Пап… [Геннадий Головко] (fb2) читать онлайн

– Пап, а сделай лодочку?

Отец делает «лодочку» из ног, я туда с удовольствием заползаю, ложусь и начинаю грести с нескрываемым удовольствием. Лодочка качается, вокруг плещут волны, надо мной проносятся с криком белые чайки… Я счастлив. Мне, наверное, года 4. Не так уж и часто мне удается застать отца врасплох и в блаженно-добродушном настроении, чтобы он согласился со мной поиграть. Нет, он добрый и как-то очень приятно пахнет. Чем-то очень своим, родным, с этим запахом так спокойно и уверенно и уж абсолютно не хочется вылезать из этой сказки. Пригревшись, я потихоньку засыпаю. Отец очень аккуратно, чтобы не разбудить, переносит меня в кровать, бережно укрывает одеялом и прикрывает дверь. Но, не до конца, чтобы, проснувшись, я не испугался темноты и свет понемногу пробивается в мою комнату.

– Пап, а расскажи про себя?

Мне уже семь лет и меня ужасно распирает от любопытства по всякому поводу. А ведь действительно, папа тоже был когда-то маленьким, как я (хотя представить это как-то не просто). Но ведь был же! Интересно, а каким он был? Как я? Ну, то есть такой же характер, мысли, увлечения, футбол, собаки? Интересно, мог бы я с ним дружить?

– Ну что тебе рассказать? Папа расплывается в полуулыбке, ему приятен мой искренний детский интерес. Глаза становятся еще добрее, лицо приобретает хитрый и добродушный вид, его мысли уносятся в далекое прошлое, взгляд мечтательный, он ВСЕ видит. Как это было…

* Ну, родился я в селе Арзгир, это 200 км от Ставрополя. Вся родня теперь осталась там. Кто? Ну, мой брат, он меня постарше, его сыновья, их у него пятеро и дочка, т.е., мои племянники и племянница. Как получилось, что я оказался в Ставрополе? Ну, это целая история. Это надо долго рассказывать. Может, в следующий раз? Нет? Ну, смотри, если надоест слушать, скажи.

– Нет, не надоест, не надоест!

* Так вот, родился я в Арзгире, там свой дом, в моей комнате, где я родился до сих пор в потолке остался вкрученный крюк, на котором висела моя кроватка, а мать ее качала. Раньше так было.

* Ну, потом как у всех, учился в школе, правда, уже в Черкесске. Туда перевели отца работать. А переводили его несколько раз, так что учился я и в Нальчике, и в Черкесске. А в Черкесске отец стал директором винзавода. Да, вино дома не переводилось.

– А разве тебе уже было можно? – с завистью и надеждой спрашиваю я.

* Конечно, нет. Но мать сильно разбавляла сухое вино водой и мы с ребятами после того, как до икоты наиграемся в футбол, пили вот такую смесь. Очень хорошо утоляло жажду. Что? Да нет, мы не хмелели, все выходило с потом. Так что был таким же мальчишкой, как и ты. Ну, понятное дело, хулиганили, дрались, играли в футбол, волейбол. Короче, все как у всех. Так, ну на сегодня хватит, спасть пора, потом доскажу. Спокойной ночи!

– Пап, а как ты вообще попал в Арзгир? Все наши родственники говорят, по-моему, на украинском языке? Я что-то почти ничего не понимаю. (Мне уже где-то 13-14 лет).

* Это совсем давняя история. Все просто. Раньше действительно, и мой отец, и дед жили на Восточной Украине, отсюда и говор украинский. А в тридцатые годы прошлого века был страшный неурожай и голод. Народ не выдержал, стал сниматься с насиженных мест, собрал какие ни есть манатки и в путь! Куда? А куда глаза глядят, к лучшей жизни. Ведь должна же она где-то быть? Вот, запрягли они лошадей и долго– долго ехали, недели, месяцы. Нигде не находили пристанища. И тут на тебе, мать честная! – оазис! Как из-под земли. Везде степь, да пыль с песком, а тут – глазам не верят! Зелень, озера, лиманы, речка, рыба, трава зеленая, сочная, земля как пух. Вот и решили они здесь обосноваться. Так и живут по сей день. А поскольку все были из Украины, то и говор украинский остался. Кто ж их переучивать-то будет? Развели лошадей, скотину, птицу, понастроили дома из глины (саман называется, теплые такие). Вот и зажили хорошо посреди степи в зелени и сытости. Там-то я и родился в 1922 году. Ну, дальше ты уже знаешь. Как что потом? Я ж тебе рассказывал. Ааа! После школы? После школы была война. Точнее, не сразу. Хотел я поступить в мореходное училище. Это была моя мечта. Но где Арзгир, а где море? Даа, далековато. Да и, надо сказать, в 39-м уже началась 2-я мировая. Какое тут уж море? Вот и решил отец отдать меня в артиллерийское военное училище. А поскольку тяга для артиллерийских орудий в то время была конской, то мне повезло и после поступления я, в основном, работал с лошадьми, которых очень любил. Трудно ли было поступать? Да нет, мне очень легко давались точные предметы. Физика, математика, геометрия. Это ты у нас филолог. И философ. ( Уж больно много рассуждаешь). Да вот, кстати, остались у меня блокнотики, где я записывал формулы всякие, законы.

В малюсеньких блокнотах идеальным каллиграфическим почерком были мелко-мелко записаны множество всяческой физико-математической всячины.

– Это что, шпоры?

Отец немного смутился. – Нууу… нет. Это так, чтобы не забывать. На память.

Я, конечно, засомневался, но вида не подал. Однако, и почерк и размеры оценил по достоинству. Да и хранить столько лет! Это действительно, вызывает уважение!

*Так вот, экзамены для меня были делом плевым. Да и не помогал никто в те времена. Попробуй не сдать! Запорет отец. Может, и не до смерти, но сесть сможешь не скоро. Рука у него тяжелая была. Да вон, глянь на фотографию. (Да, серьезный у меня был дед. Взгляд пронизывающий, тяжелый, абсолютно уверенный в себе. Как говорится, вижу цель, не вижу препятствий. С таким совсем не хочется спорить). Вот и думай, сдавать или не сдавать. Так вот, сдал я экзамены, стал учиться. Мне нравилось. Что нравилось? Да и учиться, и то, что ребят много. Весело. Опять же, начал уже более серьезно играть в футбол и волейбол. Играл сначала за роту, потом уже и в сборную училища входил. И все бы хорошо, если бы не война. Фашист, собака, подбирался все ближе и ближе и нас перевели на ускоренные курсы учебы. А тут еще и «Катюша» появилась. Совершенно секретное оружие. И мы его как говорится, ускоренно осваивали. До самого 41-го года. Видишь мою фотографию? Да, молодой совсем, 19 лет. Это нас привезли на один день в Москву для соблюдения формальностей после окончания училища, вот мы и отпросились сфотографироваться в «Метрополе», т.к. в город нас не пускали. Боялись, чтобы не проболтались про «Катюшу». Это самая первая моя фотография в форме. Что потом? Потом – спать! Позже доскажу. Когда? Когда время будет.

– Пап, ну ты же обещал! Ну, когда потом? Потом мне будет некогда. Давай, давай, не отлынивай, а то мы тебя всем семейством заставим мемуары писать. Ну вот, другое дело. Так что было потом? Ты остановился на том, что война началась.

* Ну, так вот. Война началась. Война… Да. Так вот, перебросили нас на 1-й Белорусский фронт. И начали мы воевать. Ну что рассказывать? Всяко было. И страшно, и весело, и вообще не в моготу. Не знаю я, что тебе рассказывать. Ну не тактико-технические характеристики же «Катюши»? Что, хочешь, чтоб я рассказал?

И отец, как на экзаменах, начинает бойко и абсолютно не сбиваясь рассказывать технические возможности «Катюши», которые уже никогда не смогут стереться из памяти. Да, глубоко в сознание запаяла их война!

– А предатели у вас были? – вдруг выпалил я и сам удивился своему вопросу.

Отца аж передернуло от воспоминаний.

*Ну, может и не предатели, но сволочей хватало. Вот как-то раз такое было. Был я начштабом дивизиона. После марша останавливаемся мы на привал. Отступали мы, если честно. 42-й год. Не пришел еще день нашего наступления. Так вот. А что такое остановиться на временный привал? Никто же не знает, надолго это или нет. Значит что? Надо кухню развернуть, палатки поставить, машины замаскировать. Ну и, туалет, конечно, тоже нужен. А как без него? Народу-то много, отдельное сооружение не состряпаешь, да и ни к чему. Девчонок у нас не было, стесняться некого. Поэтому, вырывался длинный ров, все дружно садились, ну и … опрастывались. А когда сворачивались и покидали позицию, это дело надо было закопать. Ну не оставлять же в таком виде. Своя земля же. Советская. Ну, обычно это дело «доверяли» молодым призывникам. Ну а как еще? Вызываю я троих бойцов и даю команду: закопать. Двое ничего, честь отдали и пошли выполнять, а третий заартачился – не буду и все! Хоть ты его убей! А по законам военного времени за невыполнение приказа – расстрел на месте, без суда и следствия! Ну, все это, конечно, знали, но как-то применять такую меру не приходилось. А тут, кажется, как раз тот самый случай. Напомнил я ему этот закон, а ему хоть бы хны! Как и не испугался! Расстроился я вконец, вытаскиваю трофейный «Вальтер» (мне его мой дружок, Виктор Шилов подарил) и говорю: «Ну что ж, тогда пошли на расстрел за невыполнение приказа». Он выходит. Идет. Харахорится, вроде как бы не боится. Не могут же человека расстрелять за г…но! Смех, да и только! Отвожу, значит, я его подальше, на опушку леса. Говорю: «Поворачивайся лицом к лесу!». Он отвернулся, стоит, но, вроде, как бы начинает понимать по моему лицу, что я не шучу. А я уже взбесился, говорю типа что-то «За невыполнение приказа командования…. В военное время…» ну, и все такое. Да, а стрелял я очень хорошо, с детства натренировался. И стреляю я в веточку, что над его ухом. Веточка чик! и отлетела, парень бух на колени слезы в три ручья, ползет ко мне, умоляет… Короче, отпустил я этого вонючего интеллигента, отправил зарывать траншею. Куда он денется, конечно, зарыл. Только в скором времени мне этот случай ох, как подпортил жизнь! Потом как-нибудь расскажу. Уж лучше б я его пристрелил тогда! Ну да, что сделаешь, того уж не исправишь. Это, конечно, не предательство в чистом виде, но, все же, если каждый будет отказываться от выполнения приказа? Что тогда будет? И смогли бы мы войну выиграть? Вот я и говорю, что когда тебе мать говорит: пропылесось полы, так кочевряжишься с Женькой, все делите. Кому что полегче сделать, все на бабушку свалили, а ей тяжело, не молодуха же! Так что давайте, слушайтесь мать и бабку, договорились?

