Следопыт [Джеймс Фенимор Купер] (fb2) читать онлайн

Фенимор Купер СЛЕДОПЫТ

Глава первая

Их было четверо: двое мужчин и две женщины. С благоговейным удивлением смотрели они на открывавшийся перед ними вид. Чтобы лучше видеть все детали картины, они взобрались на огромную груду деревьев, вырванных бурею и сваленных друг на друга. Среди торжественного сумрака мрачных и сырых тайников американских лесных дебрей такие прогалины, образованные бурей, являются как бы светлыми оазисами. Груда деревьев, о которых мы теперь говорим, находилась на вершине небольшого холма. Он был невысок, но, несмотря на это, с его вершины открывалась широкая панорама — редкое зрелище для человека, путешествующего в лесах. Огромные стволы, опрокинутые ударами ветра, переломленные, как соломинки, так переплетались между собою ветвями, что их сучья вполне могли служить и лестницей и опорой для рук. Одно большое дерево было вырвано с корнями и торчало кверху комлем; корни его, забитые землей, представляли собою нечто вроде площадки, на которую и взобрались четверо путешественников. Двое из них, мужчина и женщина, были индейцы и принадлежали к племени тускароров.

Спутниками их были: мужчина, наружность которого указывала, что он провел жизнь на океане — кем-нибудь вроде простого матроса, и молодая девушка с кротким, скромным и умным выражением оживленного, подвижного лица.

К западу — только в этом направлении перед путниками открывалась даль — взор скользил по океану могучей, великолепной листвы, расцвеченной всеми оттенками, свойственными сорок второму градусу северной широты. Вяз с грациозной плакучей вершиной, разнообразные виды клена, многочисленные породы американского дуба, широколиственная липа сплетали свои ветви, образуя широкий лиственный ковер, терявшийся вдали, у самого горизонта. То там, то здесь среди прогалин виднелись более низкорослые березы, осины с трепещущими листьями, различные породы орешника — обитатели тех стран, где природа не очень богата; они казались жалкими и невзрачными среди гордых, могучих деревьев. Местами прямой высокий ствол сосны возносился над морем зелени, точно огромный обелиск, искусно воздвигнутый среди лиственной долины. Вокруг — необозримая зеленая даль, нежная игра красок и оттенков, все переливы света и тени; торжественное спокойствие природы внушало чувство, граничившее с благоговением…

— Дядюшка, — сказала своему спутнику удивленная и очарованная девушка, едва прикоснувшись к его руке, чтобы взобраться на площадку, — это похоже на океан, который вы так любите!

— Вот что значит невежество и девичье воображение, Магнит! (Так часто называл свою племянницу моряк, намекая на ее привлекательность.) Только дитя может сравнить эту пригоршню листьев с Атлантическим океаном! Все эти древесные верхушки можно было бы прикрепить к камзолу Нептуна^[1] вместо букета.

— В ваших словах, дядюшка, кажется, больше шутки, чем правды. Посмотрите: мили тянутся за милями, а видны только листья и листья. Что же еще увидели бы вы на океане?

— Что еще? — повторил дядя, двинув нетерпеливо локтем, которого касалась племянница; руки его, скрещенные на груди, были заложены за борт камзола из красного сукна, какие носили в ту пору. — Но где же, где пена валов, голубая вода, буруны, киты, смерчи и вечные перекаты волн в этом лесном клочке, моя милая?

— А где же эти древесные вершины, это торжественное молчание, эти благоуханные листья и прекрасная зелень на океане, дядюшка?

— Глупости, Магнит! Если бы ты что-нибудь смыслила в этом, ты бы знала, что зеленая вода сулит гибель моряку.

— Но зелень деревьев — совсем другое дело. Слышите этот звук? Это ветерок дышит в листве.

— Послушала бы ты дыхание северо-западного ветра в открытом море, дитя, и потом бы уже говорила о дыхании ветра! Но где же штормы и ураганы, где же муссоны и восточные ветры в этом лесном уголке? И какие рыбы плавают под этой тихой поверхностью?

— Место, на котором мы теперь находимся, доказывает, что здесь бывали бури, дядюшка; и если под этими деревьями нет рыб, то есть звери.

— Ну, не знаю, — отвечал дядя наставительным тоном моряка. — Нам в Албани^[2] насказали много историй о диких зверях, которых будто бы мы встретим, и, однако, мы еще не видели никого, кто бы мог испугать даже тюленя. Не думаю, чтобы какой-нибудь из ваших сухопутных зверей мог сравниться с акулой южных широт!

— Посмотрите! — вскричала племянница, увлеченная больше величественною красотою леса, чем доводами своего дяди. — Видите, там, над деревьями, поднимается дым? Не жилье ли там?

— Вижу, вижу. Дым — признак того, что здесь живут люди, а это стоит тысячи деревьев. Надо показать Ароухеду^[3], который может пройти мимо порта, не заметив его. Там, где есть дым, есть и камбуз^[4].

Старый моряк вынул руку из камзола, легонько тронул за плечо индейца, стоявшего рядом, и показал ему на дымок, который поднимался над листвой в расстоянии мили от них и, расплываясь почти неприметными струйками, исчезал в воздухе.

Тускарора был одним из тех воинов с гордой осанкой, которые прежде часто встречались среди туземцев Америки; хотя он нередко бывал в поселениях и имел случай познакомиться с обычаями и даже языком белых, однако сохранил дикое величие и спокойное достоинство вождя. Его отношение к моряку было дружественно, но сдержанно, так как индеец, видевший много офицеров на различных военных постах, не мог не заметить, что его спутник был только нижним чином. В самом деле, спокойная гордость тускароры внушала такое уважение, что Чарльз Кап (так звали старого моряка) не позволял себе в отношениях с индейцем никакой фамильярности, хотя знакомство их продолжалось уже больше недели. Однако вид дыма поразил моряка не меньше, чем неожиданное появление паруса в открытом море, и он в первый раз рискнул коснуться плеча индейца.

Зоркий глаз тускароры вмиг заметил дым. С минуту индеец стоял, легко приподнявшись на носках, раздув ноздри, подобно серне, чующей новую струю в воздухе, и неподвижно устремив взгляд в ту сторону, как гончая собака, ожидающая выстрела своего хозяина. Потом он опустился, и из груди его вырвалось тихое восклицание, звук мягкий и нежный, так не похожий на резкие вопли индейского воина. Внешне он был спокоен, и только его черные орлиные глаза пытливо всматривались в лиственную даль. И дядя и племянница отлично знали, что их продолжительное путешествие по незаселенным местам было сопряжено с опасностями; но они не могли решить, хороший или дурной признак этот дым, говорящий о том, что неподалеку от них есть другие люди.

— Онеиды или тускароры должны быть поблизости, Ароухед, — сказал Кап. — Не отправиться ли нам к ним, чтобы спокойно провести ночь в их вигваме?

— Здесь нет вигвама, — спокойно отвечал Ароухед, — слишком много деревьев.

— Но должны же здесь быть индейцы? Может быть, тут кто-нибудь из ваших старых друзей, мистер Ароухед?

— Нет тускароры, нет онеиды, нет могавка. Это огонь бледнолицего.

— Что за дьявол! Вот это, Магнит, уже превосходит понятия моряка: мы, старые морские собаки, можем отличить матросский табачок от солдатского и гнездо речного матроса от койки настоящего моряка; но, думается мне, самый старый адмирал во флоте его величества не отличит королевского дыма от дыма угольщика!

Мысль, что по соседству, в этой лесной пустыне, есть человеческие существа, оживила лицо и взор стоявшей возле него девушки. Не зная, что подумать — потому что они оба часто имели случай удивляться знанию или, лучше сказать, инстинкту тускароры, — она сказала:

— Огонь бледнолицего! Не может быть, дядюшка, чтобы он узнал это!

— Десять дней назад, моя милая, я был бы поражен этим больше, чем сейчас. Позвольте мне спросить вас, Ароухед, почему вы думаете, что это дым бледнолицего, а не краснокожего?

— Сырое дерево, — ответил воин с таким спокойствием, с каким педагог объясняет арифметическую задачу бестолковому ученику, — много сырости — много дыма; много воды — дым черный.

— Но, с вашего позволения, мистер Ароухед, — дым не черен и его немного. На мой взгляд, он так же легок и воздушен, как и тот, который поднимается из-под капитанского чайника, когда нет на корабле ничего, чтобы развести огонь, кроме двух-трех щепок, завалявшихся в трюме.

— Много воды, — возразил Ароухед, покачав головою. — Тускарора умен и не будет делать огня из воды; у бледнолицего — много книг, а жжет он все: много книг — мало знаний.

— Что верно, то верно, — сказал Кап, который не слишком благоговел перед наукой. — Эту стрелу пустил он в ваши книги, Магнит! Индейский вождь по-своему здраво рассуждает. Теперь скажите, Ароухед, как далеко мы, по вашему расчету, от той лужи, что вы зовете Великим Озером и к которой мы пробираемся столько дней?

Тускарора посмотрел на моряка с видом спокойного превосходства и отвечал:

— Онтарио — подобно небу; одно солнце — и великий путешественник увидит его.

— Да, это правда, я могу назваться великим путешественником; но из всех моих путешествий это было самое продолжительное, наименее поучительное и наиболее отдаленное от океана. Если эта лужа пресной воды так близко от нас, Ароухед, и в то же время так велика, то пара добрых глаз должна бы увидеть ее отсюда.

— Смотри, — сказал Ароухед, со спокойной грацией простирая руку, — Онтарио!

— Дядюшка, вы привыкли кричать «земля», но еще не привыкли кричать «вода»! Вы не видите ее? — сказала, смеясь, племянница.

— Как, Магнит, неужели ты думаешь, что я не узнаю моей родной стихии, когда она у меня на виду?

— Но Онтарио — не родная ваша стихия, любезный дядюшка: вы сроднились с соленой водой, а это — пресная.

— Такое различие могло бы сбить с толку молодого моряка, а не меня, старого и опытного. Я узнаю воду хоть в Китае, моя милая!

— Онтарио! — повторил Ароухед настойчиво, снова протягивая руку к северо-западу.

Кап впервые со дня знакомства с тускаророю посмотрел на него с каким-то чувством презрения; тем не менее, он продолжал следить за направлением руки и глаз вождя, который, по-видимому, указывал на одно, ничем не заслоненное, место в небе, немного повыше лиственной равнины.

— Да, да, этого-то я и ожидал, когда оставлял берег океана, чтобы итти к этой пресной луже, — сказал Кап, пожав плечами. — Онтарио может находиться там, и с таким же успехом оно может уместиться у меня в кармане. Я думаю, однако-же, когда мы до него доберемся, на нем хватит места повернуться нашей лодке. Но, Ароухед, если неподалеку от нас белые, то мне хотелось бы подойти к ним на такое расстояние, чтобы можно было их окликнуть.

Тускарора наклонил голову в знак согласия, и путешественники сошли с корней поваленного дерева. Когда они ступили на землю, Ароухед выразил намерение итти к огню, узнать, кто зажег его; всем же другим, в том числе и жене своей, он предложил вернуться в лодку, оставленную ими на реке, неподалеку, и дожидаться там его возвращения.

— Как же это, вождь? — возразил старый Кап. — В неизвестной нам стране было бы безрассудно отпустить лоцмана так далеко от корабля. С вашего разрешения, мы не хотим разбивать компанию.

— Чего хочет мой брат? — спросил индеец сурово, хотя и незаметно было, чтобы он оскорбился таким явным недоверием.

— Вашего общества, мистер Ароухед, и ничего больше. Я пойду с вами и сам буду говорить с незнакомцами.

Тускарора согласился без возражений и снова приказал жене своей, терпеливой и покорной, черные и прекрасные глаза которой всегда обращались на него с выражением уважения, страха и любви, возвратиться к лодке Но здесь благодаря Магнит произошла заминка. Решительная и обладавшая достаточной силой воли при трудных обстоятельствах, она все же была женщиной. Мысль, что она будет оставлена обоими защитниками среди беспредельного леса, очень встревожила ее. Девушка заявила, что хочет последовать за дядей.

— После долгого бездействия в лодке прогулка будет полезна для меня, любезный дядюшка, — прибавила она, и румянец снова проступил на ее лице, которое побледнело, как ни старалась она казаться спокойной. — Между незнакомцами, может быть, есть и женщины.

— Ну что же, пойдем, дитя; все расстояние — не больше кабельтова^[5] и мы возвратимся еще за час до заката.

Получив разрешение, девушка, настоящее имя которой было Мабель Дунгам, приготовилась итти с ними; между тем Июньская Роса — так звали жену Ароухеда — беспрекословно пошла к реке: она привыкла к послушанию, одиночеству и мраку лесов.

Трое путников выбрались из бурелома, обогнули этот запутанный лабиринт и наконец пошли краем леса в нужном направлении. Для Ароухеда было достаточно нескольких взглядов, но старый Кап, прежде чем ввериться мраку лесной чащи, справился с карманным компасом, в какую сторону нужно итти, чтобы достигнуть дыма.

— Направлять путь по чутью, Магнит, может быть, и прилично индейцу, но неприлично человеку ученому, знающему свойства этой иглы, — сказал дядя, идя по легким следам тускароры. — Поверь мне, Америку никогда бы не открыли, если бы у Колумба не было ничего, кроме ноздрей. Друг Ароухед, видели вы когда-нибудь такую машинку?

Индеец оглянулся, бросил взгляд на компас и с важностью ответил:

— Глаз бледнолицего. Тускарора смотрит своей головой. Соленая Вода (так индеец называл своего спутника) теперь весь глаз; не имеет языка.

— Он хочет сказать, дядюшка, что мы должны молчать; может быть, он сомневается в тех людях, к которым мы идем.

— Да, это уж так водится у индейцев. Видишь, он осмотрел затравку у своего ружья. Пожалуй, и мне следует взглянуть на свои пистолеты.

Мабель не смущали эти приготовления, к которым она уже привыкла за время своего продолжительного путешествия. Она легко шла за своими спутниками, ни на шаг от них не отставая. Первые полмили шли молча и не принимали никаких предосторожностей. Но, когда они подошли ближе к тому месту, где, по их мнению, разведен был огонь, нужно было позаботиться о других мерах.

В лесу, как это обыкновенно бывает, огромные и прямые стволы деревьев не давали возможности видеть вдаль. Зеленые ветви поднимались вверх, к свету, и этот лиственный покров был как бы сводом, поддерживаемым многочисленными естественными колоннами. Эти колонны, или деревья, часто, однако, служили прикрытием для авантюриста, охотника или врага; и когда Ароухед приблизился к тому месту, где его опытное и безошибочное чутье велело ему искать незнакомцев, — шаги его сделались легче, глаз зорче, он тщательнее прятался за деревьями.

— Смотри, Соленая Вода, — сказал он Капу с торжеством, указывая в то же время на просвет в чаще деревьев, — бледнолицего огонь.

— Клянусь богом, приятель прав! — пробормотал Кап. — Вот они сидят и едят, как будто в каюте трехпалубного судна.

— Ароухед прав только наполовину! — прошептала Мабель. — Тут два индейца и только один белый.

— Бледнолицые, — сказал тускарора, подняв два пальца. Затем, подняв один палец, он добавил: — краснокожий.

— Да, — сказал Кап, — трудно решить, кто прав, кто неправ. Один — совершенно белый, стройный молодец, живой и приятный с виду; другой — краснокожий настолько, насколько может быть человек краснокожим от природы или от краски; но третий оснащен только наполовину— не то бриг, не то шхуна.

— Бледнолицые, — сказал Ароухед, — снова подняв два пальца. — Краснокожий… — и он поднял один палец.

— Должно быть, он говорит правду, дядюшка: глаз его, кажется, никогда не ошибается. Но теперь важнее всего узнать, кого мы встретим: друзей или врагов? Может быть, это французы?

— Один окрик, и мы все узнаем, — ответил Кап. — Стань за дерево, Магнит, а то этим негодяям, чего доброго, взбредет в голову стрелять, не дождавшись переговоров! Я тотчас узнаю, под каким они крейсируют флагом.

Дядя приставил обе руки ко рту в виде рупора и готов уже был крикнуть, как вдруг Ароухед остановил его быстрым движением руки.

— Краснокожий — могикан, — сказал Тускарора, — хорошо; бледнолицые — ингизы^[6].

— Счастливая весть, посылаемая небом, — пробормотала Мабель, которую пугала мысль, что здесь, в этой глухой чаще, может разыграться кровавая стычка. — Пойдемте все вместе, любезный дядюшка, и скажем, что мы друзья.

— Хорошо, — сказал Ароухед, — красный не спешит и знает; бледнолицый скор, — огонь. Пусть идет сквау^[7].

— Что? — сказал Кап в изумлении. — Послать вперед эдакую лодчонку — малютку Магнит? А мы — два лентяя — ляжем в дрейф^[8] и будем смотреть, как она причалит к неизвестной пристани? Да я…

— Это всего благоразумнее, дядюшка! — прервала его девушка. — Мне нисколько не страшно. Никто, увидя одну беспомощную женщину, не станет стрелять; мое присутствие будет залогом мира. Пустите меня вперед, как хочет Ароухед, и все кончится благополучно. Нас еще не заметили, незнакомцы удивятся, но не встревожатся.

— Хорошо, — сказал Ароухед, не скрывая, что одобряет мужество Мабель.

— Это что-то не согласно с честью моряка, — ворчал Кап, — но так как мы в лесу, никто об этом не узнает. Если ты думаешь, Мабель…

— Дядюшка, я знаю, что мне нечего бояться; к тому же это так близко, что вы будете в состоянии защитить меня.

— Хорошо же, возьми один из моих пистолетов, да…

— Нет, я лучше положусь на мой возраст и слабость, — отвечала девушка улыбаясь, и румянец все ярче разгорался на ее щеках. — Для женщины лучшая защита — ее право на покровительство мужчины. Я не умею владеть оружием и не хочу уметь.

Дядя не возражал. Получив несколько предостерегающих наставлений от тускароры, Мабель собрала все свое мужество и направилась к группе, расположившейся вокруг костра. Хотя сердце девушки сильно билось, однако шаг ее был тверд, и в движениях не заметно было никакого колебания.

Гробовое молчание царило в лесу. Те, к кому она приближалась, были так заняты удовлетворением своего аппетита, что ни на минуту не отрывались от этого важного дела. Однако, когда Мабель, еще шагов за сто от костра, наступила нечаянно на сухую ветку, легкий треск ее поднял мгновенно на ноги могикана, как Ароухед назвал этого индейца, и его товарища, о котором мнения тускароры и Капа разделились. Оба взглянули на ружья, прислоненные к дереву, но ни один из них не протянул к ним руки: они успели увидеть фигуру девушки. Индеец, сказав несколько слов своему товарищу, сел на прежнее место и снова, как будто ничего не случилось, принялся за еду. Белый же пошел навстречу Мабель.

Мабель увидела, что приближавшийся к ней человек был одного с ней цвета кожи. Платье его представляло такую странную смесь из одежд индейцев и белых, что нужно было поближе увидеть его лицо, чтобы узнать в нем белого. Он был средних лет. Лицо его нельзя было назвать красивым, но выражение честности и прямоты, которое сразу бросалось в глаза, убедили молодую девушку, что ей не грозит опасность.

— Не бойтесь, девушка, — сказал незнакомец, — вы встретили людей, которые умеют хорошо обращаться со всяким, кто любит мир и справедливость. Я человек известный в этих местах, и, может быть, одно из моих имен дошло до вашего слуха. Французы и краснокожие по ту сторону Великих Озер зовут меня Длинным Карабином; могикане, племя честное и справедливое, — Соколиным Глазом; а между войсками и охотниками по эту сторону Озер имя мое Следопыт, потому что я никогда не ошибался на одном конце следа, когда на другом был минг или друг, ожидающий моей помощи.

Все это он произнес без малейшего хвастовства, с откровенностью человека, который твердо уверен, что под каким бы именем он ни был известен, у него нет причины краснеть за себя. Результат его речи был неожиданный. Услышав последнее имя, Мабель радостно всплеснула руками и повторила:

— Следопыт!

— Так именно зовут меня, я заслужил это имя больше, чем многие вельможи свои титулы, хотя, по правде сказать, я больше горжусь, когда прокладываю себе дорогу там, где нет следов, чем там, где они есть. Но регулярные войска не очень-то смыслят в этом и не знают различия между тропой и следом, хотя, если ищешь тропу — нужен только глаз, а если ищешь след — тут одного чутья мало.

— Так вы, стало быть, тот друг, которого отец мой обещал послать нам навстречу?

— Если вы дочь сержанта Дунгама, то сам великий пророк делаваров никогда ничего не говорил вернее.

— Я — Мабель, а там, за деревьями, спрятались мой дядя, по имени Кап, и тускарора, которого зовут Ароухедом. А мы думали, что встретимся с вами только у берегов озера.

— Я бы хотел, чтобы другой, более надежный, индеец был вашим проводником, — сказал Следопыт, — а то я не слишком люблю тускароров, которые далеко отошли от могил своих отцов. Ароухед — честолюбивый вождь. А Июньская Роса с ним?

— Да, и она с нами. Какое это кроткое, преданное существо!

— И чистосердечное к тому же. Уж этого не скажешь об Ароухеде. Что же! Приходится мириться со многим, пока мы пробираемся тропинкою жизни. Ведь мог бы найтись проводник и похуже тускароры, хотя в нем и больше крови мингов, чем позволительно для друга делаваров.

— Если так, то, может быть, наше счастье, что мы вас встретили? — сказала Мабель.

— Так или иначе, это к лучшему, потому что я обещал сержанту благополучно провести его дочь в гарнизон, хотя бы пришлось умереть за это. Мы надеялись встретиться с вами прежде, чем вы достигнете водопада, где мы оставили нашу лодку. Я решил, что не будет никакой беды, если мы пройдем вперед на несколько миль, — и хорошо сделал, потому что вряд ли Ароухед может провести лодку через быстрину.

— Вот идут сюда дядюшка и тускарора.

В это время Кап и Ароухед, видя, что объяснение носит мирный характер, подошли к ним. В нескольких словах девушка рассказала им все, что узнала сама. А затем все подошли к костру.

Глава вторая

Могикан продолжал есть, другой же белый встал и учтиво снял перед Мабель шляпу. Он был молод, полон здоровья и имел мужественный вид. Хотя на нем не было, как на Капе, матросского костюма, все же одежда его обличала человека, привычного к воде. В то время заправские моряки составляли особый класс, совершенно отличный от людей других профессий; их понятия, язык, костюм — все так же резко указывало на их специальность, как понятия, речь и своеобразное одеяние турка обнаруживают в нем мусульманина. Хотя Следопыт был еще далеко не стар, однако Мабель встретила его спокойно, вероятно, потому, что была уже подготовлена к разговору с ним; но, встретившись взглядом с юношей, сидевшим у огня, она потупила глаза: ее смутило восхищение, блеснувшее, как показалось ей, в его взоре. В самом деле, они не могли не заинтересовать друг друга: оба они были молоды, хороши собою и находились в новом для них обоих положении.

— Вот, — сказал Следопыт, обращаясь с приветливою улыбкой к Мабель, — вот друзья, которых послал вам навстречу отец. — Это — великий делавар, который приобрел себе столько же славы в жизни, сколько перенес бедствий. Его индейское имя как нельзя лучше идет вождю племени, но так как этот язык не легко дается тем, кто не привык к нему, то мы перевели его имя по-английски и зовем его Великим Змеем. Это не значит, что он хитрит больше, чем позволительно краснокожему: нет, это означает, что он мудр и знает все хитрости, какие нужно знать воину. Вот Ароухед понимает, что я хочу сказать.

Между тем два индейца пристально смотрели друг на друга.

Потом тускарора подошел к могикану и заговорил с ним, казалось, дружески.

— Мне приятно видеть, мистер Кап, как приветствуют друг друга два краснокожих в диком лесу, — продолжал Следопыт. — Это похоже на оклики двух дружественных кораблей среди океана. Но, заговорив о воде, я вспомнил о моем молодом друге, Джаспере Уэстерне. Вот он. Он должен кое-что смыслить в этих вещах, потому что всю свою жизнь провел на Онтарио.

— Рад вас видеть, друг, — сказал Кап, радушно пожимая руку молодому пресноводному моряку, — рад, хотя вам многому нужно поучиться, если принять в соображение школу, которую вы проходили. Это моя племянница, Мабель; я называю ее Магнит по той причине, о которой она и не подозревает, а вы, может быть, сообразите, если знаете толк в том, что за штука компас.

— Эту причину легко понять, — сказал молодой человек, устремив свои ясные черные глаза на покрасневшее лицо девушки, — и я убежден, что пловец, который будет руководствоваться вашим магнитом, никогда не сядет на мель.

— А! Я вижу, что вы знакомы кое с какими терминами и употребляете их удачно, к месту, но все же боюсь, что вы видели больше зеленой чем синей воды.

— Не удивительно, если мы употребляем порой выражения, свойственные суще, потому что нам редко случается потерять ее из виду на сутки кряду.

— Тем хуже, молодой человек, тем хуже. Чем меньше земли окружает моряка, тем лучше! Но, господин Уэстерн, я думаю, что вокруг вашего озера непременно лежит некоторое количество земли.

— А разве вокруг океана, дядюшка, не лежит также «некоторое количество земли»? — возразила Мабель с живостью.

— Нет, милая, напротив; океан, тот сам в некотором роде окружает землю. Так я всегда говорю тем, кто живет на суше, молодой человек. Они живут, так сказать, посреди моря, не ведая даже, что вода гораздо могущественнее и гораздо обширнее земли. Так уж повелось в этом мире! Иной чудак, в жизнь свою не видавший соленой воды, воображает, что знает ее лучше, чем тот, кто обогнул мыс Горн. Нет, нет, эта земля — не более как остров.

Молодой Уэстерн, часто мечтавший о плавании по океану, почувствовал глубокое уважение к моряку. Тем не менее он, естественно, был привязан к великой водной равнине, на которой провел свою жизнь и которая в его глазах была не лишена красот.

— То, что вы говорите, — скромно сказал он, — может быть, справедливо в отношении Атлантического океана, но здесь, на Онтарио, мы уважаем землю.

— Это потому, что земля у вас всегда на виду, — возразил Кап, смеясь от души. — Но вот Следопыт, как его называют, несет дымящееся блюдо и приглашает нас заняться им; признаюсь, что дичи на море не найдешь. Господин Уэстерн, в ваши годы услуживать молодой девушке так же легко, как выбирать конец флаг-фала, и если вы будете приглядывать за ее стаканом и тарелкой, пока я буду закусывать со Следопытом и нашими друзьями-индейцами, я не сомневаюсь, что ей это доставит удовольствие.

Джаспер Уэстерн позаботился о Мабель. Он придвинул ей бревно, приглашая сесть на него, предложил лучшую часть дичины, наполнил ее стакан чистой водой из источника. Он еще более выиграл в мнении Мабель той деликатностью и сдержанностью, с которыми заботился о ней. Как большинство людей, проводящих жизнь вдали от женского общества, молодой Уэстерн был искренен, прям и вежлив. Если его манерам и недоставало утонченности, зато они имели другое привлекательное качество — наивность и бесхитростность молодости.

Индейцы молчаливо занимались своим делом: аппетит американских туземцев, казалось, не имел границ. Двое белых были разговорчивее, и каждый из них упорно держался своего взгляда на вещи.

— Вы, конечно, довольны вашим образом жизни, мистер Следопыт, — продолжал Кап, когда путешественники уже настолько утолили свой голод, что начали выбирать куски получше и посочнее, — в вашей жизни встречается много такого, что любим и мы, моряки, но если у нас все — вода, то у вас все — земля.

— Ну, и нам также встречается вода в наших путешествиях и походах, — возразил его белый собеседник, — мы, пограничные люди, умеем владеть веслом и острогою так же, как ружьем и охотничьим ножом.

— Так, но умеете ли вы обрасопить реи^[9], вытравить лот^[10], владеть штурвалом^[11], кабалочным стропом^[12] и обращаться со снастями? Весло — бесспорно хорошая вещь на лодке, но что пользы от него на корабле?

— Я уважаю всякий промысел и уверен, что все эти вещи имеют свое употребление. Кто побывал, как я, среди многих племен, тот поймет разницу в обычаях. Раскраска у мингов — не то, что раскраска у делаваров, и очень ошибся бы тот, кто ожидал бы увидеть воина в одежде сквау. Я не стар еще, но жил в лесах и приобрел некоторое знакомство с человеческой природой. Я никогда особенно не доверял знаниям тех, кто живет в городах: ни разу еще не встретил я там человека, у которого был бы достаточно верный глаз, чтобы попасть в цель из ружья или найти след в лесу.

— Я рассуждаю точь в точь так же, мистер Следопыт. Бродя по улицам, посещая по воскресеньям церковь да слушая проповеди, не сделаешься человеком. Пошлите молодца на широкий океан, если хотите открыть ему глаза, и дайте ему посмотреть на другие нации или на то, что я называю лицом природы. Вот, например, зять мой, сержант; отличный малый, не хуже всякого другого, — на свой лад, конечно, но что же он такое? Солдат и больше ничего! Конечно, он сержант, ну, да ведь это почти то же, что солдат, вы сами знаете. Когда он сватался за бедную Бриджет, сестру мою, я по обязанности растолковал ей, что он за птица и какой толк из него может выйти; но ведь вы знаете, что такое девушки, когда они помешаны от любви! Правда, говорят, что он теперь в крепости человек важный; но его бедная жена не дожила до этого; вот уже четырнадцать лет, как она умерла.

— Звание солдата — честное звание, сражайся только он на правой стороне, — возразил Следопыт, — а так как французы всегда виноваты, то я ручаюсь, что у сержанта и совесть спокойна и нрав хорош. Я никогда так сладко не спал, как после битвы с мингами, хотя у меня правило — сражаться всегда, как следует белому человеку, а не как индейцу. Вот, например, у Змея свои обычаи, а у меня свои; и все же мы с ним много лет сражались рука об руку и ни разу не думали ничего дурного о привычках друг друга. Я говорю ему, что есть только одно небо и один ад, вопреки всем его преданиям, но что есть много тропинок и к тому и к другому.

— Это так! Это умно, и он должен вам поверить, хотя я и думаю, что большинство дорог в ад — на суше. Море есть то, что моя бедная сестра Бриджет называла «очистительным местом», и тот далек от пути соблазна, кто потерял из виду берег. Впрочем, я не думаю, чтобы можно было применить это к вашим озерам.

— Что города и поселения ведут к греху, с этим я согласен. Я также согласен, что люди не всегда одинаковы, даже в пустыне: разница между мингом и делаваром так же ясна, как между солнцем и месяцем, — проговорил Следопыт. — Как бы то ни было, я рад, друг Кап, что мы встретились, хотя бы только для того, чтобы вы сообщили Великому Змею, что есть озера, в которых вода соленая.

— Ни Ароухед, ни Змей не должны сомневаться в этом, хотя, признаюсь, я сам с трудом могу переварить рассказы о том, что есть внутренние моря, да к тому же еще моря пресной воды! Я пустился в это продолжительное путешествие столько же для того, чтобы удостовериться в этом собственными глазами, сколько и для того, чтобы услужить сержанту и Магнит, — хотя сержант и муж моей сестры, а Магнит я люблю, как родную дочь.

— Мы не слишком гордимся окружающим нас богатством природы, — продолжал Следопыт после короткой паузы, — мы знаем очень хорошо, что те, кто живет в городах и близ моря…

— На море, — прервал Кап.

— На море, если хотите, друг… они пользуются преимуществами, которых нет у нас, жителей пустыни. Зато у нас есть свое призвание, природное призвание, не затуманенное ни тщеславием, ни бахвальством. Мое призвание — это стрельба да отыскивание следов, сноровка охотника и разведчика. Хоть я и владею острогою и веслом, но этим я не могу гордиться. Вот у молодого Джаспера, который разговаривает с дочерью сержанта, другая натура: он, можно сказать, дышит водою, словно рыба. Индейцы и французы северного берега зовут его Пресной Водой за его способности по этой части. Ему привычней весла и снасти, чем костры на лесной тропе.

— А, пожалуй, и правда: в этих делах, о которых вы говорите, тоже нужно иметь призвание, — сказал Кап. — Вот этот огонь, признаюсь, перевернул все мои мореходные познания вверх дном. Ароухед сказал, что ваш дым поднимается от огня бледнолицего, а это такое мастерство, которое можно поставить наравне с искусством управлять кораблем в темную ночь.

— Ничего в этом нет мудреного, — возразил Следопыт, смеясь весело, но из привычной осторожности почти беззвучно. — Нет ничего легче для нас, проводящих время среди природы, как усваивать ее уроки. Отыскивая следы или перенося известия через леса, мы были бы так же бесполезны, как эти пни, не будь у нас сноровки разбираться в таких мелочах. Пресная Вода, как мы зовем его, до того любит свою воду, что подложил в наш костер две или три зеленые ветки, хотя множество сухих сучьев рассеяно по земле, а сырые ветви дают черный дым, о чем вы, моряки, конечно, знаете. Не велика хитрость.

— Стало быть, у Ароухеда очень острое зрение, если он мог заметить такую ничтожную разницу.

— Без этого он был бы плохим индейцем. Нет, теперь военное время, и ни один индеец не отправится в путь, не навострив всех своих чувств. Прошло много лет, прежде чем я как следует познакомился со всеми отраслями лесной науки, потому что познания краснокожего нелегко даются белому, так же, как, я думаю, познания белого краснокожему. Впрочем, и я сам имею мало познаний последнего рода, так как большую часть моей жизни провел в лесах.

— Вы хорошо выучились, мистер Следопыт; вы так славно знаете все эти вещи! Но, я думаю, для человека, воспитанного на море, не велика трудность выучиться всем этим мелочам: стоит ему только пожелать заняться ими.

— Этого я бы не сказал. Белому человеку трудно приноровиться к обычаям красных, а красному — к обычаям белых.

— А мы, моряки, странствуя так много по свету, говорим, что натура одна и у китайца и у голландца. Я совершенно в этом уверен, так как видел, что все народы любят золото и серебро и большей части людей нравится табак.

— Мало же, морские странники, знаете вы краснокожих! Случалось ли вам знавать какого-нибудь из ваших китайцев, который пел бы свои боевые песни в то время, когда в тело ему вонзают деревянные спицы, режут его ножами, когда окружают его огнем и смерть смотрит ему прямо в лицо? Пока вы не найдете мне такого китайца или христианина, до тех пор не найдется белого с натурою краснокожего, будь он каким угодно храбрецом с виду и умей читать все книги, какие только были напечатаны.

— Только дикие друг с другом могут проделывать такие адские штуки! — воскликнул Кап, бросая тревожный взгляд на бесконечные своды леса. — Белого человека никогда не осуждали на такие мучения.

— Вот в этом вы опять ошибаетесь, — возразил Следопыт, хладнокровно выбирая кусок получше. — Хотя только натура краснокожего может вынести такие мучения, но все же и белый может подвергнуться им и часто подвергается.

— К счастью, — сказал Кап, безуспешно стараясь придать твердость своему голосу, — никто из союзников его величества, вероятно, не осмелится подвергнуть таким жестокостям какого-нибудь из честных подданных Великобритании. Я недолго служил в королевском флоте, это правда, но все же служил, а это что-нибудь да значит. Что же касается до корсарской службы — налетов на неприятельские корабли и захвата их со всем багажом, — то здесь я поработал достаточно. Но надеюсь, что на этой стороне озера нет дикарей, союзных французам; притом же вы, кажется, говорили, что Онтарио очень обширно?

— Да, оно обширно в наших глазах, — возразил Следопыт, не стараясь скрыть улыбку, осветившую его загорелое, обветренное докрасна лицо, — но я думаю, что некоторым оно может показаться узким: да и в самом деле, оно не велико, когда нужно держаться подальше от врага. Онтарио — о двух концах, и если враг не осмелится переплыть его, то может его легко обойти.

— А! Вот что значит — ваши проклятые пресные лужи! — проворчал Кап, громко кашляя, как бы раскаиваясь в своей нескромности. — Ни один человек еще не слыхал, чтобы какой-нибудь пират или просто корабль объехал Атлантический океан от одного конца до другого!

— Может быть, у океана нет концов?

— Ни концов, ни боков, ни дна. Народ, который крепко ошвартован^[13] на одном из берегов Атлантического океана, не имеет никакой нужды бояться другого народа, сидящего на якоре на противоположной стороне, если только там не умеют строить кораблей. Нет, народ, который живет на берегах Атлантики, нисколько не боится ни за свою кожу, ни за свои скальпы! Человек в этих странах может ложиться спать с полной уверенностью, что найдет утром волосы свои на голове целыми, разве что он носит парик.

— Ну, здесь не так. Я не стану входить в подробности, чтобы не напугать милую девушку, хоть она, кажется, прилежно слушает Пресную Воду, как мы его называем. Не будь у меня привычки к опасностям, я счел бы безрассудным отправиться именно в это время через все то пространство, которое лежит между нами и гарнизоном, при теперешнем состоянии этой границы. Теперь по эту сторону Онтарио столько же ирокезов, сколько и по ту. Вот почему, друг Кап, сержант попросил нас пойти к вам навстречу и проводить вас.

— Как? Неужели негодяи осмеливаются крейсировать так близко от пушек форта его величества?

— Не собираются ли вороны вокруг убитой лани, хотя охотник близко? Нет ничего мудреного в том, что они пришли сюда. Между крепостями и поселениями ходят белые, и индейцы рыщут по их следам. Змей шел по одной стороне реки, а я шел по другой, чтобы разведать об этих негодяях. Джаспер же в одиночку вел по реке лодку, недаром ведь он — отважный матрос. Сержант со слезами на глазах рассказывал ему о своей дочери, как он любит ее, как она мила и послушна, и Джаспер бросился бы в стан мингов с голыми руками, а уж не отказался бы итти с нами.

— Спасибо ему, спасибо! Такая готовность стоит похвалы; хотя, я полагаю, этот добрый малый не подвергался, в конце концов, очень большой опасности?

— Только опасности быть застреленным, когда он переправлял лодку через крутую быстрину, да потом еще, когда огибал мыс, не спуская глаз с водоворота. Из всех опасных путешествий путешествие по реке, окруженной засадами, — самое страшное, по моему мнению, и этой-то опасности как раз и подвергался Джаспер.

— За каким же чортом сержант заставил меня итти полтораста миль эдаким манером? Дайте мне открытое место, поставьте на виду врага, и я позабавлюсь с ним, сколько ему будет угодно, с большой дистанции или борт о борт; но быть застреленным, подобно уснувшей птице, — это мне не понутру. Если бы не Магнит, я сейчас же поворотил бы корабль и двинулся бы назад, в Йорк, а Онтарио — пусть само оно разбирается, соленая в нем вода или пресная.

— Это мало помогло бы, друг моряк! Дорога назад длиннее и почти так же опасна, как путь вперед. Доверьтесь нам, и мы проведем вас благополучно или оставим свои скальпы индейцам.

Кап обыкновенно связывал волосы в плотную косичку и обтягивал ее кожей угря, тогда как макушка головы была почти голой; он машинально провел рукой по косичке и лысине, как.бы для того, чтобы осведомиться, все ли обстоит благополучно. В сущности, он был, однако, далеко не трус, и часто случалось ему хладнокровно смотреть смерти в лицо. Но он никогда не видал ее в тех ужасных формах, о которых так кратко и выразительно рассказывал его собеседник. Было поздно думать об отступлении, и Кап решился смело смотреть вперед, хотя и не мог удержаться, чтобы не выругать про себя сержанта, поставившего его в такое затруднительное положение.

— Я не сомневаюсь, мистер Следопыт, — отвечал он, собравшись с мыслями, — что мы благополучно достигнем пристани. Как далеко теперь до крепости?

— С небольшим пятнадцать миль; река течет быстро, и мы скоро промахнем это расстояние, если только минги не будут мешать нам.

— И, конечно, лес будет тянуться у нас и по штирборту и по бакборту^[14], как до сих пор?

— Что такое?

— Я говорю, что мы будем держать наш путь среди этих проклятых деревьев?

— Нет, нет, вы поедете в лодке, а Освего очищена от пловучего леса войсками. Лодка пойдет вниз по течению реки, а течение ее очень быстро.

— Какой же чорт помешает этим мингам, или как вы их там называете, стрелять в нас, когда мы будем обходить мели или будем заняты маневрированием, огибая скалы?

— Посмотрите, мистер Кап, на голову Великого Змея; видите след ножа у левого уха? Только пуля из этого длинного ружья сберегла ему скальп. Нож начал уже свое дело, еще полминуты — и быть бы ему без волос. Случай привел меня именно к тому месту, где должно было произойти убийство, и я по дыму узнал об опасности. Конечно, когда под томагавком твой друг, тут и думаешь быстро и действуешь сразу. Так было и со мной; иначе дух Великого Змея давно охотился бы в счастливой стране его предков.

— Полно, полно, Следопыт! Болтать об этом — хуже, чем быть ободранным с кормы до носа; день на исходе, и нам лучше бы дрейфовать теперь вниз по реке, о которой вы говорите. Магнит, готова ли ты в дорогу?

Мабель вздрогнула, ярко зарумянилась и начала собираться. Ни полслова из разговора, бывшего между Капом и Следопытом, она не слыхала, потому что Пресная Вода, как часто называли Джаспера, занимал ее описанием гавани, правда, еще далекой, к которой она держала путь, рассказами об ее отце, которого она не видела с самого детства, и о жизни, которую ведут в пограничных гарнизонах. Сборы в путь положили конец разговору, и так как багаж проводников был очень невелик, то в несколько минут все готовы были тронуться. Но вдруг, к удивлению своих товарищей, Следопыт, собрав несколько ветвей, из коих некоторые были совсем сырые, бросил их в тлевший огонь, чтобы из костра повалил дым как можно гуще и чернее.

— Если ты можешь скрыть свой след, Джаспер, — сказал он, — тогда дым на месте привала вместо вреда может принести пользу. Если в десяти милях от нас есть минги, то уж непременно некоторые из них где-нибудь на возвышении или на деревьях высматривают дым; пусть же они увидят этот дым и пожалуют сюда в гости.

— А что, если они нападут на след? — спросил молодой человек, которому после встречи с Мабель опасность казалась гораздо страшнее. — Мы оставим широкую тропу к реке…

— Чем шире, тем лучше; когда они придут туда, нужно быть похитрее мингов, чтобы узнать, в каком направлении пошла лодка: внизили вверх по течению. Только одна вода может совершенно смыть след, и то не всегда, если след оставляет сильный запах. Видишь ли, Пресная Вода, когда минги увидят наш след за водопадом, они прогуляются к этому дыму, а потом, разумеется, подумают, что раз мы начали плыть вверх по реке, то и продолжаем плыть туда же. Если они кое-что и знают, так разве только то, что несколько человек вышло из крепости. Минг ни за что не сообразит, что мы пришли сюда ради одного удовольствия вернуться в тот же самый день, рискуя нашими скальпами.

— Конечно, — прибавил Джаспер, — они ничего не могут знать о дочери сержанта, потому что ее приезд хранился в полной тайне.

— И здесь они ничего не узнают, — откликнулся Следопыт, и спутники его увидели, что он с величайшим старанием наступает на все следы, оставленные на листьях маленькою ножкою Мабель. — Впрочем, может быть, эта старая рыба из соленой воды таскала за собой свою племянницу вдоль и поперек по прогалине, точь в точь, как олень молодую лань! Послушай, Джаспер, — продолжал Следопыт, смеясь своим приглушенным смехом, — что если попробовать закал его клинка и заставить его перемахнуть через водопад?

— А что же мы сделаем на это время с хорошенькой племянницей?

— Ни-ни! С ней ничего не случится; она пройдет пешком по волоку, а мы с тобой испытаем этого атлантического моряка, и тогда с обеих сторон знакомство будет короче. Посмотрим, готово ли к бою его ружье, да и он отведает, каково у нас на границе.

Молодой Джаспер улыбнулся; он был непрочь позабавиться; к тому же его несколько задели надменные поучения Капа; но он беспокоился относительно Мабель.

— Может быть, дочь сержанта испугается? — сказал он.

— Не испугается, если хоть сколько-нибудь похожа на своего отца. Она не выглядит пугливой. Предоставь это мне, Пресная Вода, я один проведу все дело.

— Нет, Следопыт, ты утопишь и себя, и Капа; если лодке итти через водопад, — я буду в ней.

— Хорошо, пусть так; что же, выкурим трубку согласия?

Джаспер засмеялся, кивнул головой, и об этом больше не было сказано ни слова.

Наконец, они подошли к лодке.

Глава третья

Известно, что реки, впадающие в южную часть Онтарио, почти все узки, медленны и глубоки. Есть несколько исключений, к которым относятся реки, имеющие в некоторых местах быстрины или перекаты, а иногда даже пороги. К таким рекам принадлежит и Освего, образующаяся из соединения Онеиды и Онондаги. Она несет свои воды через холмистую страну на протяжении восьми или десяти миль, пока, достигнув края террасы, устроенной самой природой, не падает с нее вниз на десять или на пятнадцать футов. Здесь ее глубокие воды текут таинственно и молчаливо, пока, наконец, она не отдает свою дань огромному резервуару озера Онтарио. Лодка, в которой Кап со спутниками приплыл из крепости Стануикс, последней военной станции на Могауке, стояла у берега, и все вошли в нее, кроме Следопыта, который остался на берегу, чтобы оттолкнуть легкий челнок.

— Джаспер, поверни корму! — сказал обитатель лесов молодому пресноводному матросу, который взял весло и занял место кормчего. — Поверни, будто мы плывем назад! Если кто-нибудь из этих проклятых мингов откроет наш след и дойдет по нему сюда, так они уж не упустят случая осмотреть знаки в тине. Когда они увидят, что нос лодки повернут против течения, то, разумеется, решат, что мы поплыли вверх.

Приказание было исполнено; Следопыт, крепкий и гибкий, оттолкнул мощною рукой лодку, а сам легким прыжком, даже не качнув ее, вскочил на нос. На середине реки Джаспер повернул челн и бесшумно повел его вниз по течению.

Это была лодка из древесной коры, одна из тех, какие обычно строят индейцы; по своей необыкновенной легкости и удобству они отлично приспособлены к плаванию среди отмелей, пловучих стволов и других препятствий.

Экипажу этой лодки часто приходилось нести ее, опорожнив от поклажи, по нескольку сот ярдов. Чтобы поднять ее, достаточно было силы одного человека. Она, однако, была длинна и довольно широка. Неопытному глазу ее чрезмерная легкость могла показаться серьезным недостатком. Но непродолжительное знакомство с ней устраняло всякие опасения. Мабель и ее дядя так привыкли к ее капризному движению, что совершенно спокойно сидели на своих местах. Лодка была сработана хорошо. Маленькие ребра ее были скреплены ремнями, она казалась утлой и ненадежной с виду, однако могла поднять большую тяжесть.

Кап сидел на низкой скамье посредине лодки; Великий Змей стоял на коленях возле него; Ароухед, покинувший свое прежнее место на корме, и жена его занимали места впереди. Мабель прислонилась к одному из своих узлов позади дяди, а Следопыт и Джаспер стояли — один на носу, другой у кормы, держа по длинному веслу и действуя ими без малейшего всплеска. Разговаривали вполголоса, потому что, приближаясь к крепости и не будучи уже скрыты деревьями, все почувствовали, как необходима осторожность.

Освего в этом месте была глубока, но не широка, и темные воды ее извивались между нависшими деревьями, которые иногда почти заслоняли свет неба. Местами какой-нибудь лесной исполин почти горизонтально склонялся над рекой, и требовались большие усилия, чтобы не задеть за его сучья. Нижние ветви кустарника и небольших деревьев совсем купались в воде. Словом, богатая природа здесь еще не была подчинена потребностям и желаниям человека. Роскошная, дикая, полная неожиданностей картина очаровывала своим суровым величием.

Надо напомнить, что действие нашей повести происходило в 175… году. В это давнее время были два пути военного сообщения между населенною частью колонии Нью-Йорк и местами, граничащими с Канадою; один — через озера Шамплен и Джордж, другой — через Могаук, Вуд-Крик, Онеиду и реки, указанные выше. Вдоль этих линий были основаны военные посты, но на протяжении ста миль между последнею крепостью при истоке Могаука и до впадения Освего постов не было совсем; большую часть этого расстояния Кап и Мабель прошли под покровительством Ароухеда.

— Мне иногда хочется, чтобы опять был мир, — сказал Следопыт, — чтобы по-прежнему можно было бродить по лесам, не встречая никаких других врагов, кроме зверей и рыб. Ах, много счастливых дней провели мы с Великим Змеем на берегах рек, питаясь дичью, лососиной и форелью, не думая ни о мингах, ни о своих скальпах! Да, иногда мне хочется, чтобы воротились эти счастливые дни, потому что не в моей натуре убивать себе подобных. Я уверен, что дочь сержанта не считает меня злодеем, которому приятно терзать человека…

При этих словах Следопыт обернулся к девушке; хотя самый пристрастный друг не назвал бы его красивым, однако Мабель нашла привлекательной его улыбку, которая отражала бесхитростное добродушие и искренность лесного охотника.

— Я не думаю, чтобы мой отец послал злодея провожать меня через пустыню, — отвечала с улыбкой молодая девушка.

— Он не сделал бы этого, нет, никогда не сделал бы! Сержант человек с душою, и во многих походах, во многих сражениях шли мы с ним, как говорит он, рука об руку, хотя я больше люблю, чтобы мои руки были свободными, когда передо мной француз или минг.

— Так вы, стало быть, тот самый молодой друг, о котором мой отец так часто говорил в своих письмах?

— Его молодой друг? Сержант обогнал меня на тридцать лет; да, он старше меня тридцатью годами и в тридцать раз лучше меня.

— Только, может быть, не в глазах его дочери, друг Следопыт, — вмешался Кап, к которому начала возвращаться бодрость, лишь только он увидел вокруг себя воду. — Лишних тридцать лет — не великое преимущество в глазах девятнадцатилетней девушки!

Мабель покраснела; отвернувшись к корме, она встретила устремленный на нее взор Джаспера. В эту самую минуту легкий ветерок, скользивший под сводами деревьев, донес издалека глухой, тяжелый шум.

— Приятные звуки, — сказал Кап, насторожив уши, как собака, услышавшая в отдалении лай, — это, должно быть, шум буруна у берегов вашего озера? А?

— Нет, — отвечал Следопыт, — это только река перепрыгивает через скалы за полмили отсюда вниз по течению.

— Так, стало быть, на этой реке есть водопад? — спросила Мабель, и щеки ее загорелись ярче.

— Чорт возьми, мистер Следопыт, или вы, мистер Пресная Вода, — Кап уже начал так называть Джаспера, желая приспособиться к пограничным обычаям, — не лучше ли будет нам подойти поближе к берегу? Эти водопады обыкновенно начинаются быстринами.

— Доверьтесь нам, доверьтесь, друг Кап! — отвечал Следопыт. — Мы, всего-навсего, пресноводные матросы, это правда, а от меня мало проку и тут; но мы знаем перекаты, и быстрины, и водопады и, спускаясь по этому водопаду, постараемся не ударить лицом в грязь.

— Спускаясь по водопаду! — воскликнул Кап. — Неужели вы, чорт возьми, в самом деле хотите переехать водопад в этой ореховой скорлупке?

— А что тут такого? Дорога лежит через водопад, и гораздо легче переплыть через него, чем тащить лодку со всем, что в ней есть, целую милю сушею.

Мабель обратила свое побледневшее лицо к молодому человеку на корме лодки, потому что в ту же минуту снова донесся рев водопада, и этот рев теперь, когда стало известно, отчего он происходит, казался действительно ужасным.

— Мы думаем, что, высадив на землю женщин и двух индейцев, — заметил спокойно Джаспер, — мы, трое белых, трое таких, которые свыклись с водою, можем благополучно управлять лодкою, мчащейся по водопаду, как нам частенько случалось.

— Мы полагались на вашу помощь, друг моряк, — сказал Следопыт, подмигнув Джасперу через плечо. — Ведь вы привычны к сутолоке волн; притом же, если никто не будет оберегать груз, все наряды дочери сержанта попадают в воду и погибнут.

Кап был озадачен. Мысль переправиться через водопад была для него страшнее, чем для человека, не имеющего понятия о судоходстве: он хорошо знал силу воды и беспомощность человека, испытывающего ее ярость. Но вместе с тем самолюбие не позволяло ему покинуть лодку в то время, когда другие не только без боязни, но с полным хладнокровием собирались плыть в ней. Несмотря на это чувство, несмотря на старую привычку мужественно встречать опасность, он бы, вероятно, покинул свой пост, если бы его не преследовал образ индейцев, сдирающих скальпы с человеческих голов; лодка казалась ему чем-то вроде убежища.

— Но что же мы сделаем с Магнит? — спросил он. — Как же мы высадим Магнит, если вблизи есть враждебные индейцы?

— Ни один минг не будет вблизи от волока: это место слишком открытое, оно непригодно для дьявольских затей, — отвечал Следопыт. — Натура остается натурой, а в натуре индейца появляться там, где его вовсе не ждут. Не бойтесь его на торной дорожке: он постарается напасть на вас, когда вы не подготовлены к встрече; эти разбойники считают за честь для себя так или иначе обмануть человека. Причаливай, Пресная Вода! Мы высадим дочь сержанта на этот пень, и она, не замочив ног, переберется на берег.

Джаспер сделал, как ему было сказано, и через несколько минут в лодке остались только Следопыт и оба моряка. Несмотря на свою профессиональную гордость, Кап с радостью последовал бы за высадившимися, но ему не хотелось обнаружить такую слабость в присутствии пресноводного матроса.

— Бьюсь об заклад, — сказал он, когда высаженные начали удаляться, — что это — пустое дело. Не требуется никакого искусства, чтобы перескочить через водопад, это сделает и ученик нисколько не хуже старого моряка.

— Нет, нет, не презирайте порогов Освего! — сказал Следопыт. — Далеко им, конечно, до Ниагары, или Гленна, или Канадских водопадов, а все же и эти пороги — не шутка для новичка. Пусть дочь сержанта взойдет на ту скалу, она увидит, как мы, темные лесные жители, шагаем через преграду, когда не можем ее обойти. Теперь, Пресная Вода, держи ухо востро, все зависит от тебя. Мистера Капа мы можем считать только пассажиром.

Лодка уже совсем отдалилась от берега. Мабель, вся дрожа, поспешно бежала к скале, которую ей указали; она не спускала глаз с мужественной и красивой фигуры Джаспера, стоявшего на корме легкого челна и управлявшего его движениями. Но как только она достигла места, с которого открывался водопад, она невольно вскрикнула и закрыла глаза руками. Через минуту она снова открыла глаза и, очарованная, в каком-то исступлении, стояла неподвижно, как изваяние, и смотрела, едва дыша, на все, что происходило перед нею. Оба индейца сели на пень и спокойно смотрели на реку, а жена Ароухеда приблизилась к Мабель и, казалось, следила за движениями лодки с таким же любопытством, с каким дитя смотрит на прыжки клоуна.

Когда челн вышел на середину, Следопыт опустился на колени. Он продолжал править веслом, но правил осторожно, как бы опасаясь помешать усилиям своего товарища. А товарищ его все так же стоял, не трогаясь с места; взоры его были устремлены на какую-то точку за водопадом; без сомнения, он тщательно высматривал место, удобное для переезда.

— Ближе к западу, друг, ближе к западу! — кричал Следопыт. — Вон туда, где пенится! Держи на одной линии верхушку мертвого дуба с пнем того сломанного дерева!

Джаспер не отвечал. Лодка, увлекаемая бурным потоком, все быстрее неслась к водопаду. Кап охотно отказался бы от всякого участия в славном подвиге, лишь бы только быть в безопасности на берегу. Он слышал рев воды, подобный отдаленному грому; этот рев становился все явственней и явственней, все громче и громче. Вот показалась уже водная грань, вознесенная над лесом, лежащим внизу; зеленая злобная стихия вдоль этой грани казалась блестящей и растянутой до такой степени, будто вот-вот нарушится сцепление между частицами влаги.

— Опусти вниз руль, вниз руль! — вскричал Кап, не в силах сдержать тревогу, когда лодка подходила уже к грани водопада.

— Да, да, вниз, будьте покойны, — отвечал со своим беззвучным веселым смехом Следопыт, оглянувшись на мгновение. — Мы идем вниз, это верно. Руль наверх, мальчик, выше, выше!

Остальное промелькнуло, как невидимый порыв ветра. Пресная Вода ударил веслом, лодка взвилась; несколько секунд Капу казалось, что он вертится в клокочущем котле. Он чувствовал, как склонялся нос лодки, видел, как разъяренная кипящая вода с бешенством стремилась на него, а легкий челнок бросало, как ореховую скорлупу. Вдруг, к величайшей его радости и удивлению, лодка, управляемая веслом Джаспера, скользнула в тихую заводь по другую сторону порога.

Следопыт продолжал смеяться, но потом, поднявшись с колен и взяв жестяной горшок и роговую ложку, заботливо начал измерять воду, зачерпнутую лодкой при переезде.

— Четырнадцать ложек, Пресная Вода, ровно четырнадцать ложек! Сознайся, я видел, как ты проходил, зачерпнув не больше десяти.

— Мистер Кап так сильно напирал против потока, — серьезно возразил Джаспер, — что мне трудно было править лодкой.

— Может быть, очень может быть, я не сомневаюсь, что было так, если ты говоришь; но я видел, как ты проходил, зачерпнув не больше десяти…

Тут Кап страшно закашлялся, ощупал свою косу, как бы для того, чтобы удостовериться, что с ней ничего не случилось, и потом оглянулся, чтобы измерить опасность, которой только что подвергался. И он убедился, что страх его был не напрасен. Почти по всей своей ширине река падала отвесно с высоты десяти и двадцати футов; но на середине вода так проточила камень, что могла низвергаться только узкой полосой, падая под углом в сорок — сорок пять градусов. По этому трудному спуску лодка проскользнула среди обломков скал, водоворотов, пены и злобного клокотания разъяренной стихии. Неопытному глазу казалось, что утлую лодчонку здесь ожидала неминуемая гибель. Но именно эта самая утлость и легкость лодки способствовали благополучному спуску. Скользя по гребням волн, управляемая верным глазом и сильною рукой, она перелетала, как перышко, с одного гребня пены на другой. Надо было только избегнуть нескольких камней, строго держаться нужного направления, а сила течения довершала уже остальное.

Сказать, что Кап был изумлен, значило бы только наполовину выразить его ощущение: он остолбенел; глубокий страх, возбуждаемый в большей части моряков скалами, усилил его изумление перед отчаянною смелостью подвига. Но при всем том он не был расположен выражать свои чувства, боясь оказать слишком много чести пресной воде и навигации^[15] по внутренним водам. Когда он прочистил горло кашлем, к нему вернулось обычное расположение духа, и он заговорил тоном гордого превосходства:

— Я не буду спорить, что вы знаете канал, мистер Пресная Вода! И, разумеется, знать канал в таком месте — главное дело. У меня были лодочники, которые не хуже могли бы спуститься с этого водопада, если бы только знали канал.

— Мало знать канал, друг моряк! — сказал Следопыт. — Нужны нервы и уменье держать прямо лодку, и держать ее так, чтобы она не наткнулась на камни. Во всем здешнем округе, кроме Пресной Воды, нет ни одного лоцмана, который мог бы спуститься по водопаду Освего с полной уверенностью, хоть иной и перевалится через него кое-как. Я и сам не могу сделать этого, разве что с божьей помощью. Нужны Джасперова рука и Джасперов глаз, чтобы, не промокнув, перескочить через порог. Четырнадцать ложек — не бог весть что, хотя мне и хотелось бы, чтобы их было только десять, — как-никак, сегодня ведь дочь сержанта смотрела на нас.

— Вы, однако, подсказывали ему, как править лодкой и как держать ее.

— Человеческая слабость, мистер моряк: это свойственно нам, белокожим. Если бы Змей был в лодке, он не вымолвил бы ни слова. Индеец умеет держать язык на привязи. Но наш брат, белый, всегда себя считает умнее другого. Я уже начал исцеляться от этой болезни, но надо немало времени, чтобы выкорчевать дерево, которому уже за тридцать лет.

— Я не вижу ничего особенного в этом, сэр, даже ровно ничего не вижу, если уж говорить правду! Это так, просто мелочь! Вот пройти под лондонским мостом — другое дело, а это делают каждый день сотни людей, и часто самые деликатные дамы. Его королевское величество — и тот проходил под лондонским мостом сам, собственною персоной!

— Ну, мне не нужно в лодке ни деликатных дам, ни их величеств королей; будь она только вдвое шире — и мы наверняка утопили бы знатных пассажиров. Пресная Вода, нам следовало бы переправить сержантова шурина через Ниагарский водопад, чтобы показать ему, что умеют делать у нас на границе!

— Чорт возьми! Мистер Следопыт, это уж чересчур! В лодке из коры невозможно переправиться через такой громадный водопад!

— Никогда, может быть, вы так жестоко не ошибались, мистер Кап, как теперь. Нет ничего легче этого. Я видел собственными глазами множество лодок, которые переправлялись через него; и если мы оба будем живы, — надеюсь доказать вам, что это возможно. Что до меня, то я думаю, что самый большой корабль из всех кораблей, плавающих по океану, не мог бы спуститься по этому водопаду.

Кап не заметил взгляда, которым Следопыт обменялся с Джаспером, и замолчал на несколько минут.

Они уже подошли к тому месту, где Джаспер оставил свою лодку, прикрыв ее кустарником. Кап, Джаспер и Мабель заняли один челн; Следопыт, Ароухед и его жена — другой. Могикан же подвигался вдоль по реке, берегом, с осторожностью и ловкостью, свойственными индейцу, высматривая, нет ли где признаков неприятеля.

Мабель смотрела на переправу через водопад с ужасом, но как ни велик был ее страх, он не лишил ее возможности удивляться той твердости, с какой молодой матрос управлял движением лодки. В самом деле, и в менее живой, менее восприимчивой душе пробудилось бы чувство восхищения при виде хладнокровия и мужества Джаспера. Он стоял твердо и прямо, несмотря на крен лодки. С берега было видно, что только его ловкость и сила, употребленные вовремя, провели лодку мимо утеса, через который низвергалась и дробилась вода, то обнажая темный камень, то снова покрывая его белой пеною, как будто какой-то механизм управлял ее игрой. В воображении Мабель навсегда запечатлелся вид лодки, увлекаемой быстрым водопадом, и образ неподвижного рулевого. В первый раз после отъезда из Стануикской крепости она почувствовала себя в полной безопасности на своем утлом челне.

Так как другая лодка плыла рядом и Следопыт был ближе всех, то он преимущественно и поддерживал разговор. Джаспер говорил мало, только тогда, когда к нему кто-нибудь обращался. Озабоченность, с которою он управлял лодкою, была бы тотчас подмечена человеком, приглядевшимся к его всегдашней беспечности.

— Мы хорошо знаем женский нрав и потому вовсе не думали перевозить дочь сержанта через водопад, — сказал Следопыт, смотря на Мабель, но обращаясь к ее дяде. — Однако, в этой стороне я знавал женщин, для которых это было бы совершенным пустяком.

— Мабель робостью походит на свою мать, — возразил Кап, — и вы сделали хорошо, друг, что пощадили ее слабость. Вспомните, что малютка никогда не плавала по морям.

— О, конечно, это легко было заметить. А вот вы своим бесстрашием показали, что вас это ничуть не встревожило. Был со мною раз один молокосос, который бросился из лодки в ту самую минуту, когда она спускалась, и вы сами можете судить о…

— Что же сталось с беднягой? — спросил Кап, не зная, как понимать насмешливый тон Следопыта.

— Он был именно бедняга, как говорите вы, бедняга, который пришел было показать свои знания нам, невеждам. Что сталось с ним? Полетел вверх тормашками вниз по водопаду, и все тут.

Следопыт с улыбкой взглянул на Мабель, между тем как лодки шли бок-о-бок.

— Но вы еще не сказали нам, мисс, что думаете о нашем скачке?

— Он был опасен и отважен, — ответила Мабель, — и я хотела бы, чтобы его вовсе не было; теперь же, когда он совершен, могу только удивляться искусству и мужеству тех, которые это проделали.

— Не думайте, однако, что мы хотели порисоваться в глазах женщины. Молодым людям, может быть, приятно оспаривать друг у друга доброе мнение о себе, но ни Пресная Вода, ни я не принадлежим к этому сорту людей. В моей натуре — и Змей лучше всех может засвидетельствовать это — мало излучин: мне и в голову не придет бахвалиться, когда нужно выполнять свой долг. Что же касается Джаспера, то он охотнее перепрыгнет через Освежский порог без свидетелей, чем перед сотнею глаз. Я знаю его, часто с ним бывал в деле и знаю, что он не хвастлив и не тщеславен.

Мабель наградила Следопыта улыбкою, которая на мгновение как бы связала обе лодки невидимой нитью. Юность и красота были так необыкновенны и непривычны на этой отдаленной границе, что даже загрубевшее сердце лесного скитальца было тронуто свежестью и милой прелестью девушки.

— Мы сделали это к лучшему, — продолжал Следопыт, — все это было к лучшему. Если бы стали переносить лодку на руках, мы потеряли бы время, а когда нужно опасаться мингов, тогда нет ничего драгоценнее времени.

— Но теперь нам нечего бояться. Лодки плывут быстро, и вы сказали, что через два часа мы будем в крепости.

— Мудрено ирокезу тронуть хоть волос с вашей головы, если мы обязались перед сержантом, а еще больше, — могу теперь сказать, — перед вами, уберечь вас от всякой опасности. Эй, Джаспер! Что там на реке? Там, у изгиба, вон, под кустарником… то есть, я хочу сказать, на камне?

— Это — Великий Змей, Следопыт! Он подает нам какие-то знаки, которых я не понимаю.

— Да, Змей! Это так же верно, как то, что я белокожий: Он хочет, чтобы мы пристали к берегу. Что-нибудь тут неладно, иначе человек с его твердостью и благоразумием не стал бы подымать тревоги. Но не унывайте, друзья! Мы — мужчины и встретим этих дьяволов, как прилично людям нашего цвета и звания. Эх! Никогда ничего путного не выйдет из хвастовства: не успел я похвастаться, что мы в безопасности, как появляется опасность и уличает меня во лжи.

Глава четвертая

Освего за водопадом становится быстрее, и течение ее здесь не так ровно, как выше. Местами она глубока и течет со спокойным безмолвием, местами встречаются отмели и быстрины, которые в то давнее время, когда все еще находилось в естественном состоянии, были не безопасны для переезда. Управлять лодкой не трудно, только в некоторых местах быстрины и камни требуют большой осторожности. Здесь нужно сохранять величайшее хладнокровие, вести́ лодку твердой и сильной рукой. Могикан, зная все это, расчетливо выбрал место, где река текла спокойно и было легче пристать к берегу.

Едва Следопыт узнал своего краснокожего друга, как сильным ударом весла повернул нос лодки прямо к берегу, давая знак Джасперу следовать за ним. Через минуту лодки уже бесшумно плыли вниз по реке, скользя под нависшими ветвями. Сидевшие в лодках сохраняли глубокое молчание, одни — из страха, другие — из обычной осторожности. Когда они подплыли к индейцу, он дал им знак остановиться, и у него со Следопытом началось краткое, но серьезное совещание на языке делаваров.

— Вождь не привык видеть врага в мертвом пне, — обратился белый к своему краснокожему другу. — Зачем велел он нам остановиться?

— Минги в лесу.

— Мы так и думали в последние два дня. Есть у вождя доказательство?

Могикан спокойно показал трубку, сделанную из камня.

— Лежала на свежей тропе, которая ведет к гарнизону.

В то время в пограничных местах был обычай называть так военное укрепление, независимо от того, стоит в нем действительно гарнизон или нет.

— Это, надо полагать, трубка какого-нибудь солдата. Многие курят из трубок краснокожих.

— Смотри, — сказал Великий Змей, все еще держа найденную им вещь перед глазами своего друга.

Чашечка трубки была вырезана из мыльного камня очень тщательно и с большим искусством. В центре ее был маленький латинский крест, сделанный очень отчетливо.

— Это предвещает чертовщину и преступления, — сказал Следопыт. — Ни один индеец, не развращенный хитрыми попами Канады, не вы́резал бы такого знака на своей трубке. Уверяю тебя, негодяй молится этому образу всякий раз, как хочет обмануть простака и сделать какую-нибудь ужасную гнусность. Трубка недавно была в деле, Чингачгук?

— Табак еще горел, когда я нашел ее.

— Плохо дело, вождь. Где тропа?

Могикан показал ему место в сотне ярдов от них.

Оба проводника поднялись на берег, подошли к указанному месту и начали с величайшей тщательностью осматривать след. Это заняло четверть часа, после чего белый возвратился один. Краснокожий друг его исчез в лесу.

Обыкновенно лицо Следопыта выражало простодушие, честность, искренность и самоуверенность, которые всегда внушали чувство полной безопасности людям, находившимся под его попечением. Теперь же какая-то тревога омрачала его лицо, и это поразило всех спутников.

— Что там такое, мистер Следопыт? — спросил Кап, приглушая до шопота свой голос, обыкновенно густой, спокойный и громкий. — Неужто неприятель крейсирует между нами и нашим портом?

— Что такое?

— Я хочу сказать, что размалеванные шуты, видно, бросили якорь у той гавани, к которой мы идем, думая отрезать нас, когда мы к ней приблизимся.

— Все это может быть, друг Кап, но я никак не возьму в толк, что вы говорите. В трудную минуту чем проще объясняется человек, тем легче его понять. Я ничего не смыслю в ваших гаванях и якорях; я знаю только, что в сотне ярдов отсюда есть след проклятых мингов, такой же свежий, как непросоленная дичина. Если только один из этих дьяволов прошел тут, то могла пройти и дюжина; а что всего хуже — они отправились по направлению к гарнизону. Ни одна душа не может вступить теперь в просеку, окружающую крепость, не будучи замечена их зоркими глазами, а тогда уж наверное засвистят пули.

— А разве крепость не может шарахнуть залпом со всего борта и смести врагов на расстоянии кабельтова?

— Здешние крепости — не то, что крепости в поселениях. Две или три маленькие пушки обращены у них только к устью реки, да и стрелять-то по дюжине мингов, скрывающихся за деревьями в лесу, значило бы зря жечь порох. Нам остается только одно. Мы подождем около этого места: обе лодки скрыты здесь берегом и кустарником, и нас могут заметить только с той стороны. Стало быть, мы можем задержаться здесь без особых опасений. Но как заставить мингов прогуляться вверх по реке? А, нашел, нашел! Если это не принесет нам пользы, то и не повредит. Видишь ты это ветвистое каштановое дерево, Джаспер, у последней излучины реки… по эту сторону реки, хочу я сказать?

— Что возле поваленной сосны?

— Вот, вот! Возьми огниво и кремень, ступай туда скорее по берегу и разведи огонь; может быть, дым привлечет их. А тем временем мы спустимся на лодках вон до того места и поищем другое убежище. Кустарников много, и укрыться тут легко: ведь бывали же здесь засады.

— Все будет сделано, Следопыт, — сказал Джаспер, спрыгнув на берег. — В десять минут огонь будет разведен.

— И на этот раз, Пресная Вода, не жалей сырого леса, — прошептал Следопыт, смеясь по-своему. — Когда нужен дым, вода делает его гуще.

Молодой человек очень хорошо понимал, что нужно сделать, и не медлил ни минуты. Мабель заикнулась было насчет опасности, которой он мог подвергнуться, но он не обратил на это внимания и быстро побежал к ветвистому каштану. Другие тотчас же начали готовиться к перемене места, потому что лодки могли быть видны оттуда, где Джаспер должен был развести огонь. Однако не было нужды особенно спешить, поэтому все делалось расчетливо и с необходимыми предосторожностями. Лодки вывели из-под кустов и спустили их по течению достаточно далеко, пока не исчез из виду каштан, возле которого Джаспер разводил огонь.

Все смотрели в ту сторону.

— Вот и дым! — вскричал Следопыт, когда ветерок заклубил струйку дыма, спиралью поднимавшуюся над руслом реки. — Добрый кремень, кусочек стали да сухой лист — вот вам и славный огонь. Надеюсь, Пресная Вода будет умен и не пожалеет сырых сучьев теперь, когда это нам полезно.

— Слишком много дыма — слишком много хитрости, — изрек Ароухед.

— Справедливо, как нельзя более справедливо, Тускарора, если бы минги не знали, что они по соседству с солдатами; а солдаты, как известно, сделав привал, думают больше о своем обеде, чем о предосторожностях и опасностях. Нет, пусть он подкладывает дров побольше: чем гуще дым, тем лучше. Все это примут за глупость какого-нибудь шотландского или ирландского дурака, который больше заботится о похлебке или картофеле, чем о засадах и ружьях индейцев.

— А у нас в городах говорят, — сказала Мабель, — что здесь, на границе, солдаты привыкли к хитростям своих неприятелей и сами сделались такими же хитрецами, как и краснокожие. Разве это не так?

— Нет, опыт нисколько не делает их благоразумнее. Они свертываются в колонны и батальоны в лесу, будто на параде у себя на родине, о которой они так много толкуют. У одного краснокожего больше хитрости, чем у целого полка, прибывшего из-за моря, — больше лесных уловок, хочу я сказать. Но, по совести, дыма уже достаточно, и нам нужно искать другое убежище. Парень вылил целую реку в свой костер. Боюсь, как бы минги не подумали, что без малого целый полк вышел из крепости.

Говоря это, Следопыт высвободил свою лодку из удерживавших ее ветвей кустарника, и через две минуты поворот реки скрыл от них дым. К счастью, в нескольких саженях от обогнутой ими излучины в берег вдавалась небольшая бухта; тут и причалили обе лодки.

Нельзя было найти место удобнее. Густые кусты простирали свои ветви над водой, образуя лиственный навес. В глубине этой маленькой пристани берег был покрыт песком, и большая часть путников перебралась туда. Их можно было заметить только с противоположного берега. Впрочем, опасность быть открытыми с той стороны была невелика. Кусты разрослись там еще гуще, а почва за ними была так болотиста, что вряд ли кто-нибудь смог бы пройти по ней.

— Недурное местечко, — сказал Следопыт, тщательно осмотрев занятую позицию, — но надо сделать его еще лучше. Мистер Кап, прошу вас только об одном: молчите и не пускайте в ход все то, чему вы научились в море, а мы с тускаророю займемся приготовлениями на случай беды.

Он отправился с индейцами к ближним зарослям. Стараясь не производить ни малейшего шума, они срезали там несколько сучьев ольхи и других деревьев. Воткнув эти сучья в тину впереди лодок, они в десять минут окружили себя оградой с той стороны, откуда могла угрожать опасность. Все это было сделано очень искусно и быстро. Самая форма берега благоприятствовала им: выемка, мелкая вода, склонившиеся над рекой верхние ветви кустов. Следопыт предусмотрительно выбрал изогнутые сучья, срезал их ниже перегиба и чуть-чуть наклонил верхушки к воде, так, что при взгляде с противоположного берега можно было подумать, будто эти сучья — живые кусты. Одним словом, бухта была так хитро и так искусно замаскирована, что только уж очень подозрительный глаз мог обратиться сюда, ища засады.

— Никогда мне не случалось укрываться так ловко, — сказал Следопыт с обычным своим беззвучным смехом, осмотрев снаружи свою работу. — Листья наших новых деревьев смешиваются, с листьями ветвей, что над нашими головами, и сам живописец, который недавно был в гарнизоне, не мог бы сказать, какие насажены здесь природой, какие — нами. Тс! Вот и Пресная Вода! Сметливый малый, он идет по воде, чтобы скрыть свой след. Сейчас мы увидим, много ли проку от нашей лазейки.

Джаспер, возвратясь и не найдя лодок на старом месте, тотчас догадался, что они обогнули излучину. Обычная осторожность заставила его итти по воде, чтобы не было никакой связи между следами, оставленными на берегу, и местом, где, как он предполагал, укрылись лодки. Если бы канадские индейцы возвратились и открыли следы, оставленные Следопытом и Змеем, то тут, у реки, они должны были бы остановиться, потому, что вода не сохраняет следов. Юноша шел по колено в воде до самой излучины. Обогнув ее, он продолжал тихо брести вдоль берега, тщательно высматривая место, где скрывались лодки.

Только приникнув вплотную к кустам, можно было найти небольшие просветы между листьями. Тот же, кто смотрел на зеленую завесу снаружи, даже с самого близкого расстояния, не смог бы их обнаружить. А если бы кто-нибудь и заметил случайно просвет, он увидел бы за ним только песок и тень, но, конечно, не обнаружил бы спрятавшихся там беглецов. Сидя в лодках и наблюдая из-за лиственной ограды за движениями Джаспера, беглецы видели, что он совершенно сбит с толку и не может догадаться, где притаился Следопыт. Потеряв из виду разведенный им огонь, Джаспер остановился и начал внимательно рассматривать берег. Он подвигался на восемь, на десять шагов, снова останавливался и снова начинал осматриваться. Он так близко подошел к искусственному кустарнику, что мог бы тронуть его рукой. Однако он ничего не заметил и прошел было мимо, но Следопыт раздвинул ветви и тихо окликнул его.

— Превосходно, — сказал Следопыт смеясь, — хотя, впрочем, разница между глазами бледнолицего и глазами краснокожего велика. Я готов побиться с дочерью сержанта об заклад, что весь полк ее отца прошел бы мимо нашей засады, не заподозрив ни малейшего обмана. Вот если бы минги вошли в реку и достигли того места, где сейчас был Пресная Вода, я испугался бы. Но с того берега и они бы ничего не заметили, а это нам может быть полезно.

— Не думаете ли вы, мистер Следопыт, что нам лучше всего сняться с якоря и пуститься на всех парусах вниз по течению, как только мы удостоверимся, что эти мерзавцы позади нас? Мы, моряки, считаем погоню за кормой самой долгой погоней.

— За весь порох, какой есть в гарнизонном магазине, я не двинусь с этого места, пока не вернется Змей. Ведь на моей ответственности дочь сержанта, а в случае погони нам не избежать верного плена или верной смерти. Если бы молодая лань могла бежать по лесу, как старые олени, тогда, конечно, можно было бы оставить лодки; сделав обход, мы еще до рассвета пришли бы в крепость.

— Ну, так сделаем это! — сказала Мабель, вскочив со своего места и повинуясь внезапному порыву пробудившейся энергии. — Я молода, сильна, привыкла к движению. Дядюшке и то за мной не угнаться. Не считайте меня помехой. Я не хочу, чтобы кто-нибудь из вас подвергался опасности и рисковал жизнью из-за меня.

— Нет, нет, милая, мы не считаем вас помехой; был бы риск вдвое больше — мы с радостью пошли бы на него, чтобы только оказать услугу сержанту и его дочери. Ведь ты так же думаешь, Пресная Вода?

— Чтобы оказать ей услугу! — воскликнул Джаспер. — Ничто не заставит меня покинуть Мабель Дунгам прежде, чем она не будет в совершенной безопасности, в объятиях своего отца.

— Хорошо оказано! Молодец! Мужественно и честно сказано! Нет, нет, вы не первая женщина, которую я сопровождаю через эту глушь, и пока с одною только случилось несчастье. Это был черный день… Дай бог, чтобы никогда больше такого не увидеть!

Мабель смотрела то на одного из своих защитников, то на другого, и на ее прекрасных глазах показались слезы. Доверчиво пожав обоим руки, она отвечала дрожащим голосом:

— Я не имею права подвергать вас опасности ради себя. Отец мой будет благодарен вам, так же как и я, бог вас вознаградит. Но к чему излишний риск? Я могу итти далеко, я часто пробегала по нескольку миль из-за какой-нибудь глупой причуды; отчего же мне не сделать над собой усилия, когда дело идет о моей и, что еще важнее, о вашей жизни!

— Это прямо голубка, Джаспер, — сказал Следопыт, не выпуская ее руки, пока Мабель сама не высвободила ее. — До чего же она мила! Мы грубеем и черствеем сердцем в лесах, Мабель, но вид такого существа, как вы, пробуждает в нас самые лучшие чувства, это мы будем помнить до конца нашей жизни. Думаю, Джаспер скажет вам то же самое, потому что он, так же, как и я, редко встречал на Онтарио женщин, подобных вам, — таких, которые были бы в состоянии смягчить сердце и пробудить в нем любовь к окружающим. Скажи теперь, Джаспер, не прав ли я?

— Я сомневаюсь, чтобы где-нибудь можно было встретить кого-нибудь, подобного Мабель Дунгам, — отвечал учтиво молодой человек. — Ты напрасно говоришь, что таких не встретишь в лесах; нет, едва ли встретишь такую даже и в поселениях или в городах.

— Лучше будет, если мы покинем лодки, — сказала Мабель поспешно, — я чувствую, что здесь опасно оставаться.

— Вам это не под силу, вы этого не вынесете, — сказал Следопыт. — Нужно пройти больше двадцати миль ночью, через корни, пни, поваленные деревья и болота. К тому же мы бы оставили за собой слишком широкий след, и, может быть, пришлось бы оружием прокладывать путь к гарнизону. Подождем могикана.

Никто не возражал. Ароухед с женой сели в стороне под кустом и тихо беседовали друг с другом. Следопыт и Кап, сидя в лодке, толковали о различных приключениях на суше и на море. Джаспер и Мабель сидели в другой лодке; за один час они сблизились друг с другом больше, чем сблизились бы при других обстоятельствах за год. Несмотря на опасность положения, время для них текло быстро. Они были изумлены, когда Кап сказал, сколько времени протекло.

— Эх, если бы можно было закурить трубку, совсем было бы хорошо, — заметил старый моряк. — Здесь мы так славно ошвартованы, что никакой ветер не страшен. Одна беда — нельзя курить.

— Табачный дым выдал бы нас, — отвечал Следопыт. — К чему же так прятаться от глаз мингов, если мы откроем их носам, где нас искать. Нет, уймите свой аппетит и учитесь у краснокожего, который проведет неделю без еды, чтобы добыть один только скальп. Ты ничего не слыхал, Джаспер?

— Змей идет.

— Хорошо, посмотрим же, у кого зорче глаз — у могикана или у парня, который живет на воде.

Могикан шел с той же стороны, откуда появился Джаспер; но, обогнув излучину, вместо того, чтобы итти вперед, он приблизился к берегу и, притаившись в кустах, поглядел назад.

— Змей видит негодяев! — прошептал Следопыт. — Они попались на удочку и крадутся теперь к дыму; это так же верно, как то, что кожа у меня белая.

Веселый, хотя беззвучный смех прервал его речь. Толкнув Капа локтем, он продолжал следить за всеми движениями Чингачгука. Могикан минут десять был неподвижен, как камень, на котором он стоял, потом, как будто увидев то, чего ожидал, поспешно двинулся дальше, скрывая следы свои в мелкой воде. Видимо, он спешил и был озабочен, потому что беспрестанно то оглядывался назад, то всматривался в прибрежные кусты, стараясь отыскать, где может быть спрятана лодка.

— Позови его, — сказал Джаспер, — позови, или будет поздно!

— Погоди еще, погоди! Не к чему спешить, поверь мне, иначе мудрый Змей пополз бы на животе. Ого! Кажется, сам Чингачгук, у которого глаз так же верен, как чутье у собаки, не откроет нашего убежища.

Следопыт торжествовал преждевременно. Не успел он договорить, как индеец, который прошел уже несколькими футами ниже, вдруг остановился, устремил свои проницательные глаза на кустарник, быстро сделал несколько шагов назад и, раздвинув ветви, появился среди друзей.

— Что? Проклятые минги? — сказал Следопыт, когда его друг подошел к нему настолько близко, что можно было, не нарушая правил благоразумия, начать разговор.

— Ирокезы! — возразил лаконически индеец.

— Не все ли равно? Ирокезы, черти, минги, менгивизы или ведьмы — это все одно и то же. Я всех этих мерзавцев называю мингами. Подвинься ближе, вождь, и поговорим толком.

Они оба сели в сторонке и заговорили на языке делаваров. Кончив совещаться, Следопыт присоединился к другим и сообщил им все, что узнал.

Могикан следил за ирокезами несколько времени по пути к крепости. Увидев дым от огня, зажженного Джаспером, они тотчас же воротились вспять. Чингачгук, рисковавший быть замеченным, должен был скрыться и подождать, пока они не пройдут мимо. Счастье его, что индейцы, в ту минуту всецело занятые своим открытием, меньше, чем обычно, приглядывались к окружающему. Как бы то ни было, они быстро прошли мимо него, в количестве пятнадцати человек, ступая след в след, и он мог снова двинуться за ними. Наткнувшись на следы Следопыта и могикана, ирокезы пошли к реке по следам первого и пришли туда в ту самую минуту, когда Джаспер только что исчез за излучиной. Дым был тогда уже вполне на виду, и индейцы углубились в лес, стараясь незаметно подкрасться к костру. Чингачгук воспользовался этим временем, сошел в реку и обогнул ее излучину, оставшись незамеченным. Здесь он пробыл до тех пор, пока не увидел ирокезов у самого костра, где, однако, они задержались не надолго.

О намерениях ирокезов могикан мог судить только по их действиям.

По его мнению, ирокезы догадались, что означает этот огонь, так как, поспешно осмотрев место, они разделились: одни углубились в лес, другие — восемь или семь человек — пошли по следам Джаспера, вдоль берега, идостигли места, где лодки приставали к земле. Великий Змей чувствовал, что надо опешить, и немедля возвратился к своим друзьям. Судя по некоторым жестам ирокезов, он догадывался, что они пойдут по течению реки, однако он не мог утверждать этого наверное.

Пока Следопыт пересказывал все это своим товарищам, двое белых, размышляя о том, как бы найти средство к спасению, невольно вспомнили о своей профессии.

— Выведем сейчас же отсюда лодки, — сказал Джаспер, — течение быстрое, и если мы дружно наляжем на весла, то уйдем далеко от этих бродяг.

— А этот бедный цветок, только что распустившийся на берегу, неужели он должен увянуть в лесу? — возразил его друг тем поэтическим языком, к которому бессознательно приучился во время своего продолжительного пребывания среди делаваров.

— Скорее мы все умрем! — отвечал молодой человек, и румянец выступил на его лице. — Мабель и жена Ароухеда лягут на дно лодки, а мы исполним наш долг, как мужчины.

— Да, ты умеешь владеть веслом, Пресная Вода, я согласен, но проклятый минг не менее искусно владеет ружьем. Лодки легки, но пули летят еще быстрее.

— Мы дали торжественное обещание отцу, почтившему нас своим доверием, и потому наш долг — смело смотреть на эту опасность.

— Но не забывать осторожности и благоразумия.

— Благоразумия! Благоразумие может, в конце концов, превратиться в трусость.

Они стояли на узкой песчаной полосе берега. Следопыт, опираясь на ружье, обеими руками сжимал ствол, касающийся мушкой его плеча. Когда Джаспер произнес эти резкие и незаслуженные слова, темный цвет лица Следопыта нисколько не изменился, однако молодой человек заметил, что его пальцы судорожно сжали дуло. Это был единственный признак волнения.

— Ты молод, и голова у тебя горяча, — возразил Следопыт с достоинством, которое внушало слушателям чувство уважения к его превосходству, — но моя жизнь протекала среди опасностей всякого рода, и опытность моя вернее, чем порывы нетерпеливого мальчика. Что же касается трусости, Джаспер, то на гневное и необдуманное слово я не отвечу гневным и необдуманным словом, но верь человеку, который лицом к лицу встречался с мингами, когда ты был еще в колыбели, и знай, что легче обмануть их хитрость благоразумием, чем одолеть безумной отвагой.

— Прошу у тебя прощения, Следопыт, — искренне проговорил Джаспер, сжимая руку товарища. — С моей стороны было глупо и скверно говорить так человеку, мужество которого в защите доброго дела так же твердо, как скалы берегов Онтарио.

Тут только лицо Следопыта прояснилось. Гордый вид, который он принял, повинуясь естественному побуждению, смягчился выражением простодушной искренности, составлявшей основу его характера. Он дружески отвечал на пожатие Джаспера; брови его, слегка нахмуренные, расправились, и в глазах снова отразилась доброта.

— Ну, ну, хорошо, Джаспер, хорошо, — отвечал он смеясь. — Я нисколько не сержусь и не хочу, чтобы на меня сердились. Я не должен быть злопамятен. Было бы плохо, если бы хоть половина того же была сказана Змею…

Он прервал свои слова, почувствовав на плече чье-то прикосновение. Мабель стояла в лодке, наклонившись вперед и приложив палец к губам. Она устремила глаза в просвет между листьями и, закинув назад руку с веткой, концом ее коснулась Следопыта. Следопыт взглянул в другой просвет и шепнул Джасперу:

— Проклятые минги! К оружию, друзья, но будьте неподвижны, как мертвые пни!

