БОМБѴРДИР-НАВОДЧИК
Шел солдат с фронта. Па воііну уходил молодым
канониром, возвращался в бессрочный отпуск бомбардирнаводчиком. На руках имел револьвер, наган солдатского
образца, штук десять к нему патронов и бебут
кривей
артиллерийский кинжал в шагреневых ножнах с медным
шариком на конце.
Это казенное оружие было перечислено в демобилизационном удостоверении за голубой батарейной печатью с
куцым орлом временного правительства (без короны, державы и скипетра), отслужившим свои недолгий срок.
—
Кроме
случай
гранат
по
того,
подхватил еще
наш
батареец
дороге драгунскую винтовочку
и
на
всякий
пару ручных
лимонок.
Насунув на глаза папаху из телячьих лапок, в аккуратной шинельке, раздутой в бедрах, маленький и бойкий,
шел Семен Федорович Котко по замерзшей к вечеру степной дороге, подкидывая спиной ранец, туго набитый всякой
всячиной.
3
Давно бы
обуться
и
уже следовало ему сделать привал; перескрутить папиросу из
крупно нарезанного
румынского тютюна *. Но каждый шаг приближал его к
дома он не был больше четырех лет.
Чем ближе к родному селу, тем проворнее двигались
ноги. Места
становились
знакомее.
Последние восемь
верст не шел солдат, а почти бежал.
Револьверный шнур морковного цвета болтался на
груди. Подошвы горели.
В небе стоял ледяной месяц с острой звездой, которая,
казалось, слетела с него вбок да так, на лету, и вмерзла
в синий воздух,
не достигнув земли. Февральский ветер,
поднявшийся к ночи, с сухим шелестом пробежал в кукурузной ботве.
Скоро послышался собачий лай. .Показались хаты.
Семен узнал длинную кузню. Вязка подков висела на
костыле, вбитом в облупленную стену, голубую от лунного света. Он обогнул знакомую
коновязь,
обгрызанную
лошадьми. Знакомая телега со снятыми дробинами стояла
среди знакомого двора в косой тени мазанки.
Солдат остановился и перевел дух. Затем с детскими
ужимками он подобрался на цыпочках, стукнул в темное
окошко и тотчас отскочил в сторону, прижавшись ранцем
к стене. Он расставил руки и
задрал подбородок. Не в
силах вздохнуть от волнения, он закусил небритую губу.
Загадочная улыбка остановилась на его круглом лице с
крепко зажмуренными глазами. Сердце стукало в ключицы.
Четыре года он предвкушал эту шутку. Четыре года
снилось ему: вот он возвращается с фронта домой, вот
он подбирается на цыпочках к родной
мазанке и стучит
в родное окно; мать выходит из хаты и спрашивает: «Кто
там? Чего надо?» Она сердито смотрит на незнакомого
солдата, а
он
по-походному, грубо и весело, кричит:
«Здорово, хозяйка! Принимай на ночлег героя-артиллериста, георгиевского кавалера! Вынимай из печки галушки
или что там у вас есть в
казане! Бомбардир-наводчик
хочет исты!» Она невесело смотрит на него и не узнает.
Тогда он вытягивается во фронт, прикладывает руку к головному убору и отчетливо рапортует: «Ваше высокоблагородие, так что из действующей армии сего числа прибыл в бессрочный отпуск Семен Федорович Котко, ваш
дому. А
1
4
Тютюн
—
табак.
законный
больше
сын.
Накрывайте на стол, давайте борша, и
происшествий не случилось!» Мать
никаких
вскрикнет, схватится за грудь, повиснет на шее у сына,
и пойдет веселье!
Но из хаты никто не выходил. Остатки высохшего
снега мерцали вокруг села, как слюда. Вдруг
брякнула
шеколда. Дверь открылась. На
пороге стояла высокая
костлявая женщина в домотканной спиднице и суровой
—
рубахе, раскрытой
на жилистой шее.
Без страха и удивления она посмотрела на солдата,
притаившегося в тени.
Кого надо?
сказала она простуженным голосом
Звук материнского голоса коснулся солдатского сердца,
и сердце остановилось.
Солдат выступил из тени, обеими руками снял папаху
и виновато опустил стриженую голову.
Мамо,
сказал он жалобно.
Она посмотрела на него пристально и вдруг положила
руку на горло.
Мамо,
сказал он еше раз, рванулся, обхватил ее
костлявые плечи и вдруг, прижавшись носом к рубахе, от
которой пахло сухой овчиной, заплакал, как маленький.
—
—
—
—
—
—
Глава
И
Ф Г О Ся
Семен Федорович
выспался наелаву. Было уже позднее
открыл глаза. Но что за странное пробуждение для солдата: проснуться от жары! Яркий солнечный
свет смешивался с розовыми отблесками печки, затопленной сухими кукурузными кочанами. Стеклам тоже было
жарко
они потели.
утро, когда
он
—
Семен Федорович скинул с себя ситцевое, одеяло, чересчур большое и тяжелое, плоское, как галушка. Старая
еловая кровать затрещала. Бедная хата
была наполнена
превосходными солдатскими вещами.
Одежда
оружие занимали стены и подоконники, так
скрылась вся домашняя утварь: сита, часыходики, картинки, икона, восковые пасхальные писанки.
что
за
и
ними
«Ишь,
чего только
может нанести с
фронта домой
один
5
солдат!
—
без
не
опоминаясь ото
хвастовства
сна.
Полная
—
подумал Семен Федорович,
хата вещей! Да еще пол-
ранец!»
Между тем
ный
девочка лет четырнадцати, по-бабьи повяколенкоровым платком, откуда ее лицо выглядывало, как из фунтика, в теплом мужском пиджаке рыжею
домотканного сукна и громадных чоботах, уже давно с
дерзким любопытством смотрела из-под руки, как на солнце, то на Семена Федоровича, то на раскиданные повсюзанная
ду солдатские вещи.
Солдат заметил девочку.
С некоторым' недоумением он
рассматривал ее.
Тю!
вдруг воскликнул он с веселым изум/.
ем.
А я смотрю: что это за такая кукла? Откудова
она взялась? А это, оказывается, наша Фроська! Смотря
ты, как выросла... Ну? Чего ж ты молчишь, сестричка?
Язык скушала? Да ты Фроська или вовсе не Фроська?
—
—
—
Отвечай,
—
щаясь
—
—
Вы
—
—
как
—
сказала девочка
что
кавалер?
А, чтоб тебя! Кавалер!
У
уже
а
это ты
—
к
уставу!
смело, ничуть не смуразговаривает с солдатом.
Где ж ты была вчера, что я тебя не заметил?
А на печке. Вы меня не бачили, зато я вас бачила.
тем,
малявка,
же
полагается по
Фроська,
видишь,
вас
—
понимает, что
что
я
такое
такая
кавалер.
Где
—
кавалер?
груде крест,
на
Семен:
захохотал
за
—
сказала девочка,
подходя
солдатской гимнастерке, раскинутой рукавами врозь
на
Она потрогала крестик, пришитый к карману.
Беленький. Без бантика. Значит, четвертой степени. Георгиевский. Скажете
нет? Ой, что это! Накажи меня бог
драгунская винтовка!
продолжала Фрося болтать, не
столе.
—
—
—
—
обращая
внимания на
брата.
Он смотрел на нее во
выросла за эти четыре
совсем
все глаза,
дивясь томѵ, как
уходил на
маленькая, незаметная; возвратился
года:
войну
—
и
—
на
высокая, ничего не стесняется, с дерзкими глазами
той козы), а главное,
замуж отдавай!
Дивитесь,
понимает солдатские дела
она
была
тебе:
(как
—
у
хоть
говорила девочка, переходя от вещи к
сколько богатой справы! Бачьте
какие сапоги: юфтовые, и головки совсем ще целые! А нож
какой кривой! Артиллерийский. Скажете
нет? Ух ты, а
—
вещи,
—
—
дивитесь,
—
—
6
ранец!
Тяжелый.
Двумя руками
не подымешь.
Что
в
нем
такое?
Не касайся до ранца.
Та я ж не касаюся. Я
—
—
только
побачу
и
положу
на
место.
Ой, Фроська, заработаешь
—
по
рукам>!
Ни. Вы меня с кровати не достанете.
А ну, где кой пояс с моткой бляхой? Он достанет.
Нема вашего пояса с
медной бляхой,
хохотала
девочка:
я его на горище 1 закинула!
Ну тебя к чорту, ка самом деле! Положь ранец. Хочешь хату подорвать, чи шо? Может, в этом» ранце ручные
гранаты лежат, откуда ты знаешь?
Лимонки или бутылки?
быстро, с живым любопытством спросила Фрося, не выпуская из рук ранца.
Солдат всплеснул руками.
Что вы скажете?
ахнул он.
Лимонки или бутылки! Где это ты научилась понимать? Допустим', что лимон—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
Ну?
ки.
Я знаю! Лимонку сначала надо об так;.ю маленькую
терочку чиркнуть, а без того сна все равно не подорвется.
Скажете
нет?
А вот я тебя сейчас чиркну по одному месту,
пробормотал Семен и вдруг выскочил нз постели с проворством, которого никак нельзя было угадать по его лицу
блаженному и слегка опухшему от долгого и счастливого
—
—
—
—
—
сна.
Но Фрсся оказалась еще быстрей и проворнее брата.
В мгновение ока со страшным' визгом она шмыгнула в сени,
платок упал с головы и повис на крепкомі маленьком
плечике, только довольно длинная тугая коса, заплетенная
ситцевой лентой, мелькнула перед носом Семена.
Из темноты сеней на солдата смотрели блестящие глаза, круглые и настороженные.
А вот не спойтаете!
Очень м'ііе это надо,
с
напускным равнодушием
сказал Семен.
Он хитрил. Ему до страсти хотелось поймать нахальную
девчонку и шлепнуть ее для
примера, чтобы она и мель
уважение к воинскому званию.
—
—
—
1
Горите
—
—
чердак.
7
Но он хорошо понимал
-нахрапом тут ничего не выйНадо действовать осторожно.
Не обращая внимания на Фросю, он озабоченно прошелся по хате, как бы разыскивая какую-то нужную ему вещь.
Он даже нарочно отошел как можно подальше от двери и
копался на подоконнике, чтобы усыпить всякие подозре—
дет.
ния.
—
Все равно
не
спой маете,
—
послышался сзади
Фрось-
кин голос.
Он покосился через плечо. Нахальная девочка стояла
уже одной ногой в хате, держась на всякий случай за щеколду, чтобы в любой момент захлопнуть дверь перед самым' носом
—
брата.
Очень
перебирая
схватить
мне
вещи,
это
а
надо,
самого
—
так
бормотал
и
он,
подмывало
неторопливо
кинуться
и
девчонку.
А вот все равно не споймаете.
Очень надо. Захочу, так споймага. Вот сейчас надену
сапоги и шаровары, возьму в руки пояс...
Ни!
Тогда побачишь.
Семен лениво потянулся к шароварам* и вдруг, сделав
страшное лицо, кинулся за Фроськой. Но она уже, как
петер, мчалась через сени. Упало коромысло, загремели
ведра. Брякн>ла щеколда наружной двери. Солдат не сдержался и, как был в бязевых кальсонах,
выскочил во двор
и побежал босиком по мокрой, холодной
земле, ослепи■—
—
—
—
тельно
сверкавшей
под сильным солнцем
февральской
отте-
пели.
Несколько любопытных дивчат и бабенок с ведрами,
с утра околачивавшихся возле хаты, чтобы посмотреть
на вернувшегося о войны
мужчину
котко-вского Семена,
с
визгом
кинулись в разные стороны, притворно
закрываясь платками и крича на всю улицу:
Чорт, бесстыдник! Рятуйте, люди добрые! Караул!
Семен заслонился рукой от солнца. Ему показалось, что
среди бегущих дивчат одна, в короткой черной жакетке и
сборчатой юбке, особенно часто оглядывается, особенно
громко хохочет и особенно стыдливо закрывается концом
розового платка с зелеными розами, блестя из-под него
уже
—
—
—
черными, как вишни, глазами.
И вдруг все его широкое, добродушное, с мелким» чер<
тамй лицо пошло бурым солдатским румянцем, Он схватил-.
8
ся
за
распахнувшийся ворот,
Фроське куле. .ом,
подтянул кальсоны
рысью побежал в хату.
раздался с улицы Фроськин го-
и, погрозив
—
А что,
споймали?
—
стыдливо
лос.
Ѵ.гпва
111
НЕРУШИМОЕ СЛОВО
«Кто
ж
был:
это
мен, рассматривая
бородок. Намылив
в
Соня или не Соня?» размышлял Сезеркальце свой неделю не бритый подсамодельным'
алюминиевым
щеки, он задумался: оставлять усы или
не
помазком
оставлять? Усы,
Редкая рыжеватая
краям- рта. Под носом же ничего не росло. Так что можно было свободно сбрить Но,
с другой стороны, георгиевский крест и
Боннское звание
безусловно требовали усов. Усы для бомбардир-наводчика
если
правду,
сказать
были
щетина. Росли они только
были такой
белые лычки
неважные.
по
необходимой
принадлежностью, как две
поперек, другая вдоль погона. И хотя погоны Семен спорол давно, еще на позициях, но расставаться с усами не хотелось.
Только усы не режьте, пускай остаются,
жалобно
сказал из сеней Фроськин голос.
У всех у наших у солдат, которые повозвращались с фронта, отросли усы.
Ты опять тут?
же
•
—
одна
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
Тут.
Чего
ж
ты
прячешься? Заходи
в
хату.
Хитрые!
Ничего,
заходи.
А вы будете биться.
Не буду.
Перекреститесь.
А если я в бога не верю?
Ни. Верите.
Откудова ты знаешь?
Вот знаю. Которые с артиллерии
те чисто все в
бога веруют, а которые с пехоты или же с черноморского
флоту матросы
те все чисто не веруют.
