Сиротская Ойкумена [Игорь Старцев] (fb2) читать онлайн

Игорь Старцев Сиротская Ойкумена

«Ибо такова воля Твоя: да несет всякая неустроенная душа наказание в себе же самой…

Ее несет и кружит, швыряет с места на место бурный вихрь слов и суждений, застилающих от нее ясный свет истины».

Августин Аврелий. «Исповедь».

«На самом деле я не знаю, почему мы настолько неразрывно связаны с морем. Разве что, как мне думается, это потому, что кроме того что и море живое, и небо живое, и корабли живые, – все оттого, что мы произошли из моря. Любопытный факт из биологии: в венах каждого из нас содержится такой же процент соли, как и в океанской воде, и следовательно, эта соль в нашей крови, в нашем поту и в наших слезах. Мы единое целое с океаном. И когда мы вновь возвращаемся к морю – в плавание или просто полюбоваться им – мы возвращаемся туда, откуда пришли».

Джон Ф. Кеннеди, 1962.

1 глава

Ночью где-то поблизости гавкнула пару раз собака, из-за нее-то он и проснулся.

Злой ветер опять наседал с востока. Пробирался рывками среди сараев, поленниц и деревянных заборов, наводил страх по ночам, лез в окна, грохотал ставнями. Жутковато бывало проснуться ночью, казалось: кто-то стучит в дом с чердака и требует открыть во что бы то ни стало, несмотря на поздний час.

Глубоко в стране, затерянный среди сосняков, березовых рощ и картофельных полей, есть небольшой город Талица. Это имя местные обитатели выговаривают с ударением на первом слоге, потому что это вам не подтаявший апрельский сугроб, а красивое и емкое слово из славянского языкового пластилина. Талица, что с ударением на первом слоге, не очень большой город. Он покоится на небольших покатых холмах и состоит большей частью из старых бревенчатых домов за крашеными палисадниками.

Если тебе, уважаемый читатель, придет охота увидеть этот маленький уральский город, то тебе придется сесть на поезд, следующий через Екатеринбург к востоку. Город затерялся на границе Европы и Азии там, где Уральские горы плавно стекают в равнину. Отсюда начинается Сибирь. Талица – это глухая деревня на берегу огромного сухопутного океана, что притворилась небольшим городом. За последние полвека здесь изменилось не очень многое.

Без малого десять лет до этого дня стеклянные дверцы открывались уютно и важно. И легкие детские книги с раскладывающимися волшебно, оживающими в объеме картинками, и блики живые на зеленоватом стекле старинного серванта, в котором покоится неприкосновенный и простодушный праздничный сервиз, и игрушечные собаки на самом верху. Все мелькнуло искрой, утекло в невидимые русла. Куда девается все это время – кто его знает.

Время в тот год было белое, декабрьское. Жена получила отпуск зимой – но зато сразу после новогодних каникул, поэтому выходила куча свободных дней, да еще и отгулы, которые она попросила поставить на конец декабря. И – большая радость. Они, жена и дочь, отправлялись по туристической путевке встретить рождество в Париже. Событие! Об этом жена мечтала много лет (в школе изучала французский и Францию обожала). Очень кстати подвернулся еще осенью недорогой рождественский тур, и оформление всех бумаг вышло удивительно спорым. Жена простодушно ликовала: повезло отхватить выгодную медицинскую страховку на двоих, все заняло полдня в клинике соседнего города. Дела складывались как нельзя более удачно, и прилететь из Парижа в Екатеринбург они должны были за четыре дня до Нового года, чтобы встретить его всем вместе – а что может быть лучше?

Эта невысокая и стройная женщина была природой задумана для заботы. Она нежно разговаривала с животными, ее небольшие, но сильные руки ловко справлялись с любыми домашними делами – с уборкой, с кухней. Она была кротким человеком, эта маленькая женщина, у нее был тихий и задушевный смех.

Так вот, письмо.

Был слякотный мерзкий декабрь. В ночь на двадцать пятое число, около часа пополуночи, раздался звонок с неопределенного номера. Постников ответил спросонья, но в трубке оказалось тихо. Наутро позвонила консульская служба Российской Федерации во Франции. После уточнения кое-каких сведений женщина сообщила, что вчера вечером на станции Трокадеро парижского метрополитена террористы привели в действие бомбу, и они обе – его жена и дочь – оказались в числе погибших. Она соболезнует. Задала несколько вопросов и просила что-то подтвердить. Постников отвечал ровным голосом без эмоций. А примерно через месяц после Нового года в товарном вагоне приехали два металлических гроба. В сумерках падал густой снег, и вокзальные фонари полосовали набитое им пространство совершенно по-новому, чего невозможно забыть. Вскрывать гробы, как того пожелали родственники жены, Постников отказался наотрез – так и похоронили.

Слова из телефона упали, словно раскаленный уголь из печи. Жизнь споткнулась на ровном месте. Его удивило, насколько просто и буднично могут происходить самые ужасные вещи. Новость мало-помалу выжгла Постникова изнутри. В итоге от него осталась тонкая человекообразная оболочка, содержащая внутри одну лишь черную и безмолвную пустоту. Волнистая линия внятной и радостной жизни оборвалась под Рождество, и пошло дальше одно лишь серое, обступили безрадостные и бессмысленные дни. До чего все же удивительно, как устроена жизнь – надо просыпаться и жить, как ни в чем не бывало.

Страховка сыграла необычным образом.

Полгода заснуть было труднейшим делом. Отход ко сну стал китайским наказанием и всячески оттягивался, постепенно все ближе к утру и порой даже к обеду. Как тоскливо и странно завывает ненастье в печной трубе, когда на дворе два часа ночи, и жизнь видится прожитой напрасно. Постников ворочался и с ненавистью поглядывал на плывущую в окне луну, и сон помалу одолевал его, но пробуждение вечно было безрадостным.

Чем же занимался Постников после того, что произошло? Нетрудно ответить: не занимался ничем. Как-то быстро и неуклюже бросил работу, кормился перепадающими иногда заказами на тексты. Юмор для корпоративных вечеринок в другой вселенной, наверно, оказался ему лекарством. По крайней мере, не дал помереть с голоду. В глубине души мерещилось: та прежняя жизнь не пропала, не кончилась, а стоит на паузе где-то в собственном измерении, и в нее еще можно попасть, чтобы жить, как будто ничего такого не произошло.

Перемена настолько не укладывалось в голове, что жизнь сперва шла как бы привычным своим чередом. Это потом Постников вдруг обнаружил себя под плодоносящей иргой возле старого забора с немного помятой жестяной лейкой в правой руке. Получилась так, что он откатился на несколько сотен километров к востоку, в родную Талицу, и стал жить дальше в старом бревенчатом доме на деревенской улице в тех самых краях, где носился школьником и катался на санках зимой с приятелями по наклонному старому кладбищу.

Лейка прижилась в руке почти на десятилетие, да и работа на грядке – не худшее средство от бездны. Ветер раскачивал георгины в сентябре и круглосуточно надувал тонкую пыль седины в макушку, а с холма старого кладбища были прекрасно видны дальние поля, где в советские времена был колхоз, а что стало теперь – неизвестно.

Запомните: ничего не может плохого случиться в жизни, когда вы сидите вечером на корточках возле печки и наблюдаете за тем, как за чугунной дверцей с литыми сказочными буквами «Артель Вагранка» распаляется с урчанием живой и теплый зверь, а в крышу и в окно тихо барабанит дождь, вдруг выпавший вместо снега.

Были прежде чудесные минуты, детский лепет и смешные слова маленького неуклюжего человека, счастливый смех. Наверно, она попала в небесную школу благородных девиц и теперь скупо кивает с важностью и ведет себя грациозно и просто, как дама княжеских кровей. Она была красавица, наша дочь. Режущая без ножа память прочно поселилась в притихших комнатах. И все чаще ощупывала ваше сердце, как будто примеряясь – не пора ли.

Но к черту грусть. Вот уже прошло без малого десять лет после Трокадеро. Дерзкие баннеры дополненной реальности полыхают на улицах между старых домов, словно витрины привокзальных буфетов. Их надо считывать смартфоном и пользоваться предлагаемыми удовольствиями. Постников не носил при себе смартфон и баннеры не любил. А вот бегать в осеннем лесу – отдельное удовольствие. Почва за ночь уже схвачена заморозком, и стучит, будто голимый камень под подошвами. Жухлая трава с рассвета была покрыта инеем, но он быстро растаял, и все стало мокрым – до колена достает. Из гущи сосняка доносится легкий скрип, шелестит ветер в кронах. Даже на нашей суетной высоте воздух прекрасен и свеж, он входит упоительно. На всем лежит печать: зима не за горами, но соснам все равно – ведь это всего лишь суетная человеческая история.

И вот, извольте видеть, новость. В последнюю ночь сентября электронный почтовый ящик принес извещение, сразу перевернувшее все на свете. Это случилось, когда та самая ненастная ночь выла за окном, словно языческий покойник, пробовала на прочность бревна и углы, швыряла горстями ледяную влагу в окна, и выйти наружу было немыслимо. Адрес отправителя, а также его имя были прописаны дикими крякозябрами и не поддавались никакому толкованию. Письмо содержало вложенный аудиофайл, который Постников сперва расценил как опасный вирусный спам и открывать поостерегся. Но удалить странное послание рука почему-то не поднялась. Вскоре разъедающее любопытство одержало верх. На четвертый день он решил, что заведет себе новый почтовый ящик и купил самый дешевый русский аппарат, какой только нашелся в салоне связи.

После запуска файла первым делом послышался шерстяной шум, какой бывает, когда поправляют микрофон. Послышалось дыхание, и он почувствовал холодок, тараканом промелькнувший по спине. Затем раздался голос – тот самый. Выслушав его, он долго сидел без движения и мрачно разглядывал грязный холостяцкий стол.

Кроме аудиозаписи, в письме была приписка:

«Папа, мама нездорова. Она в больнице у сестер. Я живу в городе Финистер Пойнт и учусь. Приезжай к нам в отпуск, пожалуйста. Твоя доч Оля».

«Доч»… В точности, как она написала в первом классе на своем рисунке, где она с мамой и дарит ей цветок размером куда больше детской головы.

– Чертово вранье! – вдруг хрипло промолвил Постников. – Нет, не может такого быть!

Письмо оказалось единственным. Отправленный на него ответ вернулся (несуществующий адрес).

Конечно же, это никак не могло быть правдой. Это было невозможно. Постников ворочался без сна на своем жестком диване и выходил на балкон, чтобы глянуть наружу.

– Что мне делать? – беззвучно шептал он, глядя на ночную улицу, щедро залитую луной. Улица, разумеется, никакого ответа не давала. Он снова забирался под одеяло и закрывал глаза.

И бездействовать стало немыслимо – потому завелся в душе червь. Забыть и выкинуть из головы. К морю податься. Ведь на море можно смотреть очень долго, потому что оно не надоедает и уносит нелегкие мысли. Но удивительным образом письмо встряхнуло его. Влилось в его жилы, словно инъекция загадочной глюкозы. Но все-таки очень уж зыбкой виделась надежда. Такой огромный, непростой мир, раскинувшийся во все стороны, полный красок, запахов и звуков, людей, соблазнов и горечи, сотни и тысячи занятий. Все это оказалось в мгновение под вопросом из-за пары строк, пришедших из непонятного далека.

Бран, которого заманивает в иной мир богиня, слышит от нее: «Нет ни капли горечи, ни капли зла, все – сладкая музыка, нежащая слух», думал Постников, не узнавая наощупь свою помытую голову. Дико отросли волосы за лето. Печаль давно и усердно воздвигает свои бастионы в душе, и нет никакого способа совладать с ней. А человек, лишенный надежды, становится подобен удару молнии. Он решителен и быстр, он свободен от сомнений и ослепительно ясен до самого нутра своей душевной природы. Он страшен и весел. Кто не спрятался – тому горе.

– Я знаю, что делать, – сказал утренний Постников своему отражению в пятнистом зеркале. И ветер ночной давно сдулся и отступил, стояло тихое утро. И это был конец первой главы.

2 глава

Тем временем белый электрический чайник на подоконнике медленно остывает и по инерции сипит все тише, словно паромобиль, отдыхающий на парковке:

– Шшшссс…

Да и что тут говорить. Градус мировых новостей уже раскален, он ничуть не слабее чайниковой огненной спирали. Но того кипятка никакими чашками не употребить – а новостной чайник, тем не менее, униматься не желает – и все бурлит, бурлит без передышки.

«Соединенные Штаты Америки призывают непризнанную серверную республику на путь созидания и гуманизма». Это заявление сделала сегодня Официальный представитель США в Организации объединенных наций Морган Ортагус в своем микроблоге в Твиттере.

По словам спикера Госдепа, все американское правительство призывает немедленно вернуть свободу задержанным оппозиционерам и политзаключенным. Ортагус особо подчеркнула позицию Госдепа о недопустимости бесчеловечных социальных экспериментов.

Вы гляньте только: висит в ютубе уже порядочное время одно вирусное видео. В нем азиатская девушка красоты удивительной, в безукоризненном кимоно цвета бледного персика. Красавица с азиатской печалью смотрит в открытое окно. Снаружи виднеется яблоневый сад в цвету, он подернут рассветной дымкой. Девушка поворачивается, смотрит в камеру чудесными раскосыми глазами, и говорит по-корейски (титры прилагаются):

– Я Джин Хо. Меня убили недавно. Среди бела дня. Я уже никогда не смогу петь – а я так любила петь. И сказать я больше не смогу ничего никогда – но все же молю вас: остановите диктатора, остановите убийцу.

Во имя спасения жизни многих неповинных детей. Остановите диктатора – спасите свободу ради ваших детей…»

Постников остановил ролик, где уже поплыли коды для отправки финансовой помощи.

Вообще, скажите на милость: за город такой – Финистер Пойнт?

Нету такого города. Гугл ничего путного на постниковский запрос, понятное дело, и не выдал – ни на кириллице, ни на латинице. Есть, правда, мыс Финистерре – в Испании на побережье Атлантического океана. Он же – испанский район, что входит в провинцию Ла-Корунья в составе автономного сообщества Галисия. Но города под таким именем нигде не значилось.

Правда, до тех лишь пор, когда Постников не вбил свой многострадальный запрос, но уже не в Гугл, а в Яндекс. И вдруг случилось чудо – первая же строка направила его на страницу в википедии. В ту минуту отчетливо стукнуло в его груди. Статья же сообщила немало интересного:

«Финистер Пойнт, Финиш, Финик, англ. Finister Point – город в самопровозглашенной Свободной Серверной Республике (Остров), находится в провинции Восточная, административным центром которой является, а также порт на берегу залива Финистер Бэй, в устье реки Корриб. Население – 75,5 тыс. жит.

В городе находится отделение Национального островного университета.

Достопримечательности: стилизованный неоготический собор св. Анны, Городской музей, Центр хрусталя, муниципальное музыкальное училище.

Во второй половине июля в Финистер Пойнте проводится самый известный в республике музыкальный фестиваль. Проводятся также фестивали театрального искусства, а еще – праздник устриц (весьма популярный). Ежегодно Финистер Пойнт привлекает большое количество туристов по причине удобного расположения невдалеке от республиканской столицы мегаполиса Эфраим и умеренного морского климата с характерными мягкими зимами, прохладным летом и отсутствием резких перепадов температур».

Вот это да: 75,5 тыс. жит. Финиш!

В тот день душу Постникова поцарапывало смутное предчувствие. И в самом деле, странные дела творятся на свете, невообразимые. Кореянка, которую советовал ютуб, – не более чем поздний симптом, выползший как напоминание о давно и крепко запущенной хвори.

Так откуда взялась вся эта история?

Образовалась она совсем незаметно – вроде как заводятся первые мыши под полом. И достаточно давно, десятки лет назад. И сегодня, во времена Big Data, контрабандной торговли ДНК и психоматрицами, устоявшийся мировой порядок, похоже, ступил в торфяное болото и ухнул по уши в самую топь Случилось нечто, о чем необходимо рассказать.

Где-то с конца бородатого двадцатого века ржавел в свалке советского наследства заброшенный военными проект новейшего боевого полигона. Задумывалось обкатывать в нем новые поколения советской военной техники для глобального конфликта в перспективной высокотехнологичной среде. Дотошная наука окучивала руками бывших студентов-шестидесятников нетоптанную прежде грядку, но многим генералам показалось напрасным тратить народные деньги впустую и непонятно на что. Работа продвигалась с отчетливым скрипом.

Но ветра эпохи, как известно, сдули однажды с глобуса Советский Союз, пошвыряли на пенсию самих генералов, а проект мало-помалу расточился, осел по маленьким НИИ и совсем исчез из виду. Но как выяснилось, не умер. В залихватские девяностые британская разведка то и дело получала из России неясные, но захватывающие данные: в обшарпанных корпусах бывших советских НИИ принялись мелькать китайские личности в приличных темных костюмах. А китайцы ерундой заниматься, видит бог, не станут.

Но ведь и было чем поживиться костюмам в пыльных корпусах: возьмите только одни системы управления межконтинентальными ракетами, самые тихие в мире электродвигатели для подлодок, да хотя бы и те же рецепты танковой брони…

Вышло так, что совместный проект китайских костюмов и совковых шестидесятников дотащили до государственных испытаний – и, как говорится, дали ток. Последствия изумляют до сегодняшнего дня весь мир. И ведь есть отчего!

Первым делом полезли дикие слухи, от которых волосы подскакивали дыбом: русские вздумали воскрешать мертвых. Зомби-армии! Когда приостыл первый шок от скандальной новости, появились более рассудительные – но при этом ничуть не менее глупые блогеры. Они по большей части говорили о конце света и вообще явственно отдавали сектантством. Вспыхнувшую, как сверхновая, панику на просторах мировой сети потом назвали не без остроумия «перезагрузкой мракобесия».

В наше поразительно измельчавшее время любой, даже самый гениальный замысел мало кого способен зажечь. Каким бы грандиозным полотном ни казалось задуманное, современники в лучшем случае вежливо покивают, спрятав зевок. И только когда искра прожжет новостные ленты и вылетит в дыму в топ просмотров – то автор станет идолом на какое-то время. Но серьезные дела часто происходят в тишине.

Взвешенный и холодный подход позволил вскоре установить: никаких мертвецов никто не воскрешает и трупов из могил отнюдь не выкапывает. Но дела при этом открылись невероятные.

Начать с того, что после десятилетий тончайшей умственной работы удалось сделать немыслимой сложности математический комплекс, моделирующий естественную среду пребывания человека и практически все известные науке физические, химические и биологические процессы в этой среде. Если говорить проще – то впервые удалось воссоздать пространство. И главное – поместить в него сначала созданных искусственно самообучаемых роботов, а за ними и цифровую модель живого организма с проецированной в нее матрицей собачьей личности.

Виртуальный Бобик в блаженном упоении носился по зеленой травке киберпространства и ловил челюстями крупных бабочек. Но после обнаружилась одна деликатная проблема. Споткнулись на этическом пороге: попытке поместить в свежайшую среду человека, которая, конечно, была делом времени. Добровольцы с электродными лентами на головах дни и ночи корпели, пытаясь дистанционно управлять андроидом в новой вселенной. Голема звали Афанасий, и был он одет в длинные сатиновые трусы глубокого темно-синего колера и в белую майку-алкоголичку. Но едва коснувшись травы нового Эдема, андроид Афанасий однообразно валился в лопухи и оставался лежать, мелко подрагивая конечностями, словно убитый орк в компьютерной игре. В общем, дистанционное управление оказалось дрянь.

Это было неприятно. И затор, похоже, обойти было нельзя. И тогда один из завлабов, по фамилии Ефремов Иван Ираклиевич, побарабанив по столу пальцами в обеденный перерыв, задумчиво произнес:

– А не сморозили мы глупость с идеей копирования души?

Естественно, первым делом Ефремову тогда влетело по полной программе. Вытирали об дерзкого завлаба ноги на ученом совете, напечатали с полдюжины разгромных заметок, нехорошо отзывались в диссертациях. Но даже это не помогло: телесные члены робота Афанасия трясло даже после анафемствования еретика-завлаба. Короче говоря, дело боднуло тупик, хотя уже всего достигнутого к тому времени хватило на десяток кандидатских и две докторских. Был готов виртуальный континент с полным биоценозом и эволюционными процессами. Жили уже в нем припеваючи микроорганизмы и грибы. Но минобороны отрезало: если там нет людей, которые могут пострадать от поражающих факторов, – то нам неинтересно. В общем, получалось неприятно, малоденежно.

Грохнувшая вслед за этим новость оглушала не хуже обуха. Группа наблюдения, летавшая виртуальным орлом над западным побережьем пока еще безымянного материка одним прекрасным утром увидела невозможное. По девственной зелени неспешной прогулочной поступью брела человеческая фигурка в камуфляжном комбинезоне, имевшая на спине здоровенный туристический рюкзак типа Osprey Ace оливкового цвета. Это никак не мог быть андроид под внешним управлением – несинхронность времени между мирами сказывалась уже тогда, и она со временем неуклонно нарастала. Человек с рюкзаком размеренно вышагивал в северо-восточном направлении. Пару раз отмахнулся от комаров и вскоре потерялся из виду наблюдателей под голубоватыми кронами приморского сосняка.

Одновременно с этим выяснили, побелев от ужаса, что минувшей ночью И.И. Ефремов, грубо поправ служебную инструкцию, проник в опечатанную аппаратную и без помощи ассистентов подключился к копировальной аппаратуре, предварительно задействовав наисекретнейший передатчик. Что стало дальше – оставалось сначала неясным. Но в лабораторном кресле осталось бездыханное тело бывшего заведующего лабораторией, а с той стороны вскоре поступило хамское сообщение «ПРИЕХАЛИ!». Ефремов вытоптал его своим каллиграфическим почерком в густых зарослях степного ковыля, что отчетливо зафиксировали наблюдатели с воздуха.

Таким оказалось начало альтернативного пространства. И если раньше Старым Светом было принято называть в основном только Европу с куском Африки, то теперь это наименование обрела с полным правом вся наша планета. После серии экспериментов с добровольцами из числа заключенных появилась технология трансляции человеческой личности, захваченной аппаратно в пакет психоматрицы, или отпечатка всей его сущности, в виде математического кода. Но был один неприятный минус: в передатчике всегда оставалось бездушное тело, проще говоря, труп.

Но с другой стороны, если вы полжизни провели в инвалидной коляске или больны раком – то какие, к черту, могут быть сомнения? К тридцатым годам, пока путь еще не был закрыт, в новое пространство переселилось больше миллиарда жителей Земли. Это было самое грандиозное переселение народов в истории.

Постников припомнил, что однажды ему приснилось жуткое, странное слово «Орфой». Какое-то уродливое слово. Казалось, оно выметнулось из кошмара, зародилось в хаосе. Припоминая, откуда это слово взялось, Постников вернулся в старые заголовки новостей на портале ИноСМИ.ру, публикующем на русском переводы разных мировых медиа. Да, так и есть. В англоязычных и вторящих им источниках как раз и появилось слово Orphoi. Оно было составлено на основе словосочетания «Orphan Oikumene» – именно так новый серверный мир стали именовать в Комитете начальников штабов НАТО. В русскоязычных СМИ гораздо чаще использовалось обозначение «Свободная Серверная Республика», реже «Остров» и «Альтернатива».

Из брифинга пресс-секретаря Госдепартамента США на заседании Комитета начальников штабов стран-членов Коалиции Атлантического договора:

«Растущее беспокойство порождает тревожащая информация о том, что в последнее время российские СМИ освещают события в Орфой с позиций свойственного этой державе исторического субъективизма. Исследования независимых институтов и опросы общественного мнения приносят все более тревожные результаты. Благодаря откровенно деструктивной деятельности российских СМИ и агентов влияния из РФ, в Орфой наблюдаются явные предпосылки социального конфликта, что многократно подтверждают независимые наблюдатели. Подробности будут предоставлены после вычитки нашими сетевыми аналитиками.

Несмотря на позитивные сдвиги в развитии информационно-экономических связей между Атлантической коалицией, Шанхайской организацией сотрудничества и самопровозглашенной республики Орфой, которых удалось достичь за последние несколько лет путем напряженной дипломатической работы, сегодняшняя ситуация не дает былой надежды на оптимизм в оценках…»

Правда перевернулась с ног на голову – что было злом, там стало совсем другим, пусть и не обязательно добром. Через новостные ленты сочились и капали неприятные слухи: премьер-министр Свободной Серверной Республики решительно отрицает обвинения со стороны США в том, что республика систематически похищает жителей Старого Света с целью контрабанды их психоматриц.

Это насильственное переселение злые языки связывали со вспыхнувшей в Европе в последние годы чередой терактов в европейских мегаполисах. Поговаривают, что убийства несут большую прибыль страховым компаниям. Но разве можно всяким глупостям верить?

Пространство республики относится к так называемому «серому сектору». Там не действует международное право и вообще происходит непонятное. Блогеры откровенно скисали или врали напропалую, пытаясь дать более или менее связную аналитику экономической и политической картины вокруг новообразования. Кроме того, поскольку страны западной Коалиции заблокировали доступ к серверам Острова, известия оттуда доходили не самого высшего качества и свежести.

Как написал один человек в микроблоге: у Атлантической коалиции нет спутниковой группировки на орбите в Орфой, нет удовлетворительной информации в реальном времени, а оно для нас и для них течет с разной скоростью, и они нас постепенно обгоняют. Никому неизвестно, что там замышляют китайцы и русские. С этим нужно что-то делать, пока не стало слишком поздно.

3 глава

Бог его знает, отчего так спится в русском поезде. И курочка тебе варено-копченая, и бессмертный железнодорожный чай под неспешную и тихую беседу – потому что время бесконечно. За двойным стеклом катится мимо неброская дорожность: пригороды скромные плывут, березняки и поселки городского типа, слышится невнятный женский голос на станции, объявляющий прибытие состава.

Он, этот голос, и будит спящего пассажира, убаюканного покачиванием, среди ночи, когда фонари с перрона вдруг заливают своим потусторонним светом все посапывающее купе, и вагон идет медленно и почти бесшумно в уползающих платформенных тенях. Глянув рассеянно на неизвестную станцию, пассажир опять валится в подушку и немедленно засыпает – потому что это Россия, и пилить ему еще не одни сутки.

Да и при дневном свете пейзажи не то чтобы похищают воображение путешественника. Жидкие перелески, поля жухлой зелени и грачи на березах, потом сосняк и снова переезд, на котором стоит небольшой автобус в ожидании подъема шлагбаума. Вагон мягко покачивается, колеса сдвоенно стучат на стыках, еще сильнее обнимает едущего вечная российская полудрема – и остается только спать, спать…

Да и возможно ли не задремать: вагон дрейфует меж двух океанов или даже двух вселенных – одна впереди, а другая стелется за светом заднего фонаря. Колеса наворачивают сотни и тысячи километров невидимыми слоями, а если посмотреть на карту, то выходит пройденного самый пустяк и дороги еще впереди порядочно: дня на два, а то и больше. Покосившиеся палисадники и седые заборы, огороды, засеянные картошкой – и снова дичь и редколесье.

Даже если человеку не нужно ехать за полторы тысячи верст и он садится всего лишь в пригородный поезд на пару часов – все равно, попадает он в плен русской дороги, прорезавшей каждый город, словно отрезок Млечного пути, и теряющейся в невообразимой дали по обе стороны перрона.

Тем не менее, Постников совсем не дремал. Ехать ему было самую малость – часа два, не дольше. Он внимательно читал полупрозрачную страницу в смартфоне, полуприкрыв глаза ладонью, чтобы не мешал ритмичный свет из-за крон сосняка.

«Лазарь Георгиевич Горемыкин (род. в 1954 г.), доктор физико-математических наук, профессор кафедры высшей математики Уральского государственного технического университета. С 1979 по 2028 годы руководитель экспериментальной лаборатории Института геофизики Уральского отделения российской академии наук. Активный участник государственной программы по разработке пространственных моделей и построения искусственной обитаемой среды. С 1998 по 2029 годы заместитель генерального директора АО ПП «Вектор» в г. Екатеринбурге. Имеет государственные награды. В настоящее время на пенсии».

Кто такой и зачем возник этот самый Лазарь Георгиевич – узнать предстоит в самое ближайшее время. А пока что следует сказать несколько слов об устройстве, с которого читались полупрозрачные интернет-страницы, потому что это имеет прямое отношение к истории.

Прямо беда с этими новомодными гаджетами: они теряются, страшно неудобны и вечно требуют подзарядки. Если вам нравится, когда руки всегда свободны, то судьба ваша незавидна. Спасибо компании «Едросеть» – она родила гениальный маркетинговый ход и подсекла рынок новым поколением гаджетов от разработчика «Миклуха Вортекс». Теперь потерять ваш смартфон вы сумеете только в том случае, если очень сильно постараетесь, и при этом навеки можете позабыть о зарядном устройстве, наушниках и дисплеях. Устройство от «Миклухи» встроено, растворено в вашем организме, оно становится его частью. Не нужен отныне ни экран «Retina», ни кнопки, потому что все происходит на уровне нейронов и естественного метаболизма. Вы идете по улице и видите перекрестки, вывески и автомобили сквозь легкую сетку наложенного изображения. Можете беседовать с тетушкой, созерцая за ее спиной бродящего поперек кадра ее супруга, и одновременно гулять в парке и наслаждаетесь майскими красотами, поедая в две руки какой-нибудь хотдог. Ваша любимая музыка вечно под рукой, и она так здорово звучит в голове, как не под силу ни одним дорогущим стереонаушникам и суперсистемам хай-энд.

Но если вы боитесь хитрых хакеров, спецслужб и насмешек друзей – то никто не заставляет, конечно. Таскайте ваш гаджет в кармане или в сумочке и гордитесь свободой. Некоторые обзывали людей со встроенными устройствами «киборгами», но Постников терять смартфон и вечно морочиться с зарядным устройством не пожелал.

Внутренний аппарат потребляет в среднем не более трех процентов мускульной энергии, а если вы увлекаетесь фитнесом – то вообще не более процента. Смартфон нового поколения интегрируется в центральную нервную систему, питается энергоресурсами организма для подзарядки, хранения и обработки данных и соединения с мобильными сетями, для связи с абонентами и выхода во всемирную сеть.

Трудно сказать, о чем рассуждал Постников, разглядывая заметку в интернете, но вот его вагон притормозил и пассажир высадился на полустанке возле здания из силикатного кирпича, затерянного среди дачных участков и огородов. Здесь прежде находился совхоз «Красный луч».

Электричка тронулась и укатила своей дорогой. Спросив у кассира дорогу, он отправился в указанном направлении, свернул с асфальтированной дороги на тропинку, что кривым крюком спускалась с насыпи в гордый и нетронутый репейник. Отмахав метров шестьсот, он увидел длинные белые строения, похожие на колхозные коровники, и пожарную часть, во дворе которой сиротливо стояла полуразобранная красная машина без единой живой души поблизости. Вскоре тропинка вывела на мощеную битым щебнем поселковую улицу. По ее сторонам выглядывали разноцветные палисадники из крашеного дерева и металлической сетки. С чьего-то двора или из открытого окна женский голос напевал:

Кого я любила –

С тем я расстаюся…

Постников прошел еще немного и обнаружил старый бревенчатый дом. Вид этот дом имел неброский, но вполне аккуратный. Кружевные занавески на окнах, а за приземистой оградой из зеленого штакетника росли какие-то цветы (Постников не особо разбирался в цветах, мог угадать в лучшем случае шиповник, но тут были другие) в фигурных клумбах из красиво нарезанных автомобильных покрышек. Площадка перед воротами, ведущими во двор, была не слишком ровно заасфальтирована, а сбоку нее пролегал небольшой желоб для отвода сточных осадков в уличную канаву.

В березовой кроне панически вскрикивали воробьи. Постников подошел к воротам и надавил на круглую кнопку звонка, спрятанную под ржавым жестяным козырьком. Это действие не дало никакого видимого эффекта – разве что где-то на противоположной стороне улицы истерично взлаяла собака. Подождав немного, Постников отступил на шаг, потоптался и посмотрел на окно, обрамленное крашеным резным наличником. Минуты через три позвонил снова и повторил несколько раз. Не получив ответа, перескочил через низкий забор палисадника, и приподнявшись на цыпочках, приник к самому оконному стеклу. Сквозь тюлевые занавески, поверх которых отражалась его собственная темная физиономия, ничего разобрать было нельзя. Но тут внезапно занавеска перед самым его лицом шевельнулась и наверху стукнула створка.

– Ты чего это, а? – рявкнул мужской голос. – А вот я собаку спущу!

– Здесь живет Горемыкин? – отозвался Постников.

– Журналист? Я не говорю журналистам ничего!

– Никакой я не журналист. Я по личному делу, Лазарь Георгиевич!

– Чего?!.. Какое еще, к черту, личное? – презрительно отреагировало окно, створка захлопнулась достаточно громко и только занавесь оледенела в раме.

Постников помыкался в палисаднике и снова полез к воротам. Он уже протянул было руку к звонку, но вдруг звякнул рычаг, калитка бесшумно отворилась. Из проема на него смотрела женщина лет пятидесяти в синем рабочем халате и ярко-желтых резиновых перчатках. Из-под ее белого платка, завязанного на затылке, на висок выбился клок волос, рыжеватых с проседью. Женщина посторонилась, давая Постникову дорогу. Тот сказал «здрасьте» и двинул в дом.

За темными сенями его встретила очень чисто прибранная и светлая комната с диваном, устеленным узорчатым покрывало в крупную ковбойскую клетку. Телевизор старый, плазменный прилип к стене. Внушительный древних годов шкаф с рябоватым зеркалом, сверху на шкафу – чучело рыжей лисы, которая презрительно отвернулась к стене.

– Не Георгиевич, а Гордеевич! Лазарь Гордеевич мое имя и отчество! – закричал на вошедшего хозяин. – И где вас только откапывают? Эта Википедия ваша – дерьмо. И вся пресса ваша, между прочим, – тоже дерьмо!

Старик нелюбезно посмотрел и сокрушенно добавил:

– Ну… заходите, что ли… Все лезете и лезете, терзаете понапрасну…

Перед Постниковым сидел боком за широченным письменным столом очень пожилой человек в хорошо отутюженной белой летней рубашке с короткими рукавами. Лазарь Горемыкин оказался несколько напоминал обликом покойного генерального секретаря КПСС Леонида Ильича Брежнева. Обращали на себя внимание густые и косматые брови, под которыми прятались старческие красноватые глаза. Взгляд их посверкивал остро и пытливо. И вообще, старик говорит отчетливо, хорошо и с умом

Пробурчав невнятно себе под нос, хозяин заявил:

– Чаю, а может, сто грамм – с дороги, для бодрости?

– Стакан воды, если можно, – попросил Постников. – День, знаете ли, теплый.

– А зря от водки отказываетесь. В вашем возрасте сто грамм в день – только на пользу. Я-то давно вдовец и свое отпил. Дарья Владимировна, – снова заорал старик, – подайте портрет моей жены! И воды холодной этому!

Неслышно вошла домработница и подала Горемыкину черно-белый портрет. С картины встревоженно улыбалась молодая женщина с прической, как у Мирей Матье.

– Это моя Алевтина Викторовна образца восьмидесятого года, – пояснил Горемыкин. – Повесьте на место, Даша.

Женщина поставила на письменный стол кувшин и чашку, забрала портрет и неслышно исчезла.

– По дороге сюда я видел коровники, – начал Постников. – Что там внутри?

– Коровники? Да какие там коровники… Лет уже сорок никакой живности не держат. Вообще ни коров, ни даже коз никто здесь теперь не имеет. Поселок стихийно перепрофилировался под дачников. Совхоз сперва использовал пустые корпуса как склады для зерна и картошки, а теперь, уже лет тридцать, территория и недвижимость арендованы китайцами. Они произвели полный капремонт и даже поставили вышку – и теперь во всем бывшем совхозе и в районе прекрасный и быстрый интернет за гроши.

– Да уж, – рассеянно отозвался гость. – Но позвольте к сути. Мой вопрос насчет программы, которую вы…

Но тут ему пришлось прерваться, потому что Горемыкин внезапно и достаточно громко врезал кулачищем по столу.

– Видали, а? Желтая пресса!

Постников дождался, когда старик перейдет от слов к бормочущему рычанию, и продолжал:

– Не злитесь. Я не желтая пресса. Вообще никакая не пресса – я сам по себе. Мне нужно попасть в закрытое пространство серверного мира.

Его слова вызвали удивление. Тишина висела дольше трех секунд подряд.

– Нет – ну каков гусь! –нарушил, наконец, молчание Горемыкин. – Дорогой вы мой: вас обманули, вы ошиблись адресом. И вообще: водички попили? Вот и ступайте себе своей дорогой, наше вам с кисточкой!

– Да постойте вы! – не унимался Постников. – У меня нешуточное. Я потерял жену и дочь, а недавно получил одно письмо. В нем дочь пишет, что жива и находится в закрытом пространстве в городе Финистер Пойнт!

Но старик был неумолим и так и сыпал громами:

– Жулик! Аферист! А письмо твое – фальшивка! Или самих вас водят за нос – а вы и рады стараться! И вообще – утопия эта ваша ефремовщина! Коммунист, мессия хренов!.. Недоучка!

Профессор не на шутку распалился. Его красноватые веки слезились, а руки не находили покоя, подрагивая на благородном зеленом сукне.

Постников вынул флешку из нагрудного кармана:

– Если вы не хотите помочь – то хотя бы взгляните на письмо, упрямый вы человек!

– А ну давай! – запальчиво крикнул Горемыкин, и его узловатая рука неуклюже сгребла флешку.

Профессор включил старый нетбук, надел толстые очки в барской темно-красной оправе, открыл скан письма и внимательнейшим образом изучил все знаки на странице вплоть до последней точки. Снял очки, надел наушники и раза три-четыре прокрутил прикрепленный аудиофайл. Вынув из морщинистых ушей наушники, погрузился в тягостное размышление, спрятав глаза под седыми копнами бровей. Слышалось лишь, как негромко сопел его массивный пористый нос.

Часы успели отмерить порядочный кусок времени, прежде чем снова послышался профессорский голос. И сказано было уже иным тоном:

– А давайте-ка выпьем хорошего чаю… Даша! Чайку нам, живее!

Даша вообще оказалась мастерица на все руки. В считанные минуты образовалась на письменном столе маленькая белоснежная скатерть с заутюженными до бритвенной остроты складками, на нее были помещены овальный поднос и блестящий самовар из нержавейки, который дышал заманчивым дачным паром. Самовар царствовал посреди стола, туда же рядом поместили сливочник, сахарницу, блюдо с пирогами и баранками, а также две широкие чашки бледно-голубого фарфора очень хорошей, уютной формы. Едва глянув на них, Постников сразу понял, что выпить чаю – и в самом деле мудрая, правильная идея.

Они стали пить чай – и самом деле отменного вкуса чай!

– Вам-то чего ради сдалось все это? – гудел в чашку Горемыкин. – Поверьте: на свете хватит вещей, которыми стоит забивать голову. И вообще, надо уметь отпускать то, что вернуть невозможно. Вы еще молоды, не нужно себе жизнь ломать.

Загадочная перемена преобразила его. Гость, похоже, натолкнул хозяина на некую важную мысль, и ее отблески так и скакали бликами в острых профессорских глазах.

– Меня вот что интересует: как все это начиналось? – говорил Постников. – Нет, вы только не подумайте чего: я точно не по работе. Вы же видите суть вопроса.

– Да что там рассказывать… Долгая история. А началось все знаете с чего? С лис – ей богу, теперь даже смешно вспомнить! Видите ли, моя покойная жена Алевтина Викторовна Горемыкина занималась селекцией пушных зверей для народного хозяйства СССР. В семидесятые годы именитый советский зоолог академик Востриков, изучавший механизмы одомашнивания промысловых животных…

Старик замолк и принялся выравнивать жилистыми руками чайный сервиз на скатерти. Он построил его в три шеренги, причем молочник оказался правофланговым, и только вслед за тем медленно продолжил цедить свой рассказ.

– Да. Селекция пушных зверей в СССР была очень серьезным направлением не только зоологии, но и народного хозяйства. Знаете, лисы – очень симпатичные домашние зверьки. Их только нужно отобрать по наследственному признаку уживаемости с человеком. То есть, бывают особи неприручаемые – и они, как их не корми, практически с рождения будут вас бояться и того и гляди тяпнут за руку. А есть такие, что с детства спокойно подойдут к вам, их можно брать на руки, они быстро привязываются. Лисы – они как собаки и кошки одновременно. Умные, преданные и забавные. Хитрюги – но веселые.

Вошла Даша.

– Все на сегодня, Лазарь Гордеевич, – тихо доложила она и стала снимать резиновые перчатки.

– Вот незаменимый человек, – сказал Постникову Горемыкин. – Дарья Владимировна Воронина из районного центра социальной помощи. Устали, наверно, Даша? А давайте-ка все вместе за чайком посидим, пообщаемся?

– Спасибо, – улыбаясь отвечала Даша, – да только пора мне. Еще два дома сегодня.

– Ну, идем далее, – продолжал Горемыкин, когда за женщиной и клацнул замок. – Что это за история? Вы вообще хоть представляете, что это за история?

– Наверно, не представляю, – дипломатично ответил Постников.

– Альтернативный серверный мир по своему базовому строению немного напоминает технологию блокчейн. «Распределенный регистр» или «распределенная база данных», как называют это программисты. Цепная связь повторяющихся для взаимного контроля файловых элементов, в которых записана вся подноготная. Эта связь придает искусственным объектам, связанным в систему, некоторую устойчивость ипредсказуемость.

Для начала мы еще в семидесятые сделали на ЭВМ виртуальную лисью ферму со всеми процессами и ускоренным ходом времени. Это позволило быстро получать лисий приплод и наблюдать развитие популяции, концентрировать нужные свойства у зверьков… Это был оглушительный исследовательский успех – но его мгновенно замяли для секретности, а знаете почему? Потому что уже через полгода группа ученых под руководством академика Глушкова занялась разработкой сети для управления экономикой СССР. Эта сеть включала в себя систему компьютерного моделирования процессов и симуляции условий физического мира. А позднее и военные заявили о своем интересе – но страна уже дышала на ладан, ведь это уже были восьмидесятые. Но нифига – проект выжил. Русло почти пересохло, от реки осталась тоненькая струйка – но она текла помалу.

Кстати, потом Китай присвоил немало разработок из этого направления. Несколько наших ученых работали в тамошних вузах – обучали студентов, писали монографии. Их усилия здорово продвинули китайцев на пути к запуску собственной программы – облачного сервера с практически полным моделированием окружающей среды. Слыхали, наверно – «Белая Линия»? Размах данной работы трудно описать. И китайская промышленность может выпустить достаточное количество физических серверов, а наша – нет. Стыдобище!

Но не станем отвлекаться на пустяки… Что это за новый мир? Все очень просто. Создается среда, и вы существуете в качестве равноправного биологического объекта в нем, порожденного этой средой. Ваше «я», ваши сознание, память – то есть, лично вы как уникальный феномен.

Постников не удержался:

– Но ведь это очень странно выглядит. Авантюра. Какое-то рукотворное явление, что висит на волоске. Достаточно перебоя питания – просто выдернуть шнур из розетки – и все эти прелестные угодья с покосами и минеральными водами – всего лишь воспоминание. Какая-то эфемерная картина!

Вопреки ожиданию профессор не стал метать молний и глушить рычанием. Он вдруг рассыпался дробным старческим смешком.

– Э, не скажите! Математика, видите ли, – неумолимая наука. И вероятность вашей (то есть, вот здесь и сейчас) мгновенной гибели в реале, скажем, от метеорита – на несколько порядков порядок выше, чем исчезновение искусственного серверного облака. Да и китайцы ведь не дураки в такое лезть.

Было заметно, что профессор все плотнее съезжал на привычную лекторскую риторику и уже резал, словно с университетской кафедры:

– И я никому бы не советовал всем этим пренебрегать. Наша новая рукотворная земля – полноценный и огромный новый мир с континентами, странами, формирующимися народами и культурами. Эксперимент, подобного которому не делали даже коммунисты – а я их глубоко уважаю, хоть и не особо люблю. У коммунистов был грандиозный и планомерный замысел, и в итоге мир изменить они все-таки сумели, как никакая другая человеческая сила.

И вот, извольте видеть: массовое заселение колонии было разрешено с конца нулевых годов, когда развитие сетевых технологий позволило хлынуть всемирному потопу переселенцев на свежесозданные земли. То была эпоха энтузиазма, ведь возможность прожить новую жизнь – это, знаете ли, соблазн.

– Все же поясните мне, гуманитарию: это дело не рухнет? – перебил Постников.

– Вы, я вижу, беспокоитесь за ваших близких. Это логично. Так позвольте успокоить вас на сей счет. Видите ли, так называемая вторичная реальность Горемыкина-Перельмана может существовать столько, сколько действует облачный сервер как ее временная оболочка. Я математик, готовил в соавторстве с Гришей Перельманом теорию и базовую модель. Киберпространство требует материальной базы в виде вычислительной мощности плюс колоссальная затрата энергии. Время требуется, чтобы не было беды. И – осторожность.

А этот прекрасный завлаб Ефремов повернул все по-своему. Он уникум, самородок, он Сергей Королёв. Кстати, какое смешное слово – «модератор»… Его специальность – технологии коммуникаций, и в ней он бог. Я не знаю, как у него получилось, но похоже, что недавно он попытался запустить внутренний контур обсчитывания вторичного пространства. Теперь не облачный китайский сервер, не миллион местных компьютеров сможет его пространство-время – на той стороне скоро начнут справляться без нас! Из этого следует, что скоро мы Ефремову окажемся даром не нужны с нашими коровниками в полдеревни величиной. И все это неправильно, потому что их цивилизация все же малость отстает от нашей в технологическом базисе.

Это палка о двух концах. Например, возьмите разницу во времени. Для наблюдателя из корневой системы час в нашем пространстве равен двум тамошним, а за десять наших лет у них проходит двадцать. Понимаете ли, это опасно. Из этого следует, что не только время, но и многие другие фундаментальные вещи могут различаться – и кто знает, что у них там творится с физикой элементарных частиц и со всем прочим. Изучать нужно, а на это время нужно!

Но главное даже не это. Нельзя никому совать нос туда. Эта конструкция пока что висит на волоске. Она запросто может свернуться в неопределенное качество и стать абсолютно недоступной. Да что там разговаривать, эх…

Горемыкин тоскливо вздохнул и вдруг крепко стиснул Постникову руку, отчего между их ладонями проскочила небольшая искра, и Постников почувствовал достаточно болезненный укол электрического разряда. До чего энергичный дед, подумалось ему. Горемыкин хмыкнул:

– Утомил я вас – уж простите старика!

– Нет, очень даже интересно. Но мне и правда пора: электричка.

– Жаль, быстро собрались, – сказал Горемыкин, впрочем, без сожаления. – А давайте-ка провожу, прошвырнемся на свежем воздухе. Погода нынче какая и воздух! Не то, что раньше, в советское время, когда коровники трещали от навоза. А мяса один черт так и не было.

Они вышли из дома. Путь лежал в обратную сторону, к станции железной дороги. Миновав уже знакомую Постникову улицу и пройдя по колючему щебню, они остановились на тропинке.

– Видите эти бывшие коровники? – Горемыкин царственным жестом обвел приземистые светлые строения. – Как вы думаете, что там внутри, а?

– С чего мне знать, если я сам же у вас и спрашивал? Склады, как вы говорили, а может, скотобойня. Или подпольное казино какое-нибудь.

Горемыкин захихикал и сказал:

– Вот со скотобойней – как раз не очень промахнулись. Участки земли по всей России, арендованные китайскими фирмами, отводят для создания мощных серверных полей. Все эти бывшие коровьи казармы были вычищены, дезинфицированы и набиты стеллажами и системными блоками. Подобных объектов теперь по России немало – благо места хватает. Такие и в других странах ставят – если электричество не слишком дорогое. Здесь Белоярская АЭС под боком, это удобно. Именно эти миллионы серверных блоков со всего мира и поддерживают жизнь потусторонней вселенной. Их суммарная производительность в разы превосходит вычислительные потребности системы – но это необходимо для ее безопасности. Как знать, глядя на этот бывший коровник, вы, быть может, смотрите на цветущий приморский сад, по которому гуляют ваши жена и дочь.

– Так вы поможете мне? – допытывался Постников.

– Попытаюсь. У нас с Алевтиной Михайловной детей не было, а ей очень хотелось, чтобы была дочь. Ей-богу, тронули вы меня вашей историей, и мне почему-то кажется, что не врете.

Пройдя еще несколько шагов, профессор в задумчивости сказал:

– Да, вы скорее всего не обманщик – а наоборот. Вас самих обвести вокруг пальца смогут. Но это не мое дело. Я дам вам персональный код доступа, который не знает почти никто – только, пожалуй, Иван Ираклиевич и ваш покорный слуга. Это ключ. Он действует как абсолютный пропуск – еще с тех пор, как все только начиналось. Это поможет вам обойти любую программную блокировку. Но толку в этом нет, потому что за каналами доступа следят военные – а через них вам не пройти.

– Давайте ваш код.

– Это уже произошло, – отозвался Горемыкин, причем его густые брови весело скакнули. – У вас встроенный смартфон «Вортекс», и персональный код уже в его памяти. От вас ничего не требуется – где нужно, отсканируют пропуск автоматически. Но все же обещайте, что не будете делать глупостей.

– Я буду предельно осторожен, – заверил Постников. – Мне же есть для чего. А каким человеком вообще был завлаб Ефремов?

– Почему был? Он и сейчас здравствует, насколько мне известно. Только с головой у него явно что-то не то. Шизофрения или раздвоение личности. Впрочем, я не психиатр.

Старик посмотрел на Постникова усталым розоватым взглядом и добавил:

– Я вообще не уверен, что они там – все еще люди. Знаете… Мой долг предупредить. Вы встали сегодня на путь, который означает девяносто девять процентов вероятности того, что ваша личность, ваше «я» будет распылено на атомы, возможно, мучительным способом.

– А почему бы вам самому не снарядиться в путь, профессор? Разве вам самому не любопытно посмотреть – как оно там?

– Да что я… Долго ли мне осталось. Я не соблазнюсь, потому что попытка обмануть судьбу ни к чему хорошему не приведет. Уйду, как положено, и залягу здесь, возле Алевтины Викторовны, а не черт знает где… Напрасно все же отказались от водки. Прощайте!

Горемыкин замолк и, казалось, потерял всякий интерес в беседе. Постников наскоро откланялся и поспешил на полустанок. Оглянувшись, он увидел, что старик все еще смотрит ему вслед. В это же мгновение женский голос внутри его головы отчетливо выговорил: «доступны обновления, понадобится перезагрузка». Смартфон жил своей независимой жизнью. Через десять минут, на удивление, он стал работать заметно проворнее, чего прежде за ним не замечалось. Что ж, это была хорошая новость.

4 глава

В пологой седловине древних гор среди полей и сосняка отсвечивает издали зеленоватой искрой город. Очень хорошее дело – пролететь туда по гладкому как полка Сибирскому тракту и ворваться в него с восточной стороны. Город сильный, город резкий. Но что-то сотворили с ним за последние годы – и вдруг стало этого города не узнать. Прежде суровый, железобетонный, индустриальный – сегодня из-под облаков он проглядывает шестигранниками многослойного улья с отчетливыми рядами новых районов, по его улицам лезет муравьиный пестрый марш, а высоко поверх голов буйствует и радует глаз гидропонная зелень ландшафтного дизайна, цветы теперь не переводятся на велосипедных дорожках до ноября месяца. И одноэтажные сероватые предместья с крашеными палисадниками, и знакомые со студенческих лет бетонные глыбы центральных районов, прорезанные проспектами, и стеклянные башни недавних лет. Хороший город Екатеринбург!

Солнце садилось. Наползали смелые низкие тучи, и ранние сумерки уже прилегли по дворам. Хороший, спору нет, город Екатеринбург – но что хуже всего в нем – так это буйные и цветастые баннеры дополненной реальности. Бесстыдно сулят они прохожему счастье, пухнут дождевиками, сочатся палитрами, слепят в сумерках, застилают полнеба и пропадают разве что на трехметровой высоте, чтобы дорожная полиция могла отслеживать трафик с квадрокоптеров. С тех пор как эти цифровые опята повылазили на улицы и на фасады и затеяли свои танцы – сделалась улица туннелем искушений. Любой мобильный оператор продаст вам за отдельную плату фильтр от этой ядовитой чертовщины. Кто-то раскошеливается, а кто-то нет – и ходит, утопая в цветных и яростных джунглях, от которых глаза могут отдохнуть разве что дома. Вносите платежи регулярно – иначе будете иметь в лифте спутника – призрак мобильного оператора имярек, у которого внутри неонка и речь о тарифных планах всегда наготове.

В салоне такси вдруг открылось блаженство – аккорды Генделя, кроме шуток. Колеса мягко везли под светофорами мимо набережной городского пруда, мимо главпочтамта и выгрузили пассажира немного поодаль, за университетским кварталом, в так называемом «городке буддистов», утопающем в мягких уральских зеленях. Стало еще темней, потому что тучи шутить совсем не собирались, и уже слышались поодаль пробные небесные откашливания, и в воздухе уже повисла дымка набегающей грозы.

– Эй! – послышалось за его спиной. Женский голос. – Мистер Постников! Я вижу, вы сегодня без лопаты? Выходной у вас, что ли?

– Что я – могильщик, что ли, с лопатой ходить, – с ухмылкой ответил Постников, оборачиваясь.

Наверху, на слепой стене пятиэтажки, беззвучно полыхнуло небесно-синее окно рекламы Газпрома и окатило полутьму переулка сиянием тропического утра. Полезли буквы «Национальное достояние». Ярко-бирюзовые лучи упали на асфальт, и в их потоке навстречу Постникову шагнула пара черных сапожек на высоких каблуках.

Это была Анна. Небольшого роста женщина с дивными черными волосами, стройным станом похожая на маленькую языческую богиню, встреченную ненароком неграмотным сборщиком дикого меда в майской дубраве.

– Привет, красотка! – сказал Постников, щурясь на слепящий сноп.

– Ага, красотка – только с насморком. А так – нет возражений!

При этих словах небо над Екатеринбургом треснуло и порвалось в клочья с гаубичным грохотом. Взвыли вразнобой в ужасе автомобили, прилетел сразу же холодный ветер, и стало слышно, как все ближе идет стена ливня. Скоро упали первые тяжелые капли и немедленно обрушился дождь. Нет, не так: ударил яростный ветхозаветный ливень, и он презрительно отгонял потоки ветра вспять, дрожала земля под его железными струями и тысячи радуг немедленно показались в стынущем воздухе от уличных огней.

– Ну ты даешь! – сказала черноволосая и расхохоталась, отчего ее лицо стало еще прекраснее. – Ничего с тобой нельзя поделать, сударь ты мой, – добавила она, отсмеявшись.

В надежде, что ливень будет короткий, они попытались было укрыться под кленом – но какое там: такая жалкая защита годилась разве что на смех.

– Нет, это невозможно! – перекрикивала Анна струйный рев. – Что это за погода – так и ангину недолго схлопотать! Летим ко мне!

– А удобно? Кстати, у меня как раз к твоему приятелю дело.

– Приятель временно недоступен: их супруга из отпуска вернулись. К черту кабак – двинули обсыхать!

– Тогда с меня бухло! – крикнул Постников. – Где тут самый подозрительный алкомаркет?

– Это приличный район, – с достоинством ответила Анна – поэтому здесь все алкомаркеты подозрительные!

Фигуры женщин вылеплены удивительным образом. Их формы иногда (да почти всегда) отличаются от принятого в гламурных кругах стандарта – но тем не менее, влекут мужчин с поразительной силой. Такая женщина может быть любого роста, и обхваты могут сочетаться у нее по-своему. Но поди ж ты – отбоя от мужского восхищения ей нет. Объяснить такое иначе никак нельзя, как алхимией живой природы. Именно такова была Анна Дмитриевна Быкова, архитектор по профессии. Очень стройная, небольшого роста, с прекрасными черными волосами, женственными формами, с глазами выразительными, ясными – в общем, загляденье. Не такая уж малая часть мужского населения Турции, Египта, не говоря о Российской Федерации, писала ей в фейсбук комплименты и с напряженным энтузиазмом набивалась в друзья, словно пехота на колючую проволоку.

Анна Дмитриевна проявилась из небытия несколько лет назад, знойным и и удушливым уральским летом, года через полтора после того черного рождества. В день их знакомства с неба сыпался точно такой же ливень (все-таки бывает судьба насмешливой). Да, в точности, как и на этот раз, лило страшно, и отсыревший до апатии Постников зашел передохнуть в первый попавшийся бар. Он ввалился заправским утопленником: с рукавов и брюк текли на пол блестящие ручейки вроде тех, которыми украшают новогодние елки, мокрые волосы облепили череп, не хватало разве что прилипшего к щеке листа кувшинки или рыбьей чешуи. Возле барной стойки маленькая женщина в черном смотрела за чашкой кофе телевизор – на плазменном экране отжигали бодрые деды Роллинг Стоунз за компанию с Ю-Ту.

Начал тогда Постников с того, что выкинул удачную штуку. Полез в склеенный сыростью карман за платком, и оттуда выдернулись заодно ключи от дома, желтая банковская карта и старый смартфон. Все это посыпалось на пол, причем телефон очень даже киногенично разлетелся на десяток-другой деталей разной величины. Не отрываясь от Роллингов, женщина спокойно взяла со стойки пачку салфеток и через плечо, не оборачиваясь, протянула ему. Похоже, у нее периферийное зрение было как у стрекозы, а еще Постникова потрясло ленивое и точное изящество ее движений. Пережидая непогоду, они разговорились, и это было странновато, потому что Постников был в то время страшно нелюдим.

Началась переписка в соцсетях. Анна отвечала не без ума и не без интереса, но инициатива разговоров всегда была его. Стали видеться, гуляли летом по дендрарию (она показывала, где рисовала этюды в студенческую пору – часовня и парковый ландшафт), бывали в кафе. Это случалось нечасто – раз в год, иногда два. Они беседовали. Конечно, и алкоголь делал свое дело, но в общении были взаимный толк примерно того же рода, как от визита к психологу. После ужина и деликатного провожания расставались возле ее съемной квартиры – она сменила на его памяти три. Однажды прогулка затянулась допоздна, и путь предстоял неблизкий, в другой район. Анна не раздумывая сбросила босоножки на каблуке и преспокойно топала по асфальту босиком с туфлями в руке. А когда пришли, выяснилось: все это время она таскала в сумке, висевшей на ее плече, довольно тяжелый по женской силе ноутбук – но Постников ни тогда, ни после не слышал от нее ни слова жалобы. В гости не приглашала, конечно, да и он не намекал – потому что это оказалось бы совсем не то.

Ничей язык не повернулся бы сказать, что она не привлекательна – наоборот, ее красота действовала на мужчин как валериановые капли на котов. И он не сказать, что урод: находились женщины, что были бы и не прочь. Оба они не стремились докопаться до сути происходящего. Дружба не дружба – а так, приятельство. Виделись вполне добровольно, и едва ли стали бы это делать по принуждению.

Какого рода отношения их связывали? Одновременно и странные, и заурядные. Анна эта была порывистая, капризная и сострадательная. Все сразу было намешано в ней, как нередко бывает с русскими женщинами. Он был человек замкнутый, язвительный, погруженный в себя – но хотя бы по этой причине не склонный на пакости. Может быть, оттого, что встречи бывали нечастыми, надоедать друг другу они не успевали. Но вышло в результате все гораздо хитрей.

Нет смысла далее скрывать от читателя, что Анна Дмитриевна вела образ жизни свободный. Она была не глупа, не мелочна и не хитра, но свободолюбива чрезвычайно. Защитив в свое время архитекторский диплом, теперь она получала перепадавшие по знакомству время от времени заказы на строительство и ремонт загородных коттеджей, но эти случайные заработки никак нельзя было считать ни достаточными, ни регулярными.

Постникова на первых порах неприятно царапнуло количество ее знакомых и друзей – модельеров, музыкантов, художников и еще невесть кого – но потом он не то чтобы привык, а точнее сказать, рассудил, что не его это дело. Насколько ему стало известно, Анна Дмитриевна была, как не так уж редко случается среди ее современниц, негласной подругой некоего офицера довольно высокого ранга – начальника медицинской службы военного округа. Военный чиновник, судя по всему, был уже в годах, около пятидесяти, при этом оказался нрава незлобивого и широких взглядов. Он не ограничивал ее свободу, да и не пытался – обошлось бы себе дороже. Естественно, штабной военврач был женат, имелись взрослые дети. У Анны Дмитриевны – небольшая, но уютная квартира в самом центре, в «городке буддистов», утопающем по весне в акациевой пене до вторых этажей.

– Без разговоров! – твердо заявила она. – Руки вымыть, и немедленно за стол!

Гость не успел ничего возразить. Из его рук с филигранной, птичьей точностью выхватили намокшую куртку, распялили ее на вешалке, чтобы высыхала поскорее, и ничего, в самом деле, не оставалось, кроме как согласиться. Удивительно, до чего ловко женщины умеют выхватывать различные предметы из мужских рук.

В квартирке заметен был небольшой хаос – но деловитый, это оказалась вполне уютная женская каморка. В углу мигал рыбками и словами «Noisy little feckers» скринсейвер на здоровенном дизайнерском мониторе, планшет для рисования на диване был наполовину прикрыт зеленым клетчатым пледом. Из стереосистемы заухало что-то тяжелое, но без членовредительства. Анна сушила феном волосы в прихожей и кричала оттуда, чтобы Постников выключил духовку – не то пирог с горбушей обратится в угли. Через десять минут она выпорхнула из кухни, принесла блюдо с пирогом и еще невесть чем, снова унеслась обратно – и вот уже они чинно сидят за царственным пиршеством с пирогами, домашней пиццей и настоящим черным кофе изумительного аромата и крепости.

Закусив, Постников спросил:

– Скажи мне, Аннушка, одну вещь. Почему женщине так необходим огромный запас косметики, одежды и обуви, даже если все это не используется ею почти никогда? Разве не проще ей быть находчивой, талантливой, доброй изнутри – и тем самым на порядок надежней покорять мужчин?

Анна немного подумала и ответила очень серьезно:

– Для уверенности. Только та женщина выглядит элегантной, у которой запасено всякого добра на два порядка больше расходной нормы. А если платьев у нее мало, то характер у нее портится, и ей приходится вечно напрягать артистизм, изобретательность и вообще быть умницей – а это далеко не каждой дано от природы и поэтому большинство несчастных выглядит пронырливыми стервами. Проще дать ей все что нужно, а не огорчать и не доводить до цугундера – мало ли на что способна женщина в сердцах.

Прекрасный получался вечер. Вино было на столе, разговор шел без суеты, минуты проплывали хорошие, полезные. Зрение Постникова малость расплывалось: отвык. У Анны пряди, подернутые черным огнем, подумалось ему. И разрумянилось лицо. В самом деле – хорошо ведь сидеть, разговаривать обо всем и не думать обо всех этих диких фокусах обезумевшего мира снаружи.

– Расскажешь про твой проект? – спросил он, кивнув на монитор в углу.

Анна царственно взмахнула рукой и сказала: – Ерунда вопрос! Представь себе поселение нового типа. Умный кубический мегаполис. Урбанизация середины века! Город-кластер новый. Куб, улей населенный. Город-дом под зеленой крышей, пронизанный солнцем и свежестью.

– Я деревенский житель. Человек темный…

– Да хорош язвить! Вообрази: он растет не только в ширину. Земля повсеместно дорожает – корм людям выращивать надо, а им еще и жить где-то нужно. Моя разработка – город-трансформер, сообразительный кубический улей. Он способен приспособиться к любым непогодам, потому что сделан из умных материалов. В дождь отталкивает воду, в зной повышается воздухопроницаемость стен и улучшается вентиляция, а в мороз бережется внутреннее тепло.

Он выращивается из соединенных высотных зданий, встроенных парков, гидропоники, спортивных площадок, транспортных линий в единый живой, дышащий организм. В нем удобно будет жизнь – все под рукой.

Подумай только: климат-контроль, идеальная очистка, ионизация воздуха, инфраструктура без пробок, множество просторных галерей и внутри красиво сияют огромные панели небесного света. На верхнем городском ярусе – прогулочные гектары с густой травой, футбольными полями, беговыми дорожками и даже с рощами для грибников. Скоростные лифты и вертикальное метро малошумно гоняют туда-сюда, и нет больше вечной напасти с ямочным ремонтом, окаянной слякотью и проклятием летнего времени – пылью. Коммуникации дешевле строить, они ведь часть вертикальной структуры, чем копать новые траншеи для укладки теплотрассы и водопровода. Ну, это долгая история…

– Очень верткая и хитрая штука счастье, – сказал Постников, глядя в темное окно.– Чтобы его сцапать, надо вставать пораньше.

– Новости про своих получил? – поинетерсовалась Анна. Была у нее такая манера внезапной снайперской точности. Постников молча выпил.

– Видишь ли, – заговорил он, – мы с женой тогда повздорили малость. Я не очень был рад, что они без меня лететь собрались. Хотел, чтобы повременили, потому что мне надо было сдавать проект. Но она сказала: Париж, конечно, останется где был, – а вот рождество ждать никого не станет. Где уж там было откладывать.

Анна ничего не ответила. Суетливой эта женщина никогда не была.

– Так вот, – продолжал Постников с твердостью. – Дело вот какое. Мне надо попасть на ту сторону. На закрытый сервер!

При этих словах Анна взглянула на него, как санэпиднадзор на блоху.

– Так, – отвесила она. – Вот оно, началось!..

Постников добавил:

– И помочь мне может разве что твой приятель-доктор.

– Он-то, может, и он добрый приятель, – отчеканила Анна. – А вот ты – приятель на редкость малоинтеллектуальный!

Постников, однако, не унимался:

– Я понимаю: служебное послабление. Не такого уж оно страшного рода, за него даже премии не лишат. И главное, ловить-то в итоге будет некого: очередной хакерский прыжок на закрытый китайский сервер. Рыбка булькнула в океан – только ее и видели.

– Что за дикую хрень ты говоришь? Я же тебя знаю – не отстанешь от своей дебильной затеи. Да, именно дебильной! Но если я тебе откажу – ты же еще хуже себе сделаешь…

Стало слышно, что дождь снаружи хлестал уже с меньшим напором.

– А вообще брось за доктора переживать! – вдруг весельно и хмельно выкрикнула Анна.– К черту все, не стану…

Помолчав, сказала:

– Открою тебе по дружбе страшную тайну. Военные тайно переправляют мигрантов в серверное пространство. И в частности, военные медики весьма недурно нагревают руки на этом дельце. Людей за цифровой бугор, а брошенные оболочки их – в холод про запас. Пригодятся для военной медицины. Органы там, конечности, биоматериал.

– Ужас…

– Ужас, говоришь? – взвилась Анна, прекрасная в гневе, как Афина Паллада. – Так вот: ничего не ужас! Все так делают – и американцы, и европейцы – те даже сами вам заплатят, если вы, к примеру, араб из Дюссельдорфа и собрались на той стороне поселиться. Реки беженцев текут – только говорить об этом не принято. Так что одним больше, одним меньше – мне-то что… И риска никакого нет, кроме как сгинуть навсегда!

Она замолчала, и в комнате повисла тишина, потому что музыку давно выключили, чтобы не мешала. Вдруг стало заметно, что короткий ливень унялся, и только капала вразнобой вода с листьев на мокрый асфальт и в газонную траву. В приоткрытое окно сладостно тянуло свежим воздухом. Еще один шар времени отцепился от потолка комнаты и незримо провалился под ковролин. Хмель, словно кольца уютного дыма, плавал вокруг головы, но главное клином было вбито внутрь и посверкивало, как навигационный огонек лайнера в ночных небесах.

– Пицца что надо – не то что в забегаловках подают. Уважительная пицца, авантажная, – похвалил Постников.

– Ты не увиливай. А идею свою дебильную из головы лучше выкинь!

– Прости, нет. Даже если я не знаю, правда это или обман, надо выяснить. Иначе мне не покоя будет.

– Но они же там все… Это не люди, – с удивлением проговорила Анна. – Это какие-то… психограммы? Анимограммы?

Язык у нее немного заплетался – но она совладала с собой и закончила: – Короче, это крайне занимательно – все эти истории с переселением душ и воскрешением калек. Но все же это – чушь собачья и разводка!

– У меня больше ничего нет. Как и у тех калек, у которых другой надежды не осталось. Ты вон письмо лучше почитай.

Анна открыла на мониторе письмо дочери и углубилась в чтение.

– Ах ты дьявольщина, – пробормотала она через минуту, и стала тереть глаза. – Что же это такое… Не может такого быть!

А Постников сказал: – Ну, пора и честь знать. Я такси заказал.

– В такой дождь? Пережди!

– Да уж не каплет совсем. Спасибо за царскую кормежку!

Анна привстала и принялась торопливо перекладывать посуду на столике, умчалась с ней в кухню и кричала оттуда:

– Постой, заверну – здесь еще много осталось… Но только ты послушай. Я поняла, что ты не сказал бы мне без крайней нужды. Сегодня я тебе ничего не отвечу. Дашь мне время?

– Дам.

Они вышли во двор, в прохладное начало ночи. Промытый воздух был кристально свеж, в нем плавал упоительные запахи зелени и орошенной земли, а все ветки сверкали миллионом алмазных точек.

– У тебя все наладится, вот увидишь, – говорил Постников. – Образуется. Будет у тебя богатый и красивый муж и большой, хороший дом на океанском побережье.

– Нет, – отрезала Анна, – я слишком плохая. Слабая и плохая – да и к черту все. Будем веселиться, пока молоды!

Вид у нее был решительный и хмурый. Она куталась в зеленый плед и была в эту минуту похожа на маленькую королеву в изгнании.

– Я хоть и не цыганка, но тебе все же знаю, что все твои затеи будут нелепость дикая. То какая-нибудь африканка из Конго, то китаянка из Австралии. И все они будут издалека – совсем не твои люди. Такие, чтобы даже помыслить было невозможно. И главное. Пора бы отпустить прошлое – их уже не вернешь. Смирись, а то жизнь так и пройдет. Да и не юноша ведь уже в самом деле!

– Не женщина, а сундук сокровищ, – отозвался Постников.– Да, и главное: умный улей твой мне приглянулся. В нем чувствуется толк!

– Примолкни, – обронила Анна. – Издевается еще…

В стену противоположного дома уперся луч света, поехал вбок, и в глаза им ударили фары ближнего света, завернувшие к ним во двор. Постников сел в машину, расстались без слов. С музыкой на этот раз случилась беда – водительской душе по сердцу оказалась «Радио дача». Но Постникову было совсем не до того. В сосудах прохаживался утешительный хмель, и он покачивался на заднем сиденье, о чем-то крепко задумавшись, и даже самая отвратительная русская поп-музыка могла резать свои аккорды над его ухом беспрекословно. А когда автомобиль привез седока в капсульный хостел на Вторчермете, Постников поскорее нырнул в постель.

Вскоре он увидел перед собою заснеженный бок незнакомой горы и странный большой дом, полный серьезных, молчаливых детей.

5 глава

Постников спал в штольне капсульного хостела и видел странный, подробный в мелочах сон. Выходило, что будто бы вернулся он заново в университет и заселяется в студенческое общежитие – точнее, в какие-то деревянные палаты, в длинные дома посреди незнакомой горной местности. Первокурсниц определили в солнечную половину, а северная, более темная часть, была назначена мужской. Постникову захотелось разглядеть лица его университетских приятелей. Однако виделись только новые и незнакомые ему люди – совсем не те, с кем он учился прежде. Затем появились во сне молчаливые, странные дети. И никто из них не смеялся простодушным шуткам Постникова – а он имел обыкновение говорить шутливые вещи малышам. И одеты были они непривычно, и вели себя не по-детски: говорили со старшими рассудительно, как с равными, но при его приближении почему-то всегда замолкали.

Выйдя из странного здания наружу и ступив с низкого крыльца на крепко утоптанный снег, он увидел, что вокруг раскинулось не что иное как альпийская Швейцария – зеленые сосны и сахарный наст на скальных верхушках, и все поголовно катаются с горы. Постников двинулся дальше и попытался найти санки или хотя бы кусок фанеры, чтобы тоже скатиться вниз. И тут его осенило. Здесь, в этих университетских кампусах, взрослые таинственным образом переучиваются обратно в детей. И для этой цели предназначено все, что он здесь видит – в том числе величественный и морозный горный вид.

Проснувшись на следующее утро, Постников вернулся домой. Время побрело прежней дорогой, как будто ничего и не было. Ночи листались одна за другой, но в маленьком уральском городе не проходила тишина. В комнате хозяйничал мрак, и только облачный экран бледно высвечивал полукруг на обоях. Мягкий свет органических диодов был приятен для глаз – можно читать интернет-страницы хоть до бесконечности, но плаванье по новостным заголовкам становилось день ото дня все менее радостным.

Величайшее заблуждение предполагать, что наша жизнь не исчезает только потому, что она полна нравственного смысла. Прошлое полно бессмысленных страданий, алчности, жестокости и хитрости. Настоящее в этом отношении от него не отличается, и нет серьезных оснований надеяться, что грядущее вдруг возьмется за ум.

Началось с того, что расплылась болотным синим пламенем расплывчатая и зудящая тревога. Все чаще в новостях распускались неприятные цветы. Новое, нехорошее долго набухало где-то в своей серенькой дали, и вот оно уже напирает, сочится из браузеров, драпирует новый день в потертую холстину безумия. Новости стали падать колючие, и страницы открывались с нехорошим предвкушением каверзы.

Газета The Washington Post пишет: «В исправительных учреждениях Нового Света Модератор Элайджа Ефремов вербует пленных повстанцев, а также так называемые «мертвые души» для совершения терактов в Старом свете и другой деструктивной деятельности – сообщает беглец от режима диктатора».

Немецкий Die Welt: «Квантовые процессоры Майкрософт и прогрессирующие устройства с элементами бионики из и Китая и России. Кто кого?»

CNN: «Привычный для всех мир обречен. Это противоестественный эксперимент, недостойный человечности и науки – утверждает официальный представитель государственного департамента США».

Американский Bloomberg публикует список экономических требований стран-членов Атлантической Коалиции к самопровозглашенной серверной республике:

– Открыть рынок для свободной торговли с рынками Старого света.

– Снизить пошлины на информационные продукты IT компаний Гугл, Яблоко, Майкрософт.

The National Interest обсуждает тревожные слухи о «Небесной стреле», возможной военной миссии демократических государств, замышляемой в совершенно новых условиях киберпространства. «Стрела» поможет испытать новые решения и технологии, а также научиться решать современные логистические задачи.

Итальянская La Repubblica задается вопросом: что же такое этот новый серверный мир? Проблема или новая перспектива для человечества? Постников вчитался – вполне по делу писала эта самая «Репубблика».

В римской редакции сидел важный ученый эксперт и снисходительно пояснял темному человеку интервьюеру, что новый мир, в просторечии – Остров, есть самоподдерживающаяся биоценозная экосистема искусственного происхождения. Кусок воспроизведенного наукой пространства, еще одна планета Земля, правда, немного с другими географическими контурами.

Единственный на сегодняшний день обжитой материк Восточная Гондвана немного уступает старосветской Евразии по площади. Но всю его территорию занимает одно-единственное государственное образование нового мира – Самопровозглашенная Свободная Серверная Республика (в иностранных массмедиа нередко используется название «непризнанная республика Орфой»). Она по умолчанию включает в свой состав всю территорию материка. Эта страна по площади почти втрое больше, чем Россия, крупнейшее из государств старого мира.

Первые люди, продолжал носатый словоохотливый эксперт, появились в полностью подготовленной среде дикой природы земного типа подобно первым американским переселенцам или сибирским колонизаторам. Но в отличие от пионеров прошлого, они стали первыми людьми в новом мире, дикарей-аборигенов там нет.

Эксперт подчеркнул: телесный облик переселяемого сохраняет при передаче практически полное сходство с оригиналом, за исключением травм, заболеваний и соматических отклонений. И это гениальная находка. Переселение позволяет пожилым людям практически прожить вторую жизнь, а инвалидам – получить новую судьбу. Теперь можно спасти даже многих безнадежно больных.

Пролистав немало страниц, Постников убедился в том, что западный новостной мейнстрим считает правящий режим Острова преступным, поскольку тот негласно поддерживает террористов. А во главе всего стоит кровавый диктатор Илья Ефремов. Тот самый, что прирезал корейскую девушку из видеоролика, а заодно и несколько миллионов ничуть не менее безвинных жизней.

Испанский El Pais бьет в набат: «Рост населения планеты (2,6 человек в секунду) потребует увеличения сельскохозяйственного производства на 70 процентов в ближайшее тридцатилетие. Выполнение титанической сельскохозяйственной задачи будет осложняться глобальным потеплением, которое приведет в ближайшие годы к росту напряженности. Если мы хотим быть реалистами – то должны осознавать: близки времена голода и жажды».

Даже The Jerusalem Post приводит слова депутатки кнессета: «Самопровозглашенная республика Орфой ведет себя дестабилизирующим образом и вмешивается в дела независимых государств в Старом Свете, организует теракты и похищает людей».

Французский Le Figaro констатирует: «Торговля фальшивыми страховыми полисами налажена албанской мафией в Европе очень бойко».

Веселые дни настали, ничего не скажешь… Big Data. Серверные китайские поля. Нелегальная продажа ДНК и психоматриц. Ферменты-ножницы для редактирования генома. Добро пожаловать в непростые времена. Недобитый на Ближнем Востоке Хизб ут-Тахрир бродит в серверном мире и режет как полицию, так и военных, а заодно с ними и мирное население, которое ему чем-то не приглянулось. Заманивают ограбленных войнами дехкан якобы в рай – а на деле происходит в точности то же самое, что и прежде: вербовка, ячейки, литература, бомба в банке из-под майонеза и пуля в череп как аргумент.

Далее Постников прочитал, что тело человека после перемещения его разума в новую реальность хоронят по усмотрению близких и согласно его завещанию. Возможно, кроме того, сохранение тела в медицинской криогенике за определенную плату. Еще вот что интересно: из-за несовпадения относительной скорости течения времени альтернативная цивилизация может обогнать свою родительницу в техническом развитии уже в обозримом будущем.

Китай напоминает о необходимости сохранения мира в киберпространстве. Законопроект о признании серверной республики суверенной территорией искусственного происхождения подан в ООН представителями КНР и РФ.

Ирония судьбы заключается в том, что большинству обычных людей эти новости попросту неинтересны – вроде журчания водопроводной трубы в стене. А как иначе: все мы переполнены повседневными делами и давно привыкли отсекать лишнее. То, что под боком творится такое, что способно перевернуть саму основу вселенной, пока интересно разве что жалкой горстке. Человек сегодня и без того еле стоит на ногах под прессом непрерывной новостной лавины. Альтернативная серверная Земля существует уже не первый десяток лет по нашему исчислению, но гораздо дольше по внутреннему календарю ее мира. Однако на Гугл мэп карт новых земель не найти, статьи из википедии кропотливо вычищены. Они пока еще доступны на русском, а карты еще можно отыскать через Яндекс, да и те вроде удаляют.

Американский сайт War Is Boring: «Миротворческая операция в новом киберпространстве непризнанной республики Орфой вполне осуществима в ближайшие десять лет. Проверка логистических цепочек поставок топлива, сырья, продуктов, а также мобилизационных возможностей отвечают в целом задачам совершенствования вооруженных сил Атлантической Коалиции демократических государств».

Видит бог: нехорошее дело начинается на свете. Какая-то мерзость сочится с политических трибун. Сероватым мундиром все сильнее отдают речи лидеров Европы о том, что надо сплотиться против новой угрозы. И угрозу эту надо сдержать, обязательно сдержать – ведь иначе подобно тому, как Россия может однажды вторгнуться в Балтию, бесчеловечный режим Модератора Элайджи задушит надежду на свободу в новых землях. И тезисами подобного кчества залито все новостное пространство, словно гальваническая ванна серной кислотой.

Уже совсем собираясь спать, Постников откопал одну любопытную статью «О переселении душ в третьем тысячелетии». Старую статью, из архива. Она была опубликована еще в те времена, когда никто и подумать не мог, что стрясется такая нелепость. В статье было интервью.

«На что похожа жизнь в новом мире?» – вопрошал репортер.

«На переселение народов. На освоение нового материка вроде Америки, но в разы больше и происходящее в наше время».

В статье приводилось мнение миловидной американской девушки Анджелы, прежде инвалида, прикованного параличом к инвалидному креслу. Прилагались фото: вот Анджела сидит в коляске на фоне сочной калифорнийской природы, а вот она уже скользит по гребню волны на сёрферной доске с ошалелым от счастья лицом. Анджела решилась на проекцию и навсегда оставила свое немощное тело, а заодно и инвалидную коляску в клинике китайской компании Уайт Лайн.

В то время связь с облачным сервером была совершенно свободной – работала электронная почта, действовали мессенджеры, социальные сети. Анджела эмоционально описывает свои первые шаги и впечатления в новом мире. Ее слова, если свести их к сути, – одно сплошное и восторженное «WOW» человека, выигравшего в лотерею миллиард. Переселенцев на пороге нового мира тогда в организованном порядке встречали сотрудники пресловутой УайтЛайн. После краткой акклиматизации мигранты могли учиться, работать или заниматься другими делами по своему усмотрению. Стоит ли говорить, какой был жадный интерес к подобным перспективам.

Но со временем восторг приутих и постепенно сменился мутноватой и уклончивой неопределенностью. Как говорят иные блогеры, это произошло из-за нерешенной по сей день проблемы правового статуса нового пространства (что, конечно же, вранье) и сепаратизма местного населения (а это правда). Новая волна реакции Запада не заставила себя долго ждать. Борьба за права меньшинств альтернативного пространства как равных членов современного демократического общества. Противостояние тоталитарному бесчеловечному режиму. В итоге – сначала экономические санкции, а затем блокада и почти полный паралич сообщения с серверным миром.

6 глава

Никакого ответа ожидать, конечно, не следовало. Сама мысль о благоприятном решении столь необычного дела была безумием. Но случилось так, что, в скором времени произошли кое-какие события. Через несколько дней после поездки, когда уже разлилось в воздухе предчувствие холодов и дни стали заметно короче, раздался телефонный звонок. И грянул он как раз в ту минуту, когда Постников, прищурив левый глаз, производил черновую разметку участка под грядки грядущего посева. В постниковской крови немедленно скакнул электроток и прозвенел в черепе, словно гонг судьбы. Проще говоря, вживленный смартфон очнулся от дремоты и зазвонил.

Всплыл незнакомый номер. Чувствуя озноб под ложечкой, Постников ответил «да».

– Это вы Постников, что ли? –послышался мужской голос. Незнакомый, говорит с нажимом.

– Верно, – просипел Постников отчего-то пересохшим горлом.

– Значит так. Вопрос решен положительно. Вам разрешено пройти медицинский осмотр и отправляться как можно скорее.

Постников закашлялся и уточнил:

– Где и когда?

Звонивший как-то очень уж резко перескочил на «ты»:

– Завтра утром, в десять часов в клинике соседнего города. Тебе надо психоматрицу сделать. Ну, такую штуку, знаешь, ее теперь всем делают при выезде за границу.

– Да, я в курсе.

– Ну молодец, чо. Сам понимаешь: обращаться в страховую компанию смысла нет. Тебе назначено подрулить завтра к десяти часам утра по адресу: улица Садовая, дом два. Это поликлиника городская. Спроси доктора Недополз и обязательно скажи, что ты от Михаила. Это фамилия такая – ничего особенного – доктор Недополз. Если что – ты приехал насчет протезирования тазобедренного сустава. Усек?

– Усек, – ответил Постникова. – Буду вовремя.

– Ну еще бы! Короче, всех благ! – оживленно крикнул звонивший и покинул эфир.

Постников стоял еще некоторое время, не слыша гудков. Его невидящий взгляд замер на крючковатой шее подсолнуха, который так и не вызрел за капризное уральское лето и полностью, одеревенел. Очнувшись, Постников торопливо зашагал из огорода и исчез в доме.

Вот, оказывается, до чего все оказалось просто. Завтра в десять, в соседнем городе. Кстати, жена и дочь оформляли страховки именно там. И получаса езды не будет.

На город Талицу наваливалась ночь. Стояло бабье лето, и дожди еще не успели сделать свое тоскливое дело. Правда, зелень в палисадниках уже заметно пожухла, и вся природа принимала вид прекрасный, многозначительный, как обычно бывает ранней осенью в средней российской полосе. В соседских окнах один за другим затеплились неяркие огни, сумерки по капле заполняли маленький город на холме. Едва ли не с полудня в небе висел тусклый лунный серп, и теперь он наливался сиянием, словно разжигая маяк для припозднившихся рыбаков.

