Судьбоносное испытание [Виктор Маликов] (fb2) читать онлайн

Виктор Маликов Судьбоносное испытание

Накануне последних святочных дней тихая и спокойная ночь выдалась в Залесье. Сказочным, мерцающим светом засияло ночное небо, сплошь усыпанное яркими разноцветными звездами.

Из печных труб деревенских изб, кучно приютившихся у лесной опушки за косой щербатой изгородью, медленно поднимаются в небо длинные полупрозрачные нити белесого дыма.

Воздух и тот будто застыл на морозе. До того он чист и прозрачен сделался, что казалось, тронь его пальцами и оживет тишина эта дивная, нежным звоном чарующей душу мелодии.

И в такую вот ночь живописную, как на грех, вдруг возьмет обязательно, да и приключится на ровном месте какая-нибудь небывалая дотоле история.

Может в пору, какую иную, или в некой другой какой местности и не случилось бы ничего необычного. Но в Залесье, да на зимние Святки! Много разных чудес притаилось, потому как народ тут простой, бесхитростный, в духов всяческих верит искренне, точно так, как в святую Троицу — сущность божию православную.

Задержался однажды в такую ночь, после вечерни, в Залеской церквушке, дьякон Игнат, завозился по делам хозяйственным. Натаскал воды из колодца, масло в лампадах сменил, пол вымыл, образа поправил. Сотворил крестное знамение, и собрался было уже к выходу, как слышит, кто-то со двора в дверь стучит. «И кого это принесло в такое позднее время?» — удивился про себя дьякон, отпирая задвижку.

Вслед за густым клубом морозного воздуха, отряхивая рукавицей снег с подола богатой синей шубы, показался в нефе невысокого роста седобородый старик с посохом.

— Вечер добрый, хозяин! Не обессудь, что так поздно. Проходил мимо, смотрю, огонек — открыто, значит. Зайду, думаю, обогреюсь с дороги. Зябко-то на дворе нынче, а путь не близок, лежит. Не откажи путнику в милости.

— Как же отказать?! На то он и храм Божий, дабы всяк страждущий мог в нем помощь свою обресть аки царство небесное. Проходи, садись на лавку, грейся. Откуда куда путь держишь? Время-то, вон какое, к странствию не особо подходящее.

— Да ничего, я привыкший, каждый год так, принимаю у брата младшего смену и обхожу владения, пока он отдыхает. Порядок сам знаешь, во всем нужен. Ты вот тоже смотрю, не бездельничаешь, — усаживаясь на лавку, заметил старик.

— У каждого свой хлеб, а мой служение Божие, — не без гордости произнес дьякон.

— А скажи-ка мне слуга Божий, слыхал я в народе шепчутся, что шалит у вас нынче на деревне нечисть разная.

— Глупости всё! Сказки бабьи! Чего только народ не придумает по необразованности. В святом писании про то прямо сказано, суеверия разные есть по сути своей заигрывание с силами Богу противными и в стенах церкви этому потакать не должно.

— Ты дьякон-то говори, да не заговаривайся! — вскипел вдруг старик, — Ты по своей молодости, да неразумению смотрю, не признал, с кем беседу ведешь?!

— Мой грех, не признал. Потому, как знать не знаю, это точно подмечено, да вот только и ты бы свой пыл поумерил старче, не на ярмарке все-таки, в храме Божием!

— Знай же, праведник, храм этот тут стоит с моего на то дозволения и из моих милостынь каждое брёвнышко для него выбрано, и имя мне Карачун! — устрашающе приподнялся с лавки старик. — Слыхал небось, чего смертному личная встреча со мной предвещает? — вкрадчиво поинтересовался он, пристально глядя в глаза дьякона.

Дьякон так и обмер от страха, но виду не подал, лицом к образам обернулся, и давай молиться истово, осеняя себя крестным знамением.

— Молись дьякон, крепко молись, жизнь твоя вот она у меня в руках. Захочу — оборву ниточку, захочу — в узелок свяжу, так свяжу, что вовек не развяжешься, и на то у меня воля Божия, как бы странно тебе это ни было.

Стукнул старик об пол посохом и тут же стены церкви покрылись изнутри белым искристым инеем, застонали натужно, распираемые морозом бревна.