Джаспер бесшумно подскочил к лодке, легким усилием заставил Мабель лечь на дно и стал рядом, держа наготове ружье со взведенным курком. Ароухед и Чингачгук подползли к кустарнику и залегли в нем, как змеи, также держа наготове свое оружие, а жена тускароры склонила голову к коленям, покрыла ее своим платьем и застыла в неподвижности. Кап вынул из-за пояса пистолеты, но, казалось, не знал, что делать дальше. Следопыт не шелохнулся. С самого начала он занял положение, удобное и для того, чтобы следить за неприятелем, и для того, чтобы стрелять. Он был настолько хладнокровен, что даже в такую критическую минуту не выказал ни малейшего замешательства.

Эта минута в самом деле была страшна. Когда Мабель прикоснулась к плечу проводника, три ирокеза показались на воде у излучины реки, в сотне ярдов от путников, и остановились, смотря вниз по реке. Они были обнажены до пояса, вооружены для битвы с врагами и в боевой раскраске. Видно было, что они колебались, не зная, куда направиться, чтобы найти беглецов. Один указывал вниз по течению реки, другой — вверх, третий — на противоположный берег.

Глава пятая

Это был тревожный момент. Беглецы догадывались о намерениях своих врагов только по их жестам и по той ярости, с которой те встретили свою неудачу. Было ясно, что часть их вернулась к крепости и что, следовательно, обмануть огнем их не удалось. Но это обстоятельство не могло иметь сейчас большого значения для путешественников: им грозила опасность быть открытыми тремя ирокезами, которые шли по течению реки. Все это живо сообразил Следопыт, понимавший, что нужно немедля принять решение и действовать единодушно. Не производя ни малейшего шума, он подал знак двум индейцам и Джасперу, чтобы они приблизились, и шопотом сказал им:

— Мы должны быть готовы. Этих негодяев только трое, а нас пятеро, четверо из нас привыкли к таким передрягам. Пресная Вода, возьми на свою долю урода, окрашенного красками смерти. Ты, Чингачгук, позаботься о вожде, а Ароухед пусть навострит глаз на того, что помоложе. Да смотрите, не перепутайте: две пули в одного — это слишком большая роскошь в такую минуту, когда дочь сержанта в опасности. Я же буду в резерве на всякий случай: может быть, окажется и четвертый враг или у кого-нибудь из вас дрогнет рука. Не стреляйте, пока я не дам сигнала! Стрелять будем только в крайнем случае, потому что на выстрел тотчас же прибегут товарищи этих мерзавцев. Джаспер, если негодяи нападут на нас сзади, поручаю тебе лодку с дочерью сержанта; спустись по реке и отвези ее в крепость.

Едва успел Следопыт промолвить это, как приближение ирокезов потребовало полной тишины. Ирокезы медленно брели по воде, стараясь держаться ближе к кустарникам. В это же время шум листьев и треск сучьев принесли беглецам страшную весть, что другой отряд индейцев идет берегом позади них. Подойдя к тому месту, где скрывались беглецы, оба отряда увидели друг друга. Они остановились и начали между собой совещание, происходившее в полном смысле слова над головами путников, которых скрывали только листья и ветви таких гибких растений, что малейшее движение воздуха колебало их, а порыв ветра немного посильнее непременно бы их раздвинул. К счастью, оба отряда смотрели поверх кустарников, настоящего и искусственного, листья которых смешались так, что не возбуждали подозрений.

Индейцы разговаривали оживленно, но тихо, словно опасаясь, чтобы кто-нибудь их не подслушал. И Следопыт и оба индейских воина понимали их наречие. Даже Джаспер понял часть того, что говорили индейцы.

— След смыт водой! — сказал индеец, стоявший в реке так близко от искусственного кустарника, что его можно было проткнуть острогою, лежавшей на дне Джасперовой лодки. — Вода так чисто смыла след, что и ингизская собака не отыскала бы его.

— Бледнолицые отправились на лодках, — сказал один из стоявших на берегу.

— Не может быть! Ружья наших воинов, там ниже, не дали бы осечки.

Следопыт бросил многозначительный взгляд на Джаспера и стиснул зубы, чтобы не слышно было, как он дышит.

— Молодые люди мои должны смотреть орлиными глазами, — сказал старший воин из тех, которые брели по воде. — Мы целый месяц провели на военной тропе и добыли только один скальп. Между ними есть девушка, а некоторым нашим воинам нужны жены.

К счастью, Мабель не поняла этих слов, но брови Джаспера угрюмо сдвинулись, и лицо его ярко вспыхнуло.

Ирокезы умолкли. По шуму листьев и ветвей можно было догадаться, что отряд, который находился на берегу, двинулся в путь и удалился. Те же, которые стояли в воде, продолжали рассматривать берега реки. Спустя две или три минуты они начали медленно спускаться по реке, как люди, которые ищут чего-то потерянного. Они миновали наконец искусственный кустарник, и Следопыт, открыв рот, по своему обыкновению беззвучно засмеялся. Но его торжество было непродолжительно: в эту самую минуту индеец, который шел позади, оглянулся, остановился и стал пристально рассматривать искусственный заслон. Видно было, что в нем пробудились какие-то подозрения.

К счастью для путешественников, он был еще молод и недостаточно опытен. Он понимал, что воину его возраста нужно быть осторожным и скромным, и больше всего боялся насмешек и презрения, которые, несомненно, навлек бы на себя, если бы поднял ложную тревогу. Вместо того чтобы позвать с собой двух товарищей, он повернул назад и, пока те спускались по реке, тихонько приблизился к заинтересовавшему его кусту. Несколько обращенных к солнцу листьев поникли на своих стеблях, и это, едва заметное, уклонение от обычных законов природы поразило воина.

Однако, уклонение это даже ему самому показалось настолько незначительным, что он счел безрассудным сообщать о нем товарищам; он решил проверить свои подозрения без чьей-либо помощи. Молодой воин понимал, как опасна неожиданная засада, и приближался к кустарнику тихим шагом, с величайшей осторожностью; пока он подкрадывался к кустам, оба отряда успели уже уйти на пятьдесят-шестьдесят ярдов вперед.

Несмотря на свое отчаянное положение, путешественники не спускали глаз с озабоченного лица молодого ирокеза, которого в эту минуту волновали противоречивые чувства. Прежде всего он жаждал успеха, которого не добились опытнейшие воины его племени; вместе с тем им овладело сомнение, так как ветер колыхал эти поникшие листья, и к ним, казалось, вернулась их прежняя свежесть. Помимо этого боязнь неведомой опасности ясно отражалась на его лице. Листья на ветках, концы которых были опущены в воду, так мало изменились от жары, что, дотронувшись до них рукой, ирокез решил было, что ошибся в своих предположениях. Наконец, желая разрешить все сомнения, он отвел две ветки, сделал шаг вперед и увидел перед собой беглецов, неподвижных, как статуи. Он вздрогнул, глаза его засверкали, и у него вырвалось едва слышное восклицание. Чингачгук занес томагавк и обрушил его со страшной силой на голову молодого воина. Ирокез взмахнул руками, отпрянул назад и упал в воду в таком месте, где быстрина тотчас увлекла его тело, еще бившееся в предсмертных судорогах. Делавар попытался было схватить индейца за руку, чтобы снять с него скальп, но напрасно: вода унесла труп, оставляя кровавый след.

Все это произошло в одно мгновение и заставило бы растеряться людей неопытных, но не таковы были Следопыт и его спутники, привыкшие к лесным войнам.

— Нельзя терять ни секунды, — сказал вполголоса Джаспер, вырывая сучья. — Делайте то, что я делаю, мистер Кап, если хотите спасти вашу племянницу, а вы, Мабель, ложитесь на дно лодки.

Едва он произнес это, как уже прыгнул в реку и ухватился за нос легкого челнока. Джаспер тянул лодку спереди, а Кап подталкивал сзади, не отдаляясь от берега, чтобы незаметно для индейцев обогнуть речную излучину и таким образом вернее скрыться от глаз неприятеля. Лодка Следопыта стояла ближе к берегу и должна была отплыть последней. Могикан выскочил на берег и углубился в лес, чтобы следить за движениями неприятеля, а Ароухед дал знак Следопыту, чтобы тот толкнул лодку вперед и следовал за Джаспером. Все это было делом минуты. Когда Следопыт обогнул излучину и достиг быстрины, он почувствовал, что лодка внезапно стала легче. Обернувшись назад, он увидел, что тускарора и его жена исчезли. У него тотчас же мелькнула мысль: «Измена!» Но размышлять было не время, так как ниже по реке раздались неистовые крики: очевидно, быстрое течение принесло уже тело молодого индейца к тому месту, где были его товарищи. Прогремел ружейный выстрел, и Следопыт увидел Джаспера, который, обогнув излучину, переплывал реку, стоя на корме. Кап сидел на носу, и оба они усиленно работали веслами, чтобы лодка шла быстрее. Один мимолетный взгляд — и у Следопыта тотчас же возникла мысль, которую он немедленно претворил в действие, так как никто лучше его не знал превратностей пограничных войн. Прыгнув на корму своей лодки, он направил ее в быстрину сильным взмахом весла. Тело его сделалось мишенью для неприятельских выстрелов: он очень хорошо знал, что ирокезы прежде всего захотят завладеть его скальпом.

— Продолжай плыть вверх по течению, Джаспер! — закричал он, рассекая воду мощными и широкими взмахами весла. — И старайся причалить к тем ольховым кустам на другом берегу! Прежде всего заботься о безопасности дочери сержанта, а негодяев-мингов предоставь Змею и мне.

Джаспер взмахнул веслом в воздухе в знак того, что понял его. Между тем ружейные выстрелы быстро следовали один за другим. Все они были направлены в человека, сидевшего в ближайшей к ирокезам лодке.

— Да, да, разряжайте, глупцы, ваши ружья! — говорил Следопыт, проживший большую часть своей жизни в уединении лесов и привыкший разговаривать сам с собой, — тратьте порох, ни разу толком не прицелившись, и дайте время уйти от вас. Неприлично хвастать во время битвы, но все же я должен сказать, что вы не многим искуснее горожан, стреляющих по воробьям в огороде. А! Вот это недурно! — прибавил он, встряхнув головой, когда мимо нее пролетела пуля, оторвав клочок волос. — Но свинец, просвиставший мимо хоть на один палец, мог бы и вовсе не вылетать из дула — прок один. Браво, Джаспер! Уж если мы должны оставить здесь свои скальпы, то, по крайней мере, надо спасти милую дочь сержанта!

Следопыт был в эту минуту на середине реки, почти против неприятеля. Другая же лодка, управляемая мощными руками Капа и Джаспера, уже причаливала к противоположному берегу, точно в указанном месте. Старый моряк чувствовал себя в лодке, как дома, и держался молодцом. К тому же он искренне любил свою племянницу, не забывая, разумеется, и о собственной особе. Он привык к боевому огню, хотя приобрел свою опытность в битвах другого рода. Еще несколько дружных ударов веслами — и лодка влетела в кусты. Джаспер поспешил высадить из лодки Мабель, и с этой минуты трое беглецов были в безопасности…

Не таково было положение Следопыта. Он подвергался величайшей опасности, и эта опасность еще возросла потому, что в ту самую минуту, когда он приблизился к неприятелям, ирокезы, находившиеся на берегу, присоединились к тем, которые шли по воде. Освего в этом месте имеет около кабельтова в ширину, и лодка, плывя по середине, очутилась под перекрестным огнем, не умолкавшим ни на миг.

В эту решающую минуту хладнокровие и твердость Следопыта очень пригодились ему. Он знал, что спасти его может только непрерывное движение, так как, стреляя в неподвижную цель, ирокезы не промахнулись бы на таком расстоянии. Но если бы Следопыт двигался прямо, все равно его настигли бы выстрелы индейцев, привычных к охоте за ланями. Он должен был беспрестанно изменять направление своей лодки, то следуя по течению с быстротой стрелы, то вдруг останавливая бег и проплывая несколько ярдов поперек течения. К счастью, ирокезы не могли заряжать свои ружья в воде, а густой кустарник, росший по берегам, мешал им видеть беглецов, высадившихся на сушу. Таким образом, под неприятельским огнем, то спускаясь вниз по течению, то плывя поперек реки, Следопыт понемногу удалялся, как вдруг опасность его положения увеличилась: подошел сторожевой отряд, который должен был следить, не проплывут ли белые вниз по течению.

Это были те самые воины, о которых упоминали в разговоре между собой ирокезы. Их было не меньше десяти. Они расположились в таком месте, где вода, с яростью устремляясь на выдававшиеся камни и отмели, образовала перекат. Следопыт видел, что, если он направит лодку через перекат, его непременно отбросит к тому месту, где засели ирокезы. Непреодолимая сила потока увлекла бы его, а камни преградили бы ему всякий другой путь, и тогда эта попытка непременно кончилась бы смертью или пленом. Он приложил все усилия, чтобы достичь западного берега, противоположного тому, на котором находились неприятели. Но это было свыше человеческих сил. Плывя против течения, он замедлил бы ход своей лодки и тем самым дал бы возможность неприятелю догнать себя. В таком затруднительном положении, не теряя, однако, обычного хладнокровия, он решился на отчаянный шаг. Вместо того, чтобы пройти проток между камнями, он направился к отмели и, добравшись туда, схватил свое длинное ружье, бросился в воду и начал перепрыгивать с камня на камень, приближаясь к западному берегу. Покинутая лодка быстро помчалась к перекату, то взлетая на камни, то черпая воду, то снова выплескивая ее, и наконец ударилась о берег в нескольких саженях от того места, где расположились ирокезы.

Но Следопыт еще не избежал опасности; правда, в первую минуту индейцы, пораженные его смелостью и проворством, оставались несколько секунд неподвижными, однако вскоре ружейные выстрелы возобновились, и свист пуль, пролетавших над головой беглеца, смешался с рокотом волн. Одежда его была прострелена в нескольких местах, но самого его пули даже не оцарапали.

Следопыту местами приходилось итти по грудь в воде; тогда он поднимал над головой свое ружье и огнестрельные припасы. Все это было утомительно, и он очень обрадовался, найдя большой, возвышавшийся над водою камень, вершина которого была совершенно суха. Сюда он положил рожок с порохом, а сам укрылся от пуль за камнем. Западный берег находился только в пятидесяти шагах от него, но, взглянув на темную спокойную воду, он понял, что до берега можно добраться только вплавь.

Индейцы на несколько минут прекратили стрельбу. Они столпились вокруг лодки и, найдя в ней весла, собрались переплыть реку.

— Следопыт! — раздался голос из чащи кустарника на левом берегу.

— Что тебе надо, Джаспер?

— Мужайся! От тебя недалеко друзья, и ни один минг не переплывет реки, не заплатив жизнью за свою дерзость. Не лучше ли тебе оставить свое ружье на камне и переправиться к нам вплавь, пока эти негодяи не успели вывести лодку на глубокую воду?

— Житель лесов никогда не оставляет своего ружья, пока у него есть порох в рожке и пуля в лядунке. Знаешь, Пресная Вода, я еще сегодня ни разу не выстрелил, а я не люблю расставаться с этими бродягами, не оставив по себе память. Вода не повредит моим ногам. К тому же я видел среди этих бездельников негодяя Ароухеда; он заслужил награду за свою верность, и я награжу его. Надеюсь, что ты не привел сюда, под выстрелы, дочь сержанта?

— Она в безопасности, по крайней мере сейчас. Но все зависит от того, удастся ли помешать неприятелю переплыть реку. Они знают теперь, что нас немного, и если переплывут сюда, то, вероятно, оставят часть своего отряда на берегу.

— Все, что касается лодок, — твоя забота, мальчик. Впрочем, я подпущу к себе на расстояние весла храбрейшего из мингов, который когда-либо прокалывал лосося. Если они переплывут реку выше переката, не можем ли мы переплыть ее еще выше и поиграть в перегонки с этими волками?

— Я уже сказал тебе, что, вероятно, часть их останется на том берегу. Да и захочешь ли ты подставить Мабель под пули этих ирокезов?

— Надо спасти дочь сержанта! — отвечал Следопыт решительно. — Ты прав, Джаспер; она не должна подставлять себя под выстрелы минга. Что же нам делать? Если есть возможность, нужно постараться, чтобы они не переплыли реки раньше часа или двух, а мы тем временем воспользуемся темнотой.

— Я согласен с тобой, Следопыт. Если бы только это удалось! Но хватит ли у нас для этого сил?

— Между водопадом и гарнизоном нет ни одного судна, кроме наших лодок, а краснокожие не посмеют переплывать реку, увидев мой карабин и твое ружье, устремленные на них дулами. Я не хочу хвастаться, Джаспер, но на этой границе очень хорошо знают, что мой «оленебой» редко дает промах.

— Везде отдают справедливость твоему таланту, Следопыт, но ведь надо время, чтобы заряжать ружье; теперь же ты не на земле, под добрым прикрытием, и должен сражаться в менее выгодных условиях. Если бы у тебя была моя лодка, смог бы ты переплыть на этот берег, не замочив своего ружья?

— Летает ли орел? — отвечал Следопыт, смеясь, по своему обыкновению, беззвучно. — Неблагоразумно было бы подвергать себя опасности на воде; я вижу, эти нечестивцы хотят снова прибегнуть к пороху и пулям.

— Можно избежать опасности. Мистер Кап отправится к лодке и бросит в реку ветку, чтобы выяснить, принесет ли ее потоком к твоему камню. Видишь, ветка уже на воде! Если она приплывет к тебе, ты поднимешь руку, и Кап оттолкнет лодку. Если же лодка проплывет и ты не успеешь захватить ее, обратное течение все равно примчит ее снова к берегу, и я легко овладею ею.

Джаспер продолжал еще говорить, когда ветка, которую течение несло все быстрее, очутилась, наконец, у камня. Следопыт схватил ее и поднял вверх в знак успеха. Лодка поплыла вслед за веткой, и Следопыт ее тотчас же поймал.

— Это проделано ловко. Вот что значит привычка к пограничной жизни, Джаспер! — сказал проводник улыбаясь. — Твоя натура влечет тебя к воде, а моя влечет меня к лесу. Теперь пусть мошенники-минги взводят курки и целятся; в последний раз они могут воспользоваться случаем и стрелять в беззащитного.

— Толкни лодку по направлению к берегу, потом прыгай в нее и ложись на дно. Глупо без нужды подвергаться явной опасности.

— Я люблю стоять лицом к лицу с моими врагами, как следует мужчине, если они сами подают мне такой же пример, — ответил Следопыт с гордостью.

— А Мабель?

— Правда, мальчик, правда; надо спасти дочь сержанта и, как ты говоришь, не подвергаться опасностям без нужды, иначе будешь похож на безрассудного мальчишку. Достанешь ли ты лодку рукой оттуда, где стоишь теперь?

— Разумеется, если ты толкнешь ее посильнее.

Следопыт толкнул ее изо всех сил. Легкая лодка быстро переплыла пространство, отделявшее ее от берега. Когда она приблизилась к Джасперу, он схватил ее. Поставив лодку в безопасное место и выбрав выгодное положение среди кустов — это было сделано в одну минуту, — Следопыт и Джаспер пожали друг другу руки, как два друга, встретившиеся после долгой разлуки.

— Теперь, Джаспер, посмотрим, осмелится ли кто-нибудь из этих мингов переплыть Освего, когда «оленебой» оскалит свои зубы. С веслом и рулем ты, конечно, больше свыкся, чем с ружьем, но у тебя храброе сердце и твердая рука, а это много значит в битве.

— Я буду защищать Мабель.

— Да, да, мы должны оберегать дочь сержанта. Я всегда любил тебя, Джаспер, а теперь люблю еще больше за то, что ты заботишься об участи этой бедной девушки в такую минуту, когда все силы необходимы тебе для защиты собственной жизни. Смотри, Джаспер! Трое негодяев садятся в лодку! Вероятно, они думают, что мы обратились в бегство, иначе не осмелились бы переплыть реку под дулом моего «оленебоя».

Ирокезы, действительно, собрались переплыть Освего, не видя искусно притаившихся Следопыта и его друга и думая, что те стараются избежать их. Белые в самом деле охотно поступили бы так, если бы на их попечении не было Мабель; слишком хорошо знакомые с лесными войнами, они понимали, что, только преградив путь через реку, можно спасти девушку.

В лодке были три воина, как сказал Следопыт: два на коленях, с ружьями в руках, готовые стрелять, третий стоял на корме, правя веслом. Они поплыли вверх по течению, чтобы перебраться через реку выше переката, где течение было спокойней. Минг, правивший веслом, превосходно знал свое дело; легкий челн летел по воде, как перо по воздуху.

— Не выстрелить ли? — спросил тихо Джаспер, дрожа от нетерпения.

— Еще не время, мальчик, еще не время! Их только трое, и если мистер Кап не оставит в бездействии пистолета, который у него за поясом, то мы даже позволим им выйти на берег и вернем, таким образом, нашу лодку.

— А Мабель?

— За дочь сержанта бояться нечего. Ты мне сказал, что она в безопасности в пустом дупле дерева, отверстие которого закрыто терновником, и если ты как следует уничтожил следы, то она смело может пробыть там хоть целый месяц, смеясь над мингами.

— Ни в чем нельзя быть уверенным. Мне хотелось бы, чтобы она была поближе к нам.

— Для чего, Пресная Вода? Чтобы подставить под пули ее прекрасную головку и трепещущее сердце? Нет, нет, ей лучше и безопаснее там, где она теперь.

— Я в этом не уверен. Мы воображали себя в совершенной безопасности за ветками, которые натыкали вокруг себя, однако нас открыли.

— И чортов минг славно наказан за любопытство; так же будут наказаны и эти мошенники, которые…

Следопыт умолк, так как в эту самую минуту раздался выстрел. Стоявший на корме индеец судорожно подпрыгнул и упал в воду с веслом в руке… Тонкая лента дыма поднялась из-за кустов на восточном берегу и скоро растаяла в воздухе.

— Это свистнул Великий Змей! — радостно воскликнул Следопыт. — Ни в одном делаваре не билось более храброе и верное сердце. А все же было бы лучше, если бы он не поднимал тревоги; но ведь он не мог знать, никак не мог знать о нашем положении.

Лодка, лишившись рулевого, тотчас же была унесена быстрым течением. Двое сидевших в ней индейцев в тревоге оглядывались по сторонам, не в силах бороться с разъяренной стихией. К счастью Чингачгука, все внимание ирокезов было устремлено на двух товарищей, иначе ему было бы трудно, почти невозможно избежать их рук. Ни один из ирокезов не пошевельнулся; глаза всех были устремлены на лодку. Легкий челн по прихоти быстрого потока начал так качаться и кружиться, что два ирокеза для сохранения равновесия должны были лечь на дно. Эта мера ненадолго спасла их: лодка, ударившаяся о камень, опрокинулась, и воины упали в реку. Вода на перекатах обычно не глубока, кроме тех мест, где она образует протоки, так что ирокезы не могли утонуть. Но они потеряли оружие и, чтобы добраться до берега, должны были то итти, то пускаться вплавь, смотря по необходимости. Лодка села на камень посреди реки, ею не могли воспользоваться сейчас ни путники, ни их преследователи.

— Вот благоприятная минута, Следопыт, — сказал Джаспер, когда два ирокеза брели по пояс в воде. — Я беру на себя одного, а ты бери другого.

Сказав это, он выстрелил, но все происшедшее до такой степени взволновало его, что рука дрогнула. Оба беглеца были невредимы и подняли руки, насмехаясь над промахом. Следопыт не стрелял.

— Нет, нет, Пресная Вода, — отвечал он, — я не проливаю без нужды крови врага. Моя пуля хорошо завернута в кожу, заряд моего ружья крепко запыжен, и я берегу выстрел на случай крайней необходимости. Откровенно говоря, я не люблю мингов оттого, что давно сжился с делаварами, но никогда не выстрелю ни в одного злодея, не будучи убежден, что смерть его необходима. Я никогда не убивал лани ради одного только удовольствия. Подождем! Нам представится еще случай употребить в дело «оленебой», чтобы помочь Змею, который так смело дал знать этим пресмыкающимся о своем близком соседстве с ними. А! Один из них уже бредет там вдоль берега, точно гарнизонный мальчишка, прячущийся за сломанным деревом, чтобы выстрелить в белку.

Следопыт указал пальцем на индейца, о котором он говорил, и Джаспер увидел его. Молодой ирокезский воин, горя желанием отличиться, отстал от своих товарищей и приближался к кустарнику, в котором притаился Чингачгук. Великий Змей, обманутый мнимой беспечностью своих врагов, подпустил ирокеза на такое расстояние, что тот мог открыть его. Судя по движениям индейца, он собирался стрелять. Чингачгук, ирокезы и двое белых образовали три угла равностороннего треугольника, каждая сторона которого имела около сотни ярдов.

— Змей должен быть где-нибудь тут, — сказал Следопыт, не терявший ни на минуту из виду молодого воина.

— Видно, он плохо следит за врагом, если позволил так близко подойти к себе этому чортову мингу.

— Посмотри, — сказал Джаспер, — вот тело индейца, убитого делаваром. Поток примчал его к камням, и голова и плечи высунулись из воды.

— Не мудрено, мальчик, не мудрено! И человеческое тело не лучше обрубка дерева, когда жизнь оставляет его. Уж, конечно, этот ирокез не в состоянии теперь сделать зла никому, но тот трусливый дикарь решился, кажется, овладеть скальпом моего верного друга.

Он умолк, поднял свое ружье, длина которого была необычайна, и, прижав его к плечу, выстрелил. Как раз в ту секунду, когда ирокез нацелился в Чингачгука, роковой посол «оленебоя» достиг цели. Ружье ирокеза выстрелило, но в воздух, и сам он повалился в кусты, если не убитый, то тяжело раненный.

— Этот трус сам виноват! — угрюмо пробормотал Следопыт, опустив ружье прикладом на землю и заряжая его с величайшим вниманием. — Мы еще в детстве сжились с Чингачгуком и вместе с ним бились на Горикане, на Могауке, на Онтарио и на всех кровавых границах, отделяющих наши земли от французских. Неужели глупец предполагал, что я буду сидеть сложа руки, когда лучшему моему другу грозит смерть?

— За важную услугу, оказанную нам Змеем, мы отплатили ему такою же услугой. Но посмотри, Следопыт, негодяи встревожены. Они отступают и ищут прикрытия, видя, что наши пули достигают того берега.

— Этот удар еще пустяки, Джаспер, совершенные пустяки! Справься-ка ты в шестидесятом полку: там скажут тебе, как действовал «оленебой», да еще в такую минуту, когда пули сыпались на нас градом. Нет, нет! Теперь ерунда; этот безрассудный негодяй сам навлек на себя смерть.

— Что это? Собака или лань плывет к этому берегу?

Следопыт вздрогнул, так как в самом деле увидел, что по реке, выше переката, что-то плывет, приближаясь к берегу очень медленно, потому что здесь было очень быстрое течение. Вглядевшись пристальнее, они оба ясно увидели, что это человек и, кажется, индеец. Боясь какой-нибудь военной хитрости, они с напряженным вниманием стали следить за малейшими движениями незнакомца.

— Он что-то толкает перед собой, — сказал Джаспер. — Его голова походит на куст, гонимый ветром по течению!

— Это какая-нибудь индейская чертовщина, но прямота и честность одолеют их коварство.

По мере того как незнакомец приближался, два друга начали сомневаться в правильности своих предположений; они узнали истину только тогда, когда он переплыл две трети реки.

— Клянусь жизнью, это Великий Змей! — вскричал Следопыт, смеясь беззвучно, но от всего сердца, так что даже слезы показались у него на глазах. — Он напутал себе на голову ветвей, чтобы спрятать ее, и сверху приладил рожок с порохом, а ружье привязал к обрубку и толкает его перед собой… О, сколько у нас с ним было подобных приключений в окрестностях Тэя перед лицом жаждавших нашей крови мингов!

— Да он ли это, Следопыт? Я не узнаю ни одной его черты.

— Я узнаю его по краскам, которыми он расписан… А никто не расписывает себя так, как делавар. Он носит свои цвета, Джаспер, так, как твое судно на озере — крест св. Георгия, или как французские лодки — свои салфетки с пятнами от рыбьих костей и от ломтей дичи. Теперь ты отсюда увидишь его глаза… У него настоящий взгляд вождя. Но знаешь ли, Пресная Вода, при всей его свирепости в бою, при всей его внешней невозмутимости у него иногда льются рекой слезы. Верь мне, у Великого Змея в груди — горячее и честное сердце.

— Никто не сомневается в этом.

— А я так достоверно знаю это, — заметил Следопыт с гордостью, — потому что я делил с ним и печаль и радость. Я видел его глубоко пораженным горем, видел в минуты радости. Но тише! Я уж слишком похожу на городских жителей, шопотом расхваливая одного человека другому, а у Змея слух превосходный. Он знает, что я люблю его и всегда отзываюсь о нем с похвалой, но только так, чтобы он не слышал. Ведь он большой скромник по природе, хотя делается ужаснейшим хвастуном, когда его привязывают к столбу пыток.

Великий Змей достиг в это время берега как раз у того места, где стояли оба его товарища.

Выйдя из воды, он отряхнулся, как собака, и, по своему обыкновению, воскликнул:

— Хуг!

Глава шестая

Следопыт приблизился к вождю и обратился к нему на языке его племени.

— Благоразумно ли было, Чингачгук, — сказал он с упреком, — устраивать засаду одному против дюжины мингов? Правда, «оленебой» редко обманывает мое ожидание, но ведь от одного берега Освего до другого далеко, а эти негодяи показывают из-за кустарника только свои головы и плечи, и менее опытная рука легко могла бы промахнуться. Тебе, вождь, надо было обо всем этом подумать заранее, непременно заранее.

— Великий Змей — могиканский воин; на военной тропе он видит только своих врагов, и его предки были всегда в тылу мингов с тех пор, как текут воды.

— Я знаю твои способности и уважаю их; но благоразумие так же необходимо воину, как и храбрость. Если бы эти дьяволы-ирокезы не засмотрелись на своих товарищей, они накрыли бы тебя по горячему следу.

— Что замышляет делавар? — спросил Джаспер, видя, что вождь внезапно оставил Следопыта и подошел к берегу, как бы намереваясь опять броситься в реку. — Надеюсь, что он не сделает глупости и не возвратится на тот берег за какой-нибудь безделицей, которую там забыл?

— Нет, нет, он ведь не только храбр, но и благоразумен, хотя и был неосторожен в последней засаде. Послушай, Джаспер, — прибавил Следопыт, отойдя с ним в сторону, — послушай: Чингачгук — не белый, как мы; он могиканский вождь, у которого свои способности, свои привычки. Если живешь с людьми, не совсем похожими на тебя, предоставь им следовать обычаям, отвечающим их природе. Королевский солдат станет клясться и пить, и ты напрасно стал бы мешать ему пить и клясться; красавице — той нужны наряды, и ты не заставишь ее отказаться от них… А натура и наклонности индейца несравненно сильнее.

— Но что он хочет делать? Посмотри! Делавар плывет к телу, которое лежит на камнях… Чего ради он подвергается опять такой опасности?

— Ради чести, славы и доброго имени. Он действует точно так же, как знатные господа, которые оставляют по ту сторону моря свои спокойные жилища и приезжают сюда, чтобы покушать дичи да подраться с французами.

— Я понимаю тебя. Твой друг отправился за скальпом?

— Честь краснокожего этого требует. Может быть, тебе, Пресная Вода, покажется странным, но я слышал и от белых, от людей известных и знатных, самые странные и смешные рассуждения о чести… Да, да, и от белых тоже!

— Великий Змей отважно подставил себя под неприятельские выстрелы, только чтобы овладеть скальпом убитого ирокеза. А мы на этом можем потерять все преимущества, которые дались нам с таким трудом.

— Он думает иначе, Джаспер. По понятиям Великого Змея, гораздо больше чести овладеть этим скальпом, чем оставить поле битвы, усеянное трупами неприятелей, не содрав кожи с их черепов. Знаешь ли ты, что в последней нашей схватке с французами капитан 60-го полка, прекраснейший молодой человек, пожертвовал жизнью для того только, чтобы овладеть трехфунтовой пушкой? Он полагал, что честь повелевает ему это сделать. Я видел молодого прапорщика, смертельно раненного; он завернулся в свое знамя и, обливаясь кровью, умирал, воображая, что покоится на чем-то мягком, мягче буйволовых шкур.

— Да, да, я понимаю, что честь повелевает защищать свое знамя.

— Что ж! Этот скальп — знамя Чингачгука. Он сохранит его, чтобы показать детям детей своих. Но что я говорю, — задумчиво прибавил Следопыт, — ведь могикан одинок. У него нет ни детей, которые бы носили эти трофеи, ни племени, которое бы гордилось его подвигами. Он один в целом мире, и все-таки верен своей природе и своим обычаям. Понятно ли тебе, Джаспер, что во всем этом есть что-то благородное, что-то, заслуживающее уважения?

В эту минуту ирокезы подняли страшный вой, за которым последовало несколько ружейных выстрелов.

Ирокезам так хотелось схватить делавара и помешать ему овладеть скальпом, что они вошли в воду, а некоторые из них шагов на сто приблизились к перекату, надеясь преодолеть силу течения. Чингачгук не заботился о себе. Благодаря долгому навыку, он быстро и ловко покончил со своим делом и возвращался невредимый, потрясая в воздухе трофеем и испуская победные крики самым неистовым и диким голосом… Безмолвные своды лесов и длинная прогалина, образованная течением реки, повторяли этот страшный, торжествующий крик. Испуганная Мабель наклонила голову, а дядя ее едва не обратился в бегство.

— Таких воплей я еще никогда не слыхал! — воскликнул Джаспер, затыкая уши от ужаса и отвращения.

— Это их музыка, мальчик, — хладнокровно отвечал Следопыт. — Звуки эти заменяют им барабаны, флейты и трубы; они не могут обойтись без них: эти звуки возбуждают в них свирепость и жажду крови. В юности эти звуки казались мне страшными, но теперь они так же обычны для моего слуха, как пение птиц. Ну, теперь Великий Змей удовлетворен… Вот он возвращается со скальпом у пояса.

Джаспер с омерзением отвернулся, увидя делавара, выходящего из воды; Следопыт же смотрел на своего друга с философским спокойствием, словно ничего особенного не видел в этом поступке. Делавар, с лица которого совершенно исчезли следы волнения, бросил торжествующий взгляд на товарищей и углубился в чащу кустарника, чтобы выжать воду из своей одежды и зарядить ружье.

— Джаспер, — сказал проводник, — поди-ка отыщи мистера Капа и попроси его присоединиться к нам. Мы не можем терять времени на совещания; надо в одну минуту наметить план действий, иначе минги воспользуются случаем и захватят нас.

Молодой человек позвал Капа, и через несколько минут все четверо собрались на берегу, совершенно скрытые от мингов. Впрочем, это отчасти мешало им следить за неприятелем.

Вечерело. Вскоре должна была наступить ночь, по всем признакам обещавшая быть очень темной. Солнце уже зашло, и сумрак быстро сгущался. Всю надежду путешественники возлагали на эту темноту, несмотря на то, что темнота, скрывая движение врагов, представляла известную опасность.

— Наступила минута, друзья мои, — сказал Следопыт, — хладнокровно подумать и наметить план, чтобы действовать дружно и решительно. Через час в лесах будет темно, как в полночь, и, пользуясь этой темнотой, мы можем достичь крепости. Что вы об этом думаете, мистер Кап? Хотя вы не очень-то знаете, как нужно драться и отступать в лесу, однако возраст дает вам право первому подать голос.

— И мое близкое родство с Мабель должно в этом случае также быть принято в соображение.

— Ну, об этом я не могу ничего сказать. Не все ли равно, отчего происходит привязанность? Я не стану говорить о Великом Змее, но мы с Джаспером готовы защищать дочь сержанта так, как защищал бы ее отец. Правду ли я говорю, парень?

— О, Мабель может положиться на меня! Я буду защищать ее до последней капли крови! — отвечал Джаспер тихо, но с жаром.

— Отлично, отлично, — перебил дядя. — Не будем об этом спорить, потому что вы все, кажется, готовы помогать ей — один охотнее другого. По моему мнению, как только стемнеет, надо сесть в лодку, чтобы неприятельская стража нас не заметила, и плыть к пристани так быстро, как только позволят ветер и морской прилив.

— Это легко сказать, но не так-то легко сделать, — отвечал Следопыт. — На воде мы подвергаемся большей опасности, чем в лесах; к тому же там, ниже, — перекат, а я не уверен, что даже сам Джаспер в темноте сумеет благополучно провести через него лодку. Можешь ли ты, парень, поручиться нам за свою ловкость?

— Я согласен с мнением мистера Капа, что нам лучше отправиться в лодке. Мабель не в состоянии итти по болотам и по древесным пням в такую темную ночь, какая, кажется, предстоит нам; у меня же всегда сердце покойнее и глаз вернее на воде.

— У тебя всегда отважное сердце, парень, и глаз верен настолько, насколько может быть у человека, жившего так долго на солнце и так мало в лесах… Ах, на Онтарио нет деревьев, а как бы порадовалось такой равнине сердце охотника. Что же касается ваших советов, то есть немало доводов и за и против. Вода не оставляет следов…

— А что вы скажете о кильватере^[16]? — воскликнул Кап наставительным тоном.

— Что такое?

— Продолжай, — сказал Джаспер, — мистер Кап думает, что он на океане… Вода не оставляет следов, сказал ты…

— Никаких, Пресная Вода, по крайней мере, здесь. Я не берусь судить, что бывает на море. К тому же лодка легка, в ней удобно плыть по течению, и движение не утомит дочь сержанта. Это — с одной стороны. С другой стороны — река не имеет никакого прикрытия, кроме свода неба; перекат трудно пройти даже днем, а отсюда по воде еще добрых шесть миль до гарнизона. Заметьте еще, что ночью в лесу не так-то легко отыскать след… Я, право, в затруднении, Джаспер, что посоветовать в данном случае.

— А что, если мы с Змеем пустимся вплавь за другой лодкой и притащим ее сюда? Кажется, тогда на воде мы будем в большей безопасности?

— Ну, еще бы! Но это можно сделать, когда станет темнее. Да, да, приняв во внимание, что среди нас дочь сержанта, это, конечно, будет лучше всего. Не будь с нами женщины, — людям сильным и храбрым доставило бы удовольствие поиграть в прятки с бродягами, которые находятся на том берегу. Итак, Джаспер, — продолжал проводник, в характере которого не было ни малейшего тщеславия, — возьмешься ли ты доставить сюда лодку?

— Я возьмусь за все, что может помочь Мабель.

— Это благородно, и, думаю, это в твоем характере. Змей, который уже разделся почти донага, поможет тебе. Овладев лодкой, мы, к тому же, отнимем у врага средство вредить нам.

Порешив на этом, начали готовиться к исполнению так удачно задуманного плана. Ночные тени быстро спустились на лес, и, когда все приготовления закончились, уже трудно было различать предметы на противоположном берегу.

Медлить было нельзя; хитрые минги могли изобрести разные способы, чтобы переплыть такую неширокую реку, и Следопыту хотелось поскорее уйти отсюда. В ту минуту, как Джаспер и делавар входили в реку, Следопыт пошел к убежищу Мабель и сказал ей, что она должна отправиться с дядей по течению реки до быстрины. Потом он сел в оставленную для него лодку, которую необходимо было доставить туда же.

Вскоре он причалил к берегу. Мабель и Кап вошли в лодку, заняли обычные свои места, а Следопыт, стоя на корме, держался за сук дерева; он боялся, как бы лодку не увлекло по течению. Потекли минуты мучительного беспокойства за судьбу друзей.

Между тем Джаспер и Чингачгук переплывали глубокий и быстрый поток, чтобы достичьпереката, где они могли итти в брод. Вскоре они почувствовали под ногами дно. Тогда, рука об руку, медленно и с величайшими предосторожностями, они пошли в ту сторону, где, по их предположению, находилась лодка. Но тьма была такая, что они ничего не видели, и им пришлось руководствоваться только инстинктом, который указывает жителю леса дорогу после солнечного заката, когда не видно ни одной звезды на небе и когда человеку, не привыкшему к лабиринту лесов, все кажется хаосом. Джаспер всецело положился на делавара, который по своей опытности мог быть лучшим проводником. Трудно, однако, было итти в такой поздний час среди бушующей стихии и сохранить в памяти все детали местности. Когда они достигли средины реки, оба берега исчезли перед ними. Только отдельные вершины деревьев смутно виднелись на фоне облаков. Два раза им приходилось изменять направление, потому что они неожиданно попадали в омуты, а между тем знали, что лодка застряла на отмели. Руководствуясь подобными соображениями, заменявшими им компас, они шли в воде около четверти часа, не видя цели своего путешествия, и это время показалось молодому моряку бесконечным. В ту минуту, когда делавар остановился и предложил своему товарищу возвратиться к земле, чтобы выяснить, какого направления им следует держаться, они увидели человека, идущего в воде на расстоянии руки от них.

— Минг! — сказал делавар на ухо Джасперу. — Змей покажет своему брату, что такое хитрость.

Молодой моряк, заметив незнакомца, сейчас же понял, в чем дело.

Чувствуя, что ему надо во всем положиться на могикана, он решил держаться сзади; друг его пошел в ту сторону, где скрылся ирокез. Он вскоре снова увидел врага и стал приближаться к нему по прямой линии. Вода в этом месте так шумела, что можно было совершенно безопасно разговаривать, и вождь, обернувшись, сказал своему товарищу:

— Положись на хитрость Великого Змея.

— Хуг! — вдруг воскликнул ирокез и потом прибавил на своем языке: — Я нашел лодку, только мне некому помочь. Иди за мной, и мы поднимем ее с камня…

— Охотно, — сказал Чингачгук, который знал язык ирокезов, — веди нас, мы пойдем за тобой.

Ирокез не мог расслышать ни голоса, ни акцента среди шума буйного потока и шел вперед, ничего не отвечая; наши приятели следовали за ним, и вскоре все трое подошли к лодке. Ирокез взял ее за один конец, Джаспер — за другой, а Чингачгук — посередине. Всего важнее было, чтобы враг не угадал в одном из своих новых товарищей белого. Впрочем, это было довольно трудно сделать, потому что Джаспер большую часть своей одежды оставил на берегу.

— Поднимай, — сказал ирокез с лаконичностью, свойственной индейцам. Они без труда приподняли лодку, вылили из нее воду и потом снова осторожно опустили в реку; однако все трое продолжали ее придерживать, боясь, как бы ее не увлекла сила потока. Ирокез, державший лодку за нос, тащил ее к восточному берегу, где друзья ожидали его возвращения.

Судя по тому, что их появление ничуть не удивило ирокеза, Джаспер и делавар догадались, что на реке должны быть еще враги; поэтому они решили вести себя как можно осторожнее. Люди менее смелые и решительные побоялись бы попасть в среду неприятелей; но их сердца были не доступны страху. Они сроднились с опасностями и отважились бы на любой риск, зная, как важно помешать неприятелю захватить лодку. Джаспер твердо решил овладеть ею или изломать ее: от этого зависела безопасность Мабель. Он достал свой нож, чтобы проткнуть дно лодки и таким образом сделать ее хоть на некоторое время негодною к употреблению в случае, если бы что-нибудь заставило могикана оставить ее в руках неприятеля.

Между тем ирокез, медленно бредя по воде, тащил за собой лодку; два товарища волей-неволей следовали за ним. Чингачгук занес было свой томагавк и хотел уже раскроить им череп ничего не подозревавшего индейца, но побоялся, что крик умирающего или труп, который будет увлечен течением, вызовут тревогу, и благоразумно переменил намерение. Через минуту он начал жалеть о своей нерешительности, потому что увидел еще четырех подходивших к ним ирокезов.

После лаконического восклицания, которым обыкновенно индейцы выражают свое удовольствие, все они устремились к лодке. Ирокезов было теперь так много, что в эту минуту хитрость и сообразительность делавара были бесполезны. Пять ирокезов, не останавливаясь и не произнося ни слова, спешили к берегу. Они хотели взять весла, которыми заблаговременно запаслись, и посадить в лодку трех или четырех воинов с ружьями и запасом пороха; только невозможность перенести эти вещи в темноте, не замочив их, мешала ирокезам переплыть реку.

Небольшой отряд, состоящий из друзей и врагов, достиг таким образом восточного берега, где вода, как и у западного берега, была чрезвычайно глубока. Надо было пуститься вплавь… Здесь на минуту остановились, чтобы решить, каким образом переправить лодку к берегу. Один из четырех прибывших ирокезов был вождем, и уважение, которое обыкновенно питают американские индейцы к достоинству, опытности и званию вождя, заставило всех умолкнуть в ожидании его слова.

Благодаря этой отсрочке положение двух друзей, в особенности Джаспера, стало еще более опасным — в них могли узнать врагов. Джаспер из предосторожности бросил свою шапку на дно лодки, и так как на нем не было ни кафтана, ни рубашки, то можно было надеяться, что в нем не узнают белого. Этому сильно способствовало еще и то, что все ирокезы были впереди, а он стоял за кормой, которая скрывала его от неприятеля. Не таково было положение Чингачгука: он находился в самой середине своих смертельных врагов; но все его чувства были настороже, и он готов был в любую минуту ускользнуть или нанести удар, если представится случай. Боясь обернуться, чтобы его не узнали стоявшие сзади, он с неистощимым терпением выжидал той минуты, когда можно будет действовать.

— Двое станут по концам лодки и будут толкать ее вперед. Остальные переправятся вплавь и приготовят оружие, — сказал ирокезский вождь.

Индейцы молча повиновались и оставили Джаспера у кормы, а ирокеза, нашедшего лодку, — у носа. Чингачгук так глубоко погрузился в воду, что ирокезы, пройдя мимо, не заметили его. По шуму, производимому пловцами, по всплескам воды, по взмахам их рук, по окликам вскоре стало ясно, что четыре ирокеза, присоединившиеся к первому, уже плывут по глубокому месту. Убедившись в этом, делавар тотчас поднял голову, расположился по-прежнему и решил, что минута действовать наступила.

Будь на месте старого воина человек с меньшим самообладанием, он, вероятно, тотчас нанес бы давно задуманный удар. Но могикан знал, что несколько ирокезов находятся неподалеку, в быстрине, и не хотел рисковать без крайней необходимости. Он дал индейцу, находившемуся впереди лодки, втащить ее на глубокое место, и они втроем поплыли к восточному берегу. Когда же делавар и Джаспер доплыли до места, где течение было гораздо стремительнее, они, вместо того чтобы перетащить лодку через поток в прямом направлении, повернули ее; она описала кривую линию и благодаря этому замедлила ход. Разумеется, это было сделано не вдруг, не с обычной торопливостью белого, который вздумал бы прибегнуть к подобной хитрости, а напротив, очень медленно и осторожно, чтобы обмануть ирокеза, идущего впереди, заставив его подумать, что они борются с силой течения. Через минуту лодка достигла самого глубокого места у переката. Тогда ирокез заметил, что должна быть какая-то особенная причина, замедляющая ход лодки. Он вдруг обернулся и увидел, что движению лодки мешают его товарищи.

Молодой ирокез тотчас заметил, что он один с врагами. Он схватил Чингачгука рукой за горло, и оба индейца, бросив лодку, вцепились друг в друга, как тигры. Во мраке, окруженные бушующей водой, они забыли все, кроме взаимной вражды и стремления одолеть врага.

Джаспер остался полным хозяином лодки, которая летела по воде, как перо по ветру. Первой мыслью его было пуститься вплавь на помощь могикану, но, вспомнив, что необходимо завладеть лодкой, он, несмотря на то, что слышал тяжелое дыхание двух воинов, старавшихся задушить друг друга, направил лодку к западному берегу и вскоре причалил к нему.

Отыскав друзей, он оделся и вкратце рассказал обо всем происшедшем.

Глубокая тишина последовала за этим рассказом. Все напряженно прислушивались в надежде услышать какой-нибудь звук, по которому можно было бы судить об исходе борьбы между двумя индейцами. Но тщетно — слышался только однообразный, неумолчный рев потока. Ирокезы, находившиеся на противоположном берегу, хранили мертвое молчание.

— Возьми это весло, Джаспер, — сказал Следопыт спокойно, хотя внимательный наблюдатель заметил бы, что голос его звучал грустнее обыкновенного, — и плыви за нами; неблагоразумно больше оставаться здесь.

— А Змей?

— Змей в руках Великого Духа, как он говорит. Останется ли он жив, или умрет, мы ничем ему не можем помочь, а сами погибнем, если сложим руки и станем болтать о своем горе. Этот мрак для нас очень выгоден…

Протяжный, пронзительный крик донесся с противоположного берега и прервал речь проводника.

— Что значит этот вопль, мистер Следопыт? — спросил Кап. — Он походит на крик дьявола и уж, верно, исходит не из человеческой глотки.

— Это крики радости, возвещающие их победу. Нет Сомнения, что тело Великого Змея, живое или мертвое, в руках ирокезов.

— А мы! — воскликнул Джаспер, великодушно упрекая себя при мысли, что такого несчастья не случилось бы с его товарищем, если бы он не покинул его.

— Мы ничем не можем помочь теперь вождю, парень. Нам надо самим как можно скорее убираться отсюда.

— Как? Не сделав ничего для его спасения? Не узнав, жив он или мертв?

— Джаспер говорит правду, — сказала Мабель задыхающимся и дрожащим голосом. — Я, право, не боюсь, дядюшка, и охотно останусь здесь до тех пор, пока мы не узнаем, что сталось с нашим другом.

— По-моему, это резонно, Следопыт, — вставил Кап. — Истинный моряк никогда не покинет своего однокашника, и, признаюсь, я очень рад, что такое благородное чувство не чуждо пресноводному люду.

— Эх, — возразил проводник, с нетерпением отталкивая лодку от берега, — вы ничего не знаете и ничего не боитесь. Если вам дорога жизнь, думайте только о том, как бы достигнуть крепости, и предоставьте делавара его судьбе. Что делать: лань, которая часто ходит на солонцы, в конце концов натыкается на охотника.

Глава седьмая

Лодка, удаляясь от берега, попала в сильное течение. Тучи рассеялись, стало светлее, деревья, нависавшие над рекой, бросали такую тень, что лодки, плывшие вниз по течению, были окутаны мраком, и, казалось, их никто не мог заметить. Впрочем, беглецы далеко не считали себя в безопасности, и Джаспер, начинавший опасаться за судьбу девушки, при каждом необычном звуке, доносившемся из леса, бросал вокруг себя беспокойные взгляды. Он греб тихо и очень осторожно: малейший шум среди ночного безмолвия мог выдать их и дойти до слуха бдительных ирокезов.

Это были самые тревожные минуты в жизни Мабель. Пылкая, уверенная в себе, подкрепляемая гордой мыслью, что она дочь воина, Мабель не поддавалась влиянию страха, однако сердце ее билось гораздо сильнее обыкновенного.

— Мабель, — сказал Джаспер тихим голосом, когда обе лодки пошли борт о борт, — вы не боитесь, вы вполне полагаетесь на нашу готовность защищать вас?

— Вы знаете, Джаспер Уэстерн, что я дочь солдата, и мне было бы стыдно признаться в робости.

— Положитесь на меня и на всех нас. Ваш дядюшка, Следопыт, могикан, если бы несчастный был с нами, и я — мы решились бы на все, чтобы спасти вас.

— Я верю вам, Джаспер, — отвечала девушка, — я знаю, что дядюшка меня любит и что он всегда прежде подумает обо мне и только потом о себе; верю также, что вы, друзья моего отца, не оставите без помощи его дочь. Но не думайте, что я так слаба. Как горожанка, очень возможно, я расположена видеть опасность там, где ее нет; но, Джаспер, даю слово, что я моей глупой трусостью не помешаю вам.

— Дочь сержанта права, — сказал Следопыт. — Она достойна иметь такого храброго отца, как Том Дунгам. Ах, сколько раз, бывало, мы вдвоем с вашим отцом вот точно в такую же темную ночь, как теперь, поддразнивали неприятеля со всех сторон, ежеминутно подвергаясь опасности попасть в засаду! Я был возле него в ту минуту, когда его ранили в плечо. Когда увидите его, он расскажет вам, как мы успели переплыть реку и каким образом он сберег свой скальп.

— Он рассказал мне об этом, — отвечала Мабель. — У меня есть его письмо, в котором он об этом упоминает, и я благодарю вас от всего сердца за эту услугу. Бог вознаградит вас, и вы можете требовать, что вам угодно, от дочери Дунгама.

— Да, да, так всегда поступают благородные и чистосердечные создания… Сержант рассказывал мне о своей молодости, о вашей матушке и о том, каким образом он сватался за нее, какие при этом были препятствия и неприятности, и как он, наконец, одолел их.

— Матушка жила так недолго, что не успела вознаградить его за все страдания, перенесенные им, когда он добивался ее руки, — сказала Мабель, и голос ее дрогнул.

— Именно так. Честный сержант ничего не скрывал от меня; будучи старше меня годами, он во время наших разведок относился ко мне, как к своему сыну.

— А может быть, Следопыт, он и был бы рад, если бы ты в самом деле сделался его сыном, — сказал Джаспер, причем тон его голоса как-то не соответствовал шутке.

— Что же, если бы и так, Пресная Вода! Я думаю, тут не было бы ничего дурного… Он знает, что я кое-что значу, когда приходится разыскивать след, и он видел меня лицом к лицу с французами. Я иногда думаю, парень, что все мы непременно должны жениться. Ведь человек, который постоянно живет в лесу и только гоняется за врагами да за зверями, что ни говори, а теряет кое-что из своих природных чувств.

— После всего, что я теперь вижу, — заметила Мабель, — я нахожу, что у людей, которые долго живут в лесах, нет ни пороков, ни лицемерия горожан.

— Трудно, Мабель, жить всегда среди природы и не почувствовать ее благотворного влияния.

— Правда ваша, мистер Следопыт, — сказал Кап, — и это очень хорошо понимают живущие в уединении. Бывало, стоишь в звездную ночь на вахте под экватором или на Южном океане, — ну вот так и чувствуешь, как совесть очищается.

— Возьмем хоть Джаспера, — сказал Следопыт. — Могу вас уверить, что у него нет недостатка в друзьях. Для него, как и для всякого другого, было бы полезно повидать свет и его обычаи, но если он и пробудет безвыездно здесь с нами, мы все-таки будем уважать его по-прежнему. Он храбрый молодой человек, на которого можно положиться, и, когда он на страже, я всегда сплю мертвым сном, потому что уверен в нем, как в самом себе. Это мое глубокое убеждение. И дочь сержанта, вероятно, не думает, что парню нужно непременно побывать на море, чтобы заслужить уважение других.

Мабель не ответила и отвернулась. Ее движение было напрасно, потому что темнота и без того совершенно скрывала ее лицо. Но Джаспер хотел непременно объясниться. Его гордость возмущалась при мысли, что товарищи не будут его уважать, а девушки не обратят на него внимания.

— Я не хвалюсь тем, чего не знаю, — сказал он. — Охотно признаюсь, что не знаю ни океана, ни мореплавания. Ведь мы плаваем на наших озерах с помощью звезд и компаса, переходя от мыса к мысу, и нам незачем прибегать к цифрам и вычислениям. Но у нас, тем не менее, есть свои преимущества, как мне об этом приходилось слышать от людей, проведших долгие годы на океане. Во-первых, у нас земля всегда на виду, и очень часто с подветренной стороны, а это, как я слышал, закаляет матроса. Порывы ветра у нас так внезапны и жестоки, что часто приходится укрываться в гаванях.

— А пользуетесь вы лотом? — спросил Кап.

— Лот не помогает нам, и мы редко его бросаем.

— А дип-лот^[17]?

— Я слыхал о таком снаряде, но, признаюсь, никогда его не видел…

— Кой чорт! Судно и без дип-лота! Нет, мальчик, вы не имеете ни малейшего права называться моряком. Слыхано ли, чорт побери, чтобы моряк не знал, что такое дип-лот?

— Я не претендую ни на какие особые знания, мистер Кап…

— Кроме переправ через водопады, Джаспер, кроме переправ через водопады и перекаты — сказал Следопыт, придя ему на помощь. — В этих случаях, вы, вероятно, согласитесь, мистер Кап, он достаточно искусен. По-моему, каждого нужно порицать или уважать, смотря по его способностям. Если мистер Кап совершенно бесполезен при переправах через водопад Освего, то я знаю, что он становится необходимым человеком в открытом море, и если Джаспер бесполезен, когда исчезает из виду земля, то у него достаточно верный глаз и твердая рука, когда приходится переправляться через водопады.

— Но Джаспер был бы полезен и в открытом море! — воскликнула Мабель среди глубокой тишины так громко, что все присутствующие вздрогнули. — Я хочу сказать, — прибавила она, — что нельзя быть бесполезным там, когда приносишь такую пользу здесь; хотя и понимаю, что мистер Джаспер не так сведущ в корабельном искусстве, как дядюшка…

— Да, поддерживайте друг друга в своем невежестве, — насмешливо проворчал Кап. — Нас, моряков, когда мы на суше, всегда так подавляет число противников, что, признаться, нам редко отдают должную справедливость. Когда же дело доходит до того, чтобы защищать вас или перевозить ваши товары, тогда все сломя голову бегут за нами.

Обе лодки вошли в быстрину близ западного берега. Сила течения была здесь неодинакова: в одних местах вода текла медленно, в других — мчалась со скоростью двух или трех миль в час. На перекатах быстрота ее была даже страшна для непривычного глаза. Джаспер полагал, что, плывя в этом направлении, можно через два часа достигнуть устья реки. И он и Следопыт были убеждены, что не следует плыть быстрее, по крайней мере до тех пор, пока они не пройдут самые опасные места.

Беглецы разговаривали вполголоса. Глубокая тишина, царившая в этом безграничном лесу, нарушалась только голосами природы, говорившей на тысяче языков. Бесчисленные деревья шелестели листвой, журчала вода; время от времени слышался шум ветвей, колеблемых ветром и ударявшихся одна о другую. Нигде не было заметно ни малейшего признака жизни. Правда, Следопыт один раз услышал в отдалении завывание волка, но это был звук смутный и мимолетный, может быть, порожденный воображением. Однако в то мгновение, когда Следопыт попросил своих товарищей смолкнуть, его чуткое ухо было поражено треском переломившейся сухой ветки: этот треск донесся с западного берега.

— По берегу идет человек, — сказал Следопыт Джасперу, понижая голос до шопота. — Неужели проклятые ирокезы без лодки и с оружием в руках переплыли через реку?

— Может быть, это делавар? Он, вероятно, следовал за нами вдоль берега, зная, где найти нас. Постой-ка, я подплыву к берегу, чтобы узнать, в чем дело.

— Ступай, мальчик, но помни, что надо грести осторожно, и, пожалуйста, не выходи на берег, не обдумав хорошенько, что делаешь!

— Благоразумно ли это? — воскликнула Мабель с живостью, совершенно забыв, что нельзя говорить громко.

— Очень неблагоразумно, если вы будете говорить так громко, — отвечал Следопыт. — Я привык к голосам мужчин и с удовольствием слышу ваш голос, нежный и приятный, но теперь не время так громко разговаривать. Батюшка ваш, храбрый сержант, скажет вам при свидании, что в ту минуту, когда нападешь на след, молчание становится величайшим достоинством. Отправляйся, Джаспер, и поддержи доброе мнение о твоем благоразумии.

Прошло десять тревожных минут после отъезда Джаспера, который исчез во мраке бесшумно, словно поглощенный потоком. Мабель была уверена, что, решившись на такой подвиг, он подвергает себя большой опасности. Между тем лодка их шла по течению. Все умолкли и, затаив дыхание, напряженно прислушивались к малейшему звуку, который мог донестись с берега. Но повсюду по-прежнему царило торжественное, величественное молчание. Лишь волны с шумом ударялись об отмели да ветер колебал ветви деревьев, нарушая глубокий сон леса.

Вот, однако, снова донесся чуть слышный звук, будто несколько сухих веток хрустнуло под ногами. Слух Следопыта уловил чьи-то приглушенные голоса.

— Может быть, я ошибаюсь, — сказал он, — ведь воображение часто рисует то, что нам хочется, но мне кажется, это голос делавара.

— Разве мертвецы у диких бродят? — спросил Кап.

— Да, да, они даже охотятся, но только в царстве духов. С той минуты, как душа краснокожего расстается с телом, он не имеет больше ничего общего с землей. Не в его натуре бродить после смерти вокруг своего вигвама.

— Вон что-то на воде, — произнесла Мабель.

— Это лодка! — воскликнул Следопыт с радостью. — Видно, все идет хорошо, иначе бы парень давно уже подал о себе весть.

Вскоре две лодки приблизились друг к другу, и тогда только путники увидели Джаспера, стоящего на корме, и другого человека, который сидел на носу. Еще два-три взмаха весел, лодки стали борт о борт, и Следопыт и Мабель узнали делавара.

— Чингачгук! Брат мой! — воскликнул проводник дрожащим от волнения голосом. — Вождь могикан! Мое сердце полно радости! Сколько раз мы вместе сражались и проливали кровь, и я боялся, друг, что этого уже никогда не случится.

— Хуг! Минги — настоящие сквау. Три скальпа привязаны к моему поясу. Нет, им не убить Великого Змея делаваров! В их сердцах нет крови, оттого они и думают возвратиться назад через воды Великого Озера.

— Так ты был среди них, вождь? Что же сталось с тем воином, с которым ты боролся в реке?

— Он обратился в рыбу и теперь там, на дне, с угрями; братья его могут закинуть уду, чтобы поймать его… Следопыт, я пересчитал врагов и касался их ружей!

— О, я был уверен в его отваге! — сказал Следопыт по-английски. — Смелый парень побывал среди мингов и расскажет нам о них. Говори, Чингачгук, а я передам твой рассказ нашим друзьям.

Делавар рассказал ему на своем языке все, что узнал с тех пор, как Джаспер оставил его во время борьбы с ирокезом. Он больше ни слова не сказал о судьбе своего врага. Таков обычай индейских воинов, никогда не хвастающих своими подвигами. Оставшись победителем в этой отчаянной борьбе, он поплыл к восточному берегу, без труда достиг его и в темноте смешался с ирокезами. Один раз спросили у него, кто он, и он отвечал: «Ароухед». Больше его не спрашивали. Он узнал, что ирокезы пустились в эту экспедицию, чтобы взять в плен Мабель и ее дядю, в звании которого они обманулись. Могикан, кроме того, удостоверился в том, что Ароухед изменил своим друзьям. Трудно было узнать, что побудило его на этот вероломный шаг, так как тускарора не успел еще получить награду за свои услуги. Из всего этого рассказа Следопыт передал своим товарищам только то, что могло, по его мнению, уменьшить их страх. Он прибавил, что надо непременно напрячь все свои силы, пока еще ирокезы не успели опомниться после понесенных ими потерь.

— Я не сомневаюсь, что мы встретимся с ними на перекате, — продолжал он, — и надо будет обойти их, не то мы попадем в их лапы. До крепости недалеко, и мне очень хотелось бы, высадив Мабель на берег, провести ее по известным мне тропинкам, а лодки направить к порогам.

— Это невозможно, Следопыт! — с живостью возразил Джаспер. — Мабель не в силах пробираться по лесу в такую темную ночь. Пересадите ее в мою лодку, и я или лишусь жизни, или безопасно переправлю ее через перекат, несмотря на темноту.

— В этом я не сомневаюсь, парень, и никто не сомневается в том, что ты желаешь быть полезным дочери сержанта. Но кто же может перевезти ее через перекат Освего в такую темную ночь?

— А кто проведет ее невредимой по лесу? Разве ночь не так же темна на берегу, как и на воде? Или ты думаешь, что я хуже знаю мое ремесло, чем ты свое?

— Хорошо сказано, молодец. Но если бы я заблудился в лесу, чего, кажется, со мной никогда не случалось, то мы бы только провели там ночь, и этим все кончилось бы, тогда как достаточно одного неверного взмаха весла на перекате или случайного крена лодки — и вы оба свалитесь в реку; тогда дочь сержанта погибнет наверняка.

— Мабель сама должна решить это. Я уверен, что ей будет покойнее ехать в лодке.

— Я полагаюсь на вас обоих, — сказала Мабель. — Я знаю, что вы готовы сделать все от вас зависящее, чтобы доказать ваше расположение к батюшке; но, признаюсь, мне не хотелось бы оставить лодку, потому что в лесу мы уже видели неприятелей. Впрочем, пусть решит это дядюшка.

— Лес мне не по вкусу, — сказал Кап, — когда мы так славно идем по течению; к тому же, мистер Следопыт, не говоря уже о краснокожих, вы забываете акул.

— Акул! Что с вами? Да разве в лесу есть акулы?

— Под акулами я разумею волков и медведей. Дело не в имени, которое дают животному! Ведь ваши волки и медведи тоже славно кусаются.

— Боже мой! Неужели вы боитесь животных, которые бродят в американских лесах? Тигровая кошка, я полагаю, еще заслуживает внимания, но и она совсем не страшна для опытного охотника. Скажите лучше о мингах, они пострашнее, но только уж, пожалуйста, не пугайте нас вашими волками и медведями.

— Вам хорошо так рассуждать, мистер Следопыт: вам эти звери известны наперечет. Привычка— великое дело. Она придает смелость и боязливому человеку. В южных широтах мне доводилось видеть моряков, которые плавали по нескольку часов среди акул, и эти молодцы ничуть не опасались за свою жизнь.

— Это очень странно, — заметил Джаспер, еще не привыкший к обычной склонности моряков выдумывать всякие небылицы, — я всегда слышал, что акула — это смерть.

— Правда, я забыл сказать, что эти ребята всегда запасались вымбовкою^[18] или аншпугом^[19], чтобы в случае нужды щелкнуть акулу по носу. Признаюсь, мне совсем не по сердцу ваши волки и медведи. Мы с Мабель все-таки предпочитаем путешествие по воде.

— Мабель сделала бы лучше, если бы пересела в мою лодку, — сказал Джаспер. — Лодка у меня никем не занята, и, вероятно, Следопыт согласится, что на воде мой глаз гораздо вернее его.

— Я совершенно с этим согласен, мальчик, вода — твоя стихия, и ты ее изучил в совершенстве. Ты имеешь полное право думать, что дочери сержанта будет гораздо безопаснее в твоей лодке, чем в моей, хотя я был бы очень счастлив, если бы она осталась со мною. Поставь свою лодку рядом с моей, Джаспер, и тогда я вверю твоим попечениям драгоценное сокровище.

— Ты прав, — ответил юноша, и в ту же минуту подогнал свою лодку. Мабель перешла в нее и села на свой багаж.

После того как она пересела, лодки отъехали на некоторое расстояние друг от друга, и весла пришли в движение. Разговор умолк, и каждый думал только о том, какая сейчас серьезная минута. Не было никакого сомнения, что неприятель стремился достигнуть переката раньше их; но в такую темь ирокезы не рискнули бы совершить переправу, и Следопыт был почти убежден, что враги расположились по обоим берегам реки, чтобы захватить их при высадке. Теперь все зависело от искусства тех, кто управлял лодкой. Если бы легкий челн коснулся скалы, то раскололся бы или опрокинулся, и тогда все пассажиры, в особенности Мабель, могли бы потонуть или попасть в руки ирокезов. Надо было соблюдать величайшую осторожность; каждый был погружен в свои мысли, все молчали.

Лодки бесшумно скользили, как вдруг послышался рев приближающегося переката. Капа уговаривали не шевелиться, он мужественно исполнял эту просьбу, хотя рев воды не предвещал ничего доброго и темнота едва позволяла видеть очертания лесов, величественно возвышавшихся по обоим берегам. У Капа еще не вполне изгладилось впечатление, произведенное на него водопадом, а воображение старого моряка еще увеличивало опасность. Перекат представлялся ему похожим на водопад, через который он переехал в этот день, высотою в двенадцать или пятнадцать футов, даже еще выше. Сомнение и неизвестность мучили его. Но старый моряк опасался напрасно; между перекатом и Освежским водопадом мало общего: перекат — просто поток, бегущий по камням и отмелям; водопад же вполне заслуживает свое название.

Мабель также была не совсем спокойна; однако новизна положения и уверенность в спутниках помогали ей сохранять самообладание.

— Об этом-то месте вы мне и говорили? — спросила она Джаспера, когда рев переката стал слышнее.

— Да, но я прошу вас довериться мне, Мабель. Мы еще мало знакомы, но и один день много значит в этой глуши. Мне кажется, будто я уже давно вас знаю.

— Мне также кажется, что и вы не чужой мне, Джаспер! Я совершенно уверена и в вашем искусстве и в желании спасти меня.

— Посмотрим, посмотрим! Следопыт уже вошел в самую середину стремнины; жаль, что он не услышит моего голоса… Держитесь крепче за лодку, Мабель, и не бойтесь ничего.

Немного спустя бешеный поток увлек лодку в быстрину, и в продолжение трех или четырех минут Мабель, скорее удивленная, чем встревоженная, видела вокруг себя только клубящуюся пену и слышала лишь рев воды. Двадцать раз лодка готова была сделаться добычею волн, но столько же раз мужественная рука кормчего твердо направляла ее на правильный путь. Один только раз Джаспер потерял власть над лодкой, и она несколько секунд вертелась на одном месте; но отчаянное усилие возвратило Джасперу прежнюю власть над нею. Вскоре он одолел перекат. Теперь лодка плыла по тихой заводи по ту сторону переката, в совершенной безопасности, зачерпнув не больше стакана воды.

— Ну, вот и все, Мабель! — воскликнул обрадованный юноша. — Опасность миновала, и вы можете надеяться еще сегодня ночью увидеть своего батюшку.

— Этим счастьем я буду обязана вам, Джаспер?

— Столько же мне, сколько и Следопыту. Но где же другая лодка?

— Я вижу что-то на воде недалеко от нас. Не правда ли, это лодка наших друзей?

Джаспер стал грести сильнее и приблизился к предмету, привлекшему их внимание. Это, действительно, была другая лодка, но перевернутая вверх дном. Тогда они стали искать своих товарищей и к величайшей радости скоро заметили Капа, плывшего по течению. Моряк предпочитал лучше утонуть, чем попасть в руки индейцев. Джаспер не без труда втащил его в лодку и прекратил поиски, убежденный в том, что Следопыт, вероятно, не расстанется со своим любимым ружьем и доберется до берега в брод, так как вода в этом месте была не очень глубока.

Остаток пути плыли быстро, несмотря на темноту. Низкие извилистые полосы земли показались впереди, и лодка, войдя в одну из маленьких бухт, причалила к песчаному берегу. Перемена была так неожиданна и велика, что Мабель с трудом понимала, что произошло.

Через несколько минут они прошли мимо часовых. Ворота отворились, и девушка очутилась в объятиях отца, которого до сих пор еще не знала.

Глава восьмая

Отдых после усталости порождает в человеке чувство беспечности и спокойствия; он бывает обычно глубок и особенно приятен. Так чувствовала себя на следующее утро и Мабель. Весь гарнизон, послушный зову барабана, уже давно был готов к утреннему смотру. Сержант Дунгам, на которого был возложен надзор за ежедневными занятиями гарнизона, выполнил уже свои обязанности и собирался завтракать, когда дочь его вышла подышать свежим утренним воздухом.

Крепость на Освего была одним из постов крайней границы английских владений в Америке. Она была занята не так давно, и гарнизон ее состоял из целого батальона шотландского полка, в который, однако, вскоре по прибытии его вступили многие американцы, в связи с чем отец Мабель, как местный уроженец, был назначен старшим сержантом. В этом отряде находилось также несколько молодых офицеров, родившихся в колониях. Крепость Освего, как и большая часть подобных укреплений, могла отразить нападение индейцев, но едва ли была в состоянии противостоять правильной осаде. Впрочем, подвезти к этим местам тяжелую артиллерию было так трудно, что инженерам, строившим укрепления, даже не приходила на ум возможность подобной осады. Здесь были земляные и бревенчатые бастионы, высохший ров, палисад, просторная площадь для парадов, бревенчатые казармы, которые служили и для жилья и для защиты.

На дворе стояло несколько легких орудий, которые во всякое время можно было перенести с места на место; с крепостных башенок смотрели две тяжелые чугунные пушки, которые, казалось, должны были остановить каждого, кто дерзнул бы приблизиться к крепости.

Когда Мабель, покинув свою хижину, взошла по дерновому склону на бастион крепости, ей со всех сторон представилось совершенно новое зрелище.

На юге тянулся тот страшный и густой лес, по которому она путешествовала в продолжение стольких тягостных дней и где перенесла столько опасностей. Он отделялся от частокола просекою. Деревья, вырубленные в этом месте, пошли на постройку военных сооружений, окружавших теперь Мабель.

Крепостная стена окружала около ста акров земли. Здесь оканчивались все следы цивилизации; сзади повсюду чернел лес — густой, бесконечный лес, который Мабель могла воскресить в своей памяти со всеми его прозрачными озерами, с его мрачными, бурными потоками и со всем разнообразием природы.

Обернувшись в другую сторону, Мабель почувствовала прикосновение к своему лицу свежего и приятного дуновения ветра, какого она не ощущала с тех пор, как покинула берег. Тут новое зрелище представилось ее взорам, и хотя она всего ожидала, но все же невольный трепет овладел ею, и громкое восклицание радости вырвалось из груди. На север, на восток, на запад — словом, с трех сторон — простиралась светлая гладь, по которой рядами катились волны. Цвет этих волн не был ни зеленоватым, как вообще цвет всех вод Америки, ни темно-синим, как цвет океана, — нет, это был чистый и прозрачный кристалл, слегка подернутый янтарным блеском. Нигде не видно было земли, кроме прилегающего берега, тянувшегося направо и налево, образующего то высокие мысы, то большие заливы и покрытого беспрерывною полосою густого леса. Большая часть этого берега была прорезана утесами, в расселины которых с глухим шумом, подобным отдаленной пушечной пальбе, врывалась вода. Ни один парус не белел на поверхности, ни одна крупная рыба не резвилась в глубине: кругом — однообразная и величественная беспредельность лесов и необозримого озера. Природа, казалось, с умыслом соединила здесь озеро с лесом, чтобы можно было с удивлением и восторгом переходить от обширного пространства зелени к таким же обширным просторам воды, от беспрерывного и томительного волнения озера к кажущемуся спокойствию и неподвижности лесной дали.

Впечатлительная, прямодушная и искренняя Мабель Дунгам была способна чувствовать чарующую красоту окружающей природы. Мало образованная, потому что в то время женщины получали в Англии только самые основные начатки знаний, она научилась многому, что казалось необычным для девушки ее общественного положения. Образом своих мыслей она делала честь своим наставникам. Вдова офицера, служившего в одном полку с отцом Мабель, после того как умерла мать девушки, приняла ее к себе а дом. Благодаря попечениям этой женщины Мабель получила лучшее воспитание, чем большинство девушек ее круга. Зрелище, которое она видела, вызывало в ней не просто удивление, свойственное каждому, но чувство глубокого наслаждения. Мало того, что она оценила красоту этого зрелища, как оценили бы ее и многие другие, — она чувствовала и его величие, и торжественное спокойствие, и красноречивое безмолвие — словом, все, чем очаровывают великие картины природы, пока их не коснулась еще рука человека.

— Какой очаровательный вид! — воскликнула она в забытьи, стоя на бастионе лицом к озеру, откуда дул легкий освежающий ветер. — Какой очаровательный вид! И в то же время, какой странный!

Ее размышления прервал кто-то, дотронувшись до ее плеча. Мабель обернулась, думая, что к ней подошел отец, и увидела Следопыта.

Он стоял, облокотившись на свое длинное ружье, и беззвучно смеялся, указывает рукой на землю и воду.

— Вы видите наши владения, — сказал он ей, — владения Джаспера и мои. Ему принадлежит озеро, мне — леса. Парень хвалится иногда обширностью своих владений, но я ему говорю, что мои деревья занимают на поверхности земли столько же места, как и его вода. И вы, Мабель, по-видимому, созданы для того, чтобы жить посреди всего, что теперь окружает вас. Ни наше ночное скитание, ни страх перед мингами — ничто не повредило свежести вашего лица.

— Следопыт хочет представиться в новом виде, говоря любезности глупой девушке?

— Глупой, Мабель?! О, нет! Дочь сержанта не делала бы чести своему отцу, если бы у нее в самом деле были глупые слова или поступки.

— Тогда она не должна слишком доверять лести. Но я очень рада, что вижу вас опять с нами, Следопыт. Я боялась, чтобы с вами и с вашим другом не случилось какого-нибудь несчастья на этом страшном перекате, несмотря на то, что Джаспер, казалось, не беспокоился о вас.

— Парень хорошо знает нас обоих и был уверен, что мы не потонем. Правда, мне было трудно плыть с моим длинным ружьем в руке, а ведь я старый товарищ «оленебоя»; мы с ним всегда вместе, и на охоте, и в битвах с индейцами и французами, так что нам не так-то легко расстаться друг с другом. Мы шли в брод, — вода довольно мелка в этом месте, — и благополучно добрались до суши с оружием в руках. Впрочем, нам надо было выбрать для этого благоприятную минуту. Мы знали, что лишь только эти бродяги-ирокезы завидят фонари, с которыми будет вас встречать сержант, как они тотчас же уберутся, опасаясь преследования гарнизонных солдат. Мы сели на утес и преспокойно просидели там около часа, пока миновала опасность. Терпение — величайшее достоинство в человеке, который живет в лесу.

— Я очень рада, что вижу вас вне опасности. Я чувствовала сильную усталость, но мои опасения за вас долго мешали мне заснуть.

— Да благословит господь ваше нежное маленькое сердце! Признаюсь, и я был очень доволен, когда увидел фонари, приближавшиеся к воде… Я понял тогда, что вы в безопасности. Мы, охотники и искатели следов, конечно, немножко грубы, но и нам доступны искренние чувства. Джаспер и я скорее умерли бы, чем допустили, чтобы с вами случилось какое-нибудь несчастье.

— Благодарю вас за все, что вы для меня сделали, Следопыт, благодарю вас от всего сердца! Будьте уверены, что все это станет известно моему отцу.

— Полноте, Мабель! Сержант хорошо знает эти леса и краснокожих, так что нет особенной надобности говорить ему об этом. Ну, вы, наконец, увидели вашего батюшку. Удовлетворил ли ваши ожидания этот храбрый старый солдат?

— Я нашла в нем нежного отца, который принял меня так ласково, как только отец может принять свою дочь. Давно ли вы его знаете?

— Видите ли, это смотря по тому, как считать время. Мне было двенадцать лет, когда он взял меня с собой на разведку, уж больше двадцати лет прошло с тех пор. Мы участвовали во многих сражениях. Вас тогда еще не было на свете, и, может быть, у вас не было бы отца, если бы не мое длинное ружье.

— Как это?

— Очень просто, и я расскажу вам все в немногих словах. Мы находились в засаде. Сержант был тяжело ранен, и с него содрали бы скальп, если бы я не пустил в дело вот это ружье. Как бы то ни было, нам удалось спасти сержанта, и теперь вы не найдете ни одного человека в целом полку, у которого были бы такие прекрасные волосы, как у него, несмотря на его возраст.

— Вы спасли жизнь моего отца, Следопыт? — воскликнула Мабель, сжимая в порыве благодарности жесткую, жилистую руку охотника.

— Я не стану утверждать, что спас ему жизнь, я сохранил ему только скальп; человек же может жить и без волос. Джаспер мог бы тоже сказать, что спас вашу жизнь, потому что, если б не его зоркий глаз и твердая рука, — челн не переплыл бы благополучно через перекат в такую ночь, как вчерашняя. Парень создан для воды, как я для охоты и для отыскания следа. А! Да вот и он сидит у берега бухты, не спуская глаз со своего любимого судна; по-моему, во всей здешней стороне нет молодца красивее Джаспера Уэстерна.

В первый раз после того, как Мабель покинула свою комнату, она взглянула вниз. Освего впадала в озеро между двух довольно высоких берегов, из которых восточный был выше и больше выдавался к северу. Крепость же возвышалась на западном берегу. Внизу разбросано было несколько бревенчатых хижин. Эти хижины служили для хранения различных предметов, вывозимых из порта Онтарио или ввозимых в него. Быстрое течение Освего и северные ветры образовали на реке две правильные песчаные отмели, между которыми лежали небольшие бухты, где можно было укрываться от бурь на озере. Западная бухта, более глубокая и просторная, была как бы живописною гаванью крепости.

На берегу стояли различные ялики, шлюпки и лодки, а в бухте виднелось небольшое судно, которое давало Джасперу право называться моряком; оно было оснащено, как куттер^[20], и, по-видимому, могло вмещать груз в сорок тонн. Построенное и окрашенное с большим старанием, оно походило на военное судно, хотя и не имело шканцев^[21]; оснащено же оно было с таким умением и с такой тщательностью, что даже Мабель не могла не заметить красоты и изящества его форм. Судно было выстроено по проекту, присланному из Англии и сделанному искуснейшим кораблестроителем. Темный цвет, в который оно было окрашено, придавал ему внушительный вид, а развевавшийся на нем длинный вымпел^[22]показывал, что это — королевское судно. Оно называлось «Бегуном».

— Так это судно Джаспера? — спросила Мабель. — Есть ли на озере еще другие суда?

— У французов — три, и одно из них, по их словам, настоящий корабль, как и те, что плавают по океану, другое — бриг^[23], а третье — куттер, который они называют «Белкою». Но эта «Белка» питает, кажется, врожденную ненависть к «Бегуну», и едва Джаспер покажется на озере, как «Белка» тотчас начинает его преследовать.

— А разве Джаспер может удариться в бегство перед французами, да еще перед какой-то белкой, да еще на воде?

— Какой толк от храбрости, когда нельзя ею воспользоваться? Джаспер храбрый мальчик, это знают все наши пограничники, но у него, кроме гаубицы, нет другого оружия, а весь экипаж его состоит из двух взрослых и одного мальчика. Я сопровождал его в одном из его путешествий и тут-то по-настоящему узнал, как он неустрашим. Представьте, он подвел нас так близко к неприятелю, что тот начал стрелять, а надобно сказать, что у французов пушки очень исправны, да к тому же они не высовывают носа из Фронтенака, не послав, кроме «Белки», по крайней мере двадцать человек на особом куттере. Нет, «Бегун» такустроен, что он просто летает по воде, и майор говорит, что нарочно не дает Джасперу людей и орудия, опасаясь, чтобы он своей дерзостью не погубил самого себя.

— А! Вот и дядюшка идет смотреть на это «внутреннее море». После нашего плавания он, кажется, тоже нисколько не изменился.

Кап, который возвестил о своем приближении несколькими громогласными «гм!», показался в эту минуту на бастионе и, кивнув головой племяннице и своему товарищу, принялся рассматривать необозримую водную гладь, расстилавшуюся перед его глазами. Чтобы как следует насладиться этим зрелищем, он взлез на старую чугунную пушку, сложил руки на груди и, пуская облака табачного дыма из коротенького чубука, стал покачиваться из стороны в сторону, как будто бы стоял в лодке.

— Ну, что же, мистер Кап? — простодушно спросил его Следопыт, не заметивший выражения презрения, постепенно появлявшегося на лице старого моряка. — Не правда ли, эта славная водяная равнина по справедливости заслуживает названия моря?

— Так это вы называете вашим озером? — сказал Кап, показывая своею трубкою на северный горизонт. — Я спрашиваю, это, что ли, ваше озеро?

— Разумеется, это! И если верить мнениям людей, живших на берегах других озер, то это — самое обширное.

— Так и есть! То самое, чего я ожидал: пруд по величине, а на вкус — бочка пресной воды.

— Что же вы находите дурного в Онтарио, мистер Кап? Это — огромное озеро, на которое приятно посмотреть, и даже люди, привыкшие к ключевой воде, не могут нахвалиться его водою.

— И это вы называете огромным озером? — сказал Кап, описывая в воздухе полукруг своею трубкою. — Теперь позвольте вас спросить, что вы тут находите? Сам Джаспер говорит, что от одного берега до другого не больше двадцати миль.

— Но, дядюшка, — вмешалась Мабель. — Ведь кругом нигде не видно земли, кроме той, на которой мы стоим. По-моему, это озеро — настоящий океан.

— Этот кусочек пруда — настоящий океан! Покорнейше благодарю, Магнит! И это говорит девушка, у которой среди родственников есть коренные моряки! Вздор, Магнит, вздор! Что, по-твоему, напоминает тут море?

— Что? Вода, вода и вода, и все только одна вода, расстилающаяся на многие мили, сколько видит глаз.

— А разве в реках, по которым ты плавала, нет «воды, и воды, и воды», да еще «расстилающейся» настолько, «сколько видит глаз»?

— Да, дядюшка, но реки эти узки, на них отмели, поросшие деревьями.

— А разве мы здесь не на отмели? Разве ты не видишь здесь тысячи деревьев? Да и скажи по совести, разве двадцать миль — не узкое пространство? Какой чорт когда-либо слышал об отмелях на океане, разве могут быть берега среди воды!

— Но, дядюшка, ведь на этом озере нельзя увидеть противоположный берег, как на реке.

— Ты заблуждаешься, Магнит! Амазонка, Ориноко, Ла-Плата — тоже реки, однако ты там тоже не увидишь противоположного берега. Послушайте-ка, Следопыт, право, я сомневаюсь, чтобы эта жалкая полоска воды была озером. Уж не река ли это? Я вижу, что вы не слишком знакомы с географией в ваших лесах.

— На этот раз вы заблуждаетесь, мистер Кап: у каждого конца этого озера есть река, и река славная; но то, что сейчас перед вами, это — старое Онтарио, и, хотя здесь не моя стихия, мне кажется, что лучше этого озера не найдешь нигде.

— А если бы мы были на берегу моря, например, хотя бы в Рокавее, дядюшка, разве мы увидели бы не то же, что и здесь? Там тоже берег, отмели и деревья, и, конечно, там так же хорошо, как и здесь.

— Это сущее безобразие, Магнит! Молодая девушка не должна ни в чем упорствовать. Прежде всего, на океане есть берега, а не отмели. Я говорю это вам, которые перестают соображать, как только потеряют из виду берег.

Мабель замолчала, и Кап с торжествующим видом продолжал рассуждать, еще более воодушевленный своей победой.

— И притом нельзя эти деревья сравнивать с деревьями в Рокавее. На берегах океана видишь города, фермы, деревни, монастыри, замки, маяки, да, маяки, а тут что? Ничего! Эх, эх, мистер Следопыт! Слыханное ли дело, чтобы на берегу не было маяков? Стоял бы здесь хоть какой-нибудь фонарик!

— Зато здесь есть кое-что получше — величественный лес.

— Конечно, лес как-то еще идет к озеру; но какая польза была бы для океана, если бы земля, его окружающая, вся покрылась лесом? Тогда корабли были бы ни к чему, торговля погибла бы! Удивляюсь, Магнит, какое ты могла найти сходство в этой воде с морскою? Бьюсь об заклад, мистер Следопыт, что во всем вашем озере не найти ни одного кита!

— Признаюсь, никогда не слыхал. Впрочем, я знаю только речных рыб.

— Как! Ни касатки, ни морской свиньи, ни даже какой-нибудь несчастной чортовой акулы?

— Откуда же я знаю, что там у вас водится? Я не моряк, мистер Кап!

— Ни сельди, ни альбатроса, ни летучей рыбы? — продолжал Кап, пораженный невежеством проводника. — Осмелюсь спросить, есть ли у вас в этом озере рыбы, которые умеют летать?

— Рыбы, которые умеют летать! Мистер Кап, неужели вы думаете, что мы, живущие здесь на границе, не имеем уж никакого понятия о природе и о ее творениях? Я знаю, что есть белки, которые летают, но…

— Летучие белки! Как, чорт возьми, мистер Следопыт, уж не воображаете ли вы, что перед вами юнга, который первый раз в плавании?

— Я ничего не знаю о ваших плаваньях, мистер Кап, хотя и полагаю, что вы путешествовали на своем веку довольно; что же касается лесной природы, то я скажу в глаза всякому, что хорошо знаком с нею.

— Неужели, в самом деле, я поверю вам, что вы видели летающих белок?

— Не сомневайтесь в истине моих слов.

— Однако, Следопыт, — сказала Мабель, глядя на него с дружеской приветливостью, — вы ведь сами сомневаетесь в том, что рыба может летать?

— Я этого не говорил, нет, я этого не говорил. И если мистер Кап подтвердит сказанное им, как бы невероятно оно ни казалось мне, я буду готов поверить.

— Да и почему бы моей рыбе не иметь таких же крыльев, как и вашей белке? — примирительным тоном проговорил Кап. — То, что рыба может летать и что она действительно летает — это разумно и верно.

— Не совсем. Снабдить рыбу, живущую в воде, крыльями, совершенно ей бесполезными в этой стихии, по-моему, вовсе неразумно.

— Да неужели вы воображаете, что рыбы так глупы, что станут летать в воде, когда у них есть крылья?

— Право, ничего не понимаю: рыба, летающая в воздухе, еще удивительнее той, которая летала бы в своей родной стихии; летать в воздухе — это совсем противно ее природе.