Еще бы, попробуй тут не договориться. Как-то раз, когда родители были на работе, а мы, два братца, остались с бабушкой, чего-то мы с Жекой не поделили. А мне в ту пору было лет 7-8, ну, брату, соответственно, на 5 лет больше. Слово за слово, а тут и до метания тапок дошло. Помнится, когда все мои доводы были исчерпаны, а у брата их всегда оставалось великое множество, да еще такие едкие и обидные, я снял тапок и швырнул ему его вдогонку. И, как ни удивительно, попал! Да еще точно по башке! Когда Жека развернулся, глаза его были, как у Вия, а может, и хуже. Слава богу, на ту пору подоспела бабушка и развела нас по комнатам. Понимали, что, если по возвращении с работы, эта информация дойдет до отца, то нам двоим придется крайне туго. Ремешки тогда носили тоненькие, мода такая была, чтоб ей! Широким-то не больно. Ну, поорешь для порядка, ну слезу пустишь, а на самом деле, не больно. Зато потом мама пожалеет, а может даже чего вкусненького даст, на том все и кончается. Обиды проходят, все плохое забывается. Так вот, чуя беду, мы с братцем объединились и начали уговаривать бабушку ничего не говорить родителям по возвращении с работы. После долгих разговоров и обещаний вести себя «чемно» и помогать ей во всем, бабуля разомлела и пообещала молчать. Однако, когда вернулись родители, и, после традиционного вопроса – как дети, не хулиганили , бабуля с умилением начала рассказывать в подробностях, кокие мы хорошие, подрались, помирились. Прощения просили, пообещали… (Бабушка «нажимала» на «О», поскольку была родом из Вятки, Кировские мы) Но тут отец уже решил не дослушивать окончание и рука потянулась к тоненькому кожаному «дежурному» ремню. Да, это запомнилось. Получается, действительно, надолго. Не могу сказать точно о воспитательной эффективности данного метода. Но в память это врезалось надолго.

– А еще про войну расскажи!

* Да что про нее рассказывать? Иной раз и вспоминать не хочется. Страшно.

– А ты немцев сам убивал?

* Сам? Это как? Ну, в штыковую атаку, конечно, не ходил, мы же не пехота. А вот однажды немцы подошли так близко, что пришлось бить прямой наводкой. Было это в начале войны. Кстати, про Флерова мы тогда и не слышали. Так что, еще непонятно, кто же был первым? Так вот, тогда никто не подсказывал, сами догадались. Выкопали под машины траншеи, загнали их туда и получилось, что пусковые установки встали горизонтально. Тут мы в первый раз, хоть и вдалеке увидели убойную силу «Катюш». Дали несколько залпов. Ни неба, ни земли. Ничего живого в радиусе десятка километров. Все смешалось между горизонтом и облаками. Солнце затмило напрочь. Сплошная черная пыль с дымом, такое впечатление, что земля дыбом встала. Страшное зрелище! Это под Насвой было. В феврале 44-го. Вот за это я и получил орден «Отечественной войны 2-й степени». Как за что? За смекалку с прямой наводкой. Ну, в этот раз обошлось, а вот однажды наша разведка ошиблась и дала нам координаты уже занятой нашими деревни. А мы как лупанули! Вспоминать не хочется. Закончили мы артподготовку, отдыхаем. И тут, спустя несколько часов дозорный кричит: человек! Думали – фриц раненый, ан нет, наш. Ползет еле-еле, за живот держится и зубами скрежещет. Отпустил немного руки – и мы замерли. Осколком ему живот распороло. И из пилотки, прижатой к животу, вывалились все его внутренности. Он их, оказывается, собрал в пилотку, прижал внутрь и так прополз километров десять. Посмотрел он на нас таким взглядом! В глазах боль, досада, горечь и обида. «Что ж вы своих? Мать вашу!» И умер. Вот такие пироги… Много я такого навидался. Тебе лучше и не знать. Эх! А помнишь, как мы с тобой военные раньше пели?

Был у отца песенник. Небольшая такая книжонка в очень твердом сером переплете. А там – песни военных лет. Очень мы любили иногда открыть эту заветную книжку и запеть негромко в два голоса. «Шумел сурово брянский лес…», «Артиллеристы, Сталин дал приказ…» или «Темная ночь…». Много песен перепели. До сих пор все слова помню. Люблю я эти песни, люблю до сих пор, наверное, больше всех остальных. Есть в них душа, да такая, что веришь в них сразу и навсегда. И неважно, что голоса у нас с отцом, как говорится, домашние, не эстрадные, но получалось как-то задушевно и правдиво, без фальши.

– А у тебя же есть и орден Отечественной войны 1-й степени? Это же круче?

* Да, наверное, покруче будет.

– А ее тебе за что дали?

* Это длинная история… Давай, потом?

– Нет, нет, давай сейчас. Я спать не хочу.

* Ну, смотри, если завтра в школу не встанешь вовремя, больше не проси.

– Встану, встану! Ты же знаешь! (На самом деле, вставал я обычно без будильника, резко, не потягиваясь, так, чтобы проснуться сразу, без раскачки. Так как-то проще переносилось тягостное пробуждение. Что не скажешь о моем брате. Его пробуждение было тяжелым не столько для него, сколько для всех домочадцев. Будильник он полностью игнорировал. И, если не разбудить его всеми возможными и невозможными методами, он легко много проспать до обеда. Посему, каждый, проходя мимо его дивана, говорил «Женя, вставай!» Причем, говорить лучше было не громко и, в случае чего, с готовностью отскочить в сторону, уворачиваясь от летящего тапка. Отец сердился и переживал, что брат проспит в школу, но вмешивался только в последнюю очередь. Засим, прежде всего, на передовую сначала выходила бабушка, причитавшая «Вставай уже, окаянный, в школу проспишь!». Если это не давало своих результатов, за дело принималась мама, пытаясь придать своему голосу железные нотки. Пару раз все вместе пытались и меня кинуть в эту бетономешалку. Но я был категоричен и молод для такой миссии. К тому же, очень хотелось жить. В итоге отец очень серьезно и тоном, не терпящим пререканий, громко и с некоторым раздражением победно будил Жеку и тот, что-то бурча себе под нос и жутко злой, наконец, медленно сползал с дивана.)

* Ну ладно, слушай. Было это под Кенигсбергом. Теперь это Калининград, уже русский город. Мы наступали довольно быстро, но фрицы сдаваться и не собирались, дрались за каждый клочок земли. Да у нас-то уже настроение было боевое, победоносное. Хотелось уже побыстрее добить этих сволочей и айда домой, к мирной жизни. Вот тогда как заживем! Даже лучше, чем раньше. Потому как понимали все, какой ценой нам это все досталось. Очень дорого. Забыть это не возможно. Да и нельзя ни в коем случае! Так вот стояли мы под Кенигсбергом и в один прекрасный день попали под артобстрел. Да если бы только он! А тут на нас Мессеры налетели. Так что и с воздуха, и с земли. Все свистело, гремело, ничего не понятно. Огонь кругом, земля дыбом, свист снарядов. Взрывы, взрывы, взрывы! Дали они нам, конечно, прикурить! Само собой, сначала все опешили, попрыгали по окопам. Гловы не поднять! А надо сказать, что в боевых условиях все ракетные установки были в полной боевой готовности, т.е., все ракеты находились на машинах, чтобы только команда – сразу смогли провести пуск. И надо ж такому – высунулся я из окопа, смотрю, а машина с боеприпасами горит! А за ней рядком стоят все машины дивизиона с ракетами. Так что, если боеприпасы или одна из машин рванет – нет дивизиона! Сразу расформируют, знамя, значит, отберут и привет, пехота! Если не штрафбат! И не расстрел. Короче, перспектива, сам понимаешь, не радостная. Но в тот момент, конечно, об этом думать было некогда. Надо было спасать боевую технику и бить немцев дальше! Так вот, выскочил я из окопа, побежал к машине. А это метров 50-60. Как меня не убило тогда – понять не могу до сих пор. Ведь не давали даже носа высунуть из окопа. Так вот, сажусь за руль, завел. Слала богу, завелась сразу. Рванул в открытое поле. Когда рванет – никому не известно. Может, через минуту, может, через пять? А может… Сердце колотится как сумасшедшее. Отвести бы подальше, чтоб взрывом остальные машины не задело. Еще чуть-чуть и еще! Все! Вроде нормально, надо выпрыгивать. Выскочил из кабины, покатился. Вроде целый. Оборачиваюсь – все-таки огонь захватил первую боевую машину с ракетами! Бегу к ней, заскакиваю за руль, завожу. Краем глаза смотрю, народ немного стал в себя приходить, выскакивает из окопов, огонь тушит. Я отгоняю машину подальше, подлетают бойцы, начинают ее тушить. Тут ко мне подбегает мой друг – Виктор Шилов, командир 2 батареи, орет сквозь грохот бомбежки: «Вася, куда ты?! Ты же ранен! « Как ранен? Куда? Не чувствую. «Давай-ка я тебе хоть картонку засуну под гимнастерку!» У него в руках неизвестно откуда-то взявшийся кусок картона, который он запихивает мне под ремень и гимнастерку с левой стороны. И тут я начинаю терять сознание. Видимо, крови много потерял.

– А потом, потом что?

* А что? Да ничего. Сознание потерял, ничего не помню. Очнулся уже в госпитале. Прошло уже, как выяснилось, несколько дней. Оказывается, меня переправили самолетом в Москву, в институт Склифосовского. Наши врачи не решились на операцию. Написали – ранение смертельное, не совместимое с жизнью.

– ?????

* Да, вот такие дела. Оказывается, задел меня осколок и попал, зараза, почти прямо в сердце. Два сантиметра осталось. Повезло. Правда, пять ребер вышибло, пришлось удалить. Видишь, какой шрам остался?

Шрам был действительно огромный, неровный, глубокий, похож на глубокий лесной овраг, по сторонам которого видны причудливые изогнутые корни вековых деревьев. Он пересекал полтуловища, как будто бы дровосек вырубил колуном в сердцах добрый кусок живой и твердой плоти.

– А дальше что было?

* Что? Ну, сделали мне операцию. Удалили 5 ребер, но, как говорится, уверенности в полном выздоровлении у врачей не было. Кстати, операцию-то мне делал сам профессор Вишневский. Не знаешь такого? А мазь Вишневского знаешь? Вонючая такая, для заживления ран? Ну вот, он-то ее и изобрел. И операцию он делала, спасибо ему за это! Почему? А ведь столько крови потерял, да и заражение начиналось. Слава богу, все кончилось хорошо. Правда, только через 9 месяцев.

Кстати, вот за это я и получил орден Отечественной войны 1 степени. И стал полным кавалером этих орденов.

– Странно как-то. По-моему, твой … этот… поступок… вообще тянет на героя!

Отец хитро ухмыльнулся.

