Золотая кровь [Евгения Черноусова] (fb2) читать онлайн

Евгения Черноусова Золотая кровь

ПРОЛОГ

«Земную жизнь пройдя до половины…» — пробормотала Света, пристраивая поднос с кофе и бутербродами на журнальный столик. Инна, уже протянувшая руку к чашке, отдёрнула её и уставилась на хозяйку дома: «Э-э, Свет, ты что, лет до ста тридцати-сорока собираешься прожить?» «Не поняла?» «Ну, тебе, насколько я знаю, шестьдесят с хвостиком. И если это половина твоей земной жизни…»

Да, строго говоря, собеседницы Светкой и Инкой давно уже не смотрелись. Хозяйка дома, несмотря на почти сохранившуюся фигуру, мастерски выкрашенные в хорошем салоне волосы и довольно свежее лицо, всё равно смотрелась пенсионеркой. А гостья, хоть и моложе её на полтора десятка лет, тоже выглядела отнюдь не девочкой. Правда, и называли их так только в узкой компании нескольких однокашниц, сдружившихся с первого курса, а также членов их семейств. Инна как раз из этих членов.

«Пей кофе, Инка. Тундра ты нецивилизованная, хоть и живёшь в северной столице больше тридцати лет. Это классика, Данте!» «Кое-что и мы, сиволапые, знаем. “Божественная комедия“ в переводе Лозинского».

Света подавилась бутербродом. Инна заботливо похлопала её по спине: «А что ты удивляешься? Мы, конечно, гимназиев не кончали, но нормальное советское среднее образование имеем».

Вот в этом Света сомневалась слегка. Как-то видела Инкину трудовую книжку при очередной её смене работы, она у неё с шестнадцати лет заведена. Советского ещё образца, да с двумя вкладышами. Саму труженицу об извилистом трудовом пути расспрашивать не стала, тётку её тоже, но у подружки Инниной, риелторши, при случае выспросила. Так что знала, что та после окончания восьмилетки привезена была сюда матерью из карельского посёлка и поступила в ПТУ. А в конце первого курса, как только получила паспорт, сбежала из опостылевшего учебного заведения и больше нигде не училась. Но работала всегда, зарабатывала неплохо, всегда держала нос по ветру, если подворачивалось что-нибудь выгодное, расставалась с предыдущим работодателем без сантиментов. В возрасте чуть за двадцать уже сумела прописаться в Ленинграде и в результате сложной цепочки обменов и доплат получить размером с чулан комнатушку в коммунальной квартире. И потом четверть века планомерно улучшала свои жилищные условия: сначала комнатку побольше, потом такую же, но уже в двухкомнатной квартире и всего с одной соседкой, а теперь уже имела отдельную квартиру.

«Инна, в каком подземном переходе ты аттестат купила?»

Она в ответ хихикнула: «Может, на фоне своей разносторонней тётки и её учёных подруг я тундра, но моё реальное образование выпускникам современной школы сто очков вперёд даст. А Данте — это моя фишка в борьбе со вшивой интеллигенцией. Наша Олечка до пенсии в библиотеке работала, много книг прочитала, она тебе все круги ада перечислит с их обитателями, а мне достаточно запомнить первую строчку этого убийственно тяжёлого кирпича, ещё что на титульном листе написано, а ещё ударный факт, что в девятый круг поэт предателей поместил. Всегда блеснуть могу. Могу убить наповал, пробормотав «Кьеркегор утверждал, что грех противоположен не добродетельному поведению, а вере» и добить словом «экзистенциализм».

«Ой, только не говори мне это гадкое слово! У меня на втором курсе на экзамене по философии от него язык узлом завязался! Я бы никогда не стала такими словами мужиков приваживать, тем более, им от нас не это требуется». «Нет, это моё оружие против баб, и только блондинок с обработанными ноготками. Если на синий чулок с этим наброшусь, так она в ответ меня Сартром к позорному столбу приколотит. А о чём мы, собственно?

«А? Забыла… нет, вспомнила! Я подумала, что до полтинника всё жизнь свою личную налаживала, надеялась на счастливый пятый брак. А потом постепенно стала чужой жизнью жить. Жизнью подруг, их детей и внуков. И про тебя подумала, ты к полтиннику приблизилась, и тоже больше чужой жизнью стала жить. А это неправильно, Инна».

«А что правильно к пятидесяти-то годам? Я стою у ресторана, замуж поздно, сдохнуть рано, как одна пьеса глаголит? Нет, на личной жизни я крест ещё не поставила, но замуж… ну, если только за олигарха! А прописывать у себя такого же середнячка, как сама, чтобы потом стирать его носки и трусы и оттирать унитаз? Да ну его в …, ах, простите мой французский! Нет, пусть заглядывает с букетом и бутылкой, а уходит в тех же носках и трусах, натянутых наизнанку!»

«Ну… права ты, наверное. Я в погоне за личным счастьем родительское наследие про… ну, это самое, прожила. И ни фига к финалу! Только и надежды, что из однокашниц не самой последней помру, чтобы было кому пресловутый стакан воды подать, а если без эвфемизмов, то судно, чтобы не обгаженной помереть. А ты от родителей не получила ничего кроме благословения, и к пятидесяти поднялась на тот же уровень, к которому я скатилась. Скажешь, не мне тебя учить… но всё же, Инна, я интересную жизнь прожила и ни о чём не жалею. Да, родни нет, но подруг сохранила. Теперь, когда мы вступили в осень жизни, так сказать, я могу эти жизни по периодам разложить. После детства период влюблённостей, череда замужеств, рождение детей, потом, увы, разводов, у некоторых браки и разводы повторяются…» Инна захохотала: «Ну, по части череды ты в этой компании вне конкуренции!» «Ну да, первый брак в двадцать один, четвёртый в сорок шесть. Трудности выбора. Зато период рождения детей пропустила. А у подруг дети растут, внуки появляются, а мы теперь приближаемся к зиме, периоду ухода. Теряем сверстников. Тогда главными для нас были здоровье и достаток, а из чувств любовь». «Так и сейчас то же самое» «Нет. Сейчас главное дружба. Для меня, не имеющей родных, это безусловно. У тебя вот тётка есть…»

«Да, Римма единственная моя родственница». «Вот о ней я хотела с тобой поговорить. Что-то неладное творится у моих подруг, но говорить со мной они об этом не желают». «Не выдумывай, всё у них путём. Я вчера у Риммы была, она в порядке. Алик не в духе, но это у него часто. Знаешь же его деток, они сызмальства приучены папаше нервы мотать…»

Света вздохнула: «Значит, и тебе не говорят». «Не говорят — и не надо. Не грузись, Свет!» «Да как не грузиться! Это продолжается несколько лет. Оля, которая лет сорок дальше дачи не выезжала, вдруг в Калининград улетела. Потом со знакомыми по даче в глушь какую-то неизвестно зачем. С бывшим мужем и его дочерью какие-то встречи непонятные — к чему? Ну ладно, девочка хорошей оказалась, теперь уже породнились. Но потом вдруг в Москву Оля сорвалась, и это в то время, когда Танечка в больнице. Несколько дней отсутствовала, и опять молчит. Мы успокоиться не успели, и вдруг какая-то непонятная родственница нагло поселяется в её доме. Да ещё беременная! Да ещё хамка! Я боюсь, что Олю в очередной раз как-то облапошат». «Ну, если Римма с Аликом в курсе, они не позволят». «Ага, то-то в прошлые разы не позволили. Нет у Оли ни мужа, ни сына, ни жилья. Осталась у неё только собственная жизнь. А если и её отберут? Инна, если Оли не будет, вся наша компания распадётся. Ну да, в заботе об Оле — мой шкурный интерес. Я боюсь одинокой старости. Помнится, когда у меня родители друг за другом ушли, я только у неё спасалась. Квартирка у неё малюсенькая, Сашенька небольшой тогда был, но всегда ещё кто-нибудь из детей Асоянов, Андреевых, Савельевых. И я в расквашенном состоянии. Посижу в этом гвалте — и отмякну. Как нам без неё? Оля — она такая. Всех этих детей она из болезней выхаживала, уроки с ними делала, в случае каких-то семейных катаклизмов первая бросалась взрослых мирить, кормить, успокаивать. Я бы никогда не стала общаться с Проничевой, не простила бы Алика, но ради Оли терпела Таньку, а к Алику и его несчастным детям даже привязалась. А уж они всегда считали Олю главной роднёй, называли себя ольгинскими». «Как-то это грубо звучит. Ну, сказали бы тёти Олины». «Это такое историческое наименование. Мы, ну, наша компания, все себя так звали. От Проничевой пошло. В том доме, где Оля жила, к коммунальной квартире одну комнату занимали три старушки, их все звали монашками и считали сёстрами. Одна лежала парализованная, другая только в окошко выглядывала, а третья, самая младшая из них, их обслуживала. Ей уж за семьдесят было, такая вот ровесница века двадцатого. Бабуля кроткая, её соседи обижали, а она им противостоять не могла, а Оля всегда за неё вступалась. Вот она ей о себе рассказала. И не сёстры они, и не монашки. Рядом с их домом, на углу, где газон, раньше большой дом стоял с верхним деревянным этажом, он в конце пятидесятых сгорел. До революции там был Ольгинский детский приют трудолюбия. Туда сирот помещали, учили их труду, в основном, сельскохозяйственному. Вот эти бабули, тогда ещё подростки, из воспитанниц были. Когда приют закрыли, детей поменьше в детдома вывезли, а больших оставили как бы в общежитии. Так они и прожили там лет сорок. А после пожара им в ближайшем доме комнату дали. Вот Проничева и ржала, что у Оли тут и приют, и трудолюбие. Чуть что, командует детям: «В приют!» А они и рады. Детки её дома почти ничего не делали, а у Оли как миленькие и готовили, и посуду мыли, и младших на горшок высаживали. Мы тоже тогда себя ольгинскими звали. Помню, Савельев, Тани Якушевой муж первый, он не с нами учился, а на два курса старше, так свысока по поводу своей компании: мы одной группы крови! А Таня ему в ответ: а мы тоже, и не в переносном смысле, а в прямом. У нас у всех была вторая положительная, вот кроме шуток! У детей по-разному, а у нас, у однокурсниц, а ещё у Алика и у Вити, вторая. Считали, что и у Оли, а оказалась какая-то она не такая…» «Прикольно. У меня, кстати, тоже вторая, наверное, поэтому я в вашу компанию влилась. Но это вторая по распространённости группа. А что касается Олиной крови, она ведь теперь банк пополняет. Так что нет поводов для волнения. И не сравнивай тех старух со своими однокурсницами, другой уровень образования, материальный уровень другой». «Я вот сейчас, когда с теми старухами почти сравнялась, стала бояться, что останусь в одиночестве, если с Олей что-то случится».

«Ладно, не истери, Света. Что тебя напрягает, рассказывай!»

«Мне кажется, в этом как-то замешана Людмила. Римму аж колотит, когда она имя её слышит…» «Да мы все так при её имени!» «Нет, Римма из нас самая выдержанная. Вот скажи, как Людмила втесалась в нашу компанию? Ведь вынырнула она где-то лет двадцать назад?»

«Меньше. А виновата в этом я. Мы ведь тогда соседками были…»

Глава первая. ЗОЛОТЫЕ ЮБИЛЕИ ОДНОКАШНИЦ

«Кто это — Кронид Коренов?» Это Лена Братаева спросила. Люда опешила: о чём она? А Лена уже отвернулась к окну. А, вот она о чём! Сквозь муть мелкого дождя виднелся цвета сурика корпус судна. «Корабль», — прошептала она. «Тундра нецивилизованная! Корабль — военный, а это — что-то рыболовное. Я не про посудину спрашиваю, а про чувака, которого увековечили». Люду Ленкино хамство покоробило, но она сдержалась: такой уж у них на курсе стиль общения. Пожала плечами, но ответила: «Какой-нибудь адмирал… или герой».

«Следова-тиль-но!» — привычно взвизгнул на идиотском слоге «тиль» профессор Колосов. И так же привычно по аудитории пролетел смешок.

Звонок. Вскочившие курильщики перекрыли Люде вид на кафедру и профессора. Когда они просочились через двустворчатую дверь, на кафедре уже не было профессора, а на доске — формул. Лаборантка мыла тряпку под краном, а доска блестела.

«Таня, ты успела переписать последнюю строчку?» «А, на фиг эту химию! И всю ленинградскую погоду туда же!» Таня Проничева, хорошенькая брюнетка с длинными волнистыми волосами, демонстрировала ямочки на щеках только в присутствии парней. Теперь, когда оказалась в чисто девичьей компании, она явила миру кислое выражение лица. Римма Белых подмигнула Лене, мол, не погода Танечку удручает, а отсутствие кавалеров. Но Лена не поняла и сказала: «Есть средство, называется "Сорок лысых". Мама рассказывала. Нужно на листке перечислить сорок лысых мужиков, листок разорвать на сорок клочков и выбросить в форточку. И дождь прекратится».

«О, — дохнул на неё табачищем вернувшийся в аудиторию Юрка Козлов. — Первым пиши Колосова!» «Хрущёв, Подгорный», — подсказала Люда. «Кто про что, а комсорг про Политбюро», — хихикнула Римма. Ввалившиеся в аудиторию баскетболисты ленинградского «Спартака» Саша и Валера, числившиеся в 115-й группе и даже иногда посещавшие лекции, предложили массажиста их команды и сторожа спортивной базы, Вадик Бжалава — своего дядю Георгия. Таня Проничева сияла ямочками и звонко хохотала. После звонка Лена объявила: «37 фамилий. Ну, ещё троих!» Но нашла коса на камень. Ребята выкрикивали уже перечисленных актёров и партийных вождей. Римма сказала: «Ну, вот что! Пиши три раза "Иванов Иван Иванович". Неужели на одной шестой части суши не найдётся трёх лысых Ивановых?»

Лена послушно заскоблила по листку шариковой ручкой. Римма проворно выдернула бумажку из её рук, разорвала пополам, сложила, ещё раз пополам, и ещё. Сунула по клочку рядом стоящим и скомандовала: «На пять частей!» Вскочила на стол, перебралась на подоконник, открыла форточку и повернулась, сложив ладони ковшиком: «Сыпьте!» Несколько клочков прилипло к мокрому стеклу. Выставив в форточку руку с рейсшиной, она очищала окно от обрывков, когда в аудиторию вошёл Колосов: «Что такое, товарищ Белых?» «Бабочка ожила, вот, отгоняю», — пропищала Римма. Колосов взял мел и повернулся к доске. И тут же влажная доска заблестела от брызнувшего на неё солнечного луча. По аудитории пронёсся шёпот: «Да здравствуют Ивановы!»

Людмиле Васильевне приснилось, что она плывёт за ржавым судном, на котором написано «Кронид Коренов». Гудок гудит, Людмила Васильевна шлёпает руками по грязной невской водичке, а этот Кронид проклятый всё удаляется и удаляется…

Вот проснулась и вспомнила. Действительно, эта посудина стояла под окнами того корпуса, что в заводоуправлении. И про лысых Ивановых вспомнила. Встала с кровати и, не позавтракав, полезла за альбомом. И вышла на кухню с ним как была, в ночной сорочке, благо что соседка по коммуналке на выходные с каким-то фраером в Карелию махнула. Вот они на первом курсе: это на картошке, это в 401 аудитории, а это в Автово перед входом в общежитие. Как же давно это было! Лет двадцать с лишним никого не видела. Ленка явно учёбу не тянула, к концу первого курса затосковала и уехала, Римма на втором курсе в сентябре вышла, несколько дней походила и документы забрала. Таня Проничева родила весной на втором курсе и отстала, уйдя в академический отпуск. Верочка родила примерно тогда же, но умудрилась сессию сдать, только через некоторое время серьёзно заболела её падчерица, и она тоже отстала на курс. Таня Якушева… эта доучилась. И работала. Зато в девяностые пришлось мотаться в Турцию за тряпками, чтобы семью прокормить. Это Людмиле кто-то из однокурсниц, случайно встреченных, когда-то рассказывал. И о Светке, она тоже не отстала, даже на производстве поработала, но потом переучилась и осела в бухгалтерии. Оля…

Стукнула дверь. Инна пришла? А Людмила Васильевна думала, что она в отъезде, иначе не вышла бы на общую кухню в ночной сорочке. «Что это вы разглядываете? Ой, надо же, это Римма! Я её такой молодой не знала». «А откуда ты её вообще знаешь?» «Она тётка моя двоюродная… ну, отцова кузина. Но познакомилась я с ней лет пятнадцать назад. А здесь ей лет двадцать?» «Семнадцать-восемнадцать. Первый курс». «А вы разве на юридическом…» «Нет, это корабелка. Римма ушла со второго курса». «Она об этом никогда не рассказывала…» «Да, помотала нас жизнь. Я-то распределение отработала и перешла в колледж черчение преподавать, ну, вернее, тогда он техникумом назывался. Первый муж потребовал, чтобы я на женской работе… ревновал, козёл. В техникуме одни бабы, а если мужики попадаются, то тоже бабы! Инна, нет там у тебя на примете мужичка лет за полтинник, чтобы не пьянь и ревнивец, как мой первый, и не псих, как второй?» «Сама бы такого подхватила, да никто в руки не даётся!»

Да, дождешься от неё! Она по внешности Людмиле в подмётки не годится, но лет на пятнадцать моложе, разбитная, даже перед Володькой первое время хвостом вертела, но потом увидела его во время скандала и головой покачала: «Сочувствую, но не понимаю, как можно такое терпеть!» А на прошлой неделе Людмила Васильевна окончательно выгнала мужа, к счастью, гражданского, на жилплощадь сестры. И сразу решила искать нового. Только вот где? В коллективе такие же, как она, неустроенные, да замужние. А вне колледжа у неё и знакомых-то не осталось. А если институтские знакомства возобновить? «Инна, а что, Римма замужем, дети? Квартира, дача?» «Нет, одинокая. Закончила ВЮЗИ, работает в юридическом отделе завода. Как у нас с вами, коммуналка с одной подселенкой. В земле не копается». Так, ещё одна разведёнка. Но пообщаться стоит. Не успешная, зазнаваться не будет. «Дай-ка мне её телефон!»

В ближайший месяц она наслаждалась новыми-старыми знакомствами. Римма встретила её прохладно, но вежливо. Квартирные условия, действительно, у них оказались один к одному: тоже двухкомнатная квартира, выгороженная из пятикомнатной, тоже здание конца XIX века, тоже окна во двор-колодец, тоже две одинокие (тьфу-тьфу, чтоб для Людмилы это было временно!) женщины. Несмотря на некоторую отстранённость, она даже помогла, объяснив, как оформить завещание всё больше впадавшей в склероз матери. С явной неохотой сообщила, что общается из однокашников только с Верочкой, Олей и Таней Якушевой (то есть она Савельева давно). Да, и со Светой иногда. А с Таней Проничевой? Нет. Нет, не знает. А из парней никого. Даже не встречала ни разу за эти тридцать с хвостиком лет. Светка в разводе, детей нет. Вот её телефон. Позвони, она любит поболтать. То есть, змеища, намекнула, что она деловая женщина, а я болтушка. Ладно, стерплю покуда. А остальных? У неё всё на работе записано, дома телефона нет. Так я и поверю! Светкин, с которой иногда, помнит, а этих забыла! Ладно, у Светки узнаю.

Светка на звонки упорно не отвечала. Тогда Людмила напряглась и через адресный стол добилась адреса Татьяны Савельевой. Это было просто чудо: не зная даже отчества, по имени, году рождения и не самой редкой фамилии найти человека в пятимиллионном городе. Но она вспомнила, что жила Таня после замужества у свёкров, и было это где-то в районе Нарвской. В той же квартире она её и обнаружила. С новым мужем. Надо же, тихая наша Таня, Людмила её не сразу вспомнила, а не одна! И замуж второй раз вышла всего года три назад.

Мужик фактурный, полностью затмевающий свою серенькую жену. Сальный, всё хватал Людмилу за талию. В отличие от Риммы Таня хоть стол накрыла. Но держалась скованно. С кем связь поддерживаю? Ну, с Риммой, с Олечкой нашей славной, с Верой, конечно, со Светой. Проничева? Она Асоян уже лет тридцать… даже больше. Римма? Ты с ума сошла! Несколько раз спросила? Правду про тебя говорили…

Да ладно! Ну, не обижайся! Охота слушать, скажу: «Второе имя» тебя звали. Кто-то из парней… да, Юрка Козлов, точно! Он сказал: «Тактичность — её второе имя». Помнишь, ты куратору Ленку сдала, что она пропуски не отмечает? Её со стипендии сняли. Ах, принципиальность? Ну, конечно, её мать одна растила, да ещё двух младших сестрёнок. Я только задним числом узнала, что она матери ничего не сказала и жила на двадцать пять рублей в месяц, которые она присылала. А как ты думаешь, почему? Мы не поймём, мы с тобой единственные в семье. Она предпочитала сама голодать, а не у сестрёнок кусок изо рта тащить. Училась, конечно, плохо. Голодное брюхо к ученью глухо.

Поссорились. Но Людмила Васильевна уже успела вызнать, что Вера работает в администрации района, в котором сама живёт.

Позвонила в приёмную, выяснила телефон Веры Андреевой. Но поговорить не удалось. В трубке звучали голоса, Вера сказала: «Извини, у меня приём, звони домой. И дала телефон. Людмила позвонила попозже, когда с хозяйственными делами управилась. Мужской голос ответил, что Вера уже спит. «Вы муж?» — спросила. «Нет, не муж». И трубку шмякнул.

Назавтра снова стала набирать Светку. Дозвонилась. Эта сходу позвала в гости и встретила её с восторгом. Но она и в юности была такая восторженная. Влюблялась в однокурсников, преподавателей, актёров. Всё вполне целомудренно, быстро остывала и переключалась на очередной объект. В отличие от большинства однокашников — из успешной интеллигентной ленинградской семьи. Поздние родители, преподаватели ЛГУ, не рядовые, а остепенённые. Она не в родителей, училась слабенько. Но внешне привлекательная, как в юности, так и сейчас: высокая, стройная, тогда светло-русая, почти блондинка, сейчас крашеная блондинка. Первый раз замуж вышла на четвёртом курсе. К пятидесятилетию подходит с четвёртым разводом. Немалое родительское наследство к этому времени прожила: вместо большой профессорской квартиры — стандартная двухкомнатная, машины нет, шикарную дачу в Комарово проела постепенно со вторым и третьим мужем, четвёртому пришлось удовольствоваться уже скромным меню. Поэтому и слинял быстро. Именно такими словами она описала свои обстоятельства. Такая она, Светка: болтушка, любительница сплетен, недалёкая, но не идиотка, всегда трезво себя оценивающая. Насчёт женихов посмеялась: могу познакомить с бывшими мужьями, последний ещё не пристроился, а второй уже со своей очередной разбежался. Прочих знакомых тебе не предлагаю, сама ещё не опробовала, может, пригодятся. Да, и учти, на моих бывших больших надежд не возлагай, вкус у меня на мужиков неважный. То есть как мужики они ещё ничего, а как надежда и опора — вообще ничего.

Почему все так болезненно реагируют на Проничеву? Ну, ты даёшь! Это ведь давняя история, с первого курса. Помнишь, как мы 7 ноября на демонстрацию ходили? Ах, это же общежитские были… ну да, я с ними оказалась, потому что заночевала в 488-й у девчонок. Нас не заставляли, но утром рано комендантша с баянистом по этажам прошлась. Визгливым голосом кричала: «Девочки, мальчики, приглашаем вас на демонстрацию». Ну, Римма говорит: «Коли уж проснулись, пошли». А оказалось так здорово! Вот больше тридцатника пролетело, а помню! Чуть пройдём — затор. Оркестр начинает «Летку-Еньку» играть, а мы приплясываем, чтобы не замёрзнуть. А когда на Дворцовую площадь вышли, там милиция, солдаты и даже курсанты цепочками стояли, чтобы колонны не перемешивались. И Римма встретила в оцеплении одноклассника. Представляешь, в такой толчее встретиться землякам? Она на ходу ему адрес сказала, и он вечером пришёл в общежитие. С другом пришёл. С Альбертом Асояном, который рядом с ним в оцеплении стоял и сразу на Римму запал. И такая у них трогательная любовь была! Римма сейчас тучная очкастая тётка. А тогда была маленькая худенькая брюнеточка с дивными газельими семитскими глазами. Ах, полгода такой дивной любви, причём явно платонической. Такое наше поколение было. Не веришь? А я верю! Я сама такая была. Кроме шуток, девочкой на четвёртом курсе замуж вышла. Эх! Да, о Римме. Она на практику в Жданов, он в лагеря под Новой Ладогой. Потом каникулы в Ленинграде, где у родителей была шикарная квартира. Отец у него не то адмирал, не то Герой Советского Союза. Каков жених? Ну, и Проничева на правах подруги любимой девушки вцепилась в него мёртвой хваткой. В августе пошли подавать заявление по залёту. Алик хотел свалить, мол, не люблю, но Таня пустила слезу перед родителями, и адмирал велел жениться. Мать рыдает: она не нашего круга, а отец отрезал: а не фиг было не в свой круг член совать! Свадьбу сыграли скромную, в квартире. Я была, невеста статусных подружек себе подбирала. Всё равно она прогадала. Жить к себе её не пригласили, муж слинял в училище, в увольнение не больно рвался. А спустя пару месяцев после свадьбы сына папаша объявил: теперь я буду жениться! Жене — двухкомнатный кооператив, сыну — наказ служить честно, а в шикарную адмиральскую квартиру молодую жену привёл. Танька билась в истерике: сказали бы сразу, я бы аборт сделала! Ну, а Римма, когда вернулась к сентябрю, была сломлена. Буквально несколько дней выдержала и забрала документы. Мы ничего о ней не знали, думали, домой уехала. А она устроилась дворничихой, потом ещё секретаршей в суд. Через год поступила в ВЮЗИ. И так десять лет. Лёд долбила, мусор мела до света, потом в суд на пол ставки. Уже дипломированным юристом продолжала лёд долбить, пока не отработала за эту комнату. Так в ней и живёт. Как ты думаешь, будет кто-нибудь из наших с Проничевой общаться?

Асояны? Живут… с короткими перерывами. У Алика с военно-морской карьерой не задалось. Что-то там случилось в училище. Не то со здоровьем, не то с дисциплиной. Через год вернулся домой. Ну, то есть не домой, а к маме в кооперативную квартиру. А там молодая, но постылая жена с маленькой дочерью. Запил. Чиновный папаша явился, стал поучать: получи хоть гражданское высшее образование. Заметь, материальную помощь не предлагает, только хорошие советы. И тут Алик с размаху посылает его на хрен. Сказал: всё, что мог, ты уже сделал. Родил, женил. Свободен! И пошёл на ближайшую стройку подсобным рабочим. Вся семья в шоке. Но оказалось, что поступил он так не с досады, а при здравом рассуждении. Выучился на каменщика, неплохие деньги получал. Потом какую-то ещё редкую профессию приобрел… что-то такое на высоте делать, ну, всякими отделочными плитами стены обкладывать, мрамором, что ли или розовым туфом. Парень он всегда был рукодельный. Через несколько лет очередь на квартиру подошла, строителям-то жильё получить было легче. Танька быстренько забеременела, сыночка родила, чтобы побольше получить. В той трёхкомнатной они по сию пору живут.

Почему с перерывами? Знаешь, какая у Альберта кличка? «Переходящий вымпел». Первый раз он ушёл к Алле. Помнишь Аллу? Она на гидродинамике училась, ну, такая моднявая. Кудряшки, очки, клипсы? Да, рыжая, она самая. Они с Танькой всегда дружили, парней друг у друга отбивали. Но то парней, а тут…

Алла на третьем курсе выскочила замуж за нашего куратора. Твой дружок, помнишь? Ладно, не обижайся. Он в общежитии один в комнате жил, к нему многие ходили. Но желал в Ленинграде прописку иметь, поэтому особое внимание уделял местным. Родители Аллы в торговле работали, дом полная чаша. Молодую семью приняли, дефицитом обеспечили. Но зятя не прописали. Зять сработал на продолжение рода, ждал аплодисментов, а они опять не прописывают. Тут подвернулась аспирантка, постарше и с длинным носом, но зато одинокая и с квартирой. К ней и ушёл. А Алла стала новый объект искать. На Алика случайно внимание обратила. Ей бабушка дачный участок отдала, и она решила на нём домик построить. Ну, и пригласила мужа подруги: и ему подработать, и ей подешевле. В результате строительство затянулось на полгода. Танька узнала не сразу, а как узнала, рукой махнула: деньги приноси, а сам не нужен. Понятно, был у неё кто-то. И очень она на него рассчитывала. Но, сама понимаешь, связь с замужней женщиной — это одно, а с разведёнкой с двумя детьми — совсем другое. Любовник слинял, Танька поискала другого и поняла: в этом статусе ловить нечего. И явилась к Алке за мужем.

Повели они себя не как закрепощённые женщины Востока, а как свободные американки. Мне Алла сама об этом рассказывала. Сели друг против друга, закурили: мы же цивилизованные люди! Как решать будем? Алла говорит: забирай! Танька напряглась: что не так? Ослаб? Алка отвечает: всё в порядке, всё-таки дед с Кавказа, а не с финских бурых скал. Но мне надо, чтобы мужик не только трахал, но и любил. А любит он всю жизнь одну. Ущипнула всё-таки соперницу, стерва!

Людмила спросила, а не пытался ли он к Римме вернуться? Ну, первое время никто не знал, где она. Лет через несколько, уж и они институт закончили, и даже Римма, поступившая в свой юридический позже двумя годами, кто-то из однокурсников её встретил. Вот тогда Алик её разыскал и в ноги бросился, сам по пьяни Витьке Вериному рассказал. Но она выдала обычный романтический набор: предательство, нет веры, есть дети, исполняй свой долг. Дура! И себе жизнь портит, и мужику! Не удивлюсь, если она до сих пор дева! Ну да, он четверть века под её окнами ходит аки пёс бездомный. Ну и что, что вид потеряла? Для него она всё та же девушка с газельими глазами. А Танька, что Танька? Блудила потихоньку, но уже захомутать больше никого не пыталась. И мужа контролировала. Но ещё дважды упускала. Что характерно, тоже с подругами своими. Схема одна: или ремонт, или что-то переставить. И он идёт! Наверное, потому что дома хреново. Танька — стерва, дети его ненавидят, мамаша настропалила. Уже и внучок появился, тоже зверьком глядит. Все живут на его деньги, но третируют. А он, слабак, терпит! Поддерживает связь с этой семейкой одна золотая наша Олечка, добрая душа. В период проживания Алика с подругами ходит от него деньги передавать. Ревновать? К Оле? До этого даже Танька не додумалась. Оля — это Оля. Нет, не замужем. Муж давно ушёл, она одна сына воспитала. Сын хороший, сноха — стерва, вроде Таньки. Внучок небольшой ещё. Нет, слава богу, не с ней. У Олечки квартира крошечная однокомнатная.

А до Верочки ты не дозвонишься. На работе у неё вечная запара… зря ты так говоришь! Как можно о чужой работе судить, не зная? Пришла бы на приём, а на тебя — нулями, ты бы сама хай подняла. А дома у неё пять душ. Мне ей даже звонить неловко. Убрать, постирать, сготовить, накормить, уроки проверить… какие уроки? Они с Витей на старости лет сыночка завели. Лет десять ему сейчас. После работы дома управляется, а затем падает и отрубается. И тут уж все домашние на цыпочках ходят. Так что после десяти не звони, на хрен пошлют. Попробуй в выходные.

Вера пригласила их на чай в воскресенье. Был какой-то скучный необязательный разговор. Людмила старалась общаться со всеми домашними. Не оценили. Когда вышли за порог, Светка сказала: «Да, тактичность — твоё второе имя!» «Ну, что не так?» «Что ты к дочери её и зятю привязалась: "дети нужны, дети нужны". Могла бы сообразить, что, если они лет 12 уже женаты, то есть причина». «И что такого?» «А ты сама что ж не родила?» «А от кого?» «А хорошо было бы, если бы я при всех спросила, почему на тебя только хреновые мужики западают?»

Оля работала в библиотеке. Улыбаясь, поведала Люде, что сначала работала конструктором в КБ, потом её подвинули в ПТО, оттуда в техническую библиотеку. А потом и вовсе КБ закрыли. Но она, бывая в бибколлекторе, со всеми библиотекарями перезнакомилась, так что, когда без работы осталась, сразу перешла в массовую библиотеку. Даже смогла поближе к дому выбрать работу. Зарплата копеечная, но стабильная. Ей хватает. От разговоров о подругах уклонилась. Ничего себе, возмущалась Людмила Васильевна в разговоре с Инной, все её называют «милая», «добрая», «надёжная», даже «золотая», а она со мной даже путём не поговорила, всё время отвлекалась сопливым книжки искать. И ни слова ни о ком! Про Римму спрашиваю — «ты у неё спроси», о Тане — «да я не знаю точно». Инна захохотала: «Действительно, милая! Я бы с такой дружила! Ни сплетен, ни пакостей за спиной, ни подстав!»

Первой юбилей праздновала Светка. Она пригласила подруг в кафе.

«Бывают встречи без галстуков, а у нас будет без ширинок, — посмеялась она. — Сама сейчас без кавалера, и подружки почти все такие же. Вера, Таня, извиняйте, Витю и Петю не приглашаю». Замужние дамы отмахнулись, кому, мол, они нужны! Людмилу Васильевну это не обрадовало. Признаться, она надеялась, что будет большое сборище и, может быть, кто-то окажется подходящим для знакомства. А предстояла встреча девяти баб. Светке, однако, она сказала: «Так, конечно, лучше. Этот Петя…» «Что, и тебя за попу щиплет? Вот козёл, ни одну не пропустил!»

За столом ужасались страшной дате: надо же, полвека! Следующей была Вера. Она сказала, что кафе не потянет, и пригласила всех к себе домой: «У меня в доме своих четыре мужика, так что и вам не возбраняется прийти с кавалерами. Только предупредите, чтобы места для них запасти». «Вер, почему четыре?» «Славка приедет». «Что за Славка?» — спросила Людмила Светку. «Пасынок её».

Людмила подъехала чуть пораньше, предложила помощь. Но Вера отмахнулась: осваивайся. Осваиваться не получалось, домашние метались, переставляя мебель и таская посуду, на ходу коротко отвечая и неискренне улыбаясь. Но потом стали подтягиваться гости, и стало веселее. Неприятно царапнуло, когда приехала Оля. Виктор открыл дверь и радостно крикнул: «Серёжка, тётя Оля приехала!» И маленький Серёжка, который зыркал исподлобья и разговаривать не желал, помчался её встречать. На визг брата вышли из кухни дочь Веры Олечка с мужем и потащили Олю в свою комнату. Виктор с трудом оторвал мальчишку от гостьи: взрослым надо поговорить! Говорили они долго, пока гостей не пригласили к столу. Сын Виктора от первого брака, импозантный, но хмурый мужик лет сорока, расцвёл улыбкой и поцеловал Оле руку: «Я тебе место держу». Завыл Серёжка: «Я хочу с тётей Олей». Пришлось сдвигаться, освобождая ему место. И когда этот Славик с братишкой вышел провожать гостей, он сказал: «Вас до метро много, а на проспект к автобусу тётя Оля одна». И пошёл её сопровождать.

«Что они с ней носятся как с дерьмом на лопате?» — недовольно спросила Людмила. «Мы все слишком многим Оле обязаны», — ответила Римма.

Через месяц был юбилей Оли. Людмила Васильевна ждала приглашения, но Оля не звонила. На работе отвечали, что она в отгулах. Позвонила Светке: «Что же обещанный юбилей?» «Не до того, — вздохнула Светка. — Оля уже месяц у Асоянов живёт». «Что такое?» «Таня болеет, дочь за ней ухаживает, а Оля у них домовничает, ребёнка в школу водит, уроки с ним делает, готовит на весь колхоз, стирает, убирает».

Ещё месяц прошёл. Там у Риммы юбилей наклёвывался, но эта не позовёт. Позвонила в библиотеку Оле. Опять ответ: «Её сегодня не будет» Людмила возмутилась: «Да что у вас за работа такая, вечно её нет!» «Постыдитесь, женщина, она на похоронах». И трубку шмякнули.

Позвонила Светке: «Кто у Оли умер?» Она вздохнула: «Таня Асоян. Представляешь, никто из нас с ней не был, одна Оля помогала. Завтра похороны. Я решила пойти, поддержать молодого вдовца». Людмила Васильевна решила тоже пойти: а что, всё возможно.

В кафе на поминках стало особенно заметно, как Альберта третируют дети. Если бы не мужья Татьяниных подруг, он бы сидел совсем один. Света и Людмила из солидарности тоже сели поближе к нему. Оля подошла только один раз: «Держись, Алик. Пойду я, детям тяжелее». Он кивнул.

Недели через три спросила у Светы: «Как там вдовец?» «Съехал». Ну и дела! «К кому?» Светка заржала: «Переходящий вымпел пока не вручён. Просто съехал на съёмную квартиру».

Альберт продержался дома только несколько дней. Дети вели себя по-прежнему, даже хуже. Потом сын привёл какую-то девку непотребную, отец мягко пожурил сына, сын послал. Альберт в полной растерянности пришёл к Оле: «Я больше не могу». Оля погладила его по головке: «Алик, вспомни, как ты своего отца послал. И небо не разверзлось. Несправедливо? Да. Ты-то не родил-женил, а выкормил и выучил. Нелюбовь им Таня в голову вложила, и это въелось надолго, если не навсегда. Карине 30 лет, сама мать, а вы её всё с ложечки кормили. И что, будешь дальше кормить? Дай им возможность пожить самостоятельно и на свои. Эту девку Эдик для тебя привёл, чтобы ты бесился, да ещё бы и её обеспечивал. Давай мы тебе квартиру поищем».

И Альберт съехал. Трусил немного, попросил Олю с ним за вещами заехать. Но дома никого не оказалось. Он спешил, нервничал. А Оля сказала: «Собирайся основательно. Я же вижу, что больше ты сюда не придёшь». Аккуратно складывала одежду, заглядывая в список. Машину загрузили до крыши. Так же основательно всё разложила на съёмной квартире. А потом сказала: «А теперь поставь машину в гараж и начинай копить на новую. Ну, что ты рот открыл? Аличек, ты что, из-за этого г… будешь с детьми родными судиться?».

Добрым словом он помянул Олю, что машину заставила вернуть, когда Карина через неделю позвонила на работу: «Мне нужна машина!» Без обращения, как уже несколько лет. «В гараже» ответил и трубку бросил. А машину ещё заправлять нужно. И ремонтировать.

Через пару недель Карина зашла в библиотеку и спросила: «Тётя Оля, отец что, не собирается свою часть комуслуг оплачивать?» Оля хладнокровно уточнила: «Ты спрашиваешь, собирается ли он жить в этой квартире? Или делить её? У вас два варианта: или вы продаёте квартиру, делите деньги на три части и разбегаетесь, или договариваетесь с братом и без формальностей делите квартиру и платите за себя пропорционально занимаемой площади сами. А отец будет платить за съёмную квартиру». Карина заплакала: «Тётя Оля, как всё плохо! У нас поле боя, а не жильё. Без отца стало даже хуже». «Понятно, что хуже. У вас был общий враг, который к тому же вас кормил. Теперь так уже не будет».

Слишком часто Светке звонить нельзя. А узнать о перспективном женихе хотелось. Людмила Васильевна позвонила Оле в библиотеку и услышала, что она на больничном. Поехала её навестить, но в дверях её встретила Римма и сказала, что к Оле нельзя. Это было оскорбительно и странно, но пришлось уйти. Звонок Свете. «У Оли погиб сын». Людмила возмутилась: «Почему меня не впустили? Я бы с ней поговорила!» «Лучше не надо, мы все помним твоё второе имя». Возмущённая Людмила вновь поехала к Оле, благо у преподавателя времени побольше, а у Риммы рабочий день с восьми до пяти. Но в дверях встал Виктор: «К Оле нельзя». Людмила Васильевна возмущалась: «Оля от этой изоляции болеет, давно бы в себя пришла, если бы не их заслон».

Но Оле пришлось подняться, потому что слегла Римма. С тем же диагнозом и примерно в той же стадии, что у Тани Асоян. Именно Оля настояла на операции, на которую врачи не очень охотно пошли, утверждая, что шансы ничтожны, она же ухаживала до и после, меняясь иногда с Инной. У Людмилы Васильевны не было причины навещать больную, не те отношения, однако любопытство замучило. «Ну как там?», — спрашивала она соседку, но та только отмахивалась на бегу.