Смотри на нее: все она знает. А, например, с кава—
—
—
—
—
—
—
1
Лычки
—
нашивки.
9
лерии
инженерных войск,
или же с
то те как:
верят
или не
верят?
Те
я не знаю. С кавалерии
возвращалось.
—
—
ще
не
Разговаривая
лу
вошла
в
таким
хату
и
образом
с
и
с
инженерных у
братом, Фрося
доверчиво остановилась
нас
мало-пома-
совсем невдале-
глядя во все глаза и наслаждаясь увлекательзрелищем бритья.
Ловко вывихнутая бритва сверкала в руке Семена, разбрасывая вокруг себя по хате зеркальных зайцев. Лезвие
осторожно очищало с подбородка м>ыло. Под ним обнаружилась чистая, до красноты натертая кожа.
Девочка склонила набок голову и, затаив дыхание, при-
ке
от него,
ным
пев.
Слѵхайте... Не слышите? Все равно как сверчок.
Что?
А бритва... Верещит. Тонюсенько-тонюсенько. Как
сверчок. Скажете
нет?
Это, наверное, у тебя в носе сверчит.
—
—
—
—
—
Фрося фыркнула и сконфузилась.
Некоторое время она молчала, переминаясь
ногу. Ей уже давно надо было сказать брату
ноги
с
на
одну вещь.
Но вещь
эта была такая важная и секретная, что девочке все
удавалось среіи шутливого разговора кинуть нужное словечко. Кроме того, мешала мать, которая не отходила от печи, стряпая сыну добрый борщ из кислой капусты, пшена и свинины. Но вот она вышла из хаты за салом.
Фрося завернула руку за спину, подошла вплотную к
брату и подергала себя за рыжую косу. Рыжие брови ее
строго нахмурились. Вокруг пухлого рта сошлись морщины
оборочкой, как у старухи.
никак не
Слышь,
—
дверь,
—
Семен,
посылает
человек, ты
века
будешь?
—
но мог
Он
она,
поклон,
косясь
—
а
на
какой
—
в
руке у Семена.
под руку глупости. Свобод-
А, чтоб тебя! Гавкаешь
порезаться!
изо
всех
сил
бритву бумажкой.
Передашь тому
10
сказала
человек
вспоминать?
Дернулась бритва
—
быстро
и пытает тебя той человек, кадум Ткаченко продолжал итти в гору. За бои
в Восточной Пруссии он получил георгиевский крест вто-
рой
степени.
За Августовские
леса
—
первой.
В конце пятнадцатого года, после отступления, под Молодечно состоялся царский смотр. Батарейцам выдали новые шинели. Маленький курносый, бородатый полковник в
полно» походном снаряжении, с белым крестиком^ на груди
пропустил мимо себя армейский корпус. Крича «ура» и не
слыша собственного голоса, Семен
мельком1
увидел над
лошадиной мордой желтое лицо с узкими царственными
глазами в
лучистых морщинах. Лицо было знакомое
—
точь-в-точь
как
на полтиннике.
посыпались награды. На батарею пришкрестов. Командир бригады, торопливо обходя
фронт, пришпилил Семену Георгия, похлопал бомб.!:
по р\каву и сказал: «Молодец». Семен поднял подбородок
и бодро
крикнул: «Рад стараться, ваше превосходительство!»
В этот же день Ткаченко произвели в подпрапорщики.
Он надел на солдатскую шашку офицерский темляк, вставил в папаху офицерскую кокарду и нашил на погоны широкий золотой басон.
Это был предел, выше которого нижний чин подняться
уже не мог.
Таким образом Ткаченко
превратился из господина
фельдфебеля в господина подпрапорщика. Новое звание
После смотра
лось
десять
окончательно отделило его от
к
с
солдат, ничуть не
приблизив
офицерам. Ткаченко перестал курить деревянную люльку
жестяной крышечкой и перешел на дешевые папиросы.
Вместо спичек он стал пользоваться зажигалкой, сделанной
патрона. У него завелся собственный холуй вроде денщика, которого он взял из обоза второго разряда.
Война продолжалась.
Однажды в шестнадцатом году под Смюргонью, проходя по батарее, Ткаченко увидел Семена. Семен сидел на
из
24
корточках
перед
шрапнельный
небольшим костром,
стакан.
В
в
котором
этом стакане плавились
алюминиевые дистанционные
трубки. Семен
калился
немецкие
отливал из алю-
миния ложки.
спиной Семена, расмаленький литейный завод с земляными формами и готовыми ложками, белыми и ноздреватыми,
остывавшими рядомі в песке. Вокруг никого не было. Пользуясь затишьем», батарейцы занимались каждый своимі делом': кто стирал белье, кто играл в
скракли *, кто писал
письмо на самодельном шашечном столике, вбитом в землю
возле орудия, обсаженного елочками маскировки.
Розовый майский вечер просвечивал сквозь молодую
зелень столетних берез
вдоль
знаменитого Смоленского
шоссе, по которому некогда двигалась армия Наполеона.
С тугим жужжанием пролетал иногда
над
ухом
майский жук, и, как бы отзываясь ему, издалека доносилось
слабое стрекотанье немецкого аэроплана, летящего с раз-
Ткачгнко
сматривая
незаметно остановился за
весь этот
ведки.
Хозяйство делаешь?
спросил Ткаченко.
Семен вздрогнул и вскочил, вытянувшись перед подпрапорщиком. Ткаченко прищурился, погладил тремя пальцами
усы и не торопясь прошелся мимо Семена туда и назад, как
перед фронтом. Наконец он остановился бокомі и отставил
ногу.
Ну что, Котко,
трогая ребром руки козырек фуражки, сказал он, пасмурно усмехаясь,
выбросил ты уже
—
—
—
—
—
из
головы
или еще
Не могу знать,
—
Семен, опустив
Ткаченко
с
не
выбросил?
господин
подпрапорщик.
—
ответил
глаза.
Его худощавое мускулистое лицо
румянцем* выразило зловещую
задумчи-
помолчал.
лилово-сизым
вость.
Как хочешь. Твое дело. Помни.
Ткаченко не торопясь подошел к орудию Семена, открыл затвор и заглянул в дуло.
Так. Очень приятно. На два пальца грязи. Возьмешь
четыре наряда не в очередь.
—
—
—
Слушаюсь,
господин
подпрапорщик!
крикнул Семен, вычистивший
больше
1
часа
свое
орудие
—
молодцевато
керосином'
не
назад.
Скракли
—
городки
25
Скоро начались солдатские отпуска. Нижние чины по
очереди уезжали домой на двадцать один день. Побывала
домм вся батарея. Но Семен так и не дождался очереди.
Кончалось
лето
шестнадцатого года.
Г.іава
Т X
СЕМНАДЦАТЫЙ ГОД
Шел третий год войны. Бригаду бросали с фронта
фронт. Всюду гремзли бои. Леса вдоль Вклейки были і
на пятнадцать верст
оухие
и
желтые,
как
удушливыми
газами.
Они
на
сі
осенью.
За Барановичами, а также под Двинском и дальше до
самой Риги целыми неделями, без передышки, тряслась земля. По ночам над брошенными, гибнущими полями висело
скал) стое зарево ураганного огня.
По раскаленным' улицам Черновиц, перегоняя обозы,
сь грузовики с резервами наступающего Брусилова.
-Ватра гремела молниями.
Пыльные сливы висели в сатах Буковины.
В августе Румыния вступила в войну. Русский корпѵс
переправился через Дунай и быстро прошел через всю
Добруджу. Уже с наблюдательного пункта артиллеристы
видели за кукурузными полями и баштанами минареты болго города Базарджик.
Но тут превосходными силами ударил Макензен. В:е
смешалось. Немецкие самолеты проносились бреющим полетом над открытыми степными дорогами, расстреливая из
пулеметов походные колонны. Старинные румынские пушки, запряженные волами, вязли в грязи. Немцы брали их
голыми руками. Осенняя луна
холодно
освещала раздутые трупы и раскиданную амуницию, валявшиеся в кукурузе.
Неподвижные чабаны в высоких бараньих шапках, с
ыми посохами в руках стояли, окруженные овцамеч,
возле каменных колодцев, круглых, как жернова. Они равнодушно смотрели на армию, в беспорядке кочующую по
степи.
.янистое солнце
Конца войны не было видно.
«Из терпенья вышла окопная мука солдата», писал :
Семен на село, матери. В конце февраля в Петрограде восстали рабочие. Царь отрекся от престола. Солнце све
в льющихся ручьях. Синее небо, отражаясь в медных трубах полковых оркестров, выглядело зеленым.
Откуда взялось столько шелковых красных бантов и
кумачовых полотнищ! Комиссары временного правительства
солидные штатские господа в
хороших драповѵх
шубах и каракулевых шапках
в сопровождении секретарей разъезжали по обозам первого разрята митинговать.
пат, гремевшие канонадой.
—
—
Возбужденные
солдаты
не
спали по
ночам и
блиндажах о земле и мире. Семен ходил,
толковали
одуревший
от
терпения. Всемі казалось, что война кончена.
Первое время Ткаченко был весьма смущен. Он еще
сообразить,
мог
выгодно это все для
него или
в
не-
не
невыгодно.
Но скоро понял, что вернее всего
выгодно. Отменяя сословные привилегии, революция открывала для него воз—
можность стать
Он
рейный
надел на
офицером.
грудь красный бант. Его выбрали
в
бата-
комитет.
Весна прошла
солдаты с
в
минуты
Керенский объявил
дурмане.
на
о
Наступаю
лето.
Измученные
мира. Вместо этого
наступлении. Маршевые роты с раз-
минуту ожидаіи
вернутыми красными знаменами прибывали из запасных частей на фронт.
Опять появились комиссары временного правительства.
Теперь это были патлатые крикуны в пенсне и крагах, с
ими кортиками вместо шашек, увешанные биноклями
и полевыми сумками. Их сопровождали вольноопределяющиеся «батальонов смерти» с черепами на рукавах.
Они пробирались в окопах по ходам сообщения, кланяясь шальным пулям, задевая плечами утлы и поднимая
страшную пыль.
В то лето батарея стояла в Румынии, за Яссами, под
высотой 1001. День и ночь по узкоколейке катились вагонетки с огнеприпасами. В склоне горы были вырыты погреба, тесно заставленные ящиками с французскими тр.
вымот ' гранатами и зажигательными бомбами. Саперы бето1
I ротил
—
взрывчатое
вещество
большой
разрушительной
27
нировали площадки для дальнобойных орудий Виккерса.
В пехотных окопах минометы устанавливались сотнями.
Зной жег перекопанную землю.
В дивизию приезжал сам Керенский, по-штатскому сутулый,
висячий ноо бульбой,
в
суконномі английском
картузе с отстегнутым* козырьком*. Больная рука в замшевой перчатке была прижата к нагрудному карману френча;
он стоял в штабном* автомобиле, окруженный любопытными солдатами. Глубоко разевая бритый рот, он сипло кричал на них, именем* свободы и революции требуя наступать.
Он кричал по крайней мере полчаса. Солдаты молча
—
—
ш
слипали.
Некоторые
устали стоять
длинной
Во время
здоровой рукой
на
и
сели на землю.
Керенский, опираясь
шофера, обводил слуша-
паузы, когда
красный
погон
телей медленным- взглядом* «гражданина и вождя», вдрѵг
раздался хотя и смущенный, но вместе с тем довольно бойкий голос, произнесший тульским г о зорком:
В роте спрашивают: замирепье-то скоро выйдет? А то
—
домой надо.
Керенский быстро обернулся
пехотинца в
большом,
не по
и
голове,
увидел
коротенького
французском
шлеме,
черные
снаружи и особенно внутри. Он смирно
первом ряду на выгоревшей траве.
из-под которого торчали загнувшиеся детские уши,
от
румынской
пыли
сидел по-турецки в
Молотить пора,
разъяснил он соседям*.
раздался смешок. Зацыкали.
Ничего нет смешного,
сказал кто-то ворчливо,
все интересуются. Молотить надо.
А пехотинец продолжал сидеть как ни в чем* не бывало
и, задрав замурзанное лицо, простосердечно смотрел на
главковерха, жмурясь от солнца.
Товарищи солдаты! —очнувшись, закричал Керенский.
Свободные граждане! Братья! Революция дала вам*
крылья. История вложила в вашу руку м*еч. Вы победите.
Но среди вас есть предатели, для которых личное благополучие дороже великих идеалов свободы. Вот один из
них!
Главковерх раздраженным* жестом протянул здоровую руку по направлению пехотинца, который уже не рад
был, что ввязался в разговор с начальством*.
Вот один
из тех предателей. Скажите мне сами: что сделать с этим
человеком? Предать революционному суду? Расстрелять на
—
В
—
толпе
—
—
—
—
—
—
—
месте как
изменника?
Солдаты
28
молчали, чувствуя неловкость.
Керенский повернулся и посмотрел в
Ступайте!
крикнул он вдруг,
—
—
> пор на пехоіинца.
трагический
делая
жест.
—
и
Никак нет,
—
жалобно проговорил солдатик,
вставая
складывая руки лодочками по швам.
—
А
я
вам
приказываю
именем
Ступайте домой. Я лишаю вас
русской армии. Вы свободны.
революции
—
высокого звания
ступайте.
—
солдата
Пехотинец топтался с ноги на ногу, растерянно вертя
головой по сторонам. А главковерх уже опять обводил митинг «гражданским» взглядом.
—
Может быть, здесь
есть еще
трусы? В
таком
случае
пусть они все уходят домой. Они свободны. Мы с презрением отворачиваемся от них. Резолюции не нужны предатели.
Уходите же!
И тут произошло нечто до такой степени неожиданное,
что Семен долго потом не мог
очухаться. Рядом с ним
стоял той же батареи немолодой канонир Биденко, ничем
не замечательный, многосемейный и малограмотный, молчаливый ездовой. Все время, пока Керенский митинговал, лицо его было мучительно сморщено, как у больного. Вместе
с тем> он жадно прислушивался к
каждому слову. Было
похоже, что он несколько раз порывается что-то сказать.