* Вообще-то ты прав. Меня сначала действительно представили к званию Героя Советского Союза. НО. Помнишь того солдата, которого я расстреливать повел? Так вот, припомнили мне его политработники. И «зарубили» героя. Потом, правда, хотели представить к Ордену Ленина, а, поскольку никто не мог гарантировать, что я выживу, а этот орден на руки родственникам не выдается, когда орденоносец помер, решили заменить мне его следующим по значимости – Орденом Отечественно войны 1 степени. Так что, на будущее: думай, кого бить или расстреливать. – Отец улыбнулся, – Конечно, героем было бы приятнее. Да, вроде бы и заслужил… Ну, да ладно, я согласен на медаль! – рассмеялся облегченно.

– Ты так долго лежал в госпитале?

* Да, по тем временам это еще и не долго. Ты же помнишь, наверное, что рана у меня еще несколько лет назад сочилась? Помнишь? Ну вот, чистили долго, промывали… Да, что только они со мной не делали! Натерпелся. А лежать надоело! А тут еще такой случай был. После операции. Очнулся я, значит, очухался немного. Потом, естественно, в туалет захотелось. По маленькому. А мне стыдно сказать, терплю. Хотя, утка под кроватью стоит. Почему стыдно? Да неудобно как-то, я же не один в палате, кругом народу полно, все носятся, бегают. А тут я встал бы и давай дуть в горшок! Нет, я так не могу. Так вот, через какое-то время приходит сестра мерять температуру. Померяла, а у меня больше сорока! Она охает бежит к врачам, ту прибегают, что-то хлопочут, уколы делают, как вы себя чувствуете? Перепугались, конечно, ведь только после операции, мало ли что? Короче, я их попросил, чтобы меня отвели в туалет. Они – ходи в горшок, вставать нельзя, я ни в какую! Тогда, говорю, вообще писать не буду. Кажется, они догадались, отчего у меня температура. Кое-как сводили меня. И – температура прошла! Все облегченно вздохнули, но договорились, что в горшок я не ходок. Только в туалет, под конвоем.

– А когда тебя выписали? И что потом было?

* А выписали меня ровно через 9 месяцев. К тому времени война уже закончилась. Но из наших – только для меня.

– ???

* Так кинули наш полк на Дальний Восток, япошек бить. Забыл? Война-то в Берлине не закончилась. В конце войны, когда победа над немцами уже была всем понятна, японцы, думая, что мы уже не в силах вести войну дальше. Выдохлись. Ну и рыпнулись на нас на Востоке, наступать стали. Мы, конечно, не растерялись, моментально перекинули на Восток крупные силы. Катюши наши, конечно, тоже. Наверное, мне сильно повезло с ранением – все-таки, жив остался. А с японцами много наших погибло. – Отец задумался. – Ну, да что было, то было. Выписали меня, значит, война кончилась. Эх, хорошо! Домой! И я поехал. Только вот радости это не принесло. Жили мы тогда в Нальчике. Добирался я поездом. Ехал как на праздник, а приехал … на похороны. В тот день, когда я должен был приехать домой, отец меня ждал. Я телеграмму дал заранее, чтоб встречали. Дед твой тоже воевал, закончил майором. Больше, конечно, был по хозяйственной части, но война, она не выбирает место. Что передовая, что обоз – нигде не спрячешься. Да, награжден он был тоже орденом красной звезды, как и я. Так вот, готовился он, конечно, ждал. И в это день по дороге к дому остановил машину бортовую, чтоб подвезли до дому. Не стал садиться в кабину, хоть и был немаленьким начальником, взобрался в кузов, там сидели бабы-колхозницы. –Эх, бабоньки, дайте с вами проедусь? Радость у меня сегодня – сын с войны возвращается! Наконец-то дождались! – Садитесь, Антон Мефодиевич, веселее будет! Ну, споры-разговоры, а дрога дальняя. Отец говорит: – Посплю я немного, пока едем. Ну, и прилег в кузове, засопел.

Приехали в город. Его будить – а он не встает. Потрогали лоб – холодный. Вот так он и умер. Молодой еще. Шестидесяти лет не исполнилось.

– Жалко. Очень жалко. И тебя, и деда. И что ты дальше делал? А как бабушка?

* Ну, схоронили мы его. Вон, фотография есть. Да ты ее видел. Я худой? Не то слово, кости да кожа! Во мне пятидесяти кило и не было. Голодно было жить. Ты же знаешь, что тетя Таня – не моя родная мать и не твоя родная бабушка. С родной отец много лет назад развелся. Я и сам ее толком не помню – маленький был. Но помню, что была она статная, красивая казачка. Да вот она на фотографии. Красивая, правда?

– А что ж он тогда с ней развелся?

* Говорят, пила много. А больше отец ничего не объяснял. Да и братец мне приемный достался – Ленька. И выходит так, что они у меня и остались единственные – полуродные люди. Как же я их одних брошу? Ну, вот и стал я жить практически с чужими людьми. А что делать? Ленька маленький был еще, лет семь, тетя Таня где-то подрабатывала, стирала, гладила. Я сначала устроился на какую-то базу. Взяли меня кладовщиком. Я сначала отказывался, да смысл? На работу было устроиться очень трудно, а жить на что-то нужно было. Ну и что я, пацан, 23 года, ничего в жизни не понимал, хотя всю войну прошел? На гражданке жизнь совсем другая. Это тебе не фронт, где все ясно. Ну, и подставили меня на этом складе якобы с недостачей. А я что, лопоухий был, всему верил, доверял, ну вот и попал, как кур в ощип. Короче, приятного было мало. Чуть не посадили. Геройское фронтовое прошлое спасло. А тут еще Ленька учудил. Вызывают меня в школу, хотя учился он не так уж плохо. Прихожу. Учительница стоит вместе с милиционером и протягивает ленькину тетрадь. – Смотрите, говорит, что ваш братик написал. И как нам это понимать? Я читаю, там какой-то диктант про партию, про войну. Короче говоря, этот засранец написал Сталинград , пропустив букву «Р». И получилось: Сталин гад! Ну что мне сказать? Сначала еле смех сдерживал, потом, когда милиционер объяснил мне перспективу такой ошибки, я понял, чем эти шутки пахнут. Конечно, не посадили. Понятное дело, малец просто ошибся. Но попался бы какой-нибудь принципиальный, мне бы не сдобровать. Сел бы, как минимум, лет на 10. Тут уж бесполезно кому-то что-то объяснять. Диверсия, враг народа! Короче говоря, всякое было. И голод, и холод, и смех, и слезы. Зато жили мирно, без войны. И вот, однажды, вызывают меня в военкомат. Ну, на предмет годности к военной службе. А какая у меня годность без пяти ребер? Захожу, значит, я в кабинет. Там подполковник такой здоровенный сидит, седой. Я по форме, выглажен, все, как положено, доложил, прибыл старший лейтенант Головко, в запасе… – Какой на хрен в запасе!, – прорычал подполковник. – Здоровый боров! Отсиживаешься! Почему не в армии? Какое ранение? На себя посмотри!

Тут я, конечно, не выдержал. Не люблю я, когда на меня орут! Задрал я гимнастерку – на, смотри! Осекся он, конечно, попритих, начал извиняться. В конце концов, нашли мы с ним общий язык, фронтовики, все же оба. Вот и предложил он мне плюнуть на инвалидность и снова – в армию. Конечно, паек, зарплата и все такое. А что? Я не удержался. Ну что я, в самом деле, инвалид, что ли, двигаться не могу? Здоровый, молодой! Вот я и согласился. Хоть смогу всех домочадцев обеспечить едой, да одежкой. Так что, предложил он мне ехать на север, Коми АССР, г. Инта, под Воркутой. Кем? Следователем по уголовным делам. Короче, опером. Я же тебе не сказал, что к тому времени я закончил 3 курса юр. факультета, так что, подполковник посчитал, что для начала, этих курсов мне будет вполне достаточно.

– Так вот как ты попал на Север? А я и не знал! А дальше, что дальше?

* А дальше – спать. Завтра расскажу. Отец укрыл меня одеялом до подбородка. – Спокойной ночи!

– Спокойной ночи! В эту ночь мне снилась война, мой дед в кузове полуторки, его гроб и уже под утро, сильнейшая снежная пурга, ночь, занесенные снегом сани, какие-то не то лошади, не то северные олени. Черные деревянные дома на узкой улице. Ба! Так вот где я родился! Вот эта улица, вот этот дом…

Должен сказать, что, видимо, именно этот раздел моего рассказа будет наиболее неинформативным, что ли. Дело в том, что ни отец, ни мать не любили говорить об этом периоде их жизни. Думаю, это и естественно, поскольку период этот был между 1947 и 1960 годами. Не самое демократичное время для откровений…

– Ну и что там Север? А, пап? Ну, расскажи, ты же обещал!

* Да что там рассказывать? Жили, служили. Ну вот, с матерью твоей познакомился, ты родился, Женька. Вот и все!

– Ну ладно тебе! Ну, было же что-то интересное? Это же Север! Ты северное сияние видел? А оленей? Ну вот, а говоришь, рассказывать нечего.

* Ну ладно, уговорил. Ну, приехал я, значит, в Инту. Городок это маленький, под Воркутой, недалеко от Сыктывкара. Конечно, холодно, снега выше ушей, олени, северное сияние, песцы – все этот там, конечно, есть. Назначили меня следователем по уголовным делам. Начало работы в 6 утра, конец – в 12 ночи.

– Да ладно! Так не бывает! А отдыхать когда?

* Вот в перерыве меду 12 и 6. Да мы же молодые были, устали не знали. Все вместе дружили, гуляли, спортом занимались. Короче, нормальная была жизнь. Когда молодой – все хорошо, все замечательно. В то время в Инте сидели очень большие люди: Смоктуновский, братья Старостины, Зоя Федорова и много других известных личностей.

– А чего это они сидели? За что? Аааа, понял, это, наверное, политические?

* Тихо ты орать! Политические… Они и сейчас есть, так что, ты потише, а то стены тонкие, а уши у соседей большие. Мало кто где работает и кому стучит? Нам с матерью неприятности на работе не нужны. Ладно. Значит, многие тогда сидели. У нас была баскетбольная, волейбольная , футбольная команды. И, как раз, Николай Петрович Старостин, который был основателем нашего футбола и тренировал «Спартак» Москва, в Инте тренировал нашу футбольную команду. Ты думаешь, мы с утра до ночи целыми днями в кабинете сидели или за беглыми зэками бегали? Да ну куда им бежать? Кругом тундра на сотни километром, болота, пурга, снег, волки, медведи. Нет, лучше уж в камере свой срок отсидеть, чем в тундре замерзнуть. Хотя нет! Был у на с один такой случай. Чуть жизни мне не стоил. Сбежал у нас один зек. Осень была, слякоть, грязь. А он, зараза, через болота двинул. Ну, мы с собаками за ним. Кругом топь, куда ступить – не знаешь. Засосет моментально, и не кукарекнешь! А у меня, сам видишь, нога маленькая, 41-й размер, не смотря на рост. Вот я и вляпался в трясину. Тонуть стал. Быстро. Испугался, конечно, сильно. Но ничего, докричался до своих, собака на меня вывела, вытащили. Но страху натерпелся!

