Город, который построил Я. Сборник. Том 5 [Марс Чернышевский – Бускунчак] (fb2) читать онлайн

Город, который построил Я (05 том)

Марс Чернышевский – Бускунчак

Группа культуры

 В 1977 году я со своими родителями, сестрой и младшим братом уехал жить на Кубу. Отца выслали из страны на три года поднимать уровень исполнительства кубинских виолончелисток. Вообще, надо сказать, нам крупно повезло. Жить за границей в те далекие и кризисные семидесятые было престижно не только для обычного советского человека, но и для нашей государственной элиты. Впоследствии, по прибытии с Острова Свободы, наша семейная фортуна быть "избранными" вышла для нас боком. Среди своего окружения мы стали объектом зависти и различного рода пересудов…

 О тех кубинских временах у меня, к сожалению, остались обрывочные воспоминания, но отдельные эпизоды всплывают из памяти и образуют яркие и жирные мазки на моем холсте. Но когда я подхожу к картине ближе и всматриваюсь внимательнее в отдельные ее фрагменты, то понимаю, что краски довольно тусклые, а общая атмосфера полотна не такая уж гармоничная и воздушная…

 Солнце печет почти круглый год, и человеческая фигура в постоянном поиске тени и прохлады лениво снует по пыльному коридору раскаленной пальмовой улицы 222 по направлению к Supermercado. Этот магазин является объектом разделения двух микрорайонов, населенными в основном советскими специалистами, Коронелы и Атабея, а также опознавательным знаком для вновь прибывших. Если вы здесь недавно и вам надо попасть в Коронелу, то берите от него влево, если в Барлавенте – направо, в военный городок – езжайте прямо. Если вы захотите "заморить червячка" или слегка утолить жажду, то не заходите в Supermercado. На его витринах вы ничего не найдете, кроме залежавшегося в деревянных коробочках-гробиках горько-приторного желе и полупустых черствых батонов. За магазином располагается манговая роща с вечнозелеными плодами, и я никогда не видел их созревшими. Иногда удается вырваться на океан, но он кажется каким-то далеким и недружелюбным. Может быть, из-за отсутствия пляжей и обилия морских ежей на мелководье, а, может, люди пугаются мурен, которые облюбовали каменистое Гаванское побережье – Малекон. Внутренняя политика Фиделя и карточная система довели кубинцев до крайней нищеты, и их революционный фанатизм казался довольно прямолинейным даже на фоне советского социалистического снобизма. В целом, народ веселый и шумный, но чувствуется, русские уже в горле сидят.

 И вот, на фоне этой, издалека экзотичной и пестрой, а вблизи обыденной и неброской картины, моему отцу пришлось работать, а нам прозябать.

 Учились мы в советской десятилетке в центре Гаваны и ездили туда на специальных старых и шумных омнибусах. Каждое утро они, с полусонными, томящимися от духоты и высокой влажности советскими школьниками, будоражили тишину медленно оживающего Марианао (района, где находилась школа) и там ждали нас до окончания занятий, чтобы отвезти обратно. Недалеко от школы, через несколько линий от нее, находился отель Сьерра Маэстра, где был большой глубокий  бассейн с двумя вышками и наполненный почему-то соленой водой. Мы обожали это место и всегда на выходных старались туда попасть, несмотря на то, что в нашей Коронеле тоже был бассейн, но пресный и гораздо меньших размеров. И мы на уроках, полулежа за партами, грезили выходными, чтобы поехать опять в Сьерру и попрыгать с трехметровых вышек, а затем посетить прибрежное кафе и насладиться круглыми кофейными пирожными, запивая божественным Refresco (кубинский лимонад, чем-то напоминающий кока-колу). Десерт бил сильно по родительскому карману, и поэтому только раз в месяц мы могли себе позволить такую роскошь.

