуры.
Первая половина XIX в. М., 1975; Очерки истории русской культуры второй половины
XIX в. М., 1976.
См., например: Seton-Watson Н. The Russian Empire. L., 1967.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Трудный путь, в лучах славы и во тьме унижения, прошла
Россия за сто лет от Павла I до Николая II. Все сферы ее жизни —
экономическая, социальная, политическая, духовная — в целом
прогрессировали: феодальная империя с преобладанием натураль
ного хозяйства, социальной пропастью между «барином» и
«мужиком», самовластием крепостников и почти поголовной
неграмотностью населения превратилась в государство с мощным
торгово-промышленным капиталом, освобожденным от крепостного
права крестьянством, бессословными органами власти и суда,
небывалым ранее взлетом культуры.
На этом пути Россия пережила и внешние, и внутренние
потрясения, однажды (в 1812 г.) угрожавшие ее независимости и
дважды (в 1859— 1861, а затем в 1879— 1881 гг.) подводившие
ее
вплотную к революционному взрыву. Каждый раз ее
правительству удавалось вывести страну из кризиса с меньшими
для себя, но большими для народа издержками: после 1812 г.
царизм прибег к аракчеевщине, с 1861 г. занялся половинчатыми
реформами, а после 1881 г. взял курс на контрреформы.
Наиболее перспективный для страны путь развития через
последовательные демократические реформы оказался невозмож
ным. Хотя он и был обозначен, как бы пунктиром, еще при
Александре I, в дальнейшем либо подвергался искривлениям, либо
даже прерывался. При той самодержавной форме правления,
которая в течение всего XIX в. оставалась в России незыблемой,
решающее слово по любому вопросу о судьбах страны принадле
жало монархам. Они же, по капризу истории, чередовались:
реформатор Александр I — реакционер Николай I, реформатор
Александр II — контрреформатор Александр III (Николаю И,
вступившему на престол в 1894 г., тоже пришлось после
контрреформ отца уже в начале следующего века пойти на
реформы)1.
Хуже того, даже монархи-реформаторы в условиях, когда без
реформ нельзя было обойтись, старались уступить новому как
можно меньше и сохранить из старого как можно больше. «Ни
одна реформа не была добросовестно приведена в исполнение, ни
одна не получила полного развития» — так оценивал один из
1
Частично влияли на подобное чередование либеральные воспитатели монархов —
Ф.Ц. Лагарп у Александра I, В.А. Жуковский у Александра II.
427
умнейших министров царской России Д.А. Милютин реформы
Александра II, самые радикальные из всех реформ XIX в. Что
же касается монархов-контрреформаторов, то они возвращали
назад и кое-что из уступок. Тем самым царизм только усиливал
противодействие себе со стороны всех оппозиционных сил и
вынуждал их крайнее, революционное крыло к самым радикаль
ным способам действий, вплоть до восстания и цареубийства.
Весь ход российской истории XIX в. свидетельствует, что
главную ответственность за те социальные и политические
катаклизмы, которые пережила Россия уже в то время, а затем
еще болезненнее в 1905— 1917 гг., несут не революционеры,
которые будто бы (как считают многие зарубежные, а с недавних
пор и некоторые отечественные историки) своим экстремизмом
столкнули царизм с правильно избранного пути реформ. Ответ
ственность за это лежит на царизме, ибо он вообще не хотел
идти таким путем, а когда объективные и субъективные факторы
(включая революционное движение) заставляли его встать на путь
реформ, он стремился если не сменить навязанный ему курс, то,
по крайней мере, искривить его. Демократически реформировать
империю сами цари не хотели, а царские министры не могли по
ограниченности как объективных, так и субъективных своих
возможностей, ибо они большей частью не поднимались выше
уровня министра внутренних дел 1868— 1878 гг. А.Е. Тимашева,
о котором П.А. Валуев ядовито, но в принципе верно сказал:
«Он не понимает, не знает, и не понимает и не знает, что не
знает и не понимает»1. Александр III прямо говорил о себе и
своих министрах: «Когда Дурново мне докладывает, я все
понимаю, а он ничего не понимает; когда Витте — я не понимаю,
но зато он все понимает, а когда Кривошеин — ни он, ни я, мы
ничего не понимаем». В результате страна регулярно сбивалась
с оптимального курса развития. Бывший министр просвещения
А.В. Головнин сетовал в 80-е годы: «Река времен несет ладью,
именуемую Россией, и нет кормчего, а сидят гребцы неумелые».
