Тайная вечеря. Путешествие среди выживших христиан в арабском мире [Клаус Вивель] (fb2) читать онлайн

Клаус Вивель Тайная вечеря. Путешествие среди выживших христиан в арабском мире

Klaus Wivel

Den sidste nadver. En rejse blandt de efterladte kristne i den arabiske verden

© Klaus Wivel and Kristeligt Dagblads Forlag A/S 2013

© Кларк H., перевод на русский язык, 2019

© Издание на русском языке, оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2019

* * *

Предисловие к русскому изданию

Нам мало известно о последних днях Махмуда Аль-Асали, несмотря на то что недавно появились новые подробности его жизни. Он происходил из очень уважаемой мусульманской семьи и был профессором юриспруденции во втором по размерам городе Ирака Мосуле – центре ассирийских, халдейских и других иракских христиан последние два тысячелетия.

До иракской войны 2003 г. в городе проживало 50000 христиан, но из-за похищений и убийств священников, уничтожения храмов число христиан резко сократилось; есть основания полагать, что в тот самый июньский день 2014 г., когда ИГИЛ захватило Мосул, их в городе проживало менее 10000. В каком-то смысле этот день был кульминацией десятилетнего преследования христиан исламистами. Дни христиан были сочтены, когда боевики ИГИЛ захватили власть.

Они действовали со скрупулёзной точностью – на стенах домов христиан нарисовали арабскую букву n, nun, ن, что означает Nasara, Назаряне. В исламских странах этим словом из Корана уничижительно называют людей из Назарета.

ИГИЛ выдвинуло христианам ультиматум: если они хотят остаться в Мосуле, они должны или обратиться в ислам, или выплачивать подушный налог, так называемый джизе. Отказавшихся, по словам ИГИЛ, ждала казнь. Последним оставшимся для христиан Мосула вариантом было немедленное бегство из города, при котором вся собственность оставалась на разграбление новым властителям. Естественно, большинство христиан предпочли этот путь.

Семидесятипятилетняя женщина-христианка (в целях ее безопасности я не буду упоминать ее имя) проживала в Диндане, христианском районе Мосула на западном побережье реки Тигрис, где боевики ИГИЛ начали свою кампанию по изгнанию. Женщина не хотела принимать ислам, но не хотела и быть убитой, боевики же потребовали, чтобы она тотчас покинула город. Профессор Аль-Асали, проживавший рядом с этой женщиной, услышал об этом и попросил их дать ей время на сборы и на то, чтобы найти кого-нибудь, кто присматривал бы за домом, пока ее не будет.

Масштаб депортаций лета 2014-го был катастрофическим. Мосул и поля Ниневии – историческая родина христиан, откуда за исключением трех или четырех семей, решивших все-таки принять ислам, все христиане были изгнаны. Все они, приблизительно 11000 человек, в спешке покинули поля Ниневии, захваченные ИГИЛ^[1]. Исламистские боевики «объявили войну истории», как написал в своем берущем за душу некрологе по потерянной культуре ливанский журналист Хишам Мельхем, корреспондент канала «Аль-Арабия» и газеты «Ан-Нахар»: «Трагедия, которая настигла местных христиан Плодородного полумесяца, арабов и неарабов, после американского вторжения в Ирак в 2003 г… впервые подняла вопрос о возможном конце христианства на территории Плодородного полумесяца»^[2].

Шокировала и неспособность Западного мира отреагировать на эти события. Очень немногие были готовы последовать примеру профессора Махмуда Аль-Асали в его попытке защитить древнюю культуру, которая, в сущности, является и его собственной культурой.

Эта книга – не про то, что сотворило ИГИЛ в Сирии и Ираке. Свою поездку по четырем арабским странам я совершил в период с осени 2012 по лето 2013-го, и книга была закончена до того, как ИГИЛ захватило значительную часть территории Сирии и Ирака.

Я не был свидетелем чудовищных последствий, которые наступили для египетских христиан после военного вмешательства 3 июля 2013 г., устранившего от власти «Братьев-мусульман». 14 августа 2013 г., через пару дней после того как я отдал рукопись книги своему датскому издателю, исламисты отомстили новому военному режиму, который жестоко расправился более чем с тысячей демонстрантов «Братьев-мусульман». Вендетта была нацелена на коптов – группу христиан, чье положение в Египте становится все более тяжелым, в то время как их количество продолжает сокращаться. «Братья», если верить заявлению исламистского движения^[3], оправдывали свое нападение тем, что новоизбранный коптами египетский Папа Тавадрос II якобы поддерживал переворот и объявил «войну против ислама и мусульман». Это заявление было открытым приглашением к беспределу. Коптов превратили в «козлов отпущения» в египетских стычках между старыми военными режимами и исламистами, что отражало ситуацию с христианами на всем Ближнем Востоке. В таких местах, как Сирия и Ирак, христиане расплачиваются за свой союз с l'ancien régime [старым режимом (фр.)].

Согласно Египетской организации по правам человека, «Египетской инициативе по правам человека», как минимум сорок шесть храмов и монастырей по всему Египту были разграблены, уничтожены или подожжены. Многие из них сгорели дотла. То же самое произошло с десятками христианских приходов, библиотек, магазинов, домов, школ и общественных центров. Даже коптский детский приют стал жертвой поджога. Сторонники «Братьев» знали, на кого выплеснуть свою злость в тот августовский день 2013 г. Полиция и службы безопасности, которые тоже подверглись тогда нападению, не могли никого защитить; христиане были предоставлены сами себе. Сэмуэль Тадрос, египетский исследователь из Института Хадсон, у которого я взял обширное интервью для этой книги, считает, что это было самое серьезное нападение на египетских коптов с XIV века^[4]. «Хрустальная ночь» для коптов.

Две истории могут служить не только иллюстрацией ужасов тех исторических нападений в Египте, но и связующим звеном с тем, что произойдет в Мосуле год спустя. Тридцатитрехлетний бизнесмен-христианин из Миньи рассказал «Associated Press» следующую историю:

«Сосед позвонил мне и сказал, что магазин горит. Когда я прибежал на место, три экстремиста пошли на меня с ножами, поняв, что я владелец».

Этому мужчине посчастливилось сбежать, когда поджигатели обнаружили, что всю сцену на мобильный телефон снимал мальчик-христианин. По словам бизнесмена, экстремисты побежали за мальчиком, крича «Nusrani, Nusrani» – то самое уничижительное арабское слово, которым помечали стены домов в Мосуле. «У нас на улице Мустафа Фами исламисты заранее пометили красным крестом мусульманские магазины и черным – магазины христиан, – рассказал бизнесмен «АР». – Будьте уверены, что те, что помечены красным, стоят невредимыми»^[5].

Вторая история также была опубликована в статье «АР». Новостное бюро связалось с сорокасемилетней монахиней, которая руководила католической школой в Бани Суэфе, менее чем в ста милях южнее Каира. Женщина рассказала, что на школу напала группа исламистов, которые сломали видимый с улицы крест и заменили его черным баннером, напоминающим баннер Аль Каиды. Они разграбили школу, забрав оттуда компьютеры, мебель и все, что представляло хоть какую-то ценность, а затем подожгли ее. Была вызвана полиция, но никто так и не пришел на помощь. Давшая интервью монахиня вместе с двумя другими была взята в заложники и выведена на улицу.

«В конце они выставили нас как военнопленных и выкрикивали оскорбления, пока гнали нас от одной улицы к другой, не говоря, куда ведут», – рассказывала она.

Мусульманская женщина, которая когда-то преподавала в этой школе, заметила монахинь, когда их вели мимо ее дома.

«Я узнала Саадию, – сказала руководительница школы (статья не упоминает полное имя Саадии). – Она предложила нам убежище и защиту, так как ее зять полицейский. Мы, конечно, согласились».

Монахиням пришлось буквально прорываться к этой женщине, пока демонстранты приставали к ним и избивали их^[6]. Женщины были спасены милосердием. И в Египте можно найти мусульман из того же теста, что и профессор из Мосула.

Эта книга сама по себе является прологом. Это исследование абсцесса, который привел к взрыву насилия в Египте и Ираке; оно показывает, что преследования последних нескольких лет возникли не из ниоткуда. Христиане эмигрировали из мусульманских стран десятилетиями, но в новом тысячелетии с увеличением насилия усилилось и стремление христиан уехать. Настроение у многих христиан на территориях Палестины, Египта и Ливана было безрадостным, но наиболее ясно я почувствовал это в Ираке.

У меня был один вопрос ко всем людям, которых я встречал в этих четырех местах: почему христиане бегут, покидая территории, в которых христианство зародилось? Христианство распространилось по земному шару, но здесь, у его истоков, количество христиан все уменьшается. Ни в одном месте в мире нет столь малого процента христианского населения, как в Северной Африке и на Ближнем Востоке. Всего около 4 %.

Что случилось?

Вероятно, профессор Аль-Асали знал о возможных последствиях помощи пожилой христианке в Мосуле. В то время не было тайной, как исламисты поступали с гуманитарными работниками, которых они захватывали в Сирии, и что они делали с местными христианами.

Попустительство местных иракских суннитов в Мосуле также было очевидным. Когда профессор решил защищать интересы пожилой соседки, он мог догадываться, что именно другие жители Мосула указали новым властителям, чьи стены они должны пометить буквой ن. Неслучайно исламисты так легко заняли город – их встречали с распростертыми объятиями.

Христиане с горечью сознавали это. Они стали свидетелями того, как внезапно их сосед, их бывший одноклассник, продавец из ближайшего магазина или коллега «присоединялся к молодым джихадистам в воровстве, разграблении наших домов и похищении женщин и детей», по словам тридцатисемилетнего христианина-беженца в курдской столице Эрбиль^[7]. По той же причине, по всей вероятности, пройдет много времени, прежде чем христиане, эзиды (религиозная группа, еще больше пострадавшая от рук ИГИЛ, чем христиане) и другие меньшинства вернутся в свои прежние, на сегодняшний день в большинстве своем полностью разрушенные, дома в Мосуле и окрестностях, даже после того как ИГИЛ побеждено. Скорее всего, многие не вернутся никогда. Как сказал Washington Post христианский беженец в Эрбиле, «мы желали Ирак. Ирак нас не желает»^[8].

Некоторые все же желали христиан и многое сделали для того, чтобы показать это. Эта книга посвящена таким людям, как Саадия, египетская учительница в Бани Суэфе, и профессор Аль-Асали в Мосуле. Его забота о пожилой христианке дорого ему стоила. Боевики ИГИЛ проигнорировали его призыв к милосердию и выгнали женщину под палящее летнее солнце, отняв все ее вещи. Профессора увезли в неизвестном направлении. Позднее его семье предложили забрать его из морга. Там домашние обнаружили, что его голова прострелена.

Я путешествовал по арабским странам не для пропаганды христианства. Если вы ищете в этой книге всестороннего исследования по теологии, богослужению, рассказ о многообразии и традициях арабских христиан, то вы обратились не по адресу. Я путешествовал, чтобы встретиться с христианами (и некоторыми мусульманами). Мне не было важно, были ли они греческими православными, католиками, протестантами, коптами, маронитами, халдеями, верующими, сомневающимися или атеистами. Мне были интересны их истории. Я хотел узнать, почему столь многие из них стремились покинуть регион.

Моя книга – про этих людей.

Пожалуй, мне стоит поблагодарить за свое путешествие бывшего датского политика Вилли Сённдала. В октябре 2011 г. я опубликовал адресованное ему открытое письмо в датской газете, с которой я сотрудничаю, Weekendavisen, вскоре после того как он стал министром иностранных дел. Я хотел узнать, какова его позиция по отношению к притеснениям коптов в Египте, одной из мировых колыбелей христианства, вынуждающим покидать людей родину ввиду бесчисленных нападений и поджогов храмов, виновники которых крайне редко привлекаются к ответственности. Я полагал, что его первым шагом в качестве министра должно было быть приглашение посла Египта к серьезному разговору, в котором следовало обозначить, что правительство Дании не одобряет преступлений против христиан. Что-то же новый министр иностранных дел должен был сделать, не так ли?

Однако он так и не ответил мне и не выразил публичного протеста по поводу притеснений коптов, и это дало мне основания полагать, что министр не разделяет моего беспокойства. Поэтому-то я и отправился на Ближний Восток – узнать на месте, что там происходит. Я также пытался понять, почему Сённдал и многие его западные коллеги, в том числе в Соединенных Штатах, не выражают особого интереса к проблеме. Христиане, которых я встречал в арабских странах, тоже не чувствовали, что Запад готов подключиться к их ситуации. Почему об этом умалчивают? Почему нет сопереживания и тревоги? Мне запало в душу объяснение одного пожилого католика, с которым я встретился в Вифлееме: «Запад считает нас арабами; арабы считают нас христианами. В любом случае мы в проигрыше».

Христиане подвергаются произволу в самых разнообразных формах, от юридической и социальной дискриминации до травли, преследований и, в некоторых случаях, изгнания. В новом тысячелетии христианам стало тяжелее жить во многих арабских странах, но дискриминация христиан продолжается столетиями. Я рад, что с историей арабских христиан теперь смогут ознакомиться и российские читатели.

Клаус Вивель, Копенгаген, 18 сентября 2018 г.

Предисловие

Этого человека я сразу даже не заметил, хотя он все время находился неподалеку. В тот весенний вечер я появился в маленьком домике с террасой, чтобы взять интервью у его жены, и моему взору открылась уютная гостиная с диваном, покрытым золотистым велюровым покрывалом. Дело было в Анкаве, христианском квартале курдского города Эрбиль, что на севере Ирака.

Вот уже несколько дней я интервьюирую иракских христиан, подвергающихся ужасным гонениям. За последние 10 лет в этом районе накопилось такое количество историй о преследованиях христиан, что мне уже непросто отличить одну от другой. Убийства священников, бомбежка церквей, тысячи случаев похищений, сотни убитых. Вследствие всех этих событий в послевоенном 2003 г. более двух третей иракских христиан эмигрировало из страны. По данным многочисленных опросов, проведенных при финансовой поддержке Королевства Дании, 84 % респондентов-христиан считают, что через 10 лет в стране христиан больше не останется.

Передо мной женщина – бледная, со стрижеными темными волосами, вся в черном, босиком, возрастом чуть более сорока. Она лишь одна из множества других, причем ее история далеко не самая страшная. Как-никак ей удалось выжить; всего через сутки она уже была на свободе.

Вечером 26 сентября 2009 г., вернувшись домой с работы в частной клинике, она принимала ванну и вдруг почувствовала около своего виска дуло автомата Калашникова. Женщину завели в комнату, и она увидела, как четверо мужчин в масках залепили скотчем рты и руки троим ее детям и глаза старшей дочери.

Затем ей самой замотали руки и залепили глаза, ударили прикладом по голове, выволокли на улицу и затолкали в какую-то машину.

Поездка оказалась недолгой. Она сообразила, что ее везут в ближайший городок, расположенный на северо-западе Ирака. Ее вытащили из машины и, отведя в дом, заперли в узкой, крошечной комнатке. Изнутри доносился женский голос – дом, куда доставили пленницу, принадлежал чьей-то семье.

– Мы представители исламского государства, – раздался мужской голос. – Нашему государству нужны деньги.

Она дала им телефон своего мужа.

Нелегко было этой даме с бледным лицом держать себя в руках, рассказывая мне свою историю. Причиной тому не столько страдания, перенесенные ею во время двенадцатичасового сидения в крошечном шкафу один на один со страхом смерти. Причина в воспоминаниях о той ночи, которые продолжают терзать ее, вызывая приступы рыданий.

Когда наконец в разговор вступил муж, я словно бы впервые заметил его присутствие. На нем розовая рубашка, синий галстук, очки. Как и жена, по профессии он врач. Этому благородному, спокойному человеку на вид можно дать лет пятьдесят. Как правило, когда люди рассказывают мне подробности своих похищений, они пытаются привнести в повествование какой-нибудь элемент проявленного ими мужества: как пытались торговаться; как стремились сбежать; как они жаждут узнать, что в конце концов их похитителей настигла смерть под градом пуль. Всем так или иначе хотелось показать мне, что похищение ничуть не затронуло их личного достоинства.

Однако этот врач был не таков – ведь тут похитили не его самого, а жену. Он объяснил мне, что для иракского мужчины это большой позор. Чувство собственного бессилия утаить ему так и не удалось.

Мужчина поведал, как, вернувшись домой в ту ночь, ничего не подозревал о случившемся и поначалу никак не мог понять, почему на полу валяется разбитый мобильник жены. Сначала он подумал, что, разозлившись на непослушных детей, она швырнула его об пол и выбежала из дома. С ней всякое случалось, когда она сердилась, но сегодня ее что-то долго не было.

А где же дети? Он вошел в комнату и нашел их в углу трясущимися от страха. С тех самых пор жизнь его изменилась. После звонка похитителей он уже знал, что отдал бы что угодно – что угодно – лишь бы получить свою жену обратно, лишь бы они ее не трогали.

Ему сказали, что если он хочет на следующий день получить ее живой, ему придется принести $120000 (около 700000 датских крон). Вызвать полицию он не мог.

– Я сказал им, что настолько быстро и без посторонней помощи такую сумму достать никому не под силу. Это просто нереально.

И правда, где за одну ночь человек может взять $120 тысяч? Откуда извлечет? Может, из банкомата? Или из-под подушки? Он взглянул так, словно у меня был ответ на этот вопрос.

На следующее утро ему удалось с помощью своего дяди собрать $40000 – и это все. Больше врачу достать денег было негде. Он перепробовал все, что мог, и решил, что это конец.

Однако похитителей сумма вполне удовлетворила. Они получили деньги, он получил жену. Во время переговоров похитители говорили на диалекте, типичном для соседнего шиитского городка.

Но на этом история не закончилась. Слушая его воспоминания о том мучительном дне, я был встревожен не на шутку. В его словах более четко, чем в словах кого – либо из ранее встреченных мной людей, были слышны и жажда адского отмщения, и оскорбленное достоинство, и чувство поражения, и ужас, которые сегодня одолевают многих христиан, проживающих в арабских странах. Христиане мигрировали из мусульманских стран на протяжении многих десятилетий, однако на рубеже нового тысячелетия насилие и желание выехать за пределы страны стали носить массовый характер. Особенно это чувствовалось в Ираке, но не только. Во время моих поездок по Палестинской автономии, Египту и Ливану настроения у многих христиан были довольно мрачными.

Во всех этих странах я проводил встречи с христианами, чтобы задать им один и тот же вопрос из своего блокнота: почему? Почему христиане эмигрируют? Почему покидают страны, которые традиционно были христианскими? Христианство распространилось по всему земному шару, но в местах, где оно зародилось, процент христиан существенно падает. Нигде в мире христиане не представлены таким ничтожным количеством, как в Северной Африке и на Ближнем Востоке. Их осталось всего около 4 %^[9]. Так что же происходит?

В тот вечер в курдистанском Анкаве мои собеседники, доктор и его жена, рассказали об опыте, забыть который невозможно. После похищения они переехали на более безопасную для христиан территорию. В Ираке их удерживали только больные родители.

– Нет никакой уверенности и никакого доверия, – говорит мужчина. – Неужели они думают, что могут забрать мои деньги, мою жену и все мое имущество только потому, что я не мусульманин?

Не повышая голоса, он устремляет взгляд прямо перед собой и рассказывает, что в своей клинике лечил мусульман из города, где жили его похитители.

– Они приходят к нам, потому что знают, что мы христиане. Им известно, что мы можем предоставить им более качественную медицинскую помощь, чем другие. И что мы получаем от них взамен? – спрашивает он меня, и на лицо его падает тень. – Мне приходит в голову: а ведь у меня тоже есть определенная власть над человеческой жизнью. К примеру, я мог бы сделать медицинскую ошибку.

Он выдерживает такую долгую паузу, что я начинаю чувствовать, как по моему телу пробегают мурашки.

– Но ведь нам не разрешается так мыслить. Моя вера учит меня, что я должен любить моих врагов. Я должен любить тех, кто хочет причинить мне зло. Покинув дом этого человека и его сломленной жены, я понятия не имел, что делать с их свидетельством. Я даже стал раздумывать, имею ли вообще право его использовать. Приехал я сюда с единственной целью – описать нарушения прав человека в отношении христиан, причем без малейшего желания вызывать какую-либо ненависть к мусульманам или другим врагам христиан.

Дозволительно ли, допустимо, разумно ли изображать чувства этого человека, его мрачное колебание между инстинктом и верой, стремлением к мести и сохранением в себе цивилизованности? Или я как раз и должен продемонстрировать, что все это составляет реальность нынешнего Ирака? В частности, тот факт, что на этой земле крепнет межрелигиозная ненависть, обращающая суннитов против шиитов, шиитов против суннитов, мусульман против христиан. Конечно, не все мусульмане бросаются на христиан и приставляют нож к горлу, но таковых уже немало. Христиане больше не чувствуют себя здесь как дома.

В части стран, которые мне довелось посетить, ситуация не была столь ужасающей. А вот в Египте все уже к этому идет. Здесь, в особенности после революции зимы 2011 г., христиан стали убивать, поджигать их дома и церкви. Виновных редко наказывают. Всю власть захватил уличный парламент.

Я не знал, что мне делать с Имедом Даббуром, встреченным мной в арабской стране (я ему пообещал не указывать, в какой именно, что само по себе абсурдно). Этот новообращенный тунисского происхождения ведет программу на христианском спутниковом канале SAT-7, которую смотрят миллионы зрителей по всему Ближнему Востоку. Его круглая лысеющая голова в альпийском берете знакома не только сочувствующим христианству, которое начинает затухать под драматический аккомпанемент арабских скрипок. Но он не хочет, чтобы кому-либо стало известно место его проживания. В тот студеный зимний день я нашел его в собственной телестудии; он был простужен и выжат как лимон. Не человек, а плюшевый мишка – всех пришедших к нему он заключал в объятия.

Имед Даббур, 44 года, профессор истории, родился в Тунисе в мусульманской семье. В Тунисе небольшое количество христиан, всего 0,2 % населения^[10]. Начиная с XIII в. христиан в стране практически не осталось. В этой стране приобрести Библию дело довольно сложное, поэтому то, что ему в 1982 г. удалось получить в свое распоряжение Новый Завет, иначе, чем чудом, не назовешь. Книгу ему кто-то выслал.

В возрасте около тридцати лет он решил обратиться ко Христу и стать священником.

– Я лично не знал никого, кто бы на такое пошел. Когда я рос, мне говорили, что это невозможно и что меня просто убьют.

Когда он сообщил эту новость семье, мать заболела от горя, а брат назвал его собакой. Ближайшие друзья от него отвернулись.

– Я чувствовал себя одиноким и испуганным. Меня сочли не просто бунтарем, но и предателем.

В течение нескольких лет он не встречался с родственниками, которые считали, что он навлек на них позор. Ему угрожали смертью, что, в частности, во многом послужило причиной появления его программы на телевидении.

– В Тунисе можно быть геем, коммунистом или атеистом – в этом нет большого стыда. Но обращение в христианство – худшее из зол, которое может совершить человек. Ниже нас нет изгоев.

Их не так уж много – этих принявших христианство мусульман, которые до сих пор проживают в арабских странах; причем изначальные арабские христиане нередко смотрят на них с чувством, недалеким от презрения.

Во всех арабских странах для мусульман невероятно сложно перейти в другую религию, потому что это противоречит Корану. В некоторых странах Ближнего Востока такой переход сопряжен с риском для жизни. В Египте крещеным приходится скрываться, причем зачастую врагами христиан могут стать даже самые близкие. Для принявших христианство существуют специальные организации, которые помогают им перебраться на Запад, где они могут чувствовать себя в безопасности. Переход в другую религию в Египте не запрещен, но тот, кто это содеял, подвергает себя риску попасть в тюрьму. По данным исследований, проведенных в декабре 2010 г. американским исследовательским институтом Pew Research Center, 84 % всех египетских мусульман считают, что за отступничество от веры полагается смертная казнь^[11]. В Саудовской Аравии крещение вполне может повлечь за собой смертный приговор, хотя подобные наказания редко приводятся в исполнение^[12]. Христианство здесь под запретом.

Я отправился туда не для того, чтобы укреплять авторитет христианства. Напрасный труд искать в моей книге богословского учения арабских христиан, описания богослужений, верований, традиций. Я приехал сюда, чтобы встретиться с христианами (а также с некоторыми мусульманами). Причем неважно, будут ли они греческими православными, католиками, протестантами, коптами, маронитами или халдеями, подлинно верующими, сомневающимися, атеистами или неверующими. Меня интересуют только их истории. Я хочу, чтобы они рассказали мне, почему многие так стремятся отсюда уехать.

Эта книга о них.

А еще я хотел бы выразить особенную благодарность за эту поездку Вилли Сёвндалю. В октябре 2011 г. я обратился к нему, недавно занявшему пост министра иностранных дел, с открытым письмо через газету Weekendavisen^[13]. Я хотел узнать, что он намерен делать с тысячами египетских христиан, которые в настоящее время покидают свою страну в связи с давлением, нападениями и поджогами церквей, крайне редко афишируемыми. Вы, наверное, подумали, что первое, что сделал Сёвндаль после вступления в новую должность, организовал экстренное совещание с послом Египта и объяснил ему, что датское правительство не намерено больше терпеть преступления против христиан?

Коль скоро ответа министра иностранных дел я так и не получил, то предположил, что он просто не разделяет мою озабоченность. Вот поэтому я и решил отправиться туда сам и разобраться, что же происходит на самом деле. Кроме того, я усиленно пытался понять, почему Сёвндаль и иже с ним, кажется, не слишком озабочены данной проблемой. Такое же впечатление создалось и у множества встреченных мной в арабском мире христиан. Откуда это молчание, это отсутствие сочувствия и ужаса перед происходящим? По их мнению, Запад не проявляет особого интереса к их бедственному положению. Вифлеемский старик-христианин дал мне такое объяснение, заставившее меня задуматься: «На Западе нас считают арабами; в арабских странах – христианами. Мы теряем на обоих фронтах».

Начиная с истории врача в розовой рубашке и заканчивая новообращенным в альпийской шляпе, тянется целый ряд нарушений против христиан: от правовой и социальной дискриминации до притеснений и преследований, а в некоторых местах даже изгнаний. Во многих арабских странах в новом тысячелетии быть христианином стало гораздо труднее. Но не стоит забывать и о том, что дискриминация христиан – многовековое явление.

Глава 1. Западный берег реки Иордан и сектор Газа

Принимая облатку от католического священника, я смотрю вдаль, где перед моими глазами открывается вид на южный Иерусалим. Позади меня, на вершине крутого склона, спускающегося вниз к долине Кремисан, пролегает Бейт-Джала. Окруженные старыми оливами, мы стоим на склоне в 200 м под городом.

Вечер 2012 г., солнце уже катится к закату. На Западный берег мы прибыли из Вифлеема, который находится чуть западнее, всего в 10 минутах езды. Заняв свое место за небольшим столиком с белой скатертью, католический священник находится сейчас на ничейной земле между Израилем и Палестинской автономией. Выбирая небольшие круглые кусочки опресноков, он макает их в сладкое вино.

Хозяин дома, где я остановился – важный господин из Вифлеема – пригласил меня принять причастие, не обращая внимания на то, что я не только не католик, но вдобавок и некрещеный, и к тому же неверующий. Разумеется, я знаю, что такое литургия, однако чувствую себя чужаком в этом незнакомом для меня мире и сообществе, к которому не принадлежу. Отдав дань вежливости хозяину, я все же ощущаю себя антропологом, с исследовательскими целями позволяющим себе раствориться в ритуалах местной племенной культуры.

Я пробовал причащаться всего один раз – чуть больше 10 лет назад, в маленькой церкви в Небраске на Среднем Западе США, наполовину заполненной богатыми, дряхлыми стариками, крестьянами скандинавского происхождения, с огромными грубыми руками и мясистыми лицами. Их дети и внуки уже давно переехали и осели в большом городе, и, можно сказать, здешняя культура была на грани вымирания. Я словно находился на другой планете. Тогда я ощущал себя сбившимся с пути богохульником и все время боялся, что если я вдруг откажусь принять хлеб, то сверху на меня обрушится крыша храма.

Здесь, на холме, собралась группа из 30 человек, одна половина из которых были пожилыми, а вторая состояла из молодых христианских идеалистов с Запада, приехавших в страну для решения палестинского вопроса. У меня сложилось впечатление, будто тут остались либо те, кто слишком стар, чтобы искать убежища в других странах, либо молодежь из западных стран, прибывшая сюда поддержать палестинцев. На сегодняшний день больше палестинских христиан живут за пределами Палестины, чем в своей стране. Причем значительно больше.

Население раскинувшегося позади нас палестинского города Бейт-Джалы насчитывает около 7000 христиан^[14]. Около 100000 эмигрантов и потомков коренных жителей сегодня проживают в странах Центральной и Южной Америки или США^[15]. Только в Латинской Америке палестинцы-христиане составляют около 85 % от всех палестинских беженцев^[16].

Я ни в коем случае не ставлю перед собой цель с высунутым языком изображать очередное столкновение в бесконечном конфликте двух стран, борющихся за свое право на эту землю. Однако не стоит забывать, что эта идиллическая долина всего каких-то 10 лет назад представляла собой арену боев между стрелявшими через долину в израильских мирных жителей палестинскими ополченцами и южными кварталами израильского Иерусалима. Израильские военные отвечали мощными очередями, от которых разрушались целые здания.

Я приехал сюда ради христианских палестинцев, проживающих там, на холме. Именно о них я собираюсь писать. Пока они еще отсюда не уехали. И хотя этот главный христианский город страны расстреливали из палестинских домов и садиков, принадлежащих христианам, нажимали на курок все-таки не они. В какой-то момент несколько жителей Бейт-Джала даже написали письмо Председателю ООН Ясеру Арафату, моля о том, чтобы он отдал приказ ополченцам прекратить огонь^[17].

Остальные со временем просто эмигрировали, следуя по стопам сотен тысяч других христианских палестинцев. Цифры говорят сами за себя. В 1922 г. 10 % населения территории, которая в то время официально называлась Палестиной, было христианским. Сегодня, по данным Палестинского центрального бюро статистики, количество христиан на Западном берегу (исключая Восточный Иерусалим) из почти двухмиллионного населения насчитывает около 40 тысяч. Два процента. И этот процент продолжает падать.

По той же причине среди христианских палестинцев растут панические настроения. Поговаривают, что в скором времени древние храмы – например, Рождества Христова в Вифлееме и Гроба Господня в Иерусалиме – превратятся в обычные туристические достопримечательности; приходы их вымрут, а сами здания будут служить печальным напоминанием об исчезнувшей 2000-летней цивилизации, остатки которой сохранились только для посещений любопытствующих.

Причину понять несложно. Христиане перебираются туда, где им предоставляют нормальные условия для жизни. Например, многие осели в городах Южной Америки, им там было не особенно сложно обосноваться.

Однако вопрос почему не может сводиться к одной-единственной причине. На самом деле их больше. Наиболее знаменательными оказались 1909 г. – когда Османская империя пыталась вербовать в свою армию немусульман, 1948 – год создания государства Израиль и начала гонений на палестинцев, 1967 – год Шестидневной войны и покорения Израилем Западного берега и сектора Газа, а также период с 1987 по 1993 – годы палестинского восстания и первой интифады, и годы второй интифады – с 2000 по 2005. Каждое восстание или война гораздо сильнее били по христианам, чем по мусульманам и евреям.

К тому же тех из них, кто решил здесь остаться, становится все меньше, потому что уровень рождаемости среди мусульман значительно выше, чем среди христиан. По приросту населения ни одна нация не сравнится с палестинцами, у которых к 2008 г. по сравнению с 1998-м рождаемость повысилась на 30 %^[18]. На Западном берегу реки Иордан средний возраст составляет 21 год^[19].

Что же заставляет христиан покидать земли, на которых они прожили столько тысячелетий? Вопрос относится не к людям конкретной нации, но к христианам всех мусульманских стран. На Западе мы зачастую называем Ближний Восток мусульманским регионом и наносим этим серьезное оскорбление местным христианам. Ведь прежде чем начать распространяться по всему миру, христианство существовало на Ближнем Востоке задолго до появления ислама. С тех пор регионом правило множество различных колонистов, но христиане всегда умели выживать. Они привыкли.

А в наши дни христиане массово покидают Западный берег. Покидают страну, которая была христианской еще с тех пор, как произошло снятие с креста. По-видимому, всем предрассудкам западных людей, привыкших считать эту область мусульманской, вскоре надлежит сбыться.

После причастия в Кремисанской долине хозяин дома везет меня к человеку, который за рубежом считается, пожалуй, наиболее известным священником в Вифлееме. Он обитает в одном из многочисленных узеньких переулков старого города. Его полное имя – Митри Бишара Митри Константин Аль-Рахеб, в краткой форме – Митри Рахеб. За свои гуманитарные заслуги зимой 2012 г. в Германии он был награжден призом немецких СМИ. Представлял его публике не кто иной, как бывший президент Германии Роман Херцог. В мае того же года он принял участие в слушаниях в Кристиансборге^[20]. Это человек, к которому прислушиваются в Европе.

Христиане не всегда представляли в Вифлееме меньшинство. В 1920 г. в городе проживали 3000 христиан, составлявших большинство населения, однако состав его сильно изменился со времен войны 1948 г. Из Израиля хлынули потоки беженцев, по большей части мусульман, впоследствии осевших в этом районе. На сегодняшний день в городе насчитывается 25 тысяч жителей, из которых 7000 – христиане^[21].

Итак, в этом одном из важнейших христианских городов христианское большинство превратилось в меньшинство. С индексом рождаемости, который после 1960 г. составлял 2,2 ребенка на семью, христианское население по идее должно было бы составлять на сегодняшний день около 20 тысяч человек, однако большинство из них покинули Вифлеем. Четыре тысячи христиан оставили регион в период второй интифады^[22].

Я поднимаюсь на первый этаж евангелистской лютеранской церкви Рождества Христова, которую пастор Рахеб сам основал и построил. Выглядит она пустой, хрупкой, недавно отремонтированной. Его стараниями на свет появились клиника и эксклюзивный, великолепный колледж, предназначенный, по его словам, для воспитания «лидеров завтрашнего дня». Передо мной человек, который явно знает, где найти средства.

У Митри Рахеба несколько отстраненное, утонченное и холодное выражение лица, на которое, возможно, наложило отпечаток многолетнее богословское обучение в Германии. Он выглядит слегка раздраженным тем, что его отвлекли от многочисленных забот.

Я не успел еще произнести ни слова, а Рахеб уже кладет передо мной на стол недавно опубликованное исследование, подготовленное Консорциумом Дияра, в котором речь идет о палестинских христианах^[23]. Он листает брошюру, чтобы показать мне диаграмму под названием «причина эмиграции».

– Всего 0,3 % респондентов считают, что причина их отъезда – «религиозный экстремизм», – говорит он.

Это воистину сенсационный результат. Когда после интервью я самостоятельно изучаю эту диаграмму, мне в глаза бросается, что среди трех основных причин эмиграции там отмечены «политическая нестабильность» (19,7 %), «ухудшение экономики» (26,4 %) и «отсутствие свободы и безопасности» (32,6 %), причем причиной последнего может быть давление как со стороны израильтян, так и со стороны исламских боевиков.

Но самая удивительная весть, с которой лютеранский пастор объехал весь мир – это весть о том, что христиане в арабском мире не являются «меньшинством» и «гонимыми». Об этом пункте я бы хотел узнать у него поподробнее, потому что он явно противоречит многочисленным сообщениям о положении христиан на Ближнем Востоке.

– Меня не преследуют за веру, – объяснил он.

– Израильтяне нас преследуют только потому что мы палестинцы, а не потому что мы христиане.

Он указывает на то, что христиане на Западном берегу могут делать что хотят. Например, строить спортивные сооружения, медицинские клиники – все, что угодно. То же самое могли делать христиане в Иордании и Сирии «вплоть до самых недавних времен». Принадлежность к христианской вере не ведет к дискриминации.

– Египет – это совсем другое, – подчеркивает он. – Если вы хотите там построить церковь, нужно спрашивать разрешения за пятьдесят лет. Построить церковь в Израиле несложно. А вот по строить дом здесь проблема. Переселенцы могут это делать, а палестинцы нет, и в этом у израильтян есть сходство с египтянами.

Я спрашиваю, что он имеет в виду, заявляя, что христиане не являются меньшинством на Ближнем Востоке, ведь это же очевидно, что они самая малочисленная часть населения. К примеру, если бы число христианских палестинцев соответствовало рождаемости, их количество на настоящий момент превышало бы население Западного берега и сектора Газа в три раза. Кривая, представляющая мусульманскую ветвь, круто скачет вверх, в то время как вторая, христианская, остается на месте по причине массового переселения. А через несколько лет она неминуемо устремится вниз^[24].

– В Европе меньшинством считается этническая группа, которая приходит извне. Но христиане и мусульмане на Ближнем Востоке происходят из одной и той же культуры, причем христиане – исходная популяция. Большинство здешних мусульман – это бывшие христиане, в какой-то момент переменившие свою религию. Мне не нравится такое определение, потому что из-за него у христиан может возникнуть присущий меньшинствам комплекс неполноценности.

Наконец Рахеб отодвигает свое кресло от компьютерного экрана, и я спрашиваю, считает ли он, что Запад волнует ситуация с палестинскими христианами.

– Я думаю, что им это совершенно безразлично, – звучит ответ. – Европейские церковные власти хотят только использовать нас для своих целей. Мы служим лишь подпиткой их ненависти к мусульманам.

Митри Рахеб – это всего лишь один из примеров людей, с которыми мне предстояло нередко сталкиваться в дальнейшем как среди местных клириков, так и среди западных посредников в организации межрелигиозного диалога. Когда им задаешь вопрос об отношениях между христианами и их мусульманскими соседями, все они тут же принимают обиженный вид. «Мы братья, – заявляют некоторые из них. – Все проблемы – от Израиля».

Разница между этими двумя странами велика. Минуя пограничный пост при въезде на Вифлеемские холмы, проезжая мимо лагерей беженцев, туристических достопримечательностей, миротворческих организаций и богатых кварталов, вы наконец покидаете израильский оазис и попадаете в арабский мир. Тут сразу заметен другой тип мышления, в котором больше доброты, гостеприимства и суетности, – как среди богатых, так и среди бедных. Наряду с этим здесь чувствуешь угнетенность, отчасти оттого что длительная война против израильтян не принесла с собой ничего кроме поражения и страданий, а еще потому что все в палестинском обществе – от любви до политики – находится в той или иной степени под строгим контролем властей. Право на свободу – дефицит в арабских общинах, не исключая и эти территории, хотя палестинцев не отнесешь к народностям, претерпевающим самые суровые ограничения.

Проходя через пограничный контроль Автономии, я чувствую исходящий от палестинских мужчин гнев, который буквально витает в воздухе, скрываясь под маской самоиронии, и проявляется как минимум в виде горечи, накопившейся у них на протяжении многих десятилетий бесплодных усилий. Эта стена, воздвигнутая израильтянами в 2005 г. с целью предотвратить пересечение границы террористами, каждый раз напоминает им об их унижении. В таких городах, как Вифлеем, людям никогда не дают позабыть о том, что вокруг идет война.

Не подлежит сомнению и тот факт, что одна из причин великой миграции – Израиль. Израильские солдаты чуть не лишили жизни Митри Рахеба и его семью.

2 апреля 2002 г. Израиль оккупировал Вифлеем и начал охоту на террористов, организовавших теракт в Иерусалиме несколько дней назад. Его совершила одна смертница из лагеря беженцев Дехейше близ Вифлеема. Это событие произошло в начальный, мрачный период второй интифады, последовавший за 1990-ми,полными оптимизма и надежд на мирное сосуществование, которые испытывали обе нации. После процесса в Осло всем казалось, будто закон сможет естественным образом успокоить и свести на нет многовековый конфликт. За эти годы палестинцам удалось получить определенную степень автономии в крупных городах, в том числе и в Вифлееме.

Осенью 2000 г. идиллии наступил конец. Горечь вылилась в терроризм смертников, причем любые серьезные попытки Израиля его искоренить потерпели крах. Незадолго до этого Митри Рахебу и его семье довелось стать свидетелями последствий израильской борьбы с терроризмом, когда в израильском городе Нетания один из сторонников ХАМАСа расстрелял 28 гостей, собравшихся на пасхальный обед.

Только в марте 2002 г. было убито 100 гражданских лиц Израиля. Премьер-министр Ариэль Шарон оккупировал большую часть Западного берега. В итоге у Палестинской автономии было изъято все, что было ею приобретено в результате подписанного в Осло соглашения. В Рамалле были захвачены офисы Арафата. Теперь пришла очередь Вифлеема.

В лютеранский центр старого города, где проживал Рахеб с женой и двумя дочерьми, вошли массивные танки. Их дом находился как раз на полпути между израильскими танками и местом, облюбованным палестинскими снайперами. Тринадцать часов, укрываясь от пуль, семья Рахеба припадала к полу в собственном доме, пока снайперы не решили найти новые точки для обстрела.

Сыну одной из проживавших по соседству семей прострелили голову, а его пожилая мать истекала кровью, но помощи ждать было неоткуда. В другом доме вылетевшая из дула танка граната пробила стены спальни и вылетела наружу. В течение нескольких часов новости распространяли ложные слухи о том, что монах – на арабском это слово звучит как рахеб – убит в своей церкви. Все подумали, что речь идет о Рахебе Митри, и в адрес семьи посыпались соболезнования.

Это был худший день в его жизни^[25]. Он был уверен, что для него и его семьи настали последние времена. Когда он наконец смог выйти и посмотреть, что случилось с его новым центром, перед его глазами предстали руины.

Он рассказывает, как спустя несколько дней, когда к месту разрушенного центра вернулись 12 израильских солдат, он вышел к ним в своем священническом облачении и попытался поговорить. Однако, когда он появился рядом со своим офисом, где мы находимся во время нашей беседы, солдат это только разозлило. Он сказал, что им стоило бы вести себя должным образом и позвонить священнику, чтобы тот пригласил их зайти. Это разозлило их еще сильнее, и в итоге его захватили в плен и продержали нескольких часов.

Только под давлением со стороны международных СМИ солдаты в конце концов отпустили Рахеба и оставили центр, который перед этим подвергся осквернению с их стороны. Митри Рахеб впоследствии перестроил его, сделав таким, каким он предстает на сегодняшний день.

Почему палестинские христиане видят в израильтянах самую большую угрозу в этом городе, понять нетрудно. Помимо множества других историй Митри Рахеб рассказывает, как израильские солдаты на одном из контрольно-пропускных пунктов Вифлеема в течение нескольких часов не пропускали его тестя, которому нужно было попасть в израильскую больницу в Иерусалиме. Он был на грани смерти из-за сердечного приступай когда наконец попал туда, жизнь старика спасти не удалось.

Подобный опыт отрезвляет, похожие эпизоды могут припомнить большинство палестинцев. Возможно, это также объясняет, почему палестинские христиане с подозрением относятся к западным наблюдателям, которые, по их мнению, пытаются вбить клин между палестинскими христианами и мусульманами: все палестинцы, вне зависимости от религиозной принадлежности, прошли опыт израильской жестокости. Подобно Рахебу многие христиане считают, что как только речь заходит о внутренней палестинской борьбе, Запад тут же забывает об ответственности израильтян.

После прочтения его книги у меня не осталось ни малейших сомнений в том, что презрение пастора по отношению к израильскому государству вполне чистосердечно. Он прямо заявляет, что, несмотря на свою ненависть к нацистам, израильтяне ими «тайно восхищались и желали сравняться с ними по мощи. Испытываемое европейскими евреями чувство незащищенности превратилось в синдром безопасности. Безопасность стала золотым теленком еврейского государства. Будучи палестинцами, мы платим высокую цену за израильскую оккупацию»^[26].

Мне начинает казаться, будто его гнев переходит в ненависть. Однако от Рахеба не скрыто и лицемерие по отношению к Израилю со стороны Запада, который, по словам пастора, гладит его по головке и предлагает ему свою горячую дружбу. На память приходит многотысячная демонстрация американских христиан, свидетелем которой я был за день до этого, попав в Иерусалиме на улицу царя Давида. Они несли плакаты, провозглашавшие их вечную преданность еврейской нации. Правые американские христиане, несомненно, одни из ближайших друзей Израиля. Однако американцам почему-то мало что есть сказать по поводу своих единоверцев по другую сторону Стены.

Семья Рахеба проживала в Вифлееме не одну сотню лет. Одно из его многочисленных имен – имя римского императора Константина, сделавшего христианство государственной религией Римской империи, чья мать царица Елена, прибыв в Палестину в 324 г., заложила храмы Гроба Господня в Иерусалиме и Рождества Христова в Вифлееме.

В своих воспоминаниях, опубликованных в 1995 г., Рахеб рассуждает о натянутых отношениях между восточной и западной церквями^[27]. По его словам, мы в Европе и Америке считаем, что первый церковный раскол произошел, когда протестантизм порвал с католицизмом. Однако первый раскол между западной и восточной частями Римской империи падает на V–VI вв. С отделением Восточной Римской империи произошло и отделение греческой православной церкви, к которой принадлежат большинство палестинцев-христиан – армяне, православные сирийцы, ассирийцы, копты и представители некоторых малых церковных образований.

Это одна из причин того, почему церковь на Ближнем Востоке ощущает свое бессилие – за нее некому заступиться. Когда с 1996 по 1998 гг. я учился в Иерусалиме, у меня создалось впечатление, что христиане, зажатые внутри конфликта между евреями и мусульманами, похожи на котенка, загнанного в угол двумя разъяренными ротвейлерами.

Церковь в арабских странах расщеплена на атомы, причем различные деноминации испытывают друг к другу мало симпатии. Это отчетливо видно во время посещения храмов Гроба Господня в Иерусалиме и Рождества Христова в Вифлееме, обустроенных таким образом, чтобы христианские конфессии находились в разных частях.

Однажды я встретил человека, в чьей семье в течение нескольких поколений хранится ключ от храма Гроба Господня. Он мусульманин. Взаимная вражда укоренилась в христианах настолько прочно, что никто не доверит другим важных святынь^[28]. Христианство в арабских странах всегда было ослаблено разделением.

Разница между западным и восточным христианством значительна. Рахеб объясняет в своей книге, что западная церковь всегда характеризовалась властью. На протяжении всей своей истории она стремилась объединиться с европейскими королями и вельможами. Она купалась в золоте и роскоши, украшала себя произведениями лучших художников и архитекторов, что можно видеть на примере базилики Святого Петра и других европейских соборов.

Восточная церковь в течение последних 1400 лет практически никогда не оказывалась у руля власти в стране. С тех пор как армии мусульман в VII в. захватили власть в свои руки, христиане хотя и доминировали, но не являлись при этом доминирующей силой, как это было в западном мире. Это бессилие церкви как раз и приближает ее к тому, о чем сказано в Новом Завете, считает Рахеб. Церкви здесь маленькие и теряются в окружающем пейзаже, к тому же, если не считать храмов Рождества и Гроба Господня, зачастую становятся объектом литургической путаницы.

На мой взгляд, сложно не симпатизировать той церкви, которую Рахеб изображает в своих книгах. Он говорит, что если западная церковь боролась с новыми научными идеями, появившимися с эпохой Просвещения, восточная церковь пребывала в исламском мире, который не был в состоянии двигаться в ногу со временем. Западная церковь поддерживала все новые веяния, привнесенные в мир эпохами Возрождения и Просвещения. В противоположность этому ближневосточная церковь всегда находилась вдали от прогресса.

Не переставая размышлять о его рассуждениях по поводу западных христиан, я с ним прощаюсь и вхожу в крупный, хорошо известный туристический магазин в Вифлееме. Посреди огромной комнаты между медными горшками и встроенным в перламутровую стену огромным изображением Иерусалима я замечаю классическое изображение Христа, где Он указывает на Свое горящее сердце. У Него светлые волосы, светлая борода, светлая кожа, и похож Он скорее на северного европейца, чем на черноволосого, кареглазого Сына Давидова, каким, вероятно, был на самом деле. Туристы приезжают в Вифлеем не для того чтобы найти корни христианства, а для подтверждения собственной сложившейся картины мира.

Далее я оказываюсь на знаменитой площади Мангер в Вифлееме, по-прежнему думая о резких словах Рахеба, что европейцев заботит участь ближневосточных христиан лишь в той мере, в какой те служат «подпиткой» их ненависти к мусульманам. Подобные обвинения мне доводилось слышать и прежде.

Однако правда состоит и в том, что даже не жалующие мусульман европейцы будут рады прочитать, как те притесняют христиан в арабском мире. Правда и в том, что израильтяне почувствуют облегчение, увидев, что не только они дают повод христианам задуматься о будущем. В один из дней в период моего посещения Рахеба некий монастырь был осквернен граффити с надписями на иврите, на этот раз францисканский монастырь на горе Сион в Иерусалиме^[29]. Поселенцы оставили на его стенах свою метку, причем следует отметить, что в 2012 г. такая разновидность вандализма по отношению к церквям и монастырям имела место, как минимум, раз пять^[30]. В этом регионе израильтяне преследуют не только христиан, но и мусульман.

Все эти случаи предаются огласке и осуждению, которые возрастают, когда к подобным действиям подключаются мусульмане. По какой-то причине выходит, будто все эти события имеют идеологическую подоплеку; по крайней мере так считают члены церкви. На протяжении многих лет занимаясь этой темой, я всегда чувствовал всю гнусность подобных пересудов. Ну и чего же я тогда добиваюсь?

Я считаю, что будет ошибкой пытаться избежать всякого упоминания о дискриминации и ненависти мусульман по отношению к христианам лишь потому, что эти факты сыграют на руку некоторым нежелательным создателям общественного мнения. Однако тогда получится, что мы защищаем злодея, а не жертву.

Добравшись наконец до расположенной напротив храма Рождества площади Мангер, я сажусь в ресторанчике и заказываю себе обед. Сегодня здесь спокойно, и я лишний раз могу убедиться в правоте тех, кто считает, что в город вернулся туризм. Становится вполне понятным желание забыть о событиях, произошедших тут всего несколько лет назад еще и потому, что последние пять лет на Западном берегу характеризуются определенным экономическим прогрессом. Я считаю, что за последние годы дела у людей идут гораздо лучше, в том числе и у христиан, несмотря на продолжение демографического спада.

Такого не было здесь 10 лет назад, когда по этой площади кружили израильские танки, разметая перед собой припаркованные автомобили, мусорные баки и маленькие самодельные дорожные ограждения палестинцев^[31]. Хотя членам семьи Рахеба и удалось увернуться от пуль, тут, на площади, разворачивалась своего рода большая политическая тайная игра, на мой взгляд, преследовавшая цель привести палестинских христиан в плачевное состояние. Израильтяне бросили силы на подавление палестинского ополчения на окраине Вифлеема, откуда ополченцы стреляли в израильских мирных жителей и солдат из Бейт-Джалы – того самого города на холме, где я сегодня утром получил причастие. Тогда, в 2002 г., многочисленные жители города были разгневаны действиями ополченцев, а христиане считали себя зажатыми в самом центре племенной войны, разгоревшейся между евреями и мусульманами.

Христианский город Вифлеем помимо своей воли превратился в поле битвы на войне, многие участники которой считали ее для себя чуждой. Но ведь не христиане надевали на себя пояса смертников! Не христиане стреляли в граждан Израиля. Ополченцами бурно обсуждался вопрос, на чьей стороне все-таки были христиане. Само собой напрашивается предположение о существовании пятой колонны, причем ополченцы знали, как использовать христианскую символику и как ею прикрываться.

Один из них – палестинский лидер ополчения Хусейн Абайат, основавший базу в районе Вифлеема. Его солдаты ввязали израильскую армию в изнурительную борьбу во время первых лет интифады. По словам ближневосточного корреспондента Шарля М. Сеннотта, Хусейн Абайат знал, что «в случае, если армия начнет проводить боевые действия близ церквей, это окажет негативное влияние на общественное мнение на Западе; израильтяне тоже это знали. Это должно было вынудить израильтян проявлять сдержанность»^[32].

Хусейн Абайат был убит в октябре 2000 г., и военное управление перешло в руки Ибрагима Абайата, двоюродного брата Хусейна. Он разделял мнение о том, как нужно использовать Вифлеем, и решил продолжать борьбу против высокотехнологичной израильской армии с помощью примитивного оружия.

Утром 2 апреля 2002 г., после того как израильские танки вошли в Вифлеем, боевики Абайата, прихватив с собой 200 перепуганных мирных жителей, палестинских полицейских, монахинь, монахов и священников в качестве заложников, укрылись в храме Рождества Христова.

С помощью церковных скамей боевики забаррикадировали вход и отказались подчиняться священникам, предложившим им защиту в обмен на то, что те сложат оружие. По мнению историков, это стало первым случаем вторжения одной из многочисленных локальных войн в церковь за ее почти 1700-летнюю историю^[33].

Подъехав на танках, израильские солдаты окружили храм, но с атакой решили повременить. Осада началась в тот момент, когда на участников было направлено всевидящее око прессы, а израильские и палестинские лидеры стали обвинять друг друга в нанесении ущерба святыням. Под громкую музыку и животные крики израильские солдаты совершали акты вандализма на территории церкви, причиняя страдания тем, кто в ней находился. Наконец с помощью двух кранов над церковью были подняты пушки с дистанционным управлением, чтобы дать возможность стрелять прямо во двор. В результате восемь человек было убито, среди них звонарь-инвалид из армянского монастыря. Двадцать два человека получили ранения.

Шарль М. Сеннотт передает слова Мухаммеда Мадани, занимавшего пост мусульманского правителя Вифлеема, по воспоминанию многих находившихся в тот момент в церкви христиан, адресованные заложникам, просившим его разрешения покинуть церковь. Он сказал, что, конечно, они могут выйти, но после этого их будут считать «коллаборационистами». В отравленной атмосфере, царившей в те дни среди палестинцев, этот ярлык был равносилен смертному приговору.

Заложники оказались перед дилеммой: погибнуть в церкви, служа живым щитом для вооруженной банды, или вне церкви – как предатели. Вот такой у них был выбор. С тех пор мне часто приходило в голову, что этот ультиматум служит удручающим примером непрекращающихся страданий, выпавших на долю христиан в арабском мире.

38 дней спустя, 10 мая 2002 г., конфликт был разрешен. Израильтяне покинули территорию, 13 палестинских боевиков были отправлены в различные европейские города, 20 – переведены в Газу. Первых, кто после этих событий появился на пороге церкви, встретил запах мочи, кала, пота и прочих нечистот. Своды были разрушены, некоторые из часовен францисканской капеллы сожжены, стены покрылись желтыми пятнами от фосфорных гранат.

Описывая осаду храма Рождества Христова, Митри Рахеб выглядит беспристрастным. Он не хочет осуждать укрывшихся в церкви людей, он судит только израильскую армию. Из его слов можно понять, что он хорошо понимает причины, по которым ополченцы выбрали именно это укрытие. Если бы они использовали мечеть, то ее бы просто разрушили, – цитирует Рахеб слова одного из христиан.

Западный мир проявил к этим событиям равнодушие – во всяком случае не могу припомнить ни одного серьезного протеста или гневного заявления со стороны лидеров ЕС и США. Похоже, все сочли, что от Ближнего Востока больше нечего ожидать, кроме того что война проникнет в христианскую колыбель цивилизации, явившись символом эпохи нулевых.

В те годы множество вифлеемских христиан, собрав чемоданы, первым же самолетом улетели подальше от этих мест. Оплатив счет в ресторане на площади Мангер, я возвращаюсь в свою гостиницу в Иерусалиме.

* * *

Все эти годы мне казалось, что мы на Западе освещаем ситуацию в Палестине одновременно и слишком широко, и слишком скудно. Помню, как, находясь в Копенгагене лет десять назад, я рылся в нашем большом архиве – для иллюстрации газетной статьи понадобилась фотография молодой современной палестинки. Однако найти такое оказалось задачей невыполнимой.

Когда я пытался вводить ключевые слова «палестинская» и «женщина» в нашем внушительном электронном архиве, появлялись исключительно фото пожилых мусульманских матерей в хиджабах – чаще всего они были запечатлены скорбящими возле могил своих сыновей. Просмотрев более тысячи изображений, я понял, что мы настойчиво стремимся видеть их именно такими. Печальными старыми мусульманками. Другими словами, беспомощными жертвами. Мне пришлось отказаться от затеи найти изображение нормальной, хорошо одетой, молодой, красивой современной палестинки. Его просто не существовало.

И тогда я подумал о том, что мы не просто решили позабыть про часть арабского мира – мы элементарно отрезали ее от себя. Фотографы не хотели фотографировать по той причине, что газетам неинтересно информировать о ее существовании. Поэтому неудивительно, что для многих было шоком, когда эти, казалось бы, несуществующие женщины несколько лет назад собрались на площади Тахрир в Каире, чтобы свергнуть диктатора. Многие даже понятия не имели об их существовании.

Если я вообще по какой-то причине заинтересовался христианами, то только из-за той женщины. В 2003 г. я на себе испытал, что означает быть христианином на Западном берегу, пройдя при этом гораздо более жесткую инициацию, чем та, которую я получил от священника в Кремисанской долине.

В Вифлеем я поехал, чтобы писать об ослах, а эта 24-летняя христианская девушка по имени Сирин Хано должна была мне помогать. Ослы были самым быстрым видом транспорта для перемещения из города в город в ужасный период второй интифады, с ежедневными терактами и блокировавшими движение израильскими контрольно-пропускными пунктами. Казалось, будто часы бежали с огромной скоростью, причем в обратном направлении. Дела у палестинских торговцев ослами процветали.

Однако в тот январский день 2003 г. домой я привез совсем иную историю. Остановившись на проживание в семье Сирин, я застрял в Вифлееме. Израильская армия установила над городом военный контроль. Я видел, как обыскивали всех прохожих на улице, как использовали слезоточивый газ и шумовые гранаты, как прямо перед дверьми собирались израильские солдаты. Люди заперлись в своих домах. Члены семьи Хано, поедая лосося, беседовали на общие темы, смотрели телевизор, пытаясь делать вид, будто всего, что происходит прямо перед их домом, на самом деле не существует. Это давалось им нелегко.

Семья Сирин была обеспеченной. Они зарабатывали тем, что вырезали вертепы, которые затем продавали в Старой части Иерусалима. Однако вторая интифада заставила туристов искать для поездок другие направления, а теперь семья не могла даже и выехать из города. В течение нескольких месяцев у отца не было никакого заработка. Двое братьев Сирин переехали за границу, да и самой ей тоже хотелось жить где-нибудь в другом месте.

Сирин одевалась так, словно собиралась отправиться на какую-нибудь войну. Яркая черно-синяя подводка глаз, нательный крест, плотно сидящие синие брюки, белый тонкий свитер, высоко поднятая бюстгальтером грудь и сапоги из телячьей кожи на высоких каблуках. Ее отвращение к конфликту переросло в бешеную безрассудную гордыню, которую никак не удавалось укротить отчаявшимся родителям. В тот день она решила подразнить израильских солдат и потащила меня за собой. Пробравшись ползком через террасу, мы притаились за невысокой стеной.

Спровоцировать солдат ей все-таки удалось. Они подняли крик, а затем на стене позади нас заплясали инфракрасные лучи прицелов. Ее родители, стоя у входной двери, умоляли нас зайти внутрь. Слыша их отчаянные вопли, я почувствовал, что мое сердце застряло где-то в горле. Однако Сирин было уже не впервой подвергать опасности жизнь своей несчастной семьи.

Несколько месяцев назад она вышвырнула из своего сада тяжеловооруженного палестинца, который хотел использовать горку, чтобы оттуда обстреливать ракетами южную, принадлежавшую Израилю часть Иерусалима. Она обругала его последними словами. Если бы ему было позволено пустить оттуда ракету, то можно не сомневаться, что дом семейства Хано уже лежал бы в руинах.

В другой раз прямо перед их домом остановился израильский танк. Солдатам показалось, что в доме кто-то прячется, и они открыли стрельбу прямо по фасаду.

– Я бросилась на пол в спальне, – рассказывала она. – В тот момент я думала: ну вот, теперь меня застрелят. Пули вот-вот пройдут через стену. Я заорала так, что у меня больше не осталось голоса. Мать крикнула мне из гостиной, чтобы я продолжала кричать: им надо слышать, что за стеной есть кто-то живой. Но я уже не могла. Они расстреляли наш бензобак, расколов его на куски, – что дом при этом не взорвался, было настоящим чудом. Я подумала: зачем они стреляют? Разве я какой-нибудь активист борьбы за мир? За эти несколько минут я словно побывала в роли террориста-смертника. Я стала ХАМАС. Я сказала себе: «Сирин, не нужно превращаться в животное. Они хотят, чтобы ты стала гадиной, но не стоит давать им повод к удовлетворению».

Никогда в своей жизни я не встречал более героической девушки. Когда я, ошеломленный, насмерть перепуганный, с зашкаливающим адреналином, поздно вечером того дня наконец удрал из Вифлеема, я понял одно: хоть Сирин так и не удалось показать мне вифлеемских ослов, я стал свидетелем того, что сама ее жизнь – не что иное, как свидетельство гротескной борьбы самой обыкновенной семьи, пытающейся сохранить свое достоинство, а также о невыносимом положении местных христиан.

Три года спустя, осенью 2006 г., я снова встретил ее в Вифлееме. На местных вифлеемских выборах в январе 2006 г. победил ХАМАС. Она рассказала, что заплакала, увидев под своим окном зеленый исламский флаг и победный уличный марш празднующих победу членов ХАМАС. Она сдалась и решила переехать в Дублин.

– Как правило, у христиан здесь больше денег, чем у мусульман, – говорит мне Сирин Хано вовремя нашей встречи в 2006 г.^[34]. – Поэтому в последние десять лет на нас оказывают массивное давление. Мы хотим дать нашим детям приличное образование, хотим получить достойную работу, и мы не можем жить, довольствуясь черствой коркой хлеба в день. Мы зажаты между двумя силами, которые постоянно друг с другом воюют – иудеями-израильтянами и мусульманами. Обе стороны убийцы, – гневно заявляет она.

Мы обедаем в ресторане, позади которого виднеется израильское поселение Хар-Хома.

– Израильтяне нас ненавидят, мусульмане относятся к нам ужасно, – продолжала она. – Мусульмане украли землю у христиан, отняли дома и преследуют женщин. Юридическая система Палестины не соблюдает законов. Мусульманская полиция симпатизирует мусульманам, поэтому у христиан нет никаких правовых гарантий.

Немногие имеют мужество повторить слова Сирин о положении христиан в мусульманском мире, но тогда, в 2006 г., после того как к власти в Вифлееме и в ряде других палестинских городов пришел ХАМАС, она покидает эти места, чтобы провести четыре года за границей. Она никому ничем не обязана.

А сейчас Сирин Хано снова вернулась на Западный берег. Традиционно существует категория христианских палестинцев, которые не собираются сдаваться.

Утром того дня я передвигаюсь по столице Рамаллах, пытаясь прорваться сквозь клаустрофобные ряды такси, кучи мусора, уличных торговцев и просто зевак. При входе в крупный магазин, торгующий мебелью для ванных комнат, блестящими унитазами, душевыми кабинками, ванными и плиткой, которая блестит так, что в ней видишь свое отражение, я понимаю, что со своей задачей она справилась на отлично. Попадая сюда с улицы, застываешь как вкопанный. Так, вероятно, чувствуют себя оказавшиеся здесь представители среднего и высшего классов, которым директор магазина Сирин Хано всегда готова прийти на помощь.

Родившаяся и выросшая в Вифлееме 33-летняя христианка в черной рубашке, белых узкие брюках, в туфлях на высоком каблуке рассказывает о том, как за последние пять лет все здесь изменилось.

– Вторая интифада произвела существенный разрыв между мусульманами и христианами, – говорит она. – Конечно, пляжного отдыха здесь пока еще нет, но все стало гораздо лучше. Я работаю бок о бок с мусульманами, и у нас нет никаких проблем. Меня воспринимают как палестинку, а не как христианку.

Западный берег стал богаче, в этой точке мира у людей стала расти любовь к жизни, жесткие условия значительно смягчились. К примеру, она рассказывает историю о знакомом христианине, который женился на обратившейся в христианство мусульманке.

– Раньше такое было совершенно немыслимо, если бы она такое сделала, семья бы просто забила ее насмерть. Но кажется, все стало проще – в особенности если человек богат или имеет власть. В таком случае его никто не потревожит.

– Супругам было нелегко – мужа угрожали убить, но угрозы так и не привели в исполнение. На Западном берегу остаться жить они не могли, – говорит Сирин. – Если вы живете в запретной любви, то безопаснее будет переехать на Запад.

Однако более распространено как раз обратное^[35]. Согласно Корану, мусульманин может жениться на христианке и при этом ей разрешено сохранять свою веру. Сирин поясняет, что поскольку ислам передается по мужской линии, то дети мусульманина и христианки должны стать мусульманами. Поэтому большинство знакомых Сирин христианок, живущих в браке с мусульманами, перешли в ислам. Но все же нравы в Рамалле корректируются в соответствии с современностью.

– Женщины могут одеваться как хотят, смешанные браки тоже разрешаются. Случается, что женщины даже вступают в сексуальные отношения до брака, – говорит она. – Можно с уверенностью сказать, что в такой ситуации всего каких-нибудь пять лет назад мужчина наверняка бы бросил женщину. Но ведь речь тут идет о Рамалле. В небольших городах все живут еще в каменном веке.

Несмотря на то что христиане продолжают уезжать из страны, Сирин чувствует себя меньшинством только по пятницам.

– Это большой мусульманский праздник, во время которого в некоторых мечетях проповедуют, что нас нужно убивать и прочее.

Однако христиане покидают страну не по причине гонений. Они уезжают в поисках работы.

– Я знаю, что все будет хорошо. Из этой страны никогда не исчезнут христиане, – говорит она.

Воодушевленный, я оставляю ее посреди начищенной хлоркой плитки и бросаюсь с головой в шумную, нетерпеливую толпу Рамаллы.

* * *

Дискриминация принимает множество форм, некоторые примеры которых привела мне Сирин. В области гражданской жизни христиане не уравнены в правах с другими членами общества – и это происходит во всем арабском мире за исключением Ливана. Помимо этого христиан еще преследуют из-за их религиозной принадлежности. Они не имеют права обращать мусульман в свою веру, в то время как обратное вполне допускается. Во время моих путешествий я стал осознавать перекос, который грозит обществу, если подобная иерархия будет насаждаться и править на протяжении столетий.

