§ 4. Условия и причины агрессивности детей

Условий и причин агрессивности детей – целая группа. Полезно вкратце ознакомиться с ними. Общими условиями развития агрессивности детей, их жестокости, являются неблагоприятные семейные условия. Это, во-первых, ситуации неполной семьи, в которой отсутствует один из родителей, чаще всего – отец. Современные исследования показывают, что большинство будущих насильников растут в неполных семьях. Способствуют развитию агрессивности детей также те семьи, члены которых отчуждены друг от друга. Это означает, что существуют конфликты между родителями, они не интересуются жизнью и заботами детей, авторитарны, жестоки, часто наказывают детей с применением физических методов воздействия. У агрессивных детей медленно развивается способность к эмпатии, что создает предпосылки для развития жестокости и способности к насилию^[2]. У таких детей задерживается моральное развитие.

Однако некоторые факторы, способствующие развитию детской агрессивности, требуют специального рассмотрения. Этим мы и займемся в настоящем и следующем параграфах.

Как и всякое другое психическое явление и форма поведения, агрессия также имеет свои наследственные корни. Говоря о биологических основах агрессии, мы уже видели, что существуют мозговые центры агрессивного поведения. Они обнаружены как у животных, так и у детей^[3].

С наследственностью связано то, что между мужчинами и женщинами существуют различия по уровню агрессивности. Эти различия обусловлены, конечно, не только наследственностью, но и специфичностью социализации, различиями их социальных ролей. Наследственные и социальные факторы, взаимодействуя, приводят к тому, что уже в годы детства наблюдаются различия по уровню и формам агрессивности между девочками и мальчиками. А в наследственно-патологических случаях индивид может стать чрезмерно агрессивным. Это нам уже известно из предыдущих томов настоящего труда.

Мы уже знаем, что фрустрация и стресс являются главными причинами агрессивного поведения людей. Это утверждение особенно справедливо относительно детей: всякое лишение и создание у детей состояния психофизиологического напряжения вызывают у них агрессивность, причем, и это можно сказать без преувеличения, со дня рождения.

Можно, как это делает Алан Фромм, подразделять все фрустрации детей на два типа. Первый тип обусловлен тем, что маленькие дети еще слабы и не обладают необходимыми для адаптации навыками и способностями. Вследствие этого они неизбежно оказываются в зависимости от других членов семьи. Отказ удовлетворить их потребности, а тем более психологическое отвергание детей – очень серьезная для них фрустрация. Надо оказать помощь ребенку, когда он в этом нуждается, но не навязывать такую помощь тогда, когда она ему не нужна, поскольку этим путем мы можем ограничить его свободу и, тем самым, фрустрировать его.

Второй тип фрустрации, переживаемой детьми, имеет место тогда, когда взрослые, обучая их новым привычкам, заставляют делать быстрый прогресс, на который они еще не способны, не подготовлены своим предыдущим развитием. Делая в этом направлении неудачные попытки, дети неизбежно будут фрустрироваться: у них в подобных ситуациях возникает представление, что не могут быть самостоятельными. Поэтому детей рекомендуется учить навыкам хождения, пользования туалетом, использованию различных предметов не спеша. «Медленно спеши!» – этот призыв полезен не только взрослым, но и детям. Если ребенку надо, он сам обратится за помощью к родителю.

В процессе развития детей фрустрации переживаются в самых разнообразных формах. Так, равнодушие родителей к ребенку, а тем более презрительное, высокомерное их отношение – один из основных фрустраторов, вызывающих гнев и агрессивные действия. Общеизвестна следующая типичная ситуация, описываемая многими детскими психологами: в семье рождается новый ребенок и целиком поглощает внимание родителей. Старший ребенок, для которого у родителей остается все меньше и меньше времени, чувствует себя покинутым, лишенным внимания и ласки самых близких людей в мире – матери и отца. И вот с целью привлечения к себе их внимания он начинает совершать агрессивные, вообще возбраняемые в семье действия. В таких случаях опасно то, что причиной своих страданий ребенок считает беспомощного малыша и может совершить по отношению к новорожденному агрессивные действия^[4].

Агрессивность может выражаться в виде критических замечаний, например утверждения, что братишка или сестричка некрасивы, никому не нужны, зря появились здесь и т. п. Но не исключается и физическая агрессия. Бывают случаи нападения и нанесения физических увечий новорожденным. Старшие дети не скрывают своего недовольства появлением в семье нового ребенка, особенно если не боятся родителей. Так, пятилетний мальчик говорит своей матери: «Зачем родился этот братишка? Было бы лучше, если бы его не было». В таких случаях родители должны быть крайне внимательны, так как агрессивный ребенок может попытаться осуществить свои намерения «по ликвидации» соперника или соперницы.

В семье наиболее агрессивны нелюбимые дети. Они всегда недовольны, переживают стресс и, вследствие этого, всегда склонны к агрессивной разрядке. В определенном смысле это самозащитная агрессия: нападая на других, ребенок психологически защищает себя. Тут у детей подспудно формируется известная логика действий, часто выражаемая у взрослых словами: «Нападение – лучшая защита». Ясно, что эта логика не всегда справедлива. Но она – хороший пример того, что можно назвать психо-логикой.

Почему отсутствие любви к ребенку вызывает его агрессию? Ответ на данный вопрос можно вывести из разработанной нами теории эмпатии, в которой подобные формы поведения психологически обосновываются с помощью следующих утверждений: а) эмоциональность заразительна и передается от одного партнера по общению к другому, в нем тоже порождая почти одинаковые эмоции; правда, разность в эмоциональном опыте порождает различия; б) эмоциональное состояние воспринимается путем непосредственного контакта; в) имеет место определенное понимание состояния другого: даже при общении с ребенком когнитивные факторы играют существенную роль.

Пусть сдержанно, но родители должны демонстрировать свою любовь, иначе ребенку придется в агрессивных формах требовать их любви. Доброта и любовь смягчают агрессивность фрустрированных людей; родительская любовь – лучшее лекарство от сверхагрессивности. Правда, вряд ли полезна другая крайность – чрезмерная выраженность, экспрессивность любви.

Социально-психологическая изоляция чревата тяжкими последствиями для людей всех возрастных групп, но она особенно опасна в первые годы жизни. Она может принимать различные формы, причем ребенок может быть в ситуации психологической изоляции даже тогда, когда рядом с ним много взрослых и детей. Когда, например, ребенок живет в семье, но его мать агрессивна, невротична, всегда спешит и подвергает его физическим наказаниям, ребенок, по-существу, эмоционально изолирован.

В социально-психологическом отношении в изоляции находятся дети без родителей, живущие в государственных учреждениях (детских домах, приютах и т. п.), где даже интенсивное общение с нянями и наставниками не может компенсировать отсутствие матери и отца.

Как показали психологические исследования, для здорового развития и созревания личности необходимо, чтобы ребенок получал в детстве физические ласки от матери или от той женщины, которая ее заменяет. Когда этого нет, возникают нарушения эмпатии, склонность к насилию, неспособность любить настоящей, неэгоистической любовью. Сходные результаты получены в исследованиях М. и Г. Харлоу^[5], Дж. Боулби^[6], Р. Спица^[7] и других авторов. Интересно также исследовать людей, которые утверждают, что любви нет вообще или хотя бы между представителями двух полов.

Конфликт между родителями и, в результате, общая неблагоприятная ситуация в семье – следующая по важности причина фрустрации и агрессивности детей. Когда подобные конфликты повторяются и становятся систематическими, ребенок переживает хроническую фрустрацию. Дети из таких семей становятся злыми и завистливыми по отношению к другим детям, живущим в благоприятных семейных условиях. Психология детей из конфликтных семей – большая комплексная проблема, представляющая непосредственный интерес и для психологии человеческой агрессивности. Поэтому в следующем параграфе мы обсудим данную проблему несколько более подробно.

Интересные мысли по этому вопросу высказал Эрик Эриксон. Он считал, что нередко в семье взаимная нормальная регуляция поведения ее членов нарушается, вследствие чего каждый из них находит заменяющие области автономии и контроля (а также самоконтроля), в которых участие остальных членов семьи исключено. Для родителей – это социальная активность вне семьи, для детей – собственное тело. Поэтому в семьях с нарушенными взаимоотношениями у детей наблюдается усиление автоэротизма, компенсирующего потерянную взаимность. Однако с виду автономные автоэротические действия, приносящие удовлетворение, сопровождаются враждебными фантазиями, рисующими картины контроля над другими, причем преимущественно подчеркиваются садистические или мазохистические темы. Такая враждебная направленность против себя или других превращает соответствующий орган в орудие агрессии. До этого, считает Э. Эриксон, орган имеет наивную, довраждебную (prehostile) функцию приближения к вещам, поиска взаимоотношений с объектами. Это то, что ад-грессион (ad-gression) означает до превращения в агрессию^[8].

Поэтому родители должны развиваться вместе с детьми. Не только родители контролируют поведение детей: дети, в свою очередь, оказывают контролирующее влияние на своих родителей. Происходит взаимное воспитание.

Иногда агрессивными становятся единственные дети. Возникает вопрос: какие факторы их фрустрируют, каковы причины агрессивности единственного в семье ребенка, который совсем не лишен внимания и любви родителей? Как ни удивительно, делает такого ребенка агрессивным именно чрезмерное внимание родителей. Это избалованные дети, которых не наказывают, когда они ведут себя агрессивно. Такие дети свою ненаказанность и ненаказуемость часто воспринимают как поощрение и постепенно становятся все более и более агрессивными. Не говоря уже о том, что есть родители, которые прямо поощряют агрессивное поведение своих детей. За примерами, как говорится, далеко ходить не приходится: ребенок подрался с другим ребенком из своего двора, беспощадно избил младшего, а его родитель не только не наказывает его, а поощряет словами: «Молодец! Вот какой храбрый у меня мальчик!».

Но ведь в таких случаях вполне возможно, что агрессия ребенка вовсе не была защитной. Он сам мог быть первым нападающим, агрессором, который без переживания фрустрации подверг другого насилию. Поощрение такой наступательной, незащитной агрессии чревато серьезными отрицательными последствиями для самого агрессивного ребенка. Вед он может получить отпор и страдать сам, не говоря уже о формировании у него агрессивного характера. Еще одна причина агрессивности ребенка в семье следующая: у него имеются братья и сестры, но он не пользуется авторитетом в их микросреде. Это социально-психологическая депривация, лишенность очень важных социальных ценностей. Не зная лучших путей, он стремится с помощью агрессивных действий мстить другим и улучшить ситуацию своей жизни. Но такое поведение обычно приводит к противоположным результатам, ухудшая ситуацию жизни ребенка. В частности, социометрический статус таких детей в данной микросреде становится еще ниже. Стремясь занять в ней достойное место, ребенок не находит других средств, кроме агрессии. Когда за такое поведение его активность еще больше подавляют, соответственно еще больше усиливается его агрессивность: он может иметь вспышки гнева, стать беспокойным и невротичным, потерять самообладание и т. п.

Когда родители под угрозой наказания подавляют агрессию такого ребенка, он из-за страха может с виду стать тихим, «хорошим». Но парадокс состоит в том, что страх делает ребенка еще более агрессивным. Чувствуя себя слабым перед родителями, он направляет свою агрессию против слабых. В таких случаях психологи говорят, что агрессивный ребенок нашел для себя «козла отпущения». Это выражение, как известно, возникло в древней Иудее: грехи народа главный раввин перед собравшимся народом перекладывал на козла, которую затем гнали в дикие места, чтобы погибала. Считалось, что таким образом животное берет на себя грехи народа и очищает его. Это, конечно, трусливая форма поведения, исходящая из моральных представлений робкого человека. Не имея моральной смелости брать на себя ответственность за собственные грехи, что способствовало бы самосовершенствованию, они подвергали агрессии невинное животное.

В качестве фрустраторов для детей нередко выступают учителя. Вообще о школьных фрустрациях детей следовало бы говорить подробнее. Но мы здесь ограничимся примером, воочию показывающим отношение многих детей к школе и учителям. Многие годы назад в одной из российских газет был опубликован коротенький фельетон Ю. Кузнецова под названием «Ну, образование, погоди…». Для нас интересно его начало: «Одному шведскому мальчику отец как-то рассказал о заметке в газете, где сообщалось, что на какого-то школьного учителя, проводившего отпуск в лесах на севере, напал лось. Зверь яростно и долго преследовал работника образования, пуская в ход рога и, соответственно, копыта. Сын слушал обо всем этом с напряженным вниманием и только спросил:

– А как лось узнал, что это учитель?»

Кажется, ясно: ребенок обрадовался, что лось узнал главного фрустратора школьников и наказал его.

§ 5. Семейные конфликты и развод – сильнейшие фрустраторы

Наблюдения показывают и психологические исследования подтверждают, что конфликты родителей и их развод являются сильнейшими фрустраторами и стрессорами для детей и подростков. Поскольку этим вопросам посвящены многочисленные исследования и о них написано немало, мы ограничимся здесь весьма кратким обсуждением ряда узловых вопросов, связывая их с проблемами агрессии и защитных механизмов.

Причин того, что ссоры родителей фрустрируют детей, несколько: а) ссорясь, родители ведут себя агрессивно, а это пугает ребенка; чувствуя угрозу, переживая страх и тревогу, ребенок ощущает свою слабость перед миром; б) мы считаем, что ребенок в таких ситуациях переживает экзистенциальную фрустрацию. Причем угрозу потери опоры в лице живущих в согласии родителей дети переживают весьма конкретно и образно. Так, одна девушка сказала психологу, что «… представляла себе своих родителей как две опоры книжной полки, которые удерживают ее между ними. Когда у родителей начинался скандал, опоры расходились, лишив ее поддержки и оставив в одиночестве и неустойчивом положении»^[9].

Это интересная символизация не только семейной ситуации, но и самой фрустрации. Было бы поучительно собирать материал о символизациях психических состояний, в данном случае – экзистенциальной фрустрации.

Как и всякая иная фрустрация, фрустрация детей из-за конфликтов родителей вызывает у них ряд эмоциональных и защитных реакций, в том числе агрессивных. Л. Берковиц опять очень верно отмечает, что «Как и в других областях человеческого поведения, сильные негативные переживания могут продуцировать у детей агрессивные реакции» (Там же). Даже ссоры незнакомых людей вызывают агрессивность у маленьких детей и они начинают драться; тогда что же говорить о конфликтах родителей! При виде агрессивного поведения взрослых дети возбуждаются, становятся тревожными и агрессивными, начинают совершать друг против друга акты словесной и физической агрессии.

Мы считаем, что такого рода фрустрации вызывают у детей целый ряд других защитных процессов, которые, однако, исследователями агрессии обычно не описываются. Известно, например, что в результате получения таких впечатлений дети нередко становятся депрессивными, что является признаком того, что они чувствуют себя бессильными перед окружающим миром. Они могут использовать различные атрибуции, проекции и другие защитные механизмы.

Лонгитюдные исследования последствий разводов показали, что в течение первых двух лет после этого события у детей, оставшихся с матерями, наблюдается более высокий уровень агрессивности. Причем эти дети с помощью агрессии добивались значительно меньших успехов в достижении своих целей, чем дети из нормальных семей. И в дальнейшем они сохранили свое недружелюбное отношение к сверстникам и другим людям. Это было показано в исследованиях Мэвис Хэтерингтон. У подобных детей, безусловно, осталась некоторая общая агрессивность.

Удивительно, что такой крупный исследователь агрессивного поведения людей, как Л. Берковиц, не придает серьезного значения отсутствию отца в семье после развода. Он считает, что дети разведенных родителей становятся агрессивными лишь в результате эмоциональных перегрузок.(Указ. соч., с. 230). Это весьма спорная точка зрения. Здесь, по-видимому, надо иметь в виду этнокультурные различия: это точка зрения американца.

Необходимо учесть, что уход отца из семьи вызывает изменения психической идентификации с ним. Мы считаем, что во многих случаях эти изменения могут иметь характер преобразования положительной идентификации ребенка с отцом в отрицательную, сопровождаясь разочарованием и, быть может, поиском новых объектов положительной идентификации. В таких условиях претерпевает изменения также идентификация с матерью. Ясно, что подобные крупнейшие психические изменения личности и ее самосознания могут сопровождаться тревогой, страхом и агрессивностью. Изменения личности детей начинаются еще до развода родителей, под влиянием их ссор и конфликтов, и эти изменения продолжаются, возможно, с еще большей интенсивностью, после их развода. О значении механизма идентификации в жизни детей мы еще будем говорить на последующих страницах.

Фрустрации детей и их последствия для их личностей обусловлены не только тем, что родители расходились: очень важно, как они расходились. Если отец умер от болезни или погиб на войне – одно дело, и совсем другое, когда он уходит после раздоров с женой и развода. Это психологически очень разные фрустраторы и стрессоры. Развод также оставляет различные по глубине и характеру следы в психике детей в зависимости от того, как расходились отец и мать: дружелюбно и мирно, или же после агрессивных ссор и драк.

Надо признать, что мирный развод лучше сохранения конфликтной семьи. Это известно нам из повседневной жизни, но психологические исследования также подтверждают данный вывод. Так, американская исследовательница М. Хэтерингтон с коллегами сравнивали детей разведенных и неразведенных родителей два года спустя после развода и нашли, «…что дети из полных семей, но таких, в которых родители постоянно конфликтовали друг с другом, были действительно более агрессивными, чем сыновья мирно расстававшихся родителей»^[10]. Развод для детей лучше, чем жизнь в условиях постоянных конфликтов родителей. И если разведенные родители продолжают любить детей, то вред от развода будет минимальным.

§ 6. Другие фрустраторы детей

Выше мы описали основные фрустраторы, вызывающие агрессивное поведение детей. Здесь вкратце рассмотрим еще некоторые фрустраторы, встречающиеся в жизни детей, все время помня еще и о том, что в различных этнокультурных обществах некоторые из них встречаются чаще, в других – реже или вообще не встречаются.

Строгий режим питания вряд ли оправдан физиологически и психологически. Такой режим может стать особенно сильным фрустратором для детей. Когда ребенок ощущает здоровый голод, его не кормят, поскольку «еще не время». И наоборот: наступил определенный час обеда или ужина, ребенок не голоден, однако его силой заставляют есть. Он ест без аппетита, только подчиняясь давлению родителей, вследствие чего у него формируется отвращение к пище, желание, чтобы его кормили даже в дошкольном и младшем школьном возрасте. Этим ребенок как бы наказывает родителей за то, что они не считаются с его естественными желаниями. У такого ребенка могут формироваться неадаптивные черты характера.

Режим принятия пищи должен соответствовать индивидуальным ритмам ребенка, да и взрослого тоже. Тогда он будет есть с удовольствием. Этот индивидуальный ритм надо обнаружить с помощью специальных наблюдений за психическим состоянием человека. Главное здесь – появление интенсивного ощущения голода. В этом случае процесс принятия пищи будет источником удовольствия. В результате этого у ребенка разовьется чувство доверия к матери и вообще к окружающим. Подобное отношение к миру позволяет ему при необходимости ждать удовлетворения не фрустрируясь. Всегда надо помнить, что длительное насильное кормление может привести к невротическим нарушениям.

Многие действия матерей по отношению к своим детям можно квалифицировать в качестве актов агрессии. Например, Карл Меннингер отметил следующие (обычно непроизвольные) действия: непоследовательность; угрозы; запрещение таких действий ребенка, которые ей неприятны; отказ удовлетворить законные и разумные требования ребенка; безразличное отношеие к тем действиям ребенка, с помощью которых тот старается понравиться родителю; невыполнение обещаний; споры с ребенком по мелким вопросам; передача собственного беспокойства и спешки ребенку; спор с ним в присутствии посторонних лиц и создание для него неприятной ситуации; игнорирование; подкуп или дача взяток; обман; сравнение ребенка с другими с выводами, неблагоприятными для него и другие. Самым же большим преступлением родителей является внушение детям нечестной, лицемерной философии жизни^[11].

Если родитель последовательно совершает вышеописанные действия, то он, по всей вероятности, не любит ребенка. Все эти действия, вместе с лишением родительской любви, глубоко фрустрируют детей. Такой родитель, не желая уделить ребенку свое время и любовь, не сумев стать его другом, часто предоставляет ему целый ряд «преимуществ». Но эти последние – лишь средства избавления от ребенка: это другое, замаскированное выражение враждебности и подсознательного чувства вины.

Поскольку воспитанием детей заняты главным образом женщины, очень важно исследовать психологию женщин и их взаимоотношений с детьми и подростками. Причем исследования детских фрустраций и развития агрессивности необходимо осуществить с учетом таких крупных культурных различий, как индивидуализм-коллективизм и другие этнокультурные комплексы. Мы полагаем, что фрустраторы, описанные К. Меннингером, в первую очередь характерны для индивидуалистических обществ Европы и Северной Америки.

Игровая деятельность, особенно групповая, является мощным фактором развития и созревания детей. Но она же содержит в себе возможности фрустраций, заставляя участников выработать защитные механизмы и стратегии. Игра и спорт служат эффективными средствами «канализации» агрессивности фрустрированных детей и подростков.

Но игра фрустрирует детей и подростков вследствие своей состязательности. Она заставляет детей соперничать за первенство и победу. Соперничество – одно из главных проявлений социальной жизни не только детей, но в значительной степени и взрослых. Хотя соперничество агрессивно по своей природе, все же в основном приемлемо для общества в той мере, в которой не препятствует адаптации большинства людей. Большая часть игр имеет состязательный характер: в них выявляются победители, которых вознаграждают. Очевидно, что те, кто терпит поражение, переживают фрустрацию и стресс. Хороший соперник – тот, кто эффективно играет, стремится к победе и получает удовольствие от игры. Если ваш ребенок – такой соперник, тогда все в порядке: он не только будет хорошо играть и получать пользу от своей игры, но и успешно преодолевать неизбежные фрустрации. Беспокойство родителей, как отмечают детские психологи, должны вызвать только крайности: или полное отсутствие, крайняя слабость желания играть и соперничать, или же чрезмерное стремление к победе и крайне агрессивное соперничество, переходящее в склонность нарушать правила игры и не уважать прав партнеров.

В связи с этим следует сказать, что в семье дети соперничают не только в играх, но и за любовь родителей, за их внимание к себе. Это их стремление можно использовать для выработки в них полезных мотивов и привычек. Но подобный результат возможен лишь тогда, когда родители становятся моделями подражания для своих детей.

Известно, что у многих детей фантазии так богаты и ярки, что добавляются к образам реальности и даже в какой-то мере заменяют для них реальность. В фантазиях реализуются самые капризные желания и уничтожается то, что в реальной жизни неприятно для человека. При этом для ребенка зачастую принцип реальности не существует. Когда реальность неприятна и ребенок в ней не получает удовольствия, он отказывается от общения и стремится остаться наедине с собой. Со временем это может стать устойчивой стратегией поведения, вырабатывающей соответствующую черту характера. Такой ребенок плохо социализируется. Нередко он избегает как соперничества, так и сотрудничества. Он предпочитает остаться один и все делать самостоятельно. Он не доверяет другим. У таких детей может иметь место некоторое смешение реальной и воображаемой жизни, что очень опасно во многих отношениях. Такое бегство от реальности, по мнению детских психологов, имеет две основные причины: а) во-первых, это страх перед вероятностью не быть принятым в мире реальности; б) во-вторых, это нежелание принимать следующий, более высокий этап собственного развития.

Деструктивность – результат развития подобных детей, психологический итог запретов и фрустраций. Это импульс к самоутверждению, который как бы говорит: я строить не умею, но зато могу разрушить. Импульс деструктивности может быть направлен и на других людей, и на себя, и на вещи. У такого индивида может развиваться непреодолимое желание иметь все, что можно иметь, лишь бы то, что желательно, не принадлежало другому. Зависть также есть результат фрустрации. В основе всех случаев деструктивности лежит одна общая причина – недоверие и враждебное отношение к другим людям. Поэтому следует не столько наказывать такого ребенка, сколько социализировать его, убеждая его, что он в состоянии иметь нормальные отношения с людьми.

Результатом всех названных фрустраций ребенка является также развитие в нем чувства неуверенности, ощущение отсутствия безопасности, то есть присутствие угроз, постоянное переживание чувства тревоги и страха. Внешне ребенок с таким хроническим чувством неуверенности в себе может выглядеть по-разному: несчастливым, робким, изолированным, плаксивым, беспокойным, раздражительным, враждебным к окружающему миру. Все это – в основном результат физической слабости ребенка. Но эти чувства и соответствующие формы поведения нередко сохраняются в течение всей последующей жизни. Одним из результатов такого развития может быть эмоциональная незрелость личности.

§ 7. Агрессия в семье и защитные реакции детей

В семье, то есть социальной группе, в которой отношения самые тесные, наблюдается весь спектр агрессивных действий – физических и психических: супруги ссорятся, иногда дерутся друг с другом, родители избивают своих детей, а дети – друг друга.

Ряд американских психологов (М. Страус, Р. Джеллес, С. Стейнметц) проинтервьюировали супружеские пары американцев, пытаясь определить частоту проявления насилия и конфликтов в американских семьях. Они выяснили, что на любой улице каждого американского города, в одной из шести семей, «постоянно вспыхивают скандалы, во время которых супруги наносят друг другу удары. В каждых трех из пяти семей родители то и дело бьют своих детей. В каждом втором доме в Америке по меньшей мере раз в год совершаются насильственные действия»^[12].

Причем агрессия одного члена семьи порождает новую агрессию. Чем чаще родители бьют друг друга, тем больше вероятность того, что каждый из них будет избивать детей. Это выражение давно известной в психологии общей закономерности переноса агрессии.

Но опаснее всего то, что родительская агрессивность передается детям. Эмоциональный опыт оставляет свои следы в их характере и склонностях, что мы увидим еще из дальнейшего изложения.

Характер ролевого поведения родителей, в частности, их властных воздействий на детей, зависит не только от самих этих агентов социализации, но и от ответных реакций детей как объектов социализации. Имеет место процесс взаимодействия, в ходе которого обе стороны учатся внутрисемейным своим ролям и отвечают на ролевые же действия других членов семьи.

Один тип ответов детей на воздействия родителей – это агрессия. Именно в семье у ребенка возникает защитная, а позже и наступательная агрессия. Но мы считаем, что наряду с агрессией уже в раннем детстве возникают и другие защитные механизмы. Поэтому изолированное изучение возникновения в поведенческом репертуаре ребенка агрессии и развития агрессивной личности не является перспективным делом.

Ведь даже для того, чтобы выразить свою агрессивность, человек нуждается в других адаптивных механизмах: в переносе и замене (субституции), в атрибуциях, в частности – проективных; в идентификациях и т. п. Исследование генезиса названных механизмов, наряду с возникновением агрессии – одна из важнейших задач психологии возрастного развития личности.

Рассмотрим, например, механизм переноса агрессии из семьи в другие сферы социальных отношений. Имея в виду существование этого механизма, следовало предвидеть, что если у ребенка в семье сформировались агрессивный характер и враждебные установки к родителям, они должны переноситься и на другие значимые, авторитетные лица вне семьи.

В целом существование такого процесса переноса подтверждено эмпирическими исследованиями: агрессивные подростки не доверяют учителям, не хотят и не умеют обращаться к ним за советом^[13].

Вообще подростки – как агрессивные, так и миролюбивые – предпочитают самостоятельно решать свои проблемы. Но у агрессивных подростков эта тенденция принимает крайние формы, тогда как подростки с умеренной агрессивностью обращаются за советом к учителям даже по сугубо личным вопросам.

§ 8. Вознаграждение агрессии

Условия семейной жизни оказывают всестороннее влияние на характер личности и на те пути жизни, которые она для себя выбирает. Нет сомнения, что внутрисемейные отношения и воспитание оказывают влияние на формирование агрессивных людей. Но какие именно условия семейной жизни способствуют формированию злого человека с антисоциальной установкой? Такая постановка вопроса обоснованна, ибо многие реальные случаи жизни показывают, что агрессивные люди очень часто нарушают социальные нормы, обычаи, традиции и законы. В этой сфере полезны не столько общие рассуждения, сколько раскрытие тех специфических условий, воздействие которых способствует развитию в семье агрессивных детей.

Уже стал почти классическим следующий случай, описанный А. Бандурой и Р. Уолтерсом много лет тому назад со слов одной матери. Когда Гленну было около 6 или 7 лет, «…все дети ссорились и дрались, а он никогда не дрался. Его сестра всегда заступилась и дралась за него. И однажды мой муж снял ремень и сказал: «послушай, ты приходишь домой и постоянно плачешь, что тебя кто-то побил». Однажды мой муж увидел через окно в спальне двух маленьких мальчиков. Они действительно побили его. Тогда он вышел, снял ремень и сказал: «Гленн, я собираюсь сказать тебе кое-что. Ты пойдешь и устроишь взбучку этим парням, или я побью тебя». Таким образом он заставил его постоять за себя о подраться с ними обоими»^[14].

Это не единичный случай. Многие отцы учат своих сыновей постоять за себя, отвечать агрессией на агрессию и воздействие других фрустраторов. Одобрение родителя является мощным вознаграждением агрессивного поведения ребенка. Если такое вознаграждение становится систематическим, ребенок может приобрести склонность решать возникающие в своей жизни проблемы с помощью агрессивных действий. В таких случаях мы бы предпочитали сказать, что ребенок, подросток или юноша приобретают агрессивную адаптивную стратегию. Они одобряют агрессию и применяют ее как приемлемое средство решения своих задач.

Надо иметь в виду, что родитель, побуждающий своего ребенка драться с другими, одновременно использует как вознаграждение (в виде одобрения поступка), так и угрозу наказания в том случае, если он не будет вести себя так, как родитель того требует. Перед нами многофакторное воздействие на ребенка, различные аспекты которого мы будем обсуждать в этой главе постепенно, шаг за шагом.

Агрессор стремится устранить те стимулы, которые раздражают или фрустрируют его. Поэтому устранение такого раздражителя является подкреплением агрессивного акта, оно вознаграждает субъекта агрессии. Например, когда кто-либо совершает такие действия, которые не нравятся нам и вызывают в нас злость, то требование прекратить их (словесная агрессия) подкрепляется, когда этот человек прекращает выполнение данного действия.

Психологи называют такой результат негативным подкреплением, поскольку под влиянием агрессивных действий человека нечто устраняется, исчезает, прекращается. Когда учитель в классе требует от учеников: «Прекратите шум!», он тем самым требует негативного подкрепления. Прекращение шума является для него успехом, поэтому есть большая вероятность, что он и в дальнейшем будет использовать слова, содержащие угрозу наказания. Когда учитель говорит: «Прекратите шуметь и займитесь делом!», то он требует как негативного, так и позитивного подкрепления (появления желаемого явления, формы активности учеников). Это тоже вознаграждение.

Возьмем другой пример: службу охранников тюрем, концлагерей или колоний. Чем они заняты и когда их служба вознаграждается? Эти люди следят за тем, чтобы заключенные соблюдали различные запреты и ограничения. Отсутствие нежелательных форм поведения является для них вознаграждением типа негативного подкрепления. Поэтому в конце смены они с удовольствием докладывают: «Во время службы никаких происшествий не случилось».

Можно привести много примеров негативного и позитивного подкрепления из жизни семьи и других сфер взаимодействия людей. Причем эти явления можно обсуждать также с привлечением понятий теории ролей. В таком случае негативное подкрепление агрессии одного актера (А1) имеет место тогда, когда взаимодействующий с ним второй актер (А2) прекращает делать нечто, выходящее за рамки ролевых ожиданий. Позитивное подкрепление имеет место тогда, когда А2 выполняет ожидаемые со стороны А1 действия. Читатель легко убедится, что в данной книге мы широко пользуемся теории ролей и в некоторых случаях они действительно помогают лучше понять проблемы человеческой агрессии и особенно процесс агрессивного взаимодействия людей.

Вознаграждение за агрессивное поведение, как выяснили психологи, оказывает влияние на поведение двумя способами: как мотив и как запрещающий фактор^[15]. Мы же считаем более правильным назвать их двумя основными функциями вознаграждения в процессе социализации ребенка, в том числе социализации в качестве агрессивной личности.

Но к этому следует добавить следующее: отец обладает властью над ребенком и одновременно пользуется двумя видами власти: властью вознаграждения и властью наказания, если использовать принятую в социальной психологии классификацию видов власти. Можно считать, что самые различные случаи социализации с помощью многообразных средств и факторов являются частными выражениями или аспектами более общего явления – социализации с применением власти.

§ 9. Психология наказания

Психология наказания является самой сложной, тонкой и ответственной частью психологии человеческой агрессивности и социализации индивида. В процессе социализации детей без применения наказания невозможно обойтись, поэтому следует хорошо знать возможные способы наказания (отрицательные социальные санкции), о том, когда их можно применить, когда они эффективны и в каких случаях, наоборот, приносят вред или ведут к обратным, нежелательным результатам.

Наказания или отрицательные социальные санкции бывают психологическими, физическими и комплексными. Выражение недовольства мимикой и жестами, словесное замечание или выговор, критика и многое другое в этом роде – виды наказания. О физических видах наказания подробно говорить не приходится: они общеизвестны и тоже широко применяются. Комплексное же наказание включает как физические, так и психологические компоненты.

При принятии решения о применении наказания одно важное обстоятельство всегда следует иметь в виду: любое наказание является агрессией, применяемой агентом социализации к социализируемому индивиду. Это либо ответная агрессия на асоциальное или антисоциальное поведение ребенка или взрослого, либо, в некоторых случаях, месть за содеянное. Нередко для регуляции поведения детей и взрослых применяется угроза наказания. Мы считаем, что угроза возможного наказания – это форма словесно выраженной агрессии, хотя такая угроза может быть также невербальной или сочетанием вербальных и невербальных средств.

Наказания чреваты такими последствиями, о которых родители и другие агенты социализации даже не могут догадаться. Поэтому сейчас мы выясним, в каких случаях наказания эффективны как средства социализации, а затем рассмотрим вредные последствия наказания.

Содержательному обсуждению данного вопроса помогает то, что в психологии уже проведено значительное количество исследований различных форм наказания и наиболее эффективных способов их применения. При обсуждении этих вопросов мы исходим из того материала, который содержится в уже известной читателю книге Р. Бэрона и Д. Ричардсон «Агрессия». Дальнейшее расширение данной тематики возможно с привлечением нового материала из социальной психологии, юридической психологии, криминологии, педагогики и из повседневной практики.

Если наказание применяется с соблюдением определенных правил, оно может стать эффективным средством модификации поведения человека (мы в первую очередь имеем в виду детей и подростков). Эти правила следующие: 1) когда ребенка наказывают, он должен четко осознать, за какое поведение его наказывают. Наказание и наказуемое поведение должны ясно осознаваться и ассоциироваться в сознании наказуемого индивида. Если одно и то же наказание повторяется, эта связь должна быть четко осознаваемой каждый раз; 2) наказание должно непосредственно последовать за поступком. Отсроченное наказание менее эффективно. Между наказуемым поступком и наказанием не должен лежать интервал времени, в течение которого ребенка совсем не наказывают, даже замечания не делают. Немедленное наказание предотвращает получение удовольствия или выгоды от подлежащего наказанию поступка. Когда же к совершению поступка смешивается удовольствие, наказание в значительной степени теряет свою силу, – справедливо полагает А. Бандура; 3) правило последовательности наказания формулируется следующим образом: «Наказание окажется наиболее эффективным, если его будут применять последовательно, то есть за одно и то же нарушение всегда будет назначаться одна и та же санкция; нельзя один раз наказать за проступок, а в другой раз – проигнорировать подобное поведение»^[16]. Громогласное обещание (угроза) наказать, не подкрепляемое конкретными данными, показывают ребенку, что агрессивные дела допустимы; 4) агент социализации (родители, педагоги и другие лица) должны предложить ребенку альтернативу тому поведению, за которое его наказывают. Если так нельзя поступить, то что же можно и как можно? Как говорил А. Бандура, предложение альтернативы закладывает основы будущих поощрений^[17]. Если ребенку просто запретить что-то, он не будет знать, что делать (например, как себя вести в определенных социальных ситуациях), и он может стать робким и нерешительным; 5) в качестве наказания можно избрать временную изоляцию ребенка, что покажет ему, что его поведение не поощряется; 6) назначая наказание, ребенку надо объяснить, почему его наказывают. От себя добавим, что такие объяснения способствуют социально-психологическому росту и созреванию ребенка как личности. Они, в частности, способствуют интериоризации социальных норм и развитию самоконтроля.

Речь идет, в первую очередь, о вредных последствиях физических наказаний. Перечислим основные из них:

1) Родители, применяющие к своим детям способы физического наказания, могут стать для них примером агрессивности, социальными моделями агрессивного поведения^[18]. Ребенок может подумать, что агрессивность допустима, но только по отношению к более слабым. Он убедится, что физическая агрессия – эффективное средство контроля над другими людьми. Добавим, что растущая в таких условиях личность, став взрослым, сможет уважать только принудительную, насильственную власть.

2) Некоторые из тех детей, которых часто наказывают, постараются избегать родителей. В результате этого ребенок может оказаться в опасной компании делинквентных (т. е. с отклоняющимся поведением) детей и подростков, совершающих рискованные антисоциальные действия. Перед нами как нетрудно видеть, стратегия ухода из фрустрирующей ситуации.

3) Другая часть детей может оказывать родителям сопротивление, в том числе физическое. Это будет препятствовать их правильной социализации. Добавим, что в данном случае ребенок спонтанно применяет агрессивную стратегию адаптации.

4) Когда после наказания ребенок очень рассержен и возбужден, ему будет трудно усвоить альтернативное поведение, что тоже препятствует его социализации.

5) Если дети изменяют свое поведение в результате очень сильного внешнего воздействия, они не усвоят нормы этого поведения – навязанного и принудительного. Эти нормы не станут для них личными ценностями. Они из-за страха наказания повинуются лишь до тех пор, пока за ними наблюдают. Как указывал А. Бандура, «…наказание заставляет скрывать внешние проявления нежелательного поведения, но не устраняет его».

Мы полагаем, что для дальнейшего углубления анализа вредных последствий наказания следует применить теорию когнитивного диссонанса, представления о внешнем и внутреннем оправдании поведения и другие концепции современной социальной психологии. В связи с рассмотрением наказания и его последствий возникает очень много новых вопросов, выяснение которых возможно лишь при учете существования других механизмов социализации, в связи с проблемой стиля социализационной активности родителей и другими вопросами.

§ 10. Пунитивность и непоследовательность – факторы, способствующие развитию агрессивных детей

Строгость наказания, а тем более физического наказания – одна из причин развития агрессивности детей. Однако тщательные исследования Р. Сирса, Э. Маккоби и других психологов показали, что к такому результату приводят не столько физические наказания, сколько непоследовательность в применении родителями воспитательных методов. Родители «трудных» или «проблемных» детей бывают не столько чрезмерно пунитивными: они, как писал, резюмируя соответствующие исследования, Л. Берковиц, отличались низкой эффективностью в воспитании дисциплинированности у своих детей. Они не были достаточно избирательными и последовательными в выборе действий, за которые награждали или наказывали, и постоянно, без разбору придирались, ругались и угрожали своим детям.

Из этого описания родительского поведения видно, что по-существу речь идет о родителях-невротиках. Эти люди неразумно и несправедливо наказывают детей, плохо понимая, за что можно наказывать и за что нельзя.

Какой вид агрессии наиболее опасен как форма утверждения власти родителя? Данную проблему также вкратце обсуждает Л. Берковиц, который одним из первых стал систематически различать две формы агрессии – эмоциональную (враждебную и импульсивную) и инструментальную. Он отметил, что одно дело – эмоциональная агрессивная реакция родителя на нежелательное поведение ребенка, и совсем другое дело – хладнокровная и расчетливая пощечина. Между ними он видит огромную психологическую разницу. И та, и другая форма физического наказания утверждают власть родителя, но они не равнозначны. «Не каждая порка обязательно становится шагом в развитии подростковой преступности»^[19]. Но обсуждение данного вопроса Берковиц не углубляет, а лишь ссылается на исследования Д. Бомринд^[20]. Между тем вопрос очень важный и при углублении его исследования можно даже показать, как применить получаемое знание в практике воспитания детей и подростков.

Мы предполагаем следующее: 1) когда родитель эмоционально и агрессивно реагирует на определенные поступки ребенка, но в остальное время отношение к нему ровное и насыщено любовью, ребенок понимает, что его агрессивная «вспышка» – это реакция на свои определенные действия, а не на личность в целом. Такая родительская агрессия, как форма утверждения власти и регуляции ролевого поведения ребенка, не представляет серьезной опасности для ребенка и не вызывает в нем развития агрессивности как комплекса характера; 2) наоборот, применение холодно-расчетливых агрессивных действий воспринимается ребенком как жестокость и признак отсутствия любви к нему. Мы считаем, что такая инструментальная агрессия с бо́льшей вероятностью способствует развитию агрессивной и антисоциальной личности ребенка, чем первая форма агрессии. Эмоциональная агрессия родителя вызывает недовольство ребенка, тогда как холодная инструментальная агрессия – ответную агрессию и ненависть (особенно если сочетается с непоследовательностью в выборе тех действий ребенка, за которые следует его наказывать).

Но и непоследовательность не всегда выражается одинаковым образом, и в зависимости от того, какую ее форму проявляют родители, результаты также бывают разными.

Непоследовательность родителей в процессе социализации своих детей, как сказано выше, играет существенную роль в развитии их антисоциальных и агрессивных установок. Но непоследовательность выражается по-разному и, по-видимому, полезно учитывать существование двух ее видов, впервые выделенных Р. Парком и Р. Слейби. Эти авторы различают два ее вида: интрасубъективная (intragent) непоследовательность и интерсубъективная (interagent) непоследовательность. Вкратце рассмотрим эти два вида непоследовательности агентов социализации.

1) Под интрасубъективной непоследовательностью (нонконсистентностью) авторы понимают то явление, когда родители, воспитатели вообще, установив определенные правила поведения детей, в различных случаях неодинаково реагируют на их нарушение. Они непоследовательны в реализации своих угроз наказания. Такое поведение можно объяснить или их безразличием к детям, или их сверхзанятостью. Поэтому «…эти люди наказывают своих детей за определенные действия в одних случаях и игнорируют такие же самые действия в других обстоятельства». Оказалось, что у подростков с асоциальным поведением матери были пунитивными в одних случаях и попустительствовали им – в других (исследование Маккорд, 1986). Такое поведение родителей может быть одним из выражений их невротизма.

2) Интерсубъективная непоследовательность состоит в том, что два агента социализации, в данном случае родители, по-разному реагируют на нарушения норм со стороны ребенка. Этот тип непоследовательности встречается в двух случаях: а) родители находятся в конфликтных отношениях, б) один из них внутри семьи явно доминирует над другим. Оказывается, что среди детей, родители которых конфликтовали вокруг методов их социализации, впоследствии оказывается больше индивидов с антисоциальными установками, чем среди тех, у родителей которых по этому вопросу существовало согласие. Последние были более мирными людьми.

Итак, опытным путем установлено существование корреляционной связи между непоследовательностью родительской социализации и формированием из детей личностей с антисоциальными установками.

Однако главная проблема остается неразрешенной, а именно: каким образом та или другая форма непоследовательности приводит к подобному результату? Какая существует разница между воздействиями этих двух форм непоследовательности? Работу каких конкретных психологических механизмов они активизируют? Почему не все дети, оказавшись в такой семейной ситуации, становятся агрессивными правонарушителями?

Известно также, что непоследовательность социализации в семье является одним из условий развития у части детей психических нарушений, в том числе шизофрении^[21].

Если это так, то можно предположить, что указанные нарушения являются результатом очень сложных психических процессов и свидетельствуют о провале попыток детей приспосабливаться к сложным и противоречивым требованиям родителей. В частности, дети в таких семейных отношениях, по нашему мнению, очень часто переживают ролевые конфликты из-за противоречивости или несовместимости тех двух групп ожиданий, которые предъявляют к ним родители, Вследствие этого они могут иметь также спутанность самосознания. Исследование я-концепции таких детей представляет значительный интерес. Источником их антисоциальности может быть противоречивая структура их я-концепций. Их самооценки также, как элементы я-концепций, должны быть противоречивыми.

В подобных ситуациях детям трудно определить, кто из родителей прав, а кто неправ, чему верить, какая форма поведения является наиболее приемлемой для них. Согласованность требований родителей и других воспитателей – главное условие формирования здоровой и зрелой личности.

§ 11. О различии механизмов генезиса враждебной и инструментальной видов агрессии

Исследователи возрастных аспектов развития агрессивности детей обычно рассматривают генезис агрессивности в общем и целом, без дифференциации ее разновидностей. Такой подход полезен, но может остаться описательным, не раскрывая подлинные механизмы генезиса агрессии.

Мы предлагаем гипотезу, согласно которой возникновение инструментальной и враждебной разновидностей агрессии из общего источника – наследственной предрасположенности к агрессии – имеет различия как в аспекте механизмов, так и в своих проявлениях. Мы постараемся доказать это утверждение с помощью целого ряда фактов и аргументов.

Вспомним опыты Дж. Уотсона: ограничив движения новорожденного ребенка, он наблюдал его импульсивное недовольство, злость и попытки оттолкнуть прочь руки удерживающего его человека. Это прямая и непосредственная эмоционально-агрессивная реакция на фрустратор. У ребенка при переживании враждебности и выполнении этих простых агрессивных движений нет и не может быть других целей, поскольку он просто не способен к целеполаганию.

Отсюда ясно также, что если тугое пеленание оказывает влияние на психическое развитие детей, то в первую очередь – на развитие враждебной, иррациональной агрессивности. Движения ребенка в последующем, после освобождения от пеленок, развиваются нормально, но в его психике остается «след» в виде склонности к эмоциональным взрывам, в частности – к враждебности и агрессии.

Обобщив, можно сказать, что если в определенном этносе существует обычай тугого пеленания новорожденных, можно ожидать, что в нем будет много индивидов, склонных к иррациональной агрессивности. Тип с враждебной агрессивностью, как комплексом характера, может стать общеэтническим личностным типом.

Эта линия развития эмоциональной агрессивности ребенка в семье может продолжаться многие годы, под воздействием различных неприятных стимулов. Если, например, родители подвергают ребенка физической агрессии, то его ответная агрессивная реакция почти всегда является враждебной, а не инструментальной. Это непосредственная защитная агрессия. Когда такой агрессор нападает на другого человека, его целью становится нанесение ущерба жертве: других целей у него нет. Разрушительное отношение ребенка к игрушкам и другим предметам, то есть детский вандализм, является развитой формой враждебной агрессии.

Инструментальная агрессия, как известно, не является самоцелью, а служит другим целям. Каким образом начинается ее генезис в самом начале развития личности ребенка? Поскольку возникновение этого вида агрессии происходит с некоторым опозданием по сравнению с появлением враждебной агрессии, «момент» ее возникновения трудно установить. Но она, по-видимому, появляется не раньше конца первого года жизни, когда ребенок приобретает способность ставить перед собой простейшие цели и отличает себя от окружающего мира.

Например, ребенок может побить сестричку не столько из-за досады на нее, сколько для того, чтобы привлечь к себе внимание родителей, которые недостаточно времени уделяют общению с ним. Различные проявления инструментальной агрессии в поведенческом репертуаре ребенка наблюдаются после рождения в семье второго ребенка: появляется зависть, а в ее составе или в связи с ней – инструментальная агрессия. Примеров этого достаточно в трудах Б. Спока, А. Фромма и других психологов детства и детских психиатров.

Уже в поведении завидующего младшему сиблингу ребенка мы можем наблюдать сложное сочетание враждебной агрессии с инструментальной. Например, известны случаи, когда первенцы наносят физические травмы новорожденным. Какая это форма агрессии? Мы считаем, что это есть сочетание двух описанных выше форм агрессии. Второй ребенок является фрустратором для первенца и он враждебно относится к нему. Следовательно, его агрессия – враждебная. Но он одновременно хочет устранить новорожденного, чтобы вернуть себе неразделенную любовь и внимание родителей. Это уже другая цель. Следовательно, агрессия ребенка является также инструментальной. Это просто означает, что агрессивные действия первенца исходят одновременно по крайней мере из двух мотивов: из желания нанесения непосредственного вреда сопернику (сопернице) и из цели полного и единоличного обладания родителями.

Конечно, возникает вопрос: можно ли в последовательности агрессивных действий ребенка разглядеть и разграничить те из них, которые исходят из враждебного мотива, и те, которые являются чисто инструментальными? Мы думаем, что эта задача частично разрешима, если перед нами случай, когда агрессия ребенка выражается не одним слитным действием, а последовательностью действий, в том числе речевых.

Теперь вернемся к уже приведенному раньше примеру и попытаемся показать, каким образом конкретно возникает инструментальная агрессия ребенка. Мы помним пример из книги А. Бандуры и Р. Уолтерса: на миролюбивого мальчика нападают двое других и избивают. Отец жертвы видит это, подходит, требует от сына подняться на ноги, вручает ему свой ремень и посылает побить этих агрессивных мальчиков. «Иначе я тебя выпорю», – угрожает он. Сын поднимается и начинает драться. Он ведет себя инструментально-агрессивно, так как желает получить одобрение отца. Так ребенок приобретает новые формы инструментальной агрессии и, возможно, в нем начинают развиваться новые черты характера. Что касается подобных случаев, то в них даже имеет место превращение враждебной агрессии мальчика (которого избивали) в инструментальную. Здесь мы видим сочетание двух видов агрессии и взаимные переходы между ними. Рассмотрим эти процессы несколько более подробно.

§ 12. Вознаграждения референтных лиц и переход от инструментальной агрессии к враждебной

Вознаграждая ребенка (подростка, юношу) за агрессивное поведение, мы подкрепляем его и повышаем вероятность повторения тех же действий в будущем. Это первый и главный из эффектов-следствий подкрепления агрессивного поведения. Например, когда отец учит малолетнего сына отвечать агрессией на нападения и унижения со стороны людей, он тем самым делает более вероятным, что сын в сходных ситуациях ответит агрессивной реакцией. Это уже хорошо известно психологам^[22].

Психологические исследования позволили также обнаружить явление генерализации (обобщения) агрессивных реакций. Это означает, что если мы поощряем агрессивные действия ребенка по отношению к определенному объекту (фрустратору, стрессору, стресс-фрустратору), то его агрессия вскоре выходит за пределы этого объекта и направляется на другие объекты, сохраняя направленность на прежний объект. Ребенок начинает агрессивно действовать и в таких ситуациях, в которых на него никто не нападает. «На самом деле, – отмечает Л. Берковиц, – вознаграждения порой имеют гораздо более глубокое влияние, чем кто-то мог бы подумать. Они могут усиливать не только намеренные действия, но также другие тенденции того же общего характера»^[23].

В приведенном Л. Берковицем описании генерализации агрессивной реакции есть «момент», на который он, насколько нам известно, не обратил внимания. Между тем это намек на существование еще одного важного следствия вознаграждения агрессивного поведения ребенка.

Давайте подумаем, что означает наблюдение, что ребенок начинает вести себя агрессивно даже в тех ситуациях, в которых на него никто не нападает, то есть у него нет непосредственных фрустраторов. Это явление можно интерпретировать как переход от инструментальной агрессии к враждебной. Возможно также, что имеет место преобразование инструментальной агрессии во враждебную, переход от защитной (ответной, реактивной) агрессии к хулиганской ее разновидности.

Но для подобного перехода нужно хотя бы одно дополнительное условие: индивид должен приписать другим объектам враждебное значение, то есть должен использовать механизм атрибуции. У детей, надо полагать, использование механизма атрибуции враждебности происходит подсознательно. Возможно, что вместе с атрибуцией преобразование одного вида агрессии в другой осуществляется с участием и других психологических механизмов. С помощью описанных механизмов агрессивное поведение детей и подростков приобретает разнообразие, охватывает большой круг социальных объектов, не имеющих никакого отношения к его первоначальным фрустрациям и унижениям.

Расширяя нашу гипотезу мы могли бы утверждать, что если существует процесс перехода от инструментальной агрессии к враждебной, возможен и обратный процесс. Его существование мы фактически уже доказали в предложенной выше концепции генезиса двух видов агрессии в течение первого года жизни ребенка.

Эксперименты Р. Уолтерса и М. Брауна, кратко описанные на страницах 205–207 упомянутой книги Л. Берковица, фактически предоставляют нам материал, доказывающий не только существование процесса генерализации агрессии, но и нашу гипотезу: да, один вид агрессии порождает другой, но для этого психика человека пользуется дополнительными процессами атрибуции, переноса и, возможно, другими психическим механизмами.

Возможно, что таким же путем возникает общая агрессивность личности, то, что некоторые психиатры называют «свободно плавающим гневом».

Во время этих экспериментов был обнаружен еще один феномен, который, по нашему мнению, все еще не получил должного истолкования. Речь идет о том, что испытуемые, получившие перемежающееся вознаграждение, в новой ситуации (соревновательной) оказались более агрессивными, чем те, кто получал вознаграждения постоянно, после каждого удара. Можно предположить, что перемежающееся вознаграждение дополнительно фрустрировало испытуемых, тем более, что они знали: других вознаграждают за агрессию (нанесение ударов по кукле Бобо) после каждого удара.

Интересный эмпирический материал, приведенный в одной из работ Бандуры и Уолтерса^[24], также можно использовать для обоснования и расширения представленной в данном параграфе концепции.

Как вы думаете, когда ребенок или подросток становится более агрессивным? Когда его агрессивные действия поощряются постоянно и регулярно, то есть после каждого акта агрессии, или же тогда, когда не все его действия вознаграждаются, за свои агрессивные действия он получает вознаграждения через определенные интервалы времени? Например, его могут вознаграждать через каждое пятое агрессивное действие.

Здравый смысл подсказывает нам, что развитию агрессивности в большей степени будут способствовать регулярные вознаграждения. Однако эксперименты Р. Уолтерса и М. Брауна показывают, что это не так.

От чего зависит такой, несколько неожиданный, результат? Мы предполагаем, что его причина кроется в следующем: оба испытуемых до начала эксперимента были фрустрированы одинаково, поэтому уровень их агрессивности был примерно одинаковым. Однако после того, как психологи стали их вознаграждать за агрессивные действия, те из них, которые редко вознаграждались, в каждом случае невознаграждения переживали новую фрустрацию. Она получала дополнительное усиление вследствие неблагоприятного для этих испытуемых социального сравнения с теми испытуемыми, которые вознаграждались каждый раз. Поэтому усиление их фрустрированности и агрессивности являются естественными, и свою агрессию они переносили на другие объекты. Так происходило обобщение их агрессивной установки. Возможно и другое предположение: усиление, интенсификация ожидания именно из-за того, что оно не всегда сбывается.

Известно, что непоследовательность воспитательного, социализационного стиля родителей является одной из причин заболевания подростков и юношей неврозами и психозами, в частности – шизофренией. Детям и подросткам трудно разобраться, что правильно и что нет, что приемлемо для родителей, а что неприемлемо. В таких сложных семейных ситуациях нормативной путаницы у подростков и юношей может развиваться шизофрения.

Проблему и гипотезу, которые мы здесь хотели бы предложить вниманию читателей, следующие: 1) непоследовательность и противоречивость родителей как социализаторов проявляется в связи с самыми различными проблемами, связанными с социализацией детей: с проблемой вознаграждения или наказания; обучения агрессивному поведению или подавления этой формы поведения, и т. п.; 2) проблема состоит в том, что же происходит с личностью ребенка в этих существенно различных ситуациях и формах проявления непоследовательности социализаторов; 3) гипотеза: под влиянием различных форм проявления непоследовательности субъектов социализации у личности ребенка, подростка или юноши развиваются различные подтипы шизофрении; 4) более конкретно: а) агрессивные шизофреники параноидального типа развиваются вследствие непоследовательного вознаграждения-наказания за агрессию; б) противоречивое отношение родителей к эмпатическому и альтруистическому поведению своих детей может способствовать тому, что они, эти дети, не смогут твердо знать, что правильнее: быть добрым и эмпатичным или наоборот. Отсюда – шизофрения другого типа: условно назовем ее эмпатической шизофренией.

Это конечно, упрощение. Но надо помнить, что упрощение сложной задачи, ее схематизация – эвристический прием, способствующий ее решению. Временное упрощение задачи – способ работы мышления, предназначенный для решения творческих задач.

§ 13. Идентификация – механизм формирования агрессивных людей

Идентификация с другими людьми – один из мощнейших механизмов социализации и формирования личности, особенно в детском, подростковом и юношеском возрасте. Следовало предположить, что она должна была играть заметную роль и в процессе формирования агрессивных людей и преступников. Так, по-видимому, и есть, и знакомый с психологией возрастного развития^[25] читатель, возможно, даже удивлен, что до сих пор в этой главе мы все еще мало говорили об этом важном механизме социализации.

Если отец мальчика – агрессивная личность и мальчик идентифицирует себя с ним, то в какой-то мере приобретает его агрессивные черты и формы поведения. Дочь может идентифицировать себя с агрессивной матерью. Это положительная идентификация, психо-логика которой такова: «Вот каким человеком я бы хотел быть (или стать)».

Но бывают исключения: агрессия отца может вызвать отвращение ребенка, особенно если она направлена против матери, которую он любит. Тогда будет работать механизм отрицательной идентификации, психологическую логику которой можно выразить следующим образом: «Вот каким человеком нельзя быть!» (или: «Вот каким человеком я бы не хотел стать!». Это уже связано с идеальным я-образом ребенка).

Подросток или юноша могут переживать положительную идентификацию не только с родителями. Сходные процессы могут иметь место и в отношении других референтных лиц. Когда малыш или подросток воспринимает реального человека или киногероя, которые совершают агрессивные действия, у него возникают процессы идентификации и связанные с ними мыслительные операции. В их числе – интерпретация увиденного, атрибуции, проекции, процессы интроекции и другие.

Социальные психологи уже много лет исследуют влияние телевидения на психическое развитие детей. Они заметили, что дети и подростки склонны воспроизводить в своем воображении, в сфере сознания, увиденные агрессивные стычки. Они представляют себя в роли агрессивных киногероев, переживая идентификацию и воображаемое исполнение роли другого. Они в своем воображении одерживают победы, такие, которые им недоступны в реальной жизни. Предполагается, что подобные когнитивные процессы помогают подросткам приобрести схемы агрессивного поведения^[26].

Здесь мы видим интереснейший пример того, как внутренний психический защитно-компенсаторный процессспособствует развитию у индивида новых форм поведения. Мы имеем в виду, что процессы воображаемого исполнения роли героя, с которым подросток идентифицирует себя, имеют несколько функций, одной из которых является психологическая самозащита фрустрированного подростка: он ведь осознает, что не является героем, ощущает себя слабым и т. п.

Многочисленные факты из реальной жизни и психологические исследования показывают, что часть детей девиантных родителей, имеющих антисоциальные установки, тоже становятся девиантными и совершают преступления. Подобные факты нетрудно объяснить работой механизмов положительной идентификации и ее поведенческого выражения – подражания. Такие дети составляют больше половины всех детей девиантных родителей.

Однако не все дети идут по стопам своих девиантных родителей. Почему? Мы предлагаем гипотезу, согласно которой такие дети имеют отрицательную идентификацию с девиантными отцами, вследствие чего у них начинает работать защитный механизм формирования обратной реакции и установки^[27]. Таким путем сын преступника может стремиться стать лояльным гражданином и даже защитником законов и общественного порядка. Редко, но так тоже бывает.

Однако есть еще один возможный путь, который был обнаружен в результате исследований американских психологов Д. Фаррингтона и других. Вот каким образом обобщает их данные Л. Берковиц: «…вероятность того, что подростки станут нарушителями закона, уменьшается, если социально девиантные отцы относятся к ним с любовью и у них хорошие отношения с матерями. Около половины подростков, имеющих девиантных и не любящих их отцов, стали преступниками. В то же время закон нарушила лишь одна пятая часть тех мальчиков, чьи отцы также были преступниками и (или) алкоголиками, но относились к своим сыновьям с теплотой и любовью. Если некоторые из антисоциальных отцов служили моделью для их сыновей, то их влияние, по-видимому, сказывалось лишь при особых, ограниченных обстоятельствах»^[28].

Случай, когда отец мальчика является любящим сына преступником, в результате чего сын не идет по его стопам, нам представляется несколько парадоксальным. Почему? По той причине, что при таких взаимоотношениях сын обычно имеет положительную идентификацию с отцом и подражает его поведению. Почему же этого не происходит? Такой результат возможен в двух случаях: а) если ребенок не знает о преступности отца; б) если отец запрещает сыну вести себя так, как он сам. Конечно, и при таких взаимоотношениях между отцом и сыном возможно формирование у мальчика обратной реакции и отрицательной идентификации с отцом, особенно если у ребенка появились другие объекты позитивной идентификации.

Но элементы парадокса имеются и в том случае, когда мальчик подражает преступному поведению отца, который его не любит и с которым у него в лучшем случае могла устанавливаться только негативная идентификационная связь со следующей психо-логикой: «Вот каким человеком нельзя быть!». Но на самом деле, как показали исследования У. Маккорд, имеет место обратное: дети нелюбящих и преступных родителей также выбирают преступный путь. В чем тут дело?

Такие случаи попытался объяснить Л. Берковиц. Он высказал предположение, что дети будут подражать своим нелюбящим отцам-преступникам только в том случае, если «уже предрасположены вести себя подобным образом» (Указ. соч., с. 233). Поскольку такие мальчики уже жили в семьях, в которых отцы их не любили и конфликтовали с их матерями, то вероятность того, что они имеют антисоциальные агрессивные установки, велика.

Мы считаем, что в таких случаях речь идет о существовании у мальчиков подсознательной антисоциальной установки, которая актуализируется и порождает антисоциальные действия под впечатлением примера отца. Чаще всего подражают отцу-преступнику фрустрированные мальчики: исследования показывают, что чем сильнее фрустрирован человек, тем с бо́льшей готовностью подражает агрессивным действиям других людей. Поскольку подражание, особенно повторяющееся, очень часто является поведенческим выражением идентификации, то можно высказать следующую гипотезу: предыдущая фрустрация активизирует работу механизмов идентификации с агрессором.

Существует еще один и очень сильный фактор, определяющий возникновение идентификации ребенка с отцом или подчиненного (ведомого) с руководителем (ведущим, лидером).

Известно, что индивид Р1 обладает властью над Р2 в том случае, когда контролирует над его поведением и даже мыслями, имея возможность поощрять или наказывать его. Из области психологии власти и лидерства мы знаем, что специалисты различают такие виды власти, как власть поощрения, власть наказания, информационную власть, власть экспертную и другие.

Отцы обычно обладают хотя бы двумя видами власти над сыновыми: властью поощрения и властью наказания. Дети зависят от власть имущих отцов, и данное обстоятельство по каким-то причинам создает в детях готовность имитировать поведение взрослого (родителя). Экспериментальные исследования А. Бандуры, Д. Росс, Ш. Росс показали, что «…дети с особенной готовностью имитируют поведение взрослых, от которых они зависят и которые обладают властью – распределяют награды и наказания».

Это, конечно, установленный эмпирический факт, но его констатация и концептуализация открывают путь для исследования новых аспектов взаимоотношений лидеров и подчиненных. Почему власть руководителя вызывает у подчиненных тенденцию имитации его поведению и, вполне вероятно, психологически идентифицироваться с ним? Мы считаем, что к этому приводит желание подчиненного быть таким же, каким он видит и считает лидера, пользоваться частью тех ценностей, которые дает человеку высокий статус. Эти ценности известны: власть, авторитет и доходы. Они привлекательны для многих, если не для всех.

Но мы считаем, что для идентификации с подобным лидером подчиненные должны опираться также на ряд атрибуций. Нужна настоящая идеализация, «кристаллизация» лидера. Несколько изменив точку зрения на предмет нашего исследования можно сказать, что атрибуция и идентификация являются механизмами подчинения.

§ 14. Подражание социальным моделям – механизм приобретения агрессивного поведения

Агрессивное поведение ребенка может быть результатом подражания. Наблюдая за поведением взрослых, ребенок совершает сходные действия без соответствующих внутренних мотивов, в случае агрессивного поведения – без подлинной враждебности, без злого умысла. Мы уже говорили об исследованиях А. Бандуры, результаты которых еще раз подтверждают ту истину, что без гнева, в основном в результате подражания другим людям (социальным моделям), дети совершают многие из своих агрессивных действий.

Когда взрослый в присутствии ребенка берет куклу и со злостью швыряет в сторону, ребенок может повторить это агрессивное действие. Он ведь хочет быть таким, как взрослый. Когда родитель со злостью швыряет туда-сюда игрушки ребенка, который создал в гостиной неразбериху, ребенок может подражать ему и после этого вести себя так же агрессивно со своим игрушками.

Подражание агрессивным действиям взрослого усиливается тогда, когда для ребенка он является объектом положительной психологической идентификации, когда ребенок желает быть таким, как взрослый. Он подражает внешнему виду, действиям и речи взрослого. Обычно в качестве объектов подражания выступают взрослые представители одного с ребенком пола: родитель, учитель, старшие братья или сестры, герои фильмов и романов и т. д. Все перечисленные – «агенты» социализации ребенка, то есть такие люди, которые играют ту или иную роль в процессе психического развития и созревания ребенка, составляя для него значимую социальную среду. Если эта среда агрессивна, ребенок не может не оказаться под ее влиянием хотя бы в некоторой степени. Значимые взрослые выступают для него в качестве социальных моделей подражания.

В создании такой агрессивной среды значительную роль играют телевидение, видеокассеты с фильмами-боевиками, определенная часть печатной продукции. Под влияние полных насилия фильмов и передач попадают в первую очередь те дети, подростки и юноши, у которых структура самосознания, я-концепция, еще не оформлена, у которых еще нет твердого личностного ядра, поскольку у них не было достойных объектов идентификации и подражания.

Наблюдая за агрессивным поведением другого, индивид может: а) обнаружить новые для себя формы агрессивного поведения, новые его грани; б) наблюдение может подсказать ему, что если другому дозволено быть агрессивным, то и ему тоже можно. Иначе говоря, социальные модели растормаживают запрет на агрессию, являются релизерами агрессивного поведения; в) частое наблюдение агрессии других людей ослабляет эмоциональную чувствительность наблюдателя, делает агрессию обычным делом, отупляет чувствительность к чужой боли, то есть эмпатическую способность наблюдателя; г) тем самым для наблюдателя становится возможным спокойно участвовать в агрессивных действиях, которые теперь уже считаются обычными; д) постоянное наблюдение агрессии может создать у человека представление о мире как об опасном, враждебно настроенном месте обитания. А это, в свою очередь, может создать у человека готовность отвечать агрессией на все то, что кажется ему угрозой для себя^[29].

В результате работы этих механизмов дети, как постоянные свидетели ссор своих родителей, также приобретают склонность вести себя агрессивно. Более того, в будущей своей супружеской жизни, а также во взаимоотношениях со своими детьми, они тоже ведут себя агрессивно, пытаются разрешить конфликты теми же силовыми методами, что и их родители. Эту наследственную передачу агрессивности иногда называют «циклом насилия»^[30]. Сходные явления передачи агрессивного опыта и склонности разрешения конфликтов силовыми методами, можно наблюдать также на уровне социальных и этнических конфликтов.

Начнем с краткого изложения ряда эмпирических фактов. Исследования показывают, что общение со сверстниками и игра с ними делают детей агрессивными. Даже посещение детского сада превращает детей в более агрессивных существ по сравнению с теми, кто в детский сад не ходит. Во всяком случае таковы данные американских исследователей, представленные в трудах Р. Бэрона и других психологов.

Но в чем причина этого явления? Авторы эмпирических исследований, исходя из теории социального научения Альберта Бандуры, утверждают, что дети учатся друг у друга агрессивному поведению. Это верно, но это еще не все. Как мы полагаем, есть еще одна и более серьезная причина, а именно: играя вместе и общаясь, соперничая друг с другом, дети оказываются в конфликтных отношениях, переживают состояния стресса и фрустрации и, естественно, становятся агрессивными. У них появляются эмоции гнева и возмущения, которые и приводят к агрессивным действиям. Таким образом, необходимость психологической самозащиты с помощью агрессивных действий, которые они и сами изобретают, или извлекают из своей памяти, или же перенимают у своих партнеров по игре, постоянно делает их более агрессивными. Долговременное общение со сверстниками и повторение фрустраций заставляет их выработать целый арсенал средств для самозащиты или оказания давления на других. Формируется авторитарный характер с сильными тенденциями экстрапунитивности (то есть со склонностью наказывать других людей).

Но у части детей агрессия подавляется под воздействием страха и они пытаются приспособиться с помощью других средств: конформизма по отношению к лидерам, с помощью подношений и т. п. Систематическое использование этих средств уже ведет к формированию другого типа личности – конформиста, угодника, раболепствующего перед сильными.

Приобретенные в процессе общения со сверстниками способы поведения, и вообще агрессивная стратегия адаптации, переносится в новые социальные ситуации.

Данный подход открывает новые возможности исследования процессов приобретения и открытия агрессивных форм поведения в связи с другими формами адаптивных действий.

Представляет интерес вопрос о детерминированности статуса агрессивностью человека и, наоборот, влияние статуса на агрессивность. Вопрос этот представляет интерес относительно всех социальных статусов, но поскольку здесь мы обсуждаем проблемы детской агрессивности, вынуждены ограничить круг обсуждаемых явлений.

Данный вопрос в определенной мере исследовался Дж. Морено и другими социометристами^[31]. Общий их вывод состоит в том, что агрессивных детей везде не любят и считают неприятными, поэтому если даже их официальный статус в группе высок, социометрический статус у них низкий. Если агрессивность стала чертой характера, она переносится из одной ситуации в другую и делает человека неприятным и нелюбимым везде. Проведено очень много других исследований, которые по характеру близки к социометрическим^[32]. Агрессивные дети занимают в своих группах статус отвергаемых лиц.

Однако не во всех социальных группах агрессивные дети занимают низкий статус. Они могут занимать самые различные, в том числе и высокие статусы в группах, состоящих из агрессивных детей. Агрессивные дети склонны объединиться в подгруппы. В целом агрессивные дети, по-видимому, не в такой мере отвергаемы и изолированы, как можно было бы подумать лишь на основе социометрических данных.

Психологи, исследовавшие связи агрессивности человека с его статусом, рассматривают эту проблему в основном односторонне. Не рассматривается, например, влияние статуса и роли на агрессивность человека. Между тем роль может потребовать от своего исполнителя агрессивного поведения, и если она исполняется в течение длительного времени, может превратить человека в хронически агрессивное существо. Роль, как система действий, с помощью психологических механизмов интериоризации, диссонанса и адаптации формирует у личности целый ряд черт, в том числе агрессивность, а также соответствующий социальный я-образ.

Итак, мы считаем, что в процессе усвоения и выполнения социальной роли происходит обучение агрессивности, если роль этого требует, если в ее структуре есть соответствующие ожидания. Мы полагаем также, что данный механизм способствует появлению также групповой агрессивности. Здесь мы видим возможности дальнейшего развития теории агрессии в связи с достижениями теории социальных ролей.

§ 15. Ранняя агрессивность и формирование авторитарного характера

Когда говорят о формировании агрессивности в детском возрасте, следует различить, кроме враждебной и инструментальной, еще по крайней мере два вида агрессии: 1) авторитарную агрессию, которая может быть как враждебной, так и инструментальной; б) неавторитарную, то есть не сцепленную с авторитарным характером агрессию.

Авторитарная агрессия, в свою очередь, бывает двух видов: а) агрессия авторитарного лидера или руководителя, б) агрессия авторитарного подчиненного.

Между тем психологи, проводившие лонгитюдные исследования человеческой агрессивности, не дифференцируют эти разновидности и в общей форме говорят об агрессивности детей, подростков и взрослых. Обзор этих исследований представлен, например, Л. Берковицем на страницах 169–177 уже неоднократно упомянутой книги «Агрессия».

В результате такой недифференцированности возникают трудности, когда пытаются предвидеть поведение детей в будущем. Мы полагаем, что следует организовать специальные лонгитюдные (продольные) исследования хотя бы двух разновидностей агрессивности: сцепленной с авторитаризмом и неавторитарной агрессивности. Первую из них надо исследовать в связи с развитием авторитарного характера в детстве. Поскольку для исследования возрастного развития агрессивности уже разработаны достаточно надежные методики, то результаты их применения могут дать толчок новым исследованиям авторитаризма. Здесь мы видим серьезные перспективы.

Продольные исследования развития и сохранения, то есть последовательности и устойчивости, агрессивности показали, что у значительной части сверхагрессивных детей этот комплекс характера и установка включаются в более широкую антисоциальную установку. Но поскольку мы связываем развитие агрессивности с формированием авторитарного характера, то вполне естественно задать себе вопрос: является ли авторитаризм антисоциальным характером или антисоциальной обобщенной установкой? Если ответ окажется положительным, тогда мы сможем утверждать, что хотя бы у части агрессивных индивидов данный комплекс характера развивается в составе авторитаризма, в сцеплении с авторитарной установкой к тому социальному миру, в котором они живут.

Какими качествами отличаются антисоциальные люди и в какой мере эти качества и черты совпадают с теми, которые раскрыты в известных исследованиях авторитарного характера группы калифорнийских исследователей^[33] и последующими, в частности, в работах Б. Алтмейера?^[34]

Рассмотрим результаты исследования Леонарда Эрона и его сотрудников, проведенного в сельском округе Колумбия штата Нью Йорк (США) в течение 21 года^[35]. Эти психологи попытались раскрыть источник агрессивности и опросили 870 мальчиков и девочек начиная с 8-летнего возраста. Опрашивали они также их отцов и матерей. Около 400 из этих детей были опрошены еще раз в 1970 году, когда им было около 19 лет, и более 400 из них были опрошены еще раз в возрасте (в среднем) 30 лет. Исследователи попытались выяснить: а) совершали ли они преступления; б) нарушали ли правила дорожного движения. Чтобы получить возможно более полные ответы, они опрашивали также супругов и детей тех из них, которые состояли в браке.

Показателями агрессивности считались: зачинение драки; использование оскорбительных слов в адрес других; агрессивные наклонности, о наличии которых в себе сообщали сами опрашиваемые после окончания школы. Если опрашиваемые состояли в браке, то их просили сказать, как они воспитывают своих детей, просили также оценить уровень их агрессивности. Можно предположить, что более или менее подробные рассказы о методах и стиле воспитания детей могли бы раскрыть связь агрессивности с авторитаризмом.

К сожалению, исследователи, в частности Л. Эрон и его сотрудники, изучали агрессивность в изоляции от других черт личности. Итог их исследований Л. Берковиц представил следующим образом: «… агрессивность участников опросов имеет тенденцию сохраняться со временем. Эту тенденцию можно ясно увидеть, если сравнить периоды детства и отрочества: и мальчики, и девочки, набравшие в возрасте восьми лет наибольший показатель агрессивности, чаще всего и десять лет спустя считались среди сверстников очень агрессивными. Пожалуй, еще важнее то, что их тенденция к насилию зачастую сохранялась и во взрослой жизни»^[36].

Исследование показало, что те, кто с детских лет сохраняет высокий уровень агрессивности, склонны наказывать своих провинившихся детей. Их пунитивность сохранилась. Они были склонны отвечать агрессией на агрессию, в то время как такая склонность не была характерна для их более миролюбивых сверстников. Вот здесь мы, таким образом, нашли важный пункт сцепления между агрессивностью и авторитаризмом: это пунитивная (наказывающая) установка к подчиненным, к людям с более низким социальным статусом.

Что касается отношения к социальным нормам, то это намного более сложный вопрос. Согласно результатам упомянутых выше продольных исследований, агрессивные люди чаще нарушают законы, чем неагрессивные. Их антисоциальные тенденции довольно устойчивы во времени: «… крайняя агрессивность в детстве, в сущности, выражает общие антисоциальные тенденции. Когда группа Эрона в своей выборке 1981 года проверила уголовные дела ее участников, было обнаружено, что те из них, кто в восьмилетнем возрасте отличался ярко выраженной агрессивностью, в три раза чаще подвергались суду за преступления к 19-летнему возрасту, чем менее агрессивные. Более того… у этих участников опросов к 30 годам было самое большее число судимостей. Такое соотношение сохранилось как для мужчин, так и для женщин. Антисоциальные тенденции агрессивных молодых людей приводили и к большему количеству правонарушений на дорогах»^[37].

Возникает следующий вопрос: сочетались ли у этих людей агрессивность и антисоциальность с тенденцией к доминированию и к власти? Стремились ли эти люди иметь в обществе высокие статусы, власть и возможность осуществления контроля над другими людьми? Наличие экстрапунитивности у них мы обнаружили. Но этого мало. Ведь авторитарные люди, занимая в обществе высокие посты, проявляют значительный формализм, выступают в роли консервативных защитников традиций и норм социального поведения. Как можно сопоставить роль защитника социальных предписаний с ролью нарушителя этих норм? Возможно ли это? Проблема эта, несмотря на ее важность, все еще в должной мере не исследована и не решена. Исследователи даже не задались вопросом, каким образом могут сочетаться агрессивность и авторитарная доминантность.

Глава 2. Семейное лидерство и агрессивность детей

§ 1.Власть и агрессия в семье

Насилие в семье имеет разнообразные причины и мотивы. Одна из его движущих сил – желание утвердить свою власть над остальными членами семьи. В семье, как социальной группе, идет соперничество за влияние. Существуют нормы, регулирующие отношения в семье, кто должен быть главой семьи и как он может реализовывать свою власть. В частности, при сохранении в семье патриархальных отношений свою главенствующую роль мужчины нередко сохраняют и осуществляют с помощью психологического и даже физического насилия. К такому выводу пришли также американские психологи Эмерсон и Рассел Добаши и ряд других исследователей^[38].

Мы считаем, что хотя внутрисемейная агрессия во многом несет общие черты человеческой агрессии и является ее разновидностью, тем не менее она имеет свои специфические черты, обусловленные следующими обстоятельствами: 1) внутрисемейная агрессия возникает на фоне первичных отношений членов семьи; 2) она возникает на фоне ролевого взаимодействия членов семьи, у которых роли устойчивые и сопряженные. Автор этих строк предполагает, что указанные обстоятельства и вообще структурированность семьи оказывают существенное влияние на характер, содержание и формы внутрисемейной агрессии. Причем, поскольку ролевые взаимоотношения супругов, родителей и их детей имеют фундаментальные различия, то и агрессия в этих, так существенно различающихся друг от друга, отношениях также существенно различна.

Возьмем различие этих форм агрессии по такому признаку, как легитимность (законность) – с учетом различия формальной и психологической легитимности. Нам удалось обнаружить, что в патриархальных семьях насилие мужчины по отношению к женщине считается более легитимным, чем насилие женщины по отношению к мужчине. Разность статусов подвергающих друг друга насилию членов семьи играет существенную роль, поскольку каждый статус связан с определенной долей власти и авторитета.

Что касается насилия друг против друга членов семьи с равными статусами, то оно вообще считается нелегитимным. Так, брат стремится доминировать над сестрой примерно своего возраста, но та дает отпор, заявляя: «Ты кто, что мне приказываешь!?» и т. п. Вопросом «кто?» как раз и указывают на статус индивида в семье. Когда в ней есть отец, а старший брат стремится играть доминирующую роль, это может восприниматься как незаконные претензии на более высокий статус.

Если обобщить эту концепцию, можно сказать, что агрессия в организованных социальных группах и агрессия во время случайных встреч людей – в социально-психологическом отношении существенно различные явления, хотя и имеют общие черты, во всяком случае главную черту этой формы поведения – стремления причинить вред другому человеку. Ролевой подход может быть очень плодотворным. Мы предлагаем выделить специфический вид ролевой агрессии или, иначе, сцепленной с ролью агрессии, которая, как мы считаем, является комплексной, то есть инструментально-враждебной формой, но с обязательным преобладанием инструментальной агрессии. В структурированных устойчивых группах агрессия используется с тремя основными функциями: для доминирования, для социализации и с целью психологической и физической самозащиты.

Ролевая агрессия чаще всего является одним из выражений ролевого конфликта. В семье, например, возникают все разновидности ролевых конфликтов: внутриролевой, межролевой и типа роль – личность (актер). Мы считаем, что дальнейшее развитие предложенной нами концепции ролевой агрессии возможно именно в этом направлении: при условии ее рассмотрения в связи с ролевыми конфликтами. Например, когда муж превышает уровень агрессивности, который связан с его ролью в сцеплении ролевого взаимодействия муж-жена, его агрессия воспринимается женой как нежелательная. Что касается того, какой уровень агрессии считается законной и приемлемой, зависит как от этнокультурных традиций, так и от специфики данной пары, их индивидуальности и установленных между ними статус-ролевых отношений.

В чем преимущество такого статус-ролевого подхода к внутрисемейным отношениям вообще и к семейной агрессии – в частности? Мы уверены, что оно заключается в следующем: идея ролевой агрессии позволяет структурировать огромное количество факторов, вызывающих агрессию, и форм выражения агрессивности. То, что, казалось бы, является случайным в поведении членов семьи, теперь уже выступает как аспект реализации роли в том ее понимании, какое имеется у данного члена семьи. При дальнейшем рассмотрении внутрисемейной агрессии, при ролевом подходе, следует использовать такие понятия теории ролей, как принятие роли, идентификация с ролью, взаимные экспектации и другие. Это позволит в области человеческой агрессивности, в еще одном участке исследований, перейти от описательного уровня на уровень причинных объяснений.

Описательный уровень исследования семейной агрессии хорошо представлен в целом ряде трудов А. Бандуры, Р. Эрона, Л. Берковица и других авторов. Данные, приведенные в трудах этих психологов, можно переосмыслить и использовать для развития предложенной здесь концепции ролевой агрессии.

Наш подход, как мы надеемся, позволит охватить более широкий круг внутрисемейных феноменов, чем только проявления агрессии. Мы считаем, что в ходе исполнения сопряженных ролей происходит развитие сопряженных черт и комплексов характеров исполнителей этих ролей.

Так, у мужа с доминантным и агрессивным характером жена может развиваться в двух вариантах: а) она может, идя навстречу ролевым ожиданиям супруга, развиваться в сторону традиционного типа патриархальных отношений и стать уступчивой, мягкой, преданной женой; б) второй вариант представляет собой тип, формирующийся на основе стратегии сопротивления ожиданиям авторитарного и агрессивного мужа. Это тип женщины, формирующейся на основе постоянной защитной позиции. Мы считаем, что данный вариант развития выбирают те женщины, у которых до выхода замуж уже был доминантный характер. Правда, зная о существовании явления авторитарного подчинения, можно ожидать возможности формирования и других типов или подтипов жен. Но во всех случаях в какой-то мере процессом формирования характеров управляет закон сопряжения в двух вариантах: а) при положительном сопряжении со временем усиливаются сходные черты характера мужа и жены; б) при отрицательном или обратном сопряжении у них появляются контрастные черты характера и противоположные установки.

Мы полагаем, что первый из описанных выше типов жен формируется преимущественно на основе закона отрицательного сопряжения, а второй тип – главным образом на основе закона положительного сопряжения. Хотя в процессе взаимодействия мужа и жены одновременно работают оба типа сопряжения, один из них преобладает.

