Звери Стикса. Часть 1. Контрольная служба «Смерть» [Мира Брат] (fb2) читать онлайн

Мира Брат Звери Стикса. Часть 1. Контрольная служба "Смерть"

Глава I. КС-СМЕРТЬ.

Тьма.

Клац-клац, клац-клац. Когти пружинят на каучуковой ленте. Необъятный каменный зал, погружённый в кромешную тьму. Сырость. Чернота. Впереди горят зеленоватым призрачным светом факелы. Там что-то есть, только очень далеко, не разглядеть. Он пытается подойти ближе, но не может сдвинуться с места. Он знает, что это сон. Сон, который снится с самого детства. Он бежит. Бежит быстрее и быстрее, изо всех сил, так, что в ушах стоит треск от растяжения лопаточных сухожилий.

Мерзкий писк. Справа мигает красная лампочка. Лента под ногами замедляет ход. Он сжимает заострившиеся от раздражения зубы и выравнивает дыхание, замедляется и, наконец, останавливается.

– И какого чёрта!?

– Волфтейн вызывает, Фауст. Срочно, – безжизненный голос оператора доносится из динамиков. Свет становится ярче. Судья с ненавистью смотрит на одностороннее зеркальное стекло. Для него оно не было помехой, он прекрасно чувствовал двоих мужчин и одну женщину средних лет, которые наблюдали за ним из-за этой мнимой преграды. Если бы не линзы он, возможно, мог бы их и увидеть.

– Это не повод меня останавливать! Я битый час на износ бегу! Вы думать вообще когда-нибудь собираетесь?

Длинномордый бурый бист из псовых легко поднялся на задние лапы и уперся руками в поручни беговой ленты. Если посмотреть на него сейчас, трудно было бы поверить ,что только что он перебирал по тренажеру всеми четырьмя конечностями. Ну а глядя на него во время бега – что он не просто дикая когтистая тварь, а способен к прямохождению. Удачные гены обеспечивали псу практически равноценное двоякохождение.

– Срочно, – сухо повторяет женщина. Фауст явственно представляет её тонкие тёмные губы, обиженно сжимающиеся, словно улитки, которые прячутся в раковину от неосторожного прикосновения. Её выбеленную уже немного дряблую кожу, тщательно размягчённую, чтобы морщинки были заметны не так сильно. Её нафененные жидкие волосы багрового цвета. Он вздохнул и раздосадовано швырнул бутыль с водой в угол, чуть не попав в вошедшего научника. Мужик в халате вздрогнул и побледнел, но промолчал.

– Не фиксируй пока данные. Надо заново.

Санитары быстро и деловито отключали его от аппаратуры.

– Фауст, ты хорошо пробежал.

– Я сказал – не фиксируй данные! Какая часть предложения тебе не понятна? – снова поджатые сморщенные губы.

– Мы ведь можем и спрогнозировать…

«Господи, за что мне эта дурра!», – подумал пес. От злости когти на его лапах стали длиннее и жестче, а пасть машинально оскалилась и блеснула острыми частыми зубищами, искажая его лицо и превращая его в звериную морду.

– По вашим, Леночка, прогнозам, я уже несколько лет как мёртвый. Так что я смотрю вы в этом деле охуенные специалисты.

Он схватил мокрое бежевое полотенце, накинул на плечи и стремительно вышел.

– Вот ублюдок, – пробормотала вконец обиженная Лена.

Фауст был зол.

Он очень ценил свои квалификационные испытания. Эти блаженные дни, когда его помещали в отдельную кадетскую комнату, облепляли датчиками и заставляли непрерывно тренироваться. Раз в год каждый Судья вызывался в центр для такой проверки. Тут отслеживалась динамика здоровья, физической формы, оценивалось мастерство и уровень способностей, чтобы контора могла распределять задания согласно возможностям подчинённых. Ну и для поддержки духа соревнования среди коллег тоже. Правда, Фауста возможность повысить свою квалификацию или покрасоваться на стенде хорошими характеристиками, или на худой конец продемонстрировать остальным свою крутизну совершенно не интересовала. Он и так, сколько себя помнил, пребывал в десятке лучших. Он ценил квалификационную неделю, потому что в это время его никто не трогал. Никаких вызовов, выездов, отчётов, совещаний, погонь или многочасовой слежки. Научники в белых халатах и с суровыми лицами суетились вокруг, снимали показания, устанавливали какие-то датчики и снимали с них показания, проводили анализы и снова снимали показания… Не жизнь, а сказка. Он наслаждался одиночеством и спортом. Знай себе бегай весь день на отдельной дорожке. Или дерись на тренажере. Мозг отдыхает.

В последнее время большинство людей вызывали у него раздражение, и возможность на совершенно легальных условиях ни с кем не общаться целую неделю его несказанно радовала.

Поэтому Фауст был так зол. Даже острые костяные шипы показались вдоль всего его хребта до самого хвоста.

Фауст негодовал – что такого могло случиться, что его сдёрнули с беговой ленты и заставили тащиться в главный корпус. Вызов прислал Волфтейн, куратор первой десятины – десятки близких по своим характеристикам Судей.

Величественная гряда высоких пепельных корпусов администрации Контрольной Службы СМЕРТЬ как всегда терзала острыми шпилями косматые брюшка низких быстрых облаков. Это были гигантские башни–термитники и частично естественные скалы. Тут никогда не бывало хорошей погоды, на этом сером клочке земли, затыкавшем собой устье великой реки Черат. Некоторые традиции со временем становятся законами природы. Остров смерти – Стикс – место, где издревле базируется одна из самых мощных и страшных служб мира (после налоговой академии, конечно), обиталище самых чудовищных, фанатичных и беспощадных воинов. Оно просто не может быть цветущим садом. По всем канонам мифологии, такое место должно быть утыкано острыми скалами, засыпано серым пеплом, а корпуса Службы Контроля Смертности Населения обязательно должны выглядеть, как угрюмые казематы, в стенах которых веками воют грешники. Когда-то, возможно, так оно и было. Но сейчас внутри эти унылые здания были обставлены, как обычные офисы, кабинеты, и тренировочные залы, а выли здесь преимущественно кадеты.

Так или иначе, чтобы попасть из тренировочных корпусов в административные, нужно было пересечь пол острова, пройти несколько юношеских площадок, координационных зданий и миновать столовую. В таком почти хаотичном расположении зданий был смысл: так все части огромной махины постоянно контактируют. Молодняк видит старших, клерки встречаются с исполнителями, начальники – с подчинёнными. Конечно, всё равно формировались отдельные группки, но всё же в общей столовой иногда можно было встретить и светило науки, и главврача, и генерала, и ангела и Судью.

Всё это было прекрасно известно и понятно Фаусту, но сейчас необходимость кивать встречающимся знакомым его раздражала. Он стремительно пересекал общую площадь и мечтал побыстрее оказаться в кабинете Волфтейна.

– Ооооо!! Какие люди!…

Хлоп по плечу. Кивок.

– Смотри–смотри! Это Судья, Фауст Джонатан ЧХЧХЧч…. А его отец КХЧХХх…

Второкурсники на площадке, головы повёрнуты, взгляды жадно отщипывают от него по кусочку. Лучше не смотреть в их сторону вообще.

– Твою мать и нечистую силу! Здорова Фауст, давно не виделись!

Кивок, взгляд мимо масленого бородатого лица.

– Ты не занят? Может, посидим…

– Не сейчас.

Ускорить шаг, смотреть под ноги. Бесит.

– Прива, Фаусто! – сверкающая улыбка, зализанные чёрные волосы, цепкие тёмные глаза. – Как квалификация?

Кивок, махнуть рукой. Лёгкая дверь, наконец-то столовая. Длинный зал буфета, уставленный большими столами. На стенах развешаны мотивационные плакаты и девизы различных отделов КС-СМЕРТЬ: «Смерть несправедлива, неумолима и неизбежна», «Кому умирать – тому не миновать», «Мойте руки перед едой» и ещё с десяток тому подобного. Взгляды. Смотреть вперёд, не замедляться.

Кивок навстречу, пронизывающий ледяной укол в затылке. Шипящий голос туманом разливается прямо в ушах.

– Рад видеть тебя среди живых, Фауст.

Приветствие Судей. По сердцу мазнуло теплом. Встреча взглядами – тьма против тьмы, улыбка.

– Взаимно, Брат.

Полегчало.

Лестница. Шестой этаж. Он практически вломился в зал общей координационной работы и, сметая всё, что не успевало уворачиваться, понёсся насквозь к кабинетам кураторов.

– Здорова!

– Привет, Судья.

– Ой, здравствуйте…

– Приветствую….

Хлопки, кивки, взгляды в спину, смотреть мимо. Внутри снова стало душно и гадко.

Удар в плечо. Посыпались какие-то бумажки, расстилаясь по полу.

– Ээээ! Ну какого чёрта, придурок!?

Из горла чуть не вырвался рык.

«Смотреть надо, куда идёшь!».

– Цыц! Щенок! Послужи сначала с его, а потом будешь чёрта вспоминать! – кто-то дал незадачливому курьеру лёгкий воспитательный подзатыльник, но это было уже позади.

Он практически ворвался в кабинет куратора, не скрывая ни своей спешки, ни раздражения. Волфтейн сидел на углу стола, скрестив на груди могучие руки, и хмуро выговаривал какую-то длинноногую девицу, утонувшую в кресле напротив.

– Стучаться надо, офицер, а не вламываться, – пробасил начальник и нахмурился пуще прежнего.

– Зачем звал, Марк?

Волфтейн покачал головой, обречённо вздохнул и неохотно отправился в своё кресло во главе массивного дубового стола.

– Вот, знакомься, – он указал когтистой лапой на девушку. – Это Кира. Блестящий учёный, светлая голова, возможно, наше научно–техническое будущее!

Фауст недоверчиво осмотрел объект в кресле. Сизая гладкошерстная кошка с большими серыми человечьими глазами. Мелкая, гибкая, возможно даже двоякоходящая, но в кресле сидит как гуманоид, обернув ноги толстым полосатым хвостом. На голове два огромных острых уха–локатора и длинный пепельный пух, имитирующий каре, но в целом довольно неопрятный. Пса девушка категорически игнорировала, пытаясь прожечь взглядом дырку в рогатой голове начальника. Диабол отвечал ей взаимностью. Напряжение в комнате зашкаливало, воздух между ними чуть не искрился.

Несмотря на свой устрашающий демонический вид, Маркус Волфтейн был настоящим душкой, невероятно толерантным, терпеливым и дипломатичным существом. Нужно было сильно постараться, чтобы вывести его из себя. А сейчас он уже готов был зубами скрежетать, и это было бы крайне любопытно, если бы не дурное настроение Фауста.

На успокоительную лесть девушка внимания не обратила. Марк сверкнул глазами и окинул её тяжёлым взглядом.

– Мда. Светлая, – начал стучать когтем правой руки по столу. В этом месте на плотной тяжелой столешнице уже давно образовалась выбоина. – Только иногда на неё находят какие-то непонятные затмения! Кира, знакомься – это Фауст. Судья Фауст Джонатан Death. Начиная с будущего понедельника, он станет твоей тенью.

– Я не мальчик на побегушках!

– Мне не нужен качок за спиной!

Они воскликнули одновременно. Кошка резко подалась вперёд, вцепившись в подлокотники. У Фауста от гнева и негодования в глазах потемнело, а кулаки рефлекторно сжались до хруста.

– Сработаетесь, – хмыкнул диабол.

– Я в состоянии за себя постоять, – прошипела девушка.

– Конечно! – Волфтейн успокаивающе выставил вперёд руки. – Никто и не спорит. Этот разговор окончен, Кира, ты свободна, – он перевёл взгляд на пса. – Фауст, задержись.

Она легко вскочила и выпорхнула за дверь, сверкнув жёлтым отблеском в глазах.

Марк устало вздохнул и провёл рукой по красному лицу.

– Упрямая, как ослица, самонадеянная, как пьяная горилла! Кошки взяли самое худшее от всех прапредков!

– Волфтейн! – зарычал Фауст.– Я. Не. Тело-хранитель! И не мальчик подай-и-принеси! Вы достали уже мне баб подкладывать!

Марк поморщился.

– Не ори. Присядь, помолчи и послушай.

Фауст гневно бросил полотенце на подлокотник посетительского кресла и тяжело рухнул на ещё тёплое сидение.

– Эта фифа у нас недавно. Два года назад прибилась – сама пришла, не поверишь…

– Наемник? – брезгливо скривился Судья. – Ты издеваешься, Марк? Она даже не наша!

– Я тебе сказал, помолчи? – в розоватых глазах диабла вспыхнули огоньки. Пока что только красные. Фауст умолк, а начальник взял со стола тоненькое личное дело, полистал его, глубоко дыша и дожидаясь, когда внутренний огонь стихнет. – Один из моих биотехнологов, в общем. Очень талантливая, очень перспективная. Прекрасное биоинженерное мышление. Пришла со стопкой собственных изысканий и с собранным из говна и веток портативным биокомпьютером. Я рискнул и дал ей место в лаборатории. Пару месяцев назад она стала главой этой лаборатории и начала свой проект, – он взял со стола карандаш и начал что-то помечать в личном деле. Фаусту показалось, что куратор просто создавал ощущение параллельной занятости чтобы избегать его взгляда. Маркус Волфтейн закрыл дело и бросил папку Судье на колени. – Держи вот. Потом сам почитаешь, ознакомишься. Каким-то чудом её проморгали Сознанцы. А если ее проект выгорит, это будет скачок для наших технологий и мы оставим этих рыбомордых в каменном веке.

Диабол на секунду умолк, задумавшись о чём-то. Его громадные кожаные крылья слегка подрагивали, выдавая напряжение. Марк никогда не упускал возможности ввязаться в конкурентную гонку с контр–агентством, Службой Контроля СОЗНАНИЕ.

– В общем, хорошая, полезная девочка. Только вот вокруг нее частенько происходит что-то мутное. Она много ездит по миру со своим проектом – и куда бы ни приехала, всегда неподалеку что-то случается. Какой-то поток странных глупых смертей преследует ее по пятам. Хотя, возможно, я просто старый параноик. Какие-то мистические совпадения, а я в случайности не верю. Не бывает совпадений, бывают только синхронности. Я просто кишками чувствую какое-то движение рядом с ней, и оно мне не нравится. А девочка мне, признаться, очень нравится. Она наш человек до подшерстка, только, возможно, еще сама этого не понимает, – он жестом остановил готовый сорваться с губ Судьи вопрос. – Я знаю, что похоже на их компетенцию… Но Сознанцев я привлекать не хочу, они её переманят, а если тут действительно что-то есть, то и не справятся.

Фауст сжал подлокотники до скрипа. Служба контроля Смертности и Служба Контроля Сознания были извечными врагами. КС-СОЗНАНИЕ управляло потоками информации. СМИ, религиозные организации, политическая пропаганда, а также любые аномалии, связанные с влиянием на сознание живых. КС-СМЕРТЬ занималась вопросами жизни и смерти на планете. Жизнь – драгоценная энергия, ограниченная и врожденная. Всегда находились умельцы, чтобы украсть жизненную силу – для себя или на продажу. Не говоря уже о вампирах. Судьи КС-СМЕРТИ были единственными созданиями на планете, способными видеть и чувствовать нарушения жизненного баланса. И им было не все равно. КС-СМЕРТЬ владела полностью всем похоронным бизнесом на планете, невзирая на разницу в культурных кодах зон и также занималась урегулированием любых вопросов с мертвоходящими, зомбизмом и прочими неспокойными мертвецами. Две части Контрольной Службы исторически соперничали и конкурировали. Как минимум потому что СОЗНАНИЕ умело поддерживало свою светлую и благочестивую репутацию, тогда как сотрудники СМЕРТИ постоянно представали перед общественностью в черном, мрачном и угрожающем свете. Одинаково сильные корпорации, с незаменимыми подразделениями, казалось, никогда не могли договориться. Фауст был одним из немногих, кто относился к контр-агентству с уважением. Однажды ему пришлось сражаться с членами СОЗНАНИЯ бок обок, и с тех пор он не терпел категоричности в их отношении.

Волфтейн только по-стариковски махнул на пса рукой, закрывая опасную тему.

– В общем, я бы хотел, чтобы ты за ней присмотрел. Хотя бы несколько недель – если ничего не случится, то и слава богам. Ну а если… то уж значит не зря осторожный Маркус получает своё молоко.

– Марк, ты старый параноик… Я ведь не нянька! И не собираюсь приглядывать за какой-то девицей! КС – это силовая организация, а не бюро спасения пингвинов от нефтяных пятен! Я Судья! Я убийца в законе, и моя работа убивать – глав преступных синдикатов, президентов, королей…

– А ещё шлюх и бомжей, когда это необходимо! – не выдержал Волфтейн. Под плотной рябой кожей на лице начали гневно перекатываться мышцы. – Ты прав, Судья. КС-СМЕРТЬ силовая, практически военная организация. И позволю себе напомнить, что это значит, прежде всего, что ее члены выполняют приказы, даже если они кажутся странными!

В голосе начальника звучал металл, и пёс прикусил язык. Он явно проморгал границу, за которой кончалось терпение Волфтейна.

– Это не единственное, о чём я хотел поговорить, раз уж на то пошло, Судья. Ещё я хотел обсудить твои квалификационные результаты.

Пёс с удивлением поднял взгляд – вот это действительно было сюрпризом.

– Я чего-то не дотягиваю?

– Нет. Даже, пожалуй, наоборот, – диабол нервно облизнул пальцы, пошарил по столу, начал рыться в каких-то тонких листках в поисках нужной странички. – Ты стал быстрее, сильнее и выносливее. Сила укуса возросла на 1,5%, скорость реакции – на 10%!

– Ну это же вроде хорошо, Марк?

– Что хорошо? Ты на эмоциональный спектр посмотри!

Начальник швырнул объёмистый отчёт псу. На тонкой голубоватой бумаге пестрело штук десять разноцветных круглых диаграмм. Они были похожи на глаза – чёрный зрачок–центр с рваными неровными краями и переливчатая многослойная радужка, вся в волнах, линиях и колючках.

– Ты же знаешь, я в этих писульках не очень хорошо разбираюсь, – буркнул Судья, пытаясь сориентироваться в схемах.

Марк кивнул.

– Какого цвета больше всего?

«Красный.

Красный, розовый, красный, красный, еще красный…»

– Ну вот фиолетовый есть… чуть-чуть, – не сдавался Фауст но уже и сам начал понимать, что к чему.

– Хватит паясничать, Фауст!! – сорвался на крик диабол, хлопнул лапищей по столу и даже подался вперёд к нерадивому подчинённому, всем своим могучим телом. – Я не идиот и ты вроде тоже! У этого маятника есть цена по закону компенсации. Все твои спектры пестрят алыми маками – ты на грани срыва! Фауст, ты становишься злым!

Фауст не боялся гнева начальника, но от его слов внутри стало холодно. Он прямо смотрел в красноватые глаза Волфтейна. В них была не злость, а искреннее разочарование и досада.

– Злобным, вспыльчивым, кровожадным чудовищем! – он грузно опустился обратно в кресло. Главные слова были сказаны. Яростная вспышка уступала место усталости и печали. Он потёр лоб шершавой ладонью. – Если так пойдёт дальше, то вскоре ты начнёшь получать удовольствие от убийства.

Пёс поджал губы. Он действительно часто ловил себя на мысли, что всех ненавидит, но не думал, что это серьёзно, не хотел придавать этому значения.

– Моё чутьё меня не подводит, – затравленно бросил он. – Я никогда не убью баланс–положительного!

– Не убьёшь, так вспылишь и покалечишь, – примиряюще парировал Марк. – Фауст, чутьё должно работать на фоне холодного расчёта и трезвого ума. Судья соблюдает нейтральность. Эмоциональные диаграммы должны быть синими, зелеными, в крайнем случае фиолетовыми. Это очень конкретное противопоказание. Психически сорванный Судья – это машина массового уничтожения. Я не хочу однажды отправить ребят из десятки на зачистку тебя.

Он покачал головой и совсем уже тихо добавил.

– Ты изменился, друг мой. Ты рычишь на всех и вся, сторонишься коллег и становишься всё более и более жестоким. Что с тобой происходит?

Фауст вдавился глубоко в кресло и смотрел на свою нервно топающую ногу. Марк вздохнул и снова покачал головой, так и не дождавшись ответа.

– В общем так. От судейства я тебя пока не отстраняю, но к этому идёт, – Фауст вскинул взгляд. Он не верил своим ушам. Гнев подкатил мгновенно и сдавил горло так, что губы побледнели. – Пока что я ставлю тебе облегчённый эмоциональный режим. А в свободное время – последишь за кошкой. Это для меня. Свободен.

Ярость, возмущение и горькая детская обида поднимались в нём, словно лава в вулкане. Пёс сжал челюсти и вылетел из кабинета, словно пробка из шампанского.

В ушах стучало.

«Скорость реакции XY–79 – 980.

Дальше: сила удара … 890, тоже дохрена.

Выносливость – XY–85–816… Рекорд! 816…»

Погружённый в свои безрадостные мысли Фауст спустился в общий холл, посмотреть на таблицу результатов. Расчетное по выносливости XY–85–816 – это значило, что по расчетам центра он мог бежать по пересечённой местности без остановок на высокой для своего веса и класса скорости более 16 часов. Дура–Лена всё–таки спрогнозировала результат. Он удручённо покачал головой.

Злополучная выносливость и незначительное, но общее увеличение других характеристик вывела его на три показателя выше его обычного уютного 8го места в десятке Марка. А в классе бистов, звероподобных гуманоидов, он стал вообще третьим, обогнав даже Джона. Впереди оставался только оборотень Рэм и с большим отрывом Грог.

Шерсть на затылке Фауста непроизвольно поднялась.

– Любуешься? – низкий булькающий рокот из-за спины.

Грог. Бывает, что день не задаётся с самого начала. Грог был адской гончей – настоящей, с родословной. Чёрная глыба мышц на голову выше Фауста, тупая клыкастая морда, размером с чемодан, насаженная на горбатую спину без применения шеи и красные горящие глаза. Демон во плоти, гордость КС. Драчливый и самонадеянный мелкоформный бист – примесь гуманоидной крови столь ничтожна, что позволяла ему только говорить и то с большим трудом.

– Догоняешь меня, малыш?

Фауст не двинулся, не отвел взгляда от доски c результатами квалификаций, на которую и спустился в общий холл посмотреть, дабы убедиться, что действительно выполз по характеристикам на почетное третье место среди бистов.

–Конечно, Грог. Если честно, всю жизнь мечтал. Просто сплю и вижу, как мои циферки становятся больше и круче твоих. У меня и дел-то никаких других нет: только сижу и думаю, как бы мне Грога обогнать.

– Дел нет? Что, Фауст, тебе уже дел не дают? Не доверяют? Правильно ,давно пора!

При этих словах желудок Фауста мгновенно свернулся в узел, а в горле встал комок сухой земли. Он резко обернулся назад и встретился с насмешливым взглядом гончей.

«Откуда эта рожа знает!?»

Конечно, он понимал частью сознания, что Марк никогда не стал бы за его спиной распространяться об угрозе отстранения, но больно уж точно попал Грог своим замечанием.

– Я бы тебе и шнурки не доверил завязывать – удавишься.

Стоявшие вокруг мужчины загудели, в предвкушении потасовки.

Почувствовав, что задел какую-то важную струну, Грог осклабился. Его глаза сверкнули, он грациозно надвинулся на пса своей немалой массой. Его забавляло и раззадоривало то, что оппонент молчит и только сверлит его взглядом.

– Уйди, Грог. Сейчас не лучшее время для выяснения отношений, – процедил Фауст. Он остро чувствовал запах угрозы и адреналина, исходивший от гончей. Чёрный гигант довольно усмехнулся.

– Почему не лучшее? Наоборот. Поединки разрешены в пределах трёх ближайших соперников. Теперь ты третий – имеешь право, – он развёл зубастую пасть ещё шире в ехидной улыбке. – Или боишься?

Мимо. Фауст сразу же успокоился. На «слабо», «трусишь» и «а я круче тебя» у пса был иммунитет. К таким мотивам он испытывал отвращение и никогда на них не вёлся. И Грог это сразу почувствовал, но упускать шанс не собирался.

– Нет, вижу, что не боишься. А действительно – чего бояться? Если тебе результаты квалификаций написали липовые, то и победу в поединке подстроят… Так ведь?

А вот теперь в точку. Внутри всколыхнулась не просто ненависть, а настоящее животное бешенство.

– Ты ведь у нас любимчик? – Грог ликовал. Наконец-то его старый враг попался!

Он собирался демонстративно отвернуться, но вовремя сработал боевой рефлекс и он отшатнулся. Челюсти Фауста щёлкнули в доле миллиметра от морды Грога. Квалификационные недели проходили по всем подразделениям посменно, не только для Судей. Так что сегодня тут возле стендов с результатами толпилось много хороших бойцов с отменной реакцией. Поймали пса прямо в воздухе и оттащили. Улыбка на лице гончей дрогнула: он не ожидал, что противник может кинуться в полную силу. Бешенство Фауста было несколько большим, чем он планировал. Пёс весь дрожал от гнева.

–На ковёр. Синий зал. Сейчас!

Он игнорировал боль. Он кидался снова и снова, молча, и не спускал с него своих чёрных непроницаемых глаз. Юркий, быстрый, как пиранья.

– Выродок! – изо рта брызнула кровь. Большая часть осталась в плотном кожаном наморднике. Грог знал, что во много раз сильнее Фауста, но тот был гораздо быстрее. Грог ушибал насмерть, но Фауст резал когтями и зубами, убивал точечными ударами в жизненные центры. Они встречались на тренировочном ковре один раз несколько лет назад, после чего им запретили сражаться друг с другом – они оба не могли победить, а повреждения наносили весьма серьёзные.

– Щенок! Ты не меняешься! – Это был незаконченный бой Грога, и он помнил об этом. Теперь он добился своего реванша, он спровоцировал. Осталось только успеть уделать эту опасную псину до того, как слух дойдёт до куратора.

– Ты тянешь время, Судья! Ждёшь, что кто-нибудь спустится сверху и остановит драку!?

Удар костяшками в горло он пропустил. Упругая бурая фигура мелькнула в воздухе и очутилась у него на спине. Если бы не форменный намордник на Фаусте, он бы уже заливал артериальной кровью стены. Но намордник был – крепкий, рассчитанный на силу лучшего Судьи–биста, то есть самого Грога. Замах, схватить за шею и хряпнуть об пол. Аудитория одобрительно взвыла. Пёс ударился затылком и даже выдал подобие какого-то жалкого стона. Сейчас! Грог с рёвом прыгнул сверху, целясь разбить, размозжить эту узкую зубастую морду. Победа! Но локоть больно врезается выше головы ненавистного мажора. Как? Почему? До мозга докатывается кислая боль с низа живота, куда ткнулись задние лапы хитрого подонка, толкнули его вперед и задали гончему большее ускорение. Теперь зал взревел с новой силой, поддерживая уже этого полукровку. Парням всё равно. Им хочется зрелищ, они поддержат того, кто будет сильнее. Но для Грога это было целью номер один – всегда быть сильнее. Никто не должен посягать на его первенство! Никто! Любой ценой.

Псы шатко расползлись в разные стороны. Как и в прошлый раз силы были равны. В лицо брызнула прохладная вода, тут же чьи-то руки обтёрли, приложили проспиртованный тампон к разбитой брови. В противоположном углу Фауст, пошатываясь перелезает ограду, отмахиваясь от назойливых рук поддержки. Уходит? Нет! НЕТ, куда!? Не может быть! Он принимает ничью! Так просто! Как можно так легко сдаваться! Быть не может!

– Ты куда собрался, щен? – хрип булькает в горле. Фауст не реагирует. Видеть спину, спокойно удаляющуюся от тебя, словно от кучи отработанного мусора, просто невыносимо. – Пошёл папе жаловаться? – дрогнул. Хорошо, дальше давить в этом же направлении. – Грог плохой! Грог побил малыша Фауста! Нашего любимого мальчика с чистыми руками!

Фауст обернулся и смотрел на заливающегося гончего с брезгливым отвращением и ненавистью, как на бешеную грязную собаку. Ничего. Главное, чтобы он сорвался. Победа любой ценой…

– Ты не прав, Грог.

– Пока тебе выписывают пакеты F–14 на Южный Берег, мы тут по колено в крови выполняем грязную работу!

– Грог, прекрати. Я Судья, я такой же, как ты и делаю то, что прикажут…

В зале воцарилась тишина. Кто-то прислушивался, понимая, что происходит что-то очень личное, кто-то неодобрительно отворачивался от Грога, кто-то бросал гневные взгляды на Фауста.

В дверях появилась высокая фигура Маркуса Волфтейна. Куратор был в ярости, и его появление должно было ознаменовать сильнейший нагоняй обоим.

«Эх, время на исходе!!»

– Ты такой же как я!? Я своё место заработал сам! Меня папочка не пропихивал и…

Он взлетел, как пружина. Прыжок бросил упругое длинное тело на Грога. Костяной кулак с острыми выростами естественного катета на пальцах с такой силой влепился в глаз гончего, что у того затрещало и запищало в ушах. Фауст двигался неестественно быстро даже для биста. Даже для Судьи.

– Я Судья! Я Судья! Я такой же как вы!!! Мать твою, Я! Судья!! – рычал и выплевывал пес, нанося удар за ударом.

Волфтейн стремительно летел к дерущимся, хлопая огромными кожистыми крыльями по потолку и полу, ребята из зрителей также хлынули на ринг. Спарринг это круто, но настоящего кровопролития никто на самом деле не хотел. Фауст был очень силён по сравнению с гуманоидами, но довольно лёгок. Четверо мужчин просто приподняли его и оттянули от адской гончей. Грог хохотал, потирая наливающийся глаз, хрипя кровавой мокротой в горле. Он уже победил, ведь он вывел соперника из себя.

– Давай, давай! Иди! Папуля отмажет своего сынка!

Фауст при этих словах взвыл и потерял остатки контроля. Время для него замедлилось, он словно окунулся в волну чёрного густого мрака. Треск разрываемой кожи, и сорванный намордник бессильно летит на пол. Его не просто не удержали – мужчины даже не осознали момента, когда этот костистый болид, состоящий из зубов, сухих мышц и когтей, вырвался из их рук и полетел к обидчику. Лицо Волфтейна застыло от ужаса. Липкий страх пробежался, наконец, и по спине у Грога. Он не боялся кулаков Фауста – он боялся его зубов. Все боялись. 16 пар острых клыков внешней челюсти доходили до трех дюймов в моменты боевой мобилизации – они могли перекусить даже астральный клинок и не поддавались никакому анализу. Чудесное папино наследство. Он мог жевать алмазы, словно орехи, а в кость они входили, как в подтаявшее масло. Грог не понимал, как Фауст освободился из намордника, но быстро осознал, что сейчас может действительно умереть, и это уже больше не игра.

Гончий успел выставить вперёд левую руку.

Он был истощён. Ни одной эмоции – только усталость. Боль глухо пульсировала, пробегая нестройными волнами по всему телу. Два ангела, мужчина и женщина, обрабатывали его раны, заглаживали ушибы своими прохладными руками. Поперек шеи зиял свежий рваный шрам от удавки, которой его оттянули от гончего. Он смотрел в стену, и вдруг понял, что Марк ему что-то говорит.

Волфтейн стоял у чёрного окна подземного лазарета, убрав руки за спину. Выглядел он очень хмурым, но скорее печальным, чем рассерженным.

– … В трёх местах и 28 швов.

– Что?

– Челюсть, говорю сломана!

– У меня?

Волфтейн подошёл ближе и всмотрелся в его лицо: «А ты часом не идиот?» читалось в его взгляде.

– У Грога. Он месяц теперь будет кашку кушать. Ты меня не слушаешь?

– Нет, – честно признался пёс. – Извини, я, видимо, отключился.

Марк вздохнул. В комнате повисло тяжёлое молчание.

– Я отстранён?

Диабол кивнул.

– Прости, Фауст, я не могу иначе. Ты себя не контролируешь. Твой зверь вырывается наружу, – при этих словах всё внутри Фауста сжалось. – Это опасно. Ты понимаешь, что мог убить его? В состоянии аффекта ты чуть было не убил другого Судью! Это немыслимо, недопустимо!

– Я бы его не убил! – жестко сказал пёс.

– Тебя оттащили, упрямец! Всемером! И уложили транквилизаторами, потому что удавка не помогла. Я боялся, что ты и мне руку отхватишь! Ты понимаешь, что ты порвал намордник, рассчитанный на средней мощности подъёмный кран? Можешь гордиться – теперь все форменные намордники КС буду заменены с расчетом на силу твоих жевалок.

– Я бы его не убил, – тихо повторил пёс. – Он Судья, он дебил и придурок, но он Судья. Если я во что и верю, то это в Судей. Нас мало и мы все связаны общим делом – мы мараем руки в крови, чтобы остальной мир мог жить спокойно, при этом презирая и чураясь нас! Это накладывает отпечаток, Марк. Грог мне противен, но мы в одной лодке.

– Твои поступки противоречат твоим словам, Фауст. Грог, конечно, козёл, что и говорить. Если и есть у нас в конторе кто-то с ещё более вредным характером, чем у тебя, так это он! Ты пойми – его ненависть к тебе заварена на глубокой личной трагедии и зависти – он же мозг, запертый в коробке! Он зооморф! Его тело не приспособлено ни для творчества, ни для быта, только для убийства. Он ненавидит всех прямоходящих бистов и антро, и уж особенно если они также сильны, как и он!

– Я это понимаю, но он обвинял меня в таких вещах…

– И ты повёлся! Я знаю, что он тебе говорил – отчёты и свидетельства уже собраны. Я согласен, он подло бил по твоим болевым точкам. Но у Судьи не может быть таких точек, Фауст! А если тебе клиент будет говорить то же самое?

Фауст сник. Помолчали.

– Считай, что это был тест на эмоциональную стабильность, и ты его с треском провалил. Раньше ты как-то с этим справлялся. На твоём месте я бы плотно задумался – как. Пока – ты отстранён на 3 месяца. Тебе просто нужен отдых. Следи за кошкой, я постараюсь оформить эту опеку, как официальное задание. Через полгода пройдёшь повторную квалификацию, а на следующей неделе освидетельствование у психиатра.

Псу ничего не оставалось, кроме как покорно кивнуть.

Глава II. Ганолват.

Первая неделя прошла просто ужасно. Фауст откровенно маялся. Ходил, следил, наблюдал, часами томился в тесном салоне прокатного автомобиля, проклиная себя и своё наказание. Тем не менее, он вынужден был признать, что Марк поступил справедливо. Он и сам чувствовал, что за последние пару лет изменился. Только в одном диабл был не прав. Фауст стал не злым – а пустым. Внутри него росла и зрела черная, бездонная пустота, поджидала его вечерами перед сном, утрами после пробуждения. Сейчас, из-за всей этой истории с Грогом и разговора с Маркусом он понимал, что вспышками гнева просто пытается заполниться и как будто оживить себя заново.

Кошка не далеко уехала от Стикса. Она снимала малогабаритную квартирку в одном из немногих тихих секторов Гамора. Многомиллионный город распластался уродливой кляксой на западном берегу Черата. В хорошую погоду, когда смог немного расступался, с самой северной части набережной можно было видеть вдалеке термитные башни КС. Из порта два раза в сутки на Стикс ходил паром, а также скоростная электричка метро. Стеклянные тоннели были проложены прямо по дну реки. Фауст никогда не любил Гамор, хотя бывать и жить ему тут приходилось довольно много. Из-за разрешенных двигателей внутреннего сгорания тут было слишком шумно. Слишком грязно. Город славился свободой нравов и пестротой населения. Благодаря близости базы КС, тут всегда было полно как сотрудников, так и наемников, отдыхавших между заданиями или на выходных. Так что преступность тут водилась с одной стороны в избытке, но с другой – исключительно мелкая и несмелая.

Девушка жила работой. Везде и повсюду она таскалась со своим неизменным портфельчиком, в котором содержался гибридный ноутбук и какие-то к нему прибамбасы, плюс что-то вроде фотоаппарата-сканера. А таскалась она много, особенно вечерами: бары, концерты, фольклорные, литературные вечера, балет, театр, опера – ей было всё равно куда, лишь бы было побольше народу. И всюду со своей машинкой. А днём она просто гуляла по городу. Что можно было фотографировать с таким остервенением в этом гигантском душном мегаполисе псу было решительно непонятно, но Фауст старался об этом не думать. Он маялся, томился и скучал. Вникать в проблемы и жизнь хвостатой девчонки, которая к тому же могла уволиться через год или два, ему совершенно не хотелось. Личное дело он просмотрел наискосок и отложил. За эту первую седмицу ничего странного или мистического он, как и ожидалось, не заметил. Только один раз отогнал от нее хулиганов. Было это в субботу ночью, когда она возвращалась из клуба.

Тогда Судья чуть не поперхнулся своим дурным кофе, увидев, как девушка выходит вечером на улицу в малюсеньком обтягивающем платье. Пожалуй, впервые он увидел её с хорошо уложенными в гладкое каре волосами и подведенными глазами. Он отметил про себя, что ее собранный пытливый взгляд и рабочая сдержанность движений в сочетании с полупрозрачным платьецем смотрятся очень сексуально. Ночная дискотека называлась «Ватная зубочистка» и была ничем не примечательным заведением среднего класса. Музыка грохочет, однообразные басы слышны ещё снаружи. В клубе проблем не было. Сначала она просто нашла себе местечко за столиком на балюстраде второго этажа, откуда прекрасно просматривался весь зал, две из трёх клетки с полуголыми танцовщицами и часть барной стойки. Пёс оценил выбор места для наблюдений на отлично. Там она открывает свой ноут. Устанавливает на треногу бритву-фотоаппарат, направляет пузырь объектива на танцпол, и чуть не до двух ночи пялится в экран, потягивая ледяной милкшейк. Откровенно говоря, странное поведение для молодой красавицы в ночном клубе. Пёс внимательно следил, как в половине второго к ней бесцеремонно подсел мелкий неприятный человечек в кепке, натянутой по самые брови и завёл разговор. Это не было попыткой склеить девку – человек был из службы безопасности заведения. Фауст уже напрягся, ожидая проблем, но вопреки его скепсису, конфликта не последовало. Уже через несколько минут новые приятели непринуждённо разговаривали, смеялись и чокались безалкогольными напитками. Так продолжалось до утра. Ну а потом Фауст сильно усомнился в умственных способностях этого сотрудника СМЕРТИ – девушка отправилась домой – одна. Пешком. По городу с весьма паршивой криминогенной репутацией. Почему она не взяла такси, почему не нашла себе кавалера какого-нибудь – он не понимал. Её начали пасти в первом же переулке – четверо малолетних панкариков следили за одинокой фигуркой целых два квартала, прежде чем отважились напасть. Пёс просто спугнул шпану, выскочив из-за поворота с жутким рыком и клацнув зубами. На этом приключения и закончились – выглянув за угол, он удовлетворённо отметил, что, по крайней мере, теперь она решила убежать. К его удивлению бежала она на четырех лапах и довольно шустро, забавно распушив полосатый хвост.

На второй неделе Кира практически не вылезала из этого клуба. Толстый охранник пропускал её сразу, лишь приветственно кивнув, внутри встречал неприятный мелкий человечек, дружески обнимал и провожал до её места на балкончике, теперь стабильно украшенном табличкой «Reserved». К счастью больше она не отваживалась гулять ночью в одиночку и пользовалась услугами такси.

К концу второй седьмицы, Кира собрала сумку и двинулась в путь. Она и правда много переезжала. Города, городки, городочки и мегаполисы. Все, правда, в пределах Северной Серой зоны Зоомы. Логику передвижения Фауст не понимал и сделал вывод, что алгоритм ей задают таинственные данные в маленьком ноутбуке. Как такового дома у неё и не было. Судя по всему она вот так каталась, собирая данные, потом возвращалась на Стикс в лабораторию на пару дней для их обработки, а затем снова уезжала, оставляя разбираться дальше трех своих лаборантов.

Прошла и третья неделя. Съёмные апартаменты, квартиры, дома, номера в гостиницах. Прогулки. Тихие дни с книгой или в музее и вечера на концерте, в кабаке или филармонии. Пес поймал себя на мысли, что стал привыкать как к такому образу жизни, так и к кошке. Ему начинало нравится то, что вместе с ней он ведет вроде бы очень активный образ жизни, но одновременно с тем и очень размеренный, тихий. В молчании. За это время ей удалось несколько раз удивить его. К примеру, девушка вполне сносно ездила верхом, предпочитая в качестве транспорта рогатых парнокопытных. Она легко находила общий язык с кем угодно, была обаятельной и умела расположить к себе. Но при этом – почти все время проводила одна и ее это, казалось, совсем не тяготит.

Многие обескураживающие вещи не вызывали у неё никакого смущения, а какие-то пустяки заставляли краснеть. Она могла ходить с нелепым бантом на шее, и постесняться обратиться к полисмену на улице, чтобы узнать дорогу. Она могла нырнуть в книгу утром и случайно проседать с ней в кафе до вечера, пока не перелистнет последнюю страницу. При этом отстоять очередь из трех человек в магазине ей не хватало терпения, и она могла бросить набранную корзину с покупками. Она могла передумать идти куда-то не то ,что на полдороги, а вообще у самых входных дверей. Развернуться и отправиться домой или куда-то в другое, порой неожиданное заведение. У неё был парень, который, нужно сказать, проявлял к её работе чуть ли не меньше интереса, чем Фауст. Звали его Джекоб, здоровенный человек с пушистыми соломенными волосами и брезгливым выражением лица. Вместе они не жили, только изредка встречались и ночевали в его частном доме в хорошем районе Лесты, когда она проезжала через этот живописный скучный городок, маленький культурный оазис неподалеку от громоздкого Гамора. Он редко ходил с ней, только в бары, и ещё иногда встречал. Зато он вытаскивал ее «в свет», на официальные приемы. Для этого Кира делала укладку, макияж и наряжалась, превращаясь в настоящую красавицу – стройную и грациозную. Глубокого серо–сизого цвета короткая шерстка контрастировала с пепельно–белым каре, а человеческие глаза в естественной светлой обводке придавали ее и так миловидному лицу особую искорку. Она могла быть очаровательной, особенно когда улыбалась. Но она этого всего не любила. И старалась смыться с таких мероприятий при первой возможности. Однажды пес засек из своего неприметного экипажа, как она выбирается из окна второго этажа пафосной усадьбы какого-то богатея, куда ее затащил на такой вот прием Джекоб. Кошка ловко спустилась на когтях по стене, затем яростно стянула с себя сверкающее вечернее платье и затолкала его в клумбу. Напоследок она с силой зашвырнула в кусты высокие туфли, взлохматила тщательно уложенные белесые волосы, встала на четыре лапы и нырнула в подлесок. Пес долго смеялся. Он не слышал, но почему-то был уверен, что она при этом ворчит и матерится. Еще больше он смеялся, глядя, как Джекоб выскочил из парадного входа и бестолково озирался по сторонам. Парень почему-то ужасно не нравился псу – вызывал раздражение. То ли снобом казался, то ли выскочкой. И то, что любовничек не так уж много времени уделял своей музе, объясняя это постоянными переездами последней, было Судье на руку.

Так, в прогулках, кафе, концентрах и барах прошел почти месяц. Треть наказания была отбыта и все шло хорошо, так, что пес даже начал расслабляться.

События начали резко развиваться, когда они в очередной раз переехали. Тут всё сразу же было по-другому, с самого начала, с самого места, в которое их завело кошачье исследование.

Ганолват. Пластилиновый городок. Здания не выше пяти этажей, не построенные, а будто вылепленные из теста. Громоздятся своими округлыми боками, закрученными шпилями, колоннами, куполами и балкончиками, нависают над мощёными мостовыми и кривыми переулками. Зелёная набережная в центре города, тёплый апельсиновый свет и мечтательная дымка тумана, ползущая по ногам. Если быть внимательным, можно заметить, как она выпускает тонкие щупальца и спиралью завинчивается вокруг фонарного столба. Здесь это в порядке вещей. Местные жители – маленькие пузатенькие человечки в традиционных колпачках – не обращают внимания на такого рода чудеса. Это Ганолват – город–пограничник с зоной Мистерии. Единственное место на планете, где граница этой невероятной зоны чётко обозначена. Мистерия –одно из чудес света. Огромное многокилометровое розовое пятно на карте мира, не имеющее чётких границ, нанесённое лишь приблизительно. Внутри зоны есть несколько более или менее стабильных городов, до которых можно добраться по более или менее стабильным дорогам. В остальном – это место, где рождаются сны. Если сойти с тропы, то можно очутиться где угодно. Иногда просто на другой стороне планеты, а порой и вовсе исчезнуть. Бывали случаи, когда люди входили в леса Мистерии, а возвращались молодыми через несколько десятилетий, уверенные, что прогуляли всего пару часов. Кто-то верил ,что Мистерия это один большой портал в другие миры, кто-то, что в другое время. А может эта зона это один большой запутанный пространственный пузырь, который вмещает в себя ещё такую же по размерам планету. Так или иначе, но с уверенностью можно было сказать только где Мистерия начиналась и заканчивалась – все границы этого странного места проходили по лесу или по воде и были стабильны. А вот внутренних карт попросту не существовало. Путешественники рассказывали об удивительных городах, и деревнях и современных, которые посетили, но повторно на прежнем месте их уже не находили. Можно было проколесить её по стабильным дорогам вдоль и поперек, и это каждый раз будет разная страна, разная карта и разные расстояния. Только здесь, на семикилометровой набережной Ганолвата – Дороге Туманов – можно было любоваться ею так открыто. Изменчивая хозяйка миражей почему-то благоволила городу, и уже много столетий позволяла его окнам созерцать свою мощь.