В один из дней я собираюсь на встречу к Самиру Ж. Кимсиху, много лет бывшему директором христианского телеканала «Рождественское Телевидение» (недавно он был вынужден оставить этот пост). В марте 2010 г. Автономия закрыла его телеканал. Официально – под предлогом того, что он не оплатил «лицензию», а по версии Кимсиха – потому что не ко двору оказались темы, которые он обсуждал со зрителями^[36].

Кимсих проживает в Бейт-Сахуре, одном из городов неподалеку от Вифлеема. Раньше я никогда его не встречал, но на протяжении многих лет читал его выступления в различных международных изданиях. Я знаю, что он не разделяет взглядов Митри Рахеба, считая, что многие мусульмане злоупотребляют своим количественным перевесом над христианами.

После нашей с ним встречи я беседовал со многими палестинскими христианами и пришел к выводу, что среди них редко можно встретить настолько откровенного человека. Большинство решаются на разговор только при выключенном диктофоне либо при соблюдении анонимности. Но Кимсих и его семья обладают высоким статусом в своем городе, к тому же он находится под защитой СМИ и государства. В определенном смысле он неприкасаемый.

Подобрав меня у границы, он привозит меня в свой офис. Вся стена увешена почетными грамотами и фотографиями известных личностей, с которыми ему довелось встретиться: два последних Папы, Арафат, иорданский король Хусейн, высокопоставленные политики ХАМАСа.

Нашлось здесь место и для Иисуса и Девы Марии, ведь они – его работодатели.

Кимсих собирается написать книгу, которую хочет назвать R.I.P.^[37] Однако эта общепринятая латинская аббревиатура английского выражения «Rest in Peace» не имеет ничего общего с пожеланием покоиться в мире, а звучит суровым приговором современному миру: Racism in Practice^[38].

– В нашем обществе распространена скрытая форма расизма по отношению к христианам, – утверждает Кимсих. На нем серый свитер с полумесяцем; во время нашего разговора он чистит свой компьютер. – Расизм этот скрытый. Если бы он вылез наружу, ответ Запада был бы приблизительно таким: «Что вы там делаете с христианами?» Но когда это происходит за кулисами, когда он не стал официальной политикой, то от лица правительства можно продолжать утверждать, что все мы – братья.

Между тем существует огромная разница между тем, что заявляется на официальном уровне о равноправии христиан, и тем, что происходит в реальности. Кимсих поясняет, что, к примеру, во время тяжбы между христианином и мусульманином победа всегда будет за последним.

– Если в ДТП участвовал христианин и мусульманин, то можно не сомневаться, что полиция признает виновным христианина, – говорит он. – Христиане не имеют права усыновлять детей. Если кто-нибудь подбросит бездомного ребенка в церковь, то христианам не позволят его усыновить – его отправят в мусульманскую семью. Кроме того, у христиан отбирают земли. Земельные наделы стоимостью в миллионы долларов отбираются у нас незаконно. Причем правонарушителя прогнать практически невозможно, потому что во время судебного процесса, который может длиться до пятнадцати лет, на участке непременно начнется строительство. Невероятно, что палестинские мусульмане обвиняют израильтян в том, что те конфискуют их земельные участки, используя для своих поселений, однако сами делают то же самое.

Подобное обвинение не единственное в своем роде. В 2007 г. Госдепартамент США в ежегодном докладе о свободе вероисповеданий в мировых государствах подтвердил эту информацию. О Палестинской Национальной Администрации было заявлено, что она не проявляет достаточно активных действий для прекращения «преследований и запугиваний христианских граждан в Вифлееме, которое исходит от мусульманского большинства. Палестинская Автономия во многих случаях не в состоянии занять четкую позицию по отношению к захвату принадлежащих вифлеемским христианам земель преступными группировками».

В докладе прямо говорится о том, что когда речь идет о недвижимости, похоже, что сами сотрудники Палестинской Автономии принимают участие в вымогательстве у христианских граждан. «Палестинская Национальная Администрация не занимается расследованием большинства случаев нападений на христиан в Вифлееме», – говорится в рапорте^[39].

Эти слова подтверждает сотрудничающий с Jerusalem Post палестинский журналист Халед Абу Тоамех, который считается одним из самых критических голосов своего народа. В 2009 г. он сообщил о том, что работающие на ПА мусульмане отнимают «землю у христиан либо силой, либо с помощью поддельных документов»^[40]. Он пояснил, что многие христианские предприниматели были вынуждены закрыть свой бизнес из-за того, что не могли заплатить за крышевание местным мусульманским группировкам.

«Как мусульманский журналист я испытываю стыд, когда мне доводится слышать рассказы христиан об угрозах и нападениях, которым они подвергаются, и о том, как с ними обращаются на Западном берегу и в Иерусалиме», – писал Тоамех. По мнению этого палестинского журналиста, причина, по которой все это до сих пор не принимают во внимание, то, что эта тема – табу.

Кимсих считает, что дискриминация проявляется всякий раз во время раздачи высших должностей в правительстве ПА. Из 160 управленческих постов в муниципалитете Вифлеема ни один не принадлежит христианину.

– Мы подавали жалобы. Ведь если мы хотим остановить правовую дискриминацию, необходимо, чтобы должность директора полиции занимал христианин, – говорит он.

Он сетует, что по поводу этих злоупотреблений почти нет никаких протестов со стороны церковных лидеров на Ближнем Востоке.

– Христиане зажаты между двумя фундаменталистскими группировками, а наши церковные лидеры слабы и не пользуются уважением среди христианского населения. В них-то и кроется одна из причин исчезновения христиан. Лидеры нашей церкви ничего не делают для того, чтобы защитить христианство. Они заставляют христиан чувствовать себя немощными, но мы не такие. Мы должны поднять голос.

Палестинский журналист привел пример: в ответ на слова самого серьезного религиозного авторитета Саудовской Аравии, великого муфтия Шейха Абдуля-Азиза ибн Абдуллаха Аль аш-Шейха, когда тот в марте 2012 г. заявил, что «в регионе необходимо уничтожить все церкви»^[41], никаких протестов не последовало. А ведь это уже почти прямое объявление войны, которая может привести к фатальным последствиям для христиан.

– Если бы кто-либо захотел уничтожить мечеть Купола Скалы^[42] в Иерусалиме, то все священники поднялись бы уже на баррикады, где им, в общем-то, и место, – говорит Кимсих. Сам он лично отправил письмо протеста послу Саудовской Аравии.

В качестве примера присущего христианам чувства неполноценности Кимсих приводит монастырь, расположенный в долине Кремисан неподалеку от холма, где я получал причастие.

Монастырю Кремисан принадлежит большая часть площади в долине, состоящая в основном из нескольких рощ. К лесам подступает мусульманский город Аль-Валлагех, жители которого в течение многих лет, вооружившись бензопилами, под покровом ночи вырубают сотни сосен, а древесину затем либо продают, либо пускают на дрова.

Кимсих показывает мне на своем компьютере получасовое видео о том, как он бродит по округе вместе с монастырским охранником. Повсюду пни, большинство из них совсем свежие, а рядом валяются ветви, которые срубили и выбросили. Монастырский сторож рассказывает Кимсиху, как один раз он отправился в город, чтобы попросить перестать вырубать деревья, но в ответ услышал, что если он не исчезнет, то его просто убьют.

«Это христианские деревья» – кричали ему вслед. Под этим подразумевалось: значит, их можно рубить.

После этого интервью я и сам решил отправиться в монастырь, чтобы лично увидеть окрестности, но у ворот меня задержали. Как журналист, я не имел права туда входить^[43]. Попытавшись позвонить одному из монастырских священников, чтобы получить разрешение, я столкнулся с отказом. Пресса сюда не допускается, как выяснилось, потому что побывавшие здесь журналисты описали ситуацию в монастыре с произраильских позиций. Никто в Палестинской Автономии не может жить с подобным обвинением.

Когда на следующий день я рассказал Кимсиху о моей неудачной поездке в монастырь, он лишь пренебрежительно рассмеялся. Сказал, что там испугались, как бы история с вырубкой леса не вышла наружу.

– Они не хотят об этом говорить, потому что трусы, – сказал он. – Для них самое главное – сохранить свою безопасность, привилегии и статус.

* * *

Есть еще примеры расизма в действии. Когда я встречаюсь с христианами, которые не принадлежат к обеспеченной части населения и, подобно Кимсиху, проживают в пригородах Вифлеема, от меня не укрывается, как они стараются подстраховаться. Они знают, что обладают более низким статусом, чем их окружение из мусульманской общины. Очевидно, что далеко не все соседи-мусульмане злоупотребляют своим привилегированным положением, однако кое-кто все же это делает, а в некоторых местах, особенно с 2000 г., им даже позволяется влиять на городские настроения.

Одно из таких мест – город Наблус^[44]. В отчете министра иностранных дел США от 2012 г. говорится о том, что отношения между мусульманами и христианами на Западном берегу, в целом, удовлетворительные^[45]. Так было далеко не всегда, и чтобы убедиться, соответствует ли действительности такая оценка американцев, как-то раз в октябре я отправился на север, чтобы посетить Наблус – крупный город бедняков в самом центре северной части Западного берега.

Я собирался навестить дом, в котором в январе 2006 г. присутствовал на праздновании греческого православного Рождества. Никогда не забуду, как все мы, участвуя в той тайной церемонии, в подземелье, молчаливо и торжественно пили портвейн. Рядом стояла елка, украшенная крошечными зелеными бумажными фонариками, мигающими огоньками и голубыми шарами. В 2006 г. в Наблусе было не так сложно разрушить наше тайное предприятие, и все, что у нас тогда было – это чаша. Вот так я отмечал то Рождество с двумя пожилыми христианами^[46].

Было очевидно, что чистые идеалы исламизма успели оставить след и на Западном берегу, в особенности в Наблусе. После того как в этом городе по фасаду дома местного христианского виноторговца был открыт огонь, торговлю вином пришлось прикрыть. Рождественский портвейн, который подали мне мои хозяева-христиане, был приобретен в Вифлееме, где его еще возможно было достать. В Наблусе им можно было наслаждаться тайно, за закрытыми дверями. Становилось опасным делать то, что христиане в прошлом могли делать вполне свободно.

Время моего тогдашнего посещения христиан совпало со смертью Арафата, окончанием второй интифады, однако в Наблусе похищения и расстрелы стали уже привычными. С уходом Арафата началась борьба за власть, которая в наши дни успела разделить палестинцев на два лагеря – ХАМАС в Газе и ФАТХ на Западном берегу реки Иордан. Кроме того, во время этого конфликта христиане вынуждены были уворачиваться от пуль, а чувство бездомности в стране продолжало расти. Через три недели после моего визита в Наблус в 2006 г. ХАМАС должен был одержать убедительную победу на местных выборах. Мои христианские хозяева это предвидели, их глаза светились беспокойством.

Во время второй интифады израильтяне сделали Наблус центром управления терроризма. Израильские политики назвали Наблус и соседний город Дженин главными причинами для построения стены – ведь именно здесь разрабатывались наиболее ужасающие теракты. Наблус был забит оружием. ХАМАС и так называемые бригады Аль-Акса под руководством ФАТХ, партии Арафата, изо всех сил старались сделать атаки смертников как можно более зрелищными, в то время как молодые воины промышляли воровством машин и налетами на местных жителей. В итоге власти потеряли контроль над городом.

Наиболее показательна услышанная мной во время поездки осенью 2012 г. история о том, как местный хулиган на короткое время стал мировой знаменитостью. Это прекрасная иллюстрация того, как далеко зашло с тех пор палестинское общество.

Фото Хусама Абдо, опубликованное 24 марта 2004 г. на первых страницах газет, стало известно всему миру. Оно изображает захваченного на израильском КПП Хавара при выезде из города 16-летнего мальчика, чей пояс обмотан лентой со взрывчаткой. Полтора метра ростом, с монголоидными чертами лица, он стоит, грустно и смущенно глядя в пространство, расставив ноги со спущенными штанами. Он успел несколько раз потянуть за шнур, но бомба так и не сработала. Для меня эта картинка представляется эмблемой тогдашнего времени, которое было и страшным, и глупым одновременно.

Во время нашей сегодняшней встречи Абдо – молодой бесшабашный юноша 24 лет, с сигаретой во рту и бриолином в волосах, то и дело поигрывающий мускулами, чтобы привлечь мое внимание. Отсидев восемь лет в тюрьме, он недавно вышел на свободу.

При входе висит фото Арафата. Абдо не принадлежит к ХАМАСу, он – член бригады ФАТХ Аль-Акса. В гостиной сидит его мать. Она счастлива, что он остался в живых. Однако ни один из них не жалеет о той попытке. Оба считают, что после этого случая Хусам стал в районе большим человеком.

– Я бы им так же гордилась, если бы он погиб, – произносит мать. – Он сделал это для палестинского народа. Согласно нашей религии, то, что он сделал, – это джихад^[47].

Услышав эти слова, я понимаю, что удручают не гротескные высказывания молодого человека и его матери, а то, что они выражают позицию, получившую широкое распространение. Террористы-смертники вошли в моду.

Сегодня, в октябре 2012 г.,город уже успел оправиться. ХАМАСу не удалось внедрить свою исламистскую программу в короткий промежуток времени нахождения у власти оппозиции, поскольку силы безопасности правящей партии ФАТХ вынудили верхушку ХАМАС скрыться в подполье, а лидеры боевиков были либо убиты израильскими военными, либо заключены в тюрьму. ХАМАС до сих пор контролирует в Наблусе немало объектов, а христиане продолжают покидать город, где их предки жили с тех далеких времен, когда проходивший мимо Иисус выловил здесь несколько душ. Теперь на 130 тысяч жителей Наблуса приходится около 700 христиан.

После встречи с маленькой неразорвавшейся живой бомбой я направляюсь на встречу с Юсуфом, христианским хозяином той самой рождественской квартиры. На самом деле его зовут по-другому, но свое настоящее имя он предпочел скрыть.

Он говорит, что христиане до сих пор не могут покупать в Наблусе портвейн. Винный магазинчик так и не возобновил свою работу. Хотя алкоголь в Наблусе продавать не запрещается, ни один христианин не смеет даже и пытаться открыть лавку.

Юсуф – шофер на пенсии. Уезжать отсюда он не собирается. Он считает, что в Наблусе должны оставаться христиане.

– Когда сторонники ХАМАСа узнают, что я христианин, они советуют мне обратиться в их религию. Я отвечаю: я верую в Иисуса. Однако многие все же обращаются, в том числе немало членов моей семьи. В большинстве случаев христианки, выходя замуж за мусульман, меняют вероисповедание.

* * *

В тот же вечер, сидя на развалинах византийской церкви IV в., я слушаю музыку, доносящуюся с площади перед ратушей в Тайбехе. В этот по сути дела последний оставшийся в живых в Палестинской Автономии христианский город я приехал после встречи с шофером Юсуфом в Наблусе. Люди, хранящие в памяти прежние десятилетия, могут рассказать, что когда-то здесь, на Западном берегу, насчитывалось 15–16 городов, населенных исключительно христианами.

Позади виднеется крошечный город на холме, по которому разбросаны побеленные домики, и торчат три шпиля церквей, выстроенных в новом стиле. Неподалеку горит огнями израильский поселок, а прямо передо мной, на иорданской стороне, открывается вид на освещенную восходящим полумесяцем Иорданскую долину.

Я нахожусь в самой высокой точке северной части Западного берега, 915 м над уровнем моря. Строители этой небольшой церквушки знали, что означает это местоположение. Посреди церкви без крыши, сводом которой служит звездное небо, возвышается колонна, на которой кто-то водрузил статую Девы Марии и две красные свечи. Внизу, на площади, несколько туристов совершают молитву, встав на колени.

Однако свою известность Тайбех приобрел вовсе не из-за церквей. С 2005 г. в городе проводится единственный в стране пивной фестиваль. Проходит он в начале октября, и по словам одного из христианских палестинцев, это единственное место на всем Ближнем Востоке, где можно увидеть на улицах танцующих мужчин и женщин с пивом в руках.

Местный пилзнер здесь называют не иначе, как «лучшим пивом на Ближнем Востоке», и достать его несложно. Нужно учесть и то, что Taybeh Beer – «единственная пивоварня на Ближнем Востоке», исключая Израиль.

Это имеет свои естественные причины. По словам Марии Хури, жены мэра Тайбеха, иметь возможность изготовлять пиво, проживая среди людей, «98 % из которых не употребляют алкоголь», – это вызов. Поэтому они занимаются экспортными поставками в Германию, Бельгию, Швецию и Японию, однако стресс, который испытывают при этом устроители праздника, оставляет впечатление, что организовать его здесь не так-то и просто.

Когда в 1994 г. пивоварня только начинала работу, все выглядело довольно многообещающим. В то время Мария Хури вместе с мужем, который сегодня мэр города, только что вернулись из Соединенных Штатов лишь для того, чтобы помочь отстроить страну и обеспечить доходами население; но на сегодняшний день из всех проектов, сумевших пережить счастливые 1990-е, пиво остается практически единственным.

Все остальное было сметено войной, терроризмом и недоверием, образовавшимся во времена второй интифады. В грамотном управлении таким бизнесом в таком месте дело, как говорится, только за пивом.

Заплатив сумму, эквивалентную 15 кронам, попадаешь на заполненную людьми площадку, где народ танцует под аккомпанемент местного духового оркестра, прибывшего из палестинской столицы Рамаллы, что в 14 км к юго-западу отсюда. По сцене, купаясь в лучах прожекторов и растущего безумства, со своими инструментами наперевес дико выплясывают трубачи и кларнетисты всех габаритов.

Всего на несколько дней на Западный берег реки Иордан словно перекочевала Бавария; кое-кто пришел сюда в ледерхозенах^[48], кто-то в палестинских национальных черно-белых шарфах, куфиях, в качестве угощения здесь подают сосиски, шаурму и фалафель. Притрагиваясь ладонями к черным отпечаткам, высеченным кем-то на камнях у входа в византийскую церковь, я чувствую, что здесь, в этом маленьком городке, в этот чудесный вечер ни один из присутствующих не позволит одолеть себя меланхолии, сумевшей уже сразить такое количество палестинских христиан.

Вероятно, немало из этих юных палестинских христиан, так весело раскачивающихся сейчас в Тайбехе на надувных шинах, через несколько лет выедут на постоянное место жительства за границу, как это сделали их отцы и двоюродные братья. Один из таких переехавших на север иерусалимцев подавленно говорит мне, что через 10 лет Тайбех больше не будет христианским городом.

В субботу в полночь, оказавшись на террасе дома владельца гостиницы, я гляжу вниз на крыши тайбехских домов с их антеннами и стоками для воды. Вдали виднеются огоньки домов, откуда-то свысока луна дарит свой свет.

Сегодня в гостинице нет свободных мест. Много месяцев назад все забронировано туристами, приехавшими сюда на ежегодный пивной фестиваль, но хозяин позволяет мне переночевать в своей маленькой гостиной с пухлыми желтыми диванами, покосившимися иконами, деревянными крестами и большой фотографией одного из его предков. На стене репродукция бронзовой пластины «Тайной вечери» Леонардо вместе с фотографиями детей под рамкой. На небольшом круглом столе, покрытом дамасской скатертью, гипсовый бюст Девы Марии. С ее золотистых волос сыплется краска.

Мы пьем с ним пиво на террасе. Он плохо говорит по-английски, я не намного лучше по-арабски.

– Тот город. Христианский, – говорит он. – Вон там.

И он указывает на ландшафт, открывающийся позади города. Затем несколько раз кланяется верхней частью тела, держа вытянутые руки над головой.

Тайбех уходит корнями в самую глубь 5000-летней истории тех времен, когда он носил название Эфраим или Офра. В Новом Завете город играет небольшую, но важную роль. В Евангелии от Иоанна можно найти такой отрывок:

«По этой причине Иисус уже не появлялся открыто среди иудеев. Он ушел оттуда в город под названием Эфраим, расположенный близ пустыни, и там оставался с учениками». Здесь он остановился перед тем как отправиться в Иерусалим, где его распяли.

Город был назван Тайбех в 1187 г. великим мусульманским военачальником Сала ад-Дином, одержавшим тут победу над крестоносцами. Местные жители напоили водой его солдат и лошадей. «Вы тайбех, – сказал он им, – вы хорошие». Тайбех в переводе также может означать «вкусно», так что вкусовая традиция здесь тоже имеет многовековую историю.

Мне сказали, что супругу мэра Марию Хури можно найти воскресным утром в греческой православной церкви в Тайбехе, поэтому я отправился туда на богослужение. Как и в первой церкви, в нос мне ударяет запах благовоний.

В этом помещении, наполовину заполненном пожилыми людьми и детьми, ее нигде не видать. Тогда я принимаюсь изучать эту красивую недавно построенную церковь, окрашенную в яркие тона золота с голубым, с арочными колоннами, золотыми люстрами и настенными изображениями святых и библейских сцен. Церковь построена в 1929–1932 гг. на месте бывшего храма, восходящего к VII в.^[49]

Пространство заполнено символами и знаками, половина которых мне неизвестна и непонятна, однако все тут кажется одновременно таким близким и таким далеким.

Здесь у меня появляется мысль, которая часто повторяется потом, когда я гуляю по узким ночным городским улицам, – что все тут как-то слишком аккуратно, слишком «хорошо» и «хорошего вкуса». В отличие от перенаселенного домахозяина гостиницы, где кипит жизнь, здесь все чистенько и отремонтированно, будто в витрине магазина, словно чтобы показать миру, какие формы может принимать декоративное христианство. А тем временем христиане все продолжают эмигрировать.

С гражданами Тайбеха происходит то же самое, что и с половиной всех христианских палестинцев, предположительно, покинувших Западный берег в течение последних 50 лет. Сегодня здесь осталось около 1300 христиан^[50].

В самом конце службы я вижу входящую Марию Хури. Встав на одно колено, она осеняет себя крестным знамением, после чего приседает, чтобы поцеловать стоящую на земле икону. Супруга мэра целует большую Библию в серебряном переплете, которая лежит в маленькой серебряной часовенке у самого входа. Осторожно подойдя к стене, она целует ряд икон. Все это выглядит как длинный, одинокий ритуал.

Черная джеллаба^[51] с золотыми узорами; длинные темные с проседью волосы. Она не знает, что я за ней сейчас наблюдаю, и мне становится немного стыдно за то, что приходится быть свидетелем такой приватной сцены. Но вот она выходит, и я направляюсь вслед за ней к маленькой площади перед церковью. Здесь у нас назначена встреча.

Мария Хури была организатором этого октябрьского фестиваля пива, и на ее лице читается проделанный ею многодневный труд. В глазах затравленное выражение. Она просит меня съездить с ней в расположенный в пригороде дом престарелых, принадлежащий католической церкви. Отложив на время осторожность и спокойствие, с которыми она держалась в церкви, она ведет свой автомобиль агрессивно и нетерпеливо. Как женщина на грани нервного срыва.

По пути она сообщает: этот фестиваль – ее последний. Проводится он каждый год по настоянию мужа, мэра Даауда Хури, стремящегося показать миролюбие и современные нравы города, а заодно обеспечить горожанам работу. Он настаивает, чтобы они оставались в городе. Мария Хури родом не отсюда, она родилась в Триполи, в Греции, в греческой православной семье. С мужем они познакомились во время учебы в Гарвардском университете в Бостоне.

Трудно не проявить сочувствия к ее ситуации и не восхищаться людьми, оказывающими поддержку семье Хури. Муж Марии Хури, Даауд, проделал большую работу, чтобы поддержать христиан в этом городе. Даауд Хури и его брат родились и выросли в Тайбехе, затем переехали в Бостон, куда в 1920-х эмигрировали их дедушка и бабушка. Однако после подписания соглашения в Осло на родину сначала вначале вернулся брат Надим и основал здесь пивоварню, а затем, в 1999 г., к нему присоединились Даауд с Марией.

Даауд Хури не скрывает, что стремится делать все возможное, чтобы сохранить в христианских руках город и окрестности, на которых произрастает 30 000 оливковых деревьев, и проследить за тем, чтобы в случае продажи земли и дома оказались в руках христиан. Если спроса не будет, то мэр решил сам выкупать и дома, и наделы^[52].

Служение Марии Хури заключается в том, что она собирает средства на уход за пожилыми и образование для юных. Кроме этого, пишет книжки для детей. А еще навещает стариков, выходит в свет и дает мне интервью – все успевает.

Подъехав к площадке октябрьского фестиваля, мы находим здесь пару стульев и садимся у пустого входа в городскую мэрию. Я хочу, чтобы она попыталась объяснить мне причину, по которой христиане покидают Палестинскую Автономию и Тайбех.

– Процесс в Осло канул в Лету, – сообщает она. – Нас, христиан, осталось здесь совсем мало. Даже в Гватемале сейчас больше христиан из Тайбеха, чем здесь… Только в этом городе 60 % населения – безработные. Здесь нет ни социальной защиты, ни медицинских страховок. Уезжать отсюда никто не хочет… Но взять, к примеру, три поселка неподалеку, там четыре раза в неделю у всего населения, кроме домов поселенцев^[53], отключают воду. Чистая дискриминация.

Если раньше, до 2000 г., она могла привезти своих детей в школу в Рамалле, потратив всего час на дорогу, то сейчас, после введения израильских КПП, к этому нужно добавить еще один дополнительный час. С целью наказания палестинцев поселенцы перекрыли прямой путь.

– Они хотят лишить нас всякого достоинства, – говорит она.

По словам супруги мэра, у них сохраняются хорошие отношения со всеми 16 мусульманскими близлежащими городами.

– Многие дети из соседних городов ходят в школы Тайбеха, – говорит она. – Наши школы предлагают хорошее, открытое, либеральное образование, в то время как в государственных школах в образовании по-прежнему сохраняется сегрегация. Однако даже в христианских школах христиане составляют меньшинство.

По ее словам, этот регион становится все более и более религиозным. Здесь пускает корни ислам, и это в первую очередь сказывается на одежде. Когда она впервые в 1983 г. приехала в столицу Палестинской Автономии Рамаллу, в платке ходила одна женщина из десяти.

– А сегодня их уже девять из десяти, – говорит она. – Тогда, в 1980-е, большинство были такие же, как я. А сейчас женщин с распущенными волосами, как у меня, вообще не встретишь. Произошли большие перемены.

Мария Хури рассказывает о страшной трагедии, свидетельницей которой она стала в 2005 г. 31 августа в соседнем с Тайбехом городе Дейр-Джарире было найдено тело 32-летней мусульманки Хийам. Родственники утверждали, что она решила отравиться, чтобы не навлечь позор на свою семью.

Незамужняя Хийам работала швеей в магазине в Тайбехе. Узнав о ее беременности, обвинили владельца магазина христианина Махади Кхаури в том, что тот совратил девушку и является отцом ребенка. Он отрицал.

– В субботу вечером 3 сентября в Тайбехе появились сотни молодых людей из Дейр-Джарира. Они хотели поджечь дом семьи Махади Кхаури. С собой у них были списки остальных домов, где нужно было совершить поджоги, – вспоминает Мария Хури. – Четырнадцать домов были преданы огню. Узнав о возможности найти убежище в соседнем городке, семьи успели уйти, поэтому никто не пострадал. В течение шести часов толпе было дозволено мародерствовать. Наш дом был у них следующим по списку, они уже было собрались его поджечь, но их остановила полиция.

Сидя на табуретке в коридоре мэрии, разговорчивая Мария Хури сообщает, что отравление мусульманки не привело ни к каким последствиям:

– Они сочли это убийство делом чести и не несут за это наказания. Более тридцати лет между христианами и мусульманами сохранялись разумные отношения, но теперь мы живем в стране, где нарушается закон.

В мае 2012 г. произошло еще одно нападение, вызванное ссорой между христианином и мусульманином, но на этот раз палестинской полицией была арестована большая группа вооруженных пистолетами и гранатами молодых людей из соседних городов, прежде чем те успели учинить в Тайбехе беспорядки^[54]. В апреле 2013 г. поселенцы захватили древний монастырь, расположенный на вершине холма в Тайбехе, водрузив там израильские флаги^[55]. Нужно быть очень сильной женщиной, чтобы суметь все это вынести.

Нападения в Тайбехе на Западном берегу реки Иордан были далеко не единственными. 20 августа 2012 г. похожее событие произошло на Масличной горе в Восточном Иерусалиме. Там проживают множество бедных христиан, по дешевке арендующих квартиры у католических церквей. В тот день на них напали молодые мусульмане из соседнего города – вооруженные железными прутьями юнцы забросали камнями дома христиан и подожгли машины.

Разбой длился около полутора часов, несмотря на звонки с просьбой о помощи, израильская полиция так и не появилась. Прекратилось все лишь после того, как в ситуацию вмешалась группа пожилых мусульман из соседнего города^[56]. Спустя несколько дней была проведена миротворческая встреча, в которой приняли участие высокопоставленные руководители от Западного берега и ПА.

Однако кульминацией этой серии нападений стали разъяснения, опубликованные в газете Ha'aretz. Если верить им, все началось с оскорбительного высказывания одного молодого мусульманина в адрес христианки; ее муж побил обидчика. Спустя некоторое время юноша вернулся с сотней (или полутора сотнями) приятелей, чтобы с победным шествием пройти через весь город.

– Они выкрикивали «Аллах Акбар» и «джихад». Казалось, что все это вот-вот выльется в массовую резню, – сообщала газета, ссылаясь на анонимный источник. – У нас нет никаких кланов, которые могли бы нас защитить; мы должны принять побои и двигаться дальше. Нам нужна защита, и мы можем получить ее только от израильской полиции. Если даже государство не в состоянии нас защитить, мы проиграли.

Встреченный мной в Восточном Иерусалиме христианин, который пожелал остаться неизвестным, рассказал мне об этом нападении.

– Мы знаем, что эта территория нам уже не принадлежит, – сказал он. – Мы живем в джунглях, где выживает сильнейший. Израильтяне счастливы, что палестинцы воюют друг с другом – это делает их сильными. Через 50 лет на Западном берегу останутся только монахи и монахини.

* * *

Кое-кто даже взял на себя ответственность за урегулирование конфликта. Я встретился с Саидом Аввадом в мастерской механика в центре Тайбеха, которая на время проведения октябрьского фестиваля была преобразована в небольшую кофейню. Этот «неутомимый воин за дело мира» (как он себя называет в заглавии своей новой книги) носит серую ковбойскую шляпу и футболку с надписью «Армия».

По внешности Саид Аввад напоминает боксера Джорджа Формана в старости – сильный и плотный, каким может быть только тот, кто всю жизнь прожил в Соединенных Штатах, питаясь spare ribs^[57] с гриля и качая мускулы на тренажерах в подвале. Риторика его речи так же сладострастна, как и мускулы на его предплечьях; во вступлении к его книге сказано: «Из капкана ненависти и горечи к освобождению любовью и прощением».

Аввад – евангелист, что само по себе представляет меньшинство в меньшинстве. Получив новое рождение, он теперь стремился распространить благую весть в самые отдаленные уголки Ближнего Востока. Среди многих мусульман в арабских странах такие вещи строго воспрещены. Христиане относятся с явным пренебрежением к нему и подобным приходам. Лично я никогда не мог понять, почему. Ну не может же это быть оттого, что он ловит рыбу в прудах, принадлежащих другим общинам.

Я разговорился с ним накануне на фестивальной площадке. Он поинтересовался, христианин ли я и есть ли у меня интерес к Слову Божьему. Вокруг оглушительно грохотала музыка, поэтому мы решили перенести беседу на следующий день. Ему так хотелось меня обратить, а мне – получше узнать этого миссионера.

После того как я сообщил жене мэра, что собираюсь с ним поговорить, она отвела глаза, из чего я сделал вывод, что Аввад не вполне на одной волне с семейством Хури. Сложно представить себе две более отличающиеся формы христианства, чем эзотерическое, высокообразованное, основанное на глубоких традициях греческое православие Марии Хури и мягкие, соблазняющие американские манеры Аввада. На обложке его книги изображен голубь мира, пролетающий между израильским и палестинским флагами – как раз над Куполом Скалы в Иерусалиме. В такой символике, неровен час, можно и утонуть.

Однако остальные граждане Тайбеха, похоже, Аввадом довольны. В новом пригородном доме престарелых католической церкви я беседую с одним из работников, невысоким улыбчивым санитаром по имени Насер.

Он рассказывает мне свою запутанную историю. 22 декабря 2001 г. Насер летел в Соединенные Штаты на самолете, на борту которого сидел человек, в будущем приобретший известность как «террорист-башмачник». Когда самолет пролетал над Атлантикой где-то между Парижем и Майами, британский джихадист Ричард Рейд попытался устроить взрыв с помощью бомбы, припрятанной в подошве ботинка. Однако это не удалось, потому что соседям по салону удалось Рейда обезвредить.

Когда самолет совершил посадку в Бостоне, вместе с ним в тюрьму угодил и Насер. На видео, заснявшем очередь из садящихся в самолет в Париже пассажиров, рядом с террористом-башмачником оказался ни о чем не подозревающий маленький санитар. Так как Насер был родом из Тайбеха и, следовательно, не только похож на араба, но и по факту араб, а история произошла всего через несколько месяцев после 11 сентября, американцы совершенно естественно приняли его за террориста.

Через неделю раздетый до пояса Насер сидел, дрожа от холода, в своей камере. Какие-то люди в черных костюмах и темных очках появились, чтобы его оглушить, а очнувшись, он увидел себя в тюрьме, лежащим свернувшись калачиком, в оранжевой робе.

Чувствуя ужасное одиночество, Насер бросился на колени и стал умолять, чтобы его отправили домой, и тут вспомнил, что он уроженец христианского города Тайбеха. Раньше он никогда особо не задумывался о своей религиозной принадлежности, а теперь неожиданно для себя схватился за Иисуса и вдруг почувствовал, как по телу начало распространяться тепло. Вот так, прямо на полу тюремной камеры, он получил свое второе рождение. Вскоре после этого доброжелательный судья выпустил несчастного палестинца, который в ближайшее время вряд ли собирается возвращаться в США.

Вернувшись в Тайбех, Насер встретил Саида Аввада, «неутомимого воина за дело мира», человека с лоснящейся залысиной, с которым я сейчас сижу в центральной части города. Аввад заново крестил Насера, и сейчас тот служит Тайбеху. Этот заново рожденный христианин присматривает за стариками и ведет истинно благочестивую жизнь. Аввад занимает большое место в сердце Насера.

Тем же утром, сидя в авторемонтной мастерской вместе с Аввадом, я слушаю рассказ о его бурной жизни и наблюдаю за его сынишкой, играющим с моим мобильником.

Аввад рассказывает, как в молодости был бунтарем. В конце 1980-х он вел борьбу против израильской армии во время первой интифады, после чего был захвачен в плен и подвергнут пыткам. Израильские солдаты сломали ему несколько костей, в том числе и в области спины, что по сей день приносит болевые страдания.

Ненависть к израильтянам была привита ему еще в семье. Будучи ребенком, при виде израильских солдат он испытывал смертельный ужас. Когда его бранила мать, она всегда приговаривала, что если он не будет ее слушаться, к ним придут евреи и заберут его. А потом Аввад решил с ними бороться.

– Когда видишь врага, его нужно уничтожить, это совершенно нормально, – причем неважно, каким способом, – заявляет он.

Когда израильские солдаты убили его близкого друга, Аввад поклялся отомстить. Он попытался убить солдата, но у него не получилось, а спустя какое-то время стало понятно, что ему придется сделать выбор: либо он остается на Западном берегу, где его посадят в тюрьму или убьют, либо он едет путешествовать.

– Ни одна из арабских стран меня бы не приняла. Только Соединенные Штаты.

Он решил предпринять путешествие по Атлантике: сначала в Детройт, затем в Калифорнию. Именно здесь он получил свое новое рождение.

– Я почувствовал, как Бог сказал мне, что я должен оставить ненависть. Я сначала не понял. Когда Бог сказал: «Прости», я крикнул: «Что, черт возьми, ты говоришь?».

Но Аввад обнаружил, что в прощении кроется сила, а не слабость. Теперь он взрастил целый приход, который, как он надеется, вдохновит жителей Тайбеха и ПА.

– Я не собираюсь менять культуру. Я хочу изменить сердца.

Он хочет убедиться в том, что я понимаю значение этой одной из его catchphrases^[58], и повторяет ее вновь и вновь, чтобы я правильно записал ее на бумаге.

– Я не собираюсь менять культуру. Я хочу изменить сердца. У нас есть прекрасная возможность отождествлять себя с Иисусом, который тоже родился в оккупации. Иисус сказал: «Возлюби врага своего». Он знал, о чем говорит.

Аввад говорит о себе, что он «крепкий орешек» и появился в этом городе, чтобы оказывать помощь детям в образовании и переправлять студентов на другую сторону Атлантики на учебу. Он хочет нести палестинцам благую весть. В первую очередь, конечно же, христианам, а затем и мусульманам. Он говорит, что ему уже удалось обратить четырех мусульман, хотя в этих странах это строго запрещено. Все четверо новообращенных в настоящее время проживают в Соединенных Штатах.

Должен признать, что старался держать его от себя на солидной дистанции, прикрываясь иронией. Есть что-то нелепое в его тестостеронно-приподнятой, красноречивой манере разговора, в этих американских нотках, и если бы он попался мне где-то в Копенгагене, я инстинктивно бы стал защищаться холодностью. Но во время нашей беседы мое отношение смягчается. Он быстро понимает, что вряд ли у него получится заставить этого журналиста упасть перед Господом нашим на колени, и включает американскую сноровку, после чего с ним происходит долгожданное изменение.

Во время своей поездки я встретил множество христиан, которые уже давно отказались от идеи что-либо изменить, но только не он. Он воздвиг на свои плечи сложную задачу. У него есть миссия. Он не позволит церкви в арабском мире превратиться в музей. Церковь должна возрастать, а не уменьшаться. Если не будет миссионеров, она погибнет, – так он считает.

– На Ближнем Востоке церковь занимает оборонную позицию с седьмого века, но это нужно менять. Сам Иисус был мятежником. Он покончил с оккупацией этого региона, но сделал это мирным путем, используя силу слова, неся с собой весть о любви. Если бы Иисус и его ученики считали бы, что нужно хранить молчание, то сегодня бы мы ничего не знали о христианстве.

Эти слова звучат опасно, но я начинаю понимать, что впервые встречаю христианина, который на самом деле считает, что церковь на Ближнем Востоке должна расти, а не просто сидит и оплакивает тот факт, что она вот-вот исчезнет. Я также поражен неприятием, которое остальные христиане проявляют по отношению к человеку, который жаждет распространить христианство на Ближнем Востоке. Само по себе это демонстрирует, насколько глубоко пустило корни это ощущение себя меньшинством. Христианство должно находиться в подполье и практиковаться только в среде посвященных. Миссионерство? Да вы с ума сошли! Сколько лет прошло с тех пор, как в этом регионе исполнялось требование апостола Павла о распространении Евангелия!

Перед тем как я забираю свой мобильник, Аввад награждает меня таким горячим рукопожатием, что хрустят кости, а затем я прыгаю в направляющийся в Рамаллу автобус. Я спрашиваю, что он думает о причинах горячей любви его заново рожденных американских друзей к Израилю.

– Это происходит из-за незнания. Я говорю им: мы ведь тоже евреи. Мы из колена Ефремова – это было еврейское племя. Так что я могу сказать со стодвадцатипроцентной уверенностью, что и у меня есть еврейская кровь. Вот почему мы так упрямы.

* * *

Ранней весной 2013 г. на рассвете я направляюсь в сектор Газа – область, где христианам из заново рожденной ветви Аввада на протяжении многих лет скручивают шеи. Хотя христиане Западного берега до сих пор и подвергаются нападениям и дискриминации, которые вынуждают их покидать эти места, дела здесь идут на поправку. А вот в секторе Газа, если судить по сводкам, ситуация вызывает крайнюю озабоченность.

По ночам тут еще прохладно, но когда солнце встало над контрольно-пропускным пунктом Эрез – наиболее экстремальным местом пересечения границы между Израилем и сектором Газа – стало вдруг очень жарко. Путешественников здесь немного – один я да несколько сотрудников ООН. С момента моего последнего посещения сектора Газа несколько лет назад там разразилась небольшая война, причиной которой послужило ограничение египетскими властями использования палестинцами системы туннелей на Синайском полуострове, после чего ХАМАС решил пойти в наступление.

На этом крошечном клочке земли больше не толпятся западные журналисты еще и потому, что прессе теперь сложно сюда попасть. Для этого нужна виза, требующая разрешения правительства. А оно может затруднить следующее посещение страны репортером, если он напишет что-то нежелательное с точки зрения верхушки ХАМАСа. Таким образом, мы все рискуем стать объектами постоянной слежки местных так называемых помощников, или переводчиков, в чьи руки попадают большинство журналистов. Их независимость весьма сомнительна. Добрая половина переводчиков тесно общаются с верхушкой ХАМАСа, хотя сразу об этом и не подумаешь. Но это хорошо известно палестинцам в секторе Газа. Естественно, это вызывает затруднения при наших беседах с респондентами. Правительство неусыпно бдит.

На этот раз мне удалось проникнуть в Газу, не подцепив по ходу переводчика-соглядатая. Сомневаюсь, что это прокатит снова, так что надо мобилизоваться и собрать максимум информации. Положение христиан не входит в список тем, которым правительство ХАМАС собирается дать огласку. Известно, что если об этом напишет палестинец из Газы, то он прямиком угодит в тюрьму.

Я еду в такси через опустевший город, проезжая мимо повозок, запряженных ослами, грязных мастерских, разрушенных бетонных зданий, выцветших изображений мучеников, отдавших свои жизни во время израильско-палестинского конфликта, играющих на тротуарах детей, женщин в хиджабах с колясками. Часы показывают девять вечера, но на улицах практически нет машин. В небольшом мегаполисе мне никогда не доводилось наблюдать такого затишья на дорогах. Импорт газа через трубопроводы в регион практически остановился.

Сектор Газа стоит того, чтобы его посетить. «Арабская весна» в Палестинской Автономии произошла фактически через год после смерти Ясира Арафата. В 2007 г. к власти в Газе пришел ХАМАС. По этой причине здесь разгорелась непродолжительная гражданская война между ХАМАС и прежними правителями из ФАТХ, унесшая жизни сотен человек. Сторонников ФАТХ сбрасывали с небоскребов или простреливали им колени.

С тех пор любые попытки протестов эффективно подавлялись правительством ХАМАС. Вооруженные полицейские встречали демонстрантов дубинками и ножами, диссидентов бросали в тюрьмы и подвергали пыткам. Если кто-либо из граждан хотел получить работу в государственном секторе, они вынуждены были присоединиться к ХАМАС.

ХАМАС восходит к организации Мусульманское Братство, которая во время выборов 2012 г. взяла на себя руководство восстанием в Египте. Здесь они называют себя «Крылья Братства». Сектор Газа – это своего рода экспериментариум, демонстрирующий, как повело бы себя египетское правительство, если бы ему было позволено здесь укрепиться.

От границы я держу свой путь к церкви св. Порфирия, которая, согласно источникам, была основана именно в этот самый день в 407 г. и отмечает сейчас 1606-й год своего существования. Христиане в Газе проживали во все времена, но, по имеющейся у меня информации, сегодня положение у них довольно критическое. Сколько их осталось, сказать сложно: одни говорят, что их 3000, другие – что 1500^[59]. Предполагается, что на небольшой территории в Газе на сегодняшний день проживает 1,7 млн человек и что за последние несколько десятилетий здесь наблюдается колоссальный прирост населения. Однако христиане составляют всего один-два человека на тысячу душ. Капля в море.

Перед возвращением Арафата в Палестинской автономии проживало 5000 христиан и, по мнению многих, жить тогда было намного легче. Уже в те времена исламисты начали уничтожать кинотеатры и кафе, а после прихода к власти ХАМАС стали взрывать интернет-кафе и сносить библиотеки.

90-95 % христиан в секторе Газа принадлежат к греческой православной церкви, к которой относится и церковь Святого Порфирия – красиво оформленная, с фресками на лазурном фоне, с большим алтарем, с характерным оком внутри треугольника, обозначающим символ Троицы. Здесь пахнет ладаном.

Процессия, состоящая из одетых в шелковые одежды алтарников со свечами в руках, направляется к алтарю, где их благословляет архиепископ Алексиос. Он выглядит так, как практически все священники на Ближнем Востоке: белый, с золотой вышивкой головной убор в форме купола, длинные волосы и пышная борода. Перед входом в церковь стоит икона св. Порфирия. В небольшой коробке красного бархата покоится реликвия – фрагмент мощей святого.

Когда я спрашиваю христиан Газы о причинах их отъезда, то обычно получаю две версии ответов. Согласно первой, озвученной такими старейшинами, как архиепископ, уроженец Греции, христианам Газы живется хорошо, а «Палестина – земля мусульман и христиан». Эта версия описывает процветание христиан, проживающих бок о бок со своими мусульманскими соседями. И уж если они уезжают, то это их частный выбор. Возможно, он продиктован тем, что в секторе Газа не так уж легко найти работу.

Дружелюбный пожилой мужчина в сером костюме пытается заверить меня, что никаких гонений тут нет и в помине. Здесь все позволено.

– Мы можем свободно исповедовать нашу религию, сохраняя хорошие отношения с ХАМАС, – говорит он. – Конечно, могут возникнуть проблемы из-за некоторых фанатиков, но правительство делает все возможное, чтобы снять напряжение.

Он приводит в пример находящийся неподалеку от церкви минарет – старый дом, ранее принадлежавший христианам:

– То, что мы отдали его мусульманам, было жестом доброй воли. Такое сплошь и рядом на Ближнем Востоке. Рядом с церквями стоят минареты – в такой форме христиане проявляют братские чувства.

Что ж, христиан обязывают определенным образом характеризовать свое положение.

А для знакомства с альтернативной версией требуется проявить терпение. Вы ее постигнете, если какое-то время будете посещать церковь и общаться с прихожанами. Вторая версия откроется вам исключительно на условиях анонимности; согласно ей, причина, по которой на Ближнем Востоке рядом с церквями появились минареты, связана с желанием мусульман продемонстрировать свою силу.

Это более дискретное объяснение подтверждают события, последовавшие после прихода к власти ХАМАС. Вот недавний пример: в апреле 2012 г. правительство ХАМАС издало новый закон, вводивший раздельное обучение мальчиков и девочек^[60]. Многие считают, что именно введение этого закона послужило причиной многонедельных беспорядков, поджогов автомобильных шин и появлению граффити перед католической школой. Правительство это отрицает^[61].

В 2008 г., через год после переворота, устроенного организацией ХАМАС в Газе, 12 неизвестных мужчин разбомбили христианскую библиотеку YMCA в секторе Газа, уничтожив собрание, состоявшее из 8000 книг. Вероятно, это было местью за публикацию в датских газетах карикатур Курта Вестергора на пророка Мохаммеда. ХАМАС отрицал свою ответственность за этот акт вандализма^[62]. Кроме того, подверглись многочисленным нападениям церкви, христианские кварталы и сами христиане и в некоторых других арабских странах. Один из христианских кварталов Бейрута был сметен с лица земли; в Турции от руки 15-летнего мальчика погиб священник^[63]. Это всего лишь некоторые примеры, с какой скоростью местные события на Западе способны вызвать насилие и ненависть по отношению к христианам Ближнего Востока.

К подобным примерам относятся нападения на семь церквей на Западном берегу и в секторе Газа, которые последовали за речью отставного ныне Папы Бенедикта XVI в Регенсбурге осенью 2006 г., где он подчеркнул, что ислам получил распространение при помощи не слова, а меча. Эти атаки получили осуждение палестинских лидеров. С тех пор христиане в ряде других стран стали жертвами мести. Исламистские группировки обвиняли их в том, что они приветствовали безумные акты сожжения Корана, учиненные некоторыми американскими пасторами, и выход любительского американского сатирического фильма о жизни Пророка. Во время своих публичных выступлений западные лидеры проявляли растерянность, не имея понятия о том, стоит ли им превозносить свободу слова или же пытаться как-то утихомирить провокаторов.

В апреле 2007 г. группировка салафитов атаковала пять интернет-кафе, два музыкальных магазина и Американскую международную школу в секторе Газа. Было совершено нападение на школу ООН под предлогом того, что там не было введено раздельное обучение^[64].

Но самым страшным событием стало похищение 7 октября 2007 г. владельца единственного христианского книжного магазина в секторе Газа, Рами Айяда; впоследствии он был найден мертвым, с многочисленными огнестрельными и ножевыми ранениями. Ранее Айяд уже получал угрозы, в том же самом году его книжный магазин дважды бомбили. Руководство ХАМАС отрицало свою причастность к этому похищению и последовавшему за ним убийству^[65]; никто так и не был арестован, хотя местные христиане говорили мне, что руководству ХАМАСа прекрасно известно имя преступника.

Рами Айяд был баптистом, и, по-видимому, его книжный магазин воспринимался экстремистскими исламистскими группировками как миссионерский, что и послужило наиболее вероятным мотивом его убийства.

Складывается впечатление, что среди греческого православного духовенства баптистов не слишком приветствуют. Архиепископ Алексиос, с которым мне удалось встретиться в приходском зале после службы в церкви св. Порфирия, считает, что во всех проблемах, с которыми приходится сталкиваться христианам в секторе Газа, виноваты баптисты. «Они пытаются убедить мусульман поменять веру, – поясняет архиепископ. – Они создают шумиху. Если они оставят всех в покое, то будет мир». Я интересуюсь, а не является ли это, по мнению архиепископа, частью христианской миссионерской идеи.

– Иисус не раздавал людям подарки, чтобы те следовали за Ним. Он позволял прийти к Нему. Он требовал, чтобы люди отдавали свою любовь и ничего не требовали взамен, – говорит он.

Архиепископ рассказывает, что после убийства в книжной лавке всем баптистам семьями пришлось бежать из Газы. Оставшиеся здесь христиане были перепуганы до смерти.

Я подъезжаю к скромной католической церквушке, бетонному зданию, выходящему на школьный двор – не слишком ухоженному, непривлекательному, с виду неброскому. Католики в секторе Газа представляют собой малоимущую христианскую прослойку, всего их около 5 % (по одним сведениям, около 200 человек, по другим – еще меньше). Мне известно, что между католиками и греческими православными в Газе нет особой любви. Подобная вражда в фактически вымирающем стаде христиан выглядит особенно бессмысленно.

При входе в церковь я ловлю на себе растерянный взгляд пожилого лысеющего мужчины. Назовем его Давудом. Он возлагает букет на могилу своей почившей несколько месяцев назад жены. В церкви идет служба, но он туда не идет.

Мы садимся на стоящую у стены красную школьную скамью.

– На Ближнем Востоке не существует гармонии между христианами и мусульманами. Нет никакого прощения. Исламисты относятся к нам с презрением, а молодых людей в мечетях обучают смотреть на других свысока, – говорит он.

Сегодня воскресенье, поэтому школьный двор пуст. Голые деревья тянут во двор свои ветви. Перед церковью посреди пальм играют дети. Как и в греческой православной церкви, здесь мы также оказываемся во дворе, огороженном со всех сторон стеной. Чтобы сюда попасть, нужно пройти через железные ворота. Держа в руках крест, Давуд щурится от солнечного света.

– То, что мусульмане нам демонстрируют, даже не ненависть. Это скорее непризнание. В секторе Газа для нас нет работы, оттого что правительству христиане совершенно безразличны.

Этот пожилой человек всю свою жизнь прожил в секторе Газа и считает, что здесь никогда раньше не было так плохо, как сейчас. Начало этой ситуации было положено революцией конца 1970-х в шиитском Иране, которая разбудила суннитский исламизм в арабских странах. Приходя сюда по пятницам, Давуд слышит доносящиеся из мечетей речи проповедников. Чаще всего в них поносят иудеев, это главный объект ненависти, но бывает, что вспоминают и о христианах.

В своих выступлениях по телевидению имамы Газы иногда заходят так далеко, что призывают к убийству и иудеев, и христиан^[66]. Даже в детских программах христиан и иудеев называют «низкими», «трусами и подлецами»^[67], распространяя при этом призывы к участию в акциях террористов-смертников. По словам моего собеседника, правительство даже не пытается с этим бороться, в результате чего население распаляется яростью по отношению к христианам. В особенности молодежь.

Он испытал на себе, как чувствует себя человек, которого травит 10-летний ребенок. Ему доводилось слышать, как совсем еще маленькие дети называют христианок, которые не носят хиджаб, словом «куфар», что значит «неверная». Позже и от самих христианок из сектора Газа я получил подтверждения, что стоит им появиться в городе без хиджаба, как вслед им тут же несется поток непристойных замечаний и грязных слов. Официально ХАМАС утверждает, что никто здесь не принуждает женщин закрывать лицо, но они сами ежедневно чувствуют, что если все же будут это делать, то жизнь их станет намного легче. Шестнадцатилетняя девушка-христианка рассказала мне, что директор школы попросила ее ходить в школу в хиджабе.

Если бы не двое сыновей двадцатилетнего возраста, Давуд вместе со всем семейством уже давным-давно бы эмигрировал на Западный берег. Израильское правительство издало закон, запрещающий переход границы лицам 16–35 лет, считая, что это возраст терроризма. Поскольку израильская граница проходит по реке Иордан вдоль Западного берега, у них нет возможности попасть на Западный берег через Египет и выйти со стороны иорданской границы.

Часто доводилось слышать историю о четырех случаях так называемого похищения христиан в июне-июле 2012 г. В данном случае определение «похищение» вызывает изрядную долю скептицизма, потому что речь идет о ситуации, когда христиан принудили (а может, и не принудили) к принятию ислама. Встречаясь с ближневосточными христианами (как, впрочем, ис представителями любых других религиозных групп региона), сталкиваешься с тем, что среди них считается безумием желание кого-то из единоверцев перейти в другую религию. Им представляется невероятным, что человек это может сделать добровольно.

Однако переход в мусульманство для местных христиан есть предложение довольно заманчивое, и было таковым на протяжении многих веков. Принятие ислама открывает множество дверей, закрытых для христиан, поэтому крошечной общине в секторе Газа угрожает реальная опасность, если молодежь поддастся на уговоры.

Отличная иллюстрация панического страха христиан перед тем, что их дети, поддавшись угрозам или пропаганде, могут принять ислам, – дело Рамеза. Мне удалось выяснить, что этот Рамез – способный, доброжелательный юноша из христианской семьи. Он был похищен группой исламистов, именовавших себя, казалось бы, приличным именем: Ассоциация Палестинских Научных Исследователей.

Эта пресловутая Ассоциация дислоцируется в секторе Газа, а ее лидер Салем Саламах – член парламента ХАМАС. Одной из своих задач члены Ассоциации считают обращение христиан в ислам в обмен на вознаграждения в виде автомобилей, трудоустройства, квартир. Я слышал анекдотическую историю, как 19-летний парнишка провел этих исламистов. Заверив их в своем обращении сразу после получения машины и квартиры, он получил запрошенное от Ассоциации, затем втихую все продал и сумел тайно перебраться на Западный берег вместе со своей семьей; там эти христиане получили статус политических беженцев. Таким вот образом ему удалось выбраться из Газы и вывезти своих близких, да еще и прихватить с собой наличные на первое время.

С Рамезом все обстояло куда печальней. Через несколько дней после его похищения обезумевшая от горя мать попала в больницу Шифа. Похитители позволили сыну ее навестить; он появился в больнице под конвоем сотрудников Салама. Увидев его, мать и ее сестра заголосили: «Не принимай ислам, Рамез». В ответ юноша завопил, что хочет домой. Тогда конвоиры избили деревянными молотками его мать, тетку, молодого священника и еще одного христианина, с которым мне удалось позже встретиться. Он получил глубокую рану во лбу.

Рамеза вывели из больницы и выпустили на волю лишь через несколько дней. За сутки до освобождения, все еще находясь в плену, он сообщил прессе о своем добровольном переходе в ислам. Он также сказал, что вернется домой, если семья захочет его принять^[68].

Я отправился к Ханаху Аламашу, отцу Рамеза, и нашел его в принадлежащем ему маленьком ювелиром магазинчике в центре Газы, в знаменитом квартале золототорговцев Зайтун. Помещение, похожее на сарай, с коричневатыми грязными стенами и письменным столом. На деревянной доске, приколоченной к столу, написано имя сына. Перед хозяином разложены плоскогубцы и пинцеты, позади висит календарь с Девой Марией и крест черного цвета.

Поначалу он не хотел говорить о Рамезе, но затем решился.

– Это неправда, что он стал мусульманином, – возбужденно сказал он. – Они промыли парню мозги. Я сам ювелир и прекрасно знаю, как можно продавать вещи. Это было именно то, что с ним сделали.

Появляется молодой человек с серебряным кольцом, которое ювелир кладет на плоский камень и извлекает горелку. Он нагревает кольцо до тех пор, пока оно не становится белым, а затем обрабатывает с помощью плоскогубцев, продолжая при этом свой рассказ. Он вспоминает, как целую неделю, пока сына держали в плену, пытался вернуть его. Отец обратился за помощью к тому самому правительству, членом которого был похититель Салем Саламах.

Пришел ответ: «Мы не можем выдвинуть против этого человека никаких обвинений». То же самое он услышал и от полицейских: «У нас нет власти призвать его к порядку, он слишком силен».

– Когда Рамез вернулся домой, я решил его не трогать, – говорит Ханах Аламаш. – Я хотел, чтобы он хладнокровно рассказал, что все-таки произошло. Он подошел ко мне как-то утром и сообщил: «Отец, я христианин».

Рамез эмигрировал в Швецию, где живет до сих пор. В секторе Газа ему оставаться было опасно. Позже мне стало известно, что, заручившись поддержкой правительства, архиепископ заключил договоренность с группой Салема Саламаха, согласно которой стороны обязуются воздерживаться от обращения сторонников другой веры в свою религию.

Вернувшись во дворик красивого греческого православного храма, я завязал разговор с человеком лет пятидесяти, назову его Симоуном. На нем ковбойский костюм и резиновые сапоги; пока мы говорим, он нервно вращает ступней.

– Если вдруг какая старая карга захочет прибрать меня к рукам, я поеду за ней хоть на край света. Лишь бы отсюда убраться, – смеется он.

Симоун рассказывает о ненависти, сочащейся из мечетей. Он говорит, что в секторе Газа есть группировки, которые ставят перед собой задачу убийства христиан. Время от времени через стену летят камни, которыми целятся в церковь или кладбищенскую территорию.

После прихода к власти ХАМАС в 2007 г. произошло событие, которое едва не стоило Симоуну жизни. За церковью ухаживала мусульманская семья, которая арендует один из домов, находившихся во владении церкви. Однако в 2007 г. церковь захотела вернуть дом себе и получила судебный ордер на выселение мусульманской семьи.

Однажды во двор ворвались вооруженные люди и захватили Симоуна в заложники. Оглушив, они швырнули его в ожидавшую их машину, но ему все же удалось бежать. Он свидетельствует о том, что спустя пять месяцев вооруженные люди вернулись и избили архиепископа. Это была месть за выселение мусульманской семьи.

– После прихода ХАМАСа у нас нет никаких гарантий, никакой безопасности. Любой может на нас напасть, и ему за это ничего не будет, – заявляет Симоун.

После нападений им овладела тревожность, она привела к двум инфарктам.

Другой человек (назову его Томас) рассказывает об эпизоде, который произошел пару месяцев назад. Его брат позвал плотника, чтобы сделать в доме кое-какие ремонтные работы. Неожиданно для всех плотник вынул пистолет и стал стрелять в брата, его жену и сына, а после расстрела он их обокрал. На своем мобильном телефоне Томас показал мне фотографии брата в израильском госпитале – тот лежит в коме, без признаков жизни, под капельницей. Его жена и сын только пошли на поправку.

Преступник сейчас в тюрьме и утверждает, что не может сказать, почему открыл стрельбу – произошло какое-то мгновенное помутнение рассудка. Томас же убежден, что на его родных напали, только потому что они христиане; здесь живет ложное представление о христианской зажиточности.

Томас показывает фотографии полученных от семьи преступника писем с угрозами. В них требуют, чтобы он заявил полиции, что их родственник не стрелял в его брата с домочадцами. Ему и деньги предлагали. Но Томас никого покрывать не собирается. Дело еще не передано в суд, и он говорит, что если его брат умрет, а убийца не понесет наказания, то он лично с ним расправится.

– Я не собираюсь заключать никакого перемирия с этой семьей. Несмотря на то что я христианин, здесь будет применен мусульманский закон. Я его убью.

Я спрашиваю, а что, на его взгляд, может последовать за этой кровной местью.

– Мы верим в судьбу. Что будет – то будет, – отвечает он.

Покинув территорию храма, я собираюсь продолжить путь к границе. Я чувствую себя выжатым, будто только что спустился в кратер вулкана и вернулся обратно: со мной остался страх за тех, с кем мне довелось здесь встретиться, страх сказать что-то лишнее и быть обнаруженным; унижение, ложь во спасение со стороны общественности, с которой христиане вынуждены мириться, чтобы выжить; житейские истории, которые люди рассказывают шепотом, оставаясь анонимами. Уезжая из Газы, я ощущаю прилив тошноты, самооценка моя стремится к нулю, я не желаю когда-либо снова сюда вернуться.

Ни в одном языке нет слов для описания положения христиан в секторе Газа. Лексикон, который мы используем, когда речь заходит о нарушениях прав человека, тут неуместен. То, что здесь происходит, нельзя назвать систематическим преследованием; ненависть исходит не от верхушки ХАМАСа; призывов к расправе над христианами тут тоже не услышишь. Больше всего пугает то, что зло исходит от детей на улицах; от самопровозглашенных, требующих чистоты нравов исламистов, у которых полностью развязаны руки; от отдельных лидеров парламента, обладающих тайными связями со службами безопасности и органами управления; от огнедышащих имамов и средств массовой информации. А правительство ничего с этим не делает и даже не собирается делать.

Мы основывали представления о ненависти по отношению к меньшинствам на длившейся сотни лет истории преследования евреев в Европе, которая, вероятно, отличалась еще большей жестокостью, а сам антисемитизм был санкционирован непосредственно правящей верхушкой. Но ближневосточная ситуация весьма отличается от той, что мы привыкли представлять себе. Здесь происходящее принимает более мягкие формы, оно более скрытое, более хаотичное и асимметричное; здесь сложнее призвать правительство к ответственности.

Покидая Газу, я буквально мечусь в поисках нужного слова. Как назвать увиденное мною? «Погромы» – слишком сильно, «домогательства» – слишком грубо, «преследования» – чересчур неистово, «дискриминация» – банально. Следует придумать какой-то термин, обозначающий нечто среднее между всеми этими понятиями. Здесь имеет место менее прямолинейное, менее управляемое явление, которое вызывает такое страстное желание среди христиан покинуть эту территорию, где их предки селились еще за несколько столетий до момента строительства церкви в 407 г.

По всей видимости, в Египте это отсутствие понятий должно ощущаться еще сильнее.

Глава 2. Египет

Я прилетаю в Каир осенью 2012 г. в разгар худшего кризиса, в котором Египет оказался с момента революции, разразившейся в стране почти два года назад. Прошло несколько дней с момента, когда президент Мухаммед Мурси, кандидат от движения «Братья-мусульмане», получил полный контроль над страной и принял на себя полномочия высшего исполнительного органа. Он обосновал это тем, что его долг заключается в защите революции и проведении голосования за проект конституции. Разъяренные демонстранты дали ему прозвище «Мурсилини». Десятки тысяч протестующих собрались на площади Тахрир, в центре самого густонаселенного города Африки. (В последние месяцы акции протеста приобрели такой накал, что 3 июля 2013 г. с помощью армии самого Мурси пришлось убрать от руля правления.)

На следующий день после прибытия я перехожу через мост Каср Эль-Нил, пытаясь пробраться к площади Тахрир. Меня сопровождает молодая журналистка-христианка, по совместительству работающая переводчиком и помощником оператора и журналиста западных СМИ. Помимо перевода ее роль – следить за сохранностью оборудования, чтобы его часом не разбил кто-нибудь из юных смутьянов.

Здесь не слишком людно, вокруг слоняются небольшие группы молодых людей; в нос ударяет запах слезоточивого газа, который использовали тут всего несколько часов назад во время столкновений с полицией. На улицах валяются обгоревшие автомобили и одинокие булыжники. Здесь, в центре Каира, мы находимся в районе, который никем не контролируется. Перейдя через мост, мы вчетвером выходим на боковую улицу и, минуя поросший травой холм, подходим к невысокой стене, где оператор и журналист уже побывали заранее, пытаясь подыскать подходящее место для съемки.

Попав на одну из периферийных улочек, мы тут же оказываемся припертыми к стене группой из 30–40 подростков, которым на вид не дашь больше 13–14 лет. На протяжении многих месяцев все то и дело говорят о таких вот группировках молодых египтян, которые, вместо того чтобы идти в школу, предпочитают болтаться по округе, не имея никаких иных намерений, кроме как совершать выпады против полиции и приставать к прохожим. На самой площади и в переулках было изнасиловано множество женщин. Не далее как вчера толпа из 300 молодых людей раздела здесь догола трех девушек.

С полным осознанием происходящего мы стоим, прижавшись спинами к стене, и пытаемся сообразить, как нам выкрутиться. Похоже, что у этой группы нет лидера, у многих изо ртов торчат сигареты с марихуаной, глаза налиты кровью от слезоточивого газа. Вид у всех дикий, неопрятный, они скалят гнилые зубы, после стычек с полицией и недосыпания их сотрясает адреналиновая лихорадка. Обсуждают, стоит ли разбивать камеру идущего впереди них оператора. Кто-то уже начал приставать к женщине.

Она ведет себя довольно сдержанно, с улыбкой пытается убедить их в том, что журналисты на их стороне, поэтому уничтожать наше оборудование глупо. Сам я в данный момент мечтаю только о том, чтобы, отыскав на тротуаре какой-нибудь люк, немедленно в него забраться и перебраться прямиком на более безопасную сторону Нила. Слегка пошутив, немного пригрозив, они стали проявлять дружелюбие и любопытство, которые вскоре сменились капризностью и агрессией. Явный знак того, что в любую секунду все могло привести к взрыву.

Прошло немало времени, пока нам наконец удалось в какой-то степени от них освободиться, уже на подходе к площади Тахрир, где нам на выручку пришел пожилой врач, принесший извинения за их поведение. Целых 45 минут они шествовали за нами по всей площади. Обретя долгожданную свободу от них, мы направились в кофейню.