Как-то вдруг все окружающие обзавелись сотовыми телефонами. Только вчера, казалось, проблемой было дозвониться, а сейчас пожалуйста — у каждой дамы в сумке трубка. Пришла Людмила Васильевна из колледжа домой, а на кухне Инна с кем-то разговаривает. Заглянула — а она в трубку бубнит. Прислушалась — «Алик». «Что за Алик?»

Оказалось, Асоян. «Ты что же, у тётки единственную любовь отбила?» «Да ну вас, Людмила Васильевна. Мы договариваемся к Оле на дачу съездить большой компанией. На участке прибраться, домик просушить. Заодно и шашлычков покушаем». «А что за компания?» «На одной машине Витя за рулём, на другой — Алик». «А мне там места не найдётся?» Инна взглядом заюлила: нет, всё битком. «А Римма что, одна останется?» «Нет, Римма с нами едет, отчасти ради неё поездка затевается». «И что же, она в одной компании с Альбертом согласилась ехать?» «Они вместе живут».

Вот это да! Оказалось, Алик из больницы не выходил, в палату не впускали, так он внизу высиживал. Продукты привозил, Олю с Инной развозил, когда они менялись. На чём развозил? Когда всё это случилось, он понял, что без машины никак. В кредит влез, но машину купил. Ну, а уж из больницы они вместе уехали. Сначала к Оле, а потом к Римме перебрались.

Месяца через два Людмила Васильевна чуть не столкнулась с ними в гастрономе. Алик, крупный статный мужик, резко поседевший за последние полгода, выглядел весьма импозантно, особенно на фоне своей непрезентабельной спутницы. Не доходящая ему до плеча маленькая ростом, но грузная Римма, в мохнатом выцветшем красном берете и потёртом пальто, припадая на левую ногу, везла тележку. Он догнал её и перехватил тележку: «Не женское дело грузы таскать». «Алик, я для опоры…» «Опора у тебя — я». Она поглядела на него таким бесстыдно счастливым взглядом, что шедший навстречу плюгавенький мужичок развернулся и долго глядел с завистью им вслед.

Глава вторая. НАСЛЕДСТВО САВЕЛЬЕВЫХ

Придя с работы и управившись с домашними делами, Людмила Васильевна садилась к телефону и звонила кому-нибудь из знакомых. Чаще всего это была Ира, с которой они когда-то вместе учились в школе. Если Ира не отвечала, звонила ещё кому-нибудь. Но лучше, конечно, Ире. Её коллега Ядвига под настроение могла, к примеру, ляпнуть: «Ну и что у тебя случилось за те три часа, что мы не виделись?» А Вера Андреева и вовсе по-хамски отрезала: «Люда, смотри на часы. У меня маленькая внучка. После восьми прошу не беспокоить». Людмила Васильевна даже посоветовалась с Ирой: может, отчистить её и прекратить общение? Ира ей ответила, что всё зависит от того, кто кому больше нужен. Если ты можешь с ней не общаться, тогда рви отношения, а если она тебе всё же нужна, тогда молчи. Пришлось стерпеть. Тем более, что среди однокурсниц уже подруг почти не осталось. Летом Людмила Васильевна разругалась ещё и с Таней Савельевой.

Были они на даче у Оли. Это была воистину дача, а не дачный участок, как у всех соседей. Разработан был только маленький клочок, на котором росла чахлая не разреженная морковка, лук на перо и укроп, всё это изрядно заросшее сорняками. На прочей площади буйствовала одичавшая малина. Две яблони и одна вишенка у строительного вагончика, приспособленного под дачный домик — и всё. Хозяйка предпочитала валяться на травке или гулять по окрестностям. Ну, Людмила Васильевна и высказала Оле своё возмущение. В ходе её монолога Таня дважды весьма чувствительно её толкала, а потом вскочила и сказала: «Всё, давай на электричку!» И стала вещи собирать. «Как же, мы собирались на семичасовую», — растерялась Людмила. «Как хочешь», — сказала Таня и устремилась к калитке. Одной добираться до станции не хотелось, поэтому пришлось бежать за ней, на ходу извинившись перед хозяйкой за Татьяну, которую неизвестно какая муха укусила. Только в вагоне, в который влетели в последний момент, ей удалось высказать Тане своё возмущение: «Она обед на всех готовит, а ты вдруг срываешься! Это бестактно по отношению к Оле!» Таня зашипела змеёй: «Кто бы о такте говорил! Заладила: о внуке позаботься! Сноха ещё год назад его в Москву увезла и видеться не даёт. Тактичность — твоё второе имя». Ну, и разругались. В конце концов, кто виноват? Почему она не сказала об этом раньше? Людмила Васильевна нашла бы нужные слова, чтобы подбодрить подругу, и совет нужный дала бы! А долг перед землёй всё равно никто не отменял!

Сегодня у неё накипело рассказать о Тамаре, преподавательнице истории и обществознания в их колледже. Они живут неподалёку и ходят домой вместе, когда расписание совпадает. Да ещё так вышло, что когда-то сто лет назад Людмилина мама и Тамарина свекровь работали в одной бухгалтерии. Ну, болтают на разные темы, часто перезваниваются. А тут звонок раздаётся в начале седьмого! А ей во вторую смену! И знает же, что Людмила Васильевна — сова, и по возможности выгадывает расписание так, чтобы приходить не раньше, чем ко второй паре. А лучше к третьей или четвёртой. У неё, видите ли,свекровь умерла, так не придёт ли Людмила Васильевна помочь её обмыть! «Я же ей сто раз говорила, что боюсь покойников! Я даже к маме мёртвой не прикасалась!» Ну, со сна да сгоряча Людмила Васильевна ей сказала! Горе? Какое горе, это же свекровь, а не мать! Мужу горе? Да они вечно ругаются! «Ты слушай дальше. Я потом, когда проснулась, решила всё же долг свой выполнить, так сказать, у одра постоять. Часов после двенадцати приплелась. Там уже помощников набралось. И наши из техникума, и родственники, и коллеги бывшие свекровины. Тонечка пришла, я её сто лет не видела… с маминых похорон. Разговариваем, а тут Тамарка с сумками. И говорит: «Людмила Васильевна, вы идите, тут народа достаточно». Нет слов!»

И ещё одна проблема Людмилу Васильевну волнует. Соседка Инна вздумала комнату свою продавать. Предложила Людмиле Васильевне. Но уж больно цену высокую заломила. Отказалась. Ходят всякие теперь… то старуха какая-то непромытая, то мужик со шлейфом перегара, то хиппи волосатый с разрисованной девицей и наушниками на шее. И не сказать, что Инна как соседка её полностью устраивает. Тоже и гулянки, и поздние возвращения со стуком входной двери, и телевизор ранним утром при сборах на работу. Но, по крайней мере, Людмила Васильевна точно знает, что соседка ничего не украдёт, взаймы не попросит и на кухне всегда за собой уберёт. Хорошо Ирочке, всю жизнь живёт в отдельной квартире! «Люда, кто тебе мешает в отдельной жить? — хватило совести у Иры возразить. — Живи в маминой, а эту комнату сдавай!» Ага, как же! От маминой пилить до работы минут сорок с пересадкой! Да и комнату сдавать — это не квартиру. И деньги не те, и с соседями проблемы. Ох, и у неё теперь будут с соседями проблемы. За что ей всё это? «Не нагнетай, — перебила её Ира. — А вдруг комнату купит статный убелённый сединами разведённый полковник?» Посмеялись. А потом Ира сказала: «Люда, а тебе не приходило в голову, что Инна не так уж много просит? За эти деньги ты будешь иметь двухкомнатную квартиру и не волноваться, кто плюнет в твою кастрюлю». Откуда у Людмилы такие деньги? «Ну, сколько-то есть. Да ещё ты говорила, что у мамы доллары в столе обнаружила. А сколько не хватит, возьмешь заём. Вернуть — не проблема, ты ведь и стажевую пенсию получаешь, и зарплату, да ещё квартиру сдаёшь». Людмила Васильевна с раздражением бросила, что легко чужие деньги считать и хрястнула трубкой об аппарат. Ещё благо, что Инна отказалась от совместного пользования телефоном, и он стоял теперь в комнате. А то в прихожей не поговоришь.

Стукнула дверь, послышались голоса. Ох, опять покупатели! А неплохо бы стать владелицей всей квартиры! Людмила Васильевна опять схватилась за трубку. Нет, Ире звонить она не будет, рассердилась на её беспардонность. Пусть поймёт. Звонка от неё, конечно, не дождешься. Экономит, оставила тариф повременной. Люде звонит раз в год… да, не чаще! Только когда с днём рождения поздравляет.

Снова стук двери. Людмила Васильевна вышла на кухню. Инна стояла у плиты. «Что, опять сорвалось?» Она только молча мотнула головой. «Ты бы цену снизила немножко». «Нет, Людмила Васильевна, цена справедливая, можно было бы и больше взять, если не спеша продавать. Только, если не спешить, уплывёт моя отдельная квартира». Людмила Васильевна это знала, ходила уже к риелторам, приценивалась. «А на квартиру этого хватит?» «Заём оформляю». «Где, под какой процент?»

В общем, договорились. Через неделю уже Инна начала ремонт в купленной ею квартире. Когда Людмила Васильевна узнала, что за покупка, то ужаснулась: это была дворницкая в их же доме. Прямо в арке открывалась ниша в стене. За дверью ступеньки справа и высоко слева окно. С площадки снова дверь, а дальше — комната и кухня. Но у Инны горели глаза, она объясняла: сюда кухню перенесу, здесь у меня диван стоять будет. Людмила Васильевна только головой покачала: я бы такую помойку задаром не взяла. На следующий день Инна, приведя рабочих обедать, всплакнула. Видно, когда рушить начали, всё оказалось ещё хуже, чем на первый взгляд. Людмила Васильевна вышла на кухню полюбопытствовать и с удивлением обнаружила среди работяг Асояна. «А вы мне ремонт делать не возьметесь?» Альберт даже вздрогнул: «Да у вас тут косметический ремонт, чисто для женских рук. Инна вам потом подскажет хороших отделочниц». Инна, вытирая слёзы, кинула на Людмилу Васильевну ехидный взгляд. «Инна, золотце, не сомневайся, всё будет как задумано», — осторожно похлопал Асоян её по плечу.

«Так ей и надо, змеище», — изливалась Людмила Васильевна подругам по телефону. Но Инна больше не плакала, а Асоян исчез. «Где родственник-то?» Инна ответила, что он заходит только консультантом, помогать ему некогда — работа. А ещё через неделю, вернувшись с работы, она обнаружила комнату Инны почти пустой: «Вот, шифоньер и стол в интерьер не вписались, стол и навесной на кухне я не стала выбрасывать. Что вам не нужно, дворничиха заберёт. А в воскресенье приходите на новоселье!»

«Ира, она меня всё-таки обвела вокруг пальца, — изливалась Людмила Васильевна однокласснице. — Она заплатила вдвое меньше, чем я, а квартира у неё не меньше, чем у меня! А какой интерьер! Теперь я понимаю, какой специалист Алик! Там у старухи в кухне над окном ниша была. Оказалось, это арочное окно заложено кирпичом, а кухня — часть парадного. Ещё камин замурован. Даже дымоход сохранился, представляешь? Нет, комната одна, но кухня у неё больше двадцати метров. Не кухня, а кухня-столовая. Там даже диван стоит! Широкое трёхстворчатое окно, над которым арочное, камин, потолочная лепнина. Дворец! Её подружка Галка, она риелтор, сказала, за сколько может сходу эту квартиру продать. Это дороже, чем моя полноценная двухкомнатная!» Ира возразила: «Люда, за её комнату ты заплатила нормальную цену. А квартира у тебя хорошая, но всё-таки она выгороженная из большой, так что полноценной её не назовёшь. Сделать из неё конфетку можно. Пригласи дизайнера. И не обижайся на Инну, ты же плевалась, когда её приобретение впервые увидела!»

«Хорошо Ирке говорить, — жаловалась Людмила Васильевна Оле. — У неё никаких проблем, всю жизнь в своей квартире живёт. А я с шестиметровки начинала, когда с первым мужем квартиру разменивала, потом лет через пять доплатила за обмен на комнату площадью чуть побольше, потом опять доплатила, чтобы в нынешнюю перебраться, теперь в долги влезла, чтобы вторую комнату выкупить!» Оля, которую все считают доброй и милой, вдруг зубки показала: «Люда, Ира, как и ты, начинала жизнь в родительской однокомнатной квартире, в ней и к концу жизни подходит. Что тебе мешало остаться там?» «Ирка — холостячка, а я замуж вышла!» «Ну, разменяла ты мужнину квартиру, и нечего было мучиться в шестиметровке! Жила бы с мамой, сдавала бы комнатёнку, и было бы тебе так же хорошо, как Ире, даже лучше!»

«Вот ваша Оленька, завидущая, как все! — высказала она обиду Вере. — Жилищными условиями меня попрекнула». Вера удивилась: «Вот так, ни с того ни с сего упрекнула?» «Да, я посетовала на квартирные сложности, а она сказала, что нечего было всё это затевать». «А может, и правда не стоило? В конце концов, ты одна. Много ли тебе надо?» «Ну, знаешь! Сколько есть, все мои!» «Не спорю, твои. Квартиры твои и проблемы твои».

До чего же люди завистливы! Нет, всё-таки Ира лучше!

Утром к Людмиле Васильевне забежала соседка Инна. Конечно, предварительно позвонив. «Приходи, — согласилась Людмила Васильевна. — Есть чего порассказать».

Накануне они были на похоронах. Инна только довезла соседку до кладбища, выразила соболезнование дочери покойной и умчалась по своим неотложным коммерческим делам. А Людмила Васильевна после похорон поехала к Савельевым на поминки: «Ну, слушай. Всё было, конечно, скромненько. Стол накрывали вскладчину. Знаешь, как обычно: Вера — котлеты, Римма — блины, соседка, эта хромая старуха, не помню, как её там — кутью и лапшу…» «Чего это скромненько? Всё, что нужно!» «Ну, сейчас все в кафе поминают!» «А Римма сказала, что так человечней! Чтобы поминали в стенах, где она почти полвека прожила! Чтобы не пожрать пришли, а каждый что-нибудь накануне готовил и вспоминал подругу!»

Людмила Васильевна вспылила: «Я, значит, не подруга? Обо мне никто даже не подумал, чтобы известить! Я даже не знала, что Таня болела». «Значит, не так часто вы общались, — сказала вредная Инка. — А то знала бы». «Я звонила ей в октябре, вернее, не Тане звонила, а Оле. И спрашивала о Тане. Оля сказала, что всё нормально!» «Ладно, не пыли, Оля сказала то, что ей было велено. Кстати, что за мужик её вёл? Родственник? Чей?»

Так вот что Инку интересует! Этого и следовало ожидать: хотя в прошлом году соседка полтинник отметила, но до сих пор находится в творческом поиске. А Славка, и вправду, здорово изменился. В прошлом году, когда она его в последний раз видела, был он мрачен, грузноват и не то сказать, что не ухожен, но как-то… запущен, что ли. С тех пор он распрямился, подсох на пару размеров, стал иначе одеваться. Лощёный такой! И это при том, что стороной она слышала, что бизнес он потерял, с женой развёлся, остатки прежней роскоши с ней поделил. Людмила Васильевна тоже сразу обратила внимание, что Славка опекает заплаканную Олю, и хотела прицепиться к ним третьей, чтобы расспросить обоих. Но вся процессия растянулась по узкой дорожке по двое-трое, Танюшку вели муж и дочь, потом ей стало плохо, и девчонку оттеснила соседка с лекарствами. А Оля, которая всегда всё замечала, притянула её к себе и сказала: «Пойдём с нами, солнышко!» Так и не удалось поговорить.

«Это Славка, пасынок Веры. Ты что, не узнала его?» «Да и не знала никогда, откуда? Я дочь её знаю и сына, они там у ворот с матерью стояли. Он и по возрасту где-то между мной и вами. Какой он пасынок, откуда?»

Тут в дверь позвонили. Инна понеслась открывать, Людмила Васильевна ей вслед крикнула, чтобы вперёд в глазок посмотрела, та отмахнулась.

А пришла Светка. А Светка, как известно, знает всё и обо всех. И Инка в неё вцепилась. Светка с удовольствием начала фонтанировать информацией.

Славка? Как это Людка забыла, ведь Верочка у нас самая первая на курсе замуж вышла, сразу после летней практики. Их после первого курса на Ждановский завод направили. Виктор сварщиком там. Сам неказистый, ростика небольшого, вечно хмурый вдовец с двумя детьми. И как Верочка на него запала? Но после двухнедельного знакомства поселилась у него. Свекровь приняла в штыки, на кой ей такая девочка-Снегурочка, ей баба-конь нужна, чтобы дом вести да детей обстирывать. Родители Верины приехали, отец с лица спал, мать рыдала: «Хоть не расписывайтесь!» Рассказывала, что много лет назад цыганка ей нагадала, что дочь её в восемнадцать лет сойдёт с ума, и так ведь и вышло!

Свекровь уехала домой, решив, что молодая надорвётся от такой семьищи и сбежит. Но Верочка всё преодолела: готовить научилась, семейный бюджет рассчитывать, детей воспитывать. Анютка сразу стала её мамой звать, а Славка, который всего лет на десять мачехи младше, до армии глядел на неё исподлобья. Звал тётей Верой. И её подруг тоже тётями. Теперь Светке с ним общаться лишний раз не хочется, перед людьми стыдно: это сколько же ей лет, если предпенсионного возраста мужик её тётей зовёт!

Куда Анютка девалась? Где-то в Европах. Мачеха её растила, баловала, учила, а когда вырастила, возник квартирный вопрос. Верочка-то после распределения отработала на инженерной должности положенное, а потом двигалась по комсомольской и партийной линии. Больших постов не достигла и закончила карьеру в пятьдесят пять в должности мелкой чиновницы районной администрации. Жили они в трёхкомнатной «распашонке», которую Виктор от завода получил. Славка после армии остался в Прибалтике, женился. В перестройку начал свой бизнес, торговал видаками, потом компьютерами. А в начале 90-х внезапно объявился в Питере. Не то по национальному вопросу с женой разбежался, не то из-за бизнеса земля под ним горела. Восстановился в институте, и это в тридцать! В родительском доме, конечно, не жил, но прописался. Там ведь ещё Серёжка в коляске пищал, которого Верочка умудрилась чуть не в сорок родить! Ещё и дочь родная замуж выскочила и зятя иногороднего привела.

От этой тесноты у Верочки зубы прорезались, и она от своей администрации добилась четырёхкомнатной квартиры, в которой они до сих пор живут. Виктор с сыном и зятем отделали её так, что любо-дорого глядеть. Только переехали, и тут у Анечки крышу сорвало. То ли раздражала её весёлая студенческая семья младшей сестрёнки, то ли показалось, что она в своей семье Золушка, но потребовала она выписать на её комнату отдельный лицевой счёт: «Приватизирую и продам!» Представляете? Виктора тогда первый инфаркт шибанул.

Ситуацию разрулил бизнесмен Славка. Всю жизнь выглядевший в семье недовольным, он вдруг сказал сестре: «Тебя мать растила и выхаживала, ночей недосыпала. Ты забыла, как она в больницу с тобой легла, оставив грудную Олечку на тётю Олю? А как всю семейную казну разорила на адвоката, чтобы тебя от колонии отмазать, когда вы подростками попались на уголовщине? Ты ей всем обязана: и здоровьем, и жизнью, и образованием, и свободой! Даже тряпки, которые на тебе, не все на твою зарплату куплены! Так вот тебе моё слово. Делаем всё официально. Оцениваем квартиру. Выплачиваем тебе седьмую часть. Ты выписываешься, и чтоб духу твоего здесь не было!» Она ещё возмутилась: «Почему седьмая? Квартира папина, мамина, моя и Олина… и Серёжкина». «Нет уж, сестрица, тётя Вера получала её на семерых, вот одну седьмую и получишь».

Деньги, конечно, дал Славка, у Андреевых в то время уже ничего не было. Помните, как мы жили тогда? Дал, конечно, мало. Но Анька не устояла и взяла. Прожила их быстро и с наглой мордой вернулась в родительский дом. Верочка, конечно, простила. И прописала бы. Но тут показали зубы отец и зять: «Не выгоним, живи в проходной спаленке. Но на прописку не рассчитывай!» С год она покрутилась, всё надеялась, что брешь пробьёт в глухой мужской обороне. Но не вышло! Тогда через какое-то брачное агентство познакомилась с престарелым чехом и уехала к нему. Богатенький, у него ресторан в Карловых Варах. Через несколько лет в собственном ресторане, где вела бухгалтерию, познакомилась с немцем, на этот раз своим ровесником. С чехом разбежалась, бизнес поделили, она продолжала ездить туда два раза в месяц, ведя бухгалтерию и держа руку на пульсе, благо живёт километрах в ста от прежнего места жительства. В общем, не бедствует. Но осталась у неё голубая мечта поделить родительскую квартиру. Уже не ради денег, а чтобы было по её велению. Последний раз видела я её на похоронах Виктора. Это сколько прошло, лет десять? Как головой вертела, змеища: «Ах, у вас ремонт, порядочек. Бедный папочка такой мастер был». А Славка к ней наклонился и шепнул: «А квартира-то не приватизирована!» Она чуть не рухнула!

Почему? Да потому, что наследовать нечему! Зять после похорон сказал: «Мне папа велел, чтобы квартира была приватизирована только на маму. Вот Серёжке восемнадцать сравняется, мы все отказные напишем, тогда приватизируем». Анька уехала в бешенстве!

Славка? А что Славка? Тогда он год в Питере прожил, диплом получил и в Калининград свалил. Там дело завёл, женился. Сын у него. Витька. На отца внешне не похож, но поведением… вечно недовольный, как Славка. А Славка удачливый. Он там сначала на заводе работал, вроде бы даже по распределению. Не знаю, какой завод, что-то железное, мелкое и умное. Не прочность корпуса, которую мы изучали. Денежки от прежней жизни остались, так он акции скупал. А когда производство обанкротилось, он стал обладателем оборудования, а земля и здания — в собственности местной власти. Что-то в этом роде. Ну, не знаю я! Но по первости он за копейки арендовал цеха и производил что-то другое, покрупней и поглупей. Какие-то терминалы. Не для банков, нет. Может, для таможни, может, для аэропортов, может для заводских проходных. Ну, не знаю! Хорошо у него эту хрень покупали, он постепенно расширялся. Не год, не два, а около двадцати лет завод строил. А как расширился на всю территорию, тут его и взяли в оборот: продавай, а то на аренде прогоришь. Он в Питер примчался, понял, что откуда ноги растут: от здешних конкурентов. Верочка на него поглядела и говорит: «Славик, ты надорвался. Жена, сын, производство, администрация, конкуренты — и всех ты контролируешь. А жить когда? Отпусти всех! У нас мужики 60 лет живут. Далеко ли тебе до конца?»

И у него в голове прояснилось. В семье давно только о деньгах разговоры, производство он не любит, его дело изобретать и конструировать. И сказал он тому, с кем бодаться собирался: уступлю, только время дай! А тот: понимаю, нельзя же бабе всю сумму показывать. Славик открыл две фирмы на мачеху и зятя и стал деньги туда-сюда гонять. Купил сам у себя заводскую гостиницу на имя Верочки, там себе отделил пол этажа под офис и квартиру типа в аренду. И не зря: когда объявил, что дело продаёт, жена потребовала развода и наложила арест на все счета. А там уже ветер свищет!

В общем, через год Славка с зятем похудели каждый на пуд, а Верочка с дочерью набрали почти столько же от переживаний. Зато Славка получил свободу от семьи, администрации, нелюбимой работы и конкурентов. Открыл фирму… как её там? Интел…технолоджн…хрен знает что…консалтинг. Идеями и технологиями торгует. Глаза горят.

Но Инке в качестве объекта не подходит. Почему? Живёт далеко и места жительства менять не собирается. Инка с шестнадцати лет последовательно улучшает свои жилищные условия в Питере, а Славка не только свою часть жилища не застолбил, но и сестру выселил. Он к Прибалтике привык.

Инна хихикнула: «Света, я в своих планах так далеко не захожу. Мне просто мужик понравился. Внешне. Ну, и ещё меня тронуло его отношение к Оле. Наверное, человек неплохой». «К Оле теперь по-разному можно относиться», — поджала губы Людмила Васильевна. «Что такое?» «Я тебе самое главное не успела рассказать. Таня свою квартиру Оле завещала». «Ну, ни фига себе! А муж? А дочь и внучка?» С торжеством глядя на Светку, Людмила Васильевна сказала: «Вот так. Оказывается, уже больше трёх лет владелица Таниной квартиры — Оля. Видно, чёрное риэлторство в крови у этой семейки!» «Не слушай её, Инна, — вскинулась Света. — Всё не так, как Люде кажется».

На поминках народу было не так уж много. Поскольку семья дочери приехала только в день похорон, организовывали всё подруги и решили, что поминать будут только близкие люди: немногочисленная родня и они. Так что за столом собрались Танюшка с мужем и дочерью, Петина племянница, соседка, старуха под девяносто, дружившая ещё с первой свекровью Тани, и институтские подруги. Из мужиков — Славка и Алик. Было тесно. На диване уместились пятеро: Вера, Слава, Римма, Оля и Алик. Оля, измученная похоронными хлопотами и уходом за парализованным Петей, привалилась к спинке дивана и вырубилась. Людмила Васильевна хмыкнула: всё-таки Оля из них из всех выглядит старухой в свои 66. Оглядела застолье и с досадой поняла, что моложе всех смотрится Римма. Наверное, потому, что живёт с мужем и в достатке. Все остальные — одиночки: Вера, Света, Оля, Люда. Одеты вполне пристойно, но обыденно. А Римма! Очень недешёвое платье, элегантная сумочка и аккуратная стрижка. Алик перевоспитал её под себя, он всё-таки из хорошей семьи и всегда следил за собой, не гляди, что простой строитель! За этими мыслями Людмила Васильевна не заметила, как обычный застольный разговор перерос в ссору между зятем покойницы и Петиной племянницей. Конечно, речь шла о квартире. Племянница была не прочь перебраться сюда и ухаживать за любимым дядей. А зять планировал на полгода пустить жильцов, а потом выставить квартиру на продажу. А Петю? У него же комната на Ваське, пусть туда перебирается! А кто он ему? Тане Петя не отец, с тёщей он на старости лет сошёлся. Ну и что, что почти двадцать лет вместе прожили? Не думаете ли вы, что мать не позаботилась о семье дочери, не написала завещание на её имя? Племянница в ответ заверещала, что даже если у покойницы хватило совести отписать всё дочери, у дяди Пети есть вполне законное право требовать выделения доли в наследстве, поскольку он находился на иждивении жены! Зять вздрогнул и посмотрел на Римму. Ишь ты, в упор нас не видит, но когда надо, вспомнил, что Римма — юрист! Римма кивнула: да, имеет. Зятя затрясло. Проснувшаяся Оля вздохнула: «Бедная Таня, она всё знала заранее». Зять кинулся на неё: «А вам пора поискать себе пристанища в другом месте! Нас трое, да ещё дядя Петя колодой здесь лежит… до завтра». Все ахнули, Танечка смутилась до слёз: «Пранас, разве можно так с тётей Олей! Она ведь ухаживала за мамой и дядей Петей!» «Вот и скажи ей спасибо! Но не отдавать же ей за это тёщину квартиру». «Так, — сказала Римма, и все замолчали. — Как душеприказчица покойной Татьяны Савельевой…» Зять вскочил. «Сядь, Пранас, я душеприказчица, а не наследница. Чтоб тебе понятно было, слежу за исполнением воли покойной. Оглашу её прямо сейчас, в присутствии самых близких ей людей. Но сначала предыстория».

А предыстория такая. Четыре года назад болезнь дала первый звоночек. И Татьяна задумалась о том, что будет после её смерти. И советовалась, конечно, с Риммой. Квартира, доставшаяся ей от свёкров, безусловно должна отойти дочке Танечке как внучке первых владельцев. Но! Петя ей тоже не чужой. Он гораздо крепче её здоровьем. Тем не менее, в его немолодом возрасте вернуться в коммуналку… да ещё получить такую оплеуху от жены, с которой прожил немало лет душа в душу. С другой стороны, если оставить квартиру Пете, это уже будет совсем ни в какие ворота. С Танюшкой они всегда не ладили, и после смерти Пети жильё неизбежно перейдёт его любимой племяннице. Оставить квартиру дочери на условиях доживания в ней отчима? Как бы зять не сократил срок этого доживания не только в квартире, но и на белом свете! Тут Танюшка вскинулась: «Тётя Римма, ну что вы такое с мамой…» Римма вздохнула: «Танечка, если он жизнь жены и дочери в доживание превратил, то что ему какой-то тёщин муж». «Тётя Римма, это строительство ведь для нас!» «В том-то и дело, что не для вас!»

Лет уже побольше десятка зять строил усадьбу. На хуторе, когда-то принадлежавшем их деду, жил бобылём его старший брат и наблюдал за строительством особняка, возводимого на деньги, которые присылал Пранас. Строил с размахом: большой дом с колоннами и балконами с ажурными решётками, ветряки на холмах, чтобы собственной энергией пользоваться, многочисленные надворные постройки, чтобы скотину разводить. Все северные заработки мужа и жены вбивались в это поместье. Тёща не сомневалась, что деньги от продажи квартиры уйдут туда же. И боялась, что тогда у её девочек не останется вообще ничего: ни усадьбы, ни квартиры. Зять перебил Римму: как это «ни усадьбы»? А вот так, зятёк. Что ж, ты думаешь, Таня не сделала запрос в суверенное государство о собственности зятя? На имя брата усадьба строится, Пранас с его российским гражданством там ни одной доской не владеет! «Ни фига себе, — сказала внучка покойной. — Мы макаронами питаемся и в рубище ходим, у меня ни айфона, ни компа, и всё это для дяди Кястаса, который с нами не разговаривает, а только рычит! Даже мои серёжки в эту деревню вбухали!» «А ну-ка, замолчи, когда старшие разговаривают, — прикрикнул на неё отец. — А вы, Римма Ивановна, должны понимать, что всё это делается из-за налогов. Для гражданина другой страны было бы дороже». «Понятно, — сказала Римма. — А если ты, Пранас, выйдя из этого дома, попадешь под трамвай, твой брат выделит хоть сарайчик твоей семье из этого великолепия? Сам знаешь, что нет. И не надо со мной спорить, понимаешь ты, что я права. Ввиду всех этих обстоятельств Таня не знала, как разделить волка, козла и капусту, пока эта история с Олей не случилась. А вот тогда Таня решила ничего не решать». «То есть нет завещания? — вмешалась долго молчавшая племянница. — Значит, квартира делится на двух наследников?» «Насчёт квартиры обращайся к Оле. Она уже четвёртый год её владелица». Немая сцена.

В общем, так. Таня переписала квартиру на Олю. Остальное добро наследникам даётся право поделить между собой. У Риммы оставлено письмо для дочери, которое, правда, в прошлом году после первого инсульта Пети было переписано. В последней версии своего неофициального завещания Таня написала дочери, что она и небольшие свои накопления передала Оле с надеждой, что будет кому дохаживать её и Петю. А потом Оля будет доживать в этой квартире. И завещает её кому пожелает, никаких условий Таня ей не ставит. Ей же она передаёт все золотые побрякушки, до которых Таня была великая охотница, как и её свекровь. В письме к дочери она объясняет это тем, что хотела бы передать всё это своим девочкам, но боится, что тогда внучке ничего не достанется. «Заинтересованным лицам, — сказала Римма, вынимая из сумочки бумаги и раздавая их дочери, зятю и племяннице Тани, — Не извольте беспокоиться, собственность оформлена через куплю-продажу. Через три года судиться бесполезно». Зятю и племяннице она передала ксерокопии документов на квартиру, дочери — письмо. Зять выхватил у жены письмо, порвав при этом, пробежал глазами, скомкал и бросил в угол. Жена тихо заплакала, а девочка вскочила с места, закричала: «Не имеешь права! Это мамино письмо, а не твоё» и бросилась за бумагой. «Собирайтесь, — приказал он. — Мы уезжаем. А с тобой, Алдона, я ещё поговорю!» Девочка уселась в кресло, с которого сорвалась за письмом, и мрачно сказала: «Мама, если ты сейчас его послушаешь, то я тебя никогда слушать не стану. Я буду из дома убегать. Найдёте — а я опять убегу». «Сопля, на какие шиши ты будешь жить?» — кинул ей отец. «На панели буду зарабатывать. По крайней мере, приоденусь, а то меня в школе девчонки бомжихой зовут за тряпьё, в котором хожу». Отец отвесил ей звучную затрещину. Мать обняла дочь и зашептала: «Доченька, прости!» Девочка вырвалась из её рук и сказала: «Не прощу! Неужели ты его любишь? Мам, за что, он же из тебя все соки вытянул! Ты в сорок лет выглядишь хуже, чем баба Римма в 66! Давай здесь останемся!» Мать удивлённо спросила: «Алдоночка, где ты мне предлагаешь остаться? У нас же нет ничего!» «Что же ты непонятливая такая? Бабушка оставила квартиру бабе Оле, чтобы она папе не досталась. А нас это не касается. Будем жить с бабой Олей и ухаживать за дедом Петей. Я уже сегодня стояла рядом, когда она памперс меняла. Противно, но терпеть можно. Хуже, чем с отцом, не будет. А если тебе это не подходит, так баба Оля разрешит нам в деды Петиной комнате жить». «Так, — взвизгнула Петина племянница. — Теперь вы и на дядину комнату губы раскатали!» «А что такого, — вмешалась безмятежно следящая за ссорой Вера. — Если Петины памперсы Оле, то и комната ей. Если ты Петю к себе забираешь, тогда и комната твоя. А когда Петя помрёт, она в любом случае будет твоя, если только он кому-нибудь другому её не завещал». Племянница выскочила из дома, сорвав на ходу куртку с вешалки и даже не одевшись. «А мы с бабой Олей завтра в салон красоты пойдём, — спокойно заявила Алдона. — Надо по новой мне уши проколоть, а то заросли. Мне бабушка в прошлом году проколола. А отец серьги с красными камушками отобрал и продал. А теперь я с синенькими вдену. Я хотела которые кольцами, но баба Оля сказала, что в школе учителя придираться будут. Я их буду носить, когда в Петровский колледж поступлю. А отец пусть к моим драгоценностям даже не приближается, а то я в комиссию по правам ребёнка заяву накатаю». «Ах ты, соплячка, — вскинулся отец. — С чего ты решила, что это всё твоё?» «А чьё же? Маме отдавать бесполезно, ты отберёшь. А я у бабушки единственная внучка».

Инна фыркнула: «Ну, девка! Даст она родителям проср… пардон, наплачутся они ещё с ней! Но по большому счёту права. Слава богу, Оле есть теперь где жить. А когда девчонка вырастет, она, действительно, удерёт из дома, и Оля её примет. Такая она, наша Оля. Скорее всего, на это Татьяна и рассчитывала, когда квартиру Оле оставляла». Людмила Васильевна сказала: «С этой оторвой Оле будет ещё хуже, чем с Петей и его памперсами». «Вот уж нет, — возразила Света. — Назови хоть кого-то из детей и внуков наших общих знакомых, кто Олю не обожает. Даже Асояновские дети и внук, которые с родным отцом пятнадцать лет не разговаривают и между собой вечно полосуются, Олю неоднократно пожить приглашали». Людмила Васильевна фыркнула: «Ага, особенно хорошо к Оле родной внук отнёсся». Светка вскочила: «А это запрещённый приём. Внук маленьким был увезён, и бабушка доступа к нему не имела, ты об этом знаешь прекрасно». «Яблонька от яблони… внук бабку без квартиры оставил, а бабка дочь подруги жилья лишила».

Светка развернулась и ушла в прихожую. Там она не спеша оделась и обулась, потом заглянула в комнату и медленно сказала: «Не думаю, что ты это всерьёз сказала. Даже такая гадина, как ты, не может не понимать, что Оля — хороший человек. Но больше я тебя ни видеть, ни слышать не хочу!» И хлопнула дверью.

«Ничего себе, — Людмила Васильевна так растерялась, что забыла обидеться. — Какая муха её укусила?» Инна ответила: «Оля и вправду очень хороший человек. Нельзя было так о ней говорить». Людмила Васильевна пошла на попятный: «Конечно, всё это ей большим трудом досталось. Петя — гнусный тип. Пока здоров был, всех баб щупал, а к больному и вовсе не подходи, злится, щиплет до синяков. А ты знала о Таниной болезни?» «Вы что, откуда? Даже Вера и Света не знали. Только Оля и Римма»

Три года назад в одинокой жизни Оли внезапно появился внук. Красивый двадцатилетний парень, студент. Он приехал к бабушке после не совсем удачно сданной летней сессии. Это были самые счастливые дни в Олиной одинокой жизни. Единственное, что неприятно зацепило, это пренебрежительные высказывания об отчиме: «Ну как можно, он же тебя вырастил!» Внучок кидался целовать её: «Какая же ты у меня правильная, бабуленька». Короче, уехал он с генеральной доверенностью на оформление собственности на бабкину квартиру. И моментально её продал.

Наверное, можно было это как-то оспорить. Но Оля не стала. Когда новые владельцы явились с документами на руках, она наняла крытую «Газель» с грузчиками, погрузила своё барахло и вывезла на дачу. Там с незапамятных времён стоял вместо домика строительный вагончик на фундаменте. На одной половине грабли-лопаты, другая жилая. Там даже лет двадцать назад покойный сын печку сложил, чтобы с друзьями после лыжных прогулок отогреваться. Оля решила, что и она как-нибудь отогреется.

Подруги не сразу спохватились. Телефон она не то отключила, не то поменяла номер. Стыдилась. Первой тревогу забила Римма. Она прорвалась в квартиру, где жили уже совсем другие люди, естественно, ничего не узнала, но поняла, что дело серьёзное. Слава богу, у неё был Алик. Он сразу сообразил, что дача — это то место, где Оля могла укрыться. Там её и обнаружили. Оля лежала под двумя ватными одеялами и читала детектив. А на улице уже по утрам лужи ледком покрывались. Вывезли в город. Месяц она жила у Риммы, а потом её позвала Таня. У Тани она выдержала только три недели (понятно, Петя!) Потом Светка её к себе утащила. А ближе к Новому году Карина Асоян позвонила: «Тётя Оля, выручи! Я в Альпы с одним перспективным перцем намылилась, а Лорда оставить не с кем. Поживи с ним, я заплачу. Светка трубку из рук рвёт: «Не отпущу, найди кого-нибудь другого». А Карина: «Тётя Света, любого другого мои мужики выживут враз, ты же знаешь». Это правда, квартира Асоянов — вечное поле битвы. Карина, её сын Саша и брат Эдик жили каждый в своей комнате и почти не общались, а если общались, то криком. Пришлось Оле согласиться.

Света Оле звонила, и хоть та говорила, что всё нормально, через неделю решила её навестить. Издали она увидела, как Лорд таскает Эдика по двору. Эдик Свету узнал, поздоровался, закрепил поводок за ржавую ограду палисадника и сказал с досадой: «Вот вредная скотина! Вся в хозяйку». Ограда скрипнула, Эдик подхватил поводок и помчался за Лордом. «А где тётя Оля?» — крикнула она ему вслед. «С Сашкой потолок белят», — донеслось уже из соседнего двора. Входная дверь была открыта, кухонная мебель стояла и в коридоре, и на лестничной площадке, пол был забрызган побелкой, и Света не раздеваясь прошла на кухню. Сашка стоял на пирамиде, состоящей из кухонного стола и табурета, и размахивал кистью. Оля, опершись на швабру, командовала: «Ещё раз над окном пройдись». Света поздоровалась, Сашка повернулся к ней и ухмыльнулся: «Дяденьку моего видели? Он у нас выбрал лёгкий труд!». Света засмеялась: «Да, тут ты не прогадал». В общем, здесь действительно всё было нормально. Римме Света потом сообщила: «Там порядок, Эдик с Сашкой заключили перемирие, Оля их строит, но и кормит. А они как Лорд ей в глаза заглядывают». У Асоянов Оля потом ещё на месяц задержалась, потому что Эдик уезжал по служебным делам и оставил ей ключи от своей комнаты. Потом Оля переехала к Вере, потом Инна уезжала в санаторий и попросила покараулить её квартиру. А от Инны сын Веры Серёжа вывез её снова на дачу.