Человек в старом доме не смотрел в окно и ночного неба не разглядывал. Но и не спал – какой уж там сон. Дремотная ночь устраивалась на дворе, но сна не было ни в одном глазу. Перед глазами привычно заполыхали стены новостных порталов. Неуютно становилось в мире. Все ближе проступает и глядит нагло щетинистая и гнусная рожа с клыками – мировая война. Атлантическая коалиция демократических государств готовит масштабную операцию по смене режима в серверном пространстве. Элайджа снится Западу жутким исчадием ада уже не первый год.

Как-то раз Постникова осенила идея, где следует искать нужные сведения. Новости, полученные из серверного мира до блокировки облака, оседают в архивных накопителях интернета достаточно давно. Возвращаться к ним обычно никто особо не запрещал, если вы умеете их находить. И в один прекрасный день открылась любопытнейшая картина. Постников увидел один фотопейзаж. Залитое полуденным зноем зеркальное озеро на фоне скалистой горы среди пологих зеленых берегов, обсаженных аккуратно подстриженными кустами. И город из белых от солнца домов, сбегающих вниз по горным склонам, чтобы побольше отхватить этого чудесного, напоенного светом простора.

Подпись к фото поясняла:

«Дом Модератора, или Кафедральный Дворец, – неофициальные названия административного здания, выполненного в уникальном архитектурном стиле республики. Это монументальное сооружение расположено в республиканской столице городе Эфраим на берегу искусственного горного озера. Оно является центральным объектом великолепного архитектурно-ландшафтного комплекса «Озерная Плаза» и его краеугольным камнем. Экстерьер комплекса сочетает черты неоготики, классицизма и местной эклектики. Здание предназначено для торжественных приемов, церемоний, в нем размещены некоторые правительственные офисы и резиденция Модератора (местный аналог премьер-министра) Серверной Республики».

Город Эфраим, краса нового мира, отец всех городов Восточной Гондваны, столица республики и детище Модератора, кровавого диктатора – если верить половине новостей в мировой сети. Но нет никакой возможности объяснить, почему мирный город Эфраим мерещится Постникову лежащим в дымной гари и в диком немом отчаянии.

В ту ночь ему долго не спалось. Ворочался с боку на бок, сопел, – а сон все никак не сжаливался над ним. Постников снова засветил облако-экран и погрузился в него. Перечитывал не спеша и обстоятельно старые письма в почте. Кроме того невероятного, что было получено от дочери, были и другие.

Патрисия (США): «…Я живу за городом и каждое утро я смотрю за ручей и вижу, насколько природа разнообразна и пышна. У меня есть красивые зеленые декоративные кустарники Hollytree, они в это время года как раз расцветают и покрываются красными ягодами. А еще вижу большие сосны и ели, так что моя жизнь напоминает проживание в лесной чаще. Это мой мир. Я люблю сидеть на заднем дворе моего дома среди деревьев, глядя на ручей, и слушать животных, когда их слышно в лесу на пути к вечернему водопою».

Любовь (Россия): «… Пора вставать. Будить детей. Спросить, что им приготовить на завтрак. Хорошо, что сегодня не на работу… Из комнаты открывается прекрасный вид: двор, где весной расцветают яблони, две автомобильные дороги, железная дорога и – город как на ладони – район Втузгородок и все, что за ним. Башня «Исеть», красивая подсвечиваемая вечером, и салюты. Раньше хорошо было видно недостроенную телебашню и цирк, сейчас только высотный комплекс «Университетский».

Дервла (Ирландия): «… Из своего дома я вижу равнинные окрестности Килдэра (это дублинский пригород). Я живу на высоком холме. Вижу скот на пастбище. Овец и гнезда перепелятников в кронах берез на фермерских участках. Я вижу мороз и солнце. И слышу птиц и собак. Поодаль я вижу прекрасный дуб идеальной формы. Он как будто срисован ребенком из книги. Я вижу облака и немного голубого неба. И самолеты, заходящие на посадку в аэропорту Дублина».

Морин (США): «… Не верится, что это – середина января. На прошлой неделе у нас была температура в подростковом возрасте и около двадцати. А сегодня тепло, солнечно и около 60 градусов по Фаренгейту. Глядя окна, я вижу: уже конец марта, за исключением того, что вся трава коричневая и не распускаются почки на деревьях. Солнце нагрело мне плечи, когда я гуляла с собакой, и сегодня уже можно выйти из дома без пальто и перчаток. Удивительно».

Анна (Россия): «… Я не люблю вид из своего окна на окружающие постройки. Но есть огромный купол неба и внизу на фоне новостроек маленькие старые домишки, которые скоро снесут. Я не смотрю в окно по утрам, отслеживаю лишь цветовую температуру. Летом много солнца, поэтому – плотные шторы, и вообще – я люблю сумерки. По утрам я вспоминаю сны и хотя бы лишнюю минуту даю себе возможность остаться в сонной неге… особенно, если снились сильные руки и любимые глаза. Думаю о проектах, о чашке кофе, о завтраке и о дочкиных косичках».

Утро, девять часов пятьдесят минут. Советская типовая пятиэтажка быстро нашлась как раз напротив школы. Первый ее этаж был отведен под городскую поликлинику, его стены сложены из светлого силикатного кирпича, а жилые четыре этажа надстроены из серых галечных панелей не самого изысканного экстерьера. У задней двери сидел на корточках мужчина лет тридцати в медицинском халате и спортивных брюках. Он был обут в белые полимерные тапочки, курил и явно плевать хотел на прохожего. Курильщик расположился под настенной надписью «Олег Степанов» с потеками краски, которая наводила на воспоминание о трех словах на валтасаровом пиру. Постникову подумалось, что как раз этот самый Олег и дымил ему в глаза, равнодушно глядя в сторону. Он приблизился и заговорил:

– Это вы Олег Степанов? Я от Михаила, здравствуйте.

Сидящий медик медленно поднял голову, очень внимательно осмотрел спросившего с ног до головы и, поразмыслив, изрек:

– Нифига. Степанов Олег помер год назад. Его дрезиной на переезде переехало по синьке. На погосте теперь ищи.

Постников ответил, что необходимости в этом никакой нет, и спросил, не сам ли Михаил перед ним. Но выяснилось, что Михаил – тот самый военный чиновник, лучший друг симпатичных женщин и почти что главный военный врач военного округа в звании полковника. Оказалось также, что Михаил вместе с ним, курящим доктором, учились в медицинской академии на одном курсе.

– Меня так-то Серый звать. Серега Недополз. Но знакомые зовут меня Холодный Доктор, – со значением сообщил медик. После этого он поднялся и выпустил последний драконий клуб. – Ну, с богом, значит.

– Разве отправка прямо из больницы? – удивился Постников.

Оказалось, что нет. Из больницы отправки не бывает, потому что это государственное учреждение, и доктор Недополз и без того страшно рискует, нелегально снимая данные для психоматрицы. Получив на руки эту самую психоматрицу, Постников должен будет направиться в переулок Прудный, дом один, где ему все подробнейше расскажут и все сделают как надо.

Они прошагали весь первый этаж насквозь, где томились записанные на прием люди, и спустились в подвал и вошли в железную дверь, отомкнутую большим ключом из докторского кармана. Волна головокружения коснулась постниковской головы, когда в темном кабинете троекратно подмигнула и загорелась лампа дневного света. Ее белые лучи высветили обычную комнату, похожую на рабочее место районного стоматолога. Посередине кабинета без окон возвышалось далеко не самое новое зубоврачебное кресло, к его изголовью тянулись с приставленной кушетки десятки цветных проводов и компьютерных шлейфов, а подголовник кресла был оснащен подобием тканевого головного бурнуса с застежками-липучками – как раз к нему и шли все эти провода. На кушетке стоял включенный ноутбук с рабочим столом, изображавшим полуобнаженную мулатку на фоне бразильского водопада.

– Ты, главное, не ссы, – покровительственно вещал доктор Недополз. – Дело вообще безболезненное – знай сиди да буквы выводи. Эти вот – клоуны из Уайт Лайф, то есть, Лайн – все заставляют людей сканворды решать. Нашими же убедительно доказано: известная русская игра «Балда» работает куда лучше. Она тщательнее цепляет самые древние пласты памяти и сопоставляет их со свежим опытом. Ассоциативные цепочки! Ты по букве слова дописываешь, личность пропечатывается в компе – хоть на ВДНХ отсылай. Одна лишь засада – компьютер у меня не особо мощный, потому матрица будет готова через минут сорок пять. Умеешь хоть в балду-то играть?

– Еще бы. А разве по этой копии нельзя будет меня нового воссоздать? – спросил Постников.

Его вопрос, похоже, искренне развеселил Холодного Доктора.

– Думаешь, ты самый умный? Это в первую голову попробовали – да только с тех пор зареклись. Говорят, душа все же существует, и копировать себя не дает… Ты садись давай. Имена существительные нарицательные прописывай!

Кресло-ветеран жалобно взвизгнуло и осело, когда Постников поместился в нем. Серый отточенными движениями циркового иллюзиониста застегнул на его затылке круг с какими-то леденящими точками и сунул в руки Постникову планшет для письма с листком бумаги формата А4 и авторучку. На странице уже имелась начертанная докторским почерком фигура – квадрат пять на пять клеток, в средней горизонтали которого было выведено большими буквами слово «БАЛДА». Постников вздохнул и приписал над второй буквой «А» букву «Н». Получалось новое слово «АЛДАН» – это был старый трюк начала игры, известный всякому с детства.

За его спиной деловито зашелестел кулер ноутбука.

– Черт его знает, что оно значит, – бормотал Недополз, скрючившись креветкой у экрана. – Мухлевать вздумал, что ли?

– «Алдан» – это от эвенкийского, означает «рыбная река».

– Да уж вижу, – отозвался доктор, радостно потирая руки, – эх, пошла эвенкийская руда!

Переулок Прудный, дом номер один обнаружился проще некуда. Тем более что дом оказался в этом переулке вообще один. Состоял переулок лишь из деревянного особняка купеческой постройки и длинного дощатого забора. Спору нет, грязновато было в городе, а про асфальт в этой части города, наверно, слышали разве что в новостях. Постников ловко перемахнул через монументальную лужу и завернул за угол бревенчатого дома. Переулок упирался в берег пруда, изобилующего ряской яркой, как неон. Дом был какой-то неопрятный, и если говорить прямо, то все это становилось похоже на вокзальную разводку с певучими приговорками о соколиках с итоговой пропажей денег и наручных часов.

Постников налег на мощную купеческую дверь, и сразу же уткнулся носом в бездонную портьеру. Ее старый зеленый плюш уже не мог вместить пыли больше, чем вобрал за свой век, и теперь делился ею от всей души. Кроме пыли, портьера источала ни с чем не сравнимый запах дворца культуры брежневской поры и школьной самодеятельности. Чувствуя нестерпимый зуд в носу и позыв к чиханию, вошедший переступил через порог. Внутри стоял кромешный сумрак, и глаза не сразу приноровились к нему. В комнате тишина, но в ней угадывалось тихое гудение неизвестного источника. Занавесь за его спиной с тихим шорохом сомкнулась, а еще клацнул замок.

Как только немного развиднелось, Постников сумел выцепить взглядом из полумрака того, кто обитал в этой комнате, или лучше сказать, в каморке. Перед ним, развалившись, словно падишах, полулежал на дворянском кожаном диване молодой человек лет двадцати двух от силы.

– Здравствуйте, – сказал ему Постников.

– Мое почтение, -вяло произнес молодой человек, и неохотно поднялся. Он переместился за офисный стол и сразу стал похож на менеджера по продажам. На столе приятным золотистым светом светился небольшой сферический гаджет, похожий на Око Саурона. Он-то немного и разгонял тьму, потому что никаких других источников света в комнате не было.

Видимо, хозяин кабинета тратить времени впустую не любил. Он уже вытянул из стола стопку каких-то бумаг, похожих на кредитные договоры.

– Ваше тело будет подвергнуто гибернированию и останется в полной сохранности в центре вечного хранения компании Уайт Лайн. Эта услуга включена в пакет сервиса. Теоретически вы сможете востребовать корпус в течение десяти лет – если сумеет вернуться, конечно, – скучным голосом зачитывал менеджер. И еще много чего говорил: заказчик имеет право, исполнитель имеет право… Постников перестал слушать и даже впал в легкое оцепенение.

– Имеются ли у вас татуировки на теле или дурсинг? – громко спросил клерк, закончив чтение.

– Бог миловал, – отозвался Постников, очнувшись. – А что такое дурсинг?

– Извините, – любезно осклабился клерк. – В ваших краях его называют пирсингом. Как вы сами понимаете, ответы на вопросы анкеты – на вашей совести. Они являются вашими персональными рисками. Мы не несем ответственности за психическое здоровье. Распишитесь здесь и здесь. Ну и – добро пожаловать!

Постников поставил несколько подписей.

– Запомните кодовое число: 9819. Сообщите его в фонде поддержки переселенцев, и вам окажут помощь. Серверная Республика заинтересована в притоке мигрантов и часто закрывает глаза на нелегалов, там действует государственная программа ассимиляции беженцев. Вот карта тамошнего банка. На нем сумма достаточная, чтобы купить билет на поезд до восточных регионов, и еще на пару банок консервов хватит. Как можно скорее постарайтесь убраться с западного побережья. Сейчас там неспокойно – за последние годы туда убрались многие активисты ИГИЛ, их помалу отстреливает армия и полиция. На востоке материка жизнь полегче, там находится, кстати, столица – Эфраим. Но все же полиции остерегайтесь. За выдачу нелегалов государство местным платит – сдадут с потрохами, не успеете «мама» сказать. Но не стоит переживать, все будет хорошо. Более всего на свете, как огня избегайте людей Модератора – с подозреваемыми в саботаже они суровы. В последние годы там стала зверствовать его тайная служба – так те просто звери. Запомните, начальника этой структуры зовут полковник Горацио. Сталкиваться с ним не рекомендую. В его ведомстве не пренебрегают пытками.

На это Постников не нашел ничего умнее, чем спросить:

– А что там с обеспечением безопасности на месте высадки и по маршруту следования?

– Мы гарантируем, что все будет как надо, – с любезностью заверил его клерк. – Наши сотрудники в реальном времени отслеживают ситуацию. Так что бросьте переживать. Думайте о хорошем – мой вам совет. Здоровее будете.

Парень погрузился в изучение сопроводительных данных, и в офисе на несколько минут зависла полная тишина, подобная той, что бывает после того, как кто-то сморозил глупость – только гораздо более долгая. Похоже, в старый особняк не проникали никакие внешние звуки, и разобрать можно было лишь тихое журчание, похожее на плеск жидкого хладагента в домашнем холодильнике.

– Миклуха? – вдруг радостно крикнул клерк, отчего Постников даже немного вздрогнул. – И как работает вживленная аппаратура? Нравится?

– Бюджетная модель: как раз по моим запросам. Скорость не ахти какая – но спам фильтрует будь здоров. Кстати, смартфон воспроизводится при сборке организма?

– Не вопрос! Эта марка проецируется. Сейчас начались проблемы с новыми моделями яблока и самсунга – их прошивают по требованию спецслужб, так что черта с два ты их переправишь. А рабочие лошадки типа «Миклуха Вортекс» – те на ура идут. Все содержимое памяти смартфона – на вашу ответственность, нас это не касается, о чем сказано в договоре. Короче, приготовьтесь, мы начинаем.

Клерк встал, с наслаждением потянулся, подошел к дальней стене и откинул, судя по звуку, тяжеленную металлическую створку на роликах. Из-за нее вылетел нестерпимый медицинский свет, а по ногам прошла волна холода вместе с клубами пара, напомнившими о парилке. Холодильник лязгнул и захлопнулся, свет отрезало, и клерк исчез, оставив посетителя в некотором недоразумении и во мраке. Постников ждал, что его пригласят перейти куда-то еще для очередной процедуры, но ничего такого не происходило. Через пару минут он попытался узнать время, но смартфон отчего-то не отвечал. И только тогда до Постникова дошло, что переселение души давно уже началось.

Все-таки не просто так в комнате была такая темень – она скрыла начало от него скольжения. Постникову вскоре стало заметно, что его сознание несколько поплыло. Он вытянул в темную пустоту перед собой руку, но не почувствовал ни руки, ни даже легчайшего движения воздуха. Это было его предпоследнее ощущение.

– Добро пожаловать! Приветствуем новоприбывших граждан республики и желаем новой счастливой жизни! – шепнул ему в уши неизвестный голос, при этом пальцы пронзило легкое электрическое покалывание. Оно было Постникову уже знакомо – точно такое было прежде, в доме старика Горемыкина.

Вот это и было последнее.

«Холодный доктор – чертов прощелыга», еле успел подумать пропадающий Постников и окончательно вырубился.

CNN: «Госдепартамент: Кровавый тиран Модератор Элайджа получает российскую военную помощь.

Официальный представитель Госдепартамента США заявил на сегодняшнем брифинге, что поставка Российской Федерацией комплексов орбитального базирования С900 в закрытое серверное пространство непризнанной республики Орфой противозаконна. Этот неконструктивный шаг России дает Коалиции демократических государств право в качестве зеркальной меры снабдить повстанцев серверного пространства оборонительными системами HYPER THAAD, способными нейтрализовать новую угрозу, исходящую с орбиты. Очередной виток эскалации напряженности вокруг закрытого серверного мира – всецело на совести российского режима, отметил официальный представитель Госдепартамента».

7 глава

Сквозь мрак прибыли загадочные слова «Сырой Брод», и снова не стало ничего. Только начало покалывать тончайшими иглами руки, затем ноги, но все онемело и не слушалось его. Истинно сказал классик: «чепуха совершенная делается на свете. Иногда вовсе нет никакого правдоподобия».

Постникова окатило шумом, как будто включилось радио. Стало слышно, как по каменному полу таскали тяжести, будто мешки с картошкой по складу. Похоже, драка – какие-то люди с пыхтением колошматили и пинали друг друга. Глаза Постникова все еще были слепы, и он мог полагаться лишь на слух. В уши вонзилась ледяным шилом трель полицейского свистка, и свалка замерла, кого-то повели прочь.

Скандальная стычка угасла. Поблизости разговаривали, как ни в чем ни бывало.

– Языком трепать – не мешки ворочать, – плаксиво говорил невидимый тип. – А ты не садись в карты с брюнетами. Обдерут за милую душу – у них это быстро…

– Так я и говорю. Сидит на болоте такой Дáрах. – многозначительно басил другой голос. – Полевой командир, повстанческая армия у него. Вот он – сила, не то что эта ваша милиция в обгаженных трусах! А вот у него серьезные ребята, они весь юг держат. И поддержку серьезную имеют – оттуда, знаете ли… Туда двигать надо, явное дело

Плаксивый голос язвительно возражал: – Эти, с болот, что ли? Опоили они вас, никак? Да, уж эти-то во главе с вашим распрекрасным Дарахом как раз и наведут порядочек! Кишки ваши на барабан намотают, «мама» сказать не успеете…

Бас недовольно ответил «хм» и принялся громко скрести пятерней щетину.

– Дарах! – плачуще и язвительно вскрикивал первый жалобщик и щелкал пальцами. – Освободитель! Да его бандюки только и могут, что девок на кочках портить! Эту вашу хваленую повстанческую армию федералы на шомполе вертели!

Плюнув на пол, бас обреченно подытожил: – Все тут хороши.

– Это верно. Кормить будут, не знаете?

– Дождешься от них…

Отчасти проморгавшись, Постников первым делом смог разглядеть какого-то мальчишку. Пацан лет от силы четырех с бутылкой воды указал на Постникова рукой и с тревогой спросил:

– Мама, а куда дядя едет?

– Я подкидыш, – просипел Постников и подмигнул. Вышло совсем не смешно, потому что голос каркнул, будто спросонья.

– Некрасиво пальцем показывать, – рассеянно одернула ребенка мать и вытерла сыну нос бумажным платком.– Туда же, куда и все остальные.

У нее был затравленный вид и заплаканные глаза.

Глаза как будто приходили в норму, и зрение стало проясняться. Постников видел перед собой расплывчатые, будто он смотрел из-под воды, контуры двух-трех голов и пониже – параллельные линии, которые через минуту оказались спинками металлических кресел. Очень просторная, большая комната, точнее, зал ожидания. Похоже, вокзал или аэропорт. Перед зрачками упорно маячил размытый световой бублик, какой появляется, если немного потереть глазные яблоки пальцами, а боковое зрение упорно отдавало мутью. Но все помалу набирало четкость и глубину, а вместе с ней становились более понятными и звуки. Постникова обступил знакомый каждому вокзальный гомон – обрывки слов, шаги, детский плач. Вскоре он поймал себя на том, что его взгляд непроизвольно поворачивает в одном и том же направлении, словно компасная стрелка. Там, напротив и через проход, немного правее, сидела девушка. Она показалась Постникову невозмутимой и неподвижной, как статуя. У девушки была чистая и хрупкая шея под белокурыми, светлыми завитками на затылке, она читала книгу или учебник. Девушка была похожа на первокурсницу, собравшуюся домой, потому что начались каникулы. На каменном полу возле ее аккуратных и тоже очень чистых ног стояла небольшая дорожная сумка на колесиках с пристегнутой кошкой, которая была связана из черной и белой шерсти. И была она всего на пару лет моложе его дочери, никак не более.

– Встать! – яростно скомандовал женский голос прямо в ухо. – А ну оторвал задницу, живо!

Переведя взгляд, Постников увидел даму – или лучше сказать гражданку. Она подкралась бесшумно или давно стояла здесь. Зрение все еще мутилось, поэтому поворачивать голову приходилось с доворотом.

– Чего расселся! Нельзя сидеть! – налетала мегера. На мегере был форменный темно-синий костюм с красивым металлическим отливом. Берет с серебристой кокардой, строгая прическа, волосы совершенно седые. На рукаве шеврон. Сотрудница железнодорожной компании или служащая на станции.

– Я попробую, – косноязычно пробормотал Постников, еле ворочая деревянным языком. Он приподнялся. Мышцы будто окостенели, однако ноги слушаются. В два приема, как штангист, Постников сумел успешно приподняться и даже встать.

– Да что с ними сюсюкать? – поддержали даму из скамеечных рядов. – В предварилку его сдать надо. Не вокзал, а какая-то ботоферма!

– Он уходит, не надо! – крикнула седая женщина и снова повернулась к Постникову: – Да иди же ты скорее, нельзя тут появляться!

Постников медленно осмотрелся, отыскал пиктограмму, указывающую направление к туалету и отправился в путь мимо людей, чемоданов и сумок. Ноги его вышагивали на удивление исправно, хоть и сидела в каждом колене добрая пригоршня ваты. Но слух постепенно возвращался, особенно если сглотнуть раз или два.

Тем не менее, он сослепу зацепил плечом человека в годах, копавшегося в гигантском дорожном бауле. Его толстый зад перегородил всю дорогу.

Постников извинился и спросил: – Не подскажете, где тут найти банкомат?

Невинный вопрос, заданный упитанному пассажиру, отчего-то показался тому до крайности забавным. Он, как актер перед антрактом, взмахнул толстыми короткими ручками и расплылся в иронической ухмылке:

– Надо же – еще один! Так ты мертвая душа? Только что прилетел? Нет здесь никакого банка – и банкоматов тоже нет. Выкинь к черту твою карту.

– Кто, я?.. Но почему вдруг «мертвая душа»? – удивился Постников.

– Да кто же ты еще-то? – хамил жирдяй. – Банкоматов нет. И банков никаких здесь нет. И поезда не будет, не жди!

Проинформировав собеседника таким манером, толстяк повернулся к нему спиной и с новой энергией нырнул в свою титаническую сумку, как будто собираясь в ней устроиться на зимовку.

Под сводами зала проплыл нежный аккорд, и с потолка затем было сказано:

– Скорый поезд «Сырой Брод – Баллибей» задерживается на неопределенный срок, причина – неприбытие поезда. Пассажиров с детьми приглашает комната матери и ребенка, действующая в круглосуточном режиме. Свободных мест в привокзальном отеле, к сожалению, не появилось.

Постникову стало ясно, чего здесь не хватало. В мешанине вокзальных шорохов, слов и шарканья недоставало самого главного, словно шампура в шашлыке – стука вагонных колес и волн шумного воздуха, расталкиваемого составом. Ведь не может быть, что поезда здесь бесшумные.

Путь к вокзальной уборной пролегал вдоль шеренги автоматических пригородных касс, похожих на никелированных одноруких бандитов из Лас-Вегаса. Только ни один бандит почему-то не работал и, похоже, все были обесточены напрочь. В полумраке над кассами светился, словно готический витраж, единственный голографический плакат высотой метра в два с половиной. На плакате сияло знакомое лицо – человек лет пятидесяти, и рядом шли его слова:

«Мы сами!

Модератор Элайджа призывает граждан Республики Остров голосовать за полную автономию и экономический рост.

В единстве – к единой цели!».

Постников не стал останавливаться, чтобы лучше изучить лицо кровавого диктатора (если верить СМИ демократических стран) Ильи Ефремова. Впереди уже виднелась нужная дверь. Он вошел в мужскую уборную и решительно шагнул к умывальнику. Глянув на себя в зеркало над раковиной, Постников вздрогнул. В приглушенном свете светодиодных ламп на него уставился жутко изможденный человек неопределенного возраста, скорее дряхлый, чем пожилой, с нездоровой бледной кожей, с многодневной бесцветной щетиной, с затравленным и равнодушным выражением лица. Он был одет в поношенную и обмятую спортивную куртку, под которой проглядывала несвежая футболка и еще целый ворох всевозможного тряпья, явно натянутого для тепла. На плечах лежали две ярко-желтые синтетические лямки, а за спиной обнаружился довольно тощий и нисколько не тяжелый рюкзак для детского загородного пикника. Отрицать очевидное было бы глупо: человек в зазеркалье оказался матерым бомжом.

– Да уж, – сказал Постников своему двойнику, – красота – это страшная сила!

Все же холодная вода из-под крана – это, доложу вам, вещь! Утершись бумажными салфетками и напихав таких же в рюкзак про запас, а заодно с ними прихватив еще два небольших куска железнодорожного мыла, Постников выбрался из туалета, толкнул выходную дверь зала ожидания и оказался на полупустом перроне. Его обступило раннее утро, солнце висело еще низко и в полусне ленилось за крышами. Теперь он знал, где находится восток.

Оглядевшись (мало ли где ходит милицейский патруль), он двинул заурядной обывательской походкой вдоль железнодорожного пути навстречу незаметно всплывающему солнцу.

Утренний воздух еще не прогрелся как следует, и было зябко. Еще оказалось, что Постников шел на восток не один. Одиночки, пары и целые семьи также отправились в путь с утра. Пройдя сотню-другую метров, он догнал целый табор – семейство числом не меньше дюжины домочадцев. Ярких расцветок пожитки были свалены цыганской грудой на багажной тележке и старательно примотаны бечевкой, а на самом верху горы, на чемоданах и узлах, аристократично покачивалась пожилая женщина с грудным младенцем на руках. Она курила сигарету и отворачивалась в сторону, чтобы пепел не попадал ребенку в глаза. Старуха недоверчиво покосилась на Постникова разбойничьим карим глазом и показала ему желтый и костлявый средний палец. Тележку толкал чернявый парень лет тридцати, а за ним следовали его жена с волосами цвета фуксии, тоже с младенцем на руках, и еще несколько человек разновозрастных детей, и все были увешаны сумками.

Топая вслед за ними, Постников услышал рыдание не рыдание, а душераздирающий плач: – А-ха-ха, гыыыы!..

Но это оказался вовсе не всхлип, а смех. Все же удивительно устроен человек: иной раз и объяснить нельзя, почему он сразу соображает, что смеются ни над кем иным – а как раз над ним лично. Смешливый весельчак, судя по его одежде, состоял в должности перронного носильщика, а его красноватая и щекастая физиономия подсказывала, что досуг он беззаветно посвящал одной излюбленной цели. Именно таков был красавец, что трясся в пяти шагах, его просто скрючило в дугу, но при этом он показывал на Постникова пальцем, что было само по себе, согласитесь, невежливо.

– Прорвало, что ли?! Ой, не могу… – булькал в агонии носильщик. – И откуда вас так… ой, столько лезет-то, а?..

– Чего надо? – мрачно поинтересовался Постников, внутренне готовясь дать в морду. Но веселый носильщик совладал с одышкой и сказал: – Ты это, не серчай. Раньше вашего брата-покойника сразу в миграционный приемник кидало. А ныне – как медом тут намазано, на станцию всех проецируют. В приемнике теперь сразу в оборот берут – а тут, глядишь, с беженцами смешался – и поживешь малость. Понимать надо.

– Пьян ты, что ли?

– Работы нет – имею право! – гвардейски отрапортовал носильщик. – А ты – покойничек непрописанный, так и знай. Я таким же был после проекции – и ничего. Тогда можно было прописаться, а теперь – с этим строгость. Отловят тебя, худо будет.

– Спасибо, – ответил Постников и пошел дальше. Его странный собеседник закричал ему в спину:

– Эй!

– Алкаш и безумец какой-то, нечего на нем зацикливаться, – решил Постников и прибавил шагу.

– Да постой ты, эй! – орал назойливый носильщик. – Ты лучше в Баллибей держи. Там найдешь круглосуточный универсам, в нем работа есть – товар грузить, улицу мести… От голодной смерти скольких спасли. А если тебе надо дальше на Восток – автосервис на краю города ищи, автостопом поедешь. В одиночку не выжить тебе, имей в виду… А тележку-то я им загнал, да. Багажную – хе-хе…

Смех пьяного человека без следа растворился в привокзальном утре. Постников больше не оглядывался и двигался своей дорогой, входя в ритм. Кончился перрон, и потянулась гравийная насыпь, а четыре вокзальных пути сошлись в двойную ветку. Придорожные склады, мастерские и прочие нужные постройки тоже остались позади. Бетонные шпалы увели путника за город и доставили к умиротворяющей реке между низких и пологих берегов. У воды из ивняка здесь и там выглядывали зеленые камышовые островки, а в воде то и дело всплывали и расползались круги – похоже, в реке водилась рыба.

Начинало припекать. В лугах уже проснулась живность: шмели, стрекозы и мотыльки занимались своими делами, а повыше носились какие-то небольшие птицы, которых было хорошо слышно, и шагать под залихватские трели стало куда веселее, чем по городу. Пахло разогретой пропиткой для шпал и обычными луговыми травами. Утоптанная грунтовая дорога, что пересекла рельсовый путь, с легким изгибом взбегала на плечо невысокого холма, поросшего жухлым лопухом. Дальний склон спускался к балке или к озеру, а там, за спокойным зеркалом воды, соблазнял глубокой синевой хвойный лес. Постников глядел по сторонам во все глаза. Его уже полностью отпустило от паралича. Это были те самые места, где высадился после дерзкого рывка завлаб и повелитель нового мира. Не так далеко за спиной Постникова остался великий Западный океан, а впереди на тысячи километров пролег огромный континент – Восточная Гондвана. Идущего охватил легкий озноб, знакомый каждому, кто испытал хоть раз чувство прикосновения к тайне.

Несмотря на то, что морское побережье было рядом, полуденная жара раскочегаривалась адская. Влажный лоб атаковала крылатая кавалерия, а ветерок поддувал уж очень слабый и толку в нем не было почти никакого. Постников свернул от железнодорожной насыпи к воде, где ивняк разросся погуще, и постановил немедленно устроить привал. Энергично содрал с себя многослойное тряпье, побросал в воду и тут же все перестирал, щедро намыливая одним из двух украденных на вокзале кусков мыла, мял и тер долго, а потом тщательно полоскал в сонной речной прохладе. Развесил по гибким ивовым веткам, чтобы постиранное высыхало на солнцепеке, а сам забрался в холодный поток, плескался, переступая на вязкой подушке ила, и в итоге стер об себя весь обмылок.

Припекало все крепче, джинсы и куртка обсыхали на глазах. А поездов, между прочим, так и не было слышно на линии. Движение отсутствовало полностью – как в направлении станции Сырой Брод, так и от нее. И смартфон упорно молчит, отказывается ловить сеть. Будем надеяться, это временно.

В смешном детском рюкзачке были найдены две банки дешевых рыбных консервов, одна банка говяжьей тушенки, три упаковки армейских галет, десять брикетов лапши, пять пакетиков кофе и армейский же котелок со следами копоти на облупленных боках. Котелок есть, а чая нет – нехорошо. Нож швейцарско-китайский универсальный, ложка, вилка. Маленькие пакетики соли и сахара, два коробка спичек и красивый туристический буклет со свернутой картой для путешественника по Восточной Гондване. Маршрут в ней был заботливо прорисован красным маркером. Карта сообщала, что путь отсюда до города Баллибей займет часа три, не больше. Полиуретановый коврик, свернутый в трубу. Аптечка – плоская коробочка размером в половину ладони. Идентификационная карта личности с размытым портретом обладателя, она же банковская карта. А банкоматов нет.

Вылезший из реки посвежевший человек блаженно вытянулся на пружинистом полиуретановом коврике и закрыл глаза. Тихо плескалась вода и сонливо шелестели ивы, издалека доносились неразборчивые голоса. Открыв глаза, Постников понял, что он задремал и спал в итоге не менее двух часов. Торопливо нахватал по берегу сухого топляка, запалил костер и вскипятил воду, пристроив котелок на толстую ветку с развилкой. Пил кипяток, решив приберечь кофе, и пообедал распаренной лапшой. Вообще, разумнее будет привыкать к умеренности.

Оттер песком котелок, прошелся пучком травы и прополоскал, аккуратно упаковал пожитки в рюкзак. Одежда высохла лучше некуда, а что все было мятое – так на это мы, ясное дело, плевать хотели. И не худо бы еще удочкой разжиться. И обязательно солью.

Нет на свете лучше картины, чем в те дни, когда в полдень солнце заливает цветущие луга и проселочные дороги, а трава не успела еще поблекнуть и забуреть от июльского зноя. Жизнь в такие минуты может показаться вполне сносной.

И знаете, в целом оказалось не так уж страшно. Теперь – добраться до второй точки, отмеченной на карте. Там устроиться на ночлег в каком-нибудь сарае. Ночевать на берегу, в неизвестности, – не дело. Здесь водятся комары, а то и кто похуже. Он двинул дальше.

8 глава

Если верить дрожащей маркерной линии, то ходу до ближайшей от станции деревни Речная было часа полтора, никак не больше.

Постников приложил ухо к рельсу – послушать, не идет ли где поезд. Рельс безмолвствовал как мертвый, а железнодорожный мост, наоборот, отзывался живым гулом на ветру. Вскарабкавшись по скобам на самый верх стальной мостовой фермы, где порывами хлестал дерзкий ветер, Постников поднялся во весь рост на широкой поперечной балке, щедро усеянной засохшим птичьим пометом, и огляделся во все стороны. Под ногами дышал удивительный мир – новый, но удивительно знакомый. Ртутная сабля реки плавно забирала на юг, в той же стороне проглядывали буро-зеленые холмы и терялись в синеватой дали вперемежку с небольшими перелесками. Кое-где проглядывали ровными линиями куски возделанных полей, по которым бродили черные точки галок. По траве катался невидимый ветер и разгонял волны, ветки берез гнулись и воздух протяжно шелестел в кронах, выворачивал листву серебристой изнанкой кверху. Но скажите на милость: разве может в таком месте случиться хоть что-то неприятное? Вздор, не может быть – все не так уж плохо!

Когда Постников спустился на землю и углубился в тень сосняка, из кустов прямо перед ним вылетел рыжий зверь и потрясенно застыл совсем близко, всего шагах в пяти. Лиса, рыжая лесная лиса. Смотрела умно, будто запоминала. Фыркнула и неторопливо растворилась в подлеске.

Через час с небольшим размеренной ходьбы поодаль в траве, словно шляпки подосиновиков, проглянули шиферные скаты и трубы деревенских крыш. Сразу за опушкой потянулись поля с остатками картофельной ботвы – урожай здесь уже собрали. По деревне бродили какие-то люди, урывками доносился пронзительный детский плач. Подойдя ближе, Постников услышал непонятное ритмичное похлопывание. Приглядевшись, он понял: полуоторванная полоса жестяной кровли пустого дома загнулась и хлопала на ветру. На жердевом скелете пугала, торчащего посреди вытоптанного огорода, отдыхала матерая сорока и стреляла глазом по сторонам. Этот край деревни словно вымер. Только посреди улицы брела ему навстречу изможденная и оборванная в лоскуты женщина с ввалившимися щеками. Прикрыв ладонью глаза от солнца, она так и сверлила пришельца глазами, будто собиралась нанизать его на нитку про запас.

Сорока залихватски выдала автоматную очередь, а женщина подошла и вдруг ловким движением прильнула к его плечу и зашептала прямо в ухо:

– Я тощая да ловкая – сделаю хорошо, сам же обрадуешься!

Постников сказал «нет» и отмахнулся локтем, и странная женщина, как ящерица, сиганула за угол. Детский плач стал еще громче, а в нос ударил стойкий смрад нищеты. На заборах всюду висели пятнистые детские пеленки и какие-то дырявые ковры. Улицу прорезал истошный женский визг, а за ним свинцовой картечью посыпалась площадная брань другой женщины: «Твою мать, куда ковшик свой ставишь, лахудра!».

Ветер притащил запах дыма – за деревней, похоже, жгли костры. Люди в Речной стоят таборами, потом что здесь кончается первый дневной переход от Сырого Брода к востоку, к тишине и к хоть какой-то безопасности. Глядя на пеленки, Постников быстро сообразил, что мысль о сне на сеновале ему придется забыть. Конечно, спать где-то было надо – а тут, извольте видеть, ковшик. Скверно люди здесь живут, заметно сразу.

В поле за кривой жердяной околицей выстроились полукругом разномастные машины, прицепы и велосипеды, а обитатели этого бивака поддерживали огонь, волокли охапки дров, надерганных из поленниц, тополиные ветки и кое-где уже ломали заборы, чтобы не зябнуть ночью. Вымахали на огородах пестрые купола шатров, слепленных из всего что только можно – бумажных пакетов, одеял, кусков шифера и целлофановых клочьев.

Но черт возьми – где же заночевать? В сероватых сумерках шныряли всякие беспокойные силуэты, и в воздухе вздымалась полковым знаменем опасность. Постников пошел к деревенской площади. Здесь имелся внушительный дом, похожий на сельскую администрацию или сельсовет. Близ него роилась внушительная толпа, человек с полсотни, и гомонила страшно. Но все это опасной бритвой вдруг вспорол дикий, звериный рев. В нем слышалась невыносимая боль. Из сомкнутых человеческих спин выпросталась насмерть перепуганная сухощавая старушка и прокатилась стороной, в ошеломлении приговаривая «кровопивцы – ишь чего творят…».

Протолкавшись вперед, Постников увидел, что на земле под забором управы корчилась полураздавленная или обгоревшая женщина – было не разобрать. Она кричала без передышки, на сплошном беспрерывном выдохе. Ее тесно окружили, не протолкнешься, и ничего понять было нельзя. Постников успел разглядеть разве только ее руку, которая сжималась и разжималась, как будто искала что-то в пыли. Крик женщины прервался, и сразу села жуткая тишина. Все притихли, шелестел только тревожный шепот. Умершую подняли на носилках и понесли в управу, вслед за ней пробежал страшно запыхавшийся, пунцового цвета человек с медицинским саквояжем и тоже исчез внутри дома.

– Фельдшер. Теперь акт будет составлять.

– Вот тебе и привет – невинную женщину, возле собственного дома. Кожу со спины срезали и сняли…

– Да кто же?

– Ищи-свищи: мало ли народу по дороге шастает…

– Известно, чья работа, – рассудительно вещал какой-то старик. В молодом лунном свете только была видна его темно-синяя кепка, украшенная неизвестным белым логотипом и толстый нос.

– Да ты-то откуда знаешь, старый? – злобно крикнули из темноты. Но дед не смутился и с достоинством произнес:

– Дубоградская это работа – вот чья! Ее сын в республиканское ополчение подался – там паек хороший, дрова дают и еще льготы. Вот и выслужил парень – от Модератора грамоту теперь пришлют, соболезнование – на стенку повесить…

– Что такое «Дубоградская работа»? – спросил у Постников старика.

– Ты, парень, приезжий, вот что. Беречься тут надо, – ответили за спиной.

– Нет, дед, ты погоди, – не унимался Постников и пытался ухватить старика за рукав. Держать ответ старик совершенно не желал. Он виртуозно заработал локтями и в секунду исчез, словно жук в африканском песке.

Постников отошел в сторону, там нашелся скудный торговый ряд. Несколько автомобильных прицепов и садовых тачекслужили прилавками, на картонных листах был разложен лук репчатый и зеленый, картофель, чеснок, пара пучков увядшей петрушки. Предлагалась также поношенная одежда для детей и взрослых, немудрящая посуда, игрушки. Как видно, в оборот шлее здесь все что только можно.

– Что продаете? – поинтересовался Постников у круглого продавца с раскосыми эвенкийскими глазами. Тот с непроницаемым видом укладывал репу в мешок и отозвался нехотя, да и только лишь потому что Постников не отставал:

– Ну, спиртное. Сигареты. Наркотики. Жратва. Ну, женщину могу или мужчину, если деньги есть или на обмен что стоящее, – изрек тонким голосом эвенк и показал известный всему миру жест, обозначающий наличность.

За его пикапом был припаркован легкий двухосный фургон, крытый дырявым брезентом и пристегнутый к самодельному моноблоку, собранному из черт знает чего. Оказалось, что хозяин фургона – тот самый проницательный старикан в кепке. Он восседал на облучке этой универсальной машины и давил на педаль газа, прогревая двигатель своего железного коня.

– Никак в дорогу на ночь глядя выдвигаетесь?

Старик ответил: – Дураков нет. Да вот хочу перегнать телегу к лагерю поближе.

– Можно в вашей повозке переночевать? Если что – помогу ее сторожить, – спросил Постников. – Только не подумайте чего – я не вор. Сами же видите, только что прибыл.

Старик не сразу отозвался и начал изучать Постникова с величайшим вниманием. Большие оттопыренные уши придавали его лицу простецкое выражение. Носил он расстегнутый стеганый жилет, черный шерстяной джемпер, немаркого цвета рубашку в мелкий орнамент и бесформенные брюки, привычные к полевым работам. Во рту деда сидела трубка с изогнутым чубуком, а над ней нависал толстый крапчатый нос. Из-под кустистых седых бровей покалывали маленькие глазки сельского жителя, который вечно себе на уме.

– Валяй, – разрешил старик. – Какой из тебя жулик? Только если что задумал – башку отстрелю, усек?

– Еще бы не усек.

В деревне Речной улеглась тишина. Ветер давно затих, и слышался разве что лай деревенских собак да вскрикивали сонные голоса в таборе – разные сны снились людям в эту пору. Подкатив с треском к лагерю, дед вынул из прицепа моток толстой проволоки и в несколько оборотов прикрутил ею мотоблок к передку повозки. Постников тем временем сходил до костра, принес полный котелок дымящегося кипятка и достал из мешка банку консервов. Старик выложил золотистые картофельные лепешки и даже небольшой шматок копченого сала. Пили кофе в прицепе при свете старого аккумуляторного фонаря, в то время как по брезентовой кровле уютнейшее постукивал ленивый дождь. Перекусив, растянулись на брезенте, из-под которого в бока упиралась картошка. Говорили обо всем, то есть, Постников, конечно, больше расспрашивал. Спать что-то не хотелось.

– На западной околице ходит оборванная девушка. Она сумасшедшая?

– Заигрывала, никак? Да это же наша Гретхен, которая без соображения! Так вот оно что – ему Гретхен повстречалась, а мы ее за амбарами и в лесу весь день искали! А она, видать, в старый дом опять забралась.

Старик высунулся из-под брезента и заголосил на весь лагерь:

– Госпожа Энгельс! Она в старом доме пряталась! Я же говорил вам: никуда не денется, побоится одна за деревню выходить!

Ему неразборчиво ответила женщина. Дед заполз обратно в фургон и закурил трубку, отчего фонарный свет приобрел сизый оттенок. Зато комары теперь трижды подумают, прежде чем сюда соваться. Старик пояснил:

– Ее болотники из халифата утащили в прошлом году, измывались, а потом выгнали. С тех пор она иногда нормальная, а в другой раз то хлеб выпрашивает, то пляшет на дороге. Голова мутится у нее, видишь ли.

– Тяжелая история, – сказал Постников и чихнул вследствие дыма.

– Это ничего, это пройдет, – ободрил старик и выколотил трубку на бортике фургона.

– Сколько ей лет?

– Да вроде как семнадцать стукнуло к лету.

– Почему так сделали с женщиной на площади? И кто?

– Как почему? Чтобы люди боялись в ополчение идти. У каждого родня есть, и всякий подумает – надо ли ему такое. Но послушай лучше. Ты об этом деле не говори ни с кем – а то мало ли кто тебе попадется. Не то слово брякнул – и кожу с тебя долой, это у них не залежится. Молчание – золото, умные люди до нас установили!

Он так и не назвал своего имени и не просил собеседника представиться. Да и Постников сам уже начал кое-что соображать.

– Как вообще живется здесь?

Дед почесался и ответил:

– Нехорошо живется, тревожно. Главное – на улицу в сумерках не соваться, а ночью теперь и медики не ездят, и полиция не особо. Как живется, спрашиваешь? А я тебе скажу: дома надо сидеть. Дверь на пять замков, на окнах решетка из нержавейки и ставни со звукоизоляцией. Пересидеть можно – но только тихо, и после сумерек со двора ни ногой. Я бы рад на своем огороде жизнь дожить – да ведь как усидишь? Вон беженцы те же идут – отощали, одни ребра торчат, а еще и детей с собой волокут. Им теперь никто куска не подаст, а у меня и картошка, и морковь, и свекла та же – я им недорого обменяю, чего-то из одежды, и обувки возьму. И они живые, не померли с голодухи, и я внукам обновки привез. А как еще – жить-то всем надо.

– А что слышно, если в мировом масштабе? Кто такой Дарах, и откуда имя такое странное?

По словам старика выходило, теперь все странное, вся жизнь странная. Дарах, конечно, имя не настоящее. Но его все так зовут, это старое имя, появилось оно с тех пор, как в Дубов Граде поселились инструкторы из дальних краев, с той стороны. Откуда он сам взялся и где его крестили – того старик не знает и рассказать не может.

Но при этом он намекнул, что Дарах приторговывает людьми. Рабский труд в большом ходу не только в Сером Секторе, где слаба республиканская власть, но и на южном архипелаге, что в двух днях плавания по морю и говорят, что еще и на других материках, о которых мало что известно. Черт его знает – может, этих материков вообще и нету, одна сплошная выдумка, мракобесие. Но спрос на людей имеется, это факт.

– Что же вам дома не сиделось, господин турист? – говорил старик. – Не лучшее время вы нашли, чтобы навестить наши края. Нелегалов теперь стали жестко отлавливать и сажать.

– Это почему?

– Чего непонятного: война близко. Шпионов ловят. Вот вы человек явно образованный и в сельском хозяйстве не чужой. Отчего бы вам не осесть, где спокойнее, и не взять несколько акров хороших земель, заняться надежным, уважительным трудом? Я не спрашиваю, куда вы лыжи навострили. Но если бы спросили меня, то я сказал бы: нечего приключений на собственную шею искать. Оставайтесь тут, живите – мужчин здесь недостаток, работать в поле некому. С картошкой точно не помрете!

– Мне в Баллибей нужно.

– В Баллибей! Тоже мне удовольствие! И мне туда нужно – через неделю картошку везти на рынок. А давайте-ка со мной за компанию – это будет хорошее дело. Одному теперь никак нельзя – сами видите. И вы при деле, и мне помощь не помешает. Соглашайтесь, дело говорю!

–Утро вечера мудренее, – ответил Постников, – спешить не следует.

– А как же! Скажем, вот вы парень образованный, и по сельскому хозяйству понимание имеете, не клоун какой городской. А что: славно пожить на ферме, не понравилось – человек свободный, иди на все четыре стороны. Если как пойдет на лад – то дел будет непочатый край. И посевная, и канавы рыть, и сено косить, а там новый урожай – не жизнь, а песня! Ну, а теперь – спать.

Остаток ночи прошел без происшествий, если не считать того, что сон на ложе из картофельных клубней, прикрытых тонким брезентом, невозможно назвать восхитительным. Но владелец фургона давно привык к такому удобству и мирно похрапывал до рассвета.

Засияло солнечное утро, и старик расщедрился на вкуснейший пирог с морковью и на душистый чай из местных трав. После завтрака, открутив проволоку и убрав ее обратно в кузов, он запустил двигатель, сел на облучок агрегата, и фургон с пассажиром внутри тронулся прочь из Речной, затарахтел вдоль проселочной дороги. Ночной дождь хорошо прибил пыль, и езда была одно удовольствие.

Менее чем через час, когда на вершине холма среди сжатых полей показалась впереди ферма, сделали остановку в куцей березовой рощице. Ноги поразмять, как выразился фермер. Постников полез в самые заросли. Стояла какая-то подозрительная тишина – не было слышно даже птиц, лишь только кроны негромко шуршали над головой. Постников зашел за кусты и едва не врезался лбом в дерево, споткнувшись – наступил на мягкое, пружинистое. Присмотревшись, он замер от ужаса. На земле лежал труп молодой женщины в разорванной голубой блузке, небрежно спрятанный в мелкой канавке среди мха и травы. Похоже, она была убита совсем недавно, и ее незрячие глаза отрешенно глядели в ясное небо. Тело было наспех забросано зелеными ветками, и поэтому Постников его не сразу заметил.

– Голубая? – перепросил старик. – Где нашел?

– В лесу. Ветки. Идемте, я покажу. Может, медведь?..

– Нет здесь медведей!

Подойдя к убитой, фермер долго молчал, а потом сказал спокойно:

– Это моя племянница, мать моих внуков. Бандиты, похоже, те самые, что женщину порезали в деревне. Они, как видно, к востоку подались. Надо бы шерифа предупредить, а у меня телефон, как назло, разрядился. Помоги ее в фургон отнести.

– Детей здесь нет, – сказал Постников. – За подмогой идти надо. И потом, ничего здесь нельзя трогать, это следствию повредит.

– Какое там следствие! Мне плевать, я в лесу ее не оставлю.

Они переложили мертвую на кусок брезента, отнесли на дорогу и бережно уложили в прицеп. Старик снова взялся за руль, и Постников еле успел запрыгнуть на подножку. Мотоблок потянул с ревом, разгоняясь перед рывком на вершину холма, и затрясло в кузове нещадно. Дорога делала крюк, поворачивая к ферме, и Постников подумал, что сейчас они неминуемо перевернутся и полетят с насыпи, ломая ребра и ключицы. Но вместо этого он услышал, что подвывавший на пределе двигатель сбросил обороты, и бег замедлился. Выглянув в щель, Постников увидел перегородивший дорогу громадный черный джип с мигалкой и троих вооруженных людей в черном. Похоже, полиция уже была на месте.

Фермер сперва не стал глушить мотор, остановив фургон в метрах пяти от полицейской машины. Вооруженный властным жестом указал, чтобы подъехавший выключил двигатель. Мотоблок гневно каркнул и смолк. Незамедлительно подошли еще двое в форме с какими-то арабскими нашивками и в темных очках и встали по обе стороны дороги.

– Откуда вы, ребята? – спросил дед. – Вроде как не из местных?

– День добрый! – с гортанным южным выговором сказал один из полицейских. – Будьте добры, ваше водительское удостоверение.

– Да хватит уже, – прервал его второй. – Эй, ты что, – с той фермы?

– Вам бы лучше делом заняться, – ответил старик. – В полумиле отсюда при дороге в лесу я нашел мертвое тело. Это моя племянница. И я спешу на ферму, потому что думаю, что убийцы побывали и там.

– Их там уже нет – бросил первый тип, насмешливо улыбаясь. – Это я тебе точно говорю!

– Был бы я малость помоложе, – мрачно сказал дед, – я бы в военные записался. И ружье у меня найдется. Эти твари недалеко ушли, хоть одного да успею с собой забрать.

Первый чернец прыснул и весело расхохотался ему прямо в лицо, и сердце Постникова пронзила одна мысль. Однако додумать ее он не успел, потому что второй лжеполицейский молниеносным финтом ударил фермера в грудь, а когда тот согнулся от боли, артистично и легко провел по его горлу длинным светлым клинком снизу вверх. Из шеи старика сразу вышел широкий веер черной крови, дед захрипел, схватился за горло, заваливаясь лицом вперед. Убийца ловко отдернул оружие и вытер лезвие об спину старика, упавшего на колени и заливавшего дорожную пыль тяжелым красным потоком.

Случившееся далее виделось Постникову будто со стороны. Не помня себя, он содрал задний край брезента с крюков и вывалился на дорогу. Послышался удивленный вскрик и несколько быстрых слов на непонятном языке. В эту минуту Постников превратился в зверя, спасающего свою жизнь. Ему не нужно было объяснять, как себя вести – свечкой подхватившись с земли, он почти на четвереньках скакнул к обочине и кубарем покатился с ее высокой насыпи вниз, а над ним уже негромко захлопали выстрелы. Трава у дороги оказалась слишком низкой, и это был конец.

Голоса перекрикивались, казалось, прямо над головой, и он уже не верил ни во что, когда почуял звериным чутьем – метрах в десяти из склона выходила большая дренажная труба, отводившая талые воды с полей, и возле нее трава как раз была самой густой и высокой. Повинуясь древнему бессловесному инстинкту, Постников рванул туда с отчаянием последней надежды – лишь бы те не сразу угадали про трубу. Мишень была у них как на ладони, и по ней стали бить короткими очередями, это было заметно по тому, как выкосило клевер справа – прицел взяли высоковато. Рывками, петляя, Постников долетел и шилом воткнулся в бетонную шахту. Перемалывая колени в труху и срывая ладони, пополз, слыша крики снаружи. Труба вывела его на противоположную сторону дорожного вала, за которым сразу начинался пышный кустарник, а чуть далее лез молодой приземистый ельник, и он стал беглецу спасением.

Не меньше километра Постников крался на четвереньках, стараясь забраться как можно глубже в лес. Сел в траве и прислушался. Голосов и машины не было слышно. А вот дятел в этом лесу был слышен – точнее, его дробная трескотня, и она прозвучала музыкой жизни. Тихая изморось падала в лесу, влага почти беззвучно садилась на подлесок. Разодранная рука горела, пальцы дико саднили, побаливали колени. Но ведь все это была чепуха. Похоже, погони не было. Наверно потому, что не такой уж Постников был ценный трофей.

Сердце до сих пор колотилось как бешеное, чутье оставалось настороже, и поэтому он заметил краем глаза – невдалеке качнулась ветка папоротника. Всмотревшись туда, он разглядел в зеленой тени припавшего к земле грязно-рыжего тощего зверя, не менее пристально изучавшего человека. Лиса. Она попятилась и бесшумно юркнула в гущу стеблей – только хвост мелькнул.

– Какой же бедлам вы тут устроили, господин профессор, – пробормотал Постников. – Кто бы мог подумать…

9 глава

Сидя на трухлявом стволе, Постников понемногу приходил в себя. Лес был полон обычных, спокойных звуков. Только хотелось бы знать, скоро кончится эта изморось или нет, потому что если промокнуть, то это будет очень некстати. Брюхатые тучи напирали со стороны океана. Если польет сильный дождь, надо будет по-быстрому соорудить какое-то укрытие. А потом, как ни крути, придется сушить одежду и обувь на костре. Солнце просвечивало все реже, и лес глядел совсем хмуро.

Направился в ту сторону, где предполагался восток. Невероятная удача – школьный рюкзачок не остался в повозке. На ходу вынул карту и попытался уточнить направление. Карта утверждала, что прямо под его ногами проходила проселочная дорога, прямиком ведущая к автотрассе в крупный населенный пункт Баллибей – да только попробуй отыскать ее здесь, где трава густа и нетронута. Примерно через километр Постников увидел свежескошенное клеверное поле и за ним ориентир – холмистую гряду на северо-востоке и направился дальше. Он старался, держаться ближе к тенистой опушке, чтобы не маячить в чистом поле. Сосны закончились, и за ними обнаружился тот самый проселок, о котором говорила карта – он огибал рощицу и убегал в нужном направлении. Здесь было безлюдно и тихо. Постников зачерпнул из колеи пригоршню дождевой воды и плеснул в лицо, чтобы лучше соображать.

Несмотря на то, что проселок нещадно был изрезан колесами, топать по нему после мягкой лесной подстилки оказалось заметно удобнее и быстрее. Вокруг роились мошки, в траве стрекотали местные цикады, а вскоре попался и первый рукотворный знак – жестяной плакат на металлической трубе, глубоко вбитой в землю. Табличка, пострадавшая от непогоды и с потеками ржавчины:

«Добро пожаловать в Серый Край! Крути головой почаще – поживешь подольше».

Ниже был пририсован схематичный череп и жирно выведено от руки:

«Осокино 3 км».

Вполне можно успеть до большого дождя. Постников прибавил шаг и стал крутить головой по сторонам, как советовал плакат. Поэтому он издали заметил на полусжатом клину бурого рапса неподвижный грузовик, дверь его кабины была открыта, но в машине и рядом никого не было видно. Едва только заметив машину, Постников рухнул как подкошенный на дорогу и ящерицей стреканул в лопухи, за которыми торчали неубранные рапсовые стебли. Пригнувшись пониже, он лез между сухо шуршащими стеблями, причем его сердце колотилось как одуревшее.

Тучи относило в сторону, и в поле сразу становилось веселее. Постников высунул макушку над бронзовыми стеблями и внимательно озирался. В поле все еще не было видно ни души. На него вдруг навалилась непобедимая апатия, он лег, примяв растения, и долго смотрел вверх.

Ему померещилось, что он ушел на дно глубокого колодца и смотрит оттуда на далекий дневной свет. Все, что было справа и слева от него – сосны, рапс, галки, тропинки и кусты – все это виделось как несущественное и пустое. Он подумал, что человек слишком ничтожен и даже смешон со своими короткими мыслями в длительном и огромном мире, который он, Постников, только сейчас впервые увидел как следует.

Минут через тридцать Постников приподнялся на локте и снова выглянул из рапса – надо же было глянуть, что там с той машиной. И правильно сделал. Потому что высоко в небесной синеве прямо к нему неторопливо снижался какой-то небольшой темный предмет, вроде картошки, принятый им сперва за галку. Постников посторонился, потому что метко брошенная картошка могла прилететь ему прямо в голову. К его ногам шлепнулся небольшой округлый мяч, а затем по глазам Постникова резанула острейшая вспышка и страшно зазвенело в ушах. Последнее, что он запомнил – скакнувшая в лицо бурая земля.

Неизвестная жидкость текла по подбородку, а когда Постников пошевелился, в его щеку уперся обод эмалированной кружки. В ней была обычная тепловатая вода.

Он лежал на поролоновом матрасе в углу какого-то не то барака, не то сарая без окон. Под голой шиферной крышей тускло светилась электрическая лампа, поэтому можно было видеть, что в сарае достаточно людно. Вдоль его стен были смонтированы стеллажи, на которых удобно хранить мешки с удобрениями или бочки с соляркой. Но сейчас вместо канистр по полкам расстелили спальные мешки и матрасы, лежали и сидели люди – кто спал, кто беседовал вполголоса.

Прямо перед ним сидел на корточках тощий парень лет двадцати, насколько можно было разглядеть при скудном ламповом свете – а она как назло оказалась позади его взъерошенной макушки. Когда парень поставил кружку, Постников рассмотрел молодого белобрысого человека, костлявого, давно не стриженого, в джинсовой куртке поверх грязного белого джемпера и в черных тренировочных брюках с дырой на колене, из-под которой выглядывала поджившая царапина, и в рваных кедах.

Парень сел на пол и зашелся в конвульсивном кашле, зажимая себе рот, чтобы не шуметь:

– Гых-гых! Каха! Гыхх!

Постников сказал ему «спасибо».

– Это они тебя из гранатомета – шоковой гранатой, – натужно прошептал белобрысый, отдышавшись. – Им лень по кустам гоняться, а тут бац – и клиент готов. Хапают без разбора – беженец, не беженец… Вот какого лешего им от нас понадобилось?

Первая мысль Постникова насчет сельского склада, похоже, оказалась не такой уж ошибочной. В воздухе, и без того спертом, содержался ядреный коктейль из солярки, бензина, удобрений и другой химии, полезной для аграриев. Наверно, эти ароматы и помогли ему очнуться, иначе провалялся бы неизвестно сколько без задних ног.

Парень бесшумно забрался на свою лежанку, голова к голове с Постниковым, и поэтому они могли общаться, не повышая голос.

– Ты мертвая душа, я вижу? – сказал парень.

– А что это такое – «мертвая душа»? И еще что значит «покойник непрописанный»? – спросил Постников.

Парень тихо хмыкнул и ответил:

– Сразу видно: нелегал. Если бы полиция была поблизости – давно бы ты отдыхал в обезьяннике. Да только полицию Дарах давно вырезал.

– Чего сразу покойник-то?..

В ответ послышался хриплый смешок.

– А на что еще ты им сдался? Облапошили тебя, использовали, швырнули, понял? А биоматериал твой не пропадет: уж его-то его мигом пристроят, не сомневайся. В Китае спрос на дешевые органы знаешь какой, да и на Балканах неплох. Индустрия, выгодное дело. Вообще, это несправедливо. Вы можете к нам кого угодно подослать, весь ваш ИГИЛ сюда залили, а мы к вам – никого. В старый свет человека отправить ложнее, чем Терминатора в прошлое заслать, разве только за большие биткоины. Оттого-то вы и считаете себя высшей расой, – неожиданно заключил парень и снова зашелся в задавленном кашле.

Постников не считал себя высшей расой, но догадался, что это утверждать теперь не обязательно. Вместо этого он сказал:

– Значит, будем знакомы. Постников.

– Очень приятно. Сам я местный уроженец из города Дубов Град, зовут меня Тадеуш Кравчик. Мигрант во втором поколении. Я был студент – недоучившийся, правда. Год назад призвали в армию, по гвардейскому призыву Модератора – почетный долг и все такое. Только армейская служба мне не подошла. Уволился я самовольно. Моя часть далеко отсюда, на севере. И вот я оттуда автостопом, тысячи три километров, сам не пойму как доехал в Сырой Брод. Отощал, конечно, оброс, пообносился. И как на смех – в двух шагах от дома хва… Кх… И надо же такому случиться – в двух шагах от дома попался. Из-за девушки. Они, видишь ли, на женщин ловят, отведет такая парня в нужный дом, а они его за жабры хвать – самое разлюбезное дело.

Кашель.

– Кто это тебя отоварил? – спросил Постников.

– Батальон «Запад», – хрипло прошептал парень. – Оперативная экспедиция Вооруженных сил Украины в сопровождении штабного специалиста по логистике из НАТО. Ловкие ребята, дай им бог, кха-кха, здоровья. Да чепуха – заехали пару раз в грудину, это не смертельно. Другое любопытно: что с нами сделают? Думаю, будет постановка. И найдут наши бездыханные тела независимые репортеры из свободного мира – как немой укор кровавому Модератору Элайдже…

– Должность чудная – Модератор, – хмыкнул Постников.

– Э нет, приятель, это давно уже не должность. Это и имя, и фамилия первого лица в системе республиканской исполнительной власти…

– Так за что тебя поколотили-то?

– Служивые шутить не любят. Они вчера нейтрализовали диверсионно-разведывательную группу – не то болотников, не то не пойми кого. Думаю, смертники из халифата, там их тьма-тьмущая. Они как раз меня и везли в багажнике полицейского джипа – наверное, продавать. Джип в Речной взяли, форму, оружие. А еще женщину там убили и двоих полицейских. Представь: лежу я себе в багажнике со связанными руками, «гыр-гыр» их слушаю и минуты свои последние считаю. А потом, слышу: встали, они тормознули какой-то мотоцикл, а водитель сбежал – они и давай по нему палить. Убили вроде, я труп потом видел на дороге.

– Ага, труп, – подтвердил Постников, – и что дальше?

– Пальбу услышали на блокпосту эти, натовцы. Через пару минут слышу – снова: ба-бах, трах! И пульки по машине будто сушеный горох. Чудом цел остался – может, еще поживу теперь. Достали меня из багажника, бросили в свою бронемашину, а потом отвели в этот самый сарай и велели отдыхать. Я им говорю: не имеете права, спасибо за вызволение, но мне пора… Слово за слово – от сержанта и прилетело. Вот и отдыхаю, как видишь.

– Что за болотники такие?

– Здесь куча группировок и даже армии есть. Надо по порядку рассказывать.

– А я бы послушал.

– Да и мне что-то не спится. С тех пор как Республика отказалась подписывать торговое соглашение, начались для нее черные дни. Какое соглашение? Старый свет хотел выгодных условий и дешевой рабочей силы – разработка нового программного обеспечения. Здесь знаешь какие айтишники – монстры! Ваши хотели, чтобы те им писали программы, метавселенные, улучшали технологии – а потом все это мы должны покупать у вас же самих за крипту. Но Элайджа как Хрущев – пообещал вместо сделки века кузькину мать.

Что получилось? Нас официально признали тираническим режимом и государством-пособником терроризма, объявили пакет на миллион санкций. А у нас по Новой Гондване принялся шастать Хизб ут-Тахрир и еще невесть кто. Это плохо, потому что беженцев из исламских стран здесь много, а они лакомая аудитория для такой публики. Ходят слухи, что террористы выполняют заказ на испытание современного оружия, а за это получают и деньги, и само это оружие. Конечно, официально их считают изгоями – но как-то странно видеть такие довольные рожи у местных изгоев.

– И эти вот, – Кравчик махнул рукой, намекая на пленивших их солдат, – я спрашиваю: какого черта вы позабыли в деревне Осокино? Мало по хуторам уголовников ошивается? Да у вас весь юг кишит всякрй шпаной, там сейчас ни полиции, ни школ – ничего нет, за каким дьяволом вас нас к северу несет?

– Хорош базарить, два урода! Дайте людям поспать! – зашипели из темного угла.

Кравчик сквернословно огрызнулся, но все же перешел на шепот:

– В чем мерзость ситуации? Ваш старый мир не принимает наш всерьез и пытается делать из него шоу, горячие фейк-новости и обстряпывать свои финансовые делишки за наш счет. Вашей элите нравится сосать деньги из вас самих, налогоплательщиков, поэтому Модератор у вас в новостях – это упырь, пожиратель младенцев. Страшно ли нам? Всем здесь очень страшно, потому что однажды придете и начнете нас убивать – просто так, для тренировки и прибыли ради… Знаете, человек я миролюбивый. Но скажите мне одну вещь: как тут бороться за мир? Если без хорошего удара в челюсть некоторым не объяснишь свою мысль!

– Капитан Горобец у них за главного, – зашептал, вмешавшись в разговор, еще один сосед с верхнего стеллажа. – А ну как его попросить – глядишь, отпустит?

– Держи карман шире, – ядовито ответил Кравчик. – Он присягу давал. Пальнет тебе в затылок капитан – и жалуйся в Совет Европы…

Холодный воздух поутру вломился в распахнутую складскую дверь. Заспанных пленников выгоняли в проулок под стеной мертвого торгового центра. Стали кормить: давали в картонных тарелках обжигающий бульон со вкусом горохового супа и копченостей, а также кофе, пусть самый дешевый – но и это было все-таки лучше, чем ничего. Возле склада лежал истерзанный пулями джип – его притащили ночью. Винтовочные очереди выдрали из его боков куски металла и пластика, а на лобовом стекле остались присохшие следы крови и мозгов. Тадеуш Кравчик и в самом деле появился на свет в рубашке.

– Стройте колонну, – донеслось с улицы.

– Горобец, – зашелестели в переулке и стали разбираться в колонну по пятеро.

Капитан Горобец вид имел внушительный. Был он разве что чуть припухший спросонья – но все же бодрый и молодцеватый. Бойко поворачивался на пятках и смотрел соколом. Оливкового тона полевая форма, облитая рассветным лучом, сидела на нем и мужественно, и стильно. В общем, капитан выглядел как полагается. Он вспрыгнул на разодранный остов джипа и грохнул автоматным прикладом по крыше, требуя внимания.

– Вам абсолютно ничего не угрожает, – с нажимом говорил Горобец, – потому что мы не агрессоры. По маршруту следуем ровно, без провокаций и галлюцинаций. Кто не сможет идти? Выйти из строя. Нет – так нет. Сержант, доведите гражданским задачу!

Сержант, здоровый и длинный детина лет под сорок, с горбатым носом и суровой физиономией, тоже был экипирован отлично. Он показался Постникову похожим на румына. На скуластой сержантской голове ловко сидела каска натовского стандарта с тактическими очками дополненной реальности R++, а торс и плечи были богато увешаны всевозможными штуками военного назначения; впереди же всего красовался мрачно и хищно компактный автомат, камуфлированный в ту же лесную цифру, что и сам сержант. Он ступил вперед, как оперный премьер перед финалом, и очень отчетливо провозгласил:

– Приказ: выдвинуться из населенного пункта по маршруту Осокино – Баллибей. Перемещение внутри колонны запрещено. Покидать колонну запрещено. Громкие разговоры и пение запрещены. Нарушителей считать беглецами и применять специальные средства без предупреждения. Командир специальной группы капитан Горобец.

Подтянулись еще с десяток солдат, и каждый тоже был в полной боевой выкладке. Они распределились вокруг построившихся в колонну людей, и стало видно, что процессия к отправлению совершенно готова.

– Внимание, колонна!! – командовал невидимый Горобец – Шшагоммм!!… арш!

Постников и Кравчик топали в одной шеренге.

– День будет ясный, – слышалось впереди. – Сколько металлолома впустую пропадает…

– Тихо! Разговорчики! – крикнул с тягучим эстонским акцентом конвоир в метре от Постникова.

Справа по обочине, не приминая траву, беззвучно проплыла приземистая черная машина непривычных очертаний. Она плоско стелилась над землей, как НЛО, георгины и деревянные изгороди отражались в ее изломанных зеркально-черных боках.

– Бэтмобиль! – потрясенно вымолвил Кравчик и прибавил кое-какое ругательное слово.

В ответ ему сладостно зазвучала скрипка и глубокий и хрипловатый женский голос запел:

Я крылья хочу за спиною

И перелететь белый свет

К тому, кто меня молодою

Покинул на юности лет!

Музыка летела из бэтмобиля. Колонна заозиралась, но песню обрубило на полуслове, и снова стало тихо.

Кравчик угодил в самую точку. Машина была вылитый болид героя Готэм-сити. Когда она оказалась на расстоянии вытянутой руки, стал виден открытый люк в черной крыше. Из этого отверстия взвился, как черт из табакерки, темный комок, раскрылся на лету и повис над землей, поблескивая стрекозиными бликами винтов. Это был дрон с дистанционным управлением. Он шатнулся вверх-вниз, разминая крылья, и с жужжанием резво понесся вверх и наискось от дороги, в одну секунду превратился в точку меньше мухи и растворился в солнечном потоке, полностью пропав из виду.

– Я понял! – зашептал Постникову Кравчик, – Так вот зачем им понадобилась колонна с гражданским. Это страховка! Они используют нас как щит – чтобы наши не обстреляли. Вот ведь свинство какое!

– И что будет потом?

– А кто знает. Может, в концлагерь отвезут. С кого-то ведь надо начинать, – ответили ему сзади.

– Что такое? Примолкли там! – рычал сержант.

Дрон с необычайной живостью носился над лугами, пропадал в синеве и вываливался обратно, пересекая дорогу, словно сокол на царской охоте. Несмотря на солнечное утро, в поле оказалось зябко, студеный ветер проедал до костей. На дороге была слышна трель жаворонка, которую приносило ветром из полей.

– Осенью куда тише поют – совсем не то, что по весне. Да и с какой радости надрываться, если собрался черт знает в какие края, – сказал Кравчик.

Дорога тянулась бесконечно. Постников незаметно задремал на ходу, наступил сослепу на чужую пятку и едва не пропахал носом пыль, но устоял и только выругался, ухватившись за чей-то лацкан.

– Ба!.. – обрадовался сержант. – Москаль?! Да это живой москаль! А ну-ка, идить до мене, пан москалик…

Постников сию же минуту понял очень хорошо, что именно чувствовали евреи на улицах Берлина и Варшавы сотню лет тому назад.

– Що, не розумиешь? Брехня – понимаешь ты все. Твоя страна, козел, всему миру поперек горла встала. Ты мне, тварюга, за все отчитаешься теперь – и за Севастополь тоже!

Постникова обожгла невыносимая боль от дуги электрошокера, он упал на дорогу, через него переступали.

– Сержант Лыцусь! Что за бардак? – кричал издали капитан Горобец.

– Я… – неохотно отозвался сержант. – Не видите, что ли – нарушает…

– В оцепление вернитесь немедленно. Вам замечание, – отрубил Горобец.

Лыцусь неохотно отступил и остановился на обочине, пропуская колонну вперед. Постников поднялся на ноги и поплелся догонять своих.

Колонна втянулась в город Баллибей. Притомившиеся люди медленно сворачивали в переулок сразу за трехэтажным зданием колледжа, где была автостоянка. Капитан Горобец высунулся из люка в крыше бэтмобиля и сказал в мегафон:

– Вооруженные силы Коалиции демократических государств не причинят мирным жителям вреда. Я приношу извинения за неудобства. Все свободны!

Никто и не подумал шелохнуться, как будто с ними разговаривали на китайском.

– Все свободны! – повторил Горобец и махнул рукой. – Колонна – ррразойдись! Очистить площадку!

Конвойные отделились, пошли к паркингу и принялись выгружать из подошедшего грузовика и заносить в колледж какие-то ящики. Колонна дрогнула и раскрошилась, и очень скоро улица возле сельскохозяйственного колледжа снова приняла вид провинциальный и невозмутимый.

Тихий и сонный город Баллибей торчал среди полей, словно тыква. Городок был небольшой, все здесь расположено близко, дома не растут выше трех этажей, кленами и тополями обсажены тихие улицы. Поперек улицы парусит на ветру растяжка с аршинными буквами:

«Вас приветствует Самый Древний Город на свете!».

– Куда ты теперь? – спросил Постников.

– В обратном направлении, – сказал Кравчик.– Надо узнать, как дома дела. А потом подамся в самооборону, а то и обратно в республиканскую армию. Капитан Горобец – подозрительный тип. Не нравится он мне и этот марш-бросок тоже. Да ну его к дьяволу… А ты куда?

– В один автосервис. Это здесь, в городе. Удачи!

– Увидимся после победы,– заорал Кравчик издали и потряс сжатым кулаком. – Ты только прежде не помри!

10 глава

Позади аккуратно размеченной автостоянки у колледжа зеленел маленький, очень тесный скверик, а с противоположной его стороны перерезала тополиная аллея.

Уютное все-таки место этот «древнейший на свете» город. Спросив у прохожего дорогу, Постников ступил на опавшую тополиную листву и побрел по тенистой дорожке. После загадочного марш-броска ныли натруженные ноги, хотелось отсидеться в тихом месте и хоть немного передохнуть. В аллее на скамьях и прямо на траве сидели люди, то и дело прилетали обрывки разговоров:

– Приходит и в своей отвратительной манере требует деньги за квартиру… А где я их возьму – ни дома, ни работы…

– Здесь хотя бы дают пожрать. А там, к западу, давно уж перестали. Ложись и помирай. Гуманитарная помощь? Черт ее знает – не верится… Я на болота подамся, сил нет.

– Девушка, вы почему людей травите?

– Ишь умник! А детей кормить? Траву косить им на обед, что ли? Да пошел ты со своими советами – вылез на мою голову!.. Не хочешь – не ешь, а свои замечания себе и засунь куда подальше!

Аллея привела его к перекрестку. Две улицы разбегались отсюда в три стороны, и он выбрал ту, что шла прямо, и через минуту приблизился к симпатичному белому строению в классическом стиле, с фасадом, украшенным четырьмя колоннами. Над входом была вывеска:

«Муниципальная публичная библиотека городского округа Баллибей. Бумажные, электронные книги и бесплатный интернет».

Постников вошел в полумрак книжного царства. В библиотеке стояла мудрая тишина, края просторного зала терялись за рядами книжных полок, посетителей в библиотеке не было видно. Скромное убранство и приличная бедность – как всегда бывает в любой городской библиотеке. Возле окна в ближнем углу высилось своего рода подобие конторки или мудреного канцелярского стола. За ним сидела сухонькая библиотекарша – седая женщина, закутанная в теплую пуховую шаль. Ее звали миссис Морин Е. Донован-Маклафлин, как поясняла посетителю табличка на внешней стороне конторки.

– В последнее время люди почти перестали ходить в библиотеки, – приветливо улыбаясь, сказала миссис. – У вас есть идентификационный номер?

Узнав, что посетитель такого номера не имеет, старушка сказала, что это дело поправимое и тут же завела на него отдельный формуляр.

На библиотечных столах доживали свой век древние десктопы минувшего века, а также мониторы с настоящими выпуклыми ЭЛТ дисплеями. Библиотекарь надавила кнопку на корпусе одного из компьютеров, послышалось надсадное шуршание, монитор проснулся и высветил заставку операционной системы.

Интернет работал. Первым открылся городской сайт. Город Баллибей по-прежнему страшно горд тем, что он – самый старый в мире. Из пояснительного текста выяснилось, что на заре времен, как раз на берегу реки Эрн, разбил свою первую стоянку будущий Модератор Элайджа, чтобы наловить впрок побольше рыбы на зиму и построить свою первую хижину.

Местные новости и блоги оказались ничуть не менее познавательными. Зайдя к одному из туземных властителей дум, Постников прочитал, что Модератор на самом деле – китайский проект по реализации ИИ как инструмента управления общественными процессами. И только уничтожение его системного устройства переключит серверный мир Острова в недоступную для Старого Света математическую реальность.

«Слепое Пятно – случайный или умышленный изъян в теле нового мира, и через эту брешь возможно просачивание данных туда и обратно, но в незначительных количествах. Масштабная кибератака с проекцией вооруженных сил вторжения невозможна – но вполне осуществимо отправить диверсионную группу, разведку или просочиться незаконному мигранту».

Услышав легкие шаги, Постников обернулся. Из-за полки выдвинулся поднос, за ним показалась старушка библиотекарша. Она подошла к его столу и бесшумно поставила поднос возле клавиатуры. На нем была аккуратно расстелена белая салфетка, стоял ярко-зеленый термос и рядом тарелка: пара бутербродов с сыром. Похоже, ее собственный ланч.

– Чай вем посетителям предлагают? – спросил Постников. – Прелестный обычай, спасибо!

– Нечего языком трепать. Вам хоть есть где переночевать? – сказала миссис Донован-Маклафлин.

– Честно говоря, собирался в аллее ночь пересидеть – морозов ведь еще нет.

– Морозы тут совершенно не при чем, – строго отозвалась библиотекарша. – Но а в аллее вас полиция ночью заберет. Но вы можете переночевать здесь, на столах. Вы же не станете разводить костер в библиотеке? Вот и правильно. Я живу через дорогу. Мой муж хоть и бывший пожарный, – но все же по ночам всем нужно отдыхать.

Возразить тут было нечего.

– Но у меня есть условие: вы не станете делать постель из подшивок местной газеты «Баллибейская трибуна».

– Обещаю воздержаться. Я куртку постелю.

Зарегистрировавшись и войдя в местный аналог фейсбука – в социальную сеть «OnAire», Постников посмотрел на список популярных лидеров и с удивлением наткнулся на личную страничку блогера со знакомым именем Darach. Аватар пользователя изображал дерево с пышной зеленой кроной, и у этого дерева оказалось больше миллиона подписчиков. Любопытно!

«В итоге наша жизнь, вся человеческая картина Вселенной – лишь крохотная искра, блеснувшая на фоне темного полотна невообразимой величины. Как ни смехотворно, уязвимо и хрупко это творение – но ничего другого у нас нет. Нет смысла в презрении, в холоде и в равнодушии, но людям часто это невдомек, или правильнее сказать, не хватает времени это понять, потому что сам вопрос представляется смехотворно непрактичным и лишним. А это значит, что страданий будет еще очень много, и может быть, они не прекратятся, пока будет существовать человеческий род.

Наша судьба по отдельности не так уж много значит. На свете происходит столько всякого, что частная судьба теряется, словно комариный писк среди рева пылающей нефтяной скважины. Но это наша жизнь, и всегда найдется тот, кому это небезразлично.

Все эти попытки вырваться за пределы отведенного нам природой срока. Это нельзя назвать простым любопытством экспериментатора, это уже не наука, а попытка шагнуть за горизонт, в жуть неизвестности. И вообще: не лучше ли постараться использовать возможности там, где они у нас уже есть от природы, чем тратить усилия на то, чтобы пытаться создать новые, с которыми неизвестно что делать?

Следует учитывать, что Альтернатива – это новый плавильный котел, в котором смешались народы. Этим она похожа на Америку, но она – совсем не Америка. В эпоху стандартизации умов и мнений наша серверная земля – последнее убежище для наивных душ, поверивших в то, что мир движется в итоге к счастью».

За рассуждениями густо шли комментарии. Последние из них, помеченные сегодняшним утром, составили небольшой диалог:

– Элайджа ваш – типичный деспот и упырь!

– Какое там упырь. Он жертва. Элайджа в жертву себя принес, понимаете?

– Оба вы придурки. Самая большая опасность для человеческого вида – его собственное несовершенство по части этического выбора. Дарах, полевой командир бандитского формирования в Сером Секторе, причастен к похищению людей, незаконному обороту наркотиков и заочно приговорен к высшей мере наказания – уничтожению…

Библиотечный стол, конечно, не был идеальной кроватью. Но после безумных дней и ночей без сна и вследствие всей этой кутерьмы Постников мигом бухнулся в черный омут и очнулся только утром от звука проворачиваемого в замочной скважине ключа.

– Благодарю вас, вы очень добры, – сказал он, собрав пожитки. – Я слышал, где-то есть центр приема беженцев. Где он, интересно?

Миссис Донован-Маклафлин заметно переменилась в лице и принялась теребить углы шали.

– Знаете, прямо беда с ним, – промолвила она со страхом. – То-то и оно, что в городе Дубов Граде. Это к юго-востоку отсюда, в ту сторону, где моя сестра живет на хуторе. В Дубове университет раньше был, а теперь там нехорошие дела творятся. Оттуда эти головорезы и лезут – экстремисты и прочие. Сестра все говорит, что хочет убраться из тех краев. Я ее звала к нам сюда с семьей переехать – но ведь разве и здесь не то же самое? Да и сыроварня у них, так запросто не бросишь… Ох, чуть не забыла! Вот вам в дорогу.

Она вынула из сумки половину сырной головы, Постников взял и поблагодарил.

– Я бы на вашем месте вернулась обратно, только это уже невозможно. И еще. Если вдруг будете возле Мерзлого Леса (это севернее Дубов Града, километрах в сотне), найдите в тамошних местах хутор Маклафлин, его все местные знают. Там живет моя сестра. Ее семья варит сыр – на него большой спрос по всему западному краю. Передайте привет от родственников из Баллибея и лично от меня.

– Конечно.

– Муж говорит, что на нелегалов идет самая настоящая охота. Так называемая «повстанческая армия» делает на них свой бизнес. Если кто донесет о таком беженце – то ему положена награда. Будьте осторожны.

– Постараюсь.

– Сейчас опасности на каждом шагу! – не унималась миссис. – Вот ведь, занесла вас нелегкая. А название «Серый Сектор» мерзко, это бандитский новояз. Мы живем не в каком-то там сером секторе – а на Западной Равнине. И мы свободные люди!

Когда Постников вышел из городской библиотеки, в его голове словно заело пластинку – грустная старинная песня не отставала:

Менязвать Айлин Мак-Махон

И путь мой не близок домой

От жизни моей невеселой

Покинула берег родной…

Мышцы ног постанывали, но от ходьбы быстро разогрелись и все прошло. По улице мирно прошуршал полицейский джип с погашенными огнями. Где-то за тополями знакомо взвыл двигатель армейского грузовика, но он уже был не один – были отчетливо слышны и другие мощные дизеля. Постников не стал выяснять, кто там еще прибыл в колледж, и отправился разыскивать автосервис в предместьях, отщипнув еще один кусок сыра, который и впрямь оказался объеденье.

На городской окраине, где на равнинный простор вылетает федеральная автотрасса и дорога перестает притворяться городской улицей, устроился жестяной сарай, обшитый разноцветными и ржавыми листами. В нем действовала мастерская по обслуживанию автомобилей, тракторов, комбайнов, а также круглосуточная автомойка. По всему было видно, автосервис не был на подъеме – автомобилей на дорогах ездило что-то немного, так вид мастерская имела отрешенный. Это в прежние времена осенью наступала горячая пора: завершалась уборка урожая, и технику готовили к зиме, а хороший хозяин зимовать неисправный трактор не оставит. Теперь же – кто знает, придется ли вообще сеять будущей весной.

