Алексей Миронов Алтайский Декамерон
Криминальные червонцы
Мы умнее тех, кто нас оставил в дураках. Аркадий Лавидович Ах, Алекс, Алекс, ты просто банальный лошара, лопушок, лопушидзе, потерявший голову при виде золотых червонцев царской чеканки! В действительности золотишко оказалось китайским цветным ломом, который хитрый гастарбайтер выдал за старинные монеты, якобы найденные на окраине города при демонтаже ветхой деревянной постройки. Ну что же, как гласит старинная английская поговорка, и на старую леди бывает proruha! Дело было так. Уже под вечер я возвращался из спортивного бара «Забей на всё», где смотрел трансляцию футбольного матча между нашей сборной и командой Уэльса, отмечая каждый гол, забитый в наши ворота, очередной порцией баварского светлого. С центральной аллеи я свернул на едва заметную тропинку, петлявшую среди куч строительного мусора: то был самый короткий путь домой. И как из-под земли передо мною вырос молодец в строительной робе, перепачканной землей. Скверно изъясняясь на великом и могучем, коверкая слова, путая падежи, он все-таки смог донести до моего сознания, слегка замутненного тремя литрами пива, историю находки старинных монет. Хорошо, что в моем кармане оказались только три косаря с мелочью! Еще немного, и я бы разорил заначку, спрятанную на черный день в глубине седьмого тома Большой Советской энциклопедии. Вы спросите: почему именно седьмого тома, а не десятого или двадцать пятого? Все очень просто: седьмого числа седьмого месяца пятьдесят седьмого года я появился на свет в этом боголюбивом мире. Гастарбайтер клялся своей мамой, уверяя, что у меня в руках целое состояние, но я остался непреклонен. Это и спасло меня от окончательного разорения. Разумеется, сделка на тропинке обернулась неприятным сюрпризом. Дома, протрезвев, я внимательно рассмотрел свое неожиданное приобретение и понял, что задорого купил китайскую подделку, пусть и очень высокого качества. Поначалу я было расстроился, но затем улыбнулся и подмигнул припухшему лицу, отражавшемуся в огромном зеркале, оправленном в старинную раму. Позолоченную китайскую эстафетную палочку надо передать дальше. Мой взгляд упал на переполненное ведро с бытовым мусором. Сей мусор я добросовестно уминал третьи сутки, уговаривая себя вынести ведро и одновременно придумывая отговорки. Это тебе в наказание, Алекс, сказал я себе, взял ведро и спустился по лестнице на улицу. Из мусорного контейнера торчал изрядно потрепанный холщовый мешок, испачканный в строительной известке. Освобождая место для своего пакета с мусором, я задвинул мешок в глубину контейнера. Из потревоженного мешка высыпались пожелтевшие газеты, открытки и фотографии. Приоткрыв мешок, я обнаружил помятый старинный медный самовар с лопнувшим боком, пачку довоенных газет и открыток столетней давности. В трезвеющей голове мелькнуло: вот и реквизит для нового представления! Взвалив мешок на плечо, я направился к дому. Одна комбинация сменялась в мозгу другой. Однако знакомый щелчок, подтверждающий единственно правильное решение, пока не прозвучал. Не позвонить ли мне дяде Джону, в просторечии Сереге Броневицкому, старинному другу детства? Серегу прозвали так за бесконечное насвистывание песенки «Джонни», популярной во второй половине семидесятых годов. Песенку эту исполняла незабвенная Гизела Вюхингер, с сексуальным придыханием выплескивавшая на слушателей припев: «Джонни, о-е-а-а!!!» – Старичок, надо помочь Алексу избавиться от китайского цветного лома. Я вкратце изложил собеседнику свою идею. Чуть-чуть подкорректировав отдельные моменты совместной авантюры, дядя Джон согласился принять в ней участие. Распределив роли в будущем шоу и назначив встречу, мы разбежались по домам, дабы к завтрашнему дню исполнить дуэт на самоваре, найденном на помойке. Утро следующего дня выдалось на редкость жарким. Я боялся за приклеенную бороду и усы. Театрального клея дома не оказалось, и я применил ПВА. Фингал под глазом на пол-лица я нарисовал, выдавив из тюбика черную масляную краску. Согласно легенде, я приехал из деревни к своему двоюродному брату, давно перебравшемуся в столицу и имеющему неплохой навар на рынке. Да вот беда: братана нет дома, а деньги вместе с документами украли на вокзале, да еще лицо разукрасили. В общем, полный швах, а жить, вернее, выживать, как-то надо. Вот и прихватил у матушки с чердака самовар старенький. Монолог этот вертелся в моем сознании по третьему кругу. Чтобы не свихнуться окончательно, я принялся рассматривать афиши и баннеры, расклеенные по забору, огораживавшему железнодорожную станцию. Где-то здесь я видел огромный щит, извещавший народ о скупке цветного металла задорого. Вот! Вокруг вагончика в тупичке суетился живописный народец с мешками, сумками, тележками, нагруженными старыми аккумуляторами, обрезками кабеля и другой металлической рухлядью. С крыши вагончика навстречу коробейникам свисала маркиза канувшего в небытие кафе или ресторана под интригующем названием «Может быть». Под ней стояли грубо сколоченный длинный стол из строганых досок и длинная скамейка. На скамейке, обливаясь потом, сидел огромный детина, на лице которого были написаны все семь грехов, перечисленных спасителем в Нагорной проповеди. Между жирными пальцами правой руки, украшенными перстнями с фальшивыми бриллиантами, и золотой печаткой на мизинце была зажата дымящаяся сигара, а в левой руке он держал стакан с вискарем. Справа от него, подобно профессиональному халдею, с полотенцем, перекинутым через левую руку, согнувшись в уничижительной позе, стоял интеллигентного вида мужчина, по всей видимости, его должник или друг детства, проигравший битву за место под солнцем. Он периодически наполнял его бокал драгоценной жидкостью и подбрасывал туда льда. Чуть поодаль за столом сидел представительного вида мужчина в темных очках на пол-лица. Лик его украшали бакенбарды короля рок-н-ролла Элвиса Пресли и огромная шапка волос. Небрежно повязанный вокруг шеи мужской платок выдавал его принадлежность к театральной элите. Из разговора двоих стало понятно, что он готов взять в аренду большой пустырь неподалеку для организации автосервиса, предназначенного для машин премиум-класса. Тут же стояли маленькие промышленные весы, а далее возвышался огромный металлический подиум-помост для взвешивания грузовых машин с металлоломом. Каждый подходивший низко кланялся хозяину, представлялся по прозвищу и вытряхивал содержимое туеска, то бишь цветной металлический лом, на малые весы. Быстро отсчитав мелкие купюры и медяки, толстяк, как крупье в казино, специальной клюшкой брезгливо сдвигал деньги в сторону клиента, записывая цифры и ставя галочку в своем кондуите. В это же самое время помощник скидывал с весов ранее уложенный цветной лом, сортируя его по пяти большим железным ящикам с огромными металлическими ушами, предназначенными для погрузки портальным краном. В тени стояли две шикарные иномарки, украшавшие собою невзрачный постапокалипсический пейзаж. У одной из машин, шикарного черного «Гелендвагена», дежурили спортивного вида молодые люди с короткими стрижками. Как это ни странно, но, когда подошла моя очередь, я перестал волноваться и начал ломать комедию, объясняя хозяину свое бедственное положение. – Ладно! Ставь быстрее свой самовар на весы! А то вишь, народу сколько понабежало – все хотят с утра опохмелиться! Суетливо продвигаясь к весам, держа самовар двумя руками, я нарочно споткнулся – с таким расчетом, чтобы самовар ударился о землю. После удара у самовара слетела крышка, и китайские червонцы рассыпались по плоскости весов. Эффект превзошел все мои ожидания. Побледнев, толстяк вскочил с места. С выпученными глазами и трясущемся ртом он пытался выговорить только одно слово: – Сколько? – Чего – сколько? – Я сгребал в кучу золотые монеты и распихивал их по карманам. – Сколько хочешь за это старье? – дрожащим от волнения голосом выговорил толстяк. – Какое же это старье? Это золотые царские червонцы, – отозвался я, рассчитывая пробудить азарт у хозяина скупочного бизнеса. – Сейчас же пойду в ближайший ломбард и буду каждый месяц по монетке туда носить. Мне надолго хватит! – Какой ломбард? Какие монетки? Давайте я отвезу вас в банк и дам вам серьезную сумму денег, – сказал солидный мужчина с бакенбардами на манер Пресли, тот самый, что обсуждал с толстяком покупку пустыря под автосервис. С несвойственной для такой туши прытью толстяк резко отодвинул представительного мужчину в сторону. Прижавшись ко мне, дыша перегаром, он зашептал мне в ухо: – Зачем куда-то ехать, мил человек, когда деньги рядом, в моем сейфе? Через минуту ты будешь богат, как Ротшильд! «Только бы борода не отклеилась раньше, чем получу от него деньги», – подумал я. Он кинул червонцы на весы, что-то посчитал в уме, шевеля губами, и с невероятной для его тела ловкостью вознесся по металлическим ступеням. Через минуту он выскочил из вагончика с целлофановым пакетом, набитым пачками денег. – Но послушайте, – вмешался представительный мужчина с бакенбардами, как у короля рок-н-ролла, – я первый предложил купить у него эти раритеты. – Чего ты сказал, – набычился толстяк, – какие, на хрен, раритеты? Этот человек пришел ко мне сдавать свой самовар, в котором оказался настоящий клад. С этими словами он перевернул самовар. Оттуда, будто из рога изобилия, посыпались старинные открытки и газеты. Что-то звякнуло, и толстяк с гордым видом победителя выудил еще две монеты, затерявшиеся среди газет, фотографий и открыток… Представительный мужчина с бакенбардами не унимался. Он сказал, что даст две цены, если я сейчас же заберу золотые монеты у толстяка, и мы вместе поедем в банк. По лицу моему градом катился пот. Делая умный вид и держась за бороду, я постоянно проверял ее сохранность. Увы, клей ПВА, на котором держалась моя фальшивая растительность, стал отслаиваться пленкой от лица. С ужасом я завертел головой, надеясь увидеть дядю Джона: он должен был страховать партнера, то бишь меня, в неприятных ситуациях. Но никого, хоть отдаленно напоминающего моего друга, поблизости не было. Зато была перевозбужденная, сверкающая ненавистными взглядами группа бомжеватого вида типов, готовых в любую минуту растерзать фартового чужака. В сознании почему-то всплыл припев знаменитого хита Фредди Меркьюри: «Шоу маст гоу он… Шоу маст гоу он… Шоу маст гоу он…» Градус противостояния начал стремительно расти, когда я поставил пакет с деньгами на стол и потребовал свои монеты назад, мотивируя это тем, что в пакете, дескать, купюры небольшого номинала. Пусть их и много, но я хочу настоящие деньги – с большими нулями! Толстяк странно сверкнул глазами и вытащил из-за пазухи приличную пачку тысячных купюр. – Я думаю, ни в какой банк ты не поедешь. – С этими словами он положил пачку денег поверх целлофанового пакета. Укладывая пачку с тысячными купюрами в пакет, я старался не суетиться. Затем, развернувшись к толстяку задом, я попытался выдернуть собственное тело из сгрудившейся толпы. – Смотрите, люди добрые! У него борода отклеилась, – послышался возглас. Толпа загудела, окружая меня, тыча в меня пальцами. – Ты кто будешь, мил человек? Толстяк попытался схватить меня за рукав. Я рванулся, пытаясь освободиться от его цепких объятий и часть моего пиджака осталась у него в руках. Тем не менее, я крепко держал пакет с деньгами и продвигался в сторону стоящих неподалеку иномарок, по возможности уклоняясь от ударов, сыпавшихся на меня со всех сторон. «Вот и развязка, – мелькнуло в моей голове, – еще немного, и меня повалят, отнимут деньги и растопчут как самозванца, пытавшегося обмануть хозяина. Где же дядя Джон?» Боковым зрением я увидел, как, отметая толстяка, ко мне бросился импозантный мужчина с бакенбардами, на ходу доставая пистолет. – Полиция! Всем оставаться на своих местах и поднять руки! Стреляю на поражение! Идет операция по задержанию особо опасного преступника – Жоржа Милославского! Молодые люди спортивного вида заломили мне руки и потащили к машине. Один из них вырвал у меня пакет с деньгами. – Это очень важная улика совершенного преступления, мы забираем пакет для дактилоскопического исследования. Золотые монеты также подлежат изъятию. – Представительный мужчина повернул голову туда, где еще несколько секунд назад находился новый хозяин фальшивых червонцев. Но толстяка и след простыл, а рванувшая с места иномарка подтвердила догадку о местонахождении беглеца. – Просим всех очевидцев данного преступления предъявить свои документы. Все пойдете как свидетели. Подходите к столу для дачи показаний… Последняя фраза говорившего эхом прокатилась по опустевшей площадке. «Даже дверь вагончика успели на ключ закрыть», – подумал я и направился к машине. Зажатый с двух сторон молодыми людьми, закованный в наручники, я гадал: куда меня везут и куда делся дядя Джон? Но что я слышу? Знакомую мелодию. Неужели?
Джонни, о-е-а-а!!! Будь добр, Джонни, Отвези меня домой! Джонни, о-е-а-а!!!
– Так, парни, освободите моего кореша, а то у него, наверное, кисти затекли. Из водительского кресла, ухмыляясь, на меня смотрел Серега Броневицкий. Шикарный парик, темные очки на пол-лица и прочие представительские атрибуты валялись на боковом сиденье. Взятый напрокат большой черный «Гелендваген» затормозил у спортивного бара «Забей на всё».
Прощай Алиса
В рейтинге самых продажных профессий проститутки остаются лишь на четвертом месте. Уверенно лидируют журналисты, политики и адвокаты. Неизвестный автор «Крайслер» мягко скользил по заснеженному загородному шоссе. Новогодние каникулы еще не закончились, а мне уже позвонил первый клиент. Переговоры прошли успешно. Получив аванс, я предвкушал возвращение в уютную моковскую квартиру. Моё богатое воображение, воображение художника, тотчас подкинуло образ противня с мясом по-французски, жульена, запеченного в горшочке, крабового салата. Нарисовалась и запотевшая бутылка белорусского «Бульбаша» на бруньках… Больше часа я бродил по участку бизнесмена, владельца частной авиационной компании. Его авиапарк насчитывал несколько «Боингов», взятых в лизинг. Пригласивший меня хозяин поделился грандиозными планами: – Впереди «МАКС-2004». Приедут китайцы. Я хочу принять их в коттедже, Алекс. Надо всё успеть! Дом с участком делец недавно купил у менее удачливого бизнесмена, чьи прибыли давно стремились к нулю, а выплаты по кредитам были готовы поставить крест на процветавшей когда-то компании. Купленный задешево коттедж представлял собой странный симбиоз французского шале и японского минимализма. Входные группы, балки перекрытия первого этажа, о которые можно разбить лоб при подъеме на второй этаж, санузлы, разбросанные по углам и соединенные канализационной трубой под потолком гостиной, выдавали самодеятельное происхождение сего сооружения. «Жуть малиновая!» – подумалось мне. Но клиенту сей хаос нравится. Значит, будем облагораживать, исправлять ошибки, допущенные предыдущим хозяином. Чего-чего, а работы я не боюсь: готов сидеть за компом сутками, создавая очередные дизайн-проекты квартир, офисов, коттеджей, кафе, баров и ресторанов. …Красотища какая! За окном мелькали гигантские ели, утопавшие в снегу, напоминавшие кадры из «Морозко», любимого фильма детства. В машине было тепло, можно даже сказать, жарко. За дверями машины – другое дело. По радио сообщили, что к вечеру стрелка термометра может опуститься до минус 30. На безлюдной трассе появилась черная точка. Силуэт подпрыгивал и хлопал себя по бокам. Вот и первая претендентка на роль Снегурочки! Я ударил по тормозам и съехал на обочину. – Тепло ль тебе, девица? Тепло ль, красавица? – запричитал я ханжеским голоском Дедушки Мороза. По-видимому, девушка с этой сказкой не была знакома. Вероятно, ее воспитали на других сказочных персонажах – типа Питера Пена или Гарри Поттера. Думая, что для роли Марьюшки она уже старовата, я распахнул дверь минивэна. – С-пп-а-с-и-бб-о!.. Стуча зубами и дрожа всем телом, высокая брюнетка влезла в машину, как в замедленной съемке. Одета она была не по погоде, длинные ее волосы заиндевели. Пахнуло перегаром… – На, выпей… – Я протянул замерзшей спутнице крышку-стакан от термоса, наполненного чаем с малиной, лимоном и медом. Зубы девушки стукнули о металлический край стакана. Когда она допила чай, я потихоньку нажал на газ и вырулил на трассу. – Тебя как звать? – Алиса! – А меня Алекс. – Слушай, Алекс, я минетик классно делаю, всего за «полтосик». «Ну вот, отогрел на свою голову!..» – Cпереди – «штука», но мужики, сам знаешь, любят сзади, ну, ты понимаешь, это уже «полторашка». Я взглянул на нее. Красивая, статная, лет 25-27, а в глазах – муть и беспросветное одиночество. – Сама-то откуда? – Из Электростали. – А здесь что забыла? Дома не сидится? – Да маман пьет, а отчим руки распускает, того и гляди, изнасилует… Ну что, Алекс? Как ты хочешь? Только скажи – всё сделаю! «Ну и натура, отогреться толком не успела, а уже торговлю разводит, прям говорящая вагина какая-то…» – До твоей общаги далеко, Алиса? – Да километров пять будет… Она разочарованно посмотрела на меня. Потом Алису рубануло на сон. Она уронила голову на торпеду и засопела, как ребенок, который промерз на улице, вернулся домой, притулился к батарее и заснул. «Наверное, в институте плохо училась», – пронеслась у меня в голове любимая фраза нового заказчика. «Бери ниже, – родился ответ. – Я думаю, она и десяти классов не закончила, судя по разговору. Эллочка-людоедка просто отдыхает!»
Я помню чудное мгновенье: Передо мной явилась ты, Как мимолетное виденье, Как гений чистой красоты.
– Шеф, тормози, вон там, у кустиков… Я с%ать хочу! Я вырулил на обочину и мягко нажал на тормоз. В боковом зеркале мелькнуло что-то большое, бело-розовое. Я отвернулся. – Все нормально, шеф. Пошатываясь, Алиса залезла в кабину. – Шеф, давай, поехали! – Какой я тебе, на хрен, шеф, Алиса? Ты где успела так нажраться, красотка? – Да ерунда, Алекс, это вчера еще с дружбанами из техникума… Маман думает, я учусь, а я на все зарубила… Ты не думай, Алекс, у меня парень есть. Классный!!! Он меня любит… Хошь, я ему сейчас позвоню… ну хошь? Ее мотануло вперед, и она чудом не разбила лицо о приборную доску. Кинув на меня взгляд хорошо замороженной рыбы, она стала рыться в дамской сумочке, турецкой подделкой под известный бренд. Пыталась найти там свой мобильник. – Надо же, разрядился… – Она с удивлением разглядывая мертвую «мыльницу». – Ну, вечером позвоню, заряжу и позвоню. – Алиса мотнула головой, и до меня докатилась очередная волна перегара. Впереди замелькали занесенные снегом городские постройки. Съежившиеся фигурки людей жались к автобусным остановкам, укрываясь от пронизывающего бокового ветра. Алиса сделала последнюю попытку заработать свой «полтосик», уронив лицо мне на брюки и негнущимися пальцами пытаясь расстегнуть ширинку… Слава богу, предвидя надвигающийся мороз, я надел комбинезон, а там не молния, а пуговицы. Чтобы их расстегнуть, требуется определенная сноровка. – Тебе где выходить, Алиса? Она окинула мутным взглядом окружающие постройки. – Вон у того светофора. Там моя напарница сейчас стоит, может быть, накормит меня хоть пельменями! Я молча протянул ей пятьсот рублей. – Ты что, Алекс! – Она отпрянула. – Я же ничего тебе не сделала. – В другой раз, Алиса, когда у меня времени будет побольше… – Алекс, ты классный, руки не распускаешь, деньги даешь… Дай телефончик! Я тебе в следующий раз бесплатно минетик сделаю. – Тебе выходить, вон и подруга рукой машет. Прощай, Алиса. Я распахнул дверцу минивэна. – До свиданья, Алекс.
Алтайский Декамерон
Бурная ревность совершает больше преступлений, чем корысть. Вольтер – Алекс, не гони гусей! – Лиза перехватила мою руку, которая упрямо лезла ей под свитер. – Я живу в общаге, молодой специалист-зоотехник… Ты с Бэзилом черт знает где, в заж%пинских выселках… У вас там самим не развернуться, да и краской воняет – сил никаких нет! Не расслабишься. Поехали лучше на эти выходные к моей тетке в Алейск. Царские хоромы не обещаю, зато никто нам не помешает! Я познакомился с Лизой в рабочей столовой племенного совхоза-миллионера, куда меня, московского художника-оформителя, вместе с моим армейским корешом Бэзилом, в миру Василием Лариным, забросила судьба. Ну а если быть точным, то мы написали письма перед самым дембелем во все мыслимые горкомы и обкомы партии нашей необъятной Родины, где сообщали, что «группа московских художников-оформителей готова выехать на ваш объект для оформления дворцов культуры, правлений колхозов, магазинов и учебных заведений». Я и Бэзил оканчиваем комплект наглядной агитации строителя коммунизма в одном колхозе, получаем за это немалые деньги и переезжаем в следующий. Так мы трудимся уже второй год. Путеводной звездою нам служит рекомендация третьего секретаря обкома КПСС, который за агитацию и отвечает. Наш рабочий день вместе с перерывом на обед длится часов 10-12. Вечером, принарядившись, идем мы с Бэзилом искать приключения на нижнюю часть тела. Проще говоря, двигаем на танцы. Лиза привлекла мое внимание сразу: короткая стрижка «Гаврош после революции», индийская джинсовая курточка, ярко-красные трикотажные расклёшенные брюки, приятная округлость бедер и немаленькая грудь делали ее образ на редкость соблазнительным. Парни так и вились вокруг нее, приглашая на танцы или в местное кафе, но получали отказ. И в недоумении отходили, выразительно вертя пальцем у виска. Лиза понимала: если ее Карфаген падет, то на следующий день о том узнает вся округа. – Мужики в ж%пе воду не держат… Ля-ля-ля! Только болтать и могут, – объяснила она свою позицию Алексу. …Субботний автобус переполнен, но нам удается занять сидячие места у окна. Взявшись за руки, мы с удовольствием разглядываем унылую киноленту зимних пейзажей за окном. Лиза в который раз поправляет на мне шарф, якобы выбившийся из-под ворота дубленки армейского образца (купленной в секретном магазине по личному указанию директора племсовхоза). Она застегивает пуговицы на манжетах моей рубашки, всем своим видом показывая, что я – ее мужчина, и она не собирается меня с кем-либо делить. Меня это трогает, и я опять делаю безуспешную попытку пролезть поглубже к заветным Лизинам округлостям. – Ты что, Алекс, дурак? Люди же кругом! Смотрят! – шипит Лиза. Видя мой обиженный взгляд, она смягчается и гладит меня по руке. – Ну потерпи, Лешик, недолго осталось, уже подъезжаем. В эпоху Советского Союза пригород Алейска ничем не отличался от обычного деревенского поселка. Избы, странным образом прилепленные друг к другу, да крохотные приусадебные участки по шесть соток (не дай бог, хозяева разбогатеют!). В местном магазине покупаем продукты, бутылку. – Надо тетке хоть подарок купить, а то обидится, – предупреждает Лиза. – А что она любит? – Я теряюсь в догадках. – Да по хозяйству чего-нибудь… И я покупаю кухонный набор, состоящий из разделочной доски и поварешек, расписанных под Хохлому. Тетка впускает нас в жарко натопленную избу. Подарок делает её счастливой. – Лизунь, я там котлеток нажарила. Щи в печке, чтобы не простыли… Командуй, молодца-то кормить надо, а я к соседке, телевизор смотреть! – И тетка скрылась за дверью. Мы остаемся одни! Я не выдерживаю и холодными руками лезу под свитер. Там жарко. Руки быстро находят объект вожделения… Лиза как-то сразу обмякает, напряжение последних дней ее отпускает. Она позволяет отнести себя на огромную теткину кровать с большими металлическими шарами на хромированных трубках и c жаркой периной. Одежда сбрасывается каким-то самым чудесным образом. Прижавшись друг к другу, мы пытаемся отогреть заиндевевшие части тела. – Алекс, а у тебя попка холодная, – кокетничает Лиза. – Зато у тебя горячая… Дай погреться. – И я теснее прижимаюсь к девушке. – Грейся! – радуется Лиза. Наконец я проникаю во все заветные места своей возлюбленной. – Боже, Алекс, как хорошо-то! – застонала девушка. Она не выдерживает и начинает подвывать, содрогаясь всем телом от нахлынувшего чувства! Потеряв счет времени и ощущение реальности происходящего, мы проваливаемся в призрачный мир грез и сновидений. Очнувшись в абсолютно темной избе, мы пытаемся понять, сколько же проспали. – Алекс, я голодная! – Лиза спрыгивает с кровати. Абсолютно голая, она идет на кухню. Я любуюсь ее прекрасной фигурой, которая напоминает обнаженных бронзовых крестьянок французского скульптора Аристида Майоля. Его работы в Пушкинском музее поразили мое воображение в школьные годы. Вспыхнувшая ярким светом лампочка под оранжевым абажуром окрасила комнату в приятный рыжий оттенок. – Алекс, а ты пробовал соленые арбузы? – интригующе спрашивает Лиза. – Нет, конечно, где же я их возьму в Москве? – Щас сделаем! – с ноткой превосходства отвечает девушка. Она накидывает на голое тело мой свитер, одновременно вдевая ноги в укороченные валенки, найденные здесь же, у печки. В предбаннике зверский холод, бочки с соленьями по углам чуть припорошены снегом. Найдя нужную бочку, Лиза огромным деревянным черпаком подхватывает арбуз, похожий на недоразвитый футбольный мячик, и тащит его на стол. – Лешик, пируем! Она сервирует круглый обеденный стол, оранжевым солнцем украсивший теткину комнату, нарезая арбуз дольками и укладывая их на тарелку. Я разливаю по рюмкам китайскую рисовую водку, купленную в магазине. Бутылка привлекла мое внимание яркой этикеткой. – За что пьем, Лизунь? – интересуюсь я. – За любовь, конечно! Водка имеет незнакомый отвратительный вкус, но это нисколько не мешает нам допить ее, провозглашая все новые и новые тосты за любовь! Отобедав, разомлев, лежим в теткиной кровати. – Ты клевый, Лешик. А у тебя в Москве кто-нибудь есть? – Нет, конечно. Я же недавно дембельнулся, еще не успел… – А ты мне будешь изменять? – Лизунь, ты что! – А ничего! Она соскочила с кровати и стала рыться в теткином комоде. – Где же он, где же?.. А, вот, нашла! Посмотри, Лешик, что я выменяла в техникуме на бутылку коньяка у педагога в Бийске! Лиза раскрыла плоский металлический ящик и показала мне его содержимое. Клещи, скальпели, буравчики, тиски и прочие инструменты средневековых пыток поблескивали в металлическом боксе железными боками. – Правда, клево, Алекс? – Набор юного садиста с маниакальными наклонностями! – Нет, Лешик, это набор инструментов для кастрации домашних животных, – милым голосочком отозвалась Лиза. – А шнур-то зачем? – Тебе показать ? – Она оживилась. – Ну покажи! – не подумав, брякнул я. Ее глаза хищно блеснули… – Тогда лежи и не двигайся, милый! – Слушаюсь, дорогая! – Я практику всегда на «отлично» сдавала… Хряк не успевает опомниться, как я его уже спеленала… Вот как тебя, например! И она с победным видом оглядела свою работу. Работа была сделана хорошо. Я чувствовал себя Гулливером из сказки Джонатана Свифта, по рукам и ногам связанным хитрыми лилипутами. – Лизунь, ты что задумала? Развяжи меня скорее! – Я старался говорить спокойно, но голос предательски дрожал. Лиза входила в раж. В руке ее блеснул скальпель… – Показываю, Алекс! Одной рукой надо захватить мошонку… У меня все похолодело внутри, когда я почувствовал, что мое мужское достоинство находится в крепкой Лизиной левой руке. – И быстрым движением скальпеля сделать два боковых надреза, справа и слева… – Лизунь, ты зачем нагнулась? Не делай этого, прошу тебя… Слезы тонкими ручейками побежали по моим щекам. Лиза победно улыбалась. Отличница, блин! – Далее большим и указательным пальцем необходимо захватить семенной канальчик и… Она воинственно подняла правую руку, в которой красовались огромные щипцы с большим захватом и покрутила их у меня перед носом. – Алекс, ты знаешь, что это? – Откуда! – Это эмаскулятор, такая хрень, которая сначала передавливает семенники, а потом их обрезает… Остается прижечь йодом и наложить швы. Я уже перестал дергаться, так как крепкий шелковый шнур норовил перерезать мне кожу до самой кости. Сознание готово было покинуть меня. Я молил бога, чтобы этот кошмар поскорее закончился… Стукнула входная дверь. Тетка вернулась. Слава богу! – Лизунь, я вам варенья принесла, клубничного, соседка дала. Вставайте, будем вместе вечерять…
Ночной визит
Жестокость, как всякое зло, не нуждается в мотивации: ей нужен лишь повод. Джордж Элиот После сибирской баньки у меня, то есть у Алекса (в миру московского художника Алексея Миронова), возникло состояние эйфории. Его дополняли сорокаградусный мороз, черное ночное небо, усыпанное золотым песком звезд, запах свежести, вкусный хруст снега под ногами и оглушительная тишина, наступающая в паузах между шагами. Такая тишина бывает в самолете, когда тот садится на местном аэродроме. – Алекс, давай быстрей! Шашлык стынет! Дверь сторожки распахнулась. В ярком свете темнела голова Бэзила (в миру московского художника Василия Ларина). А ночную тишину разорвал истошный вопль вокалиста «Цепеллинов» Роберта Планта.Успокойся, детка! Я хочу дать тебе свою любовь! Хочешь много-много любви? Хочешь?
Наверное, детка была глуховата, потому как мистеру Планту пришлось повторить фразу четырежды:
Хочешь много-много любви? Хочешь много-много любви? Хочешь много-много любви? Хочешь много-много любви?
Гитарные риффы Джимми Пейджа вызвали приятную дрожь в спине. Картину психоделического мужского вожделения дополнила ритм-секция Джона Бонема. – Да, – задумчиво сказал Бэзил, в недавнем прошлом младший сержант ракетных войск стратегического назначения, – посидишь два года без бабы, так и Дуня Кулакова за первый сорт покажется! Бэзил раскладывал по тарелкам смачные куски прожаренной баранины, а я разливал по стаканам «Вазисубани». Водку старались не пить, чтобы не терять трудового настроя. – А что, норму выполнили, можем и отдохнуть! – сказал я. Нормой считался 10-, а то и 12-часовой рабочий день, введенный Бэзилом еще во времена службы в рядах Советской Армии и продолжившийся после дембеля в Сибири. В соседней комнате, служившей нам художественной мастерской, вдоль стен стояли планшеты с наглядной агитацией: «Пятилетний план совхоза», «Ордена Славы ленинского комсомола», «Планы партии – планы народа!», «Портрет вождя мирового пролетариата в окружении школьников» и прочий джентльменский набор строителя коммунизма, позволявший безбедно существовать целой армии советских художников-оформителей. Правда, при одном маленьком условии: они не должны злоупотреблять алкоголем. Боже, сколько ж гениев кануло в Лету! Гениев, недавно бивших себя в грудь и уверявших своих коллег, что они вот-вот покончат с «оформиловкой», сядут за мольберт и напишут такое… Ну, в общем, только Третьяковская галерея сможет оценить их талант! От одного такого гения мы недавно с Бэзилом избавились. Пришлось изрядно понервничать: поездить по моргам, по больницам города Алейска. Наконец выяснилось, что Гаррик (в миру московский художник Игорь Смольянинов), познакомившись на автобусной остановке с прекрасной незнакомкой, лихо пьянствовал всё то время, пока мы его искали. Пропившись до последнего рубля, он сам объявился в наших пенатах. Бэзил молча посчитал рабочие дни Гаррика, вычел недельный запой и вручил пришедшему в себя влюбленному внушительную пачку денег. В Гаррике постоянно боролись два начала. Вылакав бутылку водки и немного поспав, он мог плавать на речке или делать физкультурную зарядку на берегу. Слаб человек! И выпить хочется, и печень не разрушить… Но если честно, то мы с Бэзилом испугались, понасмотревшись в больницах обмороженных мужиков с ампутированными конечностями рук и ног. Напившись, эти люди вышли на минутку из дома – к примеру, справить малую нужду. Метель, мутный рассудок и полная потеря ориентации сделали выпивох инвалидами на всю жизнь. Мы были рады, что Гаррик наш живой и здоровый. Однако недельный запой ему не простили: выдав расчет, проводили товарища до ближайшей автобусной остановки. Гаррик пытался нас умолять: мол, это первый и последний раз, он больше не будет… Но мы с Бэзилом были непреклонны: «Привет Москве, Гаррик!» – Ладно, Алекс, давай выпьем… Ну, чтобы детям не досталось! – Бэзил имел в виду алкоголь. Ужин подходил к концу. Допив вино, Бэзил смачно затянулся болгарской сигаретой «Родопи». Плант продолжал завывать.
Я стараюсь, господи! Позволь мне сказать тебе, детка! Ты помнишь, как я стучал в твою дверь?
– Алекс, сделай потише! По-моему, кто-то стучит, – сказал Бэзил. Я выключил кассетную «Электронику». Стук и всхлипывания за дверью усилились. Я отодвинул засов и открыл дверь. Вместе с клубами холодного воздуха, на глазах превращавшегося в пар, в сторожку влетела хныкающая женщина лет тридцати пяти. Для нас, 22-летних ребят, – почти старуха. Она была практически голой – в драной ночной рубашке. Голова гостьи была в крови. До ближайших жилых построек километров пять, а на улице два часа ночи и сорок градусов мороза… Конечно, мы оба были в ступоре, можно сказать, в шоке! Позволю себе описать диспозицию поподробнее. Оказывается, зэкам-поселенцам сегодня выдали зарплату. Мужик этой дамы нашел ее заначку – бутылку водки, каковая была припрятана для распития на следующий день с соседкой Галей – ещё одной горемычной бабой, только одинокой. Сам факт неучтенной заначки привел мужика в дикую ярость. Недолго думая, он схватил топор и начал вершить самосуд. Женщину спасло одно: воин с топором был пьян в зюзю. Он промахнулся, топор лишь чиркнул по голове, содрав кожу и надрезав правое ухо. Впрочем, этого оказалось достаточно, чтобы кровь потоком заструилась по волосам, по шее, по правому боку. Лихой рубака на содеянном останавливаться не собирался. И Татьяна (так звали женщину) шмыгнула на улицу. Да-да, в сорокаградусный мороз, в одной ночной рубашке, разорванной чуть не в клочья! Сквозь лохмотья ночнушки бесстыдно белели сдутые мячики внушительных грудей. Груди словно служили наглядной иллюстрацией к наколке: ОНИ УСТАЛИ СТОЯТЬ! Подпись-татуировка красовалась аккурат над ними. Низ дряблого синюшного живота, изуродованного послеродовыми растяжками, украшала другая надпись: ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ. Стрелка от приглашающего текста вела к лобку, поросшему золотисто-рыжими волосами… «Чубчик, чубчик, чубчик кучерявый!..» – пропело в голове у меня. – А к нам-то почему пришла? Поближе знакомых не нашлось? – Так два часа ночи, все спят… Только у вас свет горит… Ну что тут скажешь? Да ничего! Спасать надо человечка! Стакан водки, теплое мужское белье, валенки и армейский бушлат сделали свое дело. Татьяна улеглась прямо на полу, подложив под голову два полешка. Она проспала мертвым сном, даже не шелохнувшись, до самого утра. Проснувшись позднее обычного, мы нашли с Бэзилом записку на столе: «Спасибо за все, одежду верну». Пять километров до ближайших жилых построек племсовхоза мы с Бэзилом преодолеваем где-то за час. Покушать в рабочей столовой, купить продуктов на ужин и спиртное. Однажды, стоя с подносами в очереди в столовой, мы увидели Татьяну. Поздоровались. Она густо покраснела. И принялась извиняться: простите, одежду не вернула. Выглядела она хорошо: зимнее пальто, теплые сапоги. Из-под платка выбивалась шапка золотистых волос. – Танюш, ты лучше заходи вечерком, чайку попьем, музыку послушаем, – выдавил из себя Бэзил, очень страдавший без женщин. Я хочу дать тебе свою любовь, Хочешь много-много любви? Хочешь много-много любви? Хочешь много-много любви? Хочешь много-много любви? Хочешь? Детка!
последний битломан
Все думали, что BEATLES – это для подростков, что это быстро пройдет. Но мне было ясно – они выстоят. Я видел что они указывают путь, по которому пойдет музыка. Боб Дилан Старичок, ты помнишь, как мы ржали, впервые услышав знаменитую песню ливерпульской четверки «Когда мне будет 64 года» (When I’m sixty-four) из легендарного альбома «Клуб одиноких сердец сержанта Пеппера» (Sgt. Pepper’s Lonely Hearts Club Band)? Нам было лет по 14-15, и мы просто решили, что битлы сошли с ума… А ведь тогда, 50 лет назад, у всего мира снесло крышу, вынесло мозг, и мы тоже не были исключением. Мы тоже сошли с ума, у нас тоже сорвало крышу! Мы носили длинные волосы по моде «Битлз». Из классических костюмов выпарывались воротники и делались «битловки» с узкими стоячими воротниками, от коленей до пят вшивались гигантские клинья (частенько другого цвета), и брюки становились похожими на колокола. Если по краям вшить десяток лампочек от карманного фонарика, а длинный провод закрепить в своем кармане, соединив его с большой квадратной батарейкой «Элемент 366» на 12 вольт, и вечером, проходя в юношеской компании мимо девчонок-одногодок, включить и выключить эту «новогоднюю елку» несколько раз, то визгу не оберешься! Ты прочтешь настоящий восторг в зелено-голубых девчоночьих глазах. А что творилось на уроках труда! Старичок, ты не забыл? Половина класса с маниакальным упорством неандертальцев делала табуретки, а вторая половина с еще большим маниакальным упорством, упорством Джорджа Фуллертона, отца знаменитого «Stratocaster’a», делала свои первые электрогитары… Грифы делались из соснового бруса, а дека клеилась из нескольких слоев фанеры… А на комсомольских сборах вместе со всеми мы пели свою версию знаменитого советского хита: «И Lennon такой молодой, и Ringo – всегда впереди!» А как мы лезли с тобой по водосточной трубе в окно женского туалета на втором этаже? Это ты наверняка не забыл! Мы лезли туда, чтобы попасть на концерт-конкурс школьных рок-групп с идиотской аббревиатурой «ВИА». Ведь такое не забывается, правда? А все потому, старичок, что мы с тобой были троечниками и двоечниками, а билеты на концерт за подписью и печатью директора школы, незабвенной нашей Софьи Николаевны Шанцевой, давали только отличникам и хорошистам. И вот, хорошенько ободравшись о шершавую стену родной школы, о крючья, крепко державшие в своих объятиях «флейту водосточных труб», ты кульбитом через окно второго этажа попадаешь наконец в женский туалет. Отряхиваешься, приводишь себя в божеский вид и с видом пай-мальчика идешь в актовый зал на пятом этаже. В актовом зале царит атмосфера элитарности и избранности, в первых рядах сидят учителя и директор школы (это жюри конкурса), а между рядами мечутся дежурные с красными повязками на рукавах, пытаясь хоть как-то утихомирить нарастающий гул перевозбужденных голосов, который волнами перекатывается из одного угла зала в другой. Зал набит публикой до отказа, кто-то курит в рукав, кто-то, глотнув портвешка, из-под полы передает бутылку следующему поклоннику Бахуса. Пронзительные аккорды электрогитар заставляют вибрировать все твое тело, тебя охватывает эйфория, и ты вдруг понимаешь, что «мир создан для любви». Набравшись мужества, ты под чарующие звуки «Естедэй» (Yesterday) приглашаешь свою одноклассницу на «медляк». Она становится пунцовой от твоих робких прикосновений к ее талии. Случайно передвинув свои руки на ее спине, ты касаешься застежек ее бюстгальтера… Тебя охватывает священный трепет от одной только мысли, старичок, что его можно расстегнуть… Твое дыхание сбивается, ты краснеешь и отворачиваешься в надежде, что она не успела прочитать твои мысли. Градус эйфории повышается, когда звучит рок-энд-ролл «Любовь нельзя купить» (Can’t Buy Me Love), и ты не понимаешь, что с тобой происходит: ты покорен этой музыкой, ты готов смеяться и плакать без причины, ритмично размахивая руками и двигая ногами вместе с публикой. «За звон монет не купишь любовь, нет!» – поет очередной участник конкурса. Какие же мы были наивными, старичок! Полу Маккартни было шестнадцать лет, когда он написал свой хит «Когда мне будет 64 года».
Когда я стану старым и лысым, Ты будешь любить меня? Быть может, я тебе не нужен стану, Когда мне будет 64 года?
Мне 64 года, я, старый и лысый, иду со своей «герлой» на «Битлз-пати» в ДК «Красный Октябрь», где будет звучать музыка моей юности. Как хорошо, что есть эта машина времени – бессмертная музыка «Битлз»! И снова, как и 50 лет назад, мы будем танцевать «медляк» под знаменитую «Естедей» (Yesterday), и я снова и снова буду чувствовать трепет твоего тела, смотреть, как становятся влажными твои глаза, как розовеют чуть потрескавшиеся губы… И снова голос 16-летнего Пола будет напевать:
Наш возраст – это, друг, такая штука: Не видим мы, как старость настает, Ты не заметишь – вот уже и внуки, И хвори разные, и жизнь уже не мед.
Но не печалься, годы не обманешь, Пусть не у нас в окне цветет природа. Но так же ль ты во мне нуждаться станешь, Когда мне будет 64 года?
И тебя снова охватит эйфория, и ты вдруг поймешь, что жизнь продолжается, и все еще может быть, и именно с тобой. Ведь ты – последний битломан!
P. S. Нам, 15-летним, тогда в голову не могло прийти, что поводом для написания песни «Когда мне будет 64 года» стал день рождения отца Пола, которому накануне действительно стукнуло шестьдесят четыре.