— Но не за этим я к тебе наведался, — еще раз стукнув об пол посохом, прекратил демонстрацию своего могущества старец, вновь усаживаясь на лавку, — послан я к тебе с испытанием, справишься, быть тебе попом в этом приходе, а не справишься, беги без оглядки, заступников тебе здесь боле не будет.

«И не человек ведь он вовсе, — думал дьякон о старике, — а в Божий храм вхож и супротив молитв стоек. Кто же он пред лицем Твоим, Господи?! И не демон он, и не ангел уж точно, а по деяниям судя — суть он вестник Твой для меня безучастный. Посему видимо испытания сии — в дар великий мне посланы. Пусть же крепится через них вера моя нерушимая. Покоряюсь воле Твоей, Господи и на помощь Твою уповаю», — и обернувшись к старику произнес:

— Извини, конечно, что не признал. Сам понимаешь, нечасто в наш храм божий, духи лесные захаживают. Ну, уж если самому Господу так угодно было, то мне и подавно не след противиться этому. Слушаю тебя старче, сказывай, о каком испытании речь держишь?

— Про Калинов мост слыхал?

— Много всяких историй в народе сложено, и про мост слышал.

— Так вот человек божий, не сказка то вовсе, ой не сказка! О змее стоглавом да про битву смертную, приврали, конечно, не спорю. У страха людского, сам знаешь, глаза огромные, чего только людям с него не мерещиться, а умишком не всяк велик, о чем не разумеет, тут же на свой лад додумает.

— Сказка ложь да в ней намек?! — философски заключил дьякон.

— Складно молвишь, — согласился Карачун, — Только ты другое понять должен. Мы духи природные не враги людям вовсе, а уж если и губим кого, то уж точно не по злобе своей, да по прихоти. Работа у нас такая, законы матушки природы блюсти. Ежели человек какой неразумный, намекам её невинным не внемлет, не видит, не замечает, супротив природы идет — тут ему и ответ держать перед Богом следует. На том стоим, тому и вразумляем, а уж дальше, как водится… каждому своё — по заслугам. А с мостом еще проще. Всех ушедших, Смертушка через мост Калинов на тот свет провожает. Души чистые переходят запросто, прямиком в царство Божие, а вот грешных душ, да живых людей мост Калинов не выдерживает, как ступают они на него, так и падают в реку смрадную раскаленную так красиво у вас Смородиной нарекаемой.

— И какая ж во мне нужда к этому?

— Ну, так слушай дьякон внимательно. На подходе к мосту Калинову, из какой бы сторонушки кто не шел, избушка стоит о курьих ногах, в избушке той старуха живет древняя, подступы к мосту стережет.

— Баб-Яга что-ли?!

— Сам ты баб-Яга! Я те что?! Сказки тут сказываю, что ли?! Сказано старуха, значит просто старуха! И не случилось бы никакой беды, да вот только пропала, старая, в аккурат накануне праздников.

Знаю я её, сама б не за что далеко не ушла, значит, кто-то обманом выманил. На мякине её не проведешь, видать сильный бес к ней явился. Вот подступы к мосту сейчас без охраны и остались, а под это дело злыдни навии так туда-сюда из своего мира в этот и шастают безо всякого на то контроля. Морочат людям головы, в грехи, да соблазны ввергают, на мост заманивают и губят почем зря. Три дня еще им куролесить дозволено до самого Водокреса. Смекаешь, сколько народу еще изведут эти ироды?! Старуху-то я разыщу, конечно, верну в избу. А до той поры… твоим заданием будет мост Калинов караулить, нечисть на чистую воду выводить, людей заблудших домой ворочать. Такое вот тебе вышнее испытание. Коли истинно веруешь, справишься, ежели просто за Бога тщедушие своё прячешь, горько о том поплатишься. Понятно толкую?

— Куда уж понятнее! Сказывай куда идти.

— Нет в том нужды, да и времени мало. У крыльца сани стоят в тройку вороных запряженные. В них садись. Да смотри! Крепче держись, они мигом тебя к месту доставят. В старухиной избе обоснуешься, печь уже топлена, не околеешь, а дальше крутись сам как знаешь, нянек не будет. Ну вот, я все сказал, — окончил речь Карачун, вставая с лавки, — Пора мне! — стукнул об пол посохом и тут же исчез, только легкая метелица пронеслась по залу, легонько встревожив мирный покой церковных свечей.