В глубине сарая периодически грохали гулкие и тяжкие удары, как будто вколачивали сваю в грунт или пытались изобразить грозу в любительском спектакле. Приоткрыв высоченную створку ворот, Постников просунул голову внутрь. Он увидел в тусклом свете единственной лампы полуразобранный остов автомобиля над смотровой ямой. Вдоль длинной стены тянулись стеллажи с инструментами и мелкими запчастями. На шатком стуле за верстаком спиной к нему сидел плечистый детина и резался явно от скуки сам с собой в домино. Игра шла если не с огоньком, то с шумом. Смуглый автомеханик в перепачканной футболке для гольфа, типичный латинос на вид, припечатывал костяшки к железной столешнице так мощно, что полый ящик под ней резонировал с грохотом примерно на один километр вокруг.

– Здравствуйте. Вы проводник? – крикнул полуоглохший Постников.

– Нет, я жестянщик, – сообщил доминошник-латинос и снова погрузился в игру.

– Мне нужен проводник! – крикнул Постников еще громче.

Жестянщик положил костяшки и по-разбойничьи свистнул, а затем заорал на весь автосервис:

– Алло, Брендан! Слезай, пьяница, – по твою душу пришли!

Со стеллажа посыпались гаечные ключи и мелкие гайки, вслед за ними высунулась пара ног в грубых желтых ботинках и спустился заспанный человек в комбинезоне с большими отвисшими карманами.

– Сотрудник федеральной миграционной службы Брендан Лофтус к вашим услугам, – представился он.

– Федеральной? – встревоженно переспросил Постников. – Мне сказали, что здесь будет проводник.

– В том числе, почему бы и нет, – ответил Лофтус. – Сегодня вот я автомеханик – видите ли, моя машина померла. А завтра, глядишь, еще кто-нибудь. А это жестянщик Хорхе по прозвищу Эль Фиделито. Человек достойнейший – но лентяй страшный. Хорхе, какого дьявола ты все полки солидолом залил – век теперь не отмыться!

– Поможете попасть на восточное побережье?

Лофтус долго вытирал руки ветошью и размышлял, прежде чем ответить:

– Я покажу вам дорогу. Но все же давайте начнем с обеда. Вы же не откажетесь пообедать за компанию? Но сначала – душ. У Хорхе устроено все как в лучшем отеле!

– Душ совмещен с автомойкой, – добавил Хорхе. – Аристократов тут нету.

– Ну еще бы, – соглсился Постников.

– Грандиозно! – заявил Лофтус. – Сегодня вы отъедаетесь, отмываетесь и отсыпаетесь. Выступаем завтра на рассвете, нам по дороге. А за обедом вы расскажете о ваших приключениях – уверен, что без них не обошлось.

Пока Постников смывал дорожную пыль под режущими струями самодельной автомойки, баллибейская служба доставки горячих обедов привезла пищу богов. Еда тут же была сервирована многоопытным человеком Хорхе на розовой бумажной скатерти, приятно преобразившей доминошный верстак.

– Итак, выкладывайте, – говорил Лофтус, когда первый голод едоками был задавлен. – И ешьте и пейте, вредно себя ограничивать.

А что было скрывать? Постников рассказал и про мертвые рельсы, и про фальшивых полицейских, и про страшную смерть женщины в Речном, про Горобца и про колонну. Как ни странно, именно эта колонна более всего и заинтересовала федерального агента.

– Грандиозно! – воскликнул Лофтус, утираясь салфеткой. Похоже, это было его любимое словечко.

– А вы сами откуда? – спросил его Постников.

– Я из Плимута. Жил под старость лет, там же и помер. А родом из города Корка – все мои предки оттуда. Один из моих прадедов, по имени Брендан Лофтус Первый, служил конным аркебузиром во время войны с Кромвелем.

– Вы опытный человек и наверняка должны знать, что значит «непрописанный»? И я заметил, здесь немало таких.

– Это значит, что вас перебросили без соблюдения правил, вы нелегал. Вы – как серый файл в папке нашего мира. Правда, вас можно видеть, говорить с вами, вы едите и пьете и все прочее, – но вы пока еще полупрозрачный призрак на этом свете, вас не прописала система, это потребует исправления в свое время. Кстати, непрописанных плохо видит биосканер, чем пользуются всякие диверсанты и криминальные элементы.

В разговор вклинился Хорхе (успевший солидно отхлебнуть пива):

– Вы лучше вот что скажите. Я все никак в толк не возьму: чем это мы вам не угодили? И зачем цирк устраивать – шпионы какие-то, война… Зачем это все, чего ради? Ведь до чего хорошо на рассвете податься на рыбалку, закинешь леску – покой! Красота! Знаете, какой чебак в Эрне клюет? В три ладони длиной – в сковороду не влезает! И чего ради только лезть сюда и все портить?..

– Хорхе, а ну остынь! – резко осадил приятеля Лофтус. – Он уже не «их». И пока еще не «наш». Оставь человека в покое, не видишь разве – ему досталось.

– Все что здесь происходит – пока не более чем цветочки, мой друг. Детские игрушки, – невесело сказал он Постникову. – Мы на пороге больших и страшных испытаний, и может быть, непереносимых или настолько серьезных, что все изменится до неузнаваемости.

11 глава

Плечистый Хорхе по прозвищу Эль Фиделито, похожий в рассветных лучах на речного нечистого духа, зевнул во всю пасть, с привычной ловкостью отомкнул лодочный сарай и выволок оттуда двигатель. Мотор был сноровисто, за одну минуту, поставлен на корму белой лодки и подключен как полагается.

На берегу слышалось отвратительное тонкое нытье и бодали с лету феноменально наглые комары. Постников неуклюже перебрался в шаткую посудину и прихлопнул крылатого упыря на скуле. Движок яростно взвыл и выплюнул облачко красивого синеватого дыма.

Река в этот ранний час лежала нетронутым стеклом – не шелохнется, и лишь за кормой расступался волновой шлейф и всколыхивал сонные отражения облаков. Постников лежал на лодочном носу на своем туго набитом рюкзаке, посередине вместо грот-мачты находился Лофтус, он дремал, втянув голову в плечи. Стрекотание тревожило каких-то мелких птиц, что вспархивали из камышовых зарослей и кружились над рекой еще долго после того как лодка скрывалась вниз по реке.

День едва перевалил за середину, когда моторка затихла и уткнулась в илистый берег. Лофтус бодро перепрыгнул на землю, вслед за ним скакнул и Постников. Хорхе, не мешкая, оттолкнулся от берега длинной палкой, дал газу, и лодка отдалилась от берега. Сделав полукруг, она лихо развернулась и затарахтела обратно вверх по реке, и поднятая ею волна плескала в берег и качала пучки коричневых водорослей. Тарахтенье доносилось все тише и через пару минут все стихло, если не считать неминуемого комарья и пернатой живности.

Постников углубился в карту. Черт знает, где было это место – к югу от железной дороги леса становились гуще, гуще лежали невозделанные луга, зато меньше было дорог – а жилья здесь так вообще кот наплакал.

– Мы сделаем одну хитрую штуку, – объяснял Лофтус. – Эрн течет в южном направлении и в нижнем течении заворачивает на юго-восток в лесистой низине. Те края называются Мерзлый Лес. Ловить вас будут вдоль автотрассы и по железной дороге, что уходят сразу на восток. А мы подадимся от реки к юго-востоку – лесами пойдем.

Оставив берег позади, они пересекли небольшую ясеневую рощу и оказались на автотрассе, где притулилась сонная автозаправка. Возле витрины с энергетическими батончиками и газировкой пошатывался от скуки одинокий сотрудник станции, и он оказался неописуемо рад прохожим.

– Что интересного, приятель? – спросил Лофтус.

Станционный человек в избытке чувств всплеснул руками и выпалил:

– Да уж есть кое-что! Странные дела творятся, господин хороший! Вон, часу еще не прошло, – проехал конвой, сплошь военные машины, да еще и не наши!

– Что вы говорите! – удивился Лофтус. – Да чьи же?

– Не наши. Точняк! Я же кое-что понимаю. Все запомнил: четыре боевые машины кавалерии, вроде как М3 «Брэдли», потом заправщик и еще чудная колымага без колес черного цвета, будто из Голливуда стащили. И знаете, что я скажу? К одному все идет: конец света близок!

– Незачем так волноваться. НАТО ловить Джебхат ан-Нусру поехало, – сказал Лофтус. – А где тут рукомойник и прочее?

Пока Брендан был в отлучке, Постников купил в лавчонке общительного механика кое-что про запас: соль, спички, чай и аспирин. Не пропадать же средствам на карте, в самом деле.

– Господь всемогущий! Да что вы такое творите? – изумился Лофтус, увидев эти прокупки.

– За мой счет. В дороге пригодится.

– Так, – ледяно выговорил Лофтус. – Вы только что сделали большую ошибку, сэр. Не следовало вам светить карту в платежной системе. Вообще не следовало. Теперь нам следует убираться подальше отсюда, немедленно!

Собравшись ровно в две минуты, они пересекли трассу и углубились в тенистые перелески. Постникову подумалось, что, Лофтус тоже кое-чем оборудован внутри – встроенным навигатором местного варианта GPS. Казалось, ему были известны все лесные тропы, овраги и пригорки, и проводник по-волчьи уверенно и не зная усталости держался известного только ему направления.

Места и вправду пошли безлюдные, а тропа совсем не была видна в тенистой и душноватой дубраве, где слышна была кукушка. Шли долго, до сумерек, пока Постников сослепу не споткнулся об торчащий корень и не растянулся на земле. Здесь и решили устроить привал до утра.

– Нет более глупого заблуждения, нежели считать серверный мир чем-то отдельным, а тем более чужеродным старому пространству, – назидательно изрек Лофтус, когда они отужинали, напились чаю и бездельничали возле пляшущего костра. – Вся новая вселенная – не что иное как один из континентов Земли, хотя некоторые не согласятся это признать ни под каким видом. А я подчеркиваю: налицо ситуация, весьма похожая на историю колонизации Нового Света.

Раскаленная до золотистого жара ветка щелкнула и стрельнула искрами прямо в Лофтуса. Отряхивая светляков с рукава, он ворчал:

– Сгореть на костре мне только не хватало!

– На кого такая облава? – спросил Постников.

– Помните: парень на автозаправке толковал про конец света. И он, знаете, не так уж неправ. Капля истины в его словах есть – хотя откуда ему знать подробности. Извне в наш мир подсылают вирус, или сказать иначе – программный пакет для загрузки в систему. Этот вирус пробьет брешь в серверной защите, и начнется перехват управления. Вирусная программа замаскирована под мужчину или женщину. Скорее всего, заброшены боты обоих полов. Белые, азиаты или афро – тоже бог его знает. Две враждующие столицы охотятся на этот вирус – Эфраим и Дубов Град. И от того, кто доберется первым до носителя, напрямую зависит будущее нашей небольшой, но теплой компании.

– Я вообще мало что знаю, – сказал Постников. – Почему две столицы и что за темные дела в Дубов Граде?

Лофтус издал утробный смешок и ответил:

– Где-то с полвека назад, когда Илья Ефремов только начинал обживаться в новом мире, столицей новой страны он выбрал свой восхитительный город Дубов Град, что на среднем юге. В то время сервер еще не был заблокирован, и сюда валом шли волны переселенцев, а будущее тогда выглядело прекрасным.

Илья Ираклиевич в ту пору еще не оставил свои экспериментаторские замашки. Его сильно увлекала идея копирования человеческой личности – воспроизведение души, как он сам выражался. Так вот, подготовил он прекрасно оборудованную лабораторию, подобрал штат помощников. Кстати, на базе той лаборатории позднее открыли первый университет в нашей стране. Но не станем отвлекаться. Ефремов замыслил дерзкий эксперимент, и как ответственный ученый назначил подопытным себя самого. В один прекрасный день он закрылся в считывающем коконе и дал приказ запустить процедуру копирования и воспроизведения.

Знаете, это было сильное, в чем-то даже отталкивающее зрелище. Подали энергию, и мало-помалу во втором прозрачном коконе начал формироваться человеческий остов: проявились кости, суставы, вылепились кровеносные сосуды и мышцы, наросла кожа, зубы и волосы – черты лица нового человека были и прекрасны, и страшны одновременно. Потом медики взвыли как резаные: пульс на исходнике исчезает, надо вырубать энергию! А Ефремов как заорет из своего кокона – «да!». И что самое жуткое, тот, второй, из своего – тоже закричал очень похожим голосом – «нет!». Вот каким путем он родил на свет собственного двойника.

Лофтус сделал актерскую паузу, чтобы перевести дыхание, и добавил.

– Час уже поздний, приятель. Скажу кратко. Тот, второй, и стал антиподом, мистером Хайдом, тем, кого все знают сегодня под именем Дáрах. Естественно, они, эти двое, ужиться не могли, поэтому первый Ефремов покинул Дубов Град и основал далеко на востоке новую столицу – город Эфраим. А называть этого бывшего экспериментатора с тех пор стали Модератор Элайджа. Это не должность и не кличка какая-нибудь, а его имя. Дарах и Элайджа обречены биться один против другого, пока не останется один или не станет обоих.

– Хотел бы я знать, что означает имя «Дарах, – задумчиво промолвил Постников.

– Нет ничего проще. «Дарах» по-ирландски означает «дуб». И это имя ему подарил ваш покорный слуга, в то время я был младшим научным сотрудником Дубоградской лаборатории. У Ефремова была манера обращаться к лаборантам «дорогой» – а эти слова звучат похоже, не правда ли.

– Непростой вы тип… – сказал Постников. – А вам-то какой интерес возиться со мной? Или я тоже в разработке – по части того же вируса?

– Ха, вот уж чего от вас не ожидал – так это мании величия… Хватит историй на сегодня, ваша вахта первая, приятель. А я отправляюсь спать!

Лофтус закутался в плед, так что наружу торчал один только нос, и почти мгновенно отключился, низко откинув голову без подушки. Вот ведь – уснул сном младенца, и комары ему нипочем. Постников подкинул сушняка в огонь и задумчиво смотрел на уютное свирепство огня. Ночь уплотнялась и подступала ближе. Среди древесных крон сверху проглядывали звезды – погода выдалась ясная. Наверно, Постников все же задремал примерно так на четверть часа, потому что внезапно вздернулся, как от ушата холодной воды, его сердце бешено колотило в ребра. Постников понял, что в лесу только что отчетливо хрустнул сломанный сучок, этот звук и вырвал его из забытья. Он привскочил, заметив, что за погасшим костром среди сосен показалось движение, и вдруг на поляну в свет угасающего костра вышел вооруженный человек. Это был сержант Лыцусь. Он радостно улыбался, будто видел накрытый к Пасхе стол.

– Удрать надумал? – спросил он весело. – Да только мы с тобой еще не закончили, москаль.

– Какого черта тебе надо? – сипло отозвался Постников.

Однако сержант не пожелал дать на его вопрос никакого ответа и с будничной деловитостью шагнул вперед, протягивая руку, словно для рукопожатия. Постников немедленно ощутил страшную слабость во всем теле, его ноги бессильно подогнулись и он грохнулся на колени. Лыцусь приблизился и широко размахнулся. Но дальше его план дал сбой. Из-за тусклого кострища дважды коротко рыкнуло «бррым-бррым», и сержант дернулся, будто его ужалила оса пониже спины.

– Ух ты! – заявил он с тоской и вдруг стал, заваливаться набок в странном сиянии, залившем невесть откуда всю поляну. – С-суки…

Постников не смотрел на него, потому что происходило нечто совершенно иное и куда более страшное. Высоко в небе вспухла среди полуночных звезд злая сверхновая и хлестнула в землю протуберанцем жуткого сине-фиолетового цвета. За деревьями очень близко выросла огненно-черная стена и зашторила половину неба, а под ногами прошел волной тяжкий подземный вздох. С деревьев посыпалась кора и хвоя, а в спину толкнул пронизывающий до печенки ледяной ветер, пролетая в ту сторону, где медленно распухала гора пыли и мертвого огня. Воздух сделался невыносимо ледяным, как будто все тепло всосала огненная воронка за лесом. Трава, ветки, листья – все это потянуло к стене, как будто там включился пылесос на миллион ватт. Постников задохнулся от пыли, упал лицом в траву и потерял сознание.

Хмурый рассвет извлек из темноты измочаленную поляну, усеянную обломками веток. Несколько, несколько деревьев обрушились, не выдержав напора, и хорошо еще, что никого не придавили в темноте. На белом от инея стволе сосны сидел Лофтус и невозмутимо уплетал армейскую тушенку из консервной банки. Заметив, что Постников очнулся, он приятельски кивнул ему и кинул флягу с водой.

– Завтракать срочно! – приказал он.

– Чем это вы его? – с трудом проговорил Постников. Язык еле шевелился.

– Мой ирландский травмат умеет бить очередями. Особенно в щекотливых ситуациях. Есть будете?

– Нет. Не хочу.

– Поспешим. Уже рассвело, и скоро сюда нагрянет спасательная группа и полиция. Вы же не хотите попасть в полицию, я думаю?

– Не хочу, – ответил Постников, завинтил пробку на фляге и поднялся. Недалеко от Лофтуса на траве полулежал сержант со связанными за спиной руками, и был он мрачнее тучи.

– Только посмотрите, что я нашел! – сказал Лофтус. – Это было в его пожитках.

Тонкий пучок каких-то жгутов белого пластика, с зубчатыми краями. Лыцусь, едва вопрос зашел об этих жгутах, немедленно стал как будто ниже ростом. Схватив пучок, Лофтус хлестнул его по щеке. Сержант только дернулся и опустил голову.

– Что это за штуки? – полюбопытствовал Постников, глядя, как на сержантской щеке набухает пунцовый рубец.

– Пластиковые наручники для охоты на людей. Халифат неплохо платит за рабов, и некоторые военные не брезгуют таким приработком. Вас, похоже, тоже планировали продать в рабство. Ну, пошел, сержант!

Они втроем побрели по роще, заметно изменившейся после ночного урагана. Все в ней было покрыто удивительно густым инеем, и с каждым шагом становилось все холоднее, будто они спускались в глубокую пещеру. Пушистый снежный налет сидел на ветках, на траве и на стволах и с каждым шагом выглядел все толще, а под ногами послышался ледяной хруст, какой бывает после снегопада. Все больше попадалось сломанных и выдранных с корнями деревьев, а возле дороги вообще сбилась плотная засека из поваленных в одном направлении скользких и промерзших стволов. Перебравшись на прогалину, Лофтус протяжно присвистнул от изумления. Лыцусь исподлобья смотрел на дорогу. Они вышли прямо к тому месту, где автоколонна попала под удар. Все дорожное полотно и обочины были завалены обрывками металла и залиты сверкающим ледяным панцирем, выглядывавшим здесь и там из-под пушистого снега. Стоять здесь было невозможно – мороз в полминуты прохватывал до самых костей. Лофтус подошел ближе, из его рта мощными клубами влил пар. Он с явным трудом вышагивал – снег был здесь вообще по колено.

– Что это было? – в изумлении сказал Постников.

Лофтус пробурчал что-то непонятное – как-то вроде «устали мост».

– Мост?.. Какой еще мост? – не понял Постников.

– Да не мост, – громче крикнул Лофтус. – «Хрустальный воздух». Гравитационное оружие орбитального базирования. Никакого ущерба экологии – и ни малейшей надежды угодившим под его удар.

– Как, совсем никого? – спросил Постников. – Живых – никого?

На сержанте Лыцусе лица не было.

– Гражданских не было! – сказал Лофтус твердо. – Шли без живого щита. Но вирус явно был. И заражение, похоже, не устранено. Черной блестящей машины я не вижу.

Он вертел в руках мятую лепешку, в которой Постников с трудом узнал квадрокоптер, так резво взлетавший прежде из «бэтмобиля».

– Ни про какой вирус я ничего не знаю! – вдруг отчаянно выкрикнул сержант.

– Ты вот что осознай лучше, – рассудительно советовал ему Лофтус. – Вся твоя группа погибла, техника уничтожена, а через час здесь будет вся полиция Западной равнины. Ты в натовской форме, один, без оружия, потому что ствол я тебе не верну, без средств связи – даже маячок твой я спорол с одежды ночью. Ты, конечно, можешь идти куда глаза глядят – но я гарантирую, что тебя или прирежут, или еще что похуже сделают в первой же деревне. Отсюда вывод: можешь пойти с нами, расстанемся в безопасном месте, – или отправляться одному.

– Я с вами, – тихо сказал сержант. – Здесь оставаться я не стану.

– Ну так быстро в лес, оба! – скомандовал Лофтус. – Я замету следы, а то чертов снег и к вечеру, похоже, не растает.

12 глава

– Вы оба никуда не дойдете и навеки останетесь в торфянике, если не начнете смотреть себе под ноги! Сержант, вы только что едва не грохнулись в самую топь! Видите – это не дерн и не зеленая полянка, а сфагнум, болотный мох. Если подсушить – хорошая штука заживления ран.

Сержант замер на полушаге и заозирался, а Постников удивленно уставился на Лофтуса, тычущего длинной палкой в темную жижу под густым болотным ковром:

– Какие еще болота? Дубов Град ведь не близко?

– Еще чего! Да это разве болото? – с презрением высказал проводник. – Настоящих болот вы еще не видали!

– А какого черта вы с ним разговариваете? – обронил Лыцусь. – Вы же человек из свободной страны – зачем вы с русским связались?

– Вы бы остыли малость, – холодно ответил Лофтус. – Ведете себя очень нервно – и лучше бы вам включить голову. Повторять не стану.

– Что вы вообще забыли на болоте? – не унимался Лыцусь. Он был красный и распаренный, словно после бани.

И в самом деле, ему было отчего упариться – на сержантском загривке и груди были навьючены два рюкзака, спереди и сзади. Еще отмахали они по лесу километров пятнадцать, а то и больше.

– Пора сделать ночевку, – сказал Постников. – Темнеет.

– Заберемся на тот лесистый холм – там сухо и мы будем не на виду, – ответил проводник.

Под пригорком шумел и волочил сухие листья и травинки холодный и очень прозрачный ручей. Постников уже не чувствовал ног из-за усталости и в апатии сидел на толстом дубовом корне. Возле воды его охватила истома, невыносимо захотелось скинуть ботинки и лечь в траву, чтобы дать отдых избитым ногам.

– Займитесь костром! Не сидите! – крикнул ему из кустов Лофтус и тут же пропал. Он, похоже, оказался двужильный.

Лыцусь перескочил через ручей и в два счета наломал гору сушняка, Постников сложил шалашик из веток, сунул под него пучок сухого дерна и с первой спички зажег трескучий и живой огонь.

Внезапно в густеющих сумерках не очень далеко по-сорочьи треснула короткая очередь. Постников замер с мешком в руке, Лыцусь вскочил и тревожно вертел головой.

– Шухер! – зашипел он, словно встревоженный гусак. – Ну все – точно кранты!

– Может, медведь или волки? – предположил Постников. – Лисы здесь точно есть.

– Волки!.. – с пламенной обидой воскликнул сержант. – Какие волки! Тикать треба до лису, пока живы!

– Ну, как хотите, – ответил Постников. – А я слишком устал, чтобы скакать по лесу, да еще и впотьмах. Неохота ноги ломать. И потом, если это военные или полиция – то у них биосканеры точно есть, и бежать в кусты нет смысла.

Лыцусь упал на рюкзак и принялся крутить стриженой головой, напряженно вслушиваясь. Треск более не повторялся, и понемногу вернулось мирное шуршание леса, а шум ручья говорил о сне. Прошло с четверть часа, прежде чем из-за кустов сказали:

– Эй, помогите…

В темных зарослях черемухи отыскался не только проводник. Возле него была тушка косули или некрупного оленя. Пятнистый лесной зверь распластался на боку, подогнув тонкие ноги под светлое подбрюшье.

– Из травмата подстрелил, – пояснил Брендан. – Если не ошибаюсь, сержант, вы замечательный мясник? Значит, вам и освежевать и разделать. Сегодня к ужину жаркое.

– Легко! – отрапортовал сержант. Постников вынул из ножен армейский штык и подал ему. Лыцусь покрутил штык и вернул, сказав, что нож туповат. Брендан достал из мешка кривой складной нож и разрешил сержанту пользоваться также и туристическим топориком. Лыцусь подвесил косулю за задние ноги на сук, весьма ловко стянул с нее шкуру и принялся за разделку туши. Лофтус вынул из мешка несколько одеял и спальный мешок, и пока Постников набирал в ручье свежую воду, наломал лапника и устроил лежанки возле костра, еще одно из одеял расстелил вместо скатерти. На этом походном столе появились ложки, кружки, галеты и соль. Расторопный Лыцусь приволок в окрепший свет костра прутья с плотно нанизанными кусками мяса, и началось священнодействие.

Чертовски вкусен бывает хлеб свежий, хрустящий, поедаемый ломтями и запиваемый горячим и сладким чаем походной крепости – да только где взять в лесу свежий хлеб? Но ничто на свете не может быть прекраснее горячего куска мяса, только что запеченного на серовато-багровых углях, тем более если вы с утра отмахали километров двадцать пешком. Из тихо шипящей свежатины капал сок в самый жар и отлетал косвенными струйками дыма, аромат шел неописуемый. Обжарить верхний слой в золотистую, румяную корочку крайне важно – только тогда внутри сохраняется сочная и отдающая дымком мякоть.

Лофтус порылся в своих пожитках и вынул здоровенную бутыль виски Jameson.

– Дети мои! Вода жизни прямо с Боу-стрит – триумфально провозгласил он и помахал бутылью.

– Пить не стану! – хмуро бросил сержант, поворачивая прутья-шампуры над углями.

– Вам жизнь досталась сегодня, сержант. Выиграли в рулетку самый дорогой приз на свете. Глупо теперь не пропустить стаканчик.

– Черт с вами, – безнадежно сказал Лыцусь. – Наливайте!

– Ну, и я грамм сто, – сказал Постников. – За компанию.

– А места-то здесь какие, а? – отхлебнув, радостно заговорил Лофтус. – Вот он – истинный рай без всякой фальши!

Через минуту он уже сидел на толстой ветке дуба и утверждал, что оттуда, примерно с трехметровой высоты, был виден закат.

Хмель тянулся теплой рукой к сердцу и напряжение, прежде крепко утрамбованное в нем этими безумными днями, плавилось и помалу отпускало. Огонь, искры, дым и колючая трава плавали в блаженном мареве. А главное – сытость, блаженная сытость… Великое дело вкусная еда, мясо, что ни говорите.

– Никогда не понимал любителей поддавать втихомолку, – крикнул Лофтус из дубовой кроны. – Песни сегодня петь не время, это верно. Но речь сказать необходимо, так принято в приличном обществе. От сердца, для душевного подъема.

– Я не знаю речей, – отозвался Постников.

Лыцусь добавил, что и он тоже не умеет.

– Не тот достоин, кто много говорит – а тот, кто вовремя говорит. А еще говорят: кто расскажет историю, тот услышит две. Стало быть, мне и начинать.

Молодцевато соскочив с ветки, Лофтус уселся на взбитой перине из лапника и мха, почесал в макушке и не без важности заговорил, живописно освещаемый слабым пламенем:

– Ну конечно же – город Финистер Пойнт. Видывали что-то подобное? Даже не трудитесь отвечать – я говорю вам: не видели и не могли.

Если вы хотите вдохнуть запах настоящего океана и ощутить, как его волны бьют в каменное сердце земли – поезжайте, говорю вам, в город Финистер Пойнт, что на самом краю географии. Но вы ничего не смыслите в жизни, если войдете в город Финистер Пойнт с материковой стороны. Убедительно прошу так ни в коем случае не делать. Ни под каким предлогом не следует ехать туда сушей. Вы помрете со скуки! Бурые холмистые равнины, поросшие вереском, пыреем и подорожником, усыпят кого угодно.

Вместо этого сделайте по-другому. Сядьте на морской паром в приморской деревне немного поодаль. И под крики ревнивых чаек, в запахе морской соли и в качке отправляйтесь от старой, обточенной волнами бетонной пристани. Не пожалейте трех часов вашей жизни, чтобы мимо скалистых берегов, обогнув каменистый мыс Чертова Башка, на закате подойти и впервые в жизни разглядеть прекрасный город со стороны океана. Чтобы из вечернего тумана первым делом проглянула слепящая глаза раскаленным золотом игла шпиля Святой Анны, а потом вы разглядите зеленые городские крыши и верхушки городского сада, мачты рыбацких суденышек и яхт в порту. Пахнет морем и домашним очагом. А дальше по берегу – убегающие к северо-западу те же бурые холмы до горизонта. Ей богу, это стоит увидеть. А лучше стоило жить.

– А вы непростой тип, Брендан,– весело сказал Постников. – И сказали очень хорошо.

– Но-но, не увиливайте, сэр, теперь ваша очередь!

– Сидим, как три тополя на Плющихе, – начал Постников. Лыцусь громко хохотнул, а Брендан спросил:

– Простите, как кто?

– Это из русского фольклора и к делу не относится, – пояснил Постников. – Итак, господа, моя лучшая подруга – блудница.

Но не в том приниженном, расхожем смысле, который искажает истинный смысл этого слова. Правда заключается в том, что и я сам, и очень многие люди – в точности такие же. Значение тут не в телесном или умственном разврате, а в том, что отыскать настоящее в жизни бывает непросто. Вот и мыкается человек, не находит себе места, мучается и других мучает. И как не натягивай улыбку до ушей, как ни уверяй каждого, что у тебя все прекрасно – остаемся теми же слепыми пешеходами, зачастую до самого конца своих дней.

Жизнь любой женщины вообще полна сложностей. Ей приходится куда труднее, чем мужчине. И конечно, необходимо признать: мужчины сплошь и рядом ведут себя отвратительно. Мы страшные хитрецы, такие хищники, когда гормон бьет в голову… Но не о том речь. Легкая жизнь, скажете вы? Выбрала где проще? Вот уж не знаю. Мы живем в век, когда мутировала сама идея семьи. Во что сейчас верить? И как, на что жить, когда работы нет? Как, на что помогать родным? Муж или жена мановением руки не сотворяются.

И не живет она одним кошельком – ей нужно общение, как и всем нам, чтобы с ней говорили, чтобы видели человека. Она не производит впечатление циничной особы, скорее наоборот. В ней живет свирепейшая тоска по другой, высшей жизни, как во всякой русской женщине. Она с полуслова видит, какого рода интерес имеет к ней собеседник. Звериный инстинкт… Я привязался к ней, потому что на свете вообще очень мало женщин, с которыми можно просто сидеть рядом и говорить. С ней можно – она по-женски умна. И еще у нее волшебный голос, он дарит покой. Спокойствие поверх вечного стресса – как станция над планетой Солярис. Говорит, что если не спится, то нужно пить такую-то траву. Название запамятовал.

В моей жизни мало таких дорогих мне людей. Секса не было ни разу, если что. Да и оплаты тоже не требовали.

Наступила короткая тишина, нарушаемая лишь костром. А потом Лофтус сказал:

– Вы правы, мой друг. Высокомерие – большой грех. Но все же я думаю, что вы, может, немного слишком строги к людям. А теперь послушаем вас, господин Лисий.

– Я не Лисий, а Лыцусь, – недовольно буркнул сержант. – Это что – допрос? Да идите вы…

– Ваши славянские фамилии и трезвый не сразу выговорит, – примирительно сказал Лофтус. – Ну же, не нарушайте правил нашего клуба, тем более что мы оба уже высказались, и вы не можете игнорировать интересы большинства!

Лыцусь скупо сообщил, что его родители хотели, чтобы он выучился на зоотехника. Но вместо того он остался на сверхсрочную службу и подумывал об Иностранном Легионе, чтобы получить зачем французское гражданство.

– Вот еще что, – помявшись, выдавил сержант. – Капитан Горобец получил ориентировку вот на него. То есть, мы поняли, что это он, когда пришла ориентировка, а его взяли раньше за деревней Осокино. Белый, русский, похож на бездомного, с рюкзаком. Он как заговорил – я сразу понял: русский. А зачем его ловят – я не знаю.

– Так вы поехали за ним, вся группа Горобца, вдогонку за этим парнем? – цепко спросил Лофтус.

– Так. Что подорванные.

– В ориентировке разве не был негр?

– Почему негр? – удивился сержант. – Русский, вот этот самый. Горобцу за него влетело – что отпустил. Потому и побежал без прикрытия под удар. Ловят его.

– Хм, а дело-то за полночь. Самое время на боковую… – сказал Лофтус.

Спали как убитые. Открыв глаза туманным и пасмурным утром, Постников увидел, что Лофтус и сержант закапывают мусор, чтобы место их бивуака не слишком бросалось в глаза. Лежанки из веток и травы были уже разметаны по кустам, дорожные мешки почти наполнены, а на костре ключом закипала вода в побитом котелке. Завтрак прошел большей частью в молчании. Перекусив и упаковав остатки вещей, раскидали костер и щедро полили кострище водой, чтобы стоянка выглядела прошлогодней.

Постников с некоторым удивлением увидел, как сержант сунул лапы в лямки одного из рюкзаков и отправился вверх по ручью, без малейших возражений Лофтуса.

– Не страшно его отпускать? – спросил Постников, приседая, чтобы размять ноги.

– А что бы вы предложили? – сказал Брендан. – С собой его тащить? Или, может, убрать как ненужного свидетеля, а?

Постников не придумал, что ответить, и только хмыкнул.

– Господи боже – да и чего ради его убивать? – поинтересовался Лофтус. – Нет уж – я бюрократ, а не головорез! Глядишь, выживет. Пусть идет себе, становится новым жителем нашей республики, займется полезным делом. Нормальный человек – разве что хитрый.

– А если группа Горобца не единственная?

– Посмотрим. Мне другое интересно: как сержант вас отыскал. В тепловизоре могли меня видеть, конечно, – но искали-то не меня, а вас. Вы непрописанный, и биосканер вас еле видит. Все это странно.

– Здесь недалеко есть одна ферма, – сказал Постников, – ее мне советовали навестить. Называется хутор Маклафлин. Зайдем за компанию?

– Кто посоветовал?

– Сотрудница муниципальной библиотеки миссис Донован-Маклафлин. Разве вы ее знаете?

– Как не знать. Баллибей – маленький город. А сейчас мы временно расстанемся. Здесь нет сотовой связи, а мне надо срочно позвонить в офис. В города вам лучше не соваться – мигом загремите в фильтрационный карантин. Ждите меня на вашем хуторе и ни в коем случае никуда не высовывайтесь, если жизнь вам дорога. Я сам отыщу вас через два дня. Но сидите тихо и не лезьте никуда! Вам ясно?

– Вполне.

– Эй, постойте! – окликнул его Брендан, когда они уже порядком разошлись. Он быстро подошел и сунул Постникову в руку что-то увесистое и холодное. Глянув, Постников увидел в своей ладони мрачно поблескивавший ствол – тот самый травматический пистолет. Он поблагодарил и сказал:

– А вы с этой вашей амнистией… Признайтесь – раскололи вояку? Он вам тут же и слил информацию. Я не знаю, кто вы такой, господин Лофтус и что вы здесь делаете. Но поскольку положение мое отчаяние – спасибо за помощь.

– Да бросьте вы. Ну какой из меня интриган – смешно, ей-богу, – сказал Лофтус. – Я простой обыватель.

Двое разошлись и быстро растворились в белесом утреннем тумане, неслышно ступая по росистой траве.

13 глава

На второй день пути встречный южный ветер притащил запах гари, а ближе к вечеру над лесами развесились дымные исполинской величины полотнища и неспешно дрейфовали наверху, не желая смешиваться с облаками. Горело где-то крепко – то ли торфяники, то ли нефтеперерабатывающий завод.

Каждый раз, едва слышался далекий звук двигателя, Постников быстро прятался за деревьями. Идти от этого получалось медленнее, потому что нужно было выбирать путь с умом от одной рощицы до следующей и ни в коем случае не позволить застать себя посреди поляны.

День приблизительно на четвертый ему повстречались люди. Их было двое – бородатый старик и оборванный мальчишка лет восьми. Дед присел отдохнуть на обочине просеки и устало обмахивался черной жеваной шляпой, а малец болтался поблизости, забавляясь блестящей гильзой от автоматической пушки. Постников не стал привлекать их внимания и сделал небольшой крюк за деревьями.

– Это ничего. Вполне терпимые условия, – бормотал он себе под нос.

Как ни жаль, двигаться с приличной скоростью не получалось. По совести сказать, пищеварение совершенно съехало с катушек, и путешественник то и дело с руганью скидывал в траву рюкзак и скрывался в зарослях. После раблезианского обжорства на вершине холма живот Постникова крутило не хуже, чем барабан Поля Чудес. В мешке на месяц было трофейной сублимированной еды – да все это великолепие оказалось не впрок: несло, как через трубу, а средства от диареи никакого не было. И еще доставала жажда. Постников с жадностью пил воду, через пять минут она проступала с обильным потом, и опять страшно хотелось пить. Запасы воды таяли на глазах, а пополнять их получалось редко.

Места между тем пошли совсем глухие, безлюдные. Человеческие звуки здесь не слышались – ни голоса, ни машины, ни домашние зверье. Возделанных участков тоже давно не попадалось, и потянулась такая глушь, что Постников засомневался в том, что идет правильно, и он то и дело разворачивал карту. Да еще и погода стала хмуриться. Пасмурное небо цедило сероватый свет, и в лесу было совсем безрадостно, бесконечно шуршали моросящие затяжные дожди. Заметно было, что август уже окончательно прошел, и даже бабье лето подписало капитуляцию, сдавшись на милость ноября. Лесная подстилка из переплетенных трав и мха была полна воды и от души сочилась влагой при малейшем нажиме, поэтому ноги были вечно мокрыми, но просушить их за время ночевки у костра не получалось. Идти с каждым днем становилось все труднее – ноги были кое-где стерты в кровь, и по утрам нелегко давалась первая сотня-другая шагов, пока мышцы не разогреются и дело не войдет в привычный ритм. Так себе живется в лесу, когда в нем стоит затяжное осеннее ненастье.

На шестой день Постников догадался, что силы его покидают. Дождь моросил уже больше суток, и одежда отсырела до нитки и неприятно липла к плечам и спине. Мох беззвучно поглощал ноги по щиколотку, и снизу сразу выпирала вода, обхватывала холодом ступню, да и порывы ветра тоже швырялись сыростью, холодили спину и плечи.

Зябко становилось и безрадостно. Постников в полной апатии лежал на муравейнике, не замечая коловших шею сосновых иголок, и неподвижно смотрел в пасмурные дали, а по его щекам текла дождевая вода, когда послышался и быстро разросся ритмичный клекот, и над макушками рябин чуть в стороне поднялась и взмыла в воздух какая-то странная ступа с блестящим нимбом сверху. Она была похожа на вертолет, лопасти ее винта кромсали моросящие нити. Воздушная машина пронеслась прямо над его головой, обдав волной теплого спрессованного воздуха и едва не сбив вскочившего с ног. Постников даже ухитрился разглядеть сновавшие по лобовому стеклу дворники и сосредоточенное очкастое лицо пилота за ними, но вскоре стрекотание затихло за деревьями.

Это происшествие придало ему бодрости. Постников ринулся ломать лапник и к сумеркам наплел грубое подобие шалаша, вернее сказать, неровного наклонного навеса. Под его прикрытием капало поменьше – но костер все же удалось развести не сразу, и потом приходилось следить, чтобы он не погас из-за сырого топлива. Согрелся Постников или не согрелся – но задремал. Проснулся уже на рассвете и высунул руку из-под навеса. Дождь счастливым образом прекратился, огонь давно погас, даже угли остыли. Он поднялся с лапника, чувствуя себя деревянным Буратино, все его мышцы оцепенели и не желали трудиться. На лице Постникова выразилась злость, он вытянул руки и начал приседать – раз, два. Размахивал руками и делал усердные наклоны, чтобы разогнать кровь. Нельзя сказать, что это сильно помогло – но идти теперь стало можно, а согреться на ходу самое простое дело. Распинав кострище по сырой траве и разметав лапник, он двинулся в путь.

Оказалось, что место для ночлега было им выбрано на самой кромке огромного прерывистого леса. Постников хмуро улыбнулся. Перед ним, насколько хватало глаз, растеклась в необъятную ширь плоская и безжизненная равнина. Это было хорошо, потому что совпадало с туристической картой, следовательно, Постников не слишком заплутал. После пружинистого лесного ковра ступать по густой траве было непривычно, и брюки за пять минут пропитались водой выше колен – но это уж было несущественно. Через несколько часов идущий ступил на притопленную в земле грунтовую дорогу, изрядно отмахав по ней, наконец, увидел в паре километров перед собой ржаво-красную водонапорную башню.

Поскольку день был пасмурный, смеркаться начало быстро. Постников присел на корточки и по-волчьи вслушался в степь. Стояла густая и несомненно нехорошая тишина – но не возвращаться же обратно в лес. Еще одна ночь на сосновых иглах – нет, немыслимо и думать. Но что, черт возьми, было не так с этим поселком, что молчал впереди?

Прокравшись вперед, Постников увидел, что небольшое поселение перед ним было разорено и уничтожено дотла. По-видимому, здесь прежде были как минимум три-четыре кирпичных дома и несколько деревянных, стояло не меньше дюжины сараев, хлевов и амбаров – и все теперь угроблено в горелые обломки. В мертвом поселке висел особый ядреный запах подмокшей гари – пахло бедой.

Он осторожно приблизился к черному скелету человеческого жилья. Здесь остались только обугленный остов сарая и каменная труба камина там, где прежде был типичный сельский коттедж. По двору толстым слоем были разбросаны головни, кирпичи, всякие пожитки и обломки черепичной кровли. Не было слышно ни людей, ни собак, но зато имелись отпечатки кошачьих лап на корке пепла, смоченного недавним дождем и уже с тех пор подсохшего.

– Кис-кис! – позвал Постников, сидя на корточках.

Какое там – здесь даже ворон не слыхать.

То, что издали в сумерках казалось кучей мусора, при ближайшем рассмотрении превратилось в изгородь, сложенную из диких камней. Каменный забор единственный выстоял в огне, поверх него неровно торчали сломанные балки еще одного фермерского дома. Зияющий проем калитки был пуст и таинственен, и Постников шагнул в него крайне осторожно, сначала внимательно заглянул во двор. Ему послышалось, что кто-то невесомо шагнул по пеплу за его спиной, и он резко отпрянул. Это движение и спасло ему жизнь. Постникова обдало коротким ледяным скрипом, из-за калиточного столба вылетела на петлях решетчатая калитка и с оглушительным лязгом захлопнулась, щедро обдав его лицо хлопьями ржавчины. В сантиметре от его носа замерли бурыеметаллические шипы – вместо ворот в проеме калитки была посажена на мощной пружине старая борона, а на уровне щиколотки была натянута леска или струна. Если бы он замешкался на четверть секунды, то здесь бы и нашел мучительный конец, ловушка была устроена толково. Калитка-сюрприз.

Постников отскочил и пригнулся за каменным забором, торопливо вытащил из мешка сержантский шлем и усадил его на голову. В ушах немедленно что-то пискнуло, а в прозрачном забрале прорисовался тонкий красный маркер – за забором кто-то притаился, чуткая аппаратура уловила его сердцебиение и тепло. Метка указывала на кучу мусора во дворе, цель высвечивалась одиночная. Постников приподнял рюкзак над забором, и со двора немедленно послышался короткий свист, и рюкзак вырвался из его рук, его выбило сильнейшим ударом. Мешок плюхнулся на землю, в его боку торчал оперенный хвост короткой стрелы. Лук или, скорее, арбалет.

Постников, не теряя ни мгновения, в решимости отчаяния вскинулся, перевалился через забор и рванулся к сгоревшему дому. Там шлем показал неостывшее пятно – только что кто-то сидел или лежал на земле. По быстро тающей цепочке следов он побежал, не чувствуя под собой ног от собственной дерзости, и на повороте лоб в лоб столкнулся с парнем-подростком. Оба грохнулись на землю. Парень извивался ужом и вообще оказался необычайно верток. Ни дать ни взять – змееныш.

– Эй, завязывай! – просипел Постников, схватив противника за тонкие запястья. – Я не по твою душу!

– Сука! – яростно шипел змееныш.– Живым не пущу!

– Это хутор Маклафлин? Я сыроварню ищу! – выпалил Постников. – Да уймись же ты, придурок!

Парень сразу как-то сник и прекратил сопротивление. Постников выпустил его руки и поднялся. Перед ним сидел, запыхавшись, оборванец еще почище его самого. Лохмотья белобрысого топорщились, подобно пестрому оперению лесной птицы, пряди спутались копной и лезли в глаза, а заостренное чумазое лицо сверкало безумными от ужаса глазами.

– Давно бы так, – отходя от потрясения, выдохнул Постников.

– Ну да, – ответил парень и вдруг не вставая, но очень ловко и сильно лягнул Постникова в уязвимое место пониже пояса. С постниковской головы свалился шлем, он согнулся и утратил интерес к беседе. В один миг белобрысый фокусник взвел свой арбалет, приладил новую стрелу и направил оружие на Постникова.

– Миссис Донован-Маклафлин из муниципальной библиотеки, – прохрипел Постников, страдая от слишком длинных слов, – передает привет родственникам на хуторе Маклафлин.

– С хутором ты, скажем, угадал, – недобро ответил парень, – но сильно промахнулся со временем. Хутора-то больше нет.

И опустил арбалет.

– Ты везунчик. Там, у калитки, волчья яма и еще кое-чего. Будем знакомы: я Дервла Маклафлин. Все наши убиты, я последняя защитница дома.

– Так вы девушка? – опешил Постников. – Э… я Постников, – и добавил как дурак:

– Очень приятно.

– Хватит врать-то, – с презрением отозвалась девушка. Ты на вид вылитый мародер, рожа какая мерзкая. Еще на околице хотела было пристрелить – тебя за сто миль в поле видно. Лучше скажи, как ты меня просек?

– Калитка у тебя… – сказал невпопад Постников, медленно приходя в себя. – Так ведь и угробить можно – вон как вдарила!

– Грудную и тазовую кость прошибает, проверено, – сказала Дервла не без гордости. – А нечего лезть. Это моя земля.

– От болотников не спасет, – усомнился Постников.

– От болотников не знаю – а от мародеров самое то. Беженцы с побережья так и прут. А поезда не ходят, и по автотрассам эти сидят – халифат. Я любого положу, кто сунется, если их не слишком много придет.

У Дервлы были размазанные следы сажи на щеках, а выражение лица горькое и суровое. В сумеречном свете было хорошо видно, как на ее заостренной мордочке расплылась усмешка.

– Да что вы вообще знаете о нашей жизни? – с горечью кидала она. – Ни черта вы не знаете, понаехавшие…

Похоже, недавний шок и у нее искал выхода в словах. Она все не замолкала:

– Почему в фильмах ужас и отвращение принято изображать рвотой? Не замечали? Я раньше любила кино, в детстве умирала просто. Там есть такой актерский прием. Например, прирежут английского короля при графе каком – тот граф и давай полоскать от души, блюет за гобеленами, видеть не может! На деле все не так. Насчет монархов не скажу, но если вам страшно по-настоящему, то уж совсем не до тошноты и не до обморока. Тут уж помогай бог в игольное ушко пролезть, шкуру до мяса ободрать – но чтобы только выжить… Слушай, как я сразу не поняла: твой шлем! Это штука от военных, и без него не поймал бы ты меня, вот оно что!

– Верно. Недаром твоя тетушка – библиотекарь.

– Ты не виляй! – оборвала его Дервла. – Зачем он тебе сдался? В дороге одна только помеха – от бродячих собак, что ли, обороняться? Давай лучше меняться. Я тебе хорошую, полезную вещь дам: фильтрующая трубочка для воды. Через нее можешь из любой лужи пить – никакая холера не пристанет, она все прочистит и вода станет безвредная.

Постников машинально проглотил слюну – жажда напомнила о себе.

– Нет, эта трубочка стоит дешевле, – с арктическим спокойствием процедил он. – Если хочешь шлем – я согласен взять еще средство от расстройства желудка. Прибавь его к трубке – и шлем твой, цена бросовая, и только из уважения к семье.

– С чего это вдруг? Накинь хотя бы три упаковки аспирина! – возмутилась девушка. – У меня специальная кора вяжущая есть – самый страшный понос за полчаса перешибет! И от лихоманки самое то. Так и быть, кору прибавлю, вечно я торгую себе в убыток по собственной доброте!

– Хорошо. И свежей воды в мою канистру зальешь. Дополна.

– По рукам! Я тут родник раскопала: вода мертвого на ноги поставит. А с припасами туговато. Поставок в наши края уже года три нет. Болотники, черт бы их брил.

– Лютуют? – спросил Постников, копаясь в мешке.

– Они хитрые, – говорила Дервла. – Переоденутся – сразу и не отличишь. Людей крадут, а кого и зарежут. Хутор – их рук дело. Мои все тут под домом схоронены. Кого жалко – так это детей. Здесь их немало осталось, поэтому раз в месяц или два из Эфраима приезжают, собирают их по всей стране. Но хуже всего – халифат. Тут по полям все фермы бандитами захвачены, новый порядок строят, свое бандитское государство.

– Тебя с твоей бороной прихлопнут и даже не заметят.

– Плевать. Да и мир не без добрых людей, отобьемся!

Получив шлем, Дервла мгновенно напялила его на свою белокурую копну. Он смотрелся на хрупких женских плечах как шлем старинного водолаза на субтильной семикласснице.

– Вау! Как днем, ей богу – прямо как днем!.. Эй – а какого черта тебя не видно?

– Между прочим, он на свету подзаряжается, – сказал Постников.

Дервла еще раз сказала «вау» и стянула шлем.

– Разглядела бы тебя – не промазала бы и в полночь! Эх, мне бы такой прибор пораньше…

Постников спросил:

– Насчет трубки… А сама не боишься заразы? Опять же могилы под домом?

– У меня тут родник, говорю, вода прямо лечебная бежит. Кстати, сейчас кору заварю в кипятке.

Отвар темно-коричневого цвета оказался невыносимо горек, и отхлебнувшего из щербатой чашки Постникова перекосило. Но он все же заставил себя выпить еще несколько глотков. Горячее пойло вскоре отозвалось расслабляющей истомой во всем теле. Незаметно установилась ночь, но звезд в непроглядном пасмурном небе совсем не было видно, только внизу, на юге, высветились какие-то поля таинственных неподвижных светляков.

– Что там такое светится? – кивнул туда Постников.

– В той стороне начинаются топи, – ответила Дервла. – Болотные огни за торфяником, в сумерках туда соваться никому не следует. У нас раньше поговаривали «осенняя ночь наступает быстрее, чем камень падает в торфяное болото». Места жуткие.

– Слушай, тут такое дело. Мне тут назначили встречу, нужно ждать на твоем хуторе. Если придет за мной человек по имени Брендан Лофтус, скажи: я ушел искать жилье на юг. Нельзя ли эту ночь где-нибудь переночевать на хуторе? Я чертовски промок и уже неделю недосыпаю.

Дервла ответила:

– В хуторе ночью собаки тебя точно загрызут. Я дам тебе факел – иди в поле, там прошлогоднее сено не убрали, потому что некому. В стогу переночуешь, залезай поглубже, да курить не вздумай – мне это сено, в отличие от тебя, еще пригодится. А на юге отсюда есть фабрика Хаттаба. Этот самый Хаттаб – дырка от задницы. И я думаю, что это именно он своих уродов на мой хутор и навел. Я с ним еще разберусь, а пока что он вроде как работников ищет – уборочная не закончилась. А теперь иди и больше не возвращайся, точно ведь пристрелю!

Прикрываясь ладонью от слепящего факельного пламени, Постников осторожно ковылял по неровному сжатому полю, пока не отыскал скирду старого слежавшегося сена. Погасив огонь, проковырял в сене нору, заполз внутрь и задремал, когда немного унялась дрожь.

«А отвар все же действует – притихло ведь нутро», – подумал он, проваливаясь в темное забытье…

14 глава

Снилось, если говорить честно, черт знает что. Лезла в голову всякая дрянь, но самое скверное – холод. Отвратительной оказалась постель из лежалых луговых трав.

Робко брезжил рассвет, когда Постников, продрогший до самых печенок, очнулся от прерывистого полузабытья и выпростался из сена. Разогнувшись, он понял – идти поначалу будет нелегко. Привычная боль в ногах – это еще полбеды, а не угодно ли получить к ней еще и мелкий озноб, ужиться с которым нет никакой возможности.

Зато одичавшие собаки так и не показались. Теперь следует побыстрее отыскать тихое место и отлежаться хотя бы пару дней в покое и тепле. Отоспаться, обсохнуть и обогреться. Главное – чтобы не на ветру и не в проклятущей мороси.

Привычным движением он сунул руки в лямки, закинул полегчавший мешок за спину и заковылял прочь с кочковатого поля. К счастью, земля в этих местах давала небольшой, но чувствительный уклон к югу, поэтому шагалось легче. Да и ноги скоро размялись, кровь разогрелась, и стало очень даже терпимо. Приободрившийся Постников смотрел по сторонам и думал, что на этом черноземе должна хорошо вызревать картошка. Он мало смотрел себе под ноги, и поэтому растянулся во весь рост на жухлом дерне, потому что правая нога чертовски неудачно воткнулась в сусличью нору. Поднявшись и отряхивая штаны, Постников приметил, что прямо впереди из-за черемуховых зарослей выглядывала решетчатая проволочная изгородь, а позади нее торчали бурыми метелками ряды переспелой и неубранной кукурузы. Он подошел ближе и направился вдоль ограды. Решетка оказалась длинной, как будто забор военной части или завода, но он упрямо шагал, пока не обнаружилась калитка, запертая изнутри на амбарный висячий замок. Постников взялся за калитку обеими руками и встряхнул. Где-то близко залаял пес и тревожно звякнул цепью. За ограждением появилась пожилая женщина в черном, она испуганно смотрела на того, кто шумел возле калитки.

– Вы только не пугайтесь, – сиплым и несомненно преступным голосом выдавил Постников. Язык его одеревенел и шевелился с трудом. Он сразу понял, что после таких звуков его надежды на ночлег улетают, словно дым. Но черная женщина открыла калитку, вышла за изгородь и остановилась в паре метров от него.

– Все бредут и бредут, – сказала она, жалостливо и тревожно разглядывая пришельца. – Переводу вам все никак нет!

Постников не нашелся что ответить. Да и в самом деле – что тут было говорить? Вид у него и в самом деле был не версальский и в высшей степени предосудительный. Сколько дней прошло в пути – недели три или все же меньше? Обувь истрепалась в хлам и вечно не просыхала, а куртка и брюки полезли клоунскими лоскутами на всех этих лесных колючках. Он подумал, что смахивает на лешего, заросшего дикой щетиной и почти забывшего, как разговаривать по-человечески.

– Возьми, поешь, – быстро сказала черная женщина. В ее руках появился какой-то пестрый узелок, она ловко распутала его и протянула Постникову пластиковую бутылку воды и бумажный сверток в пятнах масла. Крепко и давно оголодавший Постников мгновенно втянул носом райский аромат – в промасленную бумагу был завернут домашний пирог, несомненно, самого умопомрачительного вкуса. Поперхнулся и закашлялся от мгновенного притока слюны.

– Он вкусный, с рыбой, только снизу пригорел – так ты его отскреби, чтобы пригар не проглотить. А то уж хотела собаке отдать, – говорила женщина, в то время как оборванец уже оторвал полпирога и немедленно проглотил. – Ты только смотри: наши поля не тронь и костер в кукурузе не зажигай. Иди себе с миром – а в кукурузе тебя сторожа точно подстрелят.

– Я мертвая душа, – говорил с набитым ртом Постников, яростно пережевывая вкуснейшее тесто, пропитанное рыбьим ароматом. – У меня документов никаких нет. А поля ваши на что мне сдались? Возьмите меня в батраки – я работы в поле не боюсь, могу и технику освоить. Хотя бы на несколько дней?

Женщина воззрилась на него с искренним ужасом. У нее были красноватые глаза в мельчайших капиллярных прожилках.

– Сколько вас теперь, несчастных, мыкается, – колеблясь, ответила она и вздохнула чрезвычайно тяжело. – Ну, куда ж тебя такого облезлого прогонять?.. Что ж, идем – но ничего не обещаю. Только сам потом не пожалей!

Они пошли по тропинке через кукурузную сельву, и в самом скором времени поверх коричневых макушек вылезла пара дымовых труб, показалась красная крыша.

– Как называется это место?

– Это поместье и фабрика моего мужа. Его зовут Хаттаб, только это не настоящее имя, а вроде клички.

Заросли расступились, и показался дом, крепко сидевший среди хозяйственных построек. Даже не дом – а небольшой прочный замок. Приземистый, о двух этажах, с броневого цвета темно-серым сайдингом и под солидной коричневой черепицей, с небольшими окнами, похожими на прищуренные бойницы. Сбоку на бетонированной стоянке под навесом стоял трактор и неведомая полевая техника, там были люди, притом некоторые из них с оружием.

– Это и есть Хаттаб-Хаус, – сказала черная женщина. – Я буду говорить, а ты лучше помалкивай и вообще постарайся его не злить.

Постников остался на широком крыльце с прочными чугунными перилами, а его спутница вошла в дом. Рабочие поглядывали на него косо. Через минуту внутри хлопнула дверь или выстрел, зарычал неведомый зверь, а потом мужской бас вскричал с властной и ленивой расстановкой:

– …кормить всяких прощелыг? Елизавета! Сама знаешь что, ты – тупая курица!

По крайней мере, так смог разобрать Постников. Он еле стоял, обвиснув на перилах. Его ноги решительно отказывались двигаться дальше.

Елизаветой, очевидно, и звали ту женщину в черном. Еще через полминуты приоткрылась окованная металлом дверь и женщина молча поманила Постникова. В полутемной гостиной, несмотря на ее огромную величину, было уютно, как в любом обжитом доме. Светился в дальнем углу книжным светом теплый торшер, и он позволял немного видеть темные стены, увешанные саблями и кинжалами. Еще там полыхал световой фантом – по 3D телевизору шли местные новости. В столбе проектора копошились миниатюрные полицейские, тянули преграждающие ленты и укладывали пластиковые мешки в медицинский фургон. «Дарах» – выхватил Постников знакомое слово в прыгающей скороговорке диктора.

Стены большого зала были обшиты панелями, похоже, из натурального дуба. На его темной и шероховатой поверхности проступила примечательная картина. Она изображала какой-то неизвестный город. Торшерный свет мягко вынимал из мрака удивительной красоты огромную каменную лестницу и некий храм не храм – а дворец, замкнутый в ужасно аляповатую позолоченную раму. Над ступенями висел радугой каскад фонтанов и в небе были прозрачные серебряные блики, а рядом серебряное озерное зеркало отражало перистые облака и вершину горы. По неизвестной причине от этой картины сердце Постникова сжалось в мгновенной тоске.

Услышав густое сопение, он пригляделся и увидел хозяина дома. Посреди низкой кушетки на красном ковровом покрывале сидел в подушках кряжистый, массивный человек лет с виду около шестидесяти, с обильной проседью в черных волосах и с толстой, отъеденной и щетинистой физиономией. Он посапывал крупным носом и неторопливо жевал сушеные бананы, которые вынимал волосатой рукой из бумажного пакета, при этом внимательнейшим образом рассматривая вошедшего. Было ясно как божий день, что это и был тот самый Хаттаб, или «дырка от задницы», если прибегнуть к определению Дервлы Маклафлин. Здоровяк по-воловьи размеренно шевелил черно-седыми челюстями и в тяжелой задумчивости смотрел на гостя. У него были колючие поросячьи глазки.

– Что ты за хрен с горы и какого хера ты здесь делаешь? – наконец, нарушил молчание Хаттаб.

– Разве не видишь – хороший человек, за еду согласен работать, – трусливо промолвила его жена.

– Разве мне много надо? – сказал Постников, согреваясь в дубовой гостиной. – Охапка соломы в сарае и кусок хлеба, А работать я умею и не вор.

– Хороших людей нынче в мертвецкую штабелями набивают, – ответил супруге Хаттаб и назидательно кивнул на полицейские новости.

Постников осознал, что его дело не выгорело.

– У меня здесь фабрика – брюзгливо продолжал Хаттаб. – Фабрика, не санаторий для приезжих дебилов, видите ли. Я сельхозпродуктами занимаюсь – кукурузная мука, консервы, молочные продукты. Здесь работать надо, пахать, понимаете? А у нас, между прочим, бандиты пошаливают. Людей я теряю, это верно.

– Ты бы его проверил? – спросила его жена. – На вирус?

– Да какой-то очень уж завалящий тип, – хмыкнул Хаттаб – Мне доходяги не нужны. Нечего таким тут делать – я таких собаками травлю… И ты сама хороша – тащишь в дом всякую падаль. Дура ты, баба, одно слово! А ты, мертвяк, стой неподвижно – не то пришибу.

Постников, наладившийся было отступить на двор, замер. Хаттаб, пыхтя, как астматик, полез волосатой пятерней под розовую атласную подушку, украшенную красивой золотистой бахромой, и вытянул оттуда что-то вроде ручного фонаря, только без стеклянной линзы – впереди на цилиндрическом корпусе с коротким раструбом был слепой и гладкий белый пластик – и навел этот прибор на пришлого оборванца.

– Оружие есть? – деловито спросил Хаттаб.

– Травматический пистолет.

– Давай.

Забрав ствол, боров с непредсказуемой ловкостью обхлопал Постникова по ногам, груди и спине и стал копаться в его вещевом мешке. От него густо разило пивом. Не найдя более ничего интересного, Хаттаб с презрением отвернулся, поднялся по лестнице и скрылся на втором этаже. Елизавета зашуршала следом за мужем, и они о чем-то неразборчиво толковали несколько минут, причем Хаттаб пару раз с подозрением выглядывал в дверь – наверно, чтобы Постников не стащил ничего или не услышал лишнего. Затем он вышел и с недовольным видом объявил:

– Иди во двор. За тобой присмотрят. Сиди там тихо и не маячь на виду, если пожить охота. Не то мои люди тебя мигом выпотрошат – «мама» сказать не успеешь!

Решение было принято. Многодневная усталость нахлобучилась свинцом на голову и плечи, тупое равнодушие брало верх, и Постников безропотно вышел вслед за Елизаветой, сказавшей, что его накормят.

Они спустились с крыльца и пересекли хозяйственный двор. На нем кипела работа. Несколько истекающих потом и перепачканных пылью людей с натугой таскали тяжелые мешки – похоже, зерно на склад. На стоянке техники бездельничала вооруженная охрана – двое парней с дробовиками. Один из них, черноусый, со скучающим видом сидел на козырьке над складскими воротами, а второй, поставив двустволку возле колеса, копался под капотом старого трактора – на его мускулистом локте, торчащем наружу, виднелась сложная цветная татуировка. Кроме них, Постников заметил на крыше главного особняка небольшое подобие смотровой площадки, на которой были сложены мешки, а из-за них хищно выглядывала узкая воронка пулеметного ствола – кажется, это был «Утёс». Он попал в настоящее разбойничье логово, но усталость настолько задавила все тревожные предчувствия, что хотелось только передохнуть – а там уж будь что будет.

Мимо простучали ботинки, и камуфлированный абрек-автоматчик с обритой до блеска головой опрометью взлетел на крыльцо и скрылся в хозяйском доме. Елизавета подозвала второго охранника, занятого тракторным мотором (его звали Леон) и стала что-то шептать ему на ухо, в то время как он вытирал пестрые от наколок руки ветошью и без особого интереса глазел на незнакомца.

Шагов или иных звуков позади за спиной Постников так и не услышал. Но в эту самую минуту перед его глазами пролетела вдруг длиннейшая искра красивого зеленоватого цвета, и он кубарем полетел головой прямо в бетонную плиту – ему врезали сзади. Никакого удара при падении уже не ощутил.

Очнулся он оттого, что зверски гудел череп. Мысли в нем плавали отстраненно, словно чужие, но Постников все же смог понять, что он лежит в позе эмбриона, обхватив голову локтями, на холодном и жестком полу. Отсюда ему было видно, как грузчики, не обращая на произошедшее внимания, все так же таскали кули с зерном или мукой.

– Вставай, эй! – стегнул окрик с резким южным акцентом. – Руки на голове!

Проведя ладонью по лицу, Постников увидел на ней кровь. Располосовало скулу – наверно, тащили лицом по гравию.

Поморгав, он сконцентрировал зрение и увидел наведенный на него автоматный ствол с толстым пламегасителем и злобную физиономию того самого бритоголового малого. Настроен бритый череп был крайне решительно. Постников медленно поднялся на ноги, потому что его покачивало, словно пьяного, и обхватил затылок сплетенными пальцами. Там, на затылке, уже успела набежать шишка в полкулака и ломило голову так, что отдавалось в плечах. Похоже, досталось ему автоматным прикладом – окружающее до сих пор плавало перед глазами и то и дело подкатывал рвотный позыв.

– Э, Саид? – вопросительно крикнул человек с крыши, и между ним и бритоголовым Саидом произошла короткая, но оживленная беседа на непонятном Постникову восточном языке. Он разобрал в гневных и обвинительных репликах бритоголового только одно слово, которое ничуть не утешило его в этой ситуации – «диверсант».

– Да ладно! – изумился татуированный механик. – Так шпион, стало быть? А чего на ферме ему шпионить?

Постников закашлялся и присел на корточки. Его немедленно вырвало – рыбный пирог ничего не пошел на пользу. Минуты две-три он отплевывался, пока дурнота не унялась. Сразу полегчало.

– Что творишь, ты, скотина безрогая? – сказал Постников, поднимаясь на шаткие ноги.

– Э, двигай! А ну к сарай пошел! – гортанно рявкнул бритоголовый и положил руку на автоматный затвор.

Постникова привели в сарай – точнее, в приличного размера гаражный бокс – толстые бетонные стены, гулкая пустота и темнота после наружного света. Со звоном зажглись настенные плафоны, и весь гараж в мгновенье был залит режущим синеватым сиянием. Места внутри было с избытком, можно было поставить туда полдюжины «КамАЗов», но в там оказался всего лишь один грузовик и в углу лежали тюки брезента. Возле них со скучающим видом курили двое бородатых вооруженных боевиков, которые полностью были поглощены своей негромкой беседой. Обострившееся за последние дни чутье немедленно подсказало Постникову, что его собираются упрятать под этот самый брезент, предварительно прострелив ему голову.

Саид приказал, чтобы он остановился, зашуршал бумагой и принялся с напряжением читать, проглатывая слова и запинаясь в трудных местах:

– Решением полевой судебный комиссий Объединенный халифат ад-Дауляту ль-Исламийя неизвесны нарушитель и явны диверсант, посланный пре… прес-туп-ным режимом, приговаривается к высший мера пересечений на основани указа о соб-лю-дени шариатски законности на освобожденных территориях… Эй, хватит это дерьмо ишак с меня!

Щелкнул очень отчетливо затвор, и сразу стало ужасно тихо. Однако тишина не оказалась недолгой – тут же прокашлялся и взревел с тяжким урчаньем, невыносимо громко в замкнутом помещении мотор грузовика. Выстрелы заглушать, стало ясно Постникову.

Постников не стал отворачиваться, несмотря на распоряжение бритоголового исполнителя. Поэтому ему была хорошо видна недовольная физиономия Леона под белым бликом от лампы, сидящем на лобовом стекле. Вот Леон дернулся, будто кто-то невидимый тряхнул его за руку, склонился на сторону, прислушиваясь к чему-то, разогнулся, кивнул и внезапно заглушил двигатель. Тот сказал «брррумм-пых-пых» и заткнулся. Немного звенело в ушах и висел едкий запах дизельного выхлопа.

– Зря ты, э! – услышал Постников в повисшей тишине. – Намучаемся мы с ним – вот увидишь.

Ответом была фраза опять на незнакомом языке. Интонация, впрочем, была вполне внятной – ругань. Постников так и не увидел, кто был его невидимый спаситель.

– Выходи, с днем рождения тебя, – с кривой усмешкой кинул ему татуированный Леон, спрыгивая с подножки.

Он подтолкнул Постникова в спину и сказал, что пора обедать.

Под кухню была отведена одна из построек во дворе. Из ее красной металлической трубы валил белый дым, окна украшали бежевые узорные занавеси, а по мере приближения усиливался аромат по-настоящему хорошей стряпни. В дверном проеме кухни была посажена дверь, очевидно снятая с пассажирского вагона, зеленая снаружи и серая с внутренней стороны. За ее толстым стеклом, пересеченным двумя поперечными скобами, показалось движение, дверь открылась, и из кухни вылетела красная и распаренная женщина, с виду повариха. Она мелодраматично взмахнула полотенцем и закричала на Постникова:

– Ты откуда взялся такой облезлый? Ты чей-то раб? Говорят, ведьма тебя подослала?

Это была пропеченная жаром кухонной плиты тетка примерно того же возраста, что и жена Хаттаба. Ее звали Магда. Она кричала, чтобы работяги шли обедать, пропустить в кухню Леона с подконвойным Магда отказалась наотрез.

– Сказано – стеречь, – сказал ей Леон. – Из кухни ему не удрать, сказал.

– Чего ему в кухне ошиваться? – ругалась повариха, отмахиваясь полотенцем. – Там пищу готовят, и девчонки там. Да и куда ему драпать – вон, еле дышит. И как бы еще не оказался чахоточный – а то и еще чего… Может, у него сифилис или чесотка, откуда мне знать!

Столовались рабочие фермы в теплое время года на веранде из жердей, приколоченных к бревенчатому основанию, застеленному сосновой доской, и укрытому от дождя легкой жестяной кровлей. Под навесом стояли параллельно друг другу два прочных и длинных стола, покрытых грязно-белым изрезанным пластиком, а вдоль них – четыре грубо сколоченные, но надежные скамьи, выкрашенные в коричневато-красный цвет.

Механик Леон привел Постникова к веранде и велел ждать. Постников присел на бугристый асфальт, повидавший немало на своем веку, и привалился спиной к жердям навеса. Он почувствовал страшную сонливость. Прилетел порыв ветра, швырнул на веранду пригоршню сухих осенних листьев, попал заодно в лицо, и это было восхитительно.

Кроме конвоира, устроившегося на деревянной завалинке веранды и немедленно закурившего самодельную сигарету, вблизи столовой сидел на куске буроватого войлока, постеленного прямо на утоптанную землю, старый человек с окладистой седой бородой. Голова старика была прикрыта чудной остроконечной шляпой, свалянной также из домашнего войлока, но более светлого оттенка. На кошме у него были аккуратно разложены завитки свежей зеленоватой коры и гибкие, нарезанные по единообразным размерам ветки. Старик из этих прутьев и полос коры плел корзину. Он был бос, за краем войлочного ковра торчали его черные намозоленные пятки. Возле них стояла пара отлично сделанных новеньких лаптей.

Глаз у плетельщика оказался хитроватый. Покосившись на Постникова, старик деликатно кашлянул и сказал:

– Вы по делу здесь – или вроде как турист?

– Родственники у меня в восточных краях, – ответил Постников.

Старик удовлетворенно кивнул раза три и не без важности продолжал:

– Так это вам ко мне надо было сразу обратиться. Я один могу вам в этом деле помощь оказать.

Вслед за тем он уткнулся в свое рукоделие и принялся сноровисто оплетать лозой корзинный остов.

– Вы чиновник по мигрантам? – удивился Постников. – Что-то не похожи.

– Нет, я главнокомандующий сухопутных сил, – смущенно сознался его собеседник. – И тут самый главный, если что. Я, например, географию знаю. Знаю, например, город Париж – столицу Кыргызстана.

Постников понял, что разговаривает с безумцем, но все же поинтересовался:

– Из чего это вы корзины плетете?

– Чаще всего лещина, ивняк тоже неплох. А ребра лучше всего еловые.

Старик выволок из-под кошмы ополовиненную бутыль с красным вином и приложился к ней.

– Планы строить – глупая затея. Это все бесполезно. Мы все умрем, эксперимент будет признан неудачным и закрыт, – сказал он, отхлебнув порядочно, крякнув и снова спрятав бутыль под войлок. В его словах слышалась горечь.

– Это ж такой ужас, такой мрак, что готовят все эти умники – просто слов нет… Сегодня доверия никакой существующей политической силе нет. Все они вруны, как один – все, все. Или действовать отныне своим умом или стать животными – выбор простой, как вы думаете?

– Не горюй дед, – ответил ему Постников. – Человеческая жизнь не так длинна, чтобы слишком много горя и глупости вместить.

Леон растер каблуком окурок и пояснил:

– Это же Имран-корзинщик по прозвищу Лозоходец. Он живет в лачуге за фермой, корзины плести умеет, воду искать умеет – небесполезный старикан. Его за это подкармливают и старую одежду дают. Только ум у него вышибло – таких сейчас хватает. Человек совсем безвредный, хоть и выпивает. Его шариатские не трогают. Да и какой здесь у нас шариат – все перемешалось, только все равно жизни никакой нету.

– Что сразу – выпивает? Я и закусить могу, у меня есть, – с некоторой обидой ответил Имран-Лозоходец. Он немедленно достал из-за пазухи красный помидор и принялся с аппетитом уписывать.

Из-за жердей высунулись красные щеки поварихи. Она сказала:

– Хватит языком чесать! А ты, слышь, тебя сказано покормить и глаз не спускать. Вон с парнями вместе пообедаешь, чтобы не устроил чего – человек ты непонятный, и чего ты такое – это еще вопрос. А потом Леон тебя запрет в каморке вон там – во флигеле для сезонных работников. И пусть сторожит, как ему велено. А теперь все за стол!

Она подошла к Леону и о чем-то говорила ему на ухо, жестикулируя обеими толстыми руками. Они тихо перепирались. Постников неодолимо съезжал в неодолимую дрему. Он успел увидеть, как Магда замахнулась полотенцем на рабочих, потому что они полезли толпой прямо в кухню и заорала:

– Куда?! Так и прут, дармоеды – на работу бы так! И этого на веранду волоките – гляди-ка, сморило его…

– Да, развезло приезжего, – говорил расплывчатый Леон. – На подосланного вроде не похож – но кто ее, ведьму, знает? Она же бешеная совсем.

– Никакую ведьму я не знаю, – пробормотал Постников уже во сне. – Мне бы только отоспаться. Дайте работу или просто пустите переночевать.

– Я не знаю, чем они думают в Эфраиме или в Дубов Граде. Но я могу им всем сказать: жить дальше стало невыносимо, – внушал кому-то невидимый Имран-Лозоходец. – Беженцы так и прут. Грязь, вши, инфекции, преступность. Сбиваются в ватаги, и без обороны никак нельзя. Дикие края, что и говорить. Вот что значит – поставили на руководство сумасшедших. Дурдом и есть!

15 глава

Не сон, а настоящий обморок. Очнулся Постников от толчка – кто-то несильно пнул в подошву его кроссовки, свесившуюся со скамьи.

С глазами творилось что-то неладное, и сослепу он долго тер их. Обеденная зона пустовала, если не считать одного неизвестного. Это был чернявый парень не старше трех десятков лет. Он казался малоподвижным, скупым и точным в движениях. Усы пробивались на его верхней губе еще молодым пушком, а лицо его неуловимо напоминало Пушкина, изображенного кистью художника-любителя из Баку. Одет он был в цифровой камуфляж для леса средней полосы. На скамье лежал небрежно брошенный снайперский балахон с бахромой, скрадывающей очертания, а из-под этой накидки высовывался кверху толстый ствол «Винтореза».

В этот час было совсем тихо, разве что со двора доносились неразборчивые голоса. Работники давно отобедали, посуды на столах уже не было.

– Вы или дурачок, или что-то другое, – очень спокойно сказал неизвестный. – Интересно, что вы такое.

Повисла тягучая тишина, свойственная минутам, когда ответить с ходу невозможно.

– Вы были на том хуторе, – продолжал парень, и Постников сразу почувствовал, как от него повеяло холодком могилы. – На хуторе, где прежде жила молодая ведьма Маклафлин.

Постников продолжал хранить молчание.

– Я видел, как вы подошли к сгоревшей деревне. Сидел засаде в роще и хотел подстрелить ведьму – но она же хитрющая, как змея, носа наружу не покажет. Она не женщина, она даже не человек. Сначала я думал, ведьма вас тут же и укокошит. Ну, или я вышибу мозги вам обоим. Но так не случилось, и если бы Хаттаб заранее знал, откуда вы пришли – то содрал бы с вас скальп без разговоров. Но мне стало любопытно, кто вы такой. В то, что вас подослала Маклафлин, поверить трудно, даже смешно об этом говорить. Но если бы она хотела вас убить – то непременно сделала бы это. Тем не менее, она оставила вас в живых и отпустила. Это странно.

Я видел вас тогда и крепко задумался, глядя на ваши кувырки в руинах. Мне почему-то не захотелось вас убивать – по крайней мере, сразу. А вы, должен отметить, везучий человек. Поле к северо-западу от хутора, где лежит гнилое сено, федералы заминировали еще прошлой весной. Они, видите ли, инженерные заграждения строили перед войной. Бывший покос полон разнотипных мин, вы разве воронки не заметили?

– Вы точно или дурак, или необычайно странный человек, – добавил пришелец, помолчав немного. – Ночевали в стогу посреди минного поля, и ушли оттуда без единой царапины. И еще удивительно, что мой будущий тесть Хаттаб не грохнул вас, едва только увидел. Как видно, он хочет получить через вас некоторую выгоду. Вот уж не знаю, в чем заключается ваша ценность, но я не хочу лезть в эту историю, в ней чувствуется грязь. Салман лично распорядился вас оставить в живых и ждать его прибытия. Он по рации так сказал: трогать нельзя, отвечаете головой за него – за вас, то есть.

– Кто такой Салман? – нарушил молчание Постников.

– Один из крупных чиновников халифата. Сегодня-завтра будет на ферме под предлогом сбора сельхозпродуктов. Но есть подозрение, что он не просто так забросил все дела и отправился на ферму в самой глуши. Кстати, будем знакомы, мое имя – Ренат, а ваше?

– Я Постников. Откуда вы будете, Ренат?

– Я родом из поволжских татар. Точнее, мои родители оттуда, они живут в центральных предгорьях, а я родился уже здесь. Мне не нравится Россия, но вас я врагом не считаю. Таких бедолаг сейчас много, к тому же политика бывшего мира меня не интересует. У вас на одежде след от пули. Где поймали?

– Люди в черном, они фермера зарезали на дороге. Недалеко от железной дороги. Я убежал.

В беседке повисла мертвящая тишина. Развертывались незримо непонятные, грозные силы, слепая рука судьбы шарила в темноте все ближе, а будущее было скрыто в непроглядной тьме.

– Мне пора, – сказал Ренат и стал собирать вещи. – Не знаю, увидимся ли еще.

Трудно сказать, сколько времени прошло, когда Постников очнулся от невеселых мыслей. Сквозь тучи лился на землю странный, почти мистический свет, и от этого сама ферма и все поблизости выглядело неспокойно.

Прямо над головой загремело, но это не был гром. Шаги по металлической кровле. И ругань. Постников высунулся из беседки и увидел на краю крыши хозяина фермы. Дородный Хаттаб не без удобства устроился на складном табурете возле кучи мешков, набитых песком, а перед ним в позе раскаявшегося школяра маялся бритоголовый Саид. Он был мрачнее тучи. От земли, с низкого и косого ракурса, оба забавным образом напоминали известную картину Сальвадора Дали «Пара с облаками в головах», за тем лишь исключением, что облака были не внутри, а над их макушками.

Хаттаб не посрамил бы своим обликом фельдмаршальского чина. Он аристократично восседал на своем сиденье, имея на голове элегантную белую феску, а на мощной груди массивный черный бинокль. При этом Хаттаб самыми площадными словами крыл изнывающего в смертельной тоске и свесившего книзу бритый череп Саида, который в эту минуту бы красен как рак.

– Не слишком ли много на себя берешь? – с ядовитой патокой в голосе вопрошал Хаттаб. – Наскучило на ферме подъедаться? Обратно в дубоградские отстойники захотел – падаль с лопаты кушать, да?

Саид мрачнел все больше, и уже его шея затекла багровой краской. Он помотал головой и глухо пообещал:

– Я лично выдеру ее бледное горло, Аллахом клянусь. Неважно – у живой или мертвой. Я требуху ее собакам…

Однако Хаттаб навел на него толстый палец и резал дальше:

– Нет! Сегодня же ночью в караул. Смотреть как следует. Не зевать! Вы же все проспали, ишачьи дети. Вон тот полудохлый – пришел, и хоть бы кто из вас, дармоедов, его заметил! Какого хрена ты его стрелять потащил – кто тебе приказ отдал? Мигом в караулку! Пулемет проверить, почистить и смазать, двойной боекомплект на крышу. Бегом марш!

На веранду вошла повариха Магда и принялась накрывать ужин – вечер, темнело. К ужину вернулись еще двое вооруженных автоматами южных парней – они весь день мотались по полям, кого-то безуспешно пытались поймать, поэтому были страшно голодны и злы как черти.

– А кого ловят? – спросил Постников.

– Беглого головореза какого-то, – рассеянно ответила Магда. – Халифат назначил за него награду – аж на пять коров хватит.

– Ну да, всякое тут бывает, – общительно подхватил одноглазый мужик в спецовке и с опаленными на солнце бровями. – Говорят, бегает здесь бот. Вредоносный вирус, только выглядит как человек.

– Что-то на дикую чушь похоже, – недоверчиво ответил Леон.

– Тут ведь работа какая? – разоткровенничался постниковский конвоир, утолив как следует голод. – Кукуруза на силос, на консервы и на муку. Чистка хлевов и прочие дела по хозяйству. Да неужели работы не хватает? Если человек честно работал, к зиме дадут теплую одежду, харчей на дорогу – и свободен как ветер. А вздумаешь пакости делать – то тебе конец, характер у Хаттаба не сахар, конечно.

– Ты беженец? От своих отбился, видать? – спросил одноглазый работник. Как выяснилось, он служил на ферме сборщиком торфа.

– Нет, я один иду. Семья потерялась на восточном побережье.

– Вашего брата беженца раньше встречали, как положено. В санпропускнике обрабатывали. А теперь все как взбесились – пропускники закрыты, и эти знай толпами идут и идут через поля, чисто как саранча, – сказал одноглазый, облизывая ложку. – Если бы, к примеру, охраны не было на ферме – то все, каюк посевам, все бы вытоптали и сожрали за неделю.

– Да, дела… – вздохнул еще один чернокожий поденщик.

– Откуда будете сами и куда конкретно направляетесь? – поинтересовался механик.

– Я всего с полмесяца здесь, – ответил Постников. – Иду от Сырого Брода через Баллибей, мне нужно на восточное побережье – там моя семья. В городе Финистер Пойнт.

Негр присвистнул и ничего на это не ответил.

– А я вот, поверите ли, на востоке ни разу не бывал, – сказал Леон. – Говорят, места там хорошие – океанское побережье, серфинг и все такое. А Финистер – это совсем рядом с Эфраимом, где Модератор. У них там сейчас спокойно – да вот надолго ли.

– Очень плохо работает Баллибейская железная дорога! – решительно заявила Магда. – Поехала я в позапрошлом году к свояченице на север в гости. Так это какой-то тихий ужас: безбилетников стаи, и багаж того и гляди сопрут. У одной женщины сумку рипстонского ранета крюком через вагонное окно выдернули. Тяжеленная клетчатая сумка – и как корова языком…

– Железная дорога теперь вообще не работает, – сказал Постников. – По ней пешком ходят.

– Чертов Элайджа, – со злостью сказал одноглазый. – Сколько горя от него люди терпят.

– Да неужели? – изумилась Магда. – Так я тебе скажу: твой Дарах – главный головорез и есть! Это ж натуральный Гитлер!

Одноглазый махнул на нее рукой, но вступать в перепалку не пожелал, а вместо того спросил у Постникова:

– Так откуда, говорите, идете – из Сырого Брода?

– Да, из него, на вокзале меня высадили.

– А не врете ли вы, господин прохожий? Тамошний транслятор уже года два закрыли.

– Очень мне нужно врать, – ответил Постников. – Не верите – как хотите.

Взвинченная Магда все не унималась:

– Да что транслятор… Вот все говорят: надо сражаться за свободу. И мы так долго воевали за нее, но что получили? Модератор, грязный старый ублюдок, сидит в Эфраиме у себя в каменных палатах, и прочие политики туда же – катились бы они ко всем чертям, Господи, прости меня. И священники пусть катятся ко всем чертям, и не попрошу за это прощения!

– Кстати, картина висит у Хаттаба в прихожей, там дворец нарисован и озеро – что это за место? – спросил Постников.

– Картина-то? Озерная Плаза, город Эфраим, – не без гордости ответила Магда. – Картину и рамку я привезла – купила на память в прошлом году, когда ездила столицу поглядеть. Поезда еще ходили.

За ужином Постников услышал немало нового. Что первые годы жизни на Острове были трудноваты. Что более всего это было похоже на массовую эмиграцию в заморскую труднодоступную колонию. И в точности все те же напасти преследовали переселенцев: голод, холод, отсутствие надежной крыши над головой. Одно было хорошо – аборигены не лютовали. Но даже в отсутствие кровожадных аборигенов проблем теперь предостаточно.