Шизгара
Женщина остается молодой пока ее любят. Гюстав Флобер «Сгораю! От любви сгораю. О Венера, пламя страсти я узнаю! Верь, о Венера, пламя страсти я узнаю!» Солистка голландской группы «Shocking Blue” Маришка Вереш пела голосом, полным чувственной страсти, как и сорок пять лет тому назад. – Дорого-о-о-й, ты мне очень нужен! Женщина вынула изо рта нижнюю искусственную челюсть, положила на кухонный стол и требовательно посмотрела на явившегося мужа. – Что случилась, милая? – Он сел напротив. – Мне эта д-х-ань все т-ёсны на-тёрла! – Она подвинула челюсть к мужу. – Вот т-десь и т-десь на-т-о по-т-с-к-очить, а к-т-ю-чок по-к-окнуть, т-ил моих нету те-т-петь эту боль. Он взял в руки теплую, влажную, скользкую от слюны челюсть супруги. Повертел в руках, прикидывая, как же исполнить ее просьбу. – До-к-о-кой, у тебя зе есть на-с-ильник в твоих инс-т-ументах? – прервала она ход его мыслей. – Нет, любимая, мы пойдем другим путем! – процитировал он словаизвестного адвоката, не выигравшего ни одного дела. Он проследовал в свой кабинет, где в нижнем ящике итальянского письменного стола ждали своего часа инструменты. Так-так… Ему понадобятся рулончик наждачной бумаги и ножницы по металлу. Действуя ножницами, он отрезал небольшой кусок шершавой бумаги. Вернувшись на кухню, он подошел сзади к сидящей супруге, просунул руки ей под мышки и прижал наждачку к столешнице пальцами, изуродованными артритом. Губы уперлись в женский затылок. В глаза ему бросились седые корни волос, до которых не добралась хна. Волна нежности захлестнула сознание. Муж поцеловал жену в беззащитную шею, покрытую сеточкой морщин. Сколько ж они вместе? Страшно и подумать. Сорок семь лет назад на станции Будаки он вышел купить чего-нибудь на перекус и вдруг увидел ее: эффектную брюнетку с коротко постриженными волосами цвета воронова крыла. Она была в джинсовой курточке. Ножки ее обтягивали только входившие тогда в моду расклёшенные брючки. Взгляд юных карих глаз настолько поразил его, что он забыл и о поезде, и обо всем на свете. Сладкий плен длиною в жизнь не оставил в его сердце места для других женщин. «Сгораю! От любви сгораю. О Венера, пламя страсти я узнаю. Верь, о Венера, пламя страсти я узнаю», – пел радиоприемник, настроенный на волну «Ретро-FM». – А теперь, любимая, аккуратно положи челюсть сверху и делай движения туда-сюда. Потихоньку-полегоньку убирай лишние миллиметры со своей «д-х-а- ни». Вжик – от себя. Вжик – обратно. Вжик – от себя! Вжик – обратно! Ее грудь колыхаясь, билась о его руки. Соски затвердели. Мужчине передался женский сексуальный импульс. Он сдвинул за спину импортный мочеприемник, закрепленный на поясном ремне и замаскированный под фляжку со спиртным. Вжик – от себя. Вжик – обратно. Вжик – от себя! Вжик – обратно! – Д-о-к-о-ко-о-о-й! Сем-то ты о-с-ень твёй-дым упё-й-ся в мою спину! Она обернулась с кокетливой улыбкой. Подхватила челюсть и сунула, управляясь большим и указательным пальцем, ее в рот. Лицо немолодой женщины мгновенно преобразилось: провалившиеся щеки вернули лицу красивый овал. «Сгораю! От любви сгораю. О Венера, пламя страсти я узнаю. Верь, о Венера, пламя страсти я узнаю!» Желание нарастало. Глаза ее заискрились. Она бросилась целовать его руки, а потом притянула мужа за брючный ремень и прижалась к нему всем телом. И воскликнула: – Пошалим, милый! – Но в самый неподходящий момент нижняя челюсть выскочила изо рта, и вместо восклицания женщина прошепелявила: – По-фа- лим, ми-ф-ый! – Обязательно по-фа-лим, ми-фа-я! – ответил он, передразнивая жену. – Вот только челюсть твою подниму. Со вздохом он вновь сдвинул за спину мочеприемник, съехавший от сексуальных упражнений на живот, и кряхтя полез под стол.
Кровавая партия
При самых тяжелых формах недостаточности мужских качеств характера, главным иизвращенным их заменителем становится садизм. Эрих Фролл Был поздний вечер. Возвращаясь домой с занятий живописью, я увидел знакомый мужской силуэт. Кепка, поднятый воротник, папироса во рту и шахматная доска под мышкой. Навстречу мне шел старшеклассник Толька Исаев, местный чемпион по шахматам. Он смахивал на киношного фашиста: белобрысый, с выцветшими бровями, ниточкой рта и острым кадыком. Этот образ дополняли глаза-пуговки мышиного цвета. Порывистые, суетливые движения выдавали в Тольке личность, склонную к истерике и быстрой смене настроений. – Леха, пойдем ко мне, чайку попьем с бутербродами! Заодно партеечку сыграем! – заискивающим тоном предложила личность. А потом выплюнула на землю бычок и размазала его каблуком. – Поздно уже, завтра в школу рано вставать, – попытался я отбояриться. – Ну ты, Мирон, даешь! – Анатолий повертел пальцем у виска. – Заучился совсем! Завтра ж воскресенье! Мрачное каре из пятиэтажек хрущевских времен скрашивали пышная зелень деревьев, пролетавший тополиный пух и тусклый свет уличных фонарей. Темный подъезд. Из стены дома торчал черный прямоугольник козырька. Под ним горела крохотная лампочка. Сия мрачная картина заставила меня засомневаться. Не лучше ли двинуть домой? – Не дрейфь, Леха, чего растопырился? Исаев буквально втолкнул меня в темень за дверью. Выщербленные ступени, исписанные ругательствами стены, разводы от пригоревших спичек на потолке создавали гнетущую атмосферу нищеты и безысходности. Советский подъездный хоррор имел не только цвет, но и звук. Хит «Paint it Black» («Нарисуй это черным») от «The Rolling Stones» доносился из-за двери подвала. Обычно там жили дворники. Но что это были за дворники? Приезжие студенты творческих вузов, которые не гнушались физической работы на свежем воздухе и за то получали дармовую мастерскую.
Я заглядываю в себя и вижу, что мое сердце черно. Я вижу мою красную дверь, и она окрашена в черный. Я отвожу глаза, когда вижу гуляющих девушек, Одетых в летние платья!
Эти строчки отрывисто выплевывал в пространство Мик Джаггер, вокалист «роллингов». Мы поднялись на третий этаж. Заваленная окурками лестничная площадка, вонь пищевых отходов из мусоропровода, тусклый свет двадцатипятиваттной лампочки. Открыв ключом дверь, Анатолий пощелкал выключателем. Вспыхнувшая было лампочка в крохотной прихожей погасла, словно испугалась. – Кажется, пробки перегорели. – Толька поскреб затылок. – Погоди, не двигайся. Я сейчас. Через минуту он появился в прихожей с высокой горящей свечой. – Чего замер? Раздевайся! Снимай куртку. И ботинки. У нас тут чисто! Он стал прокладывать путь на кухню, держа над головой импровизированный факел. – Просил же отца принести с работы новые пробки, в магазине всё равно ничего не купишь! – А отец-то где? – спросил я. – Да на работе. В ночную смену пошел. – Кем он работает? – Забойщиком скота на мясокомбинате. Вон какую прелесть вчера принес! С этими словами Анатолий любовно взял со стола нож для разделки туши, походивший на меч. Он имитировал рубящие и колющие удары, а тень, повторяя его порывистые движения, зловеще плясала и металась по стенам. Кажется, я услышал свист клинка. – Толян, наверное, я домой пойду. Света нет, а тебе не до шахмат. – Стоять! – одернул он меня. И поднес острие ножа к моему подбородку. – В холодильнике сыр, колбаса. Доставай и делай бутерброды. Пошарив в стареньком, видавшем виды «Саратове», я выложил на кухонный стол свертки с маслом, копченой колбасой и сыром. – Толик, а это что? – Мой взгляд задержался на трехлитровой банке с жидкостью темно-бордового цвета. – Это кровь коровья! – воскликнул Анатолий с каким-то странным восторгом. – Отец по утрам пьет. Полезно, говорит, силы восстанавливает. Я тоже пью, когда батя на работу уходит. Хочешь попробовать? Налью, мне не жалко. – В глазах его блеснуло вожделение. Он достал банку с бурой жидкостью и наполнил стакан. Сделав глоток, он хищно посмотрел на меня. На подсвеченном снизу лице Анатолия, на углах губ выделялись две вертикальные бордовые дорожки. – На, попробуй, не бойся. Она сладковатая на вкус. – Исаев протянул мне стакан крови. Меня передернуло от омерзения. Я отвернулся: выше моих сил было наблюдать этот «Ужин вампира» в любительском исполнении. – Толян, может, «жучок» поставить, хоть светло будет. Мне как-то не по себе! – Не бзди, Мирон, так даже круче, чем в фильме «Дракула»! – Надеюсь, ты не собираешься пить мою кровь? – Если ты мне партию в шахматы проиграешь! – И Толян нехорошо ухмыльнулся. Струйка холодного пота скатилась по моему позвоночнику и добралась до трусов. Что же делать? Бутерброды! А еще – заваривать чай. Напившись чаю и наевшись бутербродов, Исаев развалился на диване в гостиной. Его потянуло на откровения. – Как-то я с батей в ночную смену вышел на убой. У него напарник запил. Помогать некому. Начальства ночью нет, вот он и взял меня в помощники. Ну, я коров из шланга мою и по цепочке передаю их бате. Батя кувалдой лупит их в лобешник. С первого раза убивает, не то что я. – Ты что, Толян, тоже коров убивал? Говоря это, я испытываю настоящий ужас. – Плевое дело! Главное – им в глаза не смотреть, когда в лоб бьешь. Я после той ночи спать вообще не мог. Мне все глаза ее снились. – Кого – ее? Чьи глаза? – Да коровы той, Мартой зовут. Они все идут под номерами, а эта почему-то на Марту откликнулась. Упираться перестала и пошла прямо мне навстречу. И смотрит так спокойно, спокойно, прямо в душу. Я и промахнулся: вроде как ударил, но знал, что промахнусь. – А потом? – А потом – суп с котом. Батя-то не промахнулся. Я смотрю в бесцветные глаза приятеля и с ужасом понимаю, что передо мною сидит садист, получающий удовольствие от страдания невинных животных. Может быть, и не только животных. Может, и людей. Эта мысль волною страха окатила меня с ног до головы. Внутри заклубилась, поднялась к горлу горькая, едкая тошнота. То ли от выпитой крови, то ли от разговоров глаза Анатолия подернулись пленкой. Он расслабился и смотрел, как я пью чай и уплетаю бутерброды. Так пресытившийся волчара с вожделением наблюдает из-за кустов за ягненком, мирно пасущимся на лужайке… Сытое молчание прерываю я. – Толян, мы будем в шахматы играть? – Конечно, будем, о мой юный друг Волька ибн Алеша! Он достает шахматную доску. Мы расставляем фигуры на журнальном столике в гостиной. Исаев рассеян, он не в состоянии сосредоточиться на игре. Он делает глупые ходы и теряет одну ценную фигуру за другой. – Вам мат, гроссмейстер! – Похоже, я совсем потерял страх. Вероятно, азарт шахматных комбинаций оказался сильнее ужаса крови! Толяна отчего-то колотит. Он то смотрит на меня, то отводит глаза в сторону, пытаясь унять свои руки. Пламя от свечи колеблется, по-видимому, усиливая его нервозное состояние. Запекшаяся по углам губ коровья кровь отшелушивается и чешуйками осыпается на стол. Наконец внутреннее напряжение Анатолия прорывается. Он хватает разделочный нож и тащит меня на балкон. Глаза его сверкают безумием. Он приставляет нож к моему горлу! – Толь, ты что, дурак? – Я говорю это на удивление спокойно. Похоже, эйфория от шахматного разгрома чемпиона до сих пор кружит мне голову. Не чувствуя боли, я ладонью отвожу от лица огромное лезвие. Толян смотрит мне в глаза. Кажется, он ищет в них страх. И не находит! Его фигура вытягивается и словно застывает. Лицо шахматиста меняется, его искажает судорога. Пересохшим языком Исаев облизывает краешки губ. Кончик его языка выискивает и собирает чешуйки запекшейся крови. Опустив нож и виновато заглянув мне в лицо, он что-то бормочет. Мол, на улице душно, да и голова разболелась. Хорошо бы полежать… Нож падает из рук любителя коровьей крови. Толька плетется в комнату и падает на диван. По пути успевает смести с журнального столика шахматную доску с расставленными фигурами. Обо мне он, видимо, забывает. Пламя свечи на мгновение выхватывает из сумрака одинокую фигуру маньяка, лежащую ничком. Огонек вдруг гаснет, и квартира Исаева превращается в сплошной мрак. Сердце кузнечным молотом бухает в моей груди. Подгоняемый животным страхом, я ощупью пробираюсь в прихожую. Засовываю ноги в ботинки. Слава богу, дверь не заперта! Я поскорее спускаюсь по лестнице и выскакиваю на улицу. Кто-то смотрит мне в затылок – я кожей чувствую это! Оборачиваюсь. На балконе стоит Исаев. В руке его нож, на лице – ухмылочка садиста. Он машет мне и что-то кричит. О боже, он приглашает меня вернуться и сыграть партеечку! И только тут я осознаю, чего мне удалось избежать. Откуда-то снизу, от асфальта, поднимаются волны страха и окутывают меня – от пяток до темечка! Я едва успеваю добежать до кустов. Клокочущий комок обдирает горло. Я помогаю ему выйти, засунув в рот два пальца…
Щетина жизни
Жизнь коротка – нарушайте правила прощайте быстро, целуйтесь медленно, любите искренне, смейтесь неудержимо и никогда не сожалейте о том, что было. Омар Хайям Дышать было тяжело и, открыв глаза, она увидела перед собой огромное, как в «Солярисе» Тарковского, ухо члена Закупочной комиссии от Союза Художников. Ухо было огромным, старым, с дряблой мочкой и торчащей из ушной раковины жесткой седой щетиной. Почему-то подумалось, что именно из таких волос делают флейцы, большие плоские кисти с деревянной ручкой, напоминающей детскую лопатку, которыми ей приходилось грунтовать натянутые на подрамник холсты для будущих «шедевров». При слове «холсты», в сознании всплыла ее любимая, маленькая, на шесть квадратных метров уютная кухонька, в старой, линялой хрущевке. Особенно она любила свои ночные бдения, когда мама с бабушкой уходили смотреть программу Время на черно-белом Рекорде, оставляя кухню в полном ее распоряжении. Что тут начиналось! Она доставала музыкальный чемоданчик, под смелым названием – Электрофон Юность, пачку «кругозоров» с маленькими виниловыми пластинками, наливала из рябой эмалированной кастрюли стакан холодного компота из сухофруктов и украдкой доставала из дальнего угла верхнего шкафа самодельной кухни пачку «юбилейного» печенья, полученного бабушкой в праздничном наборе, накануне очередной годовщины Октябрьской революции. Кулинарную вакханалию дополняли «Каникулы любви» в исполнении двух японских девчонок – сестер Дза Пинац. Еще Она очень любила английскую народную песню “Gerl” в исполнении Вокально – Инструментального Ансамбля «The Beatles». Сбросив оцепенение, она потихоньку выскользнула из под похрапывающего и пованивающего перегаром и табаком тела пожилого самца… и к своему удивлению обнаружила, что ее коричневые рейтузы валяются на полу, а сама она, в колготках, с задранной наверх юбкой, напоминает провинившуюся школьницу, подготовленную для наказания розгами за невыполненное задание… Это ее развеселило, она одернула юбку, и, чуть не поскользнувшись на луже, исторгнутой мэтром, очевидно после долгого воздержания, стала быстро натягивать рейтузы. Бежать! – она окинула взглядом мастерскую…. недопитую бутылку коньяка, треснутое блюдце с оставшимися дольками лимона, пепельницу, ощетинившуюся окурками, неприличное храпящее «нечто в кальсонах» с желтоватыми от мочи пятнами… Ее передернуло от омерзения и, быстро накинув пальто с капюшоном, она, отодвинув кованый засов с трудом поддавшийся двери, стала быстро подниматься вверх по ступенькам в полумраке, ориентируясь лишь на светлое пятно дверного проема –мастерская находилась в подвале сталинского дома. Ей пришлось повернуться спиной к ветру, предварительно заглотнув немалую порцию морозного коктейля. «Освежает и по-хорошему молодит!» – процитировала она всплывшую непонятно откуда фразу. Скорее домой… «Я в синий троллейбус сажусь на ходу, в последний, случайный…» Без Окуджавы никуда… купленный недавно большой диск мэтра бардовской песни согревал израненную душу.
Кондрат
Смерть стоит того что бы жить, А любовь стоит того что бы ждать. Виктор Цой Позвонил армейский брат Серж: – Кондрат умер, в среду похороны. Встречаемся на Тульской. Центр зала, девять тридцать… Петька Кондрашев имел абсолютно девичью внешность, упакованную в небрежно сидящую армейскую форму образца 70-х годов. Небольшого роста, сухощавый, очень подвижный, нагловатый, с бритой головой, он выделялся среди курсантов учебного центра ракетных войск стратегического назначения города Котовска. На лице его сияли огромные серо-голубые глаза, обрамленные невероятно длинными пушистыми ресницами. Этот образ дополняли чувственные припухшие губы. В курилке с сигаретой в зубах он напоминал подгулявшую школьницу на выпускном, дорвавшуюся до спиртного и сигарет и почувствовавшую себя обалденно взрослой. При такой-то внешности, да в женском парике, можно смело идти на панель: отбоя от клиентов не будет! Так я шутил мысленно, глядя на Петьку. Вспоминается мне единственная кукла из детства. Мама купила ее для сестры Елены. Нет, вру. На маминой работе разыгрывали новогодние подарки для детей. Мама выиграла. И получила целлулоидного малыша, абсолютно лысого, с голубыми глазами и длинными ресницами. Когда малыша наклоняли, он издавал утробный звук, напоминающий то ли мяуканье кошки, то ли блеяние барашка. Звали его Андрюшкой. Игрушечного малыша все очень любили, вырывали друг у дружки и наклоняли, желая услышать знакомый утробный звук. Итак, Кондрат. Петр был неисправимым нарушителем армейской дисциплины и распорядка. Мог запросто пронести в казарму бутылку водки, несмотря на тщательный шмон на КПП при въезде на территорию части. Да, именно на въезде. Оттуда целые отделения курсантов-ракетчиков отправлялись на тентованных военных грузовиках на предприятия Котовска. Их слали на овощные и продовольственные склады, на мебельную фабрику, на строительство дач, гаражей для офицерского состава. Естественно, солдаты не находились постоянно под офицерским контролем. Улучив момент, когда офицер отлучался на обед или по естественной надобности, солдатский гонец летел в ближайший магазин. Для 70-х годов Советского Союза это была вполне обычная практика. В октябре – начале ноября на полях нашей бескрайней Родины солдаты в бушлатах и ушанках, увязающие по колено в дурно пахнущей жиже, напоминающей человеческие экскременты, ковырялись лопатами в кучах замерзшей гнилой картошки, стремясь добыть «живой» картофель для армейского пропитания. К обеду вырисовывалась следующая картина: рядом с развороченными кучами гнилья стояли ровными рядами свеженькие джутовые мешки, смахивающие на новобранцев, выстроенных на плацу. Мешки были наполнены картофельными «алмазами», которые, как гласит пословица, необходимо добывать в «навозной куче». Неподалеку, ежась от пронизывающего холодного ветра со снегом, располагались группки «алмазодобытчиков». Солдаты нервно курили в рукава бушлата и травили матерные анекдоты, прерываемые вспышками истерического хохота. Отделение, где служил Кондрат, часто посылали на мебельную фабрику, в отделочный цех. Дээспэшные листы, шпонированные темными орехом, там покрывались полиэфирным лаком. Запах стоял жуткий. Работать приходилось в респираторах. Естественно, офицер долго находиться в лакокрасочном цеху не может: ему ведь хочется сберечь свои легкие и глаза от вредного воздействия полиэфира. Ну а солдат находится там, куда Родина пошлет. Запыхавшийся гонец (а это и был Кондрат) с бутылками эликсира пробирался на фабрику с задней проходной. Она, как правило, не охранялась. Офицер, вернувшись в цех и пересчитав курсантов, убеждался, что все подопечные на месте, и с облегчением шел «на покурить» к начальнику цеха. Обо всем этом я вспоминал в разговоре с армейским братом Сержем, когда мы шли от станции метро «Тульская» до Холодильного проезда. Там располагался больничный морг. В помещении, где проходило прощание, толпились родственники и друзья. Сладковато, удушливо пахло формалином. Этот запах не перебивал ни цветочный, ни табачный дух. Гудели приглушенно голоса. Кто-то раздавал свечки. Рядом с гробом священник, одетый в позолоченную фелонь, готовился к обряду отпевания: укладывал псалтырь на подставку и потряхивал кадилом, откуда потянулся душистый дымок… Покойный лежал в гробу в черном костюме, купленном, наверное, еще в советское время, в белой рубашке. На рубашке вытянулся темный галстук с рубиновой диагональю. Смуглая кожа с желтоватым оттенком обтягивала абсолютно лысый череп, лишь отдаленно напоминавший светлый образ армейского товарища. Петр лежал с закрытыми глазами. Улыбка, похожая на гримасу, застыла на его лице после инсульта. Что он понял в последнюю минуту? Может, вспомнил что-то очень приятное из жизни? А потом, успев улыбнуться, умер, прикрыв глаза огромными девичьими ресницами. Сорок лет, подумал я. Вот сколько времени прошло с последней нашей встречи! Священник, молодой выпускник духовной семинарии, долго читал главы из «Апостола» и евангелий, соответствовавшие моменту. Размеренное чтение изрядно утомило публику, неумело осенявшую себя троеперстием, путавшую католический вариант с православным и повторявшую «Аминь». Обряд отпевания закончился. Предстояло попрощаться с покойным. Уложив букет пурпурных роз в ноги покойного, поверх покрывала, я в последний раз взглянул на Кондрата. Ресницы его будто бы дрогнули, а в щелочках глаз заиграли искорки. «Ну что, поцелуешь меня в губы, как тогда?» И губы словно искривила гримаса улыбки. «Тогда» – это далеким летом. Я вернулся из очередного отпуска из белокаменной, где по поручению замполита части добывал рулоны меди и латуни, необходимые для изготовления сувениров московскому начальству. В окружении сослуживцев, не жалея красок, я описывал свои амурные похождения. И тут я поймал Петин взгляд: так девушка смотрит на возлюбленного, вернувшегося из командировки домой… Конечно, я не придал этому никакого значения – посчитал, что это обычное любопытство молодого солдата, надолго лишенного женской ласки. Это случилось в банный день, в субботу, когда всю батарею, выдав свежее исподнее и портянки, строем повели мыться. Слава богу, была горячая вода, и мы с наслаждением нежились под обжигающими струями. Петька появился из ниоткуда. Не говоря ни слова, дыша водочным перегаром, он прижался ко мне всем телом, коснулся меня нежной девичьей кожей и, дрожа от вожделения, стал целовать меня в губы… Слава богу, пар стоял стеною до потолка. Нас никто не засек. Собственно, между нами ничего не случилось: ну обнялись, ну поцеловались… Бывает. Пар расслабил Кондрата. Увернувшись от очередных пьяных объятий, я потащил своего товарища в раздевалку. Прошло сорок лет. Я поцеловал покойного в губы и вышел на мороз. Прощай, Кондрат!
Смерть в шампанском
Неужели таков наш ничтожный удел: Быть рабами своих вожделеющих тел? Ведь еще ни один из живущих на свете Вожделений своих утолить не сумел! Омар Хайям Она купалась в шампанском. Да-да, господа, в шампанском, да не просто в шампанском, а в знаменитом Veuve Clicquot Vintage Rich 2002. «Вдова Клико»! Божественный нектар! Она сделала несколько глотков, и в голову сразу же ударил игристый хмель. Рассказать, непременно рассказать вечером подружкам! Особенно этой задаваке Miss Bee, которая носит боа модного табачного цвета. «Это будет забавно!» – подумала Мiss Os, загребая руками в шампанском и пытаясь прикинуть, сколько же бутылок вылили в бассейн. Пузырьки с газом поднимались со дна, огибали тело, лопались возле кожи, обдавая женщину хмельным духом и наполняя голову душистым туманом. Туман в мозгах, казалось, густел; думать становилось всё труднее. «Кажется, дорогая, ты наплавалась и напилась! – подумала она. – Пора и честь знать!» Напиток, только что представлявшийся ей божественным, теперь казался приторным и даже мерзким на вкус. Надо поскорее вылезти отсюда, пока хмель не прикончил разум! Подплыв к краю бассейна, она попыталась было вылезти, но не тут-то было. Несколько попыток ни к чему не привели. Мiss Os осталась в бассейне. Силы покинули ее. Началась странная, непостижимая эйфория. Красотку охватило безразличие ко всему, что происходило вокруг, пожалуй, и ко всему миру. Она прекратила барахтаться и отдалась своим ощущениям, наблюдая с тихим удивлением метаморфозы, опрокидывавшие ее из одного времени в другое. Мисс увидела себя маленькой, только-только родившейся. Отчего-то она была в полосатом платьице, ярко-желтом с черными горизонтальными полосками. Темные полоски очень шли к смуглому личику. Потом тело ее стало невесомым, она куда-то полетела, поднимаясь всё выше и выше, спеша навстречу чему-то очень яркому и приятному. Однако не хватало тепла. «Как здесь холодно!» – подумала с дрожью Miss Os. И услышала голоса. – Дорогой, пока я пудрила носик в туалетной комнате, в мой бокал с шампанским попала оса. Сделай же что-нибудь!.. Запахло кубинской сигарой. Зазвучал приятный мужской голос. – Гарсон, дружище, обслужите даму. Кажется, в ее бокале кто-то плавает. Гарсон в красной турецкой феске и белой рубахе, заправленной в черные брюки, мгновенно вытянулся перед столиком. – Айн момент, дамен унд херрен! – Очевидно, он принял их за немцев. Спустя минутку гарсон вернулся с новым бокалом, который тотчас наполнил дорогим шампанским. Извинившись за возникшее недоразумение, он удалился в подсобку. Там, действуя толстым пальцем, выловил из бокала трупик осы, после чего с наслаждением халдея, равного в этот момент сильным мира сего, выпил вино.
Один день из жизни Галины С.
Самое непростое в жизни – понять, какой мост следует перейти, а какой сжечь. Эрих Мария Ремарк Галина посмотрела на часы. «Семь утра!.. Константина будить пора, не то школу проспит!» – Сынуля, вставай! Опять, небось, до двух ночи порнуху смотрел? – Ты что, мам, какую порнуху? Я давно только спорт смотрю. – Ага, спорт, то-то, смотрю, по утрам в туалет идешь, а трусы от просмотра чуть не лопаются! – Я же мужчина, мам. Утром это нормально, что такого? – Да ничего, вон одноклассницы твои каждый вечер под дверью вздыхают… Женишься по залету – и вся любовь! Вся твоя спортивная карьера полетит к черту! – Не бойся, мам! Пока олимпийским чемпионом не стану – не женюсь! – Ну да, а женилку до этого светлого часа узлом завяжешь, что ли? Она смотрела на сына с восхищением. Мамина гордость! Константин, пятнадцатилетний платиновый блондин, красавец, точная копия Галины, с веснушками по всему лицу, с выразительными зелеными глазами и большим чувственным ртом, натурально сводил с ума однокласcниц. Вдобавок он потрясал обожательниц остроумием, склонностью к хорошей шутке, да и вообще за словом в карман не лез. Учителя красавца тихо ненавидели, считали выскочкой и норовили занизить ему оценки. Однако феноменальная память, недюжинное чувство юмора да вдобавок желание каждый божий день радовать маму превращали Константина в непробиваемую крепость. И даже самые сердитые учителя через не хочу ставили ему положительные отметки. Конечно, мать волновалась из-за одноклассниц. Они стайкой накапливались на площадке, дожидаясь возвращения юного кумира с тренировки. Ожидание давно стало ежевечерним ритуалом, традицией. Девчонки откровенно заманивали юношу, расставляли любовные сети: надевали неприлично короткие юбки, демонстрировали глубокие вырезы, покрывали личики боевым макияжем. В конце концов девичье вече Галине надоело. Она попыталась поговорить с девушками и пристыдить. Но когда молодость слушала зрелость!.. И тогда Галина решила зайти с другой стороны. Однажды вечером она позвала сына в свою спальню. – Константин, ты мальчик взрослый и должен уметь пользоваться презервативами: и от СПИДа, и от нежелательной беременности. Сын посмотрел на мать. Лицо его стало пунцовым. На его глазах Галина взяла фаллоимитатор (его подарила ей, так сказать, в прошлой жизни, одна начальница, а той, в свою очередь, подсунули прибор на день рождения) и ударом зафиксировала штуковину на подоконнике. – Показываю! Наложив презерватив таблеткой сверху на головку пластмассового члена, она сделала всё по науке, так, чтобы семенной кармашек находился точно посередине головки. Далее мать зафиксировала презерватив указательным пальцем правой руки, а большим и указательным пальцем левой ловко натянула его по всей длине искусственного члена. Словно одела член! – Давай-ка, повтори! Да не бойся, смелее, смелее! В жизни всё пригодится. Уже два года подряд сын радовал маму успехами в тяжелой атлетике. В прошлом году он сдал нормы на кандидата в мастера спорта и теперь продолжал творить чудеса в своей весовой категории – на зависть сынкам богатых родителей. Те пичкали чад своих стероидными добавками, но всё впустую: в отличие от Константина, юноши достижениями похвастаться не могли. Его тренер, Михалыч, придерживался старой советской методики подготовки спортсменов. Он давно вышел на пенсию, но сидеть сложа руки не желал. И тренировал ребят практически бесплатно. Зная бедственное положение, в которое Галина попала после смерти мужа, в свое время известного в Заволжске бизнесмена, он частенько передавал с Константином овощи и соленья со своего огорода. Подход Михалыча к делу был прост. – В наше время никаких стероидов не было, и ничего, побеждали! – говорил он. – Некоторые мировые рекорды до сих пор не побиты! Ишь, что удумали – ребят калечить! Ты, Костян, никого не слушай, ешь побольше щей – это ж клетчатка. От каши тоже не отказывайся – углеводы. Ну а если мамка мяска положит, это будет тебе строительный материал для мышц – белки. …Галина заглянула в холодильник. Пусто! Дома опять есть нечего. Ладно, на завтрак кое-что имеется, а к обеду – посмотрим… Константин ел за троих. Уставшая после работы Галина до вечера не отходила от плиты, варила в большой кастрюле суп на несколько дней, жарила любимую сыном картошку и тушила мясо в старой чугунной гусятнице, чудом сохранившейся с советского прошлого. Салаты нарезались прямо перед едой и серьезной готовкой не считались. Жуткая чистюля, Галина умудрялась готовить и в то же время гладить постиранное белье. Спортивная одежда сына, трусы и майки ровными стопками лежали в его шкафу. Идеальный порядок! 8 часов 00 минут. – Сыночка, дома питьевая вода заканчивается, пойдешь с ребятами из школы перед тренировкой, принеси четыре фляги. А то вечером готовить будет не на чем… – Хорошо, мам, будет сделано! Константин стоял в прихожей. Стильная меховая куртка, джинсы, зимние кроссовки. Чего не хватает? Ах да! Он побрызгался одеколоном, сохранившимся от отца. Затем покрасовался перед зеркалом в прихожей. Хлопнула дверь. Спустя минутку Галина увидела его во дворе в окружении одноклассников. Подростки шли к школе. Галина снова посмотрела на часы. Двадцать минут девятого. «Ладно, днем приеду, помою посуду… Сейчас надо привести себя в порядок». Подать себя она умела. Ежик платиновой блондинки переходил в пейсы, изящно прикрывавшие уши, а красивый, коротко стриженный затылок плавно перетекал в каре, закрывавшее шею. В комплекте с прической шли изящный маникюр и макияж под кодовым названием «Боевая раскраска индейца племени туарегов», который делал взгляд женщины сексуальным и даже призывным. Ее грудной смех, ее контральто просто сводили мужчин с ума. Они становились податливыми ручными животными. В свои пятьдесят три года она выглядела на сорок пять и ловила на улицах восхищенные взгляды представителей противоположного пола. Она должна выглядеть как английская королева! Почему именно английская? Ну есть же в Британии королева – стало быть, поэтому! Из дома она выходила непременно как конфетка: вкусненькая и в свежей упаковочке: обязательно после душа, в стильной одежде (а под нею в чистом нижнем белье), в меру и искусно накрашенная, с аккуратно уложенными волосами, чуть пахнущими парфюмом. Странные мысли посещали эту причесанную голову! Галина постоянно думала о смерти. Нет, смерти она не боялась и была к ней готова в любой момент, 24 часа в сутки. Она боялась только одного: чтобы смерть не застала ее неожиданно. Галина хотела лежать в гробу чистой, ухоженной, с выщипанными бровями, изящным маникюром и макияжем. Пусть ей в гробу завидуют! Вот так, и никак иначе! 9 часов 00 минут. Раздолбанная «девятка», на чьем корпусе темнели старые дырки от очередей из «калашникова», напоминавшие о временах бандитских разборок 90-х годов, притулилась бедной замарашкой во дворе. Ее окружали шикарные джипы, крузаки, хонды и ленд-роверы. А ведь совсем недавно на этом месте стояла девственно белая «Шкода Йети», горячо Галиною любимая и напичканная всякими штуковинами-наворотами. Со смерти мужа прошло всего-то два года. Александр умер от рака. С его уходом мир благополучия и процветания в одночасье рухнул, едва не раздавив вдову. В одну цепочку слились похороны матери, бандитские наезды, отъем и машины, и бизнеса. Но это не всё: у Галины пытались отнять и квартиру. Слава богу, квартира была записана на Константина! Она и не подозревала до этих пор, под какой надежной крышей она находилась. Оказывается, всё, что её окружало, было порождением мужа, её Сашки, крепкого поджарого мужика, притворявшегося интеллигентом в строгих очках и классическом костюме. На самом деле то была слегка отредактированная версия дворового бандюгана! В первом (неудачном) браке у Александра родился сын Игорь. С годами парень превратился в настоящего отморозка: сесть за руль пьяным или изнасиловать одноклассницу на выпускном вечере для него было плевым делом. Александр только успевал заминать очередные уголовные дела да разносить по чиновным кабинетам взятки… Когда Галина узнала, что у мужа рак желудка, что болезнь находится на четвертой стадии, она сделала всё, чтобы спасти своего Сашку. Лучший заволжский онколог оперировал Александра. Сколько ж денег она отдала этому светилу онкологической науки! Но что толку… В один ужасный день, выписывая пациента из больницы, доктор сообщил ей страшную весть: жить Александру осталось два-три месяца. Но Галина не сдалась. В Интернете она нашла рассказ о судьбе одного мужчины с подобным диагнозом. Тот переехал на Алтай, занялся пчеловодством и питался прополисом. И пятый год прекрасно себя чувствует и продолжает жить на белом свете. Александр, однако, заявил, что никуда не поедет и менять образ жизни не собирается. Он сам ускорил свой уход: курил, попивал, требовал по старой привычке шашлыков. А ведь желудка у него практически не было; как, впрочем, и поджелудочной железы, и большей части пищевода… Галина повернула ключ в замке зажигания. Покапризничав, «девятка» все-таки завелась. – Ну что родная, поехали в Содом и Гоморру, бл%дей да п%дарасов обслуживать! С жутким стуком, скрипом и какими-то непонятными звуками под капотом «девятка» нехотя набрала скорость. Сначала надо заехать в прачечную, забрать пару тюков с постельным бельём. Потом – в хозяйственный магазин, купить черные пластиковые мешки для мусора, литров по двести. Затем – в центр города, в знаменитую девятиэтажку, построенную еще в семидесятые и переделанную позднее в гостиницу «Заволжск-Плаза». Вот там-то, на девятом этаже, и находился вертеп, притягивающий к себе развратников всех мастей и оттенков. Она заехала во двор с технического входа. По одному дотащила тюки с бельем до лифта. Ах, черт! Лифт не работает. Галина аж всплакнула. И что же делать? «Думай, Галиночка, думай!» Тысяча рублей, честно заработанная тысяча, была нужна ей позарез. Холодильник дома пустой, а сынуля с тренировки придет голодный. Ладно: была не была! Никто ж не видит! Она вывалила белье из первого тюка на каменный пол, затем рассовала его по купленным мусорным пакетам. Быстро повторила операцию со вторым тюком. И с облегчением вздохнула. «Скажу: так в прачечной выдали, чтоб таскать было удобно…» И спустя час она втаскивала последний пакет в апартаменты. 10 часов 30 минут. Охранник Николай, здоровый детина, любитель разгадывать сканворды, не удостоил ее взглядом. А уж про помощь и говорить не приходится! – Из клиентов есть кто-нибудь? – Все разъехались час назад, только в десятом еще моются. Обещали минут через двадцать освободить. Это он сообщил, не поднимая головы. Боже, на кого она тут только не насмотрелась! Депутаты гордумы и законодательного собрания Заволжска, медийные персоны из Москвы и Питера, пузатые папики с дочурками, известные певцы и артисты. Вся эта досужая публика регулярно расслаблялись в «Плазе» после очередного чёса по провинциальным городам России. Ей надо поторопиться. В час дня – новый заезд, а сейчас уже десять тридцать. Набрав в туалете горячей воды и прихватив швабру, она принялась за мытье. По ходу дела Галина собирала в черные мешки разбросанные «игрушки для взрослых», подбирая их на полу и выгребая из-под кроватей. Использованные презервативы, страпоны с порванными поясами, кожаные маски, пластиковые кандалы с металлическим покрытием были забрызганы человеческими выделениями. Всю эту мерзость руки Галины, скрытые резиновыми перчатками, запихивали в пакеты. Осталось прибраться в апартаментах под номером десять. Галина забарабанила в дверь. – Сейчас, сейчас! Заканчиваем, мы в душе!.. – А мне плевать, хоть на Марсе! Через пять минут с охранником ломаем дверь. – Не надо, мы уже выходим… Виновато улыбаясь и пряча лица, из комнаты выпорхнула мужская парочка. Впереди плыл известный певец лет пятидесяти, а за ним топал смуглый парнишка, годившийся ему в сыновья. «Голубизна поперла!» – с отвращением подумала Галина. Она распахнула дверь. В нос ударил запах человеческих испражнений. Она стала складывать испачканное фекалиями белье в отдельный мешок, как просили ее в прачечной. Время поджимало. Распахнув окна, она побрызгала вокруг себя дорогим дезодорантом, специально приготовленном для подобных случаев… – Ну вот, кажется, управилась! Она с удовлетворением оглядела комнату. Заправленная кровать, чистый влажный пол, свежий воздух. Что еще нужно этой публике? Через полчаса появятся первые клиенты: в обеденный перерыв они удовлетворяют свою похоть. Половина первого. – Николай, хватит сканворды разгадывать! Сейчас народ попрет, помоги хоть до лифта дотащить!.. Лифт теперь работал. 