Ну вот, в футбол играли, волейбол. А волейболом я тогда серьезно занимался, позже был уже мастером спорта. Кстати, в 54 – м был признан лучшим игроком Коми АССР.

– ?????!!!

* Да, было дело. – У отца на лице улыбка, которая была только у него. Как будто, он стесняется себя, но, в то же время, ему ужасно приятно это вспоминать, он весь там, гордится собой и любуется открывшейся только для него картиной его молодости. – А вот мать тебе расскажет.

Мама гладит белье в комнате, краем уха слушает нас, а краем глаза смотрит телевизор. При воспоминании о волейболе она вся встрепенулась, тряхнула головой, якобы с укором, но, судя по ее мечтательной улыбке, воспоминания эти были весьма приятными.

Да, отец твой здорово играл. Перед началом игры, значит, я сижку на трибуне, а отец снимает часы с руки и кидает при всех мне на трибуну. Вот эти самые, что у него на руке сейчас. Это я ему их подарила на второй день твоего рождения, как только меня выписали с тобой из больницы. Я ловко их ловлю, вся красная от счастья, гордая такая! Так и хочется сказать сем, что этот вот, этот, высокий красавец – мой муж! Да все, конечно, и так знали. А как бил! Он же левша, а когда ему, значит, пас дают, он замахивается правой, пропускает мяч и бьет левой! Да как бьет! – В первую линию, – нескромно добавляет папа. – Да, а комяки-то на трибунах сидят и кричат: «Судья, судья! Он левой-то, левой-то бьет!» – Оба заходятся заразительным смехом. – А помнишь, – продолжает мама, – сзади меня две девчушки-комячки сидят, одна другой рассказывает что-то, а потом говорит: «Я так кокотала. так кокотала!». – Тут мы заливаемся все вместе, хватаясь за животы. Смешные и веселые воспоминания их молодости продолжаются, комната становится светлее, к нашему веселому гомону присоединяются бабушка и Жека. Мы все втянуты в классную и светлую игру воспоминаний , все весело смеемся, у нас отличное настроение. Хочется жить! Какая же у нас прекрасная семья и как я всех люблю! Жизнь продолжается! И она так хороша!

Пап, а как ты с мамой познакомился?

– Как, как? Обычно. Она при штабе была, ефрейтор. Бумажки разные перебирала, на машинке что-то строчила. Ладненькая такая, стройная. Сразу видно, что веселая, без камня за пазухой. Вот и приглянулась, начали встречаться.

– А ухажеров, что ж, кроме тебя никого не было?

Отец задумался, стал серьезным и видно было, что эти воспоминания ему явно неприятны.

– Были, конечно… Точнее, был. И знаешь, кто?

–?

– Да мой же дружок, Виктор Шилов! Мы же с ним на пару в Инту поехали – я сблатовал. Ну вот, он тоже стал за Лидой приударять.

– А ты, что же ты? Вы же друзья?

– То-то и оно. Но, когда дело касается женщины, тут уж не до дружбы. Вот подрастешь – поймешь, о чем я. Не хочу я об этом вспоминать. – По его лицу пробежало что-то вроде боли. – Мы же даже стрелялись с ним, – с трудом выдавил он.

–???!!! Это как же? – я остолбенел, и мне тоже стало плохо на душе.

– А вот так. Оружие-то у нас было при себе постоянно, вот и договорились, что пусть рассудит пуля.

– Господи! Вас на фронте пуля не взяла, так вы решили в мирное время помереть за просто так?

– Да нет, не просто. За женщину – можно. А за твою мать – тем более. Запомни это. И про мать, и про женщину. Ради них живем… А потом ради вас, детей. Вот такая вот штука – жизнь. Сложная. Но хорошая и интересная.

– Ну, у! И что потом, – мне не терпелось знать, что было дальше. И очень не хотелось, чтобы папа убил своего друга. Хотя логика подсказывала, что такая развязка вполне возможна…

– Не переживай, жив Виктор, – Отец почувствовал мои переживания. – Мать помешала. Узнала как-то, что мы идем стреляться, узнала, где. Прибежала, разрыдалась, обругала нас на чем свет стоит. Потом… выбрала меня. … Сказала, что давно любит. – Глаза отца стали влажными. Он всегда стеснялся таких слез. Хотя, никто и никогда не считал их проявлением слабости. Да я и сам такой. Смотрю сопливое кино, мультфильм – прям рыдаю. И стыдно, и обидно. И ничего с собой поделать не могу. Вот отец наградил! Да ладно, пусть это будет самой ненужной его наградой. Все остальное – очень даже необходимые вещи)

Отец продолжал. – Виктор, конечно, понял, мы помирились и с тех пор стали дружить еще крепче. Потом, конечно, поженились, жили в коммуналке. – Тут вмешалась мама.– Да уж конечно! Попробуй ему откажи! Привалился ко мне в комнату поздно вечером, выпивший, чувствую. Молча собрал мои пожитки. Я стою – рот отрыла, не знаю, что сказать, что делать. А он посмотрел так серьезно на меня, даже хмуро, в руках мои пожитки – Пошли, говорит. Я – куда? – Ко мне. Жить. Я даже опешила, ничего сообразить не могу, как под гипнозом! Собралась, как робот за пять секунд, и пошла. Ну как за ним не пойти? Вот так до сих пор и иду за ним по жизни. Как хвостик. И ни разу не пожалела. Ладно, мужички мои, давайте-ка к идите спать. А то завтра в школу тебя не добудишься.

– Добудишься. Я сам встаю. Я же не Жека!

– Это точно. Ты – не Жека. У тебя шило в одном месте. Ты у меня юла, торопыга!

Редко доводится мне вот так поговорить с отцом. По душам, без свидетелей. Да и он никогда бы не стал делиться своими сокровенными воспоминаниями при публике. Пусть даже и своей. Мне уже 13 лет. Мы живем в 3-х комнатной квартире. Комнатушки малюсенькие и тесные, как кельи. Но зато их три! По тем временам хоромы! Так еще бы, отец работает зам . председателя краевого совета «Динамо» ( а председатель – нач. КГБ), а мама – в Краевом комитете КПСС. Хоть простым секретарем, но у очень важного партийного начальника. Вот и результат. Три комнаты на пятерых. А было – две. И как мы так умещались? Зато сейчас – класс! Я даже в хоккей гоняю, когда никого нет. Хотя, сейчас уже живем вчетвером. Жека поступил в Ленинград. В военную академию им. Жуковского. Один из трех абитуриентов из Ставрополя! Мы все гордимся нашим «академиком». Хотя и были изрядно удивлены тем, что Жека при своем непростом характере, внутренней независимости и стремлении к свободе самостоятельно выбрал это ВУЗ. Военный! Но ничего, даст бог, все будет нормально. И, не смотря на занятость родителей, я, все-таки, умудрялся иногда уговорить отца продолжить свой рассказ.

– Пап, ну рассказывай, что было дальше!

– А что было? Я уже не помню.

– Нууу, пап! Ну, давай, рассказывай! Мы на Инте остановились. Про маму, Виктора Шилова…

– А, ну да. Ну что там еще интересного было? Жили, работали, вас растили. Да, бабушку твою забрали из Халтурина. Она тогда уже одна жила – дед твой помер. Ну что ей одной там делать? Мы же Женьку к ней отправили, когда ему два года исполнилось. Думали, вот, будет у бабушки в деревне, все свежее, воздух, речка. Ну что он будет тут мерзнуть в Инте? Целый день то в яслях, потом в детский сад. Мы его почти и не видим. Ну вот, отправили, расслабились. Так он несколько лет и прожил в Халтурине, точнее, Халтурин-то это город в Кировской области, а бабушка твоя, Евгения Кирилловна, жила в деревне Мокерово. Небольшая такая деревушка, красивая. Кругом лес, речка. Грибы, ягоды, рыбалка – там все есть! Красота! Конечно, мы приезжали, когда нам отпуск давали, но это было так редко, что Женька нас уже перестал узнавать. А когда мать уже тебя ждала, решили мы и бабушку сюда забрать, и Женьку, естественно – тяжело ей было одной дом содержать. Это ж надо на зиму и дров нарубить, и запасы сделать, и в колхозе работать. А ей уже под 60 было. Ну вот, забрали мы ее в Инту. Ей понравилось. Общения тут было – хоть отбавляй. Так что, скучно ей точно не было. А уж когда ты родился – тут уж хлопот – не впроворот!

– А как мама попала в Инту?

– Это пусть она тебе сама расскажет. Мама отвлекается от телевизора и продолжает:

– Я же после войны в медучилище поступила в Кирове. Года послевоенные были очень голодные, даром, что деревня. Мама (бабушка твоя) работала частью в колхозе, а а основном, на своем огороде. Пыталась что-нибудь вырастить съедобное, чтобы с голоду не помереть. А отец? Т.е., дедушка твой? Он в милиции был. Чем занимался? Да бог его знает, чем. Только, паек получал исправно. Раз даже умудрился по пьянке наган служебный потерять! А вот так, напились где-то с мужиками. Он на подводе был. Вот лошадь его домой на автомате и привезла. Дорогу домой-то знала. А он дрыхнет на подводе! Еле его мама разбудила. Кинулись – а нагана-то и нет! Переполошились! За это и посадить могли. Поехали по обратной дороге. И нашли ведь! Выпал он у него по дороге из кармана где-то на кочке. Благо, никто не подобрал. Так вот, поступила я в мед. училище. И даже, отучилась год. Да вот не задача – сил у меня уже на учебу не стало хватать. Как? Все очень просто. Есть было нечего. Стипендии на еду совсем не хватало. Родители иногда посылали мне посылочку, когда могли. Мы все, студенты, делились друг с другом, чем богаты. Но, когда я начала падать в обморок на занятиях, меня предупредили, что отчислят. Лучше не становилось, вот я и не стала дожидаться, пока меня отчислят. Уехала домой. Хотя, училась я с удовольствием и успешно. Не вышло из меня доктора. А как я об этом мечтала! Была бы сейчас врачом, лечила бы своих мужичков, когда заболеете! – мама мечтательно вздохнула. – А как попала в Инту? Так разнарядка у нас была по комсомольской линии. Вот я и согласилась. А куда мне деваться-то было? Учиться в деревне негде, работы нет. Благо, брат мой Сашка к тому времени окончил летное училище. Так что, хоть он был на гос. обеспечении. Его позже отправили служить в Сибирь. Ты его не можешь помнить. Вот он, на фотокарточке. Красавец, правда? Все говорили, что он похож на Есенина. Да и погулять он любил не хуже! Что с ним сейчас? Ох! И не спрашивай! Пропал он без вести. Мы, конечно, матери сказали, что разбился на испытаниях нового самолета (А он действительно, был отличным летчиком). Мы с отцом так думаем: не обошлось тут без женщины. Уж больно они его любили. Думаю, не поделили. Так что, где он и что – никто до сих пор не знает. И, главное, искать негде. Нет концов. Мы уж пытались. И не раз. Сам слышишь, как бабушка твоя охает ежедневно, молится – Сашку вспоминает, тяжело ей! Так вот я и попала в Инту, стала служить в штабе, потом стала ефрейтором. Это мое наивысшее звание!, – мама звонко рассмеялась.