Каждую ночь Дорога Туманов погружалась в этот самый туман, а на рассвете, когда плотная дымка рассеивалась, толпы собравшихся на набережной туристов и горожан с удивлением наблюдали новый пейзаж. Действительно новый, ведь каждое утро он был разным. Иногда набережная становилась выходом к реке, на другом берегу которой сверкал неведомый город, иногда к океану, полному плавучих льдов, иногда к горячему южному морю или пустыне, к лесу, полю, к зеркальному отражению самого Ганолвата. По другую сторону от изящных парапетов Дороги Туманов, выполненных в виде шахматных фигур, могло оказаться всё что угодно – поле, вода, лес, джунгли, тундра или болото с аллигаторами.

В один из дней, когда туман рассеялся, оказалось, что за перилами простирается полукилометровая пропасть, а на её дне бушуют чёрные волны беспокойного океана. Многие туристы отшатнулись в ужасе от такой высоты, но только не Кира. Эта любопытная бестия заострила уши и вылезла так далеко за парапет, что Фауст чуть не демаскировал себя, кинувшись уже выволакивать её за хвост. Но она и сама вернулась. И на её лице с восторженно распахнутыми серыми глазами и огромными расширенными зрачками читалось такое отстранённое восхищение, что она ничего не заметила.

Невозможно сказать, существует ли то, что показывает коварная Мистерия на самом деле или это только миражи. Известно только то, что в этой части мира в эту непредсказуемую зону не войти. Если перепрыгнуть через парапет и попытаться пройти дальше, то окажется, что идёшь целый день, но так и не сдвинулся с места. Это в лучшем случае, а можно и пропасть. Об этом напоминают множество плакатов по всему городу и, конечно на самой набережной. А также при въезде в город после обязательной проверки документов полисмен в синем колпачке скороговоркой объясняет всем въезжающим, что администрация города не рекомендует путникам выходить за перила Дороги Туманов, а в противном случае не несёт ответственности за их жизнь и благосостояние.

Фаусту город нравился. И это было для него сигналом перемен – ведь в последние полгода ему вообще ничего не нравилось. По прошествии месяца с начала слежки за кошкой он вынужден был признать, что Марк был прав – ему был нужен отдых. Не то чтобы он полностью восстановил свою прежнюю форму, нет, но стал чувствовать себя значительно лучше. Курок его настроения больше не был постоянно взведен в положение «готовность к взрыву», появился какой-то запас. Может быть, это произошло благодаря постоянным прогулкам и насыщенной культ–программе, а может быть, потому что много дней к нему никто не лез, ничего не требовал, не дергал. Он изнывал от скуки, продолжал бубнить в уме нечто недовольно–злое в адрес всего окружающего, но не мог отрицать, что уже не терзается тошнотворным ощущением бессмысленности всего и вся. Он понял это, когда полчаса простоял в очереди на визу для въезда в Ганолват и не представил ни одного способа жестокой расправы с древним, трясущимся от старости таможенником, который подолгу причмокивая синюшными склизкими губами, педантично просматривал документы всех очередников по нескольку раз. Он просто смотрел на это чудо долголетия и ждал, словно пережидая дурную погоду.

Это было каким-то свежим ветром. Ну а потом свежего ветра стало чересчур много, и к концу недели пёс решил всё–таки переговорить с подопечной.

*      *      *

– Куда торопишься, ципа? Может тебя проводить?

Кира так задумалась, что не сразу поняла, что этот внезапно отделившийся от тени человек с маслеными глазками и противными усами обращается к ней.

– Нет, спасибо, я сама… – автоматически выпалила она. Вообще в последнее время Кира расслабилась. Ей стало казаться, что люди подобрели, что все россказни об опасностях ночных переулков для юных девушек – это сказки, выдуманные злобными старыми девами и суеверия. Она оглянулась, чтобы убедиться, что действительно забрела среди ночи в этот грязный узкий переулок своими собственными ногами.

«Молодец, нечего сказать».

Мужик бесцеремонно рассматривал её фигуру, перекатываясь по изгибам сверху вниз и обратно. Чуть глубже в проулке стояли ещё двое: один покрепче да повыше и один какой-то совсем плюгавый жилистый коротышка. Ей стало тревожно.

– Чо ты тянешь!? Хватай её, урод!

Мелкий коротышка выкрикнул это так зло и жёстко, что даже усатый удивлённо оглянулся. Кира решила использовать это замешательство и рванулась назад. На мгновение ей показалось, что удастся убежать, но крепкая как клещи рука почти сразу схватила её за хвост. Девушка мявкнула и сжалась. Однако никакого дальше движения не последовало – ни удара, ничего. Обернувшись, она увидела странную картину. Усатый цепко схватил её за конечность, а его, в свою очередь, цепко схватил за горло смутно знакомый высокий бурый пёс с узкой зубастой мордой.

– Отпускай, – сказал он низким рычащим голосом.

Усатый злобно сощурился, но, видимо, рука на горле сжалась сильнее, и он с досадой отпустил добычу. Кира тут же поджала распушившийся хвост, но убегать не стала. Поднялась и встала за спиной у пса, стараясь вспомнить, где его видела.

– Извините, ребята, но эту девушку уже провожаю я, пробасил пес и отпустил человека.

– Иди к чёрту, это наша территория! – зашипел второй, выступая из темноты. – Откуда ты вообще взялся, я тя тут не видел!

– Ну, ведь это хорошо, – рассудительно сказал пёс. – Если увидишь ещё раз – убью.

Усатый отошёл, видимо, от первичного потрясения и резким движением выбросил перочинный нож–бабочку. Язык жестов, понятный существам на любом уровне культуры.

Пёс не изменился в лице. На этом диалекте он тоже говорить умел. В его правой руке, словно соткавшись из ночной тени, вдруг оказалась коса. Только что её не было и вот она уже есть, острая, изогнутая, хищная. Кира даже услышала, как с хрустом подкосились ноги у незадачливых бандитов. Усатый и крепыш, суеверно крестясь, быстро отступали, утягивая за собой и мелкого. Только сейчас девушка заметила, что всё это время он смотрел только на неё, сверлил своими мутными злыми глазками. Товарищи практически силой развернули и утащили его вглубь городской чащи.

Кира перевела взгляд на своего нечаянного спасителя. Высокий двоякоходящий псовый с гладкой короткой шерстью красно–бурого цвета задумчиво смотрел в след разбойникам.

– Странный какой-то взгляд у этого маленького, – сказала Кира. Он кивнул. Развернулся и спокойно пошёл к выходу из закоулка.

«Мда. Везёт мне сегодня».

– Ты из КС, да? Волфтейн не шутил и приставил ко мне телохранителя.

Пёс стиснул зубы.

– Не телохранителя, а наблюдателя.

– Ну, во всяком случае, сейчас ты не наблюдал, а вмешался… к счастью.

Он кивнул.

– Спасибо.

Он снова кивнул, не глядя на неё. Они шли быстрым шагом, он точно знал где находятся ее апартаменты и целенаправленно вёл её домой. Девушка вздохнула и взялась за разговор.

– И давно ты за мной «наблюдаешь»?

– Месяц.

Она встала как вкопанная.

«Месяц?»

Пёс прошёл немного вперёд, тоже остановился и обернулся. В его темных глазах отражалась усталость от бесконечного терпения. А в голове у Киры стремительно пролистывалось всё, что приключилось с ней за это время. Как она металась по какой-то автозаправке в поисках туалета, а потом полчаса не могла выйти, потому что дверь захлопнулась. Как из бара на неё вывалилась какая-то пьянь и облевала с головы до ног. И её счастливые мысли о том, что никто этого не видел. А ещё вспомнилось самое обидное – как она оказалась одна ночью, посреди незнакомого города, потому что у неё сдох арендованный козёл от болезней и старости, и пошёл такой проливенный дождь, что она вымокла и промёрзла по самые кишки. И никто, ни одна сволочь не помогла ей тогда.

– Ты за мной таскаешься уже месяц? И ни разу не подошёл, не предупредил, не представился, не помог?

– Предупредил тебя ещё Волфтейн, представил, кстати, он же. А если я тебе сейчас не помог, то я просто не понимаю, что ты подразумеваешь под помощью.

Ответить вроде бы было нечего, но на душе стало как-то погано.

«Ну и типчик. Вот вроде не нагрубил, а чувствую себя обосранной».

Кошка сжала челюсти и кулаки, сдержанно кивнула и они снова пошли.

– Ну и? – она решила продолжить разворачивать разговор. – Много неприятностей ты от меня отвёл?

– Это четвёртый случай за неделю.

– Ты серьезно? – она не верила своим ушам.

Кивок.

«Вот оно в чём дело. Я-то думала, это мир стал добрее и светлее, а это просто у меня за спиной ходит бугай и всех негодяев распугивает».

– И что, так всегда? – голос стал сухим и каким-то чужим.

– Нет. С момента, как сюда переехала. Я поэтому сегодня решил тебя встряхнуть, подпустил этих троих поближе, чтобы обратить твоё внимание, наконец, на то, что происходит. Три недели совершенно спокойно, а как только мы приехали в Ганолват – ты словно антенну для приманки ублюдков включила. Зачем ты вообще сюда припёрлась через пол континента?

– По делу надо, вот и припёрлась – буркнула она. Её оскорбляло, что этот невесть откуда свалившийся качёк выговаривает её, как школьницу.

– Слушай меня внимательно, кошка, – он повернулся к ней, приблизил своё лицо к её и начал чеканить слова, будто говорил с полной идиоткой. – Я бы с удовольствием не делал того, что вынужден делать. Но обязанности диктуют мне необходимость с тобой сейчас разговаривать и провожать до дверей, как какую-то мажорную шэфскую дочку. И поверь мне – если я задал вопрос, то это не для радости общения, а чтобы услышать чёткий ответ. Итак: зачем ты припёрлась в Ганолват?

Гнев сжимал свои удушливые объятья на горле девушки. Но она решила не препираться. В конце концов, он действительно только делает свою работу.

– Меня пригласил Маэстро.

– Какой маэстро?

– Маэстро Мантичини. Он когда-то был моим преподавателем, и мы поддерживаем переписку. Сейчас у него турне с новой программой драматической пантомимы – как раз то, что мне надо. И он пригласил меня. Билеты на такое событие не достать – глупо было отказываться.

– И когда будет это волшебное действо?

– В пятницу.

Он кивнул. Кира только сейчас заметила, что всё это время они стояли на месте. Пёс словно окутал её аурой своего раздражения, и она перестала замечать всё вокруг. Она тряхнула головой, чтобы смахнуть с себя остатки этого плена и они пошли дальше.

– Значит, потом ты уедешь?

– Не знаю.

Какое-то время они шли молча, каждый думал о чём-то своём. Кира быстро успокаивалась. Почему она, действительно, думала, что человек, который спасает её шкуру от бандитов, должен быть при этом добрым, ласковым и вежливым? У него есть полное право быть дерьмом, если это не мешает работе. Они вышли на второстепенную набережную. Через весь город протекала река Зеленка. Кира сняла маленькую мансардную комнатку прямо на берегу. Её успокаивало и умиротворяло тихое искристое течение, отбрасывавшее мерцающие блики на потолок. Маленький коренастый человечек в белом костюме и белом же остром колпачке с недовольным лицом методично обрызгивал из пульверизатора припаркованные вдоль дороги коляски, велосипеды, самокаты и прочий транспорт. В воздухе стоял терпкий яблочный дух.

Фауст удивлённо задрал бровь. Это было первое более или менее человеческое проявление эмоций, и кошка слегка оттаяла. В конце концов, у всех бывают плохие дни.

– Раствором уксуса поливает. Это чтобы за ночь не вросли в мостовую.

– А так бывает?

Она пожала плечами.

– Редко, обычно ближе к Дороге, но городские власти не рискуют. Что поделать – туман. Слава богам, никакая потусторонняя дрянь сюда пока не вылезает. Ты не знал?

– Я тут не для этого.

– Видимо, все мужики так устроены. Как можно очутиться в незнакомом городе и ничего о нём не пытаться узнать? – вздохнула девушка. У пса от такой наглости защемило какой-то нерв в спине и горло перехватило. Он поперхнулся, что и спасло беседу от неминуемого взрыва.

– Всё. Пришли, – быстро констатировала она и без того очевидный факт, просто чтобы не давать времени ответить. Ей понравился взгляд, которым он одарил её – словно увидел вдруг, что разговаривает с кем-то разумным, а не с пустым ведром. Она была довольна своей маленькой победой, открыла дверь и замерла в проёме в ожидании напутственных слов.

– Если что, я буду рядом, – сказал, отвернулся и ушёл, словно её и не было.

Кира покачала головой, вздохнула и стала подниматься к себе по лестнице из сырого почерневшего старого дерева, пропахшего кислыми воспоминаниями минувших лет.

*      *      *

Она задерживалась.

Шоу закончилось больше часа назад, и даже самые медлительные зрители уже выползли наружу, тихо переговариваясь и делясь впечатлениями. А Кира словно растворилась. Скорее всего, просто этот её знакомый импресарио пригласил её за кулисы. Фауст с особым тщанием рассмотрел этого лазурно–голубого престарелого коротышку, больше всего похожего на панду с рефлексами гепарда, и констатировал совершенную безопасность последнего. Особенно в сексуальном плане. Следовало признать – шоу было отменным. Подбор актёров изумлял: искренность сквозила в каждом движении, взгляде, выражении лица. Ему понравилось. И это тоже было нечто для него новое. О силе искусства он раньше только слышал, но его жизнь складывалась таким образом, что не было возможности проверить.

Кира задерживалась.

Фауст взглянул в серое мокрое небо. Низкие облака стремительно летели куда-то, быстро меняя очертания. Начался сентябрь. Скоро совсем стемнеет и начнёт затягиваться туманом. В последнюю пару дней он почему-то много думал об этом тумане и о людях, которые тут живут, для которых он был обычным делом. А ещё зачем-то он купил туристический путеводитель и полностью его прочитал, от корки до корки. Больше всего его поразило то, что в городе был принят матриархат и многомужество. И тогда он с удивлением понял, что большая часть людей, которых он видел – полицейские, строители, чиновники – это были женщины, просто они не сильно отличались от мужчин. У некоторых даже были пышные бороды и кустистые усы. Одежда тоже была универсальной – юбок, платьев, каблуков не существовало. Всё объяснялось просто: Ганолват – гномий город. Он не совсем хорошо понимал, зачем всё это читал, зачем ему эти знания, но сейчас отметил, что смотрит по сторонам с большим удовольствием, чем раньше.

Зажглись фонари. Фауст вздохнул. Кошка задерживалась. Она, конечно, и раньше задерживалась на таких мероприятиях. Могла зависнуть над каким-нибудь аквариумом с рыбками и кормить их, веселясь как ребёнок. Или разглядывать картинку на стене, сканируя её своей странной машинкой. Но сейчас почему-то ему было тревожно. Чутью он доверял. Поэтому решил больше не терзаться попусту, а пойти и проверить. В конце концов, о том, что он где-то рядом она и так знает. Он отлип от закрученной колонны здания картинной галереи, перебежал дорогу и скрылся в высоком чёрном зёве Городского Дома Оперного Искусства.

– Да… Да, конечно…

Кира чувствовала себя ужасно неловко. Он явно от неё чего-то хотел, но она не могла понять чего именно. Маэстро уже битый час бубнил что-то путано, но очень эмоционально – о гастролях, нерадивых учениках, бездарных протеже и жадных агентах. Сначала Кира внимательно слушала, а затем поняла, что старик ходит кругами. Он вообще сильно сдал за те несколько лет, что она его не видела, и сейчас выглядел не лучшим образом. Похудел, посерел, сгорбился. Особенно сильно изменился взгляд – глаза красные, отёкшие, бегают и совсем не ищут ответного взгляда, напротив, всё время ускользают куда-то в сторону. Ей было немного грустно. Раньше Мантичини был прелестнейшим человеком, сильным, стремительным, ярким, воодушевляющим. А от бубнёжа этой тени она уже устала,

На улице быстро темнело.

– Да.. Да.. Маэстро, я… уже так поздно. Сейчас придут уборщики…

– Не придут, милочка, я их всех отпустил на сегодня.

– Зачем это? – Кира стала между делом подвигаться к высокой ажурной двери выхода в холл. Здание Дома Оперы было выстроено в стиле сказочного дворца. Серые каменные стены, широкие лестницы, лампы освещения в виде факелов и свечей, огромный камин в фойе. Мрачно, но очень живописно. Для поддержания всей этой красоты в здании должны были трудиться толпы работников. Она только сейчас отметила, какая стоит ледяная тишина.

Старик, видимо, заметил поползновения девушки и вдруг, неожиданно резко и сильно схватил её за руку. Это было похоже на бросок кобры и не вязалось с хрупким и пухлым деятелем искусства. Жест был какой-то нереальный. Она хотела вскрикнуть, но голос как замкнуло. Мантичини тем временем тянул её к себе, и притом с такой силой, что всё её вежливое сопротивление осталось незамеченным. Его узловатые руки тряслись – то ли от дряхлости, то ли от нетерпения.

– Ты такая молоденькая, девочка…

Он притянул руку к самому своему лицу и рассматривал её пальцы с таким вниманием, словно обнаружил новый вид бабочки.

– Такая молоденькая… Кира, я всегда видел, как ты талантлива… И ты такая молодая… Совсем не то, что я – умирающий старик.

Она смотрела на него и не верила своим глазам и ушам. Неужели её профессор свихнулся? Его лицо заострилось, стало жёстким, сухим, злым.

– Старик… Ты знаешь, что я задумал новую пьесу? Огромный проект! Я вынесу на сцену подводный мир! Ты представляешь!? Киронька! – он посмотрел на неё. Сейчас это было воодушевлённое лицо её старого учителя искусств, которое она так любила. Кошка недоверчиво улыбнулась. Профессор уже увлёкся своей идеей, отпустил её пальцы и устремил мечтательный взгляд куда-то в стену позади неё. – Представляешь? Огромный, до потолка аквариум. И в нём действо! Все актёры будут настоящими русалами, водяными и жаберными, Никаких фикций! Это будет великолепный балет! Трагедия прекрасной молодой русалки, у которой есть великий талант, и нет голоса…

Тут он вдруг вернулся. Взгляд вновь приобрёл затравленность и какой-то нездоровый блеск.

– Она такая же молодая, как ты, Кира. А я слишком стар, чтобы успеть поставить этот балет.

– Ну что вы, профессор, вы ещё вполне… – она уже вплотную подошла к двери и даже как бы невзначай уцепилась вспотевшей лапой за ручку. Не нравилось ей больше разговаривать.

– Что вполне? – он не спросил это, а прошипел. Глазки, злые, потемневшие, безумные, вперились в её лицо. – Что я вполне? Вполне молод? Здоров? Вы, одарённая молодёжь, разбрызгиваете своё время впустую, как воду! Вы ленитесь! Спите целыми днями!..

«Ну всё. Точно сбрендил».

–…Вы не бережёте то, что у вас есть!! – его голос стал не просто громким. Он начал раскладываться на какие-то шумы. В нём появились одновременно пищащие и низкие булькающие тоны.

Это было выше её сил. Кира толкнула дверь так, что та грохнула об стену и с потолка посыпалась пыль, и вылетела в коридор второго этажа, прямо рядом с широкой плоской лестницей, украшенной горгульями.

– Спасибобольшое–мнеуженадо бежать…. – пролепетала она на ходу, сбегая вниз.

– ВАМ НЕ НУЖНА ВАША ЖИЗНЬ?! ОТДАЙТЕ ЕЁ МНЕ!! Я ВОЗЬМУ ЕЁ!! МНЕ ОНА ОООЧЕНЬ НУЖНА!!

Она смотрела под ноги и поэтому на полном ходу врезалась в пса на пролёте лестницы. Он, правда, не растерялся, а поймал её за руки и максимально смягчил торможение.

– Где тебя черти носят? – грубо рыкнул он. Девушка испуганно вскрикнула, но быстро сориентировалась.

– Слава богу…

«Вот сейчас я тебя рада видеть»

– Быстрее, старик, кажись, свихнулся…– она начала толкать его в обратную сторону, к выходу. Но телохранитель уже смотрел наверх, туда, где осталась открытая дверь. Она машинально отметила, как его брови поползли вверх в изумлении.

– МНЕ НУЖНА ТВОЯ ЖИЗНЬ, КИРА! – шипение, визг, рокот, вой, скрежет – что угодно, но не человеческий голос, гораздо ближе за спиной, чем она хотела бы слышать. – ОТДАЙ ЕЁ МНЕ!!! МОЛОДОСТЬ!!!

– Убегай, – коротко сказал пёс, с силой пихая её вниз и становясь между ней и маэстро. Она пролетела всю лестницу по инерции и только чудом не упала. Когда она обернулась, то увидела, как бурая фигура пса быстро и ловко вертится, сдерживая НЕЧТО, что оказалось на лестнице вместо старого профессора. Нечто чёрное, расплывчатое, высокое и вязкое. Чёрная гора, слепленная из теней, огромный воющий студень.

К ужасу девушки в тот момент, когда она оглянулась, этот студень с леденящим душу треском и неимоверной силой и скоростью обвил щёлкающего зубами пса толстыми щупальцами и, подняв высоко вверх, грохнул его спиной об стену. Дальше она смотреть не стала, а пулей вылетела наружу.

Осенний ветер сразу же вцепился в её длинное вечернее платье и поднял мурашки на голых плечах. На улице было пасмурно, темно и безлюдно. Кошка перескочила через дорогу, пробежала под закрученной колоннадой Городской картинной галереи, что стояла напротив оперы, и спряталась за самой дальней колонной, чтобы отдышаться. Что делать дальше она не знала. Более того, до неё начало доходить, что произошло что-то невероятное и совершенно жуткое. Тело начало отпускать и потряхивать, к глазам подступили предательские слёзы.

«Спокойно! Ты боец или как? Собралась, сопли вытерла и пошла вперёд»

Самотерапия как обычно сработала. Подступающая паника отхлынула. Кошка выпрямилась, глубоко вдохнула и решительно сделала шаг на тротуар. И тут же завизжала, подпрыгнув на полметра вверх, растопырив когтистые лапки. Потому что кто-то навалился на неё сзади.

– Это я. Я. Бегом сейчас, – прохрипел пёс, схватил её за руку и потянул за собой. Только что улица была совершенно пуста, Кира могла в этом поклясться. Высокая мощная темно–синяя лошадь появилась из ниоткуда, на ходу поднырнула под руку хозяину, и рванула вперёд. Девушка крякнула, когда стальная лапа телохранителя вздёрнула её вверх и усадила на хребет впереди себя.

Жёлтые фонари мелькали со страшной скоростью. Простая лошадь не может развивать такую скорость. Зловещее синее чудовище скакало так, словно за ними гнался дракон. Это была, наверно, самая ужасная поездка в её жизни. В платье было неудобно, жёсткие кости ходят ходуном под тонкой сёдельной подкладкой, отдача от земли передаётся заднице практически в полном объёме. Скорость зашкаливает и ничерта не видно впереди. Так мало всего этого, горе–телохранитель ещё наваливается всем телом, прижимая её к самой лошадиной шее.

В это время в анализаторном центре КС-СМЕРТЬ.

– Redlight. Квадрат 17/68, регистр «Судья», – молоденький оператор быстро среагировал на изменение рисунка и появление светлячковых линий на водной глади большого во всю стену экрана, защёлкал клавишами своего сетевого компьютера . – Это F.J.Death.

– Фауст? – сегодня дежурным куратором был Коган, седеющий эльф с искусственным глазом. Ему приходилось бывать координатором Фауста несколько раз. – Господи, что с ним-то могло случиться? Черти ему зону безопасности. Он на Лошади?

– Да.

– Направляй её.

– Уже.

Пёс что-то тихо буркнул, и Лошадь резко сменила направление, свернув в боковую улицу. Скорость немного уменьшилась, хотя поворотов прибавилось, и тряска только усилилась. Кира еле держалась, всё время ожидая момента, когда же, наконец, выпадет, но пёс крепко обхватил её за пояс, вцепился в предплечье и прижимал к себе.

«Синяк будет». Мелькнуло у нее в уме. Уж чего–чего, а синяков она, конечно не боялась. Но сам факт такого тесного и внезапного взаимодействия ее оскорблял.

Она всматривалась в дома, пытаясь определить, куда они могут ехать. Точно можно было сказать только то, что они целенаправленно удаляются от театра. Пёс немного ослабил хватку на её руке, …

«Всё равно синяк будет».

…но в то же время завалился ещё ниже.

– Ты меня придавишь, придурок! – наконец возмутилась она. Никакой реакции не последовало. Она извернулась и заглянула ему в лицо. Глаза зажмурены, на губах розовая пена и всё время что-то шепчет.

– Черт..те. Чертите…же…

«Боже мой, да он же не смотрит, куда мы едем!»

Сначала она испугалась, но быстро взяла себя в руки. Поднапряглась, сильно наклонилась влево, нащупала под седлом маленькую кнопку. Щелчок, и вокруг них блеснул радужный пузырь дорожного щита. Ветер тут же стих, скорость перестала так сильно чувствоваться. Лошадь, казалось, неслась сама по себе. Девушка снова попыталась повернуться лицом к Фаусту и, рискуя утратить равновесие, слегка тряхнула его, чтобы привести в чувства.

– Куда мы едем? Слышишь? Куда мы так летим?!

Пёс через силу разлепил глаза и тихо сказал: «Не волнуйся. Она сама выведет». Словно в ответ на его слова, кобыла начала тормозить. Пёс снова закрыл глаза. Из носа у него потянулась блестящая струйка тяжелой черной крови. Кира огляделась. Самый обычный тихий и тёмный двор. Старые кирпичные дома в английском стиле. Спальный ничем не примечательный район. Впереди длинная череда общественных стоил. И снова никого.

Ещё мгновение назад никого. Двор был пуст, тих, все жители спали или, во всяком случае, тихонько сидели по домам, просматривая перед сном вечерние передачи. Но стоило Лошади приостановиться, как её тут же принял под уздцы невесть откуда взявшийся прохожий в тёмной невзрачной одежде. Не поймал или схватил, а именно принял, потому что зверюга остановилась точно, как калькулятор. Животное всхрапнуло, но повиновалось. Люди в тёмных костюмах повылезали мгновенно, словно тараканы из щелей, и устремились к ним со всех сторон. Они были словно ожившие тени. Один подскочил и взял Лошадь с другой стороны, шлёпнув ей над глазами какую-то чёрную переливчатую полоску. Та сразу успокоилась и расслабилась. Давление на спину прекратилось, рука освободилась, и девушка с изумлением почувствовала, как пёс начал безвольно заваливаться на бок, как какой-то мешок с картошкой. Четверо человек бережно подхватили тело её защитника и оттащили в сторону. В свете фонаря она увидела, как из его рта тут же густым потоком потекла кровь. Люди действовали быстро, чётко и деловито, как техники на гонках, натренированные менять колёса за три секунды. Они уложили его на тонкую серую плиту, надели кислородную маску, налепили каких-то датчиков и нашлёпок.

– Кира?

Коротко стриженный молодой человек приятной наружности в светло–сером свитере с высоким горлом и простой кожанке подошёл к лошади и протянул ей руку, чтобы помочь спуститься.

– Да. Это я, – она приняла помощь и спрыгнула. Всхрапывающую Лошадь тут же увели в неизвестном направлении. Кира оценила кобылу вблизи, под светом фонаря, и поняла ,что с животным явно было что-то не так, и не только по комплекции. На боках, груди и ногах зверюги зияли крупные поблескивающие язвы. А точнее просто дыры в шкуре, через которые виднелась серо–фиолетовая мускулатура. Но ни это, ни металлические стяжки то там, то здесь, ей явно не мешали и никак не влияли на самочувствие.

– Меня зовут Ник. Николай Сэмь'эль. Я побуду с Вами, вместо Фауста… пока ситуация не прояснится.

– Хорошо…

«Точно. Фауст… Фауст Джонатан чего-то там».

Она обернулась. Команда техников склонилась над распластанной на земле фигурой пса, копошились, трудились. Кошка решила подойти ближе. Частично из-за любопытства, но ещё ей вдруг стало стыдно. В конце концов, хоть он и был злобным отморозком, но оказался в нужный момент в нужном месте. Сунулся в самое пекло и, не раздумывая, кинулся ей на помощь. Непонятно, что там эта чёрная гадость с ним сделала, и была ли она вообще, но ему сейчас явно было хуже, чем ей. Невзирая даже на ломоту в спине и синяк на предплечье.

Тут к Фаусту протиснулся ещё один человек, тоже непонятно откуда взявшийся. Он как-то по–особенному выделялся среди остальных. Вроде такая же тёмная простая одежда, но он словно светился изнутри. Мягкое грустное лицо, лёгкая озабоченность в глазах, волнистые пушистые волосы до плеч. Он быстро, но плавно положил бледную руку на голову псу и медленно повёл её вниз. Когда довёл до живота, Фауст оскалился, глотнул воздух пастью, разбрызгивая кровь, и выгнулся дугой, запрокинув голову.

Киру охватил страх. Не за себя. За свою сохранность она на самом деле не боялась – были у нее на это причины, о которых она просто не хотела рассказывать ни Волфтейну, ни кому-либо еще. Но вид страдающего живого существа всегда приводил ее в какой-то панический трепет. Она не выносила чужой боли. Руки, стремясь принести хоть какое-то успокоение, крепко обхватили плечи. Пёс истекал кровью. Выплёвывал её тяжёлыми густыми кляксами.

«Это чудо, что он вообще сюда доехал. Эгоистка, я ещё хотела, чтоб он мне что-то ответил. Не помер бы».

Лицо странного человека стало хмурым и озабоченным.

– Держите, – донеслось до неё. Или она это додумала? Холодный спокойный голос раздался будто бы в голове. Так или иначе, но четверо санитаров тоже услышали инструкцию, навалились на руки и ноги несчастного, прижали его голову к земле и зажали пасть. Человек плавно и уверенно перевёл обе руки к груди вяло дёргающегося пса.

А потом он погрузил их в его тело. Этот момент Кира всю оставшуюся жизнь считала самым жутким из всего, что ей приходилось видеть. Она не могла объяснить, почему её так ужаснула работа ангела, но тогда она поняла, что никогда, даже в самой крайней необходимости, не позволит так проникнуть в себя. Её пробрала такая ледяная дрожь, что чуть сосульки не посыпались.

Лекарь сосредоточенно что-то нащупывал. Пса под его руками свела и вывернула судорога, несмотря на все усилия четверых здоровых мужчин. Он не кричал, и это было ещё страшнее. Он не издал ни одного звука. Только тихий стонущий выдох, когда пытка, наконец, закончилась. Ангел также плавно поднял руки, встряхнул ими и удручённо покачал головой.

– Увозим, – снова этот голос, ясный, прохладный. Санитары, всё также молча, засуетились, засобирались.

На плечи девушки легла тёплая мягкая тяжесть. Сэм’ель по–своему трактовал охватившую её дрожь и укрыл своей курткой. Она благодарно кивнула.

– Здравствуйте, Кира.

На этот раз она вздрогнула от неожиданности. Сильный строгий голос принадлежал подошедшему сзади высокому плечистому человеку с длинными сухими волосами пегого цвета.

– Меня зовут Коган, я дежурный куратор. Рад, что Вы не пострадали.

Вот и официальное лицо. Девушка кивнула и указала на пса.

– Что с ним?

– Если честно, то я надеялся, что это Вы мне расскажете, – Коган нахмурился, его белесый немигающий взгляд напрягал. Сухое лицо, тонкие сведенные брови цвета высохшей травы, сухие эмоции. – Кира, скажите, Вы видели, что произошло?

Девушка неуверенно покачала головой.

– Я что-то видела, но я не поняла, что это было. Я разговаривала с директором театра, потом… отвернулась, вышла из комнаты и наткнулась на эээ… Фауста. И это… то, что на нас напало, было у меня за спиной.

«Боже мой. Я же всегда думала, что это просто галлюцинации. Просто детские фантазии… как всё оказалось серьёзно. Это всё правда, всё–всё правда! Какой кошмар, ну почему это меня преследует!»

Она вдруг почувствовала сокрушающую усталость. В голове запищало, ноги стали ватными, в глаза словно щедро засыпали по ложке мелкого речного песка. До нее вдруг дошло, что ее детский сон только что повредил человека в реальной жизни. И от этой мысли она покачнулась.

Ник участливо дотронулся до её локтя.

– Вам плохо?

Она отрицательно мотнула головой, но он всё равно отвёл её немного в сторону и усадил на припаркованную в тени корявой ивы красную лакированную телегу.

– Касио! Ты нужен здесь, – Коган махнул кому-то из врачей. Отозвался ангел. Он бросил заботливый взгляд на своего подопечного и плывущей походкой направился к ним. Он смотрел Кире прямо в глаза, и от его светло–серого взгляда кружилась голова. Запахло озоном и повеяло прохладой. Он весь был удивительно мягким – мягкие черты лица, мягкие волосы…

– Здравствуйте.

…мягкий голос. Его присутствие успокаивало.

– Вы позволите? Я врач.

Он протянул руку к голове Киры. Мягкое прохладное прикосновение. И тут её пронзил испуг. Она на секунду представила, что он сейчас также погрузится в её тело, как только что входил в Фауста. Ангел тут же отдёрнул руку, словно обжёгся.

– С Вами всё хорошо, Кира. Просто перенервничали и синяк на руке. Выспитесь как следует. Вам повезло.

– Что с Death'ом? – спросил Коган.

Касио погрустнел.

– Плохо. Я не могу представить себе силы, которая могла так его помять. Множественные ушибы, повреждения внутренних органов и обильное кровотечение в перикарде, небольшой разрыв в левом легком.

«Не жилец», похолодела прислушивавшаяся Кира.

– Странно то, что удар прошёл словно насквозь, минуя всю броню и эндоскелет. Не знаю, как выразиться… оно ударило его в самую душу, – он посмотрел вслед увозящему Фауста фургону. – Ему сейчас очень больно.

Столько заботы было в этих словах, доброты, участия… что Киру обдала волна восхищения чуткостью этого неземного создания и вины за собственное бессердечие. Всё–таки она отчаянная эгоистка. Стоит тут живая здоровая, со своим синяком на руке, в то время как совершенно непричастный человек теперь не выйдет из больницы раньше следующего лета и еще год будет восстанавливаться.

– Когда он сможет вернуться к исполнению? – словно прочитав её мысли, спросил Коган.

– Через две недели, не раньше. – Кире показалось, что она ослышалась. Коган присвистнул, зацокал языком.

– Две недели! Ничего себе… Действительно, сильно его…

«Две недели… он каменный?»

Неожиданно Касио улыбнулся и повернулся к ней.

– Я ему передам.

– Что?

– Вашу оценку. Каменный – очень точная характеристика. Я скажу ему, когда он придёт в себя. Мне теперь пора. До свидания, Кира.

Ангел кивнул Когану. Отвернулся и пошёл прочь мягкой размашистой походкой.

«Передай лучше спасибо» – запоздало подумала девушка. Врачеватель слегка повернул голову, будто услышал и обернулся. А может, и нет, и она это только придумала.

Улица опустела. Пять минут весь двор был заполнен людьми, делами, светом, эмоциями и суетой. А сейчас осталась только она, строгий куратор Коган и скромный Николай. Ангел уже исчез, растворился в темноте, хотя она отвела от него взгляд всего на секунду. Теперь здесь было совершенно тихо и эта тишина сгущалась, обнажая далёкие шумы вроде грохота коляски по мостовой, скрипа дерева, щелчка затвора на окне где-то на верхних этажах…

– Ну что ж. Я вижу, Ник уже представился. Сэмь'ель заменит Фауста. Он будет с Вами, пока Судья не восстановит силы.

– Может не надо, я сама как-нибудь разберусь, – сморщилась девушка, по привычке пытаясь воспротивиться очередной попытке контроля.

Коган взял её за плечи и заглянул прямо в глаза. Его губы были сжатыми, тонкими, белыми.

– Кира? После того, что произошло с Вами сегодня, Вы хотите, чтобы я оставил Вас одну? Вы действительно этого хотите?

Пожалуй, впервые она поняла значение этих слов. Это не было войной за её самостоятельность, никто не посягал на её умение постоять за себя. Ей просто предлагали не быть одной. Она вдруг представила, что они действительно сейчас развернуться и уйдут, и она останется посреди этой спящей улицы – одна. В пустоте, наедине со своими мыслями, памятью и тем, что снова выползало из прошлого. Притаилось где-то рядом, осторожно спряталось за стеной дома или в тени от света фонаря…

Ник галантно предложил ей свою руку и отвел к стоящему за углом новомодному автомобилю. Серебристая капля, похожая из-за больших овальных окон и треугольной обтекаемой формы на голову насекомого с тихим шипением открыла перед ней автоматическую дверь.

Такие современные летающие автомобили были запрещены в Гановате, он относился к техногенной зоне. Но, видимо, контора пробила экстренный пропуск. Кира еще раз обернулась, поежилась, заметив поблескивающие кровавые лужи на асфальте, благодарно кивнула Когану и решительно уселась в комфортное кожаное кресло автомобиля.

Глава III. Недооцененный союзник

Впервые она задумалась – откуда у неё эта дурная привычка: прежде, чем даже подумать, отказываться от любых предложений – и сотрудничества, и дружбы, и помощи. Она думала об этом, прикусывая нижнюю губу и безразлично глядя на мелькающие внизу огни города. Но так ни до чего и не додумалась – только до головной боли.

Она устало прикрыла глаза и прислонилась лбом к мерно гудящему стеклу «капли». Обрывочные воспоминания, тщательно вытесненные на задворки сознания, убранные в чуланы памяти, теперь поднимались, словно пузыри воздуха с морского дна на поверхность.

На синюю поверхность океана, щедро усыпанного волнами с барашками. Большой туристический лайнер. Белый, сверкающий. Множество палуб. Много людей. Целая неделя плавания. Аниматоры выбиваются из сил, чтобы никто не скучал – поют, пляшут, показывают фокусы, устраивают театральные представления, конкурсы и лотереи. Кира совсем малютка. Маленький прыгучий котёнок, с постоянно восторженным и удивлённым выражением лица и детячьим светлым пухом. Непоседа и егоза с пушистой пальмой на голове. Как и всегда все от неё в восторге. Она уже со всеми перезнакомилась, всюду залезла, во всём поучаствовала. Дала поварам совет как готовить суп, скорректировала курс корабля, сидя на коленях у капитана. Кира всегда всем нравилась. Пятеро братьев тоже где-то тут, рассыпались по палубе, как горох. Только двое из них родные – одинаковые с лица, с темно–шоколадной гладкой шерстью бенгалы, важные как породистые индюки. Остальные дети кузены. Она не помнит ни одного имени. Помнит только, что была в семье ни на кого не похожа. Хотя мама говорила, что характером она была в отца.

Папа. Волевой львиный подбородок, зелёные глаза, густая длинная рыжая шерсть. Большой и сильный рыжий кот. Она помнила ,что всегда была уверена, будто он на самом деле лев. С утонченной элегантной мамой–ориенталкой они были отличной парой. Красивые и влюбленные.

Они счастливы. Они танцуют на палубе под открытым небом и никого вокруг себя не замечают. Из всех детей Кира единственный гуманоид. Голубовато–сизая шерсть обещает быть гладкой и мелкой, в семейном кругу ее все время опускают на четыре лапы. Она терпит, хотя прямо ей было ходить удобнее. Неуёмное любопытство и совершенно иной образ мышления. Она ни на кого в своей семье не похожа. Но это её не волнует – она слишком мала. Мир удивителен и добр, родители её любят, а всё остальное не важно. Она счастлива. Это было счастливое время. Пожалуй, это и было то основное, а возможно и единственное, счастливое воспоминание из детства. Воспоминание ДО.

ЭТО случилось через час. Или через день – просто потом. Она не помнит как. Она помнит обрывки, клочки, вспышки. Вот солнце светит всё также ясно, вода за бортом плещется также спокойно и размеренно. Но на палубе все лежат, словно уснули. И на других палубах тоже. Каким-то образом она знает, что в рубке капитан откинулся на кресле и смотрит неживыми глазами в потолок, на сцене распластаны артисты. Она знает и чувствует, что на корабле больше нет ни единой души, кроме неё. Живой души. И тем не менее она здесь не одна. Прямо над ней возвышается оно. Это нависает над маленькой девочкой, всё растёт и растёт, ширится, жадно глядя на вожделенный десерт. Чёрное дымчатое нечто. Оно голодно. Его голод неутолим, хоть оно уже и сожрало души всех, кто был на корабле, но всё равно снедаемо жутким голодом. И оно уверенно, что только получив её, наконец, обретёт сытость и покой. Оно пришло, чтобы смаковать её, насытиться её жизнью. Она просто стоит перед растущей чёрной глыбой и безразлично смотрит. Ей не страшно. Немного противно. Последнее, что она помнит, это как её посетила какая-то догадка, какое-то понимание, объясняющее всё. Такое чувство, что она нашла ответ на загадку и выиграла в викторине. Она улыбается, радостно и уверенно протягивает руки к глыбе, чтобы взять приз…

Она вздрогнула и открыла глаза. Печка уже порядочно нагрела салон и кошка не заметила, как уснула. Огоньки теперь мелькали прямо под днищем. Они снизились и пролетали над жилыми кварталами безликого поселения. Этот сон ей не снился уже очень давно. После того воспоминания в её памяти зиял обширный провал – следующее, что она помнила, было уже о вполне осознанном, озлобленном, одиноком косматом подростке, с пеной у рта доказывающем глупому преподу по биологии свою правоту перед классом. Воспоминание ПОСЛЕ. Она совсем не помнила, как её обнаружили на корабле. Как она попала сначала в один приют. Как потом оказалась на попечении Северного Зеленого Дома. Не помнила того процесса, как она из любопытного открытого ребёнка превратилась в серьёзную, замкнутую, целеустремлённую и язвительную до безобразия хищницу-одиночку, самозабвенно нырнувшую в науку. Что её сделало такой? Какие события? Но заботливая память просто стёрла эти данные из её мозгового компьютера, видимо, за их чересчур тяжёлой насыщенностью. Она всё вытеснила.

Однако то, что произошло сегодня, было прямым свидетельством того, что забыть – это лишь отсрочка, которая не решает вопрос, а только игнорирует его. Столько лет прошло, и она вновь увидела эту тень. Эту миниатюрную копию той, прошлой. Эту мерзкую тварь, которая появилась из маэстро. То же чёрное мутное существо, тот же жадный голодный взгляд. И ей опять не было страшно. Даже сейчас, когда она видела, что оно может сделать с живой плотью – не было страшно. По-прежнему она была твёрдо уверена, что её это коснуться не может, что для неё эта дрянь не опасна.

Вибрация усилилась – они летели у самой земли. Холодное сырое стекло сталонеприятно стучать по виску. Впереди острыми шпилями ввысь тянулся знакомый силуэт многобашенного термитника КС, в котором располагался биотехнологический корпус. С удивлением она почувствовала, как холодная капля сорвалась с губы. Когда это она плакала в последний раз? Когда смотрела какой-то фильм? Когда резала лук? Как-то так.

«Нужно лечь в ванну и как следует пореветь. И всё пройдёт».

Решила она и окончательно выбросила на сегодня все мысли из головы.

*      *      *

Дверь распахнулась и в Палату быстрым шагом вошёл Касио. Дородная чёрная сиделка встрепенулась, отложила вязание и подскочила к койке больного.

– Привет, Нэнси. Как мы себя чувствуем?

Следом за Ангелом вошёл Марк Волфтейн. Ему пришлось нагибать голову и протискивать крылья в узкую, не приспособленную для существ его габаритов дверь.

– Стабильно, но пять минут назад начал вздрагивать. И глаза под веками ходят. Вы прямо как чувствуете, сэр.

– Ну почему же «как»?

Он на мгновение положил псу руку на лоб, прислушиваясь к ощущениям, посмотрел на часы и удовлетворённо кивнул. Стал выкладывать на столик какие-то препараты, добывая откуда-то из-за пазухи.

– Приглуши-ка, голубушка, свет и принеси мне два шприца единички и пустой раствор для капельницы.

– Вы думаете, проснется? – выразила недоверие негритянка, приглушая освещение до ночной лампадки. – Я конечно просто медсестра, но работаю много лет и…

В этот момент Фауст подлетел на койке, судорожно хватая воздух, словно вынырнул из-под воды. Бледно-синие глаза с красно–бурыми крапинками по всей радужке тут же заслезились, даже от того ничтожного света, что оставался в палате, но продолжали что-то бешено искать вокруг. Касио обхватил его за плечи, стараясь уложить обратно. В ответ на эту попытку умиротворить, Фауст сфокусировался на его лице, схватил ангела за грудки и сквозь сжатые зубы процедил: «Какая блядь меня так…!?»

– Шприцы, Нэнси, – совершенно спокойно напомнил ангел.

Испуганная женщина робко кивнула и выскочила в залитый неоновым сиянием коридор.

Волфтейн, до этого тихо стоявший у стены, изумлённо покачал головой и подошёл к кровати с другой стороны.

– Если честно, я тоже не верил.

Фауст наконец-то лёг. Дышал он с хрипами и присвистами, но сильно и часто.