От нашего столика были видны раскинутые в центре площади палатки, вокруг которых бесцельно слонялись мужчины; женщины здесь явно отсутствовали. Высотки вокруг площади казались пустыми, балконы сплошь утыканы спутниковыми антеннами и телевизионными камерами. Вся площадь Тахрир представляла собой гигантскую самоподдерживающуюся систему, состоящую из манифестантов, бездомных хулиганов и тележурналистов, существующих в тесном симбиозе. На этой неделе в связи с ужесточением борьбы за конституцию группы демонстрантов – лагерь оппозиции и лагерь Братства – собираются идти друг на друга и биться насмерть; вся пищевая цепочка пришла в движение.

Журналистка сообщает мне, что, хотя внешне она ничем не отличается от других египетских женщин, ее принадлежность к христианству проявляется в том, что она не носит хиджаб, и это делает ее потенциальной жертвой. По мере удаления от центра Каира на улицах все реже встречаются женщины с непокрытыми волосами, впрочем, и здесь, в самом центре событий, таких немного.

– Все мои друзья только и говорят о том, как бы отсюда уехать, – рассказывает журналистка (женщина просила не упоминать ее имени). Она глубоко возмущена произошедшим инцидентом, хотя с ней такое случается не впервые. По части сексуальных домогательств Египет – одно из самых страшных мест на планете. Площадь Тахрир, где изначально в акциях протеста лидировали женщины, уже давно ассоциируется с такими историями; представители власти тоже показывают себя в них не с лучшей стороны.

Зимой 2011 г. во время революции солдаты проводили девушкам «тесты на девственность», чтобы засвидетельствовать, что вышедшие на площадь представители молодежи вступали в сексуальные отношения без брака^[69]. В результате сотни женщин были облапаны, подверглись осквернениям и надругательствам, изнасилованиям и избиениям, причем на их защиту не встал ни один из присутствовавших там мужчин – в форме или без.

– Так что даже и не спрашивайте, почему египетские христиане покидают Египет. Лучше спросите, почему они здесь остаются, – говорит моя собеседница. – Мои родители остались, хотя им тоже лучше бы уехать. Попробуйте понять, как тяжело покидать страну и город, где вы выросли, чтобы все начинать заново на новом месте, в новой стране, не зная ни ее языка, ни культуры. Все, чему вы прежде обучались, окажется бесполезным, вас никто не будет там уважать. Переезд под силу только молодым.

Когда я покидал Тахрир, она попросила:

– Проявляйте добросердечие к коптам, мистер Клаус.

Итак, я перехожу через мост Каср Эль-Нил, и меня разрывает множество противоречивых эмоций. То, с чем нам только что довелось столкнуться, – явление здесь довольно обычное и часто повторяющееся, но все же, оказавшись в той ситуации, я остро чувствовал, что юнцы на взводе смогут сделать с женщиной-христианкой что захотят, и при этом ощущал собственное бессилие.

Как и сектор Газа, Египет – закрытое общество такого типа, для описания которого в нашем языке слов нет. У нас сохранились некоторые определения периода холодной войны, вроде «тоталитарный режим»; однако эта формулировка к Египту не вполне подходит: режим не контролирует своих граждан, как это делалось в странах бывшего Восточного блока. Здесь царит охраняемый властями хаос, свобода беззакония, правит уличный парламент с его самосудами и немотивированными здравым смыслом решениями.

После революции жесткие государственные санкции были направлены и на свободу, и на вседозволенность. До приезда в Египет я не имел никаких отношений с сетью Twitter, но здесь обнаружил, что если хочешь быть в курсе событий, она абсолютно незаменима. Сотни местных блогеров демонстрируют такие мужество и отвагу, которые заставят покраснеть от стыда всех вместе взятых западных лидеров общественного мнения. Здешние трибуны получили в свое распоряжение бесплатные рупоры и в упоении и ужасе заорали каждый о своем, в том числе радикальные исламисты и их безвольные подражатели. Бойцам Twitter позволяется говорить все, что им заблагорассудится – до тех пор, пока они не оскорбляют военных и религию.

Среди многих христиан я замечаю такую же тревогу, как в секторе Газа, возникающую от невозможности определить, откуда ждать очередного удара; а они сыпятся сверху и снизу, и не только со стороны исламистов. Преследовавшие журналистку подростки были из группы поддержки Братства. Монополия на насилие не принадлежит власти, атаковать могут из-за самого неожиданного угла. Христиане не имеют ни малейшего понятия о том, чего ожидать, и им часто приходится обороняться от армии и полиции, которые призваны их защищать.

В процессе работы над своим проектом я прихожу в некоторое замешательство. В Египте истории христиан сливаются с историями других меньшинств, в том числе и секулярных граждан, и отделить преследование христиан от преследования кого-то еще практически невозможно. Однако то, чему подвергаются христиане, симптоматично; налицо все разновидности дискриминации, под которые может попасть фактически любой человек. Почти все христиане, с которыми мне довелось беседовать в Египте, с удовольствием убрались бы отсюда. Моя цель – не ответить на вопрос, преследуют ли христиан на самом деле или нет, а понять, почему они уезжают из этого региона; и постепенно становится ясно, что основания у покидающих Египет христиан такие же, как и у мусульман, исход которых из страны, где становится трудно дышать, столь же многочислен.

Восстание сказалось на судьбе таких людей, как Майкель Набиль Санад, 1985 г. рождения, одного из самых громких голосов революции зимы 2011 г., которая теперь уже представляется канувшей в прошлое. Многое можно понять о стране, если посмотреть на тех, до кого у правительства не доходят руки – кто тут подвергается стигматизации, если использовать популярное слово из христианского обихода.

Для Майкеля Набиля Санада здесь места не нашлось. В один из осенних пасмурных дней я встретился с ним в крошечном офисе на пятом этаже на площади Гаммельторв в центре Копенгагена, куда попал по приглашению организации Amnesty International.

Майкель Набиль – расторопный молодой человек, хорошо подкованный в вопросах, связанных со СМИ. Питая явное неуважение к властям, причем к любым, он решил стать первым блогером после того, как за «оскорбление военных» угодил за решетку президент Хосни Мубарак. 8 марта 2011 г. он написал в своем блоге, что армия, которую направили защищать демонстрантов, никогда на самом деле не была на их стороне.

– Революция уничтожила диктатора, но не диктатуру, – заявил он одним из первых, опубликовав документы и обвинения в адрес военных и служб безопасности, подтверждавшие факты нападений, стоившие жизни сотням демонстрантов.

10 апреля его приговорили к трем годам лишения свободы, а затем подвергли пыткам за курение в камере. В тюрьме он объявил голодовку, которая впоследствии привела к мировой кампании, направленной на его освобождение. В январе 2012 г. он попал под амнистию, сегодня проживает в Германии, где изучает политологию в Эрфуртском университете.

Набиль христианин или, вернее, человек «христианского происхождения».

– В Египте признаются только три религии, которые также указываются в паспорте. В моем прописано, что я христианин, хотя на самом деле я атеист. Поменять я это не могу, разве что только на ислам, – говорит он.

В Египте атеизм запрещен, за него можно угодить за решетку. В Судане, Саудовской Аравии, Пакистане, Мальдивах, Мавритании и Иране он может повлечь за собой смертную казнь. Только в мусульманских странах государство может принять меры против открытого атеизма^[70].

В одном лице Набиль представляет собой сразу несколько групп меньшинств, которым арабская весна принесла в равной степени и надежды, и разочарования: христианин, атеист, блогер, демонстрант, антимилитарист, активист движения за мир, откровенный противник режима. Добавьте к этому и то, что он не разделяет распространенную ненависть к Израилю, который занимает доминирующую позицию на Ближнем Востоке.

Набиль негативно настроен против всего, что происходит в его собственной стране. У него черные волнистые волосы и прическа как у Эйнштейна, он носит цветные рубашки в бордовых тонах, из ворота коричневой зимней куртки-безрукавки выглядывает капюшон.

В его щегольской манере держаться было словно какое-то предвкушение детского праздника, и этот дух тут же заполнил все пространство вокруг дивана.

Набиль – это новый образ арабского мира, новая оппозиция, которую принесла с собой арабская весна. Я следую за ним вниз по улице Скиндергэе в ресторан на Гробрёдреторв, где у него назначена встреча. Ежась на осеннем холоде, он застегивает молнию на своем пуховике до самого подбородка. Небо затянуто серыми облаками. Здесь, в этой стране, в чужой среде, он находится против собственного желания, однако, похоже, не слишком обеспокоен тем, дадут ли ему разрешение снова вернуться в Египет.

Набиль видит себя в качестве борца-одиночки в пережившей недавнюю бурю крупной игре. Он приводит цитату бывшего канцлера Вилли Брандта о том, что «лучший способ предсказать будущее – это создать его самому». По всему видно, что этот 27-летний джентльмен уверен в своих силах:

– Представьте себе, что мы в Осло сорокового года и наблюдаем за действиями немецкого диссидента Вилли Брандта, – пишет он в одном из своих постов в блоге. – Находясь в ссылке вдали от родины, он воевал с оккупировавшей Норвегию нацистской армией. Никому не дано было предугадать, что в один прекрасный день этот человек станет лидером Западной Германии, сыграет ключевую роль в объединении Германии с Европой, а затем получит Нобелевскую Премию Мира. Разница между Вилли Брандтом, Нельсоном Манделой, Аунг Сан Суу Чжи, Мартином Лютером Кингом и нами – в том, что эти люди могли построить будущее, были способны что-то изменить»^[71].

Что это – мегаломания или идеализм? В этих героях Набиль видит себя, одновременно черпая вдохновение у крестного отца египетского либерализма, одного из наиболее влиятельных египтян первой половины двадцатого века Ахмеда Луфти Эль-Сайеда. Луфти был первым ректором Египетского университета, при нем состоялся первый женский выпуск. Будучи директором национальной библиотеки Египта, он ознакомил арабов с трудами британского борца за свободу слова и права женщин Джона Стюарта Милля.

Луфти сражался с панарабизмом – идеей арабского союза. Он считал, что Египет – самостоятельная страна, независимая от других арабских государств. Этот человек Возрождения дал Египту вдохнуть воздух свободы: это было время с середины 1920-х вплоть до переворота Гамаля Абдель Насера в 1952 г. В те времена подобные Луфти люди могли занимать ключевые позиции в государстве. А сегодня его молодой почитатель шагает по мокрой от дождя копенгагенской улице, не имея возможности вернуться на родину без риска попасть за решетку. И все потому что он посмел выразить аналогичную точку зрения.

Как это ни странно, несколько ближневосточных экспертов по-дружески пытались отговорить меня от встреч с людьми, подобными Набилю. Но я беру у него интервью, потому что таких, как он, на Западе днем с огнем не найдешь, к тому же он говорит по-английски и разделяет наши взгляды. Полагаю, что таких египтян не более одного процента.

Это и неудивительно для страны, в которой 95 % населения считают, что ислам должен играть значительную роль в политике^[72], но ведь иногда и один процент может оказаться правым, понимая при этом ситуацию более четко, чем большинство. Сразу по прибытии в Каир я заметил, что разговоры о поддержке Запада воспринимаются с явным сомнением. Здесь не считают, что западная пресса безусловно поддерживает Набиля и компанию^[73]. Всякий раз, когда речь заходит о либеральной оппозиции в Египте, мнения расходятся. Поразительное количество народа возлагают вину за продолжение конфликта на демонстрантов с площади Тахрир, считая их недемократичными, потому что они не желают склониться перед решением большинства о создании более исламизированного общества. Нередко Братство характеризуют как прагматичное и оппозиционное^[74].

Либеральные египтяне считают предательством со стороны Запада занижение стандартов требований к руководству арабскими странами по сравнению с собственными странами. Мона Элтахои, один из самых известных египетских блогеров, назвал это явление «расизмом мелких ожиданий».

Перед встречей с Набилем я использовал для публикации в газете Weekendavisen его колонку, где он описывал судебные процессы, повлекшие за собой аресты египтян за богохульство. Он упоминает два дела, возбужденных против египетских христиан. 12 сентября 2012 г. суд присяжных Сохада приговорил христианку по имени Бисхой Эль-Бехери к шести годам тюремного заключения за критику ислама и Мурси.

В сентябре 2011 г. двое детей из семьи коптских христиан, 10-летний Набил Нейджи Ризк и 9-летняя Мина Нади Фараг, были арестованы за оскорбление ислама после того, как их поймали с клочками бумаги, на которых оказались написанными несколько стихов из Корана. Позже дети были освобождены без суда по малолетству^[75].

Некоторые подвергаются судебным преследованиям за критику ислама. С египетскими христианами, а также с теми, кто не входит в суннитские группировки, это случалось еще задолго до того, как бразды правления временно попали в руки Братства^[76]. Сам Набиль также пребывает под следствием. Пока он был в Дании, против него открыли еще одно дело в связи с «оскорблением ислама». Египетские власти требуют у Германии его выдачи для суда.

– То, что происходит в Египте, – это начало новой инквизиции. Однако мир предпочитает оставаться к этому глухим, – заявляет он. – Возможно, потому что никто не хочет прислушиваться к мнению одного процента.

– Слову «копты» придают неверный смысл. «Копты» означает всего-навсего «египтяне», – замечает он в ответ на просьбу прояснить для меня ситуацию с коптами.

«Коптский» происходит от латинского слова coptus, которое, в свою очередь, связано с греческим aiguptios, что значит «египетский»^[77]. «Коптский язык – это христианский язык, который уже давно вытеснен и заменен арабским. Очень немногие люди умеют говорить по-коптски. Изначально все египтяне были коптами. Однако в последние 60 лет под этим словом стали подразумевать только египетских христиан», – говорит Набиль. Он объясняет, что 100 лет назад арабскими считались всего лишь семь стран, причем все они находились на Аравийском полуострове.

– С ростом арабского национализма возникла попытка связать арабскую концепцию с суннитским мусульманским большинством, куда должны были входить также и североафриканские страны, – сказал он. – Цель – культивировать этнос, которого вообще в природе не существует. Нужно ведь учитывать, что страны Северной Африки: Египет, Тунис, Ливия, Алжир, Марокко – не имеют ничего общего с Сирией, Ливаном, Иорданией, Ираком, Палестиной, Саудовской Аравией, Йеменом и странами Персидского залива. Египет считается арабским только потому, что на протяжении десятков лет так диктовала наша диктатура. Именно по этой причине Египет становится все менее и менее христианизированным. Христиане чувствуют, что их страна оккупирована арабами.

Майкель Набиль лишь отчасти прав, когда говорит о том, что впервые слово «копты» стало обозначать «египетские христиане» только в период холодной войны. На самом деле так было на протяжении многих веков. Перед своим отъездом в Каир, заглянув в Энциклопедический Словарь Сальмонсена 1900 г., я увидел и здесь довольно четкое различие. «"Копты" – это коренное христианское население Египта, в то время как родившиеся на его территории магометане называются арабами», – говорится в Словаре. Корни этого разделения тянутся еще глубже. Еще до завоевания арабами Египта, произошедшего в VII в., они называли страну не иначе как dar Al-Qibt, «родиной коптов». С тех пор египетские христиане называются коптами, хотя 10 % из них принадлежат к совершенно разным христианским конфессиям.

Многие копты тайно считают Египет своей страной – ведь они появились здесь первыми. Глядя на коптов, ощущаешь их гордость по поводу того, что они старейшая в мире христианская организация. Коптская церковь считает своим первым патриархом евангелиста Марка. Находясь в коптском Египте, чувствуешь свое приближение к самому источнику христианской цивилизации^[78].

Коптов всегда притесняли. В первые века христианства их подвергали гонениям. Особенно жестоким был Диоклетиан, который правиле 284 по 305 гг. Период, начавшийся в 284 г., копты называют Anno Маrtyrum, время мучеников. Отсюда берет начало коптский календарь, который по сей день делит год на 13 месяцев. Во время правления Диоклетиана были убиты и замучены десятки тысяч христиан. Все это прекратилось только в 311 г., после того как император Константин сам принял христианство^[79].

Однако, даже несмотря на новый христианский статус Римской империи, коптов продолжали преследовать. В 451 г. Византийская церковь порвала с коптами во время Халкидонского собора^[80], названного так по городу, где он проводился – Халкидону, расположенному на восточном берегу Босфора неподалеку от Константинополя^[81]. На Совете обсуждалась концепция монофизитства, а именно: имел ли Иисус в себе только божественную природу, как считали копты, – или же одновременно являлся и богом, и человеком. Халкидонский собор отверг первую версию, после чего коптскую теологию стали считать еретической. В то время как византийская вера стала распространяться на восток – в Россию – и на юг – на Ближний Восток, копты были отвергнуты западным миром. Этот разрыв сформировал всю последующую мировую историю.

В те времена, когда Византийское царство включало в себя египетские земли, копты находились под гнетом, а в VII в. коптский патриарх некоторое время вынужден был пробыть в изгнании. Поэтому когда в 641 г. в страну вторглись мусульмане, копты их радостно приветствовали как освободителей.

Однако это не вызвало горячую любовь мусульман к коптам и не оградило последних от преследований. Они вскоре обнаружили, что «попали под гораздо более тяжкое ярмо, чем прежде», – как заявляет словарь Сальмонсена. Приход мусульман повлек за собой кровавые расправы и особый налог на религию, так называемую джизью. Во время поездки в Египет я неоднократно слышал слово джизья как от радикальных исламистов, так и от христиан, опасавшихся, что новые правители могут потребовать возобновления этого налога. В моем издании энциклопедии также написано, что многие арабы являются «истинными египтянами, которые со временем приняли ислам, чтобы улучшить жизненные условия». Именно поэтому среди христиан так стоек страх перед принятием ислама.

Словарь Сальмонсена 100-летней давности не столь уж далек от истины, описывая не слишком лестные черты национального характера (эта тема давно табуирована).

Мы узнаем, что коптам, находившимся под мусульманским правлением, разрешалось употреблять алкоголь и что «среди них находилось немало охотников злоупотреблять данной свободой».

Майкель Набиль, представитель преследуемого в наши дни меньшинства, осознавая, разумеется, что различие между коптами и арабами старо как мир, все же предпочитает придерживаться довольно спорной точки зрения. За последние 60 лет национализм и исламизм изменили Египет в худшую сторону расколов нацию. Однако так было не всегда. В первой половине XX в. страна славилась своим либерализмом. Когда в других государствах начались репрессии, такие, например, как против армян в Турции, народ бежал в Египет. Набиль говорит, что в то время тут можно было свободно поменять религию или стать атеистом.

– Нельзя утверждать, что здесь прямо царили благородство и терпимость, однако этот период характеризовался иной, более мягкой формой ислама. Призывы убивать новообращенных не были чем-то обыденным.

Сегодня страну заполонили саудовские денежные потоки от продажи нефти.

– На демонстрациях нередко можно встретить салафитов с саудовскими флагами, – отмечает Набиль.

Внедрение на официальном уровне более строгой формы ислама возрождает межрелигиозный конфликт. Набиль говорит, что сегодня многие копты покидают страну, однако этот процесс, такой же, как и на всех других палестинских территориях, имеет место на протяжении многих десятилетий.

– Христиане считают, что оставаться в Египте стало опасным для жизни, – продолжает он. – Салафиты захватывают церкви. Все чувствуют, что в любой момент могут подвергнуться нападению.

Набиль рассматривает преследования последнего времени в свете широкомасштабной многолетней травли. Он считает, что за последние 60 лет египетские диктаторы стремились постепенно избавиться от христиан, как, впрочем, и от всех остальных меньшинств. Когда в 1952 г. к власти пришел Насер, из страны вышвырнули сначала евреев, за ними греков, итальянцев и армян, сумевших превратить прибрежную Александрию в космополитический мегаполис. Помимо этого Насер депортировал нубийцев, прибывших с прилегающих к реке Нил территорий южного Египта и северного Судана.

– Когда в пятидесятых годах режим вышвырнул отсюда евреев, перед христианами встал выбор. И они выбрали диктатуру, – сказал Набиль. Копты поддержали атаки Насера на так называемый западный империализм, и во время национализации Суэцкого канала коптское руководство оказало ему поддержку^[82].

В 1956 г. развязалась война, во время которой Франция, Англия и Израиль напали на Египет с целью вынудить его предоставить доступ к каналу, что возымело серьезные последствия для проживавших в стране евреев и представителей других национальностей. Через два дня после окончания войны 15000 британцев, 10000 французов и тысячам евреев было приказано покинуть страну, оставив здесь все свое имущество. Для Александрии, которая в то время была открытым международным торговым городом, это стало смертным приговором^[83]. Сегодня она представляет собой мощнейший оплот салафитов.

Остальная часть Египта попала под руководство Насера. По замечанию британского историка Филипа Мансела, Насер превратил Египет в полицейское государство с помощью «ограничения передвижений и экспорта товаров, цензуры, прослушивания телефонов, публичных обвинений, ночных арестов, переполненных тюрем и концентрационных лагерей, предназначенных для коммунистов и Мусульманского Братства».

Не в меньшей степени, чем Насер, националистически настроенное коптское руководство с тех пор еще более педалировало антиизраильский курс, запретив своим новообращенным совершать паломнические поездки в Иерусалим. Оно кипело яростью против Анвара Садата, когда тот в конце 1970-х, будучи на посту президента страны, подписал с Израилем мирное соглашение.

– Копты никогда не думали, что скоро настанет и их очередь. С христианами сейчас проделывают то же самое, что с теми 80000 евреев, только процесс идет медленнее, потому что их здесь гораздо больше, – говорит Набиль.

Религиозное самосознание коптов пострадало. На протяжении последних 30 лет христиане пребывали здесь в изоляции, что не способствовало укреплению их положения. У них собственные школы, клубы и пляжи, в общественной жизни они не принимают никакого участия. «Я настроен довольно критически по отношению к коптской церкви, поэтому копты не любят со мной общаться», – поясняет мой собеседник.

Я замечаю, что многие считают: с такими, как он, говорить бесполезно; он и иже с ним – крохотная часть населения, выражающая такие же, как у меня, типичные западные представления. Он отвечает вопросом:

– А много ли можно было найти в нацистской Германии в сорок четвертом социал-демократов, которые бы открыто говорили все, что думали? Египет – закрытое общество.

Когда мы расстаемся, он все еще продолжает сидеть на своем месте: высокая прическа, спокойная улыбка – но не в Осло, как его кумир Вилли Брандт в 1940-м, а в ресторанчике на Гродбёдреторв в Копенгагене в 2012-м. Я наблюдаю за тем, как он небрежно возвращается к тарелке – так, словно ничто не могло поколебать его уверенности в том, что Египет в один прекрасный день развернется в нужном ему направлении.

* * *

«Скорее всего, он своего добьется», – думаю я, оказавшись через пару недель в свободной от Набиля стране. В это осеннее утро 2012 г. Каир ждет, чем закончится противостояние между сторонниками Братства и их яростными противниками из президентского штаба. Решатся ли бунтовщики штурмовать здание? Обратят ли президента в бегство? Похоже, что страна уже находится на грани катастрофы.

Я отправляюсь на встречу Юсуфом Сидхомом, редактором ежедневной газеты Al-Watani. Многие рекомендовали с ним пообщаться, чтобы получить ответ на вопрос, что наталкивает коптов на мысль о добровольном изгнании. Он считается одним из самых известных и непоколебимых коптских интеллектуалов в стране. Я поднимаюсь на первый этаж по лестнице, которую, похоже, многие десятилетия не касалась метла, не говоря уж о малярной кисти.

– Христиане и умеренные мусульмане пребывают в глубоком беспокойстве, – говорит Сидхом, приглашая меня присесть.

Сам он расположился в самом конце длинного редакционного стола – в галстуке, белой рубашке, пиджак перекинут через спинку стула. Позади него на стене висит копия известного автопортрета в зеркальном шаре голландского художника-гиперреалиста М. С. Эшера.

Сидхом наблюдает за процессом исчезновения христиан из Египта. Репортеры его газеты пытались выяснить, каково же на самом деле число людей, покинувших страну. Осенью 2011 г. одна из правозащитных организаций назвала цифру 100 000, однако газета Сидхома отвергает ее как ничем не обоснованную. Для уточнения они просто решили позвонить в посольства Америки, Великобритании, Австралии, Канады и Франции – тех стран, куда особенно охотно уезжают копты.

– Они ответили, что не могут предоставить такие данные для прессы. К тому же они достаточно предусмотрительно не записывают религиозную принадлежность соискателей политического убежища, – сообщает редактор, по мнению которого, только США, куда особенно стремятся копты, приняли уже около 50 000 человек.

Какой процент 85-миллионного населения Египта составляют христиане, сказать невозможно. По официальным данным коптской церкви, около 10 %. Однако эта оценка, по всей вероятности, завышена.

Некоторые считают, что христиан осталось всего 5 млн. Согласно многочисленным подсчетам, количество христиан в Египте снизилось с 8,3 % в 1927 г. до 5,9 % в 1986 и 5,5 % в 2000 гг.^[84] Имеет место определенная тенденция, которая наблюдается во всех странах, ранее принадлежавших Османской империи. В 1900 г. христиане здесь составляли около 10 %, однако столетие спустя их количество упало ниже 4 %, осталось всего 13 млн.^[85]

В то время как с 2000 г. наблюдался значительный прирост всего египетского населения, коптов – по причине эмиграции христиан – в процентном отношении становилось все меньше. Если быть точными, их осталось менее 5,5 %, причем их количество, похоже, будет еще уменьшаться.

– По всему видно, что исламистское движение представляет собой волну, на вершине которой балансируют христиане, – считает главный редактор Сидхом. – Они боятся будущего в связи с полным отсутствием закона и порядка.

Я спрашиваю, подвергаются ли христиане гонениям. Сидхом бросает на меня усталый взгляд.

– А как можно определить, что такое гонения? – спрашивает он, по-отечески глядя на меня, будто разговаривает с ребенком. – Нет, у христиан здесь не такое положение, как у негров в Южной Африке. Однако гонения и дискриминация – часть исламского фундаментализма, который уже успел прибрать к рукам нашу систему образования и подавляющее количество высокооплачиваемых рабочих мест, а христиан превратить в маргиналов. Кроме того, фанатизм привел к росту нападений на коптов. Во время правления ныне находящегося в отставке президента Хосни Мубарака христиане все же были в какой-то степени защищены, – поясняет Сидхом, пока секретарша разливает нам турецкий кофе. – Силы безопасности устроили разгон исламистов не для того, чтобы встать на защиту христиан, а чтобы защитить режим. После революции исчезла и защита. На церкви стали нападать и грабить, но никто с этим не мог ничего поделать. Никого даже не арестовали. Это уже что-то новое.

Он упоминает о распоряжении, согласно которому христиане должны получить специальное разрешение президента, если захотят сделать хотя бы малейшее изменение в церковной постройке, не говоря уже о строительстве новых церквей. На этой территории до сих пор имеет силу закон Османский империи 1856 г.^{href="#n_86" title="">[86]} Получение подобного разрешения может затянуться на десятилетия. Если христиане построят что-то без него, они рискуют нарваться на разборки с соседями-мусульманами.

Часто высказывается критика по поводу того, что копты в Египте никогда не занимали ведущих должностей. Нет ни одного ректора университета, декана, губернатора, министра, редактора государственной газеты, директора государственной компании, работника службы безопасности или сотрудника разведслужбы из коптов. В министерстве иностранных дел они составляют менее 1 %, в судебной системе их около 1,5 %. То есть можно сказать, что коптов не допускают к наиболее значительным общественным постам. Дискриминация спускается сверху^[87].

Я сообщаю Сидхому что многие осуждают коптов за самоизоляцию, на мои слова он разражается бурной критикой.

– За пределами крупных городов христиане гораздо чаще вынуждены смешиваться с мусульманами, в противном случае они рискуют быть подвергнуты нападениям и плохому обращению. На протяжении многих лет я буквально вопиял, что мы вынуждены пристраиваться к мусульманам.

В большей степени вину за эту изоляцию можно возложить на патриарха Шенуду III, возглавлявшего коптскую церковь с 1971 г. вплоть до своей смерти весной 2012-го. Более 40 лет он был настолько консервативным и самодержавным правителем, что к нему вполне применимо слово «диктатор»^[88]. Новый патриарх Тавадрос выбрал совершенно другой курс.

– Он заявляет, что церковь не должна придерживаться определенной политической позиции и что это право остается за каждым отдельным христианином. Без Мубарака и патриарха Шенуды нет больше никакой связи между президентом и патриархом. Мы стоим на собственных ногах.

Революция развалила уже и без того плохую экономику, и процесс этот затронул миллионы египтян. Туристы все менее охотно приезжают сюда. Заглянув в один из самых роскошных музеев в мире – Египетский музей в Каире – я оказался там практически единственным посетителем.

Пока я нахожусь в Каире, здесь повсюду неистово обсуждают, что же все-таки исламисты собираются делать с полученной властью. Споры не умолкают даже после военного переворота летом 2013 г. Братья-мусульмане по-прежнему представляют собой наиболее организованное движение во всей стране. По словам Сидхома, если эта партия будет баллотироваться на предстоящих выборах, то, разумеется, в очередной раз одержит победу. В Египте пустил корни ислам, ориентированный на политику. Главный редактор поясняет мне, что даже если исламисты устранятся от управления, конституция будет основана на законах шариата.

И вот, сидя в офисе Сидхома в ноябре 2012 г., я слушаю те же сетования. Наша встреча происходит как раз в тот момент, когда Братство совместно с салафитами пытается по-быстрому наваять новую конституцию и представить на голосование.

– Статьи, имеющие отношение к правовой свободе, переписывают так, чтобы якобы передать все эти права во власть Бога. В конце каждой стоит завершающая фраза, что права на свободу действуют до тех пор, пока не противоречат шариату, – добавляет он.

Однако никому не известно наверняка, что же такое шариат. Среди исламских ученых идут бесконечные дебаты на эту тему, а Сидхома более всего беспокоит интерпретация салафитов:

– Они никогда не признают немусульман и всегда будут относиться к ним как к гражданам второго сорта. Любые меньшинства будут считать маргиналами и лишат их всяческих прав.

Салафиты требуют ношения хиджаба всеми женщинами, даже христианками. Они собираются ввести запрет на продажу алкоголя и во имя соблюдения нравственности среди туристов разделят все пляжи по половому признаку^[89].

Для такой страны, как Египет, которой нечего предложить кроме своего невероятного наследия и великолепных пляжей, подобные решения будут фатальными. Сидхом считает, что если шариат все-таки будет введен, пострадают от него все, а не только христиане:

– Если это произойдет, в стране введут штрафные санкции, которых нет ни в одной цивилизованной стране мира. Ворам начнут рубить руки, а неверных жен побивать камнями.

Я спрашиваю, имеются ли различия между тем, как на законы шариата смотрят Братья-мусульмане и салафиты.

– Так как салафиты – фундаменталисты гораздо в большей степени, они ведут себя более прямолинейно. Тому, что они говорят, можно доверять. А вот Братство – это огромная территория, на которой царит недоверие. Они маскируют свою политику до тех пор, пока не захватят власть. Если вы спросите старших членов Братства, чего же они хотят на самом деле, то получите очень оптимистический ответ. Но в Египте мы уже усвоили урок – им доверять нельзя. Они будут говорить вам то одно, то другое, но при этом никогда не сменят курс на изменения в сторону исламского государства.

Аналитики не попадают в точку, когда пытаются объяснить, чего же на самом деле добиваются Братья-мусульмане. Двигаясь наугад, лидеры этого движения тем не менее делают заявления, четко указывающие направление, которое предсказывает Сидхом. Довольно популярный телевизионный проповедник Шейх Юсуф аль-Кардави, ведущий еженедельного шоу на катарском телеканале Аль-Джазира, аудитория которого составляет 60 млн человек, в январе 2012 г. заявил, что «шариат должен осуществляться постепенно. В этом и заключается естественный закон шариата».

В течение многих лет его считали духовным лидером движения и наиболее значимым суннитским голосом на Ближнем Востоке. «Люди неправильно понимают шариат», – изрек проповедник Аль-Джазиры, выброшенный в свое время из Египта за связь с Братством.

«Прежде чем приступать к другим вещам, мы должны научить людей законам шариата и объяснить им, что он означает. Я имею в виду, что в течение первых пяти лет не стоит открыто демонстрировать отрубленные кисти рук»^[90].

Аль-Кардави – персонаж неоднозначный, потому что публично поддерживает демократию и плюрализм и заботливо отзывается о христианах. В то же время он считает, что в первую очередь нужно наложить запрет на алкоголь. Ожидая, что большинство будут против, он тем не менее заявляет, что исламский закон не собирается идти на компромисс в этом вопросе^[91].

Несмотря на это, западные СМИ нередко называют подобных Аль-Кардави людей умеренными и стремящимися к демократии, хотя в 2009 г., высказываясь по вопросу войны в Газе, тот же Аль-Кардави пропел дифирамбы Гитлеру за то, что тот поставил евреев на место. Не говоря о том, насколько высоко он оценил действия палестинских террористов-смертников. По его мнению, за гомосексуализм следует ввести смертную казнь, а еще он считает приемлемой «мягкую» форму домашнего насилия. За всем этим не так уж просто разглядеть, в чем же, собственно, состоят умеренность и демократия.

Стоит упомянуть и его поддержку террористических атак против коптов. «Ислам не поддерживает убийства невиновных граждан в любой стране, вне зависимости от национальности, за исключением тех случаев, когда речь идет о законных наказаниях», – считает он^[92]. В иных своих высказываниях Аль-Кардави, как и некоторые другие ведущие деятели мусульманского братства, утверждает, что его движение смотрит на коптов как на часть Египта^[93].

Однако это не успокаивает Сидхома. Он предупреждает, чтобы я не ожидал от коптов, с которыми мне еще предстоит встретиться, резких заявлений по поводу их положения: «Если мы слишком бурно выражаем мнения, то превращаемся в удобную мишень для атаки. Нас начнут считать предателями».

Перед уходом я прошу у него контакты людей, которые смогли бы объяснить мне причину, почему на Египет с такой мощью обрушилась исламизация. Он дает мне номер телефона учителя по имени Камаль Мугхит, «единственного человека, осмелившегося пойти против исламистского направления, которое, проникнув в систему образования, сумело уничтожить целое поколение».

Уже на пороге кафе «Риш» бросаются в глаза изменения, произошедшие в Египте за последние несколько десятилетий. В 1908 – году, когда было основано это кафе, Каир называли «Парижем на берегу Нила», недаром египетская столица тех времен с ее прокуренными салонами хранила на себе налет декаданса и восточной мистики.

Кафе расположено неподалеку от площади Тахрир, на улице Талаат Харб, и в минувшем веке завсегдатаи могли наблюдать за тем, как прославленные египтяне двадцатого столетия обсуждали в этих залах мировые проблемы.

Мугхит, теперь уже бывший учитель, ждет меня в кафе; он встает мне навстречу, подзывая жестом, словно старого друга. Отодвинув газету, он кладет на нее очки для чтения. Я сразу понимаю, что для него, как и для всех остальных, те 18 дней на площади Тахрир зимой 2011 г. навсегда запечатлелись в памяти как заветная мечта всех умеренно настроенных египтян. 18 дней утопии.

– Они открыли мне глаза на то, что мусульмане могут защищать христиан точно так же, как и христиане – мусульман, – сказал он. – Никто даже не спрашивал, кто к какой конфессии принадлежит. Я очень горжусь, что революционеры в Тахрире хотели выбрать меня министром образования.

Мугхит – приятный человек в возрасте около 60, в сером костюме и идеально начищенных черных туфлях, рядом с ним на красной клетчатой скатерти – мобильный телефон и кружка египетского пива «Стелла». К лацкану пиджака прикреплен египетский флажок. В наши дни кафе «Риш» – скорее мемориал того, чем оно когда-то было. Три пулевых отверстия в темной деревянной стене свидетельствуют, что и кафе пострадало от недавней революции.

– Только после 1952 г. страну повели по единому курсу, – говорит Мугхит.

Однако изменение направления в системе образования возникло лишь после прихода к власти Анвара Садата в 1970 г., когда преемник Насера дал добро исламистам на распространение их идей. Впервые в истории Египта возник тот тип морализаторства, последователи которого стали нападать на девушек, не носящих хиджаб, и на христиан, которые требовали свободы вероисповедания.

– Причиной, по которой государство приняло подобные крайние идеи, послужило то, что у него самого не было в тот момент никакого конкретного проекта, – объясняет Мугхит. – Между Садатом и исламистами возник молчаливый уговор: пока те не вмешивались в политику, они могли делать все, что захотят.

Так и происходило. В 1970 г. они поджигали ночные клубы и громили свадебные торжества, если там играла музыка и устраивались танцы. По иронии судьбы именно исламисты отняли жизнь у Садата в 1981 г. И вот занявший президентский пост Мубарак решил продолжить дело своего предшественника: «Делайте что хотите, только меня не трогайте».

Немудрено, что исламизация стала распространяться и в системе образования. Братья-мусульмане уже давно требовали от учителей ввести преподавание, основанное на более жестких исламских принципах. Но важнее представляется то, что и основатель Братства Хасан аль-Банна, и главный идеолог движения Сейид Кутб были по профессии учителями. Они хорошо понимали, как исламское влияние можно сделать длиною в жизнь.

Кроме того, помощь появлялась и извне.

– Многие египетские учителя в семидесятые годы уехали преподавать в Саудовскую Аравию и в страны Персидского залива и оттуда привезли идеологию ваххабитов, – говорит Мугхит.

Вернувшись на родину, многие из них сделали карьеру в системе, а в 1990-хуже занимали ведущие должности в секторе образования.

– После их возвращения из Саудовской Аравии стали появляться книги, основанные на ваххабитском мышлении, – продолжает мой собеседник. – Тогда мы впервые услышали о требовании, чтобы женщины носили хиджаб. Они начали обосновывать исламом все, о чем бы ни говорили. Это оказывало огромное влияние на учащихся. Если хотите понять, почему многие египтяне считают, что нынешняя конституция должна основываться на шариате, ищите объяснения в их школьных годах.

Поскольку более 20 % населения Египта – это молодые люди в возрасте от 15 до 24 лет, трудно переоценить влияние ислама на умы нации^[94].

В кафе «Риш» практически пусто, туристы предпочитают поездкам в Каир другие направления, вокруг нас суетятся нубийские официанты.

– Когда я был молод, исламу не уделялось много места в школьных учебниках. А вот сейчас половина всех книг основана на исламском мышлении, – рассказывает Мугхит. – Это вовсе не потому, что книги по истории описывают христиан в неприглядном свете. Причина скорее в том, что им вообще не дается никаких характеристик. Может показаться абсурдным, но мусульмане на самом деле ничего не знают о христианах, несмотря на то что те составляют значительную часть населения, будучи к тому же еще и коренными египтянами. На протяжении 600–700 лет вся история Египта была христианской. Печально то, что на протяжении многих лет учебники истории пестрят описаниями жизни Клеопатры, за которыми тут же следует глава «Мусульмане занимают Египет». Христианская эпоха отсутствует. Растворилась. На ее месте большая дыра.

Мугхит рассказывает, как боролся за то, чтобы в наиболее известном учебнике по истории появилось хоть несколько страниц, посвященных христианам – и через двадцать лет это наконец свершилось. Сегодня о христианах рассказывают 7 страниц из 250.

– На мой взгляд, конечно, этого недостаточно, но это все-таки уже что-то. Хотя содержание этих страниц не входит в учебную программу, его не включают в экзаменационные вопросы. Поэтому мало кто считает, что с ними нужно ознакомиться.

Он хочет, чтобы я понял, что именно происламская зашоренность привела в Египте к усилению сектантского мышления.

– Мы не научили наших детей сосуществовать с инакомыслящими и понимать других. В наши дни любые дискуссии о современном обществе основываются на сектантском тезисе «я прав, значит, ты не прав». А мы ведь всего лишь маленькие островки в огромном море.

С этими мыслями и оценками Мугхит умудряется оставаться оптимистом:

– Я убежден, что политический ислам в Египте не более чем крошечное облачко на летнем небе. Исламисты не пройдут.

Я спрашиваю, христианин ли он сам.

– Это вопрос личный, – парирует он. Водруженные им на переносицу очки для чтения слегка дрожат, взгляд сквозь стекла, похожий на взгляд завуча, заставляет меня устыдиться того, что посмел задать столь личный вопрос. Он улыбается: – Я знаток ислама, учился в Аль-Азхар. Только мусульманам разрешается получать образование в этом лучшем в мире суннитском мусульманском университете.

* * *

Немного позднее в тот же день я ловлю такси и направляюсь в Маади, богатый район, где мне предстоит нанести визит человеку, который видит свою задачу в том, чтобы купировать конфликт и дать правильное направление враждебно настроенной к исламу или, на его взгляд, использующей неправильные факты западной прессе. Он называет это «мониторинг СМИ». Голландский социолог доктор Корнелис Халсман, 1955 г. рождения, проживает в Египте с 1994 г. со своей женой-египтянкой. Его имя в этих краях у всех на слуху, в особенности когда речь заходит о всеохватывающей, столько лет обсуждаемой идее межкультурного диалога. Сегодня Халсман в своем Центре арабо-западного взаимопонимания (CAWU) проводит совместную лекцию группы поддержки исламистов с приглашенными гостями. Во время визита я ставлю перед собой цель повнимательнее разглядеть это «крошечное облачко на летнем небе», как оптимистично называет Мугхит феномен исламизма. Мне хотелось бы изучить людей, примеряющих на себя мантию власти.

Самое время задуматься о жизни, когда застреваешь в пробках Каира: движение замирает, вокруг все начинают сигналить, доносятся крики и угрозы, а я, удобно устроившись в кресле, предаюсь воспоминаниям о вечере моего первого знакомства с доктором Халсманом и его доме в Маади.

После нашего длинного разговора тем вечером у меня возникло ощущение, что чем более серьезные вопросы о положении христиан я ему задаю, тем более он старается меня по-хорошему убедить, что все под контролем. Это был словно риторический пин-понг: я подавал мячик, а он отбивал. В конце того вечера я уже находился под впечатлением, что христиане – совершенно невозможные люди. Он убеждал меня, что копты то и дело запираются внутри своего «ментального гетто» и что с ними гораздо сложнее вести диалог, чем с исламистами.

Сегодняшняя задача, поставленная перед собой социологом, – отрицание любых угроз, нависших над христианами в этой стране. Встреча проходит в небольшой комнате на третьем этаже полуразрушенного здания. Нас около 30 человек, большинство – молодые европейцы, ученики Халсмана. Поднявшись с кресла, он заводит разговор о привычке СМИ делать из мухи слона:

– Легко говорить, что мусульмане нападают на христиан, – начинает свое выступление Халсман. Впереди сидят трое бородатых мужчин в небольших мусульманских шапочках и с арабским тюрбаном на голове. Это и есть главный спикер со своими компаньонами. – Однако когда это происходит, стоит рассматривать вопрос с различных точек зрения: социальной и образовательной. А также надо понять, что с этим делать.

Халсман делает глубокий вдох:

– Это правда, что церкви иногда поджигают, – продолжает он. – Однако, изучив ситуацию, приходишь к выводу, что все это происходит по большей части после того, как христианина уличают в связи с местной мусульманкой. Поэтому в данном случае никак нельзя сказать, что нападение на церковь произошло по религиозным причинам. Хотя это и не оправдывает поджоги церквей. Разумеется, нет.

Он продолжает, что когда такое все же случается, крайне важно учитывать некоторые нюансы. Если западные СМИ описывают подобные события, не рассказывая при этом всю подноготную, это вызывает страх, ведь «подобные истории используются исламофобами, которые утверждают, что ислам представляет угрозу для западных прав на свободу».

Оказывается, единственная реальная проблема – это исламофобы. Он сообщает, что американские фонды выделили $42 млн на целенаправленное распространение дезинформации против ислама.

– Не позволяйте исламофобам контролировать общественное мнение, – предупреждает Халсман. – Поймите, дело обстоит гораздо сложнее.

Используя диапроектор, он демонстрирует фотографию, на которой изображены христиане и мусульмане, вышедшие в Александрии на совместную демонстрацию против поджогов христианских храмов.

– Такого вы никогда не увидите в западных СМИ, – комментирует он. – Не говорят и о том, сколько церквей было построено в Египте. Так что здесь нет никакой речи о гонениях на христиан. Нет. Абсолютно нет.

Он представляет своего гостя, доктора Мухаммада Салаха, члена партии салафитов «Hyp», замечая, что диалог всегда предполагает умение выслушать другого: «Это помогает увидеть, что люди не всегда то, что мы о них думаем. Давайте поприветствуем этих людей из партии "Hyp" – замечательных людей с высокими принципами».

На Халсмане темный костюм и темный галстук в полоску. У него очки, седые волосы и седая борода. Он выглядит на несколько десятков лет старше спикера, который, будучи представлен, поднимается с кресла. Какое-то мгновение они стоят рядом, после чего доктор Халсман наконец садится.

Удивляет внешность 35-летнего доктора Мухаммада Салаха, который всем своим видом отметает предрассудки, могущие возникнуть при мысли о салафитах. Бросается в глаза одежда цвета хаки. В куртке, надетой поверх пуловера, из-под которого выглядывает белая рубашка, он напоминает британского археолога 1920-х годов, затеявшего в песках охоту за сокровищами фараонов. Если поменять местами головы стоящих перед публикой доктора Салаха и доктора Халсмана, то особой разницы даже и не заметишь. Единственное, что отличает внешность доктора Салака, – это густая рыжая борода, сбритые усы, а также белая шапочка куфи мелкой вязки.

Когда он открывает рот, все предрассудки о салафизме мигом отпадают. Он забавен и доброжелателен, обладает даром развлекать публику своим прекрасным английским. Начиная речь, умело обходится малым количеством слов; далеко не каждый находящийся в этой комнате европеец может похвастаться умением так четко формулировать свои мысли.

Доктор Салах ведет собственное телешоу на канале Huda TV, где берет на себя роль шейха, отвечая на все религиозные вопросы. Он говорит, что его шоу смотрят 10 млн мусульман по всему миру. С самого начала он заявляет, что не является ни салафитом, ни членом Братства, но сочувствует исламистам. Он сообщает, что причина, по которой он здесь – научить прессу правильно доносить мысль в процессе «коммуникации».

– Все проблемы идут от недостатка коммуникации, – заявляет он. – Мы ведь не говорим, что все американцы такие же, как Тимоти Маквей. (Имея в виду американца, подложившего в 1995 г. бомбу под автомобиль перед федеральной штаб-квартирой в Оклахома-Сити, что привело к гибели 168 человек.)

Еще одна мысль, которую хочет донести доктор Салах, заключается в том, насколько разрушительны все идиотские предрассудки – например, ему довелось услышать в США, что все египтяне едят ногами.

– Они думают, что мы тут живем в каменном веке, – смеется он, и мы все смеемся вместе с ним.

За этим следует более серьезное обвинение: так же, как и Халсман, он считает, что «вокруг мы видим слишком много исламофобии. Чаще всего по ложным поводам». Свою задачу доктор Салах видит в восстановлении сожженных мусульманской молодежью церквей, чтобы показать молодым, что они поступают неправильно.

– Я хотел бы избежать кровопролития. Кровь приводит только к большей крови. Каждый раз, когда я читаю о том, что «мусульмане заставляют христиан покидать Ближний Восток», я хочу заявить, что ислам тут ни при чем. Мы категорически против подобных действий отдельных лиц, по которым нельзя судить обо всех мусульманах.

Он говорит, что к нему часто обращаются христиане, желающие перейти в ислам. Многих он вынужден развернуть назад. Они приходят не потому, что хотят стать мусульманами, а потому, что влюблены в кого-то из мусульман. Их декларация веры неискренна, и в связи с этим они получают отказ.

Те трудности церковного строительства, с которыми сталкиваются египетские христиане, нельзя поставить даже в один ряд с теми, что стоят перед мусульманами в Соединенных Штатах, когда речь идет о строительстве новых мечетей.

– Всем меньшинствам, проживающим здесь, в Египте, которые хотят западных свобод, а также всем тем, кто требует права голосования для женщин и христиан в парламенте – всем им я хочу сказать: ну хорошо, тогда давайте играть по правилам.

Доктор Салах задает аудитории вопрос, какое определение можно дать демократии. Не услышав ответа, он почему-то поворачивается в мою сторону: «Что же такое демократия?».

Я говорю, что демократия – это больше, чем референдум. Это комплекс, который включает в себя защиту меньшинств, свободу слова и гарантию прав человека.

– Что характерно, вы начали с защиты меньшинств, – отвечает он. – Я был бы рад, если бы у нас в стране приняли американскую конституцию, – теперь уже он обращается ко всему залу. – В ней ведь не говорится о том, что некоторые группы должны обладать особыми правами. Там все решает большинство.

Он просит нас представить себе, что было бы, если бы мы проехались вокруг квартала в машине, на переднем сиденье которой сидели бы сразу два шофера, каждый со своим рулем. Разве можно такое допускать?

– Почему же тогда мы не можем позволить, чтобы этой страной управлял шариат, если такова воля большинства в этой стране? – спрашивает он. Ответ очевиден.

Звучат аплодисменты. Перед тем как приступить к сессии вопросов и ответов, доктор Салах делает перерыв для молитвы.

Когда мы возвращаемся на места, доктор Салах уже перед аудиторией. Слово берет пожилой джентльмен из первого ряда. Представившись как профессор Абдалла Шлейфер, в прошлом журналист, сейчас проживающий в Египте, он рассказывает, что недавно вернулся из Альбукерка, Нью-Мексико, где построил мечеть, на церемонию открытия которой пригласил всех городских сановников.

– Если вы не будете плохо отзываться о христианах и евреях, – утверждает он, – то американцы будут приветствовать строительство мечетей. Будучи сам мусульманином, я не обязан с вами слишком церемониться, – говорит профессор Шлейфер. Он спрашивает в лоб: – Какую позицию вы занимаете в ситуации, если мусульманин изъявляет желание обратиться в христианство?

Доктор Салах принимает серьезный вид.

– Мне нечего скрывать. Я получил образование в Аль-Азхаре, – поясняет телевизионный проповедник, ссылаясь на наиболее значимый богословский университет на Ближнем Востоке, расположенный в Каире. – Если вам знаком закон шариата, вы знаете, что мусульмане не имеют права оставлять свою веру. В Коране говорится, что если они так поступают, то должны быть наказаны. Если человек принимает мусульманство, это уже навсегда. Именно поэтому, – поясняет он, – я никогда не обращаю людей, которые сами меня разыскивают, чтобы принять мусульманство, убедившись в серьезности их веры. Человек должен отдавать себе отчет в том, что на самом деле означает принять ислам, и осознавать все последствия этого шага. Однако в последние десятилетия приговор над отступниками отменен. Их больше не наказывают. Поэтому речь не столько о том, превращаются ли они впоследствии в атеистов или же начинают поклоняться дьяволу, сколько о том, представляют ли они угрозу. Это происходит только тогда, когда они во всеуслышание заявляют, что отрекаются от ислама или поносят религию. Если же ушедший из ислама ничего такого не делает, то к смерти он не приговаривается. Собственно говоря, подлежит наказанию не само обращение в другую религию, а предание этого факта публичной огласке.

Он хочет, чтобы мы уразумели, что подобное происходит и по отношению к преступникам. Их ведь тоже останавливают, поскольку они представляют опасность для общества.

– Если нападают на ислам в Египте, то эта атака направлена на 90–95 % населения, – продолжает он. – Однако следует заметить, – и, чтобы привлечь больше внимания, Салах выдерживает небольшую художественную паузу, – по законам ислама исполнение приговора осуществляет государство, а не отдельный человек.

Обращаясь к сидящему в первом ряду пожилому профессору, доктор Салах спрашивает, как в американской армии обращаются с солдатом, который дезертирует и пристает к отряду противника.

– Имеет ли право армия его строго судить?

– Да, – отвечает Абдалла Шлейфер.

– То же самое делают и с отступником, – продолжает доктор Салах. – Если мусульманин угрожает мусульманскому государству, его разрешено строго наказать.

Пожилой профессор спрашивает, как это согласуется с утверждением Корана, что не должно существовать никакого «религиозного принуждения».

– Здесь нет никакого противоречия, – отвечает шейх. – Существует ранняя стадия, до обращения, и более поздняя, которая наступает после него. В последний момент человек должен уже понимать, куда он попал.

Профессор Шлейфер смотрит на ученого с недоверием:

– Когда я слышу такие слова, мне становится не по себе. Сам я родился в еврейской семье, затем принял христианство, а после стал мусульманином. Меня никто не наказывал. А теперь будут, если я вдруг захочу обратно. И кто-то называет это разумным.

И вот слово берет Халсман, возможно, с целью нейтрализовать возникшую в зале поляризацию.

Он вспоминает об одном интервью, которое брал для голландского телевидения у известного египетского имама. В нем он, в частности, попросил ответить на вопрос, что бы его респондент сделал, если бы его сын, сидевший сейчас рядом с ним, обратился в христианство. «Я бы его убил», – ответил имам. Обращаясь к доктору Салаку, Халсман умоляюще констатирует:

– Говоря такие вещи, вы отпугиваете людей.

Сидящая рядом со мной молодая голландка спрашивает доктора Салаха, разумно ли бросать в тюрьмы блогеров, обвиняя в «подрыве религии». Шейх отвечает рассказом о так называемой «голой блогерше», Алиаа Элмади, которая в 2011 г. выложила свое обнаженное фото в фейсбуке с целью проиллюстрировать отношение к распространению сексуальных домогательств и угнетение женщин в Египте. Вместе со всемирной известностью она получила поток смертельных угроз и теперь ищет убежища в Швеции.

– Будет ли она вступать в сексуальные связи вне брака? – спрашивает Салах. – Сами спросите ее об этом. Но подобной фотографией она провоцирует целую нацию. Если мусульманский блогер плохо отзывается о Боге, это создает в обществе хаос. Это может свести людей с ума и привести к нападениям и смертям. Мы просто обязаны это предотвратить. Концепция свободы понимается неправильно. В той же Америке есть определенные сайты, которые блокируют в интересах детей. Точно так же и мы должны защищать нашу страну.

После окончания встречи я подхожу к шейху, чтобы представиться и попросить его номер телефона. Я ему звоню, напрашиваюсь в гости к нему в студию, чтобы посмотреть его выступление на Huda TV. Пытаюсь понять, прав ли Халсман, утверждая, что как только мы узнаем поближе таких людей, как доктор Салах, то получаем совершенно иное, более полное представление о современных мусульманах и начинаем мыслить менее предвзято. Однако утверждение владельца телекомпании, что отступники должны понести наказание, снижает шансы на пересмотр оценки идей поборников шариата.

Что-то мне подсказывает, что тип мышления доктора Салака характерен в целом для ближневосточной исламистской верхушки и, несомненно, оказывает влияние на всех, в том числе и на христиан. На политическую сцену вышла новая элита образованных, искушенных в СМИ, красноречивых, одаренных мусульман.

На что они окажутся способны?

Доктору Салаху принадлежит гигантская компания Медиа Продакшн Сити в пригороде Каира, и я отправляюсь туда на такси. В эту зону нельзя попасть без разрешения, и я поручаю своему шоферу позвонить доктору Салаху, чтобы меня туда пропустили. Телеведущий направляет мне навстречу одного из своих помощников, который подбирает меня на машине. У этого молодого человека такая же длинная борода на безусом лице, как у его хозяина. Пока мы едем по направлению к огромному холлу, на дисплее автомобиля мигает красная лампочка и раздается тревожный сигнал. Он не пристегнут ремнем безопасности и поначалу молчит, но затем поворачивается ко мне со словами:

– Этот звук раздражает вас для вашего же блага. Для вас это полезно, – говорит он.

У меня вдруг возникает мысль, что его босс, шейх, должно быть, чувствует нечто подобное по отношению к исламизму, который он представляет мировой аудитории в своем шоу на Huda TV: он раздражает вас для вашего же блага.

Оказавшись в зале, я поднимаюсь на второй этаж, откуда меня проводят в офис хозяина телекомпании. До начала шоу Салаха Islam Unveiled («Под завесой ислама») остается менее получаса, поэтому у него нет времени со мной переговорить. Меня окружают вежливые люди, у большинства из них такие же бороды, как у доктора Салаха и его молодого помощника, человека с огромным родимым пятном на лбу, именуемым zabeeba (в переводе: изюм), который, подойдя к хозяину, что-то показывает ему на айпаде.

Я понимаю, что у Huda TV, которое транслируется на английском языке, имеются кое-какие финансовые проблемы, они ищут средства. Мой вопрос – у кого? – так и остается без ответа.

В тот вечер Салах сидит перед компьютером за своим рабочим столом. Позади него полка с книгами, а впрочем, это самый обыкновенный письменный стол, заставленный чашками с остатками кофе, устланный листками с заметками и еще какими-то бумагами; на нем громоздятся пустые пластиковые бутылки. На Салахе белоснежный халат, почти как у медика (недаром он зовется доктором), голова покрыта белой шелковой шапочкой куфи.

Он спрашивает меня, о чем я пишу, и я объясняю, что в фокусе моего интереса христиане, которые покидают арабские страны.

– В Конституции США нет такого понятия, как права политических меньшинств, – повторяет он свой прежний тезис, уже с оттенком агрессии. – В США мусульмане не требуют для себя особых прав, хотя их там восемь миллионов. В Египте христиане находятся под защитой, но только как граждане, а не как христиане. – По его словам, христианам в Египте позволяется самим администрировать свои собственные гражданские права. – Например, в коптской церкви запрещены разводы, а в исламе нет, но мы допускаем, чтобы они имели такое право, – говорит он.

Все это он произносит в такой манере, что можно сделать вывод, будто ислам в Египте гораздо более либеральная религия, чем христианство. Это звучит так, как если бы западный мир был бы в той же степени лишен сентиментальности по отношению к своим меньшинствам, как и арабский.

На стене позади него висит выведенный каллиграфическим почерком стих из Корана, который, по его словам, означает, что Бог проклинает все, что написано пером.

– Всех писак, которые попадут на Небо, призовут к ответу за то, что они понаписали, – поясняет он. – Если писали что-то плохое, например, как изготовить бомбу, – будут преданы осуждению.

Мы снова спускаемся вниз и оказываемся в студии, где меня усаживают за стеклянный стол, так что я могу со стороны видеть Салаха сидящим в кабинете за своим столом. Студия оформлена в мятно-зеленых и бежевых тонах, позади хозяина горит красно-золотое пламя. Все вокруг залито светом. Похоже, что вступительная к шоу музыка вырезана из какой-то спортивной программы американского телеканала. Если у исламистов и есть какие-либо проблемы с Западом, то уж точно не по части технологий или внешнего антуража. В студии налицо ярко выраженная западная телевизионная эстетика, их английский безупречен.

Когда включают камеру, присутствовавшая на лице доктора Салаха во время лекции улыбка тут же сходит на нет. «Под завесой ислама» – весьма серьезное мероприятие, это прямая трансляция вопросов и ответов, во время которой мусульмане всего мира звонят, чтобы спросить об исламе. Первый зритель интересуется, зачем совершать хадж, обязательное паломничество в Мекку.

Для пояснения Салах то и дело приводит примеры из жизни Пророка, постоянно обращаясь к арабскому языку за цитатами из Корана. Жизнь и служение Пророка – пример для подражания.

Шейх ведет себя мягко и по-отцовски. Медленно произнося слова, он прилагает немало усилий для их пояснения. Если у кого-то вдруг возникнет желание отдать в чьи-то руки свою жизнь, а заодно и все мыслительные процессы, то этот человек в белом халате представляется наиболее безопасным.

Звонит египтянка, она хочет узнать, разрешается ли слушать исламские песни, если в них содержится музыка.

– Если песни содержат музыку, то они уже не будут исламскими, – отвечает он, – музыка, как таковая, исламом запрещается. Однако исламские песни разрешены, – продолжает он. – Песни в речевой форме. Но при этом в речи могут содержаться разрешенные и запрещенные стихи. Если это хорошие стихи, то их можно слушать. Но если в песне говорится о злых делах, ее нужно запретить. Нельзя разрешать читать или обсуждать романы, в которых речь идет о любовных отношениях.

Он заканчивает разговор выбранными стихами из Корана и объявляет небольшой перерыв. Слышен звук меланхоличного пения мужского хора, и пока ассистент передает шейху стакан воды, на экране появляются короткие рекламные ролики других программ.

Когда он возвращается, вопрос ему задает пакистанец, судя по всему, звонящий из немусульманской страны:

– Я могу позволить себе взять вторую жену, но в моей культуре это не принято. Обязан ли я следовать законам своей религии или своей страны?

Салах отвечает, что Аллах нигде не писал о том, что человек обязан брать себе более одной жены, а также о том, что можно иметь четырех жен.

– Однако вы можете попасть в ситуацию, когда вам придется вступать в брак сразу с несколькими, – отвечает шейх. – Так делайте это! Меня не волнует, что по этому поводу говорит культура. Это халяль^[95].

Программа подходит к концу, мужские голоса поют о том, как следует «пройти решающее испытание», в студии гаснет свет.

В тот вечер, вернувшись в свою гостиницу, я сажусь за компьютер, чтобы заняться изучением программ доктора Салаха, доступных на канале YouTube. Темы, которые они затрагивают, поистине безграничны. Можно ли мужчинам мочиться стоя? Можно, только если они проследят, чтобы на их одежду не упала ни единая капля^[96]. Могут ли мусульмане принуждать к исламу немусульман в мусульманских странах? Нет, не могут, но при этом должно бороться с немусульманами, если те начинают в мусульманских странах бунтовать.

В одной из программ речь идет о бурке, наряде, целиком покрывающем тело и лицо женщины, оставляя видимыми только глаза. Один из зрителей спрашивает, обязана ли женщина носить бурку, на что шейх приводит два толкования ислама: одно из направлений считает это делом добровольным, другое – обязательным. Сам доктор Салах приветствует последнее^[97].

А в этом эфире он рассуждает о мусульманской идентичности, которую, на его взгляд, утеряли проживающие на Западе мусульмане:

– Все, кроме верующих в Аллаха, неудачники, – предупреждает он^[98].

Во время одного из его шоу раздается звонок женщины, которая интересуется, имеет ли право ее подруга, которой уже под сорок, выйти замуж за христианина. «Нет, – отвечает шейх, – нельзя ни в коем случае. Это хуже измены. Если она это сделает, то станет в одном ряду с неверными^[99]».

В одной из передач утверждалось, что шиитов стоит считать неверными^[100]. Они не являются частью мусульманского сообщества. Шейх называет их «сектантами».

В эфире за июнь 2009 г. он рассуждает о том, почему арабская армия проиграла Израилю все войны последних десятилетий. Оказывается, все из-за того, что они сражались во имя национализма и при этом пили алкоголь и устраивали танцы. Аллах преподал им хороший урок. Сражаться нужно было во имя ислама. Именно поэтому все пошло не так.

Наиболее непримирима позиция доктора Салаха, направленная против сионистов и Израиля. Он нападает на них в программе, в которой речь идет о палестинцах в секторе Газа:

– Я обращаюсь к евреям. Я обращаюсь к сионистам. Я обращаюсь к Джорджу Бушу. Я обращаюсь к Западу. Чего вы от нас ждете? Вы думаете, мы боимся смерти? Нет, клянусь Аллахом. Нам нужна либо победа, либо вечная жизнь в раю^[101].

Он требует, чтобы Запад вышвырнул из своих стран всех сионистов и закрыл их посольства. Нужно прервать с ними все торговые отношения, запретить оказывать им любые виды помощи, вести с ними торговлю. Нельзя даже снабжать их водой.

– Эти люди живут, чтобы вредить международному сообществу. Эти люди хуже, чем любая зараза, известная человечеству. Мы должны противостоять их злу с помощью нашей силы и единства, – громыхает он. – Скоро наступит день, когда у нас появится правильное руководство. Мы надеемся, мы хотим, мы молимся, чтобы нам оказаться в рядах той армии, которая освободит Иерусалим^[102].

Я приступаю к изучению личностей всех выступающих на Huda TV. Их имена перечислены на сайте. Они зовутся «Звезды Huda». Интересно, их риторика столь же непримирима?

Среди «звезд» я нахожу имя известного индийского проповедника Закира Найка, который неоднозначно, можно сказать, с большим пониманием, отзывается об Усаме бен Ладене^[103]. Он считает, что евреи, контролирующие Соединенные Штаты, наихудшие враги мусульман^[104]. Он также придерживается точки зрения, что 11 сентября – работа самих американцев. Закиру Найку запрещен въезд в Великобританию и Канаду, а вот в передаче доктора Салаха он званый гость.

Хайтам Аль-Хаддад – еще один известный проповедник, заместитель Салаха в его программе. Этот заседающий в Лондоне палестинский имам оправдывает терроризм самоубийц и вырезание женских половых органов, а в 2001 г. заявил, что борьба мусульман с евреями подобна борьбе с «потомками обезьян и свиней». Позже Аль-Хаддад утверждал, что его «неправильно перевели»^[105].

Подобное мнение не редкость, нечто подобное заявлял и Мурси, прежде чем занял пост президента. В 2010 г. он обратился к египтянам с просьбой воспитывать «детей в духе ненависти» к Израилю и сионистам. Несколько месяцев спустя он говорил об «этих кровопийцах, которые нападают на палестинцев, этих поджигателях, потомках обезьян и свиней»^[106]. Затем он заявил, что его слова «были вырваны из контекста» и что он не имеет ничего против религии иудеев^[107].

Среди других приглашенных комментаторов – новообращенный американец Юсуф Эстес, по мнению которого все гомосексуалисты должны понести наказание^[108]. Он называет их демонами. В июле 2010 г. доктор Салах и доктор Эстес встретились в Гонконге, чтобы передать сию мысль китайцам^[109].

Есть и другие гости на Huda TV, которые в своих проповедях приводят подобные заявления. Очевидно, что все они, как и доктор Салах, относятся к плеяде англоговорящих, весьма популярных, искушенных телевизионных имамов, которые, будучи хорошими знакомыми, совершают совместные акции и путешествия; их выступления есть практически на всех каналах спутникового телевидения, вебсайтах, конференциях и семинарах.

На сайте Huda TV в качестве очередной «звезды» можно найти еще одного пламенного новообращенного британского происхождения – Абдура Рахима Грина. Это любитель произносить речи в известном спикерском уголке Гайд-парка, при этом он совершенно не скрывает своей ненависти к евреям. В середине мая 2013 г. Грин посетил Данию, чтобы выступить с речью в квартале Норребро^[110].

Его презрение распространяется сразу на несколько религий. Он раздает советы (причем не только на Huda TV) о том, что никогда не стоит водить близкой дружбы ни с иудеями, ни с христианами или всякими другими «неверующими».