 Все советские специалисты делились на профессиональные группы. Их было достаточно много. Самые востребованные и многочисленные были гидравлики, строители и военные. Они жили в богатых (как мне тогда казалось) микрорайонах где преобладали касы (la casa – одно/двухэтажный дом с 4-5 комнатами, обычно на одну семью). Наутико, Флорес, Мирамар, Сьерра Маэстра, Фокса – самые престижные микрорайоны для советских специалистов, приближенные к центру Гаваны. И мы туда все время стремились переехать, во всяком случае, я.

 В Коронеле тоже жила небольшая группа элитных специалистов и каждое утро, собираясь в школу, я наблюдал, как спец автобусы заглатывают их небольшие компании и отправляются вереницей по гладким, безупречно асфальтированным дорогам, а кто-то уезжал и на частных автомобилях.

 Мы относились к самой малочисленной и, видимо, наименее значимой, для строительства коммунистической инфраструктуры на острове – "группе культуры". Музыканты, художники, театралы – все эти профессии, в общем потоке социалистического развития и новых идейных завоеваний нужны были только для видимости, и большой необходимости в них не было. Разрозненное объединение недоедающих артистов не имело даже ПАЗика, и всем приходилось добираться до работы своим ходом.

 Вспоминаю один неброский эпизод из жизни группы, который, несмотря на свою обыденность, осел надолго в моей памяти, будто стоп-кадр, трансформировавшись в виртуальную картину.

 Кто-то объявил, что на следующий день в Коронелу заедет автобус и захватит наших специалистов в сторону центра города. Помню, как отец встал пораньше и пошел на остановку, где его уже ждала небольшая компания коллег.

 В центре располагается лучший шахматный гроссмейстер – Дубко. Он, апеллируя к отцу, артистично жестикулирует. В Ленинграде он был дирижером оперного театра, а здесь преподает теорию музыки. Вот видный и высокий Примак, режиссер из Киева, стоит немного в стороне и, укрываясь ладонью от утреннего навязчивого солнца, высматривает вдали задерживающийся автобус. А это Маймеску, баянист из Кишинева с широким и красным лицом, всегда очень спокойный и немногословный. Йозес Антанавичюс – как обычно выглаженный и пунктуальный – листает журнал. Еще пять-шесть человек о чем-то беседуют, но их взаимная благожелательность и сдержанный смех не придают той картине экзотический и легкий колорит, а напротив, есть какая-то тяжеловесность.

 Сейчас я смотрю на свое старое полотно с треснувшими от времени красками через скрипучие металлические жалюзи из своей комнаты и думаю о том, что каким-то образом судьба объединила этих людей под общей вывеской "формально требуемые специалисты". Они ехали на остров будущего с надеждой найти себе достойное применение – более широкое и творчески независимое, чего не было в их предыдущей жизни в Союзе. Но почему-то все мои картины "кубинского периода", как бы не были они ярко написаны, объединяют внутреннее напряжение и безысходность. И какая бы тема в этих работах не была затронута, какой бы техникой и красками я не пользовался, всегда есть что-то недосказанное и хаотично разбросанное по временному пространству. Но это не импрессионизм со своей зыбкой и мечтательной реальностью, здесь скорее реализм, превращающий экзотическую мечту в чистую иллюзию…

 И так они простояли полчаса…, а может час…, и после последней отмашки ленинградского дирижера в сторону так и не прибывшего автобуса, знаменующей финальный аккорд всеобщего терпения, "группа культуры" разбрелась по своим направлениям в сторону заблудившейся мечты.

Зазеркалье

(They keep a silence still)

 Подхожу к зеркалу и вижу себя. Я вижу свое лицо сейчас таким, каким видел его в пять, пятнадцать, тридцать, сорок лет, и оно не изменилось. Если что-то в нем и не так, то это должны были заметить другие, но мне никто ничего до сих пор не говорил. Трансформация лица, если она действительно была, прошла для меня незаметно, для моих родных и близких тоже, а для остальных она не имеет никакого значения, т.е. им на меня наплевать. Значит я такой же, как и прежде.