– Как же, – неопределённо хмыкнул Касио. Быстро открыл маленькую жестяную коробку и надел на лицо пса полутёмные очки. Тот благодарно кивнул.

– Как ты, Фауст? – Волфтейн был здоровенным, крылатым, рогатым козлоногим диаболом, но в своей чуткости и доброте он мог дать фору многим святошам. Нэнси тем временем вернулась и выложила на столик все требуемые предметы.

– Грудь болит, – прохрипел он. – И голова. И ноги с руками. Что меня так шибануло?

– Мы не знаем. А ты сам не помнишь? – буркнул Марк.

– Множественные ушибы внутренних органов, внутреннее кровотечение, разрывы тканей, в том числе и легочной. Поэтому грудь болит. И ещё будет болеть какое-то время.

– А трубка цела? – настороженно спросил пес.

– Цела. Чудом. Такое ощущение, что ты с восьмого этажа упал.

Пёс с облегчением кивнул. Трофейную трубку он получил в одном из своих давнишних приключений. Много лет назад, когда он чуть не замерз в ледяных пустынях – воздух в его лёгких стал кристаллизоваться в лёд, – его спасли местные Йети. Они врастили ему в правое лёгкое длинную трубчатую ракушку, полную уникальных крио стойких микроорганизмов–симбионтов. Благодаря этой штуковине пёс не боялся теперь никаких морозов. А КС хоть и получила образец этих чудо–бактерий, но культивировать их в телах других Судей почему-то до сих пор не получалось. Так что этой своей модификацией он особенно дорожил.

– Я и упал. Долго я валялся?

– Четыре дня, – Ангел наполнил первый шприц какой-то ядерного розового цвета жидкостью. – А теперь расскажи дяде Марку всё, что помнишь, потому что потом я тебя усыплю ещё на неделю.

– Кас, бывало и хуже, не драматизируй.

– Согласен. Бывало. Но в этот раз всё по–особенному, – он вколол жидкость в вену, и пёс почувствовал, как по телу разлился горячий неприятный зуд. – Повторяю для глухих и убогих разумом, малыш: ты был в жилете. Внутри у тебя месиво такое, словно небоскрёбы играли тобой в бейсбол. Но снаружи ни одной царапины, кости и эндоскелетные хрящи целы. Если ты встанешь с койки раньше, чем через 10 суток… Впрочем, не встанешь, упрямое ты дитя, я тебя всё равно усыплю. Давай. Рассказывай, как всё было, пока не подействовало. Если будет где-то жечь скажешь.

– Кирин отчёт я уже получил, – сказал Волфтейн. – Что было внутри театра?

Фауст прикрыл глаза и сосредоточился.

– Это было что-то… Нечто…

– Материальное? Ты его трогал?

– Да. Я напал. Оно двигалось прямиком к подопечной. Глаз, ушей или чего-то ещё я не заметил – просто чёрная глыба вещества. Тёплая, плотная. На вкус как вода из-под крана, – Волфтейн наклонился поближе и ловил каждое слово. – Оно шарахнуло меня об стену и сбросило вниз с балкона. А потом прыгнуло сверху.

– Прыгнуло сверху?

– Да. Я помню, что упал с баллюстрады в холл первого этажа на спину, посмотрел вверх и увидел, как эта гадость летит прямиком в меня. Мне показалось, что она хочет нанести удар. Я перекатился и выставил блок, но удар всё равно был.

Пёс помолчал, перебирая в голове детали воспоминаний.

– А потом оно исчезло. Вокруг пусто, я никого не чувствовал. Словно эта дрянь во мне растворилась или просто прошла насквозь. А мне стало худо. Выбирался на автомате.

Марк задумчиво почесал за ухом.

– Растворилась в тебе, говоришь…

– Что с девчонкой? – заплетающимся языком вдруг спросил пёс.

– Всё в порядке, ты вывез ее, – ответил Касио. – Спи.

– И всё-таки я был прав! Чего-то с ней не то! Вот чутьё-то – не пропьёшь! – глаза Волфтейна разгорелись, рассыпая вокруг тлеющие искры. Касио с укоризной посмотрел на него, быстрым движением сбивая занявшийся дымок с простыни больного, и диабол тут же сдулся. – Но ты, если не хочешь, можешь отказаться от задания, раз опасность так высока…

Они оба почувствовали, как воздух в палате сгустился и наполнился не то электричеством, не то чем-то ещё, плотным, густым, тяжелым. Даже дышать стало тяжелее. Фауст на кровати сжался в тугой комок сухой, концентрированной энергии.

– Ну уж нет. Чтоб какая-то дрянь меня так с пол-пинка на две недели вырубила… Теперь я её найду, даже если ты меня до дворника понизишь. Найду и верну туда, откуда она взялась.

Ангел усмехнулся.

– Не бурли, а то придётся ещё дозу вколоть.

– С ним ведь тоже что-то не то, да Кас? – задумчиво спросил Волфтейн, когда пёс уснул. Плотность воздуха вокруг снова стала привычной. Ему даже показалось, что стало светлее.

Ангел болезненно сморщился и потёр лоб над переносицей.

– Не выдумывай, Маркус. А то и тебе придется чего-нибудь вколоть.

Касио спешно растворился за дверью в коридор, а Волфтейн ещё немного оставался в палате. Он думал о том, что Ангелы не могут врать. И слова «не выдумывай» почему-то прозвучали для него как «помалкивай». Хотя, возможно он просто старый параноик.

*      *      *

Фауст вернулся через две недели. Он просто появился и заменил Ника. Конечно, он не стал подходить, здороваться или оповещать о своем выздоровлении – просто позволил Кире заметить свой фургон. И все пошло по новой. Только теперь девушка знала как минимум то, что не все офицеры КС такие скрытные, нелюдимые и сварливые – с Ником она за это время крепко сдружилась. А во–вторых ее продолжало терзать чувство вины за происшествие в Ганолвате. Ей хотелось обсудить, поговорить, и она понимала, что, возможно, о своих снах и воспоминаниях тоже нужно все–таки рассказать. Но пес не стал более дружелюбным после травмы, даже, как ей казалось, наоборот, еще более закрытым.

За время отсутствия Судьи она сильно удалилась от Серой зоны, Мистерии и, соответственно, Ситкса, перебравшись на север Европейского континента. Через несколько дней ей предстоял переезд в Глуакину, небольшой городок посреди заболоченных лесов, хорошо знакомый ей по юности. Дорогу туда она знала, как свои пять пальцев и твердо решила, что по пути постарается разболтать этого буку.

Лес шумел, шуршал тронутыми желтизной листьями. Дорога лентой уходила вверх и затем резко сворачивала вправо, огибая пяточек тесно сидящих черных елей. И была совершенно пустой. Фауст вздохнул и прибавил ходу, чтобы догнать нерадивую кошку, ускакавшую уже за поворот. Лошадь под ним рыкала и бодро фыркала, радуясь скорости и свободе.

– Тебе самому не кажется, что это довольно глупо?

Пес от неожиданности слишком резко затормозил и из-под копыт кобылы вылетело несколько искр. Недовольное животное крутанулось на месте, захрапело и попыталось укусить хозяина за ногу. За что получило укорительное «Щщщщщ» и строгий взгляд и тут же успокоилось.

Ну конечно она ждала за поворотом. Гордо возвышалась на своем навьюченном нехитрой поклажей высоконогом козле и скептично смотрела на пса. Не дождавшись ни реакции ни ответа она сменила тактику.

– Слушай, дорога пустая. Возможно, если моя притягивающая неприятности антенна все еще работает, то эти неприятности скорее нападут на одинокую женщину в лесу, нежели на быстро движущуюся верховую пару.

Фауст пристально посмотрел на нее. Кошка держалась спокойно и уверенно – она поставила перед собой цель вывести его на общение и твердо намеревалась этого добиться. Хотя пес с удовольствием продолжил бы эту пробежку в одиночку, ее предложение он счел целесообразным.

Какое-то время они ехали молча. Птицы в ветвях суетились, собирались в дальнюю дорогу, щебетали и переругивались, наполняя своим говором осенний ветер. Дорога продолжала стелиться вдаль, извивалась и разворачивалась далеко вперед, словно шелковая лента. В некоторых местах крупнозернистый асфальт вздыбился и был проломлен настойчивыми свободолюбивыми корнями и ростками осин, тополей и берёзок.

– Тут всегда так пусто?

– Да, – беззаботно ответила она. – Это объездная дорога, она всегда пустует, сколько себя помню.

– Это опасно, почему ты ее выбрала?

– Не знаю, захотелось. Тут красиво, – пожала плечами кошка.

«Нечего сказать – рваная женская логика – бессмысленная и беспощадная», раздраженно подумал пес.

– А еще я хотела поговорить и тут это сделать удобнее.

– Говори,– огрызнулся Фауст.

Девушка замолчала.

«Надулась?»

Нет, просто перетерпела и снова в атаку.

– Пока тебя не было, Ник меня повсюду сопровождал, это было здорово.

– Поздравляю.

– Он душка.

– Да. Мне до него далеко.

– Он сказал, что ты ему жизнь спас.

Сдержанный кивок:

– Было дело.

– Знаешь, до нашей с тобой встречи я с Судьями ни разу не встречалась. Только слышала все время разные байки. Он тоже порассказывал мне немного. Сказал, что ты лучший, поэтому тебя ко мне и…

«Не самый лучший», подумал пес, вспомнив, как легко выбила его из седла черная студенистая дрянь.

Тишина. Она как-то странно замолчала, на полуслове. Фауст искоса взглянул на девушку. Кошка изменилась в лице – все ее черты заострились, зрачки расширились, уши быстро и тревожно искали какие-то волны.

Птиц словно не стало. Обожженные осенью деревья беспокойно шумели, хватаясь ветвями за ветряные нити. Внезапный порыв хлестнул кошку по лицу полной охапкой лесного сора и сухих листьев. Кира зафыркала, резко затормозила заблеявшего козла, пытаясь протереть глаза. Фауст также остановился и должен был отметить, что и его чутье треплет какое-то неясное предчувствие. Он прислушался и понял, что впереди нарастает какой-то непонятный гул. И тут немного впереди на дорогу вывалилось нечто.

Огромный с двухэтажное здание клубок… деревьев.

Тело твари представляло собой настоящий узел – словно огромный великан, походя вырвал с корнем горсть вековых деревьев, связал их и тут же и бросил в лесу. Соответственно с одной стороны в него входили стволы, а с другой торчали корни. И все это хаотично двигалось и извивалось.

Размахивая щупальцами ветвей и корней, разевая хищное дупло темной пасти, чудище со страшным треском лезло в лес через дорогу. Вокруг ожившего узла древесины скакала горстка дикарей, обвязанных папоротниками, и бестолково тыкали в него копьями.

– Я заинтригован, – сказал Фауст подчеркнуто скучным голосом, выйдя из удивленного оцепенения. – Пойду, присмотрюсь поближе. Стой тут и не суйся.

Широкие взмахи косой быстро подкромсали ветки чуда–юда и оттеснили его назад. На поверку оказалось, что не совсем оно и деревянное: под корой мерзко пульсировала живая плоть, а из срезанного березового ствола Фауста обдала волна теплой синей слизи, остро пахнущей травой. Обнаружив перед собой сильного противника, ветвистое карявище сфокусировало на нем все свои силы. Вертясь вокруг себя, Фауст резал тянущиеся к нему со всех сторон ветки красивыми, плавными, почти танцующими движениями. Ветви сыпались, словно волосы с головы и сразу превращались в безжизненные палки. Однако, чудище и не думало успокаиваться или отступать, веток на нем, казалось, было бесконечное количество и стало ясно, что их уничтожение не приносит твари особого вреда.

Памятуя свои недавние эксперименты с безоглядным рыцарством, Фауст, обругав себя за торопливость, крепко вцепился в ближайший ствол и сосредоточился. Кончено, изучить противника нужно было перед тем, как кидаться в бой, но… лучше поздно. Он расфокусировал зрение и расслабился, позволив звериному началу заполнить голову чувствами. Мир вокруг стал серым, замедленным, оглохшим. Мерзкое создание слабо засияло тусклым желто–фиолетовым цветом.

«Вампир» – злорадно оскалился Судья, и длинные острые клыки на полдюйма выползли из-под губ. Сияние исходило не от ветвей, а из центра сплетения клубка. Нужно отметить, что ненависть и отвращение Фауста к вампирам была столь велика, что теперь он не успокоится, даже если сейчас с небес явится сам Мэто во главе с пантеоном древних лесных богов и в приказной форме потребует отставить идол в покое. Вампир должен умереть! Даже такой слабенький как этот.

Нужно было пробираться в середину. Но не тут-то было. Неизвестно, был ли у существа мозг, но стоило Судье сменить тактику и поднырнуть под летящий ему в голову орешник, дабы устремиться к центру этого безобразия, как он получил немедленный ответ сильнейшим тычком в грудь, который отбросил его на несколько метров назад. Весь ворох бесчисленных ветвей устремился к нему. Вреда они не наносили, но отталкивали, отбрасывали и всячески не давали приблизиться.

«Может быть, кто-то уже догадается его отвлечь?» – со злобой подумал Судья, оглядываясь на трусливых аборигенов. Но помощь пришла с неожиданной стороны. где-то позади он услышал электрическую трескотню. И, словно отвечая его мыслям, в следующую секунду в ближайший ствол вонзилась стрела. Громоздкая ветвь отдернулась, и пес продвинулся немного вперед.

«Ладно, сначала убьем это, а потом разберемся, кто у нас тут такой меткий».

Еще три стрелы были пущены вперед с неимоверной скоростью и невероятной точностью аккуратно вокруг фигуры пса, предугадывая его движения и расчищая дорогу. Четвертая, однако, подвела, просвистев в опасной близости от его плеча мимо цели и Фауст все-таки огреб веткой по морде.

Но для дерева было уже поздно радоваться – Судья совершил последний пируэт, изогнувшись и оперевшись на косу, как на шест, проскользнул мимо буйствующего дубового корня и в приземлении рассек тугой, сплетенный неизвестной силой узел древесных стволов наискось от края до края. В клубке мгновенно разошлась жуткая рана, пышащая темной мякотью, но помирать тварь и не думала. Только задергалась еще сильнее, пытаясь отползти.

Хитрое сплетение бревен образовывало большую щель, в которую мог бы поместиться целиком баран или крупная свинья. Черный зев разевался прямо перед псом, обнажая лоно, полностью покрытое тонкими, бледными и неприятно извивающимися корешками. Но не пасть была самым страшным: над ней в гладкую осиновую кору были врощены два человеческих глаза. Мутные, мертвые, остекленевшие, они смотрели слегка в разные стороны, но в целом явно различали и Фауста и все окружающее. Словом, использовался человеческий орган по прямому назначению. И в этих глазах был испуг. Предсмертный ужас жертвы еще не остыл, и они тихо светились остаточным белым сиянием, которое видел только Судья.

«Мерзость какая», – подумал пес.

Подсказка пролетела в миллиметре от его левого уха и с треском вонзилась в полудохлый глаз. Чудовищный древень съежился и начал агонизировать, издавая пронзительные жалобные скрипы. Намек исчерпывающий. Быстро и гладко Фауст отсек косой пласт плоти с обоими глазами. Тот отлетел и шлепнулся на дорогу со звуком и грацией мокрой тряпки. Лишенное источника энергии существо немедленно затихло. Внутри твари пузырилась и подрагивала темно–синяя желеобразная масса.

Пес спрыгнул с взбесившегося бурелома и обратил взор в сторону неизвестного стрелка.

Кошка стояла там, где он ее оставил, возле нервного козла и спокойной, даже скучающей лошади. Она опустила короткий красный лук и вышла из стрелковой стойки. Ее было не узнать, так изменилось ее лицо – заостренное, сосредоточенное, пожелтевшие глаза с тоненькими полосками зрачков сияли, наполненные силой и решимостью. Что-то внутри Фауста перевернулось мягким комком от этого зрелища. Ветер трепал лохматую длинную челку и казалось, что волосы – это что-то отдельное, не имеющее к кошке никакого отношения, просто поселившееся у нее на голове и мешающее целиться. На асфальт у ее ног было высыпано содержимое женской сумочки, и сама сумка тоже валялась тут же опростанным смятым мешком.

Дикари, оказывается, побросали свои копья, попадали на колени и на протяжении всей битвы валялись ничком на дороге, с ужасом и трепетом рабов ожидая развязки. Кошка хищно сощурилась и направилась к ним, быстро и ловко завязывая на ходу непослушные космы в хвост на макушке. Когда же она начала неистово ругаться на кособоком, рваном арабском наречии и трясти дрожащих дикарей за грудки, пес перестал удивляться из соображений сохранения здоровья нервной системы. Он просто сел на упокоенное бревнышко и закурил. Отмордовав перепуганных людей, она властным жестом отправила их в лес за какой-то аброй–кадаброй. Дикари угрюмо повиновались.

C минуту они молча смотрели друг на друга. Прямо, в глаза, без обиняков. Оба не отводили глаз, давая другому понять, что не отступят. Однако это не было диалогом. Скорее настороженное молчание двух полководцев, встретившихся на мосту. У обоих за плечами армия, но шли они в разные стороны и по разным делам. А теперь, вдруг встретившись, присматриваются к возможному сопернику, пытаясь определить, придется ли им драться или удастся разойтись миром.

– Надо стрелы собрать, – наконец пробормотала она.

На левой руке у нее была надета замысловатая перчатка с проводами. По нажатию маленькой кнопки на запястье кошку передернуло, шерсть поднялась дыбом, по перчатке пробежала голубая волна токового разряда и перешла в лук. В ответ оружие мгновенно скукожилось, высохло, уменьшилось раз в пять и приняло вид слегка изогнутой тусклой коряги. Мимикрион – очень редкая порода хищного дерева, реагирующая таким образом на электрические разряды определенной частоты. Такой вот карманный лук со стрелами стоил целое состояние.

Фауст выдернул одну из стрел, протянул кошке и сказал, всячески подчеркивая тоном двусмысленность фразы, имея ввиду ни то интерес к природе чудовища, ни то к неожиданной боевой активности девушки.

– И что это было?

В этот момент из лесу вернулась стайка аборигенов.

– Шаманы хреновы, – со злостью констатировала девушка, то ли в ответ, то ли просто в их сторону. Они, поднатужившись, волочили чье-то безжизненное тело, белое, обрюзгшее, покрытое свежими крючковатыми татуировками. При ближайшем рассмотрении оказалось, что лицо трупа обезображено – оба глаза были аккуратно то ли выжжены, то ли удалены.

Отогнав бестолковых и растерянных охотников, Кира присела перед телом на колени, уложила ему на грудь оба отсеченных от дерева глаза и подожгла. Фауст не заметил ,чтобы она доставала какое-либо огниво. Тело колдуна, создавшего лесное чудище то ли по неосторожности, то ли из корысти и глупости, вспыхнуло, словно ворох листьев, и быстро начало таять в отливающем синевой пламени. Дикари снова попадали ниц и стали заунывно причитать. Не обращая больше на них никакого внимания, кошка направилась к коням и стала сердито складывать сумку.

Фауст не знал не только как начать разговор, но и даже куда девать непослушные и ненужные руки. В итоге скрестил их на груди.

– Лихо стреляешь, – наконец родил он.

– Спасибо, – огрызнулась она. – Третий международный разряд.

Фауст оторопел и про себя присвистнул с уважением. Но вслух вырвалось:

– А чего только третий?

– А мне хватает, – парировала кошка и сверкнула в его сторону желтым глазом. – Ты вообще ведь не думал, что я лук в руках держать умею?

Пес в ответ только сжался покрепче и как мог безразлично пожал плечами. Тут ему было крыть нечем.

– Я Сестра Леса, Фауст, – не скрывая презрения хмыкнула она. – Очевидно же, что я боеспособна.

Пес потупился. Действительно, он ведь читал личное дело. Сестра Леса это… довольно сильно. Малочисленный и закрытый орден Егерей защищал лесные экосистемы и давал своим членам очень качественную боевую подготовку, частенько принимая в свои ряды сирот с довольно раннего возраста. Они были как монахи и про них было больше мифов, чем фактов, и даже поговаривали, что Сестры владеют настоящим колдовством. Только вот он как прочел это мельком, так и выкинул тут же из головы. На момент чтения документа, его новая подопечная вызывала в нем только раздражение и скуку.

Кошка, видимо, прочла все эти мысли на его лице.

– Неужели ты думал, что меня бы пригласили работать в КС, да еще позволили самостоятельно расхаживать по злачным местам с дорогущей аппаратурой, если б я не могла постоять за себя? Хотя, наверное, да. Ты не думал.

– Так может тебе и защита не нужна? – с ехидством подлил он масла в ее распаляющийся огонь. И огонь не заставил себя ждать.

– Не нужна! – выкрикнула она, развернувшись к нему лицом и прямо вперившись в его глаза. – Не нужна, черти б вас вместе с диаблом драли! Я всегда со всем справлялась сама, не прибегая к услугам защитничков или помощничков! И с этой нежитью черной тоже всегда справлялась! С самого детства эта фигня со мною рядом и ничего страшного или сверхъестественного, пока вы не влезли, не происходило… – она поняла, что высказала лишнего, чего совсем не так хотела сказать. Но с другой стороны – все равно ведь собиралась. Однако, оценив перемену лица Фауста, стушевалась, и, комкая слова, отвернулась обратно к козлу, продолжать приторачивать сумку к седлу. – Все было нормально. Она для меня была безопасна…

Он оторопело молчал.

– То есть, ты хочешь сказать, что в прошлом у тебя нечто такое, как в опере, уже было? – она кивнула. – И ты только сейчас мне это говоришь?

Он сжал зубы так, что она даже со своего места услышала явственный скрип.

– Кира… твою мать, ты не могла мне раньше сказать?

– Ты не особо разговорчив, – смущенно пожала она плечами. – Да и не спрашивал.

– Ты идиотка? – пес побагровел еще сильнее, чем был от природы и неосознанно надвинулся на кошку, навис над ней и хищно вытянул шею. – Блядь, почему нужно дождаться, пока нас обоих чуть не покалечат, а потом соизволить признаться!? Ты понимаешь, что если бы не счастливая случайность, мы были бы мертвы? Оба: сначала я, потом ты, дура!? И почему, блядь, я узнаю об этом последним? Это что, меня не касается? Скажи мне на милость, как я должен выполнять свою работу, если ты утаиваешь о себе такие вещи!? Вот так я узнаю, что ты мастер спорта по стрельбе – чуть не получив стрелу в затылок между прочим! – а теперь, что ты к тому же с этакой страхотней всю жизнь существуешь!!! Сколько уже прошло??! Пять недель Кира! Пять недель на раскрытие этих долбанных тайн! Которые у меня уже в горле стоят! Пять недель бесплодного растрачивания моего времени! Какого хрена, кошка! Что ещё ты о себе не сказала!?

Теперь явственный скрип зубов услышал он. Выпустив весь накопившийся гнев и остатки адреналиновой тряски, он словно вынырнул из ледяной воды. Словно тиски спали с висков, и мутная пелена рассеялась перед глазами. А за этой пеленой было лицо оскорблённой женщины. Она стояла перед ним, прямая, напряжённая, как натянутая струна. Казалось, что это напряжение волнами искр ходит по её сиреневатой гладкой шерсти.

– А с какой стати я должна хотеть тебе что-то рассказывать? – она заговорила тихо и ровно, но её голос прозвучал оглушительно, столько сдерживаемой ярости было в нём. – С какой стати я должна хотеть говорить с тем, кто видит во мне трату времени? Кто меня «отрабатывает»?! Ты, господин Судья, – самодовольный урод,– стоишь тут и орёшь, что тебе не поднесли на блюдечке все сведения – а почему ты не спросил? Ты тратишь своё время? Нееет, это я трачу своё время! Сколько раз я пыталась заговорить с тобой!? Сколько раз я пыталась наладить контакт и познакомиться? Как я тебе могла сказать что-то, если ты не слышишь и не хочешь слышать? – она уже открыла рот и теперь понимала, что не закроет его, пока не выскажет всего – и к месту и не к месту, просто пока не выльется вся до конца, до изнанки души. – Что ты знаешь обо мне, ты, кусок злобного мяса!? Что ты пытался узнать обо мне, если уж ты так хорошо делаешь своё дело, свою работу? Вот – я! – она с силой ткнула себя руками в грудь. Её отведенные назад уши, огромные чёрные зрачки, расширенные, заполнившие собой почти всю радужку. Красивые губы, растянувшиеся в звериный оскал, лицо, сморщившееся по бокам от носа. Она чеканила слова сквозь удлинившиеся острые зубки – сейчас она была настоящей кошкой, загнанным на дерево манулом, дававшим обидчику последнее предупреждение. – Тебя назначили – назначили, Фауст, навязали, прикрепили ко мне, к моей жизни, словно санитара к душевнобольной. Я сама не просила этого и не виновата в том, что тебя обязали за мной присматривать! Вот я! Спрашивай, мать твою!!! Ты хоть пальцем пошевелил, чтобы что-то выяснить? Нет! Ни одного доброго слова, ни проблеска интереса у тебя ко мне нет! Ты всегда строг, молчалив, груб, ты не говоришь со мной – ты на меня лаешь! И ты ждёшь откровений?

Он молчал. Две армии все же схлестнулись у моста, и оказались равными по силе. Она тяжело дышала, сильно раздувая ноздри маленького аккуратного носика. Гнев начинал сходить, обнажая обиду и растерянность. Глаза стали блестеть ярче, наполнившись влагой.

– Я не хотела надзирателя также, как и ты не хотел подопечного, Фауст. Ты и о себе ничего не рассказываешь. Только зыркаешь на меня своими чёрными глазами и рычишь, словно я тебя заставляю себя терпеть, навязываюсь тебе в подружки. Словно я хотела и навязывалась к тебе в пару! Словно я хотела стать твоим наказанием…

Пёс не успел удержать дрожь, посыпавшуюся по телу вниз.

«Наказание… как точно, словно мысли прочитала».

– …Твоей головной болью. Будто мне это приятно, – Ещё одно короткое молчание. Нет, она не будет плакать, он видел, как она проглотила тяжёлый комок, как взгляд сразу высох и выцвел. Гнев заканчивался, оставались только обнажённые чувства, побитые неутешительными выводами.

– Я этого не хотела. Я так не привыкла. Я не просила помощи никогда и не прошу теперь, – она подошла к нему вплотную. Рёбра чуть не трещали, сжимаясь и раздуваясь, гоняя воздух по распалённой груди. Её руки мелко дрожали, а хвост резко и сильно стучал по дороге, вздымая и расшвыривая клубы пыли.

«Сейчас в глаза вцепится» – мелькнула мысль, но он не отстранился. Вдруг понял, что парализован её взглядом, и не может двинуться с места.

Но кошка не вцепилась, а наоборот сделала шаг назад.

– Знаешь, я жалею, что рассказала тебе, что позволила себе этот порыв откровенности, хоть и случайный. Стоило мне это сделать, как ты тут же наорал на меня. Больше не хочется идти на откровенность. Не хочется учиться принимать помощь. Ты просто ещё одно доказательство, что я всё в этой жизни должна сделать сама. А если не справлюсь – туда мне и дорога, потому что лучше не справиться, чем терпеть, когда на тебя орут всякие тупые накаченные самодовольные ублюдки!

Она отвернулась и стала спешно затягивать ремни на крутых козлиных боках.

– Надоело. Больше ни шагу к тебе не сделаю. Если хочешь – выбивай из меня дальнейшие признания, судя по всему тебе это привычней, господин Судья.

Она ловко вскочила в седло, обогнула его и рванула вперёд. А он остался на дороге.

Сначала был гнев. Ярость прошлась по нему волной в первые минуты её страстного монолога, но потом… под сердцем настойчиво заныло совсем другое чувство. Он бы заглушил его, если бы её слова не были так точны. Как ни противно, гадко, скорбно было признаваться, чудовищным волевым усилием Фауст не стал гнать его от себя и теперь горючий стыд залил его по самые уши, как расплавленный металл. Ему было невыносимо стыдно. Почва вдруг накренилась и будто покатилась куда-то прочь из-под его ног. Он зажмурился и схватился за голову.

Никуда не денешься – хотелось провалиться, но земля предательски оставалась надежной опорой под ногами. Именно это до него пытался донести Волфтейн. Он не послушал, а точнее не услышал. И теперь получил оплеуху такую, что в ушах звенело.

«Как я до такого докатился? – неслось в голове. – Как я мог? Я никогда не относился так ужасно к женщинам, никогда не позволял себе недооценивать ни врагов, ни союзников! Как я стал таким дураком, когда? Что дальше? Трусость? Предательство?»

Лошадь притворялась, что ничего не слышит и, пользуясь случаем, планомерно обдирала ядовитую листву с убитого монстра.

Фауст рассеяно огляделся, и на ватных ногах направился к своему верховому зверю. Почувствовав упадническое настроение хозяина, Лошадь не стала ерничать или капризничать, а послушно сорвалась с места и понесла его вперед. Пользуясь обретенной трезвостью, пес решил как можно быстрее начать исправлять положение, потому что таким он вызывал у себя только презрение.

Глава IV. Уроки старого Змея.

– Значит, забыл все уроки старого мудрого Змея, да еще вдобавок потерял самого себя…

Фауст рассеянно кивнул. Воздух то и дело насыщали низкие пароходные гудки. С малюсенького балкончика квартирки Снэйка, вмещавшего только два покрытых серым налетом пластиковых стула да крохотный столик, открывался потрясающий вид, охвативший и городские трущобы, и небоскребы бизнес–центра, меж которыми посверкивал океан.

Снэйк вдруг откинул голову назад и начал смеяться. Он хохотал ясно и открыто, так что его красивое лицо даже изменилось, раскрыв безразмерную змеиную пасть с тонкими острыми зубами. Пес беззлобно пнул друга ногой и поставил стакан с кальвадосом на столик.

– Ты ржешь надо мной, гад, а я двое суток уснуть не мог – от стыда куда деться не знал.

Оборотень понемногу успокоился и смахнул выступившую слезу.

– Да, этим ты, конечно, всегда мне проигрывал. Чувством вины я имею ввиду. Бредовый атавизм. Но сама ситуация комична до икоты – девчонка довела тебя до нервного срыва! Волфтейн, старый прохиндей, знал что делал.

Фауст затравленно зыркнул на Змея, всем своим видом изображая страдание и негодование. Он притворялся. Здесь, на другом конце планеты, в компании друга и учителя, он впервые после ссоры на дороге почувствовал себя лучше и расслабился. Промыкавшись два совершенно бесплодных дня, чувствуя, что просто не может показаться кошке на глаза, он в конечном итоге взял у Диабла отгул и через несколько часов прилетел в Панаму как частное лицо.

Змей. Он был очень красив – аристократическая бледность, большие темные глаза, полные отстраненности и загадки, точные и правильные черты лица, гибкое стройное тело. Он умел соблазнить любую женщину, хотя сами по себе романтические чувства были для него неведомы и большего шовиниста трудно было найти. Змей обучал молодых Судей ни много ни мало, но искусству флирта и половым премудростям. Он был не просто ловеласом, он был профессиональным соблазнителем, притом, что ввиду своей серпентовой природы, о любовных переживаниях он знал лишь понаслышке. И Фауст стал одним из его лучших учеников. Он разительно отличался от Снэйка по стилю, хотя и пользовался его советами неукоснительно. Пес хоть и не мог похвастать такой же внешней привлекательностью, но брал женщин какой-то внутренней животной сексуальностью. Действительно, что-то такое он умел делать, из-за чего представительницы прекрасного пола просто начинали таять. Благодаря же урокам Снейка, он научился также и обаянию, так что многие в КС завистливо считали, что к этому везунчику бабы липнут, как скрепки к магниту. Собственно так оно и было.

Вечер вошел в ту свою чарующую минуту, когда солнце уже село, но небо было еще светлым и зажженные городские огни постепенно, с каждой секундой наливались силой и становились заметными. Молчание было долгим, но приятным.

Двоих Судей связывало много совместных приключений. Наконец Фауст вздохнул.

– Смех смехом, но что мне делать-то?

Змей пожал плечами.

– Да все по порядку и делать – как при учебе. Не зря ж ты ко мне приехал. Для начала вспомнишь основные правила, потом отработка и тренировка. Кстати, интимный вопрос – ты природное-то напряжение давно спускал?

Фауст мешкал.

– Ну? Чего жмешься, как целка, не военкомат.

– Знаешь, я такой свирепый стал… что последних двух клиенток на F–14 загрыз, даже не подумав в койку завалить. Даже силой не хотелось. Просто как-то было… раздражали меня. С весны не брал конвертов – решил материал за зря не переводить.

– Очень благородно – Снэйк скорчил презрительную рожу. – Плохо дело. Ну да ладно. Значит, сегодня пойдем в рейд по шлюхам. Как в старые добрые времена.

Пес улыбнулся своим воспоминаниям.

– А что касается правил… – оборотень стал серьезным. – Главное, ты помнишь, я надеюсь?

– Переспал – убил, – кивнул пес. – Такое не забывается.

– Ну и хорошо.

Снова воцарилось молчание. Теперь каждый думал о своем. Фауст вспоминал, как Снэйк давал ему первые уроки. Какие это были волшебные полгода для шестнадцатилетнего пацана, когда матерый бабник учит тебя завлекать в кровать любую женщину, какую только захочешь. И как было больно и плохо потом, когда он узнал главное правило и получил на руки пачку конвертов с адресами и личным делом на каждую девушку, попавшую к нему в кровать во время обучения – для самостоятельной работы.

С канала снова раздался гудок. Ветер принес насыщенный йодом аромат и пахнул в лицо вечерней свежестью. Город оживал. Ночные люди выползали на улицы, заполняя воздух гулом, смехом, эмоциями, жизнью. Все в мире шло своим чередом – туристы отдыхают, наркодилеры торгуют, воры воруют, а те, чье время пришло – умирают. И двое Судей на грязном, но увитом пыльным плющом балкончике вглядываются в вечерний полис своими звериными глазами. Они проследят, чтобы смерть происходила вовремя и с теми, с кем должна. А с другой стороны, просто двое мужчин, с обычными мужскими разговорами и проблемами.

– Она хоть красивая, эта кошка? – прервал Снэйк его невеселые мысли.

Фауст пожал плечами.

– Да я как-то не задумывался.

*       *       *

– Не прошшшло и полгода….

Фауст открыл глаза и довольно улыбнулся. Девушка на его плече встрепенулась и, взмахнув копной мелких черных кудряшек, села в кровати, вглядываясь в темноту.

– Джордж? Ты что-нибудь слышал?

– Слышал. Не волнуйся, это Снэйк.

В углу комнаты сверкнули два желтых глаза с вертикальным зрачком. Черный раздвоенный язык уловил в воздухе первые волны страха.

– Неделя! Боже мой, когда ты сссказал, что потерял форму, я не поверил! Но Ффффауст, малышшш, НЕДЕЛЯ! – Гигантская змея недовольно стукнула толстым хвостом по полу.

Женщина в ужасе вскрикнула и вцепилась в руку новообретеного любовника.

– Джордж! Змея! Там змея! Сделай что-нибудь!

Фауст лениво поднялся и потянулся. Тело приятно ныло от недавнего безумного жесткого секса. Он отодрал накладные усы и спокойно обратился к напуганной красавице.

– Позволь тебя спросить, Магда. Ты когда-нибудь читала запрещенные книги?

Девушка, не веря своим ушам, уставилась на него.

– Хорошо. Давай уточню. Черные книги с пентаграммой на обложке, закованные в цепи. Ты никогда не читала таких книг, скажем, над кроватью с младенцем?

Наконец, во взгляде ее проступило понимание. Красивое лицо ожесточилось и перекосилось от злости.

– Чертов КС–ник!! Тварь! Как ты мог! – она рванулась вперед в отчаянной попытке вцепиться ему в глаза, но сильная лапа мгновенно сковала ее горло, лишив всяких сил к сопротивлению.

– Что там у нее? Ф–14, Д–25?

– Д–27, демонстрация тела с повреждениями.

Пес встал и без видимых усилий потащил брыкающуюся женщину на балкон гостиничного люкса, сорвав с петель по пути воздушную занавеску.

– Ай–яй–яй, Магда. Неужели ты думала, что тебя не найдут? Что никто не заметит, как в одну ночь младшая сестра родильного отделения пришла 40–летней, а ушла 20–летней? Ты долго готовилась к этому? Не поленилась, даже в мед–колледже выучилась. – Ведьма пыталась что-то хрипеть, с ужасом глядя на то, как пес ловко одной рукой готовит из занавески петлю и привязывает ее к поручню. Он посмотрел ей в глаза. Теперь его лицо изменилось. Неделю назад она познакомилась в баре с отставным воякой, страдающим угрызениями совести, подавленным, с разбитым, почти пожилым мужчиной, который увидел в ней своего ангела–спасителя, свой смысл, свою музу. Но сейчас перед ней был молодой, уверенный, жестокий посланник КС-СМЕРТЬ, который видел в ней подлую воровку, глупо попавшуюся в его сеть. Его лицо стало хищным, он оскалился. Показав огромные острые зубы – как она могла не замечать этих зубов!? Непроизвольно в ее голове мелькнули жаркие воспоминания его сладострастных, раскаленных, нежных поцелуев. Да, зубы в них совсем не чувствовались.

– За преступление против ЖИЗНИ ты приговорена к смерти. За предательство Медицинского Братства – твоя смерть будет больной и жестокой, – прорычал он булькающим низким голосом. От страха она уже ничего не соображала, руки и ноги онемели, горло, сжатое лапой зверя, словно тисками, будто покрылось колючим инеем. Фауст отпустил шею девушки, дав ей, наконец, вздохнуть, а затем мгновенно вонзил лапу с острым костяным кастетом ей в живот.

Безумный отчаянный крик, полный боли и ужаса, взлетел в южное ночное небо. По лапе заструился горячий поток крови, брызнул на кафельный пол, стал расплываться маслянистой черной лужей. Фауст расфокусировал зрение. И перед его взором очертания корчившейся женщины исчезли, а появилось грязно–желтое пятно энергетики, в котором метался запертый зеленый огонёк чужой, украденной жизни. Пес повернул лапу, раздирая плоть ребрами острых наростов на пальцах, уцепился за искомый орган и вырвал из чрева ведьмы матку. По искалеченному телу прошел черный всплеск – щель между порочной душой и телом быстро наполнилась тяжелым веществом небытия, и зеленый огонек радостно выскользнул в этот провал. Энергии, поддерживавшие в Магде жизнь, стремительно утекали и растворялись в окутывавших планету силовых линиях. Фауст моргнул, возвращая способность видеть в обычном спектре. Он деловито накинул на шею умирающей женщине петлю и перевалил кровоточащее тело через парапет балкона. Послышался хруст позвонков, поставивший точку в личном деле колумбийской ведьмы.

Снейк покачал своей огромной треугольной башкой.

– Да, эта часть представления у тебя всегда проходила на отлично!

– Спасибо.

– Но Фауст! Неделя!!!!

Пес укоризненно посмотрел на друга и скрылся в темноте номера. С улицы послышались испуганные восклики. Ранг Д–27 не предусматривал публичное появление Судей, но для полиции и прессы необходимо было оставить соответствующие знаки. Фауст достал из сумки невзрачный футляр, а из него специальную ритуальную спицу и приколол ей добытый маточный мешок к подушке кровати. Эта серебряная шпажка, подлинность которой назавтра будет подтверждена и официально зарегистрирована в региональном отделении КС-СМЕРТЬ, станет доказательством того, что женщину убил действительно Судья при исполнении.

– Через крышу пойдем? – Фауст вымыл руки, накинул на плечо пиджак и спокойно направился к выходу. Снэйк принял человеческий вид и присоединился к другу.

– Да. Тут в подвале соседнего здания чудесный китайский ресторан. Можем поужинать.

Пес взглянул на часы в холле гостиничного коридора.

– Скорее позавтракать.

Двое молодых мужчин совершенно беспрепятственно прошли на крышу гостиницы, спрыгнули на соседнее здание, легко перескочив пятиметровый провал, и, непринужденно болтая, направились к ночной забегаловке под звуки приближающихся сирен.

Все вставало на свои места, шло своим чередом. Энергетический баланс в мире был немного восстановлен, полицейские ехали на вызов, обыватели проникались страхом перед беспощадностью и жестокостью корпорации по контролю смертности. А пес чувствовал себя профессионалом и полноценным мужчиной.

Душа Фауста понемногу успокаивалась, тоже приходила в равновесие, видя, что все еще может наверстать упущенное было спокойствие.

Так и началось перевоспитание Судьи. Снейк отнесся к проблеме друга с пониманием, и хотя не переставал его подначивать, в помощь включился с большим энтузиазмом. Конечно, отпуск в солнечной Панаме долго длиться не мог, и Фауст вернулся к исполнению, чувствуя, что не должен оставлять кошку без присмотра. Но теперь освеженные старым учителем правила поведения занимали большую часть сознания пса.

– Всегда помни о цели, – вещал Снейк, потягивая бразильское пивко. – Если твоя цель трахнуть – делай все, что приведет к этой цели. Если твоя цель понравиться до такой степени, чтобы тебя трахнули – делай все то, что влюбляет в тебя женщину. Какая у тебя цель?

Фауст решил, что для начала хочет нравится. Просто нравиться людям, чтобы те, кому приходится с ним общаться не испытывали к нему неприязнь. С Волфтейном было достигнуто соглашение о том, чтобы Судья мог свободно брать отгулы для выполнения косвенных поручений, в основном с грифом F – женские. Как значилось в официальной докладной Снейка – «В целях психологической реабилитации и переобучения коммуникативным навыкам». Начальник был доволен, Снейк радовался возможности оживиться и развеяться от опостылевшей стабильности этими играми, а у Фауста был намечен четкий план обретения себя.

И первым пунктом в этом плане было помириться с кошкой. Киру он закономерно избрал объектом для тренировок, понимая, что его к ней все равно уже прикрепили, а с другой стороны его подстегивало желание разобраться с черной непонятной тварью, которая вывела его тело изстроя с такой же легкостью, как и сама кошка вывела его самого.

Он стоял перед дверью ее номера в очередном мотеле и снова и снова проигрывал в уме возможное развитие разговора.

– Правила просты, малыш, – всплывал в голове голос Змея. – Все люди тщеславны и честолюбивы. Достаточно проявлять к ним интерес и бурно радоваться любым их достижениям – смеяться над шутками, поздравлять с получением должности, задавать вопросы об их жизни и их мнении так, словно для тебя более ценной информации не существует. Думай об их желаниях и старайся их выполнить.

«Чего она хочет? Хочет, чтобы вся эта хрень прекратилась, и я исчез из ее жизни. Этого только говорить не надо. А что тогда говорить? Так, главное извиниться за грубость и пригласить поужинать».

Он, наконец, постучался. В глазке мелькнула тень и затем после некоторой паузы,

«Видимо решает, открывать или нет»

…дверь осторожно приоткрылась.

«Смотреть в глаза, говорить коротко, не оправдываться, быть внимательным…»

Но выполнить он не успел даже первого условия из этого списка, потому что слова разом высыпались из его головы.

«Так вот что было в ней не так! Волосы!»

Она выглядела иначе. Теперь вместо лохматого бесформенного одуванчика на голове ее красовалась стильная укороченная стрижка, полная острых уголков, воздуха и свободы. Сразу стали так заметны ее огромные, от природы подведенные светлым контуром глаза, обозначились острые скулы. Пепельно-белые локоны наслаивались друг на друга, создавали тени и объем. Одна единственная длинная прядь челки светлой искрой спускалась на правую сторону, слегка завиваясь на кончике, делая отчетливо заметной и привлекательной тонкую длинную шею и подчеркивая женственность своей хозяйки. Теперь все встало на свои места – такая форма гораздо лучше отвечала содержанию, по крайней мере, в той степени, в которой Фауст был знаком с девушкой.

– Что-то случилось? – наконец, Кира прервала молчание.

«Вот идиот»

– Ты что-то сделала с волосами? – выпалил пес. Кошка невольно улыбнулась и иронично сложила тонкие брови (внезапно ставшие такими заметными и выразительными).

– Да, я что-то сделала с волосами. Подстригла. Ну, знаешь, – ножницами. Ты за этим стучишься в половине десятого вечера?

– Да. То есть, нет. Это очень классно. Выглядит. Ты выглядишь очень классно. Правда.

«Все-таки идиот»

Кошка усмехнулась и сконструировала скептичность на лице (которое вдруг стало так очевидно миловидным, живым и ярким), но большие, подсвеченные естественной светлой обводкой глаза лучились и выдавали озорство и удовольствие. Пес собрал в кулак свою решимость и все-таки заговорил.

– Кира, я понимаю, что ты хочешь, чтобы все это поскорей закончилось, и я исчез из твоей жизни. Поверь мне – я этого тоже хочу. Очень. Но без твоей помощи я не смогу ни защитить тебя, ни убить эту тварь, которая тебя преследует. Я пришел мириться. И в знак примирения… эээ… возможного, примирения, если ты согласишься… приглашаю тебя поужинать вместе, – выпалил он на одном дыхании.

Кошка недоверчиво следила за этой сумбурной, наполненной непонятным ей смущением речью, слегка наклонив голову.

Он опять почувствовал неприятное ощущение, что не знает, куда девать руки.

– Ты так много не-матерных слов в первый раз в жизни говоришь?

На эту колкость он неожиданно обезоруживающе улыбнулся и как-то по–мальчишески пожал плечами.

