Германский героический эпос и сказание о Нибелунгах [Андреас Хойслер] (pdf) читать онлайн

АНДРЕАС ХОЙСЛЕР

Герялыский
герсмчесшй эпос
исмзлние
Нивелунглх
Перевод с немецкого
Д. Е. Б е р т е л ь с а
Под редакцией
В. М. Ж и р м у н с к о г о и Н. А. С и г а л
Вступительная статья и примечания
В. М. Ж и р м у н с к о г о

ИЗДАТЕЛЬСТВО

ИНОСТРАННОЙ
Москва

ЛИТЕРАТУРЫ
19 6 0

АННОТАЦИЯ
Исследования А. Хойслера, объединенные в этой
книге под заглавием «Германский героический эпос
и сказание о Нибелунгах», представляют классический
труд по истории германского эпоса. Рассматривая скан­
динавские и немецкие эпические памятники, Хойслер
реконструирует историю сказания о Нибелунгах на по­
следовательных ступенях народного устного эпического
творчества вплоть до создания знаменитой немецкой
национальной эпопеи «Песнь о Нибелунгах». Это ис­
следование иллюстрирует теоретические взгляды автора
на то, как складывался эпос. Он дал оригинальное и
ныне ставшее общепринятым решение важнейших
вопросов развития германской эпической традиции.
Книга Хойслера, несмотря на специальный мате­
риал, вполне доступна не только для германиста и фи­
лолога-западника. Она интересна по своей методике и
для лиц, занимающихся русским народным эпосом и бо­
гатым эпическим творчеством народов Советского
Союза.

Редакция литературы по вопросам филологии

ГЕРМАНСКИЙ ГЕРОИЧЕСКИЙ ЭПОС
В ТРУДАХ АНДРЕАСА ХОЙСЛЕРА

1. В истории германского героического эпоса разли­
чают два периода. Первый восходит к эпохе «великого
переселения народов» (IV—VI века), разложения патри­
архально-родовых отношений, передвижений и завоева­
тельных походов древнегерманских племен и образования
на развалинах Римской империи новых варварских госу­
дарств. Героические песни, подсказанные событиями этой
бурной эпохи, слагались и исполнялись дружинными пев­
цами, передаваясь в устной традиции; с внешней стороны
они характеризуются принципом «аллитерации», т. е. по­
вторения начальных согласных ударных слов в рамках
четырехударного акцентного стиха.
Христианская церковь относилась враждебно к этому
наследию языческой древности. Поэтому древнегерманскйй аллитерирующий эпос сохранился лишь в небольшом
числе памятников раннефеодальной эпохи; к их числу от­
носятся в Германии отрывок «Песни о Хильдебранде»
(VIII век), в Англии —поэма «Беовульф» (около 700 г.,
рукопись, X век), отрывки эпоса о Вальтере Аквитанском
(«Вальдере», X—XI века) и о битве в замке Финна
(«Финнсбург»). Иначе обстояло дело на севере герман­
ского мира, в скандинавских странах, в особенности в
Исландии, где древняя эпическая традиция сохранилась
и получила дальнейшее самостоятельное развитие благо­
даря позднему сохранению патриархально-родового укла­
да в исторических условиях, сходных с общегерманскими
эпохи переселения народов (сборник «Эдда» — древнеисландские мифологические и героические песни IX—
XII веков, рукопись XIII века, и некоторые другие ос­
татки «эддической» поэзии). Дополнительными источни­
ками для восстановления утерянных сюжетов и версий
эпических сказаний, как древнегерманских, так и специ5

ально скандинавских, служат прозаические переложения
исландских «саг о древних временах» (fornaldarsogur,
с середины XIII века), а также латинские сочинения
средневековых историков германских племен — гота
Иордана (VI век), франка Григория Турского (VI век),
лангобарда Павла Диакона (VIII век), саксонца Видукинда (X век) и в особенности датчанина Саксона
Грамматика (вторая половина XII века), которые, пове­
ствуя о легендарных временах истории своих народов,
нередко пересказывали их героические песни и устнопоэтические предания.
/
Второй период представлен средневерхненемецким
эпосом XII—XIII веков, эпохи развитого феодализма.
Переработка старых эпических песен, продолжавших
бытовать в народной устнопоэтической традиции, проис­
ходит в новых условиях феодально-христианского об­
щества. Носителями этой традиции являются бродячие
профессиональные певцы, так называемые шпильманы,
выступавшие перед народной аудиторией и при феодаль­
ных дворах как творческие хранители эпического преда­
ния. При этом старые устные песни перерабатываются
в обширные поэмы, в процессе записи подвергаясь лите­
ратурной обработке, под влиянием, более или менее зна­
чительным, модных в феодальном обществе стихотвор­
ных рыцарских романов, представлявших в Германии
переработку импортированных с последней трети XII века
французских образцов. Немецкий эпос заменил аллите­
рацию конечной рифмой (парными двустишиями или бо­
лее сложными строфическими формами типа «нибелун*
говой строфы»). К важнейшим эпическим памятникам
этого периода относятся «Песнь о Нибелунгах», «Куд­
рина», цикл Дитриха Бернского, цикл Вольфдитриха,
«Король Ротер» и другие.
Начало изучения национального героического эпоса
связано было в Германии с возрождением с середины
XVIII века интереса к родной старине, в которой пробу­
дившееся национальное сознание складывавшегося бур­
жуазного общества искало опоры в своей борьбе за на­
ционально-политическое возрождение немецкого народа
и за самобытную национальную культуру.
Найденную около этого времени рукопись «Нибелунгов» впервые в 1757 году опубликовал швейцарский кри­
тик И.-Я. Бодмер, один из первых ценителей поэтических
6

памятников национального прошлого. В начале 1770-х го­
дов Гердер выдвигает новое понятие «народной поэзии»,
открытие которой было восторженно встречено молодыми
писателями эпохи «бури и натиска» во главе с Гете.
В народной поэзии видели выражение непосредственного
чувства, национального своеобразия, общенародных идеа­
лов в отличие от искусственной книжной литературы как
продукта верхушечной цивилизации господствующих
классов. Гомер и другие эпические поэты древности рас­
сматривались как народные певцы, а их произведения —
как «народные песни».
Национальное значение «Нибелунгов» выдвинули в
особенности немецкие романтики: глава романтической
школы Август Вильгельм Шлегель уже в 1803—1804 го­
дах читал в Берлине лекции о «Нибелунгах», в которых
сопоставлял германский национальный эпос с «Илиа­
дой» Гомера и пытался установить его древние источники.
Из круга романтиков вышли и братья Гримм, осново­
положники научной германистики. Язык, мифология, поэ­
зия, материальная и духовная культура народа являлись
для них различными, но по существу едиными выраже­
ниями «народного духа». Эпос Якоб Гримм рассматривал
как народную поэзию, понимая последнюю как бессозна­
тельное творчество недифференцированного народного
коллектива/„Народная поэзия,— учил Я. Гримм,— рож­
дается в душе всего народа, то, что я называю искус­
ственной поэзией,— в душе отдельного человека. Поэтому
новая поэзия помнит имена поэтов, а старая не знает ни­
каких имен; она создается не одним, не двумя или тремя,
она — сумма целого... Я не могу представить себе, что
существовал Гомер или автор «Нибелунгов»]' «Эпическая
поэзия не была создана отдельными певцами, известными
по имени, но самим народом; она возникла в устах на­
рода, как ни понимать это точнее, и долгое время вына­
шивалась им». „«Илиада» и «Одиссея» не были творе­
нием или измышлением одного человека, это — картина
великого героического века, сложившаяся из народных
сказаний и множества песен в единое целое". «В эпиче­
ской поэзии деяния и подвиги как бы сами издают
звуки». «Было бы бесцельно желать сочинить эпос, ибо
всякий эпос сам себя творит (jedes Epos muss sich selbst
dichten) и не может быть написан отдельным поэтом...»
Начало критического изучения «Нибелунгов» в духе
7

романтической германистики положено было в 1816 году
трудами Карла Лахмана (библ. II, № 5—6). Лахман
исходил из теории Вольфа, исследователя «Илиады»
(«Prolegomena ad Homerum», 1795). В духе Гердера и
его времени Вольф отрицал индивидуальное творчество
Гомера и рассматривал «Илиаду» как свод безымянных
народных песен, объединенных позднейшими редакто­
рами; задача филологической критики заключается, по
Вольфу, в том, чтобы выделить эти песни из позднейшего
искусственно созданного редакционного свода. Лахман,
первоначально филолог-классик, переносит методику
Вольфа в область германистики: для него «Нибелунги» —
свод из 20 «народных песен», передававшихся в устной
традиции и более или менее механически объединенных
редактором. На основании повторений, противоречий в
поэме, оценки стилистических качеств ее элементов ис­
следователь может отделить «подлинное», «народное»,
традиционное в дошедшем до нас памятнике от вставок
(«интерполяций») позднейшего редакторского свода.
Песни имеют разных авторов — народных певцов; по со­
держанию это как бы эпизодические главы, выхваченные
из круга данного сказания, отдельные звенья эпического
сюжета: например, песня о воспитании молодого Зиг­
фрида и его посвящении в рыцари (авантюра II); о при­
езде Зигфрида в Вормс (авантюра III); о сватовстве Зиг­
фрида к Брюнхильде (авантюра VII); о ссоре королев
(авантюра XIV) и т. п. Певец берет из сюжета, хорошо
известного ему и слушателям, любое такое звено и делает,
его содержанием отдельной песни.
По этому принципу построено первое критическое из­
дание «Песни о Нибелунгах», осуществленное Лахманом
в 1826 году и позднее неоднократно переиздававшееся:
в его основу положена рукопись А, наиболее краткая по
числу строф из трех старейших рукописей XIII века, в ко­
торой выделены «подлинные» строфы в рамках восста­
новленных редактором 20 песен-глав.
С теоретическим обоснованием методики Лахмана вы­
ступил его ученик Карл Мюлленгоф (библ. II, № 8).
В дальнейшем эта методика была перенесена школой
Лахмана и на другие произведения германского эпоса
(ср. работы Мюлленгофа о «Кудруне», 1845, «Беовульфе»,
1883, и др.). По примеру Лахмана и его учеников эти
принципы были положены Гастоном Парисом в основу
8

изучения «Песни о Роланде» и других произведений
старофранцузского эпоса (ср. Gaston P a r i s , Histoire poetique de Charlemagne, Paris, 1865). Французский
ученый Леон Готье выставил как общее положение то,
что для школы Париса было в то время постулатом ис­
следования эпоса: всякая эпическая поэма, по его мне­
нию, представляет «цепочку из кантилен» (un chapelet de
cantilenes). Отношение между поэмой и «кантиленой»
(т. е. песнью), исторически не засвидетельствованной, но
подлежащей восстановлению путем филологического
анализа, мыслилось, таким образом, как отношение це­
лого и части, книги и отдельной главы.
С сравнительно-исторической точки зрения в качестве
подтверждения этой теории приводились русские былины,
содержащие ряд самостоятельных эпизодов из «эпической
биографии» героя-богатыря (цикл былин об Илье Му­
ромце, Добрыне Никитиче и др.), или аналогичные песни
южнославянского эпоса (например, о Марке Кралевиче).
По тем или иным, точнее еще не выясненным историче­
ским причинам эти песни не сложились в эпопею. С дру­
гой стороны, «Калевала» Элиаса Ленрота, хотя и воссо­
зданная в своем единстве сознательными творческими
усилиями современного поэта-собирателя, могла слу­
жить примером возможного редакционного объединения
эпизодических народных песен в единую национальную
эпопею.
Вариантом теории редакционного свода явились во
второй половине XIX века попытки объяснить сложение
более обширной по своему объему эпической поэмы из
редакционного объединения нескольких параллельных
версий одного сюжета. Так, Вильманс пытался восстано­
вить ряд таких параллельных версий сказания о гибели
Нибелунгов с различными героями-протагонистами: песни
о Данкварте, Иринге, Рюдигере, Дитрихе Бернском, ко­
торые были объединены во второй части «Песни о Нибелунгах» в широких масштабах эпопеи (библ. II, № 12).
Сходную точку зрения выдвинул и Тен-Бринкв своем ис­
следовании о «Беовульфе» (В. Ten-Brink, Beowulf, 1888).
Однако уже в середине XIX века теория редакцион­
ного свода и критические методы Лахмана встретили
в Германии серьезные возражения. Главный оппонент,
Хольцман, писал в своем исследовании о «Нибелунгах»
(библ. II, № 7): «Невозможно поверить такому чуду,
9

$'•>
!

J<
i

чтобы из народных песен, приставленных друг к другу,
могло возникнуть единое поэтическое произведение».
«Теории наших ученых,— справедливо заявлял Хольцман,— равнодушно разрушают единство художествен­
ного произведения». Филологические основы реконструк­
ции Лахмана были подорваны в особенности тем, что
Хольцман поставил под сомнение приоритет рукописи А,
противопоставив ей редакцию С, которую Царнке затем
положил в основу своего издания «Нибелунгов» (1855),
а Рудольф Бартш — рукопись В (1866), близость кото­
рой к оригиналу поэмы была окончательно подтверждена
в 1900 году специальным исследованием Вильгельма
Брауне (библ. II, № 17).
В дальнейшем противниками теории свода были пред­
приняты многочисленные попытки доказать художествен­
ное единство той или иной поэмы, и прежде всего «Песни
о Нибелунгах». Указывали на единство замысла и после­
довательность в развертывании связи событий, свидетель­
ствующие об индивидуальном авторе; анализ языка и
стиля — словаря, фразеологии, синтаксических оборотов,
метрики и рифм — должен был служить доказательством
индивидуальной авторской техники; так называемые про­
тиворечия и повторения, на которые указывали Лахман
и его ученики, оказались тесно связанными с архаической
манерой изложения, характерной для старинной эпиче­
ской поэзии (библ. II, № 13). Таким образом, единство
поэмы было окончательно восстановлено.
Можно сказать, что изучение германского героиче- *
ского эпоса вырастало на протяжении всего XIX века на
преодолении романтических теорий основоположников
этого изучения — Якоба Гримма, Лахмана и их последо­
вателей, как бы в процессе приложения романтической
доктрины и ее методов исследования к реальному истори­
ческому материалу. Народная поэзия, в том числе и поэ­
зия эпическая, рассматривалась в начале XIX века как
творчество безымянное, «объективное» и едва ли не кол­
лективное — в настоящее время подчеркивают значение
индивидуальной инициативы и манеры певца и поэта, хотя
и развивающейся в рамках традиции. Народный певец
выступал как безличный представитель этого социально
недифференцированного народного целого — в настоя­
щее время научились различать его профессиональные и
социальные черты как древнегерманского дружинного
10

певца или средневекового бродячего шпильмана. О на­
родном искусстве говорили как о безыскусственной им­
провизации, выражающей непосредственное чувство —
сейчас охотно подчеркивают сознательное мастерство ху­
дожника-профессионала и настаивают на значении про­
фессиональной традиции или школы. В связи с этим ран­
ние исследователи видели в дошедших до нас эпических
поэмах органическое продолжение древнейшей, непре­
рывной, как бы девственной традиции устного народного
песнетворчества — тогда как в процессе дальнейшего изу­
чения эпоса было установлено наличие иногда более, ино­
гда менее значительного влияния книжной письменно­
сти — античных образцов, церковной или в особенности
рыцарской литературы; при этом национальные эпопеи
западноевропейских народов, сохранившиеся (в отличие
от устного эпоса народов славянских и многих восточных)
исключительно в письменной форме, рассматриваются
как эпос «книжный» (Buchepos), подвергшийся в этом
процессе творческой литературной обработке.
В связи с этим и самое понятие «народной поэзии»,
в представлении романтиков научно нечеткое и мистифи­
цированное, подверглось решительной критике, в особен­
ности в применении к героическому эпосу.
С конца XIX века в изучении средневековой литера­
туры и фольклора все более широкое распространение по­
лучают антидемократические теории, характерные для
буржуазной идеологии эпохи империализма. С точки зре­
ния этих теорий произведения «так называемого народ­
ного творчества» представляют «опустившиеся культур­
ные ценности» (gesunkenes Kulturgut), созданные выда­
ющимися представителями высших классов и пассивно
воспринятые народными массами (Ганс Науман), «крохи
со стола богатых» (ГофманпКрай.ер). В частности, и в
области изучения эпоса укрепляется аристократическая
теория, согласно которой героический эпос является со­
зданием «воинской аристократии», родовой или феодаль­
ной, и выражает ее идеологию устами профессиональных
певцов или поэтов, находящихся на службе княжеских
дворов. При этом недооценивается или вовсе замалчи­
вается характерное для эпоса общенародное патриотиче­
ское звучание, которое делает народного героя (Роланда
или Сида, Илью Муромца или Марко Кралевича, Давида
Сасунского или Манаса и многих других) защитником
11