Следующей осенью Оля два месяца прожила в новостроящемся посёлке. Каринины друзья неосмотрительно построились раньше всех, а когда собрались на длительный отдых, вдруг поняли, что охрана не может гарантировать, что враг не пройдёт, ведь посёлок был ещё не полностью огорожен. Вот Оля и сидела в их особняке, отпугивая своим присутствием воришек. Потом снова по месяцу в гостях у подруг. В следующую зиму удалось устроиться сторожихой в детский сад. И снова к подругам. Римма уговаривала жить у них постоянно, в их двухкомнатной квартире она никого не стесняла, звали её и Андреевы, но Оля говорила: «Гостьей — ещё куда ни шло, но приживалкой…» Вера стонала: «Боже мой, в нашем возрасте по чужим углам скитаться…» А оказывается, всё это время она была прописана у Савельевых и являлась владелицей их квартиры!

В последние полгода, правда, она жила у них всё чаще и подолгу. Петя был парализован, а Тане приходилось периодически ложиться в больницу. Но никто не прогнозировал близкой смерти. Таня просто легла на очередное облучение. А наутро не проснулась.

После поминок, когда женщины стали убирать со стола, а мужчины двигать мебель, Оля зашла в спальню: «Петя, как ты тут?» «Га-а». «Ушла Галя». «Да-а». Оля включала свет и увидела слёзы на его щеках. «Ну что ты? Ну, психанула баба. Вернётся, ты же у неё единственный родственник. Её тоже понять можно, сынуля в их однокомнатную квартиру бабу привёл. Она надеялась, что сможет сюда переехать». «Не-е». «Петя, ты что? То щипался, а то руку мне целуешь? Не бойся, один не останешься. Но лениться я тебе не позволю. Завтра на коляску усажу и кататься заставлю. Чтобы к лету уже ковылял, а я могла на дачу выбраться».

В спальню заглянула Алдона: «Деда Петя, может, тебя покормить? Тут котлетки, мягонькие, бабы Верины, будешь? Петя дёрнул щекой: «Бу-у». Оля подмигнула ему и сказала: «Ну, видишь? Ты у нас домовладелец, к тебе девушки за наследством в очередь становятся». «Ты что, баба Оля, я не ему, а тебе помогаю! Когда отца парализует, я за ним тоже ухаживать буду, хоть он даже противнее деда Пети». Петя закашлялся. Оля кинулась к нему с полотенцем. А он кашлял, смаргивал слёзы и хохотал. «Ну что, друзья мои, извлекли мораль?» Петя спросил: «А?», а Алдона: «Какую, баба Оля?». «Петя, не вредничай, Алдона, не хами!»

Глава третья. АМЕРИКАНСКИЙ ДЕДУШКА

Только Наташа подошла к ленте подачи багажа, как увидела свой чемодан. Даже пришлось за ним пару метров пробежать. А вот новой сумки рядом не было. Народ постепенно рассеивался. Когда на ленте осталось всего несколько багажных мест, до неё дошло, что всё это время она искала глазами желтоватую сумку, тогда как здесь она казалась от освещения зеленоватой. Плюнув с досады, что столько времени потеряла, она потащила багаж к выходу. А выйдя к автобусам, задумалась: куда я, собственно, спешу? Домой? Сейчас свекровь полезет в сумку, всё растормошит, даже если сказать, что это не её. К родителям? Аналогично. Чёрт бы побрал эту шубу! Да нет, это она так. Даже, пожалуй, гордится, что натолкнула деда на её покупку. Пожалуй, её либо придется сдать в камеру хранения, либо отвезти по адресу сразу. И Наташа включила телефон, к которому не притрагивалась почти три недели.

6 звонков, не густо. Так, в первые дни дважды Юлька… это понятно, что-то найти не могла. Потом соседка, что-нибудь попросить хотела, а потом сама до них дошла. Смирнов… не знаю… а, это из Бытхима, что-то в публикации не устроило. Мать… это она просто забыла, что дочь за границей. А пять минут назад Лисютин. Перезвонить? Неохота, он вряд ли что-нибудь серьёзное скажет. У них связь как у отравленного с унитазом: Сергей Сергеевич изрыгает претензии к миру, а Наташа поглощает и смывает. И не пошлёшь, он какое-то влияние имеет на владельцев газеты. Ей бы никогда туда не попасть, если бы не его протекция. Ладно, если перезвонит, придётся заняться психотерапией, а нет, значит, свободна. Где тут была эта подруга? «Здравствуйте, Римма Ивановна. Мне американский Самсин подарок для вашей подруги передал. Я боюсь, что она как-нибудь не так это воспримет. Я в экспрессе к площади Победы… да, я бы хотела сразу отдать… да, спасибо». Так, адрес узнала, и даже добираться удобно. И Римма Ивановна туда направляется, так что сгладит ситуацию. Ой, забыла отчество этой Ольги спросить! Ладно, что теперь… как-нибудь назову.

Худенькая старушка в халате и переднике поспешно распахнула двери и остолбенела: видно, Римму ожидала увидеть. «Здрасьте, тётя Оля… простите, не знаю вашего отчества». «Ничего, Наташа, меня все дети знакомых так зовут. Заходи, ты не обижайся, я немного растерялась, ты так на Сашу похожа». Голос дрогнул. Наташа перешагнула порог, бросила под вешалку свою ношу и обняла её: «Я его совсем мало знала. Он незадолго… ну, в общем, в последнее время несколько раз приходил. Пытался познакомиться. Но папа… он такой… даже слова не подберу… диктатор».

Звонок. Ольга открыла дверь. Римма Ивановна влетела в прихожую, споткнулась о Наташины сумки, извинилась, засмеялась: «Я в нетерпении! Что за подарок миллионер Оле прислал?» Альберт с лестничной площадки сказал: «Может, вы пойдёте подарок смотреть, а я смогу наконец-то войти и раздеться?»

В комнате Оля стала испуганно допытываться: «Но почему? Я этого Женю почти не знала. Помню, что он был намного моложе свёкра; когда уехал, ему не было сорока. Как все Самсины, слегка сутулился и ещё у него на шее было большое родимое пятно. Кажется, мы с ним ни разу не разговаривали. Так только, в общих разговорах отдельными фразами перебрасывались. Но, когда он уезжал, прописал меня и Сашеньку в своей квартире. Сказочный подарок. Я в ней прожила больше сорока лет». Опять голос дрогнул. «А он вас помнит. Сказал: миленькая такая была кроткая девочка. Как только она выжила в семейке моего братца? Ну, и спросил, что можно вам подарить. Я, конечно, сказала, что практичней всего дарить деньги, но вопрос, примет ли этот дар тётя Оля?» «Нет! — испуганно, но решительно отказалась Оля. — Это как-то унизительно». «В общем, он стал перебирать: ювелирка, электроника. А я ему напомнила, сколько вам лет. И тогда он решил подарить шубу. Правда, выбрал на свой вкус, дизайнерскую и очень дорогую. А я подумала, что можно её продать, а на эти деньги купить нормальное пальто и ещё кучу разных приятных вещей. Там чек».

Когда распечатали коробку с шубой, даже радостно настроенная Римма протянула: «Да-а». «Что да?» — спросил Алик, подсевший к столу и занявшийся распутыванием каких-то снастей вместе с сидевшим на инвалидной коляске Петей. «К этой шубе он должен был прислать Оле еще минус тридцать лет жизни, модельную внешность и стервозный характер».

Шубу померяли сначала Оля, потом Наташа: «Да я уже меряла, дед на меня её подбирал, я сказала, что у нас примерно один размер». Понравилась она только Пете, он невнятно тянул: «Оля, оставь».

Тут забрякал Наташин телефон. Лисютин. «Извините, отвечу, это брат покойной подруги». Сразу набросился, почему не ответила. «Сергей Сергеевич, я только что из Лос-Анжелеса прилетела». Стал спрашивать, с чего это она так далеко подалась, ответила, что к родне. Чувствовалось, что ему это всё до лампочки, стал жаловаться на проблемы с женой. Наташа, утомлённая дорогой, перебила его: «Короче, небось с бабой застукала?» «Ну, в общем, да», — вынужден был согласиться он. «А вы подарите ей шубу». «Да есть у неё шуба!» «Вы считаете, одной достаточно? А я вот привезла тут одной родственнице, но ей не подошла. Шикарная, — она назвала цену, Лисютин крякнул. — Вы позовите её померить. Только не умоляйте, говорите так, как при деловом предложении. Мол, быстро надо, а то покупка уплывёт. Потому что, если у неё будет время подумать, она вспомнит о чувстве собственного достоинства и пошлёт вас». «Я перезвоню, если откажется, а если не позвоню, то жди».

«О?», — повернулась к Наташе Римма. «Это будет большая удача, если Юльке подойдёт. Какие из нас торгаши? В магазин на комиссию сдавать — в цене потеряем». Оля сказала: «Пойду, займусь обедом. Ты, Наташа, наверное, с дороги устала. Давай я тебя в Петиной уложу». И потащила за собой, несмотря на её робкие возражения. Глаза у Наташи слипались, и отрубилась она сразу. Проснувшись, посмотрела на часы: ого, всего сорок минут проспала, а ощущения как после восьмичасового сна. Зашла на кухню, где копошились с готовкой две пожилые дамы, и как по заказу прозвенел дверной звонок. Лисютины.

Только увидев упаковку, Юлька выдохнула: «Оу». А когда надела шубу, Римма сказала: «Ну, о чём я говорила?» «Что?» — спросила Юлька испуганно. «Что к этой шубе нужна модельная внешность. Иди в прихожую, там большое зеркало». В комнату Юлька вернулась, бормоча: «Что бы такое на голову?» Внезапно в разговор вступил Альберт: «Если непокрытая голова, то волосы должны быть цвета воронова крыла. А если головной убор, то только не меховой. Идеально будет маленькая чёрная шляпа без полей или с малюсенькими, можно с пёрышком. Такая, знаете ли, в стиле чарльстон. Или чёрная кожаная пилотка. Или таблетка. А на ноги — ботиночки типа «козья ножка». Только не на тонком каблуке. Лучше всего на высокой платформе». «И чёрную сумочку, да?» — выпалила Юлька. «Это уже перехлёст. Сгодилось бы даме в возрасте, но молодой девушке нужно что-нибудь вызывающее» «Красную?» — робко предложила она. «Даже не знаю. Тут надо что-нибудь совсем неожиданное. Блестящее, перламутровое или металлическое, чтобы в глазах рябило». «Вы стилист, да?» Оля засмеялась, положив Алику руку на плечо: «Он строитель. Но франт и эстет». Лисютин вытащил бумажник: «У меня долларов немножко не хватит. Можно, я часть рублями по курсу?» «Сейчас поедем за шляпкой, — заявила Юлька. — А ботильоны у меня именно такие. Но они с осени в редакции в шкафу пылятся. Надо за ними заехать». «Только после того, как шляпку прикупишь, — посоветовала ей Наташа. — Продемонстрируешь нашим. Пусть все бабы сдохнут». Юлька взвизгнула, чмокнула её и полетела на выход. Лисютин тоже чмокнул и шепнул: «С менямагарыч».

«Жа-алко», — протянул Петя. «Да ладно, Петя, — утешила его Римма. — Мы Оле все вместе в каком-нибудь универмаге пальто выберем. Хорошее, но с коротковорсным воротником. Шубы — это не для нашего климата».

«Эй, что это у вас дверь раскрыта?» — послышался голос из прихожей. «Ой, Эдичка, это я за покупателями не закрыла, — полетела в прихожую Оля. — Как хорошо, ты к обеду». Как только гость появился в комнате, Наташа поняла, что это сын Альберта, хотя он сделал общий поклон и к отцу не подошёл. Он как-то карикатурно был похож: ростом ниже, нос больше, небрежен в одежде и в отличие от щеголеватого отца и с поредевшими волосами, тогда как отец обладал пышной шевелюрой. Хозяйка потянула Римму и Наташу в кухню. Эдик двинулся следом: «Тётя Оля, так это от вас вышел папик с моделькой?» «Ну уж, папик!» — возмутилась Наташа. «А сколько ему?» — спросила Римма. «Ну, когда мы с Люськой родились, он был подростком… да лет сорок пять». «А Юле?» «Двадцать два. О-хо-хо, правда папик. Боже, жизнь прошла!» Дамы засмеялись. Пока доваривали обед, они расспрашивали Наташу об этой паре.

Сергей Сергеевич достался ей в наследство от подруги детства. Так получилось, что они жили в одном подъезде и родились в один день с Люсей Лисютиной. В младенчестве Наташа была в неё влюблена: в её красивые имя и фамилию, в соломенные кудри, в её мальчишескую отвагу. Она била всех, кто ей не нравился, ругалась со взрослыми, даже с родителями. Они и в школе оказались в одном классе. Родители запрещали Наташе водиться «с этой хулиганкой». Она бы и не водилась, не так уж ей нравилось быть битой, но это был единственный способ протеста против тирании родителей. Последний раз Люся подставила её незадолго до своей смерти. Родители обещали Наташе, что отпустят её в летний лагерь, если с её стороны не будет никаких косяков. Теперь, через почти 20 лет, она уже не помнит, что это была за шкода, но Люся свалила вину на Наташу. И Наташа всё лето провела дома. Только спустя много лет она поняла, что родители не верили в её вину и с самого начала не собирались отпускать её на свободу, надеясь, что предлог найдётся. И нашли. А Люсю родители отправили в деревню. И там она утонула. Об этом Наташе сообщил Люсин взрослый брат Серёжа, который до этого существовал рядом, но параллельно. Это была первая смерть в её жизни. Она заревела, вспомнив, как отчаянно проклинала подружку за её подставу. Они сидели на скамейке с Серёжей, ревели и ругали себя, Наташа — за злость, Серёжа — что обижал сестрёнку и считал её досадной помехой. Серёжа уже был женат и жил в другом районе. Но несколько дней подряд он приезжал на эту скамейку в скверике напротив родного дома и плакал. К родителям не шёл, не желая их расстраивать. Наташа плакала вместе с ним. Потом заболела. И лет десять они не встречались. А встретились в ресторане, где их группа обмывала свои университетские дипломы. Перекинулись парой слов, Серёжа сказал: «Ты тогда меня от самоубийства спасла». Ну, а она не стала говорить, что его отчаяние стоило ей нервного срыва. Но телефонами они обменялись. И через неделю он позвонил и предложил работу. А она уже разослала своё резюме в полсотни адресов, не ожидая, что кто-нибудь откликнется. Из всего их выпуска только трое попали в журналистику. Отнюдь не лучшие выпускники. Просто со связями. Как, оказалось, и она.

С тех пор она работает в газете и служит унитазом у Сергея Сергеевича, которого теперь зовёт по имени-отчеству. Но проблемы его чепуховые, в основном, по бабам, поэтому нервная система её не страдает. Да и не подросток она уже.

За обедом её расспрашивали об Америке. И она весело и откровенно рассказывала о своей поездке новым знакомым, как ни за что бы не стала бы говорить при своих родителях, муже и его родителях. Рассказывала о том, что как прилетела в полусонном состоянии, так и пребывала в нем до отъезда. Тем более, было где поспать: гостевая комната с собственной ванной в доме двоюродного деда. Ему внучка явно не понравилась… ну, не то, что не понравилась, но привела в недоумение. Она не интересовалась его делом, ну, что-то изобрёл, потом внедрил, теперь производит. Отнюдь не миллионер, по американским меркам очень даже среднего достатка, зря родственники раскатали губы на наследство. В свои 85 очень крепок, подтянут, моложав, дай бог ему здоровья. Вдовец. С женой-еврейкой, которая, как утверждал отец, в те времена была средством передвижения, прожил душа в душу сорок лет. Наташа слетала с дедом в Нью-Йорк, он — по делам, она — на экскурсию; увидела там небоскрёбы и местных бомжей в ситуациях, о которых не за столом говорить, посетила с дедом выставку американских художников, ещё их американский балет, где солисты были ничего, а кордебалет как-то невысоко прыгал, обозлилась и почувствовала усталость. Дед ещё предлагал что-то посетить, а она сказала: буду отдыхать. Вернулись они в город Ангелов, где она бродила по песчаному пляжу, слушала шум волн, валялась на песке. Как-то гости у деда были. Типа приём. Английский у неё так себе, но, если медленно, то понимает и ответную фразу слепит. Там все друг друга по имени зовут. Ну, ладно, она Наташа. Но дед — Юджин? Ещё какая-то Карен привязалась: вы журналистка? У вас нет журналистов, вы пропагандистка. Наташа ей сначала ответила вежливо, я, мол, о производстве пишу, какая может быть пропаганда о цементном заводе. А у неё ухмылочка такая, типа, знаю я, как русская пропаганда действует! Тогда Наташа повернулась к двум дамам и одному тощему мужику, что тоже ей о России какие-то вопросы задавали, и говорит: «Я живу в самой большой стране земного шара, она занимает одну седьмую часть суши. Но как-то всё сижу в одном городе с рождения, только в отпуск выезжала на Черное море и на Кавказ. Ещё в командировки иногда. На Урале была, в Карелии и нескольких городах центральной России. А Карен досконально всё о моей стране знает. Попросим её поделиться своими впечатлениями, она по-английски вам всё расскажет, я-то в языках слаба. Вы, наверное, русский знаете, если так Россию изучили? Она: я в России не была, но я же телевизор смотрю, в интернете шарю. Да? И я аналогично. Только вот о США мнения не имею. Не берусь утверждать, что все американцы верхогляды и ксенофобы после разговора с вами». Дед оттащил её, говорит, ты что с этой дурочкой споришь. А Наташа после пары коктейлей раздухарилась, говорит ему: вы тут все американцы, а я русская, и должна свою страну от ваших дур защищать». Больше званых вечеров не было. Да, ещё в Голливуд ездила. Вызвал раздражение. Вспомнился один крошечный городок на Дону. Там у них мост, за ним высокий берег, и на нём такие же белые буквы. А поскольку там Наташа побывала раньше, то преследовала её мысль, что Голливуд у этого Задрищенска дизайнерскую идею слизал. В общем, больше всего ей нравилось бродить по берегу, любоваться издалека серфингистами и редкими купальщиками. Да, можно было искупаться, хоть и прохладно. Но не хотелось. Как-то натянула капюшон, рухнула на песок и заснула. Уже в сумерках её разбудил очень толстый полицейский. Он её принял за бомжиху. Они некоторое время тупо препирались, потом познакомились и долго разговаривали о России, о которой полицейский ничего не знал, о США, которых Наташа так и не увидела, об одиночестве в семье, о страхе полицейского перед разводом. С женой он прожил почти тридцать лет, надоели они друг другу до чёртиков, но перемен оба боялись. «Ты тупой, — сказала ему Наташа. — Если бы мне было, куда уйти, я бы босиком убежала!» Потом нарезались в баре и уже под утро полицейский как джентльмен и офицер проводил её до дома. Продрав глаза к полудню, Наташа решила, что пора сваливать: деду, привыкшему к размеренной жизни, от неё беспокойство.

Единственное, о чём не рассказала, так о предложении деда остаться. Ответила: «Тут всё чужое». Он сказал: «Но ведь тебе дома плохо». «Да, я благодарна вам за то, что впервые в жизни могла уединиться. И всё обдумать». Еще он деньги предложил, она отказалась: «Свои проблемы я должна решить сама».

На кухне она взялась мыть посуду, а Оля, снующая из комнаты в кухню, тихо спросила: «Ты мужа совсем не любишь?» И Наташа откровенно ответила, что не любила никогда, надоели причитания матери и подколы отца, что она никчемная и никому не нужная. Тут Владик подвернулся. Такой же затюканный родителями, только воли они ему побольше дают. Благо есть ещё теперь кого тюкать: невестку. Для этого и женился. «А дети?». «Бабушки и дедушки жаждут. Но хватит им нас с Владиком». «А почему не разойдётесь?» «Вернуться к родителям? Будет ещё хуже!» Заглянула на кухню Римма: «Сними квартиру, и никому адреса не говори! У моей племянницы подружка — риелтор. Хочешь, сведу?»

Назавтра уже со съёмной квартиры Наташа поехала за вещами.

Глава четвёртая. РОДСТВЕННЫЕ СВЯЗИ

После обеда к Оле пришла Людмила Васильевна. Они присели в большой комнате поговорить. Петя сидел за столом, теребил какие-то перепутанные нитки и сердито косился на гостью. Людмилу Васильевну это нисколечко не задевало: подумаешь, какой-то Петя! Паралитик в маразме, говорит невнятно, половину слов не разобрать, часто вместо одного слова у него вырывается совсем другое. А Оля за него переживает. Сорвалась с дивана, вытащила какие-то пакеты из комода и выложила перед ним: «Вот, Петя, я поросёночка хотела связать, ты выбирай, где розового цвета больше. Ты чай будешь?» Петя снова злобно покосился на Людмилу Васильевну и пробормотал: «Потом». И Оля позвала Людмилу Васильевну на кухню. Она только и успела, что поставить чашки, как в дверь позвонили. Римма с Аликом. На предложение чая Алик ответил: «Позже» и прошёл к Пете. Римма зашла на кухню, поздоровалась и присела за стол. Людмила Васильевна только собралась поделиться сенсационной новостью, как снова тренькнул звонок. На этот раз появился Эдик. Он с порога сказал, что у него в ДК Горького конференция, и надо пересидеть часок. «Мы чаёвничать собрались. А может, пообедаешь?» Ответил, что только что отобедал, но от чая не откажется. Прошёл на кухню, вздрогнул, увидев гостей: видно, что обе дамы были ему неприятны. Но воспитание не позволило улизнуть или как-то проявить недоброжелательство. Присел и начал какой-то необязательный разговор. Упомянул Серёжку Андреева. Тут Людмила Васильевна не выдержала: «А вы знаете, что Серёжка не сын Вере, а внук?» Оля впала в ступор. Потом отмерла и уточнила: «А чей он сын?» «Дочери». «Да иди ты! Оля к тому времени года два замужем была!» «Да не Оли, а другой». Стукнула о блюдце чашкой Римма и сказала: «Оля, отомри. Вечно Людка пургу гонит. Да, в характере Веры грех дочери прикрыть. Но времена не те и возраст не тот. Это какой год был, девяностый? Просто индийское кино! Аньке лет двадцать пять было? Вот уж событие — ребёнка родила! В тридцать девять как Вера — да, тут есть какая-то неловкость. Успокойся, Люда, я у них тогда часто бывала и неоднократно наблюдала, как Вера грудью кормит. Откуда бы лактация без родов?» Оля повернулась к Римме и даже рот открыла. Эдик привстал, обнял её и сказал: «Тёть Оль, что ты всё крутишься вокруг нас? Садись, чай остывает! А что касается грудного кормления… моё самое яркое подростковое эротическое воспоминание — тётя Вера кормит младенца. Случайно в комнату влетел, и никогда ни до, ни после, не чувствовал такого смущения». Людмила Васильевна растерялась: «Но мне соседка сказала…» Римма хмыкнула: «Разрешаю тебе с моей соседкой поговорить. Не удивлюсь, что, по её сведениям, я многодетная мать и агент Моссада».

От неловкой паузы Людмилу Васильевну избавил телефонный звонок. Она вышла в коридор поговорить, но навстречу ей Алик вывез Петю, и она юркнула в зал. Оля растерянно сказала: «Римма, зачем…» «Олечка, если Людка понесёт эти сплетни по знакомым, они рано или поздно до Веры и Серёжи дойдут. Им будет неприятно. Да, Серёжка был искусственником. Так Верочка уже была не очень молодой и не очень здоровой, ребёнок недоношенный, она его в санатории внезапно родила, даже в декрет уйти не успела!» Эдик хмыкнул: «А я и вовсе в то время у Андреевых не бывал, только у тебя с ними общался, но по твоему виду понял, что тётя Вера не кормила. С удовольствием старушку подразнил».

Опять звонок. Оля побежала открывать. Потом на кухню вернулась Людмила: «Там какой-то мужчина с конфиденциальным разговором». Наверное, из-за сквозняка дверь зала приоткрылась, и разговор Оли с гостем стал слышен. Асоян не сел за стол и, стоя с чашкой у кухонной двери, прислушивался и хмурился. Конечно, разговоры замолкли и слушать стали все. Гость представился доверенным лицом некого Эдуарда Фёдоровича Быкадинова, который разыскивает своих возможных родственников. Да, подтвердила Оля, её девичья фамилия Быкадинова, но, если о родословной со стороны матери она кое-что знает, то об отце — ничего. Она его не помнит, потому что родители разошлись, когда ей было 2–3 года. Мать об отце никогда ничего не рассказывала. Фотографии? Есть единственная, на которой они в день росписи. Переснять? Пожалуйста. Алименты? Насколько она знает, их не было, мама не подавала. Что можно узнать о человеке, который уехал из Черняховска в 53 или 54 году? И какие родственники мамы могли его знать? Да не было никаких родственников! Бабушка с мамой после концлагеря проходили в Истербурге фильтрацию, встретили земляка в охране и узнали, что их деревня Полюны Смоленской области полностью разрушена, а все односельчане погибли. Поэтому остались здесь на строительстве, почти сразу получили квартиру в доме, который сами восстанавливали. Отец тоже был строитель, кажется, из Уфы. Нет у неё никакой родни, и ничего она узнать не может. И потомства нет. Был сын, но давно умер. Нет, у него детей не было. «Оль…», — вскрикнула Людмила Васильевна, и Римма взмахнула рукой, плеснув ей чай на блузку. Прибежавшей Оле она спокойно сказала: «Да не суетись ты, Людка чаем облилась. Спасибо, что не из чайника», и многозначительно покачала перед носом Людмилы Васильевны чайником». Оля пошла провожать гостя, а Людмиле Римма сказала: «Мы с тобой полвека знакомы, а я никак не пойму, чего в тебе больше, глупости или подлости? Ты что, не знаешь, для чего сейчас богатые люди начинают родню искать?»

На кухню зашла Оля, сказала: «Что-то нехорошее вокруг меня происходит, ребята», и обессиленно опустилась на табуретку. «Паранойя», — откликнулась Людмила Васильевна от мойки, над которой протирала блузку мокрым полотенцем. «А тогда скажи, умная ты наша, для чего банкиру кровный родственник понадобился?» — спросил Асоян. «Ну, стареет, родную душу ищет, наверное, детей нет. И с чего ты взял, что он банкир?» «В телефоне посмотрел, продвинутая ты наша. Не только банкир, там у него ещё много чего есть. Помимо материальных благ есть и родные души: два сына от первого брака и дочь от третьего». «Ты что думаешь, на органы?» Оля охнула. «Олечка, не пугайся. Я уже прикинул: самая близкая родственная связь, которая возможна для вас — это двоюродная. Через поколение после тебя, значит, уже четвероюродная. Так что за этого своего… от которого ты отказалась… ну, в общем, трансплантация исключена. А для тебя и вовсе невозможна: на кой богатеям наши старые изношенные органы? Нет, скорее тут розыск конкретного лица по фамилии Быкадинов через родственников. И это меня тревожит. Людмила со свойственной ей тактичностью дала гостю понять, что какой-то скелет в этом доме хранится. Боюсь, как бы сюда не прислали кого-нибудь более грозного. А в доме два беспомощных старика». Эдик сказал: «Дядя Петя, не возражаешь, если я пока у тебя буду ночевать? Я кресло из зала перетащу». Петя схватил его за руку: «С-спаси-ибо!» Людмила Васильевна вскочила: «Все параноики!» — и кинулась в прихожую. Эдик сказал: «Если отец прав, за ней сейчас проследят. А потом подошлют собеседника… нет, скорее, собеседницу». Услышав это, Людмила перестала шуршать одеждой. Асоян подмигнул дамам и сказал: «Если дело серьёзное и кончится убийством, потом свидетелей убирать начнут. Оля, переставай мчаться на каждый звонок. Открывай тем, кто предварительно по телефону позвонил. Ночью вас Эдик охранять будет, а днём по возможности прочие распределятся на дежурство. Я тут рекламу фонарика-шокера видел. Эдик, ты не в курсе, стоящая вещь?». Эдик пожал плечами. Оля застонала: «Алик, ты что?» «Понял, не дурак. Петя, я тебе эту вещь подарю и на коляске укреплю, чтобы в случае чего ты был во всеоружии. Договорились?» Петя, довольный, кивал. Людмила хлопнула дверью. Мужики перетащили кресло в спальню и закатили Петю туда же отдыхать. Оле Асоян сказал: «Всё это мура, не волнуйся. Подружку твою пуганули — и то сахар. Но на всякий случай бди!»

Гости спускались по лестнице. «Пап, а почему тётя Оля так испугалась? Ну, ищет человек родню. Она испугалась раньше, чем эта занудная старушка высказалась про органы». «Уже был случай поиска родни вокруг неё. Сколько, Рим, полгода назад? Может, совпадение, но мне тоже не по себе. Пожалуй, стоит тебе связаться с тем дядей». «Ну-ка, рассказывай, а то я тоже напугаюсь». «Это не моя история, Риммина».

Началась она года два назад. Ещё здоров был Петя и жива Таня. Дело было летом, Оля жила на даче. Появился какой-то мужик, стал расспрашивать об Оле. Почему у Тани, понятно: Оля же была здесь прописана. Таня слегка растерялась, а потом собралась и поступила благоразумно: ничего не скажу, вот вам телефон Олиного юриста, с ней общайтесь. И Римме тут же перезвонила. На следующий день связался с Риммой один малознакомый успешный коллега и попросил о встрече, пригласил в ресторан. Она недоумевала: работу, что ли, предложить хочет? Так она уже давно на пенсии, да и прежде в профессии значительной величиной не была. Про Олю как-то не подумала, но из любопытства на встречу пошла. А этот малознакомый коллега пришёл с клиентом, которого представил, и их за столиком покинул. Клиент оказался человеком вменяемым, пальцы не гнул, сразу откровенно рассказал, что его привело к ней: единственная дочь его старшего брата собирается замуж за Олиного внука. Старший брат не олигарх, а топ-менеджер, пацан после института в одном структурном подразделении его учреждения мелким клерком служит. Будущему тестю молодой человек активно не нравится, но на дочь он воздействовать не в силах: невеста неказиста и старше жениха, голову совсем потеряла. Вот отец и решил побольше о потенциальном зяте узнать. В Москве он никакого компромата не нарыл. Только один сомнительный момент: откуда у студента взялись деньги для стажировки за границей? «Наследство покойной бабушки», — утверждает он. «Вот сучонок!», — возмутилась Римма. В общем, рассказала она о том, как внук родной Олю жилья лишил. Так разошлась, что чуть не попросила нового знакомца посодействовать ей в проведении генетической экспертизы: ну, не может быть у её подруги такой подлый внук! Наверное, нагуляла его невестка от какого-нибудь прохиндея! Потом спохватилась, что слишком это предположение мыльной оперой отдаёт. «Да, — согласился Алик. — Вредно тебе дневные телепередачи смотреть». На этом история вроде бы закончилась. А недавно возобновилась после двух случайных встреч. Сначала в театре Асояны столкнулись с тем самым дядей. И по его виду Римма поняла, что ему есть что сказать, поэтому остановилась и спросила: «Как дела?» Тот доложил: брат решил рассказанную ею историю отложить как секретное оружие. Молодым предложил испытательный срок для проверки чувств. В общем, жили они в дочкиной квартирке без свадьбы. Тёщу и тёщину мать молодой человек обаял, а тесть всё ускользал. И тут объявился у зятя американский дедушка, некто Юджин Самсин. Молодой человек стал оформлять визу для воссоединения с роднёй, а с гражданской женой тут же отношения разладились. Римма сказала, что и этого американца прохиндей без штанов оставит, но какое ей дело до чужого деда? И тут как по заказу ещё одна встреча: с бывшим Олиным мужем. Римма с Олей затоваривались в торговом центре и у кассы с ним столкнулись. Был он с женой и дочерью. Римма без представления поняла, кто они такие, покойный Саша был очень похож на отца. Но обозлилась, когда Стас пренебрежительно скользнул по Оле взглядом: «Как ты постарела!» И что-то про её лопоухость по поводу квартиры, и что внук — молодец. Римма точно так же пренебрежительно на него поглядела и спросила: «Оль, это покойный дед твоего внука? Знаете ли вы, старичок, что вас он тоже похоронил?» И про американского деда сказала. «Женька, что ли? — удивился Стас. — Он же в Израиль уехал!» В общем, обменявшись информацией, они поняли: дядя Стаса, эмигрировавший в 70-х в Израиль, но оказавшийся в США, стал вдруг разыскивать родню и начал с собственной квартиры, которую оставил Оле. Новые хозяева квартиры сослались на продавца, внука Стаса и Оли, а он, не будь дурак, заявил, что из всех Самсиных один остался. Римма тут же набрала несостоявшегося дядю американского наследника и сообщила ему продолжение истории, а тот ответил, что с удовольствием подложит свинью юному прохиндею. В результате Евгений Самсин связался с племянником, узнал историю с Олей и пригласил в гости Стаса. Тот отказался, но не возражал, если вместо него отправится дочь. «Наташу ты, Эдик, видел, и историю её поездки слышал». «Да, связи, вроде бы, никакой, а всё равно не по себе. Ну её, конференцию, поеду за барахлом домой. Пап, завтра в первой половине дня покараулишь здесь? Мне обязательно надо, у меня доклад. А потом сиднем буду сидеть, зуб даю».

Едва Эдик вошёл в прихожую, из кухни выглянула Даша: «Эдуард Альбертович, вы с нами не поужинаете?» Милая девочка продолжала налаживать мосты, не понимая, в какой гадюшник попала. Он прошёл на кухню, глянул на Карину, помешивающую какое-то варево (другого времени не нашла, ведьма), на Сашку, сидящего за накрытым столом и сказал: «Дашенька, что ты меня так длинно зовёшь? Ты ведь, вроде, племянницей моей будешь? Ну, и зови дядя Эдик». Карина фыркнула, Сашка засмущался. «Но Саша…», — пискнула Даша. «Саша зовёт меня по имени, но он по возрасту имеет право. Ещё он зовёт меня дяденькой. Если тебе это нравится больше…» «А поужинать?» «Спасибо, деточка. Но я сегодня ночую в доме, где будут ватрушки с изюмом. Надо место в желудке оставить». На эти слова вдруг бурно среагировала Карина: «Что с тётей Олей?». «Почему ты решила, что с ней?» «А, с дядей Петей», — возвратилась к своей кастрюле сестра. «Да нет, всё там нормально», — пробормотал Эдик и вошёл в ванную за бритвой и зубной щёткой. А когда вышел, оказался схваченным за шиворот. Вот с самого раннего детства так: сестра старше на пять лет и крупнее, и всегда ему от неё прилетает: «Ты долго будешь мне нервы мотать? Немедленно говори, что с тётей Олей!» Ну, рассказал вкратце. А дальше: «И какая связь? Из-за этой ерунды столько шума? Дебил!» А Даша шарила в ноутбуке: «Смотрите: дочь известного предпринимателя и благотворителя опасно больна … это тот случай, когда сапожник без сапог… похоже, что, действительно, донора ищет». Карина перевела дыхание: «Ну, какой из тёти Оли донор? Ей под семьдесят! Это её внуку, сволочи такой, опасаться стоит!» Эдик вздохнул и двинулся к своей комнате: «Ты думаешь, она его перестала любить?» «Ясное дело!» «Полтинник скоро, а всё дура! Думаешь, нас отец разлюбил, если мы с ним всю жизнь собачимся?»

Когда Эдик подвёз Наташу прямо к подъезду, она, освобождаясь от ремня безопасности, простонала: «Ну, всё, сейчас последуют комментарии! Вон мама из кухонного окна выглядывает!» Эдик проворно выскользнул из-за руля, обежал машину и помог ей выйти: «Ты меня ругаешь, что я к отцу невнимателен. А уж как ты родителей боишься — это же просто клиника! Не ври им, а устанавливай границы личного пространства. Вот это — наше общее, а отсюда — только моё! Объясни им раз и навсегда, если они не понимают: есть дела, которыми занимаются без участия родителей! Секс, например. И на сердечные приступы не ведись. У моей мамы это был главный довод».

Комментарии последовали: «Позволь тебя спросить, что за тип тебя привёз?» «Спросить позволю. А ответить не соизволю», — пробормотала она, разуваясь. «Что?!» «Мам, ты стала хуже слышать? Надо провериться». Из комнаты загрохотал отец: «Как ты разговариваешь с матерью?» Наташа прошла в зал и увидела в кресле симпатичного молодого человека. «Пап, что за разборки при посторонних?» «Это не посторонний, это, между прочим, мой внук! Он приехал, чтобы выяснить, что такого ты наговорила о нём Женьке!» Наташа вспомнила «мыльную оперу» Риммы Ивановны и ответила: «Тебя с ним связывают сентиментальные воспоминания, ну там на руках носил. А деду он на кой? Сделал генетическую экспертизу, установил отсутствие кровного родства — и что о нём разговаривать?» «Какую генетическую экспертизу?», — взревел отец. «Ну, когда твой так называемый внук нас всех похоронил, дед как мог убедиться, что он ему родня? Адвокат сделал экспертизу», — вдохновенно сочиняла Наташа, обрадованная, что родители отвлеклись от Эдика. «Не делал он никакую экспертизу», — испуганно возразил отцов внук. «Ну, это можно сделать очень незаметно. К примеру, попил водички из стакана — и на стакане достаточно материала для экспертизы. А можно ещё проще. Вот у вас какая группа крови?» «Третья положительная, — выпалил он. Потом спохватился. — И что?» «А у матери первая, да?» «Не знаю». «А вы спросите». «С чего это я…» «Ладно-ладно, — подняла руки Наташа». — Всё вы поняли. Ну, в общем вы тут разбирайтесь, а я домой». «Сидеть! — взревел отец. — Ты что, хочешь сказать, что он не Сашкин сын?» «Пап, ты же знаешь, что Саша с Лидой познакомился на станции переливания крови, и у обоих была первая группа». «Да, у Сашки первая, а о Лиде ты откуда знаешь?» «Саша рассказывал, ты забыл?» «Ну-ка, дай Лидин телефон», — кинулся он на внука. «Я сам. Мам, у тебя какая группа крови?» «Первая. А что случилось?» Услышали все. «А у отца какая была?» «Ну, я не помню. И к чему эти вопросы?» «Ну, спасибо тебе!» Внук кривил губы. «Да не расстраивайтесь вы так, молодой человек, — весело сказала Наташа. — Дед Самсин не такой уж богатый. Он просто в очень дорогом городе живёт. И получается, что сколько зарабатывает, столько и тратит. Вон, у отца спросите, какие он им сувениры прислал. Ничего особенного!»

После спешного ухода внука отец накинулся на дочь: «Что за интриги? Ты почему мне ничего не сказала об экспертизе?» «Папа, а ты меня о чём-нибудь спрашивал? Ты же со мной всю жизнь разговариваешь на языке критики и директив. Мне 32, а я до сих пор в твоих глазах ни на что права не имею. Никакого личного пространства!» Ого, она уже словами Эдика заговорила! Дурной пример заразителен. А отец опять завопил: «Дура! Твоё личное пространство — это семья! Немедленно возвращайся к Владику и родите, наконец, мне внука!» «Это ты называешь личным пространством? Возвращаюсь из отпуска, а они тут собрались вчетвером и командуют каким способом мне перед Владиком ноги раздвигать, внук им, видите ли, нужен. Тошнит меня от вашего Владика! Я замуж за него вышла, чтобы из дома выбраться! Для меня с самого рождения «семья» и «тюрьма» — синонимы. Как я завидовала своим сверстницам, которые у родителей красавицы и умницы! Я-то у вас дура да уродина. Ишь ты, «роди мне»! Да если я когда-нибудь рожу… не от Владика, конечно… неужели ты думаешь, что я вас к своей кровиночке подпущу? Мой ребёнок будет жить в любви!» Мать схватилась за сердце: «Услышать такое от родной дочери!» Наташа дёрнулась к ней, но вспомнила слова Эдика и бросила: «Пап, вызывай скорую, я в медицине ничего не понимаю». Отец ещё что-то кричал вслед, а она уже летела по лестнице вниз.

Всё ещё не остывшая, Наташа скинула куртку на вешалку и прошла в комнату. Римма что-то почувствовала, потому что встала и сказала: «Олечка, чаю» и обняла её. «Римма Ивановна, а ведь насчёт мыльной оперы вы правы оказались. Он нам не родня». Всхлипнула сразу всё понявшая Оля: «Бедный мой мальчик». «Тётя Оля, Саша знал! Он нам о знакомстве в донорском центре рассказывал не просто так». «Он просил позаботиться о сыне, а я…» «Тётя Оля, Саша любил свою жену и своего… как сказать… пасынка. Вы хотели участвовать в воспитании ребёнка, но его родная мать воспротивилась. Он вырос таким, каким она его воспитала, вашей вины тут нет. А вы принимали участие в воспитании детей ваших друзей. Они тоже не идеальными выросли, — тут Эдик хмыкнул. — Да, Эдик, ты циник и хам. Но не подлец. В том числе и благодаря тёте Оле». Эдик подошёл к Оле, обнял её и сказал: «Тётя Оля, спасибо тебе, что я не подлец. А можно цинику и хаму ватрушечку взять?» «Господи, мы же чай пить собрались! Иди, Эдик, включи чайник».