Когда же Керенский произнес последние слова: «Революции не нужны предатели. Уходите же!»
и сделал паузу,
Биденко вдруг застонал, странно оскалился, плюнул и, сказав довольно громко: «А нехай они все с тою войною идут
у болото», как был в стеганой телогрейке и с недоуздком
в руке, повернулся пропотевшей спиной и ушел пешком* с
—
позиции
домой,
в
Херсонскую губернию.
треба. Мы
Таких командиров нам не
других командиров. Настоящих.
—
Г.іава
себе
найдем
X
ВОЛЬНООПРЕДЕЛЯЮЩИЙСЯ
САМСОНОВ
Восьмого июля вечеромі началась артиллерийская подгоСвыше ста батарей легкой и тяжелой артиллерии
работало в течение трех суток без перерыва на небольшом
товка.
29
участке одной дивизии. Солдаты оглохли. Три дня земля
была покрыта тяжелым*, как ртуть, удушающим* дымом. Три
ночи молнии не сходили с неба. Проволочные заграждения
немцев были начисто уничтожены ураганным* огнем: На
рассвете одиннадцатого вдруг наступила полная тишина.
Пехота вышла из окопов. В последнем* порыве, страшном
в своем* молчании, русские войска ворвались в первую линию баварских окопов. Вторую линию заняли
через двадцать минут. Немцы бросали батареи. Вспаханное снарядами поле было покрыто трупами рослых баварцев в тельных
сетках под расстегнутыми мундирами. Они лежали в разных
позах,
уткнувшись в развороченную землю, пахнущую
жженым* гребнем* Каски в серых чехлах и тесаки валялись
всюду. Русские прорвали третью линию и стали окапываться. Но в это врем'Я по ним* с правого фланга вдруг ударило
шрапнелью. Это было совершенно неожиданно, а главное
необъяснимо. В первое мгновение всем показалось даже,
что батарейцы не успели перенести огонь вперед и с
но бьют по своим. Из дыма рвущихся снарядов раз
крик отчаяния. Сигнальные ракеты потетели взерх. Но
огонь не прекращался. С каждой
минутой он становился
сильней. Цепи, лежавшие на открытом месте без всякого
прикрытия, пришли в смятение. Снаряды летели неизвестно
откуда. Они ложились точно, за один раз уничтожая целые
взводы. Пехота побежала и смешалась с резервами. Почти
сейчас же к ним* присоединились батацеи, менявшие в это
время позиции. Беспорядочное скопление людей, лошадей,
зарядных ящиков, пушек и санитарных двуколок, окутанных черным* дымом взрывов, представляло зрелище ужасное. Никто ничего не понимал. Прапорщики бегали среди
—
размахивая револьверами. Началась паника, которую не скоро удалось остановить. Тем временем немцы
подтянули резервы и ударили в контратаку. Бойня продолжалась пять
с> ток без передышки. Шестнадцатого июля
все было кончено. Русские и немцы, обессиленные, стояла
друг против друга на исходных позициях. Впоследствии
выяснилось, что произошло следующее. В то врем*я, когда
русская пехота пошла в наступление и заняла три линии
немецких окопов, рядом* румынская дивизия задержалась и
тем самым* обнажила правый фланг русских. Этим* воспользовалась неприятельская артиллерия и сбоку, почти сзади,
ударила по русским.
С начала войны не было в батарее Семена столько расолдат,
х*.
нсных
убитых. Два орудия
и
разнесло
и четыре
зарядных ящика
Восемь батарейцев остались лежать некуклы, в черных шароварах и
хороших
щепки.
в
подвижно,
как
сапогах, припаз восковыми щеками к
Двенадцать
черствой румынской
наскоро перевязанных розовыми индивидуальными бинтами, увезли в санитарных двуколках. О пехоте нечего и го-ворить. Ее потери были страшны.
В иных батальонах уцелело всего несколько человек.
Требовались пополнения. Они подходили туго. Маршевые роты разбегались по дороге на фронт. Части пополнялись без всякого плана
кем* попало. Главным образом* это
были возвращавшиеся из госпиталей раненые и серая
дежь последнего призыва. Они приносили с собой грозные
требования тыла. В частях объявилось множество большеземле.
человек,
—
виков.
Личный
Из
в
батареи резко
состав
всем' не тот вид,
Она
имела со-
вернулся
раненный
изменился.
что месяц назад.
госпиталя
в
батарею
нежданно
вольноопределяющийся,
шестнадцатом году
из
студен-
Самсонов, любимец солдат. Он вернулся с обритой
головой, худой и возмужавший, слетка опираясь на палоч-
тов,
Его
кг.
явился
латку команды
торой
числился
Всю
та
ночь
самая,
еще
в
голубые глаза дерзко улыбались. Он
фельдфебелю и тотчас отправился в пателефонистов-наблюдателей, по спискам комладшим фейерверке
юношески
небрежно
в
к
горела большая керосиновая лампа,
хозяйственные телефонисты раздобыли
палатке
которую
ко«це пятнадцатого года в залитых окопах
второго
гвардейского корпуса. Слышались смех, говор и дрымбанье
балалайки. Никто во всей бригаде не мог соперничать с
вольноопределяющимся Самссжовым в игре на этом инструменте. Раза четыре кипятили на костре и заваривали знаменитый ведерный чайник телефонистов, добытый все в тех
же окопах гвардейского корпуса под Сморгонью. Вся батарея побывала в гостях у вольноопределяющегося, всем
хотелось послушать тыловые новости. И было чего послу-
Где
Москве, и
шать.
только
не
побывал Самсонов
за
это
время:
и
в
Петрограде, и в Одессе.
На другой день вся батарея только
в
большевиках
Керенского.
и говорила
что о
Ленине и последними словами ругала
По рукам ходила партийная газетка «Соли
о
дат*
Ткаченко
вызвал
к
себе вольноопределяющегося,
зало-
31
руку за пояс, отставил ногу и долго молчал, пронзивсматриваясь в его юное лицо своими красивыми
карими, почти черными глазами. Вдруг он налился кровью
в закричал:
жил
тельно
Бы здесь кто такой, чтоб агитировать
Л вы кто такой?
—
—
Ткаченко
немножко
—
—
батарее?
подумал.
Председатель батарейного
Я вас не выбирал.
На пятнадцать суток!
—
на
комитета.
Меня?
Самсонов стиснул зубы и сделался белый.
У меня на руках мандат армейской военной организации большевиков.
—
—
Он вырвал из наружного кармана гимнастерки вчетверо
сложенную бумагу и протянул подпрапорщику.
Наденьте очки,
—
Слово
за
Но
если -вы
неграмотный.
применении к нему и студенческие главольноопределяющегося привели фельдфебеля в ярость.
он
—
в
«очки»
подавил ее.
У
батарее
нас на
пока, слава
богу, большевики
командуют,
сказал он и подмигнул
круг солдатам: видали, мол, гуся?
Но никто не улыбнулся.
не
—
еще
столпившимся во-
день батарейный комитет был переизбран. Тепредседателем! стал Самсонов. Б резолюции, принятой большинством, говорилось: «Мы, собравшиеся чет
вертого сентября солдаты второй батареи, заявляем, что
будем стоять: 1) за немедленное оглашение тайных договоров. 2) за немедленные переговоры о мире, 3) за немедленную передачу всех земель крестьянским комитета», 4) за
контроль над всем производством, 5) за немедленный созыв
советов. Мы, артиллеристы, хотя и не принадлежим к партии большевиков,
но за все требования и
лозунги будем
умирать вместе с ними».
На другой
перь
его
Хотя, правду
сте с
кем
бы
сказать,
то ни
было,
домой,
Семену
а
не
больше
хотелось
умирать
вме-
всего на свете хотелось
удовольствием' поднял
табачного цвета, и долго держал
ее над фуражкой. Ткаченко смотрел на него с ненавистью.
Командир бригады подал рапорт о болезни и уехал с фронта. За ним^ последовали многие офицеры.
жить
и
ехать
руку, ставшую
32
все-таки он с
от солнца
Глава
XI
ФЕЛЬДФЕБЕЛЬ
Наступила
осень
четвертого года войны. В лесах
мета-
Черная ночь, по;.: ія дождя и ветра,
висела над фронтами. По дорогам шли в размокших обмотках дезертиры. Прячась в шумящих
кустах, солдаты
подбирались к офицерским землянкам и подслушивали у
лась
гнилая
листва.
окон.
Изредка ухал орудийный
Однажды
ночью
в
пуса приказал окружить
Пулеметная
тов.
В три
ном
солдат и
на
батарею явился
батареи. За
в
командир
поручик.
—
офицер
Фельдфебель
Командир кор-
расстрелять
из
пулеме-
команда отказалась.
часа ночи
капитан
—
выстрел.
дивизии восстал полк.
освещал
им.
дорогу
плаще с
ним>
шел
капюшо-
старший
электрически»
фона-
риком.
Батарея, к бою!
скомандовал старший офицер.
Номера выскочили из землянок и, дрожа под дождем,
бросились к орудиям. Капитан поднес к глазам карту в целлулоидной рамке. Фельдфебель осветил ее фонариком.. Ка—
—
справился с компасом, подумал и приказал д^а орувторого взвода выкатить из блиндажа и повернуть'
назад. Припав глазом, к панораме, он лично выбрал точку
отмерки и установил угол.
Шрапнелью, —спокойно сказал он и, отойдя, еще
раз взглянул на карту.
Прицел семьдесят пять, тр>бка
семьдесят. Третье и четвертое, огопь!
Не сообразив спросонья, что происходит, Семен привычным, движением, поставил прицел, выровнял горизонт, хлопнул затвором, и уже готов был рвануть за шнур, как вдруг
сзади раздался страшный крик:
Стой! Не стреляй!
Семен замер со шнуром, зажатым, в кулаке.
Размахивая над головой фонарем, из телефонного окопа,
шинель внакидку, бежал вольноопределяющийся Самсонов.
Он расшвырял орудийную прислугу
откуда только взялась сила
и, подойдя вплотную к командиру, взял его за
питан
дия
—
—
—
—
—
горло.
—
зано
3
Я
А
вы
сын
товарищам солдатам,
Сказали?
оказали
стрелять?
тр.до&ого
на
ода
в
кого им.
прика-
33
В тог же миг Ткачекко развернулся и ударил Самсонокулаком в лицо. Вольноопределяющийся упал.
Огонь!.— закричал капитан.
Наводчики медлили. Тогда капитан шагнул к Семену,
сказал «виноват» и вынул из его оцепеневшей руки шнур.
Поручик, пот ; дитесь стать к четвертому орудию на-,
водчикомі. Огонь!
крикнул капитан и тут же свалился с
простреленной головой.
Вторая пуля уложила наповал поручика. Кто стрелял,
осталось неизвестным. А уже на батарею, о развернутым
ва
—
—
_
—
красным' флагом' на палке и винтовками наперевес, шла депутация от восставшего полка.
Телефонисты держали Ткаченко за руки. Другие срывали с него револьвер и шашку. Он был тут же арестован.
Самсонов встал, шатаясь, с земли, выплюнул кровь и приказал взять фельдфебеля под отражу. Его отвели в пустой
блиндаж и поставили чассзого, с тем чтобы утро» отправить Ткаченко в штаб восставшего полка. А в то время
солдаты шутить не любили.
Перед рассветом! на пост к арестованному заступил Семен. Взяв обнаженный бебут к плечу, Семен несколько раз
прошелся туда и назад вдоль блиндажа.
В крошечном окошке, из-под земли, виднелся свет. Семен наклонился и заглянул туда. Ему хотелось знать, что
делает Ткаченко в эти последние часы своей жизни.
Отец Софьи сидел без пояса на нарах, положив руки и
голову на маленький дощатый столик, вбитый в землю.
Фуражка с офицерской кокардой лежала рядом. Керосиновая коптилка, висевшая на столбе, освещала черную с сединой голову и вишнево-красные уши. Лица не было видно. Виднелся только
краешек черного уса с искрами седины.
Семен
дить.
сам
себе
покачал
Минут через тридцать
головой и опять принялся хораз заглянул в блиндаж.
он еще
Ткаченко сидел все в том же положении. Семзну показалось, что подпрапорщик плачет. Стало его жалко. Семен
отошел от окошка, раздумывая, не зайти ли к арестованному и не дать ли ему табачку на закурку.
Начало развидняться. На черном небе слабо проступала
водянистая туча.
Вдруг из блиндажа постучали
фельдфебель требовал, чтобы
сом
Семен
31
немного
подумал,
потом
в
окошко.
Глухим
его вывели
спустился
по
голо-
оправиться.
зем іяным
Самсонов
к
V
орцдийную приспцгу и. подойдя вплотную
командиру, взял его за горло.
расшвырял
ступенькам, отпер дверь и, сказав: «Только без всяких глупостей», пропустил фельдфебеля вперед.
В предутреннем1 свете фельдфебель узнал Семена. Они
молча отошли на несколько шагов в сторону за кусты.
Ну, раз-раз
и готово,
сказал Семен.
Фельдфебель стоял, опустив голову. Семен увидел его
лицо. Это было жалкое лицо уже немолодого человека,
только что плакавшего. Слезы еще висели на опустившихся
—
—
—
усах.
—
Слушай, Семен,
тебя знаю, и ты
и перед людьми,
меня
—
через силу
добре
может
знаешь.
показаться,
сказал
И
хоть
сильно
Ткаченко:
я
я перед тобой
—
виноватый,
но
всей нашей воинской жизни. Ты
еще сосал мамкину цицьку, а
я уже
проходил учебную
команду. Отпусти меня с батареи. Тебе ничего через это не
будет, а мне...
Он всхлипнул.