своей родины от национального врага и в то же время
воплощением единства народа, отчетливо противостоя­
щего эгоизму и самоуправству «знатных». В свете этого
учения и теория индивидуального авторства, профессио­
нализма и литературного характера «книжного эпоса» не­
редко получает одностороннее и тенденциозное антиде­
мократическое истолкование.
2. Крупнейшим представителем теории эпоса в Герма­
нии в начале XX века по справедливости считается
Андреас Хойслер. Труды его стали классическими и могут
рассматриваться как обобщение и завершение результа­
тов вековой работы над изучением германского героиче­
ского эпоса. От Лахмана до Хойслера — таков путь, прой­
денный в течение XIX века в этой области немецкой
наукой.
Андреас Хойслер (Andreas Heusler, 1865—1940), по
происхождению швейцарец, родился в Базеле, был уче­
ником известного германиста-младограмматика Германа
Пауля, состоял профессором скандинавской филологии и
академиком в Берлине (1890—1919), по окончании первой .
мировой войны вернулся в свой родной Базель, где, про­
должая читать лекции по германистике, посвятил послед­
ние годы жизни почти исключительно научным трудам.
Специальные работы Хойслера касаются главным об­
разом вопросов скандинавской (древнеисландской) лите­
ратуры в рамках общей германистики, преимущественно
теории и истории древнегерманского эпоса. Ряд исследо­
ваний, посвященных «Эдде», сказанию о Нибелунгах
в его различных поэтических отражениях и исландским
сагам, подготовили большие теоретические и исторические
обобщения, с которыми он выступил уже в зрелом возра­
сте. Более ранние работы программного характера, пере­
веденные в настоящем издании, «Песня и эпос» (1905),
«История и миф» (1909), наметили основные теоретиче­
ские положения, из которых он исходит в дальнейшем.
Книга «Сказание и песнь о Нибелунгах» (1921), написан­
ная в популярной форме и выдержавшая пять изданий
(последнее в 1955 г.), иллюстрировала его учение о разнитии германского героического эпоса на примере истории
сложения немецкой национальной эпопеи. В большой
обобщающей работе «Древнегерманская поэзия», которая
появилась первым изданием в 1923 году в составе серии
по всеобщей литературе («Handbuch der Literaturwis12

senschaft»), издававшейся под редакцией известного исто­
рика литературы проф. Оскара Вальцеля, он дал свою
реконструкцию и истолкование общегерманского периода
древнегерманской поэзии и его отражений в раннем поэ­
тическом творчестве отдельных германских народов. Ряд
монографических очерков, посвященных интерпретации
отдельных германских героических сказаний, был опубли­
кован Хойслером в «Энциклопедии германских древно­
стей» (1911 —1919, см. библ. III, № 7). Перу Хойслера
принадлежит также краткий очерк «Древнегерманской
религии» (в серии «Kultur der Gegenwart», 1913), древнеисландская грамматика («AltislandischesElementarbuch»,
1913) и обширный компендиум по истории древнегерман­
ской и немецкой метрики, преимущественно средневеко­
вого периода («Deutsche Verslehre», 3 тома, 1925—
1929). Популяризации взглядов Хойслера на древнегерманскую поэзию содействовал немецкий перевод «Эдды»,
образцовый по своим научным и художественным досто­
инствам, выполненный проф. Генцмером по плану и под
редакцией Хойслера и с его комментарием (1912). Книга
открыла собою серию «Тулэ» («Thule, Altnordische Dichtung und Prosa», 24 тома, Jena, Diederichs, 1912—1926),
впервые с исчерпывающей полнотой представившую в не­
мецком переводе художественные сокровища древнеисландской литературы. Хойслер был одним из вдохновите­
лей и организаторов этой серии и сам выступил в ней как
переводчик известной «Саги о мудром Ньяле» («Thule»,
т. 4) и нескольких более мелких саг («Thule», т. 8).
Такой широкий размах научной и литературной
работы, объединяющей специальные исследования с боль­
шими и самостоятельными обобщениями, науку с популя­
ризацией, определил собою положение Хойслера в немец­
кой германистике в период между первой и второй миро­
выми войнами. Он, несомненно, был в этой области
первым, для многочисленных своих учеников непререкае­
мым, научным авторитетом, и его истолкования древней­
шего периода немецкой поэзии, в особенности герман­
ского героического эпоса, получили в это время широ­
чайшее признание и распространение.
Следует отметить, что при всей своей любви
к германской древности и при глубоком патриотическом
чувстве, сквозящем во многих его высказываниях и оцен­
ках, Хойслер не был заражен той шовинистической
13

псевдоромантикой, которая была так характерна для не­
мецкой германистики накануне фашизма и в период его
господства. В своих работах, как специальных, так и тео­
ретических, он умел сохранить критическую остроту и
трезвость мысли ученого-исследователя даже там, где его
теории толкали его на характерные для науки его времени
ошибки и односторонности.
3. Основные положения своей теории Хойслер впервые
изложил в работе «Песня и эпос в германских эпических
сказаниях» («Lied und Epos in der germanischen Heldensage», 1905, стр. 295—341 наст. изд.). В своей историче­
ской морфологии эпических жанров он опирается на бо­
лее раннюю книгу английского ученого В.-П. Кера «Эпос
и средневековый роман» (W. Р. Кег, Epos and Romance,
1897), тезисы которого в свое время не обратили на себя
внимания немецких филологов.
С точки зрения старой теории редакционного свода
«песня» (Lied) представляет как бы главу, отдельное
звено сюжета, «эпос» (Epos), т. е. большая эпическая
поэма, эпопея — целую книгу или сюжетный цикл. Хойс­
лер показывает на примере дошедших до нас германских
эпических песен, что песня — не эпизодична: она всегда
исчерпывает соответствующий сюжет до конца, доводит
его до развязки. Песня может пренебрегать экспозицией
и начинаться с середины действия (in medias res), но ни
одна не заканчивается до развязки соответствующего
сюжета, так что каждая имеет своим содержанием совер­
шенно самостоятельный и законченный эпический сюжет.
Древненемецкая «Песнь о Хильдебранде» рассказывает
о поединке отца с сыном; развязка — смерть сына или
примирение. Герой песни — Хильдебранд, «дядька» и на­
чальник дружины Дитриха Бернского, может быть изве­
стен слушателям из других песен (например, из песен об
изгнании и возвращении Дитриха), где он выступает как
второстепенная фигура; но песня о поединке имеет свой
самостоятельный эпический сюжет, который должен быть
исчерпан певцом до конца; В исландской «Эдде» в «ста­
рой» песне о Сигурде (Зигфриде) рассказывается о том,
\как король Гуннар (Гунтер) с помощью Сигурда об­
маном овладел строптивой невестой Брюнхильдой: раз­
вязка — убийство Сигурда по наущению Брюнхильды
в отместку за обман. «Эдда» знает другую, «малую»
песню о Сигурде, но это — не продолжение старой песни,
14

\

а вариант того же сюжета в новой, модернизованной об­
работке. В той же «Эдде» «Песнь об Атли» (Аттиле),
существующая в двух вариантах, рассказывает о том,
как,король гуннов, жадный до золота Гуннара, зазвал
его b свою страну и убил, а жена Атли, Гудруна, сестра
Гуннара, отомстила своему мужу за братьев: развязка —
убийство Атли Гудруной и пожар дворца, в котором
Гудруна сжигает короля и его свиту. И здесь Гудруна
могла быть известна из других песен, например из песни
о Сигурде, как жена этого героя; но песня об Атли —
не вторая глава сказания о Сигурде, между сюжетами
этих песен нет необходимой связи, каждая песня
вполне самостоятельна, исчерпывает сюжет до конца.
Различие между песней и поэмой — не в сюжетной
рамке, которая остается неизменной при всех эволюциях
песни: существенным для перехода к морфологическому
типу поэмы является изменение стилистической трактовки.
Вторая часть немецкой поэмы о Нибелунгах по сюжету
совпадает с песней об Атли в «Эдде»: она рассказывает
также о «гибели Нибелунгов» (Гунтера и его братьев)
в стране гуннов. Однако при одинаковом сюжете рассказ
немецкой поэмы в 28 раз пространнее архаической песни
в «Эдде». Для того чтобы от песни архаического типа пе­
рейти к поэме о Нибелунгах, понадобилось не 28 песен,
приставленных друг к другу, как последовательные звенья
одной цепи, а внутреннее разрастание одной песни при
• неподвижной сюжетной рамке, ее стилистическое распро­
странение или, по выражению Хойслера, «разбухание»
(Anschwellung). Песня отличается сжатостью изложения
(Knappheit), поэма — распространенностью, эпической
«широтой» (Breite). Переход от песни к поэме заклю­
чается, таким образом, в изменении стиля в границах не­
изменной сюжетной рамки (Stilwandel bei festem Rahmen), т. е. в морфологической эволюции: число действую­
щих лиц увеличивается, вырастает количество сцен и
эпизодов, появляются подробные статические описания
обстановки, биографии и душевного состояния действую­
щих лиц и т. д. Действительно, известные нам немецкие
эпические поэмы (например, «Вальтарий», «Равенская
битва», «Нибелунги» и др.) никогда не являются циклом
сюжетов, а имеют, как и песни, один сюжет (в некоторых
случаях — два, как «Нибелунги»),
15

По материалам «Эдды» и немногочисленным запад­
ногерманским памятникам (отрывки англосаксонской
песни о Финне, древненемецкой о Хильдебранде) Хойалер
восстанавливает основные морфологические признаки
древнегерманской героической песни (библ. III, № 3,
15). Песня дружинного певца исполняется во время
пира. Этими условиями исполнения определяются ее раз­
меры: 80—200 стихов, которые поются за один раз, без
перерыва, и исчерпывают данный сюжет. При сжатости
песни число сцен и действующих лиц невелико. Певец вы­
деляет только главные, наиболее эффектные вершины
действия, обычно возбуждая внимание слушателя вне­
запным зачином, вводящим непосредственно в драмати­
чески напряженное положение, без экспозиции предше­
ствующих событий: «Слыхал я, по рассказам, как по­
встречались однажды Хильдебранд и Хадубранд перед
двумя дружинами — отец и сын...» Существенное место
в составе песни занимает драматический диалог (от */г до
2
/з всей песни): речи эти двигают действие, развертывают
драматическую сцену, нигде не распространяясь в стати­
ческие, медитативные монологи, как в более поздней поэ­
зии (о типах диалога см. библ. III, № 2).
Эддическая традиция сохранила несколько ярко выра­
женных примеров героической песни такого типа: старая
песнь о Сигурде, старая песнь об Атли, песнь о Хамдире
(сказание о смерти Эрманариха). Но рядом с этой древ­
ней формой, известной всем германцам в эпоху переселе­
ния народов, в той же «Эдде» встречаются также и более
новые, специально скандинавские формы: по признакам
морфологическим в поэтическом наследии «Эдды» разли­
чаются наслоения разной древности. В более позднюю
эпоху, под влиянием изменившихся культурных условий,
возникают новые художественные задачи: традиционные
эпические сюжеты подвергаются психологическому углуб­
лению и осмыслению. Песня старого типа, повествова­
тельная по своему характеру, изображала события (Ereignislied), новая песня создает неподвижную ситуацию,
задачей поэта является лирическое раскрытие ее психо­
логического содержания (Situationslied). Так, «первая
песнь о Гудруне» в «Эдде» предполагает события, свя­
занные со смертью Сигурда, уже известными: на утро
после смерти Сигурда его вдова, Гудруна, сидит над те­
лом убитого мужа, она не может плакать — так велико
16

ее горе; женщины пытаются утешить ее рассказами
о пережитых ими страданиях; одна срывает покрывало
с тела Сигурда, чтобы Гудруна еще раз увидела его
раны, и вот у нее появляются слезы, и звучит ее жалоба,
как элегическое воспоминание о прошлом. Так же по­
строена «Поездка Брюнхильды в Хель»: у ворот под­
земного царства Брюнхильда встречает привратницу,
осыпающую ее упреками, и ей она рассказывает о своих
страданиях на земном пути. Речи героев имеют здесь
совершенно иную функцию: статический, медитативный
монолог героя заключает элегическую реминисценцию,
лирический обзор прошлого, иногда — пророчество, ли­
рический каталог грядущих событий («Пророчество Грипира»); монологу предпосылается краткое изображение
исходной ситуации или небольшое повествовательное
введение. Такие «героические элегии» на тему старых
сказаний распространяются на севере в середине
XI века.
Рядом с этим новым типом наблюдаются формы пе­
реходные: старая эпико-драматическая песня, расска­
зывающая исключительно о событиях (doppelseitiges
Ereignislied), приспособляется к новым требованиям, мо­
дернизуется путем введения нового психологического ма­
териала, преимущественно в форме статических моноло­
гов медитативного типа (beschauliche Reden). Так назы­
ваемая «малая» песнь о Сигурде, «гренландская» песнь
об Атли, наконец — «большая» песнь о Сигурде, восста­
новленная Хойслером с помощью «Саги о Волсунгах»,
показывают модернизованную песню на пути к расшире­
нию в поэму: вводятся медитации героев в монологиче­
ской форме как способ раскрытия душевной жизни, мо­
тивов действия, нередко противоречивых и сложных
(новое осмысление отношений Брюнхильды и Сигурда,
см. стр. 30 наст, изд.); увеличивается число действую­
щих лиц и сцен, появляются описательные подробности.
Случай, сохранивший в «Эдде» две песни об Атли, ста­
рую и новую, сделал возможным сравнение, интересное
в методологическом отношении: число действующих лиц
увеличилось от 6 до 13, число сцен — от 14 до 24, появи­
лись новые эпизоды (вещие сны двух королев накануне
отъезда мужей в страну Атли), появилось подробное
описание битвы между Гуннаром и его свитой и витя­
зями Атли и т. п.

Некоторые песни «Эдды» являются целиком диалоги­
ческими (мифологическая «Песнь о Скирнире», песни
о Регине и о Фафнире из цикла сказаний о Сигурде): си­
туация изображается в них в драматической форме. Этот
морфологический тип встречается также только в Ислан­
дии, притом очень рано. В терминологии Хойслера это
«односторонняя повествовательная песня» (einseitiges
Ereignislied), с генетической точки зрения более новая
форма по сравнению со старой общегерманской «двусто­
ронней» песней, в которой наличествовали повествование
и диалог, т. е. событие излагалось с двух сторон, в рас­
сказе автора и в речах героев (в «Эдде» — старая песнь
о Сигурде, песни об Атли и о Хамдире, немецкая «Песнь
о Хильдебранде», англосаксонская о Финне и др.).
В «Эдде» большинство односторонних песен представ­
лено в отрывках, с вводными и соединительными сценами.
Однако в отличие от более ранних исследователей Хойслер не считает эту «смешанную» форму древней (обще­
германской); она имеет исландское происхождение и в
ряде случаев содержит редакционные пояснения состави­
теля «Эдды» (см. библ. III, № 2).
4. Несмотря на эти новые тенденции «распростране­
ния» песни, Хойслер не усматривает на германской почве
ни одного случая спонтанной, органической эволюции ко­
роткой песни в большую эпическую поэму. Процесс этот
всегда совершается, по его мнению, под влиянием новых
художественных образцов — античных и христианских.
Единственный пример германской героической поэмы
на традиционный, национальный сюжет представляет
англосаксонский «Беовульф» (около 700 г.). Рядом с ним
существуют многочисленные поэмы с новым религиозным
содержанием: англосаксонский религиозный эпос на темы
из Ветхого Завета (поэмы, приписываемые Кддмону, ко­
нец VII века) или из христианских легенд (Кюневульф и
его школа, IX век); древнесаксонская поэма «Хелианд»
(«Спаситель»), изображающая жизнь Христа (первая по­
ловина VIII века), и др. С начала XIX века принято было
рассматривать поэму о Беовульфе как единственный до­
шедший до нас эпос, который может считаться сви­
детельством богатой эпической традиции, уничтоженной
нетерпимым отношением католической церкви к остаткам
древнего язычества. Воздействием церкви объясняли
также христианские наслоения в дошедшей до нас редак18

ции «Беовульфа». Под влиянием «Беовульфа» и других не
дошедших до нас произведений германского героического
эпоса возникли и названные уже христианские поэмы,
использовавшие стилистические приемы национального
эпоса для новых религиозных тем. С этой точки зрения
именно на примере «Беовульфа» мог быть поставлен и
действительно ставился вопрос о спонтанной, органиче­
ской эволюции героических песен в большую эпическую
поэму.
В современной Хойслеру англистике конца XIX — на­
чала XX века произошла почти полная переоценка места
«Беовульфа» в истории германского эпоса (работы
Шюккинга, Клэбера и др.); к этой новой точке зрения
примыкает и Хойслер (библ. III, № 15). «Беовульф»—'
не продукт спонтанного, органического развития искус­
ства англосаксонского дружинного певца, «скопа», это —
«книжный эпос» (Buchepos), произведение клирика. Поэт
Кэдмон, автор эпических поэм на ветхозаветные темы
(вторая половина VII века), был в этом смысле новато­
ром: его поэмы предшествуют «Беовульфу». Христиан­
ский эпос на народных языках, пользующийся сти­
листическими формулами старой героической песни, воз­
никает по образцу античных авторов — Вергилия,
Пруденция, Ювенка. «Всюду,— утверждает Хойслер,—
где средневековье создает о своих героях книжный эпос,
оно идет по стопам Гомера» («Wo das Mittelalter zum
Heldenbuch gelangt, da tritt es in die Stapfen Homers»).
«Беовульф» является попыткой клирика использовать но­
вую форму поэмы, созданную Кэдмоном и его школой,
приспособив ее к старым сюжетам германских героиче­
ских песен. Автору «Беовульфа» была хорошо известна
«Энеида» Вергилия: об этом будто бы свидетельствует
рассказ Беовульфа о своих подвигах при дворе короля
Хюгелака, напоминающий аналогичный по содержанию
рассказ Энея о гибели Трои, описание озера чудовища
Гренделя и т. д. Произведение задумано как поучение
доброму князю, пользующееся с дидактической целью
материалами героических сказаний. Это своеобразный
продукт придворной поэзии: уже не песня, исполняемая
дружинником во время пиршества, а книга, из которой
клирик читает королю и его приближенным/'С этим свя­
зана указанная выше христианизация германского героя:
Беовульф, убивающий чудовище Гренделя и его мать и
2*

19

жертвующий жизнью, чтобы избавить свою страну от
огнедышащего дракона, становится христианским куль­
турным героем, борцом против дьявольских козней ад­
ского духа (ein Kampfer gegen Teufelsspuck). Источни­
ками автора были старинные эпические песни. Его глав­
ный прием — «распространение» (Anschwellung): он
вставляет длинные статически-медитативные речи, опи­
сания обстановки (морской путь Беовульфа, пиршество
во дворце), подробное изображение отдельных боев Бео­
вульфа; вводятся авторские реминесценции о прошлом
или рассказ героя о своих подвигах, подводящий итог со­
бытиям, уже известным слушателю из рассказа поэта;
вводятся отступления, относящиеся к содержанию других
сказаний и характеризующие интересы и осведомленность
ученого автора. Однако число действующих лиц и от­
дельных сцен ограничивается обязательным для сюжета
минимумом: развертывание поэмы новым повествова­
тельным материалом чуждо лирико-дидактической
манере автора «Беовульфа».
В этой концепции немало преувеличений, характерных
для «аристократической теории» эпоса. Вряд ли можно
убедительно доказать влияние на автора «Беовульфа»
латинских эпических образцов. Его поэтическое искус­
ство, как, впрочем, и искусство создателей англосаксон­
ских религиозных поэм, непосредственно продолжает
стилистические традиции германского аллитерирующего
эпоса, а его знакомство с древними эпическими сюже­
тами, восходящими к периоду, предшествующему пере­
селению англов и саксов на Британские острова (V—
VI века), свидетельствует не о латинской «учености»»
а о глубоком знакомстве с устной эпической традицией.
Скорее можно предполагать, что автором «Беовульфа»,
как и произведений религиозного эпоса, был христианизованный скоп. Биографические легенды об «обраще­
нии» Кэдмона и Кюневульфа, указание латинского пре­
дисловия к древнесаксонскому «Хелианду» достаточно
ясно рисуют исторически типичную фигуру такого певца.
Разумеется, эта христианизация отразилась и на трак­
товке героического сюжета, окрашенного новыми идей­
ными тенденциями. Однако в принципе, несмотря на эти
преувеличения, процесс развития от песни к эпической
поэхме правильно намечен Хойслером и на этом примере.
Развертывание сюжета, эпическая «широта» в «Бео20