Интересно, что сначала планировалось распределение переселенцев по этническим ареалам. Китайцев преимущественно к китайцам, русских к их соплеменникам – и так далее. Но потом увидели, что все это дело пошло насмарку. Народ шатался и перемешивался без всякой сознательности, хотя в крупных городах, таких как Эфраим и Дубов Град, есть свои чайна-тауны и подобные им островки других культур, но они оказались очень рыхлыми и размытыми.

Жизнь дала сбой и принялась барахлить с тех самых пор, когда наш Модератор попытался сделать то, что нельзя было пытаться никому, говорила Магда. Он стал экспериментировать с людьми.

– Дарах людей скупает для такого, что лучше не говорить, – добавила Магда. – Но вот уже лет пять Модератор не показывается прилюдно, и ходят слухи, что он переделал себя на машину, чтобы отражать нападки на наш Остров. Это я так говорю – ну какое у меня понимание.

– Не говори, уж пошла такая жизнь… – вздохнул кто-то

– А жизнь здесь такая: Дикий Запад, – заявила повариха. – Один в один, как Америка девятнадцатого века, разве что с поправкой на технологии начала двадцать первого. Здесь шариатские патрули по дорогам бродят, дорогой ты мой. Да какой там Дикий Запад. Голову отчекрыжат тебе – исобакам ее швырнут, это у них быстро.

– А кто такие болотники? – не унимался любопытный Постников.

– Мы не болотники, извините, – с некоторой обидой отозвался одноглазый. – Под Дубоградом немало есть огромных болот, а среди них, в непроходимой трясине, будто бы находится секретный лагерь, где тренируют боевиков. Отсюда и пошла эта глупость. Мы не болотники, а будущее этого мира. Халифат.

– Такие вот дела, – вздохнула повариха. – Хотела бы обрадоваться добрым новостям – да взять их негде. Салман, кстати, скоро приедет – надо ему продукты готовить, да ночлег на два десятка моджахедов, дай Бог здоровья.

– Говорят, на прошлой неделе несколько бомжей убили на дальней ферме, – сказал фермер-негр. – В назидание – чтобы не лезли.

– Кто убил? – спросил одноглазый.

– Салмана люди – с дубоградских болот которые. Слишком оттуда до болот близко.

– Хватит ныть! – отрезала Магда. – Давайте лучше о вас побеседуем, прохожий. С вас сразу видно – человек вы образованный, не чета кое-кому здесь. И я, помню, в школе хорошо училась, старательная была, – сказала она, задумчиво подперев ладонью толстую щеку. – Да толку-то: хоть бы на смех что в голове сохранилось. Разве что почерк хороший остался, только не пишут сейчас нигде руками-то.

– Да уж. Всю мудрость кухонным чадом выпарило, – фыркнул Леон.

В эту минуту в столовую бесшумно вошла молодая черноокая и темноволосая девушка удивительной красоты. Она была настолько тонка в талии и стройна, что казалось похожей на дорогую статуэтку из фарфора. Вошедшая очень спокойно обвела всех взглядом и спросила у Магды:

– Не заходил? Я слышала гудок у мельницы.

– Давно уж приехал. Машину в гараж поставил и в ванне отмокает, я ему скоро ужин отнесу, – ответила повариха.

– Ну ладно. Приятного аппетита!

Девушка вышла, а на веранде как будто стало темнее.

– Это наша Мария, – с гордостью сказала Магда. – Хаттаба единственная красавица дочка, ангелочек наш.

– Очень красивая, – согласился Леон. – Жених у нее Ренат – парень что надо.

– Да прямо – жених! – недовольно перебила его Магда. – Опять околесицу понес! Отец ее этого женишка еще выгонит взашей – своеволен уж парень больно! А Ренат этот вроде как Леона начальник, занимается ремонтом и заочно учится на агротехника.

К этому часу на дворе сгустилась настоящая темнота. И нет больше нигде в подлунном мире ни больших городов, ни малых, нет ни миллиардов людей – что вы. И никакого Дараха с Модератором тоже не существует, как нет и халифата. Нет ни страха, ни обиды, ни лжи, ни старости, ни смерти – ничего нет. Только темнота и тишина, когда расправляются мысли, а на душе наступает ясность на сытый желудок.

Тихая ночь ложилась на поля, на ферме засветили огни, а поверх всего далеко вытянул свое узкое белое лезвие беспокойный прожектор. Его луч шарил по кукурузе, и в неровном световом пятне то и дело вспыхивали бусинки – глаза полевых грызунов.

– Не люблю я рекламу смотреть, – умиротворенно говорила Магда. – В ней парень вылетает из дома, чтобы подарить спящей подруге что-нибудь. И скачет он как потерпевший по заборам – но в итоге приносит ей в постель какую-то чашку кофе. И тут лично мне становится жаль девушку – как она продешевила! Лучше бы он ей машину подарил или корову, на худой конец хотя бы копченый окорок – после таких-то прыжков.

– Хаттаб был майор в гвардии Модератора, или там лейтенант – кто ж у него теперь спрашивать станет, – говорил Постникову Леон. – Его пытали страшно. Такая пытка у Дараха есть – «Коридор жизни», ее никому не выдержать. А хуже всех полковник Горацио в федеральных войсках. Вот уж кто настоящий зверь.

– Поменьше бы языком трепал! – прикрикнула на него Магда. – Гляди, не то язык мигом вырежут.

– А что такого? Всем это известно, тоже мне военная тайна!

– Дураком родился – таким же и помрешь.

Постников заметил, что он начал слышать все звуки так, будто они просачивались сквозь слой ваты. Сонливости не было, но в спине, плечах и руках растеклась утомленная гибкость, и он уже сидел, подперев подбородок ладонями. Давешний обморочный сон на жесткой скамье едва ли пошел впрок. Ошалевшему после бестолкового дня Постникову мерещилось, что голова Леона распухла, как воздушный шар, и уперлась макушкой в потолок веранды. Он едва не свалился на пол, если бы конвоир не толкнул его и не повел во флигель для сезонных рабочих. Флигель был, по сути, единым целым с кухней, и его отгораживала одна лишь новая стена из голого силикатного кирпича. Он напоминал пустую мини-казарму, и здесь была отдельная каморка или чулан с зарешеченным окном, запираемая на замок. В ней Постников рухнул, не раздеваясь, на голую панцирную кровать и очень скоро провалился в блаженный и сытый сон без сновидений.

16 глава

Итак, что мы здесь имеем? Этнические конфликты со стрельбой. Вражду кланов и семей, подсознательно размышлял в глубоком сне Постников, запертый в чулане флигеля у окна с железной решеткой.

История и в самом деле выходила нелепая. Дело в том, что эти клановые или гангстерские стычки – отнюдь не первой важности дело, они всего лишь следствие. Слышна поверх всего этого некая недоделанность, изъян в самом устройстве новой вселенной – но известно об этой жизни еще слишком мало, чтобы понять ее как следует.

Модератор – это, конечно, личность, сказал тогда на сельском складе белобрысый дезертир Тадеуш Кравчик. Но учинил с собой Модератор что-то нехорошее. Биопроцессоры, нейронные сети, опыты по совместимости человека с компьютером и сетевыми базами данных – все это не довело Модератора до добра.

Рассудительный сон Постникова оказался прерван, потому что разбилось с музыкальным звоном окно, а все изголовье его нищенской постели обдало мелкими осколками. Прилетела неизвестно откуда россыпь оживленных салютных щелчков, как будто трескались кукурузные зерна в микроволновке. Стреляют.

Насколько можно было понять, какие-то люди сидели в бурьяне и палили в сторону фермы одиночными. Но прицел ими был взят слишком высокий, и первые пули только дробили черепицу, ее осколки сыпались на двор. Сообразив, стрелявшие взяли ниже и стали бить уже короткими очередями, стараясь наугад попасть в темные окна, откуда полетели женские крики вперемешку со звуками бьющегося вдребезги стекла.

В ответ нападавшим на крыше прокашлялся и тяжко застучал пулемет. Крупной дрожью затряслись потолок и стены, посыпалась штукатурка, а стеклянные кристаллы начали подпрыгивать на подоконнике. Отработанные гильзы катились с крыши и звонко стучали в асфальт.

Ни черта не соображая спросонья, Постников сорвался с панцирной кровати и почти на четвереньках вылетел в ночь. Там было опасно. Сквозь оглушительную пулеметную стрельбу прорезалась визгливая ругань, прерываемая короткими автоматными очередями с обеих сторон. Хаттабовы абреки, похоже, лупили куда попало – трассеры неслись во все стороны, и находиться на дворе было абсолютно немыслимо. Плохо различимые в темноте заросли кукурузы будто выскакивали под трассерные светляки и снова прятались в черноте. Прожектор не работал, но с крыши запустили осветительную ракету, и она, змеино зашипев, унеслась высоко, повисла там и где-то с минуту заливала окрестности мертвым светом. Как только ракета погасла, стрельба тоже понемногу унялась. Но ненадолго – через самое короткое время сверкнуло уже во дворе, совсем рядом, и грохнуло так, что у Постникова заложило уши.

Он сидел на корточках и ошалело встряхивал оглохшей головой, когда Леон с перекошенным белым лицом обрушился на него из темноты лицом и едва не выбил ему глаз стволом ружья. Леон крикнул, что гады подползли совсем близко и закидывают ферму гранатами.

– Дуй в подвал! – прохрипел его надсаженный голос, разрываемый на части щелчками пулеметного стаккато. – Да не дрыхни – подстрелят!

Постников пополз вслед за его вилявшим по асфальту задом, затем кто-то грубо ухватил его за шкирку и швырнул в подвальную дверь. Позади нее уходила в черноту бетонная лестница. Леон, скатившись за Постниковым в подземелье, наступил на руку одноглазого, сидевшего на полу.

– Куда прешь, слепошарый ублюдок! – взвизгнул отдавленный и выругался длинно и грязно.

В глубине каземата скупо цедила свет керосиновая лампа, привернутая до минимального пламени, и шарахались по стенам и потолку ломаные тени. Тесный подвал служил хранилищем старой мебели. Здесь оказались все, кто не мог стрелять, если не считать Леона, неразлучного со своим подконвойным.

Прилетела в стену новая автоматная очередь, и одна из пуль ударила в стальную подвальную дверь. Звук был такой, как будто по металлу с размаху врезали молотком.

– Что ж это такое? – ошалело вопрошала Магда. – Они ведь нас всех убьют?

– Да кому ты нужна, старуха! – отозвался отдавленный Леоном одноглазый.

– Козел! – заорала Магда, задыхаясь и оттягивая воротник блузы, – Без тебя тошно!

– Башку! Башку спрячь, придурок! Не слышишь – пристрелялись! – набросился одноглазый на Леона – тот пытался разглядеть происходящее в ночи сквозь грязное окно величиной с почтовый конверт. Леон ответил, чтобы одноглазый отправлялся по известному адресу, открыл окно и прислушался, подняв руку, чтобы все замолчали.

Оказалось, что снаружи стало тихо. В оконный проем потянуло ночной свежестью, густо приправленной пороховыми газами.

Магда в отчаянии металась по крохотному пятачку среди старых шкафов и причитала:

– Не могу я… Нельзя мне в подвале – я же с ума сойду, нельзя так, невозможно!

– Замолчи! Да заткните же ее – и без того тяжко! – крикнул Леон, напряженно вслушиваясь у окна.

Девушка из кухонных помощниц дала воды, Магда уселась на пол и принялась всхлипывать, спрятав толстое лицо в ладонях.

– Дело с ней ясное: клаустрофобия, – сказал одноглазый. – Да поскорей бы уж, или всем каюк, или на свежий воздух…

– Да заткнись ты! Совсем ничего не слыхать… притихло вроде? – с сомнением говорил Леон, сунув ухо в отдушину.

В подвале установилась измученная тишина, нарушаемая изредка шепотом, скрипами и шорохами. Дважды с часовым промежутком в окно вливался холодный свет ракеты, и лица людей в нем казались мертвенно-бледными и осунувшимися, как у мертвецов.

Прошло порядочное время, прежде чем послышались окрики во дворе, в дверь постучали и сказали «выбирайтесь», Постников вышел во двор, где уже помалу занималась бледная заря.

– Ох ты… – только и сказал Леон. Ошалевшие после подвала люди потерянно бродили по искромсанному подворью, но охрана вела себя куда более собранно – на крыше и вокруг фермы уже заняли места бойцы, и каждый пожирал глазами отведенный ему сектор.

Стало ясно, что фермерский дом и остальные постройки особо не пострадали, и пожара, к счастью, тоже не случилось. Но немало было выбито стекол, снесен забор и взрывом самодельной гранаты полностью уничтожена обеденная веранда. Под ногами хрустели стекло и черепица, торчали щепки и осколки кирпичей.

– И еще прожектор на крыше – пулей, вдребезги. Где теперь стекло возьмешь? – говорил стрелок с крыши Леону. У него было перевязано плечо.

– Кто это был? Та самая? – спросил Леон.

– Кто ж еще, – крайне неприязненно ответил абрек и сплюнул себе под ноги. – Человек пять было – да поди сосчитай…

На крыльце хозяйского дома лежал, широко раскинув ноги, мертвый Саид. Его голова запрокинулась назад, и покрытый черной щетиной кадык неподвижно торчал кверху. В лице убитого глубоко засела короткая и толстая арбалетная стрела – она пробила скулу и прошила череп, застряв в позвонках, бритая голова была залита черной запекшейся кровью.

– Автомат у Саида с глушителем был?

– Да, и с оптикой.

– Да что случилось такое? – допытывался Постников у Леона. – Кто это был?

Тот переломил свое ружье и всадил в ее стволы пару красных патронных цилиндров, а потом сказал:

– Местные огрызаются. Оружие им было нужно и патроны, а потому им и пришлось из зеленки выбраться – тогда с крыши их и засекли. Подкрались, как крысы… В глаз ему целились, точно говорю. И еще Аскер поймал пулю в плечо – но это ерундовая рана. От своих же и прилетело в суматохе.

– Саид на посту был, обходил периметр. Вот и нарвался, – мрачно сказал волк из дружины. – Умер как мужчина.

Работу в полях этим утром на ферме не начинали. Один из бойцов обошел двор и собрал всех у крыльца, сказав, что будет важное сообщение. Его ждали молча.

Через четверть часа послышались тяжелые шаги, и со стороны гаража появился Хаттаб в бронежилете, который явно был ему тесноват. Хаттаб был красен и часто дышал – его обширные грудь и живот ходили ходуном. Круглая голова Хаттаба была небрежно и криво обмотана бинтами, а на щеке виднелась подсохшая полоса размазанной крови. Хаттаб явно был в гневе, но держал его пока что при себе. Он напоминал вулкан Везувий за час до начала катастрофы. Рядом с ним шел Ренат, повесивший свой «Винторез» на грудь. Постникову было хорошо слышно, о чем они говорили.

– Ты смотри, до чего дошло, – с сердцем говорил Хаттаб. Ему, похоже, было необходимо выговориться. – Нет, ты только подумай – это же как: пойти на вооруженный отряд из дюжины стрелков при пулемете!

– Вот что я тебе скажу, – отвечал Ренат негромко, – погода ночью была пасмурная, так?

– Ну? – согласился Хаттаб, – и что?

– Фонарей они не зажигали. Один или двое подползли вплотную к дому и в непроглядной темени засадили стрелу прямо в глаз. Он себя для них не подсвечивал, я думаю.

– А ну – говори?

– Очки ночного видения. Это значит, что приходила подготовленная группа, возможно, из федерального спецназа.

– Черт, вот это уж дерьмо – так дерьмо.

– Если их поддерживают федералы – дело дрянь, будет заваруха, – сказал Ренат. – И Салман еще ничего не сказал.

– Насрать мне на всех умников с болот! – отрезал Хаттаб. – Здесь напалм нужен, вот что я тебе скажу. Хоть душу для начала малость отведу! А уж потом переловлю всех до единого по лесам и сделаю с ними, что следует!

– Не надо горячку пороть, – отвечал Ренат. – Испортишь все – а здесь надо действовать с умом.

– Ты подумай, – натужным шепотом говорил ему Хаттаб, – ведь сколько ее осталось – вашей жизни. Со дня на день накроется все, и стоит ли за дело браться, крепко подумай.

Ренат был непреклонен:

– Я все решил. Если по-твоему судить, то и жить вообще незачем, получается. Слушай, я сделаю все для нее, потому что жизни мне по-другому нет.

– Ну ладно, – тяжко сказал Хаттаб и выдвинулся на крыльцо, где лежал покойник. Встав рядом с ним, словно каменный утес, он громко и отчетливо заговорил:

– Ночью на ферме побывали гости, которых мы не звали. Эта, как там ее… Дервла Маклафлин. Из тех самых Маклафлинов, бывших хуторян, что жили на севере и попортили нам немало крови. Я узнал ее по голосу. И с ней горстка трусов, которые побоялись показаться из кустов и стреляли в темноте по мирным людям.

– А может, она видит в темноте, вроде кошки, – откуда ты знаешь? – крикнул голос из кучки работяг.

– Это она придумала, как провернуть свое черное дело, – твердо сказал хозяин фермы. – Но она просто женщина. И тем позорнее от нее терпеть…

С неба прилетело далекое роторное стрекотание, сделалось громче, и через несколько секунд на малой высоте над холмами прошла пара хищных боевых стрекоз. Хаттаб проводил их цепким взглядом.

– Значит так, – процедил он. – Я не боюсь всю эту шелудивую рвань, что трусливо шуршит по кукурузе. Я их не боюсь. Но за убийство их следует покарать, и эти вертолеты – всего лишь первая ласточка, потому что я не остановлюсь, пока жива хоть одна мразь из этой лживой породы.

Но мне нужна ваша помощь. У нас, сами видите, потери. Саид был настоящий воин, достойный моджахед. Его похоронят немедленно и со всем уважением. Я сегодня сделаю то, чего не делал никогда в жизни. Я кое о чем попрошу вас. Задача у нас одна – мы должны выжить. А если мы будем слабыми, то зачем нам жить на свете? Наше дело – не просто выжить, а одолеть, выжечь эту нечисть и дать вашим детям жить человеческой жизнью.

Похороны провести до заката. А вечером будет свадьба. Я выдаю мою дочь замуж. Ее жених Ренат перед вами, и вы все хорошо его знаете. Сегодня вечером мы празднуем победу и радость в нашей семье. Трое из вас займутся омовением павшего, один идет готовить могилу. Мужчины, уберите бардак во дворе, женщины – марш на кухню. На вышке – смотреть в оба. Это все!

Труп унесли в мастерскую при гараже, во дворе появились стопки оконных стекол, обложенные стружками в деревянных коробах, возникли метлы, грабли, рукавицы и носилки, взвыла бензопила и принялся стучать молоток – хандрить оказалось совершенно некогда.

Из окон летели стекла и осколки посуды, на брусьях выколачивали ковры. Постников вместе с другими таскал обломки кровельной черепицы и щепки, выбитые пулями из изгороди, потом помогал закинуть мусор в кузовной прицеп. Вымели дочиста дорожки, по траве прошлись граблями, стекольщик быстро справился – и дом Хаттаба глянул помолодевшим, как только в проемах окон-бойниц поставили новые стекла, и лишь выбоины от пуль теперь напоминали о том, что произошло минувшей ночью.

После обеда подворье уже имело привычный деловитый и обжитой вид.

– Свадьба – вы только подумайте! – с горечью выкрикнула Магда и хлопнула себя по колену. – Свадьба! Господи – и это в наше-то время…

– Тебя послушать – так никогда не время, – заметил Леон.

Распаренная розовая повариха присела на минуту, чтобы перевести дух от хлопот возле горячих котлов и раскаленных жаровен. Она поругивала своих кухонных девушек и все ворчала, что они запороли свадебный ужин. Проворные, словно мелкие черные ящерки, три ее помощницы с удивительной скоростью резали овощи, разделывали мясо и следили за варкой, запеканием, поджариванием, тушением и сдабриванием. Запахи еды к вечеру поднялись невообразимые, и устоять перед ними было нельзя даже сытому человеку.

К вечеру Магду позвали помочь наряжать невесту.

– Ах, блеск! – слышался ее голос на женской половине.

Позже она говорила по секрету помощницам на кухне:

– Ну и платье! Вы бы только его видели! Лучше сказать – не платье, а чистый шик, Мария в нем вылитый ангел, красотка наша!

– Овец побили ночью… – говорил Леон, жадно затягиваясь сигаретой во время перекура. – Овчарню прошило навылет.

Возле скотного двора свежевали застреленных ночью баранов, ощипали немало кур. День плавно подходил к вечеру. Последнее тепло таяло, становилось зябко в полях.

С крыши крикнули, что по дороге приближаются вооруженные люди. Через несколько минут во двор с тихим турбинным воем вплыли три вездеходные повозки на толстенных колесах. На двух из них сидели автоматчики в черном, а на третьей были патронные ящики и целился в небо кургузый автоматический гранатомет с массивным барабаном. Почетный гость Салман прибыл на свадьбу в сопровождении отряда фуражиров с Анваром-сотником во главе.

– Кто такой этот Салман? – все допытывался Постников у своего конвоира.

– Большая шишка, – сказал Леон. – Он вроде Мустафы Кемаля Ататюрка. Только Кемаль отменил халифат, а Салман – наоборот, вернул.

Вместе с сановником на ферму прибыли такие матерые воины, что все сразу стало ясно без вопросов. Но их было немного – человек десять-двенадцать, зато они привезли с собой много боеприпасов – Хаттабу в подарок. Черная охрана попрыгала с повозок, а сотник Анвар (он единственный носил погоны) почтительно помог сойти на землю тому, кого они сопровождали. Рассмотреть Салмана Постникову как следует не удалось – его перекрывали затылки зевак, да и охрана очень уж грамотно расставилась. К тому же Леон сказал, что Постникова приказано увести, и они направились во флигель.

Уже уходя, Постников услышал слова Хаттаба:

– Брат, ты лучший, самый почетный гость на свадьбе моей дочери. Но почему вас пришло так мало?

Ему отвечал тихий голос:

– На празднике быть для меня большая честь. А что касается бойцов – то каждый из них стоит пятерых.

Постникова заперли в его пыльном чулане, за решеткой слонялся скучающий Леон. Постников попросил его рассказать, что происходит возле хозяйского дома, на что тот охотно согласился.

– Хаттаб вышел на крыльцо – такой важный! Приглашает всех за стол!

Сезонным рабочим накрыли прямо во дворе, гости рангом повыше были приглашены в зал-прихожую с дубовыми панелями. Леон поглядывал с завистью и глотал слюну.

Прибежал запыхавшийся парень с каким-то свертком и сказал Постникову:

– Хаттаб оказывает тебе большую честь! Он дает тебе в подарок новую одежду и приглашает на пир по случаю свадьбы его дочери. Ты приглашен в его дом. В сопровождении охраны.

– Сам Хаттаб – или все же Салман? – спросил Постников, а Леон посветлел лицом и поспешил отпереть каморку – ему, понятное дело, очень хотелось попасть на праздничный ужин. В общем, уговаривать их не пришлось.

17 глава

В гостиной поражал взгляд и обоняние входящего длинный Т-образный стол, обращенный перекладиной в глубину обширной комнаты. Постникова и Леона усадили за изножье этой литеры. Постников все надеялся разглядеть молодоженов – но в дубовом зале пока что были только гости и люди с фермы, да кухонные девушки, сбиваясь с ног, таскали тяжеленные подносы и уносили посуду.

На столе были жаркое и овощи, из питья – чай, кофе и холодные напитки. Постникову особо полюбился шербет из шиповника и кизила, и он с ходу выпил два стакана и налил себе третий.

Напротив него сидел седой рабочий с фермы в полосатом свитере, как у Фредди Крюгера. И он был настроен, судя по всему, критически.

– Обычаи прежние забросили. Никакого стыда, – бурчал полосатый себе под нос. – Позорище, а не свадьба. Знаете, что такое «ночь хны»? Это когда женщины накануне свадебного дня собираются у невесты и наряжают ее, как полагается. А не так вот, как делают в нынешнее время – с кондачка.

К примеру, будущая свекровь должна невесте ковер подарить, или хотя бы отрез шелка на счастливую жизнь – так положено. А потом уже устраивайте никах – это вроде как венчание у мусульман. Его надо в мечети делать – да только где тут возьмешь мечеть? А потом уже и застолье-валима, тогда и за стол гостей надо звать. Спасибо, Салман приехал – он большой человек, такого почетно пригласить вместо муллы. А никах справили прямо в доме, как нелюди.

– Чего кипятишься, дед? – радостно крикнул ему крепкий молодой зверь из свиты Салмана. – Времена уже давно не те. Ешь, пей да веселись, сегодня радость у людей. Гляди, даже вино поставили. Да я вижу, и сам уже тяпнуть успел, а?

– То-то и оно, поставили, – согласился дед и уткнулся в свою тарелку.

Угощение было и в самом деле отменное – Магда знала свое дело. Молодая баранина, зажаренная на вертеле до золотой корочки, аппетитно отдавала дымком и таяла на языке. Маринованный лук был порезан кольцами, а в плошке подали красный острый соус – и он был, как указующий перст судьбы. Поедали настоящий плов, приготовленный в котлах, похоже, вагонами, цепляли вилками овощные салаты, рвали на части теплые лепешки, сладкую выпечку. И, конечно, пили чай: желтый, зеленый и черный – на выбор. Отдельно и негласно были поданы непрозрачные графины с кое-чем покрепче.

– Скажи Леон, – сказал Постников после того, как первый голод был приглушен, – почему Хаттаб сказал, что Салман привел мало людей?

– Это лучше у самого Салмана спросить, – ответил охранник. – Мы тут вообще мало что знаем, но говорят, что в Дубов Граде формируют ударные батальоны из наемников. Это значит, готовится наступление. Коалиция платит наемникам втрое больше, чем Салман, а халифат и коалиция – это совсем не одно и то же. Вот и пришли с ним самые надежные, отборный народ.

Послышались звуки живой музыки. Волшебный, древний дудук протянул свою горько-медовую ноту, вступили мягко барабаны – и стало на душе сразу хорошо. Зурна, какие-то экзотические струны вроде домбры. У двери расположились музыканты, им поставили отдельный небольшой стол, чтобы они могли подкрепляться.

Под эту музыку тихо разъехались дубовые панели в дальней стене, и за ними открылась резная балюстрада с перилами на уровне второго этажа – вроде церковных хоров. На ней также оказался накрытый стол, за которым находился отец невесты и его почетные гости. Сидел, благостно улыбаясь, симпатичный и более чем наполовину седой человек. По его одежде и осанке с первого взгляда видно было уроженца Востока.

– Вас приглашают за тот стол для беседы. Одного, без охраны, – прошептали Постникову на ухо.

Постников пожал плечами и поднялся под удивленными взглядами на балюстраду. Здесь его приняла в объятия кондиционерная прохлада, дышалось наверху легче, чем за общим столом в зале. Специально для пришедшего ловко поставили табурет по правую руку от Салмана, который учтивым жестом приглашал Постникова присесть рядом.

– Салам, – промолвил седовласый. – А вы очень смелый, или даже лучше сказать дерзкий человек, если решились на такое небезопасное путешествие!

Вблизи он был удивительно похож на облагороженную версию Усамы бен-Ладена – разве что больше улыбался.

– Мир вам, Салман, – сказал Постников и уселся.

Гость взорвался молодым радостным смехом, откинув назад седую голову.

– Меня зовут Сеид-Реза. А «Салман» – это мой оперативный позывной, но я привык к нему, словно к собственному имени, данному мне отцом. Прошу называть меня, как вам будет удобнее. Да вы кушайте, кушайте. Говорят, вы тут с каким-то делом? Или просто любопытствуете?

– Ни о каком деле мне неизвестно. Я ищу родных на восточном побережье.

Саид-Реза покивал седовласой головой и мягко сказал:

– Это будет непросто. Вы просто не успеете – скоро здесь, да и повсюду, начнется заваруха… Кстати, меткое, очень удачное русское слово – «заваруха».

Сверху открывался великолепный вид на пиршественный зал – именно такое название сейчас как нельзя более подходило к гостиной Хаттаба. Ошалевшие от сумасшедшего труда прислужницы в черных косынках сновали, проворные, как ящерки, переносили груды еды. Женщины сидели на своей половине балюстрады – там у них был свой столик в глубине, и они смотрели на гостей из-под кисейной занавеси.

Хаттаб, несмотря на радостный вечер, был черен лицом.

– Только за этот год я потерял пятерых людей и дюжину работников, – говорил он Салману. – Что интересно: фонарей или факелов я в кукурузе ночью не видел. Но при этом бандиты действовали правильно, четко: пришли, ударили, обстреляли и ушли как по команде.

– Значит, им кто-то помогает, – отвечал гость.

Музыка остановилась – музыканты принялись за угощение. Стало слышно, как дверь на первом этаже то и дело скрипит мотив, похожий на мелодию песни «С днем рожденья тебя», исполняемый смертельно пьяным скрипачом. И тут Постников услышал еще кое-что. Салман говорил с Хаттабом конфиденциально, понизив голос, и только замолкшая музыка позволила расслышать слова – но одному только Постникову, что он сидел возле Салмана. Место слева от Хаттаба временно пустовало: находившийся там сотник Анвар отлучился проверить постовую службу.

Салман, судя по всему, уговаривал Хаттаба:

– Ты мой брат, но я с тобой в одном не соглашусь. Всех не вырежешь – а тебе тут жить, и детям твоим тоже – а что им останется, ненависть? Смертельная опасность от кровников на каждом шагу? Нет, дорогой мой, далеко не все следует огнем лечить!

Постников напрягал слух, с деланным безразличием изучая блюдо из дичи. Красно-золотой фазан расправил перед ним крылья, собираясь в полет – совсем как живой.

– Ильяс – сын Иблиса… – говорил Салман.

Постников не сразу догадался, про какого Ильяса толкует сановный гость. Но его быстро осенило – речь шла об Илье Ираклиевиче Ефремове, известном здесь под именем Модератор.

– А разве не Америка – сын Иблиса? – спросил Хаттаб.

Салман задорно расхохотался.

– Нет. Это сам Иблис. И ее братья – Китай, Россия и ЕС тоже. И все они уйдут помалу с божьей помощью. Америка слабеет. Она была нам полезна до поры, но ее время на исходе, и она становится кандалами на ногах. Прекратим этот разговор, он неуместен.

Хаттаб принялся резать запеченную баранью ногу, а Сеид-Реза повернулся к Постникову и сказал:

– Не хочу от вас далее скрывать, что приехал за вами, но заодно, по счастью, стал и гостем на свадьбе. Это хорошо, хотя в то же время я скорблю о моем павшем брате Саиде, мир ему.

Постникову очень не понравилось, что за ним приезжают издалека, да еще такие специфические люди. Тем временем Сеид вновь обратился к хозяину дома, занятому бараньей ногой:

– У тебя забавный человек. Уступи мне его! Смышленые люди, даже из неверных, обязаны приносить пользу халифату.

– Все, что видишь – можешь забирать, – с любезностью ответил хозяин фермы. – Этого совсем не жалко: непонятный он тип, от него тревожно на душе.

Сеид-Реза с благодарностью приложил руку к сердцу, а Постников спросил:

– Что несет твой халифат этой земле, уважаемый Сеид-Реза?

Приезжий, немного подумав, ответил:

– Все смешалось в этом мире. И не такой сюда пришел ислам и не такой здесь общий смысл. Сами понимаете, поскольку вы человек неглупый.

Как мы все можем видеть, Запад, а точнее Европа, не в состоянии справиться с бедами, которые они сами же порождают. И на нашем с вами отрезке времени только шариатский порядок – единственное средство решить воспаленные общественные проблемы современности. И я с вами говорю только потому, что вы русский, а я уважаю русских всем сердцем, хоть мы и бываем врагами. Но врагами хорошими, достойными – не такими, как в случае с гяурами Запада.

Если вы успели заметить, никакого национального вопроса здесь в помине нет. Есть только разве что вопросы собственности, достатка, влияния – но это уж всегда было и будет с людьми.

Именно США и никто иной перенаправили потоки ближневосточных беженцев из старой Европы в новый мир. Америка хочет больше авторитета в Европе, чтобы продавать туда больше своих товаров и удержать доллар от падения.

Но мы сейчас говорим о нашей новой земле. Сюда идет много переселенцев – нищих, отчаявшихся людей. Человеколюбия не очень много в этой политике – правильнее сказать, она инструмент влияния на серверное пространство и канал нелегальной доставки в него экстремистов всех мастей. Сирия, Иордания, Ирак, Афганистан – откуда только они не приходят, и в большинстве своем это простые люди, которые просто хотят убраться из скверной истории. Но среди них попадаются такие, каких видеть бы не очень хотелось даже нам самим.

Да, Штаты в двадцатом веке вырвались вперед, потому что либеральная демократия в то время оказалась выгодным подспорьем для экономического роста, а Россия, своими руками и при помощи Запада победившая в свое время Гитлера, оказалась под занавес столетия в руинах. Но либеральная демократия – не панацея, не рецепт гармонии, поэтому ее время тоже пройдет, когда сменятся условия и выйдет на сцену что-то более прогрессивное. Но Америка, а точнее сказать, небольшой круг очень богатых и малоизвестных людей, страшно боится альтернативы, иного пути общественного развития, и сделает все, чтобы очернить соперника, а лучше того устранить его. Конечно, Америку нельзя обвинять всю целиком, там есть миллионы хороших людей, – но она стала самым действенным инструментом этой глобальной зачистки инакомыслия.

– Вещи это, спору нет, важные, – сказал Постников. – Но что творят на практике ваши черные ребята? Даже я уже успел насмотреться досыта: женский труп в роще и разоренная ферма, старика фермера зарезали на моих глазах, окрестные хутора вокруг этой фабрики уничтожили, резня не прекращается. Ощущение от вашей политики двоякое, уважаемый Саид-Реза

– Вы откровенны, и я отвечу тем же. Эти группы на дорогах Серого Сектора не мы привели – их доставляет сюда коалиционная программа «Партнерство во имя мира» при активном участии ее куратора Сони Тавареш. Эти жестокие люди – не лицо халифата, они экстремисты, уголовники. И я думаю, мы сами скоро начнем их стрелять. Нам не нужна плохая слава, мы создаем государство для людей.

– Мира это партнерство не принесло точно.

Сеид-Реза развел руками.

– Таковы люди. Но сегодня свадьба, а мы оба в гостях, будем радоваться.

– Бывали в России? – спросил Постников.

– Да, был. Я учился в Подмосковье много лет назад, – ответил Салман с теплотой. – В городе Мытищи получил специальность инженера-вагоностроителя. Эх, что за девчонки были там, как вспомню… Как там поется: «Завари ты мне баньку по-белому»?

– Затопи…

– Вещь! Русская культура – одна из сильнейших в мировой истории.

После этого Салман, извинившись и сославшись на должностные обязанности, скрылся в своей комнате, у двери которой немедленно встал один из его черных терминаторов. Постников захотел вернуться вниз, к Леону, но Хаттаб задержал его. Похоже, он крепко был уже навеселе, хотя еще и не в возмутительном состоянии:

– Что, совсем все плохо впереди, неужели надежды никакой нет? – настойчиво спрашивал хозяин фермы. – Ты же умный, книжки читал!

– Это не ко мне вопрос.

– А я ведь прежде, в той жизни, был законченная сволочь. Мне нужны были деньги на трансляцию – меня там Моссад разыскивал. Я же людей невинных положил. Целую семью. Деньги нужны были, чтобы оттуда ноги унести. И это далеко не все… А, дерьмо,– один ответ, не жить бы мне… А здесь черта с два они меня достанут.

– Я пойду, – сказал Постников. – Спасибо за приглашение.

– Скажи им на прощание доброе слово, покойник. Ты ведь книжный человек – не то что мы, серые волки. Кому как не тебе сказать, – не унимался Хаттаб. – Молодые тебя видят – вон камера под потолком висит.

– Мудрости у меня никакой нет, – ответил Постников. – Живу я малым умом, как и большинство живет, но скажу с радостью за вас, Ренат и Мария. Вы люди хорошие. Прошу у судьбы для вас удачи и желаю вам крепкого здоровья и мира всем нам. Что такое любовь? Это знак судьбы. И я знаю, что любовь сильнее голода, холода и даже смерти. И этого уже достаточно, чтобы выпить за нее, потому что любовь истинная способна вытерпеть и преодолеть очень многое. Живите долго, счастливо и любите друг друга. Будьте терпеливы, и окажетесь счастливыми.

Постников помахал видеокамере и отправился в свой чулан. Без конвоя – Леон где-то затерялся за ужином. На небе высыпали первые тусклые звезды, и отремонтированный к ночи прожектор уже водил своим желтым лучом по кукурузе. Во дворе курили черные боевики при полном вооружении, человек пять, и они проводили его внимательными взглядами до самой двери флигеля.

Постников прилег на скрипучую постель, но сон не шел к нему.

Опершись на подоконник, он смотрел в окно на плавающий свет прожектора, на высохшую бабочку, что застряла между рамами и скончалась в незапамятные времена.

Сидел долго. Сна не было ни в одном глазу, душа маялась предчувствием неизвестного. Никаких часов у Постникова, конечно, не было – но прошло, по ощущениям, часа полтора после того, как он ушел из гостиной. Свадебный пир после его ухода продолжался недолго, и уже стало тихо, тем более что люди на ферме не спали прошлую ночь. Только шаги постовых на крыше и редкие и тихие голоса нарушали тишину ночи. Постников решил, что заснуть надо во что бы то ни стало, улегся и закрыл глаза. Но тут же кто-то тихо стукнул в окно. Приподнявшись, он увидел, как чья-то рука взялась за решетку. Показалось знакомое лицо, и он узнал Рената. Тот приложил палец к губам, Постников кивнул. Ренат исчез и через минуту поскребся в дверь его чулана. Она не была заперта, и открылась с тихим скрипом. Ночной гость бесшумно шагнул в каморку и сказал шепотом:

– Сегодня в карауле – только люди Салмана, наши все отсыпаются. Идите за мной – вам надо уносить ноги отсюда. Некогда толковать. Вас прирежут до рассвета – приятели Саида думают, что вы лазутчик ведьмы. Никакой Хаттаб вас не спасет. Если жить хотите, идите за мной – только во дворе ни звука!

Постников спросил:

– А что такое? Постойте, у них же есть эти, биосканеры.

Ренат вздохнул и ответил:

– Тепловизоры у них, конечно, есть – да только в них никто постоянно не смотрит, потому что аккумуляторы садятся. Приборы ночного видения часовые ночью должны включать при спокойной обстановке каждые пятнадцать минут, а на деле хорошо, если посмотрят через час. Но вы опять не учли главного. Вас военные биосканеры не видят – вы же мертвая душа. Так идете с нами или нет?

18 глава

Предчувствие охватило Постникова самое неспокойное.

– Что значит «с вами»? – спросил он.

Ренат бесшумно приоткрыл ободранную чуланную дверь. На полу большой комнаты флигеля сидела Мария – так, чтобы ее нельзя было увидеть через окно. Она была одета в точности в такой же маскировочный балахон, что был на ее муже. Эти косматые накидки неплохо скрывали обоих в темноте. Из пятнистой кучи высовывалась тонкая шея, а увеличенные маскхалатом плечи казались слишком массивными для ее красивой маленькой головы.

Ренат присел на корточки, указал Постникову сесть тоже и вполголоса сказал:

– Я немедленно увожу ее с фермы и заодно предлагаю вам убираться отсюда. Теперь слушать внимательно и запоминать. Самое опасное – это прожектор. Его поворачивают вручную по часовой стрелке, один полный оборот луча в среднем происходит за минуту плюс-минус десять секунд. Это очень хорошее время, за которое мы должны быстро, но тихо прокрасться до зарослей и залечь, пропуская луч. Затем повторять то же самое, пока не уйдем как минимум на полтора километра.

Сейчас мы выйдем из флигеля и по моей команде пойдем пригнувшись. Двигаться в строгом порядке: первой идет Мария, затем вы, я замыкающий. Первый ориентир – водонапорная башня, от этой двери она будет слева. Вы помните башню?

– Да, я ее видел за стоянкой машин, – ответил Постников. – Возле нее машины мыли.

– Башню обходим с левой стороны и пропускаем очередной луч, спрятавшись в ее тени. Порядок движения нарушать нельзя. Ртов не раскрывать и без распоряжения не останавливаться. При команде «лечь» падать носом в землю и лежать как труп.

Важное: под лучом ни в коем случае не оборачиваться и не поворачиваться к нему боком – только ногами. Если запустят ракеты или откроют огонь – не двигаться, иначе по стеблям будет видно, где мы. Делайте все, что делаю я. И покажите ваши подошвы – я должен проверить, нет ли бликов.

– А если вас убьют?

– Значит, и вас тоже. Поэтому надо сделать все как можно незаметней и не творить фокусов. Ночи пока еще короткие, и скоро начнет светать. А сейчас присядем, и вы подумайте, какие у вас вопросы.

– Почему орбитальная ПВО не сбивает боевые вертолеты коалиции с юга?

– Потому что федералам плевать на простых людей, и в подконтрольных Дубограду землях они ведут себя пока что нейтрально и с орбиты никогда не бьют.

– Что за белая штука такая у Хаттаба – вроде фонаря?

– Доработанный биосканер. Прислали в подарок, а для чего – мне он не говорил. Нам пора – пошли.

Как только прожекторный луч уехал вправо, Ренат махнул рукой, и они вошли в кукурузу. Стебли лезли в глаза и жутко шуршали – казалось, что только лишь глухой не услышит их. Показался темный цилиндр башни, когда слева уже наплывал опасный свет. Постников, изо всех сил стараясь не споткнуться, как мог тише несся полубегом, когда Ренат скомандовал залечь. Тут же их залило невыносимым светом, от которого пришлось зажмурить глаза, чтобы не идти дальше вслепую.

– Вперед – бросил Ренат, и они пошли дальше. Нового ориентира Постников не знал, но Мария, похоже, шла в известном ей направлении, и он не отставал. Оказалось, что минутная пробежка в положении согнувшись – это немало, и когда луч приплыл снова, Постников лежал лицом в сухих стеблях, тяжело дыша. Он втянул носом пыль и понял, что сейчас неминуемо расчихается. Как мог, задавил звук внутри, получилось чихнуть очень тихо.

Прожектор тем временем снова отвернулся, но Ренат почему-то не командовал подъем. Подняв взгляд, Постников обомлел. В небе происходило невиданное – по всему черному своду, который едва заметно начал бледнеть с восточного края, протянулись гигантской длины тонкие золотые линии правильных очертаний. Они образовали подобие решетки или сети с ячейками, размер которых трудно было понять. Золотые нити помаргивали раскаленным сиянием и без остатка сожрали свет всех звезд, они были неподвижны – и казалось, раскинулись во всю небесную сферу, в том числе за пределами доступного взгляду.

Постников обернулся и вопросительно указал на небо. Ренат пожал балахонными плечами и сказал:

– Хакерские атаки. Говорят, Элайджа пока отбивает.

Луч ушел в противоположную от них сторону и там замер, что-то внимательно образом изучая. Подождав минуты две, Ренат дал команду двигаться дальше, и они сумели отойти от фермы очень порядочно – километра на три. Здесь был край кукурузного поля, а земля за ним полого спускалась к небольшой речушке. Трое шли вдоль берега, уже почти не таясь, и минут через пять оказались возле старой изгороди из покосившихся бетонных столбов и ржавой колючей проволоки. Небесная сеть к этому времени остыла и потускнела, и ее было уже не различить между проступивших в темном небе звезд. Ренат объявил минутный привал.

– Вы на волоске от гибели, никогда не забывайте об этом, – сказал он Постникову. – Если повезет, может, проберетесь мимо патрулей.

Он скинул с плеч пробитый арбалетной стрелой туристический рюкзак Постникова и протянул ему.

– Здесь ваши вещи и немного еды. Да не таскайте вы, бога ради, оружие в мешке, если хотите жить! Не на крестины ведь приехали, в самом деле!

Постников взял из его руки травматический пистолет Лофтуса.

– Оружие наготове надо носить, а не в вещевом мешке. Как до вас не доходит – вы не от баранов отбиваться будете, а от головорезов, от убийц. И зря вы поставили оружие на травматический режим – оно должно работать исключительно в боевом! Вот так – надо переключить здесь, и теперь будет как надо, – говорил Ренат, ловко щелкая пистолетом. – В обойме безгильзовые заряды, осталось семь штук. Стреляйте только в упор и цельтесь в лицо.

– Постараюсь, – ответил Постников, засовывая пистолет за пазуху.

– Куда вы вообще полезли? Уносите ноги подальше от дубоградской чумы, пока она и вас не прихватила.

– А сами вы куда теперь?

– У меня теперь семья. Но война большая будет. Весь этот детский сад с ведьмой Хаттаб еще вспомнит с умилением. А я пока что отвезу жену далеко, в безопасное место, где живут мои старики. Потом вернусь на ферму, потому что я не дезертир. После вчерашнего бандиты будут тихо сидеть. К тому же на ферме тридцать отборных бойцов и в патронах недостатка нет.

– Хаттаб вас не простит.

– А это уже не ваше дело. Всеми силами избегайте людей Дараха и куратора Сони Тавареш – знаете про такую?

– Слышу не впервые, но ничего о ней не знаю.

– Значит, скоро услышите. Даже Ильяс – не такой ужмерзкий тип в сравнении со своим братцем, а Соня похлеще обоих вместе взятых будет. Держите на северо-восток, там еще частично сохранилась мирная жизнь – да только надолго ли? Весь этот гребаный мир, похоже, съехал с катушек.

– Спасибо и вам, Мария, – сказал Постников. Голова Марии была наглухо повязана темным платком, завязанным на затылке. Постникова снова поразила красота ее лица и газелья грациозность, не убитая даже балахоном.

Девушка покачала головой и мягко ответила:

– Не Мария. Я Мириам. Желаю вам остаться в живых и найти вашу семью.

– Идите, идите! – сказал Ренат. – Нечего медлить, мертвая душа!

Алчная охотничья ночь обступила Постникова. Он осторожно ставил ботинки в темную траву, чтобы не споткнуться на кочке или сусличьей норе и не переломать некстати лодыжки. За редкими кустами репейника нашлась еле различимая тропинка, выйдя на нее, Постников вскоре различил перед собой нечто темное и большое на фоне светлеющего неба. Подкравшись поближе, он увидел дощатые стены, пластиковую крышу и угадал, что перед ним нищенская хибара, кое-как сколоченная на живой гвоздь из всего, что только оказалось под рукой.

Здесь могли быть собаки, что было бы очень скверно. Он замер, вслушиваясь. Собак не было слышно, но от стены дома вдруг отделилась человеческая фигура и шагнула прямо в его сторону. Постникова мгновенно прошиб холодный пот, он сунул руку за пазуху, где согревалась надежная тяжесть пистолета. Фигура расставила руки, как будто желая схватить его, и подходила все ближе. Постников вырвал из-за пазухи оружие, трясущейся рукой навел и надавил на курок. Но из этого ничего не вышло – пистолет не желал стрелять. Постников догадался, что не переключил предохранитель, сдвинул его, наспех прицелился и снова нажал на курок. Пистолет прыгнул в его руке и сухо треснул. С ближайшей сосны посыпалась кора, а фигура переломилась пополам и грохнулась ничком в траву. Это был мужчина с бородой. Постников узнал в нем старика корзинщика.

– Эй, Имран, – позвал он, – ты жив?

Бородатый лежал без движения, а Постников обострившимся за последнее время звериным чутьем понял, что рядом прячется еще кто-то.

– Кто здесь? – хрипло гаркнул он в темноту.– А ну, выходи, не то пристрелю!

– Не надо, ты спрячь пистолет, – ответил дрожащий тонкий голосок. – Не то не выйду. На звук стреляй!

Постников посмотрел на свое оружие. Счетчик зарядов показывал, что пистолет был пуст: все семь последних выстрелов улетели в одну струю. Он швырнул ствол в кусты и помахал руками.

С толстой сосновой ветви спрыгнула на землю девчонка совсем юных лет. Она была несусветный оборванец. Бледный и костлявый подросток с большущими встревоженными глазами.

– Я, кажется, человека только что убил, – сказал ей Постников.

– Ничего нему не будет – оклемается! – сказала девчонка. – Ты вообще промазал – я сверху все видела. Хреново ты стреляешь!

Имран зашевелился, поднял голову и сел. Заметив девчонку, он замахнулся на нее и замычал в ярости.

– Чего он так? – недоуменно спросил Постников.

– Да так. Я с его огорода турнепс воровала.

– Это нехорошо. А где сама живешь?

– Нас тут много живет – просто мы прятаться умеем… Есть что пожрать?

Постников нашел в мешке несколько лепешек и дал ей одну. Девчонка с обезьяньей ловкостью разломила хлеб пополам, половину спрятала в карман, а остаток проглотила в мгновение ока, почти не разжевывая. Постников хотел дать ей воды – но странная девушка-зверек, казалось, полностью утратила к нему интерес. Она с ужасом уставилась в дальние поля, где была ферма. По ее худющей мордочке вдруг разлился огненный отсвет, а в глазищах отразилось далекое пламя. Постников обернулся. Происходило странное: на ферму Хаттаба садились толстые огненные шмели. А там, где было фермерское подворье, уже вязко и лениво растекалось красно-черное озеро огня, и от него, пылая, расходилось по несжатым полям кольцо легкого всепожирающего пламени. Несмотря на рассветный час, небо стало опять непроглядно черным, как будто вернулась ночь.

Далекие всполохи осветили нищенскую хижину и выхватили из мрака воровку турнепса. На ее костлявых ногах были накручены тканевые обмотки, прихваченные веревкой, а для тепла на девчонке было надето, казалось, не меньше десятка разноцветных свитеров, блуз и жакетов. Волосы ее были неопределенного света, свалянные и торчали патлами.

– Идем! – с тревогой крикнула она Постникову, – Здесь опасно!

Он не стал спорить и побежал вслед за проворной как кошка девчонкой. Не успели они сделать и десятка шагов, как на ферме начал бить пулемет, и над ними полетели трассеры.

Пробежав сотню метров, прыгнули в овраг. Шальные пули сюда не доставали, а пулемет, похоже, расстреляв всю ленту, внезапно заткнулся. Но стали слышны разрозненные автоматные выстрелы.

– Что там стряслось? – крикнул Постников, стараясь отдышаться.

– Слепой, что ли? – заорала девчонка. – Из леса огнеметы бьют!

– Не страшно тебе здесь?

– А чего бояться? Смотри – по краю оврага бровка, а от нее трассеры в небо отлетают? Значит, мы в низине, и пули верхом пройдут. Вот если бы пулемет у них на пригорке стоял, тогда дело плохо: у них ночные очки есть, за милую душу срежут. А в овраг минометом накидывать надо – да только миномета у них нету.

– Зато гранатомет у них есть, я видел. Автоматический, на платформе.

Девчонка только презрительно фыркнула.

– И как они только не боятся? – сказал Постников. – Там, на ферме, засело человек двадцать, все с автоматами, народ матерый, да еще пулемет на крыше.

– Ночью нападать сподручнее. И реактивный огнемет на километр бьет – а целиться из него особо не требуется. Вот из винтовки попробуй не промазать с полкилометра, да еще ночью. И днем-то не шибко попадешь с первого раза.

– Тертый здесь обитает народ, как я погляжу. Так на дереве и живешь?

Девчонка посмотрела на него и ледяно процедила:

– На дереве селиться глупо. Сквозит все время, да и не обогреешься.

– Как тебя зовут?

– Элле-Кайса.

– А я Постников, будем знакомы. Сколько лет тебе?

На это Элле-Кайса твердо и с расстановкой ответила:

– Не твое собачье дело, дядя. Чего завис? Отстегну гляделки-то!

И показала ему крепко стиснутый в костлявом кулачке длинный ржавый гвоздь.

Постников ответил «хорошо» и высунулся из оврага. Кукурузные поля выгорали быстро и уже взлетали последние снопы искр в черные небеса, но на самой ферме еще полыхали бодрые языки огня, над которыми светилось дымное зарево.

Спустившись вниз, он сказал:

– Вот что: на восток мне нужно. Подальше убраться от Дубов Града. Поможешь?

– Потопали. От консервного комбината можно уехать на попутке, но деньги на границе будут нужны – взятку дать. У тебя деньги есть?

– Нет.

– Ну и придурок. Без денег к пограничникам соваться – это же надо догадаться!

– Ты что, совсем без присмотра здесь?

– Ну, бывает проездом одна женщина, она гуманитарную помощь из Эфраима привозит. В прошлом месяце привезла инспектора по беспризорным детям – он их собирал, все бегал, придурок. Только это им на пользу не пошло: его черный патруль хлопнул. Они любого могут прихлопнуть, и никто им ничего не сделает.

– А дети куда делись?

– Да ничего особенного – снова разбрелись кто куда. В гробу я видала таких инспекторов – они тебя закроют в приют, там воротничок на тебя напялят и заставят библию читать – а ведь это хуже смерти. Ни за какую кормежку не вынести. Передохнем, здесь нора есть.

Нору под крутым берегом пересохшего речного русла было непросто отыскать, если точно не знать, где она таилась под выдранными наружу корнями.

– Эх, – задумчиво бормотала Кайса, – с голодухи мысли вешаются.

Получив еще одну лепешку, она снова разломила ее надвое. Подкрепившись, заявила:

– Нора эта – моя. До света пересидеть можно, только костер разводить нельзя. За нору с тебя пять лепешек!

Постников возразил:

– Сидеть на сырой земле, двери нет, сквозняк. А все это ужасно вредно для здоровья. Две лепешки, и не куска больше!

– Ложила я на твой баланс! С тебя два кило хлеба, можно сухарями – но только сухарей вдвое больше, – заявила Элле-Кайса и торжественно утерла нос запястьем. – Ты больной, что ли? Я сирота, потеряла маму и папу – их на моих глазах вакуумной бомбой разорвало. Нечего сказать, приезжий?

– Я этого не делал. Поможешь – отдам всю еду из мешка.

Помолчав, Кайса сказала:

– Вот интересно. Когда я мелкой жила с родителями, страшно любила книжки рассматривать, где старинная жизнь. Раньше все такое красивое умели делать – а теперь будто руки людям пообрывало. Некоторые штуки сразу видно, что старые, они классные. Старые пианино, картины, церкви. Теперь вещи новые, но выглядят стремно, как недоделки – стулья и люстры. И такое здесь все. Недоделанное и некрасивое.

– Где ты видела пианино?

– В Дубов Граде. Там центр Армии Спасения есть, в фавеле, и у них пианино в зале стоит… Я бы его и весь этот центр спалила – толку от него никакого нет, только мозги охмуряют. Разве что музыку слушать приятно, только никто играть на пианино не умеет.

– Не понравилось там жить?

– Голодуха же. Мальчишки – те быстро помирают от голода, а мы, девчонки, живучие. Извращенцев полно и всякого разного еще. Нет никакой возможности без родителей там жить. А здесь ты сам себе хозяин, возле фермы не загнешься без кормежки, только с одеждой беда и с лекарствами.

– Вот оно что, – сказал Постников. – Турнепс с грядки корзинщика, кукуруза – с поля Хаттаба. Не страшно, что пристрелят?

– Саид сторожам запретил по детям стрелять. Это по взрослым очень даже можно. Жена Хаттаба сама кукурузу давала и соль, она добрая. Только жива ли теперь – кто знает. Здесь так и подохнешь ни за грош, как ветром снесет.

– Значит, отведешь меня на комбинат?

– Это не близко. Возле Дубова Града вообще лучше не светиться: там сейчас партнерство во имя мира.

– Что это еще такое?

– Никто не понимает – но вопросы теперь не задают. Порвут, короче. Во имя мира.

Постников услышал, что в углу, где устроилась Кайса, то и дело тихо похрустывает пластик. Как будто она лихорадочно набирала что-то на телефоне.

– Так у тебя сотовый? Здесь есть сотовая связь?

Кайса почему-то страшно смутилась и спрятала старый красный телефон в карман жилетки из вытертого рыжего меха.

– Что за интриги, туземка?

– Я не туземка! Ничего я не делала!..

– Ой врешь?

– Не-а. Уж точно ни на столечко не соврала.

Кайса с обидой спрятала грязные ладони в рукава и уткнулась носом в куцый цигейковый мех.

– Пора идти, – сказал Постников, – совсем светло.

Вдоль сухой старицы мощно продувал холодный ветер. Полетели оранжевые листья, и выбравшихся из норы людей обдало с головы до ног песком и бесприютной сыростью. Чувствовалось, что уже был не за горами ноябрь, а там и зима. Кайса сказала, что за один день до комбината никак не добраться, в лучшем случае к завтрашнему утру, и то если идти без остановки.

Приблизительно через час издалека прилетел ритмичный шум вертолетных винтов, и вслед за тем показались два пятнистых военных винтокрыла. Они шли слитной парой, ритмично выстреливая какие-то раскаленные и дымящиеся куски. Угловатые кокпиты, размещенные один за другим, остроносые силуэты, приопущеные законцовки плоскостей – Постников узнал в них геликтоптеры «Еврокоптер Тайгер». Вертолеты синхронно совершили поворот, и оказалось, что их острые носы глядят прямо туда, где в кустах укрылись двое.

– Прямо сюда заходят, видишь? – надрывно заорала Кайса, стараясь перекричать шум.

Постников сидел на корточках и смотрел, как машины вырастают, приближаясь. Кайса в ужасе бросилась в подорожник и прикрыла патлатую голову тонкими ладонями. Постников заметил, что поодаль, немного ниже и атакующей пары в небо подскочила проворная темная точка, следом за ней взмыли вторая и третья. Каждая из точек выпустила белый дымный след в виде запятой, и все три стали приближаться с невероятной быстротой. Замыкающий вертолет высыпал целую тучу дымных пакетов и резко присел в лесные кроны, отчего шедшая в него зенитная ракета прошла выше. Головной увернулся от первой и второй ракет, но последний снаряд взорвался слишком близко, и у вертолета отломился хвост. Машину сразу же повело и закрутило в каком-то нелепом вальсе, она неуклюже накренилась, с треском пропахала сосновые кроны, разрубая ветки несущим винтом, и пропала из виду. Ведомый погрузился по самое брюхо в верхушки деревьев, плотно сбитый воздух из-под его винта тяжко бил в землю и вздымал ураган. Брюхо геликоптера с неубираемыми стойками шасси пронеслось в считанных метрах над головой Постникова. Вслед за тем машина тоже исчезла за соснами, и натужный стрекот ее двигателей постепенно ушел к югу.

Стало тихо.

– Эй, вставай, Элле-Кайса, – позвал Постников. – Надо идти.

Кайса подняла голову и недоверчиво оглядывалась. Вскочила и мышью юркнула в заросли. Постников последовал за ней. Похоже, в этих местах в прошлом тоже было что-то вроде фермы или сада: деревья были прорежены в виде полос, между которыми угадывались старые поля, давно не знавшие плуга. Подстегиваемая страхом Кайса развила необычайную скорость, и он еле успевал за ней, стараясь не терять из виду тонкую фигурку и увидел, как Элле-Кайса уменьшалась и терялась за деревьями, укатывалась все дальше в осеннюю даль, жалкая, голенастая, с тощими, как у цапли, ногами, нелепо торчащими из-под вытертой меховой куртки.

Постников порядком запыхался, и крикнул, чтобы она подождала его.

– Я здесь! – тихо подала голос та из-за живой изгороди.

– Кайса?..

Продравшись сквозь колючий шиповник, он обнаружил кое-что неожиданное. Здесь высилась одинокая заброшенная трансформаторная будка с наглухо заколоченной дверью с куцыми обрывками ржавых проводов. Возле нее на подъездной дорожке инопланетным фантомом сиял микроавтобус. На нем была трехмерная аэрография – шоколадный аппетитный пломбир и надпись «Чудесная страна» – Лучшее мороженое во Вселенной!».

Было тихо, Элле-Кайса не подавала голоса и провалилась сквозь землю.

Постников прокрался к микроавтобусу. Доехать на нем только бы до завода – а там будь что будет, что-нибудь можно придумать.

– Подбросьте до консервного, пожалуйста! – подал он голос и постучал в непрозрачное стекло. – Будьте людьми!

Дальнейшее случилось с невероятной быстротой и в удивительной же тишине. С грубым лязгом откатилась створка салона, распахнулась дверца водителя, изнутри вылетели трое неизвестных – плечистых парней в медицинских масках. Разглядеть их получалось плохо, нечетко, потому что парни казались составленными из витых струек дыма и двигались очень уж быстро и собранно. Они, не говоря ни слова, весьма ловко сграбастали Постникова, который не успел даже как следует удивиться, подсекли и приподняли над землей, чтобы он захваченный мог даже двинуться, с поистине цирковой ловкостью скрутили руки и ноги скотчем и сунули в машину.

19 глава

Сопя сквозь маску, как ухогорлонос, один из них стиснул его запястья, словно железными клещами, и Постников почувствовал, как в его палец вонзилось волосяная колючка. Взяв образец крови, буркнули «сделано», и на макушку Постникова холодком присел мягкий проволочный каркас, вроде той штуки, которой массируют голову.

– Соня? – говорил дымчатый парень. – Соня, пообщайтесь с молодым человеком!

– Идите вы оба к черту! – рявкнула невидимая Соня. – Нашли время!

Массажная проволока для головы оказалась с подвохом, и было вскоре Постникову видение: вспыхнула перед ним красавица давно минувших лет Голливуда Рита Хейворт и смотрела на него со слезами. Потом время сдало с ускорением назад, и в глазах снова запрыгали коротко стриженые головы в автобусе. Творилось определенно неладное. Бросив взгляд на свои ноги, Постников ощутил резь в глазах. В них зарябило, принялись плясать пылинки и вдруг вытянулись в густой ворс, а темный автобусный пол на глазах превратился в мягкий серый ковролин, а устилал он пол небольшого и опрятного офиса, которого прежде здесь не было видно.

– Шикарно, шикарно сработано! Медийная бомба, мои поздравления – сделали как надо! Мы готовы все открыть! Дайте во все СМИ: Совбез ООН призывает… Сюда буквально только что доставили одного из свидетелей теракта в южной столице Дубов Граде, чудом уцелевшего при срабатывании взрывного устройства на городской площади. Сейчас все будет!

Картинка подрагивала и слоилась строчками, как старый телевизор. В офисе какая-то толстая негритянка болтала ногами, стучала кулаком по столешнице и кричала что-то по связи, прыская и заходясь бурным хохотом.

– Этот к Соне, – сказал ей прозрачный тип из автобуса. – Не из тех, кто пострадал от взрыва. – Мы проверили по базе: Богдан Зиновьевич Загоруйко. Проблема в том, что он – дипфейк с вероятностью девяносто процентов.

– Загоруйко… – в рассеянности бормотала красавица Соня-Рита Хейворт. – Ну – это уже слишком – ботов с дикими славянскими фамилиями уже явный перебор!

– И что нам делать? – поинтересовался дымчатый агент. Постников понял, что на его глазах ситуация приобретает лично для него оборот совсем уж нехороший.

– Харцызск – это же на Урале, не так ли? – невпопад пробормотала Соня.

– Вы американка? – спросил Постников.

– Специалист по логистике Соня Тавареш. Я представитель гуманитарной миссии надзора за урегулированием конфликта. Моя задача – обеспечение поддержки пострадавшим в ходе конфликта и помощь беженцам.

– Почему я задержан?

– Какое там задержан! – с нажимом заявила фантомная Соня. – Ваши мучения позади. Вы в безопасности. И почему, скажите на милость, не сиделось вам дома? И как вы не погибли там, вместе с колонной в лесу? Или позже на ферме?

– Я не пострадавший и не беженец. Вы обязаны освободить меня немедленно.

– У меня есть сведения, что вы шли к восточному побережью. Зачем вы дали такого крюка на юг, ведь это явно не по пути?

– Я вас не понимаю, – упрямо отрезал Постников. – Мне бродяги посоветовали в Сыром Броду. На попутках из Дубова Града добраться удобнее, поезда ведь не ходят. Да и не ваше это дело, в конце концов.

Соня бросила в сторону:

– Срочно в лагерь, анализ крови отправьте, и этого типа доктору показать!

Видение погасло, и Постников вернулся в летящий по перелескам микроавтобус «Чудесная страна».

Дальше все было спокойно. Кончился лес, а встречный ветер приволок в автобус невыносимый тухлый смрад.

– Что это несет? – гнусаво спросил Постников, защемив связанными ладонями нос.

– Скотомогильники, – лениво бросил масочник. – Животных много полегло под бомбами. Мясоперерабатывающий комбинат здесь был при старом режиме.

Автобус свернул с проселка и выбрался на хорошее, чистое дорожное полотно. Бойко устремился по автотрассе, из земли вырос и промчался мимо них широченный цветастый билборд «Дубов Град – территория свободы!». В скором времени ездоки прибыли к мутной и широкой реке, над быстрыми струями лежал широченный многополосный мост. На дальнем берегу угадывался закрытый город Дубов Град. Рассмотреть его отсюда было трудно – он был весь размыт и прятался под пестрыми слоями смога или тумана, имевшего правильную форму опрокинутой чаши.

Перед мостом встретился блокпост – дорогу перегородил старый бронетранспортер с пулеметной башенкой, бетонные блоки, шлагбаум, мешки с песком и навес от непогоды. Из-под навеса выбрался дежурный и вразвалочку заковылял к ним по насыпи. Указав на пленника, он о чем-то спрашивал. Говорили на гортанном языке, похожем на арабский. Постовой махнул рукой, и шлагбаум открыли. По обоим берегам реки зелень была выбрита начисто вместе с деревьями и кустарниками, и получившийся пустырь был завален мусором, от которого также наседал отвратительный запах отмокшей гнили. Выше течению сизым голубем взлетел пузатый конвертоплан, переложил винты вперед и ушел за дымный купол. В зеленоватом воздухе под этой чашей показались серые кровли и голые верхушки тополей.

Рябые кварталы фавел обступили высоченный и полупрозрачный купол, мерцающий изумительным синим и переливчатым жемчугом. Силовой шатер сидел среди нищих эмигрантских пригородов, как застрявшая в муравейнике гигантская жемчужина. Город Дубов Град плавал в тумане, как подводная лодка на рейде. Едва только автобус нечувствительно прошил дымчатый купол, над домами протяжно разлился голос азанчи, выкрученный до предельной силы. Из смога, пересекая дорогу, выступила высеченная в воздухе металлическая эстакада, похожая на кошмар. Под одной из ее мощных опор стояла громоздкая военная машина, рядом находилась женщина-регулировщица в ярко-оранжевом жилете поверх полевой формы, в натовском шлеме и в матово-серых защитных очках. Она устремила непрозрачные линзы на автобус и легонько тряхнула жезлом – проезжать. Сверху ударил газотурбинный вой, и Постником успел заметить краем глаза, как на эстакаду выдвинулся прямо из голого воздуха в облаке искр приземистый танк на шести колесах, весь утыканный коробками защиты от кумулятивных снарядов.

Удушливо несло раскаленной известью и почему-то незнакомыми сладкими цветами. Еще били в ноздри запахи едких приправ, солярки, нечистот, кухни, крепчайше несло гарью. За эстакадой пошли жилые хибары, вдоль улицы сидели на корточках и просто на земле закутанные до глаз мужики с колючими траурными глазами, приземистые старухи в хиджабах беседовали на углу квартала.

Машина все дальше углублялась в город под силовым шатром. Он сидел в плоской округлой долине, похожей на метеоритный кратер, и ежеминутно для обозрения открывались новые бесконечные трущобы, плотно прилепленные домишки. Ползли мимо пятнистые дувалы, стекла из пленки, люди посматривали тяжело. Смуглый оборванец в красных шортах мирно спал на картонном матраце. Сквозняк гонял от тротуара к забору клочья бумаги и пакеты, катал банки из-под газировки. В тени символического забора из пластиковых ящиков проползла длинная и задумчивая крыса. Клетки с кроликами, пластмассовые корыта, возле которых рылись энергичные пестрые куры. Лачуги, казалось, все были связаны между собой веревками, на которых висело белье, какая-то рыба и стоптанные ботинки. А еще здесь садился на дорогу и на крыши странный розовый снег, похожий на лепестки сакуры. Но откуда, к черту, возьмется сакура в Дубограде? Разглядев пару снежинок, осевших под лобовым стеклом, Постников догадался – это были клочья рваного поролона, летавшего по ветру из выпотрошенных подушек или диванов. А потом он увидел вдали что-то вроде вертикального длинного шеста на вершине. Посреди города Дубова Града на голой каменистой сопке торчал серый металлический объект, похожий на длинный и костлявый палец, дерзко воткнутый в небо. Это была радиовышка дубоградского НИИ, которая запитывала защитный купол, прикрывавший город от ударов с воздуха. Полотнища разноцветных дымов, под которыми катил автобус, медленно оборачивались вокруг этого столба или антенны, как галактические рукава вокруг центра гравитации.

Ближе к городскому центру лучше не стало. Пульсация неизвестной энергетической природы все отчетливее плескалась в дубоградском воздухе, прилетала хоровыми скандированиями и долбила в череп все сильнее и сильнее по мере продвижения машины вперед. Прохожие здесь все до единого шагали в том же направлении, что и они – к центральной площади, как было очевидно. Оттуда уже слышалось многоголосое ритмичное гудение – «мррум-мрррум!»… Вскоре этот рев рассыпался на части, и можно было разобрать многоголосое пение хором и вразнобой, а также вопли, усиленные мощной акустикой.

Площадь дохнула на подъехавших жаром и ароматами солярки, пыли и красного перца. Они завернули за угол и немедленно врезались в плотную толпу, в непробиваемый человеческий затор. Широкая и ярко освещенная электричеством площадь раскинулась перед их глазами. По ней колобродили людские водовороты и металась взвинченная тревога. Возле дальнего края уже вспыхнула потасовка: с одной стороны летели камни, с другой цветы, по мордасам лупили обе стороны. Несколько десятков восточного вида бородачей с гортанными воплями теснила горстку молодежи с радужными флагами и широкой аквамариновой полосой вдоль древка. Теснимых из последних сил пытались прикрыть жидковатой цепью несколько полицейских, но сила явно была не на их стороне, и свалка уползала в боковую улицу, откуда через головы дерущихся били водометы. Вода весело струилась по асфальт, отчего пыльную смесь пробивал свежий запах июльского дождя.

Пение, выкрики, флаги, машины гудели беспрерывно. Но вот истошный и разнобойный гвалт пробило резким грохотом стали. Выталкивая облака рыжей пыли, из переулка с игрушечной легкостью наперерез их автобусу вывернула бронемашина, обвешанная цепями, словно пародия на рождественскую ель – от цепей-то и летел этот звон. Машина мимоходом срубила фонарный столб и продавила брусчатый тротуар, оставив на нем след в виде выжженной дуги. Пристроилась впереди автобуса, как он Постников, чтобы пробивать путь в многотысячном безумстве. Кроме рождественских цепей, машина имела на себе защитную клетку из ажурного металла, на которой висели дымящиеся лоскуты – похоже, в нее уже не раз швырнули коктейлем Молотова. Броневик начал рявкать особым низким кряком, и эти звуки оказали воздействие магическое: плотно сбитая человеческая масса давала русло, брызгала людьми, раскатываясь в стороны, как ртуть. Броневик истошно покрякивал и настойчиво лез среди утрамбованных людских стен. Закрутившись на пятачке, чтобы оттеснить их подальше, он ловко разваливал человеческую массу, как ветка разметывает пчелиный рой.

Через шум продирались рваные звуки музыки, и она стала более отчетливой, надрывно прорезался усиленный мегафоном голос, бодро швырявший обрывки фраз. Автобус выкатился на самую середину затопленной головами площади. Невыносимо бил по ушам хаотичный ритм, рев глоток, шибала молотом звериная, тяжкая сила взвинченной до предела человеческой массы. В яростной давке полицейские колотили дубинками наседавшие в безумии людей. Раздавали гуманитарную помощь из далеких зажиточных стран. Коробки с едой вырывали с руками у трудящихся в поте лица волонтеров в белых касках и с нашивками International Aid на комбинезонах.

Намагниченные психозом людские комья неотрывно месила военная полиция и самооборона. Ходили группками в толпе парни крепкие, бритоголовые, исколотые. Эпицентром площадного ада оказалась огороженная военными джипами площадка, возле которой в особой закрытой зоне толпились телерепортеры. Постников увидел человека в невыносимо ярком снопе света, с логотипом CNN на микрофоне. Репортер надсадно орал в него, пытаясь перекричать гул тяжелых вертолетов, ходивших на малой высоте. На репортерском лице отчетливо читался восторг. Когда они проезжали за спинами телеоператоров почти по ботинкам оцепления, Постников заметил, что на широченном панорамном мониторе толпа в кадре почти вдесятеро гораздо больше, чем на площади вживую, к тому же над нею появились на экране другие флаги – отчаянно плескался стяг с литерами UN, но больше всего панорама показала знамен Евросоюза.

Все объективы прессы были устремлены в одну точку. Там стоял здоровенный ярко-желтый автогрейдер, высоко задрав толстую стрелу с бульдозерным ковшом. На этом вогнутом подиуме, словно канатный цирковой плясун, бесновался гибкий человек, задавая генеральный ритм, нещадно и неразборчиво подхлестывая в мегафон людское мясо, которое плескалось вокруг грейдера концентрической рябью, как волна на футбольном стадионе. Словно великий мим со сдержанно-изысканными танцевальными па, словно убийца Гренуй на эшафоте перед очумевшими жителями Граса, он пластично пританцовывал на стреле и швырял поверх голов и флагов огненные слоги. Человек надрывно хрипел в едко свистящий мегафон, голос был кликушеский, режущий, и он вспарывал воздух, заходясь в запредельный фальцет, швырял в полуоглохшие уши слова раскаленные, ритмичные и неразборчивые. Удалось лишь понять «если пуля в сердце». «Гуум… гууум» – тысячей глоток вторила ему толпа, снова и снова впадая в единый страшный ритм.

Кипящий вулкан остался позади, и микроавтобус, пройдя еще несколько кварталов, приблизился к высоченным воротам, в обе стороны от которых отходила внушительной высоты стена из железобетона. Над воротами всех въезжающих встречала замечательная вывеска, она изображала рыжую лисицу, свернувшуюся вокруг лесного цветка – кистеобразного, состоящего из мелких бледно-лиловых колокольчиков. «Фильтрационный лагерь «Наперстянка» – вот что было написано на вывеске. Над стеной лагеря высились караульные вышки, из асфальта на входе торчали бетонные конусы, рядом стояли пикапы с пулеметами, их оказалось не так уж мало – десятка полтора, а то и больше. При воротах несли охрану вооруженные автоматами Калашникова люди в камуфляже, чрезвычайно похожие на совсем недавно виденных Постниковым соратников Салмана, он же Сеид-Реза.

Микроавтобус, поворачивая между массивными бетонными конусами, проехал за стену. Показались неубранные кучи опавшей листвы, а чуть поодаль – еще одна стена, сделанная из аккуратной решетки, причем она была густо утыкана видеокамерами. Сверху на ней сидело множество хладнокровных воробьев. Сквозь прутья отлично был виден пропускной решетчатый коридор, а за ним – белый небольшого размера домик из шлакоблоков, явный контрольно-пропускной пункт. Над его зеленой крышей дремотно обвисли два флага – синий со звездами Евросоюза и аквамариновый с горизонтальной радужной полосой понизу, точно такой же, которых было большое количество на неспокойной площади. Брутальных бородачей здесь, за стенами, что-то не было видно, но возле внутреннего КПП расположились военные совершенно иного сорта – с полной западной экипировкой и оружием. Они живо напомнили Постникову покойного капитана Горобца, разве что шевроны у них оказались иного цвета – аквамарин на радуге, а не сине-желтые.

Изнутри лагерь «Наперстянка» более всего смахивал на загородный мусорный полигон. Била в глаза тоскливая нищета: здесь и там лепились одна к другой какие-то кособокие чуланы из кровельного железа, жердей и целлофановой пленки. Дымились таганки, всюду были убогие лежанки, висел неубиваемый запах немытых тел, жареной сельди и бескомпромиссной дезинфекции. Над всем этим великолепием носились оптимистичные возгласы радио и сбивчивый грохот молотков – в полусотне метров от КПП под навесом клепали посуду и прочие нужные вещи из того же кровельного железа. Рядом с мастерской сбилась горстка оборванцев, и среди этих людей ораторствовала разбитная и до крайности самоуверенная леди с мегафоном на морщинистой шее и в длинном коричневом балахоне, висевшем на ней как на жерди. Женщина с натугой перекрикивала молотобойцев и хрипло вдалбливала что-то тощим смуглокожим старухам и подросткам, делая героические жесты. Насколько смог разобрать Постников, она призывала вступать в женскую антиматеринскую лигу и говорила о вреде бесконтрольного деторождения.

Через сотню метров Постников был высажен возле внушительного полуцилиндрического ангара. Его конвойные принялись разминать руки и ноги, а потом повели подопечного на медосмотр. На входе в ангар, где устроился назначенный Постникову доктор, нестерпимо ударило в нос хлоркой. Лагерный медпункт состоял из двух этажей. На первом осматривали основной контингент – проще говоря, всех поступающих мигрантов. Уровнем выше медики принимали персонал лагеря и бойцов охраны. Постников не без любопытства рыскал глазами по сторонам. По выгнутым ребристым сводам висели грязноватые отсветы желтых ламп, слышался гул дизельного генератора. Вереницы бедолаг тянулись далеко и пропадали из виду в глубинах экономно освещенного трюма.

– Так и есть, – послышался женский голос. – Педикулюс хуманус корпорис.

– Вы ранены? Контузии, болезни? – допытывался наверху военный фельдшер. Постников отвечал, что нет. После краткого опроса под видеозапись (имя, возраст, жалобы) с Постникова сняли наручники и смазали запястья жидким составом, источавшим жуткий запах плавленого полимера.

– Давайте его сюда! – крикнули из-за двери. За нею на Постникова равнодушно глянул местный военврач. Это был небольшой и смуглый индус или пакистанец с аристократичным брюшком. Оливково-пестрая форма с аквамариновой нашивкой на плече, голубая одноразовая маска на носу, полупрозрачный хирургический берет, перчатки и желтоватые очки с подсветкой. Белый докторский халат почему-то висел на спинке стула. Врачебный кабинет был как везде – торчал угол стеклянного шкафа с пузырьками и расходной мелочью, имелся металлический стол и прочая медицинская необъяснимая надобность.

– Подойдите! Быстрее! – нервно покрикивал на него индиец.

– Что у вас тут – очередь, что ли? – буркнул Постников и шагнул к столу.

Врач, не говоря ни слова, обернулся и распахнул створки жалюзи. Внизу открылось утоптанное поле, уходившее к горизонту. Оно было запружено сидящими и лежащими человеческими телами.

– И это только сегодня с утра, – пояснил доктор, торопливо облачаясь в халат. – Есть еще вопросы? Нет? Значит, так: вы задержаны патрулем комендатуры миротворческого контингента. До выяснения личности вы не имеете права покидать фильтрационный лагерь. Если вы окажетесь чистым, то вас обеспечат питанием, работой и сносными условиями.

После предварительного осмотра и прослушивания легких Постникова уложили на выдвижной томограф и прокатили в кольцевом сиянии фиолетовых лучей.

– Острого ничего, – диктовал кому-то невидимый индус. – По антителам ответ отрицательный, температура почти идеальная, реакция значка странноватая – наблюдается дефицит пигмента, но это не смертельно, пульс умеренный, явных патологий не выявлено.

Постникова ловко подхватили под локти все двое из его дымчатых приятелей и поволокли прочь из ангара. Тащили быстро, но без суеты. Промелькнул какой-то темный и пыльный переулок, где с дороги метнулась старуха, в ужасе всплеснув руками, проскочили в еще одни ворота и оказались на чисто выметенной площадке, забитой «Хаммерами» и какими-то многоколесными большегрузами титанической величины, из-за которых здесь был полумрак. Постников никогда прежде таких не видывал – в их разверстые левиафановы чрева торопливо загружали ребристые дома-контейнеры и каких-то великанские мешки, схваченные грузовыми сетями.

Истошно просигналив, прямо у них под носом из горы багажа с ревом вылетел пижонский байкерский мотоцикл и проутюжил совсем близко, обдав горячей пылью. Он быт со всех сторон навьючен рюкзаками военной масти. Кентавр с разгона взлетел по наклонному пандусу и исчез в недрах автогиганта, похожего на выломанный кусок Китайской стены. Мастодонт вполголоса басовито подвывал на холостых оборотах.

За автостоянкой можно было разглядеть приземистое коробкообразное здание под натовским флагом, густо укутанное маскировочной сетью. Оно было похоже на верхушку подземного бункера и охранялось на совесть: близ сурового бронекупола дежурили бронемашины и пулеметные гнезда, были по струнке расставлены армейские палатки, а на переднем плане уже дожидалась зеркально-черная машина, покачиваясь элегантно, будто на большой диванной пружине. Бэтмобиль напоминал техногенный гриб-переросток с алмазной граненой поверхностью, в которой фрагментарно отражались радужное небо и раздробленный на осколки пейзаж лагеря «Наперстянка». Микроавтобус «Мороженое» подкатил вплотную к граненому фантому, и Постникова с большой аккуратностью пересадили туда.

Удивительное дело: изнутри бэтмобиль оказался куда просторнее, чем можно было подумать, глядя на него со стороны. Корпус его открывал полный обзор во все стороны, не считая авиационной пижонской приборной панели, а также плавающего козырька от солнца. Диван в кормовой части крейсера был солиден и упадочнически широк. Посреди него вольготно восседала собственной персоной хозяйка необыкновенного авто. Вживую Соня Тавареш выглядела еще более эффектно, при полной детализации она была безукоризненна, как кинозвезда Голливуда тридцатых, но при этом холодна и сосредоточенна.

Она взмахнула ладонью, и немедленно упала тишина, потому что дверь машины захлопнулось, оставив их наедине.

– Вы у профессора Горемыкина были?

Вопрос хирургически точно ударил под дых. Постников сглотнул внезапно пересохшим горлом и позорно переспросил «с кем?». При этом он с большой ясностью осознал, что разговаривать о профессоре и вообще сообщать что-либо лишнее этой женщине ни в коем случае не следовало.

– Не знаком, – с кривой усмешкой выдавил он. – Серый сектор, понимаете ли. Я прибыл контрабандой. Хотел начать новую жизнь.

– Салман планировал продать вас местному царьку Дараху. А тот поступает с людьми нехорошо, – хладнокровно произнесла Соня. – А теперь второе, и оно же последнее. Поговорим начистоту. Дальнейшие сведения – взамен за ваше добровольное сотрудничество. Вот бумага, а вот ручка. Напишите любое число, и получите вашу сумму в какой пожелаете криптовалюте. Согласившись сотрудничать с нами, вы получаете жизнь, гарантию безопасности и достойное будущее.

– Ну сколько вам повторять: никакого Горемыкина я не знаю!

На Постникова наплыл серебристый экран, и он, ощутив новый толчок в груди, внезапно увидел на нем знакомое лицо. С фотографии на него серьезно смотрела его собственная дочь. Она выглядела взрослой, лет на пятнадцать или больше.

– Полагаю, узнали? – полюбопытствовала специалист по логистике.

– Кто эта девушка? – равнодушно спросил Постников. Соня с ироничной усмешкой помахала пальцем, как жидкий терминатор в одном фильме.

– Портретное сходство между дочерью и отцом неоспоримо. Город Финистер Пойнт на восточном берегу. Снимок был сделан во время городского праздника. Что-то там музыкальное.

– Ничего такого я не знаю. Эту женщину, то есть девушку эту, вижу впервые. Принимать участие в ваших интригах отказываюсь. И вообще, вы удерживаете меня незаконно.

При этих словах Сони свет в бэтмобиле мигнул и померк, в темноте осталось светиться только яркое пятно монитора и лицо дочери. Прилетел низкий грозовой раскат, крепко шатнуло крышу, едва не сорвав палатку с земли. Автоматика сработала, и освещение через минуту снова зажглось. Соня, будто не замечая произошедшего, с расстановкой произнесла:

– А теперь хорошо подумайте и ответьте на один-единственный вопрос. Согласны ли вы на эвакуацию вместе с вашей дочерью в безопасное место, назад в прежний мир? Ничего не бойтесь. Вам обеспечат легкий переход и все необходимое для натурализации в нашей стране. Вы получите вашу дочь и полную безопасность. И станете человеком без материальных затруднений.

Постников не успел вставить слово, потому что запищал вызов, расползлось окно мессенджера, и в нем появилась чернокожая толстушка в волнении, сверкавшая яркими белками. Она впопыхах приникла вплотную к экрану. На ней лица не было: карие газа полыхали белками и лезли из орбит от распирающей их новости.

– Нет, вы только гляньте на это, Соня! – взахлеб выкрикивала черная женщина и зажгла дополнительный экран-владку. На нем снова задышала дубоградская площадь – она вся была завалена телами, встревоженный диктор затрещал скороговоркой: террористы привели в действие несколько взрывных устройств на площади Независимости в Дубов Граде. Корреспонденты сообщают о том, что над всем центральным кварталом поднялись облака едкого хлорного газа, число пострадавших выясняется, на площади давка и хаос, те, кто может бежать, пытаются в ядовитом облаке и давке выбраться оттуда практически на ощупь. Как утверждают представители волонтерской организации «Белые каски», причастность эфраимского режима к бесчеловечной акции устрашения сторонников демократического вектора общественного развития практически не вызывает сомнений. Получена первая реакция от официальных представителей Евросоюза и Совета безопасности ООН…

Соня оборвала новости и скомандовала:

– Эмигранта Загоруйко готовить к обратной трансляции срочно!