Такой же подход может быть плодотворным при исследовании ролевых взаимодействий других членов семьи и развитии их характеров. Так, во взаимоотношениях отец – сын действуют оба варианта закона сопряженного развития, но можно, расширив предложенную выше концепцию, предположить, что преобладание того или иного варианта закона сопряжения зависит от того, какой вариант идентификации имеет место между взаимодействующими индивидами: 1) при положительной идентификации работает главным образом закон положительного сопряжения: сын стремится быть как можно больше похожим на отца и действительно их сходство с годами возрастает. Это путь конвергентного развития характеров; 2) при отрицательной идентификации происходит дивергенция путей развития личностей отца и сына. Сын может выбрать других референтных лиц в качестве объектов положительной идентификации.

Как мы думаем, сходные процессы имеют место и в ролевых взаимоотношениях матери и дочери. Что же касается ролевых взаимоотношений брат-брат, брат-сестра и сестра-сестра, то в них закон сопряжения действует более сложными путями и во взаимодействии с другими факторами, поэтому на настоящем этапе наших знаний мы пока воздерживаемся от определенных высказываний об этих отношениях. Специального рассмотрения требуют также ролевые взаимоотношения мать-сын и отец-дочь. Разработанный нами подход, как мы надеемся, позволит и в них открыть интересные грани.

Имея в виду представленную выше концепцию ролевой агрессии, уже легче понять ошибки некоторых иных подходов к проблеме агрессии, в том числе внутрисемейной. Например, такой крупный исследователь, как Л. Берковиц, фактически не видит различия между агрессией мужа по отношению к жене и агрессией родителей по отношению к детям, считая, что в их основе лежат одни и те же условия^[39].

Но как могут быть одинаковыми условия возникновения этих двух случаев агрессии, когда: а) различны их объекты, б) они возникают в совершенно различных ролевых взаимоотношениях (муж-жена в одном случае и отец-сын – в другом)? А ведь именно эти социально-психологические отличия и различные варианты закона сопряжения ролей и идентификации являются решающими факторами, обусловливающими порождающие агрессию конфликты, другие фрустрации и стрессы.

Насилие всегда есть насилие, но встречаются ее различные типы и варианты, по-разному мотивированные, возникшие и возникающие на различной социально-психологической основе. Унитарный подход не может способствовать углублению теории агрессии. Агрессия главы семьи, направленная на жену (на человека из другого рода, возможно – из другого социального мира, а иногда и из другой расово-этнической группы) не может быть такой же, как его агрессия к сыну, в котором он может видеть своего двойника и носителя своих ценностей.

§ 2. Материнский авторитаризм и агрессивность детей

В исследованиях Р. Сирса и его коллег, а также А. Бандуры и Р. Уолтерса получен интересный эмпирический факт, свидетельствующий, по-видимому, о том, что одной из причин формирования агрессивных детей является авторитаризм матерей: «Матери агрессивных мальчиков в среднем значительно сильнее наказывали сыновей, чем матери из контрольной группы, и хотя отцы различались меньше в этом отношении, тем не менее полученные различия также достигли уровня значимости. В отношении матерей полученные выводы, в целом, совпали с выводами Сирса и его коллег…; матери агрессивных мальчиков терпимее относятся к агрессии против себя и сильнее наказывают за агрессию против других взрослых, чем матери относительно уравновешенных мальчиков из контрольной группы»^[40].

Что означает данный эмпирический факт? Почему матери терпимее относятся к агрессии против себя и сильнее наказывают ребенка за агрессию против других взрослых? Является ли это выражением авторитаризма, признаком того, что такие родители не терпят выступлений против авторитетов вообще?

Чтобы ответить на данный вопрос, следует организовать беседы с родителями агрессивных подростков, спрашивая их, чем они объясняют свое поведение. Можно предположить, что агрессию своего сына против других авторитетных лиц родитель воспринимает в качестве косвенной агрессии против себя или как перенос агрессии, первоначально направленной против родителя, на другие авторитетные лица. Кроме того, когда сын ведет себя агрессивно против других взрослых, тем самым выдает семейную тайну: что он агрессивен и в своей семье. Это уже прямой удар по я-концепции родителя и по мы-концепции всей семьи, по ее престижу. Это уже сильнейшая фрустрация для всей семьи, но лишь в том случае, если семья хотела бы выставлять себя перед остальным обществом в качестве мирной и благополучной группы.

Мы считаем, что эти гипотезы указывают на путь дальнейшего исследования причин агрессивных внутрисемейных взаимоотношений и условий развития агрессивных детей, подростков и юношей.

Мы видели, что матери агрессивных мальчиков строго наказывают их, если они совершили агрессивные действия вне дома, против других взрослых людей. Но как же ведут себя их отцы в таких ситуациях? Оказывается, хотя отцы агрессивных мальчиков не терпят агрессию своих сыновей против себя, они, наоборот, поощряют их агрессию вне дома, особенно если она направлена против сверстников сына. Такое поощрение агрессивности они обосновывают тем, что мальчики должны уметь постоять за себя. Но мы уже показали, что подобное поощрение агрессивного поведения детей – один из механизмов формирования агрессивной личности. В то время как отцы неагрессивных детей стремились, чтобы их дети самоутверждались социально приемлемыми способами, «Некоторые отцы агрессивных мальчиков поощряли своих сыновей на агрессию против взрослых, как и против других детей…»^[41]. Они говорили, что дети должны уметь защищать свои права перед взрослыми. Они, став в сторону своих мальчиков против преподавателей, критиковали школу, «…провоцируя, таким образом, сыновей проявлять агрессию против школьной администрации»^[42]. Многие отцы признавались, что поощряли агрессию своих сыновей против других людей вне семьи, в том числе против взрослых.

Следует иметь в виду, что эти данные получены в американском обществе, которое характеризуется специалистами в качестве в высокой степени индивидуалистическое, хотя и в нем есть немало людей с выраженными коллективистическими тенденциями^[43].

Отцы неагрессивных мальчиков, как личности, существенно отличаются от описанных выше авторитарных отцов агрессивных мальчиков. Вот как обобщают итоги своих исследований этого вопроса А. Бандура и Р. Уолтерс: «Отцы из контрольной группы всегда препятствовали любой враждебной агрессии против взрослых. Некоторые настаивали, чтобы сыновья никогда не проявляли неучтивости со взрослыми, а просто сообщали своим родителям, если, по их мнению, взрослые относились к ним несправедливо. Если проблемы возникали в школе, большинство отцов из контрольной группы объясняли сыновьям, с какими трудностями приходится сталкиваться преподавателям, и просто советовали им работать лучше»^[44].

Описанное – поведение человека с демократическим характером: принятие и понимание роли другого человека, сопереживание и совет своему чаду – правильно играть ту свою роль, которая связана с ролью преподавателя. Применив здесь нашу теорию о сопряженных ролях можно сказать, что отец-демократ направляет процесс ролевой социализации своего сына таким образом, чтобы тот сумел полноценно и достойно исполнять свою роль, сопряженную с ролью преподавателя. Такие взрослые понимают также, что подростки могут неверно интерпретировать принцип справедливости. Мы считаем, что такие отцы склонны спокойно разбирать любое столкновение своих детей с преподавателями и другими внесемейными агентами социализации с целью выяснить, действительно ли был нарушен принцип справедливости.

У неагрессивных мальчиков матери, как и отцы, не поощряют агрессивность своих детей и учат их понимать психическое состояние другого, констатировали А. Бандура и Р. Уолтерс. Это есть не что иное, как обучение эмпатии, причем в ответах некоторых родителей демократического (и, по-видимому, также коллективистического типа) чувствуется влияние христианского учения, призывающего обращаться с другими так, как человек хотел бы, чтобы обращались с ним самим. Эту мудрость можно использовать в различных вариантах, сохраняя ее логику взаимности.

§ 3. Толерантность к несправедливости и смягчение агрессивности

Какой ценой достигается неагрессивность многих индивидов? Конечно, главное – обучение неагрессивным формам и стратегиям решения проблем и адаптации. Но некоторые эмпирические факты, полученные еще в середине 50-х годов 20-го века, показывают, что смягчение агрессии нередко достигается в результате отказа от важных принципов и ценностей или смирения с их нарушениями.

Мы знаем, что одним из сильнейших фрустраторов для многих является нарушение кем-либо принципа справедливости. Личность, по отношению к которой поступили несправедливо, фрустрируется и оскорбляется, так сказать, по всей глубине своего «я». Такая фрустрация делает человека злым, вызывает его гнев и желание отомстить.

Но каким образом можно смягчить эту форму агрессии? Один из отцов, сына которого, неагрессивного мальчика, исследовали Бандура и Уолтерс, признался, что учит сына следующей мудрости: «… в жизни он встретит множество людей, которые будут к нему несправедливыми, и ему придется как-то к этому приспосабливаться»^[45].

Перед нами фактическое обучение определенной адаптивной стратегии, в которой был представлен смягченный вариант принципа справедливости. Если человеку удается «снизить свою планку» требовательности к соблюдению принципа справедливости, он реже и менее остро будет фрустрироваться в тех случаях, когда другие обращаются с ним несправедливо. Нарушения принципа справедливости станут для него обычными событиями, он будет считать их «в порядке вещей».

К этому вопросу можно подойти исходя из современных представлений об уровнях притязаний личности, а также с применением развиваемой в социальной психологии «теории справедливости». Можно сказать, что у людей имеются разные уровни притязаний в области основных социальных норм, в том числе относительно нормы справедливости. Снижение этого уровня делает человека более толерантным к нарушениям принципа справедливости. Надо сказать также, что понимание справедливости меняется в процессе возрастного развития личности.

Однако следует иметь в виду, что субъективное «чувство» нарушения принципа справедливости не всегда правильно отражает реальное положение вещей. Человек может вообразить, что с ним обходились несправедливо, тогда как тщательный анализ ситуации показывает, что это не так. Когда у индивида появляется такое «чувство» (то есть комплекс переживаний, состоящий из сомнения, сожаления, оскорбленности и т. п.), то оно в первую очередь означает, что он спонтанно делает соответствующие атрибуции другому человеку, группе или даже обществу в целом.

«Чувство» нарушения принципа справедливости у человека может переживаться и на основе неверного понимания этого принципа. Например, эгоцентрический человек может подумать, что люди к нему несправедливы каждый раз, когда препятствуют удовлетворению его эгоистических потребностей.

Такой инфантильный эгоцентризм свойствен также определенным этносам, не говоря уже о многих индивидах, каких немало в каждом этническом или полиэтническом обществе. В этнологии известен следующий достаточно типичный случай: европейский христианский миссионер отправляется в Южную Африку с целью распространения своего вероучения. Он долго обучает группу добровольцев-аборигенов, и наконец наступает пора их принятия в христианскую общину. В качестве последнего экзаменационного вопроса он задает одному из них вопрос: «Скажи мне, брат Тутси-Мутси, что такое справедливость и что такое несправедливость?». – «Я это хорошо понимаю, патер», – отвечает человек. – «Справедливо, когда я ворую коров соседнего племени и несправедливо, когда они воруют мои коровы». Читатель понимает, что вопрос принятия Тутси-Мутси в христианскую общину был отложен на неопределенное время. Стал ли он христианином – нам неизвестно: из Южной Африки пока ничего не сообщают об этом.

Ясно, что при таком эгоизме и эгоцентризме, при таком понимании справедливости, всякого можно подозревать в совершении несправедливых действий по отношению к себе. А подозревать – означает делать атрибуции.

§ 4. Неуспешное лидерство в семье и отрицательная установка к авторитетам

Многочисленные исследования показали, что агрессивность и антисоциальные установки детей впервые возникают в семье, после чего переносятся и на внесемейные объекты. Исследования Д. Фаррингтона и особенно Дж. Паттерсона показали следующее: «Если мальчик становится агрессивным в результате интеракций с другими членами семьи, у него развивается тенденция к социально неадекватным действиям и в других, внесемейных ситуациях»^[46]. В результате этого он переживает неудобства как в школе, так и в группе сверстников и, наконец, находит себе место в делинквентных группах.

Иначе говоря, антисоциальная установка, возникшая в семье, переносится в другие социальные ситуации и обобщается. Но почему? Ответ, по-видимому, надо искать в следующем: у ребенка возникает отрицательная установка к авторитетным лицам в образе родителей, после чего она обобщается и выражается в видепренебрежительного отношения к авторитетам вообще. Читатель наверняка помнит, что в настоящей главе об этом явлении мы уже говорили.

Истинность такого предположения становится более очевидной, когда мы знакомимся с результатами исследования «плохого семейного менеджера».

Дж. Паттерсон на основе длительных исследований пришел к определенным выводам о том, что такое плохое семейное лидерство, выражающееся главным образом в неправильном реагировании на асоциальное и просоциальное поведение детей. Он заключил, что, как сжато передает его мысль Л. Берковиц, «…родители антисоциальных подростков недостаточно успешно справляются с выполнением четырех важных функций «менеджмента»: 1) они недостаточно контролируют активность своих отпрысков, как в домашних ситуациях, так и вне дома; 2) они не умеют адекватно дисциплинировать их антисоциальное поведение; 3) они не вознаграждают в должной мере просоциальное поведение детей; 4) они (как и другие члены семьи) недостаточно успешны в решении проблем»^[47].

Очень интересно следующее наблюдение: есть родители, у которых все эти недостатки и ошибки выражаются вместе, в комплексе. Создается впечатление, что существует качественно своеобразное явление «плохого менеджера». Родитель, который плохо контролирует ребенка, одновременно не способен дисциплинировать его, плохо применяет имеющиеся в своем распоряжении средства поощрения и наказания.

Нам кажется, что данное чрезвычайно интересное для психологии и педагогики явление можно исследовать и с другой точки зрения, что позволит раскрыть его новые аспекты. Мы имеем в виду, что данную проблему можно рассматривать как неправильное применение родителями своей власти и всего того, что находится в их распоряжении в качестве базы для их контроля над детьми. Это плохое лидерство. Но вопрос в том, работа каких типов лидеров отличается этими недостатками? В этой области следует шире применять теорию К. Левина, Т. Адорно и его группы, а также измененный вариант типологии лидеров, предложенный Д. Бомринд. Все остальные особенности плохого семейного лидерства и его последствия подлежат тщательному исследованию.

Для нормальной, просоциальной социализации детей мы должны четко понимать и осознать различие между их просоциальным и антисоциальным поведением и, соответственно, вознаграждать за первое и наказывать за второе.

Оказывается, для «плохих семейных менеджеров» это нелегкое дело. Они сами плохо понимают различие между этими двумя формами поведения и, следовательно, не могут правильно реагировать на поведение своих детей.

Подобный дефект семейных агентов социализации связан, по-видимому, с тем, что сами они плохо социализированы и плохо знают социальные нормы поведения, а именно: что разрешено и прилично, что запрещено и т. п. Данное обстоятельство также было открыто в результате исследований Дж. Паттерсона. Вот как об этом пишет Л. Берковиц: «В сравнении с «нормальными» матерями и отцами они менее склонны замечать различия между просоциальным и антисоциальным поведением. Они часто вознаграждают детей за поведение, направленное на то, чтобы принудить других пойти на уступки, например, уделяя им внимание, а порой даже прямо одобряя, когда те стремятся во что бы то ни стало настоять на своем, и в то же время такие родители нередко игнорируют, не замечают и не вознаграждают их дружественные, конструктивные действия. Даже наказывая за агрессивность, они не всегда ясно дают детям понять, что наказания, которым их подвергают, вызваны их плохим поведением»^[48].

К этому добавляется агрессивное обращение таких родителей со своими детьми, что вызывает их обратную агрессивную реакцию. Ясно, что это тоже способствует развитию их агрессивности. Если агрессивные действия таких детей подкрепляются (негативно – устранением препятствий или позитивно – получением желаемого), то развитие их агрессивности, как характерологического комплекса, идет почти беспрепятственно.

§ 5. Жестокость к детям

Специального исследования заслуживает жестокое, агрессивное отношение к детям в прошлом и настоящем. Исследование данной проблемы даст нам много интересного о природе и истоках человеческой агрессивности. Надо сказать, что история детства изучена очень слабо, но то, что нам уже известно, убеждает, что в прошлом с детьми почти везде обращались намного более жестоко, чем сейчас. У наших предков фактически не было представления о детстве как особом периоде развития человека. Во всяком случае так было в европейских странах^[49]. В 1916 году англичанин Джордж Пейн написал книгу под названием «Делатели ангелов», в которой исследовал жестокость по отношению к детям в прошлом и практику детоубийства.

Но здесь мы ограничимся лишь рассмотрением ряда причин того, почему современные родители порой жестоко обращаются со своими детьми.

У каждого человека есть физические и психологические черты, которые ему не нравятся. И вот, когда родитель, имеющий такие черты и осознающий их, замечает сходные черты у своего отпрыска, у него возникает негативное отношение к ребенку. За таким отношением следует отвержение ребенка, которого то и дело фрустрирует такое, мягко говоря, плохое исполнение роли родителя. Ответом со стороны ребенка вначале обычно бывает попытка сближения. Но, не встречая теплого отношения, ребенок постепенно отчуждается от родителя, становится агрессивным и выбирает адаптивную стратегию ухода. Это еще один путь формирования агрессивных детей с антисоциальными тенденциями.

Наша идея, позволяющая расширить данный подход, сводится к следующему: поскольку существует наследственная передача физических и психических черт, то в психике многих родителей возникают симпатия к ребенку и любовь на основе общих приятных черт и неприязнь, отчуждение и даже конфликты на основе сходных неприятных черт, таких, наличие которых в самом себе человек не хотел бы осознать.

В таких взаимоотношениях имеет место еще и следующее: родитель вытесняет свое знание о наличии в себе определенных неприятных черт, то есть психологически защищается от них; в то же время его ребенок постоянно перед глазами и как бы заставляет вновь и вновь воспринимать и осознать эти черты. Такой ребенок, по-существу, разрушает систему психологической самозащиты родителя, заставляет многократно воспроизвести в своем сознании собственный неприятный я-образ и снова переживать фрустрацию. Ребенок невольно становится хроническим фрустратором для родителя и вызывает в нем формирование агрессивной установки. В этих условиях часть детей отвечает агрессией и постепенно приобретает агрессивный характер, а также соответствующую стратегию защитной адаптации.

Обсуждение данной проблемы еще раз показывает нам, что в жизни людей есть неизбежные фрустрации, образно говоря – роковые.

Имеются эмпирические данные, свидетельствующие о справедливости предложенной выше концепции. Так, одна из матерей, отвечая на вопрос психологов о своем отношении к сыну, ответила: «Я думаю, что в характере Брайана есть черты, которые напоминают мне о себе, те, которые я не люблю. Здесь может быть такая связь»^[50]. Эта мать, мягко говоря, относилась прохладно к своему сыну.

Мы сказали, что родителя может фрустрировать как физическое, так и психологическое сходство со своим ребенком. Но еще одно сходство может стать причиной формирования отрицательного отношения родителя к отпрыску: это возникновение у ребенка таких же психологических проблем, какие были или все еще есть у этого родителя. Например, если у сына есть трудности в общении с девушками, это может раздражать отца, у которого были и остаются сходные трудности в общении с представителями противоположного пола. Например, отец может сказать о сыне-подростке: «Он такой же дурак, каким я был в его возрасте. История повторяется: все его обманывают». Конечно, сходство в «дурацких» чертах не может не фрустрировать несчастного отца.

Но нежелательные различия сына от отца также могут фрустрировать родителя. Например, если у высокоодаренного композитора рождается лишенный музыкальных способностей сын, отец фрустрируется. Но эти переживания могут иметь этнокультурную специфику. Поэтому рассмотренные вопросы представляют интерес также для этнопсихологии и этнопедагогики.

Подлинная в психологическом смысле агрессия, как мы видели, представляет собой мотивированное действие, целью которого является причинение другому (или себе!) боли и вреда. Мы можем назвать человека жестоким тогда, когда он применяет к людям именно такую подлинную агрессию. Если он получает от этого удовольствие, тогда он уже является жестоким садистом. Например, мать может быть жестокой в своих отношениях с ребенком.

Но халатность – это неспособность делать для человека добро. Это небрежное, недобросовестное отношение к делу. Результат халатного отношения может быть таким же вредным, как и агрессивного отношения, но психологически это две разные установки: мотивация соответствующих действий различна, хотя существование агрессивной халатности также нельзя исключить полностью. Но такой исследователь, как Л. Берковиц, категорически против, чтобы безразличие, халатность считали разновидностью насилия. Тем не менее здесь есть проблема. Несмотря на то, что мы и так обильно цитируем Берковица, его высказывание по данному вопросу хотели бы привести дословно: «… жестокость и халатность проистекают из разных причин. Невнимательные к своим детям взрослые заметно отличаются от тех заботливых родителей, которые тем не менее бьют своих отпрысков. Однако каким бы предосудительным я ни считал безразличное отношение родителей к ребенку, попытки квалифицировать это безразличие разновидностью «насилия» означало бы, что оба типа поведения родителей обусловливаются одними и теми же психологическими процессами, а поощрение этой ошибочной точки зрения неминуемо привело бы к запутыванию сути данного вопроса»^[51].

В целом это правильная точка зрения. Однако бывают случаи, когда под личиной «безразличного наблюдателя» скрывается агрессор, бросающий человека, в том числе своих детей, на произвол судьбы, предоставляя другим агрессорам превращать их в жертву. Ведь халатность, как мы уже сказали, включает не только безразличное, но и недобросовестное отношение к человеку и к своим обязанностям, в том числе к предъявляемым к роли ожиданиям. В словаре русского языка С. И. Ожегова слово «халатный» имеет следующее объяснение: «Небрежный и недобросовестный в выполнении обязанностей»^[52]. Но там, где отсутствует «добрая совесть», легко находит себе место злонамеренность. Отсутствие доброты уже означает потенциальную возможность жестокости.

§ 6. Проблема возрастной устойчивости агрессивности

Агрессивность, как и другие комплексы характера, возникает в младенчестве, формируется и уже в подростковом возрасте приобретает устойчивый характер. Имея наследственные предпосылки, она не может совсем отсутствовать у кого-либо, тем более, что даже в самых благоприятных условиях потребность в агрессивных ответах время от времени возникает у каждого.

Мы помним, что в психологии проведены продольные (лонгитюдные) исследования развития интеллектуальных способностей, умственной одаренности. Известны, в частности, исследования Л. Терстоуна и его коллег, сумевших доказать, что уровень высокой одаренности, обнаруженный у детей, сохраняется и в последующие годы, в период зрелости.

Проведены ли сходные исследования агрессивности? Проблема, которая здесь нас интересует, следующая: в какой мере вспыльчивость и враждебная, эмоциональная агрессивность устойчивы во времени? Иначе говоря, если ребенок в восьмилетнем возрасте отличается вспыльчивой агрессивностью, то будет ли он таким же в последующие годы, в том числе и в зрелом возрасте? Очевидно, что на такой вопрос можно получить ответ только с помощью лонгитюдных исследований достаточного числа людей. Свидетельствует ли агрессивность в юном возрасте о том, что, став взрослым, человек сохранит это свое качество? Предваряя рассмотрение конкретных исследований скажем, что часть маленьких драчунов и задир с течением времени исправляются, становятся миролюбивыми, но другая часть сохраняет свой агрессивный и антисоциальный характер. В целом, если мы определяем агрессивность как комплекс характера личности, то можно предположить, что после формирования в школьном возрасте данный комплекс не исчезает полностью, а иногда даже усиливается. Но посмотрим, что показывают эмпирические исследования.

1. Одно лонгитюдное исследование агрессивности проведено в США, в штате Калифорния. Исследовались родившиеся в 1928 году в г. Борили 200 детей. С большей частью этих людей психологам удалось сохранить контакт вплоть до середины 50-х годов, то есть в течение 30 лет. Не вдаваясь в подробности и не описывая методы и ход исследования, которые приведены в литературе, представим здесь главные выводы исследователей: а) вспыльчивые индивиды сохранили эту свою черту, а сдержанные (заторможенные) индивиды – свои; б) эти их черты оказывали очень серьезное влияние на весь их жизненный путь, в том числе на выбор профессии, создание семьи и т. п.; в) на сохранение упомянутых черт оказывают влияние реакции окружающих людей, которые поддерживают в них эти черты; г) однако определенному числу индивидов из данной выборки все же удалось преодолеть свои первоначальные тенденции. Так, определенное число вспыльчивых индивидов научились сдерживать свои чувства или находили приемлемые способы разрядки своих эмоций. Как это им удалось – чрезвычайно интересно и пока не совсем ясно^[53].

2. Исследование Д. Ольвеуса. Этот психолог произвел обзор исследований возрастного развития агрессивности, проведенных в США, Англии и Швеции. Они касались агрессивности индивидов мужского пола в возрасте от 2 до 18 лет, а затем – от 6 месяцев до 21 года. Использовались методы прямого наблюдения, метод рейтинга (на основе мнений учителей), свидетельства сверстников и т. п. В каждом индивидуальном случае исследователи выяснили взаимосвязи между первоначальными и последующими данными. Они пытались выяснить, сохранили ли индивиды свою первоначальную агрессивность. Д. Ольвеус обнаружил сильно выраженное соответствие между первоначальными и последующими измерениями, однако величина этого соответствия снижалась по мере того, как возрастал временной интервал. «Когда измерение проводилось через год после первого, то среднее соответствие было свыше 0,7, а затем равномерно снижалось; когда промежуток между двумя измерениями составлял 21 год, показатель соответствия падал до значения 0,4…»^[54].

Итак, злобность и агрессивность мальчиков сохранились, несмотря на контроль общества и изменения ситуаций. Эти юноши действовали агрессивно не только в сходных, но и в различных ситуациях. Есть люди, которые меняются и становятся более миролюбивыми, но есть и такие, которые сохраняют свою агрессивность подросткового и юношеского возраста^[55]. Дальнейшие исследования других психологов также доказали значительную устойчивость агрессивности в течение жизни^[56].

Но почему одни индивиды с возрастом меняются, становясь менее агрессивными, а другие или сохраняют свою агрессивность, или даже становятся более агрессивными? Это один из главных вопросов возрастного аспекта проблемы агрессивности, но он до сих пор, насколько нам известно, не исследовался достаточно серьезно.

Результаты дальнейших исследований длительного сохранения агрессивности резюмированы в ряде работ (Л. Берковиц, А. Мамменди и др.), поэтому нет смысла в подробном их рассмотрении. Мы хотели бы обсудить здесь лишь некоторые узловые вопросы из этой проблематики.

1) Реализация агрессивности в уголовных преступлениях. Исследования показали, что люди, уже в дошкольном возрасте показавшие себя агрессивными, чаще совершали в дальнейшем уголовные преступления, чем неагрессивные индивиды. Так, Д. Вест и его коллеги исследовали в Лондоне 400 мальчиков и подростков с возрастным интервалом 8–32 года. Из них 25 % были охарактеризованы как очень агрессивные. Оказалось, что к 21 году (в 1974 году) каждый из них совершал хотя бы одно опасное преступление (нападение на людей или грабеж с насилием), тогда как из неагрессивных индивидов преступления совершали лишь около 4 %. Следует учесть, что из юных нарушителей закона лишь малая часть привлекается к ответственности. Поэтому можно предположить, что совершивших преступления агрессивных подростков и юношей было значительно больше.

2) Предсказание дальнейшей судьбы агрессивности. Очень важно посмотреть, сохраняется ли агрессивность личности, обнаруженная в детстве, и в последующем, и можно ли предвидеть, каким взрослым человеком станет агрессивный в детские годы индивид. Исследование показало, что из 9-летних детей, охарактеризованных в качестве агрессивных, примерно 40 % спустя девять лет становятся еще более агрессивными, а в 21 год – уголовными преступниками.

Но и часть мальчиков (около 27 %), в 9-летнем возрасте охарактеризованных в качестве неагрессивных, в 17-летнем возрасте переходят в группу агрессивных. Однако в юношеском и зрелом возрасте наиболее агрессивными оставались те индивиды, которые в раннем детстве были охарактеризованы как очень агрессивные. Они не изменились. Именно о них сказано: «Горбатого только могила исправит».

Мы видим, что люди, в детстве подвергавшиеся насилию и (или) наблюдавшие семейные сцены конфликтов и насилия, со значительной вероятностью сами становятся агрессивными взрослыми. При этом мы показали важность подсознательного сохранения «агрессивного опыта» и его воспроизведения в новых условиях.

Однако остается неясным вопрос: а все-таки, почему у этих людей не вырабатывались внутренние тормозные механизмы, препятствующие агрессивному поведению? Л. Берковиц объясняет это индифферентностью как следствием систематического наблюдения сцен насилия. Эти люди не представляют себе, что недопустимо нападать на других людей для достижения своих целей. Иначе говоря, таким людям межличностная агрессия представляется вполне естественной и допустимой; у них не формируется группа запрещающих агрессивные действия социальных норм, мы считаем также, что у этих людей слабо развита совесть.

Таким образом, у подобных индивидов в онтогенезе не формируются внутренние ингибиторы агрессии. Но, кроме того, эти люди копируют поведение своих родителей; считают агрессию эффективным средством решения своих проблем, то есть имеют преобладающую агрессивную стратегию адаптации.

Что касается подражания родителям, то мы считаем возможным напомнить о предложенной нами в этой книге концепции, согласно которой семейные роли сопряжены друг с другом, а положительная идентификация с родными, лежащая в основе положительного сопряжения, приводит к имитации их поведения и научению.

§ 7. Сублимация агрессии

Как мы видели, и дети, и взрослые, нередко приобретают общую озлобленность, которую называют также «свободно плавающим гневом». Возникает практическая задача уменьшения интенсивности такой агрессивности. Как поступить, если наш ребенок или ученик агрессивен, бьет и оскорбляет других детей, нарушает порядок, не дает нам нормально работать и т. п.? Такая задача очень часто возникает перед родителями и педагогами.

Нет универсального и всегда безотказно действующего единого метода предотвращения, а тем более – устранения детской агрессивности. Более того, поскольку агрессия является естественной реакцией на фрустрацию и другие неприятности, то лучше подумать не о ее устранении, а о таком ее преобразовании, в результате которого она из разрушительной превратилась бы в созидательную силу. Когда такой процесс трансформации осуществляется успешно, можно сказать, что агрессия ребенка была сублимирована. Она превратилась в нечто более возвышенное.

Самыми эффективными формами или способами сублимации детской агрессии являются: а) спортивные занятия и соревнования; б) ролевые игры, во время которых агрессия, сублимируясь, способствует социально-психологическому созреванию личности. Играя в разнообразные игры, ребенок приобретает готовность плодотворного участия в социальной жизни взрослых людей; в) эффективным способом сублимации агрессии является творческий труд. Ребенок и взрослый стремятся наказывать своих обидчиков, отомстить не путем прямого нападения на них, а косвенно – через достижения высоких, труднодостижимых целей.

Здесь мы можем предложить следующую гипотезу: одним из механизмов формирования мотива достижения является сублимация агрессии. Мы полагаем, что расширение и обоснование этой идеи может привести к новым результатам в теории мотивации. В художественной литературе встречаются такие сюжеты, когда молодой герой, получив отказ от своей возлюбленной, сублимирует свою агрессию и сексуальное влечение, и любовь вообще, и добивается успехов в какой-либо сфере деятельности. (Есть такой замечательный рассказ у армянского писателя Нар-Доса под заглавием «Я и она»). Но психолога интересуют не столько внешние результаты этого процесса, сколько сами механизмы превращения агрессивности в мотив достижения. Какие внутрипсихические преобразования происходят при этом у личности? Данную гипотезу мы намерены расширить и обосновать в другом месте. Здесь лишь отметим, что, по нашему мнению, сублимация агрессивности – лишь один из возможных путей появления у человека мотива достижения. Такие мотивы могут формироваться также несублимационными путями.

Психическую энергию, связанную с агрессией, можно превратить в целенаправленную и энергичную деятельность. Один из психологов описывает поведение 12-летнего и очень агрессивного мальчика, который после некоторой работы с ним приобрел самоуважение, воспринимая себя в качестве ценной личности. В результате этих преобразований он стал трудолюбивым, энергичным и концентрированным на определенной цели мальчиком, стал приобретать полезные навыки и стремление заниматься интересными формами деятельности^[57]. Г. Эберлайн показала, что страхи и агрессивность детей чаще всего являются реакциями на социально-психологические конфликты, на такие проблемные ситуации, для разрешения которых у ребенка нет эффективных средств.

Агрессивные игры не являются средствами сублимации. Повседневные наблюдения показывают, что дети нередко разряжают свою агрессивность путем организации с другими детьми таких игр, во время которых занимают доминирующее положение, подавляют других, подчиняют их своей воле, короче говоря, устанавливают над ними свою власть. Есть дети, которые во время таких игр проявляют насильственные тенденции и жестокость, достигающие уровня садизма. В качестве своих жертв они выбирают физически более слабых и несмелых детей и наслаждаются, совершая по отношению к ним насильственные действия. Одновременно они угрожают и требуют никому об этом не сказать, иначе будут наказаны еще сильнее. «Если скажешь – убью!» – вот один из часто применяемых угроз таких деспотов.

Бывают случаи, когда несколько агрессивных детей объединяются в группу и нападают на другого ребенка, избивают его и наслаждаются своим садизмом. В одной из школ Еревана, в шестом классе, однажды случилось следующее: мальчик, которого описанным способом преследовала и терроризировала группа сверстников, в течение двух недель не ходил в школу. Каждый день он выходил из дома, обманывая родителей, будто идет в школу, но бродил по улицам. Удивительно, что только спустя две недели учителя стали интересоваться, почему мальчик не ходит на их уроки. В эти дни он бродил по улицам, каждый день в 14:00 возвращаясь домой. Он был в страхе перед насильниками и вынужденно лгал старшим. Ясно, что все эти переживания не могут не оставлять вредных следов в психике подростка.

Агрессивные игры, насилие вообще, не сублимируют агрессивность детей. Наоборот, если они получают положительное подкрепление, в структуре личности детей агрессивность закрепляется как устойчивая, иногда – как ведущая черта характера. В жизни таких детей агрессивное поведение становится средством достижения своих целей, основной жизненной стратегией. Такой ребенок во время игр с другими детьми уже не способен вести себя как равный среди равных. Отношения равных для него неприятны, он не любит демократические взаимоотношения.

Воспитание, способствующее формированию самосознания, индивидуальной морали и самоконтроля, подавляет агрессивность, но не только не уничтожает ее, но подчас в психологическом, внутрипсихическом смысле (то есть как переживаемое состояние и тенденция к совершению определенных действий) даже усиливает ее. Взрослый в этом отношении отличается от ребенка не ослаблением агрессивности, а главным образом приобретением способности к ее подавлению. Речь идет о подавлении, редукции прямых физических насильственных действий. Взрослый свою агрессивность направляет по другим каналам, замещает их, выражает в более мягких, цивилизованных формах. Взрослым известны разные способы выражения агрессивности, которые социально приемлемы или же менее вредны для людей. Дети в этом отношении беспомощны, поскольку еще не цивилизованы. Успешная социализация личности предполагает обучение приемлемым путям расхода агрессивности. Исследовательская и практическая работа здесь должна быть направлена на изобретение новых, продуктивных способов расхода агрессивной энергии (каким является, например, спорт), поскольку уже существующие способы не обеспечивают полного отвлечения этой энергии на полезные или безвредные занятия. Люди очень часто беспощадны друг к другу без достаточных оснований.

§ 8. Другие пути ослабления агрессивности детей

Каким образом добиваться ослабления агрессивности детей? На этот вопрос можно ответить, если вспомнить о причинах их агрессивности, о которых в этой книге мы уже подробно говорили. Следует по возможности устранить из жизни ребенка те причины, которые вызывают его агрессию.

В первую очередь следует устранить фрустраторы, лишения ребенка, того психологического давления и стресса, под которым он находится. Здесь огромную роль играет обстановка в семье. Когда семейные отношения гармоничны, нет серьезных конфликтов между ее членами, когда в семье царят любовь и взаимопонимание, у ребенка не возникает потребности жаловаться, бунтовать и вести себя агрессивно.

Чтобы предотвратить развитие агрессивного характера у ребенка, следует дать ему возможность питаться от груди, лучше – материнской, причем по своему желанию, без ограничения времени и без искусственного прерывания. Это обстоятельство специально подчеркивают психоаналитики. Они считают также желательным, чтобы функции принятия пищи и туалета тренировались по стандартам взрослых только после того, как ребенок становится способным сидеть самому и без угрозы падения и давать сигналы о своих физиологических потребностях. Следует обнаружить индивидуальные ритмы удовлетворения ребенком своих физиологических потребностей и учесть их для того, чтобы у ребенка развивать способность получения удовлетворения от своих телесных отправлений, телесного самоконтроля и приспособления к условиям жизни.

Другое требование: в течение длительного времени и непрерывно одно и то же лицо должно осуществлять материнский уход за ребенком. Это обеспечивает их физиологический и психологический симбиоз, взаимное удовлетворение потребностей и параллельное развитие как личностей^[58]. Мы полагаем, что такая ситуация раннего детства особо полезна для развития чувств и механизмов идентификации.

Ребенок должен быть защищен от упреков, угроз и наказаний как способов подавления его сексуальности. Положительный пример родителей и правильная социализация естественным путем приведут к культурному поведению. Ребенка надо уважать как личность со своими правами, потребностями и чувствами. Это означает, что, требуя повиновения родительскому авторитету, всегда надо давать ребенку доступные для его ума объяснения и обоснования. Во всех случаях общения с ребенком родители должны быть честными, искренними и относиться к ребенку с доверием. Все это предотвращает развитие агрессивности как черты характера.

Следующий практический вывод из теории агрессии состоит в том, что следует устранить из социальной среды тех агрессивных людей, которые служат ребенку в качестве моделей для подражания. Взрослые должны быть более внимательны к собственному поведению, контролировать свои эмоции, не стать примерами агрессивности. Когда социальную среду изменить невозможно, следует увести ребенка из этой среды. Причем удаление следует понять как в физическом смысле (что не всегда возможно), так и психологическом. Но каким образом создать бо́льшую психологическую дистанцию между ребенком и другим индивидом, когда увести ребенка из ситуации невозможно?

Для этого родители должны дать отрицательную оценку агрессивному поведению этого индивида, психологически дискредитировать его, особенно его агрессивное поведение, ослаблять психологическую идентификацию с ним ребенка, если она уже имела место. Следует учесть, что если ребенок лишь случайно и эпизодически подражает другому человеку, то это не опасно, это – поверхностный процесс. Но когда налицо психологическая идентификация с этим человеком, когда у ребенка имеется желание быть таким, как он, когда приведен в действие механизм интроекции, с помощью которого ребенок уже приписывает себе черты этого человека, тогда подражание может стать устойчивым. В подобных случаях без ослабления самой идентификации невозможно устранить из поведенческого репертуара ребенка подражание агрессивным действиям социальной модели.

Выше мы уже выяснили, что педагогическая запущенность ребенка и потакание его желаниям, отсутствие отрицательных санкций, также могут стать факторами, способствующими развитию агрессивной личности. Попустительство способствует развитию циничной, наглой личности. Наглый человек всегда агрессивно и неуважительно относится к окружающим людям. Следовательно, еще одним способом предотвращения развития агрессивной личности является усиление требовательности к ребенку, гибкое использование положительных и отрицательных санкций.

Наконец, с целью ослабления агрессивности детей можно организовать ролевые игры. Если причиной агрессивности ребенка является конфликтная ситуация в семье, тогда следует организовать такую ролевую игру, в которой участники поочередно играют роли членов семьи. Так, ребенок то выступает как он сам, то играет роль отца и т. д. Это позволяет ему с различных позиций смотреть на внутрисемейную ситуацию, глубже понять потребности и роли других членов семьи и правильно оценить их поведение. И когда ребенок, благодаря такой ролевой игре, начинает понимать, что требования, предъявляемые к нему отцом, законны и оправданны, он становится более внимателен к требованиям родителя, лучше и охотнее выполняет их. Он подумает и скажет, что сам поступил бы точно таким же образом, если бы был отцом. Это уже крупное продвижение в процессе социально-психологического созревания личности ребенка.

§ 9. Толерантность к фрустрациям и детские впечатления

В повседневной жизни фрустрации неизбежны. Отсутствие толерантности к повседневным фрустраторам в значительной мере связано с глубокими фрустрациями детских лет: внезапного и раннего отлучения от материнской груди; противоречивости требований, предъявляемых к ребенку в неблагополучных семьях и т. п. В результате ранних и глубоких фрустраций порог толерантности может стать постоянно низким, в характере доминирующей чертой может стать сверхагрессивность, то есть постоянная готовность к неадекватно интенсивным агрессивным действиям даже без наличия новых серьезных фрустраций.

Глубокие и устойчивые фрустрации детства могут создать постоянное чувство обкраденности, лишенности чего-то важного, ценного. Чтобы фрустрации, связанные с лишением ребенка различных детских удовольствий (таких, как сосание пальца или материнской груди, длительное сидение на горшке, игра с экскрементами, подглядывание за половой активностью взрослых, энурез, манипуляции с гениталиями и другие «плохие привычки»), не приводили к образованию нежелательных черт характера, их нужно заменить другими, социально более приемлемыми действиями, а не просто запретить. Замена уменьшает силу фрустрации, в какой-то мере компенсируя эмоциональные потери ребенка.

Грубое подавление «плохих привычек» может привести даже к обратному результату – к их фиксации, усилению и более частому проявлению. Вместе с этим у ребенка может возникнуть постоянное чувство тревоги или страха в связи с тем, что ему приятен этот путь получения удовольствия, но он боится наказания. Таким образом, может возникнуть постоянный источник внутренних конфликтов. Эти идеи содержат в себе потенциал дальнейшего развертывания.

§ 10. Защитные механизмы против агрессии

Развитие самосознания личности приводит к тому, что человек приобретает способность подавить свою агрессивность и вытеснить агрессивные желания из сферы своего сознания. Но человек в каждую минуту своей жизни не может заниматься только вытеснением своих агрессивных желаний. Это парализовало бы все виды его активности. Нужны постоянные внутрипсихические факторы (черты, установки, способности), сдерживающие агрессивные тенденции без непрерывного участия сознания. Кроме того, эти факторы, будучи сформированы, могут стать орудием и для осуществления сознательного самоконтроля.

Представители психоанализа заметили, что против агрессивности образуются психические защитные механизмы, из которых особенно важны совесть, чувство жалости, иногда – нерешительность^[59]. Исследователями отмечается, конечно, и тот факт, что агрессивность разными путями замещается и часто (когда ребенок правильно воспитывается) используется не против людей, а с целью овладения внешним миром.

Однако указание на совесть, чувство жалости и на нерешительность в качестве сдерживающих агрессивность факторов правильно, но поверхностно. Эти явления имеют более глубокие и незаметно действующие психологические механизмы, которые лежат в основе морального поведения. Из них главными являются интроспекция, эмпатия и способность принятия и исполнения социальных ролей во взаимодействии, в сопряжении с другими людьми. Важнейшее значение имеет также интериоризация моральных ценностей общества, своей этнической культуры, и образование важнейших подструктур самосознания.

В свете сказанного жалость выступает как один из постоянных эмоциональных компонентов эмпатии и ни в коей мере не является самостоятельным защитным механизмом, направленным против собственных агрессивных тенденций.

Известно, что защитные механизмы находятся в распоряжении центра личности, ее «Я». То обстоятельство, какие защитные механизмы выбираются личностью в той или иной ситуации для осуществления психологической самозащиты, зависит от структуры я-концепции. Нашу точку зрения на данную проблему мы подробно изложили в предыдущих работах, посвященных проблеме адаптации.

Представляют интерес исследования Стэнли Куперсмита и его коллег^[60], согласно которым между уровнем самоуважения личности и уровнем ее деструктивности (агрессивности, вандализма и ненависти к людям) существует обратно пропорциональная зависимость. Это особенно заметно в раннем детстве. Самоуважение, как известно, является важным компонентом я-концепции личности.

§ 11. Агрессивные черты характера – последствия агрессивного поведения

Постоянные фрустрации и привычка отвечать агрессией вызывает у личности формирование целого комплекса агрессивных черт характера. Это те черты, в которых ведущим признаком является агрессивность. Такие черты могут быть двух типов: а) нормальные и здоровые агрессивные черты характера, такие, как стремление к соперничеству и настойчивость; б) вторую группу составляют близкие к патологическим или истинно патологические черты агрессивного характера: враждебность к людям, задиристость и подлость; разрушительность; крайний негативизм и мятежность; склонность ко лжи и обману, лживость характера.

При исследовании агрессивных черт характера как первой, так и второй подгрупп следует учесть, что каждая из названных выше «черт» по-существу является комплексом (как, например, агрессивная настойчивость или подлость), но таким, в котором ведущей чертой является агрессивность, стремление устранить другого или причинить ему вред. В них всегда имеются, например, познавательные элементы, мысли, а также чувства и эмоции. Это скорее всего установочные комплексы, чем простые черты. Психологическая структура агрессивной «реакции» человека на различные социальные фрустраторы и ситуации сложна и зависит также от тех ролевых ожиданий, которые предъявляются к человеку в данной ситуации. Но адекватное понимание поведения человека требует раскрытия структуры его агрессивных действий, исходящих из комплексов его характера.

Как существует целый веер или спектр агрессивных реакций на фрустрацию, так и формируется целый веер агрессивных черт характера, начиная от мягких форм агрессивности в виде настойчивости в достижении своих целей (за счет нанесения вреда другим), до садизма и разрушительности. Это уже долгосрочные последствия агрессивного поведения в структуре характера личности. Предотвращение развития патологической агрессивности возможно лишь тогда, когда мы – как родители и педагоги – хорошо знаем механизмы возникновения агрессии и с малых лет, следя за развитием детей, стараемся предотвратить возникновение у них таких нежелательных черт.

Одна из причин развития интенсивной агрессивности у человека состоит в том, что с самого дня своего рождения, имея мощные потребности, ребенок лишен возможности и способности их самостоятельного удовлетворения. Это противоречие между потребностями и возможностями имеется у всех, но у детей оно острее всего: детёныши многих животных появляются на свет уже готовыми для самостоятельной жизни; во всяком случае через некоторое время после рождения они становятся самостоятельными. А дети долгое время беспомощны и это чувство вызывает к жизни постоянную тревогу, недовольство, страх, фрустрацию и, как их следствие, агрессивность. Долгое детство и зависимость – предпосылки развития агрессивности. Если родители очень заняты другими делами, то у них вырастут агрессивные, недовольные жизнью дети: они ведь постоянно переживают различные фрустрации.

Однако агрессивные реакции детей на фрустрацию – протест, гнев, стремление изменить ситуацию – намного полезнее, чем плач, чрезмерное повиновение, крайняя конформность, грезы или бегство от неприятной реальности. Поэтому не следует уничтожить агрессивность детей: следует смягчить ее, способствовать, чтобы она выражалась в различных пропорциях и была адекватна силе и значимости воздействующих фрустраторов и других неприятностей жизни.

Иногда дети подавляют свою агрессию, вытесняют ее, поскольку боятся родителей. Эти агрессивные импульсы, однако, не уничтожаются: они могут появляться многие годы спустя, у взрослого человека, который давно забыл свои детские фрустрации, во всяком случае многие из них. Агрессия ребенка перемещается, переносится во взрослую жизнь. Это одна из разновидностей механизма перемещения агрессии: реакция откладывается на многие годы, объекты агрессии обычно замещаются новыми. Правда, эти механизмы играют важную роль уже в детстве, в ситуациях фрустрации или непосредственно после воздействия фрустраторов.

Такое перемещение может стать причиной того, что в процессе переживания фрустрации в детские годы ребенок находит другие выходы, например ломает игрушки. Перемещение имеет место как откладывание реакций и как изменение ее направленности (замещение объекта агрессии). Перемещение и замещение обусловлены, в частности, тем, что ребенок слабее родителя. Он боится наказания и поэтому становится подкладистым и почтительным. Дети одновременно любят своих родителей и зависят от них. Вследствие этих причин направленная против своих родителей агрессия порождает у детей чувства сожаления, виновности и беспокойства, так как возникает опасность потери любви и заботливости родителей. Ожидание такой перспективы может толкать ребенка на поиски порочных интересов у своих сверстников. Указанные чувства, возникнув, также становятся источниками фрустрации (внутренними фрустрирующими состояниями). В такой сложной внутренне-внешней фрустрирующей ситуации агрессивные реакции могут быть чрезвычайно разнообразными и разнонаправленными. Вследствие всего этого больше всех страдает сам ребенок. Он может отчуждаться от родителей, потерять друзей, не в полной мере использовать свои умственные способности, постоянно быть раздражительным, переживать гнев и чувство вины. У него может формироваться иррациональный страх, который он не в состоянии контролировать. Это картина несчастливого детства, когда ребенок становится неспособным улучшить свои отношения с другими и с самим собой. Его агрессивность становится привычной, неконтролируемой и самовоспроизводящей.

Каков выход из такой ситуации? Выход состоит в том, что ребенка надо любить, ему надо дать почувствовать, что он принят, желателен. Появление нового ребенка не должно стать причиной уменьшения внимания к первому. Мы уже знаем, что именно зависть к новорожденному делает старшего ребенка агрессивным. Только любовь и приветливость к фрустрированному ребенку могут препятствовать развитию в нем таких черт характера, как упрямство, экстравагантность, эксгибиционизм, склонность к удержанию экскрементов и другие черты, тесно связанные с защитнымимеханизмами.

§ 12. Темперамент, агрессивность и отклоняющееся поведение

Темперамент лежит в основе формирования многих черт характера и поведения. Поэтому в монографии, посвященной многостороннему исследованию человеческой агрессивности, нельзя не рассмотреть также проблему связи агрессии и агрессивности с комплексом черт темперамента. Фактически проблема эта является широкой сферой исследования и тесно примыкает к проблеме наследственных предпосылок агрессии. Здесь мы вкратце рассмотрим те ее аспекты, которые имеют непосредственное отношение к процессу развития агрессивности детей в онтогенезе.

Темперамент и его типологии описаны во многих публикациях^[61]. Здесь же мы сугубо кратко опишем структуру темперамента, перечисляя его основные черты. Согласно современным представлениям, в структуру темперамента входят нижеследующие основные черты, некоторые из которых, на самом деле, являются комплексами черт иного порядка: 1) активность, то есть частота, темп и сила действий человека; 2) ритмичность основных психофизиологических функций – пассивности и активности, сна и бодрствования и др.; 3) склонность приближаться к новым раздражителям или, наоборот, удаляться от них, избежать контакта с ними; 4) способность к адаптации: имеется в виду, в какой мере индивид способен изменить свое поведение в ответ на изменения условий жизни; 5) интенсивность реакции, то есть энергичность ответа на внешние воздействия; 6) порог чувствительности, то есть тот уровень интенсивности внешнего раздражителя, который необходим для изменения поведения; 7) отвлекаемость внимания, то есть то, в какой мере новые раздражители меняют направленность психической активности человека; 8) сосредоточенность внимания и его устойчивость, что определяется длительностью того отрезка времени, в течение которого индивид способен заниматься определенной деятельностью. Как видно, последние «черты» темперамента одновременно являются особенностями внимания, что свидетельствует о влиянии темперамента на сознание и познавательные процессы.

Предложены различные типологии темперамента, авторы которых, выделяя типы, включают в их состав определенные группы из вышеназванных и других черт. Из современных типологий наиболее известная подразделяет людей на интровертов, экстравертов и амбивертов. Интроверты – это люди, психическая активность которых в основном направлена во внутрь, на содержания собственной психики; экстравертов преимущественно интересует внешний мир; что же касается амбивертов, то у них эти две тенденции представлены примерно одинаково^[62].

Эта типология весьма полезна при рассмотрении агрессивности человека, поскольку в типах та или иная форма агрессивности с самого начала дана в качестве одной из черт личности. Например, экстраверты отвечают на воздействие фрустраторов и стрессоров бурными агрессивными реакциями, тогда как интроверты склонны подавлять свои агрессивные реакции, переживая их скорее в фантазиях, чем в виде реальных ответных действий.

Типы темперамента, в том числе «классические» – сангвинический, холерический, меланхолический и флегматический – являются способами функционирования ребенка и взрослого, характеризуя в основном динамику психической активности человека. Но различные черты темперамента создают у людей различные склонности, предрасположенности к развитию определенных черт характера, установок и других образований, в том числе психических отклонений и девиантных (отклоняющихся от социальных норм) форм поведения.

Проблемой связи между темпераментом и склонностью к преступному поведению специально занимался Г. Айзенк. Он пришел к выводу, что те индивиды, которые на осях (измерениях) «экстраверсия – интроверсия» и «невротизм – эмоциональная устойчивость» занимают крайние позиции, склонны к патологическим изменениям. Г. Айзенк утверждает также, что склонность к преступности наследственна и тесно связана с темпераментом^[63]. Иначе говоря, Г. Айзенк на основе данных психологии и результатов собственных исследований попытался вновь обосновать то, что еще в XIX веке хотел доказать Ч. Ломброзо на основе своего опыта судебного психиатра и криминолога^[64].

В своих трудах Г. Айзенк приводит эмпирические данные о том, что большинство преступников-насильников являются экстравертами. Это означает, что экстраверты отличаются, в числе других, следующими чертами: 1) повышенным уровнем внешней агрессивности; 2) экстрапунитивностью; 3) склонностью к насилию, причем часть экстравертов – к патологически высокой степени агрессивности вплоть до садизма.

Формирование антиобщественных, преступных установок личности, без сомнения, имеет более сложную обусловленность и не может детерминироваться лишь темпераментом. Велика роль таких социально-психологических факторов, как подражание социальным моделям, получение определенного статуса и соответствующей роли, влияние родителей и других авторитетных людей и т. п. Однако сходные с результатами, полученными Г. Айзенком, данные получены и другими исследователями. Так, польский психолог К. Поспишиль выяснил, что хулиганы, воры и насильники в большинстве своем отличаются более высоким уровнем экстраверсии и персеверативности, чем в среднем другие люди. У нормальных подростков и юношей, наоборот, налицо средний уровень активности, невротизма и экстраверсии.

Таким образом, между темпераментом и склонностью к тому или иному виду преступлений существуют довольно тесные связи^[65]. Оказалось, что тип темперамента влияет на выбор личностью того вида преступления, которое он собирается совершить. Поэтому когда экстраверт выбирает для себя преступный путь жизни, он чаще всего становится хулиганом, поскольку для того, чтобы стать вором, у него недостает хорошо развитого и гибкого мышления. Хорошие воры – в основном интроверты.

Существование такого соответствия между темпераментом и преступностью вполне вероятно, поскольку, имея определенный тип психической динамики, человек выбирает такую деятельность, для успешного выполнения которой следует обладать именно такими динамическими чертами: динамика деятельности и динамика личности должны соответствовать друг другу. Индивид выбирает такую сферу преступной деятельности, чтобы удовлетворить свои потребности во впечатлениях, в риске, в столкновении с опасностями, в осуществлении определенных видов поведения. У людей с разными темпераментами эти потребности различны. Безусловно, заслуживает внимания предлагаемое Яном Стреляу уточнение: с темпераментом индивида связаны не вид или тип преступления, а способ его совершения, а также та ситуация, в которой оно совершается^[66].

§ 13. Опыт детства и гендерные различия агрессивности

Защитные механизмы и адаптивные стратегии человека начинают формироваться еще в раннем детстве, уже при первых столкновениях с социальным миром, в первую очередь – с членами своей семьи. И с самого начала формирование агрессивности происходит различно у индивидов двух полов.

Исследования психологов показали, что женщины, которых часто избивают в их семьях, отличаются следующими особенностями биографии: а) они чаще других были свидетелями случаев применения насилия в семьях, в которых росли и социализировались; б) сами чаще других бывали жертвами насилия в детстве^[67].

Таких женщин их мужья часто избивают, но не потому, что они не умели защищаться, а по другим причинам: а) они сами нередко ведут себя агрессивно; б) когда мужья проявляют агрессию, они сразу же отвечают агрессией, что приводит к обострению конфликта, драке и даже физическим повреждениям.

Эти сведения позволяют нам утверждать, что у таких женщин агрессивность, как черта характера, образовалась еще с раннего детства и стала преобладающей стратегией адаптации в проблемных ситуациях. Подобная стратегия формируется двумя путями: на основе личного опыта жертвы насилия и в результате наблюдения внутрисемейных сцен агрессии, например конфликтов между родителями. Этот опыт, по-видимому, сохраняется в подсознательной сфере и воспроизводится уже в своей семье, во взаимоотношениях с мужем и детьми. Сходные семейные ситуации приводят к спонтанному воспроизведению образованной еще в годы детства адаптивной стратегии, которая состоит из комплекса защитных механизмов, в котором ведущую роль играет агрессия, а также из устойчивой враждебной установки. Причем эта установка может быть обобщенной: женщина может быть агрессивной во взаимоотношениях со многими людьми, особенно с теми, кого воспринимает в качестве реальных или потенциальных фрустраторов или стрессоров.

Нет сомнения, что и среди женщин встречается много агрессивных индивидов, готовых применять физическое или психологическое насилие к другим людям. Но женская агрессивность исследована меньше, чем мужская. Кроме того, есть предположение (Берковиц, указ. соч., с. 200), что агрессивные женщины формируются иными путями, чем агрессивные мужчины. Так что проблема эта требует новых исследований.

Во многих семьях нападающей стороной является женщина. Таково, во всяком случае, положение вещей на Западе. Однако у женщин чаще наблюдается словесная агрессия: только немногие из них прибегают к физической агрессии против своих мужей. Но в целом, согласно одному из видных исследователей семейной агрессии М. Страусу, жены так же часто наносят удары своим мужьям, как и мужья – женам. Женщины не только наносят удары голыми руками, но и угрожают ножом или ударяют им и другими предметами, стреляют из пистолетов, которые в некоторых странах весьма доступны каждому. Хотя более распространена точка зрения, что мужчины агрессивнее женщин, есть психологи, придерживающиеся противоположной точки зрения. Например, американские психологи М. Страус, Р. Джеллес и другие даже считают, что агрессивность женщин ничуть не уступает агрессивности мужчин, а может быть даже несколько превышает ее. Другие исследователи также обнаружили, что мужья так же часто становятся жертвами насилия своих жен, как и жены – жертвами насилия своих мужей. Причем женщины во время конфликтов с мужьями чаще прибегают к оружию, что считается следствием их физической слабости. Мужчины в ссоре с женщиной с бо́льшей вероятностью получают серьезные телесные раны, утверждают американские исследователи. Возможно, что женщина реже является инициатором конфликтов, но чаще наносит мужу телесные травмы. Однако эта точка зрения оспаривается другими авторами. Вполне возможно также, что существуют заметные этнокультурные различия.

Исследования предоставили нам также сведения о тех мужчинах, которые чаще других в своей семье прибегают к помощи агрессии: они жестоки к своим детям и женам; в детстве часто бывали свидетелями сцен насилия в тех семьях, в которых росли и социализировались; сами чаще неагрессивных мужчин бывали жертвами насилия в детском возрасте^[68].

Как и в случае женщин, мы здесь обнаруживаем два пути формирования агрессивной адаптивной стратегии у этих мужчин: наблюдение агрессивных сцен и личный опыт жертвы насилия других людей, в первую очередь – родителей. Данный опыт сохраняется в подсознательной сфере и воспроизводится уже во взрослом состоянии, в своей семье. Подобные мужчины проявляют жестокость как к жене, так и к детям.

Агрессивная адаптивная стратегия таких людей может быть составной частью более широкого характерологического гиперкомплекса, например – авторитаризма.

Когда в семье как мужчина, так и женщина агрессивны в указанном смысле, то есть имеют преобладающую агрессивную адаптивную стратегию, между ними очень часто возникают конфликты и даже проявления физического и психологического насилия.

Имея преобладающую агрессивную стратегию адаптации, мужчины во многих ситуациях смогли бы воздерживаться от насильственных действий при отсутствии ряда дополнительных факторов, способствующих возникновению у них стрессов и фрустраций. В их числе следующие (называются те, роль которых действительно раскрыта в ходе исследований): 1) когда жена более образованна, чем муж, она чаще подвергается насилию с его стороны; этим путем мужчины, по-видимому, добиваются самоутверждения. Предполагается, что мужья рассматривают своих более образованных жен претендентами на роль главы семьи, что их, конечно, фрустрирует, особенно в том случае, если они придерживаются традиционных патриархальных взглядов на семью. Данный факт обнаружил Р. Джеллес в ходе опроса 80 семей из штата Нью Гемпшир^[69]. У мужей, имеющих более низкий образовательный и профессиональный статус, появляется постоянная озабоченность относительно того, являются ли они подлинными главами своих семей? 2) Конкуренция за роль главы семьи: многие женщины стремятся играть в семье более решающую роль и получают отпор в виде насильственных действий мужей. 3) Экономические трудности: бедность, низкая зарплата, безработица и т. п.

Однако не следует забывать, что все эти факторы, особенно первый (низкий образовательный статус мужчины), являются предпосылками, усиливающими авторитаризм личности, а следовательно и ее авторитарную агрессию. Это один из убедительных результатов исследования авторитарной личности^[70].

§ 14. Агрессивность и антисоциальная установка

Мы уже определили агрессивность как комплекс характера. Но какова ее структура, из каких компонентов она состоит? На этот вопрос необходимо найти ответ для того, чтобы можно было исследовать возрастное развитие агрессивности и ее связь с другими психическими явлениями. Несмотря на важность данного вопроса специалисты, исследующие человеческую агрессию, не проанализировали агрессивность так подробно, как того она заслуживает.

Мы полагаем, что в структуру агрессивности взрослой и зрелой в социально-психологическом отношении личности входят: 1) враждебные мысли, оценки и образы других людей; представление о том, что человек не является высокой ценностью; мысли, унижающие человека; 2) низкая самооценка, потому что агрессивный человек интроецирует те заниженные оценки, которые приписывает другим; 3) агрессивность включает установку на причинение вреда другим, то есть тенденцию к совершению агрессивных действий; 4) агрессивность включает схемы различных вредоносных действий – физических, словесных, символических и т. п.; 5) агрессивность включает готовность воспроизведения из долговременной памяти прошлых фрустраций и воспоминаний о других неприятностях, а также тех действий, которые в прошлом были адаптивными; 6) наряду с общей враждебной установкой к миру и к людям, агрессивность включает ряд частных враждебных установок, направленных к отдельным индивидам и социальным группам, которых агрессивная личность особенно интенсивно ненавидит. Как общая, так и частные враждебные установки являются в значительной степени фиксированными, устойчивыми, иначе враждебность не была бы устойчивым комплексом характера человека.

Мы считаем также, что враждебность имеет свою особую психо-логику. Она сообщает избирательность восприятиям и остальным познавательным процессам человека. Психо-логику агрессивного человека, отличающуюся от логики миролюбивой личности, необходимо исследовать особенно тщательно, поскольку многие свои действия агрессивный человек обосновывает и оправдывает по схемам этой психологической логики. Кстати, подобные защитные аргументы (насыщенные враждебностью рационализации) и другие механизмы самозащиты также входят в состав агрессивности личности.

Прежде всего следует вспомнить о различии между антисоциальностью и асоциальностью человека. Мы считаем, что асоциальный человек просто склонен быть вне общества, иметь как можно меньше взаимодействий с социальными группами, самоизолироваться, тогда как антисоциальный человек активно выступает против общества, стремится изменить его, конфликтует с ним. При таком понимании антисоциальности она представляется как обобщенная отрицательная (и активная) установка человека по отношению к обществу, а агрессивность является ее частью, одним из ее «блоков».

Обычно под антисоциальностью понимают общую отрицательную установку. Это так. Однако подобная общая формулировка психологически не очень содержательна. Поэтому лучше определить антисоциальность как совокупность отрицательных установок, направленных на самые различные социальные объекты – отдельных людей, группы и общество, на социальные нормы, ценности, статусы и роли. Только при такой конкретизации понятия «антисоциальность» можно исследовать соответствующее явление эмпирическими социально-психологическими методами.

Для того, чтобы раскрыть место агрессивности в антисоциальности, необходимо исследовать конкретных агрессивных людей. Поскольку такие исследования уже проводились, полученные данные, мы надеемся, можно использовать для обоснования предложенной выше концепции антисоциальности.

Одной из реально наблюдаемых форм связи агрессивности человека с антисоциальностью является выражение агрессивности через антисоциальные действия (или посредством таких действий). Грубость, хулиганство и различные формы преступлений с применением насилия – вот некоторые из действий, с помощью которых реализуется агрессивность человека.

Эта точка зрения находит подтверждение в результатах лонгитюдных исследований агрессивности. Так, исследования Д. Фаррингтона показали, что агрессивность, возникнув в раннем детстве, в последующем все чаще выражается в антисоциальных действиях. Этот психолог продолжил исследования своего коллеги Д. Веста из Кембриджского университета, которые тот проводил в рабочих районах Лондона. Нас здесь интересует следующий итог этих исследований, подведенный Л. Берковицем: «Показательно, что люди, очень агрессивные в ранней молодости, вероятнее всего попадали под суд за преступления, связанные с насилием, к 32 годам. Около 22 % очень агрессивных мальчиков и лишь 7 % менее агрессивных юношей имели судимость впоследствии»^[71].

Преступления против индивидов, групп и общества в целом являются наиболее яркими случаями антисоциальных действий, и они характерны агрессивным людям. Как показали Д. Вест и Д. Фаррингтон, агрессивность является составляющей более общей «антисоциальной тенденции». Люди становятся агрессивными по разным причинам, но когда они уже такие, у них всегда имеется готовность нападать на других. Разными путями они приходят к некоторым общим чертам и тенденциям.

Названные авторы, а вслед за ними и Л. Берковиц, отметили важную особенность, которую выше мы включили в развернутую характеристику агрессивности: агрессивные люди, помимо готовности нападать на других, имеют склонность отвергать социальные правила, то есть нормы социальной жизни.

Это очень важно для понимания природы агрессивности: сверхагрессивные люди «не любят» ни социальные нормы, ни их носителей, которые ограничивают их субъективно понимаемую свободу. Мы здесь предлагаем гипотезу, согласно которой агрессивные подростки и даже взрослые люди отрицательно относятся к социальным нормам поведения, поскольку идентифицируют их с теми авторитетными людьми, к которым питают отрицательные чувства и установки. Подобные частные враждебные установки в процессе онтогенеза обобщаются и личность становится антисоциальной.

Поскольку обобщенная агрессивность личности направлена против социальных норм, она выражается и в таких преступных действиях, как воровство, наркомания, изнасилование, ограбление квартир, банков и т. п.

С возрастом развиваемая агрессивность все полнее структурируется, приобретая все те компоненты, которые мы описали выше. Она выражается во все большем и разнообразном числе антисоциальных действий. С возрастом агрессивные дети начинают пьянствовать, увлекаться азартными играми, употреблять наркотики, вовлекаться в беспорядочные социальные связи. Они чаще нарушают правила дорожного движения, совершают акты вандализма и т. п. Именно это и показали экспериментальные исследования Д. Веста и Д. Фаррингтона^[72].

Детский негативизм давно известен психологам, поэтому мы здесь его описать не будем. Отметим только, что негативизм бывает двух основных видов: активный и пассивный. Ребенок имеет активный негативизм тогда, когда совершает противоположное тому, что от него ждут или требуют взрослые. Пассивный же негативизм имеется тогда, когда ребенок просто отказывается выполнять то, что от него требуют взрослые. Негативизм в этих двух формах может быть более или менее обобщенным.

Проблема, которая здесь нас занимает, касается путей возникновения антисоциальности или формирования антисоциальной личности. Вопрос в следующем: какая существует связь между негативизмом и антисоциальностью? Мы предлагаем следующую гипотезу: 1) антисоциальность рождается из детского негативизма, поскольку негативизм ребенка по отношению к отдельным лицам обобщается; 2) агрессивность является частным аспектом антисоциальности и развивается в ее составе с самих ранних лет. Частная обобщенная установка развивается в составе более общей обобщенной установки – антисоциальности.

§ 15. Три вида антисоциальности: экстравертивная, интровертивная и амбивертивная

Мы видели, что есть дети и взрослые, которые агрессивно и открыто нарушают законы и другие социальные нормы. Это агрессивно антисоциальные личности. Их можно назвать также экстравертированными антисоциальными типами.

Но не все нарушители социальных норм таковы. Есть также миролюбивые антисоциальные личности. Л. Берковиц следующим образом суммирует результаты проведенных исследований: «Рольф Лебер и Карен Шмалинг обратили наше внимание на два различных вида антисоциальности, существующих по крайней мере у детей. Проанализировав двадцать восемь исследований по идентификации различных типов антисоциального поведения у детей, они сделали вывод, что отклонение поведения детей от социально одобряемых образцов колебалось в пределах открыто-скрытого континуума. На одном конце этой шкалы были дети, проявлявшие открыто антисоциальное поведение, те, кто много ссорился и дрался – тот тип детей, обозначенных в разработках Кембриджа и округа Колумбия как агрессивные и нарушающие нормы дети. На другом конце открыто-скрытого континуума, по Леберу и Шмалингу, были указаны дети, обычно скрывавшие свое антисоциальное поведение. Они воровали, порой даже устраивали поджоги и нарушали законы каким-то другим способом, когда думали, что это сойдет им с рук, но все же они не отличались особой склонностью к насилию»^[73].

Раньше мы уже показали, что воровство является разновидностью агрессивности, поэтому скрытые антисоциальные личности также являются агрессорами.

К этому вопросу мы еще вернемся, а здесь подчеркнем, что пора перейти от описательного уровня исследования антисоциальной личности на более глубокий психологический уровень. И мы надеемся, что такому продвижению могут способствовать нижеследующие идеи. Можно, по-видимому, выделить три типа антисоциальности: а) экстравертированный тип антисоциальной личности, представители которого шумят, дерутся, открыто и агрессивно нарушают социальные нормы; б) интровертированные антисоциальные личности, имеющие противоположные формы проявления своей установки. Мы думаем, что заблуждаются те, кто не считает таких людей агрессивными; в) есть также антисоциальные амбиверты, которые нарушают социальные нормы с использованием более широкого репертуара агрессивных действий – как физических, так и символических. Но могут быть также миролюбивые антисоциальные личности. Перейдем к краткому рассмотрению этого типа.

Мы уже показали в этой книге, что агрессивность, как комплекс характера и как обобщенная установка, входит в структуру антисоциальной личности.

Однако вполне понятно, что у разных антисоциальных людей уровень агрессивности не может быть одинаковой. Условно всех антисоциальных людей можно подразделить на три группы по критерию силы (интенсивности) агрессивности: очень агрессивных, умеренно («нормально») агрессивных и миролюбивых (неагрессивных). Понятно также, что антисоциальные поступки и преступления этих людей не могут быть одинаковыми. Да и не все нарушения социальных норм требуют от человека заметной агрессивности.

Например, продавец магазина присваивает определенную часть выручки и обманывает владельца магазина, но – без совершения против него других, физических или психологических, агрессивных действий. Когда его поймают, он не оказывает агрессивного сопротивления. Когда в последующем создается новая возможность, вновь ворует и т. п. Воровство, конечно, содержит в себе элемент агрессии, поэтому мы раньше рассмотрели его в качестве разновидности агрессии против другой личности или социальной группы, но совсем нет необходимости, чтобы оно было агрессивным в физическом смысле.

Другой пример: пешеход переходит улицу в неположенном месте. Он нарушает правила уличного движения, но при этом у него и в мыслях не было причинить вред кому-либо. Есть в его поведении момент противопоставления общественным требованиям, но в его действиях нет заметной агрессивности. Это не насилие, хотя такие люди нарушают социальные нормы и даже преступают закон.

Агрессивными являются те преступники, которые для достижения своих целей применяют насилие – физическое или психологическое. Когда человек отклоняется от выполнения каких-либо писаных или неписаных правил, поскольку они ему не нравятся, то это не значит, что он совершает агрессивные действия. Например, в годы советской власти автор этих строк часто не ходил на партийные собрания и митинги, но вряд ли такие действия можно было бы квалифицировать в качестве агрессивных. Пассивное, мирное сопротивление не всегда является агрессией. Вспомним мирное сопротивление индийского народа английским колонизаторам в процессе национально-освободительного движения в первой половине ХХ века. Когда к мирным демонстрантам применяют насилие, они не отвечают насилием. Они нарушают какие-то правила, установленные субъектами власти, но это неагрессивное нарушение норм. Они никого не бьют, не оскорбляют и не убивают. Они просто ведут себя ненормативно. Если бы мы думали иначе, то без основания слишком расширили бы понятие агрессии.

§ 16. Через зависимость – к независимости и психической зрелости

При нормальном развитии и умеренной агрессивности подростки и юноши обращаются, когда необходимо, за советом и помощью к родителям, учителям и другим референтным лицам. Они добровольно, но временно, ставят себя в зависимое положение. Однако, получив совет и помощь, они стремятся принимать самостоятельные решения. Итак, это путь через зависимость к независимости и самостоятельности. Идя таким путем, развивающаяся личность быстрее накапливает положительный опыт и ускоряет процесс своего социально-психологического созревания.

Другое явление наблюдается у тех агрессивных детей с антисоциальными склонностями, у которых сложились плохие, отчужденные отношения с родителями. Они не доверяют старшим, у них мало значимых, референтных людей и они не любят обращаться к ним за советом и помощью. Очень рано приобретая чувство независимости, они, однако, закрывают себе путь к быстрой социализации и созреванию. У них во взрослой жизни могут быть серьезные проблемы с обществом.

Неагрессивные подростки обращаются за советом и к сверстникам. Это очень здоровый подход. Вот как ответил на вопрос об этом один из подростков: «У меня много друзей, с которыми я могу обсуждать свои проблемы… Я не делаю этого постоянно. Но когда мне нужно принять важное решение, я всегда говорю со многими знающими людьми. Я всегда так делаю, говорю со многими людьми, собираю разные мнения и принимаю решение сам»^[74].

Это подход психически здорового человека, успешно идущего к основной цели социализации – к социально-психологической зрелости.

Другая тенденция выявлена у агрессивных подростков. Они преувеличивают значение независимости и уже в подростковом возрасте желают создать у людей представление о такой своей независимости, которая в этом возрасте практически недостижима. Так, на вопрос о том, обращается ли он к своим друзьям за помощью по тем или иным вопросам, один из них ответил: «Я сам решаю все вопросы. Если ты не можешь справиться с чем-то, то зачем браться за это?»^[75]. Но мы знаем, что в подростковом возрасте индивид может решать самостоятельно очень мало серьезных проблем. Даже в материальном, финансовом отношении он полностью зависит от родителей. Однако целесообразно браться даже за такие дела, которые не сможешь решать один: получая помощь и полезные советы и решая подобные проблемы, личность развивается и становится все более и более зрелой.

Есть подростки, юноши и даже немало взрослых людей, которые, оказываясь в зависимости от других, переживают тревогу. Если реакция тревоги у них впервые родилась в семейных отношениях, то, как показывают исследования, она может «генерализоваться и влиять на все другие отношения»^[76]. Такие люди ведут себя плохо, то есть девиантно, в школе, в общественных местах, в армии – везде, где вынуждены подчиняться воле других людей.

§ 17. Закон цикличности агрессии (и исключения из него)

Мы видим, что те мужчины или женщины, которые склонны к агрессивным действиям в семье и вне дома, в детстве или сами часто подвергались насилию, или же бывали свидетелями агрессивных сцен. Эти впечатления, как мы видим, сохраняются на уровне подсознательного, участвуют в формировании агрессивной адаптивной стратегии и проявляются уже во взрослом состоянии, в своей семье.

Исходя из этого говорят о существовании закона цикличности агрессии, который кратко выражается в следующей логической форме: «Насилие порождает насилие». Иначе говоря, формы жестокого поведения во многих случаях передаются от поколения к поколению. В трудах по психологии агрессии приводится очень много эмпирических данных, подтверждающих эту точку зрения, которую, кстати, психоаналтики высказывали уже давно. Между тем бихевиористы и находящиеся под их влиянием исследователи агрессии, в том числе А. Бандура и Л. Берковиц, игнорируют воззрения психоаналитиков.

Но здесь нас интересует другое явление, относительно причин которого мы хотели бы высказать гипотезу. Речь идет о том, что есть много исключений из этого общего правила или закона. Все же около 30 % мужчин или женщин, будучи в детстве свидетелями или жертвами внутрисемейной агрессии, создавая свою семью, не проявляют заметной агрессивности. Почему?

Гипотеза, которую мы предлагаем для решения этой проблемы, состоит из следующих утверждений: 1) то, какая адаптивная стратегия начинает формироваться у ребенка, ставшего жертвой или свидетелем семейной агрессии, зависит от его первых реакций на эти сцены и воздействия; 2) первые реакции ребенка могут быть не только подражательными, но и противоположными: под воздействием неприятных переживаний у ребенка может активизироваться механизм образования обратной реакции, которая способна порождать отрицательную установку к агрессии; у таких людей агрессия может вызвать отвращение; 3) подобный результат может быть следствием отрицательной идентификации с семейным агрессором; 4) после взросления, создавая свою семью, такие люди могут быть очень миролюбивыми и уступчивыми. У них сформировалась антиагрессивная стратегия: они не хотели бы видеть в своей семье повторения тех сцен и взаимоотношений, которые царили в семье их родителей.

Ясно, что эта концепция нуждается в дополнительной эмпирической проверке, хотя у автора этих строк нет сомнения в ее истинности.

Поскольку не всегда жестокое обращение в семье делает детей в будущем агрессивными отцами и матерями, или супругами, подвергающими друг друга агрессии, то ученые выдвинули идею вероятностного прогноза будущей агрессивности. Л. Берковиц пишет: “Эта будущая агрессивность не является предопределенной, а имеет лишь вероятностный характер. Не все люди, подвергавшиеся жестоким наказаниям в семье, обязательно будут грубо обращаться со своими детьми”^[77]. И он приводит результаты исследований других психологов, согласно которым лишь около 30 % взрослых, имевших жестоких родителей, сами грубо обращались со своими детьми. Хотя эта вероятность может меняться в зависимости от ряда факторов, в том числе от уровня конфликтности семейных отношений, в целом, как тенденция, она сохраняется. У остальных отсутствие агрессивности или ее умеренность могут быть объяснены действием механизма обратной реакции, о котором мы говорили в предыдущем разделе настоящего параграфа.

Обсуждаемая здесь проблема имеет межпоколенное и даже этнические аспекты. Причем закон цикличности, как мы считаем, справедлив не только в отношении передачи от поколения к поколению агрессивного опыта и стратегий. Он имеет более широкое значение, отражая многие аспекты психического опыта людей.

Исследования показали, что если отец и мать сообщают, что жестоко обращаются с детьми, то проверка показывает, что в 50 % случаев с ними в детстве также жестоко обращались. Но интересно следующее: «…если в детстве телесным наказаниям подвергался только один из родителей, то вероятность применения насилия против детей снижается до 32 %. Если же родители не подвергались в детстве мерам физического воздействия вовсе, то вероятность применения насилия к детям составляла 17 %»^[78].

И здесь, конечно, возникает вопрос: а почему эти 17 % все-таки жестоко обращаются со своими детьми? Насколько нам известно, нет еще ответа на данный вопрос, хотя нетрудно предположить, что причинами могут быть различные фрустрации и стрессы, а также более поздно начавшееся развитие агрессивного характера у этих родителей, не подвергавшихся в детстве насилию.

Мы уверены, что если есть межпоколенная цикличность агрессивности, она может стать также этнической характеристикой. Есть этносы, у которых налицо общий высокий уровень агрессивности. У таких этносов удается также констатировать традицию жестокого обращения с детьми, агрессивную стратегию их социализации. Поэтому агрессивность этноса может передаваться от поколения к поколению, становясь устойчивым признаком этнической культуры.

Известно, и об этом во втором томе настоящего труда мы уже подробно написали, что этнографы обнаружили как очень агрессивные, так и относительно миролюбивые или даже очень мирные этносы^[79]. Мы считаем, что к вопросу о происхождении этой их характерологической черты или «измерения» (агрессивность – миролюбие) можно подойти с позиций изложенной выше концепции. Такой подход может оказать хорошую услугу также тем специалистам, которых интересуют психологические аспекты этногенеза^[80].

Глава 3. Агрессивность и другие черты характера

§ 1. Общая установка

В психологической литературе, при обсуждении вопроса о влиянии личностных черт, установок и других внутренних факторов на агрессивное поведение человека, обычно представляют этот вопрос следующим образом: есть такие черты личности, которые располагают личность к агрессивным ответам на воздействия внешних стимулов. Эти черты являются предпосылками агрессивного поведения^[81].

Возможно, что это плодотворный подход. Но мы считаем более правильным несколько иное понимание данной проблемы, а именно: мы считаем, что агрессивность является чертой личности или комплексом черт, который формируется в процессе ее социализации. Агрессивность, как комплекс личности, может ассоциироваться с другими чертами характера и установками, которые способствуют ее сохранению и закреплению в структуре личности, а также актуализации в тех ситуациях, которые требуют агрессивного поведения. Другое дело, что в процессе социализации индивид вначале может приобрести такие черты, которые становятся почвой для последующего развития в ней агрессивности. Таковы, например, эгоизм, нарциссизм, преобладание низкого уровня мотивации поведения, моральная незрелость, в частности – слабость эмпатии и другие.

О механизмах же формирования агрессивности, как личностного комплекса, следует, как дополнение к уже изложенному выше, сказать следующее: а) во-первых, следует иметь в виду, что агрессивность в жизни индивида впервые возникает как временное психическое состояние, включающее в себя гнев и враждебность, а также тенденцию к совершению враждебных, вредных для других людей действий, которые называются агрессивными или насильственными. Когда данное психическое состояние и вытекающие из него действия оказываются адаптивными, они приобретают тенденцию к повторению и закреплению в памяти человека. Индивид приобретает устойчивую тенденцию к решению своих задач с помощью агрессивности (гнев, враждебность, угрозы) и соответствующих физических или вербальных агрессивных действий. Каким образом приобретаются такие действия, мы уже знаем. Причем мы предполагаем, что когда агрессивное психическое состояние и соответствующие формы поведения сочетаются с устойчивой установкой, психологической готовностью к их применению во всех тех ситуациях, которые представляются человеку опасными, фрустрирующими или стрессогенными, мы можем сказать, что индивид приобрел устойчивую агрессивную стратегию адаптации. Характерологический комплекс личности (агрессивность) сочетается с определенными формами поведения (психологическими механизмами, их комплексом) и установкой, и в итоге формируется характерная для личности агрессивная адаптивная стратегия. Как мы уже знаем из первого тома настоящего труда, из глав, посвященных фрустрации и защитным механизмам, агрессия может сочетаться с целым рядом других защитно-адаптивных механизмов, в результате чего структура агрессивной стратегии приобретает бо́льшую сложность, но одновременно и гибкость.

Таков наш общий подход к этой важной проблеме психологии человеческой агрессивности. Исходя из него мы на последующих страницах рассмотрим ряд более конкретных вопросов, касающихся взаимосвязей агрессивности с другими чертами, установками и комплексами личности. Эти вопросы мы уже частично рассмотрели в предыдущих томах и здесь продолжим эту линию наших исследований.

§ 2. Проблема типологии агрессивных людей

В психологии предложены различные типологии людей. Они разработаны К. Левиным, Э. Фроммом, Г. Айзенком и другими психологами и значительно различаются друг от друга как по выделяемым характерологическим чертам, так и по поведению, мотивам и установкам. Вполне естественно, что возникает вопрос: каковы различия агрессивности у этих типов как во внутрипсихическом, так и в поведенческом аспектах? Более конкретно данный вопрос можно сформулировать следующим образом: существуют ли такие черты личности, которые создают у нее склонность к совершению насильственных действий или же, наоборот, отказ от совершения таких действий?

