Советский Голем [Михаил Самуилович Агурский] (fb2) читать онлайн

Annotation

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

I. ГОЛЕМ

§ 1. РАЗРУШИТЕЛЬНЫЙ ХАРАКТЕР СОВЕТСКОЙ ЭКОНОМИКИ

1. Фетишизм производительных сил

2. Отсутствие экономического регулятора

§ 2. ТЕХНОКРАТИЯ — ОРУЖИЕ МИЛИТАРИЗАЦИИ ЭКОНОМИКИ

§ 3. РАДИКАЛИЗМ ПРОТИВ КОНСЕРВАТИЗМА

§ 4. ЭКСПАНСИОНИЗМ И ИЗОЛЯЦИОНИЗМ

II. PAX SOVIETICA

§ 1. ИНДУСТРИАЛИЗАЦИЯ

§ 2. ИНТЕРНАЦИОНАЛИЗАЦИЯ

§ 3. ИНТЕГРАЦИЯ

§ 4. УРБАНИЗАЦИЯ

III. ПОБЕДА И ТУПИК

IV. ВНУТРЕННИЕ ПРОТИВОРЕЧИЯ

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

notes

1

2

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

Когда в середине XVI века усилились гонения на пражских евреев, мудрый и ученый раввин Лёв, по внушению Неба, решил создать из глины гиганта Голема, чтобы разрушал он ковы врагов Израиля, охранял еврейское население Праги от прово­каций, нападений, насилий. Но один он не мог создать Голема. Ибо в создании этого гиганта, кроме материала (глина, прах — одна из четырех стихий мироздания: земля), должны были участвовать и три других мировых стихии: огонь, вода и воздух. Он, раввин, был воздухом. По счастью, его зятем был священ­ник по роду своему, по роду Аарона, брата Моисеева (огонь), а учеником — левит (вода). Вот и создали они Голема — для успешного разрушения вражеских козней. Но, понятно, не могли дать ему ни дара слова, ни, вообще, души. Ибо только Бог может даровать это творению Своему, как и сказано в Писании: «И создал Господь Бог человека, и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душою живою» (Бытие, II, 7). И не было души живой и языка у Голема. И лишь силою каббали­стических заклинаний Голем действовал, круша ковы врагов Израиля. Но стоило ему поручить любое дело не разрушения, а созидания, хотя бы даже просто воды принести жене равви­на, как это приводило к катастрофе: Голем чуть было не затопил все пражское гетто. И вышел Голем из повиновения раввину, и чтобы творение не погубило творца, пришлось Голема уничтожить ему.

Трудно было бы выбрать для понимания советской соци­ально-экономической и политической системы более удачный образ, чем образ Голема, созданный старой еврейской легендой. Ибо образ этот далеко не прост. Он многозначен и глубок. Недаром он и в литературе оплодотворил многих. Вспомним, хотя бы Ученика чародея Гете. Вспомним роман Густава Мейринка Голем (1915), в котором, по словам Краткой Литера­турной Энциклопедии, «социальные противоречия большого капиталистического города являются фоном для фантастиче­ского образа двойника Голема...»

Говоря зощенковским языком, «за капитализм — я еще не знаю», но вот современная советская система, как превосходно, убедительно показал в этой небольшой работе Михаил Агурский, прямо без сучка и задоринки укладывается в схему старой народной легенды.

Ибо, вопреки мнению многих, основной движущей силой советского общества является отнюдь не армия, и это несмотря на то, что вся советская экономика (и политика) военизирована, и «военные интересы имеют в советском обществе абсолютный приоритет». Но и партократия сейчас уже не та абсолютная партократия, какой она являлась прежде. Создав милитарист­скую и военно-техническую олигархию, она уже не может сама справиться с нею, направлять ее, управляють ею, а непро­извольно плетется за технократией. Технократия же, в своей изобретательской деятельности, живет по преимуществу не своей, самостоятельной творческой жизнью, а отраженным светом изобретательства Запада (особенно — США). «Федосеев, — говорит автор, — подтверждает эту общеизвестную истину. В СССР, говорит он, разработка оригинальных конструкций, не связанных с подражанием западным образцам (в основном американским) не только не поощряется, а прямо препятствуется».

Советский Голем, созданный партократией (воздух) при участии армии (огонь) и при истощении всех жизненных соков населения (вода) и всех производительных сил (земля), этот военно-технократический Голем может двигаться и чего-то достигать лишь при помощи заклинаний:

«Всё для укрепления обороны, для повышения крепости и силы армии!»

«Не дать США возможности перегнать нас в термоядерном вооружении!»

И ни с чем реальным, жизненно-творческим бытие Голема не связано, ибо в основе основ советского общества лежит абсо­лютный примат производства над потреблением, а в фетиши­зированном производстве — непререкаемый приоритет военной индустрии, и всё решительно советское планирование — не планирование, а директива свыше, ибо советский «план озна­чает лишь то, что любое вложение должно быть санкциони­ровано сверху и не может быть сделано произвольно снизу, но учреждения, утверждающие эти капиталовложения, лишены какого-либо экономического критерия при оценке их эффек­тивности»...

Стоит технократическому Голему воззвать:

— Мы отстаем от Америки в таком-то виде термоядерного оружия! — как его поддержит и огонь — маршалы, и стремящиеся ускорить карьерный взлет производственники (вода), и партийным воро­тилам (воздух) нужно лишь оратъ квартетом:

— Всё для повышения силы и крепости наших вооруженных сил!

И всё, главным образом, с оглядкой на других, на Запад, на Америку. Ибо оригинальное — подозрительно всё-таки: а вдруг — что-либо не так. А американское, как ни говори, а высший класс.

Так советский Голем — военно-технократический идол — вырвался из рук его творцов. Но души-то в него не вдунуто. Но дэижется-то он тоже каббалистическими заклинаниями, теперь почти вовсе утратившими смысл для самих заклина­телей. А разрушительная сила Голема велика. А к живой социально-экономической деятельности его не приучили. Да и не могли, ибо назначение Голема — разрушение. И сила его непреодолима.

Партократия сама начинает топорщиться: — Нет, мол, основ­ная движущая сила — ив эру Научно-Технической Революции — пролетариат (читай: партократия). И даже — еще в большей степени, чем раньше.

Но Голема не уничтожишь. Что удалось ученому раввину в Праге, то едва ли по силам партократии.

Читайте книгу внимательно и вдумчиво. Автор блестяще по­казывает, как советское общество превращается «из гигант­ской монолитной системы, какой оно было раньше, в сово­купность массивных, пересекающихся структур, соревнующих­ся друг с другом в борьбе за власть…»

А Голем, увы, всё набирает и набирает силу. Сожрет ли он своих творцов — или они сумеют овладеть им и обуздать его?

Борис ФИЛИППОВ

I. ГОЛЕМ

Корнелиус Касториадис называет советское общество «стратократией», т.е. обществом, в котором правит армия, которую он понимает расширенно, включая в нее все, что связано с военной экономикой. Не принимая полностью все его утвержде­ния, можно, однако, согласиться с тем, что господствующей тенденцией советского общества является возрастающее влия­ние советского военно-промышленного комплекса (ВПК), но все же его полного господства еще нет. Тем не менее его рост, выражающийся в лихорадочном капитальном стратегическом строительстве и гигантской гонке вооружений, которая пре­красно показана Касториадисом, принял характер, который действительно меняет общественно-политическую структуру СССР. Рост масштаба производства, быстрое усложнение обще­ственной системы сделали невозможным ее эффективное руко­водство из единого центра. То, что происходит сейчас в СССР, является отражением радикальных структурных изменений внутри советского общества.

Уильям Одом полагает, что рост объема производства вошел в противоречие с системой централизованного планирования. Но дело здесь глубже. Во-первых, речь идет о противоречии между экономическим ростом и политической системой в целом, одним лишь из проявлений которого является централизован­ное планирование. Во-вторых, речь идет о том, что партийный аппарат все более превращается в исполнительную структуру, зависящую от военно-промышленного комплекса, хотя Касториадис полагает, что это превращение уже давно закончено.

Таково, пожалуй, существо нынешнего политического поло­жения в СССР. Хотелось бы напомнить старинную историю о пражском раввине, создавшем глиняного гиганта Голема, исполнявшего все его приказания с помощью каббалистических заклинаний. Но когда Голем вышел из повиновения и стал раз­рушать все окружающее, раввин должен был его уничтожить.

Коммунистическая партия всей своей деятельностью, самим фактом прихода к власти создала собственный Голем. Сейчас советский Голем вышел из повиновения, но партия уже не может, как это удалось раввину из Праги, обратить его в пр одним заклинанием.

§ 1. РАЗРУШИТЕЛЬНЫЙ ХАРАКТЕР СОВЕТСКОЙ ЭКОНОМИКИ

Советская экономика носит разрушительный харак­тер, а это вытекает из ее общих закономерностей, как экономики, построенной на государственной собствен­ности. Можно сформулировать общие принципы со­ветской политической экономии. К ним в первую очередь относятся фетишизм производительных сил и отсутствие какого-либо экономического регулятора.

1. Фетишизм производительных сил

Когда Маркс формулировал свой тезис о том, что обществен­ный характер производства капиталистического строя противо­речит частному характеру его присвоения, он, на самом деле, высказал лишь ценностное утверждение. То, что утверждал Маркс, по существу, означало, что развитию производительных сил в капиталистическом обществе имеются препятствия. В самом деле, отсутствие монополии, отсутствие государственной собственности на средства производства сковывало произво­дительные силы, ибо классический частный капиталист должен был всегда учитывать интересы потребителя, а также тща­тельно соблюдать принцип экономической эффективности. Частный капиталист вовсе не был склонен идти на риск и вкладывать свои деньги в рискованное предприятие, быть мо­жет сулящее отдачей лишь через несколько десятков лет.

Для Маркса такие ограничения были вопиющим нарушением чего-то фундаментального, но таким фундаментальным для него был фетишизм производительных сил, который он не сознавал и который вероятно можно объяснить разве лишь из бессознательного стремления человека к саморазрушению, как это заметил Фрейд.

Так или иначе, признав производительные силы приматом общества, Маркс не сомневался в том, что с их неограничен­ного развития должны быть сняты всякие препоны. Строй, который может обобществить средства производства, должен обеспечивать неограниченное развитие производительных сил.

Уже в рамках капиталистического общества наметилось стремление смести всякие препятствия развитию производи­тельных сил в форме глубокой монополизации, картелизации, но все же западное общество нашло в себе некоторое противо­ядие против этого, сформулировав различные антитрестовские законы, позволяющие существовать и возникать также и мел­кому бизнесу.

Тем не менее, рост крупного государственного сектора в эко­номике Запада и особенно быстрая гонка сложнейшего и доро­гого вооружения создали благоприятные условия для возникно­вения гигантского военно-промышленного комплекса, постоян­но старавшегося уничтожить ограничения для своего роста.

Так и создалось новое индустриальное общество, развитие которого в значительной мере стало определяться своей внут­ренней динамикой. Но уровень обобществления производства на Западе низок. Классический капитализм все еще занимает там важное место. Полное же и абсолютное снятие всех пре­пятствий с производительных сил произошло лишь в СССР после победы большевистской революции. Эта революция не­медленно установила примат производителя над потребителем и, несмотря на все заклинания, фактически устранила критерий экономической эффективности из экономических решений. Интересы экономики в целом учитывались лишь общими бюд­жетными ограничениями, экономическим балансом.

Важно, что коммунистические идеологи всегда смотрели на примат производителя, на навязывание потребителю продукции как едва ли на основное преимущество социализма, ради кото­рого и должна была совершиться революция. Революция спас­ла, по их мнению, общество от перепроизводства. «Никем не потребляемый выпуск машин и механизмов (это фикция, ибо на Западе уже давно почти не работают на склад, а запускают в производство изделия лишь по получении на них заказа — М. А.) приводит к накоплению никому не нужных вещей и является бесполезной потерей для общества как целого, — го­ворит главный редактор Правды Виктор Афанасьев. — С на­растанием объема производства и совершенствования техно­логического оборудования, наступает момент, когда этот вид потерь начинает лимитировать рост возможностей общества».

Афанасьев утверждает, что «социалистическая революция плановой экономики» прекращает «все виды бесполезного труда». Допустим на минуту, что это верно. Но из бесполезного она делает его вредным! Ибо если что-то не используется в

промышленности, это полбеды. Но если кому-то насильно на­вязывается то, что заведомо ненужно, это начинает приносить гигантский вред. Единственный путь ликвидации перепро­изводства, — утверждают коммунистические идеологи, — это революция! Здесь — то мы и подходим к глубинным корням экономического учения марксизма как идеологии фетишизма производительных сил.

Именно этим объясняется также и тяга к массовому про­изводству в ущерб мелкосерийному и индивидуальному. В самом деле такое производство вносит в экономику большую определенность. Как только создается завод массового произ­водства, его продукцию легко распределить на несколько лет вперед в условиях централизованного хозяйства. По существу же, она просто навязывается потребителю. Мелкосерийное производство вообще-то призвано удовлетворять индивидуаль­ные запросы потребителя. Но оно хуже всего поддается эконо­мическому контролю.

Именно поэтому в СССР наблюдается постепенный отход во всех отраслях производства от мелкосерийной продукции, ко­торая клеймится как «диверсификация» производства, т. е. при­дание ему ненужного разнообразия. Мелкосерийное производ­ство стало якобы тормозом технического прогресса, — утверж­дают советские идеологи. В социалистической промышленности такая диверсификация, по словам Джермена Гвишани, зам. председателя Госкомитета по науке и технике, вредна, так вместо учета индивидуальных и групповых интересов потре­бителя советская экономика все более освобождается от него и переходит на тотальное навязывание своей продукции.

Но именно массовое производство является самым разруши­тельным видом технологии, зловещей мегамашиной Льюиса Мамфорда. Раз созданное, оно превращается в прожорливое чудовище, требующее постоянного стимулирования спроса и детерминирующее общественную систему. В особенности, это касается массового производства оружия. Раз созданная круп­ная военная промышленность, ориентированная только на про­изводство средств уничтожения, милитаризирует все общество и толкает его к войне, даже если международное положение вовсе не является угрожающим для данной страны. Нигде за пределами СССР не создана такая огромная военная про­мышленность, связанная с массовым производством оружия, и нигде эта военная промышленность так сильно не влияет на общественную систему в целом, являясь могущественным ката­лизатором различных социальных процессов.

2. Отсутствие экономического регулятора

Другим фактором, определяющим разрушительный характер советской экономики, является отсутствие в ней экономическо­го регулятора, иначе говоря отсутствие в ней внутреннего кри­терия экономической эффективности принимаемых решений. Стремление к экономической эффективности клеймится в СССР как погоня за прибылью. Гвишиани и Микулинский очень точно формулируют это положение: «Движущей силой научно­технического прогресса в условиях капитализма является кон­куренция и погоня за прибылью, что противоречит потребно­стям науки и техники». Они совершенно прави! Дело в том, что конкуренция и погоня за прибылью в условиях классического капитализма заставляют искать экономически эффективные решения, а они-то и накладывают ограничения на технику. Стало быть внутренние потребности производительных сил состоят также в том, чтобы полностью избавиться от критерия экономической эффективности. В СССР это реализовалось пол­ностью, ибо там, по существу, ни одно техническое решение не принимается на основе расчетов экономической эффективности. Такие расчеты используются лишь постфактум для получения премий.

Экономический регулятор в советской экономике, по суще­ству, присутствует лишь в бюджетных ограничениях, но не в самом механизме ее функционирования. В последнее время со­ветские идеологи все чаще прибегают как к критерию эффек­тивности — времени, ссылаясь при этом на Маркса, между прочим утверждавшего и это. Согласно упоминавшемуся уже Афанасьеву «время... выступает, как важный, если не важ­нейший показатель эффективности». Что это означает? Любая техника, которая будет экономить время, затрачиваемое опера­тором непосредственно, будет приветствоваться. Можно, на­пример, сделать полностью автоматический завод по производ­ству автомобильных поршней, исключив из него все ручные операции, не заботясь, однако, о том, чего это будет стоить и сколько уйдет сопряженного труда, необходимого для изго­товления этого самого завода и, наконец, легко ли будет пере­наладить этот мастодонт массового производства на другое изделие.

В некоторой степени пародией на такую технику является известный кинофильм Чаплина «Новые времена» с машиной по автоматическому кормлению человека сосисками. Но от этото мало чем отличается, например, лифт, в котором автоматизи­ровано движение руки по открыванию двери ценой сильного усложнения автоматики, необходимости ухода за ней и более того опасности для пассажиров в случае выхода автоматики из строя во время движения лифта.