Тут уж хочется освежить бабушкины воспоминания. Она тоже не очень-то любила вдаваться в подробности жизни на севере. Может, по причине того, что в Инте-то и располагался лагерь политзаключенных – знаменитый и описанный Солженицыным «Архипелаг ГУЛАГ». И именно в нем работала ефрейтором моя мама! Не сомневаюсь, что все, кто там служил, жил или даже рядом постоял, были заинструктированы и засекречены до гробовой доски.

Но жизненные моменты, сильно отфильтрованные в зомбированных НКВДшных мозгах, все-таки, хоть и дозированно, но сливались мне в семейный архивный сундучок. По словам бабушки, которая, не смотря на все внешние запреты, была дамой сугубо верующей, мы с Женькой были для нее «нехристи». И, если Жека, которому в ту пору шел уже шестой год, был, как говорится, оторванным ломтем, с которым уже не сваришь каши в плане приобщения к господу богу, то я был еще дитятей неразумной и безмолвной. А посему, перспективной в плане приобщения к православной вере. И родился у Евгении Кирилловны крайне опасный , но единственный осуществимый план моего крещения. История почти детективная, грозящая карой не божьей, а в ту пору власть имеющей, партийной. Последствия ее могли быть столь плачевными, что и думать не хочется. Так вот. В ту пору дружен был отец не только с Николаем Петровичем Старостиным, но и с семейством Урбанских. Да, да. Это действительно они – «Коммунист», «Чистыми руками», «Летят журавли» и т.д. Все это – их сын Женя. За что уж они попали на вольное ( сказал – и сам рассмеялся от этого словца) поселение – не знаю, но только, как говорится, «мотали срок» они тоже в Инте. Ну, хоть не за решеткой. Хотя успокаивало это мало. Отец был дружен с Жекой Урбанским, высоким веселым худющим пареньком с огромным кучерявым чубом и толстыми добрыми губами.Вместе играли в баскетбол, футбол, волейбол. Отец практически везде был капитаном команды. А хоккей с мячом вообще судил. Жека частенько бывал у нас дома и практически был уже членом семьи. Бабуля любила его безмерно. Ну, кому же еще могла она доверить свой секрет и решилась посвятить в свою тайну, не дающую ей покоя ни днем, ни ночью? Не смотря на зверские времена, церковь, все-таки существовала. И попы были. Только вот, отделены были эти категории граждан друг от друга – люди и попы. А без попа это таинство теряло всякий смысл. И решилась– таки бабуля! Подговорила она Женьку привести попа домой. Нет, бояться того, что кто-то будет дома, было не нужно – как отец уже говорил, работали они, как рабы – от рассвета до заката. Уж не знаю, каким макаром Жека уговорил попа принять на время гражданский вид, но, все же приволок он его, переодев в шинель и треух. Радости бабушки не было конца! И, когда обряд моего крещения закончился, она щедро одарила его продуктами из родительского пайка. Крестика у меня, конечно, не было, н бабуля использовала свой, серебряный, который по окончании процедуры она успешно вернула на место на своей шее. Так вот я был окрещен и узнал об этом только в 16 лет, когда все страхи и запреты были уже позади, но все равно, мерещились где-то за спиной, как бы грозя кривым заскорузлым Гулаговским пальцем: молчи!!! Враг подслушивает!!! Болтун – сам враг Советской власти!!! Родители об этой истории так и не узнали. Мы не хотели их расстраивать даже по истечении многих лет. Так вот откуда моя тяга к господу и к церкви, господи! И причем – с детства. Правда, правда!

Бабушка нас с братом очень любила, но все чаще и чаще вспоминала проданный в деревне дом, погибшего сына Сашку. Ах, какие были времена!

– А грибов-то! А ягод! (Бабушка упирала на «о» и это было и смешно и умилительно). Бывало, пойду за грибами, лукошко полное за пять минут! А вот раз пошла-то по-грибы и, леший его знает, нету грибов, пропали совсем! Только мухоморы да путики (опята, по– нашему, считались грибами сорными). Зашла я, значит, в лес подальше, еще дальше, выхожу на опушку. Сама-то, вишь, глаза вниз, грибы высматриваю, значит. А тут поднимаю – батюшки светы! Волк! Стоит напротив, шагах в пяти, серый, худюшший, глаза огромные, желтые. И на меня смотрит. По-моему, он испугался еще пуще меня. От окаянный! Откуда он взялся? Я лукошко-то бросила и жару! Бежала до дому, не останавливаясь, только пятки сверкали. Все думала, бежит ли он за мной, али нет? Как выбежала на опушку, так только и остановилась. Руки-ноги трясутся. Оглянулась – нету его! Верно, он и сам перепугался да дал деру в другую сторону. С тех пор далече в лес я не заходила. Мальчонку, вон, лучше кликну, денежку дам, он через полчаса мне лукошко-то и принесет полное. Все – белые! А я уж и подожду его возле рощицы. Вот. А уж какие у нас осетры в реке были! А раки! Тодысь Петрович, помню, встретился навстречу на телеге. Глянь, а на телеге чо-то здоровенное лежит, а хвост по земле ташится! Я ему, мол, это што за чудо? А он: белуха, называется. Тот же осетр, только здоровеннищай! А в 45-м какой урожай по всему был! Все удалось, все выросло. Что говоришь? Немцы? У нас? А как же, были, конечно. Только пленные. Пригнали их откуда-то. Тошшие, страшные, голодные! А я в ту пору с бабами на мельнице работала. Так вот, председатель дал мне ружье и говорит: сторожи! Мужиков-то нет, все на фронте, вот он меня и назначил, значит. Я ему говорю – не знаю я, как им, т.е., ружьем – то пользоваться. Не боись, говорит, Кирилловна, оно все равно, не заряжено, да и бежать-то им некуда. Везде – Рассея. Далеко не убегут. Вот и стою я, как дура, с энтим ружжом, не знаю, что делать. Присели они на холмик, смотрят на меня, на ружжо. А рядом зерно лежит для перемолки. Тут один не выдержал, кинулся к зерну и давай его есть. Жадно так, ладошками загребает, даже не жует . Остальные, мать честная, за ним. Я вроде че крикнула, да не услышали они. Стою я, значит, дальше. Тут вдруг один как рванул в сторону леса, да прочь от деревни! Я ему кричу: стой, паразит, стрелять буду! Какой стрелять? Он и в ус не дунул, убежал. Это уж я потом смекнула – а может, живот у его схватил? Столько зерна-то сожрать? Слава богу, председатель, коль пришел, не пересчитывал их. Забрал ружье и куда-то повел их дальше. А я-то страху натерпелась! Хуже, наверное, чем с волком, да с шаровой молнией! Как это не рассказывала? Ну ладно, слушай. Хотя, что там говорить-то? Как-то рано утром выглянула в окно – загляденье. Тихо, туман, прохлада в росе, за околицей уже ничего за туманом не видно. Тут гляжу – батюшки светы! Шар огненный плывет над землей! И сияние от него шибко сильное ! Как от жар-птицы. Я окно-то и открыла, чтобы лучше на него поглядеть. А он, не будь дурак и повернул-то ко мне. И летит так медленно. И прямо ко мне! Я шасть от окна. Да и не закрыла его с перепугу! А он летит, летит, и в комнату ко мне! Я к печке-то прижалась, ни жива, ни мертва. А он остановился посреди комнаты, как осматривается , окаянный. Я прям окаменела, глаза зажмурила, будто он меня и впрямь увидеть может, если я на него взгляну. Сколь времени прошло, уж и не знаю. А только открываю глаза – а он уже в окне, летит помаленьку на двор. Так я и дождалась, пока он за околицей не пропал из виду! Вот бесовские дела! Так я после два дня в церкви молилась от злого духа! Слава богу, господь упас, больше со мной такого не приключалось!

Время идет, потом бежит. И только недавно я понял, что оно летит. По большей части, мимо. Задерживается оно только во время отпусков, отдыха ( в зависимости от его интенсивности и места ) и командировок. Это – остановки, где можно выйти из поезда ( а может, из межпланетного корабля), оглядеться по сторонам, сладко потянуться и с тупой и счастливой улыбкой уставиться в небо, наблюдая за чудными облаками, отмечая в подсознании их схожесть со знакомыми персонажами. Все. Время замерло. На неделю. Потом опять куда-то заторопилось и начало ускоряться, хотя отпуск еще не закончился. Понимаешь, что привык и к этому… Иииииии потом снова – день сурка. Как же я его ненавижу! Выходные, как всегда, ждешь интуитивно, но в понедельник понимаешь, что никаких приятных воспоминаний они не оставили. А, вроде, должны были… И это называется жизнью. Хорошо еще, что я не Дориан Грей. Да, да, хорошо, что хоть что-то меняется в твоем облике. Конечно же, не в лучшую сторону. Иногда … да нет, практически каждый день, малознакомый человек, то и дела, появляющийся в зеркале, вызывает если не отвращение, то точно негатив с нескрываемым изумлением ежедневным переменам. Однако, постоянно быть в одном и том же облике – ужас! Ведь с годами и его возненавидишь. За обыденность, типичность и надоедливость. И, наконец, уродство. Главное, ничего изменить невозможно. Вроде бы хочется, и иногда даже, вроде понимаешь, как. Но приходит утро, и сурок просыпается вместе с тобой, автоматически сучит лапками, жует, сопит, бурчит, морщит лоб, дует щеки и корчит мыслящее лицо на службе. Все, попался. Капкан называется – «понедельник-пятница». Хорошо хоть в пятницу настроение по инерции повышается, не смотря на то, что впереди ничего и не светит. Собака Павлова. Да, именно это «миг» и называется жизнь. Сужающийся круг, похожий на центрифугу. Скорость все больше, впечатлений все меньше. И остановиться невозможно. Только спотыкаешься о болячки. Больно, но терпеть надо. Да и к боли, как это ни странно, тоже привыкаешь. И уже кружится голова, и сознание не успевает за взглядом и мыслями. А это кто там впереди? Господи, она! Ээээхххх! Тормози! Не выходит. Пробуем еще раз. Рррррааз! Фух, как тяжело! Но вроде бы стою, оглядываюсь вокруг. Ничего не понимаю. И никого не узнаю. Хотя… если приглядеться, вроде все свои. Да, надо отдохнуть. Наверное, просто устал. А в понедельник снова … в капкан. Но жить надо. Зачем-то… Все-таки это лучше, чем помереть и существовать где-то в небытие. Да и есть ли это «где-то»? Так что, лучше существовать сейчас, а жить (это не одно и то же) нужно КАЖДЫЙ ДЕНЬ, пытаться делать так, чтобы он был полон позитива для тебя и окружающих, запомнился на всю жизнь. Трудно, но можно. По крайней мере, потом будет, что вспомнить. А иногда так приятно вспомнить что-то такое приятное…! Воспоминания – это тоже жизнь!