Как-никак, о одного села. Возьми это одно. И другое. Говорю, как перед истинным' богом:
вернешься домой целый
посылай сватов.
Он снял фуражку и длинным движением1 вытер глаза
рукавомшинели, из-под которого потекли слезы.
Душа у Семена перевернулась. Он боязливо посмотрел
по сторонам. Батарея спала.
Слышь...
сказал он топотом и решительно махнул
то не
вина,
моя
а
вина
—
—
—
—
рукой,
—
бежи. Я не видел.
Ткаченко осторожно вошел
—
в
кусты
и
в
ту
же
минуту
пропал из глаз.
Когда наутро
за Ткаченко пришли из штаба полка, Сепросто оказал:
А его уже в помине нет. Пошел до Еетру и доси не
возвращался.
И пускай, ну его к чертям»!
неожиданно воскликнул депутат полкового комитета, счищавший с о-бмотск
щепкой слой жидкой грязи.
Еще руки марать об всякую
шкуру! А что, товарищи батарейцы, нет ли у кого табачку
мен
—
—
—
—
на
закурку?
Семен
охотой достал из кармана шаровар жестяную
в руки ее полковому депутату не дал, так
как хорошо знал пехотные привычки, а открыл самі и положил в протянутую ладонь с черными линиями ровно одну
щепотку.
При этом он вздохнул и сказал:
С одного села. Как-никак. А на бумажку разживитесь у кого-нибудь другого.
коробочку,
—
36
с
но
Глава
XII
КОНЕЦ ВОЙНЫ
октября пришел конец окопной муке
перешла к Советам.
«Рабочее и крестьянское правительство, созданное революцией 24 25 октября (6 7 ноября) и опирающееся на
Советы рабочих, солдатских и
крестьянских депутатов,
предлагает всем воюющим народам и их правительствам
начать немедленно переговоры о справедливом! демократическом' мире».
Эти слова, сказанные Лениньш на Втором* всероссийском, съезде советов, пронеслись по фронтам.
Теперь уже никто не сомневался насчет мира. Не сомневался в этом и Семен.
Однако, пока шли мирные переговоры с немцами, минуло еще три месяца. Правда, многие солдаты с оружием на
руках уходили домой, не дожидаясь приказа. Остановить их
было невозможно. Они шли отнимать у помещиков землю.
Части редели. Фронт еще держался. Но совесть не поз
воляла Семену бросить родное орудие без хозяина. Не подобало бомбардир-наводчику, старому солдату и георгиевскому кавалеру, уходить из батареи, не имея на руках
увольнительной бумаги за подписью командира, с приложением казенной печати.
Наконец двенадцатого февраля был подписан приказ о
Двадцать
солдата. Вся
пятого
власть
—
—
демобилизации.
В это время бригада стояла в глубоком резерве под
Каменец-Подольском. Штаб батареи помещался в пустой
конюшне сгоревшей помещичьей усадьбы. Дверь конюшн;)
была отодвинута.
За грубо сколоченным* сосновым' ящиком батарейной
канцелярии на походном офицерском» сундучке, обшитом
брезентом, сидел осунувшийся, но чисто выбритый вольноопределяющийся Самсонов
только что выбранный солда—
командир
батареи. Батарейный
писарь стоял возле нерылся в папках. На ящике, заменявшем
с гол, были разложены списки, готовые удостоверения, печати, пачки керенок в открытой несгораемой шкатулке.
Самсонов, в папахе без кокарды, в шведской кожаной
куртке без погон, но в полном вооружении, сидел, вытянув
далеко больную ногу.
тами
го
на
коленях
и
37
Ветер
двора сухие снежинки. Они летали, не
воздухе конюшни.
Один за другим входили батарейцы, одетые по-походному, с вещевыми мешками и ранцами. С некоторой неловкостью останавливались они возле ящика и получали доку-
тая,
вносил со
темноватом
в
менты и
деньги.
Ну, Котко, вздумали
—
вы
что-нибудь?
—
спросил Сам-
сонов, когда Семен в свою очередь подошел к нему.
Семен
Ну?
—
.
замялся.
Больше жизни!
товарищ батарейный командир,—
С л мен:
домой надо. Сеять.
Да. Ну что ж. Гнчего не попишешь. Жаль. Хороший
наводчик. А может, еще переменишь? Вон смотри: Ковалев
остается, Попиенко оста пся,
Андросов остается. Чело-
Ничего
—
со
вздохом'
не вых ѵдит,
сказал
—
—
двадцать остается.
век
Все-таки,
сяц.
пятьдесят рублей е меРабоче-крестьянская Красная
Жалованье
как-никак.
армия.
—
—
воевать?
—
—
сонов
да
Обратно
Может случиться.
С кем же это, когда скрозь
Эх, друг ты мой ситный!
—
и
задумался, облокотившись щекой
ладно.
жарь
со всеми
Вольному
воля.
замирились?
со вздохом сказал
Расписывайся
Сам»
Ну,
на
кулак.
в
получении
—
и
сеять.
Семен получил бумаг) и деньги
демобилизацио-нные,
георгиевский крест, приварочные и жалованье, всего
рублей больше сорока: две желтые керенки да несколько
почтовых марок, ходивших в те времена вместо мелочи. Он
—
за
крепко заховал все во внутренний, специально для этого
случая пришитый карман шаровар, вытянулся, отдал коман-
батареи
диру
шел
из
честь
и, повернувшись через левое плечо, вы-
конюшни.
Во дворе стояло шесть пушек с передками. Возле них с
обнаженным' бебутом ходил незнакомый часовой с красной
лентой поперек папахи. Семен узн »л
свое
орудие. Он
узнал бы его среди тысячи других п^> множеству отметинок, знакомых ему, как матери знакомы все пятнышки и
кровинки на теле ребенка. Сердце ежа., ось у Семена.
Хорошая была орудия,
строго нзхмурившись, сказал он незнакомому часовому.
Произве тено из нее три
тысячи восемьсот двадцать девять боевых выстрелов. Все—
—
—
го-навсеі о.
38
И,
ответа, решительно пошел со двора,
не дожидаясь
подкидывая спи-ной ранец.
Он
шел и
про себя
пел
известную
фронтовую
песню:
Шумел,
горел лес Августовский,
То было дело в феврале.
Мы шли из Пруссии Восточной.
За
немец
нами
Ѵ.тзч
по
пятам.
X 111
ПЛЕТНЯ
У
Уже давно перестали лаять собаки. По селу пропели
третьи петухи. А Семен и Софья все никак не могли расстаться.
Добрых
и
Софья
два часа назад поцеловались они на
вошла к
ку дрючком. Да
себе
так и
в
прощанье,
палисад, заложив за собой калит-
осталась возле плетня, как
приклеен-
ная.
—
А батька что?
позерх
—
Семен, норовя
десятый раз
в
плетня
прикрыть
шопогом
ее плечо
спрашивал
краем ши-
нели.
Батька пришел с фронта в середине октября,
в десятый раз отвечала она шопотом.
Злой?
Хуже собаки.
За м;ня не вспоминал?
Ни.
А может, вспоминал, только у тебя из головы выпало?
—
—
—
—
—
—
—
—
Ей-богу,
ни.
Ну
и
с
тем досвиданьичка.
уже ноги-таки совсем> замерзли.
—
Побежу
Подожди. А старый знает,
что я
в
А
то
у меня
хату.
тута?
Его дома нема. Вчера в Балту на базар поехал. Ну,
я побежу. А то, бачь, у людей из труб дым начинает итти.
Та постой, ще успеешь...
Семену сильно хотелось рассказать девушке вее, что
>шло у него с ее батькой на позициях. Но он I
мал: говорить об этом, не
следует. Мало ли какие дела
могут быть между собой у двух человек о одной батареи.
Кого это касается? С другой стороны, ему не терпелось
—
—
39
поскорее узнать намерения Ткаченко: не думает ли он
«сыграть назад»
отказаться от своего нерушимого солдатского слова. От такой шкуры всего можно ожидать.
Вдруг Софья схватила его руку и крепко сжала.
Что, мое серденько?
нежно спросил он, заглядывая ей в глаза.
Шш...
чуть внятно шепнула она прислушиваясь.
Шш... Ничего не слышишь?
Семен повернул голову. В предутренней тишине раздавался звук едущей подводы. Звук этот слышался уже давно. Сначала он был очень далек
и
слаб
еле слышное
однообразное бренчанье по твердой степной дороге. Теперь
же он раздавался совсем близко. Ухо явственно различало
шарканье копыт, подпрыгивающий стук колес и болтанье
ведра. Подвода уже ехала по улице, приближаясь к хате.
Папа вертается с базара, побей меня бог!
сердито
сказала Софья.
Доигралися, ну тебя, на самом деле, к
чорту! Бежи до дому,
и, в последний раз обхватив шею
Семена, бросилась в хату.
Семен отошел на несколько шагов и притаился у плет—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
Подвода
ня.
смешливый
и
остановилась.
Раздался знакомый голос,
на-
властный:
Эй, друзья! Жинка! Кто там> есть в хате: отчиняйте
ворота!
В офицерской папахе из серых смушек и брезентовом!
—
дождевике с капюшоном поверх тулупа, делавшего его чересчур толстым, Ткаченко, с кнутом в руках, возвышался
над бричкой. Рядом» с ним на мешках седел, закутавшись
в рваный кожух,
незнакомый Семену худой крестьянин с
давно не стриженной узкой головой, насколько было заметно при слабом» свете
не старый.
Приехали, —сказал Ткаченко и тронул спутника за
—
—
плечо.
Я
—
не
сплю,
—
ответил
тот,
не
шевелясь.
Бричка въехала в ворота, открытые босой заспанной бабой в старой опиднице.
«Кто ж бы это мог быть?» размышлял Семен, возвращаясь
домой.
к своей хате, он заметил две фигуры.
ту сторону плетня, другая
по эту.
Подходя
стояла
—
по
Ну, с тем» и досвиданьичка,
услышал Семен быи рассудительный голос Фроськи,
а то у меня уже
замерзли. Побежу в хату
пора печку топить.
—
стрый
ноги
Одна
—
—
—
Та подожди одну минутку.
За одну минутку украл чорт Анютку. Спокойной Еам>
ночи, приятного сна.
Та Фросичка!..
Кому Фросичка, а кому Ефросинья Федоровна. Еще
один раз досвиданьичка. А то увидит наш Семги
рукиноги переломает.
—
—
—
—
—
Кому?
—
Тебе.
Мене? Ге! Еще не родился на свете тот человек!
Вот тогда побачишь. Как споймает да как перетянет
батарейскимі поясом: с мед ною бляхой...
Что ты меня пугаешь солдатом? Я сам свободно мог
на позиции поехать, только до моего года очередь так-таки
—
—
—
—
и
не
дошла.
А ну покажись, кто тут солдата не испугался?
страшным голосом' сказал Семен, появляясь рядом•
ей
до
Покинь,
матинка:
та
рожу щнпатм.
Васылькз отдаты.
доню,
за
93
Я
—
Куда
А
И
она
де
Васылька сама полюбыла,
пошла, перстень
покстыла,
стала
продолжала
—
другой
брести,
сильную воду.
Гроза гремела за полночь,
положила...
расталкивая
шатаясь и
коле-
нями
него
то
уходя
из села, то
вновь
в
возвращаясь.
Глава
XX VI
ПОВСТАНЦЫ
Як умру, то поховаЯте
Мене на могилі.
Серед степу широкого,
На Вкраіні милін.
Шевченко,
«Запов\т»
хату Котко постучали. Семен бросился
к окну. При судороге отдаленной молнии он узнал платок
Софьи. Он торопливо отчинил дверь. Она вбежала и обхватила его трясущимися руками. С ее волос на его рубаху
Поздней
ночью
в
текла вода.
—
—
—
—
—
—
—
—
Семен, бежи!
Что? Батька?
Батька.
Лютует?
Хуже собаки. Ой,
пеня
больше ноги не
держат!
Сядь.
Бежи, за ради бога!
Пей воду.
Бежи, я тебе говорю...
Семен похолодевшей рукой нашарил
ку серников. Она зашуршала.
Стой. Не зажигай света. Может,
—
—
Фрося
и
мать
на
с
загнетке
короб-
улицы смотрят.
неслышно метались по хате,
закладывая
окна.
—
Теперь
свети,
—
прошептала Фрося,
дрожа
всем те-
лом.
Маленькое неспокойное
пламя каганца осветило
хату
с
окнами, заложенными красными подушками.
Софья сидела на скамейке под печкой, быстро крутя на
груди стиснутые руки, и облизывала губы. Ее глаза блестели сухо и дико на бледном' лице, заляпанном^ грязью.
8,-
Бежи, Семен,
говорила она скоро и монотонно, как
Бежи сегодня, бо завтра уже будет
поздно. Бежи, пока ночь. За ради святого господа Исуса
Христа, запрягай лошадей. Той старый чорт, той проклятый
сатана
батька
доказал на тебя немецкому коменданту.
Он бумагу ему на тебя подавал, и немецкий комендант ска—
беспамятстве.
в
—
зал:
—
—
—
«Гут».
Так,
—
—
Семен,
сказал
глядя
в
землю,
губы
и
его
горько тронулись.
Так. Выходит дело, что должен я темною ночью запрягать в подводу коней и выезжать потихоньку, как тот вор, со овогго же собственного двора. Было у
меня родное семейство: мама-вдова, сестричка-сиротка и
дивчина, с которою міы по нерушимой любви заручались. Бы—
у
ла
меня какая ни есть хата, и
рукам>и поднятая
и
дело, налетели на
ли
крестьянской жизни и
чортовой матери, куда
поперек
счастья к
ную ночь кочевать
или
того
хозяйство,
серба
с
и
земля, моими
п6том> моимі политая. А теперь, выходит
нас откуда ни возьмись теи злодии, ставыжинают меня от моего
глаза смэтрят, в ту темістепу, все равно как бродягу-цыгана
обезьяной. И должен я, не дожидаясь
по
солнца, тикать из села, все на свете покинув
—
и
мать
род-
ную, и сеотричку-сиротку, и земіпю посеянную, и дивчину
заручен'ную, и сватов своих, без погребенья повешенных
на добычу воронамі.
