Разговоры о (не)серьезном [Юлия Поселеннова] (fb2) читать онлайн

Юлия Поселеннова Разговоры о (не)серьезном

Ссора

— Ты только жрешь и спишь! Никакой от тебя пользы!

— Зато я не бухаю, как остальные!

— И что, лучше бы бухал, зато хотя бы знал, где тряпка для пыли, а где швабра стоит!

— Я знаю, но ты сама мне не даешь ничего делать, не доверяешь!

— Ой, все! Да пошел ты!

Я развернулась и ушла в зал, захлопнув за собой дверь так, что если бы над ней что-то висело, обязательно бы упало. Но там ничего не было, поэтому только раздался грюк прямо перед носом мужа.

Я села в кресло, но сидеть не могла, нервы не давали успокоиться. Есть у меня дурная, а может и не очень, привычка, что если я нервничаю, то начинаю судорожно убираться в квартире, даже если не нужно. Перемываю посуду, чищу стиралку, мою полы, протираю зеркала. Осмотревшись в поисках того, что нуждается в уборке, я посмотрела на книжные полки. Я почему-то решила, что там очень много пыли, хотя недавно ее вытирала. Взяла тряпку и стала дерганно тереть полироль, да так, что зацепила книгу и она упала.

Первый том «Унесенных ветром», книга раскрылась на странице признания Скарлетт Эшли в любви. Наверно, потому, что там лежал засушенный цветок.

«Что это за глупость, только засоряет бумагу» — подумала я и взяла розу, чтобы выбросить. Но не смогла. Я вспомнила, как в детстве, сидя на кровати с поджатыми ногами, я слушала историю дедушки о том, как они познакомились с бабушкой и откуда эта роза.

Был год 48–49, страна восстанавливалась после войны. Красивый молодой военный увидел в толпе студенток нимфу. Она будто плыла среди своих приземленных подруг, и жгуче-черная коса развевалась за спиной. Она смеялась, как будто журчал ручеек, обнажая жемчужные зубы, размахивая книжкой в одной руке. Военный сорвал на клумбе розу, самую красную, самую большую и, подойдя к девушке, сказал:

— Я не видел в жизни ничего более красивого и удивительного, чем вы! — и отдал цветок.

Бабушка сначала фыркнула и сказала, что не знакомится на улице, но номер телефона общежития оставила и розу положила в ту самую книгу, которой размахивала.

Они прожили вместе более пятидесяти лет, и почти никогда не ругались.

Я вспомнила, как муж, когда знакомился со мной, сказал почти то же самое. Как мы гуляли в парке, первый раз взявшись за руки, а вот первый поцелуй, предложение, свадьба. Я сидела и ревела от того, какая же я счастливая.

Я аккуратно убрала розу в книгу, а книгу обратно и вышла к мужу. Он сидел насупившись на диване в спальне.

— Пойдем мясо жарить! — улыбнувшись, сказала я.

— С картошечкой?

— Конечно.

И мы пошли на кухню.

Алиса в стране комплексов

Когда Алиса родилась, у нее все было «зашибись» — мама рядом, попа сухая, молоко вкусное, все умиляются, что она такая толстенькая и неуклюжая.

Но когда в год Алиса не начала ходить, мама запричитала, что она не такая, как все, что с ней что-то не так, ведь все ее ровесники уже на ногах, а она знай ползает и угукает. Девочка то пошла через месяц, и все у нее развивалось и было не хуже других, только вот родственникам всегда казалось, что она опаздывает: не читает в три года, не знает таблицу умножения в пять, не хочет надевать бант больше своей головы на линейку в первом классе, в общем, не такая, отстающая. Вот и закрепилось у Алисы: хочу быть не хуже других.

Так она начала ходить без шапки вместе с подругами в пятом классе и часто болела, в 14 попробовал курить и пить, а когда пришла домой пьяная, поняла, что нужно пить, но скрывать это от родных. Если не пить — не примут в компанию, если пить — мама ругается и ставит в пример Светку, которая уже поступила в Москву в Бауманку. В общем, сплошные проблемы.

Алиса выросла и пошла в институт, потом на работу. И тут началось: хватит карьеру строить, пора выходить замуж и детей рожать. А девушке вовсе не хотелось быть опять хуже всех, значит, надо искать мужа.

Надо сказать, Алиса не была некрасивой, но какой-то серой — да. Ведь, если хочешь быть не хуже других, надо не выделяться среди этих других, а серый цвет этому очень способствует.

И она начала пачками регистрироваться на сайтах знакомств. И даже ходила на свидания.

Красивый мужчина с внешностью модели Кельвин Кляйн приехал на дорогой иномарке, заказал шикарный ужин в ресторане, поцеловал ручку Алисе и приглашал на Мальдивы, но ушел в туалет после ужина и не вернулся. Алисе пришлось заплатить последние деньги за устриц в меду и стейк из лосося, который даже не она ела.

Второй парень без обиняков пригласил домой, где, видимо, пронеслось все татаро-монгольское иго, захватив с собой армию Наполеона Бонапарта. Такого беспорядка девушка еще не видела, но ей подумалось: отмою, отчищу, лишь бы предложение сделал. Но мужчина сделал предложение делать детей не отходя от кассы и начал лапать потными ладонями. Алисе подумалось, что она что-то не так делает, но она все же сбежала.

Третий оказался женат, четвертый просил крупную сумму в долг для лечения не то дедушки, не то бабушки, так как путался в показаниях, пятый был помешан на спорте и химии для этого самого спорта, ну а шестой просто напился в кафе и полез драться к мужчине за соседним столиком. Алисе всю ночь провела в отделении полиции, куда ее забрали в качестве свидетеля.

Ей уже начало думаться, что что-то она делает не так, но мать и подруги говорили, что она упускает хороших мужиков. «Сохраняй телефоны и напоминай о себе, они же почти согласились на тебе жениться» — говорила мама, «А сразу несколько сделают предложение, так выберешь получше, из того, на что ты способна, горе мое».

В тот день очень похолодало, но все коллеги собрались на шашлыки. Алиса хотела одеться потеплее, но над ней начали смеяться, и она натянула легкий свитерок. И на следующий день оказалась в больнице с пневмонией.

Она лежала и думала, какая она неудачная вышла. Вот в детстве все было хорошо: попа сухая, молоко вкусное и ни фига тебе больше не надо. А вот теперь лежи тут и дыши с трудом. Посмотрела в окно: деревья зеленеют, травка, птички щебечут и такой этот мир красивый, а она все гонится за кем-то, все старается быть не хуже других. А другие — они разве все идеальные? Вот птичка несет в гнездо палочку. Что бы было, если бы она думала — палочка кривая, а не такая как у соседней птички, гнездо больше вправо сваливается, а не как у … и так далее, да не сделали бы они вообще ничего и повымерли.

Надо сказать, какое-то время у Алисы все было плохо — подруги перестали общаться, мама обиделась, родственники настойчиво твердили про тикающие часики, но девушка пережила.

Дочке Алисы Марине уже год, но ни она, ни любимый муж и не думают ее ругать, что она еще не ходит. А Марина наслаждается тем, что попа сухая, мама рядом, а молоко вкусное.

Либидо

Было мне нежных лет 17, хотелось любви, вздохов на лавочке, милых полевых цветов и надписей под подъездом «Люблю тебя», ну или хотя бы просто сердечко, нарисованное мелом. Но как-то все это не наступало и не наступало. Претендентов не то, чтобы не было, но они дальше мокрой бумажки, запущенной в голову с плевка, как-то не заходили, хотя, я уверена, что у моих ровесников уже во всю бурлила взрослая жизнь.

И вот однажды, одним прекрасным весенним днем, мой одноклассник Андрей позвал меня на свидание. Не, ну как позвал, записку написал, и передал через мою подругу. Та, хихикая, и пуская сальные шуточки, заставила меня плясать во дворе школы, чтобы отдать записку, а поскольку танцевать я не умела, то подергалась в конвульсиях удара током и благополучно прочитала, где и когда меня будет ждать мой Ромео.

Это было, ребята, более 15 лет назад, не задавайте вопросы о ВК, смс и других прелестях буржуазии.

Ну так вот, в назначенные время и место я уже ждала своего воздыхателя. Надо сказать, это был примерный отличник, никогда не замеченный в чем-то непристойном. И тут он приходит слегка поддатым.

— Где это ты так нарядился? У папки бар ограбил? — спрашиваю.

Он засмущался и икнул.

Без обиняков, кавалер пригласил меня домой. Так как, зная Андрюху, ничего криминального нельзя было предположить, да и я не настолько избалована была вниманием, чтобы не согласится.

Он трясущимися то ли от волнения, то ли от выпитого руками, налил мне кофе, принес печенье курабье, которое я ненавидела всей душой, но сделала вид, что очень его люблю, в надежде, что дальше он принесет что-то повкуснее, все-таки его мама работала в частной столовой.

Когда кофе был выпит, печенье почти, но с надрывом, съедено, почти молча, перемежая хруст и прихлёбывание двумя-тремя детскими анекдотами, Андрей предложил:

— А давай фильм посмотрим? — я кивнула. — Я включу, и схожу за вином.

— О, у тебя есть вино?

— И не зашкварное, а грузинское, батя привез.

Он запустил видео и сам быстро смылся в другую комнату.

Когда он вернулся, я лежала на полу и хохотала, как припадочная. Он решил, что мне плохо, и кинулся ко мне, а я только причитала:

— Ну и шланг, он им не бьется, случайно.

Объяснялось все просто. Горе-романтик решил включить порнуху, надеясь, что, как и мальчики, я захочу секса, и упаду в его объятья. А я, увидев громадный детородный орган актера, сначала испугалась, а потом, после того, как он начал трясти им перед героиней, просто свалилась от смеха. Мой неискушенный опытом мозг напрочь отказал возбудиться.

Закончился вечер бокалом настоящего грузинского вина и обсуждением этого ролика с подсказками, как лучше им это делать и громкий смех.

Кстати, мы действительно начали встречаться, и даже почти серьезно, но это уже совсем другая история.

ПЫ.СЫ. Мальчики, девочки воспринимают порно иначе, особенно в столь юном возрасте. Лучше уж грузинское вино, в разумных пределах, разумеется.

Бытие с мужчиной

Вот знаете, девочки, что я могу сказать, прожив восемь лет с мужчиной бок о бок? Да нифига не могу сказать, кроме того, что это существа еще менее понятные, чем женщины.

Вот, к примеру, до свадьбы он говорил: «Ой, пельмешки, сегодня будет королевский ужин», несмотря на то, что они были из соседнего магазина, а не слепленные вручную, со всей любовью и всем прочим. После первого же года диалог примерно такой:

— Дорогая, что у нас на ужин?

— А что ты хочешь?

— Ну я не знаю, я бы съел чего-то вкусного.

И ты, как электровеник, носишься по магазинам, ищешь самое свежее мясо, перекручиваешь его в фарш, варишь макароны аль-денте, делаешь два вида соусов, готовишь на хорошую роту солдат спагетти Больньезе, зовешь любимого:

— Ну, блин, макароны, а я хотел картошечки, уум, говяжий фарш, а я хотел свиного, а томаты я не ем во второй половине фазы луны. Ну ладно, так уж и быть, не буду тебя обижать.

И уплетает, собака, всю порцию с добавкой, буркает «спасибо» и идет по своим делам, в танчики играть. И ты сидишь, и думаешь: Че я замуж-то ломанулась, ела бы сейчас, как Тося, полбатона с вареньем. Сидишь, жуешь свои мысли, обмусоливаешь, какая ты несчастная, а он подходит сзади и кладет маленького такого медвежонка Тедди перед тобой и невзначай так говорит:

— Вот, купил, ты же любишь игрушки.

И сердце оттаивает.

А еще бывает, идешь ты такая с работы и тут в витрине любовь всей твоей жизни: кружевное белье, алое, как закат в Тбилиси. И ты меряешь его, и понимаешь, что сегодня будет жарко!

Ты приходишь, надеваешь белье, предварительно сняв ценники и бирки, укладываешься на кровать и ждешь любимого с работы.

Лежишь, как дура, полчаса или минут сорок, а он задерживается. И, наконец, вваливается домой, бросает на тебя взгляд, и…

— Прикольное бельишко. Не всю зарплату спустила, надеюсь. — И продолжает снимать ботинки, отвернувшись.

— И ты меня не хочешь? — обижаюсь я.

— Я отдохнуть хочу, — муж справляется с ботинками и поворачивается ко мне. — Сегодня Сергеич так нас нагрузил, что я весь рабочий день без обеда впахивал. Даже пописать некогда было. О, кстати, пописать, — и он исчезает в туалете.

Пока он там то ли читает, то ли просто заснул, ты снимаешь белье, надеваешь обычную одежду, и начинаешь накручивать себя, что ты некрасивая, у тебя одна грудь больше другой, ребра торчат, кому такая понравится.

Молча ужинаешь, пока этот изверг уплетает твою готовку, и демонстративно садишься смотреть видосики.

А когда ложитесь спать, он обнимает тебя и говорит:

— Ты самая красивая и без крутого белья. Просто я устал, у тебя же тоже иногда голова болит.

И ты понимаешь — сама дура.

Или приглашает он тебя отметить годовщину в ресторан. Ты вся такая манящая, в шелковом платье, струящемся по бедрам, в ушах сверкают сережки, а на губах новенькая терракотовая помада.

Ты уже представляешь, как в дешевых женских романах, как «его горячие губы скользят по нежной шее, спускаясь к жарким персям, а руки охватывают спину пониже копчика».

А он заказывает тебе твои любимые блюда, дарит подарок, но как будто не здесь, отвечает невпопад и почти не ест и не пьет.

Вы приезжаете домой, и ты уже передумала все: от любовницы до импотенции.

— Что я сделала не так? — наконец спрашиваешь ты.

— Да ничего. Просто у меня мотор не заводится, и я не могу понять, почему. Блин, вот понимаешь, все уже передумал.

И начинает рассказывать тонкости устройства автомобиля, и ты думаешь: «вот какого я его спросила, лучше бы думала, что дура».

А вообще, жизнь с мужчиной прекрасна и удивительна: носки под диваном находишь, которые давно потеряли пару, яичница на крышке сковороды, а кухня, как будто только что прошло ледовое побоище, съеденная им вкусняшка, которую ты оставляла на утро, охота за котом с водяным пистолетом. Но и забота, когда ты устала или болеешь, принесенная из магазина печенька или шоколадка, когда ты совсем не просила, милые приятности, и, конечно же, постоянный секс.

В общем, девочки, заводите мужика, одна голова хорошо, а две — почти Змей Горыныч.

Встреча

— Ковалева! Ленка Ковалева!

Девушки обернулись, и одна сморщила лобик, пытаясь понять, кто ее окликает. Мужчина подошел поближе. Он был слегка небрит, но все равно Лена узнала бывшего одноклассника Андрея.

— Привет!

— Как ты, сто лет не виделись? — улыбнулся он.

— Прекрасно!

— Рад за тебя!

— Я замуж пять лет назад вышла. У меня двое детей. Девочка и…ждем девочку, наверно…

— А разве тебе тогда можно кофе? — показал собеседник на стаканчик в руках девушки.

— Мо…один раз в день врач разрешила.

— Чем вообще занимаешься? Я тебя по всем соцсетям искал, ты под ником каким, наверно.

— У меня в соцсетях слишком много работы, я никому не даю свои контакты. А занимаюсь торговлей, у меня свой магазин косметики. А ты?

— А я, наконец, решился свой бизнес открыть — десять лет копил. Открыл две автомастерские в разных частях города. Пока не могу сказать, получится удержаться на плаву или нет — предусмотреть то я все предусмотрел, но, как говорится: «гладко было на бумаге, да забыли про овраги». Так что буду учиться на своих ошибках, раз на чужих не получилось… Рад, что у тебя все хорошо. А чем твой муж занимается?

— Он финансист, банкир.

— О, круто, значит должен быть успешным человеком.

— Да, не жалуюсь. А ты как в личном плане.

Мужчина на некоторое время замолчал.

— Я развелся год назад. Не, не смотри так, мы оба были виноваты, и я в не меньшей степени. Знаешь, бывает, два человека просто слишком по-разному смотрят на будущее. Ладно, мне пора идти, рад был тебя видеть. Может, ты все-таки какие-то контакты свои оставишь?

— Нет, извини, муж против будет.

— Ну ладно, но если захочешь пообщаться — вот моя визитка. Скоро встреча выпускников, ты там, кажется, еще ни разу не была за 10 лет.

— Хорошо, спасибо, удачи!

— А он симпатичный! — заметила Ленкина подруга, когда он отошел на приличное расстояние. — Только вот зачем ты ему лапши на уши навесила? Нет у тебя никого, и ты, тем более, не беременна. Он вон, разведенный.

— Да не знаю, Маш, как-то само вышло, — вздохнула Ленка. — Ладно, теперь уже ничего не попишешь.

— Ну, здрасьте! Напиши ему, мол соврала я тебе, давай поболтаем.

— И после таких слов, ты думаешь, он захочет общаться?

— Ты видела, как он на тебя смотрел? Может, он всю жизнь тебя ждал, может он — твоя судьба.

Ленка задумчиво отхлебнула кофе.

Вечером, снимая недовольного кота с ноутбука, Золотистое Солнце написало Андрею Мальцеву:

«Привет! Это Лена Ковалева. Я все соврала, я не замужем и детей нет. И я не хозяйка магазина, а только в нем работаю администратором. Прости! Может, начнем разговор заново?» — и занесла палец над кнопкой отправить.

В это время Андрей пришел домой.

— Дорогая, я сегодня одноклассницу встретил, зубрилку нашу. Представляешь, она замужем и с детьми. Я уж думал, на нее никто не позарится, она же такая замухрышка… — он небрежно кинул куртку на кресло, и, не помыв руки, направился на кухню. — Разогрей ужин, есть хочу страшно.

— У нас сегодня мясо по-французски, ты его любишь, — улыбнулась девушка. — О, смотри, там тебе какое-то сообщение пришло. Читай и садись за стол.

— Филя, блин! Ну что ты все время под руку лезешь! — Лена легонько пихнула кота, он обиженно мявкнул и ударил лапой по кнопкам ноута. Сообщение исчезло, так и не отправившись адресату.

— Может, оно и к лучшему, — вздохнула девушка, — не были мы друзьями в школе, нечего и начинать. Правда, котик?

Рыжий мордатик замурчал, улегшись на руках хозяйки.

Ёжик

У всех в детстве была любимая игрушка, правда же? У меня была — это волосатый еж. Волосатый — это не прозвище, просто у него вместо иголок торчали искусственные волосы. Резиновая мордочка, дырочка в правом боку, как в песне, и кучерявые густые каштановые волосы по всей спине.

Ох, сколько я наглоталась этих волос. Я любила спать с ним в обнимку, репетируя семейную жизнь. Мне было лет пять, поэтому я вполне себе не отдавала себе отчет, что игол…волосы ежа — это нифига не вкусно. После очередного обнимания горшка, ежа у меня отняли и спрятали на шкаф. Сначала я искала его глазами, а затем соорудила себе стремянку из табуретки, детского стульчика и трех подушек, которая в принципе была нежизнеспособна, и, конечно, я с этой конструкции прекрасно полетала вниз носом. После чего меня поставили в угол и, пока я там считала розочки на обоях, перепрятали ежа так, что я не смогла его найти неделю.

Через неделю я нашла его в мамином чемодане, где, помимо моего любимца, лежали различные крема и пшикалки. Прекрасно. Кроме блевания волосами начался еще и дерматит. После чего ежа благополучно выкинули, а я устроила еще на неделю истерики, когда мне пытались впихнуть нового любимца. Грубо говоря, изменять своей первой любви я не собиралась и жестко отшивала новых претендентов, отрывая им руки и ноги, а, если это было нечто резиновое, протыкая ножницами. Да, я была той еще садисткой.

История эта забылась, я не особо благополучно, но все-таки пережила детство, юношество и вышла замуж. И все бы хорошо, если бы однажды мы с мужем не пошли в гости к его сестре и не обнаружили у племянника такого же ежа, доставшегося ему от бабушки.

Не, ну я же взрослая, конечно, отбирать игрушку я не стала (хотя хотелось). Но вечер был безнадежно испорчен.

Муж долго не понимал, что же произошло. Пытался накормить меня мороженым, сводить покататься на великах, купить кофе в конце концов, но, когда я ему рассказала причину плохого настроения — искренне поржал.

Прям как в детстве, я не разговаривала с ним неделю. Я уже начала подозревать, что он нашел себе другую, потому что постоянно торчал в телефоне и кому-то постоянно писал сообщения.

Придя с работы, я вновь застукала его сидящим с телефоном в руке и прямо спросила, красивая ли она и какой у нее размер груди. Он показал на сверток на столе, который я не заметила. Там был еж, нет, не так, ЁЖ, тот самый, из детства.

Ночью я впервые изменила мужу, заснув в обнимку с игрушкой, а наутро блевала каштановыми волосами.

Ни фига не повзрослела, подумала я.

Как он ест

В бытность мою шестилетним ребенком меня повезли показывать прабабке, которая уже не ходила и ей было под сотку лет. Это не сделали раньше, так как она жила в глухой деревне и только когда наконец-то я перестала болеть от любого чиха в мою сторону и нашелся транспорт, меня предъявили, как паспорт, что вот-де, род продолжается, хоть и девка.

Прабабка подняла на меня мутные старческие глаза, повернула грузную голову в мою сторону и сказала:

— Запомни, деточка, тебе главное замуж выйти. Но помни — если тебе вдруг стало противно смотреть, как твой мужик есть — беги от него, любовь закончилась.

Она хотела еще что-то сказать, но задергалась, как припадочная, меня увели, а через день она умерла, почти дожив до 99 лет.

Ну конечно, я не запомнила этот спич, мне было слишком мало, и вообще я не понимала, на фига это все было.

Прошло энное количество лет, закончились страшные девяностые, в стране стало поспокойней, и я засобиралась замуж за однокурсника.

Надо сказать, он был лучшим на курсе по всем предметам, не красавчик в классическом понимании, но хорош собой, спортивен и вообще недурен. Была только одна слабость — девушки. В его окружении было множество подруг. Я тешила себя тем, что выбрал-то он меня.

В первый год замужества все было как в сказке с цветными картинками — по выходным цветы и кафе, выезд в парк развлечений или еще какая прогулка. После работы мы садились ужинать и не могли наговориться.

Но на второй он начал пропадать на работе, ему звонили девушки, пока он был в душе, и однажды пришла смс: «Увидимся сегодня? Твоя-то тебя совсем сексом не балует».

Я устроила разборки, кричала, плакала, и наконец не выдержала, и швырнула его телефон о стену. Он разлетелся фонтаном пластмассы и микросхем. И тут я увидела истинное лицо своего избранника — перекошенная от злобы физиономия дикого зверя. Он схватил меня за плечи и сильно толкнул. Я упала на диван и опешила. Муж испугался, начал просить прощения и я, кажется, его простила, мы помирились.

Он вставал раньше и поэтому мы встречались на кухне только за ужином. Я приготовила котлеты и пюре, порезала салат и ждала его.

Когда мы сели за стол и начали разговаривать и есть, я поймала себя на мысли, как я раньше не замечала, как некрасиво он ест. Вот прям рот перекошен, чавкает, утирается рукой, бе…Я не доела и вышла из-за стола, так как не было сил это видеть.

Когда я легла спать, муж уже заснул. Я лежала и думала, как мне теперь с ним ужинать. И тут всплыла фраза прабабки, та самая, которую она сказала мне туеву хучу лет назад. А затем поплыли все картины его поведения, которые я раньше не замечала — вспышки гнева на пустом месте, что он не то, чтобы делал что-то по дому, посуду за собой убрать в мойку не мог, что он постоянно болтает с девушками, закрывшись на кухне, что его носки разбросаны по всему дому, и так далее.

На следующий день я подала на развод. Он даже не сопротивлялся, видимо, желающих его снова захомутать, хватало.

Если вам кажется, что вас не устраивает какая-то мелочь — приглядитесь, возможно, эта мелочь прячет огромную кучу навоза, которая есть в вашем партнере.

Бабка Ежка

Один мужчина женился на красавице. И такая ладная она была да хозяйственная, что не жениться он просто не мог — дураком бы был.

Прошел год, два, три, пошли дети, а жена, вместо того, чтобы хорошеть, только дурнела. Сначала вместо роскошной гривы волос появилась колдешка нечесаная. Потом личико милое да смазливое прыщами покрылось да жирным блеском, а фигура закуталась в необъятный неопрятный халат, будто из печи нечищеной вынутый, и сама заплыла, как свеча сгоревшая.

Смотрит на это все мужик и думает — уж не злой ли я колдун? Женился на красавице, а она возьми, да в бабку ежку обратись.

Пытался расколдавать ее заморскими подарками и сувенирами, поцелуями жаркими и да украшениями дорогими. Только все подарки шли в сундучок, а ежка только страшней становилась и твердила:

— Отстань, не видишь, я занята? — и идет ребенка качать да соцсети не наши смотреть.

Совсем мужик заскучал и осунулся. Вроде дом — полная чаша. Все есть — и дети, и роскошь, и семья, вот только жена — бабка ежка, того гляди, пойдет ночью крапиву собирать да в лягушку обратит.

И стал мужик из дома пропадать — то в гараж, то к сослуживцам отведать крепких напитков, то запрется в каком помещении и давай на девок в телефоне смотреть красивых.

Жена забеспокоилась — мужа все дома не бывает, целовать перестал, с детьми играет — на нее не смотрит, подарков больше не дарит, никуда не приглашает, как бы любовницу не завел. И решила пойти к ведьме-гадалке, что на другом конце поселка жила да и за рубь деревянный всю правду рассказывала.

Пришла и говорит:

— Муж совсем от рук отбился — подарков не дарит, на меня не смотрит, из дома пропадает, бабкой ежкой называет.

— Девица, посмотри в мое зеркало, — говорит ведьма-гадалка. — Кого ты там видишь?

Посмотрела жена в зеркало да и ужаснулась.

— Видишь? Не иначе сглазили тебя, только кто — сейчас не скажу — сама поймешь, как сглаз снимешь.

— А как его снять?

— Начни белы рученьки кремами мазать да личико белое. Волосы расчеши да помой, одежу новую надень или хотя бы не застиранную, спортом займись да питание наладь — вот и весь секрет снятия сглаза. Сама не заметишь — как муж на руках носить начнет.

— Спасибо!

— С тебя пять тыщ.

Огорчилась, что все деньги накопленные отдала, но зато окрыленная домой прибежала и давай сглаз снимать. Дети — сын с дочкой, вокруг бегают и на маму большими глазами смотрят и помогают, чем могут.

Мужик сначала ничего не замечал, а потом однажды возвращается домой из командировки дальней и видит: жена его снова красавица да умница. Стоит в платье коротеньком, что стройные ножки не скрывает, прическа как у барышень на сайтах заграничных, личико чистое, умытое да пригожее. И дети за столом сидят, кашу едят да на маму красивую смотрят, не нарадуются.

Мужик так и обомлел. И говорит:

— Кто же мою бабку ежку расколдовать сумел?

А она и отвечает:

— Жаба расколдовала, та, что пять тыщ за болтовню пожалела. Нельзя было после таких трат не расколдоваться.

Кошачья психосоматика

Все, у кого когда-либо были эти пушистые засранцы, знают, какие они своевольные и у них в головах то, что человеческому разуму понять вообще не дано.

Кот Энштейн был очень умный и очень гадливый. Если что-то было не по его желанию, он мог сказать свое твердое «Фи!» в виде царапин, укусов и «неожиданности» в самом неподходящем месте и времени. Причем «неожиданность» была его любимым наказанием нас, как нерадивых «рабов» его лохматого величества.

И вот именно так он решил проучить не пойми за что мои тапки. Тешка повадился делать лужу рядом с ними, где бы они ни стояли. Возле кровати — супер, под кроватью — вообще восхитительно, спрятала на шкаф — не вопрос!: везде, где бы ни стояли злополучные тапки, появлялась аккуратно расползшаяся, желтенькая лужица с характерным амбре.