13 часов 12 минут. Набив «девятку» мешками с грязным бельем, Галина задумалась. Долго ли она протянет на этой работе? Вопрос вопросов!.. Сколько уже она поменяла рабочих мест и профессий за два года?.. И везде одно и то же: нескрываемое хамство, ложь, невыплата обещанных денег… Исправно и каждый день ей платили только здесь. Она уронила голову на руль и погрузилась в воспоминания. «Пошла вон! Воровка!..» Галина не верила своим ушам. За что? В той долбаной забегаловке она проработала два месяца. Отдала два месяца жизни. Выходит, бесплатно? Первый месяц по договору действительно бесплатно: якобы за обучение! Какое там обучение!.. Таскать 46-килограммовые пивные кеги – это, что ли, обучение? Это она-то, специалист с двумя высшими образованиями, экономическим очным и юридическим заочным? Она, до смерти мужа считавшаяся преуспевающей бизнес-леди? Она – воровка? А ведь она подняла этой твари месячную выручку на 70%, и та заполучила целую кучу денег! На третий день работы, посчитав выручку и пивные деликатесы, она предупредила сменщицу: мол, хватит хлестать за прилавком якобы халявное пиво и таскать якобы неучтенные деликатесы. Притащила из дома магнитолу, подаренную Алексом на прошлый Новый год, пачку МP3-дисков. Мужики, уставшие от своих супружеских уз, быстро оценили новый сервис и музыкальные новшества. Теперь они засиживались в пивном «гадюшнике» допоздна, травя анекдоты, с энтузиазмом спуская семейный бюджет и с удовольствием обсуждая городские сплетни с привлекательной и стильно одетой продавщицей. – Я вас не задерживаю! Кровь ударила ей в лицо. А ведь ее предупреждали: высовываться бесполезно, директриса этой сети пивных забегаловок Заволжска – любовница мэра. И имея за спиной такую «крышу», можно творить любой беспредел. Горячая струйка с нарастающей силой вдруг хлынула по внутренней стороне бедра… «Обсикалась? Я обсикалась?» – мелькнуло в голове Галины. Горячий поток обогнул по диагонали коленную чашечку правой ноги, спустился по икроножной мышце и влился в оттопыренное голенище зимнего сапога. Приталенное белое кашемировое пальто от Moschino, купленное на пятидесятилетие, прикрыло её стыд. Еще с детства она знала эту особенность собственного организма. То был последний клапан, предохраняющий от срыва в истерику. Иначе сердце, пожалуй, разорвалось бы в клочья, не в силах выносить человеческую несправедливость. «Господи, за что мне всё это?.. Да что это я раскудахталась! Успокойся!» Успокоиться и вправду стоило. Это ведь произошло с ней не впервые. На предыдущей работе, где она состояла заведующей парфюмерного салона «Ив Роше» в торговом центре «Заволжский», карьера тоже закончилась далеко не лучшим образом. Но там ей хоть заплатили. Отдали не всё, но, тем не менее, заплатили. Деньги дали ей возможность продержаться какое-то время на плаву. Уже на третий день работы в салоне, ведя учет поступившего и проданного товара, Галина поняла: воруют все. Абсолютно все, от водителя-экспедитора и менеджеров-консультантов до менеджеров по продажам и до наемного директора, который как раз и должен следить за чистотой финансов! Собрав совещание, она объявила: «Так, девочки, с сегодняшнего дня прекращаем махинации. Не воруем! Я найду способ в конце квартала поправить ваш бюджет по результатам вашей же работы». Тишина и кривые ухмылки. Не таких, мол, обламывали… Схем воровства было несколько. Самая простая лежала на поверхности. Головной офис фирмы «Ив Роше» находился в Москве и ежемесячно присылал план рекламных акций. Их следовало провести в обозначенные сроки. В акции входили разнообразные скидки и бонусы на особенно популярные товары. Раскупив по дешевке дефицитные мази, маски и кремы из натуральных ингредиентов, сотрудницы быстро распределяли их по своим знакомым, отчего имели очень неплохой навар. Покупатели, ничего не знавшие про акции и бонусы, платили за товары по обычной цене – вот вам еще один способ махинаций. Полученная таким образом разница в цене распределялась на весь спаянный коллектив. Галина поняла, что с того собрания она вышла на тропу войны. В битве пощады не будет никому, в том числе и ей самой. Прошла неделя, потом вторая. Со стороны казалось, что более близких и родных людей в ее жизни, чем сотрудницы салона, не было и не будет. Однако Галина всем сердцем ощущала: готовится какая-то провокация. Сотрудницы прямо-таки мечтают от нее избавиться. И провокация состоялась. Да какая! Придя однажды утром утром на работу за полчаса до открытия, Галина увидела директрису салона. Та мелькнула тенью за дверью туалета. А потом Галина увидела, что дверца сейфа чуть приоткрыта. Вот оно что! Вчерашней выручки и след простыл! Вот как, значит, решили ее наказать! В голове Галины что-то мигом переключилось. Сжав в руке острую пилку для ногтей, забытую кем-то из сотрудниц на столе, она вбежала за директрисой в туалет. Та не успела закрыться в кабинке. Схватив женщину сзади за плечо, Галина резко развернула ту к себе и приставила пилку острием к сонной артерии. Капелька крови вот-вот скатится за ворот белоснежной блузки… – Что, сука, сама отдашь? Галина вдавилазаостренный металл в шею. Кровь бисерными капельками побежала по горлу. – Я за себя не ручаюсь! Мне терять нечего, война так война, но садиться в тюрьму из-за тебя, тварь, я не собираюсь! Директриса дрожащими руками достала внушительную пачку денег из своей дамской сумочки. – Так-то, сука… Галина пересчитала деньги, а затем отнесла выручку в отделение «Заволжск-банка», находившееся тут же, в центре торгового зала. После этого-то случая ее и попросили написать заявление по собственному желанию. Вот и скажите: кто победил в той войне?.. 14 часов 10 минут. Сдав ненавистные мешки с вонючим бельем в прачечную, Галина подъехала к головному офису «Заволжск-Плазы». Судя по тому, с каким радушием ее встречала хозяйка сети подобных заведений города Заволжска, желающих оказаться на месте Галины и выполнять очистительную миссию практически не было. Получив в конверте честно заработанную тысячу плюс триста рублей на бензин, она почувствовала себя человеком, неожиданно сорвавшим джекпот. «Сначала, – сказала она себе, – в «Ашан» за продуктами, затем в ванну – смыть с себя весь этот ужас и позор!» 15 часов 17 минут. Руки и ноги ее дрожали от напряжения, когда она с пакетами, полными продуктов, ввалилась в собственную квартиру на втором этаже дома, когда-то считавшегося элитным. Побросав пакеты с продуктами в прихожей, она сорвала с тела пропахнувшую, как ей казалось, фекалиями одежду. Оставшись в чем мать родила, она с ужасом посмотрела в зеркале. Бомжиха, как есть – бомжиха! Вдобавок – алкоголичка! Огромные синие круги под глазами. Лицо опухло и покраснело от повышенного давления. Слипшиеся в сосульки волосы клочьями свисают вокруг головы. Упругая в былые годы грудь четвертого размера напоминает обвисшие бурдюки с остатками драгоценного кумыса после долгого перехода через пустыню. Округлый живот ввалился, оголив по краям подвздошные гребни тазовых костей. Шрам после кесарева сечения дополнял картину разрушенного работой женского тела. Костя, ее Костя вырос в животе огромным: тяжелее пяти килограммов. Врачи просто побоялись вынимать мальчика естественным путем. Даже бл%дская дорожка заросла. Галина с грустью посмотрела на пышную растительность между ногами. Кому же всё это было нужно, за те огромные деньги, что она тратила на уход за своим телом? Она встала под душ, дождалась, когда ванна наполнится горячей водой, а потом с наслаждением изможденной клячи легла и напустила в воду пены. Так долго ей не выдержать. Надо что-то делать. Галина закрыла глаза. Какой беспечной она была совсем недавно! Преуспевающая бизнес-леди, владелица известной фирмы по продаже эксклюзивного и простого постельного белья, покрывал, штор, халатов и много еще чего. Она сотрудничала с частными гостиницами, государственными больницами и профилакториями, частными богатыми клиентами, выезжая на заволжскую «Рублёвку» на замечательном дамском кроссовере, белоснежной «Шкоде Йети». Дура! Дура и еще раз дура! Она наивно думала, что все вокруг ее любят, раздаривала эксклюзивные шмотки, которые сама лишь примерила… Она давала взаймы большие суммы денег, понимая, что ей не вернут их никогда. Теперь она в полной мере расплачивалась за наивную беспечность, видела злорадные ухмылки на лицах подруг, которые в одночасье стали бывшими. Что делать? Где искать поддержку? – Где ты бродишь, Алекс, мне так тебя не хватает! Алекс, милый Алекс, помоги мне выбраться из этого бесконечного кошмара! С Алексом, в миру московским художником, дизайнером по интерьерам Алексеем Мироновым, она познакомилась два года назад на вернисаже. Туда ее затащила московская подружка, с которой они вместе проходили «Курс повышения самооценки и самореализации» по американской системе. Представляя Алексея как своего мужа, московская подружка еще не знала, что жить ей оставалось меньше года. Худоба, делавшая ее образ интригующим и привлекательным, являлась признаком не здоровья, а онкологического заболевания. Позднее, уже на поминках супруги, Алексей ухватился за Галину как утопающий за соломинку. Очень хотелось несчастному выплыть из черноты душевой, в которую он погрузился за последние месяцы тщетной борьбы за спасение любимой. Галина на тот момент показалась ему такой независимой и такой красивой женщиной, что он прошептал ей на прощание: «Ты мне очень нужна… Я к тебе в Заволжск приеду!» Собственно, Алексей да еще уголовник Сережа, неожиданно возникшие в ее жизни два года назад, и спасли ее. Это они вытащили ее из рук профессиональной клофелинщицы, которую под видом институтской подруги бандиты внедрили в квартиру Галины для «присмотра». В то время она совсем, совсем плохо соображала от горя. Уголовник Серега эту гадину раскусил первым. Пока Алекс отпаивал Галину на кухне горячим чаем c лимоном, Серега поговорил по душам с «институтской подружкой». Короче говоря, он под страхом смерти заставил ее вернуть украденные сбережения. Галине становилось всё хуже и хуже. Алексей вызвал «скорую». Впоследствии врачи обнаружили в ее крови всю таблицу Менделеева. Доктора с удивлением разглядывая непростую пациентку. Анализы показывали, что она давно должна лежать на кладбище… «Серега, сам понимаешь, такое двоевластие долго продолжаться не может!» «Галину я люблю и хочу перевезти ее в Москву. Вместе с Константином». «Да не вопрос, Алекс. С тебя два литра «Джонни Уокера», и ты забудешь, как я выгляжу». «Тогда я в магазин?» «А то ж!» 16 часов 10 минут. Смыть, смыть с себя эту гадость, эти человеческие нечистоты… По третьему кругу Галина терла кожу мочалкой… Все-таки бабы – народ живучий! Она вдруг почувствовала, как соски ее затвердели. Сексуальный импульс заставил соски набухнуть и принять боевое положение! Правда, ненадолго. Но и этого оказалось достаточно, чтобы она вновь ощутила себя женщиной, красивой и желанной! – Мам, я воду принес! – В приоткрытую дверь ванной просунулась взъерошенная голова Константина. – Сынуль, ну ты бы хоть в дверь стучал для приличия… – Да всё равно ничего не видно. – Что же ты хотел увидеть у родной матери? – Ничего! – То-то же. – Я гулять с Виталиком! – Может быть, немного перекусишь перед спортом? Яишенку с колбасой поджарь, а к вечеру я что-нибудь посерьезнее приготовлю. – Не, мам, меня Виталик в «Макдоналдс» затащил после школы, я сытый… – Ладно, беги. – Я форму захвачу. Заходить домой не буду, сразу на спорт, к Михалычу! Ещё год назад, залезая в ванну, Костя просил потереть себе спинку! И она с удовольствием это делала, параллельно обсуждая школьные новости. Однажды, заговорившись и не переставая тереть ему спину левой рукой, правой она попыталась упереться о край ванны. Однако промахнулась и уперлась во что-то твердое и горячее… Отпрянув, Галина поскорее закончила семейную процедуру и подумала, что традицию пора прервать. Так и до инцеста недалеко! После этого случая, несмотря на горячие просьбы и обиды со стороны Константина, она вообще перестала заходить в ванную, когда он там мылся. 17 часов 00 минут. Накинув халат и высушив феном волосы, она отправилась на кухню, подхватив брошенные в прихожей пакеты с продуктами. Разложив продукты, какие в холодильник, какие на столешницу, Галина прислушалась. Что за звуки?.. Мобильник! Она забыла его в рабочей куртке. Кстати, куртку бы тоже постирать… Ладно, в конце недели… Звонила дочь от первого брака, Снежана. – Да, доченька, в Италию, всей семьей, на две недели, я за вас очень рада, – одним духом ответила она. – До скорого! Хоть бы поинтересовалась зажравшаяся доченька, есть ли деньги у ее матери!.. – Сколько ж мы денег с Сашкой в них вбухали, прежде чем у них бизнес пошел? Нет справедливости на земле, но нет ее и выше. Она вспомнила свою жизнь с первым мужем, евреем Флаксманом, за которого выскочила не по любви, а по залету. Дурочкой была молоденькой! Ее, чистюлю, все время раздражала постоянная вонь, исходившая от мужа. Тот отчего-то упорно не желал мыться под душем. Сын великого израильского народа был согласен чистить зубы и споласкивать лицо, и на том всё. Остальные части тела 30-летнего мужчины должны были проветриваться и очищаться, по-видимому, сверхъестественным способом. Но ничего сверхъестественного не происходило. Когда муж требовал от нее исполнения супружеского долга, Галина чуть не тычками гнала его под душ, выражаясь при этом далеко не языком ветхозаветных пророков. 17 часов 43 минуты. Почистив картошку, лук, морковку, порезав капусту, укроп, кинзу, петрушку, отбив смачные куски говядины, она раскидала ингредиенты по кастрюлям, сковородкам, гусятницам. Поставила продовольственную батарею на огонь. И задумалась. Эх, как бы ей пригодились сейчас мамины деньги! На эти средства она бы раскрутила новую фирму. У фирмы уже и название есть: «Галина фэмили». Ведь в завещании она, Галина, объявлялась единственной наследницей. После смерти матери ей причиталась приличная сумма денег. Да только вот случилось непредвиденное: когда она пришла за деньгами в банк, ей сказали, что наследники, молодая пара, по описанию очень походившие на ее родную дочь Снежану с мужем-бизнесменом, причитающуюся сумму по наследству уже получили. История с ускользнувшим наследством чуть не окончилась сердечным приступом. Галина едва не упала, на мгновенье потеряв сознание. – Девушка, вам плохо? Ее усадили в кресло, дали воды. Кого она вырастила? Это что же, собственная дочь украла у матери деньги? Не хотелось в это верить. Она гнала от себя эту мысль. 19 часов 10 минут. Так, картошечка готова, а вот мясо пока жестковато, минут пять-семь, и порядок. Щи можно выключить. Свою мать Галина не любила. Но как полюбить мать, которая лупит родное дитя смертным боем с шести лет, обзывая его то выблядком, и уродиной! Хитрая хохлушка, ее мать вышла замуж за красавца отца не по любви, а позарившись на высокую зарплату и отдельную квартиру летчика-испытателя. Отец Галины, сибиряк, высокий красавец, любил собирать дома шумные мужские компании. Усевшись за обеденным столом после работы, летчики запросто «уговаривали» трехлитровый чайник разбавленного спирта, ведя беседы о тренировочных полетах и исполняя песни под гитару. Подобные мужские посиделки мать злили. Накручивая круги вокруг стола, она бранилась всё громче. Остановить поток ругани можно было единственным способом… Отец доставал пистолет из кобуры, передергивал затвор и клал оружие рядом с собой. Бросив злобный взгляд на подгулявших мужиков, мать удалялась в спальню. Застолье продолжалось. Вообще-то, отец мечтал о сыне. Однако дочка подрастала, и со временем папа понял, что девочке тоже требуются его любовь и забота. Он начал обучать ее приемам ближнего боя, умению постоять за себя. «Доченька, не жди, когда на тебя нападут, бей первой… Прям в чушку ему, в чушку! Вот так, смотри… Встала, левую ногу вперед, прикрыла челюсть левой рукой – и боковым правым в голову противника!..» Он погиб в двадцать восемь лет, не сумев вывести самолет из штопора. Ей было тогда немногим больше шести лет. Годы учебы в школе стали для нее сущим кошмаром. Бесконечные побои и оскорбления… В четырнадцать лет она, можно сказать, сбежала из дома: поступила в сельскохозяйственный техникум на факультет технологии молочного производства. Этот техникум Галина закончила круглой отличницей, комсомолкой и просто красавицей. Парни ее побаивались: знали крутой нрав девушки и способность, долго не раздумывая, заехать «в чушку». Впрочем, последний приём ею применялся лишь тогда, когда кто-то распускал руки. 19 часов 23 минуты. Второе готово. «Ладно, компот варить не буду, пусть пьет эту американскую гадость…» Константин обожал пепси-колу, готов был пить ее днем и ночью. Жертва рекламы! За уши не оттащишь! С готовкой покончено, осталось перегладить гору белья. Три дня трудилась стиральная машина. А потом – о, чудо! – Галина будет свободна. Даже Золушка имеет право на заслуженный отдых… 21 час 05 минут. Галина включила магнитолу. Кухню наполнил баритон Леонардо Коэна. Певец исполнял свой знаменитый шлягер:
Танцуй со мной до конца любви. Танцуй со мной до конца любви! Что это с ней? Галина пробует танцевать под музыку. Кружится в танце, но вдруг летит куда-то. И успевает осознать: голова ее ударяется об угол тумбочки, а затем лицу навстречу несется пол. Тут сознание ее покидает. Она лежит в гробу. Во всем чистом. Волосы ее аккуратно уложены. На лице макияж, но ногтях – чудненький маникюр. Как она хотела! «Конфетка» в гробу. Королева английская! Слава богу, успела помыться! А маникюр когда успела сделать? Где деньги взяла на это недешевое удовольствие? И какая красивая мелодия! Кто это поет? Но почему гроб трясется?.. Почему что-то горячее капает на лицо?.. Что это? Слёзы? Кто плачет?.. 22 часа 33 минуты. – Мама, мамочка, не умирай! Это Константин! Наклонившись, он трясет мать за плечи. Его слезы капают на ее лицо. – Не умирай, пожалуйста. Я люблю тебя, я не смогу жить без тебя! Сын поднимает мать за плечи. – Мама! Ты слышишь? 23 часа 15 минут. Сознание медленно возвращается к ней, оно словно продирается через пелену кровавых вспышек в мозгу. Ага, только инсульта еще не хватает… Кляча старая! Галина едва-едва встает на четвереньки. Потом пытается подняться, опираясь на руку сына. Села наконец. Отдышалась. Вспышки прошли. Так, звездочки одинокие мелькают… – Константин! – говорит она. – Что так долго, вроде занятия в девять заканчиваются? – Мамочка, мамочка, я сейчас все тебе расскажу! Только, пожалуйста, давай я тебя в спальню отведу. Отлежись! Я тебя умоляю! 23 часа 47 минут. В спальне прохладно. Это самая холодная комната в квартире. И хорошо, что холодная, это то, что сейчас нужно. – Мам, можно я с тебя кухонный фартук сниму? – Не вопрос! Снимай! То ли от холода в спальне, то ли еще от чего-то, но Галина приходит в себя. – Сыночка, ты можешь рассказать матери, что произошло? Константин явно возбуждён. Глаза его горят огнем праздничным. Он показывает Галине айпад, который был куплен на пенсию по потере кормильца. – Мамулик, – говорит сын, – я сегодня очередной рекорд побил! На вот, посмотри, меня на телефон снимали. Они вместе смотрят видео и комментируют спортивный успех: удачный рывок штанги стоя и жим лежа. – Иди кушать, чемпион! Галина счастлива. Ради таких моментов и стоит жить! 24 часа 00 минут. «Не забыть бы поставить будильник на семь часов, чтоб сынуля в школу не опоздал…»
Пустоцвет
Бояться надо не смерти, а пустой жизни. Бертольд Брехт От входной двери к окну через всю комнату тянется узкий проход: мимо коробок со старыми вещами, шкафа-гардероба, серванта советских времен. Шкафы набиты одеждой, книгами, посудой, прибалтийской керамикой. К дверцам приткнута громоздкая коробка с телевизором, купленным с большой социальной скидкой, но даже не распакованным. А ведь прошло уже больше четырех лет! У другой стены показывает нутро еще один сервант, доверху забитый старыми газетами и советскими журналами. С ним соседствует кушетка, которая чуть не упирается в подоконный чугунный радиатор. Его установили в двухкомнатной коммунальной квартире в 1947 году пленные немцы, которые и построили этот дом. Когда-то здание, высившееся среди скопища послевоенных одноэтажных бараков, выглядело в районе пятиэтажным колоссом. Шутка ли: трехметровые потолки в каждой квартире! Параллельно окну, чуть правее подоконника, так, чтобы можно было полить герань, стоит письменный стол, напоминающий домашний иконостас. Стол заставлен дешевой церковной утварью. Свечи на подсвечниках и россыпью, разной толщины и всевозможных размеров, бумажные иконки к церковным праздникам, открытый псалтырь с закладкой – чего тут только нет! Она лежала на спине головой к двери. Совершенно голая и в полнейшей темноте. Крупное тело пожилой женщины свалилось с кушетки и теперь заполняло узкий проход. Она давно не надевала ночных рубашек: старые были малы, а заказать подходящий новый размер у нее духу не хватало. Проекция позы на полу напоминала пародию на известную картину Сандро Боттичелли «Рождение Венеры», ту, где красивая молодая женщина изящно прижимала левой рукой свои длинные волосы к нижней части живота и как бы рождалась из морской пены и фантазии великого итальянца. Надежда Галич лежала в окружении собственных испражнений, стыдливо закрывая заросший лобок правой рукой, изуродованной артритом. Левая же рука, в отличие от Венеры, прикрывавшей роскошную грудь, была подмята неуклюжим телом. Здоровый кровоток постепенно сходил на нет, замирая в синюшных подтёках мертвеющей ткани. Огромные бесформенные груди с маленькими сосками нерожавшей женщины сместились вправо, уперлись в коробку с одеждой. Одежду эту она давно хотела снести в храм, но так и не сподобилась. Ее тело не познало огня мужских лобзаний. Ее губы никогда не впивались в мужскую плоть, сгорая от желания. Ее сердце не разрывалось от обиды на весь мир, возникшей потому, что он обещал позвонить и не звонил уже целую вечность. Она не узнала, что такое стать матерью, в муках родить маленькое существо, таять от нахлынувших чувств, пеленая орущий комок, часть от ее плоти и часть от плоти того, кому она отдала себя, наслаждаясь терпким запахом его тела, ускоренного дыхания и набирающего силу огня… Она не догадывалась, какое это счастье – прислушиваться ночью к ровному дыханию лежащего в детской кроватке ребенка или к его крику от колик. Колик, которые начались оттого, что накануне она забыла разбавить кипяченой водой жирное материнское молоко. От жирности особенно страдают мальчишки, орут как резаные, пока их крохотный организм не перестроится и не привыкнет переваривать питательную влагу. Она не вставала по ночам, не забирала свое сокровище из детской кроватки, не клала его рядом с собой, не делала массаж крохотного животика, не поглаживала его по часовой стрелке, не приговаривала: «У собачки заболи, у кошечки заболи, а у тебя, мое сокровище, пройди». Ах, эти детские пуки- газики, пахнувшие сладковатым недопереваренным материнским молоком!.. Боже, сколько ж потрясающих открытий прошло мимо этой женщины, когда-то интересной, веселой, после второй стопки выпитой водки становившейся чрезмерно болтливой; женщины с огромной шапкой темно-коричневых волос, слегка посеребренной челкой и посеревшими висками, делавшими ее образ еще более привлекательным и интригующим! Она напоминала вкусное, веселящее душу вино, долго бродившее в гордом одиночестве в надежде найти своего сомелье, который дегустировал другие, не менее вкусные напитки, да так и не дошёл до нужного, растерял пыл по дороге… Как известно, вино с возрастом превращается в уксус. Добравшийся наконец до сосуда постаревший сомелье с ужасом понял, что опоздал. Впрочем, он, должно быть, просто прошел мимо, разыскивая молодой напиток, веселящий душу, а не старый, перебродивший уксус увядшего женского тела, чье сердце ожесточилось на весь мир. Словно огни ночного экспресса, сознание вспыхнуло в ее мозгу. Кинолента уходящей жизни начала отматываться в обратном направлении. Поезд памяти сдал назад, набирая обороты, летя по рельсам воспоминаний. Страдалице оставалось только разглядывать мелькающие за окном пейзажи протекшей жизни. Поезд делал короткие остановки на узловых станциях, а затем продолжал движение в прошлое. Вагоны потряхивало, пейзажи за окном сливались в неразличимые цветные полосы. И все-таки линия жизни виделась довольно ясно. Её поразила, будто проказа, гордыня. Она презирала двух родных сестер, Любу и Валентину, рано выскочивших замуж и нарожавших детей от мужей-алкоголиков. Ну какие же могут быть мужья у ее сестер? Само собой, только алкоголики. Давно поняв, что замужество ей не светит, она долгое время считала себя Божьей невестой. Но вот однажды, взглянув в зеркало, она усомнилась в этом предназначении. Нужна ли вечно молодому Господу бесформенная туша? С лицом, усеянным бородавками, из которых пробиваются черные волосы? Нужны ли Ему эти впалые блеклые глаза, давно потерявшие былую голубизну? Нужен ли унылый взгляд? Сие печальное открытие не просто расстроило Надежду, а поразило в самое сердце. Она замкнулась в себе и какое-то время даже не ходила в храм, как делала прежде, на утреннюю и вечернюю службы. Однако, вспомнив про Царствие Небесное и вечное блаженство, дарованное Господом женам праведным, она принялась с утроенным рвением возносить молитвы, целовать лики святых, прикладываться к святым мощам. Во время одного молебна она услышала проклятия, направленные на гражданские документы: паспорт, страховой медицинский полис, ИНН. Якобы эти бумаги и номера позволяют дьяволу искушать неокрепшие души мирян. Поднявшись до невиданных высот праведного гнева, Надежда сложила на своем столе документы шалашиком и устроила им аутодафе. Слава Богу, дело происходило поздно вечером. Соседки-хохлушки, торговки с местного рынка, на пару снимавшие соседнюю комнату, сориентировались, загасили пламя и вызвали Рината, хозяина этой самой соседней комнаты. Голубой мечтой последнего было завладеть жилплощадью Надежды. На следующий день Ринат вызвал местного участкового и попытался убедить того отправить соседку в психушку: мол, эта личность представляет опасность для общества. Дошлый участковый, уловив корыстную составляющую в просьбе хозяина комнаты, попросил у того материальной помощи в столь благородном деле. Получив отказ, участковый потерял интерес к проблеме и покинул квартиру. За окнами поезда мелькнул сельский пейзаж. Уютный деревенский дом, пятилетний мальчик. Она его обожала! Надежда вспомнила своих бывших соседей, семью художников. Однажды Алексей и Вера попросили ее побыть на лето нянькой для Сереженьки. Ей нравились новые обязанности. Нравилось быть в центре семейной вселенной, командовать, повышать голос на безропотную бабу Люсю, Верину маму и тещу Алексея, часами стоявшую у плиты и выдававшую завтраки, обеды и ужины для семьи, а по утрам торчавшую на огороде. Золотое время! Внук Сережа, окруженный ее заботой и любовью, не так давно научился говорить и теперь без конца повторял: «Люб-лю те-тю На-дю, о-чень люб-лю!» Женское сердце таяло и напоминало оплавленную церковную свечу, поставленную благочестивым прихожанином перед ликом Божьей матери. Ролью няни она была занята лишь один сезон: на защиту бабы Люси, задерганной новоявленной воспитательницей Сереженьки и сумевшей превратить в ад летний рай, встали и Алексей, и Вера. Нет, ей хорошо заплатили за то лето, но потом перестали приглашать на обеды и ужины в московской квартире, по сложившейся было семейной традиции. «Это все моя гордыня! И справиться с нею нет никаких человеческих сил!» – кляла себя Надежда. Зачем, спрашивается, по пустякам бабу Люсю гнобила? А вот подиж ты, гнобила – и всё тут! Поезд набирал обороты, катясь вспять всё дальше и продолжая воссоздавать картинки из прошлого. Она – молодая, свободная, преуспевающая. Женщина с прекрасным именем Надежда, снабженец с правом генеральной подписи, объездившая весь Советский Союз. Она заключала миллионные договоры. Поставка металлопроката, кирпича, добавок для производства легированной стали. Месяцами Надежда жила в гостиницах, довольствовалась командировочными, небольшими премиями да путевками в санатории. Правда, у нее была однокомнатная квартира недалеко от комбината. Будь снабженка настойчивее, умей она преподнести себя как следует, она, без сомнений, выбила бы у начальства и двух-, и даже трёхкомнатную квартиру. Она могла бы пойти на курсы повышения квалификации, могла бы раскатывать на служебном автомобиле, а там и выкупить его по остаточной стоимости. Она была курицей, несущей золотые яйца в корзину начальства. Ее ценили, ее портрет повесили на Доску почета. На каждом производственном совещании ее хвалили за отличную работу. И не более! Ну а ей очень нравились собственный высокий статус, близость к начальству, совместные застолья в ресторанах, случавшиеся после удачно подписанного контракта. Духу требовать большего у нее не хватало. По стране шагала перестройка. И Надежда с её способностями понадобилась в Москве. У жены директора металлургического комбината наладился свой бизнес в первопрестольной, и та помогла Надежде обменять квартиру в Зарайске на комнату в Москве. Надежду распирало от собственной значительности. Вот так, неожиданно для всех провинциальных родственников, вырваться в москвички! Это ли не удача?! Она носилась с бумагами по столице, при помощи испытанных советских методов пытаясь решать задачи новых рыночных проектов. Ей бы задуматься, остановиться, присмотреться к меняющейся быстро действительности! Ей купить бы пейджер, чтобы быть на связи с работодательницей, которая то и дело паниковала, не представляя, куда запропастилась подчинённая. Ей бы на компьютерные курсы пойти… И Господь несколько раз подавал ей знаки: не мельтеши, остановись, подумай! Частенько Надежда падала. Однажды сильно повредила коленку. Нога распухла. Терапевт в поликлинике осмотрел ногу и выписал ей направление в Боткинскую больницу на Беговой. Но и здесь гордыня сыграла с Надеждой злую шутку! Больница на Беговой. Лежи себе, ничего не делай, смотри телевизор, трави анекдоты с cоседками. Готовить не надо, кормят хорошо, можно сказать, по-домашнему. Ходи иногда на процедуры, слушай умные речи профессора, который как раз писал докторскую и позарез нуждался в пациентке, на которой он мог бы опробовать свой новый титановый протез в виде коленного сустава… За все в этой жизни приходится платить. И особенно за то, что достается даром. Ей особенно нравилось трехразовое питание в больнице: готовить она не умела и не любила, давно привыкнув к постоянной жизни в гостиницах, к столовым и ресторанам. Разленившись, она сутками валялась на больничной койке, рассказывая соседкам по палате бесчисленные байки о своей советской командировочной жизни. Она жила прошлым, не понимая той жизни, что кипела вокруг. И еще хорошо, что доктор успел поставить титановый протез только на одну ногу пациентки. Так вышло, что он неожиданно умер, не успев защитить докторскую, но успев сделать больную инвалидом. Пришлось Надежде оформлять пенсию по инвалидности. С тех пор она ходила, прихрамывая и опираясь на палочку. Ей было хорошо в тепле собственных испражнений. Она чувствовала себя маленькой девочкой, крохотным ребенком в утробе матери. Она наслаждалась покоем и не желала шевелиться. Тишину нарушили голоса за дверью. – Четвертые сутки из комнаты не выходит! Ломаем замок? Резкий стук в дверь. Голос соседа Алексея: – Надя, открой, иначе сломаю дверь! – Дверь не открою, ломать не разрешаю, – услышала она голос громадной голой тетки, развалившейся на полу в проходе комнаты. Кто это? Что это? Раздвоение личности? Разве не она – та громадная тетя? Нет, она маленькая, она еще не родилась, она в утробе матери. «Господи, мне же хорошо, сделай так, чтобы я навеки осталась здесь, в утробе своей матери. Можно, Господи?.. Я не хочу туда! Господи, я там уже была! Услышь меня, Господи!..»
И Господь услышал ее стенания. Поезд замедлил ход, несколько раз судорожно дернулся и замер. Туман немного рассеялся. На вокзальной площади не было здания. На краю платформы зарастала травой оторванная ветром вывеска, ждала своего пассажира. Сквозь ржавчину проступало название станции: пустоцвет
Летняя академия
Хотя и сладостен соблазн — По сразу двум идти дорогам, Нельзя одной колодой карт Играть и с дьяволом, и с богом. Ахмед Хамраев – Алекс, дружище, среди наших одноклассниц прошел слух, что у тебя был крутой роман в Германии. В девяностых годах, в начале рыночной эпохи. Мол, ты там едва не женился на богатенькой фрау. А она пообещала сделать тебя знаменитым русским художником в Германии. Это правда? Или наши девчонки, влюбленные в тебя с седьмого класса, сочиняют? – Старикаш, не торопись, – сказал я. – Расслабься… Я всё расскажу. Я расскажу тебе о Малышке Карен, моей немецкой подружке Карен Кляйн из лихих 90-х. Она будто сошла с картины Бориса Кустодиева «Красавица». С той лишь разницей, что на картине изображена пышная обнаженная блондинка, а Карен была классической брюнеткой с длинными вьющимися волосами и пятым номером бюста. Что? Кустодиев? Да ты вспомни наш седьмой «А». Мы ж ходили классом в Третьяковку! – А, помню, Алекс: там, в галерее, была такая жирная голая тетка! На красном одеяле! – Не серди меня, Старикаш. Ты ничего не смыслишь в живописи. Это раз. И ничего не понимаешь в кустодиевских красавицах – это два! – Где виски, Алекс? – Виски в баре и бокалы там же. Нашел? Лед не забудь! Да тащи всё сюда! Кубик льда погрузился в янтарную жидкость в моем бокале. – Итак, Карен! – начал я. – Кустодиевская красавица! Её крупное тело ничуть не мешало ей быть бойкой и веселой, стильно одеваться, лихо водить джип, похожий на танк, и руководить «Zommer Academy» в городе N. Это на юге Германии. На границе с Францией и Швейцарией. Я покажу тебе, Старикаш, этот уютный немецкий городок на карте. Фрау Кляйн обладала невероятно сексуальным тембром голоса, приводящим мужчин в трепет. Старикаш, когда тебе станет хреново и одиноко, когда ты захочешь встрепенуться, набери номер экстренной службы «Секс по телефону» города N. Поверь, не пожалеешь. «Да, милый, это «Секс по телефону, – ответит тебе Малышка Карен. – Я знаю, чего ты хочешь, и я сделаю это для тебя, слышишь, только для тебя, милый…» Это надо слышать, Старикаш! Она настоящая артистка своего дела, дружище! От одной фразы у тебя сладко заломит в паху! И пересохнет в горле – и ты плеснешь себе в бокал хорошую порцию «Джонни Уокера»… Да-да, и мне налей, и льда добавь, хватит, хватит, спасибо! А потом ты выключишь верхний свет, оставив ночник, включишь тихонько, фоном, «битлов», устроишься поудобнее в кресле… И поехали – прямиком в мир эротических фантазий, под завораживающий, нет, сказочный, волшебный, нездешний голос Карен Кляйн, чьё дыхание в трубке твоего телефона с смешивается с жаркими словами… – Алекс, что ты такое говоришь? Послушай, Алекс, прошло уже лет тридцать… Сейчас сосчитаю точно… Двадцать восемь лет! Какой такой «Секс по телефону»? – И вправду – какой такой?.. Эх! Не буду лукавить, Старикаш, хорошее тогда было время! Да и мы были помоложе! Это было наше с тобой время, Старикаш! Было да ушло, друг мой! Но голос ее слышу как сейчас…
* * * – Алекс, mein Freund, ты должен научить меня ругаться матом и пить wodka. Я хочу быть ein wenig русской женщиной, Алекс. Как твоя жена. – О, Карен! – отозвался я. – А еще играть на балалайке, переносить шпалы в одной руке, останавливать на скаку коня, входить в горящую избу! И, конечно, париться в бане половинкой березы при температуре в сто двадцать градусов! – Идёт, Алекс! Научи-ка меня играть на балалайке! – Милая, это просто шутка. Мне в детстве медведь на ухо наступил. Единственное, что я умею, – это держать в пальцах кисточку или карандаш. На том мои умения заканчиваются. – Алекс, я ничего не поняла. Что ты сказал про медведя? Лапой на ухо? – Она надула пухлые губы и похлопала ресницами. Решительно, сказал я себе, наш юмор в Германии не приживётся. А может, здесь вообще с юмором не всё в порядке. Где ж немке понять русский фразеологизм про медведя и ухо! Нет ведь не медведя, ни пострадавшего уха. – Это устойчивое выражение, – попытался я объяснить подружке. – Стоит и не падает? – в свою очередь, попыталась понять она. И опять хлопнула ресницами. – Игра слов, – сказал я. – Э-э… Word game. А, вспомнил! Wortspiel. Ich mache Wortspiele. Verstehst du? Она неуверенно кивала, улыбаясь. Мы изъяснялись в основном на жуткой смеси easy English и вершков разговорного немецкого, которых я успел нахвататься в Германии. Разумеется, добавлял я и русских слов. Она едва ли их понимала. Ну, кроме разве что известных словечек: wodka, balalaika, perestroika. Лингвистическая каша изрядно нас веселила. В сложных же или серьёзных случаях, когда ситуация требовала более точных объяснений, мы оба вооружались словарями и разговорниками. Карен овдовела больше двух лет тому назад. Ее муж имел процветающий бизнес в России. Как вдруг, возвращаясь из очередной коммерческой командировки, умер от сердечного приступа. А потом вышло вот что: знакомая гадалка Карен, раскинув карты, поведала прекрасной брюнетке, что вот-вот прибудет из России «айн руссишер принц», и у неё выйдет с ним бурный роман. Ах, эти немецкие женщины! Ах, эти малышки с пышными телами! Сколько видеокассет с порнухой, записанных в подпольных студиях Болгарии, Польши да и Германии, пересекло тогда границу? Миллион? Больше? Видеофильмы, в которых было открыто решительно всё, просто свалились на головы мужской половине бывшего Советского Союза. В девяностые годы такие кассеты можно было купить в закрытых видеозальчиках, на открытых радиорынках и просто у российских уличных коробейников, продававших товары из клетчатых сумок. Малышка Карен была одной из тех, кем хотелось власть насладиться. Прямо как в этих фильмах! Полная раскрепощенность в постели в сочетании с романтическими грезами о «русском принце», с безоговорочной верой в гадание на картах, в совместимость партнеров по знакам Зодиака и «научные» теории сближения, почерпнутые ею в глянцевых женских журналах: вот портрет дамы по имени Карен в одной фразе. Сердце немецкой красавицы истомилось в любовном ожидании, как вдруг, жарким летом, мечты ее неожиданно стали сбываться. Знаки ли зодиакальные тому способствовали, сильная ли вера в «русских принцев», желание ли телесное, сказать трудно. Пожалуй, всё сразу. Что до моего заочного восприятия образа немецкой дамы, то моя фантазия отчего-то обратилась к истории, а точнее, к школьным урокам литературы. Воображение подкинуло мне портрет пушкинской Татьяны. Вовсе не худышки и не стройняшки, а особы в теле. Татьяна размера XXXL сидела, томно вздыхая, у заиндевевшего от русского морозца окошка, превратившись в слух и ожидая звоночка колокольчика. Сей звоночек известил бы красавицу о прибытии на дрожках барина, то бишь Евгения Онегина. Так вышло, что в роли Евгения Онегина, пардон, русского принца номер один, выступил мой брат-близнец – московский художник Серж Миронов. Он заключил контракт с прохиндеем от искусства Валерой Тарашутинским, вербовавшим художников, артистов цирка, певцов и музыкантов для сборных концертов и выставок, про- ходивших по городам и весям Германии, в те времена радовавшей гостей из России открытыми дверями. «Принц» Серж должен был предстать пред белы очи Карен Кляйн, директрисы «Zommer Academy» города N, и с ее помощью провести выставку-продажу своих картин. Половина вырученных денег, между прочим, причиталась герру Тарашутинскому. Прибывшего «барина» ждал теплый (точнее, горячий) прием у Малышки Карен. Разумеется, эту ночь (а затем и две следующие) русский Сережа провел на ее перинах и едва не сгорел от немецкой страсти. Вынужденное воздержание Карен после смерти мужа, очевидно, сыграло не последнюю роль в этом огненном, хоть и скоротечном романе. После третьей ночи, полной разнузданной страсти, брат мой единоутробный, не выдержав любовного блицкрига, позорно бежал с сексуального ристалища, жалко пробормотав что-то о необходимости «работать», то бишь готовить персональную выставку картин. Само собой, я ничего не знал ни о предсказаниях немецкой гадалки, с которой прежде совещалась фрау Кляйн, ни о скорострельном романе с моим братом-близнецом, которого позднее я прозвал русским принцем №1. Подписав контракт в Москве на тех же условиях с Тарашутинским и оформив загранпаспорт, через месяц после побега брата из постели немецкой фрау я появился в том самом городе N и в том самом заведении «Zommer Academy» – пристанище актеров, художников, скульпторов, танцоров и прочих людей творческих профессий. Что и говорить, обитатели «Academy», а в их числе и фрау Кляйн, расценили мое появление как дежавю! Но не успели они закрыть рты и подобрать упавшие челюсти, как из студии по соседству вышел мой брат- близнец. Тут уж восторг публики не знал пределов. Под радостные крики «двойники» обнялись, и академия усвоила: русских принцев отныне пара. Но из них основной, кто дублёр? Вот это-то и предстояло выяснить любвеобильной фрау Кляйн. Карен, радушная хозяйка «Zommer Academy», для начала провела меня по всем студиям и мастерским, познакомила с преподавателями и пригласила с дороги отужинать. Конечно, не в ресторане, а у нее дома. В полном согласии со сложившейся традицией немецкого гостеприимства я в эту же ночь оказался в постели у Малышки. Надо отдать ей должное: пышнотелая фрау была искусной выдумщицей не только на кухне. Я, большой ценитель постельных игрищ, понял, что задержусь у неё надолго.
* * * – Слушай Алекс, сделай паузу. Глотни-ка виски. – Давай. По маленькой. За наш класс! За молодость! Мы выпили. – Братуха, теперь поведай мне, как же так запросто ты оказался в постели у немецкой фрау? В первый день знакомства! Не спорю: ты всегда нравился девушкам. Иные прямо-таки липли к тебе. Я не забуду гениальной фразы твоей матушки. В тот день, когда тебя провожали в армию, твоя мама, сидя у рояля, разглядывала выпускную фотографию нашего класса. Помнишь?.. «Алекс, – сказала она, – у тебя очень порочный взгляд на этой фотографии!» Я улыбнулся. – Пожалуй, мама была права. Но судила вполне по-женски. Взгляд молодого нахала на проходившую мимо девушку в мини-юбке – вот что она увидела на снимке. – Мы все упились тогда порядочно, – вспоминал далее мой приятель, – но я отлично помню, что ты был не один. Крупная такая брюнеточка в очках, смахивающая на учительницу младших классов, ни на шаг от тебя не отходила. – Старикаш, эта «крупная» – Надин, бухгалтерша из ЖЭКа, моя первая женщина. Любопытно, что и с нею у меня всё получилось в первый же день знакомства. У Женьки-электрика на флэте. Познакомились, послушали музыку, потанцевали, выпили, и я очутился у неё в постели. Она жила этажом выше – как-никак, соседка! – А с Карен, с Карен как всё получилось? Расскажи!