Если время — решающий критерий, то этим автоматически оправдываются все сложнейшие технические решения в ущерб простым. Критерий экономической эффективности может здесь действовать лишь как вспомогательный для анализа сопоста­вимых вариантов новой техники, сравнимой по уровню авто­матизации. В СССР постоянно делаются попытки среди эконо­мистов настаивать на критерии экономической эффективности новой техники, но им практически никто не пользуется.

Отсутствие экономического регулятора оказывает решающее влияние на механизм ценообразования. Это оказывается еще одним разрушительным качеством советской экономики. Дело в том, что цены на промышленную продукцию, особенно на мелкосерийную, и уж во всяком случае на военную, сметы на научно-технические разработки составляются совершенно про­извольно, исходя лишь из интересов производителя или разра­ботчика, в расчете на централизованное распределение.

Один из крупных советских конструкторов в области военной электроники, бежавший на Запад, Анатолий Федосеев, говорит, что «и министерство, и предприятие кровно заинтересованы в максимальной величине... добавки, так как она определяет рентабельность предприятия... Где же факторы, противо­действующие установлению цены, не соответствующей потре­бительной стоимости товара? Их фактически нет... Цена, утвержденная министерством, никогда не отвечает ни потре­бительной стоимости товара, ни его общественной стоимости».

Таков же совокупный опыт всех, знакомых с советской про­мышленностью.

Одом говорил, что истинным признаком мирных намерений ООСР будет отказ от централизованной системы ценообразования. Мнение Одома вызвано непониманием советской по­литической экономии, в котором рыночная система ценообра­зования невозможна.

Но наиболее разрушительным последствием фетишизма про­изводительных сил и связанного с ним отсутствия экономи­ческого регулятора является иррациональный характер совет­ских капиталовложений. Если существующее уже предприятие можно с грехом пополам втиснуть в те или иные экономические рамки, то вопрос о капиталовложениях является исключитель­но волевым, ценностным, политическим, как бы его не назы­вать. Решение о строительстве нового завода даже еще не является наиболее ярким примером, где может проявляться иррациональность подобных решений. В особенности, далеко идущие последствия может иметь произвольность решений в области долгосрочных капиталовложений в транспорт, топлив­но-энергетическую, добывающую промышленность; решений, связанных с размещением производительных сил. В экономике, освобожденной от ограничений классического капитализма, такие решения могут быть вызваны любыми соображениями.

Существует представление о плановости советских капитало­вложений, как о чем-то полностью продуманном и вытекающем из экономических и социальных потребностей общества. На самом деле советский план капитального строительства — лишь совокупность произвольных решений. Решения о капитало­вложениях — совокупность решений, вырабатываемых под действием различных групп давления часто безо всякого эконо­мического обоснования. План означает лишь то, что любое вло­жение должно быть санкционировано сверху и не может быть сделано произвольно снизу, но учреждения, утверждающие эти капиталовложения, лишены какого-либо экономического кри­терия при оценке их эффективности. Кроме того капиталовложения должны удовлетворять требованиям баланса. Как показывает советская же пресса, капстроительство в СССР предпринимается часто спонтанно и вне всякого координиро­ванного плана лишь под сильным политическим давлением, против которого плановые органы не в силах устоять, дабы не быть обвиненными в саботаже обороноспособности страны. Кроме того решения о капвложениях определяются региональ­ными соображениями. Так решение о строительстве того или иного завода в Сибири может быть принято не потому, что там есть для этого необходимые условия, а именно вопреки им — для какой либо цели, часто не имеющей ничего общего с экономикой.

Например, Хрущев, узнав, что в дельте Дуная имеются мощные предприятия по переработке камышита, приказал в свое время строить целлюлозно-бумажный комбинат в Астра­хани. Но выяснилось, что условия произрастания камышита в дельте Волги и Дуная столь различны, что рассчитывать на местный камышит в качестве исходного сырья для комбината не приходилось, по крайней мере, в первые годы его существо­вания, так что в Астрахань стали сплавлять лес по Волге с севера.

Советские капвложения, как хорошо известно, могут быть не обеспечены ни оборудованием, ни рабочей силой по причине отсутствия их экономического обоснования и поэтому пол­ностью неэффективны и даже убыточны. Могут начать производиться ненужные (и даже вредные!) машины, товары, вещества. Могут быть построены электростанции, не имеющие потребителей электроэнергии.

Хаотичность капвложений, их неэффективность — одна из самых разрушительных черт советской экономики.

В результате создается исключительно благоприятная обста­новка для милитаризации советской экономики. Поскольку военные интересы имеют в советском обществе абсолютный приоритет, на все экономические решения неизбежно накла­дывается их отпечаток. Поскольку экономических регуляторов, по существу, не имеется, давление сил, мотивирующих свои требования военными интересами, всегда будет преобладать. Никаких сдерживающих механизмов против этого не имеется.

Поэтому разрушительный характер советской экономики приводит к ее глобальной милитаризации.

§ 2. ТЕХНОКРАТИЯ — ОРУЖИЕ МИЛИТАРИЗАЦИИ ЭКОНОМИКИ

Казалось бы, что движущей силой советской экономики являются военные интересы, что и утверждает Касториадис. В самом деле стратегические интересы СССР, потребности армии определяют количество производимого вооружения, сроки его обновления и т. п. и тем самым существенно влияют на общие экономические показатели страны. Но, во-первых, военное производство составляет лишь часть советской эконо­мики, пусть даже и очень существенную. Во-вторых, сами по себе военные заказы еще не определяют всего технического прогресса. Ни армия, от которой исходят военные заказы, ни бюрократия, которая производит окончательное планирование, не выступают в роли инициаторов технического прогресса. Они могут выбирать лишь из того, что им предложат ученые и инженеры, т.е. советская технократия. Только на основе их предложений, на основе их рекомендаций определяются основ­ные направления развития экономики.

Можно поэтому утверждать, что élan vital советских про­изводительных сил является ни армия, ни промышленная бюро­кратия, а технократия. Но технократия действует в конкрет­ных условиях советского общества, где военные интересы имеют абсолютный приоритет. Поэтому технократии очень трудно или невозможно добиться финансирования тех или иных наиболее сложных идей и проектов, кроме как обеща­нием использовать полученные результаты в военных целях, даже если сама армия и не выступает инициатором того или иного новшества. Таким образом, роль армии сводится к функции мощного катализатора советской экономики, но не к роли движущей ее силы.

Благодаря присутствию этого катализатора, технократия ока­зывает постоянное давление на бюрократию, сопровождающе­еся шантажом, согласно которому СССР проиграет гонку во­оружений и войну, если только в то или иное предлагаемое новшество не будут вложены требуемые средства. Таким обра­зом, технократия милитаризует почти всю свою деятельность, даже если она и не направлена на непосредственное создание орудий разрушения. Для любого новшества подыскивается стратегическое оправдание, и если оно не находится, то отбра­сывается учеными и инженерами на ранних стадиях разра­ботки. Но если у технократии оказываются вдруг иные сред­ства получить бюджеты, она вовсе не обязательно использует в своих аргументах военные интересы. В самом деле, где это удается, она это и делает. Но ввиду абсолютного приоритета военных интересов в СССР, делать это ей трудно. Таким образом, хотя большей частью динамика советских производи­тельных сил действительно определяется военными интереса­ми, технократия оказывается движущей силой милитаризации советской экономики, создавая непрерывно новый военный потенциал во всех областях, который сама армия не могла бы планировать.

Давление создается, главным образом, учеными и инженера­ми, ищущими точки приложения своей деятельности, возмож­ности повысить свой статус, ученую степень, получить новую должность, штаты и т. п. Во многих случаях их инициатива поддерживается также промышленными администраторами, делающими карьеру на успешной реализации того или иного изделия.

Выгодная идея, во время подхваченная специалистом, поз­воляет ему быстро выдвинуться на работе, защитить ученую степень, возглавить лабораторию, отдел, институт и т. п. Про­исходит подлинная охота за идеями.

Поскольку, однако, защита подобных идей перед руковод­ством может производиться лишь путем ссылки на междуна­родных соперников, то внутренняя динамика научно-техни­ческого прогресса в СССР, определяется быстрым подхватыва­нием технократами именно иностранных технических идей и пропагандированием их в ССОР как жизненно важной необхо­димости для укрепления советского военного и стратегического потенциала.

Федосеев подтверждает эту общеизвестную истину. В СССР, говорит он, разработка оригинальных конструкций, не связан­ных с подражанием западным образцам (в основном американ­ским) не только не поощряется, но и прямо препятствуется. «Только очень и очень немногие разработчики, — говорит Фе­досеев, — рисковали разрабатывать что-то свое, оригинальное. Это хоть и поощрялось на словах, но на практике существо­вало страшное недоверие к своему новому. Поэтому из-за есте­ственной мелкой ошибки или опоздания в оригинальной раз­работке разработчика с позором снимали с поста, и карьера его кончилась» .

«Мне было непонятно это стремление, — говорит далее Фе­досеев, — к копированию зарубежной техники и всяческое его поощрение вместо внимательного содействия развитию соб­ственной отечественной мысли и техники».

Тот же Федосеев, сам того не осознавая, воспроизводит ме­ханизм давления снизу вверх, т.е. внутреннюю динамику со­ветской экономики. Он дает следующую схему внедрения новой военной техники:

1) получение сведений о новой технике или получение ее образца;

2) два-три года, по его словам, уходят на то, чтобы военные и партийные организации осознали значение новой тех­ники;

3) год-два уходят на получение правительственного решения;

4) два-три года занимает пуск в производство;

5) год-два уходит на принятие на вооружение.

Как видно из этой схемы второй и третий этапы означают не что иное, как постоянное давление на «военные и партийные организации» со стороны специалистов. Ибо если бы эти орга­низации были убеждены в необходимости такой техники, они бы не стали три года «осознавать» ее важность. Ясно, что де­лают это они только под давлением. Такое давление почти всегда безошибочно, ибо самый жесткий консерватор сопро­тивляясь ему, рискует оказаться в опасном положении чело­века, выступающего против интересов обороноспособности СССР — аргумент неотразимый.

Карл Шпилман отмечает, что наиболее динамичной силой являются не чиновники министерств, а именно конструкторы. В самом деле, — говорит он, — если для какого-либо КБ будет потеряна возможность начать разработку нового самолета или ракеты, то это будет большим уроном для этого КБ, в то время как для министра это весьма безразлично, ибо какой бы само­лет не был разработан, он все равно будет производиться его министерством, и заказ от него никуда не уйдет. Таким обра­зом, даже чиновники министерств могут скорее оказывать сдерживающее влияние на конструкторов и ученых, являю­щихся двигательным нервом гонки вооружений.

Внутренняя динамика милитаризации советской экономики может быть продемонстрирована на двух примерах, а именно на примере разработки стратегического оружия и на примере автоматизации производственных процессов. Механизм их оди­наков и соответствует тому, что мы видели в схеме Федосеева. Различие лишь в уровне лобби, заинтересованного в том или ином новшестве.

В любопытном «романе» Битва Николая Горбачева, одобрен­ном и изданном Воениздатом, и даже выставленном неудачно на соискание лит. премии РСФСР, показано, как проводилась в жизнь идея создания антиракеты, одного из самых про­жорливых видов оружия, и при том настоящего «кота в мешке», которое никому не может дать уверенность в том, будет ли оно эффективно во время войны. Ведь такие системы пред­назначены лишь для одноразового пользования и любая ошиб­ка, любой сбой может привести к фатальным последствиям. Разумеется, всегда можно провести блистательные испытания антиракеты в мирных условиях. Но такие испытания не­избежно будут проведены в намеренно облегченных условиях. Противник может всегда применить в боевой ракете какую-либо новинку, которая сможет повысить ее защиту от обна­ружения и т. п. Но создание и поддержание такой системы стоит колоссальных средств.

По Горбачеву создание антиракеты начинается с письма группы маршалов в ЦК КПСС, в котором утверждается, что та сторона, которая создаст первая антиракету будет дикто­вать свои условия — «теперь в мире в условиях производства глобальных ракет тот будет обладать силой, будет на «коне», кто первый поставит на «стартовый» стол антиракету». Пред­ставитель бюрократии, заместитель председателя СМ СССР, который проводит совещание в ЦК, посвященное разбору письма маршалов, говорит: «речь идет о письме группы марша­лов в ЦК — назрела... крайняя необходимость создания про­тиворакетной системы. Доказательства — бурное развитие и накопление стратегических ракет в ряде стран агрессивных блоков Развитие ракет ставит под сомнение значение в бу­дущем авиации и морского флота — точнее бомбардировочной авиации и надводных кораблей». Идея антиракеты, как видно из книги, встречает резкую оппозицию даже среди военных. Один адмирал даже заявил «в сильном возбуждении»: «Мы не можем принять точку зрения, выраженную в письме. В нем все от начала до конца, ерунда!»

Давление снизу, однако, победило. Горбачев даже не скры­вает, что против антиракеты велась сильная борьба (включая прессу!), но для изобретателей и создателей анти-ракеты она была «святым» и «правым» делом, ибо «все для укрепления обороны, для повышения крепости и мощи армии».

Горбачев вынужден признать необъятные средства, идущие на этого «кота в мешке»: «По закону цепной реакции развива­ющееся в эти годы оружие, — говорится в книге, — выращен­ное на самых передовых, но по злому року направленных именно на создание разрушающей силы, достижениях науки, требовало все больших жертв, неисчислимых затрат и усилий народа и требовало не в простой арифметической прогрессии, а во все убыстряющейся геометрической прогрессии. Голодное прожорливое чудовище».

По Горбачеву подали записку «маршалы». Формально он прав, но можно быть уверенным, что начало этой записки ле­жало ниже, и что маршалы длительное время ««осознавали», по выражению Федосеева, важность антиракеты.

Чтобы увидеть механизм давления технократии рассмотрим другой пример — историю советского программного управления.

В 1953 г. в США было впервые осуществлено управление станком по программе. Вскоре для американской авиационной промышленности было заказано несколько десятков станков с программным управлением целиком на средства гос. бюджета. ВВС вскоре прекратило заключать контракты с фирмами, не имеющими станков с ПУ. Из отчета делегации ФРГ явствует, что в США вовсе не ставили экономическую эффективность на первое место среди факторов, оправдывающих их покупку. В самом деле из 50 заводов, имевших тогда станки с ПУ, ни один из них не производил никакого экономического анализа при покупке. Оказалось, что государственные органы США непре­рывно субсидировали ПУ, чтобы обеспечить занятость станко­строения.

Это была одна из мер дабы побудить фирмы обновлять свой станочный парк, для чего было произведено снижение нало­говых ставок фирмам, осуществляющим капиталовложения в оборудование. Широкое использование дорогих станков с ПУ снижало цикличность станкостроения, т. е. стабилизировало его занятость. То же происходило в Англии. В отличие от США и Англии советское станкостроение постоянно перегружено, капиталовложения в нем крайне дефицитны и тем не менее в СССР началось массовое подражательное изобретение соб­ственных станков с ПУ, стоившее по самым скромным оценкам десятки миллионов рублей.

Интерес к этому новому виду техники исходил как всегда не от администрации, а только от специалистов, которым про­граммное управление сразу представилось исключительно вы­годной возможностью повышения статуса. Оно впервые при­носило в цехи машиностроительного завода электронику, ма­тематику, вычислительную технику, причем все это сосредо­точивалось в руках заводского технолога. Это выделяло его из общей среды, увеличивало престиж и обещало возможности для карьеры, в то время как статус заводского технолога в СССР очень низок. ПУ для него явилось революционным событием.

Программное управление стало в СССР бумом, привлекшим тысячи людей. Начались лихорадочные работы по программно­му управлению во множестве мелких и крупных организаций. Подавляющее большинство из этих работ преследовало лишь цели написания диссертаций и извлечения фондов. Было даже выпущено несколько книг по программному управлению, являв­шихся компиляциями иностранных источников, в то время как в ССОР не было еще ни одного работоспособного станка с ПУ. Растранжирив огромные средства и не создав ничего, мелкие организации отсеялись и остались лишь три крупных организации продолжившие заботы в области ПУ. Число со­трудников и средства, затрачиваемые ими, зависели от сте­пени их секретности. И именно в наиболее секретной, принад­лежавшей ракетной пром-ти, сосредоточилось наибольшее чи­сло сотрудников, не давших по существу ничего из-за секрет­ности и легкой доступности фондов. Все брали за прототип ту или иную западную модель ПУ. Если в США разработкой ПУ занимались крупные приборостроительные фирмы, в СССР этим занялись машиностроители, не имевшие никакого опыта в области электроники. Дело было в том, что для приборо­строительных организаций ПУ было задачей, не сулившей ни­какого дополнительного престижа, ибо это не было продуктом, непосредственно направленным на военные цели, как напри­мер, вычислительные машины или военная электроника.