— Может, нам его кастрировать? — заявил муж, когда ему это уже порядком надоело.

— Может, просто выкинуть тапки? — заступилась за мурчаку я.

Я выкинула тапки, купила другие, но история продолжилась. Самое интересное, что кот был мастером — он писал всегда именно рядом с тапками, а не в них. Как он рассчитывал траекторию полета мочи своим кошачьим мозгом — не понятно, но какой-то встроенный калькулятор у него точно был.

Как все коты, Тешка боялся пылесоса. Я решила пойти на крайние меры, и поставила адскую машину рядом с тапками, когда легла спать.

Ночью меня разбудил душераздирающий вопль: кот с выпученными глазами и видом не меньше, чем Геракла, сражавшегося с Немейским Львом, царапал врага в лице пылесоса, но лужица была уже сделана. Я отогнала кота от агрегата и обреченно поплелась затирать «неожиданность».

Я решила его подкараулить, не спала и слышала, как он тихонько ступает к моей кровати. «Попался!» — прошептала я и кот, сообразив, что его застукали, тут же сделал вид, что он идет в туалет. Я проводила его до лотка, убедилась, что он сделал свои дела и пошла спать. Утром рядом с тапками красовалась лужа. Этот рыжий шпион меня обхитрил, даже не поведя бровью. Интересно, у котов есть брови?

В следующий раз я решила повесить рядом с местом стояния тапок воздушные шарики, коих Тешка боялся наверно только немногим меньше пылесоса, но, вдруг подействует.

Еще одна бессонная ночь была мне обеспечена. Кот, с диким мяу, отважно боролся с шариками, разбрызгивая свою «неожиданность» не только на тапки, но и на угол кровати и даже подушку. Лужица, надо сказать, была уже тут как тут.

— Теша, эпическая ты сила, сколько можно?!!! — не выдержала я и сбросила кота с кровати. Он зашипел и начал драть тапки когтями, как будто это был его самый злейший и ужасный враг.

Муж поднял голову от подушки и четким, но сонным голосом сказал: «Кастрирую на фиг», и снова заснул, предоставив мне самой разбираться с последствиями психов моего кота.

Тапки в клочья, кот орет, муж храпит, а я сижу с мокрой тряпкой в руках на полу и не понимаю, что за маразм происходит в этом доме?

— Тешка, спрашиваю тебя, как человек кота, что тебе, мать твою, сделали мои тапки?

Кот успокоился, перестал вызывать Сатану и присоседился ко мне под бок. Тут у меня случился инсайт — я вспомнила, как он так же ложился ко мне под бочок, когда я писала отчет по работе, а я его как раз таки тапками и согнала со стула. Надо же, он даже не тапки портил, а просто рядом «неожиданничал». Все-таки кошачья душа — потемки, кажется, он меня все-таки любит.

Я погладила засыпающего кота, все еще сидя на полу.

— Прости, Тешка, не буду тебя больше бить тапками.

Надо сказать, безобразия прекратились. Но и умный кот по-прежнему продолжает мешать мне работать на дому. Недавно я отогнала его метелочкой для пыли. Жду, когда возле нее начнут появляться лужи…

Лифчик

Надо сказать, что я совершенно не ревнивая. Точнее, внутри-то я тот еще Отелло в юбке, но никогда это мужу не показываю, не названиваю по 100500 раз, если он куда-то уехал, а тихонечко дома схожу с ума, протирая все пыльные и не пыльные поверхности и перемывая по десятому кругу посуду, что она (посуда) начинает офигевать, а за что же такое счастье: то стоим до вечера немытые, нечесаные, а то прям сауну с бассейном нам устроила.

Но не о том речь. У мужа только три куртки: летняя, зимняя и демисезон. Сколько я ни капала на мозг, что давай я тебе пальто куплю, а вот эта курточка отлично к твоим брюкам подойдет, он только презрительно хмыкал и убеждал, что пока его куртки на нем не развалятся, он новые не купит. Но я опять не том.

Приходит муж с работы, не задержался, ничем не пахнет, и просит дырочку в куртке зашить, в подкладке. Зима близко, скоро куртку убрать надо, и забуду, говорит, так с дыркой и носить буду. Беру куртку, иголку с ниткой в тон, и смотрю, карман как-то подозрительно топорщится. Лезу и достаю лифчик, нормальный такой, женский лифон, почти новый, только смятый в три погибели и почему-то как будто влажный, терракотового такого цвета.

— Это что? — спрашиваю, а он глазами лупает, как будто первый раз видит.

— Я тебя спрашиваю, что это?! — уже агрессивней наступаю.

— А это разве не твой?

— Я свои лифчики никому по карманам не распихиваю.

— А, значит, есть кому? — лучшая защита — нападение, видимо решил муж.

— Ты меня не сбивай, с кем ты был. Сиськи небольшие, значит кто-то худой.

— Да блин, размер точно, как у тебя.

— Это не мой, у меня таких не было, и, значит, сиськи у меня маленькие? — уже начинаю закипать я. — Где ты был!??

— На работе, где еще. Маш, я понятия не имею, чей это лифчик. Может, кто-то из твоих подруг решил пошутить.

— У меня нормальные подруги. УУУУ, сволочь, если ты сейчас же не скажешь, чей лифон, я все твои вещи выкину с балкона.

— Я не знаю, выкидывай. — И он гордо, ни в чем не повинной походкой, отправился на кухню есть мой борщ.

Дико сверкая глазами, я начала собирать его вещи. Ну надо же — 10 лет душа в душу, и тут такое. Еще и не сознается, гад. Кастрировав, колесовав, распяв и немного поколов булавками безжизненное тело в воображении, я скидывала с полок его рубашки и футболки, пока не задела свою полку с нижним бельем. И из кучки труселей на меня смотрели и подмигивали терракотовые трусы с таким же кружевом, как на лифчике.

Сказать, что я удивилась, это ничего не сказать. И тут у меня поплыли картины перед глазами. Я купила лифчик, который оказался мне неудобен, хотя в магазине комплект сидел отлично. Я, ничего об этом (что неудобен) не подозревая, надела его на прогулку, после которой мы собирались в бассейн. Я настолько разозлилась на впивающиеся косточки, что попросила мужа выкинуть эту деталь гардероба, а сама пошла в купальнике, пусть мокрый, зато не давит. А он, видимо, забыл в кармане, поскольку это было весной, а сейчас осень, этот эпизод, очевидно, вылетел у меня из головы. Как вылетел, это вопрос, конечно, но что я, не девочка, что ли, значит, и память у меня девичья.

Извинившись перед мужем, который ни в чем не бывало доедал свой борщ, я пошла и выкинула и лифчик и трусы.

— Не забудь все вещи на место положить! — крикнул вдогонку муж.

Куртку-то я зашила, но под видом проверить дырки в подкладке, стала проверять карманы летней и зимней куртки и в одной из них рука нащупала что-то, похожее на помаду. Мегера внутри меня стала поднимать голову, я, как рысь добычу, чуть не рыча, почти порвала карман, доставая заветную улику, но оказалось, что это просто ручка от отвертки.

Вот так и живем!

Мальчики

Стайка мальчишек лет шести-семи носилась по двору, чуть не сбив молочницу тетю Глашу, несшую в своих мощный и натруженных руках (почти цитата) десятилитровый бидон свежего молока.

— Чу вас, ироды! — смеясь, больше для проформы, воскликнула она, смотря на носящихся под ногами детей.

— Петька, айда за мороженым! — крикнул один из ребят. — Сегодня шоколадное есть.

Самый высокий, задиристый и вихрастый мальчишка вдруг остановился и серьезно, насколько можно ребенку, заметил:

— Мы еще корабль не достроили. Как достроим, тогда можно и за мороженым.

Никто не посмел ему перечить.

***

Студенты честно учили, кто как мог. Кто-то с пивом на лавочке, кто-то с гитарой-семистрункой и цигаркой в зубах, а кто-то и в своей комнате с учебниками. Только волновались все почти одинаково.

— Эй, Петька, смотри, там девчонки шепчутся, пойдем, подслушаем?

— Ты что! Это же их секреты!

— Ну и как хочешь, а я пойду.

Кудрявая блондинка, видимо, только недавно сделавшая модную химию, наставляла подружку:

— Никогда, слышишь, никогда не целуйся первой. Если он поймет, что ты тоже хочешь его поцеловать — все, он потеряет к тебе весь интерес.

Смуглая, немного носатая подружка хлопала глазами и смотрела в рот химической блондинке. Та могла бы рассказать еще множество секретов, но тут вышел преподаватель и пригласил всех на экзамен.

***

— Петр Алексеевич, можно я уйду пораньше сегодня, у меня жена приболела, да и сын немного сопливит. Мама уже совсем старенькая, не может с ними посидеть, у нее подагра, ноги болят.

— Да что, Лешка, так официально. Ну иди, конечно, о чем вопрос.

— Спасибо!

Начальник цеха затянулся крепким Беломором, и посмотрел на карточку с изображением красивой тридцатилетней шатенки и двух вихрастых мальчишек, примерно семи и двенадцати лет.

***

— А я вот пить бросаю!

— Да надолго ли!

— Знаете, мне мой Константин заявляет, что пить и курить в моем возрасту крайне вредно, а еще пить кофе и крепкий чай. И картошечку с сальцем на ночь не есть, а то вишь, какой момон к полтиннику-то вылез, а ведь всегда был худющим. Не навещает только меня совсем, у него с Алкой все серьезно, наконец-то. Авось, и внуков дождусь, не помру.

***

Я шла из универа и остановилась попить на скамеечке кофе. Неприметная пятиэтажка образца детства моей мамы, старая, чуть скосившаяся скамеечка, газон «расти что хочу», древняя детская площадка.

Из подъезда вышли неспешно, опираясь кто на палку, кто на ходунки, несколько стариков.

— Девушка, милая, простите, не могли бы вы пересесть к другому подъезду? Нам с мальчиками надо о своем поговорить, а идти дальше тяжело.

— А сколько ж годиков мальчикам? — съязвила я.

— Да немного, семьдесят седьмой пошел, сейчас на пальчиках покажу, — улыбнулся горько самый высокий дедушка.

Мне стало стыдно, я взяла кофе, встала и тихонько пошла к другому подъезду.

— Жаль, Петька так шоколадное мороженое любил. А теперь шоколадного завались, какое хочешь, а Петьки нет….

Здравствуй, мама

Поезд ехал медленно, как будто кроме вагонов к нему были привязаны все те воспоминания, боли, недосказанность, обиды, которые тяжелым грузом давили на плечи Людмилы, и он просто не мог тащить все это, да еще и вместе с хозяйкой, и поэтому волочился, как заспанная черепаха по утренней гальке.

Люда возвращалась домой, повидать мать, как возвращаются перелетные птицы, чтобы перезимовать и опять отправится в путь. Девушка уехала из родного города учится и больше не возвращалась, пока не позвонил брат и ни сказал, что мама заболела. Люда собрала немного вещей, так как не собиралась оставаться надолго, кинула в сумку фото дочери, чтобы оставить матери, пусть хоть так увидит внучку.

Девушка не испытывала по поводу встречи после нескольких лет разлуки никаких чувств, кроме досады. Досада эта, перемежавшаяся с нетерпением все наконец сделать и вернуться в привычную жизнь, свернулась клубком где-то под сердцем и как змея шипела, стоило только Люде подумать о матери хотя бы немного с теплотой. Тут же гадюка-досада начинала нашептывать все, что мать сделала ей, а точнее, не сделала, или сделала не так.

Вот бесконечные слова неодобрения, бьющие в неокрепшую детскую голову мелкой дробью, впивающиеся в нежную кожу шипами. «Вон, посмотри, как Катя хорошо учится, а ты опять тройку получила, да по чем, по алгебре, это же обязан знать каждый. А дочка Марины в музыкальной школе учится, а ты ни одной чистой ноты взять не можешь. А посмотри, как одевается Света, как куколка, а ты — как малолетний преступник». Вот мать критикует каждого парня, а если девушка решила с ним расстаться, встает на его сторону и говорит, что кто тебя еще такую, бестолковую, полюбит. Вот вечные требования соответствовать какому-то идеалу, которого нет в природе, потому что каждый пункт противоречит другому: оделась в платье — шлюха, надела брюки — пацанка.

Да, не сказать, что мать была плохая: не пила, ни курила, вещи покупала, на море свозила. Ах да, море. В первый же день женщина запретила дочери надевать купальник на пляж, и девочка загорала исключительно в шортах чуть выше колена и майке, а то вдруг педофилы. А купаться нельзя было вообще, только в воду по талию заходить, вдруг акулы или утонешь.

Поезд стал ехать еще медленнее, как будто на него, как и на девушку, начали давить все эти воспоминания, и он уже не вывозил, как сейчас модно говорить.

И даже когда Люда вышла замуж и родила дочь, мать к ней не приехала, жалуясь, что слишком далеко, а через скайп не умею. Да, несколько раз она говорила с внучкой по телефону, но та еще слишком маленькая, даже слова еще толком не выговаривает. Да и не общались они почти, так, с днем рождения и новым годом поздравить.

Досада-змея как будто только и делала, что питалась мыслями девушки, и разрослась уже до таких размеров, что у Люды начало предательски щипать в носу и зачесались глаза. Она стряхнула морок, как стряхивают пыль со стола, и полезла в телефон, посидеть в соцсетях.

На перроне было мало народу, приближалась зима, карантин, да и для многих поездки стали невыгодными и ненужными. Люда спустилась с поезда и сразу увидела маму. Она стояла в стареньком пальто и вязаной серой шапке, и вглядывалась подслеповатым взглядом в лица прохожих.

Люда смотрела на нее, и что-то теплое, обволакивающее, как облако, начало заполнять ее сердце, выгоняя змею. Теплое, как парное молоко, которое она пила в деревне, а мать мазала зеленкой ее сбитые до крови коленки, и дула на них, чтобы они меньше болели. Обволакивающее, как свитера и носочки из мягкой шерсти, которые она ей вязала до самых 15 лет, пока девушка не сказала, что она в этих вещах похожа на статую «Рабочий и колхозница».

Мать увидела дочку и подошла к ней немного ковыляющей походкой. В ее глазах стояли слезы. Люда ничего не сказала, просто обняла маму.

Осенний ветер пронес мимо них остатки золотых листьев, оставив после себя голые ветви, готовые распуститься следующей весной.

Прелести многоквартирного дома

Когда мы с мужем поняли, что мечты о частном доме так и останутся мечтами, ибо чтобы заиметь нормальный, отвечающим нашим требованиям, отнюдь не заоблачным, дом, надо либо продать все четыре почки, либо работать до 300 лет, а потом еще 100 строить, потому как найти строителей, которые сделают все с первого раза приемлемо почти как освоить жизнь на Марсе, мы решили не мудрствовать лукаво и купить квартиру в многоэтажке.

Утром выхожу на балкон, попить «кофею» с булочкой, а с соседнего лоджия высовывается мужичонка лет 50, в майке-алкоголичке и затянутый в рюмочку, и спрашивает так вкрадчиво:

— Что, простыли? Уж не корона ли?

Я вздрогнула и чуть не уронила булочку в кофе, а кофе на кафель.

— С чего вы взяли?

— Да чихал с вашей стороны кто-то всю ночь. Акинькиных знаю, они уже переболели, бабуся-ягуся с 45-ой точно здорова, давеча видел, как волокла доски с помойки и не чихала, значит новенькие жильцы.

— Не болеет у нас никто. И вообще, с какого вы вмешиваетесь в частную жизнь. Вы кто?

— Я Степан Михайлович, пенсионер. А вы?

Тут я повторно чуть не уронила и кофе, и булочку одновременно. По дороге возле дома шла вся скрючившаяся до асфальта бабулька и волокла три огромных мусорных мешка больше ее раза в два.

— Она ремонт делает, — не дожидаясь моего вопроса, сказал сосед. — Вот и волочет все с помойки, стройматериалы ищет. Купить-то не за что.

И тут бабулька начинает истошно кашлять и чихать одновременно, не спрашивайте, как ей это удавалось.

— Ой блин, еще заразит. Прощевайте. — Взвизгнул Степан Михайлович и скрылся в своей квартире.

Бабка почихала, покашляла, не выпуская из рук пакеты, и поволоклась дальше.

Ночью мы с мужем смотрели фильм с бокальчиком белого сухого, выходной, лето, как сквозь наушники в уши ворвался истошный детский плач. Мы уже и звукувеличивали, и наушники плотней надевали — ничего не помогло. Час этот плач не оставлял нас ни на минуту. А утром пришла кашляющая старушка:

— Это вы ребенка ночами мучаете?

— У нас нет детей.

— Как это нет, плач от вас шел, — и стала отодвигать меня, чтобы просочится в квартиру, но я стала Цербером на охране нашего покоя.

— У нас никто никого не мучает, но если вы не уйдете, я помучаю вас.

И тут по лестнице стала подниматься молодая женщина с коляской.

— Извините, что не давали вам спать, у Коленьки зубки режутся.

— Еще одна новенькая, — прошипела бабка, зыркнула на меня тусклым глазом и поплелась восвояси.

Собрание дома — это отдельный филиал ада, на который мы не пошли, а только наблюдали из окна. И мы хотели рвануть на помощь, когда та самая бабка полезла в драку к молодой девчонке только за то, что та осмелилась сказать, что цветы у придомовой территории высаживать не будет. Ну ё-мое, 21 век, а все еще насильственное садоводство.

О том, что мы с мужем хотим детей и вовсю над этим работаем, знали все ближайшие соседи, хотя мы ведем себя крайне тихо и не из тех, кто закатывает сцены из немецкой порнухи. Но я стала «шалавой» у всех подъездных бабок, хотя делаю это с законным мужем, а все мужики от 4-х до 88 подмигивали моему супругу.

О бабках надо сказать отдельно. Один раз они меня записали в лесбиянки только потому, что я обнялась с подругой на прощанье и долго втирали мужу, что я непутевая и скоро его брошу ради этой «дредастой».

В общем, можно было бы написать книгу, но я, пожалуй, остановлюсь на том, что со Степаном Михайловичем мы-таки подружились, хоть он и верит в масонский заговор и жидкое чипирование.

Неудачник

Петя Коробейкин был классическим неудачником. Еще в школе на физкультуре у него обязательно развязывались шнурки, и он разбивал нос, на труде бил себе молотком по пальцам, на геометрии колол пальцы циркулем, когда стал старше и начали нравиться девочки, он пытался подойти познакомится и обязательно в это время чихал или кашлял, и девочки со смехом убегали.

Даже мама Пети все время говорила ему: «Ну, красивый ты мальчик, только неуклюжий какой-то. Собранней надо быть, сынок». Но Петя не мог стать собранней, потому что так становилось еще хуже. Когда он поступил в университет на компьютерные технологии, он так тщательно выполнял задания, что высовывал язык и вечно его прикусывал. Шнурки продолжали развязываться, а розетка несколько раз била парня током, хотя он соблюдал все меры безопасности и уж точно не лез туда чем не просят.

С девушками Пете так же очень не везло. Одна не очень красивая барышня, наверно отчаявшись найти себе кого получше, согласилась пойти с ним в кино. Когда после кино они пришли к нему домой, а родителей дома не было, они собирались продолжить вечер, и собирались начать целоваться, как гром среди ясного неба, соседи решили, что самое время для ремонта и принялись стучать, сверлить и громко материться. Ну никакой романтики, разумеется. Девушка даже на чай не осталась, собралась и молча ушла.

Коробейкин не смог устроиться по профессии, и пошел сначала менеджером по продажам, но, разумеется, продать ему ничего не удалось и через месяц его уволили, не заплатив. Он еще помыкался по разным фирмам страховым агентом, логистом, помощником на стройке, где чуть не выбил себе зубы и не лишился пальцев, и вот, наконец, удача улыбнулась ему, и его взяли сисадмином в одну некрупную компанию. Зарплата не бог весть что, но все же лучше, чем ничего.

Неудачи все равно продолжали преследовать Петра. То среди ночи разбудят бухгалтера с криком, что у них окно не открывается, а им надо отчет в семь утра сдать. То, опять же, пресловутый удар током.

Все изменилось, когда в их компанию пришла секретаршей юная нимфа Светочка. Она была полупрозрачная, летящая, легкая, как перышко и почему-то сразу запала на Коробейкина. Стала таскать ему плюшки на обед собственного приготовления, кофе ему варить, когда начальник занят и ее не дергает.

Петя не верил своему счастью и боялся его спугнуть, но через год они поженились. Легкая Светочка была просто хозяйкой от Бога — она готовила, как шеф-повар, в квартире было чисто, как в отеле, и выглядела она всегда, как фея. И терпела, что у мужа всегда все валилось из рук и он вечно что-то портил.

Однажды, когда они решили заняться супружескими делами, Петя свалился с кровати и сломал ногу. Ходя после этого на костылях, он начал ныть и однажды спросил жену:

— Светик, зачем ты за меня замуж вышла? Я некрасивый, неуклюжий, неудачник, одним словом. А ты — богиня!

— Я такая, потому что считаю себя такой. А ты считаешь себя неудачником. Один раз споткнулся, второй и поверил. И это стало закономерностью. А теперь подумай, что может это и не неудачи вовсе, — помнишь девушку, с которой ты чуть не переспал — она была больна и могла тебя заразить. Она сама не знала, что больна, потому что ее заразил бытовым путем отчим, через общие тарелки, но ты мог подхватить. Помнишь, как ты отбил себе палец на труде — и когда ты отвернулся и собрался идти в медпункт, на то место, где ты стоял — упала люстра.

— Откуда ты все это знаешь?

— Твоя мама рассказывала про люстру, а про девочку я знаю, потому что она моя бывшая соседка. И тебя я знаю с детства, и с детства ты мне нравился. Пойми, то, что мы воспринимаем неудачами, на самом деле может быть большей удачей, чем мы думаем и предостерегать от более крупных неудач.

— А тогда почему я сломал ногу? — не унимался Коробейкин.

— Потому, что тогда на работе были сокращения, и тебя не уволили только потому, что ты на больничном. Пожалели. А теперь Степан Николаевич ищет себе заместителя и я ему твои заслуги за два года подсунула как бы невзначай. Так что — жди повышения, как выздоровеешь.

Нет, Петя Коробейкин не перестал ронять на руки и на ноги предметы, и его не перестало бить током, но он стал замечать, как эти мелкие неурядицы уберегают его от больших опасностей.

Да и как тут быть неудачником, когда рядом такая жена! Неудачник — понятие относительное.

О сексе в 40 лет

Ну те, кому сейчас слегка за двадцать, искренне поднимут бровь: «Какой, бабушка, у тебя может быть секс?» А я прошамкаю ртом пока еще с зубами (пусть и не всеми своими): «А на старуху бывает порнуха».

А теперь честно.

Первое: если женщина в 40 лет одинока или разведена, то первое, на что она смотрит при выборе мужчины для коитуса, это: нет, даже если там ничего не поднимается, есть, в конце концов, другие части тела, а вот наличие у него вредных привычек становится критичным. Вот представьте, вы там каким-то образом позанимались и тут он достает из кармана неаккуратно сложенных где-то в районе пола брюк чекушку «Русская валюта» и, открыв кургузыми пальцами, начинает жадно лакать из горла. Или закуривает в постели какую-нибудь вонючку, стряхивая пепел в твою любимую вазу.

А, еще забыла, желательно, чтобы представитель М имел нейтральный запах, максимум, пах хозяйственным или детским мылом. А не крышесносным парфюмом а-ля Шипр, смешанный с Огуречником и Красной Москвой и не трехдневным перегаром, и не трехмесячным потом. Не, ну разве это много? Ну и чтобы зубы хоть иногда чистил, ну хоть раз в два дня, перед свиданием.

А когда свидание назначено, начинается целый квест на создание из берлоги одинокой стареющей кошки в жилище опытной львицы. Все лекарства сметаются в пакет и прячутся на антресоль, тонометры, глюкометры, и другая очень необходимая измерительная техника убирается туда же. Из шкафа молниеносно убираются бабушкины панталоны, которые, честно признаться, отлично греют зад, да и перед тоже, особенно в паре с нательным бельем, удобненькие махровые халаты в крокодильчик, бюстгальтеры «Молодость Бриджит Бордо» и другие улики, по которым можно определить, что ты родилась в прошлом столетии.

Наводиться косметический порядок, потому что мужчину в 40 возбуждает не эротическое белье, а хозяйственность и наличие закуси к принесенному вину, в виде каких-нибудь собственноручно приготовленных пирожных. Готовятся эти самые пирожные.

Облачаешься в облегающее (но не слишком, чтобы пузо не торчало и бока не передавали привет недавно съеденной картохи с майонезом) платье, тапочки на небольшом каблуке с оторочкой мехом молодого ощипанного петуха (привет куртизанкам начала 20-х, прошлого века, не этого, из которого, собственно, я. Нет, я не настолько стара, и сама этого не видела).

Квартира ненавязчиво обрызгивается освежителем с ароматом морской воды. На столе стоит ваза с пионами.

Итак, мужчина съедает твои пирожные, а ты делаешь вид, что на диете (тайком оставляешь на кухне парочку и тихо жрешь, пока он пошел припудрить носик в туалет), выпивает свое вино (тоже не притрагиваешься, чтобы не показать алкоголичкой, да и в 40 все-таки лучше секс на свежую голову). Потом вы пыхтя, с периодически меняющимися позами (не для разнообразия, а потому что там шею свело, здесь спина устала, тут на руки давит, тут в поясницу стрельнуло) получаем-таки, за чем пришли — ну он пришел, а я так, и он, о чудо, не закуривает и не тянется за чекушкой, и брюки ровно сложены на стуле.

И ничего не предвещало, но вдруг раздается что-то из классики, прям как у Задорнова, то ли Бах, то ли Брамс. Мужчина, как истинный джентльмен, бежит на звук, подбирая трусы, чтобы защитить даму от неведомой угрозы. И тут оказывается, что с антресоли свалился злополучный пакет с лекарствами.

— О, а я думал, я один Кардиомагнил пью. Ах, да, вот этот Эналаприл действительно лучше.

Мы смотрим друг на друга и понимаем: вот она, любовь, когда вкусы на лекарства сходятся.

Как я искала любовь

В юности у меня как-то не складывалось с противоположным полом, да и с противоположным потолком тоже, в смысле, ремонта не было, а потолок представлял собой карту местности Луны из-за странных потеков и обсыпавшийся штукатурки.

Но я не об этом. Первый парень был склонен к мазохизму и умолял унижать его. Что я и делала, заставив его начать ремонт в своей квартире. «Ах ты рукожопая свинья!»— восклицала я, стоя с половой тряпкой в руках на манер плетки, пока он укладывал плитку на балконе, и периодически хлестала его этой тряпкой, когда он начинал ленится и просить пощады, от чего его глаза блаженно закатывались, и он начинал с новой силой работать. Но у нас так и не сложилось, потому что я поняла, что с ним, чтобы заставить что-то делать, нужно будет превентивно использовать насилие над телом и духом, а я этого не люблю, я за равноправие, свободу, и вообще — мир, труд, май. На том и разошлись.

Второй был от меня без ума, но его домашние, то есть кошка, хомяк и тараканы, были против. Когда я пришла к нему в гости, то первое, что сделала его кошка, это обоссала мне дорогущие кроссовки, которые я купила с премии, чтобы себя побаловать. Кошка была отправлена на кухню одуматься, а мои кроссовки постираны, и выданы сланцы сестры, у которой размер обуви был немного больше, и я смотрелась, как средневековый шут. Да и ходить в них было не особо удобно, поэтому я решила, когда поеду домой — вызову такси. Его хомяк ласково сидел у него на руках, но, как только он увидел меня, его и без того черные глаза-бусинки почернели еще больше, он издал крик самурая, идущего в смертельный бой, изогнулся немыслемой буквой и укусил меня за палец, после чего победно гигикнул по-хомячиному, и снова полез в свой аквариум.