Дело в том, что хотя в общей форме мы утверждаем, что фрустрация вызывает агрессию, но в реальной жизни нередко можно наблюдать, как, во-первых, один и тот же фрустратор у разных людей вызывает различные по интенсивности, длительности и вредности агрессивные действия; во-вторых, есть люди, которые на воздействия целого ряда фрустраторов и стрессоров отвечает неагрессивными адаптивными действиями. Это означает, что названные различия могут быть следствием индивидуальных и типологических различий людей.

В реальной жизни нетрудно заметить, что под воздействием неудач, оскорблений и других фрустраций одни очень быстро «распаляются» и переходят к ответным агрессивным действиям, тогда как другим удается воздержаться. Психологи уже исследуют это явление и некоторые из полученных результатов рассматриваются в настоящей книге. Читателю полезно знать, что уже существуют тесты, с помощью которых определяют склонность людей к агрессии и насилию, причем эксперименты позволили показать, что индивиды, получающие высокие баллы по этим признакам, в опытах типа «учитель-ученик» (метод Басса) наносят своим жертвам более интенсивные электрические удары, чем остальные^[82].

И еще одно обстоятельство следует иметь в виду: склонность к агрессии можно рассмотривать как в связи с целостными типами личностей, так и в связи с отдельными личностными чертами, «измерениями» характера и темперамента. Мы рассмотрим ряд взаимосвязей обоих типов. При этом мы учтем взгляды Эриха Фромма, который, опираясь на психоанализ З. Фрейда, пришел к выводу, что поведение человека мотивировано его характером во взаимодействии с его личными интересами. В структуре характера важное место занимают различные «страсти». Речь идет, например, о любовной страсти, алчности, садизме, властолюбии и т. д. Их реализация осуществляется с учетом последствий для личных интересов. Люди значительно различаются по тому, в какой мере учитывают эти последствия и подавляют свои страсти или дают им волю. Знание о наличии у себя и других, в том числе политических лидеров, таких подсознательных черт характера, как инцестуозные желания, страх кастрации, зависть к пенису, нарциссизм, садизм, «чувство» всесилия, склонность к подчинению, отчужденность, безразличие, бессознательный отказ от собственной интегрированности, знание об иллюзорности своей концепции реальности и других, весьма полезно, поскольку все это является социальным динамитом^[83].

§ 3. Индивидуальные различия по агрессивности

Мы уже видели, что все люди в той или иной мере агрессивны. Мы знаем также, что целый ряд внешних ивнутренних (психических и психофизиологических) факторов усиливают или ослабляют уровень агрессивности людей и их готовность совершать агрессивные действия. Теперь рассмотрим следующий вопрос: есть ли устойчивые индивидуальные различия между людьми по уровню агрессивности? Иначе говоря, есть ли устойчиво более агрессивные и менее агрессивные люди? Наши повседневные наблюдения свидетельствуют, что ответ должен быть положительным. Однако эту проблему необходимо исследовать специально, поскольку она лишь с первого взгляда проста и понятна. Отметим еще, что различия женщин и мужчин по уровню агрессивности мы уже затронули и еще будем обсуждать в одной из последующих глав, поэтому данный вопрос здесь рассматриваться не будет.

Эмпирический факт непреложен: есть люди с устойчиво высоким уровнем агрессивности. Лонгитюдные исследования определенного числа людей убедительно показывает, что если ребенок в дошкольном возрасте был заметно агрессивным (устраивал драки в школе, во дворе своего дома и в других местах, имел склонность толкать людей, поддразнивать и издеваться над ними), то, став взрослым, он продолжит проявлять высокий уровень агрессивности. Будут в этой агрессивности взрослого, конечно, «технические» различия: он будет совершать уголовные преступления с применением насилия, нарушать многие нормы социальной жизни, если является водителем – нарушать правила уличного движения, попасть в аварийные ситуации, вернее – устраивать их и т. п.

Причины устойчиво высокой агрессивности определенного числа людей следует искать как в их генетической предрасположенности, так и в процессах социализации. Существуют крайние точки зрения на данный вопрос Одни исследователи подчеркивают ведущую роль наследственности и утверждают, что, как наследственная черта, агрессивность передается от поколения к поколению. Такова, например, точка зрения Ганса Айзенка и других его коллег^[84].

Другая точка зрения сводит формирование личности к социализации, в ходе которой ее агенты (родители, учителя, другие значимые люди, социализаторы) поощряют поведение ребенка и подкрепляют данное его личностное качество. Однако мы считаем более правильным брать за основу принцип взаимодействия этих факторов.

Очень интересную точку зрения о причинах различия агрессивности людей выдвинули американские исследователи Кеннет Додж и Ники Крик^[85]. Осуществив обзор литературы об агрессивности детей, они пришли к важному выводу о том, что индивидуальные различия агрессивности могут быть следствием различий в способности обработки социальной информации. Более конкретно эти авторы указали на следующие различия в способности перерабатывать социальную информацию: а) различия в интерпретации действий других людей и исходящих от них социальных признаков (стимулов, посылов, cues); б) различия в способности генерации ответов в социальных ситуациях; в) различия в способности решить, какие из возможных ответов следует реализовать. Вкратце рассмотрим эти три аспекта способности переработки социальной информации.

1) Между людьми существуют заметные различия в интерпретации действий других людей и причин таких толкований. Как известно, при попытках понять действия других людей мы пользуемся атрибуциями об их мотивах. При этом появляются систематические ошибки, характеризуемые в качестве фундаментальной ошибки атрибуции. См.: Ross L., The intuitive psychologist and his shortcomings: Distortions in the attribution process. In Berkowitz L. (Ed.), Advances in experimental social psychology. Vol.10, pp.174–221. New York, Academic Press, 1977; Dodge K. A. and Coie J. D., Social information processing factors in reactive and proactive aggression in children’s peer groups. “Journal of Personality and Social Psychology”, 1987, 53, pp. 1146–1158; Dodge K. A. and Tomlin A., Cue-utilization as a mechanism of attributional bias in aggressive children. “Social cognition”, 1987, 5, pp. 280–300. Эта ошибка состоит в том, что человек, интерпретируя поведение другого, делает преимущественно диспозициональные атрибуции, а когда объясняет свое поведение, особенно если оно неудачное, его атрибуции принимают внешний, ситуативный характер.

Что касается агрессивных детей, то у них, по словам К. Доджа и Н. Крика, имеет место «враждебное атрибутивное предубеждение». Эти психологи обнаружили, что как в реальных, так и в симулированных условиях агрессивные дети с большей вероятностью приписывают другим детям враждебные намерения, чем неагрессивные дети. Кроме того, атрибуции агрессивных детей о намерениях других в целом менее точны, чем атрибуции неагрессивных детей.

Эти различия очень интересны. Однако, как и при других попытках объяснения причин явлений, и здесь возникает вопрос: что является причиной и что – следствием? Уже наличие у личности агрессивности становится причиной ошибок атрибуций и превалирования «враждебного атрибутивного предубеждения», или же эти особенности познавательных процессов приводят к повышенной агрессивности личности? Может ли неагрессивный человек делать преимущественно агрессивные атрибуции другим и, на их основе, проявлять к ним повышенную агрессивность? Эти вопросы пока не имеют ответов.

2) Есть различия в способности порождения возможных ответов в социальных ситуациях. Когда возникает социальная ситуация, например конфликт с другими людьми, агрессивные дети легче вспоминают возможные агрессивные ответы, чем неагрессивные. Поскольку агрессивные ответы им более знакомы, им трудно вообразить возможные неагрессивные ответы^[86]. Таким образом, быстрое воспроизведение мыслей об агрессивных ответах, по-видимому, подавляет другие ответы. При этом важную роль играют особенности работы механизмов памяти.

3) Агрессивные дети значительно различаются от неагрессивных и в своих оценках агрессивных ответов и своей способности действовать агрессивно. У агрессивных детей установка к насильственным формам поведения, к насилию, положительная, в то время как остальные дети имеют противоположную установку. Агрессивные дети одновременно имеют отрицательную установку к неагрессивным способам поведения. К. Додж и Н. Крик показали, что агрессивные дети уверены в своей способности эффективно использовать агрессивные способы поведения и добиваться успехов. Они считают, что им трудно уйти из конфликтной ситуации. Неагрессивные дети придерживаются противоположной точки зрения. Очевидно, что эти данные полезны для исследования корней формирования у личности агрессивных стратегий адаптации.

Итак, индивидуальные различия по уровню агрессивности имеют серьезные познавательные основы, а именно: различия в способах обработки и оценки социальной информации и выработки способов поведения. Некоторые исследования позволили установить, что когда удается раскрыть данные когнитивные различия, оказывается возможным предвидеть значительную часть (около 60 %) вариаций агрессивного поведения детей^[87]. Поскольку эти когнитивные процессы сложны, можно заключить, что упрощенные объяснения агрессии легко могут оказаться ошибочными. Таких сверхупрощенных объяснений следует всячески избегать.

Очевидно, что приведенные выше данные указывают нам на очень интересное направление исследований, которое может привести к раскрытию также механизмов регуляции агрессивного поведения людей. В центре этих процессов мы видим роль комплекса защитного характера, состоящего из атрибуции и агрессии. Таких комплексов у личности может быть несколько.

§ 4. Темперамент и агрессивность

Одним из факторов, играющих роль в формировании агрессивного человека, является темперамент. Исследования шведского психолога Д. Ольвеуса (D. Olweus) показали, что активные и вспыльчивые дети при неблагоприятных семейных обстоятельствах (отчужденная и пунитивная мать, терпимое отношение родителей к агрессивности ребенка и т. п.) становятся агрессивными личностями^[88].

Агрессивность, как ведущая черта личности, вряд ли достается кому-либо в отрыве от других черт, поэтому, как уже сказано, ее следует рассмотреть в комплексе с более широкой типологией людей. Типологией, дающей полезное направление для исследования связи агрессивности с темпераментом является известное разделение людей на интровертов и экстравертов, считающихся противоположными типами. Связь агрессивности с темпераментом мы уже обсудили. Здесь же сделаем несколько дополнений.

Г. Айзенк показал, что агрессивность является одной из черт тех экстравертов, которые одновременно отличаются высоким уровнем невротизма. С другой стороны, следует иметь в виду, что все люди имеют агрессивность, но у невротических экстравертов ее уровень значительно выше. Другие исследователи также отмечали данный факт^[89]. Так, лихачество, по нашему мнению, является комплексом, состоящим из черт агрессивного экстраверта. Это комплекс определенных черт темперамента и характера.

Экстраверты склонны проецировать свои собственные черты на значимых людей и отличаются агрессивностью и садизмом, имеют крайнюю экстрапунитивную ориентацию. Они оральны, автоэротичны, эго-ориентированы, импульсивны, нарциссичны, боятся смерти. У них отмечено наличие «комплекса Электры».

Интроверты (интроспективный тип) имеют тенденцию сублимировать свое собственное идеализированное «я» и проецируют его на реальное «я». Они садомазохистичны или пассивно-агрессивны, тревожны, фалличны и эротичны, импульсивны и боятся насильственной смерти, связанной с ощущением боли. У них преобладает «Эдипов комплекс»^[90].

Экстраверты, таким образом, более агрессивны, чем интроверты. Этот тип, согласно данным К. Макала^[91], обычно формируется в больших семьях, в которых родители экстравертированы, а интровертированные дети – в небольших семьях, где родители интровертированы. В таких ситуациях генетические факторы взаимодействуют со средовыми.

В то время как экстраверт склонен к садизму, интроверт больше склонен к самоуничижению или мазохизму, а чаще всего – к садомазохизму. Если экстраверт имеет тенденцию к образованию комплекса превосходства, который лежит в основе нарциссической сверхвысокой самооценки, интроверт чаще приобретает комплекс неполноценности, который лежит в основе альтруистической недооценки собственной личности. У интровертов защитность преобладает над наступательностью, у экстравертов – наоборот.

Все это означает также, что основные защитные стратегии и их выбор в начале онтогенеза зависят от этих типов. При разработке вопросов онтогенеза адаптивных механизмов это явление следует иметь в виду.

Очевидно, что более широкое привлечение психологических сведений об экстраверсии и интроверсии позволит значительно расширить настоящий раздел психологии человеческой агрессивности.

§ 5. Черты характера, способствующие развитию агрессивности

Мы уже сказали, что адекватный анализ агрессивного поведения и его мотивации возможно только при условии учета следующего: 1) агрессивность является психическим состоянием человека; это первое значение данного слова. Именно данное значение имеют в виду, когда говорят, что человек находится в агрессивном состоянии или настроении; это временное состояние, включающее целый ряд эмоциональных переживаний – гнев, враждебность, а также желание или тенденция наносить вред человеку, который способствовал тому, что индивид оказался в таком психическом состоянии; 2) второе значение термина «агрессивность» следующее: этим словом следует обозначить черту характера личности, а вернее – комплекс черт и тенденций, составляющий устойчивую стратегию поведения; 3) что касается понятия «агрессия», то это уже определенный вид поведения, действие или комплекс действий, направленных на другие объекты. Только при наличии у человека враждебного мотива его действия следует считать агрессивными в подлинном смысле слова. Эти мотивы включаются в психическое состояние агрессивности и в соответствующий комплекс характера.

Однако агрессивность человека, как «черта» характера, или комплекс черт, является одним из блоков в более сложной структуре личности, следовательно она связана с другими чертами личности – чертами характера, темперамента (что мы уже видели в предыдущем параграфе), с ценностями и установками личности. Некоторые из них способствуют усилению агрессивности, другие, наоборот, подавляют ее, даже способствуя превращению человека в жертву других людей, агрессоров. Данная проблема в определенной мере уже исследовался в психологии, хотя и не в таком ракурсе. Рассмотрим некоторые из связей агрессивности с другими чертами личности и выскажем ряд собственных соображений. Отметим, что в этом параграфе речь идет о нормальных людях, которые, подвергаясь воздействию фрустраторов и стрессоров, переживают гнев и совершают агрессивные действия.

Теперь несколько подробнее рассмотрим представление о том, что агрессивность является характерологическим комплексом человека, а затем уже вернемся к вопросу о связях агрессивности с некоторыми из наиболее устойчивых черт характера. Причем последние следует делить на две группы: а) черты, способствующие усилению агрессивности; б) такие черты, которые смягчают или подавляют агрессивность человека. О методологических трудностях раскрытия связей агрессивности с другими чертами характера довольно подробно говорится в литературе^[92], поэтому мы их обсуждать не будем.

Если индивид в детстве стал агрессивным, сохраняется ли эта черта в последующей жизни? В предыдущих главах настоящей книги мы описали результаты продольных (лонгитюдных) исследований, которые позволяют заключить, что агрессивность стабильна во времени и не зависит от ситуативных факторов.

В исследованиях, о которых речь идет в работах Р. Бэрона и других исследователей, говорится лишь о поведенческих аспектах агрессивности и почти ничего не говорится об агрессивности как черте характера личности^[93].

Как мы уже сказали, агрессивность – скорее всего комплекс психических (когнитивных и эмоциональных) черт, устойчивое психологическое образование. Нельзя ограничиться исследованием только поведенческих аспектов агрессии.

Преимущество лонгитюдных исследований состоит в том, что они с достаточной надежностью показывают: агрессивность личности сохраняется в течение долгих лет как устойчивая черта, хотя ситуации жизни изменились, причем иногда – радикальным образом. Правда, личность свою устойчивую агрессивность проецирует на внешний мир и может видеть повсюду одинаковых людей со сходными мотивами. Человек в значительной мере сам конструирует свой мир. Например, человек окончил школу и уже где-то работает, социальная ситуация для него другая, но его агрессивность остается такой же, какой она была прежде, и он считает внешний мир полным угроз.

Если мы считаем, что агрессивное поведение, в виде программы, входит в структуру агрессивности как диспозиционального комплекса характера, тогда мы понимаем, что относительно независимо от сменяющихся ситуаций человек будет действовать в значительной степени одинаковым образом. Поэтому, прежде чем перейти к ситуативным объяснениям, следует остановиться и лучше разобраться в агрессивности человека как психологического комплекса личности.

Отмечая поведенческий аспект агрессивности, Л. Хьюсманн и его коллеги следующим образом подытожили результаты своего лонгитюдного (22-летнего) исследования: однажды выработанный агрессивный стиль поведения уже не меняется с течением времени. Агрессивность, приобретенная в детстве, сохраняясь и во взрослом состоянии, может проявляться в жестоком отношении к людям, в физических агрессивных действиях, в преступности. Агрессивный ребенок в последующие годы может превратиться в насильника. Эти выводы верны для обоих полов, но особенно для мужчин. Причем агрессивные дети, подростки и юноши, да и взрослые, склонны создавать группы таких же сверстников, банды, в которых агрессивность участников взаимно усиливается. В криминальной психологии эти виды групп исследуются более конкретно^[94].

В процессе целого ряда исследований было показано, что указанные в заглавии настоящего раздела личностные черты действительно имеют отношение к агрессивности: люди, отличающиеся раздражительностью и эмоциональной чувствительностью, особенно когда их заранее фрустрируют, на новые провокации отвечают более интенсивной физической агрессией, чем те, у кого показания по этим двум измерениям ниже^[95]. Так, в случае эмоциональной чувствительности у человека порог фрустрации заметно снижается, поэтому даже умеренные фрустраторы вызывают у него фрустрированность и желание отвечать агрессией^[96].

К сожалению исследования, о которых мы говорили, не отличаются глубиной психологического анализа.

Мы уже знаем, что депрессивность, как комплекс личности, формируется в результате того, что, чувствуя себя слабым и беспомощным перед внешним миром, человек направляет свою агрессию на самого себя^[97]. Во всяком случае, данный механизм играет заметную роль в развитии депрессии.

У таких людей уровень агрессивности может быть очень высоким, но она обычно выражается не во внешней (особенно физической) агрессии, а в агрессивных действиях, направленных на самого себя. Это, в первую очередь, словесная агрессия: самокритика, обвинение самого себя в своих неудачах, а в крайних случаях – в физической агрессии по отношению к себе (членовредительство, попытки самоубийства, иногда с летальным исходом). Формой самоагрессии является также чрезмерно напряженная, изнурительная работа, лишение себя «земных благ», которыми пользоваться – право каждого человека и т. п.

Характерные выражения депрессии хорошо описаны в художественной литературе. Классическим примером может служить герой романа А. С. Пушкина «Капитанская дочка» Савельич, слуга Петра, молодого героя романа. Отцом Петра он назначен, чтобы наблюдать за молодым человеком, не дать ему допускать ошибок по неопытности. Но вот на пути в армию, в Симбирске, под влиянием некоего Ивана Зурина, он и напивается, и проигрывает ему сто рублей. Савельич, который в это время отсутствовал, впадает в состояние депрессии и отчаяния. И вот они в кибитке, едут дальше. Теперь уже слово Пушкину: «Дорожные размышления мои были не очень приятны. Проигрыш мой, по тогдашним ценам, был немаловажен. Я не мог не признаваться в душе, что поведение мое в симбирском трактире было глупо, и чувствовал себя виноватым перед Савельичем. Все это меня мучило. Старик угрюмо сидел на облучке, отворотясь от меня, и молчал, изредка только покрякивая». Петр признает свою вину и предлагает старику помириться.

«– Эх, батюшка Петр Андреич! – отвечал он с глубоким вздохом. – Сержусь-то я на самого себя; сам я кругом виноват. Как мне было оставлять тебя одного в трактире! Что делать? Грех попутал: вздумал забрести к дьячихе, повидаться с кумою. Так-то: зашел к куме, да засел в тюрьме. Беда да и только!»^[98]. Эти переживания, пропитанные самоагрессией – типичные для человека в депрессивном состоянии.

Итак, депрессивность, в отличие от обычной агрессивности, играет двойную роль: а) подавляет внешнюю агрессию; б) усиливает внутреннюю агрессивность личности. Когда депрессивного человека вновь фрустрируют и провоцируют, обычно усиливается его самоагрессия; в) внешняя агрессия выражается главным образом в воображаемых сценах наказания своих врагов и мучителей.

Часть внутрисемейных насильственных действий, по-видимому, обусловлена депрессивным состоянием супругов; оно, в свою очередь, возникает в результате переживания многочисленных фрустраций и стрессов, всевозможных лишений и болезней. Если предварительно обобщить эти выводы для больших социальных групп и этносов, можно утверждать, что повышение уровня внутриэтнической агрессивности обусловлено не только увеличением числа агрессоров – экстравертов, но и многочисленностью депрессивных людей.

В типологии сверхагрессивных людей, которых, как мы увидим, подразделяют на два главных типа, следует внести коррективы с учетом установленных взаимосвязей между депрессией и агрессивностью. Этим путем можно расширить данную типологию, выделяя подтипы депрессивно-агрессивных людей.

Отметим еще одно явление, которое должно стать предметом исследований: мы считаем. что самообвинение, как разновидность самоагрессии, осуществляется на основе отрицательных самоатрибуций личности.

Исследования, проведенные с целью выявления связей тревожности личности с ее агрессивностью, позволили выяснить следующее: когда провокация в виде фрустрации, оскорбления и т. п. еще слабая или умеренная, тревожные люди дают более слабые агрессивные ответы, чем свободные от тревожности индивиды. Но когда провокации усиливаются, тревожные люди начинают отвечать такой же сильной агрессией, как и остальные. Уровень тревожности определяется, например, с помощью шкалы Ликкена^[99].

Сходное явление можно наблюдать и на этническом уровне. Поскольку тревожность, согласно нашей концепции, обусловлена более глубокими и устойчивыми личностными чертами – ожиданием неудач, крайней терпеливостью и т. п., то нетрудно видеть и объяснить следующее: есть этносы, которые долгое время терпимо относятся к оскорблениям и угрозам, сдерживают себя и не отвечают агрессией. Но когда провокации продолжаются и усиливаются, они, неожиданно для противника, отвечают резко и разрушительно. Мы заметили, что такое поведение в определенной мере характерно таким этносам, как русские, армяне и некоторые другие. Терпеливость и терпимость, даже некоторое добродушие этих народов, некоторая склонность недооценивать себя и преклоняться перед чужими – неверно оцениваются другими, в первую очередь противниками или соперниками. И поэтому они удивляются, когда получают внезапный и мощный отпор.

Исторических фактов, иллюстрирующих эти наблюдения, вполне достаточно. Разгром Наполеона и Гитлера, казалось бы, должны были научить последующие поколения агрессоров, но широкомасштабные провокации с их стороны продолжаются. Точно так же турки в лице тех своих племен, которые захватили Аран и окрестные земли, в 90-е годы ХХ века были удивлены победами армян в Арцахе: они, по недоразумению, предполагали, видимо, что армянский народ окончательно смирился со своим униженным положением: их подвело незнание психологии народов. Долготерпение чревато крайними агрессивными ответами. После длительного и напряженного самоконтроля следует ждать вспышки гнева и жесткого ответа на провокации угнетателей. Мы полагаем, что учет этой закономерности делает более понятными многие исторические события, например, жестокие действия народа в ходе французских и русских революций. Этносы, считавшиеся слабыми и окончательно покоренными, внезапно для угнетателей, поднимают восстание и нередко побеждают.

Связь авторитаризма с агрессией известна в психологии и мы в этой книге уже достаточно подробно говорили о ней. Здесь, упоминая об этом только ради полноты изложения, отметим следующее: как комплекс характера, авторитаризм включает в себя агрессивность. Авторитарным людям свойственна, в первую очередь и преимущественно, такая специальная форма этого качества, как авторитарная агрессивность.

§ 6. Локус контроля и направленность агрессии

В 60-е годы ХХ века Джулиан Роттер^[100] выделил два типа людей, которые имеют различные представления о том, в какой мере человек способен контролировать условия своей жизни, свои действия и их последствия. Эти типы получили название: а) интерналов, людей с внутренним локусом контроля и б) экстерналов, людей с внешним локусом контроля.

Интерналы – это люди, которые уверены в том, что способны повлиять на ход событий, принимать самостоятельные решения, осуществлять их, добиваться желательных целей. Если представить себе ось «интерналы – экстерналы», то интерналы занимают один из ее полюсов.

Экстерналы. На противоположном полюсе по локусу (то есть месту) контроля находятся так называемые экстерналы – люди с внешним локусом контроля. У них сильно выражен фатализм. Они уверены, что от них ничего не зависит, что они бессильны что-либо изменить в окружающем мире. Имея такую «философию жизни», эти люди редко ставят перед собой большие и трудные цели, они не являются инициаторами новых социальных движений и начинаний иного рода. Экстернали в ответ на грубое обращение готовы «подставлять другую щеку». При обсуждении вопросов психологии религии данное обстоятельство непременно надо иметь в виду. Какого типа люди чаще всего становятся верующими? Вера в Бога и полное упование на него содержат в себе фатализм и готовность вручить свою судьбу «в руки Всевышнего».

Но почему на службе у церкви оказывается так много активных и целеустремленных людей, желающих делать карьеру, настоящих «интерналов»? Трудно поверить, что все они являются настоящими верующими-фаталистами. Поскольку церковь – это иерархия статусов, то мы полагаем, что именно среди успешно делающих карьеру клерикалов и следует искать неверующих.

Кто лучше остальных служит в армии, кто ведет себя послушно перед вышестоящим начальством, кто такие конформисты? Ясно, что это в первую очередь экстерналы. Так что и в военной психологии рассматриваемая здесь типология может быть полезной.

Вопрос, который здесь нас интересует в первую очередь, можно представить следующим образом: мы знаем, что все люди в той или иной мере агрессивны, хотя по этой личностной черте различия между людьми велики. Каковы особенности агрессивности людей с различными локусами контроля? Отличается ли агрессивность «интернала» от агрессивности «экстернала», и если да, то чем именно? Проблема эта не совсем новая. Исследователей уже интересовал вопрос о влиянии локуса контроля человека на характер его агрессивности. Не вдаваясь в подробности, вкратце опишем полученные экспериментальные результаты.

Действительно, оказалось, что интерналы считают агрессию одним из видов инструментального поведения, который может быть использован для решения стоящих перед человеком задач. Это у них проактивная инструментальная агрессия. Но эти же люди, как показал Л. Берковиц^[101], могут отвечать агрессией на воздействие неприятных («аверсивных») событий, фрустраторов и стрессоров.

Но отсюда следовало бы делать еще один шаг и сказать, что людям с внутренним локусом контроля характерны оба вида агрессивности: как проактивная, так и реактивная. Эти разновидности агрессии связаны с внутренним локусом контроля, коррелируют с ним, но мы пока ничего не можем сказать об их генетических связях, а также об их причинно-следственных отношениях. Амбивертность агрессивности этих людей подсказывает нам, что из таких людей могут развиваться насильники обоих типов – как контролирующих события, так и неконтролирующих. Все зависит от их жизненного пути, характера фрустраций, уровня морального развития, развитости внутренних тормозов агрессивного поведения.

Что касается людей с внешним локусом контроля, фаталистов, то они, по-видимому, склонны к подавлению агрессии, поскольку думают, что от такого поведения пользы нет. Из них могут формироваться насильники противоположного типа, то есть таких, которые умеют контролировать себя.

Однако нет таких людей, принадлежащих этим крайним, «чистым» типам по локусу контроля. Есть люди среднего типа или близкие к среднему, и у них должны наблюдаться различные виды агрессивного поведения.

Но в целом мы считаем, что поскольку люди с внутренним локусом контроля больше уверены в своих силах и выдвигают перед собой все новые и новые цели, организуя целенаправленную деятельность для их достижения, то они чаще встречаются с препятствиями, переживая страх и фрустрацию и, следовательно, чаще вынуждены использовать агрессию.

Мы считаем также, что экстерналы более конформны, чем интерналы. Это подсказывает нам еще одну идею, а именно: у экстерналов преобладает авторитарная агрессия, так как готовность по приказу начальства совершить агрессивные действия по отношению к другим людям, часто совершенно невинным – черта авторитарных подчиненных. У интерналов также имеется авторитарная агрессия, но она выражена слабее. Мы полагаем, что эта гипотеза открывает новое направление для исследования влияния локуса контроля на авторитаризм, конформизм и выбор наиболее подходящих характеру личности типов агрессивных действий. Для этого нужны новые экспериментальные факты.

Исследования показали, что во время экспериментов, организованных по типу опытов С. Милграма, когда испытуемые догадывались о сущности эксперимента, интерналы снизили уровень своего послушания, тогда как экстерналы продолжали беспрекословно следовать указаниям экспериментатора^[102]. Локус контроля оказывает влияние на открытые формы агрессии во многих ситуациях.

Эти экспериментальные данные следует связать с реальными фактами жизни. Например, можно задать такой вопрос: каким образом формируются названные типы людей, какое влияние оказывает на процесс их формирования национальная культура? Количество таких важных, вопросов можно увеличить без труда.

§ 7. Личностные типы «А» и «Б» и агрессия

Когда обсуждается вопрос о связи агрессивности с другими чертами личности, то при более близком рассмотрении данного вопроса мы убеждаемся в том, что было бы правильнее говорить о влиянии синдрома или типа на агрессивность. Личностный тип – это комплекс взаимосвязанных черт личности, придающих ее поведению и всей психической активности определенный стиль.

Среди других в психологии выделены еще два противоположных типа, условно обозначаемых символами «А» и «Б». Оказывается, что их характеристики имеют прямое отношение к агрессивности.

Тип «А». – Это люди целеустремленные; они стремятся к сотрудничеству и победе, способны приложить значительные усилия для достижения своих целей. Они стремятся быть впереди других, всегда спешат и переживают недовольство и гнев, когда другие препятствуют их усилиям, то есть пытаются фрустрировать их. При фрустрациях и стрессах проявляют высокий уровень агрессивности, враждебности к тем, кто блокирует их активность. Эти люди предрасположены к сердечно-сосудистым заболеваниям.

Тип «Б». – Это противоположный тип. Люди, принадлежащие этому типу, более спокойны. Они любят работать ритмично, без спешки, избегают соперничества. Их стремления к успеху и победам умеренные, они не очень боятся неудач, поэтому и тревожность у них умеренная или почти отсутствует. Склонны одновременно выполнять только одну работу, завершить ее и лишь после этого браться за новое дело.

Существует тест для диагностики этих противоположных типов^[103].

Предполагается, что именно повышенная враждебность и агрессивность людей типа «А» к другим людям являются причиной их предрасположенности к сердечно-сосудистым заболеваниям. Мы считаем, что данное наблюдение может дать толчок для развития нового направления в теории агрессии. Условно можно было бы назвать это новое направление так: «Психосоматические корреляты и последствия агрессивности». Первым шагом в этом направлении должна быть систематизация известных данных о заболеваниях агрессивных людей. Затем потребуется исследовать типичные соматические заболевания насильников и садистов, агрессивных детей и других сверхагрессивных людей.

Другим аспектом данной проблемы является следующий: некоторые физиологические процессы у типов «А» и «Б» различны. Так, например, есть доказательство того, что уровень мужских половых гормонов (тестостерона) в крови людей типа «А» более высокий, чем у представителей типа «Б». Как это определяется? Перед экспериментом определяют уровень тестостерона у лиц типа «А». Во время эксперимента провоцируют их и выясняется, что лица с более высоким уровнем тестостерона отвечают на провокации более интенсивными агрессивными реакциями, чем те, у кого этот уровень ниже.

Интересно, что в группе, состоящей из людей типа «А», также были обнаружены лица с различными уровнями мужского полового гормона, но по уровню агрессивности они не отличались друг от друга. Это странный результат и сразу же вызывает вопрос: что же определяет уровень агрессивности человека? Психологический тип личности или же ее гормоны?

Вывод исследователей таков: «… индивидуальные различия – как на уровне демонстрируемого поведения, так и на уровне физиологических процессов – могут влиять на агрессию. Более того… мужчины типа «А» с высоким уровнем тестостерона особенно склонны отвечать на провокацию насилием»^[104].

Наличие этих физиологических различий подсказывает нам, в каком направлении надо двигаться для раскрытия психосоматических последствий агрессивности. Следует выяснить, на какие системы организма оказывают влияние мужские половые гормоны.

Предположение о более сильной агрессивности людей типа «А» было подтверждено экспериментально. В опытах, проведенных по методике Б. Басса, оказалось, что когда испытуемых типа «А» и «Б» одинаково провоцируют (оскорбляют, недооценивают), лица типа «А» отвечают более интенсивной агрессией (строже наказывают провокатора), чем лица типа «Б». Поэтому мы можем утверждать, что по крайней мере реактивная агрессия у людей типа «А» сильнее, чем у остальных.

Дальнейшие исследований показали, что тип «А» отличается от типа «Б» главным образом тем, что у него преобладает враждебная, а не инструментальная агрессия. Правда, этот результат противоречит тому представлению, согласно которому лицо типа «А», имея цели и соперничая с другими, склонен использовать агрессию инструментально, то есть как способ достижения определенных целей. Мы считаем, что у этих людей при фрустрациях одинаково часто и интенсивно проявляется как инструментальная (проактивная), так и защитная (реактивная) агрессия. Следовательно, можно говорить об общем высоком уровне агрессивности людей типа «А». Мы предполагаем, что следует говорить не столько о влиянии черт этого типа на агрессию, сколько о том, что агрессивность является блоком синдрома «А», его важной частью. В искусственных условиях лабораторного эксперимента не всегда возможно раскрыть эти связи. Более перспективными нам представляются натуралистическое наблюдение и естественный эксперимент.

Агрессивность к детям. Представляют интерес данные о том, что люди типа «А» склонны плохо обращаться с детьми. Оказалось, что «… 75 % женщин, проходящих курс лечения в связи с тем, что они истязали собственных детей, относятся к типу «А». Напротив, в контрольной группе насильников только 50 % лиц были отнесены к типу «А»»^[105].

Тут уже мы имеем перед собой данные, которые важны для социальной практики. Когда требуют более активного участия женщин в деловой жизни, в управлении обществом и т. п., следует серьезно задуматься над тем, к чему приведет увеличение числа женщин типа «А». Последствия этого, в частности для детей, могут быть весьма плачевными.

Конфликтность и агрессивность. Агрессивность людей типа «А» постоянно повышается. Но нам кажется, что она еще более повысится и породит реактивное внешнее агрессивнее поведение вследствие того, что люди этого типа склонны создавать конфликты в тех социальных группах, членами которых становятся. Действительно, исследование, проведенное Р. Бэроном, подтверждает предположение о том, что личности типа «А» чаще других оказываются участниками межличностных конфликтов.

Это важный факт. Однако данную линию исследований следует продолжить. Необходимо выяснить мотивы таких лиц, те типы конфликтов, которые они создают, те способы, которыми они защищаются. Поскольку конфликты нередко являются фрустраторами и, тем более, стрессорами даже для тех, кто их создает, очень важно выяснить, какова специфика психологической самозащиты лиц типа «А» и «Б» в различных конфликтных ситуациях, например, при ролевых конфликтах. К сожалению, на все эти вопросы ответов нет и исследования проблемы конфликтности типа «А» весьма поверхностны.

Еще одной гипотезой, подлежащей исследованию, является следующая: не является ли стремление создавать конфликты способом самовыражения и адаптации личности? Более того, как это ни парадоксально, можно даже утверждать, что внешний конфликт для таких лиц может стать способом психологической самозащиты, поскольку этим путем человек выводит наружу терзающие его внутренние конфликты, объективирует их; в процессе зарождения, развития и разрешения конфликта он пользуется целым арсеналом защитно-адаптивных механизмов и стратегий.

Исследование указанных аспектов проблемы конфликтности лиц типа «А» позволит значительно расширить наши знания об этом и противоположном типе характера.

§ 8.Черты, подавляющие агрессию

Существует ряд черт личности, которые подавляют и сдерживают агрессивные действия человека. Вкратце рассмотрим самые важные из них.

В психологической литературе, в которой обсуждаются проблемы агрессии, уже много лет вновь и вновь повторяется тезис о том, что страх и тревога, возникающие у человека на основе предвидения им возможных наказаний, подавляют его готовность совершить агрессивные действия.

Психологи, утверждающие данный тезис, в основном, правильно отражают феноменологию переживаний и поведения людей. Страх перед возможными социальными ситуациями является сдерживающим фактором. Однако ни страх, ни тревога не являются личностными чертами. Они являются эмоциями, которые в определенных ситуациях переживаются всеми людьми. Это динамические состояния, которые у одних людей появляются чаще, у других – реже, но они являются общечеловеческими формами переживания реальных и предвосхищаемых опасностей.

Поэтому было бы более правильно говорить о связях с агрессивностью и агрессией таких черт характера, как трусость или храбрость, тревожность или эмоциональная устойчивость. Это уже черты характера. И храбрый человек переживает страх, и трусливый тоже, но их отличие друг от друга состоит в том, что храбрый способен подавить свой страх и действовать организованно и целенаправленно. Вспомним, как описывает Л. Н. Толстой поведение генерала Багратиона или капитана артиллерии Тушина во время Шенграбенского сражения против войск Наполеона. О Багратионе мы читаем: «Обратившись к адъютанту, он приказал ему привести с горы два батальона 6-го егерского, мимо которых они сейчас проехали. Князья Андрея поразила в эту минуту перемена, происшедшая в лице князья Багратиона. Лицо его выражало ту сосредоточенную и счастливую решимость, которая бывает у человека, готового в жаркий день броситься в воду и берущего последний разбег. Не было ни невыспавшихся, тусклых глаз, ни притворно глубокомысленного вида: круглые, ястребиные глаза восторженно и несколько презрительно смотрели вперед, очевидно, ни на чем не останавливаясь, хотя в его движениях оставалась прежняя медленность и размеренность». А чуть позже, когда батальоны уже прибыли и велено было остановиться и снять ранцы, генерал Багратион повел их в атаку.

«Багратион объехал прошедшие мимо его ряды и слез с лошади. Он отдал казаку поводья, снял и отдал бурку, расправил ноги и поправил на голове картуз. Голова французской колонны, с офицерами впереди, показались из-за горы.

– С богом! – проговорил Багратион твердым, слышным голосом, на мгновение обернулся к фронту и, слегка размахивая руками, неловким шагом кавалериста, как бы трудясь, пошел вперед по неровному полю. Князь Андрей чувствовал, что какая-то непреодолимая сила влечет его вперед, и испытывал большое счастье»^[106].

Как видно из этих замечательных отрывков, у храброго и мужественного человека в опасной ситуации поведение становится более организованным и целенаправленным, тогда как у переживающего страх трусливого человека целенаправленная деятельность расстраивается.

Мы считаем возможным предложить гипотезу, состоящую из следующих двух утверждений: 1) страх трусливого человека подавляет его внешнюю агрессию; нередко его агрессия оборачивается на самого себя, то есть претерпевает конверсию и, следовательно, как переживание и как тенденция, не исчезает полностью. Вследствие такой конверсии трусливый человек начинает ненавидеть себя и даже реально терзать себя, вести себя самоуничижительно; 2) смелый же человек, переживая страх, оказывается в агрессивном состоянии, но направляет свою агрессию на внешние, реальные стрессоры и фрустраторы, стараясь устранить их с пути своей целенаправленной деятельности. Именно так поступили Багратион, Тушин и их соратники во время Шенграбенского сражения.

Напомним, что страх появляется у человека перед реальной, уже существующей опасностью, тогда как переживание тревоги означает, что человек предвидит появление опасности, но не знает еще в точности, что она из себя представляет. Когда тревожность становится чертой характера, человек постоянно ждет наступления неприятных событий, опасностей для себя и для своих близких. Представляет интерес следующее явление: личность нередко переживает сильную тревогу в ожидании опасного с его точки зрения события, например, сдачи экзамена или встречи с высокопоставленным лицом, но когда вызывающее тревогу событие действительно наступает, он не переживает сильного страха или вовсе не переживает его. Народная мудрость зафиксировала эту психологическую ситуацию, например, в форме следующего изречения: “Черт не так страшен, как его малюют”. В таких случаях тревога или не перерастает в страх, или же преобразуется в страх лишь частично. И человек может удивляться: «Чего же я так боялся, ведь ничего страшного не было?». Частными случаями такой ситуации являются следующие: подчиненный перед высоким начальником; солдат перед боем; молодая невеста перед первой брачной ночью и т. п. Во всех этих случаях люди переживают интенсивную, мучительную тревогу, но, при реальной встрече с этими опасностями, нередко переживает лишь слабый или умеренный страх. Тревога процесса умирания, по-видимому, мучительнее страхасмерти.

Но если трусость, как устойчивая черта характера, подавляет агрессивность, это не означает, что трусливый человек менее агрессивен. Трусость подавляет агрессивность, но не уничтожает ее, а превращает во внутреннюю форму, а еще точнее, в две внутренние разновидности: а) часть агрессии, в результате конверсии, превращается в самоагрессию; об этом мы уже говорили; б) другая же часть сохраняет свою направленность на внешние объекты, но временно, из-за трусости или невозможности реализации по назначению, скрывается, вызывая в сознании воображаемые ситуации мщения. Работа воображения как бы моделирует будущее реальное (в смысле объективации) агрессивное поведение, например, наказание настоящего фрустратора. В таких случаях происходит то, что называют накоплением «свободно плавающего гнева». В конце-концов наступает момент, когда «чаша терпения» переполняется и враждебность разряжается в крайне жестоких насильственных действиях. Это явление мы увидим при ознакомлении с отличающимися крайней сдержанностью патологическими насильниками.

Сама трусость, как мы полагаем, является не простой чертой характера, а комплексом черт, ведущим блоком характера этого типа людей. Она включает не только страх перед отрицательными санкциями, острое чувство опасности, но и эгоизм, неудовлетворенность своей личностью и социальными навыками, застенчивость, склонность приписать другим отрицательное мнение о себе (то есть определенные виды атрибуций) и другие. Поэтому взаимосвязи между агрессивностью и трусостью имеют более сложный характер и требуют новых исследований.

Итак, с учетом очень важного уточнения, а именно: что не сами по себе страх и тревога, как эмоции, подавляют агрессию, а лежащие в их основе черты характера, – трусость и тревожность, – можно считать ценными результатами тех экспериментальных исследований, которые были организованы для подтверждения этого предположения. Ситуационная тревога важна как ингибитор агрессии, особенно у тех людей, кто придает значение социальному одобрению. Но когда фрустрация и страх усиливаются, то есть когда ситуационные факторы становятся мощными, у всех людей агрессивные ответы также приобретают более интенсивный характер^[107].

§ 9. Самосознание, личность и агрессия

Самосознание личности, его актуальное состояние, оказывает влияние на все социальное поведение человека. Не является исключением и агрессивное поведение.

Уровни яркости и содержательности актуального самосознания, то есть результатов самоосознавания в виде я-образов, оказывает прямое воздействие как на уровень агрессивности человека, так и на интенсивность его насильственных действий.

На уровень самоосознания, в свою очередь, оказывает влияние то, в какой группе, малой или большой, находится человек, заметен ли он (выделяют ли его окружающие из-за его особых примет – расовых, этнических, лингвистических и т. п.), или же он «растворен» в массе. При этом взаимодействует много факторов. Так, анонимность личности – это состояние, при котором окружающие не знают человека, для них он – лишь единица из рода человеческого: его индивидуальные черты никому не известны. Эта «безымянность» порождает слабость я-образа и свободу от ответственности. В результате этого наблюдается усиление агрессивности или внутренней готовности к совершению агрессивных действий.

Наоборот, если человек находится в таких условиях, когда его актуальные я-образы становятся очень яркими (а это происходит вследствие того, что он обращает напряженное внимание на собственные психические и физические черты, переживания и действия), его тенденция к совершению агрессивных действий смягчается.

Почему так происходит? Является ли сам по себе яркий я-образ непосредственной причиной ослабления агрессивности, или же здесь действуют и другие психологические факторы? По-видимому, ближе к истине второе предположение. Когда человек в социальной группе, в ответственной ситуации, пристально следит за собой (самомониторинг), в его сознании воспроизводятся те нормы, в том числе ролевые, которым должно подчиниться его поведение. В соответствующих социальных ситуациях это социально приемлемые, конвенциональные нормы, разделяемые всеми участниками социального процесса. Происходит также актуализация основных ценностных ориентаций личности. Если эти нормы и ценности, образно говоря, являются «антиагрессивными», он будет действовать в согласии с ними и, следовательно, мирно, ненасильственно. Но если его актуализированные ценности и нормы одобряют насилие, он будет действовать агрессивно.

Следовательно, если в составе группы я-образы индивида становятся яркими, его дальнейшее поведение зависит от того, какие ценности и нормы у него актуализируются и осознаются и, что очень важно, какое поведение от него ждут другие члены группы. Речь идет о ролевых отношениях, поскольку все члены группы являются исполнителями взаимосвязанных социальных ролей.

Это означает, что яркое самоосознание и его результат в виде социального я-образа, сами по себе не всегда подавляют агрессивность человека, и лишь в зависимости от того, с помощью каких социальных норм данный я-образ регулирует поведение человека. Так, если человек действует в составе своей референтной группы и по отношению к таким жертвам, которых выбирает группа, он будет действовать агрессивно: такова его роль, таковы одобряемые здесь ценности и нормы.

Итак, как уже замечено психологами (Р. Бэрон и другие), обострение самосознания в виде ярких ситуативных я-образов, избирательно актуализирует и даже усиливает определенные ценности и нормы личности: в зависимости от них человек действует агрессивно или ведет себя мирно.

В рамках проблематики агрессивного поведения человека роль самосознания исследовалась, как уже сказано, в связи с двумя явлениями – с деиндивидуацией и с так называемым объективным самоосознанием (objective self-awareness).

Деиндивидуация и агрессия. Когда человек не осознает себя, то такое психическое состояние принято назвать “деиндивидуацией”^[108]. Ряд исследователей (например, Э. Динер) кроме отсутствия самоосознания отмечают также отсутствие самоконтроля как характерная особенность состояния деиндивидуации. Деиндивидуация возникает под влиянием таких ситуативных факторов, как анонимность, возбуждение и сенсорная сверхзагруженность. Основной установленный факт сводится к тому, что в состоянии деиндивидуации люди более агрессивны, чем в обычном состоянии^[109].

В этой области широко известно убедительное по своим результатам исследование Ф. Зимбардо, проведенное еще в 1969 году: его испытуемые, студенты колледжа, были подвергнуты деиндивидуации тем, что их лица закрывались капюшонами и они были помещены в темную комнату, по четыре девушки в каждой группе. В отличие от них, другие девушки были «индивидуизированы» тем, что участвовали в экспериментах в обширной светлой комнате и носили на себе большие бирки со своими именами. Ф. Зимбардо нашел, что когда испытуемым дают возможность подвергать агрессии жертву, то те, кто деиндивидуализирован, наносит жертве более интенсивные электрические удары. Среди жертв были такие, кто заслуживал наказания, а также такие, кто его не заслужил. Деиндивидуизированные испытуемые не проводили различия между ними и наносили им одинаково сильные электрические удары, тогда как четко осознающие себя испытуемые наносили слабые удары тем, кто не заслужил наказания и несколько более сильные удары тем, кто, по их мнению, заслужил наказания.

Считается, что в состоянии деиндивидуации люди меньше озабочены оценками других людей и самооценкой, и в меньшей мере осознают свои личные стандарты. Они с большой готовностью действуют против социальных норм. Но Динер считает, что поведение людей в состоянии деиндивидуации не всегда антисоциально: оно может быть просоциальным и насыщенным положительными эмоциями поведением^[110].

Влияние самосознания на агрессию. Какое влияние оказывает четкое объективное самосознание (в виде процесса самоосознания) человека на его агрессивное поведение? Исследование этого явления было начато Дювалем и Уиклундом (1972) и было продолжено другими психологами. Согласно полученным данным, самосознание увеличивает вероятность альтруистического поведения. Кроме того, сосредоточенные на самих себя люди менее агрессивны, чем те, внимание которых направлено в основном на внешние объекты. Предполагается, что четко сознающий себя человек осознает также свои стандарты (нормы) и стремится жить в согласии с ними. Однако, как показал Карвер (1974), поведение человека в состоянии ясного самосознания зависит от его установок к агрессии: те, кто одобряет физическое наказание, в этом состоянии будут действовать более агрессивно. Люди же с противоположной установкой будут действовать неагрессивно. Во время этих экспериментов испытуемые видели себя в зеркале.

Процедура исследования в общих чертах следующая: для повышения уровня самоосознания в экспериментальной комнате помещается зеркало и испытуемые получают возможность видеть в нем свое отражение^[111]. Контрольная группа находится в комнате без зеркала над экспериментальным оборудованием. После этого испытуемые обеих групп получают возможность в эксперименте типа «учитель-ученик» (процедура Б. Басса) наказать электрическим ударом допускающего ошибки «ученика». (Для большей убедительности такую роль можно поручить женщине, тогда как в роли «учителя» выступает истинный испытуемый – мужчина.

Эксперименты в целом подтвердили гипотезу, согласно которой зеркало, усиливая я-образ (итог самоосознания) испытуемых, приводит к подавлению ими своей агрессии. При этом играют роль, конечно же, актуализированные нормы и ценности, с помощью которых «я» человека регулирует поведение. Когда же испытуемому с ярким я-образом внушают, что необходимо действовать агрессивно (то есть в его сознании актуализируют другие нормы), он будет применять более интенсивную агрессию. Это еще раз показывает, что я-образ влияет на поведение не непосредственно, а с помощью определенных норм и ценностей самой личности и согласно ролевым ожиданиям. Эту точку зрения мы уже представили в начале настоящего параграфа.

Общий вывод сводится к тому, что в состоянии ясно осознаваемого процесса самоосознания люди в значительно большей степени опираются на свои стандарты^[112].

При интерпретации этих экспериментальных фактов следует иметь в виду, что люди играют конвенциональные роли. Они не столько опираются на свои установки и стандарты, сколько идут навстречу ролевым ожиданиям людей, особенно членов своих референтных групп. Они одевают психологическую маску. Данный аспект проблемы необходимо исследовать с помощью дополнительных экспериментов.

Когда человек переживает определенные аффекты, например гнев, то в этот процесс всегда включается его «я», а точнее – отношение «я» к объекту, вызывающему у субъекта аффективное состояние. Подобное отношение в значительной степени является когнитивным и оценочным.

Данный аспект переживания личностью агрессивного состояния важно подчеркнуть, поскольку описания эмоциональных состояний людей иногда производят такое впечатление, как будто они всегда протекают мимо «я» и всей структуры я-концепции личности. Мы считаем, что во всех подобных случаях я-концепция участвует в психических процессах, пусть даже только подсознательно.

Отметим, что деиндивидуация играет заметную роль также в процессе межэтнической агрессии. Масса солдат, толпа расистов, гангстерские группы, действующие в состоянии аффекта, всегда в той или иной мере деиндивидуализированы.

§ 10. Три вида деиндивидуации и уровень агрессивности (новая концепция)

Уровень самоосознания, то есть степень яркости актуализированных я-образов, как мы только что показали, имеет неоспоримую связь с уровнем агрессивности человека. Это влияние, имеющего скорее всего характер регуляции поведения со стороны «я», опосредуется ценностями, нормами и установками личности.

Для дальнейшей разработки этой интересной и тонкой проблематики следует, как мы считаем, уточнить понятие деиндивидуации (деиндивидуализации), более точно описать данное психическое состояние. Такая работа необходима также в виду сложности данного психического состояния, его недостаточной исследованности, и еще по той причине, что встречаются его неодинаковые описания. Так, одни (например, Р. Бэрон) считают, что человек деиндивидуализирован, когда окружающие люди его не узнают. Между тем это лишь состояние анонимности, которое может стать условием деиндивидуализации, но последняя к ней никак не сводится. Другие авторы (Д. Кребс, Ф. Зимбардо и др.) считают, что человек деиндивидуализирован, когда не осознает себя. Но мы считаем, что это тоже – лишь частное понимание интересующего нас явления.

Мы же предлагаем концепцию, которая позволит развивать новые направления исследования взаимосвязей «я» с уровнями агрессивности.

Деиндивидуализация (или деиндивидуация) хотя и стала предметом специальных психологических исследований, тем не менее до сих пор по-разному понимается разными авторами. Приведем основные из наличных в литературе интерпретаций.

1) Одни утверждают, что деиндивидуализация – такое положение человека, когда окружающие его не узнают^[113]. Но мы считаем, что это еще не деиндивидуализация в подлинном смысле слова, а лишь социальная анонимность, которая нередко является предпосылкой деиндивидуализации человека.

2) Второе понимание деиндивидуализации сводится к следующему: считается, что деиндивидуализация – то состояние человека, когда он не осознает себя^[114].

Ясно, что описанные – совсем различные состояния. Мы же предлагаем следующую концепцию деиндивидуализации: 1) Есть разные уровни и аспекты деиндивидуализации; 2) полная деиндивидуализация личности имеет место тогда, когда человека не узнают в группе и он почти не осознает свою индивидуальность, до такой степени поглощен групповой активностью, сопровождаемой сильными эмоциями; 3) есть два случая частичной деиндивидуализации, а именно: а) человека не узнают в группе, он анонимен социально, но у него в психике присутствует очень четкий я-образ; особенно хорошо осознается им все то, что воспринимается интроспективно; объективное самовосприятие крайне ослаблено, поскольку нет потребности со стороны посмотреть на себя. Объективное самовосприятие у бодрствующего человека есть всегда, он все время непосредственно осуществляет самомониторинг, но в условиях такой внешней деиндивидуализации эти функции самосознания крайне ослаблены; б) внутренняя деиндивидуализация: человек почти не осознает свои переживания, внутренний свой мир, но он узнан, за ним наблюдают, его знают, хотя он об этом не знает. Так, вор сосредоточенно открывает чужую дверь, уверен, что один, и внешне видит себя, но почти не осознает свой собственный внутренний мир. Как только его застают врасплох, состояние его самосознания резко, скачкообразно меняется. Примерно то же самое имеет место с человеком, который сосредоточенно работает.

Необходимо иметь в виду, что при полной деиндивидуализации, которая наступает у индивида, например, когда он находится в толпе и действует вместе с другими, у человека претерпевает изменения не только я-концепция: у него подавляются индивидуальные черты личности и характерные особенности поведения, то есть индивидуальность в собственном смысле слова, и он становится похожим на других. Он пытается действовать как все, подражает другим и т. п. Временная потеря психологической индивидуальности – важнейшая специфика этого психического состояния, особенно его полного варианта.

Итак, деиндивидуализация может иметь частичные выражения в виде различных психических состояний. При каком из них он наиболее агрессивен? Из психологии толпы (Г. Лебон, Х. Ортега-и-Гассет и др.) известно, что человек в толпе легко возбуждается и совершает агрессивные действия. В толпе главным образом возникает первая разновидность деиндивидуализации с преобладанием анонимности, которая вначале доводит до минимума объективное самовосприятие, а затем уже и параллельно – интроспекцию.

Следовательно, при полной деиндивидуализации вероятность агрессивного поведения значительно увеличивается. Когда же человек хорошо осознает себя, но другие его не узнают, тогда он действует исходя из своих преобладающих норм, целей и адаптивных стратегий. Для дальнейшего расширения этой концепции необходимы эмпирические исследования.

§ 11. Теория дифференциального самосознания

Психологи С. Прентис-Данн и Р. Роджерс предложили теорию дифференциального самосознания для объяснения того, каким образом процесс самоосознания связан с поведением человека, в частности, с агрессивным поведением^[115]. Основная идея авторов состоит в том, что все те внешние факторы, которые ослабляют процесс самоосознания, приводят к активизации ненормативного (в том числе агрессивного) поведения. Они выделяют два класса переменных:

1) Посылы (cues), вызывающие чувство ответственности: речь идет о тех аспектах ситуации, которые дают возможность индивиду стать менее узнаваемым. Считается, что под воздействием этих факторов редуцируется социальное (общественное) самосознание личности, то есть та часть ее самосознания, которая связана с желанием произвести впечатление на других.

При этом возникает ряд вопросов. Во-первых, не имеет ли место в реальной жизни обратное, а именно: если в ситуации имеются факторы, вызывающие чувство ответственности, не становятся ли социальные я-образы личности более четкими и полными? Во-вторых, что это за «посылы», усиливающие чувство ответственности, которые могут делать человека менее узнаваемым, то есть относительно анонимным? Эти посылы и их действие надо было конкретно показать.

Но если согласиться, что под воздействием ряда таких факторов человек действительно оказался в психологическом состоянии относительной анонимности, то с выводами авторов можно согласиться: да, человек в таком состоянии может выбрать ненормативное, «недопустимое» поведение, поскольку не предвидит для себя ответственности за такие действия. Иначе говоря: а) следует иметь в виду, что такое «ненормативное» поведение является таковым в зависимости от ситуации и от той референтной группы, с нормами которой согласует свое поведение индивид. С учетом этих замечаний необходимо организовать дополнительные исследования обсуждаемой проблемы. Авторы очень верно замечают, что в этой ситуации индивид растормаживается. Следовало бы добавить: появляются релизеры агрессии или же исчезают определенные ингибиторы. Кроме того, авторы отмечают следующее: «Индивид в подобных случаях полностью осознает свои поступки – он просто не опасается негативных для себя последствий»^[116].

Но что означает данное замечание? Оно означает, что в подобных случаях относительная анонимность создает у личности лишь слабую деиндивидуализацию, причем, если исходить из нашей концепции о трех видах (или уровнях) этого психического состояния, речь идет лишь о слабой внешней деиндивидуализации. Причем было бы весьма спорно утверждать, что подавляемые нормативные формы поведения были характерны для личности, а воспроизводимые ненормативные (в том числе агрессивные) – нехарактерными, атипичными. При полном осознании человеком своих действий его подлинные черты и установки могли бы выражать именно ненормативное поведение. Это означает, что легкая деиндивидуализация, наступающая вследствие относительной анонимности, позволяет личности действовать с бо́льшим соответствием со своей индивидуальностью, чем в условиях полной известности и публичности, когда он вынужден вести себя конформно.

2) В качестве второго класса переменных, которые ослабляют процесс самоосознания, С. Прентис-Данн и Р. Роджерс указывают на так называемые модификаторы внимания. Это уже такие факторы, которые, по мнению авторов, ослабляют личное самосознание, то есть тот компонент самоосознания, который связан с сосредоточением на собственных мыслях, ощущениях и переживаниях. В качестве таковых упоминаются: сильное возбуждение, измененное состояние сознания и «погружение с головой» в групповую деятельность. Они отвлекают внимание человека от его внутреннего мира. Это правильное наблюдение. И в этом случае происходит то, что мы назвали внутренней деиндивидуализацией. Очень верно, что индивид при этом временно теряет способность обратиться к своим внутренним нормам, чтобы изменить свое поведение. «В этом случае поведение больше не контролируется личными нормами» (Там же).

И в этом случае, как и в случае ослабления объективного самосознания, усиливается агрессивность человека. Но предполагается, что в основе этих двух видов самоосознания лежат разные процессы. Хотя авторы, по-видимому, не считают, что анонимность приводит к деиндивидуации, мы с этим не можем согласиться. Но то, что они заметили в этих двух случаях (по нашей терминологии – при внешней и внутренней деиндивидуализации), а именно, что процессы, ослабляющие самоосознание и его результаты – я-образы, разные, очень ценно. Данные процессы не могут быть одинаковыми хотя бы потому, что в каждом из этих случаев изменяются разные я-образы (подструктуры самосознания): в первом случае – социальные (и актуальные) я-образы, иногда являющиеся социальными масками, во втором случае – более интимные и объективные по содержанию я-образы, которые, так сказать, больше предназначены для внутреннего пользования.

О каких различиях двух процессов, в этих случаях порождающих различия я-образов, говорят авторы, видно из следующего отрывка.: «Таким образом, при деиндивидуализации агрессия возникает из-за редуцирования когнитивных компонентов поведения, в то время как агрессия при пониженной ответственности возникает в результате сознательного взвешивания индивидом преимуществ от своих расторможенных действий в противопоставлении возможным негативным санкциям»^[117].

Нижеследующие замечания, как мы надеемся, помогут не только уточнению определенных вопросов, но и позволят еще дальше продвинуть предложенную нами концепцию: 1) состояние пониженной ответственности, появившееся вследствие относительной анонимности личности, является лишь одним из аспектов более глубокого состояния, названного нами «внешней деиндивидуализацией». Важным аспектом этого состояния является ослабление объективного самовосприятия и самосознания, ослабление ситуативных я-образов. Меняется также поведение, оно становится менее конформным и больше соответствующим подлинным и внутренним мотивам и установкам личности, в частности – ее предполагаемым адаптивным стратегиям; 2) внутренняя деиндивидуализация, которую только и упомянутые авторы, по-видимому, считают деиндивидуализацией в подлинном смысле слова – более сложное явление и приводит к фундаментальным изменениям личности. Здесь мы видим возможность применения предложенной нами еще в 1980 году концепции интроспекции. Одна из главных идей этой концепции следующая: когда человек осуществляет интроспекцию, его «я» нормально расщепляется на два актуально активных я-образа, один из которых выступает в роли наблюдателя, а второй – объекта наблюдения и действующего «я». В определенном смысле мы рассматриваем интроспекцию в качестве процесса динамического взаимодействия я-образов во времени. Данную концепцию мы проиллюстрировали примерами, на наш взгляд, достаточно убедительными^[118].

Итак, мы считаем, что при внешней деиндивидуализации именно эта динамика я-образов лишь несколько ослабляется, в то время как при внутренней деиндивидуализации интроспекция доходит до минимального уровня, внутренние я-образы исчезают или становятся крайне тусклыми.

То, что эти тонкие, не всегда осознаваемые человеком, но фундаментальные изменения самосознания приводят к усилению агрессивности и к другим качественным изменениям поведения, весьма примечательно. Они позволяют утверждать, что самые глубокие психологические механизмы регуляции социального поведения, в том числе агрессии, еще только «прощупываются» нами.

Отметим, что С. Прентис-Данн и Р. Роджерс организовали довольно сложные эксперименты для проверки своей теории дифференциального самосознания и получили для нее эмпирическое подтверждение. Ослабление внутреннего, «личного» самосознания, вызывая деиндивидуализацию, действительно усиливает агрессию. Ослабление личного самосознания и обеспечивающей его интроспекции играет роль дезингибитора (то есть релизера) агрессивных действий человека. Следовательно, когда человек осуществляет интроспекцию и имеет ясное сознание и актуализированное самосознание, он с меньшей вероятностью совершит агрессивные действия. Хорошим примером является поведение человека, который стесняется и расстроен (например, недоволен своим внешним видом и теми способностями, которые проявляет в своем поведении). Такой человек вряд ли будет вести себя агрессивно.

§ 12. Вина, стыд и агрессия

Фрустрация самосознания личности – самая тяжелая, мучительная форма этого явления, вызывающая интенсивные защитные ответы. Она сопровождается чувством унижения, стыда и вины, от которых человек, естественно, желает избавиться как можно скорее.

Фрустрация самосознания вызывает ряд защитных реакций, в числе которых эмоциональные – гнев, враждебность и желание отвечать агрессивными действиями на воздействие фрустратора. В целом все это понятно и знакомо из повседневной жизни. Что же касается конкретных эмпирических исследований, они, насколько нам дано судить, скорее всего сосредоточиваются на задаче раскрытия связей агрессии с отдельными чувствами, переживаемыми фрустрированным человеком. Так, есть исследования, посвященные чувствам вины и стыда и их связям с агрессией. Ниже мы вкратце рассмотрим их, но всегда имея в виду тот более широкий социально-психологический комплекс, в котором они реально имеют место, а именно: в контексте фрустрации я-концепции личности и ее защитного поведения.

Чувство вины у человека появляется тогда, когда ему не удается как следует выполнить свои социальные обязанности, роли и обещания, в тех случаях, когда он вынужден, сознательно и намерено или против своей воли, нарушать какие-либо важные социальные нормы. Переживание вины сопровождается чувством сожаления о содеянном. Человек переживает состояние, традиционно называемое «угрызениями совести», что означает не что иное, как активизацию целого комплекса норм и попыток возвращения личности к нормативному саморегулированию своего поведения. Вина, угрызения совести, образно говоря, это формы морального бунта против собственной личности.

Одним из способов избавления от чувства вины является просьба о прощении у пострадавшего. Говоря «Прошу прощения!» или «Извините!» человеку, перед которым мы чувствуем себя в чем-то виноватыми, мы как бы хотим уничтожить собственные ошибки и возвращаться к тому положению вещей, когда эти считающиеся ошибочными действия еще не были совершены. Это частный случай аннулирования совершенного действия, довольно распространенного защитного механизма, выступающего в самых разнообразных формах. Однако просьба о прощении устраняет фрустрацию и чувство вины только тогда, когда принимается пострадавшей стороной. Если же жертва наших неправильных действий (обмана, грубости и т. п., в целом – поступков, нарушающих социальные нормы) не принимает наше извинение, ситуация резко меняется. От чувства (переживания, эмоции) вины человек невольно переходит в агрессивное состояние: чувство вины и новая фрустрация (отказ пострадавшей стороны извинить нас) порождают более сильную защитную реакцию в виде комплекса гнева, враждебности и агрессивных действий, словесных и даже физических. Само переживание чувства виновности перед другим является вторичной фрустрацией личности, способной привести человека в состояние возмущения. Недаром, переживая чувство вины, люди начинают оправдывать себя и обвинять пострадавшего. Здесь к защитному комплексу присоединяются проективная и другие разновидности атрибуции, предпринимаются попытки дискредитации жертвы, особенно в том случае, если она отвергла извинения агрессора.

Всякие попытки дискредитации людей, уже пострадавших от наших несправедливых действий, обмана и агрессии, являются новыми агрессивными действиями, с помощью которых мы пытаемся освободиться от чувства вины.

Есть, конечно, и мирные способы освобождения от чувства вины. В области этнополитики – это материальная и финансовая компенсация за нанесенный вред. Так, например, Германия в лице своих руководителей не только извинилась перед евреями (осуществляя, таким образом, психологическую самозащиту), но и согласилась выплатить денежные компенсации жертвам холокоста. Конфликт между двумя нациями этими действиями, конечно, не исчерпывается, но, без сомнения, смягчается и частично вытесняется в сферу подсознательного этнофоров обеих сторон.

Эти идеи можно делать основой для более широкого обсуждения затронутых выше проблем при условии использования современных достижений психологии эмоций.

Стыд – это чувство, которое человек переживает, когда совершает действия, несовместимые с его положительным представлением о себе. Стыд переживается тогда, когда человек случайно или вынужденно раскрывает такие стороны своей личности или тела, которые обычно тщательно скрываются от посторонних наблюдателей. Если человек имеет высокие моральные принципы, то вынужденный совершить аморальный поступок, переживает стыд. Если индивид считает себя храбрым и сильным, но ведет себя как трусь, опять-таки у него появляется чувство стыда. Переживание этого чувства в виде последовательных эмоциональных состояний очень мучительно.

Стыдливость – это уже черта характера. Стыдливый человек избегает быть на виду у публики, ему не нравится быть в центре внимания людей, которые его оценивают. Такому человеку кажется, что все замечают его недостатки и издеваются над ним и т. п.^[119]

Каким образом стыд связан с агрессией? При чувстве стыда агрессивность человека в значительной степени направляется на собственную личность, что часто выражается неприкрыто. Такой человек критикует себя самым строгим образом, обзывает себя «подлецом», «глупым» и т. п. Формируется определенная оценка своего «я», меняется структура я-концепции. Это, по-существу, самоагрессия. Правы, по-видимому, те авторы, которые видят в агрессивных переживаниях такого человека два условно выделяемых этапа. На первом из них гнев и враждебность направляются на тех, кто виновен в том, что человек был вынужден переживать чувство стыда. Ведь человек всегда переживает стыд перед кем-то, индивидами или группами. Так что названные два этапа можно выделить и по другому критерию: перед кем переживает человек чувство стыда – перед собой, перед другими, или перед собой и перед другими одновременно.

Тогда, когда вполне очевидно, кто виноват, агрессия направляется на этот объект. Правда, при этом могут играть защитную роль различные виды атрибуции. Однако ясно одно: если мы перед кем-то оказались в неприятном положении и переживали стыд, то даже в том случае, когда этот человек совсем не виноват в такой нашей фрустрации, он не вызывает в нас чувство симпатии. Он стал свидетелем нашего унижения, и он легко становится жертвой нашей агрессии. Недаром встречаются политические деятели, которые, добываясь высокой власти, ликвидируют тех, кто в прошлом был свидетелем его унизительного положения. С этой точки зрения представляет особый интерес деятельность крайне авторитарных правителей типа Гитлера и Сталина: Гитлер уничтожил даже могилу своего деда, а Сталин – многих своих сверстников, с которыми учился или начал свою революционную деятельность. Стыд и унижение, или даже только возможность их переживания, делают человека агрессивным, и эта агрессивность может принимать крайние, садистически-патологические формы.

Получены экспериментальные данные о том, что люди, которые склонны переживать стыд, имеют также склонность быть агрессивными. Опросы людей свидетельствуют, что «…чувство стыда действительно напрямую связано с гневом и агрессией. Другими словами, чем чаще люди переживают чувство стыда в процессе взаимодействия с другими, тем выше их склонность к гневу и агрессивному реагированию… Именно тенденция стыдливых людей бить по своему собственному «Я» лежит в основе их высокой склонности к агрессии. Каковы бы, однако, ни были настоящие источники взаимосвязи между стыдом и агрессией, ясно, что тенденция испытывать стыд потенциально опасна не только для лиц, переживающих подобные эмоции, но и для окружающих»^[120].

Человек, переживающий чувство стыда, безусловно фрустрирован. Чем интенсивнее чувство стыда, тем глубже фрустрирован человек. Но если это фрустрация, то у человека должны активизироваться не только агрессия, но и другие, неагрессивные защитные механизмы. В данном случае они выступают в тесной связи с агрессией. Этот вопрос в литературе по психологии агрессии почти не затрагивается. В первом томе настоящего труда мы посвятили его исследованию отдельную главу.

Интересно, что человеку, переживающему эмоциональное состояние стыда, свойствен уход или бегство: эта адаптивная стратегия в подобных ситуациях очень уместна, поскольку стыд, как уже сказано, переживают перед другим человеком или перед группой. Когда человеку удается уйти, он оказывается перед самим собой, а другие могут появляться перед его внутренним взором лишь как психические образы. Здесь можно вспомнить сравнение референтной группы с внутренним форумом. Данный социально-психологический аспект проблемы взаимосвязи стыда и агрессии нам представляется очень интересным и малоисследованным.

Проблему, которая занимает нас в настоящем разделе, необходимо обсудить в двух аспектах: 1) какие формы косвенной и сублимированной агрессии используют люди, переживающие чувство стыда? 2) Какие неагрессивные защитные механизмы подключаются к процессу психологической самозащиты личности?

1) Косвенные и сублимированные формы агрессии. Речь идет о словесной и символической агрессии, а также о творческой сублимации агрессии. Например, символической агрессией является символизация личности, которую противники заставляют переживать стыд. Людей, перед которыми человек переживает стыд, он может символически наказывать своими достижениями, в том числе творческой работой.

Самоубийство и убийства – крайние формы поведения людей, переживающих стыд, зависть и унижения.

2) Неагрессивные защитные механизмы. Мы считаем, что люди, переживающие стыд и ряд других тесно связанным с этим чувства, спонтанно пользуются еще и следующими защитными механизмами: а) атрибуцией, в частности, проективной ее формой: на этапе самоагрессии человек, переживающий стыд, приписывает самому себе целый ряд отрицательных качеств и ошибок, которые якобы поставили его в такое унизительное положение; для перехода ко второму этапу своего агрессивного поведения и переноса агрессии на тех, перед кем ему стыдно, человек проецирует на этих людей ряд собственных черт и мотивов, а также осуществляет атрибуцию таких намерений, которые создают психологическую предпосылку для превращения их в жертв своей агрессии. Мы считаем также, что одной из основ самоатрибуции является механизм интроекции (если эти два механизма не тождественны).

3) Человек, переживающий интенсивный стыд, часто начинает вести себя инфантильно, что является свидетельством того, что он переживает возрастную психическую регрессию. Мы предлагаем гипотезу, согласно которой в состоянии переживания глубокого и интенсивного стыда у человека мышление претерпевает значительные изменения. Да и внешне человек, которому стыдно появляться перед людьми, начинает выглядеть по-детски. У таких людей, по нашему мнению, должны усиливаться страх перед людьми с высокими социальными статусами (социальный страх).

4) Стыд и рационализации. Тенденция к самооправданию – спутник почти всех фрустрированных состояний людей. Рационализации, по-видимому, должны быть особенно интенсивными при переживании чувств вины и стыда, но на втором этапе, когда агрессия направляется на тех, кого человек считает виновным в своей фрустрации. На данном этапе самооправдания сочетаются с обвинениями в адрес других и с агрессивными действиями. Мы полагаем также, что обвинение другого человека в своих бедствиях является еще одним способом самооправдания. Эти процессы могут быть насыщенными агрессивностью, желанием причинить вред людям, перед которыми человеку стыдно, или перед свидетелями своего унижения. На основе новых фактов есть возможность расширения обсуждения затронутых здесь вопросов и тех новых идей, которые нами предложены.

Итак, можно считать установленным, что люди, переживающие чувство стыда, более склонны к агрессивности, чем те, у которых стыд выражен слабо.

Речь идет, конечно, о психически нормальных людях. То же самое мы показали в случае чувства вины. Известно также, что существуют культуры, которые характеризуются этнологами и культурологами в качестве «культур стыда».

Проблема, которую мы здесь выдвигаем и которая должна более подробно исследоваться в этнопсихологии, следующая: 1) являются ли этносы с «культурой стыда», более агрессивными, чем те этносы, в культуре которых преобладают другие чувства? 2) Утверждается, что есть этносы совсем миролюбивые, неагрессивные. Возможно ли это? Мы утверждаем (это наша гипотеза), что такими, и то лишь в определенной степени, могут быть лишь те примитивные этносы, членам которых чувство стыда неведома. Как только моральное развитие продвигается и у этнофоров появляются чувства стыда и вины, возникают также мотивы сильной агрессивности: последняя вызывает насильственные действия, которые направляются как на других, так и на самого себя. 3) Голые (в буквальном смысле слова) этносы, как мы полагаем, должны быть менее агрессивными, чем одетые. Ведь проблема же: почему люди одеваются? Не только холод заставляет людей одеваться, но и (в значительно большей степени!) желание скрывать те части своего тела, показ которых вызывает стыд. 4) Особенно интенсивной у стыдливых этносов становится внутриэтническая агрессия, поскольку люди ежедневно переживают стыд перед своими сородичами. Встречи с представителями других этносов – более редкие события. 5) Мы полагаем. что расовые и этнические метисы, переживая более интенсивный стыд из-за своего происхождения, отличаются повышенной агрессивностью как к самим себе, так и к другим, а из последних – к тем, в присутствии или перед которыми им приходилось переживать стыд. Если чувства вины и стыда вызывают сильный гнев, то мы, с учетом этой закономерности, сможем лучше понять целый ряд интересных явлений, в том числе случаи межэтнического насилия и массовых преступлений, вплоть до этноцида.

Например, турецкий этнос, захватив Малую Азию и прилегающие районы, обнаружил там несравненно более высокую культуру, чем своя, и, установив над цивилизованными народами свою военно-административную власть, во взаимодействиях с ними всегда руководствовался чувствами зависти и враждебности. Турки, переживая стыд за свою отсталость, в конце концов решили уничтожить эти народы, но лишь после того, как в значительной степени усвоили их культуру и эксплуатировали их лучших представителей. Последние внесли неоценимый вклад в так называемую «турецкую культуру». Заинтересованный читатель может почерпнуть об этом ценные сведения, в частности, из работ известного исследователя Д. Е. Еремеева.

Итак, в качестве дополнения к предложенным выше пяти утверждениям, мы констатируем еще и следующее: стыд, по-видимому, нередко связывается с чувством зависти. А зависть, как эмоционально-когнитивный комплекс, включает в свой состав агрессивность и готовность к совершению насильственных действий.

Мы полагаем, что данная гипотеза, представленная в шести главных утверждениях, открывает новые возможности исследования взаимосвязей агрессии с другими психическими явлениями и тенденциями, возникающими как у индивидов, так и у социальных и этнических групп.

§ 13. Осознание собственных ценностей и уровень агрессивности

Каждый акт самоосознания переводит в сферу сознания человека множество элементов я-концепции, которые составляют временную осознаваемую структуру – ситуативный я-образ. Как мы уже знаем, некоторые из этих я-образов представляют собой как бы социальные маски, одеваемые людьми при исполнении различных социальных ролей. Другие я-образы имеют более глубокий характер, точнее и тоньше отражают сущность человека, его представления о себе, о ценности человеческой жизни, в целом – его систему индивидуальных мотивов и ценностей, его самооценки. Во всех я-образах есть осознание определенных ценностей, но, по-видимому, наиболее важны те из них, с которыми человек отождествляет себя.

Вот почему, исследуя взаимосвязи между самосознанием и агрессивным поведением человека, необходимо специально исследовать влияние его осознаваемых ценностей (или блоков его я-концепции) на уровень его агрессивности и на реальное агрессивное поведение. Уже проведены исследования, которые в определенной степени освещают данный аспект проблемы.

Из всех ценностей на агрессивное поведение по отношению к другим людям, по нашему мнению, оказывают влияние, в первую очередь, следующие: представления индивида о природе человека и ценности человеческой жизни, а также представление о приемлемости или неприемлемости агрессии как разновидности социального поведения. И еще одно явление нам следует иметь в виду при обсуждении этих вопросов: люди стремятся к тому, чтобы их взгляды, в том числе те, которые касаются основных ценностей, соответствовали своему поведению. Когда неттакого соответствия, человек стремится изменить свое поведение или взгляды таким образом, чтобы восстановить гармонию. Сходные явления исследуются, в частности, в теории когнитивного диссонанса^[121]. Причем влияние личных ценностей человека на его поведение тем значительнее, чем четче он осознает эти ценности. Поэтому специалисты очень верно замечают, что если мы хотим, чтобы человек действовал в соответствии с высокими ценностями, мы должны делать эти ценности заметными для него, мы должны обратить его внимание на эти ценности.

Исходя из этого были высказаны следующие предположения: 1) «Если выбор агрессии в качестве средства достижения цели одобряют, а саму агрессию рассматривают как приемлемую форму поведения, высокое самоосознание может привести к усилению внешних проявлений подобного поведения, поскольку индивиды стремятся привести свои поступки в соответствие со взглядами, которых придерживаются. Напротив, если агрессия считается неприемлемой, индивид с высоким самосознанием будет склонен к уменьшению интенсивности подобных действий…»^[122].

Эти предложения проверялись в целом ряде исследований и получили подтверждение. В проведенных экспериментах высокий уровень самоосознания обеспечивался тем, что испытуемые в ходе опыта видели себя в зеркале.

Итак, если человек считает агрессию, в том числе физическую, приемлемой формой поведения (то есть агрессия является для него положительной ценностью), высокий уровень самоосознания усиливает его агрессию. Такие люди, четко осознавая себя, одобряют агрессию. Если же человек отрицательно относится к агрессии, то при высоком уровне самоосознания уровень его агрессивности падает ниже обычного.

Здесь мы выдвигаем следующую идею: для того, чтобы четче проанализировать подобные проблемы, следует видеть две подсистемы этих структурных элементов личности – положительных и отрицательных ценностей. Конечно, лучше иметь подробно разработанную концепцию личных ценностей человека, занимающих важное место в ее я-концепции. Только тогда станет возможным шаг за шагом и систематически исследовать связь различных аспектов «я» с различными же формами поведения человека.

Одним из более общих выводов, основанных на подобного рода исследованиях, является следующий: самопознание и самопонимание оказывают влияние на поведение человека и на его взаимоотношения с другими людьми. Реальных фактов, подтверждающих данный вывод, масса. Например, высокомерный человек обращается с людьми пренебрежительно, тогда как, если в ходе своего развития он приобретает скромность, характер его взаимоотношений с людьми меняется, причем радикально. Возможны и обратные процессы, наблюдаемые в ходе психотерапии: если удается устранить комплекс неполноценности и депрессивность человека, его взаимоотношения с людьми меняются, он начинает вести себя более достойно.

Глава 4. Жертва агрессии и ее месть (Введение в психологическую виктимологию)

Месть – распространенная разновидность агрессии. Ниже мы предлагаем вниманию читателя несколько аспектов этого явления в понимании автора. Перед читателем не законченная теория мести (отмщения), а психологические очерки, которые могли бы стать первым шагом в направлении создания целостного представления о психологии жертвы, ее мести и мстительности как комплексе характера и установки личности.

§ 1. О природе мести

Месть (отмщение) за обиду, оскорбление, лишение каких-либо ценностей, за агрессию – одно из древнейших явлений в жизни человечества. О ней есть сведения в культуре и истории всех народов, а у некоторых из них, особенно в странах Азии и Африки, она сохраняет свое значение до сих пор, и не просто как обычное явление межличностных и межгрупповых отношений, но и как социальный институт. Кровная месть, как особая разновидность этого явления – большой и сложный предмет для психологического исследования в рамках психологии человеческой агрессивности и этнопсихологии. Она непосредственно связана с психическим складом народа, его менталитетом, с его самосознанием и традициями.

Природу мести народная мудрость выразила кратко и ёмко: «Око за око, зуб за зуб». Смысл этого девиза заключается в том, что если враг выколол у тебя или у твоего близкого человека глаз, ты должен отвечать ему тем же. На агрессию отвечают агрессией, на нападение – нападением, на наступление – контрнаступлением. Это древняя традиция многих народов. Психологам, в том числе специалистам по этнопсихологии, предстоит исследовать разновидности мести, ее мотивацию, способы и механизмы отмщения, то, с какими психическими явлениями она связана, к каким последствиям она приводит как в жизни и психике индивидов, так и социальных групп. Эти проблемы до сих пор исследованы весьма слабо. Ниже мы обсудим некоторые из них и выскажем ряд идей, которые помогут расширить наши представления об этой разновидности агрессивного поведения человека.

Вместе с тем следует иметь в виду, что существует такая черта характера человека, как мстительность, то есть устойчивая тенденция личности не прощать обиду и лишения и обязательно, рано или поздно, отвечать равносильными или более разрушительными вредными действиями. Мстительность может быть также выраженной чертой этнического характера. Когда мы говорим о бо́льшей или меньшей агрессивности разных народов, должны иметь в виду, что эта черта характера очень часто выражается как бо́льшая или меньшая по интенсивности склонность отомстить своим врагам.

Злопамятство – когнитивно-психологическая основа отсроченной мести. Это качество имеет сильные индивидуальные вариации как у отдельных людей, так и у родов, этнических групп и наций. У злопамятных людей восприятия и другие познавательные процессы принимают избирательный характер. Злопамятство по отношению к определенным людям и группам – разновидность отрицательной социальной установки. Такой подход позволит применить в этой области достижения целого ряда областей социальной психологии.

Мстительная агрессия как ответ, например, на агрессию другого человека, может сочетаться с гневом, но может выступить и без такого эмоционального сопровождения. Однако в любом случае наша месть зависит от того мотива, который мы приписываем человеку, причинившему нам какой-либо вред. Иначе говоря, наша месть, ее психологические и поведенческие параметры, зависят от вида и природы наших атрибуций. Такой подход, как понимает читатель, позволит использовать в этой области психологии агрессивности еще одну теорию социальной психологии – теорию атрибуции.

