Останки прошлого [Дмитрий Александрович Македонов] (fb2) читать онлайн

Дмитрий Македонов Останки прошлого

Совершенно секретно.

Комментарий для Петренко В.А.

Данные записи были обнаружены в квартире неизвестного мужчины, при котором не нашлось каких-либо документов. Также не были найдены друзья или родные этого человека. Исписанные тетради были конфискованы милицией и после тщательного изучения отправлены на рассмотрение в МВД. Совсем недавно я нашел эту информацию на запылённых полках архива и считаю их забытыми по преступной халатности. Дословная перепись представлена далее.

***

Если быть честным, я не писатель и не газетчик. Писать большие тексты не по мне, но я успел взять несколько уроков у моих образованных соседей, перед тем как обстоятельства не привели меня к затворничеству. Надеюсь, мой язык не будет слишком груб, чтобы его могли воспринимать люди куда умнее меня. Я начал писать этот текст в июне 1992 года, спустя полгода после развала гигантской страны, в которой был рожден, но в которой не был бы уверен в свободе распространения данного труда. Сейчас, шесть лет спустя после ужасающих событий, коснувшихся десятков тысяч человек, я могу с уверенностью браться за стопку тетрадей и горсть новых ручек, чтобы поведать о событиях, произошедших в конце апреля 1986 года в закрытом городе Леонидове, расположенном немногим дальше Салехарда, прямо у подножия Уральских гор. Его нет ни на одной карте, ни один бывший житель не расскажет о нём в здравом уме. Я бы тоже не стал упоминать о случившемся, если не обстоятельства, вынуждающие меня взяться за работу.

Начну повествование так же, как и начинают его многие авторы, которым крайне важно держать интригу читателя до конца текста. Что произошло в отдалённом, закрытом от посторонних глаз городе? Какая сила вынудила население сбежать оттуда и держать рот на замке? Важно рассказать об истории возникновения этого города, чтобы лучше понять обстоятельства, в пучине которых оказалось огромное количество судеб…

Леонидов был возведён, как можно было бы догадаться, в брежневскую эпоху в 1978 году. Причина была проста — поблизости возвели крупную атомную электростанцию, являвшейся даже больше знаменитой Чернобыльской АЭС. Тем не менее, сейчас о ней невозможно найти каких-либо сведений: станция была запечатана вместе с близлежайшим городом, а документация о ней попросту уничтожена. Если продолжать сравнение с Чернобылем, то следует сказать о размерах Леонидова — город превосходил Припять в размерах и населению, а его территорию рассекала небольшая река, благодаря чему он был разбит на два района: один, на левом берегу реки, примыкал к горам и был ближе к станции; второй, соответственно, наоборот. Именно жители правого берега по итогу и спаслись после апрельского ужаса, в том числе и я.

В Леонидове я жил с одиннадцати лет: моих родителей распределили работать именно на Леонидовскую АЭС в год её открытия. Город показался мне чересчур мрачным и неприятным, особенно по сравнению с моей малой родиной — деревенькой на севере Новосибирской области. Однако я быстро свыкся и даже неуютные полярные ночи не стали для меня проблемой. Мне даже казался невероятным сам факт того, что я живу в месте, где ночь или день могут длится тридцать и более суток. С новой школой тоже проблем не возникло, потому как новое здание из белого кирпича было всяко приятнее того жуткого сарая, в котором я учился всю начальную школу. Семь лет спустя, когда мне исполнилось восемнадцать, я закончил десятый класс и сразу же поступил в местный техникум, так как сильно был привязан к родителям и не мог уехать куда бы то ни было. Я не разделял страстей моих одноклассников до путешествий и новых мест — мне важен был именно этот город за полярным кругом. Как жаль, что обстоятельства куда более страшные вынудили меня покинуть его…

В бытность мою студентом я был идеальным гражданином советской действительности: меня совершенно не интересовали политические дела, я не читал самиздат и искренне верил, что где-то за океаном живут куда хуже нас. Мне незачем было думать о политике — я был поглощен геологией. Всё детство я только и делал, что собирал по улицам камни и стёкла различного происхождения и приносил их домой. Отец, завидя мои устремления, подарил мне книгу по геологии, и с тех пор я стал ярым адептом этой науки. Тем не менее, обитель камня и заурядных минералов — Уральские горы — мы посещали с родителями лишь дважды, да и то, скоротечно. Мы только и делали, что блуждали у подножий небольших холмов. Теперь же, будучи студентом, я записывался на разного рода экспедиции… В ходе одной из них и произошли те события, о которых я должен сообщить.

На излете апреля, двадцать второго числа, ровно в восемь утра мы, студенты первого курса, должны были собраться у ворот техникума для дальнейшего путешествия в горы. Здание находилось на левом берегу, так что мне приходилось вставать раньше других и идти через холодные темные улицы, через узкий мост к техникуму. В этот день я встал бодрее предыдущих: то была вторая моя крупная экспедиция, куда мне удалось пробиться, так что я и не думал медлить. Перед уходом меня встретил заспанный, но довольный отец. Я тут же заметил его глубокий шрам на щеке, полученный, как он рассказывал, «по дурости» на уроке химии ещё в школе. Почесав щетину, он уточнил сроки моего пребывания в горах. Вспомнив, что я пробуду там не меньше пяти дней, он посоветовал взять ключ, потому как они с матерью выйдут на суточную смену через четыре дня.

— Вдруг вернешься раньше, — пояснил он мне эти меры предосторожности.

Попрощавшись с отцом, я вышел из квартиры и, поправив тугой рюкзак, отправился к мосту. Быстро выбежав из дому, я пошел по пустынным, до рези в глазах родным улицам на противоположный берег.

В тот день ремонтные работы на нашем берегу начинались позже обычного из-за выходного дня, поэтому у меня была возможность заглянуть за провал в дороге, где и увидел новенькие канализационные трубы. По какой-то причине канализационная система была в удручающем состоянии, то ли в этом были виноваты строители города, то ли грунт привел их в плачевное состояние. Наконец, трубопровод начали менять, но пока что только на правом берегу. Вода шла прямиком из гор и проходила через несколько фильтрационных станций и, несмотря на то что работы только начались, воды у нас не было. Благо, обещали дать воду уже к концу следующей недели. Тогда я ещё не знал, что ремонт проводился и на одной из очистительных станций: сейчас, постфактум, я понимаю всю судьбоносную важность этих работ на жизнь города, но тогда я воспринимал их исключительно как бытовые неудобства.

Когда я очутился у ворот моей «старшей» школы, то оказался в одиночестве. Вскоре подошли мои сокурсники, и мы бодро принялись обсуждать предстоящее путешествие даже несмотря на наш заспанный вид. Автобус долго ждать не пришлось — он прибыл вовремя; вместе с ним был и наш куратор, Степан Алексеевич — мужчина лет сорока с пышными черными усами, которого всегда можно было узнать по его красной куртке с олимпиады 1980 года и чуть сгорбленной фигуре. Группа в двадцать человек уселась в автобус на пятидневную вылазку в горы, и через десять минут транспорт продолжил свой путь.

Я проезжал мимо знакомых улиц, где каждый домик я запомнил в подробностях благодаря моим длительным прогулкам. Всё это были пяти- и девятиэтажки, казавшиеся мне в детстве непоколебимыми исполинами. Тогда, смотря в окно, я и представить не мог, что вижу эти панельки в последний раз в их первозданном виде: в том виде, когда рассвет окрашивает их белый теплый свет, оставляя на стёклах редкий иней. Жаль, что я не могу вернутся в тот день и попрощаться, что с ними, что с друзьями, что с родителями… На полпути к горам мы заметили трубы атомной станции. Я знал, что родители выйдут на сутки примерно через четыре дня, поэтому вновь проверил в кармане ключ от дома. Затем, с полным спокойствием и лёгким трепетом от предстоящего приключения, я ненадолго прикорнул.

Проснулся я в тот миг, когда автобус остановился — мы были на месте. Мои одногруппники быстро выбежали на улицу, прямо к подножию горы. Уральские горы не высоки, но здесь, на севере, они казались таинственными снежными гигантами, сторожащими свои секреты. Я последовал за друзьями, которые уже готовились к подъему — нашей задачей было добраться до зимнего лагеря геологического факультета, обосноваться там и последовать к безымянному перевалу, находившегося к нам ближе остальных. Здесь, у подножия гор, было куда прохладнее, чем в городе, так что к свитерам и легким шапкам прибавились тулупы, утепленные горнолыжные «олимпийские» брюки, кожаные перчатки.

Не больше часа занимались мы подготовкой к подъёму, автобус уже уехал, а наш инструктор провёл маленькую разведку местности. Мы собирались в путь, и я хотел было пойти, как всегда, последним. Но моя сокурсница Марина Воронова — единственная девушка, улыбавшаяся мне тогда, протянула руку, пригласив взойти до лагеря вдвоём. Я тут же согласился, ступая на мягкий весенний снег, и мы вместе направились за нашими друзьями.