Тут Семен вспомнил свою батарею,
командира Самеонова, прощальные его слова
и заплакал
—
—
с
досады.
Насухо вытер
он
концомі
бязевой
солдатской рубахи
слезы, выпил полную кружку воды и, стиснув мелкие
зубы,
заиграл скулами.
■—
Так
Идите,
и
кет
же, злодии. не дождетесь
мамо, во
двор,
положите в
потихонечку выведите из
вы
повозку
такого
сала
и
позора!
хлеба
сарайчика клембовокую Машку.
А ты, Фросичка, надень на ноги чоботы и раз-раз бежи до
Ивасенков. Скажешь своему чорту Миколе, чтобы он той
же секундой потихолечку завел до нас во двор своего Гусака. Я его думаю запрягать вместе с Машкой. Бо все равтого Гусака завтра заберут обратно в экономию.
Фроська проворно сунула ноги в громадные чоботы,
но
бежать ей
не
но
пришлось.
Дверь,
которую забыли заложить палкой, приоткрылась,
хату заглянула лохматая голова самого Миколы. Он
увидел, что в хате не спят, но не удивился. Навряд ли в
и
в
85
какой-нибудь
хате люди
ложились спать
эту проклятую
в
ночь.
—
Извиняйте,
такое неподходящее
что заскочил в
вре-
Я до вас, дядя Семен...
мя.
С
того дня,
никся
как
Микола
Семену страхом»
к
и
стал гулять с
уважением!. Он
Фросей,
он
про-
не называл его
иначе, как «дядя».
Микола был одет для дальней дороги, и его молодое,
разу не бритое, почти детское лицо было полно суровой решимости.
еще ни
—
Я вам, дядя Семен, давал
Балту. Теперь
ездили в
позычьте
своего
мме
Гусака, когда
Машку. Я
вашу
думаю запрягать вместе с Гусаком.
А я только что до тебя Фроську посылал
—
вы
ее
с тем< же
самым.
Семен внимательно посмотрел на хлопца.
Собираешься кудась ехать?
—
—
—
—
—
—
Собираюсь.
Посреди ночи?
Эге
ж.
Куда?
Куда бы
кланяюсь
и
ни
было.
не откажите.
И еще, дядя
Видел
я
у вас
Семен, низко вам
добрый револьвер
патронами...
А ну, выйдемі на одну минуту из хаты,
сказал Семен, не дав Миколе договорить.
Они вышли, а не больше как через полчаса за кузней
стояла подвода Семена, запряженная Машкой и Гусаком. Семен выносил из кузни и клал в подводу выкопанное оружие и шанцевый инструмент. Микола закладывал их солонаган с
—
—
мой.
Софья
—
—
кинулась к Семену на грудь.
Не кидай меня тут. Забери с собою!
Ни, Соню. За это и не мечтай. То не
ваше
женское
Дожидайся меня, не журись.
Даст бог, скоро побачимся. Ще не долго тем' злодиям ходело,
а
наше
—
солдатское.
зяйновать на нашей земле. С тем до свиданья.
Они обнялись и долго целовали друг другу мокрые от
слез руки, как и в тот счастливый час их змовин.
Затем* Семен низко поклонился матери, и мать низко
поклонилась ему. А Фросе достался добрый братский тумак
по спине.
Семен
В6
и
Микола уселись
в
солому. Подвода тронулась.
обогнула кузню, как Фрося легче ветра поле
ней и вскочила на ступицу.
Так-таки мне ничего напоследок не скажешь?
шепнула она Миколе.
Скажу то же самое: дожидайся и не журись. Скоро
побачимся.
'Но
едва она
тела за
—
—
—
—
—
Куда же вы, скаженные, едете?
Будем живые,
услышишь.
—
Микола ударил
глядной темноте.
Ну,
наружу?
—
—
по
коням,
и
подвода
кавалер, у тебя ще душа в
вполголоса спросил Семен
тя, когда подвода выехала
на
пропала
теле или
своего
в
уже
непровышла
будущего
зя-
площадь против церкви.
Ни одной
звезды не виднелось на небе. Но дождя уже
было. Старая груша еле выделялась из теммоты.
А я и не чую, что такое за душа,
пробормотал
Микола. вдруг осаживая лошадей.
Я ще не воевал.
Хальт!
раздался вдруг рядом с подводой повелительный возглас немецкого часового.
И в тот же миг страшный удар прикладом обрушился
на его голову в каске. Оглушенный часовой свалился без
звука. Семен с драгунской винтовкой в руках и Микола с
не
—
—
—
—
—
солдатским наганом
выскочили
из
подводы,
наклонились
над телом. Семен успел перехватить руку Миколы.
Не стреляй, дурень. Тихо. Без паники.
Микола сорвал с головы часового шлем и несколько раз
подряд изо всех сил ударил по ней рукояткой револьвера.
Потом он неслышно взобрался на дерево и перерезал складным ножом веревки. Два несгибающихся тела тяжело, но
—
мягко свалились на
Семен
мокрую траву.
Микола уложили их на подводу, заложили
соломой, а сверху неспешно кинули труп часового и погнали лошадей. Возле ставка они
остановились и,
раскачав
немца, зашвырнули его в воду подальше от берега.
Осторожно выбравшись из села, они своротили с дороги
в жито, сделали по степи несколько громадных круюв,
чтобы сбить следы, и наконец подались в глубь уезда, что
есть мочи погоняя коней.
На рассвете, проехав верст восемнадцать, если не все
двадцать, они достигли узкой и глубокой балки и спустились в нее. Место было глухое. Отсюда, продвигаясь по
дну балки, можно было незаметно добраться до одного не
и
многим известного лесочка.
47
Стало развидняться. Солнце
дящей грозы. На
колеса
подымалось
среди туч ухо-
медленно наворачивалась толстая
грязи с прилипшими к ней степными цветами.
Микола сидел, опустив голову и закрыв лицо руками.
Боже ж мий, боже,
шептали его побелевшие губы,
прости мени кровь, пролитую моими же собственными руками.
Вот и сразу заметно, что ты ще настоящей войны
не чул,
строго сказал Семен.
Бога не проси, бо он
тебе все равно не уважит. Даже разговаривать с тобой, с
дурне», не схочет. А люди тебя простят. Еще спасибо скашина
—
—
—
—
—
—
жут.
солнце мутно сияло в
узеньких серебристых,
бы суконных листиках дикой маслины, на которой качалась сонная горлинка.
За полдень они въехали в лесочек, и в ту же минуту из
орешника выокочило человек пять с поднятыми ручными
гранатами и винтовками наперевес.
Стой! Кто такие?
Сельчане.
Желтое
как
—
—
—
—
Це нам> подходит. Куда едете?
Туда, где злодиев нема.
Ще больше подходит. Значит, до
нас. Оружие е?
Револьвер наган солдатского образца, драгунская
трехлинейная винтовка, две ручные гранаты лимонки и четы—
—
ре немецких ружья
бис его знае. сколько они линейные.
Семен говорил чистую правду. Немецких винтовок было
действительно четыре. Одна, доставшаяся от часового, а
три остальные
как раз те самые, что пропали у немецкого
патруля на змовынах матроса Царева и Любки Ременюк. Их
тогда потянул и сховал в соломе не кто иной, как Микола.
Це добре. Патроны до немецких еинтовок тоже е?
Патронов до немецких винтовок нема. Не сообразили
разжиться.
От, ей-богу, люди! И таскают, и таскают, и таскают
геи немецкие винтовки, а
чтобы кто-нибудь за патроны
побеспокоился, то того нема. Продовольствие е?
Сало е, хлеб...
Це у нас у самих до чортовой матери. А случаем
пулемета якого-нибудь нема?
—
—
—
—
—
—
—
—
—
Пулемета нема.
От, ей-богу, люди! Все равно
ще шо лежит в
18
подводе?
как маленькие
дети! А
Семен
в
подводу
и
Микола
и
молча
отгорнули солому.
Люди
заглянули
скинули шапки. Кое-кто перекрестился.
Наша советская власть,
потупившись, сказал СеОба мои сваты Оба меня заручали и оба меня
змовляли. А на свадьбе гулять так и не пришлось. Ни им
обоим не пришлось, ни мне. Налетели откуда ни возьмись
теи злодии и порушили всю нашу крестьянскую жизнь.
А уже подводу окружало не пять, а по крайности человек сорок беглых селян, собравшихся сюда из разных волостей и сел, в которых хозяйничали гайдамаки и немцы, собравшихся для того, чтобы с оружием в руках встать за
—
мен.
—
—
долю.
свою
В молчании, поскидав шапки, фуражки и шлемы, проводили они подеоду в глубину леса, где были разбиты землянки и в казанах варился кулеш, и
тут на по'яне, под
молодым, дубом, схоронили матроса Царева и председателя
сельского совета Ременюка, а на дубе вырезали их имена,
крест и прибили матросскую шапку.
Глава XX VII
ПОД КРАСНЫЕ ЗНАМЕНА
А что же немец, дедушка?
А немец, как ни властвовал,
Да наши топоры
Лежали
до поры.
—
—
—
И.
А. Некрасов
Шел последний летний месяц
август.
говорилось в воззвании съезда революционных комитетов и штабов Киевской губернии к рабочим
и крестьянамі Украины, выпущенном в середине августа.
Пять месяцев тому назад Украинская Центральная рада,
состоявшая из правых с. -р. и меньшевиков, поддерживавЛето
кончалось.
«Товарищи!
—
—
—
ших помещиков и
пять
сяцев
имя
капиталистов
Украины,
позвала немецкие
уничтожила Советскую власть. Уже
месяцев господствуют они на Украине, и все пять ме-
штыки и
их
с
их помощью
дового
рабоче-крестьянская кровь
господства льется
торжества
народа
революционные
капитала.
и
За
это
растоптаны
завоевания
времія
ими
каблуком
Советской
во
вырваны у тру-
Гинденбурга
все
власти.
89
Земля отнята у крестьян и снова возвращена помещиМало того: в каждую деревню были посланы гайдамацко-немецкие карательные отряды, и обнаглевшие помещики с их помощью отбирают у крестьян последний хлеб
и последнюю копейку. Они сторицей вернули себе то. что
отнято у них было Советской властью
в
дни господства
трудового народа.
Их жадность ненасытна, и ненасытна их месть».
От Ростова до Троянова вала и от Курска до Джанкоя
и дальше,
вплоть до самого
Черного моря; по-над
батькой Днепром, по-над тихим' его братом Доном и по-наі
кам.
.,
быстрым его братом Днестром; среди шведских могил и
скифских курганов; вокруг мазанных мелом хат, примостив1
пирамидальных тополей и акаций; вокруг
ветряков; вдоль некошеных балок, где за
полдень, как в люльке, спит лиловая тень тяжелого облачка.
словом, по всей богатой, обширной и красивой Украине
в свой срок заколосились хлеба, зацвели, побелели на зное,
склонились, и скоро украинские поля из края в край уставились
соломенными ульями
копиц, и
вся
Украина, как
необозримая пасека, заблестела под убывающим солнцем.
Но не радовались люди в этот страшный год красоте и
обилию своей земли. Сеяли свободными, а убирать урожай
шихся
в
тени
одиноких степных
—
рабами...
«Теперь для всех трудящихся Украины
довелось
потеряли
стало
ясно, что
Советской властью,
говорилось в том же
воззвании.
И сердце рабочих и крестьян снова горит желанием бороться за Советскую власть, штурмом взять себе
прежнюю крепость революции.
Не сегодня
завтра немцы увезут весь хлеб о крестьянских полей.
Хлеб останется только у богатых. Рабочие и бедные
крестьяне хлебородной Украины будут умирать с голоду, а
помещики будут считать марки и кроны
за
крестьянский
хлеб. Всем должно быть ясно, что если еще хоть неделю
они
с
—
—
—
похозяйничают немцы
главе,
—
и
помещики
неминуемо грозит
или
никогда!
то нам
Теперь
Через неделю будет
поздно.
со
Скоропадским
голодная
Мы
во
смерть.
должны
немедленно
врагами трутерять нечего. Или мы,
поднять массовое восстание, вступить в бой с
дового
как
ликование
90
Кроме цепей, нам
будем умирать голодные, умирать под
мировой буржуазии, или, на радость мировому
народа.
рабы,
как
скот,
пролетариату, мы сбросим
царство труда и свободы
наших
—
і
угнетателей
Советскую
уже началось восстание по селам
Бил народ панских сынков гетмана
мент
власть.
и
и
завоюем
В
этот мо-
деревням».
Скоропадского под
Коростенем. Шоре со своими богунцами под Киевом" и вместе с батькой Боженко на ЧернигО'Вщине наводили ужас на
гайдамаков и немцев, захотевших попробовать украинского
хлеба
сти
и
меда.
На север
селян.
лился
Могилева-Подольского,
от
Куковки, Перебиловки
в
обла-
Немирца, восстало две тысячи
Той же- ночью у самого Проскурова под откос свапоезд. За Лубнам>и горели помещичьи скирды.
и
Вылезли из-под земли о ног до головы черные шахтеры
и посмотрели на
солнце отвыкшими
от
света
белыми глаза.М'И.
Луганский слесарь Клеи Ворошилов, бившийся с врагами весной под Змиевом, теперь собрал вокруг себя целую
армию и с боем шел к Царицыну на соединение с руководителем и другом своим товарищем Сталиным, чтобы
в
должный час вместе ударить на злодиев.
И где только ни показывались над степью его выжженные солнцем и пулями подранные знамена, всюду навстречу
Донбасса
им выходили
Выходили
рабочие
и
селяне.