Помимо этого Грин выступает за возрождение налога по принципу религиозной принадлежности, за джихад для иудеев и христиан. «Цель джихада заключается в том, чтобы донести до иудеев и христиан тот факт, что они занимают подчиненную позицию по отношению к исламу, – заявил он. – Вмусульманском государстве все это разрешено, и хотя иудеи и христиане имеют право исповедовать свою религию, они не должны демонстрировать свои кресты, ведь даже во времена Умара [главный мусульманский халиф] существовал запрет на ремонт или строительство новых церквей. Все должно способствовать созданию атмосферы, которая побудит их прийти к исламу вместо того, чтобы оставаться неправоверными и заблуждающимися»^[111].

Заявления этих проповедников вызывают страх у коптов и других христиан Ближнего Востока, потому что они могут развязать руки всем – от мусульманских экстремистов до светской мусульманской элиты.

Бывший аналитик ВВС по Ближнему Востоку Магди Абдельхади в 2012 г. писал, что межрелигиозная вражда гораздо более распространена в Египте, чем можно себе представить.

– Те, кто считают, что она существует только в сельских районах Египта или среди бедняков, должны распрощаться со своими иллюзиями, – поясняет Абдельхади. – Я был шокирован, услышав презрительные высказывания в адрес коптов со стороны обеспеченных, образованных египетских мусульман: «они хотят захватить власть в стране», «они должны знать свое место» и тому подобное. Как-то раз один мой знакомый мусульманский архитектор заявил: «Оружие – это единственный язык, который они в состоянии понять». Были и такие, кто говорили, что «монастыри нужно превратить в крепости для оружейных складов».

По мнению Абдельхади, в то время как спикеры на всех публичных мероприятиях и телешоу вовсю поносят христианство, называя его отсталой религией, власти бездействуют.

– Закономерное следствие этого – провоцирование ненависти к коптам, – утверждает он. – В Египте хронический межрелигиозный конфликт. Самым серьезным препятствием для противодействия ему служит отрицание самого факта его существования со стороны властей и населения^[112].

Но все же нужно быть справедливыми: объектом наибольшей жестокости исламистов канала Huda служат не христиане. Если не принимать во внимание всю несправедливость, связанную с тем, что мусульманам не дозволяется принимать христианство или заключать браки с христианами, то наиболее суровой атаке звезды этого телешоу подвергают гомосексуалистов, мусульманок, выходящих замуж за немусульман, отступников, откровенных критиков ислама, шиитов и, как уже было упомянуто выше, иудеев, в особенности израильтян.

Следует добавить к этому и не разделяющих взгляды телеведущих мусульман. По отношению к ним доктор Салах в одной из своих передач выражает следующие пожелания:

– О Аллах, прими в свои объятия этих лицемеров, находящихся среди нас. Мусульманских лицемеров^[113].

Услышав эти слова, я вдруг задумался о шофере, возившем меня целыми днями по городу и абсолютно убежденном в том, что я еврей. По всей вероятности, ему доставляет немало хлопот поставленная перед ним задача показать мне свой город с наилучшей стороны. С Кораном, засунутым под лобовое стекло, чтобы обеспечить нам защиту от несчастных случаев, он провозит меня мимо церквей, мечетей и единственной действующей по сей день синагоги, рассказывая о мире и взаимопонимании между всеми народами.

Мой шофер отвозил меня и на. Media Production City, где находится Huda TV. Он звонил доктору Салаху, чтобы меня пропустили через ворота, и, пока шла запись передачи, ожидал меня за забором.

После шоу доктор Салах в своем внушительном авто провез меня через весь медиагород и передал из рук в руки ожидавшему меня шоферу. Телеведущий проявил дружелюбие, сказал, что в следующий раз, когда я буду в Каире, он приглашает меня на обед, и попросил поддерживать с ним связь. Пожав руку водителю, он с приветливой улыбкой нас покинул.

Когда шейх ушел, мой водитель сказал, что по его внешнему виду любой египтянин догадается, что он салафит.

Обычно у моего шофера не сходит с лица мягкая улыбка, что сигнализирует о его благодушно-расслабленном состоянии, но теперь в его голосе была слышна тревога.

– Я позвонил ему, чтобы он вас забрал, и теперь у него есть мой номер, – пояснил он.

* * *

Выключив наконец компьютер, я отправился в кровать, но заснуть уже не мог. Из всех, с кем мне довелось встретиться, сложнее всего было выкинуть из головы этого социолога Халсмана. После подобных поездок сложно понять, по какой причине он приуменьшает опасность, которой подвергаются христиане и другие религиозные меньшинства. Халсман сказал свое «абсолютное нет» перед лицом молодых европейцев, отрицая сам факт гонений на христиан, при этом называя салафитов «прекрасными людьми с высокими принципами». Высокие принципы. В самом деле?

Якоб Сковгаард-Петерсен, директор Института датско-египетского диалога, финансируемого правительством Дании, заявил, что ни христианские меньшинства, ни Запад не должны бояться исламизации Египта, назвав при этом Мусульманское Братство «крайне консервативной организацией»^[114].

Однако такое мнение разделяют далеко не все египтяне, с которыми мне довелось побеседовать. Также нельзя сказать, чтобы оно как-то успокаивало христиан. А может, они просто упрощают существующую проблему? Кого вообще призваны защищать подобные учреждения, чья цель – установление диалога? Меньшинство или большинство?

Во многих западных университетах, занимающихся ближневосточной тематикой, преобладает аналогичное умаление данной проблемы, и причиной, по которой я вообще отправился в эту поездку, послужило мое собственное разочарование, связанное с книгой, в 2011 г. переведенной и выпущенной в Дании издательством «Библиотека Карстена Нибура». Ее автор – профессор Хью Годдард, директор Центра исламских исследований современного мира имени Принца аль-Валида ибн Талала при Эдинбургском университете (учреждение названо по имени саудовского миллионера-покровителя).

Деятельность этого центра, подобно деятельности Халсмана и Эстеса, направлена, согласно формулировке, «на поощрение терпимости, взаимопонимания и межкультурного диалога между исламом и Западом». Перед подобными заявлениями сложно устоять, и, вспоминая моего друга таксиста, можно счесть это вполне благими намерениями. Однако коль скоро Годдард связан с университетом, очагом просвещения, храмом науки, я начинаю осознавать, что за всеми этими словами скрываются немалые усилия, направленные скорее на то, чтобы снизить важность проблемы, нежели на распространение правдивой информации.

Мою догадку подтверждает его книга под названием «Истинная вера – христиане и мусульмане между конфронтацией и сосуществованием». В ней практически ничего не говорится о «конфронтации», совершенно замалчивается то, с чем приходится в последние годы сталкиваться христианам на Ближнем Востоке. Прочтя эту книгу, я вдруг подумал, как бы отнеслись к ученому, описавшему в радужных красках отношения между христианами и мусульманами в бывшей Югославии, позабыв при этом упомянуть косовских албанцев^[115]. Наверное, его опозорили бы на весь свет.

В тот же вечер я направляюсь к собору Святого Марка, который находится в районе Каира под названием Аббасия. В этом изогнутом гигантском сооружении, возведенном в 1968 г., располагается головное управление Коптской церкви.

Здесь, у подножия широкой лестницы, ведущей к дверям храма, у меня назначена встреча с Сэмюэлем Тадросом, сотрудником вашингтонского Института Хадсона, мирового лидера по вопросам изучения нарушений религиозной свободы. Его комментарии о положении коптов в Египте регулярно публикует американская либеральная деловая газета Wall Street Journal. Они всегда выглядят достаточно зловеще.

Мне удалось приехать вовремя, потому что движение на улицах в тот день было удивительно спокойным. Присев в ожидании на ступеньки, я задумался о том, почему Запад, в особенности правые, вообще проявляют интерес к судьбе христиан на Ближнем Востоке. Просматривая книги и веб-сайты, я то и дело натыкался на источники, которые как-то подозрительно не имели ничего общего ни с националистическими, ни с богословскими или питающими ненависть к мусульманам. Институт Хадсона тоже к таковым не относится, однако воспринимается как учреждение с правой ориентацией.

Большинство вообще не проявляют к данной тематике никакого интереса. Мне показалось странным и удивительным, насколько мало книг пишут о бедственном положении христиан. Да и сам факт, что такое замечательное издательство выпустило в Дании книгу Хью Годдарда, говорит лишь о том, как же мало внимания уделяется этой теме. Правда, время от времени пресса освещает актуальную ситуацию, однако на протяжении многих лет я безуспешно пытался отыскать книги по данной тематике, блуждая по книжным лавкам в аэропортах ближневосточных стран, где представлен довольно широкий выбор, но не пренебрегая и относящимися к Ближнему Востоку отделами книжных полок западных мегаполисов. Искать мне пришлось довольно долго^[116]. Чаще всего такие книги пишутся западными христианами, которые рассматривают трагедию скорее с богословской, чем с человеческой точки зрения.

Это происходит вовсе не от недостатка интереса к Ближнему Востоку. В хорошо оснащенных книжных магазинах можно найти массу книг об исламистских группировках и подробные монографии об афганских талибах, деятельности Хезболлы в Ливане и ХАМАСа в секторе Газа, в которых талантливые ближневосточные корреспонденты срывают покровы с внутренних структур движения исламистов. Есть отличные книги по истории Ближнего Востока, в которых, разумеется, упоминается и о существовании христианства. Можно найти волнующие, мужественные книги о войнах, которыми так славится эта земля. Можно наткнуться и на умные книги об Израиле, иудаизме и печальном положении палестинцев. Все это продается в огромных количествах. Однако при этом довольно трудно отследить труды, посвященные исключительно актуальному наблюдению процессов, затрагивающих современных христиан.

Трудно винить представителей правого крыла в том, что их не заботит положение христиан. Гораздо сложнее понять, почему традиционный, секулярный проект левых не обращает никакого внимания на имеющие место нарушения. Мне это представляется каким-то слепым пятном, внутренним противостоянием принципов и предрассудков.

Несколько лет назад я прочитал объяснение этому в работе Оле Вэвера, профессора факультета международной политики Копенгагского университета, которое крепко засело у меня в голове. Он считает, что притесняемые христиане Ближнего Востока не что иное, как «несчастные жертвы нечестивого союза между двумя взглядами на политику».

Он ссылается на основные правозащитные организации, которые также не уделяют достаточного внимания изучению положения христиан. В 2008 г. в интервью газете Kristeligt Dagblad^[117] он сообщает, что «церковная группа датского филиала Amnesty International распалась вследствие пересмотра организационной стратегии. Организация больше не будет ставить в числе своих приоритетов рассмотрение вопроса о религиозных преследованиях»^[118]. Впрочем, нельзя не упомянуть и о том, что в прошлом году Amnesty International выпустила несколько неплохих отчетов, которыми я довольно активно воспользовался.

Тем не менее произошло это с некоторым опозданием; к примеру, поражает, что накануне упразднения Братства зимой 2013 г. директор организации Human Rights Watch Кеннет Рот призвал правительства стран Запада проявить любезность к новому исламистскому правительству^[119]. Эта известная правозащитная организация считает, что имеет на Ближнем Востоке реальную политическую задачу, которая выходит за рамки отчетности о нарушениях прав: необходимо обучать западных политиков принципам взаимодействия с коллегами-мусульманами. Вот как далеко они зашли!

На некоторое отставание указывает профессор Вэвер. Например, он считает, что правозащитные организации вместе с левым крылом «опасаются вспышки исламофобии на Западе. В частности, вовлеченные в войну в Ираке и Афганистане западные страны не заинтересованы в том, чтобы проявлять себя как христиане в связи с тем, что исламисты пытаются представить эти войны как религиозные, в которых западные христиане якобы идут крестовым походом против мусульман».

Вот эта-то вторая сторона медали и может послужить объяснением, почему молчит западная общественность.

«Для того чтобы обратить внимание на эту проблему, совсем уж необязательно представляться сторонником христианского мировоззрения. Ведь речь идет о свободе и защите меньшинств», – пишет Оле Вэвер^[120].

Когда, наконец, появляется Самюэль Тадрос из Института Хадсона, я встаю и следую за ним в главную коптскую церковь. Он проводит меня к алтарю, под которым лежат мощи ее основателя, первого патриарха коптской церкви евангелиста Марка. В 1968 г. они были перевезены из Ватикана в Каир в качестве подарка коптской церкви от католической. Прежде чем ступить на мягкий ковер, мы снимаем обувь.

Именно в этой церкви была сделана последняя фотография недавно почившего Шенуды III, патриарха под номером 117 после апостола Марка на Святом Престоле. В местах обитания коптов повсюду можно встретить фото человека с закрытыми глазами и пепельного цвета лицом, в большой круглой золотой короне патриарха, в красно-золотом облачении и со скипетром в руке. Его увидишь и на огромных плакатах, развешанных на улицах: в этих краях отношение к мертвым отличается гораздо меньшим табуированием.

В центре храма стоит саркофаг, где покоятся мощи апостола Марка, позади него – обитый бордовой тканью высокий прямоугольный алтарь, сбоку вышивка с изображением льва, символизирующего этого евангелиста. На стене – современные фрески, изображающие мученическую смерть апостола Марка предположительно в 68 г.: римские солдаты побили его камнями, а затем, обвязав ноги веревкой, тащили по улицам Александрии до тех пор, пока он не скончался. Сквозь толпу прорезается луч света, образуя вокруг его головы ореол.

На фресках можно также увидеть всех глав мировых церквей, переживших Марка, вплоть до коптов. Это торжество победы, исторический памятник, свидетельство того, что первый коптский епископ наконец вернулся домой. В тот самый Египет. На свою христианскую родину.

Самюэль Тадрос говорит, что в последние годы идет обратный процесс. Когда мы выходим из храма и ищем место, чтобы спокойно посидеть, он сообщает, что сам больше не живет в Египте.

В первый же день нашего знакомства он вручает мне рукопись книги о коптах^[121] и, пока мы ищем подходящую кофейню, рассказывает о том, когда на самом деле началась их эмиграция. Как и в случае с палестинскими христианами, в Египте этот процесс продолжается десятилетиями.

Наконец мы останавливаем выбор на крошечном кафе на углу с расшатанными, подпертыми кривыми плитками столиками, где кофе стоит сущие копейки. Фасад тонет в сплетенных ветвях, ствол дерева замотан одеялом. Стену подпирают старые, изношенные, покрытые черной пылью отслужившие свое кондиционеры. В углу комнаты стоит пустой неработающий холодильник с рекламой Кока-колы. Уже поздно. Тадрос заказывает кальян и турецкий кофе, который ему приносят со стаканом воды. Мне подают то же самое, только без кальяна.

Он рассказывает, что после войны с Израилем в 1973 г. Садат стал сдавать позиции исламизму, все чаще и чаще обращая свою риторику против христиан. Новый президент отпустил на волю немало брошенных Насером за решетку исламистов.

– В то время над коптами нависала большая угроза, в особенности на юге Египта. В 1980 г. были взорваны четыре церкви.

Имели место и нападения. Страшнее всего была резня в Каире, разразившаяся 17 июня 1981 г., во время нее был убит 81 человек.

Никто не знает, какое количество коптов на самом деле покинуло страну, но все только об этом и говорят.

– Девяносто процентов моих коптских друзей на фейсбуке спрашивают совета, как им покинуть страну. Конечно, уехать получается далеко не у каждого, но задумываются об этом все.

Он сообщает мне, что среди ближайших членов его семьи более половины живут за пределами Египта: тетя – в Великобритании, дядя – в Соединенных Штатах, другой дядя – в Ирландии, сестра – в Германии, один двоюродный брат – в Омане, другой – в Саудовской Аравии, еще один – в Канаде и так далее.

– О моих родителях больше некому позаботиться, – говорит он.

Самюэль Тадрос в своей книге пытается дать правдивые факты о коптских церквях за пределами Египта.

– В 1970 г. в Германии было семь коптских церквей и только две в США, – говорит он.

По его подсчетам, в 2012 г. в Соединенных Штатах действовали уже 202 коптские церкви, в Австралии – 47, в Канаде – 51, в Великобритании – 29, при этом насчитывается множество коптских церквей в Германии, Франции, Австрии, Венгрии, Швеции и Италии; своя коптская церковь есть даже в Дании. А еще коптские церкви имеются в Боливии, Мексике, Таиланде, Сингапуре, Японии, на Фиджи, в Новой Зеландии, Китае, Малайзии, Южной Корее, Тайване, Пакистане и в странах Персидского залива. В африканских странах их количество составляет от 60 до 70.

– Судя по количеству коптских церквей, можно сказать, что только в США в настоящее время проживает полмиллиона коптов, – предполагает он.

Сам Тадрос связан с коптской церковью в Фэрфаксе, штат Вирджиния.

– У церкви 3000 прихожан-коптов, – говорит он. – После революции 2011 г. в нашу общину прибывало по 15–20 семей в месяц. В итоге она увеличилась еще на 1000 коптов. За два года только наша церковь в Фэрфаксе выросла в три раза.

Другими словами, в последние годы происходит прилив эмиграции. Отчасти это связано с участившимися после революции терактами. В то время как правительство Египта приглядывает за коптами и иногда даже выделяет им кое-какие деньги как компенсацию за атаки, которым они подвергаются, оно не может проконтролировать ситуацию на улицах, включая поведение рядовых солдат или полицейских. И хотя не так уж часто услышишь из уст египетских лидеров одобрение насилия в отношении христиан, все же чинить расправу над нападающими они не торопятся.

В докладе Amnesty International о межрелигиозном насилии в Египте говорится, что за последние три десятилетия там произошло около 15 крупных терактов и нападений, и только в 2011 г. произошло по меньшей мере шесть налетов на церкви или стычек между мусульманами и коптами^[122].

Хассиба Хадж Сахрауи, заместитель директора Amnesty отделения Ближнего Востока и Северной Африки, в марте 2013 г. заявила, что «копты всего Египта подвергаются дискриминации как юридически, так и на практике. Они являются жертвами регулярных избиений, в то время как власти систематически закрывают на это глаза»^[123].

Многочисленные атаки продолжались и после военного переворота, который был подвергнут осуждению организацией Human Rights Watch. На христиан нападали, обвиняя их в сговоре с правительственной армией свергнутого Мурси^[124].

Наиболее жестокая серия атак, причиной которой послужили самые обыкновенные вопросы, связанные с браком, прокатилась по стране за шесть месяцев до революции 2011 г. Весь этот процесс и его результаты отличаются определенной симптоматикой. Суть вопроса – исключительная важность, которую обе стороны уделяют женской верности. Именно достоинство женщины служит основным полем битвы разгоревшегося межрелигиозного конфликта. Здесь коптам зачастую нечего сказать мусульманам. Индивидууму слово в этом вопросе не дается.

Двадцатичетырехлетняя Камилия Шехата ушла из дома предположительно после семейной ссоры 18 июля 2010 г. Она была женой священника в городе Дейр-Мавас, расположенном в 400 км к югу от Каира. Через пять дней ее вернули к мужу и ребенку. Вернули с помощью полиции.

Почему Камилия Шехата сбежала из дома? Речь здесь пойдет не о семейной драме Генрика Ибсена на современный лад, хотя никак нельзя отрицать в этой истории трагичные элементы. Событие послужило поводом для массовых демонстраций и, по всей вероятности, двух ужасных терактов, один из которых произошел в самом городе, а другой – за тысячи километров оттуда, а также к новым налетам и церковным поджогам. Противоборствующие группировки имеют собственные версии этого события. Копты заявляют, что Шехату похитили и насильственно обратили в мусульманство. Причина, по которой полиции пришлось вернуть ее семье, заключалась в опасении начала коптских бунтов по всей стране.

Согласно мусульманской версии, она решила добровольно перейти в ислам и с этой целью сама искала убежища у местного шейха. Ведь она была убежденной сторонницей ислама. Однако существует видеозапись, где она рассказывает свою историю, полностью отвергая свою причастность к исламу.

Существует и третья версия. Журнал The Economist, который в сентябре 2010 г. провел детальное расследование дела, дает ссылку на свидетельства соседей, которые утверждали, что она была несчастлива в браке и сама хотела уйти из семьи. В отличие от последователей ислама коптская церковь запрещает разводы, и ко всей этой заварухе привело именно ее обращение в ислам. Если бы она была мусульманкой, то имела бы право подать на развод. Судя по последней интерпретации, она успела все же что-то узнать о мусульманской вере. Возможно, больше по нужде, чем по убеждениям.

Последнее не столь уж важно. Для нескольких тысяч исламистов вопрос стоял не столько о том, была ли на самом деле христианка похищена шейхом или же священник силой решил удержать у себя новообращенную мусульманку. Христиане похитили мусульманку! Уже в самом обвинительном заключении слышится нотка насилия.

Директор правозащитной организации «Египетская Инициатива по Личным Правам» Хоссам Байт пожурил церковь и полицию, которые «вообразили себе, будто смогут предотвратить межрелигиозные беспорядки тем, что "доставят" взрослую гражданку своей семье, словно мебель».

Двадцатичетырехлетний человек достаточно зрел для того, чтобы принимать собственные решения, в том числе и те, которые касаются перемены веры. Или, к примеру, развод. Египетская правозащитная организация сочла, что полиция нарушила ее права.

Последовавшие за этим события в очередной раз продемонстрировали, что основными жертвами конфликта, как это часто и бывает, стали копты. Пронюхав о деле, Аль-Каида поспешила тут же в него вмешаться. Из Ирака, где эти чрезвычайно жестокие группировки повсюду сеют смерть и разрушения, донесся призыв о том, что в случае если коптская церковь не выпустит женщину, то мишенью станут все ближневосточные христиане^[125]. Коль скоро в 2010 г. в Египте 20 % всех мусульман поддержали Аль-Каиду, угроза была совершенно реальной^[126].

Выплыла еще одна история с очередной женой-беглянкой по имени Вафа Константин. 27 ноября 2004 г. эта 47-летняя женщина, жена коптского священника, подобно Шехате, оставила своего мужа. Даже спустя шесть лет о деле никто не забыл. 31 октября 2010 г. вооруженные террористы захватили в заложники более 100 прихожан крупной сирийской церкви в Багдаде. Они кричали: «Вы все неверные. Мы пришли, чтобы отомстить за поджоги Корана и захват египетских мусульманок». Вскоре там лежало 58 трупов^[127].

Два месяца спустя, в день празднования нового, 2011 г., в Александрии был совершен самый жестокий теракт против египетских христиан за последние десять лет. Вооруженный бомбой человек проник в тысячную толпу коптов, выходивших из церкви Св. Марка и Апостола Павла, расположенной в квартале Сиди Бишр. Они отмечали празднование Нового года. Взорвав бомбу, смертник лишил жизни 23 человек, среди которых был и владелец расположенного напротив церкви мусульманского книжного магазина. 97 человек получили ранения.

Власти не стали никому предъявлять иски и обвинения и в итоге за преступление никто не понес ответственности. Однако в деле все же имеется одна зацепка. За несколько недель до события в пресс-релизе, опубликованном на одном из исламских сайтов, появилась рекомендация для мусульман «бомбить церкви во время рождественских праздников, когда там много народа». Причем там упоминалась именно та церковь в Александрии, на которую впоследствии был совершен налет. Неизвестно, в какой степени в это дело была вовлечена группировка Аль-Каида, однако исламские боевики, особенно в Ираке, за несколько месяцев до события упоминали обеих женщин, требуя возмездия^[128].

Вслед за этим последовали и другие атаки. 7 мая 2011 г. две церкви в каирском районе Имбаба подверглись штурму боевиков, которые, по описанию местных жителей, были представителями салафитских группировок. Они были уверены, что церковь укрывает одну из вышеупомянутых коптских женщин. На записи слышно, как размахивающие саблями и пистолетами нападавшие выкрикивают: «Аллах Акбар!»^[129]. Были разгромлены дома и магазины, принадлежавшие коптам. Прибывшие впоследствии полицейские начали стрелять прямо в собравшуюся толпу^[130]. В результате 15 человек – коптов и мусульман – были убиты, многие ранены. Впоследствии армия заплатила за реконструкцию церкви; 48 коптов и мусульман были привлечены к ответственности.

Самюэль Тадрос и еще несколько человек рассказывали мне, что после революции изменился ассортимент гонений на христиан. Система безопасности Египетского аппарата в той или иной степени потерпела крах, и защита, которой христиане пользовались в прошлом, исчезла. В страну ворвалось беззаконие, из-за чего христианам, с которыми я встречался, не удавалось скрыть тревогу и уязвимость. Кое-где полиция заодно с армией направляет свои действия непосредственно против христиан.

Примером этого послужили события, произошедшие 23 февраля 2011 г. Расположенный в прекрасной и знаменитой Вади-Натрун монастырь Санкт Пишои (святого Паисия), опасаясь тысяч бежавших из тюрем во время революции заключенных, решил оградить себя стеной. Однако армия поспешила направить против монастыря войска и танковое оружие с требованием немедленно снести стену. В тот день армия в первый раз после революции открыла огонь по мирным жителям, однако, как выяснилось, не в последний^[131]. В результате их действий четверо сотрудников монастыря и монах получили ранения, одному из них пришлось удалить почку.

Чуть более недели спустя, 4 марта 2011 г., была подожжена и стерта с лица земли находящаяся в 25 км к югу от Каира церковь в деревне Сол неподалеку от города Атфих. Причиной послужили толки о том, что один христианский бизнесмен из города вступил в любовную связь с дочерью мусульманского крестьянина. Родственники девушки с оружием в руках пытались разыскать ее отца, чтобы тот выдал им дочь для растерзания.

Он отказался удовлетворить их требования. Началась перестрелка, в ходе которой отец и один из двоюродных братьев девушки были убиты. Впоследствии мусульмане, которым не удалось учинить расправу над своей родственницей, совершили налет на деревенскую церковь Шахидайн, а полиция проявила полную пассивность. Двадцать три часа потребовалось им, чтобы полностью уничтожить здание. После случившегося церковь была восстановлена за счет армии^[132].

Беспорядки такого рода неоднократно снимали на видео^[133], однако никто не был арестован. По информации HRW (Human Rights Watch), двумя адвокатами, представлявшими интересы церкви, были переданы в прокуратуру имена более 100 подозреваемых.

– Это не тот случай, когда у государственного прокурора недостаток информации, – заявил один из юристов. – Просто он отказывается что-либо предпринимать^[134].

Такое же пилатовское безразличие к христианам проявилось во время кровавого захвата власти летом 2013 г.^[135]

После революции список пострадавших коптов стал длиннее. Приведу лишь несколько примеров, относящихся все к тому же 2011 г.^[136] 30 сентября в городе Аль-Марин аб в Эдфу в провинции Асуан была разрушена христианская церковь. На этом эпизоде стоит остановиться подробнее, поскольку он имел серьезные последствия. Все началось с того, что местные священники, получив соответствующее разрешение, приступили к восстановлению пришедшей в упадок церкви, однако потом их обвинили, что церковь стала на 4 м выше дозволенного. Для приведения церкви в порядок им выделялось 15 дней.

Когда же по истечении этого срока все оказалось на прежнем месте, местный имам призвал почти 3000 мусульман пойти на церковь, в результате чего от нее остались одни руины. Три коптских дома были сожжены.

Губернатор Асуана генерал-майор Мустафа Аль-Сайед по поводу этого события высказался следующим образом: копты допустили ошибку, и за это должны были понести наказание; а теперь мусульмане исправили эту ошибку, и к этому больше нечего добавить^[137]. Редко какому высокопоставленному политику, даже губернатору, удавалось когда-либо столь недвусмысленно выразить свое презрение. В ответ по всей стране поднялась волна коптских протестов.

Этот инцидент привел к массовому восстанию, которое началось 9 октября 2011 г. перед зданием телестудии Масперо. 50 000 демонстрантов, в числе которых были многочисленные мусульмане, призывали к отставке губернатора и к привлечению вандалов к ответственности. Еще они требовали восстановления разрушенной церкви и отмены процедуры одобрения президентом работ по реставрации и строительству новых церквей, а также запрета на религиозную дискриминацию.

Демонстрация была мирной, но что-то пошло не так. В итоге в результате пулевых ранений и наездов боевой техники погибли 28 человек: 26 христиан, один демонстрант-мусульманин и один солдат. Более 300 человек получили ранения, некоторые – с серьезным исходом.

На видеозаписи в интернете можно увидеть, как бронированная военная техника направляется прямиком в массу демонстрантов^[138]. Запись плохого качества, однако даже она позволяет разглядеть со спины двух мужчин, чьи жизни вскоре прерываются под передними колесами многотонного тяжелого бронированного фургона^[139]. Первый так и не увидел, откуда пришел удар, а второму перед самой смертью удалось обернуться и посмотреть назад. На записи видно, как сразу после этого фургон переезжает через какое-то препятствие.

На втором ролике, отснятом сразу после разгона демонстрации, мы видим, как солдат сообщает толпе восторженных зрителей, что выстрелил прямо в грудь одному из демонстрантов. Из толпы его поздравляют, слышатся слова: «Ты – человек Божий».

Однако все, что оказалось в распоряжении мировой общественности, – это кадры, на которых несколько солдат сил национальной безопасности сдерживают натиск ликующих исламистов. На помощь им пришло египетское государственное телевидение, которое предоставило лживые сведения об убийстве трех солдат и призвало египтян оказать содействие армии, которая якобы пытается усмирить насилие со стороны христиан. По другим новостным каналам распустили слухи, будто бы госсекретарь США Хилари Клинтон собирается послать войска США на помощь коптам. Исламистские телеканалы сообщали, что на одной из площадей сожгли Коран. Все это было явной ложью, однако с ее помощью удалось активизировать ряд исламистских группировок на развязывание войны против демонстрантов, в результате чего ими было совершено нападение на крупный коптский госпиталь в Каире, куда поставляли убитых и раненых^[140]. Вероятно, для коптов это событие стало самым сильным ударом из всех возможных. Воодушевленные кровожадной, лживой прессой, военные направили против них все свои силы. Под давлением акции протеста правительство впоследствии назначило армейскую комиссию для расследования своих же действий, однако это произошло уже после того, как был задержан 31 человек из числа гражданских лиц. Среди них оказались два блогера, Бахаа Сабер и знаменитый Алаа Абдель Фаттах, которых обвинили том, что они призывали демонстрантов атаковать полицию. После этого случая трое военнослужащих были привлечены к военному суду за действия, приведшие к смерти 14 человек, которых они задавили боевыми танками. Их признали виновными в непреднамеренных убийствах, двое получили по два года тюрьмы, один – три года^[141]. Однако любой из присутствовавших мог засвидетельствовать, что убийства отнюдь не были «непреднамеренными». Трагедия Масперо стала кульминацией, точкой отсчета первого года революции, во время которого были совершены нападения еще на шесть церквей, и началась волна избиений и убийств христиан по всей стране.

Сегодня вечером, во время нашей встречи в кафе, Самюэль Тадрос принялся торопливо перечислять мне многочисленные случаи нападений на христиан. Пытаясь успеть все как следует записать, я от чрезмерного рвения неожиданно опрокидываю стакан воды на свои записи. Слова и предложения сливаются в одну подвижную черную массу. Мы зовем официанта, чтобы тот вытер лужу, и Тадрос заказывает дополнительную порцию угля для кальяна.

Он рисует тревожную картину, которая наблюдается в стране после революции 2011 г. На христиан уже стали нападать по одному только подозрению, например, если кто-то распустил слух о том, что христианин вступил в интимные отношения с мусульманкой. После этого обычно собирается большая группа мусульман, как правило, несколько сотен человек, которые нападают на его дом или сжигают близлежащую церковь. То же самое происходит, если откуда-то всплывет информация, будто какой-то христианин оскорбил Пророка. И если до сих пор подозреваемый в богохульстве пока еще не арестован полицией и не отправлен в тюрьму, на него набрасывается толпа мусульман. После революции участились тревожные случаи, когда после единичного конфликта между мусульманином и христианином вынуждены эвакуировать христианское население целой деревни или квартала в крупном городе.

Обычно все происходит по одной и той же схеме. Многочисленная группа мусульман нападает на церковь, бизнес или частный дом, но когда приезжает полиция, бывает уже слишком поздно. Власти не знают, что делать, и поэтому требуют, чтобы заодно и все остальные христиане покинули город. Как правило, после этого происходит встреча местного священника и местного шейха с городскими сановниками. «Они целуются, но каждый только и говорит, что о своих обидах», – говорит Тадрос с насмешкой.

В итоге никто не бывает наказан за исключением семьи христианина, обвиненного в том, что он имел связь с мусульманской женщиной или каким-то еще образом разозлил своих мусульманских соседей. «У нас это называется "встреча перемирия"», – поясняет молодой исследователь Института Хадсона^[142].

Иногда получается так, что встреча перемирия приносит только худшие результаты. Возьмем события, произошедшие в деревне Кобри-эль-Шарбат, неподалеку от крупного города Александрии. Организация Египетская Инициатива За Личные Права (The Egyptian Initiative for Personal Rights) обладает документами, которые подтверждают следующую историю. Утром 27 января 2012 г. Сами Гиргис проснулся, разбуженный разъяренными криками – перед его окнами стояла толпа мусульманских мужчин под предводительством местного шейха. Собравшись перед домом этого христианина, они требовали, чтобы он и его семья немедленно покинули город, причем без имущества. Они кричали, что по городу ходит видеозапись, которая свидетельствует, что его сын Мурад Сами Гиргис и одна мусульманка из города вступили в сексуальную связь. Правдивость этих обвинений еще предстояло доказать, вполне возможно, что там даже вообще не было никаких доказательств. Но ситуация продолжала накаляться, и тогда городские сановники собрали вокруг себя несколько уважаемых христианских и мусульманских семей, чтобы с их помощью попытаться разрешить конфликт. В итоге порешили на том, что семья Гиргис должна исчезнуть из города.

Можно предположить, что во время этого обсуждения требования мусульманской стороны возросли, потому что стоящая перед домом толпа не только не унялась, но в течение дня увеличилась до 3000 человек. Ее участники выкрикивали лозунги, бросались камнями, размахивали палками, оружием и бутылками с зажигательной смесью. Семья Гиргис забаррикадировалась на первом этаже. Располагавшиеся прямо под жилым помещением три магазина, принадлежавших семье, были разрушены, а затем подожжены. Кое-кто из толпы отправился на поиски домов других христиан, проживавших в районе, и те немногие оставшиеся в городе семьи заперлись в своих жилищах. Некоторые из христиан пытались отстреливаться холостыми патронами. Множество принадлежащих им домов и магазинов забросали камнями, разграбили и подожгли.

Полицейские прибыли только спустя несколько часов, но им преградила путь разъяренная толпа. Поэтому они решили выждать до следующего дня, пока шум не уляжется. И тогда власть в руки взяли авторитетные мусульманские граждане, которые и взяли под свою защиту христианские дома. Именно благодаря их вмешательству был предотвращен поджог дома обвиняемого сына Мурада Сами.

И хотя на какое-то время в городе все же водворился шаткий мир, жажда мести протестовавших так и не была удовлетворена. С целью урегулирования ситуации губернатор Александрии провел совместную встречу с различными депутатами от Братства, салафитами и мусульманскими и христианскими священнослужителями города. В результате было принято совместное соглашение о том, что семья провинившегося уедет из города. На этот момент сын уже находился в тюрьме, где по решению полиции его должны были продержать 15 суток.

Однако и на этот раз компромисс не показался мусульманам удовлетворительным, и сотни юношей снова вышли на улицы, на этот раз требуя, чтобы из города вышвырнули всех молодых христиан. Дом Гиргиса забросали камнями, а затем подожгли.

Пришлось провести еще одну встречу перемирия, теперь с участием полицейского управления, исламистских депутатов от парламента и глав семи мусульманских семей города, а также некоторых христиан. На этот раз большинство было готово более внимательно прислушиваться к требованиям толпы. Развязка драмы приближалась, и в силу вступило еще более жесткое соглашение, согласно которому уже восемь христианских семей должны были покинуть город без права удержания имущества; в течение трех последующих месяцев их дома и вся собственность подлежали распродаже. Решение о подобном наказании не пришлось по вкусу христианским делегатам, в частности, потому, что оно касалось семей, которые вообще не имели к делу никакого отношения. А их-то зачем выкидывать?

Однако протестовать против принятого решения было бесполезно, и благословляемая парламентскими депутатами и службой безопасности полиция, которая с самого начала проявила неспособность защитить своих граждан, объявила о решении об изгнании из города восьми христианских семей.

Решение было приведено в исполнение. Лидера салафитов назначили главным по продаже христианской недвижимости, а изгнанников предупредили, что если они когда-либо попытаются вернуться обратно, то никто не сможет гарантировать им безопасность. По мнению Египетской Инициативы За Личные Права, полиция, которая призвана быть правой рукой закона, в данной ситуации действовала ему вопреки. Беспощадно также звучит приговор, вынесенный Египетским Институтом по Правам Человека: «Позор законодательной и исполнительной власти. Она создала легальное прикрытие для преступлений, именуя это „искуплением“. Она наказала жертв и предоставила компенсации виновным в преступлении. Законодательные власти Египта и избранные политики будут считаться соучастниками этих преступлений до тех пор, пока не исправят несправедливость и не восстановят соблюдение законов о правах человека»^[143].

Причина всех этих столкновений кроется даже не в межконфессиональной ненависти. Порой самого банального инцидента достаточно, чтобы по всей округе объявили охоту на христиан. Неизвестная, непредвиденная угроза держит здешних христиан в постоянной тревоге: их способна превратить в жертвы любая мелочь, к которой они могут даже не иметь никакого отношения.

А вот еще данные об одном случае, предоставленные Египетской Инициативой За Личные Права. 25 июля 2012 г. в деревне Дахсур в Гизе христианский работник прачечной Самех Нессейм по неосторожности оставил раскаленный утюг на рубашке мусульманина Ахмеда Рамадана, в результате чего на ней образовалась дыра. Получив обратно свою вещь испорченной, Рамадан пришел в ярость. На следующий день он собрал 20 своих друзей и привел их к магазину виновного, прожегшего рубашку, чтобы избить его. Христианин заперся в своей квартире, там же успел изготовить коктейль Молотова и сбросил его с крыши дома.

Бутылка с зажигательной смесью угодила в 25-летнего мусульманина Моаза Мухаммеда Ахмеда, который в момент беспорядков проходил по улице. Он вспыхнул, а позже скончался от ожогов в больнице. После его смерти перед домом христианина уже стояло 2000 жаждавших мести человек. Всех обитателей дома избили, разграбили их имущество, а здание подожгли. Затем пытались разрушить находившуюся в 200 м церковь, но этому помешали местные мусульмане.

Сразу же после вызова приехала полиция, но никаких действий не предприняла. И на этот раз гражданское мужество проявили все за исключением властей. Двоюродный брат работника прачечной получил увечья. Самех Нессейм был арестован вместе со своим отцом и посажен на 15 суток в тюрьму; ему были предъявлены обвинения в убийстве. Пятеро мусульман подверглись допросу, но, как обычно (стоит ли об этом вообще говорить?), ни один из них не был задержан^[144].

По мнению египетской газеты Аль-Ахрам, которая неделю спустя занималась расследованием ситуации, после случившегося все городские христиане чувствовали себя в опасности. Так и не сумев их защитить, полиция приказала им всем покинуть город. К тому моменту, когда хоронили 25-летнего парня, в городе уже не осталось христиан.

После их ухода некоторые из ихдомов были разграблены и разрушены^{href="#n_145" title="">[145]}. Позже все христианские семьи, которых насчитывалось 36, получили разрешение вернуться, а тем из них, чьим домам или лавкам был нанесен невосполнимый ущерб, государство предоставило денежную компенсацию в размере 10000 крон^[146]. Но на сумму в 10000 крон мало что можно купить даже в Египте, в особенности если все ваше имущество разграблено или уничтожено.

– Исламисты чувствуют себя все сильнее и сильнее, – объясняет Самюэль Тадрос. – Они применяют принципы Братства на любой территории, где проживают. И хотя правительство не требует, чтобы все женщины носили хиджаб, на улицах все равно все в нихходят. Власти никогда не требовали закрывать торгующие алкоголем магазины, но почему-то их все закрыли. Братство никогда не говорит против христиан ничего плохого, но на них все равно нападают. Я гораздо меньше боюсь большого Мурси^[147], чем 10000 мелких Мурси по всему Египту.

Мы просидели в кафе за полночь, и нам поднесли новые угольки, завернутые в фольгу. На Самюэле Тадросе синяя рубашка навыпуск, на лице – щетина. На коленях лежит коричневая куртка. Уже прохладно, и доносящийся с улицы шум заставляет его наклоняться над столом, чтобы я мог расслышать его слова.

– К коптам применят коллективные штрафы, – сообщает он. – Если один копт влипнет в какое-то дело, которое сочтут преступным, то обвинения предъявят всем коптам. Народ видит, что полиция бездействует и что никого не арестовывают.

Я интересуюсь, почему так происходит.

– Потому что виноват целый народ. На кого еще указывать?

Он просит меня вспомнить фильм Алана Паркера «Миссисипи в огне» 1988 г. с Джином Хэкменом и Уиллемом Дефо в главных ролях. Они играют двух следователей, каждый из которых ведет собственное расследование убийства молодого черного активиста и двух белых коллег. Действие картины происходит в 1960 г. в кишащем ку-клукс-клановцами американском южном штате.

– В египетских деревнях полиция является частью системы точно так же, как это показано в фильме, – говорит он. – Она будет против христиан и защищать нападающих.

Тадрос считает, что с коптами сейчас творится то же самое, что раньше, в свое время, происходило с евреями, только в данном случае этот процесс протекает значительно медленнее. Хотя есть и значительная разница.

– Египетские иудеи хотя бы могли бежать в Израиль, а для коптов такого «Израиля» не существует, – поясняет он. – Если вы копт в этой стране, то у вас есть четыре варианта, – и он их мне перечисляет. – Вы можете остаться и бороться за эти изменения. Вы можете подставить шею и принять, что вы гражданин второго сорта. Вы можете удалиться от общества и жить за стенами церкви или монастыря. Вы можете эмигрировать. Последнее не так просто, потому что Запад не намерен принимать у себя несколько миллионов коптов. Уехать могут только те, кто говорят по-английски, у кого есть деньги и хорошее образование. Здесь остаются бедные, старики и люди без образования.

Я интересуюсь, а можно ли ко всему происходящему с христианами за последние годы применить термин «преследование».

– Реки христианской крови здесь не льются, – отвечает он. – Это не столько преследование, сколько удушение. Часть гордого исламского самопонимания – то, что они способны «терпеть» христиан. Последним позволяется сохранять свою веру, но их статус в обществе понижается. В связи с этим наблюдаемое нами явление вряд ли можно назвать христианским холокостом. И хотя на наших глазах происходят погромы, я бы удержался от заявления, что египетские власти ставят своей целью уничтожение христиан.

Самюэль считает главной причиной того, что мир Запада спокойно относится к происходящему, уже сложившийся взгляд на христиан Ближнего Востока. На них смотрят как на часть собственной культуры, где христианство – фактор силы и религия большинства. Он объясняет мне, что все истории о насилии и изгнании христиан противоречат мнению Запада о самом себе, которое проявляется следующим образом:

– Никто не преследует христиан. Преследователи – это мы сами.

Я спрашиваю о его отношениях со многими международными организациями, которые стремятся к ведению диалога между Западом и исламом.

– Это – один из величайших мифов современного мира, – отвечает он. – Стоит только палестинцам и израильтянам вместе сесть и все обсудить, как сразу все возьмет и разрешится. Bullshit^[148]. Я невысокого мнения обо всех этих организациях. Диалог – не решение для серьезных конфликтов.

Он рассказывает мне историю, которая произошла в городе Эль-Дабаа, что неподалеку от северного побережья, к западу от Александрии, когда 14-летняя коптская девочка Сара Исхака Абдельмалек 30 сентября 2012 г. отправилась в школу со своей двоюродной сестрой. Организация Amnesty International – Egyptian Action сообщает, что Сара по дороге зашла в книжный магазин, а затем исчезла. Почти сразу после того, как отец заявил в полицию, ему позвонил какой-то человек и сообщил, что свою дочь он больше никогда не увидит, потому что она приняла ислам и вышла замуж за мусульманина.

– Салафиты считают, что девушка может выходить замуж, как только достигает полового созревания. И хотя по египетским законам она еще не созрела для вступления в брак или перехода в другую религию, в соответствии с законом, которому подчиняются салафиты, она уже вполне взрослая для принятия таких решений, – поясняет Тадрос.

Власти заверили отца, что займутся этим делом, но никаких результатов это не принесло. Вскоре семью девушки поставили в известность, что ее муж – 27-летний владелец магазина Махмуд Абу Зиед Абдель Гаввад. Через месяц после похищения члены группы «Салафит-фронт» выпустили пресс-релиз, в котором предупреждали все правозащитные организации от всяческих попыток вернуть 14-летнюю девочку обратно в семью. «Девушка имеет право перейти в ислам и выйти замуж сразу после достижения ею пубертатного возраста. Она также имеет право вступать в брак со всеми вытекающими отсюда последствиями», – говорилось в пресс-релизе.

3 ноября 2012 г. государственный прокурор района потребовал арестовать мужа похищенной девушки в свете того, что полиции было известно о ее похитителях и местонахождении^[149]. Но вслед за этим никаких действий не последовало. К моменту написания данного текста Сару Исхаку Абдельмалек до сих пор не вернули семье, хотя все знают, где она находится.

– Эта история демонстрирует полный коллапс закона и порядка. И даже когда власти знают, что они должны делать, они не понимают, как это сделать, – говорит Тадрос.

Эта история с похищением молодой христианки – не единственная в своем роде. Поговаривают, что ежегодно их происходят сотни, однако точную цифру получить сложно. Похищение христианских девушек – тема болезненная. Не всегда возможно определить, кого из них на самом деле похищают, а кто добровольно, против воли родителей, обращается в ислам, чтобы выйти замуж за мусульманина, следуя зову сердца.

Именно из-за таких и подобных им событий египетские христиане желают покинуть свою страну.

Тадрос сам уехал в 2007 г. учиться в Соединенные Штаты и вернулся в Египет только для того, чтобы собрать материалы для своей книги.

– Не думаю, что с моими взглядами у меня в Египте большое будущее, – считает он.

Несмотря на мои протесты, Тадрос направляется к фасаду кофейни из плетеных прутьев, чтобы оплатить счет. Вернувшись на место, он советует мне по приезде в Бейрут взять интервью у сына Шарля Малика. Шарль Малик – соавтор принятой ООН Всеобщей декларации прав человека, а его сын, по мнению Тадроса, один из лучших исследователей, описавших положение христиан на Ближнем Востоке. Я благодарю его, а затем этот человек в светло-коричневой безрукавке растворяется в ночном жару каирских улиц, чтобы вскоре навсегда исчезнуть из страны.

И пока я медленно бреду к своей гостинице, я думаю о христианах, вынужденных массово эвакуироваться из собственных домов только потому, что они христиане. Не укрывается от глаз, что они служат объектом ярости, чтобы укротить которую полиция не находит другого способа, как только выселять их с насиженных мест до тех пор, пока не утихнут страсти. Жертвы обязаны посторониться. Я также думаю о мусульманских мирных жителях, которые восстали против своих совершающих преступления единоверцев. Они сделали то, что власти не решались сделать до сих пор.

* * *

На окраине Каира, на верхних склонах Мукаттамских гор, расположен один из самых необычных городских кварталов. Называется он Маншият-Насир – Город Мусорщиков – и именно таковым он и является. Город Мусорщиков как раз подходящее место для поиска ответа на вопрос, почему все встреченные мной на пути египетские христиане так стремятся покинуть страну.

Поднимаясь на гору, я проезжаю по темным узким грунтовым дорогам – все выше и выше – мимо четырехэтажных домов из бурого кирпича и бетона, двери которых выходят прямо на дорогу. Все здания выглядят так, как будто по ним нещадно колотили несколько дней подряд. Неприятный, тяжелый запах витает над городом. Я прохожу мимо куч из больших прозрачных полиэтиленовых пакетов, доверху заполненных пластиковыми бутылками, стеклом, тканями, медью и картоном; перед лавками мясников болтаются на крючках туши ягнят; везде вдоль дороги, в пяти метрах над проезжей частью, протянуты плакаты с изображением почившего в 2012 г. патриарха Шенуды III; мимо нас проезжают повозки с ослами и грузовики; тут же, поедая кожицу с фруктов, пасутся козы и стоят лавки с лимонами, огурцами и бананами; пекари продают корбан – коптские просфоры. В бетонных клетях сидят старушки, разбирая свежий мусор.

Наконец, проехав туннель насквозь, я попадаю на вершину скалы, где снова светло; подо мной весь Каир. Здесь стоит храм, легко вмещающий несколько тысяч человек. Это и есть Церковь мусорщиков. Здесь можно стать свидетелем экзорцизма и различных чудесных явлений. Редко мне доводилось видеть такое грандиозное зрелище, преисполненное одновременно и китча, и величия. Глазам многочисленных городских туристов открывается врезанная в скалу фигура Иисуса, рядом с ней – библейские цитаты на арабском и английском языках.

Здесь можно увидеть христианство в его неприкрытой форме – жестокой, дикой, некрасивой, кровавой, страстной, примитивной и необузданной. И в этот момент мне на ум приходит провокативная работа американского фотохудожника Андреса Серрано Piss Christ, созданная в 1987 г.: на фото пластиковое распятие с Иисусом погружено в мочу. Этот артефакт привел американские власти в такое неистовство, что его даже хотели запретить. К Церкви мусорщиков ведет только одна дорога, пролегающая мимо кучи отходов; здесь буквальный смысл обретают слова: чтобы добраться до высот, нужно опуститься на самое дно.

Священника из Города Мусорщиков зовут Саман Ибрагим. Он ведет меня к бывшей пещере в одном из углублений скалы, где сейчас находится его кабинет. Саман Ибрагим располагается в конце длинного стола, по другую сторону которого уже сидят множество крестьян, явившихся его послушать. Их глаза светятся почтением к этому человеку. Коптским священникам оказывают здесь такое почтение, которое получают разве что канонизированные святые. Но его церковь – больше чем церковь.

– Я здесь уже 40 лет, – говорит он. – Эту церковь подарил нам Сам Бог.

Священник рассказывает, что пришел сюда потому, что ему велел Господь. Однажды его посетил мусорщик, который каждый день забирал у него отходы, и сказал, что необходима проповедь. Дело было в начале 1970-х, когда Саман Ибрагим был еще не пастырем, а не слишком уверенным в себе тридцатилетним мужчиной.

Жители района, которых именуют заббалинами, на протяжении многих десятилетий были мусорщиками в этом многотысячном городе. По всей видимости, в те времена в Городе Мусорщиков их проживало около 30000 человек да еще 30000 в остальных кварталах Каира. 90 % из них были христианами. Каждое утро молодые заббалины за скромную плату собирали городские отходы. Затем они привозили мусор сюда, и старики его перебирали и передавали на переработку, например для изготовления автомобильных шин и др. Как говорят, каждое утро в контейнеры загружается 8500 т отходов и еще 4000 т органического материала.

80 % городского мусора (огромная доля по сравнению с другими мировыми свалками) отправляется на вторичную переработку^[150]. Органическим мусором раньше кормили свиней, которые затем либо шли на столы самим горожанам, либо перепродавались в международные отели.

– Тогда я не послушал мусорщика, – продолжает Саман Ибрагим. – Я ведь не умел еще проповедовать, поэтому решил сбежать от судьбы. Здесь не было ни проточной воды, ни электричества, ни дорог. Это место не было предназначено для людей. Повсюду стояла ужасная вонь, намного хуже, чем сегодня.

Сорок лет назад этот город представлял собой скопление заброшенных, неухоженных трущоб. Но через два года старый мусорщик снова явился к Саману Ибрагиму с тем, что здесь нужно создать церковь и рассказывать людям об Иисусе.

– И вот я попросил подыскать мне место для молитвы. Нужно было выяснить, что хочет Бог: что я должен сделать со своей жизнью и с этим городом.

Здесь моему собеседнику пришлось прервать рассказ, потому что японский турист выразил желание его сфотографировать и приложиться к руке. Первое он ему позволил, но от второго категорически отказался. Глядя из-под своей вязаной черной шапочки на этого человека, он улыбнулся ему сквозь седые усы. На его груди висел большой, массивный крест на прочной цепи.

Пока японец фотографировал Самана Ибрагима, он продолжил рассказ о том, как мусорщики нашли для него пещеру под скалой, где он молился по воскресеньям в течение трех недель. Это место было прямо под нами. Пока он тогда молился, ровным счетом ничего не происходило, но через три недели в городе начался сильный ветер, так что в воздух поднялись горы бумаги и мусора. Неожиданно под ноги Самана Ибрагима упал вырванный из книги листок. Он взглянул на него. В глаза бросились два стиха из Деяний Апостолов (18:9-10): «Господь же в видении ночью сказал Павлу: не бойся, но говори и не умолкай, ибо Я с тобою, и никто не сделает тебе зла, потому что у Меня много людей в этом городе». Этот грязный, засаленный листок в рамке с тех пор висит на стене в его жилище.

Знак Божий. Теперь не оставалось никаких сомнений. Вот так Саман Ибрагим стал не только сельским священником, а своеобразным мэром Города Мусорщиков, которому удалось восстановить дома и поднять уровень жизни населения. Люди, появившиеся здесь 30–40 лет назад, говорят, что сегодня город выглядит иначе.

Для меня не секрет, что наряду с укреплением и радикализацией исламизма, который с 1970-х годов начал свободно распространяться повсюду, происходит укрепление и радикализация христианства. Эти религии – словно две параллельные колеи. Ведь на самом деле Саман Ибрагим делает для своих мусорщиков то же самое, что братья-мусульмане для многочисленных деревень и бедняков по всей стране. Учитывая такие тенденции, государству больше и желать нечего. Разумеется, религию здесь будут поддерживать.

По словам священника, сегодня он окормляет один из самых крупных в мире христианских приходов.

– Сюда приезжают тысячи людей. Мы изгоняем демонов. Мы уже воскресили из мертвых четырех человек. Мы даровали слепым зрение.

Пока он говорит, я думаю о том, что вряд ли бы ему понравилось мое сравнение с Piss Christ. К тому же оно неразумно еще и потому, что на самом деле в городе нет ничего такого уж «позорного». Здесь царит свой порядок, все мешки с мусором аккуратно уложены рядами. В Городе Мусорщиков нужно всегда быть предельно честным, чтобы ненароком не слиться с окружающей средой. Однако во всех остальных районах Каира на заббалинов смотрят не иначе, как на городские отходы, как на свиней, живущих посреди свиней.

– Мы – это те, кто чистят, – отвечает священник на обвинения в нечистоплотности. – Мусорщики, те, кто производят нечистоты – это сами каирцы. А мы за ними убираем. На самом деле они должны о нас заботиться, но этого-то они как раз никогда и не делали. В свое время они просто выпихнули на эту гору отходов целую группу людей в надежде, что нечистоты их поглотят. Но Бог даровал им жизнь.

Египетское правительство никогда не оказывало обитателям Города Мусорщиков никакой помощи. В качестве примера можно привести вспышку свиного гриппа, зафиксированного в 2009 г., которую ВОЗ признала эпидемией в июне 2009 г.^[151] Еще задолго до этого паника распространилась по всему миру.

В подобных случаях в арсенале у государств существуют различные методы. Несмотря на то что вирус был человеческого происхождения и в стране не было обнаружено инфицированных животных, в апреле 2009 г. египтяне решили уничтожить всех свиней по стране – в целом 300000 голов. Впоследствии ООН признала это решение серьезной ошибкой.

По всему миру стали распространяться фотографии, запечатлевшие, как свиней забивают железными трубами и молотками, а затем, погрузив полуживых в грузовики, вывозят в пустыню и закапывают в песок^[152], заливая сверху известью и химикатами^[153]. За каждую свиную голову государство выделило хозяевам компенсацию, приблизительно 600 датских крон^[154]. По утверждению властей, свиньи подлежали уничтожению, потому что представляли опасность для здоровья.

Однако Саман Ибрагим видит эту ситуацию иначе:

– Свиней убивали лишь потому, что они – харам, запрещенные. Мне бы хотелось, чтобы их убивали хотя бы надлежащим образом.

Он верит в то, что в мире есть высшая справедливость. Она пришла сюда вместе с революцией зимой 2011 г., через два года после массового забоя свиней:

– Представьте себе, что все люди, убивавшие свиней – президент и его окружение – все они сейчас в тюрьме.

Граждане Каира стали свидетелями осуществления если не высшей, то, по крайней мере, низшей формы справедливости. В знак протеста против убийства животных мусорщики отказались вывозить органические отходы, и вскоре улицы столицы окутало зловоние похлеще, чем в Городе Мусорщиков. Сами убивали свиней, так пусть теперь сами вычищают свое свинство.

Однако на сегодняшний день последствия революции священника отнюдь не радуют. В частности, они дали о себе знать в районе Мукаттамских гор 8 марта 2011 г. Через Город Мусорщиков я направляюсь к большому дому, расположенному на въезде в город, прямо перед началом свалки. Когда-то в нем проживала семья, пострадавшая от совершенного в тот день налета. Вокруг дома по обугленной земле и торчащим из нее корням снуют тощие собаки, вынюхивая что-то в обломках. Под высокой лестницей свалены в кучу огромные зеленые, белые и серые пластиковые мешки. Вид у этого места нежилой и заброшенный.

Когда входишь внутрь, трудно даже вообразить себе больший контраст с внешним видом дома. Хозяин, которого зовут Шелат Аль-Мекадес, обустроил здесь себе такую сказку, что я застыл на пороге, пораженный. Фисташкового цвета обои на стенах с зелеными листиками и отпечатками детских ручек. В центре комнаты возвышается бирюзовая колонна с легкими вкраплениями серого в виде голубиных перышек. А еще – две клетки с канарейками, чучело лисицы, скульптура молодого орла и разрисованные золотой краской ржущие лошади. Горшки с кактусами, две гигантские приклеенные прямо на стену картины: одна изображает мостик, водопад и зеленые холмы, другая – пруд с аистами в садике перед массивным домом в арабском стиле.

Посреди комнаты – две солидные вертикальные пепельницы. Курить здесь разрешается, кальян всегда наготове. Здесь же изображения Иисуса, Девы Марии и патриарха Шенуды в круглой черной шляпе, который глядит с фотографии меланхоличным взглядом.

Шелат Аль-Мекадес – человек богатый, любитель зверей, птиц и самой жизни, к тому же большой эстет. Никогда не видел я ничего подобного. Думаю, сюда нужно обязательно при случае пригласить National Geographic.

Все здесь новое.

– Мусульмане из соседнего района сожгли мой прежний дом дотла, – говорит он. Однако у него нашлись деньги, чтобы восстановить утраченное. – Мой отец был в городе большом человеком. Он ездил в паломничество в Иерусалим. В наследство от него я получил и деньги, и благочестие.

Мекадес рассказывает о том, что здесь произошло. Четыре дня назад, 4 марта 2011 г., несколько сот мусульман совершили налет на церковь в деревне Соли сожгли ее. Пару дней назад мы беседовали об этом случае с Сэмюэлем Тадросом. Молодежь Города Мусорщиков, представляющая собой одну из крупнейших христианских группировок Египта, устроила демонстрацию против безразличия властей к гонениям на христиан.

Молодые люди вышли на главную автостраду в нижней части города и заблокировали движение. Некоторые поднялись на капоты автомобилей, держа в руках огромные кресты. Информация здесь распространяется с огромной скоростью, поэтому об акции христианских бунтовщиков вскоре уже знали все. Мекадес говорит, что через пару часов на другой стороне уже стояли несколько тысяч молодых мусульман, а вскоре подтянулась и армия с танками.

Поползли слухи о том, что христиане похитили и раздели двух девушек. Это сообщение было ложью, которая, однако, вызвала гнев мусульман из соседних районов. Существуют видеозаписи. Они зафиксировали, как над главной дорогой на мосту толпятся молодые христиане, там же, на мосту, стоит несколько танков. С другой стороны моста на христиан движутся многочисленные мусульмане. Раздаются выстрелы, и вскоре христиане оказываются вынуждены бежать к Городу Мусорщиков.

По словам Мекадеса, во время стычки в ход шли бутылки, кислота и гранаты. Совершенно очевидно, что армия ни в коей мере не стремилась хоть как-то остановить эту небольшую гражданскую войну, разразившуюся в пригороде Каира.

– Они просто стояли и наблюдали за резней, – вспоминает Мекадес.

После окончания стрельбы атакующие мусульмане ворвались в город и сожгли шесть фабрик и восемь домов. Когда смотришь снимки с места событий, кажется, будто видишь туман, витающий над полем битвы^[155]. Дом семейства Мекадеса предали огню первым.

– Их было слишком много. Мы не сумели себя защитить. Мы были вынуждены покинуть свои дома и бежать в горы, – говорит он.

В тот день были убиты десять человек: девять христиан и один мусульманин. Видеозапись запечатлела тела нескольких погибших. Один из них, 15-летний мальчик, был убит выстрелом прямо в сердце^[156]. Пятьдесят человек получили ранения. Съемка показывает временно обустроенные под лазареты помещения, забитые ранеными^[157].

Побоища прекратились ближе к ночи, после того как епискому Шенуде удалось наконец убедить министра обороны вмешаться. Однако продолжались они целых десять часов.

– Военные заявили, что намеревались остановить беспорядки, но после того как молодой христианин ударом наповал сразил одного из офицеров, помогать нам они больше не хотели, – говорит Мекадес.

Согласно отчету организации Human Rights Watch, христианами были захвачены в плен 11 мусульман, которые собирались поджечь магазин. Пленных передали военным, направив в администрацию Каира официальный иск, в котором упоминались все 11 имен, и просили рассмотреть дело. Два месяца спустя, на момент публикации доклада Human Rights Watch, не было предпринято никаких действий^[158]. Мекадес утверждает, что ничего не предпринято и к настоящему моменту, восемнадцать лет спустя.

Мне доводилось слышать из других источников, что Город Мусорщиков буквально завален оружием, однако этот усатый мужчина в халате наотрез отказывается подтвердить данную информацию:

– Пулеметы были у них. Если бы оружие было у нас, то мы бы его использовали. Послушайте, мы встаем рано утром и отправляемся собирать мусор. Мы не преступники. Не ХАМАС. Не мафия. Нас считают самой низкой прослойкой общества. Единственное оружие, которое у нас было – это стеклянные бутылки из отсортированного мусора. У нас тонны стеклянной тары, и мы ее в них бросали.

Мекадес – маленький, худой мужчина чуть старше сорока, со спокойным характером. Пока он говорит, его лицо практически не меняет выражения. На видео он на какую-то долю секунды появляется на ступенях своего сгоревшего дома. Выражение у него при этом такое, будто его это совершенно не касается – как у человека, который знает, что дом скоро будет восстановлен и что жизнь продолжается.

Возможно, его беззаботность связана с тем, что он в семье старший и имеет восемь сестер. Когда ему исполнилось 14, у него родился первенец. На сегодняшний день у него уже 10 детей, есть и внуки. Изобилие во всем. В какой-то момент появляется один из его старших сыновей, больше похожий на младшего брата Мекадеса.

Мы заходим во внутренний дворик, где хозяин держит кур, коз и голубей для стола. Для последних построена возвышающаяся на пару метров конусообразная башенка фисташкового цвета, с оконцами и жердочками. Мекадес берет пригоршню корма из большой банки и бросает голубям, которые обступают его, размахивая крыльями. В первый раз я вижу на его лице улыбку.

– Мы меньшинство в этой стране, и нас становится все меньше и меньше. Скоро здесь будет еще один Иран, – говорит он, когда голуби улетают обратно в башенку.

Я еще не раз услышу это пророчество, в частности – в следующем пункте моего назначения, Ливане. А тут впервые высказывается предложение, как разрешить эту плачевную ситуацию:

– Если бы патриарх разрешил нам брать в жены нескольких женщин, нас стало бы столько же, сколько их.

Глава 3. Ливан

История Шарля Малика наглядно показывает, что либеральные идеи не только получили процветание в арабском мире, но и вышли из него. На примере этого выдающегося борца за права человека можно видеть, что ситуация, которая в данный момент разворачивается на Ближнем Востоке, неестественна. Что все еще может измениться. Измениться к лучшему.

Вспоминая его имя, начинаешь понимать, насколько плохо пошли дела в последнее время. На мой взгляд, судьбу Шарля Малика можно интерпретировать двумя способами. Он одновременно и отрицание, и подтверждение идеи столкновения цивилизаций, выдвинутой двадцать лет назад американским политологом Сэмюэлем Хантингтоном, которая прочно укрепилась в нашем мировоззрении после падения Стены. Запад и ислам, сами знаете.

Я смотрю наличность Шарля Малика как на живой пример борьбы христиан за равенство в мусульманском мире. Ведь это он описал процесс формирования и развития Ливана за последние 100 лет, в течение которых эта небольшая страна Восточного побережья Средиземного моря существует как независимое государство. Однако однозначно толковать эту историю нельзя: сказкой со счастливым концом она точно не является.

Родился он в 1906 г. в семье православных греков в северном горном городке под названием Битиррам. Когда ему исполнилось четырнадцать, Ливан представлял собой государство с неполной автономией, невзирая на то что его небольшая территория сохранялась за Францией в рамках мандата. Страна, которую тогда называли «Большой Ливан», включала в себя территории, где в основном проживали сунниты и друзы.

В реальности же Франция отдала страну маронитам, крупнейшей христианской группе в Ливане, точно так же, как англичане передали соседствующую с ним южную страну под названием Палестина под присмотр небольшого, но постоянно растущего еврейского меньшинства. Можно сказать, евреи на юге преуспели несколько более, чем марониты на севере, хотя ко времени образования своего государства ливанцы-христиане в отличие от израильтян Палестины составляли большинство населения. По данным переписи 1932 г. (хотя достоверность приведенной в ней информации и вызывает некоторые сомнения)^[159], христиан на тот момент было 54 %.

Французское решение с самого начала вызвало перекос в стране, даже несмотря на то что сунниты, представлявшие в то время вторую по величине группу в Ливане, также получили долю в правлении. Христианам досталось президентское кресло, а заодно – и должности в высшем руководстве армии; в руках суннитов оказался пост премьер-министра. В парламенте разрыв между христианами и мусульманами составлял шесть к пяти. При этом сунниты чувствовали себя ущемленными. И точно так же, как нееврейские группы в Израиле непременно должны были обернуться против евреев, ливанские нехристиане направили свою деятельность против маронитов.

Межрелигиозное разделение создало непредвиденные изменения демографической ситуации в стране. Христиане стали уезжать из Ливана, у них рождалось меньше детей, чем у мусульман, в результате изменилось соотношение численности в этих религиозных группах. Домены христианской конституции постепенно стали вызывать все больше и больше осуждения. Это неминуемо должно было привести к конфликту.