Километр ходьбы и мы уже разбирали места в деревянном лагере у горного хребта: то был ряд скромных домишек, за которыми постоянно ухаживал завхоз от факультета. Так мы начали наш первый день экспедиции.

Рабочий день шел быстро и размеренно. Мы ходили по окрестностям, собирали образцы породы и постоянно выслушивали обещания куратора показать нам нечто необычное завтрашним днём. Подогреваемый интригой, я и не заметил, как рабочий день кончился после похода вдоль небольшого ручейка, бодро стекавшего со скал.

Ночь не заставила себя ждать, хоть день заметно прибавил. Так получилось, что мне досталось место под окном с видом на перевал — я отчетливо видел в лунном свете мрачные, но столь любимые мной скалы. Свет играл на снегу, переливаясь по его бархатистому телу. Мне нравился вид и подолгу перед сном я любовался потрясающим зрелищем. Но было ещё одно преимущество моего пребывания на этом месте.

Когда я хотел уж ложиться, мне в окно тихо постучались: то была Марина. Увидев меня, она радостно помахала и знаком позвала на улицу. Я осмотрелся и, поняв, что все спят, кивнул и быстро оделся. Чуть скрипнув дверью, я скользнул на улицу.

Стояла погожая ночь. Холода практически не чувствовалось, но долго пробыть на ледяном снегу не получилось бы. Мы встретились и пошли куда-то наверх, к перевалу. Перед нами шла проторенная тропа. Прохладный воздух окутывал нас, заполнял лёгкие. По пути я подумал, что, согласно маршруту тропинки, мы повернем круто влево, но Марина пошла дальше по неглубокому снегу — к скале. Я затормозил, но она заверила меня, что впереди будет нечто крайне занимательное. Мы пошли дальше и вскоре под светом наших фонариков я заметил заваленный вход в недостроенную шахту. Вход находился в углублении за уступом одной из скал, скрывающей её от посторонних глаз, в том числе и моих. Однако от любопытства Марины шахта не скрылась. Мы осмотрели проход, но ничего интересного более обнаружить не смогли. Только когда мы захотели уходить, я вдруг мельком заметил углубление в породе, будто кем-то пробуренном. Дыра находилась чуть поодаль в глубине заваленного входа, и к ней будто специально расчистили проход…

Но я уже ничему не успел придать значения. Мы спустились обратно к лагерю и ещё долго беседовали под нежным лунным светом, пока я не начал откровенно засыпать. Разговор пролился бы и дольше, но, видя мой заспанный вид, Марина попрощалась. То было моё первое свидание в жизни, хотя тогда я его воспринимал как милую ночную прогулку. Жаль, я не придавал тем нескольким ночным встречам большего значения…

Вернусь к более насущной теме. На следующий день утро началось с зарядки и недолгой прогулки вдоль знакомого ручья (какое счастье, что никто не выпил из него воды!). Вскоре мы всей группой отобедали и, когда часы куратора возвестили о двенадцати часах, мы собрались для восхождения на перевал. С собой у меня были элементарные приспособления для полевых работ, как полевой дневник, компас и молоток, однако нужны они были сегодня постольку поскольку: наш инструктор хотел показать специальную технику подрыва небольших пластов породы. Беспокоится было не о чем: взрыв предполагался маломощный и, как оказалось, у входа в ту самую заваленную шахту, которую мы осматривали этой ночью. Я решил спросить тет-а-тет о причинах завала шахты, но куратор пожал плечами и ничего конкретного не объяснил. Было у него разрешение на взрыв или нет я не стал уточнять, но зная нашего инструктора как бывшего беспризорника и воспитанника детских домов, я сделал свои выводы.

Мы дошли до шахты и, каково же было моё облегчение, поняв, что куратор проигнорировал наши с Мариной следы — он был занят своими мыслями. Вся группа стояла и слушала его: распаковка динамита, организация безопасного подрыва, и прочее, и прочее. Наконец, он попросил отойти нас на полсотни метров и не двигаться. Мы выполнили его приказ и дождались, пока он даст новые указания. Степан Алексеевич вернулся со шнуром в руке и нажал на механизм подрыва. Произошел несильный взрыв — за пределы шахты вырвался только столп пыли, а вся энергия взрыва была направлена в глубину скалы. Ничего серьезного не произошло, чего и следовало ожидать. Через несколько минут мы последовали за инструктором, чтобы оценить результаты подрыва.

Инструктор остановился у образовавшегося прохода в скале и не сводил с него удивленного взгляда. Мы не могли понять его настороженности, как вдруг он приказал нам оставаться на месте. Затем он шагнул в темноту. Прошло минут десять, и нам всё труднее уставалось просто стоять и ждать — некоторые уже шагнули вперед, к шахте. Но не успели они пройти пару шагов, как наружу вышел обременённый новыми мыслями куратор. Он сообщил, что подрыв создал проход в породе: проход в небольшую пещеру без ответвлений. Мы сразу же попросили осмотреть её и, не видя к этому препятствий, куратор разрешил осмотреться вместе с ним.

Пещера сразу же показалась мне странной. Её размер на превышал двадцати метров в диаметре и десяти метров в высоту. Но что самое интересное: она не имела путей, ведущих дальше, в сердце горы. Вскоре ответ нашёлся: мы всей группой спустились по удобному спуску вниз и осмотрели стены. Стало очевидным, что это была карстовая пещера с двумя будто специально заваленными ходами. Зачем и когда это было сделано оставалось загадкой, однако мы нашли широкую расщелину над нашими головами, идеально подходившую по уровню с той запечатанной шахтой. Трепету открывателей не было предела, однако инструктор не разделял нашего исследовательского пыла и потому быстро вывел нас обратно. Я попросил задержаться на пять минут, чтобы отколоть кусок сталагмита причудливой формы. Куратор дал мне согласие и отвлекся на какое-то действо снаружи. С криками приказного тона он ушел из пещеры. Я остался один.

Дальше произошло то, что запустило вереницу страшных событий, изменивших мою жизнь. Пещера была обильно освещена полуденным светом из прохода, образованном взрывом. Я находился в низине и долго не мог управиться со сталагмитом, но вскоре мне это удалось. Преисполненный желанием показать этот кусок минерального образования родителям, я засобирался выходить, как вдруг между острых расщелин разглядел пустое пространство. То была щель диаметра в полметра. Приблизившись к ней, я крикнул в бездонное пространство перед собой: ко мне вернулось многократно повторяемое эхо. Очевидно, за этой влажной стеной находилось пространство куда большее по масштабу. Изливаясь в радости первооткрывателя, я крикнул ещё раз… Сначала это было наваждение, иллюзия, слуховая галлюцинация, как мне показалось. Мне послышалось, будто за эхом послышался ещё один звук, которого я не производил. Я крикнул ещё раз:

— А!

— А…а…а. — помчалось эхо. — а…а…а!

Я вздрогнул. Эхо оканчивалось не моим криком, а чужеродным, осознанным повторением моей интонации. Округлив глаза, я вгляделся в бездонную пустоту. Страх окутал меня и не давал шевелиться. Вдруг, совсем близко ко мне, послышался новый звук:

— А-у! — крикнуло нечто из глубины.

Не помня себя, я помчался к спасительному свету. Выбежав из пещеры, я чуть не столкнулся с вернувшимся куратором.

— Что это с тобой?! — похоже, он испугался не меньше моего.

Я рассказал ему небылицу о странном сталагмите, который испугал меня в темноте, но бывалый геолог, конечно, мне не поверил. Он усмехнулся и отправил меня обратно в лагерь. По мере удаления я всё чаще оборачивался к шахте, где остался инструктор. Он пару раз заглянул в пещеру, но ничего примечательного не обнаружил.

В течении всего оставшегося дня я не находил себе места, а взгляд то и дело касался злополучной шахты. Тревоги мне добавило ещё одно странное событие, которому не нашлось объяснения. Мы собрались для обеда на улице, желая отсидится под убывающим солнцем. Погода стояла ясная, безветренная, поэтому мы с радостью высыпали на улицу и уселись за длинный стол, построенный специально для таких посиделок. Разговор шел активно, смех лился по перевалу, и я даже забыл о случившемся в той странной пещере. Вдруг, где-то вдалеке, прозвучали массивные взрывы. Мы сразу же замолкли, ожидая повторения этих звуков. Через мгновения произошло ещё несколько утробных отголосков мощных взрывов. Мы перевели взгляд на инструктора, ожидая его слов — тот прислушивался к эху так же, как и мы. Наконец, он вынес вердикт:

— Со стороны водоочистительной станции. Видимо, ремонтные работы в горах проводят. — качнул он плечами.

Но мы видели, что он не уверен в своих словах. Странным показалось и то, что, находясь на высоте приблизительно в восемьсот метров, мы слышали звук абсолютно отчетливо, хотя его распространение в горах оставляет, обычно, желать лучшего. Сама же водоочистительная станция находилась гораздо дальше нашего месторасположения и, следовательно, подрывы осуществились не на ней, а гораздо ближе.