— Вот что значит иметь ограниченный кругозор, Магнит! Рыба вылетает из воды для того, чтобы избежать своих врагов, которые у нее там в воде.

— Ну, теперь я верю, — спокойно сказал проводник. — А далеко ли они летают?

— Может быть, не так далеко, как голуби, но достаточно, чтобы спастись от своего преследователя. Что же касается ваших белок, любезный Следопыт, то мы не станем больше говорить об этом; вероятно, вы выдумали их, чтобы похвастаться, что и у вас в лесах, как у нас в море, есть разные диковины. А что это там под горой на якоре?

— Это куттер Джаспера, дядюшка, — отвечала живо Мабель. — По-моему, это очень красивое судно. Оно называется «Бегун».

— Да, для озера оно еще годится, а впрочем, штука ничтожная. Бугшприт^[24] стоит прямо; ну, где же видано, чтобы на таких куттерах бугшприты стояли прямо?

— А может быть, это так нужно на озере, дядюшка?

— Конечно! Не нужно забывать, что озеро — не океан, хотя у него и есть некоторое с ним сходство.

— Ага, дядюшка! Так Онтарио похоже на океан!

— Да, в глазах Следопыта и твоих, племянница, только не в моих. Посадите меня в самый маленький челн в такую ночь, что ни зги не видно, и попробуйте пустить на середину лужи, я тотчас угадаю, что это озеро. И моя «Доротея», на которой я плавал, не ошиблась бы в этом случае. Она также увидела бы разницу между Онтарио и Атлантическим океаном. Я ввел ее однажды в один из больших заливов Южной Америки, и что же? Ей, бедняжке, было там ужасно неловко. А Джаспер плавает на этом судне? Гм! Я непременно должен с ним прокатиться, прежде чем расстанусь с вами, Магнит. Не хочу, чтобы потом толковали, что я был у самого пруда и не плавал на нем.

— Отлично, вам недолго придется ждать случая, — сказал Следопыт. — Сержант отправляется завтра со своим отрядом на Тысячу Островов, чтобы сменить там пост; я слышал, что он намерен взять с собою Мабель, и вы, стало быть, можете поехать с ним.

— Это правда, Магнит?

— Мне так кажется, — отвечала девушка, и легкий румянец, не замеченный никем, выступил на ее лице, — но я так мало разговаривала с отцом, что не совсем в этом уверена. Да вот и он сам, и мы можем спросить его об этом.

Наружность сержанта Дунгама невольно располагала к себе. Он был высокого роста, имел серьезный вид и во всех его движениях были заметны твердость и решительность. Сам Кап, любивший читать высокомерные нравоучения всякому, кто не был моряком, не позволял себе в обращении со старым солдатом тех вольностей, к которым привык в разговорах с другими. Дункан Лэнди, шотландский лорд, начальник крепости, оказывал Дунгаму больше внимания, чем всем другим подчиненным ему офицерам. Хотя сержант и не надеялся на повышение, но он умел держать себя с достоинством, невольно обращавшим на себя внимание. Капитаны обходились с ним ласково, как со старым товарищем; поручики редко осмеливались оспаривать его мнения по части военных дел, а прапорщики оказывали ему всяческое внимание.

Из всех пограничных жителей один только Следопыт обращался с сержантом, как с равным себе, и разговаривал с ним совершенно по-дружески.

— Здравствуй, брат Кап, — сказал сержант, всходя на бастион и отдавая честь вместо поклона. — Обязанности службы, которые я должен был исполнить сегодня утром, заставили меня совсем забыть о тебе и о Мабель. Но теперь я часа на два свободен, и мы можем покороче познакомиться. Не находишь ли ты, брат, что девочка очень похожа на мою жену, которой я так давно лишился?

— Мабель — вылитый портрет своей матери, сержант, только в чертах ее лица есть и твоя мужественность, хотя, по правде говоря, и у Капов никогда не было недостатка в силе и решительности.

Мабель робко взглянула на суровые и строгие черты своего отца.

— Ты совершил из любви ко мне, брат, путешествие, долгое и трудное, и мы постараемся, чтобы ты, пока будешь здесь с нами, был всем доволен.

— Я слышал, что вы только ожидаете приказаний, чтобы сняться с якоря, сержант, и повесить свои койки в той части света, где находится Тысяча Островов?

— Это, верно, ты проговорился, Следопыт?

— Нет, сержант, я не проговорился, но я думал, что нет никакой надобности скрывать ваши намерения от близкого родственника.

— Все военные передвижения должны производиться в полной тайне, — укоризненно отвечал сержант, дружески похлопывая, однако, проводника по плечу. — Ты провел бо́льшую часть своей жизни в битвах с французами и должен, кажется, вполне ценить скромность. Впрочем, ничего: скоро это предприятие будет приведено в исполнение, и теперь нет особой надобности скрывать его. Да, мы скоро командируем отряд, чтобы сменить пост на озере, хотя, собственно, еще неизвестно, пойдем ли мы на Тысячу Островов. Быть может, я тоже буду в этом отряде. Если я поеду, то возьму Мабель с собою, для того чтобы она варила мне суп, и, надеюсь, брат, ты тоже не станешь гнушаться солдатскими харчами.

— Это смотря по тому, каков будет ваш маршрут. Я ведь не люблю ни лесов, ни болот.

— Мы отправимся на «Бегуне», и вся эта экспедиция должна быть по нраву человеку, привыкшему к воде.

— Да, к морской воде, если вам угодно, но только не к озерной. Как бы то ни было, если у вас нет никого, кто мог бы управлять вашим куттером, то я непрочь вас сопровождать, хотя признаюсь, все это, по-моему, потерянное время. Говорить, что мы будем крейсировать по этому пруду, значит смеяться над добрыми людьми.

— Джаспер очень искусно управляет «Бегуном», и мы в данном случае не нуждаемся в твоих услугах; но мы были бы очень рады, если бы ты был нашим спутником. Ты не сможешь возвратиться в поселение, пока туда не пошлют какого-нибудь отряда, а это будет, вероятно, не раньше моего возвращения. Послушай, Следопыт, в первый раз теперь отыскивают следы мингов без тебя, а ведь в подобных случаях ты бывал всегда впереди всех.

— Откровенно говоря, сержант, — ответил не без замешательства проводник, — сегодня утром я не чувствовал себя расположенным к этому. Во-первых, я очень хорошо знаю, что солдаты пятьдесят пятого полка — не мастера ловить ирокезов в лесу, а те не стали бы дожидаться, пока их окружат со всех сторон, особенно узнав, что Джаспер пробрался в крепость. Во-вторых, человек, который провел целое лето в тяжелых трудах, может немного отдохнуть после работы, и его не следует упрекать за это. К тому же с ними Великий Змей, и если возможно отыскать этих негодяев, то ты смело можешь положиться на него. Ненависть его к ним гораздо сильнее моей, а его глаз так же зорок, как и мой. Нет, я хотел на этот раз предоставить честь экспедиции молодому прапорщику, который командует отрядом. Если он не потеряет в этом деле своего скальпа, то сможет похвастать своим походом и, вернувшись, написать о нем своей матери. Я хоть раз в жизни решил сыграть роль ленивца.

— И никто не имеет на это большего права, — отвечал сержант, — если только многократные и ценные услуги дают право на получение отпуска. Мабель, вероятно, не станет думать о тебе хуже из-за того, что ты предпочел ее общество преследованию индейцев, и я ручаюсь за нее, что она будет очень рада предложить тебе позавтракать, если у тебя есть аппетит. Впрочем, не думай, девочка, что Следопыт позволит этим мерзавцам, шатающимся около крепости, уйти, не услышав звука его ружья.

— Если бы я думал, сержант, что она такого мнения обо мне, то хоть я и не охотник до парадных сцен, но в ту же секунду положил бы на плечо свой «оленебой» и вышел бы из крепости прежде, чем она успела, бы мигнуть. Нет, Мабель хорошо знает меня, хотя мы и недавно знакомы.

— Потребовалось бы множество доказательств, Следопыт, чтобы заставить меня переменить мнение о вас, — краснея, отвечала Мабель. — И отец и дочь обязаны вам жизнью; будьте уверены, что они никогда этого не забудут.

— Благодарю вас, Мабель, благодарю от всей души. Но я должен сказать, что моя услуга вовсе не так велика, как вы думаете; если бы вы и попались в руки мингов, они не тронули бы ни одного волоса на вашей голове. Скальпы мистера Капа, Джаспера, Великого Змея и мой, конечно, порядком просушились бы на их огне, но, повторяю, вас бы они не тронули.

— Ведь они не щадят ни женщин, ни детей, отчего же они вдруг почувствовали бы такое сострадание ко мне? Нет, нет, вам, Следопыт, я обязана моей жизнью!

— Еще раз повторяю вам, Мабель, что они не сделали бы вам ни малейшего зла, ни один из этих мингов не коснулся бы вашего волоска. Они, может быть, заставили бы вас сделаться женой одного из их вождей, но большего вам нечего было опасаться.

— Все же я вам обязана избавлением от этого несчастья, — сказала Мабель, сжимая руку скромного проводника, который не мог скрыть своей радости. — Сделаться женою ирокеза было бы для меня хуже смерти!

— Уж такова ее натура, сержант! — воскликнул Следопыт, обращаясь к своему старому товарищу, и черты лица его прояснились. — И она никогда не изменится!

— Ты прав, Следопыт, но пора завтракать. Пойдем-ка с нами, брат Кап, я покажу тебе, как мы, бедные солдаты, живем на этой отдаленной границе.

Глава девятая

Сержант Дунгам не преувеличивал. Несмотря на то, что крепость стояла в глухом месте, жители ее имели такой стол, которому во многих отношениях позавидовали бы князья и государи. Вся эта обширная страна, названная Западом или Новыми Землями, в те годы была пустынна, но изобиловала всеми естественными богатствами, свойственными ее климату. Бродившие по лесам индейцы не могли уменьшить количества дичи; солдаты и охотники производили не больше опустошений, чем пчела в поле, засеянном гречихой. В Освего было множество всякого рода рыбы. Там ловилась превосходная семга, почти не уступавшая той, что ловится в Северной Европе. В леса и на озера слетались различные породы птиц. Гуси и утки тучами покрывали заливы Онтарио; лани, медведи, белки и другие четвероногие, среди которых иногда показывался и лось, дополняли это изобилие.

За обедом сержанта Дунгама можно было заметить и богатство и бедность этого края. Жареная семга дымилась на деревянном блюде; разрезанная на куски горячая дичь и несколько блюд с холодными закусками были расставлены на столе.

— Э, видно, не полупорционы получают в этой части света, сержант! — сказал Кап, отведав несколько блюд. — Семга ваша удовлетворила бы и шотландца.

— А между тем, брат Кап, из двухсот или трехсот человек, составляющих гарнизон, не наберется и полдюжины таких, которые не поклялись бы, что семга никуда не годится. Есть и такие, которые не пробовали никакой другой дичи, кроме откормленной дома, и которые пренебрегают самою жирною, какую только можно достать, ляжкою лани.

— Таков обычай белых, — сказал Следопыт, — и смело скажу, что он не делает им чести. Краснокожий всегда доволен той пищей, какую ему предлагают, будь она жирная или тощая, будь то лань или медведь, ножка индейского петуха или крыло дикого гуся. К стыду нашему должен признаться, что мы, белые, пользуемся всеми этими благами, не чувствуя благодарности к природе.

— Сам Дункан Лэнди клянется, что пироги из ячменной муки стоят освегского окуня, и вздыхает по водам, текущим с шотландских гор, тогда как в его распоряжении для утоления жажды все Онтарио.

— А у майора Дункана есть жена и дети? — спросила Мабель, которая, естественно, находясь одна в кругу мужчин, хотела бы видеть женщину.

— Нет, но говорят, что у него есть невеста в Шотландии. Кажется, она предпочла дожидаться его возвращения, чем подвергать себя лишениям в этой дикой стороне. Это нисколько не отвечает моим взглядам на обязанности женщины, брат Кап. Твоя сестра думала иначе, и если бы она была жива, ты увидел бы ее теперь здесь, на скамье, которую занимает ее дочь.

— Надеюсь, сержант, ты не думаешь просватать Мабель за солдата? — сказал Кап серьезно. — Наше семейство отдало уже свою дань армии; пора подумать снова о море.

— Я и не думаю выбирать мужа для дочери ни в пятьдесят пятом, ни в каком другом полку, брат, могу тебя уверить, хотя и полагаю, что ей пора уже замуж.

— Батюшка!..

— Об этих вещах не стоит говорить во всеуслышание, сержант, — сказал Следопыт. — Я знаю по опыту, что если кто хочет итти по следу девушки, он не должен кричать ей громко о своем намерении. Лучше, с вашего позволения, потолкуем о чем-нибудь другом.

— Ну, брат Кап, надеюсь, что этот поросенок, хотя и холодный, понравится тебе: он приготовлен по твоему вкусу.

— Да, да! Дай нам цивилизованной пищи, если хочешь, чтобы я ел. Грубая дичина хороша для вас, пресноводных моряков, а мы, моряки океана, любим только то, в чем знаем толк.

Следопыт положил на стол нож и вилку и, засмеявшись своим беззвучным смехом, спросил с любопытством:

— Вас не удивляет, что на этом поросенке нет кожи, мистер Кап?

— Конечно, Следопыт, он был бы лучше в своей рубашке; но я полагал, что у вас в лесах таким способом приготовляют поросят?

— Ну, вот видите! Можно объехать весь свет и кое-чего не знать. Если бы вы взяли на себя труд содрать кожу с этой свиньи, мистер Кап, она задала бы жару вашим пальцам. Это дикобраз!

— Я поражен, хотя мне показалось, что это не совсем настоящая свинина. Но я думал, что здесь, в лесах, даже поросенок может утратить некоторые из своих качеств; мне казалось, что пресноводный поросенок не так хорош, как свинья, что выросла у открытого моря. Полагаю, что это для тебя все равно, сержант?

— Лишь бы мне не пришлось сдирать кожу, брат Кап… Следопыт, надеюсь, что во время похода Мабель не доставляла вам хлопот?

— Нет, нет! Если Мабель хоть наполовину так довольна Джаспером и Следопытом, как Джаспер и Следопыт довольны ею, сержант, то мы век будем друзьями.

— Да, да! Надо помнить, что женщины — не мужчины, — возразил сержант, — и побольше обращать внимания на их нрав и воспитание. Рекрут — не ветеран. Всякому известно, что на обучение солдата требуется гораздо больше времени, чем на что-либо другое. И еще больше времени требуется, чтобы воспитать хорошую дочь солдата.

— Вот это новость, сержант! — с живостью воскликнул Кап. — А мы, старые моряки, думаем, что вымуштровать шестерых солдат можно быстрее, чем одного матроса.

— Да, да, брат Кап, мне известны мнения моряков о себе, — ответил зять, приветливо улыбаясь, — потому что я несколько лет прослужил в одной из приморских крепостей. Мы уже толковали на эту тему, и боюсь, не сойдемся во взглядах.

— Если вы уже позавтракали, дядюшка, то не проводите ли вы меня на бастион? — сказала Мабель. — Я еще не видела как следует озера. А одной мне неудобно расхаживать по крепости с первого же дня приезда.

Кап и Мабель вышли. Сержант обратился к Следопыту с горделивой улыбкой:

— Ну, друг, нравится тебе моя девочка?

— Тебе есть чем гордиться, сержант! Отец смело может гордиться такой прекрасной дочерью. Видел я красавиц, видел и знатных дам, но ни разу не встретил девушки, которая была бы наделена такими качествами.

— И могу тебя уверить, Следопыт, что она тебе платит взаимностью. Вчера вечером она только и говорила, что о твоем хладнокровии, храбрости и особенно о твоей доброте; а доброта для женщины — половина всех остальных качеств, взятых вместе, друг мой! Итак, первый смотр удовлетворил обе стороны. Теперь почисть-ка платье да займись несколько своей наружностью, и тогда рука и сердце ее — твои.

— Я воспользуюсь твоими советами, сержант, и употреблю все силы, чтобы так же понравиться ей, как она нравится мне. Сегодня утром, с восходом солнца, я вычистил и отполировал мой «оленебой», и никогда это ружье так не блестело, как теперь!

— Это соответствует твоему охотничьему образу мыслей, Следопыт! Правда, всякое огнестрельное оружие должно сиять и гореть на солнце. Что краса, когда ствол ружья не блестит? Ты много говорил с Мабель, когда вы плыли вместе в лодке?

— Да почти не о чем было говорить-то, сержант! А когда представлялся случай, то я чувствовал себя ниже ее по развитию. Я только о том и мог говорить, что доступно мне.

Сержант усмехнулся.

— Ты наполовину прав и наполовину неправ, мой друг! Женщины любят болтовню и находят удовольствие принимать в ней главное участие. Тебе известно, что я не люблю давать волю языку и высказывать тотчас же все, что взбредет на ум. Однако же мать Мабель не думала обо мне худо и тогда, когда я сбавлял немного спеси. С тех пор прошло уже двадцать два года! Теперь я самый старый сержант в полку, а тогда был моложе всех. Мужчина должен быть серьезным. Но если хочешь понравиться женщине, то при случае надо быть немного снисходительнее!

— Ах, сержант, боюсь, что это мне никогда не удастся!

— Зачем приходить в уныние, когда, по-моему, между нами нет разногласий?

— Мы говорили, что если Мабель такова, как ты мне рассказывал, и если только девушке понравится простой охотник и проводник, то я откажусь от моей кочевой жизни и постараюсь приучить себя к семейному очагу. Но с тех пор, как я увидел Мабель, во мне родились грустные предчувствия.

— Что это значит? — сердито прервал его сержант. — Или я не так тебя понял? Не сам ли ты сказал, что она тебе понравилась? Что же, разве Мабель обманула твои надежды?

— Ах, сержант, не Мабель; я сам боюсь обмануться в них! Я всего лишь простой, бедный житель леса и, может быть, вовсе не так хорош, как вы обо мне думаете!

— Если ты не доверяешь собственному мнению, Следопыт, то прошу тебя не сомневаться в моем. Разве я не привык судить о характере людей? Разве это не моя обязанность? И много ли раз я ошибался? Спроси у майора Дункана, если на этот раз тебе нужен свидетель.

— Ведь мы старые друзья, сержант; мы не раз дрались рядом и помогали друг другу. Не мудрено, что мы друг о друге слишком хорошего мнения. Я боюсь, что дочь не так благосклонно, как отец, будет смотреть на простого неуча-охотника.

— Полно, полно, Следопыт! Ты сам себя не знаешь, друг! Верь моему слову. Ты не принадлежишь к числу тех франтов, которые, вступив в полк, задирают нос. Ты человек, знающий службу. Ведь ты, я думаю, бывал в огне раз тридцать-сорок, если подсчитать все схватки и засады, в которых ты участвовал.

— Все это так, сержант, все это так; но я робок, невежествен, слишком стар и дик, чтобы пленить воображение такой девушки, как Мабель; она не привыкла к нашим лесным ухваткам, и ей, может быть, больше нравится городская жизнь, соответствующая ее воспитанию, вкусам и привычкам.

— Таких предчувствий у тебя прежде не было, друг мой, и я удивляюсь, откуда они у тебя взялись.

— Может быть, я не думал о своем ничтожестве до тех пор, пока не увидел Мабель. Я странствовал со многими женщинами, провожал их через леса, видел их в горе и радости, но все они стояли много выше меня. Теперь не то; Мабель и я, мы стоим так близко друг к другу, что я чувствую невыносимую тяжесть, видя, как велика между нами разница. Я желал бы помолодеть на десять лет, сержант, и иметь более привлекательный вид, чтобы понравиться красивой молодой девушке.

— Успокойся, мой храбрый друг, и положись на мое знание женского сердца. Мабель уже любит тебя наполовину, а две недели, которые мы проведем там, на островах, довершат остальное. Она почти сказала это мне вчера вечером.

— Быть этого не может, сержант! — воскликнул Следопыт. — Неужели это так? Я — бедный охотник, а Мабель? Она достойна быть женой офицера. Неужели ты думаешь, что она откажется от всех городских привычек и согласится жить в лесу с простым проводником и охотником? Не будет ли она вспоминать о прошлом и жалеть, что не имеет лучшего мужа?

— Лучшего мужа, Следопыт, мудрено найти, — возразил сержант. — Что же касается городских привычек, то свобода, которою она будет пользоваться, скоро заставит ее позабыть их. Мабель так умна, что не будет скучать на этой отдаленной границе. Я так же хорошо обдумал план этой женитьбы, мой друг, как генерал обдумывает план похода. Пока я жив, Мабель может жить у меня, и ты всегда будешь иметь пристанище, возвращаясь с похода или с разведок.

— Ах, как приятно думать об этом, сержант! Хорошо, если у Мабель такие же желания. Но боюсь, что такой человек, как я, не может ей понравиться. Если бы я был моложе и красивее, как, например, Джаспер Уэстерн, тогда еще была бы надежда… Да, в самом деле, была бы надежда…

Сержант прищелкнул пальцами и, показав кукиш, сказал:

— Вот что Джасперу Пресной Воде и всем молодчикам в крепости и не в крепости! Ты уж слишком скромен, Следопыт! Ha днях должна быть назначена стрельба в цель, ты можешь показать свое искусство, и тогда Мабель еще лучше поймет и оценит тебя.

— Не знаю, будет ли это честно, сержант! Всякому известно, что «оленебой» редко дает промах, а можно ли испытывать то, в чем никто не сомневался?

— Полно, полно! Я вижу, что мне самому придется устроить это сватовство. Странно, что ты, такой смелый в дыму сражения, оказываешься таким робким женихом. Вспомни, что Мабель из храброго рода. И девочка, вероятно, будет ценить в мужчине то же, что ценила ее мать.

Сержант встал и вышел.

Все, кто коротко знал Следопыта, считали его человеком необыкновенных достоинств. Всегда одинаковый, простодушный и бесхитростный, благоразумный и не доступный страху, всегда первый защитник правого дела, он никогда не принимал участия в том, что заставило бы его краснеть. Кто долго жил с ним, уважал его и удивлялся его необыкновенной простоте, свойственной первобытным натурам.

Мечтая о браке Мабель со Следопытом, сержант Дунгам руководствовался не столько тщательным исследованием его достоинств, сколько личною к нему любовью. Он близко знал проводника, но уважал его не столько за все его качества, сколько по безотчетному чувству. Старому солдату никогда и на ум не приходило, чтобы дочь могла не согласиться с его выбором.

Глава десятая

Прошла неделя. Мабель начала привыкать к своему положению, которое было для нее хотя и ново, но несколько скучновато. Солдаты и офицеры понемногу освоились с присутствием молодой девушки. Они уже не утомляли ее своим плохо скрытым восхищением. Однако она скоро заметила, что квартирмейстер, вдовец средних лет, старался сблизиться с сержантом, хотя они по долгу службы и без того часто виделись. Молодежь, сидя за обедом, толковала между собой о том, что этот шотландский офицер, которого звали Мюйр, чаще прежнего стал посещать сержанта.

В конце недели, вечером, когда пробили зорю, комендант крепости, майор Дункан Лэнди, послал за сержантом Дунгамом, чтобы потолковать с ним с глазу на глаз. Старый ветеран жил в домике на колесах, который передвигался во все дворы крепости, смотря по надобности. Сержанту не пришлось долго ожидать в передней; он скоро вошел к своему начальнику.

— Входи, сержант, входи, дружище! — сказал Лэнди дружеским тоном Дунгаму, почтительно стоявшему в дверях. — Входи и садись-ка на этот стул. Я позвал тебя, чтобы потолковать о таком деле, которое не имеет отношения ни к смотрам, ни к счетам. Ведь мы с тобой старые товарищи, и за такой срок майор может сблизиться с сержантом и шотландец с янки. Садись, пожалуйста, и держи себя запросто. Сегодня, кажется, славная погода, сержант?

— Да, славная, майор Дункан, — отвечал сержант, садясь по его приказанию. Однако, будучи старым служакой, Дунгам соблюдал должный этикет и в тоне и в своих манерах. — Чудесный день, сэр! Можно надеяться, что будут еще такие дни.

— Надеюсь! Нынче, кажется, будет хороший урожай, и ты увидишь, что солдаты пятьдесят пятого полка такие же славные фермеры, как и воины. Я никогда в Шотландии не видел такого картофеля, как у нас здесь.

— Да, есть надежда на хороший урожай, майор Дункан; нынешняя зима будет благополучнее прошлой.

— А мы с каждым годом чувствуем все большую потребность в благополучии. Мы стареем, и, кажется, пора бы подумать об отставке и пожить для собственного удовольствия. Я чувствую, что силы мои идут на убыль.

— Вы немало еще послужите королю, сэр!

— Быть может; особенно, если у него найдется место подполковника.

— День, когда майор Дункан Лэнди получит этот чин, будет праздником для пятьдесят пятого полка.

— И для Дункана Лэнди этот день также будет праздником. Но, сержант, если ты никогда не был подполковником, зато у тебя была добрая жена; а после чина только это и может сделать человека счастливым.

— Да, майор, я был женат, но давно овдовел, и теперь мне остается только любить свои обязанности.

— Как? А ты ни во что не ставишь эту миленькую девушку с розовыми щечками, твою дочь, которую я увидел на днях в крепости? Что ты, сержант? Как я ни стар, а мог бы полюбить эту плутовку и послать к чорту чин подполковника.

— Нам всем известно, где сердце майора Дункана. Там, в Шотландии, живет прекрасная лэди, готовая осчастливить его, как только обязанности службы позволят ему туда возвратиться.

— Ах, сержант! Надежда всегда далека, да и добрая Шотландия не близко, — отвечал майор, и облачко грусти промелькнуло по суровым чертам его лица. — Ну, да что об этом разговаривать. Если у нас нет ячменной муки, зато есть дичь, стоящая пороха и пули, и множество семги, — не меньше, чем в Бервике-на-Твиде. Но на свете есть вещи гораздо вкуснее ячменной муки. Между прочим, у тебя очень привлекательная дочка, Дунгам!

— Девочка вся в мать и может выдержать любой смотр, — с гордостью сказал сержант. — Они обе воспитаны на доброй американской муке. Да, девочка не ударит в грязь лицом на смотру, сэр!

— Ручаюсь за это. Итак, приступим прямо к делу и двинем резервный корпус на передовую линию. Деви Мюйр, квартирмейстер, намерен жениться на твоей дочери! Он, боясь срезаться, просил меня переговорить с тобой об этом. Ты знаешь, половина наших офицеров пьет за ее здоровье и толкует о ней с утра до вечера.

— Много чести для нее, майор! — холодно ответил сержант. — Я думаю, что джентльмены могут найти какую-нибудь более подходящую тему для своих разговоров. Я надеюсь через несколько недель увидеть ее женою честного человека, сэр.

— Да, Деви — человек честный, а это скажешь не о всяком квартирмейстере, сержант, — подтвердил Лэнди с усмешкой. — Ну, что же? Могу ли я сказать этому юноше, уязвленному стрелою амура, что дело почти слажено?

— Благодарю вашу честь, но Мабель — невеста другого.

— Как, чорт возьми! Да это встревожит весь гарнизон! Впрочем, я не сержусь за это, сержант; скажу тебе откровенно, что я не сторонник неравных браков.

— Я того же мнения, как и ваша честь, и вовсе не имею желания видеть мою дочь женою офицера. Для благоразумной девушки достаточно быть тем, чем была и ее мать.

— А позволь спросить, кто же этот счастливец, желающий назваться твоим зятем?

— Следопыт, ваша честь.

— Следопыт!

— Он самый, майор, и, назвав его, я уже вам рассказал всю его историю. Здесь, на границе, никто не пользуется большей известностью, чем мой честный, храбрый и верный друг.

— Все это так; но способен ли он сделать счастливою двадцатилетнюю девушку?

— Почему же нет, ваша честь? Он как нельзя лучше знает свое дело. Нет ни одного разведчика или проводника при армии, который бы и вполовину так славился, как Следопыт.

— Это верно, сержант; но можно ли заслужить любовь девушки репутацией проводника при армии?

— Обращать внимание на капризы молодой девушки, майор Дункан, по моему глубокому убеждению, все равно, что слушать рассуждения молодого рекрута. Если мы будем держать равнение по какому-нибудь неуклюжему неучу, то, разумеется, никогда не построим как следует батальона.

— Но дочь твоя вовсе не неуч: во всей старой Англии не найдется такой изящной женщины. Неужели она с тобой согласна? Хотя уж, верно, так, если она сосватана.

— Мы еще с ней не говорили об этом, ваша честь, но по кое-каким признакам я уже знаю ее мнение.

— А какие же это признаки, сержант? — спросил майор, начиная все более заинтересовываться разговором.

— Видите ли, ваша честь: когда я говорю ей о Следопыте, она не сводит с меня глаз и рада, когда я хвалю его, да притом смотрит так открыто, так прямо, как будто она слушает о своем муже.

— Гм! По этим признакам ты судишь о чувствах твоей дочери?

— Конечно, ваша честь. Когда солдат смотрит мне в глаза прямо, хваля своего офицера, — не во гнев вам будь сказано, солдаты рассуждают о своих начальниках, — когда, говорю, солдат смотрит мне прямо в глаза, хваля своего капитана, я уверен, что он парень честный и говорит, что думает.

— Да ведь, мне кажется, большая разница в летах между нареченным женихом и его прелестной невестой?

— Вы совершенно правы, сэр. Следопыт шагнул в четвертый десяток, и у Мабель в будущем все блага, какими может наслаждаться молодая женщина, имея опытного мужа. Мне самому было с лишком сорок лет, когда я женился на ее матери.

— Ну, возможно ли, чтобы зеленая охотничья куртка да лисья шапка нашего достойного проводника понравились твоей дочери больше, чем нарядный мундир пятьдесят пятого полка?

— Может быть, и нет, сэр; в таком случае, она сделает очень умно, если не последует своему вкусу, и вполне заслужит название здравомыслящей женщины.

— А ты не боишься, что дочь твоя может овдоветь совсем молодой? Находясь вечно среди диких зверей и еще более диких индейцев, может ли Следопыт поручиться за свою жизнь?

— Всякая пуля знает свою дорогу, Лэнди, — отвечал сержант (майор иногда любил, чтобы его так называли в домашней беседе), — и никто из пятьдесят пятого полка не может поручиться за то, что избежит внезапной смерти. В этом отношении Мабель ничего не выиграет, если выйдет за другого. К тому же я сомневаюсь, чтобы Следопыт был убит в сражении или лишился жизни при каком-нибудь несчастном случае в лесу.

— Почему ты так думаешь? — спросил майор. — Ему угрожают такие же опасности, как и любому солдату, может быть, даже больше. Почему же это он избежит внезапной смерти?

— Я не думаю, ваша честь, чтобы у Следопыта в этом отношении были какие-нибудь особые преимущества перед другими, но он не умрет от пули. Мне часто доводилось видеть, с каким хладнокровием он действует своим ружьем, словно пастушьим посохом, в то время как кругом градом летят пули, и не думаю, чтобы ему суждено было умереть таким образом. А между тем нет человека во всех владениях его королевского величества, который заслуживал бы такой славной смерти, как Следопыт.

— Нет, этого никогда нельзя предвидеть, сержант, — отвечал Лэнди с серьезным видом, — и лучше об этом как можно меньше говорить. Но дочь твоя, Мабель, — кажется, так зовут ее? — согласится ли она выйти замуж за человека, который только числится при армии, а не находится на действительной службе? Для проводника нет никакой надежды на производство в чины, сержант!

— Он прославился и без них, ваша честь! Впрочем, Мабель решилась, и вы, вероятно, будете так любезны, что передадите господину Мюйру, что девочка уже приписана к своему полку.

— Ладно, ладно, об этом кончен разговор. А теперь… Сержант Дунгам!

— Ваше благородие! — отвечал сержант, вставая и отдавая честь.

— Вам известно, что в этом месяце я хочу послать вас на Тысячу Островов. Все старые обер-офицеры исполняли по очереди свои обязанности на этом посту, — по крайней мере, все те, которым я мог доверять; теперь, наконец, настала ваша очередь. Хотя поручик Мюйр и говорит, что черед его, но так как он квартирмейстер, то я не хочу нарушать установленный порядок. Подобрали ли вы людей?

— Все готово, ваша честь! Отряд подобран, и приехавшая прошлою ночью лодка привезла донесение о том, что отряд, находящийся теперь там, ждет смены.

— Знаю, и вы должны отплыть послезавтра днем или завтра ночью… Конечно, благоразумнее было бы отплыть в темноте.

— То же думает Джаспер, майор Дункан; а я не знаю, кому можно было бы больше поверить в этом случае, если не молодому Джасперу Уэстерну.

— Молодой Джаспер Пресная Вода! — сказал Лэнди улыбнувшись. — Значит, парень тоже едет с вами?

— Ваша честь, может быть, вспомнит, что «Бегун» никогда не оставлял пристани без Джаспера Уэстерна.

— Твоя правда, но нет правил без исключений. Мне кажется, на этих днях в нашу крепость прибыл какой-то моряк?

— Точно так, ваша честь, это — мистер Кап, мой зять, который проводил сюда мою дочь.

— Нельзя ли на этот раз посадить его на «Бегуна», а Джаспера оставить здесь? Для твоего зятя было бы в новинку покрейсировать по пресной воде, да и тебе с ним веселей.

— Я хотел просить у вашей чести позволения взять его с собою, но только в качестве волонтера. Джаспер — храбрый парень и не заслуживает того, чтобы его без всякого повода лишили командования. Впрочем, я думаю, что брат Кап презирает пресную воду и не станет добросовестно исполнять обязанности.

— Правильно, сержант! Я предоставляю все на ваше усмотрение. Действительно, Джаспер должен удержать за собою командование. Поедет ли с вами Следопыт?

— Если вам будет угодно, господин майор! Там найдется работы для обоих проводников — для индейца и для белого.

— Я думаю, что вы правы. Желаю вам счастливого путешествия! Когда будете возвращаться назад, не забудьте срыть тамошние укрепления. Они сослужили уже свою службу. Эта позиция слишком опасна, чтобы удерживать ее без нужды. Можете итти.

Сержант Дунгам отдал честь, повернулся и затворил за собою дверь, когда майор снова позвал его:

— Я забыл сказать тебе, что молодые офицеры просили разрешения пострелять в цель, и для этого я назначил завтрашний день. К состязанию допускаются все; призами ж будут: роговая пороховница, украшенная серебром, кожаная фляжка, тоже в серебре, и шелковый капор. Последний предназначается победителю с тем, чтобы он мог показать свою галантность, поднеся его той из дам, которую он больше всех любит.

— Это очень приятно, особенно для того, кто останется победителем. Следопыт может участвовать в состязании?

— Я не вижу причины, по которой можно было бы исключить его из числа соискателей, если только он сам захочет явиться; я заметил, что с некоторого времени он не принимает участия в подобных увеселениях. Не потому ли, что он не видит себе равного?

— Точно так, майор! Честный парень знает, что на границе нет никого, кто мог бы с ним поспорить в стрельбе, а потому он и не желает портить удовольствие другим. Во всяком случае, можно положиться на его деликатность. Может быть, лучше всего предоставить ему свободу действий.

— Так мы и решим: увидим, будет ли он иметь успех, как прежде. Покойной ночи, Дунгам!

Сержант удалился, предоставив Дункана Лэнди его собственным мыслям. Улыбка, мелькавшая по временам на суровом и воинственном лице шотландца, свидетельствовала, что эти мысли не были неприятны. Не прошло и получаса, как послышался стук в двери. Майор попросил войти. Человек средних лет в офицерском мундире, небрежно, впрочем, одетый, поздоровался с майором.

— Рад вас видеть, мистер Мюйр, — приветствовал его Лэнди.

— Я пришел к вам, сэр, с вашего позволения, узнать о моей судьбе, — с резким шотландским акцентом сказал квартирмейстер, садясь на указанный ему стул. — Право, майор, эта милая девушка производит в гарнизоне такую тревогу, какой не производили французы в Тэе. Я никогда не был свидетелем такого разгрома в такое короткое время!

— Конечно, Деви, ты не станешь уверять меня, что твое юное и непорочное сердце в одну неделю запылало таким страшным пламенем. Право, любезный, это даже хуже твоей шотландской истории, когда, как говорили, огонь, горевший внутри тебя, был так силен, что прожег в твоем драгоценном теле отверстие, через которое все быстроглазые плутовки могли видеть, как жарко пылает твое сердце.

— Вам все шутки, майор! Я не вижу ничего необыкновенного в том, что молодые люди следуют своим желаниям и наклонностям.

— Но ты уже так часто следовал своим желаниям и наклонностям, Деви, что это, наконец, должно потерять для тебя прелесть новизны. Ведь ты уже четыре раза женился, мой друг!

— Только три, майор, и это так же справедливо, как и то, что я надеюсь жениться в четвертый раз… Комплект еще неполон. Нет, нет, только три раза!

— Кажется, ты забываешь еще одну свадьбу, без священника, Деви?

— А к чему мне помнить о ней, майор? На суде ведь этот брак был признан недействительным, чего же еще? Эта женщина воспользовалась моей легкой вспышкой, всегдашней моей слабостью.

—Если я не ошибаюсь, Мюйр, тогда говорили, что на вопрос можно было посмотреть и с другой стороны.

— Всякая вещь имеет две стороны, любезный майор, а я знавал вещи и о трех сторонах; но бедняжка умерла бездетною, так что из этого ничего не вышло. Со второй женой моей я был особенно несчастлив… я называю ее второй из уважения к вам, майор, уступая вашему ошибочному предположению, что первый мой брак был заключен, как полагается. Безразлично, был ли он первым или вторым, дело в том, что я был очень несчастлив с Дженни Грэхем, которая умерла бездетною после пятилетнего нашего брака. Если бы она была жива, я бы не подумал жениться.

— Но так как ее нет, ты успел жениться уже на двух и теперь хочешь взять третью.

— Не следует отрицать истину, майор Дункан, и я всегда готов признаться… При каждом новом опыте я ждал нового успеха, но человек рожден для разочарований. Ах! Все суета на этом свете, Лэнди, и ничего нет суетнее женитьбы!

— А между тем ты сам подставляешь шею в петлю в пятый раз.

— Я позволю себе напомнить, что в четвертый, майор, — сказал квартирмейстер.

— Ну, ладно, Деви… и мне неприятно сказать тебе, что на этот раз нет надежды на успех.

— Нет надежды на успех! Офицер, вдобавок квартирмейстер, — почему ж это вдруг мне откажет дочь сержанта?!

— Об этом я тебе и говорю, Деви!

— А почему, Лэнди? Не соблаговолите ли вы ответить мне на этот вопрос!

— Девушка уже помолвлена. Может быть, не ударили еще по рукам и не обменялись клятвами, — этого я не могу утверждать, но… она — невеста.

— Да, это препятствие, майор! Но все пустяки, если сердце девушки свободно.

— Конечно, и я думаю, что сердце ее свободно, потому что жениха, кажется, выбирал отец, а не дочь.

— А кто он, майор? — спросил квартирмейстер с тем хладнокровием, которое приобретается привычкой. — Я не знаю здесь никого, кто мог бы стать мне на дороге.

— О, разумеется, ты — единственный достойный претендент во всем здешнем краю, Деви. Но все же счастливец-то не ты, а Следопыт!

— Следопыт, майор?!

— Не кто иной, Деви Мюйр! Но, чтобы немного успокоить твою ревность, я скажу тебе, что, кажется, этот брак решен больше в голове отца, чем в сердце дочери.

— Так я и думал! — воскликнул квартирмейстер. — Решительно невозможно, чтобы я со своим знанием человеческой натуры…

— И особенно натуры женской, Деви…

— Что бы ни произошло, у вас все шутки, Лэнди. Невозможно, чтобы я мог ошибиться в склонностях этой девушки. Смело могу сказать, что она метит гораздо выше Следопыта. Что же касается этого человека, то время покажет…

Майор, расхаживая по комнате, вдруг остановился и, взглянув прямо в лицо Мюйра, спросил:

— Скажи мне по чистой совести, Деви, считаешь ли ты, что молодая девушка, такая, как дочь сержанта Дунгама, может не шутя полюбить человека твоих лет, твоей наружности, твоей опытности?

— Эге, Лэнди, вы еще не знаете женщин! Вот почему вы не женаты до сих пор, хотя вам уже сорок пять лет!

— Поручик Мюйр, смею ли я в свою очередь задать вам деликатный вопрос: сколько вам лет?

— Сорок семь, Лэнди, я не отрекусь от своих лет. Но все же я не думаю, чтобы у Дунгама были такие скромные виды и чтобы ему действительно пришла фантазия отдать свою прекрасную дочку за такого человека, как Следопыт…

— Я передал ответ сержанта, и ты сам видишь, что мое влияние, на которое ты так надеялся, не помогло тебе. Разопьем-ка по стаканчику, Деви, за нашу старую дружбу, а потом тебе не худо позаботиться о завтрашнем походе и позабыть о Мабель Дунгам. Пью за твою новую любовь, поручик Мюйр, или за благополучное излечение от этой болезни!

— Благодарю вас, любезный майор! Я пью за благополучное окончание старой любовной истории, о которой я кое-что знаю. Этот напиток — чистейшая горная роса, Лэнди; он согревает сердце и напоминает нам нашу добрую Шотландию. Если бы вы сделали мне еще одно одолжение, то я был бы вполне уверен, что вы не забыли товарища ваших детских игр.

— Согласен, Деви, если просьба твоя благоразумна и если начальник может удовлетворить ее. Говори, в чем дело.

— Если бы вы могли найти мне какое-нибудь поручение на Тысячу Островов хоть недели на две или около того. Примите во внимание, Лэнди, что по всей границе есть только одна невеста и это — Мабель.

— Там дела на одного человека только, и сержант справится с ним так же хорошо, как и генерал-квартирмейстер, пожалуй, даже еще лучше.

— Но не лучше простого квартирмейстера. В полку и без того недостает людей.

— Я об этом думал, Мюйр, — отвечал Дункан смеясь. — Ты получишь ответ завтра утром. Завтра ты сможешь отличиться в глазах дамы твоего сердца. Ты хороший стрелок, и есть выигрышные призы. Рискни показать свое искусство. Кто знает, что случится до отплытия «Бегуна»?

— Желаю вам доброй ночи, майор Дункан, избавления от подагры и приятного сна.

— Благодарю! Желаю и тебе того же, Мюйр. Не забудь же, что завтра стрелковое состязание.

Глава одиннадцатая

На следующий день погода была прекрасная. Весь гарнизон собрался на «рыцарскую потеху», как называли в шутку свои соревнования командир и некоторые из офицеров, которые слыли за людей образованных.

Лэнди находил большое удовольствие в том, чтобы приучать находившихся под его начальством молодых людей к чтению. Он имел довольно солидную, хорошо составленную библиотеку и охотно позволял желающим пользоваться его книгами. Одной из фантазий, явившихся в результате чтения этих книг, была страсть к подобным «потехам», которым рыцарские хроники придавали романтический колорит, отчасти соответствующий характеру и расположению гарнизона, находившегося в лесу, в отдаленной и дикой стране.

Однако, несмотря на все это, караульные неукоснительно исполняли свои обязанности. Кто взглянул бы с крепостного вала на обширное, светлое и спокойное пространство воды и на беспредельный дремлющий лес, тот невольно вообразил бы, что находится в стране мира и безопасности. Но Дункан Лэнди очень хорошо знал, что из леса могут появиться сотни индейцев, которые уничтожат крепость и все, что в ней находится, а по обманчивому пустынному озеру пролегал легкий путь для врагов-французов, которые могли внезапно напасть на крепость. В лесу были расставлены патрули под командой старых, испытанных офицеров, мало интересовавшихся развлечениями этого дня. В крепости оставался под ружьем особый отряд, который получил самые строгие инструкции, как если бы неприятель находился вблизи. Когда были приняты эти предосторожности, все стали с нетерпением ждать начала увеселений.

Место, выбранное для состязаний, находилось на берегу озера, к западу от крепости. Эта площадка была хорошо защищена сзади озером, а с другой стороны — крепостью. Деревья здесь нарочно были вырублены и корни их выкорчеваны. Таким образом, нападения можно было ожидать только с двух сторон, а так как с юга и с запада лес был вырублен, то неприятель легко мог быть замечен издалека прежде, чем он причинил бы какой-нибудь вред.

Кроме винтовок военного образца, на этот раз появилось около полусотни охотничьих ружей. Каждый офицер имел охотничье ружье для забавы. Тут были также ружья лесных охотников и мирных индейцев, которые часто появлялись в крепости. Были также запасные ружья для тех, которые захотели бы принять участие в состязании с намерением получить приз. Из числа владевших оружием пять или шесть человек особенно славились своим искусством, человек двенадцать было таких, которые считались лучшими среди рядовых стрелков; но и среди рядовых стрелков было немало людей с метким глазом и твердой рукой.

Нужно было стрелять без сошек на расстоянии пятидесяти ярдов. Мишенью служила доска с белыми кругами и с небольшим белым же кружком в центре. Началось состязание между стрелками низшей категории, желавшими показать свое искусство, не претендуя на приз. Здесь участвовали, главным образом, солдаты. Большую часть солдат составляли шотландцы, потому что полк был набран в Штирлинге и его окрестностях; многие американцы, как и сержант Дунгам, были навербованы в колониях с самого прибытия полка. Они-то и были лучшими стрелками. Через полчаса всем стало известно, что один молодой человек, уроженец нью-йоркской колонии, из голландцев, носивший благозвучное имя ван-Фальтенбург, но которого обычно называли Фаллок, показал себя самым искусным стрелком. В ту минуту, когда внимание всех было обращено на голландца, майор, которого сопровождала большая часть офицеров и их жен, приблизился к площади. За ними следовало около двадцати женщин, и между ними — Мабель Дунгам. Ее грациозная фигура, умное, цветущее, оживленное лицо и простой наряд сразу привлекли общее внимание.

Для женщин на берегу озера стояли скамьи, сбитые из досок. Невдалеке от них были развешаны призы.

Как только женщины уселись, майор Дункан подал сигнал приступить к состязанию в заранее намеченном порядке. Восемь или десять лучших стрелков гарнизона подошли к назначенному для стрельбы месту и начали стрелять один за другим. В их числе были и офицеры, и солдаты, и даже случайные посетители крепости. Все попадали в мишень, чего, конечно, надо было ожидать от людей, для которых умение стрелять было главным удовольствием и главным средством к добыванию пищи. Рука и глаз других, которые их сменили, были не так верны, но почти все пули попадали в ближайшие к центру круги.

По правилам, тот, кто промахнулся в первом состязании, не мог принять участие во втором. Адъютант, исполнявший должность церемониймейстера, провозглашал имена попадавших в цель. В эту минуту майор Дункан, квартирмейстер и Джаспер Пресная Вода стояли особняком возле стрельбища, а Следопыт тихо прохаживался в стороне. С ним не было его любимого ружья; очевидно, он не собирался оспаривать призы. Все расступились перед майором Дунканом, который, весело подойдя к стенду, остановился и, небрежно прицелившись, выстрелил. Пуля прошла на несколько дюймов мимо цели.

— Майор Дункан исключается из следующего состязания! — провозгласил громко адъютант. Старые офицеры и сержант очень хорошо поняли, что майор намеренно дал промах, но молодежь и солдаты были довольны беспристрастным соблюдением правил.

— Теперь ваша очередь, мистер Пресная Вода, — сказал Мюйр, — и если вы не превзойдете майора, тогда я скажу, что рука ваша больше способна управлять веслом, чем ружьем.

Джаспер покраснел, стал на место, быстро взглянул на Мабель, которая подвинулась вперед, чтобы удобнее видеть результат выстрела, небрежно схватил ладонью левой руки дуло ружья, прицелился и выстрелил. Пуля пробила самый центр белого кружка. Это был лучший выстрел, так как другие задели только край.

— Браво, мистер Джаспер! — вскричал Мюйр. — Этот выстрел мог бы сделать честь человеку постарше и поопытнее вас. Кажется, вам повезло, потому что вы не очень старательно целились. Теперь прошу вас, сержант Дунгам, пригласить дам обратить внимание на нечто совершенно особенное. Я хочу сделать такое употребление из этого оружия, которое может быть названо «научным». Джаспер непременно остался бы победителем, в том нет сомнения, но его выстрел не так хорош, как тот, который будет сделан по правилам науки.

Тем временем квартирмейстер готовился к своему «ученому» выстрелу, но не начал стрелять, пока не увидел, что глаза Мабель, так же как и других женщин, смотрят на него с любопытством. Рядом с квартирмейстером стоял комендант, а другие находились поодаль.

— Видите, Лэнди, можно кое-что выиграть, если возбудишь женское любопытство; это очень живое чувство, и, если его как следует расшевелишь, оно может привести к очень приятным результатам.

— Справедливо, Деви; но ты заставляешь нас ждать, а вот подошел и Следопыт взять у тебя урок, как у опытного в этом деле человека.

— Что, Следопыт, ты пришел поучиться у нас науке стрельбы? Я не хочу оставлять мое знание под спудом! В добрый час! Ничего не скрою. Не хочешь ли сам попробовать выстрелить разок?

— Зачем мне стрелять, квартирмейстер? Призы мне не нужны. Что же касается чести, если можно назвать честью меткую стрельбу, то с меня ее довольно. К тому же я не женщина, — мне ни к чему этот капор.

— Да, но ты можешь подарить его той женщине, которая тебе дорога и которая…

— Ну, Деви, — вмешался майор, — или стреляй, или убирайся. Адъютант в нетерпении.

— Квартирмейстер с адъютантом редко ладят, Лэнди. Ну, я готов… Посторонитесь-ка немного, Следопыт, чтобы дамы могли видеть…

Поручик Мюйр стал на место, принял хорошо изученную изящную позу, медленно поднял ружье, опустил его и, повторив то же самое несколько раз, спустил курок.

— Пуля пролетела мимо доски! — воскликнул адъютант, которому надоели продолжительные приготовления квартирмейстера.

— Не может быть! — вскричал Мюйр, покраснев от досады и негодования. — Не может быть, адъютант! Никогда в жизни я не делал такого промаха… Прошу дам быть моими судьями.

— Ваши долгие приготовления встревожили дам, и они зажмурились, когда вы выстрелили, — сказал один из полковых весельчаков.

— Я ничему не верю! — вскричал квартирмейстер. Чем больше он горячился, тем сильнее слышался шотландский акцент в его речи. — Это клевета на дам и на мое искусство! Заговор, чтобы отнять у заслужившего награды его приз!

— Ничего не поделаешь, Мюйр, — промах, надо покориться этому несчастью, — сказал Лэнди смеясь.

— Нет, майор, — сказал, присматриваясь к мишени, Следопыт, — квартирмейстер — меткий стрелок на небольшой дистанции, если есть время для хорошего прицела. Взглянув на доску, всякий убедится, что его пуля попала в пулю Джаспера…

Все знали, какое острое зрение у Следопыта. Едва он произнес эти слова, как все зрители начали сомневаться в справедливости собственного мнения. Человек двадцать бросились к мишени, чтобы освидетельствовать ее, и увидели, что пуля квартирмейстера прошла через то самое отверстие, которое пробила пуля Джаспера.

— Не говорил ли я вам, милостивые государыни, — сказал квартирмейстер, подходя к женщинам, — что вы на деле увидите, что значит стрелять по правилам науки! Майор Дункан смеется над математическими расчетами при стрельбе в цель, но я все-таки скажу ему, что наука украшает, увеличивает, совершенствует и поясняет все, что относится к жизни человеческой — будь то стрельба в цель или проповедь. Словом, наука есть наука — вот и все.

— Мне кажется, что вы из этого каталога исключаете любовь, —сказала жена капитана, знавшая историю всех браков квартирмейстера и не упускавшая случая уколоть его. — Кажется, наука имеет мало общего с любовью?

— Вы не говорили бы так, сударыня, если бы ваше сердце уже несколько раз испытало любовь. Только те, которые несколько раз изведали чувство любви, только люди опытные могут по-настоящему судить об этом предмете. И, поверьте, из всех родов любви научная любовь — самая постоянная и самая разумная.

— Так, по вашему мнению, любовь совершенствуется опытностью?

— Ваш быстрый ум схватил на лету мою мысль. Самые счастливые браки те, в которых молодость, красота и взаимное уважение опираются на рассудительность, умеренность и зрелость лет, то есть, я хочу сказать, средних лет; нехорошо, когда муж слишком стар. Вот прекрасная дочь сержанта Дунгама, вероятно, согласится с моими рассуждениями; ее благоразумие уже известно всем в гарнизоне, хотя она здесь еще недавно.

— Дочь сержанта вряд ли может быть посредницей между мною и вами, поручик Мюйр, — отвечала дама с чувством собственного достоинства. — Но посмотрите-ка на Следопыта: он, кажется, хочет испытать свое счастье.

— Я протестую, майор Дункан, я протестую, — размахивая руками, кричал Мюйр, подбегая к стенду. — Я решительно протестую, господа. Следопыт с его «оленебоем» не может принять участие в состязании. Его оружие длиннее установленной нормы.

— «Оленебой» отдыхает, квартирмейстер, — ответил хладнокровно Следопыт, — и никто не думает его тревожить. Я было и вовсе не хотел участвовать в сегодняшнем состязании, но сержант Дунгам сказал мне, что если я отстану от других, то не окажу должного уважения его милой дочери, которую я провожал сюда. Я взял ружье Джаспера, квартирмейстер, а оно, как сами видите, нисколько не лучше вашего.

Поручику Мюйру нечего было возразить. Глаза всех устремились на Следопыта. Вид и осанка знаменитого проводника и охотника, когда он выпрямил свой сухощавый стан и поднял ружье, были поразительны. Во всей фигуре его чувствовались полное самообладание и совершенная уверенность в себе. Следопыт не был красив в обычном смысле этого слова, но вид его внушал полное доверие и вызывал уважение. Тонкая мускулистая фигура его могла бы возбудить восхищение, если бы не была чересчур худощава. Его нельзя было назвать красавцем, но, когда он поднял ружье, все женщины невольно залюбовались легкостью его движений и его мужественным видом.

Он выстрелил с молниеносной быстротой, и не успел еще дымок подняться над его головою, как приклад ружья был уже на земле, а Следопыт опирался рукою на дуло. Лицо его оживилось беззвучным задушевным смехом.

— Следопыт не попал в цель! — вскричал вдруг майор Дункан.

— Нет, нет, майор, — уверенно возразил Следопыт, — вы слишком поторопились сделать заключение. Я не заряжал ружья и не знаю, что в нем было, но если только оно было заряжено, то ручаюсь, что моя пуля теперь на пулях Джаспера и квартирмейстера, или я не Следопыт!

Возле мишени раздались одобрительные восклицания: Следопыт оказался прав.

— Нет, это еще не все, — сказал Следопыт, приближаясь медленно к скамьям, где сидели дамы, — это еще не все, друзья! Если пуля хотя слегка коснулась доски, тогда я согласен, что промахнулся. Квартирмейстер пробил доску, а вы увидите, что моя пуля не увеличила отверстия.

— Это правда, Следопыт, — сказал Мюйр, который увивался возле Мабель, хотя и стеснялся заговорить с ней в присутствии офицерских жен. — В самом деле, квартирмейстер пробил доску и этим освободил дорогу твоей пуле.

— Ну, квартирмейстер, пусть подадут гвоздь; посмотрим, кто из нас вобьет его глубже в доску. Чингачгук — вот кто мог бы показать настоящее искусство. Но он далеко. А с вами, квартирмейстер, не придется долго толковать. Если вам удастся опыт с гвоздем, то картофель будет для вас камнем преткновения.

— Ты нынче что-то расхвастался, Следопыт, но я тебе покажу, что я не какой-нибудь новичок из поселения или из города. Я это докажу!

— Знаю это, квартирмейстер, хорошо знаю и не отрицаю вашей опытности. Вы много лет провели на границах, и многие уже успели родиться и состариться с тех пор, как ваше имя повторяется в колониях и даже среди индейцев.

—Но, но! — прервал его Мюйр, — это неправда! Я вовсе не так стар.

— Я только хотел сказать, поручик, что для солдата вы пожили довольно в таких местах, где без ружья нельзя ступить ни шагу. Знаю, что вы вообще довольно искусный, но все же не настоящий стрелок в цель. В хвастовстве же вы укоряете меня напрасно: кажется, я не люблю болтать о своих подвигах. Но затирать способности других не годится. Пусть дочь сержанта рассудит нас, если только у нас хватит смелости быть подсудимыми такого прекрасного судьи.

Следопыт избрал Мабель в посредницы, потому что она ему нравилась. Но присутствие трех офицерских жен стесняло поручика Мюйра. Конечно, ему очень хотелось бы постоянно находиться на глазах той, которая, казалось, была предметом его внимания, однако он был осторожен и не решался ухаживать открыто, не будучи уверенным в успехе. Он знал, что если каким-нибудь образом распространится слух, что дочь унтер-офицера отказалась стать его женой, то ему не избежать насмешек. Несмотря на эти сомнения и опасения, Мабель казалась ему очаровательною; она так мило краснела, так приятно улыбалась, она блистала и юностью, и красотою, и скромностью. Поручик не мог больше противиться искушению.

— Пожалуй, изволь, Следопыт! — отвечал он, поборов свои сомнения. — Пусть дочь сержанта… его прекрасная дочь, должен бы я сказать, пусть она будет посредницей между нами, и ей мы поднесем приз, который, разумеется, один из нас получит. Сами изволите видеть, милостивые государыни, нечего делать, надо потешить Следопыта.

Разговор прекратился, потому что квартирмейстера и его соперника позвали к стенду. Через несколько минут началось второе испытание. Обыкновенный гвоздь со шляпкой, окрашенной белою краскою, был слегка вколочен в доску, и стрелок должен был или попасть в него, или потерять право на следующие состязания.

Оказалось всего семеро соискателей, из которых один удалился, довольствуясь своим предыдущим успехом и боясь посрамить себя в этом, более трудном, испытании. Трое стреляли один за другим: пули их попали возле гвоздя, но ни одна не задела его. Четвертым кандидатом был квартирмейстер, который сначала, по своему обыкновению, несколько минут рисовался перед зрителями, а потом уже выстрелил, сорвав кусочек шляпки с гвоздя и всадив пулю у самого острия. Это дало ему право на следующий выстрел.

— Вы спасли свою шкуру, квартирмейстер, как говорят в поселениях, — сказал Следопыт смеясь, — но надо много времени, чтобы построить дом с таким молотком, как ваш. Вот Джаспер, если он еще не утратил твердости руки и остроты зрения, покажет, как вколачивать гвозди… Вы же, поручик, лучше бы сделали, если бы поменьше красовались, берясь за ружье!

— Посмотрим, Следопыт! Выстрел — чудо! И я сомневаюсь, чтобы в пятьдесят пятом полку нашелся другой молоток, который бы так ловко стукнул по гвоздю.

— Джаспер не служит в пятьдесят пятом полку, но посмотрим, как он стукнет.

Следопыт еще говорил, когда пуля Джаспера уже попала прямо в гвоздь и вбила его в доску до самой шляпки.

— Ну, ребята, все готово, чтобы заклепать его! — вскричал проводник, занимая место своего друга. — Не нужно нового гвоздя; ничего, что с него стерлась краска, я его вижу, а в то, что я вижу, могу попасть в ста ярдах, хотя бы это был глаз москита. Приготовьтесь-ка заклепать гвоздь!

Раздался выстрел, и пуля вогнала шляпку гвоздя глубоко в дерево.

— Да, любезный Джаспер, — продолжал Следопыт, опустив приклад на землю и не обращая внимания на свой успех, — ты с каждым днем совершенствуешься. Побродишь еще немного со мною по суше — и лучший стрелок на границе не рискнет вступить с тобой в состязание. Квартирмейстер, — тот хорошо стреляет, но ему далеко не уйти, а ты, с твоими способностями, можешь со временем вызвать на поединок любого стрелка.

— Но, но! — вскричал Мюйр. — Оторвать частичку от шляпки гвоздя? Ну разве это не совершенство? Всякому известно, что легкое прикосновение обнаруживает искусного мастера, тогда как удары с плеча молотом — это дело грубой и невежественной руки. Согласись, Следопыт, — кто не попал в цель, тот не попал, промахнись он на один волосок или на целую милю; если же попал, то все равно — ранил ли только или убил.

— Чтобы решить этот спор, — сказал майор, — придется устроить еще одно состязание. Мишенью на этот раз будет картофель. Вы, поручик Мюйр, — шотландец и предпочтете лепешку из ячменной муки; но пограничный закон говорит в пользу американских овощей. Итак, пусть принесут картофель!

Майор Дункан выказывал нетерпение. Мюйр из приличия не стал спорить, чтобы не задерживать состязания, и заботливо начал приготовляться к следующему выстрелу. По правде говоря, на этот раз квартирмейстер далеко не был в себе уверен. Если бы он предвидел это испытание, то, вероятно, не стал бы в ряды соискателей. Но майор Дункан любил пошутить, несмотря на свое шотландское спокойствие, и тайком велел приготовить все нужное для этого опыта, нарочно с тем, чтобы озадачить квартирмейстера. Когда все было готово, вызвали Мюйра.

Обыкновенно в таких случаях выбирают самую большую картофелину, и человек, стоящий в десяти ярдах от стенда, по сигналу подбрасывает ее вверх.

Нужно, чтобы пуля пробила картофелину прежде, чем она упадет на землю.

Квартирмейстер больше ста раз проделывал этот трудный опыт и только один раз добился успеха. Он решился испытать счастье в какой-то слепой надежде, которой не суждено было осуществиться. Картофелина взлетела на воздух, раздался выстрел, но летучая мишень упала на землю невредимой.

— Направо кругом, из рядов вон, квартирмейстер! — скомандовал майор, радуясь успеху своей хитрости. — Шелковый капор будет принадлежать Джасперу или Следопыту.

— А чем кончится состязание, майор? — спросил разведчик. — Как мы будем стрелять — в две картофелины или только в одну, в центр?

— В одну, в центр! Если же пули пройдут в одинаковом расстоянии от центра, то в две картофелины.

— Страшная минута для меня, Следопыт! — говорил Джаспер, приближаясь к месту, и лицо его было бледно.

Следопыт пристально взглянул на Джаспера, потом, попросив Дункана немного повременить, отвел своего друга в сторону, чтобы их никто не мог услышать.

— Тебя, кажется, это очень тревожит, Джаспер, — сказал он, пристально глядя в глаза молодому человеку.

— Признаюсь, Следопыт, никогда я еще не желал так успеха, как сейчас!

— Тебе непременно хочется одержать верх надо мною, твоим старым, испытанным другом? Одержать верх в том, что я называю моим промыслом? Стрельба в цель — мой талант, и ничья рука не сравнится с моею.

— Я знаю это, Следопыт, но…

— Но что же, Джаспер? Что, мальчик? Говори откровенно, ты говоришь с другом.

Джаспер сжал губы, провел рукою по глазам, краснея и бледнея, как девушка, признающаяся в любви; вдруг, сжав руку товарища, он сказал спокойно, как будто какое-то решение пересилило все другие его чувства:

— Я отдал бы руку, Следопыт, чтобы только иметь возможность поднести этот капор Мабель Дунгам.

Охотник потупил глаза и, казалось, задумался о том, что сейчас услышал.

— В две-то картофелины тебе не попасть, Джаспер, — внезапно сказал он.

— Не попаду, конечно. Это меня и тревожит.

— Что за создание человек! Он жаждет того, чего не дала ему природа, и не ценит того, чем наградила его судьба. Ну, так и быть, так и быть. Займи свое место, Джаспер. Майор ждет. Слушай, парень: пуля моя должна хотя бы задеть картофелину; иначе после этого мне нельзя будет показаться на глаза никому в крепости.

— Я должен покориться своей участи, — сказал Джаспер, меняясь опять в лице, — но я сделаю все, что в моих силах.

— Что за создание человек! — повторил Следопыт, отступая на несколько шагов, чтобы дать дорогу своему другу. — Он не замечает своих преимуществ и завидует способностям других!

Картофелину подбросили, Джаспер выстрелил, и восклицания многих показали, что пуля прошла через середину или почти через середину.

— Вот тебе достойный соперник, Следопыт! — воскликнул с восторгом майор. — Придется, видно, устроить состязание с двумя картофелинами.

— Что за создание человек! — повторил охотник, который так был погружен в свои размышления, что ни на что не обращал внимания. — Бросайте!

Выстрел раздался именно в ту самую минуту, когда темный шарик остановился в воздухе. Следопыт, казалось, целился особенно старательно. Но неудовольствие и удивление изобразились на лицах тех, которые подхватили падавшую цель.

— Обе в одно место? — спросил майор.

— Только задета, — был ответ. — Только царапина на кожуре!

— Что это значит, Следопыт? Неужели победу одержал Джаспер Пресная Вода?

— Капор его! — ответил охотник и, кивнув головой, тихо отошел в сторону. — Что за создание человек! — повторял он про себя. — Никогда не довольный тем, что дано ему, он добивается того, в чем ему отказано природой.

Приз был немедленно присужден Джасперу. Когда он получил капор, квартирмейстер подошел к нему и дружески поздравил своего счастливого соперника с победой.

— Послушайте, любезный, — прибавил он, — ведь этот капор вам совсем ни к чему, из него не сделаешь ни паруса, ни даже флюгера. Мне. кажется, Пресная Вода, вы не будете жалеть, если вам за него заплатят порядочную сумму денег? А?

— Его не купишь за деньги, поручик! — возразил Джаспер, у которого горели глаза от счастья и радости. — Лучше выиграть один этот капор, нежели пятьдесят новых парусов для «Бегуна».

— Ну, ну, любезный! Вы, кажется, от этого совсем рехнулись. Я готов предложить вам даже полгинеи за эту безделицу, только чтобы она не валялась в какой-нибудь каюте вашего корабля и не украшала головы какой-нибудь сквау.

Джаспер не знал, что квартирмейстер предлагал ему за капор только половину настоящей цены. Он равнодушно выслушал это предложение. Покачав отрицательно головой, Джаспер приблизился к скамьям, где сидели дамы. Его приближение вызвало заметное волнение, потому что каждая из офицерских жен ожидала от учтивого Джаспера этого подарка.

— Мабель! — сказал он. — Этот приз для вас, если только…

— Если только, Джаспер?.. — спросила девушка, победив свою робость и желая вывести из замешательства молодого человека. Но оба они покраснели так, что едва не обнаружили своих чувств.

— Если только он будет удостоен какого-нибудь внимания, потому что он предлагается вам человеком, который не имеет права надеяться, что его подарок будет принят.

— Я принимаю его, Джаспер! Он будет для меня воспоминанием о тех опасностях, которым мы вместе с вами подвергались, воспоминанием о ваших заботах, за которые я так благодарна вам и Следопыту.

— Не думайте обо мне, — вскричал проводник, — не думайте обо мне: счастливый выстрел принадлежит Джасперу, и это его подарок! Моя очередь придет в другой раз, так же как и очередь квартирмейстера, который, кажется, завидует успеху мальчика. Впрочем, я не понимаю, для чего ему так хочется иметь капор: ведь у него нет жены!

— А у Джаспера разве есть жена? А сам-то ты разве женат? Может быть, он нужен мне хотя бы для того, чтобы обзавестись новой женой, или напомнить мне о моих покойницах, или вообще чтобы доставить мне удобный случай выказать уважение прекрасному полу, или для другой какой-нибудь цели.

— Что же, дело возможное! Я человек совершенно в этом неопытный и потому не стану спорить с вами. Потолкуйте-ка об этом лучше с Мабель, дочерью сержанта. Ну, Джаспер, хотя нам и нечего делать, а все-таки останемся посмотреть, как стреляют другие ребята.

Следопыт с товарищами отошел в сторону: забава снова началась. Но дам уже не занимала стрельба: у них из головы не выходил капор. Он переходил из рук в руки. Все рассматривали добротность его шелка, критиковали его отделку, с важностью обсуждали вопрос: прилично ли дочери унтер-офицера владеть таким прекрасным убором.

— Может быть, Мабель, вы захотите продать эту вещицу через некоторое время? — сказала капитанша. — Мне кажется, что вы не станете ее носить.

— Может быть, я и не буду ее носить, сударыня, — отвечала скромно Мабель, — но расстаться с нею я не намерена.

— Конечно, сержант Дунгам не довел бы вас до необходимости продавать ваши наряды, моя милая, однако я вам замечу, что беречь вещь, которую нельзя носить, неблагоразумно. Это — премиленькая вещица, и жаль, если она пропадет зря.

— Нет, поверьте, сударыня, она не пропадет у меня. Я сохраню ее навсегда.

— Как хотите, милая! Девушки ваших лет часто пренебрегают своей выгодой. Однако не забудьте, что если вы хоть раз наденете этот капор, так я уже потом не возьму его.

— Я не забуду этого, сударыня, — ответила Мабель самым кротким голосом, хотя глаза ее сверкали, как бриллианты, и щеки зарделись румянцем. Она надела на голову капор, как бы примеряя его, и через минуту сняла.

Конец состязаний не представлял интереса. Офицеры разошлись, за ними последовали дамы и все остальные зрители. Мабель возвращалась берегом озера, усеянным камнями.

Здесь она встретила Следопыта. Он шел с ружьем, из которого только что стрелял в цель. Лицо его не выражало обычного спокойствия. Взгляд его был спокоен и грустен. Сказав несколько незначительных слов о красоте озера, которое расстилалось перед ними, он вдруг проговорил:

— Джаспер выиграл вам этот капор, Мабель, не слишком себя утруждая.

— Он приобрел его по праву, Следопыт!

— Конечно, конечно, его пуля пробила картофелину, и никто не мог этого сделать, хотя некоторые могли бы сделать и больше.

— Однако никто не сделал этого! — воскликнула Мабель с живостью, в которой она тотчас же раскаялась, увидя, что ее замечание и чувство, с которым оно было произнесено, опечалили проводника.

— Правда, правда, Мабель, никто не сделал этого. Но к чему же скрывать то, что дала мне природа? Да, да, никто не сделал этого там; но вы увидите, что может быть сделано здесь. Видите ли вы этих чаек, пролетающих над нашими головами?

— Разумеется, Следопыт, их так много, что нельзя не заметить.

— Видите ли, как они пересекают друг другу дорогу? — прибавил он, взводя курок и поднимая ружье. — Две, две — теперь глядите!

Он быстро прицелился в двух птиц, летевших на одной линии, хотя на расстоянии нескольких саженей. Раздался выстрел, и пуля пронзила обе жертвы. Не успели еще чайки упасть в озеро, как Следопыт опустил ружье на землю и засмеялся своим обычным смехом. На лице его не оставалось ни тени прежнего горького чувства.

— Это стоит чего-нибудь, Мабель, это стоит чего-нибудь, хотя у меня и нет капора, чтобы подарить его вам. Впрочем, спросите у самого Джаспера. Он вам все расскажет, потому что во всей Америке нет человека с более честным сердцем и более правдивым языком.

— Стало быть, Джаспер не себе обязан, выиграв этот приз?

— Не то, не то! Он сделал, что мог, и сделал хорошо. Для человека, который привык больше к воде, чем к земле, Джаспер необыкновенно искусен. Как на земле, так и на воде на Джаспера смело можно положиться. Но это уж моя вина, Мабель, что капор достался не мне; хотя это все равно, все равно, потому что он в добрых руках.

— Кажется, я понимаю вас, Следопыт, — сказала Мабель, невольно покраснев. — Этот подарок и ваш и Джаспера.

— Это значило бы не отдавать ему должной справедливости. Он выиграл этот убор и имел полное право дарить его. Но вы можете быть уверены в том, Мабель, что если бы я выиграл его, он достался бы вам же.

— Я буду это помнить, Следопыт, и постараюсь, чтобы и другие узнали о том искусстве, которое вы показали на этих бедных птицах.

— Зачем, Мабель? Здесь, на границе, не нужно рассказывать о том, что я метко стреляю, точно так же, как излишне говорить, что в озере — вода, а на небе — солнце. Каждый знает это. Ваши слова были бы брошены на ветер.

— Значит, вы думаете, что Джаспер знал о вашей услуге, которой он так неделикатно воспользовался? — сказала Мабель, и огонь, светившийся в ее глазах, начал постепенно угасать. Лицо ее сделалось задумчивым.

— Я не говорю этого и очень далек от этого. Мы обо всем забываем, когда стремимся осуществить наши желания. Джаспер отлично знал, что я могу прострелить одной пулей две картофелины так же, как сейчас прострелил двух птиц. Он знал также, что никто на границе не может этого сделать. Но перед его глазами был капор и надежда подарить его. Парень решился в эту минуту на то, что было ему совсем не под силу. Нет, здесь нет ничего нечестного, и грешно не доверять Джасперу Пресной Воде. Все молодые люди хотят нравиться красивым молодым девушкам.

— Я постараюсь забыть все, кроме добра, которое вы оба сделали бедной девушке, — сказала Мабель, желая успокоить волнение, в котором она не могла отдать себе отчета. — Поверьте мне, Следопыт, я никогда не забуду того, что вы сделали для меня, вы и Джаспер, и рада этому новому доказательству вашего ко мне внимания. Вот, возьмите эту серебряную булавку на память о том, что я вам обязана жизнью или свободой.

— Что мне делать с нею, Мабель? — спросил изумленный охотник, держа в руке булавку. — Я не употребляю ничего, кроме кожаных ремней из доброй оленьей шкуры. Эта вещь очень красива, но вам она больше к лицу.

— Зашпилите ею ваш ворот: так будет хорошо. Помните, Следопыт, это залог дружбы между нами и знак того, что я никогда не забуду ни вас, ни ваших услуг.

Мабель улыбнулась ему на прощанье, побежала вдоль берега и вскоре исчезла за крепостным валом.

Глава двенадцатая

Через несколько часов после этого Мабель в глубоком раздумье стояла на бастионе, господствовавшем над рекою и озером. Вечер был спокойный и тихий. Из-за штиля еще не было решено, отправится ли в эту ночь отряд, назначенный на Тысячу Островов. Припасы, оружие и амуниция находились уже на берегу; туда же были перенесены и вещи Мабель. Люди, которые должны были отправиться на куттере, в ожидании прохаживались еще по берегу, и не заметно было никаких особенных приготовлений к отплытию. Джаспер вывел «Бегуна» из бухты и поставил его на якоре выше по течению так, чтобы быть готовым, в случае нужды, немедленно переплыть устье реки.

После веселого и шумного утра теперь царила тишина, так гармонировавшая с прекрасным пейзажем и с настроением Мабель.

То, что окружало ее, было отрадно и успокоительно, а торжественное великолепие безмолвных лесов и неподвижная гладь озера придавали всему величавую окраску. Мабель впервые заметила, что власть городских привычек над нею заметно ослабевает. Ей начинало казаться, что жизнь среди всего того, что ее теперь окружало, может быть гораздо счастливее, чем жизнь, которую она вела раньше.

— Прекрасный закат, Мабель! — послышался бодрый голос Капа так близко над ее ухом, что она вздрогнула. — Прекрасный закат, конечно, для пресной воды; на океане, разумеется, на него и смотреть не стали бы.

— Разве природа не одинаково хороша на берегу и на море, на этом озере и на океане? Разве солнце светит не везде одинаково, дорогой дядюшка?

— Девочка вычитала это из книг своей матушки! Разве природа не одинакова! Уж не думаешь ли ты, что натура солдата то же, что натура моряка? Кажется, есть у тебя родные и среди тех и среди других, и ты могла бы ответить на эти вопросы.

— Но, дядюшка, я говорю о человеческой натуре…

— И я тоже, девочка. Я говорю о натуре моряка и натуре молодцов из пятьдесят пятого полка, не исключая, впрочем, и твоего отца. Вот у них, например, сегодня были стрелковые состязания, то есть пальба по мишени. То ли дело стрельба на море! Там дали бы залп со всего борта из пушек, заряженных ядрами, в цель, по крайней мере, на полмили расстояния; а если бы, сверх всякого ожидания, на корабельном борту очутился картофель, то он преспокойно остался бы в котле у повара. Солдатская служба, Мабель, конечно, почтенное занятие, но глаз опытный, глаз знатока подметит пропасть глупостей и оплошностей в этих крепостях. Об этом же миниатюрном озере ты знаешь мое мнение; я не могу иначе смотреть на это так называемое Онтарио, как на бочку с пресной водой.

— Это озеро тоже не совсем спокойно: около берега заметно легкое движение, и даже слышно, как волны плещут о камни.

— Да эдак можно пузыри назвать бурей, а мытье палубы прибоем. Онтарио так же похоже на Атлантический океан, как пирога на линейный корабль. Этим я не хочу порочить Джаспера, нет, ему недостает только образования, чтобы сделаться человеком.

Так вы полагаете, что он невежда? — спросила Мабель, поправляя волосы. — Мне кажется, что Джаспер гораздо образованнее других людей его звания. Он мало читал, потому что здесь мало книг; но мне кажется, он для своих лет много размышлял.

— Он невежда, невежда, и таковы все, кто плавает по этой воде. Он умеет сделать простой кнот^[25], я согласен, но ему ни за что не сделать канатного стопора^[26]. Впрочем, Мабель, мы оба обязаны Джасперу и Следопыту, и мне бы очень хотелось им отплатить за это чем-нибудь. В этом мире нет ничего хуже неблагодарности.

— Вы правы, дядюшка!

— Я придумал для этого одно средство, которое будет, вероятно, всем по сердцу, и намерен предложить его тогда, когда мы вернемся из нашей небольшой поездки по озеру.

— Это прекрасно, любезный дядюшка! Нельзя ли мне узнать, в чем состоит ваше намерение?

— От тебя я не имею нужды скрывать этот секрет, Мабель, но об этом не следует говорить твоему отцу: он человек с предрассудками и может помешать нам. Ни Джаспер, ни друг его, Следопыт, ничего путного здесь не сделают, и я решил взять их с собою на морской берег и пойти с ними в открытое море. Через две недели у Джаспера уже будет морская походка, а годовое путешествие сделает его человеком. Ну, для Следопыта, конечно, потребуется больше времени, и я даже думаю, он никогда не будет зачислен штатным матросом. Впрочем, он будет хорош на вахте: у него отличное зрение.

— И вы думаете, что они согласятся на это, дядюшка? — спросила Мабель улыбаясь.

— Да что они дураки, что ли? Какой благоразумный человек не захочет выдвинуться? Пусти-ка Джаспера по правильной дороге, да он непременно умрет командиром какого-нибудь брига!

— Будет ли он от этого счастливее, милый дядюшка? Разве не все равно — командовать бригом или каким-нибудь простым судном?

— Фу, фу, Магнит! Ты не знаешь, о чем говоришь. Предоставь это мне, я улажу все, как следует. А вот и Следопыт собственной персоной. Я намекну ему о моих намерениях.

Кап кивнул головой и умолк. Следопыт подошел; у него был беспокойный и смущенный вид, словно он не знал, как его примут.

— Не будет ли общество постороннего человека неприятно для родственников? — спросил проводник, подойдя к ним.

— Вы нам не посторонний, мистер Следопыт, — возразил Кап, — и мы никого не встретили бы так радушно, как вас. Мы только что толковали о вас, а когда друзья говорят об отсутствующем, то можно догадаться, что́ они говорят.

— Правильно, правильно. У всякого есть враги, и у меня также; но я ни вас, мистер Кап, ни прекрасную Мабель не включаю в их число. Вот о мингах этого не скажу; но даже и у них нет достаточной причины ненавидеть меня.

— Я в этом уверен, Следопыт, потому что поражен вашей справедливостью и прямотой. А знаете ли, что есть средство избавить вас от этих врагов, от этих мингов, и, если хотите, я вам охотно укажу, как это сделать, и даже ничего не потребую с вас за это.

— Мне не хочется иметь врагов, Соленая Вода (Следопыт, сам того не замечая, начал звать Капа тем же прозвищем, которое дали моряку индейцы, посещавшие крепость); мне не хочется иметь врагов, и я готов зарыть томагавк^[27] с минами и французами. Но вы сами знаете, что не в нашей слабой власти искоренить из сердец чувство вражды.

— Когда мы возвратимся из предстоящего нам небольшого плаванья, дружище Следопыт, снимайтесь-ка с якоря и отправляйтесь-кавместе со мною на берег моря. Там вы уже не услышите военного клича индейцев и их пули не долетят до вас.

— Что же я буду там делать? Охотиться, что ли, в ваших городах? Ходить по следу людей, идущих с рынка или на рынок? Устраивать засады на собак и кур? Вы не желаете мне счастья, мистер Кап, если хотите лишить меня тени моих лесов и заставить жить на солнечном припеке.

— Я только не хочу, чтобы вы оставались в поселениях, Следопыт; надо пустить вас в открытое море: только там человек может дышать свободно.

— А как думает Мабель, к чему бы повела эта перемена? Она знает, что у всякого своя натура и бесполезно изменять ее вопреки своему призванию. Я охотник, разведчик и проводник, Соленая Вода. Я не должен итти наперекор своему призванию. Прав ли я, Мабель? Или вы судите так же легко, как и все женщины, и желаете, чтобы я изменил своей природе?

— Не изменяйте ей ни в чем, Следопыт! — отвечала Мабель с дружеской прямотой, которая до глубины души тронула охотника. — Какое бы сильное уважение ни питал дядюшка к морю, какие бы выгоды ни представляла эта перемена, я все-таки не хотела бы, чтобы лучший и благороднейший из лесных охотников сделался адмиралом. Оставайтесь тем, что вы есть!

— Слышите ли вы это, Соленая Вода? Слышите ли вы, что говорит дочь сержанта? И это — ее откровенное, прямодушное мнение. Взгляните на нее: она не станет говорить того, чего не думает. Пока она довольна моим теперешним положением, я не пойду против своей натуры и останусь тем, чем я был. Здесь, в крепости, конечно, я могу показаться бесполезным; но когда мы будем на Тысяче Островов, я надеюсь, там не раз представятся случаи доказать, как необходимо доброе ружье, на которое можно положиться.

— Признаюсь, мне бы очень хотелось знать, какова цель нашей экспедиции. От зятя моего ничего не добьешься. Не знаешь ли ты чего-нибудь об этом, Мабель?

— Нет, дядюшка. Знаю только, что мы отправимся на месяц, отправимся, как только позволит ветер.

— Не скажет ли что-нибудь Следопыт? Это доставило бы мне удовольствие, а то старому моряку неприятно путешествовать, не зная цели.

— Цель нашей поездки и пристань, к которой мы будем держать путь, — не большая тайна, Соленая Вода, хотя об этом в гарнизоне и запрещено говорить. К тому же мы скоро отправляемся — нельзя же вам не знать цели нашей экспедиции. Я думаю, вы слышали, мистер Кап, что есть место, называемое Тысяча Островов?

— Да, слыхал, однако я предполагаю, что это не настоящие острова, какие встречаются на океане, и тысячи их там наверное нет. Скажите, на самом деле, наберется там два-три островка?

— У меня неплохое зрение, Соленая Вода, а между тем я не раз понапрасну пытался сосчитать их.

— Гм! Да, я знавал многих, которые умели считать только до известного предела. Ваши земные птицы, прилетая на берег, не узнают даже своих насестов. Сколько раз, бывало, я уже вижу берег, даже дома и церкви, а пассажиры не видят ничего, кроме воды. Не постигаю только, как можно совершенно потерять из виду берег, плавая по пресной воде. По-моему, это просто невозможно!

— Вы не говорили бы так, мистер Кап, если бы знали наши озера. Прежде чем мы доберемся до Тысячи Островов, вы уже перемените об этом мнение и увидите, какова природа в этой глуши.

— Я просто-таки сомневаюсь, есть ли хоть один настоящий остров во всем здешнем краю.

— Мы вам покажем сотни их — может быть, не точно тысячу, но, во всяком случае, столько, сколько глаз в состоянии увидеть, а язык сосчитать.

— Какого же рода эти острова?

— Это земля, окруженная со всех сторон водою.

— Да, но какая земля и какою водою? Впрочем, ладно; скажите, какая же цель этой крейсировки?

— Вам, брату сержанта и его дочери, я могу сообщить о том, что предстоит нам. Вы долго служили во флоте, мистер Кап, и, верно, знаете о фронтенакской гавани?

— Кто же о ней не слыхал? Правда, я не входил в нее, но проплывать мимо мне приходилось.

— Стало быть, вы будете в знакомой стране… Только я не понимаю, как же вы могли попасть туда из океана?.. Но как бы то ни было, вам не худо знать, что большие озера составляют между собою цепь, начиная с Эри, такого же огромного озера, как и Онтарио, на западе. Вода, выходя из Эри, доходит до небольшой горы, через которую низвергается…

— Как же это возможно?

— Что же тут мудреного, мистер Кап? — возразил, смеясь, Следопыт. — Если бы я сказал, что вода течет в гору, то это было бы нелепо; но я думаю, что ничего не может быть проще, когда вода стекает с горы, то есть я говорю о пресной воде.

— Да ведь вы говорите об озере, которое будто бы спускается с горы. Слыханное ли это дело?

— Давайте не спорить об этом; что я видел, то видел. Пройдя через Онтарио, воды всех озер текут в море руслом одной реки; в самом узком месте, которое нельзя назвать ни озером, ни рекой, и расположены острова, о которых идет речь. Фронтенак же, французский порт, находится повыше этих островов; а так как французы занимают крепость внизу, то они и отправляют свои припасы и амуницию по реке до Фронтенака. Здесь снаряжение раздают индейцам, обитающим по берегам Онтарио и других озер, давая им возможность заниматься всякой дьявольщиной и сдирать скальпы.

— А наше присутствие прекратит эти ужасы? — спросила Мабель.

— Может быть, да, а может быть, и нет. Лэнди, комендант здешнего гарнизона, послал отряд на Тысячу Островов, чтобы перехватить несколько французских барок. До сих пор удалось захватить только две барки, наполненные боевыми припасами для индейцев. Но на прошлой неделе разведчик привез сюда такие вести, что майор решил окончательно разделаться с этими бездельниками. Джасперу известен путь, и мы будем в добрых руках, а сержант благоразумен и знаток своего дела. Да, он так же благоразумен, как и проворен.

— Только и всего? — сказал Кап презрительно. — По приготовлениям и экипировке я думал, что придется иметь дело с контрабандистами и что, участвуя в этом деле, можно будет честным образом добыть себе деньжонок. Хотя, вероятно, на пресной воде не делят призовых денег?

— Что вы хотите сказать?

— Король, вероятно, все забирает себе?

— Об этом я ничего не могу сказать, мистер Кап. Я беру мою долю пуль и пороха, а до остального мне нет дела. Впрочем, пора бы и мне обзавестись своим хозяйством.

Говоря это, Следопыт не решался взглянуть на Мабель, хотя отдал бы все на свете, чтобы знать, слышала ли она его последние слова, и видеть выражение ее лица в эту минуту. Но Мабель не подозревала истинного смысла этих слов. Она спокойно повернулась лицом к реке. Там, на борту куттера, началось уже движение.

— Джаспер хочет уже вывести куттер, — заметил проводник, который смотрел на палубу, когда на ней раздался шум от падения какого-то тяжелого предмета. — Парень, вероятно, заметил признаки ветра и хочет этим воспользоваться.

— Да, теперь у нас будет случай поучиться мореплаванию, — сказал Кап с насмешкою. — Есть способ сниматься с якоря, по которому сейчас же отличишь настоящего моряка, так же как хорошего солдата узнают по тому, застегивает ли он свой мундир сверху вниз или снизу вверх.

— Не знаю, сравнится ли Джаспер с вашими моряками, но он смелый мальчик и славно управляет своим куттером, по крайней мере, на озере, — сказал Следопыт. — Вы, мистер Кап, кажется, не считали его неловким, когда он спускался по Освегскому водопаду.

Кап ничего не ответил и нахмурился. Все стоявшие на бастионе внимательно следили за движением куттера. Ничто не нарушало окружающей тишины. Поверхность озера горела в последних лучах солнца. «Бегун» подтянулся к якорю, который лежал на сто ярдов выше устья, где было достаточно места для маневрирования. Но совершенное безветрие препятствовало маневрам; пришлось прибегнуть к помощи весел. Как только якорь был поднят, весла дружно ударили по волнам, и куттер стал приближаться к середине реки. Тут матросы перестали грести, и «Бегун» пошел по течению. Через пять минут он уже оставил позади песчаные отмели. Судно удалялось от берега до тех пор, пока не ушло на четверть мили от мыса, защищавшего бухту. Там течение теряло свою силу, и куттер остановился.

— Корабль, кажется, очень хорош, дядюшка, — сказала Мабель, которая все время следила за «Бегуном». — Вы, может быть, найдете ошибки в его оснастке и в способе маневрирования, но я в этом ничего не смыслю, и мне он нравится.

