Отпустите мне ночьтихую и бездумную.Возьмите себе утро
исели в густой, темноте редкие освещенные окна. Через несколько шагов он оглянулся еще раз и увидел, что дом скрылся. Теперь уже бесполезно было ждать, и Николай зашагал быстро.
Она бродила с ним до двух часов ночи, но разве это что-нибудь значит? Может, человеку, чтобы не умереть от любопытства, просто необходимо бродить по ночам?
В подъезде она стала серьезной. А он подумал бог знает что и несколько минут стоял под ее окнами. А потом, шагая по улице, вслушивался в ночную тишину — не застучат ли вслед за ним ее безрассудные, отчаянные каблучки? И только сейчас в отрезвевшем его мозгу возник простой вопрос: а откуда он взял, что она безрассудная и отчаянная?
Остывали дома после дневной жары, засыпали дома — ни света, ни беготни по лестницам. Деревья топорщили обрезанные сучья. Кружило тополиный пух под фонарями.
Он шел по ночной пустынной улице и чувствовал, какое у него легкое и послушное тело. Тело экзаменовало его по анатомии, тело изощрялось в каверзных вопросах, а он отвечал, как отличник. Ему бы сейчас ничего не стоило взбежать по лестнице стоэтажного дома, отплясать на самом верху сарабанду и хулигански скатиться вниз по перилам.
Ночь полна вопросов, но вопросы звучат мягко, приглушенно, они как будто отступают перед его радостью. Он заставил себя подумать о жене, шел и думал спокойно и беззлобно. И так же спокойно он подумал, что никого не обманывает.
Теперь он вспомнил ту мелодию.
У него в ушах постоянно звучала музыка. Иногда она будила по ночам, и он долго ворочался, пока музыка не затухала где-то за его сознанием. На улице она несмело подлаживалась под шаг, а потом становилась властной и навязывала ему свои ритмические причуды.
А сейчас зазвучала мелодия, которую Тоня напевала в подъезде. Она запела, чтобы не молчать. А ему показалось бог знает что. Он постоял под ее окнами, и вальс не выходил из головы. Но Тоня не открыла окно и не помахала рукой. Она не бросилась за ним вслед, не прижалась к нему и не сказала ничего. И Великанов, отойдя от дома, не мог вспомнить трудной мелодии, только шаги стали плавными и легкими. Сейчас вспомнил, — в низком регистре, как осенняя капля, стучит и стучит нота.
На углу газанула машина и, повернув налево, поймала фарами одноэтажный ряд домов, деревья, выкрашенные под березки, а еще дальше — желтую стену больничного корпуса.
В темноте Николай разглядел водоразборную колонку. На ее бетонированной площадке вздрагивало копытце с водой — падали редкие капли. Когда он умылся, из-за угла снова качнулись фары притормозившей на повороте машины. И снова с темными окнами зажелтела стена больничного здания.
Николая догонял человек. Великанов не оглянулся, но пошел медленней.
— Дай прикурить, — попросил мужчина. Ростом ниже Николая, полы пиджака распахнуты, грудь исполосована тельняшкой.
Николай похлопал себя по карманам. Достал спички. Пела в ушах Тонина музыка. Где он ее слышал до этого?
— Эт-ты, брат ты мой! — протянул дядя. — Ликеро-водочный завод горит. — Он почмокал губами, наклонившись над спичкой, и пошагал дальше, хромая на одну ногу.
Великанов посмотрел в сторону вокзала. Над ломаной линией крыш и в пустом провале между домами вздрагивало желтое облако. Темнота пробовала удержать его, но отступила, и тогда проявились щербатые печные трубы — пожар разгорался.
Коля бросился к больнице. Из окошечка проходной глянуло лицо дяди Миши, сторожа, — злое от ночного беспокойства лицо. С пандуса у приемного покоя съехала санитарная машина, потом другая. Их вынесло в открытые ворота, на улице они засигналили громко и настойчиво.
В вестибюле он столкнулся с Золотаревым, который сегодня дежурил.
— Зови ребят! — коротко бросил тот и исчез в дверях.
Николай побежал вдоль корпуса. У трехэтажного здания, где они жили, навалены бревна и кирпичи — богом забытый корпус, второй год ремонтируют. Ах, как нужен фонарь человеку!
В коридоре он чиркнул спичкой и, рванув дверь, закричал:
— Ребята, подъем!
Включил свет. Вразнобой сопели трое.
— Черти, всем в больницу!
Три примятые подушки — казенное застиранное бельишко. Зарубин проснулся первым, заморгал, ничего не понимая. Карпухин сел с закрытыми глазами, почесывая волосатую грудь.
— Горит ликеро-водочный завод, — коротко объяснил Великанов. Он быстро снял рубашку и надел халат прямо на майку. Ребята привыкли к ночным побудкам, не очень расспрашивали Николая.
— Ночью утомленные народы выезжают на ликер, на воды, — продекламировал Карпухин. Он с трудом нашел свои очки — это
исели в густой, темноте редкие освещенные окна. Через несколько шагов он оглянулся еще раз и увидел, что дом скрылся. Теперь уже бесполезно было ждать, и Николай зашагал быстро.