* * * Уже под вечер меня привез в академию галерейщик Валера Тарашутинский, который, как я уже сказал, заключил со мною контракт на организацию совместных выставок в Германии. По-немецки он, в отличие от меня, двоечника, шпарил как житель Берлина! Ну вот, привез он меня, передал ей, что называется, из рук в руки, и говорит официальным таким, чиновничьим голосом: – Фрау Кляйн приглашает вас, герр Миронов, к себе домой, так как все купейные вагончики заняты, свободных мест нет. Я подумал, что это шутка – насчет каких-то вагончиков, ан нет, вагоны действительно имели место быть. Но о них позже. На улице тогда стояла жара – градусов тридцать. Мне бы в душ, потом сытно поесть с дороги да спать завалиться. И я пытаюсь это объяснить гостеприимной фрау Кляйн – то на пальцах, то через Валеру. – Kein Problem! – говорит фрау и далее объясняет, что у неё имеется свободная комната, где русский гость мог бы с комфортом расположиться. Честно говоря, ни о чем таком я и не думал. Но у Карен всё читалось в глазах. Смотрю: горит девчонка страстью, глаза вспыхнули, заблестели, чертенята в них хоровод устроили! Голос обрел какую-то особую, сексуальную тональность. Меня будто нити незримые опутали, сила неведомая в койку потащила! Перед койкой, ещё за столом (где бы пробыли недолго), то ли вежливости ради, то ли из сохранившегося чувства стыдливости, фрау поспрошала: кто я да что я, женат ли, есть ли дети? А я в ответ: так, мол, и так, женат, четверо детей, приехал в Германию на заработки, художник, работаю в таких-то жанрах, в том числе портретном. Она опять: зер гут, аусгецайхнет, Алекс, кайн проблем, Алекс. Нет проблем, значит, всё отлично, заработаешь ты денежки своей жене и детям, не волнуйся, герр Миронов. А сама всё ближе и ближе… И говорит: мол, слабо тебе, герр Миронов, с фрау Кляйн на брудершафт выпить? Наливает шампанского в два бокала, один мне подает. Ну, руки с бокалами мы завели друг за дружку, как положено, выпили, значит, и давай целоваться. Ну, тут-то меня током любви и ударило. Даже и не помню, как мы в постели оказались. Перелетели через комнаты, наверное. Ну а там весь комплекс ГТО по Камасутре оба сдали на пять баллов. Или на сто, кто как считает. Утром глаза продрал, слышу зов: – Аlex, main lieber Аlex, komm zu mir! Стол уже накрыт всякими яствами заморскими (когда успела?), а сама хозяйка красуется перед любовником в полупрозрачном пеньюаре. Глаза полны ласки и сияют от особого такого, знаешь, чисто бабьего счастья. А голос – как у кошки: мур-мур-мур да мур-мур-мур! Когда-то сирены едва не сгубили Одиссея. О сладкой угрозе его предупредила Цирцея. Дабы избежать губительной опасности, он залепил своим спутникам уши воском, а себя попросил привязать к мачте. Я подумал, что привязывать себя к мачте или заливать уши воском уже поздновато: яд сладострастия и чревоугодия пропитал мою душу и проник в тело. Все мои устарелые советские ценности превращались в нечто, мною прежде неизведанное… И вот тут-то и понял я, Старикаш, что из золотой клетки не скоро вырвусь! Да и захочу ли? Вот вопрос вопросов, на который мне рано или поздно придется отвечать – отвечать перед женой, детьми, перед своей совестью. Любимая моя женушка, знала бы ты, каким дьявольским искушениям предается твой суженый! И опять Карен, и снова пара бокалов шампанского. Глоток, и распахивается пеньюар! – Аlex, mein lieber Alex… Ich liebe dich… Ich liebe dich… Ich liebe dich… Мое сознание, как корабль Одиссея, потонуло под эти сладкие призывы домашней немецкой сирены – женщины по имени Карен. И где-то в глубине разума мелькнула последняя мысль: надо было привязать себя пусть не к мачте, но к мольберту! На худой конец сошёл бы и он. Мой брат спасся, а вот я… Я упал в объятия Карен. И чуть не задохнулся, оказавшись между двумя полушариями гигантского бюста! В тот день и в два следующих, ну в точности как Серж, до «Zommer Academy» я так и не добрался. Теперь-то я окончательно понял, от какой сирены удрал мой братец. Потом, ночью, мне приснился сон, будто меня снова призвали в Советскую Армию. И вот я стою в шеренге, в парадной форме и слышу свою фамилию: «Ефрейтор Миронов, выйти из строя. Два шага вперед: ать, два!» Командир части зачитывает приказ о награждении меня орденом Камасутры I степени за заслуги перед Отечеством. «Не посрамил ты, Алекс, высокое звание ефрейтора Советской Армии! – объявляет перед строем командир части. – Не посрамил, справился с поставленной боевой задачей!» И крепко так жмет мне руку. Я отдаю честь и выкрикиваю: «Служу Советскому Союзу!» Аон мне – голосом фрау Кляйн: – Аlex, mein lieber Аlex, komm zu mir! Просыпаюсь, открываю глаза и вижу, понятное дело, не командира части, а дежавю! Дежавю, которое, похоже, становится ежедневным. Стол вновь накрыт всякими заморскими яствами, Карен опять в полупрозрачном пеньюаре, глаза светятся женским счастьем, а голос – как у кошки! Мур-мур- мур, мур-мур-мур! Ладно, думаю, Карен, трое суток кувыркаемся, пора и честь знать. Любовь-морковь никуда не денется, особенно от такой-то прелестницы, а вот денежки могут и уплыть. Кто-то вроде бы совсем недавно обещал: мол, заработаешь ты, герр Миронов, без проблем денежки своей жене и детям…
* * * – Короче говоря, Старикаш, вот так и началась моя сексуально-художественная эпопея в «Zommer Academy». – Алекс, выпей-ка микстуры. Пардон, виски. И валяй дальше. – Ну давай по маленькой: за искусство, за творчество!
* * * – Кстати, Старикаш, а ведь в Германии тоже была perestroika! Только зелёная. Они же там, в Европе, все помешаны на экологии. Промышленный бизнес волком воет от этих зеленых, но поделать ничего не может. Голос общества, понимаешь, много там значит. Ну, собственно, и у нас такая же хрень с зелеными была, всё позакрывали, но потом выяснили, что таким образом американцы своих конкурентов убирают! Вот и появлению «Zommer Academy» в N предшествовали «зеленые» события. Борцы за экологию от «Немецких зеленых» позакрывали многие заводы и производства, находящиеся в черте города. И что вышло дальше? Цеха превратились в выставки! Все эти гигантские производственные здания, повисшие после успешной кампании зеленых на балансе магистрата, выкупили или взяли в аренду шустрые бизнесмены, подвизавшиеся в сфере искусства или обслуживания. Цеха и этажи с офисами и залами были переоборудованы под гостиницы, рестораны, бары, театры, галереи и даже академии! Так возникла и «Zommer Academy». Состав ее педагогов был интернациональным: французы, бельгийцы, норвежцы, немцы, один афроамериканец, один литовец и я, единственный русский, преподававший курс академического портрета всем желающим, заплатившим, кстати, за двухнедельную учебу немалые деньги. Собственно, идея моей преподавательской деятельности принадлежит Карен. Как-то вечером, находясь в особенно хорошем расположении духа после практических любовных упражнений, она спросила: – Алекс, чем бы ты хотел заниматься в «Zommer Academy»? Что хотел бы преподавать? – Она перечислила курсы, которыми ей хотелось дополнить существующие дисциплины: – Батик? Иконопись? Портрет? – Портрет, Карен, я хочу преподавать академический портрет! – воскликнул я, успев оценить многочисленные художественные материалы, выставленные на стеллажах в студиях академии. За две недели в «Zommer Academy» вас могли обучить рисунку, живописи, скульптуре, пению птиц, медитации, африканским танцам, актерскому мастерству, китайской лечебной гимнастике, керамике и массе других интереснейших хобби, распространенных среди искушенной и богатой немецкой публики. Надо отдать должное организаторскому таланту Малышки Карен: видя, что большинство студентов – товарищи не местные, она организовала для них гостиницу на колесах. Были закуплены отслужившие свой срок, но не потерявшие товарного вида купейные железнодорожные вагоны. По железнодорожной ветке их перегнали на территорию бывшего завода, а ныне академии. Кондиционеры, душевые кабинки, туалеты, то есть все европейские удобства (и это при демократичных ценах за ночлег), привлекли массу студентов и быстро окупили затраты на приобретение вагонов. Два слова о моём близнеце-братце. В благодарность за три ночи, проведенные с русским принцем номер один, Малышка Карен устроила того в своей академии натурщиком. С почасовой оплатой. Фрау организовала также его персональную выставку в соседнем городке. На вернисаж были приглашены корреспонденты городской газеты и представители местной власти и элиты. Коммерческий успех выставки превзошел все ожидания!.. Скоро Карен усекла, что сбегать от нее в купейный вагончик с какой-нибудь молоденькой студенткой-вертихвосткой я не собираюсь (чего нельзя было сказать о моём братце), и ее семейные инстинкты, долгое время дремавшие, проснулись окончательно. Она окружила меня такой заботой и таким вниманием (и всё это на фоне германского благоденствия), что я иной раз ощущал себя как в раю. В раю, где говорят по-немецки. Она интересовалась моими пристрастиями в одежде, запоминала, какое блюдо мне понравилась, изучала мои предпочтения в алкоголе. Чего-чего, а съедобного и разливного добра в Германии было как в роге изобилия из древнегреческой мифологии. Слово «дефицит» здесь вызывало лишь понимание: а, ты оттуда, из-за «занавеса»!.. И я с грустью вспоминал, как совсем недавно в Москве простоял с женой целых шесть часов в очереди заказов для многодетных семей. Мы были рады всему: плохо ощипанным синюшным цыплятам из подмосковного совхоза, килограммовой пачке гречки-ядрицы, двум банкам сгущенки и пачке индийского чая со слоном. Прилавки магазинов были пусты, деньги превращались в бумажные фантики, по телевизору с утра до ночи Леня Голубков рассказывал сказки про партнерство с «МММ», и только крепко засевшая в подсознании мысль, что всё рано или поздно наладится, вселяла упрямый оптимизм и давала силы жить и работать дальше. Немецкая обстоятельность и заботливость Карен трогали меня до глубины моей русской души, до каждого ее закоулочка. Милая фрау оборудовала в своем доме студию-мастерскую, привезла мольберт, холсты, подрамники, краски и материалы, а также отвела мне приличное пространство в собственной гардеробной. По ее убеждению, я должен был одеваться как преуспевающий русский художник. Что касается денег на костюмы, туфли и галстуки, то добывать их для своих подопечных, а заодно и для себя Карен Кляйн умела. Она воплощала в себе одновременно богиню сладострастия, покровительницу муз, бухгалтершу и купчиху. Фрау Кляйн пригласила в мою академическую студию двух бизнесменов и одну бизнесвумен. Точно в назначенное время (о, эта немецкая пунктуальность!) на территорию академии въехал огромный черный «Хаммер». Из машины выпорхнула поджарая фрау без возраста. Не тратя ни минуты драгоценного времени понапрасну, она влетела в студию, обежала коллекцию и указала на «Русский библейский цикл»: «Я беру это!» Далее подъехали два больших черных «Мерседеса» представительского класса. За рулем сидели квадратные личные водители. Седовласые господа, которых они возили, были ровесниками моего отца-фронтовика. Они купили работы на деревенскую тематику, выполненные в лубочном стиле. В беседе выяснилось, что один из немцев юнцом воевал под Сталинградом и чудом остался жив, попал в окружение, затем в плен. В его судьбе навсегда отпечатались сталинские лагеря. Затем была депортация в Германию. Мои работы «Деревенского цикла» каким-то образом напомнили ему то тяжёлое время, и, видимо, следуя печальной ностальгии, он их купил. Фрау Кляйн пришлось открыть для меня счет в банке: сумма за проданные картины набежала значительная. Вечером мы сидели с Карен в китайском ресторане и отмечали наш совместный художественно-коммерческий успех. За столиком она рассказала (не без удовольствия), как познакомилась с представительными господами из «Мерседесов». О, это особая история! Один из них разыскал ее после сеанса «Секс по телефону»! Господина заворожил тембр ее голоса, проникающего в тело и душу. Но он явился не поболтать с мадам и не пригласить ее разделить койку. Он пригласил ее, но в другое место, – в студию звукозаписи. А обласкал не объятиями, а гонораром. Фрау Кляйн наговорила двухчасовую кассету текста, предварительно согласованного и устроившего обе стороны. Господин признался позднее, что тембр ее голоса превосходил по воздействию любое возбуждающее средство для мужской потенции! То, что давно повисло, поднималось одним только волшебным голосом! Другой господин проявил не меньшую оригинальность. Карен находилась в здании гигантского концерна, куда привели ее коммерческие дела. И заблудилась. Долго плутала по коридорам, наконец сообразила: надо подняться на предпоследний этаж. Запыхавшись, со вздымающейся грудью она влетела в неожиданно открывшуюся кабину лифта – прямо в объятия господина, который словно ждал ее там. Естественный волнующий запах фрау, смешавшийся самым чудесным образом с парфюмом марки «Fendi», породил, как оказалось, натуральную ароматическую бомбу, обладающую убойной сексуальной силой. Малышка Карен запомнила, как сменился и темп, и ритм дыхания стареющего самца в лифте. Прерывисто сопя, седовласый господин, будто примагниченный, уставился на телесные богатства дамы, ненароком угодившей в его объятия. Опомнившись и густо покраснев, он попросил… нет, не прощенья! Он попросил разрешения потискать роскошную грудь! – Пожалуйста, если это доставит вам удовольствие. Тискайте на здоровье! – ответствовала с истинно немецкой сердечностью красотка Карен. И перевозбудившийся господин принялся обеими руками мять два роскошных экземпляра плоти пятого размера! Когда парочка доехала до верхнего этажа, фрау уже усекла, что господин с сединою в волосах и бесом в ребре – босс этого самого концерна. Вот так они и познакомились! Рассказывая об этом, Карен предположила со смешком, что после встречи в лифте, после плотного контакта седой бюргер наверняка побежал в туалет мастурбировать. Малышка Карен никогда не носила лифчиков, считая их лишней деталью гардероба. Крупные ее соски, рельефно выпирающие сквозь полупрозрачные ткани, вызвали бы эрекцию у мертвого. Моя гардеробная тем временем быстро пополнялась. О нет, не полупрозрачными одеждами. Я предпочитал одеваться стильно и в классическом вкусе. И не надо думать, что фрау Кляйн щедро раскрывала для меня кошелёк. За немецкие шмотки я платил сам. Я ведь заработать в Германию приехал! Кстати, та богатенькая дама, что приобрела «Русский библейский цикл», переделала одну из своих многочисленных гостиных: оформила ее в русском стиле. Разумеется, стены этой гостиной были украшены картинами выдающегося русского художника А. Миронова. А как же иначе! В атмосфере «Zommer Academy» витал живой дух Карен Кляйн. Здесь царили веселье, раскованность, а творчество сливалось с эротикой. Это означало, что запретных тем в академии не существовало в принципе. Небольшая часть местных педагогов придерживалась так называемой нетрадиционной ориентации. Попросту говоря, ребята были голубыми. И это здесь никого не смущало. Наоборот, когда на свидание приезжал партнер одного из голубых педагогов, запускались беззлобные шуточки-прибауточки. Воркующая мужская парочка, одарив присутствующих дружескими улыбками и помахав на прощанье ручками, усаживалась в спортивный кабриолет «Ламборджини» и отъезжала на часик – предаться любовным утехам в шикарном номере отеля «Maritim». Классические же любовные интрижки (он и она) возникали беспрестанно. Особой неутомимостью в этом занятии отличался молодой африканец Симба, уличный танцор, певец, игравший на многих экзотических духовых и ударных инструментах, словом, мультиинструменталист, темнокожий человек-оркестр. Он выступал время от времени на одной из улиц Ганновера; там-то его и приметила случайно фрау Кляйн. И пригласила музыканта и танцора на сессионную работу в «Zommer Academy». Танцевал парень просто на загляденье: был истинным виртуозом, мастером огненного танца. И зажигал всех вокруг себя. Его ученицы, молоденькие девушки и женщины постарше, сходили с ума от его поджарого мускулистого тела, от шапки черных волос. Их притягивала и его шоколадная кожа. Но не только она. Гигантское шоколадное мужское ружье покорило их тоже. И недаром «Симба» в переводе на русский означает «Лев». Имя полностью соответствовало содержанию! Поначалу Карен не могла понять, зачем Симба облюбовал самый дальний купейный вагончик, который стоял в лесной чаще. Но как-то поздним вечером, обходя свою гостиницу на колесах, Карен увидала за деревьями немаленькую очередь женщин всех возрастов и типов красоты. Передний край очереди упирался в купе Симбы! Женские стоны и крики, доносившиеся из вагончика, сказали ей о том, что гигант Симба работает и во вторую смену. Близ вагончика Симбы стояла пятидверная красная «Нива», русская машина, еще недавно принадлежавшая Карен. Любвеобильный африканец и ее переделал под сексодром. А ведь то была любимая машина мужа Карен, человека, привыкшего рассекать на колесах по просторам Сибири; машина безотказная, очень надежная. За год до своей кончины немец привез ее в Германию, проехав за рулем почти семь тысяч километров. Долгое время Карен ездила на этой «зовьетише цугмашине», как она называла мощный автомобиль из-за его тракторного гула, проникавшего в салон. Сделав на прошлом сезоне «Zommer Academy» хорошие деньги, она выписала из Соединённых Штатов навороченный джип, а «Ниву» продала Симбе по символической цене. Тем временем другие педагоги академии использовали человеческие тела по художественному назначению. В смежной с моей студии работал бельгиец Габриэль. Он честно и обстоятельно готовил молоденьких студенток к поступлению в художественные институты. Габриэль ставил на подиум обнаженного мужчину или женщину и подробно объяснял особенности строения человеческого тела, а иногда мелом или углем обрисовывал на голой фигуре ту или иную мышцу. За консервативный подход к рисунку Габриэля называли ортодоксом. Однако его это не смущало, а напротив, убеждало в правильности выбранной методики преподавания. Не все тут были ортодоксами. На втором этаже заводского корпуса, тоже превращённого в академию, Лукас и Эмилия, супруги из Франции, обучали студентов живописи так называемыми новаторскими методами. На полу разворачивались и расстилались рулоны обоев рисунком вниз, разматывались на десяток метров. Студенту завязывали глаза и в руки давали ведро с краской. Далее под музыку эпохи барокко художник с завязанными глазами потихоньку топал вдоль развёрнутой бумажной полосы и брызгал на изнанку обоев краску заранее выбранного цвета. Иногда творец останавливался и наносил кистью ритмические удары. Затем шел дальше, продолжая писать брызгами. Задача заключалась в следующем: каждый проход должен был задействовать авторское подсознание. Художнику следовало ощутить внутренний ритм исполняемого музыкального произведения и попробовать отобразить его кистью! Проходов у полос обоев совершалось от трех до пяти. Каждый раз бралась банка нового колера. Затем получившийся шедевр сушился. Законченное произведение изобразительного искусства вывешивалось на стену. Процесс обучения сопровождался взрывами хохота учащихся. Особенно весело было тогда, когда товарищ с банкой спотыкался и падал, а краска разливалась по бумаге, по полу, обрызгивала стены и долетала даже до потолка. Французская пара педагогов пересыпала свои лекции современными словечками «креатив» и «интуиция», прибавляя к ним иногда старый добрый термин «вдохновение». По моему же «ортодоксальному» пониманию сути вещей, французы производили и продавали банальное шулерство, наклеив на него красочный ярлычок новаторства в искусстве. Практически весь первый этаж оккупировал известный немецкий скульптор Эбихарт. Студенты обращались к нему запросто, звали мастера коротко: Эби. И вот здесь-то и обитали истинные креатив и вдохновение! Набрав по свалкам металлолома, деталей разбитых машин, чугунных радиаторов и прочего металлического мусора, студенты на дорогих своих машинах свозили добытое «богатство» на территорию академии и тащили на первый этаж, в скульптурную мастерскую мастера. Не всё шло гладко: ведь ученики имели дело с тяжёлыми предметами. Иные творцы и в больницу попадали! Вытаскивая из багажника своего шестисотого «Мерседеса» ржавый задний мост грузовика, одна креативная девушка уронила металлолом себе на ногу. Вызвали «скорую». На следующий день студентка приехала в «Zommer Academy» в гипсе и на костылях. Но с огнем в глазах! Она была полна решимости и намеревалась довести начатое до финала. Мастерская герра Эбихарта была самой шумной во всей академии. Под мудрым руководством Эби ученики создавали действительно уникальные вещи. Мальчики и девочки гремели кувалдами и стучали молотками, варили и паяли, резали дисками и пускали в ход электропилы. По окончании курса эта стальная гвардия с гордостью демонстрировала сокурсникам блестящие творения рук своих. Счастливые выпускники увозили свои «скульптуры» домой, чтобы установить их где-нибудь на лужайке перед собственным домом. От тяжелого – к легкому! Маленький китаец Ли в неизменно черном сатиновом костюме обучал большую группу толстых бюргеров обоих полов тонкостям китайской лечебной гимнастики. Его плавные, воздушные движения рук и ног, легкие повороты головы сопровождались мелодиями китайской инструментальной музыки. На гимнастике педагог не зацикливался и параллельно гадал всем желающим на специальной китайской монете с квадратным отверстием посередине. Никакого мошенничества! Все его предсказания сбывались, что удивляло и вызывало всеобщий восторг. Светловолосого норвежца Ингварра сближал с китайцем Ли буддизм. Северный человек, исповедовавший восточное учение Просветленного, передавал студентам свое умение медитировать а заодно петь по-птичьи. Человек, проходивший мимо его студии с затемненными окнами, мог увидеть большую группу женщин, сидящих по-турецки на ковриках. Из комнаты доносилось птичье многоголосие. Создавалось такое ощущение, будто ты перенесся в лесную чащу. Другим блондином в академии, только постарше, был двухметровый литовец Альгирдас, сухощавый красавец с седеющими кудрями до плеч. Он лепил потрясающие по красоте вазоны, кувшины, бутыли из глины, удивительные по форме и силуэту. Ученики и ученицы одаривали его восхищенными взглядами.
* * * Идея преподавать академический портрет по новой, ускоренной методике родилась у меня при первом же знакомстве с академией. В тот день я увидел великолепные художественные материалы, разложенные на стеллажах: картон всевозможных цветов и оттенков и наборы цветной пастели. Я попросил своих студентов выбрать листы картона любимого цвета, закрепить на мольбертах, взять черный, коричневый или синий пастельный мелок (в зависимости от цвета выбранного картона) и сделать предварительный набросок лица и плечевого пояса сидящей натурщицы. И тут случилась закавыка с этой самой натурщицей. Молоденькая девушка из Восточной Германии долго не хотела обнажаться по пояс, и лишь вмешательство Карен вынудило ее раздеться. Выяснилась и причина нежелания: внутренняя сторона локтевого сустава у девушки почернела от уколов. Натурщица оказалась закоренелой наркоманкой! Карен принесла телесный пластырь и заклеила на руке следы уколов. Работа продолжилась. Через переводчика я рассказал студентам об особенностях строения человеческого черепа, крепления глазных яблок и крыльев носа. Затем сел и на сером картоне сделал черным мелком набросок. Далее прошелся бежевым мелком по частям головы и торса натурщицы, на которые падал свет. Осталось сделать растушевку: растереть указательным пальцем оба цвета. Этот нехитрый прием позволял передать объем сидящей фигуры. Серенький картон сымитирует переход одного цвета в другой, а белый мелок привнесет блики. Портрет готов! Он родился за четверть часа на глазах изумлённых студентов. Они восхищались до того неумеренно, что их восторги походили на преклонение аборигенов перед колонизатором, разложившим на земле бусы, зеркала и тряпки. Словом, я покорил аудиторию в первый же день. Студенты, оценив мой метод создания портрета самым коротким путем, с удовольствием творили с утра до позднего вечера. Так как мой переводчик приболел, я вооружился универсальной фразой, годящейся на все педагогические случаи: «Сорри, ихь мюсс айн вениг корригирен!», что в переводе со смеси инглиша и дойча означало примерно «простите, я должен немножко поправить». Говоря на таком упрощённом немецком, я с важным видом расхаживал между мольбертами и поправлял промахи обучаемых. Спустя неделю стены студии были увешаны новоиспеченными шедеврами. Я приобрел популярность среди студентов академии. Постепенно моя педагогическая деятельность и жизнь у Карен слились в естественный ритм. Утром, после легкого завтрака, я ехал в академию, где обучал публику до шести часов вечера. Затем следовал «культурный отдых». Это могла быть вечеринка у друзей Карен: художников, писателей, журналистов, политиков, меценатов, университетских профессоров, да хоть министров. Да-да, министров. Однажды была встреча с местным министром культуры – между прочим, кандидатом в канцлеры Германии от федеральной земли. Я находился в ряду тех, кто поздравлял сего господина, а там находились известные политики, журналисты и натовские генералы. Кого только не было возле Карен! Фрау Кляйн была очень популярна, в том числе и благодаря услуге «Секс по телефону». Она частенько пользовалась своею известностью, открывая двери высоких кабинетов бюстом. Культпрограмма включала и походы в кино. Вдвоем, без политиков и генералов, мы смотрели какой-нибудь нашумевший американский фильм. И, конечно, выставки. Посещение различных вернисажей на пару с Карен стало для меня чем-то вроде привычки. Одна из таких поездок мне запомнилась на всю жизнь.
* * * – Старикаш, хорошо сидим: бутылки как не бывало! Возьми-ка в баре вторую, – распорядился я. – Алекс, там только двенадцатилетний «Чивас Ригал»! – Для нашего с тобой случая в самый раз! Не тушуйся, разливай. А я схожу пока на кухню… Добуду нам тарталеток с сыром и красной рыбкой. Уверен, Старикаш, тебе понравится. Это ж самый классный закусон под вискарик!.. – Алекс, за что пьем? – За чувство юмора, Старикаш. Пусть оно никогда нас не покидает! Особенно в трудные минуты. – Поехали!
* * * – На чем я остановился? Да-да, вспомнил, на выставках. То была не просто выставка. То было разрушение устоев, расшатывание нравственных ценностей, растаптывание семейных традиций. Да что говорить: то был настоящий удар по сакральности бытия! Посетители испытывали культурный шок. Впрочем, не все. Начну рассказ с маленькой любовной прелюдии – в лучших традициях фильмов для взрослых. – Алекс, – объявила Малышка, – сегодня в «Ангаре» пройдет грандиозная выставка художников. Под названием «Голубая симфония». Вряд ли ты видел что-то подобное у себя на родине. – Какая симфония? Голубая?.. Нет, конечно. Не видел. В советское время п%дерастов и вовсе в тюрьмы сажали. – Какой ужас, Алекс! Заг мир битте, у вас там всё контролировала Кей Джи Би? И секс, да? – А как же! – отвечал я. – Само собой, милая Карен! Прежде чем переспать со своей законной женой, муж обязан написать заявление в профсоюзный комитет и послать его копию в КГБ. Только после получения разрешительных подписей от чиновников гражданину СССР дозволялось поиграть айн вениг со своей фрау! Глаза Карен наполнялись бездонным чёрным мраком. Боже, она не только моргала, она плакала! Короче говоря, шутка моя опять не состоялась. Честно говоря, я не ожидал такой бурной реакции – забыл, что русский юмор не всегда переводится на немецкий и уж точно не всегда понимается немцами. Пришлось даму моего сердца успокаивать. Не словами, а поцелуями. Ведь в Германии-то разрешение на секс не требуется! – Алекс, – приведя себя в порядок, сказала Карен, – я должна переодеться, попудрить носик. И мы немедленно едем в «Ангар». На «Блю симфони»! Кстати, в холодильнике пиво, прихвати пару баночек. – Гут, – отозвался я. За кухонным окном послышался шум работающего двигателя – и вдруг коротко взвизгнули тормоза. Ничего не понимая, я выскочил во двор. На площадке перед гаражом Карен красовался невероятный автомобиль. Клянусь, такое я видел впервые в жизни. – Алекс, как тебе мой джипик? – спросила из машины Карен. Показав мне большую часть груди, она вылезла из особенного джипа. Особенность его заключалась в цвете – розово-перламутровом! Машина блестела, сияла, как реклама в дамском глянцевом журнале. Дама здорово контрастировала с розовым джипом. Фрау Кляйн напялила на себя шифоновый комбинезон изумрудно-зеленого колера, перехваченный на бедрах узким золотым пояском. Комбинезон был, конечно же, полупрозрачным, по вкусу фрау. Создавалась прямо-таки картинка из светской хроники для «Космополитэна». Я и заголовок к картинке придумал: «Босс «Zommer Academy» фрау Кляйн со своим русским другом, знаменитым художником Алексом Мироновым». Фотографы за такой сюжет ещё и приплатили бы! – Дас ист фантастиш, Карен! Дас ист бьютифул кар! – абсолютно искренне заявил я, тут же вспомнив про папин «Запорожец» нелепого цвета пожарной машины. Такую машинку советское государство изволило подарить моему отцу, фронтовику, инвалиду войны. Глаза Карен благодарно засветились. Она ласково погладила пальчиками перламутровый бок джипа. (Тут я взревновал к горе железа.) Но потом она спросила: – А колор, как тебе колор, Алекс? Магст ду ди фарбе? Я сама выбирала! Моя мама, окончившая после войны театрально-художественное училище, где живопись преподавали педагоги, сформировавшиеся еще при «кровавом царском режиме», про цвет джипа фрау Кляйн выразилась бы исключительно по-французски: «Cuisse de numphe effrayee!» Что в переводе с этого образного языка означает «цвет бедра испуганной нимфы». На кой только ляд бедро покрыли маникюрным лаком?! В незабвенные времена Павла I таким-то вот бледно-розовым цветом с легким охристым оттенком красили подкладку военных мундиров. Надо знать, что ткань для офицеров и солдат была по качеству разной. И в солдатском варианте «колор» назывался «цветом ляжки испуганной Машки». Чтобы Карен совсем не съехала с катушек от моих русских объяснений и пояснений, я кивнул ей с улыбкой, что-то пробормотал, а затем сказал, поднапрягши ум в поисках немецких существительных и не забыв ткнуть глагол на положенное второе место в предложении: – Du gefällst mir! Du hast ein tolles Gespür für Farben und Stil! Это означало следующее: «Ты нравишься мне! У тебя классное чувство цвета и стиля!» Далее я благополучно избегал перламутровой темы автомобильного кузова. Фрау Кляйн взглянула на часики, ойкнула и заметила, что до выставки осталось меньше двух часов. – Алекс, мы должны айн вениг торопиться: «Ангар» далеко, на окраине. – Кайн проблем, майне либе! – И я устроился поудобнее в шикарной ее тачке. Айн вениг торопиться?.. Только на широком и длинном сиденье я понял, с чем надо торопиться!.. Она захлопнула дверь. Ее глаза поплыли. Фрау властно притянула меня к себе и покрыла мое лицо, шею, руки жаркими поцелуями, повторяя, как страстную молитву, знакомый глагол и знакомое местоимение: – Ich liebe dich, ich liebe dich, ich liebe dich! Взгляд ее полнился любовной истомой. А еще я высмотрел там собачью преданность. Из глаз фрау катились слезы счастья. – Аlex, main lieber Alex… Ich liebe dich, ich liebe dich, dich, dich, dich!.. Как заведенная, запрограммированная, она быстро расстегивала мои брюки. Потом голова склонилась к низу моего живота… Что я могу сказать? Пророчества гадалки действовали! Роль «русского принца» мне удалась вполне. Правда, я почувствовал себя последней сволочью… Вроде бы Карен всё знает с первой ночи: я женатый мужчина, больше того, многодетный папаша, отец четверых детей… Да и приехал в Германию из России не для половых утех, но ради заработка, ради денег, которые увезу потом в свою семью… Да, Карен всё знает, и нравственная индульгенция на свободные отношения вроде бы получена. Но всё равно перед нею я чувствовал себя мерзко – будто ребенка обманывал! – Дорогая, мы можем опоздать на вернисаж!.. – попытался я прервать немецкую богиню любви и секса, но куда там! Наше соитие, кажется, продолжалось целую вечность. Как в лучших порнофильмах, где важна сама оргия, а не ее финал. Хорошо еще, что мы остались у гаража, не выехали не дорогу. В таком «заведенном» состоянии Карен могла устроить оргию и где-нибудь на пути, у светофора, дожидаясь, пока красный сменится зеленым. – Алекс! Ich kann ohne dich nicht! Я не могу без тебя! Ее лицо смотрело на меня теперь с водительского кресла. Губная помада попала на щёки, подбородок и даже на шею. Вся она светилась счастьем и очень напоминала сейчас «классические» кадры из немецких порнофильмов. Длинные ее волосы спутались, верх комбинезона был распахнут, груди порывисто колыхались в такт неровному дыханию. «Вот такая-то она и поедет на выставку к п%дерастам», – думал я, еле сдерживая смех. «А я-то чем лучше?» – вдруг подумалось мне. – Дорогая, по-моему, самое время принять душ! Но там, в душе, случилось эротическое продолжение того, что было начато в автомобиле французского цвета. Не меньше часа мы с нею сдавали зачет по Камасутре, циркулируя между ванной, кухней и спальней. Вконец обессиленные, мы уснули на необъятных размеров кровати. Зевающая Карен успела еще вызвать такси и заказать пиццу. На выставку опоздать невозможно: вернисаж не советский генсек и гостей непременно дождётся! Мы прибыли в «Ангар» свеженькими, строго одетыми. Со стороны мы, пожалуй, напоминали супружескую пару, вернувшуюся с заводского партийного собрания или из Большого театра, где давали балет «Лебединое озеро» в присутствии членов Политбюро ЦК КПСС.
* * * Ту «голубую» выставку в «Ангаре» я не забуду никогда. Меня, товарища с советским прошлым, поразило там всё: от безграничного содержания до вместительной формы. Вернисаж и вправду размещался в промышленном ангаре, в параллелепипеде с радиусной крышей. Несколько лет тому назад здесь располагался настоящий склад, между высокими стеллажами сновали туда-сюда автопогрузчики, складируя промтовары. Из ангара предприимчивые немецкие герры соорудили картинную галерею, весьма подходившую для выставок разного рода «нетрадиционалов». Вот и сегодня здесь выставлялись художники нетрадиционной ориентации, о чём просто кричало англоязычное название: «Blue Symphony», или, по-нашему, «Голубая симфония». На выставке я встретил и художников из «Zommer Academy». Но кое-чего в просторных залах всё же не хватало. Вернее, кое‑кого. Здесь нельзя было встретить женщин! Кроме двух: Карен и корреспондентки местной газеты. Последняя как раз брала интервью у одного из художников-педагогов академии фрау Кляйн. Тут и там сладко щебетали мужские парочки, обнимающиеся и даже открыто, я бы сказал, показательно, целующиеся взасос. Показательно потому, что они обжимались и целовались под камеры телевизионщиков! Одета голубая публика была кричаще и артистично одновременно. Всё вперемешку: пестрые рубашки, золотые «Роллексы», золотые цепи, в руках – огромные мобильные телефоны с длинными антеннами. И бесконечные разговоры – должно быть, о любви. На выставке, под стальным куполом, стоял радостный гул. Так оно обычно и бывает на вернисажах, когда вместе собираются художники, давно не видевшие собратьев по цеху. Между прочим, п%дерасты и впрямь говорили о любви. – Договариваются о свадебных путешествиях, – шепнула мне на ухо Карен. – В Америке есть храмы, где голубых венчают. Тут я замер с открытым ртом. И закрыл его лишь после того, как нас с Карен обступили и начали знакомиться. – Дас ист айн руссишер малер. Алекс Миронов, – представляюсь я направо и налево, собирая в кучу сознание и вспоминая свой вялый немецкий. Изображая счастливую улыбку, жму мягкие девичьи руки, по какому-то недоразумению принадлежащие мужчинам. Успеваю подумать: не оскорбил ли кого привычным крепким рукопожатием?.. Напротив! После рукопожатий я поймал на себе пару-тройку оценивающих и даже томных взглядов художников, которые противоположному полу предпочитали пол собственный. Чопорные официанты в белом и черном подают с серебряных подносов бокалы с шампанским. Звучит концерт №1 для фортепьяно с оркестром Чайковского. Ах да, Чайковского!.. И я уже знаю, какой скажу тост. Говорить приходится, и я поднимаю бокал с чудесным шампанским. – За любовь! В конце концов, какое им дело, кого люблю я: женщин или… Никаких «или»! Тост мой вызывает в зале гул одобрения. Публика чокается, обнимается и целуется. Отсутствие женщин на этом празднике жизни подтверждало постулат, изложенный в Евангелии от Матфея: все люди – братья! И тут Карен сжимает мой локоть. Оказывается, на вернисаж приехал бургомистр. И сейчас он будет выступать. Вся толпа в «Ангаре», будто по команде, двинулась к импровизированной сцене. И только тут я кое-что заметил. Взглянув поверх лысой головы бургомистра, я чуть не подавился смехом. Из стены, выдвинувшись как бы навстречу зрителям, торчал гигантский эрегированный фаллос. Сию «скульптуру» изготовили из пластификатора, уделив при том внимание мельчайшим анатомическим подробностям. Разумеется, автор работы вложил всю свою голубую душу, всю любовь в это произведение, в эту выдающуюся – в переносном и прямом смысле – часть мужского организма! Куда же направлял ствол сей орган? Оглянувшись, я увидел на противоположной стене зала великанскую задницу, чьи ягодицы напирали на зрителей. Очевидно, зад «слепил» тот же скульптор – и с тою же любовью. Если бы не серьезные лица художников, внимавших каждому слову бургомистра города N, со мной наверняка приключилась бы истерика. Я притворился, будто подавился шампанским, извинился и выскользнул на улицу. Нет, меня не вырвало. На улице меня одолел истерический хохот! Я хохотал, надрывая животик, кланяясь земле, а на меня таращились прохожие и охранники, замершие у шикарных авто, чьи бока сверкали на стоянке перед «Ангаром». Вероятно, я смахивал на рано созревшего школьника четвертого класса, которому учительница на уроке ботаники подробно объяснила процесс опыления при помощи пестика и тычинок. Отсмеявшись и отдышавшись, я вернулся в зал. Теперь я намеревался ознакомиться с каждой работой голубых художников. Взгляд мой зацепился за серию картин, зачем-то развешанных очень низко. Чтобы сии произведения рассмотреть, зрителям приходилось нагибаться и невольно становиться объектами «сексуального перфоманса». К тем, кто созерцал, наклонившись, серию этих работ, подходили желающие, пристраивались сзади и совершали возвратно-поступательные движения. Стоял общий хохот, щелкали затворы фотоаппаратов. Сами же картины как раз не подразумевали участия, так сказать, второго персонажа. Серия называлась «Мастурбация». Автор работ, Кристиан Жерар, в тот момент давал интервью журналистке. Отвечая на вопросы женщины, он пользовался не только словами, но и жестами: оттопыривал спереди брюки и изображал в воздухе двумя пальцами какие-то фигуры, имитирующие вроде бы стрижку ножницами. Меня это «обрезание» заинтриговало; я попросил Карен донести до меня общий смысл сказанного художником. И опять я хохотал! Чтобы не подвести мою Карен, я снова выскочил на улицу. На шести картинах был изображен контурный силуэт обнаженного подростка, предававшегося рукоблудию. Ноу-хау заключалось в следующем: силуэт мальчика художник выложил волосами, срезанными с собственного паха и наклеенными по карандашному рисунку. Согласно замыслу автора, это придавало картинам глубокий философский смысл. Изображая пальцами стрижку, художник с горечью жаловался журналистке, что паховых волос ему не хватило, а потому пришлось недостающие волосы добыть с головы. В свое время первый и последний президент СССР Михаил Горбачев, посмотрев спектакль Марка Захарова «Диктатура совести», где в роли Ленина выступил Олег Янковский, вдруг сказал: «Это пердуха!» Позднее выяснилось, что Михаил Сергеевич имел в виду не последствия употребления внутрь горохового супа, а высокую духовность спектакля, то есть «пир духа». Впрочем, атмосфера на выставке совсем не напоминала пьесу Марка Захарова, зато здорово смахивала на «Ярмарку тщеславия» Теккерея. Взрослые мальчики влюбленно щебетали с другими взрослыми мальчиками о своем, так сказать, о девичьем. Одной из тем было обсуждение величин и форм пенисов. Обнимашки-целовашки, вспышки блицев, шампанское… Официанты едва успевали подносить новые бокалы разгоряченным вином, любовью и успехом выставки п%дерастам. Голубого Чайковского сменили голубые же Элтон Джон и Джордж Майкл. И тут Карен ухитрилась поймать влюбленный взгляд! Но нет, он предназначался не ей. Молодой художник пялился на меня. Однако не решался подойти и познакомиться поближе – и вот нацелился на мою галерейщицу. Карен изобразила сердитое личико. – Алекс, пойдем отсюда, эта голубая коммуна меня допекла! По пути она сообщила новость: завтра в «Zommer Academy» завершается учебный сезон. Потом студенты разъедутся по домам и странам. – Но нам нужно сделать всё возможное, чтобы на следующий год они обязательно снова приехали в академию, – сказала она. – Ты очень понравился студентам, Алекс. Знаешь, они уже записываются к тебе на будущий сезон! Я не знал, что ответить. Если честно, то роль «русского принца» за два месяца лета мне порядком надоела. По натуре я лидер: я привык принимать решения сам. Однако возле Карен я превратился чуть ли не в куклу – в красивый муляж, стал имитатором счастливой семейной жизни. Жизни не своей, а фрау Кляйн. Я был словно игрушкой в чужих, пусть и прекрасных, руках.
* * * – Старикаш, ты удивлен? Плесни-ка мне еще «Чиваса». И пару кубиков льда брось. Спасибо. Так бывает в жизни, – после доброго глотка продолжал я. – Из самых лучших побуждений любящий человек окружает тебя опекой, а она начинает тебя душить. И вместо благодарности ты начинаешь человека тихо ненавидеть. Чем дальше – тем сильнее. Разумеется, кого-то жизненный сценарий с такой любовью, разложенной по полочкам, вполне устроит. Кого-то, но не меня. Впрочем, я не тотчас это понял. Был у меня период внутренней борьбы, было целое сражение с самим собой. Поначалу я принялся себя уговаривать. Алекс, говорил я себе, что ты творишь? Одумайся, пока не поздно. Кто ты в Германии без Карен? Ноль! А твоя семья? Смотри, твоя жена и дети оделись во всё немецкое, красивое и практичное, русский домашний холодильник забит продуктами. Они забыли, что такое полуголодное существование. Не руби сук, на котором сидишь!.. – Слушай Алекс, ты, помнится, рассказывал про Сальвадора Дали и его русскую подружку. Она вроде бы стала для него всем. Как ее там… Галя? – Не Галя, а Гала, с ударением на последний слог. Тут надо кое-что понимать. Подружка, как ты говоришь, появилась в жизни Дали, когда тот находился на грани сумасшествия, был измучен комплексами и непониманием публики. Когда художник увидел ее, его словно током ударило. Она стала для него всем: первой женщиной, музой, моделью, секретарем, менеджером. Он ее боготворил, он поверил в свои силы и благодаря ей стал тем, кем мы его знаем: великим художником! – Ну так за чем дело стало? Может, и Карен – как раз тот случай? Твоя Гала, которая сделает из тебя мировую знаменитость? – Старикаш, в моем романе с Карен есть одно маленькое «но». – Какое же, Алекс? – Я не люблю Карен, а без любви союз невозможен. Имитация же любовных отношений с Карен чревата для меня не подъемом, а творческой импотенцией. Я всегда писал картины как признания в любви своей жене. Жене, не Карен! – Тогда давай выпьем за любовь, Алекс! Пусть рядом с нами будут любимые женщины! – Ты порадовал меня, Старикаш. За это я выпью с превеликим удовольствием! – Итак, чем закончилась твоя германская эпопея, Алекс?