«Все страньше и страньше…» подумала она. Но пес уже зажег своей чудной выходкой и такой непривычной неловкостью в ней самый главный двигатель – любопытство.

– Ладно. Есть я не хочу, но предложение разумное. Давай знакомиться заново. Только у меня одно условие: для меня самое главное – это честность. Так что не пытайся вызывать у меня больше симпатии, чем это нужно для пользы дела. Идет?

Фауст потупился. Он обрабатывал то, что она сказала. С одной стороны, она разбила вдребезги все его потуги ее очаровать, а с другой – она предложила облегчить задачу. Он решительно кивнул и посмотрел кошке в глаза.

– Идет. Я не самый приятный человек на свете, но постараюсь хотя бы перестать вызывать тошноту.

Она кивнула в ответ и, задорно тряхнув челкой, протянула руку.

– Кира.

– Фауст, – пожал ее пес и почувствовал, что тяжелая груда камней наконец-то ссыпалась с его плечей.

*      *      *

Он проснулся. Зверь в темноте открыл глаза и, прислушиваясь к ночным звукам, стал искать то, что разбудило его. Сегодня Кира осталась у Джекоба, своего парня. Он работал в каком-то министерстве и имел двухэтажный особняк в престижном районе. Она всегда оставалась у него, если бывала неподалеку. Бабье лето уже наступило, и спокойная безветренная ночь, усыпанная желтыми листьями, окутала улицы бархатным теплом. Зверь трусцой пробежался вдоль шоссе и обратно, мимо богатых, но однообразных аккуратных домов. Клацание костяных когтей далеко раздавалось по ровным асфальтовым дорожкам. Принюхиваясь и сканируя все вокруг черными глазами, он пытался определить, что насторожило его. Неслышно обошел дом, прислушался к сонной тишине внутри. Все было спокойным и умиротворенным. Даже мыши не шуршали в подвалах, а посапывали в своих мышиных домах. Фауст нахмурился и вернулся в машину. Что-то же его разбудило. Какое-то смутное беспокойство.

– Значит, вся семья… в одночасье, – он покачал головой. История жизни кошки действительно оказалась довольно печальной. – И ты ничего не помнишь.

– Ничего. Только уже потом, как училась. И то, обрывки.

– А тогда, ну на палубе… То, что ты видела было…

– Очень похожим на то, что я увидела в театре, да.

Фауст откинулся на спинку стула и задумался.

– И сколько раз в целом ты встречала эту штуку?

Кошка начала разгибать пальцы, из которых при этом показывались острые крюки когтей.

– На корабле, в первой школе пару раз, в Зеленом Доме на выпускном, в джунглях во время практики на Сестру Леса… Потом большой перерыв и вот, в театре.

Официант принес еще один молочный коктейль для девушки и горячий чай псу. Она удивленно приподняла бровь.

– Спасибо. Ты сегодня решил побить все рекорды галантности.

Пес усмехнулся.

– Ты же любишь молочное. У меня было достаточно времени, чтобы заметить это.

– Интересно, что еще ты обо мне узнал… – сонно пробормотала она, расталкивая шарик мороженого в стакане.

– На самом деле меньше, чем за один сегодняшний вечер.

– Ооо! Страшный Судья не жалеет, что заговорил с низшим существом?

– Не жалеет, хотя и приходится терпеть дурное чувство юмора этого существа, – пес вздрогнул, он расслабился и выразился слишком резко – Извини, это грубо.

Он сидел в служебной машине – красивой сине–фиолетовой полуавтоматической коляске, корпус которой был сделан в виде сложенных крыльев, а заостренный нос в виде головы орлана, и прокручивал весь этот позавчерашний разговор, стараясь не упустить и не позабыть никакой мелочи. Она рассказала обо всех случаях появления черной массы в своей жизни, и никакой связи между ними не было. Что именно произошло на корабле, она не помнила. В возрасте одиннадцати лет черная тень поджидала ее в уборной.

– Что ты имела ввиду там, на дороге, когда сказала, что эта фигня была для тебя безопасной?

– Как бы тебе объяснить… – Кира задумалась. – Тогда в школьном туалете я вообще не поняла, что это было. Решила, что это мальчишки подглядывают и так рассердилась, что хлопнула прямо у него перед носом – или перед чем там у него – дверью. И оно исчезло. Потом, на выпускном я напилась до такой степени, что заметив неясную тень в дверях комнаты на всякий случай швырнула в него бутылкой с виски. Тоже подумала, что кто-то решил воспользоваться слабостью и… – она покраснела, отвела взгляд и даже прикрыла глаза рукой, как будто от усталости.

«Она стесняется. Я чужой для нее, – сразу подумал пес. – из-за того, как я говнился все это время, я теперь имею жирное недоверие и теряю крупицы информации. Эх. Дурак.»

– В общем, что с ним стало я посмотреть была не в состоянии, но никаких больше движений оно не производило. В джунглях я засекла его первой и напала. Прыгнула сверху, чтобы уже, наконец, расквитаться с паразитом. Но оно просочилось сквозь пальцы и растворилось в воздухе.

– Мда. В моих руках оно не растворилось. К сожалению. – сказал он. Она помолчала, решая, говорить или нет. И решила сказать.

– Если честно, то когда я увидела, как ты с ним борешься, мне впервые стало страшно. Я всегда думала, что это исключительно мои личные галлюцинации и для других никакой опасности не представляют.

Он посмотрел ей в глаза.

– Ты поэтому никому ничего не рассказывала? Думала, что это глюки, тебя сочтут сумасшедшей и не возьмут в КС?

Она пожала плечами и сдержанно кивнула.

«Что она сейчас хочет? Поддержки, конечно».

Он улыбнулся ей, как мог открыто и ободряюще.

– Не бери в голову, кошка. Волфтейн в тебе души не чает. Я думаю, он ради тебя самолично готов глотку перегрызть любой галлюцинации.

В целом за проведенный вечер он мог поставить себе пятерку. Начинало светать. Холодная белая дымка постепенно окутывала дорогу, дома и сады. Так и не обнаружив причины своего беспокойства, пес уснул, свернувшись в широком и глубоком кожаном кресле. Назавтра, как он понял, предстоял очередной далекий переезд. Запряженная в коляску лошадь тихо всхрапнула, тревожно поведя черным ухом. Занавеска на окне холла особняка Джекоба дрогнула. Темная бесформенная тень будто бы проскользнула по коридорам дома. Очень недовольная и сердитая тень.

Глава V. Город дождей.

В Дродорфе было сыро и пасмурно, как всегда. Поговаривали, что этот оплот средневековья был построен на горе, в сердце которой заключен древний погодный артефакт, притягивающий грозу и ненастье. Так это было или нет, но дожди, сырость и серое небо здесь можно было наблюдать каждые три дня из четырех. И это совершенно отчетливо влияло на настроение народонаселения. Проведя здесь меньше недели, Кира уже набрала в свою электронную базу вдоволь экземпляров «Тоски», «Унынья», «Депрессии», «Отчаяния» и «Хандры», это при том, что край-то в общем был богатый и спокойный, а сам город очень популярным туристическим местечком благодаря своей массивной крепостной стене, множеству башен и в целом богатой архитектуре. Кошка угрюмо топала по каменной мостовой, смотря под ноги, обходя лужи и кутаясь в шаль. В голове ее боролись щемящая печаль о судьбах местного населения и мечтание о кружке горячего молока. День был большой и сложный. Таскать биобук в чемоданчике здесь было несподручно и она переложила его в заплечную суму. И так как сегодня она полезла сканировать развалины одной из старых башен, в надежде наткнуться хоть на что-нибудь светлее «Меланхолии», то отбила себе мотающейся за спиной сумкой все бока. С псом они оговорили, что она живет своей жизнью и он никак в эту жизнь не лезет, не вмешивается. В целом, ее это устраивало, и она действительно уже стала забывать, как он выглядит. Но сейчас она признавалась себе, что сегодня не отказалась бы даже от его помощи.

– Кира.

Он позвал тихо и дотронулся до локтя вполне осторожно. Но от неожиданности кошка подпрыгнула не меньше чем на метр вверх. Хвост инстинктивно выгнулся дугой, а вдоль спины поднялся гребень восставшей шерсти.

– О боже мой. Я никогда не привыкну! Хватит уже подкрадываться! Вечно ты как… выскакиваешь! Из ниоткуда!

Пес рассеянно кивнул, но руки не отпустил. Напротив, стал настойчиво тянуть кошку в обратную сторону, смотря при этом вперед, в темноту улицы.

– Ага…Я такой. Давай мы туда не пойдем.

Кира проследила за его взглядом. Улица была широкая и хорошо освещенная, да и день только начал клониться ко сну. Но прохожих не было совсем, что для этого унылого места было нормой вещей. Мелькнула мысль воспротивиться, устроить скандал, дескать ей нужно именно туда, там у нее комната в гостинице теплая ждет совсем близко, но здравый смысл победил озорство и она послушно поддалась.

– Ну ладно, – недовольно буркнула она, – если ты что-то чувствуешь…

Он твердо кивнул.

– Чувствую, – придерживая кошку под локоть, Фауст быстрым шагом потащил ее в противоположном направлении, все время настороженно оглядываясь по сторонам, словно пытаясь определить источник какого-то звона, слышного одному ему. – И мне неприятно тебе об этом говорить, но…

Она успела уловить какое-то движение сбоку. Пес сильно рванул девушку назад, к себе за спину, чуть не вывихнув ей руку. Выглянув из-за его плеча, она увидела, что он держит над землей тощего брыкающегося человека, а в следующее мгновение груда безжизненной плоти опала у их ног. Раньше она никогда не видела, чтобы шею ломали движением кисти и пальцев.

– …Но удрать мы не успели.

Их было много, и повалили они разом изо всех щелей, словно крысы. Целая толпа каких-то оборванцев. Кошка испугалась. Фауст загородил ее и оттеснил к глухой кирпичной стене. Вели себя, двигались да и выглядели они, мягко сказать, несколько нездорово. Первая мысль, которая зажглась в ее голове – «зомби». Некоторые стремглав неслись прямо к ней, прыгая, рыча, словно звери, крутя бешено выпученными глазами. Кто-то продвигался медленно, подволакивая конечности, но также настырно и все как один вперили свои взгляды и явно недобрые намерения на нее.

Самый нетерпеливый и быстрый паренек, белобрысый, голубоглазый, но с неприятно землистого цвета кожей и лихорадочным взглядом, взлетел в воздух в невероятном высоком прыжке, надеясь первым добраться до вожделенной жертвы.

Волна расшиблась о скалу. Кира вскрикнула. Останки, а точнее ошметки этого торопыги разлетелись в разные стороны, плеснули на стены древнего города и затихли.

Вокруг девушки образовалась зона безопасности в пару метров.

Пес был страшен. С тихим низким рычанием, скользящими молниеносными движениями он резал нападавших когтями, зубами и косой, словно самурай кромсал подброшенных в воздух бумажных журавлей. Он разрывал тела пополам точным экономным движением, походя, при развороте к следующей жертве. Он коротко щелкал зубами, отсекая конечности. Он не отталкивал противников, а насаживал их на острые когти и вытянутые костяшки пальцев, образующие природный кастет.

Она даже растерялась при виде такого класса искусства. Он был смертью во плоти. Возможно, он в последнее время преуспел в работе над своим характером и даже мог сойти за приятного в общении человека. Но сейчас – Кира видела перед собой зверя, дикого и смертоносного, неумолимого.

Наконец, она опомнилась, достала из сумки лук и присоединилась к активной обороне. Никто во время расправы не кричал и не переключался на мечущегося меж ними пса. Они даже не сразу реагировали на повреждения. Что подтвердило первоначальную догадку. Кира подстрелила бородача, который шатко, по стеночке пробирался к ней и еще одного парня, который пытался на ходу снять куртку и запутался, заковырялся в ней. А потом вдруг все ее чувства взбунтовались, поднимая тревогу. Кошка успела посмотреть вверх, развернуться и даже вскинуть руки, когда оттуда, с пожарной лестницы на нее обрушилось нечто отвратительное. Девушку обдало оглушительным смрадом – не то немытого тела, не то гниющего мяса. Существо, а назвать это человеком было бы преступно, приземлилось на ноги прямо перед ней и проворно придавило ее спиной к стене. Омерзительная синюшная маска, раздутая, с плюгавой бородкой и усиками оказалась совсем рядом с ее лицом. Изо рта вывалился красный мокрый язык и потянулся к ее губам. Тварь победоносно хрипела, пялила на нее глаза и шарила своими еле двигающимися руками по ее бедрам.

Отвращение и страх были настолько сильными, что ее горло сковало оцепенение и еще целую секунду, показавшуюся ей вечной, она не могла издать ни звука. В конце концов в уме у нее пронеслась мысль, что полевому сотруднику КС недолжно пасовать перед грудой тухлой биомассы, по консистенции и видимо по уровню сознания тоже, приближающейся к мешку с кабачками. К тому же она была не одна.

–Фауст! – выкрикнула она, держа нападавшего на вытянутых руках и пытаясь увернуться от его слюней. Кошка почувствовала движение воздуха рядом со своим животом, словно сквозняк пролетел. И в то же мгновение жаркие тяжелые капли брызнули ей на лицо, заставляя рефлекторно зажмуриться. Давление на лапы тут же исчезло. Она открыла глаза и увидела, как тело мужчины падает навзничь, разваливаясь в полете на две половины, рассеченные от паха до плеча.

В ту же секунду все закончилось. Оставшиеся на ногах противники рухнули, словно подкосили их самих. Фауст настороженно смотрел на девушку. Он не боялся, что задел ее – с чем-чем, а с косой обращаться он умел, пожалуй, лучше кого-либо в КС. Он ждал реакции, а в худшем случае – истерики. Притом ждал с замиранием сердца, понимая, что она, наверное, страшно перепугана. Кошка подняла на него ставшие светлыми от сузившихся зрачков глаза. Она стояла, прислонившись к стене, забрызганная чужой кровью и внутренностями с головы до пят, ошарашенная, смотрела на него. Потом медленно стерла кровь с щеки и перевела взгляд на испачканную ладонь…

«Ну, давай, милая, – в обморок, и я героически вынесу тебя отсюда на руках».

…И вдруг сделала то, чего он не ожидал совершенно. Посмотрела снова на него, уже спокойно и как-то жестко. И быстро облизнула пальцы. Покатала полученное во рту и брезгливо сплюнула.

– Нет. Не зомби.

Фауст моргнул, щелкнул отпавшей было челюстью, перерабатывая увиденное, но разум отказывался принимать такое откровенное несоответствие роли спасенной красавицы. Кира тем временем осмотрелась, отряхнулась, подняла и дезактивировала лук и сумку с драгоценной аппаратурой. Переступила через распластанные куски мяса поближе к псу, все также удивленно смотрящему на нее. – Спасибо, Судья. Они бы меня разорвали, наверное, если бы ты вовремя не среагировал.

Фауст моргнул снова, выходя, наконец, из своего оцепенения. Его передернуло от мысли, что она только что лизнула трупную кровь.

– Always welcome, – выдавил он из себя на всеобщем с некоторым сомнением.

Из-за угла сначала послышался звонкий топот каблуков, а затем появилась пара запыхавшихся полицейских в синих камзолах и нелепых головных уборах. Возможно кто-то позвал их, услышав шум в переулке. И бравые стражи порядка ожидали увидеть жертву ограбления, потасовки, в крайнем случае изнасилования. Но вот высокого, зубастого, двоякоходячего биста цвета запекшейся крови с полыхающей черным огнем косой в руках посреди месива из дюжины человеческих останков… возможно, в академии их к такому не готовили. Фауст вздохнул, подошел к людям. Представился тому, который не упал в обморок. Обозначил официально, что это дело находится под контролем КС-СМЕРТЬ, и попросил по местной связи вызвать экипаж зачистки из местного отделения КС. Затем вернулся к Кире, полностью забыв о полицейских, как только от них отвернулся.

Он оперся на косу и огляделся. На мостовой аккуратным полукругом лежали мертвые тела и заливали густой кровью всех оттенков коричневого цвета щели между гладкими, обточенными вечными дождями камнями. Теперь, когда вся эта суматоха закончилась, псу стало стало совершенно очевидно, что нападавшие были все–таки обычными тривиальными зомби. Интересно, почему она сказала иначе? Телесные оболочки, покинутые Жизнью, с разрушенной личностью, но продолжающие активное существование за счет иных энергий. Кошка тихонько обошла побоище, тщательно осматривая каждого мертвеца.

– Есть идеи?

Она почесала в затылке и недоуменно пожала плечами.

– Нет! Судя по чудовищной эрекции, у всех них был один и тот же мотив, и почему-то направлен он был именно на меня, хотя я понятия не имею, кто это все такие.

Пес потупился. Затем бросил взгляд на последнего. Эта бородка… и усики.

«Усики прям пропуск в трусики» – машинально срифмовал он в уме. Усики были прямо омерзительными. где-то он уже это видел… Он протянул косу и слегка подвинул остекленевшее лицо к свету, невольно подтянув две половины человека друг к другу.

– Кира? Подойди, взгляни–ка.

В одном шаге от него, кошка все же поскользнулась на кровавой луже и оперлась о вовремя подставленную лапу пса. Она поспешно выпрямилась, но успела ощутить каменные мышцы под неожиданно мягкой бархатной шерсткой его руки, и почему-то страшно смутилась. Пес не обратил, казалось, на это никакого внимания. Он указывал ей на мертвое лицо.

– Не узнаешь?

Кира вгляделась.

– О, Боги! Это же тот из Ганалвата! Мелкий бандюжка из подворотни.

Пес кивнул, затем по новой окинул взглядом всю площадку и указал косой на два тела, лежащих в неестественных позах дальше всех.

– Вон те свалились сразу, как я его разрубил. Как если бы сила, которая подпитывала вожделение в них всех, исходила именно от него. Возможно, он даже специально отвлек нас этим шлаком, чтобы подобраться с тыла. – Он посмотрел наверх, на пожарную лестницу, с которой неудачливый прелюбодей спрыгнул. – Он не зомби, говоришь… Как ты можешь определять такие вещи?

– Ну, на вкус-то конечно! Кто ж не сможет мертвое от живого отличить, – фыркнула она. – Выглядит он неважно, конечно, – истощение, словно не ел не пил дней пять. Но на момент нападения определенно был жив. Кстати многие из них тоже истощены.

Сумерки сгущались, ветер усиливался. Промокшую девушку начинала бить дрожь. Кровь на лице засыхала и начинала неприятно стягивать кожу. Наконец, послышалось тихое ржание и глухое цоканье копыт, и из сырой дымки вынырнула тройка тяжелых черных коней, везущих громадный закрытый похоронный экипаж с эмблемой КС и маской Анубиса на фронтовой крышке. Из кузова вышли несколько мрачных псоглавцев и начали грузить тела. Еще один строгий псовый вышел из кабины и, пролаяв какие-то указания своей команде, подошел к Фаусту и Кире.

– Повеселились, я смотррррю.

Судья выпрыгнул из трупной гущи, пожал тому лапу и расписался в планшете. Он не забыл протянуть руку и спутнице, дабы она выбралась из грязного месива тоже, которую она, впрочем, проигнорировала и легко выскочила на чистый тротуар самостоятельно. В конце улочки под аркой моста проступили из тумана две фигуры – мужчина и женщина прогуливались по городу или шли по каким-то своим делам, но, увидав впереди зловещий фургон Контрольной Службы, остановились, прижались друг к другу, словно мгновенно замерзли, и быстро ретировались обратно в туманную глубину улицы.

– Мы остановились в «Червленом котле». Я бы хотел полный медотчет по этим красавцам к завтрашнему утру, капитан. А вон того, – он указал на труп выявленного главаря, – сделайте полный энергоанализ.

– Это декаду– полторы ждать, – похожий на добермана бригадир службы утилизации устало прикрыл глаза. – На энерррргу всегда очередь, вы тут не единственные у нас в зоне – мы по две смены с парнями вкалываем. Так что лучше тебе в центральную самому отписать, раз так прррриспичило.

– А ты отправь запрос от моего имени. Авось поскорее придёт.

Добер кинул взгляд на подпись в планшете и изменился в лице. Вытянулся по струнке и отдал честь.

– Да, герр Судья! Но раньше, чем через неделю все равно вряд ли сделают, – он виновато развел руками.

Фауст кивнул и миролюбиво хлопнул офицера по плечу. Попрощавшись с коллегами по цеху, они, наконец-то, отправились в гостиницу.

В ореоле бледных фонарей была видна мелкая морось, непрерывно поливавшая с неба. Кира окончательно продрогла, ее дырчатая пуховая шаль пришла в полную негодность. Дродорф относился к средневековому анклаву, но был при этом очень терпимым и лояльным к представителям разных рас и культур, так что форма одежды тут встречалась любая, а звероиды моги одеваться или нет по своему усмотрению. Фауст скосил глаза на кошку и подумал, что в таком сыром месте пуховое покрывало было не лучшей идеей. Пес довел ее до гостевого дома, так и не выдавив из себя больше ни слова. Только уже перед дверью в номер бросил скомканное ободрение «Давай, отогревайся», не глядя, правда, ей в лицо, и ушел к себе.

*      *      *

На утро Кира проснулась совершенно разбитая. Ей снилось, что она убегает по темным, пустым, сырым улицам от толпы зомби, но, в конце концов, мерзкий плюгавый человечишко все-таки добирается до нее, и его гадкий язык проникает ей в самое горло. Проснулась она с криком и подступившей тошнотой. Оставив тщетные попытки снова заснуть, кошка выбралась в полупустую ресторацию, съесть свой законный круассан с рыбкой. Там Фауст ее и обнаружил. Девушка с ногами забилась в уютное плетеное кресло с цветастой обивкой, зарылась в громадный пышный свитер крупной вязки и ковыряла что-то неудобоваримое в тарелке, пряча лицо под своей ассиметричной пышной челкой.

– Ты хмурая, как злая туча. Сегодня даже небеса против этого – смотри, – он бесцеремонно плюхнулся в кресло напротив и указал на улицу. Действительно в это раннее утро там вместо обычной хмари пробилось слабое солнышко. Кошка подняла на него сердитый взгляд.

– Не паясничай. Чего пришел?

Он кинул на стол объемистую папку.

– Хотел обсудить вчерашние приключения. Медотчеты пришли. Интересуешься?

Она безразлично пожала плечами и снова уткнулась в тарелку.

«Расстроена. Все–таки не прошло даром, хотя держалась вчера хорошо. Прямо отлично держалась. Чего ей сейчас хочется?..»

Фауст тщательно создал на лице участливое выражение.

– Как ты себя чувствуешь?

Тот же безразличный жест плечами.

– Отлично все.

Пес усмехнулся.

– Дразниться изволишь, да?

– В каком смысле?

«Есть. Удалось, посмотрела на меня»

– Все знают, что я отвечаю «отлично». Фишка всегда моя с самого детства была – ангелы особенно бесятся. Как бы хреново не было, на вопрос о самочувствии у меня всегда один ответ.

– Ну, ты просто оптимист позитивный.

«Не отворачивайся, давай, расшевелись, улыбнись»

Он открыто и заразительно улыбнулся.

– Нет. Я просто люблю выводить людей из себя. Не унывай, кошка. Ты отлично вчера сработала, мы раскидали их как солому.

Киру передернуло при воспоминании о трясущихся от нетерпения руках, ерзающих по ее ногам.

– Да, только непонятно кто это такие были, и какого хрена вообще на меня накинулись.

– Узнаем? – он открыл верхний файл и зачитал с нежно–бежевого официального бланка КС отчет. –Родни Маунт, 26 лет, село Дужка под Дродорфом. Смерть от апоплексического удара 12 сентября – это три дня назад, кажется. Зомбирован, ведущий импульс – Похоть. Обнаружены незначительные сосудистые повреждения мозга, – на фотографии красовался труп с разорванным горлом. Он отложил бумагу и взял следующий бланк. – Дальше. Дюк Ван’ес, 17 лет, город Гура. Причина смерти инсульт 10 сентября… незначительные сосудистые повреждения мозга… истощение… зомбирован, ведом Похотью. Следующий. Ганс Кирк, 21 год, город Дродорф. Причина смерти… эээ… аутоэротическое удушение ремнем во время мастурбации – однако оригинал! – 13 сентября. Сосудистые повреждения мозга. Зомбирован. Ведом Похотью.

Кира подозвала официанта и попросила принести туристическую карту зоны и карандаш.

«Ага, включилась. Отлично. Ничего. Я к тебе все равно влезу в доверие. Никуда не денешься» – Фауст ликовал и радовался каждому ее лояльному жесту. Ему было сложно следить за собой. Победы, хоть и микроскопические, придавали ему сил и смысла продолжать.

Они расстелили рулон на столе и стали отмечать родные города вчерашних зомби, дату и причину смерти.

– Вот он, последний – Заккир Инист ибн Агр, 35 лет, место рождения город Изванка, в нескольких милях от Ганолвата, причина смерти – смена полюса астрального баланса – это от меня, – добавил он не без гордости. – Умерщвлен вчера, 14 сентября. Ты была права, он был живой. Обнаружены следы ряда микроинсультов, многочисленные сосудистые и органические повреждения мозга, некроз тканей мозга, а также крайняя степень истощения организма. Энергобаланс не сделали пока.

Кошка нанесла последнюю пометку и откинулась на спинку кресла. Широкий ворот свитера сполз, обнажая остренькое сизое плечико.

Точечками на карте явственно обозначился путь от верхней границы с Мистерией – Ганолвата – в глубь серой зоны к Дродорфу. Между городами было около полсотни миль и все перечисленные места были расположены почти на одной линии.

– Черт возьми, судя по карте, эта тварь шла за мной по пятам, полностью повторяя маршрут и набирая армию дохлых извращенцев, – она взяла стопку с медотчетами и стала их пролистывать. Но, видимо, искомой информации не нашла и разочарованно бросила папки на стол. Затем развернула небольшую карту города, испещренную указаниями основных достопримечательностей, приложенную к зональной.

– Что ты ищешь? – спросил пес, начиная чувствовать, что выпал из сферы ее внимания.

– Адрес Анубисов.

– Хочешь наведаться?

Кошка кивнула.

– Тут везде описано какое-то повреждение сосудов мозга, а в каких областях оно возникло не сказано. И вообще мне нужно самой вскрыть тела и посмотреть все. Потому что так я решительно ничего не понимаю. Вот – улица Памяти, дом 3.

– Я знаю, где это. На севере города, рядом с крепостной стеной, где старинное кладбище. Далековато отсюда, – и, выдержав паузу, осторожно добавил, – Могу отвезти.

Он прихлебывал дрянной чай из крошечной пластиковой чашки и наблюдал за работой кошки с высокой кафедры. В старинном готическом здании находился анатомический театр местного медицинского университета и по совместительству городская база КС. Большой круглый зал для наблюдения за учебными вскрытиями был темным и пустым, старые деревянные трибуны, покрытые серой облупившейся глянцевой краской, уходили вверх круговыми рядами. Кошка проводила вскрытие за вскрытием. Точно, уверенно, быстро, без тени брезгливости она копалась в посеревших обезображенных телах. Он должен был признаться, что любуется этой работой.

Покинутые подобием жизни тела зомби быстро приходили в состояние, соответствующе истинному сроку смерти. Девушка стояла спиной к псу и не обращала на него никакого внимания. Изредка что-то нашептывала в диктофон, отодвигая с лица стерильную маску. Рядом на жестяном столике стоял ее биобук с прицепленным непонятным сооружением, полным трубочек, колбочек, каких-то микропроцессоров и тихонько жужжал.

Наконец, пришел черед главаря. Двое парней с головами волков прикатили тележку с телом и осторожно переложили обе половины на жестяной стол. В глазах человека, мертво уставленных в стеклянный купол анатомического театра, застыло мгновение невероятного удивления. И одновременно с тем выражение лица остановилось в той точке счастья, когда человек осознает свой выигрыш в лотерею.

На этот раз Кира, прежде всего, достала из своей сумки какой-то прибор, похожий на электробритву и подключила его к ноутбуку длинным гибким кабелем. Машинка зажурчала, в небольшую стеклянную емкость на изголовье этой «бритвы», пузырясь, закачивалась темно–изумрудная жидкость. Этим приборчиком она стала водить по всему трупу и наблюдать за показаниями на мониторе, словно делала трупу УЗИ. Фауст перешел на другое место, чтобы видеть экран и с любопытством заглянул кошке через плечо. По монитору расплывались разноцветные пятна преимущественно тусклых темных оттенков. Возможно для кошки это о чем-то и говорило, но пес в этой мазне не понял ничего и разочарованно вышел в коридор. Он вернулся и принес еще чаю себе и стаканчик какао для Киры. Кошка к этому моменту увлеченно рылась во вскрытом черепе.

– Как успехи? – он перегнулся через стол, протягивая кошке лакомство. Она подняла взгляд, посмотрела на пса, на какао и отрицательно покачала головой, устало снимая маску и перчатки.

– Нет, спасибо. Успехи средние, – Кира обернулась обратно к телу. – У всех предыдущих сосудистые спазмы в области лобной коры, что приводило в основном к потере контроля за поведением, импульсивности и стимуляции воображения. И еще следы сильного воспаления в области, отвечающей за половое возбуждение. Тоже у всех. В последние дни а то и недели своего существования они жаждали, как морячки после годового плавания. А у этого вообще хрень какая-то.

Фауст оставил невостребованное какао на парте, спустился на кафедру и заглянул в черепную коробку мертвеца. Серый сморщенный орган, когда-то позволявший мыслить и принимать решения, сейчас выглядел словно резиновая игрушка из магазинчика ужасов. Притом бракованная, потому что вся передняя верхняя часть была усохшей, синеватой и киселеобразной.

– Это еще не все, – кошка взяла скальпель и приподняла склизкую кожицу. Под ней оказалась не испещренная бороздами похожая на маринованный орех плоть, а что-то черное, трухлявое, как будто выеденная короедом древесина. Пес присвистнул.

– Ничего себе. Как будто выжжен. На экспертизу пошлем?

Кошка пожала плечами.

– Зачем, там скажут что это некроз. Это действительно некроз, просто какой-то… специфический.

– Если я правильно помню уроки анатомии, то думать, говорить и целенаправленно действовать существо с такими мозгами не может.

Кошка со значением приподняла бровь.

– Верно. А если судить по моему снимку, – она ткнула коготком в картинку на биобуке. Там на сероватом округлом контуре головы виднелось обширное темно–чернильное с красными прожилками пятно, расползшееся куда дальше, чем только на лобную область. – то он и передвигаться не мог, и видеть и чувствовать. Незатронутым тут остался только продолговатый мозг и еще кое–что для поддержания жизнеобеспечения. По идее такое тело должно бы лежать в глубокой безвозвратной коме.

– То есть это болезнь! – осенило Фауста. – Заразная болезнь мозга, которая уничтожает разум и ведет человека каким-то одним желанием – в данном случае похотью.

– Болезни обычно не поражают мертвых, Фауст. Он был один живой. Но пораженный, остальные-то все передохли на ранних этапах «заболевания», если принять твою гипотезу, а потом поднялись и отправились вожделеть дальше, – она наградила его скептичным взглядом, накрыла тело простыней, выключила биобук и вышла из зала.

«Что-то она меня сегодня футболит не по-детски, прям обидно. Стараюсь, стараюсь…» – подумал пес.

В подтверждение его мыслей, вымыв руки в коридоре, Кира направилась к автомату с напитками и налила себе какао.

Фауст сжал зубы. где-то под ложечкой образовался вакуумный пузырек и неприятно хлюпнул, остро выстрелив под сердечную мышцу.

«Ну ладно, сделаю вид, что не заметил». Пес последовал за девушкой в коридор.

– Ну, хорошо, я, недостойный, свою мысль высказал. Каковы же ваши предположения, наш уважаемый гениальный ученый?

Кошка облокотилась спиной о стену и припала к дымящейся чашке.

– Я не знаю, Судья, устало проговорила она. – Что меня особенно беспокоит – это даже не этот, как его, половинчатый. А остальные. Предположим, что некий извращенец подсматривает в окно за переодевающейся в своем номере женщиной, то бишь за мной, и в момент наивысшего возбуждения погибает от кровоизлияния в мозг. Недоведенное до конца желание столь велико, что извращенец встает после смерти и, ведомый последними впечатлениями своей жизни, чешет через весь континент за музой своего вожделения, пока не настигает ее здесь, в городе дождей и блюза. Да, такое теоретически вполне могло случиться. Но их таких 12!

Пес тоже оперся об автомат и внимательно слушал, разглядывая тощую чаинку в своем стакане.

– Совпадение?…

– Нет, – он покачал головой. – Определенно нет, ты права. Ты сказала там что-то про сосудистые повреждения и импульсивность – я правильно понял, что при таких спазмах в мозгах, зомби не мог бы долго удерживать в уме цель?

– Ну, в общем да.

– То есть они должны были бы выплеснуть свое желание на первой женщине, какую увидели по пути, как обычно и бывает при классическом зомбизме. Они бы не смогли проделать такой путь, потому что не в состоянии удерживать одну и ту же цель в голове. Сами. Я имею ввиду… я думаю, что этот главный их контролировал.

Она нахмурила тонкие бровки и следила за его рассуждением, всматривалась в него, слегка наклонив голову.

– Телекинез?

Он пожал плечами.

– Почему нет. Остается непонятным только его собственный мотив. Что показал твой приборчик? Я ведь правильно понял, что это прототип полевого энергометра?

Она рассеянно кивнула.

– Ненависть. Следы жгучей ненависти.

– Ты уверена? Не похоти?

– Уверена. Сиреневое с красными жилками – это ненависть. Похоть красная с черными очагами. Остаточные следы есть, но давнишние. Словно бы сначала он хотел полового удовлетворения, а потом это желание переросло в жажду убийства. Только его-то мозги тоже выжжены, он и сам не мог бы удерживать в уме эту одну цель. Так что и к гипнозу или телекинезу и вообще к умственной деятельности он был не способен, причем судя по состоянию тела уже в Ганолвате.

Фауст помолчал, а потом осторожно предложил.

– Тогда, может быть, их контролировало то, что выжгло его мозги и в нем поселилось?

Она пристально смотрела на него. Ее тонкие брови, похожие на крылья чайки непроизвольно сложились домиком, в глазах мелькали недоверчивые блики, вторя мельчайшим движениям глаза, изучающего лицо пса, прыгающего с одной его черты на другую. Фауст вдруг подумал, что впервые они говорят так долго, так близко и так открыто. Он увлекся этим разговором, пытаясь ухватиться за ускользающую разгадку, и совсем позабыл про все свои маски и роли. Ее взгляд разворачивал его, как новогодний подарок.

– А ты ведь не такой идиот, каким пытаешься казаться. Зачем ты все это время вел себя как кретин?

Фауст быстро нацепил на лицо дурашливое выражение оскобленной невинности.

– Ну вот и слава пришла. А кто-то говорил, что я, цитирую: тупой накаченный самодовольный ублюдок. Берешь свои слова назад?

Наконец-то кошка улыбнулась, впервые за сегодня. Пес с облегчением выдохнул и еле сдержал самодовольную улыбочку.

– Нет уж! Репутацию нужно заработать!

В этот момент к ним подошла высока псовая дама черной масти с шакальей головой и гибкой шеей в невероятно красивом ритуальном костюме, словно вылитом из золота.

– Если господа агенты закончили свои поиски, я бы попросила их покинуть Дом Смерти. Мертвым нужен покой перед погребением.

Она грациозно указала им на часы, стрелки которых подбирались уже к шести. Подразделение Анубисов стояло особнячком в КС и включало в себя большой идеологический корпус. Это была одна из веток связи с общественностью. Люди получали удовлетворение от той торжественной ритуальности и красивого оформления храмов и могил, которые предоставляли псоглавые адепты КС–СМЕРТИ и проникались благоговением и доверием к системе.

– Мы закрываем врата в семь, – добавила она томным голосом и, слегка поклонившись, удалилась, шурша длинными узкими юбками.

По пути в гостиницу они непрерывно шутливо препирались, стряхивая напряжение этого дня. А на ресепшн их ждал сюрприз.

– Для Вас почта, госпожа. И для Вас, мсье тоже.

Молоденькая кудрявая девчушка за стойкой побледнела, когда эти приятные с виду, улыбающиеся люди вскрыли голубенькие в цветочек почтовые конверты и из них показались бежевые бланки КС.

– Оу. Меня Волфтейн вызывает.

Пес кивнул. И стал разворачивать второе послание.

– Меня тоже. Предлагаю не кривляться и поехать вместе. Ты ведь здесь закончила все?

– Да. Думаю, достаточно.

– Вот и здорово. Тогда завтра с утреца выкатываемся, если поторопимся, на месте будем к вечеру.

Она уже развернулась и стала подниматься к себе по крохотной узкой лестнице, укрытой толстым ковром, когда он ее окликнул. На лице у пса было озабоченное выражение.

– Что ты делаешь сегодня вечером?

Глаза у кошки аж полезли наружу от такого натиска.

– ЧТО? Эй, притормози, песья морда.

Фауст, видимо, и сам понял свою оговорку и даже, как ей показалось слегка залился краской.

– Кхм. Нет. Я не так сказал, извини. Эээ… – он тщательно обдумывал и подбирал каждое слово. – Если у тебя нет на сегодня никаких важных планов, я бы попросил тебя не выходить на улицу и оставаться в номере, – он помахал в воздухе листком с чьим-то личным делом, утыканным печатями. – Мой вечер еще не закончен, из местного отделения наряд пришел, так что придется отлучиться. А оставлять тебя без присмотра после вчерашних гуляний тоже не хочется.

– Ааа.. – она выглянула в мелкое круглое окошко на улицу. Темнеющее небо снова сочилось моросящим дождем. Кошка сморщила нос. – Нет. У меня нет планов на вечер, я посижу в номере, так уж и быть.

Проводив кошку взглядом, пес еще раз пробежался по строкам заказа. А затем обратился к еле живой от страха девчушке за стойкой.

– Не знаю, какие планы у Вас, милая, но на вашем месте я бы держал язычок за зубами. И еще, пожалуй, порекомендовал бы вам не посещать сегодняшнюю мессу. Всего хорошего.

Он вежливо поклонился и вышел в опускающиеся на город сумерки.

*      *      *

На улице шел дождь. Точнее сказать – снова шел дождь. А еще точнее – как обычно шел дождь. Кончита стояла у высокого во всю стену ажурного окна своего кабинета. Сквозь серые струи она видела часть своего отражения в стекле. Уголки ее красивого, правильной формы рта были опущены, от них к подбородку уже протоптали себе дорожки морщинки. Против этих ничто не помогает. Она выровняла выражение лица и постаралась рассмотреть себя более цельно. Красивая. Невероятно красивая женщина. С той зрелой сочной правильной красотой, какую умели ценить в кинематографе 50–х годов. Осиная талия, ровные ноги, широкие бедра и полная, не испорченная родами грудь. Строгая монашеская роба странным образом лишь подчеркивала ее аппетитные очертания, а не скрывала их.

Сегодня она снова осталась в соборе, как и во многие другие одинокие дождливые ночи. Она закрыла глаза и постаралась сосредоточиться на ощущении своей наготы под длинным черным одеянием. На чувстве боли, которую причиняла волокнистая веревка, перетягивавшая до красноты ее талию. На той запретной, но приятной порочности, которую придавало отсутствие белья под просторной черной юбкой. Она нежно дотронулась до своей груди и погладила, пока твердый сосок не отозвался и не уперся упругой горошиной в шерстяное одеяние. Рука ее спустилась ниже и нащупала серебряную клипсу, сжимавшую ее половые губы. Легкое касание тут же отозвалось острой болью. Дыхание ее стало более глубоким и жарким. Она предвкушала то удовольствие, которое ожидало ее сегодня ночью, удовольствие, которое она могла получить только в одиночестве. Она открыла глаза и снова посмотрела в свое отражение. На этот раз на ее губах играла улыбка. Она перевела взгляд на город, простиравшийся у ее ног, преклонивший колени перед ее властью.

«Все вы, маленькие паршивцы, не заслуживаете ничего иного, кроме этого вечного дождя».

В ее памяти мелькнули картины, словно вспышки. Такая же ночь. Такой же дождь. Яма. И на днеямы, в грязи, связанный красивыми тугими уздами мальчишка. Его нежное еще не до конца оформленное голое тело дрожит от холода и страха. Ангельское лицо… только воспоминания о нем, потому что теперь это один сплошной, раздувшийся синяк и две слезящиеся щели глаз.

Наконец-то в глубине живота зародилось хоть какое-то тепло. Только так. Может быть это и не очень хорошо, но она могла получить это только так. И это было самым требовательным наркотиком. Она откинула голову и снова нажала на клипсу в промежности. Настойчиво вызывая в памяти образы тонущего в затопленной грязной яме подростка, и только ее рука удерживает негодного мальчишку за кудрявый чуп, позволяя насладиться несколькими последними вздохами…

По залу с гулким эхом разнеся удивленный присвист. Ледяной ужас окатил Кончиту с головы до ног, быстро перекрыв с таким трудом вызванное возбуждение. Она охнула, шарахнулась в сторону и прижалась к тяжелой бархатной шторе, богато украшенной золотистыми кистями.

На ее любимом дубовом столе сидел, опершись на одно колено, молодой мужчина и рассматривал оставленные там фотографии. Он был бистом, довольно гармоничной помесью человека и не то собаки, не то дракона.

«Я все закрыла. Я точно все закрыла».

Волна ужаса быстро сменилась гневом.

– Кто вы такой!? Как вы сюда вошли! Это Божье место, вам нельзя тут находиться! – грозно выкрикивала она автоматически складывавшиеся фразы.

Но парень как будто не слышал ее. Он расслабленно покачивал второй, свободно свивавшей когтистой лапой и продолжал перелистывать фотографии, на которых, как запоздало вспомнила настоятельница, был запечатлен тот же самый мальчишка, о котором она думала только что и примерно в той же ситуации.

Фауст осуждающе покачал головой, дойдя до фото, где яма была наполнена почти до краев, и поднял на женщину свой черный непроницаемый взгляд.

– За что ты так ненавидишь мужчин, Кончита?

– Что!? Вы в своем уме? Я настоятельница главного кафедрального собора!– она стала тихонечко, бочком продвигаться в сторону, бросая взгляды на выход.

Пес наблюдал за ее передвижениями спокойно и все также расслабленно.

– Что это за мальчик на фотографии? Это же сын господина полицмейа, не так ли? Пропавший без вести несколько дней назад. Не его ли искать приходил к тебе сегодня вечером несчастный, безутешный отец?

При этих словах она сорвалась с места и побежала. Понеслась со всех ног к высоким тяжелым дверям, так что клипса слетела с ее губ и запуталась в юбках. Женщина врезалась в двери и дернула их на себя. Но неприступные ручки лишь бесплодно пружинили под ее ладонями. Пес поднял со стола связку ключей с брелком в виде простого католического креста и позвенел ими в воздухе.

– Закрыто, Кончита. Ты ведь сама все закрыла.

Женщина медленно повернулась к нему и с ненавистью посмотрела в лицо этому наглецу, посмевшему кинуть ей вызов.

– Зачем ты убила мальчика, Кончита?

– Я настоятель….

– Хватит, – рыкнул он. Встал и начал медленно приближаться. Эхо поднялось в высокие нефы и запуталось в конусообразном потолке башни и, казалось, весь собор наполнился этим низким грозным рычанием. – Я знаю, кто ты, Кончита. Все знаю, не нужно врать мне. Хотя бы раз в жизни, расскажи все на чистоту.

Под сердцем у женщины забился страх. В горле пересохло.

– У него еще осталась дочь, у этого толстяка, – она сама не знала, почему начала говорить именно это. Слова просто вырвались сами собой.

– И что же? – мужчина подходил все ближе, но его лица все еще было не рассмотреть.

– Она… сумасбродная девица, как и все в этой порочной семейке. Она сама убила своего братца.

– М. И если папаша не закроет рот, ты откроешь правду об их греховности всему городу, не так ли.

– Вот именно, – прошипела женщина. Прядь каштановых слегка вьющихся волос выбилась из-под белого платка и падала на ее лицо.

– У меня все еще один вопрос, Кончита, – он, наконец вышел в полосу света и она рассмотрела его как следует. Антрацитовые глаза, пробирающие, оголяющие душу. Красивое, крепкое, стройное тело с звериными чертами. Длинная узкая морда с тонким, слегка горбатым носом, и поблескивающая чудовищными зубами недобрая ухмылка. – А кто же тогда делал снимки?

Решение было принято мгновенно. Черт с ним, с трупом, придумает что-нибудь – этого щенка нужно убить. Она выхватила спрятанный в широком рукаве кинжал и с воплем кинулась на мужчину. Ей показалось, что она врезалась в каменную стену, покрытую густой гладкой шерсткой. Он как-то ловко выкрутил и ее руку и ее саму, так что кинжал мгновенно выпал из ослабевшей кисти, руку и голову пронзила жуткая боль. А пес оказался у нее за спиной и более того цепко схватился за гриву шелковистых волос, успев ко всему прочему сорвать с нее монашеский целомудренный платок. Он без труда опустил ее на колени.

– Кто ты такой, черт тебя бери!? – закричала она, в бешенстве от собственной беспомощности. Много лет имея дело с подростками она уже и забыла, что взрослые мужчины могут быть несколько сильнее.

Он наклонил лицо к ее голове. К ее уху. Его рот был так близко, что по затылку, шее и спине побежали мурашки.

– Я твоя смерть, Кончита.