— Да, да, девочка, он бойко идет по течению, не хуже какой-нибудь щепки. Но старому моряку, вроде меня, не нужно надевать очки, чтобы найти в нем недостатки,

— А я, мистер Кап, — сказал Следопыт, всегда готовый стать на защиту Джаспера, — а я не раз слыхал от старых и опытных моряков, что «Бегун» одно из прекраснейших судов, когда-либо плававших на воде. Я хотя в этом не знаю толку, но все-таки имею свое мнение о куттере, конечно, может быть, и ложное; только скажу вам, мистер Кап, что никто не сможет уверить меня, будто Джаспер содержит свой куттер не в надлежащем порядке.

— Я не говорю, что этот куттер очень неповоротлив, но в нем есть недостатки, и большие недостатки.

— Какие же, дядюшка? Если бы Джаспер о них знал, то, вероятно, охотно исправил бы их.

— Какие недостатки?.. Да их больше пятидесяти… то есть более сотни, хотел я сказать… Ошибки важные и существенные.

— Укажите же их, дядюшка. Следопыт передаст обо всем своему другу.

— Указать их? Сосчитать звезды не совсем-то легко, именно потому, что их бесчисленное множество. Указать их! Вишь что! Ну, любезная племянница, мисс Магнит, что вы думаете об этом гике^[28]? Моим невежественным глазам кажется, что он по крайней мере на фут выше, чем следует; ну… вымпел также запутался… и… и… да, чорт возьми, я вижу, что у него с подветренной стороны на марселе^[29] висит сезень, и нисколько не удивлюсь, если у него в клюзе^[30], при бросании якоря, окажутся колышки. Недостатки! Да всякий моряк, только взглянув на этот куттер, найдет в нем тысячу недостатков!

— Может быть, это все и правда, дядюшка, но, верно, Джаспер не знает об этом. Как вы думаете, Следопыт, он, конечно, исправит все, что ему скажут?

— Пусть Джаспер сам заботится о своем куттере, Мабель; предоставьте это ему. В этом — его жизнь. Ручаюсь, что лучше его никто не сохранит «Бегуна» от фронтенакских французов или от их друзей мингов. Что за беда, мистер Кап, если запутался вымпел или гик на фут выше. Важно, чтобы «Бегун» всегда плавал хорошо да увертывался бы от французов. Здесь, на озерах, нет матроса лучше Джаспера.

Кап снисходительно улыбнулся, решив на этот раз прекратить свою критику. Между тем куттер начал дрейфовать по течению озера; он попеременно поворачивался в разные стороны. В эту минуту подняли кливер, который вскоре надулся береговым ветром, хотя поверхность озера была по-прежнему неподвижна. Как ни слабо было движение воздуха, легкий куттер уловил его, и минуту спустя «Бегун» уже пересекал течение, двигаясь так легко и спокойно, что иногда казалось, будто он стоит на месте. Выйдя из устья, он быстро понесся к возвышенности, на которой была крепость. Тут Джаспер бросил якорь.

— Ловко! — пробормотал про себя Кап. — Неплохо. Хотя он мог бы взять право, а не лево руля…

— Джаспер — малый ловкий, — прервал своего зятя только что пришедший сержант Дунгам, — и мы надеемся на его искусство в эту экспедицию. Но пойдемте. Остается только полчаса до отплытия. Как только мы будем готовы, тотчас же сядем в лодку — и в путь.

После этого все отправились готовиться к отъезду. Раздался глухой барабанный бой, и сейчас же все пришло в движение.

Глава тринадцатая

Отплытие такого небольшого отряда не требовало больших хлопот. Весь отряд, находившийся под командою сержанта Дунгама, состоял из десяти солдат и двух унтер-офицеров. Впрочем, скоро стало известно, что поручик Мюйр также примет участие в экспедиции; но он отправлялся лишь в качестве волонтера. Должность квартирмейстера, как было условлено между ним и его начальником, служила для этого достаточным предлогом. Кроме того, с отрядом отправлялись Следопыт и Кап, не считая Джаспера с его подчиненными, из которых один был малолетний. Всего было двадцать мужчин, в том числе четырнадцатилетний мальчик, и две женщины: Мабель и жена одного солдата.

Сержант Дунгам, разместив свою команду в большой шлюпке, вернулся на берег, чтобы получить последние приказания и захватить своего шурина и дочь. Показав Капу лодку, предназначенную для него и для Мабель, сержант поднялся на возвышение, чтобы поговорить с Лэнди. Майор стоял на бастионе.

Уже почти совсем стемнело, когда Мабель села в шлюпку. Пассажиры садились в лодку прямо с берега озера, потому что не было ни малейшего прибоя и вода была тиха, как в пруде. Когда лодка отчалила, Мабель почти не чувствовала, что находится на поверхности такого огромного озера. Несколько взмахов весел, и шлюпка причалила к борту куттера.

Джаспер встретил своих пассажиров, и так как палуба «Бегуна» подымалась не больше чем на два-три фута над водою, то взобраться на борт было нетрудно. Молодой человек проводил Мабель и жену солдата в отведенное для них помещение.

Мабель, осмотрев свою каюту, которая была удобна и красива, не могла удержаться от приятной мысли, что именно для нее Джаспер приготовил все так заботливо. Вскоре она снова поднялась на палубу. Там все было в движении. Люди бегали из стороны в сторону со своими котомками и пожитками, но привычка к дисциплине скоро все привела в порядок. Наступившая на куттере тишина таила в себе что-то торжественное. Невольно приходила мысль о предстоящих приключениях, которые могли окончиться плохо.

Темнота уже начинала окутывать предметы на берегу. Скоро стали показываться одна за другою звезды. Мабель, сидевшая на палубе, чувствовала и успокоение и в то же время какую-то тревогу. Следопыт стоял возле нее, по обыкновению опираясь на свое длинное ружье; Мабель показалось, несмотря на сгущавшийся мрак, что лицо его было особенно задумчиво.

— Для вас, Следопыт, такая экспедиция не новость, — сказала она, — но меня удивляет молчаливость и озабоченность всех окружающих.

— Вас это удивляет потому, что вы не знаете, что такое война с индейцами. Солдаты нашей милиции сильны на словах и слабы на деле; но солдат, который часто встречался с мингами, знает, как полезно держать свой язык на привязи. В лесах молчаливое войско вдвое сильнее, а болтливое — вдвое слабее.

— Но мы ведь — не армия и мы не в лесу. Можно ли на «Бегуне» опасаться мингов?

— Спросите Джаспера, за что ему дали командование этим куттером, и вы получите ответ на ваш вопрос. Никто не может считать себя в безопасности от мингов, если не знает их настоящей натуры или, зная, не действует, соображаясь со своим знанием. Спросите, повторяю, у Джаспера, как он стал командиром этого куттера…

— А как же он стал командиром? — спросила Мабель с живостью и участием, порадовавшими ее простосердечного собеседника, которому ничто не доставляло такого удовольствия, как сказать что-нибудь в пользу друга. — В его возрасте достигнуть такого положения — большая честь.

— Это правда, но он заслужил его. Он заслужил даже большего. Командование фрегатом и то не вполне бы наградило его за то мужество и хладнокровие, которые он выказал. Фрегата было бы ему мало, говорю я, если бы только фрегаты плавали на Онтарио.

— Но вы еще не сказали мне, за что Джаспер получил командование этим куттером.

— Это длинная история, Мабель, и ваш отец, сержант, может лучше меня рассказать об этом. Он видел сам, а меня тогда не было… Я был далеко, на разведке. По правде говоря, Джаспер — плохой рассказчик. Часто слышал я, как его расспрашивали об этом деле, и никогда не мог он рассказать толком, хотя всем известно, что это было славное дело. Нет, нет, Джаспер — плохой рассказчик, в этом сознаются его лучшие друзья. «Бегун» попал бы в руки французов и мингов, если бы Джаспер не спас его таким маневром, на который мог отважиться только человек с быстрым умом и бестрепетным сердцем. Сержант расскажет это лучше меня. Мне бы хотелось, чтобы вы опросили его как-нибудь на досуге. Джаспера же нечего мучить. Парень испортит все дело: он вовсе не умеет рассказывать.

Мабель решила про себя в ту же ночь расспросить отца об этом деле; ей хотелось услышать похвалу тому, кто был плохим историком своих подвигов.

— Останется ли при нас «Бегун», когда мы достигнем острова, — спросила она, подумав с минуту о том, уместен ли такой вопрос, — или мы будем предоставлены самим себе?

— Смотря по обстоятельствам. Джаспер не оставляет своего куттера праздным, когда есть какое-нибудь дело. Но меня совсем почти не влечет к воде и к кораблям, исключая разве те случаи, когда я в лодке на порогах или водопадах, и потому не мне судить об этом. Я только уверен, что все пойдет хорошо при Джаспере, который такой же мастер находить следы на Онтарио, как делавар на суше.

— А почему, Следопыт, с нами нет нашего делавара, Великого Змея?

— Лучше вы спросили бы: отчего ты здесь, Следопыт? Змей на своем месте, а я на своем; он отправился с двумя или тремя товарищами на разведку по берегу и присоединится к нам на островах, чтобы передать сведения, какие ему удастся собрать. Змей хорошо знает свое дело и не забывает о тыле, когда идет навстречу неприятелю.

— Так вы думаете, что мы там встретимся лицом к лицу с врагами? — спросила Мабель улыбаясь. Она впервые почувствовала легкую тревогу при мысли об опасностях экспедиции. — Стало быть, нужно ожидать стычки?

— Если будет стычка, Мабель, то найдутся люди, которые с радостью станут между вами и опасностью. Пусть страх перед сражением не помешает вам нынче уснуть спокойно.

— Я чувствую себя еще бодрее здесь, среди лесов, чем в городе.

— Вы очень похожи на свою мать, Мабель. «Следопыт, — говорил мне сержант, — ты увидишь, что дочь моя во всем похожа на свою мать. Она не плакса, не слабонервная девушка; она не будет кричать и расстраивать человека, когда ему нужны все силы. Нет, она будет ободрять своего мужа и поддерживать в нем храбрость среди опасностей». Вот что он говорил мне, а я еще не видал тогда вашего лица…

— А для чего отец мой говорил вам это, Следопыт? — спросила девушка. — Может быть, он думал, что вы будете обо мне лучшего мнения, если узнаете, что я не такая слабая трусиха, какими любят казаться многие женщины?

Следопыта очень смутил этот вопрос. Какой-то инстинкт, в котором он и сам толком не мог разобраться, говорил ему, что открыть прямо истину было бы неуместно. Скрывать же ее он не мог. Вот почему он невольно стал отвечать с недомолвками.

— Надо вам знать, Мабель, — сказал он, — что мы с сержантом старые друзья; во многих сражениях, в кровопролитных, жестоких сражениях мы с ним бились рука об руку, или, если уж говорить как следует, то не совсем рука об руку: я несколько впереди, как и прилично искателю следов, не состоящему на регулярной службе, а ваш отец — перед фронтом своих солдат, как подобает сержанту королевской армии. Мы, действующие налетом, тотчас забываем о битве, лишь только замолкнут ружья, и ночью у костра или в походе разговариваем о том, что нам дороже всего — точно так же, как вы, молодые девушки, разговариваете о своих задушевных мыслях, когда собираетесь вместе, чтобы посмеяться и поболтать. Нет ничего мудреного в том, что сержант, имея такую дочь, как вы, любит ее больше всего на свете и говорит о ней больше, чем о чем-либо другом. А у меня нет ни дочери, ни сестры, ни матери, ни родни, ни близких, мне некого любить, кроме делавара, и потому я охотно слушал его… и полюбил вас, Мабель, прежде, чем увидел; да, да, Мабель, полюбил, потому что так много слышал о вас…

— А теперь, когда вы увидели меня? — спросила девушка, улыбаясь непринужденно и доверчиво. Слова Следопыта она приняла за выражение отцовской или братской привязанности. — Теперь вы, вероятно, поняли, как неблагоразумно чувствовать дружбу к тому, которого знаешь только за глаза?

— Не дружбу, нет, не дружбу, Мабель, я чувствую к вам. Я друг делаваров и был их другом с самого детства, но мои чувства к ним, к самому лучшему из них, совсем не те, что родились во мне к вам при рассказах сержанта, совсем не те, что во мне теперь, когда я знаю вас ближе. Иногда мне приходит в голову, что человеку, постоянно занятому обязанностями проводника, разведчика и даже солдата, нехорошо питать дружбу к женщине, и особенно к молодой женщине; это может ослабить в нем дух предприимчивости и отвлечь от обычных занятий.

— Вы, конечно, не хотите сказать, Следопыт, что дружба к девушке может уменьшить вашу храбрость и заставить вас не так охотно встречаться с французами?

— Нет, нет, если бы, например, вы были в опасности, я боялся бы только того, чтобы моя смелость не дошла до безумия. Но до тех пор, пока мы не были с вами так хорошо знакомы, — теперь я могу это сказать, — я любил думать о моих разведках, о моих походах, о засадах, о битвах и других приключениях; а теперь все это уже меня не занимает. Я как-то больше думаю о казармах, о вечерних беседах, обо всем том, что не имеет никакой связи с враждой и кровопролитием. Я слышу звонкий женский смех и веселые нежные голоса, вижу милые лица, привлекательные манеры. Я иногда говорю сержанту, что он и дочь его испортят лучшего и самого опытного разведчика на границе.

— Совсем нет, Следопыт, они будут стараться, чтобы тот, кто уже и без того так опытен в своем деле, сделался еще совершеннее. Вы не знаете нас, если думаете, что мы хотели бы видеть в вас какую-нибудь перемену. Будьте таким, какой вы есть: неустрашимым, сведущим, достойным полного доверия проводником, правдивым и честным, — и ни отец мой, ни я никогда не перестанем думать о вас так, как думаем сейчас.

Было уже совсем темно, и Мабель не могла видеть по выражению лица Следопыта, что происходило в его душе. Но она смотрела на него, она говорила с ним пылко и откровенно. Это еще более убеждало в том, что слова ее искренни и что она не чувствует ни малейшего смущения. Правда, лицо ее оживилось, но пульс ее бился по-прежнему ровно. В ней нельзя было заметить того волнения, которое неразлучно с пробуждением любви.

Следопыт был слишком неопытен и не понимал подобных различий; непосредственность и сила ее слов ободрили его. Он не хотел или, лучше сказать, не мог больше говорить и отошел в сторону. Опершись на ружье, он минут десять в глубоком молчании смотрел на звезды.

А в это время майор Лэнди и сержант разговаривали на крепостном бастионе.

— Осмотрели ли вы солдатские ранцы? — спросил майор Дункан, взглянув на представленный ему сержантом рапорт, которого он в темноте не мог прочесть.

— Так точно, ваша честь, все в порядке.

— Амуниция, оружие?

— Все как следует, майор Дункан, хоть сейчас в дело.

— Вы взяли с собой надежных людей?

— Всех без исключения, сэр. Лучших нельзя найти во всем полку.

— Вам нужны лучшие солдаты, сержант. Мы делали эту попытку уже три раза под начальством трех наших прапорщиков, которые заверяли меня в полном успехе, и, несмотря на это, она не удавалась. Я не хотел бы совершенно забросить план, стоивший стольких забот и издержек; но уж это, конечно, последняя попытка, и успех ее будет зависеть преимущественно от вас и Следопыта.

— Вы можете положиться на обоих, майор Дункан. Следопыт ни в чем не дает промаха.

— На него можно положиться вполне. Это необыкновенный человек, Дунгам. Я долго не мог его понять. Теперь же я его хорошо знаю и уважаю больше многих генералов на службе его величества.

— Надеюсь, сэр, что вы одобрите задуманный мною брак Следопыта с моею дочерью?

— Насчет этого, сержант, подождем, что скажет время, — возразил Лэнди улыбаясь, хотя в темноте Дунгам не мог заметить этой улыбки. — Одной женщиной часто труднее управлять, чем целым полком. А, кстати, знаешь ли, что квартирмейстер, который тоже метит к тебе в зятья, отправляется вместе с вами? Надеюсь, ты доставишь и ему возможность заслужить благосклонность твоей дочери?

— Если бы его чин не обязывал меня к этому, то достаточно было бы только вашего желания, сэр.

— Спасибо, сержант. Ты понимаешь меня: я только прошу, чтобы ты дал возможность Деви Мюйру действовать свободно, не оказывая ему предпочтения. В любви, как и на войне, человек должен быть обязан победой самому себе… Вы, конечно, как следует рассчитали рационы?

— Я отвечаю за это, майор; впрочем, если бы и не так, то мы все-таки не будем испытывать недостатка в пище с двумя такими охотниками, как Следопыт и Змей.

— Скажи-ка мне, ты не сомневаешься в искусстве этого Джаспера Eau douce?^[31]

— Мальчик доказал его, сэр, и в состоянии выполнить все, чего мы от него ожидаем.

— Он носит французское имя и провел половину своего детства во французских колониях. Нет ли в его жилах французской крови, сержант?

— Ни одной капли, ваша честь. Отец Джаспера был моим старым товарищем.

— А почему он так долго жил среди французов? Откуда у него это прозвище — Eau douce? Я слыхал также, что он говорит на языке Канады?

— Все это легко объяснить, майор Дункан. Ребенок был оставлен под надзором английского моряка, участвовавшего в прежней войне, и полюбил воду, как утка. Вашей чести известно, что на нашем берегу Онтарио, собственно, нет гавани; поэтому-то Джаспер, естественно, и провел большую часть времени на другом берегу, где французы еще лет пять-десять тому назад завели суда; там он незаметно и выучился их языку. Прозвище же дали ему канадские индейцы.

— Однако французский учитель — плохой наставник для британского моряка.

— Извините, сэр, Джаспер Пресная Вода выучился своему искусству у коренного английского моряка, у человека, который плавал под королевским флагом и превосходно знал свое дело.

— Правду сказать, этот Джаспер ведет себя хорошо, и с тех пор, как я поручил ему командование «Бегуном», никто не мог вести себя благороднее и лучше…

— И храбрее, майор Дункан. Мне жаль, сэр, что вы как будто сомневаетесь в верности Джаспера.

— Обязанность солдата, которому поручено охранять такой отдаленный и важный пост, как этот, — никогда не ослаблять своей бдительности, Дунгам. Нельзя смотреть сквозь пальцы на то, что может принести нам вред.

— Я уверен, майор, что если вы удостоили меня чести командовать этой экспедицией, то не сочтете меня недостойным вашего доверия и сообщите мне причины, заставляющие вас сомневаться в Джаспере.

— Одно известие, полученное мною, поколебало все мои прежние мнения. Я недавно получил письмо от неизвестного, в котором мне советуют остерегаться Джаспера Уэстерна или Джаспера Пресной Воды, как называют его; прибавляют еще, что он продался врагу, и обещают обо всем уведомить меня гораздо подробнее и точнее.

— В военное время, сэр, не стоит обращать внимание на письма без подписей.

— Так же, как и в мирное время, Дунгам. Никто хуже меня не думает о сочинителях анонимных писем: это просто доказательство трусости, низости и подлости; часто это свидетельствует о вероломстве и о других пороках. Но в военном деле на все приходится смотреть иначе. К тому же мне указывают на несколько подозрительных случаев.

— Можно ли рассказать о них подчиненному, ваша честь?

— Да, если ему доверяют так, как я доверяю тебе, Дунгам. Мне, например, пишут, что ирокезы нарочно пропустили твою дочь и ее провожатых, чтобы увеличить мое доверие к Джасперу. Пишут, что во Фронтенаке считают гораздо более важным захватить куттер с сержантом и его отрядом и совершенно уничтожить все наши давнишние замыслы… Слышишь? Гораздо более важным, чем овладеть молодой девушкой и скальпом ее дяди.

— Я понимаю этот намек, сэр, но не верю ни одному слову. Если брать под сомнение честность Джаспера, то нельзя доверять и Следопыту; что же касается проводника, то я не могу его заподозрить, так же, как и вас, майор!

— Я согласен с тобой, но Джаспер — не Следопыт, и я, признаюсь, все-таки питал бы к нему больше доверия, если бы он не говорил по-французски.

— На мой взгляд, это тоже неважная рекомендация, но, уверяю вас, мальчик по необходимости выучил этот язык. Не стоит так поспешно осуждать его за это.

— По-моему, это дьявольский язык, и он никогда никому не приносил добра, я хочу сказать, ни одному британскому подданному. Французам, правда, надо говорить на каком-нибудь языке. Да, я бы питал больше доверия к Джасперу, если бы он не говорил по-французски. Одним словом, это письмо беспокоит меня, и, если бы нашелся человек, которому можно было бы поручить куттер, я под каким-нибудь предлогом удержал бы Джаспера здесь. Я тебе, кажется, говорил о твоем шурине? Ведь он моряк, не правда ли?

— Настоящий моряк, ваша честь, но у него есть предубеждение против пресной воды. Я сомневаюсь, чтобы он согласился управлять судном на озере; к тому же он не сумеет привести нас к месту назначения.

— Это очень возможно; он, кроме того, не знает, как затруднительно плавание по этому предательскому озеру. Тебе нужно быть вдвойне бдительным, Дунгам. Слушай, сержант, я даю тебе полную власть, и если ты изобличишь Джаспера в измене, тебе надлежит немедленно покарать его.

— Он числится на королевской службе, ваша честь, и подсуден только военному суду.

— Правда. Ну, в таком случае ты должен будешь заковать его в цепи и прислать сюда на его же куттере. Побывав на Тысяче Островов, твой зять будет, вероятно, в состоянии довести куттер обратно.

— Не сомневаюсь, майор Дункан, что мы с ним исполним все, что будет нужно, если Джаспер окажется в самом деле виновным в том, в чем вы его подозреваете, хотя я думаю, что могу без риска поручиться за его верность моею жизнью.

— Мне нравится твоя уверенность, она говорит в его пользу… Но это проклятое письмо! Впрочем, прощай, сержант, я не стану тебя больше удерживать. Вы уже совсем готовы? Прошу тебя о неусыпной осторожности. Кажется, Мюйр собирается скоро выйти в отставку, и если ты успешно закончишь экспедицию, я употреблю все мое старание, чтобы ты занял его место, на которое ты имеешь много прав.

— Благодарю вас, майор Дункан, — холодно ответил старый сержант, который в течение двадцати лет успел привыкнуть к подобным обещаниям. — Я доволен тем, чем судьба наградила меня.

— Ты не забыл гаубицу?

— Джаспер взял ее на борт сегодня утром, сэр.

— Будь благоразумен и без нужды не доверяйся ему. Сделай своим поверенным Следопыта. Он может быть нам полезен.

— За него-то, майор, я отвечаю собственной головой, даже моим чином. Я так хорошо знаю Следопыта, что не могу в нем сомневаться.

— Из всех ощущений, Дунгам, самое мучительное — подозрение, когда оно касается человека, которому поневоле принужден доверять… Запаслись ли вы ружейными кремнями?

— В таких мелочах смело можете положиться на старого сержанта, ваша честь.

— Ну, дай же мне руку, Дунгам. Желаю тебе полного успеха!.. Мюйр, я уже говорил, хочет подать в отставку, и знаешь ли, что я тебе скажу мимоходом? Не мешай ему ухаживать за твоею дочерью. Этот брак облегчит вопрос о твоем повышении.

— Я уверен, сэр, что дочь моя сделает благоразумный выбор, и полагаю, что она уже решила в пользу Следопыта. Я предоставлю ей в этом полную свободу.

— Осмотри хорошенько амуницию и вели просушить ее тотчас же, как сойдешь на берег. Она может отсыреть на озере. Еще раз прощай, сержант! Присматривай за Джаспером и постарайся как-нибудь поладить с Мюйром в случае затруднений. Надеюсь, что через месяц ты возвратишься победителем.

Сержант пожал протянутую начальником руку, и они, наконец, расстались. Лэнди отправился в свой подвижной домик, сержант вышел из крепости, спустился на берег и сел в шлюпку.

Расставшись со своим командиром, Дунгам не позабыл о сообщенных ему майором подозрениях. Сержант был высокого мнения о Джаспере, но сообщение майора не на шутку встревожило его. Он колебался между прежним доверием и сознанием лежащей на нем ответственности. Чувствуя, что все зависит от его бдительности, сержант, взойдя на борт «Бегуна», был в таком настроении, что ни одно хоть сколько-нибудь подозрительное обстоятельство не могло пройти мимо его внимания, ни одно хоть сколько-нибудь необычное движение молодого моряка не могло остаться незамеченным.

«Бегун» поднял якорь, как только шлюпка с сержантом отчалила от берега, потому что только его и ожидали. Нос куттера был обращен к востоку. Ветра еще не было. Легкое дыхание воздуха со стороны озера, едва заметное перед закатом солнца, совершенно стихло.

Необыкновенная тишина царила на куттере. Большая часть пассажиров хранила молчание; если же кто и говорил, то говорил мало и вполголоса. Куттер медленно удалялся от берега, уносимый течением реки. Потом он стал неподвижно, ожидая берегового ветра. Прошло полчаса. Сержант Дунгам, удостоверясь, что его дочь и спутница ее стояли на палубе, провел Следопыта в заднюю каюту. Тщательно закрыв дверь и убедившись, что его никто не может подслушать, он сказал:

— Друг мой, прошло уже много лет с тех пор, как ты начал разделять со мной труды и опасности в лесах…

— Так, сержант, так. Я боюсь иногда, не слишком ли я стар для Мабель, которой еще не было на свете, когда мы вместе с тобой били французов.

— Не бойся, Следопыт. Я был почти в твоем возрасте, когда полюбил ее мать; а Мабель, ты знаешь, степенная, рассудительная девушка, и для нее, конечно, важнее всего характер человека. Такой молодец, как Джаспер Пресная Вода, например, никогда бы ей не понравился, хотя он молод и пригож.

— А разве Джаспер думает жениться? — спросил Следопыт.

— Надеюсь, что нет. Ему еще надо доказать, достоин ли он этого.

— Джаспер — благородный и способный малый. Он имеет право думать о жене, как и всякий другой.

— Скажу тебе прямо и откровенно, Следопыт, я затем и привел тебя сюда, чтобы поговорить об этом молодчике. Майор Дункан получил известия, внушающие подозрение, что Пресная Вода обманывает нас и подкуплен неприятелем. Я хочу выслушать твое мнение об этом.

— Что такое?!

— Я говорю, что майор подозревает Джаспера в измене, в том, что он — французский шпион и продался врагам с тем, чтобы обмануть нас. Майор получил письмо об этом и просил меня не спускать с него глаз. Видишь ли, Лэнди боится, как бы мы по милости Джаспера не встретили нежданно-негаданно неприятеля.

— Дункан Лэнди сказал вам это, сержант Дунгам?

— Да, он сказал это, Следопыт! И хотя мне и не хотелось бы дурно думать о Джаспере, но во мне есть какое-то чувство, которое так и толкает на подозрение. Веришь ли ты в предчувствие, друг?

— Во что, сержант?

— В предчувствие. Шотландцы в нашем полку верят в это. Мое мнение о Джаспере так скоро изменилось, что я начинаю бояться, нет ли и в самом деле правды в этих толках.

— Вы говорили с Дунканом Лэнди о Джаспере, и его слова породили в вас эти предчувствия?

— Не так, не совсем так. Когда я говорил с майором, у меня были совсем другие чувства. Я всеми силами старался уверить его, что он несправедлив к Джасперу. Но теперь я боюсь, нет ли действительно каких-либо оснований для подозрения.

— Я не знаю, что такое предчувствие, сержант, но знаю Джаспера Пресную Воду с самого детства и так же уверен в его честности, как в своей или как в честности Великого Змея.

— Однако Змей — великий мастер на засады и не хуже другого обманывает в военное время.

— Это его натура, сержант, и уж таково все его племя. Ни краснокожий, ни бледнолицый не может переделать свою натуру. Но Чингачгук не такой человек, чтобы друзья могли сомневаться в его честности. Не такой человек и Джаспер.

— Верю этому, я и сам не думал ничего дурного о Джаспере. Но с тех пор, как мною овладело подозрение, мне кажется, что Джаспер и ходит по палубе как-то особенно, иначе как-то, не по-прежнему, что он молчалив, задумчив, словно у него камень на совести.

— Джаспер никогда не бывал шумлив, и он говорил мне, что плох тот корабль, который шумит на ходу. Мистер Кап также согласен с этим… Нет, нет, не поверю ничему плохому о Джаспере, пока не увижу доказательств… Пошлите за своим братом, сержант, и спросим его об этом, потому что лечь спать с подозрением против друга — то же, что лечь спать со свинцом на сердце. У меня нет никакой веры в ваши предчувствия.

Сержант согласился на это требование, хотя не знал, к чему это поведет, и Кап явился на совещание. Следопыт заговорил первый:

— Мы просили вас притти сюда, мистер Кап, чтобы спросить, не заметили ли вы чего-нибудь необыкновенного в поступках Джаспера сегодня вечером?

— Взяв в расчет то, что мы находимся на пресной воде, я не нахожу ничего необыкновенного в его маневрах, мистер Следопыт, хотя он во многом погрешил против правил, когда снимался с якоря.

— Да, да, мы знаем, что вы никогда не сойдетесь с ним в способе управлять куттером; мы спрашиваем вашего мнения о другом.

Тут Следопыт рассказал Капу о подозрениях сержанта, о том, как они зародились у него, и даже о письме, которое получил майор Дункан.

— Молодец болтает по-французски?

— Говорят, он объясняется по-французски лучше, чем следовало бы, — отвечал сержант серьезно. — Следопыт знает, что это справедливо.

— Я не стану отрицать это, — ответил проводник, — по крайней мере, я слышал это от всех. Но это не может бросить ни тени подозрения на такого человека, как Джаспер! Я сам говорю на языке мингов, выучившись ему в плену у этих бродяг, но кто же скажет, что я им друг?

— Все это так, Следопыт, но Джаспер выучился по-французски не в плену, он начал говорить на этом языке с детства, когда ребенок легко воспринимает впечатления и приобретает основные понятия и когда начинает складываться его характер.

— Совершенно справедливое замечание, — присовокупил Кап. — Это именно тот возраст, когда мы учимся катехизису и другим назидательным вещам. Слова сержанта показывают, что он понимает природу человека, и я с ним совершенно согласен. Да, вряд ли можно ожидать чего-нибудь путного от молодца, который, плавая по этой луже, говорит вдобавок по-французски.

— Но должен ведь Джаспер говорить по-французски с теми, которые живут на том берегу, — сказал проводник. — Или ему вовсе молчать, потому что там не говорят на другом языке?

— Не вздумаете ли вы уверять меня, Следопыт, что Франция находится на том-берегу? — сказал Кап, указывая большим пальцем через плечо по направлению к Канаде. — Разве по одну сторону этой пресноводной лужи Йорк, а по другую Франция?

— Я хочу сказать вам, что здесь — Йорк, а там — Верхняя Канада; что здесь говорят по-английски, по-голландски, по-индейски, а там по-французски и по-индейски. Даже минги усвоили несколько французских слов, и уж, конечно, от этого их язык не стал лучше.

— Совершенно справедливо. А Минги что за народ, мой друг? — спросил сержант, коснувшись плеча Следопыта, как бы желая подчеркнуть свои слова, справедливость которых начинала казаться ему все более неоспоримой. — Никто не знает их лучше тебя, и я тебя спрашиваю: что за народ минги?

— Джаспер не минг, сержант, — возразил проводник, — и вы только тогда заставите меня назвать Джаспера изменником, если мне придется воочию в этом убедиться.

— Вы ошибаетесь, Следопыт! — воскликнул Кап. — Иногда следует верить обстоятельствам больше, чем собственным глазам. Вот посудите: наши чувства говорят нам, что Джаспер находится в эту минуту на палубе. Взойдя туда, каждый из нас может увидеть его. Но если впоследствии окажется, что какое-нибудь известие было сообщено французам в эту же самую минуту и что этого известия никто не мог сообщить, кроме Джаспера, тогда мы должны будем поверить обстоятельству и признаться, что наши глаза нас обманули.

— Это нелепо и невозможно, — сказал Следопыт, — потому что это именно и противоречило бы правде!

— Это больше чем возможно, мой достойный проводник: это — закон, твердый закон государства, и потому его следует уважать. Я бы повесил моего брата на основании такого показания, сержант, не принимая в расчет никакого родства…

— Не знаю, какое это имеет отношение к Джасперу, но думаю, что мистер Кап прав в толковании закона, Следопыт, потому что обстоятельства, во всяком случае, — более сильное доказательство, чем наши чувства. Мы должны смотреть в оба и не упускать ничего подозрительного.

— Теперь я припоминаю! — воскликнул Кап, сплюнув в окно. — Действительно, было одно «обстоятельство», когда мы взошли на борт сегодня, обстоятельство крайне подозрительное, которое может перевесить все соображения в пользу этого молодца. Джаспер собственноручно подвязывал королевское знамя. Притворяясь, что смотрит на Мабель, которая в это время взошла на борт с солдаткою, и как будто показывая им, как пройти вниз в каюту, он, видите ли, флаг-то и спустил.

— Это могло произойти случайно, — возразил сержант. — Со мной было почти то же… К тому же гардель^[32] управляется блоком, и флаг мог случайно пойти неправильно, в зависимости от того, как малый поднял его.

— Гардель управляется блоком! — воскликнул Кап. — Я лучше тебя умею пользоваться точными терминами: если ты называешь сигнальный гардель блоком, то я могу назвать твою алебарду абордажной пикой. Правда, это могло произойти случайно, но теперь, когда ты сообщил мне о своих подозрениях, я буду смотреть на этот маневр с флагом, как на подозрительное обстоятельство, и не выпущу этого из головы. Надеюсь, однако, что мы не забудем об ужине, хотя бы весь трюм был битком набит изменниками?

— Ужинать будем вовремя, брат Кап. Но я полагаюсь на тебя и хочу надеяться, что ты возьмешь на себя командование «Бегуном», если что-нибудь заставит меня арестовать Джаспера.

— Несомненно, сержант, и тут ты увидишь, что можно сделать из этого куттера.

— А я, — сказал Следопыт, глубоко вздохнув, — я буду твердо держаться моего убеждения, что Джаспер невинен. Я буду защищать Джаспера Уэстерна против всех предчувствий и подозрений. И советую вам действовать открыто: спросите его сейчас же, изменник он или нет?

— Ни в коем случае, — возразил сержант. — Ответственность за все лежит на мне, и я приказываю вам не говорить ничего и никому об этом без моего ведома. Мы будем смотреть в оба и замечать все обстоятельства.

— Да, да, обстоятельства важнее всего, — сказал Кап, — одно обстоятельство стоит пятидесяти доказательств. Так, я знаю, гласит государственный закон; много людей было повешено на основании ряда обстоятельств.

Разговор прекратился, и все трое вышли на палубу; каждый приготовился наблюдать за поведением Джаспера сообразно со своим характером и привычками.

Глава четырнадцатая

Все шло обычнымпорядком. Джаспер ожидал берегового ветра, и солдаты, привыкшие вставать рано, спустились в свои каюты. На палубе остался только экипаж куттера, Мюйр и две женщины. Квартирмейстер из сил выбивался, любезничая с Мабель, однако девушка не придавала значения его ухаживаниям, приписывая их отчасти свойственной вообще всем военным галантности, а отчасти, может быть, своему хорошенькому личику. Она наслаждалась новизной представившейся ей картины.

Паруса были распущены, но в воздухе не чувствовалось ни малейшего движения. Озеро было гладкое, как зеркало, так что на куттере совершенно не чувствовалось качки. Течением судно отнесло по крайней мере на четверть мили от берега. Куттер стоял здесь, точно прикованный к месту, красуясь пропорциональностью своих частей. Джаспер находился на корме так близко от Мабель, что легко мог слышать разговор ее с поручиком Мюйром; но он был скромен, застенчив, необыкновенно внимателен к своим обязанностям и не принимал участия в этом разговоре. Прекрасные голубые глаза Мабель следили за всеми его движениями с какой-то странной надеждой, и квартирмейстер по нескольку раз принужден был повторять свои любезности, стараясь обратить на себя ее внимание: так равнодушна была она к его комплиментам и так сильно занимало ее все происходящее на куттере. Наконец Мюйр замолчал, и над водой воцарилась тишина. Вдруг в какой-то лодке у берега упало весло. Шум, произведенный этим падением, так отчетливо был слышен на «Бегуне», как будто это случилось здесь, на палубе.

Потом послышался тихий шелест, скрип бугшприта и хлопанье фока^[33]. Вслед за этим куттер вздрогнул, паруса его надулись.

— Ветер свежеет, Андерсон! — закричал Джаспер старшему из матросов. — Возьми руль!

Куттер повернулся, и через несколько минут вода с рокотом запенилась под форштевенем^[34]. «Бегун» пошел со скоростью пяти миль в час. Все это происходило в глубокой тишине. Скоро Джаспер скомандовал:

— Травить^[35] шкот^[36], итти вдоль берега!

В эту минуту сержант, его шурин и проводник поднялись на палубу.

— Так вы не хотите, любезный, держаться слишком близко к нашим соседям — французам? — заметил Мюйр, воспользовавшись случаем возобновить разговор. — Что же, я вас за это не осуждаю, это благоразумно; я, так же как и вы, не жалую Канады.

— Я держусь этого берега из-за ветра, господин Мюйр. Береговой бриз здесь всегда свежее, если только не подходить слишком близко к берегу. Нам придется переплыть через залив Мексико, и это при нашем курсе выведет нас на открытое место.

— Я очень рад, что не через Мексиканский залив, — сказал Кап, — у меня нет ни малейшей охоты посетить эту часть света на каком-нибудь вашем озерном суденышке. Скажите, мистер Пресная Вода, а как ваш куттер слушается руля?

— Как нельзя лучше, мистер Кап; но он охотно слушается и ветра, когда тот разгуляется.

— Надеюсь, у вас есть такие штуки, как, например, рифы^[37]? Впрочем, они вряд ли вам когда-либо нужны.

Мабель подметила усмешку, которая на мгновение появилась на лице Джаспера; кроме нее, никто не заметил этой улыбки, выражавшей удивление и презрение.

— У нас есть рифы, и мы часто ими пользуемся, — спокойно возразил юноша. — Еще до того, как мы приедем, мистер Кап, представится, может быть, случай показать вам, как мы справляемся с ними, потому что небо на востоке начинает что-то темнеть, а ветер даже над океаном вряд ли летит быстрее, чем над озером Онтарио.

— Вот что значит невежество! На Атлантическом океане, я видел, ветер вертелся колесом в продолжение целого часа и рвал паруса, а корабль стоял совершенно неподвижно, не зная, в какую сторону повернуться.

— У нас, конечно, не бывает таких непредвиденных перемен, — отвечал сдержанно Джаспер, — но случается, что и мы подвергаемся неожиданным капризам ветра. Я надеюсь, впрочем, воспользоваться этим береговым ветерком до первых островов, а там уже можно не опасаться, что нас заметит фронтенакский крейсер.

— Не думаешь ли ты, Джаспер, что у французов есть шпионы на озере? — спросил Следопыт.

— Нам известно, что есть. В ночь на прошлый понедельник один из них посещал Освего: лодка подплыла к восточному мысу и высадила какого-то индейца и офицера. Если бы ты в эту ночь был с нами, как обыкновенно, мы арестовали бы одного из этих молодчиков.

В темноте нельзя было заметить, как при этих словах на загорелом лице Следопыта выступил румянец. Ту ночь проводник провел в крепости, слушая прекрасный голос Мабель, которая пела баллады своему отцу; глядя на ее привлекательные черты, Следопыт засиделся у них очень поздно и теперь упрекал себя за это.

— Твоя правда, Джаспер, — отвечал он кротко, — если бы в эту ночь я был вне стен крепости, — а помнится, у меня не было никакой уважительной причины, чтобы оставаться в ней, — то, вероятно, случилось бы то, о чем ты говоришь.

— Этот вечер вы провели с нами, Следопыт, — наивно заметила Мабель. — Человеку, который проводит большую часть времени в лесах, лицом к лицу с врагами, простительно уделить несколько часов своему старому другу и его дочери.

— Нет, нет, с самого возвращения моего в гарнизон я бью баклуши, — отвечал проводник вздыхая, — и хорошо, что парень напомнил мне об этом. Лентяй заслуживает упрека.

— Упрека, Следопыт! Я вовсе не думал сказать тебе что-нибудь неприятное; я и не думал упрекать тебя за то, что шпион и индеец ускользнули от нас. И теперь, когда я знаю, где ты был, твое отсутствие мне кажется совершенно понятным.

— Я не сержусь, Джаспер, на твое замечание, я заслужил его.

— Это не по-дружески, Следопыт.

— Дай мне руку, парень. Не ты дал мне этот урок, а моя совесть.

— Очень, очень хорошо, — вставил Кап, — но теперь, когда к обоюдному удовлетворению спор закончен, вы, может быть, скажете, как вы узнали, что шпионы были так недавно в нашем соседстве? Это что-то удивительно походит на «обстоятельство»!

Произнося эту сентенцию, моряк легонько наступил на ногу сержанта, подтолкнул проводника локтем и мигнул, хотя этого и нельзя было заметить в темноте.

— Нам стало это известно потому, что Змей на другой день нашел их следы — след военного сапога и мокассина, а один из наших охотников, кроме того, утром видел лодку, плывшую к Фронтенаку.

— След шел к крепости, Джаспер? — спросил Следопыт голосом ученика, только что получившего выговор.

— Нам показалось, что нет, хотя он и не продолжался за рекой. Мы шли по нему до восточного мыса, к устью реки, откуда можно было видеть все происходившее в гавани.

— А почему же вы на парусах не погнались за ними? — спросил Кап. — Во вторник утром дул славный ветерок; при таком ветре куттер мог бы делать до девяти узлов.

— Это можно делать на океане, мистер Кап, но не на Онтарио. К тому же на воде не остается следов.

— Причем тут следы, когда можно видеть лодку, за которой гонишься? — воскликнул Кап. — Джаспер ведь сказал, что он видел лодку… Пускай будет хоть двадцать мингов или французов, если в вашем распоряжении хорошее судно английской постройки… Бьюсь об заклад, мистер Пресная Вода, если бы вы меня позвали во вторник утром, мы бы тотчас нагнали этих головорезов.

— Совет такого старого моряка, как вы, мистер Кап, был бы, конечно, полезен такому молодому матросу, как я, но позвольте заметить вам, что гнаться пришлось бы долго, а за лодкой из коры — и вовсе бесполезно.

— Стоило бы только налечь хорошенько, чтобы лодка двинулась к берегу.

— К берегу, мистер Кап! Вы совершенно не знаете нашей озерной навигации, если думаете, что так легко заставить лодку двинуться к берегу. Едва бы они увидели, что их теснят, как стали бы грести изо всех сил против ветра, и, прежде чем вы успели бы опомниться, они опередили бы вас на милю или на две.

— Не хотите ли вы меня уверить, мистер Джаспер, что может найтись такой молодчик, который захотел бы пойти ко дну, плавая при ветре в одной из таких яичных скорлуп по этому озеру?

— Я часто плавал по Онтарио в пироге при самом сильном ветре. Если хорошо управлять этими лодками, они на воде безопаснее всяких других.

Кап отозвал в сторону своего шурина и Следопыта и начал уверять их, что слова Джаспера о шпионах есть «обстоятельство», и «важное обстоятельство», заслуживающее особенного их внимания, а все сказанное им о лодках — сущая нелепость. Кап прибавил, что Джаспер с такой уверенностью описывал двух высадившихся на берег незнакомцев, как будто знал о них гораздо больше, чем можно было узнать по одному только следу; что мокасины носят в этой стране не только индейцы, но и белые; что и он купил себе пару и что сапоги никак не могут служить отличительным признаком солдата.

Сержант не придал большого значения этим рассуждениям, но все же они произвели на него некоторое впечатление. Ему казалось странным, что шпионы были обнаружены так близко от крепости, а он ничего не знал об этом; Следопыт же упрекал себя за то, что изменил своей бдительности, и ставил в большую заслугу Джасперу, что тот узнал о происшествии, которое он сам должен был знать в первую голову. Его нисколько не удивляло, что Джаспер проведал об этих шпионах.

— Что же касается мокассинов, мистер Кап, — сказал он, воспользовавшись краткой минутой молчания, — совершенно верно: их могут носить и бледнолицые так же, как и краснокожие. Но они оставляют неодинаковый след. Опытный глаз сразу отличит след индейца от следа европейца, вдавлен ли он сапогом или мокассином. Мне нужны доказательства убедительнее этих.

После долгого разговора о преступности или невиновности Джаспера сержант и его шурин почти решили, что Джаспер виновен. Следопыт еще с большей горячностью, чем прежде, защищал своего друга и утверждал, что нет оснований обвинять его в измене.

Между тем Мабель молча сидела под тентом. Мюйр сошел вниз, а Джаспер стоял неподалеку от дочери сержанта со скрещенными на груди руками, и взгляд его переходил от парусов к облакам, от облаков — к мрачным очертаниям берегов, от них — к озеру и потом снова к парусам.

Погода была теплая, что не всегда бывает в этой части страны даже и летом. Свежий береговой ветер, налетавший порывами, доносил благоухание лесов. «Бегун» скользил в ночном мраке.

— Если мы будем плыть все так же, Пресная Вода, — сказала Мабель, привыкшая уже называть этим именем молодого матроса, — когда мы приедем к месту назначения?

— Ваш отец не говорил вам, что это за место, Мабель?

— Нет, он ничего об этом не говорил. Он так сроднился со своей полковой службой и так не привык к семейной жизни, что не стал бы говорить со мной на эту тему. Ведь он, кажется, не имеет права говорить, куда мы едем?

— Нам недалеко ехать. Пройдя по этому направлению еще шестьдесят или семьдесят миль, мы будем в реке св. Лаврентия, где, может быть, повстречаем французов. По этому озеру не уйдешь особенно далеко.

— То же говорит и дядюшка. А для меня, Джаспер, нет почти никакой разницы между Онтарио и океаном.

— Так вы были на океане? А я, называя себя моряком, никогда не видал соленой воды! Должно быть, вы в глубине души презираете такого моряка, как я, Мабель Дунгам!

— Ничего подобного, Джаспер. Какое право имею я, неопытная девушка, презирать кого-нибудь, а тем более вас? Вы пользуетесь доверием майора и командуете таким прекрасным судном. Я никогда не была на океане, хотя и видела его, и, повторяю, я не вижу никакой разницы между этим озером и Атлантическим океаном.

— Неужели для вас также нет разницы между теми, кто плавает по озеру и кто по океану? А я-то боялся, Мабель! Ваш дядюшка так много наговорил против нас, пресноводных моряков, что вы должны смотреть на нас, как на самозванцев.

— Пусть не огорчают вас слова моего дяди, Джаспер! Я знаю его: в Йорке он так же говорил о живущих на суше, как говорит теперь о плавающих на пресной воде. О, нет! Ни мой отец, ни я не согласны с ним. Если бы мой дядя говорил вполне откровенно, то оказалось бы, что о солдатах он думает еще хуже, чем о моряке, никогда не видавшем моря.

— Но у вашего батюшки самое лучшее мнение о солдатах; он хочет, чтобы вы были женою солдата.

— Джаспер Пресная Вода! Мне стать женою солдата? Мой отец хочет этого? Зачем бы он стал хотеть этого? Кто же тот солдат в гарнизоне, за которого бы я захотела выйти замуж и который бы хотел взять меня в жены?

Мабель покраснела, сама не зная отчего, но темнота скрыла ее смущение от внимания Джаспера.

— Вы ошибаетесь, Мабель! В пятьдесят пятом полку есть офицер, который хочет жениться на вас.

— Я не знаю, — быстро ответила Мабель, — ни одного офицера ни в пятьдесят пятом, ни в каком другом полку, который бы решился на такую глупость, и я сама этого никогда не сделаю.

— Глупость, Мабель?

— Да, глупость, Джаспер: вы хорошо знаете, как смотрит общество на неравные браки, и мне было бы горько, очень горько, если бы муж мой стал раскаиваться в том, что уступил минутному влечению и женился на дочери человека низшего звания, на дочери сержанта.

— Так ли я понимаю вас, Мабель? Вы не пошли бы за офицера только потому, что он офицер?

— А имеете ли вы право задавать мне такие вопросы, Джаспер? — спросила Мабель улыбаясь.

— У меня только одно право — желание видеть вас счастливой. Конечно, может быть, этого недостаточно. Мое беспокойство увеличилось, когда я случайно узнал, что ваш отец имеет намерение выдать вас за поручика Мюйра.

— У моего дорогого батюшки не может быть такого смешного, такого жестокого намерения.

— Жестокого, Мабель?

— Я уже сказала вам свое мнение об этом и не могу сказать более убедительно. Отвечая вам так откровенно, Джаспер, я имею право спросить вас, откуда вы взяли, что у отца моего есть такое намерение?

— Он мне сам говорил, что выбрал вам мужа. Он часто толковал об этом, наблюдая за погрузкой фуража. А что мистер Мюйр ищет вашей руки, я знаю это от него самого. Сопоставив то и другое, я пришел к определенному выводу.

— Но, может быть, мой батюшка, Джаспер, — и лицо Мабель вспыхнуло, как огонь, — может быть, мой батюшка думал о другом? Из того, что вы сказали, еще не следует, что он имел в виду мистера Мюйра.

— Нет, Мабель, в этом нет ничего невероятного, если присмотреться к тому, что здесь происходит. Зачем тут квартирмейстер? У него не было никакой необходимости отправляться с отрядом. Нет, он ищет вашей руки, и ваш отец хочет, чтобы вы были его женою. Неужели вы не замечаете, Мабель, что мистер Мюйр упорно преследует вас?

Мабель ничего не отвечала. Впрочем, она уже поняла женским инстинктом, что квартирмейстер восхищается ею. Из некоторых намеков отца она также поняла, что тот не шутя думал о ее замужестве. Однако она никак не могла предположить, что выбор отца пал на мистера Мюйра. Она и теперь не верила этому, все еще не догадываясь об истине, и думала, что эти случайные намеки ее отца имели своим источником простое желание устроить ее жизнь, а не относились к какому-нибудь определенному лицу. После продолжительного молчания, которое становилось для обоих тягостным, она сказала Джасперу:

— В одном вы можете быть уверены, и только одно я могу теперь сказать: поручик Мюйр, будь он хоть полковником, никогда не станет мужем Мабель Дунгам… Теперь скажите о нашем путешествии… Скоро ли оно кончится?

— Неизвестно. Ступив на воду, мы отдаемся произволу ветров и волн. Следопыт скажет вам, что тот, кто пустился в погоню за ланью поутру, не знает, где придется ему провести ночь.

— Но мы не гонимся за ланью, и теперь не утро! Что за смысл в пословице Следопыта?

— Мы гонимся не за ланью, это верно; мы гонимся за тем, кого поймать еще труднее. Я вам больше ничего не могу сказать. Мы обязаны держать язык за зубами. Боюсь только, не пробудете ли вы слишком долго на «Бегуне» и не придется ли вам узнать, на что он способен в бою.

— По-моему, только неразумная женщина может выйти замуж за моряка, — вслух высказала Мабель случайно пришедшую ей в голову мысль.

— Странное мнение! Почему же вам так кажется?

— Потому, что жена моряка, конечно, чувствует, что муж ее делит свою любовь между нею и своим кораблем. Вот и дядя мой, Кап, говорит, что моряку не следует жениться.

— Он разумеет моряков соленой воды, — сказал Джаспер смеясь. — Если ему кажется, что женщины недостойны быть подругами тех, которые плавают по океану, то, вероятно, озерные матросы, по его мнению, не уронят своего достоинства женитьбой. Я надеюсь, Мабель, что вы не такого мнения о нас, пресноводных моряках, как ваш дядюшка?

— Гей, гей, парус! — закричал Кап. — То есть, лучше сказать: гей, лодка!

Джаспер побежал к носу и действительно увидел какой-то небольшой предмет с подветренной стороны в ста ярдах от куттера. С первого взгляда привычный глаз Джаспера различил, что это — пирога.

— Это, должно быть, неприятель, — заметил юноша. — Неплохо будет задержать его.

— Он гребет изо всех сил, парень, — сказал Следопыт, — он хочет перерезать нам дорогу и пойти против ветра; тогда гнаться за ним — то же самое, что гнаться за оленем на лыжах.

— Руль на борт! — крикнул Джаспер рулевому. — Круче, круче, чтобы румпель затрещал… так, так, держи!

Рулевой исполнил это приказание. «Бегун» быстро рассекал воду, и спустя минуту или две он пересек лодке путь так, что она не могла уже ускользнуть. Тогда Джаспер сам схватил руль и, ловко повернув его, так близко подошел к лодке, что ее легко зацепили багром. Двоим сидевшим в лодке приказали подняться на борт. Через минуту они взошли на палубу куттера; это были Ароухед и его жена.

Глава пятнадцатая

Встреча с Ароухедом никого не удивила. Встревожились только те, кто знал, при каких обстоятельствах тускарора покинул Капа и его спутников.

Однако нелегко было выяснить, справедливы ли их подозрения. Один только Следопыт достаточно владел собой, чтобы спокойно беседовать с пленниками. Он отвел Ароухеда в сторону и довольно долго с ним толковал. Следопыт поинтересовался, почему Ароухед оставил тех, кого обязан был провожать, и что он делал все это время. Тускарора отвечал на этот вопрос со свойственной индейцу бесстрастностью. Побег свой он объяснил очень просто и правдоподобно.

Когда, по его словам, он увидел, что их убежище было открыто ирокезами, то, естественно, подумал о своем спасении и скрылся в лесу, не сомневаясь, что всякий, кому не удастся бежать, будет убит. Одним словом, он убежал, чтобы спасти свою жизнь.

— Очень хорошо, — отвечал проводник, притворяясь, что верит его объяснениям. — Мой брат поступил благоразумно; но жена моего брата последовала за ним.

— Разве жены бледнолицых не следуют за мужьями? Разве Следопыт не обернется назад, чтобы узнать, следует ли за ним женщина, которую он любит?

Тускарора видел, что его оправдание было принято, хотя и не понял, почему; он с достоинством ожидал дальнейших вопросов.

— Да, это благоразумно и естественно, — сказал Следопыт по-английски, так как всегда прибегал к этому языку, когда говорил с самим собою, — да, может быть, это естественно. Разумеется, жена должна следовать за человеком, которому поклялась в верности. Очень вероятно, что и Мабель последовала бы за сержантом, если бы он там был и ему пришлось бы отступать таким образом, и нет никакого сомнения, она последовала бы за своим мужем. Твои слова искренни, тускарора, — продолжал он, переходя на индейский язык, — твои слова искренни и справедливы; но почему брат мой так долго не был в крепости? Его друзья часто думали о нем, но не видели его.

— Если лань следует за самцом своим, разве самец не должен следовать за своей самкой? — отвечал, улыбаясь, тускарора и положил свой палец на плечо собеседника с выразительным жестом. — Жена Ароухеда следовала за ним, а Ароухед следовал за своей женой. Она потеряла дорогу и приготовляла обед в чужом вигваме.

— Я тебя понимаю. Женщина попала в руки мингов, и ты отыскивал их след?

— Следопыт так же легко увидел причину, как видит мох на деревьях. Это правда.

— А как давно выручил ты свою жену и каким образом?

— Назад тому два солнца. Июньская Роса не заставила себя ждать, когда муж шепнул ей, куда итти.

— Да, да, все это очень естественно. Но, тускарора, как добыл ты лодку и зачем ты греб к св. Лаврентию, а не к гарнизону?

— Ароухед может отличить, что принадлежит ему, что принадлежит другому. Эта лодка моя, я нашел ее на берегу, возле крепости.

«Это похоже на правду; лодка должна же принадлежать кому-нибудь, а индеец не задумается взять ее. Только вот что странно: как мы не видали ни его, ни жены его? Ведь из реки эта лодка должна была выйти прежде нас?»

Как только эта мысль пришла на ум проводнику, он опросил об этом индейца.

— Следопыт знает, что воину бывает иногда стыдно. Отец спросил бы меня о своей дочери, а я ничего не мог бы сказать ему. Я послал Июньскую Росу за лодкой, и никто не обращался с речью к женщине. Тускарорская женщина не любит говорить с чужими мужчинами.

Все это было естественно и притом соответствовало характеру и обычаям индейца. По мнению бесхитростного Следопыта, Ароухед вел себя, как должно, хотя проводник, со своим открытым характером, предпочел бы пойти к сержанту и рассказать все, как было. Впрочем, привычный к обращению с индейцами, он не находил ничего особенного в поведении Ароухеда.

— Это течет, как вода с гор, Ароухед, — отвечал он после краткого раздумья, — я должен согласиться с этим. Натура краснокожего допускает такой поступок, хотя вряд ли это было бы прилично для бледнолицего. Ты не хотел видеть, как горюет отец этой девушки?

Ароухед слегка поклонился, как бы в знак согласия.

— Еще одно пусть скажет брат мой, — продолжал Следопыт, — и больше не будет тумана между его вигвамом и крепким домом ингиза. Если брат мой развеет это облако, друзья будут смотреть на него, когда он сядет у своего огня, и он будет с ними, когда они сложат свое оружие и забудут, что они воины. Зачем нос твоей лодки смотрел к св. Лаврентию, где нет никого, кроме врагов?

— А зачем Следопыт и его друзья смотрят в ту сторону? — спросил тускарора спокойно. — Тускарора может смотреть в ту же сторону, в какую смотрит ингиз.

— Сказать правду, Ароухед, мы здесь ищем следа, то есть плывем и выполняем свой долг. Мы имеем право быть здесь, хотя и не имеем права сказать зачем.

— Ароухед видел большую лодку, а он любит смотреть в лицо Пресной Воды. Он отправлялся вечером к солнцу, возвращаясь в свой вигвам, но увидя, что Пресная Вода шел в другую сторону, повернул и сам туда же.

— Все это, может быть, справедливо, Тускарора, — и потому милости просим. Ты отведаешь нашей дичины, и потом мы расстанемся. Солнце садится позади нас, и мы идем скоро; брат мой уйдет далеко от того, что ищет, если не повернет в другую сторону.

После этого Следопыт присоединился к своим спутникам и сообщил им о результате своего допроса. Он, казалось, доверял словам Ароухеда, но считал благоразумным принять некоторые предосторожности против человека, поведение которого ему очень не нравилось.

Все остальные, кроме Джаспера, не верили ответам тускароры.

— Этого молодчика нужно засадить в оковы, брат Дунгам! — сказал Кап, когда Следопыт окончил свой рассказ. — Его нужно передать с рук на руки каптенармусу или морскому офицеру, если только такой офицер есть на пресной воде, и, как только мы достигнем пристани, предать военному суду.

— Я считаю необходимым задержать его, — отвечал сержант, но в оковах нет никакой надобности, пока он будет оставаться на куттере. Завтра поутру мы построже допросим его.

Это решение объявили Ароухеду. Индеец слушал спокойно и сосредоточенно, ничего не возражая. Он стоял поодаль внимательным, но безмолвным наблюдателем того, что происходило вокруг. «Бегун» прибавил парусов и пошел быстрее.

Наступил час вахты, когда все расходятся спать. Большинство сошло вниз, и на палубе остались только Кап, сержант, Джаспер и двое матросов. Остался и Ароухед с женою.

— Ты можешь поместить свою жену внизу, Ароухед: там о ней позаботится моя дочь, — сказал ласково сержант, собираясь спуститься в каюту. — Вон там ты найдешь парус, на котором можешь лечь спать.

— Благодарю моего отца. Тускароры не бедны. Женщина возьмет мою подстилку в лодке.

— Как хочешь, друг! Мы считаем необходимым задержать тебя, но нет никакой нужды стеснять тебя и обращаться с тобою дурно. Пошли свою сквау в лодку за подстилками, ты можешь последовать за нею и принести сюда весла. Так как на «Бегуне» большая часть людей будет спать, — прибавил сержант вполголоса, — то не худо будет, Пресная Вода, прибрать весла к рукам.

Джаспер согласился, и Ароухед с женою безмолвно повиновались распоряжению. Они спустились в лодку. Индеец начал делать жене строгий выговор. Она слушала смиренно, отложив в сторону взятую ею подстилку и ища чего-то другого, чего требовал ее муж.

— Ну, давай же руку, Ароухед, — сказал сержант, стоявший на шкафуте^[38] и нетерпеливо смотревший на их движения. — Уж поздно, для того у нас, у солдат, бьют зорю, чтобы раньше ложиться и раньше вставать.

— Ароухед идет, — ответил тускарора, который в это время стоял на носу лодки.

Одним взмахом острого ножа он перерезал веревку, которой была привязана лодка, и куттер ушел вперед, оставив легкий челн позади. Ароухед мгновенно остановил движение челна. Этот маневр был исполнен так внезапно, что лодка очутилась далеко позади куттера, прежде чем сержант мог заметить это, и понеслась прочь раньше, чем он успел сообщить об этом своим товарищам.

— Круто под ветер! — закричал Джаспер, натягивая кливер собственными руками. Куттер быстро понесся к ветру, так что паруса его захлопали («ветер дул ему в лоб», как говорят моряки).

Этот маневр был проделан очень быстро и ловко, но движения индейца были еще быстрее; схватив весло, он начал грести изо всех сил. Жена ему помогала. Пирога неслась в юго-западном направлении и оставила куттер так далеко позади, что уже не боялась встречи с ним, если бы он даже повернул на другой галс. Как ни быстро летел «Бегун», как ни далеко ушел он вперед, Джаспер видел, что нужно лечь в дрейф, чтобы уклониться от своего курса. Не прошло и двух минут, как руль был положен налево и легкое судно уже лежало в дрейфе с тем, чтобы поворотить на другой галс в бейдевинд.^[39]

— Он уйдет! — сказал Джаспер, определив относительное положение куттера и лодки. — Хитрый негодяй гребет на ветер, и «Бегуну» не догнать его.

— У нас есть лодка! — с юношеской живостью вскричал сержант, желая пуститься в погоню. — Спустим ее и погонимся за ними.

— Это будет бесполезно, — отвечал Джаспер. — Если бы Следопыт был на палубе, то еще можно было бы что-нибудь сделать, а сейчас бесполезно. Для того чтобы спустить лодку, надо три или четыре минуты, а этого совершенно достаточно для Ароухеда.

И Кап и сержант видели, что юноша прав, это было очевидно даже для человека, не имеющего никакого представления о мореплавании. Берег был в полумиле от них. Лодка уже скользила в береговой тени. Ясно было, что она достигнет земли прежде, чем ее преследователи успеют пройти половину этого расстояния. Конечно, им удалось бы захватить лодку, но в этом не было никакого смысла. Ароухед, вероятно, решил итти лесом вокруг озера до другого берега.

Руль был снова положен направо, и куттер, круто повернувшись вокруг кормы, пошел другим галсом, действуя как бы по инстинкту. Весь этот маневр Джаспер проделал в глубоком молчании; подчиненные его сами видели, что от них требуется, и действовали механически, подражая своему начальнику. Тем временем Кап взял сержанта за пуговицу и, отведя его к двери каюты, где никто не мог их слышать, начал излагать ему свои соображения.

— Слушай, брат Дунгам, — сказал он со зловещим выражением лица, — такого рода дело требует зрелого размышления и большой осмотрительности.

— Жизнь солдата, брат Кап, всегда требует неустанной осмотрительности. Здесь, на границе, иначе нельзя. Не то бы с нас содрали скальпы, как только мы вздумали бы задремать.

— Но я смотрю на поимку Ароухеда, как на первое «обстоятельство», а на побег его, как на второе. Джаспер Пресная Вода в ответе за это.

— Да, это точно две улики, брат. Но если побег индейца — улика против Джаспера, то поимка Ароухеда говорит в его пользу.

— Так, так, но эти два обстоятельства совсем не противоречат друг другу. Если ты послушаешься совета старого моряка, сержант, то должен сию же минуту принять меры, необходимые для безопасности судна и всех, кто на нем находится. Куттер идет теперь по шести узлов, расстояния на этой луже небольшие, и мы еще до утра очутимся во французской гавани, а до ночи — во французской тюрьме.

— Все это, может быть, справедливо, брат Кап. Но что же ты мне посоветуешь?

— По моему мнению, ты должен сию же минуту арестовать этого мистера Джаспера Пресную Воду, отослать его вниз под надзор часового и передать команду над куттером мне. Это в твоей власти, потому что судно принадлежит армии, а ты старший командир в этой экспедиции.

Сержант Дунгам больше часа обдумывал этот совет. Обыкновенно он энергично и быстро приступал к исполнению своих решений, но самое решение никогда не принимал опрометчиво. Он успел хорошо познакомиться с характером Джаспера и всегда был о нем хорошего мнения. Теперь же сержанту не давали покоя охватившие его подозрения. Он решил посоветоваться с квартирмейстером, с мнением которого должен был считаться по чину.

Когда Дунгам изложил квартирмейстеру обстоятельства дела, постаравшись при этом сгустить краски, Мюйр немедленно посоветовал передать начальство над «Бегуном» Капу и таким образом обезоружить измену. Это мнение окончательно убедило сержанта, который тотчас же привел в исполнение принятое решение.

Не входя ни в какие объяснения, сержант Дунгам просто объявил Джасперу, что признал нужным лишить его на время командования над куттером и передать управление судном своему шурину. Естественное и невольное изумление, которое обнаружил при этом молодой человек, было встречено спокойным замечанием, что военная служба часто требует тайны и что обстоятельства требуют такого распоряжения. Хотя удивление Джаспера не уменьшилось, — сержант тщательно старался скрыть свои подозрения, — но молодой человек привык к военной дисциплине; ничего не возражая, он сам объявил немногочисленному экипажу о том, что командование переходит к Капу. Тогда потребовали, чтобы и Джаспер и его помощник, которого называли лоцманом, потому что он хорошо знал озеро, спустились в каюту и не выходили бы оттуда. Только выражение лица и невольный жест Джаспера обнаружили, как сильно это на него подействовало. Однако он так хорошо умел владеть собою, что даже подозрительный Кап не мог понять, что означало выражение, мелькнувшее на его лице. Впрочем, как это всегда бывает под влиянием слепой подозрительности, Кап тотчас же истолковал и это в дурную сторону.

Джаспер и лоцман сошли вниз. Возле люка поставили часового с секретным предписанием зорко смотреть за ними, не пропускать их на палубу, а если бы они попытались выйти, уведомить об этом в ту же минуту начальника. Эти предосторожности оказались излишни: Джаспер и его помощник молча бросились на свои постели и не покидали их в продолжение целой ночи.

— Ну, теперь, сержант, — сказал Кап, увидев себя хозяином палубы, — сделай одолжение, сообщи мне, куда и как должны мы плыть, чтобы я мог держать нос куттера в нужном направлении.

— Уж я не знаю, брат Кап, — возразил Дунгам, поставленный в тупик этим вопросом. — Мы должны достигнуть стоянки на Тысяче Островов. Там мы высадимся, сменим караул и получим сведения, в соответствии с которыми и будем действовать в дальнейшем. Так слово в слово сказано в письменной инструкции.

— Но ты можешь дать мне карту или что-нибудь такое, руководствуясь чем, я мог бы определить дистанции и местоположение, иначе как же я узнаю дорогу?

— Не думаю, чтобы у Джаспера было что-нибудь подобное.

— Нет карты, сержант Дунгам?!

— Нет, брат Кап! Наши моряки плавают по этому озеру, не заглядывая в нее.

— Чорт знает, что такое! Стало быть, они настоящие дикари. Неужели ты думаешь, сержант Дунгам, что я могу найти один из Тысячи Островов, не зная ни его имени, ни положения, ни дистанции, ни курса?

— Что касается имени, брат Кап, то в нем нет нужды, потому что ни один из Тысячи Островов не имеет названия; стало быть, в этом отношении не может произойти никакой ошибки. О местоположении я ничего не могу тебе сказать, да и не думаю, чтобы нужно было его знать, лишь бы только найти дорогу. Может быть, кто-нибудь из экипажа скажет нам, куда итти.

— Погоди, сержант, погоди, пожалуйста, одну минуту, сержант Дунгам! Если уж я командую судном, то, с вашего позволения, буду командовать им, не держа военных советов с поваром или юнгой. Капитан есть капитан, он должен иметь свое мнение, пусть даже неправильное. Сам великий адмирал не мог бы поддержать свое достоинство, командуя яликом, если бы всякий раз, причаливая к земле, советовался с рулевым. Нет, милостивый государь, если мне итти ко дну, так я пойду ко дну! Но я и ко дну пойду по-морскому, с достоинством.

— Ну, брат Кап, я вовсе не имею желания итти куда-нибудь в другое место, кроме поста на Тысяче Островов.

— Ладно, ладно, сержант. Вместо того чтобы итти просить прямого и открытого совета у матроса или у кого-нибудь другого, живущего на баке, а не на шканцах, я скорее обойду все эти Тысячи Островов и буду осматривать каждый из них поодиночке, пока не найду того, который нам нужен. Но есть средство обойтись без совещания и не показать себя невеждой: я так поведу речь с этими людьми, что выведаю от них все, а у них будет высокое мнение о моей опытности… Иногда на море нам приходится смотреть в подзорную трубу, когда вовсе не на что смотреть. Я думаю, и вы в армии знаете, что всего лучше узнать что-нибудь, делая вид, что все уже знаешь. В молодости я проделал два рейса с капитаном, который вот точно таким способом добывал сведения, нужные для управления кораблем; это иногда очень полезно.

— Я знаю, что мы теперь идем по настоящему направлению, — возразил сержант, — но через несколько часов мы подойдем к мысу. Тут нужна будет большая осмотрительность.

— Позволь мне расспросить того, что у штурвала, брат, и ты увидишь, как я в несколько минут высосу из него сведения.

Кап и сержант отправились на корму и подошли к рулевому. Кап принял беззаботный и спокойный вид, как человек, вполне уверенный в себе.

— Славный ветерок, любезный! — заметил Кап, как будто мимоходом, с той снисходительностью, которую иногда выказывает офицер на борту корабля в разговоре с любимым матросом. — Конечно, у вас каждую ночь дует таким манером береговой ветерок?

— Да, сэр, в это время года, — ответил матрос, прикоснувшись к своей шляпе в знак уважения к новому начальнику и родственнику сержанта Дунгама.

— У Тысячи Островов, должно быть, то же самое; ветер не переменится, хотя мы будем окружены со всех сторон землей.

— Как подвинемся дальше на восток, сэр, ветер, вероятно, переменится, потому что не будет поддувать с берега.

— Да! Да! Вот, что значит ваша пресная вода! В ней уж всегда что-нибудь да есть противоестественное. Например, между островами Западной Индии ты всегда уверен, что будешь иметь и береговой и морской ветер; в этом отношении там нет разницы, а здесь, на этой луже, разумеется, надобно различать это. Конечно, мой милый, ты все знаешь об этой Тысяче Островов?

— Бог с вами, мистер Кап! Да кто же о них что-нибудь знает? Перед ними становятся в тупик самые старые моряки Онтарио, а мы их и назвать-то не умеем. К тому же большая часть из них вовсе не имеет имен.

— Послушай-ка, Джон! Тебя зовут, кажется, Джон?

— Нет, сэр, меня зовут Роберт!

— Да, Роберт, это почти одно и то же: Джек или Боб — для нас это безразлично. Послушай-ка, Боб, ведь там… то есть там, куда мы идем, есть хорошая якорная стоянка?

— Господь с вами, сэр, я знаю об этом не больше какого-нибудь минга или солдата пятьдесят пятого полка.

— Да разве вы там не бросали якоря?

— Никогда, сэр. Мистер Пресная, Вода всегда пришвартовывается к берегу.

— Но, приближаясь к городу, вы, конечно, берете лот и намазываете его салом?

— Сало, да еще и город! Боже мой, мистер Кап! Здесь столько же городов, сколько на вашем подбородке, и вполовину меньше сала.

Сержант криво усмехнулся, но шурин его не заметил этой усмешки.

— Как! Нет ни колокольни, ни маяка, ни крепости! Однако! Да ведь есть же там, по крайней мере, гарнизон?

— Спросите сержанта Дунгама, сэр, если хотите об этом узнать. Весь гарнизон на борту «Бегуна».

— Но как войдешь в острова, Боб, какой канал, по-твоему, лучше? Тот, по которому вы шли в последний раз?.. а? Ну… или… или другой?

— Не могу сказать, сэр, я не знаю ни того, ни другого.

— Да ведь ты, любезный, я думаю, не спишь у штурвала?

— У штурвала не сплю, сэр, а сплю внизу на своей койке. Пресная Вода посылает нас вниз — и солдат и всех — и оставляет только лоцмана, а мы вовсе не знаем дороги, как будто никогда там и не бывали. Это он всегда делает и на обратном пути. И, хоть убейте, я ничего не могу сказать ни о канале, ни о том, какого курса нужно держаться, подходя к островам. Кроме Джаспера и лоцмана об этом никто не знает.

— Вот тебе еще «обстоятельство», сержант! — сказал Кап, отводя своего зятя немного в сторону. — Здесь и выкачивать нечего: не успеешь взяться за ручку насоса, как из него и польется невежество. Как же, чорт возьми, найду я теперь дорогу?

— Да, брат Кап. Легче задать такой вопрос, чем ответить на него. Нельзя ли как-нибудь узнать это по правилам навигации? Я думал, что для вас, моряков соленой воды, ничего не стоит такая малость. Я часто читал о том, как они открывали острова.

— Это верно, брат, это верно; но это открытие было бы величайшим из всех, потому что мы открыли бы не один остров, а целую тысячу. Урони иголку на палубу, я найду ее, как у меня ни стары глаза, но я очень сомневаюсь, смогу ли я ее найти в стоге сена.

— Однако вот озерные матросы умеют находить места, какие нужно.

— Если я понял тебя, сержант, — этот пост или блокгауз находится в потаенном месте.

— Во всяком случае, приняты все меры предосторожности, чтобы положение его оставалось тайной для неприятеля.

— И ты надеешься, что я, вовсе не знакомый с вашим озером, отыщу этот пост без карты, курса, дистанции, широты, долготы, без лота, да, чорт побери, и без сала? Позволь мне спросить тебя, не думаешь ли ты, что моряки руководствуются чутьем, как собаки Следопыта?

— Однако, брат, нельзя ли что-нибудь узнать от этого молодца, что у руля? Я не думаю, чтобы он был так невежественен, как хочет казаться.

— Гм! Это что-то походит на новое «обстоятельство». Дело начинает так наполняться «обстоятельствами», что не знаешь, право, куда ступить. Но мы сейчас узнаем, какими сведениями располагает этот малый.

Кап и сержант возвратились к штурвалу, и моряк возобновил свой допрос.

— Случалось ли тебе слышать о широте и долготе того острова? — спросил он.

— Что такое, сэр?

— О широте или долготе, о том или о другом — мне все равно, ведь я тебя спрашиваю, любезный, чтобы узнать, какое образование получают молодые люди на этой луже.

— Я не знаю ни того, ни другого, сэр; мне никогда не приходилось слышать о том, о чем вы говорите.

— Так вы не знаете, что такое широта?

— Нет, сэр, — возразил матрос в раздумье, — хотя, кажется, это французское название верхних озер.

Кап даже присвистнул с досады.

— Французское название верхних озер! Слушай, молодец, знаешь ли ты, что такое долгота?

— Кажется, знаю, сэр! Должно быть, это пять футов шесть дюймов — по уставу рост солдата королевской службы.

— Вот тебе и долгота, сержант, уж чего лучше! Да имеешь ли ты хоть какое-нибудь представление о градусах, минутах и секундах?

— Да, сэр, чины я знаю лучше, а минуты и секунды — это короткие и длинные линии лага. Это мы уже хорошо знаем, не хуже тех, которые, плавают по соленой воде.

— Проклятье, брат Дунгам! Сама вера не прошла бы по этому озеру, хоть и говорят, что она двигает горами. Тут уж и опытность нисколько не поможет. Ладно, любезный, ты понимаешь, что такое азимут^[40]? Умеешь ты определять расстояние и владеть компасом?

— Насчет азимута, сэр, ничего не могу сказать. Расстояние же мы все знаем — немудрено отмерить от точки до точки. Что же касается компаса, то я не уступлю в этом любому адмиралу во флоте его величества: норд, норд к осту, норд-норд-ост, норд-ост к норду, норд-ост; норд-ост к осту, ост-норд-ост, ост к норд-осту…

— Довольно, довольно! Ты выведешь корабль из-под ветра, если будешь продолжать таким образом. Я ясно вижу, сержант, — продолжал Кап, отходя опять в сторону и понижая голос, — нечего и ожидать от этого парня. Я буду еще часа два итти этим галсом^[41], потом мы ляжем в дрейф и бросим лот, а там уже будем сообразоваться с обстоятельствами.

Сержант, который был, как говорится, человеком покладистым, не возражал против этого; по мере того как надвигалась ночь, ветер ослабевал.

Куттер спокойно скользил по воде, и сержант, подостлав себе на палубе парус, скоро забылся глубоким солдатским сном. Кап продолжал расхаживать по палубе; его железная натура побеждала усталость, и он во всю ночь не смыкал глаз.

Уже давно было утро, когда Дунгам проснулся. Встав на ноги и осмотревшись кругом, он громко вскрикнул от удивления, — громче, чем подобало человеку его характера и выдержки. Он увидел, что погода совершенно переменилась: застилая все вокруг, надвигался туман. Видно было не дальше мили, озеро бушевало и пенилось, и «Бегун» лежал в дрейфе. Несколько слов зятя объяснили ему тайну этих внезапных перемен.

По словам Капа, ветер около полуночи сменился штилем^[42] — именно в ту самую минуту, когда он думал лечь в дрейф, чтобы бросить лот, так как вдали уже показались острова. В час пополуночи ветер, сопровождаемый мелким дождем, начал дуть с норд-оста, и Кап взял курс на норд-вест, зная, что нью-йоркский берег на противоположной стороне. В половине второго он принужден был взять риф у фока, а потом у грота^[43]; в два часа он взял по второму рифу, а в половине третьего — остальные и лег в дрейф.

— Надо признаться, что куттер ведет себя хорошо, сержант, — прибавил старый моряк, — ветер дует с силою сорока двух пушек. Я никак не думал, что над этой лужей пресной воды могут быть такие сильныепорывы ветра. Впрочем, это меня нисколько не беспокоит. Это придает более естественный вид вашему озеру и… — тут он выплюнул с омерзением несколько капель пены, попавшей ему в рот, — и если бы эта проклятая вода стала хоть немножечко соленой, то здесь было бы очень недурно.

— Давно ли ты идешь по этому направлению, брат Кап? — осведомился благоразумный вояка. — И быстро ли мы идем?

— Да уже часа два или три, как мы идем этим курсом, и два часа куттер бежал, точно невзнузданный конь. О, теперь мы на открытом месте! Признаюсь, не желая столкнуться с повстречавшимися нам островками, хотя они у нас были по ветру, я сам стал у руля и отвел куттер на милю или на две в сторону; теперь мы у них под ветром, ручаюсь! Да, говорю я, под ветром, хоть иногда и желательно быть по ветру у острова или даже у полудюжины островов; но когда их тысяча, то лучше всего тотчас же уклониться и скользнуть как можно скорее к ним под ветер. Нет, нет, они вон там, в тумане. И пусть себе там остаются. Чарльз Кап о них мало заботится!

— Северный берег лежит теперь от нас миль на пять или на шесть, брат Кап; к тому же я знаю, что с этой стороны есть широкая бухта, и потому не худо бы посоветоваться с кем-нибудь из экипажа относительно теперешнего нашего положения, не то придется освободить Джаспера и поручить ему отвести нас обратно в Освего. Ведь совершенно невозможно добраться до поста, когда ветер дует нам прямо в лоб.

— Некоторые важные причины, составляющие основание навигации, восстают против твоих предложений. Во-первых, признание командиров своего невежества расстроило бы дисциплину… Ты трясешь головою, я понимаю, но ничто так не расстраивает дисциплины, как признание в невежестве. Я знал одного капитана, который целую неделю шел по ложному курсу для того только, чтобы не сознаться в ошибке, и ты себе представить не можешь, какое уважение приобрел он среди своих подчиненных именно потому, что они не понимали его.

— Это можно делать на соленой воде, брат Кап, но едва ли на пресной. Я лучше выпущу Джаспера из-под ареста, чем подвергнусь опасности быть выброшенным со всею моей командою на берег Канады.

— И очутишься на рейде во Фронтенаке! Нет, сержант, «Бегун» в хороших руках и научился кое-чему в мореходном искусстве. Мы теперь на открытом месте, и при таком ветре только сумасшедший решится подъехать к берегу. Я буду поворачивать на другой галс с каждой вахтой, и тогда мы избежим всякой опасности, кроме дрейфа; но при таком легком и низком судне дрейф не страшен. Предоставь мне действовать, сержант, и я ручаюсь тебе именем Чарльза Капа, что все пойдет хорошо.

Сержант Дунгам принужден был уступить. Он вполне доверял мореходным познаниям своего шурина, надеялся, что он всерьез займется куттером и вполне оправдает доброе о себе мнение. К тому же сержант чувствовал, что возвратиться в крепость, не достигнув поста, значило бы уронить себя в общем мнении; на его место назначили бы другого, чином постарше.

Глава шестнадцатая

Около полудня все пассажиры куттера, вышли на палубу. Волны были не очень сильные и высокие; очевидно, «Бегун» находился с подветренной стороны у островов. Но для всех, которые знали озеро, было ясно, что грозит один из тех тяжелых осенних ураганов, которые так часто свирепствуют в этой стране. Нигде не было видно земли. Мрачный и пустынный горизонт придавал озеру какую-то таинственную величественность. Быстро дробились невысокие, пенистые гребни волн. Обычная синева воды сменилась угрюмым зеленоватым оттенком. Взволнованная поверхность озера не искрилась под лучами солнца.

Солдатам скоро опостылело это зрелище, и они исчезли один за другим. На палубе остались только матросы, сержант, Кап, Следопыт, квартирмейстер и Мабель. Лицо Мабель было печально: она уже знала о положении дел на куттере и безрезультатно просила восстановить права Джаспера.

Следопыт всю ночь размышлял об этом и, наконец, окончательно решил, что молодой моряк невинен; он также горячо ходатайствовал за своего друга, и также без успеха.

Прошло несколько часов. Ветер постепенно усиливался, волны вздымались все выше и выше, и, наконец, качка заставила Мабель и квартирмейстера покинуть палубу. Кап часто поворачивал судно, и вскоре стало ясно, что ветром «Бегуна» отнесло на самую открытую и самую глубокую часть озера. Волны свирепствовали и бились о борта с такою силою, что только судно очень прочной конструкции могло так долго выдерживать их напор. Однако это нисколько не смущало Капа. Напротив, как гончая, настораживающая уши при звуке рога, или как боевой конь, бьющий копытом о землю при звуке труб, он весь оживился, и все силы его встрепенулись и напряглись. Он уже не был больше надменным, докучливым и поучающим критиком, заводящим спор из-за всякого пустяка и придающим важность всяким мелочам: он стал смелым и опытным моряком, каким, в сущности, был и раньше. Матросы вскоре почувствовали уважение к его искусству и, хотя и казалось странным, что без всякой причины устранили их прежнего начальника и лоцмана, тем не менее, они отчетливо и точно выполняли распоряжения своего нового капитана.

— Эта пресная лужица, брат Дунгам, признаться, не так уж плоха! — воскликнул в полдень Кап, потирая руки от удовольствия при мысли, что ему еще раз придется побороться со стихией. — Ветер кажется мне честным старомодным штормом, и волны имеют какое-то волшебное сходство с волнами Гольфштрема. Я люблю это, сержант, люблю это и буду уважать ваше озеро, если оно продержится таким манером хотя бы только двадцать четыре часа.

— Земля! — закричал вахтенный с бака.

Кап бросился к нему и действительно увидел сквозь туман и мелкий дождь на расстоянии полумили землю, прямо против носа куттера. Старый моряк хотел уже скомандовать: «Поворотить через фордевинд и держать в открытое море!», но хладнокровный сержант остановил его.

— Подойди немного поближе, — сказал он, — мы можем разузнать, что это за место. Большинство из нас знает американский берег в этой части озера, и неплохо было бы выяснить, где мы находимся.

— Справедливо, совершенно справедливо, и, пока возможно, мы будем итти тем же курсом. Что там такое, с наветренной стороны? Это, как будто, низенький мысок?

— Гарнизон, клянусь Юпитером! — вскричал сержант, опытный глаз которого скорее различил очертания крепостных укреплений.

Сержант не ошибся. Это действительно была крепость, хотя сквозь полосы частого, мелкого дождя она виднелась смутно, словно в утреннем тумане или в вечерних сумерках. Низкие зеленые валы, темные палисады, которые теперь от дождя казались еще темнее, кровли двух или трех домов, тонкое и одинокое древко флага и сам флаг, неподвижно застывший в воздухе, и никаких признаков жизни. Даже часовой укрылся в своей будке, и сначала казалось, что никто не замечает приближения «Бегуна». Но бдительность пограничного гарнизона не дремала. Кто-то уже успел заметить судно: несколько человек показалось на насыпи, и вскоре весь береговой вал покрылся народом.

— Они видят нас, — сказал сержант, — и думают, что мы вернулись из-за бури и попали в затруднительное положение. Да вот и сам майор Дункан на северо-восточном бастионе: я узнаю его по осанке и по офицерам, которые его окружают.

— А что, сержант, ведь не беда, если бы они над нами и пошутили, лишь бы только войти в реку да бросить якорь. А! Не правда ли? К тому же мы могли бы высадить на землю этого мистера Пресную Воду и очистить судно.

— Да, конечно, это было бы хорошо, но хоть я и плохой моряк, а знаю, что это невозможно. Ни одно судно в этом озере не может повернуться в наветренную сторону при таком шторме; да в такую погоду здесь и якорь-то негде бросить.

— Да, я уж вижу, сержант, и хотя вам, жителям суши, очень нравится вид земли, мы, однако, покинем ее. А я лично считаю себя счастливым во время бури, когда уверен, что земля далеко позади меня.

«Бегун» находился так близко от берега, что необходимо было повернуть на другой галс, чтобы снова выйти на открытое место. Убрали гафель, положили руль направо, и легкий куттер, игравший, как утка, с водою, несколько накренился, но, послушный рулю, ускорил ход и полетел по гребням валов. Скоро крепость и толпы солдат исчезли в тумане, хотя земля еще долго виднелась с бак-борта.

Пришлось прибегнуть к различным маневрам, чтобы держать куттер по ветру и заставить его итти тяжелой дорогой к северному берегу.

Несколько часов прошло без всякой перемены. Ветер усилился настолько, что, наконец, даже педант Кап признался, что это «славный ураган». К вечеру «Бегун» еще раз повернул на другой галс, чтобы в темноте не наткнуться на северный берег, и около полуночи Кап думал, что находится в середине озера, на равном расстоянии от обоих берегов. К этому времени старый морской волк уже почувствовал уважение к пресной воде, над которой сутки тому назад смеялся и подтрунивал. С наступлением ночи ветер задул еще яростней. Кап вынужден был признать, что не может бороться с бурей. Огромные валы обрушивались на палубу маленького судна, грозя раздавить его своею тяжестью. Матросы говорили, что им ни разу не приходилось испытать такой бури. И это было действительно так, потому что Джаспер, прекрасно зная все мысы и бухты, еще задолго до урагана поставил бы свой куттер где-нибудь в безопасном месте на якоре. Но Кап ни за что не хотел посоветоваться с молодым командиром, все еще остававшимся внизу, и решил действовать так, как действовал бы в открытом океане.

Хотя почти все паруса были убраны, легкое судно с честью оправдывало свое название «Бегун». В течение восьми часов оно неслось вперед, состязаясь в быстроте с чайками, которые во время бури дико кружились над ним и, казалось, боялись упасть в клокотавшее и кипевшее озеро. Наступил день, но ничто не изменилось. Горизонт представлял собой тесный круг, очерченный дождливым небом и разбушевавшейся водой.

Все это время экипаж и пассажиры куттера поневоле оставались в бездействии. Джаспер и лоцман все еще были внизу. Когда качка несколько утихла, все, кроме них, поднялись на палубу. За завтраком царило общее молчание. Все поглядывали друг на друга, как бы спрашивая, чем должна окончиться эта борьба со стихией. Кап, однако, был по-прежнему безмятежен: на его лице не было ни тени беспокойства, шаг стал тверже, и во всей его фигуре выражалась самоуверенность, которая возрастала вместе с бурей, как бы вызывавшей на поединок его искусство и мужество. Он стоял на баке^[44], скрестивши руки и раскачиваясь всем телом по свойственной морякам привычке, а взгляд его был устремлен на гребни валов, которые дробились о куттер и вновь на него набегали. В эту торжественную минуту один из матросов закричал неожиданно:

— Гей, парус!

Встреча с кораблем на пустынном Онтарио была большой неожиданностью. «Бегуна» можно было сравнить с путником, одиноко блуждающим по лесу, и встреча его с другим судном напоминала встречу двух охотников в лесных дебрях. Один только Кап смотрел хладнокровно на все происходившее перед ним, но даже и его железные нервы были потрясены при виде этой дикой и странной картины.