Наказание человека за ненамеренно причиненный нам вред не считается приемлемым с морально-психологической точки зрения. Мы можем возмущаться, но не перейти к агрессивным действиям. Но если мы думаем, что другой нарочито нанес нам вред, тогда возникший у нас гнев вызывает в сознании мысли о необходимости наказания, а отсюда – и к действиям.

Можно, следовательно, сказать, что гнев является одним из условий возникновения агрессивных действий, но для этого, кроме гнева, нужны также хотя бы минимальные когнитивные процессы, а именно: образ врага, атрибуция причин поведения, осознание необходимости наказания, предвидение возможных последствий таких действий и т. п. В общей теории человеческой агрессивности (в первом томе настоящего труда) эти вопросы мы в определенной степени уже обсудили, но не в такой степени, чтобы считать проблему исчерпанной.

§ 2. Индивидуальная месть и месть групповая

Месть, как ответная агрессия, на индивидуальном и групповом уровнях имеет некоторые различия. Эти различия пока что плохо исследованы. Но одно исследование, проведенное группой израильских психологов, представляет несомненный интерес.

В социальной психологии широко известен феномен групповой поляризации^[123]. Его сущность в следующем: когда группа обсуждает какую-либо проблему, вокруг которой у участников – разные взгляды, то в итоге обсуждения чаще всего наблюдается еще большее укрепление участников в первоначальных своих установках. Вследствие этого противоположные установки и мнения становятся еще более разными, происходит их поляризация.

Израильские социальные психологи Йорам Джаффе и Йоэль Джайтон провели ряд экспериментов, в одном из которых применили методику Б. Басса – нанесения электрических ударов «учителем» (истинным, наивным испытуемым) «ученику» – сообщнику экспериментатора. Испытуемых приводили в гневливое состояние, за что они мстили человеку, который, по их мнению, был причиной их фрустрации. Оказалось, что назначенные для его наказания разряды электрического тока были более интенсивными тогда, когда мстители составляли группу. Индивидуальные же мстители назначали более слабые электрические удары. Это является доказательством того, что в группе имеет место некоторая поляризация агрессивности. В других экспериментах удалось показать, что если в ходе исследования индивиды постепенно увеличивают силу разряда, то группа резко усиливает эту тенденцию у своих членов.

Это очень интересное явление. Можно начать его исследование с анализа исторических примеров – начиная с предательства по отношению к Христу и его распятия со стороны его соплеменников, и завершая современными событиями.

Итак, в нашем распоряжении есть очень интересный экспериментальный факт о существовании различия индивидуальной мести от групповой хотя бы по интенсивности. Но если учесть данные психологии толп, которые обсуждаются во втором томе настоящей книги в аспекте их агрессивности, то нетрудно видеть, что явление усиления мстительной агрессивности в группах – закономерность психической жизни людей.

§ 3. О мотивации отмщения

С первого взгляда проблема мотивации мстительных действий очевидна: справедливость требует отвечать на зло злом, «отплатить», наказать с целью предотвращения новых агрессивных действий со стороны злоумышленника.

Однако здесь не все так просто, как может показаться с первого взгляда. Мы только что видели, что при обсуждении проблемы мотивов отмщения сразу же возникает вопрос о норме справедливости: мстят ради справедливости. Люди, как можно предположить, имеют естественное, не всегда осознаваемое и само собой разумеющееся чувство и представление о справедливости, о справедливых межличностных и межгрупповых отношениях.

Во всяком случае мы можем предположить, что такая норма существует, хотя люди очень часто и сознательно утверждают, что в жизни «нет справедливости». Но когда говорят о мотивах отмщения, поднимается также вопрос о равноценном ответе на насилие, то есть поведение мстителя регулируется также нормой равенства. Конечно, необходимо еще исследовать, каким образом традиция, норма справедливости и норма равенства сочетаются при подготовке и оценке собственного поведения и поведения врагов. В этих процессах, как мы думаем, значительную роль должны играть группоцентризм, этноцентризм, авто– и гетеростереотипы и другие факторы. Все это подлежит еще исследованию в связи с проблемой мести как разновидности агрессивости человека и социальных групп.

Из мотивов мести исследователи часто выделяют, причем уже на основе экспериментальных исследований, по крайней мере два мотива: а) мотив самозащиты и б) мотив (желание) не уронить свое достоинство^[124]. Вкратце рассмотрим эти два мотива.

Когда кто-либо причиняет нам вред, мы склонны отвечать тем же, чтобы предотвратить в будущем нанесение нам нового вреда. Если наша ответная мстительная агрессия действительно предотвращает повторные агрессивные действия противника, тогда мы вознаграждены. Бывает и по-другому: если мы лишь предполагаем, что другой имеет намерение совершить по отношению к нам вредоносные действия и мы своими агрессивными действиями предотвращаем его агрессию, то мы опять вознаграждены: мы ведь умело защищались. Правда, в этом случае противнику чаще всего приписываются агрессивные намерения (это случай каузальной атрибуции, к рассмотрению которой мы еще вернемся), такие, каких у него могли и не быть. Но для понимания психологических аспектов мести важно то, что человек мстит с целью самозащиты. Месть – это защитная агрессия. Как только люди, интерпретируя внешний вид и поведение человека, его мимику и экспрессию вообще, заключают, что тот имеет агрессивные намерения, оказываются в психологической готовности отвечать агрессивно, так, как будто нападение действительно имело место^[125]. Это превентивная защитная агрессия.

В реальной жизни встречается немало случаев, когда человек превентивно совершает агрессию и причиняет вред другому, а когда спрашивают его, для чего он поступил таким образом, отвечает: «Он хотел убить меня, вот я и решил опередить его…». Такие рационализации в оправдание своего агрессивного поведения человек основывает на каузальных и других атрибуциях, в результате чего эти механизмы сочетаются и могут образовать устойчивый защитно-адаптивный комплекс. Правда, очень часто индивид А начинает свои агрессивные действия против Б, поскольку Б совершает явно провокационные действия, например, в виде словесных агрессивных выпадов. Но в таких случаях ответная мстительная агрессия со стороны А не является превентивной самозащитой в чистом виде. В нем может быть элемент предотвращения будущей более интенсивной агрессии Б. В таких случаях логика индивида А такова: «Сейчас я дам ему решительный отпор, чтобы он (Б) не сумел перейти к более опасным действиям». Реакция А оказывается непропорционально сильной, если учесть уровень интенсивности агрессии Б, но предвидев будущую более интенсивную агрессию противника, А предотвращает ее с помощью с первого взгляда неадекватно сильной агрессивной реакции. Однако надо иметь в виду, что словесная агрессия Б по своему значению может быть более вредной, чем грубое физическое нападение.

Действительно, мотив защиты своего достоинства может играть существенную роль в организации отмщения, и это доказывается тем, что когда индивид А подвергается оскорблению со стороны другого индивида (Б) или получает от него физический удар в присутствии других, вероятность агрессивного ответа увеличивается. Жертва агрессии, не желая уронить свое достоинство, стремится дать адекватный ответ. Только в этом случае окружающие могут уважать его. Так обстоит дело во многих современных обществах.

При дальнейшем анализе этого явления целесообразно использовать результаты исследования самосознания: известно, что в присутствии других я-образ человека становится более четким, он стремится выглядеть перед другими как можно лучше, в благоприятном свете. Отсюда и вытекает более сильная мотивация самозащиты. Например, если рядом с человеком находится его молодой сын, в глазах которого он – герой, и если его оскорбляют, то он будет отомстить решительнее, чем если бы он был один на один с агрессором. Данной стороной проблемы нельзя игнорировать, поскольку его исследование позволит раскрыть новые аспекты социального поведения человека и мотивов мести.

В целом можно согласиться с выводом, что «…желание восстановить или произвести благоприятное впечатление часто является той силой, которая подвигает отомстить в ответ на вербальные или физические выпады”^[126].

Рассматриваемый мотив не всегда приводит к одинаковым результатам, что и отмечается экспериментаторами. Иногда человек мстит только в присутствии других. Но во многих других случаях люди стремятся к возмездию в любых условиях. Следует иметь в виду, что жертва всегда предполагает, что кто-то может узнать о его поражении. Поэтому социальный фактор постоянно играет роль в организации мстительной активности и мотивации отпора. Кроме того, как мы уже видели, у человека подспудно, а в конфликтных ситуациях осознанно, действуют нормы справедливости и равенства, которые тоже мотивируют его поведение. Мы надеемся, что читатель заметил: данная проблематика, благодаря проделанной работе, уже доступна для дальнейшего исследования.

§ 4. Атрибуция и отсрочка реализации мстительных действий

Итак, мы видели, что когда человека подвергают агрессии – словесной или физической – у него, как правило, возникает желание ответить тем же, то есть отомстить. Агрессия, как правило, фрустрирует человека и вызывает его ответную агрессию.

Однако ответные действия жертвы не всегда являются простыми реакциями. Они нередко опосредованы когнитивными процессами и эмоциями. Здесь мы рассмотрим еще один аспект роли атрибуций в формировании ответных мстительных действий. Наличие таких внутренних процессов обусловлено тем, что люди не всегда дают непосредственный ответ на агрессию. Ответные действия нередко откладываются по разным мотивам. Одним из них является желание разобраться в том, исходя из чего другой подверг его агрессии, то есть каков был его мотив. Поскольку выяснение подлинных мотивов других людей – трудная задача, наши предположения часто принимают характер каузальных атрибуций. Если мы видим у другого намерение нанести нам вред, мы с большей вероятностью ответим местью. Данный вывод обоснован уже экспериментально^[127].

Ответная агрессивная реакция сильна тогда, когда жертва считает, что агрессор мог бы воздержаться от таких действий и предвидеть их последствия, но не сделал этого. В таком случае, если даже агрессору не приписывается намерение, месть бывает интенсивной. Это явление называют «воспринимаемой возможностью избегания».

Роль атрибуций в мстительных ответах доказано в ряде экспериментов. Во время одного из них испытуемые слышали «вспышки» шума. В одном случае уровень шума был охарактеризован как обычный, поднимаемый большинством людей, а в другом – как нетипичный. Кроме того, учитывалась и вторая переменная, а именно: знает ли источник шума (человек) о последствиях своих действий (воздействия шума на других людей)? Оба фактора оказали влияние на интенсивность ответной агрессивной реакции. Испытуемые мстили более умеренно (“мягче”), когда считали, что уровень шума типичный, то есть многие так поступают: в этом случае они отводили свои атрибуции от индивида. Смягчению ответной агрессии способствовало также и убеждение, что агрессор не осознает последствия своих действий. Убеждение о намерениях противника (агрессора) очень важны, поскольку если мы убеждены, что он действует намеренно, мы сразу же понимаем, что он осознает последствия своих действий и мог их предвидеть. Мы с большей вероятностью отомстим тому агрессору, о котором думаем, что он имел намерение причинить нам вред, чем тогда, когда полагаем, что он не представляет себе те неприятности, которые мы из-за его действий переживаем^[128].

Считается, что вера в преднамеренность и предвидимость действий агрессора – более сильный фактор, чем реальный нанесенный вред. Чтобы предотвратить отмщение, полезно заранее сообщить пострадавшему те обстоятельства, в которых действовал агрессор. Когда просят прощения, то и этим путем стремятся смягчить мстительную агрессию. Но если извинения и дополнительная информация о вынужденном характере действий агрессора поступают поздно, когда жертва уже пережила боль и страдания, они уже почти не смягчают силу ответной агрессивной реакции^[129].

Эти же закономерности можно подкрепить фактами из повседневной жизни и юридической практики (из судебных дел), что позволит подробнее исследовать отмеченные выше аспекты психологии мести.

§ 5. Адаптивные аспекты проблемы мести

Является ли агрессивный ответ на агрессию другого человека адаптивной реакцией? Ответ на данный вопрос представляет для нас важность по той причине, что в настоящей книге мы поставили перед собой цель рассмотреть все проблемы с единой точки зрения, а именно: реализовывая адаптивный подход. В какой мере те или иные индивидуальные или групповые действия способствуют адаптации их субъектов к той среде, где они живут?

Для того, чтобы получить ответ на данный вопрос именно для случая мести, мы должны иметь в виду существование двух видов или «планов» адаптации человека к определенным условиям своей жизни: внутреннего и внешнего.

Человек внутренне может быть адаптирован, а внешне – нет. Или наоборот: внешне человек может хорошо приспосабливаться к условиям, например, групповой жизни, но в связи со своей внешней адаптацией иметь и переживать достаточно мучительные внутренние конфликты, тенденцию к снижению самоуважения и т. п. Внешний конформизм не всегда легко дается. В идеальном случае внешняя адаптированность может сочетаться с внутренней.

Что касается вопроса о мести, наша идея состоит в следующем: желание отомстить исходит преимущественно из внутренних мотивов и человек стремится совершить соответствующие действия, хотя и может предвидеть, что эти его поступки приведут к новым внешним конфликтам, к ущербу, обострению противоречий с другими группами. Из истории народов мы знаем, что многие конфликты между разными родами и племенами продолжались в течение десятилетий и даже веков, принося все новые жертвы. Точно так же многие межэтнические конфликты, сохраняясь веками, вновь и вновь вспыхивают в виде столкновений и войн. Создание образов «вечных врагов» способствует сохранению подобного положения вещей.

Отсюда ясно, что одностороннее утверждение о неадекватности мести неверно. Отмщение приносит временную адаптированность в виде удовлетворенности, восприятия уважительного отношения соплеменников и т. п. Но она затем нарушается новыми конфликтами и ответными действиями противника.

Казалось бы, если речь идет об ответе на вредное действие, то достаточно дать равноценный ответ и наступит удовлетворение: агрессивность оскорбленного пойдет на убыль. Но очень часто этого не происходит. Можно говорить о чрезмерности или превосходстве ответной враждебности и агрессивных реакций жертвы над агрессивностью нападавшего даже как о закономерности. Это возможно при некоторых условиях: 1) если у жертвы уже была накопленная агрессивность в виде, например, «свободно плавающего гнева», результата прежних фрустраций; 2) если у жертвы имеется постоянно действующий источник агрессивности и агрессивных реакций, например, постоянные лишения, неудовлетворенная интенсивная потребность (сексуальное желание, неудовлетворенное стремление к власти или к успеху и др.); 3) если у жертвы имеются акцентуированные черты темперамента и характера, которые могут стать постоянными источниками психической энергии и тенденций поведения. В таких случаях у жертвы появляется жажда мести, которую трудно утолить равноценными действиями.

Описанное относится к личности. Причем здесь, по нашему мнению, играет роль еще один фактор, который, как это ни удивительно, не удостоился внимания. Речь идет о следующем: нападая первым и без провокации со стороны жертвы, то есть применяя проактивную агрессию, агрессор оскорбляет достоинство жертвы. Это создает дополнительную фрустрацию к той, которую жертва переживает непосредственно от насильственных действий агрессора. Эти две фрустрации суммируются и агрессивный ответ оказывается более мощным, чем тогда, когда бы первый компонент (оскорбление) отсутствовал. Мы можем придти также к более общему выводу о том, что проактивная агрессия – более сильный фрустратор, чем агрессия реактивная. Следует ожидать, что в большинстве случаев, если нет других сопутствующих факторов, люди должны отвечать на проактивную агрессию более интенсивной агрессией, чем на реактивную (защитную) агрессию. Если удастся подтвердить данный вывод эмпирически, многие, с первого взгляда парадоксальные, случаи жизни станут более понятными.

Данные выводы вполне применимы и к некоторым сверхагрессивным этническим группам, таким, например, как южноамериканское племя ямамото и другие^[130]. Это явление станет блее понятным в результате близкого рассмотрения кровной мести, которая до сих пор еще широко распространена в мире.

Особенно интересно исследовать связь сверхагрессивности мести некоторых людей с чертами сексуальных психопатов и садистов, типичных насильников. Здесь перед нами широкие перспективы исследовательской работы.

§ 6. Наказание как месть

В психологии существует точка зрения, согласно которой все формы наказания, даже самые простые, являются выражением мстительности^[131]. Более того, мы только что видели, что месть нередко становится чрезмерной и приводит к преступлениям. Именно поэтому К. Меннингер говорил о «преступлении наказания». Как показал Эрих Фромм, подобная природа мести ясно выражена уже в Ветхом Завете: закон возмездия (lex talionis) в виде формулы «Око за око, зуб за зуб» требовал наказывать детей за вину отцов до третьего и четвертого поколений.

С нашей точки зрения здесь самое интересное то, что такое требование приписывается Богу, то есть совершается атрибуция к высокому авторитету, благодаря чему требование мести приобретает легитимность. Легитимизация путем атрибуции мстительности самому Богу позволяет верующему, без внутренних конфликтов и страданий, совершить чрезмерный акт возмездия, наказывая даже невиновных. Дети ведь, например, не совершали преступлений. Их отец нарушил заповеди Бога, применяя насилие к другому человеку, и Бог отвечает не равноценной, а чрезмерной мстительной агрессивностью. Такое требование древних евреев было, по-видимому, связано с их верой в силу наследственности, в то, что преступные склонности отца передаются его детям, что, конечно, не всегда так. Но Бог древних евреев делает уступки тем, кто верит в него. Для них он готов творить милость «до тысяч родов».

Государственное наказание, предусмотренное законом, также вызывает проблему мести: является ли оно мстительностью? Мы можем ответить, что, да, в психологическом смысле законное государственное наказание тоже месть, но особенно в тех случаях, когда уровень наказания не соответствует тяжести содеянного индивидом преступления. Однако встречаются различные случаи.

1) Наказание более мягкое, чем необходимо, неадекватное совершенному преступлению. В этом случае наказание тоже месть, но данный его аспект выражен слабо. Наоборот, здесь мы видим великодушие, желание законодателя прощать, перевоспитывать, дать человеку возможность для духовного роста, созревания как личности. Если преступник понимает это намерение законодателя и идет ему навстречу, тогда получает большую пользу. Но это бывает нечасто.

2) Равноценное наказание – это справедливая месть. И преступники в таких случаях обычно понимают, что наказаны по заслугам, справедливо.

3) Чрезмерное наказание – это уже месть в подлинном смысле слова. В таких случаях законодатель не имеет намерения изменить личность преступника в лучшую сторону. Ему важнее пугать его, подвергать страданиям. Тут, безусловно, есть элементы садизма.

Чрезмерное наказание, как свидетельствуют современные социально-психологические исследования, не вызывает в личности мотив психического роста и созревания. У него имеется полноценное внешнее оправдание, вследствие чего в нем появляется желание отвечать на несправедливость (именно так им воспринимается чрезмерно строгое наказание) новыми агрессивными действиями. Внутренний импульс к преодолению своих преступных намерений и к самосовершенствованию возникает при мягком и справедливом, адекватном наказании. В таких случаях у личности появляется внутренний конфликт, когнитивный диссонанс, что и приводит к адекватным психическим действиям.

Мы видим, что теории конфликтов и особенно когнитивого диссонанса позволяют открыть новые грани проблемы мести и мстительности человека, в том числе государственной мести. Если исходить из сформулированных выше идей, то можно сказать, что чрезмерная строгость правил, например, мусульманского права, как они даны в Коране и шариате, вряд ли способствуют совершенствованию людей. Под страхом наказания люди, может быть, воздерживаются от совершения многих преступлений, но страх вызывает развитие конформизма, трусости и агрессивности. Люди с подобными чертами характера готовы найти «козлов отпущения» среди «неверных» народов. В этом кроется одна из причин сверхагрессивности и беспощадности верующих садистов во времена межэтнических и межрелигиозных конфликтов и войн.

Желание реванша после поражения на войне с другим государством – мотив отмщения уже на уровне этнонаций и государств.

Когда говорят о реванше, то обычно в качестве примера приводят поражение Германии в Первой мировой войне 1914–1918 гг. и желание немцев отомстить своим обидчикам, навязавшим им унизительный Версальский договор. Это интересный и важный по своим историческим последствиям пример и он заслуживает более подробного социально-психологического анализа.

Однако следует иметь в виду, что в истории человечества таких примеров очень много: победа одной нации неотделимо от поражения другой. В психике представителей проигравшей стороны возникает мотив отмщения, военно-политического реванша. Подготавливается новая война, по окончании которой появляются новые победители и проигравшие, новая проблема реванша. Достаточно исследовать историю взаимоотношений Ассирии и Вавилона с соседними государствами и народами, чтобы воочию убедиться в реальности подобных цепных реакций. Явление реванша имеет сходство с кровной местью родов и племен. Подобная цепь событий приводила к уничтожению целых государств и народов, в том числе Ассирии и Вавилона и ряда других. Таковы последствия многих межэтнических и даже внутриэтнических конфликтов. Из событий ХХ века достаточно вспомнить геноциды (по нашей новой терминологии – этноциды) армян и евреев, кровавые события в Кампучии, Индонезии, ряде африканских стран. Месть наций, государств, социальных классов и их политических партий обладает мощной разрушительной силой, являясь причиной многих широкомасштабных преступлений. Социальные революции также в психологическом смысле являются проявлениями в массовом порядке мстительности обездоленных, хотя в своих идеологиях революционные группы сублимируют эти мотивы и сочиняют высокие, возвышенные мотивировки. Вся деятельность режима Ленина и Сталина в СССР была насыщена жаждой мести маргиналов. Она была поднята на уровень государственной внутренней и даже внешней политики.

§ 7. Зависть, социальное сравнение и справедливость

Мы уже сказали, что зависть является комплексным переживанием и в ней ведущее место занимает агрессивность. Правда, говорят также о «доброй зависти», но, по нашему мнению, это просто чуть менее злая зависть. Ведь в «комплексе завистливости» может присутствовать агрессивность различной степени интенсивности.

Зависть возникает в результате социального сравнения. Когда индивид А сравнивает себя с индивидом Б по определенным характеристикам и приходит к выводу, что Б превосходит его, у него возникает специфическое и сложное переживание – зависть. Это переживание – результат восходящего социального сравнения. Вопрос о том, когда человек переживает зависть при нисходящем социальном сравнении, мы здесь не обсуждаем, хотя вполне возможно и такое парадоксальное явление. Мы его рассмотрим чуть позже и выдвинем объясняющую его предварительную концепцию.

Можно предположить, что зависть бывает более или менее интенсивной тогда, когда индивид А осознает и убежден, что превосходство Б несправедливо. Несправедливым можно считать что угодно: и то, что Б имеет более мощные наследственные задатки, и то, что он более удачлив; что на его пути встретилось больше доброжелательных людей и меньше завистников и серьезных противников; то, что он здоровее и работоспособнее. Все эти превосходящие качества и приобретения Б могут оцениваться как несправедливые.

Зависть – выражение фрустрированности человека. Чем устойчивее, глубже и разрушительнее зависть, тем сильнее фрустрация личности. Но парадокс состоит в том, что зависть, как комплексная реакция на фрустрацию, возникнув в результате восходящего социального сравнения, сама может в дальнейшем стать мощным фрустратором. Люди редко признаются в том, что завидуют кому-либо, поскольку такое признание наносит прямой вред самоуважению и всей я-концепции.

Поскольку зависть, как мы уже сказали, фрустрирует самую ранимую подструктуру личности, а именно – ее я-концепцию, то мы считаем, что после ее появления должны начинаться новые защитно-адаптивные процессы. Осознав свою зависть и вторично переживая фрустрацию, человек непроизвольно прибегает к помощи ряда защитных механизмов. В адаптивный процесс включается также механизм вытеснения мучительного переживания зависти, вследствие чего ее агрессивный компонент может частично направляться на ее носителя: завистливый человек совершает ряд актов самоагрессии.

Наконец, с целью дискредитации того, кому он завидует, индивид А может использовать механизм атрибуции и, в частности, проективной ее разновидности. Когда удается дискредитировать Б, тогда «чувство», комплекс зависти идет на убыль. Нередко ведь о крупных специалистах и деятелях, достигших значительных успехов, обычные люди, не совершившие ничего выдающегося, говорят: «Он хороший специалист, но плохой человек». Приведем пример: во время похорон одного из родственников крупного ученого М. М. стоящие поблизости от автора этих строк люди стали шушукаться, что его почему-то все еще нет. Один из них уверенным тоном сказал: «Он и не придет, разве он человек?!». Как раз в этот момент появился М. М., уже пожилой человек и не очень здоровый. Те, кто злословили и те, кто согласно кивали головами, потупили свои взоры: можно предположить, что пережили легкий стыд. Некоторые же были удивлены или прикидывались удивленными: мол, разве это возможно? Таким образом, простые люди, завидуя выдающимся личностям, стремятся дискредитировать их, потому что это для них утешение, бальзам для душевных ран.

Вспомним известное изречение Оноре де Бальзака, который, как гениальный психолог-любитель, догадался об одном аспекте этой проблемы. Он говорил, что женщины у простых мужчин стремятся обнаружить достоинства, а у выдающихся мужчин – недостатки. Но ведь женщины, хоть нередко и обладают развитой социальной интуицией, чаще всего – люди средних способностей и интенсивно завидуют как друг другу, так и выдающимся мужчинам.

Еще раз отметим важнейшую основу зависти: завистник считает, что успехи и достоинства другого – признаки несправедливости. Завидуя и стремясь причинить вред людям, завистники рационализируют свое агрессивное и унижающее человеческое достоинство поведение как борьбу за справедливость. Ведь мотивация борьбы за справедливость – самая возвышенная! Такая мотивировка превращает собственную вредоносную активность в нечто значительное в собственных глазах. В результате самый заурядный человек, а чаще всего группа таких людей, преследовав и даже уничтожив выдающегося человека, могут переживать чувство исполненного долга перед обществом. Реально же они таким путем укрепляют власть серого большинства, неспособного на творчество и благородные поступки.

Обычно, осуществив нисходящее социальное сравнение и осознав свое превосходство, люди переживают чувство гордости. Но бывают и парадоксальные случаи, когда эта закономерность нарушается. Такие исключительные случаи представляют особый интерес, поскольку подчиняются какой-то другой психо-логике.

Когда индивид А в результате сравнения себя с Б, превосходящего его по определенным существенным характеристикам, переживает зависть, это понятно. Восходящее социальное сравнение вызывает насыщенную большей или меньшей агрессивностью зависть. Проблема, которая здесь нас занимает, следующая: возникает ли зависть при нисходящем социальном сравнении? Может ли индивид А, превосходящий Б по интересующей его характеристике, завидовать этому самому Б, который от него отстает?

Такие случаи встречаются, это часть известной нам эмпирической психологической реальности, и для объяснения таких случаев мы предлагаем гипотезу, состоящую из следующих утверждений: 1) подобные случаи – парадоксы, подчиняющиеся иной психо-логической схеме, чем описанная выше обычная зависть; 2) такая парадоксальная зависть, по нашему мнению, возникает вследствие действия следующих причин: а) в процессе нисходящего сравнения вовлекаются другие характеристики, которые могут даже не осознаваться. В результате такого подсознательного вовлечения новых личностных характеристик социальное сравнение становится более сложным, многоуровневым психическим процессом. Например, А может завидовать более спокойному, размеренному образу жизни Б, пусть даже у него меньше достижений и престижа в обществе; б) А может считать Б недостойным своих успехов; в) А может считать Б соперником, стремящимся догонять его. Тогда А будет стремиться блокировать успешную деятельность Б, то есть фрустрировать его; г) А может считать, что успехи достаются Б намного легче, чем достались ему самому, обстоятельство, которое также может вызвать чувство зависти. Как нетрудно видеть, социальное сравнение и возникающее на его основе переживание зависти в ее различных вариантах – сложнейшее явление. Его более глубокое исследование в контексте проблем человеческой агрессивности – задача первостепенной важности. Ведь в реальной жизни агрессивность проявляется не изолированно, а чаще всего в составе таких психологических комплексов, как зависть, нарциссизм, комплекс неполноценности или, наоборот, комплекс превосходства, авторитарный комплекс как стиль поведения и т. п.

§ 8. Месть палача

В современных тюрьмах работают палачи, которых, например, в России, называют «стрелками». При приведении приговора о смертной казни в исполнение они надевают маску. Это, по-видимому, делается не только для того, чтобы остаться неузнанными. (Действительно, даже сослуживцы не должны знать о человеке, что он палач, не говоря уже о его семье и других людях). Маска, как мы уже знаем, деперсонализируя человека, усиливает его агрессивность. Это позволяет палачу действовать более уверенно. Вот как описывает процедуру исполнения приговора один из палачей, с которым корреспонденту газеты «АиФ» А. Григорьеву удалось беседовать. Отметим, что палач выполнял свои обязанности первый раз в жизни.

«И вот я в коридоре молчания. Стою, дожидаюсь смертника. Вынул из кобуры «Макаров», осмотрел, дослал патрон в патронник, поставил на предохранитель. Наконец-то появились участники акции: впереди осужденный, за ним – конвоир, прокурор, начальник тюрьмы и тюремный врач. Приговоренного к смерти подвели к торцевой стене, поставили на колени. Он был в шоке. Не плакал, не метался, не молил о пощаде. Никаких признаков борьбы за жизнь. Зачитали приговор. Все отошли. Наступила моя очередь. Дали команду стрелять. Я подошел, рука дрожала. По спине тек холодный пот. В глазах плыли черные пятна. Меня мутило. Взял себя в руки. Прицелился. Выстрелил в темя. На стену брызнули мозги и кровь. Входное отверстие было небольшим, а вот выходное… Позже у меня такое случилось крайне редко.

Застрелить человека с первого раза – большое искусство. Пришлось даже курс анатомии повторить. А вот в первый раз, как говорится, вышел блин комом. Преступник как-то неестественно выгнулся и упал. Прошло столько лет, а я до сих пор помню немой вопрос в его глазах. Мне стало не по себе. Врач раскрыл свой чемоданчик, достал валидол, дал мне и сказал: «Ничего, привыкнешь!». Затем комиссия освидетельствовала труп, констатировала смерть и, подписав протокол, удалилась. А я еще долго смотрел на безжизненное тело. Затем, когда солдаты уносили мертвеца и замывали испачканные стены, мне показалось, что меня кто-то окликнул. Говорят, так бывает… Даже фронтовики долго помнят своего первого убитого врага.

После этого я почти сутки никак не мог уснуть: все размышлял над тем, что я как бы невольно сам стал убийцей. Родители не могли понять, что со мной происходит. Они думали, что у меня нервное расстройство из-за размолвок с женой»^[132].

Тяжелые переживания палача были обусловлены не только его неопытностью, но и тем, что он не был знаком с уголовным делом осужденного. И вот он достиг понимания следующего: «Позже, когда у меня появился профессионализм, я узнал, что перед приведением приговора в исполнение нужно обязательно ознакомиться с уголовным делом осужденного. Это придает оттенок возмездия и не так сильно травмирует душу» (Подчеркнуто нами. – А. Н.). Возмездие, как специфический вид ответной, защитной агрессии, есть реакция не на личностную фрустрацию, а на фрустрацию и убийство преступником других людей. Если у палача возникает «чувство возмездия», значит он в определенной мере отождествляет себя с жертвами преступника, в которого ему предстоит стрелять.

Осужденные на смерть преступники, которые теперь уже сами становятся жертвами палача, бывают разные. Тот же «стрелок», которого корреспондент условно назвал Максим Николаевич Бойко, рассказал, что ему за долгие годы службы попадались как тихие, так и агрессивные осужденные. Вот как он описывает расстрел известного преступника Корейца: «Однажды пришлось мне стрелять Корейца. Преступник авторитетный. На его счету было 13 трупов. Его даже конвоиры боялись… Когда он смотрел на человека, то казалось, что своими узкими азиатскими глазками он прожигает человека насквозь. Ознакомившись со злодеяниями Корейца, я во время казни испытал желание как можно быстрее пустить ему пулю в голову. Однако не тут-то было. Кореец напрочь отказывался становиться на колени. Он нагло смотрел мне в лицо и ухмылялся. Я произвел выстрел, но он даже не упал. Пуля попала ему в голову, а он продолжал стоять. И вдруг сорвался с места и кинулся на стоявшего неподалеку прокурора.Пришлось сделать еще три выстрела. Умирал Кореец минут двадцать. Весь окровавленный, ползал по бетонному полу и хрипел».

Если в случае Корейца палач действовал агрессивно, даже с ожесточением, то у него бывали и психологически совсем другие случаи. Вот как он описывает свои переживания в один из таких случаев:

«Довелось мне отправлять на тот свет и бывшего директора Елисеевского магазина. Хорошо помню, как он после зачтения приговора громко так сказал: «Вы еще не раз пожалеете об этом, потому что я жертва интриг и не более того». Похоже, он говорил правду. Дружба с тогдашними сильными мира сего не пошла ему на пользу. При первой же возможности они подвели его под расстрельную статью. Впервые у меня зародилась жалость к этому симпатичному человеку. Но, увы, в той ситуации мне ничего не оставалось делать. Я лишь постарался убить его с первого выстрела, чтоб не мучился». Как мы видим, чувства жалости и сопереживания не чужды и профессиональным палачам, что еще раз свидетельствует о двойственности природы человека, о сочетании в нем добра и зла.

Палач рассказал далее, что бывали случаи, когда приговоренные к смерти люди были в прединфарктном состоянии и их приходилось сначала лечить до полного выздоровления, «поскольку больных казнить нельзя».

Но возможно ли вылечивать человека, особенно с больным сердцем, если он знает, что приговорен к смерти? Или, быть может, даже в таком положении у людей всегда остается надежда на чудесное спасение! Этот очень интересный вопрос подлежит исследованию не только в психологии агрессии, но и в области психологической танатологии^[133].

Палач, как видно из рассматриваемого нами случая, может быть даже социально мыслящим человеком, специфически оценивающим собственную деятельность. Как человек, он нуждается в вере в свою ценность, в то, что совершает полезное для людей дело. Убийство как крайняя форма агрессии, пусть узаконенной (легитимизированной), он интерпретирует как социально полезное и даже богоугодное дело. Приведем последний отрывок из той же публикации:

«Во всем мире, в том числе и у нас, идет большая полемика по поводу отмены смертной казни. И, может быть, правы те, кто говорит: один человек не вправе отнимать жизнь у другого. Согласия по этому вопросу в обществе нет. И пока моя профессия сродни ассенизаторской. Я землю от нечистот спасаю. Так уж повелось, что определенная часть людей попадает под влияние сатаны и гадит всем остальным, убивая, насилуя, унижая человеческое достоинство. Задача палачей – очистить от них землю. Мне часто задают вопрос: верю ли я в Бога? Верю! И говорю это искренне. Только вера во Всевышнего не привела меня в сумасшедший дом. Через некоторое время я предстану перед Богом и уверен, что он скажет мне спасибо за умерщвление подонков, которые мешали жить остальным людям. Скажу честно, что у меня хорошее здоровье и я прекрасно сплю. И никаких угрызений совести. Я выполняю нужную миссию и этим горжусь».

Здесь мы считаем очень важной вскользь высказанную мысль о том, что без веры в Бога он бы давно сошел с ума. Вера в высший авторитет, которому приписывается одобрение своих действий, как высшая форма легитимизации роли палача, спасает его от психического заболевания, которое у него мог бы развиваться из-за тех тяжелых переживаний, которые он неизбежно имел в связи со своей деятельностью. Поэтому агрессия палача вдвойне авторитарная: он, стреляя в голову осужденного, выполняет решение начальства и суда, а также волю Всевышнего, представление, которое он сам создал для себя. Отсюда, как он утверждает, отсутствие угрызений совести и крепкий сон. Он в значительной степени свободен от ответственности, которая проецирована на авторитеты, и может жить спокойно. И он явно сублимирует свою деятельность. Но разбор данного случая позволяет нам предложить ряд более общих проблем, к обсуждению которых мы сейчас и переходим.

§ 9. Кто берет на себя роль судьи и мстителя

Есть много людей, которые, ненавидя кого-либо, не предпринимают шагов для отмщения, оставляя это дело властям, авторитетам и Богу. Но есть и такие, кто берет дело отмщения в собственные руки. Кто они, эти мстители?

Эрих Фромм, касаясь данного вопроса, отметил: для того, чтобы отомстить, человек должен не только чувствовать несправедливость положения вещей. «По всей видимости, человек тогда берется вершить правосудие, когда он теряет веру… В своей жажде мести он больше не нуждается в авторитетах, он «высший судия», и, совершая акт мести, он сам себя чувствует и ангелом и Богом… Это его звездный час»^[134].

Но возможны и другие случаи. Мститель может считать, что является посланником Бога и, наказывая людей, выполняет его волю. Ведь так действовали многие, считавшие себя пророками. Из истории религий это хорошо известно. Получая слово Бога прямо от Всевышнего, пророк решает, что все те, кто не исповедует его веру, становятся «неверными» и достойны строжайшего наказания. Суд совершается от имени Бога, ради Аллаха, а пророк и его последователи – лишь исполнители Его воли. Это явление мы наблюдаем и в христианстве, и в других религиях: основатели мировых и иных религий, пророки, высшие должностные лица церквей, осуществляли и продолжают осуществлять правосудие от имени Бога. Инквизиция – тому убедительное свидетельство^[135]. Церковь мстила людей за свободомыслие, но – от имени Бога. Здесь инструментом мести является авторитарная агрессия.

Как понимает читатель, эту проблематику можно расширить путем привлечения и анализа обширного исторического материала. Но мы этого делать не будем из-за нежелания еще больше увеличить объем книги и вкратце отметим еще несколько задач, которые здесь возникают. Когда человек начинает считать себя Богом? В каких случаях человек совершает поступки от имени Бога? Когда человек считает себя и представителем Бога, и полубогом – получеловеком, как некоторые пророки, в том числе Христос, о природе которого богословы до сих пор ведут споры? В аспекте права на отправление правосудия и наказания, на месть и оправдание, данный, казалось бы абстрактный, вопрос до сих пор еще не рассматривался со всей серьезностью, во всяком случае в психологии. От того, как решают эти вопросы представители различных религий, как нам кажется, вытекают интересные различия религиозных идеологий и церквей.

§ 10. Нарциссизм и мстительность

Уже из повседневных наблюдений и из предыдущего изложения нетрудно заключить, что наиболее мстительными являются индивиды с явно выраженными нарциссическими чертами характера. Сразу же можно предположить, что наиболее агрессивны и мстительны те этнонации, в характере которых нарциссизм занимает одно из ведущих мест. Дело в том, что, как показали исследования политических лидеров нарциссического типа, они очень чувствительны к ущемлению их прав и интересов, они принимают фрустрации, особенно оскорбления, весьма болезненно: порог их толерантности к воздействиям фрустраторов очень низок.

Вследствие этого даже при слабых фрустрациях и стрессах они приходят в гневливое состояние и утверждают, что по отношению к ним люди поступают несправедливо. Такая, нередко весьма субъективная, убежденность в том, что являются жертвами несправедливости, оказывается для них достаточной основой для того, чтобы предпринимать насильственные действия. Они считают себя выше других и приписывают себе право ненавидеть их. У нарциссов, таким образом, мы видим особого рода положительные атрибуции себе желательных черт и прав по отношению к другим людям. У этого типа людей мстительность является чертой характера и выражается уже при малейших потерях и оскорблениях. При этом нарциссы не всегда чувствительны к достоинству и переживаниям других людей, просто игнорируют их.

Все это означает, что если мы видим перед собой крайне мстительного человека (об этом можно судить по его действиям), то можем предположить, что он должен иметь акцентуированную черту характера – нарциссизм. С этой точки зрения все еще не исследованы личность и поведение таких известных деятелей, как Гитлер, Сталин и другие, несмотря на то, что о них уже существует обширная литература. Например, Сталин был патологически мстительным человеком, но эту черту вместе с сопряженными с ней остальными его чертами до сих пор никто не исследовал. Но ведь комплекс характера, включающий нарциссизм и мстительность, оказывает установочное влияние на работу всех познавательных механизмов личности. Например, что такое злопамятство, которым так отличались упомянутые выше личности? Это избирательность работы памяти, мышления и воображения человека. Это четкое, живое воспроизведение образов бывших обидчиков и тех ситуаций, в которых они фрустрировали человека, это размышления о возможной мести, это составление мысленных планов желательных мстительных действий. Наконец, это осуществление мести, если жизнь предоставляет такую возможность. Именно этого мы видим в биографии Сталина, который последовательно уничтожал всех своих обидчиков молодых лет, хорошо знавших его прошлое. Таким образом, в теории мести и человеческой мстительности, которую мы считаем важной и уже зарождающейся перед нашими глазами разделом психологии человеческой агрессивности, исследование злопамятства как результата комплексной работы памяти, мышления и воображения, должно занимать ведущее место. Примеров злопамятных людей во всех сферах жизни и у всех народов – великое множество.

§ 11. Кровная месть

Кровная месть, то есть отмщение за убийство члена семьи, рода или племени, в прошлом была широко распространена во всем мире и во все времена. Она до сих пор бытует в различных частях земного шара – в Азии, странах Африки и Америки. «Кровная месть является священным долгом: за убийство любого представителя семьи, племени или клана должен понести кару тот клан, к которому принадлежал убийца»^[136]. Это форма наказания, однако не только непосредственного виновника, но и членов его группы. Ответная агрессия как бы переносится и распределяется на всех тех, с кем преступник (убийца) связан кровнородственными связями и имеет идентификацию: на его братьев, сыновей и других, в некоторых случаях – на всех соплеменников^[137].

Такое явление, как кровная месть, охватывает широкий круг социальных связей, внутригрупповых и межгрупповых отношений враждующих общин. Кроме того, она представлет собою часть, «элемент» этнической культуры народа. Поскольку культуры, как системные образования, различны, кровная месть тоже, как разновидность человеческой агрессивности, у разных народов имеет свои особенности. Эти различия связаны также с различиями психического склада народов, в частности – их характеров. Поэтому исследование кровной мести вообще и ее этнических различий, в частности, является одним из путей развития этнической характерологии. Ниже мы рассмотрим лишь ряд аспектов этой большой проблемы.

Кровная месть у разных народов имеет различия по числу колен, на которые она распространяется. В литературе приводится пример якутов, у которых соответствующий закон гласит: «Если пролилась кровь человека, она требует искупления». У этого народа, исходя из данной нормы обычного права, потомки убитого мстят потомкам убийцы до девятого колена^[138].

Хотя у других народов закон не требует распространения кровной мести на такую глубину будущего, все же природа этой разновидности мести такова, что она нередко делает взаимную агрессивность и убийства бесконечным процессом. В результате у разных народов были истреблены целые семейства и роды.

У арабов, согласно сведениям первоисточников и трудов историков, кровная месть была широко распространена как до VII века н. э., то есть в доисламский период, так и после принятия мусульманской религии^[139].

Традиция кровной мести существует у самых разных народов с крупными различиями этнического (национального) характера. Когда речь идет о воинственных, агрессивных народах, то существование в их среде, как внутриэтнического явления, кровной мести, представляется естественным. Однако есть сведения о том, что кровная месть имеется даже у самых миролюбивых народов. Э. Фромм пишет: «Кровная месть в порядке исключения встречается даже среди очень миролюбивых народов, например, у гренландцев, которые не знают, что такое война, но знают кровную месть и не испытывают по этому поводу каких-либо страданий»^[140].

Однако проблема состоит в том, что кровная месть в этих различных культурных средах и при крупных различиях национальных характеров, в частности, по измерению «агрессивный – миролюбивый», не может не иметь существенных различий, которые еще предстоит исследовать. Но это скорее всего уже проблема этнопсихологии.

§ 12. Жертва становится агрессором

Казалось бы, если человек был уже жертвой агрессии, он должен понимать состояние жертв и, сопереживая с ними, самим постараться не стать агрессором. Но такая логика не оправдывает себя или, во всяком случае, люди не всегда руководствуются ею. Об этом свидетельствует следующее исследование Дж. Паттерсона, одного из известных специалистов в области психологии агрессии. Мы излагаем этот материал по уже многократно упомянутой книге Л. Берковица.

Группе мальчиков, «… которые постоянно становились жертвами агрессивности других мальчишек, были даны некоторые возможности наказать своих обидчиков… Примерно в двух из каждых трех случаев контрагрессия этих мальчиков привела к успеху, избавив их от нападений тех, кто раньше к ним приставал. Дети, которые прежде покорно подчинялись, теперь отвечали агрессией на агрессию, и их поведение окупилось в том смысле, что в результате на них меньше нападали»^[141].

Но не этот результат был самым главным. Дж. Паттерсон открыл интересный эффект, который описывается Л. Берковицем следующим образом: «негативное подкрепление повышает вероятность того, что мальчики в дальнейшем сами будут атаковать других детей, даже и не будучи спровоцированы. Другими словами, чем чаще их контратаки приводили к успеху, тем чаще они сами проявляли агрессию в дальнейшем. Вместо того, чтобы оставаться миролюбивыми, зная, как неприятно быть жертвой агрессии, в результате своих вознаграждаемых агрессивных действий они становились более агрессивными… Описанный эффект служит еще одним подтверждением того, как трудно удерживать агрессию в узких рамках»^[142].

О механизмах превращения жертвы в агрессора можно сказать еще кое-что, в частности, следующее:

1) Почему притесняемые другими мальчики, до того уступчивые, охотно воспользовались возможностью наказывать своих мучителей (фрустраторов, агрессоров)? По той простой причине, что фрустрации, которым они подвергались, вызывали в них агрессивность, которую они до этого не могли изживать. У них уже существовала психологическая готовность, агрессивная установка отвечать насилием на насилие.

2) Агрессивность этих жертв была такой интенсивной, что они переносили ее не только на своих прежних мучителей, но и на других лиц; они становились агрессивными личностями. Для того, чтобы атаковать других людей, они, как мы полагаем, использовали механизмы атрибуции и переноса. Для обоснования своей агрессии они приписывали этим людям неприятные черты, что и позволило им обосновать свою агрессию.

3) Наконец, бывшие жертвы переходят в наступление в том случае, если длительные и мучительные фрустрации не превратили их в депрессивных людей с так называемой приобретенной беспомощностью, как назвал это состояние психолог Мартин Зелигман^[143].

Важна также следующая проблема: почему у этих жертв не развилась способность сопереживать с теми, кого они выбирали в качестве мишеней для своей агрессии, ведь они знали, как это мучительно?! Почему на основе такого знания у них развивалась не эмпатия, а жестокость? Вопрос этот требует дополнительных исследований, как, впрочем, и предыдущие.

Ясно одно: жертва агрессии без особого труда превращается в агрессора, палача и мучителя, если только его агрессия подкрепляется, негативно или позитивно. Мы считаем, что эти утверждения нетрудно доказать историческими фактами.

Мы уже видели, и экспериментальные исследования убедили нас в этом, что жертва превращается в агрессора, если ей предоставляется возможность отомстить своему мучителю, получая при этом два типа подкрепления своего насильственного поведения: негативное и позитивное вознаграждение.

В связи с этим возникает ряд проблем, представляющих интерес не только для психологии агрессии, но и для характерологии – индивидуальной и этнической. Вот некоторые из них:

1) В процессе подкрепления агрессивного поведения бывшей жертвы происходит формирование такого комплекса характера, как наглость.

Процесс этот – обнагление – представляет большой интерес.

2) Наряду с образованием общей агрессивности как «черты» характера (это, как мы видели, скорее комплекс, обобщенная установка), имеет место формирование у личности ряда других черт, структурирующихся вокруг этой ведущей черты – агрессивной наглости, дерзкого бесстыдства.

3) Мы считаем очень важной и интересной следующую проблему: наглость может развиваться как у агрессора, который не был жертвой, так и у бывшей жертвы, ставшей теперь агрессором. Вопрос заключается в следующем: какова разница между наглостью бывшей жертвы и наглостью агрессора, который еще не стал жертвой? Можно предположить, что различие должно существовать, поскольку эти люди пользуются различными видами агрессии: а) процесс обнагления бывшей жертвы начинается на основе мести (мстительной агрессии), имея в своей основе мотив самозащиты реванша. Такая агрессия вначале направляется только против своего мучителя и лишь затем переносится на такие объекты, которые не имеют отношения к его фрустрациям и унижениям; б) процесс обнагления первичного агрессора происходит в результате применения обычной агрессии человека, стремящегося к доминированию. Она, конечно, может быть как эмоционально враждебной, так и инструментальной, но мы считаем, что в поведении этих агрессоров преобладает инструментальная агрессия. В то же время мстительная агрессия бывшей жертвы является преимущественно враждебной. Она легко может стать разрушительной, подавляющей способность человека предвосхищать последствия своих действий.

Итак, основой различия агрессивного поведения бывшей жертвы и обычного агрессора является то, что у первого преобладает враждебная агрессия, а у второго – обычная проактивная и, главным образом, инструментальная. Поэтому те черты характера, которые у них формируются в результате длительного применения этих двух агрессивных стратегий, а именно – наглость и бесстыдство – по своей психологической структуре должны иметь различия. Одно такое различие мы можем отметить уже сейчас: наличие у бывшей жертвы комплекса неполноценности, тогда как у агрессора, не игравшего роль жертвы, может преобладать комплекс сверхценности своей личности, самомнение. Одно дело, когда агрессивность сочетается с комплексом неполноценности и другое, когда она сочетается с комплексом сверхценности. Как поведение, так и характерологические последствия этих двух случаев будут различными. Наглость бывшего раба и наглость господина по своей психологической структуре совпадают неполностью. И это надо еще исследовать.

Предложенная выше концепция о различных путях обнагления жертвы и агрессора может иметь плодотворное применение в области этнопсихологии, в частности – в этнической характерологии.

Чтобы начинать это дело, можно применить концепцию к анализу армяно-турецких отношений. Агрессивность и наглость турок стали особенно иррациональными и разрушительными, когда они сменили свою инструментальную агрессию на враждебно-мстительную. Это произошло в основном во второй половине 19-го века, в годы правления султана Хамида. Эта агрессивность перешла младотуркам, затем Кемалю Ататюрку, и сохраняется до сих пор. Этноцид армян – следствие иррациональной агрессивности и наглости турецкой нации и ее лидеров. Причем мстительность, возникшая у турок в связи с развалом Османской империи, была направлена против армян, греков и других народов, угнетенных в составе Османской Турции.

Анализ характера турок будет неадекватным, если не учесть специальные пути возникновения у них характерологических комплексов наглости и бесстыдства в процессе взаимодействия с другими народами. Эти черты выражаются, в частности, в отрицании своих преступлений и в систематических попытках дискредитации своих жертв.

§ 13. Формирование садизма

Вознаграждение – как негативное, так и, особенно, позитивное – один из механизмов формирования не только наглости и цинизма, но и садизма.

Соглашаясь с Л. Берковицем, мы уже отметили, что опыт страдания не обеспечивает с необходимостью сопереживание со своими жертвами и развитие эмпатии как личностного комплекса. Бывшая жертва, став агрессором, может быть таким же жестоким к прежнему своему мучителю. Но это еще не все: он бывает таким же жестоким и к другим людям, не имеющим никакого отношения к его лишениям и страданиям.

Но ясно одно (и это показано экспериментально): причинив вред и страдания своей жертве, бывшему своему фрустратору, человек переживает чувство удовольствия. При этом: «Чем сильнее было якобы причиненное испытуемыми своему мучителю страдание, тем большую радость они испытывали. Вероятно, им нравилось причинить вред человеку, который их фрустрировал»^[144].

Такое наблюдение важно потому, что демонстрирует нам, каким образом у личности может формироваться садизм. Причем, как и в случае формирования наглости как комплекса характера, здесь мы предлагаем различать садизм жертвы от «первичного» садизма агрессора. У них этот комплекс характера формируется с участием не совсем одинаковых механизмов. Поэтому мы предлагаем различать мстительный садизм от инструментального садизма. Каждый из них связан с различными фрустрациями и с разными аспектами личности.

Возможно, что следует различать также садизм нарцисса или нарциссический садизм. Этот вопрос также требует исследования, поскольку садизм жертвы и садизм нарцисса не могут быть полностью идентичными.

§ 14. От мстительной агрессии к иррациональной

Мстительная агрессия, конечно, может стать иррационально интенсивной, то есть не соответствующей силе фрустрации или стресса. Но в целом ее мотивация ясна: человек фрустрирован и отвечает на агрессию насилием.

Однако когда человек уже отомстил, но сохранившаяся в нем остаточная агрессивность переносится на невинные объекты, тогда мотивацию такой агрессии можно считать иррациональной. Более того: происходит преобразование мстительной агрессии в иррациональную, что, конечно, имеет место с помощью каких-то внутрипсихических механизмов, которые еще предстоит открыть.

Можно предложить следующую гипотезу: преобразование мстительной агрессии в иррациональную происходит в результате следующих процессов: а) восприятия новых объектов; б) атрибуции этим объектам таких черт и навыков, которые обосновывают перенос на них агрессии; в) осуществления агрессивных, насильственных действий.

Мы предполагаем также, что поскольку такая агрессия не имеет реальных оснований, человек, допустивший иррациональную агрессию, должен ощутить в себе потребность в психологической самозащите, в рационализации и обосновании своего поведения. Целесообразно выяснить, какие формы принимает такая самозащита, какую «логику» использует агрессор для самозащиты.

Таким образом, мстительная агрессия (отмщение) вряд ли приводит к катарсису: она, наоборот, закрепляет в личности агрессивность, сохраняет сильную агрессивную установку и приводит к возникновению еще более иррациональных форм насилия.

Эту концепцию можно проиллюстрировать с помощью исторических фактов, хотя экспериментальные исследования также необходимы.

Предполагаем, что возникшая таким путем агрессия является главным образом не инструментальной, а враждебной. Когда она приносит успех, общая агрессивность личности может еще больше интенсифицироваться. Это один из путей формирования садистов.

§ 15. Жертва и ее агрессия (новые идеи для психологической виктимологии)

В психологической виктимологии, которую следует создать в ближайшие годы, подлежит рассмотрению, кроме уже затронутых выше, еще и следующие вопросы: в каких условиях человек или группа становятся жертвами, получают, так сказать, подобный «статус»? Какие бывают типы жертв? Чем различаются друг от друга жертвы женского и мужского пола? Каковы типичные агрессивные ответы жертв на действия агрессоров? и т. п. Ниже мы вкратце рассмотрим некоторые из них и постараемся показать, какими путями следует идти для развития этой очень важной науки – раздела психологии человеческой агрессивности.

Жертва – это индивид или социальная группа, подвергшаяся агрессии и понесшая какие-то потери вплоть до получения физических увечий и лишения жизни. Здесь мы пока будем говорить, во-первых, о тех жертвах, которые остаются дееспособными и, во-вторых, о жертвах – индивидах. Правда, в некоторых случаях мы покажем, каким образом высказываемые здесь идеи касаются также социальных и этнических групп.

Создание типологии жертв агрессии, особенно объектов насильственных преступлений – очень важная задача. Во-первых, таких людей можно классифицировать в зависимости от того, жертвами каких преступлений они стали. Другой критерий – пол жертвы. Вполне очевидно, что мужчины и женщины становятся жертвами по разным причинам. Для этого достаточно ознакомиться с судебными делами. Кстати, преступницы также по целому ряду критериев – по числу, по типам преступлений, которые они совершают и т. п., отличаются от преступников-мужчин. Для того, чтобы воочию убедиться в этом, достаточно беглого взгляда на обитательниц женских исправительно-трудовых колоний.

Можно классифицировать жертв также по уровню их агрессивности. Но прежде всего посмотрим, какое влияние оказывает на этих людей то обстоятельство, что они подвергались агрессии, видели насилие, как говорится, «крупным планом».

Исследования психологов показали^[145], что самое заметное влияние насилия, совершенного по отношению к ним – это усиление общей агрессивности жертв. Увеличивается вероятность того, что эти люди сами в будущем совершат насильственные действия. Данное явление исследовано внутри семьи и обнаружено, что агрессивность передается от поколения к поколению. У драчливых родителей чаще бывают драчливые дети, чем у миролюбимых родителей. Те индивиды, которые в семье своих родителей подвергались агрессии, после образования собственных семей становились агрессивными супругами и родителями. Причем дети учатся у родителей, «как бить, чем бить, и каким должно быть столкновение»^[146].

Дети, которых в семье часто ругают и различными способами превращают в жерт агрессии, более агрессивны к сверстникам и даже к воспитателям в детских садах и школах. О том, с помощью каких психологических механизмов наследуется агрессивность, мы покажем позже и предложим соответствующую концепцию. Здесь же отметим еще вот что: люди, которые в годы детства и отрочества часто становились жертвами агрессии, по-видимому, не просто сами подвергали агрессии других. Они приходили к выводу о том, что агрессия является эффективным средством управления и регулирования поведением людей вообще. Это мы назовем общей варварской установкой. Люди с такой установкой оправдывают жестокость как по отношению к своим детям, так и к людям вообще. Они постепенно приобретают агрессивные и антисоциальные черты характера. Жертвы явно мстили, но не всегда тем, кто подвергал их агрессии или каким-либо иным способом фрустрировал их.

Когда жертва агрессии сама отвечает на действия агрессора насильственными действиями, то вполне очевидно, что его реакции носят защитный характер. Самозащитная агрессия – естественное и во многих случаях адекватное действие. Но в тот момент, когда жертва, став теперь агрессором, дает неравноценный, неадекватно интенсивный ответ, он становится уже наступающим, активным агрессором. Но не этот случай, о котором уже сказано у нас немало, сейчас нас занимает.

Нас интересуют те случаи, когда бывшая жертва подвергает агрессии других людей, тех, кто никогда не причинил ей вреда, во всяком случае такого урона, какой оправдывал бы ответное насилие. Мы предлагаем для объяснения подобных случаев нижеследующую гипотезу в виде нескольких утверждений: 1) в психике и поведении этих людей имеет место преобразование защитной агрессии в наступательную; 2) в основе таких агрессивных действий лежат механизмы атрибуции и переноса, которые нам уже известны: а) жертва, ставшая агрессивнее, чем прежде, приписывает другим людям агрессивные намерения и такие же неприятные черты, какими, по ее мнению, наделены ее истинные агрессоры (фрустраторы); б) осуществляя подобные атрибутивные процессы, она выбирает их в качестве объектов агрессии. Это процесс субституции, то есть замены объекта агрессии; в) совершает словесные, символические и физические агрессивные действия по отношению к новому объекту. Описанным выше этапам могут последовать другие. Совершая насилие по отношению к новым, по-существу невинным, объектам, которое иногда применяется очень быстро и импульсивно, часть таких жертв-агрессоров может переживать внутренний конфликт или когнитивный диссонанс, а отсюда – мотивацию самооправдания. Обычно последующие рационализации оправдывают уже выполненные действия: жертве приписываются новые злые мотивы и неприятные личностные черты, в результате чего агрессия может, интенсифицируясь, стать все более иррациональной и деструктивной.

Параллельно, как мы полагаем, действует еще один механизм: агрессия обобщается, агрессивность личности приобретает характер обобщенной социальной установки и даже агрессивной стратегии решения конфликтов и других жизненно важных задач. Поэтому заменяющие объекты отмщения могут выбираться из широкого диапазона. Исследование же так называемых «серийных убийц» показывает, что жертвы бывших жертв, теперь уже выступающих в роли агрессоров, иногда принадлежат к определенным категориям. Например, это иногда лишь подростки, в других случаях – белокурые девушки. В качестве жертв могут выбираться представители различных этнических меньшинств.

Итак, мы видим, что между этапом защитного ответа на фрустрацию или на другие неприятные раздражители и нападением жертвы на другие объекты, лежат достаточно сложные опосредующие когнитивно-эмоциональные процессы, в которых участвуют механизмы проекции, атрибуции, сублимации, переноса агрессии и другой психологический инструментарий личности. Именно они и превращают жертву в агрессора. Конечно, в сложном социальном поведении человека элементы защитной и наступательной (иными терминами – проактивной и реактивной) агрессии могут сочетаться.

Исходя из того, что выше было сказано, можно лучше понять основы выделения еще двух категорий жертв: активных и пассивных.

Исследования показали, что не все, а лишь некоторые из жертв агрессии сами становились агрессорами. Это так называемые активные жертвы, те индивиды, которые, подвергаясь агрессии, успешно защищались с помощью активных агрессивных действий. Иначе говоря, их ответная агрессия вознаграждалась успехом и была адаптивной. Они, эти успешные агрессоры, приобрели склонность нападать на других. Причем в определенных взаимоотношениях они могут продолжать играть роль жертв, а в других – быть агрессорами.

Пассивными же называют тех жертв агрессии, которые имеют низкий уровень агрессивности^[147]. Они тревожны, не уверены в себе и не защищаются от тех, кто на них нападает.

Описывая эти два типа, Р. Бэрон и Д. Ричардсон пишут: «Итак, лишь некоторые жертвы копируют агрессивное поведение сверстников. Задача исследователей в данной области – раскрыть механизм, объясняющий различие между пассивными и провоцирующими жертвами»^[148]. Нам представляется, что выдвинутая выше гипотеза о механизмах преобразования защитной агрессии в наступательную (провоцирующую, проактивную) в основном разрешает эту проблему. Мы утверждаем, что у активных жертв описанные выше процессы преобразования, осуществляющиеся с помощью механизмов атрибуции, перемещения, сублимации и других, происходят полностью и до конца, тогда как те из жертв, у которых они не происходят или протекают не до конца, превращаются в пассивных жертв, не умеющих защищать себя. Более того, расширяя нашу гипотезу мы можем утверждать, что такие люди, во всяком случае часть из них, в качестве нового объекта агрессии выбирают самих себя и этим путем становятся депрессивными и беспомощными.

В ходе преобразования защитной агрессии в наступательную имеют место еще два процесса: меняется мотивация агрессии и человек, направляя свою агрессию на других людей, превращает в конкретные свои поступки то, что наблюдал. Это обучение агрессивному поведению путем наблюдения, это подражание социальным моделям. Фактически то, что было в восприятии, превращается в социальный поступок. Что касается преобразования мотивации, то вполне понятно, что мотив самозащиты и мотив наступления не могут полностью совпадать. Во втором случае мы должны уже говорить или о косвенной (опосредованной) самозащите, или же о компенсации. Эта линия исследований также требует дальнейшего развертывания.

Имея в виду сложность всех тех процессов, которые происходят в психике как активных, так и пассивных жертв, и вероятность того, что эти процессы не проходят все те этапы, которые потенциально перед ними открыты, мы можем предположить, что у этих двух типов должны быть подтипы. Если они существуют (что можно выяснить только с помощью новых эмпирических исследований), они могут отличаться друг от друга и по типу атрибуций, и по тому, каких жертв они выбирают для разрядки своей агрессивности, и с помощью каких аргументов оправдывают свои насильственные действия после их совершения, становятся ли после этого более жестокими и т. п.

Каким образом и какие формы поведения жертвы подкрепляют действия агрессора, вознаграждая его? Для ответа на данный вопрос следует иметь в виду цели агрессора. Если целью агрессора является причинение жертве боли и страданий, то именно признаки ее страданий и становятся вознаграждением для агрессора. Если агрессор желает поражения жертвы, то его агрессия будет вознаграждена при достижении именно таких результатов. Все названные случаи – различные виды позитивного подкрепления действий агрессора, то есть такого подкрепления, когда желаемое явление или результат действительно появляется.

Итак, жертвы своими действиями и экспрессией могут вознаградить агрессора и подкрепить его поведение. Исходя из этих признаков агрессор поймет, что его действия были успешными. Поэтому люди, становясь жертвами агрессии, не должны таким путем подкреплять действия агрессора кроме тех случаев, когда есть уверенность, что признаки или сигналы поражения и страдания являются ингибиторами агрессии (как это имеет место у животных). Но обычно признаки страдания жертвы являются стимуляторами новых насильственных действий агрессора, как это показано в ряде исследований. Страдания жертвы не являются ингибиторами агрессии, когда агрессор мстит своему мучителю, то есть тогда, когда тот, кто был агрессором (фрустратором), теперь уже стал жертвой. Месть является враждебной агрессией и нередко очень жестокой.

Отсюда вытекает вопрос: не являются ли ингибиторы двух главных видов агрессии – враждебной и инструментальной – различными? Иначе говоря, те факторы – внешние и внутренние – которые подавляют инструментальную агрессию, не могут быть эффективными ингибиторами в случае враждебной агрессии. Здесь нетрудно почувствовать наличие очень серьезной проблемы, которая заслуживает должного внимания. Почему? Причина заключается в том, что, желая предотвратить или подавить враждебную агрессию способами, эффективными для торможения инструментальной агрессии, мы, возможно, ничего не добьемся или добьемся обратного результата. Раскрытие специфических для каждого вида агрессии эффективных ингибиторов – важная задача психологии человеческой агрессивности.

§ 16. «Дедовщина» в армии: применение теории к реальному явлению

Чтобы убедиться в справедливости предложенной выше теории, целесообразно демонстрировать ее объяснительные возможности путем применения к одному очень вредному, но распространенному социальному явлению. В качестве такового мы рассмотрим болезненное для общества явление – «дедовщина» в армии. Иррациональный характер этого явления виден уже из того, что молодые люди считают, будто за год-полтора службы в армии стали настолько опытными, что могут с пренебрежением относиться к новобранцам, которых в русской армии традиционно называют «салаками». Даже принимая во внимание реальность того, что в годы молодости (18–23 года или чуть более) социально-психологическое созревание действительно происходит довольно быстрыми темпами, такая уверенность в своей «опытности» и «мудрости» ничем не оправдана. Просто за год – полтора молодые люди в основном усваивают свою новую социальную роль, тогда как новичкам это только предстоит делать.

Но почему же тогда «опытные» солдаты так агрессивно относятся к новичкам, превращая их в жертв насилия? Наша гипотеза, как мы надеемся, позволяет показать основные причины и механизмы этого явления: 1) сами эти «дедушки» свсем недавно были «салаками» и жертвами предыдущих «дедушек»; 2) в ответ на такую несправедливость и эксплуатацию они становились злыми и переносили свою агрессию на новичков, которые в первых порах действительно в значительной степени беззащитны перед уже знающими свою роль и армейскую жизнь солдатами; 3) прежние жертвы насилия теперь уже становились агрессивными тиранами (может быть, даже продолжая оставаться жертвами старших, а также офицеров и старшин) еще и потому, что свое бывшее беспомощное состояние приписывают новобранцам. Следовательно, здесь действует мощный механизм проективной атрибуции, работа которой происходит преимущественно подсознательно); 4) только те из «дедов» становятся активными агрессорами и активными жертвами, кто в качестве объектов своей агрессии выбирает других, и вообще те, у кого отмеченные выше процессы преобразования своей защитной агрессии в наступательную происходит полностью и до конца. Именно поэтому есть более или менее агрессивные армейские «дедушки», более или менее жестокие и последовательные. Есть среди них и пассивные, и люди с развитой эмпатией, и зрелые, не признающие особого значения большей или меньшей армейской опытности.

Армия, конечно, очень удобная среда для формирования агрессоров. Подвергаясь агрессии и оскорблениям со стороны офицеров, солдаты зачастую спонтанно подвергают замещающей агрессии друг друга. Отсюда – многочисленные драки между ними, иногда – очень жестокие.

Но важно и то, какими личностями эти молодые люди являются в «момент» призыва в армию. Имея очень различный жизненный опыт, они обладают большими индивидуальными различиями, в том числе по уровню агрессивности. Среди людей призывного возраста уже есть немало потенциальных или реальных, состоявшихся преступников, готовых насильников. Они, подвергаясь насилию, очень быстро становятся агрессорами для тех, кого считают слабее себя и менее опытными. Накопленная в них агрессия ищет жертв. Идет цепная реакция виктимизации: одно поколение солдат передает эстафету другому и, таким путем, «дедовщина» и «закон» виктимизации превращаются в традицию. От таких вредных традиций очень трудно избавиться, они идут из глубин истории и все время воспроизводятся, поскольку, во-первых, ситуация благоприятствует этому и, во-вторых, они адаптивны для тех, кто их практикует. К этим факторам добавляется то, что у малокультурных людей есть свойство гордиться своими незначительными успехами и презирать тех, кто их еще не имеет. Это примитивная форма самоутверждения.

И здесь, на примере «дедовщины», мы видим, что в специфических условиях армейской службы формируются активные и пассивные жертвы-агрессоры, которые выбирают различные стратегии адаптации и самоутверждения.

Как видно из вышесказанного, создание психологической виктимологии вполне возможно и в определенной мере осуществлено нами. Более того, развитие этого раздела психологии совершенно необходимо для решения многих практических вопросов различных областей человеческой деятельности, ролевого взаимодействия, власти и подчинения. Эта наука может приносить людям большую пользу. Ниже мы рассмотрим еще несколько вопросов данной области науки, и в первую очередь, вопрос о цепной реакции виктимизации.

§ 17. Цепной процесс виктимизации

Виктимизация (от латинского слова victim – жертва) – процесс превращения одним индивидом другого в свою жертву. Когда под влиянием действий агрессора А жертва агрессии Б переносит свою агрессию на третьего индивида – С, то С также превращается в жертву. Он, этот С, в свою очередь, может перенести свою агрессию на объект Д и т. д. Практически данная цепь и может не иметь конца, переходя даже от одного поколения людей данного общества к другому.

Каждая замена (субституция) объекта агрессии является началом виктимизации нового человека или группы (семьи, рода, этноса). Именно это и мы называем цепным процессом виктимизации и усматриваем его наличие и роль не только в межличностных, но и в межгрупповых и межэтнических отношениях.

Здесь важноисследовать различные аспекты этого процесса, из которых самыми важными на настоящем этапе развития психологической виктимологии представляются следующие: 1) механизмы выбора новой жертвы: кто и как выбирается в первую очередь; какими качествами и маркерами должны обладать новые жертвы; 2) какая существует зависимость между выбором жертвы и личностным типом выбирающего, то есть агрессора; 3) используются ли механизмы проекции, атрибуции и другие для подготовки выбора того или иного человека в качестве жертвы. Известно, что чаще выбираются те, кто больше похож внешне на агрессора (на объект ненависти и презрения); 4) в какой степени мера первоначальной фрустрированности личности влияет на ее виктимизационную активность, то есть превращения других людей в своих жертв? Этот же вопрос можно задать и относительно этнической виктимизации, которая должна стать одной из центральных проблем психологии межэтнических отношений, особенно в свете кровавых межэтнических конфликтов и актов этноцида, какими полна жизнь трагического ХХ века.

Эти проблемы можно развернуто исследовать, если опираться на ряд теорий современной психологии: на теорию фрустрации и психологической самозащиты, теорию атрибуции и когнитивного диссонанса, конфликтологию и другие.

§ 18. Установки жертвы по отношению к агрессору

Самой естественной и достаточно часто встречающейся позицией жертвы агрессии по отношению к агрессору является агрессивная же установка. Она вызывает ответные насильственные действия или хотя бы готовность совершить такие действия. Это месть, которая нам уже знакома из предыдущих страниц. Но агрессивная ответная установка – не единственная возможная позиция жертвы. Встречаются и другие. Ознакомимся с еще двумя из них, тоже достаточно широко распространенных как в межличностных, так и в межгрупповых отношениях. Речь идет о так называемой нейтральной позиции и о самообвинении жертвы.

Случается, что жертва, вследствие своей трусости и корыстных интересов, занимает по отношению к агрессору нейтральную позицию. Логика подобной позиции такова: «Что было, то было, будем жить мирно». Искусственность такого положения заключается в том, что жертва по недоразумению предполагает, что именно ей дано решить этот вопрос. Если агрессор даже не выразил сожаления по поводу того, что случилось, не говоря уже о раскаянии, такая «великодушная» позиция жертвы по отношению к своему палачу, пока более сильному, вызывает по крайней мере чувство жалости. О каком явлении здесь идет речь, хорошо иллюстрируется нижеописываемым случаем. Статья, о которой пойдет речь, написана журналистом Г. Мкртчяном по поводу одного сообщения Арменпресс о переносе останков Энвер-паши из Таджикистана в Турцию. Энвер был военным министром в правительстве младотурок и одним из организаторов геноцида армянского народа в Турции. Это был преступник международного масштаба, которого даже Стамбульский суд заочно приговорил к смертной казни. В 1922 году в Средней Азии он был убит офицером Красной Армии, армянином Акопом Мелкумовым. Но вот об этом палаче армянское агентство «Арменпресс» сообщает не просто в нейтральных тонах, но и таким образом, как будто речь идет об идейном борце против коммунизма. Вот это сообщение: «Уже было сообщено, что прах Энвера-паши 4 августа будет перевезен в Стамбул и перезахоронен рядом с Талаатом в мавзолее, построенном в Хьюриет Тепе. Как известно, руководитель младотурок, бежавший из Турции в Таджикистан, воевал против советских войск и погиб в бою 4 августа 1922 года. Могила находится в Таджикистане. Турция организовывает перевозку праха в честь годовщины его смерти»^[149]. Вот как сообщается о палаче и одном из идеологов пантюркизма.

Такую нейтральную позицию у представителей названного информационного агентства нельзя считать неожиданной, поскольку и тогдашнее руководство Армении, дабы понравиться туркам и их друзьям, допустила ряд крупных политических ошибок. Тогдашний премьер-министр, случайный человек на этом посту, как-то заявил даже, что армяне сами виноваты в том, что в Турции их истребляли. И в целом армянское руководство тех лет проводило незрелую политику, достойную раболепствующей жертве. Отсюда и правомерный вывод журналиста Гагика Мкртчяна: «Ведь если премьер страны искренне считает, что просто так не уничтожают целый народ, если сотрудники Министерства информации на страницах официоза открыто заявляют о виновности армян в геноциде (собственного народа. – А. Н.), то почему бы Арменпресс не попытаться сделать из уголовника Энвера идейного борца против коммунизма?» (Там же). При таком раболепстве, конечно же, начинают употреблять различные способы самооправдания, самосублимации, выдавать себя в роли тонких дипломатов, играющих роль в международных делах.

Но есть еще более парадоксальная позиция, чем нейтральное отношение к агрессору. Это позиция жертвы, которая обвиняет самого себя, а не агрессора. Данная тенденция, пусть не всегда выпукло, уже отмечается и в предыдущей позиции, что говорит о тонкости границ между этими двумя установками и легкости незаметного перехода от нейтрального отношения к раболепству более глубокого уровня. Когда мы говорили о высказывании бывшего премьер-министра Армении Гранта Багратяна, то оно соответствует именно категории самообвинения жертвы: в качестве нейтральной мы оценили позицию «Арменпресс». «И мы тоже виноваты, и даже больше, чем турки» – вот логика этой установки раболепия. Это позиция раба, который, естественно, пытается скрыть свою трусливую сущность под личиной «тонкого дипломата» и с помощью оправдывающих себя аргументов.

Когда жертва занимает достойную, гордую позицию по отношению к агрессору, он может сожалеть только об одном: что он сам или его предки не сумели во время организовать самозащиту и отпор, не успели еще как следует наказать врага. Но такая здоровая самокритика – лишь исходный момент для организации будущих адекватных действий, то есть наказания агрессора.

Психологические аспекты рассматриваемой позиции жертвы по отношению к агрессору можно более углубленно исследовать при условии использования социальной психологии самооправдания^[150]. Но рассмотрение этой задачи выходит за рамки проблем настоящей книги.

§ 19. Гордость жертвы и гордость агрессора

Явление «гордость жертвы» представляет большой интерес для психологии человеческой агрессивности и психологии личности, проблем власти и подчинения. Оно известно, по-видимому, с давних пор, но нам неизвестны специальные психологические его исследования. Таковых, по-видимому, нет.

«Чувство, похожее на гордость жертвы», переживает героиня романа Л. Н. Толстого «Война и мир» княжна Марья, «любящим мучителем» которой был ее отец, старый князь Болконский. Он, как утверждает писатель, любил свою дочь, но одновременно сознательно унижал и оскорблял ее^[151].

Но что такое гордость жертвы, из чего она состоит и к каким поведенческим последствиям приводит?

Гордость – это осознание и переживание собственного достоинства; это чувство превосходства над другими. Национальная гордость – чувство и осознание превосходства своей нации, осознание ее успехов и высоких качеств.

Есть люди, которые гордятся тем, что являются жертвами. Как это возможно? Можно ли считать превосходством над другими людьми то, что являешься жертвой какого-либо агрессора? В последние годы, как только армяне поднимают вопрос о признании этноцида подавляющей части своего народа в Турции и о потере большей части своей родины, многие евреи, даже на уровне руководителей Израиля и дипломатов этой страны, выступают с заявлениями о том, что их холокост не сравним ни с чем, что, мол, у армян были только погромы, а геноцид – только достижение еврейского народа! Объективный читатель заметит здесь и комические моменты, но не будем углубляться в трагикомическую сторону такого поведения. Это гордость жертвы, которая заметна не только у определенной части евреев: есть таковые и среди армян и других народов, переживших трагедии огромных масштабов.

Гордость жертвы – парадоксальный психический комплекс, из глубин подсознания толкающий людей к парадоксальным же, странным по своей логике и эмоциональной тональности речам и поступкам. Насколько нам известно, евреи, аргументируя свое представление о собственной избранности даже в этом отношении (в качестве жертв), в числе других ссылаются на тот факт, что уже долгие века являются жертвами преследований и погромов, а в ХХ веке наконец стали жертвами величайшей в истории этноцида – холокоста.

Это явление, конечно, требует психологического объяснения, поскольку оно, безусловно, имеет свою особую психо-логику. Чтобы продвинуть дело с той точки застоя, на которой оно находится, мы предлагаем следующую гипотезу: человек переживает гордость жертвы тогда, когда быть жертвой благороднее, чем не быть ею; когда для того, чтобы вынести насилие и оскорбления, человеку следует иметь высокие моральные качества.

Гордость жертвы люди переживают тогда, например, когда вынуждены совершить выбор между положением жертвы и предательством. Выбирая статус жертвы, человек может переживать чувство гордости и презирать тех, кто выбрал роль предателя. Данное явление, как мы предполагаем, нередко имеет место в концентрационных лагерях.

Другой ситуацией, в которой человек оказывается перед необходимостью выбора – это та, когда Родина находится в бедственном положении, и перед ним выбор: остаться в ней и стать жертвой, как и многие другие, или же уехать в другую страну, удобно устроиться и спокойно ждать лучших времен. Выбирая в пользу первого варианта, он в какой-то мере становится жертвой и переживает особую гордость.

Еще одну ситуацию мы бы хотели проиллюстрировать с помощью свежего примера из недавней истории Армении. В 1993 году министр обороны Вазген Саркисян, выступая по телевидению, заявил, что Армения и Арцах находятся в критической ситуации и ему нужны 500 добровольцев-смертников для спасения положения. За несколько дней отряд был создан и действительно играл заметную роль в победе против азербайджанских захватчиков. Многие из этих героев, жертв-добровольцев, пали на полях сражений. И они, и те из их боевых друзей, которые остались жить, гордились и продолжают гордиться своим выбором. Это тоже гордость жертвы, хотя она – чувство высочайшего уровня, возвышенное чувство. Такая гордость соединена с победой и патриотизмом и является качественно новым явление. В этом случае роль жертвы избран добровольно и исходя из возвышенных мотивов.

Наиболее распространенным случаем гордости жертвы (или гордой жертвы – как типа личности) является следующий: люди, в течение всей своей жизни преодолевшие многие трудности, ощущают свое превосходство над теми, кто жил легкой и приятной жизнью.

Наконец, мы выделяем еще одну, особую разновидность этого типа людей, называя ее атрибутивной гордой жертвой. Есть немало случаев, когда люди прикидываются жертвами, одевают маску жертвы, поскольку исполнение подобной роли обещает им какую-то пользу. В политике, в том числе международной, такая позиция действительно может приносить диведенты.

Это хорошо поняли в Азербайджане, деятели которой тщаться доказать, будто азербайджанцы в конце ХХ века пережили геноцид от рук армян. А в Интернете даже помещен сайт от имени покойного президента этой страны Гейдара Алиева, где в трагических тонах описывается, каким образом в конце 20-го века азербайджанский народ подвергся геноциду! Соперничество подвергшихся «геноциду» народов в разгаре. Такая ложь стала возможной только в условиях безразличия мирового сообщества в отношении подлинных жертв этноцида и прав их наследников.

Если есть гордость жертвы, то нет сомнения, что должна существовать гордость агрессора, причем гордых агрессоров, по-видимому, значительно больше, чем гордых жертв. И представители этих двух типов людей могут встречаться лицом к лицу. Агрессор, пользуясь своей властью и силой, пытается унизить жертву, но жертва гордо переносит эти удары и ведет себя достойно.

Есть существенное различие между гордостью этих двух групп людей. Каждый из них гордится разными своим качествами, достоинствами и достижениями: один – своей силой и превосходством в технике, другой – своей выносливостью и моральными качествами. Иначе говоря, предметы гордости у них разные, различны их ценности. Причем то, что является ценностью для агрессора, может вовсе не быть ценностью для гордой жертвы. Разные люди гордятся разными своими качествами и приобретенными ценностями. Есть ценности, которые человек наследует, но он может гордиться и такими ценностями.

Если конкретизировать обсуждение на предмете власти и соответствующего высокого статуса, то люди, как мы считаем, переживают бóльшую гордость за ту власть, которую они приобрели благодаря своим личным усилиям. Другие люди тоже таких личностей оценивают выше, чем тех, кто свои привилегии получили путем наследования. С этим связан «феномен Наполеона»: впечатляют его политические и полководческие успехи, а не высокие моральные качества, каковых у него, кстати, было немного.

В конце этого краткого обсуждения сформулируем еще одну проблему для размышления: случайно ли, что есть люди, которые ставят себя в опасные ситуации? Какие подсознательные силы толкают их на это? Почему есть личности и даже целые социальные и этнические группы, которые сознательно идут на верную смерть? Не для того ли, чтобы переживать гордость жертвы?

Глава 5. Власть, лидерство, агрессия

§ 1. Власть, соперничество, агрессия

Двумя основными социальными процессами, происходящими в группах и между группами – это соперничество и сотрудничество. В каждый отрезок времени один из них перобладает над другим. О них немало написано социологами и социальными психологами. Здесь мы вкратце представим некоторые результаты исследования этих процессов, в первую очередь опираясь на труды Мортона Дойча, автора, многие годы посвятившего исследованию названных социальных процессов^[152].

Основные идеи, которые были выдвинуты и проверены им эмпирическим путем, следующие: когда человек становится свидетелем деятельности соперничающей группы, у него усиливается латентная враждебность к другим и активизируется, как выражается М. Дойч, поведение «самопоиска». Это является результатом прежних неудач, которые его постигли в деле принятия групповых целей в ситуациях сотрудничества, но может быть также следствием прежнего опыта участия в жизни групп, в которых преобладало соперничество. Поэтому М. Дойч предположил, что стремление к соперничеству может быть также следствием неспособности учиться способам сотрудничества, а не только сверхсильного акцента на соперничество.

Если сотрудничество является важным элементом просоциального поведения, соперничество является таким же важным элементом асоциального поведения. Цели, за которые соперничают, носят более материальный характер и поэтому не могут служить усилению сплоченности групп. Никакое групповое усилие не может кристаллизоваться вокруг совокупности таких целей. Если, вдобавок, и средства, используемые для достижения таких целей, являются индивидуалистическими (то есть не ориентированы на группу), тогда с неизбежностью возникает соперничество. Оно усиливается, когда социальные мотивы участия в группе для различных ее членов различны. К такому же результату приводит негомогенность (неодинаковость, несхожество) действий, предназначенных для взаимного облегчения достижения целей. Негативно катектированные действия, то есть такие, к которым направлена отрицательная психическая энергия и отрицательные эмоции, вызывают негативные ответы и приводят к явному соперничеству ради ограниченного числа материальных целей. Члены такой группы значительно больше времени уделяют самим себе, чем другим, мало помогают друг другу и получают соответствующий ответ.