вульфе», как и в произведениях аллитерирующего рели­
гиозного эпоса, сопровождается существенными измене­
ниями словесного стиля (ср. статью «Стиль песни и стиль
эпоса», библ. III, № 11). Изменения эти служат для Хойслера подтверждением его основной мысли: противопо­
ставления устной песни, как создания дружинного певца,
«скопа» (scop), и книжной (письменной) поэзии, сочинен­
ной грамотным, образованным клириком, «книжником»
(Ьбсеге). В книжном эпосе появляется синтаксический пе­
ренос из стиха в стих (enjambement), развивается син­
таксическое подчинение рядом со старыми простыми фор­
мами сочинения, косвенная речь — рядом с прямой, кото­
рая в двусторонних повествовательных песнях вводилась
краткой формулой: «И промолвил Хильдебранд, сын
Херибранда...» Как средство словесного распростране­
ния широко применяется синонимическая вариация, свя­
занная с синтаксическим параллелизмом. Ср. в «Беовульфе»: «Ему старший ответствовал, предводитель дру­
жины открыл клад своих слов...», или «положили они
тогда любимого властителя, подателя запястий, на дно
корабля, знаменитого — у мачты...» Прием этот прежде
рассматривали как общее свойство древнегерманской
аллитерирующей поэзии. На самом деле, как показы­
вает Хойслер, в более древних героических песнях он
представлен лишь в зачаточном виде.
Наибольшее внимание Хойслер уделяет вопросу о пе­
реносе, связанному с метрико-синтаксической компози­
цией повествования. Старинная героическая песня не
знала переноса: каждый стих (строка) образует закон­
ченное синтаксическое целое (по терминологии Хойслера,
«строчечный стиль» — Zeilenstil). Стихи свободно объеди­
няются в группы различной, непостоянной величины,
строфический принцип отсутствует («свободный строчеч­
ный стиль» — freier Zeilenstil). Эддическая поэзия обна­
руживает новый принцип: тенденцию к группировке син­
таксически законченных стихов по строфам, обычно по че­
тыре стиха в строфе («связанный строчечный стиль» —
gebundener Zeilenstil). Книжный эпос, напротив, не знает
строфичности, он разрушает законченность отдельного
стиха многочисленными переносами из стиха в стих; часто
синтаксический отрезок начинается с середины одного
стиха, со второго полустишия (от цезуры), и заканчи21

вается в середине следующего стиха, его первым полусти­
шием (до цезуры), образуя как бы «крюки» (Hakenstil).
По отношению к свободной «строчечной» композиции
старой песни стиль «Эдды», как и стиль больших эпо­
пей, одинаково являются нововведением.
Это указание Хойслера необходимо отметить. Пред­
ставители старой школы противопоставляли строфиче­
скую форму и стиховую, причем первую, засвидетель­
ствованную в «Эдде», считали более древней, общегер­
манской, в собственном смысле песенной (связанной
с предполагаемым происхождением песни из хорового
исполнения).
Синтаксические переносы и «крюки», как показывает
Хойслер в других своих работах, характерны и для
средневерхненемецкого «книжного эпоса», в частности
для «Песни о Нибелунгах» (см. стр. 130 наст. изд.).
Все эти признаки словесного стиля обнаруживают
общий характер эпической поэмы: это — не песня, со­
зданная в процессе устного исполнения, а письменное
произведение, книга для чтения.
5. Героические сказания древних германцев (Helden•'' sage) были созданы и передавались в устной традиции
в форме повествовательных эпико-драматических песен
дружинного певца. Поэтому эволюция сказания (эпиче­
ского сюжета) обусловлена жизнью песни. В теории
Хойслера морфологическая эволюция песенных форм
по-новому освещает проблему развития эпических сюже­
тов. Это становится особенно ясным на примере сказанд& о Нибелунгах.
f
Сказания о Зигфриде и Нибелунгах дошли до нас
,7 в нескольких литературных источниках разного времени
7 и происхождения. Из них главнейшие: а) на скандинавI ском севере — героические песни «Эдды», прозаические
I переложения «Саги о Волсунгах» и так называемой
«младшей Эдды», а также — норвежской «Саги о ТидI реке», основанной, по признанию автора, на рассказах
I и песнях «мужей немецких» (нижненемецкая версия);
1 Ь) в самой Германии: «Песнь о Нибелунгах», возникшая
I на Дунае (около 1200 г.), и «Песнь о Роговом Зигфриде»
1| (XVI век), позднейшая обработка произведений рейнуских шпильманов (см. приложение I а, 1—источники).
Ученые старой школы обычно отдавали предпочтение
скандинавским источникам, в которых видели прямое
22

отражение древнегерманской, чуть ли не прагерманской
формы героических "сказаний, сохранивших на отдален­
ном севере первоначальные языческие черты,исказив­
шиеся и затемненные на рано христианизованном немец­
ком юге. При этом все скандинавские источники при­
знавались одинаково древними и авторитетными; в
составе самой «Эдды» еще не были установлены различ­
ные по времени литературные наслоения. Существенные
противоречия отдельных версий сглаживались и своди­
лись к мнимому единству.гТяк^ъз отдельных поэтическиР\
памятников складывалась связная «биография Зигфри­
да», которая, в духе господствовавшей «мифологической
школы», преподносилась в соответствующем истолко- [
вании как природный («солнечный») миф^Ср., например, изложение Симонса в авторитетной"«Энциклопедии
германской филологии» Германа Пауля (библ. I, № 6):
«Герой вырастает в лесу, не зная родителей, у искусного
кузнеца или альба. Он освобождает девушку, которая
заперта в высокой башне или живет на вершине горы,
окруженная пламенем или широкой водной поверхно­
стью; преодолеть эти препятствия может только сужен­
ный ей герой, обладающий чудесным мечом или конем
и побеждающий дракона, который охраняет девушку.
Вместе с девушкой герой приобретает неисчерпаемый
клад и волшебные предметы, подчиняющие ему природ­
ные силы. Затем он попадает во власть демонических
противников... С помощью чар они заманивают его
в свои сети, отнимают у него девушку для себя и, убив
героя, завладевают его кладом»;*
I В этой мифологической биографии Зигфрида осо­
бенно важное значение имеет вопрос об освобожденной
им девушке. По представлению ученых старой школы,
освобожденная девушка — Брюнхильда, будущая неве­
ста короля Гунтера: Зигфрид пробуждает ее ото сна, об­
ручается с ней (Vorverlobung — первое обручение), за­
тем покидает ее ради воинских подвигов, приезжает
в Вормс, в королевство бургундов, где царствует Гун­
тер, и, обманутый напитком забвения, который под­
носят ему бургунды, изменяет своей первой невесте и
обручается вторично с сестрой Гунтера Кримхильдой
(в скандинавских источниках она называется Гудруной),
обещая Гунтеру, своему названому брату, сосватать
ему Брюнхильду. Это толкование сказания наиболее
23

популярно и в литературных обработках «Нибелунго'в»:
мы находим его, например, у Рихарда Вагнера, опирав­
шегося на научную традицию своего времени, в его му­
зыкальной тетралогии «Кольцо Ннбелунга» (1852—
1874 годы).
Однако уже в семидесятых годах XIX века наме­
чается существенная переоценка скандинавской тра­
диции героических сказаний; впервые датский уче­
ный Э. Иессен отчетливо устанавливает происхожде­
ние героических сюжетов «Эдды» из Германии: сю­
жеты эти повествуют о великом переселении народов,
их герои — бургунды, франки, гунны и другие пле­
мена, занимавшие германскую территорию в V веке
(библ. II, № 10).
л ^ В восьмидесятых и девяностых годах Вольфганг ГольЛгср в ряде статей (библ. II, № 14) указал, что сказание
[jo Зигфриде — специально франкского происхождения и
II возникло на Рейне. Проникновение его на скандинав[I ский север имело несколько последовательных этапов.
I На севере сказания получили затем дальнейшее самоI стоятельное развитие. Первое обручение Зигфрида
с Брюнхильдой (Vorverlobung), согласно Гольтеру,
представляет новый, не известный немецким версиям
мотив сказания. В старейших скандинавских версиях
; девушка, спящая на вершине горы и пробужденная ЗигI фридом ото сна,— не Брюнхильда, а валькирия СигрI дрифа («дарующая победу»). Напиток забвения, выпилъш Зигфридом, есть также поздний скандинавский
мотив, не имеющий соответствия в Германии. Таким об­
разом, работы Гольтера установили существование в
эддической традиции различных наслоений, из которых
некоторые являются результатом местного развития на
скандинавском севере и отходят от первоначального со­
держания сказания. С другой стороны, Симоис доказал
подробным литературным анализом «Саги о Волсунгах»
(библ. II, № 11), что эта прозаическая компиляция не
является самостоятельным источником, как думали
раньше, а пересказывает песни поэтической «Эдды», ста­
раясь объединить их в связную биографию героя; при
этом нередко параллельные версии сказания, сохранив­
шиеся в «Эдде» в нескольких самостоятельных песнях,
превращаются у компилятора в последовательные главы
единой биографической цепи. Переоценке подверглась и
24

«Сага о Тидреке». В течение долгого времени главы
этой саги, посвященные сказанию о Нибелунгах, счита­
лись в основном переложением немецкой «Песни о Ни­
белунгах». Эту точку зрения отстаивал еще Герман
Пауль (библ. II, № 18); ее до сих пор защищает Панцер (библ. II, № 33). Однако уже Вильманс (библ. II,
№ 19) и Дрёге (библ. II, № 22) показали, что «Сага
о Тидреке» имеет значение самостоятельного источника
для восстановления истории сказания; нижненемецкие
материалы, использованные норвежцем, составителем
этой саги, восходят к поэтической версии, непосред­
ственно предшествующей «Песни о Нибелунгах». Вопрос
этот был еще раз пересмотрен Хойслером и решен в том
же смысле (библ. III, № 10).
К этим результатам филологической работы своих
предшественников Хойслер присоединяет проблему мор­
фологической структуры старинных эпических форм.
Различая в эддической традиции последовательные на­
пластования общегерманских и континентально-германских сюжетов, западноскандинавские новшества в пе­
риод, предшествующий заселению Исландии (с 850 го­
да), и последующее местное исландское новотворчество
(конец IX—XIII века), он вводит новый, морфологиче­
ский критерий для установления относительной древно­
сти исландских эпических песен, которые сохранила нам
«Эдда» (см. статью «Возраст и родина эддических сти­
хотворений», библ. III, № 4). Его основной тезис гласит:
героические сказания существовали только в форме ге­
роических песен; поэтому нельзя приписывать сказа­
ниям таких признаков, которые противоречат структур­
ным особенностям песни. Германская поэзия не знает
морфологического типа биографической поэмы; героиче­
ские сказания древних германцев существовали в фор­
ме самостоятельных песен, посвященных отдельным по­
двигам героев, из которых каждый образует особый сю­
жет. Такая форма литературной традиции допускает
противоречия не только между вариантами одной и той
же песни (вариации сюжета), но также между отдель­
ными сказаниями об одном герое. Нельзя реконструиро­
вать связную биографию там, где не существовало био­
графической формы. Связной биографии Зигфрида не
знает и эддическая традиция; только в поздней «Саге
о Волсунгах» делается попытка биографической цикли25

зации и приведения к единству первоначально самостоя­
тельных песен. «Эдда» является сборником поэтических
произведений, по формальным признакам относящихся
к различным литературным эпохам: старинный жанр
германской эпико-драматической песни, рассказываю­
щей о событиях (Ereignislied), стоит здесь рядом с но­
вым жанром «героической элегии» с неподвижной си­
туацией (Situationslied). Песни эти отражают различ­
ные этапы в литературной жизни сказания; в частности,
отношения Зигфрида и Брюнхильды в отдельных песнях
мыслятся по-разному: новые песни вводят мотив обру­
чения Зигфрида и Брюнхильды, отсутствовавший в ста­
рых песнях, как и в более древней в этом отношении
немецкой традиции. Необходимо историю героических
сказаний изучать по принципам истории литературы
(Sagengeschichte ist Literaturgeschichte); при таком ис­
торико-литературном подходе возникают вопросы об
источниках и эволюции сюжета, о традициях и новых
индивидуальных импульсах, об изменении художествен­
ных вкусов и смене литературных форм.
/(!Г~~Зигфриде существовало несколько самостоятель/ пых сказаний, каждое из них — в обычной форме песни,
/ исчерпывающей отдельный сюжет^1(по этому вопросу
| см. в особенности статьи Хойслера в «Энциклопедии
| германских древностей», библ. III, № 6, а также работы
его ученика Полака, библ. II, № 26).
а) С к а з а н и е о д р а к о н е и к у з н е ц е . Зиг­
фрид вырастает в лесу у кузнеца; он убивает дракона,
добывает клад, кровь дракона дает ему чудесные свой­
ства (в немецких версиях — он искупался в крови дра­
кона, тело его покрыто роговой оболочкой; в скандинав­
ской версии — капля крови дракона попала ему на
язык, он научился понимать язык птиц). Сказание
о жизни в лесу у кузнеца >.
В источнике эпизод ссоры королев сохранял старое об­
винение (§ 4): Зигфрид был слугой у кузнеца. Намек,
совершенно невозможный для австрийского поэта! Од­
нако смысл его в том, что благородное происхождение
Зигфрида запятнано, Брюнхильда может поносить его
как неравного ей по происхождению; от этого наш ав­
стрийский поэт не захотел отказаться. Только теперь
ем> предстояло придумать новое обоснование.
На Изенштейне Брюнхильду ввели в заблуждение,
представив ей Зигфрида слугой короля Гунтера. Это
должно было ей объяснить, почему не он, знаменитей­
ший герой, сватается за нее. Это входит в обман, сопро­
вождающий сватовство. Долгие годы Брюнхильда оболь­
щается этой иллюзией. И поэт неизменно возвращается
к этому моменту: им он объясняет слезы Брюнхильды
во время свадьбы, ее сопротивление в брачную ночь, ее
185

надменность по отношению к золовке — и даже упомя­
нутое выше обвинение во время их ссоры: у Кримхильды, мол, супруг «служилый человек» (Eigenmann),
крепостной!
Таким образом, поэт сумел извлечь плоды из своей
находки и заново обосновал некоторые доставшиеся
ему по традиции отношения. Правда, он не сумел раз­
решить этим наши недоумения: как же может продол­
жаться этот обман в Вормсе, где Зигфрид совершенно
явно выступает как блестящий король двух держав?
В худшем случае Брюнхильда могла бы ' считать его
вассалом королевского происхождения. Но это не бро­
сало бы тени на жену Зигфрида и было несовместимо
с уничижительным прозвищем «служилого человека»
(Eigenmann)! Вероятно, шпильман не ощущал различия
между вассальным князем и несвободным вассалом
(«минестериалом»).
Здесь, как и в других случаях, новшество наталки­
вается на рамки традиционной фабулы и реальной
жизни. Нет сомнения, что это — новшество; более ран­
ние источники, так же как и весь ход и замысел сюжета
Зигфрида — Брюнхильды, исключают возможность того,
что Зигфрид когда-либо слыл слугой своих шуринов.
Новшеством является также и то, что свадьба Зиг­
фрида справляется уже не в начале, а лишь после
поездки за Брюнхильдой, вместе с бракосочетанием Гун­
тера. Эта двойная свадьба с противопоставлением двух
различных пар была явным художественным достиже­
нием. Вместе с тем и весь сюжет уже не имел двух
вершин; ведь для нашего шпильмана свадьба всегда
была кульминационным пунктом! С тех пор как у Зиг­
фрида появилось собственное королевство, для его уча­
стия в сватовстве Гунтера необходимо было бы сначала
отправить к нему послов. Итак, оснований для двойной
свадьбы вполне достаточно, однако главным было все
же то, что теперь Зигфрид мог еще раз на протяжении
нескольких сот строф выступать в роли влюбленного,
ухаживающего за своей возлюбленной. Его пребывание
в Вормсе, война с саксами, поход на Изенштейн — все
это получило теперь новую цель: показать, как Зигфрид
заслужил руку королевской дочери. А это означало уси­
ление любовного элемента, что относится к пункту А.
Так сказание о Брюнхильде стало в соответствии
186

со вкусами рыцарской эпохи любовной историей. На
второй ступени этого еще не было. По первоначальному
характеру сюжета меньше всего можно было ожидать,
что любовь Зигфрида и Кримхильды когда-нибудь ста­
нет определяющим моментом фабулы.
77. Еще более глубокие изменения вносит в ход дей­
ствия переделка сцены в опочивальне. Гунтер, предо­
ставляющий своему другу полную власть над Брюнхильдой, был уже немыслим как для нашего автора, так
и для его слушателей — рыцарей и клириков. Согласно
их представлениям, Гунтер предпочел бы увидеть свою
невесту убитой, чем обесчещенной Зигфридом (стро­
фа 655). Таким образом, теперь Зигфрид, став невиди­
мым с помощью шапки-невидимки, должен был бороться
с девой-воительницей в присутствии Гунтера и, укротив
ее, своевременно передать в руки шурину. Вряд ли
можно было бы найти иной выход, и шпильман сделал
из этой ситуации все, что мог. Он обыгрывает этот рис­
кованный эпизод очень живо, без жеманства и без вся­
кой скабрезности, но с изрядной долей юмора, что под­
ходит как нельзя лучше к жалкой фигуре незадачли­
вого супруга. Наш поэт никогда бы не додумался до
того, чтобы приписать Зигфриду чувственные вожделе­
ния. Что же касается внешнего правдоподобия, то
к этому не следовало подходить чересчур строго: где
только в «Нибелунгах» появляется шапка-невидимка,
всякому правдоподобию приходит конец. По сравнению
со строгими контурами образца (§ 15) этот эпизод вы­
глядит грубо намалеванным и мало выразительным.
Это — жертва, принесенная в угоду более утонченному
пониманию супружеской чести! Теперь, как и в древней
редакции, 'Брюнхильда попадала в объятия Гунтера
невинной девушкой.
В этом случае ступени развития сказания отражают
этапы развития нравов. Придворный поэт, состоявший
в свите древнегерманского князя, обладал тонко разви­
тым сословным чувством. Ему на смену приходит шпиль­
ман более низменный и покладистый в моральных во­
просах. Наконец, рыцарский мир эпохи расцвета сред­
невековья вновь предъявляет более строгие требования,
совпадающие с моралью древней военной аристократии.
Однако внутреннее отношение Зигфрида к его другу
нисколько не было затронуто этими изменениями. Раз187