В 1926 г. Ливан еще можно было назвать республикой, но с 1930-х стало ясно, что суннитские мусульманские лидеры предпочитают общество других левантийских арабов. Для многих суннитов Ливан перестал ассоциироваться с нацией, страной или государством. Для них существовала только одна арабская нация, которая простиралась от Ирака до Омана.

Шарль Малик был одним из тех людей, которые с гордостью считали себя ливанцами. Во время своих лекций и интервью он постоянно подчеркивал, что видит Ливан местом встречи Востока и Запада. Он говорил, что ливанцы имеют доступ к святая святых и Запада, и Востока, и именно поэтому здешние христиане и мусульмане способны понимать культуру друг друга на самом глубоком уровне^[160].

Малик был человеком мира, он свободно владел арабским, французским, английским и немецким языками. Сначала он изучал математику и физику, затем увлекся философией науки и поступил в Гарвардский университет в США. В 1935 г. он выиграл грант на обучение во Фрайбургском университете на курсе немецкого экзистенциалиста Мартина Хайдеггера. Год, проведенный в нацистской Германии, открыл ему глаза на суть тоталитарных государств, и нацистских, и коммунистических, которыми были так очарованы многие интеллектуалы его поколения.

После Второй мировой войны его пригласили в ООН, чтобы вместе с китайским, французским, канадским и американским представителями подготовить Всеобщую декларацию прав человека – без всяких сомнений, самый важный документ, увидевший свет в XX веке. Шарль Малик сыграл решающую роль в его создании. Одна из ключевых статей Декларации – под номером 18 – появилась именно по требованию этого ливанца^[161].

Эта статья стоит того, чтобы ее процитировать. Она – ключ к пониманию проблем, обсуждаемых в книге. Она наглядно показывает, каких прав сегодня лишены подавляющее большинство христиан на Ближнем Востоке (во многих местах это длится уже несколько сотен лет): «Каждый человек имеет право на свободу мысли, совести и религии; это право включает свободу менять свою религию или убеждения и свободу исповедовать свою религию или убеждения как единолично, так и сообща с другими, публичным или частным порядком в учении, богослужении и выполнении религиозных и ритуальных обрядов».

Статья 18 Шарля Малика несла угрозу укоренившимся принципам: право на выход из ислама вступает в конфликт с запретом Корана на отступничество и сопротивлением мусульманского мира любой христианской миссионерской деятельности в регионе. Это был удар по происходящей на Ближнем Востоке дискриминации христиан, евреев и других меньшинств, начавшейся с тех пор, когда мусульманские армии в VII веке захватили этот регион. Малик хотел включить эту статью в Декларацию, потому что на протяжении всей истории Ливан служил местом прибежища для христиан, которых преследовали после обращения из ислама^[162].

Это предложение вызвало в мусульманских странах переполох. Оно породило гнев египетских представителей ООН, но в конечном итоге за него все-таки проголосовали. Было провозглашено обещание «честно и намеренно ввести это право и дать ему силу»^[163]. Министр иностранных дел Пакистана выразил согласие, заявив, что его страна полностью поддерживает право на свободу вероисповедания и перемену веры. Вопрос охватывал «наследие ислама»^[164].

Для всех, кто придерживается идеи столкновения цивилизаций, может спутать все карты тот факт, что именно араб потребовал введения этой статьи, а также то, что за нее проголосовали все крупные мусульманские страны. Во время своих поездок по ближневосточному региону я думал, что было бы неплохо сегодня напомнить там о 18-й статье Декларации и о том, как она была принята. Единственной страной, не признавшей резолюцию 1948 г., была Саудовская Аравия. Ее представители воздержались от голосования, но в конечном счете были приняты все 30 пунктов Всеобщей декларации прав человека.

Когда 9 декабря 1948 г. Малик организовал торжественную церемонию, во время которой мировой прессе были зачитаны новые правовые пункты, он заявил, что впервые в истории весь земной шар собрался, чтобы «синтезировать» традиции прав человека всех существующих стран – от Азии до Латинской Америки. Это был триумф человечества, концентрация всего накопленного им опыта.

Этот заслуживающий глубокого уважения ливанец, которому к тому времени едва исполнилось сорок, принял на себя полномочия главы Комиссии ООН по Правам Человека. В 1956 г. Шарль Малик вернулся в Ливан, где ему была предложена должность министра иностранных дел в правительстве христианской национал-либеральной партии президента Камиля Шамуна.

Мог ли он сделать дома то, о чем проповедовал за границей? И хотя дипломат ООН считал свою родину местом встречи Востока и Запада, внутри самого Ливана Восток и Запад стремительно отдалялись друг от друга. Немало людей разделяют представления Малика о красивой межконфессиональной мозаике, однако в той части света, где в результате межрелигиозной гражданской войны, которая началась в 1975 г. и продлилась 15 лет, принеся в жертву 150 000 человек, она выглядит все менее убедительно. После гражданской войны слово «ливанизация» стало притчей во языцех, но не как синоним «культурного сосуществования».

В некотором смысле гражданская война запустила процесс межрелигиозной войны против самих ливанских христиан. Постаревший уже к тому времени Шарль Малик находился в это время в Ливане. В то время как над его головой свистели минометы и христианский район Бейрута лежал в руинах, он жил в горах неподалеку от столицы. Он осудил христиан, которые в те годы стремились бежать в более мирные районы земного шара, и предрекал полный провал христианской культуры на Ближнем Востоке, если все будет так продолжаться.

Шарль Малик ушел в иной мир в 1987 г., ему был 81 год. Информагентства впоследствии писали, что «его смерть не оплакивали ни ливанские мусульмане, ни просирийские политики, ни военные»^[165]. В этих словах кроется нечто, что рвет душу на части. Представьте себе, как человек, поверивший в декабре 1948 г. в то, что вся мудрость мира вошла в документ Всеобщей декларации прав человека, подошел к своему смертному одру, всеми ненавидимый, в охваченной войной стране.

После окончания гражданской войны в 1989 г. потерпевшие в ней поражение христиане почувствовали себя смертельно уязвленными. Для многих сама идея мирного сосуществования с мусульманами уже почила глубоко в ливанских горах, в то время как перед миром Запада явило свой ужасный лик получившее огласку массовое убийство фалангистами маронитской милиции палестинских беженцев в лагерях Сабра и Шатила в 1982 г. Пожалуй, это единственное, что на сегодняшний день осталось в памяти от той гражданской войны.

Тогда как многие на Западе считают себя обманутыми христианской группировкой, следующей убийственным фашистским идеалам, сами марониты думают, что Запад просто-напросто бросил их одних на погибель. Они ощущают, что их окружают враги, внутренние и внешние, которые постепенно забирают под себя страну. Даже спустя 20 лет после гражданской войны здесь царит повсеместное разочарование. Никогда в жизни я не встречал столь бурную критику ислама среди христиан, как в этой стране.

Сын Шарля Малика ведет меня в холодный дождливый день в кафе «Старбакс», расположенное в модном торговом центре в пригороде Бейрута. Зовут его Хабиб Малик. Самюэль Тадрос из Каира передал мне его контакты. Как и отец, Хабиб Малик человек начитанный, с философским образованием (помимо других он написал книгу о Сёрене Кьеркегоре) и четкими убеждениями. Это огромный высоколобый великан с зачесанными на пробор волосами. Однако орлиный нос и густые брови сын у отца не перенял. Он не разделяет оптимизм родителя по поводу своей страны. Старое поколение ушло, и настроения теперь совсем иные.

Мы сели в большие мягкие кресла, стоявшие на начищенном до блеска плиточном полу. С тем же успехом мы сейчас могли находиться в любой точке мира – в Таллинне, Сингапуре или Солт-Лейк-Сити, торговый центр выглядел бы точно так же. Однако история, которую он рассказывает за чашкой кофе, типично ливанская и типично христианская. С него-то я и решил начать свое знакомство с ливанскими христианами; сидя здесь, в центре зала, между торгующих нижним бельем и игрушками магазинов, я проникся раздирающими маронитов чувствами миссионерства и отчаяния. Их депрессивные настроения Хабиб выразил в небольшой антиутопии, написанной в 2010 г.

В ней он объясняет, что, несмотря на то что эта часть мира часто упоминается как родной дом для трех монотеистических религий, похоже, лишь двум из них удалось пустить здесь корни, исламу и иудаизму. Несмотря на то что христианство получило распространение по всему миру, оно практически вымирает там, откуда берет свои истоки.

Хабиб Малик разделяет ближневосточных христиан на две категории: свободные, которых можно встретить только в Ливане и на Кипре, и угнетенные, составляющие 90 %, которые разбросаны по всему мусульманскому миру. Про них можно сказать, что на протяжении долгого времени они чувствовали себя в большей степени частью исламской культуры, чем объединенными с другими христианами посреди мусульманского мира. Используя укоренившуюся на Западе терминологию, Хабиб Малик называет их зимми́.

На самом деле этим термином определяется подневольная категория людей, которые не являются мусульманами – иудеи, христиане, за кем закрепился более низкий социальный и правовой статус в мусульманских странах. Им разрешено исповедовать свою религию и исполнять религиозные обряды, но в тех случаях, когда они по своим убеждениям не могут идти в армию, их обязывают выплачивать джи́зью. Христианам-зимми́ и иудеям на протяжении веков приходилось носить специальную цветную одежду; им не позволялось в открытую исповедовать свою религию; они вынуждены были ездить только боком на ослах или мулах и придерживаться дальних улиц и переулков. Хоронить своих умерших им позволялось лишь в полнейшей тишине.

– Строго возбранялись и наказывались такие действия, как звон в церковные колокола, демонстрация крестов или другой религиозной символики, громкое пение во время литургии. Кроме того, христианам-зимми́ не разрешалось торговать алкоголем и носить при себе оружие, они освобождались от службы в армии. Они не имели никаких политических прав, – поясняет Хабиб Малик^[166].

И хотя ограничения для зимми́ уже отменены современными законами арабских стран, остатки этого мышления можно встретить и по сей день: такие, например, как запрет на миссионерскую работу в Алжире, при нарушении которого священник может получить до 5 лет лишения свободы^[167], или смертная казнь за вероотступничество в Йемене и Саудовской Аравии.

Хабиб Малик рассказывает, что насилие по отношению к христианам берет начало в XIX в., после того как до Ближнего Востока добрались западные идеалы эпохи Просвещения. Причина в том, что эти идеалы, которые позднее кристаллизовались в Декларацию ООН по правам человека, коснулись и статуса зимми́, превратив их в частично равноправных граждан. Это привело к тому что мусульмане потеряли свои исключительные привилегии и более высокие позиции по сравнению с христианами, иудеями и другими немусульманами.

И началась реакция. В XIX в. происходили еврейские и христианские погромы, десятки тысяч людей были убиты в Ливане и Сирии. Хабиб Малик объясняет эту резню борьбой мусульман за сохранение своего особого статуса. Поскольку влияние Просвещения пришло из христианских западных стран, в странах Ближнего Востока христиан считают «пятой колонной» и предателями.

Но стоит ли по-прежнему считать, будто установление полного равенства было в интересах христиан арабского мира? Можно ли предполагать, что они с готовностью стали бы частью либеральной команды Шарля Малика?

Слова, которые я слышу в ответ от его сына, звучат не на шутку агрессивно. Хабиб Малик считает, что много веков, проведенных в страхе и угнетении, создали своего рода эффект Стокгольмского синдрома для христиан, и это вынуждает их защищать тех, кто ставит им сапог на голову. Здесь требуется небольшое пояснение: после Второй мировой войны арабский мир пребывал под гнетом двух доминирующих деспотических идеологий. Первая – это идея арабского единства, или панарабизм, которая считается секулярной, социалистической и националистической. Вторая – исламизм, на основе религии. За последние несколько лет в арабском мире произошло смещение тектонических плит. В Египте свергнут Хосни Мубарак, в Ираке – Саддам Хусейн, в Ливии – Муаммар Каддафи, в Палестине – Ясир Арафат. Все они были детьми панарабизма. Положение Башара Аль-Асада в Сирии, порожденное той же самой идеологией, довольно шаткое. Исламизм вот-вот придет к власти в таких странах, как Тунис и Сирия. Из Египта его убрать можно только с помощью насилия.

Идея панарабизма состоит в том, чтобы объединить всех арабов в единый блок. Здесь во главу угла ставятся общий язык, традиции и общая история мусульман и немусульман, в то время как у религиозных аспектов более скромная роль. Панарабизм дает возможность объединить христиан с мусульманами. Это объясняет, почему идеологическими пионерами панарабизмастали зимми́-христиане, как их снисходительно называет Хабиб Малик.

В Египте у Насера была собственная версия панарабизма, которая в итоге привела к катастрофическим последствиям для торговли и изгнанию десятков тысяч людей. В Сирии и Ираке появилась еще одна версия, баасизм, одна из последних современных тоталитарных идеологий. Имя человека, сформулировавшего мрачные идеи, впоследствии положенные в основу баасизма, – Мишель Афляк. Этот христианский философ посчитал необходимостью очистить «арабский разум от вторжения западной цивилизации»^[168].

– Причем для этого он использовал идеи, импортированные из той самой западной цивилизации, – говорит Хабиб Малик.

Мишеля Афляка вдохновляли немецкие идеалы чистоты расы, социализма и культа личности 1930-х. В этом он мало чем отличался от остальных современных арабских интеллектуалов.

– Во имя своей ненависти они подобрали все самые худшие европейские идеи и с такой же уверенностью отбросили в сторону все самые лучшие, такие, например, как политический либерализм и права человека, – поясняет мой собеседник.

Ирак пребывает под контролем баасизма уже 35 лет, находясь последние 23 года под управлением Саддама. В течение полувека в Сирии преобладают взгляды Асадов (отца и сына), которые возглавляют страну вот уже более четырех десятилетий. Идеология баасизма привела в обоих случаях к катастрофическим последствиям, превратила эти государства в полицейские системы.

Беседуя в кафе «Старбакс» (еще один продукт импорта западной цивилизации), мы позабыли и про еду, и про напитки. Расположившись в удобных креслах, словно у себя дома, мы не на шутку увлеклись разговором.

Жестокий парадокс заключается в следующем: в Ливане, где марониты собирались обустроить более свободное, чем у арабских соседей, государство, панарабизм их же поставил на колени. Дифференциация на свободных и несвободных раскалывает ливанских христиан. Она порождает взаимные упреки и уличения во время незатухающего ливанского конфликта, о котором мне довелось больше узнать во время своей поездки.

Вот уже 50 лет продолжается борьба арабских диктаторов, по большей части сирийских, против независимого Ливана, которая основана на идеологии, сформулированной самими христианами. Отсюда и обвинения в предательстве, сорвавшиеся с уст Хабиба Малика. В течение многих десятилетий свободные марониты подвергаются нападениям панарабистов, стремящихся разрушить границы этой маленькой страны для того, чтобы данный регион мог окончательно раствориться в огромной арабской утопии, в первую очередь сирийской.

Таким образом, мы снова возвращаемся к Декларации ООН по правам человека и Малику-старшему Шарлю. То, о чем панарабисты и исламисты еще могли договориться до того, как начали воевать друг с другом, – это «западность» всех этих прав, тот факт, что они шли от Запада. И здесь они увидели общего врага.

Многие западные интеллектуалы соглашались с ними в том, что права человека – часть «западничества». Культурный релятивизм пускает обильные всходы на академической почве Европы и Америки – вспомнить хотя бы о концепции «ориентализма» Эдварда Саида, литературного теоретика палестинского происхождения. На протяжении многих десятилетий эта концепция доминировала в западных исследованиях по Ближнему Востоку и включала в себя осуждение западных наблюдателей за их империалистические и расистские взгляды на мусульманский мир, которых они придерживались на протяжении всей истории. Она проникла и в популярное учение Самюэля Хантингтона о различии цивилизаций, утверждавшего, что у западного человека могут быть одни права, в то время как у восточного несколько другие. Последняя точка зрения абсолютно принимается как панарабистами, так и исламистами.

Усилия отделить Запад от Востока никуда не приводят, когда речь идет о таких людях, как Хабиб и его отец, Шарль Малик. Если права человека «западные», то каким образом тогда их возможно применить к ливанцам? Неужели христиане Ближнего Востока меньше нуждаются в защите от дискриминации? А может быть, ООН заблуждалась в 1948 г.? Должен ли был автор 18-й статьи уразуметь, что человеческие права воспринимаются на Ближнем Востоке как пришедшее с Запада инородное тело?

Расставшись в тот холодный зимний день в Бейруте с Хабибом Маликом, я задумался, не заметив, как ступеньки эскалатора уперлись в зеркальный пол. На память мне пришел «крик души» Шарля Малика со страниц его нью-йоркского дневника 1946 года: «Одиночество, невыразимое одиночество Ливана^[169]».

* * *

Прибыв в Ливан, я связался с Раймондом Мерхежем. В свою бытность политическим деятелем ливанских либеральных кругов он сумел завести знакомства с высокопоставленными лицами. Он согласен с мнением Хабиба Малика, что марониты – единственные свободные представители христианства на Ближнем Востоке. После обеда он заезжает за мной, чтобы отвезти в маронитскую церковь в Бейруте на отпевание.

В то утро после продолжительной болезни скончалась пожилая женщина по имени Вадиа, и уже через несколько часов вся семья и друзья собрались на поминки за столом, сидя в большом зале на высоких красных плюшевых стульях в стиле Людовика XVI. Пол был покрыт красными персидскими коврами.

Раймонд не был близко знаком с покойной, но в этих местах принято проявлять уважение к семьям, понесшим утрату, к тому же подобные посещения, как правило, запоминают. Это приносит немалую пользу при ведении бизнеса. Хоронить собирались на следующий день, после чего предполагались повторные поминки, дух пожилой маронитки мог упокоиться, а семья – обрести утешение.

У Раймонда курчавые черные волосы, великолепные зубы; кстати, по профессии он стоматолог и имеет свою небольшую клинику в пригороде Бейрута. Раймонд мечтает в перспективе как можно меньше работать и как можно больше зарабатывать. Он собирается привлечь в свою клинику датчан, увести клиентов от дорогих дантистов, соблазнив дешевыми отпусками в Бейруте с его роскошными гостиницами, ночными клубами и организованным лечением в лицензированных стоматологических клиниках.

Такие проекты называются оздоровительным туризмом. Индусы уже начали сманивать американцев из их дорогостоящих клиник к более конкурентоспособным видам лечения и отдыха в Индии. «Голливудская улыбка» Раймонда среди прочего предлагает своим клиентам пластическую хирургию зубов. По его словам, единственной проблемой, сдерживающей наплыв состоятельных западных клиентов, может стать дурная репутация Ливана. Его оптимизм достоин всяческого восхищения, когда он рассказывает о том, как улучшить ситуацию.

В дверях церкви мы здороваемся с сирийским архиепископом, который покинул свою разрушенную страну, чтобы побыть какое-то время в Ливане. Взяв благословение, Раймонд прикладывается к его руке. Большинство пришедших на отпевание одеты в траур, женщины сидят с опущенными головами, их глаза полны слез; мужчины выглядят ухоженными, сытыми, у многих залысины, у некоторых в руках трости с серебряными набалдашниками. Мы пробираемся сквозь ряды рук, протянутых для рукопожатия, проходим мимо дяди Раймонда – богатого, высокопоставленного бейрутца, мимо сына и мужа почившей (оба священники). Священнический клан этой семьи имеет давние корни, до рукоположения марониты могут жениться, однако после маронитскому духовенству браки заключать не разрешается.

Поминки. Мы садимся в самом конце ряда и в наступившей тишине ждем, когда появится возможность уйти, а тем временем официант подает нам турецкий кофе. Я вспоминаю слова правозащитника Ваила Хейра из американского университета в Бейруте, сказанные им накануне вечером. Он сообщил мне, что церковь маронитов ежегодно публикует в своем бюллетене сообщения о рождениях и смертях, случающихся в ливанской общине. Из него также можно почерпнуть информацию о том, что в наше время тяжеловесные маронитские имена, – такие как Вадия, как звали умершую, – остались только у стариков. Среди молодых чаще встретишь имена Мария или Натали.

– Да вовсе не имена им мешают переехать на жительство в другие страны и континенты: в США, Канаду, Южную Америку или Австралию, – считает Ваил Хейр. – Сегодня христиане в Ливане живут так, будто находятся в аэропорту в ожидании рейса.

Будучи самой свободной страной арабского мира, Ливан насчитывает и самое большое количество эмигрантов – как христиан, так и мусульман. Во время многочисленных войн пролилось немало крови ее граждан.

Три города – Нью-Йорк, Монреаль и Париж – приняли большое количество ливанцев; на сегодняшний день только в Бразилии их гораздо больше (в особенности христиан), чем в самом Ливане. Число выходцев из Ливана в этой южноамериканской стране колеблется между 7 и 10 млн, включая тех, кто эмигрировал сюда в конце XIX в. Приблизительно 16–20 млн человек ливанского происхождения в наши дни пребывают за пределами Ливана. Считается, что 70 % их них составляют христиане. В период гражданской войны страну покинуло около 40 % населения^[170], причем число христиан и мусульман приблизительно одинаково.

По некоторым оценкам, на сегодняшний день в Ливане насчитывается около 4,5 млн человек. В 1943 г., когда Ливан провозгласил свою независимость, большинство его населения составляли христиане. В наши дни их осталось чуть более трети^[171]. Однако согласно данным рапорта ливанского демографического института, опубликованного в 2013 г., похоже, отток крови христиан из страны подходит к концу. В будущем ожидается увеличение количества христиан в Ливане^[172].

Просидев около четверти часа в полной тишине, скорбно кивая вновь прибывающим гостям и пожимая им руки, мы наконец получаем возможность потихоньку удалиться.

В голове у меня застряла одна фраза. За несколько дней до поминок я встретил Раймонда в моей гостинице, расположенной на главной улице Хамра, современного мусульманского квартала Бейрута неподалеку от Американского университета. Здесь он с жаром приводил мне высказывание Папы Иоанна Павла II 1997 г. «Ливан – это не просто страна, это предание», и я уже всерьез стал думать, что он сам в это уверовал.

– Мне гораздо ближе ливанские мусульмане, чем христиане других арабских стран, – сказал он. – Это связано со свободой, в которой мы выросли; мы стремимся, чтобы она таковой и оставалась. Если нашу свободу начнут ограничивать, нам предпочтительнее эмигрировать. Мы высоко ценим возможность исповедовать нашу религию, не подвергаясь дискриминации.

Однако правда заключается в том, что, по общему признанию, здесь царит разнузданная, неудержимая демократия. Повсюду процветает откровенный меркантилизм, а по разгулу ночной жизни столица по праву снискала себе мировую славу. Пресса в Ливане остается свободной, несмотря на то что немалому количеству писателей и журналистов пришлось заплатить жизнью за резкие высказывания по поводу сирийского присутствия в стране. Большой северный сосед всегда отличался острой чувствительностью по отношению к тем, кто ратует за автономию Ливана.

Однако Ливан – как «предание»? Гражданская война привела к тому что члены парламента разделились на христиан и мусульман, в результате чего каждая фракция получила по 50 % голосов, однако по сей день в законах страны содержится немало несправедливости. В разделенном на секторы парламенте по-прежнему считается, что христиане имеют больше власти, чем это оправдано их реальным количеством. На мой взгляд, секторное разделение закона по религиозному признаку изменить уже невозможно, хотя для каждого очевидно, что оно, по сути, безумно. Один из ливанских верховных судей, который предпочел, чтобы я не указывал его имени, охарактеризовал мне Ливан как «государство апартеида при отсутствии главенствующей расы».

В стране отсутствует гражданский кодекс, обращенный ко всем гражданам, вместо него – 18 гражданских законов для 18 разрешенных религиозных группировок, каждая из которых администрирует собственные порядки. Полный мультикультурный и мультиюридический кошмар. Браки между представителями разных религий не заключаются, а когда это все же необходимо, их регистрация производится за границей, как правило, на Кипре. Христианин не может получить наследство от мусульманина, и наоборот.

По словам судьи, внедрению буржуазных гражданских законов препятствуют именно мусульманские группировки, поскольку это противоречило бы законам шариата. Он называет это «болезнью», которой заражен весь Ближний Восток. «Основополагающими в государстве должны быть принципы равенства, законы для всех должны быть одинаковы. Если налицо сегрегация, такое государство дефектно», – заявляет он.

В чем тут основная мысль?

Во время бесед с Раймондом и другими ливанскими христианами от меня не может укрыться их балансирование на тонкой грани между гордостью и высокомерием. Но тем не менее их позиция мне хорошо понятна. Выражу ее как можно более умеренно: Ливан – это далеко не самая угнетаемая страна арабского мира.

* * *

Возможно, суть в том, что любая альтернатива будет еще хуже. Ливанским христианам не приходится далеко ходить, чтобы увидеть, какое положение они могли бы иметь. В стране, где каждая религиозная группа живет по своим правилам, вполне бы мог воцариться закон джунглей, определяющий в конечном счете, какая группа будет занимать главенствующее положение в обществе. Такое тревожащее положение – не редкость в этих краях.

В один из субботних дней мы с Раймондом и его подругой отправляемся на север, чтобы посетить там один городок, который может служить живым свидетельством для каждого, у кого есть глаза, что может ожидать христиан этой страны, окажись они в меньшинстве в своих городах и селениях. Сегодня на Раймонде клетчатый костюм, черное пальто, шарф и солнцезащитные очки; сидя в своей начищенной до блеска черной машине, он слушает по радио классическую музыку, выдувая в окно сигаретный дым.

Мы едем по направлению к Триполи, второму по величине городу Ливана, который суннитские мусульмане считают своим северным бастионом. Нам нужен небольшой городок Эль Мина (в переводе Гавань). Эль Мина – продолжение Триполи и расположен в одном из ущелий вдоль побережья, соединяется с большим городом с помощью моста. Со стороны запада, юга и севера он окружен огромным лазурным Средиземным морем. При въезде в этот портовый город нашему взору открывается стена, на которой кто-то по-английски написал: «самоубийственная мизантропия». Можно сказать, что эти слова как нельзя лучше подходят для выражения настроений христиан в этой маленькой рыбацкой деревушке, которой фактически является город Эль Мина. Воздух свеж, небо почти безоблачно.

Эль Мине около 5000 лет. Христиане начали селиться здесь спустя несколько десятилетий после распятия Иисуса, а его ученики использовали порт для отплытия в Турцию и Грецию, чтобы распространять там благую весть. Город славился золотым берегом, курортами с открытой, дружелюбной атмосферой, где объединенные морской торговлей христиане и мусульмане жили сообща, сохраняя в какой-то степени мир и толерантность. Христиане могли искать здесь себе убежище, чем, в частности, в какой-то момент воспользовались армяне и греческие православные.

Я недаром написал «в какой-то степени». В период Первой мировой войны, когда эта территория оставалась еще частью Османской империи, турки развязали резню против армян. Собрав армян в одном месте, якобы чтобы раздать им пищу, турецкие солдаты убили их всех до одного и бросили тела в яму. Предполагается, что в те годы так называемыми младотурками, секулярными националистами, захватившими османскую империю после ее падения, было убито от одного до полутора миллионов армян и ассирийских христиан.

Один из встреченных мной жителей Эль Мины рассказал мне, как он, будучи еще молодым человеком, видел, как здесь вскрывали старую братскую могилу, чтобы на ее месте построить дом на побережье. По его словам, здесь покоились останки сотен убиенных. Он сохранил у себя несколько фрагментов их мощей. Этот человек показывает нам дом на братской могиле. Он являет собой печальное зрелище: облупившаяся штукатурка, перекосившиеся ставни, перед ним валяется облупившаяся лодка с пробоиной.

Ливан – страна, где христиане, друзы, шииты и сунниты живут бок о бок в одних и тех же кварталах и городах. Так что фактически нет возможности выделить христианские, иудейские, мусульманские районы. В южных районах Ливана доминируют шииты, не в последнюю очередь благодаря военизированному исламистскому движению Хезболлы, а сунниты захватили северные территории, такие города, как Триполи.

Бегство из Триполи началось еще до гражданской войны. Насколько мне удалось выяснить, городские христиане по большей части были бизнесменами, им было легче обосноваться в Соединенных Штатах, Канаде и Южной Америке. Однако наибольшего пика процесс исхода христиан достиг в период гражданской войны, став результатом радикализации мусульман, начала 1980-х.

Военизированная группировка суннитов под названием Таухид, которая с 1982 г. в течение 3 лет сеяла террор и насилие, в конце концов провозгласила в городе исламский эмират. На дорожном кольце в центре Триполи члены группировки поставили зеленую стелу, на которой золотом было начертано «Аллах», из чего следовало, что Триполи – город мусульман. И теперь, 30 лет спустя, эта стела все еще там стоит – по-видимому, никто так и не нашел повода убрать этот шовинистический знак. А может быть, ее не тронули, потому что выражаемая ею мысль успела проникнуть в массы. На фасаде дома неподалеку от площади висят большие фотографии исламистских мучеников, сгоревших заживо в результате взрыва.

В 1980-х Таухид позакрывал в Триполи все рестораны, бары, теннисные корты и поля для гольфа и во всеуслышание заявил, что христиане должны отсюда исчезнуть^[173]. Продажа алкоголя была полностью запрещена. Когда-то христиане открыли в городе первое в стране казино и кабаре, однако им дали понять, что Триполи в этих заведениях не нуждается. Жизнь тут повернула вспять. Кто мог – уплыл отсюда через Средиземное море на Запад.

В 1985 г. сирийская армия победила Таухид, но исламизм продолжал занимать в Триполи сильные позиции, началось обнищание населения. Салафиты захватили контроль над некоторыми районами города, заручась финансовой поддержкой Саудовской Аравии, которая стремилась догнать Иран, оказывающий помощь шиитской Хезболле на юге страны. Крупный город, который в былые времена наряду с Александрией был важнейшим портом Ближнего Востока, на сегодняшний день самый бедный и самый перенаселенный из всех ливанских городов, с рекордным уровнем безработицы среди молодежи; 57 % населения – за чертой бедности^[174].

Мы минуем Эль Мину, соседствующую с Триполи, и направляемся в район Захира вниз по улице, которая носит название Церковной. В городе есть улицы с такими названиями, как Архиерейская, улица Монахинь, свидетельствующими о прошедшей эпохе. Поперек Церковной улицы протянуты провода и веревки, на некоторых красуются зеленые и черные исламистские флаги. Глядя на бредущих по тротуарам, сидящих в машинах и на скутерах молодых людей, мы понимаем, что, попав в такой трафик, можно перемещаться только черепашьими темпами. На Церковной улице еще остались храмы, они неплохо выглядят после недавнего ремонта, но что-то сегодня в них не слишком много христиан.

Здесь в любой момент может разразиться малая версия сирийской гражданской войны: в прилегающих к горам кварталах поселились алавиты – секта, в которую входит сирийский лидер Асад. Сирийский конфликт вспыхнул как противоборство между суннитами и алавитами, аналогичное периодически происходит в Триполи, где эти группировки продолжают стрелять друг в друга. Наряду с ливанской коммунистической партией в 1985 г. алавиты помогали сирийской армии подавлять движение Таухида, во время которого были убиты 600 суннитских боевиков, поэтому трипольские сунниты закономерно испытывают глубокую ненависть к Сирии и секте алавитов^[175].

Многих трипольских суннитов подозревают в том, что они едут в Сирию бороться против режима. Вооруженные шииты Хезболлы, действующие в южных областях Ливана, в свою очередь спешат в Сирию на помощь Асаду. В Ливане народ с ужасом думает о том, как начнут вести себя привыкшие к войне исламисты, окажись они снова здесь. Похоже, это закончится еще одной братоубийственной войной, на этот раз в Ливане.

А Эль Мина? Что будет с этим маленьким свободным городком?

Сотню лет назад около 40 % жителей городка составляли христиане. По имеющейся у меня информации, на сегодняшний день доля христиан всего 8 %, а по сообщению официальных источников – 15 %. За последние годы их количество в значительной степени сократилось.

Мы поднимаемся к маронитской церкви, во дворе которой стоит школа. Из-за решетки видна скульптура Девы Марии. Войдя во двор, мы заводим разговор со священником по имени Чури. Он приглашает нас в приходской зал, большую гостиную с множеством диванов и картиной, на которой изображена скорбящая, одетая во все черное Дева Мария с нимбом над головой.

Присев рядом, Чури рассказывает нам, что его церковь проводит всего пару венчаний и крестин в год. 25 % учеников его школы составляют христиане, остальные – мусульмане, сунниты и алавиты.

– Это хорошо, потому что в городе очень много неграмотных людей. Мы поднимаем их уровень, – говорит он. – Мусульманские родители приводят сюда своих детей, потому что у школы хорошая репутация и они доверяют нашим методикам обучения.

Эта частная школа, основанная в 1963 г., дает бедным семьям возможность обучать детей за скромную сумму в 3000 датских крон^[176] в год. Это составляет меньше десятой части реальной суммы – остальное оплачивается государством.

Желающих почти в два раза больше, чем школа может вместить. Священник – крепкий мужчина с коротко остриженными волосами и в очках без оправы – для строительства второй школы недавно выкупил старый списанный кинотеатр. Это должно поспособствовать увеличению количества учащихся и обеспечить новых учителей работой. В его планах – строительство еще одной школы, но на нее не хватает средств.

– Я подал заявку на деньги в ЕС и правительства европейских стран. Школы наши бесприбыльные, но с их помощью мы сможем обеспечить более сотни учителей работой и более тысячи детей образованием. Наша цель – сохранить этот город от фанатизма, очистить от всего, что в конечном итоге приведет к тому, что здесь останется только один цвет и одна религия. Но европейцы больше не верят в институт церкви, поэтому чаще всего выделяют деньги тем некоммерческим организациям, которые имеют секулярный статус. Мы таковыми не являемся, мы ведь просто христиане. Но европейцам такое не по душе.

По мнению священника, из презрения европейцев к институту церкви в целом вытекает, что никто не собирается поддерживать местную церковь, хотя речь идет не о специфических религиозных нуждах, а о том, что она способна и готова поднять уровень образования.

– Я не принадлежу к фундаменталистам, – говорит он. – Но мы должны признать, что, даже несмотря на свои ошибки, церковь сделала много для людей во всем мире. Мы верим в мир, прощение и единение.

После разговора со священником мы встречаемся с гидом, с которым совершаем прогулку вокруг Эль Мины. Аллеи окружены пальмами. Длиннющая скульптура в виде спирали из слепленных вместе пыльных компьютеров и велосипедов тянется вниз к морю, как будто какой-то монстр, проглотив все самые важные приметы времени, выплюнул их прямиком на набережную.

Затем мы спускаемся вниз, к коричневой воде. Вероятно, этот участок и есть золотая мечта любого туриста, мечтающего покинуть северные края, чтобы наблюдать за средиземноморским закатом из панорамного окна одного из рыбных ресторанчиков, смакуя рыбу с гриля с бокалом холодного белого вина, прежде чем отправиться на юг и вверить Раймонду лечение своих зубов.

Сегодня кроме нас нет желающих полюбоваться последними лучами заходящего оранжевого солнца. Вход на мост, ведущий к небольшому острову, перекрыт высокой оградой с синими железными воротами. Над ними протянута колючая проволока, чтобы никто не мог сюда забраться. По словам гида, она служит для того, чтобы закрыть дорогу молодым любовникам, желающим укрыться от вездесущих посторонних глаз.

Мой гид, маленький человек в черной надетой задом наперед кепке, с козьей бородкой и широкой улыбкой, родился в Эль Мине, но 20 лет назад отсюда уехал. Когда он вернулся через 15 лет, это был уже совсем другой город. Он вспоминает, как мусульмане и христиане в прошлом вставали на защиту друг друга, но за последние несколько десятилетий здесь появилось множество пришлых – неграмотных голодранцев, которые изменили дух этого места, а заодно и демографию.

Гид проводит нас через небольшой переулок в Эль Мине, где сосредоточены все городские бары. Правильное его название – Яакоаб Лаббен, однако местные его зовут улица Минота, скрещивая имена города Мина и бейрутской улицы Монота, одного из центров ночной жизни столицы.

Мы проходим мимо баров «Кава», «У Майка» и «У Гоша», стяжавших славу как simply the best^[177]. Еще несколько лет назад субботними вечерами эти бары довольно быстро заполнялись, однако сегодня здесь практически никого нет. «У Майка» вообще выглядит необитаемым, хотя какие-то машины рядом припаркованы. Бар «Голливуд» неподалеку от аркады также имеет заброшенный вид. Всего 5 лет назад на улице Минота шумело целых 20 баров.

Сегодня владельцы баров жалуются на малочисленность полицейских, столь необходимых, чтобы защитить посетителей от домогательств^[178], к тому же недавно городские власти Эль Мины, где христиане составляют меньшинство, решили лишить эту улицу, которая раньше была аллеей, статуса пешеходной. Теперь машины следует отгонять и парковать в переулке, а барам пришлось прекратить обслуживание клиентов на открытом воздухе. Им даже запрещено ставить кадки с растениями перед своими заведениями.

Мы встречаемся с владельцем бара по имени Симоун; я рассказываю ему, что цель моего посещения Эль Мины – понять, почему христиане покидают город.

– Хотите услышать, почему? – переспрашивает он. Ему около пятидесяти. Щетина, поседевшая шевелюра, мощная челюсть, в голосе слышится ярость. – Я вам скажу, почему. В городском совете все фанатики, даже без бород. Городской совет будет делать все, чтобы выдавить христиан из города. Их не интересует туризм. Они ничего не собираются делать с тем, кто разбил мои окна и разломал мои стулья.

Симоун вспоминает, что когда, несмотря на запрет, он все же поставил пару маленьких деревцев в больших горшках перед своим баром, ему пришлось заплатить штраф в размере 500000 ливанских фунтов (почти 2000 крон).

Рядом на телефонном столбе висят заржавевшие новогодние украшения. На одной из стен нарисовано окошко с голубыми шторами и маками в рамке, на другой – исчезающие в сером бетоне ступени лестницы. Чуть дальше барного ряда, в самом низу аллеи, на повороте дороги изображены серп и молот. Еще дальше – снова серп и молот.

Распрощавшись с гидом, мы с Раймондом и его подругой присаживаемся за столик в одном из рыбных ресторанов на набережной. В расположении духа моих спутников произошли удивительные перемены. От Бейрута до Эль Мины путешествие было радостным, настроение приподнятым, но теперь они молчат – бледные, угрюмые, воздух заполнен какими-то недомолвками, которые я не в состоянии уразуметь.

Нам приносят еду, никто почти не разговаривает, едят совсем немного, но я все равно ничего не понимаю. Постепенно, маленькими урывками, приходит объяснение: возможно, изменения вызваны упоминанием мной красующейся на стенах вдоль аллеи советской символики и некоторых фактов, приведенных человеком в кепке задом наперед. Рассказывая о тех, кто сражался с движением Таухид в 1980-х, в какой-то момент он употребил слово «прогрессивный». В те времена в союз с сирийцами вступали именно коммунисты. И если верить узкоспециализированным академикам Эль Мины, коммунисты, по-видимому, все еще существуют. Стало ли именно это слово или какая-нибудь невзначай брошенная нашим гидом фраза тем самым фактором, который вызвал такую тревогу, когда мы все сидели в пустом, просторном ресторанном зале?

Позже вечером, уже после возвращения в Бейрут, сидя в баре с Раймондом, я узнал от него то, что в Ливане знает каждый: любой коммунист когда-либо был или потенциально мог быть сирийским агентом. Десятилетиями сирийские агенты ломали ливанцам жизнь. Больше он к этому ничего не прибавил.

Вряд ли мы когда-нибудь узнаем, был ли на самом деле наш гид коммунистом или сирийским агентом – вполне допускаю, что он совершенно ни в чем не повинен; но тут до меня доходит кое-что еще, а именно: в отношения между ливанцами проникло какое-то нервное, тревожное недоверие – и все потому, что они выросли в стране, где все воевали друг против друга. К тому же еще и христиане против христиан.

Домой мы ехали прибрежной дорогой. После возвращения в свой отель я решился прогуляться по западному Бейруту. Во всех своих путешествиях по Ближнему Востоку я ожидал увидеть подавленность – и она явно присутствовала в Эль Мине и Триполи. Не раз в арабских странах мне доводилось столкнуться с этим висящим в воздухе напряжением, яростью, табуированием, нарушением прав. Все это читалось на лицах, витало в гостиных.

Ни в западном, ни в восточном Бейруте не увидишь ничего подобного. Это довольно приятный город. По фотографиям я помнил, как он выглядел 25 лет назад, и сегодня его даже сложно узнать. Кое-где в этой стране ситуация все-таки изменилась к лучшему.

Но у меня возникают подозрения, что свобода, о которой говорят марониты, не более чем синоним слова, означающего христианское владычество. Под так называемой ливанской «благой вестью» подразумеваются сами христиане. Вероятно, Раймонд имеет в виду именно это. Я инстинктивно чувствую, что предъявлять какие-то особые, христианские требования к свободе довольно нелепо, потому что из этого следует, будто бы перевес сил должен всегда находиться на стороне христиан. Сидя на церковной скамье, я не сумел сформулировать собственный идеал свободы. Идея о каких-то специфических христианских идеалах свободы отрицается и самими христианами в этой стране – в частности, теми, кто противостоят ливанской независимости и поддерживают лидеров сирийского полицейского государства. Эти идеалы отрицаются также мусульманскими политиками и теми, кто формируют общественное мнение в Ливане и тоже мечтают о свободе; множество мусульман потеряли жизнь, сражаясь против Сирии.

Однако я ведь тоже не слепой. Едва ли случаен тот факт, что именно Ливан, а не все остальные арабские страны обладает довольно высокой степенью свободы. Вряд ли удалось бы обойти вниманием то, что христианство и право на свободу идут в Ливане рука об руку. Даже для такого наблюдателя, которому еще в детстве внушили, что христианство в Европе боролось с идеалами эпохи Просвещения.

Западный Бейрут, где я живу, – мусульманская часть города, однако, гуляя по району, никаких внешних признаков этого я не замечаю. Возможно, отсутствие исламских символов на плакатах – причина того, что атмосфера здесь более расслабленная. Тут не встретишь навязчивой уличной морали, многие женщины – хотя и не все – ходят без хиджаба, в некоторых ресторанах продают алкоголь. Находящиеся неподалеку от моей гостиницы бары открыты до поздней ночи. Повсюду юные студенты – оживленные, навеселе, ничем не отличающиеся от молодых людей во всем свободном мире. Есть что-то успокаивающее во всех тех городах, где народу позволяется пить в барах далеко за полночь.

Во время своей поездки я обнаружил, что в этой части света существует некая связь между алкоголем и толерантностью. Сам не знаю, осчастливило ли меня это нездоровое понимание, однако было очевидно: бары, пабы, магазины алкогольных напитков и спиртное представляют собой некий индикатор степени свободы ближневосточных стран.

Разумеется, это не единственный признак. Не так уж сложно гротескно изобразить Ливан, раздираемым на части. Но что будет, если христиане вдруг потеряют серьезное влияние на политику страны? А если вследствие эмиграции демографическая ситуация снова будет не в их пользу? Будет ли мусульманское правительство хорошо обращаться с христианским меньшинством? Будет ли оно правильно относиться к собственным меньшинствам? Будут ли они беречь право на свободу и позволять мусульманам переходить в другую религию? Будет ли Бейрут оставаться Бейрутом? Будут ли уличные бары продолжать свою работу, как это было до недавнего времени в Эль Мине?

* * *

Трудно не удивляться тому, что Ливан по-прежнему существует и до сих пор не поглощен и не раздавлен более крупными, более мощными военизированными странами. Но не стоит забывать и о том, что ливанские христиане на протяжении многих десятилетий находились под внешним и внутренним давлением, как это произошло с одной из семей, с представителем которой в один прекрасный вечер меня знакомит Раймонд. Дори Шамун – лидер и член национал-либеральной партии, основанной его отцом в 1959 г. Особый статус Ливана на Ближнем Востоке заключается, как уже было сказано выше, в том, что в этой стране в отличие от любой другой доминируют христиане.

История семьи Шамун инкапсулирует сам дух маронитов – или, если угодно, их культурное наследие. Она демонстрирует, почему увеличивающийся раскол христианства в Ливане в той же степени отражает разрушительную жажду власти со стороны христианских кланов, как и та, что была проявлена во время различных войн палестинцами, израильтянами, друзами и сирийцами, панарабистами и исламистами. Реакция Раймонда и его подруги на поведение гида в Эль Мине проявилась как частное проявление внутреннего конфликта между христианами на протяжении последних 40 лет. А также между ливанцами из Ливана и арабскими ливанцами.

Но более всего пример семьи Шамун показывает, как изменился политический курс, и объясняет, почему так ценно видение Шарлем Маликом Ливана единственной свободной страной Ближнего Востока, несмотря на соперничество христиан и жестокость сирийцев. И почему Ливан все еще продолжает быть самой свободной страной. Несмотря ни на что.

Семья Шамун – маронитский вариант политической династии, практически ливанский клон семьи Кеннеди, гламурной, героической, со своими великолепными промахами и вытекающими из них трагедиями. Дори Шамуну сейчас 82 года, он сын бывшего президента Камиля Шамуна. У него своеобразный шепчущий голос, нос в виде подковы и нежная и одновременно ироничная улыбка. Этот политик наделен духом человека мира, однако внешний вид обманчив, потому что Шамун – в некотором смысле проигравшая сторона. Ведь право отстраивать Ливан досталось отнюдь не национал-либеральной партии (а в семейно-клановой стране это означает, что семейство Шамун осталось вне игры). Две гражданских войны и два заказных убийства отрезали его от этого процесса.

Отец Дори, западнически ориентированный президент Камиль Шамун, возглавлял Ливан с 1952 по 1958 гг. Его правительство пригласило Шарля Малика, одного из идеологов Всеобщей Декларации прав человека, вернуться на родину и предложило ему в 1956 г. пост министра иностранных дел. Национал-либеральная партия ставила своей задачей такое объединение мусульман и христиан, чтобы мир восхитился маленькой страной, которой удалось собрать воедино две культуры, исторически находившиеся в состоянии войны друг с другом. Но уже через год после возвращения Малика появилась первая ласточка, возвещавшая о начале развала нации.

В 1958 г. вспыхнула гражданская война, опиравшаяся на поддержку Насера в Египте, который желал руководить египетско-сирийским союзом. Он метил на должность лидера арабского мира, однако на его пути стоял президент Ливана. Камилю Шамуну пришлось попросить о помощи США. Впервые за почти 150 лет американские военные ступили на землю Ближнего Востока^[179]. Рассказывают, что американские солдаты предстали прямо перед катающимися на водных лыжах и одетыми в купальные костюмы ливанцами, загорающими в тот момент на фешенебельном побережье Бейрута. Конфликт был погашен, но вместе с ним был положен конец президентству Камиля Шамуна. А в Ливане эта краткая гражданская война стала предвестником всех будущих событий.

Наследником Камиля Шамуна стал не его старший сын, Дори, с которым мы встретились в его офисе, а Дани, младший брат Дори. Он обладал природным талантом объединять свободу с патриотизмом.

У Дани была яркая внешность, он хорошо одевался, был учтив и обаятелен. Его первая жена, Патти Шамун, родом из Австралии, была моделью и актрисой. Поженились они в 1958 г. Патти вызвала переполох, проехавшись в своем Альфа Ромео по улицам Бейрута в капри, с прической в стиле Грейс Келли и в солнцезащитных очках. Патти Шамун в золотые годы (1960–1975) сумела создать Бейруту репутацию ближневосточного Парижа. Именно здесь писатели-диссиденты со всего арабского мира стремились публиковать свои книги. Половина всех журналов в арабском мире от Марокко до Омана были напечатаны в 1970-е годы в Бейруте, а ливанские газеты читали во всем регионе^[180].

Используя предпринимательскую смекалку, Патти Шамун собиралась распространить свой стиль на остальную часть арабского мира, однако в 1975 г. с началом гражданской войны все рухнуло. Впоследствии Патти похитят, а дом 5 раз подвергнут бомбежке. В 1982 г. она почувствует, что с нее достаточно, и подаст на развод^[181].

Изначально речь шла о войне христиан с палестинцами. Израиль создал наплыв из нескольких сотен тысяч палестинских беженцев, которые после войны 1948–1967 гг. остались в Ливане, так и не получив гражданства. Под предводительством Арафата они напали на Израиль и стали терроризировать ливанцев блокировкой дорог, вымогательством, грабежами и нападениями. В 1975 г. в стране насчитывалось 400 000 палестинцев, что составляло 15 % всего населения. Штаб-квартира Арафата находилась в Бейруте, а его милицейские кордоны превышали по мощи всю ливанскую армию^[182]. Шамун со сторонниками чувствовали, что палестинцы готовят переворот, и считали своим долгом защищать страну.

Тот факт, что Дани Шамун стал командиром милиции – не что иное, как показатель внутренней ошибки ливанской системы. Правительственная армия была беззубой, поэтому в ней появились наемники. Национал-либеральная партия решила последовать ее примеру и заиметь своих. Когда государство не может защищать религиозные группы, тем приходится защищаться самим. Однако не все знают, как обуздать власть над жизнью и смертью, перед которой внезапно оказались.

Отец братьев, Камиль Шамун, основал милицейский отряд Тигров (второе его имя «Нимр» – по-арабски «тигр»), который возглавил Дани Шамун. С этим милицейским отрядом семья Шамун уподобилась всем остальным участникам бойни. Британский историк Филипп Мансел рассказывает, что, по описаниям, Дани Шамун был «самым последним человеком в мире, о котором можно было подумать, что он станет воином».

Был и другой, гораздо более радикальный отряд христианской милиции – фалангисты, вдохновленные персоной генерала Франко в Испании, которыми руководил второй главный клан маронитов – семья Жмайеля. Кланы Жмайеля и Шамуна были конкурентами и боролись между собой за установление контроля над портами, куда прибывали оружие и контрабанда, а также за принципы и идеологию.

Американский журналист Томас Фридман характеризовал христианские кланы как «сборище коррумпированных, богатых, бессовестных мафиозных донов, прогуливавшихся в бронированных мерседесах, с золотыми цепочками на шее, и пахнущих одеколоном». Мафиозность проявлялась и в урегулировании семейных споров. Фридман приводит воспоминания о том, как 7 июля 1980 г. фалангистами был уничтожен руководимый Дани Шамуном отряд «Тигров», находившийся в тот момент в пляжном клубе «Сафра» в Восточном Бейруте вместе с другими случайными гостями. Одних расстреляли в упор из автоматов прямо у бассейна, других выбросили из окон отеля «Сафры»^[183]. Восемьдесят два «тигра» были убиты.

Убийство загорающих солдат стало первой ступенькой схождения вниз для этой значимой семьи, а заодно и для осуществления мечты о свободном Ливане на основе национальных, христианских и гражданских принципов. «Нас опустили до кошачьего уровня», – впоследствии говорил Дани Шамун^[184]. Ему удалось спастись, но его милицейский отряд прекратил свое существование.

Следующее покушение на семью произошло 10 годами позже, в 1990 г., уже после окончания гражданской войны в Сирии. В результате Дани Шамун был убит со своей второй женой, наполовину немкой, и двумя маленькими детьми. Не было предъявлено никаких объяснений по поводу того, кто за всем этим стоял. Всего за неделю до событий сирийцам удалось покорить христианские районы Бейрута. Вероятно, им было известно и то, кто в тот день выходил из жилого комплекса. Дани и его семья были убиты в собственной квартире, выжила только спрятанная няней в ванной крошечная дочурка 11 месяцев от роду.

За убийство был осужден один из врагов семьи, христианин, однако старший брат Дори считает этого человека невиновным, утверждая, что за всем этим стоят сирийские агенты. Так же, как и его отец до него и старший брат после него, Дани всю свою жизнь был противником сирийского вмешательства в ливанскую политику.

На Ближнем Востоке во влиятельных кланах власть передается от отца к сыну; между христианами и мусульманами нет в этом отношении никакой разницы. И старшему брату Дори, который никогда не интересовался политикой, пришлось взять на себя семейное бремя после смерти младшего брата. Кому же еще?

Дори Шамун – глава семьи, лидер клана, руководитель политической партии – в тот вечер рассказывал нам, как две соседние страны, Сирия и Израиль, стали причиной ливанской катастрофы. Деятельность сирийских агентов, которые пустили такие корни у себя в стране, в значительной степени стала распространяться в Ливанепосле Консорциума 1990 г. Это было замечено политиками и журналистами, которые во всеуслышание заявили, что Ливану проще будет обойтись без помощи сирийцев. В результате было убито множество людей.

Наиболее ужасает эпизод, произошедший в 2005 г. в самом сердце Бейрута, когда бывший премьер-министр Рафик аль-Харири, придерживавшийся антисирийского, суннитского направления, был убит вместе с другими людьми (погиб еще 21 человек) в результате взрыва бомбы, подложенной в автомобиль. Это убийство вынудило Сирию, находившуюся под массированным внешним давлением, несколько месяцев спустя официально вывести свои войска из страны, однако тайно всем агентам и их приспешникам было приказано продолжать там оставаться.

Сам Дори Шамун всегда пренебрегал страхом перед Сирией. Над его столом висит портрет отца, президента страны. Чувствуется сходство, однако сын выглядит менее резко, авторитарно и официозно. Возможно, эта расслабленность еще и оттого, что сыну не приходилось брать на себя абсолютную ответственность за все.

Он отказывается занимать какую-либо должность в правительстве, потому что считает, что его страна в данный момент оккупирована сирийцами. Он также не позволяет своей партии принимать участие в выборах, которые, по его мнению, фальсифицируются. Таким образом, количество членов партии резко сократилось, точно так же, как в прошлом было сведено к минимуму могущественное влияние семьи Шамунов. Он называет постоянно сменяющихся на посту ливанских президентов и военных руководителей сирийскими марионетками. Вот эпитет, которым он награждает государственную службу – «прогнившая»^[185]. Для него здесь нет никаких авторитетов.

Как, впрочем, и для меня. Я уже собрался было искушать Дори Шамуна вопросами о его отношении к христианам, которые покидают страну, однако вместо этого он сам высказывает мнение о том, почему западные журналисты наконец стали интересоваться ближневосточными христианами. Если сегодня кто-то и проявляет интерес к христианам на Ближнем Востоке (а это что-то новенькое), то это потому что мусульмане, приезжая в Европу, ведут себя точно так же, как всегда вели себя на Ближнем Востоке. «Именно это и нервирует европейцев», – говорит он. В его голосе звучит тайное ликование.

– «И что теперь будет со старым континентом?» – вот какой вопрос вы сами себе задаете в последние годы. Я не призываю никого к священной войне. Но вы должны понимать, что мусульмане часто воображают, что вера вынуждает их исламизировать страну, в которой они живут. То же самое случилось и в Ливане, – поясняет он. Однако сегодняшнюю проблему Ливана составляют не столько мусульмане, сколько демографическое развитие. Это оттого, что многие христиане эмигрируют, а у тех, кто остается, мало детей. – Если вы в Европе на самом деле христиане, как сами утверждаете, то вы обязаны нам помочь. Диаспора должна вернуться домой. Для них нужно создать приличные рабочие места и предложить им достойные условия. Европейцы могут нам помочь, инвестируя в Ливан.

Он посылает мне взгляд, в котором читается, что вряд ли он ожидает помощи в ближайшее время. «Сенильный старикашка» – вот как он называл Запад еще 35 лет назад^[186].

– На протяжении десятилетий США смотрели на нас как на детскую игрушку. Если бы не парочка упорных маронитов, то места, именуемого Ливаном, уже давно бы не было на свете, – сказал он в тот вечер. – Мы, христиане, проживали в этой стране задолго до появления мусульман. Мы сражались и сражались. Во времена Османской империи нас считали гражданами второго сорта. Но мы крепко держались за нашу страну. И мы не потонули. Мы заплатили за это высокую цену. Но даже если ты противостоишь сверхдержаве, не стоит перед ней снимать штаны, – добавляет он.

Он смотрит на меня спокойным взглядом и уверяет, что марониты сумеют преодолеть трудности. Даже если будут сражаться в одиночку. Не стоит сомневаться, что они переживут всех приспешников правящего режима Баас в Сирии, унесшего жизни его брата и многих других. Ведь сумели же марониты пережить все остальные правительства:

– Они не сумеют нас подавить. Никто не сумел – даже Османская империя. Мы люди гор, мы крепкие. Мы беседуем с козами. Мы беседуем с овцами.

Попрощавшись с Шамуном, мы с Раймондом сели в машину и поехали через Бейрут. Пока мы были в пути, он рассказал, как на себе прочувствовал, что такое столкнуться с режимом Баас на северо-востоке страны. В молодости он возглавлял студенческое движение, которое выдвигало требования о выдворении Сирии из страны. Он рассказал мне, как неоднократно попадал в лапы ливанской службы разведки, как был заключен в тюрьму, где его били. Рассказал, как служба разведки звонит в Дамаск, чтобы оттуда присылали инструкции.

И хотя Раймонд тоже горец, он явно занервничал, когда как-то вечером ему пришлось отвозить меня на встречу с человеком, который позволял называть себя не иначе, как «Ваше Превосходительство». Он заработал свой титул на должности заместителя спикера ливанского парламента после того, как в 1990 г. Сирия настолько глубоко укрепилась в стране, что даже давала себе право избирать и смещать правительство. В то самое время, когда закатилась звезда семьи Шамун, на сцену вышел «Его Превосходительство».

Это Эли Ферзли; христианский парламентарий, чье имя привел Дори Шамун, когда искал подходящий пример для определения «сирийских марионеток». Хабиб Малик назвал бы его «зимми́-христианин». Оба при этом сочли бы, что в аду имеется специальное местечко для всех предающих дело ливанской свободы.

Мы встречаемся с Ферзли в голой цементной комнате, где из обстановки только пустая доска для объявлений, телефон, чисто прибранный стол и несколько стульев. Ощущение от этого места довольно unheimlich^[187], кажется, вот-вот сюда войдет человек в длинном черном плаще и солнцезащитных очках, скрутит нам руки за спину и начнет светить лампой в лица, срываясь на крик.

Я никак не могу заставить себя называть его «Ваше Превосходительство» и при этом замечаю, что и Раймонд тоже. Ферзли даже и бровью не ведет. Он говорит нам, что специально ради интервью только что вернулся из долины Бекаа, расположенной вдоль сирийской границы. Там он принимал участие в похоронах четырех ливанских солдат, убитых несколькими днями ранее во время попытки захвата боевика из группы оппозиции, которая воюет против режима Асада, но скрывается в Ливане. Были убиты и два члена оппозиции. Гражданская война то и дело перекидывается на эту сторону границы.

Прошлое Эли Ферзли можно прочитать по лицу: не столько по ослепшему, полузакрытому левому глазу, сколько по шраму на правой щеке в память о взрыве, жертвой которого он стал в 1985 г. Бомба была адресована не ему, а его другу Ильясу Хобейке, но оставшийся в церкви Хобейка ничуть не пострадал.

Ильяс Хобейка – это человек, вызывающий ужас даже у храбрецов. Его важная персона воспринимается здесь как пугало: если в этой стране и есть такие христиане, которые, делая кивок в сторону худших альтернатив – панарабистской или исламистской, ставят своей целью получение безграничной власти, то Хобейку можно поставить в самом конце этой шкалы, в том месте, где готовят массовую бойню. Его преступления переходят даже те границы, которые никогда не снились ни маронитам, ни израильтянам. Хобейка – обратная сторона маронитов, представитель крайнего культурного высокомерия. Необходимы пояснения, чтобы читатель мог понять, как, имея репутацию маронита, он при этом стал славным примером присущих некоторым из них внутреннего двуличия и коварства.

Уже в молодости Хобейка прославился как необузданный, упивавшийся насилием командир армии фалангистов. В июле 1977 г., когда ему только исполнился 21 год, он уже имел за плечами расправу над 81 палестинцем в деревне Ярина, во время которой наряду с пленными боевиками перед зданием школы были казнены 20–30 гражданских лиц^[188]. Хобейка работал одновременно на израильтян и на ЦРУ и стремился к ликвидации всех своих политических противников.

В то же самое время он служил телохранителем Башира Жмайеля, избранного президентом Ливана в августе 1982 г. Три недели спустя Жмайель был убит в результате взрыва бомбы; предполагают, что за покушением стояли сирийцы^[189]. Чтобы отомстить за убийство, возглавляемые Хобейкой фалангисты в сентябре 1982 г. устроили массовую резню в палестинском лагере беженцев Сабра и Шатила, расстреляв от 700 до 2000 безоружных людей, а охранявшие лагерь израильские солдаты просто закрыли на это глаза.

Три года спустя, когда Хобейка оказался в церкви рядом со своим братом по оружию, Ферзли, этот лидер ополчения решил объединиться с Сирией. С врагом. Так же, как перед ним сделал и Его Превосходительство. Отлично умея держать нос по ветру, в 1985 г. Хобейка поменял «хозяина» и рьяно бросился на защиту режима Асада. Вскоре Хобейка с помпой обосновался в Дамаске. Теперь он уже вел речи об «арабской идентичности» и существенной роли, которую Сирия играла в истории Ливана^[190].

Несмотря на свое многолетнее кровавое прошлое, в 1990-е годы Хобейка занимал министерские посты в ливанском правительстве, в частности, был министром по делам тысяч эмигрантов. Многие воспринимали это как своего рода ливанский черный юмор, учитывая тот факт, что человек, сам создавший ситуации, вынуждавшие ливанцев бежать из страны, теперь был поставлен управлять их делами. Однако когда-нибудь всему этому должен был быть положен конец. В 2002 г. Хобейку уничтожили в Бейруте, взорвав его авто. Трудно сказать, кто за этим стоял: слишком у многих были причины желать избавиться от этого бесстыдного и жестокого ренегата.

Эли Ферзли, старый друг Хобейки, все еще живет и здравствует. Человек он довольно разговорчивый, но при этом предпочитает говорить обо всем, кроме того, о чем я его спрашиваю, поэтому слушать его – занятие непростое. Невозможно оторваться от созерцания такого глаза и такой щеки. Своими черными волосами с боковым пробором и отдающим статическим электричеством темно-синим костюмом, своим радушным гостеприимством и неутомимыми жестами он напоминает гангстера из американского вестерна, который через несколько минут после начала фильма погибает быстрой, грязной и насильственной смертью.

Когда Ферзли наконец обращает внимание на мои вопросы, касающиеся его сомнительных связей с Сирией, он тут же набрасывается на равнодушие Запада к тому, что происходит в большой соседней стране.

– Посмотрите на нынешнее положение христиан в Сирии, – совершенно спокойно произносит он. Голос его звучит как у человека, абсолютно уверенного в том, что собеседники готовы слушать его часами. – Это просто невыносимо. Христиане бегут из Алеппо, Хомса и Дамаска. Если в Сирии к власти придет Мусульманское братство, то можете даже не сомневаться – христиан там больше не останется.

Подручный Ферзли приносит апельсиновый сок цвета крови. Я спрашиваю, как Ферзли решился на поддержку такого полицейского государства, как Сирия.

– На Западе вам этого не понять. С мусульманским фундаментализмом не справиться, гладя их по головке. Теперь Запад должен нести ответственность за последствия. Посмотрите на Ливию, на Турцию, на Ирак, на Египет, на Мали. Это то, что вы хотели? Поймите: это Ближний Восток. Вы хотите демократии. После того как в Ираке была введена «демократия», христиане вынуждены были массово бежать из страны. То же самое начнется и в Сирии как следствие действий поддерживаемой Западом так называемой «Свободной сирийской армии».

Я спрашиваю, что он думает про мнение маронитов, что Сирия, которую он так поддерживает, послужила причиной разрушения Ливана.

– Когда Сирия была в Ливане, мы обладали определенной степенью стабильности. Христиане массово покидали страну до прихода сирийцев. Потом это прекратилось. Когда в 2005 году Сирия нас покинула, в страну вернулась нестабильность.

– Можно, конечно, назвать нестабильность причиной того, что сирийские агенты ликвидируют критиков режима Асада… – замечаю я.

– Каждый раз, когда совершается покушение, винят во всем Сирию, – парирует он. – Но до сих ни один суд не подтвердил этих обвинений.

Он смотрит на часы и, оставаясь предельно вежливым, сообщает, что, к сожалению, больше времени уделить мне не может. Встав со своего места, Раймонд подходит к Ферзли и рассказывает ему на ухо, как он 10 лет назад, будучи студентом, был подвергнут пыткам в тюрьме, которая находилась в ведении друзей Ферзли, контролируемого сирийцами отдела ливанской разведки.

Впервые лицо бывшего спикера парламента принимает ошеломленный вид. Обычно та его сторона, на которой расположен слепой глаз, слегка провисает, как это бывает у людей, перенесших инсульт, но теперь провисает и вторая. Ничего не ответив Раймонду, он в замешательстве глядит в мою сторону, будто пытаясь отделаться от совсем некстати прилетевшего обвинения, которое ему только что прошептали, и при этом исступленно пожимает наши руки, повторяя: «Welcome, welcome, thank you, thank you»^[191].

Однако Раймонд, не желая упустить возможность слегка потретировать лакея своих палачей, просит меня сфотографировать их вместе. Слегка помрачнев, Ферзли повинуется. Вот так они и стояли, оба этих ливанских христианина, плечом к плечу – национал-либерал и панарабист – каждый по свою сторону линии длящегося десятилетиями фронта. Один – сверкая белозубой улыбкой, другой – не зная, куда деть единственный глаз.

* * *

Сегодня пятница, и Раймонд испытывает оживление – возможно, по причине появления скромной, но сладкой возможности отомстить Его Превосходительству вместе с его сирийским миром. Он везет меня послушать L'Orchestre Philharmonique du Liban^[192] в переполненной Eglise St. Joseph des Peres Jesuites^[193]. Сегодня там исполняют Симфонию Мендельсона № 4, огромный собор до отказа заполнен любителями музыки – молодежью и пожилыми жителями Бейрута. Возможно, в каких-то странах интерес к классике и в упадке, но не в Ливане.

Кроме великолепных симфоний этот город может предложить много чего интересного. После концерта мы отправляемся в Hole in the Wall^[194], любимую пивную Раймонда. Нас сопровождают девушка, которую Раймонд брал с собой в недавнюю поездку, с приятельницей; после трех-четырех стопок текилы подружка неженатого и не слишком беспристрастного Раймонда начинает теснее прижиматься к нему. На сцене гитаристка изгибается как эквилибристка; ее пируэты буквально взрывают публику.