Мне уже 16 лет и мы снова переехали. Теперь уже в самый центр. У меня своя комната с балконом, увешанная всякими поп-звездами, своей графикой, обставленная под завязку аппаратурой и колонками. Жека учится в Ленинградском государственном университете, бросив военную бурсу после 1 курса, я, естественно, в школе. Живем дружно – родители, бабушка и я. Понятное дело, в таком возрасте совсем не хватает времени общаться с отцом наедине и предаваться его воспоминаниям. Но я часто вспоминаю про наши беседы, и у меня начинает щемить сердце от предвкушения их продолжения. Нашел я, все-таки, время в своем тесном графике жизни. И отец продолжает.

– Да я уж и не помню, на чем мы остановились? Да и надо ли это вообще?

– Надо, надо! Ты же сам согласился. Да и я специально дома остался. А остановились мы на Инте. Помнишь?

– Ох-хо,хо! Ну, ты даешь! Да ты уже и так все знаешь. Родился ты, жили – не-тужили.

– А как мы в Ставрополь попали?

– Ааа, ну да. В те времена меня послали в Ставрополь в командировку. Понравился мне это город. Зеленый, небольшой, спокойный. Что-то в нем было родное, из детства. Тепло, не то, что в Инте. 2 месяца лета, да и то, тундра… А тут и Арзгир, в котором я родился, был всего в 200 км. Красота! Вот, после командировки я и пошел к начальству, мол, так и так, жене противопоказан климат Заполярья, рекомендуется жить в теплых местах… Они меня послушали, и сказали, что подумают. Удивительное дело, но буквально через месяц меня вызывают и говорят, что я назначен на работу в Ставрополе инспектором в отдел борьбы с бандитизмом. Был такой отдел после войны. Бандитов было – пруд пруди! Вылезали отовсюду. И грабители, и воры, и убийцы. Многих выпустили по амнистии из тюрьмы – вот они и шухарили. Я поехал. Вас пока оставил. Дали мне общежитие, оформился на работу. Ну, и начал работать. Потом уже квартиру дали, вас перевез.

– Ну а что за работа была? Ты бандитов ловил? Ну, расскажи!

– Ну, конечно, ловил. Да рассказывать-то собственно, не о чем. Ну, разрабатывали оперативные мероприятия по ликвидации банд, а военные с милицией их обезвреживали.

Были, конечно, случаи, когда и нам доставалось. Был такой случай. Шел я поздно вечером в нижней части горда около клуба Гагарина. Знаешь же? Так вот. Подходят ко мне двое. Рожи, конечно, протокольные. Закурить, говорят, дай. Ну, я даю. А второй за спиной стоит. Я сразу все понял, отпрыгнул, а он в это время меня костылем по голове пытался огреть (он на костылях был). Пришлось ребят успокоить.

– Это как?

– Ну, так, – отец хитро улыбается. – Скрутил и привел в милицию.

– Пешком?

– Ну а где ж я ночью машину-то возьму. Чай не современные времена, такси поймать было сложно. Да и денег на такси у меня не было. А напали они, потому, что в свое время, я их взял за вымогательство. Отсидели, решили отомстить. Да вот, не вышло. Кишка оказалась тонка.

– Ну, ты даешь! Да ты хулиганом был в молодости! А меня за это ругаешь!

– Так самозащита – не хулиганство, это дело правое. За это не сажают и не ругают. Правда, когда не повезет… Но лучше в драки не ввязываться. И здоровее будешь, и виноватым не назначат.

– Да уж, кто бы говорил! Ты вспомни. Как мы еще на 312-м жили (ул. Мира, д.312), гуляли по Ленина. Я еще классе в первом был. А там три мужика дрались около зоомагазина. Помнишь? Ну, так ты им обоим так надавал, что потом никто из них встать не мог. Даже и разбираться не стал, кто прав, кто виноват. Только, помню, потом погрозил им пальцем и сказал: ребята, не хорошо! – Отец смутился, пожал плечами и с хитрющей улыбкой промурчал: – Бывает… Да тут недавно тоже один случай приключился…

– Ну– ка, ну-ка, давай, давай, – я понял, что эту ниточку надо тянуть, пока она не ускользнула. Ну, не любил отец ни хвастаться, ни рассказывать о своих «подвигах».

– Да тут в прошлом месяце дежурил я в «Экране» (этот наш самый большой и единственный в то время в крае широкоформатный кинотеатр, где отец был заместителем директора). Обычно все спокойно проходит, а тут прибегает ко мне контролер Люба со входа и кричит: Василий Антонович, там пьяные хулиганят! Я им говорю, что билетов уже нет и без билетов я попустить их не могу, а они – давай, пускай! Ну, пьяные!

– А сколько их?

– Да трое, здоровые все такие…

– Ну, заводи их по одному.

А ты мой кабинет знаешь, одна дверь у него выходи в зал ожидания, а другая – в кассовый зал. Вот заходит ко мне такой детина здоровый, лет 35, пьяный, перегар такой – дышать невозможно. И начинает мне права качать, дескать, я их должен бесплатно пустить, раз билетов нет. Я ему пытаюсь культурно объяснить, что он не прав, а он не унимается, разошелся, слюной брызжет. Ну, думаю, тут два варианта: или милицию вызывать, или… Ну, я и выбрал второй.

– ???

– Он как раз стоял спиной к двери, которая ведет в кассовый зал. Сообразил я, что сеанс уже начался и там, скорее всего, никого нет. Открыл я потихоньку эту дверь, а сам все с ним якобы разговариваю, киваю. Отошел на нужную дистанцию, да как дал ему в ухо левой! Он так торпедой и вылетел к кассам. Я дверь закрыл на ключ, звоню контролерам, типа, заводи следующего. Жду, значит. Нету. Забегает Люба и удивленно так говорит: – Знаете, Василий Антонович, я выглянула, чтобы позвать, значит, следующего, а тот, первый, выбегает из-за угла, перепуганный какой-то, взлохмаченный, и говорит своим, типа, нету у них билетов, мол, бог с ними, пошли в другое кино. Что это вы ему такое сказали, что он стал таким тихим? – Да так, поговорили по душам, он, вроде, понял… – Ох, Василий Антонович!)))

– Здорово! Ты мне об этом не говорил. Пап, а что дальше? Ну, когда ты приехал в Ставрополь?

– А что дальше? Дали мне комнату. Большую. Ты, наверное, уже и не помнишь, как мы жили на Ленина, в доме напротив банка? Там еще твой одноклассник, Миша Иоффе сейчас живет? Правда, это была коммуналка. Кухня общая, двое соседей.

– А как же мы все впятером помещались в одной комнате?

– Как-то вот так помещались. Жить захочешь – поместишься. Все же не война, мирное время. И, к тому же, дом в самом центре, работа рядом, у Жеки школа под боком. Чего еще желать? А мы с тобой ходили гулять до парка и обратно. Ты такой маленький был! Я коляски вообще не любил, как и ты, непоседа. Так вот, мы с тобой и так ходили, без коляски.

–???

– А так. Я тебя на ладошку ставил и второй рукой придерживал, чтоб не упал. А ты прыгал от радости! Вот так и ходил вдвоем. Я, бывало, дойду до парка, а напротив него как раз была такая деревянная круглая пивнушка. Ну, я себе, значит, пивка возьму кружечку-другую, а тебе – баранку соленую. Ох и любил ты их! А зубки еще только резались, так ты эту баранку просто высасывал! Мать раз увидела – чуть нас не убила! Досталось мне тогда! Ты уж не помнишь, конечно, но, когда тебе годика 3 было, ты уж очень в футбол любил гонять на лужайке перед домом. Люди останавливались, смотрели, как у тебя это здорово получалось! А удар какой был! Однажды ребята старшие играли, а ты все просился с ними. Ну, и как-то ты перехватил мяч да как врежешь! Вот окно большое на первом этаже и разбил! Мальчишки врассыпную! Никого. Один ты стоишь, перепугался. А из окна вылетает какая-то злющая тетка, кричит – где эти паразиты, кто разбил? Даже и не подумала, что это твоих рук, т.е., ног дело) Вот такой ты был футболист. Маленький, да удаленький!

– А почему же мы там не остались?

– Да женщины наши что-то с соседями не поделили. Надо было потерпеть годик, и, возможно, нам всю квартиру бы и отдали. А так пришлось просить другую. Вот и дали нам двушку малюсенькую на Осетинке. Помнишь? Да ты еще маленький был годика два-три, наверное. Зато, без соседей. Своя. Я к тому времени был уже инструктором по спорту в «Динамо». Массовый бандитизм, как сказали, был побежден повсеместно и отдел по борьбе с бандитизмом ликвидировали. Ну, а куда мне идти? Я бывший спортсмен, куда я еще могу пойти, да с моим ранением? Тем более, что клуб «Динамо» курировался и курируется КГБ. Так что, вроде бы я и з ведомства в ведомство перешел. А остальное ты уже и сам помнишь, большой был уже, в школу пошел.

– А я помню, ты опять военным стал? Это как это?

– Да очень просто. Уволился я из органов капитаном? Так вот, предложили мне восстановиться и дослужиться до майора. Все пенсия больше, да и майором, вроде бы посолиднее. Так что, в 1970-м году я восстановился, но уже в МВД, получил своего майора, прослужил еще несколько лет и со спокойной душой уволился. Да ты же помнишь, как мы с тобой по Кавминводам ездили? Ты еще в 4-м классе был, мы тебя в Железноводск в санаторий с матерью отправили подлечиться, У тебя тогда холецистит был. А тут как раз меня на Кавмингруппу отправили зачеты принимать у милиционеров. Вот я и подгадал – тебя забрать и вместе с тобой поездить по Минводам. Проездили мы с тобой тогда и Пятигорск, и Кисловодск, и Ессентуки, и Невинку, и Минводы. Да ты должен помнить, как ты соревновался с милицией? Бывало, стреляет какой-нибудь сержант – все в молоко! Пистолет, говорит, не пристрелянный. Да, спрашиваю, – уверен? Тогда проверим. Даю пистолет тебе. Правда, с условием, что стрелять ты будешь с упора и с двух рук. Тебе, все-таки, только 11 лет было. А этим здоровым лбам – как минимум, лет 25! И, причем, уговор был таким. Если ты выбьешь 25 очков, экзаменуемый получает автоматом 2 балла, а если 20 – 25 то трояк. Слава богу, никто из них на трояк не потянул. Не подвел отца! А сколько было удивления! Да ты и мат. часть знал отлично. Ну, устройство пистолета. Так и норовил всем подсказать. Даже выгонять тебя приходилось из кабинета! Вот так! Так и кончилась моя вторая военная карьера с красным околышем на фуражке.