Внедрение станков с ПУ превратилось в массовое бедствие для авиационных и ракетных заводов. Были сформированы многолюдные отделы ПУ, приносившие большие убытки. После огромных хаотичных затрат, являвшихся результатом именно действующей под девизом: «не будет станков с ПУ — про­играем войну, их доля в общем объеме валовой продукции советского станкостроения едва достигла в 1968 г. 0,1%, в то время как соответствующая доля в американском станкостро­ении была более 25%. После того, как эти цифры были «усвое­ны» ответственными чиновниками, видевшими вдобавок много­численные станки с ПУ на международных выставках, им ничего не осталось как начать их серийный выпуск.

За редкими исключениями научно-технический прогресс в СССР развивается именно таким образом: без плана, хаотично, как совокупный результат давления технократов на армию и правительство.

Советскую систему, начиная с памятной книги Владимира Дудинцева «Не хлебом единым» (1956 г.), обвиняют в том, что она якобы тормозит научно-технический прогресс. Но на самом деле она тормозит лишь усилия индивидуалистов, выступа­ющих вне сложившихся организационных рамок, вне техно­кратии, при чем усилия, направленные на поиски подлинно экономических решений, не требующих больших капитало­вложений; усилия, не находящие себе аналогий в западной промышленности, равнение на которую держит технократия. Невозможно оправдать в глазах бюрократов, распределяющих бюджеты, реализацию усилий одиночки-изобретателя. Они ни­когда это не «освоят». Если то, что предлагает одиночка-изо­бретатель, не существует в США, Англии или Японии, это значит, что его изобретение попросту ненужно, ибо его нельзя мотивировать известным аргументом: «Не будет того (или ино­го) — окажемся слабее, проиграем войну». Таков-то и есть подлинный девиз советского научно-технического прогресса, приводящий к неограниченному росту ВПК.

Советский инженер, действуя в рамках своей организации, может творить чудеса. Как только он отклонится от этого пути, его ждет катастрофа.

Советский научно-технический прогресс поэтому носит мас­совый подражательный характер. Он лишен, как правило, революционных решений и поисков, но это и придает ему свойства могучего тарана, добивающегося решений, не ориги­нальных, а проверенных, пусть с некоторыми отклонениями. Такова внутренняя динамика советского ВПК, милитаризиру­ющего весь научно-технический прогресс.

Запад, да и не только он; многие люди в СССР также стро­или надежды на будущее, полагаясь на то, что рано или поздно к власти в СССР придет «либеральная технократия». Но эта технократия скорее всего является воплощением образов, за­имствованных из самых мрачных научно-фантастических ро­манов. Она разоряет страну и ориентирует советское общество на войну.

В свое время западные наблюдатели обратили внимание на резкие статьи Рыбкина и Бондаренко о советской стратегии в мировой ракетно-ядерной войне, в которых настаивалось на том, что в случае такой войны победа над Западом возможна и необходима, а иная точка зрения расценивалась, по существу, как разоружение перед противником. На этом основании та­кие обозреватели, как Олсоп и Зорза решили, что в советской системе появились «ястребы», желающие воспрепятствовать разрядке. Они были приблизительно правы, но с той лишь поправкой, что такие «ястребы» всегда были в СССР, и что Рыбкин, и Бондаренко лишь марионетки более могущественных сил.

Уильям Скот, возражавший против такой точки зрения, ука­зывал на то, что Бондаренко является соавтором статьи вместе с одним из ведущих советских «либеральных» технократов Гвишиани, на которого мы уже неоднократно ссылались. Один факт соавторства с Гвишиани, по мнению Скота, исключал принадлежность Бондаренко к «ястребам». Ошибка Скота за­ключается в том, что как Гвишиани, так и его меньший брат Бондаренко принадлежат в ВПК, где технократия играет ве­дущую роль.

Особыми свойствами советской технократии является исклю­чительная самоуверенность, чувство того, что она — техно­кратия может по мгновению ока или мысли вершить судьбами миллионов или же тысяч людей, причем будет так насколько ей хватит воображения. Ограниченность средств, природные ограничения — все это чуждо мысли советского технократа. Он уверен в том, что ни одно из его требований не останется не удовлетворенным. Он чувствует себя богом. Александр Янов очень точно передает это чувство, хотя и приписывает его советскому рабочему, крайне угнетенному и отчужденному элементу советското общества. «Теперь рабочий, — говорит Янов, — сам становитсябогом. И не просто становится, но и сознает себя ботом — вот, что важно».

Художественной иллюстрацией самоощущения советското технократа являются произведения одного из бардов советской технократии писателя Михаила Колесникова, между прочим парторга московской писательской организации. Герой его кни­ги молодой технократ Алтунин за короткое время совершает молниеносную карьеру от директора сибирского завода до зам. министра. Про себя Алтунин думает то, же что «рабочий» Яно­ва: «Я творец. Я ворочаю в голове тысячами человеческих судеб. Я создаю облик не только современного производства, но и облик современного общества». В ответ на требование зам. министра дать какую-нибудь свежую идею структурного раз­вития промышленности, Алтунин немедленно генерирует идею зонирования промышленности развития восточных районов страны, от которого будто бы, как он тут же подсчитал, госу­дарство получит за 10 лет экономию в 53 млрд. рублей!!! Но дело в том, что в этих районах нет не только своей рабочей силы. Алтунин хорошо знает, что даже и существующие еще сибиряки массами покидают Сибирь. Как бы города, построен­ные для этой зонированной промышленности не оказались бы пустыми, побаивается Алтунин. Но он и здесь абсолютно уверен, что знает нужный ответ: нужно строить жилье, нужно больше платить людям, а кроме того внушить им, что работа на си­бирских заводах почему-то является романтичной. «Сибирь нужно пропагандировать!» — утверждает Алтунин, как бы забывая, что этим вот уже лет 25 и занимается советская про­паганда. Но Алтунину все легко. Он уверен, что может пере­делать природу и общество.

Если для западного технократа, в котором, конечно, есть все те же алтунинские потенции, есть реальные ограничения: кон­гресс, парламент и т. п., для Алтунина никаких ограничений, нет. Он всемогущ.

Естественно, что роль советской технократии постоянно воз­растает в связи с ростом экономики, в связи с ростом ассигно­ваний на науку. Технократия поэтому отнюдь не желает удо­влетвориться ролью простой служанки какой-либо другой силы, в том числе и армии. Со стороны технократии уже от­крыто выдвигались требования, что именно она должна стать ведущей силой общества. Пока же постоянно возрастает ее роль внутри ВПК. Однако, не исключено, что в будущем ее роль еще более повысится. У технократии есть свое лобби и внутри партии, которое так или иначе поддерживает амбиции технократии, которая впрочем на советском идеологическом жаргоне называется «интеллигенцией». В официальных пар­тийных органах уже указывается на «неизменное возрастание роли советской интеллигенции... в решении задачи комму­нистического строительства». Призывается повысить роль «интеллигенции», «ибо она аккумулятор знаний и культуры общества».

Хотелось бы также отметить, что с интересами технократии тесно связана и инфляция высшего образования в СССР.

Множество специальностей, в лучшем случае требующих курсов повышения квалификации, становятся в СССР высшим образованием. Опасность этого состоит не только в том, что столько-то и столько-то людей получило специальность, не столь нужную для народного хозяйства, а в том, что в их лице армия людей, использующих науку и технику как средство повышения своего личного социального статуса, резко уси­ливается.

§ 3. РАДИКАЛИЗМ ПРОТИВ КОНСЕРВАТИЗМА

Можно часто встретить мнение о том, что СССР как целое — консервативная, окостеневшая страна. На самом же деле, СССР одна из самых радикальных общественных систем в мире, ибо в ее основе лежат мощные производительные силы, не огра­ничиваемые экономическими регуляторами и поэтому требую­щие преобразования общественной системы, хотя вовсе не обя­зательно демократического. Вряд ли поэтому можно распро­странять на СССР концепцию азиатского способа производства. Азиатский способ производства консервативен. Он не может стремиться к перманентным преобразованиям обще­ственной системы. Перед ним стоит только одна глобальная задача, как например, регулирование водного режима крупных рек или же какие-либо крупные оборонительные стройки вро­де Китайской стены. Поскольку производительные силы древ­них обществ были статичны, эти общества, решив ту или иную строительную задачу, могли потом окостеневать сколь угодно долго.

Советское же общество живет в обстановке постоянных пре­образований. Это проявляется в различных сферах этого общества.

То, что, например, поражает в советской армии, замечает Одом, это отнюдь не ее бюрократизм, а, напротив, быстрая трансформация, как например, быстрое образование стратеги­ческих ракетных войск, быстрая перестройка флота. Это же на многих других примерах показывает Касториадис. За этим несомненно стоит динамизм советского ВПК.

Неоднократно упоминавшийся нами Федосеев, жалующийся на отсталость и косность советской науки и техники, противо­речит сам себе. Так о своей собственной, созданной им самим технике, он между прочим говорит, как о самой передовой, не имеющей равной на Западе. Он также как бы не замечает, с какой скоростью рос его собственный отдел, с какой относи­тельной легкостью было получено разрешение на строительство нового института и обращает внимание лишь на совершенно второстепенные споры о планировке помещений.

Самым радикальным итогом советского общественного раз­вития за последнее время оказалась концепция научно-техни­ческой революции (НТР). Эта концепция была заимствована в западном науковедении, но там она никогда не принимала такого глобального значения, которое приобрела в ССОР. Ее главным тезисом стало положение, что наука превращается в ведущую силу производства, да едва ли и не всего общества. Достаточно ознакомиться с формулировкой НТР Гвишиани и Микулинского: «НТР обладает относительной самостоятельностью и внутренней логикой своего развития». Они утверж­дают, что «в отличие от всех прошлых эпох, когда люди черпа­ли новые идеи из наблюдения над природными явлениями или наталкивались на них в процессе производственной деятель­ности, теперь в 20-м веке, научные идеи рождаются преимуще­ственно в силу внутренней логики развития самой науки». Последние слова исключительно важны, ибо указывают на де­монстративный отказ от какого-либо экономического регули­рования научно-технического прогресса.

Но наряду с этим в советском обществе есть и сильное консервативное начало, не заинтересованное ни в каких пере­менах и вынужденное идти на них только под давлением обстоятельств. Это правящий партийный аппарат, пока что являющийся формальным хозяином производительных сил. Он-то и есть та самая древняя бюрократия, которая воцаря­лась после завершения великих строек древности. Всякие пере­мены опасны для ее власти, и она относится к ним крайне на­стороженно. Но положение советской партийной бюрократии крайне противоречиво, так как легитимацией ее власти явля­ется унаследованная ею радикальная идеология. Партаппарат оказывается нелепым монстром: бюрократией — формальной носительницей радикализма, что заставляет ею оправдывать все свои действия идеологией, в которую он давно не верит.

Надо, однако, иметь в виду, что партаппарат неоднороден, и интересы отдельных его частей мотут быть различны. В парт­аппарате есть отделы, по существу, не связанные с администра­тивным, бюрократическим управлением. Это прежде всего международный и идеологический отделы ЦК, смысл деятель­ности которых состоит во всемерной радикализации общества. Их поведение, их интересы могут существенно отличаться от поведения и интересов остальной части общества. Наконец, в среде самой административной бюрократии могут встретиться различные течения, склонные к радикализму, и являющиеся лобби радикальной части советского общества. Общая ситуация не представляется абсолютно детерминированной ввиду соци­альной расплывчатости всего советского общества.

Так или иначе тот, кто смотрит на советскую систему лишь как на продолжение дореволюционной общественной системы; существенно заблуждается. Можно полностью согласиться с Касториадисом, что советская система является принципиально новым явлением. Разумеется, в советской системе есть ряд преемственных элементов и, возможно, партаппарат, в том виде, в каком он сейчас существует, и является некоторым наследником старой бюрократии, как консервативная сила, но помимо этого сходства имеются глубокие различия. Аналогии советскому обществу, разумеется, в пределах разумных огра­ничений, надо искать в западных многонациональных моно­полиях, в западных военно-промышленных комплексах, ко­торые, однако, не могли уйти из-под экономического контроля общества.

§ 4. ЭКСПАНСИОНИЗМ И ИЗОЛЯЦИОНИЗМ

В соответствии с наличием радикализма и консерватизма в советском обществе, оно содержит одновременно тенденцию к экспансионизму и изоляционизму.

Ян утверждает следующее: «Хотя милитаризация советского бюрократического общества гораздо глубже, чем буржуазного американского, между капиталистическим и государственным милитаризмом имеются существенные различия». Поскольку, по мнению Яна, внутренние экономические противоречия со­ветского общества не ведут к расширению заморских рынков сбыта и якобы безусловно не ведут к эксплуатации сырья и рабочей силы в других странах, то, заключает он, советского империализма не существует. Исходя из этих ошибочных пред­положений, Ян квалифицирует советский милитаризм только как бюрократический, хотя такая составляющая в нем безу­словно есть. В самом деле бюрократический милитаризм, по существу, является изоляционистским, но Ян не видит в со­ветском милитаризме его агрессивной составляющей, которую он приписывает лишь агрессивному капиталистическому ми­литаризму.

В его глазах подобное мнение не противоречит фактическо­му расширению советской территории и сферы влияния с 1917, ибо эта экспансия, по мнению Яна, имела место не столько в результате внутренней социальной и экономической динамики советского общества, сколько из-за нацистской агрессии и аме­риканской политики холодной войны, когда СССР пришлось занять оборонительную позицию.

Итак, согласно Яну, империалистический характер советской экспансии не может быть доказан, в то же время изоляцио­нистский советский милитаризм заинтересован якобы в под­держке «статус кво» и в предотвращении войн.

Ошибка Яна не в том, что он утверждает наличие бюрокра­тического милитаризма. Он есть, но помимо него есть и крайне агрессивный милитаризм, намного более агрессивный, чем любой «капиталистический ВПК». Этот милитаризм исходит от ВПК, который оказывается могущественной политической силой внутри советской системы и имеющей сильное лобби внутри партии.

ВПК стремится стать глобальной силой, как у себя в стране, так и за ее пределами. Его развитию препятствует уже не только бюрократия, его развитию препятствуют государствен­ные границы СССР, его уже не удовлетворяют рамки совет­ского блока и даже влияние в третьем мире. Его внутренняя динамика вступает в противоречие не только с политической структурой СССР но и в противоречие со сложившейся поли­тической структурой мира. Каждая новая страна внутри со­ветского блока, каждый новый очаг военных конфликтов, где СССР принимает прямое или косвенное участие, является новым стимулом для ВПК.

Советский ВПК хочет установить контроль над всем миром. В этом его raison dêtre. В этом внутренняя логика его разви­тия. Все, что мешает его развитию, должно быть сметено с лица земли. Если ресурсы СССР в чем-то ограничены, создание глобальной мировой экономики позволит черпать ресурсы изо всего мира. В СССР уже открыто формулируется и обсуждает­ся идея создания всемирного хозяйства, как дело недалекого будущего. «Переход к коммунистической цивилизации, — го­ворят Загладин и Фролов, — является спасением человеческой цивилизации вообще».

Империализм Запада был лишь первым приближением к по­пытке глобализации всемирной экономики. Советский импе­риализм по настоящему глобален. Он требует абсолютного до­минирования. Он тотален в своих претензиях.

Вряд ли кто из западных авторов столь ярко показал экспан­сионистский характер советского милитаризма, чем Касториадис. Он представляет его «как грубую силу ради грубой силы», т. е. утверждает, что он подчинен лишь своей внутренней дина­мике. Но эта «грубая сила» является следствием политической экономии советского общества. Она объясняется характером его производительных сил. Касториадис лишь неправ в том, что недооценивает «бюрократического милитаризма» в СССР, до сих пор оказывающего сдерживающее влияние на советскую экспансию.

II. PAX SOVIETICA

Советский радикализм превратился в господствую­щую тенденцию советского общества уже в середине 60-х гг., перевесив изоляционистские тенденции пар­тийной бюрократии. Под растущим давлением ВПК в 1966 г. была впервые в истории СССР конкретно, а не абсолютно выдвинута программа глобальной по­беды в мировом масштабе. Джадсон Митчелл замечает что именно в этот период в СССР была открыто и че ко сформулирована концепция «скорого мирового господства».