Женщина взвыла. Она завизжала со всем отчаянием, на которое была способна ее душа. Она поверила сразу. Как-то вдруг ей стало понятно, что этот – не врет, что он не нанятый горожанами хулиган, чья задача ее припугнуть и на полпути не остановится. Она билась в стальной хватке, как птица в силке, пытаясь укусить, достать, поцарапать своего палача. Он держал ее крепко и просто ждал. Пока слабость и какое-то безразличие не накатили на нее, не залили ее тело свинцовой усталостью. Она тяжело осела на мраморный пол.

– Что ты хочешь от меня?

– Покаяния.

При этом слове она взвилась с новой силой.

– Покаяния!? Покаяния!!?? Ты пришел убивать, так убивай! Судить меня ты не смеешь! Никто кроме Бога не смеет судить меня! Ты подавишься моей жизнью, чертова нелюдь, но покаяния от меня ты не дождешься!

– Я как-то так и подумал, – спокойно согласился пес и словно бы не прилагая никаких дополнительных усилий пошел к столу, увлекая за собой визжащую женщину. Он грубо уложил ее на гладкую отполированную поверхность тяжелого стола и к ее несказанному ужасу навалился сверху, прижимая, лишая возможности двигаться. Она наконец-то поняла, что он собирался с ней сделать и бережно взращенный с самого детства страх сковал все ее естество ледяными кандалами.

– Я все скажу! Я все скажу! И предстану на народном суде! – запричитала она и слезы полились из ее прекрасных глаз, обжигая кожу на щеках. – Я сделаю все, что захочешь, только НЕ ТРОГАЙ МЕНЯ!!

Одной рукой он прижимал ее к столу, парализуя движения, а второй развязывал или распарывал шнуровку на ее платье.

– Я рад, что ты согласна сотрудничать, но все же ты не очень поняла кто я, Кончита, – его губы были прямо рядом с ее ухом, но не касались кожи. Он нащупал колючую веревку на ее талии.

– Вот оно в чем дело, Кончита. Ты решила, что ты любишь боль? – и, извернув длинный костяной коготь острой стороной перерезал ее, словно она была сделана из сахара, а не из пеньки. – Никто на самом деле не любит боль, Кончита. И ты ее тоже не любишь. Я тебе это докажу.

Ее дыхание перехватило от ужаса, отвращения и ожидания. Теперь она лежала в раскрытом платье, оголенная, полностью доступная. Но пес не торопился насиловать свою жертву.

– У нас впереди вся ночь, Кончита. Я хочу услышать твою историю, – она вздрогнула и напряглась, когда почувствовала его руку на своем теле – он начал гладить ее. Еле прикасаясь, он проводил кончиками пальцев, спрятанными под длинными жесткими когтями, по ее спине.

– Пожалуйста… – слезы с новой силой полились из ее глаз. – Не надо.

– Я ничего не делаю тебе, Кончита. Просто глажу. Так как же ты докатилась до такого? Порядочная девушка из скромной итальянской семьи…

Он говорил и говорил, тихо и вкрадчиво прямо над ее ухом. Он рассказывал в подробностях всю ее жизнь. И его голос, а может быть слова, которые он произносил, неожиданно начали действовать на женщину совершенно необыкновенным образом. Любое тело не может все время находиться в напряжении, особенно истерзанное нервным потрясением. Незаметно, постепенно, она начала расслабляться. Прикосновения стали ощущаться острее и кожа стала отвечать на них мурашками. Почувствовав это, пес расширил сферу своих маневров, начав прикасаться к бокам и груди. Затем и к бедрам. Он не теребил, не царапал, не хватал ее – а просто нежно поглаживал. И все говорил, говорил.

– Прекрати… – шептала она, но собственное тело стало каким-то чужим, неподвластным ей. Оно вдруг стало отзываться не на ее мысли и приказы, а на его гипнотические движения.

Вот его рука скользнула вниз по животу и женщина снова встрепенулась, дернулась, сжалась. Она приготовилась к грубому внедрению жестких колющих пальцев в ее святая святых, куда уже много лет не допускалось ничто и никто. Страх и слезы снова охватили ее. Она дрожала.

«Все немножко сложнее, чем я думал. Ну ничего».

Он плотнее прижался к ее спине теплым крепким торсом и осторожно прикоснулся губами к нужным, уже вычисленным во время поглаживания точкам на спине и шее. Он почувствовал, как волна энергии зародившись в глубине его живота прокатывается по его телу, поднимая волоски на шкуре и захлестывает женщину, заставляя ее потерять контроль над собой. Он умел заражать возбуждением. Умел растопить, расслабить, захлестнуть страстью. В этом и был его маленький секрет, обнаруженный уже давно, еще во времена обучения. Он не знал, как это делает, и не смог бы объяснить – просто умел.

– Я по-прежнему ничего тебе не делаю, Кончита.

У нее неожиданно закружилась голова. Все тело обдало жаром, ноги подкосились. Действительно, вопреки ожиданию его рука снова только гладила ее. Нежно прикасаясь к лобку и тонкой коже в углублениях между ногами, не пыталась проникнуть внутрь.

– Ты не девственница, Кончита. Нет, ты даже была замужем, – продолжал нашептывать он. – Как порядочная девушка, ты вышла замуж за того, кого тебе указала семья. Он был груб с тобой, Кончита? Ты поэтому испугалась сейчас, он брал тебя сразу, с болью, без подготовки?

Она неожиданно для себя закивала в ответ. Его слова били в самую цель, именно так – с болью, без подготовки.

– Бедная девочка… – его рука мягко массировала ее половые губы. – Ты ведь заставила его сожалеть об этом?

– Да, – ей действительно захотелось ответить, захотелось рассказывать. Она открыла глаза и сквозь туман головокружения в них мелькнули черные бесы. – Я заставила эту свинью пожалеть о каждой секунде моих мук. Заставила сожалеть о его гордыне.

Расслабление неотступно завоевывало все новые области ее тела, а от клитора вверх и вниз разливалось ласковое удовольствие, которому не хотелось сопротивляться.

– Он был обуян гордыней, Кончита, – он не спрашивал, а утверждал.

– Да! Вы все, мужчины, так гордитесь, что рождены с пенисом! Поклоняетесь ему! Бросаете в жерло его похотливого удовлетворения своих жен и дочерей!

– Все мужчины…. – она не заметила, в какой момент его пальцы стали проглаживать внутреннюю сторону ее половых складочек. Ей было горячо.

– Все мужчины! С самого детства! Мальчишки! Как только взросление касается их молодых душ, они превращаются в похотливых членистоногих! Они распускают руки! Они начинают смотреть на девочек, уже не как на людей, а оценивать их тела, примерять на свои грязные фантазии!…

Тут она почувствовал, что в лоно ей ткнулась горячая упругая округлость кончика его члена.

– Нет, НЕТ! Не смей! Ты животное! – она попыталась увернуться, хотя преодолевать горячее томление собственного тела оказалось тяжело и попытка была довольно слабой. Пес по–прежнему крепко держал ее, прижав теперь к ящичкам стола и ее ноги.

– Не двигайся, Кончита. Я ничего тебе не делаю, я не двигаюсь, просто стою. Я не хочу случайно сделать тебе больно, так что не двигайся, – действительно он просто уперся в нее, словно прижал упругую дверь к ее входу. И продолжал ласково поглаживать. – Рассказывай дальше, Кончита. Расскажи про мальчишек. Кто из них был самым мерзким?

Ее зубы сжались.

– Кристофер. Кристофер Муан был самым мерзким дьяволом из всех. Шестнадцатилетний подонок, он постоянно ухмылялся. Все время подшучивал над сестрами учителями, над невинными девами, демонстрировал свою зрелость!

– Ты наказала его, Кончита.

– Да. О, да, я наказала этого гордеца! Я заставила эту свинью любить таких же свиней, как он сам!

– Ты скормила его свиньям, Кончита?

На секунду она запнулась. Он слегка отстранился от нее и она с удивлением обнаружила, что под плотной дверью его члена в ней скопилась целая волна жаркой густой влаги. Когда он прижался снова, она задохнулась, потому что теперь практически вся головка скользнула внутрь. Женщину обдало волной жара. Он не двигался, не давил, ее мягкая плоть просто сама расступилась и впустила его в себя. Она охнула и опала на стол.

– Ты скормила его свиньям? – повторил он свой вопрос, не изменившись в тоне.

Она замотала головой, растрепывая волосы.

– Нет. Я… я закопала его на скотном дворе. Он заслуживал это. Он визжал как свинья.

– Понятно, – он не двигался, но продолжал поглаживать пальцами ее клитор. – Он получил по заслугам, этот дрянной мальчишка. А когда же ты поняла, что тебя возбуждает чужая боль, Кончита?

Она хорошо помнила этот момент.

– Когда я увидела, как кричит тонущий мальчик. Я связала блудливые руки этого сорванца за спиной и держала его в яме, залитой водой. Я… я держала его обожаемый пенис на рыболовных крючках, пока он цеплялся за жизнь.

– Очень хорошо, Кончита. Ты хорошая девочка, – с этими словами он слегка надавил и без труда проник глубже в нее. Женщина застонала. Ей не было больно. Больше того, она наконец-то ощутила то вожделенное тепло внутри живота, которое ей приходилось добывать мелкими крупицами ценою чужих страданий. Она ощущала, как его член внутри ее пульсирует, испещренный толстыми кровеносными сосудами, но не внедряется, не пробивается дальше, не принуждает ее принять себя. Она задыхалась от ощущений, которыми наполнилось ее тело. – Теперь я хочу, чтобы ты взяла перо и записала все, что ты делала.

– Я не могу… – простонала она.

– Постарайся. Бери перо и пиши, – он пододвинул к ней те самые фотографии, что лежали на столе и перевернул их обратной стороной. И, прикоснувшись обжигающими губами к ее щеке, снова запустил руку в жаркую щель между ее ног, вызвав судорогу по всему ее телу. – Пиши коротко и точно. Про всех. Тогда я продлю твое удовольствие.

Она писала долго. С трудом, словно сквозь сон, выписывая крупные красивые буквы признаний ярко–алыми чернилами. Пес все это время умело поддерживал в ней огонь, медленно продвигаясь все глубже, заполняя собой все ее пространство. Он чувствовал, как мышцы ее влагалища сокращаются вокруг его члена, сжимают его изнутри и удовлетворенно отметил, что женщина уже начинает незаметно для самой себя двигаться, вторя своим внутренним импульсам.

– Все! – зло и гордо выплюнула она слова, бросила ручку на пол и смахнула туда же исписанные фотографии, которые разлетелись, словно пачка жутких открыток. – Вот твое покаяние!

Пес улыбнулся и пробежался рукой по ее груди.

– Нет, это еще не оно. Но ты молодец, Кончита. Ты все сделала правильно.

Теперь он, наконец, вошел в нее до конца. Скользнул мягко, настойчиво. Стон вырвался из ее груди. Ей по-прежнему не было больно. Он двигался, очень коротко, неторопливо, выверено и аккуратно, быстро доводя ее до экстаза. Чудовищное возбуждение накатило волнами, захлестнуло, накрыло ее с головой, и впервые в жизни ей не было больно, а было просто хорошо. Она стонала, ее тело раскраснелось, расплылось по столу, превратилось в податливую глину. Она не контролировала собственные движения, Фаусту пришлось сконцентрироваться и терпеть, потому что волны этого изголодавшегося по ласке тела набирали обороты. Она сжимала его, скользила, вбирала, обдавая все новыми всплесками жара и солоноватой нежной влаги. Она полностью отдалась своим импульсам, и, конечно, эта игра с собственной природой довольно скоро довела ее до своего естественного финала. Буря ощущений захлестнула ее неожиданно и сильно, так что она закричала, а ему пришлось снова с силой прижать ее ко столу, потому что тело женщины выгнулось в какой-то сумасшедшей судороге. С трудом переждав это невероятное волнение, от которого у него самого закружилась голова, Фауст почувствовал, как ее бедра рефлекторно и конвульсивно сжимаются, и слегка вздрогнув от томной сладкой боли в паху, отпустил сдерживаемое семя и наполнил чашу ее вожделения. Тихонько постанывая, настоятельница обмякла под ним и, вышибленная из мира непривычными чувствами, отключилась. Пес усмехнулся и вышел из ее тела.

Он прошелся по кабинету, восстанавливая дыхание и наслаждаясь приятными откатами. В этот момент из-за туч выползла огромная полная луна и залила всю залу холодным серебристым светом. Он собрал раскиданные листки с признанием и просмотрел их. Всего жертв было семь. Она честно указала имена и обстоятельства смерти каждого мальчика, приписав в конце каждой отповеди «Он это заслужил». из-за спины послышался всхлип. Он обернулся. Кончита пришла в себя и теперь развалилась на тяжелой дубовой плите, глубоко дыша и подставив лицо сиянию луны.

– Я прожила эту жизнь зря… – она провела кончиками пальцев по животу. – Все это время, столько сил, столько боли, а оказывается, можно было это получить и так…

– Мда. А вот это – то покаяние, которого я ждал – удовлетворенно сказал пес. – Это называется оргазм, Кончита. Жаль, что ты поняла это только теперь, когда все кончено.

Она недоуменно воззрилась на пса.

– Я же сказала, что согласна на суд! И написала все, что ты простил!

– Да, но суда не потребуется. Эти признания не для меня нужны. И умрешь ты за другой грех. Ты ведь по-прежнему не догадываешься, кто я.

Он опустил руку в тень, и из нее с мягким шелестом материализовалась изогнутая коса. Пес изменился. Теперь назвать его стройным или красивым или вообще мужчиной было невозможно – это был зверь. Жуткий, беспощадный, с когтями и зубами. Страх, куда больший, чем все, что она испытывала прежде, мистический ужас перед ликом умирания охватили душу женщины.

– Скажи, настоятельница, ведь когда после очередного убийства ты начала молодеть, ты решила, что это Знак Божий? Одобрение, святость, снизошедшая к тебе свыше как награда за праведность твоей войны? – прорычал он и начал приближаться.

– Т-ты Судья… – прошептала она, беспомощно закрывая лицо руками.

Величественные залы главного кафедрального собора заполнились рыком, визгом и стонами уже совершенно иного характера.

Ночь накрыла дождливый город темным одеялом. Фауст закурил и подставил разгоряченное лицо дождю. Тело млело и наслаждалось. После хорошего секса и качественно проведенной казни даже ливень не смог бы его огорчить, а мелкий дождик даже радовал и обострял чувственность. Мелкие капли не могли смыть с колючей шерсти кровь, но смягчали и размазывали ее. Главный собор за его спиной тянулся к темному небу ярко подсвеченными шпилями готических башенок, словно руками, вымаливая прощения за свои не самые святые будни. Но теперь это было в прошлом. Пес удовлетворенно подумал ,что это редкий случай, когда после его действий в местности действительно что-то может поменяться и притом к лучшему. Потом он достал из кармана письмо, которое пришло вместе с наводкой и перечитал его еще раз.

Дорогой Фауст!

Проезжая по административным делам через Стикс я справился на твой счет у кураторов и узнал, что ты тут поблизости, в серой зоне. Данное письмо высылаю до востребования, на случай если немилосердная судьба занесет тебя в этот мрачный оплот средневековья. Я имею ввиду Дродорф. Но раз ты это читаешь, ты уже и сам все понял про это место.

Так вот, дабы скрасить твое пребывание в сем скорбном городе, дарю тебе одно интересное сведение.

Примерно с год назад, когда судьба оказалась немилосердна ко мне, и я сам топтал лужи в этом гнезде порока, взор мой упал на настоятельницу местного кафедрального собора, мисс Кончиту Конивралле. Должен сказать, что эта набожная мадам уже тогда имела полную голову весьма специфических тараканов и наворотила дел с отягчающими обстоятельствами, которых хватило бы на две смертных казни по гражданским законам. Приведу пример – она является главой местной религиозной школы для подростков, и под ее мудрым руководством уже произошло более 16 случаев членовредительства у детей, четверо без вести пропавших и три несчастных случая с летальным исходом. Анубисы шепнули мне по секрету, что эти несчастные случаи касались в основном многократных случайных напарываний половыми органами на длинные острые и режущие предметы и поедания стекла. Однако, она имеет серьезное влияние на глав администрации города (боюсь даже предположить каким образом, но они упорно покрывают ее) и поэтому федерального одобрения или направления ее дело не получило. Мой же скромный опыт подсказывает, что рано или поздно она начнет из детей «сосать».

Так что, малыш, зайди в церковь, проведай монашку и будь хорошим мальчиком. И если я оказался прав в своих подозрениях – наслаждайся.

Поддерживая нашу с тобой игру, задание твое назначаю таким: ты должен добиться от нее покаяния.

Твой друг,

S.

Пес усмехнулся, представляя себе Снейка, с его надменной аристократической улыбочкой, быстро выводящего каллиграфические буквы старомодным пером. Затем, пользуясь окурком, тщательно сжег письмо. Вытянул руку, сосредоточившись на неестественной шероховатости на верхнем небе, и практически сразу почувствовал ткнувшуюся в ладонь бархатную морду лошади. Связь между ними была настолько крепкой, что ему не нужно было даже звать ее. Его персональный призрак прекрасно чувствовал малейшие колебания желаний своего хозяина. Леденящий душу вой и быстрый цокот копыт по мокрой мостовой прокатились по каменным улицам старого города, пробуждая каждого, кто знал мадам Кончиту, госпожу настоятельницу головного собора Дродорфа, поселяя страх, отрезвляя, встряхивая и напоминая, что час покаяния рано или поздно наступает для всех.

Глава VI. Опасность всюду.

Выехали ровно в 6. Кошка без лишних слов устроилась досыпать свое на мягком заднем диване и благополучно продрыхла до полудня. Лошадь несла громоздкую, похожую на катафалк фирменную КСную колесницу совершенно не напрягаясь. Широкое бороздчатое днище судна парило в дюжине дюймов над дорогой, повинуясь малейшему изменению в траектории движения синего чудища. Другие всадники, коляски, телеги, колесницы и даже редкие машины старались убраться с их дороги, завидев фирменный ромбик КС-СМЕРТЬ на матовом обтекаемом фасаде. Потом Фауст свернул с оживленной магистрали на довольно безлюдное шоссе, чтобы немного срезать путь через краешек серой, вулканической пустыни.

Довольно долго Кира работала. Фауст то и дело слышал быстрое щелканье клавиш биобука у себя за спиной, шуршание бумагами и невнятное бормотание. Часам к четырем это бормотание вылилось в витиеватое досадливое ругательство, после чего кошка перелезла вперед и плюхнулась в бархатное кресло рядом с ним, задрав ноги на приборную доску, и уставилась в круглое, переходящее на крышу окно.

Кобыла без устали шла полным галопом, выбивая тяжелыми, подбитыми металлическими скобами копытами искры из каменистой дороги. Фауст привычно сжимал глянцевые пластиковые узды в одной руке, положив вторую на отполированную деревянную ручку управления высотой с выгравированным на набалдашнике черепом. Моторчик тихо свистел, радио шипело и плевалось на грани слышимости, отказываясь ловить нормально хоть какую-нибудь волну. Высаженные вдоль тропы чахлые тополя мелькали практически сплошной серебристой стеной, а позади них стелилась до самого горизонта сухая ровная гладь всех оттенков серого цвета. Эта часть дороги проходила через Долину мертвых.

– Расскажи мне о своей работе, кошка.

Кира смерила его взглядом и покачала головой.

– Не надо пытаться сблизиться со мной, пес. Мы договорились. Не нужно делать вид, что тебе интересно. Я, конечно, благодарна за попытку, но это лишнее. Перед Волфтейном я твое усердие обязательно подчеркну.

Фауст покачал головой, собирая в кулак все свое терпение.

«Взяла и огрела! Я вот искренне, между прочим, спросил. В этот раз. Не выспалась что ли. Или не получилось чего и злится теперь».

– Во-первых. Волфтейн и так будет доволен, даже если я привезу тебя в багажнике с кляпом во рту – ты жива, – теперь была его очередь мерить ее взглядом. – Во–вторых, как ты могла заметить, у нас за окнами невероятно увлекательный пейзаж, который до вечера существенно не изменится и если честно, то я просто засыпаю последние полчаса. Поэтому, пожалуйста, поговори со мной немного, желательно о своей работе, чтобы не нарушить наших обоюдных личных границ и не выйти за рамки делового общения.

Кошка насупилась и уставилась в окно. Молчание затягивалось, и Фауст как можно более мягким тоном продолжил.

– Что ты делаешь переносной энэргометр я понял. Только не понимаю, причем тут театры и концерты.

– Эмоции, – она слегка запнулась, но, прочистив горло, все же ответила. – Мне нужно набрать образцов разных Форм и занести в его базу. Формы чувств и эмоций чаще всего встречаются в людных и культурных местах. Формы природных сил я уже набрала раньше, весь прошлый и позапрошлый год я моталась по миру. Я сначала сама собирала эту штуку из подручного. Частно, как хобби. Мне природа Форм всегда была интересна. Хоть это уже биоэнергетика… но я пришла к такому выводу, что в мире, сотканном из энергий, в любом случае рано или поздно упрешься в науку об энергиях.

Сначала она говорила, тщательно подбирая слова, будто пытаясь объяснить теорию относительности имбицилу. Фауст молчал, не желая ни открывать карты раньше времени, ни лишать кошку чувства умственного превосходства, которое, как он отметил за время их знакомства, для нее почему-то было очень важно. Но через какое-то время, как и подобает поглощенному своим делом ученому, она увлеклась. Теперь речь ее превратилась в воодушевленный монолог, наполнилась бурной жестикуляцией и сопровождалась горящим взглядом. Поглядывая на кошку то в зеркало заднего вида, то краем глаза, пес поймал себя на том, что его лицо непроизвольно растягивается в умиленной улыбке. Примерно в ту же секунду и она это тоже заметила и тут же оскорблено замолкла. Скрестила на груди лапы, нахмурилась и оттого распушилась, то есть стала выглядеть еще более потешно.

– И что ты лыбишься, гад?

Пес пожал плечами, решив не отпираться.

– Ну нравится мне, когда люди проводят жизнь, занимаясь любимым делом, Кир. Радуюсь я этому, когда вижу. Так значит, ты вывела гриб, способный различать базовые энергии, из которых сплетен наш мир?

– Формы, да. Архитипические первообразные потоки сил.

– И более мелкие энергии и эмоции?

– Да.

– И передавать это в виде цветовых пятен на видеомонитор.

– Да.

Он покачал головой.

– Теперь понятно, почему Волфтейн в тебя так вцепился.

– В смысле?

– В смысле! Это же прорыв, кошка. Сейчас в среднем на проверку энергобаланса уходит неделя – это значит, что агентам нужно вычислить подозреваемого, добыть образец тканей, отправить в контору на анализ и только потом КС выдаст ордер и бумаги на уничтожение или просто введет цель в базу. Конечно, сканируются все данные любых анализов крови со всего мира, но, по опыту могу сказать ,что нарушители избегают больниц и районных поликлиник. А если у нас будет аппарат, сканирующий большие массы людей и отображающий энергослепок сразу… – он присвистнул, представляя масштабы грядущих изменений.

Кира хмыкнула, с трудом пряча за скептичным выражением лица удовольствие от признания собственной ценности.

– Закатай губу, Пес. Пока что еще ничего не готово и вообще не ясно, получится ли.

Не нужно быть гением, чтобы понять подтекст этого удрученного тона в купе с давешними ругательствами и хлопаньем крышкой биобука – кошка зашла в тупик.

– На чем застряла?

– Да понимаешь… – она открыла машинку и вывела на экран одну из сохраненных записей. Фауст искоса поглядывал в монитор, не рискуя на такой скорости сильно отвлекаться от дороги.

– Пока образцов было не много, все шло отлично. Показания были простые и ясные – Жадность, Зависть, Гнев, Любовь, Страх, Похоть, Воля – яркие четко очерченные пятна. А теперь смотри как все смешалось – вот как тут понять, что ведет?

На черном фоне двигались фигуры людей, наполненные разноцветной мошкарой. По косвенным признакам Фауст понял, что видит запись беседы двух приятелей за барной стойкой. Действительно, сказать на вскидку, какого цвета в фигурах представлено больше было невозможно.

– А что мат-анализ говорит?

– Бред говорит, – выплюнула Кира со злостью. – В сумме все энергии дают 312% – вместо 100. 340. 305. 330. Не понимаю, где ошибка.

Какое-то время они ехали молча. Кошка устало перебирала функции в своей программе, в который раз пытаясь обнаружить дефект методом научного тыка. Фауст же погрузился в раздумья. На улице начал моросить дождик, мелкой серой россыпью ложась на стекло.

– Жаль, что природа не источает эмоций, а то был бы просто эталон уныния и безысходности, – пробубнила кошка.

– Эмоций, конечно, не источает, зато источает саму себя, – пробормотал пес.

– Что?

– Я говорю…

Пес замялся, продумывая что-то про себя.

– Я говорю, что основание нужно изменить по всей видимости. Какой у тебя фактор классификации?

– Ооо, я пробовала классифицировать на положительные–отрицательные, разрушительные–созидательные, по глубине, по происхождению – но многие дублируются в зависимости от условий. Та же Форма Любовь иногда разрывает ткань реальности, а иногда скрепляет ее, иногда положительно заряжена, иногда отрицательно. Я уже не говорю о происхождении. К примеру, агрессию и доброжелательность может источать вообще любой объект, хоть человек, хоть камень. Однажды я нашла злонамеренную вилку в столовке при ПТУ…

Фауст прыснул.

– Серьезно? Злобную вилку?

– Да, вот представь себе мое удивление… Так что оснований я перепробовала массу. И все время какая-то чушь выходит.

– Но ты всегда задавала дихотомию?

Кошка посмотрела на Судию снисходительно.

– Фауст, наш мир состоит из энергий. Они либо связывают ткань реальности, либо разрушают эту связь.

– Либо являются этой тканью.

– Да, либо уравновешены.

– Нет. Не уравновешены, а находятся в статике. Ткань реальности это тоже энергия, те же Формы в статике. Иногда мир ничего не создает и ничего не разрушает. Он просто есть.

Кошка потупилась. Она не понимала, о чем говорит пес.

– Глянь в окно ,что ты видишь?

– Ммм. Пустошь. Деревья. Серое небо. Дождь.

– Все верно. Идет дождь, деревья пьют из почвы и вода укрепляет их. В здоровом дереве есть Жизнь и это связующая энергия, так?

– Так.

– Та же дождевая вода собралась в ручей и подмыла корни – это разрушающая энергия, так?

– Для почвы – так…

– Верно, для почвы. А как быть с водой, содержащейся в клетках дерева? Она создает или разрушает? Куда ее?

Кошка смотрела на пса и медленно хлопала глазами, пытаясь представить себе предлагаемую картину мира.

– Твой гриб видит все типы энергий вперемешку. А программа их считает вперемешку – трижды. Отсюда 300 %.

– Почему трижды-то?…

– Потому что мы живем в трехмерном пространстве, а не в двумерном. Ты сама сказала – разрушение и связывание. Но должно же быть то, что можно связать или разрушить. Сама ткань реальности тоже состоит из энергии. Форма одна – вода. Но из 100% воды часть разрушает, часть созидает, а часть является тканью мира.

Кира смотрела как-то мимо него застывшим взглядом с сильно расширившимися зрачками.

– Базовый стазис… Ты говоришь о базовом стазисе.

– Я не помню, как это называется правильно. Я просто говорю о том, что многие Формы – Небо, Вода, Луна, Любовь – это все базовые основания мира. Сколько открыто Форм? Больше тысячи?

– 1570 сейчас зарегистрировано… – автоматически выдала кошка.

– Во, полторы. Когда я это изучал было где-то только 1200. Некоторые энергии существуют сами по себе, из природы,, некоторые антропогенны, как Страх или Ненависть. Но любая из них в какой-то конкретный момент времени, под воздействием обстоятельств, может соединить другие или напротив, оттолкнуть друг от друга. Только одна Форма при любых обстоятельствах остается соединяющей.

– Жизнь?

– Жизнь, – кивнул Судья.

Кошка кивнула, несколько обескураженная его осведомленностью в общей биоэнергетике.

– Задать третью ось… Ось базового стазиса? В котором энергия не имеет никакого заряда. Положительные, отрицательные… нейтральные.

– Да. И вывести изображение на три разные картинки в один и тот же момент времени. Будет 100 % этого стазиса – то есть все энергии, не участвующие в процессах, но влияющие на них. Отдельно выделить энергии связующие – их тоже будет 100%, и разрушающие. Соответственно 100 %. Они и должны дублироваться. У тебя одно и то же наименование может встретиться во всех трех категориях. Как… вода сейчас за окном. Часть воды просто есть, часть воды участвует в связывании, а часть в разрушении.

– Ты имеешь ввиду… разделить всю воспринимаемую информацию не по фактору частоты излучения, а по фактору функциональной направленности, которая не ограничена только двумя полюсами, и вывести дисперсию результата на различных срезах изображения?..

– Ого. Это я такое предложил? Круто. Только почему машинка выдает не просто 300%, а немного больше – я что-то не могу сообразить.

– Я могу, – кошка продолжала смотреть мимо него. В ее глазах забегали циферки и начали складываться сложные формулы с радостным поскрипыванием – как мелком по досочке. – Это скорее всего те энергии, которые гриб распознает, но их еще нет в базе.

Фауст согласно кивнул. Он самодовольно наблюдал за произведенным эффектом, тщеславно сохраняя безразличное выражение лица. И, чтобы окончательно перевернуть представление кошки о себе, добавил:

– И еще мне кажется ты перемудрила с видео.

– Процессы нужно смотреть в динамике, пес.

– Процессы – да, согласен. Переход энергии из одного состояния в другое, это очень интересно. Но с точки зрения практики бесполезно.

Кошка вроде бы взвилась и уставилась на него. Но молчала, не перебивала.

– Ну, с нашей, КСной практики, я имею ввиду. На сегодняшний день энергоанализ который делает наша контора выглядит как фото. Как график точнее, но по сути, это слепок одного конкретного мгновения. И этого достаточно, чтобы выявить дисбаланс. Ну серьезно, важно только положение вещей в момент наблюдения. Если наблюдаемый взрывается гневом и намеренно проклинает этим гневом кого-то другого, разрушая его защитные ауры, то он виновен в энергетическом преступлении. Гнев в этом случае разрушителен. А то, что в других случаях его гнев лишь повышал его работоспособность… и был созидательным – это не имеет значения для потерпевшего. Важно здесь и сейчас. Фото. Раз в … скажем 10-15 секунд? Это сильно снизит нагрузку на аппаратуру, даст свободную память и не будет так жрать энергию.

Кира долго молчала. Потом, развернулась, перелезла обратно на заднее сидение и также молча уткнулась носом в свою машинку. Через некоторое время она недовольно буркнула:

– Ну, хорошо. Не тупой. Но совершенно точно самодовольный.

Пес глянул на нее в зеркало заднего вида не сдерживая уже больше победоносную улыбку.

*      *      *

Из источников света в небольшой комнатёнке придорожного мотеля были лишь прикроватные лампы, причём работала только одна. Зато из ванной вырывался истерично белый свет. Шквальный ветер хлопал ветками по крыше, всё нарастая и нарастая – дождь застиг их на полпути и Фауст объявил внеплановый привал на ночлег, не желая мучить свое ездовое чудовище. Решение оказалось своевременным, потому как непогода развернулась теперь в настоящую бурю. Кира долго стояла под горячими струями душа, наслаждаясь теплом и чувствуя, как расслабляется спина, скрюченная весь день дорогой и работой в неудобной позе. Когда хлопнула дверь, она уже облачилась в белый вафельный халат и заматывала голову полотенцем.

– Б-ррррр-р-р! Ну и погодка: я промок до костей.

Она выглянула из ванны. Фауст мимоходом закрыл широкие деревянные жалюзи, поставил коробочку с обедом из китайского ресторана для кошки на стол и ее дорожную сумку на пол. Он действительно был весь мокрый, по рукам и лицу вода стекала струями, одежда плотно прилипла к телу.

– Там не найдётся сухого полотенца? Буду очень благодарен и счастлив, как сытый поросенок. Я еле сдерживаюсь, чтобы не отряхнуться и не забрызгать тебе тут все.

Он начал спешно разоблачаться – быстро бросил совершенно промокшую дутую куртку в угол, заковырялся в пуговицах немногим более сухой рубашки, но и с ней быстро справился. Кира скептично закатила глаза от этого спонтанного стриптиза, но все же сняла с душевой полки второе стандартно–белое полотенце, замахнулась, чтобы его бросить… Но так и застыла с ним в руке – в неудобной позе и с глупым выражением лица.

– Спасибо… Чего? Призрака увидела? – он быстро обернулся на всякий случай, потом осмотрел себя. – Что-то не так? Или я тебя смутил своим голым видом?

В руке он держал тёмно–бурый, цвет–в цвет с его шкурой, толстый, слегка рельефный бронежилет с кучей заклёпок и вшитыми защитными пластинками на груди. «Чёрт меня возьми… – пронеслось в её голове. – Вот тебе и анаболический придурок… Сначала выясняется, что вовсе и не придурок, а теперь ещё оказывается, что и не анаболический…» Она очнулась, встряхнулась и бросила–таки полотенце.

– Да нет, что я, голых мужиков не видала? К тому же по пояс не считается. Просто, ты такой… худой! – она не могла оторвать взгляда и рассматривала его, словно рептилию в аквариуме, дюйм за дюймом. – Мне как-то все время казалось, что ты здоровый как гора. Я просто не ожидала, что ты… ну. Такой. Под одеждой.

Кира не любила качков, да и вообще – слишком большие мужчины почему-то не взывали у неё доверия, они казались ей какими-то искусственными.

Clint Mansell – abandon – first kiss

Фауст же и правда оказался очень худым… Поджарым. Стройным. Хорошо сложенный костяк был покрыт ровными, тугими, как корабельные тросы, красивыми, но вовсе не крупными мышцами. Для двоякоходящего существа у него были идеальные пропорции – он мог ходить абсолютно ровно на двух ногах, и о псовой природе будут говорить только выгнутые вперед коленки да тонкий острый хвост позади. Но и на четырех, скорее всего, чувствовал себя отлично за счет вытянутого длинного туловища и гибкой шеи. Широкие выделенные, очень подвижные лопатки прикрывали чуть не полспины и, судя по всему, давали ему хороший противовес и огромный запас мощности при замахе или при беге. Глядя на его ровные, крепкие руки, она мимолетно вспомнила, с какой легкостью он подхватил ее на Лошадь в Ганолвате, и ее передернуло от мысли, сколько потенциальной силищи замкнуто, словно в круто скрученной пружине, в этом прекрасно отлаженном красивом механизме. Механизме для убийства, напомнила она себе.

– А-а. Это из-за жилета, – он прислонил свою амуницию к кровати и стал вытирать голову. По его узкому длинному животу от плоских квадратиков аккуратной груди прошли ровные бороздки мышц. Кира поймала себя на том, что как завороженная смотрит на эти перекаты обрамленной в плоть и закованной в армейскую выправку силы и поспешно отвернулась, позорно чувствуя, что заливается краской. Она с грустью вспомнила белесое, слегка заплывшее жирком, изнеженное тело Джекоба и вдруг осознала, что не понимает, зачем до сих пор с ним встречается.

– Чёртова жилетка, – он усердно обтирался, взъерошивая жесткую короткую шерсть, и мелкие брызги все же разлетелись всей комнате. – Я сам себя в ней чувствую как кочан капусты.

Чтобы как-то себя занять, Кира влезла на кровать и взяла посмотреть жилет, во всяком случае, попыталась взять.

– Ух, нихрена себе! По весу как будто в нем Энциклопедия Естественных и противоестественных наук Брайтиграма, все 29 томов. Килограмм десять?

– 12, облегченный. На марш–бросок стандарт 25, но на повседневную рутину обязаловка эти.

– То есть вы всегда обязаны такие носить?

Он кивнул.

– Требования безопасности. На Судей все выполняется индивидуально, так что он довольно удобный. Но я не люблю все равно. Несвободно. Их, конечно, многие наши «потеряли», но я не могу. До меня постоянно начальство добадывается с проверками, так что приходится терпеть.

– За что тебя так любят сверху?

– Рожей не вышел, – коротко буркнул он. – Не бери в голову… – она почувствовала, как он закрылся. Видимо, не желая рассказывать о себе больше.

Небо вдруг разразилось громом. Фауст присвистнул, подошёл к окну и раздвинул жалюзи пальцами. Кира сделала то же самое. На улице штормило. Ливень с новой силой забарабанил по металлочерепице, ветер трепал деревья из стороны в сторону, будто это были молочные зубы, и он старался вырвать их с корнем и расстаться, наконец, с детством.

– У окна не маячь… – покосился на неё Фауст. Он уже вытерся, но по телу всё ещё пробегала время от времени дрожь, ставя шерсть то тут, то там дыбом.

– Тоже мне нянька, – устало огрызнулась она. – За мной охотятся потусторонние силы – вряд ли они станут нанимать снайпера и снимать меня через окошко в оазисном мотельчике на краю земли.

Фауст не нашелся что на это ответить. Они еще какое-то время постояли, наблюдая за шквальным дождем, думая каждый о своем. Потом кошка растянулась на кровати и широко зевнула.

– Спаааать… Ты в соседнем номере, если что?

– Нет, я тут с тобой вместе. Я нас для конспирации молодожёнами представил, ты ведь не против?.. – он ехидно глянул на ее вытянувшееся лицо. – Да ладно, что ты так побледнела? Не такой уж я и урод, если на то пошло…

– Это ты так думаешь… – прошипела кошка, вмиг растеряв весь свой меланхолически-романтический настрой. Полотенце с головы она давно уже сняла и теперь уши напряженно и агрессивно отвелись назад, а зрачки расширились до такой степени, что Фауст видел в ее почерневших глазах свое отражение чуть не в полный рост. Он хмыкнул и миролюбиво улыбнулся.

– Расслабься Кир. Шучу я конечно. Парень наотрез отказался селить нас в разные номера, ссылаясь на ремонт, мор клопов и текучую крышу. Скорее всего, где-то тут камеры или дырка в стене, через которую он алчет понаблюдать сцену грехопадения двух коллег по региональному менеджменту, оказавшихся волею судьбы в одной кровати. Как в старых фильмах.

Кира медленно кивнула, успокаиваясь.

– Ты не надавил на него?

Он пожалплечами.

– Зачем?..

За окном в этот момент сверкнула молния, и кошка отметила, что при этом простом усталом жесте в движение пришла вся грудь и плечи пса, отозвался каждый, самый крохотный мускул. Все–таки мускулатура у него была поразительно точно и хорошо развита, а его бурая шкура при таком освещении казалась словно прозрачной. Так что можно было брать и подписывать под каждым сухожилием латинское название и отправлять фото в учебник по аномальной анатомии. Кошка очень любила анатомию – и аномальную и нет. И от зрелища получала истинное эстетическое наслаждение.

– Ну и как поступим? По очереди будем на кровати спать, или в тебе восстанет из мёртвых совесть, и ты займёшь свое законное место в ванной? Или пойдешь на коврик у крыльца?

– Однажды подушка займёт своё законное место у тебя во рту – передразнил её он. – А я спать буду в машине. Тут хорошие теплые стойла, сейчас отдохну чуток и пойду отгоню.

Она залезла под тощее накрахмаленное одеяло и попыталась укутаться, насколько это было возможно, давая волю своей кошачьей природе. Выглядело это гнездование невероятно забавно.

– Мда. Вижу, тебе определённо пора спать. Выезжаем в 6, отсыпайся. Я тут рядом, если что.

Он накинул на плечи полотенце, вышел за дверь и легкой трусцой добежал до коляски, припаркованной недалеко от крыльца.

– Ага… очень разумно – обсохнуть в тепле перед сном, чтобы снова выскакивать под ливень, – пробубнила Кира зачем-то вслух, наблюдая за псом в окошко. Потом осмотрела комнату, подумав снова о его словах про «подглядывающего» администратора гостиницы и с головой накрылась одеялом. Ей вдруг стало ужасно одиноко и тоскливо один на один с собой и своими мыслями. И немного страшно. Но изменить ничего нельзя – не станешь же звать этого упыря обратно в номер?

Затем в ее голову тихо вплыли размышления о Фаусте. Обо всем, что происходило в Дродорфе, где он ни разу не повел себя неучтиво или грубо, по дороге, когда оказалось, что он далеко не дурак. А при воспоминании о стройных рядках кубиков на его длинном узком животе, по ее спине побежали мурашки. Кошка твердо решила выяснить побольше о Судьях, в частности о том, какое они получают в КС образование. В конце концов, мысли и образы перескочили на картину только что пережитого телесного разоблачения, воскрешая в памяти подробности необычной анатомии пса, потом она долго спускалась по каким-то коридорам с низкими потолками, в поисках какой-то срочно понадобившейся эссенции, для пересадки Джекобу нового мозга. Потом она вывела из жестяного ведра пятнадцать гигантских цыплят, которые заимпринтинговали ее в качестве матери и всю оставшуюся ночь пыталась избавиться от этой куриной оравы, вымахавшей ростом с двухэтажные дома и пытавшейся ее изнасиловать. Уже под утро она проснулась от громового грохота. Одна, в огромном, темном холодном номере – «как обычно», с грустью подумала она. И погрузилась в сон снова, теперь уже без сновидений.

*      *      *

– Да-да! – громыхнул басом диабл, когда в дверь раздался вежливый стук.

Волфтейн восседал за своим столом и как обычно разбирался в бумагах. Он поднял взгляд над маленькими очками – половинками и, увидев входящих в кабинет Киру и Фауста, все отодвинул. Он машинально отметил, как элегантно и красиво пес пропустил девушку вперед и многозначительно улыбнулся. Он очень любил быть правым.

– Аааа, ребята. Располагайтесь.

– Зачем звал, Марк? – задал Фауст свой стандартный вопрос. Он вжался в кресло и скрестил на груди руки. Чувствовал себя Судья не очень уютно, но не мог понять почему. То ли ожидал неприятных новостей или выговоров, то ли не хотел, чтобы их ему высказывали перед подопечной кошкой.

Марк бросил на него скептичный взгляд.

– На совещание звал. Подвести хоть какие-нибудь итоги. Заодно расскажете, что за бардак вы учинили в Дродорфе.

Пес и Кошка коротко переглянулись под строгим начальственным взглядом. Волфтейн молча и внимательно выслушал рассказ Киры о нападении зомби, потом о вскрытии тел, покивал при упоминании неясного происхождения некрозе и сосудистых повреждениях, о предположении, что зомби были ведомы одним живым, но пораженным неизвестной хворью человеком.

– Понятно. А ты что молчишь, герой? – с наигранной строгостью обратил он свой взор на пса. Фауст тут же вытянулся в кресле, беспомощно озираясь по сторонам, с ужасом понимая, что чувствует себя, как не подготовившийся к урокам школьник.

– А я что? Я со всем согласен. Все было так. За пределами юрисдикции ничего не сделал, у Анубисов все документы оформил, чин по чину.

Волфтейн испытующе жег его глазами, и было трудно понять, доволен он или нет.

– Ага… – неопределенно протянул он. – А что за резню ты там в церкви устроил?

Кира с любопытством прислушивалась к разговору и смотрела на пса. Фауст сглотнул – в горле сохло, но в то же время ответил на взгляд начальника прямо и уверенно.

– Марк, я могу подписаться на любых бумагах, что за пределы полномочий не выходил. Если у тебя какие-то претензии так и скажи.

В кабинете повисло молчание.

– Да? А то, что ты отстранен и никаких полномочий у тебя сейчас по–просту нет, это ты не упустил из виду?

Пес побледнел, зажмурился и шлепнул себя по лбу.

– Твою мать…. Волфтейн… – по его телу прошла волна стыда, досады и в то же время гнева. – Забыл.

Он опустил взгляд и покачал головой, глубоко дыша, быстро приводя мысли и чувства в порядок. Когда он снова посмотрел в глаза диаблу, рассудок его уже вновь был холоден, а сердце стучало ровно и спокойно.

– Прости. Я забыл. Но раз уж на то пошло, ты же понимаешь, что даже если бы я помнил… – он безразлично пожал плечами, показывая, что в любом случае принял бы такие же решения.

– Ага…– снова непонятно протянул Марк. А потом бросил псу золоченый конверт со стола и ехидно улыбнулся. – Вот, сегодня утром ястребиной почтой пришло.

Фауст недоверчиво разорвал бумагу длинным, похожим на нож когтем, и достал плотное богато украшенное печатями и сургучной бляхой письмо.

– Дродорф выражает благодарность КС-СМЕРТЬ за избавление от «Зла, пронизавшего его душу в течение долгих пяти лет». Мэр официально и лично благодарит Судию-исполнителя, и сегодня из казны было произведено щедрое пожертвование на счет Службы Контроля. – От красных угольков глаз диабла тут же разбежались глубокие добрые морщинки, которые он с таким трудом сдерживал все это время, чтобы выговор имел нужное воздействие. – Половина тебе, как обычно. Не буду спрашивать ни как ты ее нашел, ни как добился письменных признаний – просто похвалю. Молодец.

Пес склонился над письмом. Когда он поднял голову, Кира увидела, что он улыбается – чисто, открыто, радостно. Просто по–человечески улыбается. Она машинально отметила, что когда он не хмурится, его лицо выглядит вполне привлекательным.

– Спасибо, – тихо сказал он.

– В должности, как понимаешь, восстановить пока тебя не могу.

Пес кивнул, сворачивая письмо обратно.