* * * Сезон в «Zommer Academy» завершился. На прощание участники академии устроили грандиозную выставку, куда пригласили родных и друзей, зрителей и галерейщиков. Был грандиозный фуршет, все на радостях напились – и студенты, и преподаватели. Начались танцы: действо это чем-то напоминало карнавал в Венеции, только с ярко выраженным немецким акцентом. Вместо воды рекою лилось пиво. Подвыпившие студенты превратились в продавцов и покупателей: расхаживали по вернисажу и покупали друг у друга работы. На следующий день, когда последняя машина счастливого участника летней сессии 1993 года скрылась за воротами, мы с Карен сидели в обнимку в пустом зале академии. Делились впечатлениями и прикидывали планы на будущий год. Карен намеревалась организовать мою персональную выставку в Музее другого города, Z, пригласить туда прессу, искусствоведов – словом, распиарить меня чуть ли не на всю Германию. – Мои богатые знакомые купят твои работы, Алекс, – внушала она мне. – Не исключено, что и музей захочет приобрести часть твоей коллекции. Ты станешь не только богатым, но и знаменитым! Аlex, mein lieber Alex… Ich liebe dich… Ich liebe dich! Она перешла к действиям: запустила руку мне под рубашку и принялась пощипывать волосы на моей груди. Так она обычно начинала свою игру, когда мы оставались одни. В этот раз, не обнаружив ответной реакции, она убрала руку и погрустнела. – Знаю, Алекс, ты соскучился по своей жене и детям. Я тебя понимаю. Но, пожалуйста, помни: у тебя в Германии тоже есть жена! Немецкая жена, которая тебя очень, очень любит. – Глаза ее наполнились слезами. Задрожавшим голосом она сказала: – Please, don’t forget me, Alex. Please, remember me, Alex. Я обнял ее, поцеловал. Это ее немного успокоило. Но тут глаза ее вспыхнули, она задышала часто-часто, и я понял, что без очередного зачета по Камасутре не обойтись. Когда Карен ушла в спальню, откуда-то сверху внезапно раздался голос генерал-майора Иванченко, командира войсковой части 1578 города Котовска, где я служил когда-то: – Правильное решение приняли, ефрейтор Миронов! Надо соответствовать высшей награде, которую Родина дала вам за надлежащую воинскую дисциплину в данном виде спортивных состязаний. Вы обязаны подтвердить высокое доверие, оказанное вам партией и правительством. – Разрешите приступать к выполнению приказа, товарищ генерал? – Приступайте, товарищ ефрейтор! И не сачковать на тренажере! – Есть не сачковать на тренажере, товарищ генерал-майор! Из спальни вышла голая Карен с двумя бокалами шампанского. Она с удивлением вглядывалась в меня, пытаясь, видимо, понять, кому я отвечаю. – Alex, hast du ein Problem? – Кайн проблем, милая Карен, кайн проблем… Она подала мне бокал с шампанским и взглянула на меня так, как смотрят маньяки. Это означало только одно: Малышка Карен придумала что-то новенькое. – Алекс, ты почему еще одет? – И она надула пухлые губки. – Wir werden jetzt spielen! Я быстро разделся. И не успел ничего сообразить, как она опустилась передо мною на колени, а мое мужское достоинство погрузилось в ее бокал с шампанским. Было немножко щекотно! Пузырьки лопались на нежной коже, что порождало ощущение деликатного массажа. Наконец Карен с видом победительницы достала предмет своего обожания из вина и хищно, плотоядно улыбнулась. – Сегодня вечером это будет мойужин, Алекс! И дама принялась за работу! – Гутен аппетит, Карен! «Этой ночью, товарищ ефрейтор, ты заработал еще один орден!» – сказал я себе, засыпая под утро. Рядом, бормоча что-то и счастливо улыбаясь, спала Карен. Неужели уже завтра я буду дома? Эта мысль меня и поразила, и порадовала. Завернувшись в одеяло, я сладко заснул, предвкушая встречу с родными. Утром Карен встала в хорошем настроении. Пока мы пили кофе, она поделилась своими планами. – Хочу слетать на Бали, покупаться, поваляться на пляже, пожариться на солнышке. Там есть роскошный нудистский пляж, Алекс. Ферштейст ду мих? Там все, и мужчины, и женщины, загорают абсолютно голыми. Понимаешь, Алекс, абсолютно голыми. В России так не бывает, правда ведь? Ты слышишь? «Слышу, слышу!» – захотелось мне ответить тонким голосочком Зайца из мультика «Ну, погоди!» в исполнении Клары Румянцевой. – И если вдруг ты надумаешь прилететь ко мне на зимние каникулы, приглашение я тебе вышлю, кайн проблем! Знай: я буду шоколадного цвета везде, и там тоже! Карен выразительно опустила глаза и распахнула одеяло. Забыл сказать: кофе мы пили в постели. – Дорогая, – сказал я, не желая спорить ни с ней, ни с генералом, – мы опоздаем в аэропорт. Самолет улетит без меня. Нам ведь до Франкфурта пилить два часа в хорошем темпе! – Es ist ausgezeichnet! Алекс, тогда ты останешься со мной в гостинице аэропорта, и у нас будут еще сутки! Карен даже в ладоши захлопала. – Карен, дас ист black humor! – вырвалось у меня. – Это катастрофа! Жена и дети подумают, что я их бросил. Или со мной что-то случилось. Карен запахнула одеяло. Потом завернулась в него, точно не желала больше себя показывать. И с обидой на лице пошла одеваться. До аэропорта во Франкфурте мы оба ехали грустные. Молчали. Каждый думал о своем. Я предвкушал встречу с близкими. Мои чемоданы и сумки распухли от подарков жене и детям. Карен, насупившись и шмыгая носом, сосредоточенно вела свою художественно покрашенную и залакированную машину. В здании аэропорта Малышка, правда, повеселела. Взгляд ее смягчился и внезапно сделался шальным. Она сунула мне во внутренней карман пиджака конверт с фотографиями. –О пожалуйста, дорогой Алекс, майн либер фройнд, не забывай меня! Пожалуйста, помни меня! Каждый день вспоминай, Алекс! – Обещаю, – сказал я в ответ. Мысли мои были уже далеко. И про конверт я тотчас позабыл. И напрасно! Позднее злополучный конверт со снимками чуть не стоил мне жизни. …В аэропорту «Шереметьево», за стеклом зала ожидания аэровокзала я увидел свою семью. И вот мы воссоединились! Жена светилась от счастья, дети наперебой просились на руки и бесконечно щебетали о накопившихся житейских трудностях, которых без папы ну никак не преодолеть! Я, привыкший в Германии прятать свои чувства, едва не разревелся на людях. Я получаю багаж, те самые два чемодана, набитые подарками для семьи. Мы берем такси и едем в Тушино. Домой! Слава богу, безумный сексуальный марафон, сумасшедшая жизнь с «немецкой женой» позади! Наконец-то я приведу в порядок мою бедную голову! Ведь в последнее время с нею творится нечто странное: моим разумом будто владеют два совершенно разных человека, ведущие между собой бесконечные споры… Эти завихрения в голове напоминают мне резную игрушку: два исконно русских персонажа, Медведь и Мужик, сидя на бревнышках, лупят молотками по наковальне. Сдвигаешь верхнее бревнышко к центру – один замахивается, а второй бьет по наковальне, и наоборот. И вот такой-то наковальней, мастерской герра Эбихарта, служит моя бедная головушка! Но есть и экспортный вариант игрушки. Сидят не мишка с мужиком, а два мужика-антагониста, каждый из которых – половинка моего alter ego. Один персонаж (назовем его Художником-Бюргером) толст, богат, хорошо одет. У этого господина вместо кувалды – палка брауншвейгской сырокопченой колбасы. И лупит он ею не наковальню, а второго мужика – Молодого Художника, чьи худые ноги обтягивают дешевые индийские джинсы. Одет он в цветастый ситцевый батник, носит длинные волосы а ля «Битлз», взор его горит. – За все в этой жизни, Алекс, нужно платить! Платить, а не жевать сопли! Тебе же немецким языком сказали: твои дети будут учиться в Сорбонне, а твоя жена будет получать пожизненную пенсию в немецких марках. Твоя карьера, деньги, слава – в Германии, с фрау Кляйн! Бросай жену, забирай детей и лети в Германию, навстречу груди пятого размера! – Ты о чем, Бюргер? – вяло отвечает Молодой. – Какая пенсия, какая, на хрен, Сорбонна? Я же люблю ее! То есть жену. Не фрау. Я без нее жить не смогу. То есть без жены. Она мать моих детей! Бюргер словно и не слышит, лупит и лупит, хрясь да хрясь палкой брауншвейгской сырокопченой – по голове да по худой спине! – Твоя карьера, деньги, слава – в Германии, с фрау Кляйн, обалдуй! Бросай свою жену, забирай детей и лети в Германию! У Молодого уж и лицо разбито, и слезы в два ручья льют… И тут я понимаю, что на меня смотрит не мужик-антагонист, не фрау Кляйн и не какой-нибудь седовласый господин из её богатых знакомых. На меня смотрит жена. Смотрит с умилением, не понимая истинной причины моих слез и думая, конечно, что я растрогался, вернувшись на Родину и оказавшись в объятиях семьи… Машина подъехала к дому. Сейчас вытащу из багажника чемоданы. Занявшись физической работой, я отвлекаюсь наконец от навязчивых диалогов в голове. Скорее в квартиру, в ванную, скорее раздеться и смыть с себя грязь лжи и фальши, а потом… потом спрятаться от себя самого на груди у любимой женщины! Боже, как же хорошо дома! Роль русского принца номер два, роль сексуальной машины а-ля Распутин позади! Я больше не чувствую себя красивым муляжом, который кто-то использует, имитируя счастливую семейную жизнь… Раздеваюсь, отдаю жене пиджак, брюки, не забыв вынуть из кармана пухлую пачку денег: вот, мол, чем я занимался в Германии. Для начала принимаю прохладный душ. И ложусь в ванну, которая наполняется горячей водой. Не хочу ни о чем думать. Это у меня получается. В моей голове, кажется, и пусто, и тихо. Двое, которые долбили в ней, похоже, бросили молотки и ушли на перекур. Спасибо тебе, господи, что прекратил эту муку! Надолго ли? Я и не представляю, насколько пророческим оказался этот вопрос! Надеваю халат – и в спальню! Почти бегом. Ныряю под одеяло. Поскорее ощутить прохладное, всегда пахнущее свежестью после дождя тело жены! Такое родное! Зарыться, закопаться в нем и слушать стук сердца, сердца любимой женщины. Я крепко прижимаюсь к ней всем телом, вдыхаю терпкий запах ее подмышек, всегда волновавший мое воображение, целую ее глаза, губы, шею, грудь. Боже, какая красивая, какая маленькая грудь у моей жены! Машинально задаю себе вопрос: сколько потребуется грудей моей любимой женщины, чтобы набралось на одну большую грудь фрау Кляйн? Зря я затеял эту дурацкую считалку! Включилась телепатическая связь с Германией! На тумбочке верещит домашний телефон. И вся любовная прелюдия мгновенно разрушается. Жена со вздохом снимает трубку. Недолго слушает. Передает мне: – Это тебя. По ее лицу пробегает тень! В трубке я слышу знакомое прерывистое дыхание. В ухо мне льется приторно-мурлыкающий голос Карен: – Аlex, mein lieber Alex! Wie geht es dir? Ich liebe dich… Ich liebe dich… Ich liebe dich… – Кайн проблем, Карен! Кайн проблем! Кажется, я не сказал «майне либе». Или сказал? Перед моими глазами всплывает золотой вибратор, утеха одиноких женщин. Такая штука лежит у Карен под подушкой. И тут я усек свою роль в эту минуту! Это же роль диспетчера в «Сексе по телефону» города N! Боже мой! Не помню, что я сказал еще Малышке Карен, игравшейся с вибратором. Я постарался побыстрее закончить «деловую беседу», говоря что-то о живописи, академических планах и иногда вставляя «Их фертшее нихт», – словом, заглушая своим голосом те звуки, что неслись из телефона. Когда в трубке наконец-то раздались финальные стоны и послышался сдавленный крик Малышки, я с облегчением сказал «ауф видерзеен» и опустил трубку на рычаг. Но этим сцена не окончилась. Будто по команде товарища генерала, в моей голове с яростной силой вновь принялись бить по наковальне два мужика-антагониста. Бюргер опять лупил палкой колбасы Молодого, приговаривая: «Твоя карьера, деньги, слава – в Германии, с фрау Кляйн! Бросай жену!..» Молодой, прикрывая разбитое лицо окровавленными руками, шептал: «Бюргер, скотина ты толстомордая! Ты прекрасно знаешь, что я не люблю Карен. Я не хочу больше быть Rasputin, Russian sex-machine! Не желаю служить красивым муляжом, игрушкой, картинкой для чужой жизни! Хочу быть самим собой, черт подери!» Зря я черта помянул! Парочка в голове устроила настоящую драку и полный кавардак в моей бедной головушке. Меня вдруг осенило. Выпить водки! Если я сейчас же не выпью водки, я просто сойду с ума! И путь мой ляжет тогда не к успеху, какому бы то ни было, а в психушку! Накинув на голое тело халат и массируя пальцами виски, я, как древний старикан, страдающий от жутких головных болей, поплелся на кухню. Есть ли там бутылка? – Говоришь, картинка для чужой жизни?.. – прошептал я на кухне. Конверт с фотографиями! Конверт, который подарила мне на память Малышка Карен, заявив: «О пожалуйста, дорогой Алекс, майн либер фройнд, не забы- вай меня! Пожалуйста, помни меня! Каждый день вспоминай, Алекс!» Каждый не каждый, но немую сцену на кухне я помню до сих пор, хотя с того дня минуло больше четверти века. На обеденном столе лежали фотографии, вынутые из конверта. На снимках были запечатлены самые пикантные моменты из порнофильмов. Приглядевшись, я узнал эти «порнофильмы»: их героем и героиней были Малышка Карен и я, многодетный отец, любящий муж и прекрасный семьянин собственной персоной! Не то голос генерала, не то голос Бюргера откуда-то сверху сообщил: – Так-то вот, дорогой Алекс! Не надо было тебе считать, сколько потребуется грудей твоей любимой женщины, чтобы получить одну грудь фрау Кляйн! Глядишь, и пронесло бы… Не пронесло бы! Аннушка уже разлила подсолнечное масло… Стоп, это не отсюда. Да как же фрау Кляйн сподобилась мне такое подсунуть? «Слава богу, я не партийный!» – подумал я, вспомнив одновременно и партию, и бога. – Ну и сволочь ты, Миронов! – бросила жена, прикуривая сигарету от сигареты. Руки ее тряслись. – Уж от кого-кого, а от тебя я такой подлянки не ожидала! Если еще раз поедешь в Германию – разведусь и детей заберу. – Никуда я не поеду! – сказал я. Почувствовав в моем голосе неуверенность, жена ответила: – Такой ценой мне деньги и подарки от тебя не нужны. Завтра же едем в деревню. Бабулёк уже третий день без городских продуктов кукует, нас ждет. С утра сходим на рынок, затаримся и поедем. Ответить я не сумел. В эту минуту Бюргер и Молодой с такой силой принялись лупить по наковальне, то есть по моей голове, что от звонкого гула волю мою парализовало. По счастью, бутылка на кухне нашлась. Я налил себе полстакана водки и выпил. Не закусывая. Хотелось забыться. И уснуть. А вдруг утром этот кошмар развеется? Потом я доплелся до спальни и рухнул на пустое семейное ложе. От водки стало только хуже. Голова теперь раскалывалась точно спелый арбуз в руках у Бегемота из «Ну, погоди!» Жена спала в детской. Телефон звонил не переставая. Понимая, что звонит Карен, я выдернул провод из розетки. Перед тем как заснуть, я вдруг осознал: Карен подстроила это нарочно! Она четко понимала: разговора о разводе с женой сам я никогда не заведу. Малышка решила, что моя жена, узнав о немецких гулянках мужа, сама подаст на развод. И я, как созревшее яблоко, сам упаду в крепкие объятия расчетливой немецкой красотки! И опять Бюргер принялся дубасить Молодого брауншвейгской колбасой по щекам! – Запомни, Алекс, – приговаривал он, – чем хуже твое положение здесь, в России, тем лучше оно покажется тебе в Германии! Карьера, деньги, слава – всё там, на родной немецкой сторонке, с милой фрау Кляйн в постели! Бросай свою жену, забирай детей и лети – фрау Кляйн ждет тебя с распростертыми объятиями. – Какой еще родной немецкой сторонке?.. – слышу я свое бормотанье. Решительно, мне надо выспаться. Дорога с утра предстоит трудная, долгая. Купленная у родственника вазовская «семерка» дышит на ладан. Это тебе не джип фрау Кляйн… А тут еще два обалдуя лупят друг дружку в голове! Эх, придется еще выпить водки! Дернув еще полстаканчика, я возвращаюсь в спальню и падаю на одинокое семейное ложе. Под утро снится мне сон. Наверное, вещий. Будто бы купили мы с женой на рынке продукты, погрузили в багажник. Дети уселись на заднее сиденье. «Семерка» тронулась в путь-дорогу. И стал я за рулем засыпать. А жена мне и говорит: – Не спи, Алекс! Видишь, дорога раздваивается, а посередине горюч камень лежит? Выйди и посмотри, что на нем написано! Остановил я машину. Подошел к камню. А на нем две стрелки нарисованы: направо – в деревню, 437 км, налево – в Германию, 5.617 км. Стою я и размышляю. И вдруг из-за камня выскакивает Карен, а на голове у нее маленькие рожки торчат. Хватает фрау меня за руку и приговаривает: – Алекс, майн либер Алекс! Их либе дих! Ком цу мир! Видя такое немецкое непотребство возле русского камня, из машины выскакивает моя жена. Хватает меня за свободную руку и кричит: – Лешенька, вставай, в деревню надо ехать, бабуля ждет! Что такое? Не может быть! И тут я просыпаюсь. Продираю глаза. Надо мною склонилась жена. – Лешенька, вставай, в деревню надо ехать, бабуля ждет! Привожу себя в божеский вид: чищу зубы, жую ложками растворимый кофе: отбить бы запах алкоголя да взбодриться! Лезу под душ, пускаю холодную воду. Холодные струи приносят облегчение и ещё кое-что. В посвежевшем мозгу очухиваются двое… пардон, нет, очухивается лишь один – Бюргер. Он добил-таки Молодого. Вдобавок меня отчего-то одолевает страх: деньги скоро закончатся, тогда что я буду делать один в Москве? Без Карен? Остатки моей воли утекают в слив вместе с водой. Меня охватывает паника, мысли в голове путаются, меня знобит, как гриппозного. А потом я ощущаю себя злым Каем, героем сказки о Снежной Королеве, которая превратила его сердце в ледышку. Малодушие – вот что это такое. Я отдаюсь безвольному потоку. Я мысленно переношусь в Германию, в уютный замок Снежной Королевы. То есть фрау Кляйн. Какое же это счастье: ни за что не отвечать, вкусно кушать, красиво одеваться, полоскать член в шампанском, предаваться изощренным любовным утехам, ходить на светские вечеринки! Эх, стать бы снова любимой игрушкой Малышки Карен! И пусть обо мне думают, как об эдаком русском мачо, новом Распутине, секс-машине из России! Жена сама садится за руль. Разбуженные раным-рано детки вповалку засыпают на заднем сиденье. Начинается долгий путь в родную деревню. Долог путь не только из-за расстояния. Приходится ехать медленно: дороги разбиты и выглядят будто в Северном Вьетнаме, по которому прошлись ковровыми бомбардировками американские Б-52. Вдобавок старая советская «семерка» – совсем не немецкий «Мерседес». И у нее запросто может что-то отвалиться. Двигатель может заглохнуть. Запчастей по пути не купишь, автосервисов в глуши не встретишь. Словом, путешествие не просто безрадостное, а еще и рискованное. И опять я в своих фантазиях переношусь в богатое царство Снежной Королевы в немецком исполнении – с широкими автобанами, шикарными машинами и Малышкой Карен с теплыми грудями, между которыми я могу запросто вложить голову. Не предательство ли – думать о таком? Случай на дороге возвращает мне осознание действительности. Машина словно натыкается на что-то. Пробито переднее правое колесо – мы чудом не улетели в овраг! Трясущиеся руки жены все еще обнимают руль. Я лезу в багажник за домкратом и запаской. Думаю, о том, что было бы, если б машина полетела в овраг… И тут ко мне возвращается воля. Даже Бюргер в моей голове отбрасывает в сторону палку брауншвейгской колбасы и начинает хлестать Молодого по щекам, приводя того в чувство. Я сливаюсь с Молодым, Бюргер пропадает следом за колбасой, а ко мне возвращается уверенность нормального мужчины из России, для которого смена колеса на дороге – дело привычное. За Угличем, за плотиной, когда до деревни, если верить знаку, оставалось 128 км, отказал вентилятор. Начал перегреваться перебранный недавно бензонасос: он подавал топливо в двигатель толчками, порциями. Остановив машину возле огромной лужи, я намочил в воде носовой платок, накинул его сверху на горячую крышку бензонасоса. Чтобы бензонасос не перегревался, а топливо в двигатель поступало равномерно, я закрыл капот не до конца, вставил в щель обломок березовой ветки. Кусок алюминиевого провода, который нашелся тут же, на дороге, страхует капот от открывания на ходу. Так и ездим! Не Германия! Остаток пути прошел тоже не без приключений. На въезде в деревню «семерка» застряла в большой яме, залитой водой. Объехать ее не объедешь – вот я и сел. Я сбегал за сельским соседом. Пообещал поставить бутылку. И мы вдвоем, поднатужившись, вытолкнули «семерку» на твердую поверхность. Вот мы и дома! Заслышав шум подъезжающей машины, бабуля выходит за калитку. Вытирает перепачканные землей руки о передник. «Картошку полола, наверное», – мелькает в моей голове. Обнимаемся. Целуемся. Олдюшка, наш любимый пес породы колли, радостно лая, выбегает навстречу. Голодный, он тыкается острым лисьим носом нам в руки, одежду. Заспанные дети, как горох, высыпаются из машины. Бегут к Бабулику и Олдюшке. Открываю багажник и тащу сумки с продуктами и подарками в избу. Большая русская печь, занимающая треть избы, пышет жаром, в открытой арочной пасти томятся большой чугунок с наваристыми щами и чугунок поменьше, с ярко-желтой пшенной кашей с оранжевыми кусочками ароматной тыквы. О, деревенский дом! Это первая наша с женой недвижимость, купленная еще в советские годы. Столетний дом, перевезенный из зоны затопления до войны. К нему пристроены коровник и дровяник. По вечерам, когда во всех восьми окнах горит свет, дом напоминает гигантский корабль, вытащенный из воды на землю и плывущий среди кустов терновника и черемухи под вечерние рулады соловьев. Русские красоты? Не тут-то было! В моей голове тотчас ожил Бюргер – и мощным колбасным ударом послал в нокаут Молодого. – Немецкий коттедж у фрау Кляйн! – взорвался вопль Бюргера в моем мозгу. – Как смеешь ты сравнивать с ним эту деревенскую развалюху? Хохот Бюргера вогнал меня в хандру. Вся прелесть деревни исчезла, вспомнились разбитая дорога, проколотое колесо, яма и проволока вместо автосервиса… Я снова затосковал по Германии, по сытому и налаженному быту, по работе со студентами в «Zommer Academy» и по возбуждающим прелестям Малышки Карен. – Это не жизнь, Алекс! – додавливал меня Бюргер. – Твоя судьба, карьера, деньги и слава – в Германии! Сколько можно тебе повторять? Ферштейст ду? Только в Германии ты достигнешь всего под мудрым руководством фрау Кляйн! Ты покоришь весь мир! Очнулся было Молодой, но тут же получил палкой колбасы по носу. На помощь мне пришла верная водка. Прихватив поллитровку, я спустился к реке. Чудесная река Сить! Совсем недавно, в «догерманский период», я рассказывал друзьям и знакомым про медвежий угол в Конюхово, в селе, утопающем в разнотравье, окруженном лесными чащами. Здесь я впервые услышал ту тишину, которой никогда не бывает в городе. Тишину звенящую, городскому уху непривычную. А иной раз сквозь километры доносился шум работающего в поле комбайна или трактора. Голубое море цветущего льна плескалось до горизонта. Деревенские мужики, еще полные сил, загорелые, работящие, не падали духом. Не брали их ни фальшивая водка, ни дикие гайдаровские реформы, сравнимые с потерями в Великую Отечественную. Здесь, в тот же «догерманский период», раздевшись догола, как Адам и Ева в Эдемском саду, мы с женою бродили парой вдоль песчаной отмели Сити. Обходили серебряные скелеты корневищ мертвых деревьев, напоминавших диковинных морских чудовищ, выползших на берег. Солнце бабьего лета напоследок одаривало теплом увядающую природу. Предаваясь любовной страсти, мы с женою сливались в гармонии с природой. И дети наши были зачаты в любви и счастье. Окруженные родительской заботой, они росли спокойно и гармонично, радуя нас своими первыми достижениями и успехами. – Когда это было? Быльем поросло! – рявкнул в мозгу Бюргер. – Дети не нуждаются в твоей опеке. Что тебя здесь держит, Алекс? В этой чаще? Давай в аэропорт – и дуй в Германию! – Алекс, не слушай толстомордого! – возопил Молодой. – Ты предашь свою любовь! Свою жену, своих детей! Предашь себя! Точный, отработанный боковой удар в челюсть свалил Молодого. – Сопляк, кого ты учишь жить? – Бюргер сплюнул на неподвижное тело Молодого. У того изо рта текла кровь. – Алекс, не будь идиотом, дуй в Германию. Я ведь тебе покоя не дам. И давай опять молотить по наковальне! Боль в голове стала невыносимой – казалось, черепушка вот-вот лопнет, на кусочки, на осколочки разлетится. Слезы водопадом хлынули из глаз. Не то от боли, не то от жалости к самому себе! Я сунул горлышко бутылки в рот и выдул всю водку из горлышка. Какое-то время не мог дышать. Затем, придя в себя, не спеша разделся, вошел в воду. Помню странное ощущение нереальности происходящего: я будто раздвоился; одно мое «я» решило меня погрузить на дно и утопить; второе хладнокровно глядело со стороны: сдрейфит первое или нет… Прогретая на солнце вода не принесла облегчения. Разламывающая черепную коробку боль еще больше усилилась. Пора кончать с этим, мелькнула мысль. Я поплыл, выгреб на середину реки, как бы заранее отрезая себе путь обратно. Место что надо: глубина хорошая, до берега далеко… Теперь надо как следует погрузиться. Не дрейфь, Алекс! Инстинктивно задержав дыхание, я нырнул и стал усиленно работать руками, стараясь уйти под воду как можно глубже. Теплая поверхностная вода сменилась прохладной, отчего мне сделалось как-то легче. Когда же прохлада сменилась на глубине холодом, почти ледяным холодом, меня охватила эйфория. В душе вспыхнуло вдруг чувство безграничного, вселенского счастья – безудержной любви к близким, прощение всех и вся! И невыносимая головная боль вмиг пропала. А с очищением от боли вернулось и желание жить. Господи, как жить-то хочется! С этой мыслью из мальчика Кая с ледяным сердцем я вдруг превратился в нормального русского мужика, любящего жену, детей и верящего в свои силы… Только б воздуха в легких хватило! На поверхность реки меня выплюнуло будто пробкой. Отдышавшись, отлежавшись на спине, все еще пребывая в сказочной эйфории, я погреб потихоньку к берегу. Решение утопиться казалось мне теперь малодушным и достойным презрения. На четвереньках, будто собачка, не веря, что всё уже позади, с трудом ориентируясь в пространстве, я прополз по мокрому песку, добрался до сухого берега и уткнулся в прогретый солнцем песок. Дыхание рвало легкие, сердце бешено колотилось… Боковым зрением я заметил плывущий по реке прогулочный катер. На его верхней палубе были накрыты столы: там поздравляли новобрачных, там поднимали бокалы. Из динамиков плыла мелодия «Индейского лета», пел Джо Дассен. По щекам моим стекала речная вода, стекали и слёзы. Ручейки очищения! Сквозь слезы я видел с трудом, а потому катер походил на какой-то дивный мираж. Бархатный тембр Джо Дассена дарил удивительное чувство уверенности, как бы обещал: друг, всё можно исправить, любовь можно вернуть! Можно сделать так, что вернется всё, что объединяло нас двоих шестнадцать лет назад, когда мы, совершенно голые и бесконечно счастливые, бродили по песчаной отмели Сити той осенью, тем давно забытым, но таким близким индейским летом 1981 года!
* * * – Алекс, ну ты даешь! Мелкого угля, но много! Я аж прослезился, словно фильм посмотрел. Ну как в детстве, в пионерском лагере… «Последний дюйм» называется… Выполз он из воды… На четвереньках… – Старикаш, но меня, слава богу, никто не покусал, у нас акулы в Сити пока не водятся. Холодно – это верно. И зимой лед – до метра в толщину. А в фильме малец тащит батю своего, летчика Бена Энсли, покусанного акулой… – А песня? Песню помнишь, Алекс? Нас тогда слова потрясли: Тяжелым басом гремит фугас Ударил фонтан огня… – Конечно, помню! А Боб Кеннеди пустился в пляс: Какое мне дело до всех до вас? А вам – до меня! – Слушай, Алекс, классные фильмы тогда снимали! – Ну да, Старикаш, и трава была зеленее, и небо голубее, а девочки – моложе… – В бутылке еще осталось нам по разу причаститься? – Осталось, Алекс, осталось! Как раз по пять капель со стариком Хэнком! – Разливай, Старикаш!
Улыбка младшего лейтенанта
Война в одинаковой мере облагает данью и мужчин и женщин, но только с одних взимает кровь, а с других – слезы. Уильям Теккерей «Языком» оказался немецкий ефрейтор. Его оглушили, сунули в рот кляп, а потом, бесчувственного, поволокли в тыл. Немца протащили не одну сотню метров, но потом пришлось его успокоить навечно. Случилась беда: Петрович подорвался на пэпээмке. Тут не до «языка»: поскорей бы эвакуировать раненого комвзвода в тыл. Младший лейтенант Анатолий Миронов лежал неподвижно, уткнувшись лицом в снежную кашу. Разведчики осторожно перевернули раненого на спину и разом охнули. Осколки немецкой противопехотной мины посекли командиру левую ногу, пах и живот. Леха приложил ухо к груди взводного. – Дышит? – подал из темноты голос второй разведчик, Николай. – Дышит, дышит! – Алексей оторвал голову от груди Анатолия. – И перевязать-то нечем! Слушай, может, у немчуры что-нибудь найдется? «Язык» с перерезанным горлом и с кляпом во рту лежал рядом. Лицо его припорошил снежок. Снег на щеках и на лбу покойника не таял, а накапливался, хороня тело под сугробом. Ножом Алексей разрезал ремни, опоясывающие скатку, и развернул зеленое немецкое одеяло. Нарезав одеяло на ленты, разведчики распороли маскхалат раненого и перевязали его ногу до колена. – Самое главное, кости целы, артерия не задета. А в медсанбате вылечат, там не таких с того света возвращали! Подпихнув под раненого немецкую плащ-палатку, бойцы в положении лежа усиленно заработали руками и ногами. Очухавшиеся немцы лупили трассирующими пулями поверх голов ползущих. «Трассеры» роем светлячков уходили в черное январское небо. От рывков, которыми сопровождалось продвижение самодеятельного санобоза, к Петровичу вернулось сознание. Впрочем, ненадолго: сказалась потеря крови. Больше всего пострадала от мины ступня. Как-то глупо получилось с этой миной: вроде бы ребята из саперного обещали нормальный проход шириною в метр, не меньше, да и вешки поставили. Сам виноват! Не стоило церемониться с этим фрицем, тащить его на себе. Дождались бы, пока он придет в себя, и заставили бы ползти в тыл своим ходом. Но как бы не так! Уж больно крепко Николай приложил врага прикладом. Сколько потом разведчики не шлепали по щекам «языка», стараясь привести того в чувство, – всё без толку. Хлипким оказался! Пропитавшаяся кровью Петровича плащ-палатка на морозе заиндевела, затвердела и шуршала по снегу, как фанера. Санитарный обоз ускорился. Медленно, но верно разведчики приближались к переднему краю своей линии обороны.
Напряжение, долгое время охватывавшее когтистыми лапами сознание тяжелораненого, вдруг улетучилось, схлынуло, подарив офицеру небывалое ощущение полета и восторга. Где это он? У речки! С разбегу, задержав дыхание, он ныряет в прохладную глубину затона. В сознании вспыхивает: «Надо проверить раколовку». Раков много, они окружают его, увеличиваясь в размерах, шевеля усами. Но что происходит? Раки торжественно приступают к пиршеству, откусывают кусочек за кусочком от тела купальщика. Крупный рак (несомненно, вождь этой подводной зеленовато-серо-коричневой банды) напрягся и оторвал-таки солидный кусок, отхватил ступню. Торжествуя, поднял клешню с добычей, вокруг которой зацвели алые разводы. В покалеченную ногу словно тыкали пылающими пиками. Где-то поблизости должна быть мама… – Ма-ма!!! Мамочка!!! Спаси меня-я-я-а!!! Нет, он не кричит. Из пересохшего горла вырывается какой-то птичий клёкот. Мамы нет, а раки атакуют. Щелкая стальными клешнями, они режут тело на части. Боль становится еще сильнее. Разве такое возможно? Никто не в силах вынести подобных страданий! Услышав стоны командира, разведчики прекратили ползти. Тот, что помоложе, достал фляжку с разбавленным спиртом. Приподнял голову младшего лейтенанта. И мелкими порциями, раз за разом, влил в глотку раненого огненную жидкость. Раки бросились отступать. Нет, это не раки. Вождь раков оказался кипящим на костре котелком. Или не котелком? Кажется, Петрович обжегся. Он замотал головой, отталкивая флягу. И тотчас отключился.
Им, деревенским мальчишкам, взрослые охотно доверяли ночной выпас лошадей. Попоив коней на отмели, ребята оставляли их пастись тут же, на берегу. Лошади – животные умные, им ребячий догляд не нужен. Какое же это было наслаждение: печеная картошечка на углях, посыпанная крупными кристалликами соли, хруст разламывающихся раковых панцирей, за которыми пряталось нежнейшее мясо! Пьянящий запах цветущего клевера прохладными волнами накатывал на собравшихся у костра деревенских мальчишек, а ультрамарин летнего неба на востоке разбавляли робкие краски восходящего солнца.
Счастье кончилось враз. Мать получила похоронку. Петра, ее мужа и отца Толи, завалило на шахте. Надо ехать, забирать тело. Деньги на дорогу пришлось занимать у богатой соседки. Позднее ей достался их дом. Дом – сказано громко. Обыкновенная деревенская избенка. На скорую руку Петр срубил ее после свадьбы. Помыкавшись и не найдя работы по душе в родной деревне, он рискнул и отправился на угольные разработки. Там обещали хороший заработок. Похороны отца Анатолий помнит смутно. Вот фигура матери. Женщина в черном сурово поджимает сухие губы. Гроб, обтянутый кумачом. Председатель колхоза произносит речь. На сороковой день – поминки. И вот Толя и мать едут на телеге, запряженной деревенской Мартой. Путь их лежит до ближайшей железнодорожной станции. В деревне, перед отъездом, держа поводья, местный механизатор Иван Кузьмич уговаривал молодую вдову: – Смотри, Мария, может, все-таки останешься? Петра не вернуть, а мальца твоего я усыновлю. Мне работящая хозяйка во как нужна! Да и женщина ты видная, молодая, красивая! Мария глядела куда-то в пространство невидящим взором. Слова Кузьмича нисколько не трогали ее. Сознание вдовы сжалось, казалось, до внутреннего хруста. Пальцы побелели, как у мертвой. Как же так произошло с Петенькой? Люди говорили, что деревянные опоры не выдержали, обвалились. Погибли все, кто был в разрезе. Говорили, что люди не мучились: смертушка забрала их сразу. Она вспомнила большой холщовый мешок, пахнувший хлоркой, с биркой у завязок. Кажется, там были его ноги. Ей посоветовали мешок не открывать, а хоронить покойного в закрытом гробу. Мария вспоминает, как расписывалась в двух ведомостях. В одной – о получении тела, в другой – о получении вспомоществования. Этих денежек и на гроб едва хватило!
– Стой! Кто идет? Стрелять буду! – Свои! – Пароль! Разведчики называют пароль. Потом объясняют: – Командир взвода, Петрович, на мине подорвался. В медсанбат эвакуируем. – Жаль, молодой парнишка!.. Ему бы жить да жить… – Да ничего, вроде живой. Правда, крови много потерял, пока тащили.
Стараясь не раскачивать плащ-палатку с тяжелораненым, разведчики спустились в траншею. По ходам сообщения добрались до медсанбата. – Что у вас? – Подполковник медсанчасти вышел разведчикам навстречу, затягиваясь самокруткой. Его халат покрывали бурые пятна. Марлевая повязка закрывала половину докторского лица. – Осколочное, на пэпээме подорвался! Подполковник нахмурился. Строгим голосом, не терпящим пререканий, приказал: – Быстро раненого на носилки! Награды и документы у него заберите. У дежурного разведчики зарегистрировали тяжелораненого: ФИО, звание, номер части и подразделения. Двое в последний раз взглянули на своего командира.
Солдатики в белых халатах, накинутых поверх бушлатов, подхватили носилки с Петровичем и скрылись в недрах полевого госпиталя. – Раздеть! Раны промыть! Скажу, когда стол освободится! – Подполковник бросил на бойцов усталый взгляд. – Поторапливайтесь, лейтенант наверняка много крови потерял. Медлить нельзя. Как скажу – сразу на стол.
В помещении госпиталя было жарко. Раны снова напомнили о себе пульсирующей болью. Петрович услышал собственный стон. Едва ворочая распухшим языком, прошелестел: – Воды, братцы… Один медбрат, кромсавший ножницами маскхалат и гимнастерку, своего занятия не прервал. За водой сбегал второй. – Перед операцией много воды нельзя, – объяснил он Петровичу. Ему смочили влажной марлей губы и влили в рот несколько столовых ложек воды. Он лежал на операционном столе голый, прикрытый лишь коротенькой простынкой. С ран на животе и в паху смыли запекшуюся кровь, и страшными они не казались. Но вот левая нога… Синюшная, с ядовитой прозеленью, в клочьях кожи, свисавшей с голени, она давала разительный контраст с правой ногой, чистой и белой. Подполковник прищурился. – Гангрена! От обморожения? Не имеет значения. Ткани омертвели. Готовьте инструменты, будем ампутировать. Анестезия… Дайте-ка ему стакан разбавленного спирта. Свяжите руки. В рот вставьте палочку, не то зубная эмаль треснет. Стакан спирта, поднесенный медсестричкой, сделал свое дело. Запах женских волос, коснувшихся щеки, запах трофейных духов напомнил ему один безумный поступок, за который, ежели вспомнить законы военного времени, его, командира взвода, снайпера, разведчика, награжденного двумя медалями «За отвагу» и медалью «За боевые заслуги», полагалось бы разжаловать в рядовые и лишить наград, а то и расстрелять…
Прокручивая эту сцену в голове в сотый раз, разведчик задавался вопросом: откуда там взялась фрау с коляской? А в коляске мирно посапывал ребенок… Не задумываясь, отработанным движением левой руки Петрович зажал немке рот, а правой выхватил НР-40 (нож разведчика), готовясь одним взмахом перерезать ей горло. И тут его привычное движение, доведенное до автоматизма, словно остановило что-то. Мягкость женской кожи, близость тела – вот что. В следующее мгновение он убрал нож и, будто мальчишка, уткнулся в беззащитный женский затылок, вдыхая пьянящий запах волос. О, именно так пахла учительница немецкого языка в 6-м классе, Амалия Рудольфовна Вагнер! Однажды, выполняя у школьной доски задание, Толя мелом написал: «Der Bleistift», карандаш по-немецки. Амалия Рудольфовна подошла к нему совсем-совсем близко, потрепала по щеке и радостно проговорила: «Gut! Sehr gut, Anatol!» Он едва не потерял сознание от тембра ее голоса, от прикосновения ее руки, от запаха волос, белоснежной кофточки и кружевного жабо. Пошатываясь, мальчик, как слепой, не глядя по сторонам, вернулся за парту, не слыша смешков одноклассников. Прозвенел звонок. Побросав учебники в портфели, школьники выскочили на перемену. В коридоре состоялось театральное представление. После урока немецкого каждый мальчишка считал своим долгом подойти к Толе и потрепать по щеке. А затем заявить с учительской интонацией: «Гут, Анатоль, зер гут!» Дальше прочих зашел Саня Коношенко. Он тыкал в Толину грудь пальцем, повторяя: «Блядский штифт, блядский штифт, блядский штифт!» И эта нелепая ругань приводила одноклассников в неописуемый восторг. Однако на типов вроде Сани укорот у Толи имелся. Коротким ударом под дых он заставил обидчика замолчать. Тот согнулся пополам и повалился на пол.
Коляска с ребенком откатилась и остановилась у фонарного столба. Руки снайпера судорожно шарили по женской одежде. Где эти чертовы застежки, крючки, пуговицы… Мужское естество, соскучившееся за три военных года по женской ласке, воспрянуло с такою силою, что Петрович утратил над собою контроль. Им руководил теперь исключительно инстинкт самца. Разведчик сорвал наконец с немки одежду. Когда всё между ними кончилось, он попытался собрать остатки затуманенного разума. В этот момент на соседней улице грохнул одиночный выстрел, затем второй. В ответ полоснула автоматная очередь. Это привело военного в чувство. Он помог женщине одеться, подал разбросанное по тротуару белье. Офицер сгорал от стыда и гордился собой одновременно… Оружие! Петрович поднял брошенный в порыве страсти ППШ и наконец вернул себе облик командира взвода.
Хирургический конвейер в госпитале не останавливался ни на минуту. Ящик от 130-миллиметровых снарядов, служивший контейнером для ампутированных конечностей, был полон с горкой. Утром, обходя раненых, подполковник медицинской службы задержал взгляд на спящем младшем лейтенанте. На том самом, которому вчера ампутировали ступню. Офицер улыбался во сне. «Наверное, от наркоза не отошел», – подумал врач. – Пускай спит, культю позже обработаем, – распорядился подполковник.