Тем не менее, мы быстро забыли о случившемся, так как инструктор загрузил нас работой до самого отбоя. И только мне по-прежнему было не по себе — тревога становилась сильнее из-за прошедших со мною необъяснимых явлений. Сначала пещера, а потом и грохоты вдали. К моему удивлению, никто более не разделял моих чувств, хотя никто из группы не кричал в бездну и не получал из её глубин ответа…

После отбоя не было место сну — я лежал под лунным светом и не сводил беспокойного взгляда с потолка. Нервничая, я так сильно сжал зубы, что неожиданно прокусил нижнюю губу. Едва не вскрикнув, я встал, чтобы взять вату из аптечки. Вернувшись, я глянул в окно и сразу же заметил свет: инструктор направлялся в сторону злополучной шахты — я сразу узнал под лунным светом его куртку и сгорбленную спину. Он целенаправленно шел туда и я, опасавшийся этой шахты, как огня, задержал дыхание. Вдруг он скрылся за скалой, где скрывался вход в пещеру. Недолго думая, я надел свои штаны, схватил куртку и выбежал на улицу.

Я бегом помчался к шахте, накидывая куртку. Холодный ночной ветер обдувал мои уши, но мне было плевать на мороз — я сильно боялся за инструктора, без которого у нас, первокурсников, не было связи с внешним миром (рацией умел пользоваться только он). Достигнув входа в шахту, я остановился, потому как не имел фонарика. Не зная, что делать, единственной правильной идеей мне показался крик:

— Степан Алексеич! — позвал я вполголоса, чтобы не всполошить лагерь.

Во тьме тут же что-то зашуршало. Послышались шаги, а за ними и свет фонарика. Инструктор вышел на свет, как ни в чём не бывало, но его лицо показалось мне излишне бледным — он всячески старался скрыть чудовищный испуг. Упрекнув меня за слежку в поздний час, он отправил меня в лагерь, но не сделал я пару шагов, как он окликнул меня:

— Николай! — я обернулся. — Ты уверен, что тебя напугал сталагмит?

Честно, я не хотел говорить ему правду, но страх за себя и других возобладал над опасением быть осмеянным.

— Нет, — сказал я наконец. — Не сталагмит. Я услышал странные звуки в глубине одной расщелины… Будто… не знаю, будто какой-то зверь пытался… спугнуть меня.

Неожиданно, мои слова Степан Алексеевич воспринял очень серьезно.

— Больше в шахту не заходить. Возвращайся и никому не слова! Ферштейн? — грозно посмотрел он на меня.

Я ответил утвердительно, и он отпустил меня в лагерь. Простояв ещё пару минут у шахты, куратор тоже отправился вниз по склону. С тех пор я так и не узнал, что же напугало такого стрелянного воробья, повидавшего всякого в жизни, как наш инструктор. Думаю, он не сказал бы мне об этом даже если бы я упрашивал его.

На следующий день, третий по счету, мне было спокойнее, но желание вернуться домой вдруг засело у меня в сердце. Неожиданно я стал боятся гор, стал боятся их тайн, скрывавшихся в глубине их пещер. Их холодное дыхание теперь не было освежающим, оно, вместе с трепетом и страхом заставляло меня дрожать. После обеда инструктор направил часть нашей группы на разведку небольшой сопки справа от нашего лагеря. Я воспротивился, сославшись на недомогание, но, зная его причину, Степан Андреевич проигнорировал мою просьбу и отправил в путь. Я понимал, что он хотел просто держать меня подальше от шахты, однако его приказной тон сильно разозлил меня.

От обиды я вырвался вперед, оставив семерых моих «коллег» позади. Во время восхождения я остыл и устал. Дождавшись остальных, я с легкостью закончил восхождение и оторопел, как только встал на вершине в полный рост. Совсем недалеко, за несколькими сопками, густел чёрный дым. Каждый из нас не сводил с него глаз, не понимая, что могло бы коптить таким чёрным дымом глубоко в горах. Вдруг Виктор, самый старший студент из нас, начавший учиться позже всех, рассказал, что именно в том районе находились водопроводные дюкеры. Он объяснил, что именно их используют для подачи воды в город.

— Ремонт затянулся, — усмехнулся кто-то.

Все подхватили его оптимистичный настрой и рассмеялись, но мне было не до оптимизма. Последние события всё больше нервировали и оставшиеся часы этого дня я работал будто механически, сжав зубы и стараясь забыться.

Ночью я опять практически не спал, обдумывая предстоящий отъезд, даже не подозревая, что он состоится раньше времени…

На четвертый день, когда мои родители должны были пойти на суточную смену на станцию, мы продолжили работы как ни в чем не бывало: поиск, замер, анализ грунта и тому подобное. Как и в прошлые дни, я не сводил взгляда с шахты, но ничего особенного так и не увидел. Под конец дня, когда солнце багровело на западе, мы вдруг услышали скрип рации, лежавшей на столе, где мы иногда обедали. Рация работала на приём на случай непредвиденных ситуаций в городе или в горах. Поэтому, как только станция закашлялась, мы сильно перепугались.

— Гроссберг! — донесся незнакомый баритон. — Гроссберг, ответь!

Степан Алексеевич, не любивший, когда его называли по фамилии, всполошился и быстро оказался у радиостанции. Дословно этот диалог я не помню, но вот его примерный пересказ:

— На связи Гроссберг. — дрожал голос куратора.

— Скоро приедет автобус и вывезет вас оттуда! Жди через час!

Мы были потрясены и новостью, и напряженным голосом неизвестного на другой стороне провода. Степан Алексеевич разделял наши переживания и, с еле заметным страхом в глазах, он посмотрел на нас и спросил:

— Что случилось?

— Авария на очистительной станции! Не время задавать тупые вопросы! И без тебя забот хватает!

Повисла тишина. Группа сразу же зашепталась, а мне в голову проникли неприятные мысли о родителях. Степан Алексеевич попытался успокоить нас, медленно подбирая слова. Он уверял, что «нечего дурью маяться» и «скоро разойдемся по домам». Мы затихли, но было очевидно: без острой необходимости никого с гор не вытащили бы. Произошло нечто большее, чем просто «авария на очистительной станции». Если бы я тогда знал о трагедии в Чернобыле, то сразу же принялся думать об атомной станции, но в этот момент никаких идей у меня не было.

Куратор приказал собрать вещи и привести лагерь в порядок. Работа и спешка позволили нам забыть о переживаниях. Мы быстро собрали наш скраб — прямо к приезду автобуса. Солнце уже скрылось за горами, на землю опускалась ночная тьма, и за опушкой леса показался свет фар. Вскоре автобус выехал из-за чащи, и наш студенческий отряд погрузился в него. Водитель заметно нервничал, торопясь с нашим отъездом — он нас подгонял и просил «пошевеливаться». Степан Андреевич оказался в автобусе последним и, пересчитав нас, он дал команду в путь. Двигатель затрещал, сильно закашлялся, и автобус двинулся с места. Мы возвращались домой…

С каждым новым поворотом становилось всё тревожнее. Темная чаща обставляла нас со всех сторон, так что вид на город открылся нам только при подъезде к нему. Леонидов стоял во тьме — только с другого берега были заметны редкие огоньки. Напряжение можно было резать ножом. Каждый из нас тогда, я уверен, думал о своих близких и любимых, оставшихся во тьме. Единственное, чего я желал тогда — это увидеть родителей живыми и невредимыми.

При подъезде к городу, в километре от первых его дворов, показался блокпост военных. Навряд ли эту груду покрышек и металлолома можно было назвать блокпостом: очевидно, сказывалась спешка. Военные получили из рук водителя некий документ и пропустили его дальше. Мы пристально посмотрели на солдат и заметили одну деталь: все они были в респираторах, а проверявший документы и вовсе нацепил на себя полный ОЗК. Спустя время я понимаю, что эти методы были излишними и угрозу нужно было ждать не в воздухе.

Вскоре достигли ещё одного блокпоста, уже в черте города. Здесь водителю пришлось поругаться с несколькими солдатами — видимо новый караул не знал о пропуске. Но всё же, мы тронулись в путь по темным улочкам опустевшего города: людей не было, а в окнах не горел свет. Вдоль улиц шли конвои солдат, некоторые отделялись от своих и по группам разбегались по домам, держа автоматы наготове. Пару раз слышались выстрелы… В голове крутился рой мыслей — от самых банальных до совершенно сумасшедших.

Переехав через мост на правый берег и два блокпоста на нём, мои спутники начали задавать неудобные вопросы — многие из них жили на левой стороне, да и наш техникум находился там. Ни куратор, ни водитель на эти вопросы не ответили по простой причине — ответы появились сам по себе. Впереди виднелись огни фонарей, окон и фар. Толпа собиралась на просторной площади, где стояли вкруг длинные автобусы. Город эвакуировали.