Чужое судно было на расстоянии не более двух кабельтовов от «Бегуна». Оно находилось у него под ветром и шло таким курсом, что куттер должен был пройти в нескольких ярдах от него. Это был корабль с прямыми парусами. Даже опытный глаз не смог бы найти дефекты ни в его оснастке, ни в его корпусе. Из всех парусов на нем были поставлены только крепко зарифленный грот-марсель, фок-стаксель и бизань. Ветер дул с такой силой, что корабль то кренился набок, то снова выравнивался под напором валов с подветренной стороны. У него не было ни одного повреждения, и, судя по скорости хода, которая, по-видимому, равнялась четырем узлам, он плыл довольно свободно.

— Приятель, кажется, хорошо знает свою дорогу, — сказал Кап, в то время как куттер несся к кораблю с быстротою ветра, — он что-то смело держит к югу, где надеется найти хорошую якорную стоянку или гавань. Никто, будучи в здравом уме, не шел бы так, не зная точно, куда приведет его курс.

— Мы плывем по страшному пути, капитан, — сказал матрос, к которому обращено было это замечание. — Это французский королевский корабль «Монкальм». Он идет к Ниагаре, где есть французский гарнизон и гавань. Дурная это встреча!

— Да, но плохо-то ему! Сразу видно, что француз! Тотчас и спешит спрятаться в гавань, как завидел английский флаг.

— Хорошо было бы, если бы и мы могли сделать то же, — возразил матрос, уныло качая головой. — Мы идем теперь прямо в бухту, которая там, в конце озера, и вряд ли когда-нибудь оттуда вернемся.

— Полно, брат, полно! Мы теперь на открытом месте и под нами доброе английское судно. Мы не станем прятаться в крепость от дуновения ветерка. Эй, держи руль!

Это предостережение было сделано ввиду неизбежно надвигавшейся опасности. «Бегун» шел прямо навстречу французу. Расстояние между обоими кораблями было не больше ста ярдов. На одно мгновение возникло даже сомнение, разойдутся ли они благополучно.

— Лево руля! — вскричал Кап. — Лево руля и проходи за кормой!

Экипаж французского корабля собрался на палубе с наветренной стороны, и несколько мушкетов уже направились на «Бегуна», как бы для того, чтобы заставить его изменить курс. Но озеро так разбушевалось, что все военные приготовления были напрасны. Вода лилась из жерл двух или трех пушек, и никто даже и не подумал пустить их в дело в такую бурю. Черный корпус корабля, подымаясь из воды, блестел и, казалось, хмурился. Ветер завывал в снастях, извлекая из них тысячи звуков. В этом шуме нельзя было разобрать громких криков, доносившихся с борта «Ли Монкальма».

— Орите громче, пока охрипнете, — ворчал Кап, — теперь не такое время, чтобы нашептывать друг другу секреты. Лево руля, сэр! Лево руля!

Рулевой повиновался, и первый поднявшийся вал бросил «Бегуна» так близко к кораблю, что даже старый моряк отшатнулся назад, невольно испугавшись, как бы бугшприт куттера не увяз в снастях француза. Этого, однако, не случилось.

Поднявшись, как пантера, которая готовится прыгнуть на свою добычу, куттер ринулся вперед и через минуту был уже за кормой неприятельского судна, чуть-чуть было не коснувшись его своим рангоутом.

Молодой француз, командир «Монкальма», вспрыгнул на шкафут, с благородной учтивостью снял шляпу и, улыбаясь, приветствовал проходивший мимо него куттер. В ответ на эту учтивость Кап погрозил ему кулаком и проворчал про себя:

— Да, да, счастье твое, что на моем борту нет орудий, я бы тебя славно отделал! Ведь он просто хвастает, сержант!

— Он вежлив, брат Кап, — возразил тот и опустил руку, отдав честь. — Он вежлив, чего же можно еще ожидать от француза? Мыслей его не узнаешь за этой вежливостью.

— Он не без цели плавает по этому озеру. Ну, да ладно: пускай убирается в свою гавань, если ему удастся добраться до нее; мы останемся господами озера, как и подобает настоящим английским морякам.

Это звучало очень величественно, но, тем не менее, Кап с завистью смотрел на черный корпус «Монкальма», на его фок и снасти, которые виднелись все слабее и слабее, пока, наконец, не исчезли в тумане, как воздушный призрак. Кап охотно последовал бы за ним, если, бы смог на это решиться. По правде говоря, перспектива провести вторую такую же бурную ночь на этих пустынных водах, свирепствовавших вокруг, представлялась ему не очень-то утешительной. Но у него было достаточно профессиональной гордости, чтобы скрыть свое беспокойство.

Прошло несколько часов. Наступившая темнота увеличила опасности, которым подвергался «Бегун». Ураган, однако, немного стих, и Кап решил держаться ближе к ветру. Всю ночь куттер лежал в дрейфе, то подвигаясь вперед, то поворачивая на другой галс, чтобы не наткнуться на землю. Килевая качка, рев и свист воды, всплески волн, удары, грозившие гибелью легкому судну, когда оно погружалось в набегавший вал, беспрерывное завывание ветра, принуждавшего судно дрейфовать, — вот все, что происходило в течение ночи.

В эту ночь Кап на несколько часов забылся тяжелым сном. Уже начал брезжить дневной свет, когда он почувствовал чью-то руку на своем плече. Проснувшись и приподнявшись, он увидел возле себя Следопыта. Пока свирепствовал ураган, проводник редко показывался на палубе. Скромность говорила ему, что только одни моряки могут вмешиваться в управление судном. Он оказывал команде куттера такое же доверие, какого требовал сам от своих спутников в лесу. Теперь же он считал себя в праве сделать замечание.

— Сон сладок, мистер Кап, — сказал он, когда моряк очнулся и протер глаза, — сон сладок, я это знаю по опыту, но жизнь еще слаще. Взгляните вокруг себя и скажите, такое ли теперь время, чтобы спать командиру корабля?

— Что такое? Что такое, мистер Следопыт? — пробормотал Кап, еще не совсем очнувшись. — Не хотите ли вы перейти на сторону ворчунов? На берегу я удивлялся, как искусно и благоразумно пробирались вы через чащу без компаса; когда же мы ступили на воду, я радовался, найдя в вас такое же доверие к другим посреди чуждой вам стихии. Признаюсь, я не ожидал от вас никаких упреков.

— Что касается меня, мистер Кап, я знаю, что дано мне от природы, и уверен, что не стану вмешиваться не в свое дело. Речь идет не обо мне: с нами Мабель Дунгам. Я беспокоюсь за нее, а не за себя.

— Да, да, я понимаю, она хорошая девушка, мой достойный друг; но она — дочь сержанта и племянница моряка и не должна пугаться урагана. Что же? Она боится?

— О, нет, нет! Мабель женщина, но она благоразумна и умеет молчать. Я от нее не слыхал ни слова, но все же, по-моему, будет лучше, мистер Кап, если Джаспер Пресная Вода возвратится на свое место и дела пойдут по-прежнему.

— Хорошо, хорошо! Именно так и следует думать девушке, да еще той, которая носит фамилию Дунгам. Всякая дрянь лучше старого дяди и знает больше, чем старый моряк! Такова человеческая натура. Чорт меня возьми, если я хоть на шаг уклонюсь от своего курса. Я не для того провел на море сорок лет, чтобы притти на эту пресную лужу учиться. Как же упорно держится этот ураган! Ветер такой, будто сам Борей^[45] собственноручно раздувает меха. Но что это там, под ветром? — прибавил он, протирая глаза. — Земля! Это так же верно, как то, что меня зовут Капом. Это берег, да еще вдобавок крутой берег.

Следопыт ничего не ответил, он только покачал головой и с тревогой посмотрел на выражение лица Капа.

— Земля! Так же верно, как то, что мы на «Бегуне», — повторил Кап, — берег под ветром, в миле от нас, берег, украшенный самою лучшею цепью подводных камней, какую только можно найти на протяжении всего Лонг-Айленда!

— Что же, это утешительно или нет? — спросил Следопыт.

— Эх! Утешительно — неутешительно! Ну, что тут утешительного?! А если под неутешительным вы разумеете то, что отнимает бодрость, так знайте, что у моряка ничто не может отнять бодрость; ведь вы никогда не теряли ее в лесу, мой друг, и ничего там не пугались?

— Нет, я этого не скажу. Когда опасность велика, я стараюсь увидеть ее, узнать и потом стараюсь избежать ее, а не то мой скальп давно уже сушился бы в вигваме какого-нибудь минга. Но на этом озере я не могу отыскивать следы и потому должен молчаливо подчиняться распоряжениям других; но ведь нужно помнить, что с нами Мабель Дунгам. А вот и отец ее!

— Мы находимся в затруднительном положении, брат Кап, — сказал сержант. — Я говорю это, приняв в соображение, что мне сказали два матроса на баке. Они говорят, что куттер не может уже больше поднять паруса и ветер относит так сильно, что мы через час или два будем выброшены на берег. Надеюсь, страх обманул их.

Кап ничего не ответил. Он посмотрел на берег, потом на небо, и тут физиономия его приняла такое буйное и свирепое выражение, как будто он хотел вызвать ветер на бой.

— Не лучше ли будет, брат, — продолжал сержант, — послать за Джаспером и посоветоваться с ним? Здесь теперь нечего бояться французов, и в теперешних обстоятельствах он, может быть, спасет нас.

— Да, да, эти проклятые «обстоятельства» всему виною. Но позовите его, пусть он придет. Задав несколько ловких вопросов, я вытащу из него всю правду, вот увидите!

Моряк еще не успел договорить, как сержант уже послал за Джаспером, который тотчас явился. Во всей его фигуре и в чертах лица заметно было чувство оскорбленного достоинства и вместе с тем сдержанности. Едва ступив на палубу, Джаспер бросил быстрый и тревожный взгляд вокруг себя, желая узнать, в каком положении находится куттер. Этого было достаточно, чтобы он понял, какие им грозили опасности. Прежде всего Джаспер взглянул на небо, потом окинул взором горизонт и, увидев береговую возвышенность, мгновенно понял, в чем дело.

— Я послал за вами, мистер Джаспер, — сказал Кап, сложив руки и раскачиваясь всем корпусом с достоинством обитателя бака, — чтобы узнать от вас что-нибудь о гавани, которая у нас под ветром. Мы уверены, что вы не простираете так далеко вашу злобу, чтобы утопить нас и особенно женщин; я думаю, что у вас хватит мужества помочь нам; нужно где-нибудь стать на якорь, пока не стихнет ураган.

— Я лучше соглашусь умереть, чем видеть Мабель Дунгам в опасности, — ответил молодой матрос.

— Я знал это, я знал это! — воскликнул Следопыт, дружески похлопывая по плечу Джаспера. — Парень надежнее самого лучшего компаса, который когда-либо выводил человека на прямую дорогу! Смертный грех думать о нем худо.

— Гм! — промычал Кап. — Я сказал: «особенно женщин», как будто бы они и в самом деле подвергаются опасности. Ну, да это к делу не относится, молодой человек! Мы поймем друг друга, говоря, как следует говорить двум опытным морякам; не знаете ли вы какой-нибудь пристани у нас под ветром?

— Нет, не знаю. Здесь, на этом конце озера, широкий залив, но он никому из нас не известен, и к тому же в него трудно войти.

— А этот берег под ветром? Мне кажется, в нем нет ничего особенного, что могло бы его рекомендовать нашему вниманию?

— Этот берег совершенно дик. Он тянется до устья Ниагары с одной стороны и до Фронтенака — с другой. Мне говорили, что к северу и западу на тысячу миль нет ничего, кроме лесов и степей.

— Слава богу, значит здесь нет французов. А диких здесь много?

— Индейцев вы найдете везде, куда ни пойдете, хотя и в небольшом количестве. И здесь можно случайно встретить толпу индейцев, а можно провести здесь несколько месяцев, не видя ни одного.

— Стало быть, в отношении этих негодяев мы должны положиться на волю судьбы. Скажите откровенно, мистер Уэстерн, если бы не было этого маленького неприятного дела с французами, что бы вы теперь сделали с куттером?

— Я моложе вас и не такой опытный моряк, как вы, мистер Кап, — сказал Джаспер, — и потому мне неприлично давать вам советы.

— Ну да, мы все это знаем. При обыкновенном положении, конечно, неприлично; но это не обыкновенный случай. При таких обстоятельствах вы можете считать приличным дать совет даже родному отцу. Как бы то ни было, вы можете говорить, а я могу решать, согласен я с вами или нет.

— Я думаю, сэр, что раньше, чем пройдут два часа, куттер должен стать на якорь.

— На якорь? Как это, здесь, на озере?

— Нет, сэр, не здесь, а там, поближе к земле.

— Уж не хотите ли вы, мистер Пресная Вода, бросить якорь у подветренного берега в такой ураган?

— Если бы я хотел спасти мое судно, я бы сделал именно это, мистер Кап.

— Вот что! Эта пресная вода не без чертовщины. Слушайте, молодой человек, я уже сорок один год плаваю на море и никогда не слыхал ничего подобного. Я выброшу за борт все якоря, цепи и канаты, прежде чем стану виновником такого нелепого поступка.

— На озере мы всегда так поступаем, — скромно возразил Джаспер, — когда бываем в тяжелом положении. Вероятно, если бы нас как следует учили, мы могли бы придумать что-нибудь получше.

— Конечно, могли бы! Нет, нет! Никто меня не вовлечет в такой грех. Я больше смыслю в мореходном искусстве, чем этот парень. А вы, мистер Пресная Вода, можете спуститься вниз.

Глава семнадцатая

Мабель была в каюте одна, когда туда вошел Джаспер. Надо сказать, что арест молодого матроса возбудил в ней кое-какие подозрения, но теперь, когда он сел возле нее с мрачным видом, думая о том, в каком опасном положении находится куттер, все сомнения исчезли, и она видела в Джаспере только оскорбленного человека.

— Уж не слишком ли сильно тяготит вас все это, Джаспер? — сказала она с той задушевностью, которая часто невольно выдает самые сокровенные чувства. — Тот, кто вас хоть сколько-нибудь знает, не сомневается в вашей невинности. Следопыт говорит, что поручится за вас своей жизнью.

— Так вы, Мабель, — возразил молодой человек, и в глазах его зажегся огонь, — так вы не считаете меня, как ваш отец, изменником?

— Мой отец — солдат, и на нем лежат тяжелые обязанности. А дочь его может думать о вас лишь то, что должна думать о человеке, оказавшем ей столько услуг.

— Мабель, я не привык, говоря с кем бы то ни было, высказывать все, что думаю и чувствую. У меня не было сестры; мать моя умерла, когда я был еще ребенком, и я, право, не знаю, каким образом и что нужно говорить женщине…

Мабель отдала бы все на свете, чтобы узнать, о чем хочет сказать Джаспер и для чего не может подобрать слов; но безотчетное чувство робости подавило ее женское любопытство. Она ждала молча, пока он не заговорил снова:

— Я хочу сказать, Мабель, — продолжал молодой матрос, — что я не привык… к манерам и мнениям таких… как вы, и вам нужно будет многое дополнить своим воображением…

У Мабель было достаточно воображения, но есть такие чувства, о которых женщина предпочитает прежде выслушать, а потом уже взвесить их. Мабель смутно сознавала, что чувства ее собеседника были именно таковы, и потому с ловкостью и присутствием духа, свойственными женщине, решилась переменить тему разговора.

— Скажите мне только одно, Джаспер, и я буду удовлетворена, — твердо сказала она, показывая, что питает доверие к своему собеседнику, — ведь вы не заслуживаете того жестокого подозрения, которое над вами тяготеет?

— Нет, Мабель, — отвечал Джаспер, смотря в ее большие голубые глаза с такой искренностью, с такой откровенностью, которая уничтожила бы и более сильные подозрения. — Меня напрасно подозревают.

— Я знала это! Я могла в этом поклясться! — радостно воскликнула девушка. — И, однако, отец мой — человек рассудительный… Но вы не тревожьтесь, Джаспер!

— Теперь столько других причин тревожиться, что об этом я почти и не думаю.

— Джаспер!

— Я не хочу вас пугать, Мабель; мне бы хотелось только, чтобы ваш дядя переменил свое мнение о том, что нужно теперь делать с «Бегуном»; но он гораздо старше меня и опытнее и потому, может быть, прав, доверяя больше себе, чем мне.

— Разве вы думаете, что куттер в опасности? — быстро спросила Мабель.

— Боюсь, что да! Может быть, старый моряк знает какие-нибудь особенные средства, чтобы спасти его.

— Джаспер, все уверены, что вы прекрасно управляете «Бегуном». Вы знаете озеро, вы знаете куттер. Вы лучше можете судить о нашем положении.

— Беспокоясь за вас, Мабель, я, может быть, стал трусливее обыкновенного. Откровенно говоря, я вижу только одно средство спасти куттер от гибели, которой он неминуемо подвергнется через два или три часа… но ваш дядя отверг это средство. Впрочем, может быть, это только мое невежество; он говорит, что Онтарио — просто лужа пресной воды.

— Пресная ли она или соленая, это, конечно, безразлично. Подумайте о моем отце, Джаспер! Подумайте о самом себе, о всех тех, чья жизнь зависит от одного вашего слова, сказанного вовремя, чтобы спасти их!

— Я думаю о вас, Мабель, и это больше, бесконечно больше, чем все вместе взятое, — энергично возразил молодой матрос, а его горящий взгляд говорил еще красноречивее.

Сердце Мабель быстро забилось. Луч благодарности и радости блеснул на ее зарумянившемся лице. Но опасность была слишком велика и не позволяла медлить.

— Упорство моего дяди не должно быть причиной такого несчастья. Подымитесь на палубу, Джаспер, и попросите батюшку в мою каюту.

Пока молодой человек исполнял это поручение, Мабель прислушивалась к свисту ветра и к грохоту разбивавшихся о куттер волн со страхом, которого она раньше не испытывала. Две минуты, проведенные ею в ожидании отца, показались ей часом. Она едва могла перевести дыхание, когда увидела, что он спускается по лестнице вместе с Джаспером. Она быстро сообщила отцу мнение Джаспера об их положении и начала упрашивать его, из любви к ней и для сохранения собственной жизни и жизни его подчиненных, уговорить Капа передать начальство над куттером тому, кто был действительно его начальником.

— Джаспер верен, батюшка, — прибавила она с живостью, — да если бы и не так, то для чего же он стал бы губить нас и себя вместе с нами в этой отдаленной части озера? Я ручаюсь жизнью за его верность.

— Человек, на которого возложено командование экспедицией, должен быть осмотрительней, чем молодая перепуганная женщина, — флегматично ответил сержант. — Почему бы Джасперу не думать, что возможность утонуть вместе с нами уравновешивается возможностью спастись и ускользнуть, если удастся достигнуть берега?

— Сержант Дунгам!

— Батюшка!

Эти восклицания были произнесены в одно и то же время, но различным тоном: у Джаспера преобладало удивление, у Мабель — упрек. Но старый солдат, привыкший к бесцеремонному обращению со своими подчиненными, не обратил на это внимания и, подумав с минуту, продолжал, как будто его никто не прерывал.

— К тому же брат Кап не такой человек, чтобы позволить учить себя на борту корабля.

— Но, батюшка, когда жизнь всех нас находится в величайшей опасности!

— Тем более. Командовать кораблем в хорошую погоду — не велика важность; но когда дело плохо, тогда-то и надо показать себя хорошему офицеру. Чарльз Кап вряд ли покинет руль, потому что корабль в опасности. Кроме того, Джаспер Пресная Вода, он говорит, что ваше предложение имеет в себе что-то подозрительное и что оно больше походит на измену, чем на знание дела.

— Он может так думать, но пусть он пошлет, по крайней мере, за лоцманом и выслушает его мнение. Всем хорошо известно, что я не виделся с ним со вчерашнего вечера.

— Это кажется мне резонным. Попробуем. Ступайте за мной на палубу: все должно происходить открыто и честно.

Джаспер повиновался.

Мабель настолько заинтересовалась всем этим, что решила подняться за ними до самого верха лестницы, где она была достаточно защищена от ветра и брызг. Здесь скромность заставила ее остановиться, но она, тем не менее, вся превратилась во внимание.

Скоро явился лоцман. Лицо его стало тревожным, когда он осмотрелся вокруг. Правда, слухи об опасности распространились и под палубой, но на этот раз опасность была преуменьшена, а не преувеличена, как обычно. Ему позволили оглядеться, а потом спросили, что он считает нужным сделать.

— Я не вижу другого средства спасти куттер, как только стать на якорь, — отвечал он просто и не медля.

— Как, здесь, на озере? — воскликнул Кап.

— Нет, ближе к берегу, возле первой цепи подводных камней.

Теперь Кап уже не сомневался, что капитан куттера и лоцман тайно сговорились выбросить судно на берег, вероятно, надеясь при этом ускользнуть.

— Я говорю тебе, брат Дунгам, — отвечал он, когда сержант заметил, что и лоцман и Джаспер говорят одно и то же, — я тебе говорю, что ни один моряк не даст по совести такого совета. Бросить якорь у подветренного берега в бурю — это безумие. Я никак бы не смог оправдаться в подобной глупости перед страхователями судна, но бросить якорь у подводных камней — для этого нужно совершенно лишиться ума.

— Страхователь «Бегуна» — его величество король, брат, а на мне лежит ответственность за жизнь моих подчиненных. Эти люди лучше нашего знают озеро Онтарио, и так как они говорят одно и то же, то, мне кажется, им нельзя не доверять.

— Дядюшка! — воскликнула Мабель с живостью, но движение Джаспера заставило ее удержаться.

— Нас так быстро относит к бурунам, — сказал юноша, — что об этом нечего больше толковать. Через полчаса дело решится так или иначе; но я предупреждаю мистера Капа, что человек с самыми крепкими ногами ни минуты не устоит на палубе этого судна, когда оно налетит на подводные камни. Я не сомневаюсь, что оно пойдет ко дну, не успев пройти и второй их цепи.

— Но как же якорь-то сможет этому помешать? — спросил Кап с каким-то диким остервенением, как будто возлагая на Джаспера ответственность за последствия шторма.

— По крайней мере, якорь не испортит дела, — сдержанно возразил Джаспер. — Поставив куттер носом против ветра, мы уменьшим силу дрейфа; если же мы и будем дрейфовать между камнями, то в этом гораздо меньше опасности. Я надеюсь, мистер Кап, что вы позволите мне и лоцману приготовить все к спуску якоря, — только приготовить, а там, пожалуй, хоть не бросайте! От этого ведь не будет хуже?

— Разводите ваши бухты^[46], если хотите, приготовляйте ваши якоря, позволяю это от всего сердца. Наше положение не станет от этого хуже. Сержант, на два слова.

Кап отвел своего зятя в сторону и, с необычной для себя человечностью, откровенно заговорил о настоящем положении.

— Это прискорбное дело для нашей бедной Мабель, — сказал он слегка дрожащим голосом и громко высморкался. — Ты и я, сержант, — мы люди старые и привыкли к встречам со смертью, если не к самой смерти. Уж такова наша профессия, брат Дунгам! Но бедная Мабель! Она славная девушка с добрым сердцем; я надеялся, что увижу со временем, как она устроится и будет матерью семейства… Ну, да что об этом говорить! Надо мириться и с дурным и с хорошим, со всем, что случается в путешествии, и старому моряку позволительно сожалеть лишь о том, что такое несчастье приключилось на этой проклятой пресной луже.

Сержант Дунгам был человек неустрашимый.

— Так ты думаешь, что гибель неизбежна? — спросил он Капа, и хотя голос его был тверд, но чувствовалось, что сержант очень взволнован.

— Через двадцать минут нас прибьет к бурунам; и посмотри сам, сержант, есть ли какая-нибудь надежда для самого крепкого из нас в этом клокочущем котле, который у нас под ветром?

В самом деле, этот вид внушал мало надежды. «Бегун» был в одной только миле от берега, и ветер нес его по прямой линии с такой силой, что совершенно невозможно было поднять еще несколько парусов. А они нужны были для того, чтобы удалиться от берега. Небольшая часть грота, которая не была зарифлена и помогала только держать нос куттера поближе к ветру, не давая волнам разбиваться о его борты, дрожала и билась так, что крепкие узлы, на которых она держалась, казалось, с минуты на минуту могли разорваться. Дождь перестал лить, но воздух над поверхностью озера был насыщен водяной пылью, похожей на туман, а в безоблачном небе торжественно горело солнце. Джаспер заметил эту перемену и сказал, что буря скоро прекратится. Но, несмотря на это, судьба их все же должна была решиться через час, через два. Пространство между куттером и берегом все еще представляло дикое и страшное зрелище. Цепь подводных камней простиралась почти на полмили; между ними кипела белая от пены вода. Воздух был так насыщен брызгами, что очертания земли за цепью камней были смутны и неясны. Можно было только заметить, что она покрыта зеленой мантией бесконечного леса.

Пока сержант и Кап молча смотрели на это зрелище, Джаспер со своими подчиненными не покладая рук работал на баке. Как только ему возвратили прежние права, он тотчас же позвал к себе на помощь нескольких солдат и начал поспешно готовиться к маневру, который так долго откладывался. Якорь был уже совсем готов к спуску, когда Джаспер, на минуту приостановившись, оглянулся вокруг. За это время не произошло никакой перемены к лучшему: куттер продолжал понемногу дрейфовать, и с каждой минутой становилось яснее, что он не может подвинуться ни на вершок ближе к ветру.

Еще раз пристально оглядев озеро, Джаспер поспешно отдал новое приказание. Видно было, что он очень дорожил временем. На палубе стояли два якоря. Их могли бросить в любую минуту. До этого Джаспер был весь — тревожное движение, весь забота; теперь он казался спокойнее, хотя брови его все еще хмурились. Сойдя с бака, по которому хлестали волны всякий раз, как опускался нос «Бегуна», Джаспер отправился на шканцы, где было посуше. Там нашел он Следопыта, который стоял рядом с Мабель и квартирмейстером. Большая часть других пассажиров была внизу.

— Джаспер, — начал Следопыт, — я ни в чем не был полезен все это утро, потому что способности мои, как ты сам знаешь, ни к чему на этом куттере; но если дочь сержанта выйдет живой на берег, то мое знание леса поможет мне благополучно довести ее до гарнизона.

— Но ведь это ужасно далеко, Следопыт! — возразила Мабель. — Я боюсь, что никто из нас не увидит больше крепости.

— Это, действительно, опасный и извилистый путь, Мабель. Однако бывали женщины, которые ходили в этой глуши еще более опасной и более длинной дорогой. Послушай, Джаспер, ты или я, или мы оба должны спустить эту пирогу: остается одна возможность спасти Мабель — провезти ее в этой лодочке через буруны.

— Я готов сделать все, чтобы спасти Мабель, — отвечал Джаспер с грустной улыбкой, — но человеческая рука, Следопыт, не в силах провести лодку через буруны в такую бурю. Я все-таки еще надеюсь на якорь; однажды нам удалось спасти таким же образом «Бегуна» от не меньшей беды.

— Если уж бросать якорь, Джаспер, — вмешался сержант, — то отчего не бросить его сейчас же? Каждый фут, который мы теперь теряем, мог бы, вероятно, послужить нам на пользу, когда мы будем дрейфовать на якоре.

Джаспер подошел к сержанту, взял его руку и крепко сжал ее, обнаружив этим сильное, почти непреодолимое чувство.

— Сержант Дунгам, — сказал он торжественно. — Вы хороший человек, хотя жестоко обошлись со мной в этом деле. Вы любите свою дочь?

— В этом нечего сомневаться, Пресная Вода! — ответил сержант дрогнувшим голосом.

— Хотите ли вы дать ей и всем нам единственную возможность спасти жизнь?

— Что же должен я делать? Что же делать мне, скажите? Я поступал до сих пор, как казалось мне лучше; теперь скажите мне, что делать?

— Поддержите меня минут пять, не больше, против мистера Капа, и все, что человек может сделать, будет сделано для спасения «Бегуна».

Сержант задумался, потому что, привыкнув к дисциплине, он не решался отменить раз данное приказание. Он не любил также показывать вид, что колеблется в своих убеждениях; к тому же он питал глубокое уважение к мореходному искусству своего шурина. Пока он раздумывал, к ним подошел Кап.

— Мистер Пресная Вода, — сказал он, — я пришел спросить вас, не знаете ли вы какого-нибудь места здесь на берегу, куда можно было бы удобнее выбросить куттер? Пришло время, и нам не остается ничего, кроме этого жестокого средства.

Это мгновение нерешительности Капа довершило торжество Джаспера. Взглянув на сержанта, юноша уловил утвердительный кивок.

— Я возьму руль, — сказал он Капу, — и посмотрю, нельзя ли как-нибудь достигнуть той бухты, что у нас под ветром.

— Ступайте, ступайте, — отвечал Кап, откашливаясь, чтобы прочистить горло, потому что он чувствовал на себе всю тяжесть ответственности. — Делайте как хотите, Пресная Вода, потому что, скажу вам откровенно, я не могу приискать ничего лучшего. Надобно выброситься на берег или итти ко дну.

Джасперу только этого и надобно было. Он побежал к корме и схватил руль. Лоцману заранее были даны соответствующие указания. По знаку своего молодого начальника он мгновенно убрал последний оставшийся парус. Джаспер тотчас же повернул руль; конец стакселя был отдан, и легкий куттер, как будто чувствуя хозяина, наклонился и скользнул между двух валов. Это опасное мгновение прошло благополучно; через минуту легкое судно неслось уже на подводные камни и, казалось, неминуемо должно было разбиться. Пяти или шести минут было достаточно для того, чего хотелось Джасперу. Он снова положил руль на борт, и нос «Бегуна», несмотря на ярость волн, повернулся к ветру с такой же грацией, с какою утка поворачивается на зеркальной поверхности пруда. По знаку Джаспера на баке все пришло в движение, и с каждого борта было брошено по якорю. Тут даже Мабель увидела, с какой быстротой дрейфует судно, потому что оба каната бежали и крутились. Джаспер бросил два якоря, закрепив кабельтов почти у самого конца. Такое легкое судно удержать было нетрудно; не прошло и десяти минут с тех пор, как Джаспер взялся за руль, а куттер повернулся уже носом против ветра; два каната, твердые, как железные штанги, тянулись от него прямыми линиями.

— Это нехорошо, мистер Джаспер! — сердито вскричал Кап, заметив хитрость. — Это нехорошо, сэр! Я вам приказываю обрезать канаты и ни минуты не медля выбросить на берег куттер!

Никто, однако, не спешил исполнить это приказание; с той минуты, как Пресная Вода вступил в свои прежние права, экипаж повиновался только ему. Увидев, что матросы ничего не делают, и думая, что куттер в величайшей опасности, Кап с гневом обратился к Джасперу:

— Отчего вы не правили к бухте, о которой говорили? Для чего вы правите к этому мысу, о который вдребезги разобьется судно и который погубит всех нас?

— Так зачем же вы хотите обрубить канаты и попасть на землю именно в этом самом месте? — сказал Джаспер, смотря на него насмешливо.

— Бросьте сию же минуту лот! — закричал Кап матросам, стоявшим на баке.

По знаку Джаспера они тотчас же исполнили приказание, и все, бывшие на палубе, затаив дыхание, ожидали, что покажет этот опыт. Свинец еще не успел коснуться дна, как линь вытянулся, и через две минуты оказалось, что куттер дрейфует к мысу. У Джаспера был озабоченный вид. Он хорошо знал, что ничто уже не спасет куттера, если тот войдет в водоворот подводных камней, которые то показывались, то скрывались на расстоянии кабельтова.

— Предатель! — вскричал Кап, яростно грозя пальцем молодому командиру. — Ты жизнью заплатишь за это! Если бы я был начальником этой экспедиции, сержант, я сейчас бы повесил его на грот-мачте, чтобы он не улизнул вплавь!

— Умерь свои чувства, брат, прошу тебя, успокойся! Джаспер, мне кажется, сделал все к лучшему, и положение, может быть, вовсе не так дурно, как ты думаешь.

— Отчего он не правил к бухте, о которой говорил? Зачем он привел нас сюда, на ветер этого мыса, в такое место, где подводные камни стоят теснее, чем в других местах, как будто его так и подмывает утопитьнас поскорее?

— Я правил к этому мысу именно по той причине, что камни здесь стоят теснее, — отвечал Джаспер, стараясь быть хладнокровным.

— Не хотите ли вы уверить старого моряка, что куттер хоть на пять минут уцелеет среди этих камней!

— Нет, сэр, не хочу. Я думаю, что он пошел бы ко дну, если бы наткнулся на переднюю цепь этих камней. Если бы он проник дальше, то на берег были бы выброшены только его обломки. Я надеюсь, однако, что он уцелеет и избегнет подводных камней.

— Дрейфуя на весь свой корпус в минуту?

— Якорь пока еще не оказал всего своего действия, а я надеюсь, что он спасет нас.

— А на чем же основывается ваша надежда, и не думаете ли вы ошвартовать куттер, прикрепив его к вере, надежде и любви?

— Нет, сэр, я надеюсь на подводное течение. Я правил к этому мысу, зная, что в этом месте подводное течение особенно сильно и что мы можем подойти ближе к земле, миновав буруны.

Все это было сказано горячо, но без всякого гнева. Слова Джаспера произвели заметное впечатление на Капа; он был очень удивлен.

— Подводное течение! — повторил он. — Какой же дьявол до сих пор слышал, что можно избегнуть кораблекрушения посредством какого-то подводного течения!

— Этого, может быть, никогда не бывает на океане, сэр, но здесь иногда случается.

— Парень прав, брат, — вмешался сержант, — хотя я и не очень много смыслю в этом деле, однако мне приходилось об этом слышать от озерных моряков. Лучше будет, если мы на этот раз доверимся Джасперу.

Кап ворчал и ругался про себя, но так как он не мог придумать ничего другого, то ему пришлось уступить. Дрейф продолжался, но, по мере того как якоря стали забирать, он заметно уменьшился. Наконец матрос, державший лот, радостно закричал, что якоря перестали уже чертить дно лапами и что судно остановилось. В эту минуту передняя цепь подводных камней была в ста футах от «Бегуна», а казалась еще ближе, когда волны, убегая, уносили с собой пену, покрывавшую их. Джаспер бросился на бак, окинул взглядом судно и, радостно улыбаясь, показал на канаты. Они больше уже не напоминали железных штанг: они ослабли, изогнулись внизу и двигались вместе с куттером, который то поднимался, то опускался на волнах.

— Это подводное течение! — вскричал Джаспер в восторге.

Побежав вдоль палубы, он повернул руль так, чтобы куттер мог лучше стать на якоре.

— Судьба привела нас именно к этому течению. Теперь уже нет никакой опасности.

— Да, да, судьба хороший моряк, — бормотал Кап, — и часто помогает невеждам избегнуть опасности. Не знаю, подводное это или надводное течение, только ветер начинает стихать и, к нашему счастью, якоря нашли грунт. Но уж на этой проклятой пресной воде творятся совершенно противоестественные вещи!

В счастливые минуты люди обычно не расположены к спорам. Почти все были уверены, что их спасло от гибели только искусство Джаспера. Никто не обращал внимания на замечания Капа. Правда, еще с полчаса положение судна продолжало внушать опасения.

Все это время бросали лот. Наконец всем стало ясно, что опасность миновала. Утомленные люди крепко заснули, не в идя уже перед собой призрака неизбежной смерти.

Глава восемнадцатая

В полдень буря стихла так же быстро, как и началась. Вскоре Онтарио приняло свой обычный вид. Волны все еще бились о берега, но с подводных камней уже не скатывалась накипавшая пена, а валы подымались и набегали спокойнее.

Качка и противный ветер, дувший с востока, все еще мешали судну отплыть. Джаспер, принявший начальство над «Бегуном», занялся поднятием якорей.

Мабель, которой надоело долгое заточение на корабле, с завистью смотрела на берег. Она, между прочим, сказала, что с радостью побывала бы на нем. Следопыт, находившийся в эту минуту рядом с ней, уверял, что это не трудно сделать, потому что у них на палубе лежит пирога, на которой легко можно переплыть через буруны. Мабель колебалась недолго. Следопыт попросил разрешения у сержанта; тот согласился, и через минуту все было готово.

Сержант Дунгам, его дочь и Следопыт спустились в лодку. Мабель без всякой боязни расположилась посередине, сержант занял место на носу, а Следопыт, управлявший лодкой, стал на корме. Прежде чем они достигли берега, Мабель не раз раскаивалась в своей смелости; но Следопыт ободрял ее и держал себя так спокойно и хладнокровно, что, глядя на него, даже женщина не решилась бы обнаружить свой страх.

Выйдя из лодки, сержант нежно поцеловал Мабель: только тут, на твердой земле, он почувствовал, что они, наконец, в безопасности. Положив ружье на плечо, он сказал ей, что пойдет поохотиться на часок в лес.

— Следопыт останется с тобою, — прибавил он, — и я уверен, что он расскажет тебе какое-нибудь здешнее предание или одно из своих приключений с мингами.

Проводник засмеялся, обещая оберегать Мабель. Через несколько минут сержант, взобравшись на холм, исчез в лесу. Следопыт и Мабель пошли в другую сторону. Поднявшись на утесистый мыс, они достигли места, откуда открывалась обширная и необычная панорама. Утомленная Мабель села на обрыве скалы, а ее спутник, который нисколько не устал, стоял возле нее, опершись, по обыкновению, с своеобразным изяществом на свое длинное ружье. Несколько минут прошло в молчании. Место, на котором они остановились, господствовало над озером с северной стороны. Куттер отсюда казался изящной игрушкой, а лодка, лежавшая на берегу, чернела едва заметным пятнышком.

— Теперь мы очень далеко от людских жилищ! — воскликнула Мабель. — Это в самом деле граница.

— А бывают ли такие виды на берегу моря и рядом с большими городами? — с интересам спросил Следопыт.

— Не думаю.

— Перед началом войны я плавал у этих берегов, добывая звериные шкуры; я здесь уже бывал; впрочем, не на этом самом месте: мы останавливались вот там, где виден пораженный молнией дуб, повыше елового куста.

— Как можете вы, Следопыт, запомнить с такою точностью все эти мелочи?

— Это — наши дома и улицы, наши храмы и дворцы. Мне ли их не помнить? Однажды мы с Великим Змеем назначили друг другу свидание через шесть месяцев, в полдень, возле ели, а сами были от нее в трехстах милях. Если не сожгла его молния, это дерево и теперь еще, верно, стоит посреди леса, милях в пятидесяти от всех поселений. Место это замечательно по множеству бобров, которые водились там.

— И вы встретились в этом месте в назначенный час?

— Разве солнце не восходит и не заходит? Когда я пришел туда, Змей уже стоял у дерева, прислонившись к его стволу; его мокасины были в грязи и тине. Делавар попал в болото, из которого он с трудом выбрался; но, как солнце, которое утром поднимается из-за восточных гор и вечером садится за западными, так и он был верен назначенному месту и часу. Не бойтесь за Чингачгука: он никогда не обманет ни друга, ни недруга. Да, он со всеми одинаков.

— А где он теперь? Почему он не с нами?

— Он выслеживает мингов, и мне, по правде, следовало бы там быть; но человеческая слабость…

— Вы, кажется, выше всякой слабости, Следопыт! Я не видела еще человека, в котором было бы так мало слабостей, как в вас.

— Если вы разумеете под этим силу и здоровье, Мабель, то, быть может, вы и правы. Думаю, однако, что чистый воздух, деятельная жизнь и здоровая лесная пища всякого избавят от нужды в лекаре. Но и я — человек, как и другие люди… Да, я замечаю по некоторым признакам, что во мне очень много человеческих слабостей.

Мабель казалась удивленной и заинтересованной.

— Есть что-то чарующее в вашей лесной жизни, Следопыт! — воскликнула она с воодушевлением. — Я чувствую, что начинаю любить величественное безмолвие лесов и скоро стану коренной пограничной жительницей. В городах мне скучно; отец мой, вероятно, проведет остаток дней своих здесь, и я убеждена, что, оставаясь с ним, я буду счастлива и никогда не захочу возвратиться на берег океана.

— Леса никогда не безмолвны для тех, кто хочет слышать, что говорят они. Часто по целым дням я бродил в них один, не чувствуя нужды в обществе. Речи, которые ведутся там, разумны и поучительны. Нужно только понимать их.

— Я думаю, вы в одиночестве счастливее, Следопыт, чем в обществе людей?

— Я не скажу этого, я не то хотел сказать. Было время, когда в лесу я ни о ком не помышлял. Но теперь меня одолевают иные чувства; видно, природа требует своего. Все ищет себе пары, Мабель, и человек тоже.

— И вы никогда не думали жениться и разделить с кем-нибудь свою судьбу? — участливо спросила Мабель. — Мне кажется, что для полного счастья вам недостает только домашнего очага, куда бы вы могли возвращаться после своих странствований. Если б я была мужчиной, с каким удовольствием я бродила бы по этим лесам и плавала по этому прекрасному озеру!

— Я вас понимаю, Мабель, и да вознаградит вас бог за то, что вы думаете о счастье таких маленьких людей, как мы. Правда, у нас есть свои радости, но мы могли бы быть счастливее. Да, я думаю, что мы могли бы быть счастливее!..

— Счастливее? Каким же образом, Следопыт? А этот чистый воздух, этот прохладный, тенистый лес, это чудесное озеро, спокойная совесть и возможность удовлетворять все насущные потребности — разве всего этого мало для счастья?

— Каждая Живая тварь имеет свою натуру, Мабель! Человек также имеет свою натуру, — отвечал проводник, взглянув украдкой на собеседницу. — Все должны покоряться ей. Видите ли вы голубя на том берегу, где повалилось каштановое дерево?

— Вижу: он здесь, кажется, единственное живое существо, кроме нас.

— Нет, Мабель, нет! Вот летит его подруга; она была на другом берегу и скоро присоединится к нему.

— Я понимаю вас, Следопыт, — улыбаясь, сказала Мабель; она говорила с проводником спокойно, как с отцом. — Но ведь и охотник может найти себе подругу в этом диком краю. Индейские женщины добры и привязчивы, взять хотя бы жену Ароухеда: она любит своего мужа, несмотря на то, что он чаще хмурит брови, чем улыбается.

— Нет, Мабель, нет! Из этого ничего доброго не выйдет. Если бы я встретил такую женщину, как вы, и если бы она согласилась быть женою охотника и не презирала моего невежества и грубости, тогда все тяготы прошлого показались бы мне легкими прыжками лани, а будущее — солнечным сиянием.

— Такая женщина, как я? Мудрено, чтобы девушка моих лет и такая взбалмошная, как я, могла годиться в жены самому смелому из разведчиков и самому искусному на всей границе охотнику!

— Ах, Мабель, я боюсь, не смешана ли во мне натура белого с натурой краснокожего… С достоинствами, которые вы находите во мне, я, вероятно, мог бы добыть себе жену в индейском селении!

— О, без сомнения, Следопыт, вы не захотели бы иметь женой такую пустую, капризную и неопытную девушку, как я… — Она чуть не прибавила: «и такую молодую», но инстинктивное чувство деликатности удержало ее от этих слов.

— А почему же нет, Мабель? Если вы несведущи в наших пограничных делах и обычаях, то знаете лучше нас забавные истории и городские обычаи. Вы говорите, будто вы капризны; я не понимаю этого слова, и если оно значит «прекрасны», ах, Мабель, это не порок в моих глазах, и я боюсь за себя… Вы не капризны: вы слушаете так внимательно мои пустые рассказы об охоте и лесных приключениях; а опытность придет с летами. Впрочем, Мабель, я боюсь, что мужчины мало думают обо всем этом, когда замышляют жениться; так мне кажется.

— Следопыт! Ваши слова… ваш взгляд… Конечно, все это — шутка, все это не больше, как шутка…

— Мне всегда приятно быть возле вас, Мабель! Если бы я мог надеяться, что разговор наш вам так же по сердцу, как мне, я бы уснул в эту счастливую ночь спокойно, как ни разу не спал в продолжение всей минувшей недели.

Мабель замечала, что она нравится проводнику. Инстинкт уже давно подсказал ей это. Но мысль, что Следопыт хочет на ней жениться, никогда не приходила ей в голову. Не столько слова, сколько выражение его лица открыло ей в эту минуту истину. Она была поражена.

— Мы должны хорошенько понять друг друга, Следопыт, чтобы не оставалось ни одного облачка между нами. Вы так откровенны и искренни, что мне было бы грешно не отвечать вам такою же искренностью. Не правда ли, все это шутка? Вы ведь говорили только о дружбе, которую человек с вашею опытностью и характером может чувствовать к такой молодой девушке, как я?

— Мне кажется, все это очень естественно, Мабель! Да, так я думаю. Мне говорил сержант, что он то же чувствовал к вашей матушке, и такие же самые, кажется, чувства замечал я в молодых людях, которым иногда служил проводником в лесных дебрях. Да, да, все это очень естественно, и потому-то, как видно, эти чувства легко входят в душу, а на душе становится так хорошо и отрадно.

— Ваши слова меня тревожат, Следопыт. Говорите яснее или оставим этот разговор. Ведь вы не хотели сказать… вы не думали… — тут Мабель остановилась и несколько мгновений не могла произнести того, что так сильно хотелось сказать ей. Наконец, собравшись с духом и решив во что бы то ни стало узнать всю правду, она продолжала:— Не правда ли, Следопыт, у вас не было мысли о том, что вы хотите на мне жениться?

— Я хочу этого, Мабель, и вы выразили это лучше и яснее, чем я с моею лесною натурою, с моими пограничными манерами. Мы с сержантом именно так решили, будь на то ваша воля. Хотя я и не думаю, чтобы мог понравиться той, которая достойна иметь своим мужем самого лучшего человека в Америке.

Сначала на лице Мабель выразилось тяжелое чувство замешательства, потом на нем мелькнуло удивление, которое, наконец, сменилось выражением грусти.

— Мой отец! — воскликнула она. — Мой отец хочет, чтобы я стала вашей женою, Следопыт?

— Да, Мабель, он этого хочет. Он думает даже, что вы были бы этому рады, и заставил меня почти поверить себе.

— Но вы, вы сами, — вам, верно, безразлично, осуществится ли это странное желание?

— Что такое?

— Я хочу сказать, что вы говорили об этом браке только для того, чтобы доставить удовольствие батюшке, без всякого другого намерения, и, не правда ли, вы не оскорбитесь, каков бы ни был мой ответ?!

Разведчик быстро взглянул на Мабель, лицо которой покрылось живым румянцем; восторженное поклонение отражалось на открытом и благородном лице Следопыта.

— Я часто чувствовал себя счастливым, Мабель, когда после удачной охоты бродил по лесам, крепкий и здоровый, вдыхая в себя чистый горный воздух. Теперь же я вижу, что все это пустяки, все вздор в сравнении с тем, что почувствовал бы я, если бы узнал, что вы думаете обо мне немножко лучше, чем о других.

— О да, Следопыт! О вас я думаю лучше, чем о многих других. Я даже не знаю, кого бы могла сравнить с вами. Едва ли можно найти еще кого-нибудь такого прямого, правдивого, честного, мужественного и справедливого, как вы.

— Ах, Мабель! Ваши слова так сладостны, они так ободряют; сержант не ошибся, и я, стало быть, напрасно опасался!

— Следопыт, мы должны понять друг друга! Этот вопрос так серьезен и так важен… Я почитаю вас, я уважаю вас глубоко, как моего отца, но вашею женою быть не могу… Я…

Следопыт мгновенно изменился в лице, и так велика была эта перемена, что Мабель тотчас же умолкла, несмотря на сильное желание объясниться определеннее. Оба молчали несколько минут. Чувство обманутой надежды в Следопыте доходило до болезненной тоски, до нестерпимого страдания. Казалось, он задыхается; он схватился рукою за ворот, как бы желая облегчить физическую муку. Испуганная Мабель в ужасе задрожала, увидев, как судорожно сжимались его пальцы.

— Следопыт! — воскликнула она. — Я, может быть, сказала больше, сказала резче, чем хотела; все это очень возможно, и говорят, что в иных случаях женщины сами не знают, что хотят сказать. Я хочу только дать вам понять, что мы едва ли когда-нибудь сможем смотреть друг на друга, как муж и жена.

— Я не смотрю так, я и не буду так смотреть на вас, Мабель, — отвечал Следопыт сдавленным голосом, — нет, нет, я никогда не буду так смотреть на вас… ни на вас, ни на кого другого…

— Следопыт, милый Следопыт, не придавайте моим словам слишком большого значения! Такой брак был бы неблагоразумен.

— Да, он был бы неестественен, он шел бы против природы. Я так и говорил сержанту, но он мне не верил.

— Зачем я это сказала… Дайте мне вашу руку, Следопыт, мой милый, благородный Следопыт! Докажите, что в вас нет ко мне ненависти! Ради бога, взгляните на меня повеселее!

— Мабель! Мне вас ненавидеть!.. Весело смотреть на вас?.. Эх!..

— Дайте мне вашу руку, эту мужественную, эту верную руку, — обе, обе, Следопыт! Мне будет тяжело и горько, пока я не узнаю, что мы остались друзьями и что все это было только недоразумением.

— Мабель, — сказал Следопыт, смотря задумчиво в лицо благородной девушки, которая держала своими нежными, маленькими пальчиками его загоревшие жесткие руки; он засмеялся своим беззвучным смехом, в то время как сильная тоска выражалась во всех его чертах, не потерявших обычного благородства и искренности. — Мабель, в этом виноват сержант!

Он не мог больше владеть собой. Крупные слезы потекли по его щекам. Он судорожно сжал пальцами свое горло. Грудь его вздымалась, словно на нее навалилась невыносимая тяжесть.

— Следопыт! — вскричала Мабель. — Что вы хотите, чтобы я для вас сделала? Говорите… Скажите одно слово, Следопыт, улыбнитесь еще раз; одно слово, одно нежное слово, одну улыбку, что-нибудь в знак прощения!..

— Сержант в этом виноват, сержант ошибся, — сказал Следопыт, улыбаясь через силу. Мабель задрожала, увидев эту неестественную улыбку, это сочетание муки и деланной веселости. — Я это знал и говорил ему. Да, сержант ошибся…

— Если я не могу быть вашей женой, то мы можем быть друзьями! — возразила Мабель, взволнованная почти так же, как и ее спутник. — Мы можем всегда быть друзьями… мы будем друзьями.

— Я так и думал, что сержант ошибся, — сказал проводник, с трудом подавив свое волнение. — Я знал, что не могу понравиться девушке, воспитанной в городе. Лучше бы он ничего не говорил мне о своих планах, Мабель, и лучше бы вы не были со мной так ласковы и искренни. Да, это было бы лучше.

— Если я как-нибудь невольно подала вам надежду, Следопыт, то этого я не прощу себе никогда… Поверьте, я готова лучше сама страдать, чем причинять вам страдание!

— Я обманулся сам, Мабель. Теперь я это ясно вижу; постараюсь отогнать от себя эти мысли и примусь опять искать дичину и врагов, как бывало прежде. Ах, Мабель, по ложному следу пошел я с тех пор, как увидел вас!

— Но вы найдете правильный путь, вы поймете, что я не гожусь вам в жены.

— Я говорил это сержанту, но он настаивал. Я знал, что вы слишком молоды и прекрасны, не под пару человеку моих лет, который и в молодости-то был не очень красив. К тому же ваша натура не то, что моя, и хижина охотника не может быть приличным жилищем для девушки, воспитанной в городе. Если бы я был моложе и красивее, как, например, Джаспер Пресная Вода…

— При чем тут Джаспер? — прервала его нетерпеливо Мабель. — Давайте говорить о другом.

— Джаспер — славный малый, Мабель! Он красив, очень красив, — простосердечно отвечал проводник, с недоумением смотря на девушку. — Если бы я вполовину был так красив, как Джаспер…

— Перестанем говорить о Джаспере, — сказала Мабель, зарумянившись, — он, может быть, хорош во время урагана или на озере, но стоит ли он того, чтобы говорить о нем теперь?

— Я знаю, Мабель, что он лучше того, кто, вероятно, будет вашим мужем, хотя сержант и говорит, что этому не бывать.

— Кто же это будет моим мужем, Следопыт?

— Квартирмейстер, поручик Мюйр.

— Нет, Следопыт. Пусть поручик Мюйр ищет себе жену, где хочет. Мое имя не увеличит списка его жен.

— Благодарю вас, Мабель, благодарю. Я опасался, что для вас будет иметь значение его чин. Не ревность заставляет меня говорить так. Если бы вы вздумали полюбить достойного молодого человека, например Джаспера Уэстерна…

— Что вам дался этот Джаспер Уэстерн, Следопыт? Какое имеет он отношение к нашей дружбе? Поговорим лучше о вас и о том, как вы проведете нынешнюю зиму.

— Говорить обо мне, Мабель? Полно! Невелика цена была мне прежде — разве что на разведке, разве что в стычке с врагом; а теперь, когда понял я ошибку сержанта, я стою и того меньше. Что же обо мне толковать? Мне было очень приятно находиться около вас и даже воображать, что сержант не обманулся, но теперь все уже ясно. Я спущусь с Джаспером по озеру; у нас будет много работы, и, может быть, рассеются бесполезные мечты.

— И вы забудете о том, что было, вы забудете меня? Нет, вы меня не забудете, Следопыт, но вы возвратитесь к вашим прежним занятиям, к вашим лесным разведкам, и девушка, которая не достойна вас, не станет больше тревожить ваше внимание и спокойствие. Вы опять будете мечтать об охоте, о ланях, о бобрах.

— Увы, Мабель, я не хочу больше мечтать. До встречи с вами я мог еще грезить о лесной разведке, о погоне за ирокезами, о схватках, засадах, боях. Но с тех пор, как я узнал вас, ничто не привлекает меня. Не те сны снятся мне теперь! В последнюю ночь там, в гарнизоне, мне снилось, что в кленовой роще стоит моя хижина, и под каждым деревом — Мабель Дунгам, а птицы пели так, что олень и тот остановился, заслушавшись их. Я выстрелил в него, но мой «оленебой» дал осечку, и олень засмеялся мне в лицо, весело, как молодая девушка.

— Перестанем говорить об этом, Следопыт! — сказала Мабель, утирая слезы. Его откровенность, которая показывала, как сильно он любит ее, глубоко взволновала девушку. — Теперь пойдемте навстречу отцу; он должен быть близко, потому что я слышала невдалеке выстрел.

— Сержант ошибся. Конечно, он ошибся. Можно ли соединять горлицу с волком?

— Вот и батюшка! — воскликнула Мабель, принимая веселый и довольный вид. — Следопыт, друзья должны хранить свои тайны, не правда ли?

Затем последовало молчание; послышался треск сухих ветвей, и они вскоре увидели сержанта, который вышел из леса и начал подыматься на холм. Подойдя ближе, он взглянул на Следопыта, потом на дочь и сказал ей:

— Мабель, моя милая, ты молода и легка, поди-ка, подними птицу, которую я убил. Она упала в сосновый куст вот там, на опушке, у берега. Видишь, Джаспер подает сигнал к отплытию; ты уж сюда не подымайся, мы сами сойдем к тебе на берег.

Мабель послушалась и легкими шагами сбежала с горы. Но лишь только деревья скрыли ее от глаз отца и проводника, она прислонилась к стволу и горько заплакала. Сержант следил за нею до тех пор, пока она не исчезла, потом обратился к своему товарищу с дружеской улыбкой.

— Она так же легка, как и мать ее; есть в ней немножко и отцовской силы, — сказал он. — Я даже думаю, что мать была не так красива, как дочь; впрочем, Дунгамы вообще, как мужчины, так и женщины, всегда были красивы. Ну, Следопыт, надеюсь, что ты не упустил случая и все ясно высказал? В этих делах женщины любят откровенность.

— Думаю, что я и Мабель, наконец, поняли друг друга, сержант, — отвечал Следопыт, смотря в сторону, чтобы не встретиться глазами с другом.

— Тем лучше. Есть люди, которые воображают, что неопределенность придает особую прелесть любви; я же принадлежу к тем, которые считают, что чем яснее говорит язык, тем легче понимает ум. Была ли удивлена Мабель?

— Боюсь, что да, сержант… Боюсь, что для нее это было неожиданностью.

— Ну, так что же? Ведь неожиданности в любви — то же, что засады на войне. Застигнуть женщину врасплох так же легко, как напасть нечаянно на неприятеля. Мабель ведь не обратилась в бегство, мой достойный друг?

— Нет, сержант, она не пыталась убежать, это я могу сказать по чистой совести.

— Надеюсь, что она не выказала большого нетерпения? Мать ее была осторожна и целый месяц жеманилась… А все-таки откровенность — хорошая черта как в женщине, так и в мужчине.

— Да, да, но также и рассудительность.

— Нельзя ожидать большой рассудительности от девятнадцатилетней девушки: это придет в свое время. Вот для нас такая ошибка была бы непростительна.

Пока сержант говорил, выражение лица Следопыта изменялось несколько раз, хотя он уже успел вернуть себе обычное самообладание. Он то поднимал, то опускал глаза, на лице его можно было прочесть странное сочетание душевной боли с веселостью, которое так странно поразило Мабель.

— Ты правду говоришь, Сержант: для такого человека, как ты, ошибка — большое дело.

— Ты сам скажешь, как откровенна и искренна Мабель, — дай только срок!

— Ах, сержант!

— Человек с такими достоинствами, как ты, и на скалу произведет впечатление, дай только ему срок.

— Сержант Дунгам, мы старые товарищи, во многих походах были вместе и столько раз помогали друг другу, что можем говорить откровенно. С чего ты взял, что такая девушка, как Мабель, может питать склонность к такому неотесанному человеку, как я?

— Как с чего, друг любезный? Причин было множество, и очень основательных причин: например, оказанные нами друг другу услуги; наши походы, о которых ты сейчас вспомнил… Да, наконец, ты — мой испытанный и верный товарищ.

— Все это хорошо для нас с тобой, сержант, но это нисколько не касается твоей милой дочери. Она может подумать, что походы, о которых мы сейчас говорили, только огрубили мои черты, которые прежде были, может быть, немного приятнее. Вряд ли можно приобрести любовь девушки старой дружбой с отцом. Только сходные по характеру люди способны полюбить друг друга, а мой характер, мои привычки совсем не похожи на привычки Мабель Дунгам.

— Ты по-прежнему скромничаешь, Следопыт, а таким путем не добиться любви девушки. Скромность хороша в рекруте, но чорт бы ее побрал, если она овладеет настоящим солдатом или влюбленным. Старайся отделаться от своей скромности, если хочешь победить сердце женщины.

— Пусть Мабель следует своему влечению, сержант! Она молода, у нее еще ничего нет на сердце, и я не хочу хотя бы легкой пушинкой отяготить ее душу, полную радости и счастья!

— Ты с ней откровенно говорил? — спросил сержант отрывисто.

Следопыт был настолько правдив, что не мог ответить отрицательно на этот вопрос; но при всем том у него было столько благородства, что он старался не подвергнуть Мабель гневу отца, который порой бывал строг и раздражителен.

— Мы были откровенны друг с другом, — отвечал он, — и хотя всякий желал бы прочесть что-нибудь лестное для себя в лице Мабель, я не нашел в нем того, что давало бы мне право иметь о себе высокое мнение.

— Не посмела же она отказать тебе, отказать лучшему другу своего отца! — вскричал сержант.

Следопыт отвернулся, чтобы скрыть отразившуюся на его лице скорбь, и сказал тихим, но твердым голосом:

— Мабель слишком нежна и не может отказать грубо; она не скажет сердитого слова и собаке. Впрочем, я не так спрашивал, чтобы получить решительный отказ.

— А ты рассчитывал, что моя дочь так и прыгнет к тебе на шею, даже не зная о твоих положительных намерениях? Если бы она так поступила, то не была бы дочерью своей матери и я усомнился бы в том, что она моя дочь. Дунгамы любят откровенность, да только не такого рода. Предоставь мне вести дело, Следопыт, и все будет ладно. Я нынче же вечером переговорю с дочерью от твоего имени.

— Нет, сержант, нет, я не советую тебе. Пусть это останется между мною и Мабель. Я думаю, что в конце концов мы поймем друг друга. Молодые девушки — робкие птицы; они не любят, чтобы их слишком принуждали или говорили с ними сурово.

— Я на все согласен, дружище, но только при условии, что ты мне дашь честное слово поговорить с нею ясно и без обиняков при первом удобном случае.

— Я спрошу ее, сержант, да, я спрошу ее, лишь бы ты дал мне обещание не вмешиваться в это дело. Я спрошу у Мабель, желает ли она выйти за меня, хотя бы она расхохоталась мне в лицо, слушая это предложение.

Сержант Дунгам на это охотно согласился. Он был вполне убежден, что человек, которого он сам так уважал, не может не понравиться его дочери.

Пока два друга спускались с горы к берегу, сержант старался убедить проводника, что одна только недоверчивость к самому себе помешала его полному успеху. Но Следопыт был слишком скромен от природы, к тому же он упал духом после разговора с Мабель и потому не мог согласиться с Дунгамом. Сержант привел, однако, столько доказательств, что слова его показались Следопыту не лишенными истины. Этому бесхитростному сыну природы было так отрадно думать, что Мабель может еще принадлежать ему; даже последнее объяснение с Мабель стало представляться его глазам в новом свете. Он, правда, верил не всему, что говорил сержант, но не мог отказаться от мысли, что девическая робость и неуверенность в своих чувствах заставили Мабель поступить так.

— Квартирмейстер не в милости у Мабель, — сказал Следопыт в ответ на замечание сержанта. — Она смотрит на него, как на человека, у которого было четыре или пять жен!

— Этих четырех и хватит с него. Можно жениться на двух, не оскорбляя законов нравственности и приличия, я согласен, но на четырех — непростительно.

— Мне кажется, что и один-то раз жениться это уже «обстоятельство», как говорит мистер Кап, — сказал Следопыт со своим беззвучным смехом. К нему уже начало возвращаться обычное его остроумие.

— Конечно, друг мой, и самое непреодолимое обстоятельство! Я бы тебе посоветовал навсегда остаться холостяком, если бы в жены тебе не предназначил свою дочь. Но вот и она. Тсс!.. Молчание!

— Ах, сержант, я боюсь, что ты ошибаешься!

Глава девятнадцатая

Мабель ожидала их на берегу. Лодка тотчас же была спущена на воду. Следопыт переправил своих спутников через бурун с такой же ловкостью, как и прежде, и ни одна капля воды от плескавшихся волн не долетела до них, когда они причалили к борту «Бегуна».

Онтарио уже успокоилось; только возле прибрежной гряды подводных скал расходились круги, подобные тем, которые образуются от брошенного в воду камня. Джаспер поднял паруса в ожидании попутного ветра.

Солнце уже зашло, когда грот надулся и куттер начал рассекать волны. Легкий ветер дул с юга. Ночь прошла без всяких тревог; пассажиры куттера забылись глубоким и спокойным сном.

Недоверие к Джасперу сначала вызвало некоторые сомнения относительно того, кому быть командиром куттера, но, наконец, все мирно уладилось. Кап сохранил власть главнокомандующего, а юноше поручено было маневрировать, но под надзором старого моряка и с его одобрения. Джаспер согласился на это, чтобы только не подвергнуть Мабель новым опасностям; он был уверен, что теперь, когда буря утихла, «Монкальм» пустится в погоню за «Бегуном».

Юноша предполагал, что командующий «Монкальмом», молодой и храбрый французский офицер, снимется с якоря у Ниагарской пристани и поплывет по середине озера, чтобы иметь в поле зрения возможно большее пространство и заранее заметить «Бегуна». Поэтому Джаспер решил, что с его стороны будет гораздо благоразумнее держаться берега. Мачты и снасти куттера будут не так заметны на фоне берега, и таким образом легче избежать встречи с неприятельским судном. Джаспер предпочел держаться южного берега, потому что ветер дул с той стороны, да и неприятелю труднее было предположить, что куттер пойдет этим берегом близ французских поселений и постов.

По счастью, Кап ничего не знал об этих планах. Джаспер еще до рассвета мало-помалу прибрал к рукам всю власть и отдавал приказания, ни с кем не советуясь. Экипаж доверчиво и беспрекословно повиновался ему.

Лишь только стала заниматься заря, все собрались на палубе. На востоке, на западе, на севере была видна только вода, позлащенная лучами восходящего солнца, а на юге зеленели леса, опоясывавшие в то время Онтарио. Вдруг впереди совершенно просветлело, и на берегу широкой реки открылись массивные стены какого-то замка, хорошо укрепленного с внешней стороны бастионами и палисадами. В ту минуту, как открылся вид на эту крепость, белое облако, казалось, поднялось над нею. Скоро увидели, что то был белый флаг Франции.

При этом Кап вскрикнул, и взгляд его с недоверием и укоризной устремился на зятя.

— Грязная салфетка развевается в воздухе! Это так же верно, как то, что меня зовут Чарльз Кап, — проворчал он. — Мы так жмемся к этому проклятому берегу, как будто должны там встретиться с детьми и женами в первый раз по возвращении из Индии! Послушайте, Джаспер, ведь вы, кажется, здесь не на ловле лягушек? Почему же вы так близко держитесь к этой Новой Франции?

— Я держусь берега, сэр, потому что надеюсь пройти незаметно мимо неприятельского судна; я уверен, что оно должно находиться где-нибудь здесь, под ветром.

— Хорошо, хорошо. На словах-то все это хорошо; надеюсь, что так же будет и на деле. Смею рассчитывать, что здесь нет подводного течения?

— У этого берега мы под ветром, — отвечал Джаспер улыбаясь, — а я думаю, вы согласитесь, мистер Кап, что недурно стоять на якоре в том месте, где есть сильное подводное течение. Этому течению мы обязаны жизнью.

— Французские бредни! — проворчал Кап вполголоса, нимало не заботясь о том, что Джаспер может услышать его. — Подавай нам честный, благородный, открытый англо-янки-американский поток, который не боится дневного света, а то что толку в ваших подлых подводных течениях, которые прячутся в глубине так, что их и не увидишь? Если уж выводить все на чистую воду, то надо сказать, что это пресловутое наше спасение — просто заранее подстроенная штука!

— По крайней мере, брат, — сказал сержант, — мы имеем случай рассмотреть теперь неприятельский пост на Ниагаре. Не надо зевать, проходя мимо него: не забудьте, что мы находимся почти лицом к лицу с неприятелем.

Предупреждение сержанта было излишне, потому что все и без того с любопытством смотрели на этот населенный людьми уголок, затерявшийся в таком глухом месте. Ветер помогал «Бегуну» быстро рассекать волны. Джаспер взялся за руль и подвел куттер ближе к устью реки. В ту же минуту послышался глухой, отдаленный шум, принесенный ветром; можно было подумать, что это торжественные звуки какого-то гигантского органа. Время от времени казалось, что от этих звуков дрожит земля.

— Это, кажется, шум берегового прибоя, — сказал Кап, слух которого был поражен странными звуками.

— Да, да, — ответил Следопыт, — это прибой, который можно найти только в этой части света. Это не подводное течение, мистер Кап! Вы слышите голос старой Ниагары, которая падает вниз с горы.

— Неужели у кого-нибудь хватит бесстыдства уверять, что эта большая, прекрасная река падает с горы?

— Представьте себе, мистер Кап, она падает, за неимением лестницы, по которой могла бы спуститься. Такова наша здешняя природа, хотя, вероятно, у вас на океане и лучше. Ах, Мабель! Как приятно было бы, если бы вы могли прогуляться десять-пятнадцать миль по берегу этой реки, до тех вот гор, и повидать чудеса нашей природы.

— Так вы видели этот знаменитый водопад, Следопыт? — спросила девушка.

— Да, я его видел. Это — чудесное и страшное зрелище! Мы с Великим Змеем наблюдали за действиями гарнизона этой крепости, и Змей, между прочим, сказал мне, что в преданиях его племени говорится о большом водопаде в этих окрестностях, и предложил мне пойти посмотреть на него.

Я слыхал о водопаде от солдат шестидесятого полка. Вот мы и пошли с Великим Змеем, думая, что найдем его по слуху и что мы будем так же поражены его грохотом, как в настоящую минуту. Но он тогда не громыхал так сильно, как в нынешнее утро. Так же бывает и в лесах, мистер Кап; иной раз стоит такая тишина, будто все покоится в мире на всей земле. Вдруг мы очутились на берегу реки несколько повыше водопада; сопровождавший нас молодой делавар нашел лодку и хотел было переплыть быстрину, чтобы попасть на островок, который находился в самой середине водоворота. Мы говорили ему, что это — безумие. Но молодые делавары — почти то же, что молодые солдаты; они тщеславны и чересчур отважны. Наши слова не подействовали, и он отправился. Лодка сначала понеслась быстро, как парус, подгоняемый ветром, потом закружилась: ни ловкость, ни сила молодого делавара не могли одолеть силу потока. Он делал, однако, неимоверные усилия до последней минуты, чтобы спасти свою жизнь, как лань, которая бросается в воду от преследования собак. Он стал пересекать поток с такой скоростью, что мы сначала были уверены в его успехе; но он плохо рассчитал расстояние и, когда увидел это, попытался подняться вверх по реке. Если бы он был даже мингом, мне и тогда бы стало жаль его. Усилия делавара в продолжение нескольких мгновений были так отчаянны, что он преодолел было течение водопада; но силы ему изменили; один неверный удар веслом, он откачнулся назад и, дюйм за дюймом, фут за футом, начал проигрывать то, что успел выиграть. Он достиг того места, где поверхность реки кажется гладкой, вся как бы сотканная из миллионов водяных нитей, натянутых поверх огромной скалы, и вдруг понесся стрелою и исчез из виду. Спустя несколько лет я встретил одного могавка, который видел тогда все это с другого берега. Он рассказал мне, что делавар не переставал махать веслом в воздухе, пока не исчез в пене водопада.

— Что же сделалось с беднягой? — спросила Мабель.

— Безрассудство погубило его. Он переселился в те счастливые страны, где души его предков забавляются охотой.

В это время в крепости раздался пушечный выстрел, и ядро со свистом пролетело над мачтами куттера. Джаспер стоял у руля и удалялся с улыбкою, не обращая внимания на это неучтивое приветствие. «Бегун» был уже далеко и не боялся вторичного выстрела. Когда куттер подошел к реке, Джаспер увидел, что «Монкальма» здесь нет. Матрос, дежуривший на верхушке мачты, донес, что на озере не видно ни одного паруса. Тогда Джаспер убедился, что его предосторожность была не напрасна и что командир французского судна, без сомнения, держится где-нибудь на середине озера.

Весь день ветер дул с юга, и куттер шел на расстоянии мили от земли, делая от шести до восьми узлов. Нигде не было заметно никаких признаков цивилизации. Кое-где реки вливали свою дань в огромный резервуар озера. По берегу зеленой стеной стояли деревья, и, кроме деревьев, ничего не было видно. Даже огромные заливы, сообщавшиеся с Онтарио узкими каналами, показывались и вновь исчезали, не обнаруживая ни малейшего признака жизни.

Следопыт больше всех восхищался открывшейся картиной. Он не мог наглядеться на бесконечную перспективу леса, и хотя ему было хорошо близ Мабель, хотя он слушал ее голос, но все-таки несколько раз в продолжение дня в нем рождалось желание уйти под своды кленов, дубов и лип, в это уединение, где он только и думал найти прочное и долгое счастье. Кап настроен был иначе. Он несколько раз жаловался, что не видит ни башен, ни маяков, ни усеянных судами рейдов, и говорил, что такого берега нет в целом свете; потом, отведя сержанта в сторону, серьезно уверял, что этот край никогда не достигнет процветания, потому что здесь гавани в пренебрежении, что реки текут здесь без толку и что самый ветер здесь пропитан лесным запахом и, стало быть, ни на что не пригоден.

К закату солнца куттер уже сделал сто миль, приближаясь к Освего. Сержант Дунгам считал своей обязанностью явиться в крепость для получения новой инструкции, которую мог ему дать майор Дункан. Поэтому Джаспер всю ночь продолжал итти вдоль берега. Хотя к утру ветер стал понемногу утихать, но он все еще дул до тех пор, пока куттер не достиг мыса в двух милях от крепости. Там легкий ветерок подул с севера, куттер отошел от берега на тот случай, если ветер усилится или переменится.

Наутро куттер находился в устье Освего под ветром на расстоянии двух миль от крепости, и, как только там раздался утренний выстрел пушки, Джаспер велел ослабить шкоты и направиться к пристани. В это время на баке раздался крик, и все обратили взоры к восточному берегу мыса: там, недосягаемый для пушек форта, стоял «Монкальм», ожидая возвращения «Бегуна».

Пройти мимо французского корабля было невозможно. Прибавив паруса, «Монкальм» в несколько минут мог бы пересечь дорогу куттеру. Необходимо было немедленно на что-нибудь решиться. После краткого совещания сержант снова изменил свой план и решил отправиться как можно скорее к прежнему месту назначения; он уверен был в том, что куттер обгонит неприятеля и успеет от него скрыться. «Бегун» распустил все паруса и понесся по ветру. Из крепости раздались выстрелы, и на вал высыпали солдаты. Но Лэнди ничем, кроме этих бесполезных почестей, не мог помочь куттеру. «Монкальм», с своей стороны, бросил вызов, сделав несколько выстрелов; затем он поднял французский флаг и пустился в погоню, поставив все паруса.

В продолжение нескольких часов два судна разрезали воду с неимоверной быстротой, плывя короткими галсами, чтобы держать гавань под ветром. Один старался войти в гавань, другой — пересечь ему дорогу.

В полдень видны были только вершины мачт французского судна. Впереди «Бегуна» было несколько островов, и Джаспер думал пройти позади них, чтобы скрыться от неприятеля. Несмотря на то, что Кап, сержант и в особенности поручик Мюйр все еще сильно подозревали молодого моряка в измене, мнение Джаспера, даже несмотря на близость Фронтенака, было одобрено. Рассуждать было некогда. Квартирмейстер справедливо заметил, что Джаспер может изменить им одним только способом — повести куттер открыто в неприятельскую гавань; а этому всегда можно было воспрепятствовать, потому что единственный крейсер, который имели французы на озере, находился у них под ветром и, следовательно, непосредственной опасности не представлял.

Свободный в своих действиях, Джаспер скоро показал все свое мастерство. Он проплыл позади островов и ушел от них на запад, оставив «Монкальма» за линией горизонта. На закате куттер вновь приблизился к первому из этих островов, который находился в большом заливе. Еще до наступления ночи корабль вошел в узкий канал; этим каналом можно было пройти прямо к посту. Было уже десять часов вечера, и Кап настаивал, чтобы бросить якорь; лабиринт островов был очень запутан, и старый моряк боялся попасть под выстрелы пушек французской крепости. Джаспер согласился на это без возражений, так как имел особую инструкцию не приближаться к посту, не приняв предварительно необходимых мер. Никто не должен был знать дорогу к посту, из предосторожности, чтобы какой-нибудь дезертир не сообщил об этом неприятелю.

«Бегун» стал на якорь в небольшой отдаленной бухте, где и днем-то трудно было бы сыскать его. Тогда все, кроме часового, пошли отдохнуть вниз. Кап до того утомился за эти два дня, что спал долго и крепко, и когда проснулся, был уже день. Едва он открыл глаза, как инстинктом моряка почувствовал, что куттер уже снялся с якоря. Поднявшись на палубу, он увидел, что «Бегун» пробирается между островами, причем, кроме Джаспера илоцмана, на палубе никого нет, за исключением разве часового, которому не было никакого дела до курса, взятого куттером.

— Что это значит, мистер Уэстерн? — вскричал гневно Кап. — Не хотите ли вы ввести нас в гавань Фронтенака, пока мы спим?

— Я исполняю данные мне приказания, мистер Кап. Майор Дункан велел мне никогда не приближаться к посту, не отослав прежде всех вниз. На этих водах ему не нужно иметь лоцманов больше, чем требуется службой.

Кап свистнул.

— Славно! Мы въехали в середину этих кустарников и утесов, а на палубе никого не было!.. Клянусь честью, самый лучший морской лоцман не выберется из этого канала!

— Я всегда думал, сэр, — сказал Джаспер улыбаясь, — что вы сделали бы гораздо лучше, оставив этот куттер в моих руках до тех пор, покуда он дойдет до места своего назначения.

— Мы сделали бы это, Джаспер, мы сделали бы это, если бы не обстоятельства. Но эти обстоятельства очень важны, и каждый благоразумный человек должен обратить на них внимание.

— Что же, сэр, кажется, мы уже близко к цели. Меньше чем через час мы достигнем нашего поста, если будет благоприятный ветер, и тогда вам не придется опасаться всех «обстоятельств», которые вам лишь чудятся.

— Гм-м! — Кап не мог больше ничего возразить; все говорило о том, что Джаспер действовал открыто и без труда успел склонить всех на свою сторону.

Число островов, может быть, и не доходило до тысячи, но их, действительно, было множество. Джаспер, выйдя из большого канала, с помощью попутного ветра переплыл по течению самые узкие проливы. Трудно было представить, что «Бегун» может тут пройти, не задев своими снастями деревьев. Иногда он проходил небольшие заливы, где, казалось, совершенно терялся в кустарниках, лесах и скалах. Вода была так прозрачна, что лот был ни к чему. Путь, очевидно, не представлял никакой опасности. Глубина везде была одинакова. Однако Кап, привыкший к океану, находился в непрестанном страхе, чтобы куттер не сел на мель.

— Ну, признаюсь, Следопыт, — вскричал, наконец, старый моряк, когда маленькое судно вышло невредимым из нового, двадцатого по счету, пролива, — признаюсь, это значит пренебрегать наукой мореплавания и посылать к чорту все законы и правила!

— Нет, нет, Соленая Вода, это верх искусства! Вы видите, Джаспер никогда не колеблется. Он, как добрая собака, бежит, подняв голову кверху, надеясь на свое чутье. Отвечаю головой, что парень, наконец, вывезет нас и сделал бы это давно, если бы с самого начала дали ему волю.

— Без лоцмана, без лота, без маяка, без бакана, без…

— Без следа! — прервал его проводник. — Вот это для меня совершенно непостижимо. Всем известно, что на воде не остается следов, однако Джаспер идет вперед так смело, точно видит ясные следы мокассинов на листьях!

— Чорт знает! Кажется, у него и компаса-то нет?!

— Убрать кливер! — закричал Джаспер, который только улыбнулся в ответ на замечание своих спутников. — Спустите его теперь! Право руля! Еще право на борт! Хорошо! Клади руль тихо и веди его легче! Теперь спрыгни на берег с канатом! Нет, лучше брось его: на берегу есть люди, они поймают его.

Все произошло так быстро, что зрители даже не заметили подробностей этих маневров. «Бегун» был приведен к ветру так, что грот заполоскал; потом с помощью одного только руля его поставили вдоль образованной утесом природной набережной, тут же его и ошвартовали. Словом, куттер достиг поста, и солдат пятьдесят пятого полка радостно встретили их товарищи, которым, естественно, очень хотелось смениться с такого скучного караула.

Все эти острова поднимались над уровнем воды как раз настолько, что здесь можно было жить, не опасаясь расстроить свое здоровье. Многие из них в то время были покрыты девственным лесом.

Тот остров, на котором расположен был пост, заключал в себе только двадцать акров земли и, вероятно, за несколько сот лет перед этим каким-то образом лишился большей части деревьев: во всяком случае половина его представляла собой открытое поле, поросшее травой.

Несмотря на это, он казался несравненно красивее окружающих его островов.

Все берега острова Поста, как называли его солдаты, поросли мелким кустарником, тщательно охраняемым, потому что он служил оградой, за которой скрывались и люди и строения. Под защитой этого кустарника и леса, занимавшего другую половину острова, приютились семь или восемь хижин для офицеров и солдат, склады для хранения фуража, кухня и лазарет. Хижины были построены из бревен, причем материал для постройки привозили с другого, отдаленного острова из предосторожности, чтобы следы порубки не привлекли чьего-нибудь внимания. Эти хижины, обитаемые лишь в продолжение нескольких месяцев, были удобны настолько, насколько могут быть удобны подобные временные жилища.

Восточная часть острова выдавалась вперед, образуя мыс. Это был акр сплошь покрытого лесом пространства. Земля здесь густо поросла кустарником. Пока не опадала листва, мыс представлял собой непроницаемую для глаза зеленую стену. Близ узкого перешейка, соединявшего этот мыс с островом, был построен небольшой деревянный блокгауз. Для постройки этого здания выбирали толстые бревна, которые могли устоять под ударами ядер. Окна служили бойницами, двери были массивны и малы, а крыша сложена из таких же толстых бревен, как и стены, и покрыта корой, чтобы не протекала в дождь. В нижнем этаже хранились амуниция и фураж; верхний этаж служил и жильем и цитаделью. Низенький чердак разделен был на две или три комнаты, где могло спать человек пятнадцать. Все это устроено было чрезвычайно просто, но вместе с тем достаточно надежно для защиты солдат от внезапного нападения. Деревья, со всех сторон окружавшие здание, совершенно скрывали блокгауз от глаз тех, кто находился вне острова. Из бойниц в верхних этажах видна была открытая часть острова, а нижняя часть здания почти совершенно скрывалась за густой порослью кустарника.

Это сооружение, предназначенное, собственно, для защиты, нарочно выстроили близ источника, чтобы во время осады ничто не мешало черпать воду бадьей; а чтобы облегчить снабжение водой, верхние этажи блокгауза были устроены так, что они на несколько футов выдавались вперед над нижней частью здания. Все этажи сообщались между собой посредством лестниц.

Положение острова было чрезвычайно удобно для военного поста, и это составляло его главное достоинство. Нелегко было отыскать его среди группы других островов. Вход в маленькую бухту, которая служила гаванью, был совершенно закрыт кустарниками и соседними островами, так что однажды экипаж «Бегуна», возвращаясь с рыбной ловли, заблудился и в течение нескольких часов не мог ее найти.

Прошел уже час после прибытия «Бегуна», но никто не думал об отдыхе. Офицер, дождавшийся смены, сдал сержанту начальство над постом и тотчас же перешел на куттер со всеми своими людьми. Затем Джаспер, который очень охотно провел бы этот день на острове, получил приказание немедленно сняться с якоря, чтобы воспользоваться благоприятным ветром. Но еще до отплытия «Бегуна» поручик Мюйр, Кап и сержант имели конфиденциальную беседу с офицером и сообщили ему о своих подозрениях относительно Джаспера. Офицер обещал им строго наблюдать за его поведением. Не прошло и трех часов после прибытия, как куттер уже снялся с якоря.

Мабель расположилась в хижине, предназначенной для ее отца. Покончив с нехитрыми хозяйственными заботами, она вышла прогуляться по острову. Миновав небольшую просеку, девушка пошла по тропинке, которая вела к берегу. Глядя на прозрачную воду, едва-едва подернутую рябью, она задумалась над своим новым положением.

— Прелестное существо в прелестном месте, мисс Мабель, — сказал ей внезапно появившийся Деви Мюйр, — и уж без всякого сомнения прелесть этих мест бледнеет перед вашей прелестью.

— Если я сказала бы вам, мистер Мюйр, что ваши комплименты мне неприятны, — отвечала Мабель, — вы не поверили бы мне; надеюсь, однако, вы верите, что я способна понимать разговоры серьезнее этих комплиментов.

— Ваш ум, очаровательная Мабель, так же отполирован, как дуло солдатского мушкета, и ваш разговор, признаюсь, слишком умен для того, кто провел здесь, в лесу, четыре года и не мог приобрести больших познаний… Но скажите, юная лэди, мне кажется, вы не жалеете, что снова ступили на твердую землю вашей прекрасной маленькой ножкой!

— Да, я так думала два часа тому назад, мистер Мюйр; но «Бегун» так красив отсюда, вот сквозь этот просвет в деревьях, он плывет по озеру так легко! Право, я почти жалею, что теперь не на его борту.

Сказав это, она замахала платком, отвечая на прощальный привет Джаспера. Юноша не спускал с нее глаз до тех пор, пока куттер не обогнул мыс и не скрылся за зеленой бахромой листвы.

— Они уехали, но я не скажу, чтобы с ними уехала радость. Все же дай им бог счастливого пути, потому что, если с ними случится несчастье, мы рискуем или зазимовать здесь, или быть отправленными в Квебекский замок. Этот Джаспер Пресная Вода — большой плут, и о нем, право, не знаешь, что и думать. Про него ходят такие недобрые слухи в гарнизоне. Ваш почтенный батюшка и не менее почтенный дядюшка тоже не совсем хорошего мнения о нем.

— Мне неприятно это слышать, мистер Мюйр. Я не сомневаюсь, что время уничтожит все их подозрения.

— О, если бы время могло уничтожить, мои подозрения! — заискивающим тоном ответил квартирмейстер. — Ничего, кроме пользы, это не принесло бы вашему отцу, мисс Мабель, — тем более, что, если я выйду в отставку, сержанту очень и очень недурно будет занять мое место.

— Если отец мой достоин занять ваше место, мистер Мюйр, — сказала Мабель с лукавой улыбкой, — то, я думаю, и вы также достойны занять его место.

— Как, чорт возьми! Неужели, Мабель, вы хотите снизить меня в чине?

— О, нет, право, нет, сэр; я вовсе не думала об армии, когда вы говорили о своей отставке. Я думала о том, что вы мне очень напоминаете батюшку своей опытностью и благоразумием; вы с успехом могли бы занять его место главы семейства.

— Как новобрачный, прелестная Мабель, но не как отец или как настоящий глава семейства. Я вижу, в чем дело, и мне очень нравятся ваши возражения, они сверкают остроумием. Ну, что ж, молодой женщине к лицу остроумие, — не было бы в нем только заносчивости. Следопыт очень странный человек, сказать правду…

— Да, о нем надо говорить или правду, или ничего не говорить, мистер Мюйр! Следопыт — мой друг, и я не буду слушать молча, если в моем присутствии станут говорить о нем дурно.

— Я не хочу о нем сказать ничего дурного, уверяю вас, но, по-моему, и хорошего о нем много не скажешь.

— По крайней мере, он лучший знаток ружья, — отвечала Мабель улыбаясь. — Уж, верно, этого вы не будете оспаривать?

— Пусть он хвалится своими подвигами по этой части; но он невежествен, как могавк.

— Может быть, он не знает по-латыни, зато никто лучше его не знает по-ирокезски, а этот язык в этой части света гораздо полезнее латинского.

— Если бы сам Лэнди вздумал спросить меня, чем я больше восхищаюсь, вашим умом или красотой, прелестная и язвительная Мабель, я, право, не знал бы, что ему ответить. Я равно восхищаюсь и тем и другим; иной раз хочешь отдать пальму первенства вашей красоте, иной раз — вашему уму. Ах! Покойница миссис Мюйр была точно в таком же роде, как вы!

— Последняя миссис Мюйр, хотите вы сказать, сэр? — спросила Мабель, смотря на него с притворной наивностью.

— А! Это, верно, сплетни Следопыта! Вероятно, этот чудак старался уверить вас, будто у меня было несколько жен?

— В таком случае, он напрасно терял бы время, сэр! Здесь все очень хорошо знают, что вы имели несчастье лишиться четырех жен.

— Только трех, и это так же верно, как то, что меня зовут Деви Мюйр! Четвертая под сомнением…

— Признаюсь, я не завидую этой четвертой особе; быть под сомнением — не так уж приятно.

— О, на этот счет не беспокойтесь, прелестная Мабель! Если вы будете этой четвертой, остальные все будут забыты: ваша красота, ваши достоинства тотчас возвысят вас над всеми и сделают вас первою. Не опасайтесь быть четвертой ни в чем.

— Это — справедливая мысль, мистер Мюйр, — сказала Мабель смеясь, — и я лучше желаю состоять в четвертом ранге, чем быть четвертой женой кого бы то ни было.

Сказав это, она убежала, предоставив квартирмейстеру размышлять о его неудаче. Живая и решительная Мабель все же была далека от того, чтобы позволить себе грубость, но обстоятельства вынудили ее поступить так с Мюйром. Оставляя его, она думала, что навсегда избавилась от его несносной, назойливой внимательности. Но она не знала Деви Мюйра. Дерзкий и настойчивый, привыкший к таким отказам, он вовсе и не думал отчаиваться. Когда Мабель убегала, он кивнул ей вслед — не то с угрозой, не то с самодовольством, и по этому можно было заключить, что он затевает что-то недоброе. Пока он размышлял, показался Следопыт и незаметно подошел к нему.

— Не бегайте за нею, квартирмейстер, не бегайте за нею, — сказал проводник, смеясь по своему обыкновению, — она молода и проворна: надо иметь слишком быстрые ноги, чтобы догнать ее! Говорят, что вы ее преследуете, хотя вам и не удается стать ее спутником?

— Я то же самое слышал о тебе, но подобная претензия с твоей стороны уж чересчур велика, и я не мог этому поверить.

— Я боюсь что ваши слова похожи на истину, да, я боюсь, что вы правы. Когда я подумаю о том, что я такое, и о том, как я мало знаю, и о жизни, которую веду, тогда чувствую, что не имею права ни минуты мечтать о такой ученой, такой ласковой, такой веселой, такой нежной девушке!