Тут же, не теряя времени, собрался в дорогу и Игнат.

Ампулу святой водицей наполнил, крест нательный серебренный на груди поправил, запахнул рясу плотнее, подпоясался; церковь запер, перекрестился трижды, поклонился в пояс храму Божьему, натянул рукавицы, скуфью глубже на уши посадил и полез в расписные Карачуновы сани, заботливо устланные теплыми волчьими шкурами.

Почуяв в санях ездока, смирные до той поры рысаки, так резво рванули с места, что дьякон одним только чудом не вылетел из саней, вовремя вцепившись в поручни мертвой хваткой.

Прытко петляя меж столбов печного дыма, подняли кони сани высоко в звездное небо, и оставляя далеко позади мирно почивающую деревню стремглав понесли Игната в сторону далеко уходящего за горизонт заснеженного кряжа, в самую непроходимую чащу старого дремучего леса.

«Красота-то, какая, Господи! — восхищался Игнат, любуясь простирающимся внизу пейзажем, — Век любуйся, не налюбуешься! Эх, Русь матушка, сторонка родная, Богом созданная, и живущему на ней люду дарованная, и чего только неймется погани всякой народ русский обижать? — размышлял про себя дьякон, — Ведь каких бы грехов мы не нажили, грехи это все наши, доморощенные и судить нас за них лишь один Господь Бог в праве! До чего же глупы вражьи дети, коли, простой вещи не разумеют, — нет в миру такой силы, чтобы величие духа русского сокрушить, не на том свете, не на этом тем более!».

Тем временем приземлились сани на небольшой лесной поляне, как раз там, где у пересечения четырех тропинок в окружении невероятно изогнутых в устрашающие формы мертвых деревьев, на самом краю зловонного болота, стоит о курьих ногах замшелая старухина избушка.

«Да уж, веселенькое место, — подумал Игнат, глядя на эту картину». И тут же резко обернулся, услыхав за спиной какое-то движение.

Это резвые Карачуновы кони, на глазах у дьякона неожиданно обернулись в черных воронов, и шумно хлопая крыльями, разлетелись в разные стороны.

Вслед за ними ожили и волчьи шкуры. Целая волчья стая, рыча и сверкая глазищами, бросилась на утёк, в глубину черной лесной чащи.

А уже минуту спустя, на месте дотоле богато украшенных расписных саней, остался торчать в снегу одиноким недоразумением старый трухлявый пень.

Игнат на такое диво перекрестился, и развернувшись на месте решительно направился прямиком в старухину избу.

В избе было тепло, удушливо пахло сухим разнотравьем, густо развешенным по стенам и потолку малыми и большими пучками. Ни дать ни взять — настоящая ведуньена изба.

В силу довольно позднего времени и избытка впечатлений дьякона клонило в сон. Не раздеваясь, всего на минуту присел он на лавку у печи передохнуть и обогреться, как тут же забылся одолеваемый крепким сном.

Проснулся от того, что что-то довольно тяжелое и лохматое давило ему на грудь.

Игнат открыл глаза и… увидел сидящего у себя на груди огромного рыжего кота.

— Брысь! — смахнул он кота на пол, и утирая проступивший со лба пот добавил, — Фу-у-х, напужал негодник!

— Тоже мне защитничек, — неожиданно заговорил человечьим голосом возмущенный таким бесцеремонным к себе обращением кот, — кота видите ли он испугался, а как бесы явится, тогда что? Портки намочишь?!

— Вот те на! Говорящий! — прошептал еле слышно себе под нос изумленный Игнат, осеняя себя как водиться крестным знамением.

— Ну и что тут такого?! — съязвил кот, — А если бы я на гуслях играл да в присядку ходил, тебе б это менее странным показалось, а?

— Нет конечно, но… необычно как-то.

— Что, необычно?! Забыл куда и зачем подрядился?!

— Вздремнул немного, вот туго и соображается.

— А то?! Вздремнул он! Спать бы тебе тут вечным сном дьякон, кабы не беда с хозяйкой моей приключилась! А я ее близкий помощник — кот казанский — Алабрыс, слышал, наверное?