Всё закрутилось слишком быстро. Не объясняя причин, военные торопили людей, чуть ли не заталкивали их в автобусы. Откуда-то из толпы я услышал пункт назначения — Салехард. Работников АЭС или автобусов оттуда не было видно: я понимал, что родителей среди людей нет, но надеялся, что они могли остаться дома. Поэтому, протиснувшись через толпу и юркнув через военного, окруженного народом, я отправился домой.

Длинная новостройка находилась в нескольких минутах пути от площади, но эти минуты стали теперь длиннее — я старался скрыться от чужих глаз, так что время от времени приходилось прятаться по углам. От площади имени Ленина я прошел переулками через улицу Дзержинского и улицу Рабочую. Единожды я чуть не наткнулся на двух солдат, но они слишком спешили в сторону левого берега и не успели заметить меня. Затем я приметил знакомые детские площадки и понял, что дом находится совсем близко.

Наконец, я заметил вывеску: Октябрьская 17, знакомый подъезд и, осмотревшись по сторонам, быстро юркнул туда. Подъезд был погружен в темноту и плотную пыль. Судя по всему, люди очень быстро покидали свои квартиры, оставляя за собой шлейф из пыли, грязи, песка и бытовых мелочей, разбросанных тут и там у открытых дверей. Я побежал на четвертый этаж так стремительно, что и не заметил тех считанный секунд, по истечению которых я оказался у закрытой двери родной квартиры. Единственной запертой двери в подъезде…

Внутри, как бы мне этого не хотелось, всё было в идеальном состоянии. Стало горько от очевидной мысли — родители не вернулись со станции и о их судьбе отныне я мог только догадываться. Быстро осмотревшись, я ничего примечательного не обнаружил и остался сидеть на маленькой кухне, размышляя о дальнейших шагах. Нашлась даже лишняя отцовская сигарета, оставленная им в маленьком «тайнике» под днищем стола, о которой я случайно узнал. Раскурив крепкую папиросу, мне в голову прокралась безумная идея — я решил её отбросить, но она не переставала елозить в подкорке. Не в силах сопротивляться ей, я отыскал в документах отца какие-нибудь пропуска, пароли или подсказки, благодаря которым я смог бы осуществить безумный замысел. А замысел был прост — я решил пробраться на станцию, чтобы узнать о судьбе родных. Конечно, я понимал тогда всю степень глупости постигшей меня задумки, но решимость превзошла любые разумные домыслы. На всякий случай, вместе с планами станции и парочкой пропусков неизвестно на какие объекты (очевидно, просроченные), я схватил и свой паспорт…

Сейчас, спустя столько времени, я понимаю, насколько опрометчивым был мой корявый план, который я составлял, спускаясь по грязной лестнице подъезда, однако в тот момент я забыл о всех проблемах, которым предстояло встать у меня на пути. Помню, как я перебирал варианты: сначала думал идти через мост, но быстро оставил эту идею, завидев на улицах солдат; потом я вспомнил о плотах, которые мы всей группой строили в полукилометре за городом, у старого рыбацкого пирса. Я был полностью уверен, что должен был остаться с той поры хотя бы один плот, способный перенести меня через реку, ещё не до конца оттаявшей.

Глупость или самообман, уж не знаю, что именно подтолкнуло меня отправиться с той прытью на режимный объект в условиях некой маленькой катастрофы, но вероятно, именно невозможность такого развития событий и помогла мне на пути. Пока я шёл к реке, на тот пирс, что был чуть севернее крайней точки города, я не разу не столкнулся с ни с одной живой душой. Позднее я понял, что это было связано с завершением эвакуации, по истечению которой солдаты отправились на левый берег реки.

Становилось всё холоднее, так что я решил не испытывать отцовский тулуп и, перешагнув черту города, я быстро направился по протоптанной тропинке к реке. Вскоре я оказался примерно в шестистах метрах от Леонидова, как раз рядом со знакомым пирсом. Я знал, что плота не было на ледяном берегу холодной водной глади, поэтому, найдя ориентир (то были засечки на деревьях), я вскоре вышел на заваленный снегом и еловыми ветками транспорт. Плот был хорошо сделан и практически не пострадал от прошедшего времени. «Повезло», — подумал я тогда и схватился за привязанную к бортам плота веревку.

Разобравшись с плотом, я должен был найти ветку, достаточно длинную и прочную для перемещения по реке. Решение нашлось быстро — на ледяном берегу хватало упавших массивных веток после мощной метели, прошедшей пару недель назад. Взяв одну из них, я отломил несколько веточек от ствола и встал на плот. Ототкнувшись от берега, я плавно повел свой надежный транспорт вперед. В голове сразу вспомнились моменты из детства, когда я по глупости взобрался на дырявую лодку и чуть не потонул в небольшой речушке под Новосибирском. Как только в голове пронеслись частички прошлого, плот начал протекать — узкие трещины разбухали, и вода стремительно потянула мой транспорт на дно. Благо, до берега оставалось всего ничего и я, оттолкнувшись что есть мочи, прыгнул на тонкий апрельский лёд. Как и ожидалось, тонкая корка льда треснула подо мной и, не теряя времени, я быстро пополз к берегу. Мне повезло — оказавшись на земле, я понял, что практически не промок — только берцы немного коснулись воды. Я посмотрел на водную гладь и не заметил даже ряби — плот очень быстро ушел на дно.

Путь, которым я воспользовался, был отрезан для отступления, но мне некогда было думать об этом. Собрав волю в кулак, я направился по знакомой опушке вперед, к станции, находившейся в двух километрах севернее. Идти по лесу было бы слишком долго и небезопасно, поэтому я свернул к просёлочной дороге. Лес расступился, и я оказался на нужном пути. Теперь не оставалось сомнений, что дорога будет скоротечна: хватит часа ходьбы.

Думаю, прошло действительно немного времени, перед тем как я оказался на небольшом возвышении у дороги — я решил сойти с пути, чтобы оценить обстановку и, как показали события, правильно сделал.

Станция стояла в полумраке, но её отчетливо было видно под морозным светом луны. Кое-где горел свет, но непонятно было из каких помещений он исходил. Почему электричество пропало можно было только догадываться, но я не исключил вероятности искусственного отключения по тому виду, который открылся мне у входа на станцию.

У огромной постройки, напоминающей куб, шли вдоль дороги ряды десятков военных грузовиков. У грузовиков стояло по несколько солдат, ждавших в шеренгах команды. По дороге ходили офицеры, выкрикивая что-то в приказной форме. Тем не менее, количество солдат не соответствовало количеству машин, но причин этому я пока не знал. Вскоре я понял, что очутился в конце представления, поскольку военные зашевелились и направились внутрь темных помещений станции. Я решил дождаться развития событий, полагая, что мне там будут не рады. Холод облепил меня, но я знал пределы моего организма, поэтому спокойно стоял и смиренно ждал новостей.

Когда мороз почти заставил меня забыть о мерах предосторожности и отправиться на станцию, случилось нечто страшное: тишину разорвали вопли ужаса и боли, по воздуху пошли раскаты выстрелов. Сквозь крики и стрельбу слышались маты, а затем и мольба. Стало очевидно, что солдаты гибли от воздействия каких-то нечеловеческих сил. Оставшиеся в машинах солдаты заметались и последовали на станцию, но, как только они скрылись из виду, крики прекратились. Редкий свет потух, а новых звуков слышно не было. Не зная, что делать, я подумал было о побеге, но судьба единственно близких мне людей не позволила сойти с пути. Я решил не идти по дороге, понимая, что могут подоспеть подкрепления для, скорее всего, уже почивших солдат, а направился прямиком к массивным бетонным постройкам.

Приблизившись к станции, я ощутил всю степень чудовищности обстановки, царившей вокруг монументальных построек: одинокая станция возвышалась посреди снегов под светом луны и будто бы тянулась своими трубами к её диску. Машины стояли на дороге с потухшими фарами и казалось, будто они смотрели на меня из пустых глазниц лобовых окон. Вдруг я услышал слабый треск некой радиостанции — видимо её и караулили те солдаты, последними скрывшимся в пучине бесконечных коридоров. По сообщениям я понял, что нового подкрепления не ожидается — военные были слишком заняты «делами» в городе и не могли явится сюда. Объяснение насчет моих подозрений о несоответствии численности солдат и машин было получено. Стало очевидно, что я оказался здесь в тот момент, когда последнее подкрепление уже проникло на станцию, а значит, у меня был практически неограниченный запас времени. Тем не менее, я не желал терять и минуты. Схватив автомат, оказавшийся в салоне одного из грузовиков и вместе с ним налобный фонарик, я пулей отправился к знакомой запасной двери, куда вбегали солдаты. Мой страшный путь по мраморному лабиринту начался…

Внутренние помещения встретили меня затхлым воздухом и полной тишиной. Я посещал это место совсем недавно и хорошо знал коридоры, повороты и ходы, но только под ярким светом люминесцентных ламп. Свет фонарика немного рассеял тьму, но коридор был настолько длинным, что свет не доставал до дна его чёрного жерла. Шаги отзывались по этому брюху неведомого животного, заставляя меня идти всё медленнее и осторожнее. Пока что я не замечал каких-либо странностей, кроме облупившейся в некоторых местах штукатурки — дефекты, которых не должно было быть на новой станции. Кроме того, в воздухе слышался знакомый запах, которому трудно было дать объяснение. Чем дальше я продвигался по извилистым коридорам, совмещая свой путь с отцовским планом помещений, тем сильнее становился этот запах — запах крови. На языке появился свойственный металлический привкус. Поднявшись вверх по лестнице на третий этаж, я взял наизготовку автомат у поворота в просторный зал, назначения которого я не знал.