– Кстати, а ты помнишь, как я тебя с Яшиным фотографировал?

– Ты знаешь, на удивление, помню. И даже в мелочах. Это было в 1966 году, учился я в 1 классе, да и учился, насколько я помню, не важно. Скорее всего, хреново. Вот и получил я «пару» по английскому. Да еще и подрался с Аликом Аграновичем на выходе из школы. Ну, обменялись мы синяками под глазами и разбежались домой. Только, как я понял, облик мой по возвращении домой никого не обрадовал. Вот тогда ты сказал, что не возьмешь меня на футбол. И самое главное – приехало «Динамо» Москва с Яшиным! Ну, этого я выдержать не мог! Видимо, я пресмыкался, давал любые обещания, плакал и обижался, злился на себя и весь свет! В итоге, была достигнута неравнозначная для меня договоренность: идти на футбол в ненавистном мне шерстяном костюме, который жутко кололся и, самое главное, – в беретке! Никогда бы этого не смог перенести подобное унижение, кабы не Яшин. Я готов был стерпеть все, что угодно! По крайней мере, беретку можно было снять на трибуне, а костюм расстегнуть и, если повезет, снять колючий пиджак. Не помню, как мы дошли до стадтона и о чем с тобой говорили. В голове было только одно: увидеть Яшина! Господи, я не поверил, что мы с тобой сразу же пошли в раздевалку. В раздевалку команды «Динамо» Москва!!! Самое время упасть в обморок! Там же все самые известные футболисты страны! И Яшин, и Царев, и Маслов! Короче, куда ни взгляни – кумир! (звезд тогда, слава богу, не было). Зашли мы, помню, с Виктором Поповым. Он же был личным фотографом Горбачева, правильно? Ну, и, естественно, служил в КГБ субмедэкспертом. Ты, помню, попросил его сфотографировать меня с Левой. Это было счастьем, которого я точно не ожидал и уж точно, сегодня не заслуживал! Лев Иванович уже снял пиджак и собирался переодеваться в спортивную форму, но ты попросил его немного подождать и сфотографироваться со мной. Лева согласился, накинул пиджак, сел на кушетку и поманил меня. Я присел, только вот столбняк меня долбанул. Язык не поворачивается, ноги не слушаются… Дак еще бы – глазам не верю. Передо мной сам Яшин! Можно даже руку не протягивать, сидит рядом, в обнимку со мной.

– И как тебя зовут, футболист?, – спросил Яшин

– Гена, – я еле выдавил из себя пересохшим языком

– Наверное, тоже хочешь вратарем быть?

И зачем меня научили говорить всем правду? Ну, я и ляпнул честно:

– Нет.

– ??? А кем?

– Нападающим.

Лева даже не сразу сообразил, как ему реагировать на эту наглость! Но, собравшись и приглядевшись ко мне, спросил:

– А учишься как?

Ну, беда! И надо же такому и именно в этот самый день?! И я продолжал рубить правду-матку, будь что будет!

– Вообще хорошо, только сегодня двойку получил…

– И подрался?, – глядя на мой фингал под правым глазом, спросил Лев

Я обреченно кивнул.

– Ему тоже досталось, – пробурчал я сердито

Лева рассмеялся, но тут нас прервал Виктор Попов: – Ну, давайте уже я вас сниму, а то скоро матч начнется.

Лева прижал меня к себе, я засмущался еще больше, уткнув языком в щеку изнутри и исподлобья посмотрел в камеру. Виктор нас щелкнул пару раз, и мы распрощались, пожав друг другу руки.

Отец внимательно меня слушал, а потом восхищенно и искренне удивляясь, хлопнул в ладоши.

– Совершенно точно! Как вчера. И как ты все запомнил? Ведь тебе тогда всего 7 лет было?

– Да как же такую встречу забыть можно? Это же ЯШИН! Я ее на всю жизнь запомнил. В подробностях.

– Кстати, еще помню, что наши тогда выиграли у москвичей 1:0. Хотя матч был и товарищеский, ажиотаж на стадионе был такой, будто бы «Динамо» Ставрополь выиграли лигу чемпионов! Гол Яшину еще Жуковский забил почти с центра поля прямо под перекладину. Для Левы это было неожиданностью, и он поздно среагировал. Как же мне было обидно и досадно за этот гол. Вроде бы радоваться надо, я у меня чуть ли не слезы на глазах! Кстати, ты же потом на программке собрал в раздевалке все автографы москвичей. Слава богу, эта программка до сих пор жива! А какой же молодец Виктор Попов, который в перерыве умудрился проявить пленку и распечатать наши фотографии, где Лев Иванович также расписался, а я поставил год «1966г.» Да, вот это воспоминание! На всю жизнь! Спасибо, что взял меня тогда на футбол. Кстати, я потом быстро исправился. И учиться начал хорошо, и с английским к Жеке перестал приставать. Сам уроки делал.

Жаль, что ты не тренер по футболу.

– Почему не тренер?

– Ну, потому, что не тренер.

– Так я же был тренером.

– ???

– Да, а ты не знал? Тренировал я твое любимое «Динамо» Ставрополь. Не долго, правда, но могу сказать не без гордости, что некоторые игроки в нынешней команде – мои ученики. Знаешь Гену Шакирова и Вадика Андреева?

– Ну, как же! Шакиров правый крайний нападающий, а Вадим вообще легенда «Динамо», да еще и капитан! Вадик со своими 2 с лишним метрами как раскинет по полю свои кегли, так за несколько шагов переходит поле к чужим воротам. А как его противник боится! А я и не знал, что ты был тренером! Вот это номер!

– Я искал ребят не в центральных школах, а на окраине, во дворах, на Ташле, Осетинке. Вот такие ребята у меня выросли!

– Господи, и каким ты только спортом не занимался? Кстати, а каким?

– Н, ты говори, а я подумаю.

– Хоккеем – точно не занимался!

– Не угадал. Не то, что занимался, а и играл в Инте за местную команду. А в хоккей с мячом вообще был судьей 1-й категории. И значок в твоей коллекции имеется, посмотри внимательно.

– Да…Убил. Ну ладно, тогда посложнее. Бокс?

– Занимался.

– Регби?

– Играл.

– Легкая атлетика?

– Спрашиваешь…

– Все, почти сдался. Вот на самолете ты точно летал. В смысле, сам не рулил?

– И опять не угадал. Я занимался в кружке и на кукрузнике летал сам, ну, с инструктором. И с парашютом прыгал.

– Да… сдаюсь! А вот музыкой ты уж точно не занимался? Не спорт, конечно…

– Эхххх, молодежь, молодежь! Ничего-то ты про меня не знаешь. Я же был в джаз-банде, ну, по-вашему, в оркестре, группе.

– Это что ж ты там делал? Я не могу вспомнить, чтобы ты играл на каком-то инструменте?

– Есть такой инструмент. Барабаны. Я барабанщиком был. Сейчас говорят, ударником. Хотя, как я понимаю, ударник – это что-то от ударника социалистического труда. Нет, мне барабанщик больше нравится.

– И что же вы играли? – я совсем одурел от таких откровений и открытий.

– Как что? Джаз! «На сопках Манчжурии», «В парке Чаир» … Да ты этих песен-то и не слышал. Вот, например. «Как-то утром на рассвете, на-ни-на-ни-на. …Дальше не помню точно…Говорит, пойдем со мною, де ли бу дила… Отец спел это мягким приятным баритоном, при этом четко пристукивая руками по краю стола.

– А ты так можешь? – И он начал отстукивать какую-то мелодию руками на столе. Я повторил это точь в точь.

– Да, Могем!, – уважительно протянул отец с ударением на первом слоге.

– Весь в тебя, однако!

– Вот и надо было тебе музыкой заниматься! Сам же не хотел. А тебе все футбол покоя не давал!

– Да не хочу я… А вот то, что футболом не занимался, очень жалко. Вот смотри. Ты футболом занимался, Женька тоже. И не только. Волейболом, гимнастикой. А я? Только стрельбой, да десятиборьем потом! Скажи, наконец, ну, почему ты меня в секцию не отдал? Я же неплохо играл? И тренеры вечно к тебе ходили просить за меня?

– Просили. Это точно. А я их выставлял за дверь. Почему? Говорил, что ты еще недостаточно хорошо учишься. Ну да, учился ты хорошо. А я тебе что говорил? Учись только на «пять» и будешь играть. А ты? Ну, конечно я понимал, что учиться только на одни пятерки даже Женька не может. Вот и ставил невыполнимую задачу. Почему? Да потому, что футболист – это не профессия, а увлечение. Бывает, кому и везет. Если станешь знаменитым. Не преувеличивай. Играл ты хорошо, но не блестяще, не талантливо. Так бы и остался игроком «Динамо» Ставрополь, в лучшем случае. Ты же не Пеле и не Яшин. Я-то видел, только тебя расстраивать не хотел. Ну, доиграл бы ты лет до 30 – 35. А дальше что? Ни образования, ни специальности. Каким тренером? А ты бы смог это делать, как действующие тренеры? Бывших игроков, мечтающих на тренерское место много, а тренер-то один! И где остальные? Не в курсе? Вон, Валерка Гарбузов, ты же его помнишь, играл под 4 номером в защите? Так вечно пьяный под домом болтается! Глаза б мои его не видели! Стыдобища! И, к сожалению, таких большинство. А ты говоришь – почему не отпустил? Вот потому по самому! Еще спасибо мне скажешь, когда поймешь. Ну да ладно, идем спать, завтра, если не забыл, в 4 утра встаем – за грибами. Ну, спокойной ночи!

Одно из самых любимых наших с отцом занятий было – ходить по грибы! Я мечтал об этом в преддверии очередного отпуска! Мы вставали ни свет, ни заря, часа в 4. Вставал я, как и сейчас, одним прыжком. Не могу раскачиваться и валяться в постели, рискуя проспать и куда-то опоздать. Терпеть не могу опаздывать! Вот подскочишь с кровати и поскакал в ванную с закрытыми глазами. И холодной водичкой по загривку, да в лицо! Вот и проснулся быстренько. А потом зарядочку активную! Вот это я понимаю! Не то, что ходишь полдня и проснуться не можешь. Премерзкое сонное и разбитое состояние!