В зале народ звенел ложками, а Наташа сидела в дяди Петиной спальне и бубнила: «Дед, ну, не обращай внимания! Ты что, племянника своего не знаешь? Он всем окружающим жизненный план от рождения и до смерти начертал. Сейчас я ему внука должна родить… что плохого? Я ему щенка не доверю, не то что ребёнка. Буратино ему деревянного, а не человека. Пусть ножом стругает, пусть топориком тюкает. Пусть обзывает дурой, шлюхой, уродиной! И мама такая же! Сказать? Она меня на первом курсе к гинекологу водила на девственность проверять. Вот, представь себе! Нет у меня privacy, как вы это называете. Ничего не хочу, одна жить хочу! Я с работы прихожу, ванну наливаю и балдею. Никто не стучится, никто не требует немедленно открыть, посуду помыть, мусор выкинуть! Он тебе про паршивца, про так называемого внука не рассказал? Я им соврала, что твой адвокат экспертизу сделал… ага, он тебе про третью группу сказал? Хорошо, что он не наш, папаша мой дуболом, но не подлец, как этот. Тёти Олина подруга назвала это мыльной оперой, потому что в жизни чаще именно родные предают. Дед, я счастлива в одиночестве, ей-богу! А ты приезжай. Вправду, что тебе стоит? Несколько часов на самолёте — и ты на родине. Не верю, что ты по Питеру не тоскуешь».

В коридоре её ждал Эдик: «Что, правда, что ли, проверяла на девственность?» «Хамло!» «Я ей ватрушечку припас, а она обзывается!»

Глава пятая. ДУРАЦКАЯ ИСТОРИЯ

Не дойдя до своего подъезда, Людмила Васильевна вытащила телефон из сумки: «Инна, ты дома? Не возражаешь, я зайду?» и свернула в арку. Помахала рукой, зная, что где-то над ней камера. Дверь пискнула, она вошла. До недавнего времени Инна гоняла по ступенькам, чтобы открыть гостям. Только прошлой осенью Асояны, дед и внук, установили электронный замок и скрытую камеру, чтобы Инне не спускаться на каждый звонок. Людмила Васильевна даже загорелась сделать у себя так же, но потом, узнав стоимость, передумала. Но всё равно снова с завистью покосилась на экранчик у двери, на котором висело две картинки: вид от двери, подаваемый от дверного глазка и вид сверху — от камеры, которую Людмила Васильевна всё никак не могла обнаружить на своде арки. Войдя в кухню-столовую, как всегда, вздохнула: «Как у тебя стильно! А люстра! Антиквариат?» Убирая какие-то бумаги, Инна ответила: «Нет, конечно, но очень удачная стилизация, сама любуюсь».

Раздражала Инна её чрезвычайно. Но, увы, ссориться с ней — себе дороже. Иначе откуда тогда черпать новости? Из всех институтских подруг принимала Людмилу Васильевну только Оля, и то после обиды, которую ей нанесли в доме Оли Асояны, идти к ней не хотелось. Да и страшновато. Сейчас бы Светку расспросить, которая всегда в курсе событий. Но Светка носа не казала с Таниных похорон. И на звонки не отвечала. А чего психанула, спрашивается? Так что, переступив через свою гордость, Людмила Васильевна начала расспросы. Инна, вопреки обычной скрытности, отнекиваться не стала и рассказала о том, что Олин внук оказался не внуком, что Алик и Римма предпринимают попытки связаться с Быкадиновым и проинформировать его о том, что Самсины как доноры ему не годятся, но пока безрезультатно: слишком тот высоко. Оля вся в напряжении, а Петя, как ни странно, получает колоссальное удовольствие. Алик принёс ему шокер, закрепил в подлокотнике коляски, и Петя целый день тренировался, чтобы быстро его извлекать. Оля переживала, как бы Петю не ударило током, а Римма сказала: «Ты что, не видишь, старики себя мужиками почувствовали, защитниками». И Оля махнула рукой.

«Ты поверишь, я уже тени собственной боюсь, — пожаловалась Людмила Васильевна. — Если кто-то приближается, я шарахаюсь как от чумы». «А чего вылезла со своей информацией, когда никто не спрашивает?» — резонно возразила Инна. «Ты знаешь мою принципиальность. Я лжи не приемлю!» «Даже если ложь во спасение?» «Кто же знал, что во спасение?» «А для чего?» Людмила Васильевна с трудом перевела дыхание. Сказала бы она этой Инке… ладно, ещё сочтёмся. Впрочем, Инна тоже завелась. Как бы она ссору не затеяла! Надо бить на жалость. «Инна, у тебя есть родня, которая поддержит и поможет. А я совсем одна. У Оли вон Андреевы и Асояны дежурства установили. Эдик, наверное, до сих пор ночует? — Инна кивнула. — Ну вот, а у меня никого нет. Случись что, никто не поможет». Инна ей возразила: «У Оли родных нет. Но она на чужую беду отзывчива. Поэтому у неё друзей много». И тут уязвила, стерва! «Оля отзывчива! Да я начинаю о ком-нибудь рассказывать, и вижу, что она не слушает! Ещё и заноет: «Люда, мне это неинтересно!» Инна выпучила на Людмилу Васильевну глаза, а потом захохотала: «Ой, не могу! Оля помогает, а не сплетни собирает!» Ах, я сплетни собираю?

Так что пришлось поссориться.

Через неделю Людмила Васильевна затосковала. Звонить кроме Иры некому. Две бывшие коллеги по колледжу, с которыми она сохранила контакты, недоступны: одна отдыхает в Испании, другая переехала к дочери сидеть с детьми и вечно отключает телефон. Позвонила Оле, хоть и была обижена на неё. Но Оля даже не поинтересовалась, как дела у подруги, а взволнованно сообщила, что готовится к встрече долгожданной гостьи Алдоны и вся в делах. Людмила Васильевна хотела посоветовать ей стребовать с Тани и её мужа деньги на содержание дочери, но Оля её даже не дослушала, извинилась и, не дожидаясь согласия, отключилась. А через пару дней квартирный телефон вообще не ответил. Что же, они целыми днями гуляют? Ведь Петя всегда с удовольствием отвечал на звонки. Не поехали же они с инвалидом на Олину дачу? И сотовый Олин недоступен. Так бы и не знала она ничего, если бы не встретила на Сенном рынке Аллу, приятельницу и соперницу покойной Тани Асоян. Они с упоением поболтали, сидя в кафе, и было ей о чём рассказать Ире по телефону вечером.

Оказывается, они действительно съехали на дачу. Но потом пришлось вернуться, потому что квартиру обокрали. «Ира, что Алка несла! Мол, украли валюту, золото с бриллиантами и коробки с электроникой. Можно подумать, я что-то в этом доме не знаю. Компьютера у Оли отродясь не было, да и зачем он ей? Все доходы — Олина и Петина пенсии, да от квартирантов Петиных чуток. Уж никак не в евро. Денег Таня немного оставила, тоже не в юанях, и они на сберкнижке, причём большая часть истрачена на Танины похороны. Ну скажи, зачем лезть в этот собес? Да эти уголовники рыдали от жалости, пожалуй, ещё какую мелочь в Петину шапку бросили!» Ира вздохнула и сказала: «Люда, это как раз и пугает. Если в квартире нечего взять, значит, искали что-то другое. И не факт, что нашли». «Ты думаешь…» — похолодела Людмила Васильевна. «Да, похоже, что история продолжается». «Ну, спасибо, подруга, успокоила!» «Люда, тебе удобнее сунуть голову в песок?»

Людмила Васильевна не выспалась. Часов до двух вздрагивала от каждого звука. Потом всё-таки провалилась в сон, но утром встала с тяжёлой головой и сердцебиением. Уж такие кошмары ей привиделись! Нет, так жить нельзя! И, не позавтракав, она схватила телефонную трубку. Ира ответила не сразу, и была не совсем проснувшаяся. Конечно, она может спать хоть до обеда, ей же не грозит ограбление! «Ира, тебе хорошо, у тебя сёстры хоть двоюродные! А у меня никого! Убьют — и никто не спохватится!» «Люда, успокойся, у меня они хорошо если два-три раза за год бывают. Вполне успешно мумифицируюсь, пока тело обнаружат. А ты разыщи родню, чтобы не быть одинокой. Ведь есть же на Псковщине отцова деревня, сама говорила, что у него братьев-сестёр с пяток было! Вот тебе и двоюродные». «Ага, я даже видела двоих. Приезжали такие толстые тётки, плюнули нам с мамой на порог». «Ой, за что?» «Когда отец умер, они с мамой уже лет двадцать были в разводе. Нам позвонили из морга: забирайте! Естественно, мама ответила: и не подумаю!» «А ты?» «Что я?» «Ты-то с ним не в разводе!» «Я его и не помнила совсем!» «Подожди, как не помнила? Даже я помню, как мы с ним на каток в третьем классе ходили!» «Ну да, общались мы с ним немножко. Но он то выпивши, то с похмелья. Всё равно, чужой человек. И мама сказала: если ты пойдёшь его хоронить, ты мне не дочь!» Ира надолго замолчала, видно, нечем крыть. Потом всё же спросила: «И кто его хоронил?» «Ну, вот эти племянницы отцовы приехали и увезли тело в деревню». «Да, с ними уже мостов не наладить. А с маминой стороны?» Она одна была у родителей. После семилетки приехала в Ленинград в швейное ПТУ поступать. Потом замуж вышла, меня родила, заочно в институте текстильной и лёгкой промышленности училась. На родину ездить было некогда. Когда её родители умерли, я не знаю». «Ясно. Значит, она тоже родителей не хоронила?» «Что значит тоже?!» «Ну, ты же отца не хоронила…» «Ира, прекрати эти подколы, а то мы поссоримся!» «Ладно, не обижайся. Вполне возможно, что на родине у твоей мамы были двоюродные братья и сёстры, их дети тебе троюродные. Дальняя родня, но помнишь мою троюродную сестру Катьку? Она до самой смерти мне самым близким человеком была. И её Костя — самый близкий мне из племянников. Поищи материных родственников. Люди мы с тобой немолодые, пора подумать, кто нас в последний путь проводит, кому наше добро достанется». «Мне и написать-то некому…» «Тут не писать, тут ехать надо».

Людмила Васильевна положила трубку, поставила на плиту чайник и задумалась. Ехать никуда не хотелось. Но и оставаться страшно. Ещё две-три таких ночи, и реально крыша поедет. Может, права Ира? Где этот Утятин, кстати? На севере, на юге? Как туда добираться? И она сунулась в телефон. Так, Уремовская область. Так, озёра, рыбалка, родина олимпийского чемпиона… картинки… а что, славное курортное местечко. Если бы вдвоём поехать! Так, знаю, с кем! «Оля, здравствуй! Что я слышала! Вас, говорят, ограбили!» Надо же, и доллары, и ноутбук, и золото! «А я думала, у Тани была бижутерия. Слушай, сколько можно под дамокловым мечом жить! Я тут в Утятин собралась, на мамину родину. Думаю родословную свою восстановить. Хочешь, я тебя с собой возьму? Отдохнём, а заодно переждём сложное время. А что Петя и Алдона? Петю Гале, Алдону родителям! Оля, я тебя когда-нибудь о чём-то просила? Все вокруг говорят, как ты всем помогаешь. А мне за полвека хоть раз помогла?». «Люда, если бы у меня появилась свобода от обязательств, я бы своей родословной занялась и поехала бы в Черняховск. Надо же мне узнать, почему моя девичья фамилия столько неприятностей принесла! Нет, Люда, это даже не обсуждается! Петя — инвалид, Алдона — ребёнок, а ты вполне самостоятельная женщина. Но, если хочешь, я могу предложить тебе попутчиков. Тут мои соседи по дачному посёлку собираются в твой Утятин поехать. Алексей Степанович там в шестидесятых училище заканчивал, рвётся в места юности. Он инвалид, нога недавно ампутирована, Люба очень переживает, что с ним тяжело будет. Вот и поезжайте вместе, им помощь, тебе компания». Людмила Васильевна возмутилась: «Оля, я помощи просила, а не нагрузки» — и хрястнула трубкой по аппарату: вот вам ваша добрая Оленька! Ну, попомнишь ты меня! Теперь назло тебе поеду! Снова схватила трубку: «Ира, ты дала мне хороший совет. Завтра мы с тобой вечерним поездом Санкт-Петербург — Уремовск отправляемся в путешествие! Да, мы! Ты — моя лучшая подруга, и не оставишь меня в трудную минуту!»

Петя сразу рассказал неродной внучке о событиях недавнего времени, и она пришла в восторг. Старый и малая, по словам Оли, стали «играть в войнушку». Алдона в первый же день разрядила электрошокер. А Оля ещё удивлялась, что Петя, который капризничал, когда она вывозила его на прогулку, потому что стеснялся коляски и своего искажённого лица, с Алдоной в течение дня выезжал несколько раз. Они переходили через дорогу и в сквере по очереди трещали этой игрушкой. Ещё разметили дальнюю дорожку и гоняли по ней на коляске на время. Там их застукали Даша с Сашей. Дед сидел на скамейке у стартовой полосы и делал отмашку Алдониным платком, на финише с секундомером стояла маленькая девчонка, а соседские ребятишки по очереди гоняли на коляске. Рядом со скамейкой сидел ещё один колясочник — мальчик с ДЦП из соседнего подъезда — и щелкал шокером. Даша, увидев это, взвизгнула, а мальчик сказал: «Да не бойся, он разряженный». Она бессильно рухнула на скамейку и спросила: «А ты что с ними не соревнуешься?» Подъехавшая на коляске Алдона ответила за него: «Толик с дедом Петей из высшей лиги. Мы рядом с ними слабаки». Потом поймала взгляд Даши и заныла: «Ну, Дашенька, ну, не закладывай нас, пожалуйста».

Вывезенные от греха на дачу, Петя с Алдоной не успокоились. Сначала они просто дважды в день отправлялись в поселковый магазин за мороженым. Оля не возражала, места тут безопасные, плюс к тому Алдона закупала овощи, молоко и хлеб, навешивая на коляску пакеты. Потом они стали задерживаться у спортивной площадки, где целыми днями мальчишки играли в футбол. Петя активно болел, комментировал. Сначала парни обижались, потом, убедившись в его объективности, доверили свисток. В одном из походов в магазин заметили толстого старика в коляске, который угрюмо поглядывал на проходящих из-за высокой кованой ограды. Алдона простецки заговорила с ним: «Дед, у тебя тоже инсульт? Хочешь мороженого?» Старик оторопел, но мороженое взял. И ел с удовольствием. Познакомились. Он представился Алексеем Степановичем, но Петя стал звать его Степанычем, а Алдона — деда Лёша. У него ампутирована нога, на протезе пока ходить не может. «А деда Петя уже немножко с ходунками ходит», — похвасталась Алдона и пригласила нового знакомого на футбол. Степаныч просиял: «Поехали!» и двинулся к калитке. Вышла из особняка жена, пыталась остановить, но он рявкнул: «Не командуй!»

Стали деды на футбол ездить. А потом Степаныч с тоской заговорил о городе своей юности, где учился в училище механизации и вылезал со второго этажа общежития через окно, чтобы порыбачить на рассвете, и Алдона предложила дедам порыбачить. Нашла подходящее место, где был пологий спуск к речке и мостки. В первый день у Пети не клевало, а Степаныч всё-таки поймал две малюсеньких рыбёшки. Несмотря на неудачу, деды были страшно довольны. Снасти девчонка спрятала за забором в кустах, чтобы Оля не узнала об их времяпровождении. И на следующий день они вляпались. Причём в буквальном смысле. Начал моросить дождь, на который увлечённые рыбалкой старики не сразу отреагировали. Да и девочка, собиравшая камушки и ушедшая довольно далеко, не сразу сообразила, что нужно срочно выбираться. Словом, когда она попыталась вывезти Петю наверх, колёса завязли в глинистой почве. Еще по ровной тропе можно было выехать, но наверх у них дажесовместных силёнок не хватило. Крутая с электрическим мотором коляска Степаныча тоже не потянула. Алдона испугалась, а деды к неприятности отнеслись наплевательски. Вернулись на мостки и снова принялись удить. Благо были прикрыты плащ-палатками. Позвонившей Оле Алдона ответила, что пережидают дождь под навесом остановки. «Моя-то рыбка что икру не мечет?» — спохватился Степаныч и выяснилось, что он телефон с утра забыл подзарядить. Чем бы дело кончилось, неизвестно, но ехали через брод на джипе какие-то основательно экипированные мужики, увидели колясочников и не поленились пройти от дороги метров пятьдесят, чтобы узнать, не требуется ли помощь. Когда начали помощь оказывать, заматерились: старики были не мелкие, особенно Степаныч. Тут Алдона сообразила: «А давайте трос к коляскам прикрепим!» Подогнали машину и вытянули коляски наверх. Запихнули коляски и дедов в машину и пустили бутылку по кругу, как Алдона ни возражала: «А мы тебе и не предлагаем!» В общем, когда Петю выгружали из машины, он хихикал, очень довольный. У забора Олиной дачи стояла машина, а рядом — приехавшая на ней Любовь Алексеевна, жена Степаныча, и Оля. Оля впервые рассердилась не на шутку и шлёпнула Алдону по попе. Спасители за неё заступились, мол, находчивая девочка, и предложили не перегружать Степаныча с машины на машину, а довезти до дома. Любовь Алексеевна ожгла Алдону гневным взглядом и села за руль. Следом за ней двинулся джип, из окна которого дед салютовал подельникам бутылкой.

А на следующий день позвонила Римма. Она сказала, что прогноз на всю неделю — дожди, поэтому послала Эдика и Наташу вывезти их в город. Оля немного удивилась её настойчивости, но не возражала, напуганная активной деревенской жизнью деда и внучки. По пути Риммины посланники осторожно рассказали о причине, по которой за ними послали.

Утром Римма с Аликом заехали полить цветы и обнаружили квартиру Оли вскрытой. Вызвали полицию, но поначалу не очень расстроились, зная, что брать в квартире, в общем-то, нечего. Да и полицейские с сомнением разглядывали мебель, которую на рубеже 50–60-х годов покупали свёкры покойницы Татьяны: «Может, ребятишки похулиганили? Что кроме ноутбука пропало?» После недолгой паузы вдруг Римма вскрикнула: «Доллары!» и кинулась к гардеробу, где под бельём Оля держала деньги, полученные за шубу. Долларов не было. Римма на трясущихся ногах дошла до дивана. Только присела, и вновь подскочила: «Боже, Танино золото!» Метнулась к буфету — пластмассовая коробочка, в которой хранились Татьянины украшения, тоже была пуста. «Сделайте опись драгоценностей». Римма сжала виски: «Боже, да я их не разглядывала… помню, серьги двойными кольцами, такие из белого и жёлтого золота, и то потому что Алдонка их в прошлом году взять хотела… ещё одна серьга непарная с аметистами, вторую лет двадцать назад потеряли… перстни были… кулон, ещё пара цепочек… ох, да лучше бы этот гнусный зять их продал!» Тем временем эксперт, поколдовавший над коробочкой, сказал: «Похоже, тут в перчатках работали». Доселе молчавший Асоян сказал: «Римма, успокойся, мы по записи этих воров найдём». Римма махнула рукой: «Но ведь ноутбук спёрли!» «Запись к Даше на почтовый ящик дублируется». В общем, послали Эдика с Наташей на дачу за хозяевами, чтобы заявление написать и опись побрякушек сделать. В дороге Петя с Алдоной внимательно просматривали на планшете запись с лестничной клетки. Петя: «У-у, бандиты!»; Алдона: «Морды уголовные!» Против ожидания, никто особого огорчения не высказал. Оля даже порадовалась: «Хорошо, что нас там не было!» А дед с внучкой радовались предстоящему посещению отделения полиции. Алдона, обожавшая бабушкины побрякушки, кажется, не сомневалась, что их найдут: не полиция, так они с дедом.

Пока Оля, Алдона и сопровождавшая их Римма составляли опись пропавшего, Наташа и Асояны сидели под дверью кабинета, а Петя катался по коридору, разглядывая всё: стены, двери, наглядную агитацию. Когда пошли на выход, Петя потянул девочку к стенду «Их разыскивает полиция: «Донна, смотри!» Это Римма так её звала: «Донна Альдонса», потому что была она похожа на бабушку Татьяну, такая же черноглазая и темноволосая. А Пете легче было произнести «донна», чем Алдона. Девочка посмотрела на стенд, взвизгнула: «Деда Петя, ты гений!» и понеслась назад к кабинету. Минуты через две полицейский за плечо вытащил её из кабинета, довёл до выхода и сдал на руки бабушкам-дедушкам: «Наглая девица, но глазастая!» Нисколько не обиженная, Алдона скомандовала: «Поехали быстрее, там уже вызвали группу захвата!» Эдик сказал: «Легче дворами пешком дойти, чем коляску загружать». Алдона крикнула: «Погнали!» и покатила коляску по тротуару. И дед с внучкой показались во дворе, когда остальные ещё не успели выгрузиться из машины у парадного. Не дойдя до своих, Алдона свернула к детской площадке, где сидел в своей коляске Толик, а рядом на скамейке его мама, и стала взахлёб, размахивая руками, рассказывать, что в полиции уже знают, кто их обворовал, и сейчас приедут арестовывать уголовника из дома напротив, которого узнал участковый, и его подельника, находящегося в розыске, которого узнали по фотографии дед Петя и Алдона. Толик двинул коляску к месту проведения операции, но его мама подскочила и стала убеждать детей, что полиция всё оцепит, что лучше наблюдать сверху, из их окна. Поскольку окна Олиной квартиры выходили на другую сторону, Алдона напросилась к Толику в гости, вместе с дедом, естественно. Глядя им вслед, Алик сказал: «Петя наш совсем в детство впал». Римма помотала головой: «А может, он всегда таким был? Изображал мачо, потому что считал, что таким он интересен окружающим. А сейчас он стал самим собой». Эдик с уважением взглянул на жену отца: а она неглупа! Он не слишком хорошо знал старика до болезни, но слышал, что тот при живой жене приставал к её подругам. Ближе узнав его после смерти Татьяны, Эдик подумал, что, пожалуй, весь Петин прежний кобеляж из разряда «говорит о том, что делать не может».

Вернувшаяся от Толика Алдона принесла почту и массу впечатлений. Она трещала без умолку, а Петя с азартом её дополнял. Они в окно всё видели! Права Толикова мама, всех соседей от второго корпуса отогнали, а в окно всё отлично было видно! Группа захвата была в масках и бронежилетах! Всё чёрное! Но не стреляли. А Толик снимал видео! Он потом всё для нас перепишет! Вот вернёт полиция наш ноутбук, и вы все посмотрите! А ещё мы играли в настольный футбол, и деда Петя всех победил!

Приехали Даша и Саша, привезли старенький ноутбук: «Поставим временно, а то нельзя же без видеонаблюдения». Потом все смотрели Алдонино кино. Она азартно подпрыгивала за спинами старших: «Я Ульянке пошлю! На Кипр она поехала, задавака! А у нас в Питере покруче будет!» Наташа сказала: «Давай на телевидение эту запись продадим». Алдона обрадовалась: «Давай! Только это не наша запись, а Толика!» «Значит Толик деньги получит!»

Пока все шумели, Эдик отступил в коридор, желая незаметно смыться, но увидел, что Оля праздно сидит за столом на кухне, и свернул туда: «Тётя Оля, тебе плохо?» «Ничего, Эдичка, просто я расстроена». Он взял из её рук письмо: «Можно?» — и просмотрел его по диагонали. «Кто эта Валя?» «Соседка моя. Она моложе меня на год, но мы дружили в детстве. Лет сорок не общались, как маму похоронила и ездить на родину стало не к кому. Когда это всё случилось, я подумала: а вдруг Валя что-нибудь знает о моём отце? Может, мать её что-то говорила, она дружила с моей мамой по-соседски. А что Валя могла умереть, об этом я не подумала. Представляешь, мать её жива, а Вали уже десять лет нет». «Тётя Оля, а может, встряхнёшься, слетаешь туда? Видишь, внучка пишет, что не сегодня-завтра бабуля с белым светом простится и очень тебя увидеть хочет. Отдашь последний долг старушке, а заодно расспросишь её о своих родителях». «Нет, Эдичка, на кого же я своих стариков-разбойников оставлю? Вернусь — а тут утро стрелецкой казни: ОМОН, группа захвата, танк на лестничной площадке и гора трупов со следами электрошокера на теле. И Петя с Алдоной, в наручники закованные». Послышалось фырканье. Стояли в дверях Алдона с Петей, обнявшись. «Ой, Петя, как ты без ходунков?» Эдик засмеялся: «Не видишь, Алдонка за подпорку».

Войдя в дом, Эдик заглянул на кухню и удивился: Карина жарила котлеты. И это с её приверженностью здоровому питанию и бесконечным попыткам похудеть! «Ты что, махнула рукой на личную жизнь?» Она, не поворачиваясь и не срываясь, как обычно, тихо ответила: «Мне мама сегодня приснилась». «И что?» «А сегодня её день рождения. Вот, решила помянуть. Тебе позвонила, тёте Свете, тёте Алле, соседей позвала, коллег маминых. Тёте Оле весь день звоню. Помоги её разыскать». Эдик прислушался к себе и желания язвить не обнаружил: «Карин, тётя Оля сегодня в Калининград улетела. А отцу ты не звонила?» «Нет». «Твоё дело. Но неудобно будет перед гостями». «Позвони, а?» «Я могу. Но как-то естественнее, если это будешь ты». Чудо! Карина сунула ему в руку лопатку и стала звонить. «А что ты одна?» «Тётя Света обещала пораньше прийти». «Это не дело. Не будешь возражать, если я молодежь привлеку?» Карина не то крякнула, не то зашипела, не то подавилась, но промолчала. Чудеса продолжались.

Как всё мирно прошло! Даша чистила картошку, Саша пылесосил комнату Эдика, в которой решили накрыть стол, а сам Эдик направился за продуктами. И за столом никто не язвил, не орал, не прожигал взглядом. Первая сорвалась Карина, наорав на сына. Но было это уже когда ушли коллеги, потом соседи и Алла, и только Света задержалась, чтобы помочь убраться, да отец что-то уточнял у Даши по поводу компьютера. Когда крик начался, Света демонстративно сняла передник, бросила его на стол и уселась на диван: «Что ж вы тормозы такие! Тётя Алла вся извертелась в ожидании истерик! А вы два часа прособирались!» Карина пошла на попятный: «Тётя Света, ну что поделаешь, кавказский темперамент!» «Ой, девочка, не мели ерунды. Это проничевский темперамент, а не кавказский. Я отца вашего сколько знаю? Да пятьдесят лет будет на Октябрьские! Ни разу он при мне голоса не повысил. Я и деда вашего знала. Вполне выдержанный был, хоть и адмирал. Зануда, но не псих». «Так мы психи, — опять завелась Карина. — И не смей говорить плохо о моей маме хотя бы на её поминках!» «Поняла. Твоему папе, чтобы дождаться от тебя доброго слова, надо умереть». Старший Асоян встал и сказал: «Поехали, Светка, я тебя домой завезу». «Не обижайся, Алик, но надо же им когда-нибудь сказать, как они со стороны выглядят».

Подымаясь по лестнице, Алик посмотрел на часы. Было уже начало двенадцатого. Наверное, все уже спят. Кроме Риммы. И точно, едва он открыл дверь, как жена выглянула из кухни: «Что так поздно? Не проголодался?» Он ей тоже вполголоса и вопросом на вопрос: «Все спят?» «Угомонились. Гости у нас сегодня были. Эти… из посёлка». «И как?» Римма засмеялась: «Приятные люди. Вот, пирог капустный под полотенцем. Вместе пекли, Любовь Алексеевна рецептом поделилась, попробуй. А старики-разбойники в сквере сидели». «Так-таки и сидели?» «Ага, на скамейке. А ребятишки на колясках катались. Вот удивительно! Сколько Петю знаю, никогда у него друзей не было. А с Алексеем Степановичем он разговаривает, смеётся. Неужели рыбалка — такое объединяющее дело?» «Там с детского футбола началось. Скорее, объединяющее начало — дети, Алдона прежде всего». «Ладно, у нас всё нормально. Ты-то как?» «Да Светка, понимаешь, разборку затеяла. Отчесала деток моих, будь здоров». «Что, прямо на поминках?» «Да нет, после. И, надо отдать должное, не она начала. Но продолжила очень умело. Понимаешь, если бы она стала орать, они бы её переорали. А она так тихо, размеренно. Парни только глаза пялили. А Каринка рыдала! Света сказала, что никто из них не может семью создать, потому что любить и прощать не умеют, что за шестнадцать лет так и не разъехались, потому что нравится им как паукам в банке на этих квадратных метрах друг друга кусать. Чтобы Даша тридцать три раза подумала, прежде чем судьбу свою с Сашкой связывать. Чтобы попробовала на квартире с ним пожить вдали от матери и дяди, может, при их отсутствии он начнёт на неё кидаться». «А что, не исключено», — вздохнула Римма. «Я тоже так подумал, Римма. Господи, что же мы с Татьяной натворили со своей жизнью! Как детей воспитали! Ведь нельзя было в такой нелюбви жить…» Римма остановила его: «Ладно, Алик, что об этом говорить. Пролетела жизнь. Ты лучше скажи, чем Светкина разборка закончилась». Асоян оживился: «Мы все считали, что Светка такая ограниченная, с лёгким характером. А она человек здравый и практичный. Пока за столом сидела, вызнала у соседей, что они ищут вариант расширения жилплощади. И предложила моим деткам как первый этап расселения взять доплату и скинуться на студию одному, а двоим переехать в соседскую двухкомнатную». «И кто этот счастливчик?» «Ни за что не догадаешься! Мы предполагали, что либо Сашке, у которого семья наклёвывается, либо Эдику, потому что естественней остаться в общей квартире матери и сыну. А Карина сразу слёзы высушила: я старше всех! Мне нужен покой! Парни подозрительно быстро согласились, и даже о доплате не очень торговались. А у Карины, похоже, есть и денежки, и вариант жилья получше чем студия. Завтра с утра буду её сопровождать». «Это вы до такой поры торговались?» «Да нет, я Свету домой завозил, а там ремонт на трассе. А потом домой поехал машинально. Только у гастронома вспомнил, что мы у Оли ночуем. Да, слушай, Света на Эдика бочку катила про какую-то девушку, которую он всё подкалывает, вместо того, чтобы доброе слово сказать. Откуда она про Эдика знает? Она тебе не говорила, что за девушка?» Римма прыснула: «Есть Эдику в кого быть дуболомом». «Наташа?! Она очень хорошая девочка. Чересчур хороша для Эдика. Неужели он ей нравится?» «Конечно, нет. Вот если бы он, как Светка сказала, добрых слов не жалел, она бы на него внимание обратила. Несчастный недолюбленный ребёнок. Ты когда-нибудь слышал, как она с дедом воркует по телефону? А они знакомы-то всего ничего. Но её просто поражает, что ему всё о ней интересно. В общем, от всей души желаю ей счастья. Эдик его дать не может».

На следующее утро и дед, и внучка были не в духе. Римма нервничала: Петя не стал завтракать, а только запил таблетки чаем, Алдона, надутая, лениво ковырялась в каше. «Да что это с вами, — не выдержала Римма. — Ладно, Петя, взрослый человек, имеет право задуматься. Ты-то, Алдона, что капризничаешь? Что я бабе Оле скажу? Что голодом тебя морила? Ну! Что киснешь?» Алдона подняла на неё глаза: «А вдруг бабы Олин самолёт разобьётся?» «Нелепый ребёнок! Баба Оля звонила из Калининграда от дяди Славы! Ты же сама с ней разговаривала!» «Да-а, ей ещё в Черняховск лететь!» «Не лететь, а ехать! Дядя Слава её в машине отвезёт, — посмотрела на часы и добавила. — Да отвёз уже! Это вы с дядей Петей лодыри на отдыхе, а баба Оля рано встаёт».

Когда Асоян открыл двери Олиной квартиры, его встретила непривычная тишина. В этом доме всегда были гости, всегда какие-то разговоры, смешки, стук ходунков, бряканье посуды, шипение чайника. А сейчас — только шум машин за приоткрытым в зале окном. Хорошо, что босиком прошёл: прикрытая покрывалом, на диване спала Римма. На цыпочках он прошёл на кухню и потянулся к чайнику. «А может, супчика?» В дверях стояла, моргая, Римма. «Ох, прости, родная, я тебя разбудил. А где все?» «На теплоходе плывут».

За обедом Римма рассказала мужу, что «старый и малая» закапризничали. Алдона просто затосковала без любимой бабушки, а Петя никак не кололся. Спасибо, пришёл Эдик и догадался сходить к Толику и расспросить его. Оказывается, Петя позавидовал Алексею Степановичу, ему жена сняла дом в Утятине на месяц, и через несколько дней везёт его туда рыбачить. «Степаныч его приглашал, но Петя понимает, что в его состоянии не может навязываться малознакомым людям. Но с досадой справиться не мог. А Эдик им организовал водную экскурсию, чтобы настроение поднять». «Они втроём отправились?» «Если бы!» — сердито ответила Римма. «Понял, — засмеялся Асоян. — Эдик Наташу пригласил». «Чему ты радуешься?!» «Не сердись, Римма. Не вижу повода радоваться или огорчаться. Сама сказала, что соблазнить эту девушку можно добрым словом. А он просто попросил у неё помощи. Ведь за нашими героями нужен глаз да глаз». «Он ещё Толика с его мамой пригласил». «Вот видишь, на каждого хулигана по надсмотрщику».

Вечером, когда Римма уже начинала волноваться, что путешественники до сих пор не вернулись, Альберт решил её отвлечь: «Ты вот говоришь, что Алдона дружит с ребятишками моложе её, и это признак инфантильности. А, по-моему, это просто желание себя сохранить. Её сверстницы меряются дорогими гаджетами и модными тряпками. На этом рынке ей не конкурировать. А с дворовыми ребятишками она радуется собственным достижениям, но и за других тоже. Ты вспомни, как она гордилась, когда маме Толика на карту перечислили гонорар за видео! И все ребятишки хвастались, какой у них сосед крутой, что даже не телевидении подработал! До приезда Алдоны Толик сидел сычом под охраной мамы рядом с детской площадкой. Не то, что им ребятишки брезговали, просто считали, что он другой. А теперь они его зовут в игры, то судить, то планы строить. Домой к нему ходят, там в настольные игры играют. Позавчера он местного чемпиона в шахматы обыграл. А ещё кофемолку соседке починил. Хорошая у нас девочка!» «Да, она добрая». «Вот и Наташа добрая. И к Оле она не за добрым словом, а помочь приходит. Ну, хочется ей быть нужной! Не по указке старших действовать, а по велению собственного сердца».

Загремели ключи в двери, загалдели экскурсанты. Влетела на кухню Алдона: «Ой, чем-то жареным пахнет! Сейчас умру от голода! Ой, чебуреки! Чур мне три… нет, четыре». «Ну вот, — вздохнула Римма. — Либо от голода помрёт, либо от обжорства лопнет. Совершенно невозможно без Оли».

Удар по ноге и вой! С колотящимся сердцем Римма вскочила. На диване между ней и Олей стояла на четвереньках Алдона и вопила: «Баба Оля!» В спальне орал Петя. Прибежал Алик: «Ты что творишь, малахольная!» Сдёрнул девчонку за подмышки с дивана: «Бабушек передавишь!» Побежал в спальню успокаивать Петю. Глядя ему вслед, Алдона сказала: «Модные у деда Алика труселя, боксерс. Надо такие деду Пете купить», Римма рухнула назад на диван и захохотала. Оля тоже хохотала, выговаривая сквозь смех: «Наконец-то я дома!» А Римма ей вторила: «Алдона, в наши времена они назывались семейные!»

Оля прилетела внезапно, никого не предупредив. Вернулась уже после полуночи, когда все спали. Римма попеняла, что не предупредила, они бы с Аликом встретили, отвезли и уехали домой. Оля отмахнулась: «Что мы, вдвоём на диване не поместимся?»

После завтрака и раздачи сувениров Алдона с Петей надели подаренные тельняшки и отправились во двор форсить. Римма сказала: «Всё, давай рассказывай, пока кто-нибудь не пришёл». Оля кивнула: «Да, дела… я ведь родную племянницу повидала… и внучатую племянницу. А вот ничего к ним не чувствую! В общем, это я бы назвала дурацкой историей, если бы речь шла не о моих родителях».

Когда Оля вошла в квартиру Екатерины Андреевны, её прежде всего поразило застывшее в ней время. Ничего не изменилось за последние сорок лет. Да и раньше, когда она была маленькой, и это был её мир, тут ничего не менялось. Потом она поднялась на второй этаж, где прежде жила её семья, а теперь жила Валина дочь с очередным мужем и дочерью от первого брака, девочкой, как теперь говорят, с особенностями в развитии. И тут было всё то же, даже мебель осталась мамина, вернее, та, что стояла здесь ещё при немецких владельцах дома. С соседкой ей удалось поговорить. Она была в ясной памяти и умерла на следующий день. Вот вкратце то, что она рассказала.

Оля всю жизнь считала, что мама и бабушка были узницами концлагеря. Когда-то слышала об этом, но больше никогда не переспрашивала. Оказалось, что это не так. Перед войной Олина мама закончила семилетку и собиралась поступать в техникум. Но после оккупации их угнали в Кенигсберг, в арбайтсамт, где богатые фрау выбирали себе рабов. К счастью, девочку с матерью не разлучили, и три года они работали в имении, занимаясь привычной деревенской работой: в поле, на ферме. Жизнь была голодной и бесправной, но, по крайней мере, выжили. На недолгое время они оказались в концлагере после освобождения, но это было просто временное жильё, пока их проверяли и оформляли документы. Там кормили, ворота были открыты, они свободно выходили и возвращались. В комендатуре дневальный признал в матери землячку, которой страшно обрадовался. Он рассказал, что их деревня Полюны полностью разрушена, и возвращаться некуда. Он же посоветовал остаться в Истербурге и пристроил женщин в строительную бригаду. Через несколько лет девушка даже поступила заочно в строительный техникум. А потом познакомилась с Иваном Быкадиновым и вышла за него замуж. Он после демобилизации тоже не стал возвращаться в родной Воронеж, потому что его жена и двое сыновей погибли под бомбёжкой. Родилась Оля. Может быть, жизнь семьи сложилась бы иначе, не появись у них новая соседка.

Юную Екатерину Андреевну после педагогического техникума направили в Черняховск. Квартиру ей дали. И сразу она влюбилась в видного соседа. Сначала только таращила на него свои чёрные глазищи. Потом стала его навязчиво преследовать. Мужик слаб, и Иван стал иной раз захаживать к соседке. Когда Катя забеременела, она объявила об этом Ивану и потребовала, чтобы он расстался с женой. Но он об этом и думать не хотел! Начались скандалы. Причём, что удивительно, истерики закатывала юная учительница, а грубая бригадирша строителей только сжимала зубы. Несколько месяцев продолжался этот ад, потом сказала она мужу: «Уходи!» И он уехал на родину в Воронеж, и больше вестей не подавал. То есть это семья так считала. На самом деле, было письмо, которое перехватила ревнивая Катя. Спустя 60 с лишним лет она вручила это письмо дочери адресата. А мама Оли до самой смерти сохраняла с соседкой приятельские отношения, всячески подталкивая дочь к дружбе с единокровной сестрой.

Ещё до озвучивания этой нелепой истории Оля почувствовала какую-то фальшь в давней знакомой. И на расспросы Екатерины Андреевны не стала откровенничать, а соврала, что лишилась квартиры, и теперь ухаживает за парализованным, чтобы иметь жильё. «То есть он помрёт, а квартира вам достанется?» — спросила жадно Катина внучка. «Нет, я получаю зарплату, а жильё не моё», — осторожно ответила Оля. Родственницы были заметно разочарованы. То есть бабка Катя хотела, чтобы одинокая Оля помогала её беспутной внучке и придурковатой правнучке! После всего хорошего, что она семье Оли сделала! В общем, Оля ночевать в Черняховске не захотела, а вернулась со Славой в Калининград. Назавтра внучка позвонила и сообщила, что бабка померла, просила помочь. «Я приеду на похороны», — ответила ей Оля. После похорон рассказала о банкире Быкадинове, просила быть осторожнее. Рассказ молодая выслушала с недоверием. Попросила помочь с деньгами. Оля отказала. Тогда она потребовала «вернуть письмо моего дедушки». На это Оля ответила: «Да, он был твоим дедом, но мне он был отцом. И писал он не твоей бабушке, а моей матери».