— Ты забыл сказать: о такой хорошенькой, — грубо прервал его Мюйр.

— Да, и о такой хорошенькой, должен был сказать я, перечисляя ее достоинства. Лань, которая только еще учится прыгать, не так привлекательна для глаз охотника, как Мабель привлекательна для меня. Признаюсь, помышляя о ней, я становлюсь слишком тщеславен и самоуверен.

— Ну, если ты, любезный друг, сам так думаешь о себе по своей природной скромности, то я должен сказать тебе, как твой старый товарищ и соратник…

— Квартирмейстер, — сказал проводник, смотря ему прямо в лицо, — мы часто встречались с вами за крепостными стенами, но редко бывали вместе в лесах или в битве с врагом.

— В гарнизоне или в палатке — это все равно, Следопыт, к тому же и моя должность часто обязывает меня не слишком отдаляться от складов фуража и амуниции; я очень сожалею об этом, как ты сам можешь представить, потому что и в твоей душе пылает воинский жар. Но если бы ты слышал, что мне сейчас говорила о тебе Мабель, то, верно, в ту же минуту оставил бы надежду понравиться этой наглой и вздорной девчонке!

Следопыт внимательно посмотрел на квартирмейстера. Он не мог не интересоваться мнением, которое имела о нем Мабель, но по своему благородству не стал об этом выспрашивать. Он молчал; для Мюйра сдержанность Следопыта была не с руки: квартирмейстер решился воспользоваться прямодушием и доверчивостью Следопыта и одним ударом избавиться от соперника. Заметив, что скромность проводника пересилила его любопытство, Мюйр заговорил снова:

— Надо, чтобы ты узнал ее мнение о тебе, потому что каждому человеку необходимо знать, какого мнения о нем его друзья и знакомые. Итак, вот что я узнал от нее самой о твоем характере и о твоих чувствах; слушай, я постараюсь передать тебе в немногих словах все, что она мне сказала. Ты знаешь, если ей вздумается кого-нибудь уязвить, глаза у нее делаются прелукавые и презлые…

— Ее глаза мне казались всегда нежными и привлекательными, поручик Мюйр, хотя, правда, иногда я видел смех в этих глазах… да, смех — простосердечный, добродушный смех.

— Об этом и я говорю. Ее глаза были необыкновенно насмешливы, и в самом разгаре своей веселости она воскликнула… Надеюсь, я не оскорблю твоих чувств, Следопыт?

— Право, не знаю, квартирмейстер, право, не знаю. Доброе мнение Мабель мне дороже, чем мнение других.

— В таком случае я буду скромен и не скажу тебе ни слова больше. К чему, в самом деле, передавать человеку то, что о нем говорят его друзья, если знаешь, что ему неприятно будет слушать?.. Уж лучше я не прибавлю ни слова.

— Я не могу заставить вас говорить, квартирмейстер; к тому же, может быть, лучше будет, если я не узнаю, какого мнения обо мне Мабель. По вашим намекам я понял, что оно не слишком лестно для меня. Можно быть суровым, грубым, невеждой… и счастливым, если не знаешь о своих недостатках; но тяжело увидеть все свои недостатки в такую минуту, когда особенно сильно хочется не иметь их.

— Вот об этом-то я и толковал с Мабель в ту минуту, когда она меня так внезапно покинула. Ты заметил, как она вдруг убежала при твоем появлении?

— Да, я заметил это, — отвечал Следопыт, тяжело вздохнув и стиснув дуло своего ружья так крепко, как будто пальцы старались раздавить железо.

— Так вот, Следопыт, — я удовлетворю твое любопытство, хотя, может быть, это и неблагоразумно; надо тебе сказать, что кокетка ускакала так быстро потому, что не хотела слышать моих возражений в твою пользу.

— А что бы вы могли сказать ей в мою пользу, квартирмейстер?

— Разумеется, мой друг, я руководствовался бы обстоятельствами. Если бы она сказала, что ты кажешься ей неотесанным, полудиким, я ответил бы, что это происходит оттого, что ты все время жил на границе, вел в лесах полудикую жизнь, и все ее возражения отпали бы.

— И вы это сказали ей, квартирмейстер?

— Я не побожусь, что употреблял именно эти выражения; но Мабель не имела терпения выслушать и половины того, что я хотел сказать ей, и убежала, как ты видел собственными глазами, будто ее мнение о тебе уже твердо, и она не хотела слушать ничего больше. Я боюсь, что она это уже окончательно решила.

— Я сам боюсь этого, поручик, и отец ее действительно ошибся. Да, сержант горько обманулся.

— Ну, полно, любезный, стоит ли тебе хандрить из-за этого? Добрая слава от тебя покуда не уйдет. Возьми-ка свое ружье, — ты им мастерски владеешь, — отправляйся с ним в лес. Нет такой женщины на свете, из-за которой стоило бы горевать хоть минуту! Я знаю это по опыту. Поверь человеку, имевшему двух жен, поверь, что женщины вовсе не такие, какими мы их себе представляем. Теперь, если ты по-настоящему хочешь отомстить Мабель, тебе представляется замечательный случай, лучше которого нельзя ждать отвергнутому жениху.

— Да могу ли я подумать о том, чтобы мстить Мабель?

— Со временем ты непременно дойдешь до этого: натура человеческая всегда жаждет отплатить неприятностями за неприятности. Но именно теперь представляется тебе превосходный случай заслужить еще большее расположение твоих друзей, а это — верное средство заставить врагов мучиться от зависти.

— Мабель — не враг мой, квартирмейстер, но если бы даже она была моим врагом, и тогда я не захотел бы причинить ей ни малейшего огорчения.

— Если ты так говоришь, Следопыт, то, верно, так и думаешь; но рассудок и природа против тебя, и они, наконец, возьмут свое. Ты, вероятно, слышал пословицу: «Кто любит меня, тот любит и мою собаку!» Что же выйдет наоборот? — «Кто не любит меня, тот не любит и моей собаки». Теперь слушай, что ты можешь сделать. Ты знаешь, что мы здесь занимаем очень непрочную и опасную позицию: мы здесь почти в пасти льва.

— Под львом вы разумеете французов, квартирмейстер, а под пастью этот островок?

— Это только метафора, любезный, потому что французы не львы, а этот островок не пасть; я боюсь только, как бы он не превратился в челюсти осла!

Тут квартирмейстер захохотал во все горло, словно желая показать этим, как неблагоразумно сделал друг его Лэнди, избрав этот остров местом для своих операций.

— Лучше этого поста ничего нельзя было придумать, — сказал Следопыт, осматриваясь кругом с видом человека, взвешивающего достоинства картины.

— Я не отрицаю этого, вовсе не отрицаю. Лэнди — великий человек на малые дела, и отец его был великий лорд в этом же смысле. Я родился в их поместье и так долго был неразлучен с майором, что привык уважать все его слова и поступки. Ты знаешь, это моя слабая сторона, Следопыт! Итак, я скажу тебе, что этот пост мог быть избран или ослом, или премудрым Соломоном, — можно думать и так и этак; но его положение, согласись сам, неудачно, что видно из всех предосторожностей и приказаний Лэнди. Дикие рыщут повсюду на Тысяче Островов и в лесах; они отыскивают именно это место, о чем сам Лэнди получил достоверные известия. И ты можешь оказать великую услугу пятьдесят пятому полку, если пронюхаешь их след и собьешь их с толку. К несчастью, сержант Дунгам вбил себе в голову, что все беды нагрянут с той стороны — сверху по течению реки, потому что Фронтенак выше нас; опыт говорит нам, что индейцы появляются всегда с той стороны, откуда их не ожидаешь; следовательно, надо подстерегать их в противоположной стороне. Возьми свое ружье и спустись по течению между островов, чтобы уведомить нас, нет ли опасности с этой стороны. Если же ты пройдешь несколько миль материком, особенно по Йоркскому берегу, то сведения, которые ты доставишь нам, будут еще достовернее, а следовательно, и важнее.

— Великий Змей сторожит с той стороны; а так как он очень хорошо знает пост, то вовремя уведомит нас, если там что-нибудь затевается.

— Но ведь он — индеец, а это дело требует сноровки белого человека. Лэнди будет очень благодарен тому, кто с честью выполнит это небольшое поручение.

Квартирмейстер продолжал убеждать Следопыта немедля покинуть остров; при этом поручик прибегал к всевозможным доводам, иногда противоречащим друг другу. Несмотря на всю свою доверчивость, Следопыт понял, как неосновательны рассуждения поручика; однако он не подозревал, что Мюйр пытается его удалить только для того, чтобы избавиться от соперника. После долгого разговора они расстались, затаив друг к другу недоверие.

Совещание, которое некоторое время спустя состоялось между сержантом и квартирмейстером, имело гораздо более серьезные последствия. Солдатам были отданы какие-то тайные приказания, и человек, знакомый с военными передвижениями, сразу бы понял, что подготовляется какая-то экспедиция. Как только зашло солнце, сержант, который все время был занят в так называемой гавани, вернулся в свою лачугу. Его сопровождали Кап и Следопыт. Заняв свое обычное место за ужином, он сказал, обращаясь к Мабель:

— Судя по тому, как ты распорядилась этим ужином, дочь моя, видно, что ты можешь быть здесь не бесполезна. Когда придет время, надеюсь, ты докажешь, что происходишь от людей, которые умеют встречаться лицом к лицу с неприятелем.

— Вы, верно, не потребуете, батюшка, чтобы я разыграла роль Жанны д’Арк^[47] и повела в бой ваших солдат?

— Кого разыграть, дочь моя? Не знаешь ли ты, о ком это она говорит, Следопыт?

— Нет, сержант. Но что в этом? Какое мне дело до этого имени! Я невежда, не воспитан, и мне доставляет большое удовольствие слушать только звуки голоса Мабель.

— А я так знаю, — уверенно сказал Кап, — это имя морлакского корсарского судна, которое понахватало немало добычи в последнюю войну.

Мабель покраснела, увидя, как некстати сделала этот намек, превышающий исторические познания ее отца и дяди, но она не позволила себе даже улыбнуться при искреннем и простом замечании Следопыта.

— Вы, верно, хотите сказать, батюшка, что я должна стать в ряды солдат и помогать им защищать остров?

— Что же! Женщины часто совершали подобные подвиги в этой части света. Это тебе может подтвердить наш друг Следопыт, дочь моя. Смотри не испугайся, если, встав завтра утром, не найдешь нас: я должен предупредить тебя, что мы собираемся ночью отправиться в экспедицию.

— Вы, батюшка? И вы оставите меня одну с Дженни на этом острове?

— Нет, дочурка, я немного лучше знаю военные правила. Мы оставим здесь поручика Мюйра, брата Капа, капрала Мак-Наба и еще трех человек, которые будут составлять гарнизон в наше отсутствие. Дженни останется с тобой в этой хижине, а брат Кап займет мое место.

— А мистер Мюйр? — спросила Мабель почти бессознательно. Она предвидела, что это распоряжение навлечет на нее много неприятностей.

— Он будет ухаживать за тобой, если только это забавляет тебя, Мабель, потому что он юноша влюбчивый и был женат уже четыре раза; а в доказательство того, как он чтит память своих жен, поручик хочет жениться на пятой.

— Квартирмейстер уверял меня, — наивно заметил Следопыт, — что когда сердце человеческое вспахано горестью, то надо взборонить его, чтобы изгладить следы прошлого.

— «Боронить» или «пахать» — в этом разница невелика, — сказал сержант с насмешливой улыбкой. — Но пусть он выболтает Мабель все, что у него в голове, и тогда ухаживаниям его придет конец. Я очень хорошо знаю, что моя дочь не будет женой поручика Мюйра.

Это было сказано таким голосом, который ясно показывал, что сержант никогда не согласится отдать дочь свою за квартирмейстера. Мабель вздохнула, покраснела, улыбнулась едва заметно и почувствовала, что ей дурно; но, собрав все силы и скрывая волнение, она сказала довольно весело:

— Но, батюшка, мне кажется, надо прежде дождаться, чтобы мистер Мюйр изъявил свое желание быть моим мужем или, лучше сказать, иметь женой вашу дочь, а не то нам могут напомнить басню о зеленом винограде.

— Что это за басня? — спросил Следопыт. — Вы так хорошо рассказываете, расскажите же нам эту басню; я полагаю, что и сержант никогда ее не слышал.

Мабель очень мило пересказала всем известную басню о «Лисице и винограде», и во время ее рассказа Следопыт не спускал с нее глаз; лицо его сияло удовольствием.

— Таков именно язык лисицы! — воскликнул он. — Да и язык минга таков же, потому что между ними большое сходство: они одинаково вероломны и хитры. Виноград же вообще в этой стране кислый, даже для тех, которые, доросли до него. Я думаю, что мингам мой скальп кажется очень кислым!

— На то, что виноград еще зелен, дитя мое, будем жаловаться не мы, а мистер Мюйр. Ведь ты, Мабель, вероятно, никогда не захочешь выйти замуж за этого человека?

— Она! — воскликнул Кап. — Нет, нет, нет! За чудака, который к тому же не настоящий солдат, а так… полусолдат…

— Батюшка… дядюшка… я не думаю ни за кого выходить замуж. Поговорим лучше о чем-нибудь другом, если вам угодно; но если бы я подумала о замужестве, то мой выбор не пал бы на человека, который был женат уже четыре раза.

Сержант кивнул Следопыту, как бы желая сказать ему: «Видишь, как хорошо идут дела?», и потом, по желанию дочери, переменил тему разговора.

— Ни у тебя, ни у Мабель, брат Кап, — сказал он, — не будет никакой власти над этим маленьким гарнизоном, который остается на острове; но вы можете давать свои советы и оказывать большое влияние. В мое отсутствие капрал Мак-Наб останется командиром. Я старался внушить ему чувство собственного достоинства, боясь, чтобы он не слишком уступал высшему чином, то есть поручику Мюйру, не имеющему никакого права распоряжаться здесь, потому что он приехал волонтером. Смотри, брат Кап, поддерживай капрала; ведь если квартирмейстер раз заберет себе власть в этой экспедиции, так потом он, пожалуй, захочет повелевать и мною точно так же, как и Мак-Набом!

— Особенно, если Мабель посадит его на мель во время твоего отсутствия, брат Дунгам; но надеюсь, сержант, что ты оставишь под моей командой все, что находится на воде… Самые чертовские беспорядки происходят от ссоры между фельдмаршалом и адмиралом.

— Вообще, брат, капрал останется главнокомандующим… Я вам оставлю один бот на случай, если придется отсюда ретироваться. Капрала же я хорошо знаю: он добрый и храбрый солдат, человек, на которого можно положиться, если отнять у него стаканчик с ромом. Не забудьте только, что он шотландец и потому легко может подпасть под влияние квартирмейстера. Вы с Мабель будьте настороже.

— Но зачем вы оставляете нас здесь, батюшка? Я для того и приехала к вам, чтобы не разлучаться. Отчего бы мне не последовать за вами?

— Ты молодчина, Мабель, ты настоящая Дунгам; но все-таки ты должна остаться здесь. Мы завтра до рассвета покинем остров, чтобы ни один нескромный глаз не заметил, как мы выходим из гавани. Мы возьмем два больших бота, а вам оставим третий с лодочкой. Мы зайдем в тот канал, по которому разгуливают французы. Там мы, может быть, с неделю будем подстерегать их, чтобы перехватить суда, на которых они перевозят во Фронтенак различные товары для индейцев.

— Скажи, брат, есть ли у тебя все необходимые бумаги? — спросил Кап с беспокойным видом. — Ты должен знать, что захват судна в открытом море считается морским разбоем, если не имеется надлежащего документа, какой требуется от крейсера, или хоть просто патента на крейсерство.

— Я имел честь получить назначение от моего полковника и являюсь старшим сержантом пятьдесят пятого полка, — с достоинством отвечал сержант. — Этого достаточно даже для самого французского короля. А, кроме того, у меня есть письменные приказания майора Дункана.

— Но бумаг на право крейсерства нет?

— Тех, которые у меня есть, мне достаточно, брат. Чрезвычайно важно, чтобы суда, о которых я говорю, были захвачены и приведены в Освего: они нагружены ружьями, амуницией, словом, всеми предметами, с помощью которых французы заставляют своих союзников — дикарей — совершать злодеяния. Захватив снаряжение, мы расстроим их намерения и выиграем время, потому что нового они не получат до конца осени.

— Батюшка, ведь английский король тоже пользуется индейцами? — спросила Мабель с любопытством.

— Да, конечно!

— Но я не вижу никакой разницы, батюшка: французы ли, англичане ли подбивают на злодеяния туземцев. Разве это не все равно?

— Неизмеримая разница, дочь моя. Во-первых, англичане человеколюбивы и храбры, а французы жестоки и трусливы.

— И прибавь к этому, брат, они плясали бы с утра до ночи, если бы это было возможно.

— Совершенно справедливо, — серьезно подтвердил сержант.

— Но я все-таки не понимаю, батюшка, если французы поступают нехорошо, платя индейцам, чтобы они дрались с их врагами, то ведь и англичанам это не делает чести? Как вы думаете, Следопыт?

— Это правда, совершенная правда. Я никогда, не принадлежал к числу тех, которые ставят французам в вину то, что делаем мы сами. Впрочем, гораздо хуже иметь союзниками мингов, чем делаваров. Если бы это благородное племя не вымирало, я не считал бы преступлением послать их драться с нашими врагами.

После ужина сержант простился со своими гостями и остался наедине с дочерью. Мабель с радостью заметила, что отец ее на этот раз говорит с нею с нежностью, которой с самого прибытия жаждало ее сердце.

— Так матушка была со мной одинакового роста? — сказала Мабель, держа руку отца в своих руках и смотря на него со слезами на глазах. — Мне кажется, она была выше меня.

— Детям всегда это так кажется, Мабель. Привычка смотреть с уважением на отца и мать возвышает их в детских глазах. Она была одного с тобой роста.

— А какие у нее были глаза, батюшка?

— У нее были голубые глаза, кроткие и привлекательные, как твои, хотя в твоих больше живости и веселья.

— Они навсегда лишатся этого веселья, батюшка, если вы не будете заботиться о себе в этой экспедиции.

— Спасибо тебе, Мабель, гм… спасибо тебе, дитя мое; но я должен исполнить мой долг. Я желал бы, чтобы ты устроилась и вышла замуж в Освего до твоего отъезда. Я был бы гораздо спокойнее.

— Выйти замуж! Но за кого же, батюшка?

— Человека, которого я желал бы видеть твоим мужем, ты знаешь. Конечно, ты можешь найти другого, с умом более блестящим, богато расфранченного, но ты не отыщешь, друг мой, ни одного человека с таким благородным сердцем, с таким здравым умом.

— Ни одного, батюшка?

— Я не знаю ни одного. Следопыт в этом отношении, по крайней мере, не имеет себе равного.

— Но разве я обязательно должна выйти замуж? Вы одиноки, батюшка, и я хотела бы остаться при вас, заботиться о вас.

— Я знаю, что ты сделала бы это, Мабель, и не осуждаю твоих чувств: это вполне естественно. Но есть чувства еще более естественные.

— Что же может быть лучше чувства почтения к родителям?

— Любовь к мужу.

— Но у меня нет мужа, батюшка!

— Так выйди же поскорее замуж! Моя жизнь не вечна, Мабель: природа или война должны скоро положить ей предел. Ты молода, ты будешь жить долго, и тебе нужен покровитель, который бы охранял и заботился о тебе так же, как ты теперь заботишься обо мне.

— Неужели вы думаете, батюшка, — сказала Мабель, лукаво улыбаясь и перебирая своими маленькими ручками жилистые пальцы сержанта, — неужели вы думаете, что только Следопыт, только один он может быть моим мужем? Ведь он только лет на десять или на двенадцать моложе вас.

— Что за нужда? Он вел жизнь воздержанную и деятельную! Кто бы другой мог стать твоим покровителем?

Мабель не знала, на кого ей указать, потому что никто больше не делал ей предложения, хотя, может быть, у нее и были смутные надежды и желания.

— Но ведь мы говорим о Следопыте, — отвечала она, избегая этого вопроса. — Будь он моложе мне легче было бы представить его своим мужем.

— Я тебе говорю, что дело не в возрасте, а в силе и здоровье. И если принять это в расчет, то, поверь, он моложе многих молодых наших офицеров.

— Конечно, моложе поручика Мюйра. — Мабель весело засмеялась, несмотря на то, что на сердце ее лежала тяжелая забота.

— По моложавости Следопыт годился бы ему во внуки, но, кроме того, он моложе его и по летам. Сохрани тебя бог, Мабель, сделаться женой офицера, по крайней мере до тех пор, пока ты не станешь дочерью офицера.

— Уж, конечно, я никогда не буду женой офицера, если выйду замуж за Следопыта, батюшка, — сказала Мабель, лукаво смотря на сержанта.

— На королевской службе он не имеет чина, но он первый в своем деле. Я умер бы счастливым, если бы ты, Мабель, стала его женой.

— Батюшка!

— Скучно итти на битву, тяжело на сердце, как подумаешь, что, может быть, оставишь дочь без покровителя.

— О, я хотела бы облегчить ваше сердце, батюшка!

— Ты это можешь сделать, — сказал сержант, смотря на дочь с нежностью, — но я не хочу, чтобы тяжесть с моего сердца перешла на твое.

Он говорил это серьезным, но дрожащим голосом. Еще ни разу он так сильно не обнаруживал перед дочерью своей любви. На его чертах, обыкновенно суровых, отразилось душевное волнение, и никогда лицо его не было так привлекательно. Сердце дочери горело желанием успокоить отца.

— Батюшка, скажите, что должна я сделать? — воскликнула она в сильном волнении.

— Нет, Мабель, это было бы несправедливо: твои желания могут быть несходны с моими.

— У меня нет никаких желаний, и я не знаю, что вы хотите сказать. Вы говорите о моем будущем замужестве?

— Если бы я увидел тебя невестой Следопыта, если бы я знал, что ты будешь его женою, какова бы ни была моя участь, кажется, я умер бы спокойно. Но я не требую от тебя никаких обещаний, дитя мое, я не хочу тебя принуждать. Поцелуй меня, Мабель, и иди ложись спать.

Если бы сержант Дунгам решительно потребовал от Мабель обещания, которого он так желал, он встретил бы сильное сопротивление, и ему трудно было бы убедить ее. Но, предоставив дочь самой себе, он поступил гораздо благоразумнее. Великодушная Мабель чувствовала, что уступит скорее ласке, чем угрозам. В эту минуту она только и думала об отце, и горячая любовь к нему, начавшая было охлаждаться вследствие суровости сержанта, вспыхнула с новой силой. Теперь отец для нее был всем, и не было жертвы, которой бы она не принесла ради него.

— Батюшка, — сказала она, — я выйду замуж по вашему выбору.

— Нет, Мабель, ты сама должна выбрать себе мужа.

— Мне не из кого выбирать, никто не искал моей руки, кроме Следопыта и мистера Мюйра, и ни вы, ни я не поколеблемся в выборе между ними. Нет, батюшка, я выйду замуж за Следопыта, если будет вам угодно.

— Ты знаешь мой выбор, дорогая девочка! только Следопыт может сделать тебя вполне счастливой.

— Что же, если он все еще хочет жениться на мне, пусть он сделает предложение… Вы, вероятно, не захотите, чтобы дочь ваша сама или кто-нибудь другой за нее сделал ему это предложение… Нет, не нужно, чтобы кто-нибудь говорил ему об этом. Но если он еще хочет жениться на мне после всего, что я ему говорила, — я буду принадлежать ему.

— Мабель, он любит тебя так, как я любил твою мать. Когда он говорил мне о своих чувствах к тебе, он плакал, как ребенок.

— Я верю, я убедилась сама, что у него обо мне лучшее мнение, чем я заслуживаю, и я никого так не уважаю, как Следопыта, даже не исключая и вас, батюшка!

— Так и должно быть, дочь моя! Могу ли я сказать это Следопыту?

— Лучше ничего не говорить ему, батюшка! Пусть все идет само собою.

Когда Мабель говорила это, лицо ее сияло. Отцу казалось, что это — улыбка радости, но человек, лучше его разбирающийся в душевных переживаниях, нашел бы в этой улыбке что-то странное и принужденное.

— Нет, батюшка, — продолжала она, — пусть все идет само собой; но я вам дала обещание…

— И мне больше ничего не надо, Мабель! Теперь поцелуй меня. Ты — примерная дочь.

Мабель бросилась в объятия отца. Это было первый раз в ее жизни, и она, обнимая его, плакала, как ребенок. Суровое сердце старого солдата смягчилось. Но сержант тотчас же овладел собой, устыдившись своей слабости; он освободился из объятий дочери и пошел спать. Мабель, рыдая, направилась в неуютный угол, где стояла ее кровать.

Через несколько минут после этого в хижине слышалось только звучное храпение ветерана.

Глава двадцатая

Солнце стояло уже высоко, когда проснулась Мабель. Вскочив и поспешно одевшись, девушка выбежала подышать свежим утренним воздухом. Впервые в этом новом месте она была поражена своеобразной красотой его и дикой пустынностью. Был прекрасный осенний день.

Остров показался ей совершенно необитаемым. Еще в ночь приезда неизбежная в таких случаях суматоха придавала ему какую-то видимость жизни; теперь же все было тихо, и Мабель долго смотрела вокруг, не видя ни одного человеческого существа.

Наконец она заметила своих спутников, собравшихся у костра. Присутствие ее дяди тотчас же рассеяло невольный страх, внушенный ей чувством совершенного одиночества. Она с любопытством продолжала рассматривать дикую картину природы. Кроме Капа, у костра сидели квартирмейстер, капрал, три солдата и женщина, которая занята была приготовлением завтрака. Хижины были безмолвны и пусты; вершина блокгауза, несмотря на незначительную высоту, казалась башней среди закрывающих ее наполовину кустов.

Видя, что все заняты таким важным делом, как завтрак, Мабель, никем не замеченная, прошла к берегу, где деревья и кустарники могли скрыть ее. Она раздвинула низко склонившиеся ветви, подошла почти к самой воде и остановилась здесь, смотря, как небольшие волны набегали и вновь откатывались, едва коснувшись берега. Рассматривая окружающие острова, она подумала, что до сих пор не видела еще ничего прекраснее.

Но Мабель вдруг испугалась: в кустарнике, скрывавшем берет противоположного острова, ей почудилась человеческая тень. От одного берега до другого не было и ста ярдов. Мабель была уверена, что зрение не обмануло ее. Зная, что ничто не защитит ее от пули, если какой-нибудь ирокез заметит ее, она невольно отпрянула назад, стараясь скрыться за кустами и не спуская глаз с противоположного берега. Напрасно прождав несколько минут, она хотела уже возвратиться к своему дяде, чтобы сообщить ему о своих подозрениях, как вдруг увидела на противоположном берегу поднятую над кустарником ольховую ветку, которою невидимая рука махала в знак дружбы. Это была тревожная минута для Мабель, не знавшей обычаев пограничных войн. Она поняла только, что нужно сохранять присутствие духа и действовать осторожно и осмотрительно.

Мысль, что наступила минута, когда она должна показать себя достойной дочерью сержанта Дунгама, укрепила ее мужество. Поданный с противоположного берега знак показался ей дружественным, и после минутного колебания она отломила ветку и замахала ею в ответ.

Этот безмолвный разговор продолжался несколько минут. Вдруг Мабель увидела, что листья тихо раздвинулись, и перед нею возникла человеческая фигура. Это была краснокожая женщина. Присмотревшись, Мабель узнала в ней Июньскую Росу — жену Ароухеда. Во время путешествия, когда они были вместе, Мабель заметила, что индеанка любит своего мужа и обращается с ним приветливо, с тихою покорностью и уважением. Один раз Мабель показалось, что тускарора посмотрел на нее пристальнее обыкновенного; тогда досада и ревность отразились на лице его подруги. Но Мабель своей внимательностью и хорошим отношением к индеанке с излишком вознаградила ее за те неприятности, которые невольно причинила ей. Июньская Роса также, казалось, хорошо к ней относилась, и девушка думала, что они расстались друзьями. Жена Ароухеда до такой степени внушала к себе доверие, что Мабель не могла усмотреть ничего дурного в ее неожиданном появлении и сейчас же решилась войти с индеанкой в непосредственные сношения. Без колебаний она вышла из-за кустов и обрадовалась, увидев, что Июньская Роса также вышла из своего убежища.

Мабель подала индеанке знак, чтобы та приблизилась, потому что ей самой невозможно было это сделать.

Исчезнув на одну минутку, Июньская Роса появилась снова, но уже на носу лодки, которую наполовину выдвинула из-за кустов. Мабель хотела просить индеанку подплыть ближе, но в эту минуту услышала громкий голос своего дяди, который звал ее. Сделав знак Июньской Росе, чтобы та спряталась, Мабель побежала в ту сторону, откуда послышался голос, и увидела, что все были заняты завтраком. Кап, весь поглощенный едой, с трудом оторвался от стола, чтобы позвать Мабель. Мысль, что это самая благоприятная минута для свидания с Июньской Росой, мелькнула в голове девушки. Под предлогом, что ей еще не хочется завтракать, Мабель возвратилась на прежнее место и возобновила переговоры с молодой индеанкой.

Июньская Роса тотчас же поняла знак Мабель: несколько бесшумных взмахов весла — и лодка пристала к берегу острова Поста. Мабель взяла индеанку за руку и повела лесом к своей хижине, которая, к счастью, стояла на таком месте, что завтракавшие у костра не могли ее видеть. Женщины, никем не замеченные, вошли туда. Объяснив Июньской Росе, что на несколько минут ей придется остаться одной, Мабель просила ее расположиться в хижине.

Уверенная, что индеанка не выйдет без ее зова, девушка присоединилась к своим спутникам, стараясь казаться спокойною.

— Семеро одного не ждут, Мабель! — сказал ейдядя, набивая рот кусками пережаренной семги, потому что кулинарное искусство на этой отдаленной границе пребывало еще в младенческом возрасте, хотя припасы были всегда отличные. — Семеро одного не ждут — это доброе правило, которое должно действовать на ленивцев.

— Я совсем не ленива, дядюшка: уже больше часа, как я встала и успела осмотреть весь наш остров.

— Вам это было нетрудно сделать, мисс Мабель, — сказал Мюйр. — Остров невелик. Лэнди — я хочу сказать майор Дункан — не расширил владений его величества, завладев этим островом. В отношении доходов он имеет чрезвычайное сходство с островом знаменитого Санчо… Я не сомневаюсь, мистер Кап, что вы знакомы с Санчо; вы, вероятно, читали его историю в часы досуга, преимущественно во время штиля.

— А! Я знаю это место, о котором вы говорите, квартирмейстер. Остров Санчо — недавно образовавшаяся коралловая скала; признаюсь, в темную ночь и при сильном ветре с нею встретиться страшно. Этот остров Санчо замечателен кокосовыми орехами и горькой водой.

— Он не слишком-то славится по съестной части, — возразил Мюйр, из уважения к Мабель сдерживая улыбку, показавшуюся было у него на губах, — его продукты не лучше здешних. По-моему, мистер Кап, здесь плохой военный пост, и я предчувствую, что на нем рано или поздно быть потехе.

— Надеюсь, уже после моего отъезда, — заметила Мабель, — у меня нет никакой охоты учиться французскому языку.

— Хорошо будет, если нам не придется учиться ирокезскому. Я говорил относительно этого поста с майором Дунканом, но упрямца не переспоришь. Я присоединился к этой экспедиции, во-первых, чтобы по мере сил быть приятным и полезным вашей прекрасной племяннице, мистер Кап, а во-вторых, чтобы сделать подробное донесение о провианте, который будет захвачен у нас неприятелем.

— Вы считаете, что наше положение так опасно? — спросил Кап. Ответа он ждал с таким нетерпением, что перестал даже жевать кусок дичи. — Разве опасность так велика?

— Не скажу да, не скажу и нет. Война всегда сопряжена с опасностью, и на передовых постах опасность сильнее, чем при главном корпусе армии. Не удивительно, если французы застанут нас врасплох.

— Но, чорт возьми, что же нам делать в таком случае? Шести мужчинам и одной женщине защищать такое место, как это, совсем не весело. Ведь французы-то, без сомнения, придут сюда в порядочном количестве!

— Надо так полагать… Но так как силы наши незначительны, то остров нужно будет защищать по всем правилам военной тактики. Прежде всего пошлем для этого отряд на берег с приказанием тревожить неприятеля в момент высадки. Вслед за тем отправим достаточное количество солдат в блокгауз: именно сюда будут отступать различные отряды по мере приближения французов. Можно также прорыть вокруг блокгауза траншеи, потому что, если мы подпустим неприятеля к самым стенам, это нарушит все правила военного искусства. Рогатки будут сдерживать напор кавалерии. Что же касается артиллерии, то можно будет выстроить редуты^[48]. Сильные отряды всадников принесут большую пользу, стеснив движения осаждающих, а эти хижины, если бы они были окружены окопами, могли бы сделаться выгодными позициями.

Кап свистнул.

— Превосходно, квартирмейстер!.. Но где же, чорт побери, вы найдете людей для выполнения этого плана?

— Обо всем этом должен позаботиться король, мистер Кап. Ведь это касается его; войну ведет он, следовательно, он должен нести и бремя ее.

— Но нас только шестеро! Чертовски хорошие проекты! Вы можете отправиться к берегу, чтобы препятствовать высадке неприятеля; Мабель будет помогать нам, по крайней мере, своим языком; жена солдата сыграет роль рогатки, сдерживая натиск кавалерии, капрал станет начальником траншей; эти три солдата займут пять хижин, а я расположусь в блокгаузе. Ай да поручик! Славно вы расписываете. Вам бы быть живописцем, а не солдатом! — И Кап снова присвистнул.

— Нет, я представил дело так, как это должно быть. А если мы не можем привести этот план в исполнение, то это вина не моя, а министров его величества.

— Но если появится неприятель, — спросила в свою очередь Мабель, вспомнив об оставленной ею в хижине индеанке, — что мы тогда будем делать?

— Мой совет, прекрасная Мабель, — последовать примеру знаменитого Ксенофонта…^[49]

— Кажется, вы имеете в виду отступление, насколько я понимаю ваш намек?

— Здравый ум, которым вы наделены, прекрасная Мабель, понял как нельзя лучше, что я хочу сказать. Ваш достойный батюшка дал капралу наставление, как защищать остров в случае нападения французов. Я же полагаю, что пока французы и их союзники не высадились, нужно заранее обеспечить, себе возможность отступления. Я советую мистеру Капу, адмиралу нашего флота, держать бот наготове, чтобы в случае необходимости мы могли тотчас же покинуть остров. На большом боте достаточно парусов. Если мы его подведем поближе, ну вот к тем кустам, мы в любую минуту будем готовы, к отплытию. Вы видите, прелестная Мабель, что отсюда до канала, по которому мы можем тайком уйти от тех, кто овладеет островом, не больше пятидесяти ярдов.

— Может быть, все это так, мистер Мюйр, но ведь французы могут притти как раз с этой стороны. Если это место удобно для отступления, то оно точно так же удобно и для нападения.

— Нечего ожидать от них такого благоразумия! — возразил Мюйр, посматривая украдкой и с беспокойством в сторону канала. — Они неосторожны… У всех ваших французов ветреные головы: они всегда идут на авось и если появятся, то, вероятно, с другой стороны острова.

Но Мабель почти не слушала продолжения разговора. Она только удивлялась, почему поручик Мюйр, в храбрости которого никто не сомневался, открыто советует отступление, казавшееся ей вдвойне преступным, потому что с защитой острова была связана честь ее отца. Но мысли Мабель больше всего были заняты Июньской Росой; воспользовавшись первой возможностью, она поднялась и через минуту была уже в своей хижине. Тщательно заперев двери и убедившись, что маленькое окно завешено, Мабель провела Июньскую Росу, или просто Росу, как называли ее обыкновенно, в глубину комнаты, показывая ей знаками любовь и доверие.

— Я рада видеть тебя, Роса, — сказала Мабель, ласково улыбаясь. — Очень рада тебя видеть. Но зачем ты сюда пришла и как тебе удалось найти этот остров?

— Говори медленно, — сказала Роса, отвечая улыбкой на улыбку и пожимая маленькую руку Мабель своей такою же маленькой, но загрубелой от работы рукой. — Говори медленно, так очень быстро.

Мабель повторила свои вопросы.

— Роса — друг, — отвечала индеанка.

— Я тебе верю от всей души. Разве это связано с твоим посещением?

— Друг ходит смотреть на друга, — отвечала Роса улыбаясь.

— Есть какая-нибудь другая причина, иначе ты не решилась бы на такую опасность и притом одна. Ты ведь одна, не правда ли?

— Роса с тобой, больше никого. Роса одна пришла на лодке…

— О, я уверена в этом, я твердо уверена. Ты ведь не захочешь предать меня, Роса?

— Что предать?

— Ты не захочешь изменить мне, предать меня французам… ирокезам… Ароухеду?

Индеанка отрицательно покачала головой.

— Ты не захочешь продать мой скальп?

Тут Роса обвила одной рукой талию Мабель и прижала ее к себе с такой любовью, что у дочери сержанта выступили слезы на глазах. В этой безмолвной ласке вылилась вся нежность женщины; Мабель тоже прижала ее к груди и, не отпуская ее от себя, продолжала свои расспросы.

— Если Роса хочет что-нибудь сообщить своей подруге, пусть говорит откровенно, — сказала она, — мои уши открыты.

— Роса боится. Ароухед убьет ее.

— Но Ароухед никогда не узнает этого. — Мабель покраснела, произнося эти слова; она чувствовала, что уговаривает жену быть неискренней с мужем. — Мабель не скажет ему ничего.

— Он раздробит Росе голову томагавком.

— Этого никогда не будет, моя милая! Лучше не говори: я не хочу подвергать тебя такой опасности.

— Блокгауз — хорошее место спать, хорошо там оставаться.

— Ты хочешь сказать, что я спасу свою жизнь, оставшись в блокгаузе, Роса? Уж, верно, Ароухед не рассердится на тебя за то, что ты мне оказала про это; он не может желать мне зла, потому что я никогда не оскорбляла его.

— Ароухед не хочет никакого зла бледнолицей красавице, — отвечала Роса отвернувшись, и хотя она продолжала говорить ласковым и мягким голосом индейской девушки, но выговаривала слова медленно, с грустным и робким, казалось, выражением. — Ароухед любит бледнолицую девушку.

Мабель покраснела, сама не зная почему, и на минуту прервала свои расспросы; но ей необходимо было знать больше: слова индеанки пробудили у нее подозрения, и она снова начала расспрашивать.

— Ароухед не имеет никакой причины любить или ненавидеть меня, — сказала она. — Разве он не с тобой?

— Муж всегда с женой здесь, — сказала Роса, положив руки на свое сердце.

— Какое прекрасное создание!.. Но скажи мне, Роса, должна ли я укрыться в блокгаузе сегодня утром, сейчас же?

— Блокгауз очень хорош, хорош для сквау. В блокгауз пойдешь — скальп не тронут.

— Я боюсь, так ли я тебя понимаю? Хочешь ли ты видеть отца моего?

— Нет здесь: ушел.

— Ты не можешь этого знать, Роса. Видишь: на острове много солдат.

— Немного… ушли… — Тут индеанка подняла четыре пальца и сказала: — Красное платье столько…

— Ну, а не хочешь ли ты видеть Следопыта? Он с тобой может поговорить по-ирокезски.

— Язык с ним пошел, — сказала Роса смеясь, — язык у него во рту.

Детский смех Росы был так нежен, так заразителен, что и Мабель невольно засмеялась, хотя ее опасения увеличивались.

— Роса, ты, кажется, знаешь или хочешь показать, что знаешь все, что делается здесь; но если нет Следопыта, то Пресная Вода может говорить по-французски. Ты ведь знаешь Пресную Воду? Хочешь, я сбегаю за ним и приведу сюда, чтобы поговорить с тобой?

— Пресная Вода ушел также, только сердце здесь, вот здесь. — Говоря это, индеанка снова засмеялась и начала смотреть в сторону, как бы не желая видеть замешательства Мабель, потом она положила свою руку на ее грудь.

Мабель часто слыхала об удивительной чуткости индейцев, о прозорливости, с которой они замечают все, делая вид, что ни на что не обращают внимания; но она никак не ожидала, чтобы разговор принял такое направление. Желая переменить его и в то же время сгорая от нетерпения узнать, велика ли опасность, угрожающая им, она встала с табурета. Решившись быть как можно осторожнее в своем обращении, Мабель надеялась легче достигнуть своей цели и избежать намеков, которые ее смущали.

— Ты знаешь, — сказала она, — что можно и чего нельзя говорить. Надеюсь, ты настолько любишь меня, что скажешь мне все. Дядя мой здесь, на острове; ты, верно, и ему так же, как и мне, Желаешь добра, и мы не забудем твоих услуг, когда возвратимся в Освего.

— Может быть, никогда туда не возвратишься — кто знает?

Это было сказано с выражением сомнения, без шутки и без желания испугать.

— Никто не знает, что случится в будущем. Но ведь ты можешь помочь нам спастись.

— Блокгауз очень хорош, — повторила индеанка, подчеркивая два последних слова.

— Я понимаю это, Роса, и проведу там ночь. Я скажу дядюшке о том, что ты мне сообщила.

Июньская Роса вздрогнула и обнаружила сильное беспокойство.

— Нет, нет, нет, — сказала она взволнованно, — нехорошо говорить Соленой Воде. Он много говорит, и длинный язык. Он думает: лес — вода; не понимает ничего. Скажет Ароухеду, и Роса умрет.

— Ты несправедлива к моему дяде, он меньше всех способен изменить тебе.

— Не понимаю. Соленая Вода — язык, нет глаз, нет ушей, нет носа, один язык, язык, язык!

Мабель не совсем разделяла это мнение, но видела, что молодая индеанка не доверяет Капу и не хочет, чтобы он был их посредником.

— Ты, кажется, думаешь, что тебе хорошо известно наше положение, — продолжала она. — Разве ты бывала когда-нибудь на этом острове?

— Только что пришла.

— Как же ты уверена в том, что говоришь? Батюшка, Следопыт и Пресная Вода так близко, что могут меня услышать отсюда, если я их позову.

— Все ушли, — сказала Роса с уверенностью, весело улыбаясь.

— Но как же ты можешь говорить так уверенно, не осмотрев острова, чтобы убедиться в этом?

— Хорошие глаза. Видела барку с людьми — ушли; видела корабль, и там Пресная Вода.

— Так ты подсматривала за ними! Но я думаю, по крайней мере, ты не считала оставшихся здесь?

Индеанка засмеялась, подняла опять четыре пальца, потом показала только два больших; указала на четыре пальца и повторила «красное платье», а коснувшись двух больших пальцев, прибавила: «Соленая Вода, квартирмейстер». Все это было так верно, что Мабель серьезно начала думать, благоразумно ли будет отпустить Росу, не добившись у нее более подробных объяснений. Но воспользоваться доверчивостью, которую оказало ей это нежное, любящее существо, было бы противно чувствам Мабель. Мысль, сначала мелькнувшая у ней, рассказать обо всем дяде, была отброшена ею, как недостойная и несправедливая в отношении подруги; к тому же она была уверена, что Июньская Роса, если бы ее подвергли допросу, не вымолвила бы ни одного слова, несмотря ни на какие принуждения.

— Так ты думаешь, — продолжала Мабель, — мне лучше жить в блокгаузе?

— Хорошее место для сквау. В блокгауз пойдешь — скальп не тронут: бревна крепкие.

— Ты так уверенно говоришь об этом, Роса, будто сама была в блокгаузе и осматривала стены…

Роса многозначительно улыбнулась, хотя и ничего не сказала.

— Знает ли кто-нибудь другую дорогу на этот остров? Видел ли его кто-нибудь из ирокезов?

Роса грустно и с беспокойством начала озираться, как будто боясь, чтобы ее кто-нибудь не подслушал.

— Тускарора везде — Освего, здесь, Фронтенак. Могавк — везде. Увидит он Июньскую Росу — убьет ее.

— Но мы думали, что никто не знает этого острова и что нам нечего бояться наших врагов, пока мы будем здесь.

— Ирокезы видят далеко.

— Не всегда достаточно одного зрения, Июньская Роса: это место скрыто от глаз, и не многие из наших знают, как сюда попасть.

— Человек мог сказать: есть ингизы, говорят по-французски.

Мабель почувствовала, как у нее похолодело сердце. Все подозрения против Джаспера, подозрения, которые она отвергла, вдруг пришли ей в голову, и сила этого ощущения была так велика, что она едва не лишилась чувств. Но, преодолев ужас и вспомнив данное отцу обещание, она прошлась несколько раз взад и вперед по хижине, воображая, что совершенно равнодушна к преступлению Джаспера, хотя все еще в глубине сердца она хотела считать его невиновным.

— Я понимаю твою мысль, Роса, — сказала она наконец, — ты хочешь сказать, что изменник показал твоим этот остров.

Роса улыбнулась, потому что военная хитрость была в глазах ее не преступлением, а достоинством. Преданная своему племени, она открыла только то, что требовали обстоятельства. Ее цель была спасти Мабель, одну только Мабель, — она ничего больше не хотела.

— Бледнолицая знает теперь, — прибавила она, — блокгауз хорош для девушки. Для мужчин и воинов — не знаю.

— Но мне нельзя молчать об этом, Роса; один из этих мужчин — мой дядя, я люблю его, а другие — мои соотечественники и друзья. Я должна им сказать обо всем, что произошло.

— Тогда Роса убита, — отвечала индеанка спокойно, хотя нельзя было не заметить ее грусти.

— Нет, они не узнают, что ты была здесь. Но им надо принять меры предосторожности, и мы все отправимся в крепость.

— Ароухед знает все, видит все. Роса убита. Пришла сказать другу — бледнолицей девушке, а не мужчинам сказать. Всякий воин береги свой скальп. Роса — сквау и говорит сквау; не говорит она мужчине.

Мабель была очень опечалена этим признанием своей подруги. Роса рассчитывала, что ее сообщение останется тайной. Мабель не знала, до какой степени священно для индейцев сохранение тайны; она не подозревала, что нескромность подвергает опасности жизнь молодой индеанки. Все это, однако, вдруг мелькнуло в голове ее, и, когда она начала размышлять об этом, ей стало еще тяжелей и мучительней. Июньская Роса тоже казалась печальной; она взяла Мабель за руку и приготовилась итти, собирая свои вещи, которые отложила в сторону. Мабель уже и не думала о том, чтобы удержать ее.

— Роса, — сказала она, с чувством прижимая к себе это нежное существо, — мы — друзья. Тебе нечего бояться меня, никто не узнает о твоем посещении. Если можешь, подай мне сигнал в минуту опасности, какой-нибудь знак, что мне пора отправляться в блокгауз.

Роса остановилась, потому что она еще не кончила своих приготовлений, потом оказала тихо:

— Принеси голубя Росе.

— Голубя! Где же я его возьму?

— В ближней хижине, возьми старого. Роса пойдет в лодку.

— Кажется, я понимаю тебя; но не лучше ли проводить тебя до кустов? Ты можешь встретить кого-нибудь из наших.

— Выходи первой, считай людей: один, два, три, четыре, пять, шесть… — Тут Роса, смеясь, подняла пальцы. — Все не на дороге, хорошо, все, кроме одного; его отозвать в сторону, потом петь, потом искать голубя.

Мабель не могла сдержать улыбку, слушая эту остроумную выдумку молодой женщины, и готова уже была исполнить ее требование, но, подойдя к двери, остановилась и, обернувшись, посмотрела на Росу с умоляющим видом.

— Итак, нет надежды узнать больше? — сказала она.

— Все знаешь теперь: блокгауз хорош, голубь… Скажешь — Ароухед убьет…

Этих слов было достаточно. Мабель не могла больше ни о чем расспрашивать, зная, что в наказание за нарушение тайны муж убьет индеанку своей же рукой. Отворив дверь, она сделала прощальный знак Росе и вышла из хижины, чтобы узнать, чем занимаются в эту минуту обитатели острова.

Она воспользовалась простым советом своей молодой подруги и вместо того, чтобы вглядываться в лица и платья, просто пересчитала людей и выяснила, что трое сидели у огня; двое отправились на лодке, один из них был Мюйр. Шестым был дядя Мабель, спокойно приготовлявший удочку, чтобы половить рыбу невдалеке от костра; солдатка же пошла в свою хижину.

Тогда Мабель притворилась, будто уронила что-то, возвратилась, напевая, к только что оставленной ею хижине, наклонилась, как бы поднимая лежащую на земле вещь, и побежала к другой хижине, на которую ей указала Июньская Роса.

Это было полуразрушенное строение; солдаты сделали из него нечто вроде склада для провизии. С полдюжины голубей клевали здесь пшеницу, привезенную с разграбленной канадской фермы.

Мабель без труда поймала одного из них, спрятала под платье и возвратилась в хижину, в которой уже никого не было. Мельком заглянув внутрь, она побежала к берегу. Мабель очень легко было остаться незамеченной, потому что деревья и кусты совершенно скрывали ее. Июньская Роса села уже в лодку; она взяла голубя, положила его в короб своей собственной работы и, повторяя слова: «блокгауз хорош», оттолкнулась от берега и переплыла узкий залив так же бесшумно, как и в первый раз.

Мабель еще несколько минут ждала, что Роса, сойдя на берег, подаст ей прощальный знак. Но она ждала напрасно. На всех соседних островах царила тишина, как будто величественное спокойствие природы никогда не нарушалось. Трудно было поверить, что опасность, о которой предупреждала Роса, так близка.

Возвращаясь с берега, Мабель была поражена совершенно ничтожным обстоятельством, на которое она в обычное время не обратила бы внимания. Теперь же, когда у нее уже пробудились подозрения, Мабель с беспокойством заметила небольшой лоскут красного полотна, употребляемого на судовые флаги; лоскут качался на нижней ветке невысокого дерева.

Встревоженная Мабель с необыкновенной быстротой, не уступавшей проворству Июньской Росы, осмотрела со всех сторон этот лоскут, который, по ее мнению, мог угрожать безопасности ее соотечественников. Она сейчас же заметила, что лоскут может быть виден с ближайшего острова. Он висел между ее хижиной и лодкой, так что Роса должна была непременно пройти мимо него, если только не под ним… Он мог служить знаком, что произошло уже какое-то событие, благоприятствующее нападению тех, которые находились, вероятно, неподалеку в засаде. Сорвав лоскут, Мабель продолжала свой путь, теряясь в догадках, что ей делать. Жена Ароухеда могла ее обмануть; но взгляд Росы, ее привязанность к ней, мягкость характера, обнаруженная во время путешествия, — все противоречило этому предположению. К тому же Мабель припомнила, как тускарора смотрел на нее, белую девушку, и не без страха подумала, что мало таких жен, которые благосклонно относились бы к своим, хотя бы и невольным, соперницам. Все эти мысли смутно проносились в голове Мабель; они заставляли ее торопиться. Мабель спешила к хижине, которую занимала жена солдата, с намерением тотчас же отправиться с нею в блокгауз, потому что никто больше не мог ее сопровождать. Вдруг она остановилась, услышав возле себя голос Мюйра.

— Куда так быстро, очаровательная Мабель? — воскликнул он. — И отчего вы так ищете уединения? Почтенный сержант будет обо мне дурного мнения, если узнает, что его дочь все утро провела одна; ведь ему хорошо известно, что мое пламенное желание — быть ее пленником и ежеминутно следовать за нею.

— Вы здесь имеете какую-то власть, мистер Мюйр, — сказала Мабель, вдруг остановившись, — и ваш чин дает вам право отдавать приказания, по крайней мере хоть капралу.

— Не знаю, право, не знаю, — прервал Мюйр с нетерпением и даже с некоторым беспокойством, которое Мабель, может быть, заметила бы при других обстоятельствах. — Команда — командой, дисциплина — дисциплиной и власть — властью. Ваш почтенный батюшка будет очень оскорблен, если я протяну руку к лаврам, которые он готов уже пожать. Отдавая приказания капралу, я буду отдавать в то же время приказания и сержанту. Мне надо остаться в тени, как частному человеку, не имеющему отношения к экспедиции: это будет гораздо благоразумнее. Так, по крайней мере, думают все, не исключая и самого Лэнди.

— Все это я знаю; очень может быть, что все это так и есть; я не желаю никаких неприятностей моему отцу; но вы можете иметь влияние на капрала.

— Да, конечно, — ответил Мюйр. — Вообще люди, прекрасная Мабель, имеют свои странности; наставлять их на истинный путь — очень трудно, и в то же время нет ничего легче, как заставить их итти по ложному следу. Не забывайте этого, моя милая, и сохраните навсегда в своей памяти. Но что это вы вертите в своих нежных пальчиках?

— Это только лоскут полотна, что-то вроде флага, безделица, которая едва ли заслуживала бы внимания, если бы не…

— Безделица! Она не так ничтожна, как вы, может быть, думаете, мисс Мабель! — Говоря это, он взял лоскут полотна, развернул его во всю длину и начал рассматривать. Лицо Мюйра нахмурилось, и в глазах отразилось беспокойство. — Не нашли ли вы это, Мабель Дунгам, на том месте, где мы завтракали?

Мабель рассказала ему, где и каким образом нашла этот лоскут. Когда она говорила, глаза квартирмейстера беспокойно бегали: он смотрел попеременно то на лицо девушки, то на лоскут. Легко было заметить, что его прежние подозрения теперь вновь проснулись, хотя он и не собирался их обнаруживать.

— Мы не в такой части света, Мабель Дунгам, где можно было бы зря развешивать наши знамена и флаги, — сказал он, недоверчиво покачивая головой.

— Я совершенно с вами согласна, мистер Мюйр, и потому сняла этот лоскут, боясь, чтоб он не открыл неприятелю нашего пребывания здесь, хотя, может быть, эту тряпку прицепили на дерево без всякого умысла. Но нужно ли уведомить об этом обстоятельстве моего дядюшку?

— По-моему, в этом нет нужды, прелестная Мабель! Вы справедливо заметили, что это — «обстоятельство», а обстоятельства иногда очень смущают нашего достойного моряка. Но этот флаг, если его можно так назвать, должен принадлежать какому-нибудь судну. Вы видите, что лоскут сделан из такого полотна, которое только на судах и употребляется. И знаете ли, этот лоскут удивительно похож на вымпел «Бегуна»; теперь я припоминаю, что конец вымпела на куттере был отрезан.

Мабель почувствовала, что ей дурно, но у нее было достаточно самообладания: она ничего не возразила.

— Это заслуживает внимания, — продолжал Мюйр, — и в конце концов я думаю, не посоветоваться ли с мистером Капом.

— Я так встревожена, — сказала Мабель, — что хочу переселиться в блокгауз и взять с собой Дженни.

— Признаюсь, мера не совсем благоразумная. На блокгауз нападут в первую очередь, а нужно сознаться, что у нас нет никаких средств выдержать осаду. Позвольте мне высказать свое мнение в таких затруднительных обстоятельствах: я советую вам сесть в лодку, которая стоит в канале, в чрезвычайно удобном для бегства месте, потому что острова совершенно скроют вас через две или три минуты. На воде не остается следа, как справедливо говорит Следопыт; в этом же месте пересекается столько путей, что успех бегства очень вероятен. Я всегда думал, что Лэнди многим рискует, занимая так неудачно расположенный и такой открытый пост.

— Теперь поздно жалеть об этом, мистер Мюйр; нам остается только думать о собственной безопасности.

— И о чести короля, прелестная Мабель. Да, да, о славе оружия его величества и о его славном имени — об этом ни в коем случае не надо забывать!

— Мне кажется, — сказала, улыбаясь, Мабель, — что, вместо того чтобы искать спасения на лодке, гораздо лучше перейти всем в то место, которое нарочно выстроено для защиты. Итак, мистер Мюйр, я намерена отправиться в блокгауз и там ожидать возвращения моего отца с его отрядом. Он огорчится, если в его отсутствие мы обратимся в бегство: он надеется, что мы останемся верны нашим обязанностям, как он своим.

— Нет, нет, во имя неба, не заблуждайтесь так! — вскричал Мюйр в каком-то ужасе. — Я никому, кроме женщин, не дал бы совета искать спасения в лодке. Мы, мужчины, другое дело; наша обязанность ясна: я с первой минуты решился защищать пост или пасть под его развалинами.

— Но разве вы думаете, сэр, что две женщины смогут управлять этой тяжелой лодкой и грести так же быстро, Как гребет индеец в лодке из коры?

— Ах, прелестная Мабель, любовь редко рассуждает; страх и беспокойство затмевают разум влюбленного. Я думал только о том, как спасти вашу драгоценную особу, и упустил из виду, как трудно привести это в исполнение; но вы не будете так жестоки, вы не сочтете за преступление тревогу, которая терзает меня при одной мысли об ожидающих вас опасностях.

Мабель уже не раз слышала все это и вовсе не намерена была выслушивать до конца повторение любовного объяснения, очень неприятного для нее даже и в веселые минуты. Поспешно распрощавшись с квартирмейстером, она уже направилась к хижине, в которой жила солдатка, когда Мюйр остановил ее за руку…

— Еще одно слово, Мабель, прежде чем вы меня покинете, — сказал он. — Этот лоскут может иметь особенное значение, а может и ничего не значить; в первом случае следовало бы опять повесить его туда же, где он висел. Кто знает, если мы будем бдительно следить за ним, может быть, нам удастся раскрыть заговор. Ну, а в противном случае мы ничем не рискуем.

— Все это может быть верно, мистер Мюйр, но этот флаг, если даже он висел случайно, легко может открыть, где крепость.

Сказав это, Мабель побежала и скоро скрылась из виду. Квартирмейстер все еще стоял на том же месте и в той же позе, глядя то на удаляющуюся Мабель, то на лоскут полотна, который он все еще держал в нерешимости. Но он колебался, недолго и спустя минуту очутился под деревом, к ветке которого привязал лоскут. Неизвестно почему, но квартирмейстер повесил его так, что он был виден гораздо лучше, чем прежде, со стороны реки и хуже — с самого острова.

Глава двадцать первая

Направляясь к хижине за женою солдата, Мабель Дунгам размышляла о том, как странно, что все другие спокойны и только она одна чувствует на себе всю тяжесть ответственности за жизнь и смерть маленького гарнизона. Она начала уже сомневаться в побуждениях Росы; но когда Мабель припомнила искренность и привязанность, выражавшиеся во всем существе молодой индеанки, и то чистосердечие, ту честность, которые Роса не раз обнаруживала во время их путешествия по лесу, она отбросила это сомнение. Мабель, однако, видела, что не было возможности предупредить других, не открыв им тайны своей беседы с Июньской Росой. Она была вынуждена действовать с тщательной осмотрительностью и обдуманностью, к которым она не привыкла, особенно в таких важных делах.

Жена солдата получила приказание перенести все нужные вещи в блокгауз и ни на минуту оттуда не отлучаться. Мабель не объяснила ей причины. Она сказала только, что во время прогулки ей удалось случайно обнаружить некоторые подозрительные признаки. Это заставляет ее опасаться, что неприятель гораздо лучше знает расположение острова, чем прежде предполагали. Поэтому, по крайней мере, обеим им надо быть готовыми искать убежища при первой же тревоге. Нетрудно было возбудить страх в этой женщине, которая всегда была готова верить рассказам о жестокостях индейцев. Мабель, убедившись, что Дженни достаточно напугана и будет держаться настороже, постаралась внушить ей, что сообщать солдатам свои опасения бесполезно. Этим она хотела избежать вопросов и споров, которые могли бы только создать затруднения. Она надеялась другими средствами побудить к осторожности своего дядю, капрала и его солдат.

К несчастью, во всей британской армии не было человека, так мало пригодного для роли начальника поста, как капрал Мак-Наб, заместитель сержанта Дунгама. Правда, он был решителен, храбр, изведал всю тягость солдатской жизни и привык к войне, но вместе с тем он относился надменно к американским уроженцам, был упрям во всем, что входило в тесный круг его обязанностей, и считал Великобританию, и в первую, очередь Шотландию, центром всего, что есть лучшего в мире. Одним словом, это был типичный образец тех великобританских подданных, посылаемых в колонии, степень уважения которых к самим себе равна презрению их к туземцам. В его глазах американец был существом низшей породы по сравнению с уроженцами метрополии; мнения американцев о военной службе казались ему особенно нелепыми и бессмысленными. Не раз случалось, что он не исполнял приказаний офицеров, американских уроженцев, только по этой причине. Однако в то же время он с истинно шотландской хитростью старался обезопасить себя от наказания, которое могло быть результатом его сознательного неповиновения. Несмотря на все это, Мабель чувствовала, что не нужно терять ни минуты для исполнения задуманного ею плана.

— Мой отец возложил на вас тяжелую ответственность, капрал, — сказала она, как только встретила Мак-Наба несколько поодаль от других солдат. — Если остров попадет в руки неприятеля, захватят не только нас, но и весь отряд, который отправился в дело.

— Не нужно ехать сюда из Шотландии, чтобы знать это, — возразил Мак-Наб сухо.

— Я уверена, что вы это знаете, Мак-Наб, но я опасаюсь, что вы, ветеран, привыкший к опасностям и битвам, пренебрегаете некоторыми предосторожностями, необходимыми в нашем теперешнем положении.

— Мы, дети Шотландии, достаточно бдительны и привыкли к внезапным нападениям.

— Нет, мой добрый друг, вы не поняли меня. Во-первых, я говорю вовсе не о Шотландии, а об этом острове; во-вторых, я не сомневаюсь в вашей осмотрительности; я боюсь только, чтобы ваша храбрость не сделала вас равнодушным к опасности, которая может возникнуть.

— Моя храбрость, мисс Дунгам, конечно, так себе, дрянцо, потому что она всего-навсего шотландская храбрость. Вот отец ваш — другое дело, он — янки; если бы он был теперь с нами, то мы, без сомнения, увидели бы иные приготовления. Да, пришли плохие времена: иностранцы получают чины и носят алебарды в шотландском войске; не удивительно, что нам теперь случается проигрывать сражения.

Мабель была почти в отчаянии, но тайное предупреждение Росы еще живо звучало в ее ушах, не позволяя ей уступить так скоро. Она несколько изменила план атаки, все еще надеясь привлечь всех своих товарищей в блокгауз, не открывая источника, откуда до нее дошли известия, требующие самой строгой бдительности.

— Мне кажется, вы правы, капрал Мак-Наб, — заметила она. — Я часто слыхала о героях вашей родины, которые стоят на одном уровне с величайшими людьми образованного мира, если правда все то, что мне о них рассказывали.

— Читали ли вы историю Шотландии, мисс Дунгам? — спросил капрал, в первый раз взглянув на свою собеседницу; на жестком и некрасивом лице его появилось что-то вроде улыбки.

— Кое-что я читала, но гораздо больше слышала. Дама, у которой я воспитывалась, была шотландка и любила говорить о Шотландии.

— Уж, наверное, сержант нисколько не заботился о славе той страны, в которой был набран его полк?

— Я всегда слышала, что шотландцы обладают двумя превосходными воинскими качествами, — сказала она: — храбростью и осмотрительностью; я убеждена, что капрал Мак-Наб поддержит национальную честь.

— Спросите об этом вашего отца, мисс Дунгам; он знаком с капралом Мак-Набом и охотно укажет вам на его недостатки. Мы бывали вместе в сражениях. Он — мой начальник, он имеет право судить о поведении и нраве своих подчиненных.

— Мой отец о вас хорошего мнения, Мак-Наб, иначе он вам не доверил бы этого острова со всем, что здесь находится, и со своею дочерью вдобавок. Я знаю, между прочим, что он особенно полагался на ваше благоразумие и надеялся, что блокгауз будет строго охраняться.

— Если б он хотел защищать честь пятьдесят пятого полка, отсиживаясь за стенками из бревен и досок, пусть бы остался здесь сам. Кровь и убеждения шотландца запрещают бить отбой, когда неприятель еще и напасть не успел. Мы привыкли к сабельным ударам, и обычай наш — встречать неприятеля лицом к лицу.

— Но опытный воин не презирает осторожности. Сам майор Дункан, которого здесь никто не превосходит в храбрости, известен своей заботливостью о подчиненных.

— У Лэнди своя слабая сторона: он отказался от наших палашей и вересковых зарослей ради здешних ружей и лесов. Но, мисс Дунгам, поверьте слову старого солдата, который доживает пятьдесят пятый год, поверьте, что ничем так нельзя ободрить неприятеля, как если покажешь, что боишься его: поверьте, что в этой индейской войне нет ни одной опасности, не преувеличенной воображением ваших американцев, которые готовы видеть индейца в каждом кусте. Мы, шотландцы, пришли из открытой страны и не имеем нужды прятаться; вы увидите, мисс Дунгам…

Капрал вдруг высоко подпрыгнул, упал ничком на землю и покатился.

Все это произошло так внезапно, что Мабель едва расслышала ружейный выстрел, которым был убит капрал. Она не закричала, даже не задрожала: эта катастрофа была так страшна, так неожиданна, что всякая слабость была неуместна. Наоборот, повинуясь естественному побуждению, она бросилась на помощь капралу.

— Бегите в блокгауз как можно скорее! — прошептал Мак-Наб, когда Мабель наклонилась к нему.

Мабель только теперь поняла, в каком положении она находится. Бросив быстрый взгляд на лежавшего у ее ног капрала и увидев, что он уже больше не дышит, Мабель побежала. Через несколько минут она была возле блокгауза, но жена солдата — Дженни — в слепом ужасе захлопнула перед нею дверь, забыв обо всем, кроме своего спасения. Пока Мабель громко просила отворить ей дверь, раздалось пять или шесть выстрелов. Вконец перепуганная этими новыми выстрелами, женщина не сразу смогла отодвинуть засовы. Через минуту, однако, Мабель почувствовала, что дверь мало-помалу поддается, и, как только открылось небольшое отверстие, она тотчас же протиснулась в него боком. Сердце Мабель не билось уже так тревожно. Она немного успокоилась и могла действовать обдуманно. Вместо того чтобы уступить Дженни, которая с судорожным усилием старалась снова запереть дверь, Мабель несколько времени не запирала ее, чтобы убедиться, не явится ли кто-нибудь из друзей искать убежища. Не видя никого, она позволила, наконец, запереть дверь. Задвинут был только один засов, и Дженни было приказано стоять у двери и открыть ее при первом требовании своих. Потом Мабель поднялась по лестнице в комнату верхнего этажа. Отсюда через бойницу она могла видеть весь остров, насколько позволяли деревья и кусты. Ободряя стоявшую внизу Дженни, она внимательно осматривала окрестность.

К величайшему своему удивлению, Мабель сначала не заметила на острове ни одной живой души. Не было видно ни французов, ни индейцев, хотя белое облачко, относимое ветром, указывало ей, с какой стороны нужно было ожидать их.

Стреляли с острова, с которого приезжала Июньская Роса; но Мабель не знала, остались ли еще там неприятели, или они уже успели переправиться на этот берег. Выглянув в бойницу, выходившую в ту сторону, где лежал убитый Мак-Наб, Мабель похолодела от ужаса: три солдата были распростерты возле капрала. Они сбежались сюда при первой тревоге и были убиты один за другим невидимым врагом.

Не видно было ни Капа, ни поручика Мюйра. С тревогой Мабель всматривалась в каждую прогалину между деревьями и поднялась даже на самый верхний этаж блокгауза, но без успеха. Она боялась увидеть тело своего дяди где-нибудь на траве, но нигде его не видела. Повернувшись в ту сторону, где стоял бот, Мабель заметила, что он все еще был привязан к берегу; стало быть, какая-то случайность помешала Мюйру отступить в эту сторону. Могильная тишина царила на острове.

— Мисс Мабель, — кричала снизу женщина, которая не в силах была бороться со страхом, — скажите, ради бога, жив ли кто-нибудь из наших? Мне кажется, я слышу стоны, которые становятся все слабее и слабее, и я боюсь, что они все перебиты.

Мабель вспомнила тогда, что один из солдат был мужем этой женщины, и задрожала при мысли, что было бы с Дженни, если бы она вдруг узнала о его смерти.

— Стереги дверь, Дженни, — отвечала она, — и не отворяй ее ни под каким видом без моего позволения.

— О, скажите мне, мисс Мабель, не видите ли вы где-нибудь моего Сэнди? Если бы только можно было ему дать знать, что я в безопасности, ему, доброму моему мужу, было бы легче на душе — свободен он или в плену!

Но Сэнди лежал мертвый перед бойницей, в которую смотрела Мабель.

— Что же вы ничего не говорите о Сэнди? — повторила женщина, с величайшим нетерпением ожидая ответа.

— Несколько солдат лежат вокруг Мак-Наба, — отвечала Мабель, потому что ложь при таких страшных обстоятельствах казалась ей недопустимой.

— Сэнди между ними? — спросила женщина страшным голосом.

— Кажется, да; постой… один, два, три, четыре — и все в красных мундирах пятьдесят пятого полка.

— Сэнди! — закричала женщина с каким-то бешенством. — Что ты не заботишься о себе, Сэнди? Беги сюда сию же минуту и раздели свою участь с женой. Теперь не время думать о вашей дурацкой дисциплине и вашей чести! Сэнди!.. Сэнди!

Мабель услышала звук отодвигаемого засова. Дверь заскрипела на своих петлях. В ужасе стояла Мабель у бойницы, ожидая чего-то страшного. Скоро она увидела Дженни, бежавшую через кусты туда, где лежали трупы. Через минуту Дженни была уже там. Удар был так внезапен и так силен, что она в своем горе, казалось, еще не понимала всего случившегося. Дикая, мысль мелькнула в ее помутившемся рассудке: она вообразила, что солдаты забавляются ее страхом. Она схватила руку своего мужа, которая была еще тепла.

— Как ты можешь играть своей жизнью, Сэнди? — вскричала она, дергая его за руку. — Вас всех убьют эти проклятые индейцы, если вы не скроетесь в блокгаузе! Пойдем, пойдем! Не будем терять дорогие минуты!

Сделав отчаянное усилие, Дженни перевернула труп своего мужа и увидела его лицо; маленькое отверстие на виске, в которое прошла пуля, и несколько капель крови, запекшихся на коже, объяснили ей причину его молчания. Тогда страшная истина открылась перед ней во всей силе; она сложила руки, дико вскрикнула — этот крик донесся до соседних островов — и упала на безжизненное тело солдата. Как ни пронзителен, безумен и страшен был этот крик, он показался нежной мелодией по сравнению с тем, который последовал вслед за ним. Страшный боевой клич раздался со всех сторон, и человек двадцать диких, придавших себе ужасающий вид боевой раскраской, бросились из-за кустов, горя желанием овладеть скальпами. Впереди был Ароухед, и его томагавк раздробил голову Дженни. Не прошло и двух минут, как она оставила блокгауз, а ее волосы висели уже на поясе тускароры. Изувеченные трупы Мак-Наба и солдат плавали в луже крови.

Мабель была невольной зрительницей этой страшной сцены. Она стояла неподвижно, как будто прикованная к месту, и ни разу мысль о себе, об угрожавшей опасности не пришла ей на ум. Но увидев, что вся поляна, на которой лежали трупы, покрылась торжествующими ирокезами, Мабель вспомнила, что дверь внизу осталась открытой. Сердце девушки забилось: эта дверь была единственною ее защитою. Она бросилась к лестнице, но еще не достигла и середины, когда услыхала, что дверь поворачивается на своих петлях. Мабель считала себя погибшей. Она в отчаянии упала на колени, но вдруг услышала, что засовы задвигаются — и не один, а все три.

В подобные минуты мысль работает быстро. Сначала Мабель подумала, что в блокгауз вошел ее дядя; она готова была уже бежать и броситься в его объятия, как вдруг сообразила, что это может быть индеец, который запер дверь, чтобы помешать войти другим и грабить одному беспрепятственно. Эта мысль удержала ее. Внизу господствовала глубокая тишина; очевидно, то был не Кап, всегда беспокойный и шумный; эта тишина походила больше на хитрость врага. Мабель стояла у люка, возле лестницы, ведущей в нижний этаж. Каждую секунду она ожидала, что увидит ужасную фигуру индейца. Страх ее, наконец, дошел до такой степени, что она стала озираться вокруг, ища места, где бы спрятаться. В комнате стояло несколько бочек. Мабель спряталась за двумя из них, не сводя глаз с подъемной двери. Вдруг она услышала легкий шорох: кто-то осторожно поднимался по лестнице. Потом послышался скрип ступеней. Никто еще не показывался, но Мабель чувствовала, что кто-то стоял уже рядом. Но вот в отверстии люка показались сначала черные волосы, потом темно-красный лоб и, наконец, вся голова индеанки. Преодолев ужас, Мабель, наконец, увидела, что перед ней было кроткое и прекрасное лицо Июньской Росы.

Глава двадцать вторая

Трудно было решить,кто из них больше обрадовался: Мабель ли, узнавшая в нежданном посетителе жену Ароухеда, а не самого Ароухеда, или Роса, убедившаяся, что совет ее исполнен и что та, которую она с таким беспокойством искала, находится в блокгаузе. Они обнялись, и индеанка засмеялась тихим смехом, обвив рукою свою подругу.

— Блокгауз хорош, — сказала индеанка, — скальпа не тронут!

— Да, он хорош, — ответила Мабель, содрогаясь при воспоминании об ужасах, свидетельницею которых она была так недавно. — Скажи мне, во имя всего святого, не знаешь ли ты, что сталось с моим дядей? Я смотрела повсюду и нигде не могла его найти.

— Нет здесь, в блокгаузе? — спросила Роса с некоторым любопытством.

— В блокгаузе его нет, я здесь одна. Дженни, женщина, которая была со мною, бросилась к мужу и погубила себя своим неблагоразумием.

— Роса знает, Роса видит: очень дурно; Ароухед не имеет чувства к женщине, не имеет чувства к своей жене.

— Ах, Роса! Твоя жизнь, по крайней мере, в безопасности.

— Не знаю! Ароухед убьет меня, если все узнает.

— Скажи, что делать мне теперь, и жив ли еще мой бедный дядя?

— Не знаю. У Соленой Воды бот; может, идет по реке.

— Бот все еще на берегу, но ни моего дяди, ни квартирмейстера нигде не видно.

— Не убиты, Июньская Роса видела бы. Спрятались. Красный прячется — не стыдно бледнолицему.

— Мне все равно, стыдно или не стыдно им было спрятаться; я боюсь другого. Ваше нападение было так страшно, так неожиданно, Роса!

— Тускарора! — отвечала она с улыбкою, как бы гордясь ловкостью своего мужа. — Ароухед — великий воин!

— Ты так добра, в тебе столько нежности, Роса! Ты не можешь быть счастлива, ведя такую жизнь!

Лицо Июньской Росы омрачилось, и Мабель показалось, что в глазах ее сверкнул дикий огонек, когда она ответила следующее:

— Ингизы очень жадны, отнимают леса, охоту; гонят шесть племен все на запад, на запад; злой король, злой народ. Бледнолицый — очень плохой народ.

Мабель знала, что в этих словах много правды, и не решилась возражать.

— Что мне теперь делать, Роса? — спросила она. — Скоро твои соплеменники будут осаждать это здание.

— Блокгауз хорош, скальпа не тронут.

— Но они скоро узнают, если еще не узнали, что в нем нет гарнизона. Ты сама сказала мне, сколько людей осталось на острове; без сомнения, ты узнала это от Ароухеда.

— Ароухед знает, — отвечала Роса, подняв шесть пальцев, чтобы показать количество людей. — Все краснокожие знают. Четверо потеряли скальп, у двоих волосы еще целы.

— Не говори об этом, Роса, кровь стынет у меня от ужаса. Твои не знают, что я одна в блокгаузе; они могут подумать, что мой дядя и квартирмейстер здесь со мною, и подожгут здание, чтобы заставить их выйти. Для такого здания не может быть ничего опаснее огня.

— Не сожгут блокгауз, — спокойно сказала Роса.

— Ты этого не можешь знать, моя добрая Роса.

— Не сожгут блокгауз. Блокгауз хорош. Не тронут скальпа.

— Но скажи мне, почему, Роса?

— Дождя много, бревна сырые, не загорятся скоро. Краснокожий знает, что сжечь блокгауз — сказать ингизам: ирокезы были здесь! Нет, нет! Индеец очень хитер, не тронет ничего.

— Я понимаю тебя, Роса, и надеюсь, что твое предсказание оправдается; если же мой отец спасется… Ах, Роса! Может быть, он уже убит или в плену?

— Не тронут отца — не знают, куда пошел: на воде нет следа, краснокожий не может найти. Не сожгут блокгауз, блокгауз хорош; не тронут скальпа.

— Так ты думаешь, что я здесь в безопасности до тех пор, пока не возвратится мой отец?

— Не знаю; дочь лучше знает, когда отец придет.

Мабель встревожилась, заметив, как при этих словах блеснули черные глаза Росы. Она не могла избавиться от мысли, что ее подруга старается выведать все, что может быть полезно ее соплеменникам. Она хотела отделаться неопределенным ответом и переменить тему разговора. Вдруг раздался сильный удар в наружную дверь. Вмиг все мысли Мабель вернулись к опасности, которая грозила в данную минуту.

— Они идут! — воскликнула она. — Может быть, Роса, это мой дядя или квартирмейстер. В такую минуту я не могу не отворить дверь даже Мюйру.

— Почему не посмотреть? Много бойниц для этого.

Мабель послушалась совета и подбежала к одной из бойниц; осторожно вынув деревянный брусок, которым обыкновенно закладывалось отверстие бойницы, она выглянула, желая узнать, что происходит у дверей. По встревоженному лицу Мабель ее подруга догадалась, что к блокгаузу подошли индейцы.

— Красный человек, — сказала Роса, положив палец на губы в знак того, что надо быть как можно благоразумнее.

— Четверо! В страшной раскраске, со скальпами! Ароухед между ними.

Роса в это время прошла в угол, где сложено было несколько ружей; она уже взяла одно из них, но, услышав имя своего мужа, остановилась и задумалась. Это продолжалось, однако, не больше минуты; она подошла к бойнице и хотела уже просунуть в нее дуло ружья, но Мабель схватила ее за руку, не будучи в силах побороть свое отвращение к убийству.

— Нет, нет, нет, Роса! — сказала она. — Не поднимай руки на мужа, лучше пусть я умру.

— Не повредит Ароухеду, — возразила Роса, слегка вздрогнув, — не повредит всем краснокожим. Не стреляю в них, только пугну их.

Мабель поняла тогда намерение Росы и больше не противилась. Индеанка тем временем просунула дуло ружья в бойницу и, постаравшись произвести как можно больше шума, чтобы привлечь внимание, спустила курок. Еще не умолк грохот выстрела, как Мабель начала упрекать свою подругу:

— Ты сказала, что не будешь стрелять… может быть, ты убила своего мужа.

— Все убежали, прежде чем я выстрелила, — возразила Роса смеясь. Перейдя к другой бойнице, чтобы следить за движениями своих друзей, она засмеялась еще громче.

— Смотри, все воины по кустам. Думают, Соленая Вода и квартирмейстер здесь; боятся теперь.

Роса положила ружье и села около сундука, на который опустилась обессиленная Мабель. Индеанка устремила пристальный взгляд на свою подругу. Лицо Росы, — так, по крайней мере, казалось Мабель, — стало суровым и вместе с тем озабоченным.

— Ароухед — великий воин, — сказала жена тускароры, — все девушки племени много смотрят на него. У бледнолицей красавицы есть глаза.

— Роса! Что значат эти слова, этот странный взгляд? Что ты хочешь сказать?

— Зачем ты так боялась — Роса убьет Ароухеда?

— Мне ужасно было бы видеть, что жена поднимает руку на мужа!

— Это правда?

— Правда, Роса, клянусь, это правда. Я уже и так видела сегодня слишком много ужасов. Но что же ты подозревала?

— Не знаю. Бедная тускарорская девушка очень глупа. Ароухед — великий воин, смотрит на все вокруг себя. Говорил о бледнолицей красавице во сне. Великий вождь любит много жен.

— Разве у вас принято, чтобы вождь имел много жен, Роса?

— Имеет столько жен, сколько может прокормить. Великий охотник часто женится; у Ароухеда только Роса, и он много смотрел, видел много бледнолицую девушку, говорил о ней много.

Мабель сама знала об этом, и несколько раз во время путешествия по лесу ее оскорбляло излишнее внимание Ароухеда; но все же она была поражена, услышав подобный намек из уст его жены. Кроме тяжелого и даже мучительного чувства, которое испытывала Мабель, увидя себя как бы невольной соперницей жены тускароры, она еще боялась, что ревность Июньской Росы может повредить ей. Но, пристальнее взглянув на Росу, она начала успокаиваться. В открытых чертах этой дочери природы легко было прочесть горечь обманутой любви. Самый подозрительный взор не прочел бы на ее лице ни намека на измену или ненависть.

— Ты ведь не изменила мне, Роса? — сказала Мабель, сжимая ее руку и уступая порыву благородной откровенности. — Ты ведь не отдашь меня под томагавк?

— Тебя не тронет томагавк, Ароухед этого не допустит. Если у Росы должна быть сестра-жена, Роса хочет, чтобы это была ты.

— Нет, Роса, все мои чувства протестуют против этого. Если мне все же суждено стать женой индейца, я никогда не соглашусь занять твое место в вигваме.

Роса не отвечала, но во взгляде ее выразилась живая признательность. Она знала, что ни одна из всех индейских девушек, знакомых Ароухеду, не могла поспорить с ней самой в красоте и привлекательности. Ее муж мог взять хоть дюжину жен, но никто, кроме Мабель, не мог быть для нее опасной соперницей. Красота, привлекательность, кротость, женственная нежность Мабель внушали ей такое живое участие, которое не уменьшалось, а скорее даже усиливалось под влиянием ревности. Поэтому и отважилась она на столько опасностей, лишь бы спасти воображаемую соперницу от последствий внезапного нападения на остров. Ароухед сам послал ее предупредить Мабель о грозившей опасности, но он не знал, что жена его прокралась на остров вместе с воинами и что она находилась теперь в блокгаузе. Напротив, он думал, что вместе с Мабель были Кап и Мюйр и что стрелял кто-то из них.

— Росе жалко, что Лилия, — так индеанка называла на своем поэтическом языке нашу героиню, — Росе жалко, что Лилия не хочет быть женой Ароухеда. Его вигвам просторен; великому вождю нужно много жен, чтобы наполнить его.

— Благодарю тебя, Роса, за твое великодушное предложение, но оно противоречит наклонностям белых женщин, — возразила Мабель, невольно улыбнувшись, — к тому же я, может быть, никогда не решусь выйти замуж.

— Тебе нужен хороший муж, — сказала Роса. — Возьми Пресную Воду, если тебе не нравится Ароухед.

— Не время теперь думать об этих вещах, Роса! Мне бы хотелось узнать, если только это возможно, жив ли и в безопасности ли мой дядя.

— Роса пойдет посмотреть.

— Как, ты хочешь итти? Разве ты не боишься, что тебя могут заметить на этом острове? Знают ли воины твоего племени, что ты здесь? И приятно ли им будет узнать, что женщина последовала за ними по военной тропе?

Все эти вопросы Мабель задавала быстро, один за другим, как бы боясь получись не тот ответ, которого ждала. Ей казалось странным, что Роса последовала за воинами. Она думала, что Роса отправилась вслед за ирокезами в своей собственной лодке и явилась сюда раньше их только для того, чтобы дать ей совет, который спас ее от смерти. Но все эти предположения были ошибочны, что вскоре и открыла ей Роса на своем своеобразном языке.

Ароухед хотя и был вождем, но не пользовался уважением своего племени и действовал заодно с ирокезами, вступив с ними во временный союз. У него был вигвам, но он редко посещал его; притворяясь другом англичан, он целое лето провел будто бы у них на службе, на самом же деле служил французам; жена сопровождала его во всех странствованиях. Словом, ее присутствие не было тайной: муж редко пускался в путь без Росы. Узнав все это, Мабель перестала отговаривать свою краснокожую подругу. Они условились, что, как только настанет благоприятная минута, Роса выйдет из блокгауза, чтобы узнать об участи Капа.

Они осмотрели остров из всех бойниц и увидели, что победители, разграбив хижины, готовились к пиру. Бо́льшая часть провизии хранилась в блокгаузе, но и в хижинах нашлось достаточно добычи. Трупы уже куда-то унесли, а оружие убитых солдат свалили в кучу возле места, выбранного для пиршества. На острове все было оставлено по-прежнему, потому что победители надеялись завлечь в засаду отряд сержанта. Роса показала своей подруге человека на дереве, который караулил приближение бота, хотя экспедиция отправилась так недавно, что только непредвиденный случай мог заставить ее возвратиться. Ничто не обличало намерения напасть на блокгауз; Роса предполагала, что индейцы собираются держать его в осаде до возвращения отряда сержанта, опасаясь, чтобы следы нападения не были замечены столь опытным глазом, как глаз Следопыта. Они спрятали бот под теми же кустами, где стояли и их лодки.

Роса объявила, что хочет повидать своих. Момент казался ей благоприятным, чтобы выйти из блокгауза. Когда они спускались по лестнице, у Мабель на секунду возникло чувство недоверия, но она тут же его устыдилась, потому что это было несправедливо по отношению к ее подруге и недостойно ее самой. Дверь они отперли с величайшей осторожностью. Как только был отодвинут последний засов и дверь приоткрылась как раз настолько, чтобы можно было протиснуться, Роса скользнула в узкую щель и исчезла. Мабель снова захлопнула дверь и задвинула засов. Сердце ее забилось так, что можно было слышать его частые удары. Только теперь ей стало немного легче, и два других засова она задвинула уже спокойнее. Приведя все в прежний вид, она поднялась на первый этаж, откуда могла видеть все, что происходило за стенами блокгауза.

Потянулись долгие, тяжелые и мучительные часы. Мабель не знала, что сталось с Росой. До нее долетали крики индейцев. Крепкие напитки заставили их забыть обычную осторожность. Около полудня она заметила на острове какого-то белого; по костюму и дикому виду его сначала можно было принять за новоприбывшего индейца. Вглядевшись пристальнее в его лицо, впрочем, очень смуглое и вдобавок загоревшее от солнца, Мабель уже не сомневалась в правильности своей догадки. На душе у нее стало как будто легче: все же неподалеку был белый, к которому она могла обратиться в минуту крайней опасности.

День показался Мабель целым месяцем. Она понимала, что Роса, вероятно, права и что блокгауза, очевидно, не тронут до возвращения ее отца, которого индейцы надеялись поймать в засаду. Поэтому она не так беспокоилась о непосредственной опасности; но будущее представлялось ей в мрачных красках. Она не могла не думать о том, что будет с нею, когда ее заберут в плен. Мабель знала хорошо; что индейцы если не убивают пленных, то уводят их в свои селения. Там пленник становится собственностью того, кто пожелает принять его к себе. Мабель слышала о многих женщинах, которые провели остаток жизни в вигвамах своих похитителей.

Как ни страшно было ее положение днем, оно стало еще страшнее, когда на остров легли вечерние тени. Дикие к этому времени дошли до неистовства; они выпили всю водку, найденную у англичан. Попытки начальника-француза удержать их в повиновении ни к чему не привели, и он заблаговременно удалился на соседний остров, где у него было что-то вроде бивуака. Но, прежде чем удалиться, он, с опасностью для жизни, постарался потушить огонь и овладеть всеми средствами, с помощью которых можно было снова зажечь его. Он принял эту предосторожность из опасения, чтобы индейцы не сожгли блокгауза, который был необходим для его дальнейших планов. Он попытался овладеть и оружием, но ему пришлось отказаться от этой мысли: воины отстаивали свои ножи и томагавки с упорством людей, дорожащих своей честью; что же касается ружей, то уносить их, оставляя ножи и томагавки, было бесполезно. Скоро оказалось, что француз поступил благоразумно, затушив огонь, потому что, едва он удалился, один из воинов предложил поджечь блокгауз. Ароухед тоже покинул толпу охмелевших ирокезов, как только заметил, что они начали терять рассудок. Войдя в одну из хижин, он бросился на солому, чтобы отдохнуть после двух бессонных ночей. Таким образом, между индейцами не оставалось никого, кто мог бы беспокоиться о Мабель; может быть, даже никто из них не знал о ее существовании. Вот почему предложение пьяного индейца было встречено с восторгом восемью или десятью его товарищами, такими же пьяными, как он.

Это была страшная минута для Мабель. Индейцы дошли до такого состояния, что уже не боялись ружей, сколько бы их ни было в блокгаузе. С громкими воплями они приблизились к стенам здания. Первое нападение было направлено на дверь, к которой они бросились все вместе. Однако крепкая бревенчатая дверь без труда выдержала их натиск. Сто человек, соединив все свои силы, не могли бы ее выломать. Мабель, однако, этого не знала. Сердце ее сильно колотилось в груди, и она вздрагивала в испуге при каждом тяжелом ударе. Наконец, когда она увидела, что дверь не поддается, она ободрилась и, как только умолк звук последнего удара, выглянула в бойницу. Тишина, которую трудно было объяснить, удивила ее: для тех, кто чувствует приближение неминуемой опасности, мучительнее всего, когда они не могут определить, насколько эта опасность близка.