«Мир и социализм неотделимы!» — утверждает официаль­ный советский лозунг. Это означает, что в мировом масштабе мир может быть достигнут только при полной победе социа­лизма. Раньше коммунистическая идеология связывала мир и социализм лишь эсхатологически. Теперь эта связь приобрела характер близкой неотвратимой возможности. Михаил Суслов, главный советский идеолог, сказал в 1971 г.: «Невиданное обо­стрение всех антагонизмов капиталистического общества де­лает революционные преобразования настоятельной необходимостью». Суслов также сказал, что «всемирный революцион­ный процесс замены капитализма социализмом продолжает развиваться и углубляться». Согласно Суслову и другим со­ветским лидерам мировая победа коммунизма является почти неизбежным близким событием из-за общего распада запад­ного мира и его неспособности сопротивляться. «Предстоящие десятилетия, — говорит академик Николай Иноземцев, — озна­менуются новыми прорывами цепи империализма в различных звеньях. Социальные революции возможны в самых разных районах капиталистического мира, а также в развивающихся странах».

«У Запада нет будущего, — утверждает влиятельный журна­лист, член ЦК КПСС Юрий Жуков. — Западная система незащитима».

Общий кризис Запада и его внутренние противоречия поста­вили по новому вопрос о достижении мирового господства. Те­перь, полагали советские стратеги, для этого не нужна была обязательно мировая война. Достаточно, думали они, создать сильный военный перевес и мощную промышленную базу, чтобы любой внутренний конфликт на Западе, любой пере­ворот в развивающейся стране был невтрализован от западного вмешательства угрозой глобальной войны и даже тотального ядерно-ракетного столкновения. Таким образом, мировой ре­волюционный процесс предполагалось стимулировать из СССР под его ядерно-ракетным зонтиком. Политической формой этого зонтика была концепция взаимного сдерживания, но лишь на экспорт.

По словам Ричарда Пайпса, доктрина взаимного сдержива­ния, в основном, проповедуется для поддержки антивоенных интеллектуальных кругов на Западе. В самом СССР такая точка зрения критикуется как буржуазный пацифизм. Что же касается Китая, он мог бы быть нейтрализован угрозой ядерного нападения, а впоследствии можно было бы путем давления изменить в нем руководство.

Новая стратегия требовала резкого увеличения капиталовло­жений в подрывную деятельность и революционное движение на Западе, а также на создание всепроникающего лобби. Такое лобби превратилось уже в шестую колонну, мощь и влияние которой намного превысило мощь пресловутой пятой колонны Франко и дало возможность, легальную и открытую, нейтра­лизовать любое решение Запада сопротивляться.

В самом деле, как говорит Томас Хаммонд, СССР стал самым крупным подрывным центром мира.

Вышеизложенная концепция под видом разрядки имела ко­лоссальный успех. Самое интересное, что никто в СССР и не скрывал ее истинного характера, но хорошо зная западную психологию, советские лидеры были твердо уверены в том, что любые их внутренние высказывания будут истолкованы за­падными политическими деятелями и учеными как пропаганда для домашних целей.

Именно поэтому Брежнев мог открыто сказать, что необхо­димо «перевести классовую борьбу в русло, не угрожающее войнами, опасными конфликтами, бесконтрольной гонкой во­оружений» !

Безусловно, разрядка, как процесс, допускала какой-то период мирного сосуществования стран с различным государ­ственным строем при условии того, что называется «пере­стройкой международных отношений», но этот период мог иметь только кратковременный характер, как например, выдвинутый Лениным в 1917 году логунг борьбы за по­беду буржуазно-демократической революции и смена его через несколько месяцев лозунгом борьбы за социалистическую ре­волюцию. Именно это и имел в виду Суслов, когда говорил, что существуют «объективные предпосылки для перестройки всей системы международных отношений на принципе мирного сосуществования государств с различным общественным строем», а также маршал Баграмян, по словам которого «не исключено, что в обозримом будущем еще до полной победы социализма на нашей планете, война исчезнет из международ­ного обихода».

Когда Е. Петров говорит, что «разрядка не означает замора­живания объективных процессов исторического развития», он имеет в виду лишь одно: разрядка не помеха, а даже отличное средство на пути к мировому господству.

Главное, что надо было — ни в коем случае не спровоциро­вать глобальную войну с США в процессе мирного советского наступления. Согласно ошибочным расчетам архитекторов раз­рядки, эта страна легко могла быть убаюкана и затем задушена мирно. Концепция разрядки была хорошо приспособлена к ментальности некоторых западных политических деятелей, а также к близорукости западного бизнеса, который еще, по словам Ленина, готов сам вырыть себе яму. Запад надеялся, что разрядка покончила навсегда с опасностью глобального военного конфликта. Но авторы политики разрядки в СССР воспринимали ее как устранение опасности на пути глобальной военной конфронтации на пути к вечному миру — Pax Sovietica.

Тем временем, именно, разрядка, а не ядерные бомбы, должны были подорвать промышленные и политические центры мира, а особенно США, мирно (опять мирно!) путем общего экономи­ческого кризиса, которым СССР собрался манипулировать с помощью нефтяного и золотого рычага. Тем временем можно было скупать по дешевке западную технологию.

Однако, дабы доминировать в мировом масштабе, советское общество должно выполнить ряд других существенных внут­ренних условий, которые были conditio sine qua non. Эти усло­вия формулировались следующим образом: индустриализация, интернационализация, интеграция, урбанизация.

§ 1. ИНДУСТРИАЛИЗАЦИЯ

Это означает, что СССР должен был стать самой мощной индустриальной державой мира, чья индустриальная мощь была бы намного большей, чем мощь всего остального мира.

Ясно также, что будущий мировой порядок (как бы его не представлять) может быть гарантирован, если только в мире будет существовать лишь один главный промышленный центр, причем никакому другому району мира, включая США, не будет дано возможности успешно конкурировать с ним. Совет­ские лидеры уже имеют много уроков, включая урок Китая. Они несомненно читали Орвелла и не желают того, чтобы бу­дущий мир распался на несколько коммунистических сверх­держав.

Программа индустриализации, как и всего комплекса меро­приятий, предназначенных для построения мировой коммуни­стической системы, была принята в 1966 г. на 23 съезде партии. На этом съезде объем капиталовложений на пятилетку был намечен в 310 млрд рублей — на 25% выше, чем за преды­дущую пятилетку.

Главный редактор журнала Октябрь Анатолий Ананьев го­ворит, что в 1966 г. «менее дальновидные государственные де­ятели предлагали расширить пока то, что уже было разведано, освоено и давало продукцию ... более дальновидные выдвигали иные планы с перспективой на будущее». Именно «дально­видные» и победили. Именно тогда было принято решение при­ступить к разработке того, что казалось крупнейшим место­рождением нефти и газа, а именно Западно-Сибирского место­рождения. Это означало создание новой топливно-энергети­ческой базы для дальнейшего промышленного прыжка. Сибирь казалась еще неизрасходованной кладовой СССР и туда-то и были направлены огромные капиталовложения. Для развития топливо-энергетической базы было начато также строительство гигантских электростанций, в основном на Ангаре и Енисее.

Для расширения сырьевой базы была начата разработка Курской магнитной аномалии, а кроме того началась стройка Байкало-Амурской железнодорожной магистрали.

Невозможно, однако, перечислить все строительные площад­ки новой промышленной революции.

На 24 съезде партии в 1971 т. объем капстроительства был уже намечен в объеме 354 млрд. рублей.

С 1970 по 1974 г. было построено \1600 крупных предприятий и объектов, что равноценно промышленному потенциалу целых стран.

На 25 съезде партии в 1976 г. эта тенденция получила даль­нейшее подтверждение. За четыре года, прошедшие после съезда, включая 1979 г., было освоено 440 млрд. рублей, при­чем на 8,3 млрд. больше, чем предполагалось. За один 1979 г. объем капвложений достиг 132 млрд. рублей. За три года после съезда было введено 700 крупных промышленных пред­приятий.

Можно заметить, что новая политика индустриализации является возрождением советской политики индустриализации конца двадцатых годов, но с гораздо более далеко идущими целями. Тогда ставилась задача преобразования СССР. Сейчас всего мира.

Анализируя новый этап индустриализации западные и боль­шинство советских наблюдателей, привыкшие к сталинскому лозунгу о победе коммунизма в одной стране, упустили подлин­ное содержание нового плана. СССР полностью отказывался от какого-либо коммунистического изоляционизма, возникше­го в первый период правления Сталина и обусловленного низ­ким уровнем развития его производительных сил и неподго­товленностью страны стать доминирующей силой в коммуни­стическом мировом сообществе, буде такое создано. Но к концу своего правления Сталин, кажется, уже готов был изменить свою программу.

Новый этап индустриализации преследует цель построить не замкнутое коммунистическое общество, а промышленную осно­ву Pax Sovietica, мировой коммунистической системы. Сам Брежнев подчеркнул это довольно ясно: «Строительство ком­мунизма в СССР — главный интернациональный долг совет­ского народа перед революционным движением, перед всем человечеством».

Суслов также рассматривает место экономики как централь­ное, как «главную сферу борьбы за полный коммунизм в усло­виях победившего социализма». Для Суслова полная победа коммунизма — планетарное событие. Он настаивает на быстрых темпах развития экономики, как одной из важнейших особен­ностей социалистической системы. Руководитель международ­ного отдела ЦК Борис Пономарев также призвал превысить экономический потенциал Запада, чтобы диктовать ему свою волю. Обсуждая проблему сверхдержав, он заметил: «сила сама по себе не порок. Важно в чьих руках она находится».

«Могучий рост экономического и оборонного потенциала Со­ветского Союза, усиление его международного влияния и авто­ритета, растущее воздействие мирового социализма на ход исто­рии» — открывает, по словам журнала Коммунист, — «новые возможности для все более полного проявления преобразующе­го созидательного характера внешней политики СССР».В том же журнале, как и во многих других местах подчеркивается: «Коммунистическое строительство в СССР неотделимо от ми­рового революционного процесса, от борьбы за мир и социаль­ный прогресс. Это отчетливо проявляется во всей международ­ной деятельности нашей партии».

§ 2. ИНТЕРНАЦИОНАЛИЗАЦИЯ

Этот пункт программы означает глубокие изменения в на­циональной легитимации и международной ориентации систе­мы. Дело в том, что с конца двадцатых годов в СССР возникла двойная легитимация советской системы в национальном во­просе. Русские были доминирующей частью населения, а кроме того почти единственной наряду с украинцами базой индустриа­лизации в стране, а также основой советской армии. Хотя формально лозунгом легитимации советской системы, начиная с 30-х годов, был т. н. «советский патриотизм», этот лозунг всегда был двойственным. Для русской части советского насе­ления он носил характер русского патриотизма, в то время как его «советская» оболочка была предназначена для нерус­ской части населения. Гюнтер Штокль следующим образом формулировал значение советского патриотизма: «В своей основе советский патриотизм не что иное, как выражение отно­шения политически сознательной нации к своему националь­ному государству. Советская нация означает, прежде всего, русский народ, хотя в настоящий момент этот народ и не является единственным советским народом и даже однородным советским народом».

Для Сталина было очевидно, что только русский народ является главной и бесспорной демографической базой совет­ской политической системы. Именно поэтому, исходя из заме­ченной им в 20-х годах идеологии национал-большевизма, раз­витой в среде некоммунистических попутчиков революции, Сталин и остановился на концепции советского патриотизма, как очень удобного прагматического лозунга.

Ориентация Сталина на русскую демографическую базу осо­бенно сказалась во время войны, когда война трактовалась открыто как русская национальная, а знаменитый тост Сталина за русский народ в 1945 г. был одним из наиболее откровенных выражений его национальной политики.

Но по мере советской послевоенной экспансии стало вы­ясняться, что исключительный расчет на русскую демогра­фическую базу может быть вреден. Действительно, русские пострадали гораздо больше, чем все другие народы СССР, от издержек системы: революции, гражданской войны, террора, голода, коллективизации, войны с Германией, преследования бывших пленных и массового бегства на Запад после рево­люции и войны с Германией.

Потери ССОР в 1918-1926 гг. за счет революции, войны, тер­рора, голода и детской смертности составили примерно 13,8 млн. человек. Голод 1933-1934 гг. унес до 3,5 млн. жертв. Всего в 1921-1938 гг. потери населения составили около 7,5 млн. че­ловек. 7,5 млн. человек погибло на войне. Погибло также 6-8 млн. человек (в том числе много евреев, но не более 2 млн. че­ловек). К этому следует добавить 9-11 млн. жертв репрессий в 1939-1958 тг.

Всего потери населения СССР оцениваются в 42,3 млн. жертв и 6,5 млн. эмигрантов.

РСФСР стоит на первом месте среди советских республик по потерям населения, если судить по дифференциальной смерт­ности мужчин и женщин. На втором месте — Украина, на третьем — Белоруссия, и уже потом следуют мусульманские республики.

Но даже и эти потери не являются конечной причиной рез­кого ухудшения демографического положения русских. Так казахи, чеченцы, ингуши и ряд других мусульманских народ­ностей в процентном отношении потеряли больше населения, чем русские, но они тем не менее восстановили свою демогра­фическую базу. А русские этого сделать не смогли.

Дело было в том, что русские вследствие их массовой урба­низации, гораздо большей чем у всех других народов страны, и вследствие распада их традиционной семьи, пришли к такому снижению рождаемости, которое стало едаа ли не самым низким в мире.

Таким образом, становилось все более нереалистичным оправ­дывать (даже молчаливо) существующую политическую систе­му русскими интересами. Кроме того резкое увеличение влия­ния СОСР в третьем мире еще более ставило под вопрос целесо­образность «советского патриотизма». В свете же планов по­строения мировой коммунистической системы и подавно нельзя было строить расчеты на русских как на демографическую базу.

Поэтому концепция «советского патриотизма», носившая в основном изоляционистский характер, стала заменяться кон­цепцией «пролетарского интернационализма». Собственно го­воря, «пролетарский интернационализм» как принцип суще­ствовал давно в политическом словаре советской системы, но на него не делался акцент как на что-то противоположное со­ветскому патриотизму. В последние годы понятие «советского патриотизма» стало вытесняться, а вместо него порою стали использовать понятие «социалистического патриотизма». Их различие открыто подчеркивается. Так согласно Шамоте, «пат­риотизм» неотделим от слов Ленин, Октябрь, социализм. В одной из книг, изданных в Казахстане, было специально под­черкнуто, что советский патриотизм нельзя отделять от про­летарского интернационализма. Постоянно подчеркивает опре­деленную разнородность понятия «патриотического» и «интер­национального» Суслов, призывая увязать их в единое целое.

Литература призывается быть застрельщицей в области про­паганды пролетарского интернационализма. По словам упомя­нутого Шамоты, «в энергичной до бесстрашия, в высокохудо­жественной до гениальности, в истинно личной до самозабвения поддержке, распространении, возвышении идеи интернацио­нального братства» — главный долг современной советской литературы. Быть интернационалистом, по словам Зои Кед­риной, «надо думать не о своей только нации, а выше ее ста­вить интересы всех».

Но пролетарский интернационализм стал также официальной легитимацией советской экспансии и вмешательства в дела других стран. В СССР, по словам Джадсона Митчелла, сформу­лирована органическая связь между пролетарским интерна­ционализмом и идеологической борьбой социализма и капитализма.

Наряду с концепцией пролетарского интернационализма сформулирована концепция сближения социалистических стран причем, как мы увидим ниже, в тех же терминах, как кон­цепция сближения разных народов СССР. Поскольку, как мы также увидим, сближение является первым, а слияние являет­ся вторым этапом образования советского народа, за сближе­нием социалистических стран следует ожидать и их слияние. Эта же концепция сближения и слияния может быть распро­странена на весь мир. Пока же, как мы видим, формулируется принцип перестройки всех международных отношений. Проб­лема интернационализации, как часть программы Pax Sovietica очень четко сформулирована Ричардом Косолаповым. Он го­ворит о «сращивании внутренних отношений с международ­ными, что позволяет изменить методологию подхода к социа­листическим возможностям революционных масс». «В марк­систскую методологию, — говорит Косолапов, — вместо узко­национального «странового» подхода (с учетом соотношения сил только в своей стране) все шире проникает подход, осно­ванный на учете интеграции общественных отношений внутри страны с международными отношениями, в которых эта страна реально участвует». Косолапов откровенно указывает на ко­нечную цель этого процесса, а именно на «достижение соци­альной однородности национальных и международных связей — однородности внешней для данного народа и его внутренней социальных сред, их органическое слияние, консолидацию на­циональных социалистических обществ в интернациональное коммунистическое сообщество, которое можно бы по Марксу назвать «обобществленным человечеством».