А в письме Иван Быкадинов писал своей Марусе, что, приехав в Воронеж, посетил то место, где прежде стоял его дом. Встретил соседку по дому и узнал, что после бомбёжки из-под завалов извлекли не три тела, а два. Один из сыновей оказался контуженым, но живым. И после госпиталя его определили в детдом. Что через год после войны сюда приезжала Иванова родная сестра Ульяна, которая сказала соседке, что заберёт племянника. Некоторое время Иван ездил по области, пытаясь найти детдом. Ребёнка дважды переводили. В списке Борисоглебского детприёмника был указан воспитанник Быкадинов, но без имени. А в Добринском детдоме он был в списке как Дима Быкадинов. Этого Диму усыновила Ульяна Кожевникова, жительница города Утятин. С мыслью «Игорь или Федя?» Иван отправился в Утятин и просил в письме жену написать в Утятин до востребования, согласна ли она принять его с сыном. Катя не созналась, но Оля предполагает, что Катя написала о Марусе какую-нибудь гадость. Больше писем от Ивана не было.

«Ох, это знак судьбы, что зануда Люда тебя в Утятин звала», — сказал Алик. «Ну, нет, хватит с меня путешествий! Не дальше дачи!», — ответила Оля. «Кстати, соседи твои по даче заезжали. Тоже в Утятин звали, — улыбнулась Римма. — Я думаю, ты немного отдохнёшь, и тебе захочется поглядеть на потомков этого Димы-Игоря-Феди. И предупредить их об опасности».

Глава шестая. В ПОИСКАХ БЫКАДИНОВЫХ

Оля проснулась рано, хотя приехали они в потёмках. Открыв глаза, некоторое время пребывала в недоумении, не сразу поняв, как она здесь очутилась. Из пластикового окна, приоткрытого на микропроветривание, доносилось щебетание какой-то птички. Вот дрогнула ветка, наверное, пташка порхнула с неё. Да, это Утятин!

Встала, подошла к окну. Боже, какой покой! Дорожки, кусты, дальше кирпичная ограда. Трава блестит от росы. Так, посмотреть, как там все. Петина спальня смежная. Ну и храп! И как Асояны ночуют у него в комнате? Ладно Эдик, он молодой, но Алик! Вышла в коридор. Со стороны комнат Алексея Степановича и Любови Алексеевны тоже храп доносится. Но тут, кажется, оба соревнуются. Молодёжь наверху. С вечера она туда не поднималась, очень устала, сразу легла. Так, девчонки устроились вдвоём. Кровать очень широкая, но и тут Алдонка умудрилась занять её почти всю, улегшись по диагонали. А у Эдика дверь приоткрыта. И окно распахнуто. Ладно, второй этаж, воры не влезут.

Ещё спускаясь по лестнице, услышала звон посуды. На кухне Любовь Алексеевна: «А я услышала, как ты встала. Что-то плохо спится на новом месте». «Нет, я выспалась. Сходила посмотрела, как там молодёжь. Девчонки вместе устроились». «Значит, Наташа в себе не уверена». Переглянулись, засмеялись. Сели пить чай. «Люба, мои с утра кашу едят. Вот, я быстро завариваемой запаслась. Я-то, как Эдик встанет, сразу в Патриаршее». «Не волнуйся, Лёша тоже кашей завтракает».

Вышли во двор, спросили у зевающего у ворот местного охранника: «Как к речке пройти?» Он махнул рукой за дом: «Там калитка. Открывается тем же ключом». За калиткой заросшая травой тропинка спускалась к мосткам. В двадцати метрах от ограды плескалась о берег волна от проплывающего мимо катера. «Господи, какая красота», — воскликнула Оля. «Ну вот, а ты ехать не хотела!» «Не говори пока дедам об этой калитке, а то она сразу рыбачить кинутся. А за ними пригляд нужен. Заставь Степаныча для вас экскурсию по городу провести, заодно продуктов прикупите».

В дверях стоял Эдик: «Ну что, поехали? Пока свою старуху не увидишь, всё равно не успокоишься». Выскочила на крыльцо Наташа: «Эй, я с вами. А если помощь потребуется? Помыть там, перевернуть».

После завтрака шофер-охранник Сергей Иванович спросил: «Вас сопровождать?» Любовь Алексеевна ответила: «Нет, нас и так много, поползём по улицам как цирк с конями». Алексей Степанович показал на видневшуюся вдали колокольню: «Собор стоит на центральной площади. Там автостанция и рынок. Наверняка и торговля вся там». Когда они переходили через дорогу, идущая по противоположному тротуару пожилая женщина даже остановилась, с любопытством наблюдая за двумя колясочниками и сопровождавшими их девочкой и женщиной. Алдона с Петей, как всегда, препирались: «Я сам!». «Деда Петя, держись за тормоз! Видишь, какие тут дороги крутые?» Степаныч сказал: «Это улица Чирка. Я её даже не узнал. Она раньше была односторонняя. С речной стороны только травка и ивы, речка была видна. А сейчас, ишь, застроились». Попутчица спросила: «Вы из местных?» «Нет, но я тут в шестидесятых в училище механизации учился». Женщина засмеялась. Любовь Алексеевна рассердилась: «Что смешного?» «Не обижайтесь, я просто вспомнила, как училищных называли». «Кулешники!» — весело объявил Степаныч. «Деда Лёша, почему?» «Не знаю, наверное, потому что нас кормили бесплатно». «Вы с тех пор здесь не бывали?» «Нет, вот, к концу жизни решил порыбачить в местах юности». «И подлечиться?» «Ногу, что ли, отрастить?» — нахмурился Алексей Степанович. «Не обижайтесь, у нас и не такого ждут. Меня Таисия Андреевна зовут, давайте, я покажу вам, где тут что».

Они ходили по рынку вместе с новой знакомой, закупали продукты и складывали их что в пакеты, что под сиденье Петиной коляски. Против картошки Алдона запротестовала: «Нет уж, пусть дядя Эдик или Сергей Иванович на машине за ней съездят!» «Правда, что это я», — спохватилась Любовь Алексеевна. «А здесь самое вкусное в Утятине мороженое, ты просила показать», — кивнула Алдоне на кафе «Селезень» Таисия Андреевна. Петя повернулся, крутанул колесо, въехал в выбоину, коляска крякнула и осела на один бок. Алдона горестно охнула, Степаныч объехал приятеля вокруг и сказал: «Тут сварка нужна», новая знакомая вытащила телефон: «Починим, не волнуйтесь» и вызвала какого-то Женю. Пока они разгружали коляску от продуктов и перетаскивали в кафе, прибежал молодой мужчина: «За полчаса сделаю». «Вы тормоза проверьте, уж больно тут дороги крутые», — пропыхтела Алдона, закидывая Петину руку себе на плечо и резко разгибаясь. Таисия Андреевна кинулась помочь, но Любовь Алексеевна её остановила: «Петя только с внучкой ходит». Обнявшись, они довольно быстро проковыляли в кафе, входную дверь которого придержала для них буфетчица. Пока остальные устраивались за столом, Алдона уже подпрыгивала у прилавка: «Деда Петя, деда Лёша, тут шесть сортов! Мы все будем!»

Дамы выпили по чашке кофе, заскучали и решили пройтись до мясного павильона. Остальные продолжали ковырять шарики мороженого, разглядывая яркие картинки, намалёванные прямо на стенах. «Донна у-у», — замычал Петя, тыкая ложечкой в направлении одной из них. «Жуть какая! Деда Лёша, это кто?» «Местная легенда, кладбищенский демон. Если пройтись по кладбищу босиком, он убьёт твоего врага». «Деда Лёша, а ты ходил?» «Знаешь, Донна, за всю жизнь не встретил, кого бы убить захотелось». Алдона задумалась. «Донна, бандитов», — предложил Петя. «Нет, пусть в тюрьме сидят» Петя подумал и согласился: «Пусть!» «Значит, и мы на кладбище не пойдём!» Появившаяся в дверях Любовь Алексеевна спросила: «Что за разговоры?», Таисия Андреевна пояснила: «Это они про нашу достопримечательность», и кивнула на картину. «Мы решили, что никого убивать не надо», — весело объявила девочка. «Он вообще-то разные пожелания исполняет. Деньги, любовь, здоровье можно попросить». Алдона загнула три пальца и уточнила: «Для себя или для других?» Таисия Андреевна подумала и ответила: «Наверное, для себя». Отгибая пальцы по очереди и дойдя до последнего, девочка сказала: «Тогда точно ничего не нужно! Деда Петя, а ты пойдёшь к демону?» «Да ну его!», — пробурчал Петя. «А то давай, ты у него здоровья попросишь, а я — чтобы родители меня у бабы Оли оставили. Деда Лёша, а ты с нами пойдёшь?» «Много ли он даст за одну-то босую ногу?», — спокойно улыбнулся Степаныч. Так спокойно, что жена удивилась и обрадовалась: первый раз он так о своей инвалидности. Они за последние недели прошли разные периоды: шока, отчаяния, раздражения, обиды. Сидел как сыч дома, никого видеть не хотел. Но вот завёл новых знакомых, и настроение стало меняться. Спокойно разъезжает на коляске, стесняться своего положения перестал и даже подшучивает над ним. «Давайте, наверное, машину вызовем, — предложила Любовь Алексеевна. — Оля звонила, они забирают свою знакомую из больницы». «Она выздоровела?» — спросила Алдона. «Наоборот, ей там очень плохо». «Это в какой же больнице?» — спросила Таисия Андреевна. «В Патриаршем». «Да вы что! Это же концлагерь! Как она туда попала?» «Ехала сюда, по дороге плохо стало».

Распахнулась дверь, Женя завёз коляску. «Ура, деда Петя, твой лимузин подан!»

Дома их встретила расстроенная Оля: «Я попросила, чтобы приехал участковый терапевт, а они отказывают! Придётся в больницу ехать и частным образом договариваться». Таисия Андреевна, которую Любовь Алексеевна зазвала в гости, вмешалась в разговор: «Девчонки, скажу вам честно, нет у нас терапевтов, которым хоть рубль стоило заплатить помимо зарплаты. Я вам сейчас фельдшера вызову, которая лучше всякого врача. И деньги она не берёт категорически, даже не предлагайте, обидится». «Спасибо, Таисия Андреевна, это, по крайней мере, лучше, чем ничего», — сказала Любовь Алексеевна. «Как тут всё просто», — шепнула она Оле, когда новая знакомая позвонила на скорую, узнала диспетчера по голосу, попросила прислать по их адресу Надю, настояла на своём («Ну и что, что смена заканчивается, скажи, что я очень прошу»), отказываясь от другой бригады, рассказала про Патриаршее, заодно поделилась сегодняшними ценами на овощи, посоветовала после дежурства зайти в «Селезень», где сегодня в буфете в витрине с полуфабрикатами углядела адыгейские чебуреки с сыром, предупредила, что видела некого Ваську, у которого «сегодня глаза не такие, как бы не пришлось вам график дежурства менять». Потом подсела к хозяйкам, взяла нож и принялась чистить картошку, рассказывая при этом, что сегодня к утру в больницу поступило уже три человека с алкогольным отравлением: «Где-то палёнкой торгуют, не давайте вашим мужикам пить». Когда охранник возвестил о прибытии «скорой», они уже накрывали на стол.

Фельдшер Надя поднялась с Олей наверх, а остальные приступили к первому. Любовь Алексеевна сказала: «Нет, я так не могу! Водителя пойду позову, что же он там один сидит, а уже смена закончилась!» «Коля не пойдёт», — придержала её за руку Таисия Андреевна. «Мою Любу все слушаются», — засмеялся Степаныч. И Коля пришёл. В этот момент компания обсуждала кладбищенского демона. Таисия Андреевна посмеялась, что Алдона отказалась от денег, любви и здоровья. «Ну, баба Тася, здоровье у меня пока есть, деньги… если много, то отец отберёт и в имение своё вбухает. А если немножко, на мороженое, так мне деда Петя так даст. Дашь, деда Петя?» Петя засмеялся: «Попа слипнется». «Дашь, дашь! Ну, вот, а любовь… какой от неё толк?» «Ничего себе, — удивилась приведшая Надю на кухню Оля. — Ты что, никого не любишь?» «Баба Оля, я маму и даже папу люблю, я тебя люблю и других тоже! Вот всех, кто здесь, люблю! Кого знаю, конечно, вот этих докторов и Сергея Ивановича я ещё не знаю. Но это другое! У демона просят, чтобы тебя любили ни за что! А я вас всех люблю за то, что вы хорошие!» «Алдона, не придуривайся, не маленькая, понимаешь ты, что у демона просят любви, которая семьи соединяет, от которой дети бывают, — вздохнула Любовь Алексеевна. — Не сегодня-завтра и тебе мужа искать». «Вот ещё! — фыркнула девочка. — У нас в классе у половины ребят родители разведённые. А в бабушкином дворе только у Вовки отец, остальных ребят мамы и бабушки воспитывают. Ну, ещё отчимы у некоторых. Вот так, сначала любовь-морковь, потом другая любовь, а маме детей кормить. И хорошо, если дети здоровые. А то как у Толика: родился с ДЦП, лечили-лечили, а потом папа устал. У него теперь другой сын, здоровый, а к Толику он раз в год заходит. Толик говорит, лучше бы совсем не ходил, чтобы забыть его. И мама работать не может, потому что Толика нельзя одного оставлять. У них денег мало, а Толик мечтает поехать в Москву, там таких, как он, в скафандрах учат ходить. А мама плачет, когда он не видит, но он всё равно видит…» Алдона шмыгнула носом и завершила: «Да ну вас! Вот пойду к демону и выпрошу у него денег для Толика!» Любовь Алексеевна встала, наклонилась, прижалась к ней щекой и сказала: «Да ну его к дьяволу, этого демона! Есть у меня знакомые в благотворительных организациях. Вернёмся — поищу, кто сможет на эти скафандры направить».

Эдик добавил: «Она ведь литератор, эта мама? Наши учёные тексты сами набирают. Но грамотность, но стиль! Подгоню я ей клиентов на редактирование. Деньги, конечно, небольшие, но всё-таки. И ещё в Каринином банке какие-то проценты есть на благотворительность. Попробую её озадачить. Не хнычь, моя красавица, мы и тебе мужа найдём!» Алдона фыркнула. «Что, неужели никто не нравится? Ты опиши, каким видишь идеального мужа. Ну, вот кто из знакомых тебе бы подошёл?» Степаныч подхватил: «Да, вот из нас кто самый хороший муж?» «Не подговаривайся, деда Лёша, ты не самый хороший, ты на бабу Любу орёшь». «М-да, если уж Алексей Степанович не идеальный, тогда не знаю. А сколько вы вместе?» «Сорок восемь лет», — вздохнула Любовь Алексеевна.

Внезапно в разговор вступил водитель Коля: «Вот я гляжу на вашу компанию, и не пойму. Вы ведь все по крови чужие. Что вас связывает?» Эдик ответил моментально: «Не что, а кто. Тётя Оля нас связывает. Помню, когда я маленьким был, мама нас ольгинскими звала». «А как связывает, объяснить можете?» «Да пожалуйста! Я — сын тёти Олиной однокурсницы, Алдона — внучка другой однокурсницы, тоже покойной, дядя Петя — вдовец той же однокурсницы, но это второй брак бабушки, и Алдоне он не дед. Наташа — падчерица или как?» «Нет, падчерица — это когда от предыдущего брака, на тёте Оле отец первым браком был женат. А я, кажется, от четвёртого… или третьего, не знаю, все ли были законными». «Ну вот, с хозяевами этого дома мы недавно познакомились, недели две. Но Алдона их уже полюбила. Значит, хорошие люди, в любви она Эйнштейн». Коля продолжал задавать странные вопросы: «А вы помните самые первые слова при знакомстве?» Степаныч захохотал, и сквозь смех сказал: «Деда, у тебя тоже инсульт? Хочешь мороженого?» «Это очень хорошо, знакомство, начатое с преломления хлеба, означает, что девочка — ваше спасение». Всем стало как-то неловко от этих странных слов. Но тут Алдона вскрикнула: «Баба Оля, я поняла, за кого бы замуж пошла! За деда Алика!» Все оторопели, с трудом переключаясь с одной странной реплики на другую, а потом Оля сказала: «Похоже, за Алдону я могу не волноваться, у неё хороший вкус». Наташа подхватила: «Точно! Я тоже думала, кому бы из знакомых женщин позавидовала. Римме Ивановне — да!»

«Значит, вы все приехали сюда просто отдохнуть?» — продолжил расспросы Коля. Любовь Алексеевна и Оля переглянулись, Оля кивнула. Любовь Алексеевна сказала: «Мы с мужем рыбачить приехали. А вот Ольге Ивановне требуется помощь местных жителей. Дело в том, что она разыскивает своих родственников». «Кого конкретно?» «Её, конечно, нет в живых. Предположительно жила здесь в конце сороковых. Ульяна Кожевникова, урождённая Быкадинова». Таисия Андреевна уронила ложку, фельдшер Надя подняла голову, Коля сказал: «Блин!» Оля испугалась: «Что вы знаете о ней?» Надя вступила в разговор: «О ней — нет. Но фамилия эта в городе ненавистная». «Какая из них?» «Ну, Кожевниковых-то у нас в городе тысячи две. А вот недоброй памяти Быкадинов Эдуард Фёдорович принёс нам много бед». «Тёте Оле тоже, — вступил в разговор Эдик. — Появился его шпик, мол, родню разыскивает. А мы поняли так, что донор органов ему нужен для дочери. Тётя Оля по возрасту не годится, вот, решила родственников предупредить. В Калининград слетала, там предупредила, но узнала, что, возможно, её брат здесь живёт. Скорее, его потомки, ему лет восемьдесят. Есть сведения, что где-то в 46-м его усыновила эта Ульяна, а в 53-м отец узнал, что сын жив, и поехал за ним сюда. С тех пор ни об отце, ни о сыне ничего неизвестно». «Да, эта сволочь может и родственника распотрошить», — кивнул Коля. «А что он у вас натворил?» — спросила Любовь Алексеевна. Аборигены переглянулись. Потом Коля спросил: «Вы о наших Утятинских чудесах ничего не слышали?» «Да, баба Тася про кладбище говорила», — кивнула Алдона. «Я слышала, — вступила в разговор Наташа. — Вернее, читала. Мне наш ответственный секретарь целую кипу газетных распечаток выдал. Об оживших мертвецах, о провалах и подземных ходах, о колдовстве…» «Ух, ты! Наташа, почему ты нам ничего не рассказала?» — подпрыгнула Алдона. «Потому что я в это не верю. Он мне отпуск дал только с тем условием, что я напишу про Утятин. Но я такие темы не признаю, моя тема — экономика. Тут комбинат большой, картофель перерабатывает. Вот о нём напишу. Ещё могу об экологии, тут есть за что бороться». «Это правильно, — кивнул Коля. — Но есть в столице один институт, который эту чертовщину изучает. И спонсирует его банкир Быкадинов. Что они тут творили!¹ Похищали людей, даже ребёнка двухлетнего, сначала пытались его у бабки через органы опеки забрать, потом из детского сада выкрали. Ещё троих подростков исследовали, правда с согласия их и родителей, но использовали боль, это, мол, экстрасенсорные способности усиливает». «А ребёночка?» — испуганно спросила Оля. «Он у них умирать стал, они его по дороге в яму сбросили. Его спасли, но вот уже год у него одна сторона не совсем восстановилась. Вот вроде вашего Пети». «У-у…», — затянул Петя. «Что, деда Петя?» «У-убивать надо, вот что!» «Наши убивали, — кивнул спокойно Коля. — Руководителя этой группы один старик топором зарубил, дочь спасая, ещё одного учёного парализовало, девушку в пещере завалило, один из охраны в коме почти год, у банкира обе руки сломаны». Сказать, что приезжие были шокированы — значит, ничего не сказать. Любовь Алексеевна воскликнула: «Лёша, куда ты нас затянул! Быстро надо найти Олиных родственников — и домой!» «Правильно, Любовь Алексеевна, дома ангелы летают, все злодеи в Утятин переехали, — кивнул Эдик. — Успокойтесь вы, здешние люди такие же, как везде. Если на Алексея Степановича покусятся, разве вы топор в руки не возьмёте?» Степаныч засмеялся: «Моя Люба, между прочим, в молодости биатлоном занималась. Так что мы и отстреливаться можем». «А почему вы протез не носите?» — спросил Коля. «Натирает», — нахмурился старик. «Коля, посмотри, что-то я устала», — сказала фельдшер, болтая чайным пакетиком в чашке. Вид у неё, и вправду, был утомлённым. «Сиди, Надюш», — сочувственно кивнул ей шофёр, ловко опустился на колени, раскрыл чемоданчик и закатал штанину на культе. Взял какой-то пузырёк, намочил салфетку и намотал её на ногу. Степаныч поморщился. «Неужели болит?» «Да нет, — ответил пациент удивлённо. — Затихло». Любовь Алексеевна принесла протез, Коля прощупал его пальцами и сказал: «Вот, заусенец. Сейчас мы его… да вот, хоть кухонным ножом».

На прощанье Коля сказал: «У нас не любят приезжих. Но местные вас не обидят. Разве что кто-то из молодняка… но это как везде. А вот приезжие тут, в основном, ведут себя нагло. Так что приглядывайте за ребёнком, одной лучше бы ей не ходить».

После отъезда «Скорой помощи» Любовь Алексеевна спросила: «Таисия Андреевна, что это вы как в рот воды набрали?» Гостья вздохнула и ответила: «Я его боюсь». «Кого?» «Ведьмака. Ну, Коля, он ведьмак. И не смейтесь, он всё наперёд знает. Сказал, что девочка в опасности — берегите девочку».

Вечером Любовь Алексеевна спросила: «Где наша пациентка ужинать будет?» Оля пошла наверх и вернулась с Ирой. Выглядела она ужасно. Обрюзгла, похудела, голова мелко тряслась. Впрочем, возможно, тряслась она вся — от озноба. «Боже мой, зачем вы встали?» «Надя не велела залёживаться, — присаживаясь на кухонныйдиван, прошелестела она и раскашлялась. — Я и так сегодня весь день спала». Оля села рядом и спросила: «Люда, конечно, властная особа, но как ты, и в молодости за пределы Ленобласти не выезжавшая, могла согласиться на этот дурацкий вояж?» «Оля, я сама не понимаю! Она меня как загипнотизировала! Разум ко мне начал возвращаться только в вагоне…»

Поскольку выезжали они внезапно, а время летнее, выбирать не приходилось. Им достались две верхние полки, причём не в одном купе, а по разные стороны одной переборки. «Ты что, как мы с нашим весом…», — робко попыталась Ира остановить подругу у кассы. «Поменяемся», — отрезала та. И пошло-поехало! Обмена она потребовала в ультимативном тоне, благо в её купе оказались все люди относительно молодые. Но это не в техникуме в былые времена! Сначала ей сухо отказали, а когда она стала настаивать, послали в пешее эротическое путешествие. События развивались по нарастающей, была привлечена проводница, пропотевшая толстая тётка с мятым подолом и на грани нервного срыва. Но она, привычная к таким ситуациям, от разборок устранилась. Ира присела на нижнюю полку в своём купе, оценила соседей и поняла, что с ними затевать разговор бесполезно. Перевела взгляд на молодого человека на боковой полке, который сидел, уткнувшись в телефон. Встала, прошла дальше. Тоже бесполезно! В следующем купе на боковой две девчонки с кислым выражением лица. Вдруг одна из них спросила: «Что вы хотели?» «Верхняя у меня… я доплачу…» «Я уступлю, но тут маленький ребёнок». От кричащего младенца девочка удирала с посветлевшим лицом. Она же уговорила поменяться с Людой парня с телефоном. Подруги устроились голова к голове, и тут начался такой храп! Куда кричащему младенцу! Перебросила подушку, несколько раз выходила в тамбур, чтобы дохнуть хоть не свежего, но всё же прохладного воздуха. Потом сказала запаренной мамаше: «Давай своего крикуна, приляг на часок». Когда мамаша уснула, сняла со вспотевшего младенца одеяло. Стало прохладнее, и он замолчал. Когда рассвело, мамаша проснулась и сказала виновато: «Что же вы меня не разбудили? Господи, я в первый раз за три месяца столько проспала! Ложитесь, ради бога!» «Да я на этой жёрдочке…» Толстая Ира кивнула на свою узкую полку. Молодка взяла Ирину подушку и перебросила на свою полку. И часа три она проспала. С перерывами, конечно. То ребёнок закатывался криком, то мамаша собирала вещички на выход. Слышала, как та наказывала соседям: «Не допускайте к ней скандальную подругу, пусть поспит». Встала Ира за час до прибытия и получила свою порцию упрёков: «С твоей нервной системой могла бы и на боковой полке выспаться! А я глаз не сомкнула!» Соседи хихикали. Дальше добирались тоже с приключениями: автобус газанул перед самым их носом, а следующего ждать два с лишним часа. На такси не нашли попутчиков. И тут в недобрый час одна женщина сторговалась с попутчиком до Патриаршего, который в Утятинском районе и всего в двадцати километрах от райцентра. Утомлённая Ира уговаривала дождаться автобуса, но Люда была непреклонна: «Поехали, я его уговорю нас дальше везти», хотя шофёр сразу сказал, что едет только до Патриаршего. Но с ним не суждено было и до Патриаршего доехать. Он курил, открыв окно, и слушал какую-то заунывную кавказскую музыку. Люда потребовала курение прекратить, окно закрыть и музыку выключить. Водитель остановил машину и выставил сумки подруг на обочину: «Вылезайте, дальше я вас не повезу!» Когда машина уехала, стал накрапывать дождь. Редко проезжавшие машины не останавливались, Люда упрекала подругу, что не надо было вылезать из машины, никуда бы шофёр не делся, повёз бы. Когда, наконец, их пустил в свой ржавый жигуль сердобольный дедок, у Иры уже поднималась температура. Душил какой-то сухой перхающий кашель, Люда шипела: «Прекрати, хватит притворяться!» Дедок сказал: «Вы совсем никуда, давайте доедем до больницы». Больница эта сестринского ухода, здесь, в основном, не больные, а старые, кто уже себя обиходить не может. Медсестра послушала и сказала: «Бронхит жуткий. Рентгена у нас нет, но завтра передвижной флюорограф приедет. Останетесь?» Ира кивнула, Люда шипела: «Ты с ума сошла, я тут не собираюсь задерживаться!» Медсестра ей сказала: «Через 10–15 минут будут два автобуса. Один — в Утятин из Рясовска, другой — из Москвы до Новогорска». Люда заявила: «Я уезжаю!» Ира только рукой махнула, сил уже не было. Снимок показал пневмонию, сокамерницы склочные, кормёжка скудная, да и аппетит пропал. Становилось всё хуже. Позвонить родным не могла, зарядку впопыхах дома забыла. Если бы не Оля…

Собравшиеся на ужин сочувственно внимали рассказу. Алдона, сразу подошедшая погладить по головке расстроенную старушку, стала расчёсывать её спутанные за время болезни волосы, а потом сказала: «Терпеть не могу эту Люду-зануду. Сашка её зовёт занудной бабушкой». Оля прикрикнула: «Нельзя так про взрослых», на что Эдик возразил: «Я тоже так её зову. А Алдонка наша сама уже почти взрослая». Петя тоже вставил свои три копейки: «Моя Таня ни с кем не ругалась. Только с ней». Оля их упрекнула: «Они с детства дружат!» «Да никогда мы не дружили, — вздохнула Ира. — Жили в соседних домах, попали в один класс. Иногда гуляли вместе. И всё. После школы разбежались: я — в ЛЭТИ, Люда — в ЛКИ. Здоровались при встрече во дворе, я же всю жизнь живу на одном месте, и Людина мать также. А после пятидесяти, когда она со вторым своим разбежалась, потом мать померла, стала мне названивать. У психологов этот синдром называется «вечерний звон». Пока человек на работе, он не ощущает своего одиночества. А домой приходит — и понеслось! Она преподаватель, рабочий день вдвое короче. Прилетишь домой, есть охота, дела хозяйственные накопились. Картошку чистишь, а тут — дзинь! И пошла выдавать! Вода льётся, стиралку отключать пора, сковорода подгорает. А она о своём». «А чего терпела-то?» — спросил Степаныч. «Ну, как сказать. Это мне вроде послушания. Да и жалко её. Мама воспитала пуп земли. Если до таких лет она в этом непоколебима, другой уже не станет. И то, что с нами в дороге случилось, в её глазах целиком и полностью моя вина. Так ведь она тебе сказала?» «А может, хватит терпеть? — вмешалась Любовь Алексеевна. — Она при мне эту историю излагала. Мы все в шоке были. Как можно бросить больную подругу в богадельне и унестись домой? Оля за вас испугалась, если бы не эта история, она бы в Утятин не поехала».

Наутро деды решили поудить. Встали рано, долго препирались с Олей и Любой по поводу завтрака и одежды, потом всё-таки выкатились в заднюю калитку, напротив которой в воде стояла дощатая площадка на сваях, что-то вроде лодочного причала, к которому вели дощатые же мостки. Пожилые дамы проконтролировали их переправу по довольно узким мосткам и оставили одних на пустынном в эту рань берегу.

Молодёжь проснулась позже. Сначала появился Эдик, потом Наташа. Последней приползла зевающая Алдона. «Чем моложе, тем ленивее, — прокомментировала Любовь Алексеевна. — Все просыпаются строго по возрасту». «Сейчас буду камеры устанавливать, — деловито сказала девочка. — И ничего я не ленивая!» Она привезла кучу всяких подержанных деталек, которые выпросила у Даши, и собиралась всё это опробовать. С час она таскалась с ними вдоль задней стены ограды, примериваясь, как удобнее направить камеры на причал. Ей не нравилось, что на мониторе видны были только спины рыбаков. Наконец Алдона поняла, что лучше ракурса не будет, и уселась в гостиной за ноутбук, настраивать изображение. Потом вдруг закричала «Дядя Эдик!» и понеслась во двор. Во дворе она крикнула охраннику: «Сергей Иванович, бежим!» и кинулась к задней калитке. Спустился недовольный Эдик, спросил: «Алдона, ты что вопила?», заглянул в ноутбук, вскрикнул и кинулся к задней калитке.

Когда Любовь Алексеевна, Оля и Наташа вернулись с рынка, они увидели во дворе множество, как им показалось, посторонних. Валялась на боку коляска Алексея Степановича, у которой на корточках сидели Женя, Эдик и ещё один пожилой мужчина, стоял с папкой полицейский, ему втолковывали что-то старик в мокрых по колено брюках и с багром в руках и девушка модельной внешности. Ира сидела на диване-качелях, Петя — на пластмассовом кресле, принесенном с балкона, Алдона стояла рядом с ним. «Где Лёша?» — вскрикнула Любовь Алексеевна. Эдик вскочил, обнял пожилых дам и сказал: «Девочки, не волнуйтесь, все живы и относительно здоровы. Сергей Иванович Алексея Степановича повез на рентген. У него палец повреждён на руке. «Поехали!» — грозно скомандовала она. «Любовь Алексеевна, они скоро будут, уж с час как уехали. С ними Таисия Андреевна, она там все ходы-выходы знает. Давайте лучше обедом займитесь, а то у нас с завтрака во рту ни крошки, кроме коньяка». Наташа подобрала с газона пустую коньячную бутылку и апельсиновые корки и сказала с возмущением: «Коньяк апельсинами закусывать! Стыда у вас нет!» Ира спокойно возразила: «Вопрос не стоял выпить, вопрос стоял стресс снять. Я тоже остограммилась». Тут ворота стали открываться, и машина въехала. Вылезла Таисия Андреевна. Спустилась на подъёмнике Петина коляска со Степанычем. У него обе кисти перевязаны. «Ты сказал палец!», — кинулась Любовь Алексеевна на Эдика. «Люба, не шуми, — спокойно ответил Степаныч. — на одной руке перелом фаланги, на другой — вывих среднего пальца. И ссадины. Вправили, похожу с лангетом денёк — и правая будет рабочая. Вот заморозка отойдёт, я громче тебя кричать начну».

Эдик сказал: «В общем, история такая. Я наверху был, вдруг слышу — Алдона зовёт. Спустился, а её нет. Думал, может чего в интернете нашла. Подхожу, а на экране вид на наши мостки и одна коляска, дяди Петина. И парень какой-то стоит. Потом парень разворачивается и с мостков падает. Бежит Алдонка, пролетает мимо Пети и прыгает в речку. И тут я побежал. В чём был, ныряю. От соседних мостков раньше меня подплыла вот эта барышня, Татьяна. Ныряет, вытаскивает дядю Лёшу и вцепившуюся в него Алдонку. Кричит ей, чтоб к берегу плыла, а она деда отбуксирует. А та в ответ: я плавать не умею! Так мы все вчетвером и плыли к берегу. Алдона с такой силой в деда вцепилась, что я её на берегу с трудом оторвал, чуть пальцы не сломал, не разжимались». Любовь Алексеевна возмутилась: «Но как Лёша свалился, коляска ведь на стопоре была!» Тут все загомонили. В общем, произошло то, о чём Коля предупреждал: шли по берегу трое не то наркоманов, не то просто подонков. Увидели двух колясочников, стали ржать. Деды стойко продолжали удить, решили: покривляются и уйдут. А может, что-то и сказали. Ну, и из парней один вдруг сорвался с места и, вбежав на мостки, столкнул коляску в воду. Степаныч, молодец, вынырнул и за мостки ухватился. А этот, зверея, стал бить ногами по пальцам старика. Петя растерялся. Спасибо, что Алдона увидела это на мониторе и выбежала из задней калитки, крича «Деда Петя, атас!» Это у них была условная команда, когда тренировались с электрошокером. Петя головой тормозил, но чисто рефлекторно на команду сработала рука, вытащившая электрошокер из-под подлокотника и нажавшая на кнопку. А нападавший в это время развернулся к Пете, не исключено, что и его бы столкнул. «Очень удачно повернулся», — ухмыльнулся полицейский. Мужики заржали. «Ну, понимаете, куда пришёлся разряд, если оружие в руке сидящего человека? Папе бы его в своё время так досталось, у нас бы сейчас волнений не было. Надеюсь, эта тварь теперь размножаться не сможет». Последний его удар по Степанычу пришёлся не по рукам, а в голову. И старик был оглушён, иначе выплыл бы сам, к воде он с детства приучен. «Ты-то зачем в воду нырнула, если плавать не умеешь, — кинулась Любовь Алексеевна на Алдону. — Вот грех бы на нас, если бы утонула!» Тут вступила девушка Татьяна: «Если бы она не нырнула, я бы Алексея Степановича в этой мути не нашла. А то я, во-первых, знала, куда она прыгнула, во-вторых, она бултыхалась, и я видела, куда их течение сносит, и со второго нырка увидела, что белеется её футболка». Когда утопающих подняли на мостки, началась всеобщая истерика. Плакал Петя, рыдала лежащая на досках Алдона. Спасибо, Эдик рявкнул на неё: «А ну, кончай выть! Живо взяла деда и освободили мне коляску для Степаныча!» Дед с внучкой вняли команде и, шатаясь, пошли по узким мосткам. Эдик с Татьяной перекинули Степаныча через Эдиково колено и реанимировали, заставив вернуть речную водичку. Сергей Иванович помог поднять старика на Петину коляску, а сбежавшиеся люди пинками загнали в воду приятелей плывущего по течению подонка и послали плыть следом. Кстати оказавшийся на берегу старик с багром (он вчера черпак из лодки уронил по пьяному делу, а сегодня решил разыскать) гнал их этим багром метров пятьдесят, а потом пришёл и нашарил-таки на дне коляску. А во дворе команду приняла на себя баба Ира. «Ой, вы бы это видели, — хохотал Эдик. — Сидела такая вся больная, бессильная. А тут встаёт и как гаркнет басом: «Алдона, немедленно в ванную! Тридцать секунд под горячим душем, смыть пиявок и лягушек, одеться и сюда с сухой футболкой для Пети и полотенцем для Лёши! (Дядя Петя, пока с ней в обнимку шёл, весь намок). Эдик, сам под душ, а потом пулей сюда два ведра тёплой воды, Лёшу помыть! Сергей, два стула с балкона, бегом!» Я с вёдрами прибежал, она уже стариков на стулья усадила и Алексея Степановича раздевает, и уже какие-то дощечки к ладоням примотала, чтобы он пальцами не шевелил. Татьяну за выпивкой послала. А как она нас крыла, когда мы бестолковились!» Покачиваясь на качелях, Ира спокойно пояснила: «Я инженер-электрик, но последние семнадцать лет перед пенсией работала главным инженером ЭТУСа. Ты бы поработал со связистами, тоже бы овладел терминологией». Оля кинулась к ней: «Господи, Ира, как ты?» «Да хорошо, даже очень, я бы сказала. То ли стресс подействовал, то ли коньяк. Даже температура упала».

«Боже, какой ужас, — продолжала Оля. — Привезла ребёнка на озёра, но даже предположить не могла, что она плавать не умеет! Алдона, у вас ведь в городе наверняка бассейн есть, да не один!» «Баба Оля, ты же знаешь, что отец у меня жмот. За бассейн платить надо, да ещё купальник покупать». «Ну, с меня купальник и обучение плаванию, — обняла девочку Наташа. — К концу недели будешь речку переплывать». «Какое плавание? Уезжать надо!» — сказала Любовь Алексеевна. «А вот фигушки, — перебил её Степаныч. — Мы с Петей ещё рыбы не половили». «Какая рыба!» Любовь Алексеевна была уже в истерике. «Баба Люба, моя бабушка говорила, что страх надо сразу перебороть, а то он закрепится. Я как-то на каникулах с качелей чуть не упала и очень испугалась. А она так сказала и заставила меня ещё раз раскачаться. И я бояться перестала. Вот и дедушки, если не порыбачат, будут реки бояться». «Мы со Степанычем будем рыбу ловить, — сказал Петя. — Ой, рыбу оставили, я поеду поищу». Старик с багром кивнул на ведро у крыльца: «Да что там, жалкие три хвоста. Хотите, я вас завтра на моторке на мыс подброшу или на острова? Там клёв — во!» Любовь Алексеевна только руками развела: «Дурдом!»

«Я сегодня под домашним арестом. Ребятам велели ко мне не заходить. Мы вчера с хрущами дрались». Дребезжащий ответ по скайпу. Из коридора слова не разобрать. «Нас было, конечно, больше. Но они здоровые, а у нас мелкота. Видишь фонарь? Это они мне засветили. И губа… вот. А потом пришли самбисты и нас раскидали. Ну, они местные самбисты. Старшеклассники. Там одна девчонка, такая стройная, зовут красиво — Лола, а остальные парни. Говорят, нефиг драться… Хрущи? Это так наглых приезжих зовут. Таких, как те, которые деда Лёшу убить хотели… Не знаю. Родители его приходили, говорят, пожалейте ребёнка. А баба Люба сказала: пусть он сдохнет, ваш ребёнок, я не мести хочу, а справедливости. Хорошо сказала, да? И адвоката наняла. Ивана Ивановича. А? Он не её защищает, он за делами наблюдает. Говорит, весь город заинтересован, чтобы этих подонков посадить. Может, тогда остальные будут себя вести тише. И ещё он обещал Наташе помочь со статьёй, потому что из-за всяких статей про здешних колдунов сюда приезжают такие негодяи, а если Наташа напишет, что это брехня, они ездить не будут. Баба Тася говорит, он самый лучший адвокат. Он обещал ещё бабы Олину родню поискать. Бесплатно. Не знал, говорит, что этот упырь (это он про однофамильца бабы Олиного) со здешней землёй кровью связан. А баба Оля уже и не надеется… что? Нет, сначала она тоже не надеялась. Тут знаешь, как чудно? Полгорода носит три фамилии: Кожевниковы, Огородниковы и Кузнецовы. Кожевниковых, как эта Ульяна по мужу, тысячи две. Баба Тася искала-искала, а потом участковый, который из-за того случая с нами познакомился, говорит: я знаю одну Кожевникову, нашего лейтенанта бабусю, которая всё про всех знает. Она из лесных. Представляешь, у них эту фамилию ещё делят на коренных, лесных и дурошлёпых. Я с Наташей к этой бабуле ходила. Она вспомнила, что слышала про эту Ульяну. Её свекровь в старину рассказывала, что её деверь… что? Это какой-то родственник. Так вот, он с фронта привёз жену по имени Ульяна. А потом она его бросила и ушла к другому мужику. И про неё в семье не говорили, потому что за родственника обиделись. Тот дед, ну, бывший муж Ульяны, он был алкаш и скандалист. Так что правильно она сделала, что за другого замуж вышла. Только вот как фамилия нового мужа, теперь никто не скажет. Баба Оля говорит, надо уезжать. А деды ездят на рыбалку. У нас тут сосед через дом, старый-престарый. И у него катер. Вот они его взяли напрокат и на острова ездят. Уже даже без колясок. На костылях ходят. И баба Люба с ними, и Сергей Иванович, и дядя Эдик. Как же без охраны? Баба Люба говорит: я тебе не баба Люба, а рыбачка Соня. Смеётся. А баба Ира уже выздоравливает. Хотела уехать, но баба Люба сказала: простудишься в дороге, лучше с нами вернёшься. Она ходит на прогревание, ещё на массаж и на ингаляции. Кашляет, но так ничего. Травки заваривает, пьёт. Вечером они в карты играют: деды, баба Люба и баба Ира. Иногда ещё баба Тася приходит. Ты что, это цирк! Они ругаются, спорят, смеются. Баба Оля не любит карты, но выходит на них посмеяться. Садится на качели и говорит: ты посмотри, азартные какие! Чем тебе не казино! Ещё говорит: у наших мальчиков (это она их так называет) лысины загорелые, а шеи как кирзовые голенища, хорошо, что сюда приехали, Петя скоро уже с палочкой ходить будет… Нет, парализация — это навсегда, врачи сказали. Рука висит, нога волочится. Просто он повеселел, баба Оля говорит, и ходить перестал бояться… А ещё там какой-то главный секретарь Наташин… ответственный, во! Требует, чтобы она про здешнюю бесовщину написала. Тут демон какой-то на кладбище живёт, а в городе ведьмаки всякие. Лечат больных, мёртвых оживляют и прочая брехня. Мы сегодня на кладбище пойдём на экскурсию. Там подземный ход и всё такое. А я возьму и разуюсь на всякий случай. Попрошу демона, чтобы отец разрешил мне домой не возвращаться… Да не кислая я. Школу я вспомнила. Я её ненавижу… Да чего там хорошего. Меня там все пинают. То в рюкзак воды нальют, то бумажку на спину прилепят, то жвачку на стул приклеят. Дразнятся, обзываются… ну, я учусь плохо, и одеваюсь не так. Ладно, пока, завтра вечером я тебя наберу».