Ограничение возможностей других представляется соперничающей личности более важным, чем самоограничение. Когда другие, вместо того, чтобы идти против таких людей, умеренно ограничивают себя, возникает умеренно враждебная ситуация. Обструкционизм приводит к тому, что достижение даже рутинных целей для всех становится намного более трудным делом и возникают фрустрирующие ситуации.

Люди соперничают за высокий социальный статус, за власть и деньги, за женщин (а женщины – за мужчин) и ради некоторых других фундаментальных ценностей. Соперничество всегда потенциально содержит в себе враждебность к партнеру и возможность агрессии.

Теперь рассмотрим, какие основные адаптивные стратегии используются людьми в ситуации соперничества.

Предпосылки человеческого общества наука находит в общностях животных, живущих более или менее организованной общественной жизнью. И уже Чарльз Дарвин доказал, что происходит постоянная борьба и соперничество между видами и индивидами. В ходе эволюции соперничество, эгоистичность и агрессивность усиливаются, и это касается не только животных, но и человека. Борьба ведется за доминирование и лучшее приспособление (адаптацию) к среде. Какие стратегии при этом применяются? Главной стратегией, как мы считаем, является агрессивное поведение. В животном мире эта стратегия возникает для достижения двух основных целей: а) для борьбы за обладание жизненными ресурсами, которые обычно недостаточно обильны и не достаются всем в необходимом количестве; б) в борьбе за территорию. Эффективность этой стратегии зависит от ряда условий: от силы и ловкости противника, от того, стоит ли цель таких усилий, и от доступности других, неагрессивных способов адаптации. В этой борьбе победу одерживает тот, кто наносит повреждение своим врагам, у кого более острые зубы и клики. Как говорил еще английский философ Томас Гоббс (1588–1679), идет война всех против всех. Ч. Дарвин, как и до него Н. Макиавелли, считал человека изначально греховным и агрессивным.

Биолог Дж. Мейнарт-Смит считает, что двумя основными стабильными стратегиями, возникшими в ходе эволюции, являются: стратегия ястреба и стратегия голубя. Встретившись с врагом, ястребы всегда останавливаются и включаются в борьбу, голуби же поворачивают голову и уходят прочь.

В тех средах, где больше голубей, ястребы чаще встречаются с голубями и побеждают: ястребиная стратегия оправдывает себя. Поскольку голуби уходят из таких сред, постепенно число ястребов увеличивается, а это приводит к увеличению вероятности встреч ястреба с другими ястребами. В такой ситуации ястребиная стратегия становится опасной и дорогостоящей: более выгодной становится голубиная стратегия. Поэтому теперь уже начинает увеличиваться число голубей. Начиная с определенного «момента» наблюдается обратный процесс: более выгодной опять становится ястребиная стратегия, и так – циклически. Дж. Мейнарт-Смит отмечает, что в отдельности ни ястребиная, ни голубиная стратегия не являются эволюционно стабильными^[153].

Агрессия, связанная с соперничеством, приводит к ослаблению сплоченности группы и даже к ее распаду. Это явление иногда называют феноменом «поляризации». При усилении соперничества вербальное общение ограничивается до крайних пределов. Преобладающими становятся отрицательные эмоции: взаимная неприязнь, ненависть и презрение. Фрустрации усиливаются и в результате того, что группа, преследуя в основном материальные цели, теряет способность достижения социальных вознаграждений. Но если игнорируются групповые цели, становится трудным также достижение индивидуальных материальных целей. Изолированные в таких группах члены имеют только один выход: уход из группы.

Имея в виду эти отрицательные последствия, каждая группа или социальный класс ограничивает уровень допустимого соперничества, чтобы предотвратить данные отрицательные тенденции.

Еще одним недостатком агрессивной стратегии является то, что она требует очень много сил и напряжения, ослабляет даже победителя перед новыми противниками и оставляет много инвалидов – физических и психических калек.

Исследования показывают, что в ходе соперничества агрессия, уничтожение противника и причинение ему вреда (ран, повреждений) не является единственной стратегией. Мы уже привели точку зрения Дж. Мейнарт-Смита о том, что кроме «ястребов» появляются также «голуби». Это касается не только и не столько животных, сколько людей, может быть даже в значительно большей степени. В ходе соперничества и борьбы за существование люди могут избежать конфликтов с другими, используя различные способы: быстрое отступление и скрывание, уход в недоступные места, обман (когда маскируются, прикидываются умершим; есть животные, которые оставляют части своего тела в пасти хищника и спасают остальную часть; некоторые животные ищут убежища и протекции у более сильных; чтобы отогнать нападающего, некоторые животные выпускают химические вещества с неприятным запахом и т. п.). Эти способы часто обеспечивают организмам более успешную адаптацию, чем борьба и агрессия.

Сходные способы в какой-то мере, но со спецификой, имеются и у людей, однако все еще недостаточно изучены. Знание названных способов и адаптивных стратегий создают необходимую основу для исследования механизмов приспособления на личностном и социально-психологическом уровнях.

Возникли также различные специфические комбинации описанных способов и стратегий. Стратегия возмездия: индивид ведет себя мирно с «голубями» и агрессивно – с «ястребами». Эта общая стратегия имеет свои варианты. «Стратегией пробного возмездия» называют следующее: индивид пытается использовать установку «ястреба», но, получив отпор, отказывается от нее. Компьютерная симуляция показала, что эти две комплексные стратегии эволюционно более устойчивы. Исходя из этого пытаются объяснить, каким образом в ходе эволюции у многих видов возникли комплексные ритуалы, включающие угрозы, обман и уход.

Какая стратегия будет избрана для адаптации, зависит также от индивидуальной истории побед и поражений. Чем больше неудач постигло индивида в прошлых эпизодах борьбы, тем менее охотно он будет включиться в новую борьбу. Считается поэтому, что «порядок клевания» отражает эволюционно стабильные стратегии агрессии^[154].

Как показали исследования Р. Ардри, Дж. Эйбл-Эйбесфелда и других биологов, агрессивное поведение животных связано главным образом с территориальным инстинктом, то есть с защитой занимаемого для проживания и размножения физического пространства.

Территория и плотность заселения во многом определяют агрессивное поведение животных. Однако уровень агрессивности является также функцией доступности ресурсов: на одной и той же территории и при одной и той же плотности заселения индивид может быть агрессивным или мирным в зависимости от доступности ресурсов^[155].

§ 2. Власть и агрессия

Как мы видели, соперничество всегда сочетается с агрессией. Поскольку в обществе идет постоянная борьба за власть, то нам в данном контексте наиболее интересно исследовать вопрос о взаимосвязи борьбы за власть и агрессии.

Власть – это возможность и способность оказать влияние на чувства, взгляды и поведение людей и использовать их физические и психические силы для достижения своих целей. Тот, кто обладает властью, осуществляет контроль над другими людьми, имеет возможность поощрять и наказывать их, заставляя работать в свою пользу.

Поскольку в обществе всегда меньше лидерских позиций, чем желающих занимать их, постольку и борьба за власть и должности неизбежна. Борьба за власть есть специальная разновидность соперничества между людьми за высокие ценности. В борьбе за власть участвуют такие мощные мотивы социального поведения человека, как мотив власти и мотив достижения. Они почти всегда усиливают друг друга.

Борьба за власть становится особенно жестокой, когда социальная группа, которой хотят управлять, становится очень большой или когда уменьшается сфера развертывания человеческой, в том числе групповой, деятельности. В этих фрустрирующих условиях сдерживаемые до поры до времени злость и агрессивные импульсы могут прорываться и привести к кровопролитию.

Десмонд Моррис, автор нашумевшей и весьма удачной книги «Человеческий зоопарк»^[156], считает, что лидер может успешно управлять своей группой, если соблюдает следующие десять правил:

1) Лидер должен отчетливо выставлять на обозрение общества костюмы, позы и жесты власти. Его костюмы должны быть качественнее, чем у его подчиненных. Отдыхая, он может откидываться назад или сидеть, тогда как другие должны стоять, пока он не разрешит им сесть. Когда он агрессивен и занят самоутверждением, должен быть или выглядеть выше других ростом: физический вид и поза должны соответствовать его психологическому статусу. Если у лидера небольшой рост, он должен носить широкий костюм и высокую шляпу. Он должен стоять на троне, на платформе, на машине или быть верхом на коне. Подчиненные обычно стараются показаться ниже его ростом: для этого предназначены поклоны и реверансы, приседания, коленопреклонение, прострации и другие символические действия. У современного лидера-демократа все это делается не так открыто, но проявления признаков того, что он – обладатель власти, выражаются в оформлении кабинета и жилища; в привычках, которые у него вырабатываются во время путешествий и т. п. Его позы, движения и жесты должны иметь тот смысл, что он здесь властелин, причем окружающие воспринимают эти символы подсознательно и непроизвольно отвечают жестами подчинения. Движения лидера спокойны и лишены напряжения, они продуманны и осмотрительны. Его взгляд тверд и заставляет подчиненных потупить свои взоры. Он не дергается, не царапает, не суетится, не колеблется. Все это – реакции, характерные для подчиненного человека. Если же лидер позволяет себе подобное поведение, значит он плохо выполняет свою роль, и окружающие это сразу же замечают.

2) В период активного соперничества лидер должен агрессивно угрожать подчиненным. Нельзя сразу же броситься в бой: резкое движение головы и пронзительный взор иногда достаточны для утверждения своей власти. Гнев и громкая речь спонтанно используются сильным лидером как обычные средства утверждения своей власти. Нередко от него требуется издавать строгие приказы, распоряжения и законы, разгромить возможного противника путем организации проверок его дел, произносить страстные речи. Лидеру вредно и опасно долго молчать. Недостаточно обладать властью: надо показать, что действительно имеешь ее.

3) В моменты появления физической угрозы лидер или его представители должны уметь силой, с помощью насильственных действий, подчинить себе строптивых. Этому служат не физическая сила самого лидера, а специальные группы людей (армия, полиция, силы безопасности и т. п.) со своими орудиями труда.

4) Лидер должен умело использовать свой ум, интеллектуальные возможности: гибкость и живость ума, хитрость, способность быстро принимать решения. Несмотря на то, что современные лидеры обычно содержат целый штат советников, собственный ум – важнее всего. Быстрое, но не совсем правильное решение нередко лучше медленного и более правильного.

5) Следует подавлять стычки и ссоры подчиненных. Поступая так, лидер лишний раз доказывает, что обладает подлинной и эффективной властью. На подобных примерах молодежь учится тому, что в обществе есть (и должен быть) сильный лидер.

6) Лидер должен дать возможность своим непосредственным подчиненным, в качестве вознаграждения, пользоваться благами своего высокого положения. Но чересчур много свободы давать тоже не рекомендуется. Поэтому подлинный лидер не знает настоящей дружбы: подобная дружба возможна только между людьми с одинаковыми социальными статусами.

7) Лидер должен защищать слабых членов группы (детей, женщин, больных и старых людей) от незаслуженных и несправедливых преследований.

8) Лидер должен принимать решения, касающиеся социальной активности своей группы. Группа должна все время чувствовать на своей спине «толчки» от лидера. Лидер не должен просто реагировать на внешние требования, иначе его признают слабым и бесцветным. Лидер, политическая платформа которого не отличается оригинальностью, не может быть успешным.

9) Лидер должен время от времени, используя различные дружеские жесты, успокаивать своих подчиненных высокого ранга, лично контактируя с ними. Улыбки, рукопожатия, даже ласка по отношению к детям подчиненных – хорошие средства установления дружеских отношений. Но как только лидер возвращается в свой беспокойный мир социального правления, его улыбка исчезает.

10) В деле отражения внешней опасности лидер должен проявлять инициативу и отвести угрозу от своей группы.

Указывая на все вышеперечисленные средства осуществления власти и лидерства, В. Моррис все время проводит сравнения и аналогии между лидерами людей и обезьян. Он приходит к выводу, что лидерство есть естественное и наследуемое явление и что оно присуще всем живым существам, особенно млекопитающим. Правда, это не новый вывод: он уже доказан исследованиями этологов – специалистов, изучающих поведение животных в естественных условиях их обитания.

Власть является мощным орудием нападения и, одновременно, средством защиты от нападения противников. Человек зачастую стремится обладать властью, поскольку его терзают тревога, страх, ненависть, чувство собственной слабости и неполноценности. Эти «предательские» состояния скрываются за независимым внешним видом и поведением лидера, за его позой и театральностью. В то же время тот, кто искренне стремится к власти, имеет превосходящие среднего человека силы и пользуется властью с целью их реализации. Но осуществлять свои потенции человек может тогда, когда служит определенному делу, целям каких-то социальных групп – семьи, рода, политической партии, нации или государства, когда преследует научные или религиозные цели. И если мотивация его сильна, любое серьезное препятствие на его пути будет фрустрировать его, вызывая ряд защитных реакций, в том числе агрессию. Но о фрустрациях лидеров стоит говорить отдельно и подробно.

Итак, агрессия очень часто является средством в борьбе за власть и сохранение своего доминирующего положения.

§ 3. Инструментальная агрессия в борьбе за власть

Борьба за власть, за ее приобретение и удержание, порой принимает ожесточенный характер. Борющиеся стороны нередко прибегают к помощи агрессии, во многих случаях – преимущественно к инструментальной ее разновидности.

Власть – широкое, многообразное и многогранное явление. Во всех тех случаях, когда один человек стремится установить контроль над другими и заставляет их служить своим целям, мы стоим перед явлением борьбы за власть. И это явление можно наблюдать в семье, в группах сверстников, в организациях, общинах, армии, полиции, в государственных органах правления, а также во взаимоотношениях этносов и государств.

Например, как охарактеризовать поведение ребенка, который капризничает, отказываясь послушаться матери, пока она не купит для него требуемые сладости? Действия ребенка, конечно, имеют сложный состав, но в них порой доминирует агрессия. И эта агрессия не преследует цель причинить вред и боль своей матери, которую он любит (хотя бывают и иные случаи), а главным образом – заставить ее подчиниться своей воле и исполнять свои желания. Это попытка с помощью агрессивного поведения установить власть над родителем, следовательно, его поведение включает, в качестве ведущего элемента, инструментальную агрессию.

Данная разновидность агрессии является инструментом при совершении многих преступлений. Так, если цель группы преступников – воровство, но они встречают сопротивление, они могут применить физическое насилие и изолировать свидетелей. В подобных случаях преступники нередко признаются, что не хотели убивать человека и в такой мотивировке есть доля истины. Но сложность ситуации состоит в том, что в самом ходе осуществления основного деяния может возникнуть желание причинить вред жертвам, даже отрицательные чувства к ним, вследствие чего к инструментальной агрессии прибавляется враждебная, вредоносная агрессия. При таком сочетании агрессивные действия становятся еще более разрушительными.

Опасность периодического применения инструментальной агрессии в борьбе за власть заключается в следующем: агрессия может стать ведущей адаптивной стратегией как индивида, так и группы; в результате деятельность человека и социальных групп становится ригидной и опасной для общества; агрессия, если она применяется часто и приносит успех, может стать самостоятельным источником наслаждения для агрессора, приобретая, тем самым, способность к самоподкреплению. Например, политик, вследствие подобного развития его личности, может приобрести садистические черты. Первоначально преимущественно инструментальная агрессия может связаться с более сложной мотивацией и стать чрезмерной. Человек в таких случаях совершает больше агрессивных действий и более жестоких, чем необходимо для достижения своих неагрессивных целей. Такая трансформация агрессии явно имела место у руководителей русской революции Ленина, Троцкого, Сталина, а также у главарей немецких фашистов. Данное явление наблюдается, как закономерность, у политических преступников вообще.

Более того: у подобных лиц, да и у многих других, и в различных социальных группах, сложная инструментально-враждебная агрессия может принимать упреждающий характер. Предполагая, что индивид Б имеет враждебные намерения по отношению к себе, индивид А предпринимает по отношению к нему предварительные, упреждающие агрессивные действия, стремясь делать Б недееспособным. В таких случаях, чтобы убеждать себя в том, что Б является источником опасности, А начинает приписать ему агрессивные намерения. Следовательно, упреждающая агрессия требует предварительной психологической подготовки, в ходе которой используются механизмы проективной и каузальной атрибуции.

Как и всякий другой человек, авторитарная личность также в различных ситуациях проявляет все разновидности агрессии. Поэтому проблему нашу мы сформулируем следующим образом: какая разновидность агрессии преобладает в поведении авторитарной личности – враждебная (эмоциональная) или же инструментальная?

Лидер группы или организации может быть чрезмерно строгим и агрессивным со своими подчиненными, но не потому, что презирает или ненавидит их, а потому, что такая агрессия способствует достижению тех целей, которые он ставил перед собой в качестве главы данной организации, группы или даже государства. Это инструментальная агрессия. Но не исключается и противоположный случай – преобладание враждебной агрессии.

В теории лидерства данный вопрос требует дальнейшего исследования. Для того, чтобы начать это дело, ниже мы предлагаем следующие гипотезы: 1) у лидеров демократического типа преобладает инструментальная агрессия, а у авторитарных, по-видимому, враждебная. Решение данного вопроса позволит несколько углубить психологическую теорию лидерства; 2) авторитарная агрессия подчиненного по отношению к вышестоящему является враждебной, а по отношению к своим подчиненным – преимущественно инструментальной. Но если такой человек сильно фрустрирован вышестоящим или своим подчиненным, находится в состоянии стресса, то компонент враждебной агрессии в его поведении может преобладать.

Установление описанной выше закономерности позволяет нам предложить идею о возможности классификации видов агрессии не только по критерию главного мотива, но также исходя из тех механизмов, которые обеспечивают переход к агрессивным действиям.

Так, можно говорить о проективной агрессии, а более широко – об агрессии атрибутивной; есть основание для выделения регрессивной агрессии в качестве отдельной разновидности, и т. п. Наша идея состоит также в том, что сочетание агрессии с каждым из защитно-адаптивных механизмов или с их комплексами придает ей специфичность, учет которой необходим для понимания сущности агрессивных действий, их психологических основ, возможных последствий и их динамических характеристик.

§ 4. Фрустрация лидерских мотивов

Поскольку значительная часть потенциальных или актуальных лидеров, имея сильное стремление к власти и контроля над людьми, лишена возможности реализовывать эти свои цели и стремления, то такие люди неизбежно и устойчиво переживают чувство депривации, что является признаком фрустрированности.

Борьба за лидерство ведется на всех уровнях социальной иерархии, начиная с семьи и других малых групп до уровня всей страны, всего государства. Даже на низких уровнях этой иерархии, где существует великое множество микрогрупп, многие терпят поражение и остаются без заметного статуса и власти, к которым так страстно стремились.

Своеобразной защитной компенсацией этих лишений следует считать повсеместное создание все новых групп и организаций различного характера и уровней. Эти группы также, естественно, должны иметь лидеров, в них лидерские позиции предусматриваются с самого начала.

Поэтому можно предположить, что демократическое общество отличается от авторитарного тем, что предоставляет возможность людям создавать все новые группы и организации для защиты своих интересов. Эту особенность, например, американской демократии, в XIX веке отметил «летописец американской демократии» Алексис Токвиль^[157].

Однако ни он, ни современные теоретики демократической идеологии, по-видимому, в своем анализе не дошли до психологических корней и не поняли, что люди, создавая новые общественные организации и другие неправительственные группы, дают выход одному из своих неудовлетворенных мотивов – мотиву власти. Конечно, создание новых социальных групп и их управление – деятельность сложная и многообразно мотивированная. Но ведущий мотив в ней – стремление к власти. Далее идут мотивы достижения (успехов) и безопасности, мотив самостоятельности и другие^[158].

Итак, демократическое общество предоставляет возможность людям в определенной мере удовлетворить свои лидерские мотивы даже тогда, когда они действуют вне государственных структур.

Но процесс создания новых групп идет не только на общественном уровне, в виде неправительственных организаций. Этот процесс идет и в структурах власти, где создаются все новые группы управленцев, при пристальном и беспристрастном рассмотрении – порою никому не нужные, кроме их членов. Создание таких групп и расширение управленческого аппарата обосновываются высокими социальными мотивами, но это уже защитная мотивировка таких действий, которые имеют индивидуалистическую и эгоистическую мотивацию. Приводятся аргументы об интересах государства, об экономической целесообразности, об установлении порядка и законности и т. п. Но все это – один из путей бюрократизации общества и оправдания этого процесса.

О существовании такого нездорового социального процесса в США пишут социологи и психологи этой страны. Так например, уже знакомый нам Десмонд Моррис писал, что в США все время возникают новые группировки, секты, партии, шайки, учреждения и другие группы. Создателями этих групп в большинстве случаев являются люди, по разным политическим или моральным причинам не достигших высокого статуса законными путями. Свою жажду власти они утоляют, создавая свои собственные группировки, в которых являются лидерами. Возникают различного рода клубы, в том числе спортивные. Есть основание сказать, что во всех этих случаях явная активность лишь выражает более глубокие желания, влечения и стремления, а она сама имеет относительно второстепенное значение. Эти внешние реакции следует интерпретировать, если мы хотим понять внутренние психические состояния личности, которые зачастую могут быть состояниями фрустрации. Методами интерпретации могут быть создание свободных ассоциаций, интервью, толкование сновидений и другие. Интересно изучение сновидений до и после появления фрустраторов.

Любая новая социальная группа, возникнув, приобретает свою структуру, правила внутреннего взаимодействия, нормы поведения и разные руководящие органы. Группа выдвигает своих лидеров, выделяет лидерские роли.

Эту тенденцию к созданию новых групп, статусов, новых культов и занятий нельзя осуждать безусловно. Такая созидательная работа необходима, поскольку в противном случае накопленная в сильных личностях с низкими статусами энергия, подвергаясь фрустрации, может привести к разрушительным последствиям. Это легко видеть в обществах, где люди пользуются относительно широкими индивидуальными свободами. Чем шире выбор занятий для разрядки фрустрированной, заблокированной энергии, тем безопаснее могут себя чувствовать лидеры общества. Общество не может жить здоровой жизнью, быть динамичным и созидательным без необходимого разнообразия. Если чрезмерная вертикальная мобильность (особенно если она плохо организована, то есть не имеет четких правил) опасна для стабильности общества и для безопасности ее первых лидеров, то должна быть обеспечена горизонтальная мобильность. Таким путем появляется много лидеров с примерно равными статусами и уровнем власти.

Другими способами разрядки агрессии и психической напряженности, как мы уже знаем, являются различные хобби и развлечения, особенно спортивные.

§ 5. Справедливость, легитимность и агрессия

Почти во всем мире в той или иной мере, сознательно или не совсем осознанно, придерживаются принципа справедливости. Например, когда человек не вознаграждается по труду, когда его эксплуатируют, то у него, да и у многих других людей, кто об этом осведомлен,возникает чувство возмущения из-за такой несправедливости. Если человек придерживается принципа справедливости, то для него нарушение этого принципа является фрустратором. Такая фрустрация вызывает в нем враждебность к тем, кто нарушает принцип справедливости, и готовность действовать агрессивно по отношению к ним^[159].

Человек ведет себя агрессивно и в том случае, когда нарушается принцип равенства, если, конечно, он придерживается этого принципа^[160]. Принцип равенства, естественно, не совпадает с принципом справедливости. Например, равное распределение благ между плодотворно работающим человеком и бездельником – несправедливость.

Это значит, что одним из направлений развития социальной психологии агрессии должно стать использование результатов исследования названных двух принципов. Известно, что в социальной психологии они даже исследуются экспериментально^[161].

Для развития социальной психологии человеческой агрессивности большими возможностями обладает и теория социального сравнения Л. Фестингера^[162], поскольку фрустрация и агрессия часто возникают вследствие сравнения собственных достижений и приобретений с достижениями других и обнаружения относительной депривации, то есть лишенности каких-то благ не в абсолютном смысле, а по сравнению с другими людьми. Она, по-видимому, является более сильным фрустратором, чем абсолютная депривация. Но не абсолютная бедность всех является истоком социальных потрясений и революций, а сравнительная, относительная бедность, которая является обычным при социальном и экономическом неравенстве людей.

Эти идеи можно конкретизировать на примере легитимности (законности) власти. Подлинной, то есть не только юридической, но и психологической легитимностью власть какого-либо лидера или руководителя обладает только тогда, когда она легитимна не только формально. Подчиненные должны считать, что данный человек имеет право управлять ими, что он достоин этого.

Наша идея состоит в том, что убежденность в нелегитимности власти лидера вызывает фрустрацию и агрессивность подчиненных. Это означает, что различные формы нелегитимности можно считать различными же типами фрустраторов для подчиненных. Но возмущение и бунт подчиненных, в свою очередь, являются фрустраторами для лидера, поэтому, в конечном счете, он сам страдает из-за незаконности своей власти. Для дальнейшего развития этой концепции следует описать различные формы нелегитимности власти и показать, каким образом они фрустрируют как лидеров, так и подчиненных.

§ 6. Лидерство, фрустрация и мимикрия власти

Одним из решений вопроса «культурной канализации» лидерских и агрессивных импульсов служит деление большого общества (страны) на районы, округа, города, села и другие населенные территории, в каждой из которых образуется своя социально-психологическая структура лидерства-подчинения. Не только создание различных групп специального назначения служит этой цели. Естественное развитие общества шло в направлении структуризации по трем главным причинам: а) по экономическим причинам; б) вследствие географических особенностей территории проживания; в) по психологическим причинам, а именно: для создания более широких возможностей мирной реализации агрессивных и лидерских стремлений. Это происходит потому, что способные к лидерству люди не уживаются, им становится «тесно» в рамках одной группы и каждый из них стремится создать свою собственную. Фрустрированная лидерская мотивация в определенной степени выражается и получает разрядку в неофициальных группах, в которых у личности нет формальных обязательств. Исследование поведения человека в своих неофициальных группах позволяет раскрыть меру его агрессивности, характер его фрустраций и тех механизмов, с помощью которых он обычно реагирует на воздействие фрустраторов.

Классовое деление общества имеет не только экономическую, но и социально-психологическую основу. До недавнего времени в марксистской общественной науке основное внимание было направлено на совокупность объективных причин и почти полностью игнорировались психологические причины образования классов, психологические механизмы классовой дифференциации общества; игнорировалась проблема выбора личностью того или иного социального класса в качестве своей референтной группы. Никто не исследовал вопрос о том, какие индивидуально-психологические особенности личности предполагают и предопределяют выбор той или иной идеологии в качестве модели жизнедеятельности, как образуются социальные установки людей, как они связаны с длительными фрустрациями и т. п. – почти весь комплекс психологических проблем личности, прямо или косвенно имеющего отношение к казалось бы чисто социологической проблеме классового расслоения общества.

Некоторые исследователи считают, что психологические причины образования классов всегда и везде одинаковы, что видно, в частности, из того, что в любом обществе формируются три иерархические ступени в классовой структуре: а) высший или управляющий класс; б) средний класс, обычно состоящий из специалистов, торговцев и т. п.; в) низший класс: крестьяне, рабочие и прочие работники. Это, конечно, лишь общая схема, в которой имеются более мелкие расслоения, порой незаметные и указывающие на то, что особенно в обществах с демократическими принципами управления классы взаимодействуют и существуют обе формы мобильности – как вертикальная, так и горизонтальная.

Осознание существования различных классов сделало возможным для членов низших классов и страт искать реалистический и доступный доминантный статус в своей собственной социальной группе (классе). Принадлежность к классу не сводится лишь к уровню дохода. Чтобы убедиться в этом, достаточно учесть хотя бы следующий факт: человек, занимающий высокое положение в своем низшем классе, часто имеет меньший доход, чем индивид, занимающий низкое положение в господствующем классе. Поэтому, например, многие квалифицированные рабочие в современных индустриальных обществах не желают перейти в класс капиталистов (менеджеров) или в средний класс. Как тут не вспомнить знаменитые слова Юлия Цезаря. Но лучше предоставить слово самому Плутарху. Цезарь отправляется из Рима в провинцию Испания в качестве ее правителя. «Рассказывают, что, когда Цезарь перевалил через Альпы и проезжал мимо бедного городка с крайне немногочисленным варварским населением, его приятели спросили со смехом: «Неужели и здесь есть соревнование из-за должностей, споры о первенстве, раздоры среди знати?». «Что касается меня, – ответил им Цезарь с полной серьезностью, – то я предпочел бы быть первым здесь, чем вторым в Риме»^[163].

Классовая структура общества во многом имеет социально-психологический характер и именно социально-психологические факторы чаще всего определяют решение индивида стать членом данного класса. Но, как верно заметили современные исследователи, например Д. Моррис, в обществах нашего времени, в результате массового обучения людей и развития техники, классовые различия все больше стираются и каждый индивид стремится изменить свой статус в лучшую сторону. Люди все чаще отказываются от лозунга, гласящего: «Каждый должен знать свое место».

Почему потерпели крах общества с неподвижными границами социальных групп, и почему живет и повсеместно побеждает динамическое общество, где реализуется принцип меритократии? Задавая себе данный вопрос, В. Моррис отмечает, что именно динамическое меритократическое общество порождает возбуждение и напряжение, поскольку даже в таких обществах есть много неудачников. Дело в том, что, потерпев поражение в таком обществе, индивид не может жаловаться на внешние неблагоприятные условия. Свои неудачи он приписывает большей частью собственным личным недостаткам, то есть осуществляет внутреннюю каузальную атрибуцию. Поэтому в каждом бурно развивающемся демократическом обществе есть много, целая армия, фрустрированных неудачников – искателей лидерских ролей, успехов и славы. Эти личности должны утешить себя тем, что на пути к высокому статусу они занимают не очень низкие статусы.

Сравнивая таких личностей с осами, имеющими мимикрию своих ядовитых сородичей, но не обладающих ядом (что все же позволяет им спасаться от хищников), Д. Моррис утверждает, что эти неудачники, сохраняя внешние знаки власти (одежду, жилище, жесты, стиль разговора и т. п.), могут оставлять впечатление людей, обладающих реальной властью. Вся эта показуха представляет собой различные вариации реакций на фрустрацию, неудач на пути, ведущей к высшей власти. Д. Моррис называет совокупность всего этого мимикрией доминирования^[164].

Различают символы статуса и мимикрию доминантности. Первый представляет собой внешний признак действительно достигнутого социального статуса. Он не связан или только слабо связан с фрустрацией, поскольку успех не исключает депривацию полностью. Успешный лидер несчастлив именно вследствие постоянных и следующих друг за другом фрустраций.

Мимикрия доминирования есть внешний символ того уровня доминирования, которого вы хотели бы достигнуть, но еще не достигли. Для того, чтобы иметь такую мимикрию, надо приносить дополнительные жертвы. Но такое поведение способно усугубить состояние фрустрированности человека. Подобная мимикрия распространяется также на членов семьи данной личности.

Во всех странах и во все времена устанавливались обычаи и даже законы, определяющие форму, качество и правило ношения одежды, драгоценностей и других украшений для представителей различных сословий и социальных статусов. Теперь в большинстве стран этих ограничений нет (кроме медалей, погон, титулов, званий и т. п.), поэтому мимикрия доминирования распространена достаточно широко. Мода, появившись на верхушке социальной иерархии, быстро распространяется вниз. Люди с высоким статусом прибегают к новой моде для сохранения внешних различий в статусах, поэтому в настоящее время моды быстро сменяют друг друга. Коммерческая сторона дела также имеет значение, но она – аспект внешний и не самый главный.

Однако подобная мимикрия не может приносить подлинного удовлетворения и чревата неприятными психологическими последствиями, о которых Д. Моррис и другие авторы нам ничего не говорят. Мы предполагаем, что существует явление самоусиления фрустрации, которая имеет место, например, тогда, когда подражание внешним признакам еще не достигнутого статуса не приносит личности истинного удовлетворения и порождает в ней разочарование. Для этого надо иметь, конечно, ряд личностных черт, в первую очередь морального характера. Самоусиление фрустрации имеет место и тогда, когда нет возможностей для свободного выражения защитных и компенсаторных реакций и приходится довольствоваться образами воображения. Это может привести к распаду личности. В высказанных только что соображениях мы видим контур новой концепции, которую желательно разработать отдельно и подробно.

Весьма любопытным методом изучения групп фрустрированных властолюбцев может служить анализ того факта, что множество людей быстро покупает такую одежду, которую носят члены желательных для себя, то есть эталонных социальных групп. Так подражают артистам, миллионерам, политикам, ученым и другим видным людям. Особенно жены мужей с низким социальным статусом интенсивно подражают во всем женам мужчин с высокими статусами. Поведение же ориентированного на власть мужчины несколько иное. Он удовлетворяется лишь реальными достижениями и подлинными атрибутами власти, причем эти последние всегда соответствуют статусу на ступень выше, чем свой собственный уже достигнутый статус. Во всем, даже в мелочах материальной жизни, он хочет быть впереди других. Человек, фанатично стремящийся к высоким статусам, не признает фальшивых вещей в своем мире. Д. Моррис иллюстрирует это явление на примере покупки автомобиля.

Однако мимикрия доминантности не создает реальной власти и человек, который много этим занимается, может потерять возможность достижения реальной власти. Такие люди создают для себя иллюзию величия. Им не гарантировано реальное восхождение по ступеням власти. Понимание этого приводит к крушению иллюзий властолюбца, то есть к новой фрустрации. Страдают и подчиненные такого человека.

Чрезмерное стремление к власти и занятость вне семьи приводит к разрыву внутрисемейных связей, потере реальной власти в семье. Отсутствие влияния отца на детей может оказать серьезное отрицательное влияние на их психику. Оно, во всяком случае, не способствует их социально-психологическому созреванию. Когда неудача вне семьи сочетается с потерей влияния в семье, у человека появляются новые формы реакций на те фрустраторы, которые появляются на его пути в процессе борьбы за власть. Одна из главных подобных реакций – агрессия, направленная не против внешних фрустраторов, которых он боится, но против слабых и беззащитных существ. Такой неудачник переносит свою агрессию на подчиненных, ища среди них «козлов отпущения». То же самое может иметь место в семье. Но если и эти пути разрядки агрессивности закрыты, тогда человек направляет агрессивные действия на самого себя, иногда даже размышляя о целесообразности самоубийства.

§ 7. Авторитарная агрессия

В авторитарном характере, как показали Э. Фромм^[165], группа исследователей под формальным руководством Т. Адорно^[166], Курт Левин^[167] с сотрудниками и другие психологи, явно выступают некоторые черты или, как нередко говорят психологи, «измерения». Этот и противоположный – демократический – тип личности интенсивно исследуются начиная с 30-х годов ХХ века, и работа в этой области продолжается. Весьма плодотворно над проблемой авторитаризма в последние десятилетия работает Боб Альтмейер^[168]. Приведем краткое описание основных черт характера авторитарной личности^[169].

1) Амбивалентная установка по отношению к власти. Для типичной авторитарной личности в мире есть только властители и подчиненные, то есть лишенные власти люди. Все взаимоотношения людей измеряются ими силой или слабостью; есть только вожди или последователи, все остальные отношения второстепенны. Когда авторитарных людей спрашивают, кто из великих людей им больше нравится, они называют властелинов и завоевателей, перед которыми благоговеют. Один из талантливых исследователей калифорнийской группы Эльза Френкель-Брунсвик говорила о подобных людях, что у них есть «комплекс власти». Власть над другими людьми приносит авторитарным личностям большое удовольствие. Когда таких людей спрашивают о том, какие возможности, по их мнению, откроют перед ними большие деньги, если бы они у них имелись, они отвечают: жить в лучшей части города, познакомиться с высокопоставленными людьми, подниматься на более высокую ступень социальной лестницы. Когда спрашивают о самом большом переживании в жизни, такие люди отвечают: когда пожали руку президента или вождя. Идентификация с лидерами более высокого ранга – одна из характерных черт авторитарной личности. Еще Зигмунд Фрейд указал на то, что жалкий и измученный от долгов римский плебей вместе с этим считал себя римлянином, играя свою роль в завоевании других стран, порабощении народов и выполняя предписания законов своей страны. Эксплуатируемые, несмотря на свою враждебность к господствующим группам, интроецируют их идеалы и помогают осуществлять их. Власть вызывает их восхищение и покорность просто потому, что это власть.

2) Конвенциональность. Авторитарная личность ориентируется на конвенциональные (условные, согласованные) ценности и автоматически приспосабливается к ним, тем самым ограничивая спонтанность своей жизнедеятельности. Настоящие ценности отодвигаются на второй план. В поведении таких людей значительное место занимают стереотипы. Когда авторитарного индивида спрашивают о том, какими людьми являются его отец и мать, он дает конвенциональные и хвалебные описания, в основном поверхностные: он (отец) чудесный человек, ему столько-то лет, у него внешность такая и т. п.

Склонная к конвенциональности личность фактически отказывается быть самим собой и принимает тот тип личности, который ему навязывается своей социальной средой. Как показал Эрих Фромм в книге «Бегство от свободы», у таких людей разлад между «я» и внешним миром исчезает, благодаря чему они освобождаются от осознаваемого страха перед одиночеством и чувства бессилия перед миром.

3) Авторитарный человек стремится манипулировать людьми так, как будто они – неодушевленные предметы. Он не знает подлинных человеческих отношений. Это манипуляторные типы личностей. Нет у такого человека настоящих партнерских отношений с людьми. В его уме все люди расположены по признаку обладания властью или лишенности этой высочайшей ценности. Под влиянием такого подхода все его межличностные отношения деформируются. Люди представляются вещами, которыми также можно манипулировать. Индивиды данного типа не знают, что такое настоящая дружба, не говоря уже о любви.

Эти качества основываются на более глубинном дефективном свойстве личности: у авторитарных людей способность к сопереживанию (эмпатия) остается на очень низком, почти зачаточном уровне развития. Но ведь эмпатия есть способность эмоционально сопереживать с другим человеком, чувствовать его счастье или страдания, суметь встать на его точку зрения, принимать и понимать его роль в данной ситуации, смотреть на вещи и социальные отношения «его глазами». Эмпатия – психологическая основа нравственности, и если она у человека слабо развита, он не может быть подлинно нравственным человеком. Он будет бесчувственным и жестоким, как мы это и видим у авторитарных индивидов. Они оценивают людей по их полезности для себя, эффективности в работе. У авторитарных людей, особенно когда они являются руководителями организаций, развивается острый взгляд, «нюх», интуиция на функциональную ценность индивидов и групп, но при этом игнорируются подлинно человеческие качества. Происходит так называемая скотомизация (от греч. skótos – темнота) человеческого и личностного.

4) Авторитарные личности отличаются ясно выраженной верой в судьбу. Они фаталисты. Они верят, что в жизни людей, сообществ и государств решающую роль играет Провидение. Типичным в этом отношении было мышление и мировосприятие Адольфа Гитлера, верившего в безграничную власть судьбы, которая, как ему казалось, стремится к своим целям с помощью таких, призванных властвовать, людей, каким был он сам. Весь мир, люди и вещи, представлялись этому человеку механизмами, включенными в предопределенное течение исторического процесса.

5) Этноцентризм – следующая характерная черта авторитарных людей. Они некритически идентифицируют себя с собственной группой, перенимают и защищают ее ценности и чувства. Критика группы, в частности – своего этноса, запрещена, и вся агрессивность, вызываемая множеством фрустраций, переносится на чужие группы. С помощью механизма идентификации с группой агрессивность подгрупп интеллектуалов, артистов, пролетариев, безработных и различных девиантных групп направляется против инакомыслящих.

Этноцентризм личности в первую очередь проявляется в словах, употребляемых при обсуждении межличностных, межэтнических и международных отношений. «Мы – лучший народ в мире» – вот обобщенное выражение этноцентризма в словах. Люди, которые всячески обостряют отношения между арийцами и неарийцами, христианами и евреями или мусульманами, протестантами и католиками, белыми и чернокожими, безусловно являются этноцентричными людьми. В результате деятельности таких людей целые социальные и этнические группы, даже государства, оказываются в изоляции или враждебных отношениях с соседями.

6) Авторитарные люди обычно лишены творческих способностей: все творческое лежит вне границ способности и переживаний авторитарной личности. Жизнь авторитарных людей в наибольшей степени приближается к бихевиористской схеме стимул-реакция. Они редко откладывают свои реактивные действия, чтобы размышлять: у них почти нет периода латентного созревания решений, мыслей и действий. Для более тщательного восприятия и осмысления событий и людей у авторитарного человека нет ни времени, ни желания. Но там, где нет восприятия и синтеза с прошлым опытом, нет места и для творчества.

Что же касается одной из основных черт авторитарной личности – ее авторитарной агрессивности, то в контексте данной книги о ней следует говорить более подробно.

Чем отличается авторитарная агрессия от других, уже известных нам, разновидностей агрессии? Данный вопрос в настоящей книге мы уже затронули, но здесь целесообразно, ценой некоторого повторения, еще раз отметить основные особенности этой разновидности агрессии. Если обобщить результаты исследований, станет возможным указать на следующие две основные специфические особенности этой разновидности агрессивности и агрессии: 1) это агрессия личности с авторитарным характером, то есть эта черта входит в комплекс авторитарного характера (типа личности). Подобная агрессия применяется к подчиненным и вообще к людям с более низким социальным статусом, чем тот статус, который есть у самого агрессора. Например, агрессия представителя доминирующего этноса по отношению к представителям этнических меньшинств, когда его агрессия обусловлена именно этническими чертами и расовыми различиями: это типично авторитарная агрессия; 2) это агрессия человека, который действует так по требованию авторитетных для него индивидов или групп, например – представителей официальной власти. Причем сам этот человек может иметь авторитарный характер, а может и не быть типичным представителем этой категории людей. Правда, данную форму агрессии с готовностью применяют именно люди с авторитарным характером, независимо от высоты занимаемого ими в группе или организации статуса.

Если руководители требуют, то таким людям другого обоснования необходимости агрессивных действий уже не нужно: они могут превратить в жертву своих агрессивных действий даже самого невинного человека. «Так положено», «Начальство требует», «Товарищ Берия приказал» и т. п. – вот их типичная психологика. Это характерные изречения, с помощью которых люди регулируют свое авторитарное подчинение и объясняют его. Подобное подчинение – признак психологической готовности к новой авторитарной агрессии.

Примеров авторитарной агрессии в истории человечества, да и в наши дни – великое множество. Пилат и Христос, развязка их кратковременных отношений – типичный пример авторитарной агрессии правителя. Пилат убедился, что Иисус ни в чем не виновен. Он хотел отпустить его на свободу, а это значит, что у него не было враждебности, тем более – ненависти к странному на его взгляд проповеднику. И все же он решил принести его в жертву. Почему? Перед нами убедительный случай авторитарной агрессии, поскольку он хотел этим действием угодить цезарю. Он предвосхитил в своем воображении отрицательную реакцию правителя в том случае, если Христос останется жить и проповедовать свое учение, да еще провозглашая себя царем Иудеи! И толпа тоже проявила жестокость: она освободила настоящего преступника Барабу и осудила на смерть по-существу невинного человека. Это уже групповая авторитарная агрессия, которая, по всей вероятности, основывается на положительной идентификации с преступником и отрицательном отношении к честному человеку, проповедующему чуждые и высокие моральные принципы и образ жизни.

Авторитарные личности, как показали Л. Берковиц и Д. Холмс, несколько более агрессивны, чем неавторитарные^[170]. Одной из причин этого различия, такой повышенной агрессивности, является склонность этих людей приписать другим отрицательные качества, «негативные стимульные качества», как говорят названные бихевиористы, и реагировать на результаты собственной атрибуции качеств, вместо того, чтобы реально общаться и получить достоверное представление о партнере. Это противоречит точке зрения, согласно которой в составе группы, под воздействием механизма социального контроля, агрессивные импульсы человека смягчаются. Стереотипные представления о других возникают в результате той враждебности, которая возникает по отношению к вызвавшему страх объекту.

Карл Макал, оспаривая эту точку зрения, писал: «Я сомневаюсь, чтобы авторитарные люди были более агрессивными, чем неавторитарные, но я полагаю, что лидер может быть более агрессивным, чем менее доминантный член социальной группы. И его, может быть, выбрали именно для этой цели»^[171]. Здесь Макал почти предвидел некоторые результаты будущих исследований Б. Альтмейера, который с помощью эмпирических исследований показал, что неавторитарные люди также агрессивны, но по-другому: по иным причинам и в других условиях^[172].

Пытаясь выяснить истоки авторитарной агрессии, исследователи калифорнийской группы обратились к психоанализу, к теории личности З. Фрейда. Поэтому истоки черт характера авторитарной личности они начали искать в ее детстве. Оказалось, что авторитарная личность во взрослом состоянии обожает, обоготворяет своего отца, тогда как в детстве отец вызвал в нем больше страха, чем любви. Он прибегал к физическим наказаниям и тем самим сильно фрустрировал мальчика.

Взрослая авторитарная личность всем своим поведением и образом мыслей отрицает то, что думал, чувствовал и делал в детские годы в отношениях с отцом. Предполагается, что ненависть к отцу подсознательно продолжает свою активную работу, но ее вторжение в сферу сознания и поведения сдерживают такие защитные механизмы, как отрицание реальности и образование противоположной установки (механизм «образования реакции»).

Факты сохранения подсознательной враждебности к отцу доказываются тем, что такая агрессивность легко находит себе жертв, «козлов отпущения», в лице представителей национальных меньшинств и других «нежелательных элементов».

Можно сказать, что у авторитарных людей имеется большой заряд «свободно плавающего гнева», а не только «связанной» враждебности, направленной на отца. Этот свободный гнев все время как бы находится в поисках жертв, она ищет объектов для своего применения. Было бы ошибочно думать, будто агрессивность, как реакция на фрустратора – отца и на другие авторитеты, в течение всей жизни остается связанной с конкретными лицами. Даже простые эмпирические наблюдения показывают наличие у таких людей не только связанной, но и диффузной, свободной и поэтому более опасной агрессивности.

У авторитарной личности отношение к отцу, и к авторитетным лицам вообще, амбивалентно: ненависть плюс любовь, страх плюс обожание. Только с учетом этой внутренней противоречивости можно правильно понять поведение и жизненные устремления такого человека.

Мы только что употребили выражение «авторитарное подчинение». Что это такое? Существует авторитарное правление, авторитарное лидерство, которое в целом понятно: оно есть применение к подчиненным авторитарного стиля правления.

Но, как оказывается, в роли подчиненного тоже, как и в роли лидера, люди ведут себя неодинаково. В частности, человек с демократическим характером подчиняется вышестоящему или вообще авторитетному для себя человеку не так, как индивид с авторитарным характером. Есть, следовательно, демократический стиль подчинения, есть также противоположный – авторитарный стиль подчинения, или, покороче, авторитарное подчинение.

Авторитарное подчинение – это подчинение беспрекословное, конформистское. Авторитарный подчиненный полагает, что приказ или указание начальства – закон для подчиненных. Приказ начальника не может обсуждаться, он может только выполняться. Если есть приказ, авторитарный подчиненный уже чувствует себя свободным от ответственности за свои действия и их последствия. Такой человек может быть агрессивен, даже готов совершить преступление, ссылаясь на то, что он – подчиненный, «маленький человек», солдат партии или армии, «винтик», лишенный права на самостоятельность. Все мы помним историю фашизма и сталинизма, те чудовищные преступления, которые были совершены многочисленными анонимными или известными палачами и «стукачами» по приказу вышестоящих начальников.

В условиях авторитарного правления агрессивность многих усиливается и, распространяясь, превращается в общую озлобленность, даже в свободно плавающий гнев. И получается, что такое усиление может иметь место без дополнительной фрустрации, просто в результате того, что люди подчиняются авторитету. Подчинение авторитету в несравнимо большей степени усиливает агрессию людей, чем даже фрустрация. Это очень четко было показано в знаменитых опытах известного американского социального психолога Стэнли Милграма, с результатами которых мы уже знакомы. Опыты Милграма ясно показали, каким образом даже в условиях эксперимента проявляются авторитарная агрессивность и авторитарное подчинение людей.

§ 8. Агрессивность тоталитарного государства

Большевики начали применять насилие еще задолго до захвата власти, в ходе длительной борьбы с царским правительством и другими партиями. Их идеология позволяла, исходя из «революционной необходимости», применить насилие к «классовым врагам», использовать уголовные методы, например грабеж государственной казны, для приобретения финансовых средств.

Но после захвата власти у них развязались руки и они стали широко применять насилие, причем даже против таких людей, которые никаких активных действий не предпринимали против их власти. В таких случаях говорят, что «пострадали невинные люди». Но позволительно спросить: разве можно считать в чем-то повинными людей, которые активно боролись против незаконной власти большевиков? Не является ли виной «невиновных» то, что они терпели над собой эту власть?

До сих пор проблематикой авторитаризма и тоталитаризма в СССР занимались в основном историки и политологи. Они собрали очень интересный и обширный материал, который подлежит социально-психологическому анализу. Такой, еще предварительный анализ, убеждает нас в том. что кроме прямого физического наказания «классовых врагов» большевики применяли ряд других способов насилия.

Явление заложничества известно в истории народов с давних времен. Обычно берут заложников, чтобы добиваться освобождения своих соратников. Заложников редко трогают. Но большевики не только временно изолировали этих людей, но очень часто физически уничтожали их из-за проступков или воображаемых преступлений других^[173]. Такие действия систематически осуществлялись ВЧК, без следствия и суда, совершенно произвольно. Органы ВЧК в течение ряда лет (1918–1922) сами проводили расследования, выносили приговоры и приводили их в исполнение. Масштаб злоупотреблений в результате такого сосредоточения власти над людьми в одних руках были огромными^[174]. Это была незаконная власть, злоупотребления которой продолжались и после революционного периода и гражданской войны, причем даже в еще более широких масштабах.

Заложничество широко применяется современными политическими террористами.

В годы сталинской диктатуры широко применялся такой метод политической борьбы, как дискредитация (от французского discréditer – подрывать доверие, умалять авторитет). Дискредитация преследует цель психологически лишить человека тех качеств, которые вызывают уважение или, наоборот, приписать такие, которые в данном обществе обычно вызывают презрение. Если кто-либо в определенной социальной среде вызывает к себе презрение значительной части людей или даже их ненависть, значит он дискредитирован. Он уже не вызывает доверия, с ним не желают сотрудничать, его вытесняют из различных групп и даже из всего общества (государства, страны). Дискредитация человека может быть фазой психологической подготовки против него более явных, в том числе физических, насильственных действий. В политологии используется также термин «диффамация» (от латинского diffamare – обесславить, лишить доброго имени, опорочить), означающий публичное распространение сведений, порочащих репутацию определенных лиц и создающих для них дурную славу. Клевета – частный случай диффамации. Диффамация широко используется в политической борьбе.

Дискредитировать возможно не только отдельных людей, но и социальные группы, мнения и убеждения людей, идеологии, научные и художественные достижения индивидов и наций и т. п. В межэтнических отношениях очень распространена, особенно при обострении конфликтов, дискредитация этнических групп. И в этом случае дискредитация обычно является одним из способов психологической подготовки агрессивных действий. Так, хорошо известно, что как геноциду армян в Турции в 1915–1923 гг., так и холокосту евреев в Германии в 30-х годах XX века, предшествовали более или менее длительные периоды дискредитации этих народов, их дегуманизации и атрибутирования им самых низких, вызывающих презрение качеств. Правда, есть немало случаев, когда взаимная дискредитация двух этносов или национальных государств длится десятилетиями и даже столетиями, не приводя или редко приводя к кровопролитиям. Такие процессы в XX веке мы видели во взаимоотношениях США и Ирана, США и Ирака и других государств. Правда, в начале XXI века в отношениях Ирака и США произошел агрессивный взрыв: накопленная враждебность привела к насильственным действиям огромных масштабов.

Обычно люди, будь то правители или рядовые граждане, заинтересованные в дискредитации других, находят соответствующие средства и способы для реализации этой цели. Но в современной психологии развивается область, в которой способы дискредитации, особенно дискредитации политических противников, исследуются специально. При широком подходе это социальная психология воздействия или влияния^[175], а при узком и специфическом – это психология пропаганды, словесного воздействия на различные социальные группы, в том числе вражеские.

Какие способы используются в политической пропаганде с целью дискредитации противников? Основными из них являются следующие:

1) Использование ярлыков. Например, противника объявляют «реакционером», «холуем на службе у врагов», «красным», «коричневым» и т. д. Если с явлениями, обозначаемыми этими и другими подобными им ярлыками, в памяти людей связаны отрицательные установки, они переносятся на тех людей, которых хотят дискредитировать. Выбор слов и выражений – ругательских в адрес противника и хвалебных для себя – обычный способ политической борьбы.

2) Использование социальных стереотипов. Этот способ чаще всего используется в межгрупповых отношениях. При этом, если ставится цель дискредитации другой группы, используются отрицательные стереотипы. При характеристике себя и своей референтной группы используются в основном положительные стереотипы.

3) Ассоциирование имени объекта дискредитации с именем человека или социальной группы, которые уже имеют дурную репутацию. Так, в политической борьбе, в борьбе за власть, противники нередко обвиняют друг друга в связях с преступным миром, с проститутками, с политиками-неудачниками и т. п. Такие ассоциации действительно эффективны.

Есть и другие способы, о которых мы здесь, для краткости, говорить не будем.

Способы дискредитации, которыми пользовались Сталин и его приближенные, широко применялись для оказания психологического давления на людей или их вытеснения из политической арены. В стратегии Сталина дискредитация и физическое насилие образовали последовательные фазы уничтожения людей, даже целых социальных слоев. Приведем ряд исторических фактов.

1) Уничтожение кулачества. Крестьянство, особенно кулаки, считались большевистскими главарями «реакционным классом». К кулакам прикрепили ярлык «врагов народа». В 1930–1931 гг. были сосланы в отдаленные районы востока страны около 381 тысячи крестьянских семейств, а в последующие годы – еще 100 тысяч семейств, считавшихся кулаками^[176]. Сотни тысяч людей, особенно стариков и детей, умирали от голода и морозов. Масштабное было преступление. Это бедствие описано в документах^[177].

2) Уничтожение «спецов» – дореволюционной интеллигенции. В конце 20-х годов ХХ века, желая найти «козлов отпущения» и отвести от себя обвинения в провале экономики, Сталин начал, голосами других, назвать специалистов вредителями. В 1929 году было организовано громкое «Шахтинское дело», а затем и другие процессы. Сотни, тысячи людей, большей частью, а может быть и целиком, невинных, подвергались наказаниям.

3) Уничтожение политических противников и судебные процессы 20–30-х годов. Примеров очень много. Так, С. И. Сырцову, В. В. Ломинадзе и другим Сталин навесил ярлык «руководителей подпольных антипартийных групп». М. Н. Рютина и его группу он назвал «государственными преступниками». Их осуждают и приговаривают на 10-летнее тюремное заключение только за то, что имели смелость осуждать совершаемые в стране массовые преступления. Людей, подлежащих устрашению, обычно называли «врагами народа». В поведении сталинистов демагогия сочеталась с дискредитацией и давала «обильные плоды»^[178].

Часто употребляемыми шаблонами были: «правый уклон», «фракционность» и другие. Фракции в большевистской партии были запрещены в 1921 году по настоянию Ленина, сторонника однопартийности. X съезд ВКП(б) принял резолюцию «О единстве партии», осуждающую и запрещающую всякую фракционность. Нарушители исключались из партии. В сочетании с запретом других политических партий, эта резолюция практически и скачкообразно усилила в стране авторитаризм, создавая основу для быстрого перехода в тоталитаризм. Поскольку марксистская идеология авторитарна и тоталитарна по своей сути, то в создавшихся условиях другие пути развития по-существу были исключены. Когда говорят о неизбежности той пути, по которой шла страна, то надо помнить, что эта неизбежность сознательно и произвольно была создана Лениным, Сталиным и их недальновидными приспешниками. Многие из них стали жертвами собственных ошибок и глупости.

Обычно если какого-либо деятеля или группу дискредитировали вышеописанными способами, сослали в концлагеря или же организовали ускоренное следствие и выносили приговоры, ходатайства о помиловании не принимались и осужденных расстреливали.

Поражает уровень цинизма и садизма, отсутствие совести, способности к сопереживанию. Расстреливали целыми списками. Дискредитированные были для них уже не людьми, а товаром, подлежащим уничтожению за негодностью. Жертвы полностью дегуманизировались. Так работала агрессивная плебейская власть.

§ 9. Подчинение приказу и межэтническая агрессия (феномен Адольфа Эйхмана)

В 1961 году в Иерусалиме проходил суд над немецким фашистом Адольфом Эйхманом. Против него было выдвинуто обвинение в убийстве миллионов евреев. Об этом процессе и о личности Эйхмана написаны книги^[179]. В 1963 году вышла книга социального философа Ханны Арендт «Эйхман в Иерусалиме» с подзаголовком: «Сообщение о банальности зла»^[180]. Его обвиняли в убийстве около 6 миллионов евреев: он контролировал отправку жертв в лагеря смерти, служа в СС в качестве офицера.

Эйхман говорил, что «внутренне» не является подлецом и даже фанатичным антисемитом. Он был честолюбивым офицером и его неприятной обязанностью было подчинение приказам фюрера: свыше было решено уничтожить евреев. И эту свою обязанность он исполнял точно, как того требовали вожди. Х. Арендт поверила в искренность этих утверждений Эйхмана, за что и стала объектом критики. Ее даже обвинили в защите злодея^[181].

Тем не менее, даже составители упомянутой книги о допросах военного преступника, после тщательного изучения материалов 275 часов допроса Эйхмана, пришли к выводу, что это был посредственный человек из средних классов, получивший нормальное образование и воспитание, и у него не были обнаружены заметные преступные тенденции. «Я не монстр… Я жертва ошибки», – говорил о себе Эйхман.

Социальных психологов, как верно заметил Р. Браун, интересуют не столько судьба Эйхмана и холокост (это исторические явления и в первую очередь должны интересовать историков), сколько следующий вопрос: в чем ошибка утверждения о том, что человек, совершивший злодеяния, должен быть монстром? Если здесь есть ошибка, то в какой степени она является общей? Кто подвержен такой ошибке и свободна ли от нее социальная психология?»^[182].

О чем свидетельствует исследование личности Адольфа Эйхмана? Его обследовали десятки психиатров и обнаружили, что он психически совершенно нормален. Его чувства и действия, направленные на своих родителей, к жене и детям, были нормальными, даже близкими к идеальным.

После того, как Эйхману удалось избегнуть Нюрнбергского процесса и под ложным именем поселиться в Буэнос-Айресе, он, рискуя жизнью, сообщает семье, что жив и здоров, даже настаивая, чтобы семья присоединилась к нему. И все это в то время, когда он хорошо знал, что Секретная служба Израиля по всему миру ищет его.

До того, как по приказу Гитлера участвовать в уничтожении евреев, он был активным сионистом и считал, что правильным решением еврейского вопроса является предоставление евреям собственной территории на Мадагаскаре или в определенной части Польши. Он активно распространял эти идеи среди своих коллег офицеров гитлеровской службы безопасности (СС). Эйхман настаивал на том, что никогда не имел антисемитские взгляды. В одно время в Вене у него даже была любовница-еврейка, которую он позже спас от уничтожения. Сам Эйхман никогда лично никого не убивал. Все эти биографические факты, наряду со специальными обследованиями, заставляют психологов заключить, что этот человек не обнаружил никаких признаков чудовища, как некоторые хотели бы его изобразить. Он не был сторонником той формы «окончательного решения еврейского вопроса», которую разработали и осуществили Гитлер и егоприближенные.

Защитники Эйхмана на суде вновь и вновь утверждали, что судьба евреев была бы та же, если бы Эйхман совсем не существовал, ибо если бы не он, то кто-либо другой выполнил бы эту работу. Против данного утверждения трудно выставлять контраргументы, так как Эйхман был обыкновенным бюрократом. Он в основном заботился о своей карьере, а не о судьбе еврейского народа. Он не стыдился того, что участвовал в истреблении еврейского народа: он был горд тем, что сумел точно выполнить полученные приказы и был эффективным работником. Он переживал стыд только тогда, когда нарушал этикет, принятый среди немецкого офицерства. Бывало, что в его душе шевельнулась жалость к жертвам, но он сумел преодолеть эту слабость.

Суммируя свои размышления, Х. Арендт заключила, что в определенных условиях многие обычные люди могут совершать преступления. Чудовищные поступки совершают не только чудовища. Как мы уже знаем, данный вывод подтвердился известными экспериментами С. Милграма, Ф. Зимбардо и других психологов.

Когда человек совершает агрессивные действия, которые считает аморальными и не соответствующими своим представлениям о себе (своей я-концепции), он переживает особое состояние внутреннего противоречия, которое известно под названием когнитивного диссонанса. О теории когнитивного диссонанса, о взглядах ее создателя Леона Фестингера мы уже знаем.

Когнитивный диссонанс – неприятное психическое состояние, и когда оно возникает, у человека сразу же появляется мотив, внутренняя тенденция, как можно скорее избавиться от него. Спонтанно у него начинаются адаптивные психические процессы и действия, целью которых является смягчение или полное устранение диссонанса из своей психики.

Но человек, который выполняет только чужие приказы и не считает себя виновным, по-видимому, не переживает более или менее острого состояния диссонанса. Поэтому его я-концепция под влиянием своих агрессивных действий не меняется. И это очень опасно, поскольку в таком случае он сохраняет способность совершения новых насильственных, преступных действий: у него нет оснований отказаться от них, тем более, что он действует по приказу начальства и чувствует себя свободным от ответственности.

Есть также предположение, что когнитивный диссонанс очень слабо переживается макиавеллистами. Поэтому можно предположить, что сочетание авторитаризма с макиавеллизмом крайне опасно для общества, особенно в том случае, когда личности с такими психологическими комплексами добиваются высот политической власти.

Авторитарная агрессия людей, как видно из вышеизложенного, стала предметом специального исследования начиная с 40-х годов ХХ века. Характерной особенностью экспериментальных исследований С. Милграма и его сотрудников, особенно на первых этапах работы, была то, что участниками (как в роли «учеников», так и в качестве «учителей») были мужчины. В качестве обладателя власти также всегда выступал мужчина. Поэтому появилось некоторое сомнение: будут ли получены сходные результаты, если эксперименты проводить с участием женщин?

Дополнительные исследования показали, что подчинение власти и авторитету – универсальное явление. Во время одного из экспериментов 40 испытуемых-женщин показали такие же результаты, что и мужчины.

Таким образом, уже сейчас, по-видимому, есть основание для утверждения, что подчинение власти и склонность применения авторитарной агрессии выходят за рамки пола, профессии или национальности: это всеобщие, общечеловеческие явления. Авторитарная агрессия присуща всем и различные ее проявления наблюдаются в самых различных странах мира. Правда, этнические различия этого явления пока еще, насколько нам известно, не исследованы.

§ 10. Просоциальная и антисоциальная агрессия

С обсуждаемой в данной главе проблематикой тесно связан еще один вопрос, который мы здесь вкратце рассмотрим. Имеет значение не только то, какова природа агрессии (является ли она авторитарной или неавторитарной), но и то, на кого она направлена, какова ее социально-психологическая природа. С этой точки зрения следует различить еще два противоположных типа агрессии – антисоциальную и просоциальную.

Антисоциальными являются те агрессивные действия людей, которые направлены на другие социальные объекты – личности, социальные группы и общество в целом. Личность, совершающая такие действия, обычно исходит из эгоистической мотивации. Своими действиями он наносит ущерб обществу.

Просоциальными являются такие агрессивные действия, которые совершаются людьми во имя интересов общества. Такую агрессию совершают люди, когда защищают свои законные права, применяют законы для наказания злостных преступников, защищая жизнь и имущество граждан.

Как показали исследования психоаналитика Роберта Сирса, те индивиды, в поведении которых превалируют просоциальные действия, имеют также более высокий уровень направленной на собственную личность агрессивности (самоагрессии). У тех же, кто преимущественно агрессивен антисоциально, наблюдается низкий уровень самоагрессивности.

У каждой личности имеется как просоциальная, так и антисоциальная агрессивность, и их баланс в течение многих лет остается устойчивым. У одних преобладает первая разновидность агрессии, у других – вторая. Однако, по мнению психоаналитиков, в основе обоих разновидностей агрессии лежит одна и та же агрессивная энергия, которая способна преобразовываться и принимать различные конкретные формы.

Эти данные позволяют выдвинуть новую проблему, а также гипотезу о путях ее разрешения. Обнаруженный баланс разновидностей агрессии – весьма любопытное явление. Проблема состоит в том, каким путем он образуется, под воздействием каких факторов возникает и устанавливается? Как он связан с типами личностей, в частности – в авторитаризмом и демократизмом характера? Мы предлагаем следующую гипотезу: у авторитарных людей преобладает один тип баланса этих двух видов агрессии, а у демократов – другой. Является ли авторитарная личность преимущественно антисоциально агрессивным, а демократ, наоборот, просоциально агрессивным? Как это предположение согласуется с новыми эмпирическими результатами, полученными В. Альтмейером? Это очень серьезные проблемы, исследование которых может привести к возникновению нового направления в социальной психологии человеческой агрессивности.

§ 11. Агрессия, подчинение и секс

В настоящей книге мы уже видели, что эволюционный подход к проблеме агрессивности дает полезные аналогии и помогает понять то, что иначе осталось бы не очень осмысленным. И здесь наше обсуждение взаимосвязи сексуальности и агрессии мы начнем с рассмотрения некоторых фактов из жизни животных.

Обсуждая проблему инстинктов, К. Лоренц проанализировал взаимодействие агрессии, бегства и секса на примере одного вида рыб, а затем обобщил свои наблюдения, распространяя их на людей. Результат его анализа настолько интересен и полезен для понимания взаимодействия мужчин и женщин, что мы тоже рассмотрим его. Этот анализ, на наш взгляд, раскрыл важнейшие функции агрессии, которые без научного анализа трудно заметить.

У одного из видов птиц «мотивационный анализ» позволил обнаружить особый способ распознавания секса. (Оказывается, этот способ существует и у других позвоночных животных). Дело в том, что у этого вида рыб (цихлид) внешне самец и самка почти неразличимы. Одинаково и их поведение, поэтому было интересно узнать, какой механизм предотвращает гомосексуальное поведение (создание гомосексуальных пар). Только очень острая наблюдательность натуралиста позволила выяснить, что самец и самка отличаются только по отсутствию у одного из них определенных действий. Оказалось, что у самцов этой рыбы мотивация бегства и сексуального поведения не могут сочетаться. Это означает, что если самец даже в ничтожной степени боится своей партнерши, его сексуальность полностью подавляется. У самок такое же отношение между агрессией и сексуальностью: если она так мало боится своего партнера, что ее агрессивность не полностью подавлена, она не будет реагировать на него сексуально. Она, как фурия, будет атаковать его, и ее агрессивность будет тем сильнее, чем больше потенциально она была готова для спаривания, то есть чем ближе она была к нересту в связи со своим гормональным состоянием.

Наоборот, агрессия и сексуальность полностью совместимы у самца. Он может обращаться со своей партнершей грубо, гнать ее по аквариуму и одновременно совершать сексуальные и все другие смешанные действия. Самка может, переживая страх перед самцом, остаться готовой к спариванию: от страха у нее сексуальное поведение не подавляется. Она, убегая от самца, может, тем не менее, время от времени совершать действия ухаживания. Эти смешанные формы поведения, состоящие из бегства и сексуальности, через процесс ритуализации стали широко распространенными церемониями, обычно называемыми «застенчивым поведением». Оно имеет вполне определенное экспрессивное значение^[183].

Поскольку у разных полов смешение трех великих инстинктов различно, самец может спариваться только с испуганной и поэтому подчиняющейся, покорной самкой, а самка – только с таким самцом, который вызывает страх и ведет себя доминантно. Вот этот механизм и гарантирует спаривание только представителей противоположных полов.

Как же обстоит дело у людей? В различных вариациях и измененных формах, с помощью различных ритуализаций, данный процесс распознавания полов и спаривания играет важную роль у разных видов позвоночных, вплоть до человека. Этот механизм показывает, каким образом агрессия, сочетаясь с другими инстинктами, может осуществлять функцию сохранения вида.

Отсюда видны также биопсихологические основы различий полов. У самцов и самок, мужчин и женщин, взаимоотношения между главными инстинктивными влечениями могут быть различными. Мотивы (влечения), которые у одного пола не тормозят друг друга, у другого пола являются даже взаимоисключающими.

Мы полагаем, что эти данные этологии пока еще не использованы в психологии половых различий в полной мере. Когда говорят, что у женщин агрессивность слабее, чем у мужчин, то следует иметь в виду, что подобное различение биологически целесообразно. Женщина, по-видимому, должна бояться мужчины для того, чтобы могла иметь к нему сильное сексуальное влечение. Агрессивные женщины подавляют как свое сексуальное влечение, так и влечение того мужчины, на которого эта агрессия направлена. С другой стороны, сексуальное желание мужчины усиливается, во-первых, тогда, когда он агрессивно настроен к женщине и, во-вторых, когда эта женщина боится его, но не настолько, чтобы совсем уйти.

При этом возникает новая проблема: почему мужчина, переживая ревность, сексуально возбуждается сильнее, чем без ревности? Многие мужчины рассказали автору этих строк, что у них именно это явление и часто наблюдается. Мы считаем, что основная причина в следующем: ревность содержит в своем комплексе как сексуальное влечение и любовь, так и сильную агрессивность к женщине, которая, как полагает мужчина, встречается с другим мужчиной. Эта агрессия, сочетаясь с воображаемыми картинами предательских действий женщины, возбуждают в мужчине сильнейшее сексуальное желание. Эрекция у такого мужчины может продолжаться очень долго, желание воспроизводится очень часто. Во время сексуального сношения с женщиной, вызывающей ревность, у мужчины появляются также садистические желания.

Ревность, конечно, может быть необоснованной, даже патологической. Она может быть садистической с соответствующими последствиями для взаимоотношений партнеров. Все это зависит от их индивидуальных различий.

Эти сведения и идеи позволяют высказать несколько мыслей о возможных причинах гомосексуальности. Обнаруженные этологами различия в сочетаниях основных инстинктов у мужчин и женщин (самцов и самок), по-видимому, позволяют по-новому подойти и к проблеме гомосексуализма. Причем механизмы мужского и женского гомосексуализма должны быть различными. Если дать общее определение этого явления, можно сказать, что вследствие внутренних физиологических и психологических изменений мужчина в определенной мере превращается в женщину, а женщина – в мужчину. У гомосексуальных мужчин агрессивность сочетается с бегством от женщин и страхом, а у женщин – с нападением и желанием вызвать в другом страх. У обоих половое влечение сохраняется, но возбуждается представителями своего пола. Теперь уже мужчина-гомосексуалист возбуждается не тогда, когда перед ним испуганная, но желающая сексуального сношения женщина, а когда перед ним мужчина, который не уходит, не играет «в скромность» и «стыд». Мы полагаем, что наш подход кое-что объясняет. Ясно, что эту концепцию в дальнейшем следует развивать с учетом современных гендерных исследований, в частности, на основе представления об андрогинах^[184].

§ 12. Сексуальная неполноценность и агрессивность

При обсуждении данного вопроса мы будем опираться на труды Зигмунда Фрейда, Альфреда Адлера, Эриха Фромма, а также на результаты, полученные некоторыми более поздними авторами. Особый интерес представляет для нас работа Д. Морриса, который специально писал о соотношении сексуальных аномалий и агрессивного характера.

Еще Зигмунд Фрейд в одной из своих работ, на примере одного высокопоставленного офицера, проанализировал интересное явление: оказалось, что у многих индивидов с сильным стремлением к власти наблюдаются функциональные недостатки половой жизни. Иногда они принимают достаточно серьезный характер, вплоть до импотенции. Другие авторы (Э. Фромм, Д. Моррис и др.) приводят факты о том, что вскрытие трупа Гитлера обнаружило у него только одно яйцо. Про Наполеона же известно, что пропорции его гениталий были атрофированы.

У обоих деятелей была необычная сексуальная жизнь, о чем имеются свидетельства в воспоминаниях Талейрана, в произведениях Е. Тарле, Э. Фромма и других авторов. Д. Моррис, ознакомив читателя с подобными фактами, несколько наивно восклицает, что европейская история могла бы быть иной, если бы эти люди были сексуально нормальными. Правда, надо иметь в виду, что серьезные сексуальные нарушения почти никогда не бывают изолированными, очень часто они сочетаются с другими психическими нарушениями. Будучи неполноценными в половом отношении и, следовательно, постоянно фрустрированными своей совестью, сомнениями и страхом перед мнением окружающих, они с целью самоутверждения прибегали к самым крайним агрессивным формам компенсации^[185].

Жажда власти у таких людей ненасытна независимо от достигнутого, даже очень высокого, социального статуса, так как базальная их физиологическая и функциональная неполноценность неустранима.

Эта теория, однако, имеет и свои слабости. Одной из ее слабых точек является то, что властолюбие не всегда прямо связано с сексуальной неполноценностью. Примеров тому очень много. Правда, ориентированность на власть, особенно когда она становится доминирующим мотивом активности личности, вызывает ряд нервно-психических особенностей личности. Поэтому, как говорил З. Фрейд, у таких людей сексуальная жизнь не может быть нормальной. Но ведь понятие «норма» весьма растяжима. Кроме того, вполне естественно, что если человек занят активной деятельностью, у него остается мало времени и сил для сексуальной активности. Это, так сказать, «вторичное нарушение сексуальной жизни», своеобразный сексуальный невроз. Оно вторично, потому что является следствием активной несексуальной деятельности, которой человек вынужден заниматься в соответствии со своей социальной ролью и согласно ожиданиям своих референтных групп.

Вышеупомянутые же случаи Наполеона, Гитлера и других деятелей примерно такого же ранга можно считать первичными сексуальными нарушениями, требующими компенсации и сверхкомпенсации. Очевидно, что эти два случая и различные их вариации необходимо различать, иначе наша теория не будет реалистичной. В целом исследование личности и жизни великих идей в этом аспекте – увлекательное и полезное для развития человекознания дело^[186].

Для развития начертанной выше концепции в рамках теории фрустрации и психической защиты надо учесть, что сведение мотива власти, лидерских стремлений к высоким статусам и механизму компенсации сексуальной неполноценности того или иного рода является подходом односторонним, индивидуалистическим. Становление лидера и выбор именно данной личности в качестве такового, определяются многими социально-психологическими факторами, обнаружение реальных связей и веса которых только и может дать нам истинную картину лидерства. Интересно, что ряд факторов, считавшихся в трудах ранних авторов индивидуально-психологическими, на самом деле имеют социально-психологическую природу как по генезису, так и в аспекте конкретной динамики в процессе жизнедеятельности личности. Взять, к примеру, половую холодность (фригидность) женщины. Она, как известно, не всегда имеет органические, тем более – наследственные причины. Это нарушение часто возникает и устойчиво сохраняется в течение всей жизни в результате получения сильного неблагоприятного впечатления прерванного полового акта (coitus interruptus). Известны случаи, когда после таких переживаний у женщин появлялась склонность к властвованию, агрессивности, доминантности. У мужчин в аналогичных ситуациях появляются те же самые симптомы, однако, как правило, в еще более интенсивных формах. Ясно, что описанные явления, имея, как и все другие социально-психологические феномены, свои индивидуально-психологические аспекты и биологическую основу, по-существу являются социально-психологическими. Они – результат контакта, общения людей. Поэтому более подробный анализ этих явлений требует комплексного – биопсихологического и социально-психологического подхода.

Как уже было сказано, неполноценность в сексуальной жизни часто компенсируется садистическими, агрессивными действиями, одной из обычных и социально-приемлемых форм которых является борьба за лидерство в рамках закона. У таких людей сексуальное доминирование, встречаясь с препятствием, то есть фрустрируясь, с большой легкостью превращается в агрессивность, что выражается в садистических деяниях или в усилении борьбы за власть. Отметим для сопоставления, что примерно такой же механизм превращения, сублимации, имеет место тогда, когда человек сильно ориентирован на исследовательскую, творческую активность. Малейшее препятствие на пути удовлетворения сексуальных влечений приводит к легкому отказу от них и к переходу к более интенсивной творческой активности^[187].

Проблему садизма и его разновидностей мы обсудим отдельно и достаточно подробно. Но в связи с проблематикой настоящей главы следует сказать об этом следующее. Одной из разновидностей разрядки агрессивных импульсов человека является мучение и убийство животных. Возможно, что с эволюционной точки зрения агрессивное и садистическое отношение к животным и оправдано, но с морально-психологической точки зрения нет оправдания подобным действиям. Однако при научном подходе суть дела не в этом. Нам кажется, что одно дело, когда человек убивает другого человека ради сохранения своего доминирующего, лидерского положения и продвижения по этому пути, и другое дело, когда причиняет боль или убивает только ради удовольствия. Конечно, в первом случае очень часто человек может переживать и удовольствие, но есть все основания для предположения, что в глубинных механизмах этих двух случаев есть существенные различия. Второй случай – это феномен садизма. Поэтому понимание садизма возможно лишь при привлечении наших знаний о механизмах лидерства, агрессии и фрустрации, но фрустрации не только сексуального влечения.

Пуританизм и связанная с ним склонность к морализированию – интересные объекты изучения в рамках теории психологической самозащиты, агрессии и сублимации. Для разработки научных концепций об этих явлениях следует обратиться к истории религий и тех идеологических и социально-политических течений, в которых пуританизм был одним из основных компонентов морального кодекса.

В современной психологии и психопатологии накоплено большое количество фактов, убедительно показывающих, что видимость пуританизма (в любой религиозной или иной вариации) обманчива, особенно в аспекте сексуальной активности и озабоченности человека. (Это хорошо понимал еще Бокаччо, «Декамерон» которого может стать богатым источником интересующих нас в данной связи фактов). Можно даже сказать, что никто так не озабочен сексом, чем фанатичные пуритане. Религиозно-моральное сознание и страх перед наказанием фрустрируют их нормальные сексуальные проявления, что порождает различные формы юродства, тайной извращенности, самобичевания и других форм мазохизма. Светский же моралист – чаще всего человек, лишенный способности жить нормальной сексуальной жизнью или импотент, который компенсирует свою неполноценность добровольным морализированием и обучением молодежи «путям достойной жизни», той молодежи, силе, здоровью и дееспособности которой он страстно завидует.

§ 13. Власть и любовь

Стремление к власти оказывает влияние не только на сексуальность человека: еще более тонким и глубоким является его влияние на высшие человеческие чувства, в частности – на чувство любви к представителям другого пола.

Стремление к власти распространяется и на те способы и сферы существования, которые первоначально по-существу далеко стоят от проблем власти и лидерства. Под воздействием сверхсильного мотива власти любовь превращается в требование любви, в деспотически – эгоистическую «любовь». Если любовь настоящая, то она озабочена счастьем любимого: это высшая ступень альтруизма. А между тем у личности с сильным стремлением к власти, в первую очередь у авторитарных лиц, любовь превращается в дополнительное средство приобретения власти. Такая любовь становится принудительной и навязчивой.

Часто в наблюдаемом поведении людей эти две формы любви трудно различить. Только более пристальное внимание позволяет видеть во второй разновидности требовательную, назойливую, и в то же время боязливую, тревожную заботливость и беспокойство. Это различие очень хорошо показано в трудах психоаналитиков Карен Хорни^[188] и Эриха Фромма^[189].

Люди, которые принуждают других любить себя, все время озабочены тем, чтобы везде быть любимы. Они впечатлительны и даже чувствительны, но по ту сторону этой поверхности живет их скрытая враждебность к людям, которая и мешает им устанавливать истинную любовную связь. В жизни таких людей действует не нормальное правило: «Я хотел бы быть любимым», а другое: «Я должен быть любимым». Это требование обычно не знает границ, такие люди живут в постоянном страхе возможной потери всего приобретенного, они крайне ревнивы и поэтому никогда не достигают состояния счастливого доверия. Они требуют от своих «любимых» партнеров разрыва всех связей и полного подчинения. Как показала К. Хорни, пути приобретения такой любви очень различны, однако при более глубоком рассмотрении мы здесь видим различные тактические варианты одной и той же стратегии. В одном случае подкупают партнера любезностью и как бы говорят: я люблю тебя искренне, поэтому и ты должна любить и дать мне все, что я требую. Есть и другой вариант этой стратегии: ты должна любить меня, так как я страдаю и нуждаюсь в помощи. Третий вариант: я так много сделал для тебя, что если ты хочешь быть хорошим человеком, должен поступить по отношению ко мне точно так же.

Есть люди, которые стараются получить и сохранить любовь с помощью угроз следующего характера: если ты меня не полюбишь, то я лишу тебя жизни.

Во всех этих случаях мы имеем дело с одной из стратегий авторитарной личности, в переживаниях и поведении которой авторитарная агрессия сочетается с подобным же типом «любви». Мотивация власти преобразует любовь, превращая ее в нечто противоположное.

§ 14. Социальная структура, агрессия и власть

Какую роль играет агрессия в структуре и динамике общества высокоразвитых животных? Рассмотрим то, что об этом говорил К. Лоренц с тем, чтобы предложить ряд новых проблем и идей в этой малоразработанной проблемной сфере социальной психологии.

Основным принципом организации групп уже у высших животных является ранговый порядок. Когда есть такая система, каждый индивид знает, кто сильнее его и кто слабее. Он может уйти от сильного и попытаться подчинить себе слабого, если их пути пересекаются.

Понятие «порядок клевания» обозначает явление, широко распространенное в животном мире и хорошо известное биологам. Лоренц старается раскрыть его значение и приходит к выводу, что ранговый порядок ограничивает агрессию в сообществе. Полное исключение агрессии или его полное подавление вредно, так как сообщество не может защищаться от внешних нападений. Но не менее важно то, что у многих животных угроза агрессии или ее реальное применение создает напряжение, необходимое для соблюдения порядка. А в некоторых случаях порядок клевания защищает детенышей^[190].

Все социальные животные являются «искателями статусов», поэтому между индивидами, занимающими близкие позиции в иерархии рангов, всегда имеются напряженные отношения. Члены группы преимущественно обращают внимание на экспрессивные движения лидеров, особенно тех, кто завоевал свою позицию путем агрессии и борьбы. На сходные движения индивидов с низким статусом почти никакого внимания не обращают. Вообще в ходе эволюции значение старших и опытных животных все больше и больше возрастает. Это означает, что растет значение индивидуально приобретенной информации и опыта. Социальная жизнь увеличивает эволюционное значение обучаемости и интеллекта, так как эти качества полезны всему сообществу.

Для тех, кто исследует социальную жизнь, представляет интерес следующее наблюдение: шимпанзе имитируют только поведение старших и опытных представителей своего вида. Возраст и опыт учитываются уже в сообществах животных. У некоторых животных появляются группы старших лидеров («сенат»), которые управляют сообществом совместно, защищаясь от претензий более молодых особей^[191].