Она бродила с ним до двух часов ночи, но разве это что-нибудь значит? Может, человеку, чтобы не умереть от любопытства, просто необходимо бродить по ночам?
В подъезде она стала серьезной. А он подумал бог знает что и несколько минут стоял под ее окнами. А потом, шагая по улице, вслушивался в ночную тишину — не застучат ли вслед за ним ее безрассудные, отчаянные каблучки? И только сейчас в отрезвевшем его мозгу возник простой вопрос: а откуда он взял, что она безрассудная и отчаянная?
Остывали дома после дневной жары, засыпали дома — ни света, ни беготни по лестницам. Деревья топорщили обрезанные сучья. Кружило тополиный пух под фонарями.
Он шел по ночной пустынной улице и чувствовал, какое у него легкое и послушное тело. Тело экзаменовало его по анатомии, тело изощрялось в каверзных вопросах, а он отвечал, как отличник. Ему бы сейчас ничего не стоило взбежать по лестнице стоэтажного дома, отплясать на самом верху сарабанду и хулигански скатиться вниз по перилам.
Ночь полна вопросов, но вопросы звучат мягко, приглушенно, они как будто отступают перед его радостью. Он заставил себя подумать о жене, шел и думал спокойно и беззлобно. И так же спокойно он подумал, что никого не обманывает.
Теперь он вспомнил ту мелодию.
У него в ушах постоянно звучала музыка. Иногда она будила по ночам, и он долго ворочался, пока музыка не затухала где-то за его сознанием. На улице она несмело подлаживалась под шаг, а потом становилась властной и навязывала ему свои ритмические причуды.
А сейчас зазвучала мелодия, которую Тоня напевала в подъезде. Она запела, чтобы не молчать. А ему показалось бог знает что. Он постоял под ее окнами, и вальс не выходил из головы. Но Тоня не открыла окно и не помахала рукой. Она не бросилась за ним вслед, не прижалась к нему и не сказала ничего. И Великанов, отойдя от дома, не мог вспомнить трудной мелодии, только шаги стали плавными и легкими. Сейчас вспомнил, — в низком регистре, как осенняя капля, стучит и стучит нота.
На углу газанула машина и, повернув налево, поймала фарами одноэтажный ряд домов, деревья, выкрашенные под березки, а еще дальше — желтую стену больничного корпуса.
В темноте Николай разглядел водоразборную колонку. На ее бетонированной площадке вздрагивало копытце с водой — падали редкие капли. Когда он умылся, из-за угла снова качнулись фары притормозившей на повороте машины. И снова с темными окнами зажелтела стена больничного здания.
Николая догонял человек. Великанов не оглянулся, но пошел медленней.
— Дай прикурить, — попросил мужчина. Ростом ниже Николая, полы пиджака распахнуты, грудь исполосована тельняшкой.
Николай похлопал себя по карманам. Достал спички. Пела в ушах Тонина музыка. Где он ее слышал до этого?
— Эт-ты, брат ты мой! — протянул дядя. — Ликеро-водочный завод горит. — Он почмокал губами, наклонившись над спичкой, и пошагал дальше, хромая на одну ногу.
Великанов посмотрел в сторону вокзала. Над ломаной линией крыш и в пустом провале между домами вздрагивало желтое облако. Темнота пробовала удержать его, но отступила, и тогда проявились щербатые печные трубы — пожар разгорался.
Коля бросился к больнице. Из окошечка проходной глянуло лицо дяди Миши, сторожа, — злое от ночного беспокойства лицо. С пандуса у приемного покоя съехала санитарная машина, потом другая. Их вынесло в открытые ворота, на улице они засигналили громко и настойчиво.
В вестибюле он столкнулся с Золотаревым, который сегодня дежурил.
— Зови ребят! — коротко бросил тот и исчез в дверях.
Николай побежал вдоль корпуса. У трехэтажного здания, где они жили, навалены бревна и кирпичи — богом забытый корпус, второй год ремонтируют. Ах, как нужен фонарь человеку!
В коридоре он чиркнул спичкой и, рванув дверь, закричал:
— Ребята, подъем!
Включил свет. Вразнобой сопели трое.
— Черти, всем в больницу!
Три примятые подушки — казенное застиранное бельишко. Зарубин проснулся первым, заморгал, ничего не понимая. Карпухин сел с закрытыми глазами, почесывая волосатую грудь.
— Горит ликеро-водочный завод, — коротко объяснил Великанов. Он быстро снял рубашку и надел халат прямо на майку. Ребята привыкли к ночным побудкам, не очень расспрашивали Николая.
— Ночью утомленные народы выезжают на ликер, на воды, — продекламировал Карпухин. Он с трудом нашел свои очки — это
Последние комментарии
46 минут 33 секунд назад
1 день 13 часов назад
1 день 18 часов назад
2 дней 2 часов назад
2 дней 5 часов назад
2 дней 5 часов назад