Синдром поручика Ржевского
Секс без любви – пустая забава, но среди пустых забав едва ли не самая лучшая. Вуди Ален 1. Интерьер. московская квартира. гостиная. вечер
Гостиная выдержана в классическом стиле. дорогая итальянская мебель. письменный стол. угловой кожаный диван. напротив дивана, в нише итальянской стенки – большой плазменный телевизор. чуть сбоку, у окна стоит мольберт с незаконченной картиной. на ней изображена полуобнаженная женщина, лежащая на диване. Дизайнер по интерьерам, художник Алексей Нарциссов возвращается домой. Он измучен после визита на объект: устал от ругани со строителями, с прорабом, от стояния в пробках на МКАД. Наливает кофе, усаживается на диван и включает телевизор. Щелкает пультом, перебирая каналы. Неожиданно натыкается на передачу о строительстве жилого дома способом 3D печати. Алексей Нарциссов(VO) Черт возьми, какие молодцы эти китайцы, опять впереди планеты всей! Ни с подрядчиками ругани, ни с заказчиком. Сплошная экономия сил – и моральных, и физических. Нарисовал картинку, утвердил у клиента – и вперед! Жаль, у нас этого нет. А если будет, то когда? Когда рак на горе свистнет? Ведь 3D-принтер откатов не дает, а это означает автоматическое исключение из процесса «слуг народа». Стало быть, эти господа будут всячески препятствовать техническому прогрессу. (Звонит мобильный.) Алексей Нарциссов Да, дорогая! Ты в театре? Репетиция? Ага, завтра первый прогон, придешь поздно… Понял, дверь на защелку не закрывать. Да, да, не забуду! Алексей Нарциссов(VO) (Смотрит на незаконченную работу.) Да, пожалуй, Ирен права. Не баба, а робот какой-то получился. С телом все в порядке, а вот взгляд какой-то неживой, механический, что ли… (Решает прилечь на диван и вдруг засыпает. Во сне попадает в 2030 год.) Алексей Нарциссов(VO) (Смотрит на обнаженную натурщицу.) …и красное пятно в том месте, где должно быть сердце, запульсировало. Слышится «морзянка», отдаленно напоминающая сигнал бедствия. SOS! SOS! SOS! (Трясет натурщицу. Мелькает мысль… Она в коме! Надо вызывать «скорую»!) (Берет в руки мобильный.) Алексей Нарциссов «Скорая андроидная помощь»? Голос за кадром Слушаем вас! Что случилось? Алексей Нарциссов Тут девушке плохо! Голос за кадром Что с ней? Алексей Нарциссов (Прижимает телефон к уху.) У неё батарея разряжена. Она в коме. В области сердца пульсирует красное пятно, морзянка выдает SOS! Нужна ваша помощь! Голос за кадром Выезжаем! Диктуйте адрес! Алексей Нарциссов (Диктует: Гайдаровский тупик, дом 21. Смотрит на часы.) Дождусь айболитов, и на встречу к клиенту. Можно еще перекусить успеть. За окном слышится сирена «Скорой андроидной помощи». (Звонок в дверь.) Алексей Нарциссов (Открывает входную дверь.) Голос за кадром «Скорую андроидную» вызывали? Алексей Нарциссов (Пропускает в прихожую санитаров в белых халатах, на которых спереди, на груди, чернеет большая буква «А», с а правого бока краснеет маленький крест.) Вызывали, вызывали! Санитар №1 (вопросительно) Где больная? Алексей Нарциссов (Указывает рукой дорогу.) В спальне лежит, болезная. Санитар №1 (снисходительно) Разберемся! Не первый год замужем! (Берут носилки и заходят в спальню.) Санитар №1 (с нотками превосходства) К бабке не ходи: предсексуальный синдром поручика Ржевского! Алексей Нарциссов (удивленно) Не понял, а поручик Ржевский откуда взялся? Санитар №1 (с нотками превосходства) Батенька, вы интимную близость ей предлагали? Алексей Нарциссов (удивленно) Конечно, предлагал. Тело у неё роскошное, такое и Аристиду Майолю не по плечу! Санитар №2 (поднимая брови) А это, простите, кто? Сутенер? Алексей Нарциссов (с легким презрением) Это, батенька, известный французский скульптор двадцатого столетия. Обнаженных французских крестьянок лепил. Знать бы надо – полезно для общего гуманитарного развития! Санитар №2 (примирительно) Ладно, пакуем девушку. У нас, знаете ли, таких вызовов с десяток каждый день. Это устаревшая модель. Вы что, не в курсе? В эту модель забыли поставить интимную опцию. Вот потому-то эти куколки, будто взаправдашние барышни, и падают в обморок. Стоит лишь о близости заговорить – всё, привет, кома, как вы говорите. Предохранители горят. Иначе бы мозги у девушки расплавились. (Санитары укладывают коматозницу на носилки. Наготу её прикрывают простыней.) Санитар №2 (устало) Мы после ночной смены, знаете ли. Едва на ногах стоим. Куда доставить вещи, сообщим через SMS. (Уходят.) 2. Интерьер. квартира художника. кухня. утро За барной стойкой, примыкающей к обеденному столу, сидит Алексей и пьет кофе. В правой руке кружка, в левой – телефон. Алексей Нарциссов (Прижимает трубку к левому уху и отхлебывает из кружки.) «Фортуна-беспилотник»? Голос за кадром (говорит приятным женским голосом) «Фортуна-беспилотник» приветствует вас! Куда подать машину? Алексей Нарциссов (Прижимает трубку к уху и отхлебывает из кружки.) Пришлите, пожалуйста, машину вот сюда: Гайдаровский тупик, дом 21. Если можно, с номером 13-13. Голос за кадром (приятным женским голосом) Секундочку повисите на проводе. Алексей Нарциссов (бормочет чуть слышно) Я б в таком случае веревку предпочел. Голос за кадром (приятным женским голосом) Машина освобождается. Будет у вас через десять минут. Приятной поездки! Алексей Нарциссов (VO) (Смотрит на часы. Отхлебывает из кружки.) Ведь вот вожу машину больше двух десятков лет. Ни одной аварии. Ни одного штрафа. Но с утра лучше «Фортуны-беспилотника» Господь ничего не придумал. Это ж к клиенту прямо как из квартиры шагнёшь. Свеженький! А после своей машины – как загнанная лошадь, весь в мыле. Моветон это, моветон,когда от солидного художника потом воняет, как от коня! (Смотрит на дисплей телефона, ага, эсэмэска пришла, такси уже стоит у подъезда. Одевается, выскакивает из дома.)
3. Натура. подъезд дома. утро Возле дома на лавочках сидят пенсионерки. Мимо них недавно пронесли в машину «Скорой андроидной помощи» девушку-робота. Потом машина уехала. Михална (с оживлением) Слышь, Тихоновна, художнику-то нашему опять, что ль, баба-робот попалась? Ишь, выскочил как ошпаренный, только пятки и засверкали! Тихоновна (пригорюнившись) Михална, так их теперича в «Сколково», говорят, девок этих, роботов-то, на 3D-принтере штамповать насобачились! Однако браку много, какие-то там картриджи быстро забиваются. Вот и не могут девки-то бракованные с мужиками нормальными поладить! Михална (с восторгом) Эвона как в жисти бываить! Три бабы – и все роботы. Где ж ему, милому, нормальную найти? Слышь, Тихоновна, а мужиков они, небось, тоже печатают? Не слыхала об ентом? Тихоновна (с тоскою) Как не печатают, когда печатают… Да тоже, говорят, браку гонят много. Как до ентого самого места доходит, до срамного-то, причинного, так картридж, будь он неладен, забивается. Не хочет принтер больше работать, и все тут. На складах этих обрубков, половинок-то мужских, как собак нерезаных. Штабелями лежат! Михална (удивленно) Да ты что, Тихоновна? Сдурела совсем? Или брешешь? Тихоновна (возбужденно) С чего мне брехать-то? Правда, она правда и есть. Не скроешь ее. Молодуха одна в Собесе намедни мне рассказывала… Она у них там завскладом работает. По совместительству. И слышь, что скажу… Недоделанного-то мужичка можно с уценкой купить. Недотёпами их кличут, таких-то. Михална (возбуждаясь) А толку от него, от недотёпы-то? Коли у него самый главный агрегат отсутствует? Тихоновна (с большим возбуждением) Э, погодь!.. У нас мужики, которые не пьют или в завязке, все как на подбор Кулибины! Уж придумали, как из недотёп человеков мастерить. Михална (вытаращив глаза) Обалдела, Тихоновна? Брешешь! Такого быть не может! Тихоновна (возбужденно) Еще как может! Ты пораскинь мозгой-то. Мужик-робот в доме ой как нужен! Суди сама: не пьет – раз, не курит – два, еды не просит – три, по дому все делает – четыре. Такого-то недотёпу купят за полцены, а потом побегут к местному Кулибину. А что до ентого дела, так по дороге в интим-магазин заскочат. Ноу праблэм, Михална! На ночь воткнешь его в розетку для подзарядочки – и на неделю исправный у тебя мужичок. Михална (весьма возбужденно) Да ведь ростом не вышел недотёпа твой! С ростом-то что делать, Тихоновна? Тихоновна (пожав плечами) А что тут трудного? Всяк по-своему вопрос решает. Кто на ходунки его ставит, кто на ролики, а у которых денежки случаются, те и на колесо усадят. А по бокам из-под брюк ботиночки вылезают – вроде как настоящие! Михална (пригорюнившись) Вот, значит, как наши бабы с мужиками развлекаются!
4. Интерьер. автомобиля компании «фортуна-беспилотник». полдень Загорается дисплей в салоне. Приятный женский голос Вас приветствует «Фортуна-беспилотник», номер машины 13-13! Представьтесь, пожалуйста! Алексей Нарциссов (Прижимает к груди папку с эскизами. Усаживается поудобнее.) Я художник, дизайнер по интерьерам, можете называть меня Алексом. А как называть вас? Приятный женский голос Как вам больше нравится, так и называйте. Мои клиенты называют меня Кристиной. Алексей Нарциссов (Разваливается на заднем сиденье.) Кристина, не хочу быть исключением. К тому же ваше имя мне по душе. Кристина (озабоченным тоном) Алекс, я смотрю, вы чем-то расстроены. Кто вас огорчил? Не от вас ли уехала «Скорая андроидная помощь»? Алексей Нарциссов (слегка напрягшись) Ну что ты будешь делать: не успел штаны снять, уже весь двор прознал! Кристина (еще более озабоченным тоном) Вам есть что скрывать? Алексей Нарциссов (обреченно машет рукой) Скрывать-то как раз нечего. Познакомился на вернисаже с красивой женщиной. Предложил ей попозировать мне обнаженной, она согласилась. Кристина (с неподдельным интересом) Так она радоваться должна! Её запечатлеют на холсте, изобразят вечно молодой и красивой. А еще заплатят за это. Мечта! Алексей Нарциссов (грустным голосом) Вот и я так думал. Женщина мне полюбилась, работалось с нею хорошо. Но тут черт попутал! Захотелось большего. Кристина (радостно) Неужели любви большой и чистой? Или секса? Признайся, Алекс, не томи электронную душу! Давай, кстати, на «ты». Мы же друзья. Алексей Нарциссов (грустно) Давай. Конечно, секса. Это я не тебе. Большого и чистого. Работа в мастерской с обнаженной натурщицей возбуждает, понимаешь ли. Приходит момент, когда терпеть уж нет никаких сил. Я мужчина! Самец! Кристина (еще радостнее) Алекс, я точно знаю, что было дальше. Алексей Нарциссов (удивленно) Неужели? Кристина (все так же радостно) Она оказалась женщиной-роботом, андроидом. Зуб даю! Алексей Нарциссов (с ужасом) Кристина, милая, где ты блатных выражений нахваталась? Кристина (хохоча) Где-где, в твоем замечательном доме, милый Алекс. Тут на днях Гундосый, твой сосед сверху, с кичи откинулся. Вот я его по малинам да кабакам целый день и возила. Пьяный в зюзю, лопатник свой чуть у меня не забыл. А уж крику, ругани было! Будто я его ограбила. Собирался даже сиденье мне резать, урка! Алексей Нарциссов (с тревогой) Кристиночка! И чем же закончился инцидент? Неужели уголовник взял в руки нож? Кристина (радостно) Нашла я лопатник его драный. У меня датчики и сканеры по всему салону установлены. Алексей Нарциссов (с волнением) Ах так… Ну, бог с ним, с Гундосым. Мне-то теперь что делать? Такая ведь история приключилась: три девушки – и все подряд андроиды! Водятся в этом городе настоящие женщины? Или уже нет?! (Машет рукой.) И зуб мне не надо давать! Женщину мне дайте! Кристина (радостно) Алекс, вот прямой путь к цели: на благотворительный вечер для безработных водителей. «Фортуна» организует его совместно с мэрией Москвы в ДК «Бывших водителей такси» на проспекте Жириновского. Там и дискотека будет. Народ пляшет там под голограммы Пугачевой, Антонова и «Песняров». На этих танцах ты познакомишься с натуральной девушкой. Алексей Нарциссов (с сомнением) Что-то мне подсказывает, Кристина, что на той дискотеке бабушки да дедушки под музыку восьмидесятых и семидесятых отрываются. Кристина (радостно) Алекс, дурачок мой озабоченный и недогадливый! У бабушек и дедушек есть прелестные дочки, а у дочек прелестные внучки. Вот и ищи себе пару на здоровье. Уж там-то никакого предсексуального синдрома поручика Ржевского точно не обнаружится. Алексей Нарциссов (радостно) Кристиночка, милая, неужели закончатся мои андроидные страдания? Кристина (вдохновенно) Закончатся, закончатся, Алекс! Благословляю тебя, друг мой! Беспилотник катит по проспекту Жириновского, увешанного плакатами-растяжками: «ДА ЗДРАВСТВУЕТ РОБОТИЗАЦИЯ ВСЕЙ СТРАНЫ», «НАРОД И РОБОТЫ ЕДИНЫ», «РОБОТ ЧЕЛОВЕКУ – ДРУГ, ТОВАРИЩ И БРАТ», «РОБОТ – НЕ РОСКОШЬ, А СРЕДСТВО ОБЩЕНИЯ», «ЧЕЛОВЕК И РОБОТ – БЛИЗНЕЦЫ-БРАТЬЯ!» Машина подъезжает к ДК «Бывших водителей такси».
5. Интерьер. огромный зал дискотеки. сцена. вечер По периметру зал окружен обшарпанными стульями. На них сидят водители-ветераны, которым доводилось водить такси с ручным управлением. На сцене играют вечно молодые «Песняры» (голограмма). Много танцующих пожилых пар, среди которых снуют юные создания на роликах и в наушниках. Алексей Нарциссов (Хватает за плечико одно такое юное создание.) Девушка, можно с вами потанцевать? Девушка в наушниках (вопросительно) Со мной? Алексей Нарциссов (кивая) С вами, с вами! Девушка в наушниках (с иронией) А вы возрастом не ошиблись, дедушка? Алексей Нарциссов (досадуя и почесывая бороду) Какой я тебе, на фиг, дедушка, мне сорока еще нет! Девушка в наушниках (агрессивно) Так, руку быстро убрал! Тоже мне, Вайнштейн нашелся! Алексей Нарциссов (удивленно) При чем здесь американский продюсер? Девушка в наушниках (еще более агрессивно) Да морда такая же: бородатая и наглая! Алексей Нарциссов (успокаиваясь) Ладно, недотрога, отстану. А старшая сестра у тебя случайно здесь не танцует? Девушка в наушниках (все так же агрессивно) Старший брат мой здесь за порядком следит. Хочешь с ним познакомиться? (Поворачивается и уезжает на роликах.) Алексей Нарциссов (озабоченно чешет голову) Да, дела! Вот тебе и дискотека! То старухи, то соплюхи! Мне бы середину золотую… (Подходит к барной стойке, обращается к симпатичной барменше.) Мне, пожалуйста, коктейль «Секс на пляже». Барменша (с иронией) Что, молодой человек, пару найти себе не можете, решили на пляже отдохнуть? Алексей Нарциссов (с интересом) Я на этот пляж готов и вас пригласить, если вы, конечно, не против. Но есть одно непременное условие! Вы – настоящая женщина, а не андроидная кукла с предсексуальным синдромом поручика Ржевского! Барменша (Нарезает лимон для коктейля.) Ой, я палец порезала! Из-за вашего поручика Ржевского! (Смеется, поднимает палец кверху, чтобы остановить кровь.) Алексей Нарциссов (с облегчением) Ага, теперь вижу: настоящая. Хотите, я ваш портрет напишу? Ирен Нарциссова (Трясет мужа за плечо.) Милый, чей это портрет ты хотел изобразить?
Миллион для хакера
Если бедность – мать преступлений, то недалекий ум – их отец. Жан де Лабрюйер
1. Москва. 2030 год. Деловой центр «Москва-сити». 20-й этаж. Главный офис холдинга «фортуна». Из окна офиса видна стоянка квадрокоптеров-беспилотников с ярким опознавательным знаком «фортуны». Интерьер. Кабинет. Утро. Босс. Виктор Иванович (с тревогой в голосе обращается к начальнику службы безопасности компании) Сергеич, за один месяц мы потеряли три коптера. Как такое возможно? Электронные мозги машин защищены от внешнего воздействия. Коды доступа имеются только у наших диспетчеров. Во всяком случае, на этом настаивают разработчики. Хорошо еще, что этот сукин сын отбирает у нас пустые машины, без пассажиров. Сам знаешь, кого мы возим: бизнес-элиту да членов правительства. Это ж кошмар был бы! Нач. Службы экономической безопасности (взволнованно) Иваныч, поверь, найдем мы злодея. Мои люди работают. Ищут отстойники для наших коптеров, проверяют заброшенные пионерские лагеря, оставленные воинские части. Вопрос времени. Максимум неделя – и найдем. Босс. Виктор Иванович (на повышенных тонах) Сергеич, без ножа режешь! Какая неделя? Мне в среду в Госдуме выступать. Ты не забыл? Я перед депутатами буду отчитываться, докладывать, как проходит эксперимент по внедрению такси-беспилотников. Это же госзаказ! Сегодня что? Пятница. Три дня даю максимум. Нач. Службы экономической безопасности (уверенно) Сегодня вечером встречаюсь с хакером. В ночном клубе. Коллеги из ФСБ обещали суперспеца подогнать. Должен помочь. Денег дашь? Босс. Виктор Иванович (успокоившись) Деньги в сейфе. И вот еще что: флэшку захвати с записью переговоров. Может, по голосу, по интонации, по выражениям гаденыша опознают! Нач. Службы экономической безопасности (с еще большей уверенностью) Сделаем, босс! Не беспокойся. Скрутим мерзавца!
2. Интерьер ночной клуб. вечер (VIP-зона. Отдельный столик в углу на балконе с видом на стриптиз-зону и диск-жокея.) Нач. службы безопасности (полушепотом) Вы, Андрей? Как здоровье Сары Христофоровны? Хакер Андрей (улыбаясь) Тетушка приболела, нуждается в срочном лечении, лекарствах и правильном уходе. (Спохватившись.) Да, еще она просила флэшку с классической музыкой. Говорит, нервы успокаивает. Нач. службы безопасности (c радостью в голосе) Вот пакет с лекарствами, а вот флэшка с классической музыкой. Нужна интенсивная терапия. Через три дня Сара Христофоровна будет бегать и сдаст нормы на значок ГТО. Хакер Андрей (вопросительно) Что это за ГТО? Нач. службы безопасности (усмехаясь) Эх, молодой человек, это была, конечно, шутка! А аббревиатура ГТО расшифровывается просто: готов к труду и обороне. Cдавали, знаете ли, в свое время. Очень в жизни пригодилось, когда в армию пошел. Хакер Андрей (разочарованно) Так просто! Я-то думал, это какой-нибудь код доступа к секретной информации. Нач. службы безопасности (серьезно) Андрей, шутки в сторону. Беда у нас. Кто-то коптеры у нас ворует и где-то в отстойнике прячет. Босс в панике, ему в среду в Госдуме выступать, докладывать о достижениях компании. А у нас машины пропадают. Каждая стоимостью в четверть миллиона долларов. Деньги-то государственные, по программе инноваций получены. Словом, у нас с тобой на всё про всё три дня! Или грудь в крестах, или голова в кустах. Соображаешь? Хакер Андрей (с улыбкой) Соображаю! И знаю я ваши коптеры-беспилотники! Небось, когда госзаказ получали, процентов двадцать-тридцать отстегнули доброму дяде? Тому, что отвечает за продвижение инновационных проектов? Нач. службы безопасности (полушепотом) Информация конфиденциальная, но вам я скажу. В общем, босса сначала попросили отстегнуть половину. Заказ-то миллиардный. В конце концов сошлись на тридцати процентах. Плюс накрыть шикарную поляну в ресторане «Пекин». Хакер Андрей (продолжая улыбаться) Ну и аппетиты у наших слуг народа! А почему в «Пекине»? Есть кабаки и покруче. Нач. службы безопасности (печально) Молоденькая любовница у просителя возле «Пекина» живет. Захотел старый пердун перед ней хвост свой облезлый распушить. Хакер Андрей (серьезно) Так этот самый спаситель отечества крылья вашим беспилотникам и подрезал! Разработчики вам простенькую систему защиты поставили. Шифр, по которому поступает информация на беспилотник, любой школьник взломает. Дистанционно. Находясь за несколько километров от хваленого беспилотного такси. А есть еще Кулибины разные. Съездит такой неприметный спец на радиорынок в Митино, закупится на тысячу-полторы рублишек, и ваши беспилотники окажутся там, куда их направят ваши конкуренты. Нач. службы безопасности (печально) Элементарно, Холмс? Хакер Андрей (серьезно) Да, мистер Ватсон. Нач. службы безопасности (с грустью) Сделать что-нибудь сможете? Неужели нет никакой зацепки? И никакого шанса? (Указывает на пакет.) Там лекарства на крупную сумму. Такая же сумма ждет вас в случае удачного результата. (Андрей достает плеер, вставляет флэшку.) Хакер Андрей (серьезно) Попробую узнать исполнителя арии Тореадора из оперы «Кармен». (Достает и вставляет в уши наушники. Внимательно слушает, потом выключает плеер и вынимает наушники.) Сергей Сергеевич, вам повезло. Я знаю, кто это. И даже знаю, где парнишку отыскать! Нач. службы безопасности (с возбуждением) Умница вы наш! Кто же этот злодей и где его искать? Хакер Андрей (мотая головой) Да не злодей он! Это Колька-заика! У него мамка умирает в больнице, а эскулапы такую сумму за лечение заломили, какая Николаю и не снилась. Вот он от безнадеги и решил на вас наехать. Компания «Фортуна» – богатая, пусть с бедным человеком поделится. Маме на лечение средства нужны. Нач. службы безопасности (с большим возбуждением) То-то я смотрю, сумма странная! Мелочь какая-то! Вдобавок некруглая и не в валюте! Один миллион триста пятьдесят семь тысяч. Андрей, как вы догадались, если это не профессиональный секрет? Хакер Андрей (с улыбкой) Сергей Сергеевич, голос Николая хоть и изменен, но характерное заикание и слова-паразиты выдают его с головой. Не речь, а дежурный набор человека с бедным лексиконом: «типа того», «значит», «так сказать», «в натуре». А вообще, Николая жалко. Без матери он не выживет, она для него свет в окошке. Батя алкоголик, бросил жену и сына. Тому, Кольке-то, тогда три годика было. Нач. службы безопасности (с оживлением) Выходит, вы его лично знаете? Хакер Андрей (с улыбкой) Да что вы, Сергей Сергеевич! Он по картотеке ФСБ проходит как перспективный объект. Потому на него данные и собрали. На всякий случай. Сейчас такой случай и наступил, если я правильно понял ситуацию с вашими коптерами-беспилотниками. Нач. службы безопасности (с облегчением) Ну Андрей, ну мистер Холмс! Прямо бальзам на мою израненную душу. Матушку его мы вылечим. У меня с военными госпиталями хорошие связи! Мы ж не изверги какие-нибудь. Пусть только коптеры вернет в целости и сохранности. 3. Интерьер. кабинет. утро. деловой центр «москва-сити». 20-й этаж. главный офис холдинга «Фортуна». из окна офиса видна стоянка квадрокоптеров-беспилотников с брендовой раскраской «Фортуны» Босс. Виктор Иванович (Разливает виски «Джонни Уокер» по бокалам и добавляет лед, прихватывая его из хромированного ведерка щипцами. Поднимает голову. На лице читаются восторг и вдохновение.) Вот они, красавцы наши! Гордость нашей оборонки! Сергеич, ну ты орел! Результат налицо. И ведь трех суток не прошло! Скажу Саре Христофоровне, чтобы премию от меня лично выписала. В двойном размере. Нач. службы безопасности (Подходит к окну, поднимает бокал и торжественно чокается с боссом.) Служу «Фортуне», босс! Босс. Виктор Иванович (Ставит пустой бокал, промокает губы салфеткой, поднимает правую руку, трясет указательным пальцем.) Ну, Сергеич, завтра задам я Думе жару! Пускай дрожат, коррупционеры! В лицо им скажу! Всё, что о них думаю, скажу! (Опускает руку, успокаивается.) Как там больная? Нач. службы безопасности (удивленно) Вы о ком, босс? Босс. Виктор Иванович (щелкая в воздухе пальцами) Ну, мамка хакера этого начинающего. Кольки-заики. Нач. службы безопасности (с ноткой cамодовольства) Все под контролем, босс! Анализы сделали. Элементарно: двустороннее воспаление легких. Могла умереть в любую минуту. На хвосте поймали. Я кого надо подкормил и подпоил. Все лекарства импортные, аппаратура иностранная, даже улыбки на лицах персонала заграничные. Уход гарантируют как за Памелой Андерсон… пардон, как за матерью родной. Жить будет! Парню отдельную палату по соседству сняли. Пусть видит, что «Фортуна» слов на ветер не бросает! Босс. Виктор Иванович (умиротворенно) Сергеич, тогда еще по одной. За Кольку-заику! Такую проверочку нам устроил: белый свет с овчинку показался! А если б это были конкуренты? Звони на завод-изготовитель, пусть срочно защиту ставят от Кулибиных. Скажи, деньги найдем! Нам покой дороже! Нач. службы безопасности (поднимая бокал, чокаясь с Виктором Ивановичем) Слушаюсь, босс!
Сказка о квадрокоптере
Прохвосты проходимцы и пройдохи И прочие кто духом ядовит В гармонии с дыханием эпохи Легко меняют запахи и вид И. Губерман 1. Москва. 2025 год. деловой центр «Москва-Сити». 20-й этаж. главный офис холдинга «Фортуна». Интерьер. Кабинет. Утро Директора холдинга «Фортуна» сидят за длинным столом. Босс. Виктор Иванович (с торжественными нотками) Господа, сегодня решающий день. Я собрал вас в кабинете неспроста. Все вместе мы сейчас сделаем выбор. Дадим ответ на вопрос: в какую перспективную модель квадрокоптера-беспилотника вложить деньги? Сумма поистине гигантская. Миллиарды рублей. Деньги выделены нашей компании правительством в рамках программы поддержки инновационных проектов. Директор-скептик (взволнованно) Господа, позвольте спросить: кто участвует в пилотных проектах? Босс. Виктор Иванович (с прежними торжественными интонациями) Докладываю коротко, по-военному. Первый претендент – ОКБ Камова, знаменитые оборонщики, создатели вертолета «Черная акула». Еще в девяностых годах они разработали беспилотный вариант этого вертолета. Да вот незадача: денег не хватило. Из-за прекращения финансирования проект заморозили. Однако нынче у них, так сказать, стадия разморозки. В ОКБ разработали и уже изготовили специально для нас опытный образец беспилотного квадрокоптера. Это такси с перспективными техническими характеристиками. Второй претендент. Это не ОКБ. Это учёный господин с большими амбициями. Речь идет об обладателе правительственного гранта Томасе Андерсене. Он недавно вернулся из Соединенных Штатов. Директор-скептик (заметно волнуясь) Американец? Только его нам не хватало! И что значит – вернулся? Нач. службы безопасности (с апломбом) Томас Андерсен – наш соотечественник. Это фамилия по американской грин-карте. На самом деле учёный родом из Рязанской области. По-простому зовут его Анатолием Андреевым. Он работал в дочерней компании «МcDonnell Douglas», поставляющей в армию США и других членов НАТО вертолеты «Апач». Директор-скептик (еще больше волнуясь) Как же его выпустили за границу? Он наверняка был допущен до секретных разработок и подписывал бумаги о неразглашении! Нач. службы безопасности (с нажимом) Безусловно, личность интересная… Я пробил по своим каналам: ему помогли бежать из Штатов наши компетентные органы. Директор-скептик (продолжая волноваться) Еще Джеймсов Бондов рязанского разлива нам тут не хватало! Темная лошадка какая-то. Я свой голос точно за него не отдам. Нач. службы безопасности (с апломбом) Собственно, бежал он не один, а со своим братом–близнецом Сержем Андерсеном, или, по-нашему, Сергеем Андреевым. Так вот, этот Сергей Андреев – компьютерный гений. И для нас с вами и он представляет интерес. Директор-скептик (усмехаясь) Ох, не верю, не верю я этим перебежчикам! Поди, казачки-то засланные! Нач. службы безопасности (с акцентом на первые слова) А вот для решения этого вопроса мы и собрались. Сейчас вы увидите два документальных ролика, снятые на секретных базах обоих производителей, упомянутых Виктором Ивановичем. Ролики будут сопровождаться техническими характеристиками изготовленных образцов. Какая модель летающего беспилотного такси вам покажется наиболее перспективной, в ту компания и вложит деньги, выделенные государством. (Тишина в зале. С потолка опускается экран. Проектор показывает первый ролик.) Идут титры на фоне панорамы ОКБ Камова. Затем следует наезд камеры на объект. На площадке возле ангара с боевыми вертолетами КА-50 «Черная акула» стоит одноместный квадрокоптер. В его кабине – манекен. Вокруг собралась группа специалистов. Один из них держит открытый планшет. (Наезд камеры, крупный план.) Видна карта местности на экране планшета. Указательный палец специалиста проводит маршрут полета из точки «А» в точку «Б». Голос за кадром Поехали! (Снова крупный план.) Экран планшета с картой местности. В правом нижнем углу краснеет кнопка «Старт». Указательный палец жмет на кнопку. Квадрокоптер с манекеном вертикально взмывает. Машина удаляется в сторону леса. (Показана кабина квадрокоптера и дисплей крупным планом.) Голос за кадром Высота полета до полутора километров, дальность – от 250 до 300 километров, скорость – 120-150 километров в час, в зависимости от силы ветра. Сейчас изделие номер 01 пролетает над лесом и рекой на высоте 970 метров, садится в заданной точке, освобождается от пассажира-манекена (условно) и возвращается на базу. (Аплодисменты, директора оживленно обсуждают увиденное.) Нач. службы безопасности (с апломбом) Господа, сейчас вашему вниманию будет представлен еще один ролик – с опытным образцом от братьев Андерсенов. Пардон, Андреевых. Ролик снят на секретном полигоне в «Сколково». (Внимание присутствующих приковано к экрану. Идут титры: «Skolkovo Community». Далее, крупным планом – рябое лицо Анатолия Продана. Оно показано на фоне стального ангара на площадке с флагштоками. На них развеваются флаги разных стран. Во весь экран надпись: «Welcome to Skolkovo».) Анатолий Продан направляется к стальному ангару. Огромные металлические двери отъезжают. Зрители видят братьев Андреевых в одинаковых роскошных костюмах. Ярко-желтые куртки с надписью «Фортуна» дополнены черными кожаными брюками из тончайшей лайки. Фоном для эффектной фотосессии служит роскошный беспилотный квадрокоптер, верхняя часть которого тоже выкрашена в ярко-желтый цвет. Выделяется логотип «Фортуны». Нижняя часть и шасси выкрашены в глянцевый черный цвет. Анатолий Продан (торжественно) Господа, с удовольствием представляю вам опытный образец беспилотного квадрокоптера «Фортуна» Томаса и Сержа Андерсенов. Я лично продемонстрирую возможности беспилотника. Он распахивает дверцу машины и залезает внутрь. (Крупным планом: дисплей беспилотника и указательный палец Анатолия Продана, нажимающего на две точки на экране. Точка «А» – пункт вылета, точка «Б» – пункт посадки.) Голос за кадром ПОЕХАЛИ! (Крупным планом: дисплей беспилотника и указательный палец Анатолия Продана, нажимающего на сенсорную красную кнопку «Старт».) Далее репортаж ведется из кабины беспилотника, который набирает высоту, с тихим шелестом выскальзывает из ангара и направляется в сторону Красной площади и здания Государственной думы Российской Федерации. Голос за кадром Полет проходит на высоте 900 метров, крейсерская скорость – 200 километров в час. Аппарат садится на Красную площадь. Мы видим, как из машины выходит Анатолий Продан. Он улыбается и пожимает руки собравшимся прохожим. (Раздаются бурные аплодисменты. Директора встают и аплодируют.)2. Интерьер кабинет. день за длинным столом сидят директора холдинга «Фортуна» Босс. Виктор Иванович (торжественно) Господа акционеры, сейчас вам раздадут карточки с названиями фирм, участвующих в тендере. Одной фирме вы должны поставить плюс, другую – зачеркнуть. (Обводит присутствующих взглядом.) Договорились? (Директора кивают и обсуждают ролики и представленные аппараты. В это время красивые девушки с подносами, на которых лежат ручки «Паркер» и конвертики с карточками, обходят всех присутствующих. Директора берут карточки и ручки, зачеркивают выбранную строчку, другой ставят плюс, затем кладут заполненные карточки надписями вниз. Девушки подходят к председателю счетной комиссии и сдают ему конверты с карточками). Босс. Виктор Иванович (торжественно) Господа, пока идет подсчет, предлагаю выпить нашего крымского шампанского «Абрау-Дюрсо». Тост: за процветание холдинга «Фортуна»! Две девушки с разных сторон стола подносят директорам бокалы шампанского и шоколадки в золотых обертках. Директора повторяют тост за процветание холдинга, чокаются и пригубливают вино. Шелестят обертки шоколадок. Босс. Виктор Иванович (обращается к председателю счетной комиссии) Огласите, пожалуйста, результат, дорогой вы мой Василий Тимофеевич. Председатель счетной комиссии. Василий Тимофеевич Господа, с большим перевесом победил беспилотник братьев Томаса и Сержа Андерсенов. Предлагаю поднять за это бокал шампанского. Ура, господа, ура! Босс. Виктор Иванович Прежде чем мы выпьем за беспилотник братьев Андерсенов, предлагаю послушать начальника службы безопасности. Сергей Сергеевич, дорогой, вам слово. Нач. службы безопасности (с апломбом) Я не буду объяснять вам, господа, возможности современной компьютерной графики. Есть вариант поинтереснее. Предлагаю вам посмотреть те же самые ролики, но снятые скрытой камерой. Съемку провели мои друзья из ОКБ Камова и инсайдер из «Сколково». Почувствуйте разницу! (Директора снова смотрят на экран, теперь настороженно.) Первый ролик из ОКБ Камова практически ничем не отличается от оригинала. Зато второй, из «Сколково», только что выигравший конкурс, вызывает сначала недоумение, а затем и праведный гнев собравшихся. Люди понимают, что их водили за нос. На втором ролике происходит вроде бы всё то же самое, только без квадрокоптера. Оказывается, вместо реальной машины оператор снимает с разных ракурсов маленькую модель беспилотника, стоящую на столе! На братьях те же шикарные костюмы (ядовито-желтый верх и логотип «Фортуны») и те же черные кожаные брюки. Они так же жестикулируют, так же «подсаживают» Анатолия Продана. Но вместо Продана на кадрах совершенно другой человек в его одежде. Директор-скептик (взволнованно) Господа, и как называется это трюкачество? Кто даст ответ? Мы чуть своими руками не задушили собственный холдинг! Ай да Андерсены, ай да сказочники! (В зале начинается ропот. Директора переглядываются, пытаясь понять, что произошло на самом деле. Некоторые вскакивают со своих мест. Вопросительно смотрят на начальника службы безопасности). Нач. службы безопасности (с апломбом) Вы хотите спросить, что вы видели в двух разных роликах из «Сколково»? Объясняю. Господа, в первом сколковском ролике был представлен талантливый компьютерный монтаж. В ролике, снятом скрытой камерой, показан момент подготовки материала для дальнейшей компьютерной обработки. Два великих сказочника, Томас и Серж Андерсены, – это международные аферисты, выдающие себя за ученых и изобретателей, якобы выкраденных сотрудниками ФСБ и переправленных в Россию. Разоблачить их помогли наши друзья из Интерпола, которые давно интересуются этим тандемом. Кстати, братья уже забронировали билеты с открытыми датами. Как только мы перевели бы этим партнёрам денежки, их бы и след простыл. (Смотрит на часы.) Думаю, их уже взяли и теперь везут в следственный изолятор. Босс. Виктор Иванович (торжественно) Господа, вероятно, я выражу общее мнение директоров холдинга «Фортуна», здесь присутствующих. Предлагаю за проявленную бдительность при проведении конкурса наградить начальника службы безопасности Сергеева Сергея Сергеевича премией в размере годового оклада. (В зале гул одобрения. Раздаются аплодисменты.) Босс. Виктор Иванович (Поворачивается к начальнику службы безопасности.) Сергей Сергеич, напомните о нашем совместном решении Софье Христофоровне, когда она поправится и выйдет на работу!
Новые луддиты 2030 года
о что мы называем прогрессом – является заменой одной неприятности на другую. Генри Хейвлок Эллис 1. Ближнее подмосковье. 2030 год. Интерьер загородного дома. кабинет. утро Интерьер выдержан в английском стиле. вдоль стен расположены секции книжных шкафов, Равномерно разделенные изящными пилястрами. напротив роскошного письменного стола с кожаным креслом, БОЛЬШЕ похожим на трон, стоит помпезный диван, отделанный темно-коричневой БУЙВОЛОВОЙ кожей. на диване дремлет босс холдинга ТАКСИ «ФОРТУНА». У ЕГО РУКИ ЛЕЖИТ старинный фолиант «промышленная революция в Англии XIX века. восстание луддитов». Голос за кадром. Сара Христофоровна Дорого-ой! У тебя телефо-он звони-ит! Босс. Виктор Иванович (Берет с тумбочки мобильник.) Сергеич? Тебе чего неймется в выходной с утра? Начальник службы экономической безопасности (с тревогой в голосе) Тут вот какое дело, босс… То есть дело было еще в прошлую пятницу. Не думал я, что так оно выйдет, тебя не беспокоил… В ту пятницу звонит, значит, мне неизвестный. Представляется генералом Луддом. Да-да, с двумя «д». Я, говорит, представляю тайную организацию «Новые луддиты». Цель ее – отказ от такси-беспилотников и возвращение к машинам с ручным управлением. Босс. Виктор Иванович (удивленно) Сергеич, я не ослышался? Вроде бы первое апреля давно было? И девятнадцатый век давно ушёл. Нынче двадцать первый. И мы с тобой в России, а не в Англии. Начальник службы экономической безопасности (с тревогой в голосе) Иваныч, боюсь, они нас в девятнадцатый век опускать собираются. Босс. Виктор Иванович (гневно) Это кто кого тут опускать собирается? Какой-то самозванец! По-моему, кое-кто начитался беллетристики в духе Шарлотты Бронте! Начальник службы экономической безопасности (волнуясь) Этот самозванец, Иваныч, требует, между прочим, выкуп. Ежемесячный. Сумма кругленькая. Деньги якобы пойдут в пользу безработных водителей такси с ручным управлением. Ну, вроде как ежели мы хотим спать спокойно и не бояться за свой автопарк беспилотников, то надо заплатить… Босс. Виктор Иванович (срываясь на крик) Сергеич, ты же знаешь, что делать. Звони срочно в ФСБ. Пусть поставят телефоны моей фирмы на прослушку. Надо найти этого Робин Гуда и узнать, у кого из наших заклятых друзей разыгрались аппетиты!.. Погоди, не могу сейчас говорить. (Параллельно идет другой звонок. Делает озадаченное лицо.) Хм, номер незнакомый. Кто бы это мог быть? Голос за кадром Виктор Иванович? Босс. Виктор Иванович (с беспокойством) Да, это я. С кем имею честь разговаривать? Голос за кадром Это компания «Веселый луддильщик». У вашей внучки сегодня юбилей. Команду аниматоров вы заказывали? Босс. Виктор Иванович (тихо, с озабоченностью) Как я мог забыть, старый пень! Любимой Настеньке сегодня пять лет! Но кто их вызвал? Наверное, Христофоровна постаралась… (Громче.) Да, конечно, заказывали. Но она спит еще. Что делать? Голос за кадром Ничего страшного, мы не спешим. Пока переоденемся в костюмы любимых героев вашей внучки. Откройте ворота, пожалуйста. Босс. Виктор Иванович (повеселевшим голосом, нажимая на брелок для автоматического открывания ворот.) Уже открываю! Вы побудьте в беседке, а я внучку разбужу. (Вновь переключается на диалог с начальником службы экономической безопасности.) Сергеич, представляешь, я-то, старая колымага, про самый главный юбилей своей жизни забыл. Моей Настеньке сегодня пять лет стукнуло. Ну и дела! Начальник службы экономической безопасности (кричит в трубку) Что? Какой юбилей? Плохи наши дела, Иваныч! На центральном пункте охраны переполох! На ЦПО поступили сигналы: в разных частях города загорелись три стоянки с беспилотниками. Вдобавок операторы засекли на мониторах какую-то возню у центрального офиса в центре «Москва-Сити». Погоди… Ох, выстрелы гремят, босс! Луддиты пошли на прорыв. Погоди… Охрана отступила внутрь здания. Появились первые убитые и раненые… Босс. Виктор Иванович (срываясь на крик) Да как это так? Сергеич, ты почему неделю сложа руки сидел? Не беспокоил он меня! А сам-то ты кто? Не начальник? Сцапал бы злодеев да прищучил! Ладно, после разберемся. Давай-ка вот что: раздай мужикам помповые и звони в Кремль, пускай нацгвардейцев к защите подключают. С машинами этими новыми, со щитами, автоматами, слезоточивым газом и дубинами – по полной программе. Докладывай каждые пятнадцать минут. Начальник службы экономической безопасности (кричит в трубку) Иваныч! Поступает сигнал об опасности. Да не с офисов!.. От тебя сигнал! С камер видеонаблюдения вокруг твоей усадьбы. Сколько там у тебя охранников? Босс. Виктор Иванович (кричит в трубку) Сергеич, нет у меня охранников! Два добродушных пса, кавказцы, которые кошку, и ту не обидят. Еще одноглазый Петрович с помповиком. Сара Христофоровна любит с ним до торгового центра на машине прокатиться. Вот и вся охрана. Начальник службы экономической безопасности (кричит в трубку) Иваныч, срочно заблокируй дом изнутри и никого не впускай, а я попробую тебе на помощь бойцов прислать. Из тех, кто сейчас дома. Босс. Виктор Иванович(с досадой) Кажется, моя доверчивость дорого мне обойдется. Незваный гость хуже татарина! А незваных гостей кто впустил? Я. (Со злостью бросает мобильник и бежит в прихожую закрыть входную дверь на засов. Поздно! Дверь распахивается, и в комнату врывается группа вооруженных людей со старинными ружьями, кривыми мечами, одетых подобно пиратам из знаменитого фильма «Пираты Карибского моря».) Бандит в костюме Джека Воробья (приставив саблю к горлу Виктора Ивановича) Тебя, что ли, в «Фортуне» боссом кличут? Босс. Виктор Иванович (бесстрашно) А тебя, наглец, наверное, генералом Луддом зовут? С двумя «д», если не ошибаюсь? Бандит в костюме Джека Воробья (не опуская сабли от горла Виктора Ивановича) Не ошибаешься! Я здесь командую парадом. Я действительно генерал Лудд. И скажу тебе, босс, не таясь: плохи дела твои. К финишу ты приехал. Слово генерала даю. (Щелкает пальцами.) Усадите-ка дедушку в его любимое кресло и включите его любимый телевизор. Настройтесь на дециметровый канал «Ледяной дождь». Там сейчас наш журналист ведет репортаж со стоянки квадрокоптеров-беспилотников, самой близкой к центральному офису «Фортуны».