– Я понимаю.

– Понимаешь, да? А кому я сказал на освидетельствование к мозгоправу и был проигнорирован? – снова посуровел начальник. Фауст сжался в кресле, как моллюск в раковине. – Я тебя из принципа не буду восстанавливать, пока не пройдешь, паразит!

Марк еще немного посверлил Судию красным огнистым взглядом. От его рогатой головы поднимался еле заметный дымок. Не получив ни ответа ни реакции, он обреченно вздохнул и продолжил.

– Ладно. Теперь к делу, – диабл откопал на столе нужную папку. – Наконец-то сделаны все анализы по этому вашему деятелю искусств – Мантичини. – Он привстал, чтобы передать бумаги Кире, при этом для равновесия ему пришлось развернуть крылья, тем самым задев и повалив торшер с зеленым абажуром, стоявший в углу возле книжного шкафа. Тяжелый дубовый стол опасно накренился вперед, приподнявшись на могучих коленках диабла. Норовившие соскользнуть вниз бумаги Волфтейн прижал когтистой шестипалой лапищей, а слетевшую с края чернильницу ловко поймал пес и поставил на место.

На лампу Марк махнул рукой, садясь обратно в жалобно скрипнувшее кресло.

– Все равно не пользуюсь. Так вот, деятель искусства – Кира внимательно просматривала энергиограммы и медотчеты. – Научники сбились с ног, соскребая остатки этого несчастного со стен. Медики пишут, что останков обнаружено очень мало, фактически от тела там осталась одна только оболочка – все остальное представляет собой черную пористую субстанцию. Как и в случае зомбиводца в Дродорфе – «атипичный некроз». Получается так, что его тело разорвало на мельчайшие кусочки некое существо, которое в этом теле жило, планомерно пожирая его или просто убивая. При этом внешне это никак не проявлялось, до тех пор, пока не появилась ты, – он указал пальцем в кошку. – Ваша же история тому только подтверждение. Энергоанализ зашкаливает по ненависти.

Теперь пришла очередь кошки сглатывать и маяться пересохшим горлом. Она удрученно кивнула, передавая бумаги Фаусту, который пытался вытянуть шею и заглянуть в отчеты сбоку.

– Да, – удрученно признала она. – Я… он отпустил уборщиков, потом он прислал мне личное приглашение на спектакль. Раньше он тоже приглашал, но только так, заодно, если речь заходила. Он определенно ждал именно меня. И этот, который озабоченный, – прошел прямиком от Ганолвата до Дродорфа. Тоже явно преследовал меня. Это… факты.

Волфтейн удовлетворенно кивнул.

– Ну, теперь ты хотя бы не будешь отпираться. Я не стал бы навязывать помощь, тем более такую – он указал на Фауста, – если бы это не было необходимостью.

Она снова кивнула и тихо произнесла, опустив взгляд.

– Не буду. Спасибо.

– То-то же, – диабл назидательно покачал пальцем. – Старших нужно слушать. Какие идеи?

Пес и кошка снова переглянулись.

– Пока никаких, – после некоторого молчания сказал Фауст. – Непонятно что это за существо. Почему преследует именно кошку и по какому принципу выбирает и меняет хозяев. Было предположение, что это болезнь, но забраковали, потому что оно может оказывать телепатическое воздействие на других, а значит обладает волей и сознанием. Тоже непонятно, какие еще у него есть способности. И пожалуй, самое главное – куда оно делось, когда маэстро погиб? Как оно переместилось в другого хозяина? Или этих тварей просто много?

– Мда. Вопросов масса. И ни одного ответа, – диабл с досадой поскреб лапищей лоб. – Предложения?

В кабинете висело экзаменационное молчание. Волфтейн скрестил пальцы рук перед собой и переводил взгляд с пса на кошку и обратно, недовольно оттопыривая нижнюю губу. Ответа так и не последовало. – Понятно, – вздохнул куратор. – Что ж. Тогда действуйте по ситуации. Кира, продолжай исследование. Фауст – продолжай наблюдение и сопровождение. А теперь брысь с глаз моих, мне нужно годовые отчеты уже готовить, Хеллоуин через полтора месяца! А то такой бедлам по ведомствам без Мэто… Свободны.

*      *      *

Они вышли из кабинета Волфтейна, побрели вдоль столов по длинному коридору к лифтам. Суета кругом стояла страшная, все носились, переговаривались по телефонам, таскали стопки каких-то документов. Можно было предположить, что в офисах уже началась предновогодняя суета, но и пес и кошка знали, что на этаже Волфтейна всегда так. У Судей работы хватало, а дела для передачи исполнителям готовились именно тут. Фактически, тут трудились детективы. Здесь они анализировали донесения со всего света о подозрительных событиях и людях. Отслеживали потенциальных нарушителей баланса, собирали о них подробную информацию. Затем документация отправлялась к юристам, которые выносили точный приговор и подробности необходимой казни. А потом уже снова детективы передавали дело подходящему или просто наиболее свободному Судье. Так они и работали. И практически каждый из них хотел поздороваться с псом. Со всех сторон на него сыпались приветствия, кивки, он то и дело пожимал чьи-то руки и приветственно кивал в ответ. Кошка отметила, что здесь он пользуется большим уважением.

На Киру Фауст не смотрел. Он был раздосадован тем, что личный для него разговор проходил в ее присутствии и все еще боролся с накатившим смущением. Казалось, что между ними выросла то ли стена, то ли снова разошлась пропасть.

– Ты не говорил, что тебя отстранили, – не глядя на пса, сказала она.

– Ты не спрашивала, – также глядя в другую сторону, салютуя очередным знакомым, сухо и мстительно ответил он. Киру это больно кольнуло.

«Ахты ехидный сукин сын!»

Отношения, установившиеся между ними по пути на Стикс, устраивали ее гораздо больше, чем такое подлое противостояние. Она уже почти придумала что спросить, чтобы начать восстанавливать более удобную дистанцию, когда сзади на Фауста навалился черноволосый человек.

– Куда бежишь, бездельник!?

Фауст повернулся, расплываясь в радостной улыбке, пожал человеку руку.

– Снэйк! Рад видеть среди живых, старик.

– Рад видеть тебя тоже, псовый друг.

Кира посмотрела на человека и ее дыхание перехватило – как он был красив. Как на зло он в эту секунду посмотрел прямо на нее, вызвав тем самым жестокое головокружение. Идеальное лицо, с нежной белой кожей, но при этом очень мужественное. Глубокие темные глаза, блестящие черные волосы. Он был холоден, во всех движениях сквозило легкое высокомерие, но при этом он был дьявольски притягателен.

– Фауст, вежливости среди твоих пороков никогда не наблюдалось, но, может быть, ты все–таки нас представишь?

– Снэйк, это Кира, сейчас мы вместе работаем. Она ученый– биоконструктор. Кира, это Судья Змей. Мой большой друг и наставник.

– У тебя есть друзья?

– С тобой еще кто-то соглашается работать?

Они произнесли это одновременно, встретились взглядами и улыбнулись. Кира протянула Снэйку руку, чтобы пожать, но он слегка наклонился и поцеловал ее пальцы. Жест у него получился естественным, легким, лишенным всякой слащавости. Он белозубо улыбнулся девушке, поднимая на нее свои потрясающие глаза.

– Ничто так не роднит и не сближает, как взаимное подкалывание общих знакомых.

Фауст насупился.

– Наслышан о Вас, Кира, но не мог себе представить, что главные умы КС могут быть обрамлены в столь изысканную оболочку,– кошка расплылась и зарделась.

– Приятно познакомиться, Змей.

– Просто Снэйк, – красавец загадочно улыбнулся и к большому удивлению девушки из его узкого рта мелькнул тонкий черный раздвоенный язык. Он обратился к Фаусту. – Как твои успехи, монстр?

– Хорошо, Снэйк.

Фауст замолк и как-то потупился. Кира почувствовала, что стала лишней в этом разговоре и быстро ретировалась. К тому же это было ей на руку – она дождаться не могла, когда же наконец сможет начать экспериментировать с новыми образцами и, более того, с новым принципом раскладки сигнала, который подсказал ей Фауст.

– Джентльмены, мне нужно спуститься в лаборатории и продолжить работу, так что я оставлю вас.

Снэйк смотрел вслед удаляющейся девушке и качал головой, оглаживая взглядом ее стройную гибкую фигуру, прямую спину, плавные и ровные изгибы бедер.

– И об этом божественном существе ты не смог сказать, красивое оно или нет? Твои дела хуже, чем я смел представить.

– Ты неисправим, Змей, – усмехнулся пес. Он протянул другу золоченый конверт с благодарностью. – Это по праву на самом деле твое. Спасибо, ты очень помог. Волфтейн доволен, а мне сейчас такие подвиги в масть.

– Что, я оказался прав? – злорадно оскалился Змей, просматривая письмо. – Безумная монашка научилась подсасываться? Сочная дамочка. Неудивительно, что мэр так расстарался, как раз в прошлом году она уморила его пятнадцатилетнего сынка. Бедный мужик.

Они стояли и болтали обо всем насущном. О квалификациях, о женщинах, о том, как сильно порой расходится понятие справедливости с профессиональной этикой Судьи. Весь остальной мир во многом ненавидел КС–ников именно за это – так часто бывало, что в процессе расследования открывались самые разные гражданские преступления, но сотрудники службы Контроля Смертности не разглашали эту информацию. Какие бы чудовищные преступления не совершал человек, Судьи и пальцем не пошевелят, если его энергетический баланс не нарушен. Как, например, было в случае с мисс Кончитой.

И тут вдруг Фауст вздрогнул и изменился в лице. Лодыжку левой ноги пронзила острая боль, словно резануло ножом. Толстое металлическое кольцо, продетое насквозь через его сросшуюся плюсну, подавало сигнал тревоги – Фауста искал и вызывал координационный центр.

Он нахмурился и потянулся к телефону за ближайшим столом.

– Чего меня искать-то, я здесь! – буркнул он, когда аппарат истерично задребезжал.

– Быстро в лаборатории! – прошипел в трубку голос Волфтейна. – На кошку снова нападение. Сектор С23, –17 этаж. И мне очень интересно, почему защищается она самостоятельно колбами и пробирками….

Дослушивать Фауст не стал. Бросил трубку и рванул к лифтам, поднимая за собой ураган из листков и неаккуратно положенных на краешки столов папок.

Снейк спокойно нагнулся, поднял и повесил трубку. Он все прекрасно понимал – если вызов приходит через пробой, значит, случилось что-то действительно серьезное.

Фауст, запыхавшись, влетел в стеклянные двери сектора С–23. Лифта он не дождался, поэтому бежал по лестнице. Его сердце обливалось холодными волнами. С одной стороны он понимал, что сам дурак, что оставил кошку одну, но с другой – он и представить себе не мог, что что-то может случиться здесь – на самой базе КС, в сердце системы.

Кира сидела на стуле в углу лаборатории, поджав ноги и держа в руках стакан с водой. Рядом с ней стояли две полупрозрачные медузистые ассистентки в халатах. Они были очень бледны и изо всех сил старались утешить девушку – так активно старались, что было ясно, что утешение требуется им самим.

Пес огляделся. В лаборатории царил хаос. Один из столов с химическим оборудованием был опрокинут, пол был усыпан мельчайшими стеклянными осколками, залит лужами нелицеприятных жидкостей неизвестного происхождения. Но что самое примечательное, все стены и даже потолок были забрызганы черной знакомой субстанцией – Фауст сразу же узнал «атипичный некроз». Сомнений быть не могло, и здесь кошку поджидала та же тварь, засевшая, по всей видимости, на этот раз в ком-то из ассистентов или коллег–ученых. Немного в стороне несколько сотрудников службы безопасности в простой черной одежде в чем-то увлеченно копались. Фауст сделал пару шагов, не обращая внимания на хрустящие под ногами и руками стекла – он бежал на четырех ногах и сейчас не спешил возвращаться к прямохождению. Среди всего этого бардака лежали ноги в черных лакированных ботинках. Пес слегка подвинул человека, соскребавшего что-то с пола, и увидел, что ноги были единственным, что осталось от несчастной жертвы твари – выше пояса по полу распласталась черная пористая слякоть.

Он встретился с Кирой взглядом. Они оба тяжело дышали – он от бега, она от потрясения. Ее волосы и лицо все были заляпаны черной маслянистой гадостью, а руки слегка дрожали. Сердце пса упало. Его обдало жгучим стыдом и страхом, до него вдруг дошло с неумолимой ясностью, что он мог найти здесь искалеченный труп, мог не уберечь ее. Он остро почувствовал, что ему доверили, вручили ее жизнь не просто так. И она видела это в его глазах. Кошка еле заметно кивнула, словно говоря, что все в порядке. Пес кивнул в ответ, понемногу успокаиваясь. В эту секунду они понимали друг друга полностью и без слов.

Двери лязгнули, и в зал с грохотом ворвался Волфтейн. Лик его был черен. Он прогремел по кафелю к ногам, давя тяжелыми широкими копытами стекло. Не сговариваясь, все сотрудники расступились, рассредоточились по углам – как ветром сдуло. Не двинулся только пес. Ему тоже было страшно видеть разгневанного диабла, к тому же он прекрасно понимал, что именно сам повинен в этом гневе. Но также он и понимал, что бежать бессмысленно – лучше уж сполна получить все, что причитается и побыстрее.

Марк медленно перевел пылающий взгляд на пса. Фауст почувствовал, что непроизвольно прижимает уши к голове, а хвост к животу. Ноги сами сделали шаг назад. На бычьей шее Волфтейна пульсировала толстая жила, от острого крючковатого носа к губам пролегли глубокие грозные складки. Диабол расправил свои огромные кожистые крылья, нагнулся, так что его лицо оказалось прямо над лицом Фауста, и тому стоило больших усилий не двинуться с места.

– Ты мне все нервы вымотал своим характером, пес, – пророкотал Маркус. Острые загнутые серпами клыки удлинились и торчали из его пасти, как у кабана. – Я разве что-то сверхъестественное попросил сделать? Я попросил не отходить от кошки и защищать ее. Где ты был, шкура барабанная? – пес опустил взгляд и молчал. – Почему тебя не было рядом, когда ее убивали, Судья?!

Тишина в помещении стояла такая, что было слышно биение сердец. Во всяком случае, Фауст слышал. Особенно своего. Так стыдно ему, наверное, никогда еще не было.

Маркус перевел огненный взгляд на кошку.

– А ты что ветошью прикидываешься? Какого черта ты от него отошла? Мало тебе в Дродорфе было? Все за самостоятельность свою сражаешься? Что бы мы делали, если б ты сейчас не успела вылить на него кислоту, или что ты там вылила? Вот скажи – что? Как бы я или он смогли жить с этим?!

Кира тоже потупилась. Она хотела было что-то сказать, но к горлу подступил комок – потому что Волфтейн был прав. Она действительно воспользовалась возможностью улизнуть из-под присмотра пса, потому что ей срочно хотелось перенести собранные в Дродорфе образцы в базу. Она все еще не верила в то, что может с чем-то не справиться в одиночку.

Марк немного успокоился. Лицо его приобрело прежний светло–алый оттенок, могучая грудь вздымалась уже не так часто, а клыки понемногу втягивались внутрь. Он прикрыл глаза, окончательно беря себя в руки, и обратился к Фаусту спокойно, но по–прежнему грозно.

– Чтоб не отходил от нее ни на шаг. Ни на полметра, понятно? Чтоб водил везде, куда ей нужно, за ручку через дорогу, чтоб сумки из магазина ей таскал и спал на коврике у ее порога! Глаз не спускать! Одну не оставлять! Если нужно, я вас цепью друг к дружке прикую, но еще хоть раз увижу одного без другого – обоих собственными руками придавлю. Ясно?

Они молчали. Волфтейн хлестнул длинным тонким хвостом с треугольной костяшкой на конце с такой силой, что выбил и расколол из пола кафельную плитку. Осколки полетели прямиком в Фауста, но он легко, даже как-то скучающе, словно от мухи, отмахнулся.

– Вам ясно, черт вас задери!?

– Ясно, – сказали пес и кошка в один голос.

Волфтейн посверлил еще взглядом своих подопечных, буркнул себе под нос «Дети», развернулся и ушел. Нагнувшись, чтобы протиснутся в двери лаборатории.

Все в помещении выдохнули.

*      *      *

На остров Стикс с обоих берегов Черата ходил паром, а также в обе стороны бегали скоростные поезда по стеклянному тоннелю, проложенному по дну реки. Кира и Фауст сидели в самом углу вагона, на краевых местах, друг напротив друга и смотрели каждый в свое окно. Они не сказали ни слова с момента выхода из здания КС. Вагон был пустым. В окошке было видно, как покачивается следующий вагон, грузовой – в нем не было сидений, и предназначен он был для крупногабаритных посетителей острова или верхового транспорта. В данный момент там одиноко стояла Лошадь и печально смотрела на хозяина своими бледно–голубыми неживыми глазами.

Пес усиленно думал. В его душе что-то происходило, что-то менялось, словно огромный часовой механизм сдвинулся с места после долгого стояния. Шестерни дернулись, вспугнув пыльные облака, и двинулись вперед. Но он понятия не имел – что там впереди и к чему же движется его жизнь.

«В одном Марк точно прав. Я должен был быть рядом. Так больше нельзя рисковать.»

– Ты ведь понимаешь, – он услышал свой голос, словно со стороны, и только тогда понял, что начал говорить, – что теперь я действительно все так и стану делать? По инструкции и ни шагу в сторону.

Она обернулась и пристально посмотрела на него своими серыми глазами.

«Прости меня, Кир.» – слова застряли в его горле острой костью. Конечно, он так не скажет. Он проглотит их, и продолжит цедить совершенно не те слова, по–прежнему глядя в сторону, на мутную зеленоватую воду, окружавшую тоннель.

– И про «За ручку водить» Марк не шутил. Ты этого добивалась?

Кошка медленно серьезно кивнула.

– Конечно. Истеричные дамочки вроде меня умеют привлекать внимание любыми способами, включая взрыв половины человека неведомой херней.

«Я виновата перед тобой, пес. Марк прав. Глупо было удирать из-под пригляда. Прости, сторожевой пес.»

Тихо прошелестело в ее голове. Конечно, она так не скажет.

Судья посмотрел девушке в глаза. И тоже медленно кивнул.

Ну вот и договорились.

«Какие у него неестественно черные глаза все–таки».

Она пожала плечами, устало сощурилась и, расслаблено вытянувшись, сползла полулежа на сиденье. Глубокий облегченный вздох получился одновременным.

*      *      *

Это чувство было очень похоже на то, которое он испытывал у театра – ничем не обоснованное беспокойство, тревога. Они задержались в прибрежье Серой зоны еще на неделю, и Кира много времени проводила с Джекобом. Вот и сегодня она приехала к нему после очередного детского утренника, на котором собирала драгоценные Формы эмоций.

Все-таки он не нравился псу. Брюзга. Пухлый, изнеженный и холодный человек. Фауст не понимал, что кошка нашла в нем. Больше всего его раздражала в нем надменность. Парень не выбился из грязи в князи, но с самого начала родился в дипломатической семье. Родители воспитывали его, внушая мысль о превосходстве по праву рождения. Карьера росла, как бамбук, без видимых усилий – Джекоб воспринимал каждое новое назначение, как полагающееся ему априори. К людям же он относился как к материалу, как к средству достижения той или иной цели. Однако ради справедливости следует заметить, что у него были чудесные манеры. Он был замечательным оратором, умел создать приятное впечатление и держать внимание людей на себе. Он умел в нужный момент сказать шутку, рассказать забавную историю, посмеяться, похвалить. Но для Фауста вся эта шелуха смысла не имела – он видел людей иначе во всех смыслах этого слова.

Мужчины были знакомы. Еще в самом начале слежки за кошкой, Фауст подобрался к Джекобу в толчее министерства и как бы случайно, но довольно увесисто, толкнул его плечом. В момент удара они встретились глазами. Оба пробормотали что-то вежливо-извинительное, но что хотел, пес уже увидел – колючий взгляд избалованного вредного мальчишки. Губы помощника министра, улыбаясь, говорили «ничего страшного», но глаза кричали «голову с плеч этому холопу».

Теперь же, когда Фауст гораздо плотнее занялся кошачьей безопасностью, они пересекались еще несколько раз. Однажды вечером Кира с Джекобом выходили из театра, в который она затащила его, видимо, с большим трудом, а может быть даже обманом. Фауст курил и наблюдал из темноты как они вышли из здания, о чем-то споря. Кошка все время пыталась заглянуть другу в лицо, а он наоборот словно невзначай отворачивался, отстранялся. Затем он тихо сказал что-то такое, что девушка отшатнулась, пораженная. Развернулась и стала удаляться – с прямой спиной спокойным быстрым шагом по середине дороги. Пес покачал головой, пульнул окурком в сторону пруда и последовал за ней. Он вынырнул из тени совсем рядом и кошка, испугавшись, шарахнулась в сторону.

– Могу я спросить, почему ты опять идешь домой одна? – спросил он и по-собачьи сел на тротуар. Он был высоким, поэтому даже когда опускался на четвереньки, становился ниже девушки только на голову.

– Нет! – зло зашипела она на него.

«Что-то он ей очень обидное сказал. Чего ей сейчас хочется?» – подумал пес, продолжая упражняться в тактичности по методу Снейка. Они постояли и помолчали немного, схлестнув взгляды. Оскорбленный, готовый вылиться в скандал взгляд женщины и каменно-спокойный пса. Он просто смотрел, не меняясь в лице и не обращая на ее резкость никакого внимания.

– Тогда я просто провожу тебя, ладно?

Эти слова подействовали на кошку отрезвляюще. Она прикрыла глаза, нахмурилась и потерла рукой лоб.

– Да. Спасибо. Извини.

Они уже двинулись вперед по залитой фонарным светом пустой дороге, когда ее окликнул Джекоб. Он стоял немного позади, встревоженный, какой-то растрепанный и с недоумением смотрел на них.

– Кира? Что происходит? Кто это?

– Это Фауст, мой телохранитель. Я рассказывала тебе, что в КС заботятся о безопасности своих ученых.

Фауст внутренне усмехнулся, наблюдая за Джекобом.

«Спохватился. Теряешь контроль над ситуацией? Я понял в чем состоял спор – ты снова улизнул от того, чтобы довести ее до дому, предпочел поехать куда-то по своим подлизанским министерским делам, как делал уже много раз. Ты омерзителен. Эх, Кира, что ты с ним забыла?»

Парень переводил взгляд с него на кошку и обратно, не зная, как себя повести. Выглядел он обескуражено, как ребенок, который устроил истерику в магазине, а родители просто развернулись и ушли, не обратив на спектакль никакого внимания.

Пес решил немного развлечься.

– ХулиганОв пОлнО на улицах-тО, – Фауст любил создавать яркие образы и был в этом хорош. Чем лучше ты замаскирован, тем больше информации будет сказано в твоем присутствии. В этот раз он решил прикинуться деревенским дурачком, сделав глупое выражение лица и немилосердно Окая. – С сОбакой не так страшнО-тО. А тО, чтО ж этО девОнька Одна пойдет нОчью-тО – негОже, – он пожал плечами и заставил себя приветливо помахать куцым хвостиком. Краем глаза он отметил, что Кира давится смехом. Джекоб тут же снова обрел уверенность в себе и брезгливо смерил пса взглядом.

– Он еще и разговаривает?

– Джейк! – возмутилась кошка грубости друга.

– Понятно. Кируша, я тут подумал, черт с ним с банкетом, давай я завезу тебя домой. В конце концов, ничего не случится, если я немного опоздаю.

Кошка посмотрела на пса, словно спрашивая разрешения. Он снова пожал плечами.

– Мне-тО чтО? Я рядОм буду.

Он с прищуром смотрел на удаляющуюся к экипажу пару и неожиданно для самого себя тихо повторил: «Я всегда где-то рядом, Джекоб». Ему показалось, что по спине мужчины пробежал легкий озноб.

Да, Джекоб определенно не нравился Фаусту. Сейчас он сидел напротив его дома не скрываясь в служебном автоматическом мобиле и постукивал когтями по рулю. Он нервничал, как тигрица перед родами, и не мог понять источника своего беспокойства. Кира скрылась в дверях дома больше часа назад, и с той секунды он был словно на иголках. Нужно сказать, что в последнее время отношения между влюбленными были довольно прохладными, так, что это даже было заметно со стороны. Глядя на целеустремленную походку кошки, ее решительный вид, он подумал, что она приехала выяснять отношения.

Что же могло вызвать это гадостное сосание под диафрагмой? Какого рода опасность он ощущает в воздухе?

Фауст сосредоточился на своих чувствах и представил, как с обратной стороны здания в окно влезают воры–убийцы–нисильники в черных костюмах и масках на лице.

«Бред».

Тело никак не отозвалось.

Представил, как кошку сваливает сердечный приступ, она, задыхаясь, летит кувырком по лестнице, как дом дрожит от землетрясения – ничего не изменилось, пусто. Его внутренний зверь не отзывался на эти фантазии.

Конечно, это было маловероятно, но все же он представил, как Кира и Джекоб нежно занимаются любовью. Как она стонет, повинуясь его напористым движениям, закидывает голову назад и томно прикрывает глаза, как он ласково прикасается губами к ее шее…

Снейк хорошо выучил своего ученика, вбив тому в голову, что собственный сексуальный мотив нужно проверять всегда. К счастью, самцовой ревности он к кошке не испытывал, и при этой мысли его тревога никак не изменилась.

«Слава Богам, нет».

Тогда он представил, как пара ссорится на кухне. Они кричат, ругаются, бьют посуду. Как Джекоб замахивается на кошку и влепляет ей звонкую пощечину…

В глубине живота что-то шевельнулось, насторожилось. Вот оно верное направление – Джекоб.

«Оп–па… значит, парень мне не просто не нравится, а представляет для Киры угрозу… Любопытно».

Фауст продолжил искать, представлять…

… Как Джекоб рвет на ней одежду, душит и насилует прямо на полу гостиной, грубо хватаясь своими толстыми пальцами за ее грудь…

«Не то…»

Как избивает девушку, забившуюся в угол, палкой от швабры…

«Снова нет. Скорей уж наоборот, она не из слабаков»

И тут в голове возникла яркая картина, как Киру душит черная плотная мгла, копия той, что была в театре.

Грудь, живот и голова взорвались, все чувства мгновенно обострились, зрение самопроизвольно перешло на энергетический спектр. Он с силой сжал руль и нахмурился. Зверь внутри него рычал и готовился к прыжку. Вот что он почувствовал – вероятность нападения.

Он никоим образом не хотел влезать в личную жизнь подопечной. И сейчас совершенно не понимал, что может в данной ситуации сделать. Одно дело это пойти ее искать в опустевшее здание оперы, и совершенно другое – вломиться в спальную к любовникам, только для того, чтобы проверить, все ли в порядке. Но внутренний тревожный звоночек настойчиво дергал его за всякие жилы и он прекрасно понимал, что нет ни одной причины не доверять своим опасениям. Значит нужно идти, стучаться, говорить какую-нибудь чушь – что угодно, любыми средствами добиваться, чтобы Кира была у него на виду, пока эта звенящая тревога, это ощущение угрозы не отступит.

Дорожка к крыльцу была обрамлена ухоженными розовыми кустами. Он поднялся по свежим, крепким белым ступенькам и, еще с секунду помедлив, решительно постучал в выкрашенную в глубокий синий цвет дверь длинными костяшками на пальцах. Никто не ответил. Он прислушался. В доме слышались приглушенные голоса. Как он и предполагал, влюбленные переругивались. Он постучал снова. Кира что-то жестко и холодно сказала Джекобу, и, по всей видимости, пошла открывать – шагов пес не услышал, но голос стал немного ближе, хотя разобрать, что именно она говорила, было невозможно – в доме была хорошая шумоизоляция. Его вдруг захлестнуло какое-то детское чувство неловкости. Сейчас она ему откроет – и что он скажет? Но прежде, чем этот неприятный сценарий свершился, он почувствовал новую волну тревоги и непроизвольно ощетинился. Повинуясь внутреннему импульсу, он с силой загрохотал кулаком по двери.

– Кира?!

Практически сразу он услышал из-за дверей страшный шум – что-то тяжелое полетело на пол, разбилось, топот, угрожающее злое шипение кошки и звуки борьбы. Не дожидаясь больше никаких сигналов, он легко выбил хлипкую дверь плечом. Выломанный замок разлетелся фонтаном длинных розоватых щепок. Звуки возни и, к ужасу пса отчаянный женский крик послышались со второго этажа. Он взлетел по лестнице, одним скачком достиг двери в дальнюю спальню. Он не осознавал, что видит, что происходит, а действовал автоматически, отпустив узды разума совсем. Главное – успеть. Влетев в комнату, он увидел, как Джекоб навалился на Киру, и то ли душит ее, то ли просто придавил лопатками к кровати. Увидел собственные руки, с чудовищной силой дергающие парня за лодыжки, выдирая, наверное, ноги из суставов. Он слышал собственный низкий рык, поднимающийся из глубины груди вместе с гневом. Тело Джекоба показалось ему каким-то слишком уж мягким, будто бы это была кукла, набитая опилками. Мужчина выпустил кошку и при падении сильно ударился головой о бортик кровати, но не издал ни звука. В следующее мгновение его тело неестественно выгнулось, поднялось над полом, опираясь только на кончики пальцев ног. Не давая опомниться ни псу, ни кошке, черная струящаяся мгла начала вытягиваться, выливаться из глаз, рта, носа, ушей Джекоба. Знакомый жуткий вой, не имеющий ничего общего с человеческим голосом, наполнил комнату. Фауст растерянно наблюдал, как черная масса принимает форму кривой когтистой руки с длинными многосуставчатыми пальцами и тянется к девушке.

Он услышал хруст, короткое упругое сопротивление плоти под своими руками и в ту же секунду, когда вывернутая резким движением голова Джекоба безвольно опала на пол, черная рука растворилась в воздухе, не дотянувши до кошки буквально нескольких дюймов.

Его сердце бешено стучало. Дыхание было частым – он не утомился, а испугался. Он смотрел на Киру широко раскрытыми черными глазами.

«Жива».

Это было самое главное. Кира сидела, съежившись на смятой койке, оторопело смотрела на него. На щеке ее наливалась ссадина, она была тоже перепугана до полусмерти, дрожала, но была жива и цела. В ее серых глазах с узкими, практически точечными зрачками была какая-то пустота. Она вжалась в угол еще сильнее, закрыв рукой рот и пытаясь как-то справиться то ли с дурнотой, то ли со слезами.

Фауст проследил за ее взглядом и вдруг осознал, что только что на глазах у девушки убил ее любовника. По щекам Киры потекли темные ручьи. Рыдания сотрясали, сводили судорогой ее хрупкое тонкое тело.

«Вот же мудак!»

От досады за собственную оплошность он зажмурился, осел на пол по стенке и закрыл голову руками.

Он стоял немного в отдалении, прислонившись к мобилю и курил то ли пятую, то ли шестую сигарету. Он наблюдал за суетой, развернувшейся в доме. На происшествие приехала целая толпа народу – и местные полицаи, и вездесущие репортеры, и люди из министерства и, конечно же, сотрудники КС. Прибыл сам Волфтейн. Марк быстро навел порядок в воцарившемся было хаосе: сделал официальное заявление для министерства, раздал указания Анубисам и полицаям, отогнал прессу, поломав пару фотоаппаратов – о раскрытии личностей агентов теперь можно было не беспокоиться. Информационные стервятники притихли и дожидались в сторонке, когда лев насытится, и они смогут приступить к трапезе. Пес не мог не восхититься его организаторскими способностями. За Кирой приехала какая-то ее подруга на быстрой красной машине очень хищного дизайна. Фауст издалека наблюдал, как бойкая темноволосая женщина, приобняв укрытую пледом девушку, увезла ее в неизвестном направлении. Их сопровождала Ютзи – невысокая японка в белом кимоно. Судья Баньши. Она нашла Фауста взглядом и коротко кивнула ему своим точеным фарфоровым личиком. Он кивнул в ответ.

«И я рад видеть тебя среди живых, Ютзи»

Все правильно. Сейчас Кире не хочется видеть рядом с собой мужчин, и в особенности его. Марк окинул всю эту ладно работающую бюрократическую машину хозяйским взглядом, удостоверился, что все идет своим ходом, и направился к нему.

Помолчали. Волфтейн пытался подобрать слова.

– Молодец, Фауст. Ты все правильно сделал.

Пес нехорошо усмехнулся. На сердце у него было тяжело. Он чувствовал, что этот груз повис у него на плечах и тянет их вниз. В этот момент из дома вынесли тело. Псоглавые анубисы чинно и торжественно несли на плечах закрытый черным плотным чехлом низкий паланкин. Открывать тело сейчас было нельзя, потому что все лицо, грудь и живот Джекоба были изрезаны глубокими страшными ранами от когтей – кошка билась насмерть. Репортеры голодными глазами посматривали в сторону грозной фигуры диабла и с трудом сдерживались, чтобы не накинуться на добычу, не растерзать ее фотовспышками, лишь изредка позволяя себе сверкнуть с дальнего расстояния. Фауст снова покачал головой.

– Не все, Маркус, – тихо и очень серьезно сказал он.

– Ты сделал что мог. Главное – свою задачу ты выполнил, девочка цела.

– Марк, – оскалился пес. – Я у нее на глазах убил ее близкого человека.

Волфтейн потупился. Ему было нечего сказать.

– Снимай меня с задания. Я… я не справляюсь.

Марк смерил пса брезгливым взглядом.

– Фауст, друг мой, а что заставило тебя вылезти из мобиля и пойти проверять как там дела у сладкой парочки?

Пес безразлично пожал плечами.

– Почувствовал. Тревожно мне было, вот и пошел.

– Ага… И в Дродорфе почувствовал? И в театре тоже почувствовал. Никому бы и в голову не пришло подозревать этого… как его, маэстро или лезть в семейные ссоры со своими проверками. Нет, Фауст. Даже не заикайся об этом больше, я не сниму тебя с задания. Твое чутье – ее последняя надежда. А нам эта девочка нужна живой и здоровой.

Он раздраженно выдернул у пса изо рта сигарету и растоптал ее широким массивным копытом.

– И хватит уже курить! Распустил нюни! Марш на пост – я кому сказал девку из виду не упускать!?

Пес внимательно посмотрел на решительно настроенного диабла, достал новую сигарету, закурил. Неторопливо сел за руль и поехал «на пост».

Глава VII. Блум.

Ночные огни сонно проплывали в черных окнах. Светлые тепло-оранжевые полосы от заглядывающих внутрь фонарей ползли по телу девушки – от колен к лицу. И как только одна полоса соскальзывала с ее макушки вверх, растворялась во тьме салона коляски, как снизу, с колен, уже начинала свой путь новая.

Кира смотрела в окно. Всю дорогу безвольно сидела, пристегнутая, в кресле, вывернув гибкую шею вправо – смотрела в окно. Фауст тоже молчал. Настроение было мрачным. Три дня она провела у подруги, потом помпезные похороны, и еще несколько безликих суток, когда она, видимо убегая от прошлого, переехала с Восточного на Западный берег Стикса в городок Блум. Все это время он не мог справиться с жутким раздражением, которое кошка вдруг стала у него вызывать. Вот и сейчас он испытывал то же самое. Он не мог понять, в чем дело, но она его бесила и ему просто хотелось быть сейчас не с ней, а где-нибудь в другом месте.

– Это не твоя вина.

Ее слегка хриплый от долгого молчания голос вывел его из задумчивого транса.

– Чего?

Она продолжала смотреть в окно.

– Это не твоя вина, – повторила она громче.

Пес заподозрил, что она плачет и заговорила, только чтобы дать волю эмоциям. Он наклонился, и осторожно заглянул ей в лицо. Видимо, заметив и поняв его движение, она сама повернулась и посмотрела на него.

Усталая. Тусклая, какая-то выцветшая, но совершенно спокойная. Взгляд ее был не злым, не вызывающим, просто очень усталым. Ее безвольная поза, расслабленность, медлительность – все указывало на сильное утомление.

«Или она просто на транквилизаторах», – подумал он.

– Если бы ты вовремя не свернул ему шею, – он бы убил меня, – все также спокойно сказала она, по–прежнему глядя ему в глаза. – Точнее то, что из него начало вылезать убило бы меня. Мне кажется, что если бы она успела вылезти полностью, то для меня все было бы намного печальнее. А у Дждекоба, наверное, уже при любом раскладе не оставалось шансов. Марк звонил – внутри все та же черная дрянь.

Удостоверившись в адекватности женщины, пес немного расслабился, оборотился назад к дороге и кивнул. К его удивлению он почувствовал себя намного легче. Настроение сразу повеселело и раздражение как рукой сняло. Даже показалось, что в салоне стало как-то светлее.

«Все–таки я себя винил», смекнул он.

– Что у вас там случилось-то? – вопрос былчудовищно бестактным, он сразу же про себя обругал себя же старой бабкой и сплетником, но слова вырвались сами собой, он даже не успел решить, завязать разговор или нет. Видимо, избавление от тяготения выплеснуло кучу энергии, которую срочно хотелось употребить, хотя бы вот и на беседу. – В смысле из-за чего он на тебя кинулся?

Кошка с презрением ухмыльнулась.

– Будешь смеяться, но из-за тебя.

Фауст не смеялся, но глаза непроизвольно вылупились от возмущения.

– Я негодую… объясни-ка.

– Знаешь, Джейк… – она быстро справилась с накатившей дурнотой. – Он всегда был таким. Вялым, брезгливым, надменным. Но он был хорошо образован. Мы с ним познакомились в суде. Я тогда только начинала собирать материал для прибора, а он был наблюдателем из министерства. Обаятельный, галантный, с хорошим чувством юмора. А главное, его устраивали такие отношения, знаешь, без соплей и почти все время порознь. – ее взгляд слегка затуманился, она окуналась в воспоминания.

«Пусть повспоминает. При горе и потере всегда нужно какое-то время повспоминать.» – подумал пес. Он знал, что такое потеря.

– Он все время пытался пристрастить меня к гольфу. Таскал по этим зеленым лугам, пытался внушить этикет и заставлял заискивающе общаться с пожилыми развалинами, ползающими по этой отгороженной от мира площадке, как по заповедному лягушатнику. Дескать это полезно для его карьеры.

Фауст хмыкнул. Он был солидарен с кошкой – была у него пара заданий на гольфовых полях. Сама игра его не угнетала, но вот те традиции общения, которыми она обросла в современном мире… Он сделал для себя вывод, что сегодня гольф для большинства людей это социально-приемлемый способ подлизаться к начальству.

– Потом смирился, – вздохнула она, словно бы одумавшись, возвратившись с полпути из страны памяти. – Но в последнее время, он стал все-таки другим. Дерганный какой-то, нервный, его как будто лихорадило. Я думала, на работе что-то не ладится. И вот я приезжаю в тот самый день в городской музей, где была уже раз сто, а мне на охране говорят, что по специальному указанию культурного комитета меня нельзя допускать до предметов искусства. Начинаю выяснять, что и кто – и оказывается действительно, бумажка за министерской печатью, а подписана специальным помощником по вопросам культурного наследия – Джекоб Маковски. Я начала звонить и выяснила, что такие же бумажки он разослал во все основные галереи, в Оперный Дворец и даже в зоопарк зачем-то. На телефон он не отвечал, в министерстве сказали, он взял отгул по самочувствию, и я поехала. Он сидел дома, растрепанный, замызганный какой-то, два дня не мылся. Я его спрашиваю, что это за фокусы с документами в музеях, а он мне в ответ какую-то фигню про уважение, про то, что мне следует у него брать письменные разрешения всякий раз, когда я куда-то отправляюсь в ЕГО городе.

– Бред, – буркнул пес.

– Я то же самое сказала. А он как взорвался. «Вы меня ни во что не ставите», «Я что тут – никто?». А потом вообще заявляет, что ко мне как к принцессе охрану приставляют, а ему шиш с маслом, хотя он поважнее меня птица будет. Ты извини меня за бабство, Фауст, но я бы поняла, если б он меня к тебе приревновал, как к мужику. Но он ТЕБЯ ко мне приревновал получается.

Фауст в голос заржал.

– Получается так! Признаюсь, такого повода для ссоры я даже не предполагал. А что потом?

– Потом… потом мне стало не по себе. Вообще, когда он нес всю эту ахинею, мне стало не по себе, потому что чем-то очень похоже на маэстро, – ее передернуло. – И я в присущей себе манере высказала ему, что думаю по этому поводу. И про его раздутое самомнение, и про бумажки эти… – она поморщилась и запнулась, проглотив какие-то слова. – Ну и там много чего наговорила, а сама думаю, как бы мне смыться оттуда. А тут ты стучишь, словно в ответ на мои мысли. Я пошла открывать… и он кинулся.

За окнами сначала тянулись голые поля, а затем светлый березовый лесок. Под копытами Лошади скрипел песок, а наглые городские огни сменились на редко поставленные чопорные парковые фонарики. Наконец они и вовсе свернули с главной дороги.

– Куда мы едем? – наконец спросила кошка.

Фауст хотел было пошутить, что от нее много проблем и ему приказали ее тихо прирезать в лесу, но решил, что это будет неуместно в нынешних обстоятельствах. К тому же в памяти тут же возникло располосованное словно бритвой горло Джекоба.

– Хороший ты городок выбрала, чтоб перебраться.

– Ну, Блум интересный город. Одновременно и большой и деловой и какой-то курортный.

– Да, именно курортный. Вроде бы близко к Восточному побережью, а погода и климат на порядок лучше.

Кошка пожала плечами.

– Там Серая зона, а тут уже Оранжевая. И до Стикса рукой подать. К чему ты так издалека заходишь?

– К тому, что ты из квартиры не выходила четыре дня, – Кира опустила взгляд.

– Засела как редька. И район выбрала говеный. Во всем Блуме только один квартал, который просто пропах криминалом, наркотой и неблагополучием, и ты поселилась именно в нем. На тебя не похоже.

Она безразлично пожала плечами и снова отвернулась к окну. Коляска мягко покачивалась, словно баржа, отражая воздушной подушкой неровную дорогу. Сегодня она действительно вышла в город впервые. Доехала на общественной конке до набережной Черата и, пребывая в каком-то небытии, простояла несколько часов, пялясь на воду, пока не пошел дождь. К ее большому удивлению именно Фауст вывел ее из транса. Когда она уже была готова тихо сползти на мокрую мостовую и залиться слезами в приступе самоедства и печали о собственной горькой судьбе, он появился из ниоткуда, укрыл ее зонтом, подпер теплым жестким плечом и сказал «Если ты тут заревешь, я перестану тебя уважать». И ей тут же стало как-то совестно за свое поведение.

– Как будто ты знаешь, что на меня похоже, – буркнула она.

– Смею надеяться, – серьезно сказал пес, натягивая поводья. Коляска затормозила у низкой витой калитки. – Приехали.

Марк велел подобрать ей домик поуютнее среди ближайших загородных дач. Чтоб побольше цветов там и прочего хлама, успокоительно действующего на нервы. Пес подошел к вопросу ответственно и облазил в поисках подходящего места весь пригород. В итоге он остановил свой выбор на одноэтажной, но с мансардой, утопающей в зелени даче с большой плоской площадкой для отдыха на крыше, хрустящими гравийными дорожками и качелями в глубине старого сада. Дача с одной стороны была недалеко от города, а с другой находилась на отшибе, а не в центре садового поселка. Отдельным плюсом было и то, что домик был с близнецом. К левой стене строения примыкал точно такой же дом, совершенно симметричный и внутри были сообщающиеся двери. Так что он также мог устроиться с комфортом.

На дворе уже стояла ночь – холодная, свежая и прозрачная. Деревья здесь еще только начали желтеть и облетать – осень в оранжевой зоне приходила позже, чем в серой. Он донес до дверей ее две небольших сумки, удовлетворено отметив краем глаза, что Кира осматривает новое обиталище с восхищением.

Протянул ей ключ.

– Телефон, электричество, почтовый ящик. Сад. Горячая вода. Газ. На крыше площадка для пикников и наблюдений за звездным небом, – монотонно бубнил он, со скучным лицом, следуя за ней по широким холлам дома. Внизу была просторная гостиная с диванами и фиолетовым фортепиано, стеклянной дверью во всю стену, выходящую в сад. Кухня вместе со столовой и кабинет. Наверх вела аккуратная крутая лестница, завернутая винтом. – Спальня наверху, в мансарде. Вход туда либо через открытую площадку, либо через люк, – он кивнул на вторую лесенку в кухне.

Она обернулась к нему, и он запнулся, увидев на ее лице неподдельный восторг, какое-то по-детски сияющее выражение. Отчего-то по его телу пробежался рой мурашек, заставив пожать плечами и внедрив неприятное ощущение бесхозности рук.

– Я… эээммм… рад, что тебе нравится, – она энергично закивала, не переставая радостно улыбаться. Он не нашелся что ответить и указал на неприметную дверь в гостиной. – Я буду рядом, займу соседний дом.

Кира вспомнила внешний фасад зданий – левая половина, которую выбрал для себя Фауст, была откровенно заброшена, окна и двери были заколочены досками, а голубая краска во многих местах облупилась. Она задрала бровь.

– Самокритично.

Пес скривился, скрывая улыбку.

– Эти дома близнецы строились под заказ для двух братьев. В 72м году один сгинул где-то на войне, а второй съехал. С тех пор дома выставлены в аренду и на продажу. Соответственно у нас общий сад, общая веранда на крыше, он открыл смежную дверь, которая оказалась двойной. – Пожалуйста, – подчеркнул он, проходя в темный и гораздо более холодный холл своей гостиной. – Держи эту дверь незапертой. На всякий случай.