Так вот, мы с отцом, как два грибных маньяка молча собирающихся и тихо шабуршащих корзинами в темноте квартиры, дабы никого не разбудить, выскакивали из подъезда и … ох, какой же утром прозрачный и бодрящий воздух! Даже голова кружится! Деревья все в зелени, запах лета, цветов и потихоньку просыпающегося дня, чуть приоткрывающего глаза и испуганно бурчашего что-то спросонья на птичьем языке. Мы садимся на автобус и едем за город, потом долго идем, пока, наконец, не приближаемся к лесу. Странно, что при виде леса у тебя начинает открываться какой-то охотничий азарт. Типа – ага! Вот и ты! Знаю, что ты прячешь грибы! Не найду? Посмотрим, посмотрим! А ну ка, открой деревья, раздвинь кусты , приподними лапы елей! Обязательно найду! И, причем, много! И обязательно белых! В теплом и томном хвойном воздухе негласно висело облако грибного соревнования. Хождения наши продолжались часов по 5 – 6. Постоянно перекликиваясь – Ого! Гена! Ты тут? – Тута мыыы! Че нашел? Да пару белых! – А я один! – И так, до вскрика: – Ну, ничего себе! Ух ты! Это означало, скорее всего, поляну с опятами. И тогда автоматически заключалось грибное перемирие в соревновании, перерыв. Мы деловито подходили к найденному грибному кладу и заканчивали только тогда, когда был срезан последний гриб, либо приходилось пользовать под корзину последнюю рубаху. Вот тогда, усталые и довольные, мы находили укромное местечко с пеньками, раскладывали нехитрый закусочно – водочный скарб и, это, был такой кайф, такое умиротворение! Наверное, это один из лучших моментов в жизни! Вот сейчас подумал: о чем буду вспоминать, гладя в старости на приближающуюся к одру бабку с косой? Наверное, про это блаженство! Чекушка, вареные яйца, луковица, пара помидорчиков с огурчиками, тихо шепчущий лес, сквозь которого тонкими переливающимися линиями проглядывают невесомые солнечные лучи! Тишина! Что еще человеку надо? Именно в такие моменты и тянуло на откровенность, на взаимопонимание, приятно щекочущие душу воспоминания. Ну, на то они и чересчур интимные, чтобы мне их не пересказывать! Возвращение домой было, как всегда, триумфальным и победоносным. В смысле, количества и качества найденных грибных трофеев. После осмотра друг друга на предмет прихваченных в лесу клещей, все семейство приступало к чистке и сортировке съедобных трофеев. Рыжики и грузди шли на засолку, опята – на мариновку, белые, если их было нестыдное количество мы вешали и сушили, а все остальное – на жарку… С картошечкой… или со сметаной… Ох! Достойное завершение грибной охоты!

Вообще-то именно в последние годы жизни отца мы как никогда ранее прекрасно понимали друг друга, и нам вдвоем было интересно и комфортно. Мы любили гулять по парку, ходить на базар, копаться на развалах в поисках ненужных, но милых хозяйственных мелочей. И говорили, говорили… О чем? Да обо всем! В основном, о своих семейных проблемах. Я до сих пор не могу успокоиться по поводу того, что все мы, всей семьей умудрились потерять бабушкину могилу! Ушла она внезапно, в августе 1977 года. От инфаркта. Никогда не жаловалась на сердце, а тут вдруг! Мы с отцом как раз были на море, в Адлеровой щели, когда нам сообщили эту скорбную весть. Отец поехал домой один, не хотел меня травмировать и портить отпуск. Можно где-то, конечно, их простить за то, что крайне редко выбирались на кладбище. Все-таки, болячки, да и просто усталость. А зачастую и – лень. Собственно, как и у нас с братом. Все собирались, собирались … А потом приехали и… не смогли найти могилу. Стыдно! Сколько раз я после этого пытался ее отыскать! Привлекал своих друзей, мы прочесывали ту часть кладбища, где, я точно знал, была бабушкина могила – все бесполезно! Мало того, могила нашего приятеля, служившего в Ставропольском училище связи комендантом и похороненного в пяти метрах от бабушки, мы также искали тщетно. Напрашивался один неутешительный вывод. Из-за нашей безалаберности и отсутствия внимания и ухода за могилой, ее просто использовали для чужого захоронения. К несчастью, в нашей стране это оказалось возможным. Еще и еще раз стыдно и обидно до соплей! И винить, кроме себя, некого…

Такие вот грустные воспоминания. Хотя, были, конечно, и приятные. Хотя бы про цирк, где отец также успел поработать начальником отдела кадров.

– Да, воспоминаний про цирк, конечно, много! Очень интересно было мне там работать. А каких только интересных людей не встречал! Особенно мне запомнился Запашный. Известнейший дрессировщик. Мы много с ним говорили и о тиграх, и о медведях, и вообще о живности и особенностях их дрессировки и непростых характерах. Интересно. Да и все артисты очень интересные люди. Адский труд у них! Тяжелый и интересный! Так что, где я только не работал! Почитай, до 70 лет без перерыва. Если б не ограничения по зарплате, наверное, был бы уже миллионером! Да и стаж, слава богу, солидный. Военное училище, война, служба в армии, СМЕРШе, ОББ (отдел УГРО по борьбе с бандитизмом), 13 лет зам. Председателя Крайсовета «Динамо», ну, дальше СУ-7,«Экран», зам. Директора, цирк… Вот мой послужной список! Солидный, да? Имею я право на отдых? Мы вас с Женькой вырастили, воспитали, выучили. Вы хорошо пристроены, у вас свои семьи, интересы, города. Мы всегда вам рады, приезжайте в любое время. Встретим, приветим, накормим, напоим! Но только живите отдельно. Мы вам не мешаем и вы нам не мешайте. Мы с матерью хотим отдохнуть, побыть вдвоем хоть на старости лет. Не волноваться, не переживать. Главное, чтобы у вас было все в порядке, да и мы не болели. Вот чего мы хотим. А вас мы очень любим и всегда рады общению.

Ты знаешь, – задумчиво протянул отец, – мы с матерью прожили хорошую жизнь и мы ни о чем с ней не жалели и не жалеем. Все под богом ходим! А тут он, вроде бы всю жизнь к нам лицом, что ли? Вот я после войны жив остался, на Севере туберкулезом переболел – тоже выжил, хотя практически никто после этого не выживал. В ДТП попал, помнишь? Да. Когда из «Волги» «динамовской» вылезал, а водитель троллейбуса не заметил, что мы остановились, да со всего ходу – и в нас! Я только наполовину вылез из дверей и – на тебе! Ты еще на 3 курсе училища был, а я – в краевой больнице в реанимации. Между плеврами в легком огромная гематома образовалась и застыла, так что, откачать ее врачи не смогли. Вот и пришлось еще раз меня резать пополам и вырезать ее оттуда. Слава богу, и после этого остался жив. Без пяти ребер, разрезанный и зашитый вдоль и поперек, как чучело какое, да еще и с кучей мелких ранений. И все – живой! Как тут в бога не поверишь? Бережет он меня. И, хорошо бы, всех вас, родных! Вот скоро и юбилей – 75 лет! Вы должны все приехать ко мне: и Женька, и Люда, и Саша, и ты с Инной. Обещаете?

– Я уверенно кивнул.

– Ну и добро! До восьмидесяти я уже не дотяну, а до 75-ти – постараюсь.

– Брось ты! Дотянешь ты и до восьмидесяти и больше. Ты на себя посмотри!

Отец как-то грустно и обреченно мотнул головой. И была в этом жесте какая-то грусть и одновременно, уверенность в том, что моим словам не суждено будет сбыться. Как будто бы знал он один все, что должно произойти, но никому не хотел об этом говорить.

Это был наш с ним последний разговор вживую. До 75 отец не дотянул. Совсем немного. 40 дней… Вот мы и встретили этот долгожданный им юбилей на кладбище с его друзьями. В поминках. Только, без него. А ночью мне приснился отец. Он стоял в подъезде между 1 и 2 этажом нашего дома в своем сером послевоенном плаще, небритый, с каким-то извиняющимся видом. Я позвал его домой. Он не ответил и остановился. И тут он заговорил, хотя рот его не открывался, но я слышал и понимал каждое его слово.

« Ты уж меня извини – не дотянул я до юбилея… И вам хлопот столько доставил! Хочешь спросить, как я умер? Да вот, вчера сидели с мужиками на скамейке, выпивали немного и играли в домино. Тут соседки сидят рядом. Слышу, зову меня. А это вот какая беда приключилась! На дереве рядом гнездо сойки. И надо ж тебе, какая незадача – птенец у нее из гнезда выпал! А гнездо довольно высоко, никто дотянуться не может, вот бабульки наши и зовут меня, чтобы я, значит, птенца в гнездо закинул все ж я повыше остальных. А сойка вокруг него кружит, орет как оглашенная. Я. значит, его в траве нашел, поднял, и только попытался дотянуться до гнезда, как вдруг почувствовал сильный удар в лицо. Это сойка, дура, на меня налетела со всего маху. Чувствую, кровь сочится по щеке. Разбила, зараза. Сильная птица, большая. Я исхитрился, каким-то макаром достал до гнезда и закинул этого чебурашку к себе домой. А она, зараза, опять меня по морде! Еле отбился. Кровища течет, бабки охают, сойка орет, птенец пищит, мужики матерятся. Ну вот, дали мне платок, я водичкой минеральной обтерся (сам понимаешь, откуда она взялась – часть закуски). Бабки говорят, давай врача вызовем, да куда там! Чтобы я из-за такой царапины к врачу бежал? Ну вот, выпили мы еще с мужичками за спасение птенца, да и разбежались. Мать, конечно, долго причитала, да примочки мне ставила. Но, вроде, все нормально закончилось. А утром встал как обычно, часиков в 8 утра, помылся, побрился, мать оладьи решила пожарить. Ты же помнишь, в последнее время она их часто делала. Так вот, решил я прилечь пока она на кухне возится. Прилег, значит, взял газетку почитать. И чувствую себя, вроде бы ничего , хотя вчера и выпили не мало. И тут вдруг что-то сильно кольнуло в сердце. Да так, что ни вздохнуть, ни пер..ть! И сделать вдох совсем не могу. Как будто, он в груди где-то застрял и не выходит. Я понял, что сейчас меня не станет. И сразу жалость такая к себе, к Лиде! Как она, когда меня увидит и потом как? Ведь одно мгновение, но как будто, успел всю жизнь вспомнить за этот миг. И сразу… дыхание… не восстанавливается… не могу вдохнуть. Стараюсь, глотаю ртом воздух! Не выходит! Паника… страх! И тут слышу – сердце вдруг остановилось. И не стучит больше. Как оборвалось в груди. Начал терять сознание… может, восстановится? Все сейчас восстановится и заработает, зря я паникую? Надо только вздохнуть! Сознание туманится, соображение уходит… Все. Темно. Ничего уже не чувствую. Умер.

Неприятное это занятие, скажу я тебе – помирать. Не хотел бы во второй раз. Как вспомню – жуть берет! Ну, извини, мне пора, я пошел. Мать берегите…сколько сможете…»

Он медленно стал спускать по лестнице на выход. Я хотел его окликнуть, чтобы он вернулся. У меня было столько вопросов к нему! Как он, где, что с ним сейчас и где это происходит? И еще, еще! У меня от обиды и жалости на глазах выступили слезы. Я попытался их стереть ладонью, а когда снова взглянул в лестничный пролет, никого уже не было.

Прощай! И…прости, если можешь!