В огромном помещении, уставленном знакомыми механизмами, было ещё темнее — свет фонарика не доставал даже до соседних стен. Благодаря недавним воспоминаниям я знал, что от этого зала шел один-единственный коридор, который должен был привести меня к месту работы отца, прямо к щиту управления ядерными блоками. Вдруг источник вездесущего кровавого зловонья был найден: не смотря под ноги, я пытался разглядеть угрозу впереди, как неожиданно наступил на что-то мягкое, но с твёрдым каркасом. Опустив взгляд, я с ужасом понял, что встал на оторванную ногу в армейском ботинке. Отстранившись от неё, я судорожно начал осматривать пол и нашел себя на поле бойни. Повсюду были разбросаны куски тел и элементы амуниции. Впереди, чуть дальше от меня, ковром лежали гильзы, но ни одного трупа, чем-то отличавшимся от солдат, я не нашел. Стало очевидно, насколько бесполезным был автомат, который трясся в моих слабых руках; стало очевидно, что шансов выжить при встрече с неизвестной угрозой у меня нет. Я паниковал, в истерике вдыхал мерзкий воздух, теряя контроль над собой. Я желал бежать как можно дальше, не желая стать одним из разорванных мертвецов. Но бросать поиски, не узнав судьбу родителей я не мог, поэтому я привёл мысли в порядок и, сняв автомат с предохранителя, я осторожно продолжил путь дальше. Как только я сделал несколько бесшумных шагов, то услышал новые адские крики и стрельбу где-то впереди, на моём пути. Бой продолжался недолго — буквально через несколько мгновений шум прервался также резко, как и начался. Видимо, враг нападал неожиданно и очень быстро справлялся с вооруженными людьми. Собравшись с силами, я переступил через очередной обезображенный труп. Я успел подметить, что количество туловищ не соответствовало малому количеству конечностей, а кровь в некоторых местах будто бы специально была стёрта. Некоторые трупы, которые сохранились лучше других, были слишком бледными и, казалось, даже, что обескровленными…

В целом, мне так и не стало ясно, кто мне противостоял. Судя по увечьям, нанесенным бедным солдатам, это были очень сильные монстры, разрывавшие плоть длинными когтями. Никаких следов обнаружено не было за исключением одного, «яркого» следа — багровых капель крови, шедших будто бы отдельно от остальных широких мазков более светлой — человеческой. Гипотеза подтвердилась, когда я оказался у выхода, где лужи остывающего «жизненного сока» пропали. Остались только крупные капли чёрной крови, шедшей дальше в темноту, куда нужно было следовать и мне.

Переступив границу нового коридора, я не расслышал ничего нового, но в ужасе понял, что мой путь точно совпадал с целой вереницей кровавых сгустков. Рядом показался кровавый след армейского сапога. Сжав рукоятку, я продолжил плавно ступать по бетонному полу. Вдруг я вышел на стеклянный коридор, соединявший два больших блока станции. Я вновь посмотрел на освещенное луной циклопическое здание, казавшиеся теперь храмом сатаны, и невольно вздрогнул. Уверен, будь у тварей чуткое обоняние, они бы уже нашли меня — пот лился с меня градом. Страх и жара изводили меня, но я не рисковал снимать тулуп, зная, что на мороз придется выбираться очень быстро.

Наконец, пройдя дальше в глубь второго помещения, я приблизился к пункту управления третьим энергоблоком. На пути было спокойно, не было слышно и звука, но перед дверьми в главное помещение блока, я услышал тяжелый хрип. Не понимая, чей он, я сильнее сжал автомат и тихо открыл дверь.

Запах крови перешел в жуткую вонь — он смешался со сладким запахом гнили. Если б мог заложить нос, с удовольствием сделал бы это, но из-за страха приходилось держать автомат двумя руками. Вдруг хрип повторился — я обернулся к длинной панели управления с множеством кнопок и рычагов. Под ней сидел неизвестный мне работник станции. Он весь был в крови, а по груди шла глубокая рана, будто лапа какого-то зверя разорвала его плоть. Работник посмотрел на меня и слабо улыбнулся.

— Подойди… — тихо сказал он.

Я поддался его просьбе и приблизился к нему. Работник улыбнулся ещё шире, когда сквозь свет налобного фонарика он сумел разглядеть моё лицо.

— Я узнаю тебя… Ты… сын нашего инженера… — узнал он меня. — Что ты здесь делаешь?

— Ищу его. — ответил я, мучимый надеждой.

Работник с грустью глянул на мои глаза и прохрипел:

— Его уже не найти… Когда… привезли этих… — он посмотрел в сторону ещё одного прохода слева от меня, — …зверей… в медблок… Твой отец и мать были там…

Вдруг он закашлялся, стараясь тем не менее, заглушать звук.

— Потом… эти твари пришли в себя и стали убивать всех на своём пути…

— Откуда их привезли? — вдруг спросил я.

— С очистительной станции… после аварии…

Я тут же вспомнил взрывы и дым, которые потревожили нас во время маленькой экспедиции… и жуткие возгласы, что я слышал в той заваленной пещере…

— Я должен найти их, — не верил я в гибель родных.

— Нет… я видел их смерть, пионер… Монстры почему-то не трогают меня…

Он вновь закашлялся.

— А Ваши раны?

— Случайность… Глупая случайность…

Вдруг в глубине станции прозвучали жуткие крики, похожие на человеческие, но невероятно искаженные. Работник в ужасе обернулся к двери и начал причитать.

— Уходи. Уходи парень! — он оттолкнул меня. — Беги! Беги! С ними невозможно бороться!

Но меня будто парализовало. Наконец, отойдя от несчастного на пару шагов, я обернулся и мельком увидел, как через чёрный дверной проём на меня бежало нечто окровавленное. Оно бежало на меня, как бежал бы сумасшедший человек на своего невидимого фантома: рьяно, преисполняясь ненавистью. Я лишь на секунду запечатлел тот кровавый силуэт, потому что мчался из блока управления со всех ног. Позади возник жуткий душераздирающий крик моего нежданного собеседника, который прервался практически моментально. Я бежал не помня себя, поворачивая в нужные коридоры, руководствуясь чувством самосохранения. Вскоре я достиг зала с трупами. Зная, что любой неверный шаг опрокинет меня на пол, я замедлил ход. Каркающий рёв позади нарастал, так что с каждой секундой я всё менее аккуратничал и пару раз чуть было не упал. Однако мне повезло: мои безумные преследователи не смотрели под ноги и, толкаясь друг с другом, падали накровавые ошметки тел. Наконец, я узнал коридоры, через которые шел в самом начале и, повернув за очередной поворот, увидел спасительный выход.

Только оказавшись на холодном ночном воздухе я понял, что всё это время сжимал автомат. Уж не знаю, как он не помешал мне во время бега, но он точно мог пригодится сейчас, когда мой враг рвался ко мне через узкий дверной проём. Я взял оружие наизготовку и в ужасе стал ожидать тварей, которых не должно быть в природе. Несмотря на мою решимость встретить целую толпу человекоподобных монстров, на лунный свет вырвался лишь один из них.

Когда оно появилось передо мной, я не выстрелил только потому, что оно остановилось. Сложно описать увиденное мной в этот миг: несомненно, когда-то этот гниющий кусок плоти был человеком, но уши нечто были вытянуты, волосяной покров отсутствовал, вдоль всего мускулистого тела шли кровавые язвы, а ногти удлинились и заострились настолько, что больше походили на медвежьи когти. Кое-где у твари отсутствовала кожа — прямо передо мной с головы зверя упал кусок сгнившей плоти. Оно посмотрело на меня животным взглядом, в котором я разглядел далекий проблеск сознания. Твари очень не нравилось находиться под светом, так что, показав свой кровавый оскал, оно отступило во тьму. Не понимая ещё всю степень своего везения, я вдруг услышал звуки, поразившие меня до глубины души. Монстр, светя своими синими глазами издало тот самый рявкающий отзвук, который я получил в злополучной пещере.

— А-у! — крикнуло оно.

Я не знал, что и думать: вполне возможно, что монстры могли так перекликаться, но звук, его тембр и интонация, повторялись с тем криком во тьме точь-в-точь. Мне показалось, что тварь узнала меня, и захотела дать мне это понять. Но вскоре крик затих и пространство погрузилось в тишину.