– Слушаюсь, везите его сюда! – бодро отрапортовала негритянка.

– Проследите, чтобы по дороге все было чисто, машина уже выезжает, – отрывисто бросила специалист по логистике по внешней связи по связи и с очаровательной улыбкой помахала постниковским провожатым, открыв дверь бэтмобиля:

– А вот вы превосходно справились – мои умницы, просто умницы! Теперь проводите его к передатчику.

В машину бесшумно уселись трое – один впереди, еще двое по обе руки от новоявленного псевдо-Загоруйко. Специалист по логистике кивнула на него: «аккуратно» и добавила:

– Приятно познакомиться, господин Загоруйко. К сожалению, у меня еще остались здесь дела, но я буду рада увидеться с вами на той стороне.

Выйдя из машины, Соня Тавареш бережно закрыла за собой черную дверь и мгновенно пропала из виду.

20 глава

Черная фурия взяла с места мягко, легла в вираж, скользнула со стоянки и уже через считанные секунды неслась по городу.

– Классная тачка, чувак! – хмыкнув, сказал Постников водителю. Тот показал в ответ большой палец и вполоборота с ухмылкой сообщил, что она на десятой антигравитационной подвеске и вообще зверь-машина – чудо что такое, на такой только девчонок кадрить.

Сиденье баюкало нездешним элитарным блаженством, стремительно пробегали узкие улочки, машина входила в повороты легко и почти не сбрасывала скорость, не признавая инерции, и только проскакивали мимо полусгоревшие слепые многоэтажки, мятые и ржавые легковушки на убитых газонах, мелькали перекати-поля пластиковых пакетов.

Постников думал, что здесь его путешествие может оборваться навсегда. В его голове застучал перфоратором единственная мысль: отсюда, из этой великолепной летающей штуки, надо убираться любым способом и как можно дальше. Но только что было делать с двумя прекрасными парнями плюс водитель в ней, хотя их лиц невозможно вспомнить, отвернувшись даже на секунду?

Через несколько минут, когда они выбрались за город в северо-восточном направлении и стали разгоняться по-настоящему, под крейсерским брюхом что-то лопнуло, послышался отвратительный лязг, и вертикальное цунами толкнуло в днище. Бэтмобиль взметнуло, как свечку, на несколько метров, а потом он грохнулся скулой об асфальт и безобразно завалился вверх дном. Агента, что сидел справа от Постникова, взрывом сразу вынесло наружу, и он пропал из виду. Тот, что находился слева, безостановочно верещал от боли, требовал аптечку и одновременно пытался защемить зубами рану – ему начисто срезало кисть руки. Кровь шла толчками и уже перепачкала как самого раненого, так и половину машины, в томчисле оставшегося невредимым Постникова.

Постников, повиснув вниз головой, решил, что это уже чересчур. Воздух в машине тем временем заменило какое-то горячее желе, вдыхать которое получалось с заметным усилием. Перед глазами отчего-то вздумали мельтешить некрупные светляки, вокруг жалобно трещала обшивка и навалилась жара. В мгновенье ока сделалось очень душно и влажно – даже быстрее, чем от броска ковша воды на банную каменку, все тело одолела сонливая вялость, поднялся невыносимый писк в ушах. Постников потряс пищавшей головой и сумел догадаться, что самое время из машины выползать. Через несколько минут он увидел, что уже лежит на обочине, пытаясь сфокусировать зрение, на том, что осталось от автомобиля – черный болид вспороло, словно жестянку, и разорвало натрое, там была кровь, и, кажется, не только она одна. Постникова одолел приступ тошноты, и он снова отключился.

– Да чтоб тебя! – с удивлением выругался кто-то и смолк, будто ему отрезали звук. В дальнейшем стало твориться совсем уж дикое. Постников увидел себя словно со стороны: он медленно плыл в центре необъяснимого пузыря или сферы, наблюдая прихотливые радужные разводы на ее вогнутых стенках. Хода времени внутри пузыря не было, но неизвестно почему не было сомнений, что он, пузырь, – это аномалия, искаженное и вывернутое наизнанку пространство. Картинка мигнула и переменилась. Тонкая береза на зеленой лужайке, изогнувшись, стойко сопротивлялась и держала ветер.

А потом выяснилось, что неизвестно кто крепко схватил его за плечи, словно стальными клещами, и энергично тряс. Однако полностью опустило Постников по той причине, что перед его полуприкрытыми глазами перекосило горизонт – тот принялся вытворять штуки и ходить ходуном. Опомнившись, Постников, обнаружил, что лежит на спинке авиационного кресла, а земля перекладывается сбоку на бок за выгнутым красным переплетом. Он находился на заднем сиденье легкого винтокрыла, который бодрой стрекозой стриг воздушное пространство над городом. Машина жалась к земле и почти молотила лопастями по приземистым кровлям, резко снизилась, ее тряхнуло, но аппарат не остановился, а покатил по земле, замедляя бег.

Постников мешком привалился к борту и увидел, что винтокрыл подруливает к подъезду какого-то массивного здания, въехав через охраняемые вооруженными людьми ворота из кованых стальных прутьев, по краям проезда навалом высились груды мешков с песком. Проехав к зданию, странный вертолет остановился и выключил двигатели, водитель выскочил наружу и открыл заднюю дверь. Постников выпал наружу возле широкого крыльца пятиэтажки казенного вида. Она была красиво обрамлена аккуратнейше подстриженными параллелепипедами очень густых кустов, настолько правильных и ровных, что казавшихся отлитыми из зеленого стекла. Вдоль ограды растопырились противотанковые ежи.

Строение из силикатного кирпича напоминало типичную общагу минувшего столетия. Оно стояло на вершине одинокой сопки, торчащей посередине дубоградской низины. Решетками было забрано каждое его окно с первого по третий этаж, а стекла четвертого и пятого были перекрещены синей изолентой. По светлым кирпичным стенам хлопали на студеном ветру кумачовые транспаранты, в которых Модератору были адресованы самые черные слова:

«Модератор – х..ло».

«Слава новорожденной нации, смерть Эфраимской Федерации».

Имелись лозунги и похлеще, некоторые с картинками.

Справа от двустворчатого входа – большая табличка из черного стекла. На ней было написано золотом: «Дубоградский НИИ АЯ» и шрифтом помельче давалась расшифровка: «Научно-исследовательский институт аномальных явлений, городской округ Дубов Град».

Постникова все еще пошатывало, поэтому пришлось сесть на асфальт. Озираясь, он увидел, что вдоль кустов в его сторону неторопливо шагал низкорослый, осанистый и круглый японец или иной азиат – кто их разберет – седой, с бородкой и усами, с толстой короткой шеей, аккуратно стриженый по-европейски, но при этом одетый в удобный и солидный костюм с шароварными штанами в плечистую жилетку из шерстяной ткани. На коротких ногах азиата были дорогие кроссовки, поэтому приблизился он быстро.

– Я заместитель директора НИИ, – надменно представился он, не особо глядя на Постникова. – Меня зовут господин Мун!

Постников кивнул и тут же оказался в вестибюле, где собралось множество охранников в черно-синем камуфляже, вооруженных дубинками. Постникова подхватили под руки, поднялись по гулкой и очень широкой двухсветной лестнице на второй этаж, при этом выяснилось, что высокие стрельчатые окна лестничного пролета были густо заклеены коричневатыми полосками скотча. Проволокли по линолеуму вдоль коридора, поразительно напоминающего больничный. Институт изнутри обладал немалым сходством с провинциальной поликлиникой – но только безлюдной, в закрытые часы, когда нет приема больных.

Затащили в какую-то не то медицинскую палату, не то в тюремную камеру – десяток шагов в длину и вдвое меньше в ширину. Пахло там карболкой и почему-то дорогими сигарами. Стены на метр снизу были выложены белым кафелем, а выше вымазаны неровной бежевой краской. Из мебели здесь имелся выдвижной лабораторный стол у стены с ворохом всяческой медицинской всячины и больничная кушетка, намертво прикрепленная к стальным штырям, уходящим сквозь кафельный пол. К ней и пристегнули Постникова, а дверь закрыли на засов и на замок. В камере имелось сразу два окна: наружный оконный проем был наглухо перекрыт глухим щитом, а второе широкое окно в коридор оказалось полуприкрытым легкомысленными салатовыми шторами. Сквозь него, если извернуться, можно было разглядеть расхаживавшего по коридору охранника или надзирателя в таком же сине-пятнистом камуфляже.

Постников полулежал в лучах света круглой четырехглазой операционной люстры. За выдвижной лабораторный стол уселся вошедший вскоре плотный, плечистый человек с красной шеей и в строгом сером костюме. Без внимания к задержанному костюм флегматично листал планшет. Прошло не менее пяти минут, прежде чем он переключился на Постникова:

– Назовите цель вашего прибытия, контакты и кем вы были подготовлены для выполнения миссии на закрытой территории сервера Орфой.

Постников равнодушно посмотрел сквозь него. Ему стало неинтересно.

– Вы полностью разоблачены, – с нажимом упорствовал здоровяк. – Если станете упрямствовать – данные будут повреждены при процедурном изъятии. Должен предупредить, что это происходит нелегко и в высшей степени неприятно для носителя.

Не получив ответа, дознаватель продолжал:

– Вы расскажете нам о ваших последних днях в старом свете. Назовете всех, с кем познакомились за это время.

– Хотелось бы знать, откуда здесь сигары? – подал голос Постников. Одновременно с его репликой этажом выше душераздирающе взвыл человек. Послышался короткий стук, и крик пропал.

Крепыш совершенно не удивился и обстоятельно ответил, что на южных островах действуют прекрасные плантации табака

– Знаете, иные его сорта заметно лучше кубинских из Старого Света, но при этом гораздо дешевле. Дешевый рабский труд, чудесные сигары – приятная мелочь, знаете ли. К слову, вы могли бы и сами убедиться в этом: вас туда как раз и хотели продать, этот бизнес здесь в большом ходу. Если вы не носитель, то интерес ее к вам небольшой.

– Носитель чего?

– Прекрати болтать! – с внезапной злобой взревел плечистый. – Отвечать на вопросы, как положено!

– Пошел ты к черту, жирный клоун, – отозвался Постников и закрыл глаза.

– Чего тут разговаривать? Животное, и его учить надо!

С этими словами здоровяк шагнул к нему, засучивая рукава, но тут взгремел дверной замок, дверь энергично распахнулась, и в камеру ураганом влетел долговязый и тощий парень с колкими водянисто-голубыми глазами, длиннорукий, с тонкими и костлявыми пальцами. Одет парень был в зеленый лабораторный комбинезон и того же цвета берет. Он немедленно проявил незаурядную распорядительность. Полупрезрительно кивнул следователю, чтобы тот удалился, затем в два счета, умело уколол Постникова в палец и ловко подхватил выступившую красную каплю. Биоматериал отправился в настольный медицинский анализатор, а зеленый ловкач уткнулся в экран и принялся барабанить пальцами по столешнице, напевая в задумчивости «я крылья хочу за спиною». Через минуту голубые глаза его вспыхнули весельем. Он приветливейшим образом улыбнулся Постникову и выпалил:

– Инфицированная особь! Ну, теперь дело резвее пойдет!

Лабораторный стол уехал в стену и пропал, слившись с белым кафелем, а предприимчивый визитер счел нужным назвать себя:

– Ассистент и помощник уважаемого научного руководителя – заместителя директора НИИ господина Муна. Фамилия моя Краснов, и ты, гнусная российская тварь, прекрасно ее запомнишь, даже если захочешь забыть!

Осталось неизвестным, что еще намеревался добавить к сказанному ассистент Краснов, потому что его перебил прорвавшийся в комнату треск. В углу пронзительно сверкнула белая искра, от которой сразу же потемнело в глазах, она в два счета развернулась, распухла и вдруг затопила всю камеру, преобразовав ее до полной неузнаваемости. Похоже, дубоградский НИИ не пренебрегал визуально-пространственными разработками. Постников с удивлением смотрел на обступивший его просторный и солидный рабочий кабинет, украшенный незанавешенным панорамным окном от стены до стены. Сквозь чистое стекло без труда можно было видеть просторную горбатую пустошь на заднем дворе института, на вершине которой в километре от здания НИИ серебристо-черной свечой уткнулась в небо вышка. Металлическая башня вымахала очень высоко, дотянувшись почти до самого купола. Было прекрасно видно, как слоистые дымы красивыми спиральными галактиками обвивали ее вершину – вероятно, башня выдавала какое-то сложное излучение, не только формирующие защитный купол, но и управляющее маскировочными дымными покровами.

Было что-то еще неуловимо знакомое в этом кабинете. И Постникова осенило – интерьер имел несомненное сходство с комнатой из виденного им раньше на видеохостинге прежнего мира ролика с корейской мертвой девушкой. Разве что оконная рама было немного другая. И сада с персиками снаружи не было видно, только вышеупомянутая жутковатая галактическая вышка.

Возле просторного конторского стола стоял монументальный господин Мун, похожий на бронзовую статую с площади буддийского монастыря. Он покровительственно кивнул Постникову и без промедления перешел к делу:

– Не стану ходить вокруг да около. Вы проделали опасный и утомительный путь, но были захвачены как носитель ценных сведений, полезных для нашего противника. И теперь вы сообщите их нам в полной мере. Ваши переживания и ваша жизнь никакого значения не имеют, постарайтесь это усвоить. Если будете молчать – умрете, если будете сотрудничать – вам будет сохранена жизнь. Если вздумаете тянуть резину – то мы умеем работать с такими упрямцами. Вы это поняли?

Постников молчал. Кореец вскинул на него свои бесстрастные раскосые глаза.

– Этой ночью вы запишете видеообращение на основе текста, который я вам предоставлю. Эта запись к утру прожжет видеохостинги двух миров и уничтожит остатки доверия к террористическому режиму, который пока еще ютится в Эфраиме. С вашей помощью мы закончим весь этот конфронтационный бардак и восстановим порядок с тем, чтобы наладить приличное демократичное общество, ориентированное на сотрудничество с передовыми государствами старого света, а не уничтожающее собственное население в угоду давно отмершим утопическим доктринам.

Отговорившись, господин Мун царственно помахал рукой и исчез вместе со своим столом и фантомным интерьером, и снова показались кафельные стены операционной.

– А? Как тебе мой великий учитель? – поинтересовался ассистент Краснов. – Препохабнейшая складывается картина – но выбора нет. Ну что ж, самое время переходить к энтомологическим вопросам. Вернемся к нашим бабочкам!

– Что за история с бабочками? – спросил Постников, чувствуя какую-то мрачную тяжесть на душе

– С бабочками?.. Ах да – сейчас все прояснится, секунду…

Краснов нажал на кнопку на своем карманном пульте, из воздуха выехала тонкая панель и развернулась в еще один мираж. На этот раз ассистент и арестованный оказались в довольно любопытном зале, похожем на музей. По его стенам правильными рядами висели непонятные картины, и все они неожиданно пришли в движение, поползли, сомкнулись в подобие мозаичной стены и тут же рассыпались по одной, словно окна в рекламе, окружив зрителей широким кольцом. Вглядевшись, Постников увидел, что в каждой из этих картин, точнее, стеклянных прямоугольных призм содержалась странная фигура. Перекошенный трехмерный контур, очертаниями и в самом деле похожий на отпечаток в поверхности сугроба, когда упавший на него человек двигал руками и ногами, вырезав в снегу подобие плоской бабочки – только в этих летающих призмах прозрачные бабочки не сидели в снегу и потому смотрелись жутковато.

По мановению красновского пульта к ним приблизился один из объектов. Плоский вертикальный параллелепипед, вроде толстой гранитной плиты – только прозрачный. Он имел подпись «Голографическая проекция «человек-бабочка №23». И дату.

– Это и есть «дубоградская бабочка»? – поинтересовался Постников.

Ассистент кивнул.

– Тебе небезынтересно, думаю, будет знать, что это проекция ныне покойного Салмана-Резы, да и Хаттаб, кстати, тоже здесь, под номером сороковым, – пояснял ассистент. – След пациента фиксируется окаменевшим силиконовым порошком. Это и есть след бабочки.

Поскольку Постников не говорил ничего, заместитель директора института продолжил:

– Знаешь, как это происходит? Я с удовольствием расскажу, если тебе любопытно. Человека кладут в плоский здоровый ящик. Этот ящик наполовину заполнен специальным составом, вроде умного песка – только это не песок, а специальная смесь с эффектом пластической памяти. И состав не дает вам покалечиться, потому что погруженный в него начинает извиваться, он хочет уползти, корчится. А потом, когда все кончено, его аккуратно вынимают из коробки, а в ней остается его отпечаток. Чаще всего этот след формой напоминает бабочку – отсюда и название «дубоградская бабочка». Таких бабочек у директора института Ильи Ираклиевича уже сотни, и он постоянно пополняет коллекцию. Говорит, в последнее время с накопленным опытом получается особенно красиво, выразительно. Он – коллекционер бабочек.

– Люди умирают под пыткой? – глухо спросил Постников, пристально изучая страшные картины.

Краснов изъявил полное презрение такой наивности.

– Это полностью исключается, потому что так было бы негуманно. Наш директор НИИ, которого ты называешь его старым позывным «Дарах», лично разработал как саму процедуру, так и способ получить из нее произведение искусства. Я тебе прямо скажу: он – гений. Все прошедшие процедуру соматически невредимы, и многие из них живы и даже счастливы по сей день. Бабочки – это всего лишь хобби. Здесь их коллекционируют уже немало лет, и процедура помогла многих нелюдей сделать полноценными людьми.

– Вы, я вижу, это дело здесь любите? Причинять мучения?

– Страдания – неминуемая цена свободы, я хочу, чтобы люди это понимали. А дороже свободы ничего нет на свете, – наставительно отчеканил ассистент. – Сюда много поступает так называемых «мертвых душ». Эти полуживотные – настоящее проклятье нарождающегося нового мира, новой популяции. И когда их ловит Соня или ее коллеги, этих особей привозят в НИИ, где с ними проводится операция, которую в просторечии именуют пыткой. Как правило, натурализованный пациент становится более мудрым и не упорствует в прежних дурных наклонностях.

– А на себе не пробовали испытать – каковы ощущения при этой вашей… процедуре? – холодно спросил Постников.

– Без понимания механизмов никак нельзя, – разливался соловьем ассистент, все более входя во вкус. – Это в своем роде эпохальное изобретение! Человек, по сути, пытает сам себя, и выбирает именно то, что ему страшнее и мучительнее всего. Ему просто вводят определенные нейромедиаторы, которые снимают барьер психологической защиты. И далее, например, ты видишь, как на твоих глазах погибает твой маленький ребенок, а ведь твой скепсис отключен, и вот ты пропускаешь все увиденное сквозь себя по полной программе. И это самая страшная мука, потому что нет хуже, чем понимать, что допустил страшное, а сделанного не поправишь и даже отомстить некому – разве что самому себе. И таких сценариев в коридоре жизни тысячи, потому что человек щедр на изобретение мучений самому себе. Кстати, оцени, здесь еще один твой приятель. Ты, должно быть, слышал голос давеча в соседней лаборатории? Человек кричал? Это был один из бандитов, которые перерезали глотку фермеру – сириец-эмигрант. Интересный экземпляр, просто загляденье!

Краснов вызвал еще одну коробку. В ней оказалась не контурная фигура, а дрейфующий в тягучей жидкости неподвижный человек. Лицо несчастного подъехало к Постникову крупным планом. И хотя его черты были немного смазаны прозрачной стенкой и слоем желеобразного вещества, Постником узнал в нем одного из тех, что стояли на дороге и стреляли в него со смехом. Парень с юной черной бородой и с закрытыми глазами, искаженными нестерпимой мукой, едва заметно шевелил раскинутыми руками. Он был похож на полуживого витрувианского человека.

– Он жив?

– Не стоит волноваться. Он в полном порядке и через пару дней будет здоровее прежнего.

– Тогда какой в этом смысл?

– Целых три. Во-первых, он был ошибкой природы, «мертвой душой», к слову, как и ты на сегодняшний день. Во-вторых, пройдя процедуру, он станет вполне полноценным человеческим существом. И в-третьих, в главных: если будешь упираться, тебя ждет примерно то же самое, но гораздо худшее.

– Вы… выродки вы, вот кто, – устало сказал Постников. – Я уверен, Модератор вас выжжет каленым железом!

Краснов ничуть не обиделся. Он посмеивался.

В демонстрационном зале вспыхнули изумрудным мягким сиянием стенные панели и растворились до полного исчезновения фантомного места. Постников и его экскурсовод снова были в лабораторной камере.

– Взгляни вон туда! – бросил Постникову ассистент, указывая пальцем.

В том направлении предстала третья картина. Пока Постников купался в миражах, в его камере появилось что-то вроде операционной. Но вместо операционного стола в камере под круглой медицинской люстрой вырос круглый постамент, на котором уже поставили прозрачную емкость в виде плоского цилиндра, заполненного вязкой то ли жидкостью, то ли странным пузырчатым песком. Кроме того, здесь присутствовали несколько физически развитых санитаров, также одетых в зеленые лабораторные хламиды, головные уборы и маски. Дух карательной психиатрии незримо расправлял крылья.

– Это для тебя. Сейчас без четверти восемь вечера, – сказал Краснов. – К утру ты расскажешь все и станешь совсем другим. Боль уймется быстро, а мук совести не будет. Так было со всеми.

Плоская крышка опустилась над Постниковым, глуховато и неприятно клацнули браслеты, и он оказался схвачен по рукам и ногам. Но что было хуже всего – что при этом он продолжал отчетливо видеть на лице ассистента улыбку искреннего радостного предвкушения. Через несколько минут Краснов пропал из виду, процедурная камера тоже растаяла за стеклом призмы, а вместо того Постников ступил в незнакомый ему коридор, скудно освещенный грязноватыми потолочными плафонами. Неприятный и непонятный проход с несколькими закрытыми дверями по обеим сторонам, на дальнем краю которого ничего хорошего ожидать явно не приходилось. Болезненное и тягостное чувство поразило его, и стало ясно, что начинается самое скверное. Древний подземный ужас подступал все ближе и уже тянул к нему свои дремотные лапы. «Не смей раскисать, пытался приказать самому себе Постников – это всего лишь обман», но пытка знала свое дело, она жадно вбирала и кормилась глубинами его подсознания и помалу все крепче затягивала их невидимым стальным винтом. Негромкий тоскливый вой послышался из-за стены, отчего сердце болезненно сжалось.

Самое плохое, как выяснилось, поджидало за дальней запертой дверью в самом конце коридора. Оттуда вибрацией шел по полу явственный медленный гул и постепенно съезжал на ритм «вууурм, вууурм», как будто там неторопливо раскручивался невидимый маховик, огромный и тяжелый. Постников заметил, что его сознание стало мутиться, оно изменялось, как меняет форму куча железных опилок под приближаемым магнитом. Растрепанные клочки летели в ту сторону из постниковской головы, как звездное вещество при аккреционной перекачке вещества от звезды к более массивному гиганту, и он с полной ясностью увидел, что происходит самое жуткое. Он попытался закричать – но конечно, ничего из этой затей не вышло, и пропал не только голос. Не помня себя, он начал пинать и колотить кулаками в коридорные стены, бить по ним плечами и коленями, но все было беззвучно и бесполезно. Теряя последние крохи сознания, он зашелся в исступленном и безмолвном крике гнева и тоски умирающего.

Трудно сказать, сколько времени прошло, когда он выкарабкался из забытья, крупно дрожа от холода. Медленно приходя в себя, он сел на полу. Вокруг поблескивали осколки пластика, вдоль оборванных кабелей тихо растекались ошметки умного фиксирующего песка. Призма оказалась разбита вдребезги неизвестно каким образом, но сам он, похоже, остался совершенно цел, если не считать отголосков недавнего происшествия, которое теперь жило внутри него отголосками, словно дикий сон, когда спавший еле вырвался из него с сердцебиением и не сразу свыкается с привычной обстановкой своей спальни. В операционной камере стоял полумрак, потому что люстра не горела – она тоже оказалась сорвана с потолка и валялась поблизости, но немного света проникало из коридора, где еще светились синие плафоны. Постников подергал дверь – заперто. Удивительно, что форточка в наружном окне была открыта, точнее, выбита внутрь лаборатории, но при этом массивный щит сидел в своем проеме прочно. Постников присел на кушетку и прислушался. В НИИ застыла мертвая тишина. Непроглядная и тревожная ночь прочно засела под городским куполом, задымленный пожарами воздух гнетом давил на крыши и не давал ни капли свежести.

Со стороны вышки долетел истошный лай стаи собак, перетекающий в вой нечеловеческой тоски. Так вот кто выл внутри кошмара! Одновременно в низине, в темных городских улицах посыпались огнестрельные хлопки, сорвались на очереди, и вскоре дошло до бухающих глухо ударов – то ли гранаты, то ли неизвестно еще что. Примерно через полминуты перестрелку накрыло воем сирены, но стрельба только стала гуще, загрохотал настоящий бой, но и он резко прекратился, и снова стало тихо.

Постников шагнул к стене и уперся в шероховатую краску горячим лбом. «Интересно, что творится там, в старом доме, – думал он, – сколько дней там прошло? Выпал снег или еще слякоть на сонной улице? Дикая, странная жизнь…».

Уставившись в поверхность стены, он вдруг увидел, как шероховатая структура краски шевельнулась и стала мягко оседать самотеком, словно тающий воск. Стена возле его лица вдруг пошла волнообразной рябью. Постников отскочил и в изумлении смотрел, как стены, пол и потолок пришли в противоестественное движение, а в воздухе резко пахнуло озоном. Стенной кафель, этажные перекрытия, кровля и кирпичи здания таяли на глазах, и в плавающих струях воздуха показались картонные дома и фавелы внизу, искаженные и перекошенные, как будто растворенные в рассветном мареве. Город Дубов Град размазало по пейзажной палитре. И эти странности только начинались.

Комнаты института хаотично листались перед ним, возникая на секунду и пропадая, как будто спятившая система видеонаблюдения перебирала виды со всех камер, от этого закружилась голова и стало подташнивать. Словно перемешанные детали в детском конструкторе, все полезло скручиваться и лепиться хаотичным образом. Очевидно, пространственная аппаратура в НИИ дала сбой, и случился невообразимый хаос. Кафельный пол принялся вдруг ходить волнами, толкая мебель и обломки по углам. В распахивающиеся окна притащило дикий сквозняк, отчего занавеси выгибались парусом и висели горизонтально. Пол выпирал, словно зародыш горы, а этажи норовили уехать в неведомые места, как открытый лифт. Устоять на ногах было невозможно, и Постников, сидя на полу, озирался с крайним беспокойством. Перед ним все быстрее мелькали всякие несуразности. Выкатился уже знакомый ему кабинет заместителя директора НИИ: за широким столом находился сам господин Мун, уронивший голову на столешницу. В его лбу имелась аккуратная круглая дырка с небольшим кровавым подтеком. Застрелился ли он по собственной воле или получил пулю от неизвестных – понять не было никакой возможности, к тому же картинка кабинета уже погасла.

В здании проснулась беготня, полетели крики и захлопали двери. У парадных ворот что-то сильно грохнуло, и весь фасад пятиэтажки вздрогнул. Едкий дым полез из вентиляции, принялся нещадно рвать легкие кашлем, донимал слезами. Послышался хлесткий удар – еще раз стукнуло в оконный щит, и в нем появилась круглая дыра диаметром с апельсин, лопнуло внутреннее стекло, и шею Постникова обжег раскаленный воздух, хлынули в коридор выбитые чешуйки стекла.

– Это провокация! – заорал охранник в коридоре. – Всем оставаться на местах, лечь на пол подальше от окон!

Постников сумел разглядеть то, что прилетело с улицы. Это оказался не такой уж большой реактивный снаряд, который, казалось, раздумывал, куда ему нанести удар и поворачивался в разные стороны, вися в полуметре от пола. Почуяв движение, он хищно довернул к Постникову свой передний обтекатель. Грязная, безобразно ржавая поверхность аппарата впереди переходила в полусферический гладкий металл, или жидкость – вроде поверхности мыльного пузыря. Постников даже разглядел в ней свое перекошенное отражение.

Сбоку открыли пальбу очередями двое охранников, но ни один не попал. Дрон дернулся и с неуловимой быстротой повернулся к стрелявшим. Из его задней части показалось яростный реактивный факел, а вперед выплюнулась короткая басовитая очередь.

– Ух ты, – хрипло выдохнул хрипло один из стрелков и повалился лицом вниз.

Реактивный цилиндр, похоже, дожег остатки топлива. Он грохнулся на пол, выдохнув небольшое облако едкой химической гари и по инерции покатился по линолеуму, пока обессилено не ткнулся в ботинок уцелевшего охранника.

– Они по форме целятся, я знаю, – в потрясении пробормотал этот выживший счастливец. – Их программируют на камуфляж, не спрячешься.

Сверху прилетел белый от ужаса Краснов. Он скороговоркой выпалил, что идет штурм института, охрана несет потери. Задержанный отправляется с ним, Красновым, немедленно. Ассистент отчаянно сквернословил и требовал по рации прислать дополнительную охрану.

– Людей больше нет, – отозвались по рации. – Мун…

Рация зашлась в хрипе и отключилась намертво.

– Это конец! – проговорил Краснов. У него заметно тряслись руки, поэтому ассистент нервно их потирал и все время оглядывался.

– Держись на виду, тварь! – взвизгнул он на Постникова и вытащил пистолет. – Это все из-за тебя! Твоя жизнь теперь ни гроша не стоит, понял? Двигай вперед, не то получишь в затылок!

– Где замдиректора? – закричал он, когда оба поднялись двумя этажами выше и прошли в широкий холл, где несколько охранников при легком пулемете держали оборону за баррикадой из офисной мебели. На полу в два ряда лежали шесть или восемь мертвецов, висели слоистые дымы пороховой гари и жженой изоляции. Служивый с автоматом на груди сорванным голосом сипел:

– Докладываю обстановку. Диверсионная группа в составе до двенадцати человек совершила нападение на охраняемый объект. Была вырвана часть забора, они устранили наружных постовых, проломили окна на первом этаже и попытались произвести захват подопытных. По нападавшим были применены спецсредства. Есть потери с обеих сторон, диверсанты выбиты из здания и отступили, забрав раненых и убитых. А теперь убирайтесь отсюда оба!

Перед входом в приемную замдиректора путь им был неожиданно прегражден. Оказалось, что господин Мун не отвечает на звонки примерно полчаса. Он заперся в собственном кабинете, а пускать туда никого без разрешения не положено. Однако после краткого совещания начальник охраны распорядился все же ассистента пропустить, и Краснов открыл дверь своим ключом.

За дверью опасения подтвердились: господин Мун был неподвижен и с дыркой в черепе. Что касается задержанного, заявил начальник охраны, то относительно него имеется личное распоряжение самого Дараха, и о деталях этого приказа ассистенту знать не положено. Автоматчики повели Постникова вниз.

– Не больно и хотелось! – с ревнивой усмешкой крикнул Краснов им вслед. – Стоило за этим из лаборатории тащить? Дело ясное, не тяните с ним.

– А ты, слышь, недобитый – прощайся с жизнью, тварь! – с отчаянным весельем орал ассистент, когда они были на лестнице. Раздался одиночный выстрел, но кто стрелял и в кого – было уже не понять.

Они вышли из института в промозглый холод, когда нежные распевы азана прорезали серое городское утро. Седые дымные косы криво висели над городом – похоже, потушили площадь. В дыму роились мелкие дроны, как столб летней мошкары.

– Чего с ним церемониться? Вывести за корпус – и к стенке, – услышал Постников. Ответа на эти слова он не разобрал, но вместо рекомендуемой неизвестным стенки он неожиданно опять увидел на дорожке раскручивавший задний винт красный аппарат. Было хорошо видно, что балка его несущего винта имела заметный наклон назад, что вместе с наличием развитых плоскостей и особенно толкающего винта выдавало не вертолет, а автожир, который не мог взлетать вертикально в безветренную погоду. Постников был снова усажен на заднее сиденье, свист двигателя разросся, красная машина поехала все быстрее по дорожке и через пару десятков метров легко сорвалась в полет и перемахнула через ограду НИИ, с клекотом набирая высоту.

Постникову на сей раз достался шикарный обзор. В городе внизу, похоже, разворачивалась настоящая бойня. Через боковое стекло он наблюдал, как над пестрыми крышами тяжелый транспортный вертолет пытался уклониться от трассеров, густо бивших по нему с земли. Чем это закончилось – осталось неизвестным, потому что автожир начал полого пикировать на перекрестке, спускаясь в город. Внизу он не направился к городскому центру или в сторону «Наперстянки», как с некоторой тревогой предполагал Постников, а направился в противоположную сторону через улицы двухэтажных, притихших в смертельном ужасе домов, миновал пропускной блокпост и вскоре выскочил из-под купола на открытый воздух.

В этом воздухе шел небольшой снег, и после тепличной атмосферы Дубов Града казалось очень ветрено и холодно. Возле щербатой асфальтовой дороги трое оборванных до лоскутов бедолаг пытались обогреться у костра, в пламени которого мрачно чадили автомобильные покрышки. Бродяги проводили взглядами красную стрекозу и равнодушно отвернулись к огню, отгороженному от ветра картонным экраном, но ветер все равно таскал дым и копоть горелой резины куда ему только заблагорассудится. После старых бетонных заборов, оголенных стропил, пустых окон и сгоревших автозаправок автожир вылетел в голое поле и оказался на небольшом голом полустанке. Монорельсовая дорога пробегала с юга на север через равнину в помертвевших осенних травах. Все, что доступно было взгляду, уже было присыпано снегом. Земля вокруг платформы засорена была страшно, мусор громоздился пестрыми сугробами вровень и даже выше нее. Взвихрился торнадо из пустых бутылок, листьев и веток. Аппарат коснулся припорошенной земли, мягко сел на авторотации, остановив задний винт, и затормозил у края перрона. Мусорный торнадо улегся, отчего сразу отлично развиднелось.

– А, – дружелюбно закричали с платформы, – вот и наш бесценный покойник!

Посреди маленького полустанка сидел на скамье небольшой и сухонький старичок опрятного вида и с гвардейскими седыми усами. На нем красовалась залихватская тирольская шляпа стального цвета с легкомысленным перышком и хорошо сидящий твидовый костюм. Помахав высаженному Постникову, он в задумчивости начал ковырять бетон концом трости.

Был этот самый старичок не просто подозрительным или странным, а каким-то неправильным. Первым делом по мере приближения стало заметно, что этот человек – очень маленького роста, самый настоящий карлик. Кроме того, Постникову, внимательно изучающему сидящего, стало понятно, что этого деда перед ним попросту нет. Вместо этого демонстрируется визуальная имитация через камеры постниковского вживленного смартфона – и смартфон, оказывается, работает.

– Кто вы такой? – подозрительно спросил Постников.

– Станционный смотритель на пенсии! – невозмутимо отозвался дед. – Сами-то догадаетесь, нет?

– Какой вы, к черту, смотритель? Впрочем, мне все равно.

Подцепив концом трости какое-то кольцо, старик поднял его и сдул пыль. На кольце болтались гнутые проволочные усы характерной формы. Чека гранатного взрывателя.

Он показал свою находку Постникову.

– Знаете, что это такое? Такого добра в наших краях навалом. Три года назад в «Наперстянке» вспыхнул большой голодный бунт – дети с голоду распухали, как в той вашей Африке. Что тут началось! Полицию в Дубов Граде повыбили, семьи полицейских тоже. Но нашим удалось запустить приемник на болотах, и сюда пришли ЧВК с той стороны. Вооружены они были до зубов, бронетехника была, даже ударные вертолеты, я не говорю про водометы, газы – всего в избытке, и боевых патронов тоже не жалели. Две недели ада, по улицам не проехать из-за гор трупов, но зато сразу – тишина. Раненых было много, калек. Страшное время, не дай бог такое снова пережить… Людей жалко, все лезут и лезут, дурачье… Ну как – догадались, кто я такой?

– Да, – угрюмо отозвался Постников, чувствуя тонкую нить отчаяния под самым сердцем. – Вы странное существо и настоящий изувер. И Соня ничуть не лучше вас!

Старик звонко и молодо расхохотался.

– Брендан! Вы с ним уже повстречались! Как же, узнаю его стиль! Острый на язык ирландец – это он прозвал меня «поручик Дуб». Да только врет вам ваш Лофтус. Всегда врет как сивый мерин. Впрочем, у всех свои слабости, – миролюбиво продолжал старик. – Некоторые предпочитают потери и напрасные страдания, а иным нравится побеждать, не считаясь с ценой. Дерзкие и твердые всегда в итоге оказываются наверху, а мягкие, толкующие о гуманизме и прочих вчерашних материях, неизбежно превращаются в презренных изгоев. Уж такова, простите, суть жизни.

Охотятся-то все на вас – да только старый лис Горемыкин их здорово запутал. Но дело слишком уж рискованное – все-таки миллиард живых душ. Вы еще не в курсе, кто и зачем этой ночью атаковал институт? Это не были мародеры и не экстремисты. Это были профи, элита натовских спецслужб, и явились они строго по вашу душу. Брюссель дал понять, что скрипач – не нужен, но распорядился взять его живым. Вы, кстати, не вздумайте говорить, что ваша фамилия не Загоруйко. Дольше проживете, глядишь.

– Почему вы назвали пытку «Коридором жизни»?

– Это хороший и правильный вопрос. Потому что жизнь в своей основе – всегда трагедия, и неизбежно заканчивается одинаково для всех. Я захотел, чтобы люди это поняли и научились ценить остаток своего времени.

И напоследок: запомните, приезжий. Этот чертов Модератор ведет все к катастрофе. Он погрузился в свои иллюзии, потому что страшно боится вторжения извне. Но в итоге это приведет лишь к тому, что связь прервется, и будущего у этого мира не станет. Он постоянно делает совсем не то что нужно! Страна, породившая ленинизм и сталинизм – сама по себе опасный эксперимент, и тем более преступно ставить опыты на множестве невинных людей. И вообще, банда Горемыкина слишком далеко засунула руку в неизвестное. Как бы эту руку не отхватило по локоть, а то и по самое плечо!

– Какое вы странное существо, – сказал Постников.

– Всего лишь скромный коллекционер бабочек! Это главное мое определение. И я искренне рад тому, что на ферме был отловлен любопытнейший экземпляр. Почему вы отказались от эвакуации вместе с дочерью?

– Это мое дело, – глухо ответил Постников.

– Э, да тут дело явно нечисто, – счастливо улыбаясь, сказал Дарах. – Значит, не скажете? Нет? Стало быть, Соня была права, желая вас убрать отсюда подальше! Но я вижу, вам пора – поезд прибывает… И знаете что главное? Никто из вас не сможет меня понять, потому что вам не довелось первыми вдохнуть свежий сосновый запах на берегу девственной, рожденной черт знает какой ценой вселенной. Вы дешевая китайская поделка, в вас смысла нет! И помните, как сказано у драматурга Шварца: палач тоже человек, и он тоже жить хочет!

Дарах исчез. Не прошло и полминуты, как из-за снежной пелены выплыли две желтые фары, и к платформе, сбрасывая скорость, подкатил поезд на магнитной подушке.

Из багажного вагона с ловкостью выпрыгнул офицер в форме и пристально осмотрелся по сторонам. Сделав два шага вперед, он козырнул, сопровождавший Постникова пилот автожира тоже отдал ему честь. Было заметно, что эти люди относились друг другу со сдержанным уважением давно знакомых и небезопасных врагов. Коротко переговорив о чем-то, приезжий дал знак своим, и на перрон из вагонной двери неуклюже выбрался человек в помятой натовской форме, за ним другой и третий – всего пятеро. С них сняли наручники. Приезжий кивнул и молча пригласил Постникова подойти к вагону. Быстро просветив задержанного биосканером, висевшим у него на груди, военный отдал приказ своим, и Постникова легко, как пушинку, подняли, внесли в вагонный полумрак и усадили в мягкое кресло. Зафиксировали по плечам и торсу рамкой, как перед поездкой на американских горках. Щелкнула вагонная дверь, один из новых конвоиров устроился в соседнем кресле рядом с пассажиром, глаза в глаза. Он подмигнул и сказал Постникову «не вешай нос, Загоруйко, быстро доедем». Поезд пошел вперед, неяркие огни полустанка проплыли мимо окон, и город Дубов Град растворился за пеленой вьюги.

21 глава

Вагон совсем не качало, но и ровное движение мало-помалу взяло свое, и Постников незаметно для себя самого провалился в сон. Проснулся он, когда поезд начал плавно притормаживать, а вдоль пути принялись чаще мелькать дома и столбы.

По-видимому, поспал немало: уже крепко стемнело, снаружи горели фонари и светились городские окна. В узком проеме вспыхивали на фоне черного неба две-три маленькие искры – по всей видимости, там шел самолет. Всепроникающий гул двигателей тяжелого авиалайнера подсказывал, что аэродром где-то рядом.

Когда поезд замер в крытом пакгаузе, переполненном ярчайшим светом, стал слышен металлический голос, бросавший неразборчивые фразы. Снаружи дважды громко стукнули по стене вагона, дверь укатилась и впустила невыносимый сноп резкого белого сияния. Под вокзальным сводом оказалось ветрено и зябко. Из режущего прожекторного потока рявкнули в мегафон «внимание! задержанный – пошел!», Постникова подтолкнули, и он шагнул туда, где ни черта невозможно было увидеть. В ногах путались стылые сквозняки, чьи-то руки быстро обшарили его со всех сторон, а потом его отвели через подземный коридор в каморку без окон, где прямо на полу лежали и сидели около дюжины молчаливых людей. Его усадили и предупредили, что вставать без необходимости не следует.

Постников присел. В полушаге от него безмятежно дремал, пользуясь стеной как подушкой, видавший виды, но с виду не старый человек. У него был один глаз. Незамедлительно выяснилось, что одноглазый вовсе не являлся молчуном, а напротив, был словоохотлив. Стоило только Постникову оказаться поблизости, как одноглазый кивнул и заметил вполголоса, что недавно прибывшего в Орфой новичка видно сразу. Впрочем, он был вежлив и даже представился – его кличка была «Штихель». Осведомившись о прозвище собеседника, Штихель посочувствовал тому, что такового пока еще не имелось, и ободрил его словами «дело наживное». Одноглазый вполголоса забормотал своему случайному слушателю, похоже, в стремлении убить неистощимое арестантское время:

– Если поволокут на север, то это в заполярье, хреново, – полушепотом рассказывал он. – Житье там лютое, не приведи господь. Но еще хуже, если на юг – там тропики, арестанты мрут пачками от заразы, от дефолиантов….

Как ни жаль, захватывающий рассказ был прерван слишком быстро. За дверью послышался грохот башмаков и конвойные заорали «по одному на выход!». Не выводя на поверхность, группу задержанных повели загадочными коридорами к посадочному терминалу. Странно безлюдными были эти закоулки аэропорта, лишь сновали вдоль стен оборотистые роботы-уборщики, да полубезумная старуха заорала из-за решетки в закрытой зоне аэропорта и махала сухой ручонкой на конвойных:

– Да что же вы такое творите! – тонко вскрикивала она с косноязычной горечью. – Уж быстрей бы вас, чертей, перемолотили вместе с вашим упырем Модератором!

У всех конвойных были на шлемах какие-то особо злобные синие фонари – им-то самим, похоже, это было нипочем, у каждого опущено забрало из поляризованного состава. Однако фонари эти просто выжигали зрение, если посмотреть напрямую, поэтому в глазах непрестанно мельтешили яркие цветные пятна, и оглядеться как следует было непросто.

– Руки к осмотру! – И Постников ощутил легкий ледяной укол в правое плечо. Инъекция.

Их гуртом загнали по шумному металлическому пандусу на огромную высоту, и все оказались как будто в пещере или в чреве кита. Утроба была корабельным трюмом или грузовым отсеком транспортного самолета без иллюминаторов, свет проливали плафоны, забранные решетками. Скамьи в трюме были размещены по-иному, чем в пассажирском самолете – не локоть к локтю, а в четыре ряда, причем все пассажиры глядели в середину и были постоянно на виду. За ними пристально следили несколько плававших чуть выше голов дроны круглой формы, все до одного похожие на первый искусственный спутник Земли.

Динамик прокашлялся отвратительными, как скрип пенопласта по стеклу, помехами и крякнул «по местам сидеть!».

– Какого дьявола так жарко? – спрашивал невидимый голос. – По погоде, должен дубак быть?

– В башке у тебя дубак должен быть. Тебе укол сделали или нет? Там спецсостав, чтобы кровь разогреть. На север везут, так чтобы не померзли и не окочурились прежде времени. Раньше военным такое вкалывали, я слышал, а теперь и арестантам повадились – запасы препарата большие у них, видать – вот и тычут кудани попадя.

– Ну что ж вы никак не приморозитесь, звери? – заорал надзиратель. – А ну притихли оба, пока не досталось для ума!

– Молчу, начальник! Хулиганов нет.

Махина тяжело пришла в движение и поехала по взлетной полосе. Вдоль проходов побежала охрана, раздавая пинки и удары дубинками тем, кто замешкался с пристяжными ремнями. Лайнер оторвался от земли, и сразу заложило уши, вслед за чем на голову Постникова насело непобедимое обморочное забытье. Вывалился он из него еще более внезапно, чем отключился. Несмотря на ровный ламповый свет в трюме, чувствовалось, что за бортом был светлый день. Не исключено, что улетели в другой часовой пояс. Уши снова стало противно закладывать – борт шел на посадку.

Через час с небольшим после приземления началась выгрузка. Разъехались толстые створки в тыльной части фюзеляжа, внутрь победоносно вошла белая северная свежесть и обожгла морозом.

Пассажиров оповестили:

– Ну что, красавцы, давайте по одному! Без резких движений!

Постников оказался первым, кто ступил с пандуса на асфальтовую площадку, обнесенную кирпичной оградой с колючей проволокой. По ней плавали волны снежной поземки.

– Куда теперь нас? – полюбопытствовал он. Отозвались ему сразу двое:

– Известно куда. В баню да в карантин. А солярия тут, похоже, нету.

– На промзону. В горный комбинат.

По одному подъезжали восьмиколесные автозаки, и в них неспешно, с перекличкой и проверкой, загружали людей. Пока не выкликнули его имя, Постников успел рассмотреть, что здешний аэродром пристроился возле самого обрыва. Глубоко внизу стыло серно-черное льдистое море. За морской морозной мглой вдалеке прорисовывались очертания – там угадывалась скала, точнее, большое каменистое плато, высоко торчащее над хмурым морем. Дальний обрыв был заметно выше посадочной площадки, он выдавался высоко и загораживал треть неба, и без того по-зимнему пасмурного. Нигде не было видно удобного места для подъема наверх, все здесь круто обрывалось в море, и только пять-шесть десятков неугомонных белых птиц носились под обрывом. Но тут Постникова подтолкнули в плечо – уже кричали «Загоруйко», и он полез в машину.

По приезду в колонию всех развели по каким-то безликим корпусам отчаянно казенного вида. Вопреки предположениям Постникова, он не был немедленно брошен в многолюдный изолятор временного содержания или в иное подобное место. Вместо того он его отделили и проводили в опрятный офисный комплекс, неописуемо казенный на вид. Негромкие адвокатские коридоры, винтажного вида мебель из фанеры и стружечного листа – самое конторское убранство, какое только можно вообразить. Невозможно было отделаться от впечатления, что сюда умышленно закупалась самая тоскливая мебель, и точно в таком же стиле были выдержаны потолок, стены и весь интерьер – казалось, все было устроено так, чтобы входящий с первых шагов смирился с неизбежностью судьбы.

Было видно, что это еще не была собственно тюрьма, а некий внешний ее отдел для дорасследований. И что теперь надлежало делать с ним, задержанным, здесь не особо понимали, поэтому посверкивало вокруг Постникова в воздухе опасливое отчуждение встречных официальных лиц. Но как бы то ни было, обходились с ним вполне корректно и даже не называли «подозреваемый» – хотя и старались при этом избегать любых обозначений, говорили «пожалуйста, секунду, извините».

Началось фотографирование, видеозапись. Вопросы: «время и цель прибытия».

Постников сказал, что около трех недель тому назад был проецирован в Сырой Брод. Ищет пропавших жену и дочь.

«Черт знает что творится, – проносилось в его голове. – Сплошной Кафка».

Вопреки его опасениям, происходило все быстро. Вместо нудных часов в одиночке и многократных обысков после опроса его отвели в душноватый не то лекционный зал, не то в комнату для приватных конференций на десяток человек. В ней находились два ряда стульев, миниатюрная кафедра и выдвижной проекционный экран, развернутый с непонятной пока целью. Из-под белого полотнища на вошедшего с интересом уставились двое – сотрудник в форме и неизвестный в штатском. Предложив ему присесть, они вернулись к разговору. Мундирный то и дело оборачивался и поглядывал на Постникова, будто пытаясь разгадать, что он такое.

Между удивленными поворотами он высказывал штатскому, человеку на удивление неприметного и какого-то стертого облика:

– Вот вы говорите – вопросы? Да, есть вопросы. Во-первых, что это за безобразие? Каким образом его сюда занесло? Кто он вообще такой? Во-вторых, почему материалов в его деле кот наплакал? Где отчеты экспертиз, где свидетельские показания, откуда вообще взялся этот Загоруйко – или как его там? И в-третьих, с чего вдруг его сразу понадобилось помещать в колонию? Уж как вы хотите – но история темная, и мне не хотелось бы вляпаться, у нас сотрудники дико перегружены и без этих ваших игр. Под свою ответственность не имею права!

– Вот и прекрасно, забудьте, – с хладнокровием отвечал его собеседник. – Материалы будут изъяты, и вам нечего беспокоиться. Задержанный Загоруйко освобождается по решению комиссии Верховного суда республики за отсутствием состава преступления. У вас к нему имеются вопросы?

Форменный беспокойно переступил с ноги на ногу, как гость в балетной сцене, и продолжал гнуть свое:

– Без генпрокуратуры я ничего подписывать не буду! Дело поступило на регистрацию? Поступило. Что я – в печку его теперь брошу, что ли? Но по нашей канцелярии он пока не зачислен. И если дело будет передано вашей структуре, то и проблем никаких – он может отправляться за периметр хоть немедленно!

– Генпрокурор даст добро в течение пары минут. Дело вернется на пересмотр в Эфраим. Так устроит?

– Ну а вы как думали! Считайте, я ничего не видел и не слышал ни о каком вашем – как его там.

– Ага… Да вот и он сам, легок на помине! – штатский помахал Постникову и представился:

– Старший консультант республиканской службы безопасности Конев Александр Алексеевич. Имею честь также рекомендовать вам начальника колонии товарища подполковника Сапогова Антона Валерьевича. Учреждение свое он содержит, как видите, в образцовом порядке.

– Добро пожаловать! – сказал подполковник Сапогов и неожиданно подмигнул Постникову. Тот пробормотал, что ему очень приятно.

– Ну, один вопрос решили! – с оптимизмом подытожил консультант Александр Алексеевич. – Теперь, дорогой товарищ псевдо-Загоруйко, не угодно ли вам будет окинуть взглядом одно зрелище…

Так вот зачем оказался нужен проекционный экран: на его белоснежной глади загорелась и ожила картинка, проснулся звук. В кадре тяжело набычился в объектив человек – это был сержант Лыцусь. Он оказался обрит наголо и одет в шафраново-желтую футболку, вследствие чего смахивал на недовольного персональной кармой буддийского монаха.

Консультант между тем, не теряя времени, бегло зачитывал:

– Задержанный Лыцусь Иван Петрович из состава оперативной группы частного военизированного предприятия. Единственный из его спецгруппы, оставшийся в живых. Бывший военнослужащий Вооруженных сил Украины. Последнее воинское звание – сержант. Уроженец города Судовая Вишня Яворовского района Львовской области. Ранее не судим. Признаков наркозависимости не обнаружено. Имеет татуировки с националистической символикой. Был задержан сотрудниками национальной гвардии республики в поселке Горный Железорудного района и доставлен в медицинский центр областного центра Новый Кунгур. Телесные повреждения средней тяжести. Пациент был в сознании, психических отклонений не наблюдалось, идет на поправку.

Надо отметить, прескверно сказалось произошедшее на сержантском настроении. Глаза у татуированного нордическими знаками Ивана Петровича глядели безжизненно, тускло. Относительно свежие шрамы, будто от кошачьих когтей, исполосовали скулу. Экранного Лыцуся допрашивал собеседник, остававшийся за кадром:

– То провокация была, – мрачно выдавил обритый сержант.

– Отвечайте на поставленный вопрос.

– Вот уж удружили, – ядовито продолжал Лыцусь, – американцы, союзнички, мать их – вот спасибо! Русня положила взвод наших, как снопы – и ничего! Вот бы мне выдали пару человек из тех, кто это сделал, уж я бы…

После этого сержант совершенно сорвался в истерику и начал, захлебываясь от собственных слов, хлестать воздух отчаянной бранью:

– Идите в задницу, недолго вам осталось, передохнете до единого под гиперзвуком, до единого!.. Никогда ваша не возьмет – добре запомни это, урод!

Видео дрогнуло и замерло на паузе.

– Ну как, припоминаете мужчину? – спросил консультант у Постникова.

– Такого забудешь. Да, это в самом деле сержант Лыцусь из украинских Вооруженных сил – так мне его назвали. Арестован, как видно?

– Взят на материке на днях, – небрежно подтвердил штатский. – Попытка пьяного мародерства в сельской местности с мордобоем. В отчаянии человек – понимать надо.

– И давно он здесь?

– Прилетел вчерашним этапом и тем же рейсом, что и вы. То есть, чуть более суток. А вам теперь предстоит возвращение на материк, в Эфраим. Вы совершенно свободны.

– Черт, – только и смог вымолвить на это Постников, оторопев. – Стоило меня тащить самолетом десять часов.

– Это решаю не я, – равнодушно ответил консультант. – Теперь остается пара мелких формальностей и надо подписать акт отмены судопроизводства. Но вы можете быть свободны, вот ваш пропуск. Если вы не возражаете, конечно.

– Не возражаю, – искренне сказал Постников. – Тогда я лучше прогуляюсь по территории.

Подполковник Сапогов задумчиво посопел носом и ответил, что колония – не гостиница, и посторонним на ее территории находиться не положено.

– Да, так не годится, – согласился Конев. – Отправляйтесь в поселок и ждите меня… есть в поселке подходящие места?

– Только одно – кафе «Нордстрим» возле моста. Кормят отвратно, но там тепло, по крайне мере.

– Шикарно! Ждите меня в «Нордстриме». Через два часа будет отправка на материк, тогда и увидимся.

После обещанных бумажных формальностей, новых ответов под видеозапись и подписей Постников оказался на свободе. В воздухе здесь недвусмысленно пахло большой северной зимой. До поселка нужно было пройти что-то около двух километров. Он был совсем невелик – отсюда легко было окинуть его взглядом от края до края, даже несмотря на небольшой снегопад.

Пушистый покров под ногами при каждом шаге отзывался тихим радостным хрустом, от которого просыпались мысли о Диканьке. Постников шагал по обочине невероятно широкой автодороги, ведущей от комбината в поселок, и мимо него туда и обратно с ревом пробегали исполинских размеров грузовики, отвозившие руду в порт. На развилке дорога разделилась напополам, и Постников свернул туда, где она превращалась в едва ли не единственную поселковую улицу, состоящую из красных домов скандинавского типа. Встречный ветер заметно крепчал, и шагать против него приходилось с усилием. В дальней части улицы издалека показались неоновые зарницы «Нордстрима», о котором говорил подполковник Сапогов. Оттуда урывками прилетала музыка. Постников навострил уши: пел уже знакомый голос женщины, желавшей заиметь крылья и перелететь белый свет. Одноэтажная коробка кафе стояла особняком посреди широченного пустыря, за которым дальше не было ничего, кроме белой равнины, уходящей в неведомые дали. По пустырю аристократично фланировали собаки в количестве пяти хвостов.

Постников толкнул тяжелую толстую дверь и прошел внутрь. В тепле после метели его обхватило неземное удовольствие. Было здесь не такое уж маленькое помещение вполне стандартной планировки с барной стойкой и пятью-семью столами. Заведение пустовало, только за одним из этих столов сидел спиной к нему человек, который был бы вылитый невысокий подросток в меховой жилетке, если бы не седая коса на спине. Перед женщиной на красной салфетке важно сиял литровый чайник. Северянка прихлебывала из пиалы чай и никуда не торопилась, и Постников немедленно тоже захотел чаю.

Стукнула входная дверь и прилетел мужской голос:

– Дьявол, как наметает-то! Как бы мост, не ровен час, не закрыли – уже и дальний берег не видать, и все еще заметает дорогу!

– Что, крепчает метель? – отозвался бармен.

– Не то слово!

Вошедший затопал сапогами, стряхивая снег, и шагнул к стойке. Высокий парень в очках, манера горделивая. Он кивнул Постникову и назвал себя:

– Меня Мятый зовут, будем знакомы! Работал на плато, а по прошлой жизни правовед. Поверьте, не хотел бы казаться назойливым. Но я улетаю через два часа на материк. Умоляю составить компанию!

Мятый щелкнул пальцами в адрес бармена и провозгласил

– На вынос, и этому бедолаге, и мне – по сто троекратно!

Бармен кивнул, наполнил два стакана, а затем стал наливать в поданную ему флягу то ли водку, то ли спирт.

Бывший правовед без стеснения изучал Постникова. Было в его внешности, в рубленых грубоватых очертаниях лица что-то неуловимо добавочное, как мигом мелькнуло в голове Постникова. Но эта мысль только царапнула и столь же быстро улетучилась, потому что Мятый как-то очень убедительно сыпал словами:

– Я, знаешь ли, был на южном архипелаге островах, провел там двенадцать лет. Жизнь как на курорте, разве что мяса нет и москиты живьем жрут. Сахарный тростник, самогонку меняли на одежду и на тушенку. Накатим без прелюдий! – воскликнул бывший правовед. – Я на севере, можно сказать, счастье нашел!

– Поздравляю, – вежливо ответил Постников. – Загоруйко меня зовут.

Они чокнулись и выпили.

– Что это за поселок? – спросил Постников, когда водка прошла в желудок и дала тепло.

– Геологоразведка в основном. Редкоземельные металлы на плато нашли, разметку под буровые делают. Комбинат будут строить вроде – зэков на работу, наверно, будут водить. А сам ты из каких людей – вроде на геолога не похож?

– Из колонии выпустили: по ошибке взяли.

– Тоже мне парадокс! Тут всех взяли по ошибке! – присвистнул Мятый и рассыпался утробным хохотом, стиснув в крупной ладони стакан. На ее тыльной части тряслись синие латинские буквы. – Веришь ли, эти севера у меня вот здесь (при этом он дважды хлопнул себя по затылку). – Но ты принес мне удачу, приятель! И тебе спасибо!

– Да неужели? – не без иронии ответил Постников

– Точняк! Хорошего спутника повстречать в дороге – к счастью. У меня на заднем дворе бара стоит личный сугробный танк. Вмиг довезу до переправы – чего ради плутать в метели, тем более нездешнему человеку?

– Так вы от консультанта? – обрадовался Постников.

– И от него тоже. Двинули! – бодро подхватился Мятый и мигом опрокинул водку в рот.

Они в одну минуту выбрались на паркинг позади кафе. Ветер сразу же принялся швырять в лицо пригоршни колючих снежинок, видимость обрезало на расстоянии вытянутой руки, несмотря на то, что час еще не был слишком поздний.

Мятый сказал, что надвигается туман-убийца с океана. Оттепель на севере убивает коварно и неминуемо. Одежда лубенеет, умирают люди.

Он простер далеко вперед длинную руку и включил пультом прожектора на своем внедорожнике, чтобы отыскать его во вьюжной сумятице. Лучи фар проломили пургу и ослепили Постникова, шагавшего вслед за своим добровольным провожатым. На свежем воздухе поведение Мятого необъяснимым и резким образом вдруг переменилось.

– Погодка та еще, но все будет нормально, – задумчиво говорил Мятый. – Слушай, как тебя там, мне, в общем, жаль, что так все обернулось. Жаль мне тебя, короче, ничего личного. Блин, ну как можно быть таким лохом? В общем, у меня для тебя привет.

С этими словами он неуловимым и молниеносным кошачьим взмахом еще раз протянул руку, и Постников внезапно ощутил, как его одежду пропорол очень холодный клинок и глубоко врезался между ребер.

– Привет от дубоградского весельчака. Прощевай, покойничек! – задушевно шепнул экс-правовед. – От директора института аномальных явлений. Он теперь далеко.

Постников, скрючившись, задохнулся и удивленно хватался за бок. Мятый ухватил его за руку и безумно оскалившись, замахнулся для нового удара.

Вдруг совсем близко из метели грохнул выстрел – будто выстрелили над самым ухом. Мятый нелепо всплеснул руками и отскочил на полметра назад, причем его лицо почему-то превратилось в кровавую бесформенную кашу, и грянулся навзничь в сугроб. Постников обернулся. Из-за буранного полога выступила маленькая женщина с двустволкой, приклад которой был обмотан синей изолентой.

– Живой ты? – резко спросила она.

– Да вроде нормально, – сказал Постников хрипло и сел в снег. А потом и лег.

Женщина с неожиданной силой цепко ухватила Постникова за воротник и локоть, помогла подняться. Подставила плечо и потащила туда, где дожидался ее снегоход, спрятанный под ярко-синим чехлом.

К снегоходу были прикреплены узкие сани в форме лодки. Женщина протащила раненого поближе, ловко расчехлила машину, и перевалила Постникова в сани.

Он захотел сказать «спасибо», но с удивлением почувствовал во рту вкус крови.

– Нехорошо зимой умирать! – строго заявила женщина. – Зимой и в снег закопать нельзя: росомаха найдет. До мая держись, тогда земля оттает, будет хорошая тебе могила. Шилом он тебя ткнул. А это плохо!

– Как тебя звать?

– Полина!

Женщина закричала, пересиливая свист вьюги, чтобы он не болтал, если не хочет истечь кровью, и резко ударила ногой по стартовой педали снегохода. Постников недвижно смотрел в пуржистое серое небо. Несло так, будто небу наскучило сеять мелким ситом, и оно опрокинуло разом всю кадку со снеговым запасом. Растарахтелся мотор, гусеница выбросила облачко снежной пыли, и снегоход поехал в пургу.

«Надо же, снег, – подумал он. – В точности, как тогда на Сортировке».

22 глава

«Вот и белые мухи припожаловали», думалось в апатии Постникову, и он дремотно щурился на снегопад.

Обильно присыпало на тундру, и ветер все крепчал. Из снеговой пелены на Постникова поглядывала морда белого песца, непонятно как возникшая среди холодных потоков. Он равнодушно прикрыл глаза, его стало забирать оцепенение. Через некоторое время Постников вне всякой связи с предыдущим очень ярко и достоверно заметил, что он собственноручно расковыривал ногами и локтями нору в сугробе (причем снег не обжигал холодом, а казался нейтрально-прохладным, как чистая простыня), и вскоре докопался до каменистого грунта, усыпанного шариками инопланетной белой травы, словно надутой из полимерной пены. «Олений ягель», вспомнилось блекло, издали. При этом сверлила череп далекая и полузабытая мысль: «но постойте же – ребенок? Ольга?», – и синим рентгеном высвечивалась и гасла где-то в затылке.

Полутруп с прихваченными морозом мыслями. Он рассмеялся бы, если бы смех не прозвучал сейчас жутко. А метель песцовым хвостом все помахивала по сугробу, сеяла белую сонную муку. Да, один только сон все одолеет, все вылечит. Он принялся рыть пальцами мерзлую каменную крошку на дне снежного кратера, обламывая ноги и царапая ладони до крови – но вот что странно: никакой боли не появилось. Это явно было нехорошо, потому что он как раз желал пробудить боль, чтобы взбодриться. Он сообразил, что ему необходимо делать шаги по каменистой узкой дороге, лезущей спиралью к макушке голой скалы. Ритмично задувал острый норд-ост, и уже немыслимо было припомнить, зачем нужно переставлять ноги – но и остановиться при этом никак было нельзя, потому что только в шагах и таилась цель его существования, даже если вспомнить ее получалось плохо.

Неведомая сила вздергивала его под руки и волокла по мягкому снегу в какой-то сруб или шатер. Места внутри этого балагана для Постникова точно не имелось. Там, внутри, все пространство заполнил все тот же белый северный песец – он свернулся калачиком и только поглядывал на Постников острым глазом. Постников хотел пожаловаться на зверька, но оказалось, что было поздно и сам он уже привязан к лежанке и не может шевельнуть ни рукой, ни ногой. По десятку тонн зачем-то привязали к ним. Сам же шатер совершенно неожиданно оказался тусклым подземельем, причем просевший мерзлый каменистый грунт тяжко оседал Постникову грудь, отчего тот мог разве что хрипеть. Однако наиболее отвратительным в этом всем было даже не удушье – а приплясывающие тут и там в землянке необъяснимые и глумливые тени. Постников пытался их отогнать, но выходил у него только шепот, и нахальные пляски никак не прекращались и даже стали обретать звучность, причем ругались тени отчего-то исключительно словами синоптического прогноза. Чертов песец тем временем съежился до приемлемого размера, но безотлагательно решил устроиться у Постникова на груди, а весил он, как оказалось, не меньше сотни пудов – что было, как сами понимаете, некстати. Свет начал быстро меркнуть. Как раз по причине этого зверя Постникова обступила непроглядная и глухая тьма.

***

Первое, что проступило, был еле слышный и протяжный стон ветра. Навострив уши, Постников понял, что это вовсе был не ветер, а музыка или тоскливое завывание.

Послушав еще, он окончательно убедился: музыка, хотя откуда бы ей тут взяться? Даже не музыка, нет. Пение, женский голос. Полина мурлыкала монотонную песню. Голос у нее был ведьминский, пробирающий до нутра. Пела она на неизвестном языке, забыв себя, закрыв глаза, и черный репродуктор на стене трескуче подтягивал ей серебряными детскими голосами. Бумажный репродуктор, проткнутый в паре мест то ли пальцем, то ли птичьим клювом.

– Воды, – просипел Постников.

Полина дала питье, но это была не вода. На вкус – солоноватое железо с комками. И уже знакомое, поили не впервые. Кровь. Он с натугой сделал глоток и остановился.

– Тот голос, когда я был в отключке, как будто кто-то пел… Это ты?

Вопрос показался Полине обидным. Она поперхнулась от возмущения и ответила, только продышавшись после приступа кашля.

– Чего? Бешеная я, что ли? Наверно, радио играло – там вечно крутят такое, что сразу тошно делается. А с тобой мне некогда сидеть. Домой без задних ног возвращаешься, какое, к черту, пение!

– Дом интересный у тебя. Чум, яранга? Вигвам?

– Нет. Вежа. Ты не вздумай подыматься, рано тебе еще. Если что – меня буди.

В воздухе жилища главенствовал мощный букет, сочетавший запахи не самой свежей селедки, печного дыма и мази от клещей. Вместо обоев или фотографий на стенах были развешаны сизые и синевато-бронзовые с отливом перья. Еще – веревки, меховые сапоги и жилеты, а также тот самый древний репродуктор. Полина лежала в гамаке недалеко от печки.

– Как тебя на север занесло?

– Папа черемис, – дремотно рассказывала она. – Мариец. Мама русская – от нее рыжие волосы. Марийцы рыжими не бывают. Екатеринбург, улица Восстания. Умерла в психушке от отравления. Суицид. Еле успела психограмму записать, а на черта – непонятно. Меня потом что-то на север потянуло, вот я и обжилась, меня саамы научили оленей держать.

– Долго я был в отключке?

– Да уж неделю без одного дня.

– Живешь одна? Как это вообще?

Полина с кряхтеньем выпросталась из гамака, нацедила густой крови из кожаного мешка, висевшего у двери, и поставила чашку на пол перед Постниковым. Усевшись рядом, почесала в голове и объяснила:

– А я живу. В городе человек теряет чувство жизни. Здесь я научилась добывать огонь от солнца при помощи ложки и ловить оленей веревкой. Здесь шахты, – хмыкнув, продолжала она. – И тундра на пять сотен километров в любую сторону на выбор. У меня сотня оленей – особо не заскучаешь.

– Комары и мошка летом – ад, наверно?

– Ветрено слишком. Что там мошка – птицу сносит. Да только корма оленям маловато, большого стада не заведешь, да и одной не потянуть много.

– Почему ты меня спасла?

– Ненавижу блатных. Моего сына тоже искололи – он водился с ними. Приехал – штаны мокрые. Кровь, кололи его. Сказал, неделю не проживет. Через три дня умер. За такого, как ты, вознаграждение должно полагаться, не иначе! Не за смерть, так за спасение. А так-то мне фиолетово.

– Где ты берешь рыбу – тут же вроде одни скалы, обрыв кругом?

– Озеро есть. Ключи из камня бьют, из озера река вытекает и падает в море. В реке рыбы хватает, рыбаков здесь немного. Вот построят комбинат, понаедут вахтовики – всю выловят.

– Как сюда попала-то?

– Я была на юге, на болотах. Там есть клочок земли, островок. Его тамошние называют Зрачок Сатаны. Это называется «аномалия», в нем хотели новый приемный транслятор строить. Мне свезло: удрала оттуда через две недели. На островке черт знает с каких пор стоят десятки длинных казарм, в них живут тысячи детей, подростков и взрослых. И там сделать могут из человека что угодно, особенно по молодости. В одиннадцать подросток уже готов идти воевать. На него могут пояс шахида надеть, и он пролезет, куда взрослому невозможно попасть. Их там натаскивают для будущей резни. И разбомбить лагеря нельзя – дети все же. Учителя там – беглые инструкторы ИГИЛ… Ты пей кровь, пей – она полезная. Через две недели бегать станешь как ужаленный… Ох, оленей резать пора, надо мясо ехать сдавать… – Полина обстоятельно, с надрывом зевнула и обрушилась гамак. Заливистый храп донесся оттуда уже минуты через три.

Постников сидел на шкуре напротив входа, в паре метров от небольшой печи-чугунки. За печкой в гамаке, закинув тонкую руку за седую голову с двумя косами, спала Полина. От жары она столкнула меховое одеяло. Под ее ключицами на плоской темной груди были диагонально прочерчены крест-накрест два белых шрама, вроде флотского Андреевского флага. Поверх крашеного дощатого пола ходил низом стылый воздух, отдающий январской Лапландией.

– Пойду разомнусь, – сказал себе Постников, поднимаясь. Уже почти не шатало.

– Палку прихвати, там темно, – отозвалась сквозь сон Полина. – Затопчут, блин, городского…

Он потянул тяжелую дощатую дверь, и в спину ему вдруг запел радиорепродуктор. Первым делом он выдал разрядный треск и затем затянул:

Когда весна придет – не знаю,

Пройдут дожди, сойдут снега.

Постников решил не придавать этому значения, тем более что оказалось – дверь завалило более чем наполовину, и в дом ввалилось немало пахнущего зимней свежестью снега. Зато метель улеглась как по волшебству. У непогоды случился перерыв, и над тундрой отчасти прояснилось – настало великолепие, хотя редкие и крупные снежинки сыпались на руки и на лицо. Ветер улегся, только вдалеке жужжал какой-то двигатель или генератор. Зато над горизонтом, где небо расчистилось, на полмира раскинулось световое полотнище мистической, пронзительной красоты. Аурора Бореалис, северное сияние, привольно растеклось над белым снегом. Стылую полутьму полосовали гибкие струны – словно гимнастические ленты великанских спортсменок, у которых проходила тренировка в гиперборейском спортзале. И было во всем этом что-то по-детски новогоднее. Даже невольно казалось – вот-вот выкатит невесть откуда под веселый звон колокольчиков красный грузовик с газировкой.

Постников, чувствуя себя живым циркулем, пролез по сугробу и прошагал на дюжину оборотов за ярангу. Ровно через две минуты среди тихо падающих снежинок показалась безрогая морда. Против ожидания, она не стала бодаться. Зверь исчез, а через секунду Постникову чувствительно прилетело в плечо – раз и два. Он понял, что его лягают копытами и прикрыл голову локтем. Приглядевшись, он разглядел наполовину утонувшего в сугробе кучерявого и не особо крупного оленя. Копытный оказался куда мельче, чем думалось в детстве. Постников в мгновенье ока схватил две горсти снега, схлопнул их в ладонях, слепил хрустящий череп-снежок и швырнул что было сил в оленью башку. Олень повел себя удивительно. Рывком обернувшись в сторону, он застыл, с тревогой вслушиваясь в пелену снежной пыли. Он потерял интерес к человеку, и во всей его перекрученной и напряженной фигуре и вытянутой сильной шее застыл панический ужас. Фыркнул паром, сиганул искрой в сторону и мгновенно растворился в белесой стене.

Постников решительно не мог уловить в воздухе ничего особенного, кроме шороха снежинок. Он застегнулся и поковылял по намеченной стежке обратно. Обогнув угол дома, он остолбенел, как никогда прежде в жизни. Подмигивающий в пустоте сигнальными огнями таинственный призрак выплыл из белой пелены и начал разворачиваться на месте. Сполохи бореалиса отражались на облепивших его бока коробках динамической защиты и на тонком стволе орудия, когда объект выкручивал тыльной частью к Постникову. Он был на гусеничном ходу. В корме фантома отъехала толстая бронеплита и легла на снег. Изнутри уже выбирался, разгибаясь, военный в танкистском комбинезоне. Он внимательнейшим образом посмотрел на Постникова. Это был скупой на движения и эмоции человек с явно офицерской выправкой, причем на его скуле и щеке имелся вертикальный шрам.

– Кровопотеря была у вас? – резко крикнул военный. – Много крови вытекло?

– Вы знаете меня, а я вас нет. Кто вы такой?

– «Папа, приезжай к нам в отпуск в Финистер Пойнт», – бросил в ответ приезжий. Пока потрясенный Постников приходил в себя, он представился:

– Полковник ВКС Малданов. Имею распоряжение немедленно доставить вас к генералу Шкандыбе.

– Но какой еще, к черту, генерал? – только и смог промямлить смятый Постников.

– Уточняю: имею приказ о срочной доставке вас в госпиталь для оказания медицинской помощи. Надо спешить – с моря подходит циклон. Пояснения по дороге!

Из дома показалась Полина, под ее толстыми меховыми пятками похрустывал снег, она зевала и куталась в оленью шкуру от снега, который тихо садился на ее непокрытую голову и терялся в проседи. Полковник Малданов снова запропал в десантном отделении и чем-то там погромыхивал.

– Сделайте одолжение, не медлите! – прилетел его голос оттуда. Постников решительно ухватился за ледяной борт и пролез внутрь.

– Вам лучше прилечь. Разрешите предложить носилки. – Полковник показал на цилиндрический бок какого-то египетского саркофага, выглядывавшего из полумрака.

– Нет, я лучше посижу. Куда меня теперь – под военный трибунал?

– Не смешно, – ответил Малданов. – Речь идет об общих интересах.

– Крови он потерял изрядно, но сам видишь – ходячий, – рассудительно сообщила Полина, сунув голову в машину. – Ты мне списанных пиропатронов привези к весне. Волков теперь мало – да птицы повадились оленей клевать, клещей, ишь, не едят, а только кровь пьют. А на нее гнус как раз и летит.

– Чем смогу. Всех благ! – ответил ей полковник. Тихо прикрылась створка и мгновенно спрятала Полину, холод и снег. На кормовом обзорном экране стало видно, как женщина молча повернулась и ушла в дом.

– Держитесь за поручни! – услышал Постников, и бронемашина, зарычав, с неожиданной легкостью дернулась и бойко пошла по снегу. Опять крепчала метель, снег налетал валко. Постников и загадочный полковник сидели друг напротив друга на легких откидных скамьях. Гусеницы резко взмывали на ледяных застругах, и Постников неминуемо расколол бы себе вдребезги череп, если бы полковник вовремя его не попридержал. В машинной коробке стоял ужасный шум, поэтому для гражданского пассажира был вытащен танкистский шлем, и общение немедленно стало проще.

– Какого черта меня не оставят в покое? – кричал Постников. Полковник попросил его говорить потише, потому что шлемофон отсекает слишком громкие звуки.

Судьба распорядилась лицом Малданова прихотливо. Страшный шрам располосовал его правую щеку, явно была повреждена скула и какие-то лицевые нервы и мускулы. С тех самых пор товарищ полковник улыбался своеобразно и даже несколько жутковато. Но в эту минуту лицо его было каменно серьезным, потому что говорил полковник совсем о невеселых вещах:

– Должен принести вам извинения и от лица моего командования. Но и вы, уважаемый, сами хороши, если честно! Если бы не удрали из колонии, то не попали бы в передрягу с «Нордстримом», не исчезли бы несколько суток и уже находились бы на материке. Сейчас вы в полной безопасности, но время уже стоит очень дорого, да и обстановка в целом значительно обострилась.

Над полковничьей макушкой ровно светился бортовой дисплей внешнего обзора – несколько таких же светилось на покатых стенах. Они слаженно показывали, как монохромная, до точки высветленная хитрой военной оптикой тундра резво стлалась низом и уезжала назад в мельтешении белых пылинок.

– Что теперь будет?

– Вас осмотрят в медсанчасти, и к утру будет решен вопрос о вашей доставке на авиабазу «Приморская» – она ближе всех к столице, куда вас я должен сопроводить.

– А там кому я понадобился?

– Такой информацией, извините, не располагаю. Но, знаете, комендант колонии – та еще сволочь. Он должен был не спускать с вас глаз до приезда группы сопровождения – но вместо того он, как уже установлено, принял мзду и продал вашу жизнь. Сдал вас людям Дараха, который очень не рад вашему приезду. «Какой еще Постников?.. Ах да, был – но амнистирован. Отправился по своим делам». Только поэтому вас отпустили из лагеря – так сказать, насладиться последними минутами на свободе. Теперь остается понять, почему вас отпустили из Дубова Града живым. Ничего, разберемся. Такие дела.

– Вы слышали про некоего полковника Горацио?

– Ну вы даете, – рассмеялся полковник. – Я уже представился. Но и тот, о котором вы подумали, в свое время тоже появится. Горацио – позывной Брендана Лофтуса. Вы у него в разработке.

Тут Малданов отвлекся от диалога и переключился на невидимых собеседников:

– «Маячок», – сказал он, – как получаете? Возвращаюсь, все в норме, прием!

– Подтверждаю, вижу вас отчетливо, сопровождаем, – прорывался сквозь штормовые разряды далекий радиоголос.

– До связи!.. А теперь, товарищ Постников, прошу задавать вопросы.

– Что такое «Маячок»?

– Мы как раз туда едем. Данное слово – позывной для открытой радиосвязи, и поэтому объект часто так и называют – «Маячок». Это военная база Воздушно-космических сил республики «Снежный трилистник».

– Кто такой Брендан Лофтус?

– Бывший сотрудник администрации Модератора. Сегодня одна из функций товарища Лофтуса – сопровождение душ через запретный узел связи, обеспечение безопасности переселенцев и местного населения вдоль пути следования из Серого сектора в центральный фильтрационный офис под Эфраимом.

– Как вы меня нашли в тундре? В такую собачью погоду? Под черт знает каким буранами?

– Да со спутника и нашли – ничего особенного. Вас сержант Лыцусь дубинкой огрел, помните? Он применил маркирующее спецсредство из арсенала полевой жандармерии, оно помечает человека несмываемым микрочипом, и потом его нетрудно найти. Про вашу метку от него и узнали – и по ней вас сразу и нашли, дело нехитрое. Но знаете, почему вас все принимали после сканирования за некоего Загоруйко? Вам вживили дипфейк образ – могут ведь, если захотят! Очень хитро встроили – вашу внешность принимают за поддельную, и анализ выдает подделку Богдана Загоруйко за вашу естественную личность. Даже Соня с ее искусственным интеллектом попались на эту удочку.

– М-да, – только и сумел выдавить Постников. Вообще, ехать становилось все интереснее. Полковник между тем продолжал:

– Вас вели с материка, но информация попала не в те руки, кто-то слил ее в Дубов Град. И ваш Ренат остался в живых только потому, что обещал вас вывести с фермы Хаттаба до того как ее выжгли вместе с мелким шайтаном Салманом. Последний и был главной целью той ночной огнеметной операции. Вообще, есть немало любопытного, если хотите знать. Салман купил вас у Хаттаба и тут же вдесятеро дороже перепродал Соне Тавареш. Трудно сказать, почему Дарах вас выпустил, ведь вы товар недешевый.

– Расскажите в двух словах, что творится у вас? Ну, в вашем мире?

– Если разрешите, краткий рапорт по обстановке будет позже. Нашей земле уже больше ста лет. Или полвека, если считать из вашего пространства. Вы ужасно медленные, если судить с нашей точки зрения. Но сегодня вы можете легко нас раздавить, как мошку. Разными способами. А мы не можем вас уничтожить, да и существенно навредить, чего там. Но можем только выжить назло всему и сохраниться.

Вы там у себя на старой Земле и не знаете, как нам нужны новые люди. Мигранты. Но теперь у нас уже достаточно населения. Отныне мы сможем развивать свою цивилизацию собственными силами.

– Я слышал: взрывы, убийства там, на старой Земле, нужны, чтобы получать психограммы, эээ… новых переселенцев?

– Это терроризм, за такое федералы судят и виновных расстреливают. Теракты скоро прекратятся – больше никто не придет за вашими душами. Этим вопросом плотно занимаются, Лофтус знает о данной теме гораздо больше меня. Среди подследственных – известный вам Дарах, он же Ефремов-второй. Криминальный авторитет, подозревается Службой безопасности республики в сотрудничестве с ИГИЛ и с фондами поддержки демократии из ряда стран Старого Света. Явно причастен к воровству психограмм, в том числе террористическими методами… Смотрите – подъезжаем, вот он – «Снежный трилистник»!

На экранах стало видно, что боевая машина съезжала с пригорка в неглубокую плоскую низину в форме сковороды, в которую поземка текла с гребня, будто река.

– Сдается, недолго мне теперь жить с этим знанием, – неуклюже пошутил Постников, да и сам понял, что юмор не удался.

– Как до вас все не дойдет, что вы и без того уже мертвы, – сухо отозвался полковник. – Намерены и далее шутить или станете сотрудничать?

***

«Снежный трилистник» сидел посреди заснеженной равнины как пришвартованный инопланетный космический корабль или словно морская звезда, простроченная цепочками светящихся иллюминаторов по ее раскинутым лучам. Внеземного вида объект быстро вырастал, лез вширь и вверх и в результате оказался поистине гигантской величины. На некотором удалении от раскидистых лап центрального здания были видны загадочные военные постройки, а дальше сияли многочисленные огни.

В снеговороте на плацу с натужным тарахтеньем толкал сугробные сгустки небольшой юркий снегоуборщик, радея о военной аккуратности. Тамбурный шлюз разъехался перед прибывшими, словно диафрагма объектива, и саданул их теплой воздушной подушкой. Постучав как следует подошвами для избавления от снега, Постников с любопытством ступил на палубу «Трилистника», и та встретила его ощутимой вибрацией гудевшего при входе обогревателя. Как видно, они попали в крыло «Трилистника», занятое медицинской частью. Это выяснилось, потому что Постников ровно через одну минуту оказался в цепких руках военизированной диагностики. Справедливости ради следует сказать, что обустроена медсанчасть была на совесть – такое оснащение едва ли видывали в ангаре «Наперстянки». После мытья, пощипывающей санобработки и беглого знакомства с начальником медсанчасти – армянином по имени Григорий Барсегян в звании капитана – Постникова как беспомощного паука распластали и зафиксировали манжетами на присосках. Он неподвижно вытянулся на доскообразном столе под въедливыми лучами медицины, и всю его анатомию вдоль и поперек просвечивали неведомые частицы, стремясь выудить и опознать все в нем до последней хромосомы. Немного погодя диковинное оборудование отъехало, и просвеченного вдоль и поперек Постникова отпустили в пустовавшую палату для выздоравливающего личного состава – набираться сил и ума, для чего ему был выдан планшет с информацией для изучения на досуге.

В узкой палатном пространстве, украшенном успокаивающе салатовыми стенными панелями, было свежо, но не зябко. Стояли здесь ровно семь одноярусных, однообразно и красиво заправленных кроватей. Постников безмятежно лежал на свежей, хотя и казенной наволочке, будучи одетым в синюю пижаму, а на полу возле кроватного изножья стояли шлепанцы. Он сибаритствовал как падишах, прихлебывая душистый и крепкий чай, чувствуя блаженную истому в каждой клетке чистого и согретого организма, а также отдельное удовольствие от чистой одежды.