Но последней каплей стало то, что когда мы начали с ним целоваться, постоянное шуршание затихло, и тут я услышала топот тысячи маленьких тонких ножек. Тараканы построились свиньей и шевеля длинными усами, начали наступать. Я ретировалась, пока не наступил армагеддец, не смотря на уговоры пассии, и его угрозы, что без меня он не сможет жить. Вон у него какая компания. Я даже так и не забрала кроссовки, до сих пор жалко.

Третий был ролевиком. Думаю, это о многом говорит. На первом свидании мы поехали на игру, где я отхватила по лицу деревянным мечом, подрала руки в непролазной чаще, где мой благоверный решил поставить палатку, обожгла ноги крапивой, но апофигеем всего стала осока.

Ночью мой организм решил, что тушенка с макаронами должны посмотреть мир и себя показать, и я пошла искать место для туалета. Все были настолько увлечены процессом набивания друг другу синяков и ломанием пальцев, что туалетной бумаги не взяли по факту. В темноте я надломила траву и стала аккуратненько вытираться. Только когда я почувствовала на своей руке что-то мокрое и липкое, я поняла, что делаю что-то не так. Я включила фонарик на телефоне и увидела кровь на руке и траве. Пятая точки заныла. Я собрала вещи и отважно вышла к машине друга моего парня. Он спал на переднем сиденье. Положив ему окровавленную руку на лицо, я потребовала отвезти меня домой. Он подпрыгнул, ударился головой о крышу, несколько раз вспомнил мать, мою и свою, а еще моего парня до третьего колена, а затем выполнил мою просьбу и скрылся в ночи, когда я открывала подъездную дверь.

Четвертый держал дома мини фонтан, и несмотря на прекрасную обстановку в квартире, когда я десятый раз пошла в маленькую комнату и ровным счетом ничего не выдавила, вернулась и снова услышала «пись-пись», издаваемое этой адской штуковиной, я решила, что нам с ним не по пути.

Пятому я чуть не сожгла хату, когда решила в его отсутствие приготовить ужин. Он выгнал меня сам. Шестой был слишком умен, от его рассказов хотелось пойти снова в первый класс, чтобы пройти то, что я благополучно прогуляла с подругой и жвачками. В очередную лекцию я не выдержала унижения, и честно призналась, что он зануда и позер. На этом отношения закончились, поскольку унижать можно было только меня.

А седьмой решил на мне женится, но это уже совсем другая история.

Судьба

Жил — был парень Паша и был он очень умным… в своей сфере. Он работал курьером и всегда знал, как так рассчитать маршрут, чтобы все заказы были вовремя доставлены, как их уложить, чтобы не помялись, как сразу найти нужный. А то, что книжку он ни одну в жизни не прочитал — так разве нужно ему это было? За книжки денег не платят.

Но Паша обладал желанием найти себе девушку: но не простую, а хорошую. Что значит хорошую — парень не особо понимал. Скорее, так — красивая девушка со всеми нужными выпуклыми и впуклыми местами. И искал он их где? — ну, разумеется, в соцсетях, там же сразу видны все выпуклые и впуклые места девушки.

Найдя понравившуюся девушку, Паша писал ей: «Привет» и начинал молчать, пока предмет обожания не ответит хотя бы: «Че надо?» и тогда начинал описывать, какая она красивая и как он бы ей в… нет, как бы он пригласил ее в ресторан на крыше дома и осыпал лепестками роз. Но девушки, почему-то, на Пашу не велись. Так, пару свиданий было, но они заканчивались динамо: девушка выпивала-наедалась и успешно линяла, оставив парня с носом и огромным неоплаченным счетом.

Но однажды он увидел ЕЁ — ту самую, которую он так долго искал: стройные формы, длиннющие черные волосы, отливающие жаркими ночами, выразительное декольте и большие карие глаза с зеленцой. Паша влюбился и тут же написал. И богиня ответила. Завязалась переписка, и они решили встретиться на следующий день.

Паша купил букет роз на последние деньги, оставшиеся от премии за хорошую работу. Еще тысячу держал в кармане для угощения нимфы. Они встретились в баре…

Парень не узнал свою мечту, но она, дыша перегаром, подсела к нему и схватила розы. Да, декольте было что надо, но отнюдь не уступало всему остальному — девушка больше походила на шпалоукладчицу в седьмом колене с отягощенной наследственностью. Она смачно рыгнула и потянулась к нему целоваться. Паша икнул и сорвался с места.

Он и не заметил, как влетел в худенькую девушку меньше него ростом, которая неуверенно жалась у входа. Чтобы не быть замеченным шпалоукладчицей, он схватил девушку в охапку и начал целовать. Так он познакомился с Таней, библиотекаршей из культурного отдела.

Наутро они оба увидели, с кем они проснулись и решили попробовать что-то построить. Таня привила Паше любовь к литературе, а Паша научил Таню пить, не пьянея и наводить порядок в вещах и жизни, так, чтобы сразу находилось нужное.

Они живут вместе до сих пор, свадьба была скромной, но со вкусом. Таня ждет первенца. А Паше до сих пор написывает шпалоукладчица с отягощенной наследственностью с фейковых аккаунтов, желая знать, почему он от нее сбежал и не продолжить ли знакомство поближе. Не успевает блокировать.

Первое свидание

Девочки, вы помните свое первое свидание? Нет, не так — первые свидания, признаемся честно, их было ни одно. И, наверняка, все помнят, какая это головная боль, вот как в рекламе с долбящими макушку дятлами. Только за дятлов выступает свой собственный мозг. Один — как одеться, чтобы и не выглядеть шлюхой, но чтоб сексуальненько, но чтобы еще показать, что ты не только красивая, но и умная, и чтобы твое образование и наличие многих знаний сразу было предъявлено, чтобы потенциальный жених сразу понимал, какое счастье свалилось ему на голову. Второй — как себя вести, чтобы не выглядеть шлюхой и далее по тексту, все то же самое. И, наконец, третий — а целоваться ли с ним на первом свидании, чтобы не выглядеть шлюхой, ну вы поняли…

И вот ты стоишь такая в х/бшных труселях в горошек перед зеркалом и вопрошаешь, надеть это платье с вооот таким разрезом или все-таки брючный костюм. В итоге опаздываешь и надеваешь первое попавшее платье в горошек в тон труселям, поскольку боишься, что он не будет ждать. Ведь ты его совсем не знаешь.

Ладно, бежим, волосы назад, в кафе, в котором состоится историческая встреча и понимаем, что в горле пересохло, а ручки, как будто только что из-под крана. Вытираем руки о платье в надежде, что будет незаметно, выдыхаем и входим.

Узнать кавалера — это тоже задача почти на миллион, особенно, если видели его только на фото. Идешь и думаешь — он это в той серой футболке или он тот, что справа в зеленой рубашке. Но вот он сам тебя окликает и ты, сшибая на радостях соседний стул, плюхаешься с грацией бегемота на катке на предложенное кресло.

И тут начинается самое интересное. Допрос, ой, расспрос, почему ты до сих пор одна и что с тобой не так… почему ты/тебя бросили.

Правду мы не говорим, потому что правда никому не интересна. Мы говорим то, что желает слышать собеседник — что предыдущий претендент на руку и печень был невнимателен, ходил налево, пил, бил и любая фигня, кроме той, что он был прекрасным человеком, ты сама дура. Верит оппонент или нет — это уже дело десятое.

Он начинает говорить, какая мразь ему досталась до тебя, пила, гуляла, крала заначки, и мы все понимаем, что это тоже вранье, но держим морду кирпичом.

Далее идут тесты Айзенка. Самый главный из них, на iq, но и на темперамент с остальными тоже предложены ответы. А ты смотришь на него, и рассказываешь, как аборигены спалили Джордано Бруно, и какая поза в Камасутре называется Катарсис. Не потому, что тупая, а просто волнуешься.

Хорошо, если после всего этого он платит, но чаще предлагает заплатить пополам. А ты думаешь, что хорошо, что не надела кружевные труселя, еще пригодятся.

И однажды они действительно пригождаются, но это уже совсем другая история.

Перчатки, меняющие хозяина

Я нашла их на столике в кафе. Они лежали, призывно раскрыв ладони тому, кто их увидит. Замшевые, темно-коричневые, идеальной толщины и размера.

Я оглянулась по сторонам, но никто не обращал на забытые перчатки никакого внимания. Я хотела, было, отнести их в администрацию кафе, но решила, по какому-то наитию, забрать их, сфотографировать и выложить в группу ВК, где публикую посты о забытых или потерянных вещах.

Скажу честно, я их померила. И они подошли настолько идеально, будто кто-то шил их специально для меня. Я очень не хотела, чтобы хозяйка нашлась, и она не нашлась ни через неделю, ни через две. На посте не было ни одного комментария о том, что это мои перчатки, только о том, что они симпатичные. Я решила, что это судьба и начала их носить. Как раз начинался апрель и такие тонкие перчатки идеально грели руку, не давая ей перегреться.

Самое интересное началось с того момента, как я начала их носить. На меня стали обращать внимание мужчины: вот прямо разных возрастов, комплекций, компетенций и профессий. Одни говорили мне комплименты, другие пытались познакомиться, улыбались на улице и в офисе. Ничего не изменилось — я как была довольно обычной среднестатистической барышней, так и оставалась, но какие-то невидимые флюиды начали исходить от меня, привлекая внимание.

А вот девушек на работе я начала бесить. Вычурная, фигуристая Дарья не упускала момента, чтобы не задеть меня:

— Ой, а кто такой нарядный сегодня пришел? Кажется, ты ограбила секонд-хенд.

Я хотела ответить, но ее ухажер, наш маркетолог Олег, тут же за меня заступился:

— Не всем же помойки грабить, милая. Я все понимаю, но, кажется, твой свитерок давно подлежит эвакуации. Если б не Оля, никогда бы тебе не сказал.

Даша скривилась так, будто разом проглотила лимон с чесноком, занюхнув это все нашатырем, но промолчала, так как Олег собирался взять ее на море, и уже купил путевку.

В общем, вся мужская половина офиса оказывала мне всяческие знаки внимания, предлагая даже сделать за меня отчеты, а женская язвила, не успокаиваясь ни на минуту.

Поняв, что на меня таки можно обратить внимание, и я не потеряна для мужского общества — я начала смотреть за своим гардеробом и внешним видом, и уже не позволяла себе прийти в дырявой футболке с пятном от кетчупа, пусть и не заметным простому глазу. Перестала носить прическу — «швабру дома я забыла, буду мыть пол головой», да и маникюр, наконец, стала делать, пусть и самостоятельно. Да и женские колкости научили меня шевелить языком в нужном направлении, то есть думать, что говорю и отвечать на выпады.

Происходило что-то сказочное, я менялась на глазах: из забитой 30-летней серой мыши я начала становится леди. Я и не заметила, как прошел месяц и скоро должен был быть мой день рождения.

И только один человек не изменил своего отношения ко мне, и, как назло, это был именно тот человек, к которому я всегда питала симпатию — наш программист Леша. Он как бурчал мне при встрече что-то между «Привет» и «Ну тебя», так и продолжал, как будто эти непонятные чары на него не действовали.

Прошли майские праздники, а я все продолжала иногда надевать перчатки. Я смутно чувствовала, что они — причина моей трансформации, хотя, может, я поехала крышей.

Когда мы собрались в офисе отмечать мой день рождения, только Леша остался сидеть в своем углу. На меня сыпались комплименты, девушки уже не решались сказать мне в лицо обидные слова, и просто смотрели на меня, как немецко-фашистский захватчик на куриные яйца. Я взяла кусок торта и направилась к Леше.

— Будешь? — тихо спросила я.

— Не люблю сладкое, — пробурчал он, и продолжил возиться со своей работой.

— А, может, это потому, что ты не сладкое не любишь, а меня? — выпалила я и покраснела.

Он поднял глаза, сначала хотел ответить что-то гневное, но потом тоже покраснел и сказал:

— Как раз наоборот. Тебя-то, как раз, я давно люблю, еще когда ты пришла к нам пять лет назад. Только ты всегда такая в себе была, только о работе разговоры, я думал, я тебя бешу, и не признавался. Вот жеж блин, сказал все-таки. — Он опустил глаза и как-то весь сжался.

А я медленно поставила тарелку с тортом на его стол, подошла, наклонилась и поцеловала его. Мужчины нашего офиса начали аплодировать.

Мы уже год вместе, собираемся играть свадьбу. А перчатки я потеряла на следующий же день, так и не поняв, куда они делись. Легко пришли, легко ушли. Перчатки, принесшие мне любовь, перчатки, меняющие хозяина.

Два полюса

Вот есть ровные люди — не в плане не косые, не кривые, а ровные по настроению. Случилось плохое — горюют, хорошее — радуются. Но среди моих знакомых такого нет — там либо все в плюс, либо в минус. Либо счастье всей жизни, либо трагедия ее же.

Вот есть у меня подруга, назовем ее Жанна, ведь для такого солнечного оптимиста подходит что-то экзотическое. Так вот, в один день ее бросил парень, уволили с работы и не дали кредит. а кредит нужен был на машину, которая очень необходима Жанне, так как живет она в такой Тьмутаракани, что из нее общественным транспортом можно добраться, только если ты обладаешь 32, нет, не зубами, часами в сутках.

Сидим мы с ней на кухне. Казалось бы, сейчас ей выдавливать в рот огромными порциями взбитые сливки, запивая водкой и таблетками от стресса, а она радостная чаек попивает.

— Работу давно сменить хотела, смелости не хватало с места насиженного уйти. А парень, знаешь, что самое смешное — он все забрал, все подарки, и даже мешок картохи, который принес на зиму. Я говорю: ну картошку-то оставь! А он: еще чего, я на нее заработал. Вот такой мелочный мужик оказался. Я радоваться должна, что не вышла за него замуж и детей не понарожала. А то оставил бы он нас одних на зиму без картошки.

Сидит, и смеется, зараза. Как ни в чем не бывало. И действительно, через пару дней находит работу, в другом банке берет кредит, ну а личная жизнь — она же так быстро не строиться, отойти надо от мешка-то с картошкой.

А вот другая подруга, назовем ее, Лена, наоборот. Звонит мне в слезах. Я уже думаю — пожар, крыша рухнула, хомячок любимый помер. Нет, у нее вскочил прыщ на губе, а у нее собеседование.

— Как я пойдууууу, они сразу подумают, что я бомжихааа, за собой не ухаживаююююю.

— Лена, им нет никакого дела до твоего прыщика, если ты им подойдешь по компетенциям.

— Толстых на работу не берут, даже если они подходят.

— Но ты же не толстая.

— Хуже, я прыщавая…

И так далее. И да, на работу ее не взяли, но, уверена, не из-за прыща.

Вы думали, только женщины такие? Ни фига.

Вальдемар, страшный мудак иногда, но очень обаятельный. Лежит в больнице после операции на желчном, встать не может, писает в мешочек, исколот иголками от капельниц и в голос смеется, что теперь при знакомстве с девушками будет в лоб заявлять, что он инвалид, перенес операцию и его надо пожалеть. И щиплет свободной рукой медсестер, ну, за то, до чего дотянется. Чаще всего это попа.

А есть Гога, он же Гоша, он же Георгий Алексеевич, один из моих бывших начальников. У него всегда то трава недостаточно зеленая, то кофе не слишком кофейный, то работаем слишком мало, то слишком много, то солнце не вовремя выглянуло, но вечер на одну минуту раньше начался.

А самое страшное, ребята, что я отношусь ко второму полюсу. Спасите!

Как я зарабатывала в больнице

Было это незабвенных лет 20 назад, когда лишь наступала утренняя заря сотовой связи и те из нас, кто обладал этим чудом, считались мажорами или гламуром, ну или «наворовали, ироды».

В тот год я попала в больницу, причем надолго так, месяца на два. Не буду вдаваться в подробности, они тут не важны, факт был лишь в том, что среди всего женского отделения я была единственным счастливчиком, имевшим мобильный телефон, несмотря на то, что среди пациентов были и такие же молоденькие девушки лет по 17, и добротные, хорошо одетые дамы за 30–40. Возможно, они боялись, что телефон сопрут, что мне сейчас кажется наиболее вероятным.

Надо заметить, что на телефон я накопила исключительно сама, работая актрисой в кукольном театре (ну как актрисой, голосом и руками куклы, это тоже нагрузка будь здоров, не мешки ворочать, но все же). Заработок мой составлял ровно 800 деревянных, и, с учетом питания и стоимости телефона в 2000 руб., за год я таки накопила и купила мой первый Самсунг, беленький и округлый, как бедро девственницы.

Началось все с того, что девушка Оля, с которой я подружилась в больнице, и которая меня, не курящую, таскала с собой в курилку, начала регулярно запрашивать у меня позвонить своему бойфренду, причем делала она это, когда все уже ложились спать, включая меня, и уходила в коридор, откуда возвращалась минут через 20 и с огромным минусом на счете (тогда еще связь была жутко дорогая и в долларах).

Я, конечно, добрая душа, но и у нее (души) терпение не могло быть бесконечным и резиновым. Я потребовала оплатить мне свои переговоры, после чего Оленька назвала меня собакой женского пола и перестала общаться.

Но плохая реклама сработала на меня. Ко мне начали подваливать различные мадамы различных же возрастов и просили позвонить за деньги. Произведя несложные подсчеты, я выставила ценник — пять минут — 10 рублей.

Не то, чтобы я сильно нажилась на желании поговорить женской половины отделения, но, по крайней мере, у меня была денежка купить себе мороженое, когда меня отпускали погулять по городу, и принести себе на обед не блевотную тушеную капусту с тухлым мясом, а нормальный такой пирожок, пусть тоже с сомнительным мясом, но, хотя бы вкусно пахнущий — все, что нужно растущему организму.

С бабушек за 60 я принципиально не брала деньги, но иногда они просто клали мне в карман пресловутую десятку и никак не хотели забирать ее назад:

— Пироженку купишь, деточка. — Говорили они и скрывали лица за платочками, которые носили даже в помещении.

Долго ли, коротко, но пришла пора выписываться. И оказалось, что я заработала, с учетом всех трат, ни много, ни мало, аж 200 рубликов.

Да, это были, можно сказать, легкие деньги, но моя коммерческая жилка крякнула вместе с болезнью. Надо было поступать в университет, и я выбрала филологию, о чем до сих пор не жалею.

А тот сотовый до сих пор лежит в коробочке, как напоминание о светлых юношеских деньках.

Бросать — это больно

Так много пишут о том, что чувствует человек, которого бросили. Целые тома написаны об этих страданиях. Как льет слезы девушка, несправедливо оставленная парнем ради длинноногой блондинки в мини, как напивается брутальный мужик в коже, засыпая на барной стойке и отвозимый закадычным другом домой в полубессознательном состоянии. Как миллионы брошенных и покинутых ровным слоем намазывают свои страдания на музыку, поэзию, прозу, живопись. И очень-очень мало произведений от лица тех, КТО бросил. Они априори монстры, не знающие жалости и любви, не способные почувствовать и понять.

А вы знаете, каково просыпаться с человеком, родным, к которому ты больше ничего не чувствуешь? Знаете, такое двоякое ощущение: это мой любимый человек, от которого меня тошнит. Ты думаешь, что вот теперь вы связаны на всю жизнь, и всю жизнь, до конца этих гребаных дней, ты будешь видеть каждое утро, как его лицо размазано по подушке, как течет предательская слюнка от сладости сна, как перекошен рот. И дело не в том, что это противно, а в том, что то, что тебя умиляло в нем всю дорогу, вдруг становиться раздражителем.

Ты просыпаешься, резко встаешь и идешь заваривать кофе. Пьешь его быстрыми глотками и обзываешь себя всеми бранными словами, какие только можешь вспомнить. Ведь это предательство, чистой воды предательство. И возвращаешься в спальню. И смотришь, смотришь, и стараешься заставить себя любить.

И тут он просыпается и говорить тебе: «Доброе утро, любимая». И ты начинаешь реветь. А ему говоришь, что просто любишь. А на самом деле, как раз наоборот.

Ты не понимаешь, как жить дальше: бросить — это все равно, что убить. Но если не бросить — это то же самое, что суицид. И так и так дело закончится смертью, и только ты выбираешь, чьей.

Ты начинаешь задерживаться на работе, делать какую-то дичь, которая никому не нужна, чтобы, когда ты пришла, он уже спал. Или хотя бы уже собирался ложиться. И начинаешь устраивать скандалы на ровном месте, надеясь, что он сам тебя бросит. Но он просит прощения, и ты вынуждена прощать.

Наконец, ты не выдерживаешь, потому что между тобой и им уже настолько страшная пропасть с ужасающе неровными краями, что ты понимаешь, что если все не закончить, то вы оба туда упадете.

Ты собираешься с мыслями, целый день ничего не ешь, начинаешь вдруг курить, хотя давно бросила, и он застает тебя с сигаретой во рту.

— Что случилось, никто не умер? — пугается он с порога.

— Нет! — говоришь ты. — Хотя да, умерла моя любовь.

И вы потом долго говорите, ты просишь прощения, он сидит с каменным лицом и тоже закуривает, хотя давно бросил. Потом вы смотрите в пустоту, ты собираешь вещи и кладешь ключ на стол. Он не оборачивается. Ты уходишь.

Дома ты пытаешься все объяснить родителям, но они ничего не понимают и говорят, что ты зажралась и такими темпами вообще в девках останешься. Ты прячешься и плачешь. Тихо, чтобы никто не слышал, как рвется внутри все, что может и не может порваться.

Берешь больничный и лежишь на кровати, как будто болеешь. Через три дня он звонит и говорит какую-то чушь про то, что не может без тебя, что он все осознал и теперь не будет (разбрасывать носки, не закрывать пасту, свой вариант). И ты снова ревешь и кладешь трубку.

Это проходит не быстро. Всем нужно успокоиться. У всех все будет хорошо, только порез останется кровоточить, пока его не затянет новыми отношениями.

Но ты навсегда запомнишь себя, как самовлюбленную эгоистку, которая не смогла стерпеться-слюбиться, и, возможно, сломала чью-то жизнь. Даже если это совсем не так.

Журналистские перипетии

Алексей Иванович расхаживал по кабинету, потягивая дорогую сигарету. Только ему, как редактору, можно было курить в помещении. Точнее, ему тоже нельзя, но можно. Потому что он здесь хозяин: от вытоптанной мыслями блестящей лысины с тремя одинокими седыми волосками до дорогих кожаных ботинок, привезенных супругой из Парижа.

— Димочка, вы просто обязаны поехать в Турлы и сделать журналисткое расследование. Да, скорее всего, они там все перепились, но нам поступил запрос и мы не можем его игнорировать. Это не в правилах журналистики. Вы же хотите стать хорошим журналистом?

Дима, хрупкий, почти хрустальный парень в заношенном, связанном мамой свитере и круглыми очками на переносице, грустно посмотрел на редактора, вздохнул и наконец выпалил:

— А если там и правда вампиры?

— Димочка, вы взрослый парень, а верите в эти сказки.

— Но…

— Никаких но… — наклонил плешку к парню редактор и дохнул сигаретным перегаром в лицо. — Поедешь, как миленький. Мне послать некого.

Димочка сглотнул и вышел из кабинета с полным ощущением безысходности бытия.

До Турлов его довез редакторский водила. Потом он несколько километров шел до тех домов, где объявились вампиры.

Все дело было в том, что жители самого центра деревни начали каждый день названивать в редакцию и сообщать о том, что видела вампира — двух, как в фильме Дракула, вот с такенными зубами, а хари кирпича просят и бледные, как из гроба. Никого не кусают, но курей всех поели уже. Этим и успокаивался Дима, что никого вроде не кусают. А вдруг он будет первым. Бррр.

Его встретил бравый усатый мужчина и проводил в дом. Вечерело. Электрическая лампочка Ильича тихо потрескивала на низком потолке, больше света не предвиделось.

Усач рассказывал про вампиров, а Дима глотал слюну от голода и страха. Хорошо хоть не забыл включить диктофон.

— А эта штука может вампира записать? — тыкнул румяный палец усатый молодец в диктофон.

— Не. не знаю.

— Вот и проверим. Давай, для храбрости! — и налил парню в стакан какой-то мутной жидкости.

Димочка отнекивался и трепетал руками, но его чуть ли не силой заставили выпить и закусить краюшкой хлеба. Жена усача только вздохнула и спряталась за печкой.

Они вышли во двор. Дима дрожал, как «лист осенний на ветру». Бравый мужик положил ему огроменную лапу на плечо, отчего парень совсем осел.

— Не боись, они нас сами обходят. А, вон, смотри, бежит один.

У Димы в глазах зарябило, захотелось в туалет. И он увидел: белое существо с вот такенными клыками смотрело на него и смеялось. Пульс ударил в голову, парень наделал в штаны и вырубился от страха.

Когда на утро приехал врач из райцентра (все-таки из города журналиста не последнего издания прислали), первым делом начала узнавать, что ели-пили. Понюхав мутную жидкость, врач потребовала отвезти ее к тому, кто эту жидкость сделал.

Баба Нюра сначала не хотела раскрывать секрет пойла, но засушенные красношляпные грибочки на подоконнике ее выдали.

— Баб Нюр, ты что это, опять за свое? Опять на мухоморах настойку делаешь? Ты в своем уме или мне тебя в психушку сдать.

— Прости дочка, больше не буду. Но она же такая вкусная получается. И я сплю, как убитая, от нее. И всем нравится, — грузная старушка в платке, повязанном на манер современной банданы, начала, охая, выливать в отхожую яму весь свой запас.

Дима вернулся и написал отличную статью. А в Турлах вампиров больше не наблюдали.

Секрет на миллион

Когда мне было лет 18, моя мама снова засобиралась замуж. Да, я была уже взрослой, половозрелой дылдой, которой не должно быть дела до того, что мать тоже хочет счастья, несмотря на то, что ей глубоко за 40. Все женщины ее возраста казались мне безнадежными старухами. И да, мне абсолютно не понравился ее избранник. Не то, чтобы он был плохим человеком, а вот просто не понравился, ауры не совпали, планеты не сошлись или что там еще может быть?

Дядя Алик был приличным, и прилично зарабатывающим мужчиной лет пятидесяти. Он всегда носил костюм, брился каждый день, не позволял себе держать ногти грязными или неподстриженными и баловал мою маму цветами из ближайшего магазина. И не какими-нибудь занюханными «то, что осталось по скидке», а свежими розами в красивой упаковке, мамиными любимыми белыми.

— Вот увидишь, этот хмырь тебя и нас подставит, дома лишимся или что-то еще. — Каждый раз говорила я маме, когда мы завтракали. Дядя Алик к тому моменту уже уходил на работу в свою фирму. — Ну подумай сама, ты старая, некрасивая, что ему от тебя еще может быть нужно?

— Ну спасибо, дочь, что считаешь меня старой и некрасивой, — обижалась она и уходила допивать кофе в свою комнату.

Надо сказать, что от покойничка отца осталась неплохая трешка, которую он получил, будучи партийным деятелем и не совсем честным путем. Каким чудом она осталась у нас после того, как он по пьяни разбил себе голову до смерти, не понятно. Хотя, может, ему помогли, а квартирку оставили на бедность. Хотя я и не верю в такую щедрость. Но как-то так. Бабушки и дедушки по обеим линиям всегда помогали, и платить за жилплощадь было не совсем в напряг.

Вся семья, кроме меня, встретила нового маминого ухажера чуть ли не с фанфарами. Баба Люба, мамина мама, сказала даже:

— Ну Катька, наконец-то нормальный мужик тебе попался. Стоило помучаться большую часть жизни.

Но я как не верила ему, так и продолжала демонстративно уходит в другую комнату, как он заходил и игнорировать все его попытки со мной поговорить.

Все бы так и продолжалось, если бы у моей подруги не случилась беда и нужны были деньги, много денег. Подруга была не из обеспеченной семьи, но помощи не просила, я узнала случайно. Конечно, своих денег у меня не было. Чем я думала, когда пошла на это — не знаю, но, возможно, тогда бы мы не пришли к тому, к чему пришли.