Мабель заметила, как двое или трое ирокезов, порывшись в золе, нашли несколько угольков и старались раздуть огонь. Жажда разрушения и сила привычки заставили их действовать единодушно и ловко. Белый давно отказался бы от попытки добыть огонь из углей, которые едва тлели в пепле; но эти дети лесов знали много средств, не известных образованным белым. С помощью сухих листьев они в конце концов разожгли огонь. Когда Мабель выглянула в бойницу, индейцы уже сложили хворост у двери и подожгли его. Огонь запрыгал по веткам, и скоро, пылая и треща, занялся костер. Тут индейцы испустили торжествующий вопль и возвратились к своим товарищам, уверенные, что дело разрушения уже началось.

Мабель все еще смотрела вниз, не в силах двинуться с места. Огонь, грозивший ей страшной опасностью, приковал к себе ее взор. Пламя поднималось все выше и выше; наконец оно засверкало перед самыми ее глазами. В ту минуту, как она укрылась в противоположный угол, пламя ворвалось в бойницу и осветило всю комнату. Мабель уже решила, что настал ее последний час, потому что дверь, через которую только и можно было выйти, была заграждена пламенем костра. Она закрыла глаза… но жажда жизни была слишком сильна и не могла надолго оставить ее в забытьи. Невольно открыв глаза, она увидела, что пламя больше уже не врывается в комнату, хотя дерево около маленького отверстия бойницы занялось и огонь понемногу распространяется, слепка раздуваемый ветерком. Бочка с водой стояла в углу, и Мабель, повинуясь больше инстинкту, чем сознанию, схватила большую кружку, зачерпнула воды и, поливая дрожащей рукой огонь, успела затушить его в этом месте. Дым уже несколько времени мешал ей смотреть вниз, но когда он, наконец, немного рассеялся, сердце ее забилось от радости и надежды: она увидела, что костер разбросан, а дверь, по которой стекала вода, только дымится, но уже не горит.

— Кто там? — спросила Мабель. — Кого это послало мне на помощь провиденье?

Внизу послышались легкие шаги, и кто-то тихо постучал в дверь.

— Кто там хочет войти? Это вы, мой дорогой, милый дядюшка?

— Соленой Воды здесь нет; Пресная Вода в св. Лаврентии, — был ответ. — Отвори скорей, мне нужно войти.

Мабель сбежала по лестнице, и никогда ее шаг не был так легок, никогда движения ее не были так быстры и живы. В эту минуту она думала только о том, чтобы спастись, и быстро, без всякой осторожности, отворила дверь. Первым ее побуждением было броситься под открытое небо в слепой надежде покинуть блокгауз, но Роса остановила ее и спокойно заперла дверь снова.

— О, благодарю тебя, благодарю тебя, Роса! — вскричала Мабель с жаром. — Ведь ты спасла меня от смерти!

— Не обнимай так сильно, — отвечала индеанка. — Бледнолицая женщина все плачет или все смеется. Дай Росе запереть дверь.

Мабель успокоилась, и вскоре они были уже в верхней комнате. Всякое чувство недоверчивости или ревности между ними исчезло.

— Теперь скажи мне, Роса, — горячо начала Мабель, — не видала ли ты моего бедного дядюшку или не слышала ли чего-нибудь о нем?

— Не знаю. Никто не видал, никто не слыхал, никто не знает. Может, Соленая Вода спрятался на реке. Не то где же он? Квартирмейстер тоже. Я смотрела, смотрела, смотрела, но не видела их, ни того, ни другого, нигде.

— Они как-нибудь ускользнули, хотя мы не можем догадаться, как. Кажется, я видела здесь, на острове, француза?

— Да, французский капитан пришел и опять ушел. Много индейцев на острове.

— О, Роса! Нет ли какого-нибудь средства предупредить моего отца, чтобы он не попал в руки врагов?

— Не знаю. Думаю, воины в засаде и ингизы потеряют свои скальпы.

— Ты так много сделала для дочери, неужели же ты откажешься помочь отцу?!

— Не знаю отца, не люблю отца. Роса помогает своему народу, помогает Ароухеду; муж любит скальпы.

— Роса, это не ты! Неужели тебе хочется видеть, как убивают наших солдат?!

Роса спокойно обратила свои черные глаза на Мабель; на одно мгновенье суровость блеснула в ее взоре, но она вскоре сменилась грустным состраданием.

— Лилия — ингизская девушка? — сказала она вопросительно.

— Да, и как ингизская девушка я хотела бы спасти моих соотечественников от резни.

— Очень хорошо, если можешь. Роса — не ингизская девушка. Роса — тускарорская женщина; у нее тускарорский муж, тускарорское сердце, тускарорские чувства, все тускарорское.

— Ты служила мне, помогала мне, спасла меня, Роса! Для чего ты сделала это, если ты чувствуешь только, как тускарора?

— Чувствую не только, как тускарора, чувствую, как девушка, чувствую, как сквау. Люблю красавицу Лилию и храню ее в моем сердце.

Мабель расплакалась и крепко прижала к своей груди это милое и любящее создание. Потом заговорила с большей последовательностью.

— Скажи мне, что меня ждет, Роса? — сказала она. — Сейчас, ночью, твои друзья веселятся; что они думают делать завтра?

— Не знаю. Боюсь видеть Ароухеда, боюсь спрашивать; думаю, спрячутся, будут ждать, чтобы вернулись ингизы.

— Не нападут ли они опять на блокгауз? Ты видела, на что они способны!

— Много рома. Ароухед спит, а то бы никто не смел; французский капитан ушел, а то бы никто не смел. Все пошли спать теперь.

— И ты думаешь, что я в безопасности, по крайней мере на эту ночь?

— Очень много рома. Походила бы Лилия на Росу, много бы сделала для своего народа.

— Я похожа на тебя, если желание служить моим соотечественникам может сделать меня такой отважной, как ты.

— Нет, нет, нет, — шептала ей Роса, — не хватит духа, и Роса не пустила бы, если бы и хватило. Мать Росы была раз в плену, и воины напились. Мать побила их всех томагавком. Вот что может сделать краснокожая женщина, когда народ в опасности и хочет скальпов.

— Ты говоришь правду, — ответила Мабель с содроганьем, бессознательно выпустив руки Росы. — Я не могу этого сделать. У меня не хватит ни силы, ни смелости, ни воли обагрить свои руки кровью.

— Сама думаю так; тогда останься здесь. Блокгауз хорош, не тронут скальпа.

— Так ты думаешь, что я здесь в безопасности, по крайней мере пока не вернется мой отец со своим отрядом?

— Думаю так. Никто не смеет тронуть блокгауз утром. Послушай, все тихо теперь: пили ром, пока голова не опустилась, и спят, как бревна.

— Нельзя ли мне убежать? Кажется, на острове много лодок? Нельзя ли мне взять одну, и уплыть, чтобы известить отца моего о том, что случилось?

— Знаешь, как грести? — спросила Роса, бросив украдкой взгляд на свою подругу.

— Может быть, не так хорошо, как ты; но, думаю, могу грести так, чтобы скрыться из виду до утра.

— Что же после? Сможешь грести шесть, десять, восемь миль?

— Не знаю, смогу ли; но я сделаю все, чтобы предупредить моего отца, благородного Следопыта и других об опасности.

— Нравится Следопыт?

— Кому же он может не нравиться? Тебе он тоже понравился бы, нет, ты полюбила бы его, если бы только узнала, какое у него сердце!

— Не люблю его, совсем не люблю. Очень хорошее ружье, очень хороший глаз, очень много застрелил ирокезов и очень много братьев Росы. Сняла скальп, если бы могла.

— А я должна спасти его, если смогу. Тут нам не понять друг друга, Роса. Я пойду и отыщу лодку, пока все спят, и покину остров.

— Не можешь. Роса не пустит. Позовет Ароухеда.

— Роса! Ты не можешь предать меня, ты не захочешь отступиться от меня после всего, что сделала!

— Захочу, — возразила Роса, закинув руки за спину и говоря с пылкостью и страстностью, которых Мабель в ней до сих пор не замечала. — Позову Ароухеда громким голосом. Крик женщины, разбудит воинов. Роса не пустит Лилию помочь врагу, не пустит индейца убить Лилию.

— Я понимаю тебя, Роса, и тронута твоей справедливостью; конечно, будет лучше, если я останусь здесь; кажется, я уже слишком преувеличила свои силы. Но скажи мне одно: если мой дядя придет ночью и попросит впустить его, позволишь ли ты мне отворить ему дверь?

— Конечно; здесь он пленник, а Роса любит пленников больше, чем скальпы; скальпы хорошо для чести; пленник — хорошо для чувства. Но Соленая Вода так хорошо спрятался, что сам не знает, где он.

Тут Роса засмеялась своим девическим, веселым смехом. Между подругами завязался продолжительный разговор. Мабель старалась узнать что-нибудь определенное о своем теперешнем положении и отчасти надеялась, что новые сведения могут принести ей пользу. Роса отвечала на все ее расспросы просто, но с осторожностью. Она хорошо понимала, что было несущественно и что могло навлечь опасность на ее друзей или помешать их дальнейшим действиям. Мабель не была способна лукавить и хитростью выведывать тайны у своей подруги. К тому же она чувствовала, что это было бесполезно.

Ароухед, по словам Росы, был уже давно в сношениях с французами, но только теперь он в первый раз сбросил с себя маску, потому что заметил признаки недоверия, главным образом со стороны Следопыта. Он предводительствовал индейцами при нападении на остров, подчиняясь, однако, указаниям французов. Роса не говорила, впрочем, что это именно он открыл и указал положение острова. Об этом она упорно молчала, но призналась, что они с мужем наблюдали за «Бегуном», когда были им настигнуты и пойманы. Французы только совсем недавно узнали, где расположен остров Поста. Мабель почувствовала такую муку, как будто в ее сердце погрузился острый клинок: из скудных намеков индейской женщины она поняла, что главные сведения сообщил бледнолицый, находящийся под начальством Дункана Лэнди. Но немного спустя, когда Мабель обдумала слова своей подруги и припомнила, как кратки и загадочны были ее фразы, она начала утешать себя надеждой, что плохо ее поняла и что все подозрения против Джаспера Уэстерна несправедливы.

Роса прямо призналась, что ее послали на остров с целью узнать в точности число оставшихся на нем; но она также с присущей ей наивностью дала понять, что охотно приняла это поручение в надежде быть полезной Мабель. Из ее донесений и из других различным образом собранных сведений неприятель знал в точности, какими силами располагает противник. Ирокезам было известно также число солдат, отправившихся с сержантом Дунгамом, и цель его экспедиции, хотя они и не знали, где сержант надеялся встретить французские боты.

Время шло незаметно. Обе они говорили и слушали с таким увлечением, что забыли о сне. К утру, однако, усталость взяла свое. Мабель согласилась лечь на одну из соломенных постелей, приготовленных для солдат, и скоро заснула крепким сном. Роса легла возле нее, и на всем острове воцарилась такая глубокая тишина, как будто никогда в эти лесные владения не вступала нога человека.

Когда Мабель проснулась, лучи солнца уже проникли в отверстия бойниц; она поняла, что было довольно поздно. Ее подруга все еще спала, и так спокойно, точно никогда в жизни не испытывала никаких забот. Движения Мабель скоро, однако, разбудили ее. Тогда они обе встали и начали осматривать остров из отверстий бойниц.

Глава двадцать третья

Мабель и Июньская Роса, переходя от одной бойницы к другой, не замечали на всем острове ни одного живого существа. На месте, где Мак-Наб и его товарищи готовили себе обед, догорал еще слабый огонек, и дым, поднимавшийся кверху, как бы манил к себе отсутствующих. Вокруг хижин все было в порядке. Вдруг Мабель вздрогнула: она заметила группу из трех человек в красных мундирах пятьдесят пятого полка, небрежно развалившихся на траве и, по-видимому, о чем-то беспечно разговаривающих. Она стала всматриваться пристальнее, и холодный пот выступил у нее на лбу, когда она увидела бледные лица и тусклые глаза мертвецов. Группа была так искусно расположена, что в ста ярдах, наверное, обманула бы беспечного наблюдателя. Осмотрев внимательно остров со всех сторон, Роса указала своей подруге на четвертого солдата, который сидел, свесив ноги над водой и прислонившись спиной к дереву, с удочкой в руке. Головы этих несчастных, лишенные скальпов, были покрыты шапками, и на них не было видно ни малейшего следа крови.

Сердце Мабель сжалось от ужаса. Она села, закрыла лицо передником и на несколько минут застыла в таком положении. Но ее подруга вполголоса позвала ее к бойнице. Июньская Роса указала ей на труп Дженни, стоявший у дверей хижины и наклонившийся несколько вперед, — будто женщина глядела на группу солдат. В руках у трупа была щетка. Надетый на голову чепчик колебался от ветра. Расстояние было так велико, что нельзя было ясно разглядеть черты лица. Несмотря на это, Мабель показалось, что губы трупа искривлены ужасной улыбкой.

— Роса! Роса! — воскликнула она. — Это превосходит, все, что я когда-нибудь слышала о коварстве и вероломстве твоего племени.

— Тускарора очень хитер, — отвечала Роса таким тоном, который показывал, что она не только не осуждает, а, напротив, одобряет эту хитрость. — Солдатам не больно теперь — ирокезам польза: взять сперва скальпы, теперь заставить трупы служить. А потом их сжечь.

Эти слова показали Мабель, как далека была она от своей подруги по образу мыслей. Мабель несколько минут не могла говорить с ней, но Роса не заметила этого минутного отвращения, с обычною своею заботливостью приготовляя завтрак, совершенно равнодушная к непонятным ей чувствам. За завтраком Мабель ела очень мало, но у подруги ее аппетит нисколько не изменился; потом они снова долго осматривали остров и размышляли — каждая о своем.

В продолжение этого долгого дня не было заметно ни одного индейца, ни одного француза. Ночь завесила своим покровом страшный неподвижный маскарад; эта ночь была спокойнее, и Мабель спала крепче, убежденная, что участь ее не решится раньше возвращения отца. Она ждала его на следующий день. Проснувшись утром, Мабель тотчас же побежала к бойнице, чтобы посмотреть, какая погода и что делается на острове. Страшная группа была в том же положении: рыболов все еще держал удочку и труп Дженни стоял у дверей хижины. Погода изменилась: ветер дул с юга, и хотя воздух был еще чист, он предвещал бурю.

— Я не могу выносить больше это зрелище, — сказала Мабель, отойдя от окна. — Лучше встретиться с врагом, чем смотреть на этих страшных мертвецов.

— Слушай, они идут! Июньской Росе послышался крик, как кричит воин, когда сдирает волосы.

— Что ты говоришь! Здесь не может быть больше бойни!

— Соленая Вода! — вскрикнула индеанка, глядя в одну из бойниц и смеясь.

— Мой дорогой дядюшка! Слава богу, он жив еще! О, Роса, Роса, ты не допустишь его гибели!

— Роса — бедная сквау. Какой воин послушается, что она скажет? Ароухед ведет его сюда.

Мабель выглянула в окно и увидела, что Кап и квартирмейстер в руках врагов. Восемь или десять индейцев вели пленников к блокгаузу. Захватив их в плен, индейцы убедились, что на острове нет больше ни одного мужчины. Мабель едва переводила дыхание, видя, что весь отряд располагается прямо против дверей, но очень обрадовалась, заметив между индейцами французского офицера. Белый начальник и Ароухед тихо, но горячо разговаривали со своими пленниками. После этого Мюйр начал звать Мабель громким голосом:

— Прелестная Мабель! Прелестная Мабель! Выгляните в одну из бойниц и, умоляю вас, сжальтесь над нашим положением. Нам угрожает неминуемая смерть, если вы не отопрете двери победителям. Не теряйте ни одной минуты, иначе — увы! — через полчаса на головах наших уже не будет скальпов.

Насмешливый и легкомысленный тон этого воззвания еще больше укрепил намерение Мабель держаться в блокгаузе до тех пор, пока будет возможно.

— Скажите, дядюшка, — Сказала она, прильнув к бойнице, — скажите мне, что я должна сделать?

— Слава богу! — воскликнул Кап. — Звук твоего нежного голоса, Магнит, облегчил мое сердце от тяжелого бремени. Я боялся, не подверглась ли ты одной участи с бедной Дженни. Последние сутки мне все казалось, будто на сердце мне нагрузили тонну свинца. Ты спрашиваешь меня, что ты должна делать, дитя мое? Не знаю, право, что бы тебе посоветовать, хотя ты и родная дочь моей сестры! Мне нечего сказать теперь, бедная моя девочка, кроме того, что я от всего сердца проклинаю тот день, когда мы с тобой увидели эту лужу пресной воды.

— Но, дядюшка, действительно ли в опасности ваша жизнь? Как вы думаете, отворить ли мне эту дверь?

— Эта башня — славная якорная стоянка; если кто не попался еще в руки этим дьяволам, я не стал бы ему советовать, чтобы он впустил их к себе добровольно. Что же касается до квартирмейстера и до меня, то мы с ним пожилые люди и почти ничего не значим для остального человечества, как сказал бы честный Следопыт. Для мистера Мюйра, право, не большая разница — в этом году или в будущем подвести итог в своей провиантской книге. Вот если б я был на борту корабля, тогда я знал бы, что делать! А здесь, на этом пустынном болоте, — совсем другое дело… Здесь я только и могу сказать, что если бы я сидел за этими стенами, то никакие уговоры индейцев не вытянули бы меня оттуда.

— Не обращайте внимания на слова вашего дядюшки, прелестная Мабель! — крикнул Мюйр. — Несчастье, по-видимому, расстроило его умственные способности, и он не в состоянии обдумать то, чего требуют обстоятельства. Мы, признаться, в руках рассудительных и почтенных людей, и нам нечего опасаться какого-нибудь неприятного насилия. Все, что с нами случилось, очень обыкновенно во время военных действий и не может изменить того уважения, которое мы питаем к неприятелю. По всему видно, с пленниками поступят по закону. Ни я, ни мистер Кап не имеем, кажется, ни малейшего повода к неудовольствию с тех пор, как отдали себя в руки мистера Ароухеда, который по своей доблести и воздержанности чрезвычайно напоминает мне древних римлян и спартанцев. Вспомните также, что наши обычаи совершенно различны, и мистер Ароухед в праве принести в жертву наши скальпы за упокой души павших, если вы не спасете нас капитуляцией^[50].

— Разумнее будет мне оставаться в блокгаузе, пока не решится судьба острова, — отвечала Мабель. — Нашим неприятелям все равно, где я; они знают, я не могу причинить им зла. Мне лучше остаться здесь. Это будет гораздо приличнее для моего пола и возраста.

— Если бы речь шла только о вас, Мабель, мы с величайшей радостью согласились бы с вашими желаниями; но вот эти господа воображают, что блокгауз может быть полезен для их действий, и очень желают овладеть им. Скажу вам откровенно, что, находясь с вашим дядюшкой в таком критическом положении, я воспользовался моей властью офицера и заключил словесный договор, по которому обязался сдать блокгауз и остров. Это — превратность войны, и надо ей покориться. Итак, отворите дверь, прелестная Мабель, покиньте блокгауз и вверьтесь попечению тех, которые знают, как нужно обращаться с красотой и добродетелью в несчастье. Во всей Шотландии нет ни одного человека любезнее и вежливее этого вождя.

— Не оставлять блокгауз, — шептала Июньская Роса, стоявшая возле Мабель и внимательно смотревшая на все происходившее. — Блокгауз хорош: нельзя снять скальп.

Если бы не этот совет, Мабель уступила бы увещаниям: она уже начинала думать, что гораздо благоразумнее умиротворить неприятеля уступкой, чем раздражать его сопротивлением. Мюйр и дядя были во власти индейцев, которые знали, что в блокгаузе не было мужчин. Мабель полагала, что, если она откажется впустить их добровольно, они смогут насильно вломиться в дверь или изрубить топорами бревенчатые стены, так как ружей им уже нечего было опасаться. Но слова Росы остановили ее. Выразительное пожатие руки и умоляющие взоры индеанки укрепили ее намерение, начинавшее было колебаться.

— Не сдавайся пока! — шептала тихо индеанка. — Пусть сами возьмут, говори смело, Роса справится.

Мабель начала смелее вести переговоры с Мюйром, потому что дядя ее, — верно, для успокоения своей совести — хранил молчание. Наконец она наотрез объявила, что не сдаст блокгауза.

— Но вы забываете о моей капитуляции, мисс Мабель, — сказал Мюйр, — ведь тут идет дело о чести, подданного его величества и даже о чести самого короля. Вспомните, что честь военного — не шутка!

— Я все это знаю, мистер Мюйр, и очень хорошо понимаю, что вы ничем не командуете в этой экспедиции и потому не имеете никакого права сдавать блокгауз. К тому же, помнится, я как-то слышала от батюшки, что пленник в плену теряет свою власть.

— Чистые софизмы^[51], прелестная Мабель! Это измена против короля, подрыв доверия к его имени и бесчестие его офицера. Вы не станете долго упорствовать в вашем намерении, если взвесите, как тяжелы обстоятельства!

— Вот уж, чорт возьми, это — настоящие обстоятельства, чорт бы их побрал! — пробормотал Кап.

— Не обращай внимания на слова дяди! — воскликнула Роса, которая с чем-то возилась в отдаленном углу комнаты. — Блокгауз хорош: не тронут скальпа.

— Я останусь здесь, мистер Мюйр, пока не получу известий о батюшке.

— Ах, Мабель, эта хитрость не обманет неприятеля, который знает все наши намерения и планы. Если бы мы не подозревали в измене этого несчастного молодого человека, то невозможно было бы объяснить, каким образом неприятель узнал обо всем этом. Сержант со своим отрядом будет во власти врагов нынешним вечером, а может быть, и раньше. Вспомните, покорность судьбе — это истинно христианская добродетель!

— Мистер Мюйр, вы, кажется, не знаете еще, как крепко это здание… Хотите ли видеть, что я могу сделать, если решусь защищаться?

— Посмотрим, — отвечал квартирмейстер.

— Как, например, покажется вам вот это? Взгляните на верхнюю бойницу.

Только Мабель произнесла это, как взоры всех обратились кверху: там из бойницы высовывалось дуло ружья. Роса прибегла к прежней хитрости, которая и теперь оказалась полезной. Едва индейцы заметили роковое оружие, как тотчас же бросились в сторону, и меньше чем в минуту все скрылись за кустами. Французский офицер взглянул на дуло ружья и, убедившись, что оно направлено не на него, преспокойно взял щепотку нюхательного табака. Мюйру и Капу нечего было бояться этого оружия, грозного для индейцев, и они остались на своих местах.

— Будьте благоразумны, прелестная Мабель, будьте благоразумны! — воскликнул Мюйр. — Не начинайте бесполезного боя. Скажите, кто же с такими кровожадными намерениями скрывается в этой деревянной башне? Тут кроется какое-то колдовство!

— А что вы сказали бы, сэр, если бы Следопыт заменял гарнизон в этом месте, которое и так достаточно укреплено? — воскликнула Мабель. — Что думают ваши французы и ваши индейские друзья о меткости его ружья?

— Сжальтесь над нами, прелестная Мабель, и не смешивайте верных служителей короля с его врагами. Если Следопыт действительно в блокгаузе, то пусть он непосредственно, лично ведет с нами переговоры. Он знает, что мы его друзья и уверены в нем, особенно я, потому что, как вам известно, он мой соперник, а между людьми благородными соперничество — лучший залог дружбы. Любовь к одной и той же женщине есть доказательство симпатии в чувствах и вкусах.

Французский офицер, очень решительно и храбро стоявший до этого времени, отступил на несколько шагов, услышав страшное имя. Этот человек с железными нервами, издавна привыкший к пограничным войнам, вовсе не желал оставаться на расстоянии выстрела «оленебоя», который был известен по всей границе. Удаляясь, француз настаивал, чтобы оба пленника последовали за ним. Мабель послала своему дяде, неохотно и лениво отходившему от блокгауза, прощальный поцелуй и сказала ему несколько слов в утешение.

Неприятель, казалось, отложил на этот раз намерение овладеть блокгаузом. Роса взобралась через подъемную дверь на крышу, откуда можно было видеть весь остров. Осмотревшись, она сообщила своей подруге, что все собрались в отдаленном и скрытом месте ужинать и что Мюйр и Кап, по-видимому, довольно спокойные, едят вместе с ними. Это известие несколько успокоило Мабель. Она стала думать о том, как ей ускользнуть от неприятеля или каким образом дать знать отцу об угрожающей ему опасности. Она ждала сержанта после полудня и знала, что минута промедления может решить его судьбу.

Прошло еще три или четыре часа. Остров опять погрузился в глубокое безмолвие. День склонялся к вечеру, но Мабель ничего еще не решила. Ее подруга приготовляла внизу скромный ужин, а она, в свою очередь, поднялась на крышу, откуда взору ее со всех сторон открылось обширное пространство, лишь местами загражденное вершинами деревьев. Бедная девушка, несмотря на свое беспокойство, не смела, однако, показаться открыто, зная, что наверное кто-нибудь из индейцев выстрелил бы в нее. Она решилась только выставить голову из подъемной двери и часто выглядывала оттуда, осматривая пути, которые вели к острову.

Солнце закатилось, и ничто не говорило о скором прибытии лодок. Мабель снова взошла на крышу, чтобы взглянуть на остров в последний раз, надеясь, что отец ее со своим отрядом воспользуется, может быть, мраком ночи, когда засада индейцев будет не так страшна, как днем; к тому же в темноте удобнее было подать ему какие-нибудь сигналы посредством огня. Она внимательно оглядела весь горизонт и уже хотела удалиться, как вдруг заметила во мраке какой-то новый предмет. Острова были расположены тесно и отделялись друг от друга узкими каналами. Мабель показалось, будто в одном из этих каналов, который был наиболее защищен и частью совершенно скрыт береговыми кустарниками, притаилась пирога. Всмотревшись пристальнее, она убедилась, что не ошиблась: в челноке, без всякого сомнения, скрывался человек. Если это неприятель, решила она, то сигнал ее никому не повредит, зато несомненно принесет пользу, если это друг. После минутного раздумья она махнула в ту сторону, где был незнакомец, маленьким флажком, который заранее приготовила, чтобы предупредить отца. При этом она, однако, приняла все необходимые предосторожности, чтобы ее сигнал не заметили с острова.

Мабель взмахнула флажком восемь или десять раз и начала уже отчаиваться в успехе, как вдруг в ответ ей был подан знак движением весла, и в ту же минуту показался человек, в котором она узнала Чингачгука. Наконец, перед нею был друг, который мог и, вероятно, хотел помочь ей. К ней снова вернулось присутствие духа. Могикан видел и, конечно, узнал ее; ему было известно, что она отправилась с отцом, и Мабель надеялась, что, когда совершенно стемнеет, он сделает все возможное, чтобы притти к ней на помощь. Судя по всем предосторожностям,которые принимал он, присутствие неприятеля на острове ему было известно, а она вполне доверяла его благоразумию и ловкости. Серьезным затруднением было присутствие Росы; Мабель, несмотря на привязанность к ней ее подруги, слишком хорошо знала, как любит эта женщина свой народ; знала, что она не согласится впустить в блокгауз индейца-врага или выпустить ее оттуда, если это могло нарушить планы Ароухеда. Прошло уже полчаса с тех пор, как Мабель Дунгам увидела Великого Змея, и это были самые тяжелые минуты ее жизни. Она как бы коснулась рукой той цели, к которой так пламенно стремилась, а между тем эта цель легко могла ускользнуть от нее. Она знала хладнокровие и решительность Росы и вместе с тем ее кротость и сердечность, но, к сожалению, видела, что ей не оставалось другого средства, как обмануть свою подругу и покровительницу. Ведь дело шло о спасении отца.

С приближением ночи сердце Мабель забилось сильнее. Больше всего ее стесняло присутствие Июньской Росы. Она была уверена, что Чингачгук скоро подойдет к дверям блокгауза, но не знала, как бы ей подстеречь его приход; к тому же могла ли она впустить его в блокгауз, не потревожив своей бдительной подруги? А время шло, и могикан мог притти и снова уйти; он не мог долго оставаться на острове, не подвергая себя опасности. Пора было на что-то решиться. После продолжительных колебаний Мабель подошла к своей подруге и спокойно, насколько только могла, сказала:

— Не боишься ли ты, Роса, что соплеменники твои подожгут теперь блокгауз, думая найти здесь Следопыта?

— Нет, не думаю этого. Не сожгут блокгауза. Блокгауз хорош, не тронут скальпа.

— Нельзя этого знать, Роса. Ведь они спрятались, думая, что Следопыт с нами.

— Это страх. Страх приходит вдруг и уходит вдруг. Страх скажет человеку: «Вернись!» От страха воины становятся глупыми, как молодые девушки.

Тут Роса засмеялась, как смеются все женщины, когда в голову им придет что-нибудь забавное.

— Я что-то начинаю беспокоиться; мне хотелось бы, чтобы ты с крыши осмотрела все кругом, не замышляют ли против нас чего-нибудь.

— Роса пойдет, если Лилия хочет, но Роса хорошо знает, что индейцы спят — ждут отца. Воин ест, пьет, спит всегда, когда не сражается и не идет по военной тропе. Воин спит теперь.

— Дай бог, чтобы это было так! Но посмотри, мой друг, хорошенько кругом. Беда может нагрянуть вдруг, когда ее вовсе не ожидаешь.

Роса встала и хотела подняться на крышу, но остановилась на первом повороте лестницы. Сердце Мабель забилось так сильно, что она даже боялась, как бы ее подруга не заметила ее волнения. Ей показалось, что Июньская Роса начинает догадываться об ее истинных намерениях. Эти опасения были отчасти справедливы; Июньская Роса остановилась, чтобы обдумать: не безрассудно ли она готовится поступить? Сначала она подозревала, что Мабель хочет убежать, но потом отвергла это подозрение, подумав, что бледнолицая никак не может уйти с острова и что блокгауз для нее лучшее и наиболее надежное убежище. Потом она начала опасаться, не заметила ли Мабель каких-нибудь признаков возвращения отца. Впрочем, эта мысль занимала ее не больше минуты; она была вполне уверена, что Мабель не сможет заметить то, что укрылось от ее собственной проницательности.

Подозрения ее улеглись, и она спокойно стала подниматься по лестнице.

В ту минуту, как Роса поднялась на верхний этаж, новая мысль родилась в голове Мабель, и она торопливо и несколько изменившимся голосом высказала ее индеанке.

— Я сойду вниз, — сказала она, — и буду подслушивать у дверей, пока ты будешь на крыше; будем обе на страже: ты — наверху, я — внизу.

Хотя Роса и думала, что это совершенно излишняя предосторожность, так как прекрасно знала, что никто не мог войти в блокгауз без их помощи, но, приписывая предложение Мабель ее страху и неопытности, она приняла его с полным доверием. Итак, Мабель могла теперь сойти вниз, пока подруга ее поднималась на крышу. У Росы не было никаких особенных причин присматривать за нею. В продолжение трех или четырех минут одна из них внимательно всматривалась в темноту, а другая прислушивалась у двери с таким вниманием, что, казалось, вся обратилась в слух.

Роса ничего не заметила, да к тому же мрак был непроницаем. Но зато трудно было бы описать чувства Мабель, когда ей послышалось, что кто-то легко и осторожно толкает дверь. Боясь обмануться и в то же время желая дать знак Чингачгуку, что она тут, Мабель запела тихим и дрожащим голосом. Ночь была так тиха, что эти робкие звуки достигли вершины крепости. Роса начала спускаться. Мабель пришла в отчаяние: нельзя было терять ни одной минуты. Но надежда пересилила ее страх, и дрожащей рукой она начала отодвигать дверные засовы. В ту минуту, когда был отодвинут первый засов, она услышала шум мокасин индеанки в верхнем этаже, а когда отодвинула второй — Роса уже была на середине лестницы.

— Что ты делаешь? — вскричала она сердито. — Бежать? Безумная! Оставить блокгауз? Блокгауз хорош!

Обе подруги схватились за последний засов, который тотчас бы уступил их усилиям, если бы сильный толчок снаружи не слишком прижал его к дереву. Тогда между молодыми женщинами завязалась непродолжительная борьба. Роса, вероятно, одержала бы верх, если бы второй удар в дверь, еще сильнее первого, не вырвал засова у нее из рук. Дверь распахнулась, вошел человек, и обе женщины, одинаково испуганные этим появлением, тотчас бросились на лестницу. Незнакомец тщательно запер за собою дверь, внимательно осмотрел нижнюю комнату и стал подниматься по лестнице. Еще с вечера Роса заложила отверстие бойницы нижнего этажа и зажгла свечу. При ее тусклом мерцании обе женщины со страхом ожидали появления пришельца, осторожные, но твердые шаги которого они ясно слышали. Невозможно передать удивление обеих, когда в незнакомце они узнали проводника.

— Следопыт! — воскликнула Мабель, поняв, что с таким защитником блокгауз стал неприступным. — Что сталось с моим отцом?

— Пока сержант — победитель и в безопасности, но человеку не дано предвидеть, чем все это кончится. Это, кажется, жена Ароухеда прижалась там, в углу?

— Не говорите о ней таким укоризненным тоном, Следопыт! Я обязана ей жизнью и безопасностью. Скажите, где отряд батюшки? Как сами вы очутились здесь? А я расскажу вам обо всех ужасах, которые произошли на этом острове.

— Для этого понадобится не много слов, Мабель! Кто привык к хитростям индейцев, тому не нужны длинные рассказы о таких предметах. Экспедиция наша имела желанный успех, потому что на разведку был послан Змей, и он сообщил нам все, чего только душа желала. Мы завладели тремя ботами, выгнали оттуда всех французов и, согласно полученным предписаниям, потопили боты в самом глубоком месте канала. Дикие Верхней Канады останутся на эту зиму без французских товаров. У них теперь не будет столько пороха и пуль, сколько хотелось бы иметь хорошим охотникам и воинам. Мы же не потеряли ни одного человека; ни у одного из нас даже кожа не поцарапана. Впрочем, я думаю, у неприятеля тоже урон невелик. Словом, это была одна из таких экспедиций, Мабель, какие любит Лэнди: много вреда неприятелям, а сами мы ничего не потеряли.

— Ах, Следопыт! Я боюсь, как бы майор Дункан, когда услышит все, что здесь произошло, не стал раскаиваться!

— Я знаю, что вы хотите сказать; но дайте мне кончить, тогда вы лучше поймете меня. После первой же удачи сержант послал сюда нас, меня и Змея, на лодках, чтобы сообщить вам о ходе дела, а сам хотел отправиться вслед за нами на двух ботах, которые тяжелы и не могут притти сюда раньше завтрашнего утра. Мы расстались с Чингачгуком нынче после полудня, уговорившись плыть разными каналами, чтобы выяснить, свободен ли путь. С тех пор я не видал вождя.

Выслушав это, Мабель рассказала, каким образом она увидела могикана и как ожидала его в ту минуту, когда появился Следопыт.

— Нет… Нет… Настоящий разведчик никогда не спрячется за стенами или за бревнами, пока он может быть на вольном воздухе и действовать там с пользою. Я и сам бы не пришел сюда, если бы не обещал сержанту ободрить вас и позаботиться о вашей безопасности… Ах, боже мой! Как сжалось у меня сердце, когда я увидел нынче после полудня остров! Тяжела была та минута, когда я подумал, что вы, может быть, в числе убитых.

— Какой же счастливый случай избавил вас от нападения неприятеля? Ведь вы могли бы смело грести прямо к острову?

— Один из тех случаев, Мабель, которые дают знать собаке, что лань недалеко, и учат лань, как убежать от собаки. Нет, нет, эти дьявольские проделки с трупами могут провести солдат пятьдесят пятого полка и королевских офицеров, но не тех, кто всю свою жизнь прожил в лесах. Я плыл против того места, где сидел мнимый рыболов. Несмотря на то, что эти гадины мастерски усадили беднягу, их искусство не могло обмануть опытный глаз; никогда бы так высоко не мог поднять удочку солдат пятьдесят пятого, которому пора бы научиться удить в Освего, если он не умел делать этого прежде; да к тому же никогда рыболов, у которого не клюет рыба и поплавок не шевелится, не стал бы сидеть так неподвижно. Мы никогда не приближаемся к посту, зажмурив глаза и не приняв предосторожностей. Ни меня, ни Змея не надуешь такой нелепой хитростью.

— Но как вы думаете, ведь батюшка и отряд его могут обмануться? — торопливо спросила Мабель.

— Нет, если я успею воспрепятствовать этому, Мабель. И если, как говорите вы, Змей также на страже, то у нас двойная возможность дать знать сержанту об опасности. Мы не знаем только, с какой стороны придет его отряд.

— Следопыт, — сказала с волнением Мабель, которой после всего, что совершилось перед ее глазами, смерть казалась еще ужаснее, — Следопыт, вы говорили, что любите меня, вы хотели, чтобы я была вашей женой?

— Я уже осмелился раз говорить вам об этом, Мабель, и сержант сказал мне недавно, что вы согласны. Но я не могу беспокоить своими преследованиями того, кого люблю.

— Выслушайте меня, Следопыт! Я уважаю и почитаю вас. Спасите моего отца от ужасной смерти, и я буду преклоняться перед вами. Вот вам моя рука: пусть она будет торжественным залогом моего слова.

— Я не заслуживаю этого, Мабель! Я боюсь, что не смогу оценить как должно такое сокровище. Но и без того я все, что могу, сделал бы для сержанта: мы с ним старые товарищи и обязаны друг другу жизнью. Мне страшно думать, Мабель, что старая дружба с отцом — не всегда хорошая рекомендация в глазах молодой дочери.

— Ваши поступки, ваша храбрость, ваша верность — вот ваша рекомендация, вам не нужно другой. Все, что вы говорите и делаете, Следопыт, все это согласно с моим образом мыслей, и я надеюсь, я уверена, что мое чувство не отстанет от мыслей.

— О, такого счастья я не ожидал в нынешнюю ночь! Ваши слова отрадны, Мабель, но я и без них сделал бы все, что человек в силах сделать. Впрочем, они нисколько не уменьшают моего рвения.

— Теперь, Следопыт, мы понимаем друг друга, — сказала Мабель упавшим голосом. — Не станем же терять ни одной из этих драгоценных минут. Можем ли мы сесть в вашу лодку и отправиться навстречу батюшке?

— Нет, этого не следует делать, Мабель! Можно прибыть сюда двадцатью путями, и я не знаю, который из них выберет ваш отец. Положитесь на Змея: он будет наблюдать за всеми каналами. Нет, нет, мой совет — оставаться здесь. Бревна этого блокгауза еще свежи и сыры, их трудно поджечь, и я могу держаться здесь против целого племени. Ирокезы не выживут меня из блокгауза до тех пор, пока мне удастся уберечь его от огня. Сержант, вероятно, расположился теперь на каком-нибудь острове и не прибудет сюда раньше утра. Оставшись здесь, мы можем, например, несколькими ружейными выстрелами дать знать ему, чтобы он был настороже. Если же он решится напасть на индейцев, как сделал бы каждый с его нравом, то и в этом случае будет очень полезно удержать за собой это здание. Если цель наша — помогать сержанту, то разум мой говорит мне: оставайся здесь, хотя обмануть индейцев и обоим нам ускользнуть отсюда — дело нетрудное.

— Оставайтесь же, — прошептала Мабель. — Все, все на свете, чтобы спасти моего отца!

— Я рад, Мабель, слышать это от вас. Надо непременно помочь теперь сержанту. До сих пор он хорошо поддерживал свою славу. Если ему удастся прогнать этих негодяев и отступить с честью, обратив в пепел и блокгауз и хижины, то нет никакого сомнения, что Лэнди припомнит это и наградит его по заслугам. Да, да, Мабель, мы должны спасти не только жизнь вашего отца, но и его честь.

— Индейцы взяли этот остров неожиданно, а потому вина не может пасть на моего отца.

— Как знать! Как знать! Военная слава неверна. Для солдата всего важнее — не потерпеть поражения.

— Мой батюшка не мог подозревать, что положение острова известно неприятелю, — продолжала Мабель.

— Это правда; и я не понимаю, как могли французы открыть его. Место выбрано удачно: даже тем, которые уже побывали на острове, не так-то легко отыскать его. Я боюсь, не было ли измены. Да, да, тут должна быть измена.

— О, может ли это быть, Следопыт?

— Очень легко, Мабель; для некоторых людей измена так же естественна, как голод. Когда я встречаюсь с краснобаем, я присматриваюсь к его делам, потому что человек прямодушный говорит всегда делами, а не языком.

— Джаспер Уэстерн не краснобай, — сказала Мабель горячо. — Нет юноши более искреннего! У него на языке всегда то же, что и на сердце!

— Джаспер Уэстерн! Поверьте, Мабель, у этого парня язык и сердце одинаково честны! Мнение о нем Лэнди, квартирмейстера, сержанта и вашего дяди так же нелепо, как нелепа была бы мысль, что солнце светит ночью, а звезды — днем. Нет, нет, я отвечаю за честность Пресной Воды скальпом и, в случае нужды, моим ружьем.

Мабель, протянув Следопыту руку и пожав его железные пальцы с чувством, которого она и сама не могла бы объяснить, воскликнула:

— Вы так великодушны, так благородны! Я от души рада, что вы уверены в невинности Джаспера… Теперь поговорим о другом. Не выпустить ли нам на свободу жену Ароухеда?

— Я уже думал о ней. Если бы посадить ее в верхний этаж и отнять лестницу, тогда она была бы, по крайней мере, нашей пленницей.

— Нет, я не могу обращаться так с той, которая спасла мне жизнь. Лучше отпустить ее: она ко мне очень привязана и, вероятно, не захочет мне зла.

— Вы не знаете их, Мабель! Она, правду говоря, не из чистокровных мингов, но она связана с этими бродягами и, должно быть, уже научилась от них разным плутням. Однако что это?

— Это шум весел; какая-нибудь шлюпка идет по каналу.

Следопыт закрыл подъемную дверь, которая вела в нижнюю комнату, чтобы не убежала Роса, и, загасив свечку, поспешно подбежал к одной из бойниц. Мабель, едва переводя дух, глядела через его плечо. Прошло две или три минуты, и когда проводник начал уже различать предметы сквозь тьму, он увидел, что две лодки, скользившие вдоль берега, остановились на расстоянии пятидесяти ярдов от блокгауза в месте, удобном для высадки. Темнота мешала Следопыту видеть больше, и он сказал на ухо Мабель, что это, может быть, приплыли враги. Он не считал возможным, чтобы отец ее прибыл так рано.

Несколько человек вышли из лодок, и вслед за тем раздались три восклицания на английском языке, не оставлявшие уже никакого сомнения насчет того, чей это отряд. Следопыт бросился вниз по лестнице и, добежав до двери, начал поспешно отодвигать засовы. Каждая минута промедления грозила большой опасностью. Мабель последовала за ним, и едва они успели открыть дверь, как раздался ружейный залп.

Они все еще прислушивались с мучительной тревогой, как вдруг боевой клич индейцев раздался из всех окружающих кустов. Дверь распахнулась, Следопыт и Мабель выбежали из блокгауза.

Все утихло. Но вдруг чуткому слуху проводника почудился глухой стон близ ботов. Шум ветра и шелест листьев мешали хорошенько расслышать этот стон. Мабель, увлекаемая тоской и страхом, опередила Следопыта и побежала прямо к ботам.

— Нет, Мабель, — произнес разведчик твердым, хотя и тихим голосом, схватив ее за руку, — этого никогда не будет. Вас ожидает там верная смерть, и вы никому не поможете. Надо возвращаться в укрепление.

— Батюшка, мой бедный, дорогой батюшка убит! — воскликнула девушка в отчаянии, но привычка к осторожности, даже в эту страшную для нее минуту, заставила ее понизить голос. — Если вы меня любите, Следопыт, то пустите меня к отцу!

— Нет, Мабель, это невозможно! Странно, что все молчат и с судов не было ответного залпа. А я оставил свой «оленебой» в блокгаузе! Впрочем, к чему ружье, когда никого не видно?

В эту самую минуту проницательный взор проводника, не перестававшего всматриваться в мрак, заметил черные контуры пяти или шести человек, которые ползли по земле, стараясь опередить его, вероятно, с намерением отрезать дорогу к блокгаузу. Следопыт схватил Мабель на руки, как ребенка. Преследуемый индейцами, которые бежали сзади, в нескольких шагах, он изо всех сил бросился к блокгаузу и скоро достиг его. Вбежав в здание, он опустил свою ношу и поспешно запер дверь. Едва он успел задвинуть первый засов, как в дверь раздался удар, грозивший сорвать ее с петель. В одну минуту Следопыт задвинул все засовы. Мабель поднялась в первый этаж. Она машинально зажгла свечу, потому что проводник просил ее об этом. Взяв свечу, Следопыт стал внимательно осматривать здание и переходил из одного этажа в другой, чтобы удостовериться, не спрятался ли здесь кто-нибудь.

Убедившись, что в блокгаузе нет никого, кроме него и Мабель, потому что Роса убежала, разведчик и девушка вошли в главную комнату. Поставив свечу на пол, Следопыт осмотрел курок своего ружья и потом уже сел.

— Самые страшные наши опасения сбылись, — сказала Мабель, которой казалось, что в продолжение этих пяти ужасных минут она пережила целую жизнь. — Мой дорогой батюшка со всем своим отрядом убит или взят в плен!

— Это еще неизвестно. Утром мы все узнаем. Я не думаю, чтобы это было так, иначе мы услышали бы завывание этих бродяг-мингов, торжествующих свою победу здесь, около блокгауза. Одно только верно: если враги и одержали верх, то они тотчас же явятся сюда с требованием, чтобы мы сдались. Сквау рассказала им о нашем положении. Им очень хорошо известно, что, покуда «оленебой» будет в силах поддерживать свою славу, до тех пор блокгауз нельзя будет поджечь днем. Поэтому они непременно попытаются сделать это ночью.

— Постойте… Я слышу стон!

— Это так кажется, Мабель! Когда мы бываем взволнованы, нам мерещится то, чего нет на самом деле.

— Нет, я не ошибаюсь; там, внизу, наверное, кто-нибудь страдает.

Следопыт должен был сознаться, что слух Мабель не обманул ее. Но он умолял девушку успокоиться и напоминал ей, на какие хитрости пускаются индейцы для достижения своей цели.

— Вероятно, — говорил он, — этот стон — только уловка мингов. Они надеются притворными стонами выманить нас из блокгауза или, по крайней мере, заставить нас открыть дверь.

— О нет, нет! — торопливо возразила Мабель. — В этих звуках нет притворства, в них слышится если не душевное, то телесное страдание. Они так страшны, так естественны!

— Если так, то мы сейчас же узнаем, друг это или недруг. Спрячьте свечку, Мабель! Я поговорю с ним через бойницу.

Благоразумный и опытный Следопыт действовал с величайшей осторожностью. Он приблизился к бойнице лишь настолько, чтобы слышать и самому быть услышанным, не возвышая голоса.

— Кто там? — спросил Следопыт. — Кто это стонет? Если друг, то пусть говорит смело и положится на нашу помощь.

— Следопыт! — отвечал голос, так хорошо знакомый Мабель и проводнику, голос сержанта. — Следопыт, скажи мне, что с моей дочерью?

— Батюшка, я здесь в безопасности, я не ранена! Все бы отдала я, лишь бы с вами было то же!

Мабель и Следопыт ясно услышали радостное восклицание, вновь заглушенное стоном.

— Сбылись мои страшные предчувствия! — сказала Мабель с каким-то спокойным отчаянием. — Следопыт, надо во что бы то ни стало перенести моего отца в блокгауз.

— Успокойтесь, Мабель! Любая помощь, на какую только способен человек, будет ему оказана. Только об одном прошу вас: успокойтесь.

— Я спокойна, Следопыт. Никогда еще в жизни я не была так спокойна, так уверена в самой себе, как в эту минуту. Но вспомните, как дорога и как опасна для нас каждая минута!

Следопыт был изумлен, услышав, каким твердым голосом Мабель произнесла эти слова. Он немедленно сошел вниз, чтобы отпереть дверь. По обыкновению, он принял все предосторожности, но в ту минуту, когда отодвигал засовы, почувствовал такой натиск на дверь, что хотел было уже запереть ее. Однако, заглянув в щель, он немедленно отворил. Тело сержанта, прислоненное к двери, пошатнулось и упало. Следопыт втащил его в блокгауз, где они беспрепятственно могли подать помощь раненому.

Во время этой тяжелой сцены Мабель сохраняла ту необычайную энергию, которую женщины часто выказывают в минуты сильных потрясений. Она принесла свечу, смочила водой запекшиеся губы отца и вместе со Следопытом приготовила ему постель. Все это она проделала старательно и безмолвно. Мабель не уронила ни одной слезы до тех пор, пока не услышала голоса отца, который благодарил ее за нежность и заботы о нем. Между тем проводник внимательно осматривал рану сержанта; он увидел, что пуля прошла навылет и что было мало надежды спасти жизнь сержанту. Следопыту очень хорошо были известны раны такого рода.

Глава двадцать четвертая

С той минуты, как принесли свечу, сержант Дунгам не отрываясь смотрел на дочь. Один только раз он оглянулся на дверь, чтобы узнать, достаточно ли она прочна (он лежал внизу), и потом снова взор его обратился к Мабель.

— Слава богу! Милое дитя мое! — сказал он твердо, как будто не испытывал больше страданий. — По крайней мере ты избежала их пуль. Расскажи мне об этих горестных событиях, Следопыт.

— Ах, сержант! В самом деле, это — горестное событие. Я полагаю, что нас предали, и это так же верно, как то, что блокгауз покуда еще принадлежит нам, но…

— Майор Дункан был прав, — возразил сержант, положив руку на плечо своего товарища.

— Только не в том смысле, как ты предполагаешь, сержант! Ты ошибаешься. Я знаю, природа слаба, то есть, я хочу сказать, человеческая природа, и никого не следует переоценивать, ни краснокожих, ни белокожих; но я не думаю, чтобы на границах нашелся человек благороднее и честнее Джаспера Уэстерна.

— Благодарю вас за эти слова, Следопыт! — воскликнула Мабель, растроганная до глубины души, и слезы градом покатились из ее глаз. — Благодарю вас, Следопыт! Храбрый всегда отдаст должное храброму, честный всегда поддержит честного.

Отец посмотрел на нее в эту минуту с выражением глубокой тоски, и Мабель закрыла свое лицо передником, чтобы унять слезы; потом сержант взглянул на Следопыта, как бы желая его спросить о чем-то. Лицо разведчика сохраняло обычное выражение благородства, прямодушия и искренности, и сержант кивнул ему, чтобы он продолжал.

— Ты помнишь, где и когда мы — Змей и я — оставили вас, — продолжал Следопыт. — Нет нужды рассказывать тебе, что случилось перед этим. Теперь уже поздно сожалеть о прошлом. Не так бы, кажется, кончилось все это, если бы я остался в боте. Что делать! Можно стать хорошим проводником, но природа раздает свои дары, как ей хочется, и потому есть проводники хорошие, а есть еще лучше. Я уверен, что бедный Джильберт, занявший мое место, был порядком наказан за свою неосмотрительность.

— Он пал мертвым возле меня, — грустно отвечал сержант. — Мы все наказаны за нашу неосмотрительность.

— Нет, нет, сержант, я нисколько не обвиняю тебя; в этой экспедиции ты славно командовал своими людьми, и никто не мог бы распорядиться лучше тебя. Искусство, с которым повел ты свой бот на неприятельскую гаубицу, могло бы послужить уроком самому Лэнди.

Глаза сержанта оживились, и на лице его появилось даже выражение торжества.

— Да, это было недурно сделано, мой друг, — сказал он, — мы приступом взяли их бревенчатый бруствер.

— Это было славно сделано, сержант, хотя я боюсь, как бы эти бродяги снова не завладели своей гаубицей. Но ничего, ничего! Ободрись, сержант, постарайся забыть все неприятности и помни только о том, что делает тебе честь. Я расстался со Змеем милях в десяти по течению реки. Мы приняли обычные предосторожности, даже на пути в дружеский стан. Что случилось с Чингачгуком — не знаю. Мабель говорит, что он недалеко отсюда. Я уверен, что благородный делавар выполняет свой долг, хотя мы его и не видим. Припомни мои слова, сержант: прежде чем все закончится, мы еще услышим о Чингачгуке. Осторожный и ловкий, он вдруг явится к нам на помощь в самую трудную минуту. Змей — мудрый и доблестный вождь, и многие белые могут позавидовать его характеру и способностям, хотя, надо сказать правду, ружье его бьет не так метко, как «оленебой»… Приближаясь к острову, я не заметил дыма, и это заставило меня быть осторожным. Я знал, что солдаты пятьдесят пятого люди не очень-то хитрые: они нисколько не заботятся о том, что дым может открыть их. Это заставило меня насторожиться, но когда я увидел мнимого рыболова, — я сейчас только говорил об этом Мабель, — тут все уловки мингов стали для меня так ясны, как будто все это было у меня на ладони. Не нужно говорить тебе, сержант, что прежде всего я подумал о Мабель, и, когда узнал, что она в блокгаузе, сейчас же сам явился сюда, чтобы жить или умереть вместе с нею.

Отец с нежностью посмотрел на свою дочь, и сердце Мабель замерло: она почувствовала, что в такую минуту, когда она должна была думать только об отце, ее волнуют другие мысли. Она схватила руку сержанта, поцеловала ее и упала перед ним на колени, заливаясь слезами. Сердце ее готово было разорваться.

— Мабель! — твердо сказал сержант. — Нам не для чего обманывать друг друга. Час мой пришел. Меня утешает, что я умираю, как солдат. Лэнди отдаст мне должное, потому что наш добрый друг Следопыт расскажет ему, что было сделано и как все происходило. Ты не забыла нашего последнего разговора?

— О, батюшка! Верно, и мой час близок! — воскликнула Мабель, чувствуя, что для нее было бы легче умереть в эту минуту. — Я не могу спастись, и лучше, если бы Следопыт оставил нас здесь и возвратился в Освего с печальными новостями, пока это еще возможно.

— Мабель Дунгам, — сказал Следопыт с укором, взяв, однако, нежно руку молодой девушки, — я не заслужил этого. Знаю, что я человек грубый, необразованный, неловкий…

— Следопыт!

— Хорошо, хорошо, забудем это. Вы не имели этого в виду, вы не могли так думать. Теперь бесполезно говорить о побеге, потому что сержанта нельзя унести отсюда. Во что бы то ни стало надо защищать блокгауз. Может быть, Лэнди известят о нашем положении и он пришлет к нам подкрепление, для того чтобы отогнать неприятеля.

— Следопыт! Мабель! — сказал сержант, собрав последние свои силы, чтобы побороть страдания, между тем как холодный пот выступил уже у него на лице. — Подойдите ко мне оба. Надеюсь, вы понимаете друг друга?

— Батюшка, не говорите ничего об этом. Все будет так, как вы хотите.

— Слава богу! Дай мне твою руку, Мабель! Следопыт, возьми ее! Я знаю, что ты будешь ей добрым мужем. Не откладывайте вашего брака из-за моей смерти. Шурин мой, если он жив, вероятно, захочет возвратиться на свой корабль, и дочь моя останется без покровителя. Я надеюсь, Мабель, что тебе будет приятно иметь мужем друга твоего отца.

— Положись на меня, — отвечал Следопыт, — положись на меня во всем. Поверь, все будет сделано, как нужно.

— Я совершенно полагаюсь на тебя, мой верный друг. Даю тебе полную власть действовать во всем так, как действовал бы я сам. Мабель, дитя мое… ты никогда не станешь с горестью вспоминать об этой ночи…

Эта заботливость глубоко растрогала Мабель, хотя в ту же минуту она почувствовала, что какое-то свинцовое бремя легло ей на сердце, и ей казалось, что смерть была бы для нее теперь величайшим счастьем.

Сержант несколько минут лежал молча, а потом прерывающимся голосом в кратких словах рассказал обо всем, что с ним случилось после отъезда Следопыта и делавара.

Ветер сделался благоприятнее, и, вместо того чтобы расположиться на каком-нибудь острове, как было вначале условлено, он решил продолжать свой путь и в ту же ночь войти в блокгауз. Он рассчитывал, что неприятель не заметит прибытия отряда и таким образом наполовину удастся избежать опасности. К несчастью, они пристали к соседнему острову, слишком близко отсюда, и неприятель, вероятно, услышал, как солдаты выходят из лодок. Сойдя на берег, они, правда, удивились, что нигде нет караульных, но об опасности совершенно не подозревали: Оружие свое оставили в лодках, чтобы сначала выгрузить на сухое место ранцы и съестные припасы. При этом они очутились так близко от неприятеля, что, несмотря на темноту, каждый выстрел был смертелен. Все солдаты свалились, только двое или трое тотчас же встали и скрылись; четверо или пятеро были убиты на месте или скончались через несколько минут. Сержант упал вместе с остальными и услышал голос Мабель, выбежавшей в эту минуту из блокгауза. Родительская любовь пробудилась в нем при этом раздирающем сердце возгласе и придала ему силы дотащиться до двери блокгауза.

Окончив этот простой рассказ, сержант почувствовал сильную слабость; ему необходим был покой. Мабель и Следопыт следили за малейшим его желанием и некоторое время ничего не говорили. Разведчик воспользовался случаем, чтобы посмотреть в отверстия бойниц и с кровли, что делается на острове. Он оглядел ружья. Их было в блокгаузе около дюжины, потому что солдаты, отправляясь в экспедицию, взяли с собою только свои полковые мушкеты. Мабель не покидала отца ни на минуту и вскоре по его дыханию заметила, что он заснул.

Около получаса стояла глубокая тишина, изредка нарушаемая скрипом мокасин Следопыта да стуком ружейного приклада, опускавшегося на пол, потому что проводник рассматривал, в порядке ли ружья и заряжены ли они. После этого снова наступила тишина, и ничто не нарушало ее, кроме тяжелого дыхания раненого.

Вдруг Мабель услышала легкий стук в дверь. Полагая, что это должен быть Чингачгук, она встала, отодвинула два засова, но, прежде чем отворить дверь, спросила, кто стучится, и в ответ услышала голос своего дяди, который умолял ее поскорее впустить его. Мабель тотчас же отодвинула последний засов, и Кап вошел. Едва он переступил порог, как Мабель снова заперла дверь: привычка к опасности сделала ее осторожной.

Моряк обрадовался до слез, увидев Мабель и зятя, хотя и раненого, но в безопасности. Кап рассказал, что обязан своим приходом в крепость оплошности своих караульных. Караульным казалось, что Кап и квартирмейстер заснули, охмелев от водки, которой минги поили их нарочно, чтобы они не могли помешать их планам. Мюйр спал или притворился спящим, а Кап в суматохе во время стычки спрятался в кустарниках. Найдя лодку Следопыта, он бросился в нее и приплыл к блокгаузу, с тем чтобы спастись вместе с Мабель по воде. Но, увидев, в какой опасности находится его зять, он, разумеется, переменил свое намерение.

— Если дела пойдут слишком худо, друг Следопыт, — сказал он, — мы опустим флаг, и это даст нам право на пощаду. Но наше собственное достоинство требует, чтобы мы сдались не вдруг. Мы спустим флаг лишь в ту минуту, которая покажется нам наиболее удобной для заключения выгодных условий. Хорошо было бы, если бы Мюйр сделал то же самое, когда нас захватили эти люди, которых вы называете бродягами; действительно, в целом мире нет презреннее этих бродяг…

— Вы ругаете их по заслугам, — прервал Следопыт, всегда готовый вторить тем, которые бранили мингов и хвалили его друзей. — Если бы вы попали в руки делаваров — это было бы дело другого рода.

— Э! Да по мне все они на один покрой; как те, так и другие — отъявленные мошенники, разумеется, за исключением нашего друга — Змея: он просто джентльмен между индейцами. Когда дикие напали на нас и перебили капрала Мак-Наба и его людей, как зайцев, поручик Мюйр и я — мы скрылись в одном из ущелий, которых здесь между скалами множество. По словам квартирмейстера, это настоящая нора, вырытая водой. Там мы притаились, как два заговорщика на дне трюма, и сидели до тех пор, пока отсутствие пищи не выгнало нас оттуда. Пища, можно сказать, — фундамент человеческой натуры. Я хотел, чтобы квартирмейстер вступил в переговоры, потому что, как ни худо было наше пребывание в пещере, мы еще могли защищаться в ней час или два, но он не согласился на это под тем предлогом, будто мошенники ни за что не сдержат своего слова, если кто-нибудь из них будет ранен нашими пулями. Я согласился спустить флаг, во-первых, потому, что они могли и без того сказать, что мы его спустили: спрятаться на дне трюма — это все равно, что отказаться от защиты судна; во-вторых, потому, что в желудке у нас сидел враг злее всякого другого. Голод — чертовское обстоятельство: в этом сознается всякий, кто пробудет сорок восемь часов, ничего не имея во рту.

— Дядюшка, — сказала Мабель печальным и умоляющим голосом, — бедный отец ранен, опасно ранен.

— Правда, Магнит, правда; вот я присяду возле него да постараюсь, как могу, его утешить. Хорошо ли заложены запоры, дружочек? В подобных случаях ум должен быть совершенно спокоен, решительно ничем не отвлекаться.

— Кажется, нам сейчас нечего бояться.

— Хорошо, Магнит; постарайся успокоиться да ступай во второй этаж, а Следопыт между тем взлезет на крышу. Я останусь наедине с твоим отцом, потому что ему, может статься, нужно будет сообщить что-нибудь мне по секрету.

Мабель согласилась на предложение дяди. Следопыт уже забрался на крышу, чтобы осмотреть окрестности. Оставшись наедине с сержантом, Кап уселся рядом с ним. В продолжение нескольких минут моряк молчал, обдумывая содержание речи, которую он начал своим обычным, многозначительным тоном:

— Надобно тебе сказать, сержант Дунгам, что в этой экспедиции сделана какая-то ошибка. В эту торжественную минуту я должен объясниться с тобою совершенно откровенно. Одним словом, об этом не может быть двух мнений; уж если я, моряк, а не солдат, заметил много промахов, то для этого не требуется специальных знаний.

— Что поделаешь, брат Кап! — отвечал умирающий слабым голосом. — Теперь уже поздно исправлять ошибку.

— Это верно, брат Дунгам; но раскаяться никогда не поздно. Если у тебя есть что на сердце, то скажи мне откровенно — я твой друг. Ты был мужем моей сестры, а бедная малютка Магнит — дочь сестры. Живой или мертвый, ты всегда будешь в моих глазах братом. Большое несчастье, что ты не задержал своего бота и не послал предварительно какую-нибудь шлюпку для рекогносцировки. Это поддержало бы твою славу и всех нас избавило бы от гибели. Ну, сержант, все мы смертны: это, конечно, утешительно. Ты отправляешься отсюда немного раньше нас, мы отправимся немного позже. Это должно тебя несколько утешить.

— Все это я знаю, брат Кап, и вполне готов встретить жребий солдата, но бедная Мабель…

— О! Это — тяжелое бремя, я с тобой согласен; но ты ведь не захотел бы взять ее с собой, даже если бы и мог, не правда ли, сержант? Лучше всего стараться по мере сил облегчить нашу разлуку. Мабель — девушка добрая. Она дочь моей сестры, и я приложу все старания, чтобы подыскать ей хорошего мужа, конечно, если наши скальпы уцелеют.

— Брат, мое дитя уже помолвлено: она будет женой Следопыта.

— Ну конечно, брат Дунгам, у каждого свой образ мыслей и свой взгляд на вещи. У меня нет оснований думать, что это распоряжение неприятно Мабель. Я не могу также ничего возразить против возраста ее жениха. Я не из тех, которые думают, что только двадцатилетний мальчик может сделать девушку счастливой. Лучшие мужья — мужья в пятьдесят лет. Но между мужем и женой не должно быть обстоятельств, которые могут сделать их несчастными. «Обстоятельства» — настоящие черти в супружеской жизни. По-моему, Следопыт не так образован, как моя племянница, и вот это — одно из обстоятельств. Ты мало знаешь эту девушку, сержант, и не имеешь ни малейшего понятия о ее познаниях. Но если бы она была такой же непринужденной в обращении с тобой, как с теми, кого она коротко знает, ты бы убедился, что даже не всякий учитель знает, как держать себя в ее обществе.

— Она — доброе дитя, милое, хорошее дитя, — прошептал сержант, и на глазах его показались слезы. — Несчастье мое, что я так мало ее знаю.

— Она действительно хорошая девушка и слишком образованна для Следопыта. Впрочем, он по-своему человек умный и опытный проводник, но так же понимает в человеческих делах, как ты в сферической тригонометрии.

— Ах, брат Кап! Если бы Следопыт был с нами, — не случилось бы этого несчастья.

— Может быть. Даже его злейший враг должен признать, что нет проводника лучше Следопыта. Но надо сказать тебе всю правду, сержант: в этой экспедиции ты действовал шиворот-навыворот. Ты должен был, не доходя до пристани, лечь в дрейф и, как я уже говорил, выслать лодку для рекогносцировки. Тебе, конечно, неприятно слышать это, но в таких случаях надо говорить правду, сержант.

— За мои ошибки дорого заплачено, брат, и я боюсь, как бы от них не пострадала Мабель. Я, однако же, думаю, что этого несчастья не произошло бы, если бы нам не изменили. Я боюсь, брат, что Джаспер Пресная Вода в самом деле нас предал!

— Я тоже думаю. Мы толковали об этом с Мюйром, когда скрывались в ущелье. Он тоже согласен с тем, что измена Джаспера натолкнула нас на такой дьявольский подводный камень. Теперь, сержант, тебе надо успокоить дух свой и подумать о других делах. Судну, которое готовится войти в неведомую гавань, гораздо благоразумнее подумать о том, как стать на якорь, чем перебирать все приключения, случившиеся во время путешествия. Есть книга или шканечный журнал, в который вписываются все такого рода случаи. Тут размещены по столбцам все наши добрые и дурные дела… А! Вот и вы, Следопыт; ну, что там под ветром, что вы бежите вниз по лестнице, как индеец, который гонится за скальпом?

Проводник поднял палец в знак молчания и пригласил Капа следовать за собою.

— Нам надо вести себя осторожно и смело, — заговорил Следопыт вполголоса. — Эти гады собираются поджечь крепость; им теперь нет никакой выгоды оставлять ее невредимой. Между ними я слышу голос бродяги Ароухеда, и он уговаривает их в нынешнюю ночь привести в исполнение этот адский замысел. Надо действовать, Соленая Вода, действовать изо всех сил. К счастью, здесь есть четыре или пять бочек воды; а это кое-что значит при осаде. Сверх того, если я не ошибаюсь в своих расчетах, нам много поможет Змей. Хорошо, что этот честный малый теперь на свободе.

Не дожидаясь вторичного приглашения, Кап поспешно поднялся со Следопытом на верхний этаж. Проводник открыл одну из бойниц, спрятал огонь, чтобы не подвергнуться неприятельским выстрелам, и потом остановился в некотором отдалении от отверстия, готовясь отвечать на требования, которых он ожидал.

Молчание ночи вскоре было нарушено голосом Мюйра.

— Мистер Следопыт! — кричал шотландец. — С тобой хочет вести переговоры друг. Выгляни без опасения в одну из бойниц: тебе нечего бояться, имея дело с офицером пятьдесят пятого полка.

— Что вам угодно, квартирмейстер? Я знаю пятьдесят пятый полк и думаю, что это полк храбрый, хотя более люблю шестидесятый, а делаваров предпочитаю тому и другому. Но какие у вас намерения, мистер Мюйр? Вероятно, что-нибудь очень важное заставило вас явиться под самые бойницы в такой час ночи, а между тем вы знаете, что «оленебой» в блокгаузе.

— Я знаю, Следопыт, что ты не сделаешь никакого зла другу, и потому уверен в своей безопасности. Ты человек благоразумный, и храбрость твоя так известна на всей границе, что ты, конечно, не нуждаешься в лишнем убийстве для поддержания своей славы. Тебе не трудно понять, что когда сопротивление невозможно, тогда гораздо лучше сдаться добровольно. Неприятель слишком силен, мой храбрый друг. Я пришел посоветовать тебе сдать блокгауз на том условии, чтобы с нами обходились, как с военнопленными.

— Благодарю вас, квартирмейстер, за ваш совет, который тем приятнее, что ничего не стоит. Но не в моих привычках сдавать такое место, покуда в нем есть вода и съестные припасы.

— Так, Следопыт! Я и сам никогда не стал бы возражать против такого храброго намерения, если бы видел какие-нибудь средства поддержать его. Но я должен сказать тебе, что мистер Кап уже не существует: он пал…

— Совсем нет! Совсем нет! — закричал Кап в отверстие другой бойницы. — Кап существует и не только не пал, но еще поднялся сюда наверх и не имеет ни малейшего желания доверить свои волосы таким парикмахерам, пока ему можно держаться от них подальше. Я смотрю на этот блокгауз, как на «обстоятельство», и намерен им воспользоваться.

— Если это голос живого существа, — отвечал Мюйр, —то я очень рад услышать его. Мы все полагали, что тот, кому он принадлежит, пал в последней схватке. Но хотя, мистер Следопыт, ты и наслаждаешься обществом нашего друга Капа, которое очень приятно, — это я знаю по опыту, — однако мы лишились сержанта Дунгама, который убит со всеми храбрыми своими товарищами.

— Вы опять-таки ошибаетесь, квартирмейстер, опять ошибаетесь, — возразил Следопыт, прибегая к хитрости, чтобы увеличить свой гарнизон. — Сержант в крепости, можно сказать, в кругу своего семейства.

— В самом деле? Очень рад это слышать; а мы считали сержанта также в числе убитых. Если прелестная Мабель в блокгаузе, то пусть она покинет его как можно скорее, потому что неприятель готовится зажечь это здание. Ты сам знаешь страшную силу огня.

— Я знаю силу огня, как вы сами это говорите, квартирмейстер! Но я знаю также и то, что в такой поздний час разводят его только для приготовления ужина. Вы, верно, также слышали кое-что о силе «оленебоя». Слушайте меня: кто осмелится подкинуть к этому строению хоть одну хворостинку, тот испытает на себе его меткость. Я очень кроток, когда меня не трогают, но загашу огонь кровью того, кто будет пытаться поджечь блокгауз.

— Все это романтические бредни, Следопыт, и вы перестанете говорить это, когда поразмыслите о последствиях. Я уверен, что вы не сомневаетесь в храбрости пятьдесят пятого полка, и убежден, что в подобном случае военный совет непременно решил бы сдаться.

— Квартирмейстер, мы оба твердо придерживаемся своих намерений и убеждений, а потому разговаривать дальше бесполезно. Если окружающие вас твари намерены выполнить свой адский замысел, то пусть они начинают тотчас же; пусть себе жгут дерево, а я буду жечь порох. Вы как королевский офицер надавали нам много, дажеслишком много советов, и если мы все сгорим, то никто из нас не станет сердиться на вас.

— Но ты, Следопыт, ты не подвергнешь такому бедствию прелестную Мабель Дунгам?!

— Ни один волос не падет с ее головы, пока рука моя тверда и глаз мой верен! Довольно! Пусть теперь обе стороны действуют, как могут.

Во время этого разговора Следопыт не показывался из бойницы, опасаясь, чтобы кто-нибудь в него не выстрелил. Он дал знак Капу взлезть на крышу, чтобы быть готовым при первом же нападении. Кап тотчас же отправился на крышу и нашел уже там около десятка зажженных стрел. В ту же минуту раздались страшные крики, дикий вой неприятеля, ружейные залпы и свист пуль, ударявшихся о бревна. Это было предвестием, что осада началась не на шутку.

Но шум этот нисколько не встревожил ни Следопыта, ни Капа.

Мабель, поглощенная своим горем, не чувствовала никакого страха. Отец ее при этих, таких знакомых его слуху, звуках встрепенулся, будто снова был призван к жизни. Мабель с грустью видела, что он прислушивается к шуму битвы и потухшие глаза его загораются прежним огнем. На его бледных щеках снова выступил румянец. Мабель заметила, что рассудок его начал помрачаться.

— Застрельщики, вперед! — лепетал он. — Гренадеры, заряжай! Они осмелились напасть на нас в крепости. Что же артиллерия, что же она не пугнет их?

В эту минуту раздался гром пушечного выстрела. Деревянная стена блокгауза затрещала. Бомба, пробив бревно и упав в верхнем этаже, сотрясла все здание. Мабель вскрикнула в испуге: ей показалось, что все на нее рушится. К довершению ее ужаса сержант в эту минуту закричал громовым голосом: «Заряжай!»

— Мабель, — сказал Следопыт, просунув голову в отверстие подъемной двери, — минги больше нашумели, чем сделали вреда. Эти бродяги захватили гаубицу, которую мы отняли у французов, и выстрелили из нее по блокгаузу. Но, к счастью, у них было только одно ядро, и они не повторят выстрела. Там, наверху, повреждение невелико; никто не ранен, и ваш дядюшка все еще на крыше. Я же привык к ружейному грому и не испугаюсь гаубицы, особенно если она в руках индейцев.

Мабель прошептала несколько слов благодарности и снова обратила все свое внимание на отца, который старался приподняться; но слабость мешала его усилиям. В продолжение последовавших затем ужасных минут она была так занята уходом за раненым, что почти не слышала воплей и криков, доносившихся из-за стены. Да если бы она и не была погружена так в свои заботы, то этот страшный шум скорее оглушил бы ее, чем встревожил. Кап сохранял удивительное спокойствие. Он постепенно приобрел уважение к силе диких и даже к величию пресной воды, но ужас, который внушали ему краснокожие, происходил вовсе не от страха смерти, а из боязни, что с него снимут скальп и предадут его пытке. Он был не на корабельной палубе, а на крыше дома, и ему нечего было опасаться абордажа. Он расхаживал по крыше взад и вперед с такой непринужденностью и смелостью, что сам Следопыт осудил бы его за это, если бы видел. Вместо того чтобы, по обычаю индейцев, укрываться от неприятелей, он показывался на крыше в разных местах, заливая водою огонь с таким хладнокровием, как будто убирал паруса во время морского боя. Его вид еще более раздражал нападавших, которым редко случалось видеть такое спокойствие в неприятеле, и они преследовали его страшным воем. Казалось, какая-то волшебная сила охраняла его: несмотря на то, что над его головой свистели пули, он оставался невредим. Когда ядро пробило стену, старый моряк выронил из рук шайку с водой, замахал своей шляпой в воздухе и громким голосом прокричал три раза «ура». Эта поразительная выходка, вероятно, спасла ему жизнь, потому что индейцы с этой минуты перестали в него стрелять и пускать на крышу зажженные стрелы. Они решили, что Соленая Вода сошел с ума. По странному великодушию, краснокожие никогда не поднимают руку на того, кого они считают помешанным.

Следопыт вел себя совершенно иначе. В каждом движении его были видны осторожность и осмотрительность. Знаменитый проводник не раз уже бывал на волосок от смерти. Однажды он попал в руки индейцев и был привязан к столбу, где вытерпел самые ужасные мучения, но ни разу не вскрикнул. На этой далекой границе, всюду, где только обитали и сражались люди, легенды о его подвигах переходили из уст в уста. Но те, кто не знал его прошлого, его славы, могли бы подумать, что забота его о самосохранении объясняется трусостью. Эти люди не поняли бы Следопыта. Он думал о Мабель, о том, что с ней будет, если его убьют, и эта мысль усиливала его обычную бдительность и осторожность.

Прошло десять минут с тех пор, как началась осада, и за это время Следопыт поднимал свое ружье только для того, чтобы переходить с ним с места на место. Он хорошо знал, что пули неприятеля не могут пробить толстые бревна, из которых сложены стены блокгауза, и, присутствуя при захвате гаубицы, он также хорошо знал, что у индейцев нет больше ядер. Итак, нечего было бояться огня осаждавших: только пули, влетавшие в отверстия бойниц, могли бы причинить вред. Это и случилось два раза; но когда индейцы стреляли вблизи, то их пули, ударяясь о край бойницы, теряли свою силу; если же они отходили подальше, то едва ли одна из ста пуль могла попасть в отверстие. Вдруг Следопыт услышал шум мокассинов и треск сухих ветвей у самого подножия блокгауза и догадался, что неприятель хочет поджечь здание. Позвав Капа, стоявшего на крыше, откуда уже не грозила опасность, он велел ему стать у бойницы, находившейся над тем местом, где неприятель складывал хворост, и держать наготове воду.

Человек менее опытный, чем Следопыт, поспешил бы тотчас уничтожить опасный замысел неприятеля и преждевременно воспользовался бы всеми средствами; но проводник поступил иначе. Он намеревался не только затушить огонь, который мало страшил его, но дать вместе с тем добрый урок неприятелю и обезопасить себя этим на остальную часть ночи. Чтобы привести в исполнение это намерение, он должен был дождаться, пока зарево пожара позволит ему хоть сколько-нибудь различать предметы вокруг. Никто не мешал ирокезам, и они беспрепятственно собрали хворост, навалили его перед блокгаузом, подожгли и удалились. Проводник позволил Капу придвинуть к бойнице кадку с водой, чтобы пустить ее в дело в нужную минуту. По его мнению, эта минута должна была наступить не раньше того, как пламя осветит окружающие кусты. Тогда верный глаз его подметил в кустах фигуры двух или трех ирокезов, наблюдавших за разгоравшимся огнем с равнодушием людей, привыкших хладнокровно смотреть на человеческие страдания. После этого Следопыт сказал:

— Готовы ли вы, друг Кап? Жар начинает проникать сквозь трещины, и хотя сырые бревна воспламеняются нелегко, однако пламя распространится слишком, если его не остановить. Что, кадка у вас под рукой? Посмотрите хорошенько, действительно ли огонь под самой бойницей, чтобы нам не потерять воду попусту.

— Все готово! — отчеканил Кап тоном моряка, отвечающего на приказ.

— Итак, ждите моего слова. Никогда не будьте нетерпеливы в решительную минуту, не будьте безрассудно смелы во время сражения; ждите команды.

Отдавая эти приказания, Следопыт в то же время делал необходимые приготовления, так как решил, что наступило время действовать. Он хладнокровно приподнял «оленебой», прицелился и выстрелил. Когда приклад ружья коснулся пола, стрелок выглянул в бойницу.

— Одним пресмыкающимся меньше, — произнес он, говоря сам с собою вполголоса. — Я уже видел этого субъекта: это самый безжалостный бродяга. Ну, он поступил, как требовала его натура, и награжден теперь по заслугам. Спровадить бы еще одного негодяя, и тогда довольно будет на эту ночь. С рассветом нам, может быть, придется пожарче.

Он снова зарядил ружье, и другой ирокез свалился на землю. Этого было достаточно. Индейцы, скрывавшиеся в кустах вокруг крепости, не желали дожидаться третьего доказательства меткости той же руки. Не зная, хорошо ли скрывают их кусты, они все бросились из засады и разбежались по сторонам, чтобы избавиться от опасности.

— Теперь выливайте вашу воду, мистер Кап, — сказал Следопыт. — Я наложил свое клеймо на этих мерзавцев, и мы уже больше не увидим огня в нынешнюю ночь.

— Посторонись, оболью! — закричал Кап и с таким искусством вылил воду, что огонь тотчас же потух.

Так окончилось это нападение, и ночь протекала спокойно. Следопыт и Кап караулили попеременно, и ни тот, ни другой не заснули. Им почти и не хотелось спать, потому что оба они были люди привычные к долгим вахтам.

Мабель не отходила от отца.

Глава двадцать пятая

На рассвете Следопыт и Кап снова поднялись на кровлю с тем, чтобы еще раз осмотреть остров. Кровля имела вид террасы, окруженной парапетом, который был устроен для того, чтобы за ним могли укрываться стрелки. Из-за этой ограды, достаточно толстой и прочной, Следопыт и Кап могли обозревать почти весь остров и большую часть протоков, лежащих между островами.

Ветер дул с юга. Зеленые волны медленно двигались к берегу. В ту минуту, когда они с беспокойством осматривались вокруг, Кап закричал своим громким, зычным голосом:

— Гей, парус!

Следопыт обернулся и действительно увидел то, что вызвало восклицание Капа. Паруса судна мелькали между кустарниками, окаймлявшими берег одного из островов, лежавших к юго-западу. Из парусов были подняты только те, которые моряки зовут нижними парусами; но сила ветра была так велика, что белые паруса «Бегуна», виднеясь сквозь просветы зелени, казалось, летели с быстротой скаковой лошади и походили на облако, бегущее по небу.

— Это не может быть Джаспер, — сказал с видом тяжелого разочарования Следопыт, — нет, нет; парень упустил время; это какое-нибудь судно, посланное французами на помощь своим друзьям, проклятым мингам.

— На этот раз вы промахнулись, друг Следопыт, что делать, промахнулись, — возразил Кап. — Пресная там вода или соленая, только это верхний угол грота на «Бегуне». У него грот хорошо стоит, согласен с этим, только гафель слишком задран, и вот потому-то нетрудно его узнать.

— Признаюсь, я ничего этого не вижу, — отвечал Следопыт, для которого термины его товарища были китайской грамотой.

— Неужели не видите? Это меня удивляет. Я думал, что ваши глаза могут кое-что видеть! А для меня ничего не может быть очевиднее, чем грот и этот гафель. Должен вам сказать, мой почтенный друг, на вашем месте я стал бы опасаться, не портится ли у меня зрение.

— Если это точно Джаспер, то нам уж нечего больше бояться. Мы можем защищаться против всего племени мингов, по крайней мере, в продолжение восьми или шести часов; а если еще Пресная Вода будет прикрывать наше отступление, тогда решительно нет причины отчаиваться. Был бы он только осторожен и не попал бы в засаду, как сержант.

— Вот в этом-то и вся опасность! Нужно было условиться о сигналах, сговориться о якорной стоянке. Если этот молодец станет где-нибудь у берега — кончено дело, куттер погиб! Да, вот еще что, мистер Следопыт, не следует ли в самом деле считать Джаспера скорее тайным союзником французов, чем нашим другом? Я знаю, сержант именно так смотрит на это дело, и сознаюсь, что здесь пахнет изменою!

— Мы скоро узнаем, мы скоро узнаем, друг Кап! Вот уже куттер обогнул соседний островок, и через пять минут дело будет ясно, как день. Не плохо бы, однако, подать мальчику какой-нибудь предостерегающий знак. Будет несправедливо, если он попадет в западню потому только, что мы не предостережем его.

Но беспокойство, охватившее их обоих, помешало им дать сигнал. В самом деле, нелегко было решить, какой для этого нужен сигнал, а куттер между тем бежал, пеня воду в протоке с наветренной стороны острова, так быстро, что некогда было раздумывать. К тому же на палубе не видно было никого; даже у руля никого не было, хотя судно бежало не только быстро, но и уверенно.

Кап стоял в молчаливом удивлении при виде этого необыкновенного зрелища. Но когда «Бегун» подошел поближе, опытный глаз моряка заметил, что руль приводится в движение посредством штуртроссов^[52], хотя и не было видно, кем. Так как на куттере борта были довольно высоки, тайна скоро объяснилась: экипаж, несомненно, укрывался за ними в безопасности от неприятельских ружей. Очевидно, на борту «Бегуна» был только его малочисленный экипаж. Когда Следопыт выслушал эти объяснения Капа, он печально покачал головой.

— Стало быть, Змей не дошел до Освего, и нам нечего ожидать помощи от гарнизона. Я надеюсь, что Лэнди не вбил себе в голову вздорной мысли заменить кем-нибудь Джаспера. Джаспер Уэстерн один сто́ит целой армии в таком деле… Мы втроем, друг Кап, должны будем защищаться. Вы, как моряк, будете поддерживать сношения с куттером. Джаспер, как озерный штурман, сделает на воде все, что нужно будет сделать, а я с моими способностями, которые не уступят способностям любого минга, я… ну, да что об этом говорить, я знаю, что делать. Нужно будет здорово защищаться, чтобы спасти Мабель.

— Еще бы! Еще бы! — горячо отвечал Кап. Дождавшись рассвета, он начал больше верить в безопасность своего скальпа. — Я считаю прибытие «Бегуна» одним «обстоятельством», а честность Пресной Воды — вторым. Этот Джаспер — неглупый парень; он держится поодаль от острова и, кажется, решился прежде узнать, как здесь обстоят дела, а потом уже причалить.

— Вижу, вижу! — вскричал Следопыт с каким-то восторгом. — Вон, вон лодка Змея на палубе куттера! Вождь, стало быть, теперь на борту, и, разумеется, он известил как нельзя лучше наших друзей о нашем положении. Делавар не то, что минг: он или скажет всю правду, или уж будет держать язык за зубами.

— Но может быть, эта лодка принадлежит куттеру? — сказал недоверчиво моряк. —У Пресной Воды ведь была лодка на борту, когда мы плыли.

— Это правда, друг Кап; но если вы знаете ваши паруса и мачты, ваши гроты и ваши гафели, то я знаю мои челны и лесные следы. Если вы можете узнать новую парусину на парусе, то я могу узнать, из новой или из старой коры лодка. Это пирога Змея. Благородный друг! Он отправился тотчас же в Освего, как только заметил; что блокгауз осажден. Он повстречался с «Бегуном» и, рассказав всю историю, привел куттер сюда. Только бы Джаспер Уэстерн был на борту.

— Да, да, это, действительно, было бы недурно: изменник он или честный человек, только надо признать, что парень ловко умеет извернуться при урагане.

— А также и тогда, когда нужно переправиться через водопад, — сказал Следопыт, толкнув локтем своего товарища и от души засмеявшись. — Мы должны отдать мальчику справедливость, даже если бы он сам стал сдирать скальпы с наших черепов!

«Бегун» в это время подошел уже близко. Кап не отвечал. Ветер все еще дул сильно. Маленькие деревца склоняли свои вершины, как будто желали во что бы то ни стало коснуться земли, а рев ветра, пробегавшего между ветвями кустарников, походил на глухой шум катящихся вдали колесниц.

В воздухе кружились листья, которые в это позднее время года, отрываясь от своих стеблей, перелетали с острова на остров, как стаи птиц. Только шум ветра и волн нарушал гробовое молчание. Дикие все еще были здесь. Их лодка и боты пятьдесят пятого полка, собранные вместе, стояли в маленькой береговой выемке, служившей пристанью. Хотя ирокезы были застигнуты врасплох неожиданным прибытием куттера, у них так глубоко укоренилась привычка к предосторожностям в военное время, что в одну минуту все они успели попрятаться с хитростью лисицы, уходящей в свою нору.

Такая же тишина царила и в блокгаузе. Следопыт и Кап, наблюдая за каналом, приняли, однако, предосторожности, чтобы их самих не заметили. Отсутствие всякой жизни на палубе «Бегуна» было еще поразительнее. Индейцы, смотря на его никем, по-видимому, не управляемые движения, чувствовали невольное смущение и страх, и самые смелые из них начинали сомневаться в благополучном исходе предприятия, которое началось для них так счастливо. Сам Ароухед, привыкший к сношениям с белыми по обе стороны озер, видел дурное предзнаменование в появлении корабля без людей. В эту минуту он даже желал бы снова быть на материке.

А куттер шел с прежней уверенностью и быстротой. Он держался середины протока, то наклоняясь при шквале, то снова поднимаясь. Под его форштевнем все еще пенилась вода. Хотя паруса его были зарифлены, он бежал очень быстро. Куттер находился уже против блокгауза, хотя не прошло и десяти минут с тех пор, когда он, подобно белому облаку, появился вдали в зелени деревьев и кустов. Кап и Следопыт наклонились вперед, чтобы лучше рассмотреть его палубу, и тогда, к радости их обоих, Джаспер Пресная Вода вскочил на ноги с громким восклицанием. Кап, забыв об опасности, вскочил на парапет и отвечал восклицаниями на восклицания. К счастью для него, неприятель был слишком осторожен и, не рискуя обнаружить себя, ни разу не выстрелил.

Следопыт же, имея в виду больше реальную, чем драматическую сторону дела, в ту самую минуту, как увидел своего друга Джаспера, закричал ему:

— Помоги нам, Джаспер, и день будет наш! Пошли им перцу вон в те кусты, и ты вспугнешь их, как стаю куропаток!

Между тем «Бегун» прошел уже мимо блокгауза и через минуту скрылся из виду за деревьями, которые отчасти скрывали укрепление.