ница лишь в том, что весь эпизод, начиная со второй
ступени, уже не является испытанием его самооблада­
ния, а на третьей ступени исчезает даже и внешняя сто­
рона картины — Зигфрид, покоящийся в образе Гунтера
рядом с Брюнхильдой.
В предшествующую ночь Гунтер подвергается такому
же грубому обращению, как в более ранней версии;
смягчение, внесенное последним поэтом, выразилось
лишь в том, что из трех одинаковых ночей песни он сде­
лал о д н у . Но это обстоятельство было обусловлено
чисто техническим моментом, так как подобные трой­
ные повторения, когда в первый раз события действи­
тельно называются, а во второй и третий даются только
в форме намека, требуют песенного стиля, который мо­
жет Е. одной формуле охватить длительные отрезки
времени.
Последствия этой переделки отразились и на эпизоде
ссоры королев. Главный козырь Кримхильды: «Ты была
наложницей Зигфрида!» — эпос сохранил; обойтись без
него было бы трудно. Но теперь, как и на исходной сту­
пени, он искажает события; Кримхильда говорит больше
того, что знает. Это несомненно даже для Гунтера
(строфа 860), и Зигфриду остается лишь отклонить об­
винение, будто он похвалялся этим поступком. По­
скольку оскорбительные речи Кримхильды превратились
теперь в клевету, внутреннее развитие действия стало
еще более плоским, чем в источнике; ведь Брюнхильда
не испытала ничего такого, за что следовало бы мстить,
разве только мнимое похищение кольца! Она и не спра­
шивает, как попал в ее опочивальню тот, другой; она
твердо стоит на том, что пояс она потеряла; по-види­
мому, она даже не подозревает, что в ту ночь дело
было нечисто. В таком случае вполне понятно, что она
продолжает быть в добрых отношениях с Гунтером, и
единственным поводом к мести остается лишь оскорбле­
ние, нанесенное ей на людях. О том, что во время испы­
тания жениха, т. е. во время состязаний, Гунтер был
только подставным лицом,— об этом основном моменте
нет ни полслова.
Этот внешний характер, эту половинчатость мотиви­
ровки мы подчеркивали уже во второй ступени. Но там
Брюнхильда еще имела основания ненавидеть Зигфрида
как дерзкого соперника. Теперь же он ей таким не пред188

ставляется, и его смерть отныне не может быть обосно­
вана не чем иным, как наказанием за болтливость.
Геббель, который в своих «Нибелунгах» [87] следует
в общем не «Эдде», а немецкой поэме, руководствовался
верным чутьем, когда обратился к более древней идее:
его Брюнхильда страдает от тяжкого о б м а н а , раскры­
того ей золовкой.
Изменилось и сценическое оформление эпизода ссоры.
В свое время она происходила во время купания
в Рейне, затем — в тронном зале; теперь она начинается
во время праздничного турнира, а решающее оскорбле­
ние наносится у входа в церковь, до и после богослу­
жения. Это три совершенно разные ступени культуры.
78. Камнем преткновения для исследователей всегда
является эплзод во время свадебного пира, где о Брюнхильде говорится: «Тут взглянула она на Кримхильду —
никогда ничто не вызывало у нее такую скорбь: — она
увидела ее рядом с Зигфридом и невольно заплакала;
горючие слезы заструились по бледным ее щекам» (стро­
фа 618). В ответ на недоуменный вопрос Гунтера Брюн­
хильда поясняет: плачет она потому, что ее золовку
отдали за несвободного. Когда же Гунтер ей говорит,
что Зигфрид — король такой же богатый, как и он сам,
она все же сохраняет «сумрачный дух».
Зигфрид в роли «несвободного» представляет то
странное измышление эпического поэта, о котором мы
уже говорили (§ 76). Но неужели же эти горькие слезы
с самого начала вызывались неравным браком золовки?
Зачастую говорили: теперь, когда Брюнхильда видит
мнимого «служилого человека» женихом королевской
дочери, в ней зарождается смутное подозрение, что е е
обманули на#Изенштейне и что, наверно, Зигфриду, а не
Гунтеру принадлежит слава геройского подвига. Это
неопределенное чувство собственного унижения она вы­
дает за скорбь по поводу недостойного брака Кримхильды. Даже затем, когда в свадебной опочивальне она
отказывается принадлежать Гунтеру («пока я не раз­
гадаю, в чем тут дело»), она думает в глубине души
не о золовке, а о себе самой.
Вот такой вид придало будто бы сюжету мировоззре­
ние нашего автора, и если это уже с давних пор каза­
лось противоречивым, то причину видели в том, что
189

психологический рисунок здесь изящнее и завуалирован­
нее, чем обычно.
Пусть читатели и знатоки «Нибелунгов» сами решат,
можно ли ждать от автора поэмы подобного искусства
умолчания. Ведь обычно этому шпильману свойственна
достаточно откровенная и прямая манера; он не оста­
навливается перед тем, чтобы истолковать без обиняков
слова и жесты своих персонажей; нередко он даже вы­
зывает у нас, людей тонкого слуха, улыбку — так усердно
он поясняет все своим слушателям. Но решающим, по­
жалуй, следует признать то обстоятельство, что обман
на Изенштейне не появляется в поле зрения Брюнхильды
ни во время, ни после ссоры королев. М о г ли умолчать
об этом поэт, если он действительно хотел приписать
женщине смутное предчувствие, что ее тогда обманули?
Неужели это мучительное подозрение не прорвалось бы
наружу под влиянием упреков соперницы?
Поэтому представляется правомерной такая поста­
новка вопроса: не скрывается ли за слезами во время
свадебного пира нечто иное — ревность, обманутая лю­
бовь к Зигфриду?
В таком случае это было бы новшеством по сравне­
нию с известной нам «Песней о Брюнхильде». Этот
основной источник придерживался исконной линии: до
ссоры с Кримхильдой Брюнхильда — удовлетворенная и
гордая королева; она и не помышляет о сердечной
склонности к Зигфриду. Этот образ в целом выдержан
и в «Нибелунгах». Однако слезы ревности не могут быть
изобретением последнего поэта, поскольку сам он дает
им иное истолкование.
Но и один из более поздних эддических поэтов также
приписывает Брюнхильде обманутую любовь к Сигурду.
Уже во время героического сватовства Сигурд затмил
всех остальных и пробудил в деве-воительнице желание:
уж если кто, так он один! Став женой Гуннара, она с са­
мого начала испытывает неудовлетворенность. Видя по
вечерам, как Сигурд с Гудруной отправляются на супру­
жеское ложе, она говорит сама себе: «Нет у меня мужа
и супружеского счастья! Сигурда хочу я заключить в
объятия — или смерть ему!» Вот это, как мы видим, соз­
дало бы фон для горючих слез, проливаемых ею в не­
мецкой поэме... Такая Брюнхильда уже не нуждается
в ссоре с золовкой, раскрывающей ей обман; и без этого
190

внешнего стимула она придет к тому, чтобы потребовать
от своего мужа смерти Сигурда. А затем последним ее
желанием будет желание сгореть на костре вместе
с тайно любимым ею героем — «и будет вновь между
нами обнаженный меч, как некогда, когда мужем и же­
ною нас называли» — и вместе с ним перенестись в цар­
ство мертвых. Чудесное видение, осенившее этого исланд­
ского поэта,— новый одухотворенный финал сказания!
Этот двойной погребальный костер, эта страсть, нашед­
шая себе осуществление в смерти, никак не могла бы
ужиться с былой Брюнхильдой, мстившей только за по­
руганную честь.
Здесь, в «Младшей песни о Сигурде» из «Эдды», мы
видим связный сюжет сказания (заметим, однако, что
еще без первой помолвки и напитка забвения); новая
схема выдержана в нем от начала до конца. В «Нибелунгах» появляется, крайне противоречиво, отдельная
деталь из этой более поздней картины. Трудно отде­
латься от впечатления, что в данном случае в немецкую
поэму вкрался традиционный штрих из какого-то в
остальном неизвестного нам источника, из другой
«Песни о Брюнхильде», которая иначе рисовала душев­
ную борьбу героини, чем основной источник. Плач ново­
брачной произвел впечатление на автора «Нибелунгов»:
он его заимствовал, но объяснить его он сумел лишь
мнимо неравным браком. Неясность этого места объяс­
няется затруднительностью положения рассказчика, а от­
нюдь не сознательным искусством умолчания.
Эта вторая «Песнь о Брюнхильде» остается для нас,
правда, неизвестной величиной. Дала ли она «Нибелунгам» еще и другие детали? Во всяком случае, с исланд­
ским поэтом она должна была быть в какой-то мере
связана. «Младшая песнь о Сигурде», созданная около
1100 года, могла быть одной из тех песен, которые заим­
ствовали новый материал из немецких сказаний — е с л и
т о л ь к о не предположить, что здесь (один-единствен­
ный раз в виде исключения) новая обработка сказания
проникла в Германию с севера!
79. В последнем разделе сказания о Зигфриде и
Брюнхильде мы можем выделить следующие переделки.
В акте мести Гунтер сделан более безвольным, чем
ранее. Зато Хаген в еще большей мере выступает един­
ственным зачинщиком и исполнителем злодеяния, даже
191

более, чем Брюнхильда. Слова о мести Зигфриду .сры­
ваются впервые с его, а уже не с ее уст. В отношении
Гунтера поэт зашел так далеко, что уделил ему часть
роли отговаривающего брата. Роль эта с давних
пор принадлежала Гизельхеру. К предостерегающей
речи Гизельхера, сохранившейся в строфе 866, относи­
лась когда-то также и мысль, высказанная в строфе
872,2: Зигфрид рожден нам на благо и честь. Это вы­
сказывание подтверждают два эддических поэта: в лице
Сигурда братья потеряют самую надежную свою опору.
Между тем автор «Нибелунгов» вложил эту строку
в уста Гунтера! Тем самым его образ стал еще более
расплывчатым. Здесь, как и позднее в эпизоде охоты,
шпильман стремится оправдать Гунтера. Ведь Кримхильда помирится с ним, а не с Хагеном. Поэт уже за­
ранее думал о второй части, в которой Хаген столь
решительно несет на своих плечах ответственность за
злодеяние. Итак, наряду со смягчением здесь наличе­
ствует согласование (А и Б).
В песне отговаривающий Гизельхер в конце концов
уступил и отправился на охоту вместе со всеми; Гернот,
который служит больше «затычкой», также охотится
вместе с ними. Поэтому-то в дальнейшем Зигфрид и
Хаген говорят о «четырех», которым пришлось бы туго,
если бы они сразились с Зигфридом лицом к лицу. Более
деликатное чувство последнего поэта требовало, чтобы
лишь двое решивших убить Зигфрида вышли с ним на
охоту и присутствовали при его последних минутах; по­
этому он оставляет Гернота и Гизельхера дома. Места,
в которых говорилось о четырех противниках, он удалил,
но более тонкое несоответствие от него ускользнуло:
Зигфрид все еще употребляет множественное число, об­
ращаясь к «родичам», столь плохо отплатившим за его
преданность. По всей вероятности, автор и здесь слиш­
ком точно следовал за своим источником.
Этим же настроением подсказано и следующее смяг­
чение: ликование над трупом убитого, которое некогда
с такой поразительной грубостью проявлялось в речах
Хагена и Гунтера, смягчено рядом художественных
приемов. Более подробно мы рассмотрим это в § 108.
Основной пример облагораживания былой грубости
дает нам следующий затем отрывок: возвращение с охоты
и плач вдовы. Убийцы уже больше не бросают тело
192

Зигфрида на ложе Кримхильды: теперь они бережно
кладут его у порога. Тем самым приобретает новое очер­
тание и последующее звено: как Кримхильда узнает
убитого. В этих незабываемых строфах художник вкла­
дывает бережно сохраненные осколки в созданную им
ткань, достигая при этом таких вершин чувственно на­
глядного и психологического воплощения, как едва ли
где-либо еще в первой части. Ниже мы рассмотрим его
метод более внимательно (§ 109 и ел.).
Слишком жестоким казалось последнему автору
также и веселое пиршество убийц — после того как мы
только что оставили вдову оплакивать убитого: звено,
унаследованное, как было показано, из первоначальной
версии. Оно относится к числу тех, которые шпильман
выбросил без всякой замены.
80. Подобная же участь постигла и два кратких эпи­
зода с Брюнхильдой, оба из второй ступени: разговор
с глазу на глаз с Хагеном перед охотой (§ 105) и позд­
равления охотникам, когда они приносят домой убитого
героя (§ 16). Два многозначительных пропуска! К тому
же второй эпизод существенно расширял роль Брюнхильды; он еще раз выдвигал ее на передний план как
виновницу злодеяния и давал ей возможность подвести
итог, прежде чем получала слово скорбящая Крим­
хильда. Позднейший поэт думает только о Кримхильде.
Он не дает сопернице злорадствовать над ней. Лишь
через сто строф, когда все уже кончено, он вспоминает
о нем: несколько бледных строк, где даже не выступает
сама Брюнхильда, говорят о ее высокомерии и холод­
ности по отношению к золовке (строфа 1100); смутный
призрак взамен той страстной сцены!
Все это привело в «Песни о Нибелунгах» к тому, что
после жалобы Гунтеру Брюнхильда во всей завершаю­
щей части сказания не произносит больше на сцене ни
одного слова. Лишь несколько раз встречаются скупые
намеки, вроде «.. .это посоветовала Брюнхильда».
Обеднение образа Брюнхильды пытались объяснить
тем, что эпический поэт был плохо осведомлен и распо­
лагал слишком скудными источниками для первой ча­
сти своей поэмы. Это — заблуждение. «Песнь о Брюнхильде», даже если признавать только одну, была
обильным источником; в то время, пожалуй, нигде в не­
мецких землях не существовало более богатой формы
'^

А. Хопслеп

193

этого сказания. Если образ Брюнхильды обеднен даже
по сравнению с песней, то произошло это по собствен­
ной воле австрийского поэта. Мы видели, что одной из
причин были его личные симпатии и антипатии к тем
или иным героям; другой — сознательное художественное
намерение сделать из Кримхильды новую героиню, ге­
роиню двухсюжетного сказания. К этому значительному
искривлению линии привели обе силы: А и Б.
Теперь поэма о смерти Зигфрида уже не то, чем она
была вначале, не трагедия Брюнхильды. Центр тяжести
перемещен. Теперь вряд ли можно без учета более ран­
них ступеней назвать то, о чем повествует первая часть
«Нибелунгов», «сказанием о Брюнхильде», скорее — это
история первого замужества Кримхильды.
Много новшеств, рассмотренных нами в предыдущих
разделах, являются подтверждением этого. Внешнее
очертание фабулы сохранилось; такого значительного
переворота, какой произошел со сказанием о бургундах
при переходе от первой ко второй ступени, в этом слу­
чае не последовало. Однако идея, душа сказания стали
чем-то совсем другим. В этом, конечно, немалая доля
принадлежит уже предшествовавшей песенной ступени.
Примечательно, что и с л а н д с к и й героический эпос,
по крайней мере в лице величайшего из своих младших
представителей, пошел по совершенно противополож­
ному пути! Для него образ Брюнхильды приобретал все
большую важность; он все больше и больше задумы­
вался над возможностями, таящимися в этой женской
натуре, и создает все более глубокое и новое освещение
ее. В § 11 мы уже упоминали об этом. Дело в том, что
исландский поэт отнюдь не видел в образе ее соперницы
Гудруны будущей мстительницы за Сигурда и не нахо­
дился также под смягчающим христианско-рыцарским
влиянием; его творческое воображение больше привле­
кал образ героической женщины и ее попытка восстать
против жизненных оков.
Четвертая ступень с к а з а н и я
о бургундах
81. Во второй части «Нибелунгов» мы также будем
рассматривать изменения, по возможности отвлекаясь
от вставок.
194

Прежде всего наш художник иначе изобразил ряд
п е р с о н а ж е й как по их положению, так и по ха­
рактеру.
Г и з е л ь х е р — уже не юноша, только что начавший
носить оружие, Х а г е н — уже не сын альба, не побоч­
ный брат трех других, а вассал, сын обыкновенного
смертного. Оба эти момента, как мы видели в § 51,
согласованы с первой частью, т. е. Б. Причиной же того,
что в образе своего Хагеиа поэт следовал первому источ­
нику, было опять-таки тяготение к человечески более
мягкому и благородному, т. е. А. Ему претила мысль,
что какой-то альб некогда изнасиловал почтенную коро­
леву Уоту. Внешние черты этого отпрыска альбов, его
«лицо, бледное, как пепел», противоречили представле­
нию о выдающемся герое-воине. Рыцарственному Дитриху уже не пристало поносить в разгаре боя своего
противника Хагена, называя его сыном альба. А злобная
мстительность Кримхильды была более понятна, более
человечна, коль скоро она была направлена против чуж­
дого ей по крови дружинника. Наконец, великодушие,
которое проявляют короли, отказываясь выдать Хагена
даже в минуту самой грозной опасности,— эта «нибелунгова верность», сохраняла свой ореол лишь в том слу­
чае, если Хаген был дружинником, а не братом. Само
собой разумеется, что брата не выдают врагам, будь он
даже десять раз виновен; это не могло бы воспламенить
слушателей.
В образе самого Хагена углубилась моральная сто­
рона, особенно в его дерзких речах в конце, где он го­
ворит только как вассал, не осмеливающийся оспаривать
права своих королей: до тех пор, пока живы мои повели­
тели, я обязан молчать. Так в леденящей атмосфере этой
древней сценьТ появилась какая-то частица тепла даже
в образе Хагена (ср. § 123). На фоне этого положитель­
ного явления уже не кажется недостатком то, что от­
ныне единственным хранителем сокровища выступает
дружинник, т. е. Хаген. Этот домоправитель дан в эпосе
таким властным и независимым, что и в данном случае
он может выступить представителем своих королей.
Если кто-либо из главных героев «Нибелунгов» ведет
свое начало от предшественника, то это и м е н н о Ха­
ген, который и являлся героем старшей «Гибели Нибе­
лунгов». Наряду с вновь созданной ролью Рюдигера
13*