В чем цель внутривидовой агрессии? Обобщив свой анализ, Лоренц пришел к выводу, что целью внутривидовой агрессии никогда не является истребление вида. То здесь, то там иногда вспыхивают битвы, животные кусаются, раскрывают друг у друга вены, колют глаза своими рогами и т. п., но в природных условиях дело никогда не доходит до истребления вида. Другое дело – в условиях неволи, но, как остроумно замечает Лоренц, «конструкторы» эволюции эти особые, неприятные возможности не учитывали. Таким образом, основными функциями агрессии являются: распределение территории и пищи, отбор самых лучших отцов и матерей для молодняка, поддержание социального порядка и обеспечение лидерства самых опытных животных. Такое лидерство позволяет принимать мудрые решения в пользу всего сообщества. Лоренц считает, что все это верно и для общества людей. Когда мы находимся в агрессивном состоянии, нашей целью редко является убийство противника. Мы бьем, заставляем подчиниться, считаться с нашим превосходством и мудростью. Убийство – крайний случай. Этологи считают, что агрессия не является сатанинским, разрушительным принципом (как полагают психоаналитики, с которыми по многим вопросам у этологов отмечается согласие). Агрессия – существенный аспект структуры тех институтов, целью которых является сохранение и защита жизни. Иногда она может использоваться ошибочно и привести к деструкции, но ведь это верно практически для любой части функциональной системы. Более того, мутация и отбор, эти великие «конструкторы», способствуют росту тех генеалогических систем, которые в качестве механизма, способствующего росту дружбы и любви, выбрали агрессию. Эту парадоксальную концепцию Лоренц излагает в десятой главе своего труда «Об агрессии».

§ 15. Боевой энтузиазм и харизматическое лидерство

К. Лоренц выдвинул идею о существовании особой разновидности филогенетически обусловленного поведения, назвав его боевым энтузиазмом (от греческого слова enthusiasmus, которое означает человека, одержимого богом или духом). Это состояние вдохновения, особой одержимости^[192].

Хотя боевой энтузиазм и связан с индивидуальной агрессивностью, он все же является специализированной формой общинной агрессии. На индивидуальном уровне – это состояние вдохновения, когда все тело дрожит, всякие препятствия представляются ничтожными и преодолимыми, человек переживает убеждение, что имеет священные обязанности. Ослаблено осознание запрета убивать себе подобных, разум и аргументы против такого поведения подавлены путем обесценивания всех ценностей, которые могут считаться низкими и недостойными. Даже совершая жестокости и преступления, человек может иметь убежденность в своей правоте. Концептуальное мышление и моральная ответственность переживающего энтузиазм человека находятся на самом низком уровне. К. Лоренц приводит украинскую пословицу: «Когда знамена развернуты, весь разум – в трубе» (Указ. соч., с. 260).

Поведение сторон представляется так: мускулы напряжены, руки приподняты и несколько повернуты вовнутрь, вследствие чего плечи выдвинуты вперед. Голова гордо поднята, подбородок выдвинут вперед, лицевые мускулы выражают «героическое лицо», волосы на руках стоят дыбом. Поскольку то же самое состояние можно вызвать и у самца шимпанзе, когда он защищает своих детенышей или свою группу, Лоренц выражает сомнение в том, что боевой энтузиазм человека имеет духовную природу. У шимпанзе волосы на теле становятся дыбом и издалека размеры его тела кажутся значительно больше, чем есть на самом деле. И кот тоже таким образом увеличивается в размерах (поднимая свой зад, как бы «надувается», чтобы казаться покрупнее). Дрожь человека – остаток от доисторических времен, вегетативная реакция, которая заставляет волосы стоять дыбом, хотя волосяной покров на теле современного человека очень незначительный или отсутствует. (Есть, конечно, исключения).

Когда индивид переживает состояние боевого энтузиазма и идет защищать общину, он забывает все остальные свои интересы, в том числе семью и детей.

Объекты, подлежащие защите, исторически могут меняться: община родственников, семья, общество в целом, национальная символика и т. п. Связь индивида с этими ценностями осуществляется с помощью механизма импринтинга и образования условных рефлексов, считает Лоренц.

Боевой энтузиазм – защитная реакция, которая должна быть изучена на уровне индивида, малых групп, общины, государства и нации в целом.

Абстрактные объекты также могут стать предметом защиты со стороны людей, охваченных боевым энтузиазмом. Какими будут последствия использования этого психического состояния, зависит от выбора цели. Эти цели могут быть моральными или аморальными, человек с энтузиазмом может совершить как величественные дела, так и низкие преступления. Развитие науки и культуры, осуществление великих свершений, невозможно без энтузиазма.

Боевой энтузиазм наблюдается, причем иногда в массовом порядке, во время социальных революций. Чтобы убедиться в этом, достаточно ознакомиться с историей Великой французской революции, двух русских революций начала ХХ века. Изучение этнических конфликтов также предоставляет нам много примеров проявления людьми боевого энтузиазма. Например, злодеяния азербайджанцев в Сумгаите в 1988 году были совершены в состоянии энтузиазма.

Каков онтогенез боевого энтузиазма? К. Лоренц считает боевой энтузиазм у человека подлинно автономным инстинктом, сходным с победной церемонией гусей. Этот инстинкт, по его мнению, имеет соответствующие формы поведения, свои релизеры и, как и сексуальная потребность или другой сильный инстинкт, рождает специфическое чувство удовлетворенности. Такое поведение и его результат так сильно влекут человека, что даже самый разумный индивид в политической жизни может действовать так же иррационально и аморально, как и в сексуальной жизни. Как и победная церемония, боевой энтузиазм оказывает влияние на социальную структуру. К. Лоренц считает также, что существование различных политических партий обусловлено тем, что создаются условия для проявления боевого энтузиазма. По-видимому ошибочно более распространенное мнение, согласно которому сначала происходит разделение на партий, после чего начинается борьба. Потребность в проявлении боевого духа порождает различные политические партии, вызывает их к жизни. Вот почему борьба и войны неизбежны.

Какие стимулы («релизеры») вызывают боевой энтузиазм? Ответ надо знать, считает К. Лоренц, иначе мы не сможем взять под свой контроль это инстинктивное поведение. Самая типичная ситуация, в которой у человека возникает боевой энтузиазм, та, в которой своя референтная социальная группа находится перед лицом внешней опасности. Группа, с которой идентифицирует себя индивид, считается ценностью (это семья, сообщество, нация и т. д.), в защиту которой выступает индивид. Другая ситуация – присутствие ненавистного противника, представляющего опасность для названных выше ценностей. Такими опасными объектами могут быть чужие этнические группы, диктаторы, идеологии, ересь и т. п. Умело действующие лидеры направляют боевой энтузиазм своих последователей на таких врагов и добиваются значительных успехов. Наконец, большое значение имеет присутствие внушающего доверие и энтузиазм лидера. Спектр таких лидеров тоже очень широк, считает Лоренц (Указ. соч., с. 263–264). Как нетрудно видеть, проблема боевого энтузиазма непосредственно связана с очень актуальной проблемой харизматического лидерства, хотя ни Лоренц, ни другие исследователи эту связь открыто не обсуждают. Исследования и исторические примеры свидетельствуют, что харизматические лидеры вдохновляют своих последователей и ведут их за собой благодаря тому, что вызывают в них боевой энтузиазм^[193]. Будучи наследуемым явлением, харизма лидера нацелена на инстинктивные глубины психики подчиненных. Такой лидер, как релизер, возбуждает в людях огромную энергию, энтузиазм и агрессивность. Двусторонняя инстинктивная основа харизматического лидерства возбуждает у последователей сильнейшие эмоции: агрессивность, восхищение, ненависть, энтузиазм и другие аффекты, а также автоматический конформизм. Все это нетрудно показать на исторических примерах. Достаточно вспомнить, как после возвращения Бонапарта из ссылки и в первые дни его «100 дней» народ, полководцы и целые армии, направленные против него, добровольно сдавались ему и поддержали его с большим энтузиазмом. Но ведь это был человек, который на полях многочисленных сражений погубил целые поколения французов.

Для разных индивидов «лидерами-релизерами» боевого духа являются разные люди и авторитеты: для К. Лоренца – Чарльз Дарвин, для какого-либо военного – Наполеон или Суворов и т. п. Но то, что «выпускается» этими «раздражителями», в основном имеет сходные черты: это боевой энтузиазм.

Четвертым и самым главным условием выражения человеком своего боевого духа является присутствие многих других людей, охваченных сходными эмоциями. Абсолютное числе присутствующих людей оказывает влияние на качество ответа. Чем больше людей, тем сильнее энтузиазм и выше претензии. Возбужденность и энтузиазм растут прямо пропорционально увеличению числа людей. Это создает опасность: массовый энтузиазм может стать очень опасным для отдельных индивидов и общества в целом.

Данные утверждения, однако, требуют некоторой корректировки. Социально-психологические исследования показали, что начиная с определенной величины дальнейшее увеличение числа присутствующих уже не приводит к заметным качественным последствиям. Присутствуют ли на митинге 200 тысяч или 220 тысяч человек – не суть важно для поведения членов толпы и ее лидеров. Главное то, что присутствует очень много людей.

Глава 6. Типология агрессивных людей (Тип личности и специфика агрессии)

§ 1. Устойчивая агрессивность: установка или комплекс характера?

Люди, безусловно, различаются по уровню своей агрессивности. Есть сверхагрессивные индивиды, есть лица средней, умеренной агрессивности, встречаются даже такие, у которых агрессивность выражена весьма слабо. Но от чего зависят эти различия? Чтобы разобраться в этом вопросе, уточним ряд понятий.

Агрессивностью, как мы уже знаем, можно назвать устойчивый комплекс характера личности. В его структуру входит ряд взаимосвязанных черт личности, совокупность которых создает у человека склонность к агрессивным действиям по отношению к другим людям или даже к неодушевленным предметам.

«Агрессивностью» называют также определенное психическое состояние человека, а именно – состояние враждебности и переживания гнева. Мы считаем, что такие состояния являются конкретными эмоциональными актуализациями характерологического комплекса агрессивности в определенных неприятных ситуациях.

Но можно говорить также об устойчивой агрессивной установке человека к определенным объектам и ситуациям. Это уже, по нашему мнению, направленные, ориентированные выражения агрессивного характера. Это объединение агрессивного комплекса характера с устойчивой установкой, в итоге образующей агрессивную адаптивную стратегию. Есть люди, которые склонны решать свои задачи преимущественно с помощью агрессивных действий.

Итак, существует как агрессивный комплекс характера, занимающий ведущее место в структуре этого психологического образования личности, так и агрессивная установка. Последняя может быть более или менее обобщенной, устойчивой, или узкой и фиксированной. Когда агрессивный характер постоянно актуализирован в виде соответствующего эмоционально-когнитивного состояния, мы имеем дело с тем, что называют также «свободно плавающим гневом». При встрече с определенными классами объектов такая свободно плавающая агрессивность может быстро структурироваться в виде агрессивной установки к этим объектам и разрядиться с помощью насильственных действий.

Устойчивая агрессивность в повторяющихся (сходных) ситуациях. Есть люди, которые ведут себя агрессивно в определенных типах ситуаций, а в других не проявляют заметной, то есть выше средней по интенсивности, агрессивности. Такие ситуации, по-видимому, содержат для них фрустраторы или являются стрессовыми и поэтому – неприятными, «аверсивными». Так, человеку может быть неприятно присутствие определенного индивида, но при общении с другими он может быть вполне мирным человеком.

Устойчивая агрессивность в самых различных ситуациях. Есть люди, которые агрессивны чуть ли не во всех ситуациях своей жизни. Такое поведение – более сильный критерий для диагностики постоянной сверхагрессивности, чем повторяющееся агрессивное поведение лишь в определенных типах ситуаций.

Таким критерием является длительность тех промежутков времени, в течение которых индивид агрессивен. Когда человек ведет себя агрессивно в последовательных ситуациях, то это убедительный критерий того, что он – человек агрессивный. Но, как заметили исследователи, промежутки времени между этими ситуациями могут быть самыми различными^[194].

Если человек ведет себя агрессивно через короткие промежутки времени, то это более слабый критерий, чем тогда, когда он ведет себя агрессивно в ситуациях, возникающих через более длительные интервалы времени – месяцы и даже годы. Если имеет место второй случай, тогда можно заключить: а) человек имеет устойчиво высокую агрессивность; б) на основе некоторых случаев такой агрессивности с большой вероятностью можно прогнозировать проявления его агрессивности и в новых ситуациях. На эти различия одним из первых обратил внимание Д. Ольвеус^[195]. Он показал, что есть люди, которые в любых ситуациях, имея свободу действий, стараются подвергнуть кого-либо агрессии, причинить боль и т. п. Это означает, что у них имеется предрасположенность к агрессии. В употребляемой в данной книге терминологии это означает, что у них ведущей адаптивной стратегией является агрессивная стратегия. Правда, при персеверативном ее применении человек чаще всего оказывается дезадаптированным.

Противоположный тип людей – мирные индивиды, которые не расположены действовать агрессивно. Можно предположить, что большинство людей занимает среднее положение между этими полюсами, отличаясь некоторой гибкостью поведения и адаптации.

§ 2. Два основных типа насильников

Агрессивность является ведущей чертой многих индивидов. Однако вполне очевидно, что не все агрессивные люди одинаковы. Если все они принадлежат, по критерию высокой агрессивности, к одному общему типу (в отличие от людей со слабой агрессивностью), то вполне возможно и необходимо найти и описать подтипы агрессивных людей. В этом направлении в психологии уже проделана определенная работа. Здесь и в последующих параграфах настоящей главы мы обсудим основные результаты исследований психологов.

До недавнего времени психологи и психиатры полагали, что люди, совершающие крайне жестокие действия, теряют нормальные внутренние тормоза, обычно сдерживающие насильственные действия. Такое ослабление внутренних тормозов считалось психическим нарушением. Однако более близкое знакомство с фактами убеждает нас в том, что люди, совершающие кровавые преступления, не всегда являются постоянно и явно агрессивными личностями с интенсивным стремлением к самоутверждению, как можно было бы предполагать. Наоборот, очень часто перед нами пассивные и замкнутые люди, мужчины и женщины с мягкими манерами. Многие из них в своей жизни не совершали заметных, темболее – опасных агрессивных действий. Они неимпульсивны, их нелегко провоцировать, они отличаются высоко развитыми способностями самоконтроля и воздержанности. У них чрезмерно прочные внутренние барьеры, стоящие на пути агрессии.

Психолог Л. Шульц описал интересный случай: молодой фермер замечает, что жена прелюбодействует с другим человеком, но никак внешне не реагирует на это агрессией. Более того, он принимает любовника жены в качестве гостя, угощает, снабжает работой и сельскохозяйственными орудиями и т. п. Однажды, возвращаясь из поездки, он обнаруживает, что нет ни жены, ни детей: все они бросили его и уехали вместе с этим человеком. Но и тут он никак не реагирует агрессивно. А до этого события, однажды заставив свою жену в постели с любовником, он, тихо закрыв дверь, вышел в поле и заплакал. Не было никакой агрессии! Поэтому жена и его любовник окончательно обнаглели.

Только после того, как он женился второй раз и обнаружил, что вторая жена тоже предает его, он разразился в насильственных действиях и самым жестоким образом убил и жену, и ее любовника^[196].

Проанализировав ряд таких фактов, Эдвин Мегарджи пришел к выводу, что многие из тех, кто совершает крайне жестокие насильственные действия, являются именно людьми вышеописанного типа, то есть агрессорами с сверхсильным самоконтролем (overcontrolled aggressors). Это люди, которые обладают очень мощными внутренними тормозами против совершения агрессивных действий. Из-за сильного внутреннего контроля такие индивиды обычно очень слабо реагируют на провокации, предпочитая скрывать свой гнев и обиду под покровом крайней пассивности. Но если со временем провокации, то есть малые и большие фрустрации и другие неприятности, накапливаются, то даже их крайне сильные внутренние тормоза уже не обеспечивают сопротивление. И тогда эти внешне спокойные и покорные люди внезапно совершают агрессивные действия, причем совсем неожиданно для своих жертв. После совершения насильственных действий они сразу же возвращаются в свое прежнее пассивное состояние, как бы становясь неспособными даже на умеренно агрессивные действия. Многие из этих лиц после ареста превращаются в очень тихих заключенных. Применение психологических тестов показывает, что такие люди действительно обладают очень сильными внутренними тормозами (ингибиторами) против собственных агрессивных намерений. В их повседневной жизни агрессивные действия встречаются очень редко. Однако накопление агрессивности, что характерно для них, выражается не в виде мелких вспышек: оно делает их весьма опасными в те периоды жизни, когда агрессивность, накопленная внутри психики, скрытая и подавляемая, достигает критического уровня^[197].

Таким образом, перед нами очень интересное, чуть ли не парадоксальное явление, которое вызывает новые вопросы и проблемы. Парадокс этот состоит в том, что, как показали специальные исследования несовершеннолетних преступников, те из этих мальчиков, которые совершали самые жестокие преступления, на поверку (как в итоге повседневных наблюдений, так и по данным тестирования) оказываются менее агрессивными, чем те, кто совершил менее жестокие преступления. Биографические данные показывают, что эти жестокие преступники долгое время живут мирно, их трудно провоцировать, у них имеются мощные сдерживающие силы, то есть ингибиторы агрессии. В то же время менее агрессивные преступники в повседневной жизни более задиристы, часто дерутся, однако используют менее опасные для жизни виды оружия. Как объяснить данный парадокс?

Для его объяснения мы предлагаем следующую гипотезу:1) агрессивность, как черта характера, формируется вследствие того, что человек, часто подвергаясь фрустрациям и стрессам, оказывается в состоянии агрессивности (гнева, злости, враждебности). Это состояние и соответствующие ему формы поведения закрепляются в памяти человека и сохраняют тенденцию к воспроизведению; 2) что касается описанных выше молодых людей, то у них данный механизм, по-существу, не работает. У них накапливается «свободно плавающий гнев», который затем разряжается в диких насильственных действиях, после чего в их психике остается «пустота», даже в какой-то мере буквально: у них не остается агрессивности. У таких людей, по-видимому, нет устойчивой агрессивности. Кроме того, их агрессия может направляться на самих себя. Данное утверждение желательно проверить экспериментально. У таких людей мы предполагаем наличие комплекса неполноценности.

Следует также выяснить, нет ли у этого типа людей страха перед возможными последствиями своих агрессивных действий. Если страх и тревога очень сильны, они вполне способны подавлять планируемые агрессивные действия. Во всяком случае, следует раскрыть природу тех мощных сдерживающих сил, о существовании которых высказал предположение исследователь данного типа людей Э. Мегарджи. По его мнению, такие люди предпочитают «прятать свой гнев под мнимым безразличием».

Второй тип – неконтролирующие себя агрессоры, настоящие насильники. Это те немногочисленные мужчины и женщины, которые все время ведут себя агрессивно, переходя от одного агрессивного взаимодействия к другому. Таких людей, заключенных в тюрьму за насильственные преступления, в течение нескольких лет тщательно исследовал Ганс Точ^[198]. Для получения достоверных данных он выбрал в качестве интервьюеров заключенных и условно освобожденных лиц, предварительно обучив их методике исследования. Эти люди лучше понимали друг друга и ответы заключенных были более искренними, чем если бы беседы проводили опытные психологи. Результаты исследования показали, что эти неконтролирующие себя люди совершали насильственные действия исходя из различных целей и мотивов, следовательно их можно подразделять на подгруппы. Г. Точ выделил нижеописанные шесть типов, которые, как считается, охватывают около 2/3 всех сверхагрессивных людей.

1) Люди, компенсирующие свой я-образ (self-image compensators). Это люди с низкой самооценкой, не чувствующие себя в безопасности. Имея очень неблагоприятное мнение о себе, они предполагают, что другие точно так же считают их неполноценными. Агрессию они применяют как для самозащиты, так и для улучшения своего я-образа. Это две основные функции их агрессивных действий. С помощью насилия они демонстрируют себе и другим свою силу и ценность, скрывая чувство неполноценности под маской смелости и бравады. Г. Точ считает, что эта подгруппа – самая большая в группе агрессивных людей.

Мы считаем, что определенный иррационализм людей данного подтипа обусловлен тем, что они чаще всего воображают, будто другие пренебрегают ими. А это значит, что их агрессия подготавливается в результате работы механизмов проекции собственных представлений на других и приписывания (атрибуции) им таких мнений, установок и мотивов, каковых у них зачастую нет. Следовательно, эти компенсирующие люди нередко борются против ими же изобретенных мифов.

2) Защищающиеся люди (self-defendors). Это люди, которые совершают агрессивные действия потому, что имеют сильный страх перед другими. Они боятся, что если не нападут первыми, вскоре сами станут жертвами своих врагов. Имея глубокое недоверие к миру, они стремятся устранить опасность путем нанесения вреда, даже их уничтожением. Г. Точ описывает человека, который был убежден, что другие собираются убить его^[199]. Во всяком случае некоторые социальные ситуации этот индивид интерпретировал именно таким образом. И поэтому он прибегал к агрессивным действиям, чтобы предотвратить насилие со стороны других. Из-за подобного рода соображений такие люди нападают первыми. Опытным психиатрам данное явление хорошо известно.

3) Задиры (хулиганы, bullies) и садисты. Это люди, которые получают удовольствие от нанесения вреда, боли и страдания другим. Они составляют вторую по величине подгруппу агрессивных людей. В качестве жертв они выбирают слабых и беззащитных, благодаря чему несправедливо получают преимущество, специально создают такие условия, чтобы жертва оказалась в невыгодном положении. Они избегают честной борьбы равных, получают наслаждение от восприятия страданий своих жертв. Именно поэтому, когда во время драки жертва падает, эти садисты нападают на нее с удвоенной силой, нанося ей телесные повреждения, наслаждаясь ее криками и стонами. Таков типичный хулиган. Это опасные для общества люди. О садизме и садистах, а также о хулиганах, у нас подробное обсуждение еще впереди.

4) Агрессоры, поддерживающие свою репутацию. У этих людей всегда присутствует неуверенность в своей значимости. Опасаясь, что ничего из себя не представляют, они с помощью насилия пытаются убедить себя и других в том, что являются людьми значительными, крупными и бесстрашными личностями. Надо отметить, что и в этом случае мы видим наличие защитной мотивации агрессии.

5) Агрессоры, защищающие свой социальный статус. Эти люди агрессивно нападают на других из-за того места, которое они занимают в обществе. Так агрессивно ведут себя, например, главари молодежных банд, о которых мы уже написали во втором томе настоящей книги.

Зная основные разновидности агрессии, мы можем сказать, что у данного подтипа преобладает авторитарная агрессия, которая выражается в двух формах: а) агрессия ради защиты своего социального статуса от других соперников, желающих занять его; б) агрессия, исходящая из необходимости действовать в согласии со своим социальным статусом. Это тот случай, когда агрессивное поведение является частью социальной роли человека (например, военного, полицейского, палача). Человек, как мы уже знаем, действует авторитарно-агрессивно тогда, когда этого требует начальство, хотя он сам не питает враждебных чувств к жертве. Как мы видели при рассмотрении психологии палачей, среди них есть люди, которые даже сочувствуют своим жертвам, но вынуждены убивать их, поскольку такова та роль, которую они согласились выполнить.

6) Потакающие себя агрессоры. Это крайне эгоистичные люди, которые думают, будто другие люди существуют только для того, чтобы служить им. Когда другие отказываются вести себя в соответствии с их ожиданиями, они переживают гнев и предпринимают акты возмездия.

Поскольку сверхагрессивных людей много во всех сферах жизни, мы считаем весьма актуальной следующую проблему: мы полагаем, что в последнем (6-м) случае речь идет об агрессивных нарциссах. Действительно, если человек отличается развитым нарциссизмом, он становится крайне агрессивным особенно в тех ситуациях, где замечает, что другие не восхищаются им и не желают служить ему.

Исследования, проведенные в области политической психологии, показали, что таких людей немало среди политиков. Но у них, как мы считаем, одновременно присутствуют несколько разновидностей агрессии, которые сочетаются и усиливают друг друга. Это, в первую очередь, авторитарная и нарциссическая разновидности агрессии.

Отсюда нетрудно заключить, что выделенные Г. Точем типы агрессивных людей редко встречаются в «чистом» виде. Реальные агрессоры являются сочетаниями этих подвидов и являются сложными личностями. Например, человек может быть авторитарным агрессором, садистом, нарциссом и может использовать еще и различные варианты защитной агрессии.

Есть еще одна проблема: ознакомление с типологией Г. Точа позволяет выдвинуть еще целый ряд новых проблем и гипотез. Как мы видели, эта типология предложена исходя из того, что различные агрессоры преследуют неодинаковые цели, то есть их активность по-разному мотивирована. Такая типология имеет право на существование и полезна. Но мы видели, что один и тот же агрессор, действуя даже в одной и той же ситуации и имея одну и ту же жертву, одновременно может преследовать несколько целей. Мотивация агрессивного поведения сложна. Именно эти комплексные случаи наиболее интересны.

Другая проблема состоит в следующем: агрессивность, как мы уже показали, является чертой или комплексом характера. Поэтому возникает вопрос: что считать причиной агрессивного поведения: черту характера или же цели человека? Черту характера или же мотивы и цели личности? Каким образом агрессивность детерминирует выбор цели? Можно предположить, что агрессивность, как черта характера, у разных людей различна не просто в результате различия целей и мотивов, но и сама по себе, как психическая подструктура личности. Такие различия между людьми могут образоваться, как мы полагаем, вследствие действия следующих причин: а) агрессивность у разных людей сочетается с различными же чертами характера: у одного – с жадностью, у другого – с властолюбием и т. д. В результате образования таких сочетаний агрессивность получает индивидуальные различия, личностную специфику; б) агрессивность и агрессия у разных людей сочетаются с различными защитными механизмами, если даже являются ведущими в их защитных комплексах и стратегиях. Например, у одного сочетание агрессии с рационализациями порождает агрессивные рационализации, тогда как у других агрессия может сочетаться с проекцией и т. п. В результате этого у разных людей формируются различные защитные комплексы и стратегии с участием агрессии. Поэтому мы считаем, что вполне возможны и другие, не менее интересные типологии агрессивных людей; в) наконец, всех агрессивных личностей можно подразделить на две большие группы: на тех, у кого агрессия имеет преимущественно защитный характер, и на тех, у кого агрессия является орудием нападения и насилия. Это различные стратегии, которые могут сочетаться в активности одного человека, но одна из них всегда становится преобладающей. Так, если у человека преобладает наступательная агрессивная стратегия, то, когда его фрустрируют и у него возникает защитная мотивация, он отвечает неадекватно сильной агрессией. Такой человек, из-за легкого оскорбления, может нанести другому тяжелые телесные повреждения и даже убить его. В таких случаях у агрессора часто бывает накопленный «свободно плавающий гнев».

Поскольку у разных типов агрессивных людей мотивация насилия различна, неодинаковы также многие другие черты характера, то вполне понятно, что для изменения их личности необходимы различные подходы и методы работы. Такая дифференцированная система модификации поведения агрессора пока что не разработана. Для решения этих практических задач следует поподробнее разработать типологию агрессивных людей, раскрывая также пути их формирования и возможных дальнейших изменений. В качестве еще одной гипотезы можно сказать следующее: различные типы крайне агрессивных людей формируются вследствие того, что в жизни индивидов каждого типа преобладали специфически виды фрустраторов и стрессоров. Если, например, преобладали фрустрации самосознания (направленные против я-концепции критические замечания, оскорбления и т. п.), образуется тип агрессора, компенсирующий свой я-образ, шире – свою я-концепцию (первый тип Г. Точа). Если индивид систематически был объектом грубого физического воздействия, он с большой вероятностью станет садистом (третий тип Г. Точа). Если человека угрожали смертью (например, в годы детства), он может превратиться в подтип самозащищающегося агрессора.

Конечно, в реальной жизни каждого человека бывают все типы фрустраций, стрессов и других агрессогенных факторов, поэтому речь идет о преобладающем типе таких раздражителей. Кстати, то же самое верно и для вышеописанных типов личностей, которые, как мы видели, перекрывают друг друга и сочетаются друг с другом.

§ 3. Различия в порогах толерантности к фрустраторам

Описывая типы агрессивных людей, мы уже указывали на то, что одни из них под воздействием слабых фрустраторов и неприятных раздражителей проявляют сильную вербальную или физическую агрессию, тогда как другие сдерживаются, откладывают агрессивный ответ или реагируют другими адаптивными действиями.

Мы уже показали, что характер ответов на неприятные раздражители или на агрессию других, и уровень самосдерживания, зависят от уровня развития я-концепции и самовосприятия.

Но поскольку многие неприятные воздействия на людей являются фрустраторами, то проведя различие между разными типами агрессивных личностей, следует использовать и такое понятие теории фрустрации, как порог толерантности к фрустраторам.

Исходя из этого представления нетрудно видеть, что у импульсивных, вспыльчивых агрессоров толерантность слабо развита: даже на слабые провокации они отвечают агрессивными действиями – вербальными или физическими. Причем, когда они начинают свои агрессивные действия, их очень трудно, а порой и невозможно удержать. Они, начав действовать, должны идти до конца, что уже отметили и другие исследователи агрессии^[200]. Это же самое мы видим у антисоциальных агрессивных психопатов, описанных П. Б. Ганнушкиным и другими специалистами^[201].

Описание поведения так называемых «инструментальных агрессоров» позволяет выдвинуть предположение, что у них порог толерантности выше, то есть те факторы, которые могут фрустрировать вспыльчивых агрессивных людей, этих индивидов оставляют в безмятежном состоянии. Они менее чувствительны к фрустраторам и аверсивным стимулам. У них другие цели и ради их достижения они могут терпеть лишения и оскорбления, если, конечно, не сочетают в себе черты двух типов. Вспомним также предложенную нами концепцию о переходе от инструментальной агрессии к враждебной или преобразования одной из них в другую. Такие процессы также возможны. Эти идеи можно расширить на основе новых эмпирических исследований. Для их получения можно использовать шкалу гнева Шпильбергера и другие методы^[202].

§ 4. Возможно ли смягчить агрессивность сверхагрессивных людей?

При обсуждении вынесенного в заголовок вопроса следует иметь в виду, что если в данный момент в каждом обществе есть определенное число сверхагрессивных людей, то еще бо́льшую опасность представляет появление все новых лиц описанных выше подтипов. Общество непрерывно воспроизводит таких людей, как, впрочем, и другие социально-психологические типы. Сверхагрессивные люди – один из социально-психологических типов со своими подтипами, с которыми читатель уже знаком.

Следовательно, перед социальными психологами, педагогами и другими специалистами стоят две взаимосвязанные задачи: 1) по возможности смягчить агрессивность уже оформленных агрессивных личностей с тем, чтобы они стали менее опасными; 2) по возможности сократить число новых сверхагрессивных индивидов, которые в настоящее время формируются в обществе, в первую очередь в семьях, учебных заведениях, в армии и полиции, в местах заключения и т. п. Следует сократить воспроизводство таких людей. В этих двух случаях нужны разные методы и меры социального и юридического характера.

Когда речь идет о смягчении или подавлении агрессивности уже сформировавшихся и зрелых агрессивных людей, можно использовать два подхода: а) ужесточение наказания: усиление режима содержания под арестом, увеличение срока заключения; увеличение мощи контролирующих и наказывающих органов; ограничение продажи оружия гражданам и другие. Однако, как справедливо отмечают исследовавшие данную проблему специалисты, такие меры в отношении сверхагрессивных лиц малоэффективны, поскольку для них агрессия – приемлемая форма поведения; это их стратегия адаптации и им нелегко от нее отказаться^[203]. Можно даже сказать, что для многих из них агрессия – преобладающая, чуть ли не единственная форма поведения, других они не знают, репертуар их социальных умений и навыков весьма узкий; 2) следовательно, с ними следует работать методами психотерапии, развивая в них более зрелый взгляд на межличностные отношения и на жизнь вообще. Очень важно учить их другим, неагрессивным способам социального поведения и решения задач. Такая последовательная работа, по мнению Г. Точа, приводит к смягчению агрессивности таких лиц.

Что же касается воспроизводства новых поколений агрессивных людей, то следует совершенствовать семейное воспитание, не поощрять агрессивное поведение детей и подростков, обучать их мирным способам решения социальных задач, не показывать таких телепередач и фильмов, в которых много сцен поощряемого насилия. Следует показать детям и подросткам, всем людям преимущества доброты, эмпатии и мирного сотрудничества.

Обсуждаемые здесь вопросы непосредственно соприкасаются с широко дискутируемой проблемой смертной казни, которая в настоящее время стала предметом пристального внимания во многих странах. Есть сторонники ее полной отмены, есть и противники. Для психолога главным является следующий вопрос: предотвращает ли смертная казнь совершение насильственных действий и убийств, уменьшается ли число насильственных преступлений? Весь парадокс в том, что наличие в уголовных кодексах статей о высшей мере наказания оказывает влияние скорее всего на неагрессивных людей, которые и так не собирались совершить насилие (у них такие действия наблюдаются очень редко и случайно), тогда как на основной контингент сверхагрессивных лиц, из среды которых и выходят самые жестокие преступники и убийцы-садисты, возможность такого наказания оказывает очень слабое влияние. Почему? По той причине, что у них сформирована устойчивая агрессивная стратегия адаптации и навыки агрессивных действий, и поскольку они не способны сдерживать свои импульсы, то в ситуации, где их провоцируют, они немедленно нападают, действуя сверхагрессивно. Именно это доминирующее поведение, эта тенденция спонтанно воспроизводится из их памяти в первую очередь.

В дальнейшем необходимо исследовать, какое дифференцированное воздействие оказывает смертная казнь или угроза ее применения на различные типы сверхагрессивных людей. Общее же утверждение, распространенное среди юристов, что смертная казнь не оказывает влияния на уровень преступности, малосодержательно.

Еще одна проблема: воздействие смертной казни на потенциальных преступников зависит от того, каким образом – публично или тайно – приводится в исполнение в данной стране смертная казнь, какие способы казни преступников применяются и т. п. Данный вопрос уже исследуется юридическими психологами и получены весьма интересные результаты.

Исследование этих проблем обогатит психологию наказания, которая уже изложена нами в предыдущих главах настоящей книги.

§ 5. Истязатели женщин

Во многих странах мира женщины намного чаще, чем мужчины, становятся объектами агрессии. Представителей «слабого» пола подвергают агрессивным воздействиям в семье, в общественных местах, в учреждениях и т. п. Очень часто к ним применяется физическая агрессия.

Проблема, которая здесь занимает нас, следующая: какие типы мужчин чаще всего ведут себя агрессивно по отношению к женщинам? Почему у них недостаточно развиты те ингибиторы, которые обычно делают мужчин менее агрессивными к женщинам? Кто эти истязатели женщин, из-за которых страдают сотни тысяч представителей данного пола?

К решению этой проблемы можно подойти с разных сторон. Можно, например, исследовать большую выборку таких агрессоров-мужчин и раскрыть объединяющие их в один класс общие черты. Возможен и другой подход: можно исходить из уже существующей и надежной типологии агрессивных мужчин и исследовать отношение таких индивидов к женщинам. В качестве такой типологии в настоящее время исследователи берут уже знакомую нам типологию, предложенную Э. Мегарджи. Исследования показали, что истязатели женщин также в основном бывают двух типов: чрезмерно контролирующие себя агрессоры и, наоборот, абсолютно не контролирующие себя мужчины-агрессоры. Согласно современным исследованиям, существуют соответствующие две подгруппы истязателей женщин^[204].

Абсолютно не контролирующие себя истязатели отличаются тем, что применяют агрессию не только у себя дома, но и в других ситуациях, не только к женщинам, но и к другим людям. При этом они не переживают угрызений совести, сожаления и чувства вины. Они в большинстве своем относятся к агрессии, как способе решения своих задач, положительно. Они импульсивны и нападают на своих жен даже при слабой провокации.

Чрезмерно сдержанные (контролирующие себя) люди, истязатели женщин, не применяют насилие к другим людям. Они ведут себя агрессивно только после принятия алкоголя и испытывают чувство вины за свои импульсивные поступки. Это означает, что алкоголь является для них дезингибитором агрессии. Эти люди не одобряют агрессию; у них низкий уровень импульсивности. Они слишком долго сдерживают себя, не выдавая своего недовольства и «взрываясь», когда уже невозможно терпеть.

Итак, на основе проведенных исследований можно сказать, что не существует единственного типа «истязателей своих жен». Выделяя два типа таких людей, психологи отмечают, что если мы хотим смягчить их агрессию, к этим типам следует подобрать различные подходы, различные методы психологического воздействия. Так, предлагается, чтобы абсолютно контролирующие себя агрессоры внимательно следили за собой и, заметив приближающуюся «бурю», выразили агрессию в приемлемых формах. Что же касается тех, кто не способен контролировать себя, то им надо помочь стать более толерантными к фрустрациям. Они должны поверить, что способны контролировать свое поведение.

Мы думаем, что в этой области все еще предстоит выполнить большую исследовательскую и практическую работу. Можно предположить, что опасными агрессорами являются не только представители вышеназванных типов, но и люди среднего типа по критерию самоконтроля. У них также может быть высокий уровень агрессивности. Следует выяснить, не отличаются ли эти типы друг от друга и по темпераменту (например, по интровертированности и экстравертированности)? Упомянутые выше авторы, насколько нам известно, не обратили внимания на эту сторону вопроса. Следует выяснить наличие у этих типов чувства вины, стыда и другие переживания, которые, как мы знаем, связаны с моральными ценностями и возникают при совершении агрессивных поступков. В некоторых случаях, как уже показано в этой книге, они даже усиливают агрессивность человека. Наконец, полезно исследовать этнокультурные различия всех этих типов, их переживаний и поведения.

Есть ли у сверхагрессивных людей мораль? Переживают ли они раскаяние? От знания ответов на эти вопросы зависит, будут ли эффективными психотерапия и воспитание, обучение мирным способам поведения. Почему представители одного из этих подтипов не способны взять под контроль собственное поведение? Чего не хватает в их психике, какие внутренние тормозные механизмы (ингибиторы) следует у них развивать?

§ 6. Возбудимые личности

Мы помним, что подтип, выделенный Мегарджи и Точем под названием «абсолютно неконтролирующих себя агрессоров», отличается возбудимостью. Но возбудимых агрессивных психопатов специалисты исследуют давно. Особенно заметные результаты получены в этом деле К. Леонгардом и, частично, А. Личко. Мы здесь рассмотрим те результаты К. Леонгарда, которые помогают лучше понять названный тип агрессивных людей.

Исследование возбудимых личностей раскрыл целый ряд фактов, которым можно дать определенное и в значительной мере новаторское истолкование.

Дело в том, что импульсивность, неумеренность, неспособность контролировать свои поступки и другие динамические особенности агрессивного поведения таких лиц нередко приводят к насильственным преступлениям, но они же отмечаются в их половом поведении. Их сексуальная жизнь импульсивна, их половая потребность неумеренна. Как только с данным половым партнером сексуальные потребности возбудимого субъекта плохо удовлетворяются, он легко меняет партнера. Верность не свойственна таким людям. Устойчивые связи устанавливаются лишь при условии полного удовлетворения половой потребности, а не как следствие моральной зрелости.

Таким образом, можно вывести общую закономерность, во всяком случае для рассматриваемого типа личности, а именно: динамика сферы агрессивного поведения сходна с динамикой сферы полового поведения. Излишне говорить о том, что их сексуальное поведение нередко насыщено агрессивностью, и наоборот.

Данные вопросы и выведенные нами закономерности станут более понятными после того, как мы ознакомимся с моралью, вернее – с отсутствием морали у этих людей. Аморальность, склонность к проституции и усилении агрессивности становятся особенно заметными в период полового созревания. На примере таких людей мы еще раз убеждаемся в существовании тесной взаимосвязи сексуального и агрессивного влечений.

Психическая регресссия человека, как мы уже знаем, может быть как филогенетической, так и онтогенетической. Полученные специалистами данные позволяют нам считать, что у возбудимых людей имеет место как первая, так и вторая разновидности психической регрессии.

Так, известно, что возбудимые подростки часто совершают побеги из дома, уезжают в далекие места, чтобы «повидать мир», хотя в момент побега такой цели обычно у них не бывает. Отметив это обстоятельство, К. Леонгард затем продолжает: «Поскольку лица с эпилептоидными чертами характера обладают примитивными импульсами, то возможно, что в них просыпается инстинкт к бродяжничеству, проявляется извечная жажда переживаний, принимающая опять-таки древнейшую форму. Эта жажда побуждала, возможно, когда-то людей искать все новые переживания и тем самым накапливать жизненный опыт. В своей книге «Инстинкт и первичные инстинкты» я прихожу к заключению, что примитивные (древние) инстинкты проявляются преимущественно в детском возрасте»^[205].

Здесь мы видим, что в результате филогенетической психической регрессии у человека пробуждается древняя форма поведения – номадизм. Отсюда – побеги из дому и бродяжничество. Следовательно, в таких случаях не может быть и речи о «немотивированности» поведения человека, в том числе подростка. У него имеются очень глубокие, бессознательные мотивы, древние инстинкты, возможно – также архетипы. В трудах К. Леонгарда есть несколько примеров, которые, можно считать, подтверждают эти утверждения.

Моральные ценности, принципы, моральная философия человека являются мощными регуляторами поведения. Однако, как со всей ясностью показали исследования Ж. Пиаже^[206] и Л. Кольберга^[207], моральное созревание людей происходит неодинаково: хотя и есть общие закономерности, этапы и стадии морального развития и созревания людей, однако велики также индивидуальные различия между ними. Есть различия в скорости морального созревания, в его темпе, в том уровне нравственной зрелости, которого достигают разные люди. Непонимание, конфликты, невозможность сотрудничать и т. п. в значительной степени обусловлены различием уровней моральной зрелости индивидов, которая, в свою очередь, тесно связана с различиями в развитии интеллекта.

Возбудимые люди, если судить по материалу, собранному клиницистами и юристами, отстают в своем моральном развитии и обычно не доходят до уровня моральной зрелости. Они не усваивают этические нормы общества. Вот как описал данный аспект психики возбудимых людей К. Леонгард: «Вообще, моральные устои в жизни возбудимых личностей не играют сколько-нибудь заметной роли. При «благоприятных» обстоятельствах они нередко совершают нечестные поступки, например берут то, что «плохо лежит». Уголовные преступления эпилептоидных психопатов – мужчин чаще всего связаны с грубыми актами насилия. У подростков наблюдаются случаи изнасилования девушек»^[208].

У девушек и молодых женщин такая моральная незрелость является одной из главных причин проституции. Вновь послушаем Леонгарда:«… возбудимые личности – молоденькие девушки, а также эпилептоидные психопатки в юном возрасте нередко полностью лишены моральных устоев и легко отдаются многим мужчинам. Некоторые эпилептоидные психопатки вступают на путь проституции»^[209].

Из описания возбудимого типа становится ясно, что он отличается также экспансивностью, то есть стремлением устанавливать большое количество связей с другими людьми. Экспансивность, как известно, может быть как позитивной (тенденцией к установлению положительных, коньюнктивных связей), так и негативной (в этом случае общаются со многими людьми с целью разрядить на них свою злость, гнев и зависть, и причинить людям вред). Мы полагаем, что у возбудимых людей, тем более у патологического варианта этого типа – эпилептоидного психопата – экспансивность натуры имеет преимущественно негативный характер, что является выражением их эгоизма и агрессивности.

§ 7. Когнитивные процессы вспыльчивых агрессоров

Исследования американского психолога Кеннета Доджа и его коллег позволили им выдвинуть концепцию или модель обработки социальной информации враждебными агрессорами. Согласно этой концепции, эмоционально-реактивные агрессоры на внешние неприятные воздействия отвечают агрессивными импульсивными действиями, поскольку сразу же после восприятия внешнего стимула они интерпретируют двусмысленные действия как враждебные; приписывают людям, совершившим эти действия, агрессивные намерения; имеют относительно мало вариантов ответов на подобные стимулы и отвечают на агрессию агрессией; сознательно убеждены, что на агрессивность других людей следует отвечать агрессией^[210].

Здесь мы хотели бы особо отметить одно явление, требующее более детального исследования, поскольку оно объясняет многие иные феномены, возникающие во взаимоотношениях людей: на атрибутивную агрессивность другого человека такой человек отвечает агрессией. Если его атрибуция ложна, тогда он своим поведением нарушит принцип справедливости и вызовет более интенсивную ответную реакцию.

Знание всех этих познавательных процессов, протекающих в психике вспыльчивого (враждебного) агрессора, очень полезно для понимания поведения этих людей. Однако, как справедливо отмечают Л. Берковиц и другие, это не все когнитивные процессы, которые протекают в психике таких людей. Имеются и другие познавательные процессы, отличающиеся от враждебной интерпретации и атрибуции.

Легкость перехода возбудимой личности к агрессивным действиям обусловлена целым рядом внутренних причин, среди которых ведущее место занимает, конечно, моральная незрелость. Особенно слабо развита в таких людях, как отмечает К. Леонгард, чувство и понимание морального долга перед обществом. Они не понимают, что нельзя прогуливать уроки, что перед начальником следует отчитываться и т. п.^[211]

Тем не менее К. Леонгард предупреждает: нельзя считать, что такие люди совершают насилие только вследствие своей бездумности и жестокости. В спокойном состоянии – это нормальные люди, они заботятся о семье и т. п., но становятся неудержимо агрессивными вследствие аффективного напряжения.

Анализ фактов показывает, что стресс и фрустрация сразу же вызывают у таких людей чрезмерные агрессивные действия. Если так, можно предположить, что у данного типа людей есть еще одна причина сверхагрессивности: у него слабо развиты неагрессивные защитные механизмы. Этого и следовало ожидать имея в виду слабость интеллекта таких людей: когнитивная психологическая самозащита требует не только соответствующей мотивации, но и соответствующего логического и психо-логического инструментария, способности аргументировать свои интересы и свое поведение.

Справедливость нашей гипотезы о слабой развитости у таких людей неагрессивных защитных механизмов подтверждается описанием особенностей мышления данного типа личностей. Их мышление характеризуют в качестве тяжеловесного; их мыслительные процессы замедлены. Они с трудом понимают другого. Задавая им вопросы, приходится подолгу ждать ответа. «Если же предоставить такому человеку возможность говорить, не перебивая его, то замедленность проявляется в чрезмерной обстоятельности»^[212]. Вместо того, чтобы выдавать информацию о существе дела, они рассказывают о второстепенных подробностях. Низок уровень продуктивности мышления этих людей.

Мы считаем, что и память возбудимых психопатов неэффективно работает. В частности, замедлен процесс воспроизведения знаний, вследствие чего возникающие перед человеком задачи или не решаются, или же решаются очень медленно. Ясно, что человек с такими познавательными процессами не может осуществить эффективную когнитивную самозащиту; из-за наличия в психике такого внутреннего и постоянно действующего фрустратора тоже у него возникает стресс; возмущение и гнев усиливаются, повышается вероятность совершения импульсивных агрессивных действий.

Несмотря на свою внешнюю агрессивность и экстрапунитивность, возбудимая личность, особенно ее крайний вариант – эпилептоидный психопат – не может не чувствовать свою слабость перед внешним миром. Внешняя агрессия обычно не приводит к желательным последствиям. Иногда удивляются, что у таких людей отмечается депрессия и некоторые из них не только мучаются мыслями о самоубийстве, но и реально совершают его. Дело в том, что у таких людей агрессия нередко оборачивается на них самих, происходит конверсия агрессивности, она принимает характер преимущественной самоагрессивности, а это – одна из основных причин депрессии и черта депрессивной личности.

Клиницисты приблизились к пониманию этого явления, о чем свидетельствуют, например, наблюдения К. Леонгарда, А. Личко и небольшого числа других специалистов. Так, К. Леонгард, рассказывая об одном из своих пациентов, принадлежащего данному типу, заметил: «То, что параллельно со вспышками гнева проявляются черты депрессии, – явление обычное. У некоторых возбудимых личностей состояние психического расстройства нередко носит депрессивный характер, что толкает их в конечном итоге к самоубийству. Депрессивная настроенность требует разрядки в такой же мере, как и возбуждение»^[213].

То, что сверхагрессивные люди чаще совершают самоубийство, чем другие, может показаться парадоксальным. Но парадокс этот – лишь кажущийся. Зная о преобразованиях агрессии и о возможности ее конверсии, мы начинаем понимать, что так и должно было быть. Сверхагрессивность и экстрапунитивность, слабость самоконтроля, вызывая конверсию агрессии, делают в высшей степени вероятной именно такую разрядку агрессивности. Мы предполагаем, что именно это является одной из причин того, что в ряде стран Европы, где условия материальной жизни вполне удовлетворительны, совершается больше самоубийств, чем в бедных странах. Ведь в этих развитых странах существует строгий контроль над экстраагрессивностью, поэтому депрессивных людей значительно больше, чем в тех странах, где такого контроля нет. От глубокой депрессии до самоубийства – только один шаг.

Люди рассматриваемого типа способны совершить самые злобные, насильственные преступления. Однако… только в том случае, когда вследствие провоцирования приходят в состояние крайнего возбуждения. Но еще одной особенностью этих поступков является то, что их провоцируют даже не очень сильные раздражители (оскорбления, избиения и т. п.). Они под воздействием раздражителей умеренной интенсивности совершают даже убийства.

Описывая один такой случай, К. Леонгард отмечает очень важную особенность психической активности данного людей. Совершая проступки, они не раскаиваются, стараются предать забвению свой поступок; иначе говоря, они вытесняют знание о своем деянии; наконец, когда кто-либо пытается «помочь» преступнику вспомнить о своем деянии, он приходит в гневливое состояние и отвечает агрессией^[214].

Эта агрессия, однако, своеобразна. Мы называем ее агрессией в защиту вытеснения. Это специфический защитно-адаптивный комплекс, характерный для возбудимых психопатов. Анализ фактов, как мы надеемся, позволит развернуть концепцию об этом явлении.

У этого типа агрессивных людей, по всей вероятности, нарушена способность предвидения будущего, последствий своих действий, нарушено планирование будущего. Это видно из того, что им безразлично где работать, они часто меняют место работы, пьют и т. п. У них, по-видимому, нет далеких целей (нарушено целеобразование). Проблема состоит в следующем: какое имеют отношение эти нарушения когнитивной сферы к агрессивности? Мы считаем, что эти нарушения если и не способствуют усилению агрессивности таких людей, то, безусловно, ослабляют внутренние тормозные механизмы, сдерживающие агрессивные действия. Данную линию исследований можно продолжить на основе анализа новых эмпирических фактов. Подобный подход, по нашему мнению, вполне применим, например, для анализа личности Наири и Карена Унанянов и его сообщников, расстрелявших премьер-министра Армении Вазгена Саркисяна, председателя Национального собрания РА Карена Демирчяна и других деятелей республики 27 октября 1999 года. Анализ имеющихся сведений об К. Унаняне допускают предположение, что он принадлежит к рассматриваемому типу людей. Характерен следующий факт: К. Унанян, убив В. Саркисяна, затем стал наносить по нему удары прикладом автомата и ногами, что свидетельствует об акцентуированности его жестокости и высокой степени возбудимости. Это эпилептоиды, которые не раскаиваются, не анализируют свое поведение, не взвешивают все «за» и «против» и т. п. Наоборот, как уже сказано, люди этого психологического типа склонны вытеснять из сферы своего сознания память о содеянном и злятся, когда их заставляют вспоминать об этом и дать отчет. Телосложение у них, по нашему мнению, должно быть близко атлетическому.

Крайним, патологическим вариантом возбудимого типа психопата является эпилептоидный психопат, о котором мы уже говорили. Это уже больной человек, у которого все вышеописанные симптомы получают крайнее, патологическоевыражение. Вспыльчивость, сверхагрессивность, отсутствие морали, слабость интеллекта и способности к когнитивной, неагрессивной самозащите, тяжеловесность мышления, доходящей до тугодумия и т. п. – все они становятся крайне выраженными. Очень слабо развита у них самоконтроль. Дети этого типа почти недоступны для воспитательных воздействий. Импульсивность не преодолевается, обстоятельство, которое Леонгард объясняет тем, что, возможно, «… сама сфера инстинктов, которая порождает импульсы, остается недоступной для воспитательных мероприятий»^[215].

Недоступность для реального воспитания и, вероятно, неспособность к самовоспитанию, приводят к тому, что у таких психопатов не развивается эффективный самоконтроль. Приходится держать их под внешним, социальным контролем, чтобы предотвратить их импульсивные и опасные действия. Когда такого контроля нет, совершаются преступления. Все эти симптомы и синдромы наблюдаются у эпилептоидов.

§ 8. Я-концепция и самоконтроль эмоционально-агрессивных людей

Агрессивным и неприятным воздействиям подвергаются все, хотя и в разной степени. Но не все на такие фрустрации и другие раздражители с агрессивным значением непосредственно отвечают агрессией. Вспыльчивые и враждебные агрессивные люди отвечают именно таким образом, но у других самоконтроль более развит и они или откладывают свой ответ, или отвечают неагрессивными действиями.

Итак, у вспыльчивых агрессоров самоконтроль слабо развит. Почему? Мы думаем, что ответ можно найти лишь путем исследования я-концепции таких людей.

Самоконтроль является функцией «я» (самости) и его я-концепции (представлений «я» о себе). Поэтому в процессы, подготавливающие ответ человека на внешние воздействия, в том числе с агрессивным значением, включаются также процессы «я», диамические аспекты самосознания, «игра» я-образов и другие явления.

Обсуждая вопрос о неспособности таких людей контролировать свое поведение, психологи употребляют слова «контроль», «сдержанность» и другие, не раскрывая их психологического содержания^[216]. А между тем эти важные понятия нуждаются в уточнении и адекватном использовании, иначе мы не сможем при анализе поведения использовать достижения теории самосознания.

Когда агрессивный человек воспринимает что-либо как угрозу (например, действия и слова других людей), то есть придавая им агрессивное значение, он очень быстро осуществляет соответствующие атрибуции и переходит к ответным враждебным действиям. Эти действия нередко являются опережающими. Если бы он сдерживал себя и дал бы своим мыслям развернуться, он, возможно, и не действовал бы агрессивно. Почему так происходит?

Можно предложить следующее объяснение (пока в качестве гипотезы): 1) атрибуции, как подсознательные процессы, происходят быстро и непосредственно. Говоря о поспешных заключениях, как нам кажется, следует иметь в виду, в первую очередь, эти подсознательные мгновенные атрибуции. Феномен поспешных выводов о причинах поведения других людей заслуживает специального изучения; 2) поскольку атрибуции, возникнув или воспроизводясь на подсознательном уровне, появляются в сфере сознания и частично вербализуются, занимая, так сказать, всю эту сферу, то тем самым процесс развития других мыслей задерживается и подавляется; 3) подавляется также интроспекция; 4) блокируется возможность восприятия предупреждающих слов и других сигналов опасности: человек остается невосприимчивым («глухим») к этим сигналам; 5) одной из главных причин всего этого, помимо подсознательности психических (в основном когнитивных) процессов, является узость сферы сознания человека.

Теперь мы сможем лучше понять причины слабости самоконтроля импульсивно-агрессивных людей. Ведь для того, чтобы «я» индивида мог осуществить контроль над его поведением, оно должно использовать основное свое орудие – самонаблюдение в двух его формах: как в виде интроспекции, так и в виде объективного самонаблюдения. Но если процессы атрибуции занимают весь динамический слой «подсознательное-сознание», то другим процессам, требующим участия сознания, негде развернуться. Если человек в прошлом осуществлял много сходных атрибуций и имеет устойчивую тенденцию уже автоматически интерпретировать внешние воздействия в качестве агрессивных и угрожающих, тогда эти обычные атрибуции будут воспроизводиться молниеносно, порождая импульсивные ответные действия агрессивного характера.

Итак, мы считаем, что основными причинами несдержанности людей являются: а) недостаточная развитость процессов самовосприятия в его различных вариантах, но в первую очередь – неразвитость интроспекции и саморефлексии; б) узость сферы сознания – невозможность развертывания процессов самовосприятия и других мыслительных процессов, которые помогли бы создать иные интерпретации наличной ситуации и воспроизвести в памяти иные схемы действий.

Обобщая, можно сказать, что не только привычные атрибуции, но и вообще автоматизированные привычные мнения, стереотипы и схемы действий могут придать активности человека быстротечность, почти импульсивность. Будут ли эти действия адекватными или иррациональными, зависит от содержания этих атрибуций, стереотипов и т. п.

Отсюда – практический совет, который, по-существу, давно выработан: человеку лучше не давать возможность совершить импульсивные действия, сдерживать его первый агрессивный порыв, чем наказать уже после совершения подобных действий. Если его внутренние сдерживающие механизмы плохо развиты, то внешнее сдерживание, как непосредственная форма социального контроля, предоставит ему время более тщательного анализа ситуации, для самовосприятия и самооценки и, тем самым, будет способствовать развитию его я-концепции и способности самосдерживания.

Мы полагаем, что исследование автоматизированных атрибуций поможет пониманию и других тонких явлений психической жизни человека. Автоматизированные атрибуции человека, как специфические психо-логические процессы, частично вербализуются и осознаются. Результаты этих процессов выражаются в различных понятиях и изречениях, в том числе бранных. Мы обучаемся этим итогам и даже порождающим их процессам. Как нетрудно видеть, исследование импульсивной агрессии и личности враждебных агрессоров приводит нас к различным областям социальной психологии (к теории атрибуции, предрассудков и стереотипов и т. п.), открывая новые возможности для более глубокого исследования психологических аспектов человеческой агрессивности.

Все сказанное полностью и даже в бо́льшей степени касается словесной агрессии, чем даже физической. Ведь вспыльчивые агрессоры сразу же после восприятия сигналов с враждебным (с их точки зрения) значением, чаще всего отвечают бурной агрессивной речью и лишь после этого или параллельно с этим, переходят к физическим действиям, да и то – не всегда.

Существуют, по-видимому, различные уровни наличия (и отсутствия) самоконтроля людей. Мы полагаем, что существование таких уровней у разных людей или даже у одного и того же человека в различных ситуациях, обусловлено различным уровнем включенности «я» и его я-концепции в актуально протекающие психические процессы.

Мы уже рассмотрели случай вспыльчивых, враждебных агрессоров, у которых автоматизированные атрибуции и сцепленные с ними действия протекают так быстро, что «я» совсем не успевает вклиниваться в эти процессы.

Но бывают и другие случаи. Например, можно вообразить себе случай, когда у человека, воспринявшего сигнал с агрессивным значением, одновременно воспроизводятся два импульса: а) отвечать агрессией, например оскорбительными словами; б) удерживаться от подобных импульсивных действий. В последнем случае ему слышен внутренний предупреждающий «голос разума», то есть голос своего «я». Это актуализированный ситуативный я-образ пытается вмешиваться в дело. Вместе с актуализацией я-образа начинается процесс интроспекции^[217]: человек следит за своим импульсом и действиями. Здесь уже налицо самоконтроль и попытка самосдерживания, но они еще слабы и терпят поражение.

Третий и более высокий уровень самоконтроля налицо тогда, когда рациональное мышление, я-концепция и самосдерживание так сильны, что подавляют искажающие реальность атрибуции и импульс к совершению агрессивных действий.

Существуют, конечно, и промежуточные уровни. Но мы считаем, что предложенная здесь концепция психологических механизмов самоконтроля позволяет лучше понять не только механизмы поведения различных типов агрессоров, но и создать новую типологию агрессивных личностей, основанную на внутренних психологических критериях, затрагивающих самые интимные структуры их психического строя.

Очевидно, высокие уровни самоконтроля личности не появляются в готовом виде. Они являются итогом длительных процессов психического созревания и социализации личности.

Мы считаем, что предложенную выше концепцию об уровнях самоконтроля человека можно использовать также для создания новой возрастной периодизации развития личности. Соответствующими этапами будут следующие:

1) Этап отсутствия психологического самоконтроля. Это этап импульсивного поведения.

2) Этап равносильных импульсов: речь идет о двух импульсах: а) об импульсе к действию, б) об импульсе сдерживания. Это этап внутренней борьбы развивающейся личности.

3) Этап успешного самоконтроля.

При более подробном описании названных выше этапов в первую очередь следует раскрыть уровень сформированности я-концепции личности, так как самоконтроль является одной из функций «я» и ее я-концепции. Возникает также необходимость описать характерные формы поведения индивида на этих этапах психического развития и выяснить, почему особенности (признаки) данных этапов фиксируются и сохраняются, переходя в следующие этапы.

§ 9. Агрессивные психопаты и власть

Агрессивные психопаты, как уже понятно из вышеизложенного, отличаются моральной нечувствительностью, «моральной тупостью». Но наказание как метод их перевоспитания, не является эффективным, поскольку не перерабатывается во внутреннем мире, а вызывает немедленную ответную реакцию таких людей. Как говорил один из педагогов, Эрнст Папанек, наказание учит ребенка только тому, как наказывать^[218].

Поэтому гиперагрессивных психопатов стремятся лечить методом «средовой терапии»: им разрешают в определенных пределах быть агрессивными, причем эти границы устанавливаются не контрагрессией, а другими средствами. Педагоги относятся к таким детям по-дружески, проявляя понимание и уступчивость. Это терапия всей средой, в которой живет ребенок.

Но такая терапия – трудное дело. Агрессивные психопаты отличаются недоразвитием совести, отсутствием чувства собственной виновности после совершения аморальных и преступных поступков, у них отсутствуют угрызения совести. Они лишены способности любить, переживать симпатию к другим людям, для них не существует никакого морального кодекса. Такие люди, кроме того, неспособны на длительные усилия ради достижения определенной цели. Даже их преступления импульсивны и не планируются заранее.

Нельзя путать психопатов с невротиками. Многие из невротиков слишком тревожны, заторможены, переживают чувство вины и угрызения совести. Только выражая свои расстройства в действиях, невротики приобретают сходство с психопатами. Психопаты же чувствуют себя уверенными, их трудно видеть дезориентированными, как часто выглядят психотики и даже невротики.

Если мы утверждаем, что у психотиков нет морали, это не значит, что они не знают моральных правил поведения. Наоборот, нередко они очень хорошо знают, что считается в обществе правильным и что неправильным. Они знают все моральные и даже юридические правила о таких явлениях, как воровство, убийство, обман, доброта и великодушие. Они часто очень успешно воспроизводят моральный кодекс на вербальном уровне. Внешне поведение психопатов в довольно широких границах выглядит нормальным. Они ведут машину в основном в соответствии с правилами уличного движения, одеваются прилично, соблюдают правила гигиены и т. п. Но время от времени они воруют, убивают и грабят с полным хладнокровием. Зная, что правильно и что неправильно, психопаты ведут себя нормально до тех пор, пока не возникает импульс в сторону недозволенного. Они знают правила приличия, но внутренне не уважают их, соблюдая до тех пор, пока это им полезно. Такие люди могут выглядеть светскими и очаровательными. Их поведение раскованно.

Таким образом, зная моральный кодекс, психопат не чувствует, не переживает его как нечто свое и близкое, как личностную ценность; и когда его импульсы конфликтуют с требованиями этого кодекса, он без угрызений совести нарушает нормы этики. Дефективным является их совесть, говоря языком психоанализа – их Сверх-я, причем, по всей вероятности, преимущественно его эмоциональная сторона. Хотя трудно представить себе, чтобы когнитивный блок какого-либо психологического образования был совершенно здоров, в то время как болен его эмоциональный блок. Так что здесь есть еще проблема, требующая новых размышлений и исследований.

Как формируются психопаты? Есть предположения о наследственной и прирожденной дефективности мозга таких людей, вследствие чего их очень трудно социализировать. Все же психологи склонны считать, что главное в формировании таких лиц – холодное, крайне грубое, враждебное отношение родителей к ребенку. Правда, возможно, что первичная (наследственная) психопатия и заставляет родителей прибегать к грубым формам воздействия, которые, в свою очередь, усиливают психопатические черты ребенка.

В литературе, посвященной патологии развития, приводится немало примеров психопатов^[219]. Приведем один «детский» пример и далее перейдем к психопатам-политикам, которых, по-видимому, тоже немало.

Р. Браун приводит следующий типичный пример психопата: 10-летний мальчик по имени Пол как бы носил маску враждебности к миру. Уже в 3,5 года он начал проявлять такую интенсивную враждебность и неконтролируемую импульсивность, что оказался в поле внимания психиатров. С тех пор его гиперактивность, агрессивность и деструктивность постоянно возрастали. В школе Пол нападал на некоторых детей, пытался поджечь учителя, опустошил классную комнату. Его исключили из школы и он начал делать уроки дома, но выгонял одного учителя за другим. Психиатр заключил, что он не способен к обучению и не может нормально общаться ни с детьми, ни со взрослыми. Он не способен предвидеть последствия своих действий. Нейрологическое обследование не выявило никаких дефектов мозга. Отец явно отвергал его, часто и сурово избивал. Мать же, слабая и бездарная женщина, не имела никакого контроля над ребенком.

Пол воровал, убивал животных, наносил повреждения людям. При психиатрическом обследовании обнаружилось, что у него фактически нет совести, нет чувства вины. Он ненавидел как своих родителей, так и других авторитетных лиц. С ним невозможно было нормально беседовать, так враждебно он был настроен ко всем.

Среди агрессивных психопатов бывают достаточно умные и расчетливые люди, способные действовать целенаправленно. Такие люди избегают лечения, делают неплохую карьеру и даже оказывают влияние на мировые дела. Во время бунтов и восстаний они играют роль лидеров, но иногда поднимаются еще выше в иерархии власти. Так, главный психолог Нюрнбергского процесса Дж. Джильберт описывает Германа Геринга в качестве «любезного психопата». Этот человек в детстве рос без любви, отец его предпочитал грубую дисциплину. Одно из ранних детских впечатлений в высшей степени характерно для этого человека: когда после долгой разлуки мать подошла к нему, чтобы обнять, он двумя кулаками ударил ей по лицу. В школьные годы он был так груб, что его переводили из одной школы в другую. Он очень любил мундиры военных и парады. Во время Первой мировой войны стал воздушным ассом, но, будучи крайне жадным человеком, стал брать взятки и участвовать в махинациях. Он даже пытался основать тайное общество. Увлеченный боевым духом Гитлера, он стал его преданным сторонником и достиг высот власти: занял пост председателя Рейхстага, стал руководителем германской промышленности, командующим военно-воздушными силами. Он имел много любовниц, организовал римские оргии. Даже в дни краха Рейха он, одетый в римскую тогу, с крашеными ногтями и губами, горделиво ходил в своем дворце. Во время Нюрнбергского процесса он, по свидетельству психиатра Джильберта, отличался полным отсутствием чувства вины. На него не оказывали угнетающего воздействия картины истребления людей.

У психопатов вышеописанного типа упомянутые личностные черты нередко сочетаются с нарциссизмом. Современные политико-психологические исследования показывают, что и в мирное время немало таких людей, делая успешную карьеру, занимают высокие государственные посты, вплоть до статуса глав государств.

§ 10. Агрессивный комплекс в составе психопатии

В психологической литературе связь агрессивного характера с психопатией описывается так, как будто существует всего одна форма психопатии^[220]. Между тем известный русский психиатр П. Б. Ганнушкин разработал концепцию психопатии, выделяя целый ряд типов психопатов^[221]. Тот тип, который имеют в виду исследователи агрессии, совпадает с выделенной Ганнушкиным группой антисоциальных психопатов.

Поэтому мы здесь рассмотрим основные черты этой категории психопатов, после чего попытаемся показать место агрессивности в структуре психопатической личности.

Не вдаваясь в историю вопроса, приведем основные черты антисоциальных психопатов, как они представлены в труде П. Б. Ганнушкина и других современных авторов. У таких психопатов резко выражены моральные дефекты. «Это – люди, страдающие частичной эмоциональной тупостью, именно отсутствием социальных эмоций: чувство симпатии к окружающим и сознание долга по отношению к обществу у них, обыкновенно, полностью отсутствует: у них нет ни чести, ни стыда, они равнодушны к похвале и порицанию, они не могут приспособиться к правилам общежития»^[222].

Это люди лживые (так они стараются маскировать свои инстинкты и намерения), ленивые и неспособные к регулярному труду. Серьезных духовных интересов у них нет, но очень склонны к получению чувственных наслаждений. Это развратники, гурманы, сластолюбцы. Это злые и жестокие люди. «Грубые и злые, они очень рано, с детства обнаруживают себя, – сначала своей склонностью к мучительству животных и поразительным отсутствием привязанности к самым близким людям (даже к матери), а затем своим как бы умышленно бесцеремонным нежеланием считаться с самыми минимальными удобствами окружающих»^[223]. Затем автор указывает на одну из главных черт характера агрессивного психопата – всегдашнее желание досадить людям. Это желание выражается в различных формах грубости, брани, битья посуды, окон и т. п. Эти люди могут избивать своих родителей, плюнуть им в лицо.

Неуважение к социальным нормам у антисоциальных психопатов выражается в форме ненависти к тем людям, которые считаются ими носителями этих норм. Чаще всего это отец, и на этой почве бывают даже убийства. «Стеснение своей свободы они вообще переносят плохо и поэтому, как правило, рано оставляют дом и семью: при отсутствии привязанности жизнь в домашней обстановке означает для них только ряд несносных ограничений и невозможность развернуть в полной мере свои своеобразные наклонности»^[224].

В основном те же черты антисоциальных психопатов описывают и другие авторы: лживость и жестокость, преувеличенное «чувство» собственной ценности, недостаток эмпатии, импульсивность, неспособность брать на себя ответственность за свои поступки и т. п.^[225]

Из вышеприведенного описания уже видно, что агрессивность и жестокость являются неотъемлемыми чертами характера антисоциальных психопатов. Именно таких людей Ч. Ломброзо назвал прирожденными преступниками. «Преступление – это как раз тот вид деятельности, который больше всего соответствует их наклонности; для преступников этого рода чрезвычайно характерна полная их неисправимость и, как следствие этого, склонность к рецидивам»^[226]. Из среды таких психопатов вырастают настоящие враги общества, мстящие за те ограничения, которые оно на них налагает. Они страстно борются против закона и опасность этой борьбы еще больше увлекает их: «преступление начинает привлекать их, как любимое дело, развиваются специальные навыки и как последствие чувства обладания своеобразным талантом, известная профессиональная гордость»^[227]. Вспомним «воров в законе» и воровскую гордость.

Таким образом, для лучшего понимания патологической агрессивности следует иметь в виду, что она чаще всего является элементом более широкой структуры характера антисоциального психопата. Необходимость такого широкого подхода отмечает также Берковиц: он пишет, что для создания целостной картины роли личности в агрессивно-антисоциальном поведении следует иметь концепцию психопатии. Исследования показали, что преступники-мужчины с максимальными показаниями психопатической личности чаще получают судимость за насильственные преступления и в тюрьме ведут себя жестоко и агрессивно^[228].

Следует отметить, что убийства совершают как психопаты, так и непсихопаты, последние – даже чаще. Психопаты же чаще всего совершают грабежи и имущественные преступления. В чем причина этого? Она, по-видимому, в том, что у них преобладает инструментальная агрессия.

Исследования выявили очень важное различие агрессии психопатов и непсихопатов: «… сильное эмоциональное возбуждение (такое, как ревность, ярость и ожесточенная ссора) обычно играло ведущую роль в преступлениях, совершаемых непсихопатами»^[229]. Поэтому у психопатов и непсихопатов взаимоотношения со своими жертвами различны. «Жертвами непсихопатов обычно были люди, которых они знали, в то время как жертвами психопатов чаще всего становились незнакомые им люди»^[230].

Мы считаем, что это очень существенная разница и она заслуживает дальнейшего исследования. Ведь когда конфликт возникает между близкими родственниками, тем более – между членами одной семьи, это в определенной мере вынужденный, навязанный ситуацией конфликт. А вот конфликт с незнакомыми людьми создается по инициативе психопата.

Иначе говоря, непсихопаты чаще всего совершают насилие и убийство под влиянием враждебной агрессии, в результате ожесточенных и длительных споров, тогда как психопаты совершают сходные действия как процесс реализации преимущественно инструментальной агрессии. Поэтому они обычно убивают людей хладнокровно и не переживают раскаяния. Вспомним в этой связи турецких и немецких палачей, совершивших этноцид армян и евреев. В качестве исполнителей использовались многочисленные в этих агрессивных этносах психопаты. Можно предположить, что в составе этносов, осуществивших этноцид других народов, очень много агрессивных антисоциальных психопатов. Возможно, что существует специальный их подкласс антиэтнических психопатов, имея в виду, что их агрессия преимущественно направлена против других этносов. Агрессивный психопат может быть национальным типом характера. Отсутствие раскаяния у целых поколений за содеянные преступления огромных масштабов – явное свидетельство в пользу этой нашей концепции.

Еще П. Б. Ганнушкин отметил, что не все агрессивные психопаты открыто выражают свою агрессивность и неуважение к социальным нормам. Он писал: «…Некоторые из антисоциальных психопатов удерживаются в рамках общежития, – это преимущественно лица из хорошо обеспеченных классов общества, не нуждающиеся в преступлении для того, чтобы удовлетворить свою жажду наслаждений; таковы многие высокостоящие политиканы, не брезгующие для своих узкоэгоистических целей никакими средствами; таковы бездушные матери, не питающие никаких привязанностей к своим детям, преследующие их строгостью и жестокостью и без сожаления бросающие их на попечение нянек»^[231].

Другие исследователи заметили, что психопаты чаще, чем другие люди, стремятся занять в обществе такое положение, в котором им потребуется применить насилие. Следовательно, среди тех, кто упорно стремится к высшим статусам и власти, должно быть значительно больше психопатов, чем в среднем в данной популяции.

Но мы знаем также, что психопаты являются врагами общества, его норм и их носителей. Для чего же они стремятся к власти? По-видимому, для реализации эгоистических целей. Однако, занимая высокий статус и исполняя соответствующую роль, невозможно лишь пользоваться своими правами. Поэтому руководители-психопаты вынуждены кое-что делать и для общества. Иногда, еще находясь на пути к власти, такие люди или их последователи создают ложные идеологии: «Мы этот старый мир разрушим и наш новый мир построим». Но что могут создать психопаты, если по своей сути они разрушители? Можно было бы привести примеры таких личностей и проанализировать их деятельность, но за неимением места мы здесь этого делать не будем.

Среди холодных и «бездушных» психопатов встречаются такие, ум которых неплохо работает, но в основном – в двух направлениях: а) для планирования преступлений, б) для самооправдания. Склонность психопатов к самооправданию психиатры заметили давно, и это отмечено, например, Ганнушкиным. Однако такие констатации совсем не означают, что данный аспект психической активности психопатов уже в достаточной степени изучен.

Изучить рационализации и другие защитные процессы психопатов необходимо, так как с их помощью эти люди создают для себя психологические предпосылки для своей жестокости и антисоциальных действий. Это одна из задач наших предстоящих исследований.

§ 11. Почему предвосхищение наказания не удерживает психопатов?

Психопаты зачастую неудержимы при преследовании своих целей. Эта особенность есть, по-видимому, не у всех. Как мы помним, Ганнушкин заметил у психопатов ленивость и неспособность к длительной целенаправленной деятельности. Это противоречие, по-видимому, снимается, когда мы принимаем в расчет то, что психопаты последовательны и неудержимы, когда преследуют свои эгоистические цели и предвкушают наслаждение.

Но здесь нас интересует другая черта этих людей, отмеченная некоторыми учеными и психиатрами-клиницистами: психопаты продолжают неудержимо стремиться к своей цели даже тогда, когда необходимо остановиться, когда на горизонте маячат наказание, неудачи и фрустрации. Неспособность сдерживать себя – одна из ключевых черт психопатов антисоциального типа, считают психологи Дж. Ньюмен, Л. Берковиц и другие. «Как убедился Ньюмен в ходе экспериментов и опыта работы с заключенными исправительных учреждений, психопаты отличаются характерным недостатком способности сдерживать тенденцию к непрерывным, ориентированным на достижение цели действиям, даже если эти действия могут привести к тому, что их накажут»^[232]. Для них достижение непосредственных целей так важно, что они теряют способность взглянуть на свое поведение с точки зрения других людей и с учетом перспективы. Их мало волнует свое будущее, до такой степени они увлечены своими близкими целями. Они игнорируют опасности и, применяя даже угрозы и насилие, стремятся к своим целям.

Эта особенность антисоциального психопата представляет для нас интерес в нескольких отношениях. Во-первых, она показывает нам, что у таких людей механизмы предвосхищения будущих фрустраций и организации предварительной психической защиты нарушены. А между тем предварительная психическая самозащита – важный этап подготовки к встрече с будущими фрустраторами. У психопатов, по-видимому, плохо развита интуиция вообще, социальная интуиция – в частности.

Во-вторых, исследование и учет данного качества психопатов показывает нам, почему часть юристов считает, что строгие наказания, в том числе смертная казнь преступников, бесполезны с точки зрения снижения уровня преступности в обществе. Мы предлагаем следующую гипотезу: если в данной стране антисоциальные психопаты составляют значительную часть преступников, тогда смертная казнь действительно будет оказать лишь небольшое влияние на уровень преступности. Смертная казнь удерживает от совершения насильственных преступлений непсихопатов, которые, как мы убедились выше, тоже совершают немало насильственных действий и убийств, но исходя из враждебной агрессивности и в условиях острых конфликтов с людьми, которых они знают. Психопаты же, как мы помним, преимущественно применяют инструментальную агрессию. Смертная казнь уменьшит число преступлений непсихопатов, которые боятся наказания, поскольку их умственные способности позволяют им хорошо предвидеть последствия своих действий и переживать тревогу и страх.

Завершим данный параграф следующим вопросом: отличаются ли друг от друга этнические сообщества и вообще государства по критерию соотношения агрессивных и антисоциальных психопатов и непсихопатов? Эта проблема представляет интерес и для этнопсихологии.

§ 12. Проблема возрастного развития агрессивных психопатов

Данную проблему мы уже обсудили на основе лонгитюдных исследований Д. Веста, Д. Фаррингтона, Дж. Ольвеуса и других психологов. Но один фундаментальный вопрос все же остался неясным, особенно для случая не просто всех агрессивных людей, а относительно агрессивных психопатов.

Дело в том, что с возрастом не все агрессивные подростки с психопатическими чертами окончательно становятся психопатами. Часть из них меняется в сторону нормального развития. Поэтому в настоящее время психологи и психиатры «…не квалифицируют людей как психопатов до достижения ими возраста 18 лет. Кроме того, не каждый психопат или, в данном случае, не любая агрессивная антиобщественная личность, обязательно будет обладать характеристиками, указанными в списке признаков психопатии»^[233].

Но вопрос, оставшийся без ответа, следующий: почему одни меняются и не превращаются в полных психопатов, а у других развитие идет в этом направлении? Только ли внешние условия повинны в этом, или же у разных индивидов различны какие-то внутренние условия: у одних они способствуют, а у других препятствуют развитию психопатического характера. Эта проблема требует должного внимания психологов и психопатологов, поскольку имеет огромное научное и практическое значение.

§ 13. Хулиганы и хулиганство

Начиная с этого параграфа мы рассмотрим целый ряд вопросов относительно такого распространенного явления, как хулиганство. Мы считаем, что типичный хулиган – тип агрессора, который должен быть изучен досконально, иначе невозможно будет оказать влияние на распространенное общественное явление хулиганства.

Слово «хулиган» – английского происхождения (Hooligan; Hooliganism – хулиганство). В словаре С. И. Ожегова слово «хулиган» определяется как «Тот, кто занимается хулиганством, грубо нарушает общественный порядок», а хулиганство – это «Поведение, обнаруживающее явное неуважение к обществу, к достоинству человека, крайнее бесчинство»^[234]. А бесчинство – это грубое нарушение общественного порядка.

Из этих характеристик видно, что «хулиганство» объединяет разнообразные формы агрессии, направленные против людей, социальных норм и институтов. Такое поведение свойственно человеку, у которого существует активная антиобщественная установка, такая активная, что как бы нарушает закон или «парадокс Лапьера» и очень часто выражается в антисоциальных действиях. Крайняя форма хулиганства – это уже патология. По-видимому, это именно один из типичных случаев того явления, которое называют социопатией.

Психологические исследования агрессии и агрессивных людей позволили подойти к более строгой научной характеристике хулиганства и хулиганов как определенной категории личностей, встречающихся, по-видимому, во всех обществах. Прежде всего необходимо отметить, что хулиганство – общечеловеческое явление. Хулиганы есть везде, даже среди самых культурных и миролюбивых народов. Этнические различия хулиганов разных народов, конечно, имеются, но нам не известны специальные исследования этих различий. Хулиган, по нашему мнению, особый тип агрессивного человека и его, а также группы подобных индивидов, надо исследовать именно с этой точки зрения.

Из психологических исследований хулиганства в первую очередь следует упомянуть здесь работы шведского психолога Д. Ольвеуса, который исследовал около 1000 школьников своей страны в возрасте 12–16 лет. По его просьбе учителя указывали на тех школьников, которые в классах подавляют других, причиняют им беспокойство как физическими, так и психологическими способами.

Д. Ольвеус пришел к выводу, что около 5 % мальчиков-школьников являются хулиганами. Можно предположить, что и в других странах среди мальчиков-школьников, да и среди девочек, немало хулиганов и хулиганок. При дальнейшем более широком исследовании данного явления следует привлекать для анализа материалы уголовных дел. Отметим, что в уголовных кодексах современных государств имеются статьи о хулиганстве и о наказаниях, предусмотренных для мелких и злостных хулиганов. Например, в новом Уголовном кодексе Республики Армения это статья 258.

Анализ данных, приведенных в публикациях Д. Ольвеуса, позволили Л. Берковицу придти к очень важному предположению, что «… агрессия, проявляемая мальчиками, была инициирована ими самыми, а не вызвана реакцией на специфические неприятные условия»^[235].

Итак, агрессивные действия хулиганствующих мальчиков имели, преимущественно или полностью, внутренне детерминированный характер. Эта внутренняя мотивация агрессивного поведения, конечно, имеет свою предшествующую историю в возрастном развитии личности хулигана и было бы полезно знать механизмы ее формирования. Но когда такая мотивация уже сформирована, она становится почти автономной в смысле свободы от воздействия непосредственных социальных ситуаций. Хулиганы сами создают такие ситуации, в которых могли бы реализовать свои агрессивные импульсы и намерения. Намерения человека, как известно, являются осознанными мотивами. Но нет сомнения, что мотивация поведения хулигана более сложна и содержит также подсознательные тенденции. Такое понимание многоуровневой мотивации поведения хулигана позволяет нам лучше понять, какой вид агрессивности преобладает в поведении хулиганов.

Следует добавить, что, по мнению Д. Ольвеуса, хулиганы действовали не исходя из стремления компенсировать свое скрытое чувство неполноценности. Но это сложный вопрос и требует дальнейших исследований.

Под понятием «инструментальный агрессор» мы имеем в виду агрессивного человека, который почти всегда совершает насильственные действия ради достижения других целей – власти, богатства, сексуального наслаждения и т. п. Ясно, что противоположным типом можно считать «враждебного агрессора», для которого насилие является самоцелью, источником наслаждения.

Но является ли хулиган чисто инструментальным типом агрессора? Положительный ответ на данный вопрос мы находим у Берковица, который прямо пишет следующее: «Хулиганы – это хороший пример инструментально ориентированных агрессоров, поскольку они часто пытаются запугивать или даже нападать на других с преднамеренной попыткой принуждения»^[236]. В качестве доказательства этой точки зрения упоминается, что, нападая на людей, эти мальчики не переживали эмоциональной ярости: они действовали намеренно и хладнокровно.

Наши наблюдения свидетельствуют, что у хулиганов все же есть «свободно плавающий гнев», они ищут жертв, и у них, если жертва оказывает сопротивление, появляется враждебная агрессия. Или, возможно, инструментальная агрессия превращается во враждебную. Это происходит вследствие того, что индивид забывает, так сказать, теряет свою основную цель и заменяет ее целью получения наслаждения от самой агрессии. Это новая точка зрения и требует дополнительного эмпирического обоснования, хотя интуитивно ее справедливость ясна.