Дядя Алик подарил маме очень красиво кольцо с бриллиантом, крупный такой. И я решила стырить и продать это кольцо, чтобы помочь Рите. Ну а что, а кольцо куда делось — ухажер твой продал, я же говорила, что он аферист.

Сказано — сделано, пока мама мылась в душе, я забрала кольцо и под видом факультатива в институте помчалась в ломбард, где мне пришлось два раза поругаться с тамошним приемщиком, который впаривал мне, что бриллиант — подделка. Я уже думала, что он прав, но пришел хозяин и все расставил по своим местам.

Вырученную сумму я отдала Рите в тот же день и поплелась домой.

Там, как и полагалось, мама не могла найти кольцо, а дядя Алик успокаивал ее, что купит новое.

Я с порога обвинила его в воровстве и тут началось. Мама накинулась на меня и стала обвинять собственно в том, что я и сделала. Я кричала, что она сошла с ума и тут…

— Да, это я взял кольцо. Я его продал, чтобы отремонтировать машину. — Потупив взгляд, сказал дядя Алик.

Мама растерялась, а потом заплакала, и ушла в комнату.

— Зачем вы это сделали? — спросила я его.

— Зачем ты взяла кольцо? Я верю, что у тебя были на то причины? — спросил в ответ он и я все рассказала.

— Значит, я правильно сделал, — наконец сказал он. — Не переживай, я Катю уломаю, она забудет про кольцо. Я только боялся, что ты с плохой компанией связалась и не хотел тебя выдавать, чтобы она не узнала раньше времени и самому с тобой поговорить.

— Спасибо, — только и сказала я.

С тех пор в нашей семье воцарился мир и покой. А кольцо — Алик подарил новое, с бОльшим бриллиантом.

Ночное окно

Павел Иванович не считал себя алкоголиком, хотя иногда выпивал в одиночестве. Ему доставляло удовольствие разложить газетку, поставить на надоевшие лица политиков запотевшую пивную кружку, вяленую воблу положить, распотрошить ее на радость коту, которому полетят неподвластные трясущимся рукам кусочки, откусить ломоть свежего, еще горячего хлеба из пекарни и выпить залпом кружку, крякнув от надвигающихся чувств. И никаких тебе нравоучений, что ты, Паша, ничего не понимаешь, вон оно как, а не так, как ты говоришь. Не любил Павел Иванович своих собутыльников, они были для него слишком шумные, а он любил тишину и покой.

Только жена, Варвара, периодически мешала ему насладиться комфортом. Не зря же она Варвара, как варвар, выхватывала бутылки, отдавала коту воблу целиком, да еще и обругать могла, а то и подзатыльник отвесить.

Вот что Паша сделал не так — дом построил, сына вырастил, можно же теперь на старости то лет и для себя пожить?

Шел Павел Иванович в магазин, жена послала за батоном и колбасой, и думал, что вот прилетят сейчас инопланетяне, заговорят с ним и скажут: «Паша, все ты правильно сделал в жизни. Мы — самые разумные во вселенной и забираем тебя с собой, будешь сидеть на берегу кремниевого океана и пить кремниевое пиво хоботом. А как ты хотел — у нас с человеческой внешностью пропуск не дадут». Стоп! — хотел закричать Павел Иванович, но гуманоид подтолкнул его к кораблю:

— Мужчина, вы хлеб брать будете или место освободите, не пролезть из-за вас! — Крупная тетка, из тех, что так любят всех отпихивать, рвалась в бой за румяным батоном. Павел отошел и она чуть ли не с криком ура схватила самый поджаристый. А мужчина пошел по магазину размышлять дальше, пока внутренний голос в голове твердил: «Ну Паштет, ну возьми нам пивка с водочкой, вон, даже инопланетяне сказали, что ты все правильноделаешь, ну не тупи, вон, на пиво акция». Ну как Паше не послушаться собственного внутреннего голоса, который никогда его не подводил?

И вот уже вместо колбасы он нес домой аппетитную чекушечку и стройную полторашку только из холодильника. Чему Варвара была крайне недовольна и выставила мужа за дверь, несмотря на надвигающиеся сумерки. Даже воблу забрать не дала, вот же живодерка.

Паша сел в подъезде, постелил газетку, что завалялась в сумке, поставил на напечатанные рожи аппетитную чекушку и стройную полторашку, вывалил из пыльных карманов пару шоколадных конфет «Мишка на Севере» и задумался.

Перед его глазами проходила вся жизнь: вот он в армии, вот он делает Варваре предложение, вот забирает ее из роддома, вот сын идет в школу, в институт. Куда это все делось, куда ушло? Друзья или спились, или ничего не понимают в этой жизни, только кряхтят да матерятся, жена давно уже не любит и живет по привычке, сын в Москве, ни звонит, ни пишет. Не жизнь, а сплошное мучение, бессмысленное и беспощадное. Он шлифанул водочку пивом, и такая тоска накатила, что хоть ложись и лежи, пока инопланетяне не заберут, да хобот ни отрастят с прочими причиндалами. Полежал — не прилетают.

Тут окошко скрипнуло от ветра. Забрался он грузным телом на подоконник и посмотрел вниз. Смеркалось, как пишут в романах, даже стайка подростков уже все допила и допела, и рассосалась по домам, одинокие собачники уже загнали псов домой, улица пуста, как душа Павла Ивановича.

Он долго смотрел и не мог насмотреться на пустой, весь в рытвинах, как лицо после ветрянки, асфальт. Нога сама начала невольно скользить в пустоту, мужчина обернулся в последний раз на несъеденные конфеты и недопитые напитки, вздохнул, попрощался мысленно с миром и…

— Паш, ну что ты, на старости лет, полетать задумал? Слазь, высоко же, еще упадешь, а кто тогда твои любимые вареники с вишней есть будет? Я их целую кастрюлю наварила.

— Варенька, да я так, посмотреть на город решил, — промямлил Павел Иванович, слезая, и такая теплота у него в душе разлилась, что подумал: «Брошу пить, на фиг, и поеду жене на даче помогать. Надо быть ближе к природе, и к вареникам»…

Про любовь

Сегодня Коля бросил Катю. Катя, наверно, это предчувствовала, но не хотела верить интуиции. Знаете, как бывает — чашка треснула, но еще целая, выкидывать жалко, да и чай из нее был особенно вкусный, но она с вооот такой трещиной. Да, наши бабушки и мамы хранили треснувшую посуду, но мы-то можем сейчас позволить себе пить из целых чашек. Но Катя упорно хранила, и вот она, наконец, разбилась, разлетелась на сотни осколков, даже не выпав из рук.

И, как ни странно, она испытала облегчение. Как будто эта чашка давно просилась в мусорное ведро, но выкинуть было жалко. Катя стояла у окна, смотрела на играющих во дворе мальчишек и думала, что с ней, наверно, что-то не так, раз она не испытывает горя от утраты любимого человека. Может, случись это лет 10 назад, когда она была эмоционально неустойчивым подростком, девушка бы и переживала, и плакала, и оплакивала отношения, но теперь на душе было пусто, словно вместе с Колей из нее вымели весь мусор и оставили чистой и свежепроветренной.

Кате нужно было собираться на работу. Она открыла шкаф, наполовину опустевший после ухода парня, и стала думать, что надеть. И тут она вдруг поняла, нет, не поняла, она ощутила ветер свободы. Она может надеть ту нелепую блузку в горошек, и Коля не станет кривить нос и менторским голосом отчитывать ее за отсутствие вкуса, она может съесть булочку, и он не станет напоминать ей, что она поправилась, она может, наконец, пойти на танцы, а не в этот вонючий фитнес-клуб, пахнущий кислыми щами и еще чем-то непонятным и отталкивающим, она может купить себе ту помаду, ту самую ярко-алую, о которой думала весь месяц. Но тут она остановила поток мыслей, как будто стрела, выпущенная с огромной скоростью, вдруг воткнулась в сердце. Она ощутила, что теперь вся ответственность тоже принадлежит ей, и все, что она делает, будет откликаться тоже только ей. Не будет крепкого плеча, которое решит все и поможет.

— Надо с чего-то начинать! — сказала сама себе Катя и начала есть булочку, открыто, стоя обнаженной у окна.

Собравшись и выйдя из дома, Катя вдруг обнаружила, как красиво растут деревья по обеим сторонам дороги возле дома. Начиналась осень, но в этот день светило по-летнему, и девушка надела легкую курточку и ту самая нелепую блузку с совершенно не подходящей под нее бежевой юбкой с оборками. Она шла, и наблюдала, как малыши играют в песочнице и чувствовала соленый вкус того самого чувства, когда «я сама себе принадлежу». Все это время она будто жила не свою жизнь, делала только то, что от нее ожидают, особенно тяжело было ходить к престарелой матери Коли, которая была уверена, что Катя — прост… женщина со сниженной социальной ответственностью, и ничего хорошего у сыночка с ней не выйдет. «Вот и не вышло» — улыбнулась Катя.

— Девушка, — вдруг окликнул ее незнакомый голос. — Можно с вами познакомиться? Вы такая …светящаяся.

— Нет, нельзя, я уже влюблена.

— Простите, кому-то очень повезло.

— Да, мне, ведь я наконец люблю себя.

Четыре килограмма

— Боже мой, я такая толстая! — ревела я белугой, стоя на весах в одних кружевных трусах и золотой цепочке, чтобы оные не показали вес одежды, а только мой.

— На тебе еще грамм двести трусов, — посмеялся муж.

— Трусы столько не весят, — улыбнулась я, но тут же, вспомнив про цифру на весах, снова изобразила плач Ярославны.

— Давай отталкиваться от логики, — предложил мужчина. — Сколько у тебя «лишних кило»?

— Четыре — провыла я.

— Физиологическая норма сброса веса — 500 граммов в неделю. Два месяца — и ты снова няш-стройняш.

— Я хочу тортик, — глотая слезы, промямлила я.

— Тогда не ной, ешь тортик, и будь моей аппетитной булочкой.

— Не хочуууу.

— Тогда не ешь тортик.

Я слезла с весов, пнула их обратно в угол и пошла одеваться. Мной был разработан план по быстрому сбросу этих четырех килограммов. Во-первых — только пить воду, и ничего не есть. Во-вторых — тренировка, хорошая, силовая, с двумя пятикилограммовыми гантелями и резинками для фитнеса. В-третьих, вместо ужина пробежать пять километров вокруг дома. Я чувствовала себя Томом Крузом в «Миссия невыполнима» от масштабности проекта и его награды — снова стройного тела.

Муж на кухне вовсю уплетал приготовленные мной вчера, когда я еще не знала о предательских килограммах, блинчики с сыром и ветчиной. Я, с лицом, полным презрения к бренной пище, налила воды и ушла из кухни. Муж усмехнулся и громко зачавкал. Но я была непоколебима.

— Ты что, решила сделать косплей на сардельку «Папа может»? — спросил муж, увидев меня, обмотанную пищевой пленкой для большей эффективности тренировки.

Я окинула его презрительным взглядом и притащила гантели из коридора. Я убивалась час, ну как убивалась — делала два упражнения и падала на пол, чтобы передохнуть. Надо сказала, отдыхала я гораздо больше, чем убивалась, но все равно чувствовала себя, как минимум, Чудо-Женщиной.

Снять пленку оказалось тяжелее, чем отдыхать с гантелями на полу. Пока я разматывалась, муж все это снимал на камеру с диким реготом и угрозами выложить в сеть, но я была горда и неприступна, насколько это может человек, сдирающий в позе зю с попы остатки пленки.

На обед муж чавкал опять же вчера приготовленным мясом с картохой. Я снова налила воды и хотела уйти.

— Посуду помой, это еще минус 200 калорий.

Я промолчала, но, поняв, что он прав, принялась ожесточенно скрести губкой тарелку, как будто от этого зависела судьба детей в Африке.

Вечером я не решилась снова обматываться пленкой, помятую о застрявшем между ягодицами полиэтилене и не желая вызвать насмешки соседей. Хотя они и так были, пока я изображала промышленный вентилятор, наматывая круги вокруг дома, и дыша, как возбужденный лось.

Наконец я увидела радугу и единорога на ней и он, обдав меня водой, заговорил со мной человеческим голосом:

— Вера, блин, ты очнешься или нет! — кричал на меня муж, а я лежала на скамейке во дворе и у меня подозрительно болел лоб, как будто там намеревается вскочить шишка размером с Эверест.

— Ну что, будешь еще худеть? — спросил муж, занося меня на руках домой.

Я что-то невразумительно промычала, желая и на стульчик сесть и рыбку съесть.

Он одной ногой пододвинул ко мне весы и аккуратно меня на них поставил. Они показали минус 500 грамм.

— Это, наверно, самая тяжелая часть мозга. — Не выдержал муж. — Ракушка ты моя, ты весишь 53,5 кг. Ты нормальная — худеть?

— Нет, я ненормальная. А ты меня и такую любишь, толстую?

— Да еще и дуру! — поцеловал меня муж, снимая с весов.

Половые проблемы

Помнится, было мне лет 15 и я лежала в больнице. Чем занимаются в больницах? Лечатся? Как бы не так — херней всякой страдают. Ну это те, кто по ерунде, те, кто не — им не до страдания херней. А так — таблетку принял, укол попой принял, на физио в потолок поплевал и свободен на целый день, в котором есть только белые линялые стены и выщербленный пол, а, да, и скрипящая, как ржавая телега, кровать с подушкой меньше головы и пахнущей всеми прелестями бесплатной медицины.

Так вот, перечитав все, что принесли родители из дома, Кафку там, Довлатова, Братьев Стругацких, мне просто нечем стало кормить молящий о занятии и сходящий с ума мозг. И тут соседка по палате, грузная женщина за 50, со следами былого интеллекта, подсунула мне женский роман. Уж честно не помню, как назывался, кто автор, но это и не важно, такие книги читают от пункта А в пункт Б в метро и выкидывают, прочитав. Но я опять же не об этом — герои этого романа никак не могли переспать, им вечно что-то мешало — то кто-то придет, то постель колкая, то собака не вовремя залаяла, то Меркурий в Водолее, звезды все никак не сходились. И в конце они так обрадовались близости, что на позитиве девушка забеременела и парню пришлось на ней женится. В общем, хеппи енд полнейший. А тут и выписка и домой, есть пирожки.

И как-то забылась мне эта история, если бы, когда мне уже стукнуло 18, вполне себе зрелый возраст для отношений, мне не приспичило с парнем ну этим заняться.

И вот приходим мы домой, родителей дома нет, обстановка романтическая, посуды немытая из раковины не видна, на пол не подметенный мы не смотрим, жмемся друг к другу поближе и тут звонок в дверь, громкий такой. У родителей есть ключ, кто бы это? Ну нафиг, не буду открывать — и опять за свои жамканья. Но кто-то уж очень упорный, звонит и звонит. Открываю — соседка, тетя Глаша, за солью. Пирог готовит, соли нет, а магазины закрыты.

— Может, без пирога сегодня? — пытаюсь сказать я.

— Как без пирога, мои меня вместо пирога сожруть!

Ищу соль, выношу пачку, но настроение уже сбито, да и кавалер под шумок скрылся, чтобы не увидели, в тапочках, собака, папиных ушел.

В тот день, когда я простила ухажеру папины тапочки, мы поехали с одногруппниками на пикник. Все радостные, вырвались от родителей, телефоны поотключали и ну пить деревенский самогон. Мы уединились в кустах, никто не видит, все далеко и своими делами занимаются.

— Я готова, — сказала я и вырубилась. Самогон — штука непредсказуемая, особенно, на 18-летнюю башку. Он, надо сказать, не воспользовался положением, отнес в палатку и захрапел рядом.

И вот прям, как в том романе — ну никак у нас не получалось, то собака залает, то Меркурий в Водолее. И решила я, что раз так — это судьба. Вот если решит женится по серьезу — то и буду его, а нет — пусть дальше лохматит журнал «Максим».

Конечно, ухажер женится не собирался и попытки оставил после моего опрометчивого заявления.

Зато прям как в романе, только хеппи енд другой. Может, даже лучше.

Ответственность

Муж не хотел детей, совсем. Говорил, что не готов, сам еще ребенок, первые сорок лет детства мужчины самые тяжелые и давай как-нибудь потом поговорим, у меня дела, работа, машина, понос и золотуха, не до детей.

Отчаявшись убедить его словами, я подумала и решила, что не мытьем, так катанием надо эту неприступную гору покорить. Поговорила с мамой, и та дала довольно странный, но логичный в своей простоте совет:

— Заведите собаку, только чтобы он ухаживал. Эта маленькая репетиция и ему будет уже не так страшно, и он почувствует, что ответственность — это может быть приятно.

Я решила, что собаку мы выберем вместе и это будет ни какая-нибудь породистая цаца, а самая что ни на есть дворняга с рынка. Когда я шла между рядами, мне хотелось, чтобы у меня был бесконечный частный дом и доступ к лучшим кормам, чтобы забрать все этих пищащих комочков и подарить им дом и жизнь. Но надо было выбрать. Мы его узнали сразу — коричнево-рыжая наглая морда уткнулась в мою руку и начала маленькими зубками жевать мой палец, не больно, но настойчиво и почти сразу переползла на руки. Отдав какую-то смешную сумму, мы посадили морду в переноску и счастливые, поехали домой.

Как только маленький рыжик переступил порог переноски, он бросился все обнюхивать и радостно виляя хвостом, описал штанину мужу, закатив глаза от удовольствия.

— Да блин, это были дорогущие брюки, — завопил последний, но милаха-щенок уже заглядывал снизу-вверх жалостливыми глазами, и муж его простил и пошел застирывать штанину.

— Пусть будет Чуба, он рыжий и наглый.

Так Чуба стал нашим членом семьи. Вполне себе полноправным. Муж как-то сразу сам взялся за его воспитание и выгуливание. Вставал на полчаса раньше и вел его на улицу, после всех прививок, разумеется, но щенок ни в какую не хотел делать там дела, радостно носясь в траве, и, приходя домой, тут же писал на пеленку, подстеленную для этого. «Прямо как приучать малыша к горшку» — подумала я.

Перерыв пол-интернета, мы пришли к выводу, что он перерастет, и он перерос, стал действительно сам просится в туалет на улицу.

Чуба рос очень любознательным. Не проходило дня, чтобы он что-то не опрокинул, не свалил, не зацепил. Мне порой кажется, что я ругалась больше, чем муж. И с каждым днем становился все более лощеным и красивым. Видимо, где-то у него в роду проскочил спаниель, потому что он очень походил на эту породу, но был крупнее и менее волосатым. А еще он крайне не любил причесываться и его приходилось уговаривать, держа под рукой любимое лакомство, которое он получал только тогда, когда был весь вычесан.

Год пролетел незаметно. Муж уже конкретно заявлял, как это мы раньше жили без собаки, как я обнаружила у себя задержку. Надеясь, что муж уже готов, сделала тест, он все подтвердил.

Вечером, еле дыша от волнения, я позвала мужа на разговор.

— Если ты опять о детях, то я… — он выдержал театральную паузу, — готов. А Чуба будет его на себе катать.

— Почему его, а вдруг девочка.

— Ну, значит, ее.

Я достала тест и положила перед ним. Он сначала замолчал, но потом:

— Ну я не думал, что это будет так быстро, но от слов не отказываюсь.

Тут в кухню влетел Чуба и опрокинул стоящий на полу (убирала при мытье подоконника и забыла поставить) горшок с цветами.

— К счастью, — в один голос заявили мы с мужем.

Первый мужчина

Коля Канарейкин учился уже в 11 классе и твердо знал, что будет программистом. Все точные науки сдавались перед ним, как французская армия перед Кутузовым. А Леночка Еремина была дурочкой, по крайней мере, так считал Коля. Красивой, но дурочкой. Она училась в совсем уж параллельном классе и постоянно фоткала еду, и вела инстаграмм, что уже говорило о том, что у нее не может быть ничего в голове, кроме ватрушек и бубликов (опять же, по мнению Коли). Но Леночка постоянно просила парня то переустановить Винду, то настроить какую-нибудь сложную программу для обработки фотографий. И как назло, ее родителей никогда не оказывалось дома и слинять быстро не выходило, Леночка вечно начинала его кормить своими кулинарными шедеврами. Вкусно, конечно, но столько и не съешь, а если съешь, до дома приходилось катиться.

Однажды девушка подошла к Коле и предложила настроить ей новый телек, «а потом мы вместе кино посмотрим» — невинно захлопала глазами она. — «Я тебе на новый жесткий диск докину» — наконец вымолвила она, и сердце парня растаяло, и он согласился.

В 21–00, как договаривались, он стоял на пороге квартиры девушки. Надо сказать, что так поздно потому, что после уроков помогал родителям собирать мебель в кухню и устал, как тысяча собак, но договор дороже денег.

Леночка была в коротеньком шелковом халате, в зале накрыт стол с первым, вторым и компотом (точнее, вином, которой она стырила у родителей из заначки).

— У меня там цыпленок табака в духовке, разбирайся пока с телеком, я не могу на нем вай-фай настроить, тебе это раз плюнуть.

Коля быстро справился с задачей, но Лены все не было. Он заглянул на кухню, но ее там не обнаружил.

Парень жутко хотел есть, так как из дома торопился к Лене. «Ну она же не обидится, если я положу себе ложку салата» — решил он, и пока ждал девушку, ухлопал весь тазик крабового, два пирожка с картошкой, и даже налил себе вина попробовать, благо, оно было благоразумно открыто.

После всех этих действий на парня напал зверь под названием «вырубает». От усталости и вина его разморило и он заснул прямо в кресле. Сквозь сон он улавливал, как его тормошат, терпкий аромат духов под носом, попытку поцелуя с языком, и мелькающие на экране груди. Но у Коли была особенность — если он заснул, то хоть потоп, хоть боеголовки над головой, его разбудит только будильник, ко всему остальному у него иммунитет.

Наутро Леночка, вся какая-то грустная и помятая, выгнала Колю, даже не поблагодарив за настроенный вай-фай.

Больше она до конца школы к нему не подходила и ничего не просила.

Прошла весна, выпускной и экзамены в институт. Конечно, Коля поступил. А в сентябре он обнаружил, что Леночка учиться с ним в одной группе, да еще и ЕГЭ у нее выше по баллам.

— О, а это мой первый мужчина! — громко засмеялась Лена.

Коля ничего не понял и покраснел.

— Я всю ночь проплакала, потому что я всю дорогу притворялась дурой, не понимающей в компах, чтобы соблазнить его, а он просто наелся и заснул. Непередаваемые ощущения!

Коля покраснел еще больше и понял, что он, как мужчина, действительно совершенно не понимает намеков.

Детские травмы

— Мама мне в детстве говорила, что жр… ой, простите, есть свои козявки плохо. А они вкусные, ну правда, похожи на краковскую колбасу. — Я подняла левую бровь, но промолчала. — Так вот мне было пять лет, и она застала меня за поеданием. И сказала, что если я не прекращу так делать, то… — она всхлипнула и ее глаза наполнились слезами, — что я никогда не выйду замуж. — Она всхлипнула еще раз и потянулась за платком. — И вот мне 30 и я до сих пор не замужем. Я ненавижу свою мать, она-то в моем возрасте уже троих родила.

— Стоп! Вы хотите сказать, что не вышли замуж потому, что ели козявки, а не потому, что последний ваш ухажер сбежал с дикими криками, когда вы потребовали от него Айфон за то, что он просто вас поцелует?

Девушка напряглась.

— Анна, вы знаете, что такое: брать-отдавать? — девушка заинтересовалась. — Так вот, представьте, что у вас есть яблоко, а у вашего друга груша. Вы поделили яблоко и грушу пополам и съели по половинке. Равноценный обмен? — девушка кивнула. — Теперь представьте, что ваш друг достал для вас яблоко с самой высокой ветки, и вы решили разделить его пополам. А теперь представим, что ваш друг достал с пальмы, рискуя жизнью залез на самый верх, связку бананов, бросил их вам, вы подобрали и пошли по своим делам. «Эээ, а я» — кричит ваш друг, но вы уже далеко. Это про то, что за внимание мы платим внимание, за заботу — заботой, один приготовил ужин, другой помыл посуду. А вы хотите все, ничего не отдавая взамен. И еще: какие у вас интересы? Козявок есть?

Девушка покраснела.

— Нет, конечно. Я танцами занимаюсь, музыкальную школу окончила по гитаре, но это же никому не интересно. Им всем было интересно футбол посмотреть или на рыбалку съездить. Я с ними таскалась, и мне было скууучно.

— И это чувствуется. Потому что замуж надо выходить не за вешалку, а за человека. Если у вас настолько разняться интересы, так что вы будете делать остальные 23 часа 59 минут после того, как позанимаетесь сексом?

— Я не думала.

— Так подумайте. У вас на танцах парни есть?

— Есть, но они такие красивые, а я уродина.

— Ага, опять козявки вылезли. Во-первых, в зеркале надо искать не недостатки, а плюсы, а во-вторых, встречают то по одежке, но вы знаете поговорку до конца. Вы не представляете, насколько вам будет легче заинтересовать человека, который с вами на одной волне: интересуется тем же, нравится то же, что и вам. Ну или сходите в гитарную школу, устройтесь туда преподавателем.

— Так значит мама не при чем.

— Не, ну мамы всегда при чем, но мы же уже взрослые, давайте как-то сами. Детство прошло, и вы его изменить не в состоянии.

— Ой, спасибо, а сколько я вам должна.

— Сегодня акция — каждый десятый клиент бесплатно.

Девушка радостная вышла из кабинета.

***

— Юль, ты давно здесь сидишь? Ко мне должна была дочка маминой подруги прийти на первичную сессию, а мне Леша позвонил, 30 минут мне мозги куковал. Если она не придет, пойдем кофе пить.

— Она не придет.

— Почему ты так уверена?

— Потому что козявки совершенно не при чем, — сказала я, взяла сумку, и мы пошли пить кофе.

Кофейное свидание.

Каждое утро Маша просыпалась только для того, чтобы выпить кофе. Тот самый, из кофе-машины, со свежими сливками, карамелью и вишневым сиропом. Необходимость идти на работу была на втором месте, и, если бы ни этот кофе, Маша, возможно, и не поднимала бы свою тушку с кровати в 7 часов утра и постоянно бы опаздывала. Но кофейня открывалась в 7 и закрывалась в 10 утра. Ведь именно по этой улице проходит большинство офисных работников, и именно в это время всегда заходит за кофе. А он там просто божественный. На любой вкус. И прожарка зерен самое оно, и время приготовления, и жирность сливок (а именно сливки, а не молоко, они использовали), и топпинги, все один к одному, как по линеечке, и каждому свой.

Эта кофейня стала для Маши просто манной небесной. Весь институт она отучилась во вторую смену, и была просто заправской совой, махровой такой, что с постели без острой необходимости раньше двух дня не встанет. Но, увы, эта необходимость была острой, так как нужно было платить за съемную квартиру, да и кушать, как-никак.

Маша готовилась к приему кофе тщательно — красила глаза, гладила платье, чистила зубы и умывалась. Она просто летела эти два дома на своих огромных каблуках, ведь любовь к кофе была сильнее ее «совиности».

Однажды это должно было случится — она проспала. Будильник на телефоне звонил-звонил, но не смог прорваться сквозь тяжелый и сладкий утренний сон, и обреченно замолчал. Когда сам будильник снова проснулся, чтобы бить тревогу (некоторые будильники не звонят непрерывно, а через какие-то промежутки), Маша уже безбожно опаздывала. Девушка подскочила, вдела ноги в тапки, перепутав их местами и понеслась в душ. Оттуда, не успев как следует вытереться, влетела в платье и туфли (на этот раз правильно), схватила сумочку и выбежала на лестничную клетку, чуть не забыв закрыть за собой дверь.

Пробежав эти два дома до кофейни, она поняла, что кофе сегодня останется без нее, точнее, она без кофе, глубоко вздохнула на лету и промчалась мимо.