Хлопнула крышка ноутбука. Эдик и Наташа отступили за кухонную дверь. Шаги прошлёпали по лестнице наверх. «Ты знал, что её в школе травят?» «Да нет, откуда?» «За что? Хорошая ведь девчонка!» «По своему детству помню, что гнобят не самых плохих. Подростки вообще жестокие зверёныши». «И ты гнобил?» «И я был зверёныш. И меня гнобили, и я гнобил. За что раскаиваюсь». По лестнице спустилась Алдона в купальнике, шапочке и накинутом на плечи полотенце: «Я пойду поплаваю». «Давай я с тобой!» «Дядя Эдик, я нормально на воде держусь, ну, Наташа, скажи ему!» «Нормально, иди уж!»

Если честно, плавать научилась Алдона так себе. Стиль «по собачьему» и с брызгами во все стороны. Но не было в ней ни малейшего страха к воде, несмотря на то, что первая встреча с рекой могла оказаться последней. С шумом доплыв до середины реки, она вернулась к своему причалу и уселась спиной к берегу. Щурясь от бликов на воде, задумалась о предстоящем возвращении в Питер, о том, что скоро уже родители вернутся со своей летней каторги и повезут её домой. И как было бы хорошо, если бы её оставили у бабы Оли. И что, пожалуй, отец бы согласился, если бы баба Оля сказала ему, что не будет брать с него деньги на содержание дочери. Только, наверное, это неправильно, потому что пенсия у неё маленькая. Алдона всхлипнула. Кто-то сзади ступил на мостки и двинулся к ней. «Дядя Эдик контролирует», — подумала она и не обернулась. «Ты что киснешь?» Самбистка Лола присела рядом с ней и спустила ноги в воду. «Да так, — смахивая слезу, ответила она. — Домой ехать неохота». «Что, здесь понравилось?» «Нет. То есть здесь понравилось, но мне и в Петербурге нравится. Я только домой не хочу». Расспросив Алдону о её семейных обстоятельствах, Лола сказала: «А у меня вообще никакого отца не было. Пожалуй, мне лучше, чем тебе». «Совсем не было? Ты даже не знаешь, чья ты?» «Почему не знаю? Есть тут один… донор спермы». Алдона хихикнула. Она никогда ещё не слышала, чтобы так презрительно о родителях говорили. «Извини, я не хотела. Ты с мамой живёшь?» «Нет, от матери я ушла». «Да ну?» «Вот что я тебе скажу. У меня мать пила, и меня тётя забрала. Она хорошая, мне с ней очень хорошо живётся. Только я переживала, что вроде как мать предаю. А тётин муж мне сказал: дети за родителей не в ответе, она тебя первая предала. Так что ты не сомневайся, попроси бабушку, чтобы она тебя у себя оставила». «Да, а деньги?» «Так они же у тебя богатенькие!» Алдона засмеялась: «Это у нас баба Люба с дедом Лёшей богатые. Наташа говорит, они за месяц в этом доме заплатили столько, сколько она за три года за съём квартиры заплатит. А мы просто за компанию с ними приехали. Баба Оля пенсионерка, деда Петя инвалид». «Ну, тарелку супа всяко нальют. А одежда у тебя и так есть». «А мама?» «А мама твоя вместе с папой дом строит. Она же знает, что ты в этом доме жить не хочешь? А давай-ка я тебе несколько приёмов покажу, чтобы от одноклассников отбиваться».

Стали тренироваться. Тут же вышел из калитки дядя Эдик. Ясно, по камерам контролировал. Решил, что они подрались. Подошёл, стал советовать. Один захват у Алдоны не получался, показал. «Вы тоже какими-нибудь единоборствами занимаетесь?» — спросила Лола. «Было дело. У меня, знаешь ли, сестра старшая. В девять лет на дзюдо пошёл, чтобы от неё отбиваться. Один раз так её приложил… до сих пор приятно вспомнить. А отец тогда меня по заднице… не больно, но обидно. Девочек нельзя! С тех пор с ней не связываюсь. А она до сих пор на меня нападает. И ещё отец на секцию ходить запретил. Сказал, голову тренируй». «А я всегда хотела, чтобы у меня были братья и сёстры», — сказала Алдона. «Ох, Алдонка, этого счастья тебе не надо». «Подожди, — дошло до Алдоны. — Ты что же, с девяти лет эти приёмы помнишь?» «А отец потом от нас уходил. И я до института в спортивной школе занимался. А в институте я на карате ещё год… ладно, девчонки, пошли шашлыки нанизывать».

Наташа расспрашивала новую знакомую о местных чудесах. Лола чудеса отрицала, говорила, что от этих легенд городу одни неприятности: мало того, что всякие псевдоучёные тут бед натворили, так ещё всякие богатенькие стараются тут дом купить и приезжать за здоровьем. Вот, например, такие, что деда Лёшу чуть не утопили. В прежние времена на отдыхающих деньги зарабатывали. И теперь есть приезжающие из года в год, обзаведшиеся прочными знакомствами и ставшие почти своими. Но те, кто понастроили здесь особняки, ведут себя слишком нагло. Особенно молодняк. И все эти публикации привлекают не нормальных отдыхающих, а бесноватых. Даже больные приезжают какие-то неадекватные. Недавно один онкобольной раздолбал несколько памятников на кладбище. Обиделся, видите ли, что демон его не вылечил. «Слушай, хорошую ты мне идею подсказала», — оживилась Наташа и позвонила адвокату Ивану Ивановичу, нельзя ли раздобыть статистику заболеваемости и смертности по Утятину: наверняка ведь аборигены не более живучи, чем прочие смертные. «Хороший аргумент в пользу нашей обычности», — согласился он и обещал помочь. Ещё она попросила его организовать встречу с каким-нибудь местным кудесником. «Перезвоню», — обещал он.

Когда Иван Иванович перезвонил, Лола хмыкнула: «Сказали бы мне. Я ведь шла к тёте Маше Обоянской за огурцами, только у вас задержалась». «Да была я у этой Обоянской, — с досадой ответила Наташа. — Меня даже на порог не пустили!» «Не обижайтесь, у нас не любят чужих. Тем более, тётю Машу похищали и едва не убили». «Зачем?» «Изучать». «А она что, реально какими-то необыкновенными способностями обладает?» «А вот увидите». «Но ты сама что-нибудь такое наблюдала?» «Она, когда в больнице лежала с инсультом, даже говорить не могла, убрала у меня фингал. А у палатного врача — волосатую родинку с лица. И присадила их на щеку санитарки». «Зачем?» «Очень злая была эта санитарка». «И что, можно эту санитарку увидеть?» «Наверное, можно. Только всё это было в Тульской области». Наташа поглядела на неё с недоверием.

Когда подъехали к дому колдуньи, у ворот их ждала неопределённого возраста тётка с недовольным лицом. «Что, тётя Нина?», — поздоровавшись, спросила Лола. «Да вот, петля от калитки…» «Тут брус менять придётся. Есть дерево?» — спросил Эдик. Тётка оживилась: «Сейчас принесу. Девчонки, вёдра на терраске возьмите. А вы проходите в дом», — это она Наташе.

Минут через сорок, когда Эдик уже расслабленно валялся в тени на травке, вернулись с бахчи девочки. Пока они подтаскивали вёдра к крыльцу, из дома вышли последние клиенты, а следом за ними — колдунья и Наташа. На ходу колдунья ей говорила: «А пасха, чтоб ты знала, 28 апреля. Ох, какая девочка хорошая, — переключилась она на Алдону. — Смотри, не вздумай на кладбище разуваться!» «Почему?» «Потому что всё это мелочи. А душу при этом потеряешь». Увидев, что девочка упрямо поджала губы, колдунья сказала: «Ты видела когда-нибудь страшные сны? Говорят, если кошмар увидишь, нельзя об этом никому рассказывать. А то сбудется. Я тебе сейчас страшный сон покажу, и ты его никому не расскажешь. Зато поймёшь, что твои беды — это мелочь. Ну-ка, сюда зайди». В прихожей она резко двинула стул: «Вот, сюда садись. Гляди на самовар и медленно закрывай глаза». Алдона зажмурилась, вздрогнула, открыла глаза и закричала. Эдик и Наташа кинулись к ней, а колдунья сказала: «Нин, воды холодненькой дай ей. Ну, ты поняла?» Алдона закивала: «Да, да… это ведь неправда?» «Может быть. Но лучше чёрта не звать, а то потом бог не услышит».

Машина затормозила у кладбища. Удивительное оно было. От ворот плоское, затем пологий подъём, потом он становился круче. А на плоской вершине кладбищенского холма — маленькая часовенка. Лола сказала: «Вон экскурсионный автобус. Послушайте, что их сопровождающий будет рассказывать. А потом мне огурцы завезёте, я дома буду». Вышла на дорогу, махнула рукой группе велосипедистов. Один затормозил, Лола села на багажник и помахала рукой, отъезжая. Алдона вздохнула ей вслед. «Ты что?» — спросила Наташа. «Она такая… уверенная!» «Она просто старше. В вашем возрасте год — это много. Увидишь, какой ты будешь следующим летом. Хочешь, привезу тебя сюда?» «А что тебе эта ведьма обещала?» — спросил Эдик. Наташа засмеялась: «Ну, если сбудется то, что она обещала, тогда я точно в Утятин поехать не смогу. Но кто-нибудь моё обещание выполнит. Дядя Эдик, например. Что скажешь, дядя Эдик?» «Я бы предпочёл с тобой остаться. А Алдонке мы обязательно найдём сопровождающего».

Следуя за экскурсоводом, они услышали, что город Утятин возник как слобода у монастыря, который располагался на этом холме, что первоначально был монастырь пещерным, что пещеры были как природными, так и рукотворными, что между ними были выкопаны подземные ходы. Что затем были построены храм и кельи, а пещеры и ходы либо обрушены, либо забыты. О казаке Федосе Кайло и его внуках-разбойниках, о поэте Коневиче, который в середине позапрошлого века отыскал клад разбойников, а затем был убит. Но больше всего экскурсовод рассказывал и событиях недавнего времени: о том, что в последние годы случилось несколько случаев, когда люди проваливались на кладбище, и что в поисках этих людей приходилось пробиваться в заваленные подземные ходы. Три таких места экскурсанты могли увидеть. Самое первое показали им на вершине кладбищенского холма, на месте, где когда-то стоял храм. Теперь над проломом построена часовня, в которой пробитая в земле квадратная дыра была окружена оградой и прикрыта редкой решёткой. Сквозь решётку была видна подземная ризница храма с проломом в стене. Говорят, что до подземного хода надо спускаться ещё метров пятнадцать. Ещё один пролом на склоне холма был заложен бетонными блоками после того, как в нём завалило пятерых. А третий пролом был в полу склепа князей Ишеевых в старой части кладбища.

Экскурсанты пошли к автобусу. Эдик сказал: «Я тут договорился, что нас спустят в подземный ход. Алдону нельзя, потому что несовершеннолетняя. Наташ, полезем?» «Сдурел? Пятый десяток разменял, а всё детство играет!» «А я бы слазила, — вздохнула Алдона. — Ты хоть на телефон поснимай для Толика». Попрепиравшись, Наташа уступила Эдику свой телефон, у которого камера была помощнее, и даже зашила его в нагрудный карман, чтобы он его не побил. Пошатавшись вокруг часовни, девушки решили спуститься к склепу ещё раз. На полпути Алдона остановилась: «Что там, ангел?» Наташа, уставшая и вспотевшая, сказала: «Да брось ты, тут крапива кругом». Но девочка отмахнулась: «Я быстро» и ломанулась через кусты. Через минуту раздался визг. Наташа бросилась за ней: «Что случилось? Боже мой, я думала, ты провалилась, а ты стоишь, как ни в чём не бывало!» «Наташ, погляди!» На памятнике, в который тыкала пальцем Алдона, была выбита надпись: «Кожевников Андрей Тимофеевич. 1917–1986. Кожевникова Ульяна Никифоровна. 1919–1998».

–

¹ См. "Охота на демона"

Глава седьмая. ЗОЛОТЫЕ ПОБРЯКУШКИ САВЕЛЬЕВЫХ

«Ира звонила?» «Да, говорит, Люда к ней на стационарный телефон прорвалась». «И что, она с ней разговаривала?» «Да, сказала, что очень благодарна ей за знакомство с прекрасным городом и с замечательными людьми. Людьми, которые не бросят в беде. Так, что ей теперь есть с кем общаться». «И что Люда?» «Как с гуся вода. Начала декламировать, что Ира её подвела, что в жизни ей ничем не помогла». «А Ира?» «Обрадовалась. Сказала, что при таком взаимном недовольстве им незачем общаться. И аккуратно положила трубку».

Римма сидела за кухонным столом, подпирая подбородок кулаками. Оля присела рядом и уткнулась в ладони лицом: «Господи, я в себя прийти никак не могу. А надо».

Они провели в Утятине почти месяц. Любовь Алексеевна, поначалу рвавшаяся домой, вдруг увлеклась рыбалкой. «Мерялась хвостами» с дедами, а когда оказывалось, что её улов больше, сияла. Мучаясь бессонницей, могла выйти ночью на берег с удочкой. А Оле нравилось всё: и погода, и природа, и разнообразие продуктов на рынке, и цены, и соседи. Нравилось то, что Петя учился ходить на костылях, а по ровным дорожкам двора довольно резво перемещался с палочкой. Что Алдона нашла себе друзей среди местных ребятишек. Что Ира серьёзно занималась своим здоровьем, но не засиживалась и не залёживалась, а вместе с Олей с удовольствием ходила по городу, по рынку, в местном музее даже несколько раз побывала, записалась в библиотеку, таскала Олю на концерты в клуб. Ей не очень нравилось, что Эдик с Наташей были почти неразлучны, но, в конце концов, люди они более чем взрослые. В общем, пробыли они в Утятине четыре недели, и выехали так, что Наташе предстояло выйти на работу на следующий день после приезда. Отправились рано утром, в пути делали остановки, всё было нормально, но под Новгородом «застучала» машина Эдика. Дотащились до автосервиса. Поломка оказалась серьёзной. Любовь Алексеевна заахала, предлагая нанять машину, чтобы доехать до Питера, но тут Эдик сказал: «У нас одна Наташа торопится. Вот пусть пересаживается к вам, и отправляйтесь. Её и тётю Иру развезёте — и свободны. А нам даётся вечер и утро на разграбление древнего города. Сейчас в гостинице устроимся — и по коням!» Алдона с Петей сказали: «Ура! На экскурсию!»

А Римма, ожидая их приезда, утром того дня готовила обед, послав мужа за свежим хлебом. Минут через двадцать прозвучал звонок. «Он же взял ключ», — возмутилась она, но пошла открывать. На пороге стояли родители Алдоны.

«Олечка, я не обратила внимания на её вид, — рассказывала Римма. — Ты же знаешь, Танечка в последние годы вечно заморенная. Я объяснила, что вы через несколько часов приедете. Этот зять сказал, что он тогда пойдёт на вечер билеты возьмёт. А она, бросив сумки у входа и рухнув в кресло заявила: "Пранас, уезжай один! Это мой родной дом, и я здесь буду умирать!" Я тогда её разглядела и пришла в ужас! Загар на лице какой-то жёлтый, синяки под глазами. Я не стала в их спор ввязываться, потащила её в ванную: "Полежи в воде, сними усталость". Она: "Нельзя горячую". Оля, у неё кровотечение третий месяц! А этот… о-о, как его ещё назвать… он не дал ей к врачу с его фазенды отлучиться. Я села на телефон, ходы нашла. Мы с Аликом отвезли её в поликлинику. Врач хорошая, Инна рекомендовала. Она сказала, что всё очень плохо, что миома 13–14 недель и такую большую в любом случае в онкологии оперируют. Она же договорилась с онкологической больницей. Повезло, что место сразу нашлось». «Римма, сколько ты потратила? Мы с Петей всё возместим». «Ты с ума сошла! Нам с Аликом Танечка тоже не чужая. Боже, до чего он её довёл! Ты знаешь, у неё даже приличного халата не нашлось. Я там твой ей передала, зелёный в горошек. В мой-то её можно три раза обернуть». Прошаркал по коридору Петя. Оля прошептала: «Лежит, плачет, как приехал из больницы. Думает, я не вижу. Римма, не обижайся, но у Алика ведь свои дети». «И чего не хватает этим детям? Карина отца заездила. Он говорил тебе, какую квартиру она купила? Как Светка говорит, сбылась мамашина мечта всей жизни. В том самом доме, на котором мемориальная доска: "Здесь с тысяча девятьсот сорок такого-то по тысяча девятьсот семьдесят лохматый жил Герой Советского Союза, контр-адмирал Асоян". Представляешь? Правда, в соседнем подъезде и всего лишь двухкомнатная. Зато с сохранившейся лепниной. Вдоль стен виноградная лоза, а по углам ангелочки в трубы трубят. Алик две недели реставрировал эти пылесборники». «Ангелочки? А может, купидоны?» «Да чёрт их знает, какие-то пухлые младенцы с крылышками. Ты у нас гуманитарий по последней работе, тебе видней». Переглянулись и фыркнули.

Загремели ключи в замке. Зашли на кухню Алдона и старший Асоян. Девочка выдвинула табурет из-под стола, села и уткнулась Оле в плечо. «Алдона, ты и у мамы плакала? Я же тебя просила…» «Нет, баба Оля, я вела себя хорошо». «А папа где?» «За билетом поехал». «Ну, сейчас отец придёт и будем ужинать. Если хочешь, поплачь вместе с дедом Петей. А лучше объясни ему, что у мамы будет операция, а потом долгое лечение. И не слёзы надо лить, а маму кормить, чтобы у неё гемоглобин поднялся. Завтра с утра будешь маффины печь».

Пришла племянница Пети Галя. Оля сказала: «Хорошо, что зашла. Иди, посиди с дядей, подними ему настроение. Минут через двадцать ужинать будем».

За столом все сидели мрачные, почти не общались. Оля с тревогой посматривала на Петю. Он из-за Танечки сильно расстроился, но, кажется, ему ещё Галя подбавила. Денег, что ли, опять просила? «Вы с врачом разговаривали?» — решила она прервать молчание. Пранас поднял глаза: «Римма Ивановна разговаривала». «Нет, это когда положили, а сейчас?» Алик сказал: «Я разговаривал. Повезло, дежурила её палатная. Сказала, что операцию пока делать нельзя, надо гемоглобин поднять хотя бы до сотни. Они капельницы ставят и препараты железа дают, а от нас надо усиленное питание. Ну, мы через это проходили, знаем: печень, говядина, мясо птицы, капуста, свёкла, яблоки, зелень, красная рыба, икра…» Римма вздохнула: «Я икру ела только когда болела. И никогда не понимала, что в ней хорошего. Оль, ты разбираешься в икре? Кто у нас знаток красивой жизни? Надо Светку попросить или Инку, икру пусть они выбирают». Когда уже начали убирать со стола, Алик сказал: «А когда Танюшка маленькой была, она вермишелевый суп звала почему-то "мука". Помнишь, Оль?»

Галя не выдержала: «Что вы вокруг Танечки опять крутитесь? Кому из вас она хоть доброе слово сказала? Дядя Петя нюни распустил: расходы предстоят! Она тебе хоть раз чего-нибудь предложила? Не икру, а хоть селёдочку? Собачилась с тобой или молчала». «Ага, зато ты ему икру большими банками носишь», — первой среагировала Римма. «Не надо, — положила ей на плечо руку Оля. — Галя, Танечка — дочь Тани, с которой Петя двадцать лет прожил. Так или иначе, они — его семья. Другой нет. Тебе сын тоже розы не дарит, но он сын. В Таниных девочках — всё то хорошее, что в его прошлом осталось. А случись тебе в онкологию попасть, разве дядя тебе икру не принесёт?».

Когда за Галей дверь захлопнулась, Оля сказала: «Петя, не бери в голову. У каждого из нас проблем выше крыши. У Гали — невестка, у Танечки — Пранас. На ком разряжаться? Только на нас, стариках. Вот выздоровеет Танечка — и снова будет на тебя рычать». «Баба Оля, ну что ты говоришь!» «Это жизнь, Алдона. Все мы друг друга раздражаем». Пранас надменно так спросил: «Это какая же я проблема для Тани?» «Не при дочери будет сказано, она же не жила. Постоянная экономия. Скромное питание, бедная одежда, никогда не отдыхала. Ради чего? В шестьдесят, что ли, она наденет модельную обувь, нанесёт макияж и полетит на Кипр? Ты наплевал на неё. Даже сейчас не поинтересовался, что да как, Алик пошёл с врачом разговаривать». «Я для семьи! Я вкалывал!» «Таня, я имею в виду Алдонину бабушку, тоже для семьи вкалывала. В девяностые за шмотками моталась. Чтобы семью кормить, чтобы свекровь лечить, чтобы дочь-подросток была одета не хуже других. Она сама ездила, она ни на ком не ездила! Кстати, там она с Петей познакомилась. У него первая жена болела, вот он и крутился».

После отъезда Пранаса всё-таки пришлось Пете «скорую» вызывать. Давление скакануло. Алик сказал: «Давай заночуем здесь, Римма. Я буду за Петей поглядывать. Оле выспаться надо». «Чур, я буду с бабой Олей спать!», — обрадовалась девочка. «Да ты и в прошлую ночь меня футболила. Разревелась и на диван ко мне полезла», — пояснила Оля друзьям.

Поздно вечером, когда Петя и Алдона уснули, Алик спросил: «Оля, а что с родственниками?» «Мы почти надежду потеряли. Была Ульяна Кожевникова, которая ушла от мужа к другому мужику, а имя его история не сохранила. Уж рукой махнули. А за несколько дней до отъезда наша глазастенькая на кладбище на памятник наткнулась. Вот, глядите». Оля показала фотографию на телефоне. «Значит, не ушла к другому?» «Вот именно что ушла. К однофамильцу. В Утятине каждый седьмой — Кожевников. Показала это Таисии Андреевне, местной, очень хорошо мы с ней подружились. Она за голову схватилась: "Старая я маразматичка!" Оказывается, это её соседка была, мать самых близких её друзей. Она её знала как тётю Ляну. В общем, познакомилась я с двоюродным братом Валерой и его семьёй, ещё с двумя сёстрами по скайпу пообщалась. С сёстрами мы внешне очень похожи, особенно со второй, с Галей. А старшая, Люда, кое-что из семейной истории вспомнила. У неё, собственно, у одной какие-то воспоминания сохранились. Оказывается, мой брат стал причиной развода тётки. Она в сорок шестом поехала на родину, узнала от соседки, что один из племянников жив, разыскала его в детдоме и забрала. Это был младший, Федя. Путаница с именами — из-за контузии. Мальчику три года, оглохший, испуганный, фамилию свою произносил «Динов», а в детдоме решили, что это имя Дима. В Утятин его тётка привезла, скандалы с мужем участились. Она Федю забрала и на квартиру встала. К матери той самой Таисии Андреевны. А за забором сосед Андрей. С войны одноногим вернулся, но мужик работящий и малопьющий. Он пару дней на неё через забор глядел, а потом сказал: "Выходи за меня, обижать не буду, и мальца приму как своего". И они сорок лет прожили, троих детей вырастили. Даже четверых, когда отец за Федей приехал, тому уж пятнадцать лет было. Пару недель отец у них прожил, письма ждал от матери. Потом уехал с сыном в Воронеж. Редко, но регулярно он с сестрой переписывался. Умер в начале шестидесятых, уже Федя в армии отслужил. Я говорю: значит, следы брата и его потомков надо в Воронеже искать. А Эдик сообразил: банкир из Воронежа, и он Фёдорович, хватит розысков! Выходит, весь этот шурум-бурум племянник мой родной затеял! Мы решили наше родство с Валерой пока не афишировать, у него сын и внук, банкиру он двоюродный дядя, мало ли что».

Квартира встретила тишиной. Ни Тани, ни Алдоны дома не было. Оля прошла на кухню, выгрузила продукты в холодильник и принялась за готовку. Уже домывала раковину, когда загремел ключ в замке. «Ура, баба Оля вернулась! А деда Петя где?» «Он пока побудет в гостях». «Ну почему-у», — протянула Алдона обиженно. А Таня спросила: «Это из-за меня?» Как-то уж очень агрессивно спросила. Поэтому Оля, настроившаяся заранее на спокойное общение, всё-таки рассердилась. И сухо ответила: «Ну вот, ты сама всё понимаешь». «Мне уехать?» «Глупости. Это дом твоих родителей, твоих бабушки и дедушки. Где ещё тебе искать приюта? Петя тебя раздражает. Вот он и освободил место». «Он что, насовсем в гости?!» — возмутилась Алдона. «Нет, он вернётся через недельку. Мойте руки и за стол! А потом мама будет отдыхать, а мы с Алдоной будем готовить Петину спальню к ремонту».

Таня спать ложиться отказалась категорически, и Оля поставила её складывать в коробки бельё и разбирать полки шифоньера. «А доллары?!», — спохватилась Алдона. «Ещё до нашего отъезда тётя Карина на валютный счёт положила». «Жа-алко. Я люблю драгоценности на себя навешать и долларами обложиться. Как будто я графиня». Взрослые захохотали. Под этот смех в дом вошли помощники: Вера с сыном, Римма и Алик с внуком. Выяснив, по какой причине смех, присоединились. Алдона надулась. Тогда Вера сказала: «Алдоночка, не обижайся. Всё ты делаешь по фэншую. Говорят, надо чаще пересчитывать деньги, тогда они будут у тебя к рукам прилипать и в доме задерживаться».

Заспорили о шифоньере, стоит ли его двигать. «Бабушка говорила, он ещё довоенной работы. Как въехали, так и не двигали», — сказала Таня. «Тем более, это сколько же там пыли скопилось», — возразила Вера. Мужики резво сдвинули его на середину комнаты. «Ф-фу! — отреагировала Алдона на войлок из пыли, образовавшийся на полу, и тенёта из паутины на стене. — Ой, драгоценность! Мама, смотри!». И подняла с пола серёжку.

«Эта долбанная серёжка! Свекруха покойная своими железными зубами лет десять за неё у Тани отгрызла, если не больше», — сказала Вера. «Ну уж, вы скажете», — обиделась Таня. «А что не так? Всё орала, что та бизнес начала с воровства у своих, в поездках блудила со всеми, кому не лень». «А что, дядю Петю она не там подцепила?!»

«Таня, в то время ты была глупым подростком иповторяла злые слова ненормальной старухи. Но сейчас-то уже можно не вспоминать эти нелепые гадости!» «А что я не так сказала?» «Ты оскорбила память своей матери. Об отцовских б…х ты почему-то не говоришь!» «Папа никогда не изменял маме!» «Ой, не смешите мои тапочки!» «По крайней мере, он никого в дом не привёл!» «А почему у мамы твоей выкидыш случился? Она тогда домой раньше пришла и застала его в супружеской постели с коллегой. Не то коллоквиум готовили, не то концерт авторской песни репетировали».

Они препирались, сидя в зале, в ожидании, когда мужики закончат побелку потолка. Примолкли, когда дверь спальни открыли. Но возобновили перепалку, как только мужики ушли выносить мусор. Оля сказала: «Прекратите обе!» и побежала в прихожую на дверной звонок. «Светка как всегда грязное дело пропустила», — пробурчала Вера, разматывая рулон обоев. «Баба Света, дедушка изменял бабушке?» — крикнула Алдона. Света от неожиданности хохотнула: «Ну и вопросик!» Зашла в зал, оценила диспозицию и сказала: «Ну, ясно, Танечка за честь отца вступилась! А Верочка, наверное, о студенческой кличке его проговорилась». «Какая кличка, баба Света?» Вера фыркнула. Света смущённо промямлила: «Ну, Алдоночка, дамы таких слов избегают. А мужики против таких слов не возражают. Твой дедушка этим погонялом гордился». «Светка, что ты несёшь! При ребёнке!» — возмутилась Римма. «Да эти ребёнки больше нас знают! Запомни, Алдоночка: все мужики — козлы… простите, мальчики, о присутствующих не говорю», — ухмыльнулась Света на вернувшихся мужиков. «Баб Свет, что же бабушка всё это терпела?» «Да говорю же я, что мы были в этом направлении очень неразвитыми. Пока она не застукала его у соседки, не знала, даже не догадывалась. Она тогда институт закончила, подала на развод и взяла направление в Мурманск. Что тут началось! Лишаешь дочь отца, деда и бабки! Малую настропалили, она воет: "Не уйду из дома!" В общем, уломали её. Приткнули в тот НИИ, в котором Коля трудился, уговорили Таню сына родить. Ну, и тут… сами знаете, что. У Танюшки выкидыш, после чистки долгое лечение, там ещё инфекция… а что вы хотели от такого козла? Так свекруха ещё: кому ты теперь нужна, родить не можешь. Тут и Таня зубки показала: "Да ещё с залеченным триппером!" Бабка за сердце схватилась. Колька декламирует: "Как можно мать до приступа доводить!" Таня парирует: "Как можно в дом, где дети и родители, позорную болезнь принести!" Опять Танюшку Савельевы выпустили как оружие возмездия. Таня после всего никакая. И говорит: "Не хочешь официального развода — давай фактический. Живём как семья, но не как супруги". Коля, дурак, рад, уверен был, что всё рассосётся. Пару раз пытался наладить контакт, но Таня один раз ему в руку вилку воткнула, другой — коленом по памятным местам». Оля головой покачала: «Я видела, что у них всё плохо, но что так — даже не догадывалась. Таня при внешней мягкости была стойким оловянным солдатиком. Я удивлялась, как она терпит эту грязь. Оказывается, не терпела…»

На кухне, когда ставили тесто, Римма вполголоса сказала: «Оль, может, не надо? Девочка болеет, что прошедшим душу травить». Оля в ответ вздохнула: «Римма, для тебя Танечка — дочь подруги Тани. Тот десяток лет, что ты с нами не общалась, — это наша молодость. В нём всё самое важное: наши с Таней свадьбы и рождение детей. И разочарование в мужьях. Мой-то хоть сатиризмом не страдал, просто гулял периодически. И так же свёкры бы меня к семье приковывали: ребёнок, жилья нет. Спасибо Жене, как он меня выручил своей квартирой! А Тане досталось по полной. Коля песенки сочиняет, в КВН участвует, Коля диссертацию защитил, а Таня — тупая мещанка. Двадцать лет с этой семейкой! А как перестройка грянула, Коля бросился в политику: ах, Ельцин, ах, Собчак! Таня в полном недоумении: а эти-то козлы вам зачем? Все Савельевы с возмущением: какая дура в нашем умном семействе! Ну, кумиры у власти закрепились, однако Колю к кормушке не позвали. Более того, зарплату, превратившуюся в пшик, стали задерживать. И разочарованный Коля залёг на диване. Денег нет совсем. Свёкор умер, так с трудом похоронили. От этих долгов Таня решила челночным бизнесом заняться. Не всё удавалось, дважды крупно прогорала. Но деньги в дом несла, свекрови на лекарства и дочери на одежду хватало. Бабке, конечно, досадно, что её талантливый сын не мужик оказался, вот и сплела про Танино воровство и неверность. Видела серьгу? Она же серебряная, хотя аметисты, конечно, натуральные, дорогие. И работа хорошая. Но за одну серьгу дали бы копейки…»

Из коридора Таня с вызовом спросила: «А дядя Петя?» Оля вздохнула: «А зайди-ка, поговорим. Значит, Петя. Они с братом сиротами остались в школьном возрасте. Ну, их, конечно, в детдом. После восьмого класса в ПТУ — брата в железнодорожное, Петю в какое-то химическое. После армии он ещё техникум закончил, заочно, конечно. И двадцать лет на сверхвредном производстве, это ты по его зубам видишь. Так что пенсию он ещё в советское время заработал. Жена там же вкалывала, у неё пенсия ещё раньше образовалась — рассеянный склероз. Конечно, бедствовали. И он в челноки подался. Просил брата и его жену за инвалидкой приглядеть — послали. А Галя шёпотом предложила дяде тайную помощь. За шмотки. И в отсутствие дяди пару раз в день проделывала неблизкий путь, чтобы накормить и переодеть обозлённую неподвижную тётку. Правда, там ещё старуха-соседка по коммуналке помогала. Чувствуешь разницу, Танечка? Тебе мать из Турции платье на выпускной привезла, так ты губы дула — дешёвка! А Галя за такое же из-под грузной тётки какашки выгребала! Поэтому Петя к ней привязан, поэтому я её за то, что дядьку обирает, не осуждаю. В своё время он ей недоплачивал…»

Со смешком на кухню влетела Света: «Они меня прогнали! Я, видите ли, командую. А вы что тут готовите?» Римма ответила: «Пищу для размышления. О Пете говорим». «О, Петя! Это не Коля! Собака, которая лает, но не кусает». «Всё не так, девочки, всё не так, — вздохнула Оля. — У баб, которые челноками заделались, мужиков-кормильцев не было. То есть либо вообще мужиков не было, либо никчёмные, которые семью кормить не в состоянии. А Петя сумки нести поможет, Петя ночлег организует, о торговом месте договорится, Петя сальность какую-то ляпнет, за попу ущипнёт. Понимаете, для этих заморенных тёток это единственная возможность почувствовать себя женщинами. Он и нас так же щипал, вовсе ничего плохого не имея в виду. Простой как валенок. Таня рассказывала, что у неё он первое время вызывал отвращение. Понятно, внешне это всё напоминало Колин кобеляж. Сколько она челночила? Чуть больше двух лет? А потом в поездке ей плохо стало, кровотечение открылось… вот как у Танечки теперь, и тоже от тяжёлого труда. И Петя волок и Таню, и её товар. А когда приволок в дом, увидел, как встречает кормилицу семейка. И он им товар не отдал, сам реализовывал и Тане постепенно передавал деньги. Таня только благодаря ему могла после больницы восстанавливаться, бабка с Колей всё бы враз размотали». «Так от кого она аборт делала?» — спросила Таня. «Господи, Таня, какой аборт? Рак матки у неё был». «Подожди, — вскинулась Света. — Это что, когда Таня в онкологии лежала, про неё свекровь говорила, что она на аборте? Таня, ты что, мать в больнице не навещала?» «Ну, мне бабушка сказала…», — растерянно ответила Таня. «Ну, ладно, ты подростком всё это на веру приняла. Но потом вы о прошлом никогда не говорили?» «Говорят, рак — последствие сильной обиды. Значит, Таня никогда не пыталась перед тобой оправдаться, — вздохнула Оля. — Давай-ка я тебе доскажу. Никаких там чувств не было. У Пети — просто естественная для него помощь знакомой женщине. У Тани — благодарность к постороннему человеку, который, в отличие от близких, её пожалел. Петя реализовал товар, передал ей деньги, и больше они не виделись. Он челночил, она консьержкой устроилась. В последующие два года муж с бабкой друг за другом умерли. Через год где-то после похорон Таня Петю встретила в невменяемом состоянии: пьяный, грязный, оборванный. Она его у милиции отбила, домой привела и из запоя вывела. Это он так после смерти жены опустился. Не для кого стало вкалывать. Ты тогда в техникуме училась, на практику уезжала. Когда вернулась, чуть было Петя снова в запой не сорвался. Но Таня характер проявила, развела вас как спортивный рефери. Чтобы не объяснять ничего, сказала: это мой муж. А эта фальшивая семья оказалась для обоих спасением… то есть фальшивая не потому что ненастоящая, а потому что сначала Таня соврала, что муж… тьфу, запуталась! В общем, соврала, что муж, а потом семья вправду получилась. Петя работал и пенсию получал, Таня работала. Вам ведь сразу жить стало легче. А когда ты вышла замуж и уехала, Таня сказала: живём как старосветские помещики. Петя скрасил последние годы её жизни».

«А где она взяла деньги?» — спросила Таня. «Первый раз Алик дал. Это когда она сразу прогорела. А потом я, — ответила Света. — Она потом поднялась и всё вернула. А молчала почему — понятно. Если бы Проничева… ну, жена Алика… если бы она узнала, что деньги мимо неё ушли, она бы его жизнь в ад превратила. А мои деньги тоже были немножко левыми. Я тогда родительскую дачу продала и Тане немножко отстегнула. Если бы мой третий муж о них узнал, он бы их у меня вымозжил. А так я к разводу подошла с небольшими накоплениями. Конечно, если бы мы знали, что бабка плетёт, мы бы признались… но Таня многое скрывала».

Зашла на кухню Вера: «Ну, всё, молодёжь доклеит. Упарилась. Алдонка в аметистовых серьгах стены мажет, настоящая графиня! Девчонки, у меня мысль возникла: я ей сиреневое платье на Сашкину свадьбу сошью под эти серьги. «Баба Вера, вот туфли, — влетела Алдона, размахивая серебристыми туфлями с широким ремешком. — Это мне деда Петя для танцевальной студии купил!» «Значит, отделка будет серебристая, — сказала Вера, вертя в руках обувь. Послушай, детка, это же безумно дорого. Фирменные, для латинос… тысяч шесть, наверное». «Восемь почти, — призналась Алдона. — Баба Оля, ты не думай, я не выпрашивала, я даже мерить не хотела». «Ай да Петя, — удивилась Света. — Такие деньжищи за туфли выложил! Он же скупой как Гобсек! Алдон, как тебе удалось?» «Ну, мы в студию с Машей ходим… баба Оля знает, из нашего класса. Ей бабушка купила красные туфли. А деда Петя с нами часто на занятия ходит… ну, катается. Он сказал: почему у всех красивые туфли, а у тебя допотопные? И купил!» «И не пожалел потом?» «Наоборот, ругается, что на занятиях я в старых бабулиных на среднем каблуке. Я говорю, что эти для выступлений, а он: ещё купим! Баба Оля, ты не сердишься?» Оля пожала плечами: «За деньги? Слава богу, Петя нашёл, куда их тратить. А то после Таниной смерти и своей болезни он до того жаден стал… только тёте Гале не проговорись, у неё давление».

Вечером пришла Людмила Васильевна. Споткнувшись в прихожей о рулоны обоев, удивилась: «Вы что, ремонт задумали? И надо вам…» Оля, вытирая руки о передник, ответила: «Да мы не везде, только спальню Петину, а то одиннадцать лет без ремонта». Конечно, Людмила Васильевна сунула нос в дверь: «Кто клеил-то? Небось, Алик?» «Все понемножку». «А эти обои что, лишние?» «Прихожую завтра поклеим. Мы к свадьбе».