Я обнаруживаю, что у Раймонда особое чувство юмора, когда он, пообщавшись с барменшей, умудряется убедить ее, что сегодня мы празднуем мой день рождения. Прерывая гитаристку, барменша энергично звонит в колокольчик и под оглушительные возгласы собравшихся вызывает меня к барной стойке, чтобы как следует поздравить. Получив восторженное, однако явно незаслуженное массовое приветствие, я понимаю, что теперь как минимум половина Бейрута ожидает от меня ответных шагов. Раймонд задорно подмигивает мне. Припоминая недавний урок Эли Ферзли, я пытаюсь выиграть время и замять неловкость: прошу гитаристку вернуться на сцену, чтобы тем временем ускользнуть.

Словно видя меня насквозь, она тут же заводит старый хит исполнителя американского кантри Кении Роджерса The Gambler^[195]:

* * *

Вероятно, под воздействием утреннего похмелья мне припомнились все услышанные во время поездки обвинения в том, что я решил выделить определенную группу населения и сделать ее предметом своих исследований. Почему я вдруг заинтересовался темой бегства христиан из арабских стран? Зачем решил разбередить это межрелигиозное осиное гнездо? Почему бы мне не заняться шиитами в суннитских странах, которым сейчас еще хуже? Отчет PEW^[197] показывает, что мусульмане подвергаются еще большим гонениям на Ближнем Востоке, чем христиане – причем со стороны самих же мусульман^[198]. Так почему бы мне не заняться алавитами в Сирии, чья жизнь повиснет на волоске, как только падет нынешняя власть? Может, я занимаюсь этим, потому что христиане так похожи на нас? Что это – культурный шовинизм? Посмотрите на Ливан: разве христиане не показали себя с безобразной стороны во время межрелигиозной войны? Достойны ли они хоть капли сочувствия?

Однако я не считаю, что если их белые одежды забрызганы кровью, это повод вообще не писать о христианах. Не служит оправданием молчания и то, что представителям других конфессий приходится в некоторых странах еще хуже. К примеру, во время гражданской войны в Конго погибло гораздо больше народу, однако эта проблема не привлекает к себе такой же интерес. Можно им сострадать, однако внимание, которое я хочу привлечь к описываемой мной ситуации, не связано с количеством перенесенных страданий. У нас есть исторические, культурные и религиозные причины для интереса к ближневосточным христианам. Однако их положению уделяется не слишком много внимания. Некрещеному наблюдателю остается только удивляться, насколько оно незначительно.

Посещая христиан в арабских странах, я начинаю сомневаться в нашем собственном предполагаемом христианстве. Постепенно до меня доходит, как велика разница между нами. Христиане в арабских странах очень сильно отличаются, к примеру, от скандинавских протестантов. В какой-то момент я рассказываю Раймонду об одном маленьком событии, произошедшем в Дании, пока я нахожусь в Ливане: община Ютландии опубликовала объявление, в котором приглашает на работу «верующего» священника. Он чуть не помер от смеха. Ну как тут не согласиться со священником из Эль Мины, который, пытаясь разыскать средства на строительство новых школ в осажденном городе, обвинял европейские правительства в том, что те готовы поддерживать только секулярные некоммерческие организации?

Христиане, с которыми я встречался, производили на меня впечатление знакомых незнакомцев. Что общего у меня может быть с маронитами, вынужденными с оружием в руках защищать свои права? А какое отношение я имею к греко-православным палестинцам с их ладаном, иконами и крепким чувством семьи? И что у меня общего с коптами, которые верят в чудеса и изгнание дьявола? Чем больше я общаюсь с арабскими христианами, тем больше понимаю, что между нами – дистанция, обусловленная тем историческим опытом, который в Европе напрочь отсутствует.

Как-то вечером я собирался встретиться с профессором Американского университета в Бейруте Ваилом Хаиром, чтобы попытаться выяснить, насколько велика эта дистанция. Он – бывший директор правозащитной организации Гуманитарный Фонд По Правам Человека, адвокат и преподаватель курса по правам человека в университете, а также автор множества книг. На улице льет как из ведра, Ваил Хаир стоит у дверей университета со сложенным зонтом. Мы приветствуем друг друга и идем искать место, где можно поговорить. Свой зонтик профессор использует в качестве трости. Наконец мы набредаем на кафе, в котором полно студентов. Сняв пальто, он садится.

Хаир хочет донести до меня, что дороги Ближнего Востока и Запада разошлись еще в Средние века. Именно тогда в Европе, из которой я прибыл в Ливан, произошли серьезные исторические расколы. Первый образовался в эпоху Возрождения, которая вновь открыла перед человечеством мир древности.

– Вы увидели, каких блестящих результатов достигли греки и римляне в области науки, искусства и философии. Вы обнаружили существование нехристианского мира, некую параллельную вселенную, не относящуюся к христианству, – объясняет он.

Появление протестантизма послужило причиной второго серьезного раскола.

– Мартин Лютер вернул вас к истокам религии. Институт церкви потерял свое сакральное значение. Между человеком и Богом, минуя церковь, была установлена прямая связь. Католицизм настаивает на том, что спастись для жизни вечной можно только через участие в церковных таинствах. Таким образом церковь служит посредником между человеком и Богом. Но протестанты от этой концепции церкви отказались.

Третий раскол возник в результате католической контрреформации. В католической церкви была проведена реформа, во время которой появилось множество современных учебных заведений, основанных иезуитами.

Хаир пункт за пунктом четко излагает причины, по которым пропасть между Западом и Ближним Востоком стала настолько непреодолимой.

– Все это никак не затрагивало нашу территорию – Ближний Восток, – говорит он.

Четвертый раскол был инициирован эпохой Просвещения.

– Впервые в истории возникает мысль о самоценности человеческого в человеке. Это понимание не пришло откуда-то извне. Оно стало революционным. До сих пор считалось, что человек – совокупность качеств, унаследованных им от класса, к которому он принадлежит, семьи, территории, где он живет, и от Бога, – говорит профессор.

Пятый раскол породила индустриальная революция XIX в. Так появилось понятие «общества» или, вернее, осознание того, что каждая общественная группа должна обладать особыми правами.

– Политикам стало сложно игнорировать социальные группы, которые наперебой требовали, чтобы к их мнению прислушивались. И это вас изменило.

Он сказал именно «вас». Сам он не член этого клуба. Он родом с Ближнего Востока.

– Наша часть света не знает всех этих новшеств, – говорит он. – Мы остаемся такими, какой Европа была до XIII века. Хотя глядя на нас со стороны, может показаться, будто мы не слишком отстали от Запада. Однако в нас сохранилась культура, не тронутая этими пятью этапами.

Хаир спрашивает, как христиане справляются с жизнью в средневековом обществе. И сам же отвечает:

– Христианин на Ближнем Востоке получает свою идентичность извне – от своей религии. Точно так же управляются и все мусульманские страны. Если вы мусульманин, то у вас есть «права». Если вы не мусульманин, то вас должны «защищать». Но при этом прав у вас нет. В этом-то и заключается принципиально иной подход. В Европе самое главное – это человек, – поясняет профессор. – Идентичность человека исходит изнутри. Именно в связи с этим в Европе лучше понимают, что права человека универсальны. То, что человек имеет права только потому, что он человек. Это совсем другие права, чем те, которые дает религия, как это происходит на Ближнем Востоке.

Разумеется, не все так просто. Под влиянием западных стран в начале XX в. Ближний Восток претерпел кое-какие изменения. К примеру, условия жизни христиан улучшились. В арабских странах появилась своя конституция, в какой-то степени независимая судебная система, свобода прессы.

– Однако после войны, в связи с основанием государства Израиль в 1948 г., наша свобода стала постепенно истощаться. Управление этой частью света попало в руки военных режимов.

Эти режимы не получали никакой поддержки со стороны народа. Профессор говорит, что им не хватало легитимности и что получить ее возможно было только через оказание поддержки палестинскому национализму и расцветающему исламизму.

– Военные режимы были тоталитарными и имели исламистскую окраску. Это привело к тому, что христиане начали покидать свои территории.

Ваил Хаир одет в синий хлопчатобумажный кардиган, ворот бледно-желтой рубашки стягивает желто-синий галстук. На запястье большие позолоченные часы. Ему около шестидесяти. Лицо с усами, поверх лба – высокая залысина, низко опущенные веки. Этот человек полон достоинства и уверенности в себе и своих правах.

В Европе редко встретишь правозащитника, который бы был настолько консервативно одет, а уж тем более такого, который обладал бы таким христианским и критическим по отношению к исламу духом. Пока он сравнивает идеологии Запада и Востока, я начинаю понимать, как же часто то, на что опирается Хаир, подвергаются осуждению либо пренебрегается европейскими журналистами и правозащитниками. Он тоже так считает.

Мой друг Раймонд нередко сетует на то, что Запад чаще оказывается на стороне палестинцев или израильтян, чем на стороне ливанцев. «Почему палестинский или израильский национализм стоит того, чтобы за него бороться, а ливанский – нет?» – спрашивает он.

На вопрос, почему так мало написано книг об арабских христианах, несмотря на то что они скоро совсем покинут колыбель христианства, Ваил Хаир отвечает:

– Западный мир больше не христианский, поэтому христианами не интересуется. Запад секулярен и частично даже враждебен церкви.

Оказываясь на Западе, арабские христиане-переселенцы зачастую оказываются деморализованы. Они переживают кризис идентичности и теряют корни. Мучимые ностальгией, стремясь как-то восстановить утраченное, они примыкают к своим землякам-мигрантам, представителям других конфессий.

– Более двухсот лет европейцы выкорчевывали из своей жизни религию, – говорит Хаир. – Но несмотря на разочарование, арабские христиане продолжают оставаться на Западе, потому что там к ним относятся как к людям.

Читая этот краткий курс истории западного прогресса, профессор не преследует цели подкинуть дров в костер европейского самодовольства. По его мнению, отступление от религии на Западе привело к проигрышу.

– Наконец-то вы начинаете приходить к пониманию того, что религия – часть человеческой природы. Вы считали, что человека можно сформировать с помощью образования. Но если это так, почему тогда распался Советский Союз? Почему русская церковь оказалась намного важнее коммунизма?

– Презрение к религии нас, европейцев, настолько поглотило, что в значительной степени повлияло на то, как мы воспринимаем Ближний Восток.

– Как только при обсуждении начинают приводить религиозные аргументы, его тут же закрывают, – замечает профессор. – Именно поэтому вам сложно увидеть христиан Ближнего Востока именно как христиан. Ведь запрещается иметь дело с определенной религиозной группой, в особенности если это христиане. Однако любые другие аргументы здесь будут к месту. Так как вы не имеете ничего против национальных или этнических признаков, ваше внимание вполне могут занять такие группы, как «сирийцы», «палестинцы», «курды», «израильтяне» и так далее.

Ближневосточные христиане в их число не входят.

Мы прощаемся и выходим под беспощадный бейрутский дождь. Прежде чем разойтись в разные стороны, я в последний раз гляжу на него, как он орудует своим зонтиком, словно тростью. Сам я спускаюсь вниз по улице Сидани, проходя мимо гиперреалистической картины на фронтоне дома: на ней изображен лысый человек с полными губами и пронзительным добрым взглядом – невозможно разобрать, женщина это или мужчина, черный или белый.

Меня задело странное обвинение Ваила Хаира против европейцев: оно словно высвечивает слепое пятно в анализе христиан арабских стран. Это верно, они не принадлежат к какой-либо определенной этнической группе и не имеют общей национальности. Внешне они похожи на мусульман, живут в их среде, едят ту же самую пищу и говорят на одном и том же языке. Единственное отличие – религия: церковь, литургия, Новый Завет. Все, что так ненавидит «постхристианская» Европа, как ее величает Хаир.

Если задуматься о том, как после чудовищного европейского краха во время Второй мировой на протяжении десятков лет там воспринимали дремучую заразу национализма, то сложно не заметить лицемерие, присущее менталитету современных жителей северного полушария: национализм считают опасным для Европы, но не для Ближнего Востока.

Хаир описывает двойные стандарты религиозной критики, которая в Европе появилась одновременно с борьбой за права человека. Эта критика направлена только на христианство, не на религию как таковую. Европейские правозащитники никогда не обращали строгого, осуждающего взгляда на ислам. Как кажется, это сродни презрению: остракизму подвергаются только христианские деноминации. Мусульмане же полностью от него защищены.

Видимо, этой снисходительностью объясняется и то, что серьезные, крупные правозащитные организации, такие как Amnesty International и Human Rights Watch, до недавнего времени предпочитали не обращать внимания на жертв исламистов, равно как и на жертв арабского национализма, включавших в себя мусульман, христиан и многочисленные меньшинства, которые пострадали от обеих ближневосточных абсолютистских идеологий^[199]. Похоже, нарушение прав человека здесь встретило поддержку со стороны Запада. Быть палачами могут только западники. Причины крайне жестокого обращения правительств арабских стран с собственными гражданами можно отыскать в ранней эпохе западного колониализма и других формах современной западной эксплуатации. Их лишили ответственности, превратив тем самым в неполноценных индивидуумов.

«Наша ненависть к себе гораздо больше любви к ближнему», – сказал однажды французский писатель Паскаль Брюкнер. Присущее Западу культурное высокомерие, сопровождающее ненависть к себе, отнюдь не то свойство, которым нам следует гордиться.

Промокнув до нитки, я наконец добираюсь до своей гостиницы.

* * *

В это воскресное утро Раймонд везет меня в горы, чтобы показать место, где он провел детство. Он хочет, чтобы я увидел его квартиру и большой дом, принадлежащий его дяде, после чего, накормив постхристианского европейца завтраком, отвести в церковь. Проехав через весь город, мы резко поднимаемся на Шуфский хребет. Раймонд не расстается со своей вечной сигаретой; шея обмотана плотным желтым шарфом, свисающим поверх клетчатого костюма; перед выездом из столицы мы захватили с собой горячий кофе – и вот уже под нашими ногами виднеется Бейрут, который выглядит так, словно вот-вот с головой готов погрузиться в Средиземное море.

Население Шуфского хребта составляют друзы и марониты, которые живут здесь на протяжении 400 лет. Мы мчимся мимо самых настоящих горных поселений друзов, где можно встретить стариков в фесках^[200] и мешковатых брюках, а затем направляемся в маронитские деревни.

Раймонд просит меня обращать внимание на все попадающиеся нам на пути дома, в том числе на многочисленные незаконченные конструкции с торчащей арматурой и неживыми фасадами. На месте этих бетонных скелетов чуть более 30 лет назад стояли старые известняковые строения, которым была не одна сотня лет. Раньше эта территория была постоянным местом проживания маронитов. Сегодня они живут в Бейруте. Однако земля так и осталась за ними, и они хотят, чтобы их бывшие дома так и продолжали стоять здесь, несмотря на то что у них уже нет ни средств, ни времени, чтобы отстроить их заново, не говоря уже о том, чтобы в них поселиться.

Мы делаем остановку у друзского мясника, у которого Раймонд обычно делает воскресные закупки. На витринах рядом с сосисками и субпродуктами висят наборы бараньей вырезки. Раймонд покупает печень ягненка и нежнейший кусок, который молодой обритый наголо мясник отделяет от верхней части передней ноги ягненка, а затем режет на части. Он ловко управляется ножом, быстро удаляет сухожилия, оставляя на мясе небольшое количество жира. Позади мясника висит картина, на которой изображен шейх друзов из стародавних времен – с торчащими ушами и белоснежной бородой до пояса. Рядом с картиной – икона святого Георгия, который, сидя верхом на коне, пронзает копьем драконье брюхо.

Обогнув хребет, мы поднимаемся наверх, а затем, минуя глубокую долину, устремляемся на другую сторону, чтобы сделать остановку в монастыре, одном из немногих, сохранившихся в этих краях со стародавних времен. Монастырь разрешили не трогать. Здесь же находится вход в небольшую пещеру с гипсовой статуей святого Марона, у которого вокруг шеи повязан синий молитвенный платок; он благословляет посетителей. Вокруг запястья у него ожерелья, браслеты, на одном из которых – изображение патриарха.

Еще 30 лет назад в этом месте в одночасье могла собраться многотысячная толпа. Мы вспоминаем всех этих людей, кладя деньги в медный ящичек для пожертвований и зажигая свечу, которую затем ставим в короб с песком, который служит уличным подсвечником.

Мы едем дальше и наконец прибываем в Маждель Аль-Мауш, родной город Раймонда с населением в 4000 человек. Здесь мы оказываемся в особняке, принадлежащем его дяде, епископу Бейрута, с которым я уже успел познакомиться и пообщаться во время поминок, пока он, дымя сигаретами Давидофф в своей просторной резиденции, раскладывал на компьютере пасьянс. Сейчас дяди здесь нет.

Раймонд приветствует семейство беженцев из Сирии, которое в настоящее время присматривает за домом. Отец идет нам навстречу вдоль длинного въезда в особняк, обрамленный аркой, вокруг носятся двое мальчишек. Мать хлопочет на кухне. Раймонд приносит ей мясо, ради которого мы проделали долгий путь в восьмистах метрах над уровнем моря, чтобы им пообедать. Перед нашим уходом в церковь она подает нам турецкий кофе. Сидя на залитой солнцем площадке, мы пьем его и глядим вниз, на поросшие персиковыми и оливковыми деревьями склоны, притаившиеся на самом дне долины, где под навесами в 1983 г. собирались вместе все жители городка.

В те времена семья Раймонда, которому было пять лет, проделала долгий путь в долину, чтобы затем, поднявшись по другой стороне на вершину скалы, найти себе новое пристанище, откуда их потом доставили в Бейрут. Все их имущество состояло из того, что они смогли погрузить на осла и унести на себе. Все остальное они потеряли, даже собственный дом.

Выпив кофе, мы подъезжаем к церкви – небольшому, простому оштукатуренному зданию с двумя башенками и колоколами на крыше. Церковь простояла здесь несколько сотен лет, сумела пережить гражданскую войну. Мы присаживаемся, чтобы послушать проповедь. Народу мало. И тут Раймонд, уверенный в том, что католическая церковь должна прекратить исключать всех, кто не принадлежит к католической вере, ведет меня на причастие. Я послушно склоняю голову, чтобы причаститься, но при этом чувствую себя богохульником.

Когда мы выходим после литургии, перед нашим взором предстают несколько мужчин, которые тянут на себя веревки от колоколов. Они препоручают мне одну из веревок и дают в помощь певчего. Я тяну на себя с такой силой, что на отдаче веревка поднимает меня на полметра в воздух и волочет вперед, а одновременно с этим раздается чистый, глубокий и оглушительный звон колоколов. Это благодаря мне, атеисту, из последних сил воодушевленно призывающему к жизни знакомое всем звучание христианства, оно летит сейчас над зелеными холмами, проносясь по долине и далее, вдоль заснеженных вершин далеко на восток. Пока мы звоним в колокола, попирая законы силы тяжести, фыркая, словно счастливые, утомленные рысаки, ко мне вдруг приходит осознание того, что вряд ли мне довелось слышать хоть один церковный звук во время моего посещения Египта. Можно ли там было бить в колокола? Не могу припомнить. Никогда не думал, что мне доведется когда-нибудь задним числом скучать по колокольному звону.

Решив дать отдых колоколам, мы с Раймондом садимся в машину и едем к вершине города, где находится кладбищенская церковь. Отсюда видна вся округа. Церковь построена недавно, она ровесница кладбища, в центре которого когда-то росло огромное дерево с кроной в несколько метров, оно было главной городской достопримечательностью. Чтобы избавиться от этого дерева, пришлось его взорвать. Место, где оно когда-то стояло, можно определить по новому асфальту более светлого оттенка.

Мы поднимаемся на кладбище, где похоронены некоторые члены семьи Раймонда. Нашему взору открываются небольшие каменные строения с ржавыми железными дверями с изображением креста. Так как прежние могилы были разорены и осквернены, здесь соорудили новые склепы – некоторые из известняка, другие из бетона. Кое-где лежат увядшие цветы и огарки свечей. Раймонд хочет, чтобы и его похоронили в семейном склепе. Как и многие другие, он хочет остаться в этом городе после смерти.

Взойдя на ступени церкви, мы смотрим на горы. Внизу сидят и обедают двое рабочих.

– Они явились из-за того холма, – говорит Раймонд, указывая на возвышение за пределами города. – Друзы и сирийцы.

Между друзами и маронитами всегда были натянутые отношения, хотя Раймонд рассказывает мне и о том, как 300 лет назад друзы позволили маронитам остаться на жительство в этой части гор. Именно столько лет здесь жила его семья. Но в 1860 г. на Шуфском хребте друзами было погублено 11000 христиан^[201], уничтожено 380 городов и разрушено 560 церквей^[202]. Они хотели изгнать отсюда всех христиан и завладеть всей территорией. Христианам было дозволено проживать только на севере в горной местности. Вскоре зона сражений перекинулась в Дамаск, где друзами и суннитскими мусульманами было убито 12000 христиан. Эти массовые убийства привели к вмешательству Франции, которое впоследствии приобрело известность как первая в мире гуманитарная интервенция.

После этого на 123 года воцарился мир. В период гражданской войны 1970-80-х годов в конфликт вступили израильтяне, обосновавшись на Шуфском хребте, откуда весь Бейрут был виден как на ладони. Однако в 1983 г. они решили сменить позицию и оставить горы. Одновременно с этими событиями друзы при поддержке сирийцев продолжали сражаться с христианскими ополченцами. В результате действий преимущественно христианской армии ливанцев было убито 145 друзских мирных жителей, поэтому друзы были полны решимости отомстить. Во главе одной из самых крепких армий боевиков, вооружаемой сирийцами и русскими, стоял лидер друзов Валид Джумблат. После ухода израильтян проживавшие на Шуфском хребте марониты лишились израильской защиты, не могли их защитить и ливанские силы.

По мнению Раймонда, христианское руководство Ливана намеренно пошло на прямое соглашение с друзами с целью основать христианский район в гоpax на севере страны, ведь таким образом друзам удалось очистить Шуфский хребет от христиан. Армия покинула свои позиции на территории христианских городов, тем самым оставив их без защиты. Сколько бы я с тех пор ни читал об этих событиях, мне так и не удалось найти подтверждения данной исторической версии. Везде пишут, что армия не имела никаких шансов победить друзов, у которых был явный перевес сил. Но вне зависимости от того, насколько справедлива точка зрения Раймонда, во время своей поездки в эту страну я обнаружил вот что: предательство исходило от своих, от самих христиан.

Незадолго перед налетом проживавших в горах христиан предупредили о будущей атаке и приказали покинуть территорию. Оставив дом и имущество, семья Раймонда бежала из родного городка Маждель Аль-Мауш, чтобы укрыться в монастыре, где мы сейчас зажигаем свет. После этого они направились дальше и спустились в долину. Следуя за большинством, пересекли ее, чтобы добраться до Дейр-эль-Камара, самого крупного христианского города в регионе, в сутках езды. Однако 200 человек все же решили укрыться в сараях на дне долины: кто-то, чувствуя себя слишком старым для долгой поездки, кто-то – понадеявшись на то, что опасность вскоре минует, а некоторые просто не хотели чувствовать себя одураченными.

– Они были упрямы и горды, – говорит Раймонд. – Однако когда курды и сирийцы нашли их, они убили всех этих 200 человек. Некоторым перерезали горло.

Мы направляемся в соседний городок, где 40 человек попытались укрыться в церкви. Но и здесь их настигли и всех до одного убили. Когда мы наконец сюда добрались, церковь была закрыта, но между ее стеной и фонарным столбом в проеме мы увидели оставленный кем-то уже высохший букет в красной фольге. Рядом кто-то выбросил мусор и пару пустых бутылок. Лепной крест над входом был содран.

В период между 7 и 13 сентября 1983 г. были разорены, разрушены до основания и сожжены 62 поселения. Остались нетронутыми всего несколько домов, в которые переехали друзы. Были изгнаны 50000 христиан. 1500 христиан – убиты. После нападения остался цел и невредим всего лишь один христианский город – Дейр-эль-Камар – место рождения президента Камиля Шамуна, куда бежали многие христиане, в том числе и оставшиеся в живых земляки Раймонда.

Ни в Маждель Аль-Мауше, ни в соседнем городе не осталось никаких следов того, что произошло.

– Прошло не так уж много времени, – пытается ответить Раймонд на мой вопрос, почему затерты воспоминания о той трагедии. – Некоторые потеряли братьев и сестер. У меня тоже погибли несколько членов семьи.

Довольно странная логика, но я решил не углубляться. Возможно, люди хотели поскорей забыть свой проигрыш. А может, просто хотели поскорее обо всем забыть. То, как рассказывает об этих событиях Раймонд, может быть сформулировано словом, обозначающим обычай горцев скрывать свои эмоции: мастурин. Отстраненный. Вести себя так, будто история тебя ничуть не касается.

На обратном пути к дому дяди мы останавливаемся у старого дома Раймонда, он показывает мне несколько своих пистолетов – Browning Patent Depose из Бельгии и самый любимый, итальянский Pietro Beretta. Брошенный всеми человек должен уметь сам себя защитить. Он разрешает мне подержать оружие в руках.

После гражданской войны друзы покинули христианские города, и те смогли вернуться к своим разрушенным домам. Раймонд хочет подчеркнуть, что несмотря на то что христианам вернули дома и города, возвращаться туда они не спешат. По крайней мере навсегда. Их лишили родины, домашнего уюта, сделали скитальцами – такие раны не заживают. Большинство беглецов обосновались в Бейруте или на Западе.

Когда мы вернулись в дом дяди, там уже был накрыт обед. Дядя владеет новым, великолепным особняком. Каменная ограда, двухэтажный дом с балконом, красная черепичная крыша, окна в восточном стиле. Сам дядя еще не вернулся, и дом выглядит так, словно в нем никто не живет. Отремонтированное помещение заставлено антиквариатом, однако все эти штучки только выглядят древними. При посещении таких квартир создается ощущение, будто только что побывал в музее изящного контрафакта.

Стол накрыт варварски щедро. Его украшает королевское блюдо: сырая баранина и сырая печень ягненка. Раймонд показывает мне, как их едят: нужно оторвать небольшой кусочек хебеза, арабской лепешки, затем, разделив лук на четвертинки,положить одну на лепешку, добавить листик мяты. Потом обмакиваешь три-четыре кусочка печени или мяса в соль и кладешь сверху. А на них – чуть присоленный жирок. Дальше складываешь этот сэндвич пополам и съедаешь в один укус.

По рту будто разливаются мудрость, страдания, глупость и гибель целого этноса. И все это под домашний арак со льдом – ливанскую версию узо.

* * *

По случайному совпадению я сталкиваюсь здесь с Ильясом Тумой. Он живет в моей гостинице в Бейруте, там же, где квартирует Датская Миссия – христианская организация, готовящая культурные встречи христиан и мусульман, активно действующая в Сирии на протяжении многих десятилетий. Подлетев к стойке регистрации, я представляюсь датчанам и рассказываю им о своем проекте, на следующий день они представляют меня сирийскому епископу. Он только что приехал из страны, которую раздирает одна из самых жесточайших гражданских войн нашего времени, приведших к появлению сотни тысяч беженцев. То и дело оттуда появляются сообщения об изгнании определенных групп по причине их религиозной принадлежности, как это было в Шуфе.

Посреди этих нескончаемых человеческих бедствий у них происходит война внутри самой войны, которая угрожает исчезновению из страны одной из старейших религиозных групп Сирии – христиан. А ведь они жили здесь еще до того, как преследовавший христиан Павел, после своего знаменитого откровения, получил крещение в Дамаске.

Считается, что христиане составляют около 10 % всего сирийского населения, но большинство встреченных мной во время поездки людей рассказывают, что гонения по религиозным причинам исходят не со стороны режима, а со стороны обосновавшихся в этой части страны исламистских повстанческих групп. Тысячи христиан бегут из Сирии в близлежащие страны. Если вдруг падет режим Асада, их пребывание здесь вовсе прекратится. Именно поэтому я проявляю такой интерес к встрече с сирийским епископом – священником с тусклыми, померкшими глазами.

Мы располагаемся в мягких креслах в вестибюле моей гостиницы в Бейруте. Это невысокий полноватый человек в черной сутане и с золотым вышитым медальоном на шее. Его именуют епископом Пиргу или Крак-де-Шевалье, по названию замка, который принес всемирную известность этому региону (по-арабски – К'алат Аль-Хозни). Крак-де-Шевалье – один из наиболее сохранившихся замков крестоносцев, расположенный на самой вершине утеса высотой 650 м, откуда открывается вид на все стороны света. Первая постройка, относящаяся к 1031 г., была предназначена для эмира Алеппо. В 1099 г. замок отвоевали крестоносцы, которые перестроили его заново и удерживали в своем владении до 1271 г., пока он не был завоеван мусульманами.

В 2012 г. Крак-де-Шевалье заняли повстанцы, которые под сенью толстых стен воевали против правительственных войск. В нескольких метрах от замка, находящегося под охраной ЮНЕСКО, упали ракеты с разрывными бомбами.

По словам епископа Тумы, христиане в основном бегут из Алеппо на севере и Хомса, что в 50 километрах западнее. Оба города все больше и больше разрушаются. В Хомсе, который называют «столицей революции», из всего христианского населения, насчитывавшего раньше 50000 человек, сейчас осталось 80 христианских семей. Христианские кварталы с узкими улочками захвачены повстанцами. Епископ говорит, что этот район идеален для ведения сражений против армии, так как в нем легко спрятаться, поэтому именно он был подвергнут наиболее жестокой бомбардировке с воздуха. Сегодня эти кварталы лежат в руинах.

В близлежащих деревнях, окружающих замок крестоносцев, проживают около 20 тысяч суннитов и немало алавитов. Но перво-наперво этот регион считается родиной христиан, которых здесь насчитывается 30–35 тысяч, к тому же их число пополнилось десятками тысяч христианских беженцев. По словам епископа, их здесь около 70 000, они прибыли в основном из районов Алеппо и Хомса. Ильяс Тума говорит, что всего в Сирии чуть менее двух миллионов христиан, 70 % из которых, как и он сам, принадлежат к греческой православной церкви.

– В самом начале конфликта у нас не было никаких проблем на нашей территории, – вспоминает он. – Но в результате правительственного нападения на Хомс в мае 2011 г. пострадали проживавшие в долине сунниты. Это привело к появлению большого количества вооруженных группировок, которые, совершив нападение на правительственные войска, захватили значительную часть территории и осели в Крак-де-Шевалье.

Повстанцы получали оружие с севера Ливана, предположительно при посредстве судов, пришвартовавшихся в Триполи – городе, который я посещал ранее с Раймондом и его подругой. Затем его контрабандой перевозили через границу и поставляли в суннитские города.

Во время правления семьи Асада сирийские христиане сотрудничали с режимом. У них имелись особые привилегии, некоторым было разрешено занимать высокие государственные должности, например в министерстве, или директорские кресла в частном секторе. Было немало тех, в том числе и на Западе, кто восхищался терпимостью власти к различным религиозным группировкам, при этом Дамаск нередко приводился в пример как город, где все жили друг с другом в мире.

К примеру, бывший посол в Сирии Оле Вехлерс Олсен и бывший директор Датского Института в Дамаске Йорген Бэк Симонсен неоднократно публично выступали с похвалами в адрес такого снисходительного режима. Уже после начала восстания в Сирии в конце апреля 2011 г. Вехлерс сказал в интервью каналу Р1 датского радио: «Мне еще не доводилось жить в обществе, которое можно было бы охарактеризовать подобным взаимным религиозным уважением и толерантностью».

В том же эфире Бэк Симонсен выразил аналогичный восторг: «Режим до совсем недавнего времени оказывал большую честь религиозным группам, которые могли процветать, проживая бок о бок друг с другом. В общественной сфере здесь не наблюдается даже и намека на какой бы то ни было межрелигиозный конфликт»^[203].

Бывший директор Датского Института в Дамаске Андерс Хаструп видит эту страну в таком же розовом свете, как и его предшественник Бэк Симонсен. Несмотря на то что Хаструп имел честь быть вышвырнутым из Сирии в апреле 2012 г. за свою помощь диссидентам, в интервью газете Information вскоре после своей депортации он рассказывал, каким позором для него было находиться под домашним арестом в Дамаске, который когда-то был очагом сирийской интеллектуальной жизни:

– Не может не вызывать глубокой озабоченности ситуация, при которой народ, отказавшись от 2000 лет своей замечательной истории, окончательно придет к тому, что здесь произошло всего за год, который не что иное, как ничтожные, гадкие, подлые скобки в истории Сирии^[204].

То, что идеализация режима была иллюзорной, совершенно очевидно. Воспеваемый в западных отзывах межконфессиональный мир был порожден крайним страхом перед режимом. «Скобки» в истории Сирии продлились значительно дольше, чем «всего год».

Уже сегодня христиане расплачиваются за предстоящий неизбежный крах репрессивного режима. С самого начала беспорядков церковные лидеры выступили с недвусмысленными публичными заявлениями, которые показывали их поддержку режима. По мнению епископа Тумы, именно таким образом христиане поставили себя в болезненное и крайне опасное положение. Сегодняшняя война превратилась в борьбу между суннитами, составляющими 60 % населения, и алавитами, которых около 10 %. Оказавшись на линии огня, христиане опасаются, что в случае падения режима они превратятся в мишень вековой ненасытной суннитской мести.

Некоторые сирийские христиане оказывали активную помощь правительству в борьбе против повстанческих группировок. Американская газета Wall Street Journal в августе 2012 г. описывала ситуацию, когда за поддержку режима со стороны одной христианской семьи в городе Аль-Кисаир, что на юго-западе от Хомса, повстанцы, заняв город, изгнали из него всех христиан^[205].

– Я знаю три христианские деревни, в которые ворвались вооруженные суннитские исламисты. Они заявили: «Если хотите, можете оставаться, но тогда вам придется вместе с нами воевать». После этого христиане покинули город, – рассказывает епископ.

Трудно найти независимое мнение, которое могло бы подтвердить слова встреченных мной в Бейруте христиан. Разумеется, наряду с сотнями тысяч других жителей христиане имеют мотив бежать – из-за того что живут в разрушенной войной стране, а не из-за особых гонений.

С одной стороны, Организация Human Rights Watch и многочисленные журналисты рассказывают о случаях похищения, осквернения и сожжения церквей на фоне усиливающегося в военный период межрелигиозного насилия, однако при этом трудно делать какие-либо выводы о самой форме изгнания христиан из страны. С другой стороны, следует отметить, что сирийский режим заинтересован в том, чтобы представить ситуацию гонений на христиан хуже, чем она есть на самом деле. Козырная карта режима Асада против западного вмешательства – страх общественности перед новым правительством, которое может оказаться у власти.

В стране, где представителям прессы и правозащитникам работать все труднее, где лишили жизни более ста журналистов, многим есть что порассказать о сирийском режиме. В прошлом году официальный печатный орган Ватикана Agenzia Fides писал о том, что исламисты проводили в Хомсе «этническую чистку» христиан. Впоследствии оказалось, что информация появилась непосредственно из источника просирийской пропаганды, носящего название SyriaTruth.

Однако нет никаких сомнений, что сирийские христиане находятся в щекотливом и довольно опасном положении. Страх перед будущим гонит их в Христианскую Долину, где наряду с христианами проживают множество алавитов.

– Мы зажаты между двумя непримиримыми силами в войне, которая может длиться годами и не закончится даже после падения режима, – говорит епископ.

Он рассказывает о том, как многие десятки тысяч христианских беженцев в этом регионе лишились своих жилищ.

– В настоящее время они имеют статус беженцев и получают пособия, которые нам удается для них организовать. Им придется привыкнуть к мысли, что они никогда не смогут вернуться домой. Их домов больше не существует. И нам также придется привыкнуть к тому что все это продлится много лет и что победителей не будет. Христианским беженцам придется искать работу в этой части страны, зарабатывать себе деньги на питание и аренду жилья.

Он считает, что война приведет к тому, что наиболее образованные сирийцы покинут страну, в которой будет править исламский фундаментализм. Не сами сирийцы – фанатики, а те, кто приходят сюда извне. Он называет их «туристами». Аль-Каида и ее единомышленники осели в Сирии точно так же, как сделали это в Ираке.

Давний союз христиан с режимом Асада до сих пор поддерживается многочисленными кругами, хотя народ, как и епископ, считает, что президент должен уйти в отставку. Моя следующая встреча назначена в офисе спутникового канала SAT-7, пункте вещания христианского телевидения на весь регион; я собираюсь побеседовать с Нуром Ботросом. Молодой телевизионщик делает телепрограммы для сирийских христиан, в которых призывает их сохранять веру и оставаться в регионе. Этот выходец из крупного портового города Латакия на побережье Сирии считает, что промыслом Божиим Сирии удастся выстоять и Бог построит в стране совершенно новую церковь.

– До прихода войны у нас была свобода делать все, что мы хотели, – говорит Ботрос. – Теперь здесь становится страшно. Церковь до сих пор заявляет, что она на стороне правительства, поэтому на нее и нападают.

Ботрос считает, что все христиане поддерживают Асада, ошибочно думая, что он сумеет их защитить. Однако этого не будет.

Я спрашиваю, что он сам думает об Асаде.

– Честно говоря, мне он нравится. Я чувствую, что он хороший человек, желающий работать для страны. Во время его пребывания у власти сделано немало. Я бы хотел побольше демократии и свободы, однако не таким путем.

На следующий день я встречаюсь с Джорджем в одном из бейрутских центров для беженцев (вынужден умолчать о его месторасположении и названии). Этот высокий сильный 28-летний сирийский христианский музыкант со своей женой искал убежища в Бейруте. Раньше он жил в маленьком городке неподалеку от Дамаска, откуда ему пришлось бежать после того, как сражавшиеся на стороне правительства бойцы-друзы решили построить баррикады прямо под его домом. На крыше заняли позиции снайперы. Сейчас там нет ни электричества, ни еды, ни тепла, ни безопасности.

Еще одной причиной бегства стал страх перед похищением. Повсюду только и говорят о случаях похищений христиан, когда семьям приходилось выплачивать огромные суммы – то же самое происходит сейчас и в Ираке. Как-то вечером он заметил, что его повсюду сопровождает какой-то человек подозрительного вида. После того как он сообщил об этом в полицию, «компаньон» исчез. Его жену, работавшую в Министерстве внутренних дел, возил на работу и с работы шофер из-за риска быть обстрелянной. Оба постоянно чувствовали себя живыми мишенями.

Джордж считает, что даже несмотря на то что их лидеры присягнули властям на верность, большинство христиан настроены против режима. Положение их безнадежно.

– Вне зависимости от того, удержится режим или падет, христиан будут подвергать гонениям. Мы проиграем в любом случае. Я не рассчитываю на то, что смогу вернуться в Сирию, именно потому что я христианин. В Сирии нас повсюду подстерегает опасность. Мое мнение разделяют многие. У нас ощущение, что на смену нынешнему режиму придет гораздо более жестокий.

Я спрашиваю Джорджа о его отношении к нынешним властям. В ответ он долго и громко смеется.

– Это правда, что за последние 40 лет режим обеспечил нам безопасность, но она ложная. Мы всегда должны были следить за тем, что говорим. Одно слово по телефону – и человек мог просто исчезнуть лет на 10–15. Мало кто из сирийских христиан отказался бы от предложения перебраться из Сирии, если бы его получил.

Режим промыл людям мозги, обманув своими заверениями, что ведет борьбу против палестинцев.

– Мы жили в закрытом мире, – объясняет он. – Нам не позволялось быть открытыми в сторону Запада. Мы чувствовали, что отстаем во всех областях. 60 % экономики всей Сирии находилось в руках ближайших родственников президента Асада. Они подняли цены на свои товары и снизили зарплату. В один прекрасный день, когда выплывет вся правда об Асаде, на смену ему придет гораздо худшее правительство. Это как в Иране, в котором до прихода аятолл царил жестокий режим; сменивший его еще ужаснее.

Я спрашиваю, должно ли, по его мнению, международное сообщество прийти христианам на помощь.

– Да, – заявляет он. – Христиане в Сирии все больше и больше чувствуют себя чужими. Мусульмане смотрят на меня так, будто я не принадлежу больше этой стране. Рано или поздно нас вытолкнут, поэтому западный мир должен помочь нам покинуть эту страну.

Сам он даже не может получить визу, чтобы выехать из Ливана. Он застрял в Бейруте.

Я хочу знать, можно ли считать ошибкой церкви то, что она примкнула к режиму Асада.

– Ошибка заключалась в том, что церковь вообще решила занять какую-либо политическую позицию. Но руки у нее были связаны. Церкви необходимо было к кому-нибудь примкнуть, если она хотела иметь защиту. А теперь Свободная Сирийская Армия окрепла, и в ее рядах оказались немало христиан.

Джордж поясняет, что христианам пришлось сражаться на стороне режима, но только потому что они были призваны в армию. Это не было добровольным шагом. «В противном случае их бы казнили». Это стало также еще одной причиной, по которой Джордж решил бежать. Он боялся, что его обяжут участвовать в бойне.

Несколько дней спустя пастор Шади Саад назначает мне аудиенцию в кафе «Старбакс». Это ливанец, который служил в Сирии на протяжении многих лет. Я хочу выяснить, почему христиане все-таки вступили в альянс с режимом, который (это ни для кого не секрет) был жестоким и репрессивным.

– Не следует упускать из виду, что режим Асада опирался на соглядатаев, которые были везде, – объясняет он. – В церковной среде имелись свои агенты, которые прислушивались к каждому слову проповедей. Одно подозрительное высказывание – и священник мог угодить в тюрьму. Я знаю многих, кто мог вычислить агентов среди молящихся.

Собственно, договоренность между церковью и режимом заключалась в том, что пока церковь воздерживается от высказываний о политике, она реализует некоторую свободу.

– Но, несмотря на это, режим вмешивался во все дела церкви, даже во внутреннюю жизнь. Разумеется, он сам принимал решения о распределении должностей на самых верхних уровнях. Церковное руководство назначалось людьми Асада. Конечно же, там не было неугодных властям, – говорит Шади Саад.

Теперь за это приходится расплачиваться. Саад был знаком с двумя священниками, которых впоследствии ликвидировали. Он знал также семью, в дом которой ворвались исламисты, выволокли всех членов на улицу и расстреляли. Он знает множество людей, которые позже были похищены, особенно в Алеппо.

– Это и есть самый большой страх христиан. Гораздо больший, чем необходимость прокормить семью, – говорит он.

Шади Саад заметил в Ливане дух угнетенности.

– Мы служили в Сирии 30 лет, и нам хорошо знакомо это чувство. Мы знаем, каково это, когда кто-то шепчется за твоей спиной. Мы воспитаны так, что не можем говорить некоторые вещи в общественных местах, сообщать о них в письмах, по электронной почте, не говоря уже о том чтобы произносить вслух по телефону. Мы знаем, что это такое – никогда не сметь положительно отзываться о Западе. Мы знаем от наших сирийских друзей, как ощущаешь себя, когда не имеешь права выйти на улицу и рассказать людям, во что веришь. Мы знаем, что такое страх быть брошенным в тюрьму из-за того, что кто-то просто тебя невзлюбил и оболгал. Мы знаем, что такое страх исчезнуть навсегда – так, что никто из семьи потом никогда не узнает, что с тобой на самом деле случилось.

Пастор говорит, что сирийский режим укоренил в людях семена страха настолько глубоко, что они привыкли думать только о том, как угодить правительству.

Я спрашиваю, а как это сочетается с имиджем толерантности сирийского государства по отношению к христианам.

– Толерантность? Что вы имеете в виду? Да, правительство дало христианам определенные преимущества, но если мусульманин обратится в христианство, он будет убит, а проводивший крещение священник будет сурово наказан. О какой толерантности вы говорите?

Все сирийские христиане, с которыми мне удалось пообщаться, на этот момент находятся в Бейруте. Однако я хочу побеседовать с христианином, живущим в Сирии, поэтому из своего гостиничного номера в Бейруте звоню епископу Йохану Ибрагиму, живущему в центре одного из наиболее пострадавших сирийских городов – Алеппо.

Дозвониться мне никак не удается, и через несколько дней бесплодных попыток я сдаюсь. Несколько недель спустя, будучи уже в Дании, я наконец все-таки с ним переговорил, застав его по дороге на Кипр. Мы общаемся около получаса, по его словам, Алеппо стал «мертвым городом: все живут в страхе, там нет ни работы, ни школы, ни бензина». По его словам, треть христиан уже покинули город: «Они бежали в Ливан, Армению и Европу».

Он сообщает и о том, что многие христиане были похищены. Ему лично известно уже более 120 случаев, однако он уверяет меня, что это не дело рук Свободной Сирийской Армии – группировки, поддерживающей Асада. Ответственны за похищения исламисты, которые приходят из Пакистана и Афганистана. Это они убивают христиан – причем некоторых только потому, потому что те христиане.

Архиепископ Йохан Ибрагим не поддерживает ни идею военного вмешательства Запада, ни поставку Западом оружия для повстанцев. «Это лишь продлит войну, – говорит он. – Остановить кровопролитие можно только мирными переговорами».

Я спрашиваю, что, на его взгляд, ожидает Сирию после падения режима Асада – он не думает, что при победе повстанцев к власти придут исламисты. После такого осторожного оптимистического заявления я благодарю его за уделенное время, в ответ он предлагает поддерживать контакты и звонить ему, если возникнет необходимость.

22 апреля 2013 г., через месяц после нашего разговора, архиепископ Йохан Ибрагим был похищен неподалеку от Алеппо вместе с епископом Полом Язиги. Они были остановлены вооруженными людьми, когда осуществляли гуманитарную миссию в городке неподалеку от турецкой границы. Их шофера убили. На момент написания книги они числятся в списке пропавших без вести.

И какое же будущее ожидает христиан? Новый Ирак?

Глава 4. Ирак

Почему был убит Абдул Джабар? За что воскресным вечером в апреле 2003 г. люди в масках застрелили его из пистолета с глушителем, когда он выходил из машины перед своим домом в Мосуле?

Пятидесятишестилетний Абдул Джабар стал последним из многих христиан, похищенных и убитых в Мосуле в 2003 г. Был ли он лишен жизни за принадлежность к христианству или же просто оказался в неправильном месте в неправильное время, вряд ли когда-нибудь удастся выяснить. В подобных случаях никаких объяснений не дают. Большинство считают это убийство кровавым актом в преддверии местных выборов, которые прошли в Ираке пару недель спустя. Сразу после войны 2003 г. вплоть до выборов по всей стране был открыт сезон убийств христиан и сочувствующих. В последующие недели прокатилась волна покушений на политиков и обычных мирных граждан. Только в апреле в результате терактов погиб 561 человек^[206].

На следующий день после этого убийства я отправляюсь на похороны Абдула Джабара в Бахдиду, крупный христианский город, что в 32 км от Мосула. Я хочу быть среди людей, которых последние 10 лет гражданской войны лишили мира. Среди всех посещенных мною стран арабского мира Ирак, безусловно, наиболее опасен; здесь чаяния всех гонимых христиан сводятся к одному: бежать. В Мосуле, родном городе Джабара, имели место самые страшные случаи убийства христиан. То же самое можно сказать и о столице Ирака Багдаде.

В полупустой церкви происходит отпевание. Я занимаю место в центральном ряду неподалеку от входа, откуда могу наблюдать стоящего перед гробом полного рыжебородого епископа Никодимоса Дауда Матти Шарафа. В руке у него золотой скипетр с двумя позолоченными маковками, в объятиях которых лежит крест. На крышке гроба – фотография убитого.

– Убийца – не тот, кто убил Абдула Джабара, – говорит епископ в проповеди. – Это те, кто заставили его это совершить.

Произнося в этот весенний день в огромной мраморной церкви свою пламенную речь, он покрывается испариной.

– Через пять-десять лет в Ираке не останется христиан, которых они могли бы убить, и когда это наконец произойдет, они начнут убивать друг друга, – заявляет он.

Немного смущенный тем, что пришлось напроситься на участие в такой личной семейной церемонии, я вспоминаю слова, нередко звучавшие, когда речь заходила о 11 сентября 2001 г.: теракт Аль-Каиды изменил мир. Несомненно, все так; но изменения произошли, прежде всего, в жизни членов этого прихода, которые всегда жили и продолжают жить в этой стране. А для большинства жителей западного мира эти изменения пока что сводятся разве что к неудобствам, с которыми приходится сталкиваться перед посадкой на самолет.

Одиннадцатое сентября 2001 г. привело к вторжению в Ирак в 2003 г., что, в свою очередь, спровоцировало арабскую весну, после которой изменение христианской демографии в стране стало вызывать озабоченность. Нет точных данных о том, какое количество христиан проживало здесь перед началом войны, предположительно от 1,2 до 1,5 млн человек, что составляло около 4 % населения^[207]. Теперь христиан менее 300000 человек, всего 0,9 %^[208]. Кроме как катастрофой такое положение никак не назовешь.

Во время своей поездки, пообщавшись с довольно большим количеством иракских христиан, я стал понимать причины, заставляющие многих покидать страну. Честно говоря, мне самому захотелось полететь первым самолетом домой, несмотря на то что раньше мне никогда не доводилось встречать столько радушия и гостеприимства, как в среде христиан, которых мне удалось здесь посетить.

Сидя на церковной скамье, я имел возможность проанализировать и свою прежнюю самонадеянность. Сам я поддерживал войну точно так же, как и датская армия, как известно, принимавшая участие в обстрелах, которым ко времени моего посещения Ирака весной 2013 г. исполнилось уже 10 лет. Падение режима развязало руки межрелигиозному насилию, когда сунниты и шииты устраивали между собой резню, за организацией которой нередко стояло религиозное руководство. При этом обе группы преследовали христиан, обвиняя их в союзничестве с Соединенными Штатами.

У меня нет ответа на вопрос, какие действия должны были предпринять союзники Америки в данной ситуации. Без сомнения, режим Саддама Хусейна стоил сотен тысяч иракских жизней, существовало множество причин для его свержения, даже несмотря на то что никакого ядерного оружия в итоге так и не было найдено. Однако мои теперешние сомнения разделяет сейчас правительство США и большинство европейских стран, в частности, когда речь заходит о Сирии: ведь колебания на фоне все возрастающей смертности длятся уже более двух лет.

Последние 10 лет арабские страны трясет не на шутку, и если бы можно было использовать христиан в качестве сейсмографа тряски, вызванной всеми этими переменами, вряд ли картина выглядела бы обнадеживающе. Для людей, присутствующих на отпевании в этой церкви, некоторые из которых сейчас с недоверием поглядывают на стоящего в центре иностранца, это может означать, что война, вероятно, скоро положит конец их 2000-летнему присутствию в стране.

Во время всех этих ужасающих гонений доля христианских беженцев значительно превысила долю беженцев-мусульман. Согласно докладу Верховной комиссии ООН по делам беженцев при УВКБ ООН более 40 % всех покинувших страну иракцев – христиане^[209]. Учитывая, что до войны на их долю приходилось не более 4 % из всего 31-миллионного населения, а сегодня, по-видимому, около 1 %, это огромное количество.

Закончив проповедь, архиепископ разрешает пришедшим попрощаться с покойным подходить к гробу. Женщины безутешно рыдают. Убитый был небольшого роста и хрупкого телосложения. Поднятая на четырех гвоздях, наполовину забитых в каждом углу гроба, над ним на несколько сантиметров возвышается крышка. Родственники просовывают под нее руки, чтобы в последний раз дотронуться до тела, прежде чем гвозди окончательно забьют.

Заплаканная молодая женщина просит меня уйти. Я исчезаю в боковой двери и топчусь перед церковью. Гроб с телом Абдула Джабара выносят на плечах трое его сыновей и трое других мужчин. Его ставят в пикап и везут по городским асфальтированным дорогам на кладбище.

* * *

Во время этой поездки в Ирак мне удалось встретиться, можно сказать, с земляком. С начала 1990-х Амир Альмалех со своей семьей проживает в Норртелье, в Швеции, что неподалеку от Стокгольма. Он сопровождает меня в большинстве передвижений по стране.

Мне помогли его найти добрые люди, участники финансируемого Данией проекта «Международная поддержка СМИ» в Ираке. Амир руководит одним из самых посещаемых новостных сайтов о христианах на Ближнем Востоке ankawa.com, о котором с завидной скромностью заявляет, что он – наилучший. После своей поездки я имел возможность убедиться, что для подобной уверенности есть все основания. Обладая значительными связями во всех посещаемых нами городах, Амир может предоставить мне достоверную информацию обо всем, о чем бы я ни попросил.

То, что именно в Швеции проявляют такой интерес к иракскому христианству, – отнюдь не случайность. В этой стране, по словам Амира, проживают как минимум 50 000 иракских христиан, т. е. можно сказать, что на территории наших соседей обосновалась одна из крупнейших общин иракских христиан за пределами Ирака. А сейчас шведскую границу закрыли. Из всех скандинавских стран Швеция на сегодняшний день ввела самые строгие ограничения на въезд иракских христиан.

За несколько дней до убийства и похорон Абдула Джабара меня селят в гостинице в квартале Анкава, где живет Амир – по названию квартала и назван сайт. Многие изгнанные прежде иракские христиане вернулись, чтобы принять участие в свадьбе сестры Амира. Приглашенных на свадьбу около тысячи, так что теперь весь район заполонен иракцами, говорящими по-шведски. Никогда раньше не доводилось мне pratat så mycket svenska^[210], как в Анкаве. Амир, посмеиваясь, сообщает мне, что я разговариваю как иммигрант. В конце концов мы отказываемся от общения на общескандинавском и переходим на английский.

Анкава – христианский район, расположенный в крупном курдском городе Эрбиль, что в Северном Ираке, – в Курдистане, как еще называется эта местность. Сорок лет назад в Анкаве проживало 7000 человек, сегодня их более 30 000, многие из них – беженцы из Мосула и Багдада. Всего за 10 лет в Анкаве была открыта масса ресторанов, гостиниц, клубов и других заведений. Появилось несколько новых церквей.

То же самое можно сказать и об Эрбиле в целом. Здесь ты словно находишься в сытом провинциальном городке: там и сям возвышаются строительные краны, новые дома; а сам Эрбиль, со своими недавно запущенными молами, посверкивающими зеркалами громоздкими, неэкономичными спортивными машинами и отелями причудливых форм, напоминает внезапно получившего доступ к деньгам нищего подростка.

Новый аэропорт Эрбиля выглядит на миллион долларов, если закрыть глаза на то, что в кафе там торгуют журналом «Экономист» шестимесячной давности, предоставляющим обстоятельный анализ избирательной кампании Обамы и Ромни. Курдистан, получивший определенную независимость после того как в 1991 г. международное сообщество закрыло эту зону для перелетов, очевидно, стремится стать новым Дубаем. В этом регионе скоро можно будет хорошо подзаработать. После приземления Амир сообщает мне, что под землей здесь море нефти и, даже когда хоронят людей, периодически задевают какой-нибудь из источников.

Заклятый северный враг, Турция, проинвестировал сюда щедрой рукой. Единственное препятствие – правительство в Багдаде, которое совсем не желает появления независимых идей в головах у курдских властей и поэтому не дозволяет проводить новые бурильные работы без особого разрешения из столицы. Похоже, курдов это не останавливает. Они и без разрешения начали экспорт нефти, а турки занялись поиском потенциальных покупателей^[211]. Налицо беззаботная курдская самоуверенность на грани фола, которая уже приводила к войне.

Амир рассказывает, что, когда он был маленьким, почти все в Анкаве были коммунистами. Единственный его брат во время демонстрации в 1980-х был арестован полицией Саддама и вскоре казнен; сам Амир тоже пять лет был членом коммунистической партизанской группы. В те годы курдские повстанцы сражались с режимом, и Амир на себе испытал ядовитые газовые атаки, приведшие к тысячам смертей в этом регионе. Он помнит, как над долиной висело желтое облако, и люди, закрыв рты и носы влажными салфетками, бежали в горы: газ тяжелее воздуха, поэтому там можно было спастись.

Когда в 1988 г. после окончания восьмилетней войны с Ираном Саддам подтянул войска, чтобы нанести последний удар по мятежным группировкам на севере, Амир, рискуя жизнью, перебрался через горы к иранской границе. Прожив здесь год, он выучил фарси, а затем еще с несколькими людьми ему удалось бежать в Советский Союз. Там он попал в тюрьму, просидел два месяца и в 1991 г. наконец получил убежище в Швеции. Есть люди, которые за одну жизнь проживают несколько, и Амир явно один из них. Сегодня он называет себя либералом и надеется, что все трое его детей станут шведами до мозга костей. Он говорит, что иммигранты должны полностью раствориться в культуре своих новых стран.

Довольно скоро я обнаруживаю, что, несмотря на относительную безопасность Анкавы, христиане в окружении курдов отнюдь не чувствуют себя защищенными. Аэропорт Эрбиля построен на земле, принадлежавшей анкавским христианам, которую Саддам превратил в военную базу. После падения режима курдские власти решили вновь экспроприировать эту территорию, а христианам, по их словам, предоставили довольно скудную компенсацию^[212].

После 10 лет полного отчуждения христиане не слишком доверяют своим мусульманским землякам в Ираке. Из 80 % христианского населения Анкава никто не хочет, чтобы мусульмане возводили здесь мечети. Большинство населения города составляют христиане, переехавшие из других регионов Ирака; они не скрывают желания противостоять исламизации.

Впрочем, следует отметить, что курдское правительство оказало поддержку в восстановлении церквей и позволило вести преподавание на сирийском, родном языке христиан Северного Ирака. Вдобавок ко всему власти смотрят сквозь пальцы на обратившихся в христианство мусульман и не создают вокруг себя великие братства. Внимательно изучив корни ситуации, я нахожу объяснение: курды получили одобрение Запада из-за христиан, которые так же, как и сами курды, воспринимают себя здесь отдельной нацией. Они принадлежат к кавказскому, сирийскому и ассирийскому направлениям Восточной Церкви. На протяжении истории благодаря их миссионерам христианство глубоко проникло в азиатский мир. Эта церковь оказала решающее влияние на процесс распространения христианства на Восток.

Иракские христиане не считают себя ни арабами, ни курдами. У них своя нация и своя религия, и многие христиане хотят чувствовать себя хозяевами в собственном доме. Они мечтают получить в свое владение всю территорию «полумесяца», расположенную на Ниневийской равнине к северу от Мосула, где располагается множество христианских городов.

Однако ни раньше, ни сейчас никто не задается вопросом: а останется ли здесь достаточно христиан, чтобы заселить эту автономию? Интересно, почему. Что здесь произошло после падения режима Саддама Хусейна? Почему христиане в прежде посещенных мной странах неизменно приводили в пример своих иракских собратьев по вере, строя предположения, какое будущее уготовано им самим?

Амир приводит меня в церковь в Анкаве, чтобы познакомить с недавно назначенным молодым архиепископом Башаром Вардой. Мы заходим в его приемную. Здесь покоится архиепископский скипетр, на столике стоит корзинка с пасхальными яйцами. Он говорит, что весной 2003 г., сразу после окончания военных действий, в стране начался короткий период расцвета свободного рынка и свободной прессы. Однако уже в июле 2003 г. разразились первые теракты. Во многих иракских городах одно за другим произошли убийства христиан, причем преступников отыскать было практически невозможно.

Самый страшный период ознаменовался датой 1 августа 2004 г. В тот день в результате скоординированного нападения во время литургии пострадало шесть церквей. Пять в Багдаде, одна в Мосуле. Среди них была и церковь Башара Барды. Были убиты 12 человек, 70 были ранены осколками бомб, взорвавшихся в тот самый момент, когда прихожане после богослужения выходили из храмов. Это нападение было подвергнуто всеобщему осуждению, в том числе наиболее выдающихся суннитских и шиитских лидеров, однако религиозному руководству так и не удалось изменить ситуацию. С тех пор похищения и убийства следовали одно за другим.

Некоторые нападения на христиан были связаны с тем, что их воспринимали как союзников Запада. Иногда – с тем, что они были обеспеченными или воспринимались таковыми; зачастую имели место самые обыкновенные грабежи, которые осуществлялись группировками, называвшими себя «Аль-Каида» и использовавшими эту марку, чтобы сеять ужас и панику вокруг.

Вскоре я узнаю, что с определениями здесь довольно туго, когда речь заходит об Ираке. Не так просто выяснить, что стоит за всеми этими бомбежками, перестрелками, суицидами террористов-смертников, бессмысленной стрельбой и массовыми убийствами – религиозные преследования, стремление к финансовому обогащению или случайная трагедия. Вот уже на протяжении 10 лет все это стало частью повседневной жизни иракцев и остается таковым до сих пор, хотя нельзя не отметить, что за последние четыре-пять лет количество преследований значительно сократилось. Учитывая, что вне зависимости от мотивов, стоящих за тем или иным преступлением, христиан вдобавок еще и похищают и убивают из-за веры, становится вполне понятно, почему сложившаяся ситуация заставляет их бежать отсюда очертя голову.

– Это был кошмар, – говорит архиепископ Барда, рассказывая о периоде, наступившем после терактов в церквях в 2004 г. – На моих глазах распался мой приход. Каждую неделю ко мне приходил кто-то из христиан, члены семьи которого были либо похищены, либо убиты, а я при этом чувствовал полное бессилие. Я не мог им предоставить ни работы, ни безопасности. Все становилось только хуже и хуже.

В той гражданской войне между шиитами и суннитами христиане оказались словно между молотом и наковальней. Только в приходе багдадского архиепископа количество прихожан сократилось от 3000 до 400 человек. Там, где совершалось по три воскресных богослужения, не осталось достаточного количества христиан даже для одного.

– Мы не считали, что американцы пришли в Ирак защищать христиан. Отношение к нам было не как к христианам, а как к иракцам. Мы никогда не просили у американцев особых привилегий, все наши надежды были только на улучшение жизни для всего Ирака. Никто не мог предвидеть, что этим все закончится, – говорит архиепископ.

Он провел в Багдаде почти два года после того как взорвали его церковь, но и ему все же пришлось бежать на север, в Анкаву в курдистанском Эрбиле.

– В 2006 г. имела место целая серия похищений. Одному похищенному удалось бежать и вернуться домой – он-то и сообщил мне, что как-то раз ему довелось услышать, как похитители упоминали мое имя. После этого я попросил перевода на другое место.

Его панику вполне можно понять. С 2005 по 2008 гг. только в Ираке были убиты 17 священников^[213]. С лета 2004 по весну 2013 гг. подверглись нападению или были подорваны 72 церкви: 44 в Багдаде, 19 в Мосуле, 8 в Киркуке, 1 в Рамади^[214]. В это же время христиане стали получать конверты с шариками внутри. Вряд ли можно было ошибиться по поводу подобных сообщений. Некоторым угрожали прямо на улицах, причем угрозы иногда исходили от полиции или солдат. Граффити на стенах Багдада и Мосула пестрели призывами христианам убираться вон.

– Сегодня мы по-прежнему чувствуем, что нас могут атаковать в любом месте в любое время, – говорит архиепископ.

При моих встречах с христианами они говорят о тех же ощущениях. Их страхи подтверждаются результатами опроса, опубликованного Международной службой поддержки СМИ летом 2013 г. 870 человек из 1000 опрошенных остававшихся пока в стране иракских христиан на вопрос, рассматривают ли они возможность переезда, ответили «всегда» или «иногда». 40 % христиан намерены покинуть Ирак, потому что ощущают себя «маргинализированными», 29 % – потому что не чувствуют себя в безопасности. Только 11 % решились бы на переезд по экономическим причинам. Опрос показывает, что 91 % считают, что правительство Ирака не в состоянии их защитить. 84 % полагают, что через 10 лет Ирак превратится в страну, в которой больше не останется христиан. 84 процента!^[215]

Я интересуюсь, было ли им легче во времена Саддама.

– Мы научились молчать, – говорит архиепископ Варда. У него поверх белой рубашки с китайским воротником надет черный пуловер. – Наивно предполагать, что во времена Саддама нам было легче. В 1970-х он закрывал христианские школы, а из университетов вышвыривал преподавателей-иезуитов.

Во времена режима Баас все учебные заведения были национализированы, и это нанесло ощутимый удар по существовавшим здесь несколько сотен лет христианским школам. Режим Баас исходил из того, что христианское образование противоречит арабскому национализму и служит выражением западного империализма. Началось подавление всех религиозных различий: курдских, христианских, шиитско-мусульманских. Теперь образование ставило своей целью формирование иракского гражданина, способного противостоять сионизму и империализму^[216].

После первой войны в Персидском заливе в 1991 г. руководство Саддама приняло более исламистское направление, запретив в конце 1990-хродителям называть своих новорожденных христианскими именами.

– Мы чувствовали себя узниками в собственной стране, – вспоминает архиепископ.

Вот такую цену в течение этих лет пришлось заплатить христианам в арабском мире за принадлежность западного мира к христианству, хотя оно и появилось на Западе гораздо позднее, чем на Ближнем Востоке.

Если в партии Баас и имелись христиане, такие как печально известный министр иностранных дел Тарик Азиз, то они остались там исключительно благодаря своей лояльности к Саддаму.

– В Сирии было все совершенно иначе, там христиане в большей степени были объединены с режимом, оставаясь при этом христианами, – поясняет архиепископ Варда. – Они занимали высокие военные посты и руководящие должности. В Ираке не было ничего подобного.

Однако здесь, как и в Сирии, агенты следили за всем, что говорили своей пастве священники. Проживая в Багдаде, Башар Варда после падения Саддама обнаружил в архивах разведки цитаты из многих своих старых проповедей, которые в период послевоенного хаоса были преданы публичной огласке. Теперь он может с удовлетворением констатировать, что с режимом никогда не миндальничал.

* * *

Амир приводит меня в офис своего старшего брата. Доктор Саади Альмалех занимает должность генерального директора курдского управления отдела ассирийской культуры, представляющего собой своего рода министерство культуры христиан Курдистана. Он написал 26 книг, которые были переведены на различные языки и включают в себя как романы, так и специализированную литературу, а также перевел множество книг с русского на арабский. Писательскую деятельность он начал, когда ему исполнилось 17 лет. Как и брат, он говорит на нескольких языках. По возвращении из Канады Саади решил основатьмузей ассирийской культуры. На его столе стоят иракский, курдский и ассирийский флажки.

После того как Саади покидает нас, входит человек маленького роста, чье имя я сообщить не могу. Он хочет рассказать мне о сирийском православном священнике Паулусе Искандере, своем «близком родственнике». Одно дело читать об убитых или похищенных христианах, однако совсем другое – лично встречаться с людьми, которые пережили все это. В последнем случае преступления приобретают собственное искаженное обидой лицо, дикий взгляд с выражением неизменного негодования.