Маша работала обычным администратором — самая непримечательная должность на свете. Все девушки похожи одна на другую — все высокие, худые (не больше 44 размера) и всегда в платьях или юбках и блузках. За редким исключением, в пятницу, можно надеть джинсы — по американской привычке, когда строгие офисные клерки в конец недели могут оттянуться и надеть так неполагающийся деним. Маше ничем бы не запомнился этот день — один из величайшего множества рабочих дней, что она провела за год работы, но внезапно на пороге нарисовался клиент, совсем не похожий на тех, что приходят к ним в автосалон: не строгий дядечка в костюме или, наоборот, весь такой в потертой коже, ни юный мажор, ни блондинка с 45-м размером груди и губ, а просто обычный студентик в синей футболке-поло и драных джинсах. В руках он держал стаканчик, который показался Маше знакомым. Он безоговорочно подошел к ней и протянул этот стаканчик со словами «Вам просили передать», и, пока девушка хлопала ресницами, испарился. Горячий стаканчик обжег пальцы. В нем был тот самый любимый Машин кофе: латте с мятным сиропом из зерен средней прожарки и мелкого помола.

— Признавайся, это твой новый кавалер? — захихикала коллега Арина, оттопырив свои и так большие (без всякого ботекса и гиалуронки, на зависть клиенткам) губы и сложив их в поцелуй.

— Нет, я не знаю, кто это. Видимо новый официант, я его не помню. — на полном серьезе ответила Маша.

— Какой-такой официант, куда это ты без меня захаживаешь? — не унималась Арина. Ее любовь ко всему с приставкой Эко не допускала наличие кофе в рационе, тем более с жирными сливками.

— Кофейня через дом. Я там просыпаюсь, — ответила Маша, наслаждаясь божественным напитком.

— Какая гадость. Вот получишь целлюлитную попу 56-го размера, тогда поймешь, как кофе пить.

— Это ты зря. В тебе говорят предрассудки и отсутствие современных научных исследований в вечернем чтении. — Ответила Маша, допивая свою порцию наркотика, и, выбрасывая стаканчик в урну, заметила — Именно благодаря кофе я еще тебя не убила.

Арина пробубнила что-то невнятное и показала язык. Девушки засмеялись.

До вечера Маша не вспоминала об этом случае, и, только проходя мимо занавешенных окон кофейни, вспомнила, что надо бы завтра спросить, кто послал ей ее любимый кофе, и как он узнал, где она работает.

На следующее утро она пришла перед работой в кафе, как всегда, заказала кофе, и всерьез задумалась, не примут ли ее за дуру, если она начнет выспрашивать о вчерашнем визите, тем более, что того официанта не было. Но, с горем пополам решившись, сделав глубокий вдох и последний глоток, Маша подозвала девушку за стойкой и спросила, стараясь делать это как можно естественней:

— У вас принято постоянным клиентам заносить кофе на работу?

Глаза девушки-официантки округлились.

— Неет, я такого не припомню.

— Но мне вчера принес кофе парень. На работу, в вашем фирменном стаканчике — осмелела Маша, чувствуя подвох. — Такой молодой парнишка в синей футболке поло.

— Я не знаю, у нас никто так не ходит. Может быть, это кто-то из посетителей.

— Ладно, спасибо! — Девушка оглядела Г-образный зальчик кафешки, но никого похожего на вчерашнего визитера не увидела.

Несколько дней она носилась с идеей выяснить, кто принес ей кофе. Арина даже начала шутить: «Твоя жизнь настолько скучна, что это главная твоя загадка?», но Маша будто зациклилась. Но решение так и не приходило, и знакомого лица, кроме тех, что захаживали каждый день, она так и не увидела. Она помнила, что парнишка — коротко стриженный брюнет, глаза широко открыты и улыбаются, но больше ничего из памяти не смогла выудить. «Может, ты уже видела его сотни раз, но не узнала» — говорила она себе. И решилась на отчаянный шаг — обойтись один день без кофе и посмотреть, принесут ли его снова.

В тот день Маша ждала до 11 утра, не отходя от своего места ни на шаг, но, так как девушка не была роботом и естественные потребности взяли верх, ей пришлось покинуть свой пост. Вернувшись, она обнаружила горячий дымящийся стаканчик с прекрасным утренним ароматом.

— Кто его принес? — накинулась она на Арину.

— Я почем знаю, я ногти красила, а он мгновенно поставил стаканчик и ушел.

— Как он выглядел? — не унималась Маша.

— Отвяжись, сумасшедшая — отмахнусь Арина, всерьез надув и без того надутые губы.

Маша пила кофе и думала, что на следующий день повторит практику. Но что ей делать, памперсы для взрослых купить, что ли?

История повторилась, но теперь с новыми подробностями. Менеджер Саша принес девушке кофе, сказав, что ему его передали. Парень себя не назвал, просто просил передать «рыженькой, в зеленом платье».

— Брюнет, со смеющимися глазами? — чуть не за грудки схватила Маша несчастного менеджера.

— Я на внешность парней не смотрю. — Обиделся тот, поставил кофе на стойку и пошел дальше работать.

— Ты, я смотрю, совсем со своим кофе в дурку ляжешь. Переходи, как я, на жасминовый чай. — заметила Арина.

Маша промолчала. Маша думала.

Всю неделю Маша игнорировала кафе, и всю неделю к ней приходил ее любимый кофе. В пятницу она получила свой стаканчик от девочки-подростка в желтой бейсболке, которая передала ей дозу любимого напитка и записку. В записке было напечатано: «Надеюсь, Вас не уволят за опоздания. Сегодня я добавил в кофе кардамона».

Девочка испарилась так же быстро, как парень в первый свой визит, пока Маша читала записку.

— Да что ж это за «Амели»? — крикнула Маша в ухо ничего не подозревающей коллеге.

— Может, ты просто перестанешь обращать на это внимание? — потерла оглохшее ухо Арина. — Хотя, может, это твоя судьба. Ты ведь до сих пор после Артема не нашла никого? Или, может, это он так над тобой прикалывается? Мстит за то, что ты его бросила, хочет тебя до дурки довести.

— Нет, Артем слишком жадный, он бы денег пожалел. — Задумалась Маша. А на следующий день кафе закрылось.

Она не верила своим глазам. Маша прожужжала все уши всем, кто попадался, о том, как ей теперь плохо без кофе. Саша, тот самый менеджер, пожалел ее, и приносил термос, но это было не то. Да и понятно, что на работу кофе ей никто не приносил. Она уже выкинула историю из головы и привыкла к той бурде, что приносил Саша, так как за неимением королевы все средства проснуться хороши.

Однажды Маша, возвращаясь домой, почуяла аромат того самого, горьковатого, свежесмолотого кофе, который так любила. Она попыталась понять, откуда идет этот аромат и поняла, что он сочится из-под ее двери. Она с настороженностью и ожиданием чуда открыла дверь.

Квартира была полна волшебного запаха. На кухне, в фирменном переднике кафе, стоял парень в футболке-поло, и разливал из кофемашины в чашки божественный напиток.

— Вы кто? — спросила растерянная Маша.

— Я ваш ангел-хранитель. Ваша мама впустила меня сюда.

— А откуда здесь кофейная машина?

— Я выкупил ее, чтобы сделать вам сюрприз. Я давно за вами наблюдаю, кофейная нимфа.

— Дочка, садись пить кофе, — мама вышла в кухню и потянула носом яркий аромат. — Я вам плюшек напекла. И мне бы чашечку. — Обратилась она к гостю.

Маша сняла огромные каблуки и вздохнула с облегчением. То ли ноги от каблуков устали, то ли почувствовала надвигающееся счастье.

Сказка про жизнь

Лето. Вечер набухает спелой ягодой за окном. С ногами забравшись в плюшевое кресло, словно на спину пантере, я слушаю бабушкины сказки. Ее рассказы нельзя назвать выдумкой, но и правдивостью они вовсе не отдают. Словно из глубин старческой, набрякшей со временем, памяти выползают полулегендарные образы, сами позабывшие, существуют ли они на самом деле.

Особенно одна история полюбилась бабушке. Она рассказывала ее с настойчивостью лектора, наверное, потому что я девочка. У нее был только сын — мой папа и она была в свое время лишена возможности женского нравоучительства. Я помню ее наизусть, так как детская память, словно губка для посуды, вбирает в себя все самое замысловатое и менее всего нужное.

«Я была молода, когда началась война — полушепотом говорила бабушка, сложив руки на животе на манер Будды. — Тогда я еще не знала, что такое любовь, и какая любовь самая настоящая на свете. Я говорю не о любви мужчины и женщины, нет. Эту любовь испытывает большинство или думает, что испытывает. Я говорю о любви, доступной только женщине. Ей одной дано испытать подобное.

Меня забрали санитаркой на фронт. Я плакала на плече матери, а она говорила, что все мои сестры уже там и я должна выполнить свой долг перед отечеством.

Нас погрузили в огромный, словно кит, поезд, отражавший на своем боку копоть и смерть. Я забилась в угол вагона и сидела тихо, как мышка, прижав к груди скромные пожитки.

Его я увидела сразу. Он вошел, словно герой кинофильма. Статный, русые волосы аккуратно, по-киношному, пострижены, квадратный волевой подбородок, орлиный нос. Он бросил на меня усмехающийся взгляд и сел рядом.

Не скажу, что я была красавицей. Наверное, это было не так. Но у меня были некоторые черты, которые так ценились в наше время — толстая коса до пояса, румяные щеки, раскрасневшиеся еще больше от волнения, и большое, сочное тело.

Мы болтали с ним до ближайшей станции. Потом нас выгрузили, как дрова, и заставили перейти куда-то на ночь. Там все и случилось.

Он пах березой. Не смейся — это родной наш запах, запах нашей земли. Он был, словно только что срубленное дерево, не ставшее еще поленом, но уже и не живое. Он двигался, словно автомат — точно, четко, по плану, известному ему одному. Я не боялась, я знала — он все может, ему можно доверить свою жизнь.

Наутро нас погнали в какой-то Богом забытый, разбомбленный город, в котором остался только госпиталь, да пару домов с уцелевшим скотом. Госпиталь походил на осьминога, окаменевшего за тысячелетия, с добычей во рту. Он словно отрывал куски от вопящих раненых, а медсестры выполняли роль зубов. Эти обшарпанные стены отваливались кусками штукатурки, словно сквозь иллюзию светлого будущего выступала жестокая, местами смертельная правда жизни.

Нас заставили переодеться в грубую одежду, а мужчин зачем-то направили сдавать анализы. Все ровной очередью выстроились в больничный туалет. Моего любимого схватил за руку один из пациентов и сказал, что если тот не хочет ждать, он может сходит в туалет в соседнем крыле. Но пусть пеняет на себя, если не вернется. «Что за чушь — отмахнулся он.» «Туда никто из нас не ходит — был ответ- никто из мужчин оттуда еще не возвращался, пропадали все». Любимый посмеялся над глупыми суевериями, и мы направились в соседнее крыло, потому что я не хотела оставлять его одного, точнее, я прилипла к нему, как осенний лист к подошве.

Мы без труда нашли нужные двери.

«Не пугайся, кнопка. Это же просто туалет, а не старый английский замок» — улыбнулся он и вошел. Больше я его ни разу в своей жизни не видела.

Я проработала медсестрой всю войну, кроме нескольких месяцев. Сначала я думала, что поправляюсь от голода. Но более старшие товарки просветили меня, отвели к врачу нашего госпиталя. Я родила мальчика. Часто я просыпалась ночью и слышала собственный крик. Но не от постоянных взрывов, стрельбы, стонов раненых и крови, а от того страха у дверей туалета, которою я не смогла открыть и за которой навеки исчез мой любимый. Его записали в дезертиры и мне потом строго-настрого наказали не указывать имя отца. Да я его и не знала полностью. Только то, что он — Алексей, Лешенька. Такое отчество я и дала твоему отцу.

Я твердо решила вернуться в то место, где потеряла любимого, когда закончилась война. Сын спал у меня на руках, а сердце колотилось, словно желая опередить меня. Здание готовили к реконструкции, но еще документы не были готовы, и я вошла без проблем. Рука, открывавшая дверь, похолодела, словно был мороз. Я вошла, и дверь захлопнулась за мной, словно от ветра.

Я плохо помню этот момент. Было темно, а в моей голове раздался голос: «Ты сейчас умрешь! Боишься смерти?» У меня в голове вертелась одна мысль: «Только бы ребенок остался жив, сынишку сохраните». Потом меня нашли у закрытой двери в общем помещении. Сын плакал и дергал меня за рукав.

С тех пор я так и не вышла замуж. Я не жалею. В то время с войны приходило много одиноких девушек с детьми или в положении. То было время коротких встреч. Одно я могу сказать точно — только любовь к сыну сохранила мне жизнь. Дети — главное для женщины. Главнее ее собственной жизни».

Завтра мне исполняется восемнадцать лет. Я давно уже взрослая. Вспоминая эту историю, я тихонько смеюсь над бабушкиной выдумкой.

Вечер. Лето набухает, словно желатин на кухне.

Что такое любовь?

Она вошла как-то по-солдатски в маленький прокуренный начальником кабинет, поморщилась. Анастасия Дмитриевна, хоть ее только потерпевшие и обвиняемые так и называли, а все остальные Настенька, была из тех, что прячут свою красоту на все пуговицы — на все пуговицы застегнутая рубашка, ни приведи Господь кто-нибудь заметит грудь 4-го размера, на все пуговицы застегнутая душа, не открывавшаяся никому, кроме своего жениха. Но еще эта душа верила в справедливость, наверно, была еще слишком молода.

Привели женщину с бегающими глазами, следами былой красоты, и одетую как-то очень уж аляповато. После изучения дела Анастасия Дмитриевна начала допрашивать женщину, но у той как прорвало сливную трубу:

— Вы не понимаете, вы просто не понимаете. Он был как картинка, в костюме, Шанель не Шанель, но что-то такое, пах вкусно, а не как мой обормот, пил только сухое вино и никогда не напивался. А еще он поэт, понимаете, поэээттт!!!!!! У вас было такое, что вам посвящали стихи? Понимаете, настоящие стихи, с рифмой, ритмом, и что там должно быть, как в книжке в школе. Белеет парус одинокий… только там про меня, про мои голубые глаза…

— У вас серые глаза, — поправила Анастасия.

— Про мои голубые глаза, — как будто не заметила женщина, — ну и интимные части, ну вы понимаете.

— Нет! — строго сказала следователь.

— Эх вы, молодая еще, не понимаете. Мужик хоть у тебя есть? — наклонилась обвиняемая к Анастасии, как бы спрашивая тайну.

— Не фамильярничайте! — отстранилась следователь. — Вы ударили мужа ножом пять раз. Вы были пьяны, он тоже. Давайте вернемся к делу. Что вы делали вечером 28 сентября, когда все произошло?

— Он сказал, что я шалава, и ему изменяю. А я сказала, что я уйду от него к Вальдемару (это мой поэт). Он схватил меня за руку, больно, и тряханул, я упала, а он развернулся и пошел из кухни. Я схватила нож и начала бить его им, куда попала. Потекла кровь, руки в крови, он упал, а я бросила нож и побежала из дома к Вальдемару. Он жил рядом, в соседнем квартале. Но пока я бежала, меня поймали ваши, потому что руки у меня были все в крови. Спросили, что со мной, и я все сказала, не знаю почему, и вот я здесь сижу уже три месяца, ко мне только сын приходит, но ваши долго с ним говорить не дают.

Когда женщину увели, после еще некоторых вопросов, позвали мужчину лет 45, весь потрепанный, как будто перемолотый жерновами жизни, с лысиной и редкими волосами пыльного цвета на затылке, выглядящий много старше своих лет, он вошел, согнувшись, будто волок тяжелый мешок на плечах.

— Отпустите ее, — неожиданно пискляво взмолился он, — отпустите, я ее люблю, у нас сын.

— Она вас чуть не убила, и сын уже совершеннолетний. — Возразила Анастасия. — Давайте вернемся к материалам дела.

— Эх ты, молодая еще, ничего не понимаешь.

— Ну и парочка! — выдохнула Настенька, — а вы, Семен Алексеевич, не курили бы в моем присутствии, вы заставляете быть меня пассивным курильщиком.

— Лучше ты будешь пассивным курильщиком, чем пассивной женщиной, — возразил начальник, туша сигарету. — Вот как сможешь сама справляться, я и не буду тебе в кабинете курить.

— А когда наступит этот светлый день? — улыбнулась молоденькая следователь.

— Когда ты перестанешь думать, что ты лучше их. Никогда не знаешь, что подкинет тебе жизнь на следующем этапе. Думаешь, вот эти муж и жена всегда такими были. А вот теперь у них любовь — вот такой вот кадавр. Меньше свои инстаграмы смотри на идеальных людей.

— Я не смотрю… — попыталась возразить Настя.

— Смотришь, я сам видел. Ну да ладно. Дай Бог тебе гладкий путь, хотя, с нашей профессией, думаю, не даст…

И старый следователь вышел из кабинета, а у Насти уже звонил телефон, жених. Она быстро забыла, что ей говорил старый служака.

Как я искала смысл жизни

Вот ты живешь, живешь, и тебе бац и 36: у тебя ничего, кроме хронического геморроя на всю голову, километров порванных нервов и вот эта маленькая, сморщенная, нет, не попа (попа не маленькая) — изюминка, которая на фиг никому не нужна. И вот ты начинаешь судорожно искать, где же ты прое… ошиблась. Вроде все, как у всех — детсад, школа, институт, работа, замуж, а где я потеряла этот гребаный смысл жизни — не ясно, и не понятно.

И вот начинаешь сначала — терапия у психологов. Психолог с очень умным лицом объясняет тебе про детские травмы, незакрытые гештальты, осознанное потребление (а не как ты — зашла за шампунем, вынесла полмагазина, а другую половину решила отложить на завтра) и так далее. Но ты-то хочешь результат здесь и сейчас, а не проработка, глубокое понимание, работа над собой. Сидишь, слушаешь и думаешь: «Хорошо тебе, собака сутулая, а я зайду в магазин, и вместо того, чтобы попросить хлеба и молока, хочется заорать — мне покоя два мешка, нервишек новый моточек, а лучше два и пофигизма на кончике ножа, чтобы пережить эту всю хрень, а, да, и таблеток, не, не от жадности, от синдрома Туррета, по вкусу». И, после первого же разговора, записываешься на йогу.

Там тебе пытаются раскрыть чакры, завернув таким узлом, что раскроются даже те, которых у тебя никогда не было, расскажут про шум прибоя и море на медитации, где ты только и думаешь, как у тебя затекла спина и вообще, разогните мне ноги кто-нибудь, а то я домой на заднице попрыгаю, так и не обувшись. И, не получив желаемого, идешь к потомственной колдунье, девственнице в седьмом поколении и видящей сквозь время и пространство как на далеком заборе нарисован детородный орган. Она поводит руки над стеклянным шаром, раскинет карты, сделает еще множество манипуляций, предложит снять сглаз, порчу и до кучи родовое проклятье, на сдачу, и томным, не терпящим возражения голосом скажет: «С вас пять тыщ».

Похудевший кошелек требует от тебя того же, и ты увлекаешься здоровым питанием и веганством. Муж пищит в бесполезном протесте, организм посылает тебя на фиг, отказываясь просыпаться по утрам, но ты похудела на 500 грамм, а, значит, движешься в правильном направлении, и, только когда ты падаешь в обморок прямо за компьютером, держа в руках клок вылезших волос, тебя осеняет, что эти 500 граммов, видимо, относились к мозгу.

Астрология, стояние на гвоздях, лежание на углях, нумерология — ничего не дает тебе ответа, как прийти к гармонии с этим гребаным миром и поймать за причинное место дзен. Ты даже думаешь пойти в секту, но вовремя вспоминаешь, что ругаешься матом и квартиры у тебя своей нет, заложить нечего будет.

И вот идешьтакая, лупит дождь, ветер ласково срывает железные щиты и уносит в сказочную страну Оз, на ногах сапоги, которые неимоверно трут ноги, поскольку новые (опять вынесла полмагазина), тушь потекла, ты вваливаешься домой, а муж тихонько подхватывает твое бренное тело и увлекает на кухню:

— Сейчас чаю попьем, я булочки купил.

И тут ты понимаешь, что не зря жила эти 36 лет.

Собака

Лана пила кофе и перебирала бухгалтерский отчет, когда Витя снова принес ей полевых цветов, ее любимых, между прочим.

— Вить, ну не надо, мне их и ставить-то некуда, ни одного свободного стакана.

— В следующий раз принесу в горшке, и природу портить не буду, и посуды не надо, — улыбнулся мужчина. Лана легонько ответила на улыбку, и пошла искать, куда поставить букет.

Витя был другом ее коллеги, они познакомились на корпоративе, когда он подвозил их домой. И с тех пор парень стал ненавязчиво ухаживать за девушкой, то букет принесет, то конфет или фруктов. Пытался рассмешить, рассказать что-то забавное. Но Лану не особо радовало такое внимание.

С тех пор, как погиб ее муж, ее ничего уже не способно было развеселить, как раньше. Раньше она смеялась заливисто, громко, над каждой ерундой. Владик, муж, мог просто скорчить рожу, и она уже ухохатывалась. Они планировали детей, купили квартиру, и прожили всего три года вместе, как пьяный водитель сбил Владислава, когда тот после работы спешил домой по пешеходному переходу. Водила получил, конечно, срок, но разве это может вернуть человека. Полгода Лана не выходила на улицу, кроме как в магазин или аптеку, свекровь помогала ей, чем могла, ведь теперь, кроме Ланы, у нее тоже никого не осталось. Она заменила ей мать, которая давно спилась, и не хотела даже слышать о дочери с самого ее совершеннолетия. И даже на свадьбу не пришла.

Потом Лана стала потихоньку приходить в себя, ведь жизнь продолжалась, не смотря ни на что. Но как только видела парочки в парке, особенно с детьми, в горле становился ком размером с Фудзияму, и она начинала глубоко дышать, чтобы не разревется. Так прошло еще полгода, за которые Лана нашла новую работу (с прежней она уволилась, когда муж погиб, потому что не было сил ходить на нее, жила на накопления).

На работе девушка была очень прилежной, и выполняла все от и до, ни одной придирки от начальства. Коллеги всегда обращались к ней за помощью, но дружить не спешили, слишком уж Лана была необщительной и невеселой и не поддерживала женские сплетни.

На корпоратив Лана пошла только потому, что ее очень просила это сделать свекровь. Она сказала:

— Хорош себя хоронить заживо! Ты еще молодая, и этим моего сына не вернешь. Ты у меня теперь вместо дочери, а мать надо слушаться!

В этот день все задержались до позднего вечера. Надо было сдавать все отчеты, хвост горел, и весь состав коллектива сидел в мыле до последнего. Витя пришел проводить Лану, но Серега, его друг, сказал, что для надежности пойдем втроем. Идти было недалеко, всего три-четыре квартала.

Весна благоухала во всю, ночь была темная и бархатная, как нарядное платье. Но, не дойдя до дома каких-то пару домов, троицу встретила пьяная компания из семи человек, которая явно имела недобрые намерения.

— О, девку дашь поиграться? — заржал выщербленным ртом самый высокий и наглый, и они начали обступать ребят со всех сторон. Сергей, перепугавшись, бросился бежать, сбив одного из нападавших с ног и исчезнув за поворотом дома. Хулиганы заржали и вплотную подошли к ребятам. Витя не отличался крепким телосложением, но в его лице проступила решительность если не выжить самому, то хотя бы забрать пару хулиганов с собой на тот свет. Он крепко схватил дрожащую руку девушки, а второй начал нащупывать лежавший в кармане складной нож.

Неожиданно, неизвестно откуда, появилась черная, крупная собака, которая с диким рычанием кинулась на толпу нападавших. Несмотря на то, что собака была одна, она без труда разогнала хулиганов, так как те не смогли причинить ей никакой вред, на все удары она только больше злилась, и кидалась на обидчика. Лана с Виктором уже не знали, кого бояться больше, так как собака была очень сильной, раз справилась с семерыми, и что у нее на уме — не знал никто. Но вот, наконец, свора пьянчуг отступила и ретировалась. Собака перестала рычать и посмотрела строго, как-то по-человечески, на ребят. Постояла, посмотрела и убежала, исчезнув в ночи.

Виктор проводил Лану до квартиры, и девушка пригласила его зайти. Они перевели дух, попили чая с мятой, и только потом смогли говорить:

— Откуда, интересно, взялась эта собака? — наконец озвучил Витя.

— Не знаю. Только вот это был доберман — любимая собака моего мужа… покойного, — уточнила она, так как Витя не знал, что она была замужем, а только, что она одна. — Он всегда говорил, что хотел бы быть красивой большой собакой, если бы не стал человеком.

Она заплакала, и парень первый раз обнял ее. И первый раз она не отстранилась.

Генеральная уборка

Ищете способ поссориться с семьей и возненавидеть весь мир? — Начните делать генеральную уборку. Статус Владислава Цепеша вы заслужите просто как бонус ко всему перечисленному.

Началось это в славный день под конец лета. Муж спокойно лежал на диване и листал новостную ленту паблика о компьютерных играх, кошка так же спокойно драла коробку от микроволновой печи, в которую до этого залезла и не давала вынести на мусорку. Ничто не предвещало звездеца. Но тут мне в голову красной кнопкой пришло сообщение — «Мы за лето ни разу не постирали шторы». Я сначала отмахнулась от мысли, но она верещала, как раненая лошадь, на всю черепную коробку.

— Ссссаш.

— Че?

— Надо снять шторы.

— Оль, ну может, завтра, — в надежде на милость богов промямлил муж.

— Нет.

Он очень медленно встал, всем видом показывая, как ему неохота, но встретив мой взгляд, немного поторопился. Кошка заинтересовалась происходящим и перестала драть коробку.

Муж встал на стул, начал отсоединять застежки или как там они называются. Я решила пока подмести кухню, ну что зря время терять.

— Ох ты мать твою! — услышала я грюк и отборную обсценную лексику.

Прибежав в комнату, я не обнаружила мужа. На его месте лежало нечто, похожее на шевелящуюся кучку тряпок, подозрительно напоминавших штору, а сверху сидела наша кош и изображала борьбу с монстром и спасение этого бренного мира.

— Оль, ну где ты там, блин! — муж выбрался из кучи. — Я туда больше не полезу.

Я подняла стул и без проблем сняла вторую штору. Саша тем временем стоял, изображая ученика перед мастером, но глаза упорно косил в смартфон.

На этом приключения не закончились.

«Передвинь диван, мне нужно под ним помыть», и вот уже мужчина кряхтит и изображает инфаркт жопки и спины. Но двигает. Собака мордой вниз, а затем шавасана от усталости. А затем все как в тумане.

Вещи летали по квартире в поисках лучшего места для обретения покоя, кошка с надсадным «мяу» металась по всем комнатам, мужу удавалось в перерывах между «Сссаааш, сделай это и то» проверять новости паблика и оплатить подписку на онлайн игру, я наорала на запасные тапочки за то, что они попались мне под ноги, наорала на кошку, за что та укусила меня за ногу, наорала на мужа за нерасторопность и в конце наорала на отражение в зеркале за то… не, просто так.

Когда все включено было все выключено и квартира начала нездешне блестеть и переливаться чистотой, я успокоилась и предложила мужу выпить того самого вина, которое нам подарили три года назад, и которое стоит целое состояние. Поэтому мы его и не открывали.

Мы расположились за сверкающим столом, достали бокалы… и тут кошка запрыгнула на стол, зацепилась за скатерть, полетела вместе с вином на пол, облилась и изображая вышедшую из пены морской Афродиту, обтреслась и стала себя облизывать, вона какая вкусняшка.

Пока бутылка вина за 12К красиво разливалась по только что вымытому полу, буря у меня в голове вдруг сменилась полным штилем и принятием, и вообще полной осознанностью, и я оказалась в ресурсе, как это модно сейчас говорить.