На расспросы Людмилы Васильевны она объяснила, что свадьба Саши и Даши, что у молодых сейчас принято по сценарию, надо в невестином доме выкуп с жениха требовать, а Даша иногородняя. Поэтому решили её из этого дома замуж выдавать. Завтра женщины прихожую поклеят, а мужики ламинат постелют. А зал трогать не будут, его три года назад Оля с Таней и Петей, тогда ещё живыми и здоровыми, клеили. Людмила Васильевна фыркнула недовольно: «С чего это от вас? Могли бы от Риммы с Аликом». «Нельзя, они гости со стороны жениха». «Так вы и на свадьбу пойдёте?» «Танюшка только не попадает, ей с той недели в больницу». «И ребёнка на свадьбу берёте?» «Ха, ребёнок, — в юбке из старинной скатерти и с пером в волосах из кухни выплыла Алдона. — Баба Оля, а так можно:

«У жениха у Сани

В брюках от Армани

Есть кошелёк в кармане,

Ну, доставай-ка мани,

А то скроешься в тумане!»

Оля с Таней захохотали. Таня, утирая слёзы, простонала: «Ой-ё-ёй, я думала, она только в точных предметах не сильна! А этот ребёнок и с языком не дружит!» Оля возразила: «Нет, рифмы хорошие: мани в кармане, брюки от Армани, Саня в тумане. Но ритмически — никак. Ты, Алдона, если тебя это сочинительство не увлекает, просто пошарь в интернете». «Ну, и ладно, — легко согласилась девочка и вернулась на кухню. И крикнула оттуда. — Вообще-то эти стихи из интернета!» А Людмила Васильевна продолжила расспросы: сколько решили дарить, кто приглашён, где будет свадьба, как нарядятся гости.

Вечером она рассказывала по телефону Алле: «Нет, ты представляешь себе, они холодильник дарят! Новый! Прямо в упаковке! Нет, на паях с Андреевыми, но это же тысяч по 20! А у самих старый стоит! И Петя себе к свадьбе костюм-тройку купил. Ему жить осталось два понедельника… ха-ха-ха, правду говоришь, будет в чём похоронить! Я спрашиваю: неужели не могли людей нанять для ремонта, если деньги на подарок нашли? А Оля отвечает: пока мы что-то делать сами можем, мы себя людьми чувствуем. И есть повод собраться. А в мойке гора посуды после их сборища! И моют Таня с Олей, а Алдона в компьютере играется. Я ей попеняла, а Оля говорит: она сегодня обои обдирала, а потом клеила, пусть отдыхает! Избаловали девчонку! Ой, я не спросила, может, Асояны старый холодильник им отдадут? Тогда ничего… как квартиру? Кто дарит?»

Долго после этого разговора успокоиться не могла. Пришлось ещё Ядвиге позвонить: «Здравствуй, Ядзя. Я чего звоню… ты на концерте была? И как тебе? А я в органный зал собираюсь. Ты знаешь, я со вчерашнего дня в возмущении. Ядвига, как наше поколение жило! Я только на шестом десятке в отдельной квартире оказалась! А Асояны внуку на свадьбу квартиру подарили… нет, не Карина, она мебель, а дед и дядя на евродвушку скинулись. Нет, Эдик больше дал, он как бы комнату у него выкупил в общей квартире, а остальную выплату с дедом пополам поделили. Как что?! Соплякам двадцатилетним! Нет, вузы они закончили… да какие они богатые… ну, Алик раньше на ремонте подрабатывал. Но отдать всё внуку! И как Римма терпит?

В палату влетела Алдона: «Мам, баба Вера сказала, пока всё не съешь, ничего тебе не показывать и не рассказывать!» «И чего это ты мне показать можешь?» «А вот могу, я планшет принесла. Вся свадьба тут!»

Татьяна восхищалась: «Какое платье красивое! А отделка! Это всё тётя Вера?» «Нет, она шила, а вышивала баба Люба. Она знаешь, какие картины вышивает? Упадёшь! Она Наташе и дяде Эдику икону подарила!» «А им-то зачем?» «Ой, а ты ещё не знаешь! Они же на той неделе взяли и поженились! И никому ничего не сказали!» «О-о… то-то я гляжу, что она на свадьбе никакая». «А что не так? Нормальная она!» «Да нет. Лицо припухло». «Подумаешь, припухло! Не выспалась! А вот гляди, это я с женихом и невестой». «У Даши тоже платье красивое. Но у тебя лучше. А это ты что? Ну, дядя Алик! Не знала, что он такой танцор. А ты-то!»

При прощании Татьяна робко спросила: «Алдона, тётя Оля сильно на меня сердится?» «Ты что, мам! Ты из-за того, что она сегодня не пришла? Она собиралась, но к ней какая-то тётка пришла. Я, говорит, Быкадинова. Ну, баба Оля сказала, чтобы Серёжа меня одну отвёз»

Глава ВОСЬМАЯ. ТРЕТЬЯ ЖЕНА

«Здравствуйте, Ольга Ивановна. Я Быкадинова. Галя».

Оля вздрогнула и вгляделась в лицо посетительницы. Молодая, ухоженная. Но какой-то нездоровый блеск в глазах… не то пьяная, не то больная. За спиной маячит крупный мужчина. «Ваш спутник…» «А, этот… нет, он в машине подождёт». «Ну, заходите. Алдона, собирайся, сейчас Серёжа подъедет».

«Я даже не знаю, зачем я к вам… у меня дочь умирает в Москве, а я вот здесь…»

Они сидели за столом друг против друга. Петя ещё не проснулся, Алдона уехала. Оля сказала: «Я так понимаю, ты племянница моя? Ну, в смысле, жена племянника? Я слышала, что он плохой человек». «Вы даже не представляете себе, насколько плохой!» «Ты говори, Галя. Объясни, зачем родственники понадобились, и почему, если нужны органы для пересадки, он стал разыскивать их так не по-людски».

Она всхлипнула: «Вы не думайте, он не настолько безумный, чтобы сердце у живого человека вырвать. Кате нужна пересадка костного мозга». «Ну, насколько я знаю, в донорстве вообще проблем нет. Даже группа крови и резус значения не имеют». «Да, но нужна генетическая идентичность. Он запросил все базы здесь и за рубежом, но даже близко никого нет. Можно было попытаться у него взять, но там оказалась идентичность на 50 %». «А братья?» «Они не подошли. Вот тогда он принялся родню искать. Это уже от отчаяния».

Оля сказала: «Галя, ты знаешь, меня некоторые считают наивной до глупости. Но, извини, даже у меня твой рассказ вызывает недоверие. Или ты врёшь, или недоговариваешь». Галя некоторое время колебалась, а потом махнула рукой: «А, всё равно мне пропадать! Кате помочь я не смогла, а Эдик меня в землю закопает, даже если эта шлюха ему не расскажет! Давайте я вам про племянничка вашего расскажу. Когда он на меня глаз положил, я соплячкой была. Девятнадцать лет, второй курс. Там и семейный бизнес был замешан, но это другая история. А он — успешный предприниматель, я же не знала, что он ещё пацаном успел в ОПГ повоевать и кровь чужую пролить. Я, конечно, на деньги клюнула, но он мне нравился, честно, хоть и два брака у него за спиной уже было! Он — взрослый, умный, рассказывал интересно. С каким восторгом он вспоминал, как на первом телесеансе Кашпировского вдруг почувствовал необыкновенный прилив сил и восторг. Я, говорил, понял, что буду жить вечно! Теперь я понимаю, что это был первый звоночек, он на этом сеансе начал с ума сходить… если до этого нормальным был. Как только деньги появились, стал финансировать какой-то институт по чертовщине. Я этим не интересовалась, светская жизнь и всё такое. Дочка с нянькой, муж в делах, я в львицы пробиваюсь. Дура полная. И тут второй звоночек, он от кого-то про Утятин услышал. Что он там творил!» «Я летом там побывала». «Ну, значит, в курсе. И опять я значения не придала. Потом он заболел. Начал колдунов приглашать». «А врачей?» «И врачей тоже. Потом одна колдунья сказала, что на нас семейное заклятье наложено. Он послал своих людей с колдуном договариваться. Ему выставили условия, а он их нарушил. И всё… Катя заболела». «И ты веришь в эти все глупости?» «Да как не верить, если даже кровь у неё поменялась… ой!» «Да уж рассказывай. Не бойся, не продам». «А! Ну, в общем, когда дочь родилась, у неё была вторая резус-положительная группа крови. А сейчас она резус-нулевая!» «Ну, ошиблась лаборантка». «Ой, Ольга Ивановна…» «Да ладно, зови тётя Оля. Я ведь тебе и вправду тётка». «Это ненадолго. Эдик со мной уже почти год не спит. У него теперь двадцатилетняя красотка в основных ходит. И это не считая запасных и одноразовых». «Как ты об этом… цинично и безнадёжно». «Ерунда это, тётя Оля. Катеньку бы спасти! Вы поняли, что за кровь у неё? Так называемая золотая. Если бы её с самого начала определили, мы бы регулярно её брали понемножку и создали банк крови. Её кровь всем годится, а вот ей никакая не годится. Это значит, что при трансплантации будет отторжение органов, и онкологическое заболевание лечить трудно, потому что организм не воспринимает многие лекарства. Я о проблемах с вынашиванием плода из-за несовместимости крови уже не говорю, бог с ними, с внуками. Доченьку бы спасти!» «Тебе донор с золотой кровью нужен? В этом проблема?» «Эта проблема неразрешимая. Я в интернете смотрела, таких на всей земле за всё время наблюдений было выявлено 43 человека. Они себя как хрустальную вазу берегут, не то, чтобы кровь свою отдать. А уж чтобы среди них оказался генетически идентичный — это вообще из области фантастики. Вот Эдик решил среди родственников золотую кровь поискать, мол, если такая в последнем поколении появилась, возможно, были и в предыдущих. Проверил, не нашёл». «Кого он проверял?» «Всю мою родню и своих сыновей от первого брака… ну, на самом деле, этот брак был вторым. Это был третий звонок: сыновья-то не его оказались! Представляете, какой удар по больной психике? А он в своё время, чтобы на их матери жениться, заставил свою первую жену заявить, что дочь не от него, и судом признать брак недействительным. А дочь была безусловно его, и он это знал. У него хватило совести и к этой дочери обратиться, только к тому моменту она уже была безнадёжно больной онкологией². Ещё двоих из Черняховска, мать и дочь, проверили. Мамаша сама с нами связалась. Утверждала, что они внучка и правнучка Ивана Быкадинова». «Утверждала?» «Вероятность родства — ноль». «Ну, Екатерина Андреевна, и тут обманула! Ладно, Галя, чем я могу помочь? Мне 67 лет, таких старых не берут в доноры. Но, если бы я подошла, я бы не отказалась». «Да ничем. Я сама не знаю, что мне делать. Просто захотелось увидеть настоящую родню Эдика. Вижу, что не наследственная у него гниль, а приобретённая». «Вот что, девочка. Я понятия не имею, какая у меня кровь. За всю жизнь ни разу не сдавала ничего кроме общих анализов». «Как же так? Вы же рожали!». «Так получилось, что я к диплому готовилась. Потом у подруги дочь заболела. Она тоже беременная была, потом у неё выкидыш с осложнениями. Пришлось мне с Танюшкой в больницу ложиться. Ну, перетрудилась, девочка маленькая, всё больше на руках… Только на выписку пошли — и тут схватки. Шести месяцев не было. Сашенька килограммовый родился. Но выправился, ничего». «Какая вы… своим ребёнком ради чужого рискнули!» «Кто ж знал, что так получится. И тот ребёнок совсем не чужой. Мы сейчас в её доме. Вот что, давай я кровь сдам. Просто так. Покажешь своему мужу, что в предыдущем поколении всё как у всех». «А как?» «А доедем до станции переливания крови, и пусть они обычную порцию откачают!» «Спасибо, тётя Оля. Это мне Катин врач посоветовал съездить всё равно куда. Меня ведь в реанимацию не пускают. Сказал, легче бестолково метаться, чем сидеть на месте и сжирать себя. Я рада, что поехала. Если бы мы раньше познакомились! Я бы знала, что у меня близкий человек есть». «А твои родители?» «Никого уже нет. И семейного бизнеса нет. И квартиру родительскую я брату отдала. Так что при разводе стану бомжихой». «А брат?» «Бедная я родне неинтересна». «Ты, Галя, звони».

Галя позвонила уже на следующий день. Ещё Алдона из школы не вернулась, Петя смотрел телевизор, Оля готовила обед. Сразу даже не поняла, кто звонит. Галя рыдала в трубку так, что ничего нельзя было понять. У Оли сердце оборвалось: неужели всё? Но потом Галя справилась с эмоциями и сказала, что Олину кровь ввели Кате, у неё резко поднялась температура (а была уже меньше 36 градусов), потом нормализовалась, и девочка ожила. Её уже вернули в палату! «Что же, у меня кровь золотая?» «Да, тётя Оля! И генетически 95 % совпадение». «А ты спрашивала врача, можно ли пересадку сделать от такой старой?» «Он сказал, что гарантии не даёт, но риск оправдан». «Я сейчас решу, кто с моими останется, и сразу в аэропорт».

Через трое суток они прощались на Ленинградском вокзале: «Что же вы так быстро уезжаете, даже с Катей не познакомились?» «Ты думаешь, она бы не рассказала отцу об этом знакомстве? Нам это надо? И вот о чём ещё хотела тебя спросить: как ты думаешь, отец позволит вам с ней видеться, когда вы разойдётесь? И нарушит ли она волю отца? Подростки ведь очень на материальный достаток падки». Галя вздохнула: «Я уже думала об этом. Он меня терпит только потому что дочь в тяжёлом состоянии. Нет, меня к ним не допустят. При хорошем поведении разрешат по телефону общаться. Может, раз в год увидеться дозволят. И с этой Номер четыре Катя станет льстиво себя вести, пока Номер пять не появится. Тогда уж отыграется. Дочь свою я знаю, сама такая в юности была. Это ничего, лишь бы здорова была. Ладно, не будем о грустном. Зря вы, тётя Оля, не на самолёте». «Плохо переношу. Когда сюда летела, так голова разболелась. А в поезде сейчас залягу и посплю до утра. А на вокзале меня встретят. Давай, рассказывай, что-то ты говорила о муже, что он тебя закопает». Галя кивнула: «Да, надо рассказать, а то и посоветоваться не с кем. В общем, я беременна». «От кого?» «От мужа, естественно». «Ты же говорила…» «Да. Когда Катя заболела и встал вопрос о трансплантации, доктор сказал, что брат или сестра стали бы спасением для неё. Я просила его, я умоляла, но он отказался! Решил, что найдёт донора без меня. И тогда я договорилась с одной из одноразовых. Заплатила, и она после очередной случки принесла мне биоматериал. Я надеюсь, что этот ребёнок спасёт Катю». «Галя, ты дура! Ой, прости! Но ведь и вправду дура! Неужели ты надеешься, что он останется с тобой из-за ребёнка? «Да плевала я на него! Мне дочь спасать надо!» «Тогда послушай меня. Что твой пока ещё муж сделает, когда узнает о твоей беременности? Заставит тебя сделать аборт, потому что ты нарушила его волю или отберёт у тебя ребёнка. Извини, других вариантов я от него не ожидаю. А вот если отберёт, варианты возможны такие: воспитает достойного наследника (достойного его, ты же понимаешь) или отнесётся к нему как… а вот как ты сказала: как к биологическому материалу. А тебя вышвырнет как рваный башмак и к детям не допустит».

Галя некоторое время тупо моргала, а потом заплакала: «Тётя Оля, что делать?» «Когда он прилетит, вызвать на откровенный разговор. Сказать, что понимаешь: семью не склеить. Предложить расстаться, для него ведь не проблема быстренько вас развести? И дочь перед выбором не ставить. И на раздел имущества не претендовать». «Да посмела бы я…» «Умнеешь. Удовольствуйся тем, что даст, и убегай». «А если ничего не даст?» «Всё равно убегай». «Куда я побегу, если ничего не даст?» «Ко мне. Я приму. Не благодари, мы не чужие. Ты носишь самого близкого мне по крови человека, моего внучатого племянника или племянницу. Никаких материальных благ не имею, но в дом приму, тарелку супа налью и ребёнка нянчить помогу. Галя, постарайся сбежать до того, как беременность кто-нибудь заметит».

Через неделю Галя сообщила, что Катя уже дома, разговор состоялся, муж благосклонно отметил, что она к старости поумнела и выделил от своих щедрот ей виллу в Коста-Брава и, по её словам, «совсем чуть-чуть денег». Вилла из заграничной недвижимости «самая паршивая», по её словам, ещё «маленькая для его нынешнего статуса, и во второй линии. И жить мне больше негде, так что буду я как можно дальше от дочери». Она униженно поблагодарила, откровенно поговорила с дочерью, предупредила её, чтобы в случае ухудшения здоровья она связалась с мамой, потому что только она может найти ей донора. Катя самоотверженно предложила матери, что уедет с ней, на что она ответила, что папа найдёт способ перекрыть им обеим кислород. А главное, что мама в состоянии найти доноров, но вот оплатить медицинские манипуляции не сможет. Показала ей свой счёт. «Ну, папочка, — вытянулось лицо у дочери. — Устрою я ему вместе с его шлюшками весёлую жизнь! Не бойся, мама, всё сделаю тонко и со вкусом».

«Тётя Оля, ваше приглашение в силе?» «Конечно. Но, пока твоё положение незаметно, отдохни-ка ты на собственной вилле. Если ищейки Быкадинова будут посланы проследить, то убедятся, что ты действуешь по договорённости. Только недолго, там ведь, наверное, много знакомых? Недели три, ну, месяц, и давай сюда!»

–

² _{см. "Тридцать три несчастья"}

Глава девятая. ЗОЛОТОЙ МАЛЬЧИК

Ох, сколько секретов появилось в последнее время в жизни Оли! Не своих секретов, сама-то она никогда ничего не скрывала. Был только один период в её жизни, когда рушилась её семья, а ей приходилось о многом молчать. Узнала об измене мужа, а уйти было некуда. И она старательно делала перед окружающими вид, что всё нормально, хотя он, наоборот, демонстративно выказывал ей своё пренебрежение. А Оле не хотелось, чтобы друзья за неё переживали, а недруги злорадствовали. Совершенно случайно узнала о неладах в их семье Светка, и тут же предложила ей дом в области. Оля не раздумывая подхватила малыша Сашу и следующие полгода жила на Светкиной даче, ежедневно проводя в электричках почти три часа в дороге на работу и с работы. И тут как-то перехватил её по пути брат свёкра Женя. Почему по пути — потому что не общались Самсины из-за его оформления на выезд из страны. Вернее, делали вид, что не общаются, но, наверное, связь какая-то была, иначе откуда бы он знал о невыносимой обстановке в доме. Это внезапное предложение прописаться в их с женой квартире стало для неё шоком, но не вызвало подозрений, что таким образом свёкры пытаются лишить её возможности претендовать на их жилплощадь. Хоть почти не знала она Женю, но видела, что он хороший человек. А он только предупредил, чтобы никому о смене адреса не рассказывала. Получив в паспорт штамп с вожделенной пропиской, она не ждала других подарков судьбы, но накануне своего отъезда младшие Самсины перевезли её в свой дом, правда, уже не в прежнюю квартиру, а в соседнюю, крошечную однокомнатную, и тут же отвели в домоуправление, где паспортистка сунула ей в руки ордер, на котором Оля значилась ответственной квартиросъёмщицей. Даже наивная Оля догадалась, что не Самсины получили деньги за обмен двухкомнатной квартиры на однокомнатную, а эта тучная тётка или, скорее, её начальство.

Только после отъезда родственника свёкор и его семейство узнали о том, что Женина квартира не отошла к государству, а стала Олиной. Пошумели, конечно, бывший муж даже пытался примириться и вписаться, но тут уж Оля не дрогнула и все атаки отбила.

Эта история всплыла в разговоре с двумя беременными — Наташей Асоян, бывшей Самсиной, и Галей Смирновой, бывшей Быкадиновой. Хоть и не юные будущие мамаши (одной тридцать три, другой тридцать шесть) никак не врубались, отчего это в старые времена квартиры продавать было нельзя. А Оля терпеливо втолковывала им, что как получали люди жильё от государства бесплатно, так и возвращать ему их должны были бесплатно. Обходили, конечно, закон, но при этом рисковали. Вроде бы, был в те времена такой криминальный бизнес по обмену жильём. Опытные маклеры строили цепочки сложных обменов, получая с каждого из участников маржу. Обменивались с доплатой, но документами это не подтверждалось, и можно было всё потерять. При выезде за рубеж, как в случае Жени, некоторым удавалось предварительно прописать у себя покупателя, взяв с него деньги. А Женя, наверное, маклера не нашёл и прописал Олю, заплатив за это коммунальщикам своими же квадратными метрами.

«Понятно, — сказала Наташа. — Натуральный обмен вследствие несовершенства экономических отношений в обществе». «А мне другое понятно, — вздохнула Галя. — Вот такой парадокс: ваш Женя подарил вам жильё, и в вас живёт благодарность к нему почти полвека, а я получила от мужа зарубежную недвижимость, которая стоит несоизмеримо дороже, но благодарности в душе ни крошки». «Ну, так продай её», — вырвалось у Наташи.

Наташа — единственная, кто с Галей ладил. Та ещё стерва эта Галя, из неё то и дело прорывается светская львица, и она проявляет к окружающим то высокомерие, то пренебрежение, а то и брезгливость. Света после первой встречи с ней злобно проворчала: «Вот наградил Господь именем Галина обеих племянниц, чтобы даже не мечталось, что кто-то из них может быть хорошим человеком!» А Оле и возразить нечем, ведь о том, кто на самом деле эта Галя, знают только Римма и Алик, для всех остальных она племянница Оли из Калининграда. У Гали дикие перепады в настроении. Тут и гормональная нестабильность вследствие беременности, и переживания о здоровье дочери, и страх перед бывшим мужем, и неумение жить в стеснённых обстоятельствах. Своими психами она обидела уже всех Олиных друзей и знакомых. Только Наташу пока не задевала. В чём тут дело — в одинаковом положении, возрасте, природной незлобивости Наташи или эйфорическом её состоянии?

А в состоянии этом Наташа пребывала с момента объявления о собственной беременности. Вся их компания пришла от этой вести в восторг. Римма, которая с Наташей подружилась даже раньше, чем Оля, всерьёз почувствовала себя свекровью и будущей бабушкой. Алик радовался её радости, да и Наташа ему нравилась. И будущему внуку он радовался, ведь в период беременности Карины и жена, и дочь с ним конфликтовали, и младенчество Саши прошло почти без его участия. Только взрослым внук сдружился с дедом, причём во многом благодаря Даше, которая с первого дня знакомства старалась сблизить вечно конфликтующих Асоянов. Оля робко надеялась, что ребёнок будет похож на мать, а следовательно, на Сашу. Алдона допытывалась, кем будет приходиться ей этот младенец. Эдик фыркнул: «Поскольку я тебе условный дядя, будем считать, что это твой условный кузен». Он, кстати, единственный, кто от предстоящего события в восторг не впал. Они с женой пока притирались, и не всегда всё проходило гладко. «А что ты хотела от в девках засидевшегося до сорока лет?» — пожимала плечами Света. Только однажды Оля заметила его эмоцию, связанную с Наташиной беременностью. Перехватив его раздражённый взгляд, Оля проследила, что обращён он на Петю, зачарованно тянущегося здоровой рукой к её большому животу. А Наташа, почувствовав прикосновение, наклонилась к деду, стряхнула слезинку с его щеки пальцами и погладила его по головке как маленького. Оля схватила что-то из посуды со стола, сунула Эдику в руки и утащила его на кухню. А там сказала жёстко, что вообще ей до сих пор было несвойственно: «Не пришлось Пете отцом стать. А перед лицом вечности знаешь, как хочется в детях на земле остаться? И не фырчи на Римму, не она у вас счастливое детство украла, а родители твои её женского счастья лишили».

Американский Самсин звонил регулярно и даже собирался ближе к родам прилететь в Петербург. С родителями же Наташа почти не общалась, потому что зятя они не приняли. Наташу Оля на её попытке объяснить ситуацию прервала: «Я знаю твоего отца. Шовинист и диктатор. Ты пошла против его воли, да ещё муж армянин».

Срок ей ставили на середину мая, но Наташа твёрдо заявила, что родит на пасху, потому что колдунья Обоянская ей это обещала. По этому поводу американский Самсин даже позвонил Оле, взволнованно спросив, всё ли в порядке у внучки с психикой. Оля засмеялась: «Моя племянница, будучи беременной, без остановки грызёт семечки, хотя всю жизнь позиционировала себя как светская львица. А Наташа прониклась доверием к шарлатанке, потому что она определила её беременность, можно сказать, на первой неделе. Это гормональное, родят — вернутся к здравомыслию».

Да, отставная жена банкира дома и на прогулках грызла семечки. Это ей Оля посоветовала, чтобы не переедать, и чтобы рот был занят, что позволяло не вступать в разговоры и не обижать лишний раз людей. На работе, правда, не грызла. Её Оля устроила в ближайшую поликлинику, где она занималась переносом данных из старых бумажных карточек пациентов в электронные. Работа была нудная, зарплата копеечная, да ещё соседки по кабинету трепались без перерыва, изводя её этими пустыми разговорами. В ответ на Галино возмущение Оля подарила ей наушники: «Слушай классику или тишину и думай о позитивном. Кто бы ещё взял тебя без стажа и с заметной беременностью? А так ты будешь получать выплаты, а через три года, может быть, устроишься на что-то более доходное, имея на руках трудовую книжку. А маленькая зарплата? Всё моё окружение на этом уровне доходов. Придётся и тебе, если нового банкира не обольстишь». «Нет, лучше бедность!» Да, бедность… думала ли она, что придётся жить в двухкомнатной квартире вчетвером: Петя в спальне, а в комнате побольше они трое. Гале в связи с её положением Оля уступила диван, сама спала на кресле-кровати, а Алдона на надувном матрасе. Это ещё Танечка после очередного курса химиотерапии уехала к своему Пранасу, а то и вчетвером бы ютились.

И наступила пасха. Оля с утра варила кашу, прислушиваясь, не проснулся ли кто из обитателей квартиры. Тихо. Но вот пискнул извещением телефон. И ещё раз, и ещё. В нескольких ракурсах новый Асоян, краснолицый и носатый. Умилённо шмыгнула носом, отправила поздравление роженице, потом Эдику, потом Алику и Римме.

Телефон снова ожил. Светка ржала: «Оль, скажи, сильны гены адмирала! У новорождённого профиль как Главный Кавказский хребет!» «Нормальный ребёнок, ещё тысячу раз переменится». «Да не обижайся ты, я, наоборот, рада, что гены с Асояновской стороны. Может, наконец, у Алика будет любящий потомок. А то Карина с Сашкой в Проничевых, славянской внешности и скандального поведения». Оля позвонила Римме, пригласила к праздничному обеду. Та ответила, что едут с передачей в роддом, а потом сразу к ним. Забежала на кухню Алдона, сунулась в телефон, завизжала, полетела деду Пете показывать. Шум воды, стук ходунков, скрип дверей. Все собираются, переговариваются, даже Галя в настроении: «Ой, да мало ли что тётя Света сказала? Зато Наташиного отца постигнет жуткое разочарование, и он не будет к ним в семью лезть». А ведь права племянница, такого внука дед Самсин не примет, и это значительно облегчит Наташино существование.

Эдик позвонил, едет в Пулково американского прадеда встречать. Договорились, что после заезда в роддом он привезёт гостя к ним.

После некоторой неловкости, возникшей при встрече малознакомых людей, постепенно разговор наладился. Обсуждали, как будут встречать роженицу, решили составить список подарков и договориться, кто что будет дарить. Женщины сновали между кухней, где Оля, Римма и Алдона лепили ватрушки, и залом, где оживлённо беседовали мужчины. Галя, чувствуя себя лишней и там, и там, благоразумно удалилась в Петину спальню и неинтеллигентно лузгала семечки. Когда зазвенел замок, она пошла открывать. Спасибо, догадалась в глазок выглянуть. Увидев, как резко отлила кровь с её лица, Оля испуганно спросила: «Что?» «Эдик», — прошептала она. «Что?» — спросил теперь Эдик. Галя испуганно ткнула пальцем в сторону входной двери. Эдик пошёл открывать, но Римма, первой догадавшись, громким шёпотом скомандовала: «Стой! Это Быкадинов!»

Эдик как самый молодой оказался самым сообразительным: «Тот самый? А, он же Эдуард? Кто он тебе? Муж? Ребёнок от него? Мне представиться его отцом?» «Ну уж нет, — остановила его Римма. — Наверняка он такой же националист, как Наташин папаша». Галя часто закивала.

Внезапно вмешался американский Самсин: «Я отец. Галя… э… surrogate mother». «Класс, — завопила Алдона и полетела открывать дверь. — Простите, что не сразу открыла, — выставила она вымазанные тестом руки перед группой столпившихся у дверей мужчин. — Мы тут пирожки лепим. Вы к бабушке Оле на праздник?»

Галя прерывисто вздохнула и выступила из-за двери: «Эдуард? Ты зачем здесь?»

Когда за Быкадиновым и двумя его сопровождающими захлопнулась дверь, Галя в полуобморочном состоянии нащупала табурет и опустилась на него, привалившись к стене. Римма достала из холодильника бутылку и сунула мужу в руки: «Открой, красное сухое беременной полезно. Ну, живее, видишь, ей надо в себя прийти!» «Разливай на всех, — бодро скомандовал новоиспечённый прадед Самсин. — Давненько я не… как это Наташа говорит? Не прикалывался!» «Дедушка Женя, я вас обожаю, — обняла его Алдона. — Как вы заказчика изобразили! Римма, вы обещали, что у surrogate mother нет родственников! Какие анализы! Это egg cell моей Карен! А тётя Галя как сыграла! Семечки из кармана одной рукой достаёт, в другую сплёвывает и бурчит, что по Сеньке шапка, ещё раза два инкубатором на ножках поработаю и на старость накоплю».

Причиной этого визита стало желание Гали продать испанскую недвижимость, которая непосильным бременем висела на ней, съедая и без того не крупный банковский счёт. Бывшему мужу об этом доложили, нынешний адрес Галины сообщили, он возмутился, что сосланная за границу жена осмелилась приблизиться к нему и его дочери. Не специально, а по делу приехав в северную столицу, Быкадинов собирался выдворить её обратно, но увидев вместо холёной красотки оплывшую бабу, лузгающую семечки, заржал и заявил, что дочь с такой колхозницей не то что жить, стоять рядом побрезгует. По поводу чужого отцовства он не сомневался, но заявил, что проведёт генетическую экспертизу её будущего ребёнка, потому что его дочери этот ребёнок наполовину брат. Тут в разговор вступил Самсин. Поняв, что плод в чреве бывшей жены ей генетически чужой, Быкадинов окончательно утратил к этой истории интерес, но виллу обещал выкупить. И действительно, в ближайшие дни прислал к ней человека, оформившего куплю-продажу.

Женщины курсировали между кухней и комнатой, шустро накрывая на стол. Деды гомонили, обсуждая планы по воспитанию новорожденного внука. Эдик, который ночь провёл в роддоме в ожидании появления сына, скорчился, подрёмывая в кресле. Оля, расставляя тарелки, покосилась на Самсина. Ему далеко за восемьдесят, но какой он живой и решительный! Быстро сообразил, как вывести из-под удара Галю, с серьёзным видом отчитывая Римму за якобы ошибочное юридическое сопровождение подбора и медицинского ведения суррогатной матери.

Когда Оля с ним познакомилась, ему было где-то в районе сорока, и она считала его старым и таким же занудным и мрачным, как все Самсины. Но добрым. А у него просто не было возможности в занудном семействе старшего брата показать себя настоящим. На самом деле он сорок лет назад был, наверное, и весёлым, и нежным по отношению к жене, запомнившейся Оле молчаливой и спокойной. «Ты чего?» — спросил он, перехватив её взгляд. «Ты меня опять спасаешь». «Тогда отдать тебе квартиру предложила Мирра. Она с семьёй твоего мужа не зналась, я навещал их один, но ей рассказывал, конечно. О том, что подруга поселила тебя на своей даче, а мужья подруг перевозили туда тебя с Сашенькой и вещами. А она сказала, что только у хороших людей бывают хорошие друзья. Поэтому лучше мы поможем хорошему человеку, чем не очень хорошим родственникам. Она разбиралась в людях, моя Мирра. Тебя по-прежнему окружают хорошие люди». Галя всхлипнула, слушая их диалог. А после проводов гостей сказала: «Как он прав, тётя Оля! Все ваши друзья хорошие люди. И я постараюсь стать лучше, я хочу, чтобы вы считали меня не только родственницей, но и другом».

К разговору с дочерью она подготовилась. Нельзя, чтобы до Эдуарда дошла весть о её истинной беременности, поэтому ей она жёстко сказала, что без диплома и опыта работы у неё нет возможности зарабатывать себе на жизнь ни руками, ни умом. Приходится телом. Была бы моложе, пошла бы в содержанки. А так приходится жертвовать красотой и здоровьем. Кто знает другой путь, пусть осудит. Девочка заплакала: «Мама, прости меня! Я должна была с тобой уехать. Ты сейчас говоришь так же цинично, как отец. Ты озлобилась, где моя добрая мамочка? Я приеду!» Но мать убедила её, что сейчас не время. Появится ребёнок, она передаст его заказчикам и будет восстанавливаться. Тогда и увидятся. А сейчас главное для них — здоровье.

Время шло, роды приближались. Галя с трудом сдерживалась: дочь опять вернулась в клинику, ремиссия оказалась нестойкой.Ольга Ивановна успокаивала её, что вновь пойдёт на донорство, но племянница понимала, что это не выход. Немного успокаивало то, что на этот раз ухудшение было не столь резким.

А у Асоянов царила радость. Наташа была мать до крайности тревожная, её дед две недели до возвращения домой провёл у колыбели двоюродного правнука, ловя каждое его движение с восторженно открытым ртом. Римма с Аликом тоже практически не отходили, так же, как Саша с Дашей. Правда, Даша с восхищением, в Саша вынужденно сопровождал. Эдик поделился: «Тётя Оля, нам это внезапное единение фамилии как-то поперёк горла. Сашка боится, что Дашка тоже киндера потребует, а ему бы для себя пожить хотелось хоть парочку лет. Даже эта ведьма, сестрица моя, и то заходить стала и умиляться, мол, дедова порода. В общем, в своём доме я самый лишний элемент. Можно я у дяди Пети заночую?» Оля потрепала его за ухо: «Только в виде исключения и одну ночь! Это тебе кажется, что они приходят к вам ради танцев с бубнами. А они ведь дают Наташе возможность выспаться, помогают с домашними делами управиться. Ты не представляешь, каково это, когда всё в одни руки. Ночь не спать, днём метаться между стиркой, кастрюлями и колыбелью, а вечером получать втык, что сидишь дома и ничего не успеваешь. Не родственники тебя от жены отодвигают, а ты сам сбежал! Смотри, будешь отдаляться — семью потеряешь».

Галя удивлялась: «Как это можно спать под дяди Петин храп и при этом жаловаться на писк младенца!» «Да не писк его раздражает, а то, что в этом доме его статус понизился. Корону с него сняли и на сына водрузили, а его в угол запинали. Мужиков завтраком накормишь, как проснутся, а я пошла Асоянов разгонять».

А вернувшись, снова подёргала крестника за ухо: «Ох, Эдик, я сегодня попыталась с Наташей поговорить о ваших взаимоотношениях. А она мне ответила, что её уже Карина отчитала. Сказала, что от неё муж ушёл при таких же обстоятельствах, и Сашка без отца вырос, потому что она с матерью отстранили молодого отца от семьи. Так что не гневи бога, сестра желает тебе добра. Просто характеры у вас такие невыдержанные. Я выгнала из твоего дома всех родственников, и старых, и молодых. Разрешила приходить не чаще пары раз в неделю. Иди и включайся в домашние дела. А сынок у тебя чудо. Вот ты у нас большой учёный?» «Средний, тётя Оля», — засмеялся Эдик. «А он будет большим учёным. У него такой умный взгляд!» «Умнее меня?» «Стопудово, как говорит Петя».

Глава десятая. ПУТЕШЕСТВИЕ ИЗ ПЕТЕРБУРГА В МОСКВУ

Уже месяц они живут на даче. Галя, зная, что это всего лишь строительный вагончик, ехать сначала не хотела, но истомила городская летняя жара, и она стала собирать вещи. Дядя Петя с Алдоной поселились в палатке, и спать вдвоём с Ольгой Ивановной в вагончике оказалось даже комфортнее, чем дома, хотя из удобств здесь были только вода и электричество. Срок надвигался, и тётка уже забеспокоилась, поговаривая, что пора возвращаться в цивилизацию. Но никому не хотелось, даже Гале, которая загорела, много бродила по окрестностям, бултыхалась в небольшой речушке, в которой Петя и Степаныч ежедневно удили рыбу, и даже иногда что-то вылавливали.

А выехать пришлось спешно. В один из пасмурных дней, когда даже Петя с Алдоной не решались отойти далеко от участка, опасаясь попасть под дождь, к ним приехала Любовь Алексеевна с приглашением на баню и шашлык. Степенно прохаживающаяся по дорожке Галя ответила на звонок и вздрогнула, ухватившись за забор. После недолгого, но экспрессивного разговора, который до стоящих у вагончика не доносился, поспешила к ним с криком: «Мне надо в Москву!» Это был звонок от дочери, которая с рыданием сообщила, что умер отец. «А стоит ли?», — спросила Ольга Ивановна. «Катя в клинике, она и так в тяжёлом состоянии, а тут ещё это. Ей он отец. Я должна поддержать».

Далее заговорили деловито и без сантиментов. С одной стороны, вместе с Быкадиновым умерла главная угроза в отношении Галины и её беременности. С другой — неизвестно, кто правит бал в его доме теперь, и как это отразится на дочери. В общем, ехать надо. Но это опасно. Опасно и от окружения покойного, и в связи путешествием и волнениями на столь позднем сроке. Оля рвалась сопровождать, если уж Галя твёрдо решила ехать. Любовь Алексеевна явно была ошарашена прагматической тональностью разговора о смерти, и пришлось ввести её в курс дела. А она не смотри, что домохозяйка, сразу включилась в планирование предстоящего вояжа: если они беспокоятся о жизни дочери как одной из наследниц, то Оле сопровождать племянницу ни в коем случае нельзя, потому что покушаться на неё могут не только как на наследницу второй очереди, но и донора наследницы первой очереди; а ещё непременно нужно сопровождение охраны и юриста, да таких, чтобы их не перекупили. «Тогда Римма», — вырвалось у Оли.

Любовь Алексеевна устроилась под яблоней с телефоном и иногда прерывала разговоры, порционно выдавая промежуточные итоги: «У Риммы Ивановны имеется какая-то ксива полуадвоката, ещё доверенность сделает, в дороге подпишешь, сойдёт… Сергей готовит машину, это наш водитель-охранник, Оля его знает… так, вас будет сопровождать Андрей, он начальник службы безопасности в Лёшиной бывшей фирме, лицензия на охранную деятельность имеется, данные по Быкадинову и его окружению пробьёт… Оля, сейчас за тобой сосед заедет, отвезёт домой, соберёшь Галины вещи и жди Римму, её муж завезёт вас за кровью, прихватит всех остальных, и встретитесь на трассе на шестидесятом километре, Галя с Сергеем будут ждать вас в условленном месте, там отъезжающие пересядут, а ты с Альбертом сюда вернёшься».

«Почему вы мне помогаете?» — спросила растерянно Галина. «А я не тебе, я Оле помогаю. А ещё дочери твоей в её болезни, а ещё сыну твоему, пока не рождённому. Надеюсь, ты к нему не относишься как к расходному материалу?» «Что вы, я каждый день молюсь за дитя грешных родителей, отец его не хотел, а мать трижды отказалась, называя чужим». «Это ложь во спасение, главное — ты его любишь не только как брата дочери, но как сына».

Клиника. Сразу при входе препоны. На рецепции Галине заявляют, что она в списке тех, кому доступ к пациентке Быкадиновой закрыт. «Это кто же его закрыл, бывший муж мой, ныне покойный?» «Запрещение подтвердил господин Писарев, опекун девочки». Римма вступает в разговор: «У вас есть на руках какой-то документ, удостоверяющий, что он действительно опекун и имеет право доступа к ребёнку? То, что вы мне в лицо тычете, это бумажка, юридической силы не имеющая». Спускается по лестнице этот Писарев, сотрудник Быкадинова и его двоюродный брат. К счастью, с ним только охранники, поэтому женщины затыкают ему рот тем, что нет закона о передаче ребёнка по завещанию, тем более, при наличии живого родителя. Может быть, у него есть доверенность на распоряжение средствами, но не только на опекунство, даже на посещение больного ребёнка он права не имеет. Появившийся вслед за Писаревым главврач нехотя подтверждает, что так оно и есть, и уверяет, что дядя навестил девочку в его, главврача, присутствии. Потом он наконец-то замечает Галин большой живот, и администратор в нём затыкается, уступая место врачу, который дрожащим голосом спрашивает: «Это то, что я подумал?» «Ну… у меня в машине контейнер с кровью. Остальное не на пороге же обсуждать». В результате он сам вписывает в журнал посещений, что в эту палату имеют доступ только мать пациентки, её юрист и охранники. Более того, женщин заселяют в соседнюю палату, и даже не спрашивают оформления и оплаты: «Что вы, тут всё оплачено на год вперёд, а если будет достаточное совпадение, это же прорыв!»