§ 3. ИНТЕГРАЦИЯ

Но пролетарский интернационализм лишь новая легитимация системы. Ей должна соответствовать и новая демографическая база. А для этого нужно срочно осуществить интеграцию со­ветского общества: национальную и социальную. Индустриали­зация СССР и будущая мировая коммунистическая система, центром которой должен быть СССР, требуют огромное коли­чество новой рабочей силы и персонала. Для этого необходима полная социальная мобилизация советского населения, в то время как до настоящего времени лишь часть его полностью вовлечена в существующие производительные силы. Население многих нерусских республик, а также русское сельское на­селение лишь частично использовались промышленностью к концу 60-х гг. Наконец, глубокие национальные различия, ме­шают как социальной мобилизации, так и использованию со­ветского населения в глобальных целях. Невозможно интегри­ровать мир в рамках мирового коммунистического общества, если интеграция не будет достигнута в самом СССР.

Таким образом, единственным выходом из положения для архитекторов будущей глобальной системы является создание новой демографической базы — советского парода.

Программа национальной интеграции была окончательно сформулирована в том же 1966 г., причем ее первоначальная форма была наиболее радикальной. Говорилось о слиянии на­ций, что потом было заменено акцентом на их сближение. Стали открыто говорить об уничтожении республик. Так на­пример, призывалось к «денационализации» республик (сюда, разумеется, входила и РСФСР, которая давно уже была дена­ционализирована). При этом говорилось, что «нации останутся, а национальное государство в СССР отомрет», и что речь может идти только о формах и темпах отмирания. Предлагалось пре­образовать союзные республики в автономные, изменить терри­тории союзных республик и, в частности, Казахстана.

Под это подводилась соответствующая теоретическая база. Так Куличенко поясняет, что «все национальное, возникшее в жизни того или иного народа на этапе капитализма, является, конечно, социальным». Он резко возражает против преувели­чения этнического фактора в определении нации. Его не устра­ивает даже характеристика нации, как «социальной этнической общности». Чтобы как можно более сократить емкость поня­тия национального, Куличенко отказывается включить в со­став наций и даже народностей «этнические и национальные группы, представляющие «осколки наций и народностей», по тем или иным причинам оторванные от них». Естественно, что этим уничтожается вся национальная диаспора. Куличенко утверждает, что «развитие человечества... характеризуется действием всемирно-исторической тенденции к ассимиляции народов», и именно социализм создает условия для падения национальных перегородок.

Советские лидеры постоянно делают акцент на проблеме интеграции. Это, в частности, конек самого Брежнева. На во­прос газеты Лe Монд о том, как он относится к росту мусуль­манского населения в стране, Брежнев ответил: «Нас это явле­ние не беспокоит. Напротив, оно радует нас». По словам Бреж­нева, существует единый сплав — советский народ. Именно интеграцию советского общества Брежнев рассматривает как основное свое достижение, говоря, что главной тенденцией советского общества является «дальнейшее упрочение един­ства и сплоченности». Брежнев особо выделил «сплоченность наций и народностей».

К дальнейшему укреплению «братской дружбы народов» по­стоянно призывает и Суслов, причем, по его словам, «в со­вместной борьбе трудящихся всех наций и народностей за новые успехи коммунистического строительства подтверждает­ся эта нерушимая дружба; великое чувство общности и нераз­рывности исторических судеб советских людей». Суслов при­зывает выявлять «конкретные, зримо выступающие приметы постепенного сближения наций в ходе строительства комму­низма, братское сотрудничество всех народов, создавших мо­гучую советскую экономику — единый народно-хозяйственный комплекс».

Инструментом интеграции был выбран русский язык, препо­давание которого было сделано обязательным там, где оно раньше таковым не было, а там, где русский язык был лишь иностранным, ввели преподавание всех предметов на русском языке, как например, в Карелии. Изучение русского языка было сделано всесоюзной задачей. Изабелла Крейндлер по­дробно рассказывает о всех усилиях, сделанных в направлении изучения русского языка. Центральным событием в ряде этих усилий было постановление Совета Министров от 13 октября 1978 г. об улучшении преподавания русского языка в республи­ках. Одновременно в редакции журнала Коммунист было орга­низовано совещание об усилении преподавания русского языка в рамках допризывного военного воспитания. При этом была высказана озабоченность в связи с недостатками обучения русского языка в республиках Средней Азии и Закавказья.

Важным препятствием интеграции была еще раз признана религия, как усиливающая национальные различия.

Еще одним направлением интеграции оказывается стремле­ние организовать переселение нерусских народностей в Рос­сию, хотя бы на временной основе, путем направления туда на работу. Так по инициативе первого секретаря ЦК Узбеки­стана Шарафа Рашидова в Новгородскую область послана узбекская строительная бригада, а в Ивановскую и ту же Новгородскую области бригады для проведения мелиоративных работ с общим объемом — 210 млн. рублей! Был также объяв­лен набор добровольцев, в том числе из Узбекистана, Эстонии, Украины и Белоруссии, общим числом в 100.000 человек для работы в центральной России.

Кроме национальной интеграции стал делаться постоянный акцент и на экономической интеграции, т. е. на том, что ни одна из республик, включая, разумеется, и РСФСР, не может претендовать на исключительное обладание своими производ­ственными мощностями и ресурсами, ибо «естественные богат­ства и создаваемые ценности принадлежат всему народу». 80% капиталовложений в 1978 г. планировалось общесоюзными органами и лишь остаток — республиканскими.

При подчеркивании того, что происходит «усиление обще­союзных начал», говорилось также о выравнивании уровней экономического развития разных районов страны. Иначе го­воря, утверждалось, что менее развитые республики получат из государственного бюджета больше по сравнению с тем, что они создавали. Поскольку РСФСР, Украина и балтийские рес­публики были наиболее промышленно развитыми районами страны, часть их дохода должна была отчисляться в менее развитые республики, что можно установить и на основании советской экономической статистики, как показано в исследо­вании Шпехлер. Правда, признавалось, что такое выравни­вание имеет определенные границы и что «известное неравен­ство останется всегда». Таким образом, политика выравнива­ния, т. е. экономической интеграции означала угрозу экономи­ческим интересам именно РСФСР и других промышленно раз­витых районов.

Наконец, важным элементом интеграции является также стремление создать т. н. общесоветскую культуру. Директор института этнографии, Юрий Бромлей, подчеркивал, что нельзя отождествлять общесоветскую культуру на русском языке с русской культурой. «Этническое своеобразие культуры далеко не сводится лишь к языковой форме», — говорит Бром­лей. По его же словам, «совершенно несостоятельны попытки советологов представить как руссификацию тот факт, что в процессе культурной интеграции в СССР огромная роль при­надлежит русскому языку».

§ 4. УРБАНИЗАЦИЯ

Имеется несколько причин, почему урбанизация внутри СССР приобретает ключевую роль в планах построения мировой ком­мунистической системы. Деревня является большой внутрен­ней слабостью советской системы. Без ее успешной интеграции советская система не может претендовать на интеграцию дру­гих стран и народов, так же как и в случае с национальной интеграцией.

В самом деле в деревне сохраняется или же сохранялся уклад жизни, резко отличающейся от городского. Деревенские жи­тели привязаны к земле и в этом качестве являются хозяевами ее. Их труд не отчужден, как труд промышленного рабочего и носит ярко выраженную задачу — добывание первичных сельскохозяйственных продуктов. Эти продукты непосредствен­но осязаемы, легко поддаются счету. Их назначение очевидно. Крестьянин — по природе экономист. И дело не только в том, что он является собственником земли. Опыт показывает, что даже при коллективном методе хозяйства, несмотря на сниже­ние эффективности крестьянского труда, крестьянин все же продолжает видеть непосредственные плоды своего труда и выбирать наиболее эффективные его пути, если только раз­меры хозяйства дают ему эту возможность, и если он обладает правом самостоятельных действий внутри этого коллектива.

Этого лишен промышленный рабочий, ибо труд его пол­ностью отчужден. Этого лишен также инженер, ибо ни ему, ни рабочему невозможно видеть реальный вклад каждого ра­ботника в конечный результат деятельности промышленного предприятия. Рабочий не может, например, понять, что вне­дрение дорогого автоматического оборудования может снизить экономическую эффективность предприятия, ибо не он по­купает это оборудование.

Крестьянину же приходится постоянно учитывать эффектив­ность своего труда. Производительные силы, которыми он рас­полагает, преследуют ограниченную цель. Они используются тогда, когда нужны. Крестьянин будет выбирать то сельско­хозяйственное орудие, тот сельскохозяйственный метод, ко­торый, по его мнению, полезен. Поэтому сельское хозяйство обычно достигает высокой эффективности из-за неотчужден­ного характера этого вида трудовой деятельности.

iHo это представляет экзистенциальный вызов городу, совет­ской системе, которая создала такой вид промышленности, труд в которой в принципе отчужден и не является поэтому эконо­мически эффективным. Производительные силы в городе и деревне в принципе организованы по разному даже в совет­ских условиях, во всяком случае в тех деревнях, где ещесохра­нились колхозы, которые институционально не являются госу­дарственной собственностью. Несомненно, что даже в совет­ских условиях колхозная коллективная собственность не при­водит полностью к отчуждению труда.

Колхоз гораздо больше должен считаться с принципом эко­номической эффективности, чем совхоз, полностью становя­щийся на государственный бюджет. Именно поэтому и происхо­дит давний процесс преобразования колхозов в совхозы.

Итак, наличие не полностью отчужденного деревенского уклада бросает вызов советской системе. Собственно говоря, лозунг уничтожения деревни был провозглашен с самого на­чала революции и даже до нее, как стирание противополож­ностей между городом и деревней. Но тогда этот лозунг носил абстрактный характер.

В последнее время уничтожение крестьянства, как важней­шая сознательная программа, была заново сформулирована советскими лидерами, как например, Сусловым, который го­ворил, что «преобразование всего уклада деревенской жизни, сближение условий труда и уровня жизни города и деревни» является одной из важнейших задач советското общества. Уничтожение крестьянства является целью уже того промежу­точного общественного строя, который советские идеологи на­зывают «развитым социализмом». А этот строй «являет собой общественный строй без антагонизмов с разрушенными в своей основе классовыми перегородками, большей подвижностью со­циальных граней и активным свободным перемещением граж­дан из одного общественного строя в другой». Согласно Сусло­ву «дальнейшее сближение рабочего класса и колхозного крестьянства» — необходимое условие успешного строитель­ства коммунизма. Ричард Косолапов утверждает, что этот процесс уже успешно реализуется: «Шаг за шагом уничто­жается разница между рабочим и крестьянином». Однако, легко видеть, что это уничтожение разницы и сближение — не обмен между классами, как говорил Суслов, а постепенное уничтожение крестьянства. В самом деле в книге, изданной в Новосибирске в 1969 г. прямо говорится, что стирание грани между городом и деревней произойдет путем стирания с лица земли всякой деревни

«Главное, — говорит Косолапов, — это рабочий класс, в частности, потому, что он освоил всю городскую крупнопро­мышленную культуру (т. е. дошел до крайней степени отчужде­ния!), имеет решимость и способность отстоять ее, сохранить и развить дальше ее завоевания, сделать ее доступной всему народу, всем трудящимся».

Поэтому ничего не должно быть взято в город из деревни. На этом Косолапов строго настаивает. «Стоит упомянуть, — го­ворит он, — мнение, согласно которому формирование соци­ально однородного общества истолковывается, как процесс, в ходе которого все классы и слои усваивают лучшие качества друг друга, а не какого-то одного передового класса, хотя им и является рабочий класс... В нашей стране происходит отнюдь не «окрестьяненье» промышленных рабочих и работников сов­хозов, а, наоборот, усвоение колхозниками качеств и черт про­мышленных рабочих», — иначе говоря полное отчуждение от результатов труда.

Становится понятным, что акцент на рабочем классе отнюдь не является демагогией. Превращение крестьян в рабочих — жизненно важный процесс советского общества.

Однако, какая-то часть сельского населения должна все же остаться в деревне. Ее призвано существенно изменить и «оздо­ровить». При этом ссылаются на Ленина, который говорил, что «только материальная база, техника, применение тракторов и машин в земледелии в массовом масштабе, электрификация в массовом масштабе в состоянии в корне изменить психологию мелкого земледельца» . Постоянно усиливается стремление как можно ближе свести труд сельскохозяйственный и промышлен­ный. «Не случайно, — говорит Косолапов, — столь остра сейчас проблема полного перевода сельскохозяйственного производ­ства на современные индустриальные рельсы». Уже сейчас «увеличивается доля работников, связанных с современной техникой». Упомянутый Ананьев утверждает, что идет новое наполнение слова крестьянин. Главная сила новой деревни — механизатор: «он неотделим от своих машин, какнеотделима от него и новая культура, пришедшая в деревню» .

В самом деле профессия механизатора является типичным проявлением отчужденного сельскохозяйственного труда, в ко­торой преодолена первичная связь крестьянина с природой и продуктами своего труда. Механизатор в советских условиях выполняет лишь отдельные операции, которые способен вы­полнять только тот вид машины, на которой он работает, и оплачивает его труд по нарядам, вне зависимости от общего результата сельскохозяйственного труда. Он не отвечает за результаты своего труда.

Но дело все же не только в социальных преобразованиях, как таковых, призванных осуществить социальную интегра­цию. Индустриализация требует постоянного притока новых трудовых ресурсов, а их можно почерпнуть только из деревни, так как в принципе неэффективная советская экономика при­водит к повышенной занятости населения вследствие низкой производительности труда и множества ненужных работ.

Уже коллективизация была не только средством уничтоже­ния традиционного деревенского уклада, но также и способом мобилизации трудовых ресурсов. Ко всем отрицательным ка­чествам деревни, как она рассматривается в советской системе, прибавляется и то, что она мешает полностью использовать столь нужные промышленности трудовые ресурсы. Именно по­этому социальное преобразование деревни должно резко со­кратить численность сельского населения по примеру США или Канады, где в сельском хозяйстве, причем очень продуктивном, занято не более 6% всего населения. Но на самом деле имеется большая опасность того, что массовая индустриализация совет­ского сельского хозяйства может даже увеличить потребность деревни в людях из-за чрезвычайно низкой производительности труда советского промышленного рабочего, каким становится механизатор. Кроме того, резко увеличивается потребность в трудовых ресурсах, выпускающих сельскохозяйственную тех­нику и обслуживающих ее.

Вадим Кожевников полагает, что скоро наступит время, когда почти все сельскохозяйственные работы можно будет произво­дить безлюдно. Это сразу вызывает недоуменный вопрос. Если в самом деле можно автоматизировать столь сложно под­дающееся автоматизации сельское хозяйство, которое нерегу­лярно, зависит от погоды и многих других неопределенных природных условий и оставить его без людей, почему нельзя столь же успешно автоматизировать промышленное производ­ство, гораздо легче поддающееся автоматизации?

Важно отметить, что уничтожение деревни рассматривается и как важнейшее средство национальной интеграции. Упомя­нутый Куличенко приводит слова, сказанные Сталиным еще в 1925 г.: «Национальный вопрос есть по сути дела крестьянский вопрос». Иначе говоря, крестьяне являются основными носи­телями национальных различий, и стоит уничтожить деревню, как острота национального вопроса исчезнет. Об этом прямо говорится в работе В. Шпилюка, который настаивает на про­грессивной роли городов, как центров интенсивной интернацио­нализации .

Как программа реализации политики урбанизации и было принято в 1974 г. известное постановление о Нечерноземье, которое как видно из его названия, касалось лишь одной рус­ской деревни, остававшейся главным источником рабочей силы для индустриализации. Нерусская деревня оставалась непри­косновенной, что лишь подчеркивало прагматический характер постановления. Программа Нечерноземья предусматривала сверхиндустриализацию сельскохозяйственного труда и пре­вращение его в разновидность труда промышленного. Предпо­лагалось объединить сельскохозяйственное производство с пере­рабатывающими промышленными предприятиями в единые агропромышленные объединения, что будто бы сулило крупные выгоды.

Брежнев следующим образом сформулировал программу Не­черноземья: 1) повышение плодородия; 2) создание новой ма­териально-технической базы сельского хозяйства; ускорение перевода его на индустриальную основу; 3) преобразование сел и деревень в благоустроенные поселки; 4) решение социальных вопросов. На эту программу выделялось 35 млрд. рублей.

В 1976 г. было издано еще более радикальное постановление «О дальнейшем развитии, специализации и концентрации сельскохозяйственного производства на базе межколхозной ко­операции и агропромышленной интеграции». В этом поста­новлении утверждалось, что «слабая концентрация производ­ства в колхозах и совхозах сдерживает развитие индустриали­зации земледелия и животноводства..., по существу, стано­вится тормозом экономического и, следовательно, и научно­технического прогресса в этой отрасли».

Далее отмечалось, что сельскохозяйственное производство рассредоточено по мелким бригадам и фермам. Призывалось еще раз создать широкую сеть агропромышленных предпри­ятий, а также ликвидировать различие между городом и деревней.