— Как же, народная молва о тебе далеко докатилась.

— То-то же, — горделиво подытожил кот, — Давай, вставай за работу пора приниматься, чую, приближается кто-то к нашему перекрестку. Ты только сразу на рожон-то не лезь, может там вмешательство твое и вовсе не надобно. Для начала разузнай все как следует, схоронись где-нибудь, поближе к дороге, послушай, понаблюдай, а уж дальше и действуй, как знаешь, по обстоятельствам.

«Ну, что же с Богом!» — задержавшись у двери, произнес, ободряя себя, Игнат и целеустремленно вышел из теплой старухиной избы в неприветливую темноту дремучего леса.

Там он нашел для себя прекрасное потайное укрытие за большим каменным валуном, тютелька в тютельку у края заснеженной тропки идущей по направлению от Калинова моста к дорожной развилке. Затаился и стал ждать нагаданных котом гостей.

Из-за сгустившихся было и также неожиданно растаявших на небе облаков выглянул яркий месяц, и без того яркие дотоле звезды кажется, повеселели еще пуще прежнего. Зимний лес озарился и засверкал тем величественным, тем особым, полным мистической тайны светом, под покровом которого именно и разворачиваются такие удивительные и такие обычные для этих мест истории.

На тропинке показалось какое-то движение. Игнат насторожился, весь обратившись в пристальное внимание.

Судя по голосам, разговаривали двое. Один вяло ворочал языком другой усердно его уговаривал:

— Смотри на меня, видишь?! Меха какие роскошные, золотишка вот, полные кисеты, ем, пью от пуза, в каретах дорогих катаюсь, холопов за чубы деру, красота! И тебя научу как разбогатеть, дело-то совсем не хитрое. Хочешь ведь в хоромах жить?! По глазам вижу, хочешь! И хватка у тебя, что надо, купеческая! А делов всего-то к реке сходить, да заклинание на мосту прочесть. Или трусишь чего? Так ты скажи, неволить не стану, — так и этак обхаживал, ничего не подозревающего, крепко подпитого крестьянина, кружившийся вокруг него черт.

— Ты кого трусом назвал?! — возмутился крестьянин, — Что бы Иван Колюжый струсил?! Вот тебе! — продемонстрировал он громадный кукиш, своему собеседнику, — не проведешь! — Говори, где мост, сам пойду!

— Ну, красавец Ваня! Молодец, богатырь! Вот только условие есть одно деликатное, не знаю прямо, как и сказать, — юлил черт.

— Говори, не дрейфь, разберемся! — хорохорился крестьянин.

— Я вот смотрю образок у тебя на шее святой. Снять его нужно. На время Ванюшь, на время, — быстро затараторил черт, заметив гневную искру в глазах собутыльника, — только пока заклинание произнесешь, потом снова оденешь. Со мной вот смотри, все в порядке, дело-то минутное кто узнает?

— Образок снять?! Да, ты что совсем ополоумел! Я тебе за такое… — не успев договорить, осекся на полуслове крестьянин, неожиданно завидя невесть откуда выросшего перед ними на тропинке священника.

Хмельные сотоварищи, разом разинули рты, оторопело уставившись на Игната.

— Сгинь нечисть! — свинтив крышку с ампулы, хладнокровно плеснул Игнат святой водой, прямо в уродливую морду черта.

Тот взвыл как ошпаренный, и спасаясь от нестерпимой боли бросился бежать, так, что только снежная пыль взвилась клубами из под его кривых тонюсеньких ножек.

— А ты чего перья распустил?! Совсем разум пропил?! Не видишь, перед кем похваляешься?! Вот так же, — указал Игнат в сторону удаляющегося черта, — сейчас же домой беги, в святой угол падай и молись о том, что жив остался, пока не забудешься. Понял?!

Кто его знает чего надумал себе с пьяных глаз этот крестьянин по поводу неожиданного явления Игната, но словам дьякона внял беспрекословно, и так же стремительно, но в противоположную от черта сторону, по направлению к родной деревушке, забавно вихляя и спотыкаясь на узкой снежной тропе, скрылся из виду.

«То ли еще будет?», думал про себя Игнат, возвращаясь в избу погреться.