Автомат упал на пыльный снег. Сознание моё настолько было поражено произошедшим что, не в силах думать о пути, я побрёл в сторону города, даже не опасаясь военных патрулей. Сейчас я не в силах вспомнить мой ход по длинной лесной дороге к опустевшему городу: сознание моё прояснилось лишь тогда, когда новый поворот привел меня к блокпосту у самой черты города.

Будто во сне проходил мой путь, но вскоре меня пробудили:

— Стой! — я не смел сдвинуться с места. — Кто идёт!?

Это был очень молодой голос. Подняв руки, я обернулся и увидел двух солдат, целящихся в меня: оба были в респираторах, а на плечах одного из них висела радиостанция. Вопрошающим был солдат без рации.

— Я… из научной экспедиции геологического факультета, — слова сами по себе приходили мне на ум. — Пошел вчера в лес и заплутал…

Спрашивавший меня что-то шепнул на ухо товарищу, и тот принялся настраивать рацию.

— С какого берега?! — спросил меня солдат.

— С правого.

— Документы!

Я медленно вытащил из тулупа паспорт и протянул его подошедшему лейтенанту (как я понял по погонам). Солдат схватил паспорт и быстро проверил его. Затем, настроивший связь радист, протянул начальнику рацию.

— Так точно, вышел на гражданского. — вдруг лейтенант пристально посмотрел мне в глаза. — Адекватный. Судя по паспорту, с правого. Есть!

«Пан или пропал» — проскользнула мысль. Помедлив, и лишний раз помучив меня, солдат сказал:

— Пойдёшь с нами.

Только спустя время я понял, насколько мне повезло, что сопроводившие меня солдаты не задавали лишних вопросов. Моя ложь об экспедиции могла легко раскрыться, но видимо молодые военные были слишком загружены заботами, чтобы вдаваться в детали моего дела. Вскоре мы подошли к блокпосту на самой границе молчаливого города. По периметру стали возводить забор с ключей проволокой, и теперь я понимал, к чему были сии меры…

На блокпосте меня передали ефрейтору — помощнику начблокпоста. И мы, одни под синим лунным светом зашагали в глубь городских улиц. Город, который всегда казался мне таким родным, теперь был похож на застывший труп. Панельки напоминали не муравейники с живыми существами, а склепы с тысячами пустых глаз. Я не смог долго смотреть на эту скорбную картину и опустил взгляд на дорогу.

Через несколько минут мы оказались последи большой площади, на которой расположился крупный палаточный городок. Военные сновали тут и там, разбиваясь на группы, малые и большие. Мы оказались у просторной палатки и вошли.

Внутри пахло папиросами и чернилами. За столом сидел коренастый подполковник с коротенькими усами и заполнял некие бумаги. Ефрейтор доложил о прибытии, и подполковник его отпустил. Я остался один на один с серьезным военным, по всему виду которого можно было судить о его недюжинном опыте и выучке. Особенно ярко говорил об этом длинный шрам на его виске — очевидно, виной ему была пуля. Он поставил точку в своём документе и отложил его. На удивление, он чуть улыбнулся мне и попросил сесть. Я повиновался. Подполковник тут же начал расспросы, кто я да откуда. Отвечал я честно, опасаясь лгать такому серьезному человеку, у которого за спиной, в комоде, виднелась обширная картотека. Только об одном я продолжал лгать — о моём «путешествии» по лесу. Вдруг он задал неожиданные вопросы: не пил ли я проточную воду последние три дня, и не вступал ли в схватку с кем-либо. Вода была у нас в экспедиции, взята ещё неделю назад, а последние сутки обходился без неё. Только сейчас я понял, насколько сильно хочу пить. Он предложил мне бутылку минералки, и я не отказался. Драк у меня тоже не было — о случившемся на станции я, конечно, не сказал. Подполковник поверил мне, предупредив лишь, что меня всё равно осмотрят сверху-донизу. Кивнув, я отпил ещё воды и вдруг спросил:

— Если город эвакуирован, то что будет со станцией?

— Ничего. Работники тоже были эвакуированы. — твёрдо сказал он.

Конечно, это была ложь.

— Но… сможете ли вы помочь мне? Мои родители были там, я не знаю, где их искать.

— В Салехарде. — так же коротко ответил он.

Очевидно, я мешал подполковнику работать и уже сильно раздражал его. Я хотел было узнать, что мне делать дальше, как вдруг в палатку влетел взволнованный офицер:

— Товарищ подполковник… — он хотел что-то сказать, но завидев меня, остановился.

— Говори, — кивнул ему подполковник.

— Там… В больнице… ЧП.

Подполковник понял о чём речь, встал, надел фуражу и приказал мне:

— Оставайтесь здесь, — офицеры ушли, а я, как законопослушный гражданин, последовал приказу.

Не прошло и часа, как начали раздаваться громкие звуки. Они были вдалеке, их природы я пока не понимал, но ещё через несколько мгновений ухающие удары превратились в отдаленные взрывы. Пока что я не поддавался панике, но, когда на площади послышались возгласы приказного тона и яростные крики, я выбежал на воздух.

Улица была погружена в панику. Солдаты бегали из одной палатки в другую, офицеры орали что-то своим подчинённым, а на другом конце города, вдали, виднелось зарево пожара. Я не знал, что делать: каждый солдат был занят выполнением приказа, а офицеры — его отдачей. Но тут произошел ещё один взрыв — куда ближе к площади. Я не знал, что было ему причиной, но нарастающие дикие крики, показавшиеся мне знакомыми, привели военных в состояние боевой ярости. Солдаты быстро направились к новому пожару под возгласы офицеров и площадь вскоре практически опустела. Зато впереди шла плотная стрельба, вперемешку с криками боли и злобы. Всё это время я стоял неподвижно, будто бы загипнотизированный, поскольку понял, что нахожусь посреди большого события, свидетелем которого, возможно, я был один. Но меня пробудил новый взрыв, ещё ближе к площади. Не зная, как поступить, я просто побежал что есть сил в сторону моста, ведущего к родному правому берегу.

По пути, на главном проспекте города, мимо меня проехали два танка, а за ними и БТР. Бой позади не утихал, но его интенсивность в разы снизилась. Когда у самого моста я окончательно выбился из сил, мимо меня, обратно на правый берег, проехали танк и БТР — те же самые, что ехали на подмогу. Стрельбы больше не было — только слышался позади один нарастающий крик. Обернувшись, я заметил позади толпу обезумевших людей, бегущих на меня. Осознав угрозу, я собрал последние силы и побежал на другой берег, где виднелся плотный строй военной техники. Среди общего гула позади, с другого берега послышался крик из громкоговорителя:

— Быстрее! Мост будет взорван!

Не знаю, как я расслышал эти слова среди хаоса звуков, но я ускорил темп, находясь на середине пути. Вдруг слева от меня подорвался второй мост в городе, что придало мне ещё больше сил. Наконец, когда рёв позади оказался слишком близко, я перешагнул границу моста, и тут же последовал страшный грохот — мост был уничтожен вместе с исчадиями ада, когда-то бывшими людьми.

На берегу меня, лежащего на асфальте, кто-то похлопал по плечу. Затем, продолжая держать на холодном асфальте, коротко опросили — спрашивали примерно то же самое, что и погибший подполковник. Наконец, мне сказали:

— Вставай! Сейчас представление начнется, — то был небритый рядовой.

С его помощью я поднялся и только сейчас осознал, что к городу приближалась метель. Чувствуя первые крупные снежинки на лице, я оглянулся к левому берегу. Там, на набережной, стояло много сотен обезумевших людей, иступленных яростью. Не помню своих мыслей в тот момент, может их и не было, но через несколько мгновений началось нечто ещё более грандиозное, чем подрывы мостов.

Когда метель разошлась, и другого берега стало почти не видно, воздух потряс шум реактивных двигателей. Ещё секунда, и над нашими головами пролетела эскадрилья самолетов. Момент, и левый берег сотрясся под ударами тяжелых бомб. Я смотрел, как родной моему сердцу город превращался в руины, как горели под ударами зажигательных зарядов его горожане, мои соседи. Я не мог свести с этого дикого представления взгляда, понимая, что моя прежняя жизнь закончилась, а в новая казалась воплощением страшных снов. Тогда у меня вновь промелькнула мысль о родителях — я не верил в их смерть, не верил, что они были среди тех безумцев, сгоравших там, за рекой.

Не успел я что-нибудь предпринять, как, будто бы влекомый течением, я отправился вместе с солдатами дальше по улице. Казалось, что голова забита ватой — я не чувствовал ног и направления пути. Понял я где нахожусь, только очутившись у эвакуационного грузовика. Меня посадили в кузов, где лежала пара раненных солдат и сидели четверо измождённых рядовых. Наконец, с проясненной головой, я задал странный вопрос, который показался мне тогда важным:

— Какое сегодня число? — спросил я у солдат.

— Двадцать седьмое апреля… — протянул устало один из них.