Сквозь многослойные стены «Трилистника» сюда едва просачивался посвист вьюги, из-за чего лазаретная палата казалась еще более домашней. Постников уже почти час смотрел в планшетный экран. На нем разворачивалась солидная презентация, подготовленная кем-то из подчиненных полковника Малданова и почему-то названная «краткой». На поверхности монитора мелькали бесчисленные образы, портреты, пейзажи, карты, представали улицы незнакомых городов, лезли морские волны и дыбились горные хребты, разворачивались бесчисленные таблицы, цифры и диаграммы. Буквы прыгали из экрана острые, колючие, неспокойные как осы. Пропуская малопонятные ссылки и графики, перескакивая разом через десятки страниц новостной и политэкономической аналитики, Постников старался уловить главное, схватить констатирующие тезисы:

Совершенно секретно: ЭСКАЛАЦИЯ КОНФЛИКТА

Фрагменты расшифровки аудиозаписи п-ка Малданова

…О миссии Сони Тавареш:

Количество кибератак на серверный мир (точнее, направленных на наше государство – Серверную Федеральную Республику) в течение полугода взлетело до небывалого показателя. Организацией их в основном занимается то же самое ведомство, что откомандировало с негласной миссией в наше пространство небезызвестную вам гражданку США Соню Тавареш. Данная активность спецслужб сказывается на положении дел крайне скверно, поскольку приходится ограничивать доступ переселенцев и товарообмен между нашими территориями.

…Недавно взлетевший на воздух автомобиль, который некоторые называют «бэтмобилем», – часть новейшего комплекса полевой технической разведки. Данная машина исследует и детально моделирует пространство для дальнейшего применения в нем автономного оружия с искусственным интеллектом. Кроме того, она обеспечивает сбор прочих данных, нужных для быстрого развертывания вооруженной группировки на западе материка и нанесения удара по вооруженным силам Федерации. Меня больше всего интересует их канал связи – мы многократно перекрываем все возможные лазейки, поскольку Модератор мониторит двусторонние потоки данных, пропуская их через себя. Тем не менее, они сумели замаскировать свою линию. И если «бэтмобиль» успел бы до его подрыва на трассе отправить результаты в Старый Свет – то наша безопасность получила бы немалую брешь.

…О плане операции «Небесная стрела»:

Действия Коалиции представляют собой, по сути, обычный рейдерский захват. В понимании капиталистов им выгоднее захватить контроль над новым бизнесом, под которым они понимают новое пространство с его возможностями.

При этом коалиция не в состоянии взять под свой контроль физические серверы нового мира. Но она может использовать поддерживаемое ими альтернативное пространство для отработки новых методов и технологий. Цель ее вторжения – полное подчинение альтернативного государства в серверном пространстве путемадминистративного расчленения и дальнейшего его покорения. С точки зрения стран-членов коалиции, пусть здесь лучше появится новая метавселенная – но наш серверный мир следует полностью переделать.

Сверхзадача коалиции – продемонстрировать превосходство в технологическом и политико-экономическом развитии, решимость отстоять свою точку зрения. О людях и речи нет. Захватив управление серверными полями, коалиция замышляет править там, где уже десятилетиями живут люди. В этом иезуитский расчет: готовится рейдерский захват нового поколения.

Не удивлюсь, если вы уже слышали: разработан стратегический план операции вторжения в наше пространство. Плану дали название «Небесная стрела», и по совести сказать, наши вооруженные силы не бог весть какой контраргумент в случае прямого столкновения массированному десанту. Но мы будем вести войну на изнурение, воевать партизанскими методами – это подточит их силы и заставит в итоге убраться туда, откуда они пришли.

…Вы сами уже многое успели увидеть и понять. Нет никакого смысла вам втирать очки. США и НАТО станут проецировать свою силу. Даже не сомневайтесь. Идеологические поводы давно известны: нарушение прав меньшинств, несоблюдение предписаний ООН, ориентированных на внедрение либеральных ценностей, препятствия деятельности некоммерческих организации. Наш мир обречен обороняться – и него нет ресурсов для отражения агрессии очень сильного врага. Но все же черта с два мы сдадимся.

Нам не нужны ни Америка, ни Европа, ни Китай с Россией. Все они, в сущности, одинаковы – и знай только заглядывают друг другу за пазуху в поисках камня, а сами норовят лягнуть конкурента под зад коленкой. Мы для них – как девочка-сиротка на улице, с которой можно сделать все, что захочешь, прикрываясь благовидным предлогом. Но с нас достаточно.

Ради своих планов господства они плюнут на любые ограничения морали и выморят столько людей, сколько получится. Здешние жизни стоят дешевле. Мы для них не вполне настоящие – мы даже не совсем люди…

Заслышав шорох в двух шагах, Постников оторвался от планшета. Вдоль кроватных спин беспокойно прохаживался военврач Барсегян. Капитан медицинской службы был не в духе и разговаривал сам с собой.

– Как такое понимать? – малоразборчиво бормотал капитан в чрезвычайной задумчивости. – Что-то кровь ведет себе странно. Сворачивается хитрым образом. У нас реанимация и травматология, а не общался через невидимую гарнитуру.

– Что такое? – окликнул он. – Или вы это мне?

Доктор перевел на него беспокойный карий взгляд и заговорил:

– Дорогой вы наш! Обворожительный! Вас шилом ткнули – скажите спасибо, что оно скользнуло по ребру и легкое почти не задето. Вы кровью должны были истечь за два часа, да еще захлебываясь в кашле. Бога молите за спасшую вас женщину – она хотя бы поверхностное кровотечение смогла остановить, вполне грамотно засыпав раны сушеным сфагнумом. Но даже и сфагнум ничего бы не помог, если бы оказались задеты важные сосуды. К счастью, пострадали только мелкие – да и холод сказался, но мышечная ткань проколота в двух местах очень здорово. А теперь прошу вас припомнить: когда ударила вспышка ПВО с орбиты, вы смотрели вверх на нее?

– Ну да – не отрываясь. Зрелище, знаете ли, такое, что не позабудешь.

– Очень зря. Это, как вы выразились, зрелище выжигает радужную оболочку – таков один из поражающих факторов импульса. Ваш приятель Лыцусь тогда благоразумно отвернулся, и сохранил глаза. Но что страннее всего – почему вы продолжаете нормально видеть, как ни в чем не бывало?

– Я же мертвая душа. Чего тут странного.

– Что? Ах это… Нет, не только. Вас бы в клинику хорошую на анализы – имеющимися здесь средствами тут не разобраться. Впрочем, некогда. Завтра, то есть, уже сегодня в полшестого утра комиссия по отправке вас на материк. Комиссия генерала Шкандыбы примет решение, что с вами делать.

– Кстати, который час? – спросил Постников. Капитан, спохватившись, глянул на часы и заявил, что пора.

– Это дело непростое, – с явным беспокойством говорил он. – Ну и куда вас теперь? Ох, доконают они вас, чует моя душа!

И они потопали изогнутыми таинственными коридорами, где царили неведомые техногенные шумы и висело гуденье, словно внутри субмарины. По стенам дугообразных туннелей всюду однообразная светло-серая обшивка. Странновато было не видеть в ее коридорах деловито снующих людей в погонах и не слышать ни слова и не встретить хотя бы одну живую душу. Дело у военных поставлено малолюдно, думал Постников, еле поспешая за стремительным военврачом.

Комната, где заседала комиссия во главе с грозным генералом Шкандыбой, носила выразительное название «закрытая аппаратная номер два» (это Постников прочел у входа). Она отличалась примечательным антуражем со сглаженными углами и обладала толстенной многослойной дверью с многоуровневой начинкой между бронепанелями.

– А Озерная Плаза что? Свет на ней клином вовсе не сошелся… – было первое, что услышал Постников внутри аппаратной.

Она оказалась капитанским мостиком подводного крейсера, глубоко ходящего в недружественных водах. Одна из стен полностью была спрятана за слепыми мониторами связи, выключенными наглухо из соображений секретности. Никаких окон здесь не было, стоял только заранее принесенный ажурный раскладной стол и несколько одинаковых стульев из легкого металлического сплава. Один из них отстоял отдельно, именно он был тут же предложен Постникову. Тот уселся и начал без тени смущения всматриваться в ожидавших его. В круге экономного света были видны трое. Сидела за столом женщина лет пятидесяти в полувоенном костюме без знаков различия и смотрела Постникова, приподняв удивленно брови. Перед женщиной, как догадался он, лежала его медицинская карта. Сбоку присел вполоборота военврач и начал шевелить пальцами, склещенными в замок на колене. Посреди этого буйства недвижной скалой был вколочен полковник Малданов с указкой в руке и с тяжелой решимостью он буравил глазами металлический пол.

В световом конусе скакали невидимые искры и игриво щекотали постниковскую шею холодком. По неизвестной причине у него на локтях проснулись мурашки.

– Не таким я вас себе представляла, – без эмоций произнесла женщина. – Надеюсь, вы хотя бы оцените то, что ваш вопрос решается при вас?

– Не то слово! – отозвался Постников. – Спасибо за любезность.

– Жалобы на самочувствие имеются? – продолжала она.

– Жалобы отсутствуют! – отрапортовал Постников.

– А что, держится он хорошо, – сказала она Малданову, кивая на доставленного, – вполне бодро, и не скажешь…

По-видимому, ее слова уязвили доктора Барсегяна в самое сердце. Он всплескивал руками и явно желал возражать.

– Начинайте! – распорядилась женщина. Постников подумал было, что приказ адресован ему и уже собрался говорить, но тут поднялся военврач.

– Дело вот какое, – начал он.

– Аргументированно излагайте, – перебила его женщина. – Только без эмоций, товарищ капитан, ладно?

– Есть без эмоций, – хмуро буркнул врач. – Скажите, сколько пальцев видите? – последние его слова относились к Постникову.

– Ну три, – безрадостно ответил тот. Руку он видел совершенно отчетливо.

– Это орбитальное ПВО! – не без актерства провозгласил капитан. – За ним по пятам шла группа технической разведки в количестве взвода спецвойск ВСУ. Он был менее чем в километре от удара, нанесенного по ним, поэтому сфокусированный импульс хорошо видел. А импульс выжигает зрение, в лучшем случае, на неделю, а чаще навсегда. Но ведь после этого он видит!

При этих словах Постников догадался: теперь он видит не своим живым, природным зрением, а вживленными камерами смартфона. Кстати, зрение в последние дни стало заметно острее, фокусировка получалась быстрее, чем прежде.

– Почему вы сразу не сказали, что слепой? Вам глаза выжгло? – сурово поинтересовалась у Постникова военная. – И вы тоже хороши, товарищ капитан! У меня на руках приказ насчет него, высказывайтесь точнее!

– Анатомического зрения у него нет, но он все видит! – гнул свое военврач. – И в общих чертах пациент вполне ходячий. Хм… Его даже не убить пытались, а выпустить кровь – внутреннее кровоизлияние. Варварство, уголовщина, хм… Это редкое везение, что он до госпиталя не умер. Ранения и травмы обработаны, режим и диету надо строго соблюдать, физические нагрузки исключить. Зрение необходимо проверить у хорошего офтальмолога во что бы то ни стало – тон теперь ослепнуть может внезапно, в любой миг!

– Как раз без нагрузок не обещаю, – отрезала дама. – В общих чертах вопрос таков. Поручено организовать доставку этого гражданина на Приморский аэродром, если это осуществимо по обстановке и состоянию его здоровья. Внимание, вопрос. Способен ли он перенести переброску. Напоминаю: морской путь, равно как и сухопутный, а также воздушный теперь закрыты, как вам самим известно. Высказывайтесь!

После ее слов, что называется, повисла неловкая тишина. Чрез несколько томительных секунд снова подхватил слово Барсегян:

– Я бы не стал рисковать. Состояние пациента далеко от нормального. Здесь нужна хорошая экспертиза, со всеми анализами, неторопливая, вдумчивая! Навскидку, как у нас, ничего определенного вывести невозможно, за исключением того, что налицо физиологические аномалии. Да еще и «мертвая душа». Как он вообще жив – не совсем понятно. А еще его кличка «вирусный бот», говорящая! Он, по-видимому, модифицированный организм, что означает необходимость подробнейшей экспертизы.

Они невнятно заспорили, поминая какие-то эшелоны и атмосферные помехи.

– Так перенесет он перелет или нет? – жестко спрашивала женщина. – Какую перегрузку выдержит?

– Хм… Без достаточных исследований ответить не могу. Разве нельзя по-другому, без прыжка?

– Воздушного коридора больше нет, небо закрыто. Морем слишком долго и небезопасно. Остается только суборбитальный прыжок, – заметил полковник. – Минус в том, что его нетрудно будет засечь и понять, куда приземлится борт. Они ведь теоретически могут и по Приморской авиабазе нанести удар – там, на восточном побережье, у них уже сотни тысяч беспилотников. Поэтому оттуда потребуется немедленная эвакуация, ну и достаточное прикрытие, само собой.

– Вот и будете иметь труп в итоге! – с ядовитым торжеством вставил военврач. – Не хочу даже знать, что с вами сделает Лофтус, а то и сам старик! Я против отправки, нужно хорошее обследование, а при необходимости – экстракция зашифрованных данных. Незачем его таскать на материк!

– А меня спросить не желаете? – вклинился Постников. – Запишите там у себя: я не только согласен, но даже настаиваю на быстрейшей отправке меня на материк. Но у меня есть условие. По дороге в Эфраим я должен попасть в город Финистер Пойнт. Я требую сообщить это генералу Шкандыбе, чтобы он принял взвешенное и разумное решение!

Слова его были встречены с полнейшим пониманием. Что-то сломалось в каменистой неподвижности лица женщины за столом, и она лучезарно улыбнулась ему.

– Разрешите вам представить: генерал-майор Шкандыба Марина Николаевна, – прибавил галантный доктор Барсегян. – Она командует базой ВКС СФР «Снежный Трилистник».

– О как вышло-то, да? – не без юмора сказала генерал-майор. – Ваше требование принимается, но в городе вы не задержитесь более чем на один час. Время поджимает, к тому же там небезопасно. Впрочем, да – ваше согласие необходимо. Более того – очень кстати, что вы сами настаиваете на отправке. Но если вы не перенесете дороги, полезно будет иметь вашу подпись. Поймите и вы нас: кроме вашей решимости есть же и объективные обстоятельства: здоровье, утомление, травмы, наконец.

– Спасибо за прямоту, – ответил Постников. – У меня все.

Генерал-майор Шкандыба повела рукой, вверху что-то хрустально зазвенело, и стены аппаратной растворились в полную бесконечность. Все вокруг них в одну секунду раздалось очень широко, показав титанической площади полуглобус – он изображал северное полушарие. Над ним далеко прорисовалась та самая золотая тонкая сетка непонятного назначения. Очертания суши здесь выглядели непривычно, не такими, как на физической карте старого мира, и поэтому казалось, что развернулась имитация или даже игра. Только вот сомневаться в серьезности происходящего уже не приходилось. Полушарие провернулось северной шапкой поближе, и Постников догадался, что синей точкой в приполярном регионе на нем была отмечена эта база, откуда его собирались перенести в зеленую точку, расположенную достаточно далеко к югу, где не влезший в обзор материк уперся своим восточным ребром в океанскую блестящую шкуру. Половинка глобуса вращалась далее, и стало видно – западнее по всему континенту кто-то щедро рассыпал неприятные красные круги, вернее, пунцовые выпуклости, вроде шляп мухоморов. Как пояснила Шкандыба, это были участки высокой вероятности перехвата комплексами, развернутыми противником вокруг Дубова Града. Красные пузыри уже довольно плотно прижимались к северному побережью, откуда не так уж и далеко казалось до полярного «Трилистника».

Глобусная картинка погасла и закрыла аппаратную номер два в прежнее состояние. Генерал-майор, подумав минуту в тишине, сообщила:

– Значит так. Ввиду невозможности в условиях санчасти организовать достаточное медицинское исследование, гражданин Загоруйко поступает в распоряжение полковника Малданова, действующего по установленному плану.

– Вас перебросят на авиабазу «Приморская», – добавил полковник. – А оттуда наземным транспортом доставят в нашу столицу – город Эфраим, где вас ожидают. О чем там будет разговор с вами – такими сведениями здесь не располагает никто.

– На взлетку немедленно! – распорядилась Шкандыба. – Борт уже на разогреве, вылет строго по графику. Удачи!

Обернувшись в дверях, Постников успел ухватить взглядом, что генерал-майор ВКС смотрела ему вслед, но она немедленно отвернулась и стала слушать доктора Барсегяна, который настойчиво ей внушал какую-то мысль, отрицательно жестикулируя и указывая на дверь вслед уходящим. В общем, ушли.

23 глава

– Презентация… ваших подчиненных дело? – отрывисто выспрашивал Постников. Но Малданов лишь поторапливал, и его уже одолевала одышка. Коридорам, лестницам и поворотам не было конца.

– Что за спешка?

– Отставить расслабон! – ответил Малданов. И добавил, что времени на возвращение «бурана» может не хватить, а оставлять его на юге нельзя.

– Теперь о презентации. Ничего особенного: я между дел наговорил факты, а собран и подготовлен рапорт был не мной. Выписку сделал искусственный интеллект, обученный в Эфраимском университете. Вы удивитесь, когда узнаете, кто именно его учил!

В итоге Постников залетел в какой-то зябкий каземат, где архидиаконским басом напевала вентиляция и таились во тьме стеллажи с разным армейским добром. Повелителем сокровищницы состоял черноволосый старшина отчаянного и разбойничьего обличья. Постников начал было припоминать свой размер одежды, но ему пояснили, что в этом нет необходимости: он уже был обмерен самым лучшим образом.

Глянув раскосым глазом в ноутбук, складской владыка в одну секунду, словно эстрадный фокусник, вывалил на прилавок полный комплект одежды и прочих нужностей. В синем ламповом свете перед Постниковым развернулись местные сокровища: спрессованные по-складски брюки, футболки, свитера и высокие ботинки на рельефном ходу. Ничуть не хуже оказалась куртка зимняя утепленная – она же летняя ветрозащитная с климат-рециркулятором, который можно было регулировать на подогрев и охлаждение. В пять минут Постников преобразился настолько, что еле узнал самого себя в ростовом зеркале с трафаретным девизом «Солдат, оправься!».

– Время! – торопил полковник. – Кончай ночевать!

Опять все пришло в движение. Еще раз полетели серые изгибы стен, новые рифленые подошвы дробно загремели по алюминиевым лестницам, и вдруг в лицо прилетел свежий морозный воздух. Они оказались на свежевычищенном плацу. Посреди асфальтовой равнины находился сиявший витринными окнами аквариум-электрокар на вездеходных полутораметровых колесах. Это была помесь городского автобуса и вездехода для чукотских болот. Из него было хорошо видно, как через плац рысью протопал взвод солдат в полярной спортивной форме и в лыжных очках.

Аквариум взял с места мягко, как на рессорах, и поплыл вдоль бесконечной взлетно-посадочной полосы. Натужный стон тяжелых авиадвигателей здесь не утихал ни на миг. Едва ли не каждую минуту с двух широченных бетонных полос снимались грузные транспортные самолеты с искрами проблесковых огней на плоскостях и немедленно терялись во мгле. Далеко впереди ходили кругами светляки сторожевых коптеров и недвижно светились сигнальные огни на десятках мачт.

Из сумерек навстречу лезли многоярусные конструкции, и все здесь оказалось настолько огромным, что Постников ощутил себя просто инфузорией. Приближалась главная стартовая площадка, и от нее гудело громче всего, потому что ракетные двигатели на предстартовом разогреве уверенно перебивали прочие шумы. Там, на жуткой высоте сидели несколько красных точек авиационного маяка.

– Стартовая! – орал ему сквозь усиливающийся рев Малданов. – Пойдем в грузовом отсеке – в кабину экипажа гражданским доступа нет, да и она пуста, «буран» летит на автомате!

Пройдя на взлетный стол, Постников вслед за полковником пролез в какую-то контейнерную коробку с закрытыми окнами, внутри нее вместе с грудой массивных тюков в эластичной обрешетке были плотно втиснуты две ладони-лежанки в форме плоских ванн. Они оба разместились в этих креслах, и к ним в грузовой отсек пробрался техник из персонала, чтобы проверить крепления груза и пассажиров. Он придирчиво дергал за ремни и нещадно светил фонариком в глаза.

– Борт пойдет по пологой траектории – вообще не укачает! Как в колыбельке прокатитесь, даже не заметите! А будете снова на острове Безымянном – милости просим! – приятельски кричал техник. Оказывается, эта земля называлась «остров Безымянный».

Закончив, техник спросил у пристегнутых пассажиров – все ли у них в порядке? Доложив в рацию «без замечаний», он молча хлопнул Постникова по плечу, помахал всем пятерней и вылез прочь.

Едва только Постников прилег в низкое распластанное кресло, он отчетливо ощутил, что его сердце стало выбивать новый ритм в предчувствии неведомых и многозначительных перемен. Выгнутая горбом и толстая, как салат «мимоза», дверная глыба пришла в движение, примкнула к проему и с пневматическим шипением глубоко всадилась в него, наглухо закупорив отсек. Внизу пришел в ярость рев стартовых двигателей, задавая мельчайшую дрожь всему кораблю, его грузу и скелетам пассажиров. Всепроникающая микроскопическая вибрация воцарилась всюду, и «буран», казалось, удерживался на стартовом столе только отчаянным усилием воли.

– Будет немного давить, – предупредила по радио земля.

– Я вздремну, пока летим! – прокричал Малданов Постникову. – Если что – толкнете, добро?

Корпус корабля и внутренние переборки наполнились ровной силой, выросшей в огненных соплах, и неожиданно тряска прекратилась. Ровно в эту минуту Постников, лежа в кресловой ладони, понял, что «буран» пошел вверх. Сказать он уже ничего особо и не мог, потому что над ним тотчас накренился кузов невидимого самосвала, и на его плечи, макушку и на руки просыпались тонны мягкой тяжести. В мгновение ока эта тяжесть сжала грудь, помутила зрение, и Постникова потащило в ночное северное небо. На его утрамбованной грудной кости пристроилась невидимая двухпудовая гиря, отчего дышалось с трудом. Гнет был титанический, он придавил кости и легкие в сто раз сильнее, чем подъем в скоростном лифте. Представлялось вполне вероятным, что мягкий пресс минутой раньше или позже расплющит постниковские ребра в плоский ребристый коврик.

За считанные минуты челнок прожег разгонную часть траектории, наклонил нос и вспорол невидимые слои облачного фронта. Он вышел на верхнюю дугу, и дикая тяжесть внутри грузового отсека сразу отпустила, отчего наступила блаженная легкость. А там уже началось и снижение – заложило слух, будто берушами, воткнутыми на совесть.

– Переход к снижению! – сообщила Земля. – Все параметры в норме!

Оконные створки расщелкнулись, и в трюме вспыхнули иллюминаторы. С юга над горизонтом наплывал язык невыносимого сияния, и он немедленно залил челнок утренним светом, ослепив Постникова. Солнечный поток влетел внутрь, исполосовал груз и вынудил крепко щуриться. Постников опустил светофильтр на шлеме, вытянул шею и уставился в иллюминатор, стараясь увидеть землю. Челнок плавно накренился и стал скользить в безмолвии из засвеченного розоватого клина в теневую бездну. Там, внизу, уже можно было различить выпуклый планетный бок. Страшно далеко висели искаженные непривычной перспективой гребнистые волновые облака, в прорехах виднелось стальное рассветное море и неподвижный, тонко прорисованный извилистой карандашной линией, краешек континентального побережья в складках свинцово-снежных гор за неровной полосой снежной равнины.

Приглядевшись, Постников заметил кое-что странное: вокруг «бурана» то и дело пропечатывались странные молниевые ветви, обтекавшие фюзеляж ветвистыми пальцами. Похожие концентрические узоры бывают, если сквозь голые ветки зимой листву смотреть на уличный горящий фонарь.

– Что там за вспышки? – спросил он.

– Это зенитчики по «бурану» работают, – отчаянно потягиваясь, сказал Малданов. – Наши бывшие партнеры, видите ли, системы HYPERTHAAD завезли в Дубов Град – вот и упражняются. Да только кто им даст по «бурану» попасть.

– Какие зенитчики?

– А то вы не знали? Дайте вздремнуть, будьте человеком – еще четверть часа до посадки.

Над авиабазой «Приморская» еще не растаяла ночь, когда корабль коснулся колесами бетона и покатился под угасающий реактивный свист. Проехав с пару километров, он окончательно обессилел и встал, сбросив газ до полной тишины. Стало слышно, как зашумели снаружи, боковая панель зашипела и распахнулась. Постникову подали руку, он выбрался на металлическую площадку и спустился по приставному трапу на землю, где в рассветном мареве для него и полковника уже был приготовлен горбоносый армейский джип «Тигр», широко распахнувший двери. В нос ударил запах недавно срезанной зелени. Возле взлетной полосы, за скошенным дочиста пространством, буйствовала густейшая трава, белесая от росы. Было довольно свежо после корабельного трюма, от бронированного тигрового бока несло приятным теплом.

«Тигр» едва успел покинуть территорию авиабазы, как оказался посреди целой колонны – впереди, так и сзади него покатили хищного вида боевые машины, башенные стволы смотрели «елочкой» по сторонам. Аэродром был утоплен в полукольце невысоких гор, к востоку мельчавших до приземистых холмов. Дорога по-заячьи петляла среди зеленых округлых пригорков, с запада дул встречный ветер, подтаскивая тучи. Стало моросить, и по лобовому стеклу заскрипели дворники.

Понемногу рассветало, в скором времени у дороги показались одноэтажные домишки неведомой приморской деревни – полудюжины крыш, утонувших в яблоневых садах. Тяжелые машины одна за другой проносились мимо низких крашеных заборчиков, оставили позади горку свежих торфяных брусков и несколько овец за изгородью. Промелькнул возле автострады открытой раной раскоп, желтые ленточные ограждения, треугольный знак «дорожные работы» и яркие каски трех-четырех рабочих, глядевших на военную технику.

Автоколонна вонзилась в седловину между двумя холмами, взлетела на третий и притормозила у закрытого шлагбаума на железнодорожном переезде. Простонал истеричный сигнал, и мимо переезда загрохотал поезд с бесчисленными открытыми платформами, везущими военную технику под брезентом. «Идет в сторону Эфраима», сказал водитель «Тигра». Возле будки смотрителя щерилась острыми носами в облака автоматическая зенитная батарея. Когда поезд прошел и открылись шлагбаумы, Постников увидел далеко впереди тонкую туманную дымку – там было море.

Двинулись дальше. Постепенно внизу стал медленно, как на фотобумаге, проступать небольшой разноцветный город, полумесяцем оседлавший берег морской бухты. Солнце уже взошло позади него, и первые лучи свободно вытянулись по черепичным кровлям и кронам деревьев, размывая очертания города световой пылью в мощном контражуре.

– Каково, а? – улыбался полковник.

– О чем вы? – спросил Постников. – Что за город?

– Да вы поглубже, поглубже вдыхайте – чувствуете, а? Океаном пахнет!

– Это Финистер Пойнт?

Малданов кивнул.

– Финик! – радостно гаркнул он, высунувшись в открытую дверь и указывая на берег. – Вот Финик, а вот океан, мы почти на месте!

Однако по неизвестной причине конвой притормозил и встал у обочины, не заглушая двигатели. Постников выбрался на дорогу и жадно смотрел из-под руки на дрожавший в солнечном воздухе, словно мираж, тонкий контур еле различимых кровель и домов.

Перед ним лежал плоским блюдом город Финистер Пойнт, в обнимку прильнувший к заливу. Он, казалось, покоился на скатерти из тающего тумана, и городские позвонки выпирали двускатными крышами поверх разноцветных фасадов, издали похожих на торец карточной колоды. Финистер Пойнт оказался совсем невелик и словно не касался земли, будто отчаливая от прибрежных скал вместе с отливом. Он прочнейшим образом вклинился между океаном и холмами и крепко сидел на треугольном клочке пронизанной каналами земли. В бухте Финистер Бэй полированным серебром сверкала и морщилась на ветру гладкая вода.

Колонна между тем стояла как вкопанная. Над океанским берегом медленно таял туманный кисель, не без усилия прорезаемый корабельным гудком – какой-то невидимый сейнер или сухогруз там заходил в порт.

– Почему опять остановка? – резко говорил Постников. – Что происходит? Там война, что ли? Или вы просто не хотите говорить?

– Никакой войны нет, обычные меры предосторожности, – уговаривал Малданов, перекинувшись перед тем парой слов по радио со старшим колонны. – Район временно закрыт: спутник пока не прилетел. Имейте терпение, подождите несколько минут!

– Какой еще спутник?

– Ретранслятор закрытой связи. Приказано доставить вас в город одновременно с его подлетом к побережью, но мы добрались чуть раньше. Не нужно торопить события, все узнаете в свое время, поверьте. Он будет через час с небольшим, а мы войдем в город после подтверждения связи. У меня есть приказ, а Эфраим отслеживает каждый шаг, и пока еще не дает добро на вход.

Постников глянул на него тяжело, а Малданов говорил:

– Давайте без спешки и эмоций. Никакого запрета или ограничения для вас, кроме мер вашей же безопасности, нет!

– А знаете что? В задницу вашу безопасность, товарищ полковник, – с каменным спокойствием отозвался Постников. – Амигос, адьос!

Он громко хлопнул дверцей и зашагал к городу пешком. Солнце все выше лезло из океана, и с неба через край тучи на городские крыши уронило, как театральный занавес, стену световых столбов. За нею, позади парков и городских кварталов, уже хорошо была различима полоска пристани и портовые краны, как цапли на болоте. «Тигр» через полминуты переключил передачу, и вся колонна медленно покатилась на восток и стала медленно догонять идущего.

– Погуляйте по набережной, расслабьтесь, отдохните. Сейчас девять сорок семь, – говорил Малданов Постникову, когда они оказались на городской окраине среди кирпичных двухэтажных домов с уютными сонными палисадниками. – Ровно через час, к одиннадцати будьте на центральной городской площади. Здесь не заблудитесь – город очень мал.

– Зачем на площадь?

– Насколько мне известно, вас будет ждать информация.

– А пораньше никак?

– Связь будет не раньше одиннадцати. И вот еще, – полковник вручил Постникову белый конверт. – Здесь немного наличности. Позавтракайте в городе. Шиковать, конечно, не приходится, но выпить воды или перекусить можно. Деньги не из моего кармана, если что. Государственные.

– И какая же валюта здесь в ходу?

– А вы откройте конверт и сами посмотрите.

Постников надорвал бумагу и вынул. Оказалось – рубли.

Усаживаясь на автомобильное сиденье, полковник напомнил:

– У вас ровно час. И сразу выдвигаемся в Эфраим. Без вариантов.

– Где точка сбора?

На это Малданов учтивейшим образом улыбнулся, и Постников сообразил, что он сморозил глупость.

– Будьте в одиннадцать возле таунхолла. Ратуши, то есть. При любых обстоятельствах!

***

Хорошее и свежее утро в приморском городе. В городских скверах по старинке жгли опавшую листву, и ее горьковатый дым лениво стелился над покатым асфальтом. Между каменными домами наседал свежий воздух с моря и волочил по узким улицам йодистый запах, в котором высоко и низко шныряли чайки. Насколько хватало глаз, вдоль берега подкатывали низкие волны, похожие на старинную стиральную доску. Прекрасным оказался вблизи город Финистер Пойнт. Только странновато было видеть счастливо галдящих детей на детской площадке, и поблизости не было ни вооруженной охраны, ни хотя бы железного забора.

Гигантские муралы на бетонных заборах – «свободу республике», неизвестные имена и лица, а еще нечитаемые знаки подросткового маркера на слепых окнах припортовых складов. Микроскопическое кафе на два столика под зонтом, увитым плющом, попалось ему прямо на неширокой улочке, по которой впору разве на велосипеде ездить. Из кухоньки площадью с наволочку восхитительно тянуло горячей выпечкой.

Постников сообразил, что зверски голоден и купил бутылку воды и хотдог с морепродуктами. Свежайшая, вроде бургера, булка с неопознанной, но страшно вкусной жареной рыбой. Аромат от нее струился такой, что от жадности подкашивались ноги. А подрумяненное по хрустящей корочке горячее тесто? А креветки, белый густейший соус и зеленые и сочно хрустящие овощи? Откусив такого добра, Постников мгновенно услышал музыку ангелов и жевал в беспамятстве. Однако блаженство не оказалось долгим. Он был цинично ограблен чайкой – птица с точностью опытного снайпера спикировала, вышибла из руки еду, суматошно забила крыльями по асфальту и утащила свою добычу на бреющем. Постников чертыхнулся, хотя его одолевал смех. Странные и яркие дома здесь, фасады узкие. И слово дикое – «таунхолл»…

Отыскать церковь оказалось проще простого. Католический Храм Непорочного Зачатия как раз соседствовал с детским приютом для девочек, который оказался закрытым. В тамбуре на входе в храм предстало изваяние Богоматери из пластика, сделанного под гипс, и прозрачный куб для сбора пожертвований. Постников решительно открыл дверь и вошел в церковь. Розетка со святой водой на стене, узкая решетчатая будка черного дерева для исповедей. Белые стены церкви показались ему голыми и холодными. Непривычно смотрелось в храме все. Казалось смутно знакомым, но при этом чуть не таким, как принято, и все здесь было вытянуто в узкую длину, словно корабельное чрево. На противоположной от входа стене вместо привычного многоликого иконостаса высилось только большое распятие и стояли пышные корзины цветов в его изножье. Рядами тянулись скамьи со спинками и приступками для преклонения колен. На полированных сиденьях были негусто разложены какие-то небольшие книги. Постников раскрыл одну – гимны и молитвы для мессы. На нескольких языках, кроме латыни.

Сверху раздалась музыка мини-органа и девичьи голоса запели на хорах:

– Ora pro nobis peccatoribus.

Под эти звуки к Постникову вышла старая монашка в невиданной черной рясе, перепоясанной белым шнуром и в белой же глухой накидке с отложным воротником на плечи. Она кивала и обращалась к нему «господин офицер». Постников представился. Та назвалась в ответ сестрой Агатой из союза Ордена святой Урсулы и провела его мимо аккуратных могильных камней позади церкви в отдельный монастырский офис при библиотеке с такими же белыми стенами. От библиотечных стен пахло кипарисом и старыми богословскими книгами. Сквозь библиотеку они попали в кабинет местного начальства: в белоснежной каморке сидела иссохшая, словно вяленая вобла, монашка-настоятельница с киношным именем «матушка Гермиона» и глядела на посетителя без особой радости.

– Кто вам сейчас о ней расскажет? – с ходу осадила она его. – Вашу дочь ценили сестры, но она – заблудшая душа и выбрала ложный путь! Она покинула нас и ушла своей дорогой.

Постников, опешив, смог разве что вопросительно воззриться на нее, и сухощавая, смягчившись, добавила:

– Сколько у вас лет прошло? Пять, кажется, или больше? А здесь, – она ткнула длинным костлявым пальцем в столешницу, – здесь их миновало больше десятка. Минуту… Да, такая числилась, – говорила она, надев крупные очки, чтобы лучше видеть в мониторе офисного ноутбука. – Эмигрантка, практически сирота, поступила в лечебницу вместе с нетрудоспособной матерью. Была отчислена по распоряжению муниципалитета и поступила в распоряжение городской комиссии по образованию.

Сухо поджав губы, матушка Гермиона пронзила взглядом посетителя. – Больше сообщить, к сожалению, нечего. Лучше обратитесь в администрацию города, у нас вы больше ничего не получите!

– Вон там могила вашей покойной супруги, господин офицер, – прошептала сестра Агата, когда они вышли на воздух. – Она преставилась одиннадцать назад, не выходя из комы. Мы слышали от ее дочери, что у нее был в старом свете муж. Желаете видеть?

Дальний уголок узкого, как коридор, и очень чистого кладбища примерно на две дюжины куцых, практически квадратных могил в два ряда. Постников остановился перед одним из бедных надгробий: на могильном камне были только имя и дата смерти, и больше ничего. Дальше, за низкой каменной оградой, негромко шелестел пышный дендрарий под названием «Юнион-парк».

На погосте трудился морщинистый человек с граблями и тачкой. Это был больничный санитар из приюта, и он же отвечал за всевозможные хозяйственные работы при монастыре и храме. Человек с ходу сообщил, что пришел, чтобы вырыть новую могилу для усопшей недавно монахини. Он оказался словоохотлив и быстро разговорился с Постниковым и рассказал, в частности, что покойников на территории монастыря погребают не целиком – это запрещено городским советом для экономии земельного участка. Усопших кремируют в городском крематории, половину пепла хоронят здесь, а вторую – развевают над морем посреди бухты Финистер Бэй, дождавшись хорошей погоды.

Сестра Агата неподвижно стояла рядом, сложив ладони с четками на животе, не обращая внимания на крепнущий ветер, который дергал ее за широкую черно-белую пелерину.

Могильщик между тем выпытывал у Постникова: что слышно о войне? Дело в том, что городская администрация поручила подготовить крематорий к усиленной работе, ссылаясь на распоряжение республиканского совета обороны.

– Откуда у вас сведения про войну? – спросил Постников.

– Разве вы не знали? – изумился санитар.

– Не знал, извините, – сказал Постников. – Но мне пора. Как лучше пройти к таунхоллу?

– Да вот извольте напрямую через парк – сразу полдороги и срежете, – показал граблями могильщик.

Выйдя за церковную ограду, Постников не мог не почувствовать, что невидимая и какая-то сложная беда улеглась на его плечи.

«Я по уши в какой-то непостижимой истории, нужной неизвестно кому», – размышлял Постников, шагая по прекрасному «Юнион-парку» и не замечая его подкупающих красот. В его глазах, к тому же, завелись какие-то мелкие песчинки, избавиться от которых не было никакого способа. По всему выходило так, что найти ребенка в огромном мире, где назревает нечто непонятное, оказывалось практически немыслимо. Постникова охватила злость.

– А вот вам шиш, – с холодной яростью отвесил он. – Не дождетесь.

Одновременно с этим в его синапсах проскочил импульсный сигнал, разбудив внутренний смартфон, и перед глазами Постникова всплеснули цветные разводы. Вздрогнув, он понял, что происходит нечто совершенно необычное.

И он тут же бухнулся в непроглядную тьму. Деревья и город улетучились, пропало море, чайки и цветные фасады, похожие на карточную колоду. Что-то переключилось с металлическим треском в его черепе, как телеканал в старом телевизоре, и нестерпимый треск радиоэфира заставил его затрясти головой, как делает конь, пытаясь отогнать кровососов. Ослепший Постников споткнулся и, ощупывая воздух, кое-как дополз до скамьи.

– Входящий звонок, – известил смартфон. – Номер не определен.

Потом отчетливо прозвучал женский голос: – Слышно меня? Алло?..

– Ты где?! – закричал Постников.

Спутать этот голос с другими было невозможно. Он немедленно узнал его – казалось, совсем еще недавно распевавший детскую песню про кота. Глаза его ошпарило кипятком, забарабанило в груди. Это был голос его дочери, и она сказала:

– Как же долго тебя не было, пап… Я в безопасности, обо мне не беспокойся. Как ты жил с тех пор?

– Так себе. А здесь житье не худо, как поглядишь: плющ на домах и на заборах, ветви деревьев смыкаются над аллеей. Но расскажи, как ты? Где ты, откуда звонишь? Все у тебя в порядке, здорова?

– Обо мне беспокоиться нечего. Проблемы со здоровьем исключены!

– Как ты живешь, что с тобой было?

– Сначала было не очень. И еще мама ушла – ты, наверно, уже знаешь. Мне казалось тогда, что все кончено и выжить здесь невозможно. Но знаешь, потом мало-помалу выяснилось, что все не так уж плохо. Я полюбила парк возле монастыря, сказочной красоты улочки и жуть океана в грозы. Оказалось, что жизнь не настолько ужасна, как думалось прежде, и что здесь тоже люди живут.

Ольга примолкла, но Постников слушал, не перебивая.

– Однажды я улизнула после занятий на берег залива. Там на камнях оказался мальчишка-подросток с парусным катамараном. Он приплыл с островов продать рыбу, здесь к востоку есть небольшой архипелаг, несколько рыбацких деревушек. Парень зазывал покататься с ним по бухте. Но ветер был довольно свеж, да и прогноз обещал усиление до шторма, я ему так и сказала. Надо было слышать его ответ. Он с величавостью возразил: в муравьином пуке – и то больше ветра, чем сегодня на море! В общем, так и не поплавала я под парусом.

Здесь все как везде – простые, грубоватые, глуповатые, доверчивые или хитрые, а в большинстве своем добрые люди, и у каждого свое понимание счастья. И знаешь, пап, все будет хорошо! Особенно теперь, когда ты здесь, просто не может быть по-другому. Тебе понравится здесь, точно говорю! Только маму жалко, ты был на ее могиле?

– Был.

– Могила ненастоящая. Ее праха там нет, мне сестра Агата по большому секрету сказала, что маму целиком высыпали в море, а камень поставили, чтобы не было неприятностей с социальным надзором.

– Как ты узнала, что я приехал? И почему мне нужно в таунхолл?

– Спутник связи. Он каждый день пролетает над Фиником и дает вызов. Твой приезд рассчитан к этому времени, вот и пересеклись. А в таунхолле едва ли кто-либо в курсе дел, он не более чем ориентир и приметная локация.

– Странная схема. Только как тебя найти?

– Проще некуда. Отправляйся на вокзал, он рядом с портом. Возьми билет до Эфраима, а там… – Но тут Ольгу перебило резких электрическим треском, было съедено несколько слов.

– Озерная Плаза…. – это было последнее.

Голос оборвался. В ушах Постникова еще раз неприятно щелкнуло и все затихло, осталась только мертвая тишина. Он хлопал себя по щекам, подпрыгивал – но ни малейшего эффекта, связь восстанавливаться не желала.

«Вот это да! – только и смог подумать Постников. – Какие вещи происходят в мире! А говорила ведь хорошо, спокойно».

Он все еще сидел на парковой скамье и думал, как быть дальше. По всему выходило, что к ратуше идти следует непременно. Не исключено, что там получится узнать что-нибудь еще. Постников медленно поднял руки к лицу и некоторое время изучал линии на ладонях. Зрение практически целиком вернулось к нему.

«Даже если я говорил с дипфейком, – думал он, – пусть так – мне уже все равно».

Но никакой ошибки просто быть не могло – голос был настоящий. Да и в самом деле, в наши мельчающие времена человек переменился до неузнаваемости. И среди прочего он почти полностью утратил способность удивляться.

Подняв голову, Постников сразу выхватил взглядом на заоблачной высоте волосяную серебряную нить. Инверсионный след. Там шел неразличимый самолет, и лишь белая линия конденсата выдавала его курс к северо-востоку. Качество картинки теперь стало безупречным: глаза Постникова отлично отрабатывали панораму, фокусировку и зум, ничуть не хуже мощного цифрового бинокля. Густые парковые кроны плотно сплелись в арочный тенистый коридор. Сквозь его дальний край светился кусок чистого неба. Постников глядел далеко вперед вдоль тенистой аллеи, а за ней, через улицу, он очень хорошо различал маленькую чистую площадь. На ее противоположной стороне, примерно в километре отсюда, зеленел ухоженный скверик, а позади него расположилось двухэтажное здание, облицованное кремовым гранитом. Постников с необыкновенной ясностью прочел надпись на его входе – «Таунхолл», а ниже – «Администрация городского округа Финистер Пойнт».

Газоны в скверике возле таунхолла были гладко подстрижены, а дорожки просто лоснились чистотой, словно в Первомай. Невысокая женщина в оранжевом жилете с усилием ломала сухие ветки и складывала их в аккуратные одинаковые кучки. Очень красиво это смотрелось, между прочим. Маленькая черноволосая женщина, яркий жилет и кисея ярко-красных листьев в скверике.

– Черт, – промолвил Постников, не веря глазам. – Это не может быть она. Но откуда Аннушка-то здесь, это же бред!

Все же действительность отрицать было глупо, обновленный орлиный взор отметал сомнения – там прохаживалась женщина-архитектор Анна, и он поспешил к ней в некотором удивлении.

Увидев его, Анна без особой радости произнесла:

– Ну вот, все и подтвердилось!

Приблизившись, Постников без слов уставился на нее, все еще не в состоянии поверить в происходящее. Анна была в слепящем ядовитой желтизной жилете поверх серого бесформенного балахона-свитера и синих джинсов, заправленных в резиновые фермерские сапоги цвета фуксии. На ее руках имелись желтые перчатки. У свитера рукава слишком длинные и подвернутые, но эту женщину ничто не могло испортить.

– Что за внезапная отрада видеть вас, мистер Постников, – добавила она не без насмешки. – Я вижу, у вас развлекательный круиз?

– Грешно издеваться над больными людьми, – ответил он. – Рабочий день окончен. Прогуляемся по парку!

– Ну и ловкий же тип! Надо сперва доложиться начальству. Я должна вернуть инструмент миссис Рейнолдс, чтобы у нее не было неприятностей.

– Кто это еще такая?

– Муниципальныйсупервайзер. Начальник ландшафтных работ.

Когда Анна вернулась, уже без жилета и в кроссовках, Постникова поразила бледность и худоба ее лица. Она выглядела суровой. Комната же Анны была рядом – в переулке возле центральной площади, где спрятался в зеленом дворе за коваными воротами дом работников горсовета. Обои в каморке пестрели многократно повторенной веткой розы на фоне цвета слоновой кости.

Принялся бормотать электрический чайник. Сначала повисла тишина, потом Постников сказал:

– Ты помолодела на десять лет.

– В гробу я видала такую молодость! Да и тебя заодно!

Помолчав еще, Анна сказала:

– Все вранье, да толку-то… Счастья не прибавилось. Ты заметил, какая омерзительная сегодня тишина? Чайки молчат как прибитые и море мрачное. Аж мурашки по телу.

– С чайками-то полный порядок. Оборзевшие твари, гопники крылатые.

– Профессор просил передать, чтобы ты поостерегся.

– Как поживает профессор?

– Он умер.

– Значит, повстречался со своей Алевтиной Михайловной. А как тебя угораздило?

Анна призадумалась.

– Я должна была лететь в Тюмень на обсуждение проекта спорткомплекса, и меня взяли в грузовой рейс. Только не долетела: авария при посадке, не выжил никто. А еще раньше, после того дождливого вечера, я купила страховку в компании Уайт Лайн.

– Вот это да! – изумился Постников. – А зачем?

– Не надо было тебе тогда подписывать договор на хранение. По сути, это схема воровства тел. Они, не моргнув глазом, продали твои останки медикам. За неуплату кредитных взносов.

– Да и черт бы с ними. Непрактичный я человек, как видно.

– Вскоре после твоего… отбытия мне позвонил профессор Горемыкин. Он мне все рассказал. Сказал, что сам не был в курсе всех деталей, и теперь ему стыдно на старости лет. На следующий день домработница нашла его мертвым – сердце. Мерзкое дело.

– Я тоже начал догадываться, что дело нечисто.

– Горемыкин тебя начинил посылкой, как ты не поймешь? Вообще, нечего здесь делать, а сейчас – тем более. Слыхал: АУКУС с НАТО затеяли военную операцию, как ее, – «Небесную стрелу»? Вечно у них какие-то ублюдочные названия!

– Бессмысленно теперь трепыхаться. Я сделал свой выбор добровольно.

Анна посмотрела на Постникова ошалело.

– Там, на болотах, происходят такие вещи… – сказала она. – Я никогда не могла и подумать, что люди могут творить такие вещи…

Резко вскочив, она зашарила рукой на кухонной полке над электроплитой и вытащила небольшой полимерный пакет медицинского вида полный прозрачной жидкости, грамм примерно на двести.

– Физраствор?

– Чистый этиловый медицинский! – отчеканила Анна, надкусила и оторвала от пакета вытянутый носик и разлила жидкость по двум кофейным чашкам разной величины. – Из моего неприкосновенного запаса на случай праздника, землетрясения и апокалипсиса. Ну – за нашу случайную встречу, стало быть…

Выпив, Анна затихла на несколько секунд, неподвижно уставившись в пол. Потом заговорила задумчиво, будто извлекая слова из самой глубины:

– Мы погрузились ночью в самолет в Кольцово. Здоровенный такой военный Ил-76. Никогда, – хрипло выкрикнула Анна, и ее голос сорвался на какой-то орлиный клекот. Гневная морщина прорезала ее лоб. Она закашлялась и добавила: – Никогда его не забуду. Я задремала. Потом крики и тьма, и я вошла через пропускной пункт Болотное. Со мной там оказались сотни беженцев – афганцы, пакистанцы, черные. С оравой детишек, с зашторенными женами, все голодные и перепуганные вусмерть. Однажды я проснулась в фавеле. Вот где было по-настоящему жутко – но и там обитают люди, для которых эта смрадная фавела означала спасение, поэтому мне стыдно придираться. Но вот что любопытно: меня очень быстро выдернули оттуда. Эти, федералы с их главарем по фамилии Лофтус. Они приехали во вражеский лагерь на болота, чтобы доставить меня сюда и назначить на стрижку вот этих самых чертовых кустов и клумб.

За окном комнаты был кусок улицы, на котором стояли, ожидая зеленый свет, с пяток легковушек. Движение в городе было правостороннее. С неба на подоконник опустилась чайка и принялась смотреть внутрь комнаты одним глазом, звучно переступая по пластиковому карнизу окна.

– Ты не обязана мне такие ужасы рассказывать, – прошептал Постников после спирта. – Пощади себя.

– Нет уж, это ты извини, – возразила Анна. – Я именно расскажу!

Она притихла, собираясь с мыслями, и добавила:

– Хотела я одного: чтобы прекратились крики за окном, чтобы не светил среди ночи в поезде фонарь в лицо… Чтобы уехать к морю, в самый тихий город на краю света, и просто жить без всего этого ужаса… Но и здесь тоска так и хватает за душу. Но хотя бы нет баннеров этой… дополненной видимости. Чуть полегче.

Морщинки стали видны возле ее глаз, наметились тонкими лучами к вискам, и это тоже было красиво.

– Теперь я поняла… Никогда к той жизни не вернусь. Никогда! Людям мерещится, будто они понимают друг друга. А на деле оказывается далеко не так. И это большой недостаток. Какого черта ты вцепился в мою жизнь, словно клещ, какого черта ты, как упырь залез в мою судьбу и все испортил?! – спросила Анна, сорвавшись голосом. – Нельзя же так! С живыми людьми нельзя, ни с кем нельзя!

Но она тут же взяла себя в руки и продолжала:

– Мечтаю забыть ту поездочку. Брр… Пятнистые матрасы и ни единого знакомого города, чужие языки. Бесконечные поезда, пересадки, младенцы орут, помыться негде, еда в картоне. Ночью будят таможенники: поди докажи, кто ты есть. Это был ад! Нет, я не останусь здесь, потому что жить здесь невозможно, – говорила она с нажимом. – Пока еще не знаю как – но я вернусь домой, уж поверь мне, любой ценой вернусь. Только знаешь, тут интересно с профессиональной точки зрения. Открытое морское пространство. Он бесценно. И в нем – дикая, хаотичная мешанина архитектурных стилей – смотреть без слез невозможно. А ведь архитектура формирует мышление людей и в итоге их цивилизацию.

– Разве не наоборот? – удивился Постников.

– Ты ничего не понимаешь! Только архитектор – настоящий творец будущего! От него зависит все!

– Ну, тебе виднее.

– Как все же здорово, что ты приехал! – сказала Анна. – Здесь можно с катушек съехать от всего, что творится. Только музыка немного помогает от отчаяния. Старая, наивная. Вот почему она всегда нужна на войне. В простодушной красоте есть надежда на вечную жизнь. Я тут песню услышала по радио. Там еще слова есть:

Хотела, чтоб друг мой сердечный

«Любимая» мне говорил

Сдержал обещанье навечно

И каждую ночь рядом был…

Я крылья хочу за спиною

И перелететь белый свет

К тому, кто меня молодою

Покинул на юности лет.

Знаешь, как власти хоронят бездомных в Финике? Вывозят на катере на середину залива по сотне кремированных каждые полгода и высыпают пепел в море. На борту священник, он читает, что требуется. Но в землю не зарывают – это дорого, надо учет вести, дорожки подметать на кладбище… да и бог бы с дорожками – но топить в море! Это не люди. Люди так не поступают.

– Они возле моря привыкли, ну какая там у них в Европе суша. Вот и приноровились скаредничать.

– Все кругом или дебилы или хитрецы, господи, что за жизнь! И тебя самого одурачили, как деревенщину. И я тоже хороша, – со злостью выпалила Анна. – Твоей дочери больше нет. А ты… в твоей крови – совок, и он несет всем только смерть!

Постников стиснул челюсти и ответил как смог спокойно:

– Я доставлю тебя обратно, Аннушка. Я Модератора заставлю тебя вернуть.

– Ты?… А сам?

– Да что я… Я уже местный захолустный тип.

– Да ты горя в жизни не видал! – с болью выкрикнула Анна. – Ты вообще овощ!..

Она осеклась и вдруг уткнулась макушкой Постникову в грудь. Он погладил ее по голове.

– Я очень хочу в прежнюю жизнь, очень. Да только возврата нет. А есть у меня явное предчувствие, что ты лезешь в лапы чудовища, навстречу гибели. Отправь меня обратно, – говорила она. – Я знаю, ты сможешь вернуть меня обратно, где все по-прежнему

– Хорошо. Ты сейчас оправишься со мной.

– Куда?

– В Эфраим.

– Чего ради?

От Анны пахнет морем и женским потом. Она подняла голову и прижалась к его лицу щекой. Поехал кверху ее мешковатый свитер, и что-то светлое показалось под ним. Она подалась навстречу и прижалась грудью к его лицу. Постников почувствовал, как его щеки немедленно запылали, небольшая грудь женщины задела соском его скулу и уткнулась в глаз. Ему стало слышно ее сердцебиение. Кожа на груди оказалось горячей и бархатисто-гладкой, огонь женского тела и древний хмель ударили в его голову.

Но тут в дверь постучали громко и некстати. Анна сказала «войдите», одернула одежду и поправила волосы. Показался полковник Малданов. Он был смущен, но суров:

– Прошу извинить. Обстановка усложняется. У нас ЧП: спутник связи сбит. Выдвигаемся в Эфраим немедленно, нужно увести вас из-под удара. Вас двое? Отлично, идем!

– Как это? Меня же могут хватиться в муниципали… – начала было Анна, но глянув на выражение полковничьего лица, притихла.

– Как быть с миссис Рейнолдс, ведь Анны хватятся на работе? – спросил Постников. – Нужно зайти и предупредить.

– Поверьте, в этом нет необходимости. Вопрос с администрацией будет решен в одну минуту. Кстати, «Эфрайим» в переводе с древнееврейского значит «плодовитый», – заметил Малданов. – А я жду в машине!

– Едем! – выпалила Анна. – Я только посуду помою.

24 глава

Косо стесанный тигриный нос резал густой осенний воздух. Над дорогой вздрагивало прозрачное марево, будто над кастрюлей с кипятком, за бронестеклом разворачивались бесконечные сжатые поля в синеватой дымке, далекие фермы, загоны и цилиндры скрученного сена, попадались кипарисовые рощицы и горстки вездесущих овец, совсем как на открытке. Голова дремлющей Анны лежала на его плече, от женщины поступало ровное тепло.

Постников спросил вполголоса «далеко еще»?

– Сущие пустяки, и сотни километров не будет, – ответил полковник и прибавил:

– Вы главное-то сумели разглядеть? То, что здесь происходит?.. Это же новая Америка!

– Я небольшого ума человек. Но что-то есть в ваших словах, хотя мне куда интереснее сейчас про сбитый спутник, кто это сделал?

Полковник отозвался на этот вопрос с некоторым с презрением:

– Как это кто? Исподтишка запустили ракету по мирному спутнику и спрятались под купол. Поступили мерзко, мужчины так себя не ведут. Зачем это было сделано, мне, извините, неизвестно, потому что мне не положено этого знать. Но при этом я не сомневаюсь, что вам доведется все выяснить достаточно скоро.

Здесь летает орбитальная группировка, счет идет на сотни аппаратов. С вами персонально вышел на связь научный спутник закрытой связи, им управлял эфраимский университет. Многофункциональный лабораторный модуль типа «Рассвет М». Это все, что до меня доведено, слишком закрытый проект. Наши технические средства могут отслеживать его координаты, но не более того.

– Откуда вы родом, полковник? – подала голос Анна. Не спала, оказывается.

– Из балканских цыган, – с любезностью произнес Малданов, – по материнской линии, а о моем отце мне ничего не известно, кроме того, что он с севера.

Посматривая по сторонам, Постников заметил, что цвет неба неприятно менялся – словно солнце теряло свою лучистую силу, медленно перекрываемое грозовой тучей, или как будто свет керосиновой лампы тает, когда прикручен фитиль. Стерня, кусты и все поле поблекло, как будто на них переключился светофильтр. Менялось качество воздуха. Возможно, причиной этому был запах, приносимый ветром.

Радио в полковничьей машине между тем начало заговариваться и впадать в заумь. Перед глазами, над спинкой средней пары кресел, покачивались в контровом сиянии тактических экранов два служивых затылка – блондинистый офицера связи капитана Блюменталя и черный старшего лейтенанта с редкой фамилией О'Рейли. Две военные головы не знали покоя, отрабатывая бессчетные строки символов, навигационные карты и калейдоскопичные видеостримы с беспилотников. Глядя на них, можно было подумать, что они пытаются заткнуть пробоину, сквозь которую в трюм сухогруза хлещет всемирный потоп. От этой пестроты у Постникова зачесались веки. Автомобильную утробу переполняли многослойные радиоголоса, щелчки зудели не умолкая – и как только капитан и старлей до сих пор не тронулись умом, понять гражданскому человеку решительно не было возможности.

Старший лейтенант О’Рейли уже несколько минут с монотонным отчаянием бубнил непонятное слово «Лафрамента», но ответа не получал.

– Что такое «Лафрамента»? – спросил Постников.

– Пригород Эфраима, войсковая часть, – отозвался капитан Блюменталь, не отрывая глаз от карты. – Товарищ полковник, срочное сообщение, – тревожно крикнул он, – перевожу!

Внимая новости через наушники, полковник медленно каменел лицом, причем его шрам сделался совершенно белым. Отозвался он следующими словами: «понял» и «ну, началось веселье». Затем, адресуясь к штатским пассажирам, он высказался таким образом:

– Вводная информация. Объединенная коалиция западных стран наносит удары стратегическим вооружением по территориям России, Белоруссии и Китая. По сообщению оперативного центра обороны ОДКБ, одной из приоритетных целей являются энергосистема и серверные поля, поддерживающие жизнедеятельность нашего пространства. Союзнические системы ПРО работают, но кое-где уже крепко прилетает. Связь между пространствами начинает рваться, но ее скоро восстановят. Это первое. Второе: местная группировка коалиционных вооруженных сил из Дубова Града развернула наступательные действия против федеральных вооруженных сил. Шаткое перемирие закончено. Это война!

В машине сразу стало очень тихо, если не считать «Лафраменты», журчащего радио, басовитого гудения дизеля и шороха покрышек.

Анна закрыла лицо ладонями и опустила голову. Никто и никогда не видел эту женщину плачущей, но сейчас ее плечи вздрагивали, а между пальцев вытекла слеза и упала Постникову на руку.

– Но-но, крепитесь, Анна Дмитриевна! – неуклюже подбадривал полковник. – Ничего у них не выйдет, точно говорю!

– Я-то в порядке, – ответила Анна и выпрямилась. Глаза ее оказались абсолютно сухими. – Только у меня там родня осталась, уж точно переживаю не за себя.

– Новостная сводка: НАТО сообщает, что применение новых средств вооружения в ОРФОЙ полностью исключено, – бегло зачитывал капитан.

– Кто выступил? – хищно вздернулся Малданов.

– Пресс-секретарь.

– Значит, полномасштабная агрессия. Что и требовалось доказать…

– Еще кое-что! Информация об ударе по серверам в районе БАЭС на этот час оказалась ложной. Разведка сообщает, что сервера не тронут без крайней необходимости – только в случае полного провала «Небесной стрелы» и нейтрализации высаженного в Орфой контингента.

– Ну конечно же, это обязательно надо сказать! Что еще?

– Зенитно-ракетные комплексы HYPER THAAD и прочие системы оборонительного вооружения служат прикрытием для гуманитарной операции для защиты от нападения неконтролируемых террористов. Кроме того, «Белые Каски» минуту назад опубликовали сюжет о массированном применении химического оружия федералами в Дубов Граде – сообщается о десятках тысяч пострадавших, отсутствии сотовой связи в городе, панике и начале вторжения вооруженных сил Федерации с севера и северо-запада юг. Оперативные штабы НАТО и АУКУС информируют о срочном обсуждении возможной миротворческой десантной операции. Развернуто значительное количество сотрудников ЧВК при полной материальной, технической и логистической поддержке стран-участниц двух военных блоков. Регулярных армейских частей и военнослужащих среди миротворцев нет. Нанесен удар гиперзвуковыми снарядами по промышленным пригородам Эфраима.

– Промзона! – крикнул водитель.

– Вот и Лафрамента, – произнес полковник, глянув сквозь лобовое бронестекло. – Обрушение серверов возможно с минуты на минуту. Ясно ли вам, товарищ Постников, что произойдет в таком случае?

Постников кивнул.

Внутри «Тигра» остро пахнуло гарью. Вдоль дороги полетели постройки – колонна ворвалась в пригород. Совсем низко, едва не причесывая древесные верхушки, прошла пара боевых КА-52, похожих на голодных рапторов. Оба в неторопливом ритме отстреливали термические заряды, отлетавшие с прозрачным голубоватым дымком, который с балетной легкостью уплывал в сторону, очищая вид на большой город вдали.

В отличие от плоского как пицца Финистера, в Эфраиме виднелось куда больше вертикальных линий. На отлогом горном склоне многоярусными террасами разлегся город Эфраим россыпью светлых домов с полыхающими осенними парками, с площадями и проспектами размашистой ширины, с цветным нагромождением центральных улиц. Словно горка детских кубиков, он был высыпан на горную подошву и рассыпался по ней многоэтажками и башенными небоскребами. Кисейные облака дремали на макушке горы, а городские крыши и этажи спальных районов были открыты ветру на склоне.

Скверный ветер задувал сегодня в пологий городской бок, натаскивал паутину тревоги. Нехорошо становилось на улицах, и выражение лиц прохожих день ото дня ухудшалось, да и жизнь тоже не становилась лучше. История выходила вот какая. На восток с упорством насекомого лез грозовой фронт, и никаких сил уже не хватало сдержать его слепой наплыв. Слухи опережали его колючие, неприятные, как острый шип в ботинке: под дубоградских куполом распахнулся гигантский приемник, и хлынуло из него без счета, как мошкара в неприкрытую форточку, такое, что и думать не хотелось. Небеса отчаянно гвоздили рой синими молниями, вмораживая мошкару в грунт – но ее становилось все больше и больше. Из-под купола с жужжаньем выметывались свежие облака, а вражьи комплексы из топких низин яростно огрызались длинными серыми ракетами, выбивая редеющих защитников из неба, и страшные обугленные обломки каждый день обрушивались из ближнего космоса в центральное нагорье. Вслед за роем деловито дернули к востоку танки, бронемашины с тысячами и тысячами набивших руку на войнах мерзавцев. Говорят, их осталось ждать недолго. Может, и врут – но все же как-то нехорошо на сердце, неспокойно.

Город встречал бесконечными промышленными и складскими окраинами и невероятным количеством дорожной полиции на перекрестках. Миновали трехуровневую развязку. В Лафраменте пестрели без счета битые и частично уцелевшие вывески: стоянки велосипедов и самокатов, бургерные, пиццерии, шашлычные, семейные кафе, клубы сальсы и контактные зоопарки. Не худо, надо сказать, жилось малому бизнесу здесь в прежние времена. На фоне раскидистой новостной панели в витрине супермаркета стояла женщина и плакала, пакет с выпавшей свежей выпечкой валялся на тротуарной плитке: война.

– Приморский тракт заблокирован. Серийные авиаудары, беспилотники, – долдонил как пономарь лейтенант О’Рейли.

– Почему столько велосипедов? – Анна неотрывно смотрела наружу. – Будто в Бангкоке?

– Дело в том, что машины оказались обездвижены. Электричества нет и бензина тоже нет. Да и коптеры могут ударить. Так что велосипед – самое то, – пояснил полковник. – Ну и самокат еще.

Миновав побитую страхом Лафраменту, прошли пояс густых яблоневых садов и через четверть часа оказались в гуще спальных районов. Неспокойно смотрелась улица и в центральном Эфраиме, и представляла она в точности то же самое, что творилось в Дубов Граде. Едкая кислота беспокойства брызгала вдоль нее, и люди поглядывали на все вопросительно. Где-то голосил невидимый митинг, приближался его многосотенный гвалт.

– Что за люди по курсу? – спросил полковник, когда колонна стала заходить на небольшую площадь.

– Стихийное собрание! – доложили из головной БМП. – Люди встревожены.

В линии панельных зданий недоставало двух корпусов, будто зубов в челюсти после потасовки. За домами величаво плавали ярусы грязного дыма, отовсюду подползала бетонная пыль. Лица у людей белые и пятнистые в разводах, глядели озверело.

– Что здесь будет зимой – даже страшно подумать, – сказала Анна.

– Вижу станцию метро! – говорил командир БМП. – Здесь еще больше гражданских! Станция разрушена!

– Поаккуратнее! – бросил полковник.

Десятки подкошенных испугом людей – стариков, детей и женщин с узлами – теснились под чудом уцелевшим козырьком дымящейся станции метрополитена. Внутрь хода не было, и безумие вскипало все более отчетливо. Три женщины с криками побежали к военным машинам, пытаясь найти защиту. Старуха с выбитыми из-под платка седыми космами подскочила к «Тигру» и принялась ритмично барабанить кулачками в борт, визжа «За-бе-рите нас отсюда!..». Ей вторили наперебой:

– Да что толку от вояк!

– Там убиты двое детей, лежат на перекрестке, а мы убежали.

– Вы обязаны нас эвакуировать, сволочи!

Седоволосая разрыдалась и села в каменную пыль. Ее подняли и увели под руки подальше от дороги. Там сидел на газоне помертвевший от ужаса человек, прижимая пятерней кровь, медленно стекавшую с плешивой макушки за воротник.

– Гуманитарную помощь раздавали, да быстро кончилась… Магазины стали ломать. Говорят, по жилым домам будут бомбить специально! – кричали из толпы. Грохнуло битое стекло. Парень лет шестнадцати в черной балаклаве с хохотом колотил по окнам ресторана бейсбольной битой.

– Граждане, расходитесь по домам и сохраняйте спокойствие! – надрывался полицейский динамик, но все было бесполезно.

Полковник распахнул дверь и рявкнул:

– А ну-ка придите в себя! Что за сопли!

Не помогло, и «Тигр» только еще более увязал в человеческой трясине. Обезумевшие люди колотили по броне, пытались раскачивать автомобиль и в беспамятстве лезли под колеса.

– Сержант, предупредительную, огонь! – крикнул Малданов.

Позади рокотнуло скороговоркой, и по-новогоднему красивая очередь высеклась вдоль улицы. Хлынул водопад каменной крошки со стены фитнес-клуба в соседнем квартале. Все в ужасе брызнули в стороны, и проезд в одно мгновение стал свободен.

Метров через пятьсот на перекрестке двух восьмиполосных проспектов, усеянных битыми и сгоревшими легковушками, колонна уперлась в блокпост. Проезд был завален кусками бетонных стенных панелей.

– Тероборона! – пояснил всезнайка Блюменталь.

– Куда-куда? – переспрашивал ободранный в лоскуты парень с очень грязным лицом. – Озерная?.. Говорите громче – я контужен! Нет, ну вы точно психи!

– Слушай, умник! – надсаживался Малданов, крича ему в ухо. – Вы пропустите и прикроете нас огнем, у меня приказ – срочно прибыть в Озерную!

– Не пройдете вы туда! Там смерть ваша гуляет! Беспилотники перекрестки шьют насквозь во все стороны! Я покойников прикрывать не собираюсь – не хватало еще боекомплект на вас жечь!

В соседней высотке крепко рвануло, и пришлось переждать падение обломков.

– Двигайте обратно! – заявил человек из теробороны. – Здесь вы гарантированные трупы – вон видите, сколько там военных сгорело? А в Озерной еще хуже!

– А ну-ка старшего мне, живо! Да я сам его найду!

– Куда, придурок! Там всюду «лепестки»! – остановил его грязнолицый и что-то бросил в рацию на плече.

Из-под бетонной плиты выполз серый от недосыпа человек с фонарем на треснувшей каске.

– Откуда ты родом, боец? – спросил его полковник. – Ранило тебя, вижу?

– Я ополченец Хавьер Эчеберрия. Родом я из басков, а мой отец из Памплоны, что в Наварре.

– Я полковник Малданов, ВКС республики. У меня приказ – дойти до Плазы.

Ополченец Эчеберрия никаких эмоций на это не выразил. Вообще, ему явно хотелось одного – заснуть. Он сказал:

– Я вас пропущу. Только от беспилотников там неба не видать. Ладно бы обычные дроны, те кинут гранаты или бомбы по квадрату – и все. Самые омерзительные – снайперские, с зачаточным групповым интеллектом. Офицеров выцеливают. Не летят напрямую, а по земле стелятся, по канавам, в обход. Только услышишь свист, через полсекунды бац, и все. Гуманное оружие называется.

Вслед за этим ополченец витиевато выругался.

– Да открой же проезд! – задушевно говорил Малданов. – Видишь – не время!

– Если вам охота идти к Плазе на верную гибель – то не смею препятствовать. Хоть прогуляетесь напоследок: смерть на ходу легкая.

Подкатил складской погрузчик и вмиг раскидал куски бетонных плит с дороги. Перекресток был открыт, и вскоре за ним показались новые улицы. Сбитая кровля устилала газоны и тротуары, где только не валялись комья земли, цветочные горшки и намокшее тряпье. Многоэтажки, прежде украшенные коврами вечнозеленых вертикальных садов, теперь лежали в мелком крошеве. Разворотило ударной волной там и здесь асфальт, из-под него выпирала наружу черноватая глина и чавкала на бывшем центральном проспекте. Женщины теряли в глине туфли, с плачем переходя улицу и не понимая, куда бежать. Телефоны не работают, ничего не известно – только битые камни везде, пыль и страх.

Но все это были не более чем цветочки. Когда дозорная БМП свернула за угол нетронутой двадцатиэтажки, командир машины передал:

– Внимание. У нас тут… Я черт знает что такое!

– Стоп машина! – швырнул полковник.

Колонна застонала тормозами и расползлась вправо-влево по инерции, как жуки по доске. И тут Постников увидел в боковом окне нечто и в самом деле удивительное. Перпендикулярная проспекту улица обрывалась в паре сотен шагов от полковничьего «Тигра», а дальше действительно не было ничего. Просто ничего. Провалился в иное измерение солидный кусок пейзажа, оставив текстурное пространство бесстыдного черно-лилового цвета. Постникову подумалось, что именно так должна выглядеть поверхность черной дыры, если глянуть на нее вблизи. Нелепая и непроницаемая чернота – там не было ни людей, ни развалин, ни деревьев. Как будто рисунок мелом стерли мокрой губкой с черной школьной доски, а вокруг обрывки неба и города, как разорванное бумажное фото на столешнице. Зависла неестественная тишина, только скулило в развалинах – то ли человек, то ли зверь.

– В объезд по запасному маршруту, – скомандовал полковник. БМП задним ходом попятилась, крутанулась на месте и резво метнулась в голову. Движение продолжилось, гусеницы и колеса звонко хрустели, потому что земля была усеяна каменной крошкой. Многоэтажные улицы здесь были наполовину сложены в хлам, как будто город погрызли небесные челюсти.

Навстречу попалась группа раненых, человек двадцать: ударный беспилотник развалил бомбоубежище. Возле коптящей воронки посреди улицы умирал полуразорванный пулеметной очередью мужчина. Далее был еще один обугленный мертвец прямо под желтым навесом бассейна. Женщина монотонно и тихо бормотала над ним молитву. На навесе валялись вышвырнутые взрывной волной пара пляжных лежаков и детские надувные игрушки.

– Что это такое было? – спрашивала Анна.– Черное?

– В тот квартал прилетов не было. Так что не могу знать, – ответил полковник.

– А я могу, – сказал Постников. – Стертый кусок. Разрушение серверов и выпадение фрагментов пространства. Вот как это выглядит.

– Не исключено, но пока что не подтверждено. Да и не время сейчас об этом думать, – возразил Малданов.

Ползли щербатые останки бесконечных многоэтажек, выпотрошенные наружу квартиры, торчащая стальная арматура, картины на стенах, словно вылезшие кишки, свисали шторы и куски обоев. Колонна осторожно приближалась к наполовину сровненному с землей гигантскому торговому центру. В прежние времена он был величиной в несколько кварталов. Вдоль вымерших серых улиц догорали аварийные светодиодные светильники, отчего весь квартал казался еще страшнее обезлюдевшим.

– Боевой ИИ предупреждает о высокой вероятности удара по этому району, требует отвести гражданских срочно, – доложил капитан Блюменталь. – Перевожу вас на местное ПВО.

– Докладывает пост наблюдения, – захлебывались динамики. – У нас групповая цель на подходе. Приближаются на бреющем, постоянно меняют курс. Это беспилотники. Нейтрализовать?

– Еще рано, не выдавайте себя, – придержал зенитчиков Малданов. – Явно же идет разведка!

– Можем дать вам энергетическую защиту, если что.

– Приберегите лучше. Их еще тысяча прилетит.

– Есть приберечь!

Старший лейтенант О’Рейли крутанулся в кресле:

– Только что получены данные спутниковой разведки: под дубоградским куполом активно развертываются батареи гиперзвуковых ракет. Данных о количестве и целях обстрела пока нет.

– Чего тут гадать: по базам начнут садить, да по городам еще! – сказал водитель.

Цветок жирной копоти мрачно цвел поверх высаженных окон многоэтажки. Из выбитого квартала сквозило смрадной гарью.

– Мертвые районы, – промолвил полковник. – Картина так себе.

– Не совсем мертвые, товарищ полковник, вижу человека! – заметил водитель. – Оружия не видать!

– Внимание, контакт справа! Бежит наперерез колонне! – передала дозорная машина.

– К бою! – распорядился полковник.

На лобовом стекле прорисовался серый рамочный квадрат и резво поплыл вбок. Внутри него обозначился иссиня-белый человеческий силуэт. Призрак опрометью летел наискось к проезжей части, бешено размахивая руками, на зум-дисплее вспыхнули его искаженные ужасом глаза.

– Остановите машину, сейчас же! – закричала Анна.

Водитель ответил, что не имеет права.

– Слушайте вы, служивые, – холодно вымолвил Постников. – Я вот гвоздь себе воткну в глаз, а вам придется отвечать, что не уберегли!

– Внимание всем, смотреть в оба, короткая остановка пять секунд, – отрубил полковник, и машина послушно замерла. Человек догнал ее и прыгнул внутрь, и «Тигр» рванул, взвизгнув покрышками.

Густо запорошенный бетонной мукой парень в грязной синей форме имел круглую нашивку на груди: МЧС СФР Emercom и рыжий в прошлом цвет волос. Взгляд подхваченного был совершенно безумен, глаза красные.

– Опознание завершено, – послышался голос О’Рейли. – Лейтенант Байгушкин из личного состава исчезнувшей три дня назад группы МЧС. Она была отправлена на устранение последствий аварии в торговом центре «Лебяжий пух» и пропала без вести.

– Изв… – прокряхтел пыльный лейтенант Байгушкин, но поперхнулся на полуслове, прикрыл рот локтем и скрючился в убийственном приступе кашля.

– Ничего-ничего, – подбадривал Малданов, – здесь все свои, плюй на пол, лейтенант, не до манер сегодня. В госпитале тебя прополощут основательно, и будешь к утру как огурец!

Однако лейтенант плевать на пол не стал. Вместо этого он прокаркал:

– Так… точно. Лей… аа…

Выдав эти нечленораздельные звуки, лейтенант начал умирать. Обрывки слов вылетали из его рта вместе с тяжкими спазмами, ничего разобрать не получалось. И только немного придя в себя, он с алчностью пустынника напился воды и смог наконец говорить:

– Лейтенант Байгушкин Алексей. Терри… территориальное управление МЧС.

– Нервное истощение и психологический шок! – констатировал полковник. – Так как же тебя угораздило, Леха?

– Беспилотники по форме спасателей целятся, – пояснил Блюменталь.

– Выехали мы на обрушение ТРЦ. На первом и втором этажах под обвалом осталось до двух сотен гражданских.

– А дальше?

– Аварийно-эвакуационное и антипаническое освещение работало всю ночь, да полквартала съели… – бормотал Байгушкин и уронил седую от пыли голову на грудь. Ему перевязали руку – правая кисть была пробита насквозь и обмотана грязными бинтами. Анна закутала пыльные лейтенантские плечи в одеяло.

– А что с ТРЦ-то приключилось? – тряс подхваченного полковник.

– Прилет был, квартал кучно накрыла РСЗО, – высказался очнувшийся Байгушкин. – Я электрик – мое дело при эвакуации свет обеспечить: светильники поставить, аккумуляторы поменять. Темно же было.

Рыжего спасенного лейтенанта начала колотить безостановочная нервная дрожь, и он выбрасывал фразы кусками, до сих пор не веря, что остался в живых:

– От меня, должно быть, разит за версту. Я прятался в складском холодильнике с мясом. А он третий день как обесточен. Больше негде было, повсюду эти карандаши так и вжикали. Охотились. На форму они реагируют. Не только военную, но и на МЧС тоже.

– А когда эти беспилотники прилетели?

– Позавчера под вечер. Мертвых никто не выносил, а как только мы стали выводить живых – сразу прилетели беспилотники, они прицельно только по людям в форме били. Вот гражданские все и ушли, кто пешком, кого вывезли, а наших погибло немало. Я был в подвале, потому и спасся – дроны только ночью в него стали залетать, стены-то поломаны. Мелочь кишела по улицам, как лососи на нересте, по мостовой ходили, чтобы их «Торами» не пожгли. Я прятался в холодильнике, там оттаивало мясо. Выходил два раза. Во второй раз в руку и попали. В холодильнике дверь надежная, ее даже гранаты не берут. А дроны по форме наводятся, их как комаров в лесу.

– Теперь до ста доживешь, Леха, не иначе! – заверил его полковник.

– Есть, – заплетающимся языком пробухтел Байгушкин. Он уже рухнул в глубочайший мертвый сон.

Блюменталь на это заметил:

– Знаете что, товарищ полковник? Только в кино люди сплошь и рядом впадают в истерику, орут и буйствуют, когда попадают в шоковые обстоятельства. На деле ничего похожего не бывает. Они становятся заторможенными от ужаса, подавленными и послушными как дети.

– Граждане пассажиры, конечная остановка – «Площадь Мира», – объявил водитель и добавил: – Автобус дальше не пойдет!

– Черт, проскочили же! – выдохнул полковник. – Поздравляю, товарищи: мы в укрепрайоне. Теперь еще одно.

Он зачем-то вручил Анне и Постникову темные очки.

– Это еще зачем? – спросил Постников. – Какой-то пижонский дизайн, мы не на пляж ведь приехали.

– Тут вы угадали, не на курорт. Это ваша защита, она блокирует распознавание лиц электроникой. И обязательно при первой же возможности смените куртку – такие только у летунов бывают. Ее лучше не светить прилюдно. Надеть немедленно, и главное – не расслабляться. Вопросы? Значит, на выход.

25 глава

Эфраимский укрепрайон прихватил подковой часть широкой подошвы одинокой горы с белой сахарной вершиной. Постников подсознательно рассчитывал увидеть здесь бетонные крепостные стены, форты и орудийные бойницы – но на деле все оказалось проще. Никакой особой фортификации, бастионов и многоярусных цитаделей не наблюдалось. Несколько броневиков на перекрестках и спецмашины РЭБ на перекрестках, бетонные ДОТы, заваленные мешками с песком и обтянутые сеточной проволокой – и все. Многолюдный и полуразрушенный район, неотличимый от прочих в привоенном городе.

Выпрыгнув на асфальт, он врезался в плотно сбитую людскую массу, которой площадь имени Мира была набита едва ли не до треска. Раздавали гуманитарную помощь из грузовиков.

Анна поежилась – зябко. Постников снял армейскую куртку и надел на нее, отчего брюнетка в темных очках немедленно приобрела вид залихватский и киногеничный. В «Тигре» между тем никак не желал усмиряться радиошторм. Двужильные связисты Блюменталь и О’Рейли плескались в огнях, как две сомнамбулические рыбы, тогда как водитель уже невозмутимо покуривал у машины со своим местным приятелем – бойцом с загипсованной рукой.

– Как поглядишь – матерщины не хватает, – со сдержанной злобой рассказывал служивый в гипсе и свирепо затягивался сигаретой. – Только за последние двадцать четыре часа дюжины две прилетов. У нас прикрытие хотя бы, а там город выметают целыми кварталами под ноль. По «Скорой помощи» садят умышленно. Кто отчаянный народ – так это медики, умирают, но все равно едут.

– Следуйте за мной! – полковник пошел вперед, раздвигая людей, как ледокол полярные торосы. Небесный свет стал к этому часу еще хуже, чем прежде. Пахло на площади рваным железом, беспокойством и соляркой, летали разные слова:

– А что будет-то? Кого покажут? Модератора?..

– Какого черта наша хваленая орбитальная ПВО не атомизирует их грузовые колонны с оружием и дронами! Ну и где она?

– Я слышала, будто на южном берегу взорвали «Посейдоны». Цунами вышло на сто километров. Кто-то знает? В новостях ведь нет ни черта!

– Выходит, каюк?

– Да, похоже на то. Как-то глупо все повернулось…

В малооблачной выси над укрепрайоном медленно расплывались дымные охапки от сработавших зенитных ракет и взрывались новые, но на них, похоже, внимание перестали обращать. Протиснувшись, потрудившись изрядно локтями, сквозь людскую массу, сбитую вокруг столов выдачи воды и еды, вошли в пустующую, огороженную колючей проволокой площадку и пришли к стекляшке метро с четырьмя вооруженными автоматчиками на входе. Станция метро «Площадь Мира» оказалась нетронутой, не было видно ни трещины на стеклянной коробке внешнего ее входа, перед которым дежурили двое вооруженных солдат. По мертвому эскалатору долго топали далеко в нижнюю галерею. В подземных сводчатых анфиладах носились голоса и ритмичные вскрики гитар из радио, бодряще шибало в нос пятипроцентным раствором фенола, проще говоря, карболкой, из-под которой еле протискивался запах горохового концентрата и дешевого кофе. Сверху просачивалась вода и капала на пологи разномастных палаток и навесов, собираясь в зеркально яркие лужи.

На платформе прижился в полную величину кочевой табор, стояли армейские и туристические палатки, носились запахи жареного оливкового масла, лекарств, детских пеленок и кофе.

Из-за трансформаторного ящика, прикрытого от капели черной пленкой, выкатилась под лучи аварийных софитов инвалидная коляска. Узнать его не составляло ни малейшего труда – это был Брендан Лофтус. Одет он был в безупречный твидовый костюм и белоснежную рубашку под изумрудно-пестрым галстуком. Ноги его прятались под теплым пледом, на голове сверкала белизной медицинская повязка, а на лице сияла ухмылка.

– С благополучным прибытием! Что это вы все носитесь, как угорелый и только и знаете, что лезете в неприятности?

Постников протер глаза, но сомневаться не приходилось – Брендан Лофтус собственной персоной катил к ним по перрону метрополитена и кивал издалека:

– Примите мои извинения, мой друг. В плохое время я затащил вас и вашу красивую спутницу в эти края. Добро пожаловать в мою берлогу!

– Господи, да что такое случилось с вами? – выпалил Постников. – Коляска и все такое?

– Левую отняли по колено, вторую оторвало по щиколотку. Что касается головы, то ею я сам ударился, когда треснулся об землю. Комичный кульбит получился, жаль вы не видели!

– Разве это штаб-квартира обороны? Что-то не похоже, это же обычный лагерь беженцев!

– Под землю пустили только женщин, стариков и детей. Мужчин поголовно записывают в оборону. А что касается штабных – то они чудесно устроились, метрах в пятистах по туннелю отсюда есть слепой поворот, там собрано все, что нужно. Но нам туда дороги нет, как сами понимаете.

– Как это с вами получилось? – спросила Анна. – Это в Эфраиме?

– А, это пустяки. Нет, в Дубове Граде, несколько дней назад. Отметил профессиональный праздник – День мигранта, главный выходной осени. А теперь выпьем чаю! – с жаром заявил Брендан. – Немедленно ко мне, в апартаменты! В отдельную палатку, то есть.

– Эту кружку не худо бы вымыть, – задумчиво отметил он, подкатив внутри нее к столу. – В ней завелись бурые водоросли.