шли навстречу по рельсам отбелого света шахтеры. Шли, таща за собой пулеметы и ведя крестьянских коней, одичавшие в лесах, до
самых глаз заросшие и пять месяцев не видавшие бани партизаны. Шли целым-и взводами беглые солдаты ненавистной
гетманской армии. Шли с Кубани и Дона казаки, вставшие
за свою долю. Шли и становились под те славные знамена
и нашивали поперек шапок червоные ленты.
выкшие
из-под земли и
от
Глава
XXVIII
венчаны:
Копав,
копав
Неділеньку,
Кохав,
Людям
кохав
—
не
кріниченьку
дві.
дівчиноньку
собі.
Украинская
песня
В том лесочке, где под молодым" дубом схоронили матроса Царева и председателя сельского совета Ременюка,
теперь уже пряталось не сорок человек, а жило самое ма91
полтораста, если
ревнивых баб, не захотевших
лое человек
своих
и
чоловиков '
и
двух отчаянных
отпускать от себя
не считать
далеко
основавшихся
тут
же
вместе с
детьми
овцами.
Это уже
не
была
маленькая
шайка
беглых,
но
хорошо
вооруженный повстанческий отряд с собственным штабом,
походной кухней, пулеметной командой, конницей и артиллерией.
Артиллерию представляла горная пушка, которую наш
богатый партизанский отряд выменял у пробиравшегося мимо лесочка другого, бедного партизанского отряда на два
ручных пулемета, четыре немецкие винтовки, австрийскую
палатку и шесть фунтов сала.
Пушка была без передка, без зарядного ящика, и к ней
не имелось ни одного патрона. Но ходили слухи, что за восемнадцать верст, в селе Песчаны, у одного человека в
погребе закопан целый лоток подходящих патронов, так чю
была надежда как-нибудь выменять и его.
Пушкой командовал Семен Котко. Он учил молодых,
еще не побывавших на войне хлопцев ставить прицел и
обращаться
с
оптическим
прибором.
В лесочке, возле молодого дуба, под брезентом* стояли
отбитые у немцев интендантские повозки, двуколки, мешки
с мукой и сахаромі, ящики табака, бочки керосина. Если бы
не пулеметы, расставленные на опушке, и
не
кони
под
военными седлами, привязанные к деревьям, то легко можно было подумать, что это раскинул свою лавочку стран-
ствующий бакалейщик.
Теперь лесочек, как
правилам позибалкой глубоким' и со стороны не заметным' ходом* сообщения. На дереве день и ночь
сидел с рогатой трубой наблюдатель, и у входа в землянку
с надписью на
фанерном* листе химическим карандашом
«Штаб отряду» стоял на коленях Микола Ивасенко в солдатской фуражке козырьком' на ухо и плачевным' голосом
кричал в полевой телефон Эриксона:
ционной войны,
полагается по всем
соединялся с
ты меня слухаешь? Наблюдательный! Степа,
слухаешь? Наблюдательный! Наблюдательный! Та
наблюдательный Же, ну тебя, на самом деле, к бису!
Но наблюдательный не отвечал.
—
ты
Степа,
меня
Микола
обругал
том' свете так
1
0.'
Ч
о і о в и к
«той проклятый эриксон, чтоб ему
разговаривать», и пошел проверять линию.
—-
муж.
на
В тот день штаб отряда с нетерпением ожидал конного
разведчика, тайно посланного для связи о подпольным губернским! ревкомом. Уже давно отряд был готов к выступлению. Нехватало только артиллерии и точной боевой задачи. Но еще на
прошлой неделе губернский ревком
сообщил, что на соединение с отрядоѵі идет легкая батарея
Красной армии, застрявшая на Украине и пять месяцев
отсиживавшаяся от германцев и гетманцев по лесам и глухим пограничным уездам Приднестровья.
Сейчао это может показаться невероятным, но в то легендарное время, когда в иных крестьянских дворах, случалось, были спрятаны в сене, дожидаясь своего часа, четы-
!
рех-с-половиной-дюймовые гаубицы
с
полным
комплектом
снарядов, ничего необыкновенного в этом никто не видел.
Таким образом, за артиллерией дело не стояло. Батарея
должна была приехать вот-вот. На крайний случай можно
было бы ударить и так, с одними пулеметами.
Дело стояло за боевым приказом*. Легко можно себе
представить, с каким нетерпением весь отряд дожидался
конного разведчика.
Между тем наблюдательный пункт не отзывался по довольно
простой причине: наблюдатель, сидя на дереве,
разговаривал с худой рыжей девчонкой лет четырнадцати,
вдруг появившейся на опушке.
Она была в лохмотьях, покрытых густым слоем тяжелой
августовской пыли. Длинные босые ноги с черными, сбитыми в кровь пальцами показывали, что она
пробежала не
один десяток верст. Пот струился по черному носу и
по
костистым вискам'.
тяжело.
Зеленые
Рот, открывшийся,
как
у
рыбы,
дышал
глаза на воспаленном лице казались почти
белыми.
Если бы не аккуратная ситцевая лента в рыжей косе, не
круглый железный гребешок в волосах надо лбом, ее можно было бы признать за деревенскую побирушку.
Стой!
закричал наблюдатель.
—
—
—
—
—
—
—
брат,
—
—
Стою,
ответила девочка.
Подойди к дереву.
—
Уже подошла.
Ты что в нашем лесочке делаешь?
Брата своего шукаю.
Та у тебя повылазило, чи шо? Какой может быть
когда тут позиция! Вертай назад, откуда пришла.
А тут кака позиция? Гайдамацкая чи селянская?
93
Селянская.
Мне селянскую позицию и треба.
Фрося?!
произнес вдруг Микола, как раз вышедший в это время к наблюдательному пункту.
Накажи меня бог, Фроська...
И он, повернувшись лицом к лесочку,
закричал:
Гэй, Семен! Бросай орудию
до нас Фросичка
—
—
—
—
—
—
—
—
пришла!
С
этими словами он
отвел
девочку
шла, при каждом шажке искусывая
Едва Семен увидел сестру,
как
на
бивак. Она
еле
губы.
предчувствие
несчастья
охватило его.
Здравствуй, Фрося. Что там у вас случилось? Какое
происшествие?
сказал Семен, всматриваясь в ее лицо.
Все, слава богу, пока благополучно,
ответила Фрося, озираясь по сторонам блуждающими глазами.
У вас
—
—
—
—
—
тут нигде нема водички напиться?
Она крепко зажмурилась, как бы перемогаясь, оскалила
стиснутые зубы, но не перемоглась, и вдруг рыданья вырвались и потрясли ее с ног до головы.
Он, люди! Нема больше сил терпеть, что те проклятущие злодии над нами роблят!
Позабирали все чисто,
куска хлеба нигде не оставили. Люди в степь идут
панскип хлеб убирать,
так не можут итти, от голода падают
на земаю. "А гайдамаки их прикладами подымают и гонят,
та еще насмехаются. Люди все с себя поскидали и последнюю вещь из хаты на базар отнесли, чтобы гроши собрать
на уплату Клембовскому. А у кого грбшей нема заплатить,
тех не пожалели никого
ни старого старика, ни маленького хлопчика, ни женщину с грудным дитём. Всех чисто
загнали во двор в экономию Клембовского, поодиночке вызывали в сарай и тама клали на мешок
с
овсом, пороли.
Два человека держали за руки, два
за ноги, один
за
голову, а один бил до тех пор, пока человек уже не уставал кричать. Били кого батогом, а кого шомполом. Ой, Семен, брате мий родный! Все чисто у нас позабирали. Ничего
не оставили. И за лошадь ще триста карбованцев наложили
заплатить, а как у нас грбшей не было, то и нас с мамой
тоже таскали в тог сарай и били батогами, пока
мм
не
устанемі кричать. Меня ще, слава богу, били не долго
бо
я скоро устала кричать и сомлела. А мама, как она кричать
не схотела, то били ее долго и над нею насмехались гайдамаки. Совсем< ее покалечили, так, что она уже больше работать не может. И она теперь с торбою ходит по волости по
—
—
—
—
—
—
—
■>:
всех
не
дорогах, просит у людей,
кто
что подаст.
И ей никто
А Софью Ткапомешика Клем-
подает, потому что самим нечего кушать.
батька
ченко ее
выдает зам>уж
за
самого
бовского.
Помутилось
в глазах
у Семена.
Стой! Саш Софья схотела?
Ни. Батька насильно заставляет. Он ее в погреб посадил и держит вторую неделю. Запрошлую ночь я потихоньку до Ткаченко во двор перелезла
с Сонькой через
замок разговаривала. И она через замок сильно плакала и
—
—
—
«Ради бога,
сказала,
бежи, Фросичка, до
Семена, найди его где хотишь и передан, что злодии нас
М'не сказала:
—
—
разлучают. Передай ему, что, может, он за меня уже и дуперестал, но я за него ночей не сплю и все думаю и
надеюсь на него одного, что он меня отобьет. И еще передай ему
пускай торопится».
мать
—
Когда свадьба?
—
Зараз
—
сегодня
вечером
в
нашей церкви
будут
вен-
чаться.
Ще мы это побачим'!
закричал Семен и было поворотился, чтоб бежать до командира, но тут же увидел его
самого вместе со штабом и всех бойцов, в молчании стоявших вокруг.
—
—
все
—
Товарищ командир
и
товарищи бойцы, слухали
вы
это?
—
—
Слухали.
А
слухали, то чего ж вы доси стоите и не саконям? Товарищ командир, Зиновий Петрович,
когда
дитесь по
подымай отряд!
Ни, Семен. Без приказа губревкома
и без артиллерии
права. Бо этот отряд принадлежит
не нам с тобой, а принадлежит он всему тр>довому народу
и в первую очередь советской власти. Такая есть воинская
дисциплина Ты это, Котко, как
старый солдат, должен
—
поднять
добре
отряд
не имею
сам' понимать.
Значит,
выходит дело, что через тую воинскую дисциплину пропадает моя доля?
Ни, Семен. За свою долю бейся сам>. Забирай любую
бричку с нашего парка, запрягай пару каких завгодно коней, хоть самых наилучших, ставь пулемет с патронами. И с
богом*. Я против этого ничего тебе не скажу.
И не успел еще командир дойти до своего куреня, как
—
—
86
уже из лесочка вылетела наилучшая поповская бричка на
паре наилучших трофейных коней.
Микола и Фроська сидели на козлах. Семен, припав к
пулемету, подпрыгивал на заднем» сиденье. Скамеечка против него пока что была пустая и в любой
момент могла
принять четвертого пассажира.
А солнце уже перешло за полдень. Степной ветер свистел в ушах. И навстречу наилучшим трофейнымі конямі Семена, высоко над жнивьем*, распустив гривы и надув белоснежные груди, летели в пустынном небе кочевые табуны
облаков.
Солнце совсем наклонилось. Вот оно скользнуло по дакурганам
леким
Суслик
но
в
кануло
и
за
край
степи.
последний раз выглянул
из
своей норки
и
неж-
просвистел.
—
Микола,
погоняй,
Давай
жалей!
не
им
хорошего
кнута!
Я не жалею!
Пена срывалась
—
дилась в степи на
Красная
звезда
Темі
ходом,
злетела
же
бричка
с
лошадиных
морд, улетала вверх
бессмертники.
Марс показалась
как
в
выскочила за
в темное село
Одна
и
са-
небе.
полдень
из
лесочка,
церковь посреди
Народ на паперти
только
горела золотыми кострами окон.
ахнул, узнав Семена. Он на ходу выскочил
монкой в каждой руке.
Повенчали?
него
из
брички
с
ли-
—
—
Ще
Семен
ная
ни.
монистами и
она стояла
в
Только что жениха встретили.
церковь и тотчас увидел Софью.
вошел в
аломі
перед
ментике с
лентами, с
налоем
головою,
рядом
с
доломаном и с
Убранпокрытой серпянкой,
Клембовскимі. Жених был
украшенной
вензелем ля-
д) нкой х у лакированного голенища.
Положив перед собой лазурную руку на эфес сабли, а
другою рукой прижимая к груди боевую гусарскую фуражку, Клембовский выставил колено и чуть наклонил узкую
голову, над которой чья-то рука в белой перчатке держала
венец.
Трескучий жар множества свечей непривычным заревом
бедную деревенскую церковь. Даже всевидящее
око в треугольнике желтых лучей и бог Саваоф посреди
наполнял
'Доломан
96
и
лядунка
—
предметы
гусарской
амуниции.
Семен,
припав
к
пулемету,
подпрыгивал
на
заднем
сиденье.
звездного
неба,
і
рубо
ви, были ясно видны
Но больше
написанного
синькой
куполе церк-
в
Семену.
он ничего не заметил.
Все
остальное слилось
для него в одно безотчетное впечатление печального праздника.
—
Сонька, бежи
над головой
Софья
до меня!
—
закричал Семен, поднимая
гранату.
как
будто
только этого голоса и
дожидалась.
Нѳ
проворно обернулась и, расталкивая гостей, бросилась навстречу Семену. Она подбежала и схватила его за рукав.
Подожди. Не чипляйся,
с
досадой пробормотал
он.
Бежи зараз на улицу в нашу бричку.
вздрогнув
и
не
вскрикнув,
—
она
—
—
девушка была уже на улице. Но общее
К Семену кинулись. Семен уви тел
близко возле себя Ткаченко в полной парадной форме. Форма эта была странная. Гайдамацкая. Четыре георгиевских
креста попрежнему лежали поперек груди. Погоны были
старой армии, но только не фельдфебельские, а офицерские
золотые, с одной звездочкой.
Один
миг
—
и
оцепенение прошло.
—
Семен ударил Ткаченко
гранатой.
Побережись,
локтем в
грудь
и
замахнулся
бо покалечу!
крикнул он.
Люди шарахнулись от него. Он выбежал на паперть и
оттуда в открытые настежь двери с силой швырнул гранату назад, в самую середину церкви.