 Мелкие новшества, вводимые природой, а именно: утолщение носа, обвисание век, легкое облысение, ненавязчивая седина, образование мелких дельтообразных морщин, обнаружение инопланетных окружностей вокруг глаз – не являются важным аргументом в пользу самобичевания и уныния. Во всяком случае, если все это и есть, то я этого не замечаю. А если я этого не замечаю, значит, не видят и другие, потому как присутствие всех остальных в моем жизненном пространстве является лишь подтверждением факта моего существования, и не более того.

 Одним словом, я не могу уловить момент изменения во внешности из-за того, что моя природа играет со мною в прятки, а людям, которые могли бы зафиксировать факт трансформации через продолжительные промежутки времени, абсолютно все равно.

 Многие ученые  доказали, что в будущее проникнуть возможно, а вот в прошлое нереально ни при каких обстоятельствах.

 В поддержку первого феномена выступают пророчества святых, экстрасенсов (сюда могут быть причислены и слабые потуги разных жуликов от нечистого духа и царства тьмы), библейские предсказания и предзнаменования, а также заветы Ильича.

 В защиту второго феномена никто доселе не выступил… кроме меня.

Я, конечно же, ни на какие научные слеты и симпозиумы не поеду и никому ничего доказывать не буду. Но никто никогда мне не запретит здесь изложить свою гипотезу. Она предельно проста:

Попадание в прошлое возможно при условии, если наука изобретет скорость, превышающую скорость света. Затем мы создаем космический аппарат и летим на нем с этой гигантской стремительностью до отдаленного объекта во Вселенной, с которого будем наблюдать прошлое Земли. Ну, например, оттуда мы сможем увидеть в реальности Бородинское сражение или даже Столетнюю войну. Ведь эти события до того вышеупомянутого объекта, на котором мы будем восседать, и уплетать груши, дойдут гораздо позже, нежели мы там окажемся. Хотя мы и вылетим туда, например, через две тысячи или даже семь тысяч земных лет по прошествии этих событий.

 Шел по дороге человек, споткнулся о булыжник и упал. Возможно, он получил вывих или даже сломал ногу. Какая неудача!

 Но давайте подумаем, почему это произошло?

– Да потому, что он потерял концентрацию, – скажите вы, и будете правы.

А потеря концентрации – это ослабление внимания на момент происшествия, которое является следствием некоторых просчетов и дезорганизующих обстоятельств потерпевшего.

К отсутствию внимания могли привести два фактора:

1-ый – уход в свои мысли. С одной стороны – это неплохо, это говорит о внутренней активности. Но с другой – для этого есть специально отведенные места и время. Например: перед подъездом на лавке в компании русских бабушек, во дворе за столом для игры в домино с мужиками, или дома у телеэкрана во время футбольного матча за два часа до сна.

2-ой – бурная ночная деятельность, в следствие который человек недоспал несколько часов и в момент падения был в состоянии пассивного восприятия реальности.

 Давайте разберем второй фактор, так как первый нам не интересен ввиду извиняющего стремления к самоанализу и контролю над своими мыслями.

 Ночное бодрствование может быть причиной двух жизненных необходимостей и потребностей:

1-ая – ночная работа с целью заработка, чтобы прокормиться. На ней тоже останавливаться не будем, так как это естественно и извиняет вдвойне.

2-ая – просмотр ночных телепередач, посещение ночных клубов или стрип баров.

Телевидение мы обсуждать не будем, так как по ночам часто показывают образовательные фильмы о природе и национальных обычаях народов планеты. А вот так называемый отдых в стенах зловещих заведений, говорит о явном духовном кризисе личности, и в наказание за это – приобретение слабоумия.

Слабоумие бывает двух видов:

1-ый – временная потеря осознания реальности, и как результат – мгновенное выпадание из законов майи.

2-ой – потеря себя как сознательного и мыслящего индивида, приводящая к хаосу и полному разладу ориентиров в морально-нравственных аспектах и духовной системе координат.