195

разработка роли Хагена была самым замечательным до­
стижением старшего поэта. Многие из речей Хагена не­
сколькими взмахами кисти воссоздают перед нами очер­
тания этого образа; эти слова нашел поэт, живший около
1160 года, и некоторые из них, к счастью, хорошо сохра­
нились до наших дней (см. § 84 и ел., § 116 и ел); мы
воспринимаем в них поэтический дар особого склада.
Но наряду с этим мы видим и другое — как его преем­
ник наложил поверх прежних красок свои собственные.
К этим новым наслоениям относится вежливый сарказм,
которым он наделил Хагена; в роли Мефистофеля Хаген
опять-таки полон с в о е г о очарования и достоинства.
В других случаях эти добавления создают более слож­
ный образ, и железный Хаген снимает свою кольчугу
(§ 63). В образе Хагена последний поэт также не огра­
ничился только тем, что взял от своего предшественника..
Облагорожен в буквальном смысле слова Ф о л ь к е р .
Создатель этой роли, старший эпический поэт, изобра­
зил его настоящим шпильманом. Его преемник, правда,
питал известную слабость к своим товарищам по ре­
меслу, но не мог представить себе верного соратника и
побратима Хагена на этой ступени общественной лест­
ницы: он возвысил Фолькера до рыцаря-вассала, кото­
рый выставляет для поездки королей тридцать собствен­
ных воинов и сражается на турнирах с князьями. При
этом он все же о с т а в и л ему скрипку и находит осо­
бый вкус в сравнении ударов меча с ударами смычка.
Он выдумал также и новый повод для Фолькера — вы­
ступить в качестве артиста. Раньше это был ночной
караул; к сожалению, поскольку скандинавская проза
об этом умалчивает, мы не можем сказать, как распре­
деляются между обоими эпическими авторами заслуги
в создании этого отрывка. На долю младшего прихо­
дится, кроме того, выступление Фолькера в Бехларен,
когда он перед маркграфиней «исторгал из скрипки
сладчайшие звуки и пел ей свои песни». Здесь он высту­
пает как лирический певец, миннезингер, что было еще
неприменимо к странствующему шпильману во времена
старшего поэта. Немецкий эпос, правда, знал королей,
поющих и играющих на арфе: Хоранд в эпосе о Хетеле
и Хильде, Ротер в эпосе того же названия [88]. Однако
оба они — лишь высокопоставленные любители, не имею­
щие ничего общего со званием и профессией шпильмана.
1Р6

Что касается нашего Фолькера, то он так и остается му­
зыкантом по профессии и явственно обнаруживает свое
первоначально более низкое положение; ряд мест, даже
прекрасные строфы, приведенные в § 64, созданы на
уровне профессионального странствующего шпильмана,
«просящего», и, что важнее всего, Фолькер прямо име­
нуется шпильманом (spileman) и скрипачом (videlaere),
и это также является пережитком старого.
Добавочная строфа (1477) претендует на то, чтобы
устранить противоречие в образе этого «благородного
шпильмана», поясняя нам: Фолькер был господином, и
лишь потому, что он умел играть на скрипке, его про­
звали шпильманом. Здесь обозначение сословной при­
надлежности стерлось и превратилось в простое про­
звище. Таким образом, Фолькер последней ступени яв­
ляется ярким примером куртуазной утонченности в со­
четании с верностью источнику.
82. Внутренне облагорожен и образ Э т ц е л я . В стар­
шей «Гибели Нибелунгов» Кримхильда может еще пы­
таться соблазнить его сокровищем своих братьев, чтобы
склонить его к мести: вначале, когда она предлагает
пригласить вормсских королей, затем при подготовке на­
падения. В обоих этих местах преемник не упоминает
даже и о попытке. Его Этцель выше какого-либо по­
дозрения в вероломстве.
Даже после того, как между ним и гостями произо­
шел полный разрыв, он все же остается более мягким
и опечаленным, чем на предшествующей ступени, где он
хоть издали, но все же руководит нападением и под­
стрекает к схватке. Правда, у более позднего поэта он
один раз хватается за щит, но эта попытка лишь вы­
ставляет его в жалком виде и дает Хагену повод для
безжалостно^ насмешки. Поразительно, во что мог пре­
вратиться Аттила, самый воинственный и могуществен­
ный государь V века, в готско-баюварской традиции!
Однако автор питает явную склонность к этому
Этцелю, который воплощает л и ш ь одну, мирную поло­
вину доблестей правителя. Правда, он несколько раз
отстраняет его, чтобы дать место другим, более актив­
ным персонажам (один случай в § 114), но вместе с тем
он изобретает и новые черты, оттеняющие образ благо­
родного престарелого монарха. Одно из тончайших и
самобытнейших мест всего произведения — это когда
197

Хаген насмешливо предсказывает короткую жизнь юному
принцу гуннов, а об Этцеле сказано: «Король взглянул
на Хагена: такие слова причинили ему боль; хотя он
не говорил об этом, они наполнили его сердце печалью...
Всем князьям стало жаль короля». Какая разница
между этим образом мышления и тем, что мы видим
в старой песне «Эдды»! Чувствуется, что эта душевная
тонкость рано или поздно должна была вывести автора
из мира героических идеалов.
К р и м х и л ь д а в «Песни о Нибелунгах» осталась
верной этим идеалам; в противном случае распалась бы
вся фабула. У нашего поэта Кримхильда не стала
м я г ч е , чем у предшественника; напротив, она реже
проливает слезы, а воспоминание о тяжкой ране Зиг­
фрида, которое, подобно припеву, проходит сквозь всю
старшую «Гибель Нибелунгов», в нескольких местах
уничтожено или ослаблено (§ 113 и 118). Вряд ли можно
было ожидать, что более поздний поэт резче выделит
черты активной, хладнокровной и решительной мсти­
тельницы! .. И все же наряду с этим ее образ обнаружи­
вает следы о б л а г о р а ж и в а ю щ е й переделки.
Мы знаем, что с того момента, как она стала преда­
тельницей по отношению к братьям, т. е. со второй сту­
пени, ее поступками руководят два мотива: старый,
перешедший к ней от Этцеля в исконной версии сказа­
ния,— жажда получить принадлежащее ей по праву со­
кровище; и новый, созданный на второй ступени,— месть
за Зигфрида. Обе эти мысли как бы соперничали между
собой: более поздняя и одухотворенная с течением вре­
мени, вероятно, перекрыла более раннюю, материальную.
При переходе от третьей ступени к четвертой мы обна­
руживаем еще один сдвиг: последний художник в двух
случаях приглушает алчность героини к сокровищу.
В двух других местах, в сцене встречи с Хагеном, а
также когда она сводит счеты со связанным по рукам и
ногам витязем, этот исконный штрих сохранился с пол­
ной и неприкрытой отчетливостью. Но впечатление от
этих сцен в обоих случаях таково, что никому не при­
дет в голову пожелать, чтобы Кримхильда сделала по­
следний шаг в этой эволюции и превратилась т о л ь к о
в мстительницу за супруга.
В другом важном вопросе Кримхильда также пред­
стает облагороженной: вина за смерть ее ребенка смята
198

с матери. Участь мальчика решается помимо нее. Это
связано с другими, далеко идущими новшествами, кото­
рые мы рассмотрим в § 85 и ел.
83. Трагическую роль Р ю д и г е р а ярко и глубоко
развил еще предшественник нашего поэта (§ 42). О вы­
ступлении маркграфа против дружественных бургундов
«Сага о Тидреке» повествует скупо: «Тут узнал об этом
маркграф Рюдигер, страшно разгневался он, что герцог
Блёделин пал; он созывает своих воинов; теперь они
должны вмешаться в бой и уничтожить Нибелунгов. Он
призывает смело нести свое знамя в сражение, и Нибелунги уже падают от его ударов».
Если здесь ни слова не говорится о внутренней борь­
бе Рюдигера, о том, с каким мучением он подавляет
свои чувства, то это, несомненно, объясняется характе­
ром скандинавского пересказа, который нередко застре­
вает на сухом -изложении событий. Источник, дунайская
книга о гибели Нибелунгов, уже с о д е р ж а л прием
и угощение в Бехларен, помолвку, сопровождение до
дворца гуннов, т. е. моменты, вся цель которых превра­
тить вынужденное нападение Рюдигера в жестокую
превратность судьбы. А то, что немецкий героический
эпос уже задолго до того умел находить слова для за­
хватывающего выражения душевной борьбы, мы видим
на примере аллитерирующей «Песни о Хильдебранде».
Мы предполагаем, что перед выступлением Рюдигера
предшественник выводил на сцену Этцеля, напоминав­
шего своему маркграфу о долге чести — отомстить рейнцам за гибель Блёделя, а в ответах Рюдигера вопло­
щались душевные муки вассала. Кримхильда, очевидно,
была еще непричастна к этим уговорам. Не ее дело
было призывать к мести за Блёделя, а ведь именно это
явилось толчком к выступлению Рюдигера; так сказано
и в соответствующем месте саги.
Наше предположение, что скандинавский рассказчик
сделал в данном случае большие сокращения, опирается
и на последующее. В немецкой поэме гибель Блёделя,
очевидно, происходила еще накануне, ибо Блёдель, как
гунн, открывает собою вереницу жертв; второй же день
был предназначен для описания поединков между дру­
зьями. Даже и в этом случае можно было воззвать
к чувству чести Рюдигера, напомнив ему о гибели Блё­
деля, брата его повелителя. Сага, очевидно, внесла из199

менения, если она представляет дело таким образом,
будто Рюдигер хватается за меч, воспылав яростью при
только что полученном известии о гибели Блёделя.
Об этом свидетельствует еще и датская баллада
о мести Кремольды. В запутанном тексте этой песни мы
узнаем потрясающее по силе место из «Нибелунгов»,
когда Рюдигер отдает свой щит противнику Хагену,
а Хаген в порыве благодарности клянется никогда не по­
дымать руки на маркграфа. Мы вправе заключить, что
это восходит к старшей «Гибели Нибелунгов». Младшал
имеет здесь в трех следующих друг за другом строфах
редкую форму звонкого окончания (строфа 2194 и ел.);
это также свидетельствует о влиянии более архаиче­
ского источника. Автор прозаической саги минует все эти
психологические конфликты.
Итак, уже первый автор в значительной мере подго­
товил почву, а характер последнего поэта заключал
в себе все условия для чрезвычайно важного, в своем
роде единственного усиления. Нет сомнения, что наш
художник гораздо убедительнее и мягче изложил мо­
тивы, движущие Рюдигером. 70 строф, которые он по­
тратил на этот эпизод, написаны кровью сердца. Мы
чувствуем глубину и силу его переживания: ему не хва­
тает обычных средств, чтобы описать их, он прибегает
к христианскому и рыцарскому колориту (§ 57 и 69).
Но и чувственно-наглядные эпические черты встреча­
ются неоднократно; одна из них наиболее отчетливо
определяет картину сказания и производит впечатление
собственного вымысла нашего художника.
Много лет назад, когда Рюдигер сватал Кримхнльду
своему повелителю, ему удалось преодолеть сопротив­
ление вдовы своей клятвой, что вместе со всеми своими
воинами он будет вернослужить ей до конца своих
дней и мстить за все нанесенные ей обиды (строфа 1255
и ел.). В душе исстрадавшейся женщины это пробудило
мысль: «А что если мне удастся отомстить за милого
моего супруга?» И теперь Кримхильда напоминает об
этом маркграфу (строфа 2151):
Она сказала:—Вспомни о верности своей,
О том, что ты поклялся служить мне всех верней,
Отмстить за все обиды, что мне нанесены. . .

Это вносит совершенно новый момент в борьбу ме­
жду вассальным долгом и верностью друзьям. Теперь
200

на одну чашу весов брошены не только воинское послу­
шание и долг благодарности Этцелю, но также и вер­
ность данной клятве и добровольно взятое на себя обя­
зательство перед королевой. Таким образом, это психо­
логическое углубление одновременно усиливает роль
Кримхильды. Значит А и Б.
Вряд ли это восходит к источнику. Уже неумелый
характер включения говорит о более поздней вставке.
В старшей «Гибели Нибелунгов» Рюдигер, по-видимому,
вовсе не был сватом Этцеля; мы предполагаем, что это
было поручено брату короля Блёделю (скандинавская
прозаическая сага перенесла эту миссию на одного из
нижненемецких героев). Ясно лишь, что вся начальная
часть излагала этот эпизод так поспешно, что не оста­
валось времени для тщательной разработки такого зве­
на, как клятва Рюдигера.
Три эпических поэта внесли свой вклад в образ марк­
графа из Бехларен. Первый — автор эпоса о Дитрихе —
создал имя и положение героя, его отношение к Этцелю
и Амелунгам. Второй — автор старшей «Гибели Нибе­
лунгов» — придумал дружбу с Нибелунгами, трагиче­
скую гибель и мотив Патрокла [89]. Третий — наш
шпильман — прибавил еще и его верность Кримхильде.
Так возник этот самый богатый и самый глубокий
образ средневековой поэзии.
84. Наконец, к числу по-новому поданных главных
персонажей относится и Д и т р и х . К нему мы вернемся
в § 90. А до этого еще несколько замечаний об измене­
ниях в ходе эпического повествования.
К куртуазной утонченности относится еще и то, что
нашему поэту пришелся не по вкусу эпизод с вынуж­
денным купанием Нибелунгов и их о б с у ш и в а н и е м
у к о с т р о в . Поэтому он вычеркнул и то место, где
опрокидывается лодка, и дождливую погоду (см. § 45).
Но чтобы не потерять венца всей этой постройки, испу­
ганного возгласа Кримхильды: «Их предупредили!..» —
он поступает следующим образом.
В той части повествования, когда должно начаться
пиршество второго дня, в «Гибели Нибелунгов» расска­
зывалось о том, как Кримхильда предлагает Нибелунгам отдать оружие на сохранение, замышляя разжечь
ссору именно на этом пиру. Хаген отвечает ей колкими
и в высшей степени характерными для него словами
201

(согласно скандинавской прозаической версии): «Ты—
королева, зачем же тебе понадобилось отбирать оружие
у мужей? Мой отец учил меня, когда я был еще совсем
юнцом, чтобы я никогда пе доверял свое оружие жен­
щине, и, пока я в стране гуннов, я с оружием не рас­
станусь!» С этими словами надвинул он свой шлем и
привязал его крепко-накрепко. Все обратили внимание
на его поведение. Гернот следует его примеру. Король
Этцель спрашивает Дитриха, что это означает, и Дит­
рих дает ему ответ, исполненный мрачных предчувствий.
После этого их ведут к столу.
Из этой оживленной сцены с такой энергичной раз­
рядкой наш шпильман переносит запрет носить оружие
в сцену первой встречи (строфа 1745). При этом он
близко следует за источником; послушаем слова Хагена:
Державная Кримхильда, сумею уберечь
Я сам свш щит надежный и свой булатный меч.
Вы властны здесь, но в битвах учил меня отец,
Что должен быть хранителем оружия боец.

Как здесь путем сокращений и расширений из ста­
рого получилось новое, как угловатые шутки преврати­
лись в изящную насмешку — на этом образчике мы на­
глядно видим изменение стиля и отчетливо различаем
голоса обоих поэтов, выступающих один за другим.
У более раннего из них «поучение» отца имеет демони­
ческий задний фон: нам вспоминаются сказания об
альбе, одарившем своего побочного сына от смертной
женщины, которому он покровительствует, чудесным ору­
жием, сопроводив свой дар мудрым советом, своего рода
табу: не доверять! Когда пришла пора, сын вспоминает
об этом. Для более позднего поэта здесь уже нет ни
тени мифического; «поучение» отца — обыкновенного
смертного — напоминает слушателю лишь о правилах
рыцарской вежливости: «столь неучтивым я ведь не вос­
питай». Это характерный пример, показывающий, как
второй поэт может одухотворить и вместе с тем измель­
чить то, что создал первый.
Отказ Хагена оправдывает теперь восклицание Кримхильды, которое раньше вырывалось у нее при виде
кольчуг, засверкавших в пламени костра: «Они преду­
преждены! О если б я знала, кто это сделал, ему при­
шел бы конец!» (ср. § 118). Тем самым поэт снова сво202

рачивает на проторенную тропку и следует далее по сто­
пам своего предшественника.
Поскольку в этот день нападение еще не замышля­
лось, требование Кримхильды в этом новом месте менее
обоснованно. Выходит так, что вормсские гости садятся
за совершенно мирную трапезу вооруженными. Впро­
чем, такая же шероховатость имелась уже в источнике,
поскольку там гости оставались в кольчугах (§ 45).
Напротив, перед вторым пиршеством, где первона­
чально следовало запрещение носить оружие, наш ху­
дожник совершенно его опустил; по-настоящему его по­
лагалось бы ожидать перед строфой 1911. Однако еще
два осколка этой сцены он перенес в другое место. На
50 строф раньше, во время утреннего посещения церкви,
удивленный Этцель спрашивает, почему он видит гостей
своих в шлемах. А еще на 100 строф раньше, в стро­
фе 1753, безымянный воин произносит о Хагепе слова,
заимствованные из полной предостережений речи Дитриха. Неиспользованным остается участие Гернота.
Приходится признать, что удачный по построению и
такой подходящий для этого места эпизод с запретом
оружия был безжалостно растаскан по кусочкам. Едва
ли для этого имелся какой-либо иной мотив, кроме того,
что поэту нужно было как-то заменить обсушивание
у костра, не повторяя, однако, во второй раз запрета
носить оружие.
85. Особенно глубокие изменения претерпела сцена
у б и й с т в а сына Э т ц е л я .
Последний поэт обнаружил здесь большую творче­
скую смелость. В ряде отношений он не постеснялся
отступить от традиции, и эти новые линии придают важ­
ному отрезку, переломному моменту сказания о бургундах, доселе чуждое ему течение. Вряд ли найдется дру­
гое место, показывающее нам столь убедительно твор­
ческую силу п р е о б р а з о в а т е л я . К тому же здесь
также сохранился пережиток старого, проливающий
свет на источник, на автора и на редактора. «Сага
о Тидреке» дает нам з д е с ь все же довольно сносное
представление об источнике, т. е. о старшей ч Зейфриц (букв, «сви­
ной Фриц»).
К стр. 286 [105].
В одном произведении Фуке. Фридрих де-ла-Мотт-Фуке
(1777—1843), немецкий романтик, автор в свое время широко по­
пулярных псевдоисторических романов на средневековые темы.
К сгр. 287 [106].
Этот жанр уже глубоко опустился. Вряд ли есть основание, как
это делает Хойслер в угоду своей теории,- ограничивать значение
этого свидетельства Кведлинбургской хроники (начало XI века)
о популярности Дитриха Бернского среди «крестьян», даже если
424