— Молодец, лихо управился! — похвалил его вольготно устроившийся на печи Алабрыс, — Только возвращаться тебе надобно, чую опять там какое-то движение. Ну, уж раз ты, все одно, пока тут, будь добр, дровишек в печь подбрось и беги в засаду, рано еще на лаврах почивать.

Не доверять чутью Алабрыса у Игната причин боле не было.

Прихватив со стола краюху хлеба да соли в ладошку, для перекуса, отправился он обратно на дорогу, да только вот досада, споткнулся второпях на пороге и соль в дверях просыпал, лишь щепотка в руках и осталась.

Убирать за собой времени не было, махнул рукой, оставляя это занятие на потом, и выбежал скоренько в лес.

В этот раз показалась на тропе испуганная молодая девица.

Её так всю и трясло от страха. Бежала она в сторону моста, то и дело настороженно оглядываясь назад, просто лишь бы бежать, на первый взгляд, совершенно не понимая, куда ведет её эта тропинка.

Игнат незаметно выскользнул из своего потайного укрытия, и преграждая дорогу ласково обратился к девушке.

— Куда путь держишь, девица? Не заблудилась ли часом милая?

Девушка вскрикнула от такой неожиданности, затряслась еще, пуще прежнего, упала на колени и взмолилась о помощи.

— Не губите, помилуйте меня силы земные, небесные…

Игнат по-отечески поднял её из снега на ноги.

— Не бойся! Тише, дочка. Видишь дьякон я. Как звать тебя? И чего же это с тобой приключилось, что так далеко в лес завело?

— Варвара я, — отвечала понемногу успокаивающаяся девушка, — дочь Ильи сапожника. Помогите, спрячьте меня батюшка! Гонятся за мной бесы страшные, погубить хотят!

— Ну, так уж прямо и бесы?!

— Истинно вам говорю, — поклялась ему девушка, но при этих словах креста святого не сотворила, Игнат внутренне насторожился этим обстоятельством, но продолжил внимательно слушать Варварин рассказ. — Пригласила нас к себе на посиделки подруга наша вдовая, ужин устроили, разговелись, а спустя время напросились к нашему застолью четверо проезжих парней. И не случись никакой оказии, парни-то хорошие, веселые, кабы я ложку свою на пол не обронила. Наклонилась я было под стол поднять её, и увидала … вместо сапог у парней тех на ногах копыта конские, да хвосты с кисточками из-под кафтанов торчат. Испугалась я, закричала, и бежать, а они вслед за мной догонять бросились. Помогите, спрячьте меня, батюшка!

— Конечно Варварушка, помогу! Пойдем! В избу тебя сведу, там, в тепле до поры до времени и схоронишься.

Дорогу к избе Игнат Варваре рукой указал и впереди себя идти пустил, а сам позади чуть поодаль шествовал. Глаза в снег опустил, задумался, теребя в руках святой серебряный образок. Что-то в рассказе Варвары его серьезно настораживало, а что именно этого он никак понять не мог. Пока…, по мере приближения к избушке не стал замечать, что следы от Варварьиных валенок, как-то не очень-то на человеческие похожи. Стал всматриваться повнимательнее… и точно! Не следы то от валенок вовсе, а самый, что ни на есть настоящий след неподкованных конских копыт!

«Ах, вот оно, что! — мелькнула в голове у Игната, неожиданная догадка. — Ладно, посмотрим, как ты дальше нам запоешь!».

Подойдя к избушке, Варвара протянула руку отворить дверь, и тут же резко одернула её, будто ожегшись.

— Ну, что ж ты остановилась девица, входи не стесняйся, — подбодрил спутницу Игнат, совершенно забывший о просыпанной на пороге соли.

Варвара резко обернулась, с явным намерением наброситься на дьякона, и явив ему свою истинную перекошенную ненавистью бесовскую морду, зло прошипела.

— Издеваешься святоша?!

А Игнату, что делать?! Как держал в ладони святой серебряный образок, так и впечатал его в лоб бесенку прямехонько меж его коряво посаженых рожек. И держал до тех пор, громко читая молитву, пока тот визжащий и корчащийся в нестерпимых муках не растаял как майский мёд на масленичных блинах и не стек на снег маленькой темной лужицей, тот час же схватившейся ледяной морозной коркой причудливой формы.