И притихшему мужу я просто буднично сказала:

— Зато шторы постирали.

Фотография 9x12

Осторожно! В тексте присутствуют сцены полового акта, табакокурения и немотивированной агрессии. Не рекомендуется для прочтения лицам младше 18, ортодоксальным верующим и лицам с нетрадиционной сексуальной ориентацией.

Так уж получилось, что еще в подростковом возрасте я увлеклась фотографированием. Цифровых фотоаппаратов тогда еще или не было или они еще только выходили на рынок и не были массово доступны, но это не важно. На отцовский «Зенит» я фотала все, что считала красивым или интересным, иногда даже неплохо получалось. Вечерами после школы сидела в нашем сарае и проявляла полученную продукцию, а затем безжалостно уничтожала большую половину, пытаясь привить себе вкус и безжалостность к браку.

Не удивительно, что к 25 я стала неплохим фотографом, с уже цифровиком от Nikon. Меня приглашали на выставки и тому подобное, в местном масштабе, но денег не платили, или платили копейки. А кушать хочется всегда, как известно. И я пошла работать в студию, снимать на камеру дамочек тургеневского и бальзаковского возрастов в почти рубенсовских позах. К тому же я иногда снимала свадьбы, что приносило гораздо больший доход, чем дамочки. Но от студии шел стаж.

Жизнь текла, как положено в моем возрасте: подруги, друзья, загулы до утра, ухажеры с цветами или бутылкой пива. Я всегда была разборчивой, хотя особой красотой не отличалась. Так, обычная девушка с обычной внешностью, каких сотнями можно встретить на улицах.

Это случилось ранним (10 часов утра для меня рано) утром в самом начале рабочего дня в салоне. Оговорюсь, я делала еще фото на документы. Он вошел практически строевым шагом и уверенно направился ко мне.

— Девушка, мне нужно четыре фотографии 9х12. Сколько с меня?

— Вам цветные или черно-белые? — привычно спросила я.

— А какие вам больше нравятся? — усмехнулся он.

Я подняла глаза и получила тяжелый ожег — его радужки, абсолютно черные и слитые со зрачками, впились в меня мертвой хваткой. Его глаза смеялись, наблюдая мое смятение, хотя губы по-прежнему были плотно сжаты. Я пришла в себя и продолжила:

— Смотря, для каких целей вам фотография.

— Без разницы, мне на анкету. Делайте, чтоб я не сильно старым выглядел.

— Тогда предлагаю черно-белую, она ретуширует некоторые моменты и делает человека более «картинным», более образным, что ли.

Он улыбнулся:

— Давайте попробуем.

У него была строгая военная выправка, будто он долгое время служил в армии. На вид ему было под пятьдесят, может, от 46 до 49. При этом не было обычной расхлябанности пожилых мужчин: стройная, подтянутая фигура, которой некоторые двадцатилетние бы позавидовали, гладко выбритое лицо с правильными чертами. Может, стрижку ему бы сменить на более длинную, чтобы волосы, местами выбивающиеся из ровно причесанных, не торчали одинокими колосьями в поле, но это, как говориться, дело вкуса. В общем, мужчина был довольно приятной наружности, и фотографировать его было удовольствием. Ему не надо было говорить выпрямить спину, поднять или опустить подбородок, он чувствовал интуитивно, как он должен максимально хорошо получиться. И тут закралась мысль, уж не ошиблась ли я, и это не военная выправка, а годы работы мужчиной-моделью? Внешность соответствующая.

Я сделала фотографии и вывела на комп. Он подошел ко мне со спины, облокотился на спинку моего стула и легонько положил руку мне на плечо.

— Девушка, фотографии отличные! Это не я, а какой-то Марлон Брандо, если вы, конечно, знаете, кто это?

— Марлона Брандо снимали профессионалы, возможно, исходник был хуже, чем вы. Я ведь простой студийный фотограф. — я улыбнулась и опустила глаза, в лучших традициях любовных романов. — Подождите, пожалуйста, десять минут, я распечатаю вам фото.

— А зачем десять минут?

— На обработку. Видите, сколько шумов, да и цветокоррекция нужна, хотя я в ч\б и перевела. Да и вам надо бы нос немного выровнять, он вправо загребает чуть-чуть — хихикнула я и осеклась.

— Ну если загребает, подожду — рассмеялся мужчина и вышел, видимо, покурить.

Я закончила меньше, чем за десять минут. Там не требовалось почти никаких изменений во внешности, разве что на фото повылезали возрастные мешки под глазами. Но и они были куда меньше, чем у многих помоложе.

Он вернулся и я вручила ему конверт.

— С вас 180 рублей.

— Так дешево? Вы что-то скрываете, у нас уже нет таких цен.

— Да и таких зарплат, как у меня, уже тоже нет — усмехнулась я.

— Вас, наверное, муж поддерживает.

— Муж — объелся груш — грубо ответила я. — Мужа нет, детей, собаки, кошки и крысы тоже.

— Я вас обидел? — спросил он, но вовсе не сочувственным, а скорее насмешливым тоном. — Женщины все время торопятся выйти замуж, а потом говорят, что потратили на нас лучшие годы и не видели ничего хорошего. — он помолчал немного, я тоже. — Кстати, о женах. Сколько вы возьмете за семейную фотографию? Я и мои девочки — жена и дочка.

— Прейскурант висит на стене. — неохотно ответила я. Мне не улыбалось размещать в маленькой студии целых троих людей, не считая меня и выкорячиваться, чтобы хоть что-то путное получилось. Обычно, мы специализировались на одиночных портретах.

— Нет, вы меня не поняли. Я не в студию приду, а лично вам заказываю. Выйдем на улицу, сделаем памятные снимки у каких-нибудь достопримечательностей, и посидим все вместе где-нибудь, чтобы компенсировать затрату вашего времени. Это, не считая оплаты, конечно.

Я задумалась. Подработка, вроде, неплохая. Можно взять тысяч пять или шесть за десяток фоток. А это полмесяца работы в студии за пару часов.

— Хорошо. Пишите мой телефон и скиньте свой.

— А как же вас записать?

— В смысле? — не поняла я.

— У вас же есть имя. Оно у всех есть.

Я засмеялась.

— Вика.

— Максим Алексеевич. Но можете звать меня просто по имени. Но не Макс, не люблю этого сокращения. И давай на ты.

— Ок.

— Тогда пока, на выходных позвоню, как согласую время с семьей.

Он позвонил не на выходных, а в середине недели. На субботу у меня уже была свадебная съемка, и я предложила воскресенье. Максим согласился.

Они пришли в парк, дружно держась за руки, прям, как будто собирались тянуть репку. Максим за жену, жена за дочку. Надо признать, что это была на редкость красивая семья. Про Максима я уже писала. Его жена, Ольга, отличалась хоть и немного увядшим, что не удивительно в ее возрасте, но и сохранившим не только остатки, но процентов 70 былой красоты. Я бы даже сказала — 50 % былой и 20 % вновь приобретенной возрастной, когда женщина становиться не нежным цветком, а опасным плодом.

Ольга была со вкусом одета в деловой по крою, но при этом приятного персикового цвета, костюм: жакет плюс юбка карандаш, под жакетом прогладывала светло-голубая блуза из шифона, на ногах классические лодочки в тон блузке и черная замшевая сумочка, затягивающаяся шнурком и образующая такую конфетку. Кажется, она как-то так и называется. Взгляд у нее был одновременно спокойный и ровный, как бы излучающий вселенскую любовь, но когда пробегал по мне, становился неприятно надменным.

Дочка Юленька являла собой чудесное ангельское создание и чудо селекции, так как при кареглазых и темноволосых родителях она была удивительно белокура и голубоглаза, удивительно белокожа при смуглых Максиме и Ольге, и неприлично худа по сравнению с довольно грузной и отяжелевшей фигурой матери. Она была одета в легкое летнее платьице на бретельках в мелкий горошек и красные балетки, на ее длинноволосой головке красовался обруч, украшенный какими-то цветами. Лицо без грамма макияжа было свежим и цветущим. Юленька была похожа на девочку-подростка, хотя, как позже выяснилось, этой нимфе было 27 лет.

Максим являл собой классический образ главы интеллигентного семейства, вышедшего на прогулку: синяя однотонная рубашка и брюки из легкой черной ткани, такие, как носят директора летом.

Я поздоровалась и представилась обеим женщинам. Ольга сухо кивнула мне, а Юленька прямо зашлась от радости, что их сегодня сфотографируют. Ее жизнерадостности можно было бы позавидовать, если не заподозрить легкую умственную отсталость.

Я сделала больше хороших на первый взгляд фотографий, чем рассчитывала. Предупредила Максима, на что он сказал, чтобы я делала все, а там рассчитаемся. Я недоверчиво протянула руку и сказала, что требую хотя бы 30 % от суммы. Это было нечестно и опрометчиво с моей стороны, однако, прокатило. Максим достал кожаный зажим для денег и, произведя несложные подсчеты, положил на мою протянутую руку положенную сумму. Я загробастала деньги и хотела ретироваться, но Максим легко, но настойчиво придержал меня за локоть.

— Кто-то, помниться, обещал посидеть с нами.

— Брось, Максим, Виктория уже, наверняка, по своим делам торопиться, а ты ее задерживаешь — проговорила жена и посмотрела на меня.

— Нет, я никуда не тороплюсь. Пошли — выдала я и пошла рядом с Максимом по левую руку. Получалась странная картина — красивый зрелый мужчина в центре, по одну сторону жена и дочь, по другую сторону я с фотоаппаратом и рюкзаком за плечами. Ах да, я же забыла описать себя, это не честно по отношению к читателю сего.

Значит я — невысокая блондинка, не настолько блондинка, как ангел Юленька, скорее светло русая. Я достаточно стройная, но не худая, при этом не обладаю увесистыми достоинствами моделей для мужских журналов. Такая себе среднестатистическая девушка в классических черных брюках и клетчатой блузке, украшенной брошью. На ногах синие лодочки, прическа — высокий хвост.

Мы сидели в кафе для уверенного среднего класса — не тот шик, что в ресторанах, но и не та убогость, которая царит в кафе быстрого питания, не смотря на все их выделывание с дизайном. Я пила капуччино, закусывая чиз-кейк и слушала эту красивую семью. Звучала семья, надо сказать, красиво, но иногда фальшивила. Не часто так, а как будто выпускник музыкальной школы сдает экзамен, но очень волнуется.

Ольга старалась, (или просто была такой) показать, как она любит мужа. Она не выпускала его руки, облокачивалась на плечо и постоянно подливала ему молочный оолонг из чайничка. Юленька вертела головой по сторонам, рассматривая посетителей и делая несвойственные ангелу едкие замечания по поводу внешности или наряда того или иного гостя. Я с ужасом подумала, как она разложит мой наряд и мой длинный нос (не в плане любопытства, а в плане физиологии).

Максим единственный, казалось, был естественным — нагловатым, борзоватым и при этом ироничным и интеллигентным. Как это удерживалось в одном человеке — ума не приложу.

Оказалось, что оба моих предположения насчет происхождения осанки и походки оказались верными. До того, как посвятить жизнь военной карьере, Максима приглашали многие модные дома, или как там это тогда называлось, для показов мужских коллекций рабочей и повседневной одежды. Он думал связать свою жизнь с кино, благо внешность покорителя женских сердец обеспечила бы его прохождение хотя бы во второй тур, но строгий отец поставил ультиматум и отправил непутевого отрока служить отчеству и Советскому Союзу.

— Девок… — взгляд на жену. — девушек было много разных, кто письма писал, кто у подъезда караулил, чтобы я их проводил, ну как тогда было. Не как сейчас. Но Оленька мне единственная приглянулась. Мы с ней уже 28 лет вместе.

Сопоставив в голове некоторые цифры, я поняла, чем Оленька приглянулась, но решила промолчать.

Дослужившись до полковника, Максим получил травму на учениях, после которой вполне мог продолжать службу, но не захотел. Сейчас работает на одну московскую контору в административной должности (конкретней не уточнялось). Судя по тому, что он может себе позволить угостить незнакомого человека в не дешевой кафешке, можно сделать вывод, что уровень его зарплаты явно выше среднего. Но, это уже не мое дело.

— Пойдем, покурим! — обратился ко мне Максим, доставая пачку.

— Ну, пойдем.

Мы вышли на улицу. Уже теплый майский ветер трепал мою челку, мешая закурить. Максим опять взял меня за локоть, но уже настойчивей.

— Пойдем подальше от окон.

— Это еще зачем? — вырвала я руку.

— Узнаешь. Кстати, ты в курсе, что курить вредно.

— Мне вредно, а тебе не вредно?

— Всем вредно, но я уже не смогу бросить.

— Я тоже, и этот разговор закрыт.

— Мужика на тебя нет — бросил он, заводя меня за угол кафе, где располагался черный вход. Но сейчас было много народу, и никто из персонала не курил на черной лестнице. Мне стало страшно, хотя был яркий день и кругом полно снующих туда-сюда людей. Просто от этого мужчины исходила какая-то опасность. И еще, я поймала себя на мысли, что меня это заводит.

Он смотрел на меня своими угольно-черными глазами, в которых, как будто, горел огонь. Сигарета застряла на полпути ко рту, не выдохнутый дым сочился из носа, как у дракона. Его сигарета потухла, и он держал ее в руках, как тело умершего товарища, не в силах бросить. Мы так стояли, и я не знаю сколько. И я не знаю, как это произошло, но мы начали целоваться. Он целовал меня так, как, я думаю, целовались бы герои фильмов, будь они настоящими — страстно, умело, неистово. А я так и не поняла мозгом, что происходит, но мое тело подумало за меня и отвечало на поцелуй. Внезапно он отстранился от меня.

— Пошли, нас ждут. — сказал он так, будто мы действительно просто вышли покурить и поцелуй — плод моего больного воображения или галлюциногенной сигареты.

Мы вернулись, но я уже не могла все воспринимать так же, как до этого. Я извинилась, взяла вещи и ушла, обещав сообщить, когда фотографии можно будет забрать.

Со мной творилось что-то пугающее и непонятное. Я не могла делать фотографии, потому что, смотря на Максима, в моем сознании всплывал поцелуй, горячие руки и тесно прижатое красивое мужское тело.

Здесь я сделаю небольшое лирическое отступление. Пусть меня предадут анафеме, но то, что женщину не интересует секс, или интересует в меньшей степени, чем мужчину — миф, созданный и взлелеянный сотнями поколений. Девушку всегда воспитывают, как нежное, неземное существо, которое должно мало кушать, приятно пахнуть цветами и свежестью, скрывать то, что ходит в туалет и, конечно, не дай Бог, не думать о сексе и получать от него удовольствие, кроме того, что она может от этого забеременеть и воспроизвести потомство. Кем был придуман этот миф, сейчас уже сказать сложно. Даже в наш век нескольких сексуальных революций женщина, желающая секса, сразу заносится в шалавы. Думаете, как воспринимаются те же пресловутые модели для мужских журналов? Правильно — шлюхи. А что делают со шлюхами? Не буду писать, но именно то, что вы подумали, и делать это надо хотя бы в своем воображении. И на таких не женятся. Женятся на тех, кто воскрешает в душе образ непорочной матери, кормящей грудью, не как сексуальным объектом, а как источником питания, как хлеб, например, или стейк. Мать не может трахаться. Поэтому девушкам приходится скрывать от парней, что они тоже хотят их не меньше, чем они их. А некоторые настолько умело притворяются, что даже начинают действительно охладевать к сему действу, а то и вовсе становясь фригидными. Девушка вынуждена быть не собой, а тем образом, который ей навязывает общество — сиди и жди принца, не кури, не пей алкоголя, не занимайся интеллектуальным трудом, это удел мужчин, будь красива, но не сексуальна, а то мужчина подумает, что ты — не хорошая девушка и замуж не возьмет. И, как это ни прискорбно, но на женском желании всегда будет табу, сколько бы сексуальных революций не познала история, и как бы ни изменились отношения полов и гендерные различия. Увы и ах, но я отношусь к тем женщинам, которые не умеют или не хотят скрывать, что хотят, извините за повтор, мужчин и секса. И это моя беда.

Не буду распоэзиваться о прошедших днях и моих мучениях, но в конце недели Максим позвонил. Я ему честно сказала, что фото не готовы, на что он ответил, что это не важно, у него ко мне есть другое дело. Он так сказал «другое дело», как будто это был тайный код. Он продиктовал адрес и через 40 минут я стояла у старенькой хрущевки и звонила в домофон.

Квартиру с указанным номером открыл Максим. Больше никого не наблюдалось. Он стоял с обнаженным торсом и в джинсах-варенках. Я вопросительно на него уставилась, а он втянул меня в квартиру и захлопнул дверь.

— Только не говори, что ты этого не хочешь! — засмеялся он и далее последовал совершенно безумный секс сначала прямо в коридоре, затем на приятно удивившем меня в такой квартире, удобном диване, затем, опять же, как в низкопробных романах, на кухонном столе.

Совершенно обессиленные, мы затянулись сигаретами. Максим хотел закурить прямо в комнате, но я вытащила его на балкон.

— Я с женой не разведусь, имей это в виду. Если ты захочешь большего — я тебя брошу.

Наверное, я его напугала своим смехом, да и сидящую мирно бабульку на скамейке под балконом, тоже.

— Максим. Я хочу с тобой трахаться, долго и классно, как сегодня. Замуж за тебя я сама не пойду. Улавливаешь?

Он уставился на меня с искренним удивлением.

Мы встречались месяц или два на этой квартире друга, уехавшего по работе на севера, а семью отправив к родителям.

Максим много говорил о себе. Как и предполагалось, Ольга женила его на себе с помощью беременности. Как думал Максим, она это сделала специально, это не был случайный залет. Но, теперь уже без разницы. Дочка, как мы помним, родилась совершенно не похожей на родителей, что Максима очень смущало и не давало первое время спокойно спать, а ДНК-экспертизы тогда еще не было. Он успокоился и принял девочку, но чем старше она становилась, тем страннее.

Обегав с ней кучу врачей, целителей и экстрасенсов (последние из юрисдикции Ольги), Юленьке был вынесен неутешительный диагноз — маниакально-депрессивный психоз, осложненный задержкой в развитии. Она могла то носиться, как угорелая, то сидеть часами, уставившись в одну точку и ковыряясь в носу. Но и сомнения по поводу отцовства рассеялись — Юленька оказалась альбиносом. Не таким прямо полным альбиносом, но с очень большим недостатком меланина. С горем пополам она закончила школу, но дальше категорически проваливала экзамены. Ей купили корочку дизайнера и она мало помалу втянулась в трудовую деятельность, выполняя несложную работу в Фотошопе и Короле, типа, открыток на день рождения. Платили ей соответственно, но хотя бы не тунеядка.

Семейная жизнь так же протекала с диагнозом маниакально-депрессивный психоз — то наступали моменты счастья и гармонии, то они ругались вдрызг и не разговаривали.

Максим никогда не испытывал недостатка женского внимания, а с годами стал особенно умелым любовником. Послужной список покоренных им женщин занимает всю память его ай-фона. О внебрачных детях ничего не известно, так как надоевшая женщина отправлялась в игнор, и о ней оставалась лишь память и фотография.

Сначала мне было жалко Максима, да и хотела я его, как кошка. Но, с течением времени, между нами стала вырастать перегородка, сначала картонная такая, как между дальними родственниками, но чем дальше, тем больше она обрастала кирпичной плотью.

На наше поколение часто возводят напраслину. Что мы неграмотные, ничего не знающие игроманы, для которых Великая Отечественная война — тема компьютерной игры. Не спорю, такие тоже имеются в анамнезе. Но у нас с Максимом все было с точностью до наоборот. Нет, конечно про войну он все знал. Но для него имена, имеющие для меня значение, звучали, как название неведомого экзотического блюда. Жан-Поль Сартр, Франц Кафка, Альбер Камю, Милош Кундера были для него пустым звуком. Он даже не знал, что Иосиф Бродский — поэт, а не архитектор. С музыкой было еще туже — он вообще был к ней равнодушен и воспринимал исключительно, как фон, тогда как я наслаждалась музыкой и для меня она была неотъемлемой частью моей жизни. Однажды включив «Rammstein», я услышала отповедь о том, что немцев слушать нехорошо. На мое возражение о том, что качественная музыка не имеет национальности, он, видимо, пошутил, чтобы я попробовала включить ее на параде победы.

Недопонимание росло, как чужие дети. Мы обменивались ядом и сарказмом. Начинал обычно он.

— То есть ты хочешь сказать, что твой, как его там, Кафка, не был неудачником? За ним бегали пять женщин, не самые страшные и бедные, даже наоборот, а он ни на одной не женился или хотя бы не сделал ребенка. Это же все равно, что иметь достаточно денег, чтобы купить сочный, спелый, вкусный арбуз, но, вместо этого, погладить его упругий бок и каждый раз брать одну вишенку.

— А я смотрю, ты ежедневно арбузами питаешься. Только арбузы имеют диуретическое свойство, проще, мочегонное. Вот ты и бегаешь туда-сюда, ища, где отлить, пардон, спустить.

В один из вечеров я сидела за компьютером, обрабатывая очередные свадебные фотографии. Конечно, как любой уважающий себя свадебный фотограф, я никогда не сделаю готовым и не отдам клиенту плохой кадр. Но пересматривая гигабайты отснятого, я обнаружила, как выглядят на самом деле лица молодоженов — они растеряны, напуганы, а вовсе не счастливы. Они смотрят друг на друга каким-то новым взглядом, и этот взгляд полон отчаяния и боли. Они пытаются скрыть это за маской радости, они целуются по пять минут, пока гости орут «Горько», а сами в душе плачут. Не потому, что сделали неправильный выбор, а потому, что никто им не гарантирует, что этот выбор правильный. Что там, за чертой штампа в паспорте? Есть ли там жизнь: встречи с друзьями\подругами, гулюшки до поздней ночи, разрешения заворачиваться в одеяло трубочкой и спать по диагонали. Никто этого не расскажет, как партизан на допросе. Все делают счастливые мины.

Я решилась на очень некрасивый поступок, пока делала фотографии. Решилась и не жалею до сих пор, хотя это вряд ли что-нибудь изменило.

Семейные фото Максима я давно отдала и получила за них положенный гонорар. Но я делала тайком фотографии наших утех и записывала на диктофон его голос. Я это делала не со злым умыслом, а скорее, для себя.

Но теперь я распечатала их, скрыв свое лицо, перевела диктофонную запись в мр-3, положила в подарочный конверт и отправилась на работу Ольги.

Она узнала меня и холодно поздоровалась, как бы не понимая, что я здесь делаю. Я протянула ей конверт:

— Ольга! Это подарок от меня вашей семье. За эти фотографии вы мне ничего не должны. Всего доброго.

Я отправила телефон Максима а черный список и, наконец, уволилась из салона. Не знаю, пытался ли он меня найти, мне об этом ничего не известно. Я уехала из этого города, нашла неплохую работу, правда, на личном фронте без перемен. Но, какие мои годы. Программа, вложенная в женщин самой природой, хоть и не совершенна, но неистребима. Когда-нибудь я тоже выйду замуж и испорчу кому-то жизнь…

Словоформа

Я иду по летнему городу, вдыхая топленый жаркий воздух и чувствую себя шоколадкой в руках ребенка, растаявшей в теплых ладошках. Я растекаюсь, пачкаю нежные ручки, которые хочется облизать, потому что пахнут они детством и сладостью. Какой сегодня день, какое число — не знаю. Я просто иду и пытаюсь не думать, пытаюсь не впускать мысли в черепную коробку, пусть они лучше вьются, как мотыльки над моей головой, я лишь отмахнусь.

Город застыл, как на открытке. Здесь протянула за квасом руку женщина в льняном платье ниже колен, складка которого выгнулась на легком ветерке, словно потекший на горячем бутерброде сыр. На руке перстень с горящим сапфиром, синим, как ее глаза. Продавщица, грузная обмякшая от жары женщина, застыла с измученным работой и температурой воздуха лицом, застыла и струя кваса, наполняющая пластиковый стакан. Застыла маленькая собачка, принадлежащая женщине в льняном платье. Хвост собачки остановился на правой стороне, что явно говорит о вилянии и хорошем настроении, ведь, скорее всего, ее очень любят в семье женщины, поскольку из сумки торчит щенячья игрушка и большой пакет дорогого корма. А вот тут очередь на маршрутку. Женщины, дети, большие вспотевший мужчины в клетчатых и полосатых рубашках, вытирающие пот со лба платком. Водитель вышел и стоит возле своей машины с остановившимся дымом сигареты изо рта. Я моргаю и все снова приходит в движение.

Мысли — как дети, если им дать волю, они сядут тебе на шею и будут требовать все больше и больше. Не пускать в голову, не думать о том, что может или уже произошло. Только вперед, взять большой кофе в кофейне и идти с ним по городу, прихлебывая и пританцовывая свой странный танец под музыку улиц. Не думать. Жить настоящим моментом и почувствовать его вкус на губах, как растаявшей и потекшей по нежным пальцам шоколадки. Быть моментом.

Школьница

Надо сказать, что мы с мужем друг с другом не скучаем. То он орет, то я, то за дело, то просто так, для профилактики. Он, в основном, за то, что у меня руки из всем известного места, я — просто потому, что женщина. И доверяем мы друг другу тоже, все пароли и явки открыты.

Но вот заниматься, так скажем, любовью со мной — целая история. Я не люблю вот этих всех ролевых игр, фантазий, и прочей лабудени, без которой почти все мужики жить не могут. В общем, трудно со мной трахаться.

После ужина залезаю я в его телефон, чтобы одну фишку в гугле посмотреть (мой разрядился) и обнаруживаю заказанное платье школьницы в истории. Размер мой, и белые, мать его, носочки. Ну, думаю, попала я. Опять он за свое. Но, то ли ПМС уже прошел, то ли слишком хорошо на работе все было, никто кукушку не сношал, но я промолчала и не стала ничего Сереже говорить. Думаю, приедет, тогда и вынесу мозг, что деньги потратил зря и вообще, я стара для таких выкрутасов. А пока подожду.

Долго ждать не пришлось — сайт был московский, приехало за пару дней. Сережа, сияя, как медный таз, пришел с почты и спрятал пакет где-то в спальне. Если бы я не знала, что это, возможно, начала бы пытать, но я затаилась.

Вечер, мы поужинали, завтра выходной и любимый, как бы невзначай, начинает:

— Светуля, ты же хочешь новые сережки? — начал он издалека.

— Что я должна для этого сделать? — не подала я виду.

— Примерь, твой же размер? — и выносит из спальни уже распакованное платье с фартуком, такое, советское, из нашего детства. Жаль, ткань совсем не та, а то я бы понастальгировала о первом классе, и первой школьной любви.

— Зачем? — не унимаюсь я, продолжая изображать святую простоту.

— Давай в школу поиграем? Я буду учитель…какой предмет тебе больше всего нравился?

— Древнегреческий.

— В школе?

— Ну, блин, Сереж, а догадаться? На буя я на филолога поступала?

— Значит, литературы.

— И что, ты будешь ко мне приставать?

— Да, а потом мы с тобой поиграемся в спальне.

Я переоделась. Фигура у меня, может быть, и школьницы, а вот лицо, конечно, уже давно не то, но моего учителя это не остановило. Мало ли какие школьницы бывают, они в 17 уже на 40 выглядят. Я обиделась, что мне еще нет 40 и вообще до этого возраста далеко, но он усадил меня за стол, положил тетрадку и ручку и сделал серьезный вид.

— Ты бы хоть костюм надел. А то так и будешь в майке-алкоголичке? — удивилась я.

— В костюм, милая, я не влезу благодаря твоим вечным пирожкам и булочкам. Сама ведьма — ни на кг не поправилась, а я уже по лестнице с трудом поднимаюсь.

— Жопу надо чаще от дивана отрывать! — разозлилась я.