считать его более поздней вставкой. По сравнению с «Нибелунгами» и «Кудруной» поэмы о Дитрихе обнаруживают гораздо бо­
лее демократический характер как по содержанию, так и по стилю.
См. вступительную статью, стр. 45.
К стр. 287 [107].
«Чудесный рог мальчика» («Des Knaben Wunderhorn», 1805—
1807) — собрание немецких народных песен романтиков Арнима
и Брентано. Сборник Людвига Уланда, поэта-романтика и герма­
ниста-филолога, представляет издание старинных немецких на­
родных песен по старопечатным текстам (L. U h 1 a n d, Alte
hoch- und niederdeutsche Volkslieder, Stuttgart, 1844). Сборник
Людвига Эрка, пополненный Францем Бёме, долгое время пред­
ставлял наиболее полное собрание немецких народных песен с ме­
лодиями в многочисленных местных вариантах (L. Е г с к и.
F. В oh me, Deutscher Liederhort, 3 тома, Leipzig, 1893 и ел.).
К стр. 288 [108].
Vulgus in populo (лат.) — «чернь в народе». См. вступитель­
ную статью, стр. 45.
К стр. 289 [109].
«Кантиленами» исследователи французского эпоса, сторонники
теории «свода», называли эпизодические, или «частные», песни, из
которых сложился эпос. См. вступительную статью, стр. 9.
К стр. 290 [110].
Гипотезу о существовании не сохранившейся латинской обра­
ботки «Нибелунгов» конца X века, сходной с латинским «Вальтарием», Еыдвинул Густав Рёте, который основывался на упоминании
поэмы «Плач» о том, что епископ Пильгрим Пассауский будто бы
поручил своему писцу Конраду изложить события гибели Нибе­
лунгов латинскими стихами. Гипотеза эта была опровергнута Фог­
том и не встретила признания (см. библ. II, 23 и 24).
К стр. 290 [111].
Для точки зрения Хойслера характерно, что образование не­
мецких эпических поэм, «книг о героях», он объясняет влиянием
старофранцузских литературных образцов, а в конечном счете —
эпоса античного. См. вступительную статью, стр. 19.
К стр. 291 [112].
Герцог австрийский Леопольд VI (1194—1230) и епископ Пас­
сауский Вольфгер (1191—1204), предполагаемые покровители ав­
тора «Песни о Нибелунгах». См. выше, § 70—71.
л

425

К стр. 293 [ИЗ].
Подразумевается книга Emil К е 11 n е г, Die osterreichische
Nibelungendichtung, Berlin, 1897, посвященная анализу образов и
стиля поэмы в ее последней редакции.
Песня и эпос в германских эпических сказаниях
Andreas H e u s l e r , Lied und Epos in germanischer Sagendichtung, Dortmund, 1905 (переиздано в 1955 г.).
К стр. 297 [114].
Фрагмент «Песни о Финнсбурге». Сказание о битве в замке
Финна (Finnsburh) повествует о распре между родичами (свой­
ственниками) — фризским королем Финном и датским — Хнэфом,
сестра которого Хильдебург замужем за Финном. Хнэф и часть
его дружинников перебиты в замке Финна во время ночного напа­
дения, но Финн не может одолеть врагов, во главе которых ста­
новится начальник датской дружины Хенгест, и вынужден заклю­
чить с ним перемирие. Через год датчане во главе с Хенгестом
совершают набег на фризов в отместку за Хнэфа, убивают Финна
и увозят на родину Хильдебург вместе с сокровищами Финна.
Сказание сохранилось в англосаксонском эпосе в отрывке «Песни
о Финне» и в кратком пересказе в «Беовульфе», где скоп (дру­
жинный певец) исполняет эту песню на пиршестве при дворе
датского короля Хродгара (см. выше, прим. 71). Хенгест —
лицо историческое (ум. в 489 году), имя Финна упоминается в ро­
дословных фризских королей и в эпическом каталоге «Видсида».
К стр. 297 [115].
«Бирхтнот» — отрывок поздней англосаксонской исторической
песни (или поэмы) о битве при Малдоне (991) между англосак­
сами и датскими викингами и о гибели при этом ольдермана
Бирхтнота Эссекского.
К стр. 298 [116].
«Песнь о Хамдире» в «Эдде» рассказывает о мести сыновей
Гудруны Хамдира и Сорли Иормунреку (Эрманариху) за убий­
ство их сестры Сванхильды, дочери Гудруны и Сигурда, которую
ее муж несправедливо заподозрил в супружеской измене. Братья,
напав на Иормунрека во время пира, отрубают ему руки и ноги,
он же велит своей свите побить их камнями (ср. приложение III,
стр. 401). По общим очертаниям сюжета «Песнь о Хамдире» со­
впадает с нижненемецкой народной балладой «Смерть Эрманариха» (см. выше, прим. 95).
426

К стр. 299 [117].
Древнесаксонская «Книга Бытия», сохранившаяся в отрывке,
представляет, как и «Хелианд» (см. выше, прим. 73), аллитери­
рующий эпос на библейский сюжет.
К стр. 300 [118].
См. «Kudrun», die echten Teile des Gedichtes, mit einer kritischen Einleitung hsg. v. K. Mullenhoff, 1895; R. M u 1 l e n h o f f,
Beowulf, Berlin, 1883 (ср. вступительную статью, стр. 8);
В. Т е n - В г i n k, Beowulf, Strassburg, 1888.
К стр. 301 [119].
«Вылущить» первоначальные «подлинные» песни из текста эпи­
ческой поэмы пытались Лахман, Мюлленгоф и другие представи­
тели теории редакционного свода. См. вступительную статью.
стр.. 8.
К стр. 303 [120].
«Миф» в смысле фабулы у Аристотеля см. в его «Поэтике».
К стр. 305 [121].
«Песнь об Иринге» выделялась Лахманом в самостоятельную
(19-ю) эпизодическую песню на основе авантюры XXXV «Песни
о Нибелунгах», озаглавленной «Как был убит Иринг».
К стр. 306 [122].
«Повествовательные» и «ситуационные песни». См. вступитель­
ную статью, стр. 16.
К стр. 306 [123].
«Песнь о Тримре» и «Песнь о Химире» — мифологические песни
«Эдды», рассказывающие о борьбе бога-громовника Тора с вели­
канами.
К стр. 306 [124].
Снорри Стурлусон (1178—1241)—см. источники б 3.
К стр. 306 [125].
«Поездка Скирнира» в «Эдде» рассказывает о сватовстве бога
Фрейра к Герде, дочери великана Гюмира. В качестве свата
в страну великанов отправляется Скирнир, слуга Фрейра.
427

К стр. 307 [126].
«Песнь о Веланде», волшебном кузнеце, объединяет в «Эдде»
два сказания. В первой части рассказывается о женитьбе Веланда
и двух его братьев на трех лебединых девах-валькириях (между­
народный сказочный сюжет, каталог Аарне № 400); во второй —
о том, как король Нидход искалечил Виланда, чтобы лишить его
возможности покинуть его службу, и как Виланд отомстил ему,
убив его малолетнего сына и изнасиловав его дочь Бодвильду,
а потом улетел на выкованных им крыльях (последний мотив
представляет некоторое сходство с древнегреческим сказанием
о волшебном кузнеце Дедале). Сказание о Веланде было известно
всем германским народам. Кроме «Эдды», его вторая часть пере­
сказана в «Саге о Тидреке» (гл. 72—79) и упоминается в англо­
саксонской поэзии. Ср. Helge H о 1 m s t г 6 m, Studier over
svanjungfrumotivet i Volundarkvitha och annorstades, Malmo, 1919.
К стр. 308 [127].
Лакуна рукописи «Эдды» — см. вступительную статью, стр. 29.
Речь идет об «отрывке» (brot) «старой песни о Сигурде».
К стр. 308 [128].
Хельги Хьорпардсон и Хельги, убийца Хундинга,— герои скан­
динавских эпических сказаний, не известные другим германским
народам. Центральным эпизодом того и другого сказания является
любовь героя к валькирии. Сказание о Хельги, убийце Хундинга,
сохранившееся в «Эдде» в двух параллельных по содержанию пес­
нях, было в своем дальнейшем развитии включено в цикл сказаний
о Волсунгах; Хельги является здесь сыном Сигмунда (отца Сигурда) и мстит его убийцам, Хундингу и его сыновьям (как Сигурд
в «Песни о Регине»). Следующие за ними в «Эдде» песни о Регине
(волшебном кузнеце, воспитывающем Сигурда в лесу), о драконе
Фафнире (бой с драконом и добыча клада), о Сигрдрифе (валь­
кирии, пробужденной Сигурдом, см. прим. 26) образуют «биогра­
фию» юного Сигурда, которой предпослан, в начале «Песни
о Регине», рассказ о происхождении клада карлика Андвари («зо­
лота Рейна») и лежащем на нем проклятии (в пересказе Снорри
см. приложение III). Все эти песни сохранились лишь в отрывках,
объединенных прозаическим сценарием составителя-» сборника.
К стр. 309 [129].
Исландские «саги о древних временах»
(«Fornaldarsogur»)
в отличие от реалистических семейных саг прикреплены к именам
полуисторических или легендарных героев ранней эпохи викингов,
живших преимущественно в период до окончательного заселения
428

Исландии (870—930 годы) или в еще более отдаленные времена.
Саги эти носят характер героических романов приключения с эпи­
ческими и сказочными мотивами, нередко фантастического харак­
тера. Некоторые из них содержат отрывки героических песен
«эддичеекого» стиля, не вошедших в состав «Эдды». К этому жанру
относятся саги о Хервор. о Рагнаре Лодброке, о Хрольфе Краки,
а также саги о Волсунгах и о Тидреке, основанные на эпических
песнях.
К стр. 309 [130].
«Песнь о Хервор» в саге того же названия представляет диалог
между девой-воительницей Хервор и ее убитым в бою отцом
Ангантюром. Хервор приходит ночью к могильному холму Ангантюра, чтобы получить из его рук чудесный меч Тюрфинг, который
она передает своему сыну Хрейдмару, одному из легендарных
героев «саг о древних временах». См. исследование И. Ш а р ов о л ь с к о г о , Сказание о мече Тюрфинге, Киев, 1906.
К стр. 311 [131].
«Пророчество Грипира» — в форме диалога между юным Сигурдом и вещим старцем Грипиром рассказывает всю будущую
историю Сигурда. Песня эта принадлежит к позднему «ситуацион­
ному» жанру (по терминологии Хойслера) и поставлена состави­
телем «Эдды» в начале цикла песен о Сигурде и Нибелунгах, со­
ставляющих вторую часть этого сборника.
К стр. 311 [132].
О свидетельстве Саксона Грамматика см. выше, прим. 56.
Саксон Грамматик (около 1150—1216 годов)—автор латинской
«Истории Дании» («Gesta Danorum»), содержащей в первых своих
девяти разделах прозаическое переложение целого ряда сканди­
навских героических сказаний и песен. См. Paul H e r r m a n n ,
Heldensagen des Saxo Grammaticus, Leipzig, 1922.
К стр. 312 [133].
Слова Марнера. Марнер — немецкий поэт второй половины
XIII века, автор дидактических стихотворений в жанре «шпруха»
(«изречения»). Цитируемый отрывок содержит репертуар немец­
кого шпильмана того времени.
К стр. 312 [134].
О скандинавских балладах на темы сказания о Нибелунгах
см. источники б 6.
429

К стр. 315 [135].
/
Исландские «римы» (rimur) — рифмованные песни по конти­
нентальным образцам, которые начиная с XIV века постепенно вы­
тесняют старую аллитерирующую поэзию.
I
К стр. 316 [136].
/
Похищение жены героя и ее возвращение представляет «второй
тур» эпического сюжета, варьирующий содержание первого: прием,
обычный в эпосе немецких шпильманов и повторяющий сюжетную
схему многих сказок о сватовстве.
К стр. 317 [137].
«Битва при Оттербурне» — английская историческая баллада,
рассказывающая о набеге шотландцев под предводительством гер­
цога Дугласа на владения английского графа Перси Нортумберландского (1388). «Битва при Оттербурне» была в дальнейшем
переработана и послужила источником для известной английской
народной баллады XVI века «Охота на Чивиоте» («The Hunting
of the Cheviot» или «Chevy Chase»). См. К- N e s s 1 e г, Geschichte
der Ballade Chevy Chase, Berlin, 1911.
К стр. 320 [138].
Codex Regius — рукопись «Эдды» Датской королевской биб­
лиотеки в Копенгагене (см. источники б 1). Хойслер сопоставляет
«Эдду», как древнеисландский песенный сборник, с многотомным
полным собранием английских народных баллад Чайльда: F. J.
C h i l d , The English and Scottish Popular Ballads, Boston, 1882
и ел.
К стр. 320 [139].
«Песнь о Хамдире» — к последующему ср. прозаическое пере­
ложение Снорри, приложение III.
К стр. 328 [140].
«Предыстория клада», как и «мотив проклятия, тяготеющего
над золотом», наличествовали в «Эдде» в начальной части «Песни
о Регине» и отчетливо выступают в прозаическом переложении
Снорри (см. приложение III). Рихард Вагнер положил мотив
«проклятого золота» в основу своей тетралогии «Кольцо Нибелунга» (1853—1874), откуда он проник в научно-популярную лите­
ратуру, которую имеет в виду Хойслер.
К стр. 329 [141].
Гьюкунги — скандинавская форма родового имени бургунд­
ских королей, соответствующая немецкому Гибихунги. См. «Ска­
зание и песнь о Нибелунгах», стр. 58 и прим. 14.
430

\
Кхстр. 330 [142].
Выбывающая речь последнего бургунда — Гуннара в «Песни
об АтлЛ» («Atlakvitha», стр. 26—28), Хагена в «Песни о Нибелунгах» (строфа 2371); содержат в сходной ситуации одинаковый
мотив: теперь я один знаю о тайне клада, и ты никогда о нем не
услышишь!
К стр. 333 [143].
Мы выпустили гл. 4 книги Хойслера, посвященную процессам
циклизации в английских я датских балладах, поскольку она не
относится непосредственно к проблеме эпоса.
К стр. 335 [144].
Программные песни — поздний скандинавский жанр ситуацион­
ных песен, обобщающих основные сюжеты, связанные с героем,
в форме предсказания его судьбы («Пророчество Грипира») или
«героической элегии», воспоминания о прошлом («Плач Гудруны»,
«Поездка Брюнхильды в Хель») и др. См. А. Н е u s 1 е г, Die altgermanische Dichtung, стр. 186 (библ. III, 15).
К стр. 336 [145].
Сказание о Гротти, мельнице богатства или счастья,— широко
распространенный фольклорный мотив (ср. Сампо в «Калевале»).
Владение этими волшебными жерновами приписывается скандинав­
ским сказанием датскому королю Фроди из рода Скьольдунгов,
который заставил двух взятых им в плен великанш молоть ему
золото на мельнице Гротти. Великанши, работавшие дни и ночи,
разбивают мельницу и с нею богатство и удачу короля, который
погибает во время вражеского набега. «Песнь о Гротти» сохрани­
лась в «Эдде» Снорри, где приводится для пояснения мифологи­
ческого образа «муки Фроди» (золото). В ее состав входит рабочая
песенка, которую поют великанши под вращение жерновов, вероят­
но, более древняя, чем приурочение мельницы к имени Фроди.
Хальфбанинги — датские короли, потомки Хальфдана, сына Фроди.
К стр. 337 [146].
«Нибелунги сами себя создали». Эта точка зрения Мюлленгофа соответствует романтической теории Якоба Гримма, согласно
которой эпос, как создание народного коллектива, не имеет индиви­
дуального автора. См. вступительную статью, стр. 7.
История и миф в германских героических сказаниях
Historisches und Mythisches in der germanischen Heldensage
(Sitzungsberichte der Preussischen Akademie der Wissenschaften,
Berlin, 1909, стр. 920—945).
431

,К стр. 345 [147].
/
Свенд Грундтвиг (Svend Grundtvig, 1824—1883)—крупный
датский фольклорист, издатель полного собрания старинных дат­
ских народных баллад: «Gamle Danske Folkeviser», 1853 и.'сл.
!
К стр. 346 [148].
Видигоя (Vidigoia) упоминается историком готов Иорданом
(VI век) как «храбрейший из готов», о котором «сложено много
песен»; погиб в бою с сарматами (около 330 года). В поэмах
о бегстве и возвращении Дитриха он выступает вместе со своим
боевым товарищем Хейме как витязь-изменник, перешедший на
сторону Эрманариха. В «Равенской битве» он убивает сыновей
Этцеля, сражающихся в войске Дитриха, и его младшего брата
Дитхера, в «Смерти Альпхарта» — этого молодого героя, племян­
ника старого Хильдебранда. Он — сын русалки, участвует в ска­
зочных приключениях молодого Дитриха в стране карликов и вели­
канов. Имена обоих витязей упоминаются уже в англосаксонском
эпосе IX века («Видсид»).