2. Экстерьер стоянка квадрокоптеров-беспилотников на крыше близ делового центра «Москва-Сити» Журналист канала «Ледяной дождь» (взволнованно) Мы ведем репортаж со стоянки квадрокоптеров-беспилотников, принадлежавшей ранее холдингу «Фортуна». На наших глазах в несколько коптеров закладывают канистры с бензином и тротиловые шашки. А дальше мы станем свидетелями беспрецедентных переговоров с руководством холдинга. Если переговоры не приведут к успеху, весь смертоносный груз отправится к центральному офису «Фортуны» в «Москва-Сити». (Несколько человек в черных балахонах с капюшонами демонстративно укладывают канистры с бензином одновременно в три квадрокоптера. Поблизости от работающих стоит молодой человек с пультом управления. Он просит снимать его только со спины.)
3. Ближнее подмосковье. 2030 год. Интерьер загородного дома. кабинет. день Виктор Иванович, босс, сидит за столом в своем кабинете. Его окружают бандиты, одетые в пиратские костюмы. На него направлена видеокамера. На экране телевизора картинка со стоянки сменяется изображением интерьера его кабинета. Он видит себя в окружении ряженых. Босс. Виктор Иванович (озвучивается внутренний монолог) Главное – не киснуть, потянуть время, прикинуть, что к чему, а там, глядишь, Сергеич подоспеет. Бандитов всего семеро. В девяностые-то годы покруче ситуации бывали. Казалось, уж всё, выхода нет. А ведь выходил! До сих пор жив, курилка! Да и память от прошлого, и навыки остались. И рефлексы. И привычки. И инструментик… Пистолетик именной в нижнем ящике стола лежит, дожидается. Сценки разыгрывать я тоже не разучился. Внучка-то вся в меня – любит лицедейство! Бандит в костюме Джека Воробья (Приближается к столу, за которым сидит Виктор Иванович.) Слышь, дед, ты что, оглох? Тебя замочим сейчас. Убьем, если нужные бумаги не подпишешь. Босс. Виктор Иванович (хватаясь за сердце, обмякая в кресле и сползая потихоньку на пол) Плохо мне, сердце ни к черту… Воды принесите… П-п-пожалуйста, Х-хри-стом м-м-молю. Бандит в костюме Джека Воробья (обращаясь к другим бандитам) Воды сюда, быстро! И нотариуса, пока дед кони не двинул… Босс. Виктор Иванович (Держась за сердце и откинув голову, сквозь ресницы наблюдает за происходящим в кабинете. Один ряженый бежит за водой, двое уходят в машину – за нотариусом.) Босс. Виктор Иванович (озвучивается внутренний монолог) Так, осталось четверо, уже лучше… Можно начинать… (Роняет голову на грудь. Хрипит, сползает с кресла.) Бандит в костюме Джека Воробья (в раздражении) Эй, дед, не подыхай! Ты нам живым нужен. (Обращаясь к застывшим бандитам.) Что смотрите? Поднимайте старика. Окатите его водичкой! (Последнее слово комкает. Оно как бы застревает у него во рту. Бандит с ужасом глядит на вооружённого старика и переменившуюся диспозицию.) Босс. Виктор Иванович (Сползая с кресла, падает на пол, затем быстрым движением здорового человека выдвигает нижний ящик стола и хватает родной пистолет Макарова. На пистолете дарственная надпись от командира дивизии ВДВ. Переворачиваясь на спину, он двумя меткими выстрелами заваливает не успевших выпрямиться бандитов, собравшихся поливать его водой. Перекатившись под стол, выстрелами в ноги поражает остальных. Джек Воробей успевает рубануть по столу Виктора Ивановича кривой саблей, но и всё на том. Потом он валится рядом с прочими бандитами, завывая от боли). Босс. Виктор Иванович (внутренний монолог) Так, осталось еще трое… А может, бандюганов было не семеро, а больше: кто-то караулил снаружи? (Медленно высовывается из-за стола. Длинная очередь из автомата Калашникова рассылает пули над его головой. Любимый стол Виктора Ивановича превращается в щепки.) Босс. Виктор Иванович (внутренний монолог) Так-так… Пули прилетели от входной двери. В магазине ПМ еще четыре патрона. Это хорошо. Не промахнусь – хватит на всех! А это что за запах? Дым! Кажется, горе-вояки решили меня поджарить. Горит моя любимая библиотека… Что делать? Выбить окна и выскочить на улицу? Да как же я их разобью? Это ж спецзаказ, стёкла с антивандальной плёнкой. Их и открыть-то нельзя. Выходит, я в западне? И на дне рождения внучки я задохнусь и помру? В собственном кабинете?! (Рушатся одна за другой полки горящих библиотечных шкафов. Книги валятся на Виктора Ивановича. Он пытается увернуться, но толстые тома Брокгауза и Ефрона накрывают его. Одна из книг вдруг оживает и… дергает его за рукав! Дым. Дышать нечем. Но вот Виктор Иванович принимает сидячее положение и открывает глаза. Обнаруживает, что, начитавшись историй о восстании луддитов, громивших швейные фабрики и текстильные мануфактуры в Англии, он задремал, а во сне повидал другое время и другой мир. У дивана стоит книжка, пардон, внучка, и дергает его за рукав.) Внучка Настенька (протягивая детскую сбрую) Деда, деда, вставай! Давай в лошадку играть. Ты же помнишь, какой сегодня день? Бабушка Сара пирог печет с абрикосовым вареньем, скоро гости соберутся. Дядя Сережа со внуком Антошкой обещал приехать. Босс. Виктор Иванович (Вытирает носовым платком пот на лбу.) Приснится же такое! Надо Сергеичу сказать, чтобы на стоянках беспилотников охрану усилил. Чем черт не шутит, пока Господь спит! Настя, Настя, умничка моя, внучечка моя! Пока гостей нет, давай в лошадку поиграем!
Бегство из детского сада
Матери носят ключи от наших душ с собой всю жизнь. Ги де Мопассан Сегодня пятница. Полдник давно закончился, и я с грустью наблюдаю за тем, как уставшие после трудовой недели родители одного за другим забирают своих чад из нашей группы детского сада. Я тоже хочу, чтобы меня забрали, чтобы за мной пришла мама. Высокая, красивая, с черной копной волос. От нее пахнет домом, уютом, корабликами из черного хлеба, бороздящими манную кашу по утрам, и толстым ломтем белого хлеба с хрустящей корочкой и слоем душистого сливочного масла, посыпанного сахарным песком. Где же мама? Меня охватывает тревога. Уже темнеет. Неужели она забыла обо мне? Надо что-то делать! Воспитатели обходят комнаты, собирая бедолаг, за которыми точно никто не придет. Выходные им придется провезти не дома. Дворник дядя Вася, звеня ключами, одну за другой закрывает двери групп, ведущие на улицу. Обида на то, что меня бросили, забыли, наполняет все мое существо. Сознание судорожно ищет выход из создавшейся ситуации. В голове начинает пульсировать красная лампочка, как на пожарных машинах. Откуда-то всплывает слово бежать. Бежать домой! Не оглядываясь, не думая о последствиях. Крадусь вдоль стенки по коридору, ведущему к выходу. Сторож зачем-то заходит в подсобку, и я выскальзываю за дверь, сбегаю по ступенькам к калитке, дергаю ручку – незаперта! Теряюсь в толпе среди прохожих. Весенняя Москва обдает теплым ветерком и пряным запахом сирени. Хорошая зрительная память подсказывает маршрут, отматывая, как пленку диафильма, еженедельный поход в детский сад с мамой, держащей меня за руку… Комсомольский проспект, заполненный машинами и троллейбусами, бурным потоком проносится перед глазами. Где-то тут должен быть светофор и пешеходный переход. – Тебе куда, мальчик? Я поворачиваю голову в сторону говорящего. Молодцеватый военный протягивает мне руку и я, стараясь не отставать от него, вприпрыжку пересекаю проспект. Серая махина сталинского дома утопает в кустах сирени и вековых липах. Запах дорожной пыли, прибитой поливальными машинами, смешивается с коктейлем из ароматов сирени и старых лип. Закатное солнце пожаром заполняет окна и бьет по глазам, заставляя щуриться от яркого света и практически ощупью продвигаться к помпезному парадному. Тяжелая дубовая дверь не поддается – приходится ждать, когда кто-нибудь выйдет или наоборот войдет в этот архитектурный символ величия сталинской эпохи. Мраморные ступени и кованые решетки с дубовыми перилами органично дополняют этот апофеоз. Первый этаж, второй, третий, заветная дверь. Не заперта! Несусь по длинному, заставленному всяким хламом, коридору нашей с мамой коммуналки. Открываю дверь и с замиранием сердца вижу царственный силуэт. Мама сидит за швейной машинкой Зингер на фоне пылающего вечерним закатом окна… Вижу ее удивленный взгляд и застывший на губах вопрос: «Как ты нашел дорогу домой?» Еле сдерживая обиду, с гордостью рассказываю, как я переходил проспект по пешеходному переходу, держась за руку военного. Потом не выдерживаю, шмыгаю носом, слезы обиды нескончаемым потоком льются из моих глаз. Чтобы окончательно не разрыдаться, ныряю под мамино платье и жадно прижимаюсь к ее ногам, вдыхая запах ее тела, пахнущего весной и дегтярным мылом. Ощущение счастья и накопившаяся усталость дают о себе знать – я сладко засыпаю, куда-то лечу и в полете понимаю, что прощаю маму за то, что она про меня забыла. «Наверное, много работы», – думаю я и продолжаю свой полет по закоулкам сознания и детских фантазий.
Шоковая терапия
Бросить курить очень просто. Я сам бросал тысячу раз. Марк Твен
Хотя – жить можно. Что херово — курить подталкивает бес. Не знаю, кто там Гончарова, но сигарета – мой Дантес. Иосиф Бродский Предлагаю вашему вниманию оригинальный способ избавления от курения, спонтанно изобретенный моей мамой пятьдесят три года назад и навсегда освободивший вашего покорного слугу от этой пагубной привычки. Мне десять лет. Я учусь в третьем классе, делаю уроки в школе на продленке, то есть в группе продленного дня. Спонтанно занимаюсь живописью и рисунком. Прихожу домой под вечер и бегу на улицу. Улица затягивала бесконечной чередой искушений. Играли в Чижа, в Расшибалочку по копеечке, а то и по пятачку, в Ножички, в Кораблики. Взрывали воздушные шары, наполненные ацетиленом от гашения карбида, и болтовые гранаты, предварительно наскребя серу со спичек. Покуривали, насобирав бычки на остановке автобуса №10, соединявшего нас с внешним миром. Парни постарше курили официально, не прячась от взрослых. Они распивали портвейн в подъездах, иногда разрешая нам допить остатки, травили пошлые анекдоты и приставали к проходившим мимо девчонкам. Переполненный уличными впечатлениями, выдыхая сигаретный дым, смешанный с парами портвейна, влетаю в квартиру и бегу на кухню. «Ма! Жрать хочу!» – кричу я и добавляю к своей речи еще пару фраз, чередуя без разбору обычные и матерные слова-связки. На кухне мама варит холодец. Папина зарплата оставлена в ломбарде – надо было вовремя выкупить дорогие ткани, предназначенные для пошива светских туалетов женам известных московских писателей и актеров. Иначе нарвешься на скандал и потеряешь работу в писательском ателье. Холодец из свиной головы варился в десятилитровой кастрюле. Как правило, его хватало всей семье на сытное существование в течение семи или десяти дней, а главной приправой к этой пище богов, естественно, была горчица – настоящая, русская, злая-презлая, готовившаяся вручную в домашних условиях из горчичного порошка. Огромная двухлитровая банка с этим зельем табачно-землистого цвета украшала центр стола. Рядом лежала суповая ложка и буханка черного на разделочной доске, грубо выпиленной отцом из многослойной фанеры. Мать резко поворачивается: «Что ты сказал? Повтори!» Ее лицо становится пунцового цвета. Не чувствуя подвоха, я повторяю весь джентельменский матерный набор, при этом дыша на нее ядреной смесью сигарет и портвейна. «А ну, открой рот!» Я послушно открываю и словно в замедленном кино вижу, как в руке у мамы оказывается суповая ложка, полная коричневой сметанообразной субстанции. Через мгновение у меня во рту взрывается граната. Сознание меркнет от нечеловеческой боли. Слезы льются водопадом из моих глаз. Почему-то вспоминаются кадры из мультика «Приключения Чиполлино» – тот момент, когда синьор Помидор хватает озорного Чиполлино за волосы-стебли лука и начинает изливать потоки слез. Мама хладнокровно смотрит, как я катаюсь по полу и бьюсь в истерике, пытаясь избавиться от горчицы, пальцами выковыривая ее изо рта. Потом так же хладнокровно тащит меня в ванную, как нашкодившего щенка (что, собственно, не лишено оснований) и заставляет полоскать рот. Этот простой и действенный метод на всю жизнь избавил меня от курения и матерщины. Даже служба в Советской Армии, где курили все поголовно, не смогла исправить этого досадного обстоятельства.
Водокачка
Все взрослые когда-то были детьми, Только мало кто об этом помнит. Антуан де Сент- Экзюпери Москва. Середина марта. Легкий морозец, ярко светит солнце. Огромные сугробы, заполонившие за зиму дворы, потихоньку начинают проседать. После новых заморозков они покрываются ледяной коркой, под которой прячется рыхлый влажный снег. На шестом этаже огромного сталинского дома на Комсомольском проспекте, в коммунальной квартире семейства Мироновых – вселенский потоп. Повсюду расставлены тазы. Комнату наполняют перезвон и перестук падающих с потолка капель. Раскатистая барабанная дробь отскакивает от края большого таза, голубого в крапинку. Он водружён на сервант. Тонкой свирелью заливается водяная нить, протянувшаяся от потолка до медного таза для варки варенья. Этот таз занимает письменный стол. За столом старший брат Никита, ученик 6-го класса, обычно делает уроки. В середине комнаты принимает воду оцинкованный таз для стирки белья. Воды в нём до половины. А вокруг таза суетятся два пятилетних башибузука: это я, Леха, и мой брат-близнец Серега. Мы оба болеем, а поэтому вместо законного пребывания в детском саду целую неделю торчим дома, подтачивая нервишки мамы и папы своими капризами и выходками. Мы страдаем не только от ангины. У нас ещё и уши болят: у меня правое, а у Сереги – левое. Со стороны мы, пожалуй, выглядим забавно. Два одинаковых круглолицых малыша в одинаковых штанишках и рубашечках. Нас можно различить лишь по повязкам на головах. У одного ватный комок закреплен на правом ухе, у другого – на левом. Мы пускаем в тазу кораблики, сделанные из тетрадных листочков, позаимствованных у старшего брата. Именно он показал волшебный фокус: на наших глазах плоский тетрадный листок в клетку или в линейку вдруг превращается в объемный корабль! Видя немой восторг и восхищение в наших глазах, старший брат повторил этот фокус на бис, а затем отбыл на кухню. Оттуда вкусно запахло жареными гренками из черного обдирного хлеба, залитыми яичницей: над нею уже минут пятнадцать колдовал отец. Отец щедро сгреб половину яичницы в тарелку Никиты, а вторую половину поделил по тарелкам для нас. – Леш, Сереж, идите кушать! Только не чавкать! – Пап, мне в школу во вторую смену, сегодня у нас пять уроков! Никита надевает габардиновое пальто серого цвета в мелкий рубчик, перешитое из дедушкиного довоенного с цигейковым воротником, и такую же шапку. И непостижимым образом превращается одновременно в уменьшенную копию плакатного передовика производства, замершего у входа в сберкассу, и вороватого завхоза-очковтирателя из последнего номера «Крокодила». – Ну, я пошел! – Оглядев себя в старое напольное зеркало, все в чешуйках и разводах отслоившейся амальгамы, Никита убеждается в своей неотразимости и смело открывает дверь. А у нас с братом – трагедия! Пока мы кушали, наши бумажные сокровища размокли и потеряли формы. На водной поверхности таза плавают две смятые бумажки, совсем не похожие на наши корабли… Пытливый детский ум начинает лихорадочно искать продолжение праздника – и таки его находит! Порывшись в нижнем ящике комода, Сергей вытаскивает красивую железную коробку с надписью по диагонали: «Абрикосов. пастила». Содержимое коробки нас завораживает. Наверное, вот так выглядят сокровища пещеры Сим-Сим. Эту пещеру мы видели в диафильме «Али-Баба и сорок разбойников»: его недавно крутили в детском саду. Мы с восхищением перебираем невозможной красоты пуговицы – от пальто и плащей. Пуговиц от кофточек и сорочек поменьше, и они нанизаны на толстую черную нить. – Давай играть в «баржи», Леха! – А это как? – Будем укладывать пуговицы на останки наших кораблей. По очереди! Ты на мой, я на твой. Чей корабль быстрее пойдет ко дну, тот и проиграл! – Давай, только чур, не торопиться! Положил пуговицу и смотри – утонет или нет? Уже на пятой пуговице «баржа» брата пошла ко дну, что его очень разозлило. Он схватил старинный ножик из слоновой кости для разрезания бумаги и лупанул им плашмя по моей барже. «Баржа» потеряла часть ценного груза, но устояла. Брызги полетели в разные стороны, что привело двух маленьких атеистов прямо-таки в религиозный экстаз. Мы закружились вокруг таза, лупя по поверхности воды. Брат хлопал ножем, а я ладонью. Визг стоял неимоверный. Отец, 35-летний фронтовик, инвалид войны, потерявший левую ногу до колена и носивший протез, художник-оформитель, не выдержал нашей с братом возни и визга. – Леш, Сереж, а ну-ка, перестали беситься! Вы мне работать мешаете! Из-за протеза отец работал стоя, неудобно нависая над большим плакатом по технике безопасности на железнодорожном транспорте. Плакат был разложен на столе. В левой руке отец держал муштабель – узкую медную трубку длиной около метра с плотным тряпичным шаром на противоположном конце. Правая его рука оперировала тонкой колонковой кистью номер три. Ладонью он опирался на муштабель, что позволяло, не касаясь изображения, свободно прописывать мелкие детали на всей поверхности плаката. Всего плакатов было пять. Четыре были готовы. И на завершение последнего плаката у отца оставался всего один день. Мы затихли, но, конечно, ненадолго. Спустя несколько минут бесовские игрища вокруг таза с водой продолжились. Приближался час расплаты!.. В коридоре раздаются шаги. Мама возвращается с работы! Работает она в библиотеке при Союзе писателей, а вечерами шьет распоротые и перелицованные на чистую сторону довоенные наряды, превращая их в шедевры послевоенной моды. Побросав все на свете, бежим ей навстречу. – Мама, мамочка, ура-а-а-а!!! У мамы в руках авоська с продуктами и большая плоская картонная коробка. Что там такое? Мы виснем у матери на руках, продолжая вопить: – Ура, мама, мама пришла! Мама проходит в пальто на кухню и выгружает содержимое авоськи. На столе появляются восхитительные яства. Круглый батон белого хлеба под названием «Ситный», кирпичик черного «Обдирного» с хрустящей поджаристой корочкой и непередаваемым запахом домашнего очага. Зная нашу слабость, мама отрезает каждому по горбушке «Обдирного». Хорошо, Никита в школе, а то бы по четвертушке досталось, размышляет каждый из нас, успевая работать челюстями. Мама, как фокусник на сцене, продолжает опустошать авоську. Пакет сахара, бутылка подсолнечного масла, бутылка молока с серебряной крышечкой, за обладание которой постоянно идет война между мной и братом, кулек с огромными, с детский палец толщиной макаронами серовато-желтого цвета, которые нужно долго, долго варить, чтобы это пищевое изделие, по всей видимости, произведенное на танковом заводе, обратилось в еду, двухкилограммовый пакет с пшеничной мукой и пакет поменьше с мукой ржаной, бывшей в большом дефиците и пользующейся в нашей семье особым уважением. Причиной небескорыстной любви к ржаной муке был гусиный жир, в большом количестве остававшийся после каждой процедуры приготовления отцом деревенского гуся в чугунной гусятнице на какой-нибудь праздник или просто по настроению. Так вот, на этом самом гусином жиру замешивалась ржаная мука и выпекались умопомрачительные ржаные лепешки, чуть клеклые внутри, но от этого становившиеся особенно вкусными. – Мам, мам, а что в коробке? – Ну, замамкали, замамкали, малышня! – Мама наклоняется и сгребает нас в кучу. – Это вам игрушка. – Мама пододвигает к нам картонную коробку. – Называется «Водокачка». – Ух ты! А как она открывается? – Ладно, пошли в комнату, я хоть разденусь… Мы с братом, ухватившись за веревки по обе стороны коробки, тащим непосильный груз в комнату. Пытаемся развязать, но ничего не получается. Вопросительно смотрим на маму. – Видите вот этот кончик? – Мама показывает на удлиненный конец веревки. – Ну-ка, взяли, дернули!.. Нашему изумлению нет предела. Каким-то чудесным образом веревка сползла с коробки. И мама рукой фокусника сняла крышку. Наверное, Дедушка Мороз со Снегурочкой, появись они с большим календарным опозданием, не вызвали бы у нас с братом столько эмоций, сколько вызвало бессмертное творение советской инженерной мысли. Нашему взору, взору двух близнецов, не избалованных подарками, предстало овальное корытце с двойным дном. Верхняя плоскость игрушки имела отверстия для залива воды, а по краям возвышались две башенки – водокачки с носиками для слива. Башенки смотрели друг на друга и имели с обратной от носиков стороны рычаги, которыми следовало качать воду. Мама взяла литровую банку, зачерпнула из таза воды и осторожно залила ее в водокачку. Затем указательным пальцем нажала дважды на рычажок. Сильная прерывистая струя с шумом вырвалась наружу, в точности повторив частоту работы маминого пальца. Что тут началось! Раздался клич воинов-охотников каменного века – примерно такой, который те испускали, когда мамонт попадался в приготовленную яму. Мы визжали и катались вдвоем по полу вокруг игрушечной водокачки, не понимая, как такое возможно. С нами приключилась настоящая истерика. Покачав рычажок, я менялся с братом местом и нажимал затем рычажок противоположной колонки. Накручивая с братом круги вокруг водокачки, я так увлекся, что, споткнувшись об пол, с силой налетел на ногу отца, на ту самую, что оканчивалась протезом. Мы давно перешли с братом домашний рубикон. Последней каплей стала разлитая по плакату тушь. Отец нечаянно задел баночку с тушью, восстанавливая равновесие после полученного толчка. – Ах, чтоб вас, селедки вы безголовые!.. Схватив муштабель как палку, отец несколько раз хлестко прошелся по нашим с братом спинам, приговаривая как молитву: – Ну что за дети, эх… Селедки вы безголовые! Спины пронзила адская боль. Мы с визгом бросились врассыпную… На крики и шум из кухни прибежала мама. Быстро поняв, что случилось, она, не раздумывая, открыла форточку и выкинула гениальную идею советской инженерной мысли на улицу. Время остановилось вместе с сознанием. Не веря своим глазам, мы с братом с ужасом наблюдали пустую середину комнаты, где о прекрасной игрушке ядовито-зеленого цвета, подарившей нам настоящий восторг, напоминали лишь влажные пятна на полу. Молча, не сговариваясь друг с другом, мы быстро оделись и выскользнули за дверь. Подморозило. Дул пронизывающий до костей мартовский ветер. Солнце уже село. Темный силуэт сталинского дома зловещее возвышался над малорослыми купеческими строениями. Мрачную картину разбавляли желтые глаза окон. Они доброжелательно вглядывались в лица прохожих, спешащих с работы и желающих поскорее попасть домой. – Что потеряли, мелюзга? – послышался знакомый голос старшего брата Никиты. Он возвращался с занятий в школе. – Что случилось-то? Выслушав наш сбивчивый рассказ, полный обиды, он хмыкнул и заявил: – Теперь только до весны, когда снег сойдет, а сейчас даже рыпаться бесполезно. Это мне снег по пояс, а вам вообще с головой, промокнете, заболеете воспалением легких, – сказал он с маминой интонацией. – Давайте, подобрали сопли и домой, в тепло. Не дай бог, опять ушами будете маяться! Потерянные, не поднимая голов, чуть пошмыгивая носами, мы с братом двинулись в сторону парадного входа…
В конце мая, пробираясь сквозь кусты цветущей сирени, образовавшие вокруг нашего дома настоящие джунгли, я замечаю знакомый до боли силуэт песочно-ржавого цвета. Эта наша водокачка! Та самая, три месяца назад выкинутая мамой в окно. Всё это время она благополучно провисела на кустах. Глаза мои быстро наполнились влагой, предвещавшей обильный водопад. Жалкое зрелище! Краска на игрушке облезла, а там, где сохранилась, вздулась и свисала струпьями. Это сделало водокачку похожей на часть старинного корабля, пролежавшую на дне океана не одну сотню лет и доставшуюся затем археологам. Осторожно сняв с куста потерявшую вид водокачку, мы с братом бредем к песочнице, рядом с которой земля помягче. Подбираем оставленную кем-то лопатку. Роем небольшую яму и погружаем в нее артефакт. Чтобы как-то обозначить место захоронения, делаем «секретик». Срываем несколько желтых головок одуванчиков, еще не успевших превратиться в круглые аэродромы для бессчетного количества мелких летательных аппаратов, и укладываем их в симметричную окружность. В центр кладем две спички, образующие мальтийский крест. Получившуюся композицию накрываем осколком стекла. Спи спокойно, дорогая водокачка! Мы… Мы больше так не будем!
Икар
Есть вершины, взобравшись на которые ты больше не спускаешься вниз, а расправив крылья, летишь ввысь. Ричард Д. Бах Я боюсь высоты. Главное – не смотреть вниз. Не смотреть вниз, не смотреть! Стена высотой с трехэтажный дом целиком состоит из пустых ящиков – так называемой тары. Прижимаясь к доскам, я с маниакальным упорством карабкался наверх, чтобы доказать себе и всему миру, что я самый смелый и высоты не боюсь. Наверху, у самого края гигантского рукотворного куба, сооруженного из пустых одинаковых ящиков, стояли ребята постарше. Курили, смачно сплевывали вниз и передавали друг другу бутылку портвейна «777» или, как в народе говорили, «Три топора». «Давай, Мирон! Давай, поднажми, немного осталось!» – кричали они, возвышаясь черными силуэтами на фоне ослепительно огненного шара. Июль, полдень, жара беспощадная. Вдруг я понял, что поторопился, не рассчитал силы. Обливаясь соленым потом вперемежку со слезами, я замедлил движение. Надо восстановить дыхание и убрать мелкую дрожь в ногах, возникшую от постоянного напряжения. Толстые мыски китайских кедов «Два мяча» с трудом протискивались в узкие щели между досок. Мелкие гвозди, торчавшие повсюду, превратили и без того ветхую школьную форму в лохмотья. Эх, сейчас бы оказаться в Серборе! Окунуться в Бездонку, поплавать, понырять и, сладко растянувшись на травке, жариться на солнце, переворачиваясь в нежной истоме под палящими лучами солнца… Потом, проголодавшись, быстро обежать отдыхающих и собрать как можно больше пустых бутылок из-под лимонада и пива. Вместе с дружбанами дотащить эту тяжесть до круга, где разворачиваются троллейбусы – там в теньке под ветками махровой сирени сидит тетенька в белом халате на фоне панорамы из серых ящиков, уже заполненных пустыми бутылками. Быстро обменять свои позвякивающие стеклянные сокровища на деньги и тут же затариться под завязку: у каждого из пацанов по батону белого за тринадцать копеек, умопомрачительно вкусного, пришедшего на смену хрущевскому кирпичику из кукурузной муки, а еще по стаканчику фруктового мороженого с деревянной палочкой, как на приеме у врача-ухогорлоноса, и по бутылке лимонада… «Чего застрял, Мирон? Лезь наверх скорее!» – осознав, что я не в Серборе, а еле держусь на мысочках на уровне второго этажа и пальцы рук уже стали затекать, зажатые сверху и снизу крепкими березовыми дощечками, я предпринимаю отчаянную попытку несколькими быстрыми рывками достичь верха. Это мне удается и, потеряв бдительность, уже не проверяя, насколько крепко прибита та или иная дощечка, я хватаюсь за первую попавшуюся. Рывком переношу тело вперед, чтобы с победным криком оказаться на вершине успеха, но вместо этого вдруг понимаю, что лечу спиной назад и рука моя, описав дугу, продолжает сжимать предательскую дощечку, не выдержавшую моего рывка. В сознании всплыли картинки из книжки «Легенды и мифы Древней Греции», взятой недавно в школьной библиотеке. «Так я – Икар», – мелькнула смелая мысль, прежде чем я ощутил страшный удар о землю. Я не потерял сознание, а лишь катался и мычал, пытаясь заставить воздух проникнуть в мои легкие, раздирая рот как рыба, которую вытащили на берег. Пацаны пытались схватить меня и поставить на ноги. Потом кто-то из ребят, очевидно поняв, что дела мои не очень, стал бить меня ладонью по спине, вышибая образовавшуюся воздушную пробку. Это спасло положение и уже через несколько минут я отдышался и смог поднятьсяна ноги. Ангел-хранитель отошел в сторонку и с удовлетворением потер руки.
Сталинские портянки
Деньги приходят и уходят, не в них счастье. Самым важным на свете будут люди, которые были с Вами в самые трудные времена. Омар Хайям –У Комаровых бабка подохла! – Нельзя так говорить, мальчик. Это скотина дохнет, а человек – умирает. – Все равно подохла, вон похоронка подъехала. Сейчас гроб выносить будут! Старенький черный ЗИС-154, переделанный в ритуальный автобус, подслеповато щурясь слабенькими фарами, сдавал назад вдоль нашей пятиэтажки. Какие-то люди в черном с красными повязками на рукавах стали выносить из последнего подъезда закрытый гроб, отделанный кумачом. Заиграл духовой оркестр. Музыканты с непокрытыми головами, ежась от пронизывающего ледяного ветра, исполнили «Траурный марш». – Мамочка, надо в школу бежать. Пятнадцать минут до звонка осталось! Мама сделала кулек из обычной газеты и надела его на ногу Лехе, ученику первого класса школы №160 Ворошиловского района города Москвы. Затем левой рукой она зафиксировала это сооружение на пятке, а правой стала натягивать хэбешный носок. – Ну вот. Теперь точно не замерзнешь. Мама проделала такую же несложную операцию с другой ногой. Выскочив из подъезда, Леха стал протискиваться сквозь толпу, возникшую невесть откуда, как это обычно бывает в подобных траурных ситуациях. Музыканты вместе с автобусом уже заворачивали за угол. Леха, набирая обороты, рванул по направлению к школе по еле заметной тропке между сугробами. Курточка на рыбьем меху не спасала от пронизывающего ледяного ветра. Мелькнула мысль: «А что если и под рубашкой обернуться газетой? Будет ли сверху так же тепло, как ногам?» Пальцы окоченели, и Леха, сунув портфель под мышку, спрятал заледеневшие в байковых варежках руки в карманы куртки. Стало немножко теплее, но идти по сугробам с портфелем под мышкой было неудобно, и он замедлил шаг. За углом пятиэтажки показалась школа № 160, прозванная Красной, хотя ее кирпичные стены были темно-бордовыми, а пилястры с барельефами русских и советских писателей выделялись ослепительно белым цветом. Неподалеку виднелись Желтая и Зеленая школы, тоже названные по цвету фасадов, но построенные значительно позже уже не из кирпича, а из бетонных блоков. «Еле успел», – подумал Леха, услышав первый звонок. Дежурный строго посмотрел на него сверху вниз, проверил наличие сменки и открыл вторую дверь в теплый коридор. У гардеробной маячил сутулый силуэт старшеклассника Сереги Комарова. – Комаров! – послышался голос завуча школы. – Ты почему не переодеваешься и не идешь в класс? – Да у меня бабка сдохла, меня классная отпустила. – Ну, во-первых, не бабка, а бабушка, а во-вторых, не сдохла, а умерла. Дохнет только скотина, мальчик. Комар или Сергей Комаров – долговязый детина из седьмого класса с белесыми бровями и невыразительным лицом, вечно сгорбленный, с поднятым воротником темно-серого демисезонного пальто и прилипшей папиросой в углу рта – косил под блатного, дескать, с зоны я, по малолетке ходку тянул. Но всерьез его никто не воспринимал из-за гнусавого от перебитых в детстве носовых хрящей голоса и вечной капли на кончике выдающегося, чуть с горбинкой, носа. – Ну чего, Гундосый, шасть из раздевалки, а то народ жалуется, что деньги стали пропадать, —дежурный огромного роста и плотного телосложения придвинулся к Комарову. – Или на улицу или в класс, третьего не дано! – Подумаешь, у меня, может, горе – бабка умерла! – Ну и катись со своим горем к своей бабке! – Так, Комаров, – вмешалась завуч, – быстро покиньте школу! Нам нужно двери запереть.
Последний звонок. Леха бежит в гардеробную, находит свою куртку и, быстро сменив обувку, выбегает на улицу. Конец января, темнеет рано, и наступивший вечер странным образом напоминает раннее утро. Голуби попрятались по застрехам крыш, да и снегирей, в другие дни открыточно сидящих на заснеженных ветках, тоже след простыл. После теплой школы мороз на улице кажется особенно зверским. Несмотря на опущенные уши шапки-ушанки, мочки затвердели и стали противного мертвенно-белого цвета. Байковые варежки, засунутые в карман куртки, тоже не спасали, и Леха стал тихо подвывать от болезненных покалываний в кистях рук. Слезы, не успев скатиться, замерзали на нижних ресницах. Бежать было неудобно, так как тропинка заледенела. Поскальзываясь и теряя равновесие, Леха ударялся об острые края окаменевших сугробов. Теперь он уже орал в голос, размазывая сопли и слезы по заиндевевшему лицу. Пересекая хоккейную площадку, боковым зрением он увидел толпящихся людей и костер из сваленной в кучу мебели. Услышал веселые крики ребятишек, обрадованных почти языческим зрелищем. «Наверное, после бабки жгут, – думает Леха. – Небось все валерьянкой провоняло!» Уже плохо соображая, он подбегает к костру и сует в бушующее пламя заледеневшие конечности. Неожиданно прямо к его рукам из горящей мебели начинают валиться какие-то брикеты. Рассыпаясь на ходу, они превращаются в красивые денежные знаки, украшенные портретом вождя мирового пролетариата. – Это мои деньги! Никому не трогать! – вокруг костра мечется силуэт Комарова-старшего. Извергая проклятия и угрозы, хозяин дензнаков начинает биться в истерике. – А ты малец греби отсюда, пока цел! – он пнул ногой сидевшего на корточках Леху. – Бабка, сука! Ведь знала! Знала и молчала! Комаров ползает по серому от пепла снегу, сгребая двумя руками обугленные пачки. – Зря стараешься, это уже не деньги, – подал голос сосед по подъезду Скотников-старший, инвалид войны и законченный алкоголик. – А тогда что это? – Это сталинские портянки, идиот. Зря что ли денежную реформу в прошлом годе проводили? Вот от таких, как твоя бабка, спекулянтов хотели оградить нашу Родину! – Ты чего, сука, несешь! Она большой начальницей на фабрике была! – Была да сплыла! Вот и наработала себе, что девать некуда! – с этими словами Скотников выхватил из тлеющей кучи пачку дензнаков и запустил ее вверх. Распавшись на десятки листочков, деньги превратились в серо-зеленых и серо-розовых бабочек с портретами Ленина вместо головы. Пример оказался заразительным – детвора с энтузиазмом принялась запускать и подбрасывать денежные пачки, радуясь полету разлетавшихся во все стороны то ли птиц, то ли бабочек. Так и не отогрев руки, Леха подобрал валявшийся на снегу портфель, схватил сменку и ринулся к родному подъезду, благо до него оставалось не более десяти шагов. Распахнул уличную дверь. Не в силах поверить, что он уже дома, стал бешено колотить мыском ледяного ботинка в дверь своей квартиры и орать во все горло. – Мамочка! Мамочка! Я замерз-ззз, я, кажется, пальцы отморозил! – стуча зубами и бросив портфель и мешок со сменкой в прихожей, Леха бросился навстречу выходившей из комнаты матери. – Быстро в ванную! – отец хватает Леху за руки и включает холодную воду. Ледяная струя обжигает пальцы, и мальчик снова начинает орать и плакать. Но постепенно боль уходит, и отец бережно растирает кисти рук махровым полотенцем. – Ставь чайник срочно, – командует он матери, подталкивая Леху к кухне, самому теплому месту квартиры. Налив из маленького чайника заварки, он добавляет кипятку, кладет три ложки сахара и, выудив из кармана четвертинку, не отмеряя, плещет водку. Стуча зубами о край кружки и обжигая подушечки пальцев, Леха пьет этот импровизированный глинтвейн, и горячая волна начинает кругами расходиться от живота по всему телу. Леха обмякает. Засыпая на ходу, он идет неуверенными шагами в комнату, ложится на кушетку и с головой накрывается бордовым стеганым одеялом. Провалившись в сладкий тягучий мир сновидений, Леха чувствует, что тело его невесомо и находится в полете. Ему хорошо, ему очень хорошо, он среди своих – огромных серо-зеленых и серо-розовых бабочек с портретами вождя мирового пролетариата вместо головы.
– Сталинские портянки! – с удовлетворением говорит он, и, повернувшись лицом к стенке, сладко засыпает.
Градиска из Ворошиловского района
Проститутки – это необходимость. Иначе мужчины набрасывались бы на порядочных женщин прямо на улицах. Наполеон l «Амаркорд» есть любовная нить, идущая в прошлое. Сам Феллини объяснял это слово примерно так: любовная нить, любовный шнур, связывающий взрослого человека с детскими воспоминаниями, среди которых накопилось много чего, в том числе и любовь. Любовь случается не только в Италии. Москва, хрущёвки, майские жуки и очередь солдатиков с помятыми трёшками – тоже путь к любви. А для кого-то – более долгий путь к амаркорду. Каре из хрущёвских пятиэтажек. Душный майский вечер, уже почти ночь. Не прекращаются ни на минуту гул пикирующих майских жуков и стрекот цикад. В тени у подъезда курят солдатики. Афродизиак махровой сирени волнами накатывает на ожидающих. В их потных ладошках зажаты советские трёшки. Что купят они за три рубля в хрущёвке? О, многое! Когда они отслужат, когда вернутся в свои аулы, кишлаки, горные селенья, они с гордостью скажут своим землякам: «Я – мужчина, у меня было это с москвичкой!» Я иду к подъезду. Поднимаюсь по ступеням. Между солдатами, набившимися на площадку первого этажа и курящими на ступенях, не пробиться. Дым стоит такой густой, что у меня кружится голова. К горлу подкатывает тошнота. Нет, я не живу здесь. Здесь, на втором этаже, обитает мой одноклассник. Я с ним обмениваюсь марками. Продравшись наконец через толпу солдат внизу, я читаю на стене оскорбительные надписи. Вот самая безобидная из них: СВЕТКА ДОЛГОВА – ПРОСТИТУТКА! Светка – это мать пятиклассника Толика Долгова, который в каждом классе остаётся на второй год. Вечный второгодник, он словно решил досидеть в школе до пенсии. Двоечника Толика никто не любит. С ним не дружат, его натурально травят, напоминая, каким местом его мать зарабатывает на жизнь. Он отвечает на словесные выпады кулаками. Толик дерётся со всеми подряд, без разбору: стоит ему услышать что-то о своей матери, как он тут же бросается в бой. Толик растёт далеко не один. У него наберётся с десяток разновозрастных сестёр и братьев, детишек довольно смуглых. Впрочем, на этом количестве процесс деторождения, конечно, не застопорится… Однажды, зайдя в класс, я увидел, как Толик схватил за косу Любку Сабанцеву. Та завизжала, а я бросился ей на помощь. Не тут-то было! Толик живо въехал мне правой в нос – да так, что я отлетел в угол. Поднявшись, размазывая по лицу кровянку, я поплёлся в туалет. – Кто тебя так? – Бекасы, братья Сергей и Анатолий, курили, устроившись на подоконнике туалетного окна. Каждый из них считался юным Робин Гудом. Оба свято стояли на защите «бедных и угнетённых» той самой пятиэтажки. Загасив окурки о подоконник, братья поспешили к двери кабинета, из-за которой неслись девчоночьи визги и рыдания… – Пойдём выйдем! – предложили они Толику. – Хватит девок за косы дёргать! Бекасы – профессионалы уличных драк. Парой ударов под дых и в подбородок они отправили защитника материнской чести и достоинства в глубокий нокаут. Упавшего Долгова «добили» ударами острых носков чёрных ботинок. Били по рёбрам. Убедившись, что боец затих, двое отходят к окну и закуривают. Собственно, они тоже не помнят своего отца и живут с матерью. Уже лет десять он мотает срок срок за разбой с отягчающими обстоятельствами. Молодые мамины любовники не прочь перекинуться в картишки с рано повзрослевшими сыновьями, а то и распить на троих бутылку портвейна. Я поднимаюсь наконец на второй этаж. Из квартиры мне навстречу выскакивает очередной солдатик со счастливой улыбкой на лице. Брюки он застёгивает на ходу. В тусклом свете я вижу красную штору, укрывающую тахту, где и совершаются акты короткой любви. На полу в соседней комнате разбросаны полосатые матрасы без простыней. Там копошатся дети. Взросленькая девочка со строгим лицом покачивает коляску со свежим плодом солдатской любви. Бедный Йорик! Простите, оговорился, – Толик. Какая уж тут учёба, товарищи! Официально мать Толика – дворничиха. Каждое зимнее утро, идя в школу, я вижу её, одетую в унылый ватник и рейтузы. На голове её серый платок, на ногах – валенки с калошами или ботинки того сорта, что в народе прозвали «прощай, молодость». Глядит она недобро, исподлобья, как бы обороняясь. Образ местной Градиски дополняет копна жёстких седых волос. Однако по весне наша дама расцветает. Яркие однотонные шерстяные платья вкупе с ивановским платком, босоножками и умело нанесённой на губы помадой превращают её в сексуально привлекательную женщину, прямо-таки в героиню фильма «Амаркорд» великого Феллини. Худая, жилистая, броская, она сводит с ума солдатиков из размещённой неподалёку части военных строителей, в основном призванных из закавказских республик. Быть может, следуя вселенским законам, она просто выполняла своё божественное предназначение. Огромный потенциал нерастраченной мужской энергии должен получить выход. И значит, поблизости должна появиться женщина, способная удовлетворить или обнулить заряд мужской похоти. Такой-то вот женщиной, Градиской из Ворошиловского района Москвы, и стала Света Долгова, простая русская женщина, дворничиха и многодетная мать. Районный, интернациональный, а по нынешним меркам даже и международный «Амаркорд», господа-товарищи!