— Парамонова, что ты себе позволяешь, записывай тему урока. — он стукнул бамбуковой палочкой, оставшейся от недавнего ужина с роллами, по столу.

— А, мы уже начали?

— Разговорчики! А тебе, Парамонова, надо бы подтянуть твои знания. А то не в курсе, кто написал Мастера и Маргариту.

— Некрасов? — решила подыграть я.

— Как ни стыдно, это же Чехов, Антон Павлович.

— Сергей Вадимович, Вы же шутите. Мастера и Маргариту написал Булгаков, Михаил Афанасьевич. Он начал писать роман еще в 1920-х годах, и только после смерти писателя его жена собрала все черновики воедино…

— Да заткнись ты! И убери телефон.

— Нет, Сергей Вадимович, я буду снимать, как Вы ко мне пристаете и заявлю о педофилии.

— Я к тебе еще не приставал.

— Но собирался. Ты хотел реализьм, получи.

— Да я же видел, что школьницы только и мечтают трахнуться с учителем.

— Во-первых, это ты видел в своей вечерней порнухе, во-вторых, ты уже далеко не торт, а пузо 6 размера не возбудит ни одну школьницу, а в-третьих, у меня критические дни и я вообще не собиралась с тобой ничем заниматься.

— Светка, какая же ты бываешь сука! — муж сломал бамбуковую палочку, выкинул в мусорку, и матюкаясь, пошел играть в танчики.

Жаль, сережки новые я не получу. Но о чем с ним трахаться, если он Чехова с Булгаковым путает.

Яблоки мандрагоры

В детстве, как только начали резаться коренные зубы и молоко нравиться, как продукт питания, Антон начал писать стихи. Неумелым детским почерком, коряво, будто яблоня в саду. Коряво и в плане формы, и в плане содержания. Что-то про ежика, который потерял детенышей, а потом оказалось, что эти огрызки пошли на речку. И перепугали папашу до инфаркта, если конечно, у ежей бывает инфаркт? Должен быть, ведь сердечная мышца присутствует.

Подрастая, он научился смотреть на себя более критично. Сначала отказался от гуманоидных животных, затем общечеловеческих тем и наконец сузился до собственного эгоцентризма, в первый раз влюбившись и познав плотскую любовь. В общем, прошел все стадии взросления на этапе детства и юности.

Закончив институт, Антон пошел работать в библиотеку, чтобы быть ближе к литературе. Но он был молод и амбициозен, поэтому решил, что свои сопливые (он их таковыми не рассматривал) опусы нужно пристроить в литературную газету.

Антон был из тех людей, что умеют стлать не мягко, но красиво. Кровать словно покрыта нежнейшим лебяжьим пухом сверху тончайшего шелка, а под всем этим великолепием — дешевое ДСП, без простыни и матраца. Но и это умение не помогло юному дарованию пробиться. Ложась на ДСП, невольно задумываешься, чего тебе не спалось в проверенных местах, поэтому редакторы литературных газет наперебой отказывали юному бумагомарателю. «Слишком смело», «Слишком консервативно», «Не прошло цензуру», «Слишком мягко». Газетка, под названием «Новь» взяла пару стихотворений Антона (видимо ей было все равно, на чем спать). Одно из которых начиналось примерно так:

Ты мой Эдем, моя обитель,

Я твой несносный повелитель.

И вот когда свеженький, еще горячий номер «Нови» оказался в руках вьюноша, он тут же захотел вступить в Союз писателей. И, не долго думая, отправился прямиком туда с пахнущей свежей краской газетой.

Есть такие люди, которые родились старыми. Создается впечатление, что они — продукт чудовищной селекции. Как Бенджамин Баттон, с тем лишь различием, что они не молодеют.

Они вышли из чрева матери именно такими: с морщинами на лбу и в уголках рта, в очках в роговой оправе, в льняном пиджаке и в вытянутых на коленях брюках. Удивительно, как они вообще могли выйти не ногами вперед.

Они смотрят так, будто повидали весь мир, а на самом деле им день от роду. И вот такой новорожденный старик смотрит на вас и вы понимаете, что он никогда не умрет, потому что он не живой. И от него вам нечего ждать чего-то хорошего.

А Антон ждал, пока не увидел новорожденного. И все понял.

В библиотеке настали нелегкие времена. И юный рифмоплет, 23 лет от роду, решил, что пора перебираться с глаз долой, из сердца вон, а то бишь в столицу.

Он собрал свой немногочисленный скарб, нажитый посильным, а иногда и халявным трудом, погрузил в клетчатую «челноковскую» сумку и сел в ближайший поезд.

Как удивительно думается ни о чем, когда едешь долго и нудно. Голова пуста и одновременно полна настолько, что кажется, мысли сейчас полезут из ушей и носа. Мимо проносятся леса, скелеты многоэтажек, одинокие деревни и многочисленный стелы и памятники всеми забытых войн, о которых нам говорят лишь телевидение и учебники истории. Читать в поезде — роскошь для тех, кто ценит собственные мысли. А так же для тех, кому не хочется блевать от качки, усиливающейся мельтешением букв и смысла.

Антон не делал ни того, ни другого, то есть не читал и не думал. Кол-во часов, помноженное на тупое умствование, прошло не заметно и он оказался в цитадели, которую желают многие, тысячи тысяч голозадых провинциалов, но улыбается она только тем, кто оскалит на нее зубы. Пока Антон об этом не знает и крепко спит на клетчатой сумке под головой на Беларусском вокзале.

Пять лет он работал то сторожем, то ночным грузчиком, перебиваясь от одного заработка к другому, поочередно увлекаясь грудастыми полными девками из галантерей, пока не попал к одному писаке из известных в уборщики. Он, критично осмотрев опусы Антона, решил дать ему шанс стать журналистом.

Имея всего одну пару приличных джинс и футболку, в которой не покажешься гастарбайтером, Антон умудрился сменить свои вкусы на навязываемые массовой культурой. То есть стал любить худышек. На одной вечеринке он познакомился с НЕЙ, дочерью директора крупного издательства. Ее костлявое, анорексичное тело, лишенное всех вторичных половых признаков, одурманило его разум и заставило пульсировать кровь. Поимев ее несколько раз и кончив в нее, он зародил в ее анабиозных недрах новую жизнь, и был вынужден сделать ей предложение стать его навеки. Под наблюдением двух ее братьев, отслуживших в горячей точке. Как тут можно не согласиться?

Любовь априори создает детей. Более того, она была придумана, чтобы человечество не вымерло. Любая тварь, и в том числе человек, испытывает инстинкт размножения, когда сливается в экстазе. Подспудно все мы думаем о детях, даже когда это не входит в наши планы, это сидит внутри и руководит гениталиями.

Когда живот новоиспеченной жены, настолько непропорциональный ее комплекции, что она походила на улитку наоборот, все рос и рос, Антон испытывал такое глубокое чувство самоудовлетворения и счастья, что сам себе удивлялся. Еще вчера, фигурально говоря, он и думать не думал о детях, а только о славе и деньгах, а теперь все это у него есть, и он может задуматься о потомстве. У него будет сын! Ондаст ему то, чего не было у отца. Он сделает его самым счастливым мальчиком на Земле, если это будет в его силах.

Будущая мамочка же, заботясь о своей нескладной фигуре, старалась мало или вообще ничего не есть, тайком курила, проветривая туалет до прихода мужа, а если срывалась на еду, то использовала американскую диету. Муж тоннами покупал ей витамины и разные биодобавки для беременных, слушал ее живот и нежно гладил его.

Но, то ли ее нутро было настолько маленьким, что задушило ребенка, то ли сказались образ жизни и другие немаловажные факторы, но сын даже не смог родится, не то что живым, даже мертвым. Пережив операцию, не состоявшая мать килограммами поедала фрукты с подругой по палате и с ней же ходила курить, перемывая косточки мужу, который никогда у нее надолго не остается.

А Антон сидел в парке, затянутый в рюмочку, и смотрел на молодые семьи с детьми. В его горле стоял ком размером с Эверест, и никакая сила на свете не могла его оттуда извлечь.

Жена перестала прятать сигареты и давать ему. Она все чаще пропадала вечерами, приходя с запахом дорогого пива и мужского парфюма. Он решил развестись.

Теперь его судьба вновь неопределенна. Популярность, что он приобрел в литературных кругах, могла бы дать ему множество плюшек, несмотря на козни бывшего тестя. Но Антон не мог больше смотреть на этот зловонный, кишащий город, где его жизнь рухнула, и вернулся на малую родину к маме.

Там его, к величайшему удивлению, ждала золотая пора славы. Он стал председателем местного Союза писателей, его книги выходили большими тиражами, все больше воняя мертвечиной, что так нравилось старшему поколению. Антон потерял вкус и запах жизни, хотя у него было все, что только можно было пожелать творческому человеку. Он так и не женился больше.

Олег родился в 90-е годы, когда любой мальчик, будучи даже задохликом и астеником, мечтал стать бандитом. А Олег мечтал стать известным певцом, как Сергей Жуков из «Руки Вверх». Но ни мать-природа, ни родная мать, не удосужились наделить мальчика голосом, хотя уже в пять лет он умел складывать слова в такие замысловатые конструкции, что отец перепугался и отвел сына к психиатру. Тот пожал плечами и сказал, что это пройдет. Но не прошло.

Мальчик закончил школу с золотой медалью и поступил в экономический ВУЗ. Но его душа рвалась к поэзии. Поэзия Олега была настолько авангардна, что даже его сверстники и однокурсники качали головами. Одна газетка, под названием «Новь», напечатала пару его стихов с такими строками:

Я б в ворота Рая стучал кулаком,

Бум! Рассыпались звезды по полкам.

Окрыленный таким поворотом, Олег решил, что можно попробовать ступить на путь официальной поэзии. С газетой в кожаной папке он направился к председателю Союза писателей, Антону Ивановичу.

Есть такие люди, которые родились старыми. Создается впечатление, что они — продукт чудовищной селекции. Как Бенджамин Баттон, с тем лишь различием, что они не молодеют.

Они смотрят так, будто повидали весь мир, а на самом деле им день от роду. И вот такой новорожденный старик смотрит на вас и вы понимаете, что он никогда не умрет, потому что он не живой. И от него вам нечего ждать чего-то хорошего.

Яичница

Началось все с того, что я решила приготовить завтрак, пока муж спит. Невинное и в общем-то похвальное желание.

Сварив себе кофе с корицей и имбирем, я взяла сковородку и задумалась. Просто пожарить несколько яиц и на этом все показалось мне очень скучной и совершенно недостойной моего кулинарного гения идеей. За сим, пока на сковороде шкварчала смесь кокосового и рапсового масла (не спрашивайте, как я смешала твердое с жидким), я взбила до появления пузырьков яйца с миндальным молоком. На сковородку я положила один свежий помидор, порезанный ровными кружочками и ошкуренный с помощью кипятка, мелко порубленный полукольцами кабачок (или цукини, вечно их путаю, одно темно-зеленое в крапинку, другое светло-зеленое), ровно сто граммов, замаринованный только что в соевом соусе и терияки с добавлением смеси перцев и копченой паприки баклажан, нарезанный, как и помидор, ровными кольцами, и два прекрасных, только вчерашним вечером купленных шампиньона, с белыми, словно только что выпавший снег, шляпками.

Все это я потушила на медленном огне, пока они не стали издавать четкий овощно-грибной аромат. Тут во взбитые с миндальным молоком яйца я добавила две столовые ложки кукурузного крахмала (в детстве смесь яиц, молока и крахмала мне очень нравилась и звалась странным именем «макУха»), и еще раз немного взбила и вылила на сковородку.

Когда края яичной смеси начали подрумяниваться, я достала из холодильника неприкосновенный запас пармезана (я его хранила на тот случай, когда у меня будет все плохо и я захочу заесть стресс, но он лежал уже неделю, и в общем, Валера, настало твое время), и потерла сверху всего этого великолепия.

Когда сыр расплавился, я посыпала его сверху смесью белого и черного кунжута и добавила немного прованских трав и трав Греции.

***

Заспанный муж вышел к столу и прищуренным глазом посмотрел на меня:

— Ну и чем ты загонялась на этот раз, совершая сии кулинарные подвиги?

Я молча подвинула к нему тарелку.

— Ну очень вкусно! А что это?

— Макуха.

— Нет, это какое-то неправильное название. Равнины Фудзиямы. Во!

Я и глазом моргнуть не успела, как моего кулинарного шедевра и след простыл и даже крошек не осталось.

***

— Твою маааать!!! — раздался с кухни голос мужа. Упс! Пока я готовила, я запачкала целую гору посуды, а по негласной договоренности, если готовлю я, посуду мыть ему.

— Ну опоздаешь чуть-чуть, милый. Но вкусно же было?

— В следующий раз просто налей мне кипятка, — крикнул муж сквозь шум воды.

О, в следующий раз я напеку пирогов с лисичками — подумала я.

Фантазм.

Вообще, мне везет на разного рода придурков. Их ко мне тянет, как магнит к металлистам. Этот экземпляр не был исключением.

Парень носил поэтическое имя Виктор и предпочитал, чтобы его называли под другим ударением. Я бы предпочла под другим градусом, но это мелочи.

Вначале все было по первому разряду: цветы, конфеты, пиво. Через два дня он сообщил, что хочет сказать мне что-то очень важное. «Начинается» — подумала я с нехорошим предчувствием. И не ошиблась.

На столе стояла тарелка с клубникой и бутылка Мартини (кстати, препаршивого качества). «Весьма оригинальная подготовка к важному разговору» — подумала я, но промолчала.

Начал он издалека, как истинный оратор. Я узнала о себе такое, что не снилось даже возлюбленным поэтов девятнадцатого века. «Не к добру» — заключила я. И снова не промахнулась. И тут началось.

— Ты читала Захер-Мазоха, «Венеру в мехах»?

Меня передернуло. Конечно читала, ты чё, за лоха меня держишь. И вздрогнула еще раз. Но решила включить дуру.

— Это такой любовный роман? — и я наивно похлопала глазами.

— Почти. Я тебе расскажу. Один чувак, по имени Северин, влюбился в статую. Не простую, конечно, не в какую-нибудь «девушку с веслом», а в Венеру. Вообще, для дворян это в порядке вещей было, в камни влюбляться. А в том же доме, на верхнем этаже, жила прекрасная вдова… — воодушевился ВиктОр, положив мне руку на ногу, гораздо выше колена. Я ее деликатно убрала, не переставая глядеть ему в рот глазами по 5 коп.

— В общем, прекрасная вдова сделалась его госпожой, и всячески мучила его, отчего он любил ее еще больше. — заключил Витек.

Минуты две я честно ждала продолжения, но поняла, что его не будет. «Что же ты мне финал не рассказываешь» — ехидно подумала я, но вслух проворковала:

— Какая красивая история.

— Я знал, что тебе понравиться — и он снова водрузил руку на то же место.

— А мне ты ее рассказал для общего развития! — сердито буркнула я, второй раз убирая его руку.

— Вот уже начинает проявляться твоя истинная природа. — довольный, как мартовский кот, улыбнулся Витек. — Я хочу осуществить тот же фантазм, хочу, чтобы ты стала моей госпожой.

«Етить!» — пронеслось у меня в голове.

Он оказался настойчив, как истинный мазохист. И, видимо, я совершила роковую ошибку, послав его по всем известному адресу. Звонков ему скоро оказалось мало, он, неизвестно какими криминальными путями, раздобыл мой адрес (где живу, я ему не говорила) и стал караулить меня у подъезда. На мои жалкие попытки послать его туда же, он только воодушевлялся еще больше, как стахановец при виде молота. А предложение найти более подходящую госпожу заканчивались длинными, как афроамериканский член, изощренными комплиментами. Наконец мои нервы не выдержали, не железные все-таки.

Как говорил(!) Верка Сердючка «Я не люблю, когда меня долго просят».

У меня есть друг. Красив, как бог, и пьет так же. Когда-то у нас что-то было. Но я бросила его первая, и, вместо того, чтобы предать меня анафеме, мы скорешились. Причем насмерть. Для того, чтобы отвадить очередного фантазера, я притащила ему ящик пива, и коротко пересказала финал «Венеры», объяснив, чё от него требуется.

Своему ВиктОру я назначила места свидания в квартире Димы (Аполлона). Квартира, благо, трехкомнатная, и о нахождении в ней еще кого-то, кроме нас, Витек не просек.

— Я буду действовать по своей схеме. Я же — госпожа! — резонно заметила я и он подчинился. — Раздевайся.

— Зачем это? — не понял местный Северин.

— Надо! — как можно жестче приказала я и щелкнула заранее приготовленной плеткой.

— Хорошо, моя богиня! — пропел он, делая, что сказано.

— Совсем раздевайся, здесь стесняться не кого. — приказала я.

Он порозовел, как боярышник, но снова подчинился.

— А теперь я привяжу тебя к матрасу и выпорю. А потом мы предадимся плотским утехам. Это будет невероятно. — пообещала я, внутренне усмехаясь.

Когда я справилась с этим нелегким делом (благо, матрас любовно свернул и перевязал Димка), то торжественно объявила:

— Дорогой ВиктОр. Ты мечтал осуществить фантазм из «Венеры в мехах». Я решила долго тебя не мучить, и проиграть сразу финал романа. Ты же мой раб, я могу делать с тобой, что хочу. Дима, выходи.

Диму надо было видеть. Я тоже была хороша. Нацепила мамину шубу до пят из искусственного меха (надо же соответствовать). А он был в высоких армейских сапогах, моих желтых лосинах и моей же джинсовой куртке на меху, распираемой его плечами.

— Сука. — процедил мазохист. — Я на вас в ментовку подам.

— Давай, хоть поржут, а то у них работа тяжелая. Ты, дорогой, должен был дочитать Мазоха до конца, а не первые двадцать страниц.

Димка, поигрывая взятым у меня хлыстом и гася сопротивление перегаром, процитировал медведя из советского мультика.

— Я тебя бить не буду. Я тебя просто выпорю.

Это же ничего, что я не совсем точно воспроизвела оригинал?

Через пару часов я рыдала на плече новоиспеченного Грека-Димки над своей дурацкой судьбой. Он успокаивал меня, подпаивая из своей бутылки. И, кстати, никаких поползновений на секс.

ВиктОра, я, слава богу, больше не имела чести лицезреть. Впредь будет наука: женщины существа нежные и ласковые, не стоит их заставлять делать гадости. Хуже будет.

Утро. Кладбище. Птица.

На похоронах отца я не была. Мама не разговаривала со мной неделю, когда я сказала: «Я пойду туда только чтобы убедится, что он сдох!». И я не пошла, и на кладбище не ходила.

Я прекрасно помню день, когда он ушел от нас. Мне было 12 лет, я училась в классе 6 и для меня наличие обоих родителей было предметом гордости. Больше нечем было гордиться, разве что кроме танцев, училась я не очень. В тот день, вернувшись из школы, я увидела папины чемоданы в коридоре. Это было обычным делом, он часто уезжал, иногда на несколько недель. Родители сидели молча, как разведчики на допросе.

— Что случилось? — спросила я, чуя что-то нездоровое.

— Все хорошо, иди, делай уроки, — сказала мать, как будто слова резали ей горло.

Я послушно пошла, а, запершись в комнате, включила музыку и приклеилась ухом к двери. Из всего разговора моя детская память вырвала только обрывок диалога.

— Я не могу больше так жить — говорил за дверью голос мамы — Нам с дочерью нужен нормальный отец, а не приходящий. Ира скоро забудет, как ты выглядишь.

— Юль, пойми, — голос отца трескался, как старая ваза. — Я не могу без этих поездок. Это моя жизнь.

— Тогда проваливай к чертовой матери! — голос мамы взлетел вверх до визга и снова упал, как подброшенный мяч. — Уходи, Саша.

С тех пор прошло уже восемь лет, а я так и не простила отца за то, что он выбрал не нас с мамой, а какие-то эмпирические поездки. И когда, год назад, он умер в одной из них по неизвестной причине, я, как не странно, почувствовала облегчение, а не горе. Я чувствовала, что победила: он выбрал неправильно и поплатился за это.

Сначала, когда родители развелись, папа пытался наладить со мной отношения: приносил игрушки, как будто мне было 5 лет, дарил книги, которые я читала тайком, чтобы не показать свой интерес к папиным подаркам. Но я больше не сказала ему ни слова.

Сегодня я вскочила в 5 утра, как будто кровать подо мной подпрыгнула до потолка. Мама, разумеется, смотрела 12 сон. Но уснуть я так и не смогла, поэтому пошла на кухню, заварила крепкий кофе и закурила противные, тонкие сигареты, которые купила в отсутствие моих любимых. Через полчаса и три сигареты в кухню вошла заспанная мама.

— Надымила, как в табакерке — зевнула она. — Чего не спишь, тебе по вторникам, вроде, ко второй паре.

Я неопределенно пожала плечами.

— Сегодня годовщина смерти отца. Не пойдешь?

Я сделала вид, что у меня ничего не спросили.

— Может ты перестанешь вести себя, как ребенок, — вздохнула мать. — Я пойду в обед, раньше я нигде цветов не куплю.

«Нормально, — подумала я — В обед на кладбище. Будто в порядке вещей, как в бистро за хот-догом. И сказано соответствующе».

— Тебе не кажется, что ты сегодня много куришь? — словно вспомнила мама.

Я снова пожала плечами.

— Открой форточку, как в табакерке. — повторила она и ушла смотреть 13 сон.

Мне было как-то не по себе. А действительно, почему бы не сходить. Шесть утра, спать я уже не буду, прогуляюсь пешком до центра, а по дороге зайду, хоть гляну, как могила выглядит. «Блин, как про выставку говорю» — мысль пронеслась со скоростью затяжки четвертой сигаретой. «Пойду» — решила я.

Было холодно, хотя стояла середина мая. Я закуталась в легкий пиджачок, надетый больше для форса, чем для согрева. Но воздух был свежий, дышалось легко, и я буквально долетела до городского кладбища.

Оно казалось островком безмолвия в и так тихий час. Я стала искать ФИО папы среди новых могильных плит. В мою бытность года четыре назад убитым готом я облазила это место вдоль и поперек и знала, как на нем ориентироваться. Неудивительно, что поиски оказались недолгими. Но чувство, что я пришла не на кладбище, а в музей, позырить на новые поступления, меня не оставляло. Я усмехнулась своим мыслям и тут же ударила себя по губам, будто сказала похабщину. Странно, мама была уверена, что умрет раньше, она была старше года на два или три.

Ветер, бросивший мне в лицо мои же собственные волосы, прервал мои мысли. Я отвернулась по ветру и обнаружила, что не одна я сегодня такая ранняя. Через несколько могил от меня стояла женщина в черном плаще, с капюшоном, надетым на самые глаза и с охапкой красных роз в руках, прижимаемых к груди. Она не глядела праздно по сторонам, как я. Ее фигура была какая-то сгорбленная, наклоненная вниз до предела, будто она могла дотянуться до погребенного под плитой человека. Будь на кладбище полно народу, заиграй громкая музыка, раздайся пушечный выстрел — она не заметит. Мне казалось, что она здесь уже давно, хотя я не видела, как она пришла. Она все прижимала цветы к себе, словно если она положит их, то связь между ней и умершим потеряется. Ко мне прокралось чувство, что мы заговорщики, пришедшие для какого-то неземного, невербального общения, и тут же меня кольнул упрек совести — я же была без цветов. Действительно, как на выставку пришла. Я смотрела, как завороженная на черную, тонкую, как тростник, фигуру.

Тут снова подул ветер, но теперь с еще большей настойчивостью, как последний рывок давно ушедшей зимы. Ветер надрывался, будто хотел сделать именно то, что сделал. Видимо в такую рань женщина не смогла найти свежих цветов, может, у нее не хватило денег, или еще по какой причине, только цветы были явно не свежие и их лепестки под порывами ветра стали облетать и кровавым фейерверком опадать на землю и соседние могилы. Женщина будто проснулась, но, казалось, не понимала, что на самом деле происходит. Она пыталась руками схватить улетающие от нее лепестки, как последнюю надежду. Как Марена, ловящая души грешников, чтобы вернуться к любимому.

Окончательно выбившись из сил, она села на корточки, обнимая оставшиеся в руках полуоблетевшие стебли. Я видела, что плечи ее подрагивали, очевидно, она плакала. Известно, что человек больше плачет над чужим подсмотренным горем, чем над своим собственным. Вот и я попалась на эту удочку. Я почувствовала, как по левой щеке поползла предательская слеза. Я уже и забыла о могиле отца, которую бессовестно топтала и потянулась за пятой за утро сигаретой.

Тут мне показалось, что стало как-то тише. И ветер стих. А до слуха донеслись тихие звуки птичьей песни. Деревьев рядом было множество, но их обсели обычные кладбищенские обитатели — вороны и галки. Они никуда, естественно, не делись, и откуда слышится пение, было непонятно. Но птица пела все громче, разливаясь теплыми волнами. Первая мысль была о названии птицы, ибо такую я еще не слышала. Может, это какие-нибудь особенные, кладбищенские. Но мысль влетела в одно ухо, а в другое вылетела, а песня осталась.

Сколько прошло времени, я не знаю. Мне казалось, что я впала в нирвану. Была только чудесная песня незнакомой птицы. Очнувшись, я увидела, что женщина перестала плакать, уложила остатки цветов на могилу, кивнула куда-то наверх, мне казалось, она улыбалась, и ушла выпрямившись, словно обрела надежду.

И меня будто током ударило. Какая же я дура. Вела себя, действительно, как глупая девчонка. Тоже мне обидели мышку, накакали в норку. Пора становиться взрослой.

— Прости папа! Я дура.

Я улыбнулась, кивнула куда-то наверх и тоже ушла. Надо было идти.

Врачебная тайна

В. Л. Михайлову

Сердце Ивана Семеновича давно не поддерживало его чрезмерно насыщенной жизни, а особенно пристрастия к сигарам. И, как могло, подавало сигналы своему носителю, дескать, поимей совесть, пока совсем фригидной не стала. Все зря…

Иван Семенович, видный художник, заснул после очередного высокохудожественного (проходил на верхнем этаже Дома культуры) банкета дома, в своей постели, а проснулся на больничной койке с капельницей в вене. Не разобрав сначала, отчего такая разительная перемена, он вскоре просек, что это не сон, он действительно лежит в одноместной палате с окошком в сад и капельницей в вене.

Иван Семенович собрался было начать переживать со свойственной всем творческим людям глубиной и надрывностью, но не успел.

Словно двое из ларца, в двери появились Врач и медсестра. Вернее, Иван Семенович догадался, что Врач и медсестра, ибо других предположений не было. Медсестра в розовой мини-юбке убрала капельницу.

— Почему я в больнице? — возмутился Иван Семенович, уставившись Врачу в пуговицу на животе.

— Скажите спасибо, что не на том свете. — хохотнул собственной шутке тот — Манечка, капельницу завтра в то же время, помнишь?

— А как же, Аркадий Петрович. — она вильнула розовым лоскутком и скрылась.

— Лечить вас будем, Иван Семенович, — проговорил Врач, — Вернее, от самого себя спасать.

То ли Иван Семенович был после капельницы не в себе, то ли глюк, только он явственно увидел, как черты лица Врача все перекосились, как свежая глина и вылепились на нем черты самого Ивана Семеновича.

— Бред. — подумал Иван Семенович.

— Бред, — подтвердил Врач и исчез. Вышел.

— От чего вы хоть меня лечите? И как я в больницу попал? — каждый раз не унимался Иван Семенович.

— Пытаемся спасти знаменитого художника! — только и был ответ. Ни медсестры, ни розовой мини-юбки Иван Семенович больше не видел.

— Что это за лекарство, что от него глюки идут? — не выдержал под конец Иван Семенович, когда отчетливо увидел, что Врач уже совсем обрел его облик. Сначала, словно работал невидимый скульптор, перекроились губы и нос, из «врачебных» тонких стали одутловатыми и полными, а глаза приняли разрез, свойственный художнику всю сознательную жизнь. За ними изменился овал лица, форма черепа, волосы, туловище. И вот уже перед Иваном Семеновичем стояла его точная копия, только в белом халате.