К стр. 346 [149].
Kreka, или Kerka, по сообщению византийского посла Приска
(449),— главная жена Аттилы; судя по имени, была гречанкой
(Graeca), может быть—византийской царевной. В немецких эпи­
ческих сказаниях о Дитрихе Бернском и о гибели Нибелунгов
«госпожа Хельха»'— первая жена Этцеля, покровительница из­
гнанника Дитриха. После ее смерти женою Этцеля становится
Кримхильда. Венгерская хроника Кезы рассказывает о междоусоб­
ной борьбе после смерти Аттилы между сыновьями его от грече­
ской царевны и от германки Кримхильды (исторической Ильдико?);
германского царевича поддерживал Дитрих Веронский (см. Wilhelm G r i m m , библ. I, 1, стр. 183). Курт Вайс (библ. II, 36)
высказал предположение, что эти исторические события послужили
источником сказания о гибели Нибелунгов.
К стр. 346 [150].
«Песнь о битее гуннов с готами» — одна из старейших в гер­
манском эпическом репертуаре, сохранилась в «Саге о Хервор» и
в прозаическом переложении «Истории Дании» Саксона Грамма­
тика. Согласно сказанию, битва эта была вызвана семейной рас­
прей между сыновьями готского короля Хейдрека — его законным
наследником Ангантюром и незаконным сыном Хлодом, который
добивался своей части наследства при поддержке своего деда
по матери, гуннского короля Гумли. Девять дней продолжается
432

битва^ наконец огромные полчища гуннов обращены в бегство,
а их ъожди погибают. Принято считать, что песня эта прослав­
ляет аитву на Каталаунских полях (451), в которой гунны
АттилыУбыли разбиты римским военачальником Аэцием и его
германскими (вестготскими) союзниками (см. прим. 44), а может
быть, и более ранние бои между остготами и гуннами во времена
Эрманаршха (375), на берегах Днепра и Дона, которые упомина­
ются в песне (Danpr и Dun). Для германского эпоса характерно
изображение «битвы народов» как семейной распри. Однако отож­
дествление имени Angantyr (в англосаксонской форме Ingentheow)
с Аэцием является крайне спорным и представляет характерное
преувеличение в духе «исторической школы».
К стр. 347 [151].
Гензимунд (Gensimundus) был воспитателем и опекуном трех
малолетних королевичей из остготской династии Амалов, Теодемера, отца Теодориха, и двух его братьев; по словам историка
Кассиодора (480—565), секретаря Теодориха, его имя осталось
жить в памяти готов, и его всюду прославляли в песнях. Поэтому
Мюлленгоф и ряд других исследователей хотели видеть в нем исто­
рический «прототип» старого Хильдебранда, «дядьки» и начальника
дружины Дитриха Бернского. См. К. M u l l e n h o f f ,
Zeugnisse und Exkurse zur deutschen Heldensage, Zeitschrift fur deutsches Altertum, т. XII, 1864; О. L. J i г i с z e k, Deutsche Heldensagen, т. I, Stra^burg, стр. 274. Правильнее было бы говорить
здесь не об индивидуальном прототипе, а о типическом явлении
германского дружинного быта (ср. роль Берхтунга в «Вольфдитрихе», «верного Эккарта» в сказании о Харлунгах и др.).
К стр. 347 [152].
О неудачном морском набеге гаутского (или датского) короля
Хюгелака (Chochilaicus) на франков в правление короля Теодориха,
сына Хлодвига, в котором Хюгелак был разбит франками и сам по­
гиб (около 516 года), рассказывает летописец Меровингов Григо­
рий Турский (VI век). В англосаксонском «Беовульфе» Хюгелак —
дядя Беовульфа; после его гибели Беовульф становится королем
гаутов (Beowulf, стр. 2200 и ел.).
(К

стр. 347 [153].
Скьольдунги (Skjoldunge), или Скильдинги,—древнейший род
датских королей, к которому легенда относит Фроди (см. прим.
145), его сына Хеальфдана,
внука Хельги и правнука
Хрольфа Краки (о последнем существует исландская «сага древ­
них времен»). Героические сказания о Скьольдунгах сохранились
28

А. Хойслер

433

в пересказах Саксона Грамматика и датской хроники Свена/ Огесена (около 1200 года). Инглинги (Ynglinge), или Скильфинги
(Scilfinge),— шведская королевская династия; ее стихотворная ро­
дословная («Ynglingatal», около 870 года) была использован^ Снорри
в его «Саге об Инглингах», представляющей введение к £го исто­
рическому труду «Круг земной» («Хеймскрингла», около 1230года).
Героические сказания о Скьольдунгах и Инглингах нашли частично
отражение в упоминаниях англосаксонского эпоса.
К стр. 347 [154].
Оффа, король англов (в скандинавских источниках Уффо),
упоминается в «Беовульфе» и «Видсиде»: в бою с врагами он ме­
чом своим закрепил границу англов у Фифельдора (т. е. по
р. Эйдер). Таким образом, сказание сохранило воспоминание о со­
бытиях, имевших место на старой родине англов в Ютландии
(Шлезвиге) до их переселения на Британские острова (вероятно,
еще в IV веке), где имя Оффы сохранилось в родословных таб­
лицах королей Мерсии. Более подробно о подвиге Оффы расска­
зывают его латинское житие, сохранившееся в двух редакциях
(«Vita Offae», I и II, около 1200 года), а также датские источники
(Саксон Грамматик и Свен Огесен), в которых он является дат­
чанином и воюет с саксами. По этим рассказам, основанным на ге­
роическом сказании, Оффа, единственный сын старого короля Вармунда, до тридцатилетнего возраста был немым. Когда враг угро­
жает захватить престол его отца, Оффа, получив дар речи, побе­
ждает в поединке вражеского богатыря и таким образом спасает
родную землю. См. ниже, стр. 353.
К стр. 349 [155].
По свидетельству современных исторических источников (Аммиан Марцеллин), обширное царство остготского короля Эрманариха в причерноморских степях было разрушено нашествием гуннов
в 375 году, причем сам Эрманарих покончил жизнь самоубийством;
после этого остготы почти на целое столетие сделались данниками
гуннов. Вокруг этих исторических событий рано сложилось поэти­
ческое сказание, о зарождении которого свидетельствует рассказ
историка готов Иордана (VI век). По его сообщению, гибели Эрманариха предшествовало предательство племени Росомонов и
жестокое наказание, которому король подверг женщину из этого
племени Сунильду (т. е. Сванхильду) «за измену ее мужа» или
«за измену мужу» (текст допускает двоякое истолкование); Сунильда была четвертована (разорвана лошадьми), за что ее братья
Сарус и Амиус (ср. Сорли и Хамдир в «Эдде») отомстили королю,
нанеся ему неизлечимую рану. При слухе о приближении гуннов
434

престарелый Эрманарих, достигший стадесятилетнего возраста, по­
кончил с собой, страшась как мучений, причиняемых раной, так и
неизбежного поражения.
Этот рассказ, в котором историко-политические мотивы (из­
мена Росомонов, гуннское нашествие) сочетаются с личными, ве­
роятно, 'легендарного характера (семейная распря, Сванхильда и
ее братья), является зачаточной формой сказания о Сванхильде,
как оно рассказано в «Эдде» в «Песни о Хамдире» (см. выше,
прим. 116 и приложение III, стр. 401). В Германии сказание об из­
мене Сванхильды было забыто и не нашло отражения в эпосе,
хотя в исторических источниках встречаются имена ее братьев
(Hemido и Serila) как виновников гибели Эрманариха (Кведлинбургская хроника, начало XI века). Однако под влиянием этого
сказания, как и сказания о Харлунгах (см. выше, прим. 50), Эрма­
нарих рано получил черты жестокого властителя, свирепствующего
против своих собственных родичей, каким он является в особен­
ности в немецких поэмах о Дитрихе Бернском, где он • заменил
Одоакра в качестве главного антагониста героя (см. выше,
прим. 49). Англосаксонский эпос уже в VIII веке, вероятно пол
влиянием того же сказания, также говорит о «волчьей душе» Эр­
манариха.
К стр. 351 [156].
Современные стихи вроде «Песни о Людвиге». «Песнь о Люд­
виге» представляет хвалебную песню в рифмованных стихах, со­
чиненную неизвестным автором на древненемецком языке по слу­
чаю победы, одержанной в 881 году западнофранкским королем
Людовиком III над норманнами при Сокуре. Она проникнута цер­
ковным духом и не связана со старым германским эпосом. Под
«современными стихами» Хойслер понимает песни хвалебного со­
держания, прославляющие князя, одержанную победу и т. п., вроде
хвалебных песен исландских скальдов, дружинных певцов сканди­
навских конунгов. Такие песни в отличие от героического эпоса
в большей степени отражают современные историко-политические
события. Ср. А.
Н е u s 1 е г,
Die altgermanische Dichtung,
гл. XIV, Das Preislied.
К стр. 351 [157].
Германский эпос не знает национального врага. См. вступи­
тельную статью, стр. 32.
К стр. 352 [158].
Сказание об Ингельде известно в пересказе англосаксонского
«Беовульфа» (строфа 2025 и ел.), поскольку подвиги Беовульфа
28*

435

совершаются при дворе датского короля Хродгара, одного из дей­
ствующих лиц этого сказания (см. выше, прим. 71). Хродгар
одержал победу над королем «хадубардов» Фродо, который по­
гиб в бою. Из боязни мести Фродо отдает свою дочь за И^гельда,
малолетнего сына убитого. Однако Ингельд, достигнув совершенно­
летия, нарушает мирный договор по наущению одного' старого
дружинника своего отца, когда датчане во время пира похваляются
мечом, отнятым в бою у Фродо. Хадубарды поджигают дворец
Хродгара, где происходит пир, но терпят снова поражение от дат­
чан. В позднейшем прозаическом переложении Саксона Грамма­
тика, основанном на скандинавской эпической традиции, сохра­
нилась тема семейной распри между свойственниками, но давно
забытые «хадубарды» заменились датчанами (Скьольдунгами),
а их врагами являются саксы. В роли старого дружинника здесь
выступает «дядька» Ингельда — Старкадр, герой ряда скандинав­
ских эпических сказаний, известных в пересказе того же автора.
К стр. 353 [159].
Эпоха Вальдемаров — Вальдемара I Великого (1157—1182) и
Вальдемара II Победителя (1200—1241)—отмечена укреплением
королевской власти и широкой военной экспансией Дании (успеш­
ная борьба против славян и саксов, захват Любека, острова Рюгена и значительной части южного побережья Балтийского моря).
Саксон Грамматик и Свен Огесен жили в это время.
К стр. 354 [160].
Ересь Ария — христианское вероучение, осужденное господст­
вующей церковью на Никейском соборе (325 год). Арианами были
многие древнегерманские племена, в том числе и готы, принявшие
христианство в пору господства арианства в Византии. Историче­
ский Теодорих Великий и остготы его времени в отличие от
романского населения Италии, принадлежавшего к католической
церкви, были арианами.
К стр. 356 [161].
Браги Боддасон, старейший норвежский скальд (первая поло­
вина IX века); после смерти почитался как создатель и покрови­
тель этого рода поэзии.
К стр. 357 [162].
Беккер, Бедье и Форепгч. Французский ученый Жозеф Бедье
отрицал традиционный исторический характер старофранцузского
героического эпоса, рассматривая французские эпопеи как «эпи­
ческие легенды», созданные жонглерами XI века, состоявшими на
службе монастырей. См. Joseph В ё d i e г, Les .legendes epiques,
436

Paris, 4 тома, 1908 и ел. К аналогичной точке зрения пришел и
немецкий ученый Ф. А. Беккер в своем исследовании эпического
цикла Гильома Оранжского. См. Ph. А. В е с k er, Der sudfranzosische Sagenkreis und seine Probleme. «Grundriss der altfranzosischen Literatur», Heidelberg, 1898. Точка зрения Бедье и
БеККера характерна для антидемократического направления зару­
бежной медиэвистики, отрицавшего традиционные народные корни
средневековой литературы. Критику этого направления дал проф.
А. А. Смирнов: см. «Историю французской литературы», изд. АН
СССР, т. I, 1946, стр. 48 и ел. Карл Форетч искал источники эпоса
в устных рассказах. См. Carl V o r e t z s c h , Epische Studien, т. I, 1901.
К стр. 357 [163].
Памятные стихи (Merkverse)—древний дидактический жанр
германской поэзии, содержащий перечисление мифологических
имен, народов и их князей, родословные и т. п. К этому жанру
относятся некоторые дидактические песни «Эдды», стихотворная
родословная Инглингов (см. прим. 153), репертуар скопа в «Видсиде» (см. прим. 20) и др. См. A. H e u s l e r , Die altgermanische
Dichtung, гл. X, Merkdichtung.
К стр. 358 [164].
Симон Кеза (Simon K e z a ) , вторая половина XIII века,—
автор написанной на латинском языке «Венгерской хроники», ко­
торая рассматривает гуннов как предков венгерского народа и со­
держит ряд сообщений об Аттиле, Дитрихе Бернском и Кримхильде, отклоняющихся в некоторых подробностях от немецкой
традиции. См. Wilhelm G r i m m , Die deutche Heldensage, № 63 и
прим. 54.
К стр. 358 [165].
О фризе Бернпефе, знаменитом в своем народе слепом певце,
воспевавшем «деяния предков и подвиги царей», рассказывает
латинское житие св. Людигера (744—809). Обращенный Людигером в христианство, фризский певец стал служить церкви, слагая
песни религиозного содержания на своем родном языке. Аналогич­
ные свидетельства существуют об англосаксонских поэтах Кэдмоне
(конец VII века), Кюневульфе (конец VIII века), создателях рели­
гиозного эпоса на темы священного писания и житийной литературы
в традиционном стиле древнегерманского аллитерирующего эпоса.
См. вступительную статью, стр. 19.
К стр. 360 [166].
«Песнь о Бьярки» («Bjarkamal») связана с рассказом о гибели
последнего Скьольдунга Хрольфа Краки в семейной распре во
437

время ночного набега шведов и гаутов. Бьярки — дружинник • ко­
нунга; он призывает остальных дружинников сохранить верность
своему вождю («Сага о Хрольфе Краки»). Сохранилось только
три строфы этой песни, но Саксон Грамматик переложил ее содер­
жание латинскими гекзаметрами. В «Саге об Олафе Святом» рас­
сказывается, что этот король в своей последней битве, чтобы - во­
одушевить дружину, приказал своему верному скальду Тормоду
спеть «старую песню о Бьярки» (1030).
К стр. 360 [167].
Бравальская битва, в которой погибает престарелый датский
конунг Харальд Боевой Клык, сражаясь против полчищ шведского
короля Сигурда Хринга, известна по рассказу Саксона Грамматика
и некоторым другим прозаическим источникам, изображающим ее
как битву народов, вызванную, как обычно, семейной и племенной
распрей. Нельзя сказать определенно, лежит ли в основе этого ге­
роического сказания старая эпическая песня; во всяком случае, она
не сохранилась.
К стр. 361 [168].
Сюжет Амлета (Amlethus) — месть за убитого отца, рассказан
у Саксона Грамматика (отдаленный источник «Гамлета» Шекс­
пира). Чтобы дождаться случая отомстить убийце, Амлет при­
творяется сумасшедшим. Сходная черта в сказании о Люции Юнии
Бруте («тупоумном»), мстителе за обесчещенную царем Тарквинием Лукрецию, является случайным совпадением. Сходство гер­
манского сказания о Веланде с греческим об искусном кузнеце
Дедале (см. прим. 126) имеет типологический, а не генетический
характер (широко распространенные сказания о чудесных кузнецах,
восходящие к начальной эпохе обработки металлов).
К стр. 362 [169].
Вендами немцы называли приэльбских славян, с которыми на­
чиная с X века они вели кровопролитные войны. Датчане также
воевали с западными славянами в Поморье (Померании); король
Вальдемар I взял в 1166 году славянский город Аркону на ост­
рове Рюгене (Руяне). Вильцы, или вильтины (в «Саге о Тидреке
Бернском» и у Саксона Грамматика),— одно из западнославянских
племен. Войны с вильтинами в эпосе отражают исторические по­
ходы против славянских народов. См. А. Н. В е с е л о в с к и й ,
Русские и вильтины в «саге о Дитрихе Бернском», Петербург,
1906.— Waldemar H a u p t, Zur niederdeutchen Dietrichsage, Ber­
lin, 1914.
438

К стр. 362 [170].
Хольгер Датчанин, Ожье Датчанин (Ogier le Danois),—один
из героев старофранцузского эпоса каролингского цикла, проник­
ший под этим скандинавским именем в Данию благодаря исландской
«Саге о Карле Великом» (Karla Magnus-Saga, XIII век.)
К стр. 366 [171].
Мюрквид (Myrkvithr) — букв, «темный лес»; в эпосе как гео­
графическое название — пограничный лес, лежащий на краю
«земли гуннов» или обитаемой земли вообще (страны богов);
отождествляется с исторической Silva Hercynia в средней Гер­
мании.
К стр. 366 [172].
Синонимы (так называемые heiti в поэтике исландских скаль­
дов) служили для вариации основных понятий древнегерманского
эпоса (воин, битва, корабль и т. п.). Параллелизм, связанный с си­
нонимической вариацией, является важным стилистическим сред­
ством германского аллитерирующего эпоса, в особенности в более
поздний период. См. вступительную статью, стр. 21.
К стр. 367 [173].
Битва душ павших в, бою. По представлению многих народов,
в том числе и древних германцев, души павших в бою пробуж­
даются ночью на поле сражения и возобновляют призрачную
битву. В прозаическом переложении сказания о похищении Хильды
в «Эдде» Снорри рассказывается, что Хильда каждую ночь своими
чарами воскрешала павших в бою воинов своего отца и возлюб­
ленного для такой битвы. Поздним отражением этого народного
представления является фольклорный по своему происхождению
рассказ о «ночном смотре» Наполеона («В двенадцать часов по
ночам из гроба встает барабанщик...»).
К стр. 369 [174].
Скильд Скефинг — мифический родоначальник
Скильдингов
(см. прим. 153), о котором рассказывает «Беовульф» (стихи
4—52): он прибыл в страну датчан из-за моря, в челноке, напол­
ненном оружием и сокровищами; когда он умер после долгого
счастливого царствования, его похоронили таким же образом
в челноке и отправили за море (отражение древнего похоронного
обряда, известного и у германских народов). Слово «скеаф»
(англосакс, sceaf) означает «сноп»; возможно, что мифологический
родоначальник династии мыслился как культурный герой, связан­
ный с земледелием.
439

К стр. 370 [175].
Смерть Зигфрида сопоставляется с мифом о смерти Бальдра
лишь на основании внешнего сходства наличия мотива «условной
уязвимости» героя (см. вступительную статью, стр. 43 и прим. 80).
К стр. 371 [176].
Мы опускаем таблицу, в которой Хойслер перечисляет фан­
тастические (мифологические и сказочные) мотивы германских
эпических сказаний, и приводим только итоги подсчета этих мо­
тивов.
К стр. 371 [177].
Мастерский выстрел Эгиля. В «Песни о Веланде» воспевается
волшебный стрелок Эгиль, он является братом чудесного кузнеца
Веланда. В «Саге о Тидреке», где пересказывается (по нижне­
немецким источникам) сказание о Веланде, его брат Эгиль по при­
казу Нидунга должен сбить стрелой яблоко с головы своего трех­
летнего сына. Эгиль прячет две другие стрелы в рукав и после
«мастерского выстрела» признается королю, что эти стрелы были
бы предназначены для него, если бы он попал в своего мальчика.
Рассказ о «мастерском выстреле» имеет широкое распространение
в фольклоре различных германских народов; с историческим при­
урочением — в известном швейцарском предании о Вильгельме
Телле.
К стр. 375 [178].
^Золотоволосый» («Goldener») — сказка сборника Гриммов
№ 136, более известная под заглавием «Железный Ганс» («Der
Eisenhans»). См. J. В о 1 t e u. G. Р о 1 i v k a, Anmerkungen
zu den Kinder- und Hausmarchen der Bruder Grimm, т. Ill, Leipzig,
1918, стр. 97. Хойслер имеет в виду сказочную теорию Панцера.
См. F. P a n z er, Hilde—Gudrun, 1901, стр. 251. О так называемых
русских «сказках о Зигфриде» см. вступительную статью, стр. 44.—
Пробуждение Сигурдом спящей валькирии — в «Песни о Сигрдрифе
(см. прим. 26).

