Державы для… [Юрий Иванович Федоров] (fb2) читать постранично

Юрий Иванович Федоров ДЕРЖАВЫ ДЛЯ… Исторический роман

Памяти моего отца Ивана Кильсеевича Федорова

Автор

1

Из сеней фортины в приотворенную дверь виден был край стола и сидящий за ним человек. Длиннополая поддевка из тонкого сукна выдавала в нем купца, но бритое лицо свидетельствовало об ином — это скорее человек служивый, царский.

Человек сидел вольно, откинувшись на спинку жесткого дубового стула. Он с интересом слушал разговор. Но кто с ним беседу вел — щель разглядеть не позволяла.

Вдруг бритый стукнул кулаком по столу, как это делает человек, сильно изумившись:

— Ишь ты, курица тебя ешь! А нам-то, дуракам, и неведомо…

В сенях зашлепали лапти, и двое половых, отворотившись в сторону, чтобы паром не обдало, вперли блюдо с пельменями.

Распахнутая дверь открыла зал. Стол из угла в угол, за ним более сотни мужиков. Лица, бороды, глаза бойкие, армяки, кафтаны, опашни с узкими рукавами, ферязи. Но ни суеты, ни шуму, ни гвалту. Народ собрался серьезный.

Бойкие мордастые половые начали обносить пельменями.

Ближе к бритому человеку сидели крепкие парни с волосами, подвязанными ремешками. С ложками не торопились, говорили смирно, сильно нажимая на «о».

— Соль подай.

Вид и говор их сказывали, что это кровные устюжане, из города, славного корабельными мастерами.

Устин, старший из устюжан, сидел спокойно. Этот всегда помнил, что человек убывает со словом, не к месту сказанным.

Напротив устюжан сидели таежные проходцы: народ поприземистей, в плечах пошире. У многих за бородами пеньки зубов, изъеденных цингой. Среди всех выделялся саженный детина, лоб черной тряпицей перевязан. Гадать нечего: тряпица прикрывала клеймо палача.

Дальше за столом тоже народ все битый, тертый, мятый да валеный. Да и какому бы здесь народу быть? Фортина стояла над причалом города Охотска. По доброй воле сюда мало кто приходил. Людишек на окаянную эту землю чаще всего солдаты пригоняли, в кандалах, с ошейниками, из которых спицы торчали на четыре стороны.

Пельмени были хороши: кругленькие, толстенькие, непременно в целостности доходили до рта и, только на зуб попав, лопались, подлецы, обдав весь рот крепким наваром.

Кроме пельменей, стол ломился от жареного и вареного, печеного и моченого, пресного и соленого: грузди, черемша, голубица, морошка моченая, рыба соленая, икра парная — крупная, ядреная, как горох. На средине стола, на особом блюде, высокой горкой шаньги, кулебяки с начинкой в десять ярусов. Но водочных штофов среди блюд видно не было. Стол накрывали для людей старой веры.

Пир давал бритый человек с веселыми глазами — Шелихов Григорий Иванович. Ватага его уходила в дальней поход, за край света, и по обычаю давнему мужики перед дорогой собирались за столом.

— А песни где же? — крикнул Григорий Иванович.

Все оборотились к детине с тряпицей на лбу.

— Степан, тебе начинать.

Старший из устюжан склонил голову, за ним и другие насторожились. Ждали песню.

Низко, голосом глубоким Степан повел: «Как далече, далече, на синем моречке, не ясны соколы собирались…»

Голос Степана был с трещинкой, в нем слышались и ветер жестокий, и треск костра, и топот молодецких коней. И море — с шумом и грохотом прибоя. С первыми звуками песни лицо певца замкнулось, как ежели бы человек ушел далеко-далеко. Но вот голос набрал силу, и в песне вылетели вперед на бешеных конях удалые люди!

Последние слова сидевшие за столом дружно подхватили: «Они думали-гадали думу крепкую: что кому из нас, ребятушки, атаманом быть?…»

Григорий Иванович, поднявшись из-за стола, сильной рукой толкнул створки оконца, в комнату плеснуло синью океана. Напротив, у причала, на банках стояло три галиота: «Симеон и Анна», «Три святителя», «Святой Михаил». Корабли раскачивало ветром, черной смолью лоснились крутые борта.

Путь галиотам предстоял дальний: через Ламское море к островам Курильским и далее через Великий океан.

Шел года 1783-го пятнадцатый день августа месяца.

К морскому промыслу Шелихова пристрастил дед молодой жены его Натальи Алексеевны — Никифор Акинфьевич Трапезников, человек в морском деле бывалый, ходивший и на Курильские острова, и на Алеутские, и до самой Америки. Шелихов тоже смело выводил корабли в море. Добирались уже его ватаги до японских земель. Но это была только присказка, Григорий Иванович думал о сказке. Тесно ему стало в старых лабазах.

Росла Россия, новое рвалось во все щели старого дома империи. Черня небо клубами дыма, брызгая искрами, руду плавили и гнали металл уральские заводы. Вперед заносчивых и спесивых купцов французских, голландских и прусских на европейский рынок выходил купец российский.

В балтийских портах стало тесно от судов под иностранными флагами. Навешивая на государственные свитки тяжелую державную печать, Россия заключала торговые договора с Данией и Австрией, Францией и