Первый вид мы затрагивать не будем, так как существует в народе поговорка "спасение утопающих – дело рук самих утопающих", а вот, со вторым  все намного сложнее. Даже христианство, несмотря на свое человеколюбие и долготерпение, обязано выступить с осуждением этого типа грехопадения и наконец-то направить весь свой опыт двух тысячелетий на борьбу с зеленым змием и распутством.

 Видимо, наш герой был охвачен огнем и страстями последнего типа, что и явилось результатом неожиданного для него, а для нас совершенно понятного и логичного, падения.

 Подхожу к зеркалу, направляю на себя его боковые створки и вижу свое отражение в преломлении пространства. Я себя не то, что не узнаю, но, во всяком случае, мне все это не очень нравится. Спина слегка горбатая и совсем не такая, какую себе представлял. Залысина сзади оказалась довольно обширной. И тут я замечаю, что у меня совершенно два разных профиля. Смотрю на них и выбираю, какой мне больше не нравится. Конечно, многое зависит от света, но в данный момент комната ярко освещена и видны все природные недостатки. Я люблю, когда в помещении полумрак, ты смотришь на себя в зеркало и твои черты размыты.

 Внешность – прообраз того, что спрятано глубоко внутри, и желание казаться заретушированным и приглаженным пропорционально испугу, который возникает при идентификации себя с личностью, которая имеет ярко выраженный образ со своими гипертрофированными чертами (например: выпученные глаза или неожиданно длинный нос с горбинкой). Искомая безликость дает тебе возможность безболезненно проникать в социум и чувствовать там себя составной частью целого, хоть и не очень гуманного и человечного. И ты находишь себя там вполне защищенным от посягательств своего нарочитого индивидуализма, творческой ломки и агрессивной оппозиции с миром.

 Я спрашиваю у людей, какой из двух моих профилей им больше не нравится? Но они молчат, не видя в них никакой разницы.

 В консерватории профессор музыковедения пыталась нам объяснить, что такое фабула. Она говорила:

«Вы знаете, это очень серьезно. Это чрезвычайно сложно для понимания, и если я вам сейчас все объясню, и вы что-то даже частично поймете, то мы с вами все равно не продвинемся ни на шаг, потому как проблематика фабулы, как структуры произведений, очень неоднозначна и многосложна. Это даже не структура и не схема, не тематизм и не система взаимоотношений рудиментов внутри частей. За этим стоит нечто большее, более тонкое и неоднородное. Но я, все же, обязана с вами пуститься в это трудное, полное препятствий и опасностей путешествие и попытаться, хотя бы, в общих чертах определить некоторую стратегию на пути освоения целого конгломерата понятий».

 И на протяжении трех или четырех лекций она что-то рассказывала, но ее уже никто не слушал.

 Сальвадор Дали был полным идиотом и шизофреником, судя по его работам и автобиографической прозе. Он прожил восемьдесят пять лет. В свою очередь, Павлик Морозов совершил подвиг и ушел от нас, не достигнув пятнадцати. Почему?..

 Американская звезда Мадонна не сочинила, не спела ни одной достойной песни, и оголив все прелести своего тела, стала мировым явлением. А вот, Владимир Холщевников – композитор, профессор, преподаватель полифонии и контрапункта, написавший не один десяток интересных и, возможно, новаторских произведений, остается непопулярным даже в узких кругах.

Так, почему же?..

 У меня был в юности товарищ, который с трудом закончил восемь классов, отсидел по малолетке два года за фарцовку, сейчас в Израиле его бизнес процветает. А еще, один мой однокашник в шестом классе писал стихи и был безнадежно влюблен в мою соседку по парте. Недавно его встретил на рынке, но он явно терял человеческий облик.

Кто мне ответит, почему?..

Но никто ничего не знает, и знать не хочет.