—
—
Страшнымі
рывком воздуха задуло свечи. Стекла выскорам. Паникадило посыпалось.
А Семен уже вскакивал в бричку, где, обхватив пулемет
окоченевшими руками, лежала Софья.
Езжай!
Езжаю!
чили
из
—
—
Кони
помчались.
С паперти вслед беглецам захлопали выстрелы. Пуля
пропели почти неслышно, заглушённые свистом ветра.
Бричка поров-нялась с кузней. Дальше открывалась
степь. И в тот же м>иг из-за кузни наперерез бричке ударил
конный разъезд гайдамаков. Бричка стала. Семен не успел
опомниться, как был повален на
землю
и
скручен. Двое
гайдамаков рубили шашками постромки. Трое
тащили с
козел
Миколу, который отбивался кнутом'. Сомлевшая
Софья неподвижно лежала поперек дороги, белея в темиоте
—
98
упавшей
серпянкой. Через
головы
с
минут все было
пять
кончено.
И
никто
Как
не заметил
Фроськи.
разъезд гайдамаков выскочил из-за
только
кузни,
брички и легла к дереву.
обрубленные впопыхах постром-
девочка спрыгнула на ходу с
Трофейные
ки,
прошли
схватилась за
рила
в
коня
кони, волоча
мимо
изо
Она подкралась
нее.
всех
одному
к
из
них
вскарабкалась, взмахнула локтями, уда-
гриву,
сил
босыми
пятками в
бока
и
пропала
у
кайдани.
темноте.
Пленников
отвели
в
село.
Глава
XXIX
СУД
Страшно
Умирать
впасти
в
неволі...
Шевченко
А
на
другой
день, не взошло еще солнце, как за селом
пыли. На этотраз
шла
не только
кавалерия. Немецкая гаубичная батарея
снималась с передков в полуверсте от села, на кургане.
И едва только над степью брызнули первые солнечные лучи, как в хрустальном воздухе заиграл военный ро-
«а
шляху
встала
туча
немецкая пехота и
жок.
Десять гаубичных выстрелов
сделали немцы по селу.
одну, легли в хозяйство Котко, подняли
его на воздух и срыли с лица земли, только
черная яма
осталась. Другио пять бомб, една в одну, легли в хозяйство Изэсенков, подняли его на воздух и тоже срыли с лица
земли, только черная ямс осталась.
И военный рожок сыграл отбой.
А возле полудня в село на двух экипажах, окруженных
драгунами, въехал немецкий суд.
На крыльце клембовского дома поставили стол и четыре стула. Стол покрыли привезенным с собою синим сукном
к разложили карандаши и бумаги.
На стулья сели председатель военно-полевого суда
обер-лейтенант фон-Вирхов, докладчик
прокурор господин Беренс и защитник
агрономический офицер лейте-
был оцарапан при взрыве.
портсигар и забривал левой
и
рукой.
Два свидетеля находились тут же. Раненный в гоіову
ротмистр Клембовский лежал забинтованный на походной
кровати. Рядом с нимі стоял навытяжку прапорщик Ткаченко
—
целый
невредимый.
и Миколу Ивасенко
и
Семена Котко
поставили
Альзо,
—
ввели
под конвоем' и
перед судом.
—
сказал
обер-лейтенант фон-Вирхов
и
воз-
душным' движением' посадил в глаз свое стеклышко.
Не теряя времени.
перевел Соловьев, кидая в рот
коричневую папироску «Месаксуди».
Суд продолжался четверть часа.
Так вот какое дело, братцы.
сказал
наконец Со—
—
—
—
ловьев, вставая,
и
приблизил
к
глазам лист
бумаги,
исписан-
Объявляется
приговор:
«Крестьянин
Семен Котко и крестьянин Николай Ивасенко за нападение
и убийство немецкого часового
раз, за незаконное хранение оружия
два и за налет на церковь во время богослужения, при которое от взрыва ручной гранаты ранены ротмистр Клембовский и чиновник министерства земледелия
Соловьев, что полностью подтверждается свидетельскими
показаниями, а также признанием! самих подсудимых, германским военно-полевым' судом приговариваются к смертной казни через расстрел. Приговор привести в исполнение
публично через два часа. Председатель суда обер-лейтенант
фон-Вирхов». Все. До свиданья.
Обер-лейтенант махнул перчаткой. Семена и Миколу
увели обратно в сарай.
Ну, теперь я тебя могу спросить,
с трудом' размыкая очерствевшие губы, сказал Микола, когда они остались
одни и сели на солому:
у тебя ще душа в теле, чи ни?
Моя душа уже с четырнадцатого года вышла наружу,
пытаясь улыбнуться, ответил Семен.
А моя ще держится,
прошептал Микола и вдруг
положил голову на плечо Семена.
Ой, боже ж мий, боже! Разве гадал я ще на прошлой неделе, что не минует
меня сегодня германская пуля!
И он заплакал, про себя,
ный
карандашом'.
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
как
100
ребенок.
Цыц!
строго сказал, Семен.
Нехай люди не чуют.
головой к стенке сарая, раскинул по соломе ноги и, поправив за спиной связанные руки, запел вызывающе громко и вместе с тем заунывно старую украинскую
песню, знакомую смолоду:
—
Он
—
—
отвалился
Був у ме-ене коняка,
Був коняка-розбншака,
Була шабля тай рушныця,
Тай дівчина-чарнвныця...
Время
двигалось странно.
То
неслыханной
вдруг останавливалось и повисало над головой всей своей непереносимой
тяжестью. Так прошел один час, и уже второй час был на
скоростью,
так.
что
оно неслось с
леденело сердце, то
излете.
Недалеко
проиграл военный рожок.
отворилась. В гайдамацкой шапке
с красным* верхом' вошел Ткаченко.
Что, Котко, песни спиваешь?
сказал
он, остановившись против Семена.
Торопись спивать, а то время у
тебя уже мало остается.
Ничего не ответил еміу на это Семен. Ткаченко прошелся перед нимі туда и обратно, как перед фронтом,, и снова
остановился, тремя пальцами разглаживая ус.
Не хотишь со мной разговаривать? Довольно глупо.
Может быть, ты до меня что-нибу дь имеешь, а я до тебя
ничего не имею. Жалко мне тебя, Котко. в твой последний
Загремел
—
на
селе
засов.
Дверь
—
-
—
—
час.
кобылу,
тай гриву. Не
откуда пришел, чтоб я в
свой последний час не видел твоей поганой морды.
Опять же глупость. Дурак ты, Котко, дурак. Как
был всегда дураком*, так дураком* и выйдешь сейчас перед
—
треба
Пожалел
мне
волк
этого.
Вертай
оставил хвост
назад,
—
пехотным, взводом^.
Жалко, что руки м*не теи злодии
прошептал, скрипя зубами, Микола.
Но Ткаченко даже прямым* взглядом
—
И, если
я тебе могу сказать в
твой последний час,
продолжал он,
в чем
есть
твоя
деревенская дурость. Не понял ты, Котко, политики. Не
сварил котелок. Залетел ты в своих думках чересчур высоко. Захотелось
тебе сразу получить все счастье, какое
только ни есть на земле. Очи у тебя, Котко, сильно зави—-
—
—
101
дущне, а р)ки еще сильней того загребущие. Увидел ты
красивую дивчину и сразу же до нее своими лапами
цоп!
И не сварил твой котелок, что, может быть, тая дивчина
богатая дочка образованного человека, твоего непосредственного начальника, и она до тебя, бедняка, не пара. Затем
увидел ты клембовскую гладкую худобу ' и клембовскую
хорошую землю и сразу же их своими холопскими лапами
цоп! И не сварил твой котелок, что эта гладкая
худоба, и эта хорошая земля, и эти новые сельскохозяйственные машины есть священная, нерушимая собственность
хозяина нашего, царем и богом
над нами поставленного
господина Клембовского. Но и этого показалось мало завидущим твоим глазам и загребущим твоим рукам. Увидел ты
—
—
—
дальше,
Котко,
есть
земле, под
на
власть
—
власть
землей,
в
надо
воде
и
всем,
на
что
только
ни
море; понравилась
тебе тая власть, и ты пошел до своих каторжан-сватов, до
большевиков, и вместе с ними подлыми своими руками тую
божескую власть
цоп! И вот до чего тебя это привело,
Котко. А умные люди как поступают? Возьми меня. Я присягу свою свято исполнял. Я в думках своих чересчур
высоко не залетал, а если когда и залетал, то держал это
при себе. Я начальству своему уважал. Я чужую священную собственность сохранил, как зеницу ока. Я муку через
то от людей принимал. И я достиг. А ты не достиг. Кто
теперь есть ты и кто я? Я теперь получил за верную служ—
бу
от
его светлости ясновельможного пана гетмана
падского эти
офицерские
погоны.
Я Соньку
выдам
Скороза
дво-
рянина и сам дворянином., даст бог, сделаюсь по прошествии времени. А ты в неизвестной могиле сгинешь, как тая
падаль.
Брешешь,
закричал Семен вскакивая,
брешешь,
шклра! Я из могилы выроюсь за свое счастье и костями
буду душить вас, гадов!
Тут во второй раз проиграл на селе военный рожок.
Мало твоего остается, Когко, мало. Может быть, и
до десяти мин>т нехватит. Попрощаемся лучше навеки, как
нам господь наш Ис>с Христос советует, ничего не имея
—
—
—
—
дрѵга. Один раз ты меня уважил...
Вот тогда я был главный дурак, когда уважил.
Другой раз я тебя уважил. Третий раз опять ты
уважил...
друг
на
—
—
1
102
Худоба
—
скот.
меня
И
—
—
был Д)рак.
опять
Теперь
я
тебя
в
последний раз уважу.
Закури, Кот-
ко, чтоб дома не журились.
Ткаченко вынул серебряный портсигар, достал из него
папиросу и протянул ее к лицу Семена, желая вложить в
рот. Но Семен резко отвел голову.
Не треба!
крикнул Семен.
А за все твои слова,
шкура, плюю в твои поганые очи!
И Котко плюнул в лицо Ткаченко.
Ткаченко отвернулся, вытерся носовым платком и ударил Семена нагайкой наотмашь поперек лица.
—
—
—
XXX
Г.іави
ЗИНОВИй ПЕТРОВИЧ
Фрося
Она
всех сил колотила пятками
скорее доскакать до
можно
Но
скакала по степи, не останавливаясь.
изо
отряда
выпросить помощь.
пятнадцати верст, как в степи
не отъехала она от села и
показались
лошадь, надеясь как
и
огни.
На всем скаку трофейный конь внес ее в лагерь. Вокруг
горели походные костры. Стояли пушки, не снятые с передков. Конь радостно заржал и остановился. Девочку окружили люди.
При
свете
костров
многие лица показались
Фросе
зна-
ей наблюдателя, с которым о«а разговаривала утромі на опушке лесочка; др_\гой
был вылитый командир отряда; две бабы с детьми на руках
и черные овцы со связанными йенами в повозке стояли перед глазами, как сон, приснившийся во второй раз.
комы.
Один
Фрося
отчетливо напоминал
сползла с
где нема водички
лошади,
пробормотала: «У
напиться?»,
легла
на
землю
вас
и
в
тут нитот
же
заснула.
Это был действительно тот самый партизанский отряд.
Через час после отъезда Семена прискакал наконец разведчик, привезший в шапке приказ губернского ревкома выстумиг
пать.
с
Отряд
немедленно выетчпил и
только что
соединился
подоспевшей батареей.
Командир
взглянул на обрубленные постромки, крякнул,
девочку подмышки и положил на под-
подхватил спящую
ий
воду
бабами
с
и
овцами. Затем> кинул на свои командирские
бурку и поднял отряд
Отряд двигался медленно
плечи
осторожно. На рассвете он
семи от села. За одну эту
ночь отряд увеличился втрое. Сельчане
со
всех
сторон
выходили в степь ему навстречу с конями и оружием и надевали поперек шапок червоные ленты. Теперь в отряде
уже было не меньше как пятьсот бойцов, не считая батаостановился в
балке, верстах
и
в
рейцев.
Разведка, высланная вперед, побывала в селе и к полудню вернулась. Она донесла, что Семен и Микола сидят,
запертые в клейновском сарае, и ждут немецкого полевого
суда.
Одну сотню командир поставил на правый фланг и одну
сотню
на левый. Одну сотню послал в глубокий обход
и приказал появиться у злодиев с тылу. Нового командира
батареи попросил быть настолько ласковым поставить свои
пукалки возможно ближе и крыть по злодиям так, чтоб из
них душа наружу. Себе же взял остальное, с тем> чтобы со
всеми бричками, пулеметами, бабами и кухнями ворваться
—
1
фронта.
третий раз
в село с
В
И вдруг
с
на селе
колокольни
проиграл рожок.
раздался набат. Кто-то
ным' отчаянием' колотил в
церковный
о поспеш-
колокол.
Ткаченко прислушался.
В это время низко над сараем^ со свистом пронесся снаряд и в тот же миг посредине двора разорвался. Ухо артиллериста не могло ошибиться: била русская трехдюймовая пушка. Второй снаряд попал в скирду. Из нее повалил
густой опаловый дьш. Протяжный вой сотни голосов долетел до села. Его прострочила короткая очередь пулемета.
Третий снаряд пролетел над сараем и ударил в клембовскую крышу. Ткаченко согнулся и бросился вон.
Послышалась торопливая немецкая кавалерийская команда. Немецкий эскадрон рысью выезжал со двора.
От горящей скирды несло жаром>. Семен и Микола переглянулись и осторожно вышли из сарая. Часовых не было.
Двор был пуст. Набат не переставал ни на минуту.
Едва ударило первое орудие и над степью резанул первый снаряд, как с правого фланга и с левою, с тыла и с
фронта, со всех четырех сторон с воем и свистом посыпались в
И
104
село
партизанские сотни.
впереди всех,
сидя
боком
на
бричке,
с
разд)
гымн
і
действительно
тот
самый
партизанский
отряд.