БИБЛИОГРАФИЯ

I. Г е р м а н с к и й г е р о и ч е с к и й

эпос

Свидетельства: 1. Wilhelm G r i m m , Die deutsche Helden­
sage. Изд. 3. Gutersloh, 1889. — 2. К. M u 1 1 e n h о f f. Zeugnisse und Exkurse zur deutschen Heldensage (Zeitschrift fur deutsches
Altertum, т. XII, 1865, стр. 253—386, 413—443).
Перевод важнейших источников: 3. A. R a s z m a n n , Die
deutsche Heldensage und ihre Heimat. 2 тома, изд. 2. Hannover,
1863.
Обзоры и исследования: 4. О. L. J i r. i с z e k, Die deutsche Hel.
densage (Sammlung Goschen, № 32, изд. 4, Stra^burg, 1919). — 5.
0 . L. J i r i с z e k, Deutsche Heldensagen, т. I, Strapburg, 1894. —
6. B. S у m о n s, Heldensage (GrundrifJ der germanischen Philo*
logie, herausg. v. H. Paul, изд. 2., т. Ill, Stra(3burg, 1900, стр. 606—
734). — 7. F. von der Leyen, Die deutschen Heldensagen, изд. 2,
Munchen, 1923. — 8. J. В r u i n i e r, Die germanische Helden
sage. Leipzig u. Berlin, 1915 (в серии: «Aus Natur- und Geisteswelt»). — 9. E. M о g k, Deutsche Heldensage, изд. 2, Leipzig,
1926. — 10. H. S c h n e i d e r , Germanische Heldensage. т. I—II,
1—2, Berlin u. Leipzig, 1928—1933; peu.: A. H e u s 1 e r, Anzeiger furdeutches Altertum, т. 54, 1929, стр. 102—108 (Kleine Schriften,
т. I, стр. 175—212). — 11. H. S c h n e i d e ; , Deutsche Helden­
sage, 1930; Englische und nordgermanische Heldensage, 1933 (Samm­
lung Goschen). — 12. F. R. S c h r o d e r , Germanische? Heldendichtung, 1935; Mythos und Heldensage (Germanisch-romanische
Monatsschrift, т. 36, 1955, стр. 1— 21). — 13. G. B a e s e c k e ,
Vorgeschichte des deutschen Schrifttums, Halle, 1940.— 14. W. В е t z,
Die deutsche Heldensage (Deutsche Philologie im Aufri?, herausg.
v. W. Stammler, т. Ill, 1957, стр. 1459—1548).
Историография: 15. Th. H a a r e r, Geschichte der deutschen
Heldensagenforschung von den Anfangen bis Andreas Heusler, Tu­
bingen, 1924.
441

II. С к а з а н и е

о Нибелунгах

Обзоры литературы: 1. Hermann F i s c h e r , Die Forschungen uber das Nibelungenlied seit Karl Lachmann, Leipzig, 1874. —
2. R. V. M u t h, Einleitung in das Nibelungenlied, Paderborn,
1877. — 3. Th. A b e 1 i n g, Das Nibelungenlied und seine Literatur, Leipzig, 1907; дополнение: Zu den Nibelungen. Beitrage u.
Materialien v. M. Ortner u. Th. A b e 1 i n g, часть II (до 1919). —
4. Mary T h o r p , The Study of the Nibelungen Lied, being the
History of the Epic and Legend from 1755 to 1935. Oxford, 1940. —
См. также: F. P a n z e r , № 34, стр. 19—63.
Исследования: 5. К. L a c h m a n n , Uber die ursprungliche
Gestalt des Gedichtes von der Nibelunge Not, Berlin, 1816. — 6.
K. L a c h m a n n , Zu den Nibelungen und zur Klage, Berlin,
1836. — 7. A. H о 1 t z m a n n, Untersuchungen uber das Nibe­
lungenlied, Stuttgart, 1854. — 8. K. M u l l en h o f f , Zur Geschichte der Nibelungensage (Zeitschrift fur deutsches Altertum,
т. X, 1855 стр. 146—180). — 9. К. В а г t s с h, Untersuchungen
uber das Nibelungenlied, Wien, 1865. — 10. E. J e s s e n. Uber
die Eddalieder (Zeitschrift fur deutsche Philologie, т. Ill, 1875). —
11. B. S у m 0 n s, Untersuchungen uber die sogenannte VolsungaSaga (Paul-Braune's Beitrage, т. Ill, 1876, стр. 199—303). — 12.
W. W i 1 m a n n s, Beitrage zur Geschichte und Erklarung des
Nibelungenliedes, Halle, 1877. — 13. E. K e t t n e r , Zur Kritik des Nibelungenliedes (Zeitschrift fur deutsche Philologie, т. 15—
17, 19—20, 23, 1883—1891); Die osterreichische Nibelungendichtung,
Berlin, 1897. — 14. W. G o l t h e r ,
Die Wielandsage und die
Wanderung der frankischen Heldensage (Germania, т. 33, 1888,
стр. 449—480); Norddeutsche und Suddeutsche Heldensage und die
alteste Gestalt der Nibelungensage, там же, т. 34, 1889, стр. 265—
297; Studien zur germanischen Sagengeschichte (Abhandlungen der
Bayrischen Akademie der Wissenschaften, philos.-philol. Klasse,
т. XVIII, Abt. 2. Munchen, 1889, стр. 399—504); Uber die Sage von
Siegfried und den Nibelungen (Zeitschrift fur vergleichende Literaturgeschichte, т. 12, 1899, стр. 186—208, 289—316). — 15. H. L ic ht e n b e r g e r , Le poeme et la legende des Nibelungen, Paris,
1891. — 16. Fr. V o g t ,
Dornroschen-Thalia
(Festschrift fur
K. Weinhold, 1896). — 17. W. В г a u n e, Die Handschriftenverhaltnisse des Nibelungenliedes, Halle, 1900. — 18. H. P a u 1,
Die Thidreksaga und das Nibelungenlied, Munchen, 1900. — 19.
W. W i 1 m a n n s, Der Untergang der Nibelunge in alter Sage
und Dichtung, Berlin, 1903. —20. R. C. B o e r , Untersuchungen
uber den Ursprung und die Entwicklung der Nibelungensage, т. 1—3,
442

1906—1909. — 21. G. H о 1 z, Der Sagenkreis der Nibelunge,
Leipzig, 1907 (Wissenschaft u. Bildung, 6). — 22. K. D г о е g e,
Zur Geschichte des Nibelungenliedes (Zeitschrift fur deutsches Altertum, т. 48, 1907, стр. 471 и ел.); Die Vorstufe unseres Nibelun­
genliedes (там же, т. 51, 1909, стр. 177 и ел.); Nibelungenlied and
Waltharius, там же, т. 52, 1910, стр. 193 и ел.); Zur Geschichte der
Nibelungendichtung und der Thidreksaga (там же, т. 58, 1920, стр. 1
и ел.). Das altere Nibelungenepos (там же, т. 62, 1925, стр. 185 и
ел.); — 23. G. R о е t h e, Nibelungias und Waltharius (Sitzungsberichte der PreuBischen Akademie der Wissenschaften, 1909). — 24.
F. V o g t , Volksepos und Nibelungias, Breslau, 1911 (Mitteilungen der Schlesischen Gesellschaft fur Volkskunde, H. XIII—XIV). —
25. F. P a n z e r ,
Studien zur germanischen Sagengeschichte:
т I. Beowulf, Munchen, 1910; т. II. Sigfrid, Munchen, 1913. —26.
L. P о 1 a k, Untersuchujigen uber die Sigfridsagen, 1910; Untersuchungen uber die Sage vom Burgundenuntergang (Zeitschrift fur
deutsches Altertum, т. 54—55, 60, 1910—1911, 1916). — 27.
F. R. S c h r o d e r ,
Nibelungenstudien,
Bonn,
1921.—28.
J. К 6 r n e r, Das Nibelungenlied, Berlin, 1921 (Aus Natur- u.
Geisteswelt, 591). — 29. A. L e w i s of M e n a r, Die Brunhildsage in Rutland, Berlin, 1923 (Palaestra, 142); рец.: Б. М. С о к о ­
л о в , Новейшие труды иностранных ученых по русскому эпосу
(«Художественный фольклор», II—III, М., 1927, стр. 39—58). —
30. Е. T o n n e l a t, La chanson des Nibelungen, Strassbourg,
1926. — 31. H. H e m p e 1, Nibelungenstudien, т. I, 1926; Sachsische Nibelungendichtung und sachsischer Ursprung der Thid­
reksaga (Festschrift fur F. Genzmer, Heidelberg, 1952, стр. 138—
156). — 32. D. v. К г a 1 i k, Die Sigfridtrilogie in Nibelungenlied
und in der Thidreksaga, т. I, Halle, 1941. — 33. F. P a n z e r ,
Studien zum Nibelungenliede,
Frankfurt a. M., 1945. — 34.
H. S c h n e i d e r ,
Die deutschen Lieder von Siegfrieds Tod.
Weimar, 1947. — 35. F. P a n z e r ,
Nibelungische Ketzereien
(Beitrage, т. 72, 1950, стр. 463—500; 73, 1951, стр. 95—123; 75,
стр. 248—272). — 36. Kurt W a i s, Fruhe Epik Westeuropas und
die Vorgeschichte des Nibelungenliedes. Mit einem Beitrag von
Hugo Kuhn, Brunhild und das Krimhildlied, Tubingen, 1953. —
37. F. P a n z e r , Das Nibelungenlied, Entstehung und Gestalt,
Stuttgart, 1955. *
На русском языке: 38.— Т. Н. Г р а н о в с к и й , Песни Эдды
о Нифлунгах, 1851 (см. Собрание сочинений, т. I, M., 1856 и
ел. изд.).—39. Ф. И. Б у с л а е в , Песни древней Эдды о Зигурде и
муромская легенда («Исторические очерки», т. I, Москва, 1851).—
443

40. А. Н. В е с е л о в с к и й , История эпоса. Курс, читанный
в Санкт-Петербургском университете в 1884—1886 акад. годах,
ч. I—II, запис. М. И. Кудряшева (литогр. изд.), СПб. 1885—1886;
германский эпос, ч. I, стр. 148—445; ч. II, стр. 1—182 («Песнь
о Нибелунгах», ч. I, стр. 149—223).—41. «Песнь о Нибелунгах»,
перев. М. И. Кудряшева, с введением (стр. 1—139) и примечаниями,
СПб. 1889.—42. Б. И. Я р х о, Сказание о Сигурде Фафеисбани и
его отражение в русском эпосе (Русский филологический вестник,
1914, № 3—4; 1915. № 1—2).—43. Б. М. С о к о л о в , Эпические
сказания о женитьбе князя Владимира. Германо-русские отношения
в области эпоса (Ученые записки Саратовского университета, т. I,
вып. 3, 1923).—44. В. Ж и р м у н с к и й , Проблемы формы в гер­
манском эпосе (сборн. «Поэтика», вып. IV, Л., 1928, стр. 90—113).—
45. В. Ж и р м у н с к и й , Нибелунги («Литературная энциклопедия»,
т. 8, 1934, стр. 31—38).—46. История западноевропейской литера­
туры. Раннее средневековье и возрождение, под ред. В. М. Ж и рму н е к о г о , Учпедгиз, 1947, гл. Ill—V, X (изд. 2-е: История зару­
бежной литературы, Учпедгиз, 1959, гл. 3—4, 9).

III. Т р у д ы А. Х о й с л е р а п о г е р м а н с к о м у
эпосу и сказанию о Нибелунгах
1. Die Lieder der Lucke im Codex Regius (Germanistische Abhandlungen H. Paul dargebracht, Stra?burg, 1902, стр. 1—98). — 2 . Der
Dialog in der altgermanischen erzahlenden Dichtung (Zeitschrift
fur deutsches Altertum. т. 46, 1902, стр. 189—284). — 3. Lied und
Epos in germanischer Sagendichtung, Dortmund, 1905 (изд. 2, 1955).—
4. Alter und Heimat der eddischen Gedichte (Archiv fur das
Studium der neueren Sprachen, т. 116, 1906, стр. 249—281). —
5# Geschichtliches und Mythisches in der germanischen Heldensage
(Sitzungsberichte der Preuj^ischen Akademie der Wissenschaften,
Berlin, 1909, стр. 920—945). — 6. Heldensage (статьи в «Reallexikon der germanische Altertumskunde», herausg. v. J. Hoops, т. I —
IV, StrafJburg, 1911 —1919). — 7. Die Heldenrollen im Burgundenuntergang (Sitzungsberichte, 1914, стр. 1114—1143). — 8. Altnordische Dichtung und Prosa von Jung Sigfrid (там же, 1919, стр.
162—195). — 9 . Das Nibelungenlied und die Epenfrage (Inter­
nationale Monatsschrift, т. 13, 1919, стр. 97—114, 225—240). —
10. Die Quelle der Brunhildsage in Thidreksaga und Nibelungenlied
(в сборн. «Aufsatze zur Sprach- und Literaturgeschichte». Festschrift
fur W. Braune, Dortmund, 1920, стр. 47—84). — 11. Heliand, Liedstil und Epenstil (Zeitschrift fur deutsches Altertum, т. 57, 1920,
стр. 1—48). — 12. Die deutsche Quelle der Ballade von Kremolds
444

Rache (Sitzungsberichte, 1921, стр. 445—469). — 13. Nibelungensageund Nibelungenlied, Dortmund, 1921 (изд. 5, Dortmund, 1955). —
13a. Обзоры и рецензии: H.-Fr. R о s e n f e 1 d, Nibelungensage und Nibelungenlied in der Forschung der letzten Jahre (Neuphilologische Mitteilungen, т. XXVI, Helsinki, 1925, стр. 145—178);
Fr. N e u m a n n , Das Nibelungenlied in der gegenwartigen For­
schung (Deutsche Vierteljahrschrift, т. 5, 1927, стр. 130—171); Hans
N a u m a n n, Stand der Nibelungenforschung (Zeitschrift fur
Deutschkunde, 1927, стр. 1—17). — F. P i q u e t , Ou en est Г etude
du Nibelungenlied? (Revue germanique, 1927, № 1, стр. 215—
238, 316—337); см. также: Zeitschrift fur Deutschkunde, т. 36, 1922,
стр. 101 и ел.; Literarisches Zentralblatt, т. 72, 1921, стр. 1001 и
ел.; Literaturblatt fur Germanisch-romanische Philologie, т. 43,
1922, стр. 232 и ел.; Anzeiger fur deutsches Altertum, т. 41, 1922,
стр. 141; Deutsche Literaturzeitung, 1924, H. 4, стр. 278 и ел. — 14.
Balladendichtung des Spatmittelalters, namentlich im skandinavischen Norden (Germanisch-romanische Monatsschrift, т. 10, 1922,
стр. 16—31). — 15. Die altgermanische Dichtung (в серии: Handbuch der Literaturwissenschaft, herausg. v. O. Walzel), Berlin, 1923
(изд. 2, Potsdam, 1943). — 16. Die germanische Dichtung im kurzen Uberblick, Leipzig, 1927. — 17. Das alte und das junge Hildebrandslied, Preu(3ische Jahrbucher, т. 208; 1927, стр. 143—152. —
18. Die Sage von Walther und Hildegund (Zeitschrift fur deutsche
Bildung, т. II, 1935, стр. 69—78). — 19. Andreas H e u s 1 e r,
Kleine Schriften, т. I—II, Berlin, 1943 (том I содержит № 6—9,
том II — № 16—17).

СОДЕРЖАНИЕ
Германский героический эпос в трудах Андреаса Хойслера
Сказание и песнь о Нибелунгах
Предыстория «Песни о Нибелунгах»
Песнь о Нибелунгах
Послесловие к третьему изданию

5

51
126
292

Песня и эпос в германских эпических сказаниях
Введение. Теория редакционного свода
. . . .
Границы сюжета в песне и эпосе
Сжатость песенного стиля и пространность эпического
Разрастание сюжетного материала
Некоторые соображения относительно терминологии

297
302
317
327
333

История и миф в германских героических сказаниях
1. Роль истории .
2. Роль мифа . . .
Приложения I—IV .
Примечания редактора
Библиография . .

345
367
380
403
441

1.
2.
3.
4.
5.

Германский героический эпос

ОПЕЧАТКИ
Страница

105
132
314
358
366
402
431
437
438
441
444

Строка

1
12
7
6
21
7
10
16
2
12
7

сверху
снизу
сверху
снизу
снизу
снизу
Ьнизу
снизу
снизу
снизу
сверху

Напечатано

sengwant,
das
первых
actus
Jassarfioll
346
Хальфбанинги
deutche
niederdeutchen
deutches
фафеисбани

Следует читать

isengwant,
daz
первой
actus
Iassarfldll
148
Хальфданинги
deutsche
niederdeutschen
deutsches
фафнисбанп