То был мой день рождения, о котором я не вспоминал. То был второй день куда более масштабной катастрофы, случившейся неподалеку от украинского города Чернобыль…

Рефлексия — штука страшная. Я понял это только сейчас, но тогда, поддавшись чувствам, я стал размышлять о случившемся. Осознав в полной мере, что родители, скорее всего, остались на станции навсегда, я разрыдался, как ребёнок. Однако рефлексия — страшная штука и я, обманывая себя, решил, что покуда не увижу мёртвые тела родных, не остановлюсь в их поисках.

Спустя несколько часов пути, уже на рассвете, мы достигли военного госпиталя Салехарда. Сразу меня не выпустили — сказали оставаться под наблюдением в отдельной палате. Отказаться я не мог, да и не хотел. На третий день моего пребывания там ко мне явился военный — майор разведки. Серьезный человек с густой сединой, он искренне соболезновал мне, но после всех ободряющих слов, приказал мне молчать о случившемся во благо родины и сограждан. Конечно же я согласился: майор ушел, оставив на полке конверт с «компенсацией».

Следующие неделю я жил в переполненном общежитии Салехарда. У меня была лишь одна дорога — к бабушке под Новосибирск. Но как же мне не хотелось идти по этой дороге! Спустя ещё неделю я твёрдо решил найти работу в Салехарде, обосноваться в нём. Так я остался жить в этом городе на границе полюса, размышляя о новой вылазке на станцию, попутно собирая любые данные о возможно состоявшейся эвакуации со станции. Однако, как я и предполагал, никого с АЭС в ту ночь не вывезли.

Помню мои чувства, когда я понял, что случившейся катастрофе никому не ведомо: даже жители Салехарда «не слышали никаких хлопков», как я в шутку называл те массивные взрывы авиабомб. То было ясно — удачно для военных началась метель, заглушившая грохот. Тогда же я узнал и о трагедии в Чернобыле, но первым моим чувством, стоит признаться, было разочарование — об этой катастрофе узнал весь мир, а неизвестному катаклизму, произошедшему в Леонидове, не суждено было выйти из-за ширмы, созданной аварией на чернобыльской станции. Я нисколько не преуменьшаю масштаб и трагедию Чернобыля, но мне было обидно, что горе одних людей было забыто, а горе других принято и погашено.

С тех пор меня мучили вопросы о произошедших событиях: несмотря на то, что я был их активным участником, истина была мне неизвестна. Я будто бы прошел сквозь туман, который облепил меня, влажность которого я почувствовал на коже, но природы которого я не знал. Конечно, нечего было и думать о вопросах к военным или политикам — они могли запросто отправить меня под статью или в психушку. Тогда я понял, что, пройдя сквозь туман, я должен был вернуться к нему и внимательно изучить.

Идея о возвращении стала моим ориентиром в жизни — я собрал за пару лет всё необходимое и готов был в любой момент отправиться к растянутой зоне отчуждения, которая, как я позднее узнал, являлась больше чернобыльской в два раза. Я был готов, но нужного момента всё не представлялось.

Наконец, судьба дала мне шанс. В декабре 1991 года Союз перестал существовать, и во время страшной неразберихи в городе, когда армии и народу не было до меня дела, я отправился в путь. За долгие пять лет я нажил мотоцикл с коляской и хороший инвентарь, так что в ночную мглу я шагнул со всей имеющейся боевой решимостью.

Надо мной висела та же луна, что и гнала меня из города пять лет назад. Я смотрел на неё после того, как оставил мотоцикл на проселочной дороге прямо перед линией ржавой колючей проволоки. Задолго до этого я систематически начал растаптывать и расчищать это место, чтобы стоянка была проще. Над землёй висела холодная полярная ночь, так что я плотно укутался в толстый слой одежды, а затем поправил ружье и последовал через заранее проделанный разрез в заборе.

Шёл я медленно, даже несмотря на сравнительно невысокий уровень снежного покрова. Маршрут был проделан заранее, но становилось очевидно, что отведенного на «экспедицию» времени на восемь часов могло не хватить. Через два часа я стал сильно замерзать, но ещё через время показался примеченный мною при разведке местности домик лесника.

Здесь, в тепле и при свете (от горелки) я сверился со старой картой, и скорректировал маршрут — я хотел идти через город, но времени ушло бы слишком много. Решив идти к станции сразу через реку, в обход города, я собрался и продолжил путь.

Вдалеке, под синим светом, у подножия юных гор, среди снега и лесов, лежал погибший город. Уничтоженным встречал знакомого гостя Леонидов — моя малая родина и большая боль. Я смотрел на него, как на истлевший труп, как на невинно убиенного близкого человека. В голове предстала картина пятилетней давности с ярко-красными мазками…

«Руины ада», — подумал я в тот миг.

Как бы мне не хотелось, но в город мне нельзя было заходить — я убил бы слишком много времени, да и заплутать средь развалин было проще простого. Кинув последний взгляд на мрачную картину, я отправился к самому узкому месту на реке.

Река и проселочная дорога, ведущая к станции, дались мне легко, однако с каждым новым шагом мне тяжелее стало осознавать, что цель моя близка настолько, что старая боль вот-вот должна была разгореться с прежней силой.

Ну вот, этот огромный слеп оказался передо мной. Станцию не уничтожили — только двери были плотно заварены, чтобы ни одна живая душа не выбралась оттуда и не прокралась туда. Я предугадал нечто подобное и потому, скинув рюкзак со всем необходимым, достал из него аккумуляторную болгарку, на которую копил несколько лет. Через десять минут преграда была снята — дверь со скрипом отворилась. Я взял наизготовку ружье и кинул взгляд на складную саперную лопатку, с помощью которой хотел похоронить родных… Однако, на всякий случай, я решил не оставлять её снаружи и взял с собой.

Внутри, среди тьмы и холода, меня тут же настиг нестерпимый запах гнили. Но я был готов к вони и темноте, так что захватил фонарик помощнее того, что был со мной при последнем визите и новый респиратор. Мне тут же показался странным тот факт, что, хоть помещения оставались свежими (спасибо советской вентиляции), запах был неимоверно сильным. Проверив лишний раз ружье, я потихоньку продолжил путь.

Знакомые коридоры и залы напоминали об ушедших годах. Пройдя по лестнице к залу, где окровавленным лежал целый взвод солдат, я остановился, с ужасом рисуя дикую картину импровизированного склепа. Но за следующим поворотом, в том самом зале, я обнаружил пустоту. Остались только автоматы, гильзы, да пару шапок — трупов, даже костей, не было. Я направился дальше через зал к стеклянному переходу, а затем повернул к пункту управления.

Внутри запах стал ещё сильнее. Я сразу же глянул на то место, где пять лет назад лежал раненный работник станции, но ничего не увидел. Вдруг на моём пути оказались медицинская каталка. Я её не заметил и столкнулся с ней. Каталка со скрипом поехала по помещению. Внутри что-то оборвалось — я внимательно прислушался к тишине, ожидая новых звуков. Ничего не произошло. Я выдохнул и начал проклинать всеми проклятиями неизвестно откуда здесь взявшуюся каталку.

Я направился к той двери, откуда в последний раз выбегала толпа неизвестных тварей. Я помнил и направление к медблоку, где видели родителей: нужно было пройти дальше по коридору и направо. Готовый к любому развитию событий, я вновь, испытывая сильную паранойю, проверил патроны в ружье, и сделал шаг за дверной проём.

Появился новый коридор и в нём, на стенах и полу, повсюду виднелась засохшая бурая кровь. Запах между тем усилился — воздух в этой части здания был затхлый. Шаг мой разносился гулким эхом, даже несмотря на всю мою медлительность. Наконец, на грани видимости показалась лестница странного цвета. Оказавшись рядом, я понял, что она полностью была измалёвана кровью, гноем и сгнившей человеческой кожей. Ступать по ней не хотелось, но выбора не было. Каждый следующий шаг приближал меня к цели и наконец, за поворотом, показалась полуоткрытая дверь в медблок.

Внутри меня настиг такой смрад, что я тут же вышел и набрал побольше воздуха. Натянув на респиратор шарф, я вновь шагнул во тьму. Вдоль всего длинного помещения стояли каталки, лежало медицинское оборудование, как скальпели или ножницы. Большинство каталок были пропитаны давно уже впитавшимися в них кровью и гноем. Я старался как можно более аккуратно идти между препятствиями, как вдруг споткнулся о какой-то ящик и с грохотом повалился на пол.

Повисла гнетущая тишина. Ещё никогда я так отчётливо не слышал своё сердцебиение, ещё никогда я так себя не корил за невнимательность. Но мне показалось, что везение было на моей стороне — я не слышал и звука. Поднявшись, я осмотрелся по сторонам, как вдруг, где-то на краю видимости, я уловил движение. Обернувшись в ту сторону, я заметил лишь каталку, едва катившейся по алому полу. Я подумал, что моё падение было тому виной, но не успел я выдохнуть, как правее от меня что-то упало. Не думая и секунды, я выстрелил в темную фигуру, летевшую на меня. Тварь со страшным рёвом упала. Эхо от выстрела разнеслось, как мне показалось, по всей станции и вернулось ко мне. В этот же миг послышались знакомые крики — зараженные приближались.