Обратим внимание на указание на мелкие бригады и фермы. По существу, это указание означает, что существующая инфра­структура сельской местности более не соответствует потреб­ностям индустриализации. В самом деле в 1974 г. 40% сельско­го населения Нечерноземья проживало в малых деревнях с числом жителей до 200 человек. Итак программа Нечерно­земья, по существу, означала уничтожение русской деревни в том виде, в котором она вступила в 70-е гг. Действительно, со­гласно утвержденному плану, из существующих в Нечерно­земье 143 тысяч населенных пунктов намечалось оставить всего 29 тысяч «перспективных» деревень. В оставшихся «бесперспективных» деревнях было строжайше запрещено что-либо строить или ремонтировать. Они должны были быть ликвидированы за 10-15 лет. Формально предлагалось пере­селить крестьян из этих деревень в крупные сельскохозяйствен­ные поселения, где было начато жилищное строительство го­родского типа по типовым проектам пятиэтажных домов, что­бы приобщить крестьян к городскому типу цивилизации. Утверждалось, что сселение крестьян в поселки нового типа сократит удельные капиталовложения до 20% на одного жителя.

Очень четко выразил программу урбанизации покойный пер­вый секретарь ЦК партии Белорусии Петр Машеров: «Партия вплотную занялась решением масштабной, в высшей степени благородной задачи — коренным переустройством деревни. Цель этой поистине грандиозной работы — устранить истори­ческое несоответствие между характером сельского расселения и поселений и потребностями нынешнего высококонцентриро­ванного сельского хозяйства». Цель, — по словам Машерова, — «постепенная концентрация жилья в крупных, благоустроен­ных пунктах».

Наряду с уничтожением деревни программа урбанизации на­мечала и уничтожение или же модернизацию т. н. малых горо­дов России, жизнь в которых за счет наличия больших при­усадебных участков, быть может, была еще менее отчуждена от природы, чем в деревне, ибо сельскохозяйственный труд, которым занимаются жители малых городов, никогда не был организационно объединен в какие-то формы. По преимуществу это частное хозяйство. На жителей малых городов России, как на источник трудовых ресурсов индустриализации, указывал Косыгин.

Уже говорилось о влиянии западной модели сельского хо­зяйства на программу урбанизации. Об этом можно найти мно­го свидетельств в советской прессе. В частности, об этом сви­детельствует демограф Староверов, говоря, что «многие ссы­лаясь на успехи сельского хозяйства развитых капиталисти­ческих стран, на то, что там меньшая доля сельского населения обеспечивает потребности в продуктах земледелия и животно­водства, ратуют за ускорение темпов сельской миграции в города» . О том же говорит и Ананьев . Но дело в том, что сокращение сельского населения в западном сельском хозяй­стве было длительным естественным процессом. Кроме того западное сельское хозяйство строго рационализировано, подчи­нено погоне за прибылью (т. е. экономически эффективно). Труд в нем не отчужден от его результатов, что полностью отсут­ствует в советском сельском хозяйстве за исключением неко­торых элементов колхозной системы. Западное сельское хо­зяйство в отличие от советского не является пожирателем го­сударственных бюджетов. Итак, в результате программы Не­черноземья бесперспективные деревни, т. е. огромный процент сельского населения, были сознательно поставлены в нетерпи­мые условия. Староверов, изучавший процессы миграции из де­ревни в город на примере одного района Калининской области, показывает, что из 547 поселений района 477 не имело клубов, 423 села, в которых проживала половина населения района не имели никаких культурно-бытовых учреждений, 86 из них расположены на расстоянии более 5 км от ближайшего клуба, 167 на таком же расстоянии от библиотеки. В 412 деревнях никогда не показывалось кино. «За сводками об укруплении начальных и восьмилетних школ, — говорит Староверов, — специализации сельских магазинов и т. п. скрываются тысячи деревень, которые остались без очагов культуры и регулярного медицинского обслуживания или какого-либо бытового обслу­живания. Если на 10 тысяч населения районного центра при­ходится 23 врача и 117 коек, то в сельской местности — 2 врача и 33 койки. Причем эти два врача должны обслуживать более чем по 150 деревень каждый» .

В таких условиях массовая миграция из сельской местности не могла не иметь места. Крестьяне вместо того, чтобы пере­селяться в новые агрогорода, стали массами покидать сельскую местность, а молодежь стала вербоваться, куда глаза глядят.

Очень важным элементом миграции из деревни оказалась эмансипируемая деревенская молодая женщина. Как отмечают многие, она-то и оказалась движущей силой социального пре­образования деревни. Прежде всего начался исход именно де­вушек, оказавшихся в первых рядах отрицателей деревенского образа жизни. На 1 января 1977 г. в Кировской области мужчин в возрасте от 16 до 19 лет было больше, чем женщин на 8000. В 12 сельсоветах Калининской области в 1971-1972 гг. в деревню вернулось после армии 87 юношей. Половина из них в тот же год женилась, но каждого третьего из них невеста увезла в город. В то же время школу в районе окончило 200 девушек, из которых на селе осталось лишь 15!

Сильное влияние на распад деревни оказала также массовая культура, которая стала внедряться туда после распростране­ния телевизоров. Телевизор «лишь подчеркнул несоответствие традиционного сельского уклада современному городскому, укрепил городские ориентации молодежи села».

Миграция приобрела необратимый характер, ибо создалась модель стандартизированного поведения крестьян, как ре­зультат длительного и устойчивого процесса. В сельском насе­лении, — как замечает Староверов, — создались определенные психологические сдвиги, «когда сложилось в привычку или традицию уезжать из деревни в город». Уже к 1975 г. Нечерно­земье превратилось преимущественно в урбанизированную зону. Если к тому времени в СССР в целом было 40% сель­ского населения, то в целом по РСФСР осталось 35% сельского населения, а в Нечерноземье — 27-28%. В Ивановской и Туль­ской областях этот процент составлял 10-25%. В результате стремительной урбанизации к 1990 г. Горьковская и Кировская области превратятся в гиперурбанизированные районы с 85% городского населения.

С 1959 по 1978 г. число населенных пунктов в СССР почти исключительно за счет РСФСР уменьшилось более чем на 40%.

Но более того население, которое еще называется сельским, далеко не все занимается сельскохозяйственным трудом. В одном из районов Калининской области трудоспособные колхоз­ники и работники совхозов составили не более 20% всего населения. Остальные — это пенсионеры, школьники, интелли­генция, работники обслуживания и быстро растущий слой людей, живущих в деревне, но работающих в промышлен­ности, часто даже очень отдаленной.

При уменьшении общего сельского населения на 3% с 1959 по 1970 г. по СССР численность трудоспособного населения снизилась на 15%, а в Нечерноземье на 34-42%.

III. ПОБЕДА И ТУПИК

Грандиозный план Pax Sovietica с одной стороны увенчался крупными успехами. В самом деле внешнеполитические удачи СССР были потрясающими. Советская сфера влияния росла во всех частях света. В Африке, Азии, Латинской Америке — всюду росло число стран, либо прямо входящих в советский блок, либо попадавших в сферу влияния СССР. Вьетнам, Лаос, Камбоджа были захвачены коммунистами. Южный Йемен, Эфиопия, Ангола, Мозамбик и др. страны попали в советскую сферу влияния. Все это было блестящим успехом. Но все эти успехи имели глиняные ноги, ибо самая важная часть — программа внутренняя, потерпела поражение.

Прежде всего зашла в тупик программа индустриализации. С одной стороны советская промышленность превысила амери­канскую по производству стали на 20%, нефти — на 33%, угля — на 33%, цемента — на 65%, по производству тракторов на 230%. Однако, в то же время темпы промышленного роста в ССОР постоянно снижались и упали за 10 лет с 7,1% до 3,4% в 1979 т. Причиной этого было широкое капитальное стро­ительство с одной стороны, а с другой отсутствие экономиче­ского регулятора в направлении капвложений. Несмотря на то, что производство стали, нефти, угля выросло, дефицит металла и топлива возрос еще более из-за того, что значитель­ная часть этих материалов шла не на производство, а снова на строительство, которое, как известно, отличается особой мате­риалоемкостью. Дабы обойти этот дефицит, советские плани­ровщики решили еще более увеличить разработку естествен­ных ресурсов, но добывающая промышленность как раз и есть самый крупный пожиратель металла и топлива, а это еще более усугубило дефицит.

Главной ставкой индустриализации, как говорилось, были западно-сибирские нефть и газ. Но по отношению к ним даже в ССОР царил плохо скрытый скептицизм, ибо, по всей види­мости, оценки запасов нефти и газа в этом районе были резко завышены, причем подозревают, что методы разведки там сильно напоминали научные методы Лысенко. СССР не уда­лось привлечь к разработке этих месторождений западный ка­питал, хотя такая попытка была сделана. Японцы, уже имев­шие печальный опыт на Северном Сахалине, когда предложен­ная им для финансирования разработка нефти оказалась резко завышенной по запасам, отказались финансировать гипотети­ческие Западно-Сибирские месторождения.

В советской печати указывалось, что себестоимость западно­сибирской нефти будет в 2-4 раза выше волжской, ибо большая ее часть находится на Крайнем Севере. Выяснилось также, что большое количество уже пробуренных скважин не использу­ется из-за отсутствия инженерной подготовки их эксплуатации. В 1978 г. газета Труд сообщала, что добыча нефти в Тюмени находится на грани срыва. Не случайно Роберт Кэмпбелл назвал всю затею с западно-сибирской нефтью и газом «отчаянной игрой». Ясно одно, что если западно-сибир­ские нефть и газ не решат проблемы топливной базы инду­стриализации, СССР окажется в критическом экономическом положении.

Лихорадочная индустриализация вызвала резкий экономи­ческий кризис. Сибирские леса, если не были вырублены, то были разграблены, реки отравлены, живая природа оказалась на грани уничтожения.

Провалилась и амбициозная программа урбанизации и не потому, что не удалось разрушить русскую деревню. Деревня была разрушена, но вместе с нею было подорвано сельское хозяйство. Несмотря на гигантские капвложения, значительная часть техники, направленной в деревню, быстро превратилась там в груды металлолома. Механизаторы на мощных трак­торах систематически уничтожали чувствительную пахотную землю. Исчезновение малых деревень и отсутствие дорог привело к тому, что огромные пахотные земли были забро­шены. Мелиорация обратилась массовой вырубкой лесов. Хи­мизация привела к уничтожению флоры и фауны. Отток сель­ского населения, социологические сдвиги, отчуждение труда в деревне привели к массовому падежу скота в самые сытные сезоны оттого, что некому было кормить скот. В 1979 г. сельскохозяйственное производство в Нечерноземье выросло лишь на 2% по сравнению с исходным 1974 г. Эффективность капвложений упала, стоимость сельскохозяйственной про­дукции резко возросла. Примером может служить Тульская область. Урожаи там снизились, навоз исчез. Кислых почв стало на 75 тыс. га больше. Выяснилось также, что крестьяне совсем не хотят жить в новых населенных пунктах городского типа. И это не удивительно. В Тульской области, как и во многих других местах строили, например, пятиэтажные дома без канализации!

Во многих областях Нечерноземья сельскохозяйственное производство упало ниже уровня 1975 г. Псковская область уже три года не выполняет планы закупок сельскохозяйствен­ной продукции. В Калининской области — 235 колхозов и сов­хозов не выполнили трехлетний план ни по одному виду продукции.

Более того массовая урбанизация сельского населения России не решила ключевую проблему индустриализации — нехватку трудовых ресурсов и не только не решила, а даже ее усугу­била. Во-первых приток трудовых ресурсов из сельских райо­нов России оказался недостаточным, а во-вторых, хаотичным и направленным не в те районы, где прежде всего нужны были трудовые ресурсы, ибо основные капиталовложения дела­лись в местах с низкой плотностью населения. Более того коренное русское население Сибири, где шла основная стройка, стало массами покидать ее. Началась депопуляция целых областей таких, как Магаданская или Камчатская. Русское ко­ренное население почти покинуло Якутию. Если раньше тру­довые ресурсы в стране в основном регулировались государ­ственными органами, то впоследствии миграции населения приняли хаотический характер. Если в 1951-1955 гг. оргнабор в стране охватывал примерно 2833 тыс. человек, то в 1966-1970 гг. всего 573 тыс. человек.

Вместо того, чтобы ехать на стройки Сибири, русское сель­ское население выбирало большие города центральной России или ее южные районы, а также направлялось в Прибалтику и Среднюю Азию, что совсем не предусматривалось планом.

Положение усугубляется еще и тем, что молодежь вообще выражает растущее нежелание работать в промышленности. Резко выразилась тенденция ухода в сферу обслуживания. Подавляющее большинство выпускников сельских средних школ намерено учиться, а не работать после окончания школы. Так уже в 1963 г. только 10% выпускников средних сельских школ Новосибирской области хотело работать после окончания школы, а в Ленинградской всего 3%.

Но в настоящее время трудовые ресурсы русского села веро­ятно можно считать почти исчерпанными.

В то же время мусульманские районы страны почти не дали трудовых ресурсов для индустриализации. Мусульманское на­селение никогда не было в массе склонно к промышленному труду, предпочитая сельское хозяйство и сферу обслуживания.

Большие капиталовложения были сделаны и в районах с мусульманским населением, но оказалось, что рабочую силу для этих строек приходилось вербовать в России или на Украине. Так, например, строительство Нурэкской ГЭС в Таджикистане вербовало шоферов, экскаваторщиков, плотни­ков, штукатуров в Красноярске, Перми, Новокузнецке, Усть-Илимске, Находке, на Украине и в Прибалтике (в двух послед­них районах видимо русских). На строительстве электрохими­ческого комбината в той же республике было только 34% местных рабочих кадров, причем не указывалось, кто они по национальности. Часть из них также могла быть русскими или украинцами.

Молодежь Средней Азии, в основном, оседала в сельском хозяйстве и не только женщины, но и мужчины. Отток сель­ского населения из Средней Азии составил к 1978 г. не более 5%. Но и городское население Средней Азии, по существу, не оторвалось от деревни, ибо 40% горожан в этом регионе также занимается сельским хозяйством. В Узбекистане только 5% узбеков хотело бы переехать в город из деревни, а из них только 2% планирует это в течение ближайших двух лет. Примерно то же происходит в европейской Татарии, населен­ной мусульманами.

Есть группа американских демографов — Льюис, Роулэнд, Клем, полагающих, что нет причин, почему со временем эконо­мические факторы не могут возобладать над общественными и культурными, и что в будущем советские мусульмане могут решить под их давлением мигрировать в Россию, как это, на­пример, делают турки и алжирцы, мигрируя в Европу. Однако, большинство других демографов и специалистов в области СССР, как Маррей Фешбах, Джереми Азраэл, по спра­ведливости, уверены в том, что шансы на эмиграцию мусуль­манского населения из Средней Азии в Россию нулевые. Само наличие у них больших семей — препятствие к этому, — за­мечает Азраэл. Указания Льюиса на то, что экономические факторы могут повлечь за собой такие миграции, не учитывают того, что существует сильный частный сектор, и что всегда можно прокормиться за его счет. Если же в России будут соз­даны особые стимулы для работы, то в первую очередь Сред­нюю Азию покинут европейцы. Уже сейчас этот регион начали покидать немцы, которых там проживает 1 млн человек. Там есть также плохо укорененные группы, как поляки (75 тыс.), крымские татары (250 тыс.), корейцы (170 тыс.). Среди русских же проживающих там, большое количество — это потомки ссыльных, которые при возникновении новой ситуации могут быстро покинуть Среднюю Азию.

Что же касается реальной возможности миграций в Средней Азии, то она возможна в двух направлениях: переселении му­сульман в Южный Казахстан и миграции казахов в Северный Казахстан.

Итак, нехватка рабочей силы оказалась одним из существен­ных тормозов индустриализации. Уже в 1970 г. советский со­циолог Николай Лапин говорил, что проблемой проблем инду­стриализации является недостаток рабочей силы. В 1976 г. Брежнев заявил: «потребность в рабочей силе у нас будет расти как в производственной, так и в непроизводственной сфере. А между тем действие демографических факторов, связано с отдаленными последствиями войны, приведет в 80-х гг. к рез­кому сокращению притока трудоспособного населения».

Но дело сейчас не в отдаленных последствиях войны, а в прямых последствиях политики индустриализации и урбани­зации. Возникает мощная положительная обратная связь между этими процессами и дальнейшим демографическим кри­зисом, преимущественно русского населения.

В самом деле дефицит трудовых ресурсов вынуждает власти отклонять один реальный источник возможного повышения рождаемости за счет сокращения использования женского труда. В принципе можно вложить средства, дабы получить быстрое повышение рождаемости путем повышения зарплаты мужчин и путем сильного экономического стимулирования рождаемости, однако, при этом существует грозная опасность того, что ряд отраслей промышленности, почти исключительно существующих благодаря женскому труду, остановятся. Власти также отказываются от введения запрета абортов (каждый год в СССР совершается 7,5 млн абортов), говоря, что запрет абор­тов увеличит рождаемость всего на один-два года, а потом даже снизит ее. Но Кон Десфос справедливо считает, что это лишь оправдание политики абортов, как сохранения женского труда в промышленности.