Кошка осторожно вытянула шею, заглядывая в проем, но проходить не стала. Песья сторона показалась ей совсем неживой, темной и пустой. Видимо, погибший брат жил именно там и дом дольше оставался нежилым.

– У меня почти все идентично, разве что обстановка немного отличается. Ну, еще на моей половине есть камин, нет пианино, и транспортные стойла ближе к моей стороне.

Она кивнула. Повисло неловкое молчание.

– Собственно вот. Располагайся. Я…

– Ты будешь рядом.

– Да. Я или кто-либо из Судей всегда поблизости.

С мыслью, что пес будет жить с ней вместе, она уже как-то примирилась. Более того, после взорвавшегося перед ее лицом ассистента в лаборатории, она сама хотела попросить об этом, но гордость помешала. А теперь она понимала, что вот такой дом за городом это действительно идеальный вариант. К тому же близость природы уже начала благотворно действовать на нее. Она физически ощущала тот приятный зуд где-то внутри, когда поднимается предвкушение перед исследованием новых территорий. Большой сад за стеклянной стеной гостиной и примыкающая прямо к нему рощица, переходящая в лесок, манили ее.

– Спасибо, Фауст. За все, за эту ситуацию с Джекобом, за поддержку, за это – она окинула взглядом дом. – Спасибо тебе, что возишься со мной.

Ему стало как-то неловко от этих слов благодарности. Он не знал что сказать, как стоять, куда уже, наконец, деть руки и вообще позабыл речь.

«С непривычки, наверное» грустно подумалось ему.

– U’re welcome, – наконец буркнул он на старом всеобщем.

Между ними снова висело неловкое, неоконченное молчание.

– Ты его любила? – наконец спросил он.

Кошка помолчала еще, а затем шумно вздохнула.

– Может быть, раньше… Джекоб был со мною долгое время. Я жила, и этот человек присутствовал, участвовал в моей жизни. Я благодарна за это время, которое он разделил со мной. Но то существо, которое ты… уничтожил в спальне… – ее лицо ожесточилось, в глазах мелькнул лед. – это был уже не тот человек, с которым я начинала отношения. Этого я точно не любила. А тот… тот, к сожалению, умер.

Фауст занес сумки в прихожую, проследил, как она закрыла дверь, и обернулся лицом к ночи. Прежней тяжести на груди уже не было, но и окончательное успокоение не пришло. Погода стояла великолепная. Осень еще не превратилась в мокрую полудохлую старуху. Свежесть ночи и высота неба, с быстро плывущими на фоне мигающих холодным светом ясных звезд облаками, бодрили, будоражили, пробуждали. В руках, ногах, всем теле блуждало возбуждение, смутная радость собственной жизни и желание применить куда-то ту массу сил, которая вмещалась в его душе и теле.

Он совершил один звонок из пыльной темной гостиной своего нового убежища и сел обратно в коляску. Ждать.. Через полчаса птицы смолкли. Ветер угас, а воздух стал душным и терпким.

– Привет Ютзи. Рад видеть тебя среди живых.

Баньши сидела на соседнем сидении, хотя дверь не хлопала и никто бы не смог сказать, садилась ли она в машину. Японская кукла, наклонив голову, смотрела на него черными скользкими глазами без зрачков. Красно-белое кимоно, спицы в виде острых косточек в высокой, гладкой прическе. Она ничего не ответила, но улыбнулась. Между ярко-вишневыми маленькими губками пролегла черно-зеленая гнилостная щель утробы, не обещавшая ничего хорошего… никому.

– Спасибо, что помогаешь… мне необходимо отлучиться. Я бы хотел доверить тебе… эту девушку снова.

Миндалевидные глаза медленно закрылись в согласии и понимании тяжелыми веками и снова открылись.

– Я вернусь не позже чем через двое суток. Нужно следить и чувствовать людей, которые ее окружают, – Фауст давно был знаком с Ютзи. И поэтому старался смотреть на нее только через зеркало заднего вида. Черные маслины глаз снова закрылись и открылись. Пес кивнул. Вышел из машины. Опустился на четыре ноги и легкой трусцой ушел в город, низко пригнув голову к земле.

Волк приближался к отаре.

Ему было необходимо немного развеяться.

*       *       *

Она танцевала. Танцевала всем своим гибким загорелым телом, чувствуя, ощущая на себе жадные взгляды всех мужчин этого захудалого клуба. Им сегодня несказанно свезло. Ведь у них танцевала ОНА. Выбрала волею случая именно это место, потому что оно представилось ей более или менее приличным. Она любовно поглаживала свой плоский животик, не упуская ни одного шанса, хотя бы и случайно задрать выше шелковый белый топ. Чтобы полоска нежной темной кожи мелькнула в ультрафиолетовом сверкании дискотеки.

«Да! Даа! ДАААА! – пело ее сердце. – Смотрите, ласкайте взглядом, жалкие сосунки! Пускайте слюни, низкие животные! У меня хорошее настроение и я позволяю вам смотреть на меня. Но не мешать. Я хочу танцевать. И пусть хоть один неудачник приблизится.»

Неудачники находились постоянно. Пытались, пританцовывая, войти в один ритм с гибкой сексуальной смуглянкой, приблизиться, а потом и осторожно, словно нечайно, дотронуться, проверяя почву.

«ПФ! Вот идиот малолетний! – краем глаза она отметила очередную попытку от молоденького чернобрового паренька. – Нет, ну это ж просто смешно. Он думает вообще? Где он, а где – Я!? Смотреть не на что. На папином ослике небось ездит. Они просто смешные, такие самоуверенные, подкатывают, как будто представляют из себя хоть что-то. Будто вот я все брошу и кинусь ему на шею. Ага. Побежала уже.».

Неудавшийся ухажер быстро почувствовал, что здесь ему ничего не светит и, как будто ему изначально было не сюда, оборотился к девчушке по соседству.

Она давала отпор еще только на подступах. Активно игнорировала или отворачивалась, но не отталкивала. Оттолкнуть – это уже войти в контакт. А ей не нужны контакты с плебеями сегодня. Сегодня ей достаточно только их взглядов и восхищения. Их вожделения. Она была сыта, и их тела были ей не нужны. Сегодня.

Вдруг кто-то сильно толкнул ее в спину. Она сбилась с ноги, за кого-то зацепилась и полетела вперед головой. Если бы перед ней не возник откуда ни возьмись этот крепкий парень, так и растянулась бы там на полу. Но судьба уберегла ее от позора, подсунув этого несчастного, пробиравшегося мимо нее к барной стойке. Она угодила ему в плечо. Он легко отпружинил, выставил в ее сторону широкую звериную ладонь и удержал от дальнейшего падения.

От этого случайного прикосновения с ней что-то стало. Как обожгло. Окатило какой-то плотной водой до писка в ушах. Как током шандорахнуло.

«Ого!…»

– Извините, – буркнула девушка и подняла на парня свой самый невинный из обворожительных взглядов. Она тренировала эти взгляды часами у зеркала и на фотоаппарат. Глазки распахнуть, снизу вверх, подчеркивая свою хрупкость, брови сдвинуть, губки чуть вздрогнули, словно от боли. Она прекрасно знала, как этот взгляд действует на мужиков, но готова была великодушно подарить его этому…

«Огоооо!»

– Да нет, это Вы извините, – все его тело говорило о негодовании по поводу нарушенных границ. Выставленные вперед ладони в извиняющемся и в то же время отгораживающем движении, корпусом подался назад, а вот взглядом зацепил ее тут же. Нагло руша все специально выстроенные замки и рюшечки. Черные живые глаза насмешливо впились ей прямо в душу. Но буквально на секунду, которой, впрочем, хватило, чтобы свести бедра легкой судорогой. Что-то в этих глазах было такое… Высокий псовый, с горбинкой на длинном интеллигентном носу, бархатистой короткой бурой шерсткой и просто невероятным телом.

И с этой секунды вечер был переломлен. Она просто не могла больше сконцентрироваться ни на музыке, ни на себе. Она даже попыталась флиртовать с кем-то, но… Снова и снова ловила себя на том, что высматривает того парня в толпе. Он обнаружился сидящим за барной стойкой, и как она ни старалась, он ни разу не повернул в ее сторону головы. Чего она только ни делала, чего не вытворяла! И томно закатывала глаза, и кусала пухлые губки, и полностью отдавалась музыке, откидывая голову назад, и даже проходя рядом задевала его веером своих длинных тяжелых волос. Теперь на нее пялился весь клуб, девушки давали пощечины своим кавалерам, потому что они смотрели не на них, а на нее и откровенно пускали слюни. Все – кроме одного.

«Ах вот ты как. Ну держись! Черт с ним, что еще рано, но ты будешь моим, надменный говнюк! У тебя одно спасение, только если ты гей!».

Приняв таковое решение, она, чуть преувеличивая свое истинное головокружение, плюхнулась на место у стойки рядом с ним, намеренно задев его локтем.

– Ух! Простите, закружилась, – скучающий, усталый взгляд снизу вверх, но не поднимая век полностью. Удивиться! Показать реснички, округлить ротик. – О! Это снова ты.

– А это снова ты! Как тебя зовут?

– Клео.

Он отставил свой бокал с чем-то прозрачным, подозвал официанта и заказал «шампанского для Царицы Египетской» и развернулся к ней. Она довольно улыбнулась, демонстрируя большой рот и ровные зубы.

– Приятно. Ты не отсюда? Местное быдло не умеет сделать девушке комплимент, – музыка долбашила по ушам, она с трудом сама себя слышала. Он покачал головой и нагнулся к самому ее уху, так что она ощутила на шее его дыхание.

– Нет. Недавно переехал, вот первый раз выбрался в центр, погулять, потанцевать.

– Что-то незаметно, чтоб ты много танцевал – ехидно заметила она.

Он пожал плечами.

– Это был единственный способ привлечь твое внимание.

Ее губы дрогнули. Внутри неприятно кольнуло, как будто ее уличили в каком-то проигрыше.

– Ну да. Привлек. И чего ты хотел? – холод и презрение в голосе. Пусть чувствует, что потерял свой шанс.

– Хотел спросить у тебя, так как я тут новичок, – он очень трогательно напрягал лицо в попытке перекричать музыку. – Где в городе самое лучшее место с обозревательной площадкой, чтобы посмотреть на Блум сверху?

Она почувствовала дистанцию между собой и всеми остальными в этом баре. Они тут для секса, для низких телесных желаний. А с ней можно обсудить культурные места ее любимого родного города. Она лучше. Она умнее. Лицо ее тут же преобразилось, накинуло на себя одеяния рассудительности и собранности, в то же время гостеприимности и готовности помогать этому чужаку, попросившему о помощи.

– Ну, самое близкое это радиовышка. Там наверху ресторан «Волна» и большой балкон круглый, очень прикольно сделали.

– Приличное место?

– Ну, нормальное, – слегка сделать бровью и посмотреть вниз, пусть видит, что даже самые крутые места для меня только «ну, нормально».

– Тогда предлагаю переместиться. Красивым людям место в красивых местах.

Он был жестким. Не то чтобы по–настоящему грубым, а именно жестким, как спартанская койка. Мысли свалялись комом неразберихи в ее голове. С одной стороны она чувствовала, что все происходящее неимоверно похоже на насилие. А с другой – она сама ушла с этим чужаком с дискотеки, прошла несколько кварталов, целовалась в подворотне, а потом, давясь смехом, сама же нырнула за спинами у охранников в грузовой лифт, увлекая за собой эту новую необычную игрушку со словами «Тут в грузовых нет видеонаблюдения». К тому же он заводил ее. Заводил с поуоборота. На улице он прижал ее к стене и впился мягкими сухими губами в шею, крепко захватив ее руки над головой. Потом в ключицу, в плечи, он обцеловал все ее мягкое смуглое тело, и она плыла, плавилась в его лапах, как разогретый пластилин.

«Как дура» – думала она, быстро влюбляясь.

Он взял ее прямо в лифте, предварительно нажав на стоп–кран. Взял жестко, сильно, напористо. Он был голоден, как моряк, и это чувствовалось в каждом движении. Он срывал на ней такую колоссальную массу энергии, что ей даже сделалась страшно в какой-то миг. Ей казалось, что она вырвет поручни из стенок. Он держал ее руки, вертел ее, даже держал за волосы, разметав тщательно уложенную прическу. С легкостью поднимал от земли, прижимал спиной к холодной стенке лифта. Она видела в зеркало на потолке, что косметика на глазах расплылась пятнами, что одна лямка лифа сорвана, а тонкая юбка мини скаталась на поясе, как резинка. А еще она видела пса. Его звериная сила и красивое подтянутое тело завораживали ее. Было страшно и грустно, даже стыдно немного, но в то же время, она чувствовала, что в животе горячо, а между ногами непроизвольно сводит и дергает, когда он входит в нее, когда сжимает ее тело своими жутковатыми когтями с выступающей вверх короной костяного кастета.

Свет мигал. В какой-то момент лифт тронулся дальше, но он отвлекся и нажал какую-то комбинацию, так, что кабина снова встала. Она попыталась прийти в себя, но пес одним движением, как куклу, уложил ее на рельефный железный пол и овладел снова с такой страстью, что для нее весь мир перестал существовать вовсе. Когда он кончал, она на несколько мгновений потеряла сознание, словно накрытая волной его возбуждения.

Через несколько секунд он сполз с девушки и сел у стены, восстанавливая дыхание. Магия гормонального взрыва улетучилась и Клео сразу же почувствовала себя голой, беззащитной, практически изнасилованной. Как растерзанная, развороченная оберточная упаковка на шоколадке. Ей страстно захотелось какого-нибудь участия от него, чтобы он взял на себя ответственность за то, что произошло. Ну или поцеловал бы что ли…

– Ну ты и свинья… – пробормотала она, собираясь воедино, натягивая и восстанавливая одежду, прическу, себя саму.

– Я-то свинья. А ты шлюха, – все еще глубоко и часто дыша, проговорил он. У нее округлились глаза. Извинений, протянутой руки и поглаживания, смущения, попыток отшутиться, в конце концов, она от него ожидала, но не такого прямого и… спокойного оскорбления. Словно констатации факта. Это было не по правилам.

– Чтоооо?…

Он вздохнул и прикрыл глаза, приходя в себя.

– Знаешь, с каждым годом это становится все труднее. Наверное, это и называется взрослением.

– Ты о чем, – она потянулась к сумочке, улетевшей в противоположный угол лифта. Там были салфетки, пудра, расческа. А еще там лежал Амулет. Амулет, в который она верила. Мысль о котором прощала все ее сегодняшние приключения, давала гарантию безнаказанности и сохранения инкогнито в этом постыдном девичьем порыве. Парень никому ничего не скажет, он даже не выйдет живым из этого лифта. Просто заснет и… все. Она не вдавалась в подробности, как эта штука работает, просто знала, что он тихо умрет от прикосновения к резной поверхности небольшого костяного диска, а она почувствует себя легко и хорошо. И старение снова отступит, как отступало уже много раз. Она настоящая Клеопатра.

Прямо перед ее рукой с жестяным звоном в пол вонзилось и ушло на половину широкое темное лезвие косы, отрезая путь до спасительной сумочки. Девушка взвизгнула, отдернула руку и забилась в угол. Испуг сковал все ее тело, и она решительно не понимала что происходит. Что это за коса? Откуда она взялась?

Фауст брезгливо взглянул на женщину. Теперь он казался ей старше.

– Я о том, что в юности мне было совершенно все равно кого трахать. Хоть жирафа, лишь бы дырка была. А теперь как-то… противно.

– Кто ты? – она затравленно смотрела на него из-за длинных свалявшихся волос, как из зарослей тростника.

Пес злорадно усмехнулся. Хищно усмехнулся – из-под задравшейся губы показались длиннющие острые зубы.

– Я? Я первый попавшийся симпатичный мужик, с которым ты тут же переспала. Клео, а как же Самвэл?

Ее дыхание перехватило. Он знал про ее жизнь. Это маньяк. Он следил за ней. Скорее всего, он влюблен в нее уже давно и долго выслеживал, старался понять ее, узнать получше. Рассчитал эту сложную операцию, подмешал ей что-то в шампанское… Мысли девушки быстро стрекотали в голове, выстраивали теорию, максимально правдоподобную, чтобы объяснить происходящее и при этом не повредить самооценке. Получалось быстро… но некачественно.

– Господи, женщина! Ну как так можно! Парень верит во всякий бред, который ты ему мелишь, терпит твои капризы. Ты живешь в его доме, ешь его пищу, греешь его кровать – и ты готова переспать с первым же мужиком, который не выразит тебе своего восхищения!

– О Боги! Ты следил за мной!.. Ты меня изнасиловал!

– Пфф! Кто тебя изнасиловал? Ты предложила сделать мне минет еще в подворотне на подходе к ресторану! – она потупилась. Действительно, было дело. – Из тебя смазка лилась уже в баре так, что только на туфли не капала. Тебя даже кормить не пришлось. Ты вцепилась в меня как клещ, когда я подвернулся тебе под руку на дискотеке, и твердо решила, что я буду твоим, не так ли? В первый же вечер! И ведь никаких сомнений… никаких договоров с совестью, – он покачал головой. – Даже завидно.

Ее губы задрожали. От пса исходило что-то, какая-то сила. Раньше это был секс, привлекательность, словно аромат. А сейчас это чувствовалось в тесной кабинке лифта, как электрическое напряжение. Она ощущала опасность всей своей натурой, но все же не верила в ее реальность до конца. Фауст осмотрел ее с ног до головы, тщательно изучая каждый уголок ее естества, словно искал что-то. Хоть что-нибудь.

– Ты не веришь, – тихо проговорил он. – Ты так глубоко убеждена в том, что твоя жизнь не случайность, что ты особенная. Что с тобой ничто и никогда не может случиться… не по плану. Что все в этом мире существует для тебя, чтобы ты могла этим всем пользоваться, – он медленно встал на четыре ноги и приблизился к ней. Звериные зубы. Низко опущенная голова. Черные, глубокие глаза, словно вечность. Словно какой-то мистический ангел возмездия стоял перед ней. – Включая мужчин.

Клео дрожала теперь всем телом. Взгляд метнулся к спасительному клатчу. Она действительно не верила – до этого момента. Ей казалось это игрой. Что сейчас она дотянется до сумочки, и… Всегда выдавался удобный момент. Как по киносценарию – ей всегда давался случай, минутка, чтобы сделать то, что нужно. И она никогда не задумывалась, имеет ли она право забирать жизнь у этих парней. Ведь это была их роль – второстепенная роль в пьесе ее жизни.

Пес тихо взрыкнул, словно прочел все эти мысли в ее голове и резко выдернул косу из пола. Клео вскрикнула и выставила вперед руки. Щель в полу, пробитая широким лезвием, мелькнула оранжевым подвальным фонарем.

– Бери что хочешь! Я все сделаю! Что тебе нужно? Я найду деньги! Все что хочешь! Только не трогай меня!

– Что мне было нужно, я уже взял, спасибо. У тебя молодое тело для тридцатилетней, Клео. Это значит, что ты воровала. Я не жду от тебя раскаяния. Ты ведь даже не понимаешь, что сделала не так.

– Я все скажу – лепетала она. – Я пойду в полицию. Я украла его, да, ты прав! Украла его из музея. Я там работала. Он на чердаке, красивый, старый. Я хотела продать! А потом…

Он оглушительно зарычал на нее. Клео закричала. Что-то творилось с ней. С одной стороны ее сковал ужас, а с другой, внутри нее словно начали биться маленькие бабочки, предчувствуя возможность выйти на свободу.

– Ты совершила преступление против Жизни, женщина, – он чувствовал ее страх. Он надвигался. Медленно, раскрывая свою звериную природу. Ему был нужен ее ужас, такой, чтобы парализовал ее душу. Иначе маленькие бледные огоньки чужих Жизней так и останутся запертыми в ней.

– Мне наплевать на твой моральный облик, жалкая провинциальная дурочка, влюбленная в свое Эго! – шипел он, все шире разевая пасть и показывая ей длинные острые клыки. – Наплевать на то, сколько мужиков у тебя было. Даже наплевать на то, сколько человек ты готова убить и уже убила, чтобы насытить свой нарциссизм. Это твоя жизнь и ты имеешь право делать с ней все, что захочешь. НО! Есть только одна вещь, которой делать нельзя, – он завис над ней, чувствуя, ощущая телом, как поднялся каждый волосок на ее коже, как ее глаза остекленели, как она теряет самообладание с каждой секундой, но все еще не верит в то, что такое могло с ней случиться, что за ней мог прийти…

– С…Судья… – прохрипела она. Он видел всплеск омерзительной розоватой энергии, когда она поняла, что произошло. Когда она испугалась по-настоящему и когда все украденные лучики радостно рванулись в сторону от души своего поработителя.

Он пробил ее грудину молниеносно, с хрустом и всхлипом проломив хрящи и ребра острым костяным кастетом на руке.

– Нельзя. Брать. Чужие. Жизни.

Женщина взвыла. Последний, отчаянный крик, визг, полный ужаса, надрывный и влажный, уже испачканный кровью. Оборвался внезапно. Фауст вырвал из груди преступницы ее сердце. Ее порочный орган. Красный, горячий сгусток трепетал в его руке еще несколько мгновений. А затем застыл и превратился в обычный кусок мяса. Легкий вихрь, видимый только ему одному, сделал несколько оборотов вверх. Унося куда-то в небо, в космос, в легкую, пахнущую обещанием льда и снега осеннюю ночь световые прозрачные лепестки украденных жизней.

Пес глубоко вздохнул и задумчиво посмотрел на мертвое тело женщины, лет 37ми. Тело сидело в углу лифта. Распластанное. Изуродованное. На миловидном, хоть и тронутым уже зрелостью лице осталось несколько брызг крови. Он испытывал удовлетворение. Баланс восстановлен. Он достал из кармана своего жилета небольшой футляр с серебряными спицами, украшенными КС–ной гравировкой, и приколол раздавленное в руке сердце к ноге женщины. Плоть прорезалась с хрустом, с легким пористым сопротивлением, навевая мысли о протыкании обитого брезентом дивана.

Сверху послышались приглушенные голоса, а затем по крыше что-то бухнуло. Кабина лифта вздрогнула. Видимо, администрация «Волны», наконец вызвала мастеров–лифтеров. Фауст наскоро осмотрелся, проверяя в последний раз эстетику казни. Затем взял сумочку, к которой тянулась эта воровка, осторожно открыл и достал за цепочку небольшой коричневый кругляш старинного шаманского амулета. Одна его сторона была покрыта непонятными символами, а на другой был изображен кричащий то ли от боли то ли от отчаяния мужчина. Занятная вещица. Судя по всему, амулет убивал мужчин, забирая в пользу хозяйки совсем малую толику жизненной энергии. С одной стороны это неудобно – ведь чтобы поддерживать себя в хорошем виде и самочувствии ей, видимо, приходилось убивать чуть ли не каждый месяц. А с другой, эта «недостача» была такой ничтожной, что не вызывала возмущений в общем энергобалансе. Поэтому в анализаторном центре ее и не засекли до сих пор – и, возможно, никогда не засекли бы. Фауст порадовался тому, что он Судья. Что он может увидеть нарушенный баланс без каких-либо приборов. Он просто заметил ее в толпе, когда бродил по городу.

Кабина лифта дернулась, загудела и медленно поползла вверх. Пес быстро завернул амулет в свою куртку, стараясь к нему не прикоснуться. Хоть его хозяйка и мертва, но мало ли что. Оставлять опасное украшение тут было бы глупо. Невзирая на откровенное предупреждение в виде расчлененного мертвеца, кто-нибудь обязательно подберет его, чтобы тоже воспользоваться. Так уже случалось – кто-то из полиции, из репортеров, из уборщиков или судмедэкспертов, а то и просто подкупленный и подосланный человек всегда пытался завладеть каруком, потерявшим хозяина.

«Люди так хотят жить, что готовы умереть раньше срока, за иллюзию бессмертия», – подумал пес.

Появляться на людях и раскрывать свою личность он совершенно не планировал. Поэтому он легко крутанул косой, словно масло рассек металлический пол, вызвав в то же время жуткий металлический скрежет и всплеск испуганных голосов где-то наверху. Отогнул полу и нырнул в шахту. В темноте его никто не увидит. Да и вряд ли найдется кто-то настолько глупый, чтобы преследовать Судию при исполнении.

*      *      *

Ютзи сидела в потертом шезлонге на крыше и курила тонкую сигарету в мундштуке. Она выглядела иначе – в штатском, с распущенными волосами, черным каскадом спускающимися до середины спины. Короткие шортики, шлепанцы, маечка – обычная девушка… Пока не смотрит тебе в глаза. Он подъехал не таясь на служебной двухместной колеснице. Закатил коляску в гаражный отсек, поставил Лошадь в пропахшее нафталином стойло. Отколупнул доски с двери и с окон, занес в дом коробку с кое–какими вещами.

– Рада видеть среди живых, пес. Ты рановато. Я думала, завтра прибудешь, – у нее был низкий голос, почти мужской.

Он тоже поднялся на веранду, когда первичный захват дома был завершен, а впереди предстояла долгая уборка и налаживание всего так, как ему будет удобно. Кире место явно было по вкусу, а Фауст так устал от спанья в машинах и тайно на полу в ее гостиных, что решил расположиться здесь основательно. Иллюзий по поводу быстрого разрешения этого дела он уже давно не питал.

– Да… Все оказалось проще, чем я думал.

Ютзи понимающе улыбнулась, щурясь на солнце.

– Поправил здоровье?

Пес серьезно кивнул.

– Поправил. Отправил на Стикс очень необычный амулетик.

Он немного подался в ее сторону. Ему хотелось поделиться, поговорить. Ютзи была ему «своей» и он был рад возможности быть откровенным.

– А еще я понял одну странную вещь, которой от себя не ожидал. Я… кажется, я ненавижу глупых женщин.

Девушка глубоко затянулась, откинула голову назад и с удовольствием выдохнула.

– Ты мизантроп, Фауст. Ты всех ненавидишь.

– Спорить не буду. Но раньше мне это не мешало… ну, в смысле спать с ними. А тут… У меня была возможность провести полный уикенд обоюдного секса с длинноногой брюнеткой, выглядевшей лет на 18. И баланс так хитро подтянут ,что еле заметно, не раздражало совсем. Но вместо этого, как только сошло первое желание, я понял, что больше не прикоснусь к ней. Не хотелось. Мне стало противно, потому что она была… как бы сказать… неприятна как человек.

Японка понимающе покачала головой.

–У меня тоже так было.

Фауст не удержался и взглянул на нее прямо. В голове тут же взорвался огненный цветок. Он поморщился и отвел взгляд.

– В какой-то момент я поняла, что терпеть не могу слабых мужчин. Это было сложно. Знаешь, азиатские миниатюрные девочки вроде меня, в основном, привлекают всякое отребье. Школьная форма, гольфики, бантики. Желание доминировать и постоянная жажда дефлорации. Им обязательно нужно, чтобы я корчилась от страха и боли, даже если у них член с пипетку. Им нужно разрушать девственность и смотреть в лицо жертве разрушения. Сначала мне наоборот было хорошо, я ведь практически не чувствительна к боли. Притворялась. А потом просто как переклинило. Словно другими глазами увидела. Тоже стало противно. Они такие… жалкие что ли. – она затушила сигарету в пепельнице и постучала черным ногтем по столику. Выглядело как подростковый маникюр, но это было далеко не так. Фауста передернуло. В моменты опасности эти ногти вытягивались дюймов на десять. Длинные, черные, прямые. Смертоносные.

– И как ты теперь… живешь?

Она пожала плечами.

– Приспособилась. Наверное, это действительно юношеский угар прошел. Теперь я избирательна. Придирчива. Все происходит дольше, более сложно.

Пес кивнул. Ему стало намного легче. Они еще немного посидели в тишине, прислушиваясь к ветру в березах и радостному щебету птиц. Серая фигура кошки мелькнула среди яблонь в глубине сада.

– Как подопечная? – сменил тему пес.

– Хорошо. Почти не плачет. Сильная и жизнелюбивая девочка. Проекционный шар купила, заказала со Стикса целую гору какой-то аппаратуры, вчера установили. Много играет.

Фауст непонимающе нахмурился. Перед глазами промелькнула картина футбольного матча с кошкой в нападающих.

– Во что?

– На фортепиано, дубина.

– А!… Я не знал.

Где-то рядом с домом он услышал громкое фырканье. На подъездной дороге сидела, тревожно шевеля лохматыми ушами, большая оседланная лисица Чернобурка.

–Мне пора.

Пес кивнул.

– Слышу. В ней воплотилось все нетерпение, подавленное в тебе, так?

Ответом ему послужило молчание. Он осторожно повернул голову. Рядом уже никого не было. Только высокая трава за домом широко качалась, провожая нырнувшую в нее лисицу. Пес вздохнул. Судья Баньши умела быть настоящим призраком.

– Спасибо за помощь, Ютзи. Береги себя.

Глава IIX. Лесная ведьма.

Дни ползли спокойно и размеренно. Кошка потихоньку возвращалась в обычное русло. Она стала выходить в город, ездить на концерты и спектакли. Теперь Фауст сопровождал ее всюду и неукоснительно – туда и обратно. Как-то постепенно, но без особого сопротивления или усилий с обеих сторон, у них завелось обсуждать что-то по пути домой. Сначала отсмотренное шоу, потом о работе. А затем и просто обо всем на свете. Несколько раз они даже засиживались до ночи за чаем или игрой в китайские шашки. Фауст сначала радовался тому, что ему так легко удалось восстановить приятные отношения с подопечной. Он все меньше контролировал свои слова и мысли и все чаще произносил что-то поддерживающее или учтивое автоматически. Ее расположение тешило его тщеславие и он это сознавал. Он осторожно экспериментировал с дистанцией, прямо как когда он был совсем молод и только начинал осознавать силу и власть своего мужского обаяния. Но позже он стал ощущать неловкость и даже вину за то, что по сути пользуется кошкой, словно тренажером социальных навыков. Утешало его то, что берега он всегда чувствовал безошибочно и по–настоящему границу близости ни разу не нарушил. Кира заслужила его уважение своим поведением и рассудительностью и чем больше ее узнавал, тем крепче становилось это чувство. Она была легкой, непринужденной в общении, обладала восхитительно черным и тонким чувством юмора и глубоким сложно устроенным умом. При этом она была девушкой закрытой и он всегда ощущал, что вообще-то она отлично сечет все его ухищрения и на самом деле едва ли подпустила его к себе сильно близко.

У Фауста образовалось вдоволь свободного времени. По–началу он бесился, маялся и беспрестанно ворчал на Маркуса, потому что в итоге все равно вышел «щадящий эмоциональный режим», как тот и хотел. Но потом его осенила мысль, что он действительно может легально заняться тем, на что не хватает жизни и что его успокаивает и восстанавливает. И он занялся – отремонтировал и улучшил свое седло на Лошадь. Потом зимнее. Потом вспомнил юношеские свои увлечения и смастерил пару сбруй, не пожалев устрашающих украшений. Также он выделил для себя небольшой пустующий участок в саду и начал готовить его под карэсансуй.

Через пару недель такого отпускного режима существования, Фауст во время утренней пробежки обнаружил в почтовом ящичке объемистый пакет документов в фирменном бежево-карамельном конверте КС с черной ромбовой печатью. Это пришли полные данные с энергоанализами – Джекоба, Мантичини, зомбиводца из Дродорфа и взорвавшегося ассистента.

– Ненависть? – угрюмо спросила заспанная кошка, спустившись из спальни около полудня. Фауст обустроился в ее гостиной, разложил на полу дорожками все четыре дела и скрупулезно сравнивал все показатели.

– Ненависть, – выдохнул он. Как он ни пытался подтянуть хоть что-то еще, но анализы были совершенно однозначными – с огромным отрывом ведущей Формой энергии в каждом из умерших была ненависть. Он с досадой бросил ручку и исписанный блокнот в угол. – Мне очень жаль, кош.

Она в ответ безразлично пожала плечами.

– Чтож. Это всего лишь говорит о том, что я вовсе не такой ангел, каким хочу казаться.

Пес задумчиво покачал головой.

– Мне это говорит о другом. Вот что я тут думал. Все, кроме ибн Агра – это который с зомби из Дродорфа – все тебя знали лично. И какое-то время в прошлом вы общались, так?

– Так, – она зашла за кухонный островок, достала треугольный пакетик сливок, прокусила его острыми клычками и с удовольствием высосала. – У них у всех теоретически был повод испытывать ко мне ненависть. Мантичини злился, потому что старел. Он говорил, что ему нужна моя молодость… Джекоб приревновал к моему высокому положению и вниманию со стороны КС. – тут она запнулась, потому что к горлу у нее подступило. Отвернулась выбросить высушенную коробочку. Задержалась немного у раковины, срочно потребовавшей ее полного внимания и протирания. В общем, отдышалась и снова повернулась к Судье, готовая продолжать беседу. – Почему мог злиться на меня Дилан, я не знаю. Когда Волфтейн выделил мне лабораторию, состав ассистентов там уже был. Мы не очень-то и общались, но без конфликтов.

Она чуть хлюпнула носом, пытаясь замаскировать свои чувства под попадание пыли. Пес тактично делал вид, что не замечает ее телодвижений.

– Я сделал пару звонков утром. Ты знала, что два года назад он тоже получил грант от КС на исследование?

– Дилан? Нет, я не знала.

– Что-то про трансфигурацию… – пес легко поднялся и подобрал свой блокнот. – «Трансформативные возможности Формы Вины в Форму Жизни».

Кошка фыркнула.

– Глупость какая. Вину нельзя ни во что трансфигурировать, потому что она сама не первичная Форма. Чувство вины это Форма Гнева, развернутая на самого носителя. Ему надо было сначала возвращать Вину в Гнев, а потом уже пытаться переводить Гнев в Жизнь. Вот это было бы уже интересно…

Пес наклонил голову и внимательно слушал.

– Ты это все только по названию поняла?

– Чего тут понимать-то? Тут все просто, – пожала плечами девушка.

– Где ж ты была, когда научный корпус одобрял его тему? – с горечью посетовал он.

– Где-то на северной стороне, каталась по Синему Мысу и пыталась продать свои наработки. Потому что на публикацию хотя бы в «Пташке науки» накопить не удавалось, не то, что в «Вестник Биоэнергетики». Так, а что в итоге доказал Дилан?

– Ничего. У него не получилось. Все именно так, как ты сказала – он целый год насиловал лабораторию с чашами Казара, извел цистерну с жидкой Виной, и никакого выхлопа. Отчеты были настолько пустыми, что у него отобрали грант, исследование заморозили а самого оставили дорабатывать заключенный на три года контракт на должности ассистента. И то, только потому что юридически выгнать его было дороже.

– Ого… – кошка озабоченно поставила руки в бока. – Замечала я, что он та еще бестолочь, но если б знала насколько, то вообще не дала б ему в руки ничего сложнее швабры.

– Ну… что уж теперь сожалеть? – саркастично развел руками пес. Кира пристыженно оформила на лице горестное выражение в память о безвременно почившем Дилане. – Но суть – он ненавидел тебя. Это раньше была его лаборатория.

– Да, так понятно почему, весомый мотив.

– Что до зомбиводца… он мог быть просто психопатом. Обиделся на то, что не получилтебя еще с Ганолвата.

Она согласно кивнула, вздохнула и задумчиво посмотрела за окно на густую оранжевую осень.

– Как будто призрак ненависти слепо рыщет вокруг, переходит из одного тела в другое и пытается до меня добраться… – задумчиво протянула кошка.

Так или иначе, но Кирин призрак затаился и никак себя не проявлял все это время. Тем не менее, вероломный прорыв Дилана и последующее нападение собственного бойфренда негативно сказались на девушке. Кошка начала нервничать в публичных местах. Ее перекрывала паникой мысль, что кто-то из зрителей в любую секунду может распаковаться в воющий черный студень и не только поймать и убить ее, но и всех окружающих заодно. Несколько раз она даже уходила с середины спектакля, потому что никак не могла справиться с беспокойством. Пес ничего не мог сделать для нее в этом отношении – только быть рядом.

Однажды в момент отчаяния кошка и вовсе ударилась в яростную меланхолию. Побила почти всю свою посуду, разодрала в клочья диванные подушки. Прибежавший на шум Фауст в последний момент поотнимал у нее из рук и спас горшки с драценой и непентесом. Взъерошенная и зареванная девушка заявила, что все это бессмысленно, что из-за непонимания природы этих нападений и их причины, она чувствует себя запертой в ловушке, зашедшей в тупик и не знает что ей делать дальше. Потому что жить, все время ожидая разрыва новых людей перед глазами, ей надоело до чертиков.

– Кира, ну ты ведь ученый, – спокойно сказал пес, возвращая растения на подоконник. – Что обычно делают ученые, когда заходят в тупик?

Кошка застыла на несколько мгновений, не веря в то, что сама не догадалась до этого раньше.

– Ты чертов гений, – выдавила она из себя. И ему еле удалось уговорить ее дождаться утра, а не ехать в библиотеку прямо сейчас, на ночь глядя. Так что к их культурным выездам добавились долгие заседания в КС–ной библиотеке в подземном корпусе на Стиксе. Кошка часами рылась в книгах, пытаясь найти что-нибудь хоть отдаленно похожее на то, с чем они столкнулись. Но все было без толку, потому что она попросту не знала, по какой теме искать информацию. Они по–прежнему не имели никакого представления о причинах этого черного бедствия, и поэтому надеяться на успех можно было только как на большую удачу.

А еще она играла. Когда он впервые услышал тонкую, нежную мелодию из-за смежной двери, он был просто парализован от неожиданности. Тема была печальная, но очень светлая, из какого-то популярного слезливого фильма. Не задумываясь о том, что выглядит, как дурак, он подкрался к двери и, затаив дыхание, уперся в нее лбом. Судья просто позабыл, как сильно любил музыку. Какое восхищение и благоговение он испытывал перед одной только мыслью, что эти волшебные звуки может рождать ум и руки обычного живого человека. Она играла на фортепиано, а пес сполз по стене и сидел под дверью, зажмурившись и улыбаясь во все лицо. Тогда его и накрыл первый приступ – странная тягучая боль и сжатие вдруг отчетливо обозначилась в глубине грудины под сердечной мышцей. Но в тот момент, он не обратил на это особенного внимания – он слушал. И главное чувство, которое испытывал, было обычное, простое и краткосрочное счастье.

*      *      *

В деревеньке выше по течению били в набат. Колокольня заливалась тревожным звоном, призывая жителей спрятаться в домах и запереться. Кира оторвалась от своих бумаг и прислушалась.

«Надо глянуть, что стряслось» – решила она и направилась к лестнице.

Пес сидел на краю крыши, опершись руками о перильца, свесив ноги вниз, и смотрел в сторону города. Их дача находилась на возвышении, поэтому Блум, расположенный в низине, хорошо просматривался.

– Интересно, что там произошло?

Фауст не ответил. Он напряженно курил. Вообще от всей его фигуры исходило сильнейшее напряжение.

– Фауст? Ты ведь знаешь, что там?

– Какая разница, что там. Иди в дом, не слышишь, в набат бьют, – буркнул он и затушил в глиняной пепелке сигарету, уже далеко не первую.

Она села рядом и стала настойчиво сверлить его взглядом. Какое-то время Судья сопротивлялся, но затем вдруг дернулся, словно муха укусила его. Он сморщился и слегка поджал лапу, в лодыжку которой было вставлено аккуратное литое колечко пробоя.

– Вампиры там, Кир. Большая стая с дюжиной мрасок напала на западный край Блума.

Кира с подозрением покосилась на его ногу с пробоем.

– Я ведь правильно понимаю, что если бы мы были там нужны, нас бы вызвали?

К ее изумлению Судья отвел взгляд в сторону. Кошка негодующе вскочила и гневно уставилась на телохранителя.

– Да какого ж рожна ты тут тогда расселся!!!

– Включи мозг, кошка, если он у тебя есть! Какого рожна я тут вообще делаю! – огрызнулся и оскалился он, но тут же стушевался и снова как-то замкнулся.

– Понятно – холодно сказала она. Ей не было обидно. Она сразу поняла, что он рычит не на нее, а от досады, потому что не может оставить ее без пригляда и броситься на борьбу с кровопийцами. Она сжала зубы и стремительно нырнула в люк крыши.

Псу не понравилась скорость, с которой кошка ушла и, подождав пару минут, он все–таки спустился к ней. Кира стояла у стола в кухне. Она успела переодеться в легкую хлопковую одежду, и тугую кожаную перевязь, приторочить к поясу коряжку метаморфа, перчатку для стрельбы и колчан. А теперь разложила на разделочном столе свернутый в рулет большой пояс из рыжей сыромятной кожи, в котором к несказанному удивлению Фауста хранилась целая коллекция ножей.

– Ты что задумала, бестия?

Она любовно провела пальцами по своему сокровищу, а затем быстро, не колеблясь, выбрала себе три орудия – узкий обоюдоострый боевой нож с ударным коническим наконечником темной стали, тяжеленький «Дабл Шэдоу» и что-то тонкое, изогнутое, словно серп и с зазубренным лезвием.

У пса пересохло во рту.

– Кир, – он медленно и осторожно, чтобы не спугнуть ее, развел руками, демонстрируя открытые ладони. В голове стремительно проносились варианты безболезненного усмирения кошатины. – Ты ведь понимаешь, что я не пущу тебя? Если понадобится, то я буду вынужден запереть тебя в ванной.

Она прямо уставилась на него слегка пожелтевшими ясными глазами.

– Однако ты все еще этого не сделал, так? Ты гончий, пес. Ты охотник, а там – она кивнула в сторону Блума, – тебе кровавой тряпкой машут перед носом и при этом держат на привязи. Это преступно. Я знаю, что тебе нельзя от меня отходить… поэтому ты пойдешь за мной. И будешь защищать меня там. Официально.

Он смотрел в эти глаза и все в его душе переворачивалось. Соблазн был просто невыносимый, но чувство долга при этом стучало в голову как тот набат.

– Ты не понимаешь, – наконец очень тихо проговорил он. – Просто я… я НЕ–НА–ВИ–ЖУ вампиров, Кира. Больше всего на свете.

Пес почувствовал огромное облегчение от этого признания, так что даже кровь прилила к его лицу. Она расплылась в зловещей ухмылке. Кошка вылетела в окно настолько стремительно и неожиданно, что он только успел дернуться в ее сторону. Рука скользнула по гладкому хвосту, а в ноги больно ударилась тумба, которую она ко всему прочему опрокинула в его сторону, чтобы предотвратить погоню. Заколупавшись с острыми углами мебели, он упустил еще несколько секунд, а когда, наконец, высунулся в окно, то кошки уже и след простыл.

Вроде бы ему следовало расстроиться или разозлиться, испугаться, в конце концов, но чувства были совершенно иными.

– Х–х–х–хаа! – азартно и взбудоражено выкрикнул он и стремглав понесся к стойлам. Его захлестывал адреналин в предчувствии хорошей охоты.

Последний лучик солнца уже угас и до городской черты Фауст добрался уже в полной темноте, хотя гнал как сумасшедший. Точнее будет сказать, летел как на крыльях. Спальные районы Блума внедрялись в лесной массив, словно полуострова в море, а значит, в большой город вели две–три дороги, которые было легко перегородить. Фонари не горели, и не было слышно ни колоколов, ни очищающей песни монахов, что только подтверждало его догадку – вампиры хорошо спланировали операцию, предварительно обезвредили местную церкву, перебили провода электроснабжения и перекрыли подступы к городку, изолировав его тем самым от центра. За кошку он не особенно волновался, потому что в лучшем случае она доберется сюда через четверть часа, даже с учетом того, что идет через лес напрямую. Дурой она отнюдь не была, поэтому вряд ли будет высовывать нос из своего лесного убежища.

В городе царил хаос. В нескольких местах уже разгорались пожары, давая густые оранжевые отсветы в небо и на соседние улочки. Воздух был наполнен криками поселенцев и ревом вампиров. Монстры из какого-то низшего сословия, зато владеющие почти дюжиной прирученных горных мрасок, напали стремительно и нашествие это можно было сравнить с нашествием саранчи. Их было много – две, а то и три семьи. Фауст пока не видел никого, но чувствовал. Почувствовал их гадкое, словно смрад от тухлого мяса, мерцание энергии еще дома, на веранде, когда они волной шли на беззащитный городок. Порода была какая-то совсем из низших, поэтому лететь они не могли. Он издалека разглядел, как некоторые из них скачут, словно блохи, высоко выпрыгивая над деревьями, в нетерпении перед пиром. Мраски же двигались по воздуху медленными плавными толчками от одной макушки дерева до другой, помогая себе держаться на плаву своими широкими лопастями шипастых ядовитых хвостов. Он четко разглядел три взрослых и восемь подростков. Стадо достаточное, чтобы осадить не то что небольшой район на окраине а и вообще пол Блума. Мраски были обыкновенными хищными животными, они не сосали ни кровь, ни энергетику. Но издревле приручались и натаскивались на самые разные бесчинства, как собаки. А еще они были транспортом, поэтому их следовало устранять в первую очередь.

Пес зловеще улыбнулся. Ведь он тоже был по–своему натасканной собакой.