Мы полагаем, таким образом, что хулиганы – комплексные агрессоры в смысле сочетания различных видов агрессивности и агрессивных действий, но у них преобладает инструментальная агрессия. Отличие от других инструментальных агрессоров состоит в том, что цели, которых они добиваются с помощью насилия, низкого уровня, так сказать, антисублимационные.

Предложенная только что точка зрения, согласно которой инструментальная агрессия хулигана без особого труда может перейти во враждебную форму, находит поддержку в следующем утверждении Т. Миллона: «… рассвирепев, они (хулиганы – А. Н.) готовы излить негодование, продемонстрировать свою неуязвимость и восстановить достоинство»^[237]. Это замечание сделано после описания хладнокровности и расчетливости хулиганов.

Итак, во многих случаях хулиганства мы можем наблюдать три этапа действий: 1) этап применения инструментальной агрессии; 2) очень короткий этап перехода к враждебной агрессии («рассвирепения»), появления враждебности и гнева; 3) этап применения враждебной агрессии, часто в сочетании с инструментальной. Мы полагаем, что такое сочетание наиболее разрушительно.

Идея о преобладании в поведении хулиганов инструментальной агрессии подсказывает нам, что следует попытаться определить тот спектр неагрессивных целей, которых добивается хулиган с помощью агрессии. Это может стать очень интересным направлением исследований, ведущим к созданию типологии хулиганов по критерию преследуемых ими основных целей.

Но в материалах, имеющихся в нашем распоряжении, есть данные о том, что среди целей хулиганов не последнее место занимают авторитарные цели.

Так, исходя из полученных Д. Ольвеусом данных Берковиц предположил, что хулиганы «пытались утвердить свое господство и стремились контролировать окружающих»^[238]. Он приводит также слова психолога Джона Локмана о том, что «хулиганы испытывают сильную потребность контролировать других людей… Им нужна маска власти, чтобы скрыть страх, что они не владеют ситуацией»^[239].

С не меньшей ясностью выразил сходную точку зрения Д. Фаррингтон: «обычно хулиганы агрессивны, грубы, сильны и самоуверенны… они получают удовольствие от запугивания окружающих и испытывают сильную потребность в господстве». Они любят «ощутить свою власть и превосходство»^[240].

Этих замечаний достаточно для того, чтобы предложить следующую гипотезу: 1) хулиганство – авторитарная агрессивность, а типичные хулиганы – авторитарные агрессоры; 2) мы предполагаем, что среди политиков и других людей, стремящихся к власти, много бывших или даже сегодняшних хулиганов. С этой точки зрения было бы интересно исследовать политическую элиту разных стран, высших и средних руководителей различных учреждений, в том числе в сфере бизнеса.

§ 14. Я-концепция хулигана

Из описаний хулиганских действий нетрудно видеть, во-первых, наличие у них сильных внутренних мотивов, во-вторых, желание хулигана что-то доказать не только окружающим, но и самому себе (второе, возможно, в большей степени). Но что именно? Уже упомянутый Т. Миллон указал на следующее: хулиганы стремятся убедить себя, что они грубые, сильные и властные. Они презрительно относятся к чувствительным людям, способным к состраданию и нежности.

Для каждого психолога вполне понятно, что такое стремление исходит из структуры «я» личности и ее я-концепции; что в я-концепции личности есть нечто такое, что ее не удовлетворяет и он стремится как-то компенсировать это недостающее звено (например, создать у себя высокую самооценку); такая личность будет использовать характерные способы психологической самозащиты.

Отсюда ясно, что самоуверенность хулиганов – это компенсаторное образование: под ним лежит неудовлетворенность собой и даже комплекс неполноценности, который, по-видимому, сформировался в детстве. Дело в том, что большинство хулиганов происходят из неблагополучных семей, в которых они были лишены внимания и ласки родителей.

Конечно, есть много людей с ущербной я-концепцией. Поэтому требует ответа следующий вопрос: почему хулиган выбирает именно агрессивную стратегию самоутверждения и адаптации, в то время как существуют и другие возможности? Мы думаем, что причин несколько: а) их физическая сила и ловкость или, по крайней мере, вера в обладание этими качествами; б) положительное подкрепление агрессивных действий, успех, достигаемый с помощью насилия. Такому развитию способствуют многие родители, неспособные предвидеть его последствия. Есть среди них и такие, которые сами являются хулиганами и хотели бы, чтобы свои дети становились такими же людьми.

§ 15. Гендерно-психологический подход

Несмотря на быстрое развитие гендерно-психологических исследований, специалисты по психологии человеческой агрессивности почти не используют приобретенные в этой области знания. Мы же думаем, что для понимания феномена хулиганства некоторые результаты гендерной социальной психологии представляют несомненный интерес.

Можно предположить, что хулиганы мужского пола – подростки, юноши и даже взрослые – идентифицируют себя с мужской гендерной ролью в ее крайнем и искаженном выражении, как она дана в сознании низших слоев общества. Примитивное понимание мужественности включает в себя обязательную агрессивность и нежелание уладить возникающие проблемы мирными способами.Мы полагаем также, что у многих хулиганов имеет место явление, получившее название в гендерной социальной психологии компульсивной или компенсаторной мужественности. Эта концепция разрабатывается Ш. Берн и представлена в ее книге^[241].

Под компенсаторной мужественностью понимают совокупность качеств (эмоциональную и физическую жестокость, подчинение женщин и связанное с риском поведение), с помощью которых мужчины компенсируют свое несоответствие общепринятому стандарту мужественности. Мы считаем, что гендерный подход и идея компенсаторной мужественности имеют перспективы применения в области психологии человеческой агрессивности и психологической самозащиты людей, в том числе и в особенности – психопатов и хулиганов.

§ 16. Хулиганство – источник социальных конфликтов

Мы видели, что антиобщественные поступки хулигана имеют преимущественную внутреннюю мотивацию. Хулиган – это человек, который сам намеренно создает социально-психологические конфликты с другими людьми. Интересно знать, с какими людьми предпочитают конфликтовать хулиганы.

1) Исходя из литературных данных и наших собственных наблюдений мы утверждаем, что хулиганы в первую очередь предпочитают конфликтовать с представителями власти (с полицейскими, руководителями учреждений и т. п.). Этих людей можно считать своеобразными жертвами хулиганов, хотя они имеют все возможности давать им отпор.

2) Другая группа предпочитаемых жертв хулиганов – это заметно превосходящие их по умственному развитию и интеллектуальными достижениями личности. Выбор таких жертв показывает, что хулиганы – завистливые люди. А зависть, как мы помним, всегда насыщен агрессивностью.

3) Наконец, жертвами хулиганов нередко становятся беззащитные люди (старики, больные и дети), неспособные давать им отпор.

Хулиганы, как авторитарные и агрессивные люди, уважают лишь тех, у кого большая физическая сила и хулиганские черты, а также криминальных авторитетов, с которыми они, возможно, стремятся идентифицировать себя.

На стремление хулиганов намеренно провоцировать других на конфликт указал специалист в области психического здоровья, уже упомянутый нами Теодор Миллон. Он говорил: «Они ищут повода для ссоры, часто, кажется, сами лезут в драку и, по-видимому, им нравится драться, доказывать свою силу, проверять свои умения и силы. После периодических успехов в прошлом они становятся уверенными в своей отваге. Они намеренно могут стремиться к опасности и трудным ситуациям. Они не просто ведут себя дерзко и безрассудно, но кажутся при этом уравновешенными»^[242].

В проблеме конфликтности хулиганов один вопрос остается неясным: имеют ли они внутренние конфликты и не являются ли создаваемые ими внешние конфликты результатами их экстериоризации? Ведь для того, чтобы постоянно стремиться к провоцированию конфликтов с людьми, надо иметь нерешенные внутренние проблемы (конфликты, диссонансы, фрустрации), которые создают у человека психическую напряженность и мотив освобождения от нее. Наш ответ на поставленный вопрос положительный, хотя и было бы неплохо получить результаты самонаблюдений самих хулиганов. На справедливость данного подхода указывает также упомянутая выше концепция компенсаторной мужественности Ш. Берн, что является свидетельством того, что хулиган всегда недоволен своей мужественностью и ощущает потребность вновь и вновь доказывать себе и другим свою гендерную полноценность и соответствие своему представлению о типичных мужских ролях в данном обществе или в своей субкультуре.

К чему приводят создаваемые хулиганами конфликты? То, что происходит с жертвами, более или менее ясно, хотя современная психологическая виктимология, как мы видели в предыдущих главах, находится в начале своего развития.

Но решают ли хулиганы те психологические задачи, которые осознанно или неосознанно толкают их на хулиганские действия? Безусловно, нет! Результаты противоположны ожидаемым.

Действия хулиганов вызывают ответную агрессивную реакцию и наказание, хотя бы психологическое: презрительное отношение, избегание от общения, изоляцию и т. д. В результате своих действий хулиганы отчуждаются от большого общества и даже от своих близких людей. Наконец, состояние постоянной настороженности требует от них расхода большого количества физической и психической энергии.

Иначе говоря, если до совершения новых хулиганских поступков эти индивиды были дезадаптированы в обществе, то с каждым новым хулиганским актом их дезадаптация усугубляется. Напомним также, что уголовные кодексы многих стран содержат статьи о хулиганстве.

§ 17. О познавательных способностях хулиганов (хулиганская психо-логика)

Какими бы ни были импульсы хулиганов, их поведение в значительной мере определяется познавательными процессами, в особенности мышлением и воображением. Какими особенностями отличается мышление хулиганов?

Мы считаем, что мышление этих сверхагрессивных людей в первую очередь отличается иррациональностью. В чем она, эта иррациональность, выражается? Вот некоторые аспекты иррациональности мышления: а) иррациональность мышления и воображения хулиганов выражается в неспособности предвидеть различные последствия своих действий. Образы будущего в их сознании искажены и толкают их на бесперспективные поступки; б) я-концепция хулигана также отличается иррациональностью: его актуальный я-образ искажен, и он стремится к такому идеальному «я», которая нерациональна и недостижима; в) хулиган плохо понимает психическую жизнь людей, и он искажает их образы с помощью иррациональных проекций и других видов атрибуций; г) хулиган плохо знает социальные нормы, а в тех случаях, когда знает, неверно истолковывает их.

Хулиганская психо-логика хорошо выражена в изречении: «Законы созданы для того, чтобы их обходить». Или мысль о том, что мораль – это химера. Мы считаем, что в хулиганской субкультуре каждой страны можно найти немало других высказываний, подтверждающих наше представление о природе психо-логики хулиганов.

Из иррациональности мышления хулиганов (а не только из их мотивов и черт характера) исходят иррациональные действия и поступки, например безрассудная надменность, которая наблюдается не только у индивидов, но и у групп хулиганов и даже у определенных этнических групп.

Одним из главных путей дальнейшего исследования хулиганов и других агрессивных психопатов является исследование их психо-логики, своеобразия их мышления и воображения, тех устойчивых психологических формул, которые регулируют их поведение. Только описание их агрессивного поведения недостаточно: от наблюдаемого поведения и речи следует идти «назад», в глубь сознания и подсознательного этих индивидов.

Эгоцентричность мышления. Следует предположить, что у типичных хулиганов мышление осталось на уровне эгоцентризма. Во всяком случае в области психологии психопатов и хулиганов следует проводить исследования, опирающиеся на концепции Ж. Пиаже и Л. Кольберга.

Даже у тех психопатов, которые имеют некоторый прогресс в психическом развитии и созревании, в ситуациях стресса и фрустрации без труда происходит регрессия к фиксациям детских лет, в частности – к эгоцентрическому уровню мышления.

Психическая регрессия и анимизм хулиганов. Имея в виду бросающуюся в глаза иррациональность поведения и мышления хулиганов, естественно задать следующие вопросы: а) не находятся ли они в состоянии хронической психической регрессии?; б) в какой мере в их психике актуализированы анимизм и другие формы архаического мышления? Например, иррациональная самоуверенность и мегаломания хулиганов намекают на активность в их психике архаических форм мышления и воображения. Не живут ли они в мире мифов и легенд, как их далекие предки?

Недоразвитость эмпатии. Эгоцентричность и общий низкий уровень интеллектуального развития хулиганов выражается в слабости их эмпатии или даже в ее отсутствии. Их поведение выражает признаки отсутствия способности к симпатическому сопереживанию. По этой причине хулиганы дают простор своим желаниям и прихотям, совсем не учитывая нужды других. Хулиганы готовы причинить ущерб другому, лишь бы добиваться собственных целей. Эгоцентризм, эгоизм и жестокость (как последствия отсутствия или зачаточности эмпатии) – в числе главных психических черт хулиганов-психопатов.

Одним из признаков недоразвитости эмпатии является отсутствие чувства вины и неспособность формировать прочные дружеские узы с людьми. На основе анализа конкретных случаев эти особенности психопатов показали У. и Дж. Маккорды и другие исследователи^[243].

§ 18. Атрибуция и «радиация агрессии»

Если у человека выраженный агрессивный характер, тогда у него нередко можно наблюдать явление, которое мы считаем возможным назвать «радиацией агрессии». Речь идет о следующем: человека фрустрирует фактор Ф1 и он отвечает на него физической или психической агрессивной реакцией. Но после этого он реагирует агрессией на целый ряд других раздражителей, которые одновременно или последовательно воздействуют на него. Мы полагаем, что это возможно лишь в том случае, когда новым раздражителям приписываются качества фрустраторов или аверсивных факторов и на них переносятся агрессивные установки личности.

Такая форма агрессивного поведения, в виде цепи агрессивных действий, нередко наблюдается у хулиганов, психопатов и преступников, отличающихся общей антисоциальной направленностью. Данная форма агрессивного поведения под названием «генерализации реакции» известна психологам, но мы считаем важным показать, что она является результатом работы таких фундаментальных психологических механизмов, как атрибуция и перенос, а последний, как известно, предполагает также замену объекта агрессии. В подобных случаях агрессивные реакции человека внешне разнообразны, но у них сходная мотивация – агрессивная и враждебная.

Эту концепцию желательно проиллюстрировать примерами тех агрессивных индивидов, которые за короткое время («одновременно», симультанно) совершают ряд вредных, антисоциальных действий. Из уголовной хроники нетрудно найти соответствующие примеры. Это явление так называемой «одновременной последовательности». Оно подробно исследовано и в лабораторных условиях с применением методики Басса. Склонные наказывать других (экстрапунитивные) люди проявляют данное свое качество везде, где это возможно и не чревато для них вредными последствиями. Люди данного типа одинаково часто проявляют как физическую, так и вербальную агрессию. Исследования, проведенные среди младших школьников как в США, так и в европейских странах, показали, что те из детей, кто часто нападают на своих сверстников физически, так же часто оскорбляют их словами. (Исследования Д. Ольвеуса, Л. Берковица и других).

Глава 7. Садизм, мазохизм, вандализм

В предыдущих главах мы уже говорили о жестокости, садизме, мазохизме и вандализме, но лишь вскользь, в контексте обсуждения других вопросов психологии агрессивности. Здесь же мы намерены обсуждать эти явления более подробно и систематизированно. По-существу, речь пойдет о патологически усиленных формах агрессивности, результатом чего обычно являются разрушения материальных и духовных ценностей, насилие и преступления, вплоть до убийств. Эти явления давно интересуют человечество, являются его вечными заботами, но начиная с середины 20-го века исследуются в научной психологии личности, социологии и социальной психологии.

§ 1. Садизм и мазохизм

Садизм – крайняя жестокость, агрессивность характера, при которой человек совершает агрессию и насилие не столько для того, чтобы добиваться каких-то целей (высокого статуса, материального благополучия и т. п.), сколько как самоцель, как средство получения функционального наслаждения. Следовательно, садист – это такой человек, который получает удовольствие от того, что причиняет страдание другому человеку. И поскольку агрессия является источником удовольствия для такого человека, садист стремится причинить страдания другим людям, обесценивая и дискредитируя их, лишая их достоинства и гордости.

Еще французский исследователь П. Бове в начале 20-х годов 20-го века показал, что жестокость, которая независима от инстинкта драчливости, основывается на эгоистической потребности самосохранения. Отличающийся такой жестокостью человек избегает страдания и старается переложить его на другого, того, кто вызвал в нем страх^[244].

Садизм как потребность причинить страдания другому человеку и наслаждаться этим, долгое время считался сексуальным нарушением, принадлежащим к области психопатологии^[245]. Однако расширение исследований этого явления показало, что садизм является общечеловеческим феноменом и должен изучаться в рамках психологии нормального человека. И в этом случае различие между нормой и патологией – скорее в степени, чем в качестве. Источником жестокости П. Бове считал инстинкт драчливости. Конрад Лоренц, чьи взгляды на агрессию мы рассмотрели со всей подробностью, по-видимому кое-что позаимствовал у него. Этот инстинкт как бы заставляет человека совершать агрессивные действия и наслаждаться от наблюдения чужого страдания.

Эрих Фромм перечислил основные особенности садизма: 1) страсть к приобретению абсолютной власти над живыми существами, стремление унижать, оскорблять их, превращая их в «вещь», собственность, а самому стать для них богом. Иногда садист действует в пользу другого, способствует его развитию, лишь бы иметь над ним власть. Но обычно садизм является недоброжелательным, оскорбляющим, издевательским. Римские императоры Калигула и Нерон, из наших современников – Гитлер, Сталин и многие другие большие и маленькие лидеры, были садистами. Здесь достойно внимания то, что Э. Фромм прямо связывает садизм с властолюбием и применением власти. 2) Садизм является образом жизни, способом решения проблем существования, экзистенциальных задач. 3) Садизм приводит к изоляции человека от других, нередко это путь в безумие, поскольку абсолютная власть невозможна. Цели садистической установки недостижимы и человек сходит с ума, оставаясь без близких людей. 4) Когда такие крайние садисты добиваются успехов, становятся полководцами или государственными деятелями, люди прославляют их как героев. А когда они терпят поражение, их объявляют преступниками и сумасшедшими. 5) Каждый даже скромный член общества имеет влияние над кем-либо, а следовательно, и некоторую возможность проявлять садизм.

Садизм создает иллюзию всесилия: многим людям, особенно тем, кому не удалось жить продуктивной жизнью, кажется, будто садисты преодолевают ограниченность пределов человеческих возможностей. О Наполеоне говорили, что он «раздвинул границы славы». Но при этом не замечают, что мотивация садизма – низкого уровня, в ней нет сублимации. Потребности многих садистов тривиальны. Это люди, которые сумели преобразовать свое чувство бессилия в чувство всемогущества. Э. Фромм назвал садизм «религией психологических калек»^[246].

Крайние случаи садизма встречаются сравнительно редко. У каждого человека садистические и другие, так называемые «жизнеутверждающие» тенденции сбалансированы так, что ограничивают совершение жестоких действий. Поскольку садисты желают установить свою власть над людьми, им нужны подчиненные. Поэтому они сохраняют жизнь этих людей или части из них. Этим садист отличается от «простого разрушителя», который стремится уничтожить все живое.

Садист не любит сражаться с сильным противником. Его жестокие действия стимулируются тогда, когда он встречает слабых людей и животных. Он не любит соперничать с равными противниками, так как в этом взаимодействии не может переживать чувства превосходства и обладания властью над другим. Садист восхищается теми людьми, которые добивались власти. Он уважает и даже любит таких людей, а вот слабых презирает и желает подчинить своему контролю.

Садист, согласно Э. Фромму, боится всего нового и непредвиденного. Но поскольку «жизнь структурирована, но непредвидима и неупорядочена», он боится жизни^[247]. Для садиста в жизни достоверна только смерть. Садист не способен любить. Чтобы быть способным любить другого, человек должен, по теории Фромма, уметь любить себя и вызывать в других любовь к себе. Но при этом всегда имеется риск получить отказ и отпор. Возможность неудачи пугает садиста. Он может любить кого-либо только тогда, когда властвует над ним.

Садист – это одновременно ксенофоб (то есть человек, который боится незнакомых, чужаков) и неофоб (он боится всего нового). Поскольку все чужаки являются новыми людьми, он их боится. Он подозрителен и тревожен, он не способен на спонтанные реакции на новизну.

Наконец, садист имеет характер подчиненного и трусливого человека. Он ощущает себя бессильным и стремится к власти, чтобы, образно говоря, из насекомого превратиться в бога. Но даже имея власть, он страдает от бессилия. Убивая людей, он еще больше лишается любви близких людей, становится изолированным и испуганным, ощущая потребность во внешней силе, которой можно было бы подчиниться. Гитлер подчинился Судьбе, а его сановники – своему фюреру.

Садизм в умеренных формах распространен во всех обществах и может считаться нормальной реакцией на фрустрацию. Четкую границу между нормальной и патологической формами садизма трудно провести. В психопатологии садизм по традиции, идущей от Р. Крафт-Эбинга, связывается с сексом. Однако нам представляется, что всегда надо указать на двойственную мотивацию садистических действий: а) они обусловлены сексуальным влечением и фрустрацией этого влечения; б) но они обусловлены также влечением к господству, доминированию, стремлением к высоким социальным статусам. В каждом конкретном случае одна из этих мотиваций становится преобладающей. Но в значительном числе случаев сексуальные и лидерские мотивы садизма выступают в тесном союзе.

Поскольку речь идет об истоках садизма как крайней формы жестокости человека, можно предположить, что садизм как черта или комплекс характера, формируется благодаря многократному совершению агрессивных действий, которые поощряются. Жестоким делает человека также постоянное подавление возникающего в нем, как следствие многих фрустраций, желания совершить агрессивные действия. О жестокости как черте характера в настоящей книге мы уже говорили с достаточной подробностью.

Условия и закономерности формирования характера человека очень сложны, поскольку, по всей видимости, нет прямой связи между обществом и типами характеров. Для каждого индивида совокупность социальных стимулов, а также его ответов на эти воздействия, уникальны. И мы видим, что в разных обществах формируются сходные типы индивидуальных характеров. Садистов всегда было и есть повсюду, во все времена и во всех типах обществ.

Но в качестве общего условия формирования садистического характера Э. Фромм указал на такое явление, как власть одних людей над другими. По его мнению, если будет ликвидирована эксплуатация одних людей, групп и классов со стороны других, садизм исчезнет и садистами будут лишь отдельные больные люди^[248]. Там, где существуют отношения эксплуатации – подчинения, с необходимостью возникнут тенденции уменьшения независимости, критического мышления и продуктивности подчиненных. Хотя людям предлагаются всевозможные развлечения, они не приносят им подлинной радости. В таких обществах средний гражданин имеет средний же уровень или, как предпочитает сказать Фромм, «среднюю дозу» садизма.

Садизм в индивидах усиливается под влиянием страха, террористического, то есть не ограниченного рамками закона, наказания, агрессивного произвола. Страх перед таким наказанием может с детских лет стать основным эмоциональным фоном жизни человека. Под влиянием этого постоянного переживания чувство целостности личности, если оно успело формироваться, разлагается. Снижается уровень ее самоуважения. Постоянно отказываясь от своей свободы, предавая самого себя, человек может потерять чувство обладания устойчивым «я»^[249].

Иначе говоря, авторитарное правление в семье и обществе создает благоприятные условия для формирования полных страха и тревоги садистических личностей. Это исторически доказано опытом тоталитарных государств – Германии, СССР и других. Но поскольку даже в демократических странах Запада авторитаризм в семьях, на частных предприятиях, в армии и полиции сохраняет сильные позиции, производство и воспроизводство садистов везде идет весьма успешно.

Зависть является одной из причин садизма и соответствующих этому типу характера насильственных действий. Как сложный эмоционально-когнитивный комплекс и переживание, зависть включает сильный агрессивный компонент. Агрессия, по нашему мнению, является ведущей составляющей зависти. Зависть – широко распространенное и, по-видимому, общечеловеческое явление. Завидуют друг другу коллеги по профессии, преследуют и терроризируют преуспевающих, с садистическим ликованием стремясь «истолочь их в ступе». Чрезвычайной интенсивности достигает зависть в области политики. Завидуя успехам друг друга, политики нередко совершают садомазохистические действия. Есть, по-видимому, и половые различия в зависти и по поводу предмета этого переживания. Женщины завидуют друг другу из-за любви, богатства и других ценностей, порой буквально уничтожая друг друга морально и физически. Зависть всегда вызывает соперничество.

Иррационализм поведения, субъективизм взаимооценок и самооценок, нежелание и неспособность понимать состояние другого человека и т. п. – широко распространенные явления. Систематические преследования даже без физической агрессии – настоящий психологический садизм. Многие охотно берут на себя роль преследователей-садистов.

Формированию садистов способствует также бедность психической жизни человека, отсутствие общения и простых человеческих радостей.

Когда социальная группа и ее лидеры не одобряют садизм ее членов, соответствующие черты характера и поведения могут временно подавляться. Поведение людей начинает детерминироваться другими мотивами.

В исследовании садизма наблюдались две крайности. Одни исследователи, например Зигмунд Фрейд, объясняли садизм целиком и полностью только сексуальными причинами, другие же, более ранние авторы, наоборот, эту связь вообще не видели. Первая линия исследований идет, конечно же, от маркиза де Сада, который страдал этим нарушением и описал его в своих литературных произведениях^[250].

Современную и, по-видимому, наиболее адекватную концепцию садизма разработал Эрих Фромм, который различал два основных вида садизма: сексуальный и несексуальный.

1) Сексуальный садизм

Сексуальный садизм является одной из наиболее часто встречающейся перверзией (извращением) человека. Это извращение распространено во всем мире, среди всех народов. От своих агрессивных действий садист переживает сексуальное возбуждение и наслаждение. Когда данный тип садиста имеет дело с женщиной, то пытается причинить ей физическую боль и унижение, стремясь полностью подчинить своей воле.

У разных садистов доза жестоких действий, необходимых для сексуального возбуждения, различна. Иные же удовлетворяются уже только садистическими фантазиями.

Сексуальный садизм известен давно, но первое его научное описание дано (помимо маркиза де Сада) немецким психиатром 19-го века Р. Крафт-Эбингом. Любопытно, что крайние типы сексуальных садистов появляются вновь и вновь и во всех обществах, хотя не везде о них принято говорить открыто.

Известно, что в нормальной половой жизни мужчина удовлетворяет не только свои сексуальные, но и агрессивные желания. Действуя совместно и сочетая в своих действиях агрессию и секс, оба партнера получают удовольствие. Но если один из них является агрессором, а другой – неагрессивной жертвой, то удовлетворение получает главным образом агрессор. Крайним случаем этой разновидности половых отношений является взаимодействие сексуального садиста со своей жертвой.

Приведем несколько случаев сексуального садизма, о которых сообщения появлялись в печати в течение последних нескольких лет.

«Лишили людоеда и жизни, и обеда» – заметка под таким названием вместе с фотографией сексуального садиста опубликовала газета «Известия». Вот эта коротенькая заметка: «Голубоглазый блондин Джефри Дамер полтора года назад был приговорен к 15 пожизненным тюремным заключениям судом штата Висконсин. Дамер в течение 13 лет убил 17 человек, при этом предварительно истязал свои жертвы. Проходил он и по статье о каннибализме.

(рисунок)

Однако Дамеру не удалось отсидеть за решеткой ни один из своих пожизненных сроков. Заключенные тюрьмы строго режима насмерть забили Дамера деревянными дубинками. – Рейтер»^[251].

Другой пример сексуального садизма: Карла Фей Таккер «… с малолетства стала проституткой и наркоманкой, как и ее мать. «Мы обменивались с мамой наркотиками, как губной помадой». – говорила она. В июне 1983 года она вместе со своим любовником, неким Даниелем Райаном Гэрретом, находясь в состоянии наркотического дурмана, зверски убила киркой возлюбленную парочку – Джерри Линна Дина и Дебору Торнтон. На суде она призналась, что, нанося удары несчастным, она «испытывала сексуальное удовлетворение». Суд приговорил ее вместе с Гэрретом к смертной казни (Гэррет умер в тюрьме от болезни почек), а совершенное ими преступление вошло в историю Техаса как «одно из самых ужасных», хотя Техас вообще трудно удивить преступлениями»^[252].

У определенного числа людей сексуальный садизм создает непреодолимое влечение к преступлениям против личности. О целой серии таких патологических случаев рассказал Леонид Млечин в заметке «Садовник-любитель, офицер полиции и другие маньяки»^[253]. Приведем отрывки из этого материала.

«Американский город Новый Орлеан в шоке. Полиция признала, что в городе действует так называемый серийный убийца. Считается, что он убил 24 человека. Причем полиции – редкий случай – известно имя подозреваемого. И это имя внушает страх, потому что подозреваемый – полицейский.

За последние четыре года в городе были найдены трупы 17 черных женщин, двух белых женщин, четырех черных мужчин и одного белого. В основном это проститутки или наркоманы. Все они были найдены голыми; их сначала задушили, потом утопили. Полиция пришла к выводу, что все это работа одного и того же убийцы.

Но доказательств у полиции пока нет, хотя несколько человек заявили, что этот полицейский преступник – Виктор Г. Причем в городе говорят, что Виктор и его друзья собирают дань с проституток и торговцев наркотиками в своем округе…

Серийный убийца – обычно это сексуальный маньяк. Это необычный преступник. Он не грабит свои жертвы. Он как бы не корыстен. Ему доставляет удовольствие сам процесс совершения преступления. Когда их ловят, они обычно во всем признаются.

Сексуальные маньяки – это преступники, которых люди действительно боятся. Это те, кто нападает в основном на женщин и детей, насилует их и убивает. Он тщательно выбирает жертвы и почти никогда не попадается на месте преступления.

По мнению ФБР, в Америке одновременно действуют от 10 до 50 серийных убийц. Одного из них сейчас судят». Речь идет о некоем садовнике Джоэле Р., которого соседи знали как замечательного знатока растений. «Его арестовали случайно. Машину остановила дорожная полиция. Во время осмотра автомобиля полицейские почувствовали странный запах и обнаружили труп женщины. Водитель – Джоэль Р. – не стал запираться. Он признался, что это труп проститутки, которую он задушил». Этот человек с болезненным удовольствием говорил о своих преступлениях. Во время первого же допроса он рассказал полицейским, в каких районах Нью Йорка лежат трупы тех 16 женщин, которых он убил за три года. Он любил оставить себе на память что-нибудь о каждой из своих жертв – кредитные карточки, водительские права, серьгу, лифчик и т. п. Но удивительнее всего то, что «Он казался им (полицейским – А. Н.) обыкновенным и в высшей степени положительным человеком.

Это и есть самое страшное в историях с серийными убийцами. Обычный случай: преступник, который ведет тайную сексуально-уголовную жизнь, свершив преступление, ведет обычную жизнь, часто имеет семью и ничем себя не выдает.

Такие сексуальные маньяки существовали всегда и во всех странах…

В 1980 году американец Джон Уэйн Гэйси был обвинен в убийстве 33 человек. Его жертвами становились молодые мужчины и мальчики. Считалось, что это самый страшный убийца в истории США. (Наши опередили американцев. Чикатило убил 53 человека, Михевич 36).

Но затем появился еще более изощренный серийный убийца, которого полиция штата Вашингтон именует «убийцей с Зеленой реки». С 1982 по 1984 год он совершил, по данным полиции, 37 убийств. Затем преступления внезапно прекратились. Но полиция не знает, мертв ли убийца, уехал куда-то или просто лег на дно».

Одно спорное утверждение о таких людях встречается не только у журналистов, но даже в трудах специалистов. Л. Млечин писал: «До и после совершения преступления такой преступник почти ничем не отличается от нормальных людей. Поэтому сексуальных маньяков так трудно найти». Это весьма спорное утверждение, его неубедительность ясна и для автора, который продолжает:

«Да нормальный ли человек такой маньяк? Может быть, это сумасшедший? Может быть, но если такого преступника все-таки ловят, врачи-психиатры оказываются в трудной ситуации. С одной стороны, убийцы отдавали себе отчет в том, что они делали. Серийные маньяки хитры и изобретательны. Они не убивают на хорошо освещенной улице в присутствии свидетелей. С другой стороны, цепь бессмысленно жестоких убийств свидетельствует о том, что убийца явно умственно неполноценен. Признанных невменяемыми лечат в специализированных учреждениях. Признанных вменяемыми казнят».

Но мы думаем, что у таких людей в познавательных процессах, ценностных ориентациях и эмпатии должны присутствовать тонкие нарушения, для обнаружения которых нужны специальные методики.

Жестокие действия являются источником удовольствия для садиста, но они угрожают его партнеру (чаще всего партнерше). Поэтому, обсуждая проблему садизма, Э. Фромм возражает маркизу де Саду и Г. Маркузе^[254], которые были сторонниками свободного выражения сексуального садизма. Поскольку, как доказано в психоанализе, многие желания человека иррациональны, вряд ли целесообразно придерживаться принципа свободного удовлетворения всех желаний^[255].

Наличие у личности сексуального садизма говорит о том, что у нее сформирована садистическая структура характера, то есть она имеет сильнейшее желание властвовать, контролировать, унижать других людей. Фромм, безусловно, имел в виду, что крайняя и самоценная жестокость является ведущей чертой характера такой личности, причем в такой степени, что остальные черты или подчиняются ей, или подавляются ею, или же обслуживают ее.

Приведем исторический пример сочетания жестокости с сексуальными извращениями. Султан Баязид I, правитель Османской империи (1389–1402), отличался крайней жестокостью. Известно, что его отец, Мурад I погиб в бою на Косовом поле, в Сербии. Там же, после победы, как старший сын умершего, государственным советом Баязид был провозглашен султаном. Первым его поступком в качестве правителя империи было умерщвление своего младшего брата Якуба путем удушения. А ведь этот брат командовал флангом во время сражения и пользовался уважением солдат. Затем Баязид организовал массовую резню христиан, истребив, в частности, всех сербских князей, участвовавших в бою.

Оказывается, он был одновременно сексуальным извращенцем. В труде одного историка-туркофила мы читаем: «Между кампаниями он предпочитал предаваться чувственным наслаждениям, ничем не ограниченному обжорству и пьянству и не отказывал себе в различных формах разврата с женщинами и мальчиками из своего гарема. Двор Баязида, прославившийся своей роскошью, вполне мог соперничать с роскошью византийского двора в период расцвета. При всех этих эксцессах Баязид отличался глубокой религиозностью. Он соорудил для себя небольшую келью на крыше своей мечети в Бурсе и на долгое время погружался в состояние мистического уединения, затем беседовал с богословами из своего исламского окружения”^[256].

Эти факты показывают, что султан Баязид был сексуальным садистом, странным образом сочетая в себе также религиозность. Это выглядело бы парадоксом, если бы мы не знали, что ислам поощряет жестокость.

У султана Баязида были также акцентуированные черты характера: он был слишком гордый, слишком импульсивный, слишком жестокий, имел слишком высокое мнение о себе, слишком ненавидел христиан, был чрезмерно упрямым и т. п. Человек с патологическим характером решал крупные политические вопросы и последствия его преступных деяний до сих пор оказывают влияние на судьбы сербского и других славянских народов. Как ни странно, политические наследники деспота находят поддержку у руководителей ряда христианских государств.

Сильнейшие импульсы властвовать, подавлять и контролировать других влияют на сексуальные желания человека. Известно, что такие несексуальные мотивы, как влечение к власти и богатству, а также нарциссизм, возбуждают сексуальное желание человека. Фромм утверждает, что «ни в одной другой сфере поведения характер личности не проявляется так ясно, как в сексуальном акте”^[257], поскольку сексуальное поведение спонтанно, оно является результатом обучения в минимальной степени. В сексуальном поведении выражаются любовь, нежность, садизм или мазохизм, алчность, нарциссизм, тревоги личности, фактически каждая существенная черта его характера.

Э. Фромм критикует ту точку зрения, согласно которой выражение садизма в сексуальных действиях уменьшает деструктивные тенденции людей. «Ну что же, подобные рассуждения вполне логично было бы завершить таким выводом, что надзиратели в гитлеровских концлагерях могли бы вполне благосклонно и дружелюбно относиться к заключенным, если бы у них была возможность получить разрядку для своих садистических наклонностей в сексе»^[258].

2) Несексуальный садизм

Несексуальный садизм – это уже крайняя форма агрессивности без ее связи с сексуальным желанием. С незапамятных времен жертвами людей с таким садизмом становились все слабые и незащищенные люди: пленники, рабы, дети, очень часто – также животные.

Приведем пример несексуального садизма, который хорошо иллюстрирует его природу. Во время Великой Отечественной Войны против фашистской Германии и ее сателлитов сержант Советской Армии Артавазд Адамян попал в плен к немцам. Вот что он рассказал годы спустя писателю Зорию Балаяну: «Немцы, требуя от меня, попавшего к ним в плен, данных о расположении наших частей и не получив ответа, начали методично и, я бы сказал, со знанием дела, истязать меня. Они словно растягивали «удовольствие». И я тогда подумал: слишком уж точно следовали немцы урокам своих учителей – организаторов геноцида армян, главарей Османской Турции. Так же поступали со своими жертвами и турки в пятнадцатом году, они действовали теми же методами. Меня даже не удивило, что у них не где-нибудь там в гестапо в тылу, а на фронте была специальная «заготовка»: железный прут со звездой на конце. Накалив его на огне, немец сначала приложил «форму» к предплечью правой руки. Я молчал. Через некоторое время раскаленная добела звезда была приложена к правой руке. Потом уж – ко лбу. И лишь потом они стали острым ножом отрезать пальцы левой руки. Причем, они заставляли меня непременно смотреть на процесс пытки. Стоило мне только отвернуться, как следовал удар по лицу. В одном я видел свое спасение. В смерти. Но судьба распорядилась иначе. В землянку вбежал немецкий солдат и что-то сказал офицеру. Тот стремглав выскочил на улицу. За ним выбежал и солдат – палач. Они были явно чем-то встревожены. И, конечно, были уверены, что я уже не то что полумертвый, а самый что ни на есть мертвый человек. Может, поэтому на миг забыли обо мне. И этого мига было достаточно. Схватил автомат. Два граната. Дорога была открыта. После двух взрывов у входа в блиндаж я вскочил и, к счастью, ни одна вражеская пуля не достигла цели. Собственно, они слишком поздно спохватились… Вот такова история моя…»^[259].

Страшные примеры садизма зафиксированы в исторических трудах, описывающих захватнические войны тюркских и монгольских орд в завоеванных странах. В частности, армянская и византийская историография полны трагических описаний массовой резни детей, женщин и стариков, а также пленников во время походов турецких султанов. Геноцид армян, греков, ассирийцев и других наций и этнических групп, живших в пределах Османской империи – вопиющие примеры разгула садизма.

Садизм всегда был свойствен многим, в том числе тюркоязычным народам. Он проявляется в постоянных войнах с другими народами, но есть примеры того, что вожди этих племен использовали садистические методы и в борьбе друг против друга, во внутриэтнических отношениях. Вот какой интересный пример приводит Л. Н. Гумилев в одной из своих книг. Предыстория этого случая такова: когда Темуджин был избран монгольским ханом и принял имя Чингис-хан, у него сразу же появилось много заклятых врагов. Одним из них был Джамуха. Между ними возникла война (о ее причинах здесь не будем говорить), во время которой и совершались страшные садистические деяния, причем по отношению к сородичам, представителям той же этнической группы. Гражданские войны бывают особенно жестокими, феномен, который требует пристального внимания психологов и психоисториков. Л. Н. Гумилев пишет:

“У Чингис-хана было тринадцать куреней, которые он тоже вывел в поле. Джамуха опрокинул строй чингисовцев, но те отошли в ущелье Изерен при Ононе. Джамуха не штурмовал ущелье, но безжалостно расправился с пленными. Семьдесят юношей из рода Чонос он велел сварить в котлах, а своему бывшему соратнику – Чахан-ува – отрубил голову и привязал ее к хвосту коня. После этих сомнительных подвигов он вернулся домой»^[260].

В последние десятилетия в США проводились специальные научные исследования с целью выяснения масштабов распространения различных форм садистических действий по отношению к детям. Оказалось, что жертвами садизма чаще всего становятся дети и подростки до 16-летнего возраста, то есть в том возрасте, когда они зависимы и беззащитны.

Несексуальный садизм, в свою очередь, бывает физической и психической (ментальной). Психический садизм личности выражается в различных формах словесной агрессии, о которых мы уже знаем из предыдущих глав. Это оскорбление личности словом: замечанием, критикой, некорректным и неуместным вопросом. Но психический садизм может выражаться и в невербальных формах коммуникации: в улыбке, смехе и различных экспрессивных выражениях.

Все эти разновидности психического садизма наиболее эффективно оскорбляют и унижают человека, когда применяются в присутствии других, публично. Э. Фромм приводит ряд примеров из жизни Сталина, показывая, каким образом этот жестокий деятель применял физические и психические садистические действия к разным людям^[261]. Об этом в настоящее время уже имеется обширная литература на русском языке^[262]. До того, как дать приказ об аресте человека, он обычно выказывал своей жертве знаки подчеркнутого внимания и даже симпатии, поэтому арест, в силу своей неожиданности, воздействовал особенно глубоко и болезненно.

Сталин приказывал арестовывать жен и детей высших партийных и государственных деятелей и держал их в тюрьмах и концлагерях, в то время как эти работники должны были «нормально» продолжать свою службу и даже встречаться с ним. И они работали, не рискуя что-либо просить ради своих родных и близких людей^[263].

Например, жены Калинина, Молотова и Куусинена, а также сын последнего, в 1937 году оказались в концлагерях. В присутствии других высших должностных лиц Сталин однажды спросил Куусинена, почему не хлопочет за освобождение сына. Этот «храбрый» деятель ответил, что, по-видимому, имеются веские основания для его ареста! Сталин ухмыльнулся и приказал освободить сына этого отважного партийного деятеля. Для психолога здесь интересно все, но особенно тот факт, что человек даже в самых трагических ситуациях сочиняет оправдания (рационализации), чтобы сохранить свою положительную самооценку. В данном случае Куусинен сочинял рационализации в пользу Сталина. Если внимательно присмотреться к фактам, можно убедиться, что данный механизм психологической самозащиты очень широко используется во взаимоотношениях руководителей и подчиненных.

Сталин однажды приказал арестовать жену своего личного секретаря, который, тем не менее, должен был продолжить свою работу. Такие люди или имели очень низкий уровень личного достоинства и самоуважения, или же морально до такой степени были деградированы, что уже не сопереживали даже со своими близкими людьми, ставшими жертвами Сталина и КГБ. Так, Лазарь Каганович не возражал против ареста своего брата Михаила, который, согласно сочиненной Берией и Сталиным версии, был связан с фашистами. При очной ставке с провокатором в кабинете А. И. Микояна Михаил Каганович вошел в туалет и выстрелом из пистолета покончил с собой.

Действия Сталина часто бывали неожиданными для других. Арестовав и некоторое время истязав человека, он мог затем освободить его и вновь назначить на высокую должность.

Эрих Фромм и другие исследователи считают Сталина несексуальным садистом. Но такой вывод нельзя считать окончательно доказанным. Когда Р. Медведев и Э. Фромм писали свои книги, многие факты личной жизни Сталина, его взаимоотношений с женщинами, не были еще известны. Новые исследования могут показать, что он, по-видимому, принадлежал к смешанному типу садистов: он был одновременно и сексуальным, и несексуальным садистом. Почему-то молчаливо предполагается, что названные разновидностисадизма не могут сочетаться в одной личности. Мы считаем такое предположение недостаточно обоснованным. Теорию садизма надо развивать таким образом, чтобы она охватывала все больше фактов реальной жизни.

§ 2. Психологи помогают полиции

Описываемый ниже пример покажет, как трудно распознать сексуальный садизм, если преступник не пойман на месте преступления, а лишь подозревается в его совершении. Очерк, который приводится ниже почти полностью, принадлежит перу уже знакомого нам журналиста Леонида Млечина, который, по-видимому, решил специализироваться в исследовании садистов-преступников.

“Доктор психологии Поль Бриттон убедил полицию, что операция увенчается успехом. Полицейские привыкли ему верить. Он помог полиции распутать 70 дел.

Еще 10 лет назад доктор Бриттен по просьбе полиции разработал психологический портрет вероятного убийцы двух молодых женщин. Благодаря его работе убийца вскоре был арестован и осужден. Затем он еще несколько раз удачно реконструировал психологическое состояние убийц, совершавших серийные преступления, расследовать которые особенно трудно.

Доктор Бриттон стал знаменитым. Его приглашали делиться опытом в США и в Россию, где после дела Чикатило стали писать о том, что этот убийца и насильник был бы давно пойман, если бы милиция прислушалась к врачам-психиатрам.

Три года назад доктора Бриттона привлекли к составлению психологического портрета вероятного убийцы 23-летней Рэйчел Никел. Она была убита, когда гуляла с сыном и собакой. Когда ее нашли, двухлетний сынишка жалобно причитал: «Мамочка, вставай».

Неизвестный убийца ударил ее ножом 49 раз, причем последние двадцать ударов были нанесены после того, как она уже умерла. Затем она подверглась сексуальному насилию – «в извращенной форме», как говорится обычно в полицейских протоколах. Уходя, убийца сложил ее руки в позе молящегося язычника.

Это омерзительное преступление заставило лондонскую полицию организовать самый масштабный за последние годы розыск. Полиция проверила 548 человек. 32 подозреваемых было арестовано, но всех пришлось отпустить.

С точки зрения Бриттона, убийцу следовало искать где-то поблизости от места преступления. Доктор пришел к выводу, что убийца – одинокий человек с психическими и сексуальными отклонениями, склонный к садизму. Под это описание идеально подходил один из выявленных полицией подозреваемых – Колин Стэгг, которого однажды оштрафовали на 200 фунтов стерлингов за непристойное поведение. Его младший брат был осужден за изнасилование.

Дома у Колина Стэгга нашли оккультные книги, самодельный алтарь, ритуальный нож, черные перчатки, кожаный пояс.

Колина Стэгга допрашивали в течение трех дней и отпустили. Он не признавался в убийстве, доказательств его вины полиции обнаружить не удалось.

Неожиданно в полицию пришла женщина, которая принесла письма, написанные ей Стэггом, откликнувшимся на ее объявление в газете. Письма свидетельствовали об извращенных сексуальных фантазиях.

Письма показали доктору Бриттону. Он составил психологический портрет Стэгга, увидев в нем человека, стремящегося к сексуальному насилию, наслаждающегося страхом беспомощной жертвы. Портрет Стэгга полностью совпал с портретом вероятного убийцы, нарисованным тем же Бриттоном.

Тогда доктор предложил провести специальную операцию, чтобы заставить Стэгга признаться в убийстве молодой женщины. Уловив потребность Стэгга в общении с женщиной, его желание разделить с кем-то свои фантазии, доктор Бриттон предложил подвести к нему молодую женщину, которая признается ему в сходных сексуально-садистских увлечениях и спровоцирует на признание.

Подходящая женщина была найдена в полицейском управлении – привлекательная блондинка 30 лет. Она приносила в полицию полученные от Стэгга письма и тайно записывала все разговоры с ним. Доктор Бриттон уверил полицию, что подозреваемый непременно признается ей в совершенном им преступлении в ближайшие же несколько недель их интимной дружбы. Но доктор ошибся – молодая женщина разрабатывала подозреваемого семь месяцев. Она написала Стэггу письмо, выдав себя за подругу той женщины, которая была смущена сексуальными его фантазиями. Стэгг обрел единомышленницу, готовую разделить его фантазии, в которых секс перемешивается с насилием. Она была более чем откровенна в письмах, он тоже. Затем они стали переговариваться по телефону. Наконец, она поведала Стэггу, что в юности участвовала в ритуальном убийстве молодой женщины и ребенка, а за убийством последовала оргия любви…

Он ответил, что мысль об убийстве ребенка кажется ему ужасной. Она написала, что отдастся только тому, кто участвовал в таком же убийстве. Тогда он описал свое участие в некоем убийстве (полиция проверила – это был вымысел). Она написала, что порвет с ним отношения, если выяснится, что не он убил ту молодую женщину. Он не признавался.

Доктор Бриттон убедил полицию, что наука, которую он представляет, настолько точна, что позволит представить суду неопровержимые доказательства. Полиция арестовала Стэгга.

Но суд снял с него все обвинения. Доктор Бриттон переоценил возможности криминальной психологии. Суд отверг доказательства вины, собранные в результате этой операции, и выводы доктора Бриттона.

Тайная операция, в ходе которой подозреваемого провоцируют полицейские, как считают многие юристы, нарушает один из основополагающих принципов правосудия – никого нельзя заставлять свидетельствовать против себя.

Полицейские утверждали, что составление таких портретов – полезный метод, помогающий понять, какого типа человек мог совершить то или иное преступление. Но судья даже счел необходимым заметить, что использование психологических портретов в уголовных делах опасно…

…Когда Стэгга выпустили, он грустно сказал журналистам: “Я влюбился в эту женщину, оказавшуюся полицейским. Я всегда мечтал встретить такого человека. Жаль, что так получилось»^[264].

Трудность состоит в том, что вне преступного деяния сексуальный садист может выглядеть вполне нормальным человеком и гражданином, отцом семейства и хорошим работником. Люди этого типа обычно осторожны и не доверяют свои сокровенные мысли другим. Только специалисты – психолог, психиатр или психотерапевт, да и то, если имеют возможность систематического наблюдения, смогут почувствовать, что у таких людей имеются нарушения влечений, перверзивность, болезненные фантазии и жестокость.

§ 3. Мазохизм

На поведенческом уровне мазохизм – противоположность садизма. Но мазохисты тоже не все одинаковые. Мазохисты бывают сексуальными, несексуальными и смешанных типов. Вкратце ознакомимся с типами и подтипами мазохистов.

Мазохист (от имени немецкого писателя Захер-Мазоха; есть сведения о том, что он был украинского происхождения) – это человек, который получает наслаждение, когда его подвергают физической или психической агрессии, когда его унижают, оскорбляют и подчиняют своей власти. Да они сами охотно подчиняются, так как от этого, по всей вероятности, получают удовольствие.

Сексуальные мазохисты, которых называют также перверзивными мазохистами, подвергаясь агрессии и унижениям, приходят в сексуально-возбужденное состояние, у них появляется желание совокупляться. Если это женщина, то она, подвергаясь агрессии, ощущает в себе желание сексуального общения с мужчиной и подчинения его воле. Правда, перверзивные мазохисты часто отрицают получение удовольствия от наказания, говоря, что получаемое ими удовольствие прямо не связано с наказанием, к которому они бессознательно стремятся. Тем не менее ясно, что без наказания у таких людей генитальная стимуляция блокируется. Однако после наказания они переживают сексуальное наслаждение или в результате мастурбации, или благодаря половому сношению.

Есть, однако, перверзивные мазохисты, которые удовлетворяются только мазохистическими фантазиями: они воображают себя в роли объектов агрессии и наказания и от этого получают удовольствие.

О точных количественных соотношениях распространенности садизма и мазохизма среди мужчин и женщин трудно сказать что-либо определенное (для этого нужны специальные исследования). Предполагают, что садистов мужского пола больше, чем садисток, а мазохистов больше в среде представителей «прекрасного пола».

Одной из разновидностей мазохизма является так называемое флагелланство (от латинского flagellare – хлестать, сечь, бить, мучить). «Бичующиеся» монахи сами бичевались и бичевали прихожан перед отпущением грехов. Они организовали процессии по всей Европе, собирались толпами, обнажались (даже в зимнюю стужу) и «удручали» плоть. Даже была создана теория флагелланства, автором которой был Петер Дамиони (1007–1072). Он написал книгу «Похвала бичам», в которой указал на следующие функции самобичевания: подражание Христу; деяние с целью обретения мученического венца; как способ умерщвления скверной и грешной плоти; как способ искупления грехов^[265].

Самобичевание (флагелланство) практиковалось в русских банях, но оно встречается также у ряда других народов. Предполагается, что у восточноевропейских язычников самобичевание было формой самонаказания, очистительным обрядом. Лишь со временем оно стало «мовеньем», делом бытовым^[266].

Качества морального мазохиста не всегда связаны с сексуальными нарушениями, хотя и такое сочетание встречается нередко. Такие люди формируют для себя (правда, большей частью спонтанно и подсознательно) псевдоморальные установки, которые в значительной мере состоят из рационализаций. Это особая личностная структура, которая детерминирует многие действия человека.

Так, когда моральный мазохист терпит поражение в каком-либо деле, он принимает свое поражение как должное, если оно соответствует его характеру, то есть провоцировано его личностью, о чем он, конечно, может и не иметь осознанного представления.

Обычно перверзивный мазохист является также моральным мазохистом. Как указал Д. Айдельберг, в этом случае мазохистические действия приводят к разрядке контркатектической энергии тремя путями: а) путем идентификации с агрессором, которого мазохист сам провоцирует; б) путем сексуализации поражения; в) путем провоцирования агрессора^[267].

Каков основной психологический механизм мазохизма? Считается, что это тот процесс, с помощью которого субъект обезвреживает воздействие внешних фрустраторов путем активного изобретения своих собственных унижающих фрустраций. Это механизм самопоражения. При этом субъект получает удовольствие от могущества, которым он обладает в своем воображении, умением заставлять внешние объекты, чтобы они наказывали его. Этот механизм считается защитным.

В процессе наказания мазохист переживает неудовольствие, но терпит его, так как этим путем получает сексуальное удовольствие или ощущение своего могущества: он ведь заставляет внешние силы наказывать себя.

Мазохист восстает против терапевтических изменений своей личности. Он жаждет неудовольствия, полагая, что должен терпеть наказание за свою вину. Поэтому он даже старается провоцировать свое наказание! Ища и получая наказание, переживая неудовольствие, он этим путем избегает более страшного для себя наказания: чувства вины, угрызений совести, а также внешней фрустрации. Психоаналитические исследования показали, что во многих психических заболеваниях имеет место образование мазохистических черт характера.

Согласно З. Фрейду, человек, имеющий чрезмерно строгое моральное сознание, является моральным мазохистом. Этот тип мазохизма не связан с эротизмом. О моральных мазохистах иногда говорят, что они не выносят успех. Как и другие невротики, они предпочитают наказание и унижение, чувства вины и угрызений совести, так как после наказания им «разрешается» грешить. Следовательно, такое поведение вредно как для них, так и для других. Сверх-я морального мазохиста считается сексуализированным и садистическим.

Неудовольствие, переживаемое перверзивным мазохистом, отличается от того неудовольствия, которое переживается нормальным человеком, действующим в соответствии с принципом реальности. В случае перверзивного мазохизма индивид идентифицирует себя с партнером и бессознательно удовлетворяет свои собственные агрессивные импульсы. Этим способом мазохисту удается сохранить свою инфантильную веру в собственное могущество. Для получения удовольствия мазохист должен сам провоцировать свое поражение. Непровоцированное поражение ущемляет его самолюбие. Само провоцирование собственного поражения содержит в себе агрессивные элементы и, следовательно, удовлетворяет мазохиста. Недаром З. Фрейд считал мазохизм обращенным на себя садизмом. Исследование мазохистических фантазий показало также, что в них имеет место регрессия личности до анальной фазы возрастного развития^[268].

Почему все-таки мазохист подсознательно стремится к наказаниям? Психоаналитики предполагают, что мазохист подсознательно приписывает себе различные преступления и грехи. Как и другие невротики, на подсознательном уровне он не различает желание от действий. Как только у него возникает враждебное желание, сразу же появляются угрызения совести, а чтобы освободиться от них, он нуждается в наказании.

В то время, как нормальный человек, обнаружив у себя агрессивное желание, может отвергнуть его с помощью чувства вины и переживать гордость за одержанную победу, невротик реагирует на это желание так, как будто желание – это уже действие. Поэтому невротик не способен быть моральным. У него не остается другого выбора, кроме желания наказания за свои враждебные импульсы.

Это та форма мазохизма мужчин, который возникает в результате их идентификации с униженной женщиной^[269].

Считается, что причиной женской фригидности является подавленное мазохистическое желание. Женщина рассматривает половой акт в качестве агрессивного действия перфорации своего тела, от которого и защищается фригидностью. Обычно фригидные женщины имеют мазохистические мастурбационные фантазии. Мазохистическое унижение позволяет им переживать половое удовлетворение или, говоря иначе, генитальную разрядку.

С мазохизмом, по-видимому, связана также мужская импотенция. Многие импотентные мужчины имеют мазохистические желания и достигают генитальной разрядки, когда мастурбацию сочетают с мазохистическими фантазиями. При этом они одновременно играют две роли: униженного мужчины и унижающей его женщины.

У части мазохистов отсутствует самоуважение. Они обвиняют себя во всевозможных пороках и ошибках. Психоаналитики считают эту тенденцию бессознательным отрицанием инфантильного могущества. Например, Л. Айдельберг рассказал о пациенте, который ходил к проституткам, так как все хорошие девушки его отвергали. Но психологический анализ показал, что каждый раз он сам провоцировал такой отказ.

§ 4. Садомазохизм и авторитаризм

Определенным продвижением в наших представлениях о садизме и мазохизме следует считать выдвинутую Э. Фроммом идею, согласно которой садизм и мазохизм обычно сочетаются в единый комплекс характера личности. Поэтому скорее всего следует говорить не о садизме отдельно и о мазохизме отдельно, а о садомазохистическом комплексе человека. Следовательно, речь может идти только о преобладании садизма или мазохизма у разных индивидов.

Как садизм, так и мазохизм, по мнению Фромма, имеют единый общий корень: пустоту и бессилие человека. Чтобы преодолеть это остро ощущаемое неприятное состояние, садист старается дополнить душевную пустоту другим человеком путем его подчинения своей воле. Мазохист же с этой целью подчиняется другому, старается быть дополнением другого. Садист стремится подчинить своей власти других людей, стать для них хозяином и богом. Он нуждается в людях, потому что без них не может удовлетворить свои основные потербности, базирующиеся на структуре его характера и влечений.

Но характер таких людей включает в себя и противоположные черты: склонность к подчинению и трусость. Утверждение, что садист является трусливым человеком, может показаться противоречием, чуть ли не парадоксом, но это лишь кажущийся парадокс. В динамическом смысле, – утверждает Фромм, – трусость и склоннось к подчинению для садиста даже необходимы. Это для него неизбежные черты. Почему такой человек – садист? Потому что чувствует себя бессильным, лишенным жизненных сил, импотентным. И он стремится преодолеть это свое бессилие, превращаясь в бога для других. Он может убивать, подвергать людей страданиям, но одновременно он будет страдать от своего бессилия, страхов и отсутствия любви со стороны людей. Он будет искать более сильных личностей, чтобы подчиниться им^[270].

Садизм и мазохизм – противоположности на поведенческом уровне. На самом же деле они – две стороны одной медали, одной и той же фундаментальной ситуации – чувства бессилия, дефицита витальности. Как садист, так и мазохист, нуждается в другом человеке для своего дополнения: садист нуждается в мазохисте, а мазохист – в садисте. В результате этого формируются более сложные садомазохистические характеры, хотя, как мы уже сказали, у каждой личности один из этих аспектов в определенной степени преобладает. Можно предположить, что в структуре личности садиста мазохистический подкомплекс является реактивным образованием, то есть таким, которое образовалось как бы для уравновешивания садистических черт и установок. У мазохиста же имеет место обратное: у него первичным является мазохизм, который, по механизму формирования обратной реакции, вызывает к жизни садистический подкомплекс. Но эти два подкомплекса так тесно взаимосвязаны и взаимообусловлены, что составляют единый комплекс характера.

Близкое знакомство с результатами исследования авторитарной личности^[271] убеждает нас в том, что многие черты авторитарных людей совпадают с чертами садистов. Недаром Э. Фромм, идеи которого составляют одну из основ современной теории авторитарной личности и авторитарного правления, фактически отождествлял садизм с авторитаризмом. Он критиковал группу калифорнийских специалистов (психологов, психиатров и социологов) за то, что они исследовали авторитарный характер поведенчески, то есть как бихевиористы, а не психоаналитически. (И это в то время, как в коллективном труде калифорнийской группы “Авторитарная личность” ясно прослеживается влияние психоанализа!)

Авторитарная личность – тот же садомазохист, только на поведенческом уровне, в терминах его политических установок. В теории авторитарной личности психологический аспект проблемы, согласно Фромму, переведен на уровень политических установок личности. Авторитарные люди в современном Западном обществе проявляют садомазохистические черты характера: они с готовностью подчиняются вышестоящим и с наслаждением контролируют поведение нижестоящих.

Э. Фромм считал также, что авторитарного человека нельзя понять без привлечения фрейдовского термина «анальный характер». В структуре такого характера, как известно, З. Фрейд усмотрел такие черты, как любовь к дисциплине, склонность к упрощению, схематизации вещей (парсимония), упрямство, пунктуальность, накопительство и крайняя чистоплотность. З. Фрейд считал, что эти черты характера являются сублимациями и реактивными образованиями целей, к которым стремится анальное либидо. Фромм же считает, что названные выше черты характера выражают такие желания авторитарной (садомазохистической) личности, как стремление к сохранению дистанции между собой и другими, осуществление контроля и отвержение нежелательных людей.

Считая полностью правильными клинические наблюдения Фрейда, на вопрос о том, является ли либидо источником заботы о фекалиях и, косвенно, синдрома характера, или же синдром является выражением социальной формы связи с людьми, в отличие от Фрейда, Фромм отвечает следующим образом: анальный интерес надо считать другим, символическим выражением анального характера, а не ее причиной. “Экскременты являются и в самом деле очень подходящим символом: они представляют то, что исключается из человеческого жизненного процесса и больше не служат жизни”. Эрих Фромм выдвинул интересное предположение, согласно которому восхищение фекалиями и их запахом является особого рода нейрофизиологической регрессией к такой стадии эволюции, когда животное больше ориентировался в среде запахами, обонянием, чем зрением. Он подробно анализирует садомазохистический и анально-накопительный, а заодно и авторитарный характер. Этих важных для психологии агрессивности и характерологии вопросов Фромм касается в разных своих работах. Здесь мы приведем только один из его важных социально-психологических выводов, а именно: социальные группы с анально-накопительным характером обладают значительной долей садизма. Читателю ясно, что это утверждение представляет интерес и для этнопсихологии, особенно в свете тех садистических действий, которые совершались в последние десятилетия, во время острых межэтнических конфликтов.

Садомазохизм широко распространен в Западных странах. В последние годы и в странах СНГ периодическая печать полна материалов о садизме и мазохизме. Приведем два относительно свежих примера.

В еженедельнике «Аргументы и факты” (№ 37, 1997, с.16) опубликована краткая заметка под названием “Кровь и плоть”. Вот что пишет ее автор Михаил Зуев: «Садомазохизм шагает по Европе, проникая в сознание и плоть все более широких слоев населения. Плеток не хватает. Печатные издания с описанием способов “жесткой любви” подробно изучаются. Клубы со звуконепроницаемыми стенами и анонимным членством вытесняют даже пристанища геев и лесбиянок. И в Москве известный столичный стилист Андрей Бессонов тоже решил открыть садомазохистический ночной клуб «Студия любви» – кому, как не стилисту, знать, что сейчас модно. А модно – черная кожа и цепи на голом теле, синяки и кровоподтеки, которые, оказывается, украшают как женщину, так и мужчину. «Нашему населению стали нужны острые физические ощущения, – пояснил Андрей Бессонов, – и мы решили удовлетворять возрастающие сексуальные потребности народа».

В настоящее время уже можно говорить о существовании в России специального производства садомазохистических изданий, видеокассет и орудий для практического применения. Об этом свидетельствует статья журналиста Ивы Барминой в «АиФ – Москва» (№ 42, 1997, с. 14). Садизм стали изучать в учебных заведениях и играть на сцене.

По-видимому соответствует действительности утверждение ряда авторов о том, что мазохизм шире распространен среди женщин, а садизм преобладает среди мужчин. Во всяком случае, это верно для сексуального садизма и мазохизма, точнее – садомазохистического комплекса.

Одной из самых интересных социально-психологических проблем, поднятых Э. Фроммом в связи с агрессией и садизмом – это проблема бюрократизма. Он считает, что бюрократический характер в социальном смысле не что иное, как садомазохизм, но обозначенный другим термином. В бюрократических обществах каждый имеет начальников и подчиненных. Поэтому каждый может удовлетворить свои как садистические, так и мазохистические импульсы и потребности.

Бюрократ восхищается власть имущими людьми и презирает тех, кто занимает низкие социальные позиции. Такие чиновники наслаждаются, когда заставляют посетителей ждать, вновь и вновь возвращаться к ним со своими просьбами и унижаться. Они любят фрустрировать людей, доказывая тем самым, что обладают властью над ними. Причем по их экспрессии видно, что они наслаждаются своей властью. Когда служащий отделения связи, говорит Фромм, ровно в 5:30 перед носом последних двух посетителей закрывает свое окно, то дело не в том, что он больше не может продавать конвертов и марок. Он просто наслаждается тем, что люди зависят от него. Это проявление власти. Добавим: самое низменное проявление власти, с целью унижения человеческого достоинства.

Типичные бюрократы, у которых эмпатия находится в зачаточном состоянии, обычно страдают неврозами. Они психологически изолированы от людей. Таких типов было очень много среди фашистских палачей, которые служили в концентрационных лагерях. Таких было огромное большинство среди надзирателей Гулага. В мемуарах и других источниках можно найти очень много свидетельств такого положения вещей^[272].

Но определенные черты бюрократии и бюрократов исторически меняются, хотя основные («ядерные») их характеристики сохраняются. Прав Э. Фромм, когда проводит различие между бюрократами двух типов: 1) старый, «классический» тип: это были люди холодные, педантичные, любящие выставлять напоказ свою власть и презрение к людям; 2) бюрократы нового типа, менеджеры индустриального общества: это уже внешне приветливые, улыбчивые люди, они обучены играть роль демократов. Но в большинстве случаев это лишь маска.

Бюрократы, вынужденные совершить систематические садистические действия, нередко становятся нервно-психическими больными. Так, многие служащие концлагерей и нацистских спецформирований, вынужденные убивать множество людей, страдали особой болезнью, которую немцы называли «болезнью функционеров»^[273].

Чтобы читатель получил более конкретное представление о различных подтипах садомазохистического характера, полезно описать основные черты некоторых реальных людей. Таким был Г. Гиммлер, один из самых известных нацистских лидеров, занимавших высокие государственные посты и входящих в правящую элиту гитлеровской Германии. Э. Фромм характеризует его в качестве дегуманизированного бюрократа, методичного и последовательного. Любил подчиняться, то есть по характеру был авторитарным подчиненным перед вышестоящими и авторитарным же руководителем для своих подчиненных. Он был в полном подчинении Гитлера.

Но одновременно он отличался неуверенностью в своих силах и неумелостью в работе. В нем авторитаризм, по-видимому, странным образом сочетался с либерализмом. Во всяком случае он любил пустую болтовню, но при этом заставлял тех, кто был от него в зависимости, внимательно и долго слушать себя. А это уже признак садизма. Генерал Гудериан, несомненно умный и одаренный полководец, считал Гиммлера тупым и неполноценным человеком. Жил этот субъект просто, старался быть вежливым с людьми. Обладал честолюбием полководца, но был лишен таланта военачальника.

Гиммлер был строг к себе, но еще строже он относился к подчиненным. Сочувствие было незнакомо ему. Отсюда – его фанатизм, странным образом сочетаемый с безволием. Доброе отношение к подчиненным было особенностью его характера. Оно было, по замечанию Фромма, неподлинным свойством. Правда, из теории когнитивного диссонанса мы теперь уже знаем, что совершение человеком определенных поступков, противоречащих его мотивам и чертам характера, может привести к соответствующим внутрипсихическим изменениям и даже к формированию соответствующих черт личности. Но произошло ли это с Гиммлером – теперь уже трудно сказать.

Этот человек в течение многих лет вел дневник, в котором зафиксированы даже самые незначительные события его жизни. Но писал он «плоско», без вдохновения и таланта. Как и всякий типичный авторитарный подчиненный, Гиммлер был склонен к предательству. Он предал Гитлера, как только тот потерпел поражение, и старался оказать услуги своим вчерашним врагам.

Среди авторитарных людей встречаются и бунтари. Таким был, по-видимому, Адольф Гитлер, а вот в Гиммлере бунтарских черт совсем не было. Этот человек был в сильной зависимости от своей матери, которая любила его, но примитивной любовью: эта любовь не содержала в себе понимание нужд и потребностей растущей личности. Такая любовь тормозила его развитие. В психологическом смысле для матери он остался маленьким ребенком, который нуждается в опеке и любви, слабым и беспомощным, безвольным и неинициативным. Он нуждался в сильном лидере-отце, который дал бы ему ощущение силы и имел бы те качества, которых сам был лишен. Этот «мамин сынок» тренировал свою волю, но главным образом – нечеловеческими и грубыми методами. Жестокость и власть заменили ему подлинную силу. Но он потерпел неудачу, так как жестокость не делает слабого сильным. Этим путем человек лишь временно скрывает свою слабость как от себя, так и от других.

У Гиммлера были гипохондрические черты. Он внимательно следил за своими телесными ощущениями, подробно рассказывая о них в своих письмах еще тогда, когда был солдатом. С 15-летнего возраста он страдал болезнью желудка, в которой, по мнению Фромма, присутствовал сильный психогенный фактор. Этот круглолицый человек всегда был физически беспомощным, в школе не умел выполнять даже простые физические упражнения.

Такие люди, становясь крайне садистическими, представляют из себя серьезную угрозу для окружающих и общества в целом. Они могут стать слепым орудием в руках более сильных лидеров.

§ 5. Как формируются маньяки

Примеров маниакальной жестокости – сексуальной или несексуальной – в жизни очень много. Маньяки всегда были и, по-видимому, будут. Поэтому следует разобраться в социально-психологических и иных причинах развития таких людей. Каким образом из маленького ребенка формируется страшный маньяк – садист и людоед? Рассмотрим эту проблему на основе анализа ряда примеров, начиная с изложения точки зрения психиатра Александра Бухановского: этот специалист занимался распознаванием и лечением маниакальных влечений. Свою точку зрения он высказал в газете «Аргументы и факты» в дни суда над сексуальным маньяком А. Чикатило, убившего 52 человека. Об этом преступнике было много публикаций, а Л. Винникова написала книгу^[274]. Прежде чем перейти к рассмотрению точки зрения А. Бухановского и собственных гипотез, представим ряд фактов из биографии этого человека.

А. Чикатило жил в маленьком провинциальном городке, среди обычных людей, которых он считал «серыми». Он, как отмечает Бухановский, «бездумно хотел вырваться из этой серости» и выбрал преступный путь. Но это в какой-то мере была его судьба, так как его влечения были обусловлены не только внешними условиями, но и изначальными импульсами.

Хотя во время суда А. Чикатило вел себя странно (перебивал судью Акубжанова, кричал о демократии, о Чернобыле, о том, что «не брал линолеум!», потребовал вызвать генпрокурора и т. п.), желая изобразить себя невменяемым, однако судебно-медицинская экспертиза доказала, что он совершил свои преступления в ясном сознании и расчетливо. Он специально готовился к ним. Здесь мы видим нередкое, но всегда интересное психическое явление: патологические влечения реализуются с помощью вполне здоровых мыслительных и других когнитивных действий. Разум служит безумию, причем весьма эффективно. Правда, при доскональном психологическом исследовании, как мы предполагаем, можно было бы обнаружить тонкие нарушения познавательной сферы, во всяком случае если не на уровне механизмов (например, логических структур суждений и умозаключений), то на уровне их результатов – взглядов на людей, целей и ценностей. Но что его память и мышление работали четко, в этом нет никакого сомнения. Он хорошо предвосхищал события, возможные действия своих жертв, составлял планы собственных действий. В его портфеле всегда лежали наготове острый нож, бечевки и баночка с вазелином. «Ни одна из жертв Ч. не смогла избежать своей участи. Он действовал безотказно, четко, как машина для убийства. На месте всех своих 52 преступлений он ни разу не оставил улик. У него прекрасная память. Во время следствия он показал места убийств с невероятной точностью, хотя многие из них были совершены более десяти лет назад».

По определению психиатра, А. Чикатило был вменяемым, и это правильное заключение. Но вменяемость и болезнь – разные явления. Является ли психически больной человек всегда невменяемым? Какой уровень патологии делает человека невменяемым, то есть фактически не способным нести ответственность за свои преступные деяния? Является ли крайний садист Чикатило вменяемым, если имеет извращенные влечения, причем сверхсильные, но мышление и другие познавательные способности которого работали четко и эффективно? Проблем, как мы видим, все еще немало.

Итак, в чем состоит патологический комплекс таких маньяков, сексуальных садистов? А. Бухановский выделяет «предрасположенность» Чикатило, состоящая из трех компонентов: «1. Своеобразное состояние мозга. 2. Своеобразное сексуальное состояние. 3. Своеобразное состояние личности – то есть свойства характера, темперамента». Но чтобы этот комплекс, называемый «предрасположением», привел к преступным действиям, нужны внешние условия, создающие «психический дискомфорт». (На языке психологии это не что иное, как констатация роли стрессов и фрустраций, которые способны вызывать к жизни не только здоровые, но и патологические механизмы адаптации, «возврата в комфортное состояние»). «Если есть определенная предрасположенность, – говорит Бухановский, – возникает и постепенно развивается механизм, руководящий поведением. Это происходит не вдруг, а на протяжении длительного времени».

Отвечая на вопрос об уникальности А. Чикатило, Бухановский сказал: «Уникальность Чикатило не в том, что он убил большое количество людей – есть люди, которые убивали гораздо больше, и не в том, что он был сверхжестоким, – встречаются люди более жестокие. Чикатило – классический маньяк во всех его проявлениях. Пример тому даже его жилье. Вы заходите в квартиру, расположенную на втором этаже серого старого здания в рабочем районе. На кухне, кроме стола, стульев, печки, есть еще и… ванна. А над ней – антресольный этаж, где находится логово Чикатило. Вместе с тем большая ванная комната превращена в чулан. Во всем этом проглядывает подчеркнутая вычурность, тяга к чему-то необыкновенному…».

Мы считаем, что все эти странности, в том числе во внутреннем устройстве квартиры – попытка создания психологического уюта, психической адаптации к внешнему миру и адаптации этого участка мира к состоянию собственной психики. Обычные формы окружающего мира, по-видимому, не удовлетворяют таких людей с патологическими влечениями, более того, они постоянно фрустрируют их.

В подобных случаях мы можем иметь в виду вот еще что: пространство, которое индивид структурирует вокруг себя, в какой-то мере отражает его личность, основные влечения и вкусы. Искусственное пространство является проекцией ряда черт личности и мы должны уметь психологически истолковать эти особенности личного пространства человека. Между тем пока это делается в очень общей форме. Дла продвижения исследования этого вопроса следует иметь под рукой большее число случаев и произвести сравнительные исследования проекции личности в интимном пространстве и вообще особенностей проксемического поведения таких людей. Мы полагаем, что указанные только что направления исследований весьма перспективны.

Вполне прав А. Бухановский в том, что наличие у человека вышеописанного «предрасположения» со всеми его блоками еще не обязательно приводит его к совершению преступлений. Нужен сильный внешний, психологический «толчок». В случае Чикатило этот «толчок», по-видимому, не найден. Но что он, этот самый толчок, эти случайные впечатления, необходимы, Бухановский показывает на другом примере, о котором он говорил также во время упомянутого интервью. Этот пример представляет особый интерес и позволяет предложить несколько иной взгляд на обсуждаемую проблему. «Своеобразным катализатором, – говорит А. Бухановский, – становится впечатление, т. е. сочетание событий, увиденных однажды в страшном, жестоком антураже. Так, маньяк Сливко из Невинномыска стал свидетелем автомобильной катастрофы, в результате которой погиб мальчик. В подсознании будущего убийцы отпечатался образ мертвого ребенка в аккуратной пионерской форме, блестящих черных ботиночках. Но от запечатления сцен жестокости и насилия до садистских преступлений долгий путь. Потом запечатленный некогда антураж маньяк станет воссоздавать в сценариях своих преступлений. Так, Сливко, постепенно от патологического поведения перейдя к изощренным убийствам подростков, подробно воссоздавал запечатленный образ погибшего, одевая свои жертвы в пионерскую форму и блестящие ботиночки».

Вот здесь и перед нами проблема исключительного значения, которая еще не понята никем. Она может быть сформулирована в виде следующего вопроса: был ли этот Сливко фрустрирован при виде погибшего мальчика, как это должно было быть с нормальным человеком? Если да, то возникает уже новый вопрос: почему у него механизм вытеснения не заработал достаточно эффективно и он и не смог подавить и вытеснить эти страшные образы (мертвого мальчика, всей ситуации), чтобы делать их недееспособными, то есть неспособными вызывать какие-либо действия?

Мы полагаем, и это основная идея нашей гипотезы, что эта жуткая картина была в определеной степени приятна будущему маньяку и преступнику, поэтому и оказалась всегда активной в его психике. А если человек переживает приятные чувства от вида погибшего человека, от чужих страданий, у него, конечно, уже есть склонность к садизму и он, безусловно, уже совершал мелкие садистические действия. Мысленное повторение ситуации аварии с образом мертвого мальчика стало для него источником все новых наслаждений, но эти чисто психологические акты постепенно стали недостаточными для получения полного удовлетворения уже более развитых патологических влечений. (Эти влечения развивались, в частности, под воздействием упомянутых картин прошлого и воображаемых все новых и новых сходных ситуаций). Поэтому потенциальный садист в конце концов перешел к реальным действиям. Первоначальное садистическое влечение и волнения у него сочетались с увиденным «зрелищем», в результате чего возникла сильнейшая установка на совершение соответствующих действий. Мотивы преступлений были готовы, и в их формировании играли роль своеобразный «импринтинг» и эмоциональная память.

Мы не случайно употребили здесь слово «импринтинг». Ведь в случае Чикатило и Сливко проблема истоков первоначального садистического влияния осталась нераскрытой. Нам представляется вполне возможным, что, кроме наследственных факторов, играют также роль первые импринтинги в жизни ребенка, например, первые жестокие сцены с участием членов семьи, сцены уличных происшествий и т. п. Они остаются на уровне подсознательного и позже актуализируются в ситуациях, в которых человек получает сходные впечатления от жестоких действий людей.

Итак, есть люди, которые, в отличие от нормальных, получают наслаждение от страдания или смерти других людей. Наличие таких садистических качеств и тенденций делает их потенциальными преступниками и маньяками. Исследование подобных патологических случаев извращения влечений и других мотивов с одновременным сохранением эффективной работы познавательных механизмов, представляет значительный интерес для психологии, позволяет яснее видеть условия формирования различных типов личностей, в том числе этнических. Ведь есть «культуры», в которых жестокое отношение к людям, особенно к «чужакам» (представителям других этносов) культивируется у людей с раннего детства. Если в таких этнических сообществах формируется много подобных садистов, то этот комплекс может стать ведущим в этническом характере народа.

Особенно опасны те сексуальные маньяки, которых Бухановский характеризует следующим образом: «В поисках утраченного комфорта “синдром Чикатило” толкает больного на новые садистические преступления на сексуальной почве, вплоть до пожирания частей человеческого тела». Мы полагаем, что надо было только уточнить, что эта болезнь – односторонняя в том смысле, что в основном здоровые познавательные способности индивида служат патологическим влечениям и целям. Это сходно с тем, как психопат Адольф Гитлер эксплуатировал научно-техническую и философскую мысль интеллигенции Германии.

Экологические факторы тоже, как убежден Бухановский, играют роль в возникновении таких патологий, но мы думаем, что они не являются решающими, особенно если не оказывали влияния на внутриутробное развитие индивида. Отравление организма беременной матери от ядохимикатов, безусловно, играет роль, и такие примеры известны науке^[275]. Но многие случаи маньякального развития людей протекали в нормальных экологических условиях.

Важнее всего наследственность, первые впечатления (импринтинги), сила влечений и фрустраций и, наконец, семейная обстановка. Поощрение даже мелких садистических действий или либеральное отношение к ним создают условия для их подкрепления и развития, на этой основе, соответствующих психических черт: человек психически перерабатывает свои действия, реакции на них родителей и других значимых людей и приходит к своим выводам и тенденциям. Бухановский привел следующий пример: одного убийцу мать всячески оберегала и прощала. Он совершил два убийства в своем родном городе, потом переехал в Ростов-на-Дону и совершил еще ряд преступлений, о которых, как оказалось, мать знала, но скрывала. Так он совершил 11 преступлений. Безнаказанность и укрывательство – способы поощрения преступников.

Таким образом, учет сензитивных периодов психического развития, первых импринтингов и подкрепления в основном позволяет понять механизмы развития как нормальных, так и патологических личностей.

§ 6. Деструктивность человека

Теория человеческой деструктивности (разрушительности) также наиболее подробно и на основе данных современных наук разработал Эрих Фромм. С рассмотрения его взглядов мы и начнем наше изложение.

Главным в «сущности человека» Фромм считает его страсти. С их помощью человек пытается придавать смысл своему существованию и иметь возможность более интенсивногопереживания. Такие эмоции, как страстная любовь, стремление к власти и известности и целый ряд других, являются попытками выйти за пределы банального существования. И когда эти страсти подавляются, у человека появляется стремление к деструктивности.

Жестокость (садизм) и деструктивность свойственны человеку, но они – порочные страсти. И они не в последнюю очередь разрушают своего носителя. Они парадоксальны тем, что выражают жизнь, которая, в попытке осмыслить себя, направляется против самой себя^[276]. Жестокость – единственно подлинное извращение, и только понимание этого позволит несколько смягчить ее. Жестокость и деструктивность – разновидности зловредной агрессивности. Они развиваются, когда упомянутые выше сущностные, экзистенциальные потребности сталкиваются с различными социальными условиями и подавляются.

Прирожденна и наследственна ли деструктивность? Эту проблему Фромм решает исходя из того, что различные группы людей сильно отличаются друг от друга по уровню деструктивности. Поскольку это так, деструктивность не может быть наследственной. Правда, Фромм не отвечает на вопрос, почему нельзя считать наследственным минимальный уровень склонности к деструктивности, на основе которого, в зависимости от природных и социальных условий существования, различные группы приобретают неодинаковые уровни деструктивности, то есть зловредной, подлинной агрессивности.

Различные уровни деструктивности коррелируют с разными психическими свойствами человека и с социальными системами. И в условиях развитой индустриальной цивилизации уровень деструктивности людей (надо полагать – и социальных групп тоже) скорее растет, чем снижается. Вслед за Конрадом Лоренцом и другими этологами социальный мыслитель Фромм также утверждает, что человек является убийцей, единственным приматом, который не только убивает индивидов своего вида, но и получает от этого удовольствие. Вот эта человеческая злость и деструктивность являются главной социальной проблемой. Человек – единственный садист среди всех млекопитающих. Фромм оспаривает идею Лоренца о наследственности зловредной агрессивности, но считает, что она, по-видимому, имеет экологические источники. Отмечено, причем многократно и разными наблюдателями, что плененные животные, живущие в зоопарках, более агрессивны, чем те, которые живут в естественных условиях своего обитания. В плену животные свою повышенную агрессивность направляют друг против друга, причем больше всего страдают детеныши и «женщины». Иногда дело доходит до убийства, тогда как в естественных условиях жизни такой конец – редкость. Летальный исход наблюдается при большом скоплении животных, когда образуется своеобразная «толпа». Причем обилие пищи не оказывает влияния на агрессивное поведение животных и, надо полагать, лишь материальное изобилие не решит подобные психологические проблемы.