Стремительная индустриализация и урбанизация вызвали распад русской семьи, так что русское население СССР вышло на одно из первых мест в мире по числу разводов. Один из трех браков в СССР заканчивается менее, чем за три года. В 1950 г. было 0,4 разводов на 1000 населения, в 1960 — 1,3, а в 1970 — 2,6. Но большинство разводов даже не регистрируется. В Москве, например, 30% фактических разводов не было за­регистрировано. Холостяцкая жизнь в СССР становится все более привлекательной, и разведенные стороны стараются более не жениться. В 1970 г. один из четырех мужчин в во­зрасте 25-30 лет был неженат.

Уровень разводов в Москве в 2,5 раза выше среднего по стране, причем частота разводов возрастает с темпами урбанизации.

Наконец, урбанизация резко сократила рождаемость и умень­шила размер семьи. Уже сам процесс миграции русских моло­дых людей отрицательно влияет на увеличение размера семьи, ибо рождение ребенка откладывается. В среднем величина естественного прироста мигрантов в 3-4 раза ниже, чем у оседлого населения. Интересно, что в мусульманской Башки­рии только 15,5% башкирских семей соглашается уменьшить размер семьи при переезде в город по сравнению с 74,6% русских семей.

Урбанизация разрушила большую русскую крестьянскую семью. Еще в 1961 г. из 200 сельских семей Калининской обл. средний размер семьи был примерно 4,2 человека. В 1968 г. он составил в той же местности 3 человека. В 1978 г. годовой прирост населения РСФСР составил всего 1%, причем, главным образом, за счет нерусских автономных республик, как Коми, Карельской, Удмуртской, Марийской, Чувашской. Катастро­фический характер демографического состояния именно рус­ских виден, в частности, из следующих данных. В 1972 г. в РСФСР было 57,7% однодетных, 33,4% двухдетных и 6,3% трех­детных семей.

В результате удельный вес русского населения в общем на­селении СССР стал падать, а удельный вес мусульманского населения стал возрастать.

В 2000 г., как полагает Александр Беннигсен, в СССР будет около 100 млн мусульман и менее 200 млн русских. При этом в Средней Азии будет 65 млн, в Поволжье — 20 млн, а на Кавказе — 15 млн мусульман.

Рост мусульманского населения по сравнению с убыванием русского населения объясняется прежде всего фактором ре­лигии, а не этническими характеристиками, ибо имеются этни­ческие группы, в которых есть как ислам, так и христианство. Христианские группы не имеют в этих случаях таких же демо­графических характеристик как мусульмане. Не только инду­стриализация и урбанизация зашли в тупик. В тупике оказа­лась и политика интеграции.

История знает множество случаев, когда совершенное вла­дение господствующим языком и даже усвоение господствую­щей культуры отнюдь не означает ассимиляции. Наиболее ярким примером тому являются евреи во всех странах рассея­ния. Более того, самый радикальный национализм как вообще, так и ныне в СССР формируется прежде всего в кругах, усво­ивших господствующий язык. Существуют гораздо более мощ­ные барьеры, чем язык, разделяющие народы. Это истори­ческие традиции, характер заключаемых браков, многочислен­ные этнические различия и т. п. Даже полное забвение родного языка не ведет к ассимиляции.

Неудача политики интеграции видна прежде всего из ха­рактера заключаемых браков и национальной идентификации детей от смешанных браков. На первый взгляд процент сме­шанных браков возрастает. Так в 1959 г. он составлял 0,2% от всех семей, а в 1970 г. — 14%. Однако, происходит то, что академик Бромлей называет этнической консолидацией среди нескольких крупных этнических групп советского населения. При этом крупные этнические группы поглощают малые этно­нимы. Так когда-то обращенные в православие чуваши дей­ствительно легко ассимилируются русскими. 98% детей от сме­шанных браков между русскими и чувашами считают себя русскими. С русскими сливаются украинцы и белорусы на территории РСФСР, а также мордва и отдельные группы карел. Но при этом доля коренного населения во всех авто­номных республиках и округах РСФСР возрастает. Несла­вянские и неправославные народы (в прошлом) обнаруживают весьма слабые наклонности к интеграции. Так в Прибалтике смешанные браки, по существу, оставляют соотношение нацио­нальностей неизменным, ибо дети от смешанных браков де­лятся примерно на 50% по своей национальной идентификации на отцовскую или материнскую сторону. Но почти полностью иммунными против интеграции оказались мусульманские на­роды. Мусульмане строго соблюдают определенный образ жизни: большие семьи, ранние браки, строгую половую нрав­ственность, запрет регулирования рождаемости. Они не меняют места своего жительства. Можно сказать, что они отрицают городскую цивилизацию в принципе. Для них городской образ жизни в любых вопросах, а, в особенности, в брачно-семейных отношениях никогда не был, как замечает Г. Бондарская, «эталоном, к которому надо стремиться, как это имело и имеет место у населения, например, русской или украин­ской деревни» .

Согласно Александру Беннигсену в СССР имеется широко разветвленный скрытый ислам, который существенно влияет на мусульманский изоляционизм. Его никогда не удавалось инфильтрировать в отличие от всех других религиозных испо­веданий в СССР. У нелегального ислама тысячи молитвенных домов.

Мусульмане отрицательно относятся к смешанным бракам. В городах — т. е. в наиболее ассимилированной части узбек­ского населения 20% спрошенных узбеков ответили, что будут возражать против смешанных браков родственников, если только в этих семьях не будут соблюдаться... узбекские на­циональные обычаи. Но даже если такие браки имеются то, как например, в Туркмении 90% детей от смешанных браков считают себя туркменами. При этом в смешанных браках с русскими почти всегда выступает мужчина-мусульманин ибо по Корану смешанный брак допустим только для мужчин.

Исключительно важной группой для выяснения процессов интеграции у мусульман оказываются казанские татары. Эта маргинальная но многочисленная мусульманская группа про­живает в центральной России, и по ней можно судить о даль­них тенденциях интеграции мусульманского населения в целом. Оказывается, что и татары не обнаруживают ярко выражен­ных процессов, которые могли бы пообещать их интеграцию в обозримом будущем. Напротив, они сохраняют свои этнические характеристики и даже вытесняют русских как в деревне так и в городе. Численность татар с 1926 по 1969 г. в городах возросла в 6,1 раза, а русских в 3,6 раз. Удельный вес татар в городах возрос с 23,1 до 33,3%, а русских уменьшился с 73,1 до 60,9%. В целом удельный вес татар в республике вырос с 44,9% в 1926 г. до 49,1% в 1970 г., а удельный вес русских упал соответственно с 49,1 до 42,4%.

Удельный вес татар в селах вырос с 1926 г. по 1969 т. с 48 до 57%, а русских снизился с 40 до 32%.

Семья татар значительно устойчивее. Так 71% татар заявили, что удовлетворены семейной жизнью, а среди русских эта цифра составила всего 28%.

Итак, мы видим, что даже в Татарии, области маргинальной, находящейся в центре России, в сильном русском окружении, демографические процессы происходят в направлении усиле­ния и консолидации татар и вытеснения ими русских. Что же можно сказать о Средней Азии!

То же показывают этнические процессы в Западной Сибири, где проживает некоторое количество мусульман в преоблада­ющем немусульманском окружении. В 1970 г. здесь было 10,5 млн русских, составлявших 86,9% всего здешнего населния. Остальные национальности и народности представлены тата­рами — 268,6 тыс., казахами — 93,4 тыс., немцами — 395,2 тыс,, украинцами — 346 тыс. и т. д. Установлено, что в этом районе украинцы активно интегрируются русскими. У украинцев в 1970-1973 гг. процент смешанных браков составил — 82,8%. У немцев эта цифра ниже и составила — 34,0%, зато у татар она была всего 14,5%, а у казахов всего 3,7%, причем в основ­ном с татарами. При этом не все дети от смешанных браков между русскими и татарами объявляли себя русскими. В горо­дах эта цифра составила — 80%, а в целом по району — 77,5%.

Л. Фишер предложил индекс эндогамии (т. е. внутринацио­нальных браков) для советских народов, как показатель их этнического самосознания и получил следующие результаты:

киргизы — 95,4%

казахи — 93,6%

туркмены — 90,7%

азербайджанцы — 89,8%

узбеки — 86,2%

грузины — 80,2%

таджики — 77,3%

молдаване — 63,0%

белорусы — 39,0%

украинцы — 34,0%

Это показывает слабую интеграцию у неславянских и не­христианских народов, причем надо учесть, что часть смешан­ных браков у мусульманских народов осуществляется не с русскими, а с другими мусульманскими народами.

Интеграция не была осуществлена и в политической сфере. Ни партия, ни армия не были интегрированы в национальном отношении. Так в 1979 г. в ЦК КПСС было 82% славян. В Политбюро было два неславянина из 16, а в секретариате ЦК — никого. Среди кандидатов в члены Политбюро было 3 на 6.

Среди генералов, упомянутых в советской печати с 1940 по 1976 г. — 60% русских, 20% украинцев, 4% белорусов. Среди генералов — депутатов Верховного Совета СССР — 95% сла­вян (80% русских и 15% украинцев). Среди генералов — чле­нов ЦК КПСС в период 1952-1956 гг. — 97 славян из 101, при­чем 78 из них русские.

В результате явной неудачи интеграции уже в 1972 г. журнал Коммунист предупреждал, что «советский народ не является новым этническим образованием», а на 25 съезде партии в 1976 т. перестали говорить о слиянии наций, а только об их сближении.

IV. ВНУТРЕННИЕ ПРОТИВОРЕЧИЯ

(Неудачи в реализации внутриполитической программы Pax Sovietica вызвали серьезные противоречия в самой советской политической системе между радикальными и консервативны­ми силами. С одной стороны надо было как-то остановить отри­цательные экономические и социальные процессы, вызванные этой программой. С другой стороны партийная бюрократия стала чувствовать, что почва уходит из-под ее нот, вследствие роста ВПК, который она уже не была в состоянии контроли­ровать. Среди партаппарата возникло опасение, что вся гран­диозная программа преобразования советското общества в ко­нечном счете обращается против его интересов. Именно по­этому партийная бюрократия решила предпринять какие-то меры, чтобы исправить положение в свою пользу, а вместе с тем избежать серьезного экономического кризиса. Было, по-видимому, решено резко сократить капстроительство.

Представители этих кругов стали говорить, что т. н. экстен­сивные методы экономического роста, требующие нового кап­строительства и привлечения новых трудовых ресурсов, себя исчерпали. Взамен предлагались т. н. интенсивные методы роста, осуществляемые за счет изыскания внутренних резервов на имеющихся уже производственных мощностях, а также за счет научно-технического прогресса.

Одним из главных объектов критики со стороны партаппа­рата явилось капстроительство в Сибири и на Дальнем Востоке. Как заметил Алан Крончер, политическое руководство стало упрямо сопротивляться планам ускоренного развития Сибири.

Была начата шумная кампания, дабы коммунисты на всех уровнях, начиная с первичных парторганизаций и кончая парторганизациями министерств всячески контролировали свои учреждения, т. е. ограничивали самостоятельные действия технократии. Словесной формулой в таких случаях являлось приписывание ведущей роли «рабочему классу», т. е. партии, ибо, согласно официальной идеологии, партия есть авангард ра­бочего класса. Говорилось, что в «условиях НТР ведущая роль рабочего класса не только не уменьшается, как это пытаются утверждать буржуазные идеологи и разного рода ревизионисты, напротив, рабочий класс в еще большей мере выступает, как решающая сила созидания нового общества».

По-видимому, на 24 съезде партии в 1971 г. произошло какое-то столкновение в этой области, поскольку утверждалось, что этот съезд «разбил попытки принизить роль рабочего класса (т. е. партии — М. А.) в обществе».

С другой стороны представители ВПК впервые открыто бро­сили вызов партийному руководству экономикой. Была впервые открыто сформулирована необходимость радикальных измене­ний советской общественной системы (разумеется, не в сторону политической демократизации). Военный экономист Т. Бульба на страницах военного журнала Коммунист вооруженных сил заявил, что система управления экономикой, сложившаяся в тридцатых годах, является уже лишь историческим пережит­ком. «Существующая у нас тогда система управления экономи­кой сложилась в основном в период, когда стала осуществлять­ся ускоренная индустриализация страны», — утверждает Бульба. Тогда, по его словам, пришлось усилить администра­тивные начала, «строго регламентировать, детализовать все стороны хозяйственной деятельности предприятий: централи­зовать сбыт выпускаемой продукции... К середине 60-х гг. в экономической жизни страны произошли огромные качествен­ные и количественные изменения. Стало очевидным, что при строгой регламентации деятельности предприятий, высокой степени детализации производственных заданий, спускаемых вышестоящими организациями уже невозможно без больших издержек и потерь учитывать из единого центра всю гамму спроса на продукцию. Возникло противоречие между возрос­шими масштабами производства и сложившимися методами хо­зяйствования. Перед обществом стала задача — расчистить путь, снять всякие преграды, мешающие полному простору действия экономических законов социализма, теснее увязать производство с потреблением».

Это заявление Бульбы содержит изрядную долю демагогии. То, чего желает технократия, это нечто обратное лозунгу «теснее увязать производство с потреблением», ибо старая си­стема хозяйствования оставалась единственным в советских условиях способом защиты потребителя. Если технократии удастся «расчистить путь» и «удалить всякие преграды», то производитель полностью будет диктовать свои условия по­требителю.

«Расчищение пути» — это вызов доминирующему положению партаппарата и дело не только в централизованном планиро­вании. Дело вообще в политическом контроле над экономикой, о чем Бульба вслух не говорит. За его требованиями стоит пре­кращение вмешательства партаппарата в дела экономики, пре­кращение кадрового контроля над назначениями в промышлен­ности и многое другое. Выполнение всех этих высказанных и невысказанных требований дало бы технократии огромную политическую независимость.

Представители технократии призывали также к широкому использованию принципа «демократического централизма», ко­торый, как утверждалось, является стержнем системы управле­ния хозяйством, ее становым хребтом. Далее ставился под вопрос сам принцип территориального управления, аименно, принцип контроля со стороны местных территориальных парт организаций. Поэтому появилась настойчивая тенденция вы­ходить за рамки территориальных разграничений при развитии промышленных районов, дабы сделать контроль со стороны местных парторганизаций практически невозможным.

Кристиан Дювель обратил внимание уже в 1974 г. на почти открытое столкновение между Брежневым и Косыгиным по вопросу экономической политики. 11 октября 1974 г. в речи в Кишиневе Брежнев заявил следующее: «Возьмем промышлен­ность. Она развивалась у нас, главным образом, за счет строи­тельства новых предприятий. Это позволило нам создать мощ­ный экономический потенциал, превратить нашу страну в первоклассную индустриальную державу. Разумеется, мы и впредь будем строить новые предприятия там, где это необхо­димо. Однако, главное состоит теперь в том, чтобы научиться по-настоящему эффективно, полностью использовать мощности каждого действующего предприятия, научиться брать и числом, и уменьем».

3 ноября, выступая во Фрунзе, Косыгин, совершивший за­метную эволюцию с середины 60-х гг., сделал противоположный акцент, а именно на «более полном использовании и быстрей­шем освоении новых производственных мощностей». Более того Косыгин прямо намекнул, что недостатки капстроитель­ства — это «не только экономический, но и социальный и поли­тический вопросы». Дювель заметил, что это был прямой намек на то, что именно вмешательство аппарата (политическое вме­шательство!) было препятствием на пути выполнения плана.

В течение того же 1974 г. изменились и официальные ло­зунги. Если в первомайских призывах говорилось о «быстрей­шем освоении новых капитальных вложений», то в ноябрьских лозунгах уже говорилось об их «лучшем использовании».

Атакам подверглось не только капстроительство. Сама НТР была взята под сомнение. Один из немногих промышленных администраторов, выступающих против НТР, бывший гене­ральный директор ленинградского станкостроительного объе­динения Г. Кулагин получил трибуну на страницах журнала Наш современник, тесно связанного с наиболее консервативны­ми кругами партаппарата. Он обвинил технократию в том, что она разоряет страну. «Наука, — заявил Кулагин, — вправе жить и развиваться за счет общества. Техника должна кормить общество, а не кормиться сама за его счет».