Д.А. Милютин тогда же выразился еще резче: «Мы оказались
стадом баранов, которое бежит туда, куда бежит передний козел».
Двадцать лет спустя Лев Толстой в письме к Николаю II
заключал: «Самодержавие есть форма правления отжившая,
могущая соответствовать требованиям народа где-нибудь в Цент
ральной Африке, отделенной от всего мира, но не требованиям
русского народа, который все более и более просвещается общим
всему миру просвещением»2.
1 Разумеется, были среди них в каждом царствовании яркие исключения: М.М.
Сперанский, Д.А. Милютин, А.М. Горчаков, С.Ю. Витте, отчасти П.Д. Киселев, тот же
П.А. Валуев.
2 Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. М., 1954. Т. 73. С. 187.
428
По мере того как Россия все дальше уходила вперед от
феодализма к капитализму, царизм становился все большим
тормозом ее развития, поскольку он, во-первых, защищал
интересы помещиков-крепостников, помещичье землевладение и,
следовательно, феодальные способы эксплуатации крестьян; вовторых, не соглашался ни на какие ограничения самодержавной
власти, отвергая со времен Александра I все конституционные
проекты; в-третьих, препятствовал культурному прогрессу России,
стараясь держать в темноте и невежестве громадное большинство
собственного народа. Поэтому Февральская революция 1917 г.
стала закономерным итогом нараставшего в России XIX в.
антагонизма между народом и властью.
Мировой исторический опыт свидетельствует, что всякий раз,
когда эволюционное развитие общества заходит в тупик (т.е.
когда старый общественный и государственный строй исчерпывает
себя, а власть не желает его коренного преобразования),
революция становится необходимой, как в медицине необходима
хирургическая операция, когда исчерпаны терапевтические сред
ства лечения. Именно революция высвобождала творческие силы
нации из-под экономического, социального, политического, духов
ного гнета для максимально возможного исторического прогресса,
как это было во всех ныне самых развитых странах мира: в
Англии XVII в., США и Франции XVIII в., Германии, Италии,
Японии XIX в. Точно так же и в России после Февраля 1917 г.
открылись возможности для того, чтобы она заняла одно из первых
мест по уровню развития среди великих держав.
Другое дело, что революция всегда, в большей или меньшей
степени, сопряжена с материальными и нравственными издерж
ками, с кровью, с жертвами. На этом основании ее противники
изображают всякую революцию аномалией, а самих революционе
ров монстрами, ответственными, как никто, за кровь, пролитую
человечеством. Между тем для всякого беспристрастного историка
очевидно, что ни одна революция не пролила и малой доли той
крови, которую проливали в «мирное» время, без революций,
легитимные монархи (например, в России — Иван IV, Петр I,
Александр II), расправляясь с народными движениями и с
политической оппозицией.
Революция всегда была делом народных масс, которые вершили
ее под руководством разных (благородных и низких, гуманных и
жестоких) вождей. Именно народ в конечном счете решал судьбу
любого режима, выбирая для этого адекватные средства: когда
положение народа становится невыносимым, он как главный
творец и высший судия истории обретает право на революцию.
ХРОНОЛОГИЯ
1801 — 1825
1802, 8 сентября
1803, 20 февраля
1804
1805
1806— 1807
1807, 25 июня (7 июля)
1809— 1812
1812, 12 июня
1812,26 августа
1812,14 декабря
1813, 16— 19 октября
1814,31 марта
1814,16 сентября— 1815,
9 июня
1815,14 (26) сентября.
1816
1816— 1817
1818— 1821
1820,16 октября
1821— 1825
1825,14 декабря
1825, 29 декабря — 1826,
3 января
1825— 1855
1826, 10 июня
1826— 1828
1828,10 (22) февраля
1828, 8 декабря
1828— 1829
1829, 2 (14) сентября
1830— 1832
1831— 1834
1833, 26 июня (8 июля)
1837, 30 октября
1837— 1841
1845— 1849
1853— 1856
1854,13 сентября —
1855, 27 августа
1855— 1881
1856,18 (30) марта
1857, 3 января
1857,1 июля
1858,21 апреля
и 4 декабря
430
Царствование Александра I.
Учреждение министерств в России.
Указ о вольных хлебопашцах.
Первый в России цензурный устав.
Война России на стороне 3-й коалиции против Франции.
Война России на стороне 4-й коалиции против Франции.
Тильзитский мир.
Проекты реформ М.М. Сперанского.
Начало Отечественной войны.
Бородинская битва.
Изгнание войск Наполеона из России.