В палатке уверенно жил холостяцкий бардак. С криво застеленной кровати свисал разгрузочный жилет с черными корешками автоматных магазинов. Чайные чашки испещрили столешницу круглыми печатями.

– Миллион извинений, дорогая миссис, – сокрушался Лофтус. – Низменный холостяцкий быт! М-да, поколачивает нас жизнь, не спорю.

– Эти прелестные круги отчетливо складываются в знак «биологическая опасность», – заметила Анна. – Займусь-ка стаканами. Где тут берут воду?

– Нет-нет, оставьте стаканы, ради всего святого! Сейчас речь совершенно не об этом, присядьте, прошу вас! И вообще – к дьяволу чай! Для такого случая требуется хотя бы капля нормального виски!

– Чему вы так радуетесь-то? – сказал Постников.

– А что, прикажете рыдать и каяться? Слезами делу не поможешь, как говорил ваш дубоградский приятель из института ненормальных явлений. У меня предчувствие, что наше общее дело завершится благополучно, а я великий провидец, как всем известно. За встречу и победу!

– Но позвольте – что военные? ПВО? – хмыкнул Постников.

Брендан щелкнул пальцами и выдвинул из планшета объемную проекцию, которая приняла очертания континента. На нем было видно, что сотни городов уже были схвачены синим цветом, и синие точки ручьями текли оттуда к восточному побережью, охватывая Эфраим полукольцом с юга и запада.

Красной авиации почти не было видно, и Постников понял, что враг успел разделаться с ней, но на орбите висели еще станции ПВО, по которым назойливо молотили с земли синие ракетные комплексы, и две из них уже роняли выбитые осколки и косо падали в атмосферу.

Лофтус водил световой указкой по карте:

– «Снежный трилистник» уничтожен гиперзвуковым ударом полчаса назад. Авиабаза «Приморская», как и большинство других, потеряны. Военные бьются на смерть, но они обескровлены, связь плохая, не хватает самого нужного. Есть два очага сопротивления, где военных пошатнуть не удалось – но противник не стремится брать их в котлы, он лезет сюда, потому что со взятием Эфраима смысл сопротивления исчезнет. Видите ли, мой друг, всякая война зависит от имеющихся ресурсов. И у нас оказалось не так уж много снарядов, авиабомб, ракет и даже стрелковых боеприпасов. Дюжина станций орбитальной обороны не в состоянии перебить миллион мелких беспилотников. Но, черт возьми, сдаваться никто не желает. Как там поется в вашей песне – «пощады никто не желает»?

– Чего они хотят?

– Смотрите: задача противника – получить доступ к Озерной Плазе. Путь к ней блокирует укрепленный район в Эфраиме. Не уничтожив его, враг не сможет подняться на гору. Теоретически есть второй путь – через горный пик, но там надежно работает орбитальное ПВО, потому что цели окажутся не в городских кварталах, а на голых склонах, как на ладони. В общем, скоро станет жарко. И я не сомневаюсь, что вы с нами. В итоге вы проделали интересное путешествие, чтобы погибнуть в Эфраиме – но здесь, по крайней мере, это произойдет среди своих. А это чего-то да стоит.

На некоторое время в палатке повисла тишина, и слышались только голоса, радиомузыка и стук на платформе.

– Как-то по-дурацки оно устроено, мой друг, – продолжал Лофтус. – Я все понимаю: социальная встряска, изменение общественного строя, исторический процесс. Один лишь вопрос у меня: какого черта этот самый процесс непременно должен осуществляться через муки, тем более через массовую, бездушную жестокость, когда виноватых вроде как и нет – а люди пачками подыхают, как расходный материал. Какого черта у людей все происходит через принуждение, через диктат, да еще с возрастающим из века в век цинизмом?

Лофтус только махнул рукой на собственнуюреплику и добавил:

– В последние дни меня не покидает странное ощущение, будто неизвестно кто читает меня, – признался он.

– Читает? Как это?

– Именно так, как я и сказал. Другого образа не подберу. В общем, самое время сделать одно чистосердечное признание. Я очень виноват перед вами, даже не представляете насколько крепко я влип во всю эту историю, да еще и втянул и вас, и ваших близких. Дело такое… щекотливого свойства. Ваша покойная жена и дочь приехали к нам случайно, но вот уже ваше появление и выдающаяся, хотя и несколько непредсказуемая поездка на восток…

– История долгая? – перебил его Постников.

– Порядочная.

– Тогда расскажете ее потом, когда увидимся в следующий раз. Нам пора выдвигаться в гору. Но перед этим позвольте задать личный вопрос, – спросил Постников.

– Пожалуйста. Валяйте.

– Вот эти летуны присланы сюда людьми из либерального мира, как он себя называет. Ему не нравится то, что происходит здесь. Вас-то за каким чертом занесло на эти галеры? Вы-то лично за что воюете?

Лофтус в задумчивости закрутил пальцами.

– Я не люблю, когда банки и финансовые фонды начинают править людьми. Это неправильно, должно быть с точностью наоборот. И второе, еще более важное: я за равные права всех сторон. Здесь строится утопичная социальная альтернатива, и у нее есть свои минусы. Но те, кто пришли заодно с банками ее уничтожать, не признают за ней такого же права на существование, какое считают неотъемлемым для себя самих. Поэтому я против их позиции и я за тех, кто живет здесь и не должен умереть лишь потому, что так им хочется. И воевать я не люблю, но в нашем случае, сами понимаете…

– Благодарю вас.

– Не стоит благодарности. С китайцами здесь пришлось малость пободаться, – рассказывал Брендан, когда они двигались обратно к застывшей эскалаторной лестнице. – Они продвигали систему быстрых кредитов как инструмент мягкой экспансии. У них голова устроена все же по-другому, чем, скажем у тех же русских с ирландцами. Но что заслуживает восхищения – так это китайская научная школа, она почти обскакала американскую и советскую. Черт возьми, хочется пойти с вами – если бы я только мог ходить без чертовой тележки! Счастливого возвращения!

– Прощайте. Да здравствует Ирландия! – сказала Анна.

– Да здравствует федеральная республика. Но главное – пусть все останутся в живых.

Лофтус решительно развернулся и уехал в свою палатку.

– Теперь пора, – сказал Постников полковнику.

Малданов кивнул. Наверху напевно завыли сирены. Через три минуты станцию начало трясти, с потолка посыпались осколки и пыль. Стеклянный короб обрушился крупными кусками, стекло сыпалось по лестнице. Еще минут через пять, когда обстрел улегся и ПВО дало отбой тревоги, двое гражданских и военный поднялись на опустевшую площадь, сели в подкативший «Тигр» и очень быстро выдвинулись в сторону, где горный склон резко взлетал в высоту.

Внутри черепной коробки Постникова тем временем началась новая работа: бесконечно повторялась какая-то закольцованная радиошифровка из длинных и коротких попискиваний, похожая на старинную азбуку Морзе. «Похоже, военные чудят», – рассеянно думал он, глядя на гору.

Свернув с двухъярусной кольцевой развязки за огромной площадью, машина остановилась. На открытом всем ветрам обычном школьном стадионе, заросшем иссохшим пыреем и лопухом. В тени кирпичного спортзала притаились две пушечно-ракетных зенитки, без устали вертевших антеннами.

За забором стадиона начиналась монументальная гранитная лестница. Когда-то в прошлом она величаво и плавно поднималась в гору, и Постников догадался, что на противоположном краю прежде была красавица Озерная Плаза. Сейчас там лежали безобразные руины. Глядя туда, Постников очень хорошо ощутил многочисленные мелкие покалывания по коже.

Офицер связи Блюменталь деловито проводил инструктаж:

– Над Плазой бесполетная зона, но обстрелять могут в любую минуту. Вы морзянку знаете?

– Когда-то знал, да подзабыл, – ответил Постников.

– Не беда. Все знают буквы «О» и «С». Сигнал «SOS», три тире и три точки соответственно. Вы их слышите?

– Да – удивился Постников. – Даже не знал, что передача для меня!

– Вы слышите радиомаяк с узконаправленной подачей. Если вдруг упадет видимость, идите так, чтобы слышать обе буквы с одинаковой громкостью, принцип понятен? Важно помнить: связи другой не будет, но радиомаяк останется до разрушения. Его, конечно, уже глушат, но глушилки мы прожигаем. Частота будет под нашей защитой в течение двух часов. На третий час вражеский ИИ расколет уловку, и радиостанции конец. Идите строго напрямую, если запетляете – вам конец, отловят.

– Вопросы? – сказал полковник.

Вопросов не обнаружилось, и Анна, Постников и Малданов вышли из машины в промозглый ветер. На вытоптанном футбольном поле было неуютно. Ветер раскачивал качели, и ритмичный стальной визг сверлил мозг, будто собираясь свести с ума, а земля под ногами вздрагивала, словно обиженная кошка. С горы задувало совсем по-зимнему, но зато ледяной ветер уносил дым из разбитых городских микрорайонов.

– Будем прощаться! – заявил Малданов.

– Внимание, групповой воздушный контакт! – закричал лейтенант О’Рейли. – Воздух!

На площади яростно взревели сирены, а широкий периметр укрепрайона в одну секунду расцвел огненными снопами, неистово ударившими в воздух. Полковник тоже кричал что-то – но его слова заглушило – начала работать автопушка в башне зенитки, все ближе и ближе истошно взрывались пулеметные очереди, и злые трассеры пытались нащупать две темные точки, стремительно шедшие над улицей прямо к стадиону. Постников сделал немыслимый прыжок, пытаясь прикрыть Анну – но не успел совсем чуть-чуть.

– Ложись!.. – гаркнул Малданов.

Покрыв все звуки, совсем рядом бабахнула 30-миллиметровая автопушка, и она сумела срубить один дрон. Но Постников увидел, как между парой ее снарядов в их сторону проскользнул второй, быстро вырос, и оказался он в точности таким же цилиндрическим роботом, примитивным реактивным беспилотником, как той ночью в дубоградской лаборатории. Все это Постников осознавал, как в замедленной прокрутке кинопленки, потому что он уже распластался в воздухе в полете, пытаясь прикрыть женщину, на которую было направлено блестящее рыльце беспилотника. Не успел совсем немного. Прежде чем снайпер был раскрошен в пыль, он успел дать короткую очередь – всего три пули, но все они попали.

Из плеча Анны вылетел рваный протуберанец и от него отскочили мелкие клочки. В то же время возле правой щеки Постникова пронесся твердый кусок горячего и плотно сбитого воздуха. Женщину повело боком и развернуло, она нелепо взмахнула руками и стала заваливаться на асфальт.

– Пулевое! Пулевое! – заорали поблизости. – Медик, мгновенно!

Маленькая языческая богиня была отшвырнута на тротуар и лежала, закрыв глаза. Ее лицо было перепачкано травой и пылью.

– Пусть лучше так, очень хорошо… – еле слышно выдохнула она, когда Постников слишком поздно прикрыл ее. Женщина сразу уменьшилась и съежилась, и бледность на щеках сделала ее лицо жалким.

– Спаси… – прошептала побелевшая Анна, и кровь страшно проступила на ее губах. – Спа…

– Трехсотый возле кольца! Женщина, гражданская, медика, носилки живее, – деловито командовал полковник.

***

– Двойное проникающее в грудную и в брюшную полость. Пули, похоже, обе разрывные. Может, и позвоночник поврежден, кто его знает, – без эмоций перечислял лейтенант О’Рейли, оказавшийся еще и парамедиком. Он безрезультатно рвал с руки красную перчатку.

– Теперь раненая в отключке: болевой шок. Обезболивающее вколол – все что могу. Умрет или от болевого шока (что было бы куда лучше), или от кровопотери, но тоже с минуты на минуту.

Постникову показалось, что страшно побелевшие скулы и заострившийся нос Анны кричали без слов – за что меня так?

Из «Тигра» вылез Блюменталь и остановился рядом. Он пояснил:

– Этот снаряд называется «летучая крыса». Он может убивать только гражданских без бронежилетов – заряжают в него две-три разрывные пули, чип и пару видеокамер. Стоит копейки, прилетает пачками. Гниды они, вот кто!

– А ведь прилетели по твою душу, Постников, – хмуро сказал Малданов.

– Нечего ее хоронить! – со злостью выкрикнул Постников. – Она живучая, везите ее в реанимацию операцию, поживее!

– Ты видел сам, что никакой операционной нет, – ответил полковник. – А с трупом на руках тебе не подняться к озеру. Потеряем обоих.

– Без нее никуда не пойду, – сказал Постников.

Полковник призадумался.

– Ну, если так… Капитан, дайте носилки!

Блюменталь кивнув, сунулся в багажник «Тигра», и перед Постниковым сию минуту легли на землю армейские носилки странной формы – вроде небольшого египетского саркофага, только в камуфляжном обтекаемом корпусе.

– И как я это поволоку? – спросил Постников.

Полковник молча щелкнул кнопкой в борту саркофага, тот плавно приподнялся и повис в воздухе.

Опять гравитационная подвеска, сообразил Постников. Он кивнул, потому что говорить было глупо. Анну поместили в носилки, подключили к вентиляции легких и капельницам. В небольшое окошко было видно лишь ее страшно бледное лицо, на которое беспомощно упала чернейшая прядь волос.

– Сколько она продержится?

О’Рейли пожал плечами, а полковник сказал:

– Все что могу, извини. Это общевойсковая реанимационная капсула-эвакуатор. Штука полезная, умеет обрабатывать раны и спасать людей. Но только не в этом случае – слишком уж все ясно. Я бы дал тебе отделение бойцов для прикрытия, да только к озеру никому сейчас ходу нет, сам понимаешь.

– Вы-то сами как здесь? Остаетесь?

– Ничего, как-нибудь. Потихоньку, – ответил полковник и внезапно и криво ухмыльнулся, отчего перекосился его примечательный шрам. – Знаешь, товарищ Постников, я не сказал бы, что тебя так уж просто бить с катушек.

– Странная тишина в городе, – сказал Постников. – Отбились?

– Минуту назад подняли остатки ВКС. Они как раз умирают за пару сот километров к югу отсюда. Только чтобы ты добрался до места.

– Мне пора. Спасибо вам. Как вас по имени-отчеству?

– Просто Малданов.

– Прощайте!

– Да. И еще вот что. Темнеет. Ступай осмотрительно. Озеро ночью – совсем не то что днем. Но главное – ничего не бойся, ясно? Не надо бояться прыжка. Хуже уж точно не станет.

– Прямо к теплообменнику держи! – крикнул Блюменталь из машины. – В гору полезешь – держи к озеру, не промажешь!

***

Перемахнуть через зиккураты битой кирпичной кладки, кирпича и стальных балок – непростое дело, если вы еще не пробовали. Очень кстати пришлось, что носилки на невесомом ходу, и поэтому плавали себе по воздуху, словно пушинка, не касаясь земли и камней. За кучей осыпавшегося камня громче запищал головной радиомаяк – две буквы, справа и слева. Направление верное, если они одинаковой громкости.

Несмотря на разгром, Постников узнал это место. Снизу, от кольцевой автодороги, к широкой и ровной чашеобразной площадке полого взбегали широкие уступы-террасы, прорезанные широкой лестницей. Ее ступени теперь были поломаны взрывами и разбросаны в тоскливом беспорядке, словно клавиши сброшенного с пятого этажа пианино. От восхитительных дворцов, фонтанов и эспланад не сохранилось камня на камне, щебень и осколки стеклянной мозаики – вот и все, что осталось от прекрасной Озерной Плазы.

Кашляя, он полз вдоль полуразбитой стены по щебенке, крошка сыпалась ему за воротник с остатков стен и подымала новые комья серой пыли. Не оборачиваясь, он брел к вершине. Перемолотая каменная лестница лезла все выше, и безмолвный груз бесшумно плыл рядом в полуметре над поверхностью.

– Глупая, глупая Аннушка. Жила бы себе своей жизнью, проектировала и строила бы свои спорткомплексы, – рассеянно сказал Постников и надрывно чихнул. Зудело в носу страшно, доставала не одна только пыль, еще и едкий дым растекался низом, душил и мешал разглядеть, что там впереди.

Преодолев таким образом еще с километр, Постников выхаркнул черноватой кровью и упал на заваленный кусками гранита газон, не в силах пошевелить пальцем. Прижавшись щекой к прохладной истерзанной земле, он с отстраненным любопытством наблюдал, как прямо перед его носом из грунта проклюнулся молодой стебель неведомой травы, вылез и распустился за одну минуту в красный цветок, похожий на клевер. Прошмыгнула между валунами мышь-полевка, притворяясь катящимся сухим листком.

Как ни странно, это придало бодрости. Постников поднялся и дальше потащил Анну наверх. Еще через сотню шагов увидел непонятное: в быстрых горных сумерках земная твердь перед ним пропала, и звезды проступили сверху и снизу. Он встряхнул головой, но это не помогло – загадочное явление не исчезло. Сделав еще несколько шагов, он догадался: отражения звезд опрокинулись в зеркало горного озера, к которому привел каменный подъем. Лестница закончилась ровной площадкой и сравнительно целой набережной, окаймлявшей невозмутимое блестяще-стальное озеро, в котором отражались каменистые горные кряжи, поросшие сосняком, а еще дальше выглядывала из темноты белоснежная плоско срезанная вершина горы. Еще он разглядел, несмотря на не такой уж поздний час, прежде виденные им золотые линии в небе и воде. Постникову вдруг стало понятна их природа, они – нечто вроде защитного поля, и эта защита держалась, похоже, из последних сил.

Со стороны озера волнами приходили странно знакомые звуки в замедленном ритме:

– Вшшшухх…. Вшшшухх.

Затихнут на полминуты – и зазвучат снова. Глубинный шорох был пронизывающего свойства, он заметно резонировал с горной породой, со скалой под ногами, которые отвечали мелкой дрожью. И звук этот был то же самое, что Постникову довелось услышать в прежнем дубоградском кошмаре со стеклянной призмой и вязким скульптурным гелем. Не исключено, что под этим озером скрывалась самая большая опасность.

Осматривая гранитные берега, Постников набрел на неоглядной величины вогнутую поверхность, похожую на неглубокую, но широченную чашу непроглядно черного цвета. Она не пропускала снизу и не отражала ни единой капли звездного света. Постникову показалось, что именно так может выглядеть поверхность космической черной дыры. Медленные звуки наплывали как раз оттуда – может быть, это было что-то вроде вентиляционного отверстия, под которым вращался вентилятор внушительной величины, отводивший тепло от чего-то, спрятанного в глубине.

– Отделение земли от воды, – потрясенно прошептал Постников.

Он подобрал с земли килограммовый осколок кирпича и швырнул его в темную ткань черной дыры. Она не шелохнулась, и кирпич исчез без звука, плеска или кругов на поверхности. Поверхность оставалась безупречно ровной. Постников прислушался. Ничего, кроме того самого шороха.

Прорезалась мысль, что он не знает, как вести себя дальше. По всему выходило – идти ему в эту чашу или чем это еще ни было. Но пробовать не хотелось: ее поверхность вроде гладкого и ровного черного бархата излучала древний и безотчетный ужас. Она была похожа на плотную занавесь у входа во вселенную чужих.

Постников подвел носилки поближе к странной чаше. Сквозь смотровое окно было видно, что кожа на лице женщины приобрела стеариновый оттенок.

– Это все чепуха, – утешал Постников. – Просто солнце здесь другое, и свет не такой. Мне до ужаса нравилось слушать, как ты сидела со своими планшетами в дендропарке и зарисовывала местные строения, чтобы руку набить. Всему-то на свете тебя научила твоя архитектурная наука. Разве что понимать людей не научила. А на этой чертовой горе нет никаких докторов!

Очень резко и густо повалил снег. Постников подставил ладонь и удивился – снежинки оказались теплыми. Похоже, пепел. Облака гари несло к горе, и они накрывали по дороге улицы светлым покрывалом. Блеклые хлопья бесшумно садились на газонную траву, на камни, отчего все постепенно приобретало неестественно зимний облик.

Проскочили, черт знает как, но проскочили… Постников присел на обломок какой-то коринфской колонны с тонкой лепниной и стал смотреть вниз на город. Видимость оказалась дрянная – пыль висела стеной на полгоризонта. Сквозь нее далеко в долине за Эфраимом показались вдруг танки. Они неспешно подбирались к городу. Было их не то чтобы очень много, но лезли они с муравьиной наглостью, презирая дороги, по полям, сминали заборы и дачные сараи, словно картон.

Не очень далеко, километрах в пяти над Лафраментой, тяжко рухнул с неба синий молот и понизу сразу полыхнуло невыносимое зарево. Удар был во много раз мощнее, чем тогда в лесу. Медицинская тележка жалобно пискнула и безжизненно села на траву. Похоже, ее электронные мозги намертво выжгло – электромагнитный импульс или как там он называется, Постников этого в точности не знал.

И две буквы замолчали. Конец радиомаяку.

Возле самого его уха нежно пропел осколок, в лицо стукнуло горячим воздухом, и Постникова сразу снесло с ног. Если описывать точнее, подняло в воздух и потащило по навесной траектории. Упав, он покатился по земле, тяжело хрипя и хватаясь за сухие стебли.

Это был прилет неизвестно откуда взявшегося артиллерийского снаряда. От взрыва ему хорошо досталось. Посекло осколками гранита спину и плечо, дышать во все легкие стало трудновато. Зато ноги оказались целы, да и руки двигались.

В непроглядной дали за фермами и лесам по всему горизонту стала медленно проступать и шириться воздушная рябь, вроде той, что бывает над костром. Оттуда приближался к городу невиданной высоты смерч – бешеная и стройная воронки, вокруг которой, как казалось издалека, очень медленно закрутило целые дома, гаражи и автомобили. Вихрь путешествовал опасной юлой, меняя курс. Горизонт позади него искривился и начал стягиваться в горловину, обнажая на месте зеленых рощ и полосатых пастбищ тот самый черно-лиловый цвет голой пустоты, абсолютного ничто. Картина становилась по-настоящему жуткой и невиданной – грубый, ободранный космос, с которого срывало клочьями обжитой человеком мир.

Черная с фиолетовой поволокой стена неотвратимо подступала с юга к городу, попутно срезая, как рубанок, небо и землю. С горы прекрасно было видно, как издыхающая орбитальная ПВО вложилась полностью в последний удар и стегнула по черноте гигантским ярко-синим импульсом, который лишь красиво перечеркнул черную стену, как геральдический знак гибнущего в бою королевского дома. Яростная вспышка прожгла все последним невыносимым светом, и на землю обрушилась кромешная полностью непроглядная тьма.

Случившееся в долине дало скверное воздействие на глаза Постникова. Подобно фонарику с намертво севшей батарейкой, зрение подмигнуло и погасло, швырнув в непроглядную темень. Все эти орбитальные удары доконали вживленную биоэлектронику окончательно.

Это было полбеды. Хуже оказалось другое: армейский реанимационный саркофаг раскололся надвое и залитый вытекшими физрастворами валялся в золе, безобразно раскинув свои трубчатые кишки. И он был пуст. Постников зашарил лихорадочно в пепле и ломких и шуршащих листьях. Искать мертвую в сумерках непросто, даже если у вас оба глаза в порядке. А уж если вы слепы, то лучше и не пытаться. К тому же осыпавшаяся после взрыва земля надежно спрятала тело. Тем не менее, он принялся ползать по земле, как безглазый червяк, обшаривая руками колючие сухие былинки, камни, пока каким-то чудом не наткнулся на холодную руку маленькой женщины в стороне от лестницы среди горелых пней и срезанных ударом веток. Он осторожно поднял ее и заковылял обратно к источнику подземного шума. Гудение из таинственной приозерной шахты помогло – без этого ориентира он забрел бы невесть в какие места. Да, очень похоже на то, что под землей работала вентиляция, чтобы охлаждать что-то спрятанное в глубине.

Становилось ясно, что никакой обратной дороги нет. Постников заметил, что Анна как будто потеряла вес. Странная легкость обхватила его руки и ноги. Но дышать при этом стало тяжелее, словно одновременно таяли гравитация и кислород. Обхватив Анну поплотнее, он зашагал на звук, нащупал носком ботинка каменный парапет, поднялся на него и встал на краю шуршащей чаши. Из нее поднимался в ровном и неторопливом ритме шорох гигантского вентилятора. Приноравливаясь к его частоте, Постников говорил шепотом:

– Плевать мы на это хотели, Аннушка. Да теперь уж все равно. Вот незадача: забыл спросить, как называется гора – да теперь уж и не у кого… Как он там говорил? Осенний вечер наступает быстрее, чем камень тонет в торфяном болоте? Ну, как говорится, за нашу советскую родину!

С неуклюжей и отчаянной решимостью Постников спрыгнул в непроглядный черный бархат, и они оба исчезли в черноте, которая даже не шелохнулась. В ту же минуту в горный склон хлопнула мертвая волна цунами, и она оказалась намного выше снеговой вершины, растаявшей в непроглядной фиолетовой пустоте.

26 глава

Ольга, часть первая

А что рассказывать? Особо-то и нечего. То время хранится в памяти не в виде непрерывной и последовательной линии, а чередой ярких картинок, случаев, поэтому рассказ о них получится скачущий, ломкий. Это будет прыгающая история, потому что рваные куски времени наслаиваются и путаются, как узоры на скомканной ткани, небрежно брошенной в сундук.

И была первая картина страшная, вторая яркая, а третья загадочная.

Световой луч медленно разрезал черную тьму, распух и превратился в светлый и шумный коридор, как в вокзальном подземном переходе. А маму на носилках положили у стены, чтобы на нее не наступали в суматохе, и она плоско и недвижно, закрыв глаза, лежала на носилках. Лицо матери было смертельно бледным в синевато-белом стылом освещении, а мимо тянулись десятки и сотни людей. С тех пор как Ольга очнулась, она не шелохнулась и не сказала ни слова. И глаз не открывала, лежала неподвижно, хотя пульс бился еле-еле, а рука была теплая. Приходилось следить, чтобы прохожие не спотыкались об нее.

А мимо шуршали бесконечной вереницей длиннополые арабы с зашторенными женщинами и бесчисленной малышней, шли бронзовокожие загадочные люди, индонезийцы шли с китайцами и еще невесть кто. Иные спрашивали у нее что-то, наверно, хотели помочь, но Ольга не отвечала. Тогда она еще не понимала языков, и ей было страшно. Она сидела возле носилок на полу в каменном коридоре, кажется, будто в аэропорту – сквозняки там бродили авиационные, даже уши от них закладывало, как в самолете.

Пришла женщина в красном жилете, она была из миграционной службы. Сразу выяснилось, что с лежачей больной в карантинный приемник нельзя, но и оставаться здесь в коридоре тоже нельзя.

Красножилетная погладила Ольгу по голове и сказала, что постарается что-нибудь придумать. Ушла, и через несколько минут вернулась с двумя какими-то старухами в черном, они были похожи на нездешних птиц.

– Вы с мамой одни? – послышался резкий, командный голос.

Ольга подняла голову и встретилась глазами с высохшей и высокой женщиной в очках в тонкой металлической оправе и в черной косынке под черным капюшоном и в длинном черном же пальто вроде балахона. Под темной накидкой на ней был надет странный белоснежный головной убор – вроде рыцарского кольчужного подшлемника, глухо закрывающего горло и плечи тонкой тканью. Тогда-то Ольга и поняла, что эта женщина – монахиня. Ответ ее быль перегрызен громовым раскатом. Снаружи загремело, как никогда не бывает даже в грозу, так ужасно, как никому в жизни не приходилось слышать, даже вздрогнули стены и пол. Поблизости громко раскричался младенец.

– Не бойся, – ласково сказала вторая монахиня, что была пониже и покруглее. – Это стреляет воздушная защита, по приемной станции никто не ударит!

– Вовсе я не боюсь, – возразила Ольга, – с чего вы взяли!

– Ну, давайте-давайте, поскорее в офис! – засуетилась красная жилетка. Она цепко ухватилась за носилки, и они покатились на маленьких черных колесах по полу в потоке прибывших, топавших как будто на посадку в обычный пригородный поезд. Узкий, словно школьный пенал, медицинский кабинет миграционного центра с трудом вместил всех.

– Мама совсем не разговаривает, – жаловалась Ольга. – Но она дышит и теплая.

– Твоя мама будет жить! Меня зовут сестра Клэр, а это сестра Агата, – твердо сказала худощавая монахиня.

Ну и чудные же имена, словно из книжки! Ольге первое время казалось, что монашки игрушечные. Как игрушки в сказке про Щелкунчика или в чудаковатой истории Андерсена. – Здесь где-то монастырь? – спросила она.

– Нет, дитя, не здесь. Но мы отвезем тебя с мамой туда, где вам будет лучше, – ответила дородная сестра. – Миграционные службы дали разрешение, да и корабль скоро отправляется.

Та, что была в очках, увлеченно занималась матерью – держала ее запястье и отсчитывала секунды с помощью толстых серебряных карманных часов на цепочке.

– Куда отправляется? – не поняла Ольга.

– Прямо сейчас мы вчетвером едем в порт, где сядем на океанский лайнер и через несколько дней будем на месте. Плыть будет разумнее, потому что поездки по материку и полеты теперь небезопасны.

Распахнулась дверь, и в офисный пенал дробной рысью влетел располневший и облысевший мужчина в такой же красной форменной жилетке. За ним по пятам прибыл из-за стен дробный треск – невдалеке поднялась стрельба. Ольге стало еще страшнее, но она изо всех сил старалась не подавать виду.

– Я врач, – холодно оповестила вбежавшего тонкая монашка, которую звали сестра Клэр. – Дипломированный доктор-реаниматолог. Состою сестрой в приютской клинике католической миссии в Финистер Пойнт. Вот моя социальная карточка. И прочие документы, пожалуйста.

– Да-да, все в порядке, в порядке, – рассеянно бормотал лысый чиновник, близоруко уткнувшись в свой планшет, к которому он приложил пластик монахини. – Как вы знаете, процедура не предусматривает такого, но сейчас не до строгостей – вы сами все слышите. У нас катастрофа, понимаете, беда. Некуда пристраивать прибывающих, а тем более инвалидов. Данные об этих двух прибывших – девочке и женщине – уже заведены в реестр. Если вы беретесь их эвакуировать в безопасное место – мы не станем возражать. Но я отправил сообщение в таунхолл Финистер Пойнта. Ваша обязанность сообщить об их прибытии в городскую администрацию, чтобы их могли навестить тамошние сотрудники по надзору за мигрантами несовершеннолетними.

– Это уж само собой. Все будет выполнено. Больная и ее ребенок, конечно, не прошли карантин?

– Какой там карантин, издеваетесь, что ли! Они прибыли меньше часа назад, да и нельзя, сами видите – женщина без сознания. По инструкции ее следует с ребенком поместить в закрытый спецбокс. Такое правило. Только он на поверхности – их там сторожить под обстрелом никто не захочет.

– Знаю я ваш спецбокс – это же верная смерть! Больная в нем умрет через полчаса, потому что у вас нет реанимации, а девочка останется без матери. В общем, я забираю обоих. Решено! – отрезала сестра Клэр.

Младшая сотрудница приемки неуверенно помялась, но возражать не стала, а ее лысый начальник поставил метку в планшете, обреченно прибавив, что деваться некуда. Он оправдывался:

– Знаете, то и дело постреливают по территории вокруг миграционного центра. Из минометов. Тут не до бюрократии, знаете ли. Эти, террористы, не хотят мигрантов, ведут себя как звери.

– Я думаю, вы дадите нам машину? – сказала сестра Клэр.

Приемщица закивала и замахала руками с явным облегчением: – Да-да, конечно, не беспокойтесь. Через минуту подадут и помогут погрузиться.

– Мы что, на корабле поплывем? – полюбопытствовала Ольга.

– Да. Так будет лучше, – ответила сестра Агата.

И добавила, что Ольга пойдет в школу, потому что без учебы девушке никак невозможно. Ей дадут все нужное, а сама Ольга будет жить при монастырской больнице, в которую поместят ее маму.

***

Ехали в раздолбанном микроавтобусе медицинской помощи. Худощавая сестра Клэр и в самом деле оказалась не новичком в медицинской практике и очень ловко управлялась с аппаратурой, в отличие от грузной сестры Агаты, всю дорогу бормотавшей молитвы. Напрягая слух, Ольга опознала латынь. Ничего не было видно за темной дорогой – ни бликов уличных фонарей, ни освещенных окон, только стены проступали под светом автомобильных фар, а потом вообще потянулись черные пустоши с парой таинственных тусклых огоньков совсем уж далеко.

«Скорая» вперевалку катила среди бесконечных виноградников, то и дело высвечивая на повороте ободранную виноградную лозу. Водитель сказал, что будут на месте минут через двадцать, но дорога оказалась ухабистая, и ехали они больше получаса, прежде чем сквозь лобовое стекло просияли бесконечные карнавальные огни. Это был круизный лайнер, назывался он чудным именем «Магнифика» и готовился к отходу в море. Когда машина приблизилась, Ольга увидела гору света, в самом деле похожую на горящий миллионом огней ночной мегаполис. Окон или иллюминаторов в боку этого высоченного лайнера было так много, что не верилось. Грузовые дроны с пчелиной деловитостью таскали из открытых ворот трюма на причал какие-то ребристые ящики и складывали в безупречные штабеля. Машина въехала мимо них в самое нутро корабля, где все четверо выгрузились и поехали на огромном лифте на десяток этажей вверх. Там их встретили особые морские сквозняки, подуло запахом моря. Сестра Клэр сказала, что они поплывут по океану, огибая юго-восточное побережье континента, и доберутся до города Финистер Пойнт, где найдется кому о них позаботиться.

Заселились в какие-то две минуты. Каюта на четверых с двухъярусными полками была похожа на вагонное купе, разве что привычного железнодорожного окна здесь не было – его заменял овальный проем с толстенным стеклом вроде авиационного иллюминатора с закрепленной рядом металлической крышкой на петлях. У сестер оказался при себе толстый саквояж, набитый всякими медицинскими штуками, они ловко разложили на столике склянки, тут же сделали маме укол, измерили давление и температуру, поставили капельницу. Ольга видела неподвижное мучнистое лицо матери, та глубоко спала. Сестра Клэр сказала, что маме в ее состоянии даже лучше, она может там жить очень долго, но лучше будет отвезти ее в больницу, чтобы принять существенные терапевтические меры. Маму аккуратно уложили на верхнюю койку (Ольге досталась такая же напротив) и подключили вентиляцию легких и кардиостимулятор к корабельной электрической сети. Сестра Клэр безотрывно читала в телефоне медицинские статьи и смотрела видео с операциями, а сестра Агата тихо твердила латинские слова, опустив голову и время от времени крестилась странно – ладонью слева направо. Глубоко в корабельной утробе проснулось и величаво разрослось тихое гудение двигателей, пол под ногами мягко повело вбок, и громадина трансатлантической «Магнифики» легко и незаметно двинулась прочь от берега.

Шли морем несколько дней. Сестра Клэр, как оказалось, была подвержена морской болезни. Она сутки напролет лежала пластом и со стоном бегала в крошечную уборную. Ее напарница все успокаивала «это не страшно, пройдет».

Несмотря ни на что, плаванье, доложу я вам, – это вещь! Одна только каюта, похожая на купе поезда, в которой и пахнет, как в поезде, краской и железом. Четыре лежачих места и узкий, словно кошачий зрачок, иллюминатор, который после выхода из порта был наглухо завинчен крышкой и опечатан руками бортового проводника – стюарда. Он сказал, что в случае непредвиденной ситуации (разумеется, полностью исключенной) все иллюминаторы любой палубы с правого либо левого борта или по обоим бортам будут открыты централизованно с капитанского мостика, если это потребуется для срочной эвакуации через оконный проем. Стюард показал, где лежали четыре спасательных жилета, надел один из них и с некоторой театральностью показал дважды, как он застегивается и отметил, что все срабатывает автоматически, едва только вы оказываетесь в воде. Но этого, конечно же, не случится.

А поздней ночью, когда обе монахини задремали на нижних полках, Ольга бесшумно спустилась на ворсистый дрожащий пол, выползла из каюты, по-кошачьи прокралась по скудно освещенному коридору, вскарабкалась по двум каким-то железным лестницам, потянула запорную рукоять и толкнула дверь. Та подалась, и в лицо немедленно толкнул холодный и тугой ветер. Ольга вышла на квадратную прогулочную палубу, совершенно безлюдную в ночной час. На палубе было ветрено, сильнее чувствовалась качка. Студеная спина моря была усеяна золотыми искрами – отражениями сияющих правильных линий, проступивших в ночном небе в виде загадочной золотой решетки. Озябнув, Ольга вернулась и юркнула под одеяло, ее отлучка оказалась незамеченной.

Как прибывает в порт круизный лайнер? Как городской квартал, который движется по морю. Вдоль береговой линии, как древний кит, он проплывает над деревьями и черепичными кровлями. А зимой, в ранних сумерках, линии иллюминаторов горят, словно бесчисленные окна спальных районов. И кажется, что с этими огнями приехала интересная и многообразная жизнь, обязательно мирная и радостная. По радио сообщили, что скоро «Магнифика» причалит в порту города Финистер Пойнт. На берегу теснились дома со сплющенными с боков, как лица в ладонях, фасадами. Неширокие улицы города Финистер Пойнт, показались Ольге необыкновенно милыми и уютными.

– Добро пожаловать в Миссию Союза ордена святой Урсулы! – сказала сестра Клэр радостно и важно.

Обитала эта миссия в пределах довольно просторного земельного, огороженного красивой стеной из крупного серого камня. Сразу за красивыми входными воротами в резной арке вошедшего встречал гранитного цвета храм, к его противоположной от парадных ворот стене притиснулось маленькое кладбище на десяток надгробных камней. Сбоку – небольшой дворик для прогулок обитательниц пансиона. Одноэтажный флигель-дормиторий из красного кирпича. С противоположной стороны от церкви – другой дом, в котором жили около десятка монахинь, а уж совсем на задворках, вдаваясь в тенистый Юнион-парк, стояло небольшое здание, как раз в нем и располагалась больница, в которую и поместили маму. А Ольгу поселили во флигель красного кирпича. Это было солдатского вида строение, пустовавшее до поры без воспитанниц, потому что их со временем, как пояснили ей. Ольге сразу не понравилось, что флигель как снаружи, так и изнутри напоминал казарму, поэтому на следующий же день ей позволили поселиться в каморке для дежурной сестры, где из-за тесноты перемещаться можно было только боком. Но первую ночь в миссии ей все же пришлось провести на жесткой дощатой кровати в промозглой общей спальне, где незримо реял призрак насморка и простуды. Против корабельного уюта вообще одни слезы.

Флигель для воспитанниц назывался «кампус». Она пока что оказалась единственной жилицей в нем, но сестры планировали набрать в будущем году к началу учебы еще человек двадцать девочек. В кампусе стояли койки и в умывальнике торчали десять краников. Вода в них только была холодная, но это на пользу растущему организму, по утверждению сестры Клэр. Обтираться холодной водой по утрам крайне полезно. Выяснилось, что она была не только врачом, но числилась интендант-сестрой (заведующей хозяйством, как поняла Ольга). Давно должны были прислать из Старого Света матушку-настоятельницу полного профиля, да все никак не получалось, и поневоле главенствовала в монастыре, в пансионе и в больнице поджарая сестра Клэр.

– Главное – упорядоченная жизнь! – торжественно вещала интендант-сестра. – Вам следует всегда помнить, что без нашей помощи вам не довелось бы выжить. Вы с этим согласны?

– Да, я это помню. Спасибо.

– Не мне спасибо – а вот кому, – сестра указала на зеленое каменное распятие, висевшее на белоснежной стене ее кабинета. – И в благодарность от вас ждут не слова, а дисциплину и трудолюбие!

Она рассказала, что на территории миссии действует полный запрет на мобильные телефоны, смартфоны, планшеты и прочие недопустимые устройства.

– Жизнь всех в нашей общине подчинена строгим правилам, или регулам. Правила в целом крайне просты. Вы делаете то, что вам говорят, а того, что не говорят – не делаете.

К монахиням заходить не воспрещалось, но при этом было ясно, что воспитанницам у них делать нечего.

Итак, первое утро на новом месте. Ольга дико не выспалась – было жестко, да и новизна обстановки. Солнце заглядывало в окно и черно-белое облачение сестры Агаты празднично сверкало в его лучах.

– На зарядку!

Если говорить начистоту, отнеслись к ней вполне по-человечески и напрямую в религиозные дела не затягивали. Разве только сестра Агата спросила: крещена ли ты, дитя? Ольга ответила что да, но только она православная.

– Это годится, – обрадовалась монашка. – Это очень хорошо.

Она погладила Ольгу по голове и добавила, что посещение служб в храме исключительно добровольное.

Так началось первое утро Ольги в новой жизни. Горячей воды не было. Душ – пожалуйста, но в водопроводе только холодная, точнее, ледяная после первых сравнительно пригревшихся за ночь капель. Обтирайся с пользой для здоровья. А отопления в кампусе принципиально нет, так что вода поутру бодрит неописуемо.

– Мытье рук и шеи еще не сгубило ни единой души на свете, – назидательно сообщила сестра Агата. И подсказала запасать воду в ведре на ночь.

Она показала классную комнату, библиотеку, двор для прогулок и занятий портом. И стали жить дальше. И было житья Ольги в миссии полтора года.

Стылый февральский ветер с натугой выгребал из океана дождь, чтобы тот не пропадал попусту, а правильно лил на землю. Ветрище комкал волны, чтобы ловчее было швырять их в каменную пристань. Лестница от набережной к воде по 16 килокалорий на каждую ступеньку. Качели на детских площадках, гуляют собачники с кульками для какашек. И монахини, похожие на странных и нелюдимых птиц, которых для чего-то одели по-людски.

Сестра Клэр говорит, что нет никакого старого света и что это глупые выдумки. О них следует забыть и сосредоточиться на будущей жизни. Она направляла обучение поистине железной рукой. Культура занятий была на высоте: «Человек стал человеком как раз потому, что ему было трудно, а не легко». И человек в школе состоял пока что один.

– Только дисциплина и усердие! – очень отчетливо произносила интендант-сестра и строго погладывала поверх железной оправы на Ольгу. – Только они помогут добиться достойного места в жизни и не стать позором для памяти родителей!

– Но мама ведь жива? – спрашивала Ольга. – Она ведь не умрет?

Ну и вот, извольте, прошло месяца три или четыре, и зима уж давно наступила. Мама все не вставала с больничной койки и жила на искусственной вентиляции легких, и надо было как-то жить дальше.

Город Финистер Пойнт невысок и с любого румба полностью продувается ветром. Он будто сунулся с берега в море и разлегся на воде узкими своими улицами, причалами и кранами, отрезанными от материка сетью городских каналов. И получалось, что можно было гулять по морю пешком. Если впервые увидеть его со стороны залива, как это доводится тем, кто прибывает морем, то выглядит он так. Федеральная автотрасса из Эфраима падает к океану между скалистых вершин, которые ближе к городу обтаивают, оседают, превращаясь в округлые кофейные холмы. Прежде, пока не была осушена дельта реки, между ними вечно чавкала жидкая торфяная грязь, а под мощным слоем дерна всегда водилось неубиваемое болото. Но с тех пор как вода отводится через городские каналы в залив, болота высохли.

Крыши из металлочерепицы, зеленые сады, мачты. Разноцветные трапециевидные фасады домов на улицах, круто сбегающих в сторону порта. Финистер Пойнт и думать не желал об осени. Южные деревья с кронами, как пламя свечи, еще были полны убедительной зелени, но ветер с океана налегал уже сырой, промозглый. Ужасно Ольге нравилось смотреть, как лайнеры шли поодаль вдоль побережья, а зимой, над городскими огнями они сияли как новогодние елки под гирляндой. Когда такой плавучий город приставал в порту, то верхние палубы были видны издалека, выдаваясь над приземистыми городскими кровлями, словно иллюминованная к празднику крепость на холме. Острый голубоватый нос гигантской многопалубной «Магнифики» не умещался в порту и торчал далеко вдоль сочных прибрежных лугов, привязанный толстенными канатами к бетонным быкам возле волнореза. Лайнер был похож на плавающий городской квартал, который океан прибил к земле.

Если бы спросили – что за город такой Финистер Пойнт? – то Ольга ответила бы, пожалуй, что он похож на старый советский мультфильм про Чебурашку. Таким она увидела его в последний год своего детства. Ей нравится здесь. Свежий и пряный аромат травы наплывает с густых сенокосных лугов, а эти самые луга начинаются рядом, в двух шагах, и даже норовят вылезть отовсюду на улицы и даже на площади, притворяясь для виду парками, потому что Финистер Пойнт – совсем небольшой город, а трава растет быстро.

– Здесь не тропики. Океан слишком холодный для плавания! – настрого предупредила сестра Агата.

Но в целом старушка оказалась совсем не строгой и называла Ольгу удивительным словом «ясколка».

– Откуда вы родом? – спросила Ольга.

– Я из Беларуси. Родилась в Могилеве, где мои родители работали на строительстве завода. Они оба инженеры-проектировщики, если я правильно называю. Когда мне было три года, мы переехали в Краков. Там закончила школу, и с тех пор вот… – и сестра развела руками.

Здесь следует заметить, что голос у сестры Агаты имелся выдающийся. Когда она была в духе и смеялась, раскаты ее хохота, казалось, проникали в самые дальние закоулки и носились по всему кампусу. Что касается интендант-сестры, то она часто сама вела мессы в церкви Непорочного зачатия, от которой океан был в двух шагах, только не в сторону парка, а в обратную. Ольга как воспитанница пансиона могла участвовать в церковном хоре, но она ужасно тогда робела. В хоре пели подростки и дети из города и городского округа, и ей страшно нравилось слушать это пение. Еще нравилось ей смотреть, как многоцветный свет от витражей просвечивает пушистые волосы поющих, когда они выводили Civitas Sancti tui. Эта музыка долго потом отдавалась у нее внутри.

Птицы в августе летели в небе аналогичным треугольником, что летали дома, в прежнем мире. За хмурым окном стонал дождь. А для матери – маленький медицинский бокс, затем одноместная палата в монастырской больнице, где Ольга вызвалась помогать уборщицей. Мама все не просыпается, и только на мониторе видно, что она медленно дышит и что ее сердце бьется.

За все время она сказала ровно два слова. Это случилось поздним вечером в начале зимы, когда в палате была только она и Ольга с ее домашним заданием по китайскому языку. Мама в полной тишине сказала:

– Меня нет.

Ольга взметнулась иприслушалась. В напряженной тишине не было слышно больше совсем ничего, если не считать попискивания медицинской электроники и еле долетающего шума ветра за окном. В тот вечер мать не сказала больше ни слова, да и вообще с тех пор никогда не подавала голоса. Став постарше, Ольга даже думала иногда, что ей послышалось или разыгралась фантазия.

– Что видит мама? – задала Ольга вопрос интендант-сестре во время очередного осмотра пациентки.

– Только поток света. Он теперь заменил ей все – и звуки, и мысли, и прикосновения, – ответила сестра Клэр. – Она застыла в ярком луче, но тебя-то она точно слышит.

Ольга вспомнила, как внезапно туннель метро вывез ее саму в подземный коридор. Яростно-змеиное шипение пневматики на станции Трокадеро, женские крики и режущий визг металла снова воскресли в голове, и она непроизвольно прикрыла уши ладонями. Нужно было вот что. Письмо папе следовало написать – во что бы то ни стало. Даже если это невозможно – то способ изобрести. Ведь он совсем ничего не знает и, конечно, мучается.

– Миссия готова финансировать несколько лет вашего пансиона, но от вас потребуется заняться делом. В вашем возрасте вам дают возможность обучаться. Надеюсь, вы цените это? – сказала как-то раз настоятельница, вызвав для разговора Ольгу в свой ледяной кабинет с тонким малахитовым распятием. Ольга кивнула. Святая Урсула – «маленькая медведица». Покровительница школьниц. Последовавшие за этим месяцы оказались долгими и пустыми. Ольга училась вместе с десятком постепенно набранных учениц из города, помогала убирать классную комнату и больничный этаж в главном корпусе (в основном пустующий этаж). Все было бы невыносимо и до скверности тоскливо, если бы в списке помещений для уборки не значилась библиотека.

Монастырская библиотека стала для нее радостной находкой, сокровищем Аладдина. В ней оказались не только жития святых, как это ни удивительно. Ольга сначала думала, что там отыщется разве только биография Франциска Ассизского и прочих знатных католиков, но, к счастью, она ошиблась. Стены красного дерева насыщали библиотечный воздух древним колониальным покоем. Гнутые железные стеллажи под белой, кое-где облезающей краской. И – старинные бумажные книги с чудесным запахом и тугими обложками. Expandi manus meas ad te, anima mea sicut terra sine aqua tibi. Простираю к Тебе руки мои; моя душа без Тебя – как земля без воды. Вульгата.

Но главное была даже не Вульгата, а живые и прекрасные старинные истории – Дон Кихот, мистер Пиквик, Алеша Карамазов, Настасья Филипповна. Ольга чувствовала каким-то наркоманом, потому что без одной-двух страниц на ночь не могла уже заснуть. Мало того, она нашла способ удирать после обеда, когда все было тихо, на берег моря, чтобы читать там, но если только погода случалась хорошая. Там с незапамятных лет торчала среди голого песка и топляка старая ажурная беседка из кованой стали – морской климат быстро разделывался с ней, и ее кровля проржавела, уже почти не держала дождь, сделав беседку с годами скорее живописной, чем полезной. Но все это были пустяки, главное – под звуки моря читать оказалось в разы интереснее, чем перед сном под одеялом.

Конечно, покидать территорию пансиона без разрешения не разрешалось, но Ольга без затруднений удирала, это оказалось проще простого. Выходы никто не сторожил. Достаточно выйти через заднюю калитку (ее вообще никогда не запирали) в Юнион парк позади миссии – и ступай себе куда заблагорассудится. Однажды утром в пятницу Ольга так и сделала в сотый раз. Был восхитительный пригожий день. В реке ходил крупный лосось – прямо посреди города, он лез по каналам, беспокоя диких гусей. В ясную погоду на набережной за бетонными блоками собиралась кучка молодежи из города. Вели парни и девушки себя странновато – сидели в своих гаджетах и не обращали внимания ни на море, ни на чаек. Начинали орать порой так, что, наверно, слышно было на дальнем берегу залива. Вот и сейчас горстка подростков, едва ли старше ее самой, спряталась от ветра за гранитной стенкой, воробьями рассевшись на каменные столбы для причальных канатов. Уткнулись каждый в свой смартфон и молчали, что казалось Ольге неестественным.

Отсюда открывался умиротворяющий вид на игрушечные домики по дальнему берегу задремавшего в штиль залива Финистер Бэй. Чудные были названия островков и скал на воде: Старая Моника, Плешивый Грег, Чертова Башка. Ольга смотрела на этот последний островок со смешным именем. По сути, это не более чем здоровенный каменный валун, торчащий из воды в полукилометре от берега. Немного издали на голову пловца. На Башке виднелся автоматический маяк на металлической треноге – силуэт вроде Эйфелевой башни. Чайки парили над ней, словно самодельные воздушные змеи из тетрадного развернутого листа, которые держатся в воздухе на нитке.

Вокруг Чертовой Башки, начиная с обеда, деловито плавал какой-то парень на самодельном катамаране, сделанном из пары огромных пластиковых баллонов. Он ловко ловил ветер и собирал устриц, пользуясь отливом. Ольга видела его там несколько раз, и однажды он подплыл к берегу и заговорил с ней:

– Ты что, монастырская, что ли? – голос у парня оказался сиплый, будто простуженный, да и неудивительно.

– Я временно живу в пансионе, – ответила Ольга. – А ты устриц на еду собираешь?

– Что толку переводить паек на всякую рвань, – угрюмо отозвался парень. И неожиданно собачьим движением почесал голову. – Устрицы и морские раки в лавки идут. У нас другая еда.

– У кого это – у вас?

– Ну, у нас. Которые на островах живут.

– А здесь не край земли разве?

– Ничего похожего, – хмуро ответил парень. – Финик вовсе не край земли. К востоку недалеко есть острова, моя семья оттуда.

Так Ольга узнала, что к востоку есть еще обитаемые земли и Финик – не край земли.

– Острова-то я не видела, даже когда ясный день. Далеко, наверно. Даже не знала, что там люди живут.

Парень хмыкнул и не пожелал отвечать. Он потянул какую-то веревку, на ветру хлопнул парус, и его лодка, накренившись, заскользила прочь от берега.

– Добрые-то люди без дела не шатаются – укоризненно крикнул он, удаляясь. – В университете на политика учатся или, не тратя впустую времени сразу банки грабят!

– Нечего сочинять-то, – скептически сказала Ольга. – Умник нашелся!

Под океанские вздохи сверху упал тонкий перестук сыплющейся гальки, и к воде неуклюжей уткой проковыляла дородная черно-белая сестра Агата. Она с душевной болью покачала головой, но сказала только, что Ольге домой пора.

Жуткое время – месяц февраль в городе Финистер Пойнт. Зимний океан взметывается яростными белыми крыльями, врезаясь с разбегу в острые и высокие скалы. Волна, как атакующая тяжелая кавалерия, грудью сшибается с набережной. Вздрагивает земля и водная пыль оседает на лице. Даже смотреть страшно, но глаз было не оторвать.

Как-то раз Ольге довелось видеть, как сестру Агату и вторую монашку возле уличной лавки грязно обругали какие-то женщины, причем с ними был ребенок не старше пяти лет. А когда она после спросила сестру, почему она не возражала и не пожаловалась, та ответила, что замечать подобное ей не положено, вот она ничего и не заметила. За что женщины обидели походя монахинь – непонятно. Ольге все это показалось неправильным и странным.

Было тогда еще одно примечательное происшествие. Однажды белесым утром невидимое солнце лезло из-за доков, но туман перехватывал и проглатывал все его тепло до крошки, накачивая воздух отпаренной сыростью, как в прачечной. Ольга обрабатывала шваброй безмолвные больничные коридоры, в то время как туман бессовестно лез с улицы в больничный корпус. Ее внимание привлекла одна дверь. Это была строго-настрого запрещенная дверь, за которой обитала неизвестная ей пациентка. Входить в эту палату абсолютно запрещалось всем, кроме интендант-сестры и дежурной монахини по больнице. И надо же было такому случиться, что именно в этот час загадочная дверь оказалась полуоткрытой – вероятно, по чьей-то небрежности.

Обомлев от тревожного любопытства и собственной дерзости, Ольга тихонько потянула за дверную створку и просунула голову вперед. В запретном помещении было тихо и сумеречно. Поодаль, за тесным небольшим тамбуром, проступал из полумрака на голой белой стене вполне ожидаемый черный крест. Но полумрак в большой палате был какой-то необычный. Ольге стало любопытно, и она бесшумно шагнула еще.

Вмиг сделалось светло – вспыхнул жесткий верхний свет. В нем показалась кровать черного дерева, украшенная резьбой, с кружевными простынями. Толстая пятка пациентки торчала из-под белоснежного атласного одеяла. С антикварной постели послышался грозный кашель, и сиплый женский голос спросил: «какого дьявола дверь настежь? Сквозняком меня угробить надумали?».

Ольга захотела повернуть назад, но сиплый клекот ее прибил к месту:

– Девочка? А ну, подойди! Хотя нет – стой там! Ты больная, отвечай быстро?

– Нет, сударыня, – ответила Ольга, – я приехала с мамой, пострадавшей в пути. Она в коме, а я при ней в пансионе живу.

– Хм… – задумчиво отозвалась резная кровать. – Тогда можешь подойти. Только дверь притвори плотнее – зверски дует. У этих монахинь тут убийственные сквозняки, удивительно, что они все еще не перемерли все до единой!

Заметив, что Ольга мнется в нерешительности, женщина прикрикнула: – Эй ты, девочка, не бойся! Иди сюда! Как тебя зовут?

– Меня Ольга зовут. И вовсе я не испугалась, вот ни капельки!

– Да уж поняла, как тебя зовут, нечего кричать! Очень приятно, девушка. Я родом из города Сантьяго-де-Керетаро, мой родной дом был возле памятника донье Хосефе Ортис де Домингес по прозвищу «старый канделябр». А имя мое – Соледад-Магдалена Кастро-и-Леонор!

– Ух ты! Так вы мексиканка! То есть, прибыли из Мексики в Новый Свет!

– Ха, тоже мне знаток, умора! Да любой бы догадался, просто нечего и думать!

Ольга подступила ближе и неплохо рассмотрела плотную и сильно уже немолодую женщину в шелковом халате и с зачесанными под гребень седыми и пышными волосами. Глаза у дамы были черные как угли и посматривали едва ли не спесиво. А хохотала она так, что даже становилось страшновато.

– Что это там у тебя торчит из кармана фартука? – потребовала мексиканка со сложным именем. – Стащила что-то? А ну покажи!

– Это книга. География.

– Дай сюда! У тебя в кармане география Старого Света. Зачем она тебе сдалась?

– Она из библиотеки, мне стало интересно прочитать.

Женщина изъявила к этому полное пренебрежение:

– Пеор! Очень плохо, хуже некуда! – заявила она и рассмеялась. – Учебники вздор, на помойке им место. Посмотри лучше, что я тебе покажу!

Мексиканка очень живо размахивала руками, и мимика у нее была как у спятившей. Ольга, чего таить, сначала побаивалась ее, но со временем стало ясно, что страшная женщина вдруг оказалась совсем не страшная – а просто странноватая, даже стало интересно.

– Гляди! – Соледад-Магдалена мановением оперной дивы выключила верхний свет.

Однако темноты не случилось. Вместо этого больничная комната наполнилась светло-лучистой и мягкой палитрой разноцветных лучей, словно кладовая Хозяйки Медной Горы от самоцветов. Ольга никак не могла взять в толк, откуда взялась эта беззвучная светомузыка, только смотрела во все глаза и дивилась.

У обитательницы секретной палаты была построена на двух сомкнутых журнальных столиках невиданная машина, или правильнее сказать, устройство с сотней цветных оптических линз, зеркал, кристаллов, фильтров и фиксаторов. На вход здесь подавался ровный белый сноп от электрического фонаря, и этот световой поток ловко дробился, рассекался и перетекал в разные стороны, распадался на составляющие, скрещивался сам с собой тонкими волосяными струями, образуя едва ли не букеты из живых цветов в воздухе, как будто порожденных прихотливой природой, а не обычным белым сиянием. Из-за этого больничная палата напоминала больше яркий бред восточной сказки или вступление к цирковому представлению.

– Ну как, некрасиво? Это некрасиво? – ревниво допытывалась больная.

– Как витражи в храме. Только другие. По-другому сделаны.

– Ха, ну хоть что-то соображает! – обрадовалась сумасшедшая. – Нет в жизни ничего красивее правильно устроенного света, ясно?

– Ясно.

– А теперь беги, а то я страшно устала и просто падаю с ног. И смотри не попадись сестрам, не то тебе влетит.

Мексиканка странным мановением прорезала воздух сверху вниз, а потом слева направо и сказала: ступай, бог даст тебе благословение!

Ольга не осмелилась спросить даже у сестры Агаты о чудаковатой пациентке. Однако со временем ей удалось стороной выяснить, что в пансионе уже немало лет проживает вдова одного местного миллиардера, спятившая после его убийства в криминальной перестрелке, ужасно религиозная и считающая себя неизлечимо больной. Соледад-Магдалена овдовела уж давно, но все еще страшно богата. Тронулась умом, как уверяют всех ее родственники, но на самом деле она просто не хотела видеть приторных физиономий родни, как говорила она сама, хоть ей и было по карману нанять лучшую в мире сиделку на дом или построить больницу для себя одной. Но нет же. Она решила уйти в монастырь – да и не так скучно было в миссии, как дома. Для нее в храме Непорочного Зачатия устроили особый балкончик, прикрытый от взглядов узорной решеткой, и она почти всегда находилась там, когда шла месса. Разумеется, ее поселили при монастыре из сострадания, но и платила она за пансион очень даже недурно, не считая единовременных пожертвований. Рассеянно напевала «Соледад, Соледад…» и в сотый раз рассказывала задремывавшей дежурной сестре, как был волшебен праздник каштанов в начале ноября, отмечаемый ее древними предками в Андалусии.

27 глава

Ольга, часть вторая

Глупое, в сущности, происшествие почему-то запало в душу Ольги зерном неведомого злака. Случай был не просто странный – нелепый и чудовищный, но почему-то Ольге очень хорошо запомнился тот разлапистый световой сноп, пронизывающий комнату, как присутствие совершено иного, свежего и удивительного свойства, преобразующего жизнь. Через недели две она откопала в библиотечных запасниках шикарно изданный альбом для художников с сотнями названий и примеров цветовых оттенков, многих из которых прежде даже не слыхала – чего только стоят «амарантовый», «коричневый, он же умбра жженая», а еще загадочный «селадоновый». Словно рычажок повернулся в ольгином мозгу, и она впервые увидела, из какой прихотливости складывается мир.

Взять хотя бы аллею рододендронов, что расцвели в Юнион-парке по весне. Поместив страницу на фоне крон и покрутив палитрой, Ольга установила: цвета бутонов варьируются от расцветки амарантовый мадженто до розовой фуксии. Это маленькое открытие изумило ее и наполнило непонятной радостью и предчувствием новой мысли, которая может стать крайне важной во всей ее жизни, только пока еще ей не давалась никак.

А потом мама умерла. Ушла очень тихо. В самом деле, космические катастрофы беззвучны.

Ольга была приглашена в белый кабинет. Интендант-сестра отчетливо изложила суть дела:

– Миссия не имеет права хоронить неустановленных людей на муниципальном кладбище, равно как и на территории самой миссии. Таковы законы муниципального образования. Погребение будет проведено после кремации по обряду путешествующих и усопших в море, в присутствии священника и со всеми предусмотренными молитвами. Запись о погребении будет внесена в архив города Финистер Пойнт. Это бюрократия, девочка моя дорогая, и я сочувствую тебе, но по-другому никак.

Похороны состоялись следующим на рассвете в Финистер Бэй. Был невыносимой красоты восход солнца. Лайнер «Магнифика» придет в финистерский порт около восьми утра. Замшелые зеленые валуны – как изумруды, высыпанные на мелководье. Яркий портовый буксир отвез урну с кремированным пеплом, Ольгу, приезжего сухонького старичка-священника и сестру Агату на середину залива. Старик бормотал неразборчиво положенные слова – «прах к праху». Только прах на этот раз оказался к воде – урну опустошили в морскую воду, сказали «аминь», и буксир заторопился к берегу.

Ольга не торопилась в кампус и до глубокого вечера сидела в железной беседке. Растаял без остатка погожий день, парочки на закате деликатно фланировали вдоль воды, чайки допоздна кружили над набережной и портом.

Наступил день рождения, и вот ей уже страшно вымолвить как много лет – двенадцать. А через несколько дней, когда она убирала коридор главного корпуса, Ольга случайно подслушала разговор в кабинете исполняющей обязанности настоятельницы. Беседовала сама интендант-сестра с одной из монахинь. В словах собеседниц сквозила удивленная ирония:

Интендант сестра интересовалась: «хорошенькое дело! А это за чей счет?».

«Это бесплатно, – ответила ее собеседница. – Сказали, что образование и здравоохранение теперь бесплатные!».

«Как это возможно? Что это у них такое началось – коммунизм, что ли?».

«Наверно, никак невозможно. Но в городском совете именно так сказали».

«Ох уж мне этот их городской совет, прости, Господи! Доводилось вам видеть этих начальственных дам с русским акцентом в таунхолле? – допытывалась сестра Клэр. – С такими, знаете, высокими прическами».

Ее собеседница понимающе молчала. Кивала, очевидно.

«Вы слышали, эти русские дамы на высоких каблуках с утра? Если понимаете, о чем я?».

Было слышно, как обе тихо захихикали. А в середине марта сестра Клэр опять вызвала Ольгу в кабинет «для важного сообщения». Интендант-сестра надела свои стальные очки и сказала сухо, как, впрочем, и говорила всегда:

– Итак, миссия позаботилась о вас и о вашей адаптации в социуме. Ваша мать получила достойное погребение. За счет средств миссии, следует отметить!

– Ничего себе достойное: в море высыпали порошок! – отозвалась Ольга с задавленной слезой. – Могилы даже не осталось!

Но интендант-сестру ничем пробить было невозможно. Она раскрыла тонкую папку и сообщила, что муниципальные власти предлагают всем детям, обитающим в детских домах, приютах и благотворительных учреждениях бесплатно посещать развивающие занятия. На выбор предлагались рукоделие, кулинария, или музыка. Ольга, недолго думая, выбрала третье.

Интендант-сестра подвела итог, вычерчивая пометки в виде черных квадратиков в настольном календаре: – Итак, сегодня 16 марта. Завтра сестра Агата отведет вас в муниципальную музыкальную школу. Я лично проинспектирую, чему вас учат, чрез месяц.

С раннего утра яхты в порту сверкали выпуклыми грудинами парусов. С залива потягивало ряской. Монахини чистили по весне парк – секвойи, сосны и другие деревья уже вымахали порядочно, а газоны уже совсем скоро придется подстригать. В небе проступил и медленно растекался на верховом ветру ажурный облачный веер.

Ольга под приглядом сопровождавшей ее сестры Агатой направлялись в городскую музыкальную школу. Был ранний день. Узкие разноцветные фасады на холмистых улочках возле залива сияли, словно плашки ксилофона. Ольга перепрыгивала через лужи, а величавые, словно персидские сатрапы голуби предпочитали до поры слоняться черепицам, не торопясь планировать на мокрую брусчатку. Дикие гуси уже прилетели из-за моря, и в разрезающих город каналах плавали с большой важностью, как артисты императорского балета.

Ольга волновалась, шагая следом за сестрой Агатой с ее белым поясом, края которого плескались на морском ветру.

– Дай бог за каждую бурю по радуге, за каждую слезу по улыбке, за каждую тревогу по надежде и за каждое испытание радость. За каждую беду – верного друга, за каждый вздох – беззаботную песню и за каждую молитву – воздаяние. Заучи эти слова на всю жизнь, – говорила монашка. – Даже если не веришь в них.

Они пришли. Солнце успело здорово прогреть аккуратную зеленую лужайку под окнами и пролезть через них в просторный школьный коридор. Старательно перешагивая через наклонные яркие столбы, Ольга жмурилась в ритме слепящих солнечных ударов. Это совсем не было плохо, а наоборот, оказалось хорошо и весело. Через открытые рамы вкусно пахло травой и землей, просыпающейся к лету, а еще немного стенной краской. Гулкий коридор оказался набит нанесенным снаружи шорохом юных листьев и чириканьем воробьев. Квадратные каменные плиты пола случайным образом размечены были ярким потоком, что процедили кроны школьного сада. И этот мимолетный узор не худо было бы зарисовать для памяти.

Остановились они перед белой крашеной дверью класса, на которой висела табличка «M-me Marine Olive-Tailleur», и стали ждать конца урока. Здесь хорошо слышалось, как ученики долдонили хором какое-то математическое правило. Голоса их были полны безнадежной тоски людей, запертых в классной комнате и лишенных счастья погожего весеннего дня. Только на математику было не очень похоже – резкий крик учительницы неожиданно прервал тоскливый детский бубнеж и перелился в такую чистую и прекрасную ноту, что об арифметике не могло быть и речи. За дверью детские голоса подтянули ему звонко, но вразнобой. Из-под коридорного полотка прокричал звонок, и занятие остановилось. Через полминуты дверь выбросила в коридор примерно с дюжину галдящих напропалую учеников, а пришедшие, постучав, вошли в класс.

– Из какой вы страны? – спросила мадам Олив. Удивительно, что она всегда обращалась к Ольге строго на «вы».

– Я русская, – ответила та.

– Тогда вам, наверно, непривычна местная зима. Сейчас только середина марта – а уже вовсю зеленеет. У вас дома, наверно, в это время еще лежит снег.

– Нет-нет, это хорошо, – сказала Ольга. – Здесь ведь океан. Он не особо теплый, но из-за него мягкий климат. Цветов много и трава гуще.

– Это недурно, – после некоторой заминки отозвалась мадам. – Думаю, из вас может выйти толк. И главный вопрос: вы любите музыку, нравится ли вам петь?

– Очень люблю! Но я не пробовала петь никогда.

– Прекрасный повод это исправить! А ну-ка, молодая леди, покажите, как прекрасен ваш голос.

Ольга ужасно стушевалась и сказала «нет».

– Да спойте же, – не отступала учительница, – здесь все свои. Какая песня вам нравится?

– Мне нравится песня про русалку, – призналась полуживая от смущения Ольга.

Учительница щелкнула пальцами, примолвив «аккордеон, начали!» и стала подыгрывать на банджо – как-то очень красиво, неторопливо и размеренно, в то время как аккордеон в руках тощей, вытянутой в высоту девчонки мигом подал голос, тоже вступив очень в тему.

И тогда Ольга в отчаянии затянула слышанную ею по радио песню, она ей нравилась:

Безмятежно дышит

Наш отец океан,

И все прекрасно слышит

Через туман.

Печали забудь

Навсегда позади,

На зов океана

Смело иди.

Мадам заявила, что это прелесть – так самозабвенно петь бульварные песенки из радиорепертуара и добавила, что возьмет эту девочку в свои руки, пока та не пошла неверным путем.

– Никогда тебе не бывать великой певицей, – определила она, – но на одну песню тебя может хватить. А вот неудачи в творчестве полезны. Они прочищают и нос слезами, и мозги мыслями. Что ж, святая сестра, привели ребенка в школу? И ступайте себе с миром, матушка!

– Я лучше в классе посижу, – кротко возразила сестра Агата. – Воспитанницу одну оставлять нет у меня разрешения. Вы позволите, пани учительница?

– Куда же мы без вас, – вздохнула учительница.

Наставница музыки быстро переключилась и уже через минуту распекала костлявую аккордеонистку (звали ее удивительным именем Дейрдре), которая сыграла разок не ту ноту:

– Рыбой разве что с таким талантом торговать, а не на эстраде красоваться! Два часа сверхурочных гамм!

Тут же застучала по пюпитру дирижерской палочкой и громко провозгласила, наверняка что и на лужайке за школой было слышно:

– Дети, внимание! Не за горами праздник – День независимости. На этот день запланирован концерт, и в нем будет выступать кто-то от нашей школы. Не думаю, что публике доставит удовольствие видеть и слышать то, что ее ученики сегодня в состоянии ей показать, если только наша цель не в том, чтобы навсегда отпугнуть людей от музыки, разумеется.

Ученики прыснули смехом, и все были отпущены на перемену.

Ольга не знала, куда податься, и присела на стул возле сестры Агаты. Прыгающим мячиком подковыляла к ней круглая и коренастая девчонка, чернявая, хромая, и взмахнув руками и громко пыхтя от смущения, выпалила:

– А меня Хава зовут! А тебя? Ты приютская? Ой, в смысле монастырская? Мы такие же, только у нас детский дом за городом, во какой здоровенный! Мне мина перед переездом ногу оторвала, а после него она оказалась короче – но зато ведь на месте. Но это ерунда – я ведь умирала, а теперь танцевать могу!

В доказательство Хава отбила какую-то радостно-сумбурную чечетку, а сестра Агата неодобрительно покосилась на нее поверх очков, оторвавшись на миг от служебной книги.

Круглая смешная девчонка по кличке Хава-Хромоножка выдувала на трубе так чисто, что становилось на душе отчего-то больно и сладко. Здорово играла. Голос у нее был так себе, но петь она обожала и сейчас же что-то неразборчивое запела.

– Хватит подвывать! – взмолился хором класс. – Душа не принимает! Уши вянут! Хромоножка, захлопни пасть!

– Девушки, ребята, только не ссорьтесь! – умоляюще говорила сестра Агата. Да Хава и сама уже покатывалась со смеху вместе со всеми.

– А ну, дети, собрались! – мадам Олив застучала палочкой по пюпитру. – Что за бедлам! Нет, не годитесь вы для сцены, разве что вагоны разгружать!

Так начались ольгины занятия музыкой в муниципальной школе. Звуки струн мадам Олив-Талье незамедлительно просочились ей в душу как будто плеск морской ряби. Сама учительница музыки показалась Ольге строгой, старой и красивой. У нее было правильное тонкое лицо, каштановые с проседью волосы и глаза темные.

– Я буду вам показывать, – внушала она классу. – Я показываю – вы поете. Если не показываю – вы не поете.

Монашка сестра Агата, приведя ученицу в класс, устраивалась в углу и вскоре начинала клевать носом в требник, просыпалась, ловко подхватив в последнюю секунду очки или четки, и просила: «ясколка, слушайте добже пани диригентку». Оказалось, что «диригент» по-польски – «дирижер». Уже через неделю интендант-сестра позволила воспитаннице посещать занятия одной, без сопровождения. Самой же Ольге страшно понравилась школа, занятия не были скучными, а безумно интересными – как репетиции бродячего цирка, если использовать метафору мадам.

Совершенно неожиданно всплыло со временем, что Ольгу назначили вокалисткой на праздничное выступление школы. Наверно, выбор был сделан в силу той причины, что играть ни на каком музыкальном инструменте она не умела, а все ученики, кроме нее, чем-то более или мене овладеть успели. Еще через несколько недель подошел канун праздника, и только тогда спохватились, что у Ольги нет концертного платья, потому что она сирота. Да и где ей было его взять – в монастырском, по категоричному мнению наставницы, выходить на сцену в праздник было категорически неприемлемо. Но мадам Олив заявила, что это пустяки и приказала Ольге следовать за ней.

Жилище учительницы (вернее, предоставленные ей муниципалитетом полторы комнаты) находилось в том же здании, что и музыкальная школа, на втором этаже. В этом городе почему-то преобладали именно двухэтажные дома. В прихожей был устроен чрезвычайно тесный кабинет, основным наполнением которого служили ноты, сваленные на полках, на полу и на подоконнике.

Очень маленькая комнатка – совсем как каморка в монастыре, подумала Ольга, только пол не каменный, а потертый паркет. Учительница полезла в стол, тоже заваленный нотными тетрадями, книгами и каким-то старыми журналами про кино. Порывшись в ящиках, вынула ключ и скрылась с ним в своих комнатах.

Ольга увидела выглядывавший из ящика стола зеленый угол портрета какой-то дамы и с простодушным нахальством юности, без спроса, вытащила его и стала рассматривать.

Портрет был выполнен, кажется, маслом на темно-зеленом фоне. Фоном служила какая-то темная комната, и в ней находилась на переднем плане женщина. Это была мадам Олив – правда, здесь она выглядела очень сильно моложе и с небрежно распущенными волосами. Образ был очерчен смело: она, подперев ладонью щеку, с лучистой доверчивостью смотрела на зрителя из темной полупустой комнаты, где виднелся только край стола и зеленые в крапинку обои.

– Какой портрет! – изумилась Ольга.

Вернувшаяся с большущим старым чемоданом мадам Олив сказала, что этот портрет – единственная память о ее прошлом, остаток ее прежней жизни. Он необъяснимым образом появился в ее чемодане с вещами из прошлого после синхронизации.

– Пустяки, ошибки молодости – но все же какая-никакая память, – пренебрежительно бросила она и спрятала портрет обратно в стол.

Распахнулся сразу на четверть комнатушки старый скрипучий чемодан. Из него показались на свет разноцветные ткани – это были платья самой учительницы. В одну минуту Ольге выбрали одно из них, оказавшееся совершенно ей впору. Мадам Олив сказала, что носила его, когда ей не было тридцати. Без дешевого шика, но совсем неплохо, заключила она, глядя на преобразившуюся Ольгу, озиравшую себя в зеркало шкафной створки.

– Почему вы не любите монахинь, мадам Олив?

– Ха! Я-то еще как раз ничего. Вот кто ненавидел этих святош люто, по-настоящему – так это моя мама. Дело в том, что ребенком ей довелось прожить несколько лет в монастырском приюте для девочек. И она очень не любила об этом опыте рассказывать, только однажды сказала, что это было плохое время. Сушеные святоши-скромницы насквозь лживы и лицемерны.

– Вот никогда бы не подумала! Но ведь не все обязательно плохие, это ведь невозможно?

– Монахини ушлые. Как ты думаешь, зачем тебя подобрали на пересылке, да еще и больную мать повезли за тысячу километров? Эта ученая сухарница, что главная у них, рассудила, что за воспитанниц и пациентов город снизит арендую плату за землю и коммунальные услуги для миссии. Ну, пожертвования там, с них ведь тоже налоги платить надо государству. А тут сироты – дело благое, да еще и выгодное.

– Странно. Мне так не показалось, все были очень добры к нам с мамой. Пусть они сделали так из корысти. Но без них мы точно пропали с мамой, могло произойти все что угодно. Поэтому ничего, кроме, благодарности у меня к ним нет.

Мадам Олив улыбнулась и потрепала ее по голове.

– К чертям переживания и сопли. Музыканты – циничный народ, и наше дело с тобой – музыка. Завтра, мадмуазель, всем нам предстоит пройти большое испытание. И знаешь что: я ни на единую крохотную секунду не сомневаюсь, что ты справишься. Главное – не свалять дурака. Усекла?

– Усекла, мадам.

Наступило то самое утро, и оказалось оно пасмурным и холодным. В том году День независимости отмечали одновременно с открытием административного комплекса на Озерной Плазе. Новый концертный зал уже успел получить в прессе и соцсетях название «Дом Модератора».

Собиралась публика. Каменная терраса уже к обеду была затоплена разноцветным сиянием гирлянд и китайских фонарей, изгнавшими ненастную хмарь. Садились вертолеты, с шорохом проскакивали мимо гладкие и холодные бока лимузинов. Причесанные дети, пингвинообразные фраки, женщины в открытом. От надвигающегося мероприятия вдруг отчетливо веяло торжественным концертом ко дню милиции в Колонном зале, хотя Ольга в то время еще не могла вспомнить, откуда у нее возникло такое неожиданное уподобление, но оно как-то шло сюда.

Она всматривалась из-за новеньких кулис в зрительный зал, где еще не убрали посадочный свет. А еще она тряслась, будучи глубоко уверенной в грядущем позорнейшем, неслыханном провале.

Дали начало вечера. Отгремело бравурное интро со светомузыкой, и на просцениум выплыла павой осанистая дама под высокой прической и с придыханием крайне отчетливо произнесла:

– Сегодня мы впервые празднуем годовщину нашей молодой страны в новом зале. Свободная серверная республика взяла лучшее от нашей прародины, чтобы сделать нашу жизнь прекрасной…

Пошли концертные номера. После того как парень по имени Хьюго Родригес, беженец из Дубов Града, исполнил вступительное соло на терменвоксе, причем сделал это здорово, настала очередь Финистер Пойнта. Мадам Олив довольно крепко взяла Ольгу за руку и подвела к краю кулис.

– Для вас выступают воспитанники детских домов… – говорилось в светлом потоке. Пролетел ангельский шелест – именно так бывает, когда все вокруг одновременно оборачиваются в одном направлении, прекратив разговоры на полуслове.

– Эту песню написал помощник Модератора господин Брендан Лофтус! – льстиво улыбалась ведущая, осклабившись на свою предельную ширину.

– Прекратите захваливать меня, а то я смущаюсь! – перебил ее невидимый господин Лофтус из зала. – Всего лишь творчески переработал!

– Как это верно! – просияла ведущая. – Итак, для вас, дорогие друзья, звучит эта песня «Виденье». Исполняет Ольга Постникова, аккомпанируют ученики муниципальной музыкальной школы из Финистер Пойнта – воспитанники детских домов! Поприветствуем артистов, а также их наставницу мадам Марин Олив-Талье!

Им густо захлопали, и Ольга ступила вперед, не чувствуя ног под собой, при этом она неведомым чудом не растянулась на виду у всех, потому что какой-то дебил чертов забыл убрать свои дебильные коробки из тесного и затененного прохода. Она никогда не видела столько голых женских плеч одновременно, если не считать раздевалки школьного спортзала. Оркестр уже дал вступительные аккорды. Мадам Олив плыла по сцене, словно в медленном и невозмутимом танце, ее движения были скупы и точны. Она задавала генеральный ритм переборами струн. Банджо, казалось бы, до чего простецкий инструмент – но ведь он в тонких пальцах мадам Олив он звучит, словно музыка фей. Оказывается, банджо, когда его применяют правильно, способен звучать строго и красиво.

Ольга встала посередине сцены. Надо было начинать. Она обернулась. Вытянутое лицо аккордеонистки Дейрдре было каменно-испуганным и сосредоточенным до предела. Ее руки выводили мелодию ловко, складно, и оркестр звучал негромко в унисон, разгоняясь исподволь, словно перед массовым прыжком в штыковую атаку.

Ольга увидела темные глаза учительницы, мадам Олив с бесшабашным озорством подмигнула ей, и Ольге стало легче, ее отпустило, страх растворился полностью, уступив место отчаянной дерзости. И произошло далее нечто странное. Ольга по неизвестной ей причине увидела происходившее со стороны, как будто ее невидимое «я» отделилось от сцены и отступило, чтобы окинуть взглядом всю картину. Она увидела затопленную водопадом театрального света дощатую сцену и девушку-подростка в платье красивом, пусть и недорогом. Волна дерзновенного взлета, хорошо знакомая всякому выступавшему перед залом в первый раз, подхватила ее под руки и наполнила грудь небывалым новым ветром. И Ольга запела:

Моим стань виденьем,

Венец всей земли,

Дай сердцу мгновенье

И чувству внутри.

Стань мыслью безмолвной

Дней и ночей

И душу наполни

Любовью твоей.

В пустыне безводной,

Пожалуйста, будь

Звездой путеводной,

Не дай нам свернуть.

Стань матерью нежной,

Навечно храня

В сердце безбрежном

Уголок для меня.

В зале висела мертвая тьма. Ольга опустила голову и низко опустилась в поклоне, с предельной ясностью осознав, что все кончено и в ее жизни наступил край. Слез не было, глаза ее оставались абсолютно сухими. Она плохо слышала завершающие аккорды. Кровь колокольным боем стучала в виски. А на финальную коду смешная и круглая Хава-Хромоножка урезала на волынке так сильно, что посрамила весь оркестр, потопив его низко ревущими аккордами.

И тут Ольгу будто стукнуло прямо макушку. Из зала, с кресел, из проходов к ней скакнул кипящий гром, будто в гневе зашкворчало масло на гигантской сковороде. НО это не был гнев – напротив, это оказался шквал аплодисментов, каких она в жизни не видела даже в кино.

– ААА! – нечленораздельно орали оттуда, лишь позднее она сумела разобрать «браво» и «молодец». Увидела еще, как незнакомая женщина ряду в четвертом-пятом утирала слезы. Они лились ручьем, словно крупные и прозрачные горошины.

Не помня себя, Ольга снова оказалась за кулисами. Ей жали руки и хлопали по спине. Прибежала мадам Олив, на ней лица не было. Она вцепилась в Ольгу и зачем-то снова поволокла на сцену, там они снова кланялись, причем зал ревел не хуже, чем шторм в заливе Финистер Бэй.

– Ты поняла, дорогая дебютантка, что тебе оказали честь? – кричала мадам Олив Ольге прямо в ухо, хлопая в ладоши и улыбаясь, как на пасху. – Ты только послушай, что она говорит!

Пышная прическа дамы-конфераньсе между тем вещала задушевно:

– Поздравляем, ура!..

Но слова ее, что называется, тонули в радостных криках, до сих пор аплодировали бурно. А Ольга в беспамятстве откланялась и окончательно смылась за кулисы, помчалась по незнакомому темному коридору, потому что ей хотелось спрятаться, чтобы в тишине переварить разрывавшие ее эмоции. Все двери в полутемном проходе оказались заперты, кроме одной. Ольга скользнула туда и попала в безлюдную приемную. Внутри нее имелась еще одна дверь, и Ольга постучала. Не получив ответа, приоткрыла осторожно и с колотящимся сердцем заглянула в кабинет. Он был практически пуст. Ее встретило голое окно без штор и жалюзи, за ним горело огнями иллюминованное к празднику озеро. Но самое интересное обнаружилось на голом офисном столе. Ольге почему-то сразу стало ясно, что это не просто телефон, случайно забытый кем-то из персонала. Этот гаджет лежал на широченной столешнице, приветливо подмигивая ей крошечным индикатором сетевого соединения. До чего это была крошечная бисеринка-искра. Он поблескивала, словно дьявольское искушение.

Ольга как в бреду схватила смартфон, он вмиг засветился, на экране открылись разные меню. В несколько секунд вошла в свою почту, созданную родителями еще в те времена, когда она была ребенком. Связь функционировала, в ящике накопилась уйма всего, но Ольге совсем некогда было этим сейчас заниматься. Она вбила почтовый адрес, который ее заставил заучить наизусть отец в далекие детские дни, и в поле сообщения написала: «Папа, мама нездорова. Она в больнице у сестер. Я живу в городе Финистер Пойнт»…

***

Дело приняло очень неприятный оборот. Во-первых, интендант-сестра была доставлена в Плазу правительственным вертолетом (несмотря на ухудшение погоды и приближающийся град) в течение часа и сидела в кабинете, как промерзшая мраморная статуя, не глядя по сторонам. По оконному стеклопакету уже постукивали водяные потеки – снаружи разразился дикий ледяной дождь, и озерное зеркало все замутилось рябью, а китайские фонари погасли, погрузив все в ночной мрак. Во-вторых, хозяин недоукомплектованного кабинета господин Лофтус в крайней задумчивости прохаживался из угла в угол, бешено вращая указательными пальцами, торчавшими из двойного кулака, и время от времени говорил «гм». Ольга решила не сдаваться и готовилась дорого отдать жизнь.