Эти события произошли во время 10-летней бойни, поэтому мы вряд ли узнаем, кем на самом деле были убийцы и похитители. Мы не представляем, кто они и как выглядят. Они дают о себе знать, прикрываясь масками, подкладывая под двери записки или посылая смс с угрозами, но их практически никогда не арестовывают. Нам известны только их жертвы. Создается впечатление, что этот район Анкавы изобилует жертвами, одна из них как раз и сидит сейчас на диване рядом со мной.

Маленький человек рассказывает, как многие из бывших союзников Саддама Хусейна, примкнув к группировкам Аль-Каиды, направились в сторону Мосула. В 2006 г. они собирались полностью очистить древний ассирийский город от христиан, которых считали американской пятой колонной. Вот почему они намеревались сперва убить трех самых известных священников в городе, чтобы эта целенаправленная ликвидация возымела максимальный эффект.

За полгода до убийства Паулуса Искандера ему угрожали, требуя, чтобы он закрыл церковь, если хочет остаться в живых. Он отказался. 9 октября 2006 г. его похитили, сообщив семье, что этот акт – месть за речь Папы Бенедикта XVI, которую тот произнес в Регенсбурге за несколько недель до похищения. В своем выступлении Папа Римский обличал исламистов в том, что они распространяли свою религию огнем и мечом, в то время как христианство использовало слово и разум.

Пожелавший остаться анонимным маленький человек, перед тем как исчезнуть с дивана в офисе министра культуры, рассказывает, что его обязали написать 30 плакатов, которые бы отражали отказ от слов Папы. Их предстояло развесить по всему Мосулу. Пока он рассказывал мне свою историю, таким я его и увидел – человеком, рисующим плакаты, а затем в отчаянии торопящимся расклеить их на городских стенах. Плакаты с осуждением заявления Отца своей Церкви, которое позже похитители подкрепляют действием. В этой сцене, представляющей собой извращенный парадокс, в концентрированной форме отразился конфликт между Западом и исламизмом.

Узнав, что я из Дании, мой собеседник просит меня, чтобы мы прекратили рисовать карикатуры на Мухаммеда. Последствия этих действий обрушиваются на головы ближневосточных христиан. Подобные мольбы я слышал и в секторе Газа, и в Египте, и в Ливане. Многие хотят, чтобы подобные вещи были запрещены на Западе.

Призывам к тому, чтобы Запад проводил самоцензуру, непросто дать осмысленный комментарий, в особенности когда находишься рядом с жертвой; и тут до меня доходит, что в заложниках оказался не только тот священник в Мосуле. Заложником был и этот человечек – в тот самый момент, когда носился по всему городу со своими плакатами. Стоит на Западе появиться какому-нибудь рисунку, фильму или высказыванию, как в адрес христиан Ближнего Востока тут же сыпятся угрозы и начинаются преследования. Христиан используют в качестве заложников, чтобы заставить нас, на Западе, прекратить критиковать ислам. «Заткнитесь, иначе пострадают христиане», – говорят нам. Я пытаюсь объяснить это своему собеседнику, но он меня не понимает. А я не хочу бросать слова на ветер. Трудно убедить в чем-либо людей, к виску которых приставлен пистолет.

В тот день в Мосуле, когда он развесил 19 плакатов, ему сказали, что этого достаточно. Потом потребовали от похищенного священника, чтобы тот принял ислам. Он отказался. И тогда 12 октября ему отрубили голову, руки и ноги. Полиция нашла его вечером лежащим на дороге в каком-то индустриальном районе на окраине Мосула: на туловище покоились его голова, руки и ноги. Впоследствии никто так и не был арестован. Никто до сих пор не знает, кто похитил и убил священника.

Несмотря на посыпавшиеся угрозы взорвать церковь, если семья посмеет собраться вместе, в Мосуле устроили пышные похороны, во время которых ничего не произошло. В более поздние времена христиане будут до того напуганы, что не посмеют даже появляться на похоронах.

Полтора месяца спустя, 26 ноября 2006 г., был убит еще один священник – протестант Мундер Алдайр. 3 июня 2007 г. халдейский священник Раджид Азиз Ганни вместе с тремя дьяконами – Басманом Юсуфом Давидом Аль-Юсефом, Гассаном Исамом Бидавидом и Вахидом Ханной и женой последнего покинули воскресное богослужение. Через 500 м их остановили люди с оружием: всех пятерых вытащили из машины и расстреляли мужчин из пулеметов, заставив женщину смотреть на это. Затем, чтобы никто не мог приблизиться к телам убитых, их заминировали. Позже пришлось вызвать саперов, чтобы их обезвредить. После этих убийств более половины христиан Мосула бежали в находящиеся к северо-востоку от него более бедные христианские города или в отдаленные регионы.

А что было с теми, кто остался в городе? Мой анонимный гость припоминает, что за неприкосновенность храмов конгрегации обязали платить джизью, мусульманский налог.

– Таким образом церковь в городе принудили к участию в финансировании террористов. Городским мусульманам также приходится платить террористам, чтобы те их защищали. Все это не что иное, как мафия. Один мусульманин из города рассказывал мне, что террористы собирают по 6 млн долларов в месяц, – сообщает он.

У маленького родственника убитого священника когда-то была собственная автомобильная мастерская с несколькими цехами, стоявшая у дороги. Когда у него потребовали выплату джизьи и он отказался, все цеха мастерской подорвали.

– Мы обвиняем все страны Запада в том, что они не предоставляют нам помощи и не оказывают серьезного давления на правительство Ирака, чтобы оно нас поддержало, – заявляет он. – У нас нет возможности получить убежище и в Европе. Все это очень грустно.

Тем же вечером мы с Амиром спешим на встречу еще с одним человеком, который готов поведать свою историю. Его зовут Рафи Дахан. Мать Рафи подносит нам турецкий кофе и воду. Мы сидим в его доме в Анкаве. В его новом доме. А в 2005 г. семья жила на улице Мосула, с которой можно было попасть в один из бывших дворцов Саддама и которая поэтому подвергалась постоянной бомбардировке.

Мы здесь затем, чтобы поговорить об его отце, Аднане Дахане, который зарабатывал на хлеб продажей автозапчастей. Через полгода после того как отец стал получать на свой телефон смс с угрозами в адрес семьи, они покинули Мосул и перебрались в одну из окрестных деревень. Каждый день, отправляясь на автобусе в университет, Рафи проезжал мимо своего пустующего дома.

Через полгода, надеясь на наступление лучших времен, они вернулись назад. Однако лучшие времена так и не наступили. В июле 2007 г. впервые был похищен отец. За ним просто пришли и забрали его с порога собственного дома. После уплаты семьей 5000 долларов через восемь дней его освободили.

А три года спустя, в феврале 2010 г., снова забрали. На этот раз никто уже не звонил и не просил выкупа. Через семь дней его нашли с простреленными животом и лицом. Сыну пришлось идти в морг на опознание.

Рафи вспоминает, что спросил отца после первого похищения, почему они не ищут убежища за границей. Отец ответил, что в их стране вся цивилизация была построена христианами: «Здесь церкви, в которых мы служим. Мы не можем их просто так оставить. Кто за ними присмотрит?».

После убийства отца никого не арестовали. Рафи абсолютно уверен в том, что полиция умышленно проигнорировала этот случай. Он помнит, что когда отца захватили в первый раз, похитители проезжали через контрольно-пропускной пункт, на котором стоял иракский офицер. «Посмотри, что у меня там, на заднем сиденье, – сказал один из них, обращаясь к офицеру. – Христианская собака». «Да благословит тебя Бог», – ответил офицер.

Во второй раз отца схватили неподалеку от этого контрольно-пропускного пункта. Похитители ликовали, радуясь добыче. Офицерами не было предпринято никаких действий.

Рафи рассказывает, что в Мосуле взрывы, похищения и убийства можно было наблюдать практически ежедневно. Я интересуюсь, как это на него впоследствии повлияло.

– Теперь я знаю, какая тяжелая смерть нас ожидает, – отвечает он.

На сегодняшний день, несмотря на то что в Мосуле все еще совершается насилие, находиться здесь стало намного терпимее. За последние два года в Ираке число убитых христиан и подорванных церквей уменьшилось, но акты террора по-прежнему имеют место. С 2003 по 2011 г. в Ираке был убит 841 христианин, однако 75 % покушений так и не были раскрыты. Волна самых страшных убийств прокатилась в 2004, 2007 и 2010 гг.^[217]. Считается, что во всем Ираке с 2003 г. произошло около 2000 похищений христиан – эта цифра приблизительна, поскольку большинство случаев не было предано огласке из-за боязни последствий^[218].

Когда мы уже собираемся уходить, Рафи говорит, что здесь очень скоро снова возьмутся за христиан. Это происходит каждый раз перед выборами. Убивают христиан, убивают политиков, повсюду взрывы, возрождается межрелигиозная вражда. Через пять минут после прогноза Рафи на экране смартфона моего шведско-иракского сопровождающего Амира выскакивает сообщение: в Мосуле снова убит христианин.

На следующий день мы отправляемся на его похороны. Вот так и случилось, что в то воскресное утро я оказался на отпевании Абдула Джабара. Здесь, в Бахдиде, в 32 км к юго-востоку от Мосула, в нескольких часах езды к западу от Анкавы, слушая слова архиепископа о предстоящей эмиграции всего христианского населения Ирака, я чувствую себя нежеланным гостем.

* * *

Чтобы попасть в Бахдиду, нужно пройти сперва иракский, а затем курдский контрольно-пропускные пункты, которые находятся в нескольких метрах друг от друга. Казалось бы, какие проблемы? Но на самом деле все это длится целую вечность. Меня долго досматривают скучающие военные, в конце концов, прежде чем разрешить мне пройти, они с подозрением разглядывают мой паспорт. Светит солнце. На улице весна и много пыли. У города грязный и запущенный вид. Дороги в жалком состоянии.

Этот населенный пункт находится за пределами курдской автономии, но как и во многих других городах на равнине Ниневии, здесь продолжают базироваться курдские солдаты и реет курдский флаг. Фактически Бахдида захвачена крошечной автономией, но ослабленное иракское правительство занято более важными задачами, чем обуздание жадных курдов. Мне говорят, в окрестностях города строятся храмы на деньги, выделенные курдами, чтобы подкупить христиан и переманить на свою сторону.

Крупный мужчина с усами, как у моржа, активист борьбы за права человека Луи Маркос Аюб из Хаммурабской Организации по Правам Человека, с которым мы встречаемся в церкви, сообщает мне, что иракское правительство хочет вытеснить христиан на север в Ниневию, что к востоку от Мосула, а затем далее, в Курдистан. Христиан будут выдворять и из Багдада, и из Мосула. Он говорит, что самые бедные из них не могут позволить себе переезд, к тому же государственные служащие из христиан в этих двух городах не рискуют переехать в деревни, где для них практически нет работы, жизнь более примитивна, а экономика хромает.

После похорон мы отправляемся к одной пожилой даме из Мосула. На ней черное платье – этот цвет носят женщины, потерявшие самого близкого, главу семьи. Мы садимся на мягкий диван. Комната ничем не украшена, только на стене висят фотографии с изображением мужа и сына хозяйки. Она называет их мучениками, это же фиксирует подпись под фотографией. Мужчины сняты на фоне умирающего Иисуса с терновым венцом, возведшего глаза в небо. В верхней части рамки – ветвь оливкового дерева.

Этот образ напомнил – разумеется, без Иисуса – изображения террористов-самоубийц, которые мне довелось увидеть во время пребывания в Наблусе. Там, в посещенных мной мусульманских палестинских семьях, я видел похожие портреты погибших мужей и сыновей: таким вот образом исламизм повлиял на христианство. Это отражено в самой эстетике.

Слово «мученик» используется как в исламе, так и в христианстве, но в разных смыслах. Разница в том, что мусульмане жертвуют собой, совершая акт насилия в защиту ислама или же по причине национализма, лишая жизни мирных жителей. Такое редко встретишь среди христиан. С другой стороны, как в случае с этой женщиной, у которой я сейчас в гостях, убийству придается религиозное значение, можно представить его так, будто муж и сын убиты из-за веры. Они пострадали, собственно, не потому, что были христианами, а во имя христианства. Разглядывая фотографию на стене, женщина находит в этой мысли утешение.

Сначала убили ее мужа. Он в тот день отправился в свою лавку, чтобы починить кое-что – собирался сдать помещение в аренду. Домой он так и не вернулся. Два дня спустя женщине сказали, что она может забрать в морге тело. Через девять дней, пытаясь понять, что произошло, сын отправился по следам отца. Он тоже получил пулю в лавке…

– Когда мой сын погиб, никто даже не пришел на отпевание… – рыдает женщина. – Никто даже не осмелился…

Она переехала в Бахдиду, но там не было работы. В иракских мегаполисах местное население говорит на арабском, а в христианских городках, подобных этому – только на сирийском. В Мосуле эта женщина жила в доме площадью 200 м², а квартирка в Бахдиде по размеру едва ли составляет четверть от прежнего жилья; причем дом построен из бетонных плит плохого качества, они вот-вот рассыпятся. С гибелью мужа и сына окончилась и жизнь матери некогда преуспевающего семейства. Перебираясь в глубинку, человек словно сдает назад, ведь Мосул – это крупный мегаполис, а Бахдида – захолустный городок.

– Их убили зато, что они были христианами, – говорит женщина. – Я знаю это наверняка, потому что единственное, что у них отняли, – удостоверения личности. Ни деньги, ни вещи не тронули… Убили именно христиан.

То, что группы Аль-Каиды финансируют уничтожение христиан, общеизвестный факт.

Правозащитник с большими усами везет нас в дом пожилых супругов. Нас встречают муж Талех Матти, одетый в зеленый спортивный костюм, и жена Насран Азиз, в черной юбке и коричневой блузке в полоску. У них в гостях мы застаем мальчика и девочку – двоих из внучат, которых всего трое.

Произошедшая в их семье трагедия говорит о них скорее как об иракцах, а не как о христианах. Если можно было бы собрать все мучения отдельно взятой иракской семьи за последние 10 лет, то их, несомненно, можно было бы найти именно здесь.

Первым не стало старшего сына. В 2004 г. 21 – летнему парню предложили служить в иракской армии. Он подписал контракт. Вскоре, когда его подразделение попало в засаду, он погиб. После войны иракские силы безопасности напрямую атаковались повстанцами и несли огромные потери.

– Я сказала ему, что он круглый идиот, что соглашается, но он меня не слушал, – рассказывает мать. Ее сын отдал жизнь за свою страну.

Потом погибла вдова сына. Она жила рядом с полицейским участком, который в мае 2005 г. атаковали иракские повстанцы: вместо отделения полиции они по ошибке подорвали ее дом.

Третий, четвертый, пятый и шестой члены семьи погибли, по всей вероятности, только потому, что были христианами; эта история до сих пор осталась неясной, и о мотивах их убийства можно лишь строить догадки. Жена второго сына со своей матерью, братом и гостившей у них подругой с крохотной дочуркой собрались на ужин в доме матери (сына пожилой пары там не было), неожиданно к ним ворвались террористы и открыли пальбу. Чудом выжила только двухлетняя девочка, она несколько часов ползала вокруг трупов на полу пока ее не обнаружил сосед.

Трое суток пролежали покойники в больничном морге – родственники не осмеливались забрать тела для погребения. Потом сын купил четыре гроба и с другом сам их похоронил. На похороны тоже никто не пришел.

После этого семья покинула Мосул.

Через два года был похищен и этот сын, он в ту пору служил в армии. Ему угрожали расправой над оставшимися членами семьи, если он не заплатит похитителям 20 000 долларов. Он отдал деньги, и его выпустили. Наконец-то эту семью, которая перенесла все несчастья современного Ирака, оставили в покое.

* * *

И вот мы уже прощаемся. Когда отъезжаем от дома по грунтовой дороге, хозяева машут нам вслед. Беседовавшая со мной жена (мужчина в спортивном костюме за все время не проронил ни слова), обнимающая внуков, выглядит жизнерадостно. Есть люди, которые умеют выдержать все и никогда не сдаются.

Мы расстаемся с усатым правозащитником и покидаем город, направляясь все дальше на север через плоскую, пышную зеленую Ниневийскую равнину, вдоль восточного берега реки Тигр – территории, откуда изначально в этой стране появились христиане.

Мы приближаемся к небольшому монастырю Map Ораха, в котором сегодня проводится ежегодный праздник. Вокруг храма расположились семьи христиан, они сидят на траве на пластиковых стульчиках, перед ними разложена домашняя еда. В храме перед иконой Девы Марии горят свечи. Встав рядами, некоторые танцуют под резкие звуки трубы, другие толпятся у полуразрушенных ларьков, торгующих разной христианской утварью, пластмассовыми фигурками и другим добром.

По дорожке идут женщины и мужчины, взявшись за руки. Здесь пьют вино и пиво. После нескольких дней, заполненных всеми этими ужасающими историями, я хочу залечь в высокой траве и цветах горчицы и уснуть под звуки счастливой людской толпы. На дворе прекрасный весенний вечер, в густом воздухе висит цветочная пыльца. Мы влезаем на монастырскую крышу и смотрим на заходящий диск желтого солнца. Кое-кто из молодых успел уже вскарабкаться на купол, на котором возвышается красный крест; у них такой вид, будто им принадлежит все вокруг.

Спустившись с крыши, внизу мы встречаем человека из соседнего города, владельца винной лавки, в которую вчера вечером кто-то бросил бомбу. Там теперь полный разгром. Хозяин лавки понимает, что это было предупреждение. «Желтая карточка», – говорит он.

Он уже подумывает, не стоит ли ему закрыться. Неуверенно шутит:

– Мусульмане из моего городка и сами не прочь бы пить мой алкоголь… но они не хотят, чтобы я его продавал.

Мы едем дальше, минуя населенные пункты, где успели обосноваться курдские солдаты, хотя этот район не курдский. Они разместились и неподалеку от крупной христианской деревни Алькаш.

Когда мы добираемся до нее, наступает ночь. Разыскав большой дом, принадлежащий писателю Юсифу Зара, по приглашению хозяина мы заходим внутрь. Сегодня у него собрались его друзья. Народу как на вокзале. На хозяине галстук и синий халат, большие коричневые очки; у него седые, зачесанные назад волосы. Я хочу с ним поговорить.

– На протяжении тысячи лет у нас не было никаких проблем между христианством и исламом, – пожимает плечами Юсиф. – И вот пришла война. Теперь мусульмане хотят вышвырнуть из Ирака всех христиан, а правительство ничего не предпринимает, чтобы их остановить.

Он жил со своей семьей в Багдаде до 2004 г., когда во время теракта был убит его сын. Сегодня вдоль и поперек страны бушуют сразу несколько войн: между суннитами и шиитами, между курдами и арабами…

– Эти группировки плодят невероятный расизм, – говорит он.

Он хочет, чтобы я понял, что далеко не все арабы – злодеи, точно так же, как и не все христиане добродетельны. Он считает, нет никакого смысла становиться расистом.

Юсиф Зара спрашивает, не обратил ли я внимания, кто стоит у въезда в Алькаш.

– Деревня под курдской администрацией, – отвечает он сам себе. – Мы ведь только на бумаге относимся к багдадской. Но мы не свободны ни под арабами, ни под курдами.

По мнению писателя, жить в последние годы стало легче, он убежден, что через пару-тройку лет ситуация улучшится.

Я сажусь рядом с женщиной в синей футболке и сандалиях. Это его дочь Шарара Юсиф Зара, она политик и занимает серьезную должность в министерстве образования Ирака. Я рассказываю ей, что слышал в Египте, будто в учебниках по истории на протяжении десятилетий совершенно отсутствовало всякое упоминание о христианах.

– В Ираке то же самое, – говорит она. – В учебниках о них практически ничего нет, и то, что там пишут, не соответствует истине. Нигде не говорится, что мы жили в стране до прихода ислама. Единственные христиане, которых там упоминают, – западные. Многие иракцы считают, что мы пришельцы. Пришельцы с Запада. Гости в этой стране.

Я слышал похожее от архиепископа Эрбиля Башара Варды. По его мнению, распространившаяся в большей части арабского мира ненависть к христианам питается как раз тем невежеством, которое послужило причиной отдаления христиан и мусульман. Христиане не знают, как им быть частью страны, большинство населения которой не хочет даже знать об их существовании^[219].

* * *

Попрощавшись с гостями писателя и его дочерью, мы покидаем Алькаш, затем, минуя курдских охранников, снова держим путь на север, наконец пересекаем официальную границу Курдистана. Мы разыскиваем одного из знакомых Амира, онлайн-журналиста, который недавно построил себе дом в крупном курдском городе Дохуке. Город находится прямо в горах, рядом с турецкой границей. Воздух тут более прохладный, звезды висят высоко. Здесь проживают около полумиллиона человек, значительную часть которых составляют христиане.

Если у христиан и есть будущее в Ираке, то оно именно здесь, в Курдистане. Похоже, курдское правительство предпринимает ряд мер, чтобы удовлетворить их потребности. На следующее утро знакомый Амира приводит нас на склон холма, чтобы показать скучившиеся на окраине города розовые здания, где проживают многочисленные христианские беженцы, которые, спасаясь от безумия Мосула и Багдада, устремились на север. Нас тотчас окружают обитатели этого квартала, они пытаются выяснить, нет ли у нас для них какой-нибудь работы. Некоторые женщины пришли в своих самых красивых нарядах, нанеся на лица яркую косметику.

Пытаясь скрыться от их неосуществимых чаяний, мы находим убежище в небольшом магазине, торгующем жестяными крышами и кирпичными блоками. Появляется владелец в сандалиях и тренировочном костюме. У него всего одна рука, вторую он потерял в 2004 г., когда покупал пистолет на одном из многочисленных оружейных рынков, процветших после того, как американцы распустили значительную часть сил безопасности правительства Саддама. Оружие тогда можно было купить где угодно.

Он рассказывает нам свою историю: он был на рынке, а стоявший рядом мужчина проверял свой новый пистолет. Он пальнул в воздух. Поблизости находился американский патруль; решив, что кто-то открыл стрельбу, американцы стали палить очередями по толпе. Несколько человек были убиты, а наш собеседник получил ранение в руку, и оно оказалось настолько серьезным, что ее пришлось ампутировать. Он подозревает, что причиной серьезных последствий стал яд внутри пули. Другая пуля попала его сестре в колено.

С тех пор для его семьи настали тяжелые времена. Оба его брата снабжали американские войска чистой питьевой водой. Им это удавалось в течение двух лет вплоть до 2007 г., когда их захватили повстанцы и убили, истерзав дрелями. Шестеро исламистов в масках бросили их тела при входе в дом с запиской, что это шпионы, получившие свое.

Этот человек сумел сбежать из Багдада, оставшись при этом целым и невредимым. Он благодарен курдам за то, что когда он, наконец, добрался сюда с семьей, те предоставили им жилье. А что в этом плохого? Разве христиане не могут проявлять признательность? Разве Курдистан не безопасное для них место?

Чтобы найти ответ на этот вопрос, мы спускаемся вглубь Дохука, бесформенного, распухшего города. На самой высокой горе над ним развевается гигантское полотнище курдского флага – чтобы каждый мог видеть, кому принадлежит эта территория. Мы идем посмотреть на сгоревший дом. Переступаем через металлическую дверь, лежащую в траве перед входом в калитку, с которой она была сбита. Здесь находился христианский клуб.

2 декабря 2011 г. сотни молодых людей захватили торгующие алкоголем магазины, лавки с товарами для туристов, гостиницы, казино, салоны красоты, офисные центры, клубы, церкви и массажные салоны. Общее для всех этих точек то, что они представляли собой часть современной декадентской культуры и их владельцами были христиане и езиды – это еще одна проживающая на данной территории религиозная группа, которая на сегодняшний день приравнивается по количеству к христианской общине и не в меньшей степени является объектом религиозной нетерпимости.

Атаки начались после пятничной молитвы в мечети Аль-Рашид в соседнем городе Заху. Имам этой мечети распалялся против обосновавшегося в курдских городах «неисламского» бизнеса, а затем продолжил разжигать стоявшие на улицах сотни молодых людей из своей машины с громкоговорителем. Все это вылилось в акцию, которую свидетели описывают как хорошо спланированные и скоординированные поджоги в шести разных городах, осуществленные в тот день; нападению подверглись объекты и еще в двух городах, однако местные вооруженные христиане сумели отразить атаку. Нападавшие точно знали, что именно нужно атаковать. Во время акции кто-то все время снабжал их подрывными ракетами и бутылками с коктейлями Молотова.

Если бы все это происходило в Европе, то как нельзя кстати подошло бы слово «погром» (оно означает «уничтожение» и «опустошение»). Вот о чем я думаю, пока мы прогуливаемся во внутреннем дворике перед входом в клуб, а затем поднимаемся по лестнице этого здания. Под нашими ботинками хрустит битое стекло от бутылок с коктейлями Молотова. Сейчас, по прошествии полутора лет, это место выглядит так, как его оставили после акта вандализма. Здесь все осталось нетронутым, мы словно попали в мемориал.

Почерневшие комнаты хранят память заседавшего здесь в прежние времена сообщества. По полу разбросаны игровые карты, пивные банки, политические газеты и плакаты футбольных клубов (конечно же, «Барселоны») – любимые атрибуты мужчин во всех концах света. На ступеньке валяется припорошенный пеплом ботинок, возможно, потерянный кем-то во время бегства.

Мы заходим в дом неподалеку, здесь располагается кабинет руководителя христианского клуба. Этого крупного мужчину в джинсах и черной рубашке, с зачесанными назад волосами, зовут Райд Джарвис. Он вспоминает, что уже с самого начала демонстрации в соседнем Заху насчитывали в своих рядах сотни молодых людей. Ночью, к моменту окончания всех этих беспорядков, их уже было несколько тысяч. В очередной раз я задаю себе вопрос, как удается – как и в городе пива Тайбехе на Западном берегу, и во многих других египетских городах – собирать вместе, доводя до безумия, такое количество молодежи.

– Было совершенно ясно, что они знали, куда идти. Взять, к примеру, две здешних парикмахерских – одна принадлежала христианину, другая – мусульманину. Из них разгромили только христианскую, – говорит мой собеседник.

В некоторых городах они пытались добраться до храмов, но на их защиту встали как христиане, так и мусульмане.

До сих пор не выяснено, кто за этим стоит, что звучит довольно странно, учитывая, что в акции участвовало такое количество народу. Обвиняют радикальных курдских мусульман из Курдского союза исламистов, но никто, с кем мне довелось пообщаться, в точности не уверен, что нападение организовали именно они. Многие отмечают, что участвовавшие в поджогах и нападениях молодые люди имели вид обыкновенных светских юношей, а не длиннобородых исламистов. Но правда и в том, что единственной оставшейся нетронутой комнатой в одном из пострадавших зданий оказалась именно та, в которой на стене висели курдский флаг и фотография президента Курдистана Масуда Барзани. Возможно, для нападавших это были своего рода святыни?

– Мне неизвестно, кем были эти террористы, но это, бесспорно, была организованная группа, – говорит Райд Джарвис. – Они выкрикивали исламские лозунги. У некоторых были на головах повязки с исламской символикой, но я точно не могу сказать, кто организовал этих погромщиков.

Через час после полночи агрессивный молодняк был в Дохуке, где находились множество курдских военных. В клубе оставался один-единственный охранник, и Райд Джарвис ему позвонил и попросил покинуть пост. Он не хотел испытывать судьбу, оставляя его одного против разъяренной толпы.

Нападавшие окружили клуб со всех сторон, и вскоре он запылал. На пожарных, прибывших тушить пожар, также было совершено нападение. Полиция так и не смогла навести здесь порядок.

– Многие были арестованы, – вспоминает Джарвис, – в основном подростки. Однако никого так и не наказали.

Он говорит, что курдское правительство впоследствии предоставило христианам компенсацию размером в четверть стоимости клуба.

В тот же вечер кто-то поджег штаб-квартиру курдских исламистов, было решено возбудить официальное обвинение против молодых христиан, которые якобы сами за себя отомстили. Но христиане говорят, что за поджогом штаб-квартиры исламистов стояли те же самые молодые люди, которые поджигали христианские лавки.

Теоретически курдское правительство ищет возможность избавиться от исламистов, которые воспринимаются как угроза стабильности Курдистана. Правительственная партия использует нападения на христиан как повод для расправы с радикальными мусульманами, поэтому вполне вероятно, что организуются они самой курдской верхушкой. Не исключено, что за три дня до нападения курдский комитет безопасности собственноручно составил список с адресами магазинов, гостиниц, казино, баров и бизнес-центров, которые впоследствии были уничтожены. Райд Джарвис считает, что вряд ли мы когда-либо узнаем, так ли это – или возникла очередная теория заговора, которыми так славится Ближний Восток:

– Это ведь Ирак, а не Дания, – резюмирует он.

Я отмечаю, что эти предположения мне кажутся гротескными.

– То, что у вас считается гротеском, у нас таковым не является, – качает головой Джарвис.

Изложенная им версия находит поддержку и у иракской организации по правам человека Организации Здравоохранения Хаммураби (Hammurabi Health Organization), которая занималась расследованием этого дела. По словам Хаммураби, имам, с проповедей которого все началось, был членом Демократической партии Курдистана, возглавляемой президентом Барзани, чье правительство использует методы, которые, по словам моих собеседников, мало отличаются от используемых в свое время Саддамом Хусейном.

Истинное оно или ложное – но это объяснение наглядно показывает, с каким подозрением христиане относятся к курдам, когда те заявляют, что берут их под свою защиту. Можно только гадать, почему никого не осудили за акцию, в которой приняло участие более тысячи человек, ведь видео имама с его помощником разошлось по всем каналам YouTube.

С целью разрешения данной ситуации президент Курдистана Барзани создал специальный комитет^[220]. Прошел уже целый год, а христиане и езиды до сих пор от него так ничего и не слышали.

Покинув Дохук, мы едем в христианский поселок Шиоз, чтобы встретиться с Тамиром Мароги. Этот почтенный отец семейства, с черными, красиво уложенными волосами, в пурпурной рубашке с короткими рукавами, поджидает нас перед церковью неподалеку от въезда в поселок. Указывая на длинную прямую дорогу, по которой мы сюда приехали, он припоминает, что в тот день видел, как в сторону деревни направлялось до 700 машин с разъяренными юнцами, выкрикивавшими «Аллах Акбар».

– Зная о том, что происходило в других городах, мы закрылись у себя в домах. Несколько прибывших заранее курдских политиков сказали, что будут нас защищать, но люди им не верили. Все считали, что они-то и руководили нападавшими, – говорит он.

Он указывает на большой сарай, в прежние времена служивший складом алкогольных напитков и сгоревший дотла. Сейчас он заново отстроен. Погромщики пытались атаковать и церковь, но жители деревни поставили перед воротами вооруженную охрану. Именно это ее и спасло.

– Молодые люди, сопровождаемые полицейскими машинами, были вооружены, но наши охранники их остановили. Мы вызвали курдскую полицию, которая прибыла только через четыре часа после того, как они убрались отсюда, – объясняет Тамир.

Мы заходим в его маленький домик, он приглашает нас в гостиную, где его жена угощает нас апельсиновым напитком. Входят две дочери Тамира и садятся ему на колени.

– Через два дня было принято решение о том, чтобы все мужчины в поселке незаконно приобрели оружие и могли себя защитить, если все это снова повторится. Раньше здесь имели оружие не более десяти человек. А сейчас уже сотни. То же самое происходит во всех христианских поселениях. Мы не верим в защиту правительства.

Он снимает девочек с колен и уходит, чтобы достать свой автомат Калашникова, который разрешает нам подержать.

– Мы купили его без лицензии. Сначала он стоил 300 долларов, а сейчас цена удвоилась, потому что слишком много желающих.

Я прошу его спуститься в сад, чтобы сделать несколько фотографий. Развешенное на протянутой вдоль стены веревке белье: детские пижамки, бюстгальтеры, кухонные полотенца, трусы и отец с заряженным автоматом Калашникова. Оружие в руках меняет его на глазах: в начале фотосъемки его лицо выражает самоиронию, словно он сам не принимает себя в роли деревенского вояки среднего возраста. Затем он подтягивается, и поза его становится более твердой и внушительной.

Когда мы снова заходим в гостиную, он со смехом, словно извиняясь, кладет автомат на кушетку неподалеку от себя и позволяет девочкам снова влезть к себе на колени.

– После той атаки деревню покинуло десять семей. Я и сам стал подумывать, чтобы уехать отсюда.

Перед нашим отъездом он сообщает, что в поселке нет мусульман и ни один из жителей не будет продавать им ни землю, ни дома. Во время поездки мне не впервой доводится слышать о подобных установках: держите мусульман подальше; не продавайте им никакого имущества; никогда не доверяйте властям; защитой своих поселений должны заниматься сами христиане. Христиане в иракском Курдистане постоянно чувствуют, что окружающие их мусульмане – от самых юных с коктейлями Молотова в руках и вплоть до самого президента Барзани – находятся в сговоре. От них нужно держаться подальше любой ценой.

* * *

Мы возвращаемся в Алькаш. Пока на улице светло, мы хотим взглянуть на здание, которое несет свидетельство о людях, бывших когда-то частью населения этой страны, пока 65 лет назад их судьба здесь резко не оборвалась.

В этом месте предположительно находится захоронение одного из ветхозаветных пророков, Наума. Над могилой возвышалась синагога, которую иудеи, проживающие не только в Алькаше, но и по всей стране, почитали на протяжении многих веков, пока их отсюда не изгнали в 1948 г.

Сегодня синагога наполовину разрушена: часть крыши и стены утрачены, а в углу, освещаемая ярким солнечным светом, лежит куча обломков. В центре руины возвышается могила, все еще покрытая зеленой тканью. Ее защищает железная решетка. На уцелевших в синагоге столбах, поддерживаемые извитыми ржавыми крючьями, висят старые масляные лампы, вдоль того, что осталось от стен – выцветшие тексты на иврите. Библейские послания для ушедшей конгрегации.

В первый раз евреев из Израиля изгнали ассирийцы в VIII в. до н. э., после чего те переместились на территорию современного Ирака. Во второй раз это сделали вавилоняне в VI в. до н. э. Считается, что с тех пор евреи и появились в Алькаше и в остальной части страны. Во время Первой мировой войны евреи составляли приблизительно треть населения Багдада^[221]. Даже первый министр финансов Ирака был евреем. Предполагается, что христианство в этом регионе зародилось именно в их среде.

У ворот во внутренний двор, окружающий синагогу, виднеются остатки синей краски, напоминающие о лазурных отпечатках, которые неоднократно попадались мне на глаза на известняковых стенах в старых еврейских кварталах Иерусалима. Считается, что они способны удерживать злых духов. Однако здесь им это не удалось.

После того как в 1948 г. был основан Израиль, Ирак вступил в войну против нового государства. Сионизм находился под запретом, евреев сняли со всех государственных постов, был введен ряд антисемитских законов, а премьер-министр Ирака открыто заявил, что «евреи всегда были источником зла и вредили Ираку. Это шпионы». В те годы эти места покинуло около 12000 иракских евреев, а все их имущество было экспроприировано государством^[222]. После Второй мировой войны в Западной Европе в какой-то мере прекратились преследования евреев, а на Ближнем Востоке они продолжаются и по сей день.

По просьбе человека, у которого хранится ключ от синагоги, прежде чем уйти, мы делаем запись в гостевой книге. В ней можно найти записи на всех языках мира, в том числе и на иврите. Я пишу по-датски о необходимости оказать поддержку этому месту, свидетельству присутствия евреев на этой территории на протяжении нескольких тысяч лет. Но на самом деле я сейчас думаю о другом – о явном антисемитизме христиан арабского мира, с которым мне довелось столкнуться. Но не пишу об этом, как и о том, насколько было бы знаменательно, если бы здешние христиане восстановили синагогу в знак понимания того, что нечто подобное может случиться и с ними.

* * *

Перед отъездом в Багдад меня приглашают на свадьбу свояченицы Амира. Его кузен Хальдо, который держит у себя кубинские сигары и виски Chivas Regal и владеет изысканным ливанским рестораном в Эрбиле, одалживает мне свой черный в тонкую полоску костюм, чтобы я не появлялся на празднике в затрапезном виде, в запыленной репортерской одежде.

В церкви халдейский священник сурово отчитывает невесту за то, что та на протяжении нескольких лет была прихожанкой иракской церкви евангелистов, практиковавшей обращение мусульман в христианство. По этой причине евангелистов все ненавидят, даже христиане в арабских странах – в Ираке подобная деятельность приравнивается к действиям группировок Аль-Каиды против иракского народа, совершенных ими за последние 10 лет. Словно террор и религиозная свобода – явления одного порядка. Именно на евангелистов возлагают вину за нарушение хрупкого баланса между мусульманами и христианами^[223].

После окончания церемонии несколько мужчин из семьи Амира хотят побить священника. У невесты вид несчастный, ее, наряженную в невообразимое белое шелковое платье, проводят под дождем к машине, которая отвозит нас в огромный зал, где уже собрались сотни приглашенных. Столы украшают бутылки с виски Блэк Джек из Иордании, мои анкавские друзья отказываются их открывать и звонят, чтобы сделать заказ на более качественный западный алкоголь. Диск-жокей пытается извлечь хит I Will Always Love You из расстроенного синтезатора, но тут вдруг начинается буря, гаснет свет и прерывается музыка. Правда, вскоре задействуют генератор и веселье продолжается.

Перебои с электричеством не в состоянии прервать ликование публики. После наступления темноты мы включаем фонарики на наших мобильниках и продолжаем разговоры в световых конусах, ожидая включения генератора.

Во всех иракских населенных пунктах уличные столбы обвязаны мотками сотен извивающихся проводов, которые провисают в опасной близости ко всем, кто в данный момент проходит по улице. Правительство этой богатой нефтью страны не в состоянии обеспечить постоянный приток электроэнергии, она все время отключается, в некоторых местах по нескольку раз на день. В каждом квартале есть генератор, причем за альтернативный источник энергии плата взимается с каждого дома.

Эта система электроснабжения действует во всем Ираке. Властям здесь никто не доверяет: если вам нужны услуги, вы сами и должны их организовать. К этому давно все привыкли, так что никто даже не возмущается.

Я присаживаюсь рядом с бизнесменом, которого встретил накануне, сообщаю ему, что собираюсь в Багдад. Вроде как в шутку он говорит мне, что ему придется искать деньги на выкуп, если меня вдруг похитят. Все мои собеседники считают поездку в этот город настоящим безумием и пытаются как могут отвратить меня от этой затеи. Зная, что в последние годы в арабских странах гораздо больше людей гибнут по причине похищений, чем в результате терроризма, я прошу у бизнесмена номер мобильного, just in case^[224].

У Солаки Полиса – так его зовут – аристократическая внешность и умиротворенный вид. Сам он более 30 лет живет в Багдаде, считая, что главная причина, из-за которой люди не хотят оставаться в стране, – иракская коррупция. В 2012 г. в ежегодном списке коррумпированных стран Transparency International Ирак занимает 169-е место из 176^[225]. Иракское правительство называют «институционализированной клептократией».

Мне доводилось слышать о заключенных, которые, даже будучи признаны невиновными в суде, вынуждены были заплатить, чтобы выйти из тюрьмы. Слышал я и о министрах, которые создают на свое имя компании, а затем переводят туда миллиарды долларов из государственной казны. Например, в 2003 г. в Багдаде было выделено 7 млрд на поддержание канализационных систем, однако до сих пор они либо не функционируют, либо вообще отсутствуют^[226].

– Партия Баас развратила иракцев, но коррупцию спровоцировали американцы. Распустив после войны силы безопасности, они дали добро иракцам на грабежи и похищения людей. Этот менталитет уже невозможно упразднить, – сетует Солака.

Он объясняет мне, что в 2005 г., после того как в иракскую конституцию была введена 2-я статья, по которой закон шариата признан основополагающим, трудно себе представить, что здесь когда-либо восторжествуют настоящие демократия и права человека.

– На исламе демократию никак не построишь. Не построишь ее и на коррупции, – говорит он.

Кроме того, иракцы всегда голосуют за политиков, которые принадлежат к той же секте, что и они сами. Это относится и к христианам:

– Если бы христианин был поставлен перед выбором между коррумпированным христианским политикоми благочестивым мусульманином, он выбрал бы христианина. Все мыслят сектантски.

Солака считает, что в Курдистане такие же коррупция и сектантское мышление. Демократией это никак нельзя назвать.

В 2005 г. он сам был похищен в Багдаде. Похитители продержали его пять дней. Изначально они затребовали миллион долларов, но потом сошлись на сумме в 170000.

– Я не пожелал бы такого и злейшему врагу, – говорит он. – Они похитили меня во имя Бога. Что это у них за Бог такой?

А между тем свадебные гости начали танцы. Множество людей сделали большой круг и, зацепив друг друга мизинцами, пошли в пляс. Играла иракская музыка. Я уже было собрался броситься в это живое море, но тут ко мне подсел человек по имени Фаузи. У него костлявое лицо и пронизывающий взгляд.

Фаузи не понимает, зачем я еду в Багдад. Он хватает меня за руку и рассказывает свою историю, слегка посмеиваясь, словно стал жертвой остроумного розыгрыша.

Фаузи с семьей после серии анонимных угроз вынужден был бежать из столицы. Он оставил дом у Палестинской дороги, в одном из лучших районов Багдада, стоимостью около 900000 долларов, под присмотром своего соседа-мусульманин а, которого считал старым другом.

Дружба соседа оказалась не настолько глубокой, как считали Фаузи и его семья. Вскоре «друг» переехал в освободившийся дом без намерения его освободить по требованию хозяина. Теперь он предупреждает Фаузи, что если тот осмелится приехать в Багдад, чтобы продать дом, то будет убит. Угроза стоит того, чтобы ее воспринимали всерьез. Немало было тех, кто, пытаясь вернуть имущество, лишился жизни. Я слышал историю одной пожилой супружеской пары; муж и жена приехали в Багдад из Курдистана, чтобы убедиться, что их недвижимость продана. Их нашли мертвыми на полу в злополучном доме. Убийцы ножами вырезали на их телах кресты.

Сосед Фаузи предложил купить дом за 200000 долларов, что на 700000 ниже стоимости. Фаузи, конечно, отказался от такой невыгодной сделки. Сегодня у него нет сомнений, что угрозы ему посылал не кто иной, как этот сосед. Он снова хватает меня за руку, пытаясь объяснить, что чувствуют люди, которые, подобно ему, такое пережили.

– Кто станет воровать дом у своего соседа? Как вы думаете, как я теперь могу смотреть на мусульман? – спрашивает он.

Две его дочери, 14 и 16 лет, преподают мне азы христианского учения, к познанию которого даже на датском языке я не прилагал ранее никаких усилий. А теперь, слово за слово, они обучают меня на арамейском – языке, на котором говорил Иисус. Если мне когда-либо суждено было получить такое знание, то это должно было произойти непременно в такой стране и на таком языке, находясь среди таких людей.

Наконец, решив освободиться хоть на час от всех этих страшилок, связанных с имевшими место в последние 10 лет гонениями на христиан, я позволяю полосатому костюму от Халдоса отдаться танцам до полуночи с семейством Амира и сотней других гостей на свадьбе. Пускаясь в пляс под звуки арабской музыки, я с радостью забываю о предстоящем дне. Такое впечатление, будто сегодня вся Анкава оказалась в этом танцевальном кругу, похожем на огромный фонтан, пульсирующий то в центр, то от него, то снова в центр.

* * *

На следующее утро я встаю рано, чтобы отправиться в аэропорт Эрбиля и совершить перелет в Багдад. Во время этой короткой поездки я словно попадаю в совершенно иное измерение. Для христиан арабского мира Багдад представляет собой современный эпицентр гонений: согласно оценкам, город уже покинули 75 % христиан. Он словно точка отсчета для остальных иракцев, хотя никто не уехал в таком количестве, как христиане. Считается, что после 2003 г. в Ираке погибли более 112000 мирных жителей, половина из которых – в самом Багдаде^[227].

В самолете я сажусь рядом с женщиной в хиджабе, которая работает в министерстве жилого фонда Ирака. Она сообщает, что хотя иракские города все еще получают иностранные дотации на перестройку и модернизацию, инвестиции в столицу уже прекратились. Все опасаются вкладывать деньги в этот город. В течение доброго десятка лет Багдад пребывает в разрухе.

Цель моей поездки – встреча с человеком, который вызвал у меня восхищение в тот самый момент, как я узнал о нем. Эндрю Уайт служит священником англиканской церкви в Багдаде с 2002 г., он автор нескольких книг, в которых описывает свое пребывание в этой заварухе. На обложке одной из них – его фото с безоблачной улыбкой на лице, в пуленепробиваемом жилете. Есть в этом человеке какое-то презрение к смерти, что-то очень трогательное и одновременно безумное, что вызывает у меня желание задать вопросы.

Эндрю Уайт пообещал встретить меня в аэропорту и отвезти в свою резиденцию в центре Багдада. Он уже успел позвонить в департамент по выдаче виз, чтобы облегчить мне прохождение нескончаемых бюрократических препон. Благодаря его предупредительности на этот раз мне удается довольно легко от них отвертеться. Очевидно, ему удалось подергать за правильные ниточки.

Машина подбирает меня перед залом транзита, оттуда, проехав около 5 км, я попадаю в контрольно-пропускной пункт, который фактически является въездом в аэропорт. По соображениям безопасности для проезда прямиком в аэропорт необходимо получить специальное разрешение, так что подавляющее большинство людей вынуждены топтаться здесь, ожидая своей очереди вывернуть карманы в пользу охранников служб безопасности, прежде чем им будет открыт въезд или выезд. Иракская коррупция начинается уже в аэропорту.

Меня встречает Дауд, приемный сын пастора, которого тот подобрал в американском танке. Мальчику исполнилось 10, когда он бежал от своих родителей. Узнав о том, что Дауд христианин, американские солдаты передали его Эндрю Уайту, который с тех пор о нем заботится.

Мы оказываемся в просторном салоне автомобиля, Дауд садится на переднее сиденье рядом с водителем, я занимаю заднее. Перед нами – большая белая Тойота с прицепом. В салоне четверо иракских солдат; в прицепе еще двое в оранжевых солнечных очках; они смотрят по сторонам. Все вооружены до зубов, на бронежилетах надпись «SWAT». Это моя охрана по дороге на Багдад. Мы трогаемся с места, и машины, разогнавшись до 150 км/час, одна за другой следуют по шоссе. Все попадающиеся на встречке автомобили, завидев солдат в Тойоте, уступают нам дорогу.

На случай если придется быстро выскочить из машины, я не пристегиваюсь ремнем безопасности и откидываюсь на спинку сиденья, готовый встретить любую неожиданность лицом к лицу. Вот только не вполне уверен, что комплексная защита такого рода способна предотвратить атаку – может она, наоборот, ее только притягивает.

Американские военные прозвали дорогу в аэропорт «Аллея РПГ»^[228], «Аллея гранатометов», потому что в первый год войны она была одной из самых опасных. Сегодня шоссе огорожено высокими бетонными плитами, принявшими на себя самый тяжелый удар. В настоящее время на этом участке затишье, поэтому, сидя в машине, я невольно думаю о священнике, который, зная о любви к драме со стороны СМИ, устроил такой спектакль в честь моего приезда.

Однако не проходит и 10 дней, как две начиненные взрывчаткой машины убивают 3 человек на контрольно-пропускном пункте в аэропорту – именно в том месте, где я пересаживался в другой автомобиль. Этот теракт был частью скоординированной атаки, которая оборвала жизни 62 человек в разных концах страны, послужив еще одной «изюминкой» предстоящих выборов. Так что нельзя сказать, что эта дорога так уж безопасна.

Мы въезжаем в узенькие городские улочки, затем, промчавшись на красный свет, минуем многочисленные контрольно-пропускные пункты. Сегодня пятница, мусульманский праздник, поэтому движение спокойное, и наш переезд, который в другие дни занял бы целую вечность, проходит в быстром темпе. Наконец мы оказываемся в безлюдном центре Багдада. Свернув с дороги, останавливаемся перед крупным постом охраны. Здесь солдаты нас покидают. Несколько охранников производят обыск в машине, прежде чем мы, обогнув здание, въезжаем в железные ворота, за которыми стоит англиканская церковь.

На военном языке эта территория именуется «красная зона», она находится за пределами простирающейся на 10 км² «зеленой зоны», где расположены посольства Ирака и США и проживает большинство иностранцев. Зеленая зона служит им укрытием, и они ее, как правило, никогда не покидают.

Находящаяся в красной зоне церковь тоже надежно защищена. Вдоль дороги стоят стены. Вряд ли можно сыскать где-либо в мире более строго охраняемый храм. Эндрю Уайт выходит навстречу, тепло нас приветствуя.

– Ну… вот… Вы… и… в Багдаде, – говорит он, пробуя на вкус каждое слово, с дразнящим оттенком британского сарказма. Ему прекрасно известно, какой эффект производит на путешественника подобное военное сопровождение.

Рядом с церковной оградой стоит разбомбленный в 2003 г. иракский национальный театр, от него остался только остов из ржавого железа да разбитые стены. Поздоровавшись, я интересуюсь, была ли бомбардировка театра делом рук американцев.

– Его… разбомбили… мы, мой датский друг. Мыыы!

Он строго смотрит мне в глаза, прежде чем залиться громким смехом.

Эндрю Уайт – человек-колосс. Он огромен и кругл во всех отношениях. Круглое лицо-мяч, круглые очки, круглый нос, когда он улыбается, его щеки тоже становятся круглыми. У него самые большие ноги, которые мне когда-либо доводилось видеть. Он похож на младенца-переростка.

Уайт страдает склерозом, и вообще в нем есть что-то от инвалида: передвигается с помощью трости, каждые несколько шагов норовит присесть. Здесь, в Багдаде, он выглядит Гулливером в довольно злобной версии страны лилипутов.

Эндрю Уайт подводит меня к скромному мраморному монументу. Это единственный памятник на территории церкви. На мраморе выбита цитата из Евангелия от Иоанна. Иисус сказал: «Я есмь воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрет, оживет. И всякий живущий и верующий в Меня не умрет вовек». Ниже обозначены ранги, имена, принадлежность, возраст и время смерти восьми датских солдат, павших во время войны в Ираке:

OKS-1 Пребен Педерсен, Ютландский драгунский полк, 34 года, убит 16 августа 2003 г.;

PL-R Бьярке Ольсен Киркман, 22 года, Ютландский драгунский полк, убит 1 октября 2005 г.;

KS Йеспер Нильсен, Королевская охрана, 20 лет, убит 23 марта 2006 г.;

OKS Деннис Ове Хансен, телеграфный полк, 23 года, убит 6 июня 2006 г.;

FLSP Ким Вадим, ВВС, 36 года, убит 23 сентября 2006 г.;

KS Мартин Хьюорт, Ютландский драгунский полк, 20 лет, убит 5 октября 2006 г.;

KS Хенрик Нёббе, Ютландский драгунский полк, 20 лет, убит 14 мая 2007 г.;

ОК Джонни Миккельсен, военно-морское оперативное командование, 51 год, убит 22 января 2008 г.

Мемориал установлен в мае 2008 г. при участии тогдашнего датского посла в Ираке Бо Эрика Вебера. Под ним три венка: от Королевского посольства Дании, Оперативного руководства армии и Датского мандата по защите человека в Багдаде. Иракский церковный хор Эндрю Уайта уже разучил песню «Прекрасная страна» – разумеется, на датском языке. Эндрю Уайт, припомнив пару первых куплетов, мне их напевает.

Я спрашиваю, почему здесь нет памятника павшим во время войны англичанам; Уайт отвечает, что любит Данию особенной любовью. Именно поэтому.

Он сопровождает меня в отведенное мне для ночлега крыло здания, мы присаживаемся на большой кожаный диван. На кухне хлопочет старушка, готовя завтрак. Дауд, тот самый парень, который подобрал меня в аэропорту, отпрашивается, чтобы пойти купить сестре обувь. Его отпускают.

Эндрю Уайт рассказывает, что приехал в Ирак в 1998 г., тогда его приход состоял только из проживавших в Багдаде западных граждан, однако после войны англичанам и другим иностранцам стало опасно покидать зеленую зону.

– Они перестали здесь появляться, и вместо них сюда пришли иракцы, – говорит пастор.

Узнав о том, что новые прихожане нуждаются в питании, медицинском обслуживании и подходящем образовании, он стал еженедельно раздавать еду, построил клинику и небольшую школу с маленькими разноцветными стульями; он мне ее показывает. А еще здесь есть небольшая стоматологическая и медицинская клиника, которая обслуживает всех, не только христиан.

Уайту пришлось завести знакомства с лидерами Ирака, включая тех, кто запятнал себя кровью – такими, как бывший министр иностранных дел Ирака Тарик Азиз, который сейчас сидит в тюрьме в ожидании казни. За неделю до моего приезда пастор посетил его. Дважды он встречался с Саддамом Хусейном. Сегодня у него есть контакты даже в среде самых жестоких мусульманских лидеров, находящихся по обе стороны конфликта; он рассказывает, что встречался с ними, чтобы убедить оставить христиан в покое.

Мы проходим мимо гуляющего по саду подстриженного ежиком человека в голубой футболке сборной Дании с именем Питера Шмейхеля.

– Никто не спас здесь столько жизней, сколько Дания, – замечает Эндрю Уайт, когда мы возвращаемся в помещение.

Пастор рассказывает о встречах во время двух круглых столов, проведенных в Копенгагене в 2008 и 2011 гг., на которые были приглашены и суннитские, и шиитские лидеры^[229]. Последняя встреча состоялась после самого жестокого теракта против христиан. Тогда, 31 октября 2010 г., во время нападения на сирийский собор в Багдаде погибли 58 человек, более 100 были взяты в заложники.

– После этого теракта в церкви единственной страной, которая действительно оказала помощь, была Дания, – говорит он.

Уайт считает, что обе встречи были настоящим прорывом. На них впервые была сформулирована распространенная шиитская и суннитская фатва, запрещающая убийство меньшинств; после нее, по словам Уайта, количество убийств христиан значительно снизилось.

– До этого никакой общей суннитско-шиитской фатвы и в помине не было, – говорит он. – Это стало огромным событием. Она сработала немедленно. Благодаря фатве и датчанам в тот же самый день прекратились убийства наших людей. Возможно, это звучит нелепо, но можно сказать, что это был вопрос жизни и смерти. Ваша страна нас спасла. Этого мы никогда не забудем.

Как я довольно скоро понял, Эндрю Уайт считает, что преувеличение способствует взаимопониманию, в особенности когда речь идет о датских усилиях для помощи христианам в этой стране. Я спрашивал иракских христиан, которые ежедневно пишут обо всем происходящем, таких как архиепископ Эрбиля, Башар Варда и Амир, разделяют ли они подобное мнение о важности встреч в Копенгагене и договоренностях, достигнутых в их ходе. Нет, они считают, что все, к сожалению, наоборот: общественные диалоги между христианами и мусульманскими лидерами не оказывают вообще никакого влияния на то, что происходит на улицах Ирака.

– Инициатива в подобных мероприятиях всегда принадлежит христианам, а не мусульманам, – сказал Варда, когда я нанес ему визит в Анкаве. – И если я устраиваю такую встречу, то мне приходится приглашать тех мусульманских знакомых, о которых я точно знаю, что они доброжелательно ко мне настроены. Присутствующих на этих встречах имамов вообще не нужно ни в чем убеждать.

Я рассказываю Эндрю Уайту о точке зрения архиепископа.

– Есть некоторые люди, до которых никогда не достучаться. Представители Аль-Каиды не заинтересованы во всех этих встречах перемирия, – отвечает он. – Но мы должны достучаться до суннитов, в противном случае они перейдут в Аль-Каиду Нам удалось предотвратить крупные теракты, но убийства и похищения продолжаются до сих пор. Большинство христиан мы подвозим в нашу церковь на специальном автобусе. На них продолжают нападать.

Во время обеда он нарезает овощи с хлебом небольшими кусочками и говорит, что хотя ест понемножку, все равно остается тучным – возможно, все из-за печенья, которое ему приносят каждый день.

Несмотря на угадываемые нотки мегаломании, присущей этому священнику, я не могу остаться равнодушным к тому, что он остается в этом городе. После обеда я разговорился с его 20-летней помощницей по имени Лина. Хотя она называет пастора «батюшкой», на деле она сама для священника вроде мамки. Лина следит за тем, чтобы он отдыхал, формирует ежедневник, подает ему чай с печеньем и дразнит по поводу устраиваемого им беспорядка.

Мы сидим у пастора в кабинете.

– Я никогда ничего не видела в жизни, кроме войны в Багдаде, – говорит Лина. – На нас постоянно нападают из-за того что мы христиане, даже по мелочам. Обыкновенный выход из дома требует трехдневной подготовки. Мусульманские учителя и одноклассники нередко спрашивают меня, почему я до сих пор остаюсь в стране. Я отвечаю, что мы ведь образуем корневую систему этой страны. Они говорят: «Больше уже не образуете».

Она чувствует, что христиане – чужестранцы в собственной стране. Сколько раз во время своего путешествия я слышал эти слова: чужестранцы в собственной стране.

– Нам постоянно угрожают. Я понимаю, что жизнь не должна быть такой, я ведь была за границей и знаю, как живут люди в других местах. Но здесь, в Багдаде, я своими глазами успела повидать все виды существующей в мире жестокости.

Она оказывала помощь раненым, когда перед церковной стеной разорвалась бомба. 163 человека погибло, среди них несколько прихожан. По всей вероятности, бомба предназначалась не церкви, а одному из членов правительства, который в этот момент должен был проезжать мимо. В тот период Эндрю Уайт проживал в зеленой зоне. В церкви оставаться было слишком опасно.

– Когда я вижу, как убивают человека, мне это больше не страшно, – признается Лина. – Мое сердце к этому уже привыкло. Я не боюсь умереть.

И хотя она уже много лет работает на священника, она сомневается, правильно ли делает, оставаясь здесь.

– Как-то раз я сказала батюшке: «Вы стремитесь к тому, чтобы народ оставался в Ираке, мне тоже хотелось бы дать людям какой-нибудь повод здесь остаться, но я больше не могу его найти». Батюшка говорит, что мы должны оставаться, потому что Бог хочет, чтобы мы остались. Но я остаюсь здесь только из-за семьи. Когда батюшка уедет, уеду и я.

Подслушивающий наш разговор Эндрю Уайт замечает, что Багдад покидают не только иракские христиане, но и представители коалиции: страны, принимавшие участие в войне в 2003 г., например Дания.

– Западный мир вот-вот нас покинет. Посольство Дании уже переехало. Датское посольство в Ираке все еще существует, но оно теперь находится в Копенгагене.

Датское посольство в Багдаде было закрыто в июле 2012 г., и его заменил так называемый «приезжающий посол». А в декабре 2011 г. правительство США вывело из страны своих солдат.

– Коалиции больше нет, – говорит Уайт. – Ее влияние на события в Ираке ничтожно. Если бы вы спросили меня четыре года назад, как выглядит будущее Ирака, то услышали бы довольно оптимистический ответ. Однако больше я так не считаю. Маловероятно, что через 10 лет здесь останется кто-либо из христиан. Они все уедут из страны.

Он говорит нам, что Дания правильно вела себя во время войны и что нужно продолжать. В противном случае ситуация обострится, причем не только для христиан, но и для остальных религиозных меньшинств.

– Единственная страна, которая сделала что-то для нас – это Дания. Печально, что вы нас оставили. Сейчас все будет только хуже и хуже. Нам нужна новая Дания, – говорит он.

После окончания нашей беседы к Тойоте подтягиваются солдаты. Мы собираемся посетить бедную христианскую семью, которая живет на другой стороне реки. Впереди нас опять наряд из шестерых солдат, на этот раз в масках из слоновьей кожи, чтобы никто не узнал.

Мы снова мчимся на большой скорости, на этот раз к центру города. Едем снаружи зеленой зоны, минуем нескольких контрольно-пропускных пунктов через реку Тигр. Бетонные стены вдоль дорог построены, чтобы предотвратить попадание бомб сбоку и оградить проезжающих от вооруженных нападений. В заднее зеркало машины я вижу, что наш шофер вспотел от ярости, потому что его машина никак не может поравняться с машиной солдат. Это заставляет его сильно нервничать. Расстояние между машинами часто увеличивается настолько, что между ними оказываются другие автомобили, однако они тут же исчезают, стоит перед ними мелькнуть из Тойоты нескольким парам мощных лап, сжимающих винтовки.

Багдад был разделен на кварталы по межрелигиозному признаку и окружен бетонными стенами, чтобы воинствующие сунниты и шииты не перерезали друг другу глотки. Хотя в последние годы межрелигиозное насилие снизило обороты, десятки иракцев продолжают гибнуть каждый день из-за разрыва придорожных бомб, нападений террористов на кафе и рынки, а также в результате случайных обстрелов и нападений на политиков, полицейских и солдат. Все снова зацвело пышным цветом этой весной.

На веб-сайте www.iraqbodycount.org даются сводки происходящих в Ираке ежедневных убийств, словно это обычное дело. Вот, к примеру, берем наугад какую-нибудь неделю в апреле 2013 г.: «Понедельник: 3. Вторник: 71. Среда: 32. Четверг: 18. Пятница: 28. Суббота: 11. Воскресенье: 12». Причем 40 из 175 человек убиты в Багдаде.

В Багдад так и не пришел мир. Центральная полоса Ирака подверглась разрушению, раздроблению и подчинена тем, у кого в руках сосредоточилась власть. Голова страны отделена от ее тела, однако об этом доходит мало информации. Складывается впечатление, что западная пресса уже прекратила вещание из страны, события в которой на протяжении многих лет разрывали мировую общественность, стоили жизней тысячам западных солдат, во имя которой проводилось бесконечное множество активных демонстраций, ежегодных дискуссий по защите семьи и общества, где назначали, а затем поносили и выдворяли в отставку президентов и премьер-министров. Как давно это было. Похоже, Запад оставит Багдад скорее, чем иракцы успеют подготовиться к тому, чтобы быть им оставленными.

Подъехав к нужному нам району, мы видим пасущихся на улицах коз и овец, поедающих мусор. Эти трущобы война так и не смогла уничтожить, их жителям эта богатая нефтью страна и не удосужилась оказать никакой помощи. Наши машины въезжают в узкую аллею, по центру которой в нешироком желобе текут ручьи канализации. Наконец мы тормозим около небольшого домика. Перед входом сопровождающие нас солдаты выпрыгивают из машины и напряженно оглядываются по сторонам.

Навстречу нам выходит веселая беззубая старушка с торчащими во все стороны седыми патлами. В доме на полу перед телевизором возлежит полная дама; она подкатывается к Эндрю Уайту и коленопреклоненно прикладывается к его руке. По кухне прогуливаются несколько кур. На деревянной скамье, натянув шапочку на полузакрытые глаза, неподвижно сидит пожилой худощавый мужчина. Вид у жилища тщедушный, неряшливый, неопрятный. Ощущение, будто попал в дурдом, где обитают 6–7 человек, выглядящих так, будто они немного не в себе. Они рассказывают, что у них все в порядке, соседи им помогают. Визит священника им явно по душе.

Он предлагает помолиться; все встают, держась за руки, и начинают молиться по-арабски. По окончании он дает им 200 долларов. Затем мы снова в пути – все заняло каких-то 10 минут, христианская семья получила деньги и духовное утешение. Нас вновь сопровождают солдаты, словно мы направляемся на прием к главному министру или едем арестовывать террористов.

По дороге мы проезжаем мимо играющих в футбол за оградой из колючей проволоки иракцев, мимо площадей, где повсюду разбросаны отходы, мимо огороженных церквей, мимо моста Аль Джимарай, откуда можно увидеть соседнюю англиканскую церковь, мимо большой уродливой гостиницы Аль-Мансур на набережной реки Тигр.

Когда мы садимся в машину, пастор спрашивает меня, к какой вере я принадлежу. Я отвечаю, что ни к какой.

– Я никогда не встречал человека, который был бы полностью секулярным, совсем без религии. Это западная концепция. Здесь такого не встретишь.

Нас окружает странная тишина, словно он не знает, о чем говорить.

– Видите, сколько вреда принесла религия в этот регион, – наконец нарушает он молчание. – Если религия идет не по правильному пути, то все, действительно, очень прискорбно. Но если проблема в религии, то ее можно разрешить только с помощью религии.

Вернувшись, мы попадаем на детскую церковную службу, в которой принимают участие 30–40 иракских детей. Эндрю Уайт говорит им, что сегодня у них гость из Дании.

– Мы ведь любим датчан, не так ли?

– Да! – хором отвечают они.

Мне приходится встать с церковной скамьи и сделать поклон – от лица всей нации. Во время проповеди звучат слова: «Мы потеряли все, кроме Иисуса».

После богослужения у входа в церковь уже накрыты столы с бутербродами и содовой. Темнеет. С верхушки памятника датским воинам прямо по именам погибших солдат стекает маленький ручеек. Внутри сырого мрамора светятся огоньки церкви. В тиши притихшего города слышится только звучание проточной воды. В Багдаде, население которого составляют почти 6 млн человек, отсутствует гул, типичный для всех мегаполисов.

Английский пастор сидит в своем кресле, позади него стоят трое солдат; они тут же исчезают, когда я собираюсь сделать фото. Я беседую с пожилым иракцем в бордовой рубашке, которого зовут Раат. Когда в этом храме, воздвигнутом в 1936 г. Епископальной англиканской церковью имени святого Георгия, не было колоколов, в обязанности Раата входило зазывать народ на службу. Мы с ним присаживаемся неподалеку от церковной двери.

Раат рассказывает, что прожил в Багдаде жизнь и никогда здесь не было хуже, чем в последние 10 лет.

– Все уехали, чтобы избежать кошмара такой жизни. Нас убивают и преследуют, наши церкви подвергаются нападениям. Нам дают понять, что наше присутствие здесь нежелательно.

Он рассказывает, что ему пришлось пережить 18 марта 2004 г. В тот день, сидя у себя дома, он с детьми, двумя сыновьями и тремя дочерьми, смотрел телевизор в гостиной. В окно ударила пулеметная очередь, пули попали в шеи двум из его детей, сыну и дочери, они погибли на месте. Он рассказывает в подробностях, как дочь упала на столик в гостиной со снесенным затылком.

– В стене дома до сих пор остались следы пуль. Я никак не могу себя заставить их замазать, – говорит он.

Раат считает, что за этой акцией стояли шиитские боевики армии Махди, которая была основана иракским лидером Муктадой аль-Садром в 2003 г.

– Они стреляли в нас за то, что мы христиане, – уверен он.

Сначала семья бежала в Иорданию, но им не удавалось свести концы с концами в лагере беженцев ООН, поэтому пришлось вернуться в Багдад.