Скопление индивидов на небольшом пространстве усиливает агрессивность каждого из них, поскольку уменьшает жизненное пространство каждого индивида, создает тесноту и разрушает социальную структуру. Появление чужой особи также является фактором, усиливающим агрессивность индивидов, поскольку представляет угрозу для социальной структуры^[277].

Когда эта же проблема обсуждается в связи с агрессивностью и разрушительностью людей, следует провести различие между населенностью территории и теснотой. На примерах Бельгии, Голландии и других густонаселенных стран, а также израильских кибуци, где нет значительной агрессивности в отношениях людей, Фромм заключает, что не перенаселенность сама по себе, а отсутствие подлинных общих интересов и тесных социальных связей, а также ряд других социально-экономических условий, приводят к усилению агрессивности людей. Агрессивное поведение животных при уменьшении свободного пространства является инстинктивным. У человека все обстоит намного сложнее: его решения являются социально-психологическими. Впрочем, проблемы групповой агрессивности мы подробно рассмотрели во втором томе настоящей книги.

Двумя основными формами деструктивности являются: а) спонтанная деструктивность человека, б) деструктивность, связанная со структурой характера.

Под спонтанной деструктивностью имеют в виду вспышки «спящих», но не обязательно подавленных, разрушительных импульсов, которые активизируются под воздействием необычных условий.

Вторая же разновидность, которую называют также перманентной деструктивностью, есть всегда наличная и активная черта характера человека. Эти формы деструктивности проявляются во время войн между государствами, гражданских войн и других столкновений социальных и этнических групп. Они наблюдаются в различных вариациях.

Месть или мстительная деструктивность – это спонтанная реакция на интенсивное и несправедливое страдание, которому подвергается человек. От защитной агрессии месть, как мы уже знаем, отличается тем, что наступает после того, как уже вред нанесен. Мстительная деструктивность в этом смысле не является защитной реакцией на ожидаемую опасность. Вопросы психологии мести в настоящей книге мы уже обсудили с достаточной подробностью. Поэтому здесь сделаем лишь ряд дополнений. Месть является крайне интенсивным переживанием, недаром говорят о жажде мести. Очень широко была распространена кровная месть, убийство за убийство, причем мстители могли терпеть долго, в течение жизни нескольких поколений. А вообще все формы наказания являются различными вариантами мстительной деструктивности.

Почему чувство мести так глубоко укоренена в психике человека? Об этом Э. Фромм делает несколько предположений. Он считает, что акт мести имеет некоторое магическое значение. Подвергая наказанию того человека, кто поступил жестоко, мы как бы магически аннулируем его деяние. Он «оплатил свой долг» или «поплатился за содеянное». Он, по крайней мере теоретически, стал человеком, который никогда не совершал преступлений. И все-таки, почему это «магическое желание» так интенсивно? Причина, по-видимому, кроется в том, что человек имеет элементарное чувство справедливости и «экзистенциального равенства» всех людей. Все мы родились от матерей, бессильны, должны умереть и т. п. Зависть, по мнению ряда психологов, имеет тот же корень, что и месть.

Когда Бог и власти не творят справедливость, человек берет дело установления справедливости в свои руки. Тем самым он приближается к Богу. Вот почему час мщения – великий час самовозвышения.

Против жестокости восстает элементарное требование совести, которой в определенной мере обладают, по-видимому, все люди. У представителей разных народов потребность в мести имеет различную интенсивность. Фромм связывает такое различие с неодинаковыми возможностями компенсации потери: когда человек думает, что не способен компенсировать свою потерю, он заключает, что необходимо отомстить. Это интересная идея: она дает возможность развивать науку о различных видах мести и причинах этнических различий по ее интенсивности и последовательности. Например, за супружескую неверность на Западе и на Востоке мстят по-разному. То же самое – за предательство и другие деяния, идущие против чувства справедливости человека и других его моральных норм.

По силе желания мести Фромм располагает всех людей по шкале: от минимальной до максимальной интенсивности. Самый низкий уровень интенсивности наблюдается у буддистских и христианских святых, которые достигли высочайшего, близкого к идеалу уровня психического и морального развития. К правому полюсу тяготеют тревожные и нарциссические люди, у которых даже незначительный вред, нанесенный другими, вызывает сильнейшее желание мести. У таких людей желание мести исходит уже из устойчивой характерологической черты. Добавим, что поскольку среди политиков очень много людей нарцисстического типа, то следует ожидать, что в этой области социальной жизни месть должна занимать значительное место. Именно это мы и наблюдаем в реальной жизни. Данную проблему мы подробно рассматриваем в другой работе^[278].

Другая разновидность разрушительной агрессивности человека – это так называемая экстатическая деструктивность. В бегстве от трудных проблем бытия человек может искать прибежище в экстатических психических состояниях, в трансе. Путем выхода за собственные границы (трансцендеция) человек добивается единства с природой и с самим собой^[279].

Одним из естественных переходных состояний подобного рода является половой акт: при нем имеет место полная концентрация и «моментальный» экстаз. Каждый из партнеров может нарциссически переживать это состояние, но взаимная благодарность всегда налицо. Сходными являются также экстатические танцы, оргии, те психические состояния, которые возникают в результате приема наркотиков и другие. Во многих формах экстаза ведущими компонентами переживаний человека являются агрессивность, ненависть и деструктивность. Примеров нетрудно найти в религиозных и других ритуалах, в ритуале инициации и т. п. Есть такие люди, которые идеализируют деструктивность и посвящают всю свою жизнь ее культивации. Подобных примеров можно найти среди уголовников, анархистов, среди главарей фашистских партий и т. д.

Возможно, что крайним типом деструктивной личности является так называемый некрофил. Некрофилия – стремление этого типа людей уничтожить все живое. Это любовь к мертвому, к умиранию и смерти. Данный тип человеческого характера стал чаще сформироваться в условиях индустриальной цивилизации, в условиях сплошной компьютеризации многих сфер жизни. Э. Фромм высказал мысль, что клич фалангистов «Да здравствует смерть!» может стать тайным принципом жизни.

Мы считаем, что людей с сильно выраженной некрофилией становится больше обычного во время войн, когда разрешается убивать врагов и за это предусматривается не наказание, а вознаграждение.

Некрофилия сильно выражена в религиозной идеологии и особенно ярко проявляется во времена межконфессиональных войн, в ходе которых противники беспощадно истребляют друг друга, обзывая «неверными». Так, в исламе смерть человека за веру считается деянием, заслуживающим всяческих похвал. Для верующего это верх блаженства. Именно поэтому так много верующих террористов-самоубийц. В Японии – это камикадзе. Такие люди взрываются вместе с врагами и попадают в рай. Джихад, священная религиозная война мусульман против людей иных вероисповеданий, содержит в себе любовь к смерти, к убийству и самоубийству. Это идеология и практика некрофилии, хотя подобные действия, конечно, имеют и другие, например политические, мотивы. Павшие за веру считаются святыми (шахидами), им поклоняются. Поведение садиста, в числе других, имеет и мотив в виде установки некрофильной личности. Но разница между некрофилией и садизмом состоит в том, что садист старается все же сохранить жизнь других людей, например, своих подчиненных, чтобы иметь объект агрессии и наслаждаться своими садистическими действиями, своей жестокостью. Некрофил же уничтожает свой объект.

Не содержит ли обожествление покойников и подчеркнутая забота о хорошем состоянии их могил выражением некрофилии. Есть люди, которые значительную часть своих средств используют для построения надгробий и других памятников умершим, в то время как для живых людей нет достаточных средств существования.

§ 7. Вандализм

Одним из распространенных выражений крайней агрессивности является вандализм^[280], то есть уничтожение, разрушение и присвоение материальных и духовных культурных ценностей. Эта тенденция особенно сильна тогда, когда ценности принадлежат недругам, врагам или «никому» – например «народу» или социалистическому государству, или какой-либо не очень понятной организации. В особой опасности находится общественная и государственная собственность.

Про вандализм, в силу его распространенности, нетрудно собрать фактический материал. Но для получения точного знания и выяснения мотивации разрушительных действий людей необходимо организовать специальные психологические исследования. Такие исследования уже проводились как в виде естественных, так и лабораторных экспериментов.

Является ли повреждение или уничтожение вещей агрессией? Точки зрения психологов на данный вопрос не совсем совпадают. Одни из них отмечают, что повреждение и уничтожение вещей является агрессией, и мы с этой точкой зрения полностью согласны, иначе пришлось бы считать, что вандализм не является агрессией. Такова, например, позиция Э. Фромма. Но есть и такие психологи, которые считают, что только те действия можно считать агрессивными, которые причиняют вред живым существам. Так думают Л. Берковиц, Р. Бэрон и другие. Но эти последние не учитывают, что когда человек разбивает определенные предметы, наносит по ним удары и т. п., во многих случаях он переносит свою агрессию на эти неодушевленные предметы. Тот случай, когда предмет принадлежит нашему врагу, мы легко переносим свою агрессию на принадлежащие ему вещи. Вещь в определенной степени идентифицируется с ее хозяином, и это облегчает перенос агрессии и замену его объекта. Но агрессия может выбрать для себя и такие неодушевленные объекты (мишени), которые никак не связаны с врагами. Например, разъяренный после ссоры с руководителем человек возвращается домой и в гневе разбивает чашку или другой предмет, причем часто это происходит как бы «нечаянно». Но ведь разбитый предмет принадлежал не врагу, а ему самому. Мы полагаем, что в таких случаях человек сам для себя стал объектом агрессии.

Когда турок, завоевав чужую землю, начинает уничтожение культурных ценностей потерпевшего поражение народа, такой вандализм может быть выражением как желания причинить еще больший вред врагу, «стереть его с лица земли», так и выражением агрессивности, вызываемой непониманием чужой культуры. В описанных двух случаях агрессия выражается в виде вандализма.

Мы уже в предыдущем разделе по-существу начали говорить о вандализме. Рассмотрим еще некоторые аспекты этого вопроса. Деяния вандалов общеизвестны: захватив Рим, они стали уничтожать культурные ценности латинян. Они «бессмысленно», как полагают историки, ломали архитектурные памятники, здания, уничтожали мозаику, соскабливали фрески. «Именно эта бессмысленность поразила современников, но и в последующие века она наблюдается то тут, то там», – говорил Л. Н. Гумилев^[281].

Тут же Гумилев сравнивает такое «бессмысленное» поведение вандалов с поведением другого германского племени – готов. Взяв Рим, готы ограничились контрибуцией. Они находились на том же уровне культурного развития, как и вандалы были арианцами, но действовали иначе. Сверхагрессивность вандалов не пошла им на пользу. Судьбы этих двух германских племен оказались совершенно разными. «Готы в Испании создали устойчивое королевство, слились с местным населением в единую политическую систему и впоследствии в монолитный этнос – испанцев. Вандалы свирепствовали в Африке до тех пор, пока небольшой корпус Велизария не ликвидировал их крепостей, в которых они укрывались от гнева аборигенов. После этого вандалов не стало»^[282].

Этот факт еще раз доказывает, что сверхагрессивность этносов не всегда для них благо, что многие сверхагрессивные этносы в конце концов погибают. Что же касается мотивации вандализма, можно указать на ряд важных причин такого поведения: а) сверхагрессивность характера как следствие их предыдущей этнической истории и особого пути этногенеза; б) качества вождей, которые могли быть личностями с патологической агрессивностью; в) зависть к высокой культуре римлян; г) неспособность понимать смысл и значение более высокой культуры, что обычно фрустрирует людей и вызывает в них агрессивность.

Все эти причины необходимо исследовать путем более подробного анализа исторических фактов, поскольку здесь они сформулированы в качестве правдоподобных предположений, исходящих из современных знаний о человеческой агрессивности, в том числе – этнической^[283].

Вандалы разных этносов – это активные, иногда сверхактивные люди. Но у них ведущая стратегия адаптации имеет агрессивный характер, и их энергия получает соответствующую направленность. Вандалы, не находя других врагов, подвергают агрессии своих сородичей или же природу своей страны. Тем самым они подготавливают погибель собственных потомков.

Вандализм индивида, как правило, самоцель. В этом смысле это бессмысленная агрессия, разрушительная злость, не служащая какой-либо полезной цели. Вандализм – общечеловеческое явление. Правда, при более глубоком подходе мы обнаруживаем, что вандализм имеет свою внутреннюю мотивацию: для некоторых индивидов и групп он является средством получения функционального удовольствия. Сам процесс разрушения культурных ценностей таким людям нравится, в результате чего вандализм самоподкрепляется, самовознаграждается и воспроизводится как источник удовольствия.

Жестокость человека нередко выражается в виде вандалистических действий. Вандализм – поведенческий аспект жестокости, особая разновидность разрушительной агрессивности. В качестве вандалов ведут себя в первую очередь морально незрелые люди: дети и подростки, психопаты-хулиганы и целые группы людей, толпы, уровень нравственной зрелости которых ниже среднего. Это люди, уровень моральной саморегуляции которых быстро регрессирует, как только появляется возможность совершения агрессивных действий со слабой вероятностью получения отпора.

Вандализм иногда превращается в манию уничтожения. Совершая акты вандализма, группы подростков и юношей переживают сильное возбуждение, кричат и смеются от счастья: им нравится быть вандалами. У вандала обычно отсутствует развитое чувство красоты и гармонии, эстетически он недоразвит так же, как и морально, и не понимает все безобразие своего поведения.

Интересную мысль о варварстве высказал Гёте в разговоре с Эккерманом, говоря о немецких художниках начала девятнадцатого века. Отметив, что они считают Рафаэля слабым, Тициана – «разве что хорошим колористом», Гёте добавил: “Нибур был прав… предрекая наступление варварской эпохи. Она уже наступила, и мы живем в ней, ибо первый признак варварства – непризнание прекрасного”^[284]. Это подход к варварству, так сказать, с другой стороны. Можно утверждать, что непризнание прекрасного – психологическая предпосылка его уничтожения.

В истории человечества завоевание чужих стран, разрушение и разорение населенных пунктов противника – обычное явление. Римляне разрушили Карфаген, а позднее вандалы разрушили Рим. В первом из этих случаев в роли главного вандала выступил один их римских сенаторов, который в конце каждого своего выступления в сенате, о чем бы ни шла речь, призывал: «А Карфаген надо разрушить!”.

Тюркские племена, начиная с 11-го века нашей эры, предпринимая свои походы в Малую Азию и позднее в Европу, уничтожали на своем пути все живое, опустошали целые страны. В их душе и поведении сочетались жестокость, вандализм и некрофилия.

Уничтожение книг. Обычным предметом уничтожения для варваров всех времен служили произведения культуры: архитектурные памятники и целые города, произведения живописи, мастерские и заводы и многое другое. Уничтожались целые цивилизации. Но особенно жестоко страдали книги – эти высшие выражения человеческого творческого духа. Вандал уничтожает все то, что ему чуждо, непонятно и, по его мнению, вредно. А поскольку книги многим вандалам непонятны, они и их авторы страдали больше всех. Приведем несколько известных исторических примеров.

Второй после Мухаммеда арабский халиф Омар, во время своего похода на Египет, в 646 году, приказал сжечь всю Александрийскую библиотеку, целиком. Стало знаменитым обоснование им своего варварского решения: «Если в этих книгах говорится то, что уже есть в Коране, то они бесполезны. А если в них говорится о другом, то они вредны. Поэтому и в том, и в другом случае их надо сжечь». Это замечательный пример ограниченности мысли и фантазии, сочетаемой с жестокостью. В течение шести месяцев в тысячах бань Александрии воду грели, сжигая эти рукописные книги. Но первый пожар в Александрийской библиотеке вспыхнул задолго до этого – в 273 году н. э., когда Рим вел войну против Пальмиры. Эту библиотеку, как языческую, уничтожали также христианские епископы. Там было накоплено около 700000 книг, но ни одна из них не уцелела.

В 1258 году монголы захватили Багдад и уничтожили его библиотеки. Книги были брошены в Тигр, образовался мост, по которому люди могли перейти с одного берега на другой.

В тоталитарных государствах 20-го века уничтожались те книги, содержание которых не соответствовала государственной идеологии.

Ряд примеров вандализма приводит З. Балаян в своей книге «Очаг». В Сисианском районе Армянской ССР ряд петроглифов (рисунков на скалах) высечены зубилами. «А на одной из скал с древнейшими рисунками я видел след зубила. Какой-то новоявленный вандал высек нечто похожее на полумесяц»^[285]. Нетрудно догадаться, чьих это рук дел.

В Егегнадзорском районе насчитывается более ста ценнейших памятников старины. Но и здесь действуют вандалы. «В том же Нораване, – пишет З. Балаян, – я видел свежие следы новоявленного вандализма: зубилом выбиты какие-то фигуры”^[286]. На стенах монастыря Хор Вирап хулиганы выбивали свои имена. А вандализм турок в захваченной ими Западной Армении принял огромные размеры. Уничтожены тысячи населенных пунктов и памятников культуры. В Нахичеванской области уничтожаются ценнейшие памятники армянской культуры.

Вандализм и садизм тесно взаимосвязаны. Это две стороны одного и того же явления – человеческой разрушительности, о котором мы уже знаем. Поэтому здесь следует говорить также о вандализме по отношению к людям. По подсчетам специалистов, каждый год в США убивают примерно 700 детей, причем основная часть убийц – крайне агрессивные матери. Они убивают собственных детей. В США существует Сенатская комиссия по насилию и вандализму. Ей в 1975 году были представлены данные о вандализме, в числе которых следующие: 1) акты вандализма, поджога и воровства, совершенные в школах страны, приводят к потере 500 миллионов долларов в год. Эта сумма близка к той, которая каждый год расходуется на издание учебников; 2) в начале 70-х годов, в течение трех лет, в американских школах было 100 случаев убийств; 3) каждый год около 70000 учителей подвергаются нападению учеников во время работы. Объектами нападения становятся также сотни тысяч учеников; 4) в некоторых школах ученики употребляют наркотики, практикуют проституцию, вымогательство. Все это – занятия, связанные с агрессией.

В вышеназванную комиссию конгресса поступает много писем от учителей, которые описывают весьма прискорбное положение внутри школ^[287].

Положение не лучше на улицах американских городов. Каждый год на улицах Нью Йорка бьют около 2000000 оконных стекол. Чаще всего это ученики разбивают стекла школьных окон, выражая свое недовольство этими заведениями или просто наслаждаясь своим вандализмом.

Вандализм в жизни общества имеет самые различные проявления и может классифицироваться исходя из различных принципов. Мы могли бы классифицировать действия вандалов исходя, например, из того, что они уничтожают: населенные пункты и здания, произведения искусства и архитектуры, книги и другие ценности. Но интереснее всего создать классификацию вандализма исходя из внутренних, психологических критериев, поскольку не всегда совершенно одинаковы мотивы подобных действий разных индивидов и групп, а также уровни осознанности – неосознанности их действий.

Исходя из последнего критерия мы предлагаем выделить две разновидности вандализма: а) неосознанный вандализм: это аморальный и спонтанный ряд действий индивидов и групп; б) осознанный вандализм, который можно также назвать антиморальным. Если в первом случае человек совершает вандалистические поступки, не зная, что нарушает социальные, в частности, моральные нормы (он просто может и не знать об их существовании, поскольку плохо социализирован), то во втором случае разрушительные действия совершаются произвольно, с умыслом, именно с целью разрушения враждебного или непонятного объекта. Примером первой разновидности вандализма могут служить действия маленького ребенка, который разрушает предметы для собственного удовольствия. Второй же случай более характерен физиологически уже взрослым, но психологически недостаточно зрелым психопатам и преступникам, отличающимися крайним эгоизмом и моральной тупостью.

Вандализм нередко бывает результатом фрустрации и замещения объекта агрессии, то есть вымещения злости и гнева индивида на невинных, в том числе неодушевленных объектах. С этим явлением мы уже знакомы.

Убедительным примером работы этого механизма является поведение героя французского фильма «Двое в городе», роль которого мастерски играет Ален Делон. Как ответ на несправедливое отношение к себе, этот молодой человек переживает интенсивные состояния фрустрации и начинает разбивать старые автомобили. Но вандализм в виде замещения объекта агрессии, психологически вполне понятный, все же должен быть осужден, так как приводит к разрушению ценностей и ухудшению человеческих отношений, к снижению уровня культурно приемлемого поведения, нарушению норм совместной жизни людей. Это один из вариантов работы механизма поиска «козлов отпущения», в результате активности которого очень часто страдают невинные люди.

Исследования социальных психологов показали, что акты вандализма чаще всего совершают люди с предрассудками. Но предрассудками чаще всего отягощены авторитарные личности, как это убедительно показано в первую очередь авторими уже упомянутой монографии “Авторитарная личность”^[288].

Поэтому, исследуя случаи вандализма в разных странах, мы должны попытаться найти эту цепь: вандализм – предрассудки – авторитарность характера. Как известно, авторитарные люди склонны упрощенно категоризировать реальность, и такое схематическое представление становится познавательной основой актов вандализма. Например, они делят людей на «своих» и «чужих» и питают отрицательные чувства к чужакам. У авторитарных людей формируются отрицательные установки, которые в соответствующих условиях приводят к агрессивным действиям, часто ситуативно неоправданным.

Если, например, подросток уничтожает государственное и общественное имущество и не раскаивается, то это значит, что у него уже имеются предрассудки в виде схемы «свое – чужое»: общественное добро, и вообще все, принадлежащее анонимным организациям, считается чужим и, следовательно, потенциальной мишенью разрушительной агрессии. Такой образ мышления особенно типичен для авторитарных личностей, выросших в авторитарно-пунитивных семьях, то ест в таких, в которых средством регуляции поведения друг друга преимущественно является наказание.

Связь структуры личности с ее поведением, конечно, имеет более сложный характер, но вышеописанную линию во многих случаях нетрудно проследить.

Вандализм тесно связан с проблемой территориальности, которая исследуется как в этологии, так и в социальной психологии. Вандалистическим нападениям в мирных условиях и в рамках одного общества подвергаются такие территории, которые не имеют четко обозначенных границ и символов принадлежности определенному собственнику. И наоборот, если такие границы и знаки обозначены достаточно четко, число преступлений и актов вандализма вообще уменьшается^[289].

Свидетельства в пользу этих утверждений были получены в ходе исследований, в которых следили за тем, как люди уничтожают покинутые автомашины. Эти эксперименты мы опишем чуть позже. Здесь же отметим, что значительно больше вандалистических актов совершаются вблизи покинутых домов, на незанятых никем землях, в публичных местах (на фабриках, в школах и других общественных зданиях). В домах своих знакомых и друзей люди иначе относятся к их собственности, чем в общественных местах. Люди в целом с уважением относятся к личной и частной собственности, хотя и существуют целые теории о вредных последствиях частной собственности, которая, как предполагается, усиливает эгоизм и эксплуататорские тенденции людей. Именно это утверждается в марксовой теории классовой борьбы, которая должна была привести к ликвидации частной собственности революционным путем. Что из этого получилось – общеизвестно. Справедливо считается, что грандиозный социальный эксперимент закончился крупным провалом.

§ 8. Два полевых эксперимента (вандализм в Нью Йорке и в Пало Альто)

В каких условиях вандализм легче возникает и какие люди больше склонны к нему? Для получения ответа на эти и другие вопросы известный социальный психолог Филипп Зимбардо организовал два естественных эксперимента в Нью Йорке и Пало Альто, университетском городке в Калифорнии.

Зимбардо купил две изношенные легковые автомашины и, бросив их в случайных местах упомянутых двух городов, издалека, вместе со своими сотрудниками, стал наблюдать, что же будет с ними.

В Нью Йорке, уже через 10 минут после того, как психологи отошли от машины, рядом с ней появилась разбойничья группа из трех человек: молодых супругов и их восьмилетнего сына. Жена выполняла роль часового и защитницы, мальчик подавал отцу инструменты, а глава семьи стал разобрать радиатор и аккумулятор.

До конца 26-го часа эксперимента поток вандалов унес радиатор, аккумулятор, антенну, хромированные стержни правой стороны машины, заднее колесо и другие детали. Прошло еще 6 часов, в течение которых двое подростков сняли зеркало, после чего начали с разных сторон наносить удары по корпусу автомашины. Так началось варварское избиение скелета машины. Затем собралась группа из пяти детей 8-летнего возраста, которые стали играть под машиной, вскарабкались на нее и стали разбивать уцелевшие стекла.

Одним из последних «посетителей» был мужчина средних лет, который вывел сына в коляске на гулянье. Он остановился, проверил, что еще осталось в машине, снял какую-то деталь, положил в карман и пошел дальше.

Зимбардо написал о всех этих нью-йоркских вандалах, что они были хорошо одетыми белыми американцами, которых в других условиях мы могли бы считать зрелыми гражданами.

Ход эксперимента в Пало Альто был в значительной степени другим. Целую неделю никто не подходил к заброшенной машине. Когда начались дожди, один из прохожих прикрыл капот машины, чтобы защитить мотор от дождевой воды. У психологов возник вопрос: возможно ли, что американцы, живущие в этом городе, являются более зрелыми людьми и обладают более развитым чувством долга и гражданской ответственности, чем жители Нью-Йорка?

Чтобы получить ответ на такой вопрос, Ф. Зимбаодо и его коллеги сами начали тяжелыми молотками энергично колотить по машине. Они хотели провоцировать людей на вандализм, и это им удалось. Вскоре прохожие присоединились к ним и молотки переходили из рук в руки. Один из участников этой вакханалии вскочил на крышу машины и прыгнул вниз. Затем машину перевернули и начали бить по ее «брюшним» частям. Поздней ночью трое молодых людей, принося с собой трубы и стержни, начали бить по скелету машины. Всеми своими действиями жители небольшого университетского городка доказали, что принадлежат к тому же роду людей, что и их соотечественники в Нью-Йорке.

С социально-психологической точки зрения представляет интерес то, что объектами действий вандалов чаще всего становятся те предметы, у которых, по их мнению, нет хозяев, или те, которые принадлежат какой-либо не совсем определенной, анонимной организации.

Известный социальный психолог Р. Браун считает, что главная причина распространения вандализма – безразличие к общественной собственности, отсутствие хозяйского отношения к ней. Когда Зимбардо и его студенты начали молотками разбивать машину, они тем самим показали прохожим, что у машины нет хозяина. Кроме того, в Нью-Йорке, вследствие огромных масштабов этого города, люди более анонимны, не знают друг друга, они – частицы большой городской толпы. Все это – условия, ослабляющие чувство ответственности людей. А Пало Альто – маленький город. Чтобы проявлять свой вандализм, его жителям нужны более убедительные доказательства того, что машина «ничейная».

Ослабление в составе группы чувства ответственности каждого ее члена является причиной того, что вандалистические действия чаще всего бывают групповыми. Когда человек ведет себя как вандал вместе с группой, получает больше удовольствия, чем когда действует один. Когда вандал один, тревога и страх перед возможным возмездием подавляют чувство удовольствия одинокого варвара. Кроме того, в группе люди подражают друг другу, между ними происходит обмен опытом, их обучение в качестве вандалов ускоряется.

Как предотвратить вандализм подростков и даже взрослых людей? Исследования психологов, с результатами которых мы ознакомились в настоящей главе, приводят нас к не очень отрадным выводам: все люди – потенциальные вандалы и в соответствующих условиях могут совершить разрушительные действия. Только строгий социальный контроль и угроза наказания способны предотвратить вандализм людей – индивидов и социальных групп.

В этом выводе, к сожалению, много правды. Но стоит ли отказаться от гуманной цели совершенствования человека, оказания ему помощи в его моральном созревании, от создания таких условий, в которых моральная регрессия, то есть потеря уже приобретенных моральных принципов, норм и опыта нравственного поведения, не происходит? Мы считаем, что не стоит отказаться от этой цели. Развитие альтруизма, морально-психической зрелости и ответственности перед обществом – важнейшие качества гражданина. Никакое общество не сможет процветать без таких граждан, поэтому формирование подобных личностей – важнейшая задача семьи, школы и общества. Такая работа тем более важна в нынешних условиях усиления соперничества людей и перехода общества к рыночной экономике. Создание социальных джунглей – опасная затея.

§ 9. Групповой вандализм

Роль группы в порождении вандалистских действий можно рассмотреть в двух аспектах. Во-первых, индивид может совершить разрушительные действия под влиянием группы. Во-вторых, сама группа может совершать акты вандализма.

Вандализм индивида под воздействием социальной группы – широко распространенное явление. Оно обусловлено тем, что социальные группы, особенно референтные, оказывают регулирующее воздействие на социальное поведение людей. Это явление можно наблюдать, например, во время футбольных матчей. Воодушевившись победой своей команды или переживая фрустрацию из-за ее поражения, болельщики, создавая группы, мотивируют друг друга на бессмысленные акты вандализма, заражают друг друга своими иррациональными эмоциями. Проходит некоторое время и эти люди удивляются, каким образом они смогли совершить подобные действия. В таких случаях группа воздействует на индивидов и они совершают разрушительные действия. Это давно показано в психологии толп, предложенной еще во второй половине 19-го века французским социологом Гюставом Лебоном^[290]. Данный вопрос мы подробно обсудили в главе, посвященной групповой агрессии. В последнее время подобные акты участились и привлекли внимание других специалистов^[291].

Групповой вандализм. Г. Лебон, испанский философ Х. Ортега-и-Гассет и другие исследователи убедительно показали, что и группа сама, как более или менее структурированная совокупность людей, совершает акты вандализма. Наиболее четко подобное групповое поведение видно на примере действия агрессивной толпы. История последних десятилетий дала нам множество свидетельств о способности фанатичных агрессивных толп к вандализму, вплоть до людоедства. Достаточно вспомнить действия толп азербайджанцев в Сумгаите в 1988 году, в Баку в 1990 году и в других местах «интернационального» Азербайджана. Эти действия совершались в присутствии представителей властных органов республики и Союза. Поблизости находились также подразделения советских войск^[292].

§ 10. О социальных условиях, порождающих вандализм

Данный вопрос мы уже в определенной мере обсудили. Но здесь хотелось бы вкратце напомнить читателю точку зрения известного социолога 20-го века Роберта Мертона, тем более, что она звучит так актуально, как будто высказана в отношении стран, в настоящее время совершающих переход от сталинского социализма обратно в капитализм.

Р. Мертон считает, что распространение насилия, коррупции и агрессивности в США обусловлено резким разрывом между официально пропагандируемыми целями и теми реальными средствами, с помощью которых эти цели достигаются. Эта идея применима для анализа определенных аспектов жизни почти всех обществ. В работе, посвященной социологическим аспектам преступности, Мертон следующим образом конкретизирует эту идею: «Антисоциальное поведение приобретает значительные масштабы только тогда, когда система культурных ценностей превозносит определенные символы успеха, общие для населения в целом, в то время как социальная структура общества жестко ограничивает или полностью устраняет доступ к апробированным средствам овладения этими символами для большей части того же самого населения”^[293].

В современных США стремление к богатству считается похвальной целью, но для подавляющего большинства граждан нет законных путей, ведущих к этой цели. Согласно Мертону, такой разрыв между желанием и реальным результатом усилий человека является главной причиной формирования не только антисоциальной, но и психопатической личности. И многие для достижения этой цели выбирают стратегию, характеризуемую лозунгом: «Цель оправдывает средства». Антисоциальное поведение по этой причине получает широчайшее распространение. Если говорить на языке психологии, большинство граждан в таких обществах фрустрировано, вследствие чего люди становятся агрессивными и готовыми к совершению преступлений, лишь бы отвечать культурной норме жизненного успеха.

Отметим, что подобное положение вещей свойственно не только буржуазным странам. Такое же противоречие между официально пропагандируемыми целями и отсутствием законных средств их достижения существовало в СССР, например в сфере интеллектуального творчества, особенно в области общественных наук. Официально провозглашалась необходимость и желательность творческого развития общественных наук, даже марксистской философии, но в реальной жизни каждая такая серьезная попытка решительным образом пресекалась и подавлялась. Это противоречие фрустрировало способных представителей соответствующих сфер деятельности и поощряло конформистов. Последние всячески, даже преступными путями, добивались получения ученых степеней и званий, обеспечивая для себя высокий статус, нанося прямой вред науке и обществу. Вышеуказанное противоречие явилось для карьеристов и псевдоученых благодатной почвой, и на ней они развернули бурную социопатическую деятельность, нередко объединяясь в корпоративные группы. Можно считать, например, что группа псевдоученых во главе с Т. Д. Лысенко, составила мафиозную группу в области биологических наук. Такие псевдонаучные группы существовали во всех союзных республиках: они до сих пор все еще не искоренены.

Другим следствием вышеназванного разрыва между целями и реальными возможностями их осуществления является отчуждение молодежи от семьи, школы и общества в целом, что и приводит к правонарушениям, вандализму и преступности, направленными против личности. Когда подросток или юноша фрустрируются действиями родителей или педагогов, они переносят свою враждебность на все общество или на большие социальные группы, нередко совершая акты вандализма.

Эту точку зрения социологов принимают и развивают психологи. Так, уже хорошо известный нам Л. Берковиц считает, что условиями совершения подростками и юношами актов вандализма являются: ослабление чувства самоконтроля и замедление тормозных реакций; убеждение, что объекты агрессии заслуживают такого отношения; наличие чувства враждебности к отдельным лицам – фрустраторам (родитель, педагог, другие авторитетные люди) и перенесение этой враждебности на большие социальные группы и общество в целом.

На такой социально-психологической почве возникают различные молодежные гангстерские группы. Многие члены преступных молодежных банд позднее вовлекаются в сети организованных преступных групп людей зрелого возраста. Формируются лидеры преступного мира. Эти же явления уже наблюдают криминальные психологи России^[294].

§ 11. Мораль и жестокость

Из предыдущего изложения читатель может получить впечатление, что агрессивными и жестокими бывают только аморальные люди, у которых способность к симпатическому сопереживанию недостаточно развита. Во многих случаях это именно так, но не всегда. Наблюдения показывают, что агрессивными и даже жестокими могут быть и морально развитые люди, но уже по другим причинам. У них мотивация агрессии и жестокости в значительной мере иная.

О человеке говорят, что он имеет совесть, если приобрел систему личной морали и в своих действиях руководствуется ими. Он знает, что такое справедливость и добро и что такое зло и, принимая решения, руководствуется этими представлениями. Психоаналитики называют такую внутриличностную моральную систему Сверх-Я. Человек с развитой совестью способен к эмпатии, то есть к сопереживанию, что во многих случаях предотвращает совершение жестоких поступков.

Совесть является важнейшим механизмом регуляции нравственного поведения человека. Различают два вида или уровня совести: подсознательную и сознательную (осознанную). Подсознательная совесть оказывает влияние на мысли, действия и психические состояния человека, но актуально им не осознается. Поэтому человек не всегда можетсказать, почему совершил тот или иной поступок.

Сознательная совесть – это система осознаваемых моральных принципов и норм, которыми человек сознательно руководствуется при организации своих поступков. Такая моральная система в основном структурируется как идеальное-я или, иначе, идеальный я-образ личности. Подобное название означает, что в нее входят представления о том, кем бы хотел стать человек в будущем, если бы условия жизни ему это позволили. Правда, не у всех идеальное-я является чисто моральным образованием. Например, вряд ли моральным можно считать идеальное-я человека, который стремится стать профессиональным преступником.

Подсознательная совесть в значительной мере догматична. Она имеет наказующий и запрещающий, авторитарный характер. Иногда она действует жестоко и беспощадно. Часто к работе совести, как внутреннего механизма нравственного поведения, перемешивается влечение к агрессивности. Можно согласиться с Карлом Меннингером, который тоже, и много раньше, в результате обсуждения вопроса о том, каким образом преступник становится полицейским, пришел к сходному выводу.

Поскольку агрессивность и мораль нередко гармонично сочетаются, в высшей степени совестливые люди часто приходят в крайне агрессивное состояние. Но тут есть важная особенность, которая отличает этих людей от сверхагрессивных психопатов. Они могут действовать резко и деструктивно, но такие совестливые и агрессивные люди часто более жестоки к самим себе, чем к другим людям. Поэтому и К. Меннингер требовал, чтобы интеллект взял под свой контроль слепую совесть таких людей^[295].

Меннингер пришел к выводу, что у теоретически «нормального» человека, у которого агрессия нейтрализуется любовью, она имеет следующую судьбу: одна ее часть полностью подавляется; вторая часть получает прямое выражение в действиях самозащиты и защиты других людей; частично сублимируется; наконец, оставшаяся ее часть интернализуется как совесть.

У менее нормальной личности часть агрессии, направленная на других, принимает форму жестокости, убийств, воровства, провокаций и других форм агрессивного поведения. Та же часть агрессивности, которая направлена против собственной личности, принимает вид депрессивности, неврозов, суицидальных мыслей и реальных действий, совершаемых с целью самоубийства.

Возникают различные новые вопросы, требующие исследования. Один из них следующий: какое влияние оказывает амбивалентность отношения к даному человеку как возможность переживания с ним эмпатии? Можно предположить, что уровень чувств, когнитивных и поведенческих элементов установки индивида А к индивиду Б, будут различными в следующих случаях: а) однозначно положительное отношение: полная эмпатия, готовность к самопожертвованию ради него, как это мы видим у части матерей в их отношениях со своими детьми; б) амбивалентное отношение: различные соотношения противоречивых чувств и установок. Это случай неполной и неустойчивой эмпатии; в) однозначное отрицательное отношение: ненависть, отсутствие эмпатии, желание, чтобы другой страдал и даже умер.

Между этими полюсами – бесконечные вариации амбивалентности и, следовательно, уровней эмпатии.

Очевидно, что обычной для человеческих отношений является амбивалентность. В каждом конкретном случае необходимо раскрыть содержание этой амбивалентности, чтобы стали понятны особенности общения людей.

Заслуживает пристального внимания вопрос о месте защитных механизмов в структуре личности морально агрессивных людей. Такую особую роль должны играть проекция, атрибуция и рационализация, как это мы наблюдаем у авторитарных людей.

Для дальнейшей разработки данной проблематики интересный материал могут предоставить работы психопатологов и психиатров. Из исторических материалов представляют интерес и подлежат психологическому анализу сведения о деятельности Святой инквизиции в широком смысле этого слова, в различных ее вариантах и модификациях, вплоть до соответствующих организаций наших дней^[296].

Вполне очевидно, что если в обществе есть много людей, сочетающих в себе достаточно высокий уровень морального развития и агрессивность, то это уже социальная проблема и должна исследоваться со всей тщательностью. Для осуществления такой исследовательской программы в настоящее время уже можно опираться на достаточно разработанную концепцию морального развития личности, у истоков которой стоял Жан Пиаже. Эта концепция, однако, подробно разработана Лоуренсом Кольбергом. В ней выделяется три уровня морального развития личности в процессе социализации, причем в каждом из них индивид проходит по два этапа. Здесь мы не можем подробно рассмотреть эту, теперь уже общеизвестную концепцию в связи с проблемой агрессивности: это новая проблема, требующая специального исследования. Поэтому отметим только, что накопленные Кольбергом и его многочисленными последователями данные и идеи могут стать исходной базой для разработки упомянутой проблемы.

§ 12. Психология убийц

Начиная с этого параграфа мы вкратце рассмотрим ряд вопросов психологии убийц и убийства, как крайнего выражения человеческой агрессивности и деструктивности. Наше обсуждение будет кратким, поскольку целый ряд вопросов психологии убийц уже затронуты в других разделах настоящей книги.

Убийство – это лишение жизни одного человека другим или группой лиц. В результате убийства наступает биологическая смерть человека. Это результат крайне жестокого агрессивного поведения. Но разные случаи убийства людей психологически неодинаковы и неравноценны. Психологическая характеристика убийства в первую очередь зависит от того, следствием какого вида агрессии оно является. Когда речь идет об убийстве, в результате чего наступает биологическая смерть человека, ясно, что во многих случаях оно осуществляется с помощью физической агрессии. Но физическая агрессия, как мы знаем, бывает двух основных видов: враждебная и инструментальная. Эти два случая требуют отдельного рассмотрения, хотя мы считаем, что во многих случаях агрессия убийцы сочетает в себе обе разновидности, то есть является комплексной агрессией. Кстати, в психологии эта сложная по своему составу, мотивации и технике исполнения агрессия в таком аспекте, насколько нам известно, более или менее тщательно не исследовалось.

Но прежде, чем перейти к рассмотрению убийств с применением разных видов агрессивного поведения, посмотрим, какие выделяются специалистами виды убийства исходя из других критериев.

Законное убийство. В каждом государстве законом предусмотрены такие случаи убийства людей, за которые не следует наказывать. Более того, иногда убийц, действующих согласно закону, вознаграждают. Так, палач, занимающий соответствующую должность в государственном учреждении, получает за свою работу зарплату. Этот вопрос мы уже обсудили. Другой случай: когда преступник оказывает сопротивление полицейскому и есть вероятность, что он может совершить насильственные действия, представляющие опасность для жизни представителя закона, тот может применить оружие. Законно убивают людей даже во время войны, правда, в основном только солдат армии противника.

Убийство с преступной целью. Такие убийства бывают предумышленными и непредумышленными. Во втором случае смерть другого человека заранее не замышлялась, или убийство было совершено неосознанно или по неосторожности.

Юристы различают ряд подвидов предумышленного убийства. Тяжкое убийство первой степени имеет место тогда, когда преступник имел сознательное намерение убить жертву и тщательно подготовил свое преступление. Под тяжким убийством второй степени имеют в виду тот случай, когда убийца имел только желание убить, заранее обдуманный злой умысел, но без тщательного планирования своих действий. Эти два случая имеют серьезные психологические различия, хотя юристы и особенно статистики не всегда проводят между ними различия^[297].

Враждебная импульсивная агрессия возникает внезапно, сопровождается сильным аффектом гнева и ярости и выражается в виде импульсивных действий. Это незапланированные действия, последствия которых не предвосхищались убийцами. Хотя ход агрессивных действий может сопровождаться словесной агрессией (ругательства, проклятия, угрозы и т. п.), речь используется агрессорами не для целеобразования и планирования, а для осуществления других функций. Эта речь, по нашему мнению, имеет две функции: а) с ее помощью выражается атрибуция жертве отрицательных черт («подлец», «ничтожество» и т. п.); б) для выражения враждебности; в) для самоободрения, что, в свою очередь, способствует усилению физической агрессии, насыщению ее физической и психической энергией.

Враждебная агрессия возникает внезапно, протекает в виде стремительных действий и завершается нанесением объекту увечья или смертельных ран. Это импульсивное поведение, давно описанное и охарактеризованное в психологии.

Импульсивно-враждебная агрессия, таким образом, отличается непроизвольностью, а следовательно – недостаточной осознанностью. Таков характер поведения сверхвозбужденного человека, находящегося в аффективном состоянии. Преобладающим аффектом в подобных случаях являются гнев и ярость. Большинство убийств совершается людьми во взбешенном состоянии.

Враждебная агрессия чаще всего возникает в тех ситуациях, когда будущий преступник сталкивается со знакомыми людьми. Когда знакомые люди или родственники ссорятся, у них нередко возникает враждебная агрессия и на ее основе совершаются преступления, в том числе убийства.

Убийства совершаются по самым различным мотивам: за деньги, власть; из-за ревности; как результат различных амбиций человека и т. п. Но чтобы не просто перечислять, а классифицировать мотивы убийств, лучше подразделять их, как мы уже сказали, на две большие группы случаев: а) убийства, совершаемые с применением импульсивно-враждебной агрессии; 2) убийства, совершаемые с применением инструментальной агрессии. Есть также немало случаев смешанного применения этих двух основных видов агрессии.

Во всех тех случаях, когда преступники убивают незнакомых людей или знакомых, но таких, с которыми у них не было конфликтов, столкновения интересов, предполагается применение инструментальной агрессии: насилие совершается ради какой-то другой цели. Такие убийства можно назвать также «побочными» или «производными». Они имеют место при совершении воровства, ограбления, поджогов и других преступных действий. Когда преступник отправляется в банк с целью его ограбления, обычно он не намеревается кого-либо убить: не это его цель. В таких случаях между преступниками и людьми, которые оказываются на месте преступления, до этого не было никаких контактов. Правда, уже в ходе совершения преступления конфликт может возникнуть, но, во-первых, его характер иной; во-вторых, ненависть сторон вряд ли достигает такой силы, какой она бывает во время конфликтов знающих друг друга людей, например, во время столкновения ревнующего мужа со своим соперником.

Итак, многих людей преступники убивают в ходе совершения других видов преступлений. Этому, как показывают исследования, способствует наличие у преступников огнестрельного оружия. Как только жертва оказывает сопротивление или недостаточно быстро выполняет требования преступников, у последних появляется импульс к применению оружия.

§ 13. О жертвах убийц

Специалистов прежде всего интересовали преступники, в данном случае – убийцы. Однако можно сказать, что в трудах одного из исследователей этого явления, американского юриста М. Вольфганга, было положено начало новой науки – виктимологии (от латинского слова “виктим” – жертва), то есть пограничной науки о жертвах преступлений. Вопросам виктимологии мы посвятили всю четвертую главу настоящей книги. Здесь же, с учетом уже сказанного, сделаем ряд важных дополнений.

К настоящему времени преодолено представление, согласно которому жертвы всегда бывают пассивными, а активная сторона – только убийцы. Оказалось, что многие жертвы играют активную роль в создании конфликтной ситуации. Изучение уголовных дел показало М. Вольфгангу, что «… примерно в четвертой части преступлений именно убитые первыми вытаскивали оружие или применяли силу. Вольфганг говорит об этих случаях как об убийствах, спровоцированных жертвами»^[298]. Оказалось, что большинство жертв ранее были участниками уголовных преступлений и задерживались полицией, поэтому их нельзя считать «невинными мишенями отпетых уголовников».

Приведем пример, подтверждающий эту точку зрения. В начале 2001 года в Армении имел место следующий случай: жена убила мужа, который долго мучил ее, пьянствовал, систематически совершал по отношению к ней насильственные действия. В день убийства тоже он явился домой пьяным и попытался избить жену, преследуя ее по всему дому. В страхе и отчаянии женщина схватила лежащий на столе молоток и, ударив по голове мужа, убила его. В настоящее время она отбивает наказание в женской колонии. Ясно, что в этом случае убийство было провоцировано жертвой.

Одним из интересных открытий в области изучения убийств является установление следующей закономерности: жертвы очень часто имеют сходство с их убийцами. Содержание этого открытия М. Вольфганга следующим образом передает Л. Берковиц: «Характерное сходство заключалось в том, что и злоумышленник, и его жертва были бедны и/или из рабочего класса и более чем в 90 % случаев принадлежали к одной этнической или расовой группе»^[299]. Еще одно сходство – молодость как преступников, так и их жертв.

Исследователи отмечают также психологическое сходство жертвы и убийцы. Это уже намного интереснее, чем даже то, что зачастую стороны конфликта родственники или бывшие друзья.

Убийцы – главным образом мужчины. Знакомство с уголовной хроникой показывает, что в таких странах, как Россия, Армения, целый ряд стран Востока, убийцами являются преимущественно мужчины. По некоторым странам имеются интересные статистические данные, которые подтверждают это впечатление. Например, до первого августа 2003 года в Армении ждали своей участи около 50 убийц, приведение в исполнение приговоров которых было приостановлено из-за моратория на смертную казнь. Все они мужчины. Теперь президент республики заменил им высшую меру наказания на пожизненное тюремное заключение. В США в 1987 году из 10000 убийств 87 % (8700) были совершены мужчинами.

Большинство убитых – тоже мужчины. Статистика показывает, что большинство жертв убийств – мужчины. Так, в США в том же 1987 году свыше 70 % жертв составили мужчины. Данное различие в процентах показывает, что мужчины убивают не только мужчин, но и женщин, однако – значительно реже. Причина этого главным образом в том, что мужчины чаще всего конфликтуют с другими мужчинами. Но, возможно, имеет значение и то, что в случае женщин в психике мужчины активизируются более мощные ингибиторы агрессивного поведения. Данный вопрос в настоящей книге уже был предметом обсуждения.

§ 14. Личность убийц

Одной из важнейших и интереснейших проблем психологии человеческой агрессивности – вопрос о том, существует ли такая личностная структура, которая делает человека потенциальным или актуальным убийцей? Возможно ли, что убийцы – обычные люди, которые под давлением не зависящих от них обстоятельств совершают свои кровавые деяния?

И та, и другая точка зрения были высказаны как учеными, так и практическими работниками – юристами, полицейскими и психологами. Какая из них близка к реальности?

Если исключить из рассмотрения действительно случайных, а также «законных» (или «узаконенных») убийц, о которых мы уже говорили, и сосредоточить внимание на тех, кто совершает преднамеренные убийства, то вольно-невольно приходишь к выводу, что все же есть такая личностная структура, которая делает человека потенциальным убийцей. Приведем ряд аргументов в пользу этой точки зрения, которая, кстати, совсем не является оригинальной. Просто она нуждается в развитии в свете достижений современной психологии.

Одним из главных поведенческих критериев того, что личность является антисоциальной, то есть криминологически агрессивной, является повторность преступных действий, направляемых против социальных объектов – отдельных личностей, групп и общественных норм. Еще упомянутый нами американский юрист М. Вольфганг, один из основателей виктимологии, сам же автор работ о насильственных преступлениях, на основе статистических подсчетов установил, что примерно две третьих убийц ранее арестовывались^[300]. Чаще всего они совершали преступления против личности, что и свидетельствует о наличии у них антисоциальных установок и межличностной агрессивности.

При обсуждении этого вопроса Л. Берковиц привел также результаты исследования С. Миллера и других специалистов, которые, исследуя осужденных в штате Огайо за тяжкие преступления, установили, что лишь около 30 % из них прекратили свою преступную деятельность после одного насильственного преступления. Зная о существовании процесса вовлечения, данный процент нельзя считать маленьким.

О чем свидетельствуют факты о рецидивах преступлений, направленных против личности? Авторы, исследовавшие данное явление, отмечают, что повторные и сходные преступления свидетельствуют о том, что человек является антисоциальной и агрессивной личностью. Это бесспорно, но мы считаем, что это лишь половина истины.

Мы предлагаем гипотезу, согласно которой после совершения первого преступления против другой личности происходит вовлечение преступника на основе механизмов когнитивного диссонанса и потребности в рационализации своего поступка. В результате этих процессов антисоциальная установка и агрессивность личности могут еще больше интенсифицироваться, что означает усиление мотивации будущих сходных преступлений. Подобное усиление происходит также в результате негативного или позитивного вознаграждения преступника. Так, если даже органы правосудия осуждают преступника и назначают для него наказание, его микросреда может одобрить его деяния.

Статистика разных стран констатирует, что многие уголовники, получая свободу, вновь совершают уголовные преступления и арестовываются полицией. В США процент таких рецидивистов в 80-е годы составлял около 68 % всех преступников. Данный процент очень высокий и в странах СНГ.

Но убийства и изнасилования, как редкие формы преступлений, вновь совершает лишь небольшой процент уголовников, в США – около 3 % (то есть трое из 100). Поэтому «…даже среди людей, относящихся к группе высокого риска, вероятность совершения убийства довольно мала», заключает Берковиц^[301], имея в виду ряд конкретных исследований. Поэтому лишь с небольшой вероятностью можно предсказать формы будущих преступных действий этих людей. Как антисоциальные личности они с большой вероятностью совершат преступления, но убийства и изнасилования – редко. Специально исследовавший данный вопрос Дж. Монахан пришел к заключению, что предсказания о возможных будущих преступлениях этих людей часто оказываются ошибочными даже тогда, когда они учитывают предысторию совершения насилия и психического заболевания^[302].

Предсказания будущих возможных действий человека мы назвали прогностическими атрибуциями. Такие приписывания играют значительную роль в процессе предвидения будущего поведения преступников.

Другой особенностью насильника и убийцы – обобщенность его антисоциальных установок. Жертвами насилия для них могут служить или отдельные категории людей, или индивиды и социальные группы вообще. Таким образом, обобщенность антисоциальных установок таких людей может быть более или менее широкой.

Это очень интересное явление. Мы уже обсудили вопрос о переносе агрессии от первоначальных объектов ненависти и гнева на другие, и о выборе все новых и новых мишеней. Здесь следует отметить, что у сверхагрессивных людей и убийц, по-видимому, очень активно работают механизмы замещения, переноса и атрибуции, в частности – проективной разновидности последней. В результате функционирования этих механизмов они без труда дискредитируют людей, обосновывают и оправдывают свое насилие. Известно, например, что у профессиональных преступников встречается представление, согласно которому у всех людей имеются преступные наклонности, но многие боятся их реализовывать, а вот они сами – смелые люди и идут на риск. Здесь ясно видна каузальная атрибуция этих преступных людей.

Кроме описанных поведенческих критериев, характеризующих преступных антисоциальных личностей, можно, конечно, привести и другие: отсутствие или зачаточное состояние эмпатии, жестокость, отсутствие чувства вины и стыда и другие. Но эти вопросы уже обсуждены в других разделах настоящей книги. Кроме того, вопросы личностных черт убийц и других насильников лучше обсуждать в рамках одной из типологий, представленных в работах психологов Г. Точа и Э. Мегарджи. Речь идет о так называемых сверхконтролируемых и реактивных типах насильников^[303], с которым мы ознакомимся здесь несколько подробнее.

§ 15. Типы убийц

Мы уже знаем о существовании типологии агрессивных людей, предложенной Г. Точом и Э. Мегарджи, дополненной другими исследователями (см. Гл.6, § 2 настоящей книги). Теперь посмотрим, каким образом эта типология конкретизируется в случае убийц, хотя и о личности убийц мы уже достаточно говорили. Отметим, что мы обсуждаем данную проблему в основном по материалу, представленному в книге Л. Берковица «Агрессия».

Как и следовало ожидать, выделяют два типа убийц: а) убийцы с сверхконтролируемой агрессивностью и б) реактивные убийцы с низким самоконтролем.

Когда представитель первого из этих типов совершает убийство, знающие его люди удивляются: ведь он казался таким миролюбивым и безобидным человеком. У таких людей постоянно существуют сильные агрессивные импульсы, но они подавляют их, держат под контролем. После бурной вспышки агрессии такой человек вновь возвращается к своему «защитному состоянию самоконтроля»^[304].

Иначе говоря, пока внутренняя психическая самозащита таких индивидов действует успешно, они представляются перед другими в качестве мирных людей. Самозащита против собственной агрессивности у них осуществляется главным образом с помощью механизмов подавления и вытеснения, а может быть и частичной сублимации агрессивных импульсов. Внутренняя жизнь этих людей подлежит дальнейшему исследованию.

Английский психолог Рональд Блэкверн выдвинул идею о существовании двух подтипов сверхконтролируемой агрессивной личности.

1) Сверхконтролирующий себя репрессор: это человек, способный к такому сильному контролю над своими агрессивными импульсами, что они или совсем не проявляются, или же проявляются в насильственных действиях крайне редко. Для внешнего поверхностного наблюдателя у таких людей как будто совсем нет эмоциональных проблем.

2) Подтип «депрессивно сдерживающих себя людей». Индивиды этого типа обладают очень развитой способностью самосдерживания, но у них почти всегда – подавленное настроение и склонность к самообвинениям^[305].

Относительно этой типологии Берковиц делает ряд полезных замечаний, которые следует учесть тем, кто намерен заниматься исследованием типов сверхагрессивных людей и убийц: а) данные об этих типах получены в основном в результате тестирования, что совершенно недостаточно; их следует изучить в условиях реальной жизни; б) у этих людей, вероятно, очень активная внутреняя жизнь: они постоянно размышляют о своих неудачах, о тех несправедливостях, от которых они пострадали, и о других своих проблемах. Они очень часто раздражаются, хотя и скрывают это свое психическое состояние. Приведенные замечания действительно полезны. Конкретизируя их, мы предлагаем следующие проблемы: а) необходимо подробнее и глубже исследовать историю фрустраций и психологической самозащиты этих людей, историю их лишений и страданий; б) следует раскрыть основные их адаптивные стратегии; ведь если они редко проявляют агрессию, то вряд ли можно считать, что агрессия является их ведущей адаптивной стратегией. Скорее всего можно говорить о том, что для таких людей характерна стратегия психологического ухода из подобных ситуаций; в структуре этой стратегии центральное место занимают такие защитные механизмы, как подавление и вытеснение, которые действительно отмечены у таких личностей.

Мы считаем также, что, поскольку агрессивность и самоконтролируемость – очень сложные психологические комплексы, связанные с самосознанием, в дальнейшем возможно выделение других внутрипсихических критериев подтипов агрессивных людей, способных к осуществлению высокой степени самоконтроля.

Есть немало убийц, у которых почти отсутствует способность контроля над собственной агрессивностью. Психологи пришли к выводу, что «… большинству убийц свойственно сочетание ярко выраженных антисоциальных наклонностей и низкого подавления собственной агрессивности», – пишет Берковиц (Указ. соч., с. 334). Эти качества свойственны психопатам и индивидам с высоким уровнем реактивности.

Отсюда можно вывести проблему связи сверхагрессивности личности с ее темпераментом: реактивность – одна из черт комплекса темперамента. Возможно, что и основы двух описанных выше подтипов сверхконтролируемых агрессоров тоже «покоятся» на типах их темпераментов. Вполне возможно предположить, что, например, депрессивный тип агрессора имеет флегматический темперамент. Тип агрессивности, как комплекс в структуре характера, строится на основе типа темперамента.

Реактивные убийцы, как предполагает Берковиц, это люди, которые имеют внутреннюю готовность воспринимать события и людей как вражеские: у них мгновенно возникают агрессивные мысли, от которых происходит быстрый переход к насильственным действиям. Подобные мысли сопровождаются мгновенным же эмоциональным возбуждением. Эти люди видят вокруг себя много угроз. У них возникает готовность действовать агрессивно и тогда, когда плохо себя чувствуют. Им редко удается подавить свою агрессию.

При обсуждении поведения данного типа всегда следует иметь в виду возможность быстротечных атрибуций в их психике, иначе каким образом они могли придавать агрессивное (враждебное) значение новым стимулам?

Реактивные убийцы часто являются садистами: когда они совершают насилие над людьми, вид их страха и страданий приносит им наслаждение и радость. Рассуждая о личности убийц, всегда надо помнить, что среди них есть группа очень опасных и жестоких садистов, с наслаждением совершающих насилие над другими людьми. У них нет сочувствия к своим жертвам.

Существует вполне правдоподобное предположение, согласно которому садист-насильник своими действиями компенсирует собственное чувство неполноценности и ничтожности. Это такой путь самоутверждения, который может патологизировать личность. Компенсаторная самозащита – характерная черта садистов-насильников. Об этом шла речь и на предыдущих страницах.

§ 16.Этнические различия убийств

Можно отметить по крайней мере следующие этнические различия убийств: 1) есть этносы, из среды которых выходит больше убийц, чем из других этносов. Обычно и число жертв в таких этносах бывает различным; 2) люди чаще всего убивают представителей своего этноса. Исследования американских ученых показали, что среди афро-американцев вообще много убийц, но они чаще всего убивают друг друга, причем молодые – молодых. Такой высокий уровень внутриэтнической и внутрирасовой агрессии, как нам кажется, только социально-экономическими причинами объяснить невозможно^[306]. Эти два явления американские исследователи заметили среди этнических меньшинств латиноамериканцев, живущих в США, и афро-американцев (негров)^[307].

Конечно, желательно выяснить также этнические различия методов и орудий убийств, а также то, преимущественно какая форма агрессии применяется представителями данного этноса или этно-расовой группы при совершении преступлений с применением насилия.

Распространена точка зрения, согласно которой преступники везде одинаковы, будто «у преступников нет национальности». Это стереотипные представления, выражающие неверную, ненаучную (или донаучную) точку зрения, основанную на произвольных атрибуциях. Есть существенные различия между этносами и их представителями и по уровню агрессивности, и по тем психологическим механизмам, с помощью которых преступники различных национальностей обосновывают и оправдывают свои преступления; различны также те сферы жизни, в которых они успешнее развертывают свою преступную активность. Просто все эти различия плохо исследованы или совсем не изучены: психологи делают свои первые шаги в этой проблемной области. Здравый смысл не способен воспринимать эти различия. В этой области, как и во многих других, нужна изощренная интуиция психолога для первоначального раскрытия и формулирования проблем, которые затем могут исследоваться эмпирическими методами.

Мы отдаем себе полный отчет о том, что затронули здесь лишь небольшую часть проблем психологии убийств и убийц. В дальнейшем необходимо исследовать и классифицировать убийц по наличию или отсутствию у них патологических черт и комплексов, убийц психопатов, параноидальных шизофреников-убийц. Нужно проводить более тщательное исследование серийных убийц и людоедов, несовершеннолетних убийц и других подтипов данной категории преступников. Эти проблемы выходят за рамки настоящего труда.

§ 17. Половые роли, агрессивность и садизм

Все человеческие индивиды в той или иной мере агрессивны и при соответствующей мотивации совершают насильственные и деструктивные действия. Но между ними по уровню агрессивности и по частоте совершения различных насильственных действий, как мы уже видели, имеются индивидуальные различия. Считается, что целый ряд различий связан с полом человека, с его половыми и гендерными ролями, выполняемыми в обществе.

Считается, что в среднем, мужчины более агрессивны, чем женщины, особенно в детстве^[308]. Это различие может быть обусловлено как наследственными биологическими факторами, так и особенностями обучения, социализации девочек и мальчиков. В теле мужчин – значительно больше мужских половых гормонов, поэтому как мальчики, так и взрослые мужчины несколько более агрессивны, чем девочки и женщины.

Играет роль также и то, что во многих обществах мальчиков специально обучают быть агрессивными, нападать на противников, когда они его оскорбляют или причиняют какой-либо иной вред. В противоположность этому девочек учат быть миролюбивыми, женственными, скрывать свою злобу и т. п. Мы видим, что процесс подготовки мальчиков и девочек для взрослой жизни протекает во многом по-разному. Специалисты говорят, что представители противоположных полов социализируются по-разному, дифференцированно^[309].

Но мы уже знаем, что существуют различные виды агрессивных действий: физические, словесные, символические, прямые и косвенные и т. п. По каким видам агрессии наблюдаются различия между мужчинами и женщинами? Этот вопрос также исследуется специалистами по человеческой агрессивности. Оказывается, что хотя мальчики и мужчины в целом более агрессивны, чем девушки, но не по всем видам агрессии, а только по физическим агрессивным действиям. По вербальной агрессии существенных различий не обнаружено. Это очень важный факт, поскольку, если бы мы говорили, что мужчины более агрессивны вообще, то это не совсем соответствовало бы психологической реальности. Из повседневного опыта мы знаем, что есть очень много крайне агрессивных женщин, но они проявляют свою агрессивность не совсем так, как мужчины. Именно эти поведенческие различия и предстоит тщательно исследовать. Есть данные о том, что женщины чаще пользуются более тонкими формами агрессии, чем мужчины. Речь идет о таких ее формах, как, например, словесная агрессия (злословие, распространение о противнике вредных, оскорбительных слухов, издевательские слова и т. п.), социальный остракизм и т. д. При учете этих различий можно придти к выводу, что девушки и женщины даже более агрессивны, чем мальчики и мужчины. Обнаружены существенные различия между мужчинами и женщинами в их представлениях об агрессии. Например, совершая агрессивные действия, женщины чувствуют себя более виновными и переживают более интенсивную тревогу, чем мужчины. Они больше мужчин беспокоятся о том вреде, который могли наносить свои агрессивные действия как жертвам, так и самим себе. Эти представления, столь различные у женщин и мужчин, могут играть роль при принятии решения о том, следует ли действовать агрессивно. Очевидно, указанные представления и убеждения, оказывающие влияние на агрессивное поведение, имеют также этнокультурные различия, которые предстоит исследовать со всей тщательностью.

Опыты показали, что инъекция дополнительной дозы мужских половых гормонов усиливает агрессивность мужчины. Вообще мужчина, чтобы выполнить свою сексуальную роль, должен обладать некоторой биологически детерминированной агрессивностью. Женщина в принципе в этом мало нуждается.

Имея в виду сказанное можно выдвинуть идею, что женская агрессивность в большей мере обусловлена условиями жизни и фрустрациями и, следовательно, в большей степени имеет деструктивный, неадаптивный характер, чем агрессивность мужчины. Агрессивность женщины, следовательно, более иррациональна, мелочна и опасна для общества и его прогресса.

Вспомним также, что есть данные, свидетельствующие о том, что агрессивность является сцепленным с полом признаком и при некоторых генетических аномалиях она усиливается. Известно, что люди, применяя власть, часто прибегают к помощи агрессии. Но, как заметили психологи, многие из нас считают такой способ употребления власти незрелым. Считается также, что если руководитель часто обращается к помощи словесной и других форм агрессии для наказания своих подчиненных, то это свидетельствует о недостаточном развитии его способности к самоконтролю – качества, совершенно необходимого любому руководителю. Хорошо адаптированные и мастерски владеющие своим делом личности редко применяют агрессию, они пользуются этой грубой формой поведения только в исключительных случаях. Есть целый ряд других стратегий и методов реализации властных полномочий, которыми могут пользоваться руководители. Но, по-видимому, существуют преимущественно мужские и преимущественно женские стратегии использования власти.

Те или иные формы агрессии очень часто используются людьми, обладающими властью: лидерами государств, политических партий и различных организаций, социальных групп, вплоть до глав семей. Но агрессивные действия чаще всего включаются в состав более крупных образований – стратегий применения власти.

Исследования показывают^[310], что существуют преимущественно женские и преимущественно мужские стратегии использования власти, и что в них и проявляются половые различия агрессивных действий. Правда, кроме половых различий, связанных с наследственностью и социальными ролями, по стратегиям использования власти существуют также индивидуальные различия^[311].

Многие мужчины и даже женщины, чувствуя себя сильными и независимыми, воздействуют на других с помощью такой характерной мужской стратегии, как демонстрация своих превосходящих знаний. Знание – это сила, возможность изменения поведения другого и установления контроля, поэтому его демонстрация может быть и актом агрессии, психологического насилия.

Напротив, многие мужчины и женщины, считающие себя чувствительными и воспитывающими, используют характерные женские стратегии: манипулирование, изменение темы разговора и т. п.

Обобщив данные, полученные целым рядом исследователей, Д. Майхенбаум и его соавторы представили основные стратегии социального воздействия, то есть применения власти, в виде нижеследующей таблицы^[312].

Мужские стратегии

1. Экспертная стратегия: воздействие на других людей с помощью своих превосходящих знаний, умений и способностей.

2. Гнев: протест против нежелательного поведения другого человека с помощью гнева.

3. Настойчивость: прямо и открыто говорит о том, что хочет. Но оставляет место для компромисса, понимает позицию другого. Преследует свои цели, но без тревожности и враждебности.

Женские стратегии

1. Беспомощность: подчеркивает свою зависимость и неспособность самостоятельно решать задачи;

2. Депрессия: чтобы пробивать себе дорогу, плачет, «дуется», делает недовольную мину.

3. Манипуляция: уходит или предпринимает независимые шаги, невзирая на позицию другого человека. Может добиваться своей цели, действуя косвенно и тонко.

В различных ситуациях можно пользоваться различными стратегиями. Однако есть такие, которые создают трудности адаптации для тех, кто ими пользуется. Например, агрессия в форме гневливого нападения может привести к ухудшению взаимоотношений с близкими людьми или сослуживцами, давая только кратковременный эффект. К таким же последствиям могут привести все три женские стратегии.

Когда, например, выбирают стратегию беспомощности, то добиваются временных результатов, но отталкивают от себя хорошо адаптированных и независимых личностей. Последние не любят всегда зависимых и неспособных решать свои проблемы людей.

Депрессивная стратегия может привести к таким же дезадаптивным результатам, изоляции и одиночеству, так как многих отталкивают всегда пассивные, дующиеся и хныкающие люди.

Манипуляциями также не всегда добиваются удовлетворительных результатов. Ведь эта стратегия требует секретных действий. Когда с помощью манипуляций человек добивается успеха (например, подчинения других людей своей воле), он не может открыто наслаждаться своей властью и продолжает действовать тайно.

В различных ситуациях эффективны разные стратегии. Чаще, по-видимому, следует использовать стратегию настойчивости. Однако хорошо адаптированная личность пользуется стратегиями власти и влияния гибко, в зависимости от того, какова ситуация, с кем имеет дело, с какой целью взаимодействует. Например, при любовной игре (флирт) и ухаживании лучше использовать манипулятивную стратегию, особенно в начальной фазе. Почти никому не нравится, когда партнер прямо предлагает интимность. Гибко действующий человек проявляет настойчивость, когда это уместно, и действует манипулятивно, когда ситуация требует чувствительности и благородства.

Все эти данные и выводы, безусловно, представляют значительный интерес. Но целый ряд вопросов и проблем остается нерешенным. Во-первых, можно ли считать вышеописанные стратегиями социального воздействия (применения власти), или же они являются лишь тактическими способами и приемами? Если верно последнее, то мы должны дать точное определение стратегии применения власти и выяснить, какие их типы существуют и какие способы и механизмы включают в себя.

Во-вторых, необходимо исследовать взаимодействия различных пар людей, применяющих в этом процессе различные стратегии и тактические ходы. Конкретизируя, можно представить себе следующую ситуацию: мужчина А применяет мужскую стратегию, а Б, тоже мужчина, предпочитает пользоваться какой-либо женской стратегией. Тогда для обоих создается трудная ситуация, поскольку их ожидания не оправдываются.

Наконец, для разработки этих проблем можно привлечь материал из исторической и художественной литературы. Следует также отметить, что проблемы социального влияния в последнее время интенсивно изучаются социальными психологами и уже есть серьезные публикации. Но их более тщательное рассмотрение – задача другого исследования.

§ 18. Является ли отказ от женственности разновидностью агрессии?

На данный любопытный аспект женской агрессивности впервые, насколько нам известно, обратил внимание Карл Меннингер^[313]. Вопрос этот очень интересный и поучительный для понимания психологии агрессии и женской психики, поэтому вкратце рассмотрим его.

Фрустрируясь со стороны мужчин и цивилизации в целом, женщины еще больше фрустрируют самих себя, когда, идентифицируя себя с агрессорами (мужчинами) и, обесценивая себя, отвергают свою женственность. Агрессивность они направляют на самих себя.

Одним из важных тенденций психической динамики человека является то, что он часто поступает во вред себе, против своих инстинктов, разрушает себя, иногда доходя до самоубийства. У женщин эта направленная на собственную личность агрессия принимает вид отказа от женственности, ее обесценивания.

Женственность (женоподобность) мужчин в современном обществе подвергается более суровому осуждению, чем мужеподобность женщин, поскольку мужественность вообще оценивается значительно выше. Поэтому когда девушка одевает мужскую одежду и подражает мужчинам во всем остальном, то такое поведение не осуждается сурово, иногда даже одобряется, в то время как аналогичные попытки юноши вызывают различные подозрения. Однажды к автору этих строк обратилась мать одного юноши и с глубокой тревогой сообщила, что заметила странную вещь: ее 19-летний сын время от времени одевает платье своей сестры, которая старше его всего на год, и это ему очень нравится. Мать интересовалась, нет ли в этом какого-либо психического нарушения. Нарушение гендерной идентичности, конечно, было.

Чем больше женщина отрицает свою женственность, тем больше она фрустрирует себя. Подобная тенденция чаще всего выражена не как сознательноерешение (не стать матерью, не выходить замуж и т. п.), а как подсознательная установка. Девочки часто признаются, что хотят быть похожими на своего отца, не хотят стать женщинами. Их психологическая идентификация принимает соответствующее направление.

Отказ от женственности имеет свои психосоматические последствия. К. Меннингер, опираясь на точку зрения З. Фрейда, полагал, что женщина, как и человек вообще, с помощью своего пола и телесных процессов может сказать то, что он не способен сказать языком. Например, то обстоятельство, что она не хочет признавать свою женственность, отвергает ее и идентифицируется с мужчиной, может выражаться в активной женской гомосексуальности. Такие женщины редко проявляют заметное мужское поведение или установки, но обследование их тела в большинстве случаев открывает наличие мускулов и жировых тканей, развитой волосяной покров на лице, ногах, груди и спине; уменьшенную матку, узкий таз, слабо развитые груди, низкий голос, сверхразвитые или очень малого размера внешние гениталии. Исходя из наличия этих признаков можно, по-видимому, предположить наличие у женщин гомосексуальности того или иного уровня, которая чаще всего бывает неосознанной.

Самые значительные изменения, связанные с отказом от женственности, происходят в гениталиях (органах воспроизводства). Фригидность и вагинизм являются физиологическими выражениями отказа от женской роли в процессе совокупления. Эти физиологические изменения со временем приводят к атрофии недействующих тканей и желез и к другим структурным изменениям^[314]. К. Меннингер полагает, что и стерильность женщины имеет свои психологические причины. Представляет интерес, например, тот факт, что женщины цивилизованных обществ чаще страдают стерильностью, чем представительницы отсталых племен. У людей стерильность встречается чаще, чем у животных. Стерильность часто сочетается с фригидностью.

Отказ от собственной женственности глубоко фрустрирует женщин, приводит к болезням, уродствам, сексуальной неприспособленности, одиночеству, к общему уходу от активной жизни. Отказ от женственности – глубокая самофрустрация и саморазрушение.

§ 19. Палач, проститутка и подчиненный

Многие проблемы современной психологии берут свое начало в художественной литературе. Для психологии и антропологии значительный интерес представляет следующее явление, на которое обратил внимание бывший крупный преступник, ставший писателем, Уильям Саттон.

Описывая одно из своих детских впечатлений от того, как особый баран (в книге он называет его «баран-Иуда») ведет за собой тысяч других в мясокомбинат на заклание, и те слепо повинуются и идут за ним, он пишет, что у этого барана было невинное выражение лица. Далее мы читаем: «Я так и никогда не смог забыть этого барана-Иуду. Или, вернее, никогда не переставал ненавидеть его. Я вновь и вновь видел то же самое выражение чрезмерной невинности на лицах наемных убийц, тех, кто душит женщин и сексуальных маньяков, которых встречал в тюрьме»^[315].

Но что значит иметь невинное выражение лица и как это связано с движущими силами активности личности? Мы хотели бы высказать здесь ряд соображений и гипотез, которые позволят открыть новые перспективы исследования.

Когда невинное выражение лица имеют дети, то это вполне понятно и естественно: они еще не созрели психически и переживаемые ими состояния соответствуют такой экспрессии. Мы переживаем неприятные чувства, когда видим ребенка с лицом многоопытного и хитрого, иногда даже злого взрослого человека. Следовательно, когда у физиологически зрелого человека невинное лицо, наивное выражение лица, это свидетельствует о его психической незрелости.

Второе наше замечание касается следующего наблюдения: мы нередко видим, что часть проституток также имеет невинное выражение лица. Это особенно заметно как у начинающих молодых проституток, так и у тех женщин, которые, предавая своих мужей, играют невинность, прикидываются наивными и честными. Подобная артистическая практика иногда действительно сообщает их физиономиям совершенно невинное выражение, маску невинности, так что только очень опытные люди замечают искусственность и обман. Такую маску мы считаем анатомо-физиологическим выражением психической самозащиты, материализацией процесса самоатрибуции невинности. Эти психосоматические корреляции между защитными процессами и материальными носителями экспрессии подлежат доскональному исследованию. Это новая проблема для психологии.

Но наиболее устойчивое выражение лица, как результат проекции и атрибуции чувств и качеств, в свою очередь, оказывает обратное влияние на защитные процессы. Согласно теории Джеймса-Ланге, когда человек принимает определенное выражение лица, у него появляется соответствующее эмоциональное состояние. Принимая невинное выражение лица, проститутка или вор начинают переживать невинность, у них появляется ощущение и даже уверенность, что ничего позорного не совершили. Конечно, иногда такая защита недостаточна, и к ней присоединяется работа рационализации и других защитных механизмов. Человек начинает с невинным лицом оправдывать себя (рационализация), обвинять других (проекция и атрибуция), проявлять агрессивность, приписывая себе положительные мотивы и личностные качества (самоатрибуция и интроекция) и т. п. Когда в психике развертываются такие богатые процессы самозащиты и обвинения других, в том числе своих жертв, тогда, конечно, выражение невинности закрепляется совместно с внутрипсихическими коррелятами и создается психологическая основа для новых девиантных и преступных актов.

Но это еще не все. Следующая наша гипотеза гласит: вполне возможно, что преступники и особенно палачи, как и баран-Иуда Саттона, в какой-то мере воспроизводят невинное выражение лиц своих жертв, которым они подражают независимо от своей воли. Преступники и проститутки очень часто отличаются психопатическими чертами и, следовательно, слабо развитой способностью к эмпатии. Но, во-первых, даже слабая эмпатия может вызвать сопереживание, непроизвольное подражание. Во-вторых, среди них встречаются и чувствительные, даже сентиментальные и истероидные люди. Мы считаем, что именно среди этой последней группы следует искать тех, кто совершает много преступлений, но со временем приобретает не жесткое и агрессивное выражение лица, как должно быть у насильника, а невинное выражение, как будто сам является жертвой преступления. Некоторые садомазохисты и насильники, о которых мы уже написали, с виду очень симпатичные люди.

Еще одно предположение: у многих совершенно честных в конкретных делах людей, не совершивших ни одного преступления, тем более – насилия над другими, бывает очень строгое, даже свирепое выражение лица. Это, по нашему мнению, может быть следствием того, что эти люди часто переживали фрустрацию и агрессивность, имели желание отомстить, но сумели сдерживать себя. Не находя выражения и разрядки в поступках, агрессивность этих людей закрепилась в основном экспрессивно. Выражение лиц таких людей является также свидетельством силы их воли. Мы полагаем, что если бы они свободно выражали свою агрессивность, даже преступным путем, у них было бы более мирное выражение лица.

Но почему у многих преступников, реально совершивших насилие, все же жесткое выражение лица? Мы полагаем, что эти люди просто не сумели разрядить всю свою агрессивность. Они умеют откладывать свои преступные замысли и, поэтому, от непрерывного напряжения приобретают злое выражение лица.

Наконец, можно выделить еще одну группу преступников, у которых безразличное, так сказать, нейтральное выражение лица. Это может быть следствием отчуждения от своих чувств. Их психическая защита в основном сводится к дегуманизации своих жертв, вследствие чего они обращаются с людьми так, как будто они – бараны: режут, совсем не сопереживая. Много было таких палачей среди турок и немцев, совершивших этноцид.

Исходя из предложенных выше идей, мы теперь можем в определенной мере понять следующее очень интересное явление: часто у жертв преступлений бывает более жесткое и агрессивное выражение лица, чем у жестоких преступников и палачей. И это потому, что они ненавидят своих преследователей, но не могут разрядить свою ненависть, накопившуюся агрессивность в реальных наказующих действиях. Они не имеют возможности наказывать своих палачей. Характерно то, что у таких агрессивных жертв в выражении лица есть еще один «элемент»: выражение униженности. Это какое-то комплексное выражение оскорбленной агрессивности. Такое выражение лица мы отметили у тех офицеров, у которых была неудачная карьера. Это свирепо-униженное, свирепо-подавленное выражение лица. Мы заметили также, что такие люди очень боятся своих начальников, но одновременно крайне строги, вплоть до садизма, со своими подчиненными. Они все время и намеренно унижают их.

Ясно, что все эти идеи и наблюдения, которые автор настоящего труда накопил за свою жизнь, могут быть полезны для развития психологии жертв, то есть виктимологии, и психологии подчинения. Мы считаем также, что постепенно можно приблизиться к правильной интерпретации морщин на лице человека как устойчивых выражений склонностей и переживаний^[316].

Литература

1. Аронсон Э. Общественное животное. Введение в социальную психологию. Москва, «Аспект Пресс», 1998.

2. Берковиц Л. Агрессия. Причины, последствия и контроль. СПб, Москва, 2001.

3. Берн Ш. Гендерная психология. СПб, Москва, 2001.

4. Бэрон Р., Ричардсон Д. Агрессия. СПб, «Питер», 1997.

5. Винникова Л. Маньяк является в дождь (документальная повесть о А. Чикатило).М., 1999.

6. Волкогонов Д. А. Триумф и трагедия, Кн. II, ч. 1–2. М., 1989.

7. Ганнушкин П. Б. Избранные труды по психиатрии. Под ред. О.В.Кербикова. Ростов-на-Дону, «Феникс», 1998.

8. Григулевич И. Р. Инквизиция. М., «Политиздат», 1985.

9. Гумилев Л. Н. Древняя Русь и Великая Степь. М. 1989.

10. Гумилев Л. Н., Панченко А.М. Чтобы свеча не погасла. Диалог. Ленинград, «Советский писатель», 1990.

11. Зимбардо Ф., Ляйппе М., Социальное влияние. СПб – М., «Питер», 2000.

12. Изард К. Эмоции человека. М., Изд-во МГУ, 1980.

13. Кинросс, Лорд. Расцвет и упадок Османской империи. М., «Крон – Пресс», 1999.

14. Крайг Г. Психология развития. СПб, «Питер»,М., 2001.

15. Крафт-Эбинг Р. Судебная психопатология. Пер. с нем., СПб, 1895

16. Крэйхи Б. Социальная психология агрессии. «Питер», 2003.

17. Лебон Г. Психология народов и масс. СПб, 1898.

18. Майерс Д. Социальная психология. СПб, «Питер», 1997.

19. Налчаджян А. А. Социально-психическая адаптация личности. Ереван, АН Армении, 1988.

20. Налчаджян А. А. Этнопсихологическая самозащита и агрессия. Ереван, «Огебан», 2000.

21. Налчаджян А. А. Власть, лидерство, подчинение (в печати).

22. Ортега-и-Гассет Х. Восстание масс. «АСТ», Москва, 2001.

23. Палмер Дж., Палмер Л. Эволюционная психология. Спб, «Прайм-ЕВРОЗНАК», М., «Олма-Пресс», 2003.

24. Психология масс. Сб… Самара, «Бахрах», 1998.

25. Райх В. Психология масс и фашизм. «Университетская книга», СПб, 1997.

23. Социология преступности. Перевод с англ., М., 1966.

24. Холмс Д. Анормальная психология. СПб, «Питер», 2003.

24. Фромм Э. Анатомия человеческой деструктивности. Москва, «АСТ», 1998.

26. Эккерман И. П. Разговоры с Гёте. Ереван, «Айастан», 1988.

26. Adorno T. W., Frenkel-Brunswick E., Levinson D., and Sanford N., The Authoritarian Personality. New York: Harper, 1950 (Abridged Ed., 1982).

27. Aronson E. The Social Animal. 7th ed., New York, W.H.Freeman and Co., 1995.

28 Berkowitz L., Aggression: A Soicial-Psychological Analysis. New York: Mc Graw-Hill Co., 1962.

29. Eagly A. H. and Steffen V.J., Gender and aggressive behavior: A meta-analysis review of the social-psychological literature. – «Psychological Bulletine», 1986, 100, pp. 309–330.

30. Fromm E., The Anatomy of Human Destructiveness. Harry Holt and Co., New York, 1992.

31. Hyde J.S., Gender differences in aggression. In J.S. Hyde and M. C. Linn (Eds.), The psychology of gender: Advances through meta-analysis. Baltimore: John Hopkins Univ. Press, 1986.

32. Kernberg O. F. Aggression in Personality Disorders and Perversions. Yale University Pre3ss? New Haven and London, 1992.

32. Megargee E. I. Undercontrolled and overcontrolled personality types in extreem antisocial aggression. «Psychological Monographs», 80, (whole no. 611), 1966.

33. Menninger K., Love against Hate. New York: Harcourt, Brace and World, 1942.

34. Menninger K. The crime of punishment. New York, Viking, 1968.