– Что ты такое только творишь! – с мукой в голосе прошипела настоятельница миссии, глядя мимо нее. – Питомица пансиона святой Урсулы, называется! Приняли как родную! И вдруг – воровка!

– Не нужно драматизировать! – оборвал ее господин Лофтус. – Девочка всего лишь пыталась написать пару слов отцу, а если кто виноват – так это я и моя собственная рассеянность. Не нужно было разбрасываться вещами!

Далее произошел во многом непонятный для Ольги разговор, из него она сумела разобрать лишь немногое: воспитанница монастырского приюта прочитала половину приютской библиотеки за месяц с небольшим. Она читает как машина.

Сообщив это, сестра Клэр снова замерла в морозной неподвижности и, казалось, не интересовалась более ни комнатой, ни собеседниками. Ее точеные скулы лучились ледяным осуждением на 360 градусов.

– Что вы говорите! – воскликнул мистер Лофтус. – Какое любопытное обстоятельство!

После этого он опять замолчал и еще некоторое время разгуливал в размышлениях.

– Ну что ж, молодая, леди, добро пожаловать в большую жизнь! – весело промолвил он, наконец, и взъерошил волосы на ольгиной макушке.

Вслед за этим мистер Лофтус надел перчатки и немедленно стал элегантным. Он взял зонт и сказал:

– В хмурый весенний день, как видно, одного меня не хватало, чтобы пролиться граду. Что же касается нас всех – то мы сегодня нашли сокровище. Позвольте проводить вас в машину, сударыни!

Ольга тогда ничего не поняла. Ее и сестру Клэр отвезли по ночному шоссе из Эфраима в Финистер Пойнт и она отправилась спать. Но ей долго не спалось. Ночью в кампусе отросшие по весне яблоневые ветви скреблись в окно, как память о загубленных в доме доверчивых мышах.

А наутро начались события. Первым делом, по распоряжению начальства, сестра Клэр утеплившись стеганым поролоновым жилетом, чтобы не продуло, вскарабкалась наверх и подметала кровлю.

– Что там чистить? – крикнула ей Ольга, поздоровавшись.

– Голуби и чайки, – крикнула сестра Агата. – Тут память о них полдюйма толщиной, наказанье прямо. Да, кстати, тебя зовут сама знаешь куда.

Кроме сестры Клэр, в кабинете находилась дебелая дама из муниципального отдела образования, наверняка из тех, над кем подтрунивали недавно в кабинете с зеленым распятием. С лацкана ее жакета посылал вам блики непосредственно в глаза бело-сине-красный триколор. Он был сделан в форме прямоугольной броши приблизительно со спичечный коробок величиной.

– Подойдите и сядьте, – сухо приветствовала Ольгу интендант-сестра. Она строго глянула и очень веско продолжила:

– Послушайте официальное извещение, сударыня. Настоящим предлагается направить воспитанницу епархиальной миссии эмигрантку Ольгу Постникову на собеседование в Департамент образования…

Сестра Клэр сложила бумагу и прибавила: – Немедленно собирайтесь. Нам будет жаль расстаться с вами, несмотря на некоторые особенности вашей дисциплинированности и успеваемости. Надеюсь, что вы сделаете выводы и сумеете в дальнейшем взяться за ум. А теперь прощайте!

Административная дама с флагом на лацкане добавила:

– Исполнительный комитет городского округа Финистер Пойнт выдвинул воспитанницу Постникову в качестве соискательницы зачисления на подготовительное отделение факультета экологии Эфраимского государственного университета. Запрос был утвержден! Вы вполне уже взрослая и сознательная девушка. Поступило официальное распоряжение. Вы с завтрашнего дня не являетесь более воспитательницей миссии. Но о вас позаботятся – согласно предписанию, вы зачислены в университетскую школу и сейчас же переезжаете в общежитие госуниверситета в городе Эфраим.

Поблагодарив, Ольга вышла. Собрав вещи (да что там было собирать), обняла спустившуюся скрыши сестру Агату, поцеловала ее и опрометью вылетела из кампуса. Больше она никогда в жизни не видела ни белых сводов, ни зеленого малахитового распятия в кабинете интендант-сестры, ни чудесно красивых витражей в церкви Непорочного Зачатия.

Было ее житья в монастырском приюте один год и еще полгода.

28 глава

Ольга, часть третья

– Какую прорву еще всего зубрить! – пожаловалась Ольга самой себе. – Этакая пропасть! Хоть импланты от склероза вшивай!

Импланты? Какие еще импланты? Объяснялось это проще некуда – очень простая операция на прирост памяти и скорость обработки усвоенной информации, это уже давно отработанный метод.

Если честно, Ольга первое время отчаянно трусила перед упавшей на голову египетской пирамидой необходимых для восприятия знаний. Был интересный случай: в ранние времена ее студенчества в лингвистической группе учился один парень из Монголии по имени Турмунх (или по фамилии, что не совсем понятно – кто их, монголов, разберет). Монгольский студент пришел учиться с уже предустановленной памятью, и на освоение нового европейского языка у него уходили в среднем одни сутки. Причем с полным словарем, стилистиками, идиомами, юмором, эпосами и бранной лексикой. Феноменально восприимчивый Турмунх сидел на парах и бездельничал, одновременно радуя и угнетая преподавательский состав.

Однако со временем Ольга отказалась от рискованной затеи с модификацией организма. Себя ей не было жалко и операция особо ее не страшила. Но за несколько университетских лет в ней окрепла одна мысль, и если она окажется верной, то все должно измениться гораздо глубже, чем какая-то там вшитая память.

Но лучше не перепрыгивать и сказать о случившемся по порядку.

Итак, конец пришел прежней жизни, и началось житье новое и полностью невероятное. Шесть лет, проведенных в эфраимском университете, ни с чем сравнить немыслимо. Удивительные были эти годы, и принесли они перемены невиданные, поразительные и то, что началось потом, никому даже и не снилось.

Вообразить невозможно, что там началось! Первым делом после переезда позвонил ей господин Лофтус, чтобы поздравить с началом курса. Наибодрейшим тоном изъявил он уверенность, что всего через какой-то год Ольга блестяще сдаст госэкзамены уровня среднеобразовательной школы, и тогда-то начнется самое главное.

Перед ней взлетал корабельными ярусами на отлогой горной подошве невиданный прежде город Эфраим. Он оказался неожиданно огромен и открыт сразу весь. Оплывали макушки жилых районов в дальнем мареве, каркали вороны в кронах. Федеральный университет – вот что важно, кварталами стояли остекленные учебные корпуса и подрастали новые. Заселили Ольгу в новое жилье. Скрытые пружины судьбы вытолкнули для нее из-под пола очередную миниатюрную каморку, похожую на половину корабельного купе – комнату университетского общежития. Спаслось на новом месте в первую ночь так себе – Ольге думала, что теперь ей ничего остается, кроме как доживать век на круизных судах, в общежитиях и в поездах дальнего следования. Ранним утром, после завтрака, приехавших на курсы подростков проводили в учебные корпуса сообразно с будущей специализацией.

Ольга вошла в пронизанный золотистыми лучами вестибюль. Народа там оказалось уже немало – свежий набор. Притихших школяров по двое-трое разбирали и уводили по группам. В скором времени подобрали всех, и Ольга вдруг оказалась одна. Ей стало неуютно.

– Ну здравствуй, хрустальный голосок. Ты правильно сделала, что пришла.

Перед Ольгой стояла очень пожилая азиатская женщина едва с нее саму ростом. На вид – китаянка древних лет, кожа на лице как пергамент. На блузе приколота белая табличка с фото, и Ольга успела пробежать глазами на трех языках имя «Профессор Лю Ксифенг». Была профессор морщинистая и сухонькая, будто урюк. Она произнесла:

– Convivae digitis eum monstrant… А теперь завершите-ка фразу!

Это было легко. Кто же не знал хрестоматийную цитату из учебника латинского языка! «Гости показывают на него пальцем и говорят «Волк в баснях»».

– Et.. – сказала Ольга и поперхнулась от неожиданности, но сумела выправиться и добарабанила. – Et lupus in fabulis clamant. Что означает «легок на помине».

– Шикарно! – воскликнула старая китаянка. – Да это же светлая голова! А почему она еще здесь, на входе?

– Я не знаю дороги, – робко ответила Ольга.

– Тогда пошли!

По темному коридору обе прошагали, держа курс на далекий свет. Сквозь белую дверь из аудитории протекало в холл голубоватое сияние. Оно было приятного и свежего оттенка, как небо в апреле. Ольга прислушалась: сюда выплескивались голоса и шаги. Дверь открылась, и стали видны пологие зиккураты зрительских рядов, будто в цирке.

На лекторскую палубу уже вышагивал плечистый и сутуловатый татарин. Он остановился и громогласно назвал себя: Зараб Ситларов, декан факультета экологии и глава кафедры общей биосферы. Плотный, лысый и монументальный, внушительных очертаний, декан был похож на кинорежиссера в лабораторном халате. Он был величествен и повадками напоминал гофмаршала в лабораторном халате. Будет читать на первом курсе ксенобиологию, охватывавшую порядочный кусок от зарождения жизни до ее переселения в новый мир.

Декан Ситларов рубил наэлектризованный воздух огненными словами насквозь:

– Сила проекта и его одновременная слабость состоит в отсечении прошлого. Вы не приносите сквозь барьер инфекционные болезни, ваш геном хранит иммунитет к ним. Но здесь появляются новые, и все идет по-прежнему. Суммарная совокупность знаний растет, заодно лезет как на дрожжах нагрузка на школьников…. Наш эксперимент скорее о будущем школьного, профессионального и высшего образования, он ставит целью не бесчеловечные эксперименты над людьми, а попытку установить нечто существенное и узнать немного больше о возможностях человеческого разума, личности, о мере ее способностей…

Ольга, почти не глядя, отыскала свободное место и слушала во все уши – так ей было любопытно. После знакомства началось собеседование с группами. Абитуриентов проводили гулкими переходами в другой аудиторный зал, поменьше. В нем висел под высоченным потолком полумрак, но вот наверху защелкало, и пролился на головы прохладный свет, снопы от ламп залегли на столах, и внезапно снова появилась старая Лю Ксифенг. Она сообщила, что является заместителем заведующего кафедрой общей биосферы и имеет научную степень доктора биологических наук.

– Человеческих мозгов начинает не хватать для адекватного

реагирования на непрерывный поток информации. Человек будущего станет похож на наркомана, страдающего ломкой при долгом отключении от технической реальности и увлекательного существования внутри обманного космоса… – говорила профессор и прохаживалась перед аудиторией, с невозмутимой восточной благосклонностью изучая доставшихся ей школяров. У нее было забавное произношение – шипящие пропадали.

– Чего бы вы хотели добиться в жизни с помощью университетского опыта? – спросила морщинистая китаянка. – Ответьте вы, пожалуйста, – обратилась она неожиданно прямо к Ольге. – Что такое счастье?

– Между людьми целые вселенные для изучения. Языки, книги, музыка, еда – а у них одни войны, – ответила Ольга, очутившись вдруг на раскаленной сковороде всеобщего внимания.

– Она или русская, или не в себе, – громко хмыкнул кто-то из верхних рядов.

– Кто это сказал – встать, если не трус! – хищно выпалила китаянка.

– В течение одних суток извольте сформулировать и обосновать вашу точку зрения письменно и предоставить мне. Всем остальным приготовить самостоятельно тезисы, кому и с кем не по пути для завтрашнего обсуждения в группе. Это будет ваша первая совместная работа. Иначе единомышленников из вас не получится. Вопросы?

– С русскими не получится! – не унимались наверху.

– С горлопанами из-за чужих спин не получится, это верно, – холодно сказала китайская профессор. – А со временем все получится.

Крикуны притихли. Профессор Ксифенг неторопливо обвела молодежь раскосыми очами и продолжила:

– Наш проект, в котором все мы сейчас живем, в капиталистических странах трактуют в точности так же, как искусствоведы западного мира видят социалистический реализм. Это вроде нечто утопическое, одновременно смехотворное и страшное. С кровожадными комиссарами и маниакальными вождями, с одураченными миллионами людей, сбитых с единственно верного капиталистического пути. Вроде как искусство душевнобольных. Но все же Запад просчитался. И его ждет горькое пробуждение. Но мы сперва займемся погодой. Рада видеть вас на факультете экологии!

– Почему зоны высадки все расположены только на западе? – не унималась бодрая абитура.

– Это связано с двумя факторами. Первый – это геофизика, портал является тяжелой аномалией для магнитного поля планеты, и если их будет много, они дестабилизируют ее вращение и орбиту, и мы все умрем. Второй – цена вопроса. Теоретически можно поставить проектор и в нашей аудитории, но разработчики изначально ориентировали линию передачи строго на западное побережье материка, и новая фокусировка даст не только искажения сигнала, но и выльется в гигантские энергетические и финансовые затраты. Переселение одного-единственного человека, условно стоящее сегодня десять грамм золота, при таких обстоятельствах обойдется в несколько тонн. Но эти вопросы вы изучите в свое время на соответствующих занятиях, так что все в порядке.

– Правда ли, что будет большая война? – спросила девушка с пышной косой из первого ряда.

– Для начала я попрошу всех об одной вещи. Очень важной. Всем вам необходимо избавиться от романтического взгляда на жизнь, мифологического мышления и видеть исключительно тот путь, что ведет к нужному практическому результату. Человек, к сожалению, ограничен во времени. Поэтому разумный не станет распылять усилий и тратиться впустую.

Сказав это, китаянка обвела аудиторию печальным карим взглядом. Стало тихо и зябко.

– В старом свете шло завоевание мира транснациональными корпорациями. Эпидемия ковида и строптивость некоторых стран замедлила наступление триумфа победителей, а Новый остров – вообще стал едва ли не осиновым колом для сердца мегакорпораций, уже предвкушавших свой мегапрофит. Операция вторжения «Небесная Стрела» – это новый этап борьбы за то, кому предстоит оплачивать корпоратизацию мира. Сейчас плетельщиком хотят сделать наш непокорный новый мир.

Дело в том, что Запад свернул в тупик и тем самым лишил себя долгих жизненных перспектив. Либерализм неминуемо ведет к убийству гуманистического восприятия человека, а общество капиталистического потребления не может идти иным путем, кроме все более тоталитарного ультралиберализма и стремления выкорчевать любые исторические альтернативы, например, нашу.

Возьмем в качестве примера компанию «Уайт Лайн» – это бывшая государственная структура. Она действует почти в каждой стране Старого Света. «Уайт Лайн» была создана на Тайване, но это уже давно не только Китай. Моя страна сильна, как никогда, но данный проект оказался больше, чем мы потянули бы в одиночку. И результат выглядит куда тревожнее, чем хотелось бы. Сегодня линии транспортировки переселенцев в Новый свет перехвачены и действуют в интересах блоков НАТО и АУКУС. Не исключено, что эти годами отработанные тропы станут вскоре средством доставки массированного десанта с целью изменить политику Федерации.

Компания «Уайт Лайн» сегодня не более чем маскировка. Она служит прикрытием совершенно иному делу, а ирония истории заключается в том, что была сто лет назад крупнейшая британская судоходная компания «Уайт Стар Лайн», запустившая трансатлантические лайнеры повышенной комфортабельности, один из которых носил название «Титаник». Вот уж действительно – судьба умеет быть ироничной.

Профессору аплодировали. Таким оказалось начало учебы Ольги на подготовительных курсах Эфраимского университета. Школьная программа не произвела на нее глубокого впечатления – ничего особенного. Хотелось скорее приступить к настоящему делу, обещанному ей. Через год и несколько месяцев были сданы госэкзамены. Ольгу не покидало ощущение, что над ней зачем-то подшучивают и умышленно задают самые легкие вопросы. Так или иначе, в итоге она и еще девятнадцать бывших абитуриентов оказались студентами первого курса на экологическом факультете, вход на его этаж украшал транспарант белоснежными буквами по кумачу:

«Высокоточное сельское хозяйство в сочетании с контролем климата сулят чудеса экономического процветания и общественного прогресса». Модератор.

– Знаете ли вы самого результативного убийцу в истории человечества? – таков был первый вопрос на первой паре. Монументальный декан Ситларов по-адмиральски вглядывался в первокурсников, как на морских новобранцев, в ожидании ответа. Ему очевидно недоставало подзорной трубы, мундира с пышными обшлагами и треугольной шляпы с плюмажем.

В силу той причины, что ответа ни у кого из студентов не нашлось, декан сам ответил на собственный вопрос:

– Первый по результативности в истории убийца – климат. Второй – Европа. Третий – человеческая глупость. В одном старом американском фильме астронавт сказал – стенка нашего корабля не толще фольги, и она – все наше спасение. Так вот, толщина человеческой фольги, защитного культурного слоя от смертельного хаоса, – гораздо меньше. И она никак не связана своей природой ни с национальностью, ни с гражданством…

Что ни говорите – Ольге становилось все более интересно, прямо до исступления. Открытия одно изумительнее другого сыпались на голову, как из рога изобилия.

На лекции доктор Лю Ксифенг сказала:

– Наш мир – это часть проекта. Далеко не завершающая. Очень важно то, что здесь уникальная обстановка для главной экспериментальной работы. Ничего подобного в Старом свете сделать невозможно, и мы ждем любопытных результатов.

Прекрасно это все, не спорю. Эксперимент выдающийся, управление климатом и все такое. Но это всего лишь детская песочница, потому что внешние сервера не под нашим контролем, следовательно, ваши местечковые попытки регулировать климат по сути лишены смысла.

Как бы то ни было, поскольку деторождение будет стоить страшно дорого в новой реальности, в недалеком будущем умирать станет неразумно, что означает, что появятся новые культы смерти, самоубийств, эвтаназии. Цифровое бессмертие станет естественным путем развития человека на пути к преодолению смерти, но едва ли прекрасным с точки зрения сохранности биологического вида. Так что, девушки, лучше рожайте, пока есть возможность.

Первокурсники, само собой, гоготали.

В подобных открытиях незаметно промелькнул первый учебный год. Парки Эфраима залило красное и золотое, и воздух сделался осенним и свежим. Удивительная оказалась самоорганизация у китаянки-профессора: полдня лекции, а вечером – лабораторная работа, которая нередко затягивается глубоко за полночь. Ольге это виделось полностью непостижимым. При этом слова китаянки задели ее душу и заронили некую, пока еще не оформившуюся до четкости мысль. И она, эта идея, имела отношение к искусственному интеллекту.

Выходило, что теперь он нужен везде. Необходим ИИ для Госплана, для управления климатическими процессами, для селекции сельскохозяйственных культур – и сотни других, не менее важных направлений.

– И если мы не сможем быстро освоиться с ним, – подхватывала на семинаре китаянка-профессор, – наш интереснейший мегапроект окажется слишком кратким и просто развеется в пыль.

– Но ведь страшно, – отвечала Ольга. – Очень страшно! Такой жуткий риск для человека – расслабиться теперь, когда, казалось бы, искусственный разум способен делать за него едва ли всякое дело. Человек, увы, склонен лениться, и новые степени удобства способны его мгновенно развращать, вплоть до лишения человеческого достоинства.

– Продолжайте! – приказала Ксифенг. – Не прерывайтесь!

– Да и как человеку не бояться, не отталкивать ИИ? – говорила Ольга. – Ведь он сам, человек, настолько много всего узнал, утратил наивную прежнюю веру, видел такое, что попросту не может остаться прежним. Но ИИ страшен тем, что он такой же, как этот новый человек – но и совсем другой, знает больше и реагирует быстрее.

– Вы не туда стремитесь, девушка, не того опасаетесь! – прервала ее профессор. – Наше обитаемое и наблюдаемое пространство распространяется вширь с каждой секундой. На обсчет только планеты с ближайшим космосом сегодня тратится порядка половины одного процента вычислительной мощности ядра. Земные сервера уже еле справляются с задачей, необходим качественный скачок в обработке данных. Поэтому мы работаем наперегонки с небытием. И мы обязаны сработать на упреждение, если планируем быть дальше. Такова суровая реальность наших дней. Задача непроста. Мы должны обеспечить себе самодостаточность, чтобы полностью избавиться от внешней зависимости. Это вовсе не прихоть. Это отчаянная попытка остаться живых в мире, где детей заставляют выбирать пол, где вы будете ненасильственным путем стерты в молекулярную пыль, если вы не разделяете свежайшие и правильнейшие взгляды.

– Хотелось бы ощутить изнутри, какие мысли бродят в голове искусственного интеллекта, – сказала Ольга.

– Я вижу, вы затеваете рискованную игру, – холодно отозвалась Ксифенг, хотя раскосые глаза наставницы глядели на студентку, как всегда, бесстрастно. – Вы не первая, кто угодил в эту ловушку, а она никого не привела к добру. Опомнитесь, пока не поздно!

И был декабрьский день, когда снег сидел в гроздьях красных ягод, и это смотрелось обещанием зимних праздников. Зайдя на кафедру, Ольга застала обрывок в высшей степени странной беседы. Точнее, китаянка сделала ей знак молчать, а сама не прекратила общаться с неизвестным по видеочату:

– Ее разум еще вполне гибок, но уже достаточно натренирован для такой дерзкой попытки, хотя багаж знаний пока скудноват. Но ведь это гарантированная смерть, поэтому исключено.

– Трусость, как известно, является наихудшим из грехов, моя дорогая – отвечал ей незнакомый мужской голос с южнорусским говором. – Да только она не из трусливых.

– Кстати, вот и она. – Китаянка привлекла Ольгу поближе, чтобы та попала в камеру. Ольга увидела на маленьком, не шире кошачьего лаза в стене, экранчике незнакомого дряхлого человека в полосатой ряби помех.

Косо налепленная к чернильнице бумажка возле его локтя оповещала зрителя: «И. Безземельный».

– Его позывной для переговоров – «товарищ Первый» – сказала профессор.

– Здравствуйте, Ольга, – обрадовался товарищ Первый.

«Какая связь плохая, – подумалось Ольге, – не к добру все это».

– Здравствуйте, товарищ Первый, – вежливо отозвалась она.

– Посидите с нами минуту, – бросила Ксифенг и вернулась к прерванной беседе. О чем-то спорили ожесточенно:

– Если представить только… – скептически говорила китаянка. – Что это будет? Из живого в искусственный интеллект?

– В корне не так. ИИ – неживой, а наша попытка получить персонализированный мыслящий субъект вне биологической оболочки. Это самый дерзкий эксперимент в истории человечества. И он необходим не любопытства ради, а чтобы обеспечить нам контроль над экосферой. Человеческих возможностей, как вы знаете сами, страшно не хватает для решения задачи. Поэтому торопитесь, иначе конец.

– Чего хотелось бы мне знать, – вклинилась Ольга, – так это где может жить такой мыслящий небиологический субъект?

Лю Ксифенг не возмутилась, а терпеливо пояснила: – Внутри пространственной аномалии… Да не о том вы вообще думаете! Если вы одолеете в себе лень, то можете рассчитывать на некоторый результат с годами!

Мужчина на кошачьем экране помахал рукой и погас. И случилось в ту же минуту явление. Отворилась дверь и вплыла женщина с белоснежной головой и взглядом, словно железо. Она была похожа на влетающую в волну головой вперед фигуру на корабельном бушприте. Вошедшая испепеляющим взором окинула Ольгу в упор – разве что лорнета ей не хватало для полноты мизансцены.

Китаянка отрекомендовала ей студентку. Женщина же оказалась не с бушприта, а старшей преподавательницей кафедры экспериментальных экосистем. А кроме того – сотрудницей закрытого правительственного проекта, и «куратором от Озерной Плазы», как позже по секрету шепнула Ольге профессор Ксифенг.

Куратор назвала свое имя с ощутимым акцентом:

– Орыся Теслюк. Обращение прошу использовать без отчества. Вы хорошо подумали? Готовы ли вы подключиться к работе? И главное, понимаете, что может получиться?

– Да, понимаю, – ответила Ольга. – Работа займет несколько лет. А я все решила.

– Решила она! А вот я против! – фыркнула седовласая фурия. – Молоды вы слишком, надо хотя бы лет двадцать повременить, поработать, набраться опыта, получить хотя бы кандидатскую степень!

Сердце у Ольги обмерло, но отступать уже было нельзя, и она решила сделать все, чтобы не вылететь с позором из проекта.

В апреле профессор Лю Ксифенг изловила ее за локоть в коридоре, спешащую на тренинг, и отбуксировала срочно в деканат. Там дожидались Ольгу молниеподобная Орыся Теслюк и оглушительная новость.

– Решение о составе экспериментальной группы принято. Я, подчеркну это, была против, потому что вам, студентке, предстоит в этом году защита диплома. Увы, ко мне не прислушались, и вы тоже зачислены. Мои соболезнования. Постарайтесь не завалить дипломную работу, пожалуйста. Вам дано согласие на эксперимент с вашим же участием в качестве подопытного организма.

Похоже, дама-куратор была недовольна, хотя и держала себя в руках.

Вот тебе и волк в баснях, подумала Ольга. Кто бы знал заранее, что судьба сама обернется таким хищником, да еще к нему самой, добровольно отправляешься в пасть… Она сама не поняла, как оказалась на кафедре биосферы и сидела в углу, словно в обмороке. Ей дали воды.

– Но… Как-то это неожиданно. Это что же такое, – в изумлении только и смогла пролепетать Ольга, когда начала соображать. – Какие последствия это даст? Не материальный объект, а функция?

– А я что говорила? Именно я просила подумать! – заметила китаянка. – Делу теперь дан ход. Я не думаю, что ты изменишься сильно как личность, хотя получишь совершенно новую природу, но зато люди получат надежду попросту выжить.

– Что, настолько все плохо? Я про эту, геополитику?

Профессор кивнула. Ее восточные глаза, как всегда, смотрели без выражения. Чего никогда и никому невозможно было угадать – так это направления ее мыслей.

С календаря облетело еще несколько листков, и в августе подошло время преддипломной практики. Пролистав черновик диплома, профессор Лю Ксифенг взбеленилась. Мало того, китаянка была в неистовстве – вообще-то несочетаемы эти слова, но именно в данном случае они сошлись в сгусток импульсивного возмущения, как фосфорные лучи в гиперболоиде. Лю Ксифенг явилась под вечер в общежитие и начала буянить.

– Девушка! – кричала она взволнованно и хрипло. – Куда вы лезете, включите голову, наконец!

Она подпрыгнула и принялась трясти Ольгу за руку, будто стремясь ее оторвать:

– Ты что, – крикнула она, – согласилась участвовать в… Они же людей отправляют под нож, на верную гибель!

– Я вижу, что другого выхода у меня нет. Что, черновик никуда не годится? –спросила Ольга.

– Ну ты и впрямь чокнутая! Черновик-то хорош, но это же смертный тебе приговор! Знаешь, сколько человек тронулось умом на этом проекте? Сколько ученых и техников буквально надорвались над решением этой задачи, и многие лечатся до сих пор? Куда ты лезешь, глупая девчонка, неразумная!

– Я же подписала протокол. Теперь в группе на единицу больше.

Китаянка-профессор нещадно затянулась сигаретой и спряталась на минуту в сизой слоистой пелене.

– Ну что ж, добро пожаловать из пролога в первый акт геокатастрофы! – сказала она гораздо спокойнее и выпустила длинную струю синеватого дыма.

Ровно через полгода после защиты Ольгу оповестили, что со дня на день начнется работа в закрытой лаборатории. При этом у нее укрепилось давно возникшее ощущение, что ее негласно вели к этому едва ли не с самого дня пробуждения в туннеле.

– Теперь нужно расписаться, чтобы получить допуск, – сообщила Орыся Теслюк, пригласив Ольгу в свой кабинет с бронедверью, как на крупповском сейфе.

– Куда и зачем допуск?

– Я с вас удивляюсь! – Проскакивали иногда у этой дамы простонародные выражения. – Вы разве не расписались о неразглашении? Подключают вас к проекту.

– Что за проект?

– Закрытая программа «Нейтронный Феникс».

До чего восхитительны стриженые гладко газоны возле учебного корпуса, трава морозостойкая и зеленеет едва ли не до Нового года, серебристая от инея. На краю газонных полей – аккуратные карлики-деревца, а возле них неспокойные тени. Самодельные плакаты из картона и тканевые растяжки на ветру: «Хватит уродовать молодежь!», «Закрыть лженаучную программу новых фашистов!», «Стоп Модератор!», и даже «Руки прочь от наших детей!».

Стоило Ольге подойти к кустам, оттуда вылетел оглушительный разбойничий свист.

– Вон, идет, она из этих – я знаю! – взвыл истеричный фальцет, и зябнущие на стылом ветру закутанные в шарфы фигуры перестали приплясывать на асфальте и стали окружать Ольгу на ходу.

– Вышагивает как добрая, ишь! – с ненавистью заорали ей в спину.

– Ведьма! – взвился прежний кликушеский тонкий голос и сорвался в запредельный, ультразвуковой визг. Заулюлюкали, засвистели в пальцы громко, и в ее сторону полетела пустая пластиковая бутылка. Ольга подняла воротник пальто и быстрее зашагала к учебному корпусу.

Товарищ Первый вещал ей с экрана:

– Ваша азиатская пифия не желает видеть главного – что без этого отчаянного решения все мы обречены. Без вариантов. Добро пожаловать в коллектив!

В ту ночь ей приснился дом. Талица. Талый ключ. Теплое, талое нечто мерещится от этого слова. Оттепель, оранжерея. Но здесь совсем не была теплица и уж тем более не оранжерея.

***

Лабораторный комплекс «Минус-башня» был частью подземной бункерной системы. Он был спрятан на окраине города невдалеке от Плазы, где ручьи в марте хлещут с горного склона как бешеные, переполнив горное озеро.

Первым делом Ольге сообщили, что экспериментальный проект предусматривает изоляцию и предусматривает только защищенные средства коммуникации.

В первый раз Ольга увидела свое новое рабочее пространство не ранее, чем как ее исследовали медики, опросили психологи и проинструктировали допущенные сотрудники. Никаких гаджетов и личных средств связи отныне. Это и не было страшно – смартфоны и прочее были запрещены ей уже давно, так что ничего особо не менялось.

Ее отвезли на рельсовой вагонетке, вроде вагончика фуникулера, в широченный зал с бесконечными проекциями ландшафтного простора по всему горизонту. Такого она никогда прежде не видывала.

– Лаборатория – режимный объект высшей степени секретности, – рассказывала новичками железноглазая Орыся Теслюк, имевшая допуск в лабораторные подземелья. – Каждый из вас поставил подпись о неразглашении контента обучающего курса. Более того. С сегодняшнего дня ваша группа переводится на закрытый режим обучения. Проживать будете в научном городке – там есть все для комфортного обитания в течение нескольких лет, включая спортивные площадки бассейн, солярий, а также обширную виртуальную модель пейзажей нового и старого мира, открытую для прогулок и отдыха круглосуточно. Валяйтесь на травке и на песке – но в свободное от работы время.

Общение с внешним миром обеспечивал стократно защищенный канал спецвязи. Говорят, его бронированная многослойная жила была уложена с титановом коробе под землей от лаборатории до таинственной резиденции самого Модератора.

Виртуальный «товарищ Первый» отныне принял активное участие в обучении Ольги. Только у него имелся наивысший доступ к программе НФ, даже побольше чем у самой Теслюк. Но жил он по-прежнему на полосатом дисплее, и Ольга сначала думала, товарищ Первый – программа, но как потом оказалось, что программой, скорее предстоит стать ей самой.

– Чего бы вам хотелось от проекта? – спросил он у нее как-то раз.

«Нельзя ли сделать так, чтобы моя мама снова была жива, а папа смог приехать. И чтобы больше никто никогда не умирал», подумала Ольга, но вслух сказала:

– Я хотела бы, чтобы люди жили больше и поменьше страдали при этом.

С плохонького полосатого экрана глянули на нее непроницаемые глаза и остановились на ее лице.

– Нет особой трудности в возвращении тех, кто ушел в свое время. Но чего точно нет в принципе – так это возможности вернуть прошлое. Это вы понимаете? – произнесла экранная тень.

– Мне все же хотелось бы попытаться, – сказала Ольга. – Если это возможно в принципе.

– Ничего особо радостного не обещаю, но интересного будет хоть отбавляй.

Начались недели невероятной зубрежки и занятий на моторику и память. Однажды она отключилась прямо за рабочим столом. Ей приснились бесконечные столбцы убористого книжного текста, опоясывающие галактику.

Очнувшись, Ольга застонала в тоске и принялась колотить себя кулаками по голове – но толку от этого было мало. Она обхватила гудящую голову руками и жалобно застонала: «Зубрежка, зубрежка, зубрежка. Я чувствую, как мой череп медленно раскаляется и скоро потечет по шее! Но ведь интересно! Чертов ржавый бак!».

– Совсем это не ржавый бак, а модульный отсек метеорологического спутника «Рассвет М»! – не без укоризны сказал отчетливый голос. – Натурная модель в масштабе один к одному.

Обладателем голоса был «виртуальный интеллект лабораторный моделирующий автономный», иными словами – ИИ-помощник Вилма.

Вилма методично гнула свое:

– Метеорологические спутники серии «Рассвет» и улучшенной серии «Рассвет М» с добавленной функцией ретрансляции. Действуют в составе орбитальной группировки совместно с низкоорбитальными энергостанциями типа «Поток».

– Что за «Поток»?

– Изделие «Поток» – орбитальная энергостанция, за счет которой живет наше пространство. Это оборудование засекречено сильнее, чем новейший комплекс ПВО С800, С100М и так далее, которое в последнее время монтируют на такие станции в интересах Министерства обороны.

– Офонареть! – отозвалась Ольга.

– Не забудьте, что пора сдавать зачет, – напомнила Вилма.

Странным был уже этот самый первый зачет: контрольная проверка восприятия и моторики. Следовало решить две задачи письменно на бумаге двумя руками в синхронном режиме. А затем решить уже четыре задачи одновременно с добавлением визуальных образов по зрительному интерфейсу – и так далее.

Ольга чувствовала себя матерью будущего муравейника. Да еще анализ ее работы пришел без перевода.

– Да что это такое? – жалобно спросила она. – Здесь на разных языках. Вообще ничего не понятно!

– Да, несколько языков. И все они будут вами освоены до уровня свободного разговорного в течение ближайшего года. Думаю, даже немного раньше.

– Это никак невозможно!

– Это неизбежно, – с казенным воодушевлением заверила ИИ-помощница. – От правильного настроя все зависит в нашем деле. К тому же не забывайте: завтра вас ждет песочница.

– Это еще что такое?

– Первые полевые маневры, с чем вас и поздравляю.

Происходили эти самые маневры следующим образом. Ольге подключили клеммы к вискам. Коммуникатор засветился, и таинственные створки разъехались, словно кулисы кукольного театра. На дисплее прорисовался кусок самого обычного заросшего бурьяном пустыря. Этот клочок земли являлся первым ее тренировочным полем. Над его сорным буротравьем ходили верткие снежные вихри, раскачивая стебли. Нужно было отрегулировать климат континентальный умеренный, соответствующий августу по атмосферному давлению, влажности воздуха, ветру, облачности и температуре. Всего-то. Предполагалось, что в будущем все будет происходить через сеть тех же самых погодных спутников «Рассвет».

– Интерфейс функционирует без рук. Думать правильно – вот ваши рычаги управления. Забудьте, что у вас есть руки.

Ольга постаралась забыть. Ой! На грунте мгновенно появилась сизая морозобоина, и земля мгновенно покрылась трещинами, превратившись в инопланетный пейзаж.

Перемудрила.

– Задача отработки виртуального климат-контроля провалена, – любезно доложила Вилма. – Отдохните полчаса перед работой над ошибками. Вас вызывает доктор Лю Ксифенг. Соединяю.

Профессор продолжала гнуть свою линию, разве что перейдя на «ты»:

– Ты хоть понимаешь, что творишь? Что полностью лишаешь себя жизни? У тебя не будет ни семьи, ни материнства, ни даже друзей? Твоя-то в чем здесь выгода? Это же са-мо-убий-ство! Пойми, ты можешь отказаться в любую минуту, и ничего тебе за это не будет!

– В университете говорили, что климат – самый страшный убийца в истории? Разве даже малейшая вероятность спасти кого-то не стоит попытки? Но есть еще кое-что личное. Это из-за рассинхронизации времени. Я уже потеряла маму, а здесь у меня будет больше шансов увидеть еще раз отца. И я не хочу встретить его, будучи древней полоумной развалиной – так не годится!

– Девочка, ты насмотрелась дурацкого кино! Вместо одного шанса на миллиард целых полтора – как же, выгодное дело!

– Даже если полтора на миллиард – я не передумаю.

Ольга оставалась спокойной – наверно, усталость сказывалась. Ответом ей стали ритмичные гудки – китаянка прервала линию.

Через месяц Ольга впервые вошла в гигантский полукруглый зал с панорамной вогнутой стеной. Он назвался «чистый бокс», и без одноразового скафандра в нем делать было нечего. Посередине – джакузи в виде раковины с откинутой верхней частью. В нижнюю, как в наклонную чашу, вполне удобно помещался человек и мог плавать там, как в замкнутой ванне.

– Это колыбель, – любовно сказала старший преподаватель Теслюк, постучав перчаточной костяшкой по крышке. – Она даст начало всему. Вы понимаете?

Ольга сказала «да».

– Для того чтобы вы имели возможность принять участие в решающем прорыве, работали сотни талантливых специалистов. И они установили, что и как можно сделать, а что нельзя. Поскольку процесс переноса сознания необратим, все подвергается строго размеченной процедуре. Цифровая атомизация. Полное исчезновение. Биологически вас больше не будет, но как личность модифицированная вы получите интересную, хотя и несколько непредсказуемую судьбу. Вы не станете исключительным существом или роботом. Вы станете первой женщиной нового вида, понятно?

Теслюк добавила, что после испытаний в колыбели Ольга должна дать окончательное согласие на полную трансформацию в небиологическое существо.

Ольга спросила:

– Доктор Ксифенг сказала, что практической ценности от такого эксперимента ждать не следует, потому что ИИ-система контроля не может быть задействована, ведь ее автоматически блокирует аварийная защита семантического ядра, проще говоря, сам Модератор. Разве подключения интерфейса еще не было?

Теслюк ответила не сразу. Она, помрачнев, ответила:

– Мы подошли к качественному сдвигу. Дальнейшие эксперименты невозможны без решительного прорыва.

– Неужели раньше не было тех, кто был готов добровольно?

– Да если бы не хватало! Ты понимаешь, что означает даже одна попытка включения биосоциальной личности в контур?

– Это как взрыв сверхновой, только невидимый?

– Это бесконтрольный хаос. Защита может натворить бед.

– А вдруг нет? Разве нельзя одолеть хаос?

– Многие в истории поддавались такому искушению. Чего стоит один только Дубов Град – а он даже не серьезное исследование, а так, любительский опыт. Лучше не вспоминать, правда? Всплеск повредит логическое ядро мира, никакой рассудок и стальная воля не удержат.

– Разве только рассудок и воля могут удерживать?

Теслюк не ответила и быстро пошла прочь.

– Это провал! – разобрала Ольга ее слова издалека. – Да и чего вы ждали. Она же ребенок. Крестовый поход детей, блин!

– Я не ребенок! – заорала Ольга. – Идите к черту, с вашими метафорами, я все сделаю как надо!

– Закончим пустопорожний разговор! – в голосе Теслюк отчетливо лязгнула сталь. – Я вызываю Первого – он явно пожелает вам кое-что сообщить.

Экранный человек откашлялся и начал:

– Вы справились на твердую пятерку, Ольга. Я рад, что образовательная система построена на совесть, она работает. Возможно, в этом наше спасение. Если вы еще не в курсе, орбитальные станции ПВО имеют двойное назначение. В первую очередь это не средство обороны, а часть энергетической системы нашей планеты, а в перспективе – инструментарий климат-контроля планеты. И очень жаль, что им приходится выплескивать огромные запасы аккумулированной энергии в военных целях. Это поистине неразумная трата бесценного ресурса. Нам бы эти мощности, в нашу лабораторию. Тогда полпроекта сразу готово.

Товарищ Первый призадумался и после некоторой заминки продолжал:

– И нам нужен сверхмозг, но не машинный разум, а человеческий, причем обладающий возможностями выполнять поставленную перед ним конкретную задачу.

– И это буду я? – спросила Ольга. – Но я ведь всего лишь обычная девушка, не более того.

– Обстоятельства таковы, что без отчаянных мер не обойтись. Хрен редьки не слаще! – с этими словами Товарищ Первый отключился.

Ольга погасила свой коммуникатор и замерла в тяжелых мыслях. Хрен редьки не слаще. Получалось так, что от того, что она выберет, зависело слишком уж многое. Ей страшно не хотелось совать голову в полную неизвестность. Но в то же время нечто неизъяснимо сильное внутри нее выметало сомнения, словно сор.

– Все образуется, – говорила она себе. – Дай только времени пройти.

И время стало проходить, в самом деле.

Пришел день, когда нужно было сделать шаг за пугающую дверь в место, именуемое «чистый бокс». Ольга, переодетая в бледно-зеленый водолазный поддоспешник, прошагала сквозь насыщенный обеззараживающей взвесью, но не особо длинный коридор под ультрафиолетовыми лампами. За очень толстой дверью стояла зябкая мгла. Ступив в нее, Ольга углубилась в гигантскую сферическую пустоту, в которую выдавалась узенькая площадка шагов на двенадцать в длину, вроде прыжкового трамплина, только со светящимися неоновыми перилами. Дверь за ней тихо закрылась и отрубила синий ультрафиолет. Ольга прошла к перилам.

Она сказала в диктофон: – Папа, мне очень сильно повезло. Меня взяли в проект. В него зачислили не очень много девушек и парней. Это было круче подготовки первого полета в космос, точно говорю. Как будто распахнулось бесконечное небо, и ты уже не пылинка, а искорка. Столько всего довелось узнать.

Она спрятала диктофон в карман тонкого скафандра – на всякий случай, вдруг пригодится. Переступила через низкий борт раковины и аккуратно прилегла в густой полужидкий гель, тускло подсвеченный снизу зелеными точками.

– Ну, будь что будет. Авось не пропадем! – весело сказала Ольга и, нажала на кнопку. Щелкнула застежками опустившаяся верхняя створка, и в закрытом пространстве воцарился красивый малахитовый полусвет.

– Наберите побольше воздуха и начните считать. Не торопитесь. Главное – ничего не бояться – подсказывала через наушники Вилма.

Ольга начала отсчитывать.

Посмотрев в верхнюю зеркальную панель, она испугалась. Она сидела в середине жутковатого бутона кабелей, как будто ее голову оседлал неведомый огромный паук или она превращалась в Медузу Горгону.

Дрогнуло где-то очень глубоко под полом, как всегда вздрагивало при контрольном подключении интерфейса, но сегодня тряхнуло на совесть и пошла мелкая вибрация без остановки. Как будто тряслись старые кости и даже малахитовый свет подмигнул на мгновение. Ольге стало тревожно, но отступать уже было нельзя.

– Эх, – с болью выдохнула она, – кто же знал, как оно получится…

Она ощутила, что испарина легла на спину, а руки мелко затряслись.

А переходить оказалось совсем не больно, удивленно подумала Ольга. Но зато жутко чертовски.

Сколько это продолжалось, она понять не могла. Связи с ИИ не было. Но в какую-то минуту дрожь прекратилась, точнее, остановилась мелкий тремор пола.

Ольга подождала еще минуту, прислушиваясь. Никто не выходил на связь. И понять, удачным или провальным оказался эксперимент, пока было трудно.

– Радуйся, ты вроде жива, – сказала себе Ольга и внезапно поняла, что замыкавшая ее прежде раковина больше не мешает видеть то, что было снаружи. Наверно, створки стали прозрачными, подумала Ольга и протянула руку, но не нащупала ни стенок, ни свода, равно как и не чувствовала ни руки, ни своего тела, хотя, кажется, связное мышление оставалось при ней. Она рывком присела, отчего ее подбросило метров на пять кверху, и увидела, что в «чистом боксе» включился настенный экран. С него смотрела китаянка-профессор, и взгляд ее был непривычно изумленным, будто видела она привидение.

– Как слышно, скажи, если слышишь! – потребовала заместитель заведующего кафедрой.

Все-таки непривычно было слышать ее голос не живьем, как прежде, а из плоховатого динамика. А в камере виднелся, как ни в чем не бывало, шерстяной плед на спинке стула и рядом со стулом масляный обогреватель, который, как помнила Ольга, всегда был включен на кафедре биосферы, потому что профессор Лю Ксифенг беспрерывно зябла и куталась, сидя за столом.

И здесь Ольга неизвестно отчего стала видеть себя со стороны – она утратила плотность и была словно в россыпи искр, полупрозрачная, но не восковой бледностью, а новой световой природой. Она поднесла руки к глазам, с удивлением видя их одновременно отовсюду и насквозь, и сказала «как-то непривычно, что меня нет, а я вижу все как раньше».

Китаянка ответила с улыбкой: «Ты неправа. Скорее нас всех уже почти нет, кроме тебя, да и видеть ты начнешь теперь по-новому, дочка».

***

Едва только первые солнечные лучи сумели найти дорогу над морем и холмами, чтобы впечататься в крыши и восточные стены города Эфраима и облить коротким золотом в его окна, глядящие на восток, она проснулась в тишине глубоко под землей.

Вход в лабораторный комплекс был устроен посреди странно огромной дубравы, через которую к воротам вела единственная проселочная дорога, заросшая по обочинам лопухами и репейником. В лесу бродили шелесты и сказочно пахло листвяной прелью. Звуки, запахи, ветер, холод и дождь – все это никуда не девалось, разве что стало намного больше всего, и это было очень правильно. И если не придираться по мелочам, то перемен было не так чтобы много.

29 глава

Я словно отплыл в далекое путешествие по океану, не зная точно, когда увижу искомые земли и где в точности это произойдет. Моя команда роптала и порывалась швырнуть за борт, все подходило к безрадостному концу. Но в один прекрасный день, когда ужедумалось, что вот и все, появилось чувство, что неизвестный берег уже близок, вот-вот покажутся над горизонтом скалы и белая линия прибоя. Это ощущение трудно передать.

Модератор, «Посмертные хроники».

Он ожидал, что там будет какая-нибудь затхлая стоячая вода, ржавый металлолом или раздутый лошадиный труп, например. Но все это оказалось ерунда – в колодце ничего не было, кроме тугого воздуха, не было даже дна. Постников рушился в него камнем, сделать уже ничего было нельзя, и он приготовился к удару, хрусту ребер и по возможности мгновенной смерти.

Но этого не случилось. Совершенно того не ожидая, его мягко усадили на густую траву, отчего сиганула врассыпную горсть золотистых бабочек. Было светло, потому что камеры действовали снова, но работали они теперь необычным образом – будто его кожа стала прозрачной, и он мог отлично видеть одновременно во все стороны, вроде стрекозы, захватывая круговую панораму голым мозгом, а не только глазными яблоками.

Постников обнаружил, что запутался в густой траве посреди бешеного цветения горного луга – и был луг этот слащавым до тошноты. Только вместо зябкой осени на нем гудело яростное альпийское лето, и от цветастой пестроты невозможно было оторвать взгляд. В синих колокольчиках басовито подавали голос шмели и отпускала ритмичные трели невидимая мелкая птаха. Разгоряченный лоб ласково поглаживал прохладный ветер, головокружительные ароматы медоносного луга и почему-то ванили кружили голову, а небесной синеве лениво проползали белые облачные животы. Не обошлось и без говорливого горного потока: из трещины в замшелой скале обильно выхлестывалась вода и убегала вниз, образуя плоскую и прозрачную речушку. Она текла далеко, в отвратительно картинную долину, изобилующую зелеными пригорками и обнаженными валунами.

Он встал и поднял Анну из травы. Зелень нигде не примята, следов людей или зверья незаметно. Он решил отправиться вверх по течению горного потока – глядишь, отыщутся какие-нибудь люди, сарай или хотя бы тропинка. Идти долго не пришлось: всего в сотне шагов из-за треснувшей родниковой скалы вдруг вылез небольшой каменный дом. Он был какой-то пряничной красоты и выглядел, как и положено в таких случаях, старым, но крепким. Стрельчатые окна в частый косой переплет, в нем цветные стеклянные осколки, высокая кровля устелена бурой выцветшей черепицей.

Постников постучал ногой, потому что руки не были свободны. Внутри было тихо. Дверь заскрипела, словно резаная, когда он отворил ее носком ботинка и ступил за низкий порог. В доме преобладал запах печной золы и сушеных листьев. Дверная створка громко захлопнулась, и его охватил полумрак, рассекаемый только жаром очень объемистого и закопченного камина с непомерно широкой чугунной решеткой, докрасна раскаленной. В доме, насколько можно было видеть с порога, имелась единственная и скудновато освещенная комната. Огонь в камине, судя по всему, до того пылал сильно, потому что от очага потягивало блаженным теплом, как зимой в избе вследствие закрытой вьюшки, но к приходу Постникова пламя успело опасть до полуметрового пунцового ядра, тлеющего теперь очень ровно в горячей золе, как шарообразный слиток чугуна. С решеткой тоже явно было что-то не так – она прикрывала не только очажное жерло, как полагается, но простиралась далеко вправо и влево, напоминая невысокую могильную оградку, ее края терялись в неосвещенных углах.

По грубым каменным стенам развешаны были каминные щипцы, кочерга и совок, сковороды, грозди репчатого лука и усохшие пучки травы – какой-то тимьян и розмарин, Постников не смыслил в этом. Высовывался из полумрака угол плоского буфета из почерневшего от старости или копоти дерева с узкими полками, на которых тарелки стояли к вам лицом, а не боком. Возле буфета приткнулся трехногий ломберный столик с футбольным зеленым сукном. На его фланелевой столешнице стоял чайный прибор – чашка, молочник, блюдца и щипцы для сахара. Не было видно ни души. Худосочный свет каменного очага не справлялся с теменью в углах.

Постников бережно положил Анну на каменный пол и опустился рядом. Стал греть руки возле раскаленной каминной решетки, соображая, как быть дальше.

– Будь здоров, Постников, – вдруг раздался очень отчетливый голос. И он доносился из-за решетчатого барьера, а говоря еще точнее, прямиком из каминного жерла.

Постников, не поверив ушам, стал оглядываться, но больше никого не было.

– Догадался уже, куда занесло? – любопытствовал необъяснимый голос.

Постников с большим недоверием уставился на округлый огненный сгусток. Его осенила дикая догадка. Это огненное ядро и являлось тем самым человеком, прежде известным как заведующий лабораторией Ефремов, а впоследствии – Модератор полузакрытой вселенной. Илья Ираклиевич в настоящую минуту имел облик малинового светового клубка, похожего на звезду – красного карлика, разве что уменьшенного в миллион раз, чтобы он влез в топку камина.

– Что еще за драмкружок? – хрипло спросил он. Не нашел ничего.

– Совсем это не драмкружок. Здесь находится сердце серверной машины, – сказал Ефремов. – Здесь проходит моя связь с прежним миром. Если ее перерезать – то весь наш Остров исчезнет, станет мертвыми цифрами. Мгновенная смерть трех миллиардов человек – каково, а? И самое неприятное в том, что она только что произошла на ваших глазах. Моей земли больше не существует, и населения на ней тоже. Кстати, устроит ли вас такой мой образ? – заботливо спросил клубок огня, неожиданно перескочив на «вы».

– Как будто у меня есть выбор, – вздохнул Постников и на всякий случай убрал руки подальше от решетки, потому что в камине вспыхнуло очень ярко, и огонь взревел с напористой силой. – Вылечите эту женщину, если вы такой одаренный. Вы сможете, я знаю.

– Верьте больше лгунам и проходимцам, наивный вы человек! У нее клиническая смерть трижды случилась, а у меня ее психограммы нет, кого я тебе откачивать стану? Лучше возьми лопату за дверью – и найди красивое место, тут они в избытке. Могилка выйдет – дай бог каждому.

– Это неправильно! – завопил в сердцах Постников, но огонь в очаге предостерегающе полыхнул, а огненный Ефремов сквозь хруст усиливающегося пламени назидательно произнес:

– Зря вы ерепенитесь. Ваша голова теперь легче перышка, если еще не поняли.

– Вы обязаны ее поднять на ноги, или вы бесчеловечная тварь, вот что я вам скажу!

– Перестаньте молоть чепуху. Как бы вам это понятнее объяснить. Вы упали, приятель вспыльчивый мой, в такое место, из которого не существует выхода. Просто некуда выходить – это аномалия, не имеющая больше точек соприкосновения с прежним пространством. Здесь нет хода времени, смерти нет, и воскресения из мертвых, извините, тоже.

– Вы бредите, наверно? – сказал Постников. – У вас жар, это же видно, то есть, я про больную голову, конечно.

– Шутка удалась! Но здесь всегда будет неизменный горный склон и вечный июнь с речкой, текущей из ниоткуда в никуда. Все ваши прежние друзья не могут быть воскрешены, но со временем вы сами освоите искусство заселять мертвые скалы всеми формами жизни. Даже не заметите, как это начнется с вами.

– А вы-то сами, вы-то? На пенсию собрались, что ли? – грубо спросил Постников.

– Я слышу в последние годы лишь отвратительные песни хаоса, – произнес старческий сгусток. – Знаете, кем я ощущаю себя в последние двадцать лет? Жутким нечеловеческим существом. Измятым и безобразным страшилищем – вроде тех болотных людей, которые утопли в торфяном болоте пару тысяч лет назад. И мне не кажется, что ваша жизнь окажется очень уж долгой. Вообще, могли бы и спасибо сказать, что сам пока еще живы! Да о чем с вами говорить – пропадите вы пропадом, скучно!

Постников с силой лягнул решетку и закричал: – Нет, ты вернешь ее, или я подожгу дом, а лучше устрою запруду – и река тебя затопит к чертовой матери! Шагу отсюда не сделаю, пока не поставишь ее на ноги! Я тебе устрою здесь такое, чего ты в жизни не видел, старый хрен!

– Вот и помогай всяким олигофренам. Да пошел ты, гаденыш! – отозвался сфероид и далее общаться решительно не пожелал, сколько гость ни окликал его. Огонь в камине иссяк и в одну минуту подернулся багрово-черным покрывалом пепла.

– Идите к черту с вашими Альпами, от них на рвоту позывает! – проворчал Постников.

Дело принимало далеко не радостный образ. Все оказалось напрасным, все было кончено. Он яростно хлопнул дверью и вышел к речушке, где сел на землю и принялся бросать в воду мелкие камушки.

«Неужели все впустую? Столько пройти, чтобы не найти никого и повстречать иллюзию, аттракцион для детей? Неужели и на самом деле конец?».

Ему хотелось лечь и не шевелиться. Как Аннушка. Но здесь одна странность привлекла его внимание. Швыряемые его рассеянной рукой камушки и гальки не спешили тонуть в хрустальном потоке или падать в траву, проскочив по воде блинчиком. Они вздумали отчего-то зависать в воздухе, а потом и вовсе медленно всплывать очень высоко кверху, туда, где облачные вихри свивались в кисейный ажур. Среди бликов, отражаемых от реки, в воздухе, как обрывки газет на пляже, запестрели обрывки текстов таинственного смысла, начали прошмыгивать, как мыши вдоль плинтуса, математические символы и прочая заумь, лезущая ниоткуда в избытке. Резала глаза вся эта пестрота сильно, но ведь их было не зажмурить – нечем.

Постников прикрыл глаза рукой, и в эту самую минуту воздух над ручьем зашевелился, как подогретый пар, и песок, нанесенный потоком на берег, поплыл невесомой пеленой по воздуху. В ее мелкозернистой ткани прорисовался тонкий столб синеватого света. Из него посыпались многочисленные искры, как при аварии на ЛЭП, и закрутились над водой легким веретеном. Оно завертелось еще быстрее, стало вытягиваться и приняло человекообразную форму. Песчинки пустились вокруг него вкруговую, словно звезды вокруг центра галактики, и начали свиваться в картину, как проступающий на бумаге фотоснимок, и вдруг стали трехмерным портретом женщины.

На Постникова смотрела голограмма – или как это называется. Молодая женщина, глаза серые, ужасно знакомые.

Постников так и замер с камнем в руке, забыв обо всем, потому что это была Ольга. Дочь. Разве что повзрослевшая.

– Вот и ты, – сказала она. – Привет, пап. Еле нашла этот пузырь – хорошо, что кабель был прочно упакован внутри горы!

– А что, разве гора уцелела?

– Ну, кое-что там осталось, но смотреть я бы не советовала – зрелище так себе.

– Да мне и на тебя сейчас смотреть больно. Что с тобой стряслось такое, дочь?

Та, которую он помнил ребенком, находилась теперь от него в двух шагах. Она, конечно, не помолодела, да еще состояла из каких-то искр и светящейся плазмы, но черты фамильного сходства, конечно, оставались налицо. И голос.

Ольга приблизилась, безмолвно протянула руку, и ее прозрачные пальцы неощутимо прошли сквозь его ладонь.

– Ты ли это? Ты… фантом? – в изумлении пролепетал Постников. – Постой, что за чушь я несу, ты… нематериальная теперь, оцифрована, верно?

Фантомная женщина снова пришла в движение и без слов поманила Постникова за собой, он последовал за ней обратно в дом.

Войдя, Ольга сказала всего два слова «Брендан Лофтус», и строптивый камин в мгновение стал покладистым и даже вызвался помочь с лечением раненой.

Очаг подмигнул, как магазинная витрина на рассвете, и погас. Модератор за это мгновение предпочел принять человеческий облик. Он выбрался из-за каминной решетки и теперь щеголял в грубой овчинной жилетке и войлочных сапогах под узкие галоши. Был он седой, щетинисто-небритый и усатый, похожий на сельского горца.

– Ее смерть никому не нужна. Вашу покалеченную подругу подлечить мы попробуем, – говорил Модератор. – А время что – чепуха. Оно не может быть упущено, потому что его здесь нету. Беда только – раны ее несовместимы с жизнью, трудновато будет.

– Я все же попытаюсь что-нибудь сделать, – говорила Ольга. – У меня же медицина вся, а тут стоит реанимационный модуль. Вроде рояля в кустах.

Древний буфет с тарелками при этих словах дернулся и поехал в сторону, как дверь железнодорожного купе. За ним проглянул холодный блеск медицинской люстры, не дающей теней, а также похожий на мини-грузовик медицинский кокон, и смотрелся солиднее спасательных армейских носилок.

Ольга сказала, что без переливания крови не обойтись.

– А ваша живая кровь ведь при вас, не так ли, – заметил Модератор Постникову.

– Конечно, возьмите.

– Пойдет! – кивнула искристая Ольга.

Без заминки к Постникову подскочила и впилась в локтевой сгиб игла. Ольга сказала, что на все имеется у них всего лишь одна попытка, но кровь при этом оказалась непростая. В биоматериале Постникова присутствовала неустановленная сигнатура.

– Я все выясняю, – заверила посверкивающая женщина.– Дайте мне минуту.

Кровь тихо текла по трубкам. Отсутствующее время тянулось страшно медленно.

– Кто вы такой? Точнее, все ли еще вы человек? Что-то не очень похоже, извините.

Модератор самодовольно крякнул.

– Технически уже давно нет. Я – функция, посредник. Если хотите, коммуникационная труба.

– Но как вам жилось в таком… статусе?

Горный пастух зашелся утробным смехом и затряс седовласой головой.

– Не зная скуки, вот как! У меня, видите ли, было все предусмотрено до мелочей. Но одно меня категорически не устраивало – стрижка. Была какая-то советская бытовая автоматика, но она так дико стригла – до сих пор не могу вспомнить без слез. Парикмахеров негде было взять, и я сконструировал машинку для стрижки волос, которой горжусь больше, чем этим бардаком, что царит сегодня вокруг нас. Я стихийный рационализатор!

– Как Илон Маск?

– Не слышал про такого. Я научился стричься самостоятельно, по памяти, без зеркала. И это стало мне уроком: человека невозможно остановить в его развитии, как в плохую, так и в хорошую сторону. С обеих сторон у него – бездна.

– Как следует к вам обращаться?

– Мне нравится обращение «товарищ Первый». Категорично и со вкусом. Но это все так, а вот у меня сегодня праздник – сразу три гостя! Сейчас будет обед! Маленький – но хороший, часов так на шесть!

– Постойте с обедом, – остановил его Постников, в котором занозой свербела одна мысль. – Почему Соня так интересовалась моей дочерью и упомянула в разговоре университет?

Лицо товарища Первого при этих словах приняло выражение злое и мстительное, как у разгоряченного несправедливостью абрека.

– Ох уж эта Соня! – процедил седой горец. – Тварь эта ваша Соня. Она со всей кодлой сумела улизнуть вовремя, и это очень жаль. Бросили союзничков молоху в пасть, как в Афгане, им лишь бы сервера сжечь, а на жизни людей плевать. И не почесались. Что еще сказать? Они сами за себя все сказали. О чем жалею – так что не схватил эту стерву Тавареш, чтобы и она полюбовалась на конец света.

Знаете, она вообще… Никакая она не Соня, да и черт бы с ней. Американцы решительно намерены установить свой новый мега-процессор в ядро, перехватить контроль над новой колонией. Но я отчетливо знаю, что их квантовый процессор не потянет систему, он просто не справится и все просто сгорит в одну секунду.

– Сколько может жить человек в такой форме… как моя дочь?

– Она прототип искусственного интеллекта нового поколения. Практического опыта его применения пока еще нет, но по всей вероятности…. Не знаю, ничего предсказывать не берусь. Впрочем, все равно. Не время сейчас сопли жевать!

– Повежливее, все-таки здесь девушка!

– Сами вы полегче! Она-то уж точно не человек, но ее пока еще можно вернуть в биологическую форму. Поэтому я сейчас говорю как официальное лицо, – Модератор посмотрел на плавающую в темноватом воздухе искристую девушку и сказа: – У меня для вас предложение. Точнее, просьба. Поезжайте домой. Смотрите: остатков энергии достаточно лишь для того, чтобы протолкнуть вас назад, в тот самый несчастливый для вас декабрь. И все вы будете живы, а память о дальнейшем просто улетучится, и все.

– Это как? – опешил Постников. – Разве возможно?

– Да не тупите вы, Постников! Вы с этой вашей гирляндой отправляетесь на несколько лет назад и выбрасываетесь в прежний мир, и портал закрывается, конец. И у вас впереди еще две ваши жизни!

– А что будет с раненой?

– Про нее забыть. Она просто не появится в обновленной линии. Теоретически я могу отбросить вас с ней назад, к руинам Озерной Плазы, но до старой земли заряда на троих попросту не хватит. Зато вы с дочерью будете живы – живы, понимаете?

Постников очень отчетливо увидел в сером пепле за чугунной решеткой, как время резко скакнуло назад. Обратным ходом от платформы во взлетающем снегопаде отъехал почтово-багажный, в кутерьме аэропорта бежали к нему, пятясь, двое.

– Что тут плохого – возродитесь заново, – гнул свое Модератор. – Кто-то из прежних друзей даже узнает вас, другие нет. Как и в обычной жизни, что тут говорить. Зато жить будете, разве плохо?

Искушение было невероятного, иезуитского коварства. Оно легло на плечи невыносимой тяжестью, царапнули по сердцу кошачьи когти.

– И все забудется? – спросил Постников.

– Абсолютно все!

– Но здесь все погибнет?

– Уже погибло, если не заметили, дорогой. Мой прекрасный новый мир уже помножен на ноль. Пространство за пределами Плазы коллапсирует из-за падения вычислительных мощностей на серверах. Это финал. Зачем будить женщину после уже пережитой ею агонии и смерти – чтобы заставить еще раз полюбоваться, как умирает земля, и чтобы затем умереть во второй раз? Не слишком ли будет?

Пролилась тишина, в ней раздавался лишь тихий шум из операционной, похожий на стрекот швейной машинки.

– Так вот, – подала голос Ольга, – вы не совсем правы, товарищ Первый. Возврат вашей искусственной сферы обитания вполне осуществим. Есть архивированная база. Проще говоря, у меня есть точка сохранения.

Модератора эти слова ударили как молния. Он с болезненным удивлением выпучил глаза на Ольгу, как будто и в самом деле увидел призрака.

– Уж не вашими ли молитвами? – съязвил старик и, перебив самого себя, понимающе взревел: – А! Так вот отчего были такие тормоза при отладке! Хрестоматийный пример клептомании!.. Впрочем, я внимательно слушаю!

– Это поправимо, – продолжала Ольга. – Извините, решение есть. Знаете, за что учительница хотела выгнать меня из проекта «Нейтронный феникс»? За порчу лабораторного имущества. Я как младший лаборант отвечала за обучение машинного интеллекта, и мне полагалась часть вычислительных мощностей. А я втайне подворовывала их гораздо больше положенного, в результате чего система лагала. Просто я собирала базу данных по всем живым существам – психоматрицы не только людям, но и по животным, и образцы биоты – всего-всего. Я собрала все в точку восстановления в моей памяти. Точка тяжелая, но вот и пригодится, поди ж ты.

– Клянусь, – вскричал в исступлении Ефремов, – я понял, почему эти университетские маразматики не хотели выпускать вас из подземелья! Да вас на костре следовало сжечь, дорогая! За то, что ведьма и красавица!

– Теперь это не имеет значения. А еще я получила код системной перепрошивки.

– Откуда?! Таких специалистов в Эфраиме нет быть не может!

– От отца. Он принес его в себе, не зная об этом. В его крови был спрятан файл.

– Чертов смартфон – только и смог промолвить Постников. – Ну, Горемыкин!

– Совершенно верно, – отозвалась Ольга. – Горемыкин и еще Лофтус. Они вдвоем обвели всех вокруг пальца и подарили шанс на спасение. У меня расчеты готовы. Запускаем?

– Кровь! – хлопнул себя по колену Модератор с широкой ухмылкой на усатом лице. – Как же это остроумно. Гениально! Я все понял. Вами доставлены расчеты, которые запустят пакет регенерации.

– Выходит, я служба доставки, – ответил Постников. – Вроде почтальона Печкина.

– Да ладно вам переживать по таким пустякам! Горемыкин давно сообразил, как новая вселенная может стать самодостаточной, а я еще ему не верил. Позвольте вам пояснить, – невероятно оживился Модератор. – За этим горьким катаклизмом скрывается проект «Нейтронный Феникс» – переформатирование серверного мира на самостоятельный обсчет. Неофициальное название: «программа отложенной регенерации континуума».

– Еще одни бессвязные слова. И что это дает?

– Новый уровень! Ничего революционного здесь нет. Наша новая вселенная – всего лишь адаптивная технология. Мы взяли то, что уже знает наука, и собрали мозаику по-своему. Эти олухи со стервой Тавареш во главе потеряют нас из виду и больше не найдут никогда. Но какой страшный груз ныне лежит на хрупких девичьих плечах! Уважаемая, каков отступ точки восстановления от «Небесной Стрелы»?

– Два-три дня в прошлое. Не восстановится только город под куполом – им управляет мини-ядро Дубоградского НИИ. Надо будет посмотреть, уцелел ли город.

– Следовательно, сил вторжения «Небесной Стрелы» в точке восстановления не будет?

– Будут, но только прибывшие ранее, а их мало, – грустно улыбнулась Ольга. – Но не станет больше ни южного ретранслятора на болотах, ни западного в Сухом Броду тоже. Вообще точек никаких входа и линии связи со старым светом больше не будет.

Модератор принялся громко хрустеть пальцами, рассеянно глядя в опустевший камин.

– Это похоже на авантюру, – признал он после короткого размышления. – Но все равно это дикая чушь! Я не могу просчитать, как изменится биосфера. Моих мощностей недостаточно!

– Вы один тут самый умный, что ли? – спросил Постников. – Разве она не сможет?

– Э! – оскорбленно взвился Иван Ираклиевич. – Да я вижу, вы до сих пор считаете ее человеческим существом? Заклинаю вас, избавляйтесь как можно скорее от этого опаснейшего заблуждения! Она робот! Биопроцессор, супероружие, пусть пока что по мощности она едва ли мощнее среднего квантового компьютера из NASA, но вся штука в том, что она прогрессирует, понимаете? Одному богу известно, что будет через полгода и что она сотворить надумает!

– Я не робот! – с обидой сказала Ольга. – А вы все-таки хам, товарищ Первый!

– Да, вы бы не орали так, – подхватил Постников. – И она права – это в вас самих маловато человеческого осталось, ведете вы себя не по-людски!

– Вы бы лучше не забывали, Иван Ираклиевич, – добавила Ольга, – что апдейт сотрет вас из всех реестров за ненужностью.

– Спасибо, но я и без того не хочу бессмертия, – с достоинством отозвался старик. – Мне осточертело оно за последнее время. Бессмертие ужаснее любой другой судьбы. М-да… Самая трудная вещь на свете – сопряжение времен. У всех людей время разное. А главное заключается в том, что людьми сделан первый шаг в большое и новое, о котором еще чертовски мало что известно. Так что мы наблюдаем лишь робкое и неуклюжее начало. Вы храбрый человек? – внезапно спросил он у Постникова.

– Обыкновенный.

– Из вашей крови нужно взять зашифрованные данные. Разве вы не знали, что извлечение записи – по сути то же самое, что смерть? Первые семь минут – это страшная, невыносимая боль. Но боль уйдет, и вы сможете снова соображать. Если останетесь живы, конечно.

– Извлекайте! Но у меня последний вопрос к вам: что это за линии золотые по ночам в небе?

Первой ответила Ольга:

– Это визуализация. Дело в том, что наша вселенная постоянно расширяется за счет машинного обсчета. Узоры в небе – побочный эффект, они постоянно удаляются, и скоро их нельзя будет видеть с земной поверхности без мощной оптики.

Модератор добавил:

– Не совсем так. Помните, как происходит в старой вселенной формирование новых звезд? Они рождаются в гигантских скоплениях газа и пыли. Эти космические облака бывают такой причудливой формы – вам наверняка попадались снимки из космоса. А здесь не так. Решетчатые ячейки – очень далекие отсюда процессы планомерного расширения нашего пространства. Это раздвигание пределов обсчитывается системой внешних серверов, которая в настоящее время уничтожена. Этой юной, но дерзкой особе кажется, наверно, что она способна взять эти калькуляции на себя. Восхитительная наивность. Она еще не осознает, во что ввязывается.

Сверкающие дорожки неожиданно показались на рябых щеках странного усатого человека. Он продолжал:

– Мне не стыдно плакать, хотя я и кавказец по отцу, а горцам слезливость противопоказана. Но я плачу не от страха. От любви к жизни эти слезы. Она прекраснее и больше всего, что мы сможем придумать за миллион лет. Пора давать занавес. Орбитальные электростанции сожжены все до одной при последнем ударе. А наша обитаемая аномалия держится на последней соломинке, как надувной плот в океане.

Вся тонкость истории в том, что апдейт в ваших венах бесполезен, несовместим ни с какой иной системой, нежели ваша дочь. Только она в состоянии все поправить и снова завести пружину вашей расколотой вдребезги музыкальной шкатулки. Эх, славная, что ни говори, получилась комбинация у этого пронырливого ирландца!

– Вы не сказали, что это единственный выход! – сказал Постников. – Какого черта тогда вы обманывали насчет вечности в горах?

– Да, я кое-где приврал. И что теперь? Время же сюда не проникает, даже если этот пузырь живет меньше секунды – все равно. Считайте, я позабавился легкой шуткой напоследок. Тоже мне удовольствие – обитать внутри аномалии! Увольте-с!

– Ну и фрукт же вы! – не сдержался Постников. – Невероятный аферист!

– Пасть времени захлопнулась, дорогой, – примирительно ответил Ефремов, – да только нас с вами в ней не оказалось. Она с виду хрупкая девушка – но кто знает, что таится в глубинах ее гипертрофированной памяти. Я не знаю и даже не хочу этого знать. И вот, извольте видеть, это слишком молодое существо заполучит абсолютную власть. Я бы не стал пренебрегать возможными последствиями. Впрочем, это уже не мое дело, прощайте!

Постникову стало не по себе. Похоже, и в самом деле наступала очередная перемена. В воздухе назойливо замельтешила рябь, похожая на рой бешеных дрозофил над горной речкой. Голос Модератора затих, а миллионы мелких крючьев вгрызлись в голову Постникова и принялись алчно раздербанивать череп и разнимать его на части вместе с обрывками мозга и коротких недодуманных мыслей. Темный прилив захлестнул сознание, и Постников успел сообразить, что отключается. «Так вот она какая. Всплывающие предметы. Гравитации нет, как и времени», пронеслось напоследок в его гаснущем мозгу

Он успел еще увидеть, что каминная решетка накалилась добела, потому что огонь окончательно взбесился и полез из топки далеко наружу. Металл не выдержал и лопнул с оглушительным звоном, выбив в пряничном доме все бутылочные стекла.

***

Анна, закутанная в одеяло до кончика носа, лежала на холодной земле. Глубоко вздохнув, она открыла глаза и прошептала: «где я?».

– Тихо ты! – тревожно замахал на нее Постников. – Нельзя тебе – легкие побереги.

– Так где?

– На горе выше Эфраима. Операция помогла. Проживешь еще лет шестьсот с гаком, если не запьешь на радостях, конечно. Только не далей резких движений

– Я испеку тебе пирог и сошью офигенную шляпу, какой нет ни у кого в деревне, – отозвалась воскресшая. – Приходи на ратушную площадь в Финике, как только снег сойдет. А если будешь давать дурацкие советы – врежу кочергой по башке, сделав резкое движение.

– Такая может и заехать, – сказал Постников, улыбаясь. – Бабу не проведешь, известное дело. Тебе вниз ехать на моих закорках придется. Уж потерпи, одеяла на волокушу жалко, да и промокнет оно. Как сама-то?

– Это было незабываемо, благодарю вас! Сам-то как думаешь? Да я вся как лоскутное одеяло – какие, к дьяволу, движения!

Анна прокашлялась и добавила, что чувствует себя как после хорошей парилки или даже тайского массажа, но полчаса еще ей надо полежать для верности.

Пребывание в капсуле волшебным образом преобразовало ее. Утекла со щек прежняя бледность. Румянец расцвел на них, сверкнула искра во взгляде, а черные завитки густейших прядей ожили вокруг лица – непобедимая красота здоровья вернула свое с прямодушной дерзостью женской силы.

– И что дальше? – спросила она. – Еще одна дикая новая хрень впереди?

– Дальше просто жизнь. Все будет хорошо, больше никаких мертвых душ, – ответил Постников и пошел за дровами для костра. Наступив на что-то твердое, он поднял из травы кусок проржавевшей чугунной решетки. Бурый металл рассыпался на его ладони в труху, и его сдуло порывом налетевшего ветра.

Поиски топлива привели к приземистому и насквозь проржавевшему кунгу, древней военной будке, снятой с грузовика. Замка на двери не было, внутри застоялся многолетний промозглый холод, словно в гробнице чукотского воина. Кроме того, в кунге светился красными цифрами древний неоновый индикатор. Здесь доживала свой век пара радиостанций Р140 «Береза» времен Советской армии и стоял запах деревенского сарая с ядреной дегтярной ноткой. Следов недавнего пребывания людей ни поблизости, ни внутри не отыскалось. Похоже, обе радиостанции управлялись не отсюда, а с выносного поста связи.

– Так вот как выводили на цель, – промолвил Постников и погладил радиостанцию по ледяной панели. Под ней что-то зажужжало, послышался треск, и ветхозаветные ионные индикаторы погасли, как зрачки погибшего Терминатора.

Поежившись, Постников вышел. Под обломком толстой бетонной стены в наметенной ветром куче листьев торчала обточенная временем коряга – комель сломанного дерева, похожего на березу. Он наломал изрядно сучьев и корней, разложил под бетонным козырьком огонь и повесил котелок с водой для чая.

– Так мы на горе? Я и не знала. А где озеро? – спросила Анна. – Вроде как оно было?

– Здесь раньше была Озерная Плаза, дворцы всякие, парапеты. Да и черт с ними, был водоем – и нету. Спускаться надо в темпе. Здесь ледник и прочие дела, вредные для здоровья.

– Что будешь потом делать?

– В город надо для начала. Идти сможешь?

– А то.

В примятой траве поблескивал тончайший волосок паутины. С той стороны, где город прятали дымные покрывала, потянуло гарью и острой химией. Двое смотрели на Эфраим, он был словно вырезанный из слоновой кости в туманных прорехах. Мертвенная серость уползала из города, и его улицы и перекрестки незаметно наполнялись движением жизни.

– Все на свете зависит от архитектуры, – сказала Анна и схватилась за Постникова, чтобы подняться. – Только она меняет людей к лучшему. Вас, дураков спасает от дикости

– Не знал, – ответил Постников.

– Так знай об этом, зая! Ты думаешь, я добрая?

– Думаю, что совестливая.

– А ты совсем не такой, как мне казалось раньше, – продолжала Анна. – Капитально я в тебе ошиблась. Думала, ты юродивый, а ты чудовище. Какого ужаса вы тут натворили. Этот ваш долбаный коммунизм породил очередного монстра. Вот почему вы все никак не уйметесь?

– Ты бы лучше на чай налегала, пока горячий. Нам еще с горы слезать черт знает сколько.

– Плевать.

– Тогда двинули, – сказал Постников.

Они осторожно побрели без дороги по скользким от инея камням в туман, где все более отчетливо прорисовывалась расколотая чаша того, что прежде было крупным мегаполисом. Становилось пасмурно, мокрый ветер стал подкидывать в глаза пригоршни снежной крупы и покусывать до костей, поэтому останавливаться для отдыха не хотелось, да и спускаться с горы было не так уж трудно.

Послесловие

Все это случилось давно, не один десяток лет назад. Лето в тот год выдалось сухое и душное. На море месяцами оплывал мертвенный штиль, а на городских улицах млела дремотная тишина и воробьи купались в пыли.

Постников обосновался в Финистер Пойнте. Он сказал, что ему понравилось на побережье. Город со временем стал модным морским курортом, но пришлось немало переделать в его планировке и в транспортной системе. Через пару лет в двух шагах от пляжа муниципалитет построил для Постникова уютный загородный дом. В хорошем месте, с видом на океан с крытой террасы. Автором проекта была та самая женщина Анна, которая после возвращения стала женой полковника Малданова (уже тогда произведенного в генерал-лейтенанты). Дом, надо признать, удался: небольшой сад, окна в пол, разноуровневые крыши спокойных тонов – умно придумано.

Сохранился фотоснимок, где Анна позирует на берегу в ветреную погоду. Она стоит на фоне таблички, установленной возле дома шутником Лофтусом – «Почта закрыта по пятницам». В кадре без труда можно различить валуны на берегу, морщинистый от ветра залив, а женщина, глядя в объектив, придерживает волосы, которые тащит и треплет свежий норд-ост.

Ровно через год после описанных выше происшествий она возглавила Федеральный институт проектирования городов. Погибший Эфраим был в считанные месяцы вычищен от развалин и отстроен заново по обновленному плану, превратившись в нечто поистине неземное.

Она приезжала в Финистер примерно раз в год-полтора. Одета была всегда стильно, со вкусом. И хорошо выглядела для своего возраста. Каждый раз они с Постниковым допоздна сидели на террасе и о чем-то говорили. Потом она уезжала на ожидавшем ее автомобиле, а он отправлялся прогуляться по пляжу. Но несколько лет назад она пропала и больше не появлялась. Когда я спросила, не звонит и не пишет ли, он ответил, что никаких новостей нет. Ну, я больше и не спрашивала.

Мокрая краска после дождя пахнет совсем как дома. Фасад нового дома Постникова дома выкрашен в зеленый цвет. Сельская почта – ни дать ни взять, по словам Лофтуса. Он тоже заявляется время от времени в гости, и каждый раз это выпадает на пятницу. Однажды, это было 18 апреля, Лофтус принес вышеупомянутую табличку, на которой было объявление-билингва:

«Ta oifis an poist dúnta de haoine». «Почта закрыта по пятницам».

И крепко приколотил гвоздями к забору.

В тот день накрыли стол на стеклянной веранде с окном, распахнутым в океан, и обедали. Точнее говоря, трапезничали двое, Постников и Лофтус. Третья – Ольга, просто присутствовала вся в мелких искрах и ряби.

– Что за чудесный старомодный дом! – кричал в упоении Лофтус. – И подумать только: в кипарисовой аллее, на океанском побережье, и кепка из сетевого магазина на гвоздике, и чудесный маленький сад!

Постников не возражал.

– Нравится мне эта простая загородная жизнь на свежем воздухе, – говорил Лофтус. – Знаете, раньше я жил в подобной среде, и только сейчас понял, как многое потерял. Клянусь, я сразу понял, что вы не пустой человек, едва только увидел в автосервисе города Баллибей!

– Преувеличивает, как обычно, – заметила Ольга.

– С детства терпеть не могу родственников, – зашептал Постникову Лофтус. – Общение с ними портит кровь и сокращает продолжительность жизни!

– Да вы все врете, – ответил Постников. – То есть, шутки у вас такие, знаем.

Лофтус гулко расхохотался.

– Блестяще проведенная операция! Конечно, у меня есть право хранить молчание, но будучи ирландцем, я не имею такой привычки! Жалеть о былом глупо, особенно если вы в итоге остались в живых, а руки и ноги сохранились при вас.

– Могли бы объяснить сразу по-человечески, – ответил Постников. – Хотя, вы правы, дело выгорело.

– Чего хотелось бы мне знать – так это почему дубоградский карлик так легко согласился на обмен, – в задумчивости продолжал гость. – Ведь ясно же: ему предложили нечто очень ценное. И кто это предложение сделал – тоже вопрос.

– Предложение сделала я, – сказала Ольга. – Он все понял и не стал сразу убивать ценного заложника, отложил это на потом.

– Хм. Понять его можно… Только какова была цена?

– Немалая. Я дала ему коды доступа к физическому серверу в старом мире. И он теперь хочет построить новую метавселенную.

– Но мы уже ничего о ней не узнаем, правильно?

– Совершенно верно.

Становилось поздно, и Лофтус, откланявшись, растворился в густеющих сумерках, бросив на прощание:

– Ná bí buartha. Не горюй!

Сказала «пока» и погасла и Ольга. Тишину прорезал пронзительный женский вопль, прилетевший со стороны пляжа:

– Йой, що ж ти за дитина така, неслух! Бачиш, прилив на дворi! Сiдай, вчи уроки, невiгласе, бо отримаеш зараз в мене!

Темнело здесь быстро и рано. Очень тихая ночь разворачивалась над морем. Было почти безветренно, и огненный сноп света от маяка «Чертовой башки» упирался в гладкую воду залива, усиливая умиротворение. Погода выдалась ясная, и было замечательно видно, как на высоте проглядывали крупные южные звезды. Они загадочно подмаргивали, потому что по верховому ветру шли мелкие невидимые облака.

Постников вскоре заснул. Он увидел во сне, что вышел в сад и остановился возле мощеной камнем дорожки. Ночная трава под луной смотрелась по-новому, как и кусты сирени, яблони и деревянный забор. Он присел на корточки и потрогал дерн.

Потом сидел на крыльце и смотрел на звезды. Стояла звенящая тишина, и только ночные насекомые горлопанили свои песни каждое на собственный лад. Прохладный воздух ночи хотелось пить, а не вдыхать, а яростная луна обливала все сущее магическим серебром.

В эту минуту из-за угла дома вышла белая по причине ночного освещения мать Постникова. Она неслышно прошагала по каменной дорожке и остановилась в резко срезанной тени рядом с ним, чтобы не попасть в поток ночного светила.

– Покосом пахнет, – сказала мать. – Прелой травой.

– Это океан, – ответил ей Постников. – С залива водорослями тащит.

– Много ты понимаешь! – строго сказала мать и растворилась. А Постников посидел еще немного и ушел в дом.

Под забором, невидимая людям, тихо ворочалась небольшая черная собачка – умная острая морда, хвост калачиком. О чем она думала, мы сказать не можем. Но и она вскоре задремала, упрятав нос под лапой, насторожив чуткими домиками уши, и принялась смотреть свои собачьи, никому не известные сны.

Так и закончилась эта история. А после начались ничуть не менее удивительные происшествия, но о них надо будет как-нибудь рассказать отдельно.

С наилучшими пожеланиями,

Ольга Постникова, сотрудница Управления хорошей погоды, Эфраим – Финистер Пойнт.

Оглавление

1 глава

2 глава

3 глава

4 глава

5 глава

6 глава

7 глава

8 глава

9 глава

10 глава

11 глава

12 глава

13 глава

14 глава

15 глава

16 глава

17 глава

18 глава

19 глава

20 глава

21 глава

22 глава

23 глава

24 глава

25 глава

26 глава

27 глава

28 глава

29 глава

Послесловие