– Если бы получилось, я бы снова уехал, – делится он.

Узнав об убийстве детей, Эндрю Уайт нашел Раата и предложил помощь его семье. С тех пор они в церкви.

Мне удалось поговорить и с одним из солдат – юношей маленького роста, одетым в гражданское. Он христианин, однако, будучи солдатом, не может покинуть страну. Он говорит, что в принципе ничего не имеет против того чтобы жить в Багдаде.

– В этом городе все возможно, – возбужденно говорит он. – Коррупция здесь удивительная, все покупается и продается.

Тем не менее он тоже собирается уезжать и рассказывает, что ему удалось уговорить иракских пограничников дать ему возможность выехать в Сирию. Причина очевидна: через одного из своих друзей-мусульман он узнал, что исламистские группировки выплачивают по 300 долларов за убийство каждого христианина.

После ухода посетителей Эндрю Уайта отвозят в его апартаменты, и он, положив под голову подушку, занимает горизонтальное положение в своем кабинете с письменным столом, диваном и кроватью. На стенах висят самые разнообразные китчевые артефакты, полученные им в дар во время пребывания в Ираке. Я сажусь на тот же самый диван, на котором сидел сегодня утром. Мне подают чашку кофе с символикой посольства Департамента США: «Международная зона Багдад, 2009». В те годы американцы не стеснялись рекламировать свое присутствие в стране.

– Я даже не предполагал, что и через 10 лет после войны буду продолжать кормить бедняков, – говорит пастор.

Поиграв красными четками, он кладет подушку себе на живот. Я задаю лежащему священнику вопрос о смене веры. Во всех посещенных мной прежде странах тема обращения мусульман представлялась весьма спорной, многие с отвращением смотрят на священников, часто западных, которые практикуют такие вещи.

– Сложная ситуация, – говорит Эндрю Уайт. – Как-то раз мы крестили 13 мусульман. В ту же неделю 11 из них были убиты. Это была целая семья, пожелавшая обратиться. Однако я не делаю ничего, чтобы убедить людей принять крещение. Ничего для этого не делаю. Но если меня попросят, я буду это делать.

Он рассказывает, как две недели назад крестил одну мусульманку.

– Я спросил ее, почему она хочет перейти в христианство. Ей это было надо, чтобы выйти замуж за христианина. На следующий день после крещения она переехала в Турцию.

Он уверяет, что не пытается перетащить в англиканскую церковь посещающих его храм иракских христиан. Пусть принадлежат к своим деноминациям – ассирийской, халдейской церквям и прочее. Я спрашиваю Эндрю Уайта, не чувствует ли он ответственности за опасность, которая грозит его новообращенным.

– Вот поэтому-то я и пытаюсь избегать кого-то обращать. Мы ничего не делаем, чтобы побуждать мусульман, приезжающих сюда для посещения наших школ и клиник, переходить в нашу веру. Но иногда приходится их крестить, если они сами просят. Я предупреждаю их, чтобы они ничего не говорили своим супругам.

Он объясняет, что его церковь имеет защиту только потому, что она английская. Это также связано и с самой личностью Эндрю Уайта. Однако в настоящее время полностью защищенным оставаться никак невозможно. Он говорит, что в 2006 г. по всему городу были развешены сотни листовок, объявлявших его в розыск; в них говорилось: «поймать живым или мертвым».

– После этого мне на пару недель пришлось покинуть церковь, но потом я все равно вернулся.

Я спрашиваю, можно ли вообще привыкнуть к подобному стилю жизни.

– Я не могу представить себе ничего другого. Это странно. К сожалению, я по своей природе не пуглив. И это чистая правда. Нервничаю я крайне редко.

Единственный раз, когда он действительно испугался за свою жизнь, – это когда его похитили. Его бросили в подвал, где на полу валялись отрезанные пальцы рук и ног. Но у него при себе оказалось достаточно денег, и в тот же день он вышел на свободу.

Я интересуюсь, застал ли он здесь войну 2003 г.

– Застал, – отвечает Уайт. – Тогда в Ираке не было вообще никакой свободы. Все жили в постоянной тревоге. Самостоятельно иракцам никогда бы не удалось свалить режим Саддама.

Сегодня он по-прежнему считает, что разрушение режима было правильным решением.

– Однако то, что мы делали после войны, оказалось неправильным. Силы коалиции не сумели предугадать последствия этой войны. Они совершенно не понимали, что такое религия.

Эндрю Уайт говорит, что он лично заявил направленному управлять делами Ирака американскому дипломату Полу Бремеру что если американцы не будут принимать всерьез религиозный аспект, это неминуемо приведет к гражданской войне. Бремер тогда ему ответил, что его правительство твердо считает необходимым разделять религию и политику. Самое главное – это обеспечить людей электричеством и чистой водой – так считал этот американец, которого в те годы прозвали «король Ирака».

– Он не понимал, что на Ближнем Востоке существует прямая связь между религией и политикой. Терроризм – следствие опасений суннитов, что они потеряли политическую власть, которой обладали раньше.

Я спрашиваю, есть ли вообще смысл здесь оставаться.

– Важно, чтобы мы как христиане Запада наглядно показали, что поддерживаем преследуемых здешних христиан. Для меня это означает прийти сюда и жить среди них. Я на самом деле чувствую, что мне необходимо здесь находиться. Эта церковь напоминает мне семью. У нас здесь связь такой силы, с какой раньше мне никогда не доводилось сталкиваться. Они потеряли все.

Я интересуюсь, было ли что-то, кроме идеализма, что мотивировало его согласиться на назначение.

– Я должен признать, что динамика и чувство опасности доставляют мне огромное наслаждение. Мне… просто… это… нравится.

Спрашиваю дальше: не боится ли он, что его убьют?

– Меня это на самом деле нисколечко не волнует. И дело не в том, что меня не пытались убить: в меня стреляли и все такое прочее. Вероятнее всего, я когда-нибудь буду здесь убит. Я ведь один из немногих иностранцев, кто остались жить и работать в красной зоне. По крайней мере, больше таких я не встречал. Все, кто сюда приезжают, живут в охраняемых домах или в зеленой зоне, а затем быстро возвращаются домой. А я продолжаю здесь жить, причем довольно давно.

Прочь отсюда убрались все западные правозащитные организации, которые больше не вещают из Багдада.

– Они продолжают писать о ситуации, однако жить здесь не хотят, – поясняет пастор. – Единственные, кто вызывает у меня уважение – это те, кто переезжают в Багдад, чтобы жить среди иракцев.

Что касается западных СМИ, то весной 2013 г. немало журналистов посетили Багдад по случаю 10-летней годовщины войны. Но затем все быстро вернулись домой. Многие даже не покидали свои гостиницы. Сегодня на улицах Багдада редко встретишь людей с Запада. Без присутствия в стране международных СМИ Европа и США прекращают освещать ситуацию. Совсем недавно в течение одного дня здесь было взорвано пять бомб, что повлекло за собой множество смертей. Сообщение об этом в новостях передали кратко, ключевыми словами.

– Многие журналисты находились здесь немало лет, подвергая себя ежедневному риску, но их руководство больше не может позволить себе или просто не желает сохранять за ними их посты в этой стране, поэтому их перевели в другие места, – говорит он.

Часы пробили десять вечера, у священника усталый вид, поэтому я решаю дать ему отдохнуть. Вернувшись в предоставленный мне в распоряжение флигель, я запираю все двери и ложусь спать.

В гостиной Уайта висит большая картина с изображением иудейского старейшины, проживавшего в Ираке в XIX в. Уайт увлекается ортодоксальным иудаизмом, который он изучал в Иерусалиме во время проживания в еврейском квартале Меа-Шеарим. На прикроватной тумбочке у него лежит книга о хасидизме – иудейском мистицизме. Вряд ли подобную книгу можно увидеть на многих тумбочках в Багдаде. Прежде чем я ухожу в свой флигель, пастор признается мне в любви к Израилю. Он говорит, что арабские страны давно позабыли причину своей ненависти к этому государству. Это уже на уровне инстинкта. Во всем Багдаде на сегодняшний день осталось всего шесть евреев, и он называет мне их имена.

Выключив свет, я смотрю в окно на уличный фонарь за стеной, служащей защитой всему этому церковному комплексу. Улица по-прежнему погружена в невероятную тишину. Я прислушиваюсь, стараясь уловить гудки автомобилей, сирены скорой помощи, голоса людей, шум Тигра, выстрелы – хоть какие-нибудь признаки жизни, но до моего уха не долетает ни единого звука. Мне начинает казаться, что я единственный человек, оставшийся во всем городе.

Тишина неприятна, заснуть никак не удается. Я снова включаю ночник. Единственное, что мне остается, – читать Библию. С одной стороны она на арабском, с другой – на английском. Во время проповеди детям в церкви Эндрю Уайт зачитывал отрывок Евангелия от Марка, начиная от сцены распятия до воскресения. Поэтому я решаю прочитать пасхальный отрывок от Марка об Иисусе, преданном учеником с помощью поцелуя и добровольно принимающем избиения, насмешки и плевки, прежде чем, оставшись голым и одиноким на кресте, принять Свою смерть.

Наиболее примечательным мне кажется повествование об апостоле Петре, который был ближе всех к Иисусу. «Если все и предадут, то только не я!» – торжественно заявил он во время Тайной Вечери, после того как Иисус сказал, что будет преданным одним из двенадцати сидящих с Ним за столом. На следующий же день Петр, по слову Иисуса, прежде чем дважды прокричал петух, три раза успевает предать своего Учителя.

Ранним утром мне предстоит отсюда уехать. Я просыпаюсь, мне подают на завтрак рябое яйцо с небольшим ломтиком хлеба, кусочки которого я обмакиваю в желток. Выпив с пастором чаю в его приемной, я прощаюсь и выхожу из церкви. В ярком утреннем свете я хочу в последний раз посмотреть на памятник павшим датским солдатам, окруженный цветущими розами и свежескошенной травой.

Как же естественно и мирно все выглядит. Если бы не Эндрю Уайт, никто в Багдаде и не вспомнил бы о погибших датчанах. Без серьезной защиты этой церкви не выжить. Что-то ностальгическое проглядывает в трогательном, печальном пейзаже в самом центре города, где царят распад, неудачи и бегство: не стоит забывать, что Дания уже покинула страну, ради которой восемь солдат отдали свои жизни. Западный мир оставляет Багдад. То же самое делают и христиане этого города. Правительство так и не сумело их защитить.

Меня зовет водитель, и я сажусь на заднее сиденье машины. Ворота открываются, проехав сквозь них, мы останавливаемся позади наряда из шести иракских солдат, которые приготовились сопровождать меня в аэропорт.

Неохотно склонившись поближе к центру сиденья для защиты от непредвиденных ситуаций, я разглядываю в заднем зеркале отражение лица шофера. За рулем тот же самый нервный тип, который возил нас вчера. Он осеняет себя крестным знаменем.

Послесловие

Хотелось бы поинтересоваться, какую позицию во всем происходящем занимает господин Сёвндаль, чье молчание, в частности, и вынудило меня в свое время отправиться в эту поездку. Вероятно, если министр иностранных дел и его окружение не возмущаются и не протестуют против издевательств над христианами, можно смело говорить об их релятивизме по отношению к страданиям христиан и попытке игнорировать исходящую от исламизма опасность.

Приведу наиболее показательный пример, но уже относящийся к Дании. В свое время я прослушал немало лекций Якоба Сковгорд-Петерсена, профессора Департамента Межкультурных и Региональных Исследований Копенгагенского университета. Я хорошо осведомлен о его критическом отношении к событиям на Ближнем Востоке и поэтому по достоинству оценил его готовность к открытой дискуссии. У нас в Дании он главный аналитик по ближневосточным отношениям. Профессор Сковгорд-Петерсен уже выступал с осуждением бездействия Запада перед лицом кровавого сирийского режима; работая с сирийской оппозицией, он предупреждали об опасности, которая может нависнуть над христианами. Он был одним из тех, кто предвидел массовое бегство народа из Сирии.

Однако, невзирая на это, профессор придерживается мнения о том, что так глубоко изученная им египетская организация «Мусульманское Братство» не представляет собой такую уж «огромную, зловещую силу, которую многие ей приписывают»^[230]. В феврале 2011 г., через месяц после революции, он предсказывал, что Мусульманское Братство не будет иметь даже самой скромной поддержки избирателей на предстоящих парламентских выборах, которые должны были состояться менее чем через год^[231]. Упоминая салафитов, он называл их «маргинальной силой»^[232]. Однако, как стало позже известно, на выборах им удалось получить почти три четверти голосов.

Мне сложно понять, как профессор может высказывать такие ясные и четкие суждения о сирийском режиме и при этом делать ошибки и проявлять такую неуверенность, когда речь заходит об исламском движении в Египте. Христиане, с которыми я встречался во время моих путешествий, отнюдь не разделяли его мнения о скромном портрете Мусульманского Братства и умеренном распространении движения, которое так поддерживает Сковгорд-Петерсен и иже с ним. Ближневосточные христиане считают, что в последнее время именно давление со стороны исламистов служит главной причиной широкой эмиграции их братьев по вере. Их мало интересует, какими путями такие движения, как Братство, пришли к власти – демократическими (но чтобы потом внедрить в стране законы шариата) или преследуя те же конечные цели, но уже с помощью насилия, которое исходит от исламистских группировок. Им также не приходит в голову недооценивать угрозу, исходящую от любых категорий исламистов – будь они хоть радикальные, хоть либеральные.

Мы обязаны признать, что в событиях, которые происходят в Египте, секторе Газа, Сирии и Ираке, правда – на стороне христиан, в то время как руководимое Мусульманским Братством правительство Египта пошло по неверному пути. При новом режиме мне не представляется возможным, чтобы положение египетских христиан заметно улучшилось. И даже в тех случаях, когда силы безопасности не являются инициаторами атак на христиан, дефицит воли все же мешает им защищать жертвы от нападений.

Мне довелось столкнуться со множеством людей, которые считают, что христиане – наиболее преследуемая группа в мире; это мнение согласуется с оценкой, переданной кабинетом Римского Папы в ООН^[233].

Осенью 2012 г. канцлер Германии Ангела Меркель назвала христианство самой преследуемой религией в мире^[234]. Согласно данным международной христианской организации Открытые Двери (Open Doors), приблизительно 100 млн христиан по всему миру подвергаются преследованиям. В докладе 2011 г., который был предоставлен американским исследовательским центром PEW, говорится, что 130 из 191 страны мира могут предоставить свидетельства о преследовании христиан. Согласно оценке PEW, христиане – наиболее уязвимая группа населения планеты.

Однако Сковгард-Петерсен с этим не согласен. Он считает, что существуют другие группы, которые подвергаются большим преследованиям, чем христиане. Ему представляется опасным формирование на Западе так называемой «родовой общины» с христианами. «Каждый может стать моим ближним», – заявил он в сентябре 2012 г. в Колдинге на небольшой конференции, посвященной положению христиан на Ближнем Востоке. Сидящий рядом министр иностранных дел выразил согласие с ним:

– Я считаю неразумным бросать силы на защиту отдельно взятой группы, – сказал Сёвндаль.

Разумеется, если университетский профессор заодно с министром иностранных дел придерживаются таких взглядов, то выход моей книги вызовет у них тревогу. Я сознательно ограничил себя вниманием к «отдельно взятой группе» и надеюсь, что, прочитав мою книгу, вы сами поняли, почему. Видимо, нам всем не хватает только очередной катастрофы, которая разразится из-за того, что никто не хочет смотреть проблеме в лицо.

Одновременно с этим я подчеркиваю: наша так называемая «родовая община» не может иметь реальной силы, из-за того что общество в «нашем» и «их» уголках мира пошло разными путями. Зажатые между секулярной апатией Запада и религиозным презрением большинства проживающих рядом с ними исламистов, христиане Ближнего Востока сегодня находятся в состоянии изоляции и отчаяния.

Племенной менталитет, который почти исчез на Западе, все сильнее и сильнее проявляет себя на Ближнем Востоке. На мой взгляд, для нас, западных людей, непозволительная роскошь не принимать подобные факты всерьез. Эти истории заслуживают пристального внимания еще и вот почему: люди подвергаются преследованию только по той причине, что они христиане.

Хочу добавить, что описанные в моей книге регионы – далеко не самые худшие. В 2013 г. организация Открытые Двери, исследующая случаи гонений на христиан, составила список 50 стран мира, где «вера обходится дороже всего»^[235]. Из четырех посещенных мной стран (пятой, как я уже упоминал, была Сирия) Ливан даже не был включен в список, Палестинская Автономия на 36-м месте, Египет – на 25-м, Сирия – на 11-м, а Ирак – на 4-м.

Хуже всего дело обстоит в Республике Северная Корея. Согласно данным организации Открытые Двери, десятки тысяч христиан оказываются в северокорейских лагерях для беженцев из-за своих религиозных убеждений^[236]. Я, конечно, не могу не упомянуть о том, что мусульманские страны – не единственные, где истязались меньшинства, когда-то подобная ситуация имела место и в христианских странах Европы. Однако на сегодняшний день список возглавляют коммунистические (в прошлом и настоящем) и мусульманские страны, а хуже всего приходится христианам в Африке, Азии и на Ближнем Востоке.

Под номером 2 в «мировом рейтинге» – Саудовская Аравия, где введен запрет на церкви, христианство табуировано, все археологические свидетельства о его историческом присутствии подверглись уничтожению, уничтожается любая христианская символика, а принадлежность к мусульманству обязательна для всех граждан. Перед матчем в Саудовском королевстве итальянской футбольной команде было приказано срезать с футболок кресты, а Сайта-Клаусу, появившемуся в одной из американских школ, пришлось в последнюю секунду выпрыгнуть из окна, чтобы избежать ареста^[237].

Третье место занимает Афганистан, где талибы убивают людей только за принадлежность к христианству. На противоположной стороне линии фронта можно найти лишь незначительное послабление, так, например, яркой иллюстрацией служит требование смерти через побивание камнями за отступление от мусульманской веры, высказанное нынешним правительством Хамида Карзая^[238]. Бывший судья Верховного суда, покойный ныне Фазл Хади Шинвари, заявил, что ислам предлагает три возможных подхода к немусульманам: «1. Вежливо спросите, не хотят ли они перейти в ислам. 2. При их отказе потребуйте, чтобы они, тем не менее, следовали исламу. 3. Отрубите им головы». В этой стране нет ни одной общественной церкви.

Ну и как называть то, чему подвергаются христиане? Нам уже известно, что такое антисемитизм. Мы имеем представление о том, что означает расизм. Борьба с криминальной структурой мышления изменила нашу часть света.

Однако террор против христиан на Ближнем Востоке – это явление одного порядка с вышеперечисленными, и до тех пор, пока этому преследованию не присвоят определенное название, с ним сложно будет что-либо сделать. Определение расизма сюда не подходит, потому что христиане на Ближнем Востоке не отдельная раса – по внешности и языку их не отличить от остальных. Ксенофобия тоже неправильное название, уже потому что христиане – не иностранцы, а скорей наоборот: это те, кто проживал на данной территории целых две тысячи лет.

То там, то здесь мелькает термин «кристианофобия», но я не хочу его использовать, потому что он будто указывает на какое-то «патологическое беспокойство» христиан. Дискриминация и гонения на христиан на Ближнем Востоке ни в коей мере не какое-либо клиническое или иррациональное психическое расстройство, и никакая это не фобия. Она есть результат глубоко укоренившихся симптомов правовой и административной дискриминации, которым христиане подвергались на протяжении многих столетий. Винить можно и систему образования, на протяжении десятилетий не рассказывавшую мусульманским школьникам о том, кто такие христиане. Именно отсюда берут корни ростки презрения, которые с завидным постоянством перерастают в насилие.

И пока мы пребываем в ожидании подходящего названия этого явления, господину Сёвндалю и его будущим преемникам не мешало бы прислушаться к предупреждениям христиан. Пора уже министру иностранных дел привыкать к так называемому «родовому мышлению». Вступив в борьбу за права «отдельно взятой группы», за последние 70 лет Дания сумела добиться немалых успехов.

Благодарственное слово автора

В первую очередь хочу поблагодарить Аллана Сёренсена, моего лучшего друга на Ближнем Востоке, который оказывал мне огромную помощь на протяжении последних 15 лет. Затем Арне Хардиса, который ознакомился с более ранними версиями текста книги и наказал меня за него беспощадной критикой. В такой же степени я благодарен моему замечательному редактору Йоханнесу Бауну, который буквально настоял на том, чтобы я отправился в это путешествие. Хочу сказать большое спасибо Раймонду Мерхежу и Амиру Альмалеху, которые сопровождали меня, предоставляя эксклюзивный доступ к наиболее драматическим историям Ливана и Ирака. Большая благодарность моим щедрым спонсорам: фонду консула Георга Йорка и его супруги Эммы Йорк, фонду Ландеманна, стипендиальному фонду Эллен и Карла Тафдрупа и Государственному фонду Поддержки Искусств. Благодарность редакции газеты Weekendavisen – моим менеджерам, редактору иностранного отдела Оле Ньинг и главному редактору Энн Кнудсен за предоставление материалов, времени и помещения, необходимых для осуществления этого проекта. Конечно же, спасибо Маргрет Вивель, моей прекрасной жене, которая, несмотря на наличие двух штатных должностей, сумела разделить со мной путешествие и писательский труд, проявляя при этом удивительное терпение.

А еще я хочу выразить благодарность: Асмаа Алгхоулу, доктору Саади Альмалеху и семье Амира в Анкаве, Луису Маркосу Аубе, Тахеру Баху, Пернилле Брамминг, Нику Бредхольту, Хани Даниаль, Наджи Даоуду, Якобу Эрле, Хамди (моему египетскому шоферу), Ханне Фойгель, Гарту Хьюитту, доктору Корнелису Халсману, Аните Баун Хёрдум, Исааку Ибрахиму, Стеффену Йенсену, Курту Йохансену, Йораму Каньюку, Хабибу Малику, Набилю Мелки, Его Преосвященству Йозефу Мерхею, Могенсу С. Могенсену, Ноа Моргану, епископу Муссе, Майкелю Набилю, Биргер Ньюгорд, Йенсу Юулю Петерсену, Херберту Пундику, Георгу Куамавати, Самиру Кимсьеху, Хенрику Эртнеру Расмуссену, Дании Рубенштейну, Антуану Саад, доктору Бернарду Сабелла, Назиму Садеку, Валиду Сафи, Сирин Сагхира, Юсуфу Сидхому, Якобу Сковгадру-Петерсену, Фредерику Стьернфельту, Самюелю Тадросу, Халеду Абу Тоамеху, Эндрю Уайту, Питеру Вивелю, Ханне Зиадех, Зугиби Зугиби и Лоне Остерлинд.

Примечания

1

Информация о судьбе профессора Аль-Асали и о демографической ситуации христиан получена от Амира Альмалеха, редактора ankawa.com: http://english.ankawa.com/?p=13134.

(обратно)

2

Hisham Melhem. The Twilight of Middle Eastern Christianity. 28 февраля 2015 года, http://english.alarabiya.net/en/views/2015/02/28/The-twilight-of-Middle – Eastern-Christianity-.html.

(обратно)

3

https://mbinenglish.wordpress.com/2013/08/16/fjp-helwan-facebook-page-on-church-attacks.

(обратно)

4

Значительная часть нижеследующих сведений взята из обширной статьи: Kirsten Powers. The Muslim Brotherhood's War on Coptic Christians. August 22, 2013. http://www.thedailybeast.com/articles/2013/08/22/the-muslim-brother-hood-s-war-on-coptic-christians.html.

(обратно)

5

Hamza Hendawi. Egypt: Islamists hit Christian churches. Yahoo! News. 18 августа 2003 года. http://news.yahoo.com/egypt-islamists-hit-christian-churches-235144103.html.

(обратно)

6

Hamza Hendawi. Egypt: Islamists hit Christian churches. Yahoo! News. 18 августа 2003 года. http://news.yahoo.com/egypt-islamists-hit-christian-churches-235144103.html.

(обратно)

7

Lorenzo Cremonisi. I cristiani rifugiati in Kurdistan «Il mondo ci ha abbandonati». Corriere Delia Serra. 26 августа 2014 года, http://www.corriere.it/esteri/14_agosto_26/i-cristiani-rifugiati-kurdistan-il-mondo-ci-ha-abbandonati-07a9ec12-2ce3-lle4-b2cb-83c2802e5fb4.shtml.

(обратно)

8

Daniel Williams. Christianity in Iraq is finished. The Washington Post. 19 сентября 2014 года, https://www.washingtonpost.com/opinions/christianity-in-iraq-is-finished/2014/09/19/21feaa7c-3f2f-lle4-b0ea-8141703bbf6f_storyhtml.

(обратно)

9

The Pew Forum: Global Christianity.»A Report on the Size and Distribution of the World's Christian Population«. Analysis. 19.12.2011. http://www.pewforum.org/Christian/Global-Christianity-middle-east-north-africa.aspx.

(обратно)

10

Там же. См. карту: http://features.pewforum.org/global-christianity/map.php#/TunisiaALL.

(обратно)

11

Там же. С. 15. Pew's rapport udkom 02.12.2010: http://www. pewglobal.org/files/2010/12/Pew-GlobalAttitudes-Muslim-Report-FINAL-December-2-2010.pdf.

(обратно)

12

Jaspar Mortimer: «Conversion Prosecutions Rare to Muslims«. The Associated Press. Опубликовано в Washington Post 27.03.2006. http://www.washingtonpost.com/wpdyn/content/ article/2006/03/27/AR2006032701071_pf.html.

(обратно)

13

Klaus Wivel:»Hvad gør I ved det, ambassadører?«Weekendavisen 07.10.2011.

В своей статье я использовал информацию, которая, как оказалось, не соответствовала действительности. Я процитировал слова египетского правозащитника, опубликованные в другой газете, о том, что после революции страну покинуло 100000 египтян. Позднее многие газеты перепечатали эту неверную цифру, и я узнал, что она была взята с потолка. Сколько египтян на самом деле покинули страну, узнать невозможно, поскольку такая информация недоступна. В моей главе о Египте, через интервью со знающими египтянами, я пытаюсь определить, какая информация у нас есть на самом деле. Достоверно известно, что тысячи людей покинули страну, однако данных, чтобы это подтвердить, найти невозможно. Я приношу извинения за ошибку.

(обратно)

14

Rania Al Qass Collings, Rifat Odeh Kassis og Mitri Raheb (red.): Palestinian Christians in the West Bank, Facts, Figures and Trends, стр. 11, Second Revised Edition. Diyar Publisher 2012.

(обратно)

15

Сайт Beit Jalla Municipality: http://www.beitjala-city.org/en/

(обратно)

16

Viola Raheb (red.):»Latin Americans with Palestinian Roots«, стр 9. Diyar Publisher 2012. First Edition.

(обратно)

17

Dr. Bernard Sabella: Palestinian Christians: Population, Interreligious Relations and the Second Intifada.

(обратно)

18

Toni O'Loughlin: «Census finds Palestinian population up by 30 %«. The Guardian 11.02.2008. http://www.guardian.co.uk/world/2008/feb/l1/israelandthepalestinians.population

(обратно)

19

Central Intelligence Agency:»The World Fact Book. Middle East. West Bank«. https://www.cia.gov/library/publications/the-world-factbook/geos/we.html

(обратно)

20

Датский парламент. – Примеч. пер.

(обратно)

21

Dr. Bernard Sabella: «Palestinian Christians: Historical Demographic Developments, Current Politics and Attitudes Towards Church, Society and Human Rights. The Sabeel Survey on Palestinian Christians in the West Bank and Israel – Summer 2006». 02.03.2007.

(обратно)

22

Там же.

(обратно)

23

Rania Al Qass Collings, Rifat Odeh Kassis og Mitri Raheb (red.): Palestinian Christians in the West Bank, Facts, Figures and Trends. Second Revised Edition. Diyar Publisher 2012.

(обратно)

24

Dr. Bernard Sabella:»The Situation of Palestinian Christians: Some Food for Thought«. Jerusalem. December 2001.

(обратно)

25

Mitri Raheb: Bethlehem Besieged – Stories of Hope in Times of Trouble. Fortress Press 2004.

(обратно)

26

Mitri Raheb: I am a Palestinian Christian. Fortress Press 1995.

(обратно)

27

Klaus Wivel:»Korstog ar 2000«. Weekendavisen 30.12.99.

(обратно)

28

«Franciscan convent on Mount Zion desecrated, ACOHL dismayed. Assembly of the Catholic Ordinaries. 02.10.2012: http://en.lpj.org/2012/10/02/franciscan-convent-on-mountzion-desecratedacohl – dismayed/

(обратно)

29

U.S. Department of State. Bureau of Democracy, Human Rights and Labor International Religious Freedom Report for 2012. Executive Summary: http:// www.state.gov/j/drl/rls/irf/religiousfreedom/#wrapper

(обратно)

30

Данный отчет основан на всеобъемлющем замечательном предисловии, описывающем это событие в книге Charles М. Sennotts: The Body and the Blood – The Middle East's Vanishing Christians and the Possibility for Peace. New Edition, Public Affairs 2003.

(обратно)

31

Там же, стр. XVI.

(обратно)

32

Там же, стр. XV.

(обратно)

33

Klaus Wivel:»Betlehem: Belejring«.Weekendavisen31.01.2003.

(обратно)

34

Klaus Wivel:»Kristen exodus«. Weekendavisen 06.10.2006.

(обратно)

35

Dr. Bernard Sabella:»The Status of Non-Muslims in a Palestinian State«. En del af en antologi redigeret af Kasja Ahlstand og Goran Gunner: Non-Muslims in Muslim Majority Societies. With Focus on the Middle East and Pakistan. The Lutterworth Press 2011.

(обратно)

36

Khaled Abu Toameh: «PA backtracks over Christian channel». The Jerusalem Post 25.03.2010. http://www.jpost.com/MiddleEast/Article.aspx? id=171669

(обратно)

37

Покойся с миром (англ.) – Примеч. пер.

(обратно)

38

Здесь: расизм в действии (англ.) – Примеч. пер.

(обратно)

39

U.S. Department of State. Bureau of Democracy, Human Rights and Labor. «International Religious Freedom Report 2007. Israel and the Occupied Territories». http://www.state.gOv/j/drl/rls/irf/2007/90212.htm

(обратно)

40

Khaled Abu Toameh: «The Beleaguered Christians in Bethlehem». Gatestone Institute 12.05.2009. http://www.gatestoneinstitute.org/501/the-beleagueredchristians-in-bethlehem

(обратно)

41

Nasim Rehmatullah og Harris Zafar: «Saudi's top sheikh: 'Necessary to destroy all churches». The Washington Post 22.03.2012. http://www.washingtonpost.com/blogs/guestvoices/post/saudis-top-sheikh-necessary-to-destroy-allchurches/2012/03/21/gIQAFQIiTS_blog.html

(обратно)

42

Мусульманское святилище на Храмовой горе в Иерусалиме. – Примеч. пер.

(обратно)

43

В христианском ежедневнике Kristeligt Dagblads вскоре появилась статья журналиста Аллана Сёренсена о вырубке леса: «Salaenge det kun er 'kristne' traeer». Kristeligt Dagblad 30.03.13.

(обратно)

44

Второе название города – Шхем, в русской традиции Сихем; город на Западном берегу реки Иордан, в Палестинской автономии, в исторической области Самария. – Примеч. пер.

(обратно)

45

U.S. Department of State. Bureau of Democracy, Human Rights and Labor International Religious Freedom Report for 2012. Executive Summary. http://www.state.gov/j/drl/rls/irf/religiousfreedom/index.htm?dynamic_load_id=208394&year=2012#wrapper

(обратно)

46

Klaus Wivel: «Selvmordsvejen». Weekendavisen 20.01.2006.

(обратно)

47

Klaus Wivel: «De sagde, jeg lignede Charlie Chaplin». Weekendavisen 19.10.2012.

(обратно)

48

Lederhose (нем.) – кожаные штаны (от Leder – кожа и Hose – штаны), национальная одежда баварцев и тирольцев. – Примеч. пер.

(обратно)

49

Здесь я использовал прекрасную статью Ханне Фойгель: Hanne Foighel:»А Town Named 'Good'«. ONE Magazine. Juli 2011. http://www.pontificalmissionjerusalem.org/default.aspx?ID=3558&pagetypeID=4&sitecode=JER&pageno=l

(обратно)

50

Это не совсем верно, что Тайбех состоит только из христиан. Согласно приведенному ниже докладу, в 2007/08 году христиане здесь составляли 89,53 %, что позволяет Тайбеху по-прежнему быть городом с самым большим числом христиан на Западном берегу. Rania Al Qass Collings, Rifat Odeh Kassis og Mitri Raheb (red.): Palestinian Christians in the West Bank, Facts, Figures and Trends, стр. 11. Second Revised Edition. Diyar Publisher 2012.

(обратно)

51

Джеллаба – традиционная берберская одежда, представляющая собой длинный, с остроконечным капюшоном свободный халат с пышными рукавами, распространенная среди мужчин и женщин арабоязычных стран Средиземного моря. – Примеч. пер.

(обратно)

52

Hanne Foighel: «A Town Named 'Good'». ONE Magazine. Juli 2011. http://www.pontificalmission-jerusalem.org/default.aspx?ID=3558&pagetypeID=4&sitecode=JER&pageno=l

(обратно)

53

Здесь и далее автор употребляет слово «поселенцы», имея в виду израильтян. – Примеч. пер.

(обратно)

54

Hisham Jarallah: «What CBS Does Not Wantto Hear». Gatestone Institute 25.05.2012. http://www.gatestoneinstitute. org/3078/cbs-christians-israel

(обратно)

55

«Settlers raise Israeli flag over West Bankchurch». Ma'an News Agency 19.04.2013. http://www.maannews.net/eng/ViewDetails.aspx?ID=587307

(обратно)

56

Nir Hasson: «Israeli police investigating Muslim-Christian brawl on Jerusalem's Mount of OHves». Ha'aretz 29.08.2012. http://www.haaretz.com/news/national/israeli-police-inves-tigating-muslim-christian-brawl-onjerusalem-s-mount-of-olives-1.461480

(обратно)

57

Ребрышки (англ.).

(обратно)

58

Коронные фразы (англ.).

(обратно)

59

Asmaa al-Ghoul: «Do Gaza's Christians feel safe?» Al-Moni-tor 18.04.2013. http://www.al-monitor.com/pulse/originals/2013/04/gaza-christians-safety.html

(обратно)

60

HazemBalousha: «New Gaza Education Law Imposes Gender Segregation». Al-Monitor 04.04.2013. http://www.al-monitor.com/pulse/originals/2013/04/gaza-education-law-gender-segregation.html

(обратно)

61

Asmaa al-Ghoul: «Do Gaza's Christians feel safe?» Al-Monitor 18.04.2013. http://www.al-monitor.com/pulse/originals/2013/04/gaza-christians-safety.html

(обратно)

62

Khaled Abu Toameh: «Gunmen destroy Gaza Strip's YMCA library, kidnap guards». The Jerusalem Post 17.02.2008. http://www.jpost.com/LandedPages/PrintArticle.aspx?id=92236

(обратно)

63

Paul Marshall, Lela Gilbert og Nina Shea: Persecuted – The Global Assault on Christians. Kindle version: 2453. Thomas Nelson 2013.

(обратно)

64

U.S. Department of State. Bureau of Democracy, Human Rights and Labor. «International Religious Freedom Report 2007. Israel and the Occupied Territories». http://www.state.gOv/j/drl/rls/irf/2007/90212.htm

(обратно)

65

DeannAlford: «Christian Bookstore Manager Martyred in Gaza City». Christianity Today 08.10.2007. http://wwwchristianity-today.com/ct/2007/octoberweb-only/141-12.0.html

(обратно)

66

Itamar Marcus og Barbara Crook: «Hamas video: Allah, kill Christians and Jews 'to the last one'». Palestinian M edia Watch 08.12.2010. http://palwatch.org/main.aspx?fi=157&doc_id=3895

(обратно)

67

Itamar Marcus og Nan Jacques Zilberdik: «Funding of the PA's general budget by Holland and the international community supports continued Palestinian Authority promotion of hatred and violence.» PMW Special Report for Dutch Foreign Affairs Committee. Palestinian Media Watch 10.12.2012. http://www.palwatch.org/STORAGE/special%20reports/Report_to_Dutch_Foreign_Affairs_on_PA%20_use_of_budget_ll-12-12.pdf

(обратно)

68

Nidal al-Mughrabi: «Gaza Christians sense pressure to convert to Islam». Reuters 26.07.2012. http://www.reuters.com/article/2012/07/26/uspalestinians-christians-conversion-idUSBRE86P0J420120726

(обратно)

69

Нота Khaleeli: «One brave woman's fight against virginity-test ordeal in Tahrir Square». The Guardian 28.10.2011. http://www.guardian.co.uk/lifeandstyle/the-womens-blog-with-janemartinson/2011/oct/28/virginity-test-tahrir-square

(обратно)

70

Max Fisher: «The seven countries where the state can execute you for being atheist». The Washington Post 10.12.2012. http://rn.washingtonpost.com/blogs/worldviews/wp/2012/12/10/the-seven-countries-where-the-state-canexecute-you-for-being-atheist/

(обратно)

71

Mikail Nabil: «Making peace by going to Israel». The Times of Israel 10.12.2012. http://blogs.timesofisrael.com/let-there-be-peace/

(обратно)

72

The Pew Forum: «Global Attitudes Project. Muslims». Rapport 02.12.2010, стр.3. http://www.pewglobal.org/files/2010/12/Pew-Global-Attitudes-Muslim-Report-FINAL-December-2-2010.pdf

(обратно)

73

С этим не согласен этот руководитель, чье интервью опубликовано в британской ежедневной газете The Guardian: http://www.guardian.co.uk/commentisfree/2012/dec/07/egypt-tug-of-wareditorial.

Его мнение разделяет и автор статьи в американском Time Magazine, кем Мурси был признан одним из самых важных людей года: http://poy.time.com/2012/12/19/runner-up-mohamed-morsi-the-powerbroker/2/

(обратно)

74

С Мурси были сняты все юридические полномочия.

(обратно)

75

Maikel Nabil Sanad: «Ja, jeg er gudsbespotter. Og hvad sa?» Weekendavisen 09.11.2012.

(обратно)

76

«Prohibited Identities – State Interference with Religious Freedom». Rapport fra Human Rights Watch og The Egyptian Initiative for Personal Rights. 12.11.2012. http://www.hrw.org/sites/default/files/reports/egyptl107webwcover.pdf

(обратно)

77

Dr. Kamal Farid Isaac: «Introduction: Coptic Language». Coptic Cairo. Coptic Language, http://www.coptic-cairo.com/ culture/language/language, html

(обратно)

78

John H. Watson: Among the Copts, стр. 2. Sussex Academic Press 2002.

(обратно)

79

Непонятно, почему автор приводит в качестве даты обращения Константина 311 г. Крещение императора состоялось в 337 г., Миланский эдикт (о веротерпимости в Римской империи) подписан в 313 г. – Примеч. ред.

(обратно)

80

Четвертого Вселенского собора. – Примеч. ред.

(обратно)

81

Сейчас это место – район Стамбула Кадыкёй. – Примеч. ред.

(обратно)

82

Там же., стр. 46.

(обратно)

83

Philip Mansel: Levant – Splendour and Catastrophe on the Mediterranean, стр. 280. Yale University Press 2011.

(обратно)

84

PEWvurderede i december 2011, at 5,3procentafdenegyptiske befolkning er kristne, og at 4 procent af hele Mellemosten er kristne. http://www.pewforum.org/Christian/Global-Christianity-middle-east-north-africa.aspx

(обратно)

85

Cornells Hulsman: «Discrepancies Between Coptic Statistics in the Egyptian Census and Estimates Provided by the Coptic Orthodox Church». Mideo. Volume 29. 2012.

(обратно)

86

John H. Watson: Among the Copts, стр. 67. Sussex Academic Press 2002.

(обратно)

87

United States Commission on International Religious Freedom. Annual Report 2008. 01.05.2008. http://www.uscirf.gov/ images/annual %20report %202008-fmal %20edition.pdf. Стр. 224.

(обратно)

88

Например здесь: http://www.economist.com/blogs/news-book/2010/09/egypts_copts

(обратно)

89

http://elwatannews.com/news/details/106752

(обратно)

90

Sonia Verma: «Octogenarian Islamist cleric an unlikely revolutionary». The Globe and Mail 04.04.2012. http://www.the-globeandmail.com/news/world/octogenarian-islamist-cleric-an-unlikely-revolutionary/articlel370969/?page=2

(обратно)

91

«Qaradawi suggests 'foreign hands' behind attack on Copts». The Global Muslim Brotherhood Daily Report 05.01.2011. http://globalmbreport.org/?p=3707

(обратно)

92

«Egyption Muslim Brotherhood Condems Bomb Attack on Copts; says Brotherhood is 'not against the Copts'». The Global Muslim Brotherhood Daily Report 05.01.2011. http://globalmbreport.org/?p=3699

(обратно)

93

Ragui Assaad og Farzaneh Roudi – Fahimi: «Youth in the M iddle East and North Africa: Demographic opportunity or challenge?», стр. 3. The Population Reference Bureau, april 2007. http://www.prb.org/pdf07/youthinmena.pdf.

(обратно)

94

Когда я позже попросил его прислать мне источник, он отправил мне по электронной почте ссылку на доклад Центра американского прогресса http://www.americanprogress.org/ wp-content/uploads/issues/2011/08/pdf/islamophobia.pdf. Предполагаемое распространение «ненависти и дезинформации» в Соединенных Штатах отвергают пять ключевых составителей отчета: Фрэнк Гаффни из Center for Security Policy, Дэвид Йерушалми из Society of Americans for National Existence, Даниэль Пайпс из Middle East Forum, Роберт Спенсер из организации Jihad Watch and Stop Islamization of America и Стивен Эмерсон из Investigative Project on Terrorism. Там указано, что эти пятеро, за которыми стоит целый ряд доноров, организуют кампании, «охватывающие миллионы американцев».

(обратно)

95

Халяль – все то, что разрешено и допустимо в исламе. – Примеч. пер.

(обратно)

96

http://www.youtube.com/watch?v=wlls9eA5RCE

(обратно)

97

http://wwwyoutube.com/watch?v=RjNiSTXwkso

(обратно)

98

http://wwwyoutube.com/watch?v=kPW0VTOYiwU

(обратно)

99

http://wwwyoutube.com/watch?v=_b9ow5vbJNw

(обратно)

100

http://wwwyoutube.com/watch?v=Ch9OFr04b8M

(обратно)

101

http://www.dailymotion.com/video/x9gj2n_whereistheidentityofthemuslim_news?fbc=488#.UN8Lx4eNvng

(обратно)

102

http://www.dailymotion.com/video/x9gj2n_whereistheidentityofthemuslim_news?fbc=488#.UOAZPIeNvng

(обратно)

103

http://wwwyoutube.com/watch?v=cEQRLYA6qas

(обратно)

104

Zakir Naik: «The Open Hypocricy of West!» Navedz.com. 25.06.2010. http://navedz.wordpress.com/2010/06/25/zakirnaik-the-open-hypocricy-ofwest/. См. «Jews will always be the staunch enemies of the Believers». Еврейский вопрос в «PEACE – the Solution for Humanity» – konferencen i 2007.

(обратно)

105

Michel Hoebink: «Cleric did say 'Jews are descendants of apes and pigs'». Radio Netherlands Worldwide 17.02.2012. http://www.rnw.nl/english/article/cleric-did-say-Е2%80%9Cjews-are-descendants-apes-and-pigs%Е2%80%9D

(обратно)

106

David D. Kirkpatrick:»Morsi's Slurs Against Jews Stir Concern*. The New York Times 14.01.2013. http://www.nytimes. com/2013/01/15/world/middleeast/egypts-leader-morsi-made-anti-jewish-slurs.html?_r=0

(обратно)

107

Reuters, Jpost.com Staff: «Egypt's Morsi says his Jewish slurs misunderstood«. The Jerusalem Post 30.01.2013. http://www.jpost.com/Middle-East/Egypts-Morsi-says-his-Jewish-slurs misunderstood

(обратно)

108

На сайте Islam Tomorrow он говорит о гомосексуалистах: http://www.islamtomorrow.com/gays/index.html. Об их наказании он пишет здесь: http://www.islamtomorrow.com/gays/fatwa.htm. А здесь он выступает по вопросу гомосексуализма на Huda TV: http://www.youtube.com/watch?v= 9m7hvkIaZXQ

(обратно)

109

https://www.facebook.com/video/video.php?v = 453996542871

(обратно)

110

Норребро – квартал в Копенгагене, в основном населенный иммигрантами из мусульманских стран и неформальной молодежью. – Примеч. пер.

(обратно)

111

http://www.youtube.com/watch7feature=player_embedded&v=XLDDENkS7Wo

(обратно)

112

Magdi Abdelhadi:»Egypt must tackle its sectarian problems head on«. The Guardian 07.08.2012. http://www.guardian.co.uk/commentisfree/2012/aug/07/egypt-face-sectarian-conflicts

(обратно)

113

http://www.dailymotion.com/video/x9gj2n_whereistheiden-tityofthemuslim_news?fbc=488#.UOAZPIeNvng

(обратно)

114

Allan Sorensen:»Islamistervildominereegyptiskvalg«. Kristeligt Dagblad 10.10.2011.

(обратно)

115

Это привело к дискуссии в газете Weekendavisen с одним из датских издателей книги. Первая статья: Klaus Wivel:»Saudi-Arabiens vestlige ansigt«. Weekendavisen 02.12.2011. Ответ: Jakob Skovgaard-Petersen:»Kronik: Prinsen, den saudiske casanova og bigotteriet«. Weekendavisen 09.12.2011. Встречный ответ: Klaus Wivel:»De lave forventningers racisme«. Weekendavisen 16.12.2011.

(обратно)

116

Eksempelvis Rubert Shortt: Christianophobia – A Faith Under Attack. Rider Books 2012. Og den bedste, som er udkommet: Paul Marshall, Lela Gilbert og Nina Shea: Persecuted – The Global Assault on Christians. Thomas Nelson 2013.

(обратно)

117

Датская христианская газета. – Примеч. пер.

(обратно)

118

Nathalie Ostrynski: «Amnesty splittet om religiose for-folgelser«. Kristeligt Dagblad 14.06.2008. http://www.kristeligtdagblad.dk/artikel/289061:Danmark – Amnesty-splittet-om-religioese-forfoelgelser

(обратно)

119

Kenneth Roth:» Time to Abandon the Autocrats and Embrace Rights«. Human Rights Watch. World Report 2011. http://www.hrw.org/world-report-2012/time-abandon-autocrats-and-embrace – rights

(обратно)

120

Tobias Stern Johansen og Sidsel Nyholm:»Organisationer ignorerer forfulgte kristne«. Kristeligt Dagblad 17.05.2011. http://www.kristeligt-dagblad.dk/ artikel/419134:Kirketro-Organisationer-ignorerer-forfulgte-kristne

(обратно)

121

Samuel Tadros: Motherland Lost: The Egyptian and Coptic Quest for Modernity. Hoover Institution Press 2013.

(обратно)

122

«Broken promises Egypt's military rulers erode human rights«, стр. 38. Amnesty International 2011. http://www.amnesty.org/en/library/asset/MDE12/053/2011/en/47be269e-b67a-42f4-835b-787f91044e04/mdel20532011en.pdf

(обратно)

123

http://www.amnesty.org/en/news/egypt-s-coptic-christians-must-beprotected-sectarian-violence-2013-03-27

(обратно)

124

«Egypt: Sectarian Attacks Amid Political Crisis». Human Rights Watch.23.07.2013. http://www.hrw.org/news/2013/ 07/23/egypt-sectarian-attacksamid-political-crisis

(обратно)

125

Mohamed Fadel Fahmy og Ian Lee:»At least б dead in Egyptian sectarian violence«. CNN 08.05.2011. http://edition.cnn. com/201 l/WORLD/africa/05/07/egypt.clashes/

(обратно)

126

The Pew Forum: «Global Attitudes Project. Muslims». Rapport fra02.12.2010, crp.l. http://www.pewglobal.org/files/2010/12/ Pew – Global – Attitudes-Muslim-Report-F I NAL-December-2-2010.pdf.

(обратно)

127

Сайт: wikipedia.org/wiki/2010_Baghdad_church_attack

(обратно)

128

«Egyptian Church Bombing Follows Years of Instigation from Al-Qaedaagainst Copts». SITE Intelligence Group. 19.10.2012. http://news.siteintelgroup. com/free-featured-articles/292-egyptian-church-bombing-follows-years-ofinstigation-from-al-qaeda-against-copts

(обратно)

129

http://wwwyoutube.com/watch?v=ejnU4ErmwMk

(обратно)

130

«Broken promises Egypt's military rulers erode human rights», стр. 38. Amnesty International 2011. http://www.amnesty.org/en/library/asset/MDE12/053/2011/en/47be269e-b67a-42f4-835b-787f91044e04/mdel20532011en.pdf

(обратно)

131

Det folgende afsnit gor brug af denne rapport fra Maspiro Youth Movement om sekterisk void i 2011. Opsamlingen af artikler henviser til en raekke menneskerettighedsorganisationer. http://sectarianviolenceegypt2011.blogspot.dk/

(обратно)

132

Там же.

(обратно)

133

Один из примеров здесь (имеются и другие): http://www. youtube.com/watch?v=Vk72Fx72_74&feature=related

(обратно)

134

http://www.hrw.org/news/2011/10/25/egypt-don-t-cover-military-killingcopt-protesters

(обратно)

135

Ben Hubbard:»Egypt Calls for New Look at Morsi Prison Escape in 2011«,New York Times 11.07.2013. http://www.nytimes.com/2013/07/12/world/middleeast/egypt-christians.html?pagewanted=l &_r=0

(обратно)

136

Вот еще несколько примеров: 7 апреля 2011 г. информационный канал арабских правозащитных организаций направил открытое письмо нынешнему лидеру египетских войск генералу Тантави. Желая использовать нападения на христиан как повод к восстанию, они упоминали несколько второстепенных эпизодов атак на коптов, зачастую осуществленных связанными с салафитами группировками. В качестве одного из примеров они ссылались на убийство молодого копта в Абу-Эль-Матаймере и поджог его магазина. Он был обвинен в преследовании дочери соседа. После так называемой встречи перемирия семью этого коптского юноши заставили выплатить штраф в 100000 крон и покинуть город.

Представители канала рассказали, как исламистская группировка, терроризировавшая коптов в городах Альберман и Назле Альберман, потребовала от них дополнительных налогов и захватила их земли. 20 марта 2011 г. в Кене был совершен поджог дома, принадлежавшего Айману Анвару Митри. В доме у 45-летнего школьного учителя проживало три женщины, которые, по утверждению местных салафитов, были проститутками. Во время первой попытки поджога дома Митри огонь был потушен пожарной службой. После этого он сам стал его сторожить, но был атакован группой из 20 человек, которые, избив его, затем отрезали у него ухо. Учитель рассказал полиции о произошедшем и о том, кто стоял за этим нападением, но, согласно информации, полученной от его адвоката, никто не был арестован. Наоборот, его вызвали на встречу примирения, куда были приглашены коптские священники и представитель атаковавшей его группировки. «Они потребовали, чтобы я снял все свои обвинения и отказался бы от компенсации», – сообщил этот лишившийся уха человек из организации Human Rights Watch. Через неделю Ахмед Аль-Тайб, главный имам Аль-Азхара, предложил ему проплатить операцию на ухе. Митри встретился с имамом, но отказался.

(обратно)

137

Sherry El-Gergawi: «Trigger for Copts' anger: El-Marinab Church as amodel«. ahramonline 11.10.2011. http://english.ahram.org.eg/NewsContent/l/64/23839/Egypt/Politics/Trigger-for-Copts-anger-ElMarinab-Church-as-a-mode.aspx

(обратно)

138

http://www.nohazik.com/video_00t-0NEwc3E_The-Maspero-Massacre-%7C-9-10-ll-%7C-What-Really-Happened.html

(обратно)

139

https://www.facebook.com/photo.php?v=2197829585566

(обратно)

140

Klaus Wivel: «Blodig sondag». Weekendavisen 09.10.11.

(обратно)

141

Здесь можно найти сборник статей и документов об этом событии: http://www.unitedcopts.org/index2.php?option=com_content&do_pdf=1&id=7975

(обратно)

142

Институт Хадсона – американская общественная организация, созданная в 1961 г., цель которой – исследование и анализ общественных отношений для поддержания «мировой безопасности, благосостояния и свободы». – Примеч. пер.

(обратно)

143

«Crimes in Al-Amiriya: Collective Punishment of Copts and Official Sanction for Sectarian Attacks«. The Egyptian Initiative for Personal Rights 12.02.2012. http://www.eipr.org/en/pressrelease/2012/02/12/1367

(обратно)

144

«Dashur Sectarian Violence Documentation». The Egyptian Initiative for Personal Rights. 31.07.2012. http://dahshursectarianviolence.blogspot.dk/2012/08/human-rights-organisations-reports.html

(обратно)

145

Lina El-Wardani: «Clashes leave Dahshour with no Christians, angry Muslims, and an impotent police«. ahramonline 05.08.2012. http://english.ahram.org.eg/News/49581.aspx

(обратно)

146

Ahram Online: «Coptic group postpones protest after some Christians return to Dahshour«. ahramonline 12.08.2012.

(обратно)

147

Мохаммед Мурси Иса Аль-Аййат – пятый президент Египта. Был председателем Партии свободы и справедливости, которая была образована международной панисламистской организацией Братья-мусульмане 30 апреля 2011 г. после революции в Египте. – Примеч. пер.

(обратно)

148

Чушь собачья (англ.). – Примеч. пер.

(обратно)

149

http://www.facebook.com/egyptianaction?ref=stream&filter=3. Se under 13. december 2012.

(обратно)

150

http://en.wikipedia.org/wik1/Zabbaleen#cite_note-autogen-eratedl7-6

(обратно)

151

http://en.wikipedia.org/wiki/2009_flu_pandemic#cite_note-NYT6-23-9

(обратно)

152

http://www.youtube.com/watch?v=LYB4sDKh3FI

(обратно)

153

Yolande Knell:»Egypt pigs meet cruel fate in swine flu cull«. BBC News 29.05.2009. http://news.bbc.co.Uk/2/hi/middle_east/8072953.stm

(обратно)

154

«UN says Egypt pig cull real mistake». Al Jazeera 30.05.2009. http://www.aljazeera.com/news/middleeast/2009/04/200942923217637747.html

(обратно)

155

http://wwwyoutube.com/watch?v=-2hhgmkNlmo

(обратно)

156

http://wwwyoutube.com/watch?v=0NrvRI6-Vws

(обратно)

157

http://wwwyoutube.com/watch?v= -2hhgmkNlmo

(обратно)

158

«Egypt: Don't Cover Up Military Killing of Copt Protesters». Human Rights Watch 25.10.2011. http://www.hrw.org/news/2011/10/25/egypt-don-t-covermilitary-killing-copt-protesters

(обратно)

159

Kamal Salibi: A House of Many Mansions – The History of Lebanon Reconsidered, стр. 198. University of California Press 1988.

(обратно)

160

Там же, s. 192.

(обратно)

161

Этот абзац основан на информации из книги профессора юстиции Гарвардского университета и писательницы Мэри Энн Глендон: A World Made New – Eleanor Roosevelt and the Universal Declaration of Human Right. Random House 2001.

(обратно)

162

Там же, прочитано в Kindle book. Ref: 1392.

(обратно)

163

Там же, прочитано в Kindle book. Ref: 3105.

(обратно)

164

Там же, прочитано в Kindle book. Ref: 3829.

(обратно)

165

Habik Malik: Islamism and the Future of the Christians of the Middle East. Там же, прочитано в Kindle book. Reference: 216. Hoover Institution Press 2010.

(обратно)

166

Paul Marshall, Lela Gilbert og Nina Shea: Persecuted – The Global Assault on Christians. Thomas Nelson 2013. Laest i Kindle book: Reference: 2559.

(обратно)

167

Там же, прочитано в i Kindle book: 2582.

(обратно)

168

Paul Berman:»Baathism. An Obituary «New Republic 14.09. 2012. http://www.newrepublic.com/article/world/magazine/107238/baathism-obituary#

(обратно)

169

Mary Ann Glendon: A World Made New – Eleanor Roosevelt and the Universal Declaration of Human Rights. Laest i Kindle book. Reference: 2375. Random House 2001.

(обратно)

170

Dalia Abdelhady: The Lebanese Diaspora – The Arab Immigrant Experience in Montreal, New York, and Paris, стр. 6. New York University Press 2011.

(обратно)

171

«The Lebanese Demographic Reality», стр. 15. Lebanese Information Center 14.01.2013.

(обратно)

172

Там же, стр. 19.

(обратно)

173

http://en.wikipedia.org/wiki/Islamic_Unification_Movement

(обратно)

174

Hilal Khashan: «Lebanon's Islamist Stronghold«. Middle East Quarterly. Middle East Forum. Spring 2011. http://www.meforum.org/2948/lebanon-islamiststronghold

(обратно)

175

Там же.

(обратно)

176

Приблизительно 400 евро. – Примеч. пер.

(обратно)

177

Просто самый лучший (англ.). – Примеч. пер.

(обратно)

178

Brooke Anderson:»Minot Street: Former Tripoli pub scene slowly dying out«. The Daily Star 02.02.2013. http://www.dailystar.com.lb/News/Local-News/2013/Feb-02/204714-minot-street-former-tripoli-pub-scene-slowlydying-out.ashx#axzz2KgyDzuOr

(обратно)

179

David Hirst: Beware of Small States – Lebanon, Battleground of the Middle East. Faber and Faber. Kindle Books. Reference: 1516 til 1569.

(обратно)

180

Philip Mansel: Levant – Splendour and Catastrophe on the Mediterranean, стр. 320. Yale University Press 2010.

(обратно)

181

«Patti Chamoun». The Telegraph 06.02.2001. http://www.telegraph.co.uk/news/obituaries/1321261/Patti-Chamoun.html

(обратно)

182

Philip Mansel: Levant – Splendour and Catastrophe on the Mediterranean, стр. 324. Yale University Press 2010.

(обратно)

183

Thomas Friedman: From Beirut to Jerusalem – One Man's Middle Eastern Odyssey, стр. 137–138. HarperCollins Publishers 1993.

(обратно)

184

Robert Fisk: Pity the Nation – Lebanon at War, стр. 120. Andre Deutsch 1990.

(обратно)

185

Bernard Reich (red.): Political Leaders of the Contemporary Middle East and North Africa, стр. 133–134. Library of Congress 1990. http://books.google.dk/books?id=3D5FulN2WqQC&pg=PA133&lpg=PA133&dq=dory+chamoun's+son&source=bl&ots=S9KoR65ofn&sig=aaScWkufRrw0abYa5qvnTZGVQ_8&hl=da&sa=X&ei=ySYdUbe4A4jEswamoCICQ&ved=0CF8Q6AEwBTgU#v=onepage&q=dory20 chamoun's%20son&f=false

(обратно)

186

Robert Fisk: Pity the Nation – Lebanon at War. Andre Deutsch 1990.

(обратно)

187

Жуткое (нем.).

(обратно)

188

http://en.wikipedia.org/wiki/Elie_Hobeika

(обратно)

189

Ian Black and Benny Morris: Israel's Secret Wars – A History of Israel's Intelligence Services, стр. 383–384. Warner Books 1992.

(обратно)

190

Robert Fisk: Pity the Nation – Lebanon at War, стр. 601. Andre Deutsch 1990.

(обратно)

191

Здесь: всего доброго, всего доброго, спасибо, спасибо (англ.).

(обратно)

192

Ливанский филармонический оркестр (фр.).

(обратно)

193

Церкви Св. Жозефаи Отцов Иезуитов (фр.).

(обратно)

194

Дыра в стене (англ.).

(обратно)

195

Игрок (англ.).

(обратно)

196

(обратно)

197

Основанный в 2004 г. американский аналитический центр, предоставляющий информацию по социальным вопросам, общественному мнению и демографическим тенденциям. – Примеч. пер.

(обратно)

198

PEW Research Center:» Rising Restrictions on Religion. One-third of the world's population experiences an increase", стр. 65. August 2011. http://www.pewforum.org/uploadedFiles/Topics/Issues/Government/RisingRestrictions-web.pdf.

(обратно)

199

Klaus Wivel:»De hojthaengende frugter«. Weekendavisen 08.04.2011 samt: Klaus Wivel:»Vi er afbalancerede«. Weekendavisen 15.04.2011.

(обратно)

200

Фе́ска – головной убор в восточных странах и странах Северной Африки, представляющий собой шерстяной колпак красного цвета с перевитойкистью. – Примеч. пер.

(обратно)

201

Kamal Salibi: A House of Many Mansions – The History of Lebanon Reconcrp.red, стр. 16. University of California Press 1988.

(обратно)

202

http://en.wikipedia.Org/wiki/l860_Lebanon_conflict

(обратно)

203

Klaus Wivel:»Ambassadørerne«. Weekendavisen 13.05.2011.

(обратно)

204

Søren Berggren Toft:»Vor uønskede mand i Damaskus«. Information 30.05.2012.

(обратно)

205

Bill Spindle og Sam Dagher: «Can Syria's Christians Survive?» The Wall Street Journal 11.08.2012. http://online.wsj.com/article/SB10000872396390443537404577579473069060742.html

(обратно)

206

http://www.iraqbodycount.org/database/recent/

(обратно)

207

Paul Marshall, Lela Gilbert og Nina Shea: Persecuted – The Global Assault on Christians. Kindle version: 382. Thomas Nelson 2013.

(обратно)

208

The Pew Forum: «Global Christianity. A Report on the Size and Distribution of the World's Christian Population«. 19.12.2011. http://www.pewforum.org/Christian/Global-Christianity-middle-east-north-africa.aspx

(обратно)

209

«World Directory of Minorities and Indigenous Peoples – Iraq: Overview» Minority Rights Group International. April 2008. http://www.unhcr.org/refworld/country„COUNTRYPROF,IRQ„4954ce672,0.html

(обратно)

210

Говорить так много по-шведски (швед.).

(обратно)

211

Peg Mackey:»Iraq official fears split as Kurdish-Turkey oil trade grows «.Reuters 19.03.2013. http://www.reuters.com/article/2013/03/19/us-iraqkurdistan-energy-idUSВRE92I0ZV20130319

(обратно)

212

Кража земли христиан подтверждается в этом докладе иракской правозащитной организации:»Report of Hammurabi Human Rights Organization (HHRO) About The Situation of Iraqi Minorities 2011«, стр. 10.

(обратно)

213

Suha Rassam: Christianity in Iraq, стр. 239–240. Freedom Publishing – Gracewing. New edition 2010.

(обратно)

214

«Church Bombings in Iraq Since 2004». Assyrian International News Agency. Более поздняя версия страницы: http:// www.aina.org/news/20080107163014.htm

(обратно)

215

Я использовал данные автора исследования, которого я посетил в Анкаве, иракского журналиста Бассима Ханна. Исследование должно было быть опубликовано после публикации книги на этом сайте: http://www.nirij.org/?lang=en

(обратно)

216

Suha Rassam: Christianity in Iraq, стр. 150–151. Freedom Publishing – Gracewing. New edition 2010.

(обратно)

217

Report of Hammurabi Human Rights Organization (HHRO) About The Situation of Iraqi Minorities 2011, стр. 12.

(обратно)

218

Там же, стр. 16.

(обратно)

219

Suha Rassam: Christianity in Iraq, стр. 4. Freedom Publishing – Gracewing. New edition 2010.

(обратно)

220

Reportof Hammurabi Human Rights Organization (HHRO) About The Situation of Iraqi Minorities 2011. Стр. 20.

(обратно)

221

Mitchell Bard:»The Jews of Iraq«. Jewish Virtual Library. 2013. http://www.jewishvirtuallibrary.org/jsource/anti-semitism/ iraqijews.html

(обратно)

222

http://en.wikipedia.org/wiki/History_of_the_Jews_in_Iraq

(обратно)

223

Eksempelvis gor Suha Rassam det i sin ellers glimrende: Christianity in Iraq, стр. 185. Freedom Publishing – Gracewing. New edition 2010.

(обратно)

224

На всякий случай (англ.).

(обратно)

225

Transparency International: «Corruption by Country/Territory: Iraq«. http://www.transparency.Org/country#IRQ

(обратно)

226

Patrick Cockburn:»The American Legacy in Iraq«. The Nation 20.03.2013. http://www.thenation.com/article/173416/american-legacy-iraq#

(обратно)

227

http://www.iraqbodycount.org/analysis/numbers/ten-years/

(обратно)

228

Гранатомет РПГ-7 – советский многоразовый ручной противотанковый гранатомет, предназначенный для борьбы с танками, самоходными артиллерийскими установками и другой бронетехникой противника. Использовался во время нападений на американские конвои во время войны в Ираке. – Примеч. пер.

(обратно)

229

Pernille Bramming:»Fatwaet fra Kobenhavn«. Weekendavisen 24.02.2012.

(обратно)

230

Ole Nyeng:»Frihed, lighed og Broderskab?«. Weekendavisen 04.02.2011.

(обратно)

231

»Så vidt jeg kan se, er det heller ikke sådan, at egypterne nu i stort antal vil gå hen og temme på Broderskabet, «uddybede Skovgaard-Petersen. Там же.

(обратно)

232

Religionsrapport:»Islamisk demokrati i Egypten?«DRs PI 28.02.2011.

(обратно)

233

http://www.un.org/apps/news/story.asp7NewsID=39851#.UavEuIfJTnh

(обратно)

234

http://www.spiegel.de/politik/deutschland/merkel-christentum-istweltweit-am-meisten-verfolgte-religion-a-865465.html

(обратно)

235

http://www.cbn.com/cbnnews/world/2013/April/North-Korea-Ranked-No-1-for-Christian-Persecution/

(обратно)

236

Paul Marshall, Lela Gilbert og Nina Shea: Persecuted – The Global Assault on Christians. Thomas Nelson 2013. Kindle version:2741.

(обратно)

237

Det Amerikanske Udenrigsministeriums opgorelse over religios frihed i Afghanistan fra 2011. Afghanistan. Executive Summary. Стр. 5. http://www.state.gov/documents/organization/193129.pdf

(обратно)

238

Там же, стр. 3.

(обратно)

Оглавление

Предисловие к русскому изданию

Предисловие

Глава 1. Западный берег реки Иордан и сектор Газа

Глава 2. Египет

Глава 3. Ливан

Глава 4. Ирак

Послесловие

*** Примечания ***