Минуты две прошли в тревожном ожидании. Но вот снова мелькнули между деревьями паруса. Джаспер повернул через фордевинд и другим галсом пошел под ветром у острова. Ветер был довольно силен, и куттер, дрейфуя по течению с подветренной стороны, мог, по выходе из маленького пролива, попасть на наветренную сторону острова без всякого затруднения. Весь этот маневр был проделан с грациозной легкостью; ни одна из снастей не была тронута, паруса направлялись сами, и только руль управлял движением легкого судна. Целью Джаспера была, по-видимому, рекогносцировка. Но когда «Бегун» обогнул кругом весь остров и, снова обратившись к ветру, вступил в тот самый проток, по которому он прежде приблизился, руль положен был налево, и он поворотил на другой галс. Грот, хотя зарифленный, так сильно заполоскал, что звук его был подобен пушечному залпу, и Кап испугался, как бы не распоролись парусные швы.

— Его величество дает, хорошую парусину, надо признаться, — бормотал старый моряк. — Да еще, надо признаться, наш молодец управляет своим судном, как человек, в совершенстве знающий свое дело, как опытный капитан. Что вы ни толкуйте, Следопыт, чорт меня побери, если я поверю, что этот мистер Пресная Вода научился своему искусству на этой пресной луже!

— Но все же это так, а не иначе; все же он научился здесь, а не где-нибудь еще. Он никогда не видал океана и научился своему искусству здесь, на Онтарио. Я часто думал, что у него в натуре есть способность управляться со шкунами и шлюпками, — думал и потому уважал его. Что же касается измены, лжи и всех черных и подлых пороков, друг Кап, то Джаспер Уэстерн так же свободен от них, как самый доблестный из делаварских воинов, а делавары таковы, что, если вы захотите увидеть истинно честного человека, ступайте в их племя. Вы найдете его там!

— Вот он поворачивает! — восторженно воскликнул Кап, увидя, как «Бегун» ставил паруса на прежний галс. — Теперь мы увидим, что замышляет молодец! Конечно, он не будет ходить взад и вперед по этим протокам, как девица, которая отплясывает контрданс.

Паруса у «Бегуна» так опали, что оба наблюдателя с минуту опасались, как бы Джаспер не вздумал лечь в дрейф. Ирокезы смотрели на него из своих нор с такой кровожадной радостью, какую должен ощущать тигр, когда видит неосторожное приближение жертвы к своему логовищу. Но у Джаспера было не такое намерение: в совершенстве изучив глубину воды во всех протоках, омывающих остров, он хорошо знал, что «Бегун» без всякого риска может приблизиться к берегу. Без всякого страха он вошел в маленькую бухту, привязал оба ошвартованных здесь бота буксиром и потащил их за собой в канал. Так как все лодки были привязаны к двум ботам Дунгама, то этим отважным и успешным маневром индейцы были лишены возможности покинуть остров, им оставалось спасаться разве только вплавь. Они тотчас же увидели и поняли это. Вмиг они все вскочили и наполнили воздух воплями и выстрелами, впрочем, совершенно безвредными. Но в ту самую минуту, как они обнаружили себя, забыв осторожность, прозвучало два выстрела. Сначала раздался выстрел с крыши блокгауза, и один из ирокезов упал мертвый, с раздробленным черепом. Другой выстрел был сделан с борта «Бегуна» делаваром, который, не будучи столь метким, как его друг, изувечил на всю жизнь другого ирокеза. Экипаж «Бегуна» испустил крик торжества, и индейцы снова исчезли, будто провалились сквозь землю.

— Это Змей подал голос! — сказал Следопыт, как только раздался второй выстрел. — Я так же хорошо знаю звук его ружья, как звук моего «оленебоя». Славный ствол, хоть и не всегда шлет верную смерть. Хорошо, хорошо! Чингачгук с Джаспером на воде, а мы с вами, друг Кап, здесь, в блокгаузе, — мы покажем бродягам-мингам, что значит разумное сражение.

«Бегун» между тем подвигался. Лишь только он достиг крайней точки острова, Джаспер пустил захваченные лодки по течению, и ветер отнес их на полмили к берегу другого острова. Затем куттер повернул на другой галс и, снова держась течения, вошел в другой канал. Кап со Следопытом заметили, что что-то готовится на палубе «Бегуна». К величайшей их радости, как только куттер очутился у главной бухты, против того места, где скрывалась бо́льшая часть индейцев, вдруг выставилось жерло единственного бывшего на борту куттера орудия — гаубицы, — и град картечи посыпался в кусты. Стая перепелов не поднимается так быстро, как поднялись ирокезы от этого железного града. Посол «оленебоя» снова свалил одного из них, а другой удрал хромая, раненный Чингачгуком. Индейцы немедленно попрятались. Обе стороны начали, по-видимому, готовиться к новому бою. Но вдруг появилась Роса с белым флагом в руке. Ее сопровождали французский офицер и Мюйр.

Переговоры происходили у самых стен блокгауза, так что все те, кто не успел спрятаться, находились под прицелом «оленебоя». Джаспер бросил якорь прямо против блокгауза, и гаубица была наведена на переговаривающихся, но так, что осажденные и их друзья на куттере могли показываться без опаски. Один лишь Чингачгук держался в засаде, и то больше по привычке, чем из осторожности.

— Вы восторжествовали, Следопыт, — кричал квартирмейстер, — и капитан Санглие является предложить перемирие. Вы не откажете храброму врагу в праве отступить с честью после того, как он законно сражался с вами и сделал все, чего требовала честь его короля и отечества. Вы сами — верный подданный и не захотите поступить слишком жестоко с тем, кто действовал честно. Неприятель обещает очистить остров, обменяться пленниками и возвратить скальпы. Не имея обоза и артиллерии, вы не можете требовать большего.

Все это он сказал очень громко, и. каждое слово было слышно и в блокгаузе и на куттере.

— Что ты скажешь на это, Джаспер? — закричал Следопыт. — Ты слышал предложение? Отпустить нам этих бродяг или же заклеймить, как клеймят баранов в поселениях, чтобы можно было их узнать при следующей встрече?

— Что случилось с Мабель Дунгам? — спросил юноша, и брови его нахмурились, а лицо приняло угрожающее выражение. — Если они тронули хоть один волос на ее голове, то горе всему племени ирокезов!

— Нет, нет, она теперь внизу, жива и здорова и ухаживает за своим умирающим отцом, как и подобает женщине. Сержант ранен, но за его рану нам не следует мстить: его постигла участь воина; что же касается Мабель…

— Она здесь!.. — воскликнула девушка, которая взошла на кровлю, как только узнала, какой оборот приняли дела. — Она здесь. Не проливайте больше крови! Довольно уже было ее пролито. Если эти люди хотят оставить остров, Следопыт, если они хотят мирно удалиться, Джаспер… не удерживайте их. Мой бедный отец прощается с жизнью. Дайте же ему умереть спокойно.

— Ладно, ладно, Магнит! — вмешался Кап. — Твои слова, может быть, очень благочестивы и напоминают книгу стихов, но они далеки от здравого смысла. Неприятель пришел в смятенье, Джаспер — на якоре, готовый дать лихой залп, рука Следопыта не дрожит, а глаз его верен, как всегда… Мы можем назначить выкуп с головы, набрать призовых денег да сверх того добыть и честь и славу! Дайте нам только полчаса срока…

— Ну, — сказал Следопыт, — я перехожу на сторону Мабель. Довольно уже было пролито крови, и мы сделали все, чего требовал долг. Итак, поручик Мюйр, посмотрим, что предлагают нам ваши друзья, французы и индейцы.

— Мои друзья? — сказал Мюйр вздрогнув. — Неужели вы будете называть врагов короля моими друзьями, Следопыт, только потому, что случайность войны отдала меня в их руки? Многие из величайших воинов древних и новых времен бывали военнопленными. Вот мистер Кап, он может засвидетельствовать, что мы сделали все зависящее от нас, чтобы избежать этого бедствия.

— Да, да! — сухо отвечал Кап. — Только надо сказать: не избежать, а убежать. Мы убежали вниз, в самый трюм, и так запрятались, что могли бы оставаться в нашей норе до сих пор, если бы не почувствовали необходимости наполнить наши хлебные закрома. Вы запрятались, квартирмейстер, с проворством лисицы, и уж чорт знает, когда вы успели отыскать эту нору. Это поистине чудо для меня. Лентяй матрос не забирается так ловко куда-нибудь в уголок на корме, когда нужно отдать фок, как вы забились в вашу нору.

— Разве вы не последовали за мной? Бывают минуты в жизни человека, когда рассудок переходит в инстинкт…

— А люди забиваются в норы, — возразил Кап и захохотал. Следопыт по обыкновению беззвучно засмеялся; даже Джаспер, все еще полный забот о Мабель, не мог не улыбнуться. — Говорят, что сам чорт не сделает человека матросом, если он не умеет смотреть вверх; а здесь, кажется, солдат не солдат, если не умеет смотреть вниз.

Хотя эта вспышка веселья была не очень-то приятна Мюйру, однако она очень способствовала установлению мира. Кап был доволен, сказав острое словцо, и согласился уступить в главном пункте. После небольших препирательств все индейцы были обезоружены и собраны в одно место на расстоянии ста ярдов от блокгауза и на выстрел от гаубицы «Бегуна». Следопыт вышел из блокгауза и объявил условия, на которых остров окончательно должен быть очищен от неприятеля. Эти условия были достаточно выгодны для обеих договаривающихся сторон. Индейцы получили приказание выдать все свое оружие, не исключая ножей и томагавков. Французский офицер, мосье Санглие^[53], как его обыкновенно называли и как называл он сам себя, воспротивился было этому условию, которое, говорил он, могло больше всего уронить его честь, как начальника. Но Следопыт, бывший не раз свидетелем индейской резни и знавший ненадежность вынужденных обещаний, был непреклонен. Второе условие было несколько важнее: оно требовало, чтобы капитан Санглие выдал всех своих пленников, которые содержались в той самой норе, или ущелье, где укрывались Кап и Мюйр. Когда пленников привели, оказалось, что четверо из них были вовсе не ранены: во время нападения они бросились на землю и тем спасли свою жизнь — обыкновенная уловка на войне с туземцами. Двое других были легко ранены и могли продолжать службу. Они принесли с собой ружья, и Следопыт вздохнул еще свободнее, когда увидел, что силы их так значительно увеличились. Собрав все неприятельское оружие в блокгауз, он отправил своих солдат занять его и поставил часового у двери. Остальные солдаты умерли, так как раненые были добиты ирокезами, жаждавшими скорее снять с них скальпы.

Как только Джаспер познакомился с условиями договора и увидел, что может отойти без опасности для оставшихся на острове, он направил куттер к тому месту, где стояли боты. Взяв их на буксир, он ввел их в проток с подветренной стороны; тут, велев всем индейцам сесть в них, он снова взял на буксир лодки и, быстро двинувшись по ветру, заставил их продрейфовать целую милю под ветром острова. Индейцам было дано только по одному веслу на каждое судно: молодой моряк очень хорошо знал, что, держась по ветру, они пристали бы еще до вечера к берегам Канады. Капитан Санглие, Ароухед и Роса остались одни. Санглие нужно было подписать некоторые бумаги с поручиком Мюйром, который в его глазах имел все полномочия, вытекавшие из его офицерского звания. Ароухед же по каким-то личным причинам не хотел отправляться со своими друзьями-ирокезами. Для него, Росы и капитана Санглие была оставлена одна лодка.

Глава двадцать шестая

Следопыт, выходя из блокгауза, встретил Мюйра, который отвел его в сторону, чтобы переговорить наедине. Обращение квартирмейстера было ласково до приторности, но под этой лаской, видимо, скрывалось лукавство.

— Любезный мой друг, — начал Мюйр, — ты для всех нас теперь еще в тысячу раз дороже после услуг, недавно оказанных тобою. Ты еще больше упрочил свою славу в последнем деле. Правда, тебя не произведут в офицеры, да ты, верно, и не добиваешься этого; но ты составил себе громадную известность как проводник, как советник, как верный подданный и несравненный стрелок. Не знаю, пользуется ли в Америке большею славою сам главнокомандующий! Тебе бы прожить остаток дней в спокойствии. Женись-ка, друг любезный, не откладывая, да подумай о своем счастье, потому что о славе тебе уже нечего думать. Возьми себе в жены Мабель Дунгам, и у тебя будет красивая новобрачная и доброе имя.

— Мне что-то странно слышать, квартирмейстер, такой совет от вас. Я слышал, будто вы — мой соперник.

— Да, я был твоим соперником, и, скажу тебе, грозным соперником! Пять раз я принимался волочиться — и ни разу не дал промаха. Да, Следопыт, я был твоим соперником, но теперь это кончено, и я от всей души, искренно желаю тебе успеха у Мабель. Если сержант переживет свою рану, то, будь уверен, я непременно замолвлю ему словцо за тебя.

— Благодарю вас за ваше расположение, квартирмейстер, хотя в вашем ходатайстве я не нуждаюсь. Сержант Дунгам — старинный мой друг. Это дело я считаю верным, как только можно считать верным дело в военное время. Мабель и отец ее согласились на мое желание, и весь пятьдесят пятый полк не может помешать этому. Ах, вряд ли увидит бедный отец то, чего он так давно желал!

— Но, умирая, он будет утешен тем, что его желание исполнилось. Расставаясь с этим миром, только тот чувствует утешение, кто уверен, что любимые им существа будут счастливы после его смерти. Все миссис Мюйр чувствовали это перед своей кончиной.

— И немудрено, квартирмейстер, что все ваши жены утешали себя этим.

— Тсс! Довольно, любезный! Я не думал, что ты такой остряк. Ну, да старые друзья не обижаются на шутки. Хотя я и не могу жениться на Мабель, однако я буду считать долгом питать к ней уважение, расхваливать и ее и тебя всем при каждом случае. Но, Следопыт, тот, кто лишается счастья обладать такой девушкой, должен быть хоть чем-нибудь утешен. Не правда ли?

— Конечно, конечно, квартирмейстер, — отвечал простодушный проводник, — я по себе знаю, как тяжело было, бы лишиться Мабель. Может быть, вам и неприятно будет видеть ее моей женой, но смерть сержанта, вероятно, заставит нас отсрочить наш брак, и у вас будет еще довольно времени, чтобы свыкнуться с этой мыслью.

— Я перенесу этот удар, да, перенесу его, хотя бы порвались все струны моего сердца; но ты мог бы помочь мне. Ты сам понимаешь, что эта экспедиция престранная. Я, имеющий патент на звание офицера, сейчас только простой волонтер, тогда как беспатентный офицер — командир. Я согласился на это по многим причинам, хотя вся кровь во мне кипела от желания начальствовать над теми, которые шли сражаться за честь отечества и права его величества…

— Квартирмейстер, — перебил проводник, — вы так скоро попали в руки неприятеля, что совесть ваша может быть покойна на этот счет. Полноте, перестанем говорить об этом!

— Именно, я так же думаю, Следопыт! Об этом никому из нас не нужно говорить. Сержант Дунгам уже вышел из строя…

— Что такое? — спросил проводник.

— Сержант не может больше командовать, и, по моему мнению, неприлично капралу быть во главе такого победоносного отряда. Я хочу требовать власти, принадлежащей мне как человеку, имеющему диплом на звание поручика. Солдаты не посмеют воспротивиться этому. Ну, а ты, любезный друг, теперь, когда пользуешься такой известностью, теперь, когда Мабель твоя и когда совесть твоя чувствует, что ты исполнил свой долг, — что, надо признаться, всего дороже, — ты уж, конечно, будешь скорее моим союзником, чем противником?

— Я думаю, поручик, что вы имеете полное право командовать солдатами пятьдесят пятого полка. Никто здесь, вероятно, не станет противиться этому, хотя вы и были военнопленным, а есть люди, которые нелегко покоряются власти пленника, обязанного им своей свободой. Впрочем, я все-таки думаю, что никто здесь не воспротивится вашим желаниям.

— Это очень хорошо, Следопыт, и, когда я буду отдавать отчет во всем и сделаю донесение о захвате французских ботов, о защите блокгауза и вообще о всех действиях, ты увидишь, что я не забуду о тебе и твоих заслугах.

— Оставьте меня и мои заслуги в покое, квартирмейстер! Лэнди знает, каков я в лесу и каков в крепости, а генерал знает это еще лучше, чем он. Не беспокойтесь обо мне; расскажите лучше о собственном приключении и позаботьтесь отдать справедливость отцу Мабель, который все-таки пока еще командир.

Мюйр объявил, что он чрезвычайно доволен этим указанием, и подтвердил, что непременно отдаст всем должную справедливость. Между тем они приблизились к группе, расположившейся около огня. Здесь квартирмейстер впервые после отъезда из Освего начал показывать власть, которая принадлежала ему по чину. Отведя в сторону капрала, он ясно и твердо объявил ему, что намерен вступить в права, которые дает ему чин, и поручил ему известить об этом всех солдат. Эта смена начальства была встречена спокойно. Все знали о законных правах поручика на звание командира, и никто не собирался противиться его распоряжениям.

В это время капитан Санглие завтракал с беззаботностью философа, с равнодушием ветерана, с искусством и ловкостью француза и с прожорливостью страуса. Он уже тридцать лет жил в колониях, прибыл туда из Франции с отрядом, в котором занимал почти такое же место, как Мюйр в пятьдесят пятом полку. Его железное сложение, его жестокость, ловкость, с какою он умел управлять индейцами, его отчаянная храбрость — все эти достоинства давно сделали его известным главнокомандующему, который и поручил ему руководить военными действиями союзных индейцев. Это назначение доставило ему чин капитана, и вскоре после своего производства он перенял много привычек и даже взглядов у своих союзников. Часто предводительствовал он отрядами ирокезов, когда те отправлялись на грабеж. Он составлял планы кампаний, которые по своему значению и по своим последствиям далеко превосходили обыкновенную политику индейцев, и потом старался уменьшить бедствия, им же самим причиненные. Так как имя его было связано с многими бесчеловечными поступками его подчиненных, в американских провинциях он слыл злодеем. Имя Санглие — кабан, как называл он сам себя, или Каменное Сердце, как обыкновенно называли его на границах, — наводило ужас на детей и женщин в этой части света.

Встреча Следопыта и Санглие напоминала свидание двух полководцев. Заняв место у костра, они с минуту не произносили ни слова и только внимательно оглядывали друг друга; и тот и другой чувствовали, что находятся в присутствии грозного врага, и тот и другой понимали, что им надо отнестись к своему противнику с доверием, которого заслуживает воин; оба видели бесконечную разницу между своими характерами и интересами. Следопыт уважал Санглие за его отвагу, как человек, много испытавший, и не верил всем дурным слухам, которые распускали о нем. Но он не одобрял его эгоизма, его хладнокровных расчетов. С другой стороны, проводник был загадкой для капитана Санглие. Француз решительно не понимал его. Ему не понятны были его бескорыстие, справедливость, искренность.

Пока два героя молча осматривали друг друга, капитан Санглие поднес руку к шапке. Грубость пограничной жизни еще не совсем уничтожила в нем прежнюю вежливость, не совсем изгладила на лице его выражение той учтивости, которая кажется врожденной привычкой французов.

— Мосье Следопыт, — сказал он с дружеской улыбкой, мешая французские слова с английскими: — une militaire^[54]… то есть честь войны, le courage et la loyauté^[55]. Вы говорите по-ирокезски?

— Да, я понимаю язык этих гадин и в случае необходимости могу говорить на нем, — отвечал Следопыт, — но ни этот язык, ни это племя мне не по вкусу. По-моему, встретить минга, мистер Каменное Сердце, значит встретить негодяя. Я часто видал вас, хотя, признаться, это было в битвах, и всегда в передних рядах, надо признаться… Вы уже, верно, знакомы с нашими пулями?

— Только не с вашими, мосье Следопыт! Пуля, пущенная вашей благородной рукой, — верная смерть. Вы убили на одном из островов моего лучшего воина.

— Очень может быть, хотя, правду сказать, все они страшные негодяи. Я не хочу оскорблять вас, мистер Каменное Сердце, но, надо признаться, вы живете в дурном обществе.

— Да, сэр, — ответил француз, который, решившись быть вежливым и с трудом понимая по-английски, воображал, что ему отпускают комплименты. — Вы очень добры; но un brave^[56] всегда comme çа^[57]… Постойте! Что это такое? Что делают с этим jeune homme^[58]?

Обернувшись в ту сторону, куда указывал Санглие, Следопыт увидел, что двое солдат грубо схватили за плечи Джаспера и намеревались скрутить ему руки.

— Это что такое? — закричал проводник, устремляясь к солдатам и откидывая их одним движением руки. — У кого хватит совести обращаться так с Пресной Водой? Кто, наконец, осмеливается позволять это на моих глазах?

— Это по моему приказанию, Следопыт! — ответил квартирмейстер. — Я беру на себя ответственность за это распоряжение. Не станете же вы опровергать законность приказа офицера его величества?

— Я стал бы опровергать самого короля, если бы он заявил, что Джаспер заслуживает подобного обращения. Разве не ему обязаны мы целостью наших скальпов? Не он ли помог нам одержать победу? Нет, нет, квартирмейстер, если только в этом вы проявляете свою власть, то я первый отказываюсь признавать ее за вами.

— Это пахнет непослушанием, — отвечал Мюйр, — но проводнику многое можно простить. Действительно, Джаспер сделал вид, что помогает нам в этом деле, но мы не должны забывать прошлого. Разве сам Лэнди не обличал его перед нашим отъездом из Освего? Разве мы сами не убедились, что тут должна иметь место измена и предателем может быть только Уэстерн? Ах, Следопыт, Следопыт, никогда вы не сделаетесь великим государственным человеком или великим полководцем, если будете доверять внешности людей. Я полагаю, что лицемерие еще больше свойственно людям, чем зависть; это бич человеческой природы.

Капитан Санглие только пожал плечами и смотрел то на квартирмейстера, то на Джаспера.

— Наплевать мне на вашу зависть, ваше лицемерие и даже вашу человеческую природу! — отвечал Следопыт. — Джаспер Пресная Вода — мой друг; он храбрый парень, честный, верный юноша! Никто из пятьдесят пятого полка не посмеет поднять на него руку, пока я тут! Вы можете распоряжаться солдатами, но никак не мной и Джаспером!

— Bon^[59]! — воскликнул француз.

— Вы, значит, не желаете слушаться рассудка, Следопыт? Не забыли же вы наших подозрений и доказательств? А вот вам еще один факт: видите ли вы этот лоскуток? Мабель нашла его здесь на дереве за час до нападения врага. Не потрудитесь ли вы признать в нем конец флага, развевавшегося на «Бегуне»? Не может быть более убедительной улики.

— Честное слово, это уж слишком! — пробормотал Санглие сквозь зубы.

— Какое мне дело до ваших флагов и сигналов, когда мне известен человек! — возразил разведчик. — Джаспер весь исполнен чувства чести, а это слишком редкое качество. Никто не смеет относиться к нему, как к какому-нибудь мингу. Нет, нет, оставьте его в покое, или же мы посмотрим, кто одержит верх: вы ли с вашими солдатами пятьдесят пятого полка, или Змей, «оленебой» и Джаспер со своим экипажем. Вы настолько же преувеличиваете вашу силу, господин Мюйр, насколько умаляете достоинство Пресной Воды!

— Treś bon^[60]! — пробормотал Санглие.

— Ну, так ладно же! Я буду говорить яснее. Вот этот самый капитан Санглие и Ароухед, этот храбрый тускарора, объявили мне, что этот несчастный юноша — изменник! Надеюсь, после этого вы не станете, Следопыт, оспаривать мое приказание?

— Scélérat^[61]! — прошептал француз.

— Капитан Санглие — храбрый солдат, — сказал Джаспер, — он не захочет оклеветать честного матроса. Скажите, капитан Каменное Сердце, есть здесь изменник?

— Да, да, — прибавил Мюйр, — пусть говорит открыто, раз вы этого хотите, несчастный! Посмотрим, избегнете ли вы наказания. Капитан, видите ли вы изменника между нами или нет?

— О, да, сударь, конечно, вижу!..

— Слишком много лжет! — сказал Ароухед громовым голосом, толкая Мюйра в грудь рукой. — Где мои воины, где мои скальпы англичан? Слишком много лжет!

Приняв этот жест индейца за удар, Мюйр отступил и схватился за ружье. Но тускарора был слишком ловок для него. Бросив вокруг себя яростный взгляд, он выхватил из-за пояса утаенный им кинжал и в мгновение ока вонзил его по самую рукоятку в грудь квартирмейстера. Видя, как тот падает с выражением удивления на лице, Санглие взял щепотку табаку и сказал спокойным голосом:

— Voilà, l’affaire finie! Mais ce n’est qu’un scélérat de moins^[62].

Убийство произошло так неожиданно, что, когда Ароухед, издав дикий крик, прыгнул в кусты, никто из белых не бросился за ним. Один Чингачгук не растерялся: не успели кусты скрыть Тускарору, как делавар уже устремился туда…

Джаспер Уэстерн, говоривший по-французски и пораженный восклицаниями и жестами Санглие, обратился к нему.

— Скажите, мосье, — сказал он по-английски, — я изменник?

— Вот он, — холодно ответил француз, — это наш шпион, наш агент. Скажу по совести: это был большой негодяй! Вот он!

Санглие нагнулся над телом квартирмейстера и, пошарив в одном из его карманов, вытащил оттуда кошелек, который вывернул наглазах у всех. Несколько двойных луидоров покатились к ногам солдат, не упустивших, конечно, случая подобрать их. Отбросив с презрением кошелек, Санглие невозмутимо вернулся к своему супу и стал с аппетитом уничтожать его.

Глава двадцать седьмая

Солдаты подняли тело Мюйра, отнесли его в сторону и накрыли шинелью. В это время Чингачгук вышел из кустов и молча присел к костру. Санглие и Следопыт заметили на его поясе окровавленный скальп, но ни тот, ни другой не стали расспрашивать: они поняли, что Ароухед убит. Француз продолжал невозмутимо есть свой суп. Желая получить более точные сведения об измене Мюйра, Следопыт стал предлагать Санглие вопросы, на которые тот охотно отвечал, не видя больше необходимости скрывать действия убитого агента. Оказалось, что Мюйр предложил свои услуги неприятелю вскоре после того, как пятьдесят пятый полк прибыл на границу; как на преимущество своей агентуры перед другими он указал на свою дружбу с комендантом Лэнди, благодаря, которой он мог сообщать французам наиболее точные сведения. Предложение его было принято, и капитан Санглие несколько раз виделся с ним в окрестностях Освего и однажды провел даже целую ночь в крепости. Ароухед служил посредником для передачи сообщений, а анонимное письмо к майору Дункану было сочинено Мюйром, затем переписано во Фронтенаке и передано, наконец, самим тускаророй в руки майора. Возвращаясь после исполнения этой миссии, Ароухед и был захвачен «Бегуном». Таким образом, Джаспер являлся намеченной жертвой, гибель его должна была скрыть Мюйра. За особое вознаграждение Мюйр взялся сопровождать экспедицию на Тысячу Островов, обязуясь дать сигнал, когда наступит момент, наиболее удобный для атаки. Он же и сообщил неприятелю о положении этого острова.

Отличаясь пристрастием к прекрасному полу, Мюйр мог жениться на Мабель, как и на всякой другой, но особенно напирал на свой мнимый восторг перед ней, чтобы иметь повод просить майора о своем участии в экспедиции. Эпизод с Мабель особенно смешил Санглие, заставляя его во время рассказа едко посмеиваться над изобретательностью квартирмейстера.

Окончив свой рассказ, Санглие неожиданно протянул руку Следопыту и сказал:

— Нате, пожмите ее! Вы-то честный человек, а это много значит. Мы пользуемся шпионами как средством, извлекая из них пользу для себя. Но я их ненавижу! Вот вам моя рука.

— Я охотно жму вашу руку, капитан, — отвечал Следопыт, — вы — враг законный, простой и храбрый. Что касается тела квартирмейстера, — оно никогда не коснется английской земли. Пусть остается на том месте, которое было свидетелем его подлости, и пусть измена служит ему надгробным памятником. Я допускаю, капитан Каменное Сердце, что подобные сношения со шпионами могут входить в обязанности солдата, но, говорю вам откровенно, я был бы не способен на это, и радуюсь, что это дело останется не на моей, а на вашей совести. Джаспер, поди-ка сюда на минутку. Мне нужно сказать тебе, мой мальчик, два слова.

Проводник отвел молодого человека в сторону и, крепко сжимая его руку, сказал дрогнувшим голосом:

— Ты знаешь меня, Пресная Вода, и я знаю тебя; все происшедшее ни на минуту не изменило моего мнения о тебе. Никогда я не верил их сказкам, хоть дело и казалось мне одно время серьезным. Я всегда знал, что измена не в твоей натуре но, признаюсь, не подозревал я и квартирмейстера.

— И это — человек, имевший грамоту его величества!

— Не в этом суть, Джаспер! Он приносил присягу — и не исполнил своего долга.

— А любовь его к Мабель, к которой он в действительности ничего не чувствовал!

— Это было очень дурно с его стороны. У покойного текла в жилах кровь минга! Только выродок может обманывать женщину. Вот и мне вверено одно такое существо… Сержант на смертном одре дал мне в жены свою дочь, и Мабель, дорогая моя девочка, согласилась на это. Я чувствую, что должен теперь заботиться о двух жизнях, думать о двух существах, радовать два сердца. Ах, Джаспер!.. Мне кажется подчас, что я недостаточно хорош для этого милого ребенка!

При этой новости у Джаспера захватило дыхание. Как он ни старался скрыть свое волнение, но щеки его покрылись мертвенной бледностью; все же ему удалось ответить твердым голосом:

— Не говори этого, Следопыт, ты достаточно хорош даже для самой королевы.

— Да, да, на твой взгляд. Действительно, я без промаху могу убить лань и минга, глаз мой безошибочно определит след в лесу и положение звезд. Конечно, живя со мной, Мабель не будет чувствовать недостатка ни в дичи, ни в рыбе, ни в голубях. Но найдет ли она во мне человека, равного по развитию, способного вести приятную беседу тогда, когда, по прошествии нескольких лет, люди дают друг другу должную оценку?

— Оценив тебя должным образом, самая избалованная женщина может быть с тобою счастлива, Следопыт! Этого тебе нечего бояться. Но довольно говорить об этом, — прибавил Джаспер, крепко сжимая руку друга и бессознательно направляясь к огню, — довольно. Ты достоин Мабель, и Мабель достойна тебя. Ты ее любишь, и она платит тебе тем же; сам отец выбрал тебя ей в мужья, — кто же осмелится оспаривать у тебя это право!.. Что же касается квартирмейстера, то его лживая любовь к Мабель еще хуже измены королю.

При этом они так близко подошли к огню, что пришлось переменить разговор. Как раз в это время показался Кап, только что покинувший умирающего брата и ничего не знавший о происшедшем. Обычная самоуверенность оставила его. Он шел грустный, задумчивый и скромный.

— Скверная штука смерть, с какой стороны ни смотри на нее! — оказал он, подходя к собеседникам. — Вот сержант Дунгам — славный солдат, надо отдать ему справедливость! Он опускает свой канат в настоящую минуту и ведь так цепляется за него, точно он и не должен пройти через клюз^[63]. А все почему? Любит дочь. Я, по крайней мере, видя, что другу необходимо совершить длинное путешествие, всегда желаю ему скорейшего отплытия и благополучия.

— Не убить же сержанта, чтобы ускорить его смерть? — возразил Следопыт с укоризной. — Жизнь дорога даже старикам. Чем меньше она стоит, тем больше ее ценят.

Капу и в голову не приходило ускорять смерть своего несчастного зятя. Моряка обидело, что его слова неправильно истолковали.

— В ваши годы и при вашем благоразумии, Следопыт, — сказал он, — нехорошо нападать на человека, мысли которого омрачены скорбью. Сержант Дунгам — мой зять и друг. Я его уважаю, почитаю и знаю, что он жил, как следует. Не такой уж великий грех — пожелать кому-нибудь хорошей якорной стоянки в небесах. Все мы смертны, и лучший из нас не будет этого отрицать. Но где же квартирмейстер? Он должен пойти проститься с бедным сержантом, который покидает этот мир немного раньше нас.

Проводник рассказал ему про смерть Мюйра и про его измену. Кап слушал, разинув рот от удивления, а по окончании рассказа два или три раза оглушительно кашлянул, точно облегчая дыхание.

— Превратна и беспокойна ваша жизнь между пресной водой и дикими, Следопыт, — промолвил он наконец, — и чем скорее я уеду отсюда, тем выше стану в собственных глазах! Предатель, говорите вы, готовый продать свою страну, да еще кому? Негодному французу?

— Готовый продать все: страну, душу, тело, Мабель и все наши скальпы, не заботясь о том, кто покупатель. Соотечественники Каменного Сердца платили ему.

— Узнаю их! Всегда рады купить, когда не могут победить или удрать.

Господин Санглие иронически приподнял шляпу и поклонился с поразительной галантностью.

— Я ведь шел сюда за Мюйром, — обратился Кап к Следопыту, — думая, что сержант перед смертью захочет сказать несколько слов своему заместителю. Но, оказывается, поручик действительно подвинулся по службе.

— Относительно заместителя нечего беспокоить сержанта. Маленьким, изнуренным отрядом, я думаю, может командовать и капрал. Обо всем остальном я позабочусь. Нам придется только похоронить мертвеца и сжечь дотла форт и хижины, построенные на неприятельской земле, чтобы не оставлять их в руках врагов. Возвращаться сюда не к чему, раз это место стало всем известно.

— Все это прекрасно, любезный друг, но подумаем теперь о моем бедном зяте. Хоть он и солдат, нельзя, по-моему, позволить ему уйти без слова утешения.

— Верно, верно, — ответил проводник, направляясь к блокгаузу. — Я часто присутствовал при последних минутах умирающих: одни отходят в вечность тупыми и невежественными, другие умирают с радостью, точно избавляются от большой тяжести. Я думаю, что в эту минуту все наши поступки встают перед нами.

— Да, вы правы, Следопыт. Пришла раз такая минута, когда я был на волосок от смерти; с какой быстротой перелистал я тогда журнал моей жизни! Большим грешником я никогда не был: не грабил, не предавал, не поджигал, но мог упрекнуть себя в мелочах — в контрабанде и других подобных проделках. Что прикажете делать? Я — моряк!.. Верно, и ваша профессия тоже не без пятен?

— Многие разведчики и проводники — отъявленные мошенники и, подобно квартирмейстеру, служат обеим сторонам, но я в этом неповинен. У меня три раза в жизни были искушения. Однажды я нашел на нашей территории двадцать шесть прекрасных бобровых шкурок, принадлежавших французскому охотнику, который не имел права охотиться в наших лесах. Я знал, что закон будет за меня, если я их возьму; очень уж они меня манили! Но я представил себе отчаяние бедняги, возлагавшего на них, быть может, все свои надежды, — и оставил шкурки на прежнем месте. Охотники обозвали меня дураком, но я прекрасно спал в ту ночь, — значит, я поступил правильно… В другой раз (тогда я еще был молод) я увидал в лесу редкое дорогое ружье, с которым я мог бы быстро выдвинуться. Очень уж хотелось мне взять его. Но я преодолел себя и позже со своим карабином восторжествовал над противником, стрелявшим в цель из того ружья… В третий раз я набрел в лесу на шестерых спящих мингов. Их ружья и томагавки лежали в стороне, так что я мог ими преспокойно завладеть. Но честный человек не должен нападать ни на спящих, ни на безоружных. После некоторого колебания я спрятался и стал ждать их пробуждения. Когда они, вооруженные, двинулись в путь, я стал стрелять в них, перебегая из одной засады в другую. В результате из шести негодяев в деревню вернулся только один, да и то прихрамывая. Великий Змей, следовавший за мной на большом расстоянии, конечно, не упустил случая овладеть их скальпами. Вот видите, — прибавил Следопыт, подходя к блокгаузу, — можно поступать справедливо, не изменяя ни чести, ни долгу службы.

Кап, не вполне уяснивший себе эту мораль, что-то пробормотал в ответ.

Они с минуту стояли перед дверью, точно собираясь с мыслями, и наконец вошли.

Глава двадцать восьмая

Следопыт вошел в комнату умирающего с тяжелым чувством грусти и сожаления. Не то было с Капом: грубый, упрямый, буйный и вдобавок с педантическими замашками, старый моряк не был расположен глядеть даже на самую смерть с тем трепетом, с каким обычно все привыкли ее встречать. Несмотря на все происходившее, несмотря на непритворную любовь к своему зятю, он вошел в комнату умирающего с равнодушным видом и сейчас же начал рассказывать о последних происшествиях и о смерти Мюйра и Ароухеда.

— Оба отдали свои якоря, не успев моргнуть, брат Дунгам, — прибавил он, — и ты можешь утешать себя тем, что незадолго перед тобой другие отправились в великое путешествие, и отправились такие люди, которых ты не слишком любил. Будь я на твоем месте, меня бы это очень утешило. Моя мать говаривала, друг Следопыт, что следует не разнеживать душу умирающего, а, напротив, укреплять ее всякими благоразумными мерами. Эти новости очень утешат нашего бедного Дунгама, если он чувствовал к покойным то же, что чувствую я.

Роса, услышав о смерти мужа, встала и неслышными шагами вышла из блокгауза. На лице Дунгама не выразилось никакого особенного чувства, потому что нити, связывавшие его с жизнью, так ослабели, что он совершенно забыл Ароухеда и нисколько не заботился о Мюйре. Он слабым голосом спросил о Джаспере. Юноша не замедлил явиться. Сержант посмотрел на него с нежностью, и в глазах его выразилось раскаяние в оскорблении, которое он так несправедливо нанес молодому матросу. В блокгаузе в это время находились Следопыт, Кап, Мабель, Джаспер и умирающий. Все стояли вокруг сержанта, ожидая его последней минуты. Мабель преклонила возле него колени, то прижимая к своему лбу руку, покрытую холодным потом, то смачивая водой запекшиеся губы отца.

— Теперь — ты, а завтра — мы, сержант, — сказал Следопыт, который так часто бывал свидетелем смерти, что не чувствовал особенного благоговения при виде умирающего, хотя и понимал, какая разница между смертью в пылу битвы и в тишине домашнего круга. — Ты исполнил в жизни свой долг и теперь, когда отправляешься в далекое странствование, у тебя должно быть и легкое сердце и быстрые ноги.

— Я надеюсь, мой друг; я старался исполнить мой долг.

— Да, да, — вмешался Кап, — хотя было бы лучше, если бы ты лег в дрейф на открытом месте и послал лодку разузнать, что делается на берегу! Но что и говорить: никто из нас не сомневался, что ты думал сделать все к лучшему…

— Да, я думал сделать все к лучшему.

— Батюшка! Милый батюшка!

— Магнит захвачена врасплох этим шквалом, — проговорил Кап, — она ни сказать, ни сделать ничего не может, чтобы помочь своему отцу обойти подводные камни. Зато уж нам надо как-нибудь постараться провести его благополучно. Я боюсь, чтобы дитя не заставило сержанта дрейфовать теперь, когда он выплыл на фарватер^[64] в самую надежную часть канала.

— Мабель, дитя мое! — сказал, наконец, умирающий. — Мабель, я оставляю тебя, мое дитя; где твоя рука?

— Вот, милый батюшка, вот обе…

— Следопыт, — прибавил сержант, шаря рукой по постели и ошибочно беря руку Джаспера, — возьми ее, будь ей отцом, будь тем, чем хочешь, чем хочет она. Благословляю вас, благословляю обоих!

В эту минуту ни у кого не хватило смелости сказать сержанту об его ошибке, и он умер минуту или две спустя, держа в своих руках руки Джаспера и Мабель. Девушка не знала сама и не видела, с чьей рукой соединена ее рука до той минуты, когда восклицание Капа возвестило ей о смерти отца. Тогда, подняв лицо, она встретила глаза Джаспера, устремленные на нее, и почувствовала горячее прикосновение его руки. Но в это мгновение только одно лишь чувство владело ею, и она отошла в сторону, почти не отдавая себе отчета в том, что случилось.

Следопыт взял за руку Джаспера и вышел с ним из блокгауза.

Оба друга в глубоком молчании прошли мимо костра, через прогалину, и остановились на противоположном берегу острова. Следопыт заговорил первым:

— Все кончено, Джаспер, все кончено! Ах, бедный сержант Дунгам окончил свой поход… И чья же рука? Рука минга остановила его. Да, никогда нельзя знать, что случится с нами впереди, и завтра, послезавтра, может быть, то же самое будет и со мною.

— А Мабель? Что будет с Мабель, Следопыт?

— Ты слышал предсмертные слова сержанта: он поручил дитя свое мне, Джаспер, и поручение это свято.

— Это такое поручение, Следопыт, от которого всякий с радостью освободил бы тебя, — возразил молодой человек с горькой усмешкой.

— Я часто думал, что оно возложено на недостойного. Я не тщеславен, Джаспер! Я не тщеславен, кажется, нет! Но если Мабель Дунгам простит мне все мои недостатки и все мое невежество, мне не следует противиться, хотя я и хорошо знаю свое ничтожество.

— Никто не будет упрекать тебя, Следопыт, если ты женишься на Мабель Дунгам, точно так же, как никто не стал бы упрекать тебя, увидя на груди твоей бесценный алмаз, подаренный тебе другом.

— Так ты думаешь, что будут упрекать Мабель, друг Джаспер? Да, и у меня были беспокойные мысли об этом. Ведь не все же смотрят на меня такими глазами, как ты и дочь сержанта. (Джаспер Пресная Вода вздрогнул, как будто внезапно почувствовал физическую боль.) А люди, — продолжал проводник, — завистливы и имеют дурные нравы, особенно те, что живут в гарнизонах. Уж такова натура! Знаешь, Джаспер, иногда приходит мне в голову мысль: чтобы Мабель полюбить тебя! Да, да, я иногда желаю этого, а также, чтобы и ты полюбил ее, потому что мне всегда казалось, что с тобой она была бы гораздо счастливее, чем со мной.

— Довольно говорить об этом, Следопыт, — прервал Джаспер нетерпеливо и почти задыхаясь, — ты будешь мужем Мабель, и не надо никого другого, даже в разговорах, даже в мыслях! А я… я последую совету Капа: пойду на океан, познакомлюсь с соленой водой и, может быть, стану человеком.

— Ты, Джаспер Уэстерн! Ты хочешь покинуть озера, леса и границы? Ты хочешь променять их на города и поселения и на небольшую разницу во вкусе воды? Разве нет у нас солончаков, если уж соль так нужна тебе? Не должен ли человек довольствоваться тем, чем довольствуются все другие? Я надеялся на тебя, Джаспер! Я надеялся на тебя и думал, что теперь, когда Мабель и я будем жить в одной хижине, ты через несколько времени также выберешь себе подругу и поселишься в соседстве с нами. Есть чудное место милях в пятидесяти к западу от гарнизона: там я и думаю поселиться. А милях в десяти оттуда есть славная пристань, возле которой ты можешь держать свой куттер и разъезжать на нем в часы досуга. Я радовался, воображая, что ты со своей женой заняли бы одно из этих мест, а я с Мабель — другое. Мы жили бы так близко друг от друга! Охотясь, я успел бы дойти до твоего жилища, нисколько не утомившись, и, если можно быть счастливыми на земле, мы были бы счастливы вчетвером!

— Ты забываешь, мой друг, — отвечал Джаспер, взяв руку Следопыта и стараясь улыбнуться, — ты забываешь, что у меня нет больше никаких привязанностей, и не думаю, чтобы я мог полюбить кого-нибудь так, как люблю тебя и Мабель.

— Благодарю тебя, мальчик, благодарю от всего сердца. Ты говоришь, что любишь Мабель; но любовь твоя к ней не больше, как дружба, а я чувствую к ней совсем другое. Теперь, знаешь, я не сплю так крепко, как спит природа в полночную пору, как спал прежде я сам: целую ночь мне все снится Мабель Дунгам. Молодые лани бегают и резвятся вокруг меня, и когда я поднимаю ружье, чтобы пристрелить одну из них, лани оборачиваются, и мне тогда чудится, будто они улыбаются и смеются, как будто хотят сказать: «Стреляй в меня, если смеешь!» Потом я слышу звуки ее сладкого голоса среди пения птиц… И вот, не дальше как в последнюю ночь, мне снилось, будто я должен перейти через Ниагару; я схватил Мабель на руки и ни за что на свете не хотел разлучиться с нею. Самыми горькими минутами были те, когда представлялось мне во сне, будто я теряю Мабель по какому-то необъяснимому несчастью: то она меняет свое отношение ко мне, то вырывает ее у меня кто-то…

— О, Следопыт, если это так горько тебе во сне, то каково же тому, кто чувствует это в действительности? Каково же тому, кто знает, что это наяву? Кто чувствует, что здесь нет уже никакой надежды?!

Эти слова вырвались у Джаспера, как выливается жидкость из внезапно разбитого сосуда. Он произнес их невольно, почти бессознательно, но с выражением истинного чувства, которое не позволяло сомневаться в их глубокой искренности. Следопыт вздрогнул и с минуту глядел на своего друга, как громом пораженный; и, несмотря на все его простодушие, истина, наконец, сверкнула ему прямо в глаза. Нужно ли говорить, как быстро начинает работать мозг, когда, наконец, находит ключ к тому, чего прежде не подозревал, как быстро бегут тогда догадки и встают воспоминания в подтверждение того, что открылось внезапно и неожиданно. Следопыт был так доверчив от природы, так благороден, так склонен думать, что все друзья его желали ему такого же счастья, какого он желал им, что никогда до этой несчастной минуты у него не возникало подозрения о любви Джаспера к Мабель. Но вспышка его друга была так сильна и так естественна, что не могла оставить в нем ни малейшего сомнения. Он вспомнил тогда и о молодости Джаспера, и о его привлекательной наружности, и о всех качествах, из-за которых Мабель могла предпочесть Джаспера. Благородная правдивость, которая была характерным отличием проводника, взяла верх над всеми его чувствами. Взяв Джаспера за руку, Следопыт подвел его к пню и почти насильно заставил юношу усесться. Потом проводник сам сел возле него.

Джаспер в ту минуту, когда прорвалось его чувство, и устыдился и встревожился. Он много отдал бы, лишь бы вернуть сказанное, но он был так откровенен, так искренно говорил со своим другом, что ему и в голову не приходило что-либо утаивать от Следопыта или отказаться от объяснения, которого, по-видимому, тот хотел потребовать.

— Джаспер, — начал Следопыт таким торжественным тоном, что юноша вздрогнул, — это удивило меня. Я не думал, что ты питаешь именно такие чувства к Мабель. Если только мое тщеславие, мои дерзкие помыслы не обманули меня так жестоко, то я жалею тебя, мальчик, от всей души. Да, я знаю теперь, как нужно жалеть того, кто отдал свое сердце Мабель и не имеет надежды, что она ответит ему взаимностью. Все дело должно выясниться, Пресная Вода, как говорит делавар, чтобы не было между нами ни облачка!

— Что тут выяснять, Следопыт! Я люблю Мабель Дунгам, а Мабель Дунгам не любит меня. Она избрала тебя, она предпочитает тебя, и я не могу придумать ничего лучшего, как только отправиться на соленую воду и забыть вас обоих.

— Забыть меня, Джаспер! Но за что же? Чем я это заслужил? Откуда же ты знаешь, что Мабель предпочитает меня? Почему ты это знаешь, друг?

— Разве она не выходит за тебя замуж? Неужели же Мабель решится выйти замуж за человека, которого не любит?

— Сержант сильно упрашивал ее, а она — такое покорное дитя, что ей, может быть, было трудно противиться желанию умирающего отца. Говорил ли ты когда-нибудь, что любишь ее, Джаспер, что питаешь к ней такие чувства?

— Никогда, Следопыт! Я никогда бы не оскорбил тебя этим!

— Я верю тебе, парень, верю тебе и думаю, что ты отправишься на соленую воду и твоя тайна умрет с тобою. Но этого не должно быть! Мабель все узнает: она должна сама сделать выбор, даже если мое сердце разорвется от такого испытания! Так, стало быть, ни одного слова не было сказано между вами, Джаспер?

— Ни одного слова определенного, ни одного слова прямого. Но я признаюсь тебе в моем безумии, Следопыт, и не утаю ничего от такого благородного друга; потом — конец делу! Ты знаешь, как молодые люди понимают друг друга или думают, что понимают, не говоря, однако, между собою открыто и ясно, как они узнают мысли друг друга — или думают, что узнают, — по тысяче различных мелочей?

— Нет, Джаспер, я этого не знаю, — ответил откровенно проводник. — Нет, Джаспер, я ничего такого не знаю. Мабель всегда обращалась со мной ласково, и то, что хотела сказать мне, всегда говорила ясно.

— Так ты, стало быть, слышал от нее, что она любит тебя, Следопыт?

— Постой, Джаспер, нет, на словах было не так. Она сказала мне, что мы никогда не можем, никогда не должны быть мужем и женой, что будто она не стоит меня, но тут же она говорила, что почитает меня, уважает меня. А потом сержант сказал мне, что уж всегда так бывает с молодыми и застенчивыми девушками, что мать ее то же делала и то же говорила и что я должен быть совершенно доволен, если она согласилась почему бы то ни было выйти за меня… В конце концов я поверил, что все это правда.

Несмотря на всю свою дружбу к счастливому сопернику и искреннее желание ему счастья, Джаспер почувствовал, что при этих словах сердце его наполнилось безудержным чувством радости.

— Скажи мне еще что-нибудь об этом умении говорить без помощи языка, — продолжал Следопыт, лицо которого становилось все сумрачнее и сумрачнее. — Я умею так говорить с Чингачгуком, но я не знал, что это искусство известно молодым девушкам, а особенно Мабель Дунгам.

— Я говорю о взоре, об улыбке, о дрожании руки, когда молодая женщина случайно коснется меня. Я был настолько наивен, что трепетал от одного дыхания Мабель, даже от легкого шороха ее платья, и мои безумные помыслы обманули меня. Я никогда ясно не говорил о своем чувстве Мабель, а теперь это было бы бесполезно, потому что для меня нет уже никакой надежды!

— Джаспер, — возразил Следопыт просто, но с таким достоинством, которое делало бесполезными дальнейшие возражения, — давай потолкуем о похоронах сержанта и о нашем отъезде с этого острова. Позже будет достаточно времени, чтобы подробно поговорить о дочери сержанта. Мне нужно получше вникнуть в это дело, потому что отец поручил мне свое дитя.

Джаспер был даже рад прекращению этого разговора, и друзья расстались, озабоченные каждый своими обязанностями.

После полудня похоронили всех умерших. Могила сержанта Дунгама возвышалась в середине прогалины, под тенью высокого вяза. Мабель горько плакала, и слезы несколько облегчили ее горе. Ночь прошла спокойно, так же как и следующий день. Они не могли еще отправиться в дорогу, потому что Джаспер объявил, что ветер слишком силен. Та же причина удержала капитана Санглие, который покинул остров только утром на третий день после смерти Дунгама, когда погода успокоилась и подул попутный ветер. Перед отъездом он простился со Следопытом. Очевидно, он смотрел на проводника, как на существо особого порядка, и дорого ценил время, проведенное в его обществе. Оба они расстались со словами взаимного уважения, оставаясь, однако, загадкой друг для друга.

Глава двадцать девятая

Отплытие «Бегуна» было назначено на утро третьего дня. Джаспер сделал все нужные приготовления. Все вещи были уже погружены на борт. После мучительного, но нежного прощания Мабель рассталась с Росой. Словом, все было готово, и на острове не оставалось уже никого, кроме индеанки, Следопыта, Джаспера и Мабель. Индеанка пошла в чащу, где наедине смогла предаться своему горю; Мабель, Джаспер и проводник приближались к тому месту, где стояли три лодки: одна из них оставлена была для Росы, а две другие ожидали их, чтобы перевезти на борт «Бегуна». Следопыт шел впереди, но, приблизившись к берегу, он, вместо того чтобы итти прямо к лодкам, попросил своих спутников следовать за ним и привел их к повалившемуся дереву. Оно лежало на самой окраине прогалины и не было видно с куттера. Сев на ствол, проводник попросил Мабель занять место с одной стороны, а Джаспера — с другой.

— Сядьте здесь, Мабель, сядь тут, Пресная Вода, — начал он. — На душе у меня лежит какая-то тяжесть, и теперь время снять ее. Сядьте, Мабель, дайте мне облегчить сердце, если не совесть, пока еще у меня хватает на это сил.

Последовавшая за этим пауза продолжалась две или три минуты, и оба слушателя с удивлением ожидали, что будет дальше. Обойм им казалось невероятным, чтобы какая-нибудь тяжесть угнетала совесть Следопыта.

— Мабель, — сказал, наконец, проводник, — мы должны поговорить ясно и открыто друг с другом, прежде чем встретимся с вашим дядей на куттере. Кстати, знаете ли вы, что Соленая Вода последние три ночи спал на куттере? Он говорит, что только там и может быть уверен человек в безопасности своего скальпа, — право, так. Ах! Что за вздор лезет мне в голову, и время ли теперь толковать о таких глупостях! Я стараюсь быть шутливым, веселым, но человек не в силах заставить воду литься назад к ее истоку. Мабель, вы знаете, что сержант, покидая нас, решил, что мы будем друг другу мужем и женою, будем жить вместе и любить друг друга?

От свежего утреннего воздуха на лице Мабель заиграл было прежний румянец, но при этой неожиданной речи он исчез, и щеки ее сделались по-прежнему бледными. Она дружески, хотя и печально, взглянула на Следопыта, пытаясь улыбнуться.

— Это правда, мой благородный друг, — отвечала она, — таково было желание бедного батюшки. Чувствую, что, посвятив всю мою жизнь вашему благополучию и уюту, я едва смогу заплатить вам за все, что вы для нас сделали.

— Боюсь, Мабель, что мужа и жену должны соединять более прочные связи. Вы ничего не сделали для меня или, по крайней мере, не сделали ничего важного, а мое сердце мучительно рвется к вам; поэтому кажется мне, еще недостаточно спасти скальп и провести через лес, чтобы возбудить такие чувства.

Щеки Мабель снова зарумянились, и хотя она вынудила себя улыбнуться, но голос ее слегка дрожал, когда она ответила:

— Не лучше ли будет отложить этот разговор, Следопыт? Мы не одни, а говорят, нет ничего неприятнее, как слушать семейный разговор, в котором не принимаешь никакого участия.

— Потому-то, что мы не одни, Мабель, то есть потому, что Джаспер теперь с нами, я и хочу говорить теперь об этом деле. Сержант думал, что я могу быть вашим мужем, и, хоть я сомневался в этом, — да, да, сильно сомневался, — он сумел, наконец, убедить меня, и все было решено между нами, как вы знаете. Но когда вы так скромно, с такою кротостью обещали своему отцу выйти за меня, Мабель, и отдать мне вашу руку, было обстоятельство, как говорит ваш дядя, обстоятельство, которого вы не знали, и я думаю, что справедливость требует сказать вам о нем, пока дело еще не совсем закончено. Часто брал я тощую лань для своего обеда, когда не мог найти хорошей дичины; но вполне естественно не брать дурного, когда под руками есть хорошее.

— Вы говорите так, Следопыт, что трудно понять вас. Если вам необходимо говорить со мною теперь, то, пожалуйста, выражайтесь яснее.

— Хорошо, Мабель. Я думаю, что, соглашаясь на желание сержанта, вы не знали, какого рода чувство питает к вам Джаспер Уэстерн.

— Следопыт! — Лицо Мабель покрылось смертельной бледностью, потом вспыхнуло и густо покраснело.

Проводник, однако, слишком занятый своей думой, не заметил ее волнения, а Пресная Вода не мог его заметить, потому что, услышав свое имя, закрыл лицо руками.

— Я говорил с ним и, сравнивая его мечты с моими мечтами, его чувства — с моими чувствами, его желания — с моими желаниями, боюсь, не слишком ли похожи наши мысли, когда мы думаем о вас, не слишком ли — для моего и для его счастья?

— Следопыт, вы забываете… вы должны вспомнить, что мы обручены! — сказала Мабель быстро и таким тихим голосом, что слушатели только при самом напряженном внимании могли уловить смысл ее слов. К тому же последнее слово было не совсем понятно проводнику, и он признался в своем невежестве:

— Что такое? — переспросил он по обыкновению.

— Вы забываете, что вы — мой жених, что я — невеста ваша, и такие намеки неприличны и мучительны.

— Все то прилично, Мабель, что справедливо, а все то справедливо, что ведет к истине. Это мучительно, как вы говорите, да, мучительно, я это сам чувствую. Вот что, Мабель, если бы вы знали, что Пресная Вода думает о вас так же, как я, вы, может быть, никогда не согласились бы выйти за такого старого, за такого некрасивого, как я.

— К чему такое жестокое испытание, Следопыт? К чему оно может привести? Джаспер Уэстерн не думает ничего подобного; он не говорит ничего, он не чувствует ничего.

— Мабель! — Это восклицание вырвалось у молодого человека с силой, обнаружившей все его чувство. Больше он не произнес ни слова.

Мабель закрыла лицо обеими руками. И она и Джаспер были похожи на двух преступников, уличенных в преступлении, которое разрушало счастье их общего покровителя.

В эту минуту, может быть, Джаспер готов был отречься от своей страсти, потому что боязнь огорчить друга заставляла его страдать. А Мабель… Это подтверждение того, на что она почти бессознательно надеялась, сама не доверяя своей надежде, так неожиданно застигло ее, так поразило, что она с минуту была в каком-то оцепенении, не зная, плакать ей или радоваться. Она, однако, первая начала говорить; Джаспер не решался ни солгать, ни сказать того, что могло бы причинить страдание его другу.

— Следопыт, как дико говорите вы! К чему все это?

— Мабель, не мудрено, что я говорю дико: ведь вы знаете, я полудикий и, боюсь, не только по привычкам, но и по натуре. — Говоря это, он попытался засмеяться своим обычным беззвучным смехом; вместо этого у него вырвался какой-то неестественный, придушенный звук. — Да, я, должно быть, дик, не стану спорить против этого.

— О, мой милый Следопыт! Мой лучший, единственный друг! Вы не подумали, вы не могли подумать, что я сказала это с желаньем вас обидеть! — вскричала Мабель, почти задыхаясь от волнения. — Если мужество, правдивость, благородство души и множество других прекрасных качеств возбуждают любовь и уважение, то нет никого на свете, кто бы имел большее право на уважение и любовь.

— Какие у них нежные и очаровательные голоса, Джаспер! — сказал проводник, засмеявшись уже свободно и естественно. — Да, природа, кажется, нарочно создала их для того, чтобы они услаждали наш слух, когда умолкает музыка лесов… Но мы должны понять друг друга, мы должны объясниться. Я снова спрашиваю вас, Мабель: если бы вы знали, что Джаспер Уэстерн любит вас так, как я, может быть даже больше, хотя это решительно невозможно; если бы вы знали, что в своих снах он видит ваше лицо, что во сне он разговаривает с вами, думает, что нет никого прекраснее Мабель Дунгам, что нет никого лучше и добродетельнее ее и что он не знал счастья до тех пор, пока не узнал вас, что ему сладко целовать землю, по которой вы ходите, что он забыл бы все радости своего промысла, лишь бы мечтать о вас, о радости смотреть на вашу красоту, о радости слышать ваш голос, — согласились бы вы тогда выйти за меня замуж?

Мабель не могла ответить на этот вопрос, даже если бы и хотела. Хотя лицо ее было закрыто руками, яркий румянец виднелся сквозь пальцы. Природа, однако, сохранила свою власть; была минута, когда изумленная, почти испуганная девушка бросила украдкой взгляд на Джаспера, как бы еще не доверяя рассказу Следопыта о чувствах юноши. Этот быстрый взгляд открыл ей всю истину, и она в то же мгновенье снова закрыла свое лицо.

— Обдумайте все не спеша, Мабель, — продолжал разведчик. — Не шуточное дело выйти за одного, когда мысли и желания клонят к другому. Мы с Джаспером говорили об этом деле откровенно, как старые друзья. Джаспер признался, что с первой встречи полюбил вас; что ваш голос ласкал его слух, как журчанье воды; что ему казалось, будто парусами его были ваши одежды, развеваемые ветром; что ваш смех проникал даже в его сон и что не раз он вскакивал спросонок, вообразив, что вас похищают с «Бегуна», на котором вы будто поселились. Да, да, парень признался мне, что плачет при одной мысли О том, что вы будете проводить ваши дни с другим.

— Джаспер?

— Это истинная правда, Мабель, и справедливость требует, чтобы вы об этом узнали. Теперь встаньте и выбирайте между нами. Я верю, что Пресная Вода любит вас так же, как и я; он старался убедить меня, что любит вас больше, однако я с этим не согласен, потому что это невозможно, хотя я верю, что молодой человек любит вас, любит душевно. Вы должны его выслушать. Сержант оставил меня вашим покровителем, а не тираном. Я сказал, что буду вам не только мужем, но и отцом, а ни один отец, имеющий хоть капельку чувства в душе, не откажет своему детищу в праве любить по своему выбору. Встаньте же, Мабель, и говорите со мной так же открыто, как если б я был самим сержантом. Я желаю вам только счастья.

Мабель открыла свое лицо, поднялась и стала прямо против мужчин; густой румянец покрыл ее щеки.

— Чего вы хотите от меня, Следопыт? — спросила она. — Я обещала моему бедному отцу делать все, что вы захотите.

— Так вот, чего я хочу! Здесь стою я — обитатель лесов, дикарь и невежда; мне хотелось бы большего, чем я заслужил; но я употреблю все силы, чтобы быть справедливым к обеим сторонам. Прежде всего надо признать, что чувство мое и Джаспера одинаково, что мы любим вас равно. Итак, в этом отношении, Мабель, мы стоим перед вами с равными правами. Что касается меня, то я, будучи старше вас обоих, прежде всего скажу то немногое, что можно сказать в мою пользу и против меня. В стрельбе и охоте, смело говорю, нет ни одного человека в этом краю, кто бы мог меня превзойти. И если в нашей хижине не хватило бы дичи, медвежатины, птицы или рыбы, то виновата была бы природа, а не я. Словом, я думаю, что женщина, которая доверится мне, едва ли когда-нибудь будет нуждаться в пище. Но я страшный невежда! Правда, я владею многими языками, но плохо знаю родной язык. Я гораздо старше вас. Было бы недурно также, если бы я был покрасивее; но уж мы все таковы, какими создала нас природа. Учтя все: возраст, наружность, развитие и привычки, я должен по совести сказать теперь, что не гожусь для вас, Мабель, если не вовсе вас недостоин. Я сию же минуту оставил бы всякую надежду, если бы не чувствовал, как натянуты мои сердечные струны, а ведь от этого не так-то легко избавиться.

— Следопыт, благородный, великодушный Следопыт! — воскликнула Мабель, схватив его руку и целуя ее с каким-то благоговением. — Вы несправедливы к себе, вы забываете моего бедного отца и свое обещание!.. Вы не знаете меня!

— Теперь вот Джаспер, — продолжал проводник, не позволяя, чтобы ласка молодой девушки поколебала его решение, — тут совсем другое дело. Он также будет снабжать продовольствием свою жену; он — человек трудолюбивый, заботливый. Он очень образованный, знает французский язык, читал много книг и всегда может понять вас, и вот этого-то, кажется, я не могу сказать о себе…

— Но к чему все это? — нетерпеливо прервала Мабель. — Зачем вы говорите об этом теперь, и нужно ли говорить об этом вообще?

— К тому же парень умеет так высказывать свои мысли, как уж мне никогда не удастся. Если что-нибудь могло бы сделать мой язык смелее и убедительнее, так это вы, Мабель, а вот в наших последних разговорах Джаспер превзошел меня даже в этом, так что мне стало стыдно за себя. Он говорил мне, как вы просты, искренни, сердечны, как вы презираете тщеславие, потому что, сказал он, хоть вы и достойны быть женою офицера, но ваша душа способна отзываться только на искреннее чувство. Он так мне говорил о вас, что кровь в жилах моих потекла живее; да, да, он говорил, что вы прекрасны и сами не знаете этого. Он говорил, как верны и справедливы все ваши мысли, как горячо и благородно ваше сердце…

— Джаспер! — воскликнула Мабель, уступая, наконец, своим чувствам; она упала в объятия молодого человека, плача, как ребенок. — Джаспер, Джаспер, зачем вы это скрывали от меня?

Час пробежал, как минута, и когда Мабель, наконец, пришла в себя и вспомнила о существовании других людей, ее дядя уже с нетерпением расхаживал по палубе куттера, удивляясь, почему Джаспер не спешит воспользоваться благоприятным ветром. Первая мысль Мабель была о том, кто, по-видимому, тяжело переживал открывшуюся ему истину.

— О, Джаспер! — воскликнула она. — Где же Следопыт?

Джаспер вздрогнул не от страха, а от мучительной мысли о страдании, которое причинил своему другу. Он оглянулся вокруг, думая увидеть Следопыта. Но проводника нигде не было. Несколько минут Мабель и юноша сидели безмолвно, ожидая его возвращения, не зная, как им теперь поступить. Наконец они увидели своего друга, медленно приближавшегося к ним с задумчивым и печальным видом.

— Теперь я понимаю, Джаспер, как можно говорить без языка и слушать без ушей, — сказал он, подойдя к дереву. — Да, теперь я понимаю. И какой это, должно быть, приятный разговор, когда ведешь его с Мабель Дунгам! Ах, я говорил сержанту, что я стар, и невежествен, и дик, но он не верил мне и настаивал на своем.

Несколько мгновений Следопыт смотрел на Мабель с чувством, которого и не старался скрыть. Потом беззвучно засмеялся. Он смеялся продолжительно и безудержно, как смеются обыкновенно простые и искренние люди, выражая свое удовольствие. Но смех его внезапно оборвался. Следопыт вспомнил, что она навсегда для него потеряна. По крайней мере с минуту он не мог притти в себя. Потом, овладев собой, Следопыт заговорил серьезным, почти торжественным голосом:

— Я всегда знал, Мабель Дунгам, что у каждого человека свои способности, но я забыл, что не способен нравиться молодым, красивым и ученым девушкам. Я надеюсь, что моя ошибка не великий грех, а если и грех, то я тяжко наказан за него. Мабель, я знаю, что вы хотите сказать; не говорите, не нужно; я чувствую это, как будто уже слышу. Этот час был горек для меня, Мабель, этот час был очень горек для меня, парень…

— Час? — повторила Мабель. Когда Следопыт произнес это слово, ее щеки снова зарделись румянцем. — Не может быть, чтобы прошел час, Следопыт!

— Час? — воскликнул Джаспер в ту же самую минуту. — Нет, нет, мой благородный друг, не прошло и десяти минут, как ты оставил нас!

— Может быть, может быть, только мне это время показалось целым днем. Я начинаю, однако, думать, что счастливые считают время минутами, а несчастные — месяцами. Но не будем больше говорить об этом. Все теперь кончено. Разговорами вас не сделаешь счастливее, а я, говоря об этом, только сильнее чувствовал бы, что потеряно мною, и, может быть, потеряно по заслугам. Нет, нет, Мабель, не прерывайте меня: это бесполезно. Все, что вы мне ни скажете, хотя бы с самыми лучшими намерениями, нисколько не поколеблет моего решения. Вот, Джаспер, она твоя; и хоть тяжело об этом думать, но я уверен, что она с тобой будет счастливее. А ведь я думаю, если только не ошибаюсь в самом себе, что сделал бы все возможное для ее счастья. Лучше было бы не верить сержанту. Я должен был поверить тому, что говорила мне Мабель возле озера. Умом-то ведь я тогда понимал, что она права. Но к чему толковать об этом?.. Правда, Мабель, казалось, согласилась сама; но она сделала это только из желания угодить отцу, из боязни попасть в руки диких.

— Следопыт!

— Я понимаю вас, Мабель; но я говорю без всякой горечи. Мне вдруг пришло в голову поселиться неподалеку от вас и смотреть на ваше счастье. Впрочем, лучше, если я покину пятьдесят пятый полк и возвращусь в шестидесятый, это как будто родной мой полк. Может быть, было бы еще лучше, если бы я никогда не расставался с шестидесятым полком. Правда, здесь нуждались в моих услугах и со многими из пятьдесят пятого полка я давно дружил, например с сержантом Дунгамом, когда он был еще в другом корпусе. Однако, Джаспер, я не жалею, что узнал тебя.

— А меня, Следопыт? — порывисто перебила его Мабель. — Неужели вы жалеете, что узнали меня? О, если так, я никогда не прощу себе!

— Вас, Мабель! — возразил проводник, взяв ее за руку и смотря ей в лицо с живым участием. — Могу ли я жалеть, что солнечный луч промелькнул сквозь туман безрадостного дня? Что свет блеснул во мраке, хотя и на одно мгновенье? Я не хочу обманывать себя надеждою, что у меня по-прежнему будет легко на сердце и будут легки ноги и что я буду спать по-прежнему крепко; но я всегда буду вспоминать, как близко я был к незаслуженному счастью. Я такдалек от того, чтобы порицать вас, Мабель; я браню только себя за глупую, тщеславную мысль! Разве вы мне не сказали всю правду, когда мы разговаривали об этом — помните — на горе? Я должен был поверить вам тогда, потому что молодая девушка гораздо лучше знает, что у нее на душе, чем ее отец… Теперь все кончено, и мне остается только проститься с вами перед отъездом. Я думаю, мистер Кап давно уже потерял терпение, и, пожалуй, он сойдет на берег посмотреть, что тут с нами делается.

— Проститься! — воскликнула Мабель.

— Проститься! — повторил Джаспер. — Неужели же ты думаешь расстаться с нами, друг мой?

— Это всего лучше, Мабель, всего лучше, Джаспер, и всего благоразумнее. Я, конечно, остался бы жить с вами до самой смерти, если бы послушался чувства; но если слушаться разума, то мне следует расстаться с вами здесь. Вы возвратитесь в Освего и сделаетесь мужем и женою, когда прибудете туда. Кап только и думает о том, как бы поскорее снова увидеть море. Я же возвращусь в леса… Подойдите, Мабель, —продолжал Следопыт, вставая и приближаясь к ней, — поцелуйте меня; Джаспер не будет сердиться на меня за один прощальный поцелуй, ведь мы сейчас же расстанемся.

— О, Следопыт! — воскликнула Мабель, бросаясь в объятия проводника и несколько раз целуя его. — Вы приедете к нам после, милый мой, милый Следопыт? Мы еще увидим вас?.. Когда вы состаритесь, то ведь вы придете в наше жилище? И я буду вам дочерью?..

— Да, это так, — сказал проводник, едва дыша, — я буду стараться думать о вас только так. Да, мне приличней думать о вас, как о дочери, а не как о жене. Прощай, Джаспер! Теперь пойдемте к лодке. Нам уже пора.

Следопыт пошел вперед. Подойдя к лодке, он снова взял Мабель за руку и несколько секунд пристально смотрел ей в лицо. Невольные слезы полились по его загорелым щекам. Потом, взяв Джаспера за руку, он отвел его в сторону и сказал:

— У тебя, я знаю, кроткое сердце и мягкая натура, Джаспер; но мы оба с тобою грубы и дики в сравнении с нею. Береги ее, заботься о ней… и будьте счастливы!

Следопыт подал знак к отплытию. Он стоял все на том же месте, опершись о ружье. Пока куттер не обогнул мыса, который совершенно скрыл за собою остров, до самого последнего мгновенья была видна высокая фигура проводника. Он стоял совершенно неподвижно, точно изваяние, воздвигнутое в этом уединенном месте в память событий, так недавно тут совершившихся.

Глава тридцатая

Следопыт привык к уединению, но, когда судно исчезло из виду, он был подавлен чувством одиночества. Никогда прежде он не ощущал и не сознавая своей оторванности от людей. Теперь же все исчезло для него; он остался один, без друзей, без надежды на будущее. Даже Чингачгука не было с ним в эту тяжелую для него минуту.

Следопыт стоял, опершись о свое ружье. Только человек, привыкший к суровым испытаниям, мог оставаться так долго в одном и том же положении, неподвижным, как камень. Наконец он сошел с этого места, и тяжелый вздох вырвался из его груди.

Он направился прямо к могиле Ароухеда.

Июньская Роса с волосами, распущенными по лицу, сидела на камне у могилы, не замечая приближения охотника. Она думала, что, кроме нее, на острове никого нет, а мокасины Следопыта ступали бесшумно, и она не могла его услышать.

Проводник с безмолвным любопытством несколько минут смотрел на женщину. Вид ее горя и отчаяния, воспоминание о ее невозвратимой потере произвели умиротворяющее действие на его собственные чувства.

— Июньская Роса! — оказал он с сочувствием. — Ты не одинока в своем горе: обернись — и пусть глаза твои взглянут на друга.

— У Росы нет больше друга, — отвечала женщина. — Ароухед пошел в страны счастливой охоты, и некому больше заботиться о Росе. Тускароры выгонят ее из своих вигвамов; ирокезы ненавистны ее глазам, и она не может смотреть на них. Нет, оставь Росу умирать от голода на могиле мужа.

— Этого никогда не будет; нет, этого не будет. Это противно разуму! Послушай того, кто издавна сроднился с краснокожими, хотя сам родился белолицым.

— Ароухед был великий вождь! — воскликнула индеанка.

— У него были свои достоинства, но были и пороки. Ты не останешься без защиты, Роса. Дай свободу своей горести, дай ей свободу, это в природе человека, но когда придет время, я скажу тебе кое-что.

Следопыт возвратился к своей лодке и покинул остров. В течение дня Роса раза два слышала его выстрелы. Солнце уже садилось, когда он появился снова, неся ей жареную дичь.

Прошел месяц, и Роса все это время упорно отказывалась оставить могилу своего мужа, не отвергая, однако, дружеских приношений своего покровителя. По временам они встречались и разговаривали, и Следопыт старался разгадать душевное состояние молодой индеанки. Но эти свидания были коротки и редки. Роса спала в одной из хижин, зная, что находится под защитой друга, хотя Следопыт неизменно каждую ночь удалялся на соседний остров, где построил себе шалаш.

К концу месяца начало чувствоваться приближение зимы. Деревья обнажились, а ночи стали холодны и ветрены. Настало время отъезда. В это время прибыл Чингачгук. Он долго разговаривал со своим другом. Роса издали видела движения разговаривавших и заметила, что ее опекун опечален. Прокравшись к нему, она старалась с женской кротостью и нежностью смягчить его тоску.

— Спасибо тебе, Роса, спасибо тебе! — сказал он. — Но все это бесполезно. Пора покинуть это место. Завтра мы отправимся. Ты поедешь с нами; теперь уже ты начала слушаться разума.

Роса согласилась с мягкой покорностью и пошла провести оставшееся до отъезда время на могиле Ароухеда. Здесь она сидела, не преклоняя главы в течение всей холодной осенней ночи.

Утром отправились все трое: Следопыт, серьезный и деятельный, как и всегда, Великий Змей, молчаливый, во всем помогающий своему другу, и совершенно покорная, тихая и глубоко печальная Роса. Они отправились в двух лодках. Чингачгук плыл впереди вверх по течению, за ним следовал Следопыт. Два дня гребли они к западу, ночуя на островах. К счастью, погода стала тише, и когда они вошли в озеро, оно было гладко и ровно, как пруд.

На утро третьего дня они прибыли к устью Освего. Не смотря по сторонам, Чингачгук пересекал темные воды реки, и молча следовал за ним Следопыт. Крепостной вал был покрыт зрителями. Лэнди, узнав своих старых друзей, запретил даже спрашивать у них пароль.

В полдень Чингачгук вошел в маленькую бухту, где «Бегун» стоял на якоре. От берега по-прежнему поднималась просека, а у самой окраины озера стоял новый бревенчатый домик, хотя и довольно грубой работы, но со всеми удобствами. Все в нем и вокруг него, несмотря на дикую уединенность места, говорило о довольстве и благоденствии, какое только возможно в пустынном пограничном краю. Джаспер стоял на берегу и, когда Следопыт причалил, первый подал ему руку. Они встретились просто, но сердечно; Следопыт ни о чем не расспрашивал Джаспера. Очевидно, Чингачгук ему уже обо всем рассказал. Никогда Следопыт не сжимал так крепко, с таким участием руки своего друга, как в это свидание. Он даже весело засмеялся, взглянув на него, и сказал:

— Какой у тебя счастливый и здоровый вид, Джаспер! Но где же Мабель?

— Она ждет нас в доме, дорогой друг! Смотри, Роса уже успела опередить нас.

— Итак, парень, вы нашли в крепости священника и все уже закончено?

— Мы повенчались через неделю после того, как расстались с тобой. Кап уехал на следующий день. Ты и забыл спросить о своем друге, Соленой Воде.

— Нет, нет, не забыл. Змей рассказывал мне об этом, но я так люблю слушать о Мабель и о ее счастье! Что она, улыбнулась или заплакала, когда окончилась церемония?

— И то и другое, мой друг, но…

— Да, да, это их натура: слезы и радость. Да что ни сделай Мабель, мне все понравится… А как ты думаешь, Джаспер, вспоминала ли она обо мне в эту радостную минуту?

— Еще бы, Следопыт! Она вспоминает о тебе и говорит о тебе ежедневно, почти ежечасно. Никто не любит тебя так, как мы.

— Да, я знаю, что немногие любят меня больше, чем вы, Джаспер! Чингачгук, может быть, один он… Ну, да хватит об этом толковать. Но чего же мы ждем? Надо же, наконец, итти… Итти, так итти! Веди меня, Джаспер, я хочу еще раз взглянуть на ее милое лицо.

Мабель встретила Следопыта, вся зардевшись; с искренним радушием и любовью принимала она проводника. В продолжение часа, который провел у них Следопыт, наблюдательный зритель быстро определил бы, какая разница в отношении Мабель к Следопыту и мужу. С мужем она была несколько застенчива, но звук ее голоса был мягче обыкновенного, а взгляды ее были нежны. Всякий раз, когда она смотрела на Джаспера, алый румянец пробегал по ее лицу, выдавая чувства, которые не притупились еще привычкой и временем. Со Следопытом она держала себя совершенно свободно, искренне и откровенно, но голос ее ни разу не задрожал, взгляд ни разу не потупился, и если иногда ее лицо загоралось, то только от живого, заботливого участия.

Наконец наступила минута, когда Следопыт должен был отправиться в путь. Чингачгук оставил уже свою лодку и стоял на тропинке, ведущей в чащу леса. Он спокойно дожидался своего друга.

Лишь только Следопыту сказали об этом, он тотчас поднялся, чтобы проститься.

— Я думал прежде, что судьба моя слишком сурова, Мабель, — сказал он, — но вот судьба этой женщины, Мабель, пристыдила меня и навела на раздумье…

— Роса останется и будет жить у меня, — прервала охотника Мабель.

— Я так и думал. Если кто-нибудь может исцелить ее от горя и вернуть ее к жизни, так это вы, Мабель, хотя я сомневаюсь, удастся ли это даже вам. Бедное создание осталось без племени и без мужа, а в таких потерях не так-то легко себя утешить. Впрочем, до того ли мне теперь, чтобы заниматься несчастьями, женитьбами и замужествами других? Разве мало у меня своих горестей? Не утешайте меня, Мабель, не утешай меня, Джаспер, дайте мне уйти с миром и как подобает мужчине. Я видел ваше счастье, и этого достаточно с меня. Мне будет легче переносить печаль!.. Нет, я уж больше вас не поцелую, Мабель. Вот моя рука. Джаспер, пожми ее крепче, мальчик, не бойся: она не задрожит — это рука мужчины… Теперь, Мабель, хотите ли вы пожать ее?.. Нет, нет, вы не должны этого делать, — и он отдернул свою руку, которую Мабель хотела поцеловать. — Этого не нужно делать…

— Следопыт, — спросила Мабель, — когда мы опять увидимся?

— Я думал об этом… да, да, я думал об этом. Если настанет, наконец, время, когда я буду в состоянии смотреть на Мабель, как на сестру или как на ребенка, — мне бы следовало сказать просто — на ребенка: вы так молоды, что годитесь мне в дочери, — тогда, поверьте, я приду к вам. Сердцу моему будет легче при виде вашего счастья! Если же нет… Прощайте, прощайте!.. Сержант был виноват, да, сержант был очень виноват!

Это были последние слова, которые Джаспер Уэстерн и Мабель Дунгам услышали от Следопыта. Следопыт отвернулся, как будто эти слова душили его, и вскоре присоединился к своему другу. Увидев его приближение, Чингачгук тотчас же взвалил на плечи свою ношу и скользнул между деревьями, не дожидаясь проводника. Мабель, ее муж и Роса не спускали глаз со Следопыта, ожидая от него прощального жеста или взгляда, но он не оборачивался. Раза два или три им показалось, что он потряс головой, как человек, у которого тяжело на душе; он даже махнул рукою, как будто зная, что на него смотрят, но скоро быстрыми шагами, твердость которых не могла ослабить никакая тоска, скрылся из виду и исчез в чаще леса.

Ни Джаспер, ни жена его не видели больше Следопыта. Еще год прожили они на берегах Онтарио, но потому уступив настояниям Капа, отправились в Нью-Йорк. Три раза Мабель получала в подарок прекрасные меха. На посылках не было имени отправителя, но ее чувство подсказывало ей, кто послал эти подарки. Много позже, когда Мабель была уже матерью, ей пришлось побывать во внутренних штатах на берегах Могаука, в сопровождении своих сыновей, из которых старший был уже в таком возрасте, что мог служить ей защитником. Тут она случайно увидела странно одетого человека, который смотрел на нее издали с таким вниманием, что она не могла не спросить о нем. Ей ответили, что это знаменитый охотник в этой части Соединенных штатов (это было после революции), что он известен чистотою своих нравов и некоторыми странностями, что в этой стране он носит прозвище «Кожаного Чулка». Больше ничего не могла узнать миссис Уэстерн. Однако взгляд, брошенный на нее издали, и странный вид этого незнакомца-охотника заставили ее провести бессонную ночь, и на ее лицо на долгое время легла тень грусти.

Июньская Роса, как и предсказывал Следопыт, не пережила потери племени и мужа. Она умерла в доме Мабель на берегу озера. Джаспер похоронил ее на острове, рядом с могилой Ароухеда.

Примечания

1

Нептун — в римской мифологии — бог морей.

(обратно)

2

Албани — главный город североамериканского штата Нью-Йорк.

(обратно)

3

Ароухед — в дословном переводе — «Стрелоголовый».

(обратно)

4

Камбуз — кухня на судне.

(обратно)

5

Кабельтов — длина якорного каната; служит на море единицей для измерения расстояний меньше мили. Кабельтов — около 200 метров. В одной морской миле — 10 кабельтовов.

(обратно)

6

Ингизы — по-индейски — англичане.

(обратно)

7

Сквау — по-индейски — женщина.

(обратно)

8

Лечь в дрейф — расположить паруса так, чтобы судно даже при сильном ветре оставалось неподвижным.

(обратно)

9

Реи — поперечные деревянные брусья у мачты, к которым привязываются прямые паруса.

(обратно)

10

Лот — прибор для измерения глубин и для доставания образцов грунта со дна моря.

(обратно)

11

Штурвал — колесо с ручками, служащее для управления рулем.

(обратно)

12

Кабалочный строп — скрученная из толстых нитей веревочная петля или кольцо для захватывания предметов или груза при их подъеме.

(обратно)

13

Ошвартован — притянут и привязан канатами (швартовами) к берегу или пристани.

(обратно)

14

По штирборту — справа; по бакборту — слева.

(обратно)

15

Навигация — наука о способах вождения судов.

(обратно)

16

Кильватер — строй кораблей, при котором корабли идут друг за другом гуськом.

(обратно)

17

Дип-лот — прибор для измерения больших глубин.

(обратно)

18

Вымбовка — длинный брусок из твердого дерева, служащий для вращения ручных воротов.

(обратно)

19

Аншпуг — рычаг для подъема тяжести.

(обратно)

20

Куттер — одномачтовая яхта.

(обратно)

21

Шканцы — часть верхней палубы, от грот-мачты до бизань-мачты.

(обратно)

22

Вымпел — длинный узкий флаг.

(обратно)

23

Бриг — двухмачтовое судно.

(обратно)

24

Бугшприт — наклонный брус на носу судна.

(обратно)

25

Кнот — узел на конце снасти, не завязанный, а сплетенный особым образом из распущенных прядей.

(обратно)

26

Канатный стопор (который может быть или постоянным, или переносным) удерживает на месте якорный канат при различных работах с ним.

(обратно)

27

Зарыть томагавк — на образном языке североамериканских индейцев значит — заключить мир.

(обратно)

28

Гик — рангоутное дерево, которое крепится своею пяткою к мачте, сзади. К нему крепится нижняя сторона полотнища (так называемая шкаторина) косого паруса (бизани или триселя).

(обратно)

29

Марсель — второй снизу прямой парус, привязываемый к марса-рее. Марса-рея — поперечное бревно на мачте (второе снизу), служащее для прикрепления паруса марселя.

(обратно)

30

Клюз — сквозное отверстие в борту корабля для пропускания якорного каната.

(обратно)

31

Eau douce — по-французски — пресная вода.

(обратно)

32

Гардель — снасть для подъема или спуска пятки гафеля. Гафель — наклонное рангоутное дерево (все деревянные и металлические приспособления» служащие для постановки парусов, подъема тяжестей, сигналов и т. п., называются рангоутом), одним концом упирающееся в мачту сзади и служащее на парусных судах для постановки парусов. На другом его конце поднимается на ходу кормовой флаг. Наружный конец гафеля называется ноком, а конец, упирающийся в мачту, — пяткой.

(обратно)

33

Фок — нижний парус на фок-мачте.

(обратно)

34

Форштевень — носовая часть киля.

(обратно)

35

Травить — постепенно выпускать (или ослаблять) закрепленную снасть.

(обратно)

36

Шкот — снасть для натягивания нижнего угла паруса. 

(обратно)

37

Рифы — завязки у паруса для уменьшения его площади во время усиливающегося ветра.

(обратно)

38

Шкафут — часть верхней палубы, между фок- и грот-мачтой.

(обратно)

39

Бейдевинд — курс корабля под острым углом к ветру.

(обратно)

40

Азимут — горизонтальный двухгранный угол, образуемый плоскостью меридиана и вертикальной плоскостью, проходящей через наблюдателя и наблюдаемую точку.

(обратно)

41

Галс — направление хода судна относительно ветра.

(обратно)

42

Штиль — затишье, безветрие.

(обратно)

43

Грот — нижний парус на грот-мачте.

(обратно)

44

Бак — носовая, часть верхней палубы судна.

(обратно)

45

Борей — в древнегреческой мифологии — бог ветра.

(обратно)

46

Разводить бухты — специфическое морское выражение: развертывать бухту (сверток) каната на палубе перед бросанием якоря.

(обратно)

47

Жанна д’Арк (1412—1431) — крестьянская девушка, принявшая деятельное участие в эпоху Столетней войны в борьбе французских крестьян против английского нашествия. Командовала отрядом, освободившим осажденный Орлеан. Попав в руки англичан, была осуждена духовным судом и сожжена как еретичка и колдунья.

(обратно)

48

Редут — укрепление, обнесенное валом и рвом.

(обратно)

49

Ксенофонт (около 430—355, до нашей эры) — греческий историк; будучи участником похода 10 000 греческих наемников в борьбе Кира Младшего против его брата, персидского царя Артаксеркса II, он руководил их отступлением; написал об этом отступлении книгу — «Анабазис».

(обратно)

50

Капитуляция — сдача крепости неприятелю без решительного боя.

(обратно)

51

Софизм — намеренно неправильно построенное умозаключение, которому придан внешне убедительный вид.

(обратно)

52

Штуртроссы — цепи или канаты, идущие от барабана, вращаемого штурвалом, к рулю.

(обратно)

53

Санглие (le sanglier) — по-французски значит кабан, вепрь.

(обратно)

54

Militaire — воинская.

(обратно)

55

Le courage et la lоуauté — мужество и верность.

(обратно)

56

Un brave — храбрец.

(обратно)

57

Comme çа — таков.

(обратно)

58

Jeune homme — молодой человек.

(обратно)

59

Bon — хорошо.

(обратно)

60

Тгеś bon — очень хорошо.

(обратно)

61

Scélérat — злодей.

(обратно)

62

Кончено дело! Одним злодеем стало меньше.

(обратно)

63

Клюз — отверстие в борту судна для выпуска за борт якорного каната или швартова.

(обратно)

64

Фарватер — полоса водного пространства, на которой глубина воды при всех условиях достаточна для прохода судов с предельной осадкой.

(обратно)

Оглавление

Фенимор Купер СЛЕДОПЫТ

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Глава десятая

  Глава одиннадцатая

  Глава двенадцатая

  Глава тринадцатая

  Глава четырнадцатая

  Глава пятнадцатая

  Глава шестнадцатая

  Глава семнадцатая

  Глава восемнадцатая

  Глава девятнадцатая

  Глава двадцатая

  Глава двадцать первая

  Глава двадцать вторая

  Глава двадцать третья

  Глава двадцать четвертая

  Глава двадцать пятая

  Глава двадцать шестая

  Глава двадцать седьмая

  Глава двадцать восьмая

  Глава двадцать девятая

  Глава тридцатая

*** Примечания ***