Перезарядив ружье, я быстро последовал вперед — к узкому дверному проёму, откуда нарастал шум. Я положил рюкзак рядом с собой и, вскинув оружие, стал ждать врага. Через несколько мгновений на свету показались сразу две твари — выстрел, и волна дроби прошила их плоть. Но не успел я перезарядиться, как на меня напал ещё один заражённый. Он замахнулся своей когтистой лапой, но я увернулся. Правда, не удержав равновесие, я упал. Каталки разлетелись по сторонам, и твари стало гораздо проще навалиться на меня. Я вовремя выставил ружье, и заражённый, брызжа кровью, взялся за него. Кровавая пасть приближалась ко мне: возможности использовать ружье не было, а до пояса, где у меня был нож, я не смог дотянуться. Не зная, что делать, я инстинктивно замотал головой в поиске спасения и заметил выпавшую из порвавшегося от моего падения рюкзака сапёрную лопатку. Я взялся за черенок и что есть силы ударил зараженного по голове. От силы отчаянного удара тварь с грохотом упала наземь.

Здание вновь настигла тишина. Прислушиваясь ко звукам, я пролежал ещё пару минут и встал, когда перезарядил ружье. Пока что угроза отсутствовала, так что я решил осмотреть тела зараженных (а я почему-то набрался уверенности в том, что причиной этих дефектов была именно какая-то болезнь). Осматривать трупы, поймавшие дробь не было смысла — их плоть подверглась сильному разложению. Но вот последний зараженный сохранился куда лучше: я решил осмотреть его.

Основание лопатки плотно вошло в его не лишенную волос голову. Очевидно было, что передо мной лежал бывший работник станции, судя по его изорванному халату и брюкам. Кожа его была толще и плотнее обычной человеческой, а уши удлинились. В некоторых местах кожа будто бы лопнула, обнажив мышцы. Во многих местах рвали плоть кровавые язвы и раны разного происхождения. Труп лежал ко мне затылком, но мне захотелось увидеть изменения и на лице. Я осторожно перевернул его и представшее зрелище заставило меня дрожать от ужаса. Лицо зараженного было изрыто язвами, но не так сильно, как у других тварей, поэтому я смог отличить его черты мгновенно: вдоль всей левой щеки у трупа шел глубокий старый шрам. Не оставалось сомнений — нападавший, обезумевший от настигнувшей его болезни, был моим отцом. Ноги подкосились, и я упал на забрызганный кровью пол. Расплакавшись, словно дитя, я сорвал респиратор, судорожно вбирая в себя ядовитый воздух.

Не знаю, сколько я там пробыл, но, когда я собрался и вышел на улицу, преодолев холодные коридоры, на улице было уже гораздо светлее. Солнце не смогло бы прийти на небосвод, оно не доставало до него, однако облака окрасились в серое — лес, лежащий впереди, был отчетливо виден мною. Так, смотря на него, я упал на ступени, ведущие к запасной двери, и вытер слезы, накопившиеся у носа. Но тут, вместе со слезами я ощутил тёплые пятна. Посмотрев на руку, я увидел кровь. В панике я собрал в кулак снега и принялся стирать с себя опасные багровые капли. Тогда я не понимал, что эти меры были уже бесполезными…

Когда я понял, что заражённой крови на мне не осталось, я отправился обратно к мотоциклу, оставленный мною на границе зоны отчуждения. Позади оставалась опустевшая станция и погибшие надежды. За мною оставалось последнее пристанище моих родителей, которых нужно было отпустить, а не преследовать. За мною оставалась загадка, на решение которой у меня уже не осталось времени…

Так закончилось моё последнее путешествие в родной город. Я пишу эти строки спустя полгода после возвращения в Салехард и понимаю, насколько неразборчивым оказался почерк на последних трёх листах исписанной тетрадки. Оно и понятно — мои руки дрожат, а мысли путаются.

Спустя месяц после возвращения в Салехард меня стали преследовать галлюцинации — я видел и продолжаю видеть то, во что искренне верю, но чего не может быть в нашем понимании реальности. Например, я всегда был твёрдо убежден, что среди людей существуют «полулюди», некие формы разумной жизни, маскирующие себя под человека — рептилоиды тому пример. Однако головой-то я понимал, что это вздор, хоть подсознательно и верил. Так вот, спустя месяц я стал чуть ли не на каждом углу замечать странных людей, у которых то глаза светились жёлтым светом, то языки напоминал по форме змеиный, то носы и уши отсутствовали полностью, то ещё какие-нибудь мерзости, которые не должны быть у человека, были замечены моими безумными глазами. И не передать на бумаге всю степень моего нервного возбуждения при выходе на улицу — вскоре я стал затворником, заложником своих четырех стен.

Дальше было хуже. Спустя ещё два месяца я с ужасом осознал, что меня привлекает вкус и запах моей крови и крови других людей. В какой-то момент мне настолько сильно захотелось попробовать чужую кровь, что я чуть ли не устроился фельдшером в местную поликлинику. Благо, на пороге больницы я пришел в себя и ушел. Но эта тяга стала настолько сильной, что я перестал спать по ночам и принялся покупать замороженное мясо. Приводя его в мягкое состояние, я поедал мясо сырьём и потреблять оставшуюся после тушек кровь. Понимая, что схожу с ума, я попытался прекратить это, но последовала ломка — мои руки тряслись, как у больного, а мышцы сводило судорогой. Вскоре я заметил за собой провалы в памяти, а соседи начали рассказывать о шагах в моей комнате глубокой ночью и даже о моих перемещениях по общему коридору. Как-то раз я до смерти напугал соседку по этажу, в исступлении пытаясь выломать её дверь.

Так, я начал привязывать себя к кровати, но и эта мера не дала результатов — веревка каждый раз была вырвана по утру нечеловеческой силой, которой у меня нет. Тогда во мне теплилась надежда, что причиной моего состояния является психическое расстройство после пережитого, но сейчас-то я понимаю, что заразился через кровь, которая попала мне на сетчатку глаза или через тот затхлый воздух, наполненный всяческими миазмами. А понимаю я это по одной простой причине… Сегодня ночью, вновь лишенный разума, я убил человека и притащил его в квартиру. Я опомнился лишь когда принялся за разделку трупа…

Не знаю, сколько мне осталось: час или два, пока сюда не прибудет милиция. Я понимаю, что эти записи уже не попадут на суд общественности, потому как будут прочитаны только милиционерами. Но перед тем, как оборвать мою жизнь последним оставшимся выстрелом моего ружья, я хочу поведать прочитавшему это откровение следователю о моих догадках насчет случившейся эпидемии неизвестной болезни.

Скорее всего, в горах, в грунтовых водах, содержится болезнь неизвестного происхождения. Не знаю, вирус это или бактерия, грибок или микроб, но зараза эта очень опасная. Я считаю, что в ходе неких ремонтных работ на очистительной станции произошел взрыв, высвободивший грунтовые воды, которые проникли в водопровод. Зараженная вода не оказалась на правом берегу только потому, что водопровод был перекрыт и ремонтировался. Но на левом берегу ремонт ещё не был начат, и грязная вода проникла к жителям в квартиры. К тому же, я не знаю, просочилась ли эта мёртвая вода в реку, но раз не случилась масштабная эпидемия, то этого не случилось. Возможно, водопровод хотели соединить с новым источником грунтовой воды и только туда, в этот новый проход, вода и направилась… надеюсь, это так.

Любого, кто прочтёт эти записи, кого угодно, я прошу не приближаться к забытому городу и огромной зоне отчуждения. Я прошу сделать копии этого рассказа и разослать по оппозиционным СМИ, по администрациям и министерствам, куда угодно. Нужно придать это дело огласке… Если же мои тетради окажутся у милиции, то просить ни о чем не буду. Я понимаю, что навряд ли найдется кто-то из силовиков, способный плюнуть на руку с прикормом. Просто знайте, что смерть этого человека, лежащего за моей спиной, и моя смерть не были следствием моего злого умысла; нет, причиной им стала эта психофизическая болезнь, подхваченная по вине моих несбыточных надежд и глупой идеи о достойных похоронах моих горячо любимых родителей, покинувших этот прекрасный мир слишком рано. Всему виной был зов останков прошлого, которому я имел неосторожность поддаться…

Простите и прощайте.

Ваш, Николай М…

***

Далее неразборчиво.

Документ необходимо передать в ФСБ для дальнейшего разбирательства. Дорогой Василий Андреевич, раз уж наша переписка происходит по неформальным каналам, то я смело могу попросить Вас об одолжении… Прошу Вас не оставлять это дело без разбирательства! Недалеко от Салехарда действительно есть длинные линии колючей проволоки, о которой нет никаких сведений даже в МВД! Надеюсь, что в архиве ФСБ найдутся какие-то сведения.

Заранее спасибо!

Г. Екатеринбург. 1999 г.