Он влетел в город, легко перемахнув завал из деревьев и опрокинутой телеги с фруктами на дороге. Трех– и четырехэтажные домики стояли вплотную к лесонасаждениям, буквально через небольшую двухполосную дорожку по периметру всего района. И, как он и предполагал, здесь и были выставлены часовые мраски, чтобы «пища» не разбегалась по лесам. На первую тварь он налетел сразу же. В огненных отсветах он принял ее за кучу какого-то хлама у дороги. Мраска обратила в его сторону громадную рогатую голову, развернула все длинное суставчатое тело и прыгнула. Лошадь легко уклонилась от этого броска, а Фауст разрубил тварь пополам в полете угрюмо сверкнувшей в отблесках пожара косой.

«Осталось десять» – спокойно подумал он,

Проскакав по периметру и истребив еще несколько, он в конечном итоге нарвался-таки на засаду. Он усмотрел впереди очередную часовую зверюгу – молодую и некрупную, и как следует разогнался, замахнувшись мерно гудящей от скопленной силы косой. Но уже на подлете понял, что справа в домах засели еще как минимум две гадины.

Три – это уже неприятно. К тому же они были взрослые. Успевшего заверещать подростка он зарубил сразу, как и планировал, выскочив на ходу из седла. К сожалению, ни одна из оставшихся тварей на приманку не клюнула и за лошадью не бросилась – мертвечина их не интересовала. Пес крутился между двумя огромными монстрами как вертолетный винт, не подпуская их близко, а разозленные смертью сородича мраски гнусно шипели и кружили с обеих сторон, ища бреши в его защите. Такая оборона могла продлиться долго, и ему пришлось выбирать. Сделав неожиданный выпад в сторону одной, он молниеносно отсек ей два чувствительных рога с башки и одну из не вовремя раскрытых жвал. Жужелица взревела и конвульсивно скорчилась, начала извиваться от боли, потеряв на некоторое время интерес к Фаусту. Это окно нужно было использовать как можно скорее, и он немедля рванулся в сторону второй тварины. Два зверя схлестнулись в неравном бою. Огромное хитиновое членистоногое, мерзко пища, пыталось отхватить псу голову, а Фауст в свою очередь настойчиво рвался к щелям в панцире. Они кубарем покатились по дороге. Мраска пыталась отвязаться от настойчивого пса, но тщетно. Наконец, он впился зубами в одну из ее лап. Хитиновая корка лопнула под его челюстью, словно клешня вареного краба, тварь взвыла, резко выгнулась и этим своим движением словно сама закинула охотника себе на спину. Получив, наконец, пространство для маневра, Фауст тут же материализовал косу и отсек животному голову. Он элегантно и не без удовольствия соскочил с повалившейся на землю зверюги, стряхивая с плеча не то чтобы пыль, конечно, но сырую панцирную крошку. И в наказание за свое резенерство тут же огреб ужасно неприятный удар в спину. Вторая тварь уже очухалась и залепила ему по хребту всей внутренней поверхностью своего ядовитого хвоста. Фауст явственно почувствовал жгучий немой холод под лопаткой и на пояснице – куда впились ядовитые шипы мраски.

«Ах, ты ж черт возьми! Как неудачно! Позер чертов… так мне и надо. И стоило так стараться?!!»

Это было крайне досадно, но сожалеть или ныть, не было времени. От удара пес полетел головой вперед и кувырком на асфальт. И практически сразу перекатился в сторону, потому что на место, куда он шлепнулся, тут же с грохотом снова опустился хвостище. Он вскочил на ноги и неожиданным рывком к нападающей гадине заставил ее отшатнуться назад. Животное встало на задние лапы и, утробно клекоча, разбрызгивая из ран на голове зеленую, но к счастью совершенно ничем не пахнущую жижу, собралось к своему последнему броску на врага. Но осуществиться ему было не суждено – стоило ей нависнуть над псом, как в самую глубь, самую мякоть ее пасти влетела стрела. Выстрел был точным, стрелка ушла по самое оперье, а тварь сдохла мгновенно и безжизненным кулем обрушилась на землю.

«Да быть того не может!» – Фауст не верил своим глазам. Кошка не могла прибыть сюда так быстро. Но, оглянувшись, он убедился, что это действительно она. Поводя острыми ушками, из ивового куста у самой кромки леса, низко прильнув к земле, выскользнула его подопечная кошка.

– Ты как? – она подскочила к нему и стала суетливо складывать у его ног на асфальт свою амуницию.

– Я-то нормально, а вот как ты тут так быстро оказалась?

– Нет времени объяснять. Там ими все кишит, – она деактивировала лук, сбросила перчатку. В эту секунду где-то позади них послышался шорох и звуки нескольких бегущих человек. из-за поворота в город действительно выбежало несколько человек – целая семья, мать с ребенком на руках и девчушкой лет 8ми, отец и сын–подросток. Люди целенаправленно неслись к лесу, волоча на плечах еще и какие-то баулы. Мужчины беспрестанно оглядывались и держали какое-то бесхитростное оружие наготове.

– НЕТ!! – закричала завидевшая их кошка и бросилась им на перерез. – Нет, стойте! Там тоже полно вампиров, назад! Не входите в лес!

Как только люди отвлеклись и замедлились показались и первые настоящие враги. Существо, чей облик можно было назвать человекоподобным весьма отдаленно, быстрыми скачками бежало на четвереньках по стене ближайшего дома, словно муха. Позади него мелькало еще несколько прыгающих теней. Больше всего существа походили на обожжённые или мумифицированные ожившие трупы.

Кира предупредительно запищала и люди успели обернуться, как раз, чтобы увидеть, как вампир одним скачком допрыгивает с третьего этажа до слегка отставшего старшего ребенка и впивается парнишке в горло.

– Назад, мать вашу! – командным голосом рявкнула Кира на несчастных родителей и успела как раз вовремя. Потому что Судья уже был там. Теперь он видел своего истинного врага. Дрянная, омерзительная язва на теле этого мира была прямо перед ним и ничто сейчас не смогло бы остановить его на пути уничтожения. Глубокий низкий рык донесся как будто из самого центра разгневанной земли. Голова вампира лопнула под его челюстями, как перезрелый арбуз, окатив все вокруг темной кровью. Позади первого припрыгала целая шайка загонщиков, и ни один не успел уйти назад в пылающий город. Пес перегрыз, разорвал, зарубил тварей настолько быстро, что они и сами не успели понять, что их странная жизнь окончена. Когда ничего тревожащего его чуткое ощущение баланса в зоне прямой досягаемости не осталось, он хищно обернулся назад и, пригнув голову к земле, угрожающе двинулся к вопящей над укушенным мальчиком семье. Безутешная мать выла и хваталась за одежду сына. Отец пытался как-нибудь остановить кровь. Фауст чувствовал, что рана неглубокая и паренек выживет – и это было ужасно, потому что в этом случае его неминуемо ждало постепенное превращение в такой же уродливый и вечно голодный скачущий комок псевдочеловеческой плоти.

– Не смей! – лицо кошки вдруг ворвалось в пространство между ним и его жертвой. Зверь с трудом сфокусировал свой черный, одурманенный запахом крови взгляд на ней, с трудом припоминая, кто это такая. Чтобы усилить эффект от своих слов и убедиться, что она услышана, кошка осторожно взяла его лицо в руки и насильно отвернула скалящуюся морду Судьи от парнишки. – Не трогай его, слышишь?

– Он станет таким же, – проворчал пес.

– Нет. Я вылечу. Я умею лечить… на первых порах заражения. Я знаю как, поверь мне. Оставь его. Пожалуйста.

Фауст немного пришел в себя. Вздохнул, высвободился из ее лап и согласно кивнул. Взгляд его снова приобрел ясность.

– Будь по-твоему. Возможно, никто из них до завтра не доживет, позже разберемся с этим. Сейчас мне нужно уйти в город. Они там, много… я чувствую.

– Нет, – Кира опять опустилась на четыре ноги и пригнувшись к земле, скользнула обратно к краю дорожки, где горкой лежало все ее имущество.

– Сначала помоги мне здесь, – она сбросила в горку последний нож и сняла цепочку с каким-то кулончиком с шеи. Затем сошла с асфальта на землю и стала разгребать сухую листву, вырывать траву, расчищая себе голое место. – Я должна очистить лес, подстрахуй меня.

Пес стоял рядом и с некоторой растерянностью наблюдал за ее манипуляциями.

– Что делать-то нужно?

– Просто не дай им до меня добраться, пес, – она подняла на него взгляд. Ее глаза влажно сверкнули в отблеске пожаров. – Встань между мной и лесом и… приготовься. Их будет много. Эй, вы! – это уже полуобернувшись к людям, строго, властно, жестко – единственно возможно, когда говоришь с людьми в панике. – Сядьте вместе у меня за спиной и не сходить с места ни при каких обстоятельствах. Ничего не бойтесь, мы обо всем позаботимся.

Люди быстро похватали вещи, подняли еле живого мальчишку и переместились туда, куда им было сказано.

– Они напали внезапно. Они все там, на площади у фонтана, сгоняют туда всех, кого не убили на месте, словно стадо… – Захлебывалась женщина, – нам удалось, но Флиперры… и Симонты…

– Мы все сделаем, – рявкнула кошка, зыркнув на них желтым глазом. – а сейчас просто сидите молча. И Боги вас упаси приблизиться к лесу до того, как я скажу «можно».

Она сидела по–кошачьи на голой земле и снова взглянула на Фауста.

– Готов?

Фауст не имел ни малейшего представления, что она собирается делать. Но он кивнул и поднял руку, быстро почувствовав соткавшееся из ночи древко своей косы.

Кошка прерывисто, глубоко вздохнула. И начала плавно, кругами водить ладонью по земле, постепенно сужая круг и еле слышно что-то приговаривая себе под нос. Глаза ее медленно закрылись. Так продолжалось несколько минут. Никто не шелохнулся, завороженные странными певуче–шепчущими звуками, которые она произносила. Потом вдруг она болезненно дернулась, ее лицо исказила гримаса боли, но шептать не перестала, только зажмурилась и с силой вцепилась пальцами свободной руки в траву. А вторая рука ее по кисть ушла в почву, но продолжала круговые движения там, словно перемешивая тесто. Фауст присмотрелся и с удивлением обнаружил, что земля вокруг ее кисти не просто каким-то образом разрыхлилась, а вся ходила ходуном, как будто бурлила. В следующее мгновение ее рука провалилась под землю еще глубже, словно кто-то с той стороны дернул ее вниз. И пес с ужасом увидел, как из почвы показались извивающиеся трепещущие корни – они обвивали руку кошки, стягивали ее, впивались в нее и тянули вниз. Ей явно было очень больно, но шептать она продолжала, не меняя темпа.

Фауст сделал нерешительный шаг к ней, всерьез подумывая прервать это жуткое действие и вызволить кошатину из этой хватки, но так и застыл, пораженный совершенно невероятным звуком.

Скрип. Похожий на вой. Или вой, отдаленно напоминающий скрип… Низкий, на грани слышимости и в то же время настолько мощный, что пробирал до сердцевины костей. Пес обернулся к лесу. Вроде бы ничего не изменилось, но стоило ему взглянуть не прямо, а немного скосив взгляд, как будто бы мимо, и он увидел совершенно конкретное движение. Лес черной стеной в одном едином медленном движении расширился, увеличился, выпятился наружу. Словно разбух, распушился и ощетинился, как разгневанный дикий кот. Каждая веточка даже самого мелкого кустика почернела и вытянулась, завернулась и в каком-то хищном ожидании застыла. Ветра не было, ни дуновения. Все, что было за чертой лесного массива, оглохло и погрузилось в густую и очень недоброжелательную тьму. На мгновение обозлившийся лес застыл. А затем в нем зародился гул – шорох, словно все листья ожили, каждая веточка задребезжала на своем месте, затрепетала, ожила. Этот ворох зародился где-то вдали и волной понесся к краям. Пес прижал уши к затылку – никогда еще он не чувствовал себя столь маленьким и беззащитным, как теперь, перед ликом мощи этого скромно притаившегося, спрятавшегося за привычной картинкой безобидного скопления деревьев существа – ЛЕСА.

Где-то в глубине между деревьев мелькнуло движение. Послышался треск, словно кто-то проламывался сквозь заросли и быстро приближался. Вампиры, действительно огромное количество, в панике неслись прочь из своего укрытия. Пес принял боевую стойку и приготовился, но большая часть тварей гасла еще там, так и не выбравшись наружу. Однако некоторые, видимо, наиболее сильные, все–таки выбирались. Они в панике вылетели наружу, ничего не соображая и никуда не глядя, просто стараясь унести ноги. Но здесь их ждало только черное лезвие Судьи. Пес выкашивал вампиров сектором так, чтобы кошка и люди позади него оставались в безопасности. К его сожалению, твари выскакивали по всему периметру леса, где он не мог их достать, и уносились в глубь города. Количество разрубленных тел насчитывало почти дюжину, когда этот поток прекратился. Последний мумифицированный вампиреныш из остатних сил попытался выползти из ощерившегося, почерневшего дикого малинника, но не сумел – так и издох, судорожно вцепившись в траву вытянутыми скрюченными лапками и с застывшим выражением ужаса на безобразной морде.

Все затихло. Обычные лесные звуки, шелест листвы, мерные, вполне естественные покачивания деревьев, вернулись в мир. Но все же стена леса оставалась такой же черной и враждебной.

Кира за спиной у пса, наконец, тоже успокоилась. Он поспешно подскочил к ней и вопросительно заглянул в лицо. Кошка глубоко и тяжело дышала, прижимала пострадавшую руку к животу и была совершенно мокрой.

– Я нормально, – кивнула она ему и обратилась к людям за спиной, которых за время сотворения ее заклинания там существенно прибавилось. – Ступайте в лес и ни шагу из-под деревьев до рассвета – для вас там теперь безопасно.

Беженцы подобрались и послушно потопали под черные стены своего родного незнакомого леса.

– Я пойду с ними, пригляжу и отдохну. А ты теперь давай, лети в город, – кошка устало собирала свои вещи с дороги и облачалась заново. В свете мелькающих отблесков пожаров ее лицо стало хищным, заостренным и каким-то потусторонним. – Они думали взять людей в ловушку и окружить, прячась под сенью моих деревьев… А теперь они сами в ловушке, окруженные. Ни одна из этих тварей теперь не сможет войти в лес. Истреби их всех, пока они не поняли, что заперты и не улетели на своих мрасках.

Пес вздрогнул. Его посетила мысль, что это сама лесная чаща говорила с ним Кириными губами.

– Я уже сегодня отпустил тебя в лес, кишащий вампирами, кошка.

Она посмотрела на него по–прежнему как-то отстраненно.

– И что? Как видишь я здесь, жива и здорова, а они все подохли. Ничто не сможет нанести мне вреда, пока я в лесу, Фауст, пора бы уже выучить.

Пес колебался. На помощь в его решении неожиданно пришла его давняя знакомая. С западного конца города до них донесся ужасающий визг. Сотня разъяренных птеродактилей такого бы не выдала. где-то далеко явно лопнуло несколько окон, и прилетели отзвуки еще каких-то громыханий.

– Ютзи… – азартно улыбнулся Фауст. – Это Баньши, это… наши. В ту сторону соваться не следует, а то зашибет или оглушит ненароком.

Кира толкнула его в плечо.

– Давай, иди уже! Я обещаю из-под защиты деревьев не выходить.

Пес, наконец, решился и согласно кивнул. Он проследил, пока кошка не скрылась между соснами, и обернулся к пылающему городу.

Огонь трещал досками и раскаленным бетоном. Казалось, никаких звуков больше не осталось – только этот треск, да мерные удары собственного сердца. Спектр зрения как-то сам незаметно поменялся, и впереди лежала пустая серая улица с мелькающим то тут то там черно–белым всполохом пожара, насыщенная цветными следами и словно газовыми облаками присутствия вампиров. Нарастающий в глубине груди рык просочился наружу, наполнив пространство дребезжанием, волнением, обещанием грядущего землетрясения. Справа, в недрах трехэтажного типового домика вспыхнул мерзко–желтый всплеск, мелькнул притаившийся враг. Пес вскочил на окно второго этажа, скользнул в кухню, перемахнул через растерзанные тела домочадцев и одним резким движением вцепился, трепанул, словно грелку, мелкую ссохшуюся гадину, которая учинила погром в этом мирном семействе. Вампир запищал и захлебнулся. Зубы непроизвольно сжались сильнее, до треска ломаемых спичек костей, и, наконец, сомкнулись, разделяя жертву на две половины. Взгляд проникал все глубже в энергетическую сетку планеты, так что стены и двери теперь не имели никакого значения. Словно стали прозрачными. Зато впереди засияли новые точки расположения родичей только что сдохшей твари.

И он двинулся вперед. Какое-то автоматическое чувство руководило движениями тела, чтобы открывать двери, разбивать стекла, запрыгивать на уступы, хватать врага, видимого взглядом, как комок сияния, безошибочно и точно. Иногда его словно выдергивало на поверхность восприятия, мир на краткое мгновение снова обретал привычные формы: вот фонтан и лавочки и аккуратно подстриженные круглыми шапками деревца, и два трупа юных подростков лежат в воде с разодранными глотками, и три тощие сухие мумии с черными зевами зубастых пастей увлеченно рвут на части чье-то тело. Хруст, всплеск, рык, маслянистые горячие капли на морде, на носу, на лбу, на шее. Снова все темно, впереди маячит следующий шлейф желтоватого следа. Лапы несут туда, автоматически толкаясь от потрескавшегося асфальта, от припаркованных на обочине тачек, от упругого грунта, усыпанного листвой. Внутрь домика, рывком открыть люк подсобки, умело замаскированный в полу. От него не спрячешься, от Смерти не уйти, не убежать, не схорониться. Новый всплеск и новый хруст. Слабые руки с длинными когтями пытаются пробить его грудную клетку, и, видимо, вырвать сердце. Это отлично получалось с человечками, но теперь они соскальзывают с гладкошерстной бурой шкуры, неспособные ее даже поцарапать. Слишком жесткий, слишком плотный и слишком сильный организм живет под нею. И снова погоня, впереди мелькают новые фонарики. Омерзительные, гадкие фонарики, терзающие его душу одним только желанием – погасить. Уничтожить.

Он бы не смог сказать, сколько длилась эта бойня и даже сколько тварей он перебил. Он просто прочесывал часть города, в которой оказался, не оставляя за спиной никого и чувствуя, что гонит гадов вперед к центральному выезду из поселения. Краем уха и сознания он периодически слышал леденящий вой Судьи Баньши где-то неподалеку и смутно понимал, что и она делает то же самое. Звук колокола застал его на маленькой площади между узенькими переулочками, кромсающим собравшихся здесь в неумелую и корявую засаду толпу вампиров косой, словно колосья в поле. Священная вибрация расползалась откуда-то спереди и в его «рабочем» зрении выглядела, как сильно просоленная вода, которая мягкими мелкими волнами наплывает на глухой бархат тьмы, оставляя после себя белые разводы. Он усмехнулся. Ну, конечно, святая церковь со своими паладинами… пришли к шапочному разбору и, скорее всего в отчетах и вечерних новостях о Судьях КС-СМЕРТЬ, выкосивших предварительно им половину территории, не будет сказано ни единого слова. Зато Святые воины КС–СОЗНАНИЯ, разумеется, молодцы и опять всех спасли. Фауст понимал, зачем так устроено и почему нужно, чтобы одна КС всегда представлялась обывателям «хорошей», а другая всегда «плохой». Равновесие должно быть соблюдено – всегда и везде. Но изнутри это все равно было обидно и неприятно. Он крутанулся на месте, срезав оставшихся окружавших его вражин одним широким движением. Две твари в панике рванули прочь, скача, как вши через крыши и целые улицы, прямиком в руки инквизиции. А Фауст, наконец, остановился и встряхнулся, возвращая зрение в обычный режим видения. Здесь царила ночь, бархатистая темнота, пронизанная запахами гари и приглушенными звуками бедствия, но ни пожаров или каких-либо шевелений не наблюдалось. Стараясь отдышаться, и заодно продумать, как поступить дальше, он присел на землю, оперся руками на косу и прислонился к ней лбом. Тело потряхивало от напряжения, от бури эмоций, от излившейся после долгой голодовки страсти. Сейчас он постепенно трезвел от этого хмеля, в голове прояснялось. Его зверь нехотя, бурча и скалясь, отступал, словно очищающая молитва монахов, слышимая уже совсем близко, прогоняла и его вместе с вампирскими отродьями.

«Надо бы им показаться. В новостях не скажут, но хоть сами чтоб понимали что к чему и откуда столько трупаков».

Решение пришло само собою, легко заняв свежую пустоту в голове. Пес усмехнулся поднимаясь на ноги.

«Развлекаться, так развлекаться – ни в чем себе не отказывай, Судья Фауст».

Пес отбросил косу в стену, но она не пролетела и с полметра, а рассыпалась, растворилась в тени мелкими острыми черными брызгами. И в ответ на его мысленный зов за спиной тут же послышался утробный хрип Лошади. Он вскочил в седло и сорвался с места навстречу конкурентам.

Судья вылетел из проулка к городскому парку и прямиком на монашескую процессию. Пятеро монахов в темно-синих балахонах с серебристой отделкой несли мобильную колоколенку, распространявшую кругом себя очищающий, освежающий перезвон. И с десяток святых паладинов с Белыми фонарями в руках. Все эти «священные» атрибуты – колокола, непонятные, бессмысленные слова молитвы и перекаты тембров голоса при ее исполнении, волшебные белые фонари, испепеляющие кожные покровы вампиров, из-за чего в мире пошел миф, что кровососы боятся дневного света – все это, и даже подбор цветовой гаммы для одеяний, было результатом кропотливой и сложной научной работы, проводимой в недрах КС-СОЗНАНИЕ. Благодаря этим достижениям церковь снискала славу главного защитника населения от всяческой нечисти. Нужно отдать им должное, в целом эта слава была справедливо заслужена. Но в таких вот экстренных случаях внезапного нападения, которые продолжали случаться то тут, то там на протяжении всей истории времен, пара КСных судей была гораздо эффективнее, чем целый монастырь монахов. Да что уж говорить, в любых экстренных случаях пара КСных судей была эффективней… более эффективен, разве что, маленький ядерный взрыв.

Паладины отреагировали на его появление мгновенно: мало того, что тут же засветили ему в глаза белым светом, да еще и пустили несколько арбалетных болтов. Лошадь с замогильным воем встала на дыбы. Коса молниеносно соткалась из окружающих теней в руку, и Судья эффектно отбил летящие в него смертоносные снаряды, крутанув ею вокруг себя. Сознанцы оторопело шарахнулись назад. Убедившись, что его как следует рассмотрели и в должной степени ужаснулись, пес еще раз поднял кобылу на дыбы, низко рыкнул и повернул Лошадь обратно в проулок, чтобы, наконец удалиться и оставить город на попечение новоприбывшим защитникам.

«Пост сдал. Пост принял, ребята»

Но приятные сюрпризы не закончились на этом. В то мгновение, когда лошадь опустилась на передние ноги, и он ощутил на себе первые движения воздуха скорости, которые так любил, по спине скользнула мягкая прохлада шелка.

«Мурррр…» – раздалось возле самого уха приветливое и нежное. – «Мур-Мрр?» – скучал?

Хлопнув на ветру, на спине Судьи развернулся, выскользнув из астральной щели длинный, легкий шелковый Плащ Пустоты с высоким воротничком. Фауст представил, как эффектно это выглядело со стороны монахов, когда вслед удаляющемуся призраку смерти, укрыв его спину от узнавания, понеслось это легкое, белоснежное, но бликующее на каждый отсвет, трепещущее живое облако. Плащик трепыхался за плечами красивыми разводами, имитируя движения воздушной ткани на ветру, в то время как спереди мягкие теплые тканые щупальца обвили руки и грудь Судьи. Это загадочное существо было с ним знакомо со времен его юношеских исследовательских походов в рамках КСных экспедиций. Как-то раз привязалось. Он не стал прогонять и вывез на плечах этот живой плащик, как оказалось, из довольно серьезной переделки. И теперь Серый, словно бродячий кот, иногда навещал его, усаживался на плечи, роскошно полыхал белоснежными волнами. А потом также внезапно уходил в свое непонятное иное измерение.

«О, да! Я очень скучал! Ты всегда появляешься вовремя, Серый»

– Мууууурр!

Под копытами громыхал, и даже проламывался кое–где от неимоверной силищи кобылы, асфальт. Пролетали мимо кварталы, видимые теперь в обычном спектре. Голые, пострадавшие домики с выбитыми стеклами, снесенные заборы, забрызганные кровью качели и песочницы во дворах. Но все абсолютно пустые – в этой части города не осталось ни одного вампира. где-то совсем рядом раздался оглушительный, разозленный вопль Баньши. Фауст тормознул и развернулся. Он как раз оказался на небольшом пригорке, на полпути к окраине, чтобы увидеть, как из центра городка медленно и тяжело поднимаются в воздух две крупные мраски, облепленные пассажирами, как индийский автобус. Пес раздосадовано нахмурился и оскалился – выжившие вампиры смывались, а их осталось слишком уж много. Мраски быстро набрали высоту и уже было двинулись в сторону леса, когда от одной из покатых крыш внизу отделилась белая фигура и смертоносным треугольником взмыла ввысь. Баньши. Пес расплылся в улыбке. Лошадь взволнованно плясала под хозяином. Картинная, эпичная, легендарная Судья Баньши… она верна себе и всегда все делает в той же мере страшно, в какой и красиво. Белоснежное кимоно, черные смоляные волосы плещутся за спиной, и длинный шлейф ало–красного полотна хлопая на ветру, словно флаг, словно кровавый след, тянется за ней вверх. Истинный азиатский призрак из страшных сказок про ведьм. Только намного страшнее, потому что в ее арсенале не только жуткие черные когти, прямые, как китайские палочки для еды. Пожалуй, грация ее прыжка требовала ба самурайского меча, выставленного вперед, как наконечник стрелы. Но в ее руках Коса. Совсем не такая, как у пса – громоздкая и изогнутая с широким дырчатым лезвием. Нет – серебристая, тонкая, изгиб древка еле заметен. Это оружие, подстать своей госпоже, похоже скорее на иероглиф, чем на средство уничтожения живых целей. Красиво. И жутко.

На этот раз все происходит в полной тишине. Это бросок змеи, напоследок, окончательный, завершающий. В момент, когда эта кукольная композиция врезается в одну из мрасок, в более крупную, Фауст видит не битву, не поединок и даже не нападение и оборону – просто взрыв. Словно серебристая вспышка, а затем фейерверк из мельчайших кровавых брызг и кучи ошметок, как самой мраски, так и ее пассажиров, которые разлетаются в разные стороны жутковатым небесным маком.

«Да! Вот так! Знай наших!» возликовал Судья.

Когда кровавая взвесь немного рассеялась, стало видно, как с небес тихо опускается темно-красный потяжелевший шелковый трен. Самой Баньши, естественно, уже не было. Уходить с поля боя она также умела красиво.

Пес возбужденно крутанул Лошадь на месте, и взвыл всем своим звериным нутром. Рык его, конечно, уступал потустороннему вою японской ведьмы, но и от него по городу пробежала волна тяжелого булькающего ледяного рокота. Оставшаяся в небе мраска быстро удалялась, превращалась в точку на горизонте. Этот геноцид они долго не забудут, а еще более вероятно, никогда от него уже не оправятся.

«Хороший день» – подумал пес. Теперь он чувствовал настоящее удовлетворение. Долгая жажда, пустота и пыль внутри отступили и даже в голове прояснилось. Да, определенно, кошка была права – ему было это необходимо, он застоялся, эта неудовлетворенная страсть, чувство невыполняемого долга подсасывало его все это вр…

КОШКА!!!

Он рванулся с места к лесу, где оставил Киру.

К его вящему ужасу она не отзывалась. Он проскакал по периметру весь квартал, не переставая звать ее по имени и еще многими не очень цензурными словами. В первый раз в жизни он почувствовал себя папой взрослой дочери.

«Может быть, она направилась в сторону дома?», совсем уже отчаявшись, решил он спустя полчаса бесплодных поисков и нервотрепки. Озлобившаяся этой пустой маятой Лошадь храпела, косила бледным глазом, но перечить или упираться не смела. Фонари на дороге до их поселка не работали. Дорога была совершенно пустая, залитая синим ночным светом от звезд и тонкого месяца. Его голос раздавался довольно далеко, хотя он и не пытался кричать. Также он не пытался вступать в лес, потому что черные ветки, торчавшие сплошной колючей стеной, по-прежнему выглядели очень недружелюбно. Он уже практически отчаялся, когда чуть впереди от придорожного ивового кустарника из высокой сухой травы поднялся темный аккуратный силуэт ушастой головки.

«Ну, слава Богам», – от сердца отлегло. Он пустил Лошадь легкой трусцой, чтобы подхватить беглянку, борясь с острым желанием порвать заразу, на британский флаг, ну или хотя бы отлупить ее по заднице, как ребенка. Руку он ей протянул чисто символически, ожидая, что она вспрыгнет на седло без лишних проволочек, т.к. в ловкости лесной ведьмачки он имел шанс убедиться сегодня днем и сомневаться больше не намеревался. Однако она внезапно повисла на нем всем весом, как будто не с земли прыгала, а из воды на последнем издыхании вынырнула. Фауст сориентировался быстро и втащил ее «на борт».

– Я тебе где ждать сказал? – хмуро буркнул он в попытке скрыть удивление и накатившее с новой силой беспокойство. Если она ранена или с ней еще что-то приключилось, пока он развлекался…

Кира полностью проигнорировала и его тон и слова, и вообще все. Она по-хозяйски уселась перед ним в седло, даже умудрилась скрутиться калачиком, и доверительно прижалась всем горячим дрожащим телом к его груди, так по-кошачьи пряча нос. Прикосновение обожгло. Пес было дернулся, обозначая личные границы, отшатнулся, но кошка и не думала кокетничать – она совершенно обмякла и даже чуть не свалилась вовсе, пока он не прижал ее к себе лапой.

«Мррр!» – Серый также ринулся на помощь и, быстро перебирая шелковыми щупальцами, переполз на кошкины плечи, подоткнулся со всех сторон, заботливо завернулся вокруг нее.

«Вот предатель!!» – ревниво подумалось псу

– Просто отвези меня домой, пес, – еле слышно шепнула она. – Я без сил.

*      *      *

Несмотря на то, что яд уже в полной мере расползся по телу, быть настороже это ему не помешало – пес очнулся, как только услышал шорох сбрасываемого кошкой одеяла.

«Ну, хоть кто-то себя хорошо чувствует» – завистливо подумал он, прислушиваясь к тому, как она шастала по своей половине дома и мурлыкала что-то себе под нос. Он лежал на животе, как упал вчера, в той же позе. Слушал, как она шебуршиться на своей кухоньке и старался не двигаться. Самым отвратительным было ощущение чудовищной слабости. Словно руки, ноги, голова – все отяжелело, налилось гнилой водой. Каждое, даже самое маленькое движение, даже немного более глубокий вдох отдавалось болью. Это напоминало ему время его ученичества, когда все его тело постоянно ныло, раздираемое излишками молочной кислоты из-за чрезмерных нагрузок. А еще ужасно хотелось пить. Горло пересохло и горело.

Вскоре в его открытую дверь послышался тихий стук, и Кира прошествовала через холл к его лежбищу. Пес с трудом разлепил отекшие веки и сквозь серое склизкое марево увидел прямо перед своим лицом стакан воды.

«Оооо… спасибо! Спасибо, спасибо, черт возьми, кошка, спасибо!»

Он протянул весящую под сотню пудов лапу, схватил стакан и залпом выхлебал сверкающую, мягкую, с еле заметной травянистой отдушкой воду. Пить хотелось так сильно, что вода эта показалась ему чуть ли не сладким нектаром. С трудом заставив себя отлипнуть от бокала, остаток живительной влаги он вылил себе на голову и с удовольствием отерся.

Кошка стояла против окна у изголовья его дивана и расставляла что-то на тумбочке. Что-то, что сильно пахло чесноком, лавандой и еще какими-то травками.

– Не вздумай меня лечить, кошка, – с трудом ворочая каменным языком, пробормотал он.

– Фауст, у мрасок очень нехороший яд. Позволь мне хотя бы раны промыть…

– Не нужно ничего, – превозмогая боль, он уперся лбом в сидение и, стараясь скрыть дрожь в руках, начал потихоньку вставать. Ему срочно требовалось продемонстрировать кошке свою состоятельность и отсутствие каких либо симптомов. – В жопу засунь свой лекарский альтруизм, само все пройдет, – выдавил он и рухнул обратно на лежанку, мгновенно погрузившись в глубокий сон без сновидений.

Когда он открыл глаза, ему показалось, что он вырубился всего на минуту. Он обнаружил себя лежащим абсолютно в той же позе на том же месте. Только теперь за окном ночь разлила свои холодные чернила. Облетевшие уже кусты сирени, обильно поливаемые мелким дождем, выглядывали из вечернего тумана, скреблись и стучались в стеклянные двери. В камине напротив дивана трещал огонь, а в соседнем кресле уютно расположилась Кира. Она с ногами взобралась в глубокое кресло, укуталась в один из своих плюшевых цветастых пледов, попивала что-то теплое из толстостенной кружки и читала книгу.

Фауст подумал, что надо бы разъяриться и показать ей немедля, где тут у раков зимовка, но… не смог. Как ни странно было это осознавать, но чувствовал он себя хорошо. Спина, конечно болела. Два глубоких ожога на местах прокола мрасковыми шипами зудели, леденели и нестерпимо болели. Но в остальном – ни слабости, ни отека, ни побочной ломоты во всем теле – ничего не было. Более того, в душе царило невероятноеумиротворение. Вообще во всей этой атмосфере… он почувствовал себя очень настоящим, ясным, очищенным, будто вся шелуха была с него сброшена. А настоящий Фауст вовсе не злился. Ему было хорошо и уютно, он выспался и не хотел играть спектакли или защищаться.

– Поверить в это не могу… Ты меня отравила!

Кира обернулась к нему и раздраженно посмотрела на часы.

– Ну и здоровый же ты, братец, – проворчала она. – Я, конечно, знала, что ты раньше проснешься, но не на столько. Даже 10 часов не проспал.

– И тебе не стыдно?

– Нет. Твои последние слова перед сном дают мне полное алиби перед совестью – у меня не было другого выбора.

– Можно было просто меня не трогать совсем.

– Как это? – искренне удивилась она, выкарабкиваясь из-под одеяла. – Я же могу извести все эти симптомы. Ты ведь тоже не можешь усидеть дома, когда рядом есть вампиры, которых ты можешь извести.

Она предостерегающе выставила вперед руки, останавливая его попытку подняться.

– Не двигайся! Забинтовать я тебя не смогла, поэтому просто наложила компрессы сверху. Я тебя очень прошу, потерпи немного, давай я их сменю, забинтуем тебя, и обещаю отстать!

Фауст покорно лег обратно в прежнюю позу.

– Делай уже что хочешь. Но имей ввиду, я тебе этого вероломного изнасилования не забуду.

Кошка прыснула. На маленьком журнальном столике уже все было подготовлено и накрыто чистым полотенцем: и бинты, и тампоны, и чистая вода, и несколько мисочек с остро пахнущими непонятными составами. Она осторожно закатала тонкое тряпичное одеяло чуть ниже поясницы, практически до основания его хвоста. Пес вздохнул и приготовился терпеть. Но вопреки ожиданиям никаких особенно неприятных ощущений не последовало. Кошка пластом сняла два нагретых влажных компресса с обеих ран и осторожно отерла его спину влажным полотенцем.

– Расслабь.

– Я расслаблен, – беззлобно буркнул он. Кошка только покачала головой. Зачерпнула из плошки какой-то мази и принялась втирать ее ему в спину. Не на раны, а на всю поверхность. И тут Фауст по-настоящему поплыл. Ее сильные, но мягкие пальцы прожимали каждый сантиметр его спины настолько внимательно, чутко и нежно, что у него из груди вырвался тихий стон, а мышцы сами собой расслабились по-настоящему. Он с грустью подумал, что не может вспомнить, когда в последний раз его кто-нибудь гладил. Ангелы не в счет – когда зовут ангелов, обычно уже ничего, кроме боли не чувствуют. А вот так просто, даже не во время сексуальной прелюдии, а просто так – ради удовольствия прикосновения. Наверное, только мама в далеком детстве. Широкие плоские лопасти лопаток опустились, поверхность спины разгладилась и покрылась мурашками.

– Ты что там, прибалдел? – самодовольно фыркнула Кошка.

Фауст незаметно для самого себя поворачивал голову, и вытягивался, подставляя под ее руки особенно затекшие места.

– Вот ты капризная скотина! Не подпускаю тебя – ты сердишься. Наоборот, доверяюсь и отдаюсь – опять недовольная! Ты уж определись, – заплетающимся языком сквозь головокружение пролепетал пес.

Закончив втирать мазь, она наложила прямо на раны толстым слоем холодную зеленоватую кашу и прижала ее сверху какими-то широкими мясистыми листьями. По ее сигналу Фауст приподнялся, и кошка ловко и умело затянула его широким эластичным бинтом.

– Ну вот, – удовлетворенно вздохнула она, осматривая результаты своей работы. – Теперь моя душенька спокойна.

Пес ощупал себя, немного подвигался, пока под лопаткой ощутимо не выстрелило, напоминая ему, что раны еще совсем свежие и лучше их лишний раз не теребить. В целом тоже остался довольным.

– Чесноком пахнет. Надеюсь, это ты меня не перед запеканием маринуешь.

– Да было б в тебе что жрать, – хмыкнула она, собирая все свои мисочки, кружки, пледы и собираясь уходить. – Кости одни и жилы, жесткие, как арматура. Ты в курсе, кстати, что у тебя оба лопаточных сухожилия порваны?

Фауст хохотнул.

– Ну, вообще да, в курсе – я был в сознании, когда их порвал.

– Оба сразу?! – ее глаза потешно расширились, как у ребенка, услышавшего историю о привидении.

– Оба сразу, – кивнул он, не в силах противостоять желанию улыбаться.

– Как?

– Лошадь загонял.

Она помолчала, потом снова спросила:

– Как?

На этот раз смех разобрал его уже совершенно конкретно. Так откровенно, так по-кошачьи она хотела остаться тут и то ли поболтать, то ли просто побыть у камина. Обе раны тут же отозвались, заставив его взять себя в руки.

– А ты сделай мне тоже такое же теплое и шоколадное, что сама пила, и возвращайся – тогда расскажу.

Кошка просияла, залучилась и, бросив лохматый плед обратно в кресло, вихрем унеслась прочь.

В те несколько минут пока ее не было, Фауст, прикрыв глаза, сидел на диване, удивленный, пораженный своим странным самочувствием. И обнаружил что фоном ко всему этому благополучию служило вполне ощутимое тягостное ощущение в области груди. Он нахмурился и приложил к ребрам лапу, пытаясь прощупать, что там может его беспокоить. Но тупая тяжелая боль сидела где-то очень глубоко, в самом сердце. И стоило ему ее заметить, как она тут же усилилась, окатив его кровяной моторчик волной удушливого холода.

Но тут вернулась Кира с двумя большими дымящимися кружками.

– Я, кажется, поняла, почему ты такой злой, пес, – победоносно сказала она, взбираясь обратно в полюбившееся кресло.

– Ну и каковы же ваши выводы, мисс великий ученый? – насмешливо спросил он, наслаждаясь теплом чашки в руках.

– Потому что тебя давно никто не гладил!

Он усмехнулся. Боль в глубине грудины ткнула его новой волной.

Продрав глаза не то поздним утром, не то ранним днем, спустившись с мансарды, кошка с удивлением обнаружила своего телохранителя на своей же кухне. Фауст сидел за столом, скрестив когтистые пальцы замочком и явно ее дожидался. Обычно она не слышала и не видела Судью, порою совсем забывая, что он есть там, за стенкой. А тут – такая наглость.

– Хочу с тобой поговорить, – предварил он ее невысказанный вопрос.

– Я догадалась, – кисло произнесла она и сонно поплелась к холодильнику, предчувствуя очередной выговор. Вчерашняя идиллия представилась ей нескончаемо далекой и недосягаемой.

«Вот черт! Еще и молоко же вчера вышло все!» – с досадой вспомнила она, но по инерции дверцу рефрижератора уже распахнула. И увидела прямо перед собой не вскрытую пачку сливок.

«О! Ну надо же! Не вышло!» – обрадовалась Кира, вертя в руках синюю картонную пирамидку и пытаясь что-то сообразить. Молока хотелось отчаянно.

– Я утром прошвырнулся до города и проведал мальчишку, которого покусали вампиры.

Кошка рефлекторно виновато прижала уши, что выдавало ее с потрохами. Но Фауст, казалось, не обратил на это внимания и продолжил говорить тем же спокойным и ровным тоном.

– К моему немалому удивлению, вместо того, чтобы корчиться от светобоязни в кровати под защитой и опекой матери, пацан греется на солнышке в кресле качалке и явно идет на поправку.

– Ну, вот видишь, я же сказала, что умею…

– Я не отрицаю своего восхищения твоими способностями, Кира, – холодно перебил ее пес. – Я опечален твоей глупостью.

Лицо у нее вытянулось. Пес сказал это, спокойно, уравновешенно, не повышая голоса, глядя перед собой. Как-то огрызаться было бы неуместно. И сопротивляться тоже – ну что можно ответить на заявление «Я опечален» и не выглядеть при этом по–детски? Сам дурак?

– Ты вывела меня из строя, и пока я был в отключке, смоталась в деревню, отлечила паренька. Ты сама создала условия, чтобы я физически не смог тебя сопровождать. И защищать. Зачем?

Она не могла поднять на него взгляда и все вертела пирамидку сливок в руках.

– Я… решила, что ты не позволишь мне.

– С какой стати? Я ведь даже там не стал тебе перечить.

– Да ты валялся бревном! Как бы ты меня сопровождал!?

– Кир, не выдумывай. Ну не впервые меня мраска жалит, это не смертельно далеко. Я лежал, чтобы быстрее отек спал. Если бы я услышал, что ты вышла из дому, встал бы и пошел за тобой – туда, куда тебе нужно. В чем была такая необходимость меня усыплять-то?

– Ага! – ее распирало возмущение, но выразить его она просто не знала как. – Да ты… да я… я же лучше тебе хотела!

– И сделала лучше, я не спорю, – он убедительно прижал лапу к сердцу. – Кош, я действительно благодарен, что ты… позаботилась обо мне и избавила от массы неприятных, хотя и вполне терпимых ощущений.

– Ты не дался бы, если б я тебя не усыпила, – затравленно фыркнула она, наливая, наконец, пол пачки сливок в кружку с чаем.

– Не дался бы. Но что тебе помешало сначала съездить в город к мальчишке, а потом уже меня усыпить и отпользовать?

Кошка молчала и делала вид, что полностью поглощена завтраком.

Молчание длилось, пес смотрел на нее и терпеливо ждал ответа. О степени его раздражения говорили только ходящие под кожей желваки челюсти. Наконец она сдалась и хлопнула руками по столу.

– Хорошо! Ты победил! Ты прав. Это глупо было.

– Что глупо было?

– Уходить одной в город. И не надо вести себя со мной как с последней идиоткой,– обиженно проворчала она. Но Фауст на это развел руками и состряпал такую рожу, что ясно было, что иного отношения она не заслуживает.

«Нет! Я точно помню, что молоко все кончилось! Сама вчера выбросила последнюю пачку!»

Ее осенила внезапная невероятная догадка.

– Фауст… ты утром смотался в Блум – и купил мне молока?

– У тебя же кончилось, – как ни в чем не бывало, пожал плечами пес, невинно глядя в ее глаза.

Кира была поражена. Масса чувств боролась внутри нее – это суровое чудовище действительно старалось проявлять человеческую заботу и благодарность? Нет. Это совершенно не складывалось со всем, что она о нем уже знала. Это было невозможно.

– А… как ты себя чувствуешь? – выпалила, чтобы хоть что-нибудь сказать.

– Да как ни странно, отлично – он пожал плечами и сладко потянулся, выгнул мышцастую спину, демонстрируя отсутствие всякого дискомфорта. – Не знаю, чем ты там меня обмазала, но за одни сутки я еще никогда не вылечивался.

– Ну тогда… поедем сегодня в библиотеку? Мне неймется, я ночью вдруг поняла, что нужно пересмотреть справочник по гельминтозам.

– Фу, черви! Гадость какая! – Пес небрежно поднялся, взял со стола ополовиненную пачку сливок и несколько секунд задумчиво рассматривал ее. Потом резким движением выдавил остатки в раковину, выбросил смятую коробку в мусор и, излучая потоки самодовольства, направился к выходу на свою половину дома.

– Я-то не против, куда нужно, туда поеду. Но, боюсь, сегодня тебе будет не до того.

– Ты зачем сливки вылил, морда? Почему не до того?

И тут у нее в животе ощутимо буркнуло и скрутилось мокрым тяжелым узлом. Она вытаращила глаза на расплывшегося в ехидной улыбке пса.

– Нет. Ты этого не сделал. Ты… она же была закрытой!

– Меееесть…. Неуж ты думала, что можешь меня безнаказанно усыпить!?

– Ах ты…!!!!

Она рванулась из-за стола, и пес с демоническим гоготом скрылся за дверью. Но кошке было не до погони – изрыгая страшные, совершенно немыслимые ругательства на нескольких языках, она кинулась в ванную комнату, чтобы как можно быстрее избавиться от выпитого лакомства, подло отравленного каким-то быстродействующим послабляющим средством.