— Фух ты! Аж мурашки по шкуре, — прокомментировал произошедшее, выглянувший из-за двери кот.

— Что, опять?! — поинтересовался у него не вполне еще пришедший в себя Игнат.

— Теперь уж точно до утра не отстанут навии, — подытожил Алабрыс, указывая взглядом на застывшую у Игнатовых ног грязную лужицу. — Смотри в оба, совсем теперь озвереют. Посему видно, прознали, что дорога теперь охраняется, на любую подлость сейчас пойдут лишь бы от тебя избавиться. Слышал я, им всего десяток душ погубить оставалось, чтобы Аспида — Змея-ящера огненного из реки Смородины поднять, пока врата междумирья открыты. Тогда всё, о чем в Апокалипсисе сказано, случится, и глазом моргнуть не успеешь.

— Не бывать сему, слышишь?! Я им сейчас сам такой Армагеддон устрою, до конца времен помнить будут. Соль у старухи еще осталась?

— В кладовке смотреть надо.

— Ладно, пошли искать, созрела тут у меня одна идея.

Соль в кладовке нашлась. Совсем немного конечно, небольшой холщевый мешочек, чуть более полфунта. Игнат удовлетворенно сунул его за пазуху и снова отправился на злополучный перекресток.

Тут он, на тропинке, что вела к мосту, просыпал кругом соль, оставив лишь проход со стороны моста шириной точь-в-точь с тропинку, супротив того места где засаду себе устроил, и еще немного соли в мешочке оставил, дабы хватило этот круг завершить по необходимости.

За всеми этими приготовлениями, с видом истинного охотника, молча, наблюдала сидящая в ветвях старой искореженной ели большая серая сова.

И как оказалось неслучайно.

Со стороны моста, к распутью лесной дороги, двигалась целая компания титулованных бесов, трое молодых и один постарше. Почуяв что-то неладное, старый бес намеренно отстал от компании своих соплеменников и медленно пошел следом, то и дело настороженно вглядываясь в темноту ночного леса. И в тот момент когда молодые бесы угодили в Игнатову ловушку, упершись в обжигающую, невидимую стену, их старший сородич соскочил с тропинки, и спрятавшись в лесу оборотился большой ядовитой гадюкой.

Лихо, скользя по снегу, стремительно направилась она, к тому самому месту, где устроил свою засаду Игнат.

Игнат же тем временем, выскочив из укрытия и быстро соединив оставшейся солью края круга, окончательно захлопнул соляную ловушку. Вынув поверх рясы нательный крест, принялся он читать святую молитву. Бесы взвыли, корчась в муках, вспыхнули ярким пламенем и в мгновение ока сгорели, оставляя после себя на снегу небольшие горсточки черной золы и седого пепла.

Узрев незавидную участь своих собратьев, старый бес-гадюка с красными от злобы глазами, подобрался как можно ближе, и приняв стоку, бросился со спины на ничего не подозревающего Игната, желая впиться смертельным укусом в его обнаженную шею.

В это самое мгновение, в спину Игната ударили два невыносимо ярких луча света. Игнат обернулся на свет, прикрывая ладонью глаза дабы узреть происходящее за спиной, как раз в тот самый момент, когда большая серая сова, из глаз которой и исходил этот свет, на огромной скорости перехватила у самого его лица, жирную, злую змею с широко раскрытой пастью и нацеленными в его шею ядовитыми зубами. Едва не сбив дьякона с ног, взмыла она со змеей в когтях высоко над лесом. Там разорвав змею пополам, большая серая сова плавно спустилась к земле, и усевшись сбоку тропы на каменный валун, не мигая, огромными своими глазищами уставилась на Игната.

— Ну что, смотришь, приемник?! Пошли что ли, в избу, знакомиться будем? — обратилась она к дьякону, бесстрашно перебираясь с камня к нему на плечо.

Дьякону ничего не оставалось, кроме как молча последовать неожиданному предложению своей пернатой спасительницы.

— Входи, герой, отдохни, согрейся, вроде бы затишье пока на дороге, — радушно встретил дьякона у порога кот Алабрыс, — А это, что за особу ты в избу тащишь? — живо заинтересовался он сидящей у Игната на плече птицей.