В школе-гимназии №1 с немецким уклоном учителя решили для детей организовать культурное мероприятие, а именно экскурсию на завод по изготовлению кока-колы. Бедных детей на протяжении нескольких часов гоняли по этажам недавно выстроенного гиганта и, казалось, что индустриальная программа дня никогда не закончится. И вот, наконец-то, после утомительной прогулки на выходе из главного цеха, бледных и голодных первоклассников построили в ряд, и экскурсовод бодро спросила:

– Дети, а знаете ли вы имя человека, который придумал кока-колу?

Из толпы показалась тучная фигура наиболее усталого мальчугана:

– Знаем… Александр Сергеевич Пушкин.

 Подхожу к зеркалу, и вижу в нем пикассовского Амбруаза Валлора. Отгибаю створки еще больше. В комнате полумрак. "Герника" – следующий этап трансформации. Я распадаюсь на осколки образов, бесчисленное множество идей, но это не отражения одного и того же, не механическое копирование, а каждая старается изо всех сил о себе заявить – Я есмь! Лицезрейте меня во всей красе!

Каждый персонаж – герой эпизода, соответствует моей сущности. Они то беснуются, то кричат от удушья, взывая о помощи, а кто-то выражает неподдельное самодовольство и экстаз от удачно найденной мыслеформы. Все они пытаются друг друга переорать и перещеголять в своей уникальности и неповторимости. Многим это удается, а в особенности тем, кто ближе всего расположен к точке золотого сечения. Но и это ненадолго. Громогласно и изощренно помитинговав, меняются друг с другом местами, чувствуя себя изрядно измотанными и опустошенными.

 И вот, конечный этап претворения. "№5.1948" Джексона Поллока. Это то, к чему меня уже давно вело подсознание. Я превращаюсь в мириады блеклых мазков, черточек и точек, не имеющих ни центра притяжения, ни пространства для свободного парения. Безжизненные хаотические кляксы, без формы, идеи и содержания.

На прошлой неделе в нашем подъезде в лифте разбили лампу, и некому ее было заменить, хотя сам лифт работал исправно. И, бороздя, время от времени, просторы этажей, я подумал вот о чем:

– Да, действительно наступили смутные времена, но никакой зависти к мертвым я не испытываю.

И второе:

– Почему-то все неудачники и русские бабушки у подъездов так жаждут конца света и некоего преображения мира, надеясь, что кромешная тьма сможет обеспечить им успех и почитание.

 Я начал писать прозу уже довольно давно (аж с ноября 2009 года), и никто об этом не знал, кроме самых близких. Но тут я набрался мужества и заявил об этом во всеуслышание.

Реакция была примерно такая:

– ................

 Отхожу от зеркала и подхожу к окну. Вижу, как густые снежные хлопья первого снега ложатся на асфальт, и тотчас тая, образуют повсюду мелкие лужицы. Как женская фигура, подняв воротник, торопится домой, слегка оторопев от внезапно разбушевавшейся стихии. Вдали над соседним микрорайоном, пронеслась вереница птиц, видимо задержавшихся в нашем холодном городе. Они держат путь на юг, и легкая дымка на горизонте сулит им удачу.

 Я подхожу к зеркалу, закрываю створки, выключаю свет и выхожу из дома. Как бы мне сейчас хотелось быть там, в той стае вестников такой далекой и почти неосуществимой свободы. И я иду инстинктивно по направлению их полета, в тот край, где нет ни великой цели искусства, ни талантов, ни гениев, ни понятий о целесообразности и пользе. Где нет обязанностей и долга, которыми мы напичканы с самого своего рождения, в конце концов, нет зеркал и нашего же отражения, от которого мы впадаем в уныние и несем этот груз на себе всю жизнь.

– Но к чему это он тут резонерствует! Кому нужна эта надуманная философия и фальшивые сантименты! – хотя бы так, должен был кто-то отреагировать на вышеизложенный абзац…

Но так никто ничего до сих пор не сказал.