Пюпитр
Жизнь – это рояль:белые клавиши, черные клавиши, важно только уметь хорошо играть. Александр Грачев Рояль был огромным. Двое дюжих молодцов с плоскими ремнями, перекинутыми через плечо, гакая и гикая с придыханием, дотащили-таки бесценный инструмент до шестого этажа доходного дома в Столешниковом переулке. – Да, да, по коридору и в самый конец квартиры! У окна, пожалуйста. Вот здесь, ближе, еще ближе, прямо у самого окна… Спасибо! Рояль лежал на боку, будто подбитый под Оршей немецкий бомбардировщик, 88-й «Юнкерс», тот самый, что недавно был выставлен на всеобщее обозрение на площади Свердлова. Одно крыло у него сломалось при ударе о землю. В комнате от этого гиганта, поставленного на длинный бок, сразу потемнело. Лишь когда все три ноги, напоминающие скорее петровские мортиры XVII века, нежели опоры музыкального инструмента, были ввинчены в черное лакированное тело, рояль принял естественное положение, и света вокруг прибавилось. Двенадцатилетний еврейский мальчик Светик Моисеевич Кравченко (мой будущий дядя) на сей раз, нарушив мамин наказ, не побежал в бомбоубежище. А бежать надо было, потому как раздались звуки воздушной тревоги: объявили очередной авианалет на Москву. Светик залез на концертный рояль марки «Циммерман». Папа купил этот инструмент еще до своего ареста, случившегося в далеком 1938 году…
По выходным семья Кравченко любила приглашать сослуживцев на вечерние чаепития с музыкальным сопровождением. Мама, Кравченко Вера Александровна, в девичестве Соколова, моя бабушка по маминой линии, работала корректором в газете «Правда», а папа, Кравченко Моисей Илларионович, мой дедушка по маминой линии, работал торговым представителем одного из заводов молочной промышленности на юге России. Особенно они любили слушать фортепианную пьесу Людвига ван Бетховена «К Элизе» в ля миноре. Ее с удовольствием исполняла дочка одного из приглашаемых на чаепития сотрудников. Она уже несколько лет занималась в музыкальной школе на Кузнецком мосту.
Лежа на рояле, Светик увлеченно наблюдал за слаженной работой артиллерийского расчета легкой 125-миллиметровой зенитной автоматической пушки, находящейся на крыше гостиницы «Москва». Офицер в каске с цейсовским биноклем у глаз выкрикивал координаты обозначенной цели. Затем солдатик, сидящий на низком металлическом сиденье, крутил обеими руками вертикально и горизонтально расположенные ручные системы управления орудием, соизмеряя усилия с дальномером. Другой солдат, пригибаясь, почти бегом подносил к заряжающему небольшие снаряды, вставленные в металлическую рамку-кассету. Звуки от залпов зенитных орудий сливались с воздушным воем падающих авиабомб и с грохотом разрывов в районе Петровки и улицы Горького. Бомбы сыпались с неба, как манна небесная, но не от бога, а от дьявола… Рвануло совсем рядом, во дворе соседнего дома. Комнату тряхнуло. Стекла задрожали, словно живые. Переклеенные газетными полосами, они выдержали напор взрывной волны. Едва соображая от страха, мальчик кубарем скатился с рояля, подмяв открытый со вчерашних посиделок черный резной пюпитр. Фрагменты пюпитра впились приземлившемуся на пол Светику в бок. И он заплакал. Ему вдруг стало жалко себя, жалко разодранную при падении рубашку, разбитый на кусочки пюпитр, сделанный искусно, в виде лиры, и окруженный резными крыльями причудливой бабочки. Поцарапанный до крови бок болью напомнил мальчику о случившейся за окном катастрофе. Авианалет закончился. Улицы столицы, затянутые дымом и оседавшим пеплом, заполнялись людьми, покидавшими подвалы. Подвалы в ту тяжелую годину долго служили импровизированными бомбоубежищами. В сторону Петровки и улицы Горького, оглушая прохожих сиренами, пронеслись пожарные и санитарные машины. Отряды московских пэвэошников пешком и на грузовиках потянулись к дымящимся развалинам. Их задачами были разбор завалов, разминирование неразорвавшихся авиабомб, помощь раненым, захоронение убитых.
Вечером, вернувшись с работы, мать обнаружила заплаканного своего сына спящим под роялем. Его окружали обломки резного пюпитра. Ничего не спрашивая, женщина достала коричневую бутылочку спиртовой настойки бриллиантового цвета, по-простому зеленки, бережно отвернула порванные фалды рубашки, аккуратно намазала успевшие запечься ссадины и царапины. – Мамочка, подуй, пожалуйста, мне очень, очень больно!.. У мальчика навернулись слезы. Было видно, что он вот-вот заплачет. – Подую, подую, не волнуйся так. И сейчас же прекрати плакать: ты же мужчина, будущий защитник Родины. А совсем не умеешь терпеть… Через некоторое время боль утихла. И тут Светик вспомнил, что на кровати лежит вчера начатая книга Джонатана Свифта «Путешествие Гулливера». Замечательная книга, взятая для него мамой из профсоюзной библиотеки.
В комнате царил полумрак, свет не зажигали по закону о светомаскировке. Лишь открытая мамой дверь в коридор коммунальной квартиры давала яркое световое пятно, позволявшее ориентироваться в пространстве. Придерживая край рубахи, чтобы он не касался ободранного бока, мальчик медленно двинулся к своей кровати. Рядом с книгой лежал треугольник полевой почты, принесенный почтальоном утром, до авианалета. Он развернул треугольник. Старшая сестра Рада вместе с одноклассниками, недавно закончившими среднюю школу, была мобилизована на трудовой фронт – на рытье противотанковых рвов где-то под Москвой. Кажется, на Волоколамском направлении… «Надо маме показать», – подумал мальчик, закрыл глаза и заснул. Разбитый пюпитр всю войну пролежал на нижней полке в серванте, среди посуды и другой кухонной утвари. Был он завернут в газету. На боку свертка химический карандаш корректора твердо вывел дату и слово «пюпитр». Только осенью 1947 года, когда с продуктами стало полегче, когда отменили продуктовые карточки, мама договорилась со столяром, и тот взялся починить разбитый пюпитр за бутылку «Столичной». Хема Львович (так звали столяра) был инвалидом детства. Он потерял ногу еще до войны – неудачно запрыгнул на подножку трамвая. Этот человек выглядел довольно экзотично. Видавшая виды военная шинель не имела знаков отличия. Она вечно была распахнута, из-под нее высовывалась фуфайка грязно- серого цвета. Галифе опускались до ботинка военного образца, надетого на одну ногу. Вместо второго ботинка выглядывала деревянная культяпка, окованная понизу тонким листовым железом, покрывшимся ржавыми разводами. Хеме Львовичу не хватало лишь попугая на плече. С птицею он полностью бы соответствовал образу пирата Джона Сильвера из довоенного кинофильма «Остров сокровищ». Так подумалось Светику. Молодой Мандельштам, подумалось маме, глядевшей на слегка серебрившуюся пышную шевелюру столяра.
Днем кухня была свободна, так как все население 12-комнатной коммунальной квартиры по большей части училось или работало в различных московских учреждениях. Мама попросила сменщицу выйти за нее поработать (два дня подряд), та с удовольствием согласилась, предвидя неожиданные длинные выходные. Запах от рыбьего клея был невыносимым. Чтобы хоть как-то укрыть остальные помещения от клеевой душегубки, дверь на кухню закрыли поплотнее с помощью полотенца. Хема Львович предварительно промазал фанеру хозяйственным мылом, дабы исключить прилипание к ее поверхности пюпитра. Затем столяр разложил мозаику из обломков. Судовлетворением взглянув на сложившийся калейдоскоп, Хема Львович принялся помешивать в консервной банке, вложенной в алюминиевую кастрюльку с кипящей водой, зелье коричневого цвета, вонявшее протухшей рыбой. Когда рыбий клей достиг нужной консистенции, керосинка была выключена. Началось воссоздание пюпитра. Тонкая кисточка с щетинным волосом макалась в банку, а затем каждый фрагмент по торцам тщательно мазался клеем. Если клей попадал на черную лаковую поверхность, он удалялся краем влажной холщовой тряпицы. – Теперь минут пять надо обождать, чтобы клей на торцах подернулся пленкой, – сказал столяр. – И только после этого соединять. Он достал молоток, маленькие гвозди и небольшие сосновые брусочки. Последние Хема Львович прибил к листу фанеры по периметру изделия. Когда черный блестящий пюпитр, лежащий на фанере, был со всех сторон окружен светлыми сосновыми брусочками так же, как немецкая группировка фельдмаршала Паулюса советскими войсками генерала Рокоссовского под Сталинградом, Хема Львович маленьким молоточком с ювелирной точностью начал забивать крохотные конусообразные клинья из твердых пород дерева между внешним краем пюпитра и сосновыми брусками. Фрагменты подставки для нот всё плотнее соединялись между собой. – Вера Александровна, – спросил мастер, – до завтра этот «ежик» может полежать на кухне? Или лучше в комнату занесем? – Пускай себе лежит! – откликнулась мама. – Если сможете, форточку откройте, а то соседи ругаться будут, что мы им аппетит своим запахом испортили. Давайте чай с бутербродами пить. Айда в нашу комнату, – добавила мама.
На следующий день колдовство с пюпитром продолжилось. Сосновые брусочки, поддетые стамеской и предварительно освобожденные от гвоздей, складывались в холщовый мешочек. Опавшие клинья убирались в мешочек поменьше. Маленькие же гвоздики ссыпались в круглую железную коробочку из-под зубного порошка «Мятный». Весь этот нехитрый арсенал не раз выручал столяра и использовался им не единожды. Возрожденный пюпитр радовал глаз! Осталось подмазать черной тушью светлые точки там, где лак облупился. И можно крепить пюпитр к роялю на латунные петли. Вера Александровна облегченно вздохнула: ведь эта, казалось бы, мелкая утрата, занозой сидела в ее памяти много, много лет. «Ну хорошо, – думала она, – ни Светик, ни Радочка не проявили должного интереса к музыкальному инструменту, но может быть, их дети, мои будущие внуки, станут известными пианистами! В конце концов, это неплохое приданое для Радули. А то отбоя нет от ухажеров! Глядишь, замуж вскорости выскочит!» (Ухажерами были студенты МТХУ, Московского театрально-художественного училища.) Рада Моисеевна Кравченко, а по-простому Радулечка, моя мама и 23-летняя студентка, была первой красавицей всего потока художественного-театрального училища. Высокая стройная брюнетка с пышной, слегка завитой шевелюрой и карими глазами антилопы, она сводила с ума своих ухажеров, молодых мужчин, по большей части фронтовиков, недавно вернувшихся с войны. Ей предстояло сделать непростой выбор. Кроме будущего моего отца, Миронова Анатолия Петровича, фронтовика, инвалида войны, на Радулечку претендовал красавец Стриженов-старший (впоследствии знаменитый советский актер). Однако мама выбрала того человека, которому суждено было стать моим отцом. Плодами этого непростого союза явились позднее четверо детей, в том числе ваш покорный слуга – Алексей Анатольевич Миронов. К моменту переезда в новую хрущевскую пятиэтажку Леше исполнилось семь лет.
Рояль был огромным. Двое дюжих молодцов с плоскими ремнями, перекинутыми через плечо, гакая и гикая с придыханием, дотащили-таки бесценный инструмент до первого этажа заселенной новыми жильцами хрущевки. Пятиэтажка была одним из тех трех домов, что смотрели на будущий бульвар Генерала Карбышева, словно заглядывали в будущее. В недавнем прошлом эта территория представляла собой громадный овраг, к краю которого бесконечной чередой подъезжали самосвалы, ссыпавшие вниз промышленные отходы столичных заводов и фабрик, коптившие небо столицы денно и нощно. Вот на этом пространстве, отвоеванной могучими грейдерами у оврага, собственно, и возводился новый микрорайон Хорошево – Мневники. – Хозяева, открывайте! Первый грузчик, не опуская рояля, ударил пяткой ботинка во входную дверь. – Радка, иди открой! Я обед готовлю! – послышался мужской голос. Мама тотчас открыла дверь. – Да-да, это к нам, вот сюда, сюда, пожалуйста, в большую комнату… Нет, к окну не надо, в этот вот угол, если можно… Дощатый пол, покрашенный суриком, жалобно пискнул и прогнулся, когда тяжёлое черное тело опустили. Комната сразу же показалась тесной. Это как если бы на сельский аэродром вместо привычного «кукурузника», то бишь Ан-2, вдруг приземлился пассажирский лайнер Ту-154! – Да!.. – Отец почесал затылок, глядя на рояль, который занял половину самой большой комнаты трёхкомнатной квартиры. – Купила баба порося! Богатое приданое! Теперь, чтобы пройти в смежную комнату, приходилось делать крюк, огибая рояль. Из дальней комнаты, смежной с самой большой, выходит двенадцатилетний подросток в аккуратной школьной форме. Он подходит к роялю, открывает крышку, под которой прячется клавиатура. Зачем-то поднимает пюпитр и замирает с восхищением. – Красивый! – Мальчик поглаживает резное обрамление, напоминающее крылья бабочки, у которой тельце заменяет лира – центр декоративной композиции. Согнутым указательным пальцем правой руки подросток настукивает «Собачий вальс». Мы, то есть я и мой брат-близнец Сергей, напоминаем, наверное, пару папуасов, открывших рты при виде стеклянных бус и зеркальца в руках колонизаторов. С нескрываемым восхищением мы смотрим на это священнодействие. Это наш старший брат, Никита Анатольевич Миронов. Отличник, перфекционист, гордость родителей, любитель голландского сыра и шербета. Порывшись в карманах школьных брюк (стрелки на штанинах идеальны!) и выудив монетку в 20 копеек, он поднимает руку. – Ну что, мелюзга? Кто побежит в булочную за шербетом? Мизансцена напоминает обертку шоколадной конфеты «Ну-ка отними». На фантике полненькая девочка в платьице в горошек. В её высоко поднятой руке, обращенной к зрителю, – конфета. А со спины девочки, приготовившись к прыжку, сидит крупненькая собачка, поглядывающая на руку хозяйки с понятным вожделением. Итак, в ролях: маленькая девочка – Никита Миронов, в руке монетка; пара собачек, изготовившихся к прыжку, – братья-близнецы Сергей и Алексей Мироновы. После недолгой борьбы мы приходим к однозначному выводу: за шербетом надо двигать парой, контролируя с двух сторон возможность уменьшения содержимого в кулечке шербета по дороге. Никита сует нам деньги и, удаляясь, закрывает дверь в свою комнату перед нашими носами. Булочная-кондитерская расположена в полуподвальном помещении одной из пятиэтажек. По запаху корицы и сдобы ее легко найти даже с закрытыми глазами. – Что вам, мальчики? – Молочного щербета на двадцать копеек, пожалуйста! Получив заветный кулечек со сладостью, мы вприпрыжку бежим домой. Никита придирчиво проверяет сохранность упаковки и только потом отрезает столовым ножом нам обоим по крохотному кубику шербета. И с важным видом удаляется в свою комнату. Жуя шербет, мы, два сорванца, приближаемся к роялю и пробуем повторить незамысловатый «Собачий вальс». Однако отсутствие слуха и непонимание самой логики игры на музыкальном инструменте заставляет нас словно бы впасть в ступор. Впрочем, мы быстро приходим в себя: по оконному стеклу стучат палкой, а затем раздаётся крик: – Мироны, айда на свалку, там значки привезли!
Самосвалы в огромных количествах «поставляли» на свалку бракованные изделия с Монетного двора: значки гражданского и военного назначения с облупившейся цветной эмалью. Эти значки находились еще в горячей формовочной смеси, что приводило в священный трепет души дворовых парнишек. Мы были словно неандертальцы, которые чудом узрели бронзовые ножи и украшения, пришедшие позднее на смену грубым изделиям каменного века. Темные от пыли и копоти свалочных терриконов майки и рубахи юных кладоискателей украшали символы советской эпохи: «Ударник коммунистического труда», «Воин-спортсмен» всех степеней и цветов, нагрудный знак «Гвардия», знак «Отличник Советской Армии», кокарды, звезды, нашивки всех родов войск… (Такая же детская тяга к украшательству сыграла злую шутку с пламенным борцом за светлое будущее всего человечества, незабвенным Леонидом Ильичом Брежневым!) На этом искушения святого Антония (в его юном возрасте) не заканчивались. Среди куч промышленных отходов, обрезков строительных материалов, дымящихся мусорных терриконов возвышались импровизированные штабы мальчишек: «хижины дяди Тома», собранные из листов фанеры, шифера, рулонов рубероида. Где-нибудь неподалеку разжигался костер, пеклась картошечка. Разломленная пополам, дымящаяся от накопленного внутреннего жара, она посыпалась крупными кристалликами соли, предназначенными для засолки капусты. Мы отламывали куски от теплого душистого обдирного батона. По кругу пускалась бутылка лимонада с профилем Буратино в полосатой шапочке, сделанной из носка папы Карло. Детское воображение захватывали также отходы авиационных и радиозаводов: приборы всех видов и назначений (нам непонятных), тумблеры, трансформаторы, конденсаторы сопротивления – россыпью, различных цветов и оттенков. Эта техника разрывала карманы школьных брюк, которые превращались в одежду санкюлотов времен Великой французской революции! Наибольшую ценность представляли небольшие куски магния. Магний вместе с марганцовкой являлся основным компонентом для изготовления взрывчатой смеси. Взрывы домашних бомбочек напоминали скорее фейерверки. Мы совсем не походили на современных террористов и не добавляли в состав селитру и мелкие металлические предметы, которые и приводят к наибольшим количествам человеческих жертв. А воздушный шар, наполненный ацетиленом от вступившего в реакцию карбида кальция с водой и взорванный на высоте третьего этажа! Мы брали обычную бельевую веревку, пропитывали селитрой и получали примитивный вариант бикфордова шнура. Шнур поджигали на земле. Словом, нас, мальчишек, стриженных под полубокс, переполнял щенячий восторг! Мы все были любителями острых ощущений. Конечно, нашими героями были Сергей Тюленин, Олег Кошевой и другие ребята из фильма «Молодая гвардия». Мы жаждали подвигов и мы были к ним готовы! И после таких уличных искушений заставить двух башибузуков разыгрывать гаммы и заниматься музыкальной грамотой было делом заведомо провальным. Студент музыкального училища, приглашенный нашими родителями для приобщения двух юных сорванцов к искусству, частенько уходил ни с чем. Будущих Рихтеров и Гилельсов он не увидел. Дальше мелодии «Жили у бабуси два веселых гуся» занятия не пошли. И рояль превратился в мебель. На него водрузили старенький телевизор «КВН» со стеклянной линзой, в которой постоянно зацветала вода. Мама ставила на клавиатурную крышку овальный таз с теплой водой и стирала там трусы, носки и майки мужской половины семьи, а заодно смотреть новости, конкурсы и концерты. Пюпитр служил бельевой веревкой для упомянутых трусов, маек и носков. И никого это не смущало! Апогеем же варварского использования музыкального инструмента фирмы «Циммерман» стали мои проводы в Советскую Армию. Я закатил тогда нечто грандиозное. Отец потушил баранью ногу с картошкой. На проводы явилось много одноклассников и несколько школьных подруг, неровно дышащих в мою сторону. Пришла, конечно, и моя девушка – прекрасная Надин. Тосты, крики, шум, к роялю подходит Игорек Титов. Стоя, одной рукой держась за верхнюю крышку рояля, чуть пошатываясь, открыв зачем-то пюпитр, он начинает петь матерные частушки, чем приводит в дикий восторг неискушенную в музыкальных изысках публику. Водки было много. А потому упились гости до положения риз. Если для девушек имелся огромный родительский диван, то особенно упившихся парней мне пришлось укладывать под рояль. Под буйные головы я подсовывал разномастные подушки. Тех, кто еще мог двигать конечностями, я уложил на рояль сверху! Но и это еще не все мои подвиги: чтобы гости не сползли с лакированной поверхности, под бока им я подпихнул скрученные кухонные полотенца. Рядом я поставил огромную кастрюлю с домашним квасом, отдающим брагой, и алюминиевую кружку для утреннего опохмела. Ну а потом я удалился в яблоневый сад с девушкой по имени Надин… Обернувшись, я бросил на спящих одноклассников взгляд. То был взгляд художника! Взору моему предстала картина Петра Кривоногова «Оборона Брестской крепости» – левая нижняя ее часть, изображающая убитых фашистов, лежащих вповалку.
Светает. Семь часов утра. В саду начинают пробовать голоса урбанофилы-соловьи. Их вокализы сопровождает ритм-группа: трескотня соек и сорок. Пора «причаститься». Я вхожу в квартиру. Храп стоит страшенный, хоть святых вон выноси! Понимаю, что выносить, собственно, некого: святые в дефиците в этом храме поклонников Бахуса. А это кто? Бедный Йорик, то есть Гаррик! Очевидно, потянувшись за кружкой с квасом, но не рассчитав своих сил, Игорь Титов рухнул-таки с рояля, подмяв под себя пюпитр. Все в нашей жизни двигается по спирали: время разбрасывать пюпитры и время их собирать! Оттаскиваю за ноги пьяное тело одноклассника на середину большой комнаты. И сгребаю веником обломки многострадального пюпитра. – Лешенька, не отвлекайся, иди к Надежде, она плачет. Я сейчас соберу… – Мама достает старые колготки. Используя их как импровизированную авоську, она запихивает туда драгоценные обломки крыльев черной бабочки с лирой вместо туловища. – Мамулик, приду из армии – обязательно склею! Я отца попрошу. После грунтовки холстов у него всегда в банке столярный клей остается. – Боюсь, что это уже не подлежит восстановлению. – Да быть не может, ты же знаешь отца! Бегу к Надин. Ее бьет утренний озноб. Слезы от предчувствия близкой разлуки со мной катятся по ее пухлым щекам. Я накидываю на плечи подруги свой пиджак и шепчу всякие нежности. Это успокаивает ее, она перестает дрожать и плакать. – Мужики, подъем! Причащаемся и двигаемся в сторону военкомата! Никакой эрекции… э-э, пардон, реакции. Да, оговорка по Фрейду, но чего вы хотите от 19-летнего самца? Поняв, что надо действовать радикально, включаю магнитофон на полную громкость. «Битлы» поют знаменитую «Can’t buy me love» («Любовь нельзя купить»). Пританцовывая под ритмичную мелодию, я луплю гостей мокрым кухонным полотенцем и ору дурным голосом: – Подъем!!! Сей запрещенный прием действует! Дыша перегаром, продирая глаза, наша секта служения Бахусу прокладывает дорожки в туалет и ванную комнату.
Минуло тридцать лет. Звонок домашнего телефона. Я поднимаю трубку. Слышу молодой голос постаревшей мамы. – Слышал? Нашу пятиэтажку ломать собираются! Комиссия приезжала во главе с Лужковым. Нас переселять будут в новые квартиры. Правда, здорово? Мама живет одна, отец давно умер. Сергей, Никита и сестра Елена переехали и живут отдельно. А я, хоть и прописан в этой квартире, но давно живу у жены в Тушине. – Надо съездить в собес, получить ордер. А то я одна осталась, все соседи переехали, страшновато. – Хорошо, мам, не волнуйся, прямо завтра и съезжу. Неожиданно мы с мамой становимся владельцами двух однокомнатных квартир по сорок квадратных метров каждая. Как мне объяснили в собесе, никто не хотел соглашаться на столь маленькую площадь, а нам с мамой на двоих – в самый раз… Со щемящей ностальгией смотрю на «элитные» дома, выросшие, как мне кажется, молниеносно, и будто задавившие наши старые пятиэтажки. А хоккейные коробки во дворах превратились в паркинги. За сорок лет с момента нашего заселения в хрущевские пятиэтажки бульвар Карбышева превратился в роскошный зеленый парк с высокими липами и кленами, аккуратными дорожками и уютными скамейками. Ничто не напоминает более о горах промышленных отходов, о вечно дымящих мусорных терриконах и о той бесшабашной вольнице, когда ты юн, наивен и весь мир принадлежит тебе!
Переезд на новые квартиры вышел не таким хлопотным, как представлялось. Собственно, я перевез только мамины вещи, ножную швейную машинку фирмы «Зингер» и кухонную утварь, так как старая мебель созрела для переезда не в квартиру, а на свалку. С грустью я окидываю взглядом крохотную трехкомнатную квартиру, знакомый диван, на котором все мы были зачаты. Все тот же стол, обитый черным дерматином, за которым Никита делал уроки и готовился к поступлению в институт. Все тот же концертный рояль фирмы «Циммерман». Несмотря на безжалостное время, как и сорок лет назад, он занимает почетное место в углу самой большой комнаты. Надо же: пюпитр склеен и бабочкой-короной возвышается над клавишами! Места стыков заметны при ближайшем рассмотрении, но все равно существование пюпитра создает в моей душе теплую волну… Когда же отец успел его склеить? Надо спросить у матери. Впрочем, какая теперь разница!.. Покойся с миром, чудесное творение братьев Циммерман! Пусть ты и не сыграло значительной роли в формировании музыкальной культуры в нашей семье. Я кладу ключи от квартиры на рояль и просто закрываю входную дверь. За дверью уже столпились таджики-нелегалы, претендующие на свое место под солнцем – вот в этой самой квартире… Дом давно огорожен. Все ждут прибытия тяжелой техники для превращения еще одного творения Хрущева в кучу строительного мусора. Как-то вечером, заехав к матери на новую квартиру, которая находится на противоположной стороне бульвара, в высотке, решаюсь навестить нашу старенькую хрущевку. Она все еще торчит гнилым зубом в элитной челюсти парка, ждет хирурга для экстракции из альвеолы бульвара. Майский вечер на бульваре Карбышева дарит незабываемую гамму чувств, этакий безумный коктейль из ностальгических картинок детства, запаха цветущей липы, гула майских жуков и звуков рояля. Да-да, я не ошибся: кто-то играет на нашем рояле! Ускоряю шаг, нахожу лаз в трехметровом заборе из профлиста и бегу по кучам мусора в родной подъезд. Подъездная дверь сорвана. Почти во всех окнах квартир светятся огоньки от тусклых лампадок из парафиновых свечей: электричество здесь давно отключили. Иду на звуки. Доносится знакомая мелодия из прошлой довоенной жизни нашего рояля. Конечно, это Бетховен – «К Элизе» в ля миноре! Буквально вламываюсь в свою квартиру и застываю на месте. Где-то я уже это видел! Ну да, конечно, на моих проводах в армию! Повсюду – на семейном диване, под окнами, у радиатора, в каждом углу большой комнаты, на рояле и под ним, – лежат тела. Картину Петра Кривоногова «Взятие Брестской крепости» нарушает только сидящая на перевернутом эмалированном ведре фигура мужчины азиатской наружности. Он виртуозно играет на рояле. На пюпитре белеют ноты, а справа от него коптит толстая парафиновая свеча, купленная в соседнем хозяйственном магазине. ЗАНАВЕС.
Приключения елочных игрушек
Сказка ложь да в ней намек! Добрым молодцам урок. Александр Пушкин Елочные игрушки целый год лежали себе да лежали на антресолях. И вдруг разволновались не на шутку! Из большой картонной коробки, украшенной бархатом и серебряной бумагой, послышались голоса. – Дамы и господа, это катастрофа! Конец декабря, через неделю Новый год, а Маленькая Принцесса который день не встает с постели! Вы понимаете? Рождественской елки может не быть! – прозвенела Маленькая Стеклянная Снежинка. – Я недавно слышала кое-что! – вступила в разговор Балерина в белой пачке, исполняя в ячейке коробки пируэты. – Три дня тому назад наша Принцесса каталась на коньках на большом ледяном поле, что у дворцовой площади. Украдкой от Королевы она наелась клубничного мороженого и сильно простудилась. – Знаем, знаем… – с грустью согласилась Маленькая Стеклянная Снежинка. – Врачи говорят, что при воспалении легких требуются тишина и покой. Но как же быть? Королева совсем забыла про нас и про рождественскую елку! – Тут не только про нас, а про королевство забудешь! Где наш Король? Наслушался волшебных историй Заморского Принца о чудесах на белом свете, отправился с ним в поход – и пропал! Уж год, почитай, нет его! – Поначалу почтовые голуби приносили от Короля весточки: рассказы о чудесах на белом свете… – А потом… – Балерина прекратила крутить фуэте и горько вздохнула. – Что было потом? Что стало с Королем? – загалдели елочные игрушки. – Да ведь мы не знаем! Почтовые голуби больше не прилетали. Двенадцать месяцев для Королевы тянулись как двенадцать долгих лет. Вон как постарела! А теперь вот Маленькая Принцесса заболела. Но и это еще не все! – добавила Балерина и попробовала сделать пируэт, но чуть не упала. – Что же еще случилось в королевстве без короля? – пропищала Маленькая Стеклянная Снежинка. – Как, вы ничего не знаете?.. Как только перестали прилетать почтовые голуби, прилетел Черный Ворон – и давай бить крыльями в витражные окна дворца. Наверное, собирался передать Королеве что-то очень важное! Но вдруг ударился оземь и обратился в Ужасную Серую Крысу. Крыса убежала в темный чулан, а оттуда скрылась в нору. – Я упаду с антресолей! Я брошусь Королеве под ноги! Пусть она вспомнит о нас, елочных игрушках! – бесстрашно заявил Большой Красный Шар, украшенный золотым орнаментом. – Королева должна дать команду сторожу Себастьяну. Ему пора уже сесть на сани, отправиться в лес и добыть рождественскую елку. Привезти ее во дворец и украсить нами, елочными игрушками! И когда утром Маленькая Принцесса увидит елку, взглянет на сверкающую рождественскую звезду, она сразу же выздоровеет! Так закончил свое выступление Большой Красный Шар. – Вы ничего не добьетесь столь безрассудным поступком, – заметила Маленькая Стеклянная Снежинка. – Посмотрите на себя, дорогой друг! Вы же разобьетесь вдребезги! Вы разлетитесь на множество стеклянных осколочков! Знаете, что тогда будет? Королева позовет горничную Луизу да попросит смести осколки веником! – Погодите, погодите! А я-то на что? – воскликнула Волшебная Крылатая Фея. Она прилетела недавно и уселась на краю коробки послушать спор. – Говорите, Большой Красный Шар разобьется на мелкие осколки? Это пустяки для феи! Я коснусь стеклышек волшебной палочкой, и наш отважный рыцарь возродится! Большой Красный Шар густо покраснел, отчего сделался еще ярче и красивее. – Ну что вы, что вы… Я, право, не ожидал такого отклика… Я готов и разбиться ради всех вас и ради нашей общей рождественской елки! Мне терять нечего. Эх, открою тайну!.. Ведь я влюблен! Давно и безнадежно. Безответно! После такого признания поднялся невообразимый гул. Игрушки полезли из своих картонных ячеек. – Кто же ваша избранница? – загалдели они наперебой. – Покажите ее нам! Хотим ее видеть! – На всем белом свете есть только одна – самая красивая, самая яркая, самая… самая… – Шар подумал и продолжил: – Самая недоступная! Она и есть предмет моего обожания! – Кто же она? Откройте тайну, облегчите израненную душу! – потребовали хором елочные игрушки. Большой Красный Шар покраснел еще больше, до пунцовых боков. – Это Звезда, дамы и господа! Рождественская Звезда! Она украшает елку каждый год, затмевая всех нас своей красотой. Но не это главное, дорогие мои… Она излучает столько света, что мир делается лучше, становится добрее! Взглянув на Звезду, люди забывают о болезнях и невзгодах, улыбаются, дарят друг дружке подарки к Новому году и Рождеству. – Вот оно что! Мы должны отыскать во дворце Рождественскую Звезду! А потом отнести ее в спальню и вылечить Маленькую Принцессу! – предложил стратегический план Отважный Стеклянный Солдат. – Но где Королева хранит ее? – зашушукались елочные игрушки. – Кто знает? – Я знаю! – заявил Стеклянный Солдат и поправил свою стеклянную саблю. – Я днями и ночами, месяцами и годами стою на своем посту и веду наблюдение. И я видел, как горничная Луиза, та самая, что со сторожем Себастьяном убирает елку после новогодних каникул, завернула Звезду в полотенце и унесла. – Зачем она это сделала? – подала голос Маленькая Стеклянная Снежинка. – Тяжело заболела ее трехлетняя малышка. Луиза решила дочку вылечить волшебной силой Рождественской Звезды, – ответила Балерина и исполнила фуэте. – Вылечила? – Вылечить-то вылечила, – вмешался Отважный Стеклянный Солдат, который знал всё, – да с тех пор Рождественскую Звезду никто не видел! – Говорят, ее утащила в свою нору Ужасная Серая Крыса, – заметила Балерина, продолжая тренироваться в пируэтах. – Это форменное безобразие, дамы и господа, надо что-то с этим делать! Я готов сразиться с этим чудовищем! – И Отважный Стеклянный Солдат вынул из ножен стеклянную саблю. – Погодите, а что же Луиза? Разве она не собирается отыскать Рождественскую Звезду и вернуть на место? – загалдели игрушки разом. – Луиза плачет да руками разводит. Не знает, что ей делать! – И Балерина в белой пачке встала на пуанты. – Что делать?.. Но это же так просто! Надо спасать Рождественскую Звезду! – призвал Отважный Стеклянный Солдат и поднял саблю повыше. – Кто со мной? – Я с вами, отважный друг! – выкрикнул Большой Красный Шар с золотым орнаментом и встал рядом с Отважным Стеклянным Солдатом. – И я! – прозвенела Маленькая Стеклянная Снежинка. – Но мы даже не знаем, где живет Ужасная Серая Крыса! – сказала Балерина. – А я знаю, – заявила Волшебная Крылатая Фея и подлетела поближе к игрушкам. – Во дворце есть темный чулан. В углу его – огромная нора, скрытая хворостом и дровами. Там и томится наше сокровище, Звезда Рождественская! – Я пойду первым! – воскликнул Большой Красный Шар. – И задушу гадину голыми руками! – А рук-то у вас и нет! – Маленькая Стеклянная Снежинка хихикнула. – Ерунда! – отрезал Большой Красный Шар. – Я заберусь наверх. Затаюсь над входом в нору, улучу момент и упаду аккурат на голову Ужасной Серой Крысе! – И тут приду на помощь я! – воскликнул Отважный Стеклянный Солдат и махнул стеклянной саблей, показывая свое военное искусство. – Я с одного удара отсеку Крысе голову! – Я восхищена вашим мужеством, господа! – сказала Балерина и поправила пачку. – Но хочу вам напомнить, что сабля у вас, Солдат, стеклянная, а Ужасная Серая Крыса – существо настоящее. Она, простите, может запросто вас слопать! Этим-то всё и окончится, помяните мое слово! – А вот и нет! – вступила в спор Волшебная Крылатая Фея. – На один миг я сделаю и самого Солдата, и его саблю настоящими! И вот тогда посмотрим, кто кого! – Ну, кто со мной? – крикнул Отважный Стеклянный солдат. Помахивая стеклянной саблей, он двинулся к темному чулану. За ним покатился Большой Красный Шар, украшенный золотым орнаментом. Замыкала шествие боевитых новогодних игрушек Маленькая Стеклянная Снежинка: она беззаботно перепрыгивала с одной половицы на другую. Внезапно грянул военный марш. Оказывается, Волшебная Крылатая Фея поставила пластинку на крохотный золотой граммофон, дабы воодушевить будущих героев перед трудной битвой. – Ура! В атаку! – закричал Отважный Стеклянный Солдат. – Ура-а-а-а! – Волна голосов прокатилась по колонне елочных игрушек, двигавшейся за Отважным Стеклянным Солдатом. – Ура! – пискнула Маленькая Стеклянная Снежинка, продолжая перепрыгивать с одной половицы на следующую. Перед чуланом образовался затор. Дверь была приоткрыта, но щель оказалась слишком узкий, чтобы туда мог пройти Большой Красный Шар. – Какой же я толстый! – с отвращением к самому себе прошипел Большой Красный Шар. И от стыда сделался бордовым. Но тут Отважный Стеклянный Солдат просунул в щель свою стеклянную саблю. Сабля зазвенела и даже запела, как гитарная струна… Еще чуть-чуть, и она лопнет от натуги! – Что бы вы без меня делали! – промолвила Волшебная Крылатая Фея. Она подлетела к Отважному Стеклянному Солдату и коснулась волшебной палочкой его стеклянной сабельки. – Давно бы так! – воскликнул Стеклянный Солдат и одним движеньем распахнул дверь, закрывавшую чулан. Армия новогодних игрушек вкатилась в темноту. – Уф-ф-ф! – пропыхтел Большой Красный Шар. Его стыд прошел, он ощущал себя настоящим храбрецом. – Господа, мне страшно! – пропищала Маленькая Стеклянная Снежинка, прижимаясь к Большому Красному Шару. – Здесь ужасно темно! По счастью, Красный Шар немножко отсвечивает, а без него я просто умерла бы от страха! Я так боюсь темноты! – Это горе – не беда, – откликнулся Отважный Стеклянный Солдат. – В моем стеклянном ранце найдется огниво. – Что такое огниво? – подала голос из темноты Балерина, которая и тут вздумала крутить фуэте. – Вещица из кремня. Она добывает огонь. С этими словами Отважный Стеклянный Солдат скрутил из бересты факел. – Много-много лет назад Прометей подарил огонь людям! – напомнила игрушкам Крылатая Фея. С этими словами она дотронулась до факела волшебной палочкой. И темный чулан осветился! – Ура-а-а-а! – загалдели елочные игрушки и двинулись к норе. Возглавлял колонну игрушек Отважный Стеклянный Солдат. В правой руке он держал стеклянную саблю, а в левой нес факел. Волшебный огонь освещал стены и пол так, что было видно всё до мелочей. Волшебная Крылатая Фея летела чуть поодаль, страхуя Отважного Безумца (так она про себя называла Отважного Солдата). Нора оказалась пещерой, отделанной зеленоватыми кристаллами. Они походили на изумрудные камешки. Отражаясь в кристаллах, свет факела создавал загадочную картину. – Что-то здесь не так! – насторожилась Волшебная Крылатая Фея. – Не таким я представляла себе жилище Ужасной Серой Крысы! Внезапно из глубины пещеры донесся страшный звериный вой. Во всех кристаллах, будто в многочисленных зеркалах, отразилась морда Ужасной Серой Крысы! Новогодние игрушки, до сих пор маршировавшие за Отважным Стеклянным Солдатом, с визгом бросились врассыпную. Однако Крылатая Фея не растерялась и коснулась волшебной палочкой плеча Отважного Стеклянного Солдата. Тот вырос в несколько раз и обрел человеческий облик. Ну а потом Отважный Безумец взял да отрубил настоящей саблей Ужасной Серой Крысе голову! И вот какое дело: как только отрубленная голова покатилась по земле, крысиное туловище окутали клубы дыма. Наконец дым рассеялся. И на месте убитой Ужасной Серой Крысы игрушки увидели живого и невредимого Короля. Он счастливо улыбнулся и направился навстречу Отважному Стеклянному Солдату и Волшебной Крылатой Фее. – Ура!!! – издали победный крик новогодние игрушки и на радостях принялись качать и подбрасывать Отважного Стеклянного Солдата. – Господа, прекратите его подбрасывать! Он же стеклянный, разобьется! – испуганно лепетала Балерина. – Где моя возлюбленная, моя Рождественская Звезда? – вопросил Большой Красный Шар. – Не волнуйтесь! Она спрятана в надежном месте, – ответил Король и показал бронзовый ключ. – Я хочу ее видеть! Я жить без нее не могу. Дорогая, где ты? – Большой Красный Шар чуть не плакал. – Увидишь, увидишь свою возлюбленную, потерпи, – успокоил его Король. Он даже погладил золотой орнамент Красного Шара. – А теперь, друзья мои, – обратился Король к игрушкам, – я приглашаю вас в зеркальный зал! С этими словами он подошел к потайной двери, искусно скрытой в стене пещеры. Повернул в замочной скважине ключ. И распахнул дверь! Елочные игрушки онемели от восторга – до того прекрасное открылось им зрелище! Верхушку новогодней елки украшала Рождественская Звезда. Свет от нее отражался в сотнях маленьких зеркал. То было настоящее рождественское чудо! – Мои спасители! Занимайте места на елке! – предложил Король. – Можно мне поближе к любимой Рождественской Звезде? – попросил Большой Красный Шар. – Нет ничего проще! – ответила Крылатая Фея и дотронулась волшебной палочкой до Большого Красного Шара. Миг – и он на елке, возле своей любимой! – И нас, и нас! – Новогодние игрушки выстроились в очередь к Волшебной Крылатой Фее. Спустя минутку они украсили собою новогоднюю елку. Король окинул взглядом новогоднюю елку и остался увиденным доволен. Затем он поманил пальцем Волшебную Крылатую Фею. – Можно открывать! Подлетев к стене, Фея взмахнула волшебной палочкой. С мелодичным звоном стена пропала. Король и игрушки увидели спальню Маленькой Принцессы! Возле кровати больной дочери, пригорюнившись, сидела Королева. Свет от Рождественской Звезды проник в спальню и заставил Королеву обернуться. А Маленькая Принцесса оторвала от подушки голову. Удивление и радость Король увидел в глазах обеих. – Я приглашаю вас в зеркальный зал! – сказал Король, развел руки пошире и обнял Королеву и Маленькую Принцессу. Потом он подвел их к новогодней елке и произнес речь. – Заморский Принц, – поведал он, – на самом деле оказался Злым Колдуном. Он превратил меня сначала в Черного Ворона. А когда понял, что я ни на какие чудеса не променяю свое отечество и семью, превратил меня в Ужасную Серую Крысу. О, если бы не елочные игрушки и не эта Волшебная Крылатая Фея, жить бы мне в мерзком крысином теле до самой кончины! Сказав это, Король повернулся к новогодней елке и поклонился спасителям своим, елочным игрушкам и Волшебной Крылатой Фее.
Автор иллюстраций и обложки – Алексей Миронов
Последние комментарии
7 часов 38 минут назад
10 часов 8 минут назад
10 часов 16 минут назад
1 день 21 часов назад
2 дней 1 час назад
2 дней 4 часов назад