Через день похороны. Лечащий врач неохотно даёт согласие на участие в них, причём заявляет, что даже больше волнуется за здоровье матери, чем пациентки. Римма Ивановна тоже возражает, указывая на то, что у Гали живот опустился. Но девочка настаивает, и они вшестером, прихватив ещё назначенного сопровождать врача, едут к ритуальному залу госпиталя, где должна состояться гражданская панихида. По дороге выясняют, что с Номером четыре Быкадинов уже успел развестись, а с Номером пять ещё не успел расписаться. Несмотря на искреннее горе, девочка нервно хихикает: «Сейчас драчка состоится за доступ к телу. Мама, ты только от меня не отходи». Галя отказывается: «Ты хочешь, что я под своим номером на этот ринг вышла? Да и тебе опасно рядом с ними сидеть» «Но как же?» Выход находят охранники, которые вынимают из багажника коляску Алексея Степановича, и Андрей ввозит девочку и устанавливает коляску рядом со стульями, предназначенными для близких покойного, но несколько в стороне, и, оставаясь за её спиной, решительно протягивает руку в сторону Писарева и его матери, рванувших к племяннице, чтобы выразить ей соболезнование: «Соблюдайте интервал!» Врач присоединяется к нему и тоже преграждает путь другим лицам, пожелавшим приголубить бедную сиротку. Галина с Риммой остаются у входа в зал, но не остаются незамеченными. Щелкают вспышки, прорываются к Гале с вопросами журналисты, выкрикивают вопросы, но женщины прислоняются к стене, а Сергей перекрывает к ним путь своим мощным корпусом. Заварушка у входа даже отвлекает от скандала вокруг двух последних по хронологии вдовиц, которых под шумок охрана выдворяет в боковую дверь.

На кладбище тот же порядок следования Галина соблюдать отказывается: «Ты посидела рядом с ним, а на каком месте за гробом идти — не принципиально. Идём все вместе. Римма и Сергей остаются в машине, врач и Андрей следуют за коляской и идущей рядом с ней Галиной где-то в середине процессии. В числе первых они бросают по горсти земли на гроб, и Андрей, который ничего из вида не упускает, разворачивает коляску. «Мама, куда?» — пищит дочь. «Всё, милая, всё», — бормочет Галя. Андрей почти бегом увозит коляску на боковую тропинку и берёт девочку на руки. Врач сажает роженицу на коляску, и они почти бегом устремляются к выходу. Катя плачет, спрашивая, что с матерью. «Естественный процесс, — хрипит Галя, перетерпев схватки. — Роды у меня, доча, начинаются».

По дороге врач звонит в клинику и сообщает, что, судя по интервалам между схватками, они вполне успевают доехать своим ходом. И успевают. Поздним вечером Римма Ивановна в обычной своей сдержанной манере сообщает Оле: «У нас Сашенька. Вес такой-то, рост такой-то, пуповинной крови собрали аж восемьдесят миллилитров, всё нормально. Подробности при личной встрече, нужно ведь время, чтобы определить, как всё прижилось. Галя уже кормила. Мать с мальчиком спят, девочкой врачи занимаются».

После утреннего кормления Галя узнаёт о состоянии дочери и вновь засыпает, но через час её будит звонок. Их с дочерью приглашают на оглашение завещания. «Вы с ума сошли, мы обе находимся в больнице. Нет, не как посетительница, я только что родила».

После недолгого замешательства звонящий соглашается на присутствие взамен представителя наследницы её юриста, чтобы не переносить оглашение. Сергей увозит Римму в офис покойного, Андрей усаживается в палате охранять. Часа через четыре Римма возвращается, устало присаживается и отвечает на вопросы: «Что сказать? Сидела я как сфинкс с неподвижным лицом. Никаких заявлений не делала. В конце непримиримого сражения заинтересованных лиц расписалась за получение копии этого диковинного документа и тихо удалилась. Что там у вас, остатки пиццы? Давайте сюда, смертельно голодна. Да не ждите вы меня, читайте вслух и всё поймёте».

После прочтения Галя сказала: «Я вообще ничего не поняла». Андрей уселся за стол, ещё раз пробегая взглядом этот очень объёмный документ. Римма отхлебнула чай, вытерла губы и сказала: «Это для того, чтобы оставить в недоумении всех, кто до него доберётся. Так-то он собирался жить вечно. Составлено завещание давно, ещё когда вы с ним пребывали, так сказать, в мирной фазе брака. Тем не менее, тебе он вообще ничего не завещал. Дочь и её часть наследства поручил заботам своего двоюродного брата. Думаю, вне зависимости от того, с кем до вступления в наследство будет она проживать, достанется ей дырка от бублика. А ты как считаешь, деточка?» «Я не деточка, — вздёрнула нос уже самостоятельно сидящая на постели девочка. — Естественно, с дядей я жить не буду. Они с его мамашей меня за неделю сожрут, и даже косточки не выплюнут. А нельзя как-нибудь управляющего поменять?» «Только убить, — оторвал взгляд от документа Андрей. — Киллера нанять готова?» «Я бы с радостью, но денег нет и ходов не знаю. А ты, мама?» «А мне понравилось жить в бедности, — усмехнулась она. — Отец тебе рассказывал, как я семечки грызла?»

«Есть тут один вариант, — сказал Андрей. — Если обнаружится ещё один ребёнок покойного, то завещание можно опротестовать». «Ага, и тогда за жизнь этого ребёнка я ломаного гроша не дам», — кивнула Римма. «Никаких детей больше нет, — решительно поднимаясь, заявила Галя. — Моему старшему ребёнку отдыхать надо, а младшего пора кормить. Как только медицина даст добро на выписку, мы уедем в Петербург, где купим квартиру на деньги, которые Быкадинов мне за недвижимость перечислил. На наследство рассчитывать не приходится, к двадцатипятилетию дочери, когда он определил ей в наследство вступить, Писарев обратит эту солидную часть его богатств в пшик. Так что мне ещё детей растить и им образование дать, а главное — жизнь сохранить». «Да, а что за мужик, что в процессии к вам прицепился и некоторое время шёл? Что-то существенное сказал?» «Саныч, безопасник бывшего мужа. Страшный человек. Лично предан был. В пьянках и гулянках Эдика почти всегда участвовал, любые поручения выполнял. У меня, наверное, выспросить что-то хотел, но я сделала вид, что в горе и ничего не соображаю. А сама, откровенно, с трудом радостную улыбку с лица стирала». «Мама!» «Доченька, как твой отец со мной поступал и как мог ещё поступить — ну не ангел я, чтобы к нему во мне что-то человеческое осталось».

Через несколько дней этот Саныч явился в клинику, но в палату зайти не пытался. Позвонили с рецепции, пригласили Галину к телефону, она от встречи с ним отказалась, мол, если надо что сказать — говори по телефону. «Ну, юриста вашего пришлите».

Римма пошла на встречу, хотя Галина опасалась: «Ну, не убьёт он меня на глазах у медиков, да и на фиг я ему нужна!» А вот лицо этого Саныча показалось ей смутно знакомо, хотя на кладбище Римма из машины не выходила и никого не видела. Уловив напряжение в её лице, он сказал: «Мы дважды мельком пересекались в квартире тёти моего босса. Год назад я выяснял у неё их родственные связи, а пару месяцев назад…» «Понятно, — перебила его она. — Так что вы хотели?» «Вот о последней встрече я хотел поговорить. Вашей шитой белыми нитками истории о суррогатном материнстве поверить мог только Эдуард Фёдорович. Не знаю, как Галина Давыдовна смогла зачать от него, но знаю, что дети генетически совпали, или как там это называется? Короче говоря, появилась надежда, что девочка будет жить. Я сам отец и искренне рад этому. Я о другом хотел поговорить. Вы будете оспаривать завещание?» «С какой стати?» Он некоторое время сверлил её взглядом, а потом кивнул каким-то своим мыслям: «Значит, поумнела Галина». «А вы в надежде на её глупость хотели половить рыбки в мутной воде?» «Попыток — не убыток, — ухмыльнулся он и встал, протянув ей синюю папку. — Вот эту папочку я обнаружил на столе покойного босса. Здесь документы Галины Давыдовны о праве собственности на виллу и договор о купле-продаже бывшим мужем у жены, по какой-то оплошности должным образом не зарегистрированный. Если бы босс остался жить, он бы это дооформил и следующую по очереди отставную жену туда бы сослал. Ну, а теперь… зачем отдавать это алчным родичам, пусть лучше семья Быкадинова владеет. А чтобы вы не сомневались в чистоте моих намерений, сдам вам источник информации. В первый свой визит мой водитель сопроводил одну из приятельниц тёти босса до её квартиры, и в ближайшие дни её перехватила наша питерская сотрудница. Нет, не охранница, банковский служащий, но очень пронырливая особа. Внука подруги эта бабка сдала не задумываясь…» Римма его перебила: «Было бы там кого сдавать, он ведь не родной!» «Так вы знали?» «Ну конечно, Саша познакомился с женой на станции переливания крови, где у неё отказались брать кровь, предположив, что она беременна». Саныч пожал плечами: «И всё же я завершу свой рассказ. Ваша приятельница случайно столкнулась с той нашей сотрудницей перед нашим вторым визитом. Нашей от неё и не надо было ничего, но бабка вцепилась в неё как клещ и сорок минут рассказывала обо всех своих знакомых. В том числе поведала о том, что к подруге Оле приехала наглая племянница по имени Галя, которая сидит на её глупой шее, а сама собирается продать виллу в Испании. Естественно, это было доложено боссу, и мы появились у вас». «Ну, ничуть не удивлена». «И ещё. Посоветуйте им скрыться, питерский адрес слишком многие знают. Лично я предпочитаю на время исчезнуть». «Что, жареным запахло?» «Если бы! Запахло кровью. Я как владеющий оружием буду проверяться по каждому эпизоду. Оно мне надо?»

Ровно через сутки автомобиль остановился у забора Олиной дачи, Римма с трудом выбралась наружу и махнула Сергею: «Свободен». На вопрос «Где остальные?» ответила «Не знаю, и хорошо, что не знаю. Знаю только, что далеко и живые».

В общем, когда она вернулась в палату, все уже знали, что одно из предприятий холдинга пытались захватить вооружённые люди, что почти одновременно была отозвана лицензия "Торобанка" и совершено нападение на Писарева. Римма с Сергеем тут же отправились закупать необходимое в дорогу, потому что детской одежды на смену у них с собой практически не было. Потом они купили билеты до Питера вылетом из Домодедова, а отправились в Шереметьево. И там они передали уже стоящей с детьми в очереди на регистрацию в Стамбул Гале приобретённое. Для Риммы полной неожиданностью стало то, что вместе с ними прошёл регистрацию Андрей.

«Да, — подтвердила приехавшая по звонку Любовь Алексеевна. — Мне уже сообщили, что Андрей прислал заявление об увольнении. Я ничего не понимаю, но ты, Оля, не волнуйся. Он хороший малый, и не такие уж у вдовы большие деньги, чтобы на них польститься. Будем надеяться, что это любовь». «Какая любовь, когда двое детей, одна больная, другой крошечный!» «Ну, знаешь, у некоторых женщин после родов либидо возрастает. И как защитник он ей не лишний, нас за Химками полиция притормозила и долго трясла, куда попутчиков девали. А мы в несознанке, мол, женщины и дети самолётом летят».

Через неделю на рабочую почту Даши поступила фотография спящего младенца с подписью «Бабушке». Вечером она заскочила прямо с порога сунула Оле в нос телефон: «Вот ваш внучатый племянник». «А почему ты думаешь… откуда они твою почту знают…» «Я как-то Гале визитку свою давала. А откуда прислали, вообще выяснить не удалось. Там такой сложный путь, очень хороший специалист работал». «Но Галя в этом не лучше меня разбирается». «С ними охранник, который не тупой бодигард, а начинал в силовых структурах. Успокаивайтесь, тётя Оля, они в безопасности».

Глава одиннадцатая. ОБЫКНОВЕННОЙ КОЛДОВСТВО

Оля первым делом сняла с лица маску, потом стала раздеваться. «Ну что?» — спросила вполголоса Наташа. «Слава позвонил, Танечка добирается до Калининграда на перекладных. Завтра они вместе прилетят. Спит Алик?». Наташа кивнула.

Младшего Асояна Олегом мать назвала. Так она решила, чтобы звать Аликом в честь свёкра, и в то же время не хотела назвать Альбертом. Имя претенциозное, иностранные не в моде, ныне посконные в ходу типа Пантелея и Евстигнея. В апреле ему будет уже два года. Шустрый не в меру, Эдик с досадой говорит, что прогноз тёти Оли о большом учёном не подтверждается, скорее, будет сын большим футболистом.

«А с кладбищем как?» «А никак. Сказали, нельзя к Тане подхоронить». «Но как же? Тётя Оля, это они мзду вымогают». «Не без этого. Но мы походили, посмотрели, ведь действительно прах потревожим. Галя поехала на другое кладбище, где его первая жена».

Вышла Алдона, всхлипывая: «Но ведь деда Петя хотел с бабушкой!» «Алдоночка, не всё ли равно, где прах, да и душа его, мне кажется, пополам разорвётся. Он их обеих искренне любил».

Петя выкарабкался из тяжёлой формы новой болезни, но спустя месяц скончался от второго инсульта. И возникла проблема с местом захоронения. Когда приехала Галя, все по лицу её поняли, что и рядом с первой женой Петю похоронить не удастся: «Что-то сестра тётки там мутит. А я даже скандалить не стала. Не лежит у меня душа к этой родне. Тётя Оля, вот что я надумала. Мои родители в родном посёлке похоронены, так папа мой решил. Деревенское кладбище, место хорошее, на угоре, вокруг берёзовая роща. Родители их там лежат, бабуля их. Ну и что, что недружно жили братья в последние годы, в детстве-то вместе горе мыкали. А если на новом кладбище хоронить, то ехать туда всего на сорок минут ближе. И могила ухоженная будет, пока я жива».

Прилетевшая на следующий день Танечка, выслушав их решение, как-то устало сказала: «Дядя Петя мне место рядом с мамой уступил». А Оля спросила: «Не пора ли тебе домой возвратиться? Может, ну её, эту еврозону, на которой ты вкалываешь как на зоне?» «А примете?» «Ты что, считаешь, что дочери не нужна?»

Как и на Таниных поминках, без скандала о наследстве не обошлось, слишком много народа решило проводить Петю: однокурсницы Тани с семьями, племянница с сыном и невесткой, тёща этого сына и ещё пара её родственниц, соседи по Петиной коммунальной квартире и даже три тётки, которые четверть века назад с Петей челночили. Только лучший друг Степаныч отсутствовал, давление у него скакнуло. И Людмилы не было, она панически боялась заразы и сиднем сидела дома. Все поминали Петю добром, хвалили близких, которые в родную землю его погребли, что поминки организовали, хотя власть больше двух собираться не велит. Это Галя договорилась в местном придорожном кафе, тут, в сельской местности, сборища не разгоняли. Ну, а потом кто-то из соседей спросил, кто же наследник, и пошло-поехало! Только отбиваться на этот раз пришлось Гале. Римма привычно выступала в роли душеприказчицы: «Всё племяннице. Её сына покойный лет пять не видел, с чего он ему что-то оставит? Парень в его комнате живёт, пусть спасибо за это скажет. А жене его он мог оставить только от мёртвого осла уши. Деньги? Ещё месяц назад Галя комнату в той же квартире прикупила. Дядя спонсировал. На себя оформила. Чего это на детей, чтобы потом при разводе делиться?» Галя всхлипывала: «Поневоле вспомнишь тётю Таню, как мы все её наследство рвали».

Возвращались тем же транспортом, на арендованном микроавтобусе и катафалке. Катафалк уехал раньше. В него погрузились тёща со своей роднёй, обиженные нежеланием наследницы отдать всё детям. Оля посчитала оставшихся по головам и сказала: «Я тоже поеду, чтобы всем сидячих мест хватило. И Карина там одна с Аликом нянчится, умотает он её». Впрочем, через полчаса и остальные задвигались. Пасмурная погода сменилась ледяным не то дождём, не то градом. По окнам кафе щёлкали ледяные крупинки. Водитель сказал: «Дорога обледенела, ехать придётся медленнее, засветло, пожалуй, не вернёмся».

Вскоре автобус уткнулся в хвост тянущейся до горизонта очереди разномастных автомобилей. Водитель вышел, пообщался со стоящими впереди, потом притормозил встречную и объявил: «Впереди большегруз перевернулся, застряли надолго, попробую в объезд, пока нас не заперли». Они вернулись на несколько километров назад и свернули на хиленькую дорогу, ведущую через маленькую деревушку. С вопросами к водителю никто не приставал, и минут через двадцать они оказались на окраине небольшого городка. Тут нарушил молчание Серёжа Андреев: «Давайте к ближайшей больнице, маме нехорошо».

Последние метры перед больницей автобус преодолел хрипя и постукивая. Водитель матюгнулся и сказал: «Все выгружайтесь, тут мы автосервис проезжали, дойду до них».

Они разместились на креслах и диванах в холле приёмного отделения, проигнорировав жёлтые ленты, обязывающие занимать места через одного. Спустившийся из отделения кардиолог настоял на госпитализации. Сказал, что насильно никто держать не будет, но хотя бы несколько дней после криза нужно соблюдать постельный режим и находиться под присмотром медицины. Позвонил водитель, сказал, что задержка будет часа на два. Они уже знали, что с той аварии сюда привезли некоторых пострадавших, поэтому не удивлялись небывалому для такой небольшой больницы оживлению. Дежурная медсестра сказала, что запаздывает машина с кровью, застрявшая где-то в районе аварии, они уже местных доноров обзванивают. Эдик предложил: «Вроде бы, не положено напрямую переливать. Но если срочно нужна, я могу сдать, у нас в институте несколько раз в год организуют день донора. Только у меня вторая положительная, не самая редкая. У папы тоже, но ему уже семьдесят». «Мил человек, у нас все четверо пострадавших с такой, именно её и не хватает, — остановился пробегавший мимо пожилой врач. — И тут уже пофиг, если даже гепатит какой зальём. Давайте, кто со второй положительной, проходите в этот коридор».

Наташа, сдавшая кровь вслед за Эдиком, догадалась опустошить стоящий в холле вендинговый аппарат и раздавала вернувшимся шоколадки. Эдик пытался набрать Олю, чтобы предупредить, что они задерживаются, но абонент был недоступен. Тут ему Карина позвонила, почему их до сих пор нет, и он объяснил ситуацию, сказав, что тётя Оля уже должна приехать. Может, катафалк в той пробке застрял? Сестра завопила: «Придурок!» и отключилась. Минут через пятнадцать она перезвонила и с истерикой в голосе сообщила, что дозвонилась в соответствующие службы и выяснила, что Самсина Ольга Ивановна числится в списке пострадавших и доставлена в ближайшую больницу. А ближайшая больница…

Эдик кинулся к дежурной. Ну да, подтвердила она, именно эту пострадавшую взяли на стол последней, и именно ей крови не хватило. А у неё разрыв селезёнки, пока довезли, давление уже почти на нуле было. Так что спасибо, люди добрые, только благодаря вам старушка жива. «Но у неё же резус-нулевая, — ахнула Римма. — Она периодически пополняет банк крови, ей только свою вливать можно». «Что-о? — фыркнул подошедший к ним тот же пожилой врач. — Слышал я эти байки про золотую кровь. Но, по-моему, кровь эта существует только в интернете и больше нигде. Да и там насчитывается девять ныне живущих с такой. Обыкновенная у вашей старухи кровь, вторая положительная. Если есть своя в запасе, привозите хоть завтра, быстрее выздоровление пойдёт». Римма настояла, чтобы её допустили к подруге, и вернулась в полном недоумении. Да, это Оля, она ещё не пришла в себя после наркоза, но жива, и прогноз хороший.

Водитель автобуса объявил посадку. Наташа осталась ухаживать за обеими старушками до утра, когда её сменит кто-то из их компании.

Выписали Олю на десятый день, Вера удрала из той больницы раньше. Восстанавливалась Оля не по возрасту быстро. Её поддерживало желание поскорее увидеть младшего Асояна, которого по причине его излишней шустрости не допускали к бабушке до полного заживления шва, а ещё разговор Танечки с Пранасом по телефону. Он спросил жену, когда она собирается возвращаться, а она ответила коротко и решительно: «Никогда!» И пояснила, что двадцать лет трудилась как Золушка на севере в ожидании райской жизни на западе, а получила вторую серию рабского труда. Пусть ищет себе новую рабыню, а Таня теперь будет жить как все: восьмичасовой рабочий день и обычные домашние хлопоты. А ещё радость общения с дочерью, которой в детстве недодала материнского тепла и материального достатка, потому что всё было подчинено воплощению отцовой мечты. «Мы с тобой осуществили твою мечту, теперь кайфуй один. Ни на что не претендую. Я просто жить хочу!» И отключилась. Ей показалось, что он всхлипнул, но скорее всего только показалось.

Эта история с кровью мучила Олю чрезвычайно. Они втроём с Аликом и Риммой обсуждали её неоднократно и абсолютно бесплодно. Алик утверждал, что это врачи для Быкадинова подняли ставки на предельную высоту. Подло и цинично? По нынешним временам всё возможно. Ведь говорила Галя, что изначально группа у дочери была вторая положительная. Такой она, наверное, и оставалась. Была сложность с подбором донора по генетической идентичности, а они для того, чтобы ответственность с себя снять, ещё и нулевой резус ей приписали.

Гале она подробно описала эту странную историю и предложила ей сделать анализ крови детей в паре клиник. Иногда Оля перезванивалась с утятинскими родственниками. О Гале и её дочери она им никогда не говорила, но как-то брат Валера сам завёл разговор о Быкадинове, упомянув о том, что сотрудники финансируемого им института по-прежнему наезжают в город. И Оля вдруг решилась рассказать ему эту историю. Брат недоверчиво хмыкнул, а вот его жена, до этого не принимавшая участия в разговоре и просто сновавшая за его спиной с обычными домашними хлопотами, присела перед экраном и явно прониклась этой историей: «Я с Надей поговорю, с целительницей». «Ты веришь во всех этих утятинских колдунов?» — спросила она вполголоса, когда его жена вышла из комнаты. Брат подумал и ответил: «Не все, но чудеса случаются, чему я даже свидетелем был. В нашем городе колдовство — вещь обыкновенная».

И тут звонок от Гали! Как Оля обрадовалась! И Галя шмыгала носом. Она подтвердила, что у Кати и Саши вторая группа. А ещё объявила, что они летом собираются вернуться на родину. И дело тут не в анализах, а в том, что аудит показал, что остатки финансовой империи Быкадинова растворились под умелым руководством его родственника, и теперь наследники никому кроме их матери не интересны.

Ещё через неделю поступил звонок с неизвестного номера. Обычно Оля их игнорировала, а тут вздумала почему-то ответить. «Это Николай, водитель со скорой из Утятина. Я тут в гостях у друга… ну, в Петербурге. Можно к вам зайти с разговором?» Она даже обрадовалась: надо же, три года назад один раз пообщались, а помнит! Назвала адрес.

Коля пришёл не один, а с другом. Оля даже заволновалась: оба были изрядно выпившие, и похоже, что встречу они праздновали уже не первый день. Но отступать некуда, пригласила их на кухню, оговорившись, что в доме спит маленький ребёнок, налила чаю, выставила пироги.

«Мне Кожевниковы рассказали о семье этого банкира, — внезапно с его лица исчезла пьяная ухмылка, и взгляд стал пронзительным, даже страшным. — Живы, значит, его отродья?» «Что вы городите, — дрожащим голосом сказала она. — Он был плохой человек, но дети-то в чём виноваты?» «Яблоко от яблони, знаете ли. На них семейное заклятие наложено. Никто не должен из этой семейки выжить, гнилое дерево надо под корень рубить!» «Ну, а ко мне это тоже относится? Я ведь, между прочим, тётка ему родная». «Семья — это родители и дети. Это не только общая кровь, но и общая мораль». «Неправда! Родители не словами воспитывают, а поступками. Примерами негативными и позитивными. И как эти поступки дети оценят — это ещё бабушка надвое сказала. Вот в двух семьях отцы жестоко карают детей за проступки, а дети, вырастая, строят семьи по-разному: один с ремнём не расстаётся, а другой никогда не позволит себе на дитя руку поднять». «Ну, до сих пор семейные заклятия осечек не давали. Объяснишь им, что у них на всех одна болезнь — и начинают они друг друга пожирать». «Как одна на всех?» «А что, вам не объяснили? Стоит одному заболеть, как у других самочувствие улучшается. В результате они начинают мучить друг друга». «Насколько я знаю, Быкадинов всё делал для того, чтобы вылечить дочь». «А насколько вы это знаете?»

Намекает, что это отец придумал, что у Кати золотая кровь, чтобы не лечить её? Оля поняла, что это ужасно, но правдоподобно. То есть не легенда о семейном заклятии правдоподобна, но поведение племянника в том случае, если он верит в это заклятие. «А как ведёт себя болезнь в случае смерти одного из членов семьи?» «Ну вот, вы мыслите в правильном направлении. Если членов семьи становится меньше, соответственно, меньше возможностей для передыха у оставшихся. Понимаете, да? Когда в семье четыре человека, грубо говоря, болеете вы через три раза, остаётся трое — передыхаете через двоих. Я, конечно, утрирую, кто-то может болеть чаще других, а может вообще из болезни в болезнь переходить. Но если остался один — из болезней уже не выберешься».

«Вы сказали, что семья — это родители и дети. Но Галя ничего не говорила о собственных болезнях. У Эдуарда всё началось с неважного самочувствия, которому врачи не находили объяснений: небольшая температура, раздражительность, усталость. Был перерыв, когда дочери удалили сложный зуб. Почувствовал себя здоровым, но, когда дочь выздоровела, отцова болезнь вернулась. Потом у Кати стала неметь нога, потом ей поставили страшный диагноз, причём ухудшение произошло очень стремительно. Когда вдруг резко наступило улучшение, девочка вспомнила о семейном заклятии и попросила мать позвонить отцу. Катя в мистическую природу заболевания тоже верила, и сразу предположила, что с ним что-то случилось. И точно, оказалось, что в вашем Утятине он руки сломал. У ребёнка месяц ремиссии, а потом вновь ухудшение. То есть болезни отца и дочери чередовались, о Галиных болезнях я не слышала. Какие-то наверняка были, но она никогда не связывала их с семейной цикличностью. Так вот, какое значение имеет брак? Если разошлись, тот, кто ушёл из семьи, уходит от заклятия? Можно ли публично отказаться от ребёнка, чтобы избавить его от болезней?» Коля засмеялся: «Ни бог, ни дьявол паспортов не спрашивают. Но, наверное, поторговаться с ними можно. Этот ваш родственник, скорее всего, над дочерью измывался, чтобы самому не болеть. А над женой почему-то не получалось. Вот он и стал жён менять. Скорее всего, жертву искал. Как, вы говорите, у него было? Очередные, основные, запасные, одноразовые? А до этого пятнадцать лет с одной в браке состоял, хотя верность не хранил. А Галя ваша… скажите, она хороший человек?» «Обычный. Не идеальная, нет. Но мать любящая, даже самоотверженная». «То есть не святая. Значит, с дьяволом дело имела, и вот мне очень интересно, чем она ему за жизни отродий быкадиновских заплатила?» «Я не верю в ваши утятинские легенды, и в бедах Гали и её детей вас не виню. Но говорить так о детях — это отвратительно».

За время их беседы проснулся слишком рано малыш, пришлёпал босиком на кухню, держа за уши плюшевого зайца, следом прибежала приглядывающая за ним Алдона, узнала утятинца, обрадовалась. Алик сначала дичился и жался к бабушке, а потом вдруг залез к Коле на колени и играл с мягкой игрушкой, не пытаясь бегать, прыгать, куда-нибудь залезть и чего-нибудь разбить, как он обычно это делал. Коля сказал: «Этот наш, утятинский!». Алдона возразила, но Оля, подумав, согласилась: «В Утятине зачат». «Синячок у него на щёчке». Первый раз вступил в разговор его спутник, которого Коля представил как утятинского уроженца, ныне жителя северной столицы, врача. Он сказал, что это не синяк, а гемангиома. Колю почему-то это заинтересовало, он стал расспрашивать, чем это грозит, что из себя представляет и как лечится. Разговор перетёк на болезни, закончился мирно, Алик за это время на руках у гостя уснул. Уходя, Коля сказал: «Может быть, завтра вы в наши утятинские чудеса поверите. И тогда свяжитесь с этой вашей родственницей и узнайте, кого она за детей своих просила и чем пожертвовала. Вовсе я зла им не желаю, но интересно, почему на этот раз заклятие сбой дало».

Назавтра малыш по-прежнему вёл себя заторможено, был сонливым. Его у Оли оставили, потому что Наташа простудилась, и ребёнка решили не подвергать риску заразиться, тем более, что Римма с Аликом тоже болели. Алдона с утра уехала на занятия, Танечка на работу, так что Оле даже посоветоваться было не с кем. В конце концов она всё же решила позвонить Эдику.

Они примчались почти одновременно — Эдик и Карина. Это удивительно, но тёткой она оказалась заботливой и любящей. Они даже с братом стали мягче общаться, вот и сейчас он, не желая волновать больную жену, решил посоветоваться с сестрой. Алик им обрадовался, но не так бурно, как обычно. «Температурка нормальная, — зацеловывала его Карина. — Но всё равно что-то с ним не так». «Да не выспался ребёнок, вот и всё, — скептически наблюдал за ней Эдик. — Испортите мне малого. Бабье воспитание!» Алдона с занятий пришла, тоже включилась в обсуждение, мол, Алик вчера тормозил и рано уснул, и спал-то он всю ночь. Тут ещё прадед позвонил, а он по части квохтания над ребёнком всем бабушкам сто очков вперёд мог дать. Эдик только глаза закатывал, когда Самсин напомнил им о неудачной попытке криодеструкции, мол, ребёнок теперь чужих боится, а от вида врачей криком закатывается. А Карина вдруг: «Ой, а где она?!» И Алдона подхватила: «Смотрите, щёчка чистая!» Действительно, пятно со щеки исчезло.

Тут уже и Эдик испугался и решил срочно везти сына в клинику, где он на учёте состоял. Дед с экрана бурно его поддерживал, а женщины теперь наоборот, считали, что нужно подождать и понаблюдать. А Оля сказала: «Это Коля». И Алдона согласилась: «Я вчера заметила, что он Алькину щёку рукой закрывал. Он же ведьмак, этот Коля, Таисия Андреевна его боится. Позвони ему, баба Оля!»

«Ну и как вам наши утятинские чудеса? — в ответ на приветствие прохрипел Коля. — Пацан несколько дней тормозить будет, потому что я его немного усыпил. В четверг перед отъездом зайду посмотреть. А с вас разговор со вдовой». «Правда, что ли, ведьмак? Ладно, пока, вроде, Алик на больного не похож. Поехали на работу, систер!» — потянул Карину за руку Эдик. «Все мужики — бездушные скоты», — сказала она, но двинулась на выход.

Через пару дней Алик умудряется залезть на кухонный подоконник и открыть форточку. «Ожил наш футболист», — смеётся Танечка, успевая схватить и малыша, и цветочный горшок, который он сдвинул на край подоконника. — Тётя Оля, давай окна закажем со съёмными ручками». «Чего деньги тратить, — возражает Алдона. — Нормальные у нас окна, и Алька скоро вырастет и не будет где не надо лазить». «В доме всегда должны быть дети, — обнимает её мать. — Саша с Дашей должны же наконец маленького завести, Серёжка жениться собрался, да и ты у нас на выданье. Я буду хорошей бабушкой, такой же, как тётя Оля».

Коля зашёл перед отъездом, как и обещал. Был он хмур и трезв. Сказал: «Я никогда не занимался лечением. Что у человека внутри, я вижу, диагноз поставить могу. Но лечить не берусь, потому что не специалист и понятия не имею, как это делать. Один раз только однокласснице своей в кишечнике опухоль убрал. Жаль её стало, дети небольшие и муж скотина. Опухоль убрал, а кишечник перекрыл. Потом пришлось ещё кишку наращивать. Теперь знаю, что нефиг водителю в организм лезть, его дело двигатели и колёса». «А женщина эта?» — испуганно спросила Оля. «Замуж вышла. Нормально у неё. А у вашего мальчика этот узел близко, так что там всё несложно. И горело это место у него, беспокоило. Но был я бухой, трезвым бы так безответственно не поступил».

Галя прилетела уже летом. В общем-то о ней и не знали ничего. Несколько фотографий, и только маленького Сашеньки — ни своих, ни дочери. Короткие обезличенные сообщения, что всё у них нормально, что все подробности при встрече. Понятно, опасалась, что по фотографиям и именам могли отследить их переписку. И, наконец, Оля встречает их в Пулково. Андрей, оказывается, прилетел накануне. А выходят они… вчетвером! Катя ведёт за ручку маленького братишку, а Галя держит младенца на руках. Да ещё хохочет, видя изумление на тёткином лице. И в машине ей шепчет: «Это вы ещё не всё знаете. Я беременна». Такая вот метаморфоза. Тётка ей шепчет в ответ: «Вот теперь семечки вписываются в твой образ навсегда».

В гостинице Галя рассказывает, что Андрей работал в охране одного опального олигарха, поселившегося на берегу Северного моря, а они жили неподалёку в небольшом по тамошним меркам коттедже. Позднее Катя уехала учиться, и после каникул снова она вернётся в свой университет. Малышка Настенька — дитя незапланированное, но любимое. Да, Гале скоро тридцать девять, но негоже матери, едва не потерявшей ребёнка, узаконенным убийством заниматься. Её Машенька появится на свет, когда Настеньке только год стукнет. Это рождение запланировано, годы поджимают, а нужно, чтобы у девочки был близкий человек и по возрасту, и по хромосомному набору. Нет, они с Андреем не женаты, опасались светиться с документами. И Галю это абсолютно не волнует. Она была замужем, и штамп в паспорте не защитил ни её детей, ни её имущество.

Когда Оля рассказала о визите утятинского ведьмака, Галя сказала: «Я тоже считаю, что золотая кровь — это была выдумка Эдика, и только такая дурочка, как я, не догадалась проверить это в другой клинике. Мне просто в голову не могло прийти, что он обрекает собственного ребёнка на муки, чтобы самому чувствовать себя хорошо. В её смерти он заинтересован не был, поэтому врач взял вас донором. Ну, а когда любящий папаша умер, они были рады Катю исцелить, не монстры же они, просто коммерсанты».

Катя яростно возражала, не желая признавать родного отца настолько бездушным, хотя образ его не идеализировала. Ей приятнее было считать, что заклятье делало анализы читаемыми не так. «Ой, да думай ты как тебе удобно! В одном ведьмак прав: господь не продаёт индульгенции, а дьявол — лицензии на отстрел. А этот идиот вдруг принялся разводиться и жениться. Меня он доставал всячески, но я, во-первых, за пятнадцать лет супружества чёртовой кожей обросла, а во-вторых, настолько была в отчаяние от Катиной болезни погружена, что все его нападки мне как слону дробина. Деньги перестал давать? А мне они теперь зачем? Проституток своих в семейный дом стал водить? Да мне плевать! Выставил меня как-то на мороз в пеньюаре и шлёпанцах и не велел впускать в дом. Сорок минут я вокруг дома ходила. Потом открыл двери. А я на следующий день даже не чихнула, потому что на фронте не простужаются! Один раз он меня с лестницы сбросил. Были сильные ушибы и вывих кисти. Перелома, к счастью, не случилось. Наверное, ждал большого облегчения, а у него к вечеру температура поднялась! И он от меня отстал. Зато стал одновременно несколько подстилок при себе держать. Со всеми вёл себя по-садистски. Но расплачивался, наверное, щедро, потому что никто не уходил. Эта, которую Катя Номер четыре звала, инстинктивно почувствовала, что ему надо, и подстроилась, изображая страдания. Он повёлся и женился. А она от счастья прикидываться перестала. И он развёлся. Номер пять, скорее всего, Писарев сориентировал на поведение жертвы, только Эдичка от излишеств милостью божией помре и окольцевать её не успел».

«Да, с семейным заклятьем Коля просчитался», — согласилась Оля. А Катя вдруг с горечью сказала: «Так не было никакой семьи. Мам, ты уж прости, но пока я не заболела, тебе дела до меня не было. Как и отцу». Галя всхлипнула. Оля,сидящая на диване между ними, прижала к себе с силой их обеих и сказала: «Семья на любви строится. Любовь проявляется в горе, а не в радости. Мать твоя в своей материнской любви выложилась полностью. А семья — вот она, разве нет? Мама, братик, сестрички». «И ещё Андрей, — кивнула Катя. — Это мама просто понтуется, что она за него замуж не хочет. А так-то он надёжный. И любит её».

«Будем считать, что не было никакой золотой крови, а была только бесчеловечная афера», — сказала Оля, прощаясь. «Как же, бабушка, а пятно это у ребёнка, оно ведь исчезло» — возразила Катя, не желавшая расстаться с верой в чудеса. «Мой брат, тот, что в Утятине живёт, сказал, что чудеса иногда всё-таки случаются, чему он свидетелем был. Колдовство у них дело обыкновенное. Со мной тоже чудо произошло, когда мои друзья в нужный момент оказались в больнице и поделились со мной кровью». «Это не чудо, это дружба». «Катенька, они не знали, что это для меня. И ты не права, дружба — это чудо».

Галя сказала, что Андрей покупает большой дом в Стрельне, и они хотят, чтобы тётя Оля переехала к ним: «Не думайте, что я вас в няньки зову, няни у нас и так будут. Я хочу, чтобы у моих детей бабушка была, а у бабушки собственный угол». «Нет, Галя. Я с радостью буду к вам приезжать, и вы, надеюсь, меня навещать будете, мы ведь не чужие. И с детьми всегда помогу. Но Таниных девочек не брошу, я им нужна».

Усадив Олю на такси, Галя вернулась в номер и сказала дочери: «Я тебе рассказывала, как её друзья мою беременность перед твоим отцом прикрывали? Тогда один старичок сказал, что только у хороших людей бывают хорошие друзья. Знаешь, они все в профессии не состоялись, капиталов не нажили, почти никто супружеского счастья не обрёл. Только дружбу сохранили, ею сильны. Ты скажешь, что тебя родной брат, его родная кровь спасла? А благодаря кому этот брат на свет появился? Только благодаря ей и её друзьям. А у меня ведь тоже были друзья в детстве и юности. Только я, дура, все связи прервала. Не из-за гордости, а из-за робости. Боялась, что завидовать будут, Эдькины высокопоставленные друзья осудят, он осмеёт. Вот залезу на самый верх, а уж там у меня друзья будут о-го-го какие! А ни фига там дружбы нет, и меня там нет. Надо будет мне возобновить старые знакомства. Может быть, кто-то из них помнит меня и простит? Может, кому-то помощь требуется?»

Оглавление

ПРОЛОГ

Глава первая. ЗОЛОТЫЕ ЮБИЛЕИ ОДНОКАШНИЦ

Глава вторая. НАСЛЕДСТВО САВЕЛЬЕВЫХ

Глава третья. АМЕРИКАНСКИЙ ДЕДУШКА

Глава четвёртая. РОДСТВЕННЫЕ СВЯЗИ

Глава пятая. ДУРАЦКАЯ ИСТОРИЯ

Глава шестая. В ПОИСКАХ БЫКАДИНОВЫХ

Глава седьмая. ЗОЛОТЫЕ ПОБРЯКУШКИ САВЕЛЬЕВЫХ

Глава ВОСЬМАЯ. ТРЕТЬЯ ЖЕНА

Глава девятая. ЗОЛОТОЙ МАЛЬЧИК

Глава десятая. ПУТЕШЕСТВИЕ ИЗ ПЕТЕРБУРГА В МОСКВУ

Глава одиннадцатая. ОБЫКНОВЕННОЙ КОЛДОВСТВО