— Что происходит?! — вскочил художник, глядя и в зеркало и обнаружив там вместо себя Врача.

— А то, Иван Семенович, что так лучше будет. Я всю жизнь мечтал художником стать, да только таланта не хватило. А у вас и талант, и известность. Только мозгов мало. И те пропиваете. А у вас сердце слабое. Ну уж я о нем позабочусь. Да и вам на моем месте лучше будет. С вашей любовью к спирту.

— Я жаловаться буду. — пискнул бывший Иван Семенович. — Я — заслуженный художник.

— Семеныч, тебя как подменили. Зазнался, не пьешь, не куришь. Слышал, выставку тебе во Франции готовят. — известный иллюстратор детских журналов затянулся четвертой по счету сигаретой.

— Да так, сон один приснился. — отмахнулся художник.

Чашка чая.

Я шел по заснеженной улице, потягивая сигарету. В лицо дул колкий ветер со снегом, но я был в капюшоне, а сигарета не гасла, наполняя мои легкие теплым ароматным дымом, да и я был тепло одет, и вопреки погоде, настроение выдалось удивительно приподнятое.

Она все-таки ушла. Просто, без шума, без лишнего сотрясания воздуха ненужными словами, просто сказала «Пока» и аккуратно, одним пальчиком, захлопнула за собой дверь. Без злости, разочарования, облегчения, раздражения, просто НИКАК, совершила акт закрытия двери. Я даже не слышал, как она спускается по лестнице, хотя так и стоял в коридоре, разинувши рот, как медная трехногая жаба. Она просто растворилась, исчезла, закрыв дверь. Ощущение, что пришла она ко мне из какого-то своего мира и ушла туда же. Появилась — «Привет» и ушла — «Пока». Как чашку чая выпила.

Мне вдруг захотелось кофе. Не то, чтобы я подумал: «А не выпить ли мне в такую погоду чашечку горячего кофейку», нет. И даже не то, чтобы я захотел почувствовать его терпкий вкус и тепло, разливающееся по всему телу горячей волной, тоже нет. Просто в мозге загорелась табличка «Хочу кофе». Как на вокзале прибытие поезда. Я вдруг почувствовал себя собакой Павлова, только немного более высокоорганизованной, мне же кофе захотелось. Причем табличка эта загорелась ни с того, ни с сего, как реклама на самом интересном месте. Может оттого, что сигарета закончилась?… Я не стал ждать повторного сигнала, а начал искать глазами более или менее подходящее место для удовлетворения этого настойчивого требования.

Нашлось оно не сразу. Пришлось пройти несколько метров и повернуть за угол, чтобы наткнуться на кафешку с наиглупейшим названием «Маленький гном». Я не любил кафе, но, по долгу службы, мне частенько приходилось в них бывать, но не в этой части города. Потом я «позалипал» на вывеску с названием и пришел к мысли, что вообще не видел умных названий кафе. Даже «Библиотека». «Мы вчера так нажрались в Библиотеке» — согласитесь, звучит забавно.

Место, вопреки моим ожиданиям, оказалось довольно приличное. Черные круглые столики на одной ножке, сразу напомнили какие-то странные грибы, да так, что я всерьез задумался, съедобные ли они, и черные деревянные стульчики с резной спинкой. Чистый, глянцевый пол, подобный галечному пляжу, при взгляде на него чудился шум волн. Бар, в лучших традициях фильмов о мафии и очень красивая, глянцевая (вот слово привязалось) барменша, как с обложки, да еще с таким декольте, что хотелось в него нырнуть. Но вот почему кафе называлось «Маленький гном», убейте, я не понял.

Все столики были заняты, но не все места. Я прикинул, к кому лучше будет присоединить свое сегодняшнее одиночество. За столиком ближе к выходу, а значит, и ко мне, сидела парочка. Девушка смотрела на парня, красивого, как в рекламе бритвенного станка, глазами завороженного удавом кролика, не переставая размешивать сахар в маленькой белой чашке, а он, в это время, с видом профессора за кафедрой, что-то рассказывал ей, то и дело разводя руками. Рядом за столиком сидела «Леди»: величественная осанка, не броский, но жутко дорогой дизайнерский костюм, каблуки высотой с Эйфелеву башню, не красавица, но со взглядом императрицы. «К этой точно подсаживаться не буду, съест!»— подумал я. Она сидела, отставив тонкую руку с дамской сигаретой, а другой вертела задумчиво рюмку коньяка. Я отвел взгляд, мне показалось, что я вмешиваюсь, так беспардонно вмешиваясь во что-то очень интимное, хотя никакой симпатии мне эта женщина не внушила. Но было что-то трагическое в ней, что, даже не знаю. Или я стал сентиментальным, оттого, что меня бросили и мне везде мерещатся тайны Мадридского двора. За остальными немногочисленными столиками сидело тоже по одному человеку: девушка-студентка в очках читала конспект, прихлебывая пиво из высокого бокала и закусывая сухариками; мужчина в военной форме средних лет с полной пузатой кружкой пива и рядом стоящей пустой и полной окурков пепельницей; женщина лет 35, по виду вылитый педагог, причем, наверняка, русского и литературы, ела салат, предположительно «Оливье».

Я уже было подумал присоединится к ней, как девушка-студентка залпом допила пиво и, оставив недоеденный сухарик одиноко лежать на подносе, положила конспект в сумку и направилась к вешалке. Подошла барменша и убрала бокал с сухариком, выставив на обозрение глубокую впадину своего декольте. Я присел и заказал кофе.

Отхлебнув глоток, я решил, что надо подумать о Ней. Погоревать хотя бы, для приличия. Но горевать, хоть убей, не хотелось. Настроение было созерцательным и вспоминать под слезливую музыку Джо Дассена свою бывшую будущую жену (очередную) совсем не хотелось, хотелось наблюдать.

Учительница осталась за столиком позади меня, и горевать об этом я тоже не стал, интереса, как такового, она не представляла. Что может быть скучнее преподавателя русского языка, навремя вырвавшегося из пучины сочинений на тему: «Война в романе Льва Толстого» или «Катерина — луч света в темном царстве» и решившей набраться сил для очередного заплыва и наполнить желудок в более или менее подходящем месте. Не сомневаюсь, что сейчас она положит в рот последний кусочек хлеба, которым вымакала остатки майонеза, интеллигентно промакнет салфеткой уголки рта, ей же оботрет пальцы, положит ее, скомканную, в тарелку из-под салата и, поминая про себя погоду и вышеупомянутые сочинения крепким, отнюдь не литературным словом, уйдет, думая при этом о невыглаженных рубашках мужа.

А вот парочка и «Леди» оказались как раз в поле моего зрения. С парой было все ясно: девушка с приоткрытым ртом продолжала поглощать информацию, выдаваемую парнем со скоростью персонального компьютера. Мысли закружились, завьюжелись, вторя погоде на улице и вот передо мной уже появляется картинка: девушка идет по заснеженному городу, ей скучно, холодно и вообще у нее не клеится с противоположным полом. «Какая же я невезучая» — констатирует она шепотом и глаза ее наполняются крупными слезами. Тут над ее наклоненной головой раздается приятный мужской голос: «Девушка, вам холодно? Я могу помочь?». Она вздрагивает всем телом и целую вечность, уложенную в секунду, замирает, боясь, что этот сказочный голос принадлежит очередному «уроду». Но оборачиваться надо и она, мысленно перекрестившись, поворачивается и замирает в немом восхищении.

Парень оказывается не только невероятно красив, но и умен. Она внутренне сжимается от мысли, что сейчас он раскусит ее, какая она на самом деле дура, и просто молчит. И смотрит глазами преданной собаки и только иногда вставляет глубокомысленное «Ну надо же!». А парень продолжает токовать, не замечая ничего вокруг, но все же обращаясь к своей слушательнице. Далее все идет понакатанной: парень ведет девушку в кафе, поит кофе, и, решив, что достаточно затуманил ее девичий мозг, приглашает к себе, ссылаясь на коллекцию гитарной музыки шестнадцатого века. Она, боясь упустить такую везуху, соглашается.

Дома у него оказывается не только гитарная музыка, но и сухое вино, которое он щедрой рукой нальет своей гостье, а себе лишь плеснет продегустировать. Девушка будет отказываться, говоря, что раньше никогда не пила, но он уболтает ее, как он это виртуозно умеет. Уже в постели он шепчет ей прекрасные слова о вечной любви, потом они выпивают еще и совершают повторный коитус. И вот девушка засыпает на плече красавчика, погрузившись в розовые мечты о свадьбе и детях.

Утром он поит ее чаем, стараясь избегать влюбленных глаз, отговаривается ранней работой, и написав ее телефон на салфетке, чмокает ее в щечку и закрывает за ней дверь.

Она гонит от себя нехорошие предчувствия и снова погружается в лепестки своих мечтаний, не заметив, как пришла домой. Вся взволнованная, накачанная валерьянкой по самые уши, мать встречает ее немым укором…..

«Черт» — пронеслось у меня в голове, прерывая поток этого бреда — «Нашел, что думать!». Стало неловко, как будто у меня ширинка растегнута, и, хоть этого никто не видит, все равно неприятно.

Но тут девушка из пары встала, достала кошелек и положила перед красавчиком деньги, а он протянул ей толстую папку. Она сказала «Пока» и направилась к вешалке, как и другая студентка несколько минут назад. «Ну я и дурак» — пришлось признать мне.

Обжегшись на парочке, я решил занять свои мысли логичными в моем случае переживаниями и даже приготовился изобразить скорбь на лице, как невольно сфокусировал взгляд на «Леди». Ее положение в пространстве ничуть не изменилось: она снова держала сигарету в тонких пальцах, точно так же отставив кисть, и вертела в другой руке рюмку коньяка с той лишь разницей, что она, то есть рюмка, была уже наполовину пуста. Я хотел отвернуться и не строить опять ошибочно-глупых историй в своем разыгравшемся воображении, но она как будто загипнотизировала меня, и я смотрел и смотрел на нее, даже забыв придать своему лицу страдальческое выражение.

— Она тебе даже пятки лизать не позволит…

— А? — нехотя выдернулся я с наверняка наиглупейшим выражением лица.

— Неприлично так на людей пялится!

Источником вышесказанного оказалась девчонка лет 15–16. Короткая стрижка-еж, черные волосы, острый нос, серые глаза, фигура какая-то неопределенная. Чем-то она смахивала на мальчика, особенно прибавлял сходства мужской бежевый свитер с горлом, а ногти, почему-то, насыщенно-вишневые. Она бесцеремонно села на свободное место за моим столиком.

— Меня Хильда зовут — бросила она как бы невзначай, доставая из кармана джинс тонкие ароматизированные сигареты.

Я обалдел. И это еще мягко сказано. И как реагировать не знал.

— Ты че так смотришь? Это мое настоящее имя. А грудь у меня действительно пока маленькая.

Я впал в астрал. Наверно, даже потекли слюни…астральные, их не было видно. Девчонка вовсю курила, сжимая зеленый фильтр узкими губами. «Узкие губы — скрытая злость».

— Узкие губы — скрытая злость. — это я уже сказал, не зная, что еще ответит и уставился ей в солнечное сплетение.

— Что? — пришел ее черед удивляться.

— А меня можешь СВ называть, — решил я от нечего делать поддержать разговор, все равно страдать не получалось.

— Предпочитаешь автобусам поезда — моментально сориентировалась девица.

— Инициалы — уточнил я.

— А ты чем занимаешься — она видимо не собиралась делать заказ.

— О, я в основном работаю языком. По вызову.

На ее лице изобразилась некая гамма чувств, которой, имей она цвета, хватило бы на радугу.

— Я менеджер по продажам — пояснил я, доставая из пачки последнюю сигарету.

— А я в школе учусь, в 11 классе.

Мне вдруг открылась истинная причина ситуации. Мелкая пигалица решила раскрутить меня на попить-поесть, поэтому и заговаривает мне зубы.

— У тебя денег нет? Хочешь, чтоб я тебя угостил? — напрямую выдал я.

— Да — честно призналась девчонка. — Мне много не надо, чаю только, зеленого, без сахара. — она полезла за второй сигаретой.

— Деточка, а ты не много куришь? — заметил я, вставая.

— Дядечка, а у вас не сильно длинный нос — парировала она и тут же, как будто опомнившись, проговорила, правда несколько неохотно — Спасибо.

— Ты какой-то неправильный. — Хильда осторожно отхлебнула из чашки горячий чай — Твоя девушка ушла, так?

Я кивнул.

— Ты ее любил, так?

Я снова кивнул.

— Она тебя бросила, а у тебя прекрасное настроение, так?

Я кивнул еще раз.

— Непонятно — пожала плечами она.

— Что тут непонятного? Она ушла, а мне хорошо. Хотя я ее любил. Наверно. В каком-то из смыслов этого слова. Она просто выпила чай.

— Что?

Но я решил промолчать и не вдаваться в аллегории.

— Нет! Ну ты точно неправильный — как будто даже обрадовалась она и шлепнула себя по коленке. — А тебе сколько лет?

— 26.

— А мне 16.

Я снова только кивнул.

— Ты, наверно, скажешь, что я говорю ужасные глупости, но я чувствую себя старухой. Я тебя еще плохо знаю, и поэтому всего объяснить не могу. Просто, как факт.

Я хотел было что-то ответить, но меня тут же как током ударило: «Не хватало еще мне малолетки с семейными проблемами», и тут, будто в подтверждение моих мыслей, она подняла глаза и испытующе посмотрела на меня.

— Я вот вопрос хочу тебе задать…

Я решил молча слушать. Она нерешительно поджала губы.

— Я знаю, неприлично задавать такие вопросы незнакомому человеку, да еще и взрослому мужчине, — я продолжил молчать, она снова поджала губы, пожевала их и выпалила — Я могла бы тебе понравиться? Как женщина?

Я ожидал примерно подобного. Что же это за мания у женского пола все время спрашивать? Разве по нам и так не видно, нравятся они или нет. Ну вот что ей сказать? Правду — обидится, соврать, что она замечательно красива и так далее — и себя уважать перестанешь и ей какую-то надежду дашь. И только я хотел раскрыть рот…

«Мммм» — раздалось откуда-то снизу, со стороны девчонки, и она тут же схватилась за сумку, как-то вся перекосившись. Многие сидящие в кафе люди обернулись на нее и она поспешно схватила мобильник. Но я был уверен, что звук похож на человеческий стон, или у меня совсем фантазия разыгралась.

— Это же не мобильник? — закинул я удочку на удачу, хотя сомнений, как таковых, у меня не было.

— Мобильник — неуверенно пролепетала девчонка и я решил ее дожать.

— Врешь, ты что-то скрываешь! — и мне самому стало не по себе. Да и стыдно — нашелся инспектор Лестрейдж.

Хильда заметно волновалась. Этого невозможно было не заметить, у нее даже руки меленько тряслись, как у пьяницы с утра.

— Смотри! — вдруг сказала она, будто решившись броситься в ледяную воду, и достала из сумки маленький прозрачный пузырек, в котором вилось что-то наподобие пара. «Наверно, химией увлекается»— невольно подумал я.

— Это оно стонало — торжествующе проговорила Хильда, и, видимо, поняла, что сказала не то, и не тому.

— У меня мама в госпитале работает, а я собираю последние вздохи — попыталась еще поразить меня девчонка.

— Чушь какая-то — безжалостно констатировал я, уверенный, что меня водят за нос. — Начиталась фантастики.

— Ну ты и дурак! — обиделась девочка, схватила свои скромные пожитки, лежавшие на столе: телефон, злополучный пузырек и сигареты, и, шмыгнув носом, направилась к вешалке.

— Хильда, стой, ну, извини! — сам от себя не ожидая, прокричал я.

Она остановилась.

— Знаешь, СВ — сказала она спокойно, — Я на тебя сейчас обижена. Спасибо за чай! Вот моя визитка, захочешь поговорить — звони, — и она сунула мне в руку пластиковую карточку. И пока я, с огромными знаками вопросов в глазах смотрел на такое чудо, как визитка у мелкой девчонки, да еще и пластиковая, ее обладательница просто испарилась. Пришла незамеченной и ушла так же. Выпила чашку чая…..

Не скажу, чтобы у меня было много дел за день. Скорее, я валял балду, шлясь по городу и замерзая в скверах и парках. И вот, наконец, уставший от такого насыщенного дня, пришел домой. Хильда вылетела у меня из головы, как окольцованная птица от арнитолога, но, усевшись за стол, я выронил из кармана джинс ее визитку.

Тут мне позвонил старый приятель, и болтая с ним о моей давешней потере, я стал рассматривать пластиковое чудо. Она представляла собой изображение всяческих райских кущ, напомнивших мне Босха, с соответствующей надписью «Райская жизнь». «Какой дурак согласился потратить на это время и деньги — подумалось мне, — это же приманка для идиотов. И чем вообще занимается эта Хильда Станиславовна?» — имя было отмечено готическим шрифтом, как и номер телефона. Вкус у девушки явно отсутствовал. Но, закончив разговор с приятелем, который свелся к его монологу о том, что женщины — жутко приземленные создания, не умеющие ценить и понимать того, кто с ними рядом, мне резко стало скучно. И я решил позвонить Хильде.

«Алло» — раздался недовольный голос и я тут же повесил трубку, чертыхаясь в душе.

Тут перезвонила она.

— СВ? — сходу спросила она. Даже астральные слюни потечь не успели.

— Как ты догадалась? — поеврействовал я.

— Да как-то сразу поняла. Кто еще трубку бросать будет?

Это меня задело.

— А вдруг маньяк телефонный — брякнул я.

— Зачем звонил — проигнорировала она мой сарказм.

— Да так, просто, не знаю….

— А я думала, поговорить решил, — разочарованно протянула она и повесила трубку.

Тут не выдержал я и перезвонил. Она ответила сразу.

— Давай встретимся? — выпалил я.

— Завтра в 18–00 у меня. Пиши адрес. — Будто заранее готовясь, отчеканила она.

— Договорились, до завтра.

И она снова повесила трубку.

Я сидел еще минут 5, глядя на мобильник, будто он вдруг заговорит со мной и объяснит, какого черта я все это сделал. Но мобильник только издавал короткие гудки…

«Что ж, пора переходить на кофе» — подумал я.

В огромной голубой чашке сидела моя бывшая девушка. Ее колени, грудь и плечи, а так же голова выглядывали из зеленоватого оолонга, она смеялась и плескалась в ароматном вареве. «Я все еще пью твой чай»— прошептала она голосом Хильды и вот уже она купается в ласковом мареве, держа в тонких пальцах ароматизированную сигарету. «Ты выйдешь сегодня на работу» — консервным голосом моего начальника спросила она.

— У меня выходной! — заорал я на девчонку и проснулся с трубкой у уха.

— И не за чем так орать, не можешь, выходи завтра. — сказала трубка и повесилась. Гудки.

Я пошел на кухню, чтобы осознать произошедшее и заварил себе натурального кофе без сахара. Я сегодня все же выходной, несмотря на то, что начальник — консерватор и самодур, у меня сегодня свидание с 15-летней девчонкой на другом конце города. На этом мозг отказался воспринимать реальность, и пришлось допить кофе, чтобы вернуться к ней.

Свидание в 18–00, до этого времени можно заняться домашними делами, которые раньше выполняла бывшая девушка. Завтра на работу, а у меня ни одной чистой рубашки, а брючина порвана по шву. Не в джинсы же влезать. Я и не заметил, как на часах вырисовалось 17–25. Пора было собираться. Я залез в кухонный шкаф и достал оттуда любимый чай. Надо же хоть какую-то радость получить от встречи с соплячкой. Выпью чашку чая.

«Целует, будто наказывает» — хрипел в ушах Шклярский, трамвай хрипел колесами в тембр. «Не придуман еще мой мир» — шептал я одними губами, дабы не пугать пожилую даму, примостившуюся рядом со мной и пахнущую старостью и кошками — «Нет закона пока». «Будто я египтянин» — промолвил я тихонько и вышел на нужной остановке.

Хильда встретила меня в сногсшибательном платье и при макияже, напомнив мне Одри Хепберн. От вчерашней девчонки только голос и сигарета в руках, еще больше дополняющая образ.

— Я принес чаю. — растерялся я.

— Проходи на кухню — будничным голосом бросила Хильда и потушила сигарету.

На кухне стояли две чашки и чайник в японском стиле. А на стене висела та самая картина, что красовалась на визитке. Но это не Босх. Да и видно, что написана недавно.

— Я ее написала 5 лет назад, когда начала собирать вздохи. — девчонка бесцеремонно села, закинув тонкие ноги друг на друга. — Давай свой чай.

Я тупо смотрел на нее, завороженный невероятным зрелищем: на ее ногах красовались тапочки с меховыми шариками, как в 60-е, и она была похожа на зависшего вниз головой удава, с раскрытой пастью, в которой бьются два маленьких кролика. Я почувствовал себя третьей жертвой. Я даже начал раскачиваться на стуле, как аутист, но тут Хильда встала и, схватив своей маленькой ручкой огромный железный чайник, поставила его на плиту.

— Мои родители в молодости пересмотрели немецких порнофильмов, вот и назвали меня так странно — отправила она в пустоту еще одну фразу, которую я слышал как сквозь сон. Ее тело продолжало двигаться подобно змее, зависшей на ветке в тропических джунглях, а заячьи хвостики на ее тапочках выплясывали одним им известный танец, покоряясь змеиной магии. Я поймал себя на мысли, что хочу ее…

Я вскочил и прыгнул к раковине, подставив руки под ледяную струю. Змейка шевельнула хвостом, уселась на стул и стала распаковывать чай.

— Что ты от меня хочешь? — со странной мукой в голосе, неожиданно спросил я.

— Попить с тобой чаю. — просто ответила она.

Я сел на место, отряхая замерзшие руки. Удивительно, как может преобразить девушку платье. Вчера это было нечто между девчонкой-неудачницей и мальчишкой, а сегодня фея. Стройный стан гибко колышется на стуле, в такт колышутся маленькие груди удивительной формы спелых миниатюрных яблочек, тонкая длинная шея управляет, словно волшебная палочка, элегантной головкой, с тонким, как змеиное жало, профилем…

— Тебе не кажется, что у твоего чая кончился срок годности. Он так воняет. — вдруг сказала нимфа.

— Это пуэр. Он должен так пахнуть. Между прочим, самый крутой чай. — Обиделся я, но магия еще не отпустила.

— Вот и пей сам свой крутой чай, а я заварю себе зеленый с гибискусом.

— Может, ты будешь сама пить свой чай, а я пойду. — Наконец сбросил я марево ее нового образа.

— Нет, я еще не рассказала тебе свою историю, а я чувствую, что это важно. Я не зря вчера встретила тебя.

Она снова села в ту же позу, перебирая кончики платья змейками пальцев с острыми красными коготками. И я снова впал в гипнотический транс.

«Все началось,когда мне исполнилось 10 лет» — начала она, словно полоз разворачиваясь вставая со стула и выключила огромный железный чайник. Но, несмотря на свою хрупкость, она справилась с ним так же легко, как перебирала кончики платья. Чай заваривался в японских кружках. Было тихо, лишь шелестел вентилятор. Она закурила.

«Я всегда мало общалась со сверстниками. Мне был интересен свой собственный мир, который я создавала из пластилина. Я могла часами вылепливать фигурки людей, которые злятся, смеются, ненавидят, веселятся, умирают. Смерть я видела часто, когда мама брала меня с собой, ничуть не щадя мои детские чувства. Она говорила — привыкай, так же умер твой отец. Однажды одна старая женщина подозвала меня к себе. У нее была вскрыта брюшная полость и из нее торчали бесконечные трубки. Сама она больше походила на восковую куклу, утыканный гигантскими иголками. Она попросила взять пузырек, дохнула туда и умерла. Я не знала, что с ним делать, а мама сказала, чтобы я сохранила его. Я поставила пузырек рядом с кроватью, и мне приснилось, что я выпускаю вздох на странную картину. Утром я ее нарисовала и выпустила вздох. Так я стала собирать последние вздохи, а мама сделала мне визитки. Моя картина живая, они живут собственной жизнью, и я каждый раз добавляю в нее новые мазки. Один мужчина с трубкой в горле сказал, что когда я смогу начать свою собственную жизнь, картина исчезнет. Это был тот самый вздох, который ты услышал вчера. Вон он, в лилово-желтых тонах». Она махнула рукой в сторону картины.

«Ну бред же» — думал я все это время, прихлебывая свой пуэр и раскачиваясь в такт змеиной головке и улетая куда-то в ее голос, далеко, к ее острым белым коленям.

— Чушь — резко сказал я, стряхивая с себя транс и резко махнув головой.

— Потрогай, она дышит. — ответила Хильда.

Мы встали рядом с картиной и я, выронив чашку, резко повернул девчонку к себе и поцеловал. Чашка разбилась, обдавая ее кроличьи тапочки крепким, как поцелуй, варевом.

Она неумело схватилась за мои джинсы. Но мне было все равно. Я поддался магии. Я целовал ее, как ни одну женщину в своей жизни. Это было наравне с экзистенциальным оргазмом.

— Ты будешь первым моим мужчиной — прошептала она мне в ухо, едва касаясь его тонкими змеиными губами.

И почему меня это не остановило? Будто внутри провели переменный ток, и он ударял мне в голову, заставляя руки срывать с ее тельца платье, ноги двигаться к стоявшему в комнате дивану. Раздался треск и звон — картина разлетелась на мелкие осколки, многоголосый стон пронесся над нами, как цунами над Киото и стих в окне.

— Ты будешь моим лучшим — уже совсем по змеиному прошипела Хильда, обвиваясь ногами вокруг моих бедер. ЕЕ тело извивалось, росло, все больше становясь змеиным, изо рта вырвался раздвоенный липкий язык, голова вытянулась, и стала множиться, будто я выпил и уже троиться перед глазами. Но нет. Тело раздвинулось, расширяясь в плечах и на меня смотрели не только аккуратная головка Хильды, но и Леди, девушка студентка, моя бывшая, высовывая, как гидра, змеиные языки и смеясь безгубыми ртами: «Ты будешь моим лучшим вздохом». Громадное толстое змеиное тело сжало грудную клетку. «Воздуха! Кислорода!» Корячился я в жарких объятьях и свет погас, так и не дав моим легким расправиться. Напоследок сверкнуло стекло и все затихло, затихло….

Выдох-вдох, выдох-вдох, вдоххххх, я дышу, выдох, длинный, длинный, набралось так много воздуха в легкие. Открываю глаза.

— Мама, мама!

Мать стояла на пороге комнаты с чашкой чая в руках.

— Мне опять это снилось!

— Не волнуйся, Хильда. Мне тоже снились подобные сны. Но все теперь хорошо. Я выросла, вышла замуж, закончила институт, родила тебя. И ты сможешь нормально жить. Хочешь, я кое-что тебе покажу. Это я сделала, когда была в твоем возрасте.

Мама взяла меня за руку и повела в свою комнату. Открыла шкаф и вынула огромное зеркало. Мне пришлось ей помочь, потому что оно было действительно огромно. На меня смотрела картина из сна…

Оглавление

Ссора

Алиса в стране комплексов

Либидо

Бытие с мужчиной

Встреча

Ёжик

Как он ест

Бабка Ежка

Кошачья психосоматика

Лифчик

Мальчики

Здравствуй, мама

Прелести многоквартирного дома

Неудачник

О сексе в 40 лет

Как я искала любовь

Судьба

Первое свидание

Перчатки, меняющие хозяина

Два полюса

Как я зарабатывала в больнице

Бросать — это больно

Журналистские перипетии

Ночное окно

Про любовь

Четыре килограмма

Половые проблемы

Ответственность

Первый мужчина

Детские травмы

Сказка про жизнь

Что такое любовь?

Как я искала смысл жизни

Собака

Генеральная уборка

Словоформа

Школьница

Яблоки мандрагоры

Яичница

Врачебная тайна