«Битва народов» при Лейпциге.
Вступление союзных войск в Париж.
Венский конгресс.
Договор о Священном союзе монархов Европы.
Учреждение военных поселений в России.
Союз спасения.
Союз благоденствия.
Волнения в лейб-гвардии Семеновском полку.
Северное и Южное общества декабристов.
Восстание декабристов в Петербурге.
Восстание Черниговского полка.
Царствование Николая I.
Второй цензурный устав.
Война России с Ираном.
Туркманчайский мир.
Школьный устав.
Война России с Турцией.
Адрианопольский мир.
Кодификация российского права.
Кружок А.И. Герцена — Н.П. Огарева.
Ункяр-Искелесийский договор.
Открытие первой в России железной дороги (Петербург —
Царское Село).
Реформа П.Д. Киселева.
Кружок петрашевцев.
Крымская война.
Оборона Севастополя.
Царствование Александра II.
Парижский мир.
Учреждение Секретного комитета по крестьянскому делу.
Выход в свет 1-го номера газеты А.И. Герцена и Н.П. Ога
рева «Колокол».
Программы Главного комитета по крестьянскому делу.
1859— 1861
1861,19 февраля
1861— 1863
1862
1864,1 января
1864, 20 ноября
1865, 6 апреля
1870,16 июня
1870
1874, 1 января
1874
1876, осень
1877— 1878
1878, 13 июня —
13 июля
1879— 1882
1879,15 августа
1881,1 марта
1881— 1894
1881,14 августа
1882,18 мая
1883, 1 января
1886,12 июня
1887,12 февраля
1887, 5 июня
1889, 12 июля
1890, 12 июня
1892, 11 июня
1893, 23 декабря
(1894, 4 января)
Первая революционная ситуация.
Отмена крепостного права.
Первое общество «Земля и воля».
Возникновение содружества композиторов «Могучая куч
ка».
Положение о земской реформе.
Судебные уставы.
Временные правила о печати. .
Положение о городской реформе.
Основание Товарищества художников-передвижников.
Закон о всеобщей воинской повинности.
Массовое «хождение в народ».
Возникновение второго общества «Земля и воля».
Русско-турецкая война.
Берлинский конгресс.
Вторая революционная ситуация.
Раскол «Земли и воли» на «Народную волю» и «Черный
передел».
Убийство'Александра II по приговору «Народной воли».
Царствование Александра III.
«Положение об охране».
Закон об отмене подушной подати.
Прекращение временнообязанного состояния крестьян.
Закон о найме сельскохозяйственных рабочих.
Закон об ограничении гласности судопроизводства.
Циркуляр о «кухаркиных детях».
Положение о земских начальниках.
Закон о земской контрреформе.
Закон о городской контрреформе.
Оформление русско-французского союза.
У ч е б н о е
и зд а н и е
Троицкий Николай Алексеевич
РОССИЯ В XIX ВЕКЕ
КУРС ЛЕКЦИЙ
Редактор Л. П. Желобанова
Художественный редактор Ю.Э. Иванова
Художник В.Ю. Соколова
Технический редактор Н.В. Быкова
Лицензия ИД № 06236 от 09.11.01.
Изд. № РИФ-222. Подп. в печать 19.11.02. Формат 6 0 х 9 0 ‘/16.
Бум. офсетная. Гарнитура литературная. Печать офсетная.
Объем 27,00 уел. печ. л.+0,25 уел. печ. л. форз. 27,75 уел. кр.-отт.,
29,09 уч.-изд. л.+0,47 уч.-изд. л. форз. Тираж 6000 экз. Заказ № 2555.
ФГУП «Издательство «Высшая школа»,
127994, Москва, ГСП-4, Неглинная ул., 29/14.
Тел.: (095) 200-04-56. E-mail: info@v-shkola.ru http://vvww.v-shkola.ru
Отдел реализации: (095) 200-07-69, 200-59-39, факс: (095) 200-03-01.
E-mail: sales@v-shkola.ru
Отдел «Книга-почтой»'. (095) 200-33-36. E-mail:bookpost@v-shkola.ru
Набрано на персональных компьютерах издательства.
Отпечатано в ФГУП ордена «Знак Почета»
Смоленской областной типографии им. В.И. Смирнова
214000, г. Смоленск, пр-т им. Ю. Гагарина,2.
Последние комментарии
5 часов 41 минут назад
6 часов 16 минут назад
7 часов 9 минут назад
7 часов 14 минут назад
7 часов 25 минут назад
7 часов 39 минут назад