«Корень зла, — продолжал Кулагин, — заключается в том, что в послевоенные годы мы постепенно утратили четкие гра­ницы между фундаментальной наукой, прикладными исследо­ваниями и собственно техническими разработками... Техника, призванная давать сиюминутный эффект, будучи незаконно произведена в ранг науки, уходит из-под контроля экономики, обретает опасную независимость от производства и в результа­те часто работает на холостом ходу».

В 1976 г. Брежнев похвалялся тем, что если капвложения на производственное строительство выросли за 5 лет на одну треть, капвложения на техническое перевооружение существу­ющих предприятий выросли на 64%. Однако, эта похвала была несерьезной, ибо как далее будет показано, рост этот относится к крайне малым цифрам по сравнению с кап­строительством.

Итак, партаппарату уже не удалось изменить положение вещей. Тот же Дювель отмечал в 1977 г., что в стране воца­рилось определенное двоевластие между партией и государ­ственными органами, хотя партия, как таковая уже не была единой в этом вопросе. В ее среде, как мы увидим, уже суще­ствовало сильное лобби ВПК.

Чтобы остановить дальнейший рост ВПК, партаппарат стал искать соглашения с США по ограничению стратегических во­оружений, дававшего предлог для сокращения роста ВПК.

Как только были подписаны соглашения ОСВ-2 в Вене, в 1979 г., которые давали, наконец, желанный предлог для рез­кого сокращения капстроительства, ряд органов печати (но отнюдь не все!) стали вновь призывать к прекращению экстен­сивных методов роста и к переходу на интенсивные. Так, в передовице Советской России, которая явно отражает интересы консервативной, бюрократической части партаппарата, гово­рилось, что «на первый план выдвинулись задачи максималь­ного использования уже созданного мощного производитель­ного потенциала на основе преимущественно интенсивных ме­тодов роста». Правда, позиция которой постоянно колебалась, пообещала пересмотреть инвестиционную политику. Один из ведущих советских экономистов академик Тигран Хачатуров заявил, что единственным путем дальнейшего промышленного роста будут интенсивные методы роста на существующих уже производственных мощностях. Но в его статье было и новое. Список новых строек, — сказал Хачатуров, — будет резко сокращен.

Первейшим объектом атаки оказалась, как и прежде, Запад­ная Сибирь. Советская Россия опубликовала статью из Тюмени, где говорилось, что там на нефтепромыслах сложилась тре­вожная обстановка. Не попадала ли Западная Сибирь в спи­сок сокращаемых строек, о которых говорил Хачатуров? Го­раздо более важным симптомом наступления на ВПК оказа­лась новая тенденция Советской России игнорировать военно­технические праздники. Если раньше эта газета не шла дальше того, чтобы на день авиации дать статью зам. министра граж­данской авиации, вместо статьи одного из командующих совет­скими ВВС, а в день артиллерии и ракетных войск ограничи­ваться статьями представителей артиллерии сухопутных войск, а не стратегических ракетных войск, то начиная с лета 1979 г., сразу после Вены, Советская Россия впервые в истории совет­ских центральных газет ограничилась в день военно-морского флота (29 июля), в день авиации (19 августа) и в день танкиста (9 сентября) одними фотографиями без статей представителей соответствующих родов войск. Это был серьезный полити­ческий вызов ВПК.

Более того в день авиации эта газета опубликовала простран­ную передовицу, подписанную поэтом Робертом Рождествен­ским, звучащую на редкость двусмысленно. Статья была по­строена так, что если в нее подставить слова «советский» вместо «западный» и т. п., то она точно отражала внутрисоветское по­ложение. В статье также использовались чисто внутренние аргументы, никогда не используемые на Западе.

«Речь идет, — сказал Рождественский, — о руководителях и владельцах западного ВПК. Людей убеждают в том, что разработка новых вооружений является неотъемлемой частью прогресса» (В США такого аргумента быть не может. Он суще­ствует только в СССР за закрытыми дверьми — М. А.). Не надо воевать, говорят некоторые зарубежные теоретики (?!), но разве нельзя вооружаться, не воюя? Что же теоретически «воору­жаться, не воюя, наверное можно. А вот практически нет. Нет, такой «путь прогресса» не подходит для людей земли! Грань, по которой человечеству предлагают «балансировать», уже сейчас еле видна, а с годами она исчезнет начисто!» Внутрен­ний характер аргументации этой статьи не оставляет сомнения. «Путь прогресса» — это советская НТР в рамках ВПК.^[1]

Однако, попытки ограничить ВПК встретили сильное сопро­тивление. 6 ноября Андрей Кириленко, который, по-видимому, является главным лоббистом ВПК в партии, в своей речи в Кремлевском дворце призывал к дальнейшему промышленно­му стратегическому росту и, особенно, к наращиванию мощ­ностей топливно-энергетического комплекса в Западной Сибири. Он ни слова не сказал об интенсивных методах ростa. Его речь показала, что чаша весов вновь качнулась в сторону ВПК.

Правда вновь изменила свою позицию и опубликовала пере­довицу, где повторялись основные положения речи Кириленко в области экономики. Орган Министерства обороны Красная звезда пошла еще дальше. Она потребовала «динамичного подъема экономического потенциала», говорила о «новых круп­ных мерах, направленных на дальнейшее укрепление матери­ально-технической базы коммунизма». Она делала упор на развитии добычи топлива, развитии атомной энергетики, гидро­энергетики, машиностроения. И здесь также не говорилось об интенсивном росте.

С другой стороны консервативная Советская Россия утвер­ждала, что «партией определен долгосрочный курс на повы­шение эффективности производства, использование интенсив­ных, качественных факторов экономического роста». В явно критической статье о БАМе эта газета отмечала, что «реализа­ция программы хозяйственного освоения БАМа потребует в 3-4 раза больше средств, чем строительство самой магистрали». В этом можно заметить еще один выпад против эконо­мической политики, требовавшей огромных средств на освоение безлюдных районов. Газета отмечала, что для реализации таких затрат нужен научный подход, а не стихийные меры, что, по существу, означало требование прекратить немедленное удовле­творение бюджетных запросов на индустриализацию. Совет­ская Россия призывала также к строгому сочетанию отрасле­вых и территориальных производственных аспектов, т.е. фак­тически к учету требований местного партаппарата.

В статье из Якутии говорилось, что там имеет место распы­ление капвложений. «Миллиардные капвложения, — говори­лось там уж слишком обобщающе, — как таковые сами по себе не могли автоматически превратиться в волшебную па­лочку». «Срыв за срывом. Масса неграмотных решений. Колос­сальные издержки», — вот какова характеристика экономи­ческой деятельности, против которой выступает Советская Россия.

Тем временем в середине ноября маятник политической борьбы снова качнулся. Во-первых, было опубликовано важное постановление ЦК и СМ СССР, которое меняло тип строитель­ства для сельских районов. Вместо ранее планировавшихся и строившихся уже пятиэтажных домов (в деревнях!) было решено начать выпуск панелей для индивидуальных деревян­ных домов. Это означало попытку закрепления трудовых ре­сурсов в селе. В подтверждение этого Советская Россия опубли­ковала вызывающую статью Ивана Васильева против поли­тики урбанизации. Состоялось заседание планово-бюджетной комиссии Верховного Совета РСФСР, посвященное трудовым ресурсам. Комиссия решила, что до сих есть широкие резервы трудовых ресурсов в самой промышленности. Говорилось так­же, что до сих в промышленности широко применяется ручной труд, и что в Сибири и на Дальнем Востоке нет жилищного строительства. Смысл этих заявлений и решений был в том, что нечего требовать дальнейшие трудовые ресурсы тем, кто не строя жилье в местах новой промышленности, зовет туда рабочих. Советская Россия опубликовала также заметку из Тюмени о том, что там из рук вон плохо поставлено жилищное строительство. Одновременно газета затеяла смотр механи­зации дабы показать, что в промышленности до сих пор ши­роко используется ручной труд.

19 ноября является советским календарным праздником. Ныне он называется «День ракетных войск и артиллерии», сменив первоначальное название — «День артиллерии». По советским правилам такие праздники комментируются всей со­ветской прессой. В самом деле «Правда» опубликовала интервью с командующим стратегическими ракетными войсками генера­лом армии Толубко. Статьи, подписанные его заместителями и другими военными, опубликовали все советские газеты.

Советская Россия не опубликовала ничего! Такой открытый вызов не мог бы раньше иметь место в ССОР, поскольку он рассматривался бы как величайшее политическое преступле­ние. Это был открытым вызов ВПК. 27 ноября открылся оче­редной пленум ЦК. В день его открытия «Правда», очередной раз поменявшая свою позицию, публикует передовицу, где го­ворится что кроме повышения эффективности производства «нет иного пути прогресса экономики и роста народного благо­состояния». «Речь идет, —говорилось далее, — о более активном переводе всего общественного производства на рельсы интенсивного развития улучшения конечных результатов, ускорения темпов НТР». Стало быть, единственным путем экономического роста является интенсивный рост «Непрерывно наращиваются производственные фонды, вовлекаются новые и новые трудовые ресурсы. А вот ко­нечный результат, — обвинял Брежнев, — мы получаем мень­ший, чем должны были бы... Отсюда диспропорции, дефи­циты, недостатки». Брежнев резко обрушился на капстроитель­ство. Ежегодно, — сказал Брежнев, — сюда идет более одной пятой национального дохода. Строим мы много. Вместе с тем, положение дел в капитальном строительстве удовлетворить нас не может. Сроки строительства часто затягиваются. Неза­вершенное строительство значительно превысило нормативы... Здесь допускаются не только ошибки, местничество, но и слу­чаи явного самоуправства. ЦК располагает некоторыми кон­кретными фактами и даст поручение их расследовать…».

Это есть не что иное как прямая угроза, хотя мы не знаем полного текста речи Брежнева.

О результатах пленума можно судить по партсовещаниям после съезда. Романов рапортовал, что в Ленинградской области на треть сокращено количество одновременно сооружаемых объектов и почти вдвое начинаемых вновь. Правда опубли­ковала редакционную статью, где говорилось, что «партия исхо­дит из того, что обществу совсем не безразлично, какой ценой будут удовлетворены его потребности, какие ресурсы и время будут при этом затрачены. Есть привычка, «своего рода тра­диция», уделять больше внимания наращиванию объемов про­изводства, нежели качеству продукции».

Петр Федосеев заявил, что экстенсивный экономический рост исчерпал себя. Отныне, — пообещал он, — будет осуществлять­ся только интенсивный рост. По Федосееву советская экономика находится в крайне тяжелом состоянии и все это из-за неверной политики капвложений. Он прямо напал на концепцию НТР, со­гласно которой научно-технический прогресс должен опреде­ляться его внутренней логикой. Он призвал также к эффектив­ному контролю капстроительства со стороны местных властей (т. е. территориальных обкомов). Однако, многие толковали но­ябрьский пленум иначе. Так, член ЦК Л. Бородин заявил, что «центр всех усилий согласно ноябрьскому пленуму — мобилиза­ция трудящихся на выполнение заданий пятилетки». Ни слова об интенсивном росте, ни слова о недостатках капстроительства.

Есть много оснований полагать, что последовавшее вскоре вторжение в Афганистан было сознательно спровоцировано ВПК, который противился соглашению ОСВ-2 и планам сокра­щения стратегического капстроительства и дальнейшего вооружения. В самом деле это вторжение вновь изменило со­отношение сил и естественно усилило позиции ВПК. Как про­явление этого усиления в ЦК было проведено разрекламиро­ванное совещание по капстроителаьству, проведенное Кириленко. Это совещание было как бы реваншем за ноябрьский пленум.

В конце января советские руководители начали очевидную серию обязательных предвыборных речей, рассмотрение кото­рых дает возможность определить отношение того или иного руководителя к основным проблемам СССР. Больше всех кри­тиковал существующую политику капстроительства Михаил Соломенцев, председатель Совета Министров РСФСР и канди­дат в члены Политбюро. Призывали искать внутренние ре­зервы для дальнейшего экономического роста также Черненко, Щербицкий, Русаков, Алиев, Капитонов.

B то же время Кириленко и Суслов^[2] делали ударение на «необходимости крепить экономическую и оборонную мощь СССР», что в СССР является обычной формулой запроса новых бюджетов.

Одна из самых радикальных речей принадлежала первому секретарю ЦК Казахстана Динмухамеду Кунаеву. Он потре­бовал дальнейшего роста масштабов производства, реализации большой программы строительства, ввода новых крупных мощностей в каждой отрасли экономики.

Покойный Петр Машеров, первый секретарь ЦК Белоруссии потребовал, чтобы наука стала доминирующей силой на про­изводстве, т.е. призвал к усилению позиции технократии.

Анализ этих выступлений показывает, что ВПК и его пар­тийное лобби взяли верх и отразили попытки подорвать их позиции. Интересно, что Советская Россия в первые дни после Афганистана вновь попыталась косвенно критиковать ВПК. «Опыт минувшего десятилетия, — говорилось в передовице газеты, — вновь подтверждает фальшь позиции тех буржуаз­ных экономистов (?!), которые пытаются создать впечатление, будто гонка вооружений стимулирует развитие всей экономи­ки и научно-технического прогресса». Это опять-таки аргу­мент, не применяемый на Западе.

Но это было одним из последних выступлений Советской России такого рода. Вскоре она перестала критиковать ВПК прямо или косвенно.

Итак, Брежневу и поддерживающей его части бюрократии не удалось сделать что-либо для выполнения своей широко­вещательной программы сокращения капстроительства и пере­хода на интенсивные методы роста. В 1980 г. планировалось освоить 119 млрд. рублей новых капвложений, в то время как капвложения на техническое перевооружение составляли все­го 18,1 млрд. рублей

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В результате в роли партии, как управляющей силы, про­изошла существенная эрозия. Очень точное наблюдение сдела­ла израильский советолог Илана Касс. По ее мнению, монисти­ческая модель, рассматривающая партию, как источник всей власти в СССР, должна быть заменена новой структурной моделью, включающей в себя возникающий полицентризм. Даже внешняя политика, как утверждает Илана Касс, не является более монополией партии и ее лидеров.

От тотального управления обществом партаппарат все более переключается на административную деятельность. Джерри Хоу полагает, что партия в настоящее время является посред­ником в улаживании различного рода конфликтов. Ричард Косолапов, главный редактор журнала Коммунист как бы под­тверждает это мнение, говоря: «На этапе развития социализма, огромное значение в направлении деятельности партии при­обрела ее способность объединять интересы и усилия различ­ных групп трудящихся, направляя их в одно творческое русло».

Касториадис же полагает, что партия является просто адми­нистратором, в то время как основной силой советского обще­ства является армия. Факты, однако, показывают, что тако­ва лишь тенденция советского общества, но к такому положе­нию оно еще не пришло.

Так или иначе, принципом руководства в советском обществе является уже не прежнее единодушие, диктуемое партией, а бюрократическое разграничение обязанностей в рамках единой организации, что позволяет в принципе сосуществование в со­ветской системе различных враждующих групп. Именно это и называют в СССР сейчас «коллективным руководством». Его смысл — «каждый отвечает за свое».

Итак, вместо гигантской монолитной системы, какой оно было раньше, советское общество превращается в совокуп­ность массивных, пересекающихся структур, соревнующихся друг с другом в борьбе за власть и бюджеты.

Как это ни парадоксально, но вытеснение партийной бюро­кратии от реальной власти может повести к еще большей агрес­сивности СССР во внешней политике и возможно толкнет его в сторону глобальной войны.

Однако, есть важный фактор, который может существенно изменить положение внутри СССР. Это различного рода нацио­нальные течения, причем, главным образом, внутри самой си­стемы. Одним из течений, которое может оказать наибольшее влияние на ход событий, это изоляционистский русский нацио­нализм, который является ответной реакцией на русский демо­графический кризис, сложившийся в результате политики, практиковавшейся в течение последних десятилетий. У рус­ских националистов есть много оснований полагать, что даль­нейшая советская экспансия еще более ухудшит демографи­ческое положение русских. Вместе с тем нельзя не признать, что существует и радикальный русский национализм, который отождествляет русские национальные интересы с экспансией. Этот русский национализм открыто культивируется идеологи­ческим сектором партии, в особенности, через Комсомол и Главное политическое управление армии. Он противопоставляет себя русскому изоляционизму. Будущее покажет, как будут развиваться национальные течения внутри СССР.

notes

Примечания

1

К тому же приему прибегает Георгий Арбатов в своей книге Глобальная стратегия, США в условиях НТР, М., 1980. Критикуя американский ВПК, он доказывает, что всякий ВПК разрушает экономику.

2

Устинов, как министр обороны несколько дней спустя после своего предвыборного выступления заявил в Правде, что «мы тратим на оборону ровно столько, сколько нужно для нашей безопасности, не меньше, но и не больше» (Правда, 22 февр., 1930).