— Сам ты особа! Не признал что ли?! — перебираясь с дьяконова плеча на стол, ответила за Игната сова.

— Бабушка родная, Матрёна! — воскликнул кот, — Как же это так тебя угораздило?! Кто посмел?!

— Кто надо тот и посмел, а как посмел, так и сгинул! Опростоволосилась, ясно?! — развела крыльями раздосадованная сова. — За тысячу лет, имею право и ошибиться! Ладно, всякое бывает, да быльем порастает! Помоги лучше снадобья собрать, будем облик мой возвращать, а то перья эти что-то уж больно чешутся.

Работа в избе закипела. Сова по-хозяйски управляла стряпчими, называла необходимые по рецепту травы, кот находил и указывал их Игнату, тот аккуратно собирал, отмеряя нужное количество и ссыпал их в стоящий в печи чугунок, с кипящей талой водой.

— Всё, последний ингредиент, — констатировала сова, — щепотка «лосиной бороды» и можно пробовать. Только ты Игнат осторожнее, сыпь её в воду и быстро в сторону отходи, не то обваришься.

Следуя совету совы, Игнат высыпал в чугунок щепотку сушеного мха и отошел от шестка. В этот самый момент в печи раздался приглушенный хлопок, и вслед за ним, в избу ворвалось голубое облако клубящегося пара, которое тут же бесследно и испарилось под сводами избушечьей крыши.

— Если не ошибаюсь, то готово. Ну-ка, лей в блюдце, отведаю, чего там у нас получилось, — скомандовала сова.

Игнат, морща нос от противного запаха колдовского варева, зачерпнул уполовником нужное его количество и перелил его содержимое в совиную миску.

В избе воцарилось молчание. Кот с дьяконом, усевшись за столом, с неподдельным любопытством наблюдали за тем, что должно было произойти.

Сова, склонилась над миской, забирая в клюв колдовского напитка. Запрокинула голову, и сделала первый, осторожный глоток. Затем еще один, и еще, пока миска полностью не опустела, и тут… на глазах у изумленных подельников, сова стала превращаться в огромный пернатый шар, который по мере своего увеличения взялся сбрасывать с себя перья, пока и вовсе не лопнул, как мыльный пузырь на ярмарке, являя миру… сидящую на столе в пуху, обнаженную старуху.

Кот стыдливо прикрыл морду, пушистым хвостом, а Игнат, крепко зажмурившись, перекрестился.

— Дремучий случай! — вырвался у старухи возглас изумления, — Отвернитесь охальники! Оденусь покуда. Совсем забыла, что одежа к этим чарам не прилагается.

За окошком начало светать.

— Может все-таки, отдохнешь, прежде чем в путь пускаться? Ночь не спал, и домой путь не близок, — уговаривала Игната бабка Матрёна, стоя у избы на заснеженной тропинке, а у её ног, с той же целью, назойливо терся рыжий казанский кот Алабрыс.

— Нет, матушка, домой пойду, — ответил Игнат поглаживая кота. — Испытание своё я исполнил, вас дождался, смену передал. Жив, здоров, слава Богу, остался! За что и вам поклон низкий! Пойду я, дома, при церкви, я теперь поболее чем здесь надобен буду. Прощайте! Даст Бог, еще свидимся!

— Ну, уж как решил, так и ступай с миром! Вот тебе пёрышко моё, совиное. За ним иди. Оно в аккурат к твоей церкви тебя и выведет, а о нас ни кому не сказывай, но и сам не забывай, помни — коли не веришь чему-то, то это вовсе не повод утверждать того, что быть такого на свете не может, или еще хуже, что такого вовсе не существует!

К тому времени, когда в лесу стало смеркаться и на небе проступили первые озорные веснушки редких звезд, добрался Игнат до родной деревни. Довело его ведуньено перышко, в самый раз до церковного сруба, да так меж бревен там и приютилось.

Много с тех пор воды утекло, а памятное перышко, до сих пор на своем месте покоится. И ни века минувшие, ни превратности лихие погодные ему в его деле отнюдь не помеха, а скорее наоборот даже, чем дальше, тем крепче оно в стене держится. Так же крепко как память наша народная — вековая и нерушимая.