усами и в железных очках,
вий Петрович, по-хозяйски
въехал в
село
закутанный
от
командир Зинопыли
в
бурк\.
Соединенный гайдамацко-немецкий отряд отступил в
панике. Коментантские экипажи насилу выскочили из села,
\ возя немецкий суд, а вместе с ним> и
ротмистра Клембовского.
А церковный
устали, точно в
колотил
фигуры
внезапно
метались на
старуха
вая
продолжал звонить и звонить безнечеловеческой силой и упрямством
сошедший с ума звонарь. Две женские
колокол
него с
колокольне.
в лохмотьях
лодая, вся в монистах и
Одна
—
высокая,
костля-
торбой на спине; другая
молентах, с развевающейся за плечаи
с
—
серпянх
Это были мать Семена и Софья. Взявшись за руки, они
без передышки, как заводные, раскачивали било, крича во
ми
голос
весь
—
одно и
то же:
Рятуйте. люди! Рятуйте, люди! Рятуйте!
Их силой оторвали
Первые
от
веревки
и
бричке
с
стащили вниз.
пулеметом вскочившие
в клембовский двор, развязали Семена и Миколу. Они подхватили на бричку своих пропавших товарищей, которых и
не чаяли видеть живыми, и поскакали к церкви, где Зиновий
же
Петрович
своими
хлопцы, на
темі
часом
любимым' делом»
—
уже разбил ставку
принимал пленных и
Ну что, герой, отвоевал свою долю?
Петрович, глядя строго поверх очков
и
занимался
трофеи.
спросил ЗиСемена.
Но ничего не успел ответить Семен своему командиру
по той причине, что как раз в самую эту минуту увидел свою
мать и
Софью, пробивавшихся к нему сквозь толпу. Они
подошли и остановились близко, рассматривая его с ужасом', как привидение.
Ой, Семен,
бормотала Софья, крутя и выворачивая
на груди руки,
ой, Семен, любый мой, целый, не убитый.
Она рванулась к нему, но Семен, покосившись на командира, строго натужил скулы и сказал:
Та подожди ты, ради бога, Соня. Видишь
я
как
раз с командиром' разговариваю. Стань пока рядом' с мамою. Эти бабы! Через них только одна паника, и
ничего
больше.
В этот миг народ подался на стороны, и пять хлопцев
поставили перед командиром прапорщика Ткаченко, только
—
новий
—
на
—
—
—
.
—
что захваченного в
106
—
степи.
Це
—
что такое за
оглядывая
головы
диво?
Ткаченко.
трошки,
—
—
сказал
А ну,
командир,
с
ног
до
человече, поворотись
покажись
людям,
может, они тебя
узнают и
про тебя хорошее скажут. Чтоб мы знали, куда тебя
отсюда отправлять
направо или налево.
Свободно может не повертаться,
сказал Семен.
Мы с этой шкурой добре знакомы. Не один раз бачились.
Совсем недавно, может час назад, в том смертном' клембовском сарае он со мной разговаривал. Ще зарубка на морде
держится.
На твою совесть,
сказал
Зиновий Петрович.
Как скажешь, так и сделаем. Направо или налево?
Налево,
сказал Семен.
Услышал эти слова Ткаченко, упал на колени. Но хлопцы подхватили его под руки и поставили.
Налево,
сказал Зиновий Петрович.
Ткаченко увели за церковь.
Софья закрыла глаза руками и отвернулась. За церковью
ударил выстрел.
Теперь так,
сказал Зиновий Петрович своем) штабу:
война наша ще далеко не кончена, а лишь начинается. Думаю я, пока немцы не очухались, очистить село и
прямым ходом рвать под станцию Кодыму, сделать им на
железной дороге неприятность, чтобы до ихней Германии
не доехало наше украинское жито. А ты, Семен, пока наша
артиллерия меняет позицию, бежи и явись в распоряжение
батарейного командира, а то он там горько плачет без хороших наводчиков. Стой. Ще не все. Два слова за твоих
баб. Они могут седать на подводу и находиться при обозе
второго разряда, где у нас уже, слава тебе господи, есть
теих отчаянных женщин более чем треба. Теперь сполняй.
—
щось
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
Глав
я
XXXI
ШЕЛ СОЛДАТ С ФРОНТА...
Пушки
стояли
в
степи за
селом
среди еще
не вывезен-
копиц жита.
ных
Командир шагал по стерне с бусолью 4 подмышкой, разбивая фронт батареи. Это был хромой человек в черных
шароварах с красным кантом и в шведской куртке с бархат1
Б
\ с о л ь
—
измерительный
прибор
с
компасом.
107
артиллерийскими петлицами. Громадная борода казапривязанной к коричневому от солнца лицу с белым
ііымм
лась
пятном1 на том
месте, которое закрывал козырек. Но
в
сте-
батареи держал фуражку в руке. Его белая, наголо обритая голова отражала солнце.
При виде трехдюймовых пушек Семен подтянулся и, по
старой артиллерийской привычке, подскочил к батарейному
пи
было жарко,
и
командир
чортом:
По приказанию товарища командира соединенного
партизанского отряда явился в ваше распоряжение бомбар—
дир-наводчик Котко.
Веселое изумление мелькнуло в
юношески
голубых
і лазах командира батареи.
Очень приятно, Семен. В таком разе принимай свое
третье орудие. Ставить прицел не разучился?
А вы кто такой будете?
Кто такой буду, не знаю, а сейчас девки дразнятся
Самеоновым'. Да ты чего на меня вылупился? Аль борода
моя тебе не показалась?
Вольноопределяющий Самсонов!
закричал Семен.
Он самый. Борода для красоты.
А батарея?
Она самая. Дорогая, полевая, трехдюймовая.
И орудия моя?
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
Тут.
Ах
того!
—
мал
Ну что
обратно
ты
Я
ж
—
ж боже м«й! Ни за что бы на свете
воскликнул Семен, вытирая ладомью
скажешь? Шел солдат с фронта, тай
ты
—
на
не
поду-
глаза.—
пришел
фронт!
тебе предлагал, чудаку, остаться.
Ну
чего ты
поперся?
—
—
—
—
—
Сеять.
И что же, посеял?
Посеял.
А собирали другие?
Другие.
Видишь,
тобой
Сдается мне,
начнем^.
что вон
спускаются.
закричал молодецки:
к
нам
—
Ну,
А сейчас м>ы с
своему орудию.
по тому бугорку какие-то упряжечки
И Самсонов, надев скоро фуражку,
Батарея, к бою! Прицел семьдесят.
какие дела.
молотить
да ладно...
Становись
к
—
Прямой наводкой. По немецкой гаубичной батарее. Гранатой! Не подкачай, Семен. Два патрона беглых!
108
Припал Семен-
плечо к
даже сердце у него
дую царапинку
как мать узнает
щите
на
и
колесу
—
к
своему орудию,
захолонуло. Каждую отметинку,
и
считает
и
каж-
на колесе узнавал он и считал,
каждую кровинку на теле своего
ребенка.
В
ро'Н
один миг
навел
Семен орудие,
хлопнул затвором
1,
и
взялся
за
вогнал
унитарный
пат-
шнур.
Огонь!
Сноп красного огня выскочил из подпрыгнувшей пушки.
Батарея ударила два патрона беглымі. Один
и следомі за
ним' другой. Прильнул Семен глазом' к прицелу.
Шесть черных деревьев выросло из земли перед самой
немецкой батареей по первому выстрелу. И шесть черных
деревьев выросло из земли по-за самой немецкой батареей
по второму выстрелу.
Огонь!
И шесть черных деревьев выросло из самой немецкой
батареи по третьему выстрелу. Полетели вверх обломил
зарядных ящиков. Полетели колеса. Упали и забились, запутавшись в постромках, уносные лошади. Подбежала при—
—
—
слуга.
Молодец, Семен! Молоти еще. Домолачивай. Два
патрона беглых. Огонь!
А уж с горки напере]>ез появившейся откуда ни возьмись немецкой цепи сыпалась сотня за сотней, и впереди
всех, на бричке, ехал Зиновий Петрович, по-хо-зяйски закутанный в черную бурку.
И побежали немцы во второй раз за этот день. Но, как
правильно сказал Зиновий Петрович, война еще была дале-
ко не кончена, сна лишь
начиналась.
Мы же к своему рассказу можем прибавить только то,
что отряд Зиновия Петровича сначала превратился в бригаду, затем в дивизию и со славою кончил немецкую кампанию в конце октября, целикомі вступив под знамена Рабочекрестьянской Красной армии. Батарея товарища Самсонова
развернулась в дивизион. Командиром одной батареи был
назначен Семен Котко. Он взял к себе старшим' телефонистом! друга своего
Миколу Ивасенко. Что касается до
баб
до Софьи, Фроси и Семеновой мамы, —то бабы еще
долго ездили за отрядомі в обозе второго разряда. Это, ко—
1
ром
Унитарным
гильза
составляет
патроном называется такой
со снарядом одно
целое.
патрон,
в
кото-
109
Петрович
нечно, не полагалось по уставу, но Зиновий
сде-
уважил Семену из внимания к его храбрости. В том же обозе второго разряда в середине девятнадцатого года
Софья родила Семену сына. В честь
товарища Ременюка, зверски замеченного немцами, первого
председателя сельского совета и первого Семенова свата,
лал
исключение и
того сына назвали
Трофим.
—
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Семен
стоят
на
Федорович Котко и жена
трибуне у мавзолея. Став
его
Софья Никаноровна
на
носки, они всматри-
напряжением! в шеренгу мзчлодых бойцов Пролечтобы увидеть среди них своего сына.
Они специально для этого приехали на один день из Запорожья, где Семен Федорович заворачивает заводом' алюминиевого комбината. Семен Федорович мало изменился, хотя
потолстел и в клочковатых бровях его блестит седина. На
нем> кожаная фуражка, синее непромокаемое пальто, которое он надел, так как с утра собирался дождь. Но погода
разгулялась, стало жарко, и Семен Федорович расстегнул
пальто. На лацкане питжака виднеется орден Красного Знамени, а на локте висит желтая самшитовая палка, купленная в прошлом году в Сочи. Софья Никаноровна одета так,
ваются
с
тарской
как
в
дивизии,
Запорожье
одеваются все не слишком молодые же-
в маленькой фетровой шляпке и габаркроличьим воротником под котик и с
манжетами того же моха. Она тоже потолстела, и в волосах
ее тоже нет-нет да и блеснет седина. Возле
глаз лежат
добродушные сухие морщинки, но сами глаза все так же
молоды, выпуклы и вишневы.
ны
директоров:
диновом
—
она
пальто
о
Ой, Семен,
—
шепчет
она
скороговоркой,
—
честное
вижу. Вон он, вон. Во второй шеренге четвертый
слева. Накажи меня бог! Бачь! Еще рядом с ним один точно в таком' же шлеме и точно в такой же гимнастерке, ну
слово,
я
только
совсем
бледный, блондин,
а
наш
Трофим
каштано-
вый.
—
в
Ей-богу, Соня,
таком
количестве
ты
меня
удивляешь.
бойцов увидеть
Как
меня перед публикой. Смотри на
вай лучше рот. Ну и где ж, по-твоем-у, Трофим*?
конфузь
по
это
можно
человека? Не
парад и не откры-
одного
Та вон же. Во второй шеренге, четвертый с краю.
То не наш Трофим.
А я тебе говорю, что то наш Трофим.
Хорошо. Нехай будет наш Трофим, если тебе так
угодно,
вежливо
говорит Семен, напрягая скулы.
А по площади отрывистым', сильным вздохом, катится:
Я, сын тр\дозого народа...
И вздох этот отдается всюду.
«Я, сын трудового народа...» гремят зеркальные плиты
мавзолея, где на левом* крыле в грубом пальто из солдатского сукна, во всей
суровой и доброй своей простоте
стоит, принимая присягу,
Сталин.
«Я, сын трудового народа...» говорят седые стены Кремля. «Я, сын трудового народа...» звенит бронза Минина и
Пожарского. «Я. сын трудового народа...» поет потрясенный воздух...
« ..Я
обязуюсь по первому зову рабочего и крестьянского правительства выступить на
защиту Союза советских
социалистических республик от всяких опасностей и покушений со стороны всех его врагов и в борьбе за Союз со—
—
—
—
—
—
—
социалистических
ветских
и
братства народов
не
республик,
щадить
ни
жизни».
Я
—
Сентябри,
Москва
сын
1937
г.
трудового народа!..
за
своих
дело
сил.
социализма
ни
самой
ОГЛАВЛЕНИЕ
I.
Бомбардир-наводчик
...........
II. Фрося
.................
Глава III. Нерушимое слово
Глава IV. Хозяин
Глава V. Соседи
..............
Глава VI. Вечорка
Глава VII. Богатая
невеста
Глава VIII. Солдатское лихо
Глава IX. Семнадцатый год
Глзва X. Вольноопределяющийся Самсонов
Глава XI. Фельдфебель
Глава XII. Конец войны
Глава XIII. У плетня
Глава XIV. Сваты
Глава XV. Непрошенные гости
Глава XVI. Зарѵченье
Глава XVII. Жених
Глава XVIII. Змовыны
Глава XIX. Новый работник
Глава XX. Сон
Глава XXI. В Балте на базаре
Глава XXII. Розгляды
Глава XXIII.
Казнь
Глава XXIV. Золотое оружие
...........
Глава XXV. Четыре чарки
Глава XXVI.
Повстанцы
Глава XXVII. Под красные знамена
Глава XXVIII.
Венчанье
<
Глава XXIX. Суд
Глава XXX. Зиновий Петрович
Глава XXXI. Шел солдат с фронта
Заключение
..................
Последние комментарии
9 часов 13 минут назад
16 часов 23 минут назад
17 часов 30 минут назад
18 часов 35 минут назад
18 часов 